Текст книги "Аквариум как способ ухода за теннисным кортом"

Глава пятая

Постепенно у нас развивались внешние связи. Возникали какие-то партнерские проекты, и меня постоянно приглашали на какие-нибудь конференции и симпозиумы. Один раз Сережа Курехин предложил поехать с ним на фестиваль «Berlin Independence Days» для участия в конференции по вопросам независимой музыки; туда также поехали Алик Кан и Андрей Бурлака. Кроме того, вместе с Сашей Ляпиным и Мишей Костюшкиным мы должны были составить Heavy Metal Klezmer Orchestra. Также с нами ехал дуэт Зикр, который Курехин предполагал задействовать в выступлении. Я имел слабое представление о клезмере. Курехин на пальцах объяснил нам, что это такое, и, поскольку нам предстояла длинная дорога на поезде, он предполагал отрепетировать всю программу. Но по дороге случился казус: Миша Костюшкин, который не пил несколько лет, неожиданно «развязался» и наше нескончаемое путешествие превратилось в ад. Начал он с того, что сорвал стоп-кран. Пришел бригадир поезда и требовал ссадить Мишу; нам с трудом удалось все уладить. Потом Миша скандалил со всеми пограничниками и таможенниками. Один немецкий таможенник на нас обиделся и заставил Курехина заплатить пошлину за провоз товарной партии CD – у него с собой была коробка с собственным альбомом Воробьиная оратория. Но на этом история не кончилась, самое интересное ждало нас впереди. По приезде в Берлин Миша просто убежал и заблудился. Мы несколько дней не могли его поймать. Мы с Курехиным жили у нашего приятеля Бернарда Друбы, а Ляпин с Костюшкиным – у каких-то местных музыкантов. Днем мы участвовали в конференции, где наши доклады были намечены на один день. В конференции участвовало много музыкантов и людей, сопряженных с музыкальным бизнесом, среди которых был даже Малькольм Макларен. Фестиваль же проходил одновременно в нескольких клубах, и по вечерам участники фестиваля могли ходить на все концерты. Но всюду поспеть было невозможно, и мы сходили только на концерты Скриминг Джея Хокинса и Лютера Элисона. Через несколько дней Костюшкин все-таки материализовался в галерее Натана Федоровского, и его на короткое время удалось привести в чувство. Он даже принял участие в единственной репетиции. Правда, Ляпин от него сбежал и перебрался к нам, потому что тот не давал ему спать. Но перед концертом Костюшкин опять исчез и так больше и не появлялся. Концепция выступления была такова, что мы с Ляпиным должны были олицетворять хэви-метал, а Костюшкин должен был давать тот самый клезмер. Но в связи с отсутствием главного ингредиента все рушилось, и мы не могли играть то, что только-только успели собрать. По счастью, поблизости оказался американский трубач Фрэнк Лондон из группы Klezmatics, который спас положение. Но все равно концерт получился вялый и бессмысленный. Мы с Ляпиным отыграли весь набор рифов, которые были запланированы, дуэт Зикр беспрестанно выл на авансцене, и Курехин был вынужден прибегнуть к набору своих приемов и просто вытягивать концерт, который вырвался из-под его контроля, – он бросил дирижировать и без того малым оркестром и просто заиграл на рояле. Мы не знали, что делать, и в какие-то моменты пытались подхватить его, но это едва получалось. После концерта Курехин впал в депрессию, из которой не выходил до самого возвращения. Мне повезло, мы первый раз ездили вместе, и Курехин рассказывал, что и в других поездках бывали приключения и курьезы, но такого ужаса никогда не случалось. Костюшкин появился за день до отъезда. Он потерял свой обратный билет, и, поскольку, уговорить его ехать на поезде было невозможно, Курехин был вынужден занять деньги и купить ему билет на самолет в одну сторону в день отправления, что обошлось в гигантскую сумму. После чего Курехин совсем расстроился, сам отказался ехать на поезде и купил себе такой же билет на следующий рейс. Он заявил, что отныне он никогда ни с кем никуда не поедет и будет играть один. Поездка определенно удалась.

