Текст книги "Аквариум как способ ухода за теннисным кортом"

Часть третья

Глава первая

Председатель Молодежного центра Саша Кострикин оказался милым интеллигентным человеком. Я предполагал, что надо будет платить за аренду зала. Но он очень быстро согласился на наше предложение, не поставив никаких условий. Это было удивительно и приятно. Мы решили, что устроим все в первую же субботу. Я сговорился с Володей Атаманенко, что он привезет минимальный аппарат, и с Емельяновым, что он обеспечит барабаны. Мы стали обзванивать старых дружков-музыкантов. Я пригласил Красный хлеб и Димку Гусева со товарищи; естественно, пришли Ляпин, Ильченко, Никита Зайцев, Женька и Титович. В означенный день начал подтягиваться народ. Разумеется, все было бесплатно. Пришло человек пятьдесят – шестьдесят; в основном это были ближайшие дружки и родственники музыкантов. Пока народ подтягивался, мы стали играть с Черной Мамой. На сцене было несколько комбиков, и по мере появления музыканты по очереди забирались на сцену. Постепенно собрался оркестр человек восемь, и все само собой покатило. Не надо было ничего придумывать – музыканты играли для себя. Все находились в прекрасном расположении духа, не приходилось никого заставлять. Получилось все само собой, и так продолжалось часа три. Внизу работало кафе, и я сговорился с Сашей, что пиво и прохладительные напитки можно заказать наверх. Все напились и остались довольны, а музыкантов пришлось просто уговаривать остановиться. Я предложил собраться еще раз перед Женькиным отъездом, и все были в восторге от этой идеи. Мы поговорили с Сашей Кострикиным, он ничего не имел против. Я еще раз был приятно удивлен.

Володя Атаманенко сказал, что он уезжает и аппарат выкатить не сможет. Надо было что-то изобретать. Димка предложил, используя Женькино пребывание в городе, сыграть блюзовый джем на Дворцовой площади. Сначала я категорически отказался, но Димке очень трудно сопротивляться. Он свистнул своего друга Женю Поротова с телевидения, и тот каким-то образом прикатил автобус с телевизионной аппаратурой, который они поставили прямо у Эрмитажа, там, где обычно стоят трибуны. Привезли барабаны и небольшой аппарат с микрофонами. Все включились, и мы с Ляпиным пытались вспомнить несколько тем, что мы играли в период Турецкого чая. Собралась небольшая толпа, откуда-то подошел черный американец и запел блюз. Когда все стало крутиться вокруг блюза и рок-н-ролльных стандартов, я зачехлил инструмент и ретировался. Я не чувствовал себя настолько раскованно, чтобы пару часов играть блюз. Как я уже говорил, я не настолько мобильный музыкант. Когда все закончилось, я спросил телевизионщиков, нельзя ли у них арендовать такой же комплект аппаратуры, и мы быстро сговорились. Аппаратчика звали Паша Марюхта, и в означенный день он без предварительного прозвона привез аппаратуру. Получилось примерно то же самое, что и в первый раз, только народу пришло человек сто. И мне взбрела в голову шальная идея устраивать подобные концерты каждую субботу. Саша сказал, что летом, пока еще не съехались все театральные коллективы Молодежного центра, зал пустует и это вполне возможно. Единственное условие – чтобы концерты заканчивались не позднее одиннадцати часов, после чего мы должны убрать все помещения. Так совершенно случайно образовался клуб.

