Текст книги "Аквариум как способ ухода за теннисным кортом"

За три дня до концертов приехал Дэйв Стюарт с женой Шевон, матерью, барабанщиком из Eurythmics Олле Ромо, певицей Марсией Хейнс и Рэем Купером. Тем самым Рэем Купером, который восхитил меня своей игрой с Элтоном Джоном. А также с ними был юный мулат, имени которого я не запомнил, которого Дэйв Стюарт взял на перевоспитание. По случаю выступления был забронировал большой зал Театра народного творчества со специально арендованным комплектом аппаратуры. Мы приступили к репетициям. Дэйв Стюарт оказался менее категоричен и не настаивал на том, чтобы мы точно следовали аранжировке, лишь бы катило. И на репетициях вполне катило, правда, Ваня Воропаев все время был обкурен до стеклянного состояния, и от него нельзя было добиться ни одной членораздельной ноты, он постоянно играл свои польки.

В день концерта в СКК мы пошли на Петропавловскую крепость снимать, как я купаюсь в проруби. Сейчас я об этом жалею, но тогда все охотно демонстрировали киношникам свои любимые занятия. В этом был некоторый элемент шоу, что в принципе претит моей природе. На концерт пришел мой брат Андрей с Татьяной и дочерью Олей; их сын Вася был еще маленьким. Мне было очень важно мнение Андрея относительно того, что я делаю, но он всегда воздерживался и уходил от каких-либо оценок. Во время концерта я впал в отстраненное состояние. Впервые для нас был арендован специальный свет, какого мы раньше никогда не видели. Была очень эффектная картинка, которая до кучи создавала иллюзию праздника. Я сидел на сцене, смотрел в зал, смотрел в лица людей, которые были очень близко. Смотрел на толпу, которую мотало из стороны в сторону. Смотрел на безучастные трибуны, которые ждали, когда же что-нибудь произойдет, и у меня было странное ощущение того, что на этом празднике я лишний. После концерта все поехали в гостиницу «Пулковская». Мы сидели в темном банкетном зале, но банкета не было. Все немного устали, и хотелось немного расслабиться. Кого-то послали за водкой, чуть ли не в такси. К этому времени все давно привыкли, что я уже несколько лет не пью, но Дюшина жена, Галя, подлила водки в мой стакан с пепси-колой. Я глотнул и тут же выплюнул прямо на пол. Шутка удалась – Галя была счастлива. На следующий день я улетал в Нью-Йорк. В этот раз я не делал никаких заявлений. Я не уходил из группы – группы не было, она была мертва.

Глава четвертая

Я летел через Ирландию, где должен был делать пересадку. В аэропорту Шэннон все пассажиры вышли, но, когда стали грузиться на самолет ирландской компании, вдруг выяснилось, что в нем не хватает мест и двенадцать человек должны на сутки остаться в Ирландии. Конечно же я попал в это число. Представитель «Аэрофлота» сказал, что это вина ирландской авиакомпании, и тут же свалил. Я остался в компании своих соотечественников, из которых никто не говорил по-английски. Все вцепились в меня, как в спасательный круг. Нас отвезли в гостиницу ближайшего городка Лимерик, и я должен был всех поселить и накормить. Оказавшись неожиданно на ирландской земле, я расценил это как подарок и пошел бродить по городу. Мои соотечественники боялись потеряться на ирландщине и остались в отеле. Это был день рождения Боба, и я пытался позвонить ему с ирландской земли. Я звонил к Ирке в Комарово, где они должны были собраться, но Боба там почему-то не оказалось. Когда же на следующий день я прилетел в Нью-Йорк, где меня должен был встречать Ваня Бахурин, я с удивлением увидел его в компании Курехина.

