Текст книги "Дежа вю"

ГЛАВА 12

– Морозов? Это хто ж такой? – призадумалась бабка, открывшая Тине дверь. – Да ты проходь, проходь, милая.

Она прошла, оглядывая исподлобья квартиру, которая должна была стать ее семейным гнездышком. Типичное жилище одинокой пенсионерки – краны капают, обои еле держатся, повсюду вязаные финтифлюшки: салфеточки, прихваточки, весьма странного вида игрушки, то ли зайцы, то ли слоны, на кухне – колченогая табуретка в единственном экземпляре и запах лекарств.

Вот тебе и гнездышко.

– Так, Морозов-то, это ж сосед наш! Он поперву тут квартиру снимал, а потом купил, а потом мы сюда въехали, – вспомнила старушка и, внезапно решив проявить бдительность, взглянула на Тину строго: – А он тебе зачем?

– По личному вопросу, – в тон ответила та. – Как это вы въехали в его квартиру, а?

– Ну, он же только первый взнос внес, а потом перестал платить, вот квартира снова государству и отошла, а мы…

Тина поморщилась, досадуя, что задала какой-то совершенно никчемный вопрос, и быстро придумала другой:

– А куда он переехал, знаете?

– Да не говорил он, дочка, – пожала плечами хозяйка, – и лет-то много прошло, у него, поди, адрес не раз менялся!

– А что, он давно здесь не живет? – уточнила Тина просто так, чтобы отвлечься и не разглядывать пристально чужие стены, которые когда-то могли стать своими.

Или не могли?! Судьба – она все-таки одна или много разных? Вот самое время думать об этом! Когда все так нелепо, странно, даже страшно, и хочется немедленно оказаться дома, в ванной, и чтобы за дверью топали Сашка с Ксюшкой, а на бортике сидел Ефимыч в обнимку с подносом и горестно вздыхал, глядя как Тина руками таскает огромные куски мяса. Чтобы телефон трезвонил, и домашний, и сотовый, и, как обычно, она нужна была всем сразу. И в зеркале проступала синим под глазами усталость.

Как всегда. Ничего другого не было и не будет.

– …так что, считай, уж больше десяти лет прошло, это точно!

Тина кивнула. На самом деле больше. Значит, Морозов переехал почти сразу?

– …ни дня он тут не жил, даже вещи не перевез, – бабка вдруг быстро перекрестилась и сжала Тине запястье. – Тут ведь дело-то, дочка, страшное приключилось, Морозова этого ну до слез жалко!

– А что такое? – без интереса спросила Тина, думая, как теперь этого, блин, Морозова искать.

– Невеста у него погибла, да прямо перед свадьбой! – выпалила старуха вроде как жалостливо, но сияла при этом чище медного таза. Вероятно, не каждый день попадались слушатели, которых интересовала страшная и печальная судьба незнакомца.

Впрочем, Тина тоже была не из их числа. Какое ей дело до событий десятилетней давности?! Даже если речь идет о Морозове! Вернее, нет – тем более, что речь идет о Морозове! Или опять не так…

…Невеста у него, значит, погибла? Одну он предал, вторая погибла, не стоит ли парню задуматься?

Тина ужаснулась собственным мыслям и, чтобы переключиться, стала слушать бабушку внимательней. Однако сосредоточиться на рассказе не удалось, и Тина все думала: «Как он мог, как он мог, как он мог?!»

– А вы не помните, в каком точно году это было? – спросила она, решив доконать саму себя окончательно.

Мысленно гадала, на сколько его хватило: год, два? Или вторая невеста появилась сразу? Или она была не вторая, а Тина, соответственно, не первая, и он обыкновенный бабник, хотя тринадцать лет назад ей казался необыкновенным. И вовсе уж не бабником!

Не буду больше вспоминать, очень твердо сказала она себе.

– А перестройка-то у нас в котором году была? – между тем высчитывала бабушка. – Вот тогда и случилась у парнишки беда.

Тина от удивления присвистнула.

– Вы, бабушка, ничего не путаете?

