Автор книги: Яков Нерсесов
Жанр: Документальная литература, Публицистика
Возрастные ограничения: +16
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 16 (всего у книги 52 страниц) [доступный отрывок для чтения: 17 страниц]
Глава 21. Смоленск – «ключ» к Москве – взят (сдан!) и, что… дальше?
Когда Наполеон вошел в горящий Смоленск, то перед ним – уже в третий раз за время Второй Польской кампании (после Вильно и Витебска) – встала дилемма: прекратить затянувшуюся кампанию и добиваться заключения перемирия или, все же, продолжать поход?
Говорили, что после первой прогулки по разрушенному Смоленску французский император вроде бы воскликнул: «Вторая Польская кампания завершена!» Он явно подумывал о необходимости укрепиться на достигнутом рубеже и не повторять трагической ошибки опрометчиво-самонадеянного шведского короля Карла XII: не углубляться больше в необъятные пределы «варварской Скифии». Однако настроение русской армии, отчаянная борьба солдат за каждый километр своей земли, нараставшее диверсионное движение летучих конных отрядов в тылу французских войск – все говорило о том, что надежды на мир нет. Невозможно было и оставаться в сожженном Смоленске, не зная о местонахождении отступавшей русской армии.
…Рассказывали, что вскоре после взятия Смоленска – 15 августа – во французской армии по-военному громко отпраздновали 43-летие Наполеона. Это Ней с Мюратом разрядили 100 пушек в приветственном салюте. Обоим маршалам остро не хватало пороха, но они объяснили, что для салюта использовали порох…, отбитый у русских!
Французский император проглотил эту шутку и больше ничего не сказал. Он был мрачен…
Ему было отчего!
…Он опять не добился своей главной цели – решительной победы. Русские войска снова не были разбиты. Они продолжали отступать к Москве, готовясь по данным разведки, пополниться свежими силами…
…Между тем, именно под Смоленск ему доставили миниатюру, изображающую его сына, нарисованную любимой гувернанткой малыша. Эта неказистая картинка, изображавшая ребенка верхом на ягненке, привела отца-императора-полководца, озабоченного насущными проблемами военного бытия, в полный восторг. Растроганный отец довольно долго сидел напротив этого крайне приятного подарка, любуясь своим наследником, погруженный в приятные воспоминания о счастливых днях, когда он мог позволить себе проявлять свои отцовские чувства не только теплотой взгляда, но и любыми другими способами. В ответном послании он выразил понятливой гувернантке свою глубокую признательность и удовлетворение за ее заботу о его наследнике…
В общем, пока у русских оставалась боеспособная армия, военные действия были неизбежны, Александр I не собирался идти на подписание мира с агрессором Бонапартом. Косвенным доказательством послужил неприятный для последнего факт. Напомним, что во время встречи французского императора с попавшим в плен раненным генералом П. А. Тучковым 3-м, он не только приказал вернуть тому шпагу, но и попросил написать письмо Александру I, но тот отказался. Тогда Наполеон уточнив, что Тучков П. А. 3-й приходится братом генералу Н. А. Тучкову 1-му – командующему корпусом в 1-й Западной армии Баркаля – предложил написать старшему брату с предложением Александру I о мире. Через Бертье это письмо оказалось в руках Барклая, который переслал его царю в Петербург. Но российский император призыв Бонапарта оставил без ответа. По всему получалось, что «закруглить войну» по-хорошему не «вытанцовывалось»: французский император для его потомственного гольштейн-готторпского «разлива» российского «визави» оставался всего лишь «корсиканским выскочкой».
Он, конечно, мог писать в Париж своему министру иностранных дел Маре, что захватил Смоленск без потерь, но тот был не дурак, чтобы этому поверить. А Великая армия все больше и больше превращалась в «великую армию»: она таяла на глазах. Из Витебска вышло 180—185 тыс., но по дороге к Смоленску она заметно «усохла»: кого-то пришлось оставить в гарнизонах Орши, Могилева и Смоленска, кого убили или ранили, а кое-кто предпочел дезертировать. По некоторым данным после Смоленска в ней осталось уже 157—160 тыс. годных к бою солдат и офицеров при 587 пушках. Итак, если в начале войны численное соотношение сил с русскими было примерно три к одному в его пользу, то теперь оно сократилось чуть ли не до пяти к четырем, правда, все еще в пользу французского императора, явно забывшего обуться в военные сапоги «генерала Бонапарта»!
…Кстати сказать, напомним, что последний стратегический резерв Наполеона в лице корпуса маршала Виктора уже вошел в Россию, а войска Ожеро, чьи боевые качества оставляли желать лучшего, получили приказ подтянуться к ней…
Не секрет, что особенно плохо дело обстояло в кавалерии. Без привычного фуража она целыми эскадронами валилась у обочин дороги. Сотни спешившихся первоклассных кавалеристов, оказывались не у дел и шли назад, на запад, в надежде найти хоть каких-то лошадей. Сбывался прогноз прозорливого Даву о том, что очень скоро некому будет прикрывать с флангов пехотные дивизии Великой армии!
Почти все приближенные, в том числе, и шедшие в авангарде Великой армии Ней и Мюрат все настойчивее советовали императору прекратить дальнейшее, бесполезное с их точки зрения наступление на восток. Последний по рассказам якобы даже публично встал на колени перед своим шурином-императором, умоляя не губить его любимую кавалерию в этом роковом с его точки зрения походе в бездонную Россию! Император-тесть своего маршала-зять не услышал – последний неистовствовал, но поскольку ничего поделать не мог, то, как многим показалось, уже тогда на многое махнул рукой. Начштаба Бертье бубнил о чрезмерной растянутости флангов. Бывавшие ранее в России в зимнюю пору офицеры, в частности, Арман де Коленкур, открыто говорили, что если поход затянется, то «Генерал Зима» может нанести Великой армии невосполнимые потери. Главный армейский интендант Дарю, в начале похода молчавший, теперь предпочитал правдиво докладывать о плохой охране тыла, что существенно сказывалось на подвозе провианта и эвакуации раненых, о нехватке лошадей, отставших обозах, участившемся дезертирстве, возросшем голоде, усилившихся эпидемиях и, тем более, о том, что все это (наряду с боевыми потерями) вылилось в уменьшение Великой армии на одну треть.
В общем, все ближайщее окружение понимало, что войска зашли слишком далеко в Московию и предлагало отойти в Белоруссию и, встать там на зимние квартиры в Витебске.
Но об отступлении он не хотел слышать.
Хотя поначалу какое-то время, все же, сомневался: не стоит ли ему зазимовать в Смоленске. Может, попытаться превратить его в зимнюю базу, а кампанию возобновить весной, после того как по уже захваченной территории, подойдет подкрепление, войска получал зимнее обмундирование, лошадей и провиант. Можно было бы решиться на образование нового королевства Польского и воодушевленные поляки предоставили бы ему армию патриотически настроенных воинов для борьбы с русским царем. Тем самым, соорудив у него под боком «осиное гнездо», в очередной раз «прищемить ему хвост»!? Окопавшись в Смоленске, можно было бы определить весной, куда лучше ударить – на Петербург или, все же, на Москву!? (Победила логика: «… если я овладею Петербургом, я возьму ее за голову; заняв Москву, я поражу ее в сердце!»? ) Появилась бы возможность за время зимнего простоя подтянуть боевую подготовку многих молодых солдат-новобранцев!? Дальнейший поход на Москву означал большой риск: наполеоновская армия оказалась неподготовленной к явно приближавшейся зиме – экипировка отсутствовала, а проблемы со снабжением грозили превратиться в непреодолимые, поскольку отходящие русские четко придерживались тактики «выжженной земли». И без того сильно растянутые коммуникации по мере все большего проникновения на восток растянулись бы до критического состояния, а фланги наполеоновской армии уже некому было бы прикрывать!
Казалось, лучше всего остаться в Смоленске!?
Но от этой в общем-то здравой c военной точки зрения мысли ему пришлось очень быстро отказаться.
Тех запасов продовольствия, что оказались в Смоленске не было достаточным, чтобы прокормить почти 160-тысячную армию французского императора зимой, а устроить их подвоз из Европы в нужном количестве и в требуемые сроки было не возможно. Не менее плачевно обстояло дело и с лошадьми. За зимний период Александр I успеет: во-первых, подтянуть к театру боевых действий свои новые армии – с юга из Молдавии и с севера из Финляндии; во-вторых, получить новые транши (займы) от Британии; и, в-третьих, взять и начать превентивное наступление в самый разгар зимы – в снега и морозы, а как русские умеют воевать в эту пору года Наполеон прекрасно помнил по кровавой «ничьей» под Прейсиш-Эйлау и предшествовавшим ей «ничейным матчам» под Пултуском и др. «разминочными боями» в декабре 1806 г. Только теперь война идет на их территории и здесь они будут биться в разы упорней и яростней. При таком раскладе врядли имел бы смысл отход назад к Витебску, путь поставок куда продовольствия и подкреплений был бы все же короче и безопаснее. Такой поворот событий поставил бы Великую армию, вынужденную оборонять значительную территорию, в тяжелое положение.
Бонапарту такая зимовка не давала больших шансов на успех.
По всему получалось, что Наполеон уже не может остановиться, закончить здесь кампанию и организовать оборону занятых рубежей. Тем более, что его «смоленская пауза», вернее, «смоленское сидение», могло быть расценено в ненавидевшей его монархической Европе, не иначе как провал его стратегических замыслов со всеми вытекающими из того последствиями. Ведь его сомнительные союзники Австрия и Пруссия явно затаились, могли в любой момент отколоться от него и создать большие угрозы его тылам.
Если он задержится в России до весны следующего года, то он будет отсутствовать в Париже почти год, а Париж не тот город, с которым можно себе такое позволить: его, «как и женщину, нельзя надолго оставлять… одну, пардон, в постели!». (Правда, в другой, интерпретации эта сакраментальная фраза звучала несколько иначе, без столь сексуального акцента: «Французы, как женщины, их нельзя надолго оставлять… без присмотра»! ) К тому же, из Испании приходили неутешительные новости: первоклассный и такой многоопытный Сульт увяз там по уши, неся большие потери и требуя все новых и новых подкреплений в борьбе с сэром Артуром Уэлсли и его вышколенными «красно-мундирниками». (О победе последнего над маршалом Мармоном при Саламанке в штабе императоре еще не знали, но эта горестная новость уже летела к нему с очередным эстафетным гонцом!)
По всему получалось, что Наполеон-полководец вошел в конфликт с Наполеоном-политиком: «У нас нет третьего выбора – мы должны наступать на Москву или отступать к Неману…» Его колебания вполне понятны, но политическая необходимость закончить войну с Россией за одну кампанию, логика событий и надежда вот—вот догнать и разгромить русских, каждый раз, когда он по вполне понятным причинам начинал колебаться, вынуждали его идти вперед.
И это при том, что после заметных неудач его фланговых корпусов под Клястицами и Кобрином, он вынужден был направить значительную часть сил на обеспечение своих флангов и растянутых коммуникаций и, тем самым, ослабить центральную группировку. Кроме того, (повторимся в который уже раз) в результате ускоренных маршей, недостатка провианта и фуража и походных лишений Великая армия постоянно несла значительные потери отставшими, заболевшими и дезертировавшими, а непрекращавшийся падеж лошадей все снижал и снижал боеспособность ее кавалерии.
Французский император все-таки решил двигаться дальше на восток – к Москве. Ему оставалось уповать лишь на то, что хотя бы ради спасения Москвы – духовного сердца своей родины (до которого, между прочим, уже оставалось совсем немного!) – русские («народ и партия» не простят царю ее сдачи без боя!), так или иначе, но дадут такое сражение, в котором он надеялся их непросто победить, а уничтожить!
