Текст книги "Остров надежды"

ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ

Поднявшееся над горизонтом солнце словно заново пробудило эскимосов. Кроме Аналько весной на северную сторону острова переехали и другие семьи. И в поселении теперь осталось несколько ободранных каркасов от опустевших яранг.

Однако пурги и снегопады все продолжались, и пока еще не видно было ни клочка оттаявшей, освободившейся от льда и снега земли.

Апар шел берегом моря и видел большие трещины: наверное, море тоже почуяло приближение тепла и глубокий вздох проснувшегося океана взломал прибрежный лед.

Из полыней выползали молодые нерпы, но охотиться на них было непросто: требовалась большая сноровка, чтобы подползти к греющемуся на солнце тюленю на расстояние верного выстрела.

Пройдет еще несколько дней, и небо огласится криками перелетных птиц. Апар в этом не сомневался: жители тундры всегда чувствуют этот момент. Но может быть, здесь птицы появляются позже?

Сегодня утром Нанехак сообщила, что у них будет ребенок. Новость обрадовала Апара, и он от волнения даже не нашелся что сказать жене. С той памятной ночи на льду, когда они спасали Ушакова, Нанехак сильно переменилась. Но эта перемена не бросалась в глаза постороннему, никто не догадывался о ней. О том, как Нанехак грела своим телом русского умилыка, знали только они трое. Никто из них не распространялся, как все было на самом деле: да, провалился в воду, чуть не замерз, но ничего, снопа выкарабкался, как случалось и раньше…

Но с Нанехак что-то произошло. Мужское самолюбие Апара не позволяло ему выведывать у жены ее мысли. Женские думы принадлежат только женщине, и негоже сильному, здоровому мужчине интересоваться ими. А может быть, он не прав? Не Нанехак переменилась, а сам русский умилык стал другим по отношению к ним? Во всяком случае, Апар заметил, что Ушаков стал реже заходить в их ярангу и остерегался оставаться с Нанехак наедине. Может быть, жена почувствовала влечение к русскому? И такое случалось среди местных женщин. Бывало, что женщина уходила к другому, и, если у мужчины не было ни сил, ни решимости вернуть ее, он оставался один на посмешище, как покинутый… Бывало и наоборот: мужчина оставлял женщину…

Но здесь вроде бы ничего такого не было. Русский умилык, похоже, местными женщинами не интересовался.

А та новость, которую Апар сегодня утром услыхал от жены, свидетельствовала о том, что он так и остался тем единственным мужчиной, которого судьба раз и навсегда предназначила Нанехак. Будущее дитя – самое веское и убедительное тому доказательство.

Эти мысли привели в равновесие растревоженное сердце Апара, и он думал теперь о том, что надо будет расширить ярангу, хорошенько запастись этим летом всем необходимым. Эх, если бы здесь были олени!..

Оглядев еще раз морское пространство, Апар повернул обратно и вышел в поселение с морской стороны, напротив деревянного дома.

Сегодня ребятишки, которых Павлов учил грамоте, высыпали на солнце и катались в своих нерпичьих штанах с высокого сугроба.

Ушаков широкой лопатой откапывал окна, впуская в комнату дневной солнечный свет.

Апар поздоровался с ним и вдруг неожиданно для себя сообщил:

– Нанехак сказала, что у нас будет ребенок.

– Это хорошая весть!

– Я тоже думаю, что хорошо.

– Когда это случится?

– Наверное, в самом конце года, когда солнце уйдет за горизонт…

Апар думал, что будущий ребенок, будь это сын или дочь, конечно, не заменит солнца, но с новым, только что родившимся человеком зимовать будет куда легче.

Первая островная весна радовала людей добычей. От признаков зимней цинги и других болезней не осталось и следа. Поздоровел даже Старцев, получивший хорошую нахлобучку от Ушакова за дурное обращение с женой.

