Текст книги "Потерянный шпион"

Глава 33

Утром зихерхайтскапитан Шмидт прошел обычный в таких случаях инструктаж и заступил на дежурство по столице. В этот день, который всей Империей праздновался как День Независимости, его полусотня находилась на территории Департамента в полной готовности выступить в любую минуту в случае возникновения непредвиденных обстоятельств, например – беспорядков в городе. Впрочем, такая возможность оценивалась аналитиками Департамента как маловероятная. Дело в том, что этот праздник, который отмечался вот уже восемь лет, проходил всегда на удивление спокойно.

Сам по себе этот праздник был весьма необычным. В истории было много примеров, когда великие империи в силу внешних, или, что бывало значительно чаще – внутренних обстоятельств разваливались на части, рушились и гибли, оставляя под своими обломками миллионы барахтающихся судеб своих подданных. Для каждого простого человека такое крушение, как правило, означало существенное снижение уровня его жизни, будь то житель центральной метрополии, утративший свое влияние на окраины, или же обитатель этих самых окраин, который, как показывает исторический опыт, практически всегда платил за иллюзию национального суверенитета своим семейным бюджетом. Правители Рутении первыми сообразили, что день распада Великой Империи можно сделать всенародным праздником – до них эта простая и удивительно прогрессивная мысль никому и в голову не приходила. Теперь каждый год в этот день устраивались народные гуляния, раздавалось бесплатное вино, и с выстроенных специально для этого праздника трибун всенародно любимые артисты, отобранные строго в соответствии с теорией гениального Гольденкопфа, развлекали народ своими песнями. Народ пользовался теми удовольствиями, которые предлагала ему администрация Крон-Регента, однако как-то вяло, без огонька. Следует особо заметить, что этот праздник пользовался особой популярностью у государственных чиновников, и вот по какой причине: всенародные гуляния были наиболее либеральной статьей государственных расходов, практически неподконтрольной ни одному финансовому инспектору. Ну как, например, проверить мероприятия Департамента Астрологии Неба, которые в финансовой документации обозначались в графе «обеспечение безоблачности»? Нет, поистине, этот день имел все основания называться всенародным праздником, так как он и был в той или иной мере праздником для всех.

Шмидт уже дежурил пару раз по столице в дни праздничных торжеств и не ждал от этого дня чего-то особенного. В большей степени его занимали сейчас мысли об организации «Волхвы» и о тех нитях заговора, которые он, похоже, все-таки упускал. Эти мысли преследовали его неотступно, не давая ему думать о чем-либо другом или заниматься чем-либо другим.

В три часа пополудни к нему в кабинет заглянул зихерхайтссержант Шульце с папкой бумаг под мышкой. Настроение у молодого стражника было хорошее, и Шмидт невольно позавидовал ему – такая способность сохранять хорошее настроение дается нам в молодости, а затем мы всю жизнь занимаемся тем, что тратим безоглядно этот бесценный капитал – хорошо тому, у кого остается чуть-чуть на старость. Шмидт вопросительно взглянул на сержанта, и он доложил:

– Герр зихерхайтскапитан, вы просили докладывать вам обо всем необычном, что произойдет в городе.

– Ну и что ты нашел? – заинтересованно спросил Шмидт.

– Вот две сводки от криминальполицай-инспекторов, дежуривших по городу вчера. Обе посвящены взломам на винных складах – в одном случае – церковном, а во втором – на складе торгового дома «Лоза».

– Ну и что же в этом необычного? – скучнеющим голосом спросил зихерхайтскапитан. – Наше население воровало, ворует и будет воровать, причем, как показывает полицейская статистика, в восьми случаях из десяти украденные вещи продают для того, чтобы купить себе выпивку. Эти же злоумышленники пошли более простым путем и решили украсть выпивку сразу. Что же здесь особенного?

– Именно это-то меня и насторожило, герр зихерхайтскапитан! В обоих отчетах указывается, что никакого вина похищено не было! Вы сами учили меня обращать внимание на события необычные – помните, вы тогда еще говорили, что в необычности события может быть заложена не загадка, а ключ к разгадке…

Шмидт почувствовал, как на его плечи опустилась неимоверная тяжесть. Он ощущал усталость, какую, наверное, ощущает человек, многие мили несший на себе неподъемный груз, донесший его до цели и, опустивши его наземь, не имеющий уже сил даже пошевелить рукой. Он взялся руками за голову и, глядя на крышку собственного стола, пробормотал:

– Господи, ну как же все просто! Я должен был догадаться об этом раньше! День Независимости, бесплатное вино… – Он вспомнил вчерашний разговор в курилке и рассказ его болтливого коллеги из отдела финансовых преступлений. Подняв глаза, он увидел недоуменный взгляд сержанта.

