Текст книги "Полярный альманах № 2"

Говоря о наших исследованиях пресноводного стока в Карское море, важно подчеркнуть следующее. Весь мощный сигнал, который приходит в Карское море с континента с речным стоком, далеко не сразу поступает в Арктику. Он концентрируется в верхнем слое моря, формируя огромную распересненную линзу, и в этой линзе он подвергается химической, биологической и геохимической переработке. Биологические процессы здесь очень важны: биогенные элементы потребляются водорослями, водоросли поедаются зоопланктоном, частично он переводит потребленную органику в фекальные пеллеты, которые быстро оседают на дно, потребляются бентосными организмами и бактериями.

П. А.: А почему при таком количестве стока биогенных элементов море такое бедное?

М. Ф.: Этот вопрос меня тоже занимал. Наши исследования показали, что Карское море, находящееся под воздействием стока, под действием течений, которые поступают туда из Баренцева моря через Карские ворота, и как мы предполагали, могут приносить воду и с севера, характеризуется тем, что мы называем сильно выраженной биотопической неоднородностью. Разные районы Карского моря имеют принципиально разные свойства среды, физические в первую очередь. Это касается в полной мере и эстуарных районов, и районов континентального склона, и областей, занятых поверхностными распресненными водами. Эти биотопы разделены между собой пограничными зонами, называемыми в океанологии фронтальными, или барьерными зонами. Эти фронтальные зоны, образно говоря, действуют как целый ряд «заборов» на пути вещества, поступающего с речным стоком. Совершенно также они ограничивают поступление в Карское море вещества или биоты с течениями из Центральной Арктики и из Баренцева моря. И судьбу речного стока мы должны рассматривать не только в контексте того, что его значительная часть аккумулируется в западной и центральной части Карского бассейна. Следует иметь в виду, что компоненты стока последовательно проходят ряд барьерных и фронтальных зон, где все процессы в экосистеме чрезвычайно обострены, что коренным образом меняет свойства среды и биоты. Вообще фронтальные зоны – это совершенно фантастический феномен в океане, и с физической точки зрения ими занимались давно, потому что как правило это границы между водами разного происхождения, имеющими резко различающиеся свойства, зоны повышенной энергии морской среды. Но и те, кто занимается морским промыслом, о них знали очень давно. ещё в XVI в., определяя фронтальные зоны по изменению цвета воды, японцы успешно ловили там сайру. Однако биологическая подоплека того, что происходит во фронтальных зонах, до последнего времени не была ясна. Исследования, проведенные нами несколько лет назад в Беринговом море, позволили детально исследовать механизмы формирования биологической продукции и связи среда – биота во фронтальных зонах двух основных типов: приливном фронте, который формируется на шельфе, и фронте, который связан континентальным склоном. При том, что эти фронты занимают в общей площади бассейна 3,5 %, их вклад в общую годовую первичную продукцию региона составляет 25 %, а во вторичную продукцию – 34 %. Эти фронтальные зоны функционируют не только как границы, на которых меняются свойства среды и биоты, но и как своего рода естественные биологические культиваторы.

П. А.: Чтобы лучше себе представить – какова ширина этих зон?

М. Ф.: Ширина этих фронтальных зон такова, что они выпадали из большинства океанологических исследований, построенных по классическому принципу. Мы считали, что если наши полевые наблюдения имеют пространственное разрешение, скажем, 1/3 градуса, а это 20 миль, то это великолепная работа. И она дает не только представление об океане, но даже позволяет использовать данные в моделях. А на самом деле вся ширина фронтов и областей, где проявляется их влияние на биологическую продуктивность, может быть существенно меньше 20 миль. И для того чтобы исследовать фронты, мы располагали станции на расстоянии 2,5 км, т. е. 1/50 градуса, и только тогда стали понимать, что там происходит, насколько они важны, и фиксировать те градиенты и то истинное влияние на биологическую продукцию, которые с ними связаны.

П. А.: Это касается поверхностного слоя воды?

М. Ф.: По-разному. Фронт, ассоциированный с континентальным склоном, чаще всего распространяется до глубины 250–300 м, приливные фронты занимают всю водную толщу и формируются над глубинами 50–60 м. Влияние фронтов на биологическую продуктивность и распределение биоты, в основном прослеживается в верхнем продуцирующем слое океана, а это – 100–200 м.

