Текст книги "Атлантический рейс"

Прилипал мы находили в самых неожиданных местах. Эти небольшие, величиной с палец, головастые рыбки синего цвета устраиваются в жаберных щелях акулы. А одну такую рыбку мы обнаружили прилипшей в самой акульей пасти. Квартирка опасная, но зато очень удобная: громадное количество различной пищи проходит мимо мизерного прилипалы, а тому остается лишь рот открывать, чтобы проглотить понравившиеся кусочки мяса. Только присасываться нужно очень крепко, иначе попадешь вместе с пищей в желудок хищнику.

Прилипалы плавают не только с акулами, но и с другими рыбами: например, с парусниками, а также с черепахами. А несколько крупных прилипал длительное время сопровождало наш теплоход, выплывая из-под днища во время морских станций, так сказать «поразмяться», а также при выборке яруса, чтобы пообедать.

Матросы прозвали прилипал «тунеядцами». И это название им очень подходит. Так же, как любого тунеядца можно смело назвать «прилипало».

Но не только прилипалы путешествуют с акулами: этих хищников везде и всюду сопровождают рыбки-лоцманы. Вернее, не сопровождают, а, как разведчики, мчатся впереди акулы, высматривая добычу. Лоцман очень напоминает своей расцветкой маленькую зебру – все его серебристое тело разрисовано темно-фиолетовыми, почти черными поперечными полосами. Вон и сейчас видны в воде три лоцмана. Как маленькие шустрые собачонки-ищейки, мчатся они перед самым носом акулы. Они то вырываются вперед, то возвращаются назад: видимо, «докладывают» хищнику обстановку.

Попавшую на крючок акулу лоцманы сопровождают до самого борта судна, и, когда хищник неожиданно исчезает из их поля зрения, они в страшном смятении мечутся в волнах. Лоцманы так же, как и прилипалы, пользуются бесплатным акульим столом и, потеряв своего хозяина, немедленно ищут нового – ведь к самостоятельному добыванию пищи они не приспособлены.

«Змея!» – раздается чей-то испуганный вскрик, и, перелетев через планшир, на палубу шлепнулась длинная тонкая змея с громадной оскаленной пастью. Вытаращив большие янтарные глаза, змея изогнулась своим гибким телом и, напрягшись, выплюнула на горячие доски половинку сардины, несколько некрупных головастых рыбок и креветку.

Мы с Виктором наклонились к ней. Нет, это, конечно, не змея, а рыба, и очень редкая: змеевидная макрель. Достаточно сказать, что змеевидную макрель до 1947 года в живом состоянии не видел ни один ученый в мире. Лишь иногда ее скелеты и кости находили на побережье Южной Америки и островов Галапагос. По-видимому, это можно объяснить тем, что змеевидная макрель – обитатель больших глубин открытых частей океана, то есть тех мест, куда редко заглядывает ихтиолог. Первым человеком на Земле, державшим такую рыбу в руках, был знаменитый норвежский путешественник Тур Хейердал. Ночью рыба сама посетила их. Она заползла на плот «Кон-Тики», на котором смелый норвежец вместе со своими товарищами совершил путешествие от берегов Перу до островов Полинезии. Мы, пожалуй, после Хейердала были вторыми или третьими, которых океан осчастливил столь замечательным подарком.

Сфотографировав, я обернул рыбу марлей и отправил в морозильную камеру: теперь у нее один путь – в музей.

На следующий день капитан проложил курс на ганский порт Тема, где нам предстояло пополнить истощившиеся запасы воды и свежих продуктов.

Ярус убран, не слышно ярусоподъемника, зато весь теплоход наполнился ужасным скрежетом: матросы «шкрябают» – обдирают металлическими скребками старую, облупившуюся краску и замазывают эти места красным суриком. Когда сурик подсохнет, на него ляжет свежий слой краски. Вместе с матросами мы тоже покрываем борта и планширы суриком, драим палубу металлическими сетками с песочком и каустиком. По вечерам опять разгораются шахматные баталии и жужжит в салоне движок киноаппарата. Все картины старые. И некоторые, такие, как «Последний дюйм», «Большой вальс» и «Мичман Панин», мы посмотрели уже раз по десять. Все события, которые происходят в фильмах, мы изучили так, что совершенно точно знаем, в какой части бравый мичман Панин будет стоять в каюте командира, дожидаясь, как же решится его судьба. А с первыми звуками «Большого вальса» мы уже совершенно точно знаем, что во время бала робкий Гоша, так мы зовем Иоганна Штрауса, запутается ботинком в подоле платья прекрасной Карлы Доннер, и та, прищурив глаза, скажет: «Как? Уже!..»

