Текст книги "Внутри нее"

Ева
Сковородка с капустой

Ева проснулась в хорошем настроении и решила поделиться им со всем миром или для начала с теми, кто находился рядом.

– Девчонки, пора вставать! – звонко заявила она и поставила на стол огромную сковородку жаренной с мясом капусты.

– Боже, как вкусно пахнет. – Лиза подбежала к столу прямо в пижаме и схватила вилку.

– Постой-ка, – остановила ее Ева. – Идите-ка умываться, а я тем временем накрою на стол.

– Откуда такая роскошь? – Кристина с нескрываемым любопытством искала под кроватью свои тапки.

– Из кухни, вестимо! – победно заявила Ева и принялась резать белый батон.

Девчонки быстро умяли завтрак и теперь жадно водили кусочками хлебного мякиша по дну сковородки.

– Спасибо тебе, Евочка! – Лиза чмокнула ее в щеку.

– И чем же мы заслужили такое расположение? – недоверчиво поинтересовалась Кристина, закончив жевать.

– Просто мне захотелось сделать вам приятное! – Ева поставила на стол чайник с заваркой.

– Может, тогда и туфли свои сегодня дашь? – осторожно спросила Лиза.

– Какие туфли? – искренне удивилась Ева.

– Вон те! – Лиза указала на порог, где стояла новая пара черных лаковых туфель.

– Да бери ради бога! У тех, кто живет вместе, все должно быть общее.

Лиза кинулась ей на шею:

– Спасибо, дорогая! Я всегда знала, что ты добрая душа!

Кристина молча уставилась на сковородку, потом покрутила ее в разные стороны и слегка приподняла над столом.

– Послушай, соседка, а где ты эту сковородку взяла? – В ее голосе прозвучало подозрение.

– Я же сказала: на кухне, – незамедлительно ответила девушка, продолжая разливать чай.

– Но ведь это не наша сковородка!

– Ну и что?

– И капуста не наша! – начала догадываться Кристина. – Ты что, ее украла?

Ева недоуменно захлопала глазами:

– Почему украла? Взяла с плиты. Если бы не я, она, может быть, и сгорела даже. Вокруг никого. Я подождала немного и взяла.

Она поймала на себе осуждающий взгляд Лизы.

– Я же говорю: у тех, кто живет вместе, должно быть все общее!

– Ты с ума сошла! – Кристина закрыла лицо руками.

Лиза начала смеяться сначала тихо, потом все громче и громче.

– Да ты хоть понимаешь, что ты наделала? – Кристина встала из-за стола. Щеки ее начали раздуваться в разные стороны, а губы сжались в тонкую полоску. – Мало того что украла чужую еду, так еще сделала нас соучастниками своего преступления! Ты сейчас же спрячешь эту сковородку куда-нибудь, а вечером вымоешь ее как следует и отнесешь обратно на плиту, да так, чтобы никто этого не видел. И еще! Ни при каких обстоятельствах никому и никогда ты не расскажешь, что мы ели эту капусту. Поклянись, что никогда больше не будешь воровать!

– Но я не думала, что это воровство!

– А что ты, интересно, думала? – Кристина уперлась кулаками в стол и нависла над бедной жертвой.

Напал на след

Единственное, чего я боялся, направляясь по указанному маршруту, что Людмилу Михайловну обманули. Девочка могла умереть, как это нередко случается при небрежном уходе за ребенком. Чтобы не расстраивать бедную женщину, ей сказали, что девочку перевели в другое место. С другой стороны, какое-то внутреннее чутье подсказывало мне, что она жива. И если уж не удастся помочь Марии заполучить этот дом и избавиться от мании преследования, то я хотя бы восстановлю справедливость: верну сироте ее наследство. Как бы там ни было, вновь чувствуя в себе силы, казалось, что я помолодел лет на десять. В моем положении я уже мог позволить себе не преследовать корыстных целей, но это дело сделало меня значимым, нужным, живым и полным энергии, а это бесценно. Когда есть цель, ты знаешь, зачем тебе вставать по утрам.

Мы расстались с Людмилой Михайловной добрыми друзьями. Когда я сел в электричку, она махала мне вслед подаренным мною платком, а я открыл форточку и крикнул:

– Позаботьтесь об Аркадии. Прошу вас. Виноват я перед ним.

