Текст книги "Исповедь молодой девушки"

XL

Прошло два месяца, и я уже начала думать, что меня забыли или пощадили. Я жила вместе с Женни в меланхолическом уединении. Я запретила себе выезжать. Мне казалось, что мои траурные одежды не должны видеть солнце, даже если мне придется нарушить свое одиночество. Инстинктивное чувство сдержанности заставляло нас с Женни оставаться в тихом закрытом доме, где мы старались внушить себе, будто нечто от нашей дорогой усопшей все еще в нас нуждается. Мы не строили планов: мы чувствовали, что еще не имеем на это права. Даже если бы мое будущее оказалось обеспеченным, мы бы упрекали себя в том, что не сумели сохранить как можно дольше столь милое для нас прошлое.

Между тем Женни начала волноваться за мое здоровье, которое несколько страдало от этого уединения. Несмотря на маленький рост, я была очень энергичной и чувствовала себя здоровой лишь тогда, когда много двигалась и при любой погоде проводила бóльшую часть дня на свежем воздухе.

– Вам нужно покататься верхом на лошади, – сказала мне Женни. – Поезжайте в Помме. В будни в тех краях не встретишь ни души. Фрюманс передал мне, что памятник нашей дорогой бабушке уже закончен и установлен. Вот, отвезите ей этот букет, который я собрала сегодня утром. Она любила эти цветы. Поезжайте, моя милая. Мишель будет вас сопровождать.

– А почему бы тебе не поехать со мной, Женни?

– Скажу вам честно: Фрюманс думает, что теперь я могу и должна выйти за него замуж. Он говорит, что ему будет приличнее заниматься вашими делами, если мы с ним будем женаты.

– Так ты получила известие, что устранены препятствия, которые мне неизвестны, но которые, по твоим словам, существовали?

– Да, я убедилась в том, что овдовела. Мой муж умер за границей. Мне написали об этом и прислали наконец официальный документ; кажется, он в полном порядке.

– Так почему бы тебе не выйти замуж за превосходного друга, который тебя так любит?

– Потому что ваша судьба еще не решена. Кроме того, Фрюманс не может оставить своего дорогого дядюшку. Если вы будете разорены или окажетесь в стесненных обстоятельствах, как я смогу вам помочь, уединившись в таком месте, как Помме, где нельзя заработать ни су?

– Женни, дорогая, неужели ты думаешь, что будешь содержать меня своим трудом? Ты считаешь, что я на это соглашусь?

– А что же с вами будет? Послушайте, что вы умеете делать? Если бы вы захотели научиться музыке и рисованию… Я воображала, что при необходимости это могло бы стать вам подспорьем. Но вам это не понравилось. Вы пожелали стать ученой. Вам не стали перечить, ибо нужно уважать порывы молодой души… Но что может делать женщина, знающая латынь и греческий и знакомая с великими идеями, которыми заполнил вашу голову Фрюманс? Вы могли бы учить мальчиков, а если бы вышли замуж за своего кузена, смогли бы преподать своим сыновьям все то, чего не пожелал знать Мариус; но если вы захотите стать учительницей или компаньонкой, вам не доверят барышень, боясь, что вы сделаете из них бакалавров.

– Тем лучше, Женни! Оказаться в положении мисс Эйгер или Галатеи? О, ни за что!

– Ладно, вы горды, это мне известно, но лишь от нас зