Текст книги "Город Антонеску. Книга 1"

Молдаванка, 26 июня 1941 г.

Когда в Одессу пришла война, мне было десять лет.

Жили мы на Молдаванке, можно сказать, даже в самом ее сердце – на углу Прохоровской и Костецкой, напротив Пожарной каланчи.

Дом этот когда-то принадлежал моему деду, а еще раньше – моему прадеду.

Прадед – Мордехай Бошняк, был купцом какой-то гильдии и у него, как в сказке, было три сына – Иосиф, Рафаил и Давид.

Старший Иосиф стал моим дедушкой, а жена его Слува – моей бабушкой.

Дом на Прохоровской был огромный. Он был построен квадратом и состоял из нескольких флигелей – одноэтажных и трехэтажных. В трехэтажных жили родственники и жильцы, а в одноэтажных была пекарня и магазины.

Внутри дома был двор с большими деревянными воротами.

Советская власть весь этот дом забрала, а нам оставила только маленькую квартирку во флигеле на втором этаже. Но и после этого нас почему-то продолжали считать домовладельцами, и я помню, как наш дворник Прокоша, встретив бабушку, снимал картуз и уважительно говорил: «Добрый день, мадам Бошняк!»

В этом доме на Прохоровской, принадлежавшем моему прадеду, я родился.

И я мог бы начать рассказ о себе словами Бабеля: «Я родился в Одессе, на Молдаванке…» и продолжить словами Утесова: «…каждый хотел бы родиться в Одессе, но не всем это удается».

Но мне удалось – я родился в Одессе, на Молдаванке.

Больше всех моему рождению радовалась бабушка – она тайком от соседей привела из синагоги старого «моэля» и по еврейской традиции на восьмой день мне сделали обрезание.

И имя дали мне по еврейской традиции: Яков-Иосиф.

Яковом звали отца моего папы – и в честь него мне дали имя Яков. А Иосифом звали отца моей мамы – и в честь него мне дали имя Иосиф. Так я стал Яковом-Иосифом. Два имени всю мою жизнь доставляли мне неприятности – вызывали недоумение и подозрительность, и я чувствовал себя неловко, как будто бы в чем-то виноват.

Бабушка Слува называла меня ласково: «Янкале».

А мальчишки во дворе называли «Янкель-Дудль» и, завидев меня, начинали орать: «Янкель-Дудль скушал штрудель!» Я очень обижался на эту дразнилку, но штрудель, сладкий пирог из слоеного теста, – очень любил. Жаль только, что бабушка пекла его редко – только на праздники. Много вкусных вещей готовила бабушка на еврейские праздники.

Песах… Бабушка приходит из синагоги. Вся семья садится за накрытый белой скатертью стол. Ярко горят свечи. Все выглядит празднично – и стол, и одежда, и лица моих родных.

Я сижу за столом вместе со всеми на маленькой подушечке, которую положили на стул, чтобы мне было повыше. Рядом бабушка. На руках у нее Зоинька – дочка дяди Мили. Нам весело, мы гримасничаем и хохочем. Зоиньки давно уже нет в живых. Ей было восемь, когда она погибла вместе со всеми евреями в 1941-м…

Я очень люблю праздники, и мне вспоминается еще один.

Однажды летом бабушка сказала, что сегодня у нас праздник – сегодня к нам приезжает Анечка.

Анечка – это младшая сестра моей мамы, а значит, моя родная тетя, и я очень разволновался. Весь день я помогал бабушке печь штрудель и готовить для Анечки постель – сам таскал тяжеленные пуховые подушки.

«Кик вус махт дер кляйнэр!» – «Посмотри, что творит этот малыш!» – смеясь, говорила бабушка моей маме.

И вот наконец приехала Анечка. Молодая. Нарядная.

Она приехала к нам из Харбина. Там, в Харбине, она жила в большом и красивом доме. У нее были даже, как у принцессы, слуги и две собаки – огромный дог и рыжий щенок боксер. Но Анечке было грустно, она соскучилась и захотела вернуться домой. Она ехала к нам долго, сначала на поезде, а потом на пароходе и привезла много подарков: четырнадцать чемоданов, большущий деревянный сундук и настоящий патефон с пластинками Лещенко.

Теперь Анечка будет жить с нами. В честь ее приезда бабушка накрыла стол, и я постарался сесть рядом с моей новой тетей. Что-то притягивало меня к ней – она была такая красивая и от нее так вкусно пахло!

Бабушка налила мне в тарелку бульон из курочки с монетками жира и длиннющей белой лапшой. Когда втягиваешь ее в рот, брызги летят во все стороны и слышно бульканье.