На наш концерт приехала Кирстен из Гамбурга, и я решил немного задержаться и съездить с ней в Гамбург. Там я встречался с руководителями молодежного центра «Lola» в Бергедорфе, и мы составили план молодежного обмена. Меня реально волновала проблема наркомании и возможные способы ее решения. И мне было очень интересно пойти в центр помощи наркоманам, где им раздавали одноразовые шприцы. На меня это произвело сильнейшее впечатление. Потом мы пошли в колонию с трудотерапией. Я не терплю никакого насилия и не приемлю подобные методы: хотя там уютно и чисто, все равно остается ощущение, что ты попал в тюрьму. Больше всего мне понравилось кафе, где молодые люди, у которых образовался просвет, добровольно работают. На обратном пути, когда я ехал с друзьями Кирстен на машине, началась метель, всю дорогу замело, и путь до Берлина у нас занял десять часов. У меня оставался один день на покупки, и мне удалось купить DAT-магнитофон для клуба. Правда, аппарат не захотел работать, и его два раза пришлось отправлять в Германию лечиться.

Чуть позже Кирстен пригласила меня в Дублин на конгресс «European Playwork Association», организации, занимающейся проблемами молодежи в странах третьего мира. Нас поселили в старинном католическом колледже на окраине города, где все было пронизано покоем и вековыми традициями. Сам конгресс был скучным, и меня просто придушили разговорами, которые растягивались на весь день. Но «назвался груздем…» Вечерами я пытался вырваться в центр, чтобы побродить и проникнуться ирландским духом. А один раз мы с Кирстен сходили на Bad Manners (названия клуба я не помню). Я был удивлен, что на их концерт пришла толпа скинхедов. Эта группа необычайно веселая, они играли много старых песен, но в зале был некоторый стремак. Скинхеды были агрессивны, и пару раз возникала драка. Я был раздосадован – мне казалось, что это чисто русское жлобство, но теперь я видел, откуда мои соотечественники почерпнули подобный стиль развлечения. Временами у меня было ощущение, что я в родном клубе.

Нас возили на экскурсии по местам древних поселений друидов в местечко Glendaloh и на океан. Но я терпеть не могу экскурсии и коллективный способ путешествия, предпочитая остаться одному. Я подговорил Кирстен взобраться на ближайшую гору, что оказалось не так просто. Когда мы спохватились, что пора возвращаться, до вершины было еще далеко, но было уже поздно идти тем же путем. Пришлось спускаться напрямик, что оказалось весело только тогда, когда, перепачканные с ног до головы, мы наконец оказались внизу, где в автобусе нас ждали наши коллеги. На прощальную вечеринку конгресса пришли настоящие travellers – кочевники, то есть люди, которые испокон веку живут в дороге. Они европейцы и считают себя настоящими кельтами, хотя живут как цыгане, но только в коттеджах на колесах. Это их выбор, они не могут жить в городах и вести оседлый образ жизни. Также пришли музыканты с волынками и устроили танцы. Потом все сели в кружок, и представители всех стран должны были что-нибудь спеть. Я пришел в ужас – как единственный русский, я был обязан что-нибудь спеть a capella. Но поскольку выбора не было, я встал и бодро спел народную песню про двух трактористов. Таких оваций я в жизни не слышал. А один кельт меня очень зауважал, он выпил виски и начал клясться в любви.

