Текст книги "Книга покойника"

– Я тоже.

– Человек с разумом ребенка вряд ли заинтересуется изображением чего-то, что никогда не видел и о чем при нем не говорят. А если он листал этот сборник просто как книжку с картинками и вырвал приглянувшуюся ему, то какое-то невероятное стечение обстоятельств заставило его покуситься именно на эту страницу.

– Да, слишком большое совпадение.

– Госпожа Одемар, похоже, настроена направить парня в лечебницу. – Нидербергер в упор посмотрел на Графа. – Что, в таком случае, будет с его состоянием?

– Я почти ничего об этом не знаю, но несомненно одно – Беата Одемар не может рассчитывать на деньги кузена Леона, ни при его жизни, ни после смерти. В последнем случае они перейдут к его матери.

– Значит, Беата Одемар не в счет, а с такой матерью парень в безопасности. Она умрет за него.

– Думаю, да.

– Итак, мы вернулись к исчезнувшей гравюре. Но как это связано с тем, что вы приходили в этот дом вчера и сегодня? Пожалуй, я иначе сформулирую вопрос: что заставляло вас ожидать беды?

– Мне намекнули… в письменной форме.

– Матиас Одемар?

– Нет, я пришел в особняк в воскресенье пополудни по приглашению другого человека. А господин Матиас заговорил со мной, когда я уже уходил. Он предложил мне вернуться вечером того же дня и поискать потерянную гравюру. Как вы знаете, он придерживался той же теории, что и Беата Одемар.

– И почему вы не упомянули об этой договоренности вчера вечером – ведь его убили до вашего появления?

– Я не мог доказать, что он был убит из-за того, что собрался скрытно пустить меня в дом.

Лейтенант одарил Графа своим самым холодным взглядом.

– Похоже, вы и в самом деле любитель. Если бы вы поделились со мной этой информацией, я задал бы еще ряд вопросов Хильде Гаст и сломал бы ее алиби.

– В самом деле?

– Я допросил бы их поодиночке, и Анна Одемар смогла бы рассказать мне о шантаже. Теперь Эмма Гаст застрелена насмерть вместо того, чтобы предстать перед судом за убийство Матиаса Одемара, а Леон Одемар на всю жизнь отправится в частное заведение для умалишенных, если только они не обозлятся и не пошлют его в тюрьму Женевы, а его мать тут же угодит в сумасшедший дом по соседству. Вот результат вашей самодеятельности. А теперь мне хотелось бы знать: много ли вы нашли?

– Да так, кое-что. Я надеюсь на большее, если…

– Позвольте уж мне самому заняться этим, если, конечно, не возражаете. Когда вам впервые «намекнули», и кто это сделал?

– В субботу мне передали некое послание, – миролюбиво начал Граф. – Вы могли бы назвать его анонимным письмом…

– Конечно, его отправил Матиас Одемар, хотя могла и Беата – не сказав ему, – Лейтенант не удержался от комментария.

– …Или, – продолжал Граф, вежливо игнорируя сказанное, – кодированным сообщением. Подробности сейчас не имеют значения…

– В самом деле? – олимпийское спокойствие Нидербергера превратилось в язвительность.

– Нет, но позже – если захотите – я досконально опишу все детали. А сейчас они только затуманят картину. У меня есть причины предполагать, что отправитель этого послания пытался связаться со мной в течение недели – с момента исчезновения гравюры. Лично я в этом уверен. Текст являл собой любопытную головоломку, которая означала: меня просят меня исследовать обстановку в этом доме. Я обеспечил себе приглашение. Тут вы совершенно правы в своих предположениях. И первое, что привлекло мое внимание: потеряна гравюра Витчерхиира, причем о пропаже стало известно именно в тот день, когда мне направили первое анонимное письмо.

Нидербергер сдвинулся вперед на край своего кресла, положив руки на колени и слегка приоткрыв рот, но ничего не сказал.

