Текст книги "Дорогой мой человек"

Ашхен заболела

В обеденный перерыв Устименко сгонял и в штаб – в скалу, где долго торговался с карначем, чтобы его пропустили, но его, конечно, не пропустили, и только по телефону он узнал, что о каперанге Степанове ему никакие сведения сообщены не могут быть.

– Почему? – закричал Володя. – Я же…

Но его разъединили.

И комендант ему тоже ничего не сказал.

В квартире, где Родион Мефодиевич раньше занимал комнату, Володю встретили не слишком приветливо. Тут теперь жены подводников дожидались своих мужей из похода. Володя понимал, что такое ждать подводника из рейдерства, мог себе представить. Сесть военврачу не предложили, высокая худенькая женщина в темном платье, пожав плечами, сказала:

– Толком я ничего, товарищ, не знаю. У него, кажется, погибла жена, и он сам отдал свою комнату. По всей вероятности, окончательно переселился на корабль.

– А жена определенно погибла?

Высокая женщина опять пожала плечами. Ей, наверное, хотелось, чтобы он поскорее ушел. И он ушел в столовую, оторвал талончик, съел суп из пшеницы с треской и долго ждал второго, которого ему так и не дали, объяснив, что виноват калькулятор.

– Тогда давайте еще супу, – кротко попросил Володя.

Сдавая шинель на вешалку в Доме офицеров, Володя опять встретил Веру. Щеки ее горели с мороза. Блестя глазами и зубами, она сказала:

– Когда эта скука кончится – я вас жду у себя. Поболтаем.

– Не могу, – ответил Володя. – Во-первых, я ответствен за Ашхен Ованесовну, во-вторых, мне необходимо увидеть Богословского.

– Богословского вы приведете ко мне. Мне он понравился. И запомните: ваши друзья – мои друзья, все ваши враги – мои враги. Согласны? Я вас отыщу, когда дело пойдет к концу.

Устименко кивнул. И, набравшись храбрости, вдруг попросил Вересову достать ему два флакона духов «Ландыш».

– Значит, сразу два романа? – улыбаясь глазами, спросила Вера.

– Да. Ашхен и Зинаида Михайловна…

– А знаете, вы просто трогательный человек, – прижавшись на мгновение плечом к Володиному локтю, сказала Вера. – Никогда бы не подумала, что вы способны помнить про ваших Божьих одуванчиков…

И обещала, что «Ландыш» непременно будет…

После обеденного перерыва народу было, как водится, поменьше. И большое начальство отсутствовало. Ашхен, сидя рядом с Володей, тяжело кашляла, ее, видимо, знобило.

К величайшему Володиному удивлению, первой с сообщением выступила Вересова. Очень хорошенькая, этакая скромница докторша, гладко причесанная, с пробором посередине, она отчетливо по бумажке, без запинки прочитала результаты наблюдений по поводу ранений крупных суставов. Мордвинов внимательно ее слушал и дважды сердито звонил, когда в зале разговаривали. Володя тоже слушал внимательно, ему было интересно, что она за докторша, эта самая Верочка Вересова.

– Что ж, вполне разумно, – зевнув, сказала Ашхен. – Волга действительно впадает в Каспийское море, с такого рода открытиями никто никогда не спорит. А в общем, почти диссертация на кандидатскую степень. И даже считает своим долгом поблагодарить оказавших содействие в сборе материалов. Смотрите-ка, Мордвинов тоже помогал!

Володя улыбнулся: он любил, когда яга злилась, у нее это всегда получалось весело.

– Содействие ей оказывали только отпетые донжуаны, – смешно тараща глаза, сказала Ашхен. – Это не научная работа, а козьи потягушки. То есть козловые. Или козлиные. Я, между прочим, Володечка, всегда замечала, что очень хорошеньким докторшам гораздо проще стать научными работниками, чем таким, как я. Это, наверное, оттого, что все вы, мужчины, подлецы.

– Спасибо! – ответил Устименко.

Часов в семь в президиуме показались главный хирург и Харламов. Теперь зал был опять полон, и, когда Алексей Александрович предоставил слово подполковнику Левину, многие доктора уже стояли у стен и в проходах. Александра Марковича Левина встретили аплодисментами, он приподнял очки, удивленно посмотрел в зал и сразу разронял все свои бумажки. В зале опять захлопали, о левинской рассеянности на флоте ходили легенды, он знал об этом и смешно сказал всей конференции:

– Ну перестаньте же! Вы же взрослые люди!