На следующий год через Общество «А – Я» по линии Форума лидеров бизнеса под эгидой принца Уэльского направило меня на стажировку в Великобританию. За день до отъезда я узнал о смерти Дюшиной жены Гали Самсоновой-Роговицкой, но, к сожалению, не смог оказаться рядом с Дюшей в день похорон. Я прослушал курс лекций в тихой деревушке Тремадог в Северном Уэльсе. Все проходило по тому же сценарию: мы сутками слушали лекции о том, как общественные организации могут привлекать капитал для развития своей деятельности. По вечерам местный поэт Чарльз Лоури читал нам стихи. А на прощальной вечеринке, на которую был приглашен арфист, я уже был готов к тому, что мне опять придется петь про трактористов. С принцем Чарльзом я не познакомился, но зато оттуда меня направили в Манчестер по профилю моей деятельности. В проводники мне определили Джона Роба, гитариста местной панк-группы Membranes. Мне организовали встречу с продюсером Тони Уилсоном из «Factory Records», и каждый вечер мне были обеспечены билеты в музыкальные клубы. Я был счастлив, поскольку надеялся пойти в «Hacienda» и услышать хотя бы одну группу классической манчестерской волны. Но с прискорбием обнаружил, что волна прокатила, и все клубы перепрофилировались на диджеев. Оказывается, это во всех отношениях выгодно: одному диджею можно заплатить в три раза меньше, чем трем группам, а народу придет в пять раза больше. В той же «Hacienda» была jungle party, что было чрезвычайно любопытно, абсолютно современно, но весьма далеко от того, что я предполагал увидеть. В один день меня пригласили на заседание местного «Pub & Club Watch», совета, объединяющего владельцев всех клубов и пабов, которые собираются раз в месяц решать какие-то общие проблемы. Они все говорили с диким шотландским акцентом, поэтому я ничего не понял. Ко всему прочему, в повестке дня говорилось, что на этом заседании присутствует наблюдатель от принца Уэльского. Ничего более бредового я представить себе не мог. Я не понимал, почему я там оказался; они не понимали, какого хрена мне там надо; и вообще, наблюдатель от принца должен выглядеть немного иначе. На обратном пути все участники форума встретились в городе Ковентри, и нас отвезли на завод «Jaguar», где делают одноименные автомобили, чтобы на примере этого завода показать, как при определенном усердии можно заработать деньги. Это был особенно хороший пример для моей деятельности. Я привез проспекты автомобилей и хотел их подарить Файнштейну, да так и забыл.

Незадолго до этого Ник Хоббс предложил мне устроить концерт Питера Хэммилла. Мы с Ником уже давно сотрудничали, но это касалось приезда групп клубного уровня. Перед этим ко мне приехал мой давний знакомый Боря Евзиков, который предложил мне взяться за организацию гастролей больших западных артистов. Мы с ним поехали на концерт группы Laibah в Москву, встретились с Ником Хоббсом, который их привез, и поговорили о том, что было бы неплохо такие группы привозить и в Петербург. Я знал, что это сопряжено с большим финансовым риском, но Боря уверил меня в том, что при грамотной организации дела можно, по крайней мере, избежать убытков и постепенно размотать дело до соответствующего уровня. Итак, мы решили попробовать свои силы в шоу-бизнесе. Концерт надо было организовать на самом высоком уровне, предполагался значительный гонорар. Так или иначе это невозможно было сделать вдвоем, и получилось, что мы это затеяли на базе клуба. Таким образом у нас образовался оргкомитет. Поскольку никто не имел опыта в ведении бизнеса, все решения принимались коллегиально. Мы остановили свой выбор на «Балтийском доме», сделали рекламу, но не нашли никаких спонсоров, кроме маленькой полиграфической конторы под странным названием «Сайгон», которая бесплатно сделала прекрасный плакат с красным муравьем и флайер, автором которого была Ия Тамарова. Пока было неясно, как пойдет с продажей билетов, я решил подстраховаться и занял деньги, соответствующие размеру гонорара, чтобы по условиям договора заплатить Хэммиллу перед концертом. Мы встретились с Ником Хоббсом, когда я был в Лондоне. Он пригласил меня в гости к Дэвиду Томасу, менеджером которого он за это время стал, и мы подписали контракт. Дэвид посмеивался надо мной, уговаривая вместо вовлечения в шоу-бизнес играть на виолончели. Но у меня уже не было выбора. Когда я приехал, то узнал, что Боря поссорился с Леной и вышел из дела. Я был «приятно» удивлен: весь финансовый риск ложился на меня одного. Билеты продавались не очень хорошо, и Лена предложила сделать растяжку между колоннами «Балтийского дома». Мы взяли в театре гигантскую тряпку, купили краску и попросили Лешу Михеева нарисовать в большом масштабе красивую картинку с муравьем на шахматной доске. Получилось ничего, но, когда это панно повесили, начались дожди, и это произведение потекло. Мне пришлось ездить в «Балтийский дом» и мыть крыльцо, на которое натекли огромные черные лужи. Когда же панно высохло, получилось нечто ужасное: муравей превратился в страшное чудовище, а общая картина походила на коррозию каких-то страшных металлистов. И ко дню приезда самого Хэммилла мы поспешили снять растяжку, дабы он не перепугался.