П. А.: А что можно сказать про сезонную изменчивость положения фронтов? Все экспедиции это ведь начало осени – конец лета?

М. Ф.: Приливные фронты формируются в результате совокупного действия приливного перемешивания и ветра. Они изменчивы сезонно – как только встает ледяной покров и ветер перестает действовать на морскую поверхность, приливные фронты разрушаются. Фронты, ассоциированные с континентальным склоном и порожденные специфической динамикой вод в этой области, мало меняются сезонно. Формирование эстуарных фронтов происходит при определенном сочетании глубины, скорости течения реки, действия приливных сил и ветрового воздействия. Меняется одна из составляющих – и сдвигается фронтальная зона, эти сдвиги имеют сезонную составляющую. Мы предполагаем, что весной в период сильного паводка и мощных течений в дельтах рек эстуарные фронты слабо выражены или почти не выражены, однако прямых измерений в это время не проводилось. Это очень неподходящее время для полевых работ.

Явления, ассоциированные с фронтами, приводят к локальному возрастанию первичной продукции в 2–3 раза по отношению к фоновым значениям, к увеличению биомассы фитопланктона в 3–7 раз, к возрастанию биомассы растительноядного зоопланктона – основных потребителей первичной продукции – в 5–10 раз. Этот феномен проявляется в течение всего вегетационного сезона. Думаю, что влияние фронтов на биологическую продуктивность сглаживается только во время бурного весеннего цветения, характерного для морских районов средних и высоких широт. Для начала цветения фитопланктона необходимо сочетание трех факторов – света, достаточного минерального питания и формирования сезонного пикноклина, т. е. сезонной стратификации. Как только эти факторы сходятся, тут же формируется высокие первичная продукция и биомасса фитопланктона. Продолжительность бурного весеннего цветения фитопланктона, как правило, около двух недель. В высоких широтах реализуется классическая схема – тает лед или кончаются зимние ветра, начинает греть Солнце, устанавливается вертикальная стратификация водной толщи, а значит, появляется сезонная температурная и плотностная «полочка» на глубинах 10–20 метров. Эта «полочка» поддерживает фитопланктон в зоне освещенности, достаточной для интенсивного фотосинтеза. Наличие солнечного света и новых биогенных элементов, которые зимой поднялись из нижних слоев океана, приводит к цветению и формированию высокой биомассы фитопланктона. Даже если есть свет и минеральное питание, но нет стратификации, маленькие планктонные водоросли не начнут интенсивно фотосентизировать, так как вертикальное перемешивание вод уносит их из зоны фотосинтеза, и вспышки не происходит. Классический пример – это перуанский апвеллинг. Вода поднимается с глубин 300 м, «голубая вода», как мы её называем, обогащенная биогенами так, как не каждый культиватор обогащает среду, светит тропическое солнце – а вспышки фитопланктона нет (поэтому вода и называется «голубой»). И только когда эта вода оттекает от зоны апвеллинга, когда она прогревается и образуются первые признаки стратификации – этой «полочки», которая удерживает фитопланктон в зоне солнечной экспозиции, только тогда первичная продукция поднимается до невиданных в Мировом океане величин. Секрет того, что происходит во фронтальных зонах, оказался довольно прост, но чтобы прийти к его пониманию, наша группа затратила 10 лет работы в Беринговом море. Вскрытый механизм оказался практически универсальным для фронтов всех типов. Во фронтальных зонах область, в которой благодаря специфическим условиям интенсивный фотосинтез и формирование высокой биомассы фитопланктона имеют место в течение всего вегетационного сезона (а не в течение двух недель, как это бывает в фоновых районах), и область, где аккумулируются высокие концентрации потребителей – растительноядного зоопланктона, совпадают. В фоновых условиях при короткой весенней вспышке развития фитопланктона медленно растущий растительноядный зоопланктон успевает утилизировать лишь небольшую часть создаваемой первичной продукции. Огромные объемы нового органического вещества, которые, казалось бы, должны кормить пелагическую экосистему, её не кормят, а большей частью (более 80 % а иногда и 90 %) уходят на дно, где потребляются донными организмами и захораниваются в осадках. То есть новосинтезированное органическое вещество из водной толщи выводится, и зоопланктон его существенно недополучает. А зоопланктон – это основной передатчик вещества, от первичной продукции к тем звеньям пелагической экосистемы, которые интересуют людей – это прежде всего промысловая рыба, млекопитающие и т. д. То есть развитие ключевых звеньев экосистемы разобщено во времени, a это приводит к тому, что экосистема работает, образно говоря, нерационально. А что происходит во фронтальных зонах? Там мощное развитие фитопланктона идет постоянно, пока хватает света. И растительноядный зоопланктон получает необходимые объемы первичной продукции в течение того времени, пока интенсивно растет. Начинается это примерно в мае, а заканчивается в октябре. То есть во фронтальных областях работает естественный культиватор – в зону фотосинтеза постоянно поступают биогенные элементы, формируется высокая первичная продукция, и она подпитывает растительноядных животных. Поэтому при протяженности в ширину, скажем, всего около 10 км, фронты играют огромную роль в функционировании морских экосистем. Кроме того, во фронтальных областях могут существенно меняются свойства среды, особенно в тех фронтах, которые приурочены к эстуарным районам крупных рек. Биогенные элементы поступают в море с речной водой. В реке существуют и свои потребители биогенных элементов, но много их выносится стоком. Один из важных компонентов биогенного режима, который в Карское море в большом количестве поступает со стоком Енисея – это кремний. Кремний не лимитирует развитие фитопланктона в Карском море, но тем не менее на его примере можно проследить, что происходит в эстуарной фронтальной зоне. Эстуарная фронтальная зона, разделяющая соленые морские и пресные речные воды, имеет довольно сложную структуру, её поперечная протяженность около 100 км. В Оби и Енисее она имеет несколько различающуюся внутреннюю структуру, что определяется конфигурацией устья, скоростями течений и рельефом дна. Фронты – это не только границы между акваториями с разными свойствами, это области, в которых происходят значимые, иногда очень сильные трансформации свойств среды. В енисейской эстуарной фронтальной зоне, например, на протяжении 100–120 км концентрация кремния существеннейшим образом меняется – от 90 мкг-атом/л в нижнем течении реки до 10–15 мкг-атом/л с мористой стороны эстуарного фронта. То же происходит и с другими биогенными элементами. То есть система эстуарного фронта работает как огромный фильтр, задерживающий в том числе и загрязнения, поступающие с речным стоком. Кроме того река выносит огромное количество органики и при резких фронтальных изменениях солености происходят процессы коагуляции и осаждения, при которых адсорбируются и выводятся из воды биогенные вещества. Во фронтальную зону попадает огромная масса чужеродного речного фитопланктона, и если на этом фронте с высокой пространственной частотой проводить наблюдения, то видно, что высокие концентрации водорослей как ножом обрезает. Огромная масса растительной органики оседает в области эстуарного фронта и не попадает на Карский шельф. Несмотря на то, что в области фронтальной зоны вода течет постоянно, со скоростями 15–30 см/с, что обеспечивает «промывку», в верхнем слое осадков из-за обилия оседающей органики иногда образуется сероводород. Населяют эту область специальные донные сообщества очень богатые, иногда состоящие всего из одного вида. (см. фото в главе "Цветные иллюстрации и фотографии").

