Текст книги "Бочка"

Шло время, росли дети. Старшей дочери исполнилось восемнадцать лет и она вышла замуж. Поднялся вопрос об обеспечении дочери отдельным жильем. Николай решил сыграть на людях, претендующих на получение квартиры. По объявлениям и по спискам в бюро обмена нашли вариант размена. Степановы отдавали трешку, а получали двушку и комнату в коммуналке. Но в этой коммуналке, во второй комнате проживал бывший афганец-инвалид, реально претендующий на получение квартиры. Двушка и комната в коммуналке имели на десять метров меньше трешки Степановых и жена Николая была категорически против такого обмена. Николай убеждал жену.

– Пусть дочь с мужем идут в коммуналку. Со временем афганец получит квартиру, а дочь с мужем и будущим ребенком смогут претендовать на всю квартиру, а за лишние наши метры потребуем компенсацию за каждый метр. Жена дрогнула и согласилась. Произошел обмен. Николай с женой и младшей дочерью получил маленькую двушку, двадцать четыре квадратных метра, и приличную денежную компенсацию за лишние метры.

Как и предполагал, на что рассчитывал Николай, афганец получил отдельную квартиру, а дочери досталась его комната, то есть вся квартира. Они даже не добивались ее. К ним пришли и сказали.

– Счастливчики, оформляйте на себя всю квартиру.

Дочь была обеспечена жильем. Это была шестая квартира Николая Степанова.

Родители Степанова жили долго. до самой приватизации. По указанию Николая, они сразу же приватизировали квартиру и после смерти матери Николай стал собственником этой жилплощади и переехал жить к престарелому отцу.

Это была седьмая квартира Николая Степанова.

Через год, в возрасте девяноста лет отец Николая умер. Николай, из-за квартиры родителей и других не устранимых причин, развелся с женой.

Спустя год после смерти отца, Николай с новой женой купил однокомнатную квартиру в красивейшей местности, в маленьком поселке Сосновый Бор во Владимирской области. Квартира однокомнатная, общей площадью тридцать один квадратных метра, на третьем этаже, на солнечную сторону окнами.

Это была восьмая квартира Николая Степанова.

На этом уже старый Николай Николаевич Степанов не успокоился. В поселке, с видом на главную площадь, собственными руками он построил бревенчатый дом – площадью шестнадцать квадратных метров, с печью и подогреваемой от печи лежанкой, с электричеством и собственным, индивидуальным водопроводом в своем дворе. И назвал его – Теремок. Это было девятое и последнее жилье Николая Николаевича. На семьдесят восьмом году жизни Степанова Н. Н. не стало. На фасаде теремка осталась мемориальная доска Николая Николаевича. Он ее сочинил, разработал и изготовил. Вот ее текст.

В сем дворе я сладко жил,

Вкруг его кругом ходил.

Стены соснами рубил,

Резал, красил и пилил.

Печь с лежанкою топил,

Живность разную кормил.

Радость творчества вкусил,

Думал, пробовал, творил.

Счастья мед из чаши пил,

Да усы лишь обмочил.

Дачи

Кто из городских жителей не мечтает о собственной даче? Подавляющее большинство горожан, в то время, с которого начинается это повествование, не имело, да многие и не хотели. Слишком много было других забот. Совсем недавно кончилась война, жилья катастрофически не хватало не только в крупных городах, но и в любом населенном пункте старого, заброшенного и обветшалого Советского Союза. Люди ютились в крошечных каморках и клетушках коммунальных квартир, в подвалах и полуподвалах, когда из окна квартиры можно было подсматривать под юбки женщин не вылезая из-за обеденного стола. Питание было плохое, по существу вся Москва сидела на одной картошке. Из-за такой реплики на арене цирка – знаменитый комик Румянцев, с псевдонимом Карандаш – попал в немилость к коммунистической власти и был надолго отлучен от представлений.

Дачи, как люди, меняли свой облик, свое назначение. В конце сороковых и начале пятидесятых годов в стране дач было очень мало. Их имели Сталин и его окружение, а также высокопоставленные партийные чиновники. Да они у них были напрокат. Если кого-то снимали с должности, отправляли в места не столь отдаленные, то отнимали и дачи, передавая другим, более лояльным и преданным Сталину, коммунистической партии и социализму. Облик дач представлял собой дом, в ближайшем Подмосковье, у партийцев повыше, побольше, посолиднее, побогаче, у более мелких, победнее и поменьше. Участок земли среди деревьев, простенькие беседки, иногда на берегах естественного пруда и конечно без бассейнов, саун, фонтанов и скульптур. Имелись дачи у знаменитых артистов, композиторов, поэтов, прославляющих прекрасную жизнь в социализме. Но все эти прелести быта, были абсолютно невозможны для девяносто девяти процентов простых советских людей. Тогда было не до дач – не до жиру, быть бы живу.

Некоторые горожане пытались самостоятельно захватить весной клок земли, где-нибудь за свалкой, в глухом углу Москвы – посадить картошку. Раскапывали лопатой, на свой страх и риск, сажали картошку и молили Бога, чтоб до осени власть не отобрала, не посадила или хотя бы не оштрафовала.

Мать и отец Коли Степанова, которому было уже больше десяти тоже отъезжали на трамвае до последней остановки, отходили на триста, пятьсот метров, ковыряли вековой дерн и сажали картошку, где-нибудь в заброшенном углу ближайшего колхоза. И если удавалось осенью выкопать мешок, другой – были просто счастливы.

Сразу после смерти Сталина, на заводе, где работал отец Коли, повесили объявление.

– Желающие получить садовый участок, подавайте заявления в профком.

Старший Степанов Николай немедленно написал заявление. Выходец из деревни Тамбовской губернии Николай Тарасович, спал и видел свой клочок земли. Желающих нашлось не много. Мужчин было мало, а женщинам, да еще с детьми, было не до участков. На всем заводе, с тысячью работающих, заявление написали двадцать человек.

В двенадцати километрах от окружной железной дороги, где кончалась граница Москвы и начиналась область, от завода было отведено, в Балашихинском районе Московской области, полоса земли на двадцать участков по шесть соток, сразу за владениями свиноколхоза – Путь Ильича.

Добирались туда на автобусе, проезжая с десяток деревень, Калошино, Никитское, Гальяново и другие, ютящиеся вдоль Горьковского шоссе. Автобус переезжал горбатый мостик через окружную дорогу и по асфальту с двухполосным движением, мимо ветхих лачуг с провалившимися и дырявыми крышами, ехали Степановы на свою дачу. Подросший Коля, на драном велосипеде, едва доставая до педалей, иногда ездил своим ходом. Отец разорился и купил единственному сыну взрослый велосипед, на барахолке, без щитков от грязи и без звонка.

Участок, доставшийся Степановым по жеребъевке, оказался вторым от леса, заросший деревьями и кустарником. Но работа не пугала бывших деревенских отца и мать Николая. В первый же год на участке слепили маленький сарайчик из дощечек от ящиков и ворованных из леса мелких стволов деревьев, где хранили лопаты, грабли, тяпки. Был заложен старшим Степановым яблоневый сад с кустами черной и красной смородины. К концу пятидесятых годов садовый участок или дачу Степановы стали называть садом. Сначала при шестидневной рабочей неделе ездили в сад по воскресеньям, потом по субботам и воскресеньям.

Отдых на Черном море из-за нищеты был недоступен и в садовом товариществе летом было полно народа. Взрослые работали не покладая рук, а дети бегали по дорожке между участками. Скудность, беднота и убожество строений, но по тому времени владельцы садовых участков считались не бедными. С земли получали неплохие урожаи, существенно дополняли зарабатываемые на производстве деньги. Продавали смородину, крыжовник и чуть позже яблоки. Коля Степанов, среди девушек, считался завидным женихом – у него была дача-сад. Через несколько лет после организации первых садовых товариществ, горожане поняли, что садовый участок – это здорово, это своя картошка, яблоки, ягоды и вся другая зелень. Желающих заиметь дачку, стало повальным. Но выдавать садовые участки прекратили, а получить их хотели уже сотни тысяч москвичей. До самой перестройки заиметь свою дачу оказалось очень трудно. Правдами и неправдами, где по блату, где за взятку, но наиболее активные все же добивались.