– Помните, Шульце, я говорил вам как-то, что вы далеко пойдете? Я склонен полагать, что доживу до тех времен, когда к вам будут обращаться «герр зихерхайтсоберст»!

Молодой сотрудник просиял.

«Это, конечно, в том случае, парень, если ты выживешь в той каше, которая начнется в стране», – подумал еще Шмидт, но вслух этого не сказал, не желая огорчать парня, который был ему симпатичен. Теперь предстояло действовать.

Первым, практически рефлекторным стремлением Шмидта было поднять по тревоге вверенную ему полусотню и немедленно доложить о происходящем непосредственно господину зихерхайтспрезиденту – так велел ему его долг. Однако он прекрасно понимал, что поступить так не может. Для того чтобы доложить главе департамента о случившемся, необходимо было бы сообщить ему, что он, простой зихерхайтскапитан, самовольно, нарушив десятки служебных инструкций и приказов, проводил расследование, что он утаил от Департамента флягу неизвестной жидкости, послал своего агента, который впоследствии погиб при неясных обстоятельствах…

Всего этого десять раз хватило бы для трибунала и смертной казни через повешение. Более того, для принятия экстренных мер оставался от силы один час, а для того, чтобы добиться приема у господина зихерхайтспрезидента (даже в том случае, если бы Шмидт решился на этот самоубийственный шаг), при существовавшей бюрократической системе потребовалось бы не менее полусуток. Система уже в который раз перехитрила саму себя – человек, призванный оберегать Систему, знал о смертельной для нее опасности и не мог принять никаких мер к ее защите. Не мог… Шмидт задумался и честно признался себе, что защищать эту систему он сейчас не только не может, но и не особенно хочет.

С площади перед дворцом Крон-Регента доносился шум, там в полном разгаре шли народные гулянья, но тонкий слух Шмидта уловил что-то необычное. Он подошел к окну своего кабинета и распахнул его. Холодный воздух конца сентября ворвался в помещение, а вместе с ним ворвались слова песни, доносившиеся с площади. По плану празднества это должны были быть визгливые вопли какого-нибудь модного в этом сезоне неопределенного пола существа, однако зихерхайтскапитан услышал совсем иное:

 
Когда Родина вновь позовет нас в поход,
Когда враг будет снова у наших ворот,
Нам давно те дороги знакомы,
Нас не надо учить,
Как врагов наших бить,
Без победы домой не придем мы!
 

Это была старинная солдатская песня, которую Шмидт помнил еще с детских лет – его дед, ветеран Большой Войны, любил напевать ее. Эту песню, слова которой отчетливо доносились с площади, пел не профессиональный певец – ее распевал народ. Шмидт принял наконец решение. Он повернулся к Шульце и приказал:

– Полусотне боевая тревога! Всем построиться во дворе через пять минут в конном строю, оружие и припасы – как для трехдневной командировки в район боевых действий. Выполнять!

Зихерхайтссержанта как ветром сдуло. Шмидт запер свой кабинет.

«Придется ли сюда когда-нибудь вернуться?» – подумал он мимоходом и спустился на первый этаж, в отдел документов особой важности. Там он резко открыл дверь и вошел в помещение, вызвав некоторое замешательство у дежурного зихерхайтслейтенанта.

– Я старший дежурный по городу зихерхайтскапитан Шмидт, – коротко представился он (дежурный, несомненно, должен был это знать). – Господину зихерхайтспрезиденту срочно требуется дело агента «Аристократ», мне поручено немедленно доставить его к нему!

Дежурный смутился:

– Но, герр зихерхайтскапитан, вы же знаете, что эти папки выдаются только по письменному…

– Конечно, я это знаю, лейтенант! – оборвал его Шмидт. – Однако сейчас господин зихерхайтспрезидент на докладе у Крон-Регента (лейтенант должен был знать и это – в данный момент во дворце проходило торжественное совещание, посвященное празднику), ему потребовалась эта папка, и он прислал меня. Мне что, доложить ему, а заодно и Крон-Регенту, что вы, зихерхайтслейтенант, возражаете?