– Будь спокоен, Олег Викторович, только найди мне девочку. Я себя все простить не могу…

Грохот разгоняющейся электрички заглушил ее слова.

Я вернулся в свой отель в Ялте, привел себя в порядок, навел кое-какие справки о детдоме, который указала мне Людмила Михайловна и, собрав вещи, отправился на его поиски.

Детдом располагался на окраине города и являлся чем-то вроде достопримечательности. По крайней мере, каждый прохожий, которого я останавливал в поиске дороги, охотно указывал мне направление. Одна пожилая женщина не поленилась выложить мне информацию энциклопедического характера. От нее я узнал, что построенное в 1905 году трехэтажное здание было офицерским клубом, во время Великой Отечественной войны в нем основали госпиталь, и только потом новый мэр города постановил отдать помещение детдому. Прослушав краткий экскурс в историю, я без труда нашел нужный мне объект. А вот получить какие-либо сведения о ребенке оказалось делом крайне затруднительным. Весь работающий в то время персонал давно уже сменился, и единственной моей надеждой оставались архивы. В них должна была храниться информация, куда именно перевели девочку и жива ли она сейчас. Решение пришло неожиданно.

Я расположился на лавочке возле здания, чтобы обдумать все как следует. Меня мучили сомнения: рассказать всю правду или же придумать какую-нибудь трогательную историю про то, что я дальний родственник, решивший разыскать сироту, обеспечить ее крышей над головой и прочей кровной заботой. «Где же вы были столько лет?» – задали бы мне вопрос. Увлеченный своими раздумьями, я не заметил, как ко мне на лавочку подсел седой дед.

– Закурить дадите?

Я достал из кармана пачку сигарет.

– Ищете? – спросил он, крутя сигарету в своих желтых пальцах.

– Ищу.

– Забирать будете или так смотреть?

Я не любил разговаривать с малознакомыми людьми и отвечать на вопросы, которые задаются ими из чистого любопытства.

– Ни то, ни другое, – сухо ответил я.

– Как хочешь. – Он пожал плечами.

Мы молча выкурили по сигарете. Внезапно я почувствовал, что этот человек сможет мне помочь. Интуиция меня не подвела.

– Мне нужны архивы двадцатилетней давности, что скажете?

Дед не спеша затушил сигарету и протянул руку к моей пачке:

– Скажу, что тебе повезло. Я тут сторожем всю жизнь работаю. За информацию дашь мне триста рублей на кабак. – Он вынул из пачки две сигареты и положил их в нагрудный карман засаленной рубашки.

– И все? – усмехнулся я.

– Нет, – деловито ответил сторож. – Еще для заведующей долларов сто, чтобы она оторвала свою задницу от стула и отрыла в своих шкафах нужную тебе информацию. Я договорюсь.

– А у вас умеренные цены, – сыронизировал я. – Давай так: если все получится – сходим с тобой в кабак. Я угощу тебя, чем захочешь.

Дед помотал головой:

– Не пойдет. Давай деньги и подожди меня здесь.

Я протянул ему три сотни. В конце концов, для меня они не станут большой потерей, даже если старик решит меня обмануть.

– Еще сто долларов.

Я отдал и их.

– Фамилия?

– Чья? – Я все еще сомневался, что поступаю правильно.

– Твоя-то мне зачем? Кого ищешь?

Я достал из портмоне записку, которую дала мне Людмила Михайловна, и протянул ее сторожу.

Не прошло и получаса, как мой немногословный друг вернулся.

– Тебе повезло. Ее перевели в специальный Самарский интернат.

– Что это значит?

Сторож вздохнул:

– Я работаю тут уже больше тридцати лет, и вот что я тебе скажу: девка твоя хоть и была еще совсем мала, показала себя не с лучшей стороны. «Ку-ку» твоя Ева. С дефектами. С такими, как она, тут у нас долго не возятся. Отправляют их куда подальше, в специальные места, чтобы показателей не портили.

– Какие еще показатели? – Я не сразу понял, о чем речь.

– У нас тут, понимаешь, не просто детдом, а образец для подражания. Во как! – пояснил сторож. – Это адрес. И если ее оттуда никуда не «передвинули», то там она и есть. А точнее – была. Они же до восемнадцати в детдомах держатся, а потом кто куда. Ищи свищи.

