Текст книги "День курсанта"

Тогда устроили ему «велосипед». Натыкали между пальцев бумажек и подожгли. Серега пока еще спал, крутил педали у воображаемого велосипеда, пытаясь избавиться от жара.

Потом проснулся, понял, в чем дело, рванул в туалет, затушил водой горящую бумагу. Увидел Пономаря, с криком: «Убью на хрен, сука!» в тапочках, со штык-ножом бросился за Максом.

Выбежали на улицу. Там была зима и примерно −30. Естественно, что в сапогах бегать удобнее, чем в казеных шлепанцах. Пару раз поскользнувшись на снегу, Буга бросил погоню, а тут еще обожженные мокрые ноги стало прихватывать морозом.

Мороз – это еще и средство для дезинфекции. Невесть откуда на роту свалилась напасть – чесотка.

Конечно, это только в анекдотах смешно, что самая приятная болезнь – чесотка. Чешешься, и еще хочется.

В жизни – иначе. У парней, у кого была эта болячка, было видно, как эти паразиты под тонким слоем кожи выгрызали себе ходы, оставляя за собой норы.

Они раздирали себя. В санчасть их не укладывали, а в казарме устроили частично карантин. Произвели небольшое временное переселение четвертого взвода. В угол – больных. Питались они отдельно и свели к минимуму контакты с другими. Не здороваться, белье, полотенце и все прочее – только свое.

Они мазали себя и друг друга какой-то вонючей мазью, которой их щедро снабдили в санчасти.

А рота при выходе на занятия, выносила свои свернутые постели на улицу – на мороз. Выставлялся дополнительный дневальный, который охранял целый день постели. В армии все, что валяется и не на месте – брошенное. Значит, можно брать.

И вот однажды, незадолго до Нового Года, в конце самоподготовки заболел живот.

Ну, поболит, да, перестанет, не впервой! Ан, нет! Что-то в подсознании всплыло…

По спине пробежал холодок страха. Между лопаток от затылка в кальсоны пробежала струйка ледяного пота. Твою мать! Неужели?!

Подсознание выдало то, что знал, только успел забыть.

В девятом классе был такой случай.

Мой товарищ Женя Дзюба не хотел идти в школу, то ли контрольные были, то ли еще чего. Или просто шлангом прикинулся. Черт его знает.

Вот мы сидели и думали, как ему не ходить в школу. Думали, думали. Взяли «Справочник медицинской сестры» и начали изучать. Чтобы ему такое придумать.

Заболевание «аппендицит» находилось в самом начале толстого справочника. После банальной «ангины».

Внимательно прочитав симптомы, поняли, что это то, что нужно! Это спасет друга от ненавистной школы!

Больше всего нам понравилось, что после удаления аппендикса, Женька еще долгое время будет дома!

Мы не просто прочитали симптомы этой болячки, но и отрепетировали. Сначала читали, потом отрабатывали на Женькином теле.

– Если вот надавить. Больно?

– Ой! Больно! – корчился друг.

– Не похоже, Женя! Я, конечно, не Станиславский, но сказал бы, что «Не верю!». Нужно боль изобразить.

Товарищ корчился, изображая жуткую боль. Когда решили, что очень похоже, то перешли к другому симптому.

– А вот так, я нажал и быстро отпускаю. Больно?

– Ай-яй-яй! Очень больно!

– Согласен, Женя, похоже на боль.

– Да, ты мерзопакостнейшая скотина, так мне бок намял, что уже натурально болит!

– Не отвлекайся!

– Поехали дальше, – вздохнул Дзюба.

– Так, вот, я когда отпускаю. Когда больнее? Когда я давлю или когда отпускаю?

– Как там в справочнике?

– Когда отпускаю тебе больнее. И ты должен сильнее корчиться от боли. Давай еще раз!

– Слава, ты не дави так сильно, а то и на самом деле, что-нибудь сломаешь или порвешь!

– Да, нормально. Зато, когда врач тебе начнет давить, тебе не придется боль изображать!

– Уф! – Женя смахнул пот со лба.

– О! Это уже хорошо! У тебя то озноб, то жар. Пот – это хорошо! Натурально! Верю! Поехали!

И так много раз. Повторенье – мать ученья!

И когда, поняли, что Женя все симптомы выучил назубок, то по телефону вызвали «Скорую».

Женьку увезли в больницу, где он повторил все свои симптомы. И ему… И ему, как положено, вырезали совершенно здоровый аппендикс.