Дежурный побледнел. Каждый государственный служащий знал, что руководители всех рангов пишут строгие инструкции и законы и тщательно следят за их исполнением – таким образом, собственно, только и может поддерживаться правопорядок в стране, но каждый знал также, что нет большего оскорбления для руководителя, чем попытка применения этих инструкций и законов к нему самому. Зихерхайтслейтенант задумался – ситуация была непростой и могла сильно повредить его карьере. Шмидт охотно пришел ему на помощь:

– Ну же, лейтенант, давай, соображай быстрее! У тебя есть журнал регистрации выдачи папок – я сделаю в нем запись, что папка выдана под мою личную ответственность!

Упоминание о чьей-то, но не его ответственности произвело на дежурного благоприятное воздействие – он тут же достал из своего стола журнал и, раскрыв его на нужном месте, протянул зихерхайтскапитану перо:

– Пишите!

Шмидт легко подписался, получив взамен с полки уже знакомую ему папку. Времени было очень мало, и он торопливо вышел во двор, где его бойцы, построенные зихерхайтссержантом Шульце, уже были наготове и ждали его приказа.

– Друзья! – несколько необычно обратился к отряду Шмидт, хотя это никого и не удивило – уже много лет они все были боевыми друзьями, побывавшими не в одной опасной переделке. – Сегодня особенный день. День, который станет переломным в судьбе Империи и в вашей судьбе. Мы прошли с вами много и многое пережили. Я верю, что и сейчас мы будем вместе и победим. Я прошу вас, друзья, как и прежде, доверять мне, ибо я хочу от вас не слепого подчинения, а доверия ко мне как к вашему командиру. Некоторые из сегодняшних моих приказов могут показаться странными, однако я прошу вас мне верить – тогда у нас все получится. Поработаем, бойцы? – закончил он свою речь традиционной фразой командиров специальных отрядов.

– Поработаем, герр зихерхайтскапитан! – радостно, в один голос отозвались его всадники.

– Тогда, – Шмидт был уже в седле, – за мной, рысью – марш!

Всадники выехали через раскрытые караульными ворота на улицы Рутенбурга. С виду это был все тот же столичный город, но каждый из них отчетливо ощутил, что он изменился практически до неузнаваемости. Горожане, спешившие на площадь ко дворцу Крон-Регента, в обычные времена почтительно сторонящиеся и пропускающие бойцов Департамента, теперь делали это с явной неохотой, окидывая всадников злорадно-насмешливыми взглядами. Торговцы-южане, в обычное время крикливые и хамоватые, поспешно собирали свой товар и уходили с улиц, стараясь быть незамеченными. Вокруг раздавались куплеты старинных солдатских песен, радостно подхватываемые сотнями голосов. Изменился сам воздух, сделавшись густым и насыщенным какой-то особенной свежестью, что редко случается осенью. Выехав на площадь, Шмидт увидел, что она практически полностью заполнена горожанами. Он замедлил шаг лошади и вместе со своим отрядом стал аккуратно пробираться к тому месту, где на специальных деревянных помостах стояли огромные бочки с бесплатным красным вином. Он не знал в точности, церковное ли это вино или напиток торгового дома «Лоза», да это и не имело значения. Окружающая его толпа при его приближении смолкала и провожала Шмидта и его людей весьма недобрыми взглядами. Подъехав к бочкам вплотную, он развернул лошадь и, обращаясь к полусотне, громко скомандовал:

– Отряду пить вино и веселиться!

Шульце с испугом взглянул на своего командира, словно пытаясь понять, не тронулся ли тот умом от недель напряженной работы и, приблизившись к нему, вполголоса скороговоркой сказал:

– Герр зихерхайтскапитан, если вы хотели отпраздновать с отрядом День Независимости, то у меня есть два ящика прекрасного полусладкого вина трехлетней выдержки… Зачем же пить эту гадость, только скажите, и я немедленно…

Шмидт усмехнулся и похлопал своего подчиненного по плечу. Он знал, что Шульце имеет тесные дружеские связи с таможенной службой, и по части умения доставать (а порой и реализовывать) высококачественное спиртное ему не было равных в Департаменте.

