Текст книги "Аквариум как способ ухода за теннисным кортом"

Глава третья

Мы стали проводить три концерта в неделю, четверг был экспериментальным днем, когда могла звучать самая неожиданная музыка. В это время усилиями Алика Кана в городе проходил ежегодный фестиваль «Открытая музыка». Но с каждым годом становилось все труднее искать средства на его проведение и приглашение заморских музыкантов. К сожалению, этот фестиваль сначала перешел в фазу «Приоткрытой музыки», когда он проводился одновременно на нескольких площадках маленьких клубов, а постепенно и вовсе затих. Так мы приютили всех тех, кому в этом городе играть больше было негде. И к этому времени у нас уже сформировалась определенная музыкальная тусовка. Когда я не знал, кого пригласить в следующий раз, или кто-то в последний момент не приезжал, то всегда подбирался какой-нибудь «дежурный» состав. Так на базе «TaMtAma» существовал оркестр Аддис-Аббеба, состав которого часто варьировался, но неизменным был костяк в лице Микшера, Паши Литвинова и Киры Ипатова. Часто присоединялся Коля Рубанов и кто-нибудь из Маркшейдеров.

Иногда в клуб забредали Дюша с Галей, которые жили через дорогу. Но они находились на своей орбите, и она никак не пересекалась с моей. Время от времени появлялся Михаил Файнштейн, но он приходил не послушать музыку, а просто заглянуть в гости. Курехин ходил первые месяца два-три, но потом исчез и появлялся только тогда, когда выступали заморские артисты. Самым частым гостем был Алик Канн. Он всегда был в курсе того, что происходит в городе, и не пропускал ни одного концерта, который мог оказаться интересным. Боб заходил два раза: когда приезжали British Summertime Ends и второй раз через год на Дэвида Томаса. Я совсем не виделся с Бобом; у нас не было разрыва, наверное, мы могли еще считать себя старыми друзьями, но связывало нас только прошлое. Он успешно развивал свою сольную карьеру и колесил по всей России с оркестром под названием БГ Бэнд, директором которого стал Вовка Дьяконов. Там же стал играть мой старый друг Сережа Щураков, которого я по неосторожности как-то привел на запись. Боб, как обычно, поглощал все, что попадало в поле его зрения, и использовал в своих целях. Так Сережа и звукорежиссер Олег Гончаров, которые участвовали в Трилистнике, собранном Дюшей, постепенно оказались втянуты в БГ Бэнд и, когда настало время выбирать, сделали свой выбор в пользу Боба. Удельный вес Боба был по-прежнему гораздо больше, и я не стал бы с ним тягаться. Я слышал Русский альбом, но не могу ему дать никакой оценки. Наверное, именно это Боб и хотел делать тогда. Я же по-прежнему не могу слушать эту музыку в записи. Мне достаточно послушать один раз, просто чтобы иметь представление.

С Титовичем к тому времени у Боба были натянутые отношения, и они не общались. Но город маленький, и люди так или иначе где-то пересекаются. Встретились и Боб с Титом. Результатом этой встречи стала немедленная отставка Сережи Березового, и Титович снова занял место басиста в группе. Я не буду комментировать это действие Титовича, но за ним последовало другое, которое касалось лично меня. Руководствуясь какими-то соображениями, скорее всего коммерческими – хотя Боб всегда называл это другими словами, – он решил переименовать свой оркестр в Аквариум. Естественно, нас никто даже не спросил об этом. Боб считает, что Аквариум – его детище и он может распоряжаться им как ему заблагорассудится. Но он не обратил внимания на то, что за долгие годы эта группа стала еще и нашей. И Дюша, и Миша, и Ляпин, и Петя, и Рюша, и я сделали эту группу тем, чем в итоге она стала. С моей точки зрения, группа – это в первую очередь люди, которые в эту группу собираются. Иначе это называется оркестром, ансамблем или чем угодно. Каждая группа имеет срок жизни, и, когда этот срок подходит к концу и люди расходятся, вместе с ними умирает и имя. Мне это кажется очевидным. Когда же Боб вдруг назвал свою новую группу этим именем, он лишил нас прошлого. Оно перестало существовать. Группа много выступает, и те люди, которые сейчас ходят на ее концерты, принимают ее в том виде, в котором она существует сейчас. А если учесть, что за это время аудитория омолодилась и группа играет в тех городах, где раньше ее предшественники не бывали, то матрица стирается окончательно. Люди приходят на концерт и видят ту группу, которая играет сейчас; они не знают, что раньше это имя объединяло других людей. Зрителей не интересует история, и она очень быстро переписывается. И таким образом остаются непропорционально большой Боб – и безымянные музыканты. Личность каждого отдельного музыканта не принимается в расчет. Почему Боб выбрал именно такой способ рассчитаться с нами, остается загадкой.