– Вы знаете, Володя, что он скоро умрет? – шепотом спросила Ашхен.

– Знаю, – сказал Устименко. – Мне Лукашевич рассказывал, он его смотрел с Тимохиным. Они и Харламову ассистировали. Карциноматоз забрюшинных желез. Зашили. А для него придумали вариант, что нашли язву и сделали желудочно-кишечное соустье.

– Но он-то догадался?

– Конечно.

– Это тот самый случай, когда знание медицины для больного врача – вторая болезнь, осложняющая основную.

– Он знает все и тем не менее держится! – сказал Володя. – Вот слушайте, как он говорит…

Своим каркающим, очень громким голосом, позабыв о приготовленных записочках, подполковник Левин рассказывал о пластике при ранениях мягких тканей. Если правильно раскраивать кожные покровы, полностью используя способность кожи к эластическому растягиванию, то можно закрывать значительные кожные дефекты. При этом методе резко сокращаются сроки лечения ран, а главное – не образуются мучительные, неподвижные рубцы, так характерные при старом лечении ран.

– Идите сюда, Пшеничный! – крикнул вдруг Левин на весь зал, так что многие вздрогнули. – Идите быстрее, куда вы там подевались? Прошу посмотреть наши отдаленные результаты…

Огромный матрос Пшеничный, не отыскав перехода на сцену, внезапно спружинился и прыгнул через оркестровую яму. В зале захохотали и захлопали, по одному этому прыжку доктора сумели оценить «отдаленные» результаты левинской операции.

Увидев прямо перед собой смеющихся генералов и полковников, Пшеничный на мгновение смутился, потом быстро и кротко взглянул на Александра Марковича, как бы спрашивая, что теперь надо делать, и тотчас же обеими руками ловко и легко стянул с себя форменку и тельняшку. Главный хирург своими могучими ладонями огладил спину Пшеничного, покачал головой и повернул матроса так, чтобы все в зале увидели левинскую работу.

– Посветите сюда прожектором! – крикнул Мордвинов в осветительскую ложу, и тотчас же белый луч скользнул по деревьям сада и высветил могучую, как бы только что сожженную солнцем и не очень гладкую спину матроса.

А Левин, взяв указку, издали, из полумрака, как казалось при свете прожектора, показывал прижившиеся лоскуты кожи и каркающим, сердитым голосом объяснял ход операции. Огромный Пшеничный стоял неподвижно, и можно было подумать, что это не живой матрос, а одна из скульптур в саду испанского гранда.

– Теперь идите в зал, Пшеничный, – распорядился Левин, – пускай они вас щупают. Нет, форменку оставьте здесь, ее никто не тронет.

Он слегка подтолкнул своего матроса, и как только тот очутился в зале и пошел по проходу между креслами, все доктора сразу поняли, с каким уважением Пшеничный теперь относился к тому, что было у него там, за плечами, и что раньше запросто называлось спиной.

– Из такусеньких кусочков подполковник сделал, – говорил Пшеничный с гордостью. – Вот из такусеньких! – И он показывал кончик мизинца. – Это ж надо! Как доставили меня – просто каша была, форменная каша. Ничего, разобрался, сделал как надо…

И Володя, и Ашхен Ованесовна помяли и потискали спину Пшеничного, – действительно, грубых рубцов они не обнаружили. А Пшеничный все ходил и ходил между докторами, и было видно, что ему очень хочется еще и еще показывать себя, демонстрировать достижения науки и рассказывать про «такусенькие» кусочки. Но его время уже истекло, хоть он и оглядывался с тоской, ища хоть кого-нибудь, кто не посмотрел его спину. Спину видели все, теперь Левин демонстрировал ягодицу. Старшина, владелец ягодицы, вначале смущался, а потом, когда его пристыдили, сказав, что это «наука», покраснел очень густо, буркнул: «Та глядите, ежели надо, что мне, жалко, что ли», – и пошел, тяжело ступая сапогами, между кресел по проходу и только иногда чуть повизгивал тонким голосом, говоря, что боится щекотки и не может переносить, когда его «цапают» холодными руками. Мимо Ашхен он хотел проскочить побыстрее, но она ему сказала басом: «Что я, ваших задниц не видела, что ли, стой тут сейчас же!» – и как следует обследовала все, что считала нужным. А Левин в это время, держа в руке очки, отвечал на вопросы докторов из зала и тех, кто сидел в президиуме.