Надо было подумать о том, кого пригласить в следующий раз. Как-то незадолго до этого я встретил Женю Пусснера из Клуба кавалера Глюка, и он пригласил меня в «Бродячую собаку» на площади Искусств, где играли его дружки Рашид Фанин и Игорь Каим. Мы пошли на концерт с Ольгой Кеттунен. Это был крохотный уголок, маленькая комната, но было прекрасное настроение и нас совершенно восхитили эти музыканты – это был запредельный уровень мастерства, которого я в этой стране не видывал. Когда я подошел к ним поблагодарить за концерт, выяснилось, что они меня хорошо знают и рады знакомству. И конечно же, когда у меня появилась возможность, я решил их пригласить выступить в нашем клубе. И сказал им, чтобы они свистнули всех своих знакомых. Я написал фломастером объявление, что такого-то числа в клубе «TaMtAm» состоится концерт Рашида Фанина и Игоря Каима, и повесил его на дверь «Сайгона», который к этому времени уже давно был закрыт. При этом я не указывал адрес. Я рассчитывал на то, что пытливые и любознательные сами найдут туда дорогу. «Сайгон» тоже был местом, куда меня никто не звал, и я сам ходил туда десять лет. В нем не было ни удобств, ни интерьера, и нигде не было написано, что это «Сайгон». Я решил в своем клубе следовать этим традициям и использовать тот же принцип. Надо было просто подождать, когда люди сами станут ходить в то место, которое по каким-то параметрам станет им родным.

На означенный концерт пришло человек тридцать, причем одним из гостей был Джо Бойд – продюсер Incredible String Band и Fairport Convention, которого я накануне встретил у Боба. Пока это место не производило впечатления клуба, это было больше похоже на разовый концерт. Мне очень понравилось выступление этого дуэта, но Джо Бойд вежливо поблагодарил и откланялся, ничего не сказав. На концерт пришла также Маша Стеблин-Каменская, которая предложила свою помощь и осталась вместе с Леной убирать зал. Само помещение Молодежного центра было захламлено – половина фойе была завалена сломанной мебелью, а на сцене валялся театральный реквизит, среди которого были корзины с листьями и гроб. В Центре репетировали три театральных коллектива, и одним из них был Театр абсурда. Это было символично, поскольку во многом предопределило и стиль клуба, и многие события, в нем происшедшие.

На следующей неделе, когда я зашел в Центр и думал, кого бы пригласить, появился молодой человек, который представился Витей Ивановым и спросил, могут ли они выступить двумя группами Solus Rex и Нож для фрау Мюллер. Я не имел ни малейшего представления о том, что это такое, но согласился. Я снова сговорился с Пашей Марюхтой по поводу аппарата, и он любезно согласился предоставить его за чисто символические деньги. Я предложил Саше договориться с кафе, чтобы во время концерта продавать пиво на втором этаже в фойе зала. Но выяснилось, что кафе не имеет лицензии на продажу алкоголя. Саша обещал, что позже он что-нибудь придумает, а пока мы сами можем купить пиво в магазине и продавать его с небольшой наценкой. Так стала вырисовываться какая-то схема.

Днем я по-прежнему работал на корте, а вечером на каждый из концертов приходил кто-нибудь из моих знакомых. Как-то пришел Сережа Сараджев и стал помогать нам с подготовкой концерта. Мы стали приходить пораньше и думать, что можно сделать. Мы пытались рассредоточить барахло, так как выкидывать его не имели права. В зале оставалось много театральных сидений, обитых красной тканью, и, пока не приходила публика, это было похоже на зал в каком-нибудь лектории. Но ничего поделать было невозможно, приходилось исходить из того, что есть. Поскольку сцена была очень низкая, первые несколько рядов мы выкладывали прямо на пол из сидений от раздолбанных кресел. Потом ставили несколько рядов кресел, а если приходило больше народу, то люди стояли сзади. Таким образом у нас получалось три уровня, прямо как в театре.