– Нет, дружище, сегодня мы выпьем именно этого вина. Поверьте мне, Шульце, это очень важно для всех нас. И, кстати, – сказал он, посерьезнев, – это мой приказ!

Зихерхайтскапитан спешился и в наступившей вокруг полной тишине ясно услышал у себя за спиной, где-то в толпе, щелчок замка взводимого арбалета. Этот звук отозвался неприятным холодком в затылке: времени уже совсем не осталось, следовало торопиться. Шмидт взобрался на помост и, зачерпнув ковшом вина из бочки, громко произнес:

– С праздником вас, дорогие земляки, – и залпом выпил содержимое. Вслед за ним последовали бойцы его полусотни, все еще недоумевающие, но дисциплинированные и преданные своему командиру. По площади прокатился вздох всеобщего удивления. Через толпу к Шмидту приближался незнакомец среднего роста, крепкого телосложения, одетый в длинный черный плащ с капюшоном, скрывавшим его лицо. По тому, как почтительно расступались люди, чтобы пропустить его, было ясно, что он является для этой толпы несомненным лидером.

– Надеюсь, капитан, вы отдаете себе отчет в том, что делаете, – сказал неизвестный, приблизившись.

Шмидт внимательно посмотрел на незнакомца в плаще и ответил:

– Абсолютно ясно представляю, герр Мустоффель… Полагаю – адмирал Мустоффель?

Незнакомец улыбнулся и откинул назад свой капюшон.

– Вы, судя по всему, неплохой стражник, капитан!

– Это, вероятнее всего, так, – с достоинством ответил ему Шмидт, – но не это главное. Я – полезный вам стражник, адмирал.

– Ну это еще надо доказать, – усмехнулся Мустоффель.

– Вам мало того, что мы всем отрядом выпили вашего вина? – удивленно переспросил Шмидт.

– Да, – ответил адмирал, вино – это здорово, но все же…

Шмидт достал из седельной сумки папку и протянул ее Мустоффелю:

– Возможно, это будет для вас интересным чтением на досуге, герр адмирал!

Рэм с интересом раскрыл папку и бегло просмотрел несколько хранившихся в ней документов.

– Что же, – пробормотал он вполголоса, – я так и предполагал. Теперь понятно, как он избежал ареста.

– Если хотите, мои ребята могут ликвидировать этого графа фон Шлака быстро и без лишнего шума, – предложил Шмидт Мустоффелю.

Адмирал посмотрел на зихерхайтскапитана и вновь усмехнулся:

– Вы хороший стражник, капитан, но никудышный политик! Нашей новой имперской администрации понадобятся верные и преданные функционеры, зачем же их убивать?

– Верные и преданные? – недоумевая, переспросил Шмидт; ему показалось, что он ослышался.

– Да, друг мой, именно так – верные и преданные. Дело в том, что любая революция порождает необходимость в выполнении большого объема определенной работы, которую можно определить как «грязную». Это наиболее ответственные задачи, и поручить их можно только людям, в преданности и исполнительности которых ты можешь быть уверен абсолютно. А здесь одного вина мало. А вот человек, про которого имеется такая папка, будет предан до конца, предан не идеалами, которые с годами могут поутихнуть и вообще измениться, а предан одним сознанием того, что эта папка лежит у нас на полке. Спасибо, капитан, это действительно ценный подарок! Кстати, а чем еще вы можете быть полезны нашему Делу?

Шмидт задумчиво осмотрелся вокруг и, поразмыслив с полминуты, спросил:

– А что бы вы сказали, адмирал, если бы мои бойцы без лишнего кровопролития арестовали преступную администрацию Крон-Регента?

Мустоффель заинтересованно посмотрел в глаза Шмидту и ответил:

– Тогда, я уверен, я стал бы обращаться к вам «герр зихерхайтсоберст»!

Шмидт удовлетворенно кивнул головой и скомандовал:

– Полусотня, по коням!

Рэм провожал взглядом отряд капитана, когда один из людей на площади пробился к нему и деликатно тронул его за руку. Это был мужчина зрелого возраста, с сединой на висках и задумчивым выражением лица, одетый в поношенный, но чистый и аккуратный сюртук и стоптанные сапоги из телячьей кожи.

– Простите, что беспокою вас, – начал он, – но как мне кажется, вы здесь главный, не так ли?