– Послушай, Старцев, – строго сказал ему Ушаков, – если я еще раз услышу, что ты бьешь жену, с первым же попутным судном вышлю тебя с острова. Учти, что и такое право у меня есть. Что же касается твоей жены и детей, то Советская власть не оставит их без помощи. А вот что будет с тобой – неизвестно. Я распорядился, чтобы тебе больше не давали спирту…

Старцев молча выслушал Ушакова, ничего не сказал, но, вернувшись домой, неожиданно запряг собак и уехал в тундру. Вернулся он дня через три с медвежьей шкурой и живым медвежонком.

Приближался Первомайский праздник. Ушаков решил в этот день собрать в поселении всех островитян. Несколько упряжек с гонцами отправились на север и на запад. Апар уехал по знакомой дороге за Аналько.

Оставшись одна, Нанехак убралась в яранге и стала кроить праздничную камлейку из пестрого ситца. Жена диктора Савенко обещала сшить ее на своей машинке. Собрав выкройку, Нанехак отправилась в деревянный дом и у входа столкнулась с Ушаковым.

Женщина вспыхнула и, опустив глаза, тихо сказала:

– Здравствуй, умилык.

– Здравствуй, Нана, – ответил Ушаков. – Что-то тебя совсем не видно…

– И ты почему-то к нам не заходишь…

– Дел много…

– Раньше, пожалуй, дел у тебя было побольше, чем сейчас, однако ты находил время…

– Апар мне сообщил, что у вас будет ребенок, – немного помолчав, сказал Ушаков.

– Может быть… – снова потупилась Нанехак.

– Я надеюсь, все будет хорошо, – улыбнулся ей Ушаков. – Ты знаешь, что я очень хорошо отношусь к тебе.

– Я это знаю, – тихо отозвалась Нанехак. – Думаю, что мое дитя будет похоже на тебя, умилык…

Ушаков опешил. Затем, овладев собой, возразил осторожно:

– Но как же это?.. У нас ведь с тобой ничего не было…

– Мы спали вместе в одном меховом мешке всю ночь, – прерывающимся от волнения голосом тихо молвила Нанехак. – И это была самая счастливая ночь в моей жизни.

– Но, Нана…

– Подожди, умилык… Дай мне сказать… Я знаю, что ты думаешь: детей зачинают иначе. Пусть так, считай, как ты хочешь, но у меня свое соображение…

– У тебя есть муж, Апар, – напомнил Ушаков.

– Да, есть, – ответила Нанехак. – И мое дитя будет похоже и на него тоже…

– Нана…

– Но больше на тебя, потому что я о тебе все время думаю, – тихо закончила Нанехак и проскользнула мимо, оторопевшего Ушакова в комнату доктора Савенко.

Сшивая тонкую цветастую ткань, Нанехак вспоминала встречу с русским умилыком, и сердце ее никак не могло успокоиться. Она знала, что любит Ушакова, и осознавала, что любовь эта так же несбыточна, как желание летать. Человек может завидовать птицам, мысленно взлетать вместе с ними в поднебесье, но на самом деле… Чего не дано, того не дано… Но никто не запрещает человеку; мечтать о полетах… Нанехак верила тому, что она была, на самой головокружительной высоте, о какой только могло мечтать ее сердце.

– Ты не волнуйся, шей спокойно, – уговаривала жена Савенко, не догадываясь о причине ее волнения. – Машинка тебя не укусит.

Хорошая вещь – швейная машинка! Если бы она еще умела сшивать оленьи шкуры, нерпичью и лахтачью кожу, цены бы ей не было! Но, увы, этой быстроходной, стрекочущей машинке под силу только тонкая ткань. А настоящий мужчина, тем более путешественник, нуждается в меховой одежде, в крепких, непромокаемых торбазах, в теплых рукавицах. Жаль, что на острове не встретилась росомаха, Из ее меха получается лучшая опушка для капюшона и малахая, она не индевеет и задерживает теплый воздух вокруг лица. Кто же теперь будет шить одежду для умилыка?

