Текст книги "Аквариум как способ ухода за теннисным кортом"

Глава шестая

Когда я вернулся домой, уже была зима. За два месяца путешествий я успел отдохнуть и сразу окунулся в клубные проблемы. За время моего отсутствия проходили постоянные обыски, и было видно, что мы так долго не протянем. Мои юные дружки сообщили мне пренеприятную новость: многих, кого арестовывали у нас в клубе, расспрашивали про меня. Меня подозревали в том, что я контролирую чуть ли не всю торговлю наркотиками на Васильевском острове. Кому-то, может быть, и польстило бы такое внимание, но я впал в легкую паранойю. Это было вовсе не смешно. Во время каждого рейда меня могли арестовать и подсунуть в карман любую дрянь. Рейды же проходили с поразительной частотой. Во время каждого концерта приезжал небольшой патруль, человек шесть. Они просто проходили по всему клубу, заглядывали в зал и в туалет, иногда кого-нибудь прихватывали с собой. Все уже давно привыкли и особенно не реагировали. Один раз должна была выступать Саинхо. Народу была тьма-тьмущая, было много тувинцев, которые здесь учатся и всегда приходят на подобные концерты. Было много каких-то странных тетечек, но я решил, что это поклонницы Саинхо. Когда играла первая группа, в зале началась драка, зачинщиками были скинхеды. Я вышел на сцену и сказал, что пока эти люди не покинут клуб, концерт продолжаться не будет. Повисла пауза. Через несколько минут ворвалось человек пятьдесят омоновцев, которые по привычке половину зрителей положили на пол, а остальных поставили к стенке. Странные тетечки оказались оперативными работниками, и они стали всех обыскивать, но ничего не нашли. Они в бешенстве носились по клубу и матерились, но так и уехали ни с чем. На следующий день нашего друга, милиционера Васю, вызвали на ковер в РУВД и стали пытать, откуда он узнал о готовящемся рейде, который они планировали целый месяц. По их версии выглядело так, что за пятнадцать минут до начала операции, я вышел на сцену и сказал: «Господа, скидывайте траву, сейчас приедут менты!»

Я решил защищаться и пошел в наступление. Мы устроили пресс-конференцию, на которой пытались заявить свою позицию в отношении наркотиков, но это оказалась стрельба по воробьям. Пришли журналисты из дружественных изданий, но их публикации ни на что не повлияли. Я позвонил Артему Троицкому, который уже давно предлагал мне принять участие в его телепрограмме «Кафе „Обломов“». Я поехал в Москву, мы поговорили за жизнь и в конце передачи коснулись этой темы. Я не знаю, что сработало, но волна схлынула, все затихло, и я немного успокоился. Правда, один раз, когда играла Алена Титова, история повторилась, только в меньшем масштабе. Это был дебют Алены, но меня не было в клубе, поэтому я не помню подробностей. То ли их с Сашкой арестовали, то ли просто обыскали. Но Сашка оказался настолько ранимым, что, поехав очередной раз на запись нового альбома Аквариума в Лондон, попросил политического убежища. По крайней мере, он часто называет этот эпизод принципиальным в его решении. Меня, правда, его отъезд не удивил: он уже давно советовался с иностранными дружками, в какую страну легче иммигрировать, и Каролина говорила мне об этом еще за месяц до того. Да и причина, наверное, была другая. Меня больше удивило то, что он уехал, даже не попрощавшись.

В это же время я засел за статью для журнала «Komotion», где попытался изложить всю историю клуба. Я послал ее Найоми, которая обещала быстро перевести текст на американский язык. Но Найоми застряла с переводом, и необходимость в статье отпала.

Наши ряды поредели. Я прекрасно отдавал себе отчет в том, что любой живой организм рано или поздно умрет. Мы и так много успели сделать, но, когда видишь увядание чего-то родного, становится больно. У нас давно разладились отношения с Леной, на что имелись личные причины, и она ушла из клуба. Это был ощутимый удар. Но он оказался не единственным: вскоре ушли Андрюша Алякринский и Босс. Наверное, и у них были свои причины, но я не мог найти этому никакого объяснения. Кирстен уехала в Гамбург и увлекла за собой Андрея Степаненко, который вместе с Боссом несколько лет выполнял функции техника сцены. Вскоре они с Кирстен поженились. Функции звукорежиссера взял на себя Вовка Матушкин, ему помогала Ольга Ходаковская. Вовка к этому времени уже стал играть в Markscheider Kunst. И Ефр (Сережа Ефременко) с Егорычем (Сережей Егоровым) стали техниками сцены. Егорыч также иногда рулил концерты. Я же боялся, что в один прекрасный момент уйдет и Паша Марюхта, тогда мы лишимся аппарата, и это будет однозначный конец.

К этому времени «TaMtAm» был уже не единственным клубом в городе. В первые годы существования «TaMtAma» туда ходили все прикольные и во многих смыслах самые нормальные молодые люди. Но постепенно клубы стали разделяться по направлениям и жанрам. Городская тусовка начала рассредоточиваться. Появились места, очень удобно расположенные в центре, с барами и кафе – правда, с более дорогим входом, но с некоторым комфортом, который многим необходим. В некоторых клубах стало возможно выступать за деньги, к чему музыканты быстро привыкли. Многие, договариваясь о концертах в нашем клубе, стали заводить разговор об оплате, к чему мы не были готовы. К тому же постоянная угроза обысков в нашем клубе не прибавляла нам посетителей. Так постепенно мы потеряли значительную часть аудитории, и к нам продолжали ходить только самые преданные. Правда, иногда, во время выступления какой-нибудь группы, ставшей уже очень известной (но готовой играть бесплатно), слеталось достаточно много народа, напоминая о былых временах.

Когда после возвращения я услышал первое выступление Химеры, оно меня совершенно потрясло. Я понял, что это великая группа, и решил попробовать что-нибудь для нее сделать. Я подошел к ним после выступления и сказал, что, если они ничего не имеют против, я могу предложить им свои услуги в качестве менеджера. Это обязывало. Надо было придумать, что делать дальше. Зимой Сашка Липницкий организовал еще три концерта Химеры Москве. Как и в прошлый раз, места были не совсем подходящие, и на концертах почти не было народу, но я остался доволен.

В это время на горизонте появился Леша Ершов. Я его хорошо знал еще со времени его сотрудничества с Курехиным, когда он был директором Поп-механики. Еще тогда они с Курехиным организовали лэйбл «Курицца Рекордз». С Курехиным они по каким-то причинам разошлись, и лэйбл остался за Ершовым. Леша предполагал продолжать издательскую деятельность и как-то зашел к нам в клуб. Мы разговорились; я давно ждал появления человека, который обратил бы внимание на новую волну. Время уходило, многие хорошие группы, которые родились на моих глазах, уже перестали существовать. Я порекомендовал Леше обратить внимание на несколько групп, и, конечно же, первой была Химера. Леша сходил на концерт каждой из этих групп и составил собственное представление о них. Он отказался подписывать контракт с Markscheider Kunst, сочтя их неперспективными, но при этом сам предложил контракт Королю и Шуту. Ершов решил, что записываться все будут на «Мелодии» с режиссером Сашей Докшиным, с которым у него уже был предварительный договор, и я предложил Леше привлечь еще и Андрея Алякринского, поскольку он талантливый звукорежиссер и хорошо знаком с музыкантами и их материалом. К моему удовольствию, Андрей понравился Леше, и они быстро сговорились. Среди прочих Леша подписал контракт с Югендштилем. И поскольку мы уже давно вынашивали идею записи их альбома и Андрюша обещал им, что, как только мы наладим студию, они будут первыми, мы решили с них и начать.

Проявилась Лена, которая тоже давно знала Ершова. Мы решили, что в традициях «TaMtAma» музыкантов и звукорежиссеров во время записи следует хорошо кормить. Я часто приходил в студию и был очень рад, что мы с Леной и Андрюшей опять можем что-то делать вместе. Постепенно Лена снова втянулась в деятельность клуба, правда, оставив за собой право приходить, когда она может и хочет. Югендштиль был записан безупречно. Леша остался доволен и со своим партнером Питом (Сергеем Селивановым) стал заниматься проблемами выпуска альбома на CD. Также параллельно Леша решил выпустить альбом группы Улицы, который уже у них был записан. Следующими писались Пауки, которые даже меня привлекли к записи, и я сыграл несколько нот в двух песнях. Меня это очень веселило. Я гордился тем, что принят этой средой. Все были очень воодушевлены процессом и связывали с ним много надежд. К тому же наступила весна, я отчистил от ржавчины Славкин подарок и открыл новый сезон. Старый же велосипед я отдал Андрюше Алякринскому, но его тут же украли. На очереди была Химера.

В это время, как и каждый год, надо было порекомендовать кого-нибудь для поездки в Гамбург. И конечно же, я решил, что это будет Химера. Немцы обычно оплачивали проезд нескольких людей, и я пригласил Андрюшу Алякринского и Босса. К этому времени уже почти все ребята из нашей команды последовательно съездили в Гамбург. А один раз нам даже удалось организовать поездку для всех девушек. Мы стали готовиться к отъезду Химеры, который был намечен на 22 апреля. Химера уже предприняла один тур по Европе, когда швейцарская группа анархистов Steine Fur Den Frieden пригласила их в качестве сопровождения во время своего тура. Басист Химеры Юра Лебедев тогда поехать не смог, и в эту поездку они пригласили Гену Бачинского, который раньше играл на гитаре еще в Депутате Балтики, первой инкарнации Химеры. Сложив тогда с себя функции гитариста, Гена стал менеджером группы, в чем преуспел и, с моей точки зрения, идеально выполнял эту работу. Он необычайно эрудирован и коммуникабелен, у него масса контактов, и ему легко удалось устроить первый тур. Но ребята имели неосторожность поехать в этот тур со своими женами, которые в дороге не поладили, что по возвращении повлекло за собой разрыв отношений. Гена снял с себя функции менеджера, и группа была беспризорной до того момента, пока я не предложил им свои услуги. В эту же поездку они собирались в полном составе вместе с Юрой.

Накануне нашего отъезда, 21 апреля, в клуб пришел подполковник милиции, начальник местного отделения, и предупредил, что, по их сведениям, в этот день в клубе ожидается погром – фашиствующие скинхеды решили отпраздновать день рождения Гитлера. Появление их в клубе всегда было поводом для беспокойства. Поначалу я не придавал значения присутствию бритоголовых, поскольку не проводил границы между разными тусовками, принимая всех за панков. И надо сказать, не всегда беспорядки, происходившие в клубе, были инициированы скинхедами, просто подраться любили все, и «ковбои» делали это чаще других. Со скинхедами у меня было несколько стычек. Когда они приставали к кому-нибудь, демонстрируя силу, приходилось идти на принцип и указывать им на дверь. Пару раз мне даже попадало, а однажды в драке сломали ребро. Меня растрогало проявление заботы от таких высоких чинов. Чуть позже приехал полковник, начальник РУВД, и заверил, что они держат руку на пульсе и по первому сигналу тревоги встанут на нашу защиту. Я чуть не прослезился – органы нас и так редко обходили вниманием. Однако повод для беспокойства действительно был серьезный. Весь вечер мы стояли на стреме, повысив бдительность, но, по счастью, никто не появился. Правда, уже под вечер заехала дежурная бригада милиции, простые сержанты, которые, видимо, не знали, что полковник держит руку на пульсе, и, как обычно, кого-то арестовали, а кому-то для порядку просто съездили в глаз.

На следующий день мы сели в поезд и вскоре благополучно добрались до Берлина. Правда, в Варшаве во время переезда с одного вокзала на другой нас арестовали контролеры и слупили огромный штраф. Когда же мы приехали к Свете Мюллер, агенту «TaMtAma» в Берлине, нас ждало известие о том, что клуб закрыт.

Часть четвертая

Глава первая

Первым импульсом было все бросить и мчать домой. Но я позвонил Лене, и она меня сразу успокоила. Я знал, что она сделает все, что в этой ситуации потребуется, а я все равно ничего не смогу изменить. И на следующий день мы из Берлина поехали в Гамбург. Мой друг Валера Сорокин, который к этому времени уже несколько лет жил в Берлине, как раз перегонял автомобиль по этому маршруту. Он также вписал своего брата Юру, и мы на двух роскошных автомобилях мигом домчали до Бергедорфа, где нас ждали Кирстен с Андреем. Нас, как обычно, разместили по друзьям. Эдик же сговорился со своим дружком Бумо, который специально приехал к нему из Швейцарии, и они отправились в Гамбург ночевать в сквоте. Вообще Эдик существовал абсолютно независимо от остальных музыкантов группы, и мне с большим трудом удавалось найти к нему доступ. В этом, наверное, и заключалась моя основная ошибка: я пытался к нему пробиться, в то время как музыканты группы этого не делали и поэтому до сих пор вместе и играли. Эдик был очень наивен и казался мне кристально чистым человеком. В его жизни был период, когда он был серьезно зависим от наркотиков и совершенно посадил себе печень. Но я никогда не помню, чтобы он был зол или агрессивен. Он исчезал на несколько дней, и я волновался, что он может не прийти на концерт или опоздать, но музыканты группы были совершенно спокойны – они знали, что Эдик появится.