Я не знал, сколько народу может прийти, и к следующему концерту мы с Леной купили три ящика пива. Пришло около ста странных молодых людей. Группа Solus Rex оказалась очень изящной, играющей нечто напоминавшее по стилю Cocteau Twins, но с более приджазованным вокалом. Их солистка Аня Добровлянская пела на английском языке, что меня страшно порадовало. Все музыканты играли прямым звуком, даже барабаны не были подзвучены, и в этом была определенная прелесть. Хотя, пожалуй, такая музыка требовала другого звука, которого мы пока добиться не могли. Но то, что ждало впереди, меня совершенно сразило наповал. Нож для фрау Мюллер абсолютно не укладывались в мою классификацию. Ничего подобного я раньше не слышал. Это была мощнейшая и настолько причудливая по форме музыка, что я просто остолбенел. Интересно было абсолютно все – как музыканты играли, как они держались на сцене и как сдержанно их принимала публика. Их вокалист, который включил микрофон через примочку, висевшую у него на поясе, манипулировал своим голосом, сидя на корточках спиной к залу и совершенно не обращая внимания на публику. Было такое ощущение, что эти люди играют для себя. Не имело никакого значения, слушают ли их и реагируют ли вообще. Надо сказать, что они привели с собой совершенно адекватную публику, которая вела себя абсолютно таким же образом. Создавалось впечатление, что они обладают определенного рода кодом, который мне недоступен. Меня это заинтриговало и восхитило. Они были абсолютно некоммуникабельны и не обращали на меня никакого внимания. После концерта с моей стороны требовалось как-то выразить свое ощущение и завязать знакомство, чтобы договориться о последующих концертах, но я не нашел подходящих слов. Мы договорились, что они снова смогут сыграть через месяц. После концерта мы остались убирать зал. В зале остался барабанщик Ножей Леша Микшер, который неожиданно оказался очень открытым человеком, что совершенно не вязалось с тем образом, который сложился у меня от его поведения на сцене. Мы быстро все убрали и, включив музыку, расположились прямо в зале попить чаю. Леша остался с нами, и мы долго говорили за жизнь. Это был первый контакт с людьми, с которыми, как выяснилось, я связал себя на долгие годы.

На следующей неделе мы сговорились с Восточным синдромом, который уже давно пустил корни в этом городе. Кстати, незадолго до этого я познакомился с музыкантом из этой группы Андреем Неустроевым. Он приехал из Магадана и, как многие люди, приезжающие в этот город, забрел ко мне на чашечку чая. Он только что расстался с этой группой и был в состоянии смятения духа. К сожалению, я ничем не мог ему помочь и только выказал свою симпатию и расположение. Он еще долго писал мне, а иногда вдруг звонил ночью, вероятно забывая о разнице во времени. Но, к сожалению, год от года в его письмах становилось трудно усмотреть связь, и наше знакомство постепенно оборвалось.

У меня в паспорте оставалась американская виза, которую я получил еще во время фантазий Турецкого чая, и Ваня Бахурин предложил мне использовать ее для поездки на три дня в Будапешт. Он попросил меня выполнить его поручение; при этом он оплачивал все дорожные расходы и давал деньги на карманные расходы. Грех было отказываться. Мы уже сговорились, что в первую неделю после моего возвращения будут играть Пупсы и немецкая группа Hordy-Tordy. Я уехал, оставив дела на попечение Лены и Сережи Сараджева с полным ощущением того, что клуб уже начинает приобретать конкретные очертания.

Будапешт поразил меня своей красотой, резко контрастирующей с цветом Дуная, который оказался вовсе не голубым, а мутным, как «титанический» кофе. У меня там совсем не было знакомых, и, к сожалению, я не смог найти велосипед и не получил никакого представления о тамошней клубной тусовке. Поезд, на котором я возвращался, опоздал часа на три, остановившись в нескольких километрах от города. Было странное предчувствие, которое тут же подтвердилось, когда я добрался до дому, – в стране произошел военный переворот.