Марина оставалась в России и дала мне ключи от своей квартиры. Сама же она должна была прилететь через неделю. Но оказалось, что Курехин уже живет у нее в квартире. Я очень люблю одиночество и предполагал самостоятельно начать изучать незнакомый мне мир. Но не тут-то было, мы сразу поехали к друзьям, где я наткнулся на Катю Заленскую. Я надеялся ее разыскать, но у меня не было ее телефона. Курехин был в Америке уже месяца два, один из которых он провел у Джоанны в Беверли-Хиллз. Он был ее персональным гостем и оказался ее персональным пленником. Как известно, в Беверли-Хиллз без автомобиля делать нечего, там даже нет тротуаров. И когда Джоанна уезжала по своим делам, Курехин вынужден был сидеть дома и смотреть телевизор. Через некоторое время от такого гостеприимства он полез на стенку и, воспользовавшись первой же оказией, сбежал в Нью-Йорк. Тут подоспел я, и мы вместе пустились исследовать пространство. Когда я уезжал, у меня было много телефонов интересных людей. Артем Троицкий дал мне телефон виолончелиста Тома Коры, но в тот момент меня совершенно не интересовала музыка и тем более виолончель, и я ничего не хотел слушать. Трудно себе представить более неподходящее сочетание, чем Курехин и я. Мы были знакомы сто лет, но никогда не общались вдвоем. Но, оказавшись в такой ситуации, мы вдруг обнаружили, что у нас очень много общего. Мы бесцельно болтались по городу, ходили в гости, и Курехин оказался для этого идеальной компаний. На второй день моего пребывания в Нью-Йорке мы забрели в Village Vanguard на концерт Сан Ра. Меня рубил джет-лэг, и почти весь концерт я клевал носом, борясь со сном. Но я был восхищен самим местом выступления: это был просто небольшой подвал, в котором не было даже гардероба, а на сцене с трудом помещались рояль и барабаны. Но при этом клуб был меккой джаза, где испокон веку играли все монстры. Наконец приехала Марина. По дороге она простудилась и была совершенно больна, и нам с Курехиным пришлось целую неделю за ней ухаживать. Потом он уехал во Флориду, и я оказался предоставлен самому себе. Еще с того времени в Монреале, когда Рене подарил мне велосипед, я постиг истину – оказываясь в новом городе, нужно непременно раздобыть велосипед. И я, одолжив таковой у своей старинной знакомой Клер Шипман, помчал по улицам Нью-Йорка. Велосипед для меня всегда был не просто способом передвижения, но еще и способом уединения, которое для меня постепенно стало способом существования. Иногда мне достаточно просто двигаться, чтобы приводить в порядок свои мысли, которые часто находятся в полном разброде. Находясь в движении в потоке машин, я начинаю чувствовать пульс города. В этот момент я не ощущаю себя туристом и иностранцем, я какое-то время живу в этом ритме. Валера Сорокин дал мне свой фотоаппарат, и впервые за долгие годы со времени армии я почувствовал вкус к фотографии. Я не мог насытиться и без особого разбора фотографировал все подряд. Мы часто виделись с Ваней, который уже давно скитался по Америке и был своего рода экспертом. В годовщину смерти Джона Леннона мы с Ваней пошли в Центральный парк прямо напротив Дакота-хауз, где он жил и где Йоко Оно разбила крошечный скверик «Strawberry Fields». Был морозный, но ясный декабрьский день, и я предполагал увидеть толпу. Но я был удивлен, обнаружив всего человек тридцать тусовщиков. Это было похоже на Васинский праздник, только никто не пил. Тинэйджеры сидели вокруг украшенного цветами мозаичного круга с надписью «Imagine», символической могилы Джона, и играли на гитарах. Хотелось остаться и побыть подольше, но мы замерзли и вскоре ушли. Как-то я приехал туда на велосипеде в другой день и сел на скамейке поодаль. Люди шли по этой аллее, наступая прямо на это слово. Наверное, многие даже и не знали, что оно значит. Может быть, об этом знают и помнят только в России.

Потом мы с Ваней поехали в Нью-Хэйвен навестить наших друзей Андреа и Джима. Им было очень приятно после стольких лет дружбы пригласить нас в гости. И когда мы от них уезжали, Андреа с Ваней решили подарить мне фотоаппарат. Через две недели приехал Курехин из Майами, и оказалось, что за это время я успел по нему соскучиться. Он возвращался на родину раньше меня, и перед его отъездом мы еще несколько дней проболтались вместе, улаживая кое-какие дела, которые он отложил на последние дни. Мы встретились с Биллом Ласвеллом, и они, хотя Курехин почти не говорил по-английски, прекрасно поняли друг друга и мгновенно сговорились о совместном концерте в Японии. Наш дружок Коля Решетняк показал нам лучшие пластиночные магазины, и мы часами копались в старых пластинках на St. Mark’s Place. Сам же Коля подвизался в цэрэушной конторе, которая занималась распространением литературы на русском языке. Туда можно было прийти и набрать кучу книжек, например, полные собрания сочинений Аксенова и Солженицына. Грех было не взять, когда дают. В это же время в Нью-Йорке оказался Алик Кан, но мы успели увидеться всего один раз на вечеринке, которую устроил Дэн Гроссман по случаю приезда такого числа друзей из России.

