Текст книги "Опасный лаборант"

Глава 12

Из этого дня Муромцев извлёк тройной урок. Разумных инопланетян следует убивать, пока они не напали первыми. Их мясо можно употреблять в пищу, наутилусы и амфибии не ядовиты. Их нужно есть не только в случае голода, но и чтобы разнообразить стол. Похлёбка вышла – пальчики оближешь.

Пересматривая видео боя с амфибией, Денис удивлялся, как ему повезло. Ухайдакал по голове камнем, а потом замолотил кулаками. То ли амфибия попалась не слишком боевитая, вроде магазинного сторожа, то ли просто удачно попал, но на экране драка выглядела эпизодом из «Лучших боёв мира».

– Оп-оп-оп, арра! – выкрикнул Паскаль и заколотил по спинам сидящих рядом Ганса и Миксера.

Моряки скопировали ролик и прокручивали на большом мониторе в штурманском уголке, радуясь как дети. На борту «Морской лисицы» перебывало много незаурядных людей, а теперь в коллекцию добавился специально обученный российский водолаз.

– Морской пехотинец? – выведывал Ганс, который лучше остальных разбирал плохой английский Муромцева, больше догадываясь по интонациям и выражению лица.

– Гидроматрос, – пошутил Денис и попытался рассказать про службу в Балтийске. Кок с почтением выслушал, не задавая лишних вопросов, но к ужину по судну разнёсся слух о северной военной базе, на которой личный состав обучают спускаться под воду без снаряжения, чтобы убивать пришельцев голыми руками.

Что ж, рассудил экипаж, такова русская военная традиция. В море навидались всякого, по сравнению с чем это выглядело как бой на спортивной арене – ловкость и отвага, но ничего героического. Это даже больше сблизило матросов с Муромцевым.

Лаборант завоевал почтение команды и опасливое отношение учёных. Казаков даже извинился, что не поверил тогда, на берегу. Из его обращения исчез покровительственный тон старшего товарища, и они стали общаться как равные по статусу коллеги.

Рощина, просмотрев отснятый материал, вышла в кокпит и закурила.

– Почему-то не удивлена, Денис, – сказала она, когда Муромцев сообразил присоединиться.

– Сам себе удивляюсь.

Арина смотрела на него снизу вверх с живым интересом. Глубоко затянулась, оборвала паузу.

– А я нет, – в голосе появилась незнакомая раньше интонация, тёплая, женственная. – Считаю, что поступила правильно, взяв вас в экспедицию. Мы тут без вас не справимся, Денис, даже не мечтайте отлынивать.

Она засмеялась низким грудным смехом, быстро добила окурок и, словно жалея о вырвавшейся откровенности, поспешила спуститься в каюту.

Ход мысли Смольского парадоксальным образом совпал с реакцией экипажа «Морской лисицы».

– Вы, собственно, что в армии делали? – первым спросил он, отсмотрев рабочий материал.

– Бегал кроссы и ходил в наряды, – честно признался Муромцев.

– Этому вас в наряде по кухне научили?

– Нам показывали, где у амфибий уязвимые места. Плакат в учебном классе висел. У нас в спортзале даже на мешках дыхательные рёбра были краской нарисованы, – с ностальгией улыбнулся Муромцев.

– Вас готовили воевать с пришельцами?

– С какими пришельцами? Наш полк по войне должен был захватывать Стокгольм.

Впечатлённый простотой ответа, Смольский пригласил Дениса помочь оборудовать форпик под полевую лабораторию. За время перехода на Селванжеш они развернули аппаратуру и разместили посуду, словно готовили иллюстрацию к учебнику для студентов первого курса. Смольский прилежно следовал правилам по устройству, делая поправку на качку.

– Каждую работу, Денис, – наставлял он по ходу дела, – важно не только хорошо выполнять, она должна ещё и смотреться. Для этого ей следует придать упорядоченную форму. Когда ваша работа обретёт законченный вид, тогда она будет безупречной.