– Затем я нашел здесь, – продолжал Граф, – второе послание: оно лежало в корзине для мусора в гостиной. В нем предлагалось отправиться в Витчерхиир, и поэтому я поехал туда со своим помощником вчера пополудни. Я познакомился с Хильдой Гаст и решил оставить помощника поблизости, а сам вернулся сюда и увидел на улице тело Матиаса Одемара. В доме меня поджидало третье послание. Я стряхнул пыль со своих извилин и решил: кто-то или что-то должно быть изъято из Витчерхиира.

Нидербергер более не мог сдержаться:

– Что в нем говорилось?

– Почти ничего. Это было расписание поездов на Тун, со стрелкой на полях, направленной за пределы листка, в никуда – «прочь от Витчерхиира».

Нидербергер медленно откинулся назад, не сводя глаз с Графа, и провел руками по своим форменным брюкам.

– Мой помощник согласился с моими заключениями, – продолжал Граф, – и увел Хильду Гаст на время из Витчерхиира. Предлогом стало катание на санках, и он заверил меня, что это было не самое опасное приключение из тех, что выпали на его долю за последний год… Согласно разработанному плану, он обследовал загородный дом Одемаров, пытаясь обнаружить скрытую опасность.

– Вы знали, что там есть ловушка?

– Но мне же намекнули, – скромно ответил Граф.

– С ума можно сойти. Никогда бы не поверил в эти россказни о ловушке. И что же Галлер – не нашел ее?

– Нашел: это бывшая шахта подъемника, секции которой оформлены в виде шкафов. Ее перегородили съемными полами и получили несколько размещенных один над другим вместилищ для одежды и фарфора. Галлер обнаружил, что эти полы вынуты, а в шкафу на чердаке, на самом дальнем крючке, висит сумка для рукоделия, принадлежащая Эмме Гаст. Достать эту ажурную штучку можно, только шагнув внутрь шкафа. Если бы сержант Галлер не принадлежал к категории самых скептически настроенных и настороженных людей, он сделал бы этот шаг и теперь бы, вероятно, лежал мертвым на цементном полу заброшенной кухни в подвале.

Глаза Нидербергера сверкнули, как полированный мрамор.

– В этот шкаф мог шагнуть любой?

– Нет, он был заперт. Но Галлер нашел ключ на чердаке: Хильда Гаст легко отыскала бы его, если бы кто-то сообщил ей по телефону, где, примерно, он спрятан. Мне хотелось бы добавить, что Галлер и я не случайно заинтересовались чердаком – в ночь на 21-е девушка слышала там какую-то возню. Накануне, – продолжал Граф, дружелюбно поглядывая на Нидербергера, – сборник гравюр попал сюда, в этот дом, и, как я полагаю, было отправлено первое анонимное письмо.

– Эта хилая женщина ездила в этакую даль глухой ночью!

– Вы, вероятно, не знаете, какой там подъем от станции Витчерхиир! Вчера мы с Гарольдом испытали это на себе.

Говорят, безумие придает человеку сил. Теперь я верю в это. Анна Одемар права: война и личные невзгоды свели с ума эту женщину. Я совсем не уверен, что сожалею о ее смерти.

– Как вы гуманны, очень гуманны.

Нидербергер вдруг вскочил на ноги:

– Галлер положил эти полы на место?

– Нет. Он оставил все как есть, закрыв, конечно, шкаф на замок.

– И кто-нибудь из местных, которых я послал в этот дом, откроет и шагнет внутрь. Где здесь ближайший телефон?

От волнения рассудительный лейтенант, казалось, позабыл все на свете, но это длилось всего мгновение. Он бросился к двери на заднюю лестницу, затем остановился.

– Одемар не смог получить ответ, когда звонил туда вечером. Неужели оборваны провода!..

– Думаю, вы обнаружите, что теперь до Витчерхиира можно дозвониться.

Нидербергер с потемневшим лицом исчез. Через несколько минут он вернулся и бросился в кресло.