Ему был крайне нужен и важен успех: безоговорочное поражение русской армии и выгодный мир, подписанный «на барабане»!
Только постоянные победы могли поддерживать его престиж властелина Европы.
Правда, из-за неясности на флангах, а также необходимости организации вместо прежней коммуникационной линии (от Глубокого на Витебск) – новой (от Минска до Орши) Наполеон смог продолжить преследование русских только через 7 дней – 10 (22) августа.
И затяжная война, в которой верными союзниками России по-прежнему были пространство и время, продолжилась…
…Кстати, выходя из Смоленска дальше на восток, взбешенный постоянными неудачами своих лучших военачальников, Наполеон раздраженно бросил своему дежурному генерал-адъютанту Раппу – тому самому, который еще совсем недавно в Данциге чистосердечно пытался отсоветовать императору начинать войну с Россией – «Я слишком долго играл в императора! Пора опять становиться генералом!» «Не пройдет и месяца, как мы будем в Москве!» – добавил он и, как показало время, не ошибся. Но он ошибся в самом главном: мира с Александром не будет и после захвата Москвы, более того, его уже не будет НИКОГДА…
После Смоленска «генерал Бонапарт» решил пойти «ва-банк»: он резко изменил тактику. Теперь его авангард получил категоричный приказ очень плотно «сесть на плечи» отступающих русских, стремясь к тому же обходить их с флангов.
На флангах шли войска наполеоновского пасынка Э. Богарне (слева) и польского князя Ю. Понятовского (справа) – военачальников, если и не самых лучших, но очень энергичных и напористых, своего рода помеси «гончих псов» (знающих как «идти по следу», когда «дичь начинает петлять, с целью запутать следы») или «бультерьеров» (если вцепился, то уже не отпустит свою добычу). Причем, двигаться им приходилось «через леса и болота, без хорошей топографической карты, без проводников…». Не в лучших условиях вел преследование по главной дороге и авангард под началом все того же Мюрата, который своим быстрым продвижением должен был постоянно теснить русских.
Их слаженные действия должны были заставить русские армии вступить в сражение.
Но «генерал Бонапарт» – безусловно, великий полководец, как политик просчитался: он все больше и больше терял чувство реального. От Смоленска – первого русского города сожженного почти полностью – русская армия продолжила свое отступление на восток, применяя тактику «выжженной земли», сжигая оставленные села и города. Французам не оставляли ничего (ни сена, ни соломы), даже жилья, покинутого жителями. Теперь багровые зарева пожаров виднелись по обе сторон от столбовой дороги отступления-наступления постоянно. Поскольку Наполеон, стремясь в любой момент быть готовым к генеральному сражению, собрал все имеющиеся силы в единый кулак, то на войсках, естественно, сказывался недостаток продовольствия: русский арьергард уже жег все поряд не только вдоль дороги, а все что горело на многие километры вокруг полосы отступления. Жара стояла столь нестерпимая, что солдаты наполеоновской армии буквально дрались за глоток мутной воды из… болота! Такого в цивилизованной Европе с ними не случалось!
Уставшие от неопределенности наполеоновские маршалы нервничали, грызлись друг с другом.
…Рассказывали, что шедшие в авангарде Мюрат и Даву чуть не подрались на дуэли. Началось с того, что удалец Мюрат со своей кавалерией, как всегда, вырвался вперед, чуть не попал в окружение и попросил подкрепления у методичного Даву. Но у того был свой «зуб» на императорского зятя-бахвала (Мюрат был женат на его младшей сестре) и подкрепления «танцующей собачке в цирке» (так саркастически прозвал Мюрата покойный Ланн – «храбрейший из храбрых» №1) не послал. Сорвиголова Мюрат все-таки выкрутился, но понес потери и пожаловался Наполеону. «На разборе полетов» у императора, уставший от павлиньих выходок наполеоновского родственника, Даву на его истерические выкрики в свой адрес лишь молча крутил пальцем у виска…
При этом, наполеоновская кавалерия, несмотря на все ее потери, все еще оставалась на порядок сильнее регулярной русской. Даже казаки Платова – иррегулярная конница – уже устали постоянно «держать ее удар», неся серьезные потери в правильных (с точки зрения классической тактики) боях – не их это была стихия.
