Текст книги "Грешник"

Глава 21

Может быть, это было слишком самонадеянно, но Глебу казалось, что маленькую Нину родил он сам. Столько у него этот процесс отнял сил, нервов и здоровья. Кажется, он и боль Наташину чувствовал, как свою, и её страх ощущал, и панику… Другое дело, что сам он этим чувствам не поддавался.

Впрочем, Наташа тоже старалась. Насколько могла. И Глеб делал все, чтобы это «могла» оказалось достаточным для успешных, хоть и преждевременных, родов. Он был с ней от и до. Громов пел, держал за руку, тужился вместе с ней и дышал, как их учили. Если бы все пошло так, как было запланировано изначально – ей бы сделали эпидуральную анестезию. Это было важно в их ситуации, ведь никто не мог сказать, как Наташа отреагирует на боль. Но когда они приехали в клинику, оказалось, что делать укол уже поздно.

В общем, все пошло совсем не так, как они рассчитывали. И это было тяжело. Но в конечном счете все прошло, как следует.

Глеб пошевелился в кресле и, затаив дыхание, поправил желтую шапочку спящей на его голой груди крохи. Несмотря на то, что она родилась на пять недель раньше срока – Нина была крепенькой и, насколько это было вообще возможно – здоровой. Её даже не стали забирать в отделение интенсивной терапии, чтобы перестраховаться в первые сутки. Не было прямых показаний, а Наташе было бы гораздо спокойнее, если бы малышка находилась при ней. Остановились на методе кенгуру. Вот этим самым кенгуру Глеб и был сейчас.

Малышка скривилась. Глеб осторожно, едва касаясь, провел по ее спинке, поглаживая. Склонил голову, вдыхая ее аромат. Она пахла чем-то сладким, младенческим, незнакомым. Так бы дышал, и дышал… В горле собрался ком, перекрывая дыхание. Он вообще испытывал что-то странное. Щемящую в груди нежность. Сглотнул. Перевел взгляд на лежащую на кровати женщину. Бледная, уставшая, с темными кругами под глазами. Наташа была такой красивой! Глеб ни за что в жизни не признается, но… он плакал, когда все осталось позади, и Нину вручили в дрожащие руки матери. Наташа долго рассматривала малышку, не замечая, что тоже плачет. А потом подняла взгляд на него… и, наверное, ему стоило родиться хотя бы для того, чтобы разделить с ней этот момент. Все, что было в его жизни, все, через что ему пришлось пройти… оно все этого момента стоило.

Нина завозилась сильней. Пошарила крохотным ротиком, как слепой котенок. Одной рукой осторожно ее удерживая, Громов встал со своего места. Подошел вплотную к Наташе. Будто чувствуя, что понадобилась малышке, она открыла глаза даже прежде, чем он успел ее потревожить.

– Что-то случилось? – тут же вскочила.

– Она есть хочет.

– Ох… Давай ее сюда.

Глеб уже видел, как это происходило. Кормление. В конце концов, Нину прикладывали к груди матери уже несколько раз. У нее не было сил сосать долго, чтобы насытиться. Но все равно, Громов замирал.

И, да, у него стоял. Вот такой он извращенец. Глеб не мог не представлять, как сам коснется этих грудей. Как втянет вершинки в рот, чтобы попробовать, чем кормят его малышку.

Нина сосала вяло. Наташа обеспокоенно хмурилась. Глеб поднял руку и разгладил пальцами складочку между бровей:

– Не волнуйся. Ты все делаешь правильно.

Свободной рукой Наташа накрыла его кисть и прикрыла веки.

– Спасибо тебе…

– Это тебе спасибо.

– За что?

– Что ты у меня есть. А теперь и вот… сладкий сахарок, – Глеб снова коснулся пальцем почти прозрачной щечки. Он думал, что будет бояться брать ее на руки, испытывать неловкость и все такое. Она ведь крошка совсем. Два сто. Котенок… Но как-то так получилось, что глаза боялись, а руки делали. Очень правильно получилось…

– Ты не звонил в больницу?

– Нет. Она ведь на мне спала… Но, если что-то случится – нам позвонят сами. Не переживай.

– Я не хочу, чтобы что-то случилось, – Наташа открыла глаза, выплескивая на него закипающий в них страх.

– Я знаю. Но это от нас не зависит. Мы старались, Наташа. Мы сделали все, что могли.

– Я боюсь.

– Чего?