Старушка оскорбленно подпрыгнула на табуретке, отчего та едва не рассыпалась.

– Ничего, милая, я не путаю! Все прекрасно помню! Ой! – Она вдруг принялась совершенно по-девчоночьи грызть дужку очков. – Ой, а ведь… Да, путаю немножко…

– Немножко?

– Немножечко, – смутилась окончательно бабка. – Не перестройка то была, а этот… как его… путч в тысяча девятьсот…

– Девяносто первом, – машинально подсказала Тина.

Снова этот проклятый год! Кто-то лежит в могиле с этой датой, кто-то накануне свадьбы в этом году погиб…

– Бабушка, – чужим голосом позвала Тина и подняла на хозяйку безумный взгляд, затуманенный страшной догадкой, – а время года какое было, а?

– Когда?

– Ну… когда невеста умерла.

– Тьфу ты! Я же тебе рассказывала! На майские праздники. Кататься они поехали…

Тина, чувствуя, как стремительно охватывает душу липкий ужас, спросила, кто это – они.

– Да жених с невестой, – сердито откликнулась бабушка, – Морозов, которого ты ищешь-то, и девчушка его. Говорят, она совсем молоденькая была, лет семнадцать.

– Почти девятнадцать, – поправила Тина, – просто я худая была очень и роста маленького, вот и думали, что старшеклассница.

– Как это «я»?! – не поняла бабушка. – Ты что ли тоже там была?

Нет, хотелось завопить ей что есть мочи. Ее там не было! Но в этом ее пытаются убедить.

Кто и зачем?!

Надо подумать, сосредоточиться и подумать очень серьезно. Она не могла умереть в девяносто первом году накануне собственной свадьбы. Конечно, в определенном смысле, она на самом деле умерла тогда. Но об этом известно только ей. Она себе памятник не ставила и могилы не рыла. Это сделал кто-то другой. Кто и зачем?!

– Эй, милая, на-ка водички попей, совсем ты что-то бледная.

– Спасибо.

Она отдышалась слегка, сфокусировала взгляд на хозяйке.

– Бабушка, расскажите еще раз, что тогда произошло?

Старушка захихикала:

– Я гляжу, у тебя склероз почище моего! Только что ведь все тебе доложила! А где твой Морозов живет, не знаю…

– Он не мой, – немедленно отреагировала Тина.

– Да уж, понятно! Мне Авдотья Семеновна еще тогда говорила, не женится он, Морозов-то! Авдотья Семеновна – человек знающий, к ней погадать из Новосибирска едут, понимаешь?

– Цыганка, что ли? – зачем-то поинтересовалась Тина.

– Сама ты цыганка, – обиделась за соседку бабушка, – потомственная колдунья просто, наша, сибирская.

Так, колдуньи тебе, пожалуйста! Следующим пунктом программы бабуся, наверняка, объявит Дэвида Копперфильда.

– Ты, дочка, опять не слушаешь! – прогудел обиженный голос, как будто издалека.

Конечно, не слушает. Защитная реакция срабатывает, не иначе. Может, легче уйти? Просто исчезнуть и сделать вид, что никогда сюда не приходила.

– … машину-то и занесло!

– Чего? Чего? – Тина отшатнулась от стены, склонилась к бабке в изумлении. – Какую машину?

Бабушка терпеливо повторила, что машина принадлежала жениху, и на ней он повез кататься невесту. Месяца за два перед свадьбой, которая так и не состоялась.

– Он-то синяками отделался, а ее – в лепешку, прости господи! Уж как он виноватился, я вот сколь на земле жила, ни разу не видала, чтоб мужик плакал, а этот рыдал прямо! На колени бухался перед матерью-то ее, а сам себя, видать, простить не мог – все согбенный ходил, будто горб себе нарастил… Да ты упрела вся, дочка! Говорила же тебе, сымай шубу! Господи, господи…

Очнулась Тина на узкой, очень твердой кровати и долго соображала, куда девалась ее любимая перина. Чья-то рука, похожая на сморщенную цыплячью лапку, сунула под нос стакан.