Ведущий научный сотрудник лаборатории фармакологии оказался великим аккуратистом. Денис перенимал его отношение к труду. Он умел распознавать возможность получения полезного опыта и не ленился использовать её, зная, что другой может не представиться.

– Из вас вполне можно вырастить грамотного специалиста, – сообщил Смольский, когда обустройство лаборатории было закончено. – Мозгом вы не станете, но имеются все задатки быть руками.

Единственная похвала из ядовитых уст ведущего научного сотрудника выглядела тем более ценной, что Смольский был чужд ханжества и любил говорить гадости прямо в лицо.

Яхта шла под всеми парусами. Попали в небольшой шторм продолжительностью три часа, но на том и закончилось, даже никого не укачало. Ветер постепенно стихал. Приближались плодоносные отмели. Надо было готовить контейнеры и решать, что делать с камарун марино, которая плавала в банке и требовала еды и свежей воды. Ввиду того, что двое учёных будут плотно заняты водолазными работами, а двое других обеспечивать чистку образцов и консервацию, заботиться о неизвестном существе оказалось затруднительно. Возникли и другие проблемы.

– Эта таракашка – живой источник наркотика, – высказался Казаков, когда члены экспедиции собрались на совещание.

– Сикараха, – напомнил Муромцев.

Казаков кивнул рассеянно.

– У нас могут быть неприятности, – заявила Арина. – Береговая полиция арестует имущество до окончания экспертизы, поди выцарапай его обратно, сидя в Петербурге. Да и всю добычу попортят, если не конфискуют. Денис, сдайте вы им эту сикарашку в знак лояльности. Пускай подавятся.

– Я не сексот! – вспыхнул Муромцев. – Если меня дёрнули разок в участок и там я подписал бумагу, чтобы съехать, это вовсе не значит, что я к ним побегу как собачонка. Будем искать другой способ. Надо всего лишь хорошенько подумать.

– Слова не мальчика, но мужа, – с грустью кивнул Казаков.

– Слышите, Арина Дмитриевна? – Смольский ехидно улыбнулся. – Если даже лаборант предлагает вам подумать, значит, в этом возникла жгучая необходимость.

– Тогда давайте думать, – сказала Рощина и стиснула зубы. – Какие будут предложения?

– Выпустим, – Казакову было безразлично всё, что не относилось к бентосу.

– Можно залить консервантом, – предложил Муромцев. – Полиция перетопчется. Сикарашка в пластике никакого наркотика не выделяет.

– Мы сохраним экземпляр, но уничтожим токсин, – Смольский говорил рассудительно, но было за его словами что-то ещё. – Белок быстро распадётся в мёртвом организме. Если мы доставим существо в институт живым, можно будет провести полноценное исследование выделяемого им секрета, а это тянет на серьёзную публикацию.

– Как мы повезём животное через границу? – испугалась Рощина. – Наши же таможенники нас не впустят.

– Сдохнет, если воду не менять, – хором с ней сказал Денис.

Ведущий научный сотрудник лаборатории фармакологии взял себя в руки. Заметно, что ему было трудно устоять перед искушением опробовать ещё раз действие защитного секрета камарун марино, однако настаивать и тем самым выдавать себя Смольский счёл ниже собственного достоинства. Морская козявка упокоилась в прозрачном полимерном консерванте, который затвердел и стал ударопрочным. Вопрос сотрудничества с капитаном Алмейдой был снят.

Через пару дней привычный корабельный распорядок сгладил остроту приключения, и Денис снова ощутил себя частью команды.

Именно тогда они вытащили Утопленника.

