Текст книги "Аквариум как способ ухода за теннисным кортом"

К лету следующего девяносто второго года у нас уже сформировалась прочная команда. Непонятно как возник Виктор Волков. Он приехал из Азова, сыграл у нас в клубе со своей группой Тамплиер и почему-то остался в Петербурге. У него был ярко выраженный синдром Джими Хендрикса. Им страдает половина гитаристов из провинции, которые на самом деле не дотягивают и до Ричи Блэкмора (я ничего не хочу сказать о Ричи Блэкморе, он прекрасный музыкант, но он повлиял на огромное число музыкантов в России, которые остановились в своем развитии на Smoke On The Water). Естественно, у Вити были сильные амбиции, и он приехал самоутверждаться и покорять Северную столицу. Он попал явно не туда, но каким-то образом застрял в нашем клубе и стал к нам приходить и донимать разговорами. Я не знал, чем ему помочь, и, поскольку к этому времени Паша Косенок уехал в Донецк, я предложил Вите торговать пивом. Взявшись за это, он настолько прочно занял свое место, что через некоторое время стал просто незаменим, и сейчас я даже не представляю, как бы мы выжили все эти годы без него. Он стал сторожем и комендантом, который следит за порядком и которому можно поручить абсолютно всё. Он захватил самую удобную комнату и через какое-то время привез из Азова необычайно одаренного сына Жору, который удивлял всех своей игрой на скрипке. Педагоги в нем души не чаяли, но никто и представить себе не мог, в каких условиях жил этот гениальный ребенок. Они так и прожили вдвоем с отцом в этой комнате до последнего дня существования клуба.

Летом, как обычно, я устроился на теннисный корт. Денег там уже не платили, да это и не имело никакого значения. Прямо за оградой нашей усадьбы располагались теннисные корты «Ленфильма», управляющим которых был очень энергичный молодой человек Костя Алтынбаев. Также там работал замечательный тренер Саша Караваев. У них была чисто спортивная тусовка. Но теннисный бум начал стихать, и постепенно теннис стал считаться аристократическим отдыхом. Все больше и больше вещей основывались на понтах – дорогие ракетки и прочие «адидасы». После игры богатые люди парились в бане, и мне было грустно наблюдать, как мои соседи-спортсмены постепенно превращались в лакеев. Они пахали с утра до вечера, благоустраивая свою территорию, и Костя облизывался, глядя на нашу усадьбу. Было понятно, что рано или поздно ее кто-нибудь хапнет. И вероятно, вопрос был только в размере взятки. Но все-таки Косте это было явно не по плечу, и «Ленфильм» расширялся в другую сторону. Так они построили еще три корта. Чтобы правильно ухаживать за поверхностью, мне было интересно понять, как устроен весь «пирог» корта, и я внимательно следил за тем, как они строят дренаж и кладут несколько слоев покрытия. Это очень кропотливая работа. Наш корт был построен явно халтурно, и довести его до того состояния, в котором содержались соседние площадки, было практически невозможно. Однако я достаточно много времени уделял своей работе и, насколько это было в моих силах, содержал корт в приличном состоянии. Костя иногда склонял меня к тому, что я могу перейти на работу к нему и получать приличные деньги. Но меня не интересовала работа как таковая. И коль скоро стремление к буржуазности вызывает у меня аллергию, меня больше занимало то, как складывается ситуация на нашей территории. Она была абсолютно иррациональной и тем самым все больше и больше меня захватывала. Я увидел некоторую закономерность в том, что происходит на корте и в клубе. Наверное, можно было вывести формулу закона, который я наблюдал в действии. Но я знал, что, как только я выведу эту формулу, все исчезнет, поэтому я занял позицию наблюдателя и ждал развития событий. Понятно было, что долго так продолжаться не может, но в этом безвременье была вся сила. И на Каменном, и на Васильевском острове мы попали в расщелину, когда старая система еще не рухнула, а новая не настолько сильна, чтобы все поглотить. Как выяснилось, это было самое благодарное время, которое не так часто встречается в ходе истории, и нам всем очень повезло, что мы стали свидетелями этих перемен и жили в пограничное время. Как показывает практика, едва только система становится жесткой, она уничтожает все живое. И нет никакой разницы между умершим социализмом и строящимся капитализмом – и то, и другое уродливо. Примерно такая же картина складывалась с рок-н-роллом середины шестидесятых. Человечество еще не имело подобного опыта, каждая песня была откровением. Но когда система приспособилась и появился шоу-бизнес, он все поглотил и обезличил.