«Не тяни коня за хвост!» — говорит мне тетя Аня. От стыда я краснею, на глаза наворачиваются слезы.

«Посмотри, ведь это просто – набираешь в ложку немного бульона с лапшой, а затем губами сжимаешь ложку и все. Ты понял?»

Я понял и с тех пор никогда «не тяну коня за хвост».

Многому из того, что должен знать «интеллигентный» одесский ребенок, научила меня тетя Аня. Но недолго пришлось нам пожить всем вместе. Вскоре я услышал новое слово: «ре-эми-грант-ка».

Моя тетя Аня, оказывается, «реэмигрантка».

И ей нужно уезжать. И бабушка плачет и рассказывает соседям, что Анечка уезжает в Москву «продолжать образование».

Анечка сложила свои вещи в маленький чемоданчик и уехала. Часть привезенных из Харбина нарядов бабушка продала в театры – их можно было носить только на сцене, а остальные украл наш дворник Прокоша, когда в Одессу вошли румыны.

В Москве моя тетя нашла пристанище у доброй старушки Марьи Долматовны, в старом деревянном доме на Ново-Басманной. Они жили вдвоем в маленькой полутемной комнате, где Анечка, бывшая Синдерелла, давала уроки английского языка приходящим ученикам, чаще всего бесплатно. И до самой смерти своей жила моя тетя в страхе, потому что была «преступницей» – «реэмигранткой».

А у нас, в Одессе, тем временем все шло своим чередом. Я все реже вспоминал мою тетю, потому что пошел в первый класс, а потом и в школу Столярского – моя бабушка была уверена, что я стану «великим музыкантом».

У нас в семье все любили музыку. Мама и тетя Циля играли на старом бабушкином пианино Чайковского, Шуберта, дядя Миля – модную на Молдаванке «Мурку», а папа «крутил патефон», и, когда я приходил к нему в гости, мы вместе слушали оперы.

Я тоже начал учиться играть на пианино, но вскоре мне это надоело, и я стал просить маму купить мне маленькую скрипочку. Мама сначала не хотела, но потом сдалась, купила скрипочку-четвертушку и повела на экзамен к Столярскому.

В нашем доме уважали Столярского. Бабушка называла его по имени-отчеству – Петр Соломонович, и говорила, что он сын «клейзмера», и, чтобы стать «великим музыкантом», я обязательно должен у него учиться.

И вот наступил день, когда меня одели в новый бархатный костюмчик, завязали под воротничок белый бант, и я вместе с мамой отправился на экзамен к Столярскому. Мы поднялись на второй этаж старой консерватории, той, что была напротив немецкой кирхи, и устроились на стульях в большой комнате, перед залом, где проходил экзамен.

Сидели мы долго. Я даже устал так долго тихо сидеть. Но тут подошла наша очередь, и я один без мамы вошел в зал. Справа от меня стоял огромный черный рояль, за которым на круглом стульчике сидел молодой парень, наверное, учитель, а прямо передо мной на возвышении другие учителя. Один из них, как мне показалось, был этот самый бабушкин Столярский.

Он был совсем не страшный – маленький, толстый, с круглой головой и круглыми очками. Посмотрел на меня, улыбнулся и спрашивает, вежливо так, как у взрослого: «Ну-с, молодой человек, ноты вы знаете?»

«Знаю», – ответил я.

«Сейчас посмотрим. Подойдите к роялю и отвернитесь».

Я подошел и отвернулся. «Дайте ему ноту!» – приказал Столярский тому, что сидел за роялем, и я услышал ноту. Отгадать ее было совсем нетрудно – мы часто играли так с тетей Цилей.

«Какая это нота?» – спросил Столярский.

«Фа! Фа!» – радостно закричал я.

«Правильно, мальчик. А теперь, какая?».

«Си бемоль».

«Хорошо. А аккорд можете отгадать?».

«Могу!», – уже уверенно сказал я, и услышал аккорд: «Рэ фа диез ля».

«Ну, молодец!».

Потом учитель постучал по крышке рояля несколько раз и попросил меня повторить. Я повторил. «Очень хорошо, мальчик. Хватит!» — сказал Столярский.

Так я был принят в школу Столярского.

Дома нас встретила бабушка: «Этот мальчик будет-таки знаменитым!»

Но предсказанию бабушки не суждено было сбыться. Переучиваться с пианино на скрипку оказалось нелегко. От долгих упражнений болела рука, а от долгого стояния болели ноги. Однажды я даже залез под стол, и никакие уговоры не могли заставить меня вылезти и взять в руки ненавистную скрипку.