В это время он заключил контракт с «Триарием» на выпуск на CD всех альбомов Аквариума первого периода, что было названо архивом Аквариума. Еще один реверанс в нашу сторону – нас, самодеятельный Аквариум, сдали в архив. «Настоящий» Аквариум начинает профессиональную работу в профессиональных студиях, преимущественно в Англии с музыкантами, которые нанимаются по профессиональным признакам. Естественно, к записи этих альбомов приглашаются заморские музыканты, усиливающие звучание группы, и конечно же это трудно сопоставить с тем уровнем записи, на котором в древние времена были записаны все те любительские альбомы. Но как бы это сейчас ни называлось, я рад, что мы хотя бы получили деньги за то, что в течение стольких лет делали за так. Хотя Боб считает, что эти деньги заплатил нам он, мне кажется, что мы их заработали.

Получив часть этих денег, я купил электрическую гитару и велосипед своему племяннику Василию, а остальное вложил в развитие клуба. Титович уговорил меня купить у него восьмиканальный магнитофон «Tascam», который уже несколько лет служил стулом в студии на Фонтанке. Я по-прежнему мечтал о том, что нам удастся построить свою студию. Но магнитофон не дожил до этого дня и почти сразу умер. Мы только успели записать альбом Markscheider Kunst Кем быть?, который за неимением студии записали прямо в фойе, и их же концерт, который так и остался не сведенным. Также я купил несколько ламповых усилителей, всю фирменную арматуру для нашей обветшалой ударной установки и фирменное железо, что сразу качественно изменило и без того приличный звук. В силу моего непрагматичного характера, хотя ситуация была настолько неопределенной, что ни один здравомыслящий человек никогда не начал бы делать вложения, мы решили сделать ремонт. Мы укрепили и подняли сцену и намеревались отреставрировать пол в зале, который также служил танцевальной ареной для театра «До» и который за время существования клуба мы совершенно уничтожили. Мой старый друг Гена Степаненко, которого я пригласил для консультации, посоветовал залить пол жидкой пластмассой по какой-то современной технологии, что-то вроде эпоксидной смолы. Я загорелся этой идеей и вбухал туда невероятные деньги. И нисколько об этом не пожалел бы – клуб просуществовал еще два года, – но через полгода покрытие разлетелось вдребезги. Оставлять его в таком виде было невозможно, и пришлось два раза реставрировать пол, снова вкладывая деньги. Таким образом я поставил памятник самому себе.

Поскольку в летнее время бутылки продолжали бросать на улицу, на окна пришлось поставить сетки. Мебели в клубе не было никакой, остатки красных кресел мы выкинули, и сидеть посетителям было негде. Лена поехала в ЦПКиО и по остаточной стоимости купила старые садовые скамейки, а на кладбище памятников она нашла железобетонные ноги от статуй Матроса и Комсомолки. Они были совершенно неподъемными, но отказываться от таких вещей нельзя. По приезде оказалось, что затащить их вовнутрь не представлялось возможным. Нам насилу удалось впрячься и поднять ноги Комсомолки на второй этаж, но ноги Матроса мы смогли перетащить только через порог, и их пришлось оставить прямо у входа.

Чуть позже в одном баптистском магазине мы наткнулись на старую датскую военную униформу. Это были прекрасно скроенные кители мышиного цвета образца шестидесятых готов, и мы одели в них всю нашу команду. А также купили еще несколько штук и повесили их продавать, как в некоторых местах продают футболки. Так неожиданно появился и сформировался «TaMtAm»-стиль.