Один мой новый знакомый Дэвид Ширли пригласил меня сходить с ним в клуб «Knitting Factory», где выступал оркестр Питера Гордона. Место оказалось еще меньше, чем «Village Vanguard», а музыканты оркестра в количестве пятнадцати человек буквально сидели друг у друга на головах. Наш столик стоял прямо перед сценой, и я совершенно ошалел от звука живого оркестра. Я пытался сопоставить это с тем опытом, который я имел, но это было ни с чем не сопоставимо. Я вдруг вспомнил о том, что вся моя жизнь прошла около музыки и я всегда тяготел к такого рода музицированию. Мне захотелось позвонить Тому Коре. Но у меня уже был обратный билет, и я не успевал с ним встретиться. Но почти накануне отъезда мы с Мариной пошли на вечеринку, и первым человеком, которого я там встретил, был Питер Гордон. Мы разговорились о жизни и о том, что вот было бы здорово как-нибудь приехать в Россию. Я стал фантазировать, как это можно сделать и где такой оркестр мог бы сыграть, но ничего путного не придумал.

На Рождество мы с Мариной поехали к ее отцу в Бёрлингтон в штате Вермонт и навестили ее мать, которая была очень больна и находилась в доме престарелых. Я вспомнил, что оставил свою мать на попечение Андрея. Он работал водителем автобуса, и ему было непросто после работы ездить к матери. Я счел, что не могу оставаться в Америке более месяца, и, встретив Новый восемьдесят девятый год, поспешил домой. Когда я ехал в Америку, мама просила меня узнать о судьбе иконы Иверской Божьей Матери, о которой ходят легенды, что она мироточивая. Катя Заленская дала мне телефон некоего Николая Черткова, который мог бы мне в этом помочь. Он охотно согласился и прямо первого января предложил мне съездить в русский монастырь в Джорданвилль, километрах в четырехстах от Нью-Йорка. Я очень люблю путешествовать, поэтому с удовольствием согласился. Всю дорогу Николай рассказывал мне о судьбах русской аристократии в Америке. В монастыре его все знали, и, коль скоро мы поспели к обеду, нас повели прямо в трапезную. Я чувствовал себя крайне неловко. Это был переход границы. Одно дело, когда приходишь в храм один, и совсем другое, когда тебя с кем-то спутали, почему-то кому-то представляют, но при этом ты ни к чему не имеешь никакого отношения. Однако каждый раз, оказываясь в храме, я не могу отделаться от ощущения, что попадаю в родное место, но что пока мое время еще не пришло и мне следует удалиться, не нарушая покой этого места. Мне надавали кучу православной литературы. Но самое главное, что я не просто выполнил поручение матери – узнал, что сама икона находится в Канаде, – мне к тому же дали огромное изображение этой иконы на картоне и пузырек с ватой, пропитанной миррой, которую эта икона действительно источает. Это было больше, чем я рассчитывал. А по дороге домой мы с Николаем заехали в русское поселение в городке Наяк, где он живет, чтобы я захватил передачу для его родственников. У меня уже было столько вещей, что я не знал, как я все это довезу до дома. Меня и так задарили подарками. К тому же я накупил кучу пластинок, и напоследок Коля Решетняк сунул мне литровую бутылку соевого соуса. Когда мы приехали в аэропорт, я уронил рюкзак и соевый соус залил все мои вещи, у меня не было другого выбора, как при всем честном народе перетряхивать содержимое рюкзака, что оказалось бесполезно. Я сунул вещи в полиэтиленовый мешок, а рюкзак пришлось выбросить. Хорошенькое начало путешествия. Когда мы приземлились в Нью-Фаундленде, зайдя в туалет, я наткнулся на Иосифа Кобзона и очень развеселился. Я летел через Москву, где меня встречал Иван с Юрой Дышленко, для которого мне в последний момент передали огромный телевизор. Хотя уже вовсю шла перестройка, на таможне у меня отобрали все книги Солженицына и Аксенова.