Папа пригрозил мне ремнем.

Но бабушка сказала: «Мы даф нышт уродовать ребенка!»

Так закончилась моя карьера «великого музыканта».

А вскоре нам всем стало уже не до музыки.

В Одессу пришла война.

Между-действие второе: Все дороги ведут в… Одессу

Если бы можно было, я бы хотел подъехать на пароходе, летом, конечно, и рано утром… Встал бы перед рассветом, когда еще не потух маяк на Большом Фонтане, и один одинешенек на палубе смотрел бы на берег…

Владимир Жаботинский

Одесса, 26 июня 1941 г. До трагедии евреев осталось 110 дней и ночей

Неисповедимы пути Господни.

Удивительны пути-дороги, веками приводившие евреев в Одессу.

И вызывает изумление, как не только глобальные исторические события, а иногда и мелкие, казалось бы, незначительные происшествия меняют судьбу человека.

Мы уже рассказывали вам о том, как прадед Янкале – Мордехай Бошняк – после вступления на престол императора Александра II стал одесситом.

Теперь речь пойдет о Ролли, о том, как одесситом стал ее дед – доктор Иосиф Тырмос.

История эта длинная. Но вы, как нам кажется, никуда не спешите?

В 1874 году в столице Таврической губернии, Симферополе, произошло событие, не имевшее глобального исторического значения: два местных еврейских учебных заведения – Еврейская государственная школа и школа «Талмуд-Тора» – решили объединиться. Целью этого объединения, инициированного лидерами еврейской общины, было повышение уровня образования детей, которое, видимо, оставляло желать лучшего[25]25
   Керен Иехезкель. Евреи Крыма. Иерусалим, 1981.


[Закрыть].

Решение, как будто бы, правильное, но как его осуществить?

В ту пору в небольшой еврейской общине Симферополя не было раввина, обладавшего необходимыми знаниями для осуществления такой серьезной реформы, и община обратились за помощью в известный центр еврейской учености – «Бейт-Мидраш ми Вильно». Эта высшая раввинская семинария, основанная в 1847 году, готовила раввинов так называемого «нового толка» – сведущих не только в религиозных, но и во многих светских науках.

Однако, как оказалось, найти раввина, согласного покинуть «Литовский Иерусалим» и отправиться на край света в какой-то там Симферополь, было не просто. Несмотря на то что прошло уже около 100 лет с тех пор, как Симферополь стал столицей Таврической губернии, он все еще оставался глубокой провинцией.

И все же такой человек нашелся. Это был молодой, 25-летний раввин, недавно окончивший «Бейт Мидраш», Авраам Тырмос.

Дело в том, что Авраам был родом из Греции. А Симферополь, или, точнее, Симферопулюс, был основан когда-то в древности греческими мореплавателями. Здесь многие говорили по-гречески, а на центральной площади все еще журчал фонтан, сооруженный слепым от рождения Апостолом Ставропуло, который, как говорят, прозрел, омыв лицо целебной водой из бьющего на этом месте источника.

И вот, как видно, учитывая «греческую сущность» этого города, рав Тырмос согласился отправиться в Симферополь. Хотя возможно, что «греческая сущность» здесь вовсе и ни при чем, а был он, Авраам, как легендарный его соотечественник Одиссей, просто любителем приключений.

От Вильно до Симферополя тысячи километров, и прежде чем пуститься в путь, Авраам решил заехать домой, в Афины, где не был уже много лет из-за мучительного разрыва с отцом.

Отец Авраама – Иосиф Тырмос – известный в городе врач, жил в комфортабельном особняке на Плаке.

Греческая медицина всегда занимала особое место в мире. Начало тому положил Алкмеон Кротонский, который еще в VI веке до н. э. ввел понятие о здоровье как о гармонии сил природы в человеческом организме. Врачи, как и скульпторы, в Греции принадлежали всегда к самой привилегированной части общества и были, в большинстве своем, очень богатыми людьми.

Доктор Иосиф Тырмос, видимо, не был исключением. И, как многие люди его круга, несмотря на иудейское происхождение, вел светский образ жизни. Он не носил традиционной еврейской одежды, не соблюдал субботу, не посещал синагогу и не лишал себя удовольствий, которые в те времена предоставляли своим гражданам Афины.

Жизнь улыбалась Иосифу.

И только старший, любимый сын его Авраам омрачал ее.

Аврааму претила светская жизнь отца. С каждым днем его все больше и больше привлекала религия. И однажды, наговорив много горьких слов отцу и выслушав от него еще больше, Авраам ушел из родительского дома. Покинул свою солнечную родину ради суровой северной страны и трудных лет учебы на чужом ему языке иврит в «Бейт-Мидраш ми Вильно».