– Они искали бомбу в подвале.

– Гарольд тоже предполагал найти адскую машинку. А теперь, Нидербергер, поскольку о ловушке можно благополучно забыть, не стоит ли нам заняться пропавшей гравюрой?

– На кой черт сдалась она в этом деле? Обычное совпадение! – раздраженно пробурчал лейтенант. – Какое теперь имеет значение, вырвал ее Леон Одемар, или нет.

– Он ее не вырывал.

– Вот как? Тогда зачем спешить?

– Я лучше вам покажу этот сборник гравюр. – Граф пересек комнату, вынул зеленый бархатный инкварто из ларца и, раскрыв его, положил на широкие подлокотники кресла Нидербергера.

– Вот здесь был вид Витчерхиира, – пояснил он.

Глава 18
Пропажа нашлась!

– Аккуратно изъято. – Нидербергер потрогал остатки листа. – Но все равно это ужасное варварство. Кто этот Одемар, который написал текст? Дед? Я не осуждаю семью за то, что они так переполошились, утратив изображение родового гнезда.

– Открыв томик на страницах Люциуса Лафранчи и полковника Жаннери, вы найдете на гравюрах и защитных листах выдавленные следы букв. Впрочем, без увеличительного стекла тут не обойтись. Оно лежит на столе Фридриха Одемара. Пока вы говорили по телефону, я убедился, что это – хорошо оборудованная библиотека. Однако, вы можете поверить мне на слово, что вот это, – Граф ткнул пальцем куда-то в край гравюры, – часть факсимиле подписи Клауса Одемара.

– Клаус Одемар? Не он ли брат Одемара, умерший двадцать лет назад, и муж Анны Одемар?

– Да. Похоже, он оставил эти следы незадолго до смерти; видите ли, он использовал книгу, как пюпитр для письма. Моя идея состоит в том, что мы найдем более ясные отпечатки на потерянной картинке.

– Теперь я понимаю. – Лицо Нидербергера изменилось. – Шантаж? Но Анну Одемар не шантажировали картинкой, или же она не говорила об этом…

– Ее не шантажировали.

– Похоже, что вы знаете об этом немало. – Нидербергер угрюмо, но одобрительно посмотрел на своего союзника. – Эмма Гаст собиралась шантажировать Одемаров?

– Я узнаю ответ, если мы отыщем пропажу.

– Найти кусок бумаги в доме таких размеров? – проговорил Нидербергер жалобно. – Паре опытных людей на это потребуется неделя. Ее могли свернуть и засунуть в трубу, или сложить и спрятать в одну из этих тысяч книг. – И он обвел глазами идущие к потолку полки.

– Но ее нельзя ни свернуть, ни сложить. Самое главное – оттиски букв, а их надлежало сохранять очень бережно, не переламывая и не затирая. А раз так – картинка не могла поместиться ни в одну книгу меньше, чем ин-кварто, что исключает из рассмотрения три четверти томов в этой библиотеке.

– А если ее спрятали под ковром, под приколоченным ковром?

– Это ненадежное место. Если ее протолкнули пальцами, то пальцами можно ее и нащупать – хотя бы край. Понимате, Нидербергер, она должна быть спрятана так, чтобы ее нельзя было найти даже при самых интенсивных поисках, а ее, как вы знаете, активно искали. Одемар занимался этим с 22 января, и я уверен, что и Матиас Одемар, и Беата не отставали от него – не говоря уже о других.

– Почему бы не закопать ее в саду в водонепроницаемом ящике или закрыть в банковском сейфе?

– Гравюру не выносили из библиотеки – я в этом уверен.

– Уверены?

– Да. Почему – скажу вам позже.

Нидербергер снова взглянул на полки, забитые книгами.

– А как насчет того, чтобы засунуть картинку за книги?

– Поднявшись по лесенке и вынув два или три тома из каждой секции, вы легко обнаружите лист любых размеров.