Тогда, в том памятном зимнем путешествии, Ушаков много мечтал о будущем, о своем будущем. Он радовался, что остался жив, не утонул в студеной пучине Ледовитого океана, не замерз после того, как выбрался на лед… Умилык говорил, что остров Врангеля – это только начало его исследований новых северных берегов.

– Наша родина велика, – говорил он. – Она простирается на огромные расстояния. У нас сейчас зима, холодина, а на далеком юге, где-нибудь в Туркмении, жара, как в пологе, в котором зажгли железную печку. Там уже цветут разные растения и воздух теплый. Южные просторы нашей земли мы более или менее знаем, а вот северные берега неизвестны. Мы толком и не ведаем, сколько у нас тут земли, сколько островов и как далеко уходят они к Северному полюсу…

Нанехак слушала умилыка и дивилась про себя ненасытному любопытству этого человека.

И она решилась его спросить:

– А зачем тебе все это нужно?

Ушаков задумался.

– Каждый большевик мечтает принести своей молодой стране самую большую пользу, на что он только способен, – тихо заговорил умилык. – Моя мечта – подарить родине новые, еще не исследованные земли…

– Но ведь сам ты не собираешься оставаться на них, – напомнила Нанехак.

– Найдутся люди, которые пожелают освоить, обжить новые земли, как вы, – ответил Ушаков.

…И все же как с таким вот растревоженным сердцем жить рядом с любимым человеком, постоянно чувствовать его присутствие?

Вечером, за чаем, Апар сказал, что видел глубокую трещину, идущую вдоль берега бухты.

– Скоро припайный лед оторвет ветром. Охоты здесь не будет.

– А почему бы нам не переселиться на новое место? – спросила вдруг Нанехак.

Апар удивленно посмотрел на нее. Ему всегда казалось, что жене очень нравится жить в поселении, общаться с русскими, ходить в большой деревянный дом.

– Почему это вдруг пришло тебе на ум? – поинтересовался он.

– Другие охотники стараются искать лучшие места, – ответила Нанехак, – а ты все бродишь вокруг поселения, где зверь уже распуган. Даже нерпа и та предпочитает вылегать подальше.

– Да я давно думал предложить тебе переехать, – сдерживая радость, произнес Апар, – вот только не знал, как подступиться…

И в самом деле, с приходом весны кочевая душа оленного человека заволновалась, затосковала. Хотелось поутру уйти в залитую солнцем тундру и бродить по ней, отыскивая протаявшие кочки, пробившиеся сквозь снежную толщу кончики кустарников по берегам еще изнемогающих под бременем льда и снега речек.

– Отпразднуем Первомай, – сказал Апар, – и переселимся на новое место. Я, честно говоря, его уже присмотрел. Недалеко от бухты Сомнительной. Там в море впадает полноводный ручей, а за мысом – галечная коса. На нее по осени обязательно придут моржи. Возьмем нашу байдару.

Услышав о намерении Апара и Нанехак переселиться в бухту Сомнительную, Ушаков, немного подумав, сказал:

– Хорошее решение.

Тем временем в поселение на праздник съезжались с разных концов острова охотники. Они прибывали вместе с домочадцами, с нартами, нагруженными пушниной и медвежьими шкурами. На складе отмеривали куски кумача, чтобы каждый мог повесить над своей ярангой красный флаг. С помощью Таяна, Апара и Анакуля учитель Павлов переводил на эскимосский язык лозунги и, вырезав из белой бумаги буквы, наклеивал их сгущенным молоком на красное полотно.

– Ох, вкусный будет первомайский лозунг! – цокал языком шаман Аналько. – Как бы не приманить медведя!

Белые медведи разграбили его склад на охотничьем становище, каким-то образом вскрыли банки со сгущенным молоком и вылизали их подчистую.

– Может быть, не медведи, а Тугныгак? – предположил Ушаков.

– Нет, не Тугныгак, – серьезно ответил Аналько. – У духов аппетит не такой… Да и отношения у меня с ними хорошие.

– Ты уверен? – Ушаков улыбнулся, вспомнив, с какой опаской переселялся Аналько на север.

Он и не подозревал, что в затруднительных случаях Аналько широко пользовался именем русского умилыка, грозя злым духам большевистским возмездием. Однако об этом хитрый шаман помалкивал.

В день Первомая все население собралось у деревянного дома и с флагами, транспарантами направилось к берегу бухты. Там, на льду, у расширяющейся трещины, Ушаков встал на высокий торос и произнес праздничную речь:

– Дорогие мои товарищи и земляки! Граждане Советской Республики и жители самого северо-восточного населенного острова! Поздравляю вас с прекрасным весенним праздником трудовых людей – Первое мая!

Стоящий рядом, тоже на торосе, Павлов переводил слова умилыка.

– Мы пережили трудную зиму. В темные ночи, когда не было солнца, нас иногда посещало отчаяние, мы думали: а правильно ли мы поступили, приехав сюда? Да, мы болели и даже теряли близких. Но мы выстояли! Мы встречаем наш первый в истории острова Врангеля Первомай здоровыми, веселыми, с богатой зимней добычей! Да здравствует Первое мая – праздник трудового народа!

Несколько человек, заранее проинструктированных Ушаковым, выстрелили из винчестеров в воздух. Получился настоящий праздничный салют.

Потом все направились в деревянный дом, где в кают-компании устроили большой концерт. Выступил Скурихин. Он исполнил несколько камчадальских казацких песен. Потом доктор Савенко сыграл на мандолине, а Ушаков сплясал под патефон.

Затем пели и танцевали эскимосы.

Это было настоящее веселье. Исполнялись, в основном, новые песни и танцы, и удивительным было то, что все они родились здесь, на острове, во время полярной ночи, часто в горестные и тяжкие дни, когда отчаяние слезами подступало к горлу.

Праздничное чаепитие растянулось почти до утра, благо темнота так и не наступала: на остров пришел полярный день, круглосуточное, не устающее солнце.

– За лето нам многое предстоит сделать, – говорил Ушаков сидящим рядом с ним за праздничным столом эскимосам. – Обследовать берега, собрать плавник для школьного здания и построить хотя бы один класс…

– А разве в этом году к нам не придет пароход? – спросил Анакуль.

– Может не прийти, – ответил Ушаков. – Есть договоренность на следующее лето… Но кто знает, вдруг и нынче заглянет… И если нам привезут еще один деревянный дом, мы устроим там настоящую большую школу.

Второго мая дальние охотники начали разъезжаться: солнце уже ощутимо припекало в ясные, безветренные дни, и нартовая дорога к полудню слабела: наст подтаивал, и полозья проваливались. Уже не было надобности их войдать: лед не намерзал.

Собрались и Апар с Нанехак. Помочь им устроиться на новом месте поехали Таян, Анакуль и Етувги. Они везли разобранную ярангу и байдару.

Все вышли попрощаться и проводить их. К запряженным упряжкам подошел и Ушаков. Он крепко пожал Апару руку.

– Желаю на новом месте охотничьей удачи, – помолчал немного, потом, обернувшись к Нанехак, добавил: – Но не забывайте нас и приезжайте в гости.

– И ты тоже приезжай к нам, – сказала Нанехак.

Караван из трех нарт медленно двинулся в сторону Сомнительной.

Когда поднялись на холм, открылся широкий вид на бухту и поселение. Нанехак посмотрела назад. Ей показалось, что она видит среди провожающих русского умилыка. Чувство горького сожаления сжало сердце, а на глаза навернулись слезы. Она смахнула их пушистой оторочкой рукава и виновато пояснила, отвечая на безмолвный вопрос мужа:

– Сильный встречный ветер. Холодный, слезу выжимает…

ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ

На пригорке, где собирались ставить ярангу, был небольшой кусочек спаявшей земли. Нанехак подняла серый, покрытый шершавым налетом лишайника камень и почувствовала, что он теплый. Это наполнило ее сердце ответным теплом и радостью.