Большие надежды мы возлагаем на Тему: может быть, там удастся поменяться с другим советским кораблем фильмами и надолго расстаться с любимыми, но все же порядком надоевшими Паниным, Штраусом, Доннер.

Итак, завтра будем в Теме. Все уже подготовлено: судно подкрашено, палуба надраена, над ней натянут брезентовый тент. Рубашки и брюки наглажены, подправлены бороды, усы, побриты смуглые щеки. Мы сидим в лаборатории и крутим ручку приемника: все джаз, джаз, джаз... Сюда, в эти края, волны московского радио почти не долетают, и лишь редко-редко из рупора вдруг раздастся тонкий девичий голосок, поющий об «ивушке зеленой» или грустящей, что «в жизни раз бывает восемнадцать лет». И мы тоже немножко грустим. Только в море, пожалуй, можно почувствовать, насколько беднее становится мир, когда нет рядом подруг, невест, жен. Мы молчим и вспоминаем синеглазых, сероглазых, худеньких, полных или стройных.

– Галка, наверное, на танцы ускакала, – вздыхает Саша, взглянув на часы, – ведь сегодня суббота...

– Вильнюс молчит... – поддерживает этот интимный разговор Виктор и с силой тушит в пепельнице сигарету.

– А Тамара, наверное, на соревнованиях, – говорю я, пододвинув календарь поближе. – В этом месяце она должна быть в Москве.

– А моя, – начинает Юра и останавливается. – А моя... – продолжает он, – даже и не знаю, где она... кто она, да и будет ли?

Немного помечтав, он тяжело вздыхает и, как бы возвращаясь на землю, предлагает:

– Начнем, пожалуй?

– Начнем, – соглашаюсь я, извлекая из-под стола коробку с конфетами.

Это почти все, что осталось от посылки. Все конфеты растаяли и представляют собой бурое густое месиво, напичканное разноцветными этикетками. Все мы соскучились по конфетам и поэтому уже вторую неделю смакуем содержимое коробки.

Покончив с конфетами, мы еще с полчаса сидим вокруг пустой коробки, а потом я ухожу в каюту – нужно зарядить фотоаппарат новой кассетой. Сколько интересных снимков предстоит мне сделать в гостеприимном ганском порту!

ГЛАВА XI

Золотая земля. – Ганский порт Тема. – Гонка по Африке. – Крокодилы реки Вольта. – Путешествие вдоль океана. – Танец в волнах. – Рыба, которая может утонуть.

Каждый вечер Виктор подходит к настенному календарю и зачеркивает крест-накрест прошедший день: на берегу его ждет девушка. И Виктор торопит время – иногда он ставит крестик и на тот день, который еще не прошел. А когда, сломленный усталостью, он валится на койку и не делает нужной и очень важной отметки в календаре, за карандаш берусь я. Ведь меня тоже ждут...

А сегодня взглянул на стену: что такое? В календаре целых четыре дня не зачеркнуты. В эти дни мы были так переполнены впечатлениями, что забыли о красных крестиках.

В то утро, утро нашей встречи с Ганой, я поднялся затемно. Мне хотелось уловить момент, когда на горизонте появится полоска суши. Земля, которая не качается, как палуба, под ногами, по которой так тоскует человек в море.

Полоска земли. Она сверкнула в лучах взошедшего солнца, как узкий золотой обруч, обхвативший северную часть горизонта. Чем ближе подходили мы к берегу, тем шире становился обруч, тем ярче сверкал он, слепил глаза. Потом над желтым прибрежным песком зазеленели кроны пальм, показались портовые постройки, высокий белый маяк. Двигатель смолк, судно легло в дрейф, ожидая лоцмана.