– Даже если поставить картинку за какую-нибудь из этих больших книг? Вон их тут сколько.

– Мне не нравится возражать вам, но ее было бы видно: она сделана на самой плотной из лучших сортов толстой бумаги; ее не заметил бы только слепой.

– Я полагаю, что она вряд ли мирно лежит на одном из шкафов или полок?

– Слуги сметают оттуда пыль.

Нидербергер снова откинулся на спинку кресла.

– Ну так просветите меня – намекните, куда она подевалась.

– Я расскажу вам, что, по моему мнению, произошло в этой библиотеке пополудни в четверг, 21 января. Возможно, я ошибаюсь, и события развернулись на следующее утро, но почему-то мне кажется, что это было все-таки в четверг. Прибыли книги, господин Одемар развернул их и разложил на этом длинном столе в крытом балконе справа от вас. Одемар не стал их рассматривать – он куда-то торопился. Вошла Эмма Гаст – вероятно, она хотела посмотреть, что на этот раз прислала ее племянница. По неизвестным причинам ее внимание привлекла книга «Виды озера Тун», может, из-за того, что Одемар частенько упоминал о ней. Прежде госпожа Гаст не интересовалась этим изданием и не рассматривала его. Вы, конечно, знаете, что эта женщина была не из Одемаров, как и Анна Одемар. Не исключено, что она вообще не слышала – до последнего времени – о старом Витчерхиире. Теперь она увидела его изображение – на картинке отчетливо виднелись оттиски строк какого-то письма. И Эмма Гаст, решив удовлетворить собственное любопытство, прочитала их с помощью увеличительного стекла, о котором я говорил. Я не пытаюсь описать, какое впечатление произвело на нее уцелевшее письмо, потому что пока мы не ознакомимся с ним сами, мы не сможем даже представить, какие глубокие эмоции завладели Эммой Гаст. Но придя в себя, она, скорее всего, начала лихорадочно искать в книге другие следы. Она поняла, конечно, почему так получилось и какое значение имеют собственноручные свидетельства Клауса Одемара, оставленные, впрочем, неумышленно. Прочие оттиски писем выглядели вполне невинно, поэтому госпожа Гаст сосредоточилась только на гравюре с видом Витчерхиира. Быстро спрятать целую книгу было практически невозможно. Тогда она вырвала картинку и защитный лист… Что делать с ними? Наверняка она отчаянно крутила головой, обшаривая глазами библиотеку в поисках укромного места, прекрасно понимая, что выносить их наружу крайне рискованно. Следовало спрятать гравюру – спрятать безупречно, не оставляя никаких, даже косвенных, указаний. Озираясь по сторонам, эта умная женщина обратила внимание на то, что библиотека оборудована десятками полезных вещей, вроде увеличительного стекла, а слуги не стирают пыль с нижней части предметов.

– В самом деле? – Нидербергер подвигал ногами. – Они переворачивают столы и стулья. – Он посмотрел на высокий стол напротив и на Графа. – Вы не имеете в виду…

Граф, улыбаясь, покачал головой.

– Я пытался.

– Вы думаете, что картинка приклеена…

– Эмма Гаст хотела сохранить эти листы: а в столе есть клей, Нидербергер, библиотечный клей, и большие конверты.

– Значит, вы нашли ее!

– Нет. Я ждал вас. Что в этой комнате можно поднять, но нельзя перевернуть? Что здесь есть такое, подо что мы не сможем просунуть руки?

Нидербергер окинул взглядом библиотеку, а затем поднялся с места и последовал за Графом к столу в стиле Буль.

– Давайте вместе. – Граф подсунул пальцы под один край инкрустированного ларца. – Эта вещь весит порядочно – слоновая кость на старой бронзе. Слугам не разрешается двигать ее по столешнице, а если ее наклонить, то крышка может свалиться. Между поверхностью стола и дном ларца не более дюйма; если это произведение прикладного искусства когда-нибудь двигали – в чем я сомневаюсь, – то наверняка всего лишь переставляли с места на место. – Мужчины подняли ларец, обнаружив под ним толстый слой пыли.