– Вот ты меня испужала, милая! Бряк, и лежит, ручки кверху! Никак на сносях, а?

Голос смутно знакомый. Дом – чужой. Потолки низкие, окна заиндевевшие, вода в стакане невкусная. Еще одно, последнее усилие, и она вспомнила: в бывшей квартире Морозова живет старушка, которая знает про него очень многое. Например, что в мае девяносто первого он собирался жениться, но так и не женился, потому что невеста погибла. Причем отчасти по его вине.

Отлично.

То есть… брр… бедный парень, не повезло ему!

Голова у нее сейчас треснет! Вот сию секунду, потому что это уже невозможно терпеть, невыносимо!

Какой еще бедный парень к чертям собачьим?! Какая еще такая погибшая невеста?!

Это она собиралась за него замуж, это ее и только ее он катал на машине, с ней придумывал, какого цвета будут обои в новой квартире, куда поехать в свадебное путешествие и как будут звать их детей.

Значит, это она – Тина! – должна была погибнуть в автомобильной катастрофе.

Она резко вскочила на кровати и потрясла головой.

– Ты аккуратней, милая, – вновь обозначилась бабушка, – в твоем положении беречь себя надо!

– В каком положении? – ни с того ни с сего расхохоталась Тина. – Кого беречь-то, я ж – покойница!!!

– Хто?! – Несчастная старушка попятилась.

– Покойница, – повторила Тина, хихикнув.

Какой-то частью сознания она понимала, что слишком близко подошла к безумию, что стоит на самом краю, и еще один шаг может стать последним. С одной стороны это казалось абсурдным. Поверить в собственную смерть только из-за того, что на кладбище есть странная могилка?! Только со слов древней бабуси, давно и прочно впавшей в маразм?! Тина никогда не была паникершей и особой внушаемостью тоже не отличалась, предпочитая во всем убеждаться своими глазами и доверяя лишь доводам рассудка. Глаза видели крест с датой ее рождения и… смерти. Рассудок отказывался это комментировать.

Что же оставалось?! Поверить и сойти с ума? Сделать вид, что ничего не видела, не слышала, улететь в Москву и однажды проснуться в холодном поту от кошмара, настигшего во сне?

– Что ж ты так распереживалась-то, милая? – всплеснула руками бабка. – Аль он не чужой тебе, Морозов? Знала ты его, да?

Тина задумчиво поскребла нос.

– Знала, знала. Извините, пойду я.

Отделаться от старушки оказалось не так-то просто: вцепившись в Тину сухощавой, но твердой лапкой, она снова и снова повторяла историю, на ходу дополняя ее новыми деталями. Видать, расставаться с благодарной слушательницей и скучать в одиночку бабке не хотелось.

Чувствуя, как от животрепещущего рассказа волосы на макушке встают дыбом, Тина решительно продвигалась в прихожую. Тут ее и настигла чрезвычайно важная мысль.

– А вы сами на похоронах у этой девушки были? – спросила она тоном опытного следователя.

– Была, как не быть!

Ну, еще бы! Разве можно пропустить такое зрелище, возможность вволю нашептаться с соседками, слопать поминальное угощение и от души попричитать-поплакать?

– С ее стороны каких-нибудь родственников помните?

– Так только ее родня и была, – пожала плечами бабуся. – Говорили, родители жениха свадьбе не больно радовались, он-то – наследник богатый, а она голь перекатная была, так что на похороны парень их даже не пустил, скандал закатил. Вы, мол, ее не любили, нечего прикидываться, будто печалитесь, что она померла! Так и сказал.

Тина судорожно вздохнула и юркнула в спасительную иронию:

– А что, вас тоже позвали?

– Куда? – не поняла бабушка.

– На беседу родителей с сыном! – рявкнула Тина. – Откуда вам знать, что он им сказал? А? На похоронах-то их не было, подслушать вы не могли…

– Да я вообще не подслушиваю! Никогда!