По приезде я понес передачу родственникам Николая Черткова и познакомился с Машей Стеблин-Каменской. Время от времени она стала заходить ко мне в гости. Моя матушка прекрасно справилась во время моего отсутствия. Буквально на следующий день после моего возвращения ко мне пришел Курехин. Я сразу пожалел о том, что не остался еще недели на две-три, и мы стали звонить Маринке в Нью-Йорк. Почему-то время, проведенное в Нью-Йорке, нас с Курехиным очень сблизило, и мы стали видеться каждый день. Стояла зима, было темно и холодно. Но мы гуляли по городу, а потом шли ко мне пить чай. Мы рассуждали о том, что вот было бы здорово, если бы в Ленинграде был такой клуб, как «Knitting Factory», но понимали, что это нереально. Так прошла зима. Я ничего не делал и только два раза в неделю ходил играть в теннис.

Весной мне позвонил Володя Пинес и сказал, что один его знакомый из Вильнюса привез какую-то английскую группу и не знает, что с ней делать. Я тоже не знал, но поехал во Дворец молодежи. Там я встретился с Марюсом Кяршисом из литовского лэйбла «Зона», который метался по Дворцу в поисках кого-нибудь, кто за что-нибудь отвечал бы. Он познакомил меня с группой World Domination Enterprises и, поскольку был полный хаос с организацией, попросил меня с ними поболтаться. Первый же вопрос, который мне задали музыканты, был «где можно достать травы?». Я никогда этим не промышлял и уже несколько лет не имел с травой близкого общения, но эту проблему было несложно решить. Когда дело было улажено, я позвонил Курехину, и мы пошли с ними гулять, а вечером зашли к Александре с Андреем, где и скоротали вечерок. Вечером приехал Марюс, который рассыпался в благодарностях – музыканты остались очень довольны проведенным днем. На следующий день состоялся концерт в Большом зале Дворца молодежи. Народу не было вообще никого, а разогревали их Мифы. Я, в общем, ничего не имел против Мифов. Я их знал сто лет, но это была абсолютная стилистическая несовместимость. Я же был в полном восторге от выступления World Domination Enterprises. Это был стопроцентный английский панк-рок, и для меня это почему-то оказалось глотком свежего воздуха. Они привезли с собой стоваттные усилители, а у гитариста вместо порожка к корпусу гитары была привинчена дверная ручка. При этом он возил гитару без чехла, хотя у нас только-только наступала весна и было достаточно холодно. Но в зале не было ни одного панка, и получалось, что я, далеко не панк, был единственным человеком, который мог по достоинству оценить выступление. Я не понимал, как это вышло. Могу себе представить, какое столпотворение началось, если бы во времена моей юности в город приехала настоящая английская группа. Я проводил музыкантов на вокзал, и мы расстались друзьями. Через месяц мне позвонил Марюс и попросил встретить американскую группу Sonic Youth. Я никогда о ней ничего не слышал, но с готовностью согласился. Я позвонил Алику Кану, и мы вместе поехали в гостиницу «Советская». Их была целая орава, они приехали со своими женами и детьми. Мы забрали их и, поскольку пойти было совершенно некуда, просто погуляли по городу. С ними приехал Витус Кубилюс из той же «Зоны», а организация концерта была примерно такой же. Я так и не знаю, кто были организаторы концерта, с которыми имели дело эти ребята из «Зоны». На следующее утро меня попросили съездить с музыкантами в Дом кино, куда должно было приехать телевидение, чтобы снять с ними интервью. Мы прождали часа четыре, сидя в ресторане. В это время дня там можно было заказать только столичный салат да бутерброды с колбасой, а половина гостей, как и я, были вегетарианцами. Я чувствовал себя крайне неловко, поскольку, исчерпав за это время все возможные темы разговоров, вынужден был оправдываться за всех русских. Музыканты не знали, что я не имею никакого отношения к организации их тура, и мне было трудно им это доказать. На следующий день был концерт в том же Дворце молодежи, и хотя народу в этот раз было человек двести, все равно для такого зала это мало. Гитаристы Тёрстон Мур и Ли Ренальдо привезли с собой по десять гитар, которые они меняли чуть ли не на каждой песне. Суть этого была в том, что эти гитары имели разный звук и были по-разному настроены. Но мощности аппарата явно не хватало. Музыканты остались очень недовольны, а Ким Гордон после концерта просто плакала. Но на меня концерт произвел ошеломляющее действие. Хоть мощности действительно не хватало, звучание группы было совершенно атомным. Звук был такой плотности и создавал такое напряжение, что меня просто вдавило в кресло, и эти люди могли управлять этим звуком и знали, что делают. На следующий день я звонил всем своим знакомым и зазывал их на концерт, но, приехав во Дворец, с досадой убедился, что концерт отменен. Мы с Аликом поехали в гостиницу узнать, в чем дело. Оказалось, что музыканты настолько обломались, что не захотели играть на таком звуке. Вечером они уезжали в Москву и все сидели в одном номере, куда им разрешили сложить вещи. Мы обменялись телефонами и проводили их на поезд.

