Текст книги "Опасный лаборант"

– Виктор Николаевич утверждает, что случайность есть непознанная закономерность, – лицо Смольского было непроницаемым. – Однако в этом проклятом рейсе за каждой случайностью стоит человеческий фактор в вашем лице.

– Белкина тоже я аппендицитом заразил? – с надрывом в голосе воскликнул лаборант.

Это был грязный приёмчик, но Денису надоело чувствовать вину за всё, пусть кто-нибудь другой оправдывается.

– Истины ради, – заметил Смольский. – Это вы принесли в купе семечки и соблазнили несчастного Белкина лузгать их всю дорогу. Я бы удивился, если бы у него не воспалился аппендикс.

– А почему я не умер?

– Почему Чумная Мэри не болеет? Вы разносчик неприятностей, Денис. Сами от них не страдаете, но окружающим приходится несладко. Зачем вы устроили массовую драку в кубрике?

– Гудрон отнял мой фетиш и был наказан. Если бы за него не вписались другие обезьяны, ничего бы не случилось.

– И нам пришлось вступиться за вас.

– Белые начинают и выигрывают, – лаборант сунул пальцы в передний карман джинсов и нащупал хвостовик навахи.

– Вы расист и не отличаетесь терпимостью, – вздохнул учёный.

– А вы меня недооценивали?

– «Человеческий фактор» – это эвфемизм, который используют, чтобы не употреблять слово «глупость» в официальных документах и публичных заявлениях, – Смольский в упор смотрел в глаза Денису. – Давайте не будем расточать его попусту и сосредоточимся на выживании.

– Ваши предложения?

Смольский подвёл его к слизистой куче, стремительно тускнеющей под африканским солнцем. Выгребавшие добычу из питомзы матросы были в толстых резиновых перчатках до локтя. Смольский указал на белёсые комки с опавшим венчиком длинных тонких щупалец, покрытых буроватым слоем донного осадка. У некоторых из венчика высовывалось что-то вроде толстой кишки с белыми зубами.

– Их стало встречаться больше, – указал ведущий научный сотрудник лаборатории фармакологии.

– Знаю, Полсебастьяна ругается.

– Собирайте их.

– Он же выкинет… – пожал плечами Муромцев.

– Собирайте. С ним мы что-нибудь решим, – заверил Смольский. – Знаете, что это за организм?

Глядя на существо, лаборант понял, что это чёрт знает что, ни растение, ни животное, а что-то наподобие короткой, расширяющейся кверху актинии. В атласе ему такое не встречалось, а может быть, попадалось среди множества других инопланетных особей, но забыл. Он тупо стоял над ними, смотрел, как образцы всё больше бледнеют, высыхая.

– Не знаю. Знаю, что мы встали над их полем.

– Это ксеноцериантус обконика. Когда они чувствуют рядом крупную рыбу, выпускают в её сторону струю воды с нейротоксином. Рыба сразу же гибнет, а ксеноцериантус открепляется от субстрата, подползает к ней на ножках, вытягивает глотку с челюстями и приступает к насыщению.

– Ну, не-ет! – протянул лаборант.

В его голосе было столько сдержанной безнадёги, что едва ли он выражал своё отношение к способу охоты и питания Xenocerianthus obconica. Муромцев смотрел поверх его головы куда-то на бак. Смольский оглянулся и погрустнел. Заботливо поддерживая за локоток, доктор Жлоб вывел на палубу Арину.

Оба поняли, что впереди большие неприятности.

Глава 25

Здоровая женщина на борту – к сворам в команде. И это в лучшем случае. Рощина вышла на палубу, всецело сознавая эффект женщины в море. Офицеры кинутся наперебой за ней ухаживать и возникнут конфликты. Здесь были не сдержанные учёные арктических вод, а пиратская команда в Южной Атлантике.