В то время я со своими сверстниками проходил приписку в военкомате. Все хорошо, здоров, годен. Только когда проходишь медкомиссию, в глаза от всей армейской щедроты закапывают атропин. Зрачки становятся огромными, и военварчи смотрят тебе в душу или куда там еще? То в задний проход глядят, то в глаза. Не поймешь их.

А зрачки потом три дня у некоторых не сужаются. Все бы ничего, только вот дело было зимой. Солнце отражается от снега, и куда бы ты ни смотрел – не видно ничего. Боль, резь в глазах.

А тут друга Женьку из больницы выписали! Вот ему-то ходить больно, да, скользко. Я его поддерживал, когда ходили, а он мне говорил, куда идти. Со стороны это смотрелось трогательно-комично.

И друзья прозвали нас: «Зоркий сокол» – это я, потому что ни хрена не видел. Ну, Дзюба – «Быстрый олень». Ходить сам толком не мог.

Вот так оно было.

Все это в голове пронеслось мгновенно. И заодно те, симптомы, которые я отрабатывал на друге, пригодились мне. Как отец мне говорил неоднократно, что лишних знаний не бывает!

Разделся, лег на стол. Взвод ошалел.

– Замок умом тронулся.

– Ты чего, Славка! Не переживай, все будет хорошо!

Боль усиливалась.

Позвал Мазура, вкратце объяснил, что надо делать.

– Больно? – Серега с участием смотрел на меня.

– Ух! Не так сильно, а то рожу слоника. Вон, и хоботок показался, – смахивая пот, шутил – А вот теперь резко убери руки с живота.

Мазур убрал.

– Ой! Бля! – боль скрутила – Ну, все, парни. Кажется, пиздец. Помогите мне добраться до санчасти. Кажется, аппендицит. Не все симптомы, конечно, совпадают, как говорит Тропин «на сто пять процентов», но очень похоже. Чересчур похоже!

Взвод, благо, что конец сампо, сопроводил меня к эскулапам училищным.

Дежурный фельдшер из солдат – студент мединститута, призванный в армию, пощупал, согласился с моими выводами, вызвал скорую.

И по заснеженному городу с белыми стеклами на машине меня доставили в областную больницу.

Посадили в приемном покое. Сижу, жду, периодически выхожу покурить. Живот, вроде, отпустило. Потом боль была такая, что складывало пополам.

Вышел хирург.

– Ну, что сержант?

– Да, вот, живот…

Он положил меня, помял, пощупал. Ушел, привел еще хирурга. Они уже вдвоем меня крутили. Я уже не стесняясь в выражениях, матом объяснил, что думаю про их маму.

Они озадаченно посмотрели на меня.

– Слушай, он трезвый, не под наркозом, а вот так хирурга еще никто не посылал.

– Меня тоже. Давай его бросим. Пусть умирает.

– Мужики! – взмолился я. – Хреново мне.

– Понимаешь, сержант, у тебя не совсем аппендицит.

– А, что, твою душу, в кружку компота, в Христа, что у меня! У меня сейчас глаза из орбит вылезут! Сдохну.

– Может, у тебя несварение желудка?

– Какое, в пизду, несварение?! Я с обеда не жрал ничего!

– Так, может, у тебя это с голодухи? Давай его покормим?

– Не-а! Не надо его кормить. Если оперировать, копайся потом в его компоте! Да, и это же курсант! Чем потом больницу утром будем кормить? Он всю столовую слопает! Знаю я их! У меня брат младший, когда учился, прибежит домой, сожрет все, что не прибито. Мог весь недельный запас продуктов схавать! Нет. Этого кормить не надо!

– Пошли подумаем!

– Эй! Вы куда? – с меня пот ручьями лился от боли.

– Ты полежи. Мы попозже придем.

И они пришли через три часа. Я уже задремал. Боль немного ушла. Или я к ней привык. Не знаю.

Они привели женщину – врача.

– Ну, вот. Смотри. Странный аппендицит. Как-то больше на печень похоже. Может, не к нам, а к терапевтам? Пусть те поглядят?

Женщина помяла меня. Боль снова усилилась. Я уже был готов просто удрать в казарму от этих садистов. Военврачи, по сравнению с этими садистами в белых халатах – ангелы во плоти! Может, действительно не аппендицит, а в санчасти дадут пару пилюль, и отойдет боль.