Я недоверчиво посмотрел на каракули, которые вручил мне сторож в обмен на мои деньги, и тут же вспомнил про облигации на стулья, которые хитрый архивариус выдал Отцу Федору взамен настоящих.

– Может, еще сигареткой угостишь? – не унимался сторож.

Я сунул ему всю пачку и на всякий случай заставил назвать фамилию заведующей, которая продает маршруты своих подопечных.

Ева
Искусство портрета

По вторникам в колледже было две пары «Искусство портрета». Преподаватель демонстрировал изображенные великими мастерами автопортреты, портреты родственников, детей и любимых. Надменный или лукавый взгляд, гордая прямая осанка или чей-то поникший профиль – каждая деталь имела значение. Иногда частью портрета становились руки и составляли немаловажную часть всего образа. Дама с собачкой была похожа на свою собачку, а собачка на нее. Портрет студента кисти Серебряковой верно передавал образ ищущего и полного надежд юноши, который дерзко смотрел в будущее, осознавая, что все самое светлое и прекрасное ждет его впереди. Все дороги перед ним открыты, и он может открыть любую дверь, стоит только захотеть. Лукавая Молодуха на картине той же художницы поражала живостью образа. Упитанная разрумянившаяся барышня, очевидно, дарила свой взгляд какому-нибудь молодому офицеру, суля ему много приятных минут в объятиях жаркого тела. А вот изображение крестьянской девочки навевало уныние. Ее уже почти старческие, набухшие от работы руки вяло лежали на коленях. Мятый цветной сарафан, ссутулившаяся спина, обгоревший на солнце нос. Выразительные глаза были наполнены такой безысходной тоской, что сердце тоже сжималось от жалости. Но одно было неоспоримо: все портреты, написанные настоящими мастерами, вызывали будоражащие эмоции: страх, соблазн, холодность или нежность – все они были живыми отражениями чьих-то судеб.

«Быть может, это мой конек? Ведь я чувствую людей, предугадываю их внутреннюю жизнь и наверняка смогу писать портреты, которые помогут им заглянуть в свою душу и увидеть то сокровенное, что спрятано под маской повседневной суеты. И это будет здорово! Я позволю посмотреть на самих себя заново». – Так думала Ева и внимательно слушала комментарии преподавателя. Все они касались техники изображения и не имели ничего общего с ее личными размышлениями. Вечером она уговорила Лизу позировать ей.

– Я бы не рискнула! – сказала Кристина. – У художника еще не набита рука! Разве что воровать чужие сковородки с кухни.

– Перестань, – перебила ее Лиза. – Давайте забудем эту историю раз и навсегда. Я с удовольствием буду позировать для тебя. К тому же меня еще никто не рисовал, и мне жутко интересно, что из этого получится.

Девочки принялись за работу. Ева отмерила все пропорции, набросала примерные линии овала лица, очертания губ и бровей.

– Посмотри, пожалуйста, направо, – попросила Ева. – Я хочу, чтобы ты искала взглядом кого-то вдали.

– Пожалуйста! – Лиза вошла в образ и терпеливо сидела на стуле, сложив руки у себя на коленях и почти не шевелясь. Так прошло больше часа.

– О господи, я совсем забыла! Мы сегодня идем с Валеркой в кино! Он зайдет за мной через полчаса, а я тут сижу, как Баба Яга на сковородке. Прости, подруга, в другой раз.

– Ничего страшного, я постараюсь закончить без тебя, – не отрываясь от листа бумаги, ответила Ева.

Лиза наскоро навела марафет и, впрыгнув в теперь уже общие лакированные туфли, выскочила за дверь, не дожидаясь прихода кавалера.

Ева завершила работу ближе к полуночи, но Кристине показывать не стала.

– Дождемся, когда вернутся Лиза и Валера.

Первой появилась разрумянившаяся и возбужденная Лиза.

– Девочки, к нам можно? Никто еще не спит?

За ней в комнату зашел бритый наголо Валерка, в костюме и в галстуке. То обстоятельство, что он был почти на две головы ниже своей спутницы, придавало этой парочке шарм.