Эстуарный фронт в гораздо меньшей степени работает как фильтр во время весеннего половодья, и в это время самое опасное – это те загрязнения, которые выносятся в море в этот относительно короткий период. Во время половодий получается залповый колоссальный по объему выброс речной воды в море. В Енисее это 40 % годового стока за месяц, в этом мощном потоке эстуарная фронтальная зона не может «удержаться». Дальнейшая судьба загрязнителей в море нам более или менее понятна – она в основном связана с линзой распресненных поверхностных вод, которая формируется под воздействием речного стока. На пути распространения неблагоприятного сигнала стоят другие фронтальные зоны, которые формируются благодаря перепаду солености на границе линзы, обнимают ее и отделяют от окружающих вод. Далее на север существует фронтальная зона, ассоциированная с континентальным склоном в желобах, которая тоже работает как барьер, отделяющий карский шельф от глубоководного Центрального Арктического бассейна. Поэтому с экосистемной точки зрения Карское море, начиная с эстуариев крупных рек на юге и кончая континентальным склоном на севере, можно рассматривать как гигантский экологический фильтр, в котором сигнал, в первую очередь его антропогенная составляющая, поступающий с континента или непосредственно на акваторию моря, трансформируется и глубоко перерабатывается. Осенью в Карском море меняются ветра, начинается ледостав, формируется зимняя холодная вода, интенсифицируется перенос карской воды в другие районы Арктики и процесс вертикального перемешивания. Предположительно к этому времени антропогенные сигналы в большой степени переработаны экосистемой. Количественно характеризовать этот процесс сейчас невозможно, для этого нужны исследования, детально покрывающие все сезоны, в том числе дорогие и трудоёмкие зимние исследования.