Затем они установили ларец на край стола, и пока Граф удерживал тяжеленную бронзовую коробку, Нидербергер нагнулся и взглянул на ее дно снизу. С непонятным восклицанием он отодрал что-то, и, когда выпрямился, в его руках оказался большой конверт с пятнами сухого клея.

– Просто замечательно. Теперь поставим это на место. – Накрыв ларцом большое пыльное пятно, Граф и Нидербергер вернулись к камину. Граф и, попыхивая дымящейся сигаретой, продолжил свои рассуждения: – Эмма Гаст просунула в щель пальцы и прижимала конверт к дну, пока он не прилип. Очень аккуратно. Весьма разумная женщина.

Нидербергер уставился на него:

– Почему вы подумали, что картинка здесь?

– Что ж… В сущности, нет причин держать ее в другом месте.

Лейтенант вытащил из конверта гравюру: аккуратно раскрашенное изображение белого дома на холме среди деревьев. Тонкий защитный лист отделился от гравюры – Граф поймал его и отдал Нидербергеру; тот, наложив кальку на рисунок, направился к столу, включил настольную лампу, взял увеличительное стекло и положил оба листа рядом. Граф издали наблюдал, как полицейский, согнувшись, всматривался в листы.

Неожиданно лейтенант громко вскрикнул:

– Боже мой!

Граф пожал плечами, поднялся с кресла и подошел к столу. С совершенно непроницаемым видом, сунув руки в карманы, он стоял и ждал.

Нидербергер снова принялся за сравнительное изучение гравюры и защитного листа. Наконец, он выпрямился – мрачный, напряженный, постаревший на несколько лет, – молча уступил место Графу, а сам замер в ожидании. Когда Граф оторвался от созерцания листов, Нидербергер резко сказал:

– Вы ожидали этого?

– Предполагал найти нечто подобное.

– Эта бедная женщина посылала вам анонимные письма.

– Да. Я расскажу вам всю историю… потом.

– Позаботьтесь об этом. – Нидербергер сделал резкий жест в сторону доказательств и выскочил из комнаты. Оставив дверь открытой, он исчез в холле. Мгновение спустя его шаги загрохотали по лестнице.

Граф стоял, прислушиваясь. До него доносились голоса, неожиданный топот, предупреждающий крик. Ему ответил приглушенный хлопок пистолетного выстрела. Граф оперся о край стола. Он улыбался.

В двери появился Фридрих Одемар. Он сказал:

– Там на лестнице полицейский с пистолетом, он не разрешает мне подняться наверх. Он не хочет говорить, что там произошло. Кто в кого стрелял? Я ничего не понимаю.

Лицо Одемара изменилось: теперь он стал похож, как две капли воды, на своего сурового предка, чье изображение висело в гостиной над камином.

– Пожалуй, я знаю, что там случилось, господин Одемар, и почему. – Граф помахал гравюрой, но собеседник так увлекся собственными переживаниями, что вряд ли заметил этот жест. – Я нашел вашу картинку.

– Мою картинку? – Одемар, казалось, не понимал, о чем идет речь. Затем, обратив, наконец, внимание на лист бумаги, в замешательстве спросил: – Какое отношение вид старого Витчерхиира имеет к тому, что сейчас происходит?

– Вы не взглянете на нее?

Одемар медленно пересек комнату, скользнул взглядом по картинке и почти безразличным голосом заметил:

– На ней какие-то знаки.

– Это следы карандаша вашего брата.

– Моего брата?.. Не понимаю.

– Господин Клаус Одемар написал письмо на тонкой бумаге, твердым, остро заточенным карандашом, используя «Виды озера Тун» в качестве пюпитра, и следы от его письма остались здесь. Вы можете прочесть этот текст через увеличительное стекло.