В то утро я сделал замечательное открытие: узнал, что земля пахнет. Не горстка земли, взятая в ладонь, а целый материк, громадный «Черный континент». Приезжая из душного города на берег моря, мы замечаем, какой чудесный «морской» запах исходит от него. А когда моряки после длительного пребывания в открытом океане приближаются к берегу, они чувствуют, как чудесно, замечательно пахнет земля. Африка пахла разогретой листвой, смолой, вытопившейся из древесных стволов, и цветами. И еще от нее исходил крепкий, чуть горьковатый запах какао.

Лоцман, смуглый, мускулистый, весь в белом, кошкой вскарабкался на борт судна, взбежал на мостик и, козырнув капитану, дал команду, – он торопился: на рейде стояло еще несколько теплоходов. Через полчаса мы пришвартовались к причальной стенке. Еще через час, сунув в карман морской паспорт, я соскочил на пирс. Соскочил – и сделал новое открытие: под моими ногами что-то захрустело. Я наклонился – весь пирс был усыпан сухими коричневыми плодами какао. Какао! Вот почему в запахе африканского материка я уловил его аромат. Какао. Куда ни кинешь взгляд, всюду громоздятся пирамиды тяжелых мешков. Ими завалены все склады; портальные краны, напрягаясь двигателями, поспешно грузят какао в необъятные трюмы многочисленных теплоходов под различными флагами, а в порт спешат десятки, сотни автомобилей с прицепами, на которых возвышаются горы тяжелых горьковато-душистых мешков.

Тема. Всего несколько лет назад здесь был полупустынный берег с рыбацкой деревушкой, груды строительного материала, скрежет и грохот стройки. Теперь это отличный современный порт, важнейшие морские ворота Ганы. Через Тему в различные страны мира вывозятся какао-бобы, занимающие в экспорте молодой африканской республики главное место, – ведь по производству какао Гана занимает первое место в мире.

От порта до города – рукой подать, какой-нибудь километр. Но солнце и раскаленный асфальт увеличивают расстояние раз в десять. Можно было бы подъехать на такси, но разве познакомишься с чужой страной, поглядывая на нее через ветровое стекло автомобиля? И мы бодро вышагиваем по шоссе, нервируя чернокожих шоферов, – в Гане принято левостороннее движение автомобилей, и мы то и дело оказываемся перед блестящими радиаторами какого-нибудь синего «опеля» или аспидно-черного «консула».

Тема – небольшой, но благоустроенный современный городок с красивыми домами, с чистыми улицами, освещаемыми по вечерам ослепительными кварцевыми лампами. Город строился на совершенно пустынном месте, и поэтому здесь не увидишь характерных для африканских городов загрязненных окраинных кварталов. С возвышенности, на которой расположен город, открывается красивый вид на прибрежные пляжи, синий простор океана в белых морщинках волн и тяжелые корпуса теплоходов, замерших на его поверхности. А с другой стороны поднимаются на горизонте фиолетовые горы, прикрытые сизыми покрывалами туч.

Золотой Берег... Так называлась эта страна многие столетия. Для колонизаторов это был действительно «Золотой берег». Отсюда увозили они золото, алмазы... И многие тысячи рабов. Под Такоради до сих пор сохранились развалины старой крепости с глубокими, зарешеченными сверху ямами, в которых держали рабов перед тем, как загнать их в трюмы кораблей работорговцев.

Ганцы не мирились с гнетом колонизаторов, хотели стать свободными людьми. Они долго боролись – и победили. В 1956 году лидер Народной партии Конвента Кваме Нкрума выдвинул требование о предоставлении Золотому Берегу независимости. Несмотря на упорное сопротивление английского правительства, страна получила, наконец, долгожданную свободу и самостоятельность.

...На другой день на небольшом автобусе мы мчимся вглубь Африки: в посольстве нам рекомендовали побывать на реке Вольта, на которой, кстати говоря, строится одна из крупнейших в Африке гидроэлектростанций.

Быстро промелькнули дома и постройки Темы, остались позади порт и океан. Впереди – широкое, гладкое шоссе, уставленное по обочине рекламными плакатами. На одном из них мчится крылатый огненный конь фирмы «Мобил-газ», на другом – громадная запальная свеча западногерманской фирмы «Бош», а далее – улыбающиеся физиономии с большими ртами, в которые вливаются многие тонны кока-колы, пепси-колы, оранжада, финты. Иностранный капитал еще крепко держится в этой молодой республике.