Таким образом, далеко не все биогенные элементы, содержащиеся в речном стоке, становятся доступными морскому фитопланктону. Это первое, а второе – то, что становится доступным, очень быстро «выедается» весной во время сезонного цветения фитопланктона. В Беринговом море только 20–25 % годового объема первичной продукции формируется за счет весенней вспышки водорослей. В верхнем продуцирующем слое моря выше пикноклина – «полочки», которая удерживает водоросли в зоне фотосинтеза, – биогенных элементов становится недостаточно. Выше «полочки» минерального питания мало или вовсе нет, а ниже – его предостаточно. Выше «полочки» фитопланктон может жить, а ниже – нет, потому что там темно, и потому что его уносит вниз в процессе перемешивания. Но часто происходит следующее – сильные ветра разрушают эту «полочку». Ветровое воздействие проходит по морю как плуг, оно взрыхляет и частично разрушает пикноклин, подобно плугу в сельском хозяйстве, и вместе с этим взрыхлением из-под пикноклина в верхний слой попадают биогенные элементы. Они снова дают возможность фитопланктону расти. Эти биогенные элементы «выедаются», и опять наступает стагнация, а потом снова приходит ветер. Я привожу в качестве примера Берингово море как классический пример для средних широт. Почему продукции и корма для личинок промысловых рыб мало в один год, и много в другой? Потому что одни годы бывают спокойными, и первичная продукция поступает в пелагическую экосистему в основном за счет весенней вспышки фитопланктона. Зоопланктон сколько может её утилизирует, а дальше развитие фитопланктона идет за счет бактериальной регенерации биогенных элементов – пищи мало и создается она медленно. А другие годы с сильными ветрами и мощными циклонами, проходящими над морем, плуг проходит десятки раз, рыхлит и вспахивает море, и количество новосинтезированного вещества увеличивается в разы. А значит оно в большем объеме доступно зоопланктону, который быстро растет, набирает больше жира, то есть становится лучшей и более доступной пищей для личинок минтая, обеспечивая их выживание и рост. Вот такими простыми природными процессами определяется продукция интересующего человека конечного продукта морских экосистем. А в Карском море стратификация водной толщи такая, что слой скачка устанавливается на глубине 10–12 м, и перепад солености часто бывает огромным – с 20 до 35‰. Но нас сейчас интересует не соленость или температура, а плотность воды. А для того чтобы получить ту разницу в плотности, какую дает перепад в одну единицу солености, надо нагреть или охладить воду примерно на 8 градусов! И если перепад солености пикноклине гостигает 8 единиц, то ветер, сколько бы он ни перемешивал поверхностный слой воды, бессилен разрушить, перепахать этот пикноклин и насытить воду биогенными элементами.