С «Ленфильмом» нас разделяла металлическая сетка корта. И хоть это и была граница, она была абсолютно прозрачная. С обеих сторон было видно, что происходит на соседней площадке. И раз уж я мог наблюдать за тем, как живут соседи, то и они не могли не обращать внимания на то, как живем мы. Каждое утро я приезжал на велосипеде на Каменный остров, убирал корт, а днем слетались все остальные. Первой приезжала Маша; и на корте, и в клубе она возложила на себя обязанности хозяйки. Она следовала за мной по пятам и делала абсолютно все то, что делал я. Это немного напрягало, но до тех пор, пока это не стало касаться моей личной жизни, я был не против ее компании. Если площадка была свободна, мы немного играли в расслабленный теннис. Элементарным вещам моих друзей мог научить я сам, но, когда все понемногу почувствовали вкус к игре, я договорился со Светкой Рюминой, которая дала им несколько квалифицированных уроков. Как правило, мы разыгрывали «пары», что всегда весело. Естественно, с приходом каждого нового гостя ставился чайник, и мы накрывали на стол, которым служил огромный пень. Этот пень мы с Микшером и Пашей Литвиновым катили целый день и врыли его в землю, так что за ним легко усаживалось человек десять. На двух грядках мы посадили зелень и цветы. И по возможности захватили максимум территории, соблюдая дистанцию с дядей Мишей. Дядя Миша иногда протестовал, ведь до нашего появления он был полновластным хозяином. Он жил в отдельной избушке со своей пожилой женой, которая работала там же уборщицей. У них было полностью автономное хозяйство. Наверное, им тоже уже не платили, но это был их дом, и они там просто жили на свою пенсию. И тут появились мы и нарушили их покой. Я помню прекрасный фильм Лукино Висконти «Семейный портрет в интерьере» с Бертом Ланкастером. Я смотрел его несколько раз, и всегда он на меня действовал. Верхний этаж дома, где живет одинокий пожилой человек, покой которого никто не нарушал много лет, вдруг захватывают какие-то молодые люди. Сначала он всему этому сопротивляется, но постепенно начинает жить жизнью своих постояльцев, и, когда они исчезают, он заболевает и умирает. Я надеюсь, дядя Миша жив и здоров. За годы параллельного существования мы по-своему привязались друг к другу. Он был хроническим алкоголиком и все время хихикал, но иногда производил впечатление просветленного старца и поражал своей житейской мудростью. Когда через несколько лет появились новые хозяева, его просто выгнали.

В день концерта мы сворачивались пораньше и часам к пяти садились на велики и кавалькадой катили в клуб. Когда мы ехали вместе, возникало поразительное ощущение единства. Я понял одну очень странную вещь: для меня перестало иметь какое-либо значение, что я делаю. Лишь бы была радость от общения с людьми, с которыми я оказался вместе. Миф о том, что раньше это называлось образом жизни Аквариума, для меня был развеян. Я был совершенно счастлив с другими людьми.