Удар ножом на какое-то время спас положение, за что она была крайне признательна своему лаборанту. Однако всё хорошее рано или поздно кончается. У Арины была железная воля. Она пролежала бы в койке и год, и два, если бы было можно, но доктор в самом деле старался поставить её на ноги. Симулировать дальше означало вызвать подозрение, а за подозрениями последуют репрессии, бандиты скоры на расправу. Она поднялась на свежий воздух, втайне надеясь, что угроза изнасилования всей командой как-нибудь улетучится, но не сильно на это рассчитывая. Любой ценой она хотела дотянуть до берега, а там выход найдётся. Даже российское консульство теперь вызывало у Арины приятные чувства.

– В Сен-Луи можно купить товары, к которым не прикасалась рука человека! – помощник электромеханика Митька стоял в дверях камбуза, залихватски уперев руки в боки, и заливал про Африку.

Ему было скучно, а тут новые и к тому же земляки!

Денис скрючился возле плиты, обхватил ладонями полулитровую кружку, прихлёбывал кисло-сладкий компот. Он только что поднялся, отработав на сорока девяти метрах. Перед глазами ещё плавала муть забитой планктоном воды. Луч нашлемного светильника разбивался в нём, подсвечивая мириады бесполезных крошечных организмов. Надо было напрягать зрение, чтобы различить под ногами хоть что-то нужное. Собирать, садиться, вставать, идти дальше, сгибаться, разгибаться. Он дышал воздухом с поверхности. Азотное опьянение давало себя знать, оно било по шарам как алкоголь на суше, и Денис едва мог контролировать свои действия. Сегодня он провёл на грунте восемьдесят минут. Муромцев был здоровый мужик, но такое занятие по два раза в день его практически доконало.

– Там почти всё такое, – продолжал травить Митька. – Сен-Луи негритянский город. Вдоль проспектов густо сажают пальмы, это общественный транспорт. Сойдёшь на берег – сам поймёшь.

– Обязательно, – пробормотал в пустую кружку Муромцев, получилось гнусаво, лаборант запрокинул голову, вывалил разваренные фрукты в рот. – Я однажды вышел в Лиссабон и сразу всё понял.

– Что там, в Лиссабоне? – заинтересовался Митька.

– Учат родину любить… А ты чего уехал?

– А что в Мурманске делать? – изумился Митька.

– А что делать в этом обезьяньем раю? – устало процедил Муромцев. – Ешь кокосы, ешь бананы…

– Например! – воскликнул помощник электромеханика. – Здесь весело.

– А почему тогда у нас в рационе только макароны, каша и сухофрукты?

Митька не задумывался, зачем он уехал в страну кокосов и бананов, где ни кокосов, ни бананов не было.

«Эмигрант хуже интеллигента», – Муромцев сокрушённо помотал головой.

* * *

Полсебастьяна с гневом пискнул и швырнул экземпляр Xenocerianthus obconica в бак для отходов.

– Да, тупой слуга, – громко согласился Смольский, он усвоил, что калека понимает английский, если говорить медленно и простыми фразами. – Под водой он ещё глупее.

Ответственный сортировщик добычи проклекотал что-то невнятное и запустил ещё одной X.o. в бак.

– Их на дне сейчас много, – смиренно согласился ведущий научный сотрудник. – Он берёт, что видит.

Полсебастьяна издал такой звук, в котором Смольский разобрал сразу несколько значений и все они носили негативную коннотацию.

– Да, море изменило его, – на всякий случай Михаил Анатольевич выбрал ответ с наиболее общим значением. – В этом рейсе мы видели от Денниса много бед.

Полсебастьяна склонил к плечу голову, прислушивался здоровым ухом.

– Деннис такой человек. Всегда был.

Смольский отделил плёнку, выстилающую брюшную полость морской собачки и уложил очищенную добычу на поднос для сушки.

И тогда он услышал первый внятный ответ, исторгнутый речевым аппаратом калеки:

– Yes-s-s!