А неприятель, постоянно подгоняемый «генералом Бонапартом», продолжал наседать, всячески вынуждая русских принять генеральное сражение.
Глава 22. Как искали место для генеральной баталии…
Кровавые арьергардно-авангардные (для кого – как) бои от Гедеоново до Лубино (или очень обобщенно – «под Валутиной горой») не привели к переменам в ходе Второй Польской кампании (для Наполеона) или, «Грозы 1812 года» (для русских). Авангард Великой армии в лице Мюрата, Нея и Жюно не воспользовался всеми выгодами в оперативном раскладе (так называемая «неразбериха» в маршрутах 1-й и 2-й Западных армий во многом связанная с «неладами» в их руководстве) и обе армии русских планомерно отходили в сторону Москвы.
После того, как главнокомандующим стал М. И. Кутузов, до его прибытия в войска, формально командовать объединенными силами обеих армий продолжал Барклай. При таком раскладе обе армии уже действовали сообща и отступали по одной дороге. Первыми шли солдаты Багратиона, потом – Барклая, но арьергард был общим.
Несмотря на то, что в литературе бытует мнение о готовности Барклая вскоре наконец-то дать Бонапарту решительное сражение (якобы избежать его было уже невозможно!?), но, скорее всего, он сам, все же, не стремился к этому. Если это так, то «склонить его к генеральному сражению можно было лишь в самом крайнем случае» – так полагает В. М. Безотосный.
И вот почему!
Так 10 (22) августа Барклай с Багратионом присматривались к позиции у д. Умолье, но, потом, ее сочли слишком тесною. На самом деле, не все было так просто. Дело в том, что противник по оценкам Барклая в это время располагал силами в 150 тыс. и его численное превосходство вынуждало отложить идею о решительном сражении и продолжить дальнейшее отступление.
Не потому ли, он в тот же день, 10 (22) августа, написал царю: «…имея постоянно дело с неприятелем, превосходным в силах, я постараюсь вместе с князем Багратионом уклониться от генерального сражения…». Он явно собрался постараться оттянуть решительное столкновение с противником до Гжатска или Вязьмы, куда приказал прибыть резервным войскам генерала М. А. Милорадовича. Недаром, уже 14 (26) августа он пишет, что скоро наступит «минута, когда военные действия могут принять благоприятный оборот», так как противник, сконцентрировав все наличные силы, «ослабляется с каждым делаемым им вперед шагом и с каждым боем», а русские армии, получив подкрепления Милорадовича в указанном районе, наконец, смогут «действовать наступательно».
Намечалось проделать это под Вязьмой, но когда стало ясно, что и там – нет удобной позиции, отступление продолжилось.
Барклай, конечно, видел реальную угрозу обхода своих флангов энергично двигавшимися Богарнэ и Понятовским и это могло быть одной из причин вынуждавших его оставлять позиции, которые выбирались для возможного сражения с Великой армией.
Предложенная Багратионом позиция под Дорогобужем его не устроила. Она была растянута по фронту и перед ней оказывались незанятыми высоты, на которых противник мог поставить батареи. В тылу позиции были поля с рытвинами, что могло затруднить действия кавалерии. Кроме того, налицо был явный недостаток питьевой воды для столь большой массы людей. К тому же, основные силы Багратиона стояли в 8 верстах от поля сражения и требовалось время для их подтягивания, а этого наседавший на пятки арьергарда вражеский авангард не давал.
Барклай решил отступать далее.