Глава вторая

С клубом была абсолютно симметричная схема. Саше Кострикину предложили место в мэрии, где он стал начальником какого-то отдела, и он постепенно загасил фитилек, еще теплившийся в тот момент, когда мы появились, и всю работу Молодежного центра свел на нет. Постепенно разбежались все службы, а потом и все творческие коллективы, которые там находились. Под него рыли какие-то внешние враги, которые пытались завладеть помещением, а также владельцы кафе, которые являлись субарендаторами. Потом они вовсе перешли в наступление, предлагая Кострикину убираться самому, поскольку рано или поздно они завладеют всем помещением. Все усугублялось тем, что Кострикину не продлили договор аренды. И это была реальная опасность. Начав атаку, кафешники захватили одну большую комнату на первом этаже, прямо напротив репетиционной точки, что было им, вероятно, очень неудобно, поскольку на точке все время кто-нибудь репетировал на полной громкости, так что в этой комнате невозможно было разговаривать. Они же поставили кожаные диваны и стали собираться там на тайные собрания. Если они сами не были бандитами, то по крайней мере каким-то образом были сопряжены с властными структурами. Все у них было на понтах, которые они и нам начали демонстрировать. Изначально владельцам кафе не нравилось то, что мы делаем, но в то же время они понимали, что в принципе в музыкальном клубе есть рациональное зерно. Они стали вести с нами переговоры, предлагая покровительство и «крышу». Они видели, что хоть мы и делаем неправильное с их точки зрения дело, однако оно работает. Вот если бы сменить музыкальную ориентацию и аудиторию, то туда могли бы ходить «приличные» люди, и все было бы хорошо. Мы, естественно, не шли ни на какие уступки, и разговоры закончились тем, что они все-таки решили сами продавать пиво наверху и платить нам фиксированную сумму денег. Нас это устраивало, поскольку было ясно, что рано или поздно нелегальную торговлю прикроют. Хотя когда мы торговали сами, то Витя делал это весело и непринужденно, и ему всегда помогали девушки. Всему персоналу вменялось в обязанность подбирать пустые бутылки, которые всюду валялись под ногами. Правда, зачастую мне приходилось делать это самому. Кафешники же посадили своего человека, который просто отпугивал наших посетителей. Но это продолжалось недолго, они прекратили продажу пива, вероятно, не получив достаточного барыша, и мы постепенно вернулись к прежней схеме и к прежнему обороту. Конфликтная ситуация усугубилась тем, что в фойе второго этажа случился пожар. Загорелись старый театральный реквизит и разломанная мебель, которые мы уже год перекладывали с места на место. Когда я туда приехал, то не поверил своим глазам. Это было очень похоже на конец. Все было черно от копоти и залито водой. Привести помещение в порядок не представлялось возможным. Однако делать было нечего, и пришлось все разгребать. К счастью, проводка не пострадала, а зал и вовсе оказался в порядке. По городу пронесся слух о кончине «TaMtAma», но с ликвидацией последствий пожара нам удалось справиться достаточно быстро, и через неделю мы уже объявили следующий концерт. Потолки были абсолютно черными, а стены были грязно-серого цвета в потеках, но Лена покрасила батареи в красный цвет, положив начало будущему фантастическому интерьеру, и все показалось не таким уж страшным. Саша настаивал на ремонте, и я с ним был согласен, однако черный потолок хотелось оставить. Впрочем, денег все равно не было, и на ремонт мы так и не разогнались. Мы почистили и покрасили окна, и Леша Михеев по собственной инициативе стал покрывать стены причудливыми фресками. Это было именно то, что давно было необходимо. Меня нисколько не смущало, что до пожара клуб не отличался продуманным интерьером. Большинство людей, приходящих туда, ни на что не обращали внимания, как и в «Сайгоне». Я вообще не люблю места с современными интерьерами, все это в общем-то вариации на тему «Макдоналдса». И вдруг, с появлением этих фресок, место стало насыщаться смыслом и оживать. У людей, которые попадали туда в первый раз, просто сносило башню.