Прошли годы. И вот теперь он возвращается в Афины, чтобы примириться с отцом и получить его благословение.

Нет-нет, они не плакали при встрече. Иосиф, скорее всего, не простил сыну отказа продолжить афинскую династию врачей, но все же благословил его и проводил до Пиреуса, откуда на греческом торговом судне тот отправился сначала в Одессу, а затем на российском прогулочном – в Ялту.

От Ялты до Симферополя уже «всего ничего» – только через Ай-Петри перевалить…

Симферополь, представший глазам молодого раввина, ничем не напоминал знакомые ему города – суровый красавец Вильно, сверкающие Афины и празднично-элегантную юную Одессу.

Пыльные, лишенные названий улицы, глинобитные домики, мусульманские мечети, развалины древнего скифского городища – весь этот антураж навевал уныние. Тем не менее Авраам очень быстро вошел в жизнь этого города, получил пост инспектора Объединенной гимназии и стал так называемым «казенным раввином», фактически главой общины.

В его обязанности входило «объяснение законов Российской империи и разрешение, возникавших в оных, недоумений», ведение книг записей рождений и смертей, а по праздникам – чтение проповедей в синагоге. Он женился, построил комфортабельный дом в центре города, а затем еще один, на берегу моря в Коктебеле, и стал уважаемым человеком, бессменным членом различных государственных комиссий. О нем нередко писали в местных газетах. Так и о смерти его – 24 июля 1916-го – в газете «Еврейская жизнь» была опубликована большая статья, освещавшая панихиду, на которой держал речь «сам рав Диамант», и оповещавшая читателей, что в память Авраама Тырмоса учреждена стипендия, которая даст возможность трем лучшим ученикам еврейской гимназии продолжать образование. Именно эта особая, скажем так, «публичность» Авраама позволила его правнучке Ролли так много узнать о своих «корнях».

У прадеда Авраама было два сына. Старший – Александр, гордость отца, получил образование в Германии и, по слухам, в советские времена был одним из создателей Киевской электросети. Судьба его оказалась обычной для личностей такого масштаба – в ноябре 1937-го он был арестован и сгинул где-то в ГУЛАГе.

Упомянули об этом мы только вскользь, поскольку нас в данном случае интересует младший сын Авраама – Иосиф.

Иосиф, названный так в честь афинского доктора Иосифа Тырмоса, в отличие от брата его, Александра, был, что называется, «непутевый». Нет-нет, учился-то он прекрасно, но никаких авторитетов не признавал и особое неприятие его вызывал образ жизни отца.

Казалось, что весь «афинский сценарий» повторяется.

Сын снова восстает против отца. Только на этот раз от религии уходит сын.

С точки зрения Авраама, сын вел себя безобразно – делал все, «чего хочет его левая нога» – последним его «художеством» стала карикатура на директора гимназии. Карикатура талантливая, злая, нарисованная для всеобщего обозрения мелом на классной доске.

Скандал был ужасный!

Сына Авраама Тырмоса выгнали из гимназии!

Стыд и гнев обуяли Авраама.

Разговор его с сыном так же, как тот, давнишний, разговор его с отцом, получился тяжелым. И в какой-то момент Авраам не сдержался и… выгнал сына из дома.

А сын? А сын его поступил точно так же, как некогда поступил он сам.

Собрал вещички в маленький узелок, кликнул любимую собаку, взял палку и отправился…

Как вы думаете куда?

Ну, да, конечно, вы угадали.

Иосиф отправился в Одессу. Пешком.

И, как ни странно, дошел.

Так, летом 1885 года Иосиф Тырмос-младший – дед Ролли – стал одесситом.

Как гласит семейная легенда, покинув родительский кров, Иосиф пошел в горы и по заросшему лесом склону взобрался на вершину Ай-Петри к водопаду Учан-Су.

Дорогу он знал хорошо – каждый год с наступлением лета вся семья их ездила по этой дороге в Коктебель. Спустившись от водопада к морю, Иосиф нанялся юнгой на первый попавшийся корабль и в один прекрасный день очутился в Одессе на пресловутом Военном спуске.

Отсюда жизнь 17-летнего сына симферопольского раввина могла повернуться в любую сторону. Но она повернулась так, как повернулась: Иосиф поступил на недавно открывшийся медицинский факультет Новороссийского университета, закончил его с отличием и стал врачом.

В эту историю трудно поверить!

Ведь юноша прибыл в совершенно чужой для него, необычный город без денег и без единого родного или хотя бы знакомого человека!