– Боюсь, что не справлюсь, если Кирилл… – она не смогла договорить. Взволнованно покусала губы. – Меня как будто утаскивает в глубину… Я стараюсь, но…

– Я понимаю. Но ничего подобного не случится, слышишь?

– Почему ты так в этом уверен?

– Потому что я не позволю. Я… не… позволю.

Наташа широко распахнула глаза и долго-долго смотрела на Громова.

– Я хочу, чтобы ты отвез нас с Ниной к Кириллу.

Все в Глебе воспротивилось такой идее. Встало на дыбы. Наташа слишком слаба, Нина – недоношенная. Куда ее везти? Зачем?

– Конечно. Через несколько дней. Сразу, как только вас выпишут.

– Завтра.

Глеб стиснул челюсти. Поймал ее немигающий взгляд.

– Нина слабенькая совсем. Ты знаешь, сколько дряни можно подхватить в больницах? Да ты сама еле ходишь! – Да, он ругался. Пожалуй, впервые на нее. Сдали нервы. А Наташа, кажется, не обижалась совсем. И страшно ей не было. Улыбалась слабо, наблюдая за его метаниями по палате, и поглаживала дочку по спинке, как совсем недавно делал он сам.

– Глеб, – ладно, она редко называла его по имени, всего несколько раз, и за это он мог позволить ей все, что угодно, но… – Если Кирилл уйдет… я хочу, чтобы он увидел дочку. Не прощу себя, если он её не увидит. Понимаешь? Мы ему это должны.

Он открыл рот. Сказать, что их просто не отпустят врачи? Но заткнулся, не произнеся ни звука. В конце концов – кто его мог остановить? Никто и никогда. А значит, нужно просто самому это как-то в голове утрясти. Смириться, что надо ехать… Ведь… права она. Как есть, права. И к черту инстинкты защитника, которые вопили, что это опасно. Педиатра с собой возьмет, чтобы крыша совсем не уехала. И сделает все, как она хочет.

Громов тяжело вздохнул. Наташа поняла, что он капитулировал, впрочем, как и то, насколько нелегко ему далось это решение. Она чуть сильнее сжала его руку и плавно опустила ресницы. Нина устала и прекратила сосать, но грудь не оставила. Вот и что ему делать? Громов постоял рядом еще недолго, а потом все же осторожно высвободил девочку из материнских рук.

– Иди ко мне, сладкая… Пусть мамочка отдыхает, да?

А утром, как и обещал, он повез их в больницу к Кириллу. Уже в машине вспомнил, что Ларка-то совсем не в курсе последних новостей. Долго думал, как ей обо всем рассказать. «У меня есть для тебя две новости – плохая и хорошая. С какой начинать? Плохая – Кирилл умирает, несмотря на все наши старания. Хорошая – ты стала бабкой». Ну, бред ведь – с какой стороны ни посмотри. В конце концов, он просто бросил в трубку, что ей нужно срочно приехать, и прислал за женщиной одного из своих ребят. За руль ей точно садиться не стоило.

Ларка запаздывала. Они прикатили раньше. И, наверное, хорошо, что успели попасть к Кириллу до то её появления. Зашли в палату. Нина покоилась в его руке, а второй он придерживал Наташу, хотя та и противилась, утверждая, что чувствует себя хорошо. Но тут уж Глеб был непреклонен. Она подошла к мужу. Его снова подключили к аппарату искусственной вентиляции легких. Ничего хорошего, да. Это означало, что за ночь его состоянье только ухудшилось. И Наташа тоже это поняла. Присела на край высокой койки. Коснулась губами Кириллова лба.

– Привет, дорогой… Как ты? Врачи говорят, что ленишься… – она плакала, не замечая собственных слез. Просто на автомате слизывала их с губ и шмыгала носом. – А мне вот вчера пришлось попотеть… У нас дочь родилась, Кирюша… Смотри, какая маленькая… не пойму, на кого похожа. Может быть, на тебя?

Наташа погладила мужа по отросшим волосам, поцеловала руку. У Громова зубы ныли и в затылке ломило. И никогда еще, пожалуй, он не чувствовал себя так паршиво. Он был его сыном, этот похудевший, осунувшийся мальчишка. И за время, проведенное с Наташей, Глеб успел с ним познакомиться. Хоть немного…

Наташа выпрямилась и протянула руки, намекая, чтобы Громов отдал ей ребенка. Мужчина осторожно переложил малышку в слабые руки матери, встал рядом, готовый в любой момент ее подстраховать.