Так русская армия прошла в целом не плохие позиции при деревне Усвете и селе Федоровском.
Барклай надеялся на еще более выгодные позиции…
И вот, 17 (29) августа была найдена позиция у села Царева—Займища. Поскольку там уже начали возводить укрепления, то отнюдь не исключено, что Барклай мог намереваться дать здесь большой бой, но вышло не так, как он хотел….
21 августа Михаил Илларионович Кутузов прибыл к армии, в район Царево-Займище. Здесь Барклай сдал ему армию и доложил, что все рвутся в бой, который он под давлением общества и генералитета уже готовился здесь дать: «Решился я взять сего дня позицию у Царево-Займище на открытом месте, в коем хотя фланги ничем не прикрыты, но могут быть обеспечены легкими нашими войсками, а потом и редутами».
…Между прочим, Александр I, назначив нового главнокомандующего, не дал ему четких инструкций (это было очень похоже на него, что очень присуще для всех ушло-лукавых авторитарных правителей всех времен и народов вплоть до наших дней) и, видимо, ему предоставлялась в этом отношении большая самостоятельность. Хотя перед отъездом Михаила Илларионовича к войскам в личной беседе с ним российский император не мог не высказать своего отношение к происходящему, а тот не сделать глубоко идущих выводов. И, несмотря на давние неприязненные отношения с Барклаем, Кутузов, один из очень немногих, кто тогда пусть только мысленно (вслух прожженный царедворец-интриган Кутузов, конечно, не высказал ни порицания, ни одобрения!), но, скорее всего, оценил заслуги Барклая-де-Толли, сумевшего сохранить русскую армию перед лицом постоянно наседавшей численно превосходящей наполеоновской армии. Но сколько бы Кутузов ни соглашался, что стратегия, проводимая Барклаем, правильная, как бы он ни относился к самой идее генерального сражения, принято считать, что не давать его он уже не мог. И Барклай, и Кутузов прекрасно понимали, что битва нужна, прежде всего – Наполеону, поскольку каждый новый шаг на восток «Скифии» отдалял его войска от тылов в Польше и Германии и приближал к гибели в русских бескрайних полях и дремучих лесах. Но и дальше отступать уже было нельзя: «ключ» от Москвы – Смоленск – уже был сдан и позади была Москва! «Как бы то ни было, – писал Кутузов российскому самодержцу, – Москву защищать должно». Древняя столица России, центр духовной культуры народа, Москва была дорога всем русским, каждому воину. Генеральное сражение с врагом – излишнее стратегически – было неизбежно морально и политически: ведь на этом условии Кутузов и получил верховное командование. Он принял решение дать большое сражение не только для успокоения раздосадованной постоянным отступлением армии (от последнего солдата до генерала): тонким нюхом матерого вояки он уловил критическую точку настроений солдат – еще чуть-чуть и армия будет деморализована постоянными ретирадами (общее падение дисциплины было налицо – об этом откровенно писали многие, в том числе, известный ёра А. П. Ермолов; и в рапорте от 19 августа царю… сам Кутузов: «… число мародеров весьма умножилось, так что вчера полковник и адъютант Его Императорского Высочества Шульгин собрал их до 2000 человек». ) — надо было обязательно «выпустить пар», дать «помахаться в открытом поле»! В тоже время нельзя было не учитывать настроений разгневанного неудачами общества и, конечно же, мнения давно не любившего его царя. Безусловно, сказалось и то, что неприятель после Смоленска стал неотступно преследовать русских и по мере приближения к Москве он наседал все сильнее и сильнее. Гений (так, порой, пишут в отечественной публицистике) арьергардных боев – князь Багратион – и тот вынужден был признать: «Неприятель наш неотвязчив: он идет по следам нашим». Возникла опасность, что обе русские армии, настигнутые врагом «на бегу», вынуждены будут принять бой там, где «придется». Поскольку «распиаренный» историками донской атаман М. И. Платов с ответственной задачей по сдерживанию наседавшего авангарда Мюрата со своими донцами не справлялся, то еще Барклай под Вязьмой отстранил Платова с его казачками от тяжелой арьергардной работы, поручив ее более пригодному для решения этой задачи генералу регулярных войск П. П. Коновницыну. Емко и доходчиво