Перед концертом я передал деньги Нику Хоббсу, что для меня было делом чести. Концерт прошел блестяще при полном зале, обеспечившем видимость аншлага. Я знал, что русский человек никогда не покупает билеты, и мы специально наняли милицию и секьюрити. Казалось, ни один человек не сможет пройти без билета. И я был искренне восхищен – при полном зале на восемьсот мест билетов было продано двести пятьдесят. После концерта мы поехали в тихий ресторанчик и пообедали. Музыканты остались очень довольны хорошей кухней и отсутствием музыки. Мы провели вместе весь следующий день и, после прогулки по городу, поехали в «TaMtAm», где по традиции девушки приготовили обед для всей нашей команды и гостей. Как обычно, мы накрыли столы прямо в фойе, и за стол уселось человек сорок. После их отъезда мы подсчитали убытки. Я отлично повеселился: в то время как пятьсот человек сходило на концерт бесплатно, я позволил себе роскошь купить билет на концерт за сумму, в пятьсот раз превышающую его номинальную стоимость. Я и по сей день не вылез из той ямы, которую тогда выкопал.

В этот же год я выиграл грант от Фонда Сороса на двухмесячную стажировку в Нью-Йорке, где мне подобрали партнерскую организацию «Harvestworks». Сложилось это самым иррациональным образом. Алик Кан, в то время работавший в Американском информационном центре (USIS), предложил мне заполнить бумаги и подать заявку на участие в конкурсе на грант, в котором среди прочих питерских организаций были галерея «Борей» и Пушкинская, 10. Решать должна была авторитетная американская комиссия. Через несколько дней мне позвонила Андреа Харрис из Вашингтона и заявила, что ее посылают в Россию выбрать организацию для культурного обмена и что в списке она встретила мое имя. Она сказала, что будет рада встретиться со мной, но ей очень трудно будет скрыть факт нашего знакомства и профессиональная этика не позволит ей отдать мне предпочтение: у них так не принято, и она очень сожалеет об этом. Комиссия приехала и посетила наш в клуб, а через некоторое время выяснилось, что хоть Андреа и не голосовала за меня, однако грант все равно присужден мне.

Отбывая в Америку, я надеялся, что Маша останется ухаживать за мамой. Она часто бывала у нас дома, и мама очень к ней привязалась. Но Маша, которая и так очень меня опекала и с которой мы виделись практически каждый день, вдруг тоже решила поехать в Вашингтон навестить своего брата. Я очень уважал Машу, но немного тяготился ее привязанностью ко мне и был раздосадован ее прихотью. Подозреваю, что она специально подгадала по срокам так, чтобы непременно найти меня в Америке. За матушкой в результате осталась ухаживать моя невестка Татьяна.