Мы подошли к очень интересному и принципиально важному вопросу. Представим себе как будет изменяться биологическая продукция в Арктике, если будет теплеть климат и удлиняться безледный период. Это будет происходить в основном за счет увеличения продолжительности осеннего сезона. Вот в этом году у нас в средней полосе до декабря зимы не было – тянулась длинная осень. То же самое может случиться, и уже происходит в последние годы в Арктике. Какие бы изменения ни происходили, сезонная стратификация водной толщи в Арктике сохранится. Речной сток и весеннее таяние льда – два мощных фактора, формирующих эту плотностную стратификацию, останутся неизменными. «Зарядка» биогенными элементами верхнего продуцирующего слоя происходит в основном благодаря вертикальной конвекции и речному стоку. Сколько минерального питания попало в продуцирующий слой – столько попало, и потепления климата это не изменит. Биогенные элементы «выелись» фитопланктоном – вот она продукция – и дальше практически все. Дальше в течение оставшейся части вегетационного сезона основой появления биогенных элементов в продуцирующем слое является бактериальное разложение органики, а оно при низких арктических температурах идет очень медленно. Так что, сколько ни продлевайте безледный период – да хоть вообще льда не будет, но прибавка к продукции будет мизерной. Да и солнечного света во второй половине вегетационного сезона далеко не достаточно для полноценного фотосинтеза. Растительноядный зоопланктон – эти маленькие «коровки», которые выедают первичную продукцию, большинство из них тоже не готово утилизировать дополнительные пищевые ресурсы. Эволюция привела к тому, что в условиях Арктики у них сформировались определенные жизненные циклы. В период активной фазы жизненного цикла весной и в первой половине лета они всплывают в поверхностные слои моря, интенсивно питаются, утилизируют первичную продукцию, а потом уходят из верхнего слоя, переходят в покоящуюся фазу и на глубине впадают в своего рода летаргию, дожидаясь следующего весеннего сезона. То, что остается в верхних слоях – это мелкие, малопродуктивные представители зоопланктона. Поэтому ожидания, что с потеплением климата в арктических широтах вдруг резко возрастет биологическая продукция, особенно та её часть, которая связана с компонентами морской экосистемы, интересующими человека – скорее выглядит как утопия. Нехватка биогенных элементов в продуцирующем слое – это главное свойство Арктики, влияющее на продуктивность. Не следует забывать и о недостатке света.

П. А.: А какие бы Вы выделили основные научные проблемы, которые требуют решения в Арктике?

М. Ф.: Мы очень плохо знаем, что происходит в короткий, но очень важный для Арктики весенний сезон. Эти работы требуют четкой привязки к началу вегетационного сезона, и их необходимо проводить с использованием ледоколов или крупных судов ледового класса. Это поможет дополнить наши представления очень важными количественными данными, характеризующими начало годового биологического цикла жизни в Арктике. Такие знания принципиально важны для понимания закономерностей функционирования высокоширотных экосистем и прогноза их изменчивости. Второе. Я считаю, что разные районы Арктики должны быть более детально исследованы на предмет того, к каким изменениям продуктивности приводит изменение продолжительности безледного периода и приводит ли. Для большинства краевых морей, находящихся под действием континентального стока, где существует жесткая сезонная стратификация, биологические последствия удлинения осени очевидны. Но есть районы, скажем, Чукотское море, где воздействие речного стока опосредовано (распресненная вода туда поступает в основном из Берингова моря и немного из района реки Маккензи) и существующая стратификация не столь жесткая, как в Карском море. Что там происходит? А это, кстати, район наибольшей климатической подвижки летней границы ледового покрова в Арктике. Здесь эта граница в последние годы отодвинулась на север в два раза дальше, чем в Карском море. Много других проблем, которые мы не затрагивали, требуют внимания ученых – проблема происхождения современной фауны Арктики, например. Как Арктика заселялась в последние периоды оледенения и после них.

П. А.: А если говорить об основных угрозах?

М. Ф.: Похоже, что климат в Арктике не поменяется сильно, для меня это очевидно. Существуют разные точки зрения, но я считаю, что наблюдаемые в последние годы изменения климата в высоких широтах связаны в основном с шестидесятилетними циклами, и мы сейчас находимся на вершине, на «тёплой» вершине очередного цикла и уже начинаем с нее сползать. Люди, которые занимаются исследованием реакции арктического льда на климатические изменения, считают, что формирование ледового покрова имеет лаг по отношению к изменению температуры воздуха. Арктика должна здорово похолодать, так же, как она здорово потеплела, и только с запозданием в 7–8 лет мы увидим отклик ледового покрова на это похолодание. То же наблюдалось и при обратном ходе событий.

Любое антропогенное воздействие на арктические системы – это плохо, потому что оно чрезвычайно трудно залечивается естественными процессами. И это относится не только к последствиям добычи нефти и газа, о чем мы чаще всего думаем. Вспомните хорошо известные снимки тундры с вертолета – десять лет прошло, а вездеходный след виден, как будто вчера оставлен. То потепление, которое мы видим в Арктике сейчас, не приводит к существенной смене условий существования флоры и фауны. Про фауну, которая населяет толщу воды, мы уже говорили. Существует ещё очень богатая донная фауна, медленно растущая, и для нее изменения температуры среды на полградуса или градус, являются существенным фактором, который часто определяет ареал – границу распространения. Но если посмотреть на состояние и состав бентоса с точки зрения влияния изменений климата, то очевидно, что изменения летней температуры воды (в этом в основном проявляется климатический сигнал) практически никак не затрагивают среду обитания донных животных. Основная часть бентоса живет в условиях стабильной придонной температуры, которая формируется в период образования льда и интенсивной осенней конвекции и составляет в большинстве шельфовых районов от -1° до -1,7°С. При образовании льда холодная соленая вода будет опускаться в придонный слой, и бентос, как жил, так и будет жить, не ощущая климатических изменений. В более глубоких районах моря за пределами шельфа климатические изменения демпфируются водной толщей и не достигают придонных слоев.