прокомментировал эту замену А. П. Ермолов, приятельствовавший (между прочим!) с «незадачливым» «немного пьянюгой» (сугубо в лечебных целях!) Матвеем Ивановичем, высказавшийся в том смысле, что одно дело начальствовать над налетчиками-донцами – другое, руководить регулярными частями в жестоких арьергардных схватках, где многочисленный и опытный враг давит, не переставая. Как видно из командно—штабной переписки, суть плана Кутузова заключалась в подтягивании резервов с целью дать большое сражение в районе Можайска, в то время как 3-я Обсервационная армия должна была начать наступление на правый фланг противника. Историки не исключают, что Кутузов собирался в грядущей битве измотать Наполеона, давно ведущего изнурительную войну в тысячах километров от Франции, в пустынной, враждебной огромной стране в условиях недостатка продовольствия и в непривычном климате. Вполне возможно, что в сложившейся ситуации ему пришла на ум известная аксиома короля-полководца Фридриха II Великого, мнением которого он (в отличие от «иконы номер раз» отечественной военной истории А. В. Суворова) отнюдь не пренебрегал: «Никогда не давайте сражения с единственной целью победить неприятеля, а давайте их лишь для проведения определенного плана, который без такой развязки не мог бы быть осуществлен». А весьма почитаемый Кутузовым французский фельдмаршал Мориц Саксонский (де Сакс) лишь уточнял «диспозицию» к будущему генеральному сражению: «… можно воевать, не оставляя ничего на волю случая. И это высшая точка совершенствования полководческого искусства». Не желая рисковать и опасаясь окончательно потерять свой престиж из-за еще одного (после Аустерлица) поражения в первом же для него на этой войне сражении с лучшим полководцем Европы той поры, «премудрый пескарь» Кутузов (чьим полководческим кредом было «лучше быть слишком осторожным, нежели оплошным и обманутым») изберет сугубо оборонительный вариант грядущей генеральной битвы и окажется прав в этом своем непопулярном решении, как тогда полагало немало его «коллег по смертельно опасному ремеслу». Барклай, как известно, видел в Царево-Займище последний рубеж и предполагал здесь победить или умереть, по крайней мере, так считают некоторые «барклаеведы». Кутузов, естественно, не придерживался точно во всем взглядов Барклая, впрочем, как и Багратиона. У него сложилась своя точка зрения и, надо признать, более гибкая, чем у Барклая, что в немалой степени диктовалось его личными качествами. Кутузов (как впрочем, и Ермолов, и Багратион) с самого начала явно не рассчитывал победить Бонапарта в генеральном сражении и после него собирался по-своему продолжить начатую Барклаем игру в отступление. Но, будучи человеком крайне скрытным и не менее лукавым, он, естественно, «держал язык за зубами» о своих стратегических планах («Даже подушка полководца не должна знать его мыслей!») и опять-таки оказался прав. В общем, «работа у него была такая» – оказываться по прошествии какого-то времени правым в принятии единственно верного решения в условиях цейтнота – нелегкая, между прочим, работа…
В Царево-Займище русские войска, где каждый шестой был новобранец, насчитывали 95 734 человека и 605 орудий – по крайней мере, так принято считать. Разведка (в том числе, в лице поручика М. Ф. Орлова, побывавшего в наполеоновском лагере для выяснения ситуации с попавшим в плен тяжелораненым генерал-майором П. А. Тучковым) доносила, что у Наполеона в строю 156—165 тыс. чел. (данные весьма разнятся). Хотя Кутузов полагал «донесение Орлова несколько увеличенным» и даже сообщил об этом царю (о чем, вскоре, очевидно, сильно пожалел!?), сам он считал, что перевес сил, все еще, остается на стороне противника. Правда, его любимец, выученик и правая рука в квартирмейстерско-штабной работе полковник К. Ф. Толь на тот момент оценивал силы Наполеона и вовсе в 185 тыс. И лишь П. И. Багратион склонялся к мнению, что у противника под рукой не более 130 – 140 тыс. и, скорее всего, именно он – прославленный мастер арьергардного боя – был ближе всех к истине. Так или иначе, но в основном это были отборные силы: от русской границы до Москвы смогли с тяжелыми авангардными боями дойти лишь самые крепкие, выносливые и опытные.