Граф протянул лупу Олдемару, но тот покачал головой.

– Вы читали это?

– Читал, и Нидербергер тоже.

– Тогда скажите мне, что там.

– Вы не хотите все же взглянуть сами?

– Зачем? Ведь это больше не частный документ.

– Это вообще не документ в общепринятом смысле слова. Это отпечаток документа, увековеченный на двух листах бумаги, с подписью вашего брата. В этой книге есть и другие фрагменты писем, также подписанные им. А этот практически целый.

– Если этот, как вы выражаетесь, документ компрометирует моего брата… То это подделка.

Граф посмотрел на него с удивлением.

– Компрометирует? Напротив. Он укрепляет его репутацию. Считайте, что это одно из светлых воспоминаний о вашем брате. Я прочитаю его вам, господин Одемар, но только если вы сядете и будете слушать.

Одемар подошел к камину и опустился в кресло, спиной к Графу, который, подавляя растущее раздражение, начал читать…

Моя дорогая Анна, теперь, когда мы узнали, что наш бедный маленький Леон обречен, мы должны немедленно усыновить твоего мальчика. Я с радостью думаю, что вы вновь будете неразлучны, как в прежние времена, а его нежная привязанность и доброта скрасят горечь нашей утраты. Ты знаешь, какое чудесное впечатление произвели на меня его ум, здоровье и красота, когда я в последний раз видел его. Я буду счастлив считать его членом нашей семьи. Мы сможем взять его на воспитание без малейшего риска для тебя: ведь никто не знает, что этот мальчик – твой собственный ребенок, а само решение выглядит вполне естественным в нашей безрадостной ситуации.

Я, как ты просила, ничего не говорил здесь о безнадежном состоянии Леона и ничего не скажу, пока ты не позволишь. Я понимаю, что ты хочешь разделить эту печаль только со мной.

Я очень скоро приеду.

Клаус.

В библиотеке воцарилась абсолютная тишина. Когда, наконец, Граф медленно поднял глаза, он увидел, что Одемар повернул голову и смотрит на него.

– Это означает… – голос Одемара неуловимо изменился за эти несколько минут. – Что… что молодой человек наверху…

– Он никто…

– Значит, он не… если он не Леон, он в здравом уме.

– Да.

– Значит, Анна обманывала нас все эти годы. – После паузы он добавил: – А ее сын симулировал всю свою жизнь.

– Позвольте с вами не согласиться в деталях. Молодой человек вынужден был играть эту роль только после того, как он и его мать встретились с Эммой Гаст. Готов поклясться, что все разговоры о врачах и санаториях во Франции – чистая выдумка. Проверить-то нельзя – война. А местным специалистам его не показывали! Милейший доктор Терли, помнивший «бедного маленького Леона», защищал этого здорового балбеса от «потрясений», как лев! Хотя, с другой стороны, почему Терли должен был поступать иначе? Ведь он же не знал о подмене. Вот почему Анна Одемар и ее сын не хотели покидать этот дом. Здесь парню не грозили расспросы, тесты, проверки для призыва. Здесь его защищал Терли.

– Беата всегда боялась его.

– Наверное, пару раз она встречала его в истинном обличии и подсознательно поняла, что он здоров и опасен.

– Во имя господа, зачем же они затеяли это?

Граф, глядя на вид Витчерхиира, в свою очередь задал вопрос:

– Кто унаследовал бы половину состояния Одемаров, если бы ваш брат умер бездетным?

Одемар резко, всем корпусом развернулся в кресле и уставился на Графа. Тот медленно положил гравюру на стол, неторопливо пересек комнату и уселся в кресло у камина. Теперь собеседников разделяла пара футов.

– Сначала я, после моей смерти – Беата.

– Я так и подумал. Подобная схема наследования часто используется в богатых семьях. А теперь я отвечу на ваш вопрос: все дело в том, что Леон опередил вашего брата, господин Одемар.

– Что?