– В известном смысле слова это так, – с улыбкой ответил Мустоффель, – а что вам угодно?

– Видите ли, – торопливо заговорил незнакомец, – я главный лекарь айзенвальдской лечебницы, меня зовут Браун. Я обращаюсь к вам, потому что мне, в сущности, не к кому больше обратиться. У меня в лечебнице закончились лекарства, перевязочные материалы, инструменты – в сущности – все закончилось! Я обращался во все инстанции, но меня нигде толком даже и не выслушали – а ведь у меня в лечебнице больше сотни больных, среди них дети…

Рэм понимающе кивнул Брауну и ответил:

– Вы правы, лекарь, это еще одно из преступлений администрации Крон-Регента, и они, будьте спокойны, ответят за него сполна!

– Спасибо, – улыбнулся Браун, – спасибо за добрые новости, но я был бы спокойнее, если бы у моих пациентов был хотя бы минимальный набор лекарств…

– Да, – ответил ему адмирал, – в обновленной Империи мы будем внимательнее следить за нуждами людей!

Браун хотел уточнить, когда же наступит это светлое время, но толпа уже оттеснила его от своего лидера и понесла по площади вместе с бурным людским потоком.

Через пять минут отряд Шмидта был уже у ворот дворца. Охранявшие их гвардейцы одного из элитных столичных полков, одетые в парадные мундиры, чувствовали себя весьма неуютно. Их много лет готовили для столичной караульной службы; за это время они изучили все придворные тонкости: как следует салютовать Крон-Регенту, когда он движется через ворота пешком, и как – когда едет верхом; как приветствовать карету Крон-Регента и как встречать глав департаментов и заморских гостей, как осуществляется ритуал смены караула и как караулы разных полков должны передавать друг другу дежурство, и многое-многое другое. Единственное, чему их забыли обучить, так это тому, как следует вести себя, когда вас у ворот всего четверо, а перед вами на площади находится многотысячная толпа, настроенная весьма враждебно и практически не скрывающая того, что вооружена. В такой ситуации людям свойственно подчиняться лидеру, который демонстрирует своим видом понимание момента, а своей решимостью внушает уверенность в наличии у него единственного правильного на данный момент выхода из положения. Именно на это и рассчитывал Шмидт, спешившись и подходя к охранникам дворца.

– Зихерхайтскапитан Шмидт, командир специальной кавалерийской полусотни Департамента Государственной Стражи, прислан по особому и тайному распоряжению господина зихерхайтспрезидента!

Его звание было и так видно по нашивкам на его куртке, полусотня спешивалась за ним, а проверить наличие «приказа» у гвардейцев не было ни малейшей возможности, так что вралось Шмидту легко и весело.

– Немедленно вызовите ко мне начальника караула, – распорядился он в полном соответствии с караульным уставом.

Один из гвардейцев мгновенно бросился во внутренний двор и привел молодого щеголеватого гвардейского пехотного лейтенанта. Шмидт отвел лейтенанта чуть в сторону и, понизив голос, с доверительными интонациями заговорил:

– Лейтенант, вы видите, что творится на площади?

Лейтенант наблюдал это уже более часа, и то, что он видел, ему очень не нравилось.

– Лейтенант, вы, как я вижу, умный и опытный человек, – Шмидт искусно сдержал улыбку, – и понимаете – от нас сейчас зависит судьба Империи! Это заговор, через полчаса планируется штурм дворца!

Лейтенант заметно побледнел.

– Нам стало известно о заговоре в последний момент, – продолжил зихерхайтскапитан, – и сейчас уже посланы фельдкурьеры во все верные администрации полки. Они развернутся и подойдут через час-полтора, но эти час-полтора нам с вами предстоит удерживать дворец. Какое помещение на территории дворца, на ваш взгляд, наиболее пригодно для организации круговой обороны?

Шмидт прекрасно знал ответ на этот вопрос и молил Бога, чтобы и лейтенант сообразил это. Лейтенант на минуту задумался, а затем просиял:

– Так вот же, здание кордегардии! – Это было одноэтажное, отдельно стоящее здание с толстыми стенами и решетками на окнах, здание двухсотлетней давности, добротное, как и все, что строилось в старину.

– Блестяще, лейтенант, вы прекрасный тактик, я бы не сообразил! – с максимальной искренностью, на которую был способен, воскликнул Шмидт.