– Добрый вечер. Мы вот тут конфеты принесли. Может, чайку попьем и портрет заодно посмотрим? Лизка сказала, что у нее сегодня премьера!

– И у меня тоже! – подметила Ева. – Ну, готовы? – Нетерпение боролось с боязнью, что портрет может не понравиться.

Лиза набрала воздуха в легкие и громко выдохнула:

– Готовы!

Следующие две минуты в комнате воцарилась тишина. Было слышно, как соседи сверху двигают мебель. С портрета на Лизу, Валеру и Кристину смотрела молодая красивая женщина. На плечах у нее было манто, в ушах маленькие сережки, копна густых непослушных волос как бы развевались по ветру.

Первым начал Валерка:

– Красиво. Мне нравится.

– Ага, только вот мне кажется, на нашу Лизку эта барышня совсем не похожа. – Кристина деловито скрестила руки на груди.

– Да, на меня не похожа, – вынуждена была согласиться сама героиня. – Разве что глаза. Видимо, когда ты их рисовала, я еще не успела убежать в кино.

Все дружно засмеялись, а Ева посильнее сжала губы, чтобы не заплакать.

– Ничего, потренируешься, и все получится! – успокоил ее Валерка.

– Спасибо, но мне кажется, что тут либо дано – либо не дано! И если уж мне не дано…

– Ну с чего ты взяла? Все бы так быстро сдавались, люди бы вообще не размножались. – Сказав это, Валерка подмигнул Еве.

– Это ты к чему сказал? – Лизка потеребила его за шею. Видно было, что после посещения темного кинозала отношения между ними стали более интимными.

– А к тому, что вас, женщин, прежде чем в постель уложишь, нужно долго уговаривать. Давайте чайник, я пойду на кухню.

– Ну ты и нахал! – возмутилась Лизка.

– А по-моему, лучше сорок минут помолчать, чем два часа упрашивать! – подтвердила Кристина. – Знаете, есть такой анекдот, как девушка и грузин в одном купе ехали. Он молчал сорок минут, она испугалась, что ему совсем не нравится, и спустилась к нему сама.

– Да не вмешивайтесь вы в нашу личную жизнь! – почему-то рассердилась Лиза.

Поздно вечером, когда выключили свет и улеглись по кроватям, Ева вздрогнула от какого-то шума, происходящего возле нее. Она даже хотела закричать от неожиданности.

– Тихо ты! Это я! – Лиза забралась наверх, где спала Ева, и легла рядом.

Несколько минут девушки лежали в полной тишине.

– Знаешь что, – Лиза говорила шепотом, чтобы их не могли услышать, – сегодня я решила, что не буду выходить замуж за Валерку. Я найду себе богатого мужа и стану такой же красивой, какую ты нарисовала меня на портрете.

– Не нарисовала, а изобразила, – вздохнула Ева.

Она очень не любила, когда кто-нибудь вторгался в ее личное пространство. И уж тем более залезал к ней под одеяло.

Мария
Двое

Ночью Марии снился тревожный сон. Это были воспоминания детства. Ей снова пришлось пережить тот день и тот страх, который она испытала, когда три здоровых девчонки из старшей группы затащили ее в туалет, забили в угол и засунули в рот полотенце, чтобы она не могла закричать. Самая длинная, прыщавая Люська, держала ее руки сзади.

– А ну-ка посмотри, что там у нее в портфеле! – приказала другая. Ее звали Фура. Это было ее прозвище, по имени ее никто не звал. Даже учителя.

На пол посыпались рисунки гуашью: облака и люди под ними, дети, которых держат за руки родители и они идут куда-то все вместе. На одной из картин были изображены три смешных, нелепых клоуна: два толстых, похожих на арбузы, и одна клоунесса в зеленом цилиндре и смешном комбинезоне, худая и длинная, как щепка. Девочка хотела нарисовать веселую труппу, которая будет путешествовать по детским домам и давать смешные представления.

Фура взяла рисунок и посмотрела его на свет, как будто хотела разглядеть еще какие-то тайные водяные знаки.

– Это ты нас, значит, изобразила? – Она впилась глазами в бедную жертву.

– С чего вы взяли? – хотела ответить девочка, но во рту у нее был кляп.