Начиная с начала шестидесятых годов и далее до самой перестройки, Москва стала расти не только в высоту, но и в ширину. Поглощая одну за другой деревни вдоль дорог и по всему кругу, дошла до самых границ садового товарищества Степановых. Вокруг первых садовых участков пятидесятых, образовалась целая колония садоводческих хозяйств. К первым двадцати приросло огромное количество от разных других предприятий. Общее число участков подходило к тысяче.

Постепенно участки стали терять свои подсобно-съедобные качества. Еще ни слуха ни духа не было о перестройке, а садовые участки все чаще, а потом и почти стопроцентно стали занимать цветы на продажу. Это оказалось намного выгодней ягод, картошки и яблок. На горе, где-то в двух километрах от сада Степановых, где раньше был военный аэродром, появилась из под земли станция метро. За двести, триста метров от участков выросли многоэтажные жилые дома. Окружная шоссейная дорога МКАД, прошла совсем рядом, едва не снеся сады и постройки. Чтобы пройти из Москвы в сады, достаточно было менее пяти минут, только перейти дорогу. Хорошо когда дача близко, но слишком близко – это уже очень плохо. Зимой в садовых домиках стали селиться бомжи. Николай несколько раз чинил замки и двери, потом плюнул и оставил дверь в домик настежь открытой. Отец мечтал:

– Только бы не сожгли.

Началась перестройка. Значение, как подсобное хозяйство – участки снизили до нуля. Цветы, выращиваемые на участке, не выдерживали конкуренции, милиция нещадно прогоняла от метро. Земля истощилась, навоз стал так дорог, что игра не стоила свеч его покупать. Участки пришли в полное запустение. Не стало ни детей, ни взрослых. Престарелые первопроходцы стали понимать, что время пришло другое. Круглосуточный рев моторов в четырнадцать полос движения – доконал и людей и растения.

Николай давно стал уговаривать очень старого отца продать сад. К своему девяностолетию отец сдался, заплакал и сказал.

– Продавай сын, ты уже лучше меня соображаешь. Вся моя жизнь в этом саду. Сад уже умер и мне недолго осталось.

Николай Степанов повесил объявление о продаже сада. Нашелся покупатель. Вечно пьяный банкир, видимо плохо соображающий под парами алкоголя, купил сад за сто двадцать пять тысяч рублей. По тем временам очень большая сумма для Николая. После оформления договора купли-продажи, тут же банкира упрашивали соседи Степанова купить и их участки по тридцать тысяч. Но банкир на этот раз отказался.

Николай Степанов уже имеющий жену и двоих детей, всегда мечтал о своей даче, своем клочке земли, доме, где бы он распоряжался по своему усмотрению. Его отец до конца своих дней не позволял Николаю ничего не делать с садом. И самому Николаю не нравилось рядом с МКАД, с бомжами, грохотом машин и их выхлопными газами.

У Николая была родня. Как известно по линии жены родственники всегда ближе, чем по мужской. Муж сестры жены, свояк значит, был большой любитель дальних поездок за грибами, за клюквой и черникой. С ним Степанов сначала на его машине, потом на своей, на двух, ездили за клюквой почти за триста километров в один конец. Сначала по федеральной трассе, потом по второстепенной семьдесят километров, далее двадцать по грунтовой и еще пешком по болоту пять до клюквы. Но было ее там видимо-невидимо. Местные женщины ходили по клюкву с рюкзаками. Они привычные, а москвичи довольствовались двенадцатилитровыми ведрами и то очень тяжело. И тут хозяйка последнего дома в деревне, где оставались машины, обратилась с просьбой к москвичам.

– Помогите касатики собрать картошку, а то мне уже не под силу.

Все промолчали и только Николай, про себя ругнув хозяйку, поплелся с ней на огород. Часа три он затаривал картошку в мешки и относил в дом. Отлежавшись и передохнув, оставшиеся мужики, их было двое, пошли по деревне искать самогон. Отправляться домой решили завтра с утра пораньше. Обойдя всю деревню, так и не найдя самогона, мужики приуныли. Все, даже женщины, выпить были не прочь. В это время освободился и Николай и сказал остальным.

– Хозяйка сказала, чтоб мы шли в дом, она нас угостит.

– А выпить у нее не найдется?

– Не знаю, не говорила.

Уже вечерело и походники уселись в избе за деревянным, самодельным столом, на длинные лавки. Достали колбасу, сыр, яйца, хлеб – но глядели не очень весело. Пришла хозяйка. Поставила на стол большую миску с сырыми, солеными рыжиками и огурцами. На середину кастрюлю с дымящейся картошкой. Опять ушла и появилась неся в руке полный стакан, чего-то, не слишком прозрачной жидкости. Подсунула Николаю под локоть. Из фартука появилась темная бутылка, заткнутая газетой и тоже оказалась на столе.

– А вашему товарищу – кивнула на Николая – особое спасибо. И поклонилась.

Свояк частенько мотался по окрестным деревням, искал себе домик в деревне. Особых денег у него тоже не было, а поблизости все было дорого. И вот его занесло на север от Москвы в самый угол московской области, за сто пятьдесят километров, в село Глебово. Считается, что если в населенном пункте есть церковь, то это село, а если нет, то деревня.

В Глебове была церковь на горе и даже работала, только неизвестно для кого. С одной стороны Глебова, в четырех километрах, была умершая деревня Юрино, там доживала свой век одна старуха, ну а летом наезжали москвичи. С другой стороны, тоже в пяти километрах, еще одна полумертвая деревня. До главной усадьбы семь километров, где было правление и даже молодежь – это сердце полуживого совхоза, который на глазах Николая благополучно скончался.

В самом Глебове зимой жило четыре семьи. Две коровы, телка и четыре собаки. В этом селе и купил за тысячу рублей, еще жилой, но очень ветхий, склонившийся на бок, дом. С ним семнадцать соток земли и сзади огорода небольшой прудик. С ним и его сыном Николай проводил время всех отпусков, если не ездил на шабашку, а также выходные, начиная с первого мая и до глубокой осени и даже бывал зимой. Сам свояк чрезмерно увлекался плодово-ягодно-выгодным портвейном, от семидесяти копеек до рубль двадцать за пол-литровую бутылку, заболел и умер не дожив до пятидесяти лет. Его сын – Юрий, партийный функционер, практически ни одного дня, после института, не работавший по специальности, стал сначала освобожденным комсомольским вожаком на предприятии, потом инструктором в райкоме партии. Он был высокий, красивый, большой и толстый. Работать правда не любил – считал, что он партийным словом больше делает. Вместе с тем Юра был совсем не глуп и с характером. Вдвое моложе Николая, но к своей собственности не допускал, хотя Николай и просил.

– Давай пополам разделим твою усадьбу, а следить я буду за ней один. Но Юра наотрез отказался, а Николай продолжал мечтать о своей даче. Он не только мечтал, но и постоянно добивался. Каждой весной он оставлял в сельском совете заявление.

– Прошу выделить в собственность любую брошенную в селе Глебово усадьбу.

Из восьмидесяти домов в селе больше половины были бесхозные. Многие из них вообще развалились. Одну усадьбу Николай полюбил и надеялся на ее получение. На ветхом домишке еще висел замок, но с каждым годом дом разваливался вместе с замком. Потом дом совсем упал и превратился в груду трухлявых бревен и досок, заросших крапивой.

Год за годом Николай получал отказ в сельском совете. После очередного заявления председатель сказал.

– Вы уже надоели со своими заявлениями, а для совхоза не заготовили ни грамма сена.

– Хорошо, будет вам сено.