Это было совершенно некстати. Не хотелось верить, что только начатое дело придется сворачивать. Но, по счастью, все обошлось малой кровью. Ближайший концерт пришлось перенести из-за траура. Восточный синдром отыграл при таком скоплении народа, что Сережа Сараджев отказался дальше помогать нам на этом поприще. Я еще не имел никакого представления о том, что мы делаем. Не было никакой концепции. Основная идея заключалась в том, что надо идти дальше. Мой опыт участия в группе в целом я расценивал как негативный. И единственное, что я делал, это старался его не повторить. Не повторить те ошибки, которые совершил я и которые мы совершили вместе как группа. При всем том я был благодарен, что у меня был этот опыт. Я очень много приобрел, и в памяти осталось много позитивных моментов. Но этот период кончился ничем – я потерял друзей, и все завоевания и приобретения того не стоили. У меня выработалась стойкая аллергия на все то, что стало называться русским роком. Я четко видел закравшуюся ошибку. И чтобы исправить ее, я должен был начинать с самого начала. Я состоял в членах Рок-клуба, но к этому моменту уже не считал себя таковым, да и был ли Рок-клуб в это время? В городе не было концертов, а если таковые кто-то и организовывал, то, как правило, для одних и тех же групп. У меня вызывало недоумение, что любой концерт превращался в акцию. Меня тошнило от «протеста» и от позы, которую приняли рок-музыканты, серьезно включившись эту игру и не заметив, что уже ее проиграли и стали частью системы. Для меня же не имело никакого значения, какая система. Не бывает плохой или хорошей системы – она одна. На поверку оказалось, что весь андеграунд предыдущей эпохи носил чисто экономический характер. Как только рухнула стена, в андеграунде отпала необходимость, и настало благоденствие, когда все музыканты превратились в «профессионалов». Для каких-то групп обстоятельства сложились «благоприятно», и они автоматически перешли в разряд супергрупп, другие вынуждены были довольствоваться случайными заработками и сетовать на то, что гонорары не так велики. Но из чего могли сложиться подобные схемы? Только из того, что по-прежнему работали механизмы разрушенной системы. Существовали концертные организации и областные филармонии, которые мгновенно перестроились и стали рубить деньги на новом материале. Вместо разборчивой аудитории появилась толпа. Меня это категорически не устраивало.

Концерт Пупсов чуть было не стал последним. Пришла тьма народу. Получился настоящий панк-концерт. Публика была настолько своеобразной, что сначала я опешил. Я никогда не видел столько панков в одном пространстве и до этого времени не питал к ним особой симпатии. Они в свою очередь тоже. Мы не могли пересекаться, для этого не было почвы. Невозможно было поверить, что кто-то станет специально что-то для них делать, поэтому у них существовала сильнейшая жажда разрушения и отсутствовали всякие сдерживающие центры. Для них каждый концерт в новом месте становился последним. Все это было созвучно тому, что мне довелось постичь во времена моей юности. У нас было уродливое время, они же оказались в еще более жестких условиях, когда рушилось все вокруг, и их поведение было своего рода формой защиты. Меня это пугало и одновременно приводило в восторг. Я чувствовал, что если бы мне было сейчас двадцать лет, то скорее всего я был бы таким же. Все приготовления, которые мы сделали перед концертом, пошли насмарку. Народу было столько, что кресла не понадобились. А подушки, которые мы положили на пол, всем мешали, и их просто растоптали. В туалете оторвали раковину, и все было закидано бутылками и осколками. Но при этом было ощущение жизни, какой-то другой, ранее не знакомой, но почему-то притягательной. Это невозможно было предотвратить или остановить, можно было только надеяться, что все кончится благополучно, и потом уже думать, что делать дальше. Я опасался, что Саша предъявит претензии и на этом клуб прекратит свое существование, не успев толком начаться. Но Саша отнесся к беспорядку спокойно и сказал, что просто следует починить раковину и можно продолжать. Постепенно концерты такого рода стали привычными, и мы сами немного освоились с происходящим. Хотя рационального объяснения, почему мы продолжали заниматься клубом, никто дать не мог. Я не знал, чего ожидать от других концертов. У нас не было ни достаточного опыта, ни команды, которая могла бы держать всё в руках. Мы с Леной и Машей с этим справиться явно не могли. На этом концерте появился совсем юный Андрюша Алякринский, которого Паша Марюхта позвал себе в ассистенты. Паша предложил, если я смогу договориться с Сашей о какой-нибудь комнате, оставлять аппаратуру в клубе, а не возить ее каждый раз. Саша любезно предоставил угол в бухгалтерии. Это было не так удобно, однако лучше, чем ничего. На большее мы не претендовали.