Они что-то обсуждали, вспоминая симптомы, случаи из своей жизни, пару раз оглядывались на меня, жив, курилка?

– Ну, что делать-то будем с сержантом?

– Думаю, надо вскрыть и посмотреть, – женщина, видимо, была старшая.

– Эй-эй! – промычал я с кушетки – Что, значит, вскрыть и посмотреть? Ну, вас на фиг, товарищи врачи! Я не музей, чтобы в него ходить и смотреть!

– Ну, уйдешь ты, дурашка, а через пару часов скорая снова тебя привезет. Но тогда у нас будут другие больные, и будешь ждать своей очереди.

– А сейчас у нас есть время в тебе поковыряться. Пока спокойно, тихо. Вот мы, и не спеша, в тебе руки-то и погреем. Не бойся. Время есть, поэтому и зашивать будем аккуратно, ничего не оставим. Например, некоторым не везет, то тампоны оставим, то часы – будильник.

Я понял, что они шутят. Пусть по-своему, по-зверски, но шутка. Я посмеялся.

– Ну, что, кто будет оперировать военного?

Мужики-хирурги тут же прикинулись шлангами. Мол, мы уже прооперировали полбольницы сегодня. Устали очень. А тут случай архисложный и непонятный. Поэтому мы доверяем это дело наиболее опытному товарищу, то есть тебе, товарищ женщина!

И стрельнув у меня по сигарете, гордо удалились восвояси. Женщина отдала меня в руки санитарок. Те оттащили в какую-то ванную комнату, вручили мне станок с лезвием «Нева», которое, как известно, говно в горячем состоянии не разрежет, и напутствовали:

– Брей!

В недоумении покрутил станок.

– Я утром брился. И электрической бритвой пользуюсь.

Они переглянулись и прыснули от смеха.

– Курсант, ты от груди до колен брей!

– Как?

У меня был шок!

– И там? – я глазами показал на пах.

– А там – в первую очередь! – женщины заржали. – Хочешь, помогу?

– Спасибо. Я – сам!

Твою душу мать! – мысленно матерился я, пытаясь из куска хозяйственного мыла изобразить пену для бритья, нанося на тело!

Потом еще брился этим лезвием! Наплевав на запреты, курил прямо в ванне, выбривая, вернее, выдирая волосы с живота, ног и паха.

Через полчаса постучались.

– Все?

– Готов.

– На каталку голым!

– Как?

– Голым! Прикройся простыней, чтобы не замерзнуть!

Пришла женщина-хирург. Откинула простыню. Оглядела мой исцарапанный живот, как будто кошки там драку устроили. И громко позвала санитарку:

– Почему больной не готов?

– Сейчас!

Она притащила оставленный мною станок, смочила теплой водой пах, и давай скрести мое «хозяйство»! Мужики! Такого стыда я с рождения не испытывал! Красный, как рак, я лежал на трясущейся, катающейся каталке. И во мне боролись смешанные чувства. Первый – стыд. Хотелось удрать, плевать на аппендицит! И второе – страх. А вдруг эта тетя специально или нарочно отхватит мое «добро»! Вдруг она на мужиков обиделась, а нынче, отыграется за себя и обиженное женское население города Кемерово?

И вот, вроде, довольная работой, внимательно покрутив, что в паху не остался ли где волосок, позвала санитаров:

– Увозите в операционную!

Вошли двое молодых парней, они уже спали, судя по их помятым лицам. Схватили каталку.

– Эй! Куда! – заорал я.

– Как куда, в операционную!

– Ну, не ногами же вперед!

– А-а-а! Разворачивай!

– Ишь, какой суеверный!

В операционной меня ждал еще один неприятный сюрприз. У студентов была практика. Вот только там студентов не было. Одни студентки…

Мало того, что санитарка вогнала меня в краску. А тут еще и девчонки!

На грудь поставили конструкцию, типа шторы, только в отражателях лампы многое было видно.

Да, не до этого мне! Мой член то ли от страха, то ли от стыда спрятался, залез в меня! И со стороны, наверное, казалось, что и нет его у меня!

Начали операцию. Обмазали, по запаху – спирт. Потом несколько уколов в живот.

– Так! – начал хирург – Сейчас делаем первый разрез! Все видят? Вот вы куда там отошли? Идите сюда! Все видят? Разрезаем!

Я точно попал, как экспонат в музей! Благо, что не анатомический театр!

