Текст книги "Бриллиант в мешке"

19

Привыкнешь!

Да я сразу привык, но что в этом плохого? Ничего плохого, кроме хорошего. Серьезное медикаментозное подспорье для больного.

Вот, как, например, сейчас. Столько важных разговоров предстоит, и если бы не принял одну, то при теперешних расстроенных чувствах вообще был бы не в состоянии. Лег отдохнуть, но вместо этого одно волнение и паника. А принял – и очень скоро почувствовал, что все не так ужасно и могу провести беседу, как следует. Но надо экономить, всего две осталось.

Прежде всего, разобраться с Татьяной, а то опять убежит на работу, и все опять останется в неизвестности, а я без лекарства. А тут и Галка с Азамом подгоняют, Галка еще в машине начала:

– Ну, папаня, ты надумал? Пора решать, времени остается уже не так много!

Но стану я в машине, на ходу, обсуждать это дело. Да еще при Кармеле. И тем более что еще не решил.

Действительно, пора. Вот сейчас, пока Татьяна готовит обед, а я в улучшенном настроении, и надо решить.

Идея интересная, но слишком много неясных пунктов, не говоря уж о моменте передачи.

Например, Галина с Азамом ведь даже не знают, что часть камней потеряна. Как там в этой страхкомпании отнесутся к тому, что не хватает пяти штук? Ведь это надо как-то объяснять, не скажешь же просто «потеряли» – кто поверит? Решат, что удержали, присвоили себе, может, и платить не захотят… И потом, это же «коллекция» – может, неполная уже не имеет той ценности? А если камушки страховались поштучно, то я ведь не знаю даже, какие именно пропали и какая была их страховая ценность. Может, именно самые ценные-то и выбросила Татьяна… и за остальные вообще какие-нибудь гроши заплатят, если заплатят… То есть не считая Красного. А Красный…

Да, вот Красный. Неужели и его отдать? Я к нему как-то очень привык… Не то чтобы он был такой уж полезный талисман, этого не скажешь, но я с ним уже столько раз расставался, как-то не хочется снова… С остальными я вроде как почти и незнаком, и мне все равно, даже лучше, чтоб их не было, но Красный… Он мне вроде как родной, и в руках его держать очень приятно, от него что-то идет. Потом, я ведь его Татьяне подарил, хоть она и не захотела. Но все равно подарок, может, потом захочет… Как же его отдать?

В конце концов, страховщики должны сказать спасибо, если хоть что-нибудь получат. Сами же пишут «не вопросы спрошены», то есть вопросов, надо понимать, задавать не будут. Двадцать семь прекрасных бриллиантов – это тебе не медведь пукнул, это же огромная ценность. Так что половину-то по крайней мере должны заплатить. Четверть миллиона, тоже совсем неплохо!

Тем более я решил, что себе ничего не возьму. Разве что ссуду за квартиру выплатить… А остальное пусть Галина с Алексеем поделят между собой. Ну, и Азаму за идею… Эх, и почему я от него сразу не откупился, когда он первый раз пришел и Галки еще не видал! Если б только знал тогда, с кем имею дело, малой кровью бы мог отделаться! А теперь они вместе будут денежки тратить, в Лондон переселяться…

Короче, решил. Пусть открывают счет на Кипре, это никому не повредит, а что поженятся, так это разве настоящая женитьба? От такой женитьбы, я уверен, развестись ничего не стоит. А дальнейшее, тут надо еще обсудить. Это уже когда они вернутся и свяжутся со страховщиками. Посмотрим еще, какая будет оттуда реакция. И про Красный пока говорить не буду, лишние споры мне ни к чему, да и вообще, это не их камни и не их дело.

Тут же сообщил им свое решение и чек на тысячу шекелей выписал, чтобы шли билеты покупать, только бы ушли поскорей.

20

Потому что Татьяна кончила стряпать и боюсь, что опять убежит.