– Заметно, – пробормотала Тина, стараясь проглотить комок в горле, чтобы окончательно прийти в себя, – ладно, вы мне лучше скажите, кто со стороны невесты был?

– Покойницы-то? – деловито уточнила бабуся, и Тину будто качнуло в сторону мощным ударом ветра.

Схватившись за стену, она медленно кивнула. Покойницы.

– Так, мать только и была. Отец-то у них года за два перед этим помер, допился, замерз прямо у подъезда, в сугробе. А у этой… кажись, Катерины… да, точно, Катериной матушку звали… Ну вот, у ней две дочки остались. Одна, значит, совсем мелкая, только школу закончила… то есть, нет, даже не закончила, ее как раз куда-то отправили, так что на похороны она не приходила. А вторая – покойница-то – в горкоме работала, машинисткой. Наверное, там и парня этого подцепила, Морозова-то, она же наша, бердская, это уж после они из Новосибирска перебраться решили. Повезло девке, он, вишь, сразу квартирку купил и вообще, говорят, при деньгах был, серьезный мужик. Хотя молодой! – Бабка покачала головой. – Да, совсем молодой! И ведь так и не женился!

Слушать давно уже было невыносимо.

Тина пихнула входную дверь и, забыв попрощаться, быстро вышла в подъезд. Лестница плыла перед глазами, и спуститься удалось не сразу – ноги то и дело соскальзывали со ступенек.

Мама, мама… Как же так? Единственное разумное объяснение всей этой жути – чье-то извращенное чувство юмора. Кто-то устроил маскарад, нанял актеров на роли Морозова и ее матери, Катерины Андреевны, сунул в гроб резиновую куклу в человеческий рост и потешался, издалека любуясь на дело рук своих. Хотя, почему – издалека? Может, он был совсем близко.

Он? Она?

Но – кто и зачем?!

А может быть, все гораздо проще, и бабка просто бредит? Но тогда откуда взялась могила?

И еще – для невменяемой больной старуха знает слишком много подробностей. Имя матери, дурацкая смерть отца, родители Морозова, которые на самом деле ненавидели Тину. И если бы на похоронах был не Морозов, старуха узнала бы это и сейчас не рассказывала бы так уверенно!

А мама? Как же мама?

Тина выбежала на улицу и, прислонившись к запорошенной снегом лавочке, стала дышать глубоко и медленно. И-раз, и-два, вздох, выдох, вздох… Все нормально.

Рано делать выводы. Тем более такие страшные.

Ее мать участвовала в фиктивных похоронах собственной дочери?!

Но этого не может быть! Быть этого не может.

Позвонить. Надо немедленно позвонить в Москву и спросить… Привет, мам, ты случайно тринадцать лет назад не рыдала над моим гробом, а потом у тебя, тоже случайно, не было ли амнезии, в связи с которой ты напрочь забыла о моей могилке?..

Вот ужас-то!

Тина интенсивно потрясла головой, так что в ушах зазвенело, и мыслей – глупых, жестоких, отвратительных – вроде бы стало поменьше. От остальных она избавится позже. Сейчас все-таки надо позвонить. Нет, может, и не надо, но хочется.

Хочется до слез.

– Ефимыч? Привет, это я.

– Валентина, ты где? – Голос у мужа был умеренно встревожен. Значительно больше в нем звучало сердитой разочарованности. – Почему звонит твоя эта Леночка? Ты сама уже не в состоянии к телефону подойти?

– Ну, вот сейчас же звоню.

Слезы высохли моментально. Наверное, ветер подул особенно резко.

– Тебе Ксюху дать? Или Сашку сначала? – немного подобрев, спросил Ефимыч.

– Вообще-то, я с тобой хотела поговорить.

– Поговорить? Что-то случилось?

– Нет, – быстро возразила она, – ничего не случилось. Мне просто захотелось… тебя услышать.

Муж тяжело пыхтел в трубку, и в этом сопении Тина отчетливо разгадала удивление и недоверчивость.

– Ефимыч, правда, я соскучилась.

– По дому?

– По тебе.