Недели через две ранним вечером на Пасху я шел по Колокольной улице. Было абсолютно светло, как вдруг на меня налетела группа подростков. Они сбили меня с ног и стали бить. По счастью, кто-то из прохожих за меня вступился, и, схватив мою сумку, подростки разбежались. Это был разбой среди бела дня. Слава богу, я не получил сильных повреждений, а только вывалялся в грязи. Когда я отряхнулся, из-за угла выехала милицейская машина. Я в нее сел, и мы, обогнув квартал, поехали по улице Марата навстречу тому направлению, куда они убежали. Хулиганы не ожидали опасности с этой стороны и спокойно шли по Стремянной улице. Когда мы подъехали ближе, менты выпрыгнули из машины и тут же схватили троих из них. Весь вечер я просидел в отделении у Московского вокзала, пока их всех туда не привезли. Нападавших оказалось восемь человек. Но ни у кого из них не было моей сумки. Когда же все-таки к ночи привезли их главаря, меня попросили составить описание содержимого сумки, которую нашли у него дома. Там оказалось все, кроме пленки, на которую я фотографировал Sonic Youth. И ее уже было не найти. Я получил колоссальный стресс и какое-то время шарахался, когда видел компанию молодых людей.

Я не знал, чем заняться, и мой тренер по теннису, Ирина Варфоломеева, предложила мне работу на теннисном корте. За год до этого на эту должность я порекомендовал Родиона. Но коль скоро он не играл в теннис, ему эта работа была неинтересна. Итак, я устроился водолеем на теннисный корт. Он принадлежал спортивной базе Академии наук, которая располагалась на Каменном острове в отдельной усадьбе. В свое время Сталин дал эту усадьбу какому-то академику, а потом по запарке его застрелил, наверное, после этого дача и досталась Академии. Корт был в средней степени запущенности. И с начала апреля я начал приводить в порядок вверенное мне хозяйство. Работа эта не очень простая и чем-то напоминает труд садовника – она не очень тяжелая, но нужно постоянно работать. За кортом надо ухаживать – просеивать и подсыпать песок, сметать крупную крошку, укатывать ручным катком, рисовать краской линии и вечером заливать водой. При этом работа зависит от погоды и интенсивности эксплуатации корта. Когда же я подготовил корт к началу сезона, меня больше всего интересовало, в каком режиме я сам смогу играть в теннис. Я проводил там несколько часов в день, все время что-то поделывая, а иногда просто играя у стенки. У меня не было постоянных партнеров, и я ждал, когда появится кто-нибудь, с кем я мог бы поиграть. Время на корте было распределено по учреждениям Академии наук. Своих часов, когда бы я мог располагать кортом, у меня не было, и мне приходилось ждать «окон», когда кто-то не придет. Рассчитывая провести там все лето, я стал потихоньку обзаводиться хозяйством. Я расчистил себе уголок за пределами площадки, поставил скамейку и протянул сетевой удлинитель из здания. Таким образом я мог всегда согреть чайник. А когда у тебя есть чайник, всегда найдется кто-то, кто зайдет на чашечку чая. Прямо за оградой нашей усадьбы находились корты «Ленфильма». Это был другой уровень бытия. Там была чисто спортивная тусовка, и ребята, которые уже несколько лет работали на кортах, содержали их в идеальном состоянии. Мы познакомились, мне было чему у них поучиться, и я всегда мог попросить каток или что-нибудь еще, но все равно я был соседом и немного другим, и теплой дружбы у нас не сложилось. У нас был сторож, дядя Миша, бывший теннисист, который тихо пил и выходил играть в теннис в шлепанцах, да и то если сильно выпьет. Он меня немного опекал, но все равно не чувствовал во мне своего и бурчал. С ним трудно было о чем-нибудь договориться. У меня было несколько знакомых из теннисной тусовки. Иногда приезжала Ирина, а чуть позже я познакомился