Лето выдалось дождливое, а Николай был в отпуске в Глебове. Приобрел косу, наточил ее, отбил и стал косить. Под дождем и в перерывах между дождями, скосил очень большую площадь и поехал в сельсовет.

– Принимайте от меня зеленую массу на силос.

– Ну и сколько вы там накосили?

– Много.

– Хорошо, сегодня же приедет тракторная тележка. Где вас искать?

– Дом напротив Ермоловых, спросите, все меня знают.

Действительно притащился трактор с тележкой. Николай грузил, а тракторист укладывал траву наверху. Нагрузили огромный воз и на земле еще осталось.

Николай втиснулся в трактор и поехали к силосной яме. Там учетчица, увидев воз, осмотрела его и написала.

– Дачник, три тонны зеленой массы.

– Тут все пять – сказал тракторист.

Она переправила на четыре. Николай подошел к ней.

– Дачник, это я, но у меня есть фамилия, имя и отчество. Запишите пожалуйста. Степанов Николай Николаевич, а через тире можете добавить – дачник.

Что учетчица и сделала. Николай написал очередное заявление.

– Учитывая потребности совхоза, заготовил четыре тонны зеленой массы на силос. Оплату за проделанную работу можно не выдавать. Прошу вас выделить мне любую, брошенную усадьбу для ведения подсобного хозяйства.

И пошел в сельсовет.

– Слушай Степанов, задолбал ты меня своей писаниной. Да не могу я тебе дать, что ты просишь. Я тебя понимаю, но не могу, нет команды.

– Десять лет, все псу под хвост. И вы и предыдущий председатель – нельзя, нельзя. Дома рушатся, земля заросла чертополохом – и все нельзя.

Председатель развел руками.

Подошла перестройка. Проходили всевозможные выборы. Бурлила и кипела не только Москва. Коммунисты всех мастей стали играть в демократию. Совхоз стал дышать на ладан. Грянул путч и последствия сельхозпредприятия со звучным названием Путь Ильича, испустил дух и близкие к бесхозному добру совхоза, председатели, бухгалтеры, управляющие потащили оставшуюся без присмотра технику и угодья.

За одну тысячу рублей переходил в частные руки еще вполне свежий трактор Беларусь, всякие косилки, сажалки и все что стало плохо лежать. Расхватывались наиболее ценные участки земли. Прошли очередные выборы. Николай решил, что настал его звездный час.

– Все отдадут, только надо денег дать.

Он снова написал заявление. Новый председатель сельсовета – женщина. Она сказала.

– Ищи себе место, но не усадьбу, вдруг хозяева объявятся. Как найдешь, согласуй с местными, что не будут возражать и трудись.

– А строиться можно?

– Нет, нельзя.

– Почему?

– Потому, что ты написал десять соток, а строиться можно, если будет двенадцать.

– Так я исправлю на двенадцать?

– Исправляй – И подала заявление.

Николай переправил десять на двенадцать и убежал окрыленный.

– Будет свой, своя дача. Ура.

Он вспомнил про зятя старшей дочери. Вернулся к председательше и положил на стол еще одно заявление от имени зятя. Она не глядя подмахнула и опять сказала.

– Соединяй оба участка и выбирай, но не забудь про местных жителей. Понял?

– Будь сделано. Огромное спасибо.

– Двадцать четыре сотки в любом месте. Выберу лучшее, благо вокруг деревни земли сколько хочешь. На горе церковь, а слева совсем пустой, ровный, пологий склон, наклонен к солнцу, с севера густая роща, защитит от холодных ветров. Дом поставлю в дальнем от церкви углу. Решено. Не долго думая, на следующую пятницу набил колышков, границы участка, получилось чуть больше двадцати соток. Хватит. Обошел всех местных жителей и спросил, не возражаете? Противников не нашлось. Привез с работы бутылку гидролизного, дважды очищенного на производственном участке спирта и стал искать трактористов. Долго искать не пришлось.

– За пол-литра чистого спирта вспашете участок? – И показал где.