Когда конференция кончилась, Ашхен Ованесовна сказала, что «совсем раскисла» и спектакль смотреть не станет. Устименко пробрался за кулисы и, отыскав там Мордвинова, попросил у него катер для Оганян.

– Нет у меня сейчас никакого катера, – ответил начсанупр и, сняв с вешалки шинель, быстро зашагал за уходящим главным хирургом и Харламовым.

– Но она больна, – догоняя Мордвинова, как давеча, ему в спину сказал Володя. – Она очень плохо себя чувствует.

– Пусть останется тут в госпитале. Мы создадим ей хорошие условия.

– Она не останется. У нее же медсанбат, вы знаете…

– Послушайте, мой катер – это мой катер, – обернувшись к Володе, бешеным голосом рявкнул начсанупр. – К вам, в Горбатую губу, ходит рейсовый катер – вам это отлично известно. Еще есть вопросы?

– На рейсовый мы опоздали, – резко сказал Володя. – Это вам тоже отлично известно. Я прошу ваш катер в порядке исключения.

Они стояли друг против друга молча довольно долго. Потом Мордвинов сказал почти дружески:

– Не могу, Устименко. Прошу понять, катер нужен лично мне.

– Вы можете обойтись. Вы живете здесь.

– Это не ваше дело, где я живу, – опять пришел в бешенство начсанупр. – И не вам мне указывать…

– А вы не кричите, – попросил Устименко. – Я ведь не боюсь вашего крика.

Говорить было больше не о чем. Мордвинов, грохоча ботинками по лестнице, ушел. В зале рядом с Ашхен Ованесовной стояли Богословский и Вера. Сейчас, когда Николай Евгеньевич ничем не был занят, Володю поразили его пустые, без всякого выражения, глаза. Однако он крепко пожал Володе руку, похлопал его слегка по плечу, изображая, что рад встрече, и сказал, что хочет выпить.

– Нет, я еще посижу, – сказала вдруг Оганян. – Пусть все выйдут, а то там толчея, в вестибюле…

Она посидела немного, закрыв глаза, потом резко поднялась и недоуменно всех оглядела – старая, заболевающая баба-яга. Но когда вышли, ей стало легче. «Наверное, это все из-за духоты», – объявила она.

Провожая втроем Ашхен на пирс, ни Устименко, ни Богословский ни единым словом не обмолвились про Ксению Николаевну, Сашеньку и тетку Аглаю, и Володя подумал, что Николай Евгеньевич, наверное, ни жену, ни дочь не вспоминает нарочно, чтобы хватало сил жить.

В поселке было темно и холодно, с залива хлестал ветер. Ашхен шагала тяжело, несколько раз поскальзывалась и, несмотря на то что Володя вел ее под руку, едва не падала. Настроение у нее было дурное, даже флаконы «Ландыша» ее не порадовали, она только сказала Вере голосом светской дамы:

– Я вам признательна. Вы очень, очень милы…

Дежурный по пирсу – молоденький мичман с усиками – сообщил вежливо, с особой флотской щеголеватостью, что рейсовый катер, разумеется, ушел, что же касается до попутных «коробок», то, возможно, они и будут, но пока никаких точных сведений нет. Жалко, товарищи военврачи не побеспокоились раньше, начсанупр только что, вот несколько минут тому назад, отбыл в город с капитаном медицинской службы.

– Капитан – женщина? – спросила Вересова.

– Так точно, – сдерживая улыбку, ответил мичман. – Веселая очень, все смеялась…

– Это он Лидочку Макарьеву отправился провожать, – пояснила Вера, но, увидев напряженное лицо Володи, замолчала.

Ашхен тяжело села на табуретку и тотчас же устало закрыла глаза. «Яга моя несчастная, – печально подумал Володя, – что же я с тобой стану делать?» Снаружи выл ветер; врываясь сквозь щели слабеньких стенок, шевелил бумагами на столе дежурного, раскачивал лампочку на шнуре…

– Пойдемте ко мне, – сказала Вера, – я вас очень прошу, Ашхен Ованесовна. Дежурный позвонит в случае чего…

– Конечно, позвоню! – пообещал мичман.