С помощью Анакуля, Таяна и Етувги быстро возвели каркас яранги и натянули на него пересохшие моржовые кожи. Они гремели как железные, и, укрепляя их, Апар думал, что на следующую зиму не худо бы заменить их на новые. Новая моржовая кожа придает жилищу нарядный и солидный вид. С высоты крыши Апар посмотрел на погребенную под снегом галечную косу и мысленно представил ее полной неуклюжих, давящих друг друга тучных моржей.

Нанехак повесила полог и расправила меховые стены с помощью тонких гибких реек. Это приспособление как бы расширяло внутреннее помещение жилища, в котором она составила три жирника. Угловые столбы, поддерживающие полог, служили пристанищем хранителей домашнего очага. Это были связки потемневших от времени и жертвенного сала грубо вырезанных фигурок, отдаленно напоминающих каких-то животных, птиц и человека. Меж ними болтались обрывки ремней, в том числе и тех, какими был связан покойный Иерок в его последнем путешествии.

Нанехак поставила перед мужчинами прощальное угощение, и после неторопливой трапезы нарты ушли в направлении бухты Роджерс в белой, пронизанной светом полярной весенней ночи.

Однако не все работы по обустройству нового местожительства были завершены. Оставалось еще сделать то, что совершалось без посторонних глаз: освящение жилища, жертвоприношение окрестным Тугныгакам, чтобы наладить с ними добрые отношения. Нанехак выложила на хорошо очищенное деревянное блюдо куски сахару, листовой табак, папиросы, зернышки риса и гречки, куски нерпичьего и моржового жира. Апар, отойдя от яранги на некоторое расстояние, остановился и, обращаясь ко всем сторонам света, произнес соответствующие заклинания, в которых он уверил местные Неведомые силы в том, что они пришли сюда с женой, чтобы жить в мире и согласии со всеми здешними хозяевами.

– Мы будем охотиться здесь и щедро делиться добычей с вами, – шептал Апар, разбрасывая дары. Сделав круг, он спустился к морю и положил жертвенное блюдо на сильно подтаявший морской лед.

На обратном пути в ярангу он увидел пуночку, а чуть дальше, за косой, несколько чаек.

Нанехак сидела в чоттагине и скребла каменным наконечником нерпичью кожу для летних непромокаемых торбазов.

– Я видел птиц, – сказал Апар.

– Гусей или уток? – спросила Нанехак, оставляя работу.

– Пока только пуночку и чаек. Раз появились чайки, значит, где-то близко открытая вода. Завтра утром пойду в море.

В любое время года в семье морского охотника первой покидает постель женщина. Она разжигает потухший за ночь жирник и принимается готовить завтрак. Утренняя еда уходящего во льды охотника не очень обильна: обычно несколько кусков копальхена, сваренного накануне мяса и чашка хорошо заваренного чая. С собой охотник ничего не берет – не положено. Добытчик должен думать о том, как настигнуть зверя, а не о запасе еды в заплечном мешке.

Отправив мужа, Нанехак принялась за домашние дела, которых у женщин всегда много. Надо было вымыть и высушить деревянные бочки, в которых будет сложен нерпичий жир, проверить запасы оленьих шкур и кож, проветрить одежду, починить, если что порвалось. Когда Нанехак переделала все это и соскребла жир с предназначенных для летних торбазов нерпичьих кож, она уселась возле яранги на большой камень, который держал оплетку моржовой покрышки жилища, и взялась за шитье.

При этом занятии мысли текли сами собой, а руки привычно делали свое дело, сшивая куски разноцветных лоскутков из оленьих камусов.

Одинокая яранга отнюдь не казалась сиротливой в этом огромном, сверкающем льдами и отраженными от них солнечными лучами пространстве. Наоборот, она была убедительным знаком жизни, доказательством того, что человек уверенно обживает эту суровую землю.

Может быть, думала Нанехак, с этой яранги и начнется новое поселение северных людей, точно так же, как, согласно легендам, род морских охотников пошел от одной-единственной землянки, в которой жили муж с женой – Кит и его возлюбленная по имени Нау. Правда, Апар отнюдь не Кит, а Нанехак не единственная на земле женщина, но уж здесь-то они точно первые, потому что до них тут никто не жил.