Мужики согласились. Утром на следующий день, черное вспаханное поле, похожее издалека на слегка наклоненный стол, лежало у ног Степанова. Трактористы, добросовестно отработали за спирт. Вековой дерн сначала порезали дисковой бороной, потом вспахали и заборонили. Сельчане знали свое дело.

Получив документы в сельском совете, отправился Николай по инстанциям. Архитектор, пожарники, санэпидемстанция и еще мелочь какая-то. Архитектор утвердил кальку, которую изготовил сам Николай, пожарники согласовали, а санитары запротивились.

– Ищи дружок другое место, там нельзя. Церковь, кладбище, привидения по ночам – все слишком близко. Сколько метров от захоронений?

– Метров двести – Соврал Николай.

– Нельзя строиться и сажать что-либо съестное ближе трехсот метров. Ищи другое место – найдешь еще лучше.

– Зря пахал. – Решил Николай.

Но подобная неудача не могла выбить из колеи, не пошатнула его веру в успех.

– Найду в другом месте, еще лучше, а вспаханное поле подарю попу-батюшке. Пусть картошку сажает.

Дорога вливалась в село как раз посередине. Справа от дороги пруд, за ним поле, далее метров через шестьдесят, семьдесят, пошел ряд домов. Перед полем, через улицу села – магазин. Вдали за прудом, какой-то дом. Старый, заброшенный, а крыша видать новая.

Нужно спросить у старожилов, чей это дом.

Степанов решил остановить свой выбор на этом месте. Слева пруд, справа ряд домов и мой дом будет в ряду. Разметил колышками. Восемьдесят метров в длину и тридцать в ширину. И как раз до этого старого дома. При оформлении документов на право собственности трудностей не возникло и на руках у Степанова были все бумаги, подтверждающие его право на земельный участок. Старый дом, оказавшийся в конце участка со стороны поля, действительно был брошен, а принадлежал совхозу. Раньше это была баня. Ее хотели перестраивать, но только покрыли крышу шифером, а тут и перестройка. Ее и бросили.

– Вот бы мне эту баню – Мечтал Николай.

– И участок и дом сразу в придачу, а ремонт это уже дело техники и труда. И тут неожиданно выяснилось, что баню продают и уже есть покупатели. Она должна быть моей, только не надо скупиться. – Решил Николай. Он опять направился к председательше. Ни в конторе, ни дома ее не оказалось. Соседи подсказали.

– Она картошку копает. – И подсказали где ее огород.

Председательша ковырялась в земле, выбирая клубни. Длиннющие полосы, никак не меньше футбольного поля, а она только начала. Мужа у нее не было и ей помогала дочка, которой было тринадцать или четырнадцать лет.

– Почти невеста – сказал Николай указывая на дочь. Можно вам помочь?

– Помогай, коли не шутишь.

Николай взял лопату и стал выкапывать картошку. Женщины пошли следом за ним, выбирая ее.

Больше трех часов Николай копал, а мать с дочкой собирали картошку. Втроем дело пошло быстрее. Наконец старшая выпрямилась.

– Хватит Степанов, а то завтра не встанешь. Пойдем ко мне чай пить.

– Завтра встану как всегда, я к труду привычен, а пить чай не пойду, спасибо за приглашение. Если можно, я к вам как-нибудь загляну, а сейчас возьмите у меня пожалуйста заявление.

– Да ты, я смотрю, писатель Степанов, чего нужно теперь?

– Участок я оформил, но на него попала совхозная баня. Прошу вас продайте ее мне. Она как раз для меня, для моих рук, для участка.

– Я не решаю одна, я беру твое заявление и замолвлю свое слово за тебя, но обещать ничего не могу.

– Большое спасибо. На следующую пятницу, вечером, я заскочу к вам на одну минуту.

– Заходи.

Всю дорогу домой Николай думал.

– Как склонить председательшу, чтоб она продала дом мне. Дочка почти невеста. Ей, конечно, хочется дорогую парфюмерию, духи, пудру, тени и еще не знаю что. Вряд ли ей мать купит дорогой набор, коль сама картошку копает, а я смогу. А потом дочка пристанет к маме, отдай этому Степанову баню. Решено – парфюмерный набор – французский.