Руководитель «Harvestworks» Брайан Карл был очень заинтересован в сотрудничестве с нами и даже на две недели приехал в Петербург. Но за полгода, пока складывался этот проект, он получил место в Лос-Анджелесе, и отматывать назад было уже поздно. Андреа Харрис, которая все это организовала, предложила мне прилететь в Вашингтон, а оттуда уже ехать в Нью-Йорк. И конечно же, когда я прилетел, в аэропорту меня уже встречали Маша и Алла, жена Вани Бахурина. Я погостил у Андреа с Джимом пару дней и отправился в Нью-Йорк, поставив жесткие условия Маше, что она сможет провести там со мной не более трех дней. Когда я приехал в Нью-Йорк, Брайан Карл привел меня в «Harvestworks», рассказал мне о специфике их работы и познакомил меня с сотрудниками, к которым в случае надобности я мог обратиться. Также он дал мне несколько контактных телефонов музыкантов, с которыми мне могло быть интересно познакомиться и которые были предупреждены о моем возможном звонке. И на этом наш культурный обмен закончился. Но самое главное – он оставил мне свой велосипед. В первый же день мы пошли в клуб «Cooler» на Зину Паркинс и Шелли Хёрш, и Брайан был искренне удивлен тем, что я тут же встретил знакомых – ими оказались Женя и Анджей из Оберманкена. На следующий день мы с ним пошли в гости к Шелли Хёрш. Я был настолько потрясен ее выступлением, что решил непременно как-нибудь пригласить ее в Россию. Через несколько дней Брайан отбыл в Лос-Анджелес, а через две недели мы с ним должны были встретиться в Сан-Франциско на конференции NAAO (National Association of Artists Organizations). У меня был оплаченный номер в отеле на Одиннадцатой улице между Пятой и Шестой авеню, мне платили суточные, и я был предоставлен самому себе. Нью-Йорк я уже достаточно хорошо знал, поэтому пустился исследовать его независимую сцену. Помимо старых дружков, живущих в Нью-Йорке и его окрестностях, ко мне приехал Ливерпулец из Западной Вирджинии. Я договорился встретиться с ним возле моего отеля и, подъезжая к нему на велосипеде, увидел целую хунту. Вместе с Ливерпульцем меня ждали Майкл Кордюков и Коля Решетяняк, а также Димка Гусев, его жена Гуля, пятеро их детей и собака – они случайно проезжали по этой улице на своем мини-вэне. Нью-Йорк маленький город, и в нем невозможно не встретиться. Я был очень рад видеть своих друзей и соотечественников, но в то же время, оказавшись в Америке, хотел оторваться от России. Этим же вечером мы с Ливерпульцем сходили в новую «Knitting Factory» на сольный концерт Тёрстона Мура с барабанщиком Томом Сёргалом. В фойе я встретил Ли Ренальдо и Ким Гордон, а позже позвонил Муру, и он пригласил меня на концерт Sonic Youth. Концерт был восхитительным, поскольку они играли на правильном звуке. К сожалению, в это время у них был тур по случаю выхода нового альбома Washing Machines, и они почти не бывали в Нью-Йорке. Приехала Каролина из Монреаля. Я надеялся увидеть Славку и думал, что он тоже сможет приехать ко мне. Но Славка позвонил Мартину Дакверту, режиссеру, который приезжал в «TaMtAm», и тот, узнав, что я на этом побережье, решил пригласить меня в Монреаль и обещал прислать билет. Он давно вынашивал идею съемки документального фильма обо мне. Находясь в свободном полете, я решил, что по окончании своего пребывания в Нью-Йорке смогу съездить в Монреаль.

Конечно же, я не мог не пойти в «CBGB». Шесть раз в неделю там играли по семь групп, имена которых мне ничего не говорили. Меня восхитило, что в мекке американского панк-рока прямо в дверях находится офис клуба: стоят компьютер и стеллажи с сотнями компакт-дисков и сидит одна девушка, которая спокойно продает билеты и ставит печать на руки входящих. И никакого тебе секьюрити и полиции. Рядом они открыли «CBGB Gallery», в которой обычно выступают более авангардные проекты. Как-то я сходил туда на фестиваль гитарного джаза, где все выступавшие гитаристы играли электронными смычками (e-bow). Это фантастическое изобретение, которое вызывает у гитары фидбэк. Им можно управлять, и при определенной технике игры на расстоянии от струн электронный смычок позволяет играть вполне конкретную музыку. Получается что-то похожее на терменвокс. Назавтра я зашел туда днем; в дверях сидел Хилли Кристелл, человек, который основал этот клуб и, по моим подсчетам, просидел там двадцать лет, предаваясь грезам о своих Talking Heads. Я живо представил себе картинку, каким я мог бы стать через несколько лет, но мы с ним были примерно одного возраста, и «TaMtAm» столько явно не протянул бы. Я дал Хилли несколько демо-кассет. Слушать их из любопытства у него не было времени, поэтому он спросил меня, что из этих записей стоит послушать. Он ткнул кассету Химеры в середине и, послушав полминуты, заявил, что если бы эта группа была в Нью-Йоке, то она могла бы у них выступить.

Я позвонил Дэвиду Бирну, и он пригласил меня сходить с ним в «Knitting Factory» на Джона Лури и его группу Lounge Lizards. Мы договорились встретиться в офисе его лэйбла «Todo Mundo», который находился на Двенадцатой улице в этом же квартале, что и мой отель, только с противоположной стороны. Он подарил мне несколько новых релизов, и мы пешком пошли в клуб. Несмотря на то что его там, конечно же, все знали, мы встали в очередь, и он купил билеты мне и себе. Концерт был потрясающий, едва ли не самый лучший за то время, что я был в Нью-Йорке. Пожалуй, я не буду расставлять по местам свои впечатления – почти каждый день я ходил в какой-нибудь клуб, и мне нравилось абсолютно все или почти все. Но моим любимым местом стал «Cooler», который открылся совсем недавно и располагался в бывшем холодильнике, в мясных рядах на Четырнадцатой улице. По моей классификации, там игралась самая интересная и самая свежая музыка. А «Knitting Factory», переехав в новое место, стала немного чопорной и дороговатой.