Я теперь даже расписания ее не знаю, в ночную ли она, или после обеда, или когда. Но наверняка не задержится, побежит либо на работу, либо к Алексею, либо на религиозные курсы, либо вообще к этому своему…

А мне поговорить с ней необходимо, важнее всяких камней, чтоб они провалились. Во-первых, ее поведение опять изменилось в худшую сторону, то она приходит, то не приходит, то опаздывает, так нельзя. Надо это ей объяснить. А главное, пробить это глупое упрямство, и чтобы принесла таблеток. Не пойму, чего она так уперлась.

Честность, что ли, вдруг одолела, социалистическую собственность бережет?

Так и есть, идет ко мне в спальню, и уже сумка в руках. Та самая красно-зеленая авоська, а в ней пластиковые коробки. Это она мне стряпала, а заодно, наверно, и Алексею что-то уделила. Или этому своему…

– Миша, – говорит, – обед на плите. Все горячее, можешь сейчас поесть. А хочешь, подожди Ирис, она и подаст, и посуду помоет, и что еще тебе надо.

– Таня, – говорю – присядь на минутку.

– Мне пора, Миша.

– Посиди со мной немного. Я тебя практически не вижу.

Усмехнулась легонько своей новой усмешкой:

– Не видишь? А ты разве смотришь?

– Ну, что за шутки… – говорю.

И вдруг глянул на нее как следует.

Это моя Татьяна? Что с ней такое? Похудела, обтянулась вся, потемнела лицом, и от уголков носа вниз прорезались линии. Да у Татьяны отродясь морщин не было! Она всегда была налитая, гладкая такая и белая, всегда огорчалась в связи с полнотой. Стеснялась передо мной, а на самом деле была вовсе не полная, а плотная, налитая. И плечи всегда были широкие и круглые, а сейчас заострились, стоит, пригорбилась, как сиротка.

И так мне ее что-то жалко стало! Чего, казалось бы, мне ее жалеть – это уже не моя женщина, добилась, чего хотела, сошлась на склоне лет с добрым человеком, а меня, инвалида недоброго, бросила. Даже сейчас, травмированного, то и дело бросает на чужих людей… А вот жалко – не могу сказать как. Просто сообразил вдруг, сколько на ней всего. Кроме работы, каждый день и ко мне, и к младенчику, и к этому, и еще курсы идиотские через день… Правда, сама так хотела, сама и виновата. И все равно жалко до невозможности.

– Танюша, – говорю, – да ты чего? Ты посиди, передохни немного! Зачем ты еду тащишь, что они, без тебя не прокормятся?

И начинаю вылезать из постели. Она сумку положила, стала мне помогать и спрашивает:

– Ты куда?

– Я к тебе, – говорю, и вместо чтобы встать, потянул ее к себе, посадил рядом и держу обеими руками. И она, удивительное дело, даже не вырывается. – Ну, чего такая? Куда летишь? Смотри, даже не причесалась как следует.

– Ах, да что прическа… что прическа… – И губы дрожат.

– Ну что ж ты так убиваешься, – говорю и собираюсь напомнить, что сама себе так устроила.

А она мне:

– А ты разве не убиваешься?

– Я? – И даже растерялся немного.

Неужели это она мне лазейку дает? Проверяет мои чувства, чтоб вернуться? Скорей использовать!

– Не знаю, как назвать, Танечка, но мне без тебя очень скучно.

– А… скучно…

– Да без тебя же, Танечка, без тебя мне скучно! – Не знаю, что и сказать убедительно. Какие-то слова особенные надо, а я их не знаю. – Просто плохо мне без тебя!

Она высвободилась из моих рук, но с кровати не встала, повернулась ко мне лицом. И говорит, словно не слышала моих слов, а брови опять свела домиком, тоже недавняя манера:

– Ты лучше скажи, что с дочерью делать! – И слезы прямо потекли по этим новым дорожкам от носа.

– Вон ты о чем! – Я в этой связи и сам очень переживаю, но стало немного досадно, я-то подумал, что она из-за меня в расстройстве. – Да что ж тут делать, ничего мы с тобой не сделаем, ты свою дочку знаешь. По крайней мере, парень вроде ничего.