– Красавица, правда? – Наташа перехватила дочку и подняла чуть выше. До этого момента сын не слишком узнавал близких, и Глеб было решил, что её усилия… ну, напрасны, что ли? А потом из уголка глаза Кирилла скатилась слеза. Одна, и еще одна… Он медленно опустил веки и с трудом снова поднял. – Да?! Ты сказал, да? Ну, конечно… Красавица… Наша красавица…

Очень редко, но в жизни все же случается чудо. А может, оно случается чаще, чем мы думаем, да только кто ж поверит, что чудо случилось? Как бы то ни было, но в тот долгий день на закате лета именно это с ними и произошло. И, наверное, Кирилл уходил счастливым. Уходил легко, со спокойным сердцем. Смерть стала для него избавлением. А новая жизнь, которую Наташа сжимала в руках – продолжением прерванного полета. Он умер в присутствии матери, жены, дочери. И… отца, которого слишком поздно узнал.

В день похорон шел дождь. Было много народу. Отпевание, кладбище, поминки… А Наташа только-только выписалась из роддома. Когда они вернулись домой, сил не осталось даже у непоколебимого Громова. А Наташа… Наташа просто свернулась на кровати калачиком и вообще перестала на что-либо реагировать. Её как будто выключили из розетки. Тогда Глеб не даже не догадывался, как надолго затянется это её состояние. Он просто забрал малышку и вышел к Лариске, которая за каким-то чертом поперлась с ними.

– Дай мне, – прошептала она, забирая из рук Глеба Ниночку. – Какая кроха… Пушинка… Чудесная, правда?

– Да, она красавица.

– Может быть, мне забрать её? Как думаешь? Эта-то не слишком адекватная. Ты ее видел?

– Ты опять начинаешь?

– А что? Она даже на Ниночкин плач реагирует не всегда! Угробит еще ребенка…

– Наташа в шоке. Умер ее муж. Как ты вообще можешь такое говорить, Лара?

– Муж?! У меня сын умер! Сын! И, как видишь, я все еще на этой планете! А на какой планете наша невестка?

– Прекрати! Она прекрасно справляется с Ниной. Происходящее просто подкосило ее – вот и все. Но, твою мать, делай скидку на ее особенность!

– Знаешь что, Громов?! Я уже потеряла сына, и не дам ей угробить еще мою внучку!

– Её никто не собирается гробить! Послушай себя! А лучше поезжай домой. Тебе тоже не мешало бы отдохнуть. Нам всем не мешало бы.

В тот вечер Лариса не слишком противилась и действительно поехала к себе. А Громов всю ночь возился с малышкой, менял памперсы, прикладывал к Наташиной груди, носил столбиком, чтобы дочка срыгнула.

Дочка… Да! Так было правильно.

О том, что дело плохо, Громов понял, когда Наташа к ним не вернулась ни через два дня, ни через три. Ему как раз позвонил Каримов и, не сдерживая эмоций, проорал, что у него родился сын. Глеб что-то пробормотал, приличествующее случаю, и хотел уже свернуть разговор, когда начальник спросил:

– Глеб Николаевич… Ты мне расскажешь, какого черта происходит?

Глеб почесал в затылке. А почему, собственно, не рассказать? Тем более что разрываться и дальше между работой и заботой о Нине он просто не мог. Ему действительно был нужен полноценный отпуск.

– Да так, Амир Шамильевич. Сына я потерял на днях. Ты родил, а я вот… не уберег. А еще у меня внучка родилась. Я, как бы это сказать, с ней на хозяйстве. Больше некому. Отпустишь на месяцок? Или сразу на увольнение заявление писать?

– Ты совсем ебанулся? Я тебе напишу!

– Из Америки достанешь?

– Надо будет – достану. Ты гуляй, сколько понадобится. И это… решай все. Жизнь одна, мать с ней, с работой.

– И то так.

– Помощь нужна?

– Разве что менять памперсы. Да у тебя и у самого такое счастье. Так что помощник из тебя – так себе.

– Справишься?

– А то как? Отступать мне некуда. Бывай, Шамильевич. Позвоню, как все утрясется. Береги девочек и сына. Самое дорогое они. Вот так и понимаем, что важно…

Отпуск Громову очень пригодился, потому что прошло еще две недели, а Наташа так и не вернулась ни к нему, ни к дочери, ни в себя. И тогда стало по-настоящему страшно.