Но вот все эти плакаты позади. Шофер – широкоплечий жизнерадостный ганец – дымит сигаретой и все увеличивает скорость. Стрелка спидометра подобралась к цифре «90», потом на спуске легко перемахнула цифру «100» и начала пододвигаться к показателю «115». 115 километров в час...

Асфальт глухо гудит под шинами, справа и слева мелькают пальмовые рощи, деревушки под травяными крышами, похожие на лихо надвинутые шляпы, заросли кактусов, одинокие деревья, великаны, наверное баобабы, конусообразные термитники, стада поджарых длиннорогих коров, среди которых бродят белые цапли – мечта любого директора любого зоопарка. А в кюветах там и сям валяются искореженные, обгоревшие остовы легковых и грузовых автомобилей, как памятники безвестным африканским лихачам. В открытые окна врывается душный тугой ветер. Он опаляет, высушивает нашу кожу. Машина мчится, все набирая скорость, а я с тревогой смотрю то на спидометр, то на страшные памятники в кюветах. И вдруг шофер вынул сигарету, весь напрягся и, раздув ноздри, прильнул к ветровому стеклу – впереди нас мчался небольшой красный автобус, набитый людьми. На его красном кузове вызывающе белела большая фирменная надпись «Тарзан». Мотор нашей машины взвыл и, весь содрогаясь от напряжения, кинул стрелку спидометра к цифре «120». Пассажиры «Тарзана» закричали, вскочили со своих мест, и красный автобус выстрелил из глушителя по нас, как из пушки, сизым вонючим облачком. Мы замерли на своих сиденьях, придавленные к ним скоростью. Я похлопал шофера по мокрому плечу: дескать, «Сбрось скорость, дружище, бог с ним, с „Тарзаном“! Нам все-таки жить хочется». Но шофер понял мой жест по-своему: он надавил на рычаг газа до конца. И вот вихляющий кузов «Тарзана» совсем близко... Наконец мы догоняем его. Я вижу повергнутых в панику пассажиров, шофера – голого парня, прильнувшего к рулю. Его глаза полны отчаяния, спекшийся рот широко открыт, по груди текут ручьи пота. Сосед, пожилой мужчина с крестом на шее, машет на шофера пробковым шлемом и что-то подбадривающе кричит ему в ухо. Минут десять мы мчимся рядом, борт о борт... Потом в двигателе красного автобуса что-то стреляет, его пассажиры издают вопль и исчезают вместе с «Тарзаном» позади нас в победных облаках выхлопных газов нашего автомобиля.

С полчаса мы мчимся в гордом одиночестве. Пейзаж за окнами машины уныл и тревожен – все затянуто сизой пеленой. Сейчас в Гане период засухи: выжженное солнцем плоскогорье, кустарники, пожелтевшие пальмы. И куда ни кинешь взгляд, всюду столбы дыма. Горит сухая трава, пылают стройные одинокие пальмы; огонь «выедает» жадными красными языками кустарники и траву, оставляя за собой черные, едко чадящие проплешины.

– Мотор перегрелся, – устало говорит шофер и останавливает машину в небольшой низинке.

Здесь больше зелени, жестко шуршит листьями небольшая кокосовая роща. Мы рады остановке: бешеная гонка утомила нас.

Спустя некоторое время мимо проносится красный автобус. Пассажиры вскакивают, оглушительно кричат, ликуют, а шофер, выпятив грудь, небрежно бросает в нашу сторону окурок сигареты. Но нам уже не до них: захватив аппараты, мы спешим в рощу.

Нет, солнце не выжгло, не остановило здесь жизнь. Мы шагнули под сень пальм и услышали щебетанье и пение множества птиц. Пальмы были невысокими, с густыми кронами. Над нашими головами шумели, хлопотали ярко окрашенные пернатые существа. Приближалась весна, и птицы торопливо сооружали гнезда, развешивая их, как шарики, на пальмовых листьях. Около самого ствола, у основания кроны, разместили свои травяные жилища маленькие, с мизинец, фиолетовые пичуги, немного выше, на «втором этаже», висят шары – гнезда птиц покрупнее, ярко-желтых, со скворца величиной, а на самом верху и по краям листьев виднеются гнезда, похожие на украинские папахи, прицепленные тульей вниз.