– Да парень замечательный, но ведь араб! Миша, араб! Какая ей с ним будет жизнь?

– Здесь не будет, а в Лондон уедут, и будет.

– В Лондон… – И плачет еще пуще.

– Ну, ведь не на Марс! Пусть поживут, молодые за границей всегда как-то устраиваются, а там, глядишь, надоест, и вернется.

– Какое вернется, Миша, она же условие поставила, чтобы всем ехать. И Алексей загорелся…

– Как ты сама понимаешь, я никуда не поеду.

– А я, думаешь, могу ехать? И я не поеду, а она говорит, что без нас не двинется и разобьем ей жизнь, до конца дней будет нас винить…

– Если любит своего араба, так и без нас поедет, а не поедет, и еще лучше. Значит, не так уж и любит, и ничего мы ей не разобьем.

– Ох, любит, Миша, любит до смерти.

– До смерти… какие ты слова говоришь. Это уж даже и слишком.

– А вот бывает, Миша, так любят…

– Бывает, да? Как ты меня любила?

Молчит и не смотрит. Чувствую, что порчу дело, но удержаться не могу.

– Видно, не до смерти любила, – говорю, – а только до определенного момента!

– Оставь, Миша, зачем…

– Затем, что вернись. Пора.

Встала, взяла авоську.

– Нет, правда, а? Или ты думаешь, я тебя теперь за это буду пилить? Совсем не буду, честное слово!

– Нет, теперь не будешь.

И ушла.

21

Вот и спрашивается, зачем испортил?

Сам сказал, что пилить не буду, и сам же с упреком. А так мы было уже хорошо начали беседовать, общая беда, вместе рассуждаем… И она была размягченная, от меня не вырывалась, локтем не загораживалась. И плакала, я уверен, не только из-за дочери, а переживает также из-за меня, совесть ее тревожит, и чувство, сама же говорила, не совсем пропало, недаром так осунулась. Может, постепенно и сумел бы подвести к нужному решению. Зачем поторопился?

И плюс к тому досада, про лекарство даже не упомянул, а оно мне теперь еще нужнее. Уже съел предпоследнюю. Правда, временное решение нашел. Пришла Ириска, у нее всегда с собой аптечка, дала мне три штуки и обещала завтра попросить у Сегева рецепт. Но вдруг и правда не даст? Что тогда? Как я буду без него?

22

Я себя евреем никогда особенно не ощущал.

Знал, конечно, что мать еврейка, но в России главное было, кто отец, и я по нему считался русский, это здесь оказалось, что мать главная, а я на ее основе оказался законный еврей Чериковер.

Но я только уже в возрасте узнал, что у меня материна фамилия. Отец в войну еврейский концлагерь освобождал, и сильно проникся, и после войны женился на еврейке, моей матери. И из идейных соображений взял себе ее фамилию, что даже и не удивительно, своя у него была, оказывается, Пыскин, кому понравится? Не могу представить, как бы это я Пыскиным ходил по свету! И даже потом, когда отец начал совсем сильно поддавать и они разошлись, он фамилию Чериковер себе оставил, я думаю, ему по работе не раз шутили из анекдота, что лучше бы уж нам дали настоящего Рабиновича.

Мать сама была совсем как не еврейка, никаких обычаев не соблюдала, говорить умела только по-русски, и родных у нас было совсем почти ничего, я только очень поздно узнал, куда они делись. Еврейскую тематику она со мной вообще не затрагивала, только еще в детстве сказала раз, совсем без всякого повода: никогда не стыдись своей матери. Я даже удивился, чего мне стыдиться, мать как мать, еще и получше некоторых. Серьезная только очень, и улыбки-то едва дождешься, не говоря чтоб пошутить или посмеяться.

И антисемитизмом мне никто никогда в нос не тыкал, в школе, например, ребятам даже в голову не приходило, что моя фамилия еврейская, а кликуха у меня была Чирик или еще Чира. Чирик, Чира, кому придет в голову еврей?