– Клаус Одемар умер здесь, в Берне, а Леон жил со своей матерью в Бельгии.

– Да, они купили виллу под Брюсселем, но в довольно глухом месте и всегда отпускали на ночь прислугу. Помнится, Клаус очень беспокоился за Анну, но ей нравилось бродить вечерами по пустому дому. Она ничего не боялась.

– Вы ей сообщали о болезни мужа?

– Немедленно.

– Вот тогда она и придумала этот план. Ей пришло в голову, как можно сохранить состояние для себя и собственного сына. Мальчик, скорее всего, был немного старше Леона – на два или три года. Кстати, а как обстояло дело с репутацией будущей госпожи Клаус Одемар – какие-нибудь слухи или скандал?

– Нет, ничего подобного, иначе мои отец и мать не дали бы согласия на брак. – Одемар помялся и добавил: – Вернее, они не дали бы денег. Анна была очень бойкой и веселой, но ее изворотливая мать могла скрыть все, что угодно: тогда отправила дочку в Испанию. Клаус уехал из дома много раньше, много путешествовал. Встретив Анну, он наверняка предложил ей свою помощь. Подобные рыцарские порывы были вполне в его духе. Этот романтический брак избавил Анну от тревог и забот, а мой брат, несомненно, подружился с ее мальчиком.

– Воздадим ей должное, – вздохнул Граф. – Ваш брат искренне любил ее, а она любила своего старшего сына.

– Разве это достоинство? – сухо осведомился Одемар и затем таким же неприятным тоном продолжил: – Что же он за человек? Как он мог притворяться год за годом, днем и ночью? Наверное, исполняя роль безумца, он сошел с ума!

– Ну, вряд ли его жизнь была так уж беспросветна. По ночам он сбрасывал маску и покидал этот дом. Когда ваша дочь обзавелась собакой, он безжалостно уничтожил эту помеху, вставшую между ним и его развлечениями. Беата говорила мне, что далматинец приветствовал домочадцев радостным лаем.

– Чудовищно!

– Переждав опасное военное время под крышей вашего гостеприимного дома, они уехали бы обратно в Бельгию, и образ «бедного Леона» утратил бы свои характерные черты. Затем они могли подготовить соглашение, которое позволило бы вывести наследство Клауса Одемара из поля зрения ваших адвокатов. Задумайтесь над этим, господин Одемар. Ради денег они готовы были на все.

Одемар вдруг поднял голову.

– А Эмма Гаст…

– Именно она подтолкнула эту историю к трагической развязке. В прошлый четверг пополудни она спустилась в библиотеку, заинтересовавшись книгами, которые прислала ее племянница из Витчерхиира. Бедная женщина принялась рассматривать эти сборники гравюр. Ей, видимо, хотелось узнать побольше о вашей семье. Она нашла картинку старого Витчерхиира… Несомненно, вы десятки раз говорили о навсегда исчезнувшем доме… И, рассматривая ее, обнаружила эти следы, расшифровала их и направилась прямо к госпоже Одемар. Она требовала признания, полной исповеди, но для них это означало крушение всех надежд. Половина состояния Одемаров ускользала из рук. Госпожа Гаст действовала без задней мысли. Ей и в голову не могло прийти, что ее старая подруга, на которую она когда-то имела такое большое влияние, и этот недоразвитый молодой человек готовы совершить убийство. Она столкнулась с двумя тиграми… Превратив Хильду Гаст почти в узницу камеры для приговоренных к смерти, они искали картинку. У бедной женщины оставался единственный шанс: она сохранила бы свою жизнь, только полностью доверившись мне. Она этого не сделала. Вы знаете, почему? – Одемар покачал головой. – Ее преданность вам и вашей семье стоила ей жизни. Но, пожалуй, я немного ошибся секунду назад. Стремление положиться только на вас спасло бы ее, если бы сегодня пополудни она воздержалась от разговора до вашего появления. Хильда Гаст не знала, что ее враги разработали план и на такой чрезвычайный случай. Убедившись в серьезности ее намерений, они пустили в ход оружие, а затем парень прострелил матери руку. Я уверен, что они все это тщательно отрепетировали.