Кто же у нее родится? Конечно, она мечтала о мальчике, о мужчине, который будет похож на любимого, навсегда вошедшего в ее сердце человека. Может, случится так, что его жизнь будет совсем непохожа на ту, какой жили его родители, и даже нынешняя жизнь русских, возможно, переменится к той поре, когда он станет взрослым. Может быть, он не только внешне будет походить на русского умилыка? Будет таким же смелым, пытливым, готовым на любые, самые тяжелые, испытания ради того, чтобы утолить жажду своего любопытства, увидеть и покорить новые земли. Уж конечно, он будет грамотным, умеющим и писать, и читать такие же толстые, заполненные мелкой печатью книги, которых так много в комнате умилыка.

Он должен быть необыкновенным человеком!

И Нанехак вдруг ощутила в душе подъем, зарождение какого-то небывалого, неведомого ранее чувства.

Она осмотрелась и увидела пуночку. Маленькие черные пронзительные глазки пристально смотрели на женщину, и Нанехак вдруг услыхала слабое чирикание, словно пуночка задавала ей какие-то бесконечные вопросы.

Глаза уставали от ослепительного света, и, чтобы дать им отдохнуть, Нанехак время от времени входила в ярангу, в уютный сумрак жилища, где привычно пахло закисшим жиром, потухшим моржовым фитилем жирника, мокрой собачьей шерстью и теплом спального полога.

Выйдя наружу, Нанехак увидела в синеве неба птичью стаю. Она летела так высоко, что трудно было разглядеть – что это за птицы. Наверное, гуси. Ушаков говорил, что летом северное побережье острова представляет собой сплошное гусиное гнездовье.

Интересно, такие ли здесь птицы, какие были в родной бухте Провидения?

Анипу – полярную сову – Нанехак уже видела и возле поселения, и во время нартовых поездок по острову. Сова – птица мудрая и загадочная. Вместе с белым песцом она охотится на леммингов. Скоро должны появиться чистики-самсыхаки. Без них прибрежные скалы будут пустыми и холодными. Хорошо, когда шум морского прибоя дополняется птичьими криками, когда вместе с самсыхаками в серо-черных скалах своими белыми грудками радуют взор толстоклювые кайры-альпы…

Мысленно населяя окрестные скалы птичьими стаями, Нанехак не забывала время от времени поглядывать на морской простор, чтобы заранее увидеть возвращающегося охотника.

На белом льду Апар возник сначала маленькой движущейся точкой, словно ожившая после зимней спячки муха Приближался он медленно, и Нанехак догадалась, что муж тащит добычу.

За один-единственный день, проведенный во льдах, Апар так загорел, что, когда он снял малахай, защищенный от солнечных лучей лоб показался неестественно белым. По заведенному обычаю Нанехак подала мужу ковшик с водой, чтобы он «напоил» убитую нерпу.

Пока доваривалась еда, Нанехак принялась разделывать нерпу, ловко орудуя женским ножом-улыком и слушая рассказ Апара о состоянии льдов.

– У нас в бухте Провидения в это время уже хорошо видно открытое море. А здесь – одни только разводья и полыньи. Похоже, что настоящей воды близко нет. Столько льда, что вряд ли какой-нибудь корабль сможет приблизиться к нашему берегу.

Нанехак посмотрела на мужа, а тот продолжал, стаскивая с себя промокшие торбаза:

– Иногда думаю: а вдруг случится так, что русские на материке забудут про наших?

– У них есть самолеты, – напомнила Нанехак.

– Самолеты самолетами, но все же, – глубокомысленно заметил Апар. – А вдруг у них есть тайное намерение всегда оставаться с нами на острове?

– Что-то я тебя не понимаю, Апар, – задумчиво возразила Нанехак. – Разве русские могут бросить друг друга? На них это не похоже.