с ее подругой Светой Рюминой, которая вела там группу. Они обе замечательно играли в теннис, и в свое время Светка была чемпионкой города, а Ирина второй ракеткой. При этом у них обеих был дар тренера. Я занимался несколько лет под руководством Ирины и был благодарен ей за то, чему она меня научила. И когда я тусовался на корте, Светка стала привлекать меня в качестве спарринг-партнера с ее учениками. Коль скоро я там находился почти целый день, то постепенно перезнакомился почти со всеми, кто приходил играть. Мне было очень интересно, это был совершенно другой мир, с которым мне не приходилось пересекаться. Иногда ко мне забредали дружки, приезжали Курехин, Алик Кан, Витька Сологуб и Джоанна с Юриком Каспаряном. И через некоторое время многие мои друзья узнали, что я работаю на Каменном острове, и все любопытствовали, чем я там занимаюсь.

В мае приехала Найоми Маркус, которая сожалела о том, что я не доехал до нее, когда был в Америке, и стала меня активно приглашать приехать снова, на сей раз на Западное побережье, в Сан-Франциско. У меня уже не было денег, тем более что летом я собирался на две недели поехать в Берлин. Но она сделала мне приглашение, и, поскольку в Америку меня тянуло, я стал искать способ снова туда поехать.

В начале лета приехали Генри Кайзер, гитарист, вместе с которым Курехин записал альбом Popular Science, и пианист Грег Гудман. Первый концерт был в кафе ДК пищевиков, куда переехал джазовый клуб «Квадрат», и Кайзер играл один, поскольку там не оказалось пианино. Народу почти не было. Второй концерт состоялся во Дворце молодежи, в нем принимали участие и сам Курехин, и Саша Ляпин. Концерт был по всем параметрам замечательный, но слишком камерный для такого гигантского зала. Дворец молодежи был вполне привычным местом, но уж больно громоздким и чуждым. Я представил себе, каким бы мог быть такой концерт в «Knitting Factory». После концерта мы поехали ко мне пить чай. И коль скоро у меня стала срастаться поездка в Сан-Франциско, мы договорились осенью встретиться.

Со своими старыми дружками мы почти не виделись. Боб с Титовичем отправились в длительное турне по Америке продавать только что вышедший альбом. Их группа состояла из американцев, среди которых был перкуссионист, игравший с Talking Heads. Эта тема меня совершенно не интересовала. Хотя, может быть, из любопытства я послушал бы такой оркестр.

Я с удивлением узнал, что для въезда в Западный Берлин русскому гражданину не требуется въездная виза, только заграничный паспорт. И я решил на десять дней съездить в гости к старой знакомой Ангелике Шталь. В это время она ждала ребенка. Она меня давно приглашала, а после рождения ребенка остановиться у нее было бы крайне неудобно. Я сговорился с дядей Мишей, что он будет поливать корты во время моего отсутствия, и отправился в очередное путешествие на поезде. По приезде, конечно же, первым делом я нашел велосипед и пустился колесить по городу. Это было приятное время, когда я вдруг смог поехать в гости к друзьям, которые часто бывали у меня дома, и я был уверен, что не смогу нанести им ответный визит. И когда это оказалось возможным, я совершенно искренне радовался тому, сколько у меня друзей, с которыми меня связывают многолетние отношения. В этот раз меня уже пристально интересовали музыкальные клубы. Ходить туда каждый вечер я себе позволить не мог, но один раз мы с Бернардом Друбой пошли в клуб «Kvasimodo» на концерт Карен Мантлер. Помимо того, что Карен Мантлер дочь Майкла Мантлера и Карлы Блэй, вдобавок ко всему в ее группе пел сын Чарльза Мингуса. Она оказалась замечательна сама по себе, и единственное, о чем я жалею, что не смог на этом концерте купить ее пластинку. Оказываясь в клубах, я чувствовал, что попадаю в свою стихию.