Глава 13

Ночная вахта. Штиль. Никакая снасть не шевельнётся. «Морская лисица» застыла как влитая. Жизнь замерла. Даже одинокая амфибия не подплывёт к борту, не высунет голову из воды, не отдаст мысленный приказ зачарованному матросику шагнуть через леер, прямо в зубастую пасть. Безмолвие…

Муромцев стоял на вахте с полуночи до четырёх утра. «Собачья вахта» выдалась тихой. Ему было плевать на время. Спать не хотелось, и не было скучно. Над головой сияли россыпи звёзд. Муромцев никогда не видел их так много и такими яркими, как в тропиках. Некоторые заметно двигались. Спутниковая группировка, выведенная на орбиту для наблюдения и связи, с каждым годом усиливалась. Изгнанное из моря человечество ушло осваивать небо. Если задрать голову, можно было наблюдать, как движутся рукотворные светила и сгорает в атмосфере космический мусор. Казалось, звёзды срываются с небосвода, чтобы кануть навек во тьму внешнюю, но всё не кончаются и не кончаются. Жизнь внизу была подобна жизни наверху, только гораздо богаче. В океане был свой блистающий космос. Призрачными разноцветными переливами светилось море. Планктон мерцал от малейшего движения. Сказочными огнями разбегались следы рыб в глубинах. Вспыхивали купола медуз. Трассерами проносились кальмары. Мириады мелких искорок загорались и гасли, чтобы снова вспыхнуть в толще вод.

В центре этого великолепия Денис чувствовал себя затерянным во Вселенной. Разноцветная огненная ночь была безмятежна. Неподвижный горячий воздух лип к телу, словно влажная вата. Если не оглядываться на яхту, а долго смотреть в сторону горизонта, можно было вообразить себя запертым в скафандре, который завис в пустоте, утратив связь с кораблём. Чувство возникало настолько полным, что становилось страшно. Никакой 5D кинозал с подогревом и качкой не мог создать такого эффекта присутствия. Денис ощущал, как пропитывается атмосферой тропиков, как она проникает через его рот, ноздри, кожные поры в мышечную ткань и кости до самого мозга, как океан становится частью тела, откуда его не вывести никогда.

«Я становлюсь другим, – колено упёрлось в стойку леера. – Я стал другим». Впервые за время отъезда надолго оставшись наедине с самим собой, Муромцев припомнил всё случившееся, обозрел картину целиком и поразился, сколько выпало на его долю экстрима. Для Санкт-Петербурга это выглядело форменным телешоу, плодом фантазии сценаристов и режиссёрского драйва, однако лихая жизнь в шальной компании превращала исключительные события в заурядные. Сезон полевой работы в тропиках мог изменить человека навсегда.

«Неудивительно, что мы с местными друг друга мало понимаем, – подумал Муромцев. – Они в этом варятся, а мы… Мы здесь как горсть моллюсков, брошенная в стаю рыб. Съедят или пойдём на дно. Или будем вынуждены измениться, адаптируясь к окружающей среде».

Он подумал о подрезанном в трущобах оборванце. Такие вещи западают в память. Должны западать, но этот почти позабылся. Не оставил следа в душе. Потому что душа такая? Или след поначалу незаметен, а потом даст знать?

Муромцев относился к этому воспоминанию как к досадной помехе. Оно лишь оставило неприятный осадок, и Денис не чувствовал за собой вины. Он был уверен, что оборванца спасли врачи, и не испытывал жалости к грабителю, который хотел пырнуть его ножом.

Временами перо руля задевали какие-то твари, и тогда колесо штурвала поворачивалось само по себе, словно на вахте был призрак.

Муромцев думал о том, почему иностранцы не понимают и недолюбливают друг друга.

Почему люди могут быть чужаками в принципе?

Есть факт: людям свойственно делить окружающих на своих и чужих. Даже самые толерантные делают это спонтанно, а потом осознанно стараются исправить то, что считают поведенческой ошибкой.