За это время вырос авторитет клуба. Мы уже ко всему привыкли и спокойно и расслабленно делали свое дело. В городе появились первые альтернативные радиостанции. Самой мощной стало радио «Катюша». Это было здорово: радиостанция была очень живой, все диджеи были музыкантами и крутили интересную некоммерческую музыку. Естественно, они освещали все происходящее в клубах, включая «TaMtAm». Как ни странно, для нас это имело обратный эффект. Как я уже говорил, я сторонился рекламы нашей деятельности и видел опасность в лишней информации. Мы имели постоянную аудиторию, и у нас всегда был аншлаг. И вдруг, когда по радио стали передавать клубную афишу, у нас образовался некоторый спад аудитории. Вообще слово «клуб» становилось модным. Его стали трепать, каждая газетенка хотела печатать клубную афишу. Появились ночные клубы и казино. Обыватель не видел разницы между музыкальным клубом и ночным клубом со стриптизом. Мне стали звонить какие-то люди, требуя продиктовать репертуар нашего клуба. Я не хотел этого делать, но они все равно как-то узнавали даты концертов и печатали их во всех бульварных изданиях. Неожиданный удар ожидал нас в лице нашего сотрудника Альберта, который стал издавать фэнзин под названием «TaMtAm». Он помещал фотографии с концертов и печатал какую-то ахинею. Увидев сей опус, я по-хорошему пытался убедить его в том, что имею право самостоятельно распоряжаться своими делами и что если бы я хотел издавать свой журнал, то давно это сделал бы. Он же считал, что клуб давно мне не принадлежит, джинн выпущен из бутылки, – и продолжал свою деятельность. Я начал терять самообладание, и Альберт был изгнан. Ситуация складывалась абсурдная. Все время появлялись какие-то люди, которые лучше меня знали, как следует делать то, что мы уже давным-давно делаем. Мы значительно потеряли аудиторию и вынуждены были прибегнуть к тому, чтобы печатать свои флайеры и маленькие афиши, чтобы расклеивать их на Пушкинской, 10 и в других тусовочных местах.

Когда весной следующего года я поехал на Каменный остров, чтобы разведать ситуацию на корте, то оказалось, что там уже новые хозяева, которые начали ремонт усадьбы. Я зашел к соседям и поговорил с Сашей Караваевым. Они пока не знали нового хозяина, но, по слухам, это какой-то крупный предприниматель. Саша посоветовал приехать попозже и поговорить с хозяином, поскольку все равно кому-то надо будет ухаживать за кортом. Судя по всему, его решили сохранить. Первым делом новые владельцы спилили вековые деревья и поставили военизированную охрану. К такому хозяину, конечно же, наниматься было западло. Это был конец, завершилась целая эпоха.

Глава четвертая

Я предполагал, что закрытие одного места непременно отразится на другом. «ТаMtAm» лишился своей значительной составляющей. Начиналось лето, и мы думали, куда бы переметнуться с летней тусовкой, но такие места сразу не появляются, надо было ждать. И в этот момент нам поставили еще одну подножку. Конечно же, как и в любом другом бойком месте, у нас существовала проблема наркотиков или, как это теперь называется, производился незаконный оборот наркотиков (что люди подразумевают под законным оборотом, я до сих пор не понимаю). То есть люди курили траву и угощали друг друга; вероятно, кто-то и приторговывал. Я ничего не имею против травы: среди моих друзей очень много людей, которые курят, я и сам в юности проходил через это. Но после каждого концерта, убирая туалет, мы обнаруживали несколько шприцов. Это было крайне неприятно. Иногда рядом со шприцами мы находили бездыханные тела. По счастью, нам всегда удавалось вовремя оказать помощь, правда, некоторые посетители покидали клуб в карете «скорой». Но я понимал, что с этим ничего нельзя поделать; проблема заключалась не в этом месте, а в этом времени. Я не знал тех, кто торгует, но периодически замечал какую-то возню в районе туалета. Иногда заходили подозрительные личности, кого-то искали, с кем-то разбирались. Вероятно, существовала своя система контроля над продавцами, и они, скорее всего, кому-то платили. Я не имел никакого желания влезать во все это. Но как-то нагрянул Комитет по незаконному обороту наркотиков в сопровождении отряда ОМОН в количестве пятидесяти человек. Это была запланированная операция – они ворвались, всех положили на пол и начали обыск. У кого-то что-то находили, кого-то били, кого-то куда-то тащили, но меня почему-то не трогали. Вероятно, им было дано указание меня не трогать, и мне позволили безнаказанно ходить и орать на них. Наверное, их это забавляло. Ни один офицер не реагировал на меня, просто просили отойти в сторону и не мешать. Я чувствовал полную беспомощность. Они арестовали сто двадцать человек и увезли их в отделение. Концерт, естественно, прекратился. Половину народу отпустили сразу, остальные просидели до утра, но лишь нескольким ребятам предъявили обвинение. На лицо была эффективность акции. Можно арестовать сто любых человек в метро, и результат был бы такой же. Но опротестовывать подобные акции было невозможно. На следующий день на концерт пришло еще больше народу, и все были возбуждены происшедшим. Но через неделю операция повторилась. На сей раз они приехали со съемочной группой и отсняли репортаж, который показали в передаче «Криминальное досье». Это нам сделало еще большую рекламу. Через какое-то время налеты ОМОНа стали нормой, и уже было совсем не смешно. В нашей игре появилась еще одна острая грань. А примерно через месяц, во время очередного рейда, нас арестовали за нелегальную продажу пива, что и вовсе было грустно. Положение оказалось действительно серьезным. Лену судили, поскольку она взяла всю ответственность на себя. Мы заплатили крупный штраф и оказались в финансовой яме. Правда, через некоторое время мы на свой страх и риск все-таки возобновили торговлю пивом, но в меньших количествах, причем делали это аккуратно, соблюдая меры предосторожности. Без этого нам было не выжить. Но все равно такой прибыли, какую мы имели раньше, у нас теперь не было. Кончилась безмятежность, и начался период выживания.