Приехала Маша, и я хотел показать ей свой Нью-Йорк, который уже стал родным для меня городом. Большую часть времени мы провели в Lower East Side, куда постепенно сместился центр альтернативной жизни. Хотя не буду лукавить, все-таки мне нравится весь Нью-Йорк. Мы наугад сходили в «CBGB» на Voluptuous Story of Karen Black. Это было симпатичное панк-кабаре, насколько я могу себе представить, что-то вроде Нины Хаген во времена оны. И выступление на самом деле была хорошее, но я немного устал, слушая предыдущие группы, которые мало чем отличались друг от друга. Когда же мы встретились с Джоном-Фредом и пошли в «Mercury Lounge» на Робина Хичкока, то Машу не пустили, так как она слишком молодо выглядела, а удостоверения личности у нее не было. Также мы с ней сходили в гости к композитору Гленну Бранке, который был так искренне рад появлению русских, что подарил мне полное собрание своих сочинений и готов был прямо тут же поехать с нами в Россию. Кстати, я по сей день не оставил идею пригласить его. Потом мы с Машей поехали в Покипси к родителям Джима, откуда через день мы с Андреа отправились в Сан-Франциско, а Маша с Джимом уехали в Вашинготон. И вскоре Маша все-таки вернулась в Петербург и, сменив Татьяну, стала ухаживать за моей мамой, поселившись в моей комнате на Восстания.

Прилетев в Сан-Франциско, я встретил Брайана Карла в отеле, где нам был забронирован один номер, и в этот же вечер мы с Андреа отправились навестить нашу старую подругу Найоми. Я уже привык заседать на конференциях. Конечно же, это прекрасный способ общения, и есть категории людей, которых хлебом не корми, а дай позаседать и поговорить. Но, приобретя некоторый опыт подобного рода, я уже подустал и на второй день еле высидел два часа. Из-за несчастной политкорректности они целый день говорили о проблемах национальных и сексуальных меньшинств. Не удели они должного внимания этим проблемам, и эти меньшинства, которых в Америке уже давно большинство, их тут же сожрут. В перерыве я вышел подышать свежим воздухом и был приятно удивлен тем, что Брайан уже давно сидит на газоне и болтает с девушками из Словакии – оказывается, они тоже устали от говорильни. Мы позвали Андреа, позвонили Мэри Рис, которая через полчаса заехала за нами на машине, и, плюнув на все, поехали на океан. После конференции я еще на несколько дней остался в Сан-Франциско, воспользовавшись гостеприимством сестры Найоми, Лиз. Мы встретились с Родионом, который жил через залив, в Беркли, и работал садовником у какого-то дядечки, за что имел угол и пищу. Судя по всему, его это вполне устраивало. У него было много свободного времени, и он вольнослушателем посещал лекции в университете. Находясь в этом прекрасном и, может быть, самом красивом уголке Америки, я совершенно не хотел мотаться по клубам, только один раз сходил в «Slimms» послушать модную в этом сезоне группу Luna. Меня заинтриговала рецензия, в которой было написано, что это смесь Velvet Undreground с Нилом Янгом. Мне же это показалось больше похожим на Oasis. Еще мы с Андреа попытались сходить на Рэя Дэвиса в «Filmor West», но не было билетов. За день до отъезда я познакомился с Мэтом Каллахэном из клуба «Komotion», и мы неожиданно нашли много общего. Его независимый клуб все время закрывали, и они мигрировали по всему Сан-Франциско. Его настолько заинтересовала моя история, что он предложил мне написать статью для одноименного с клубом журнала, который он выпускает.

Я вернулся в Нью-Йорк, где пробыл еще месяц, и поехал в Монреаль к Славке. Остановился я у Каролины, и мы провели втроем несколько дней. Мой визит случайно совпал с референдумом, когда французская провинция Квебек хотела отделиться от английской Онтарио. Все были очень напуганы и ожидали народных волнений, но франкофоны чуть-чуть недобрали необходимого количества голосов, и все обошлось. Референдум проходил очень эмоционально, все вышли на улицы и праздновали общую победу. Когда все закончилось, даже те, кто искренне хотел отделения, обрадовались, что все останется без изменений, поскольку любые даже самые лучшие намерения иногда приводят к плачевным результатам. К сожалению, мы очень хорошо это знаем.

Мартин Дакверт, милейший человек, дал мне почитать свой сценарий, который привел меня в состояние крайней растерянности. Я не представлял себе, что для документального фильма нужно создавать какую-то легенду, а не просто снять кино о конкретном человеке и его собственной истории. У него в голове был полный компот. Он представлял меня на могиле наших предков с рыдающей матерью, которая рассуждает о судьбах русской интеллигенции – загадочная русская душа, князь Мышкин и все в таком духе. При всем моем уважении к нему, я счел разумным отказаться. Это было крайне неловко, ведь они с продюсером приглашали меня, будучи в полной уверенности, что я соглашусь. Но мы, конечно же, остались друзьями. Жаль, что я не догадался взять у него этот сценарий – было бы интересно его сохранить.

Славка подарил мне свой велосипед, который стоял у него на балконе и ржавел. Мой первый велосипед, который я тоже привез из Монреаля, уже доживал свой век, у него лопнула рама, и хотя я ее заварил, он уже был не тот. Я решил, что, вероятно, без велосипеда из Монреаля уезжать не принято, и согласился принять этот дар, хотя у него не хватало колеса. Мы пошли и купили колесо, что оказалось не так дешево. Для перевозки велосипеда мне пришлось купить в аэропорту специальный полиэтиленовый пакет. Хорошо, что в Нью-Йорке меня встречала Гуля на мини-вэне. В этот же день я должен был ехать в Вашингтон. На «Penn Station», чтобы взять велосипед в поезд, мне пришлось купить специальную картонную коробку, в которую мы запихнули изделие, уже упакованное в полиэтилен. Когда же из Вашингтона я вылетал на родину, пришлось еще заплатить за отдельное место багажа. Если сложить это воедино, получается стоимость нового американского велосипеда среднего класса, который можно купить и в России. Но я очень люблю этот велосипед и езжу на нем по сей день. Чтобы закончить велосипедную тему, расскажу еще один анекдотец. Как-то я на велике приехал в «Harvestworks», офис которого находился на Бродвее, на углу улицы Хаустон. Я пристегнул велосипед к лесам и поднялся наверх. Когда через несколько минут я спустился, меня ожидал шок. Индус, работавший наверху, уронил на мой велосипед ведро с оранжевой краской. Он спустился и стал чем-то его вытирать. Он был напуган больше моего, потому что я белый. К тому же он мог уронить ведро кому-нибудь на голову. Но я его успокоил, причем по-английски мы говорили примерно одинаково. Мы подкатили велосипед к бензоколонке, что была прямо напротив, я сходил наверх в офис, взял всяких тряпок, и мы часа полтора чистили велосипед. Слава богу, это оказалось что-то вроде сурика, который долго сохнет, и нам удалось все отчистить, только покрышки остались оранжевыми, что было даже красиво. Когда позвонил Брайан, я обрадовал его, заявив, что решил перекрасить его велосипед в оранжевый цвет. Впрочем, Брайан даже не очень удивился, поскольку уже достаточно хорошо знал русских.

В Вашингтоне у меня оставалась еще неделя до отъезда, и я по телефону заказал новый мотор для магнитофона «Tascam», который купил у Титовича. Мотор прислали чуть ли не прямо из Японии, потому что эта модель устарела и больше не выпускается, так что он стоил примерно столько же, сколько я за этот магнитофон уже заплатил. И напоследок ко мне опять приехал Ливерпулец, чтобы вместе провести последний уикенд. На прощание я подарил ему датский военный бушлат, который специально привез с собой ему в подарок, поскольку знал, что Ливерпулец один из немногих, кто сможет по достоинству оценить эту вещь.