В особенности это было интересно по контрасту с первым этажом. Кафешники затеяли ремонт и начали с того, что выложили вестибюль мрамором и отделали стены деревом. Они поставили нам условие, что мы будем отвечать головой за каждую надпись, которая появится на стенках. Это был достаточно опрометчивый ход с их стороны, поскольку они еще не были нашими хозяевами, и мы ничего не были им должны, хотя они каждый раз пытались говорить с позиции силы. В нашей команде появилось много новых ребят, которые выполняли все виды работ, а некоторых мы просто обеспечивали работой, изобретая для них какое-нибудь занятие, чтобы дать возможность немного подзаработать. Так для обеспечения порядка в вестибюле был специально нанят Альберт Мовсюков. Он поставил кресло на стол и сидел там в течение всего концерта. Даже завсегдатаи, привыкшие к странностям этого места, шарахались, когда под потолком замечали человека в синем пиджаке и с бородой, который неподвижно сидел три часа кряду. На такое был способен только этот человек, это стало его призванием. Но все же в какой-то момент на стенах появились какие-то каракули, и кафешники грозились, что мы будем все переделывать. Они бесились от собственной злобы и в один прекрасный момент так взбесились, что забрали все свое имущество и ущипали.

Мы долго не могли поверить в то, что все кончилось. Но Кострикин говорил, что скоро появятся новые хозяева кафе. Через некоторое время действительно появились какие-то люди. Во главе у них стоял благообразный человек с бородой и военной выправкой. Он был беглым валторнистом из филармонического оркестра и производил самое благоприятное впечатление. Они несколько дней пили с Сашей Кострикиным, а потом он как-то пришел, взял нашу тележку, погрузил не нее кострикинский кассовый аппарат и был таков. После него так больше никто и не появился, и постепенно мы завладели всем пространством кафе. Собственно кафе нам было не нужно, хотя мы думали о том, чтобы запустить его своими силами, но ограничились использованием кухни. Так, чисто механически, мы вывели еще одну формулу, которая заключалась в том, что перед работой людей надо покормить. Мы покупали овощи, и девушки стали готовить салаты, упражняясь в кулинарном мастерстве. В пять часов вечера все слетались на работу, усаживались за длинный стол, обильно ели и разбредались готовиться к концерту. Поскольку концерты кончались поздно, мы успевали только подмести все помещение, а мыть приходилось на следующий день перед концертом. В это же время аппаратчики налаживали аппарат и начинали саундчек. В течение всего вечера можно было спуститься вниз и выпить чашечку чаю, а после концерта чаепитие было непременным. Всегда оставались какие-то гости, и за стол усаживалось не меньше человек двадцати пяти. Еду вечером готовили очень редко, обычно девушки делали несколько подносов с бутербродами, и всегда были корзинки с пряниками или печеньем. К нам постоянно приезжали иногородние и заморские группы. Мы не могли покрывать дорожные расходы, зато помогали им с ночлегом и кормили в клубе. Частым гостем был Сашка Липницкий, который в это время стал менеджером женской группы Атас. Группа постепенно трансформировалась в полноценную мужскую группу, в которой осталась лишь одна девушка Лёля, автор всех песен. Один раз в составе этой группы приехали Леша Бортничук и Андрей Надольский, барабанщик нового состава Звуков Му, который, правда, напился и не нашел дорогу в клуб. Леша же забыл, в какой группе играет, и концерт этой группы превратил в свое сольное выступление. К сожалению, и Звуки Му, самая чтимая мною группа, не избежала перестановок в составе, и время от времени Петя с братом всплывают под этим именем. Мне всегда интересно, что делает Петя, будь то его концерт, кино или спектакль, но в моей памяти навсегда сохранится та группа Звуки Му, которую я видел и слышал в первые годы ее существования.