Молодежные центры в Бергедорфе и Бильштедте, где проходили концерты, были не самыми подходящими местами для такого рода музыки. Мы искали возможность выступить в каком-нибудь реальном месте, и Кирстен удалось сговориться с клубом «Stortebecker», где Химера разогревала канадскую группу Propaghandi. Хотя все зрители пришли на канадцев, Химеру очень хорошо принимали.

Мы прекрасно проводили время, и однажды, катаясь на лодке, по реке Билке, мои друзья затеяли возню и перевернули лодку. По счастью, было не очень холодно и не так далеко от берега, но я утопил свой фотоаппарат. Наш приятель Ульф притащил багор, и Андрей с Боссом пытались прочесать дно, пока не утопили и багор. Я любил этот фотоаппарат и очень расстроился – иногда у меня получались интересные снимки, к тому же в нем осталась целая пленка с Химерой. В этот же день мне надо было ехать в Гамбург на деловую встречу, а вся моя одежда была совершенно мокрая. Ульф нашел мне сандалии, старые белые расклешенные штаны и какой-то свитер. Я распустил волосы и в таком виде поехал в Гамбург. Было очень забавно: так я выглядел двадцать лет назад, когда путешествовал автостопом. Я будто окунулся в прошлое, хотя в этом удивительном городе можно одеваться как угодно и никто на тебя не обратит никакого внимания.

Пока мы были в Гамбурге, Света Мюллер договорилась о концерте в сквоте на Линиен-штрассе в бывшем Восточном Берлине. Этот квартал почти целиком захватили сквоттеры, и он оказался в самом центре объединенного Берлина. Я уже бывал в таких местах, и каждый раз меня восхищало то, как независимо живут эти люди. Я знал, что принадлежу этому миру, но мой поезд уже проехал эту остановку. Зал находился в наполовину затопленном подвале, и пройти в него можно было только через пролом в стене по автомобильным покрышкам, брошенным в воду. Посреди двора на костре в большом котле готовилась еда. Мои берлинские друзья, которых я пригласил на концерт своей любимой группы, воспользовались разными предлогами и свалили. Из всех щелей выползал дикий люд, который постепенно заполнил весь подвал. Самое интересное, что все-таки пришло много внешней публики и было продано достаточное количество билетов. Сначала играли две классические немецкие группы, и люди расслабленно тусовались, кто-то даже танцевал. Но когда заиграла Химера, вдруг все пришло в движение. Появились какие-то люди с факелами и бутылками керосина в руках, которые стали изрыгать огонь. Трехметровые языки пламени носились под потолком; всех обдавало жаром так, что приходилось приседать. Через какое-то время все пространство было заполнено горячими парами керосина и дымом. Когда воздуха не осталось совсем, публика ломанулась наружу. Я тоже не выдержал и выполз на воздух. В проходах было темно и ничего не было видно. Это был натуральный ад. Но из-под земли еще долго доносилась музыка Химеры. Они вышли последними, когда в зале не осталось ни одного человека. Как выяснилось, таким образом группе было выказано наивысочайшее одобрение. За этот концерт им даже заплатили денег. Ничего подобного я ни в каких Америках не видывал.