Обошелся набор недешево. За него Степанов, скрепя сердце, отдал почти всю зарплату. Зато на красивой пластмассовой коробочке красовались магические, для каждой женщины, слова – Лореаль-Париж.

В следующую пятницу уже стало смеркаться Николай въехал в столицу совхоза и остановился у дома председательши. Подошел к двери, постучал.

– А, Степанов, заходи.

– Я на секундочку Вероника Дмитриевна. Это вам. – Николай положил коробочку на тумбочку. Спасибо вам за все. Извините, что не так. Я поеду, а то уже темнеет. До свидания.

– До свидания.

Немного удивленная, но довольная, председательша, как всякая женщина, мгновенно разглядела волшебную музыку слов на коробочке.

– Ой, мамочка – донесся из-за двери до Николая детский голос.

– Все-таки дарить, не прося ничего, чертовски приятно, хотя это и не совсем ничего.

Дом, как и надеялся Степанов был продан ему за тысяча триста пятьдесят рублей, по остаточной стоимости имущества умершего совхоза. Спустя шесть или восемь месяцев за эти деньги Николай покупал себе пачку сигарет.

Дом без хозяина – сирота. За два года Юркина хата, без присмотра Степанова развалилась, двор вообще упал, а сеней тоже уже не существовало. В дом стало страшно заходить, он мог упасть в любой момент и только свежие, ровные, крашеные оконные рамы, с резными наличниками, говорили о том, что в доме когда-то был хозяин.

Баня же за это время преобразилась. Николая Степанова в деревне стали звать банщиком. В доме стали новыми рамы, двери, тамбур. Площадка, замусоренная запчастями всей сельскохозяйственной техники, а также гравием, машинным маслом и прочей дрянью, стала ровной и красивой. Вдоль всех сторон зазеленели молоденькие кустики смородины, а в середине, обрезанная, унавоженная и помолодевшая яблоня стала плодоносить. Внутри дома образовались две отдельные комнаты, печка с плитой, подогреваемая лежанка и камин. Печь сложили бродячие печники. А было это так. Ехал Николай на свою дачу, а на одной автобусной остановке, за семь километров до Глебова стоят два мужика. Николай остановился.

– Вам куда мужики, если по пути, довезу.

– Мы печники, едем куда глаза глядят, может кому надо сложить печь, так мы можем.

– А сколько берете?

– Две бутылки в день и что-нибудь зажевать.

– А сколько времени потребуется на одну печь?

– Ну это зависит какая будет печь, если русская, то дней пять-шесть, конечно при необходимом количестве кирпичей.

– Еще ведь наверно и глина нужна?

– Да глины везде здесь полно, сами найдем.

– Вам и мне повезло, мне нужно сложить печку с лежанкой, труба уже есть, возьметесь?

– Отчего не взяться, посмотреть надо.

– Тогда поехали?

– Едем, только желательно заехать в магазин.

– Договорились.

Мужики уселись. На главной усадьбе зашли в магазин. Николай купил две бутылки водки и двинулись дальше в Глебово.

Печники добросовестно принялись за дело, предварительно приняв на грудь по стакану. Один из них был действительно печник, второй на подхвате. Нашел глины, месил, подавал кирпичи и раствор. За два дня печь была готова. Ее протопили. За эти два дня выпили пять бутылок водки, а закусывали тем, что нашлось у Николая – мешок сухарей, картошка и несколько банок мясных и рыбных консервов. После работы печники попросили немного денег и Николай им не отказал.

– У меня сейчас таких денег нет, вы дайте адрес, я завезу в следующий раз. Где вы живете?

– Мы живем в Талдоме.

Они продиктовали адрес и Николай записал его. На следующий свой приезд Степанов заехал в Талдом, благо было все по пути и отдал им их заработок.

После печников Николай прорезал дыру в еще свежем потолке, сколотил лестницу на второй этаж. Снизу и сверху закрывающиеся двери, а под лестницей соорудил шкаф. Посторонний человек, входящий в дом, не сразу догадывался, что за дверью шкафа идет лестница на второй этаж. Там тоже стояла буржуйка с дымоходом в трубу.