Когда-то я неплохо лазал по деревьям. К всеобщему птичьему ужасу, я добрался до основания листьев и сорвал несколько орехов. Внизу, удобно расположившись под кронами пальм, мы взрезали их толстый покров и влили в свои желудки по стакану сладковатого, густого, но очень холодного кокосового молока.

Затем мы совершили небольшую экскурсию к высоким, конусообразным, окрашенным в красный цвет термитникам. Их здесь очень много, больших и маленьких. Как надмогильные памятники, торчат они, привлекая внимание грифов, которые садятся отдохнуть на их острых вершинах. Каждый термитник – многоэтажный дом-небоскреб, населенный множеством насекомых; термиты очень похожи на муравьев, во многом сходен и их образ жизни. Любой ганец говорит о термитах с настоящей ненавистью: насекомые питаются сухой древесиной – и горе тому человеку, чей деревянный дом приглянется обитателям соседнего термитника. Ночь за ночью маленькие, но вооруженные сильными челюстями существа будут выедать сердцевину в балках, досках, бревнах строения. И, наконец, в один день дом, вздымая тучи пыли, обрушивается, мгновенно превращаясь в груду изгрызенной древесной трухи. Термиты выедают сердцевину у телеграфных столбов, и они тоже падают, путая и обрывая провода. С жадностью термиты набрасываются и на железнодорожные шпалы – и поезда рискуют сойти с рельсов. Вот почему в Гане все новые дома, большие и маленькие, строятся только из бетона и шлакоблоков, хотя Гана имеет громадные запасы леса, а цемент приходится ввозить из-за границы.

Шофер машет нам рукой, и мы вновь мчимся по пыльным дорогам Ганы. Дорога взбирается все выше и выше в гору. Здесь больше зелени, прохладнее, по полям бродят стада поджарых коров.

А дорога петляет между холмами, продирается через душные, наполненные сладковатым запахом гнили тропические леса. Она уводит нас все дальше и дальше от океана, вглубь материка. Красная едкая пыль осела на наших лицах, шеях. Она смешалась с потом и разъедает кожу. Эх, если бы броситься сейчас в прохладные воды реки!

И как будто специально для нас между толстыми кряжистыми деревьями, переплетенными паутиной лиан, мелькнула вода. Вольта! Взвизгнули тормоза, автобус остановился. Вот она, широкая, многоводная, неторопливо течет между заросшими деревьями и кустарниками берегами. Выскочив из автомобиля, мы, продираясь сквозь колючий, в пламени красных цветов кустарник, сбежали вниз, к берегу и сделали так, как сделали бы в жаркий день, очутившись на берегу какой-нибудь подмосковной речки: сбросили с себя одежду и бросились в воду. Сильное течение все время сносило нас в сторону, и, чтобы удержаться на месте, мы цеплялись руками за какие-то растения, выглядывающие прямо из воды, стряхивая с их веток маленьких птиц и крупных желтых и зеленых бабочек. Я выбрался из воды первым и, не дожидаясь купальщиков, пошел вниз по течению, присматриваясь, что бы сфотографировать. В двух десятках метров ниже от места, где барахтались мои товарищи, я увидел небольшую отмель и на ней несколько выброшенных водой серых грязных бревен. «Не красное ли дерево?» – подумал я, раздвигая ветки, чтобы получше рассмотреть отмель. Неожиданно одно из бревен зашевелилось, приподнялось на коротких лапах и бросилось в реку.

– Крокодилы! – закричал я, отпрянув от воды.

Купальщики уже были на берегу. Я сосчитал их глазами: все...

На обратном пути заехали в небольшую ганскую деревушку. Был какой-то местный праздник. Вокруг небольшой площадки на длинных нарах сидели празднично одетые мужчины, а в центре танцевали перед ними, изгибались в танце, кружились на одном месте молодые женщины и девушки. Солнце, застрявшее в самом зените, обрушивалось на обнаженные плечи танцовщиц водопадом расплавленных лучей. Но никто, кажется, не замечал жары: барабанщик выкрикивал что-то и ритмично колотил черными палочками в гулкий деревянный барабан; зрители хлопали в ладоши, а девушки старательно выделывали замысловатые африканские «па». Очень хотелось побыть на этом празднике подольше, но время, отпущенное для поездки, кончалось, и мы вернулись в свой автобус.