* * *

Лерой, Уголёк, Гудрон и Баклажан собрались возле кормового бомбосбрасывателя. Из кубрика даже при открытом люке не было слышно, о чём здесь говорят. Уголёк облокотился на зачехлённую бочку, прикрыл в ладонях и зачиркал китайской «зиппо», высек огонь. Негры закурили.

– У него дурной глаз, я вам говорю! – Гудрон стукнул себя в грудь.

Боцман кивнул и глубоко затянулся.

– Хромой сказал, что Дени приносит несчастье, – с придыханием, выплёвывая порциями дым, поведал Уголёк. – Учёные от него давно натерпелись и сами не знают, что с ним делать. По его вине на яхте погиб дайвер. Нырнул и не вернулся.

– Море хорошего человека не вернёт, – мрачно сказал Баклажан и все моряки закивали.

Ночная вахта была только у боцмана, но после рассказа калеки никому не спалось.

– Он бешеный, – сказал Лерой. – Бешеный. Полсебастьяна говорил, как он его избил на Ослиной Челюсти? Сначала они просто встретились. Дени сходу обозвал его мужеложцем и ещё по-всякому. Ни за что. Просто так! А потом вернулся и так излупцевал, что живого места не оставил.

– А нас? – воскликнул Гудрон. – Нас-то за что?

– Он бешеный, – повторил Лерой, и все моряки согласились, потому что боль напоминала о неистовой потасовке, которую учинил Дени после возвращения с затонувшего судна.

– Так, может… – Гудрон сгоряча пнул стальную раму, зашипел сквозь зубы и поджал пальцы. – За борт? – выговорил он с нескрываемой злобой.

– За борт, – разделил его ярость Лерой.

– По-тихому сделаем, когда пойдёт в гальюн, – предложил Уголёк. – Пригласим на палубу поговорить.

– А если не пойдёт?

– А ты сделай так, чтобы пошёл.

– Подождём, когда заступит на вахту.

– Водолазов освободили от вахт.

Негры заговорили все вместе и разом замолчали, оказавшись в тупике.

Боцман кашлянул.

– Встанет в гальюн, приложим свайкой по затылку и за борт, – рассудительно сказал Баклажан.

Матросы все разом закивали и тихо загалдели, что это самая дельная мысль, а Жан – голова.

– Кого вы собрались бить?

Жёсткий славянский акцент заставил негров встрепенуться, а когда они узнали голос старшего помощника, сердце у них ушло в пятки. Старпом хорошо говорил по-французски, а значит, понял всё, что смог услышать, незаметно прокравшись на ют.

Офицер осветил ручным фонариком пугливо скукоженные лица. Он опознал всех заговорщиков и назвал их по именам.

– Так-так, – с расстановкой, для пущей вескости произнёс он по-русски. – Ага! Вот, вот…

Его тон не сулил ничего хорошего. Секундой позже до матросов дошло, что сейчас была не вахта старпома. Неужели его кто-то предупредил? Но искать предателя среди своих сенегальцы даже не помыслили. Скорее всего, старший помощник наткнулся на них случайно, когда проснулся и вышел проверить службу.

– Ну, мартышки? – рявкнул он. – Кого собрались мочить?

Черномазые физиономии как радарные решётки повернулись в направлении главной цели. За всех должен был отвечать боцман.

– Дени приносит беду, – Баклажан повернулся спиной к личному составу и состроил виноватую мину, но говорил при этом уверенно, хотя и смягчил тон. – Полсебастьяна всем твердит о его дикой выходке на острове. Доктор Мишель рассказывал ему, что Дени приносил беду в других рейсах. Из-за него гибли водолазы, а когда он пошёл с нами на «Мона Лизу», случайно подстрелили Симона. Что ещё должно произойти, пока мы не убедимся, что этот монстр нас угробит?

– Идиоты, – процедил старший помощник. – Кто позволил вам решать, что делать на моём судне? Вы выполняете команды, а не выполняете – списываетесь на корм скоту. Давно не купались? Здесь много акул. Есть желающие с ними познакомиться?