Я уже упоминал, что в классе считался из сильных, а сильного не трогают, еврей он или кто. Я вообще думаю, что весь антисемитизм развился в основном по поводу таких вот хлюпиков, вроде Юлика, что был у нас в классе и читал книжки. И еще мало что хлюпик, вдобавок рыжий. Это сейчас рыжий модно, а тогда он, бедняга, только и слышал: папа рыжий мама рыжий рыжий я и сам, вся семья моя покрыта рыжим волосам.

На работе, конечно, антисемитизм иногда бывал, чаще всего в форме высказываний, но не в отношении меня. А уж когда я окончательно засел дома, там уж какой антисемитизм, хотя я против Татьяны иногда пользовался, но теперь должен признать, что совершенно несправедливо. Вот чего в ней нет, того нет.

Но в принципе это непонятное явление, антисемитизм. Тут я про него и тем более наслушался. И все так высказываются, как будто само собой известно, что это такое и откуда взялось. Я слушать слушаю, но свои взгляды стараюсь не выявлять, потому что понимаю недостаточно, хотя мысли есть.

Все эти рассуждения, что евреи Христа убили и что у них религия диковинная и обычаи чудные, или что они торгаши, деньги особенно любят (как будто кто-то не любит), или что вообще все народы терпеть не могут чужаков, – это все верно, конечно. В каждом месте терпеть кого-нибудь не могут, как сегодня в России, например, кавказскую национальность. А в другой стране китайцев ненавидят или, скажем, черных, а сейчас во многих странах арабов. Это все нормально, каждому свое. Однако же у всякого народа есть другие народы, которые в целом относятся с симпатией или равнодушно. И только в отношении евреев везде полный интернационализм.

Взять, например, Индию. Чем им евреи не угодили? Разве они там ихнего Будду убили или Шиву? А насчет торговли индийцы и сами большие не дураки, за что в Африке, говорят, их и ненавидят. И при всем том мой сосед снизу, индиец, рассказывал, какое в Индии отношение к евреям, как к низшему существу, и из-за этого его родители сюда переселились.

И так далее по всему миру. Людей много всяких, и все между собой взаимно дружат или ненавидят, и только в одном сходятся, и это насчет евреев. Тут полная дружба народов.

Спрашивается: почему?

Есть подозрение, что я и сам отчасти антисемит. Возможно, что это влияние с моей русской стороны, хотя я и чистых евреев с антисемитизмом встречал достаточно. Если бы сам не был половинкой, то, возможно, стал бы не отчасти, а полностью. Потому что надо признать, что в евреях есть что-то неприятное. Не знаю что, и, по-моему, никто толком не определил, но есть, и все это чувствуют, включая самих евреев. Наверняка и во мне самом есть, хотя сильно разбавлено.

Что-то не такое, как в других людях. И не любят их не так, как других людей. Других просто не любят, или боятся, или презирают, или еще что. А евреев как-то особенно противно не любят, но как именно, не скажу.

Есть, правда, и такие, которые евреев любят, но тоже как-то по-особому, лучше бы уж не любили. Типа, это специальная заслуга – любить евреев и считать их за людей. Как будто все люди отдельно, а евреи отдельно. Мне прямо иногда кажется, что весь мир так и делится, на людей и на евреев.

И тогда вопрос.

Как это получилось, что все люди – люди, а евреи – евреи?

У меня на этот счет есть теория. Не поручусь, то ли читал где-то, то ли сам сообразил.

Все очень просто. Когда-то на заре нашей истории где-то в далекой галактике были, а может, и до сих пор есть разумные существа под названием «элохим». Питаются они не едой, как мы, а энергией, которая происходит, если в них верят и, главное, произносят в их честь молитвы. Долго молились друг на друга и так питались, но от этого перекрестного опыления начали вырождаться и истощаться и стали искать новые источники питания, заодно и кровь освежить.

И наткнулись на нашу планету.