– Откуда ты знаешь их, чтобы быть уверенной в этом? – с легкой усмешкой спросил Апар.

– Я чувствую, – просто сказала Нанехак.

Она понимала, что Апар своими словами петляет вокруг Ушакова, но не хочет прямо говорить о нем, чтобы не пробуждать у нее прежних чувств. Только зря он так делает: чувства эти всегда с ней, независимо не то что от воли Апара, но и самой Нанехак.

Наевшись свежего нерпичьего мяса, Нанехак и Апар легли в оленью постель в теплом, хорошо проветренном пологе. Они нежно любили друг друга, покоряясь судьбе, связавшей их крепкими узами.

Таял снег, текли ручейки, соединяясь в большие потоки, окрестные скалы заселялись птицами, на прогревшихся проталинах проклюнулась первая свежая зелень – травинки, листочки.

Однажды утром Нанехак проснулась от шума настоящего крупного дождя. И хотя вокруг еще лежал снег, все же было ясно: наступило долгожданное лето.

В небе стало тесно. Больше всего было гусиных стай, и они все тянулись и тянулись к северной тундре, за тот хребет, который в прошедшую зиму перевалили в поисках промысловых угодий собачьи упряжки островитян.

Прибрежные трещины все увеличивались, образуя разводья, и вдоль берега обозначилась огромная полынья открытой воды, возможно простирающаяся вокруг значительной части острова. Ледовое поле то уходило к горизонту, то возвращалось, в зависимости от направления ветра. Но, так или иначе, лед всегда оставался в зоне видимости.

Однажды из-за мыса показался катер и донеслось тарахтенье мотора.

– Гости плывут! – обрадованно закричала Нанехак и бросилась к яранге, чтобы разжечь костер.

Но катер с красным флажком на корме гордо прошел мимо и скрылся за очередным мысом, оставив в воздухе лишь легкий запах моторного масла.

Бедная Нанехак так и простояла у берега, не выпуская из поля зрения удаляющийся кораблик. До самого последнего мгновения она не верила, что катер пройдет мимо, не завернет на их охотничье становище.

По щекам Нанехак текли слезы, и, чтобы Апар не увидел, она быстро смахнула их.

– Видно, большие дела у них, – сказал Апар, проводив взглядом катер.

– А может, на катере нет умилыка? – предположила Нанехак.

В ту ночь она долго не могла уснуть и несколько раз выходила из яранги посмотреть на морской простор, стараясь разглядеть на нем силуэт кораблика. Но в море были только льды. Самых причудливых очертаний, и некоторые льдины вполне могли сойти за катерок. Но у Нанехак было прекрасное зрение.

Через несколько дней Ушаков явился совсем с другой стороны, из тундры.

Апар с утра уехал на маленькой байдаре стрелять уток, а Нанехак оставалась в становище одна.

– Это ты, умилык? – Она растерялась, удивилась столь неожиданному появлению. – Что с тобой случилось?

– Ничего, – ответил Ушаков, заметив растерянность и замешательство женщины. – Дай мне чаю, сейчас я тебе все расскажу.

Нанехак бросилась к костру, упала на колени и изо всей силы принялась раздувать огонь. Взметнулся седой пепел, сизый дым заполнил чоттагин, но Нанехак ничего этого не замечала, охваченная огромной радостью: приехал, не обошел ее умилык!

Ушаков благодарно взглянул на нее и взял чашку с горячим чаем.

– Поначалу все шло хорошо: и мотор на катере прекрасно работал, и льды стояли поодаль от берега. Такая широкая, чистая полынья была, что казалось, плыви и плыви вот так, без остановки, вокруг всего острова… – рассказывал он.

– Мы вас видели, – прервала его Нанехак. – Думали, пристанете к нам, а вы прошли мимо…

– Да мы никуда и не собирались приставать, – сказал Ушаков. – Мы хотели узнать главное: насколько далеко можно плыть на нашем моторном катере и как он себя ведет во льдах… Ну вот, прошли мы один мыс, другой, уже повернули обратно, и вдруг наш мотор заглох. Сколько ни пытался Павлов его оживить, ничего не получилось. А тут подул южный ветер и прямо на нас погнал лед. Не успели мы оглянуться, как нас прижало к берегу.