Она так редко говорила ему «ты», что сейчас сама себе изумилась.

Неужели сегодняшнее утро настолько выбило из колеи? И руки непривычно трясутся, и губы нервно прыгают, с трудом произнося слова – какие-то бесполезные, «мыльные» слова. И снова наворачиваются слезы от дикого желания и невозможности прижаться к надежному, теплому боку, спрятаться и выплакать боль и страх.

– Валентина, – отозвался наконец муж, – у тебя точно все в порядке? Ты, кстати, где? Секретарша говорит, что не знает, куда ты поехала. Вот объясни, зачем нужны секретарши, если они не знают, где находится начальство.

Он всегда сердился, если чего-то не понимал.

Сейчас Геннадий Ефимыч не понимал многого: что за срочная командировка может быть у директора рекламного агентства, почему секретарь не знает места обитания начальницы, откуда взялся у этой самой начальницы и по совместительству его жены столь диковинный тон, странно похожий на жалобный и виноватый одновременно. В чем она провинилась? На что жалуется? Да его Валентина никогда ни на что не жаловалась! Не имела такой привычки, чем и заслужила безграничное его уважение.

Что же там стряслось, в этой командировке?

Тина что-то тарахтела, но ни на один вопрос мужа так и не дала внятного ответа.

– А мама дома, Ефимыч? – вдруг перебила она саму себя.

– Дома. Позвать?

Что она скажет?! Что она спросит?! «Мама, тринадцать лет назад, когда ты осталась одна в Бердске, что там произошло?» Нет, это полный идиотизм.

– Не надо, Ефимыч, не зови. Я просто так спросила.

– Ты скоро вернешься?

– В понедельник. Извини, накрылись наши выходные.

Ефимыч пробурчал, что он к этому давным-давно привык. Потом пожелал удачи в делах, передал привет от детей и повесил трубку.

Зря она позвонила.

Или стоило на самом деле поболтать с Ксюшкой и Сашкой? Но тогда бы она уж точно растеклась киселем, и соображать бы вообще перестала, и принялась бы закрывать трубку окоченевшей ладонью, всхлипывать, шмыгать носом, ни фига не слышать, только умирать от счастья, что у нее есть дети, и жить в привычной виноватости, что они далеко. Даже если играют в соседней комнате.

Ей почти тридцать два, она – хозяйка жизни, яркая личность, полностью самостоятельная и состоявшаяся. Поплакаться в жилетку некому. Можно подумать, она узнала об этом скорбном факте только сейчас. Так всегда было. Она всех и каждого приучила к этому сама, заставила поверить, что слабости в ней нет ни грамма, и чужие плечи в качестве поддержки ей совсем не нужны. Ничьи и никогда.

Несколько часов, и от ее самообладания остались жалкие крохи. Несколько часов в городе, где она впервые увидела рассвет, где много лет любовалась закатом, где научилась ненавидеть и любить. А что делать теперь?!

Тина решительно двинулась к вокзалу. Она сейчас же поедет в Новосиб и до понедельника отсидится в гостиничном номере. А потом самолет вернет ее в Москву, к детям, к мужу, к работе. Все остальное не имеет значения, она убедит себя в этом, она сумеет.

В конце концов, может быть, у нее всего-навсего видения, жестокая игра воображения, потрясенного встречей с Морозовым. Да, так она и будет считать. Все же легче признать себя сумасшедшей, чем мертвой.

Или есть еще третий вариант?

ГЛАВА 13

Ему очень хотелось повернуть время вспять. Вернуться на полчаса назад, и вместо этого кафе, бывшей совковой столовки, пойти обедать в ресторан на другом конце города. А лучше на другом конце Вселенной, чтобы уж наверняка исключить встречу с Алькой. А ведь когда-то он так мечтал встретиться с ней, даже предпринимал хитроумные попытки… Не получалось. Вероятно, кто-то многомудрый и всемогущий, тот, кто управлял его жизнью и вообще всем на свете, решил, что встречаться им незачем.

А теперь?