Он шагнул к матросам. Негры подались назад, сбиваясь в кучу как овцы.

– Ну? – надавил он, слепя фонариком в глаза.

Заговорщики притихли, демонстрируя покорность.

– Я вас запомнил, – пообещал старпом. – Будете первыми на раздаче пряников, если что-нибудь случится. Благодарите, что я ничего не скажу капитану, – он посветил каждому в глаза персонально. – Сами не проболтайтесь, кретины. Поймаю ещё раз, всыплю плетей.

Негры торопливо кивали.

За спиной старпома зажёгся яркий фонарь.

– Вся досмотровая группа в сборе. Как славно, – раздался как гром голос капитана. – И о чём мы тут договариваемся?

Все, пойманные в луче света, замерли как мыши под ведром.

– Кто не на вахте – в кубрик, – спокойно распорядился капитан. – Господин старший помощник, прошу вас зайти ко мне.

Выслушав объяснения старпома, капитан приказал вахтенному матросу разбудить и привести португальца.

– Вот урод, – вздохнул он, оглядывая калеку. – Что ты нёс про Гидроматроса? Переведи, про урода не надо, – приказал он старпому.

Капитану было не с руки объясняться с матросом самому. Пусть подчинённый возится, тем более что он был более способен к языкам.

Калека невнятно оправдывался. Старпом рявкал ему по-английски отрывистыми фразами, из-за чего Посебастьяна волновался всё больше и чирикал всё непонятнее. Капитан налил себе коньяка и осушил бокал, а они всё пререкались.

– Что несёт эта убогая пародия? – наконец, не выдержал он. – Три часа ночи, сука, мы до утра тут будем заикаться?

Старший помощник смолк, собрал мысли в кучку, развернул плечи и доложил:

– По смыслу, он говорит примерно следующее. Море ненадолго отпускает одного, чтобы с его помощью забрать всех.

Капитан наморщил лоб, усваивая эту ахинею.

– Что? – переспросил он.

– По смыслу так, – деревянным голосом повторил старший помощник.

Капитан смотрел на калеку, медленно закипая.

– Зачем мы взяли на борт этого урода? – это был не вопрос, а реплика сожаления. – Вот кто приносит несчастье! – объявил он помощнику. – Здесь говорят по-русски, пидор гнойный, – желчно высказал в лицо калеке. – Учи, сука, язык господ!

Полсебастьяна понял по интонации и очень обиделся. Он никогда не был содомитом и презирал содомитов, но его всё время после болезни называли содомитом. Это его бесило и он никак не мог выяснить причину. Из-за внешности или потому что считали слабым? Так они ошибаются!

Полсебастьяна пискляво зарычал и бросился на капитана с кулаками, но споткнулся.

– Что-то у дурачка совсем планка соскочила, – сделал умозаключение капитан, когда старший помощник прекратил пинать скрюченного калеку. – Запри его в канатном ящике до завтра.

– А не сдохнет?

– Сдохнет, и чёрт с ним. Не сильно нужен. У нас теперь есть годный кок и сортировщик добычи с дипломом и учёной степенью. Сейчас шлюха поправится, её тоже поставим на обработку. Они все учёные и даже Гидроматрос в этом деле умнее нас с тобой.

Глава 26

Муромцев думал, пока его не начало накрывать азотное опьянение. На сорока семи метрах был мрак. Густая планктонная взвесь парила в воде, сносимая слабым течением. Шлемовый светильник не мог пробить её мути. Луч рассеивался в ней, создавая шар метра на полтора перед Муромцевым. Чтобы рассмотреть грунт, надо было наклоняться. Чтобы отодрать от камней животных, надо было присаживаться.