Учитывая такое численное превосходство и то, что выбранная Барклаем позиция у Царева-Займища в целом не устроила Кутузова (в тылу текла речка с болотистыми берегами, исключающая маневрирование и переброску резервов; в случае неудачи русские могли быть утоплены в болоте), он устроил беглый смотр некоторых армейских частей. Восторженно встретивших его солдат, он приветствовал предельно лаконично, доходчиво и… нарочито громогласно – по-отечески: «С такими орлами! Да отступать!?», одарил 150 рублями, из пожалованных ему 10 тыс. царем, – и буднично-спокойно отдал приказ о немедленном… отступлении!
Отступлении – навстречу обещанному московским генерал-губернатором графом Ф. В. Ростопчиным (1763—1826) 80-тысячному московскому ополчению и резервам (особому «калужскому» корпусу с предполагаемыми 31—38 тыс. чел. – 55 бат., 26 эскадр. и 14 арт. рот), ведомым генералом М. А. Милорадовичем. Хотя какое-то время он еще раздумывал как поступить – даже велел усиливать земляные укрепления на позиции предложенной Барклаем, но затем передумал. Натиск авангарда напористого Мюрата оказался столь энергичен (бои шли беспрерывно – даже ночью – русские постоянно отходили на новые позиции, по нескольку раз за сутки!), что даже усиленный арьергард генерала П. П. Коновницына – крепко знавшего свое ремесло – оказался отброшен к Царево-Займище и даже соприкоснулся с главными силами армии. Отчасти и поэтому – не желая ввязываться в «большую драку» в невыгодном для армии положении, Кутузов приказал отступать от Царево-Займище. Он предпочел продолжить начатое Баркалем «скручивание гигантской пружины русской армии», но по-своему… и снова оказался прав!
Как бы тогда и потом «премудрого пескаря» «Ларивоныча» не хулили его многочисленные недруги, но он слишком часто (повторимся!) бывал прав в принятии единственно верных решений в условиях цейтнота. Лишь великие шахматисты могут оценить это редчайшее дарование/умение, когда просчет в условиях нехватки времени грозит смертельной катастрофой…
…Между прочим, Барклай считал, что Кутузов покинул позицию под Царево-Займищем по наущению своего окружения, говорившего, «что по разбитии неприятеля в Царево-Займище слава сего подвига не ему припишется, но избравшим позицию». В тоже время по Петербургу ходили слухи, что якобы решение на продолжение отступления было принято Кутузовым по настоянию начальника штаба генерала от кавалерии Л. Л. Беннигсена, враждебно настроенного по отношению к Барклаю, уже не раз изгонявшего того из армии и вот теперь мстившего за это. На самом деле, «премудрый пескарь» Кутузов был очень непрост (в который уже раз повторимся: столь же «непрозрачен», как и его государь) и судьбоносные решения принимал сугубо из своих личных умозаключений, причем, «даже подушка (не путать с „подстилкой“! ) полководца не знала его замыслов». И сейчас, по прошествии нескольких веков, становится видно, что он знал, что делал, явно рассчитывая не на красивый «гол в финальном матче чемпионата мира, а на его победный результат, когда неважно как, но победа остается за тобой» и имя победителя на всегда остается в анналах истории…
Правообладателям!
Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.Читателям!
Оплатили, но не знаете что делать дальше?