Вообще о музыке говорить очень трудно. Любые оценки субъективны, и тот стиль, который сложился в ходе нашего опыта и определил концепцию клуба, довольно трудно определить. Мне кажется, постепенно я научился разбираться в нюансах этой музыки. Как я уже говорил, важным критерием отбора была актуальность музыки. Хотя панк-рок меня вполне устраивал, мне больше импонировал пост-панк. А именно – то, что этот самый панк-рок переросло. То есть то, что в начале восьмидесятых годов получило ярлык новой волны. Можно как угодно называть этот стиль, но важна суть. В некотором роде это была интеллигентная музыка. При всей простоте формы присутствовала глубина мысли и незаурядное чувство юмора. Хотя, конечно, были и упертые дворовые панки. В целом, почти все эти люди восхищали меня чувством собственного достоинства. Все были очень натуральны, никто не заискивал и не хотел понравиться. Некоторые были прирожденными артистами. Все оставались самими собой, и это меня подкупало. Я очень привязался ко многим группам. Мне очень нравились The Оба, пивноголовые Бироцефалы, а также Звонки и вообще все инкарнации Пупсов, самой известной из которых стала Tequilajazzz. Самыми бесшабашными были Хулиганы, с которыми поначалу у нас сложились не очень дружелюбные отношения. Но прошло время, и мы прониклись взаимной симпатией и уважением. Они неожиданно трансформировались в Nord Folk и с фантастическим драйвом заиграли шотландские жиги. Каждое их выступление сопровождалось невероятно зажигательными танцами. Я никогда не видел, чтобы люди так самозабвенно танцевали. Но особенное место среди любимых групп заняла Химера. Я не могу объяснить почему, но она действовала на меня безотказно. Это было что-то личное. И когда так случается, то, как правило, потом тебя больно бьет. Но что делать – так устроен этот мир. Еще когда они назывались Депутатом Балтики, они произвели на меня впечатление своей законченностью, как это было с Ножами. Только Ножи были строгими, готическими и абсолютно абстрактными. Химера же была конкретна, при этом очень подвижна. Эдик Старков был настоящей звездой. Я смело могу поставить его в один ряд с Джимом Моррисоном, Игги Попом, Петей Мамоновым и Сашей Башлачевым. Это был очень красивый человек атлетического сложения, в котором сочетались невероятная сила, незаурядный ум, самобытный голос и совершенно бешеная энергия, но при этом в нем не было никакой агрессии. Он был прирожденным шоуменом, основными атрибутами которого являлись его естественность и невероятная мягкость, если не сказать кротость. В нем не было никакой позы, на концертах он просто надевал кузнечный фартук и выступал, как правило, босиком. Эдик сочинял безупречные песни и так владел своим голосом, что через некоторое время стал для меня абсолютом. Его игру на гитаре, в особенности звукоизвлечение, я ни с чем не могу сопоставить. Сама же группа, казалось, представляла собой собрание людей, которых ничто не связывает. Они совершенно не общались вне репетиций и концертов, и при этом каждый из музыкантов был незаменим. Они добивались такого звука и такой силы психологического воздействия, что на каждой песне я находился в напряжении, которое не отпускало до конца выступления. Конечно же, это мое индивидуальное восприятие, но все было по-настоящему. Наверное, я еще долго мог бы упражняться в эпитетах, но сейчас это уже не имеет смысла. Эдик был моим фаворитом, и мне очень хотелось его баловать, но, конечно же, я себе не мог такого позволить. Все льготы, которые ему предоставлялись, заключались в том, что Химера могла играть, когда хотела и когда им это было удобно. Эдик поселился в клубе со своей молодой женой Тосей, и они заняли самую неудобную комнату на кухне, поскольку к этому времени в клубе уже жило несколько человек и лучшие места были захвачены. Саша Кострикин не особенно этому сопротивлялся. Клуб походил на очень странную коммуну, когда люди вроде бы живут в одном пространстве, но не очень хорошо ладят друг с другом. Единственным объединительным началом был сам клуб, который действовал три дня в неделю. По ночам же и в остальные дни в силу вступал другой закон, изменить который я был не в силах. Да это было и ни к чему: люди жили так, как они сами выбрали. Тося являлась поклонницей Гребенщикова и почему-то меня не любила, и я постоянно чувствовал агрессию с ее стороны. Меня это немного обижало, но я смирился. Слишком много людей меня окружало, и мне хотелось иметь ровные отношения со всеми. В клубе обычно репетировало групп десять, которые сами договаривались между собой. Я на первых порах пытался было это контролировать, но из этого ничего не получилось. Мне хотелось обеспечить их адекватной аппаратурой для репетиций, я специально купил еще одну ударную установку, но никто ни за что не отвечал и все время что-то ломалось или пропадало. Иногда музыканты взаимодействовали – и рождались новые проекты. Так появилась Авдогеса. Это был самый бредовый «проект», в котором участвовал Тима Земляникин, Эдик и некто Дима Желонкин из Йошкар-Олы. Я не знаю, что означает название группы, но оно абсолютно соответствовало тому месту, в котором жили эти персонажи. И Тиму тоже стали звать Авдогесом. В комнате, где они жили, потреблялось все, что течет и дымится, а грибы, по-моему, росли прямо там. Однако то, что они делали, было необычайно интересно. К тому времени убили Кузика – басиста группы Нож для фрау Мюллер, и группа прекратила свое существование. И Авдогеса стала оптимальным местом применения таланта Тимы Земляникина. К каждому концерту он мастерил фонограмму, которую делал чисто механически, привязывая тонарм проигрывателя резинкой. Пластинка прыгала в тщательно найденном месте и давала интересные несимметричные петли, поверх которых они уже на концерте играли вживую, а Тима пел. Одно время они играли каждый четверг, пока Тиме не стало скучно. После он просто ставил пластинку Ласкового мая и пел сверху. То есть получался, как это теперь называют, римейк. В свободное время они стригли друг друга, а Леша Михеев всем делал татуировочки. Эдик же делал их себе сам и покрыл татуировкой все тело, только на спине, где ему самому было не дотянуться, Леша выбил ему четыре четверки.