– Да, нам говорили, что ты над нами издеваешься, но чтобы так… А ну-ка, Люська, отрежь-ка ей одно ухо! Второго хватит, чтобы услышать то, что я сейчас скажу.

Люська достала откуда-то огромные ножницы и мигом отстригла ей одну свернутую в рогалик косу. Огромный синий бант упал на пол. Все трое засмеялись.

– Испугалась? – съехидничала Фура. – Будешь знать, как карикатурничать.

«Но я вовсе не хотела рисовать вас!» – хотела возразить девочка, но вместо этого опять уткнулась языком в кляп.

– Значит так! – Фура подошла так близко, что было слышно запах ее пота. – Будешь дежурить по коридору каждый раз за нее, за нее, – она указала на двух своих соучастниц, – и за меня. То же мне, великая художница! Вырастешь – станешь маляром! Заборы будешь красить, длинные такие, как с утра начнешь, так к вечеру закончишь. – Ее опять разобрал громкий отвратительный смех. – Я кое-что придумала. А не хочешь ли ты сегодня ночью пол в кабинете биологии покрасить и учительский стул заодно? А то чего-то не хочется мне системы кровообращения учить. А так, того и гляди, урок отменят, а?

– Дрянь ты все-таки! – крикнула девочка, но из-за кляпа ее опять никто не услышал.

– Ну ладно, думаю, задание понятно, осталось его выполнить. – Фура указала жестом отпустить ей руки.

И вдруг Ева почувствовала, что кто-то внутри нее, гораздо сильнее, чем она сама, встал на защиту. Едва освободив руки, она вытащила тряпку изо рта и крикнула:

– Эй, постойте!

Старшеклассницы недоуменно обернулись.

Ева подняла с пола рисунки.

– Хотелось бы, чтобы вы запомнили, что это не каракули, а мои картины. И рисовать я буду когда захочу и кого захочу, потому как имею на это полное право. А если вам нечем больше повысить свою самооценку, кроме как зажимать тех, кто младше и слабее вас, в туалете, то вы так и останетесь глупыми, бездарными клоунами. – Она послушала мертвую тишину и добавила: – Даже когда ваш цирк уже уедет.

Закончив свою речь, она принялась медленно собирать книги, валявшиеся на полу. Удар последовал незамедлительно. Ева отлетела к стене и, ударившись головой о батарею, потеряла сознание. Должно быть, прошло не менее часа, прежде чем она снова пришла в сознание, так как струйка крови, промочившая ее школьное платье, превратилась в темно-коричневую лужицу на кафельном полу. Затылок был очень тяжелый, но боль стучала в висках.

– Ты кто? – спросила она вслух.

– Мария! – ответ последовал сразу.

– Тогда кто я?

– Ты – Ева.

– Не совсем понятно.

– Еще бы! Однако мы встречались с тобой, и не раз. Помнишь, когда твоя добрая душа хотела, чтобы вместо тебя усыновили этого заику Борю и ты не знала, как это сделать, я помогла тебе и начала кидать в него песок. Бедняга растрогал бедную женщину, и вместо тебя забрали его. По-моему, это была очередная глупость. Теперь он живет в отдельном доме и носит приличную одежду, а ты валяешься на грязном полу в сортире. Но я всегда буду на твоей стороне, потому как я – это ты. Бедная Ева, ты, должно быть, и не догадывалась о моем существовании, но настало время все узнать.

– У меня что теперь – две головы?

– Нет. Голова одна. Тебя две.

Ева заплакала.

– Зачем плачешь?

– Больно и страшно.

– Это еще почему?

– Неужели ты не понимаешь? Я даже встать не могу, сотрясение мозга, наверное.

– Это тебе только кажется. Сейчас ты умоешься, соберешь свой портфель и пойдешь в кабинет врача, пока остальные не вернулись с прогулки.

– И что я ему скажу?

– Скажешь, что упала с лестницы и потеряла сознание.

Ева начала было подниматься, но потом возмутилась:

– С чего вдруг?

– С того, что ты должна быть сильной. Слабаков не любят, над ними издеваются. Они отбросы общества. Тем более не хотелось бы быть отбросом того общества, в котором мы с тобой находимся.

Ева так и сделала. Провалявшись неделю в лазарете с сотрясением мозга, она не созналась ни в чем даже на всеобщей линейке, когда все воспитанники детдома смотрели на ее наполовину обстриженную голову и синие круги под глазами.