После паузы Одемар медленно произнес:

– Мне Эмма нравилась. Беата не любила ее, но мне всегда она нравилась.

– Ее лояльность семье Одемаров была абсолютной, но при этом Эмма Гаст искренне любила племянницу мужа, Хильду. Эта привязанность оказалась ее слабым местом – Анна Одемар и лже-Леон, сообщив, что в Витчерхиире подстроена ловушка, сделали бедную женщину послушной и молчаливой. Правда, ненадолго…

– Неужели в Витчерхиире есть ловушка?

– Еще какая! Ее использовали не только для того, чтобы запугать Хильду Гаст. После ее смерти ловушка должна была стать свидетельством безумия компаньонки. Именно страх перед этой ловушкой заставил госпожу Гаст – упокой Господь ее душу – обратиться ко мне.

– Обратиться к вам?

– С помощью обрывков бумаги, выброшенных из окна. Дошедшее до меня послание не содержало никакой конкретной информации – таким оно и должно было быть. Представьте себе невыносимое положение этой женщины. Она находилась во власти потенциальных убийц, и это длилось почти две недели! Но они выжидали, надеясь отыскать гравюру и сломить ее сопротивление, а она не смела шевельнуться, пока сегодня я не смог сообщить ей, что ее указания выполнены – Хильда покинула Витчерхиир. Тогда Хильда Гаст начала действовать – на полминуты раньше, чем следовало; они провели контратаку, как и было у них запланировано на случай провала. Дальнейшие события уже не поддавались их контролю, но, видимо, они понадеялись, поскольку им не удалось отыскать картинку, что ее нельзя найти вообще.

– А если бы госпожа Гаст отдала им картинку? Она осталась бы жива?

– Вряд ли. Они без колебаний убили Матиаса Одемара. Он пригласил меня прийти сюда и поискать вырванную гравюру. Он был слишком внимателен и прекрасно соображал. Он хотел изгнать их из вашего дома, и они его боялись.

Одемар сжал кулаки. Граф продолжил:

– В вашем доме хозяйничали молодой, здоровый, безжалостный человек и женщина, готовая умереть за него. Хильда Гаст стояла, как скала, защищая приютившую ее семью от бесконечно циничных и бессердечных обманщиков. Она выполнила свою задачу и, наверное, не считала бы, что заплатила слишком большую цену. А я пытался, как мог, помочь ей устоять – тем, что не искал картинку и не проникал в частную жизнь Одемаров… Пока не наступила развязка. Но я так хотел, чтобы она позволила мне спасти ее!

– Небеса, если бы она осталась жива!

– Есть что-то такое, что вызывает в людях преданность к вам, Одемарам.

– Но почему же вы ничего не сказали мне?

– Я не мог этого сделать по двум причинам: я не знал, чем излишняя разговорчивость обернется для моего клиента, – ее указания, как я упоминал, звучали очень неопределенно. К тому же у меня не было доказательств.

– Доказательств?

– Против вашей невестки и ее старшего сына? Конечно. Доказательства, – и Граф показал на изображение Витчерхиира, – здесь. Это все, чем располагала Хильда Гаст. Нидербергер и я впервые увидели это двадцать минут назад.

– Нидербергер… – Одемар поднялся на ноги. – Где он? Что он делает?

– Скорее всего, вам не придется проходить сквозь боль ареста и суда над вашей невесткой, господин Одемар, – полицейские не стали обыскивать ее.

– Что вы имеете в виду?

– Выстрел, который мы слышали, прозвучал очень похоже на предыдущие, словно его сделали из того же маленького пистолета. Скорее всего, их была пара, и когда парень закричал матери, что все кончено, она застрелилась. Она жила ради сына…