Во второй половине двадцатого века под влиянием социально-политических обстоятельств (исторически сложившиеся многонациональные общества двух ведущих держав, СССР и США, и последовавшая за развитием транспорта глобализация мировой экономики) людей попытались отучить от ксенофобии. Им принялись внушать, что к представителям другой культуры следует относиться доброжелательно, что следует проявлять максимальную терпимость к крайним проявлениям их обычаев, выходящим за рамки этических норм и законности. Эксперимент провалился, а три поколения общей численностью в полмиллиарда человек оказались психически изувеченными и неподготовленными к жизни в реальном, а не воображаемом социологами обществе, где иммигранты, воспитанные в патриархальных традициях, держались друг друга, не принимали коренных обитателей и тем самым получали значительное преимущество в личной жизни и бизнесе.

Неизвестно, до каких высот истребления цивилизованного человечества дошли бы прогрессивные психологи, не случись Нашествие. Морские перевозки людей и грузов прекратились, а вместе с ними кончилась и трансконтинентальная миграция. Начались вертикальные подвижки крупных участков морского дна, из-за которых возникали землетрясения, цунами и усиление вулканической активности. Стало не до построения глобальной цивилизации. Экономики перешли в мобилизационный режим. Теория единого мира канула в Лету, а политика толерантности уступила место конструктивной ксенофобии. Когда чужие лезут из воды и едят людей заживо, их враждебность трудно игнорировать. В защиту устаревших воззрений не работал даже дискурс общечеловеческих ценностей, потому что пришельцы не были людьми, а их геномы не имели ничего общего с генотипами земных животных. Инопланетяне оказались абсолютно иными. По всем параметрам. Без исключения.

Оказалось, что чужаки существуют.

Оказалось, что они смертельно опасны.

Само собой и сразу выяснилось, что свои должны объединиться и дать организованный отпор пришельцам, потому что инстинкт самосохранения находится рядом с инстинктом ксенофобии. Что ксенофобия это часть самосохранения и есть, а те, кто прилагал усилия её вытравить, потеряли в жизнеспособности и сильно проиграли в социализации. Быть толерантным стало немодно, зато придерживаться старых традиций сделалось почётно. Общество Реального мира заметно отличалось от общества Идеального мира. Чем ближе к морю, тем лучше это было заметно. Инопланетяне не оставляли шансов считать иначе. Сами они превосходно сосуществовали в союзе трёх биологических классов – амфибий, насекомых и бактерий, но у себя в воде они были своими, а все, кто населял сушу, чужими. Они не пробовали установить с человечеством контакт, а заняли Мировой Океан и жили в нём, истребляя всех, кто пытался помешать или просто оказывался рядом. Людям тоже всё стало ясно с пришельцами и быстро сделалось понятно, как себя вести.

Столкнулись две цивилизации разумных всеядных хищников, из которых автохтонная была представлена одним видом, а инвазионная тремя различными классами. Только индивидуумы с нарушениями психики считали чужаков равными себе. Такие девианты могли выжить лишь вдали от предмета обожания, потому что гибли при первом контакте с ним. В центре континента встречались люди, исполненные любви к пришельцам. Иногда они отправлялись в далёкие края, чтобы познакомиться поближе, и пропадали. Возможно, среди инопланетян тоже встречались особи с отклонениями, в зоне тумана старые и больные амфибии селились по соседству с людьми, но достоверными сведениями об их мотивации земная наука не обладала.

Чужаки оставались чужими, несмотря на все усилия их понять. Проблемы толерантности решала пуля. У пришельцев точку в общении ставил телепатический приказ, вслед за которым в ход шли зубы, клюв или нейротоксин, в зависимости от классовых особенностей.

С иностранцами дело часто обстояло так же.

«Всё правильно сделал», – в памяти Дениса промелькнули оборванцы из трущоб, калека и амфибия. Возникли перед внутренним взором и растаяли. Муромцев почувствовал освобождение.

Он стоял на палубе – неподвижный, окружённый светом звёзд и океана, в центре Космоса, предоставленный самому себе и исполненный внутренней силы и свободы воли.

«Моё место здесь», – думал он.

Негромкий стон, испущенный какой-то теплокровной тварью, прервал его медитацию. «Белуха», – почему-то пришло на ум, хотя дельфины не издавали подобных звуков.