– И катер затонул? – испуганно спросила Нанехак.

– Нет, – со вздохом облегчения ответил Ушаков. – Катер остался на плаву и даже не получил пробоины. Но хода у него не стало…

– А как же вы дальше поплывете?

– Дальше уже нам не плыть, а тащить катер обратно в поселок.

– Но он тяжелый…

Нанехак вспомнила, что катер этот раза в четыре больше деревянного вельбота.

– Вот я и пришел к вам за помощью, – сказал Ушаков.

– Я готова! – заторопилась Нанехак.

Ушаков с улыбкой посмотрел на нее. Нанехак поймала его взгляд и тут же почувствовала, как залилось краской ее лицо. Что же это она? Ведет себя, как маленькая девчонка… Какая же от нее помощь, когда нужно тащить тяжелый, глубоко сидящий в воде катер?

– Скурихин придумал, как на собаках притащить катер, – пояснил Ушаков. – Говорит, они часто так делали у себя на Камчатке.

Однако собрать распущенных на лето собак оказалось не так просто. К тому времени, когда упряжка наконец была готова и все собаки запряжены на длинный потяг, с моря появился Апар. Узнав, в чем дело, он тут же бросился помогать, и вскоре они вдвоем с Ушаковым скрылись за ближайшим мысом.

Нанехак смотрела им вслед и с сожалением думала о том, что, не появись так быстро муж, она бежала бы сейчас за собаками рядом с умилыком, говорила бы с ним, слышала его голос…

Она медленно побрела в ярангу.

У полога, на низком деревянном столике, стояла чашка, из которой только что пил умилык. Она взяла ее в руки и долго сидела, думая о чем-то своем.

Часа через три из-за мыса показалась упряжка, а на воде – катер. Рядом с собаками она увидела мужа, Скурихина, Павлова. А где Ушаков? Нанехак пошла навстречу собакам и только потом догадалась: русский умилык сидит в катере.

Собаки еле передвигали ноги, а люди, тянувшие вместе с ними лямку, выглядели и вовсе уставшими, изнуренными. Нанехак подошла к мужчинам и молча стала им помогать.

– Иди лучше приготовь нам еду, – сказал ей Апар.

Нанехак на этот раз постаралась. Первым делом она сварила суп из нерпичьей грудинки, поджарила на сковородке печенку, быстро замесила тесто и испекла на кипящем нерпичьем жиру лепешки.

Катер завели в бухту и закрепили на якоре недалеко от берега.

Мужчины собрались вокруг деревянного блюда. Они ели молча, сосредоточенно, а Нанехак старалась подкладывать Ушакову самые лакомые куски. Погруженный в свои мысли, русский умилык не замечал этого, но Нанехак все равно чувствовала себя счастливой.

За чаем разговор зашел о неудавшейся попытке обогнуть остров. Ушаков сказал:

– Я склоняюсь к мысли пройти вокруг острова на вельботах. Где надо – на веслах, где под парусом, а потребуется, то и вот таким, как сегодня, собачьим волоком.

– А лучше всего – самолетом! – выпалил вдруг Апар.

– Да, самолетом было бы прекрасно, – задумчиво произнес Ушаков и добавил: – Был бы самолет, можно было бы слетать и на материк.

Через несколько дней после отъезда неожиданных гостей Нанехак занималась своими делами в яранге, как вдруг услышала голос мужа:

– Нана, иди скорей сюда! Погляди, кажется, самолет летит!

С южной стороны на горизонте отчетливо виднелась летящая точка. Она на глазах превращалась в знакомый силуэт самолета.

Нанехак вдруг вспомнила слова Ушакова о его желанна улететь на материк.

– Скорее! – закричала она мужу. – Собирайся!

– Куда собираться, что ты затеяла?

– Скорее едем в поселение! Снаряжай байдару!