Группы просто записывались на выступления, и я не имел представления о том, что они играют. Но надо было как-то определиться со стилем. Я не хотел повторять опыт Рок-клуба с «авторитетными» комиссиями и прослушиваниями. Но несколько групп были абсолютно бездарными, и на их выступление приходила вялая кучка родственников музыкантов и одноклассников, я понял, что так продолжаться не может – надо требовать демо-записи. При прослушивании записей основным критерием была оригинальность. Это не должно было походить ни на одну группу из тех, что определяли основные направления русского рока. Пусть они поют на любом языке, лишь бы не было умных текстов под вялый аккомпанемент и не было признаков тяжелого металла с бессмысленными гитарными запилами. Музыка не обязательно должна непременно понравиться мне, лишь бы она была интересна по форме. Она могла быть странной, энергичной, нарочито «примитивной», но с юмором. Для меня очень важным было ощущение от трехминутного разговора с ребятами, которые приносили кассеты. Первое впечатление, как правило, оказывалось правильным. И ощущение от прослушивания кассеты часто совпадало с ощущением от выступления. Когда же я прислушивался к чьей-то рекомендации, то вероятность ошибки увеличивалась. И так в ходе опыта я заметил, что именно то, что можно условно отнести к панк-року, в основном оказывается самым интересным. Мне кажется, что панк-рок, возникший чуть раньше русского рока, не имел под собой достаточной почвы. И те, и другие музыканты были в андеграунде. И только с появлением монстров отечественного рока панк приобрел смысл. Он содержал протест против того, чем эта музыка стала. Русские музыканты первого поколения проделали тот же путь, что и западные: к моменту появления панк-рока в конце семидесятых выросло другое поколение, для которого музыкальный язык и образ жизни музыкантов первого поколения устарел.

Рокабильные концерты были самыми многолюдными. На них слетались мотоциклисты, которые под окнами устраивали показательные разъезды, и половина народу тусовалась на улице. Все окна были открыты, на улицу летели бутылки, и стоял такой шум, что я не верил в то, что это не просто происходит на моих глазах, а что именно я все это затеял. Рокабильных групп оказалось очень много. Они были довольно стильными и, как правило, более искусными музыкантами, но при этом самыми капризными – у нас почти всегда возникали проблемы с озвучиванием контрабаса. Я не имел представления, что и среди них есть разные тусовки, и пока не научился отличать одну от другой. Иногда случались и ошибки, когда в одном концерте участвовали разные по принадлежности группы. Приходила разная аудитория, хотя она всегда была смешанная, но иногда приходило больше «ковбоев» и возникала угроза столкновения. Особенно меня напугало первое выступление Meantraitors, когда драка возникла, едва группа начала играть. Даже если в один вечер играли группы рокабилли и сайкобилли, могло возникнуть некоторое биение. Но, конечно же, не такое сильное, как с панками. Как-то играла рокабильная группа Attrackars (я не знал, что означает это слово, и никак не мог запомнить, как оно правильно пишется), и в этот же день меня уломала выступить группа с таким же непроизносимым названием Incest Kukls, определения стиля которой я дать не могу – это было нечто. В результате они весь вечер разбирались, а когда мне удалось их уговорить выйти на улицу и там продолжить разборки, они выдвинули двух бойцов – Харлея и Джеймса, и эти два представителя «ковбоев» и панков стали биться во дворе. Их окружила толпа человек в сто. Не знаю, кто из них победил; больше всего я боялся, что после этого начнется массовая драка. Но, «по счастью», они надавали друг другу по морде и разошлись. Оказалось, что агрессия – это специфика жанра. Постепенно я стал терпимее, но все равно привыкнуть к этому так и не смог. Но правильному отношению мне еще предстояло научиться, а пока мы просто приспосабливались к обстоятельствам.