Приходилось работать за двоих и проводить на грунте больше времени. За это ждала расплата. Водолаза расплата всегда подстерегает на выходе. Казакова уже свалила кессонная болезнь. Без особого экстрима вроде кровотечений, но он лежал на койке и трясся. Мышцы ломило как при тяжёлом гриппе, анальгетик от доктора Жлоба мало облегчил боль. Судовой врач только развёл руками и сказал, что без барокамеры привести его в порядок не получится. Капитана это не озадачило. Он разрешил Казакову отлежаться и завтра начинать готовиться к новому спуску. Ему было всё равно, сколько протянет пленник. Даже если он умрёт под водой, скафандр всё равно вытянут и уберут в рундук.

Лаборант подковырнул широким бронзовым ножом Xenocerianthus obconica, собирать которых настаивал Смольский, несмотря на то, что Полсебастьяна их выкидывал. Денис подумал, что делает ненужную работу, но всё равно сунул ядовитую актинию в сеть. Он подумал, что механически выполняет чью-то волю, как бессловесное орудие. Всегда выполнял. Другие командовали им и считали его лучшим в роли инструмента. Даже Арина.

Несмотря на то, что они удивительным образом сблизились.

Удивительным?

«Почему она это сделала?»

Потому что он вернулся оттуда, откуда не вернулся Карлос да Силва? Потому что он безоговорочно полез в опасное место добывать редкие экземпляры, чтобы не провалить экспедицию?

Спасти репутацию начальника партии? Спасти деву в беде. Не из прагматичного расчёта и не колеблясь.

И Казакова увлёк за собой.

Всё это происходило прямо перед ним, но обнаружил он это только сейчас. Потому что раньше он был недостаточно циничен для этого.

«Какая же она прагматичная, расчётливая сука!»

Цинизм прирастает потерями.

Задавать себе вопрос «почему» оказалось не только познавательно, но и досадно. Муромцев решил впредь делать это чаще.

Возможно, сейчас он опять ошибается.

Но, когда он сформулирует и задаст себе следующий вопрос «почему», ответ приблизит его к истине.

И сделает ещё циничнее.

Может быть.

Если только этот следующий раз в его жизни будет. Пираты могут отправить его на тот свет частыми погружениями и небрежной выдержкой для декомпрессии. Казаков уже болен.

Лаборант решил сделать так, чтобы следующий раз был.

Ради познания.

Он положил ещё одну Xenocerianthus obconica в питомзу.

* * *

– Как там этот пидор, не сдох? – капитан посмотрел на часы и перевёл взгляд на матросов, разгружающих сетку с добычей.

– Пять минут назад стучался.

– Выпусти его. Десять минут привести себя в порядок и пусть дует в трюм, а то Мишель на разделке не справляется. Я там был. Сидит по уши в рыбе.

– Есть выпустить! – старпом умёлся к канатному ящику.

Капитан достал из нагрудного кармана пачку «Physalia” и выколотил последнюю сигарету. Горячая парная духота тропического дня дурила голову, заставляла не по-хорошему чудить. Смял пачку, бросил под ноги.

– Вахтенный! Почему грязь на палубе? – гаркнул он, чтобы взбодрить Лероя.

Когда Дениса подняли с трёх метров, где он делал последнюю остановку для декомпрессии, оставалась пара часов до ужина. Он спустился в трюм. Там было прохладно, работала вытяжка. Густо пахло йодом и остро – потрохами тварей. Разделочные столы были завалены добычей. За дальним копался Полсебастьяна, торопливо шуруя шкерочным ножом. Стол ближе к трапу находился во владении Смольского, который не спеша отскребал внутренности очередной несчастной морской собачки. Ведущий научный сотрудник лаборатории фармакологии выглядел собранным и почти торжественным.

Заметив лаборанта, он поднял голову, в свете ламп блеснули очки.

– Скоро вечерний приём пищи, – сказал Денис, чтобы никто из иностранцев не смог понять, даже если бы подслушивал.

– Этот факт не может не радовать, – Смольский взял полупустой поднос, дошёл до холодильника, раскрыл, сунул внутрь, а что-то из полочки на дверце – себе в карман.

– Вы уверены? – спросил лаборант, когда он вернулся.