Глава 22

Так не могло продолжаться. И не только потому, что Нина нуждалась в матери, а он – в своей женщине. Но еще и потому, что состояние Наташи становилось невозможно скрывать от окружающих. От той же приходящей постовой медсестры, или Ларки, которая не оставляла их в покое ни на минуту. Глеб отчетливо понимал, что та спала и видела, как заберет малышку у матери. Ларисе нужен был только повод. Никто бы ей, конечно, девочку не отдал, но нервы она им всем могла потрепать хорошенько.

Глеб голову сломал, не зная, как ему поступить! Даже когда Наташа вставала в туалет, на них с дочкой она абсолютно не реагировала. Громов заставлял ее есть, убеждая, что иначе пропадает молоко – она нехотя ела. Даже когда он прикладывал Нину к груди – Наташа смотрела, будто сквозь нее. Будто для нее больше вообще не существовало реальности, в которой они с Ниной были. Чаще всего Наташа отворачивалась к окну и часами разглядывала качающиеся на ветру макушки каштанов.

Для Глеба те две недели стали самыми тяжелыми в жизни. Он жилы рвал, он старался, он делал все, что ему рекомендовали психиатры. Он, стиснув зубы, вытаскивал ее снова и снова, как ей и обещал. Он просил, он умолял, он ругался и угрожал. Он испытал все возможные методы. И раз за разом терпел поражение.

Глеб Громов впервые проигрывал бой. Бой, который, по насмешке судьбы, оказался для него самым важным.

– Понимаете, у нее нет стоящего мотива вернуться… – утверждал доктор, которого Громов уже начинал ненавидеть.

– Что вы имеете в виду?

– Она закрылась после сильного стресса. И мне кажется, что если что-то и сможет вернуть ее назад – то еще одна сильная эмоциональная встряска.

– И что же это может быть?

– Понятия не имею. Обычно таких людей может мотивировать угроза жизни или здоровью, но в вашей ситуации я даже не знаю…

Глеб выругался под нос и положил трубку. В колыбели завозилась Нина. Закряхтела, наморщила угрожающе личико. Громов склонился над кроваткой, протянул руки к девочке. Но замер от пришедшей в голову мысли. Малышка нахмурилась еще сильнее. Уже разгладившееся после родов личико пошло красными пятнами негодования. Обычно Глеб предугадывал любые желания крохи, и тут нисколько не сомневался – она голодна. Но в тот раз мужчина не стал торопиться. Напротив. Усилием воли заставил себя обождать. Убрал руки. Пододвинул колыбель поближе к лежащей на кровати женщине, а сам тяжело опустился на тумбочку.

Нина недовольно замяукала. Взмахнула ручками, случайно ударив себя по носу. Крохотные губки обиженно поджались. Малышка пискнула. Раз, другой… Раньше бы Глеб тут же её подхватил, утешил, но не в тот раз. Нина плакала все громче и громче. Захлебывалась, заходилась плачем. И если бы в тот момент Громов мог позволить себе слабость – он бы рыдал вместе с ней. Вот только кому-то в их компании нужно было оставаться сильным. Глеб опустил веки и пальцами надавил на глаза. Ему было физически больно от того, что происходило. В груди жгло каленым железом. Нервы завились в стальные пружины – того и гляди – рванет. Он едва мог это все выносить. Нина слабела от крика, а Наташа все так же безучастно смотрела в окно. А у него в затылке стыло от страха и смертельного липкого ужаса.

Ведь если и это им не поможет, то что тогда?

В какой-то момент плач Нины стих. Она зашлась – и не могла ни вдохнуть, ни выдохнуть. С мучительным стоном капитуляции Глеб потянулся к дочке, но его опередила Наташа. Вскочила, пошатываясь, в недоумении поглядывая по сторонам, схватила малышку на руки. Прижала к себе.

Он наблюдал за происходящим не дыша. Кажется, вообще забыв, как это делается. Только бум-бум-бум в сердце напоминало о том, что он все еще жив в отсутствие всякого кислорода. Может быть, потому, что она стала им.

Руки Глеба дрожали, и он стиснул их в кулаки, не отрывая полыхающего взгляда от своей девочки. А Наташа, напротив, отводила глаза. Дернула вниз бретельку домашней майки и приложила дочку к груди. Нина сосала с жадностью, всхлипывала и захлебывалась, а Наташа… Наташа смотрела на нее так, как будто никогда до этого и не видела. А может быть, так и было?