Другая группа, с которой мы стали друзьями на долгие годы, – Markscheider Kunst. Они были в числе тех групп, которые выступали и репетировали в нашем клубе. В то же время вокруг Паши Литвинова и еще одного перкуссиониста Киры Ипатова стала формироваться интересная питательная среда. Музыканты этой группы оказались наиболее подвижными, и они стали вместе заниматься, учиться друг у друга и перенимать опыт. Так постепенно состав группы расширился, и все они стали играть вместе. А чуть позже к ним присоединился Вова Матушкин и африканский вождь Макангила. Стиль группы невозможно определить, это смесь реггей, ска, диско, африканской музыки сукус и еще бог знает чего, что рождает новый удивительный, ни на что не похожий стиль – Markscheider Kunst.

Мы часто устраивали блюзовые джемы. Поначалу получалось интересно, приходили мои старые дружки Саша Ляпин, Юра Ильченко, Никита Зайцев и Володя Ермолин. Они все давно уже стали «монстрами», и всегда приятно было увидеть высокий класс игры. Но иногда, когда музыканты начинали играть для себя, вспоминая старинные хард-роковые стандарты, становилось смертельно скучно. А порой они просто напивались так, что мне становилось стыдно и приходилось их просто сгонять со сцены. Так я постепенно оставил эту затею. Традиции джема в этом городе, судя по всему, не пустили корни, и молодые блюзмены особенно не проявились. А ко всему прочему я еще разорвал отношения с Юрой Ильченко и Никитой Зайцевым.

Reggae party всегда были очень веселыми. В городе жили несколько африканских студентов, которые оказались не очень искусными музыкантами, зато привносили свежую струю в этот северный болотистый город. Иногда реггей перетекал в чисто африканские, а то и в русские хоровые пения. Часто на сцене собирался подвыпивший смешанный оркестр и все хором пели:

 
Get up, stand up,
Stand up for your rights!
 

Особенно смешно, когда это поют русские, получается что-то вроде «Вставай, проклятьем заклейменный…».

Но самым корневым, как всегда, был неизменный Растаман – Андрей Куницын, который в течение нескольких лет тщетно пытался собрать постоянный оркестр. Он прекрасно пел, но иногда забывал, что он на сцене. Иногда сопровождавший его оркестр уже уходил со сцены и в зале не оставалось ни одного человека, а он продолжал петь. Иногда он выходил во время выступления какой-нибудь группы и «давал» рага-маффин. Правда, случалось, что он пел в стойку, забывая, что микрофон у него в руке.