В тот же вечер мы побывали на шведском и американском теплоходах, стоявших рядом с нами в порту. Суда – отличные, чистые, хорошо оборудованные. Каюты – на двух-трех человек, с установками искусственного климата, прохладные, удобные, но чего-то в них не хватает. Внимательно окидываю взглядом стены, увешанные рисунками и фотографиями «герлс», полку, уставленную бутылками с вином, стол, тумбочки. И, наконец, понимаю, в чем дело: в каютах нет книг.

Ночью мы задыхаемся от духоты. К тому же нас мучают маленькие злые мушки. Они проникают через металлическую сетку, которой закрыт иллюминатор, и облепляют тело, очень больно кусаясь. К утру многие из команды оказываются покрытыми красными болезненными укусами от пяток до макушки.

Очередной день мы проводим на берегу океана. Грохот и лязг железа, рокот моторов и вскрики теплоходов остаются позади. Сбросив сандалеты, мы идем по плотному сырому песку, быстро удаляясь от порта. Прибойная волна здесь высокая, крутая. Она с ревом налетает на прибрежные скалы и с недовольным рыком откатывается обратно в океан. Над волнами постоянно играют небольшие радуги и с пронзительными криками носятся маленькие чайки. Заметив что-то в воде, они пикируют вниз и исчезают в пенных бурунах. А впереди нас бежит стайка маленьких куликов. Когда вода откатывается от берега, они всем табунком бегут за ней и все время втыкают свои длинные носы в размытый волнами песок. Потом волна налетает на берег, и птицы, смешно подпрыгивая, бегут прочь от пенных языков.

На камнях принимают солнечные ванны крупные крабы. Когда мы подходим поближе, нервы у них не выдерживают, и крабы шумным водопадом обрушиваются в волны. На других валунах замерли серые и белые цапли, чайки, стайки бекасов. Вся птичья мелкота уже начинает сбиваться в стаи – скоро они покинут Африку, скоро в путь, на север!

К берегу, оседлав гребень крутой волны, стремительно несется узкая, выдолбленная из ствола красного дерева лодка. Трое гребцов, блестя на солнце мускулистыми спинами, быстро гребут короткими, с лопастями в виде трезубца веслами. Вот еще пяток сильных гребцов. Волна расплескивается, растекается по песку, пирога стукается о гравий, и гребцы, тотчас выскочив из нее, подхватывают хрупкое суденышко и выволакивают его на берег, подальше от грохочущих зеленых валов. Это рыбаки – трое смуглых крепких парней. Они закуривают и несколько минут молча сосредоточенно смотрят на гремящий накат: океан кормит их и вечно грозит. Грозит им пенными водоворотами, в которых от лодки остаются одни щепки, грозит подводными скалами. Грозит, а кормит плохо: среди спутанных рыбацких снастей – небольшого перемета – лежит десяток некрупных скатов, мурена и два небольших каменных окуня. Это все. Весь ночной улов.

А там – еще один рыболов. Он стоит на камне и размахивает над головой сеткой. По краю сетки, имеющей вид зонта, пришиты грузила. Выбрав удобный момент, рыбак швыряет сетку в воду, а потом дергает за веревку, зонтик захлопывается, и рыбки застревают в ячее. Но сеткой рыбак ловит не только рыбу. Вот он соскочил с камня и выбежал на песок. Бросок – и под сеткой забился крупный сухопутный краб, да не один, а целых три! Три сердитых соседа только что дрались из-за тухлой рыбешки, а теперь попадут в сумку к рыболову.