Тем не менее концерты продолжались, и музыканты по-прежнему были рады выступать в клубе. К этому времени в городе уже появились другие площадки, что было хорошо. Я и собирался всего лишь оживить ситуацию в городе, создать питательную среду, которая даст плоды через некоторое время. И мне показалось, что мы свою задачу выполнили. Я начал понемногу уставать, и некоторые ребята тоже. Мы уже не могли гарантировать стабильную заработную плату, поэтому те, кто прибился исключительно ради работы, откололись. Наше предприятие становилось убыточным. Было видно, что с таким доходом мы долго не продержимся. Кострикину не продлевали аренду, уже несколько раз отключали электричество. Нам не хватало денег, чтобы покрывать все расходы, и мы залезли в долги, которые в итоге остались моими персональными. Но я не роптал и готов был к тому, что потеряю деньги. Я знал, ради чего я все это затеял, и меня удовлетворил бы любой результат, поскольку интересен был собственно процесс делания и то, каким образом нам это делать удавалось.

Мой дом приходил в упадок. В клубе я морально отдыхал, хотя временами и там бывало не сладко. Но ничто не могло сравниться с тем адом, что был у меня дома. Брат Алексей опустился до последней ступени деградации. У него в комнате постоянно кто-то жил. Как правило, это были люди, только что вышедшие из тюрьмы. Они всю ночь колобродили, но самое страшное начиналось, когда они готовили еду. Они притаскивали совершенно несъедобное мясо или какие-то потроха и часами вываривали их до состояния «съедобности» (можно еще сделать поправку на то, что я вообще не ем мясо, и меня удручает запах даже «свежего» бульона). Я задыхался от вони, но деваться было некуда. Каждый день я мыл ванну, но все равно мне было противно принимать душ. Они с друзьями ходили по помойкам и сортировали найденное. Что-то, вероятно, удавалось продать, остальное просто валялось в комнате и по всей квартире. Каждый день, натыкаясь на какую-нибудь дрянь в ванной, я закидывал ее к Алексею в комнату. Мать физически страдала, так как совершенно не имела покоя. На всех спальных местах кто-то ночевал, и Алексей пристраивался у нее в комнате на полу либо умудрялся залезть к ней за спину. У него началось рожистое воспаление ног, которое превратилось в незаживающие язвы. Алексей был счастлив – теперь он мог выставлять свои ноги напоказ и просить милостыню по поездам. Ему дали инвалидность и какую-то пенсию, и он все время выкручивал в собесе какие-то талоны на еду в столовой. В результате он находил каких-нибудь собутыльников, которых кормил в столовой, а они за это ему наливали. Выпивку Алексей находил каждый день, в его арсенале имелось бесчисленное количество комбинаций, которые можно было тасовать в любой последовательности, и какая-нибудь всегда давала результат. У него были припадки агрессии, один из которых кончился тем, что он с палкой напал на женщину-дворника, когда та мыла лестницу, и разбил ей очки. Она стала заикаться от шока, ему же дали полтора года условно и он очень гордился – теперь он имел судимость и мог быть на равных со своей гопотой. Приходил участковый, который ничего не мог сделать. Если Алексея забирали за какой-нибудь беспредел, то тут же отпускали, так как в местном отделении милиции его все знали и никто не хотел с ним связываться – пусть лучше идет домой, лишь бы не доставал. Он занимал деньги у всех соседей по лестнице, всё про всех знал и всем всё рассказывал про меня. Положение было безвыходное, мне некуда было деваться, так как я не мог оставить мать. Алексей же отказывался менять квартиру и парализовал меня по всем статьям. Он уже двадцать лет не платил за квартиру, и все эти годы расходы по дому целиком ложились на меня, поскольку мне приходилось вести все хозяйство.