Глеб разглядывал её и молчал. А она опускала голову все ниже, прячась за волосами, и гладила дочь по бледной сахарной щечке.

– Она уснула, – прошептала через некоторое время.

– Да…

Наташа окинула взглядом комнату, наткнулась на колыбель и осторожно переложила в нее малышку. Глеб встал. Наташа застыла изваянием, и только её ладони скользили по бедрам – туда-сюда. Громов подошел вплотную. Обнял ее со спины. Его ладони все так же дрожали, и Наташа, наверное, это чувствовала.

– Мне нужно в душ, – прошептала, впрочем, не делая попыток освободиться.

– Хорошо, – согласился Глеб, тоже не отпуская.

– Сколько… прошло времени?

– Шестнадцать дней, три часа и примерно двадцать минут.

– Извини меня… – всхлипнула Наташа.

– Тшшш… Ты ни в чем не виновата. Пойдем… Кажется, ты хотела искупаться…

Девушка кивнула, отступила на шаг. Покосилась с сомнением на колыбель.

– А Нина?

– С ней все будет хорошо. Она теперь проспит несколько часов.

Наташа понурила плечи. Снова опустила взгляд в пол и медленно пошла прочь из комнаты. Глеб двинулся следом. Включил кран, чтобы наполнить ванну, отрегулировал воду. И убедившись, что в ванной есть чистые полотенца, шагнул к выходу.

– Пожалуйста, не уходи… – прошептала Наташа.

Глеб медленно обернулся. Она стояла, голая по пояс, и просила его остаться. Сглотнул.

– Ладно… Забирайся.

Трусики она не снимала. Так и шагнула в них в бурлящую воду. Громов замешкался, давая себе время остыть. Не глядя на него, Наташа с головой опустилась в воду. Пышная пена надежно скрыла ее красоту. Только ярко-розовые вершинки сосков иногда показывались над водой. И этого было вполне достаточно для того, чтобы член в его штанах встал по стойке смирно.

Глеб схватил шампунь, налил щедрую порцию в свою ладонь и принялся намыливать её волосы. Наташа зажмурилась. Она совсем ослабела и клевала носом, наслаждаясь его неспешным массажем. Видимо, слишком много переживаний обрушилось на его девочку после… пробуждения. Больше, чем она смогла бы вынести прямо сейчас. Глеб взял мыло и стал ее быстро мыть. Наташа не протестовала. Послушно поднимала руки, чтобы ему было удобнее, и, кажется, даже ничуть не смущалась.

Громов скользнул руками по нежной, гладкой, как атлас, коже на внутренне стороне бедер. Замер, считая про себя оглушительные удары сердца. Погладил, не решаясь двинуться дальше.

– Больше не кровит?

– Нет. Уже… все в норме.

– Хорошо.

Он так и не решился коснуться ее вот так… Слишком остро хотел, для того чтобы подвергать себя такому испытанию. Просто помог выбраться из ванны и, быстро промокнув полотенцем, отнес в спальню. Кажется, Наташа уснула сразу, как только Глеб взял ее на руки.

В ту ночь, будто понимая, что им не помешает выспаться, Нина и сама проспала аж до самого утра. Впервые. Лишь в шестом часу разбудила их громким, требовательным криком.

– Я ужасная мать. Моему ребенку почти три недели, а я ничего о ней толком не знаю. Не знаю ее привычек, распорядка дня… Вообще ничего… И если бы не ты… мне даже страшно представить, что было бы! – бормотала Наташа, вглядываясь в личико дочки.

– Ничего бы не было. Ты бы справилась.

– Я уже не справилась, Глеб!

– Нет. Ты просто переложила заботы на меня, пока переживала свое горе. Думаю, если бы ты не доверяла мне на сто процентов, то никуда бы не ушла.

Наташа отвела взгляд от Ниночки и уставилась на него.

– Ты, правда, так думаешь? – просипела она.

– Думаю. Даже не против тебя подменить иногда, – пошутил он и тут же посерьезнел. – Ты только не уходи больше так надолго, потому что я… – Глеб резко встал. Провел по затылку. У него совсем не оставалось времени на себя, и волосы непривычно отросли. – Потому что я тоже не каменный…

– Не каменный. Ты золотой… Глеб Громов.

Ладно… Ладно! В тот момент он чуть не расплакался, как дурак. Он вообще стал регулярно подтекать, с тех пор как Наташа случилась в его жизни. Старость, что ли? А может, просто любовь? Сдал… сдал, как есть. По всем позициям…

Громов хмыкнул.