Как мне удалось подсмотреть во время моих путешествий, все музыкальные клубы живут исключительно от продажи алкоголя. И хотя я сам не пью, мне пришлось использовать этот принцип. Надо было на свой страх и риск продавать пиво. Осенью, в один из концертов, когда мы покупали только пять ящиков пива, ко мне подошел какой-то человек и спросил, на каком основании мы торгуем пивом. По физиономии было видно, что это мент в штатском. У нас не было лицензии, и я напрямую задал вопрос, как можно уладить ситуацию. Он сказал, что очень просто – один ящик пива. Тогда я понял, что это был один из соседей сверху. Молодежный центр был очень своеобразно расположен. Прямо над ним находилось милицейское общежитие, о чем я узнал уже постфактум. Более нелепого соседства представить себе невозможно. Мы были сильным раздражающим фактором, и, естественно, во время наших концертов спать было невозможно, и обитатели общежития сидели в кафе. Само кафе Молодежного центра было местом специальным. Естественно, там имелась своя тусовка тех, кто держал это кафе. Также там постоянно сидел Саша Кострикин и его гости. И за одним из столиков обязательно торчали менты из общежития. Компания получалась очень разношерстная. Я вообще никогда не ходил в подобные заведения и заходил в кафе, только если мне надо было найти Сашу или обсудить с кафешниками какое-нибудь дело. Я им был не очень симпатичен и не собирался перед ними заискивать и выстраивать отношения. Однако это было соседство, с которым так или иначе приходилось считаться, коль скоро мы оказались под одной крышей. Им не очень нравилось то, что я затеял, и в особенности та категория людей, которая стала появляться в кафе. Конфликт был неизбежен. Они шли на разные меры, пытаясь то закрывать кафе во время наших концертов, то еще каким-нибудь образом портить нам жизнь. Они не увидели золотую жилу, которую мы вскрыли прямо перед их носом. С моей точки зрения, любой предприниматель, увидев, что в его маленькое кафе вдруг стали приходить сотни людей, непременно использовал бы эту ситуацию и заработал кучу денег.

В тот вечер, когда менты выпили свой ящик пива и пришли за вторым, я не выдержал и сказал, что так не пойдет – я не прав, что нелегально торгую, они же не правы, что потребовали у меня взятку, чему есть свидетели. Я понимал, что рано или поздно может появиться внешняя сила, которая предложит опеку и которой обычно платят мзду. Но отдавать два ящика из пяти просто так, это было чересчур. Менты пытались мне угрожать, но уже были настолько пьяны, что я просто не стал с ними разговаривать, и они ушли. На следующей неделе они заявились снова, но я уже не пошел у них на поводу и дал им всего две бутылки пива. Они почувствовали, что перегнули палку, и отстали.

Первые три месяца концерты были бесплатные, и туда ходили все кому не лень. Больше всего меня беспокоили случайные люди, которые пили в кафе, а потом поднимались наверх и нарывались на драку. В таких ситуациях надо было что-то делать, разнимать драки у меня не было никакого желания. Когда случались подобные эксцессы, милиция вовлекалась автоматически, и после особенно крупной драки я пошел наверх в общежитие и поговорил с первым попавшимся милиционером о том, не согласится ли он за умеренную плату выполнять у нас функции секьюрити. Мы поговорили и решили, что получится даже лучше, если он будет в форме. Дело в том, что на многих милицейская форма действует отрезвляюще. Это оказалось удобно и в тех случаях, когда возникала внутренняя драка или когда кто-то специально приходил подраться. Милицейская форма служила защитой от внешних наездов. К этому времени пару раз появлялись какие-то гопники, которые интересовались, кому мы платим, а присутствие милиции в форме создавало иллюзию «крыши». Нашими постоянными защитниками стали Вася Курочкин и Андрей Пермяков. Они относились лояльно ко всему тому, что мы делаем, а когда приезжала внешняя милиция, растворялись через заднюю дверь. Года через три Вася Курочкин чуть не поплатился за это погонами. А Андрей Пермяков позже уволился из милиции и занялся бизнесом, но сохранил форму и приезжал к нам работать.