Обычно операция по удалению аппендикса длится сорок минут, моя же, вместе с демонстрацией мышц пресса моего, и обсуждением чего-то там анатомического, более трех часов. Девочкам здорово повезло. У меня оказался крайне редкий случай!

– О, смотрите, товарищи студенты! Аппендицит залез под печень! Так! Все идите сюда!

И хирург заставила каждую студентку залезть ко мне в живот и пощупать аппендицит под печенью.

Я неоднократно стонал во время операции, когда боль становилась нестерпимой.

– А вот видите, как важно следить за временем, анестезия так быстро заканчивается! Поэтому всегда нужно чувствовать пациента.

Снова кололи обезболивающее. Ну, вот, она отрезала кусок моей кишки и демонстрировала всем практиканткам. Пыталась задрать над шторкой этот кусок:

– Молодой человек, а вы не хотите посмотреть на свой аппендикс?

– Нет! – кое-как сдерживая позывы рвоты, произнес я.

– Точно не хотите? Он был частью вас, и вы его больше никогда не увидите.

– Подарите кому-нибудь на память из присутствующих, – пытался я шутить, но это слабо получалось.

И вот операция закончилась, меня зашили, вкололи чего-то там, вызвали тех же санитаров, те погрузили на каталку и покатили.

– Стой, гады! – мне уже было все равно, поэтому командовал.

– Чего?

– Куда опять вперед ногами?

– А, это ты снова, суеверный! Ну, как скажешь!

Они развернули и покатили в палату. Палата одноместная. Оказалось, впоследствии, реанимация. Так положено было.

А поутру захотелось мне страшно в туалет и курить. Сгибаясь пополам, придерживаясь стен, побрел в туалет. Когда вернулся, кое-как справив естественные надобности и выкурив две сигареты, у палаты обнаружил целую стайку медсестер.

– Больной, вы где были?

– В туалете. Нужно было. Еще и покурил.

– Нельзя вставать! Если что нужно, то там кнопка есть. Нажмите, мы принесем утку или судно.

– А если они улетят или уплывут?

– Кто улетит? – дамы переглядывались, а не сбежал ли я из психиатрички?

– Утка улетит, а судно уплывет, – шутил я – видя, что их лица не меняются. – Пошутил я.

– Лежать надо! Не вставать!

Ага! Буду я вам лежать тут!

И поднялась у меня температура до +40. Врачи в панике бегают. Врач, что меня резала, пришла. Внимательно осматривала, потом сказала:

– Если к завтрашнему обеду не пройдет, то будем вскрывать!

Ох, ни хрена себе! Сказал я себе. Накаркал, значит, тот хирург-мужик, когда говорил, что тампоны оставляют.

Испугался, и температура прошла. И вот наступило 31 декабря 1984 года! Сняли швы утром и отправили в родное училище.

Наверное, это было забавное зрелище, когда я брел с остановками и перекурами на остановку трамвая под номером «пять» от областной больницы в гору.

Швы сняли ровно через неделю после операции. И бок болел, не позволяя мне разогнуться в полный рост. Чертовски хотелось вырвать какую-нибудь ветку из ближайшего кустарника и опираться на нее.

Но форма! Форма не позволяла этого делать. Форма вообще ко многому обязывала. И даже сейчас, когда каждый шаг отдавался болью сначала в боку, а потом во всем теле. И скользко на улице. Зачастую под снегом оказывался ледок. Пес с ним, что могу растянуться, да, вот больно. И если упаду, то подниматься будет больно. Очень больно.

Вот и трамвай «пятерочка»! Приехали! Первое КПП! Не спеша шагаю в ставшую родную казарму. Очень соскучился по своим парням!

Время после обеда, все в казарме.

– О! Здорово, Мирон! Ты, что такой скрюченный?

– Ну, что как там медсестры поживают? Ни одной девственницы не оставил?

– Да, какие там девчонки? Я вон, скособоченный! Мне бы просто полежать. Заколебался тащиться, думал, что помру!

– Давай топай к ротному. Докладывайся!

Побрел в канцелярию. Стучусь, открываю.

– Товарищ, капитан! Младший сержант Миронов из больницы прибыл. Замечаний не имел! Операция прошла успешно!

– Заходи, Миронов! Как ты?

– Нормально, товарищ капитан! В этом году лег, в этом же году вышел. Дурная примета Новый Год в больничке встречать!

– Тоже верно. Командовать-то сможешь взводом?