– Запомни это. И когда достану тебя до печенок – вспоминай. Потому что я достану. Можешь быть уверена.

Наташа лишь улыбнулась слабо и покачала головой.

Они потом еще много говорили. И еще больше молчали, понимая друг друга без слов. Глеб знал, что Наташа все еще тяжело переживала уход мужа. Может быть, даже винила себя, что впустила в душу другого, когда тот был еще жив. Хотя… ну, в чем она перед ним была виновата? Ведь не позволила ничего лишнего. Ни себе, ни самому Глебу. И правильно сделала, что не позволила! Сейчас Громов это отчетливо понимал. Вряд ли бы они смогли себя простить, если бы тогда смалодушничали. Вряд ли бы смогли так открыто смотреть друг другу в глаза.

Шло время. Они учились жить в новой реальности и примирялись с тем, что осталось в прошлом. Никто из них не торопился, не форсировал развитие событий. На сороковой день заказали панихиду в церкви и все вместе пошли на службу. Ларка, хоть и приглядывалась к Наташе, но уже не заводила разговоров о том, чтобы забрать внучку. Так, докучала по мелочи своими неожиданными визитами, больше походящими на инспекции контролирующих органов. В какой-то момент Ларка так их достала, что Громов запретил ей являться без предупреждения. В конце концов, у ребенка был свой режим, который не следовало нарушать, да и сами они не сидели на месте, все чаще бывая за городом, в Наташином отчем доме. Стройка двигалась с рекордной скоростью. С этим вообще нет проблем, когда объект не слишком большой, а бюджет не ограничен. К концу сентября все наружные работы уже были завершены. К зиме Глеб планировал сделать электрическую разводку и установить отопление. Иногда он волновался, как Наташа воспримет такие перемены. Все же от дома, доставшегося ей в наследство – не осталось вообще ничего. Но, кажется, её это смущало не слишком сильно. Она вообще хорошо справлялась… Глеб вышел на работу, и целый день она сама возилась с малышкой. Пела ей и выходила на прогулку с коляской. Работу она, конечно, забросила. И всю себя посвящала семье.

А между тем заканчивался октябрь. Приближался Наташин день рождения, к которому Глеб готовился очень тщательно.

– Я не люблю сюрпризы, – нервничала она, когда мужчина, одной рукой закрыв ей глаза, а второй покрепче перехватив упитанную малышку, подтолкнул девушку к комнате.

– Тебе понравится. Обещаю… – заверил Глеб, с наслаждением вдыхая запах ее волос с легкой примесью дыма осенних костров. – Готова? Открывай!

Громов отвел ладонь и выжидающе уставился на Наташу. Она нервничала больше обычного, и Глеб уже пожалел, что затеял все это… Надо было действовать мягче, а он… Увидев подарок, Наташа всхлипнула. Бросила на него быстрый взгляд и медленно-медленно, то и дело оглядываясь, побрела к старенькому пианино.

– Это мое… – прохрипела, очерчивая дрожащими пальцами щербинку на крышке.

– Да. Я ведь обещал его вернуть, так? – осторожно напомнил Глеб. Она затрясла головой, соглашаясь, и снова вернулась взглядом к массивному инструменту.

– Спасибо… Я… – Наташа хотела еще что-то сказать, открывала и закрывала рот, издавала какие-то странные звуки, которые почему-то отказывались складываться в слова, и слизывала струящиеся по лицу слезы. И пусть в тот момент она так и не совладала со своим неземным голосом, с теми чувствами, что её наверняка переполняли, это был один из самых трогательных, самых важных моментов в жизни Глеба Громова. И он смотрел. Он запоминал… Записывал на подкорку это эфемерное ощущение счастья.

Кто-то другой, на месте Наташи, сразу открыл бы крышку и ударил по клавишам. Но не она. Ей потребовалась еще неделя, чтобы просто к ним прикоснуться. Это превратилось в ежедневный довольно необычный ритуал. Около восьми вечера она откладывала в сторону все дела, подходила к инструменту и, зажмурившись, брала аккорд. И Глеб, кажется, не дышал в тот момент. А в один из дней она подошла к пианино чуть позже обычного. Когда уложила Ниночку спать. Впервые села. Пальцы вспорхнули над клавишами… привычный аккорд, а за ним еще, и еще один. Пока он не узнал в мелодии их песню. А потом к музыке присоединился голос… И все другое перестало существовать.