Когда мы вернулись на родину, ко мне пришли почти все ребята из нашей команды – надо было решать, что делать дальше. Меня все ждали и надеялись, что я что-нибудь придумаю. Но я знал, что все кончено: я не стану бороться за это место, для меня игра завершена. Хотелось устроить заключительную акцию, во время которой раздать валики и кисти и покрасить стены в тот самый салатный цвет, которым они были выкрашены к моменту нашего появления в Молодежном центре, и таким образом стереть матрицу. Но с новыми хозяевам не хотелось вступать ни в какие переговоры, и акции, естественно, не получилось. Саша Кострикин уговаривал нас не забирать вещи, дескать, не все еще потеряно. Он работал в мэрии и рассчитывал на поддержку Собчака. Но мы все-таки решили собраться и уехать. Обидчики дали нам на это три дня. Понятно было, что они не станут использовать наш интерьер в своих целях, но мы все равно купили несколько банок краски, и Лена с Лешей Михеевым стали закрашивать созданные Лешей фрески. Это было нелегко. Чтобы тщательно закрасить все стены, понадобилась бы бочка краски, и вообще это огромная работа, которую трудно выполнять только ради принципа. Они сломались, заляпали стены кое-как, и на этом мы закончили. Все скамейки, а также ноги Комсомолки мы вынесли в садик напротив. А неподъемные железобетонные ноги Матроса мы смогли вытащить только на тротуар перед входом. Я туда больше не ездил, но, говорят, Матрос исчез на следующий день – видимо, он воссоединился со своей половиной, а скамейки растащили по соседним дворам.

Собчак действительно тормознул деятельность этой организации и пообещал Кострикину, что после выборов он разберется. Но он не удержался в кресле, а через некоторое время своего кресла лишился и Саша Кострикин.

Тем временем Химера приступила к записи альбома на «Мелодии». Я уговорил Ершова в процессе записи организовать видеосъемку. Он согласился, и я попросил Сашу Розанова помочь нам в этом. Саша как раз только что получил грант от Фонда Сороса на съемку фильма о петербургской независимой музыке. Также мы с Химерой предприняли поездку в Москву на фестиваль «Учитесь плавать». Это был реальный шанс мелькнуть в московской тусовке. У группы не было своего звукорежиссера, и я уговаривал поехать Андрея Алякринского, который хорошо знал звук этой группы. Но Андрюша поехать не смог, и с нами поехала Ольга Ходаковская. Она тоже хорошо делает звук, но в той ситуации требовалась мобильность – надо было отстроить звук группы в течение получасового саундчека, а потом быстро перестроиться во время короткого перерыва, и Ольга немного растерялась. В результате группа не прозвучала, и ее выступление никого не впечатлило.

В этот момент до меня дошел слух о болезни Курехина, но я несколько дней не мог дозвониться до его жены Насти. Дозвонившись наконец до ее родителей, я узнал, что ему сделали операцию, и сразу же поехал к нему в больницу. С этого дня я уже не мог думать ни о чем другом. Хотелось верить, что еще что-то можно сделать. Второй раз в жизни я соприкоснулся с ужасом ситуации, когда на твоих глазах умирает близкий человек. Хотелось быть рядом с ним и одновременно хотелось просто убежать. Хотелось помочь Насте, которая цеплялась за любую ниточку, которая давала надежду. Но эти ниточки обрывались одна за одной. Настя неотступно дежурила у постели Сергея, и, когда она совсем валилась от усталости, ее сменял «профессор» Волков, близкий друг Сергея. Они познакомились в то время, когда я углубился в свой клуб, так что мы с ним почти не были знакомы. Но в эти тяжелые дни мы очень сблизились. Также, приходя в больницу, я неизменно встречал Сережу Дебижева, которого тоже ноги сами приносили туда. В какое-то время Сергею стало чуть легче, и его перевели в Кардиологический центр на улице Пархоменко. Там его постоянно навещали друзья, и в день его рождения мы устроили настоящую вечеринку с шампанским, конфетами и пирожными. Но, выходя из больницы, все ревели горючими слезами.

К Сергею приходил его старый знакомый священник, отец Константин, настоятель храма Спаса Нерукотворного Образа, и после этого Настя решила крестить Федю, их сына, которому было только полтора года, и покреститься сама. Сергей захотел, чтобы я был крестным его сына. И хотя я зарекся больше не брать на себя такую ответственность, тут у меня не было выбора. Так у меня появился еще один крестник.