Но старуха наотрез отказалась уходить.

– Катеришко, или что там случится, может пристать к пирсу буквально на минуту, – сказала она. – Мне не добежать будет. Ничего, я тут подремлю, а вы идите. Идите же, – прикрикнула она на Володю, – я этот собес терпеть не могу. Выпейте за мое здоровье, я и поправлюсь. Да я вообще здорова, просто возраст дает себя знать и непривычка к заседаниям…

У Веры Николаевны было невесело. Богословский выпил стакан водки, тяжело задумался и даже из вежливости никакого участия в разговоре не принимал. Вересова заводила патефон, играла на гитаре, пыталась петь, приносила еду и уносила ее обратно нетронутой. На огонек зашли два офицера-моряка, поругали аллопатию, похвалили гомеопатию и стали зевать. Володя спросил у них про Родиона Мефодиевича; моряки, оказалось, знали его и сообщили Володе, что к Степанову не так давно приезжала дочь.

– Варвара? – робея, спросил Устименко.

– Точно. Варвара Родионовна. Она где-то тут, на нашем Севере.

– Может быть, теперь вы развеселитесь? – остро взглянув на Володю, осведомилась Вересова. – Насколько я понимаю, Варенька – ваша любовь?

Не отвечая, Володя налил себе водки и выпил один. Потом он выпил с офицерами, потом с Богословским, который пил стопку за стопкой с явным желанием напиться. И не мог!

Было уже поздно, когда к захмелевшему Володе подсела Вера и заговорила о том, что во что бы то ни стало хочет попасть к нему в 126-й.

– Это зачем? – угрюмо спросил он.

– Угадайте.

– Я не мастер загадки отгадывать. Вы мне лучше скажите, что слышно про нашего друга Цветкова?

Вера Николаевна слегка порозовела, налила себе и Володе водки и, чокнувшись, предложила:

– Выпьем за него. Он теперь большой начальник. Так в гору пошел, как никто из моих знакомых.

– И вас с собой не взял в эту самую гору?

Вересова взглянула на Устименку мягко и печально.

– Я бы теперь и сама не пошла.

Офицеры, внезапно ужасно соскучившись, запели в два голоса:

 
Вьется в тесной печурке огонь,
На поленьях смола, как слеза…
 

– Высоко, Мишенька! – сказал один.

– Нет, не высоко, Гришенька, – ответил другой. И опять негромко и душевно запели:

 
До тебя мне дойти нелегко,
А до смерти четыре шага.
 

– Значит, решительно не возьмете меня? – с тихим смехом, близко щурясь на Володю, спросила Вересова. – Решительно отказываетесь?

– Да как же мы вас возьмем, когда у нас полный комплект, все сто процентов личного состава…

– Тогда, Владимир Афанасьевич, я сама возьмусь. Я ведь, если захочу, все могу. Вы меня еще не знаете…

– Немного знаю.

В двенадцатом часу ночи у Вересовой зазвонил телефон. Она взяла трубку и, вдруг сразу раздражившись, передала ее Володе.

– Вас какая-то дамочка.

– Да, – сказал он, – Устименко слушает.

– Это Нора, Владимир Афанасьевич, – услышал он торопливые, сбивающиеся слова. – Я из отпуска прибыла и в дежурке увидела Ашхен Ованесовну. Плохо ей совсем, наверное, я так думаю, пневмония. У нее даже сознание туманное…

– Вы где?

– Да на пирсе у дежурного. Я хотела подполковника нашего в госпиталь направить, но они сердятся.

– Иду! – сказал Володя.

Богословский и оба офицера – Миша и Гриша – пошли с ним. Вера Николаевна, позевывая, попрощалась и обещала помочь, если понадобится. Покуда Володя натягивал шинель, она быстрым шепотом советовала ему не ссориться с Мордвиновым и вообще не наживать себе тут врагов.

– Вы на таком хорошем здесь счету, – добавила она, – зачем же все себе портить…

В скалах главной базы по-прежнему завывал ветер, только теперь он нес волны колючего, режущего снега. В дежурке было так холодно, что даже мичман в шапке-ушанке и черном флотском тулупчике отбивал валенками чечетку, чтобы согреться. Ашхен Ованесовна, пунцовая от жара, дремала в углу на своей табуретке, тоненькая Нора в черной шинельке пыталась напоить ее водой из кружки. И еще кто-то был здесь, нечто закутанное в одеяло и платок, ребенок по всей вероятности, Володя не разобрал сразу.