Обрадовались, что так много сознательной живности, и принялись щупать разные народы, в кого они верят, кому молятся. Туда, сюда, все крепко верят, кто в солнце, кто в ветер, кто в тигров или медведей, кто в разных чудищ и идолов, настойчиво верят, и их не собьешь. Есть, например, книжка, что рассказывали древние греки про своих богов и героев, так у них этих богов и богинь было без счета, и все красавцы и красавицы, отказываться от них нет никакого резона.

Поэтому пришельцы ни древних греков, ни китайцев с Буддой, ни индийцев с Шивами трогать не стали, вообще никого с высокоразвитой религией, а отыскали ряд мелких народцев, которые верили и в то, и в се, во что придется, и стали с ними проводить эксперименты.

Насылали своих представителей, чтоб те скрещивались с местными и внушали им, кому надо молиться. В большинстве своем результаты были отрицательные, но с одним совсем небольшим народцем, не помню, не то арамейцы, не то аморейцы, стало получаться, им послали праотцев, и те привились, расплодили на месте целое большое племя, и постепенно удалось внушить им, кому надо молиться. И хотя слово «элохим» на иврите множественное число, но им внушили, что это не много, а один Бог. Иначе производимая энергия рассеивалась бы, а что дойдет, каждый из элохим ловил бы, сколько сумеет. Теперь же она пошла одним концентрированным потоком и распределялась на месте в организованном порядке.

Вот из этих гибридов и получились в конце концов евреи. Потому и избранный народ, что в нас течет кровь элохим. И в то же время похожи на людей, потому что и земная кровь подмешана, а с развитием истории все больше. Но понятно, остальные люди к нам нормально относиться не могут, потому что чувствуют.

Время от времени элохим мало становится получаемого питания, и они подсылают дополнительных представителей, как, например, Иисус Христос или Магомет. Те проводят свою агитацию и способствуют увеличению числа людей, молящихся тому же объединенному элохим, в результате увеличивается и масса вырабатываемой энергии. Все время ожидается еще один представитель, еврейский мессия, но это будет когда им там понадобится.

В этих, сравнительно новых молящихся, как то христиане и мусульмане, элохимской крови нет, поэтому нет к ним и международного антисемитизма.

Между прочим, элохим пытались и славян подключить напрямую к производству энергии, то есть обратить в еврейство, но напрямую не вышло, пришлось подключать через вторые руки, то есть через христианство, что, конечно, менее продуктивно.

Кроме настоящих евреев, получилось только с еще одним народцем, под названием хазары. Это подтверждается еще и тем, что на иврите «хазар б'тшува» означает «вернулся к вере». Не совсем понятно, правда, как это они «вернулись», если раньше там не бывали, но спросить уже некого, потому что все хазары куда-то давно исчезли.

(Про хазар есть еще одна версия, которая может объяснить, куда они исчезли. «Хай-зар» на иврите означает «инопланетянин». Буква «и краткое» на протяжении веков могла и затеряться, а они пожили на Земле, на территории нынешней России, попытались привлечь к производству окружающие племена, увидели, что не пойдет, и улетели обратно к себе, так что и следов осталось мало. Но эта версия более сомнительная.)

Я Библию немного читал и вижу ясно, что ее написали элохим, их присутствие ощущается во многих моментах, где они вмешиваются, а часто текст идет прямо от имени единого объединенного элохим. И образцы высокопроизводительных молитв приведены в большом количестве. А что написан текст, не всегда понятно, это объясняется их недостаточным знанием местного языка.

В целом сильных противоречий со своей теорией я не нашел. Понятное дело, концы с концами не везде сходятся, но это ведь так, научная фантастика.

23

Я этот разговор про еврейство к чему завел?

К тому, что такая смешная ситуация. В большинстве других стран наоборот, но в нашей стране лучше всего быть евреем. Прямо-таки жизненная необходимость. Могут, конечно, и неевреи тут жить, взять хоть мою Татьяну, объевреилась дальше некуда, и это многие русские жены так.