– Смогу, только вот не смогу строевой и физо. Да и за взводом не угонюсь. А в остальном – готов.

– Это хорошо! Значит, с ротой на встречу Нового Года – в спортзал!

– Товарищ капитан! – взмолился я. – Какой спортзал? Мне бы дома. В казарме остаться. Какой из меня танцор диско? Кое-как добрался до училища!

– Не могу! Приказ такой – всех в спортзал. Так что придешь. Посидишь в углу. Все нормально! Приказы не обсуждаются, а выполняются.

– Есть!

Я вышел из канцелярии. Пошел в курилку.

Меня обрадовано приняли. В цветах и красках рассказал, как меня резали в присутствии девчонок.

– Какие новости?

– Баров, Тропин с Вертковым не разговаривает.

– О! Е-тать! А, что так? Водку втихушку без них пил или их пиво выпил?

– Если бы!

– Ты знал, что они втроем в «Спортлото» играют?

– Ну, слышал, и что?

– Так они, значит, заполнили эти самые билеты. Тропин с Баровым заступали в караул, доверили Слону бросить билеты в ящик «Спортлото».

– И?

– Смотрят телевизор. Они угадывают четыре номера из шести. Тысяча!!!!

– Офигеть! Здорово! Молодцы мужики!

– Ага! Слон билеты забыл сбросить!

– Пиздец!!!

– Это не то слово! Я бы просто убил за тысячу!

– Слон – конченный идиот!

– Это каждому по триста тридцать три рубля! Они меньше получают!

– А тут под Новый Год такой подарок!

– Можно много чего купить!

– Можно было бы!

– Именно «бы».

– Да, сложно жить, когда у тебя в союзниках по пояс деревянный и на всю голову отмороженный!

Пошел готовить парадку на праздник. Мне, как временному инвалиду, позволили пройти без очереди. Стоять еще тяжеловато.

И вот в 22:00 нас построили и повели в спортзал. Весь батальон туда.

Все лица известны, знакомы. Ну, и пришли на этот вечер и девчонки… Кто придет к первокурсникам? К курсантам из местных их девчонки, и они сразу объявили, что это их дамы сердца.

А в остальном – дамы, что годились нам почти в мамы. Как в том анекдоте:

Папа:

– Сынок, ты, говорят, с Нинкой с пятого подъезда встречаешься?

– Да! И что?

– Да, ничего страшного. Когда я был в твоем возрасте, в девятом классе, я тоже с ней встречался!

Так вот большинство пришедших были те самые, с которыми, может, мой папа встречался, когда учился. Ну, на крайний случай, их младшие сестры.

Среди них двумя бриллиантами сияли две красотки. Просто удивительно, как они затесались сюда!

Молодые, красивые, свежие, дерзкие две подружки.

Танцевать-то я не мог. Но вот приударить за одной из этой пары – могу!

Максимально, насколько позволял скрюченный живот, разгибаюсь.

– Девчонки, привет! Меня зовут Слава. А вас?

– Инна!

– Наталья!

И начинаю чесать языком. Возле них тоже кружится толпа курсантов. Им тоже интересны эти две красавицы. Они что-то хихикают, потом убегают танцевать с другими курсантами. Увы. Увы. Я им тут не помощник. Присаживаюсь на скамью, смотрю за остальными. Жаль, что аппендицит воспалился некстати. Жаль, сейчас бы тоже плясал бы с этими юными прелестницами.

Несколько раз пытался еще раз с ними пообщаться. Но они снова упархивали с более здоровыми и более прямыми. Ну, да, ладно. Запомнил я их. Хороши девочки! Потом, при случае, пообщаемся!

В курилке из сорок четвертой роты, хлопнул меня по спине Паламарчук.

– Ну, ты, Славян, испугал девчонок.

– Итить твою мать! И чем же?!

– Они сами попросили меня охранять их от тебя!

– Не понял. А в чем дело?

– Сказали, что ты очень старый, горбатый и рыжий!

– Ну, не горбатый, а скрюченный, мне швы сегодня сняли. Старый… Всего-то на год старше. Ну, а насчет рыжего – пусть глаза протрут. Тут освещение такое.

– Не переживай! Им по пятнадцать лет!

– А, ну, тогда все понятно! Соплюхи зеленые!

– Но красивые!

– Очень красивые! – согласился я. – Особенно на фоне тех лярв, что в округе. Как два бриллианта в темноте!

– И еще у них отцы в училище служат.

– Да, ну? И кто такие?

– Юдина знаешь?

– Того чемпиона по приему и передаче текста?

– Он у радистов ведет, то есть у вас. Наверное, знаешь?

– Он самый лучший в училище по приему и передаче. Это просто пиздец! Такое ощущение, что в эфире просто треск, а это он передает! Офигеть просто!

– Ну, а у второй – Инны, батя вообще в учебном отделе работает!

– Да, пофиг, где у них бати служат! Тебе с ними не жить!

– Не скажи! Очень даже, может иметь значение!

– Пофиг! Один хрен, как в первую брачную ночь не крутись – все равно выебут. Так и здесь. Сказали же нам, что в Афган загремим, так и загремим. Чего суетиться-то. Поедем, мужик, интернациональный долг выполнять. Как супружеский. То есть ебать всех и вся. Телефон-то хоть взял у девчонок?

– Конечно, взял!

– Даже если бы и не дали, все равно можно было узнать.

– Не ври, как бы ты узнал бы?

– У дежурного по штабу схема оповещения на случай тревоги, там все телефоны офицеров училища. Так что если забудешь – там посмотри.

– Спасибо! Во, я бы не догадался!

– А потому что ты – релейщик, а я – радист!

– Не задавайся!

– А то, что?

Стушевался.

– Да, так, ничего.

– Ладно! Удачи тебе в охмурении девчонок! Красивые, свежие и яркие. Особенно на фоне тех, что были в спортзале. Только, смотри, обидишь их, так папаши тебе такое аутодафе сделают, что до пенсии будешь бегать от душманов и белых медведей. Пять лет от одних, пять лет от других. Смотри, аккуратнее. Одно неосторожное движение, и ты в заднице.

– Да, ладно, не пугай!

– Им по пятнадцать лет, даже паспорта нет еще, только свидетельство о рождении без фотографии. Думай верхней головой! Думай! Им пятнадцать лет!

– Уф!

Оттер пот со лба.

– М-да, уж! Надо помнить, что им пятнадцать лет. Тут ты прав.

– И мозги у них, как у пятнадцатилетних. Надо ждать, когда подрастут, еще пару – тройку лет!

– Да, ладно, я же не жениться собрался на них!

– Смотри!

Он ушел в зал танцевать. Я же посидев, потихоньку побрел туда же. Не до танцев мне. Дотерпеть бы, а то брюхо болит уже! Что-то сильно прихватило!

Так незаметно прошли новогодние – двухдневные праздники. Все шло размеренным чередом.

Никогда не думал, что после аппендицита так хочется спать на животе! Продавленная сетка кровати держала тебя всегда в позе буквы «С», что на спине, что на животе. Швы зажили, и спал я на животе, получая огромное удовольствие от этого!

Неспешным шагом приближалась сессия и мой день рождения.

21 января на самоподготовке командирам отделений:

– Пошли в чипок, отпразднуем день рождения!

И пошли. Но только тут же нарвались на комбата.

За самовольный уход с самоподготовки комбат влепил мне трое суток ареста. Вот такая непруха! Первый же день рождения в училище и, на, трое суток «губы».

Неприятно, а ничего не поделаешь!

Сессия. Сказать, что нестрашно – соврать.

И страшно не только от того, что плохо сам сдашь, а еще потому что сержант отвечает за успеваемость вверенного подразделения. По правилам, сначала должно идти первое отделение, в конце его – командир отделения, потом второе отделение и так далее. Замкомвзвод – последним из взвода. Хотя в институте практиковал заходить первым.

«Балл» за смелость – так говорили. Ну, а про сержантов в училище иначе говорили: «Два» – за знания, «два» – за звание! А в сумме «четыре!».

За сессию переживал, но не так, чтобы до нервной дрожи. В, принципе, знания из Политеха Марийского остались. А вот как рассказывали, могли реально понизить баллы и вообще в отпуск не пустить, если взвод плохо сдаст. В других батальонах были и такие прецеденты.

Все болели друг за друга. Подсказывали, передавали шпаргалки, писали ответы, когда преподаватель отворачивался.

Только, вот, каптер Юрка Алексеев, как не старался, а не сдал сессию. Бударацкий же будучи баран бараном – успешно сдал ее. Вернее, командир роты сдал за него.

Когда объявили приказ об отчислении, то многие, кто из войск поступали в училище, оказались в нем.