В это время мне позвонили родственники и сказали, что умерла сестра Нонна. У нее был такой же диагноз, как и у нашего отца, и у брата Андрея. Я решил не говорить об этом матери. Хотя перед отъездом в Израиль они и восстановили дипломатические отношения, но душевного тепла не возникло, и для матери эта смерть не имела никакого значения. Она всегда была склонна давать неадекватную оценку отношениям, даже в самой обычной ситуации. Так, пребывание Людмилы в нашем доме, которое закончилось лет пятнадцать назад, частенько всплывало при каждом удобном и неудобном случае. С Алексеем же я и вовсе никогда ни о чем не говорил. Мне же было жаль Нонну: не успев обрести сестру, я ее уже потерял.

Наш клуб по-прежнему был достопримечательностью, и когда в город кто-нибудь приезжал, его непременно приводили к нам. Как-то мне позвонил из Москвы Аркаша Волк, который в то время был директором Двух Самолетов, и сказал, что на следующий день в Петербург должен приехать Дэвид Бирн, которому он порекомендовал посетить наш клуб. Дэвид позвонил мне по приезде, и мы договорились встретиться прямо в клубе. Был очень удачный вечер. Химера собиралась играть unplugged, и должна была выступать московская группа НАИВ. Я никому не сказал об ожидаемом визите, чтобы музыканты не выпендривались. Дэвид пришел вместе с известной американской тусовщицей и фотографом Хайди Холлинджер, которая уже давно жила в Москве. Выступление Химеры уже началось, и я провел их за пульт на гостевое место. Дэвида почти никто не заметил, но в перерыве его все же кто-то опознал, и по клубу пробежал слух. Когда этот слух дошел до музыкантов НАИВа, которые были на сцене, он претерпел некоторые изменения, и солист группы сказал, что они рады приветствовать находящегося в зале Дэвида Гилмора. После концерта мы пригласили наших гостей на традиционное чаепитие и нарядили их в наши национальные кители. Они были чрезвычайно признательны и долго крутились перед зеркалом, примеряя подходящие по размеру экземпляры, благо их у нас было много. На следующий день мы с Сологубом встретили Дэвида и Хайди и повели их на Пушкинскую, 10, знакомить с местными достопримечательностями. Мы шли по улице Марата и встретили Рыбу, который вышел за пивом. Он долго смотрел на Дэвида и ничего не понял, думая, что это галлюцинация, – они с дружками как раз пили и смотрели Stop Making Sense. Вечером мы пошли в «Десятку». Недели через две Бирн снова приехал в город на собственную фотовыставку в галерее «Борей». А на следующий день после выставки мы в клубе устроили закрытую вечеринку по случаю его приезда. Это совпало с Масленицей, и девушки целый день пекли блины и томили их в огромных кастрюлях, чтобы сохранить теплыми до вечера. Я очень растрогался, когда Дэвид с Хайди появились в наших кителях, и Дэвид признался, что все это время они их не снимали. Гостей пришло человек сто, и все объелись блинами до такой степени, что угощение даже осталось. Играли Револьвер, Markscheider Kunst и Wine, но Дэвид не проявил интереса к музыке.

Мы уже давно упражнялись в гостеприимстве и устраивали грандиозные массовые празднества. Справляли все дни рождения и Новый год, готовили массу разнообразной еды, и всегда это было очень весело. Наш друг, американец Джон Фред Байлин, который часто приезжал в город, каждый раз готовил так называемый рататуй или какое-нибудь блюдо американских индейцев, чьи рецепты он специально выискивал в Америке. Осенью мы ездили в лес, привозили несколько корзин грибов и ели весь уикенд. К нашей компании всегда прибивались страждущие. В клубе уже давно жили какие-то люди, которые откуда-то приехали, да и остались. Это было нормально, но некоторые паразитировали, просто пристраивались на халяву, ничего не делая. Меня это возмущало, и я настаивал на том, чтобы они хотя бы мыли посуду за собой. Но, приезжая в четверг перед концертом после недельного перерыва, мы всегда обнаруживали гору грязной посуды. С этим ничего нельзя было поделать, свинство есть свинство – проще было самому вымыть, нежели искать того, кто не вымыл. Иногда кто-то подворовывал. Воровали ящики с пустыми бутылками и сдавали их (пиво можно было купить только в обмен на пустую посуду с ящиками, и мы их копили). Это было неприятно, но не так страшно. В этой стране принято воровать казенное, хотя в этом случае казенное зачастую было куплено на мои деньги. Но когда кто-то проходился по карманам, исчезали личные вещи. Наконец мне стало противно, и мы отказались от коллективного питания. Мне не хотелось садиться с ворами за один стол. Постепенно эта шелуха отлетела, и через некоторое время мы возобновили приготовление пищи, правда, стали более замкнутыми.