Но полезнее все же быть прирожденным евреем. Удобнее. Татьяна в этой связи никакого неудобства вроде и не чувствует, но деткам моим, я думаю, не так приятно. В России они были как бы русские, а здесь стали окончательно русские, но в то же время отец стал окончательно евреем, и мать туда же наладилась. И теперь наши дети сами не знают, кто они есть.

Но это со стороны душевных переживаний. А я имею в виду, с чисто практической точки зрения.

И особенно в отношении дочки. Вечером прискакала со своим Азамом, и оба в полном расстройстве.

Оказывается, заказали билеты и пошли в Министерство внутренних дел брать ей справку, что незамужняя. Азам-то из своего какого-то религиозного совета взял, а ей не дают! Сынишка мой тоже на Кипре женился и тоже брал справку, и ему дали без особого труда. А ей не дают, и без всякого объяснения, хотя понятно, потому что женский пол – будет, значит, мать нееврейских детей.

То есть добиться можно, и в конце концов дадут, но моим-то некогда добиваться. Им загорелось немедленно, и тем более счет в банке надо открывать поскорей, осталось чуть больше трех недель!

Я им слегка вправил мозги. Напомнил, что женитьба отдельно, а камни совсем другой коленкор. Пусть съездят на пару дней на Кипр, раз уж настроились и билеты заказаны, погуляют и откроют счет – и надо закончить дела с камнями. А там уж пусть спокойно добиваются своей бумажки. Про себя же подумал, что оно и к лучшему.

Огорченные такие оба, Галина даже по стене кулаком поколотила, чтобы пар выпустить, но Азам и тут не забывает приличий. И откуда такое воспитание? C одной стороны, успокаивает Галку, представляет ей, как они на Кипре хорошо проведут время, а вернутся, и сразу будут выбивать справку. А с другой – говорит мне:

– Михаэль, мы хотим, чтобы все было как надо.

– А как надо? – говорю.

– Мы хотим, чтобы наши родители познакомились. Моя мама собиралась позвать вас завтра на обед. Мы ведь думали, послезавтра улетим и тут же поженимся, так чтобы еще до того. Теперь можно отложить до нашего возвращения, но в принципе, как вы на это смотрите? Ваша жена уже приняла приглашение, и я вас отвез бы туда и обратно на такси. Познакомитесь со всей семьей.

Как я на это смотрю? Резко отрицательно! Чтобы я, да еще с больной ногой, ехал в Старый город, в какой-то арабский дом на обед?

Но какова Татьяна! Всякое соображение потеряла. Сама рыдает мне тут, что делать с дочерью, и сама же уже приняла приглашение, хочет знакомиться! Типичная она. Что она, не понимает, как все это становится серьезно? Начинает быть похоже на настоящую женитьбу!

Однако я тоже вежливость понимаю. Извинился, мол, рад бы, но не чувствую себя в силах.

Галка говорит:

– Тогда пригласим их сюда. Они все очень симпатичные!

Сама она, видно, со всеми уже познакомилась.

– Галина, – говорю со значением, – ты же знаешь… мама не может…

– Я сама все приготовлю, – говорит.

– Галина!

Слава Богу, Азам вмешался.

– Нет, – говорит, – не беспокойтесь. Спасибо, но… мои братья в эту часть города не ходят… да и мама…

Не ходят, значит. Еще бы. Четыре молодых арабских лба, да еще в самый центр еврейского Иерусалима. Их тут как начнут шмонать на каждом углу, никакого обеда не захочешь! Обижаются небось. А кто их знает, может, и не без причины боятся, откуда мы знаем, какой они деятельностью занимаются, эти братья. Ну, Галина, во что ты нас втянула!

– А они что, – спрашиваю осторожно, – они у тебя как…

Усмехнулся немного и говорит:

– Они у меня в школе учатся, в шестом, восьмом, девятом и десятом классе.

Мало ли что в школе. Как раз самый подходящий возраст. Но не поворачивается язык прямо спросить – мол, они у тебя, случайно, не террористы?

– Ладно, папаня, – Галина говорит. – Если ты не сможешь, мы с мамой сами пойдем. Потом тебе все расскажем.