Юра переоборудовал шинель, пришивая черные погоны в курилке. Мы мрачно дымили рядом. Жалко было парня. Хороший мужик!

Юра, загнав сигарету в угол рта, наклонив голову, жмурясь на один глаз от попадавшего в него дыма, пришивал погон и говорил:

– Да, ладно, замок! Чего ты расстроился так? Спасибо, что помогал, спасибо, что прикрывал. Но я и сам не был уверен, что буду учиться. Считай, полгода дурака провалял, отдохнул, отъелся в каптерке. Сейчас в часть приду, а я уже – «дедушка». Полгода «бамбук прокурю», а там и дембель уже свалится. Дембель же он неизбежен, как гибель капитализма!

Некоторые, из войск отчисленные, просто уходили на гражданку. Поступили из войск, оставалось полгода, которые они провели в училище.

До отпуска оставалось еще пять дней, когда стали объявлять, кто и на сколько задержится в отпуске.

Сдали сессию? Сдали!!! Те, кто не сдал – еще попытка – готовиться. Остальные – убирать территорию! Вылизывать территорию!

И нужно готовить форму к отпуску!

Дежурный по роте – Бугаевский.

– Буга! Отправь дневального за фурнитурой в магазин!

– Ладно. Давайте список, деньги, кому, что надо.

– Второй взвод! Кому что нужно из фурнитуры для формы – список и деньги Хохлу! И побыстрее! Территорию убирать надо!

– Эй, помогите только все записать, а то мне некогда!

– Давай! Кому петлицы на парадку? Ага! Так, пиши. На шинель петлицы нужны? Сколько? Ага! Есть! Эмблемы? Так. Так! Принято, записано! Шевроны? И тебе? Так, сколько всего? Курсовки? Есть! На, Буга! Не забудь только!

– Да, нормально!

– Только не тяни кота за хвост! Сейчас все училище отоваривается там!

– Не волнуйся! Я Кулиева отправлю! Пусть стоит в очереди!

– Ну, все! Давай!

– Через час управимся!

– Смотри, чтобы все уже было!

– Да, идите вы! Убирать казарму надо!

Через час, когда мы разгоряченные работой и предстоящим отпуском пришли в казарму, то у всех, кто там находился, были красные лица. Кто-то держался за щеки. Кто за живот, некоторые смахивали слезы. Даже капитан Вертков, как правило, невозмутимый, и тот утирал глаза на красном лице. Бугаевский периодически сгибался пополам и смеялся, как помешанный.

– Ты, чего, Хохол? Купили фурнитуру?

– Купили!

И все окружающие начинают ржать, как помешанные!

Оказывается, Кулиев, выполняя наказ дежурного по роте, отправился в магазин, отстоял очередь. А там, как на грех, работали девчонки-практикантки из торгового техникума.

Кулиев подходит к прилавку и начинает зачитывать список:

– Петлица на парадка – двадцать штук!

– Вот!

– Петлица на шинель – десять штука!

– На!

– Мандавошка – сорок штука!

– Чего?!!

Кулиев добросовестно зачитывает список.

– Мандавошка – сорок штука!

– Чего?

Девчонка – студентка красная, слезы в глазах, непонимание.

Кулиев ей почти кричит на весь магазин, не понимая, отчего такая тупая продавщица ему попалась:

– Мандавошка – сорок штука!

Практикантка начинает навзрыд плакать, закрыв лицо руками, убегает в подсобку.

Оттуда руки в боки выходит – выплывает штатная продавщица, которая умеет обращаться с курсантами.

– Тебе чего? Ты почему девушку обидел? Что сказал? Что сделал?

– Ничего! – Кулиев недоуменно пожал плечами. – Я покупал.

– Что покупал?

– Мандавошка покупал!

– Чего покупал? – у продавщицы начали вылазить глаза из орбит.

Она стала понимать, в чем дело.

– Чего тебе? – еще раз, на всякий случай переспросила она.

– Мне мандавошка – сорок штука!

– Эмблемы! Эмблемы! Идиот! Ты знаешь, что такое мандавошка?

– Знаю! Вот! – Икром дотронулся до эмблемы на вороте шинели – Это мандавошка!

Все курсанты, что были вокруг, уже просто катались по полу.

– Тебя кто научил, бестолочь этакая? – у продавщицы уже зла не хватало.

– А вот! – Икром протянул записку, где так и было записано «мандавошка – 40 шт.»