Андрюша Алякринский был совсем юным и, естественно, не имел никакого опыта, но он оказался настолько талантливым звукорежиссером, что стал «рулить» все концерты, и Паша Марюхта отошел в сторону. У нас не хватало рук, и постепенно появлялись помощники, которые стали выполнять все виды работ. Помимо милиции, нужно было организовать систему контроля на входе, поскольку мы решили начать взимать входную плату. Так появился Леша Михеев, который стал выполнять функции контролера и «вышибалы». Мы особенно никого не вышибали, но иногда приходилось давать отпор. Один раз, ранним вечером, когда на контроле стоял Кубик, вошли какие-то посторонние люди, явно не завсегдатаи нашего клуба, и выбили ему зуб. Кубик получил сильнейший стресс и через некоторое время нас покинул. Начав взимать входную плату, что тоже было нелегально, мы увеличили продажу пива и каждой выступающей группе стали выкатывать ящик пива. Кому-то надо было заниматься покупкой, доставкой и продажей. Лена все организовала и первое время делала это сама, но позже мы прибегли к услугам Паши Косенка. Когда Паша уехал в свой родной Донецк, то его место занял Витя Волков, о котором речь пойдет отдельно.

Когда наметилась какая-то стабильность, Паша Марюхта отказался от арендной платы за аппарат, и мы стали партнерами по одному делу, а постепенно и просто друзьями. Андрюша Алякринский пригласил себе в помощники Лешу Чуева и Андрея Степаненко, которые стали неизменными техниками сцены. Так постепенно у нас образовалась команда. Саша предложил нам с аппаратурой переместиться на первый этаж на репетиционную точку НОМа. Но это был не лучший вариант, поскольку с НОМом отношения у нас категорически не сложились с самого начала. Их друг Петя Сытенков уже давно носился с идеей клуба, который уже существовал на страницах журнала «Аврора». И получалось, что мы его обогнали и перебежали ему дорогу. Сначала он предложил мне сотрудничество, дескать, он имеет опыт, и мы могли бы объединить усилия. Это выглядело очень странно, так как к этому времени концепция нашего клуба уже сформировалась, и я прекрасно отдавал себе отчет в том, что мы делаем и как это следует делать. Однако он стал уговаривать Сашу Кострикина пододвинуть нас и открыть «Indie club». Кострикин, как человек мягкий, уверял меня в том, то все должны жить дружно и места хватит на два клуба: в субботу один, а в воскресенье другой. Я до сих пор не могу понять, как такие абсолютно разные вещи могут существовать под одной крышей. Разные люди, разная музыка, разная аудитория, разная команда и, наконец, разная аппаратура, которую после каждого концерта нужно куда-то девать. Но он согласился на их предложение, и в феврале они устроили пышную презентацию «Indie club», пригласили прессу, телевидение и позвали Странные игры и АВИА. То есть это шло вразрез с нашей деятельностью и отменяло все, что за это время сделали мы. Как только они провели эту акцию, я сразу заявил, что мы сворачиваемся. Бедный Кострикин попал между двух огней и в итоге скрепя сердце отказал Сытенкову. Они же с Аликом Гусевым вскоре нашли новое помещение, сделали «Indie club», и вместе с ними съехал НОМ. Так в городе стало два клуба.