– Я просто упала с лестницы, – повторила она во всеуслышание, потом подняла голову выше и добавила: – Предлагаю поменять перила между третьим и четвертым этажами, потому что такое могло случиться с каждым.

Ночью, засыпая, она прошептала кому-то в темноте: «Спасибо!» И оттого, что не услышала ответа, ей снова стало страшно, но уже совсем ненадолго.

Видимо, поступок Евы кое-что доказал ее обидчикам, потому как ни Фура, ни кто-либо другой не смели даже пальцем ткнуть в ее сторону. На следующий день она пришла в школу лысая, класс ахнул, а девочка, улыбаясь, прошла на свое место: «Волосы – не зубы. Отрастут – еще лучше будут!» С этого дня все изменилось. Она знала, что их теперь двое, и от этого она стала в два раза сильнее.

В детдоме

– Это была странная девочка. Мы не раз хотели перевести ее в специальное учреждение для психически нездоровых детей. Но как только я угрожала ей тем, что отправлю в другой приют, как она тут же становилась послушной. Однажды на нее обратила внимание одна очень приличная пожилая пара. Им понравились ее рисунки. Они как раз хотели ребенка с творческими задатками. Я обязана была их предупредить, что девочка не совсем здорова. Мужчина, который, видимо, больше был расположен взять этого ребенка, убедил жену, что все творческие дети немного странные, зато из них могут вырасти гении. Но то, что они увидели потом, заставило кардинально поменять свое решение.

Я сидел в просторном кабинете у заведующей Самарским детдомом-интернатом и боролся с похмельным синдромом. Вчера в вестибюле гостиницы мне посчастливилось встретить интересного собеседника. Разговор зашел так далеко за пределы реальности, что его пришлось запивать. Сначала это было нефильтрованное пиво, но где-то после слова «трансмоногамность» мы перешли на виски. Встреча была назначена на десять утра, и, несмотря на тяжелый подъем и боль в суставах, я все-таки прибыл на нее вовремя. Сидя на неудобном стуле, оглядывался по сторонам. Голые стены кабинета были увешаны дипломами за неоценимый вклад в развитие детского творчества, грамотами воспитанников детдома № 17 за участие в спортивных соревнованиях, и наконец, здесь же висел сертификат на получение кухонного комбайна самой Полежаевой Евгенией Ивановной за победу в конкурсе «Лучший воспитатель года»! На какой-то момент в моей голове что-то стукнуло, упало и покатилось. Грамот на стенах стало в два раза больше.

«Да чтоб я еще раз так напился!» – подумал я. А вслух произнес:

– Вы, наверное, очень любите своих воспитанников! Сразу видно, что они находятся в надежных руках. – Мне было необходимо расположить Евгению Ивановну к откровенному разговору.

– Вы правы. Я в них души не чаю. Редко случается, что дети находят здесь своих родителей, но когда от нас уходит какой-нибудь малыш, я все переживаю, думаю: «Как он там? Хорошо ли ему живется?»

– Вы говорите – малыш?

– Как правило, взрослых детей не берут. У них уже и характер сформировался, да и называть чужих людей мамой и папой они вряд ли станут. Могут и сбежать обратно. Были у нас и такие случаи.

Я понимающе покачал головой:

– Так что за история, вы говорите, приключилась в тот день, когда девочку хотели забрать от вас?

– Ах, да! Мы вышли во двор, чтобы посмотреть, где гуляют наши воспитанники. Дети играли в песочнице. Ева дружила с одним мальчиком. Грустный такой, меланхоличный. Звали его Боря. Остальные дразнили его, оттого что он заикается. А заикался он так сильно, что приходилось подолгу ждать каждого вымученного слова, поэтому Боря почти все время молчал. Тогда Ева научила его как бы пропевать слова. Она показывала, а он повторял за ней. Ведь когда люди поют, заикание прекращается. Ева всегда защищала мальчика и заботилась о нем. И вдруг ни с того ни с сего, увидев, что мы стоим и смотрим на них, она взяла в руку горсть песка и кинула ее прямо в глаза своему другу.

– Вы думаете, она поняла, что это за ней?