Семейная легенда на этот счет сохранила несколько версий. По одной из них, озвученной самим Иосифом, он всего добился сам: поступил учеником к столяру, стучал молотком день и ночь и этим зарабатывал себе на жизнь и на учебу.

Так ли это или все-таки Авраам помог ему закончить университет – сегодня уже не имеет значения. Важно лишь то, что Иосиф Тырмос действительно стал врачом, и жаль, что афинский дед его не дожил до этой минуты.

Давняя мечта старого лекаря Иосифа Тырмоса осуществилась: внук сделал для него то, чего не пожелал сделать сын.

Внук, носящий к тому же его имя – Иосиф Тырмос, продолжил династию врачей, и тем самым как будто бы продолжил его жизнь.

Одной из знаковых вех этой жизни стала женитьба на Иде, дочери Якова Перкеля – богатого негоцианта, владельца фирмы «Колониальные товары».

Ида была красивой девушкой – миниатюрная брюнетка с огромными синими глазами, но вот ума ей явно не хватало, и нелегко ей, наверное, было быть женой такого неординарного человека, как Иосиф.

А Иосиф, между тем, оставался все тем же Иосифом, как в детстве, и снова делал все, «чего хотела его левая нога».

Нет, конечно, он много работал, принимал больных и на Дворянской, 14, в собственном двухэтажном доме, полученном, кстати, в приданое за Идой, и на Александровском проспекте, 25, в «хирургической клинике с постоянными кроватями», которую он держал вместе с коллегами – Ауслендером и Маргулисом, и на Хаджибеевском лимане в грязелечебнице.

Как специалист по «мочеполовым болезням», он был очень востребован, особенно среди страдавших этими «стыдными болезнями» офицеров всех перебывавших в Одессе белых, зеленых и красных армий, и для того, чтобы попасть к нему на прием, следовало записаться заранее по телефону, номер которого в те давние времена состоял всего из четырех цифр: «16–29».

Но работа никогда не являлась главной для Иосифа.

Иосиф спешил жить. Любил вкусно поесть у Фанкони, любил красивых женщин, породистых собак, породистых лошадей и новую свою игрушку – одно из первых в Одессе авто. Он сам водил автомобиль, что было редкостью по тем временам. И еще большей редкостью было то, что за рулем этого странного, на наш взгляд, авто можно было увидеть его 17-летнюю дочь Ролли.

Да-да – одна из дочерей Иосифа носила имя Ролли.

У Иосифа было три дочери. Старшая – типичная одесская барышня Нора, средняя – бесшабашная Ролли и младшая – Наташа, или, как ее называли, Тася.

Нора погибнет в 1942-м в «Городе Антонеску».

Ролли умрет в 1919-м от «испанки».

А Тася, та самая Тася, которая в память о сестре назвала дочь ее именем, проживет очень долгую, очень тяжелую и полную самых невероятных событий жизнь и уйдет в мир иной в глубокой старости.

Иосиф любил своих дочерей и, вообще, как сказано, любил жизнь во всех ее проявлениях. Но самой большой его страстью было море. Случалось, что он, забросив своих «высокопоставленных пациентов», уходил на кораблях РОПИТа простым судовым врачом в Константинополь, Пиреус, Александрию, а то еще дальше – в Китай и Японию и привозил оттуда всякие невиданные вещицы: африканские маски, японские нэцке, китайские вазы клуазоне и даже, однажды из Парижа, две удивительные шубы из меха обезьяны.

Тырмосы жили широко. Дом их стоял, как сказано, на Дворянской, где размещались многие заведения культурного толка: Новороссийский университет, Дворянское собрание, Частные скрипичные курсы Петра Столярского, Рисовальная школа Манылама, литературный кружок «Коллектив поэтов» и Школа танцев Казимирова, о которой Владимир Хенкин пел свои знаменитые куплеты: «Кавалеры приглашают дамов, там, где брошка, – там перед…».

На первом этаже дома помещалась клиника, на втором – девятикомнатная квартира, в которой жила семья, а под крышей, на антресолях, – горничные, гувернантки, кухарка и лакей Викентий.

Викентий служил у Иосифа много лет, с большим шиком носил его старые костюмы и очень следил за престижем «своей» семьи. Так, на торжественных приемах, объявляя о приходе очередного гостя, он обязательно добавлял к его имени какой-нибудь «благородный» титул, и старенькая тетя Роза с Костецкой в его интерпретации звучала как «Мадам Чёчь Роз!»

Приемы у Тырмосов бывали часто – Иосиф любил людей, любил друзей.

Самым близким другом его был один из первых авиаторов современности, грек по национальности Василий Хиони.