Николай предпочитал спать наверху. Утром, проснувшись, он смотрел в окно, если на пруду сидят рыбаки, значит пора вставать.

Спустя несколько лет, став пенсионером, Николай Николаевич заехал в последний раз в Глебово, обошел участок, полазил по дому, собрал кое-какой инструмент и покинул деревню навсегда. Об оставшемся там добре и труде – не пожалел. Он думал, что все еще впереди и не ошибся.

Потом было еще две дачи. Одна в садовом товариществе. Там Николай Николаевич построил домик, двухэтажный сарайчик и баню. Вторая и последняя дача в поселке Сосновка. Жилой бревенчатый домик, дав ему имя Теремок, тоже бревенчатый коровник, сенник и тройку сараев. Это он успел построить, где и обитал до конца своих дней.

До последней своей дачи Степанов пытался получить участок земли в поселке, но жена постоянно отговаривала его не заводить никаких новых дач. Ему все же хотелось, хотя силы уже были не те – получить свой очередной собственный участок земли уже в поселке и построить большой деревенский дом. Но времена опять изменились настолько, что получить участок стало почти невозможно. Кое-кто, за большие взятки, добивались. Последний, кто получил участок в Сосновке говорил, что заплатил за пятнадцать соток триста тысяч рублей, то есть почти пятьдесят месячных зарплат сторожа Степанова. Это было уже для него недоступно и главное, не было неодолимого желания.

Женщины

Редко кому удавалось прожить, а может таких и не было вовсе, без женщин в своей жизни. Это или обстоятельства, полностью исключающие такую возможность или болезнь или иные из ряда вон выходящие условия.

У Степанова, обычного, среднего, нормального мальчика, потом мужчины прошлись по всей жизни. До четырнадцати лет он вообще не обращал на них внимания. Его приятель, сосед по дому, Славик, на год старше Коли, превратился в мужчину в одну ночь. Он был мальчишка, как все, немного может быть крупнее, чуть выше и чуть полнее. Была свадьба во дворе. Это сейчас свадьбы только для своих, для приглашенных, в кафе, в ресторанах, в отдельных квартирах, а раньше в одном доме свадьба для всех. Квартирки маленькие, коммуналки, хибарки во дворах. Гуляли всем домом, всем двором, набитом жильцами как пчелами в улье. Вот на этой свадьбе взрослая женщина, ей было далеко за двадцать, затащила Славика в свою конуру и учила его всю ночь. Сначала первую, потом вторую и третью. И мальчик Славик стал мужчиной, его уже не интересовали палочки-выручалочки, прятки и казаки-разбойники. Он на все глядел уже другими глазами. Со Степановым такого не случилось, но он начинал чувствовать неосознанно, но настойчиво, влечение к женскому полу. Неизвестно, она его подцепила или он ее, но встреча и первая дружба началась. Мужские и женские школы были отдельно, в нескольких кварталах друг от друга и встречались взрослеющие дети несколько раз в год. На совместных вечерах, на спортивных площадках, позже на выпускном вечере. С девочкой Коля Степанов гулял взявшись за руки, чувствовал ее тепло и волновался. Они старались, как и все влюбленные уединиться, сторонились публичности, стеснялись. Но скрыть всего нельзя, точнее ничего нельзя. Его встретили одноклассники, посмеялись, а потом сказали.

– Знаешь с кем ты гуляешь, да она спала со всем Черкизовым.

Степанов стал считать себя униженным оскорбленным и решил проверить. Его этот разговор сделал наглее, чем он был на самом деле, решительнее. Они с девчонкой стали целоваться. Гуляя по темным закоулкам вблизи пруда, нечаянно наткнулись на парочку, которая в траве, в кустах занималась взрослой игрой. Он посмотрел на подружку, но ни страха, ни стыда у нее не заметил. Тогда набравшись храбрости, готовясь к возмущению или пощечине, Коля прямо спросил.