– Уй, бабка наша! – радостно удивился офицер Миша. – Узнаешь, Гришан?

Оказалось, оба они были катерниками и как-то после набеговой операции очутились в 126-м, немного контуженные и чуть обмороженные. Теперь и Володю вспомнили, и сестру Нору.

Богословский взял в руку запястье Ашхен и покачал головой, а Нора в это время говорила:

– Ее непременно домой надо. Она иначе не успокоится. Ей все кажется, что там сейчас раненые прибывают и все совсем у нас худо…

Гриша и Миша переглянулись, пошептались и отозвали Володю в сторону. С их точки зрения, был только один выход – увидеть командующего.

– Поздно, – усомнился Володя.

– Он в это время всегда в штабе, – сказал Гриша.

– Это точно, – подтвердил Миша. – Адмирал раньше двух из штаба никогда не уходит.

– А пустят?

Офицеры опять переглянулись и заявили, что с ними пустят. Их розовые, энергичные лица были полны доброго сочувствия, они непременно должны были действовать и даже рисковать чем угодно, если это необходимо.

– И не задержат нас, товарищ майор, мы пароль знаем, – сказал Гриша.

– Тут на прорыв надо ориентироваться, – решительно заявил Миша, – тут или пан, или пропал…

До штаба по мерзлым ступеням, в свисте пурги, они добежали не более как за десять минут. Дважды Володя кубарем скатывался вниз, катерники дружно его поднимали, дружно отряхивали от снега, дружно приободряли. В здание штаба они проникли беспрепятственно, здешний адъютант был для Миши и Гриши просто Геной, дружком по училищу. Гена же и состряпал пропуск.

– Теперь дело ваше, – сказал он торопливо, – прорывайтесь…

Тут стоял строгий матрос с автоматом, матовые лампочки освещали красную ковровую дорожку. Катерники, обдернув кителя, причесавшись одинаковыми жестами у зеркала, обдернули китель и на Володе, причесали и его.

– Полный вперед! – приказал Гриша.

– Смелость и честность! – посоветовал Миша.

– Никаких предисловий, – наказал снизу адъютант Гена, – он этого не любит.

И тотчас же втроем они оказались в большом темном кабинете, где только на письменном столе горела затененная абажуром лампа.

– Кто? – спросил адмирал, когда они вошли после положенного «просим разрешения».

Володя доложился по форме. Щелкнул выключатель, адмирал включил люстру, и Устименко сразу увидел того, кто командовал флотом, в котором он служил. Он был совсем еще молод, этот уже прославленный в нынешнюю войну флотоводец, – по виду командующему нельзя было дать более сорока лет. Его волосы цвета перца с солью открывали высокий лоб, из-под очень темных бровей спокойно смотрели усталые глаза человека, который уже давно не высыпается.

– Так, ясно, – сказал командующий после паузы. – А вас сопровождает эскорт торпедных катеров?

– Иначе я бы не смог к вам попасть, – четко произнес Володя.

– Ну а с этими орлами, естественно, смогли, – сказал адмирал. – Для них нет преград, как пишут в нашей газете. Слушаю вас, майор!

Устименко сделал шаг вперед и заговорил. Он ни на кого не жаловался, он ничего не просил. Он просто рассказал про своих старух, какие они, эти старухи. Он заявил, именно заявил, что приказом их необходимо перевести в иные условия. Он решительно и твердо отказался от своего назначения в госпиталь главной базы. И со свойственной ему жесткостью сообщил, в каком тяжелом состоянии сейчас находится подполковник медицинской службы Оганян и как ее надлежит – он так и сказал: надлежит – немедленно доставить в медсанбат 126, о котором она так беспокоится, что даже «отболеть нормально» вне своего хозяйства не сможет.

– Требуется катер? – спросил командующий.

– Так точно! – ответил Володя.

Адмирал нажал кнопку и что-то коротко сказал в телефонную трубку. «Эскорт торпедных катеров» быстро зашептал в оба Володиных уха какие-то беспорядочно-восторженные слова, относящиеся к личности командующего. Потом адмирал соединился еще с кем-то и приказал завтра в одиннадцать ноль-ноль «подробно доложить». «Торпедные катера», распалясь, шипели в Володины уши: «какой парень» – командующий.