Мы по-прежнему отказывались от афиширования нашей деятельности. Все шло по моему сценарию, и меня это абсолютно устраивало. Я охотно говорил на эту тему и делился своими соображениями, но никогда не давал интервью, только по старинному обычаю зарубежным журналистам. Это было еще одним элементом опыта, который я почерпнул из моего прошлого, и этот способ по-прежнему работал. Внимание западных средств информации давало правильный ракурс. Вести о происходящем в России носили характер слухов. А слухи, как правило, точнее действительности. Какие-то слухи дошли до Джона Пила, и, находясь в России по приглашению Севы Новгородцева, он не преминул заехать к нам. Он попал на концерт Пупсов и The Oba, но не дал никакой оценки увиденному и услышанному. У нас не было никакой аудиоинформации, которой мы могли бы его снабдить, и он уехал ни с чем. Правда кто-то все-таки всучил ему какую-то кассету, и он упомянул эту группу в одной из своих передач. Как-то я беседовал с журналистом из газеты «Rock Fuzz» и специально сделал акцент на том, что это не интервью и информация, которую я даю в частном порядке, не может быть опубликована. И что же вы думаете – выходит очередной номер, в котором напечатаны интервью со мной и моя фотография пятнадцатилетней давности времен Аквариума, да еще и с виолончелью, со ссылками на мое прошлое и прочее. Я высказал им все, что я думаю по поводу этой статьи и их газеты в целом, и на несколько лет прекратил с ними все дела.

Миша Шишков, от которого ничего нельзя было утаить, звонил мне по-прежнему каждый день и раза два в неделю справлялся о том, кто у нас играет. Каждый раз я просил не использовать эту информацию, и каждый раз он вступал со мной в спор, дескать, мы без них, то есть без журналистов, не выживем, и давал эту информацию в журнал «Турне». И точно так же он опубликовал в газете «Энск» или еще где-то интервью со мной, которого я ему не давал. Но рвать с ним отношения было бесполезно, он все равно продолжал звонить.

Слава богу, я наконец был избавлен от того, что люди приходили ко мне домой, – теперь все они в любом количестве могли приходить в клуб. Бедные жильцы дома, в котором помещался клуб, а может быть, и всего квартала стали писать во все возможные инстанции – в отдел культуры исполкома, Комиссию по делам молодежи и прочие. Сашу Кострикина вызывали на ковер в исполком, и он приглашал меня с собой. Коль скоро я все это затеял, то, естественно, мне надо было отвечать. Понятно, что клуб в том виде, в каком он складывался, давал повод для всех этих разговоров, но я был абсолютно уверен в собственной правоте и готов был отстаивать интересы той категории «молодежи», с которой соприкоснулся. Дело в том, что я не люблю слово «молодежь» и никогда им не пользуюсь. Я и не предполагал, что стану заниматься подобными вещами, к тому же мою деятельность уж никак нельзя было назвать работой с молодежью – я с ней не работал. Просто я ставил себя на место молодых людей и строил конструкцию, которая удовлетворяла бы меня, если бы я был в таком возрасте. Я хотел изобрести место, куда я сам стал бы ходить и как тусовщик, и в первую очередь как музыкант. Самым главным для меня было создать благоприятную среду для развития музыкантов. И коль скоро я списал со счетов музыкантов своего поколения, то получалось, что все создавалось для молодых. Я готов был учиться всему, чему я у них мог научиться. А именно – они лучше меня знали, какую музыку они сейчас хотят играть и какую слушать. Почему это так? Потому что они молоды, а стало быть, живут сейчас. Это их очередь жить. Мой возраст, мой опыт и мой вкус не имели никакого значения. Я достиг такого возраста, когда мне ничего не было нужно. У меня не было потребности ходить в такое место и слушать такую музыку. Может быть, если бы до меня дошла волна слухов, я и сходил бы из любопытства, но скорее всего нет. Почти все мои старые знакомые и друзья разок-другой зашли в это место, но его постоянными посетителями не стали. Меня же они сочли за чудака, который на старости лет сбрендил. Мне очень нравилось, что я смог совершенно уничтожить образ, сложившийся за годы моего участия в прославленном коллективе. И в свою очередь мне было чрезвычайно любопытно узнать, что все те люди, с которыми я соприкоснулся, конечно же, слышали про Аквариум, но никто его не слушал. Я и сам никогда не слушал записи Аквариума, у меня дома нет ни одной кассеты, только альбомы Red Wave и Radio Silence на виниле и несколько компакт-дисков, изданных уже в последнее время. Это была та часть моей биографии, которую я воспринимал как курьез. Я более никак не мог сопоставить себя с персонажем этого анекдота, который многие считали легендой.