Когда я вернулся, меня уже не покидала идея-фикс. Почему в городе, в котором я живу, до сих пор нет такого клуба? Я сговорился с Валерой Сорокиным, что мы будем вместе работать на корте, поскольку ездить туда два раза в день оказалось достаточно тяжело. Я приезжал утром или днем, он же приезжал вечером поливать. Мы попытались раскрутить начальство на то, чтобы нам дали материал для сарая, но, соорудив металлический каркас, мы так и не дождались досок, чтобы обшить его. Можно было купить доски самим, но вкладываться было жалко, так как не было никакой уверенности в том, что на следующий год мы там снова будем работать. Да и денег особенно не было.

В конце лета или уже осенью Тропилло устроил фестиваль журнала «Аврора» на Елагином острове. Находясь до вечера на корте на Каменном острове, я хорошо слышал знакомые звуки, и на третий день я все же сел на велосипед и из любопытства решил туда съездить. К своему удивлению, я узнал, что в этот вечер должен выступать Боб, хотя заранее это не было объявлено. Как выяснилось, Житинский вписал его туда уже в последний день. Боб совершенно выпадал из контекста фестиваля, и на его выступление почти никто не обратил внимания; я не понимаю, зачем он согласился. Когда он закончил, я загрузил велосипед в автобус и стал ждать, когда все сядут. Автобус по настоянию Боба подогнали почти к самой сцене, вероятно, предполагая, что его поклонники не дадут ему спокойно уехать. И я просто покатывался со смеху, когда Боб, прикрывая лицо гитарой, прошмыгнул в автобус и лег в проход, чтобы его никто не заметил, в то время как возле автобуса никого не было. Бедняжку настолько скрутила звездная болезнь, что ему уже мерещились толпы поклонниц, разрывающие его на части.

Мы поехали к нему домой, поскольку он обещал мне одолжить денег на мое путешествие по Америке. Дюша с Файнштейном тоже туда отбыли, и я предполагал их там застать, хотя мы не договаривались встретиться. Примерно в это же время в Америку собиралась Ольга Шульга, и ее я тоже надеялся там встретить. Я не знал, на какой срок я поеду, но рассчитывал найти там какую-нибудь поденную работу и на месте заработать средства к существованию. Я опять договорился с Андреем и Татьяной, что они будут ухаживать за матерью.

В начале октября вместе с Ливерпульцем я отправился в Москву. Как обычно, у меня была куча передач. Всегда оставалась вероятность, что на таможне что-то не пропустят, и если кто-то провожает, то у него можно было это оставить. У меня была куча пластинок производства Тропилло. Он выпустил огромное количество рок-н-ролльной классики, в самом невероятном оформлении. Так на двойном альбоме Led Zeppelin, который он составил из четвертого и пятого, что уже было смешно, он поместил портрет Мити Шагина в ватнике с вязанкой хвороста. Такие пластинки были замечательным сувениром, а иногда их можно было выгодно продать как коллекционные. Правда, мне это никогда не удавалось. Тем более что в этот раз на таможне в Шереметьево у меня отобрали две коробки, которые я и оставил Ливерпульцу. Среди них оказалась коробка пиратских пластинок Sonic Youth производства студии «АнТроп», которую я вез им в подарок.