– Жди!

Продавщица убежала в подсобку, откуда позвонила в роту и вызвала офицера. Там оказался Вертков, который и пришел разбираться.

Когда до него дошел смысл произошедшего, он смеялся своим скупым смехом, сам сделал заказ и, смахивая слезы, пошел в казарму вместе с незадачливым дневальным. По дороге, объясняя узбеку, что русский язык очень богат. И не всегда и не везде можно говорить то, что услышал. И чем отличается эмблема воина-связиста от лобковой вши, которую можно подцепить в Кемерово.

Кулиев крутил головой, постигая услышанное.

– А я думал, что у нас это и есть – трогает эмблему на вороте, – Мандавошка! Так все и всегда говорили!

Снова Икром разводит руками.

Ситуация быстро стала анекдотом, на Кулиева приходили смотреть из других рот, просили его рассказать его версию событий и так же, как и все покатывались со смеху.

Комбату рассказал эту историю зампотылу училища полковник Радченко.

Всем понятно, что не за что наказывать узбека, который и по-русски полгода назад почти не говорил. Поэтому во время очередного визита в расположение роты, Старун покачал увесистым кулаком и сказал:

– Учи русский, Кулиев! Учи!

– Есть учить русский! – Икром приложил руку к шапке.

Подготовка к отпуску продолжалась.

Что еще делают перед отпуском? Правильно! Чистят оружие!

– Рота! Для чистки оружия повзводно получать оружие!

Получили. Чистим! Драим! Не в первый и не в последний раз!

Ответственный по роте – капитан Вертков.

Каждый, кто почистил – подходит и предъявляет автомат на проверку. Тот тщательно, не торопясь, проверяет. Он всегда все делает, не торопясь, основательно. И здесь тоже, качественно проверяет. Оружие любит уход, чистоту и смазку! Этот постулат вдалбливают с первых дней в армии.

Ну, вроде, все, почистили, сдали в оружейку. Стали расходиться по своим делам.

Дежурный по роте:

– Кто штык-нож не сдал?

Все сдали свое оружие. Никто не обращает внимание.

– Рота! Кто не сдал штык-нож?

Все занимаются своими делами.

– Блядь! Штык-нож верните на место, уроды!!!!! – Дежурный уже беснуется.

Бегом к Верткову. Тот строит роту. На нем лица нет. Тогда пропал при нем автомат, а сейчас, конечно, не автомат, но штык-нож, тоже не игрушка детям!

– Внимание, рота! – начал Вертков. – Никто из роты не выходит, начинаем поиски штык-ножа. Чей штык-нож?

Дежурный назвал фамилию курсанта, он лежал в санчасти.

– Штык был на месте, когда принимал дежурство?

– Конечно, был! – дежурный чуть не плачет.

За оружие в эти сутки отвечает он, и похоже, что отпуск накрылся женским половым органом, а ведь и посадить могут!

К кому-то пришли земляки со старших курсов, из других рот батальона, и все! Казарма «запечатана»! Никто не может выйти из нее.

Начали поиски. Сначала Вертков, старшина, несколько сержантов тщательно проверили оружейку. Мало ли, завалился за оружейную пирамиду. Отодвинули все. Нет его! Потом проверили все штык-ножи на соответствие автомату. У автомата длинный номер с буквами, на штык-ноже – три последние цифры номера автомата. Может, кто сломал, потерял свой нож, вот и поставил на пустое место штык чужой. Все на месте. Нет именно того, кого нет.

Замкомвзвода и командиры отделений тщательно ищут. Да, и вся рота понимает, что если не найдут этот долбаный нож, то все! Хана отпуску всей роты! Печальную славу сорок второй роты помнят все!

– Да, кому такая херня нужна!

– Он же тупой, как старшина! Лучше бы старшину украли!

– Тупой – не тупой, а кто-то же спер!

– Пизда отпуску, если не найдем!

– Не каркай! Должны найти!

– Из казармы он не должен уйти!

– Он где-то здесь!

И осознав весь ужас, что не будет отпуска из-за какого-то ножика-режика, все переворачивают все. Все знают тайники в казарме, в том числе и под полом, лезут туда. Вещевые мешки также переворачиваются. Вертков в оружейной комнате. Не видит, как гражданская одежда летит на пол, как вшивники, тщательно спрятанные до этого, безжалостно выворачиваются как хозяевами, так и теми, кто рядом.