Рядом в опресненной лагуне крабов ловят трое глазастых мальчишек. Им лет по восемь-девять. Снасти их очень просты – металлические сетки в виде тазика. К центру сетки привязан кусок вонючего мяса и ниточка с поплавком на конце. Свою ловушку мальчуганы ставят в воду на мелком месте, а сами валятся на траву и смотрят в синее небо. Когда краб заползает в ловушку, он начинает теребить мясо, поплавок об этом дает знать, и кто-нибудь из мальчишек выдергивает свою ловушку из воды. Мальчишек-краболовов зовут Тетти, Летти и Одетти. Они безжалостно отрывают у крабов клешни и суют полуживых уродцев в корзинки. Мальчишки снова валятся на траву, а мы возвращаемся на берег, к шуму волн и крикам чаек.

До чего же здесь все-таки красиво, чудесно! Золотой песок, синие волны, пальмы вдоль берега – удивительно красива природа Золотого Берега! Но люди, которых мы видим, не отдыхают тут, а трудятся.

Шум прибоя и крики чаек заглушают крики людей. Вот длинная цепочка людей, вцепившись руками в два каната, тянет из океана невод. В волнах, как черные поплавки, мелькают головы рыбаков. Они что-то подправляют, поддерживают там. Просто непонятно, как они остаются живыми в хаосе ревущих валов, как не захлебнутся соленой пеной и песком!

Блестят потные лица, лоснятся согнутые спины; в страшном усилии напряглись мышцы. Метр за метром выползает невод на песок. С напряженным вниманием смотрят в воду женщины – они ждут улова. Наконец в волнах показался наполненный мелкой рыбой куток. Еще усилие – и куток, трепещущий, подвижный, как громадный ртутный шар, выкатывается на песок. Рыбаки с дрожащими от напряжения мышцами, уходят в тень, под пальмы, а женщины окружают улов. Получив каждая свою долю, они спешат на шоссе; там дожидается их грузовик-рефрижератор рыбника-перекупщика.

Рядом другая группа рыбаков выволакивает из океана такой же невод. Мы подходим. Рыбаки встречают нас улыбками и приветливыми возгласами: «О, рашен!..» Мы пожимаем их крепкие, пахнущие свежей рыбой руки и склоняемся над уловом. В кутке трепещет рыба – килограммов триста мелкой, плоской и серебряной, как американские доллары. Ее так и называют «доллары». Это та самая рыба, которая по-латыни называется «вомер», а у итальянских рыбаков получила кличку «Муссолини». Между рыбами копошатся десятка полтора крабов и два больших рака-лангуста. Мальчуган лет десяти, одетый в форму школьника, вытаскивает одного из них и дарит нам.

– Это русским школьникам, – говорит он по-английски и, достав из заплечной сумки газету, аккуратно заворачивает в нее лангуста.

Мы разговорились с мальчуганом. Его зовут Бен. Он учится в школе. Там их кормят, одевают и обучают за счет государства. Что он здесь делает? Он каждый день приезжает из Аккры к рыбакам и читает им газеты. Так поступают почти все школьники из его класса.

Рыбаки уже отдохнули. Они свертывают канаты, невод и относят все это в большую, вместительную, очень длинную и узкую пирогу. Через несколько минут лодку сталкивают с берега навстречу волнам; гребцы, человек десять, вскакивают в нее и погружают весла в воду. Затаив дыхание смотрим мы, как лодка разрезает острым носом первую волну, вторую, взлетает на кипящий гребень третьей и несется, подгоняемая быстрыми взмахами весел к четвертой – высокому, как стена, насыщенному сокрушительной силой пенному валу. Лодка подпрыгивает и исчезает в бурунах; сквозь столбы брызг видны лишь черные тела рыбаков – они с невообразимой быстротой гребут, торопясь вырваться из кипящей воды и не позволяя лодке повернуться к волнам бортом. Еще несколько мгновений, и лодка уже легко скользит за пределами наката. Сейчас в воду опустят невод и пирога ринется обратно, к берегу, доставляя в сильные руки два каната, за которые сеть вытащат из океана.

Да, нелегкий, опасный труд! У океана – и без рыбы. Мне вспоминается, как в прошлом году вместе с нами пришло в Такоради судно «Очемчири». Какую радостную и теплую встречу устроили советским рыбакам ганцы! Еще бы, «Очемчири» прислал в Гану Советский Союз, чтобы научить смелых, сильных парней ловить рыбу не таким вот неводом или сетью-закидушкой, а добывать ее при помощи современных орудий лова! И какой гордостью сияли глаза первой партии ганских парней, отправлявшихся в море в свой первый рейс на настоящем, отлично оснащенном рыболовном тральщике! Многому тогда научили их советские рыбаки. Наша страна помогает молодой африканской республике в становлении ее народного хозяйства. Вот почему нас, советских людей, везде на этой земле встречают с улыбкой.