Еще много говорят сейчас о «метановой катастрофе» в Арктике, связанной с потеплением климата. Думаю, что не стоит называть катастрофой локальные проявления интенсивной эмиссии метана в атмосферу. Она появляется там, где потепление влияет на многолетний мерзлотный щит и разрушает его. В краевых Арктических морях это узкая прибрежная зона. Если опуститься чуть глубже, где на шельфе лежит основной щит мерзлотных пород, то видно, что и летом и зимой он существует в условиях отрицательных температур. Положительный температурный сигнал здесь дна не достигает. Мы обсуждали это, говоря об условиях обитания арктического бентоса. Основная часть арктического шельфа, где могут быть метановые запасы под вечной мерзлотой, никак не меняется в связи с наблюдаемыми изменениями температуры воздуха и поверхностной воды. В нашей Карской экспедиции мы провели очень интересную работу – в первый раз для арктических морей было проведено непрерывное сканирование огромной акватории моря, концентрация метана в поверхностной воде измерялась постоянно на протяжении всего нашего маршрута с частотой 15 секунд. Карское море в этом отношении было очень мало исследовано. И на акватории шельфа, и на склоне, и в глубоких районах ни о какой эмиссии метана говорить нельзя. Я бы поставил этот результат на одну из первых строк наших экспедиционных результатов. Мы нашли ожидаемое увеличение концентрации метана в поверхностных водах там, где и ожидали – в узкой внешней области Енисейского эстуария, но это уже совсем другая история.

П. А.: Как Вы думаете, оптимально проводить комплексные экспедиции, или тематические?

М. Ф.: Все зависит от задачи. Я сторонник комплексного подхода. Организация экспедиции – это практически как военные действия. Ты формулируешь общую задачу, потом собираешь небольшую группу заинтересованных единомышленников, и эта общая задача подвергается модификации, что-то интересное всплывает, что-то отмирает, формируется структура экспедиции. Потом подбираются участники экспедиции, члены научных отрядов. Главное в этом процессе, чтобы люди были заинтересованы в общей задаче и попутно получали бы что-то такое, что удовлетворяло бы их более частные научные интересы. В наших экспедициях последних лет в Карское море было все – от метеорологии до исследования донных осадков. Если уж потрачены большие деньги и исследователи попали в интереснейший морской район – все должно быть сделано. Вот на схеме маршрутов наших карских экспедиций видно, как мы делали наблюдения, станции – иногда на расстоянии полутора километров друг от друга. Это очень важная часть нашей тактики. До нас уже получены средние цифры по морю, характеризующие самые разные физические, химические и биологические параметры. Средние величины, конечно, в целом характеризуют бассейн, но мало что значат для понимания истинной структуры экосистемы и процессов, в ней происходящих. Сейчас мы их знаем практически для любого района Мирового океана. А морские экосистемы чрезвычайно разнообразны, даже близлежащие районы часто характеризуются резко отличающимися свойствами среды, различной биотой, в них доминируют принципиально разные процессы взаимодействия между средой и биотой. Экосистемы соседствующих районов иногда интенсивно взаимодействуют между собой, иногда жестко изолированы. Эта мозаика бывает устойчивой, но чаще меняется под воздействием сезонных процессов, ветра, континентального стока, флуктуации течений. Понимание значения этой мозаичности в структуре экосистем сначала имело общее философское значение, но когда мы начали соответствующим образом строить полевые наблюдения, начали измерять, брать пробы, оно обрело количественную строго научную основу, и стало очевидно, что для подавляющего большинства морских бассейнов, включая Карское море, другой точки зрения быть не может.