Денис перегнулся через леер, вгляделся в мерцающие воды. Море снова исторгло стон. Казалось, оно взывает о помощи. Течение гнало тело вместе с яхтой, но дрейфовали они с разной скоростью.

Когда Денис сообразил (а сухопутному гражданину на это потребовалось некоторое время), что маячок среди хаотичной флуоресценции моря является стробоскопическими вспышками огня поиска на спасжилете, он ворвался в кают-компанию и заорал:

– Подъём! Человек за бортом!

* * *

Когда его перенесли в салон, человек снова застонал. Он долго пробыл в воде и сделался холодным, как мертвец. Кожа стала морщинистой и бледной, она не отогревалась, хотя Паскаль и Миксер изо всех сил растирали её руками, смоченными спиртом.

– Не выживет, – скорбно покачал головой да Силва.

Смольский вколол спасённому раствор глюкозы, чтобы поддержать сердце. Кок сварил кофе, щедро плеснул коньяка из капитанских запасов и попытался напоить беднягу, но тот не реагировал.

– Утопленник, – сказал Ганс.

Так его и называли до самого вечера, пока моряк не очнулся и не набрался сил для членораздельной речи. К этому времени кличка приклеилась.

Утопленник был матросом с брига «Элизиум», ходившего под командованием капитана Аякса Константиноса. Грека знали на «Морской лисице». Знали многих из его команды. Утопленник своими глазами видел их смерть.

– Упокой Господь душу моряка, – промолвил Ганс, а Паскаль и братья да Силва перекрестились.

История была незаурядной даже для здешних вод и страшна как сама смерть. Третьего дня «Элизиум» сел на рифы возле банки Оранжерея, крупной искусственной отмели, поднятой пришельцами для аграрных целей. Возвращались с лова. В Оранжерее прекрасно поживились радужными кораллами, песчаным чесноком и морским горохом. Обирали край отмели, отпугнув наутилусов и амфибий взрывом ручных гранат, а потом кидая для профилактики, когда аквалангисты садились в шлюпку. Способ затратный, но надёжный – на второй день твари даже близко подплывать не решались. Дайверы работали с рассвета до темноты, делая необходимые перерывы, чтобы не тратить время на декомпрессию. Когда контейнеры в трюме были набиты, барометр показал падение. Тогда подняли якорь и на моторе стали уходить с мелководья, но не успели.

Шторм выбросил судно на рифы. «Элизиум» пропорол днище о камни и так крепко сел на них, что вода в трюме не поднималась выше ватерлинии. Затонуть не позволяла скала, но и сойти с неё не представлялось возможным. Когда шторм кончился и волнение улеглось, стали осматривать повреждения. Пробоина была большой, из клочьев стеклопластика торчали сломанные рёбра шпангоута. Пользуясь отливом, можно было успеть наложить заплату, откачать воду и, дождавшись прилива, стащить судно с камней.

Переход от крупных неприятностей к гибели возвестили морские обитатели. Среди них поднялась невообразимая паника. Слева по борту рыбы принялись выскакивать из воды, словно удирая от опасного хищника. Они делали это все разом, на большом участке, который, однако, имел пределы. На рыбёшек метнулись чайки, но вскоре, издавая тревожные крики, ринулись прочь, а вода у самого борта начала как будто портиться и мутнеть.

Огромная масса бактериального мата поднялась из глубин возле сидящего на рифе «Элизиума». Море словно обмелело. На полмили, не меньше, простиралась не имеющая чётких очертаний бурая поверхность. Бактериальный мат уловил ментальный сигнал потерявшей ход потенциальной добычи и всплыл поохотиться.

Люди кинулись прочь от борта. Полезли на ванты, на скалы. Тут и началась телепатическая атака.