– Уж не знаю, что там взбрело ей в голову, только Боря схватился за глаза и тут же закричал, а точнее – запел от боли. А эта негодница, вместо того чтобы извиниться за свои поступок, начала посыпать песком его голову, будто пыталась засыпать его живьем. Женщина, увидевшая такое безобразие, тут же подбежала к бедному мальчику, оттолкнула от него хулиганку и начала протирать его глаза носовым платком. А Боря громко плакал и все время повторял: мама, мама. Да так жалобно! Решение было изменено, и родители, пришедшие взять на воспитание девочку, усыновили Борю.

– А как отреагировала на это она? – вкрадчиво спросил я.

Евгения Ивановна нахмурила брови, пытаясь припомнить.

– Девчонка сначала как будто радовалась тому, что Борю забирают приемные родители. А потом вдруг разозлилась, начала стучать кулаками по стеклу, бить себя по лицу, переворачивать все вверх дном. Нам пришлось удерживать девочку, чтоб она не натворила глупостей. На следующий день Ева словно вычеркнула его из памяти. И когда мы говорили с детьми о том, что за ними когда-нибудь придут родители, как за Борей, упоминание его имени не вызывало у нее никакой реакции. Она будто не слышала его. Это тоже было странно.

– Действительно. А что же было потом? Как долго девочка оставалась в детдоме?

Евгения Ивановна встала и пошла к шкафу, закрытому на специальный ключ. Оттуда она достала большую папку, в которой разыскала дело Карауловой.

Я удивился, что фамилия была другая. Женщина тут же прочитала этот вопрос на моем лице.

– Фамилию мы меняем в том случае, если родители не пожелали продолжать дальнейшее опекунство над ребенком, да и согласитесь, фамилия Вильмонд могла доставить девочке немало неприятностей.

«Караулова – фамилия хоть и немного паническая, но вполне русская. Какие уж тут могут быть вопросы?» – Я мысленно согласился с заведующей.

– Ева покинула детдом, закончив девять классов, после чего была распределена в Самарское сельскохозяйственное училище. Больше я о ней ничего не слышала.

Я с досадой проследил за тем, как Евгения Ивановна захлопнула папку и поставила ее обратно в шкаф. Мне до смерти хотелось самому покопаться во всех материалах. Уверен, я нашел бы там еще много интересного. Но всему свое время.

– Разрешите последний вопрос.

– Говорите, но побыстрее. У меня обход.

Заведующая убрала под стол бутылку вина, конфеты и шикарный косметический набор – все то, что я принес в надежде добиться ее расположения. Она сложила руки в замок перед собой, давая понять, что разговор окончен.

– Евгения Ивановна, не хотите ли вы после обхода поужинать со мной? Я разузнал, что в вашем городе есть один интересный ресторанчик.

В глазах заведующей появился неподдельный испуг. Видимо, таких предложений ей не делали давно.

– Я… я не готова к такому походу, да и что это вы себе вообразили, в конце концов!

Я постарался войти в ее положение и начал подбирать слова более тщательно:

– Дорогая Евгения Владимировна, я чертовски устал сегодня. Бокал красного вина и хорошо приготовленная рыба были бы хоть каким-то вознаграждением за мои труды. Уверен, что вы чувствуете то же самое. Право же, будьте гостеприимны, скрасьте мое одиночество, я же тут совсем никого не знаю. Поговорим о нашей молодости. Мы можем пригласить вашего мужа… – Эту фразу я произнес с уверенностью, что никакого мужа нет. Не нужно быть детективом, чтобы узнать женщину, которая проводит одинокие вечера перед телевизором с любимой кошкой на коленках.

– У меня нет ни мужа, ни детей! – Ответ был резким, и я испугался, что мог все испортить.

– Но зато есть любимая кошка?

– И собака. – Взгляд женщины смягчился.

– Вот что! – У меня появилась надежда. – Есть отличная идея! Мы купим еды для ваших домашних питомцев, накормим их, чтобы они смогли спокойно дожидаться хозяйку, а сами закажем столик в ресторане.

– Это замечательно! Если мы заедем ко мне домой, то я смогу переодеться в свое любимое платье!

«Если у женщины в шкафу есть любимое платье, то еще не все потеряно». – Я был почти уверен, что личное дело Евы Карауловой у меня в руках.