П. А.: Как Вы оцениваете современное состояние океанологических исследований в России и, в частности, состояние научного флота?

М. Ф.: Плохо оцениваю. Из флагманов мы превратились в захолустье. Мы миру принесли понимание важнейших закономерностей устройства Мирового океана, учение о биологической структуре океана, которое позволило показать закономерности распределения жизни в океане. Значительная часть этого создана у нас в Институте. Это основа основ, как формула воды, все её знают, но кто и когда открыл – не помнят. На понимании биологической структуры Океана во многом держится морской промысел. Это работы академика Л. А. Зенкевича, одного из основателей Института, кстати, он мой дед, чем я очень горжусь. В нашей стране, в нашем Институте сделано многое и многое другое – вскрыты закономерности формирования важнейших морских течений, соотношение процессов макромасштабного и мезомасштабного переноса в океане, формирование энергетически активных зон, открыто существование жизни в глубинах океана более 6 км, что предотвратило захоронение радиоактивных отходов в океанических желобах. Если и не абсолютно лидировала наша страна в исследованиях Океана, то, безусловно, была среди первых. У Института было 12 судов неограниченного района плавания. Вопрос о современных отечественных исследованиях Океана – часть гораздо более общего вопроса о науке в нашей стране и в целом касается государственного устройства. Все было бы замечательно, если бы к строительству государства, в широком смысле этого понятия, его руководители не относились бы, как к бизнес-проекту. Вы своего ребенка будете воспитывать как бизнес-проект? Это невозможно! Невозможно, пагубно относиться так к воспитанию детей, к искусству, к науке. Можно ли считать, что наука должна существовать только тогда, когда она на рубль, вложенный сегодня, даст завтра полтора? Когда человек воспитывает ребенка, он смотрит в далекое будущее. Такие вещи, как развитие культуры и науки не подвергаются меркантильному сиюминутному разложению на стоимость и отдачу. У них гораздо более высокая стоимость – вечная. Почему предмет искусства стоит несоизмеримо больше, чем холст и масло? То же относится и к результатам научной деятельности.

А теперь давайте вернемся к исследованию Океана и к нашей сегодняшней политике в этом направлении. Семь миллиардов человек живет на Земле. Из них более 800 млн голодает, а ещё 600 млн не получает физиологической нормы пищи. Это близко к четверти всех людей, живущих на Земле. Земля уже не может прокормить свое население, а в недалеком будущем не сможет и подавно. Пищу человечеству сможет дать Мировой океан при научном понимании его устройства, рациональном и правильном использовании его ресурсов. Перуанский анчоус, промысел которого создал экономику и поддерживал политическое устройство Перу и Чили, на 94 % уходил на рыбную муку. Из нее делались кормовые пеллеты для кур, индюшек, уток, свиней, прежде всего для хозяйств США. Это трансформированный, ферментизированный, правильно упакованный белок, углеводы. В южной части Тихого океана ловят крупную ставриду, примерно 3,5 млн тонн, и 40 % этой прекрасной товарной рыбы идет на рыбную муку, чтобы на её основе выращивать на земле то, что мы потребляем. В Океане есть циклопические запасы организмов, которые могут быть использованы для создания кормов для выращиваемых человеком животных и повышения продуктивности сельского хозяйства. И без этого человечество не справится с голодом. На Океан, на свою долю в нем в самом недалеком будущем будут претендовать не только имеющие непосредственный выход к его побережью государства – это совершенно очевидно. Океан – общее достояние населения планеты. Первые ласточки, говорящие о претензиях стран на открытые районы Океана уже полетели. Существует обширная фронтальная область между Новой Зеландией и побережьем Чили, простирающаяся через весь Тихий океан, где концентрируется огромное, промыслово значимое количество ставриды. Там работал и доминировал наш отечественный рыбный флот, улов которого составлял около 2,7 млн тонн. Сейчас там появляется одно наше судно раз в год, чтобы показать, что русские в этом районе Океана что-то делают. Базируясь в основном на наших знаниях, переводя наши книги, новозеландцы и чилийцы подали заявку в комиссию по морскому праву при ООН о выделении им приоритетного права на промысловое использование этого участка, потому что они могут грамотно промышлять рыбу, обеспечат научно-обоснованный менеджмент этих ресурсов и будут за них отвечать перед потомками. И могут получить. А дальше будет больше.