Лейтенант самодовольно усмехнулся.

– Сделаем так – мои люди займут место у ворот и парадного входа во дворец, а вы соберите своих бойцов в кордегардии и готовьтесь встретить мятежников огнем из окон, если они прорвутся.

Шмидт видел, что этот план очень понравился лейтенанту, вероятнее всего тем, что не ему и не его людям предстояло стоять по ту сторону ворот.

– Действуйте, лейтенант, и немедленно, а я поднимусь и доложу обо всем господину зихерхайтспрезиденту.

Лейтенант бросился реализовывать их прекрасный тактический план, а Шмидт поднялся по ступеням главного подъезда дворца Крон-Регента, сопровождаемый десятком своих бойцов. Перед самым входом, у дверей дворца он оглянулся и увидел, как Шульце аккуратно и тихо закрыл массивные дубовые двери кордегардии за последним вбежавшим туда гвардейцем и повесил на них большой амбарный замок.

Поднявшись на второй этаж дворца, Шмидт оказался рядом с высокими дверями, за которыми находился зал совещаний Высшего Совета Крон-Регента. Он решительно толкнул двери плечом и вошел в него. Посреди огромного зала, ярко освещенного тысячами горящих свечей, был установлен длинный, красного дерева, исключительно тонкой резьбы стол, покрытый пунцовым бархатом. За столом сидели главы департаментов, многих из которых он не знал вовсе; впрочем, во главе стола возвышался сам Крон-Регент, худощавый мужчина небольшого роста, что компенсировалось его креслом, установленным выше других почти на целый фут. Рядом с ним сидел хорошо знакомый Шмидту господин зихерхайтспрезидент. В момент, когда зихерхайтскапитан открыл дверь, чиновники о чем-то разговаривали, но с его появлением в зале воцарилась полная тишина. Разглядев Шмидта и увидев, что на нем форма Департамента Государственной Стражи, все повернули свои головы и вопросительно посмотрели на зихерхайтспрезидента, ожидая, что он объяснит им, что же все-таки происходит. Почувствовав это всеобщее ожидание, господин зихерхайтспрезидент презрительно посмотрел на Шмидта и надменно спросил:

– Что все это означает, капитан? – В его вопросе, взгляде, в нем самом не было ничего, кроме смеси презрения, гнева и брезгливости.

Шмидт вспомнил, как в годы юности, когда он еще учился в Академии Государственной Стражи, его друг Мишель Блитштейн, тогда – студент Рутенбургского университета, рассказывал ему про одну забавную теорию, выдвинутую неким профессором. Суть этой теории сводилась к тому, что звезды, которые мы видим на небе, находятся так далеко, что можно наблюдать их свет даже после того, как они совсем погаснут, причем – в течение довольно длительного времени. Молодой Шмидт тогда хохотал до упаду – нет, определенно, все эти ученые профессора – чокнутые люди. Мыслимое ли дело, чтобы мы видели свет звезды, которая погасла? Сейчас ему пришло в голову, что тот профессор, может быть, и не был таким уж сумасшедшим. В данный момент он наблюдал то же самое – надменный и презрительный взгляд господина зихерхайтспрезидента был светом того мира, мира бюрократии Крон-Регента, мира, который умер час назад. Шмидт позволил себе полюбоваться этим светом еще несколько секунд, а затем, подойдя вплотную к главе своего департамента, резко, наотмашь ударил его прикладом кавалерийского штуцера по лицу. Что-то хрустнуло, ухнуло и всхлипнуло, господин зихерхайтспрезидент опрокинулся назад и, зашипев нечто невнятное, повалился на пушистый ковер. Его лицо не выражало ни боли, ни испуга, все его чувства в этот момент можно было описать одной лишь фразой: «Этого не может быть!»

– Администрацию Крон-Регента и его Высший совет объявляю арестованными! – четко и громко в наступившей в зале гробовой тишине разнесся голос Шмидта. – Кто еще хочет удостовериться в моих полномочиях – прошу поднять руки!

Рук никто не поднял, и зихерхайтскапитан Департамента Государственной Стражи Густав Шмидт впервые за много месяцев засмеялся легко и непринужденно; так искренне, как могут в нашей жизни смеяться только дети, с нею еще совсем незнакомые…