Время от времени я сам играл с какой-нибудь группой. Хоть я и порвал со своим прошлым и не хотел возвращаться к музыке, но иногда меня затаскивало. В самом начале я согласился играть в группе Никогда не верь хиппи. Она мне нравилась по стилю и по противоречию, заложенному в ее названии, – мне польстило их приглашение, поскольку я как раз принадлежу к поколению хиппи и до сих пор ношу длинные волосы, правда не придавая этому факту никакого значения. Я принял участие в нескольких концертах, но вскоре отказался, почувствовав некоторое несоответствие, ведь я был на двадцать лет старше их. Их же проект оказался недолговечным, но я по-прежнему с вниманием слежу за тем, что они делают в других сочетаниях. Также вместе с Микшером и Витькой Сологубом я принял участие в сводном оркестре, когда в наш клуб приехал Дэвид Томас из легендарной группы Pere Ubu.

Еще одна группа, в которой я играл, – Wine. С ней у меня был более длительный «роман», но, к сожалению, в итоге и с ней нас разнесло в разные стороны. Леша Федяков – прекрасный гитарист, и его песни были безупречно стилизованы под британскую музыку шестидесятых годов, что мне очень близко по духу. Это даже не стилизация, просто он так живет и мыслит, он явно родился не в то время и не в том месте. Как мне кажется, я приспособлен играть такую музыку и был абсолютно уместен в этой группе. Мне доставлял огромное удовольствие сам процесс репетиций, когда мы по привычке репетировали у меня дома. Леша настолько лаконично играл на гитаре, что мне очень легко было выстраивать свою партию виолончели. И он к тому же обладал тем самым характерным голосом, который меня завораживал. И хотя он пел по-английски, меня это абсолютно устраивало. С моей легкой руки в группе также играла на флейте наша старинная подруга Каролина Друен из Канады, у которой мы гостили во время нашей поездки в Монреаль. Но вскоре Каролина уехала на родину, а я не мог посвятить все свое время служению этой группе и, не имея возможности часто репетировать, вынужден вскоре был от них уйти.

Еще до этого Кирстен, очаровательная немка, которая появилась на нашем горизонте, предложила организовать культурный обмен с Гамбургом. Благодаря этому каждый год одна из наших групп могла принять участие в местном фестивале «Wutzrock», вероятно, названном по аналогии с Вудстоком. Мы с Wine приняли участие в одном из таких фестивалей. Перед поездкой я решил внести элемент психоделии и покрасил обечайки виолончели в яркий зеленый цвет. Этот инструмент получил название гринчелло. На этот концерт Каролина специально приехала из Монреаля, но все сложилось не очень удачно, и она пожалела о своем приезде. Уже по ходу пьесы нам устроили выступление на фестивале в пригороде Гёттингена. Но, к сожалению, накануне там убили какого-то курда, и весь город пошел на манифестацию. Так что мы, среди немецких групп, играли в совершенно пустом амфитеатре, который был построен еще во времена Гитлера.

С Wine остались друзьями, и, когда дело дошло до записи, я с удовольствием принял в ней участие. К сожалению некоторые песни так и не были записаны, но скажу без ложной скромности, что в тот момент, когда они игрались, они были необычайно интересны. А песня First Girl была просто хитом. Наверное, самым сложным фактором моего участия в любой группе является то, что я больше ничего не хочу достичь. Меня абсолютно устраивает сам процесс музицирования. В то время как более молодые музыканты непременно к чему-то стремятся, и мое участие в группе тормозит их карьеру. В случае с Wine стремление заключалось в том, чтобы выйти на московскую аудиторию. В это время в Москве появилось много клубов с дорогим входом, ориентированных на музыку easylistening, и там платили приличные деньги. Меня же вполне устраивала ниша «TaMtAma», и я четко представлял, почему я хотел видеть клуб именно таким. Но в итоге Леша добился своего, и теперь он стабильно играет в московских клубах. Правда, состав группы совершенно сменился. Самым поразительным был разрыв с Кэт, Лешиной спутницей и неизменной барабанщицей группы. Казалось, Леша и Катя созданы друг для друга и без нее группа существовать не сможет, но время показало обратное.