Надо было поговорить с ней, подумал Олег с горечью.

Поговорить нормально, по-человечески, не спеша и ни в чем не упрекая, – сейчас это казалось возможным. В конце концов, какая разница, что было там, позади?

Все, что ему хотелось узнать – как она живет сейчас.

Пьет ли по-прежнему в завтрак, обед и ужин свой обожаемый чай со зверобоем? Грызет ли ногти, серьезно о чем-то задумавшись? Хохочет ли от щекотки? …Какая ерунда все это!

Он остановился у ларька, купил сигарет, тут же выкурил пару штук, быстро затягиваясь и щурясь от дыма. Глаза слезились. Он подцепил верхушку сугроба и с остервенением потер колким снегом лицо.

Какие еще варианты?

Можно немедленно вернуться к Маше и забыться в разговорах, легких, случайных прикосновениях, чувственных взглядах, поцелуях.

Но почему у него не получается полюбить всей душой, привязаться по-настоящему, прекратить это созерцание и отстраненный беспрестанный анализ женских капризов, движений, фраз, грусти, улыбок? Боже, он так давно привык к собственному ледяному спокойствию.

И что осталось от него, стоило ему увидеть эти глаза?

Усталые, совсем чужие теперь глаза взрослой Альки.

…Сестра – Вероника – была младше на несколько лет, и коверкала ее имя, из «Вали» превратив в «Алю». Это объяснение Морозов впервые услышал спустя несколько дней после знакомства, но всю жизнь называл ее именно так: Алька.

Да какую к черту всю жизнь?!

Они были знакомы всего два года. Чуть больше. Это ничто, мелочишка, капля в море. И дело тут не в них – оба они ни при чем. И прошлые чувства их тоже мало что значат. Та давняя и – чего уж там! – короткая история любви помнится только из-за того, что обильно была приправлена грязью, потом и кровью. Вполне житейскими, но страшными, крепко врезавшимися в память деталями. Вот ими, будто клешнями, вцепилась давнишняя боль в плоть, прокралась в душу.

Трудно придумать объяснение лучше.

Олег похвалил себя мысленно за эти аккуратно выстроенные доводы. Приняв их, можно существовать дальше. Даже попробовать отдышаться – впервые после встречи.

Он огляделся вдруг растерянно, осознав, что все это время шел наугад. Вокруг шумел вокзал, гудели электрички, змеились очереди у касс, и было странно, что он не услышал раньше гула вечерней толпы и стука колес.

По логике вещей, стоило развернуться, еще немного пострадать по дороге назад, потом найти Машу и провести вечер в театре, а ночь – в женских объятиях.

Вместо этого Морозов сел в электричку до Бердска – там, на окраине, у берега крошечного моря ждал его дом, одинокий дом одинокого человека.

Он трясся на жестком сиденье, смотрел в окно, где сгустились ранние зимние сумерки, и думал, что таких идиотов, как он, еще не видывал свет.

А когда опустошенный, полностью разбитый, он вывалился на перрон, его взгляд больно обожгла высокая фигура у края платформы, в самой гуще толпы.

– Алька! – заорал Морозов, не задумавшись ни на секунду.

Хватит! Он молчал слишком долго. Он все сейчас расскажет ей, и вдвоем они обязательно разберутся, поймут, осознают, простят себе и друг другу.

Он сорвался с места, ослепленный надеждой.

Она не оборачивалась, людское болото затягивало ее все глубже, и Олег внезапно потерял ее из вида, и заметался из стороны в сторону.

Уже не казалось, а стало совершенно очевидным, что самое важное – увидеть ее еще раз. Хотя бы раз. Хотя бы увидеть.

…Тина, зажатая толпой пассажиров, очутилась в электричке. Почему-то на мгновение ей почудилось, будто она ошиблась маршрутом, потерялась и теперь никогда не выберется отсюда. Это было так страшно, что она едва сдержалась, чтобы не развернуться, не побежать обратно, в полном отчаянии распихивая народ. Она зажала ладонью вопль. Справилась…

Олег попятился от платформы.