– Вы тот самый военврач Устименко, который вынул мину из разведчика?

– Мину обезвредил сапер, товарищ командующий… Я же…

– В общем, тот. И вы высаживались с десантниками на мыс Межуев?

– Наш медсанбат был придан десанту, вернее, наши товарищи из медсанбата…

– Но вы там были с десантом?

– Так точно.

– Вы прыгали в воду с парашютом? Доктора из ВВС вас привлекали к своим опытам?

– Да, к ним меня посылал генерал-майор Харламов. Я прыгал несколько раз, но мне не везло – слишком рано подбирали…

– Командующему ВВС вы писали докладную записку о ваших соображениях по поводу переохлаждения летчиков в воде? Что он вам ответил?

– Пока ничего…

– Пока, – повторил адмирал. – Так. И про ожоги на кораблях писали?

– Так точно.

– Тоже ответа нет?

– Нет, товарищ командующий.

– Оно и понятно, – спокойным тоном произнес адмирал. – Большое начальство занято. Попрошу: все это – переохлаждения и ожоги – суммируйте и доложите мне в ясной и не для медика форме. Не нервничайте, катер подойдет не раньше чем через двадцать минут. Садитесь. И вы, эскорт, садитесь. Миша и Гриша, – вдруг с особым, непередаваемо насмешливым выражением сказал командующий. – Группа прорыва. – И, быстро повернувшись к Володе, спросил: – Чем сейчас командование может быть полезно вашим докторшам? Особенно заболевшей Оганян?

– Добрым словом, – сказал Володя. – Остальное приложится.

– Да, доброе слово, – задумчиво и медленно сказал адмирал. – Ну что ж, за этим дело не станет.

Поднявшись, он оглядел Володю и, неожиданно усмехнувшись, произнес:

– Странно, что вы врач.

– Почему? – удивился Володя.

– Из вас бы подводник недурной получился по характеру. Командир рейдера из тех, которые уходят в автономные плавания. Слышали о таких? Впрочем, может быть, и в вашей профессии нужны такие характеры?

Он протянул Устименке горячую руку и с улыбкой добавил:

– В случае необходимости прошу приходить. И можете без эскорта, Миша и Гриша распорядятся заранее, их знакомый Гена все организует. Ох уж эти мне дружки!

Проводив гостей до двери кабинета, он здесь за локоть задержал Устименку и спросил у него негромко:

– От Аглаи Петровны никаких сведений нет?

– Нет, – ответил Володя. – И, думаю я, не будет. Может быть, Родион Мефодиевич…

– Он в походе, – сказал командующий. – И не скоро вернется. Ну что ж, желаю удачи…

Гриша и Миша еще раз проводили Устименку до пирса, помогли вместе с дежурным мичманом и главстаршиной с катера снести Ашхен по трапу в маленькую теплую каютку и, стоя возле Богословского, помахали Володе как старому другу. Нора сняла с Ашхен Ованесовны шинель, бережно укрыла ее, потом долго развязывала платки, шали и косынки, которыми была укутана ее дочка.

– Теперь вылазь, Оленка, – сказала она наконец, – тут тепло, теперь уж мы с тобой не пропадем, домой приехали. Дай дяде руку, поздоровайся, это дядя доктор, Владимир Афанасьевич.

– Здравствуйте, – очень серьезно сказала девочка, и огромные ресницы ее медленно поднялись. – Я – Елена.

– Здравствуй, Елена, – так же серьезно ответил Устименко. – Ты к нам в гости едешь?

– Нет, не в гости, – заплетая дочке быстрыми пальцами косичку, ответила Нора. – Насовсем я ее взяла. Нашего папочку фашисты убили, а бабушка умерла. Мы теперь с Еленой одни на всем свете, у нас из родственников только папочкина сестра осталась, но она нас терпеть не может, ненавидит даже. Конечно, она нервная…

– Она меня била, – серьезно и строго сказала Елена. – Щипала и била. Она нас ненавидит…

Моторы завыли сильнее, волна ударила в левую скулу.

– Вышли в море, теперь поболтает маленько, – сказал Володя. У него не было больше сил глядеть на этих двух сирот.

– Давящую повязку, – командовала в бреду Ашхен, – внутривенно – хлористый кальций и подкожно – камфару. Да поворачивайтесь живее!