– Анализ белка без масс-спектрометрии произвести не получится. Пиратский трюм больше предназначен для консервации, чем для исследовательской работы, но что есть – и на том спасибо, – Смольский протянул ему склянку с прозрачной жидкостью. – Вот, держите. Он скоропортящийся, пусть лучше Ганс держит в холодильнике на полке для фруктов, но ни в коем случае не замораживает. Белок сворачивается при температуре выше сорока градусов, поэтому его не стоит добавлять в горячую пищу.

– Он быстро действует? – спросил Муромцев.

– По структуре молекулы постсинаптических токсинов подразделяются на короткие, с шестьюдесятью – шестьюдесятью двумя аминокислотными остатками и четырьмя дисульфидными связями, и длинными, с семьюдесятью одним – семьюдесятью – четырьмя аминокислотными остатками и пятью дисульфидными связями, – сказал Смольский, которому было проще объяснить на понятном себе языке, чем доступно для лаборанта, но Муромцев выслушал, не утратив осмысленного взгляда. – Ксеноцериантус обконика вырабатывает оба вида белка, чтобы быстро парализовать крупную рыбу, но при этом убить её. Ему необходимо время, чтобы открепиться от грунта и подползти к ней, поэтому добыча должна лежать рядом и быть мертва. Короткие токсины быстрее связываются с рецепторами скелетных мышц. Для хладнокровных животных, к которым относятся рыбы, это может оказаться не летально. Для человека это значит, что пострадавшего можно откачать, если делать искусственное дыхание, пока белок не распадётся. Пока я выделял достаточное количество токсина, он находился при температуре трюма, так что короткие молекулы развалились. Сохранились преимущественно белки второго типа. Длинные молекулы связываются медленнее, но более прочно. Реанимационные мероприятия в судовых условиях никого не спасут. К тому же у меня есть сомнения относительно квалификации доктора Злобенко. Я имел удовольствие с ним пообщаться, – кандидат биологических наук отпустил свою лучшую саркастическую улыбку. – Он тот специалист, который нам нужен.

– Тогда всё здорово, выживших сегодня не будет.

Денис сунул баночку в карман и поднялся на верхнюю палубу, удивляясь, как доходчиво он ему всё объяснил. Зарамсить за токсины Смольский был мастер.

После прохладного трюма раскалённый камбуз был практически невыносим. Ганс крутился возле плиты, готовя ужин. Денис вошёл и покачнулся, ухватился за раму иллюминатора.

– Арбайт, – сказал он. – По-стахановски.

– Принёс? – спросил Ганс по-английски.

– Вот, – лаборант протянул пузырёк. – Не лей в жаркое. Нагревать нельзя. Замораживать нельзя. Сунь в холодильник, пока не испортилось.

Ганс расторопно убрал склянку на полочку для яиц. Вытащил из холодильника поднос с прозрачным рыбным заливным.

– Сварил господам офицерам на ужин. Кстати, в кают-компании будет дама.

Лаборант грязно выругался. Эту возможность он не согласовал со Смольским.

– Отмена!

– Спокойно, я всё продумал.

Кок показал на верхний правый кусок заливного, украшенный ломтиками жёлтой моркови, вырезанными как лепестки розы, и кружочком красной моркови, обкромсанным по краям так, что он стал напоминать гвоздику. Угол холодца был подчёркнуто женственным.

– Его невозможно спутать.

Дисциплинированный немец достал из холодильника баночку с ядом, аккуратно окропил поверхность студня, обойдя правый угол.

– Вот и всё, – сказал он, ставя поднос в холодильник. – Ты сам всё видел.

– Зер гут! – сказал лаборант.

– Как только я подам ужин, обратного хода не будет. Вы займётесь неграми и вахтенным офицером. Помните, что он вооружён. Тебе поможет Миксер, я с ним поговорил. Он надёжный.

– Как бультерьер, – сказал Муромцев.

В этот момент сговор стал окончательным, и лаборант шкурой почувствовал, что, кроме матроса Миксера, ему надеяться не на кого.