Утопленник не находил слов, как её описать. Он оставался в сознании, но руки и ноги перестали повиноваться. Он повалился на палубу и своими глазами видел, что вытворяет с людьми космический монстр из морских глубин. Он гнал их к себе. Моряки прыгали с мачт, лезли через планшир и исчезали. Утопленник так и не узнал, что с ними происходило снаружи. Когда команда исчезла, время вокруг застыло. Он лежал не в состоянии даже моргнуть, глаза пересохли и болели. Мышцы сковало как каменные. В воздухе распространилось удушливое зловоние, он словно загустел и помутнел, звуки сделались приглушёнными.

– Я думал, умру, – невнятным голосом проговорил Утопленник. – Жалею, что не умер тогда, потому что я отправился в плаванье без шлюпки.

Когда его отпустило, глаза почти не видели. Утопленник пробовал в одиночку спустить шлюпку, но обессилел и сдался. Он еле двигался. Дико болела голова. Наверное, воздух действительно был отравлен выделениями чудовища.

– Мат выпускал газовую смесь, чтобы погрузиться, – прокомментировала Рощина. – Там, кроме метана, полно всякой токсичной дряни. Запросто можно задохнуться.

Моряки посмотрели на даму, но ничего не сказали. И продолжили слушать Утопленника, а у того рассказ подошёл к концу.

От отчаяния он бросился за борт. При ударе о воду спасательный жилет надулся, заработал огонь поиска и бесполезный, но обязательный для комплекта радиомаячок. Утопленник помнил море, как закрывал руками лицо, чтобы не расклевали чайки, как по ноге ползла какая-то дрянь и источала огонь. Потом был диван в салоне «Морской лисицы», голоса и жгучая гадость, льющаяся в рот.

– Эйнар, – представился Утопленник и назвал такую заковыристую фамилию, что никто не понял.

Он был плох. Истощён и практически слеп, вдоль ноги тянулся химический ожог – неизвестная зверюшка постаралась, лицо опалило солнцем, множество мелких ранок на теле разъело солёной водой и теперь они загноились.

Такую обузу команда сочла дурным знаком. «Хорошего человека море не выплюнет», – буркнул Паскаль, оставшись наедине с Муромцевым.

Больше ему не с кем было поделиться. У моряков он не встретил бы понимания, а учёным диковатый баск не доверял. Зато их слуга оказался свойским парнем и неробкого десятка, когда дошло до дела. Ему можно было рассказать.

– Подушка, – сказал баск на ломаном английском, с трудом подобрав из своего скудного словаря название для морского чудовища. – Подушка не захотела его жрать. Не годится в пищу. Мы подобрали. Зря. Я бы выкинул обратно. Может, море примет его на второй раз.

– Намучаемся мы с ним, – вздохнул Денис.

И хотя говорил он по-русски, баск понял. Кивнул, достал помятый серебряный портсигар и предложил Денису тонкую чёрную сигариллу.

Дополнительный пассажир для всех оказался лишним. Чтобы развернуть спальное место в форпике, пришлось разгромить с таким трудом обустроенную лабораторию. Спешно возвращали аппаратуру в исходное, запаковывали контейнеры, банки, сетки для сбора образцов.

– Вы что-то неважно выглядите, Виктор Николаевич, – заметил Денис к вечеру, когда кавардак был приведён в рабочий беспорядок.

– Я всю ночь во сне кухню отмывал, проснулся уставшим, – вяло отшутился старший научный сотрудник.

– Как ваша нога?

Казаков потрогал бинт.

– Слегка пульсирует. Попробую завтра нырять неглубоко, а дальше посмотрим.

– На мелководье я один справлюсь, Виктор Николаевич. Буду делать по семь-восемь спусков в день. Да много ли нам надо, в конце концов?

– В этой экспедиции наш девиз «Бери больше, плыви дальше». Чем разнообразнее получится коллекция, тем довольнее будет Арина Дмитриевна. Поэтому гребём всё подчистую, на борту рассортируем.

– Так точно! – улыбнулся Денис.

Утром яхта вышла в очаг ксеноинвазии.