В аэропорту Кеннеди меня, как обычно, встречал Ваня Бахурин с Мариной. Они только что проводили Файнштейна с Дюшей, которые улетали на том же самолете, на котором прилетел я, и мы разминулись в переходах аэропорта. Ваня тоже уже второй раз пребывал в Америке. Я остановился у Маринки, но в этот раз это было не совсем удобно, поскольку она переехала и делила квартиру со своей подругой Мэгги. К тому же русские дружки не переводились. Незадолго до меня у нее гостил Сашка Липницкий, а во время турне с Бобом там всегда останавливался Сашка Титов, когда они с Бобом возвращались в Нью-Йорк. Воистину американское гостеприимство не знает границ. Наши путешествия попали на то время, когда только что открыли границы, и толпы русских повалили в Новый Свет. Я не был исключением и по-прежнему, вырываясь за пределы отчизны, пребывал в состоянии эйфории. Когда я зашел в «Tower Records», то просто налетел на две гигантские бронзовые буквы «BG», но что-то я не заметил, чтобы кто-нибудь эти пластинки покупал, наверное, я просто попал не вовремя. Но было немного обидно за державу. Потолкавшись несколько дней в Нью-Йорке и немного придя в себя после джет-лэга, что у меня обычно сопровождается сильной мигренью, я полетел на другое побережье в гости к Найоми Маркус. Сначала Сан-Франциско мне не понравился, после Нью-Йорка он мне показался каким-то кукольным. На следующий день мы встретились с Ольгой Шульгой и пошли в гости к Лиз Рознер, сестре Найоми, которая жила с мужем на торпедном катере в доке старого порта. Была замечательная погода, и мы расположились на палубе попить чайку. Но чаепитие было омрачено ужасным запахом сероводорода. Я никак не мог понять, откуда это пахнет, и не представлял себе, как можно постоянно жить при таком запахе. На воде время от времени появлялись пузыри. Вдруг торчавшие из воды бревна, напоминавшие опоры старого пирса, накренились и как будто задрожали, а потом нас сильно тряхнуло, и мы чуть не попадали. Я посмотрел на берег: было такое ощущение, что пропала резкость изображения, и захотелось протереть глаза. Вдали что-то ухнуло, а стоявший поблизости мотоцикл подпрыгнул и упал. Наши хозяева извинились и сказали, что, наверное, это было землетрясение, которые в этих широтах случаются достаточно часто. Из соседних посудин повылезали люди. Лиз пыталась позвонить Найоми, но выяснилось, что оборвалась телефонная связь. Кто-то притащил приемник, и все стали слушать, что произошло. Но понять было невозможно, поскольку никто ничего не знал. Работали две-три радиостанции, но ведущие не располагали никакой информацией о силе землетрясения. Мы так и не попили чаю, поскольку электричества тоже не было. Мы сели в автомобиль и поехали в центр, пытаясь вычислить, где может быть Найоми. Все ехали очень медленно с включенными приемниками. Всюду были пробки, но никто не паниковал и все спокойно ждали своей очереди. Мы тоже были возбуждены происходящим. Когда мы добрались до Найоми, уже начинало темнеть. Слава богу, что сестры нашли друг дружку и можно было расслабиться. За Ольгой заехали ее друзья, а мы остались дома и при свечах слушали приемник. Всем советовали не выходить на улицу. Я порывался пойти, но хозяйки мне не позволили. Это был мой второй день в городе, на улицах не было света, и они боялись, что я могу заблудиться. Землетрясение оказалось 7,1 балла по шкале Рихтера. Население города спокойно готовилось к трудностям, организовывались дружины для охраны порядка, а сам же город являл совершенно психоделическую картину. Сан-Франциско расположен на холмах, и темноту прорезал лишь свет тысяч фар снующих вверх-вниз автомобилей, а над районом Марина было зарево – начались пожары. Последний раз при землетрясении такой же силы в 1910 году сгорел весь город. На следующий день я не мог встать с постели от сильной мигрени. Она и так меня часто мучает, но в этот раз я провалялся весь день. Я хотел пойти гулять и пофотографировать город после разрушений, что, наверное, было бы не очень правильно. Через день, когда я уже был на ногах, все опасные районы оцепили и разрушений не было видно. Все эти дни я пытался дозвониться домой, но это было бесполезно. Больше всего я переживал, что в новостях скажут, будто в результате землетрясения весь Сан-Франциско стерло с лица земли. Но наконец на четвертый день связь была восстановлена, и мне удалось дозвониться.