Но нам пора. Попрощавшись с рыбаками, мы идем дальше. Идем мимо рыбацких пирог, сетей; мимо копошащихся в мелких лужах, ползающих по песку, как ящерицы, голых шумливых ребятишек. Те, что постарше, ныряют в волнах, помогая взрослым, или несутся на гребне волны к берегу, подложив под свои выпуклые животы небольшие доски. Ребятишек много. Они носятся друг за другом, лепят из песка куличи, ловят в норках песчаных крабов.

Вскоре шум детских голосов стихает за нашими спинами. Постепенно облик побережья меняется: ноги начинают вязнуть в илистом грунте, пальмы отступают от берега, освобождая место своеобразным вечнозеленым кустарникам и деревьям, носящим общее название «мангровых» лесов или просто «мангровы».

Устье небольшой речки. Обычно в устьях и разрастаются эти мангровы. Сразу бросаются в глаза корни деревьев – они, как подставки, держат ствол высоко над водой, оберегая его от ударов приливных волн.

– Вот и пришли, – устало говорит Виктор, вытирая пот.

Здесь душно. Воздух густо настоян на морских ароматах в смеси с гниющими водорослями и терпким запахом каких-то цветов. Оглушительно стрекочут цикады; кто-то, осторожно потрескивая сухими ветками, пробирается через кусты.

Все глубже и глубже утопая в иле, мы осторожно подходим к самым корням мангровы.

– Смотри! – толкает меня в бок Виктор.

Его рука протянута в направлении одного из корней. Но я уже и без него увидел небольшое светло-шоколадное, в пятнах существо, ползущее по корню. Толстая короткая змея? Бесхвостая ящерица? Нет, ни то и ни другое, а пучеглазая... рыбка. Приподнимаясь и подтягиваясь на плавничках, она подкрадывалась к крупной мухе. Не подозревая опасности, муха беспечно чистила свои крылья, сидя на другом корне. «Как же рыбка переберется на него?» – подумал я. Но рыбка и не собиралась никуда перебираться. На минуту она замерла, прицелилась и прыгнула. В следующее мгновение, уже с мухой во рту, она шлепнулась в густую жижу у подножья корней.

Мы оглянулись – вон там сидит еще одна рыбка. А дальше – сразу три! Вот бы поймать хоть одну! Высоко поднимая ноги, я двинулся к одной из рыбок, сложив правую ладонь лодочкой, как обычно делают, когда ловят бабочек. Рыбка осмотрела меня с ног до головы и приподнялась на своих грудных плавничках. Высоко поднимая ноги, я сделал шаг, другой, поднял ладонь, и... рыбка «ласточкой» прыгнула и упала в ил.

– Нужно ловить их с головы, как мух, – сказал Виктор. – Поставь ладонь, потом – р-раз! Она сама в нее прыгнет.

Ну что ж, попробуем... Да вот и рыбка! Сидит, замерла в сонном оцепенении. Встав на упругий корень, я подвел раскрытую ладонь к самой рыбьей голове: р-раз! Корень подо мной спружинил, я поскользнулся и, стискивая в руке рыбку, упал в вязкий ил. Перепачканный черной жижей, я сел на корень и внимательно осмотрел добычу. Рыбка топорщила спинной плавничок и сердито раздувала жабры. Тело ее, упругое и липкое, немного напоминает тритона, грудные плавнички с силой упираются в мою ладонь. Эта замечательная рыбешка называется илистым прыгуном и достигает величины в 10-12 сантиметров. Рыбка эта так приспособилась к условиям влажного климата мангровых зарослей, что, если ее в течение хотя бы часа не выпускать из воды, она погибнет, «утонет» в воде. Но и без воды прыгун тоже жить не может. Через определенный срок рыбка обязательно должна окунуться в воду, чтобы увлажнить жабры и кожу тела.