В эти дни в Россию должен был приехать Дэвид Боуи, и Артем Троицкий предложил мне встретиться с ним и потусоваться, пока Боуи будет в Петербурге. Было даже запланировано открыть Эрмитаж в выходной день, чтобы он мог побродить по нему в одиночестве. Я же не представлял, что с ним делать, и хотел привести его в больницу к Курехину – я считаю, что это лучшее, что он мог в этом городе увидеть. Но в последний момент все сорвалось. Я получил факс от Иры Шумович, которая сотрудничала с Антеей Ино, что в Токио, откуда Дэвид должен был лететь в Петербург, произошла катастрофа, и рейс отменили. Боуи просидел там лишний день и полетел прямо в Москву. Я был не в настроении ехать в Москву на его концерт, но Настя попросила меня выполнить несколько поручений, и я решил съездить. На концерте в Кремле присутствовал весь бомонд. Боуи был в плохом настроении, но концерт оказался блестящим, особенно по сравнению с тем, на котором я был раньше. Я был переполнен эмоциями, а на песне All The Young Dudes просто расплакался. Но этого, по счастью, никто не видел. Единственным человеком, который в этот момент был способен меня понять, оказался Миша Шишков, которого я встретил на выходе в таком же состоянии. Приехав домой, я сразу же отправился к Курехину в больницу. Он очень сожалел, что сам не мог поехать, и с нетерпением ждал рассказов о концерте.

Меня снова позвали на Форум лидеров бизнеса под эгидой принца Уэльского в Будапешт. Я ехать не хотел – клуб закрылся, и я больше не мог представлять этот проект. Но они настояли, потому что к этому времени последняя группа закончила обучение и всем должны были вручать дипломы об окончании. Я приехал в Будапешт, но в этот раз его красота меня нисколько не тронула. Три дня я провел в полузабытьи, не участвуя в происходящем. И конечно же, была заключительная вечеринка, но я больше не пел про трактористов, а просто пошел спать.

Когда я вернулся, оказалось, что Курехина перевели в Покровскую больницу прямо напротив ДК им. Кирова, где был офис «Куриццы». Я ехал на велосипеде в больницу, после этого заходил к Ершову и дальше отправлялся в студию, где писалась Химера. И так меня мотало целыми днями. У Химеры была мощнейшая программа, и группа находилась в блестящей форме. Андрюша с Сашей Докшиным увлеченно делали свое дело, и мне было приятно наблюдать за людьми, которые знают, что делают. Саша Розанов снял на видео несколько смен звукозаписи. Но я не мог сконцентрироваться на происходящем, мои мысли были о другом. Через какое-то время Леша Ершов, будучи продюсером, стал давать советы, каким ему хотелось видеть их альбом. Он говорил, что альбом слишком тяжелый и надо добавить несколько акустических песен. Я стал протестовать и приводить доводы в защиту собственного мнения группы. Но Ершов настоял на том, чтобы они все-таки записали несколько спокойных песен. Материала получалось на два альбома, и я не понимал, как из этих разных песен можно склеить один. Лена меня поддержала, но группе, похоже, было все равно. По завершении записи мы решили сделать концерт Химеры в Молодежном театре на Фонтанке, и Саша Розанов отснял весь концерт на две камеры, а мы сделали запись на DAT-магнитофон прямо с пульта. Леша Ершов предложил Андрюше влиться в «Куриццу», и тот с готовностью согласился. Также туда поступили на службу Шурик Рунев и Ольга Ходаковская, и какое-то время все динамично развивалось. «Курицца» выпустила альбом Югендштиля и Улиц на CD, но с Пауками оказалось сложнее. Пока не было ясности с продажами альбомов первых двух групп, Ершов не рискнул выпускать Пауков на CD, а ограничился лишь кассетами. Пауки немного обиделись, усмотрев в этом дискриминацию. Но продюсер оставлял за собой право решать. Мы не заметили, как вступили в капиталистические отношения, предусмотренные контрактом.

Каждый разговор по поводу альбома Химеры превращался в принципиальный спор. Все время что-то было не так. Ершов действительно имел право решать: он платил деньги, и именно у него был контракт с Химерой, а не у меня. Мы же никаких контрактов не подписывали. И в один прекрасный момент Ершов предложил пойти на дружескую уступку. Коль скоро все так сложилось, он предложил мне выкупить контракт, покрыв расходы на запись и видеосъемку. У меня не было таких денег, но я сразу согласился. По счастью, мне удалось занять нужную сумму, через два дня мы расторгли контракт и на этой стадии с «Куриццей» расстались.

Тут же, почти напротив, в простом железном гараже, прямо во дворе жилого дома, расположились репетировать Маркшейдера. Таким образом они стали первой реальной русской гаражной группой. Когда я оказывался в этом районе, то всегда заезжал к ним, и меня так и мотало по всему Васильевскому острову. Было невыносимо. У нас умирал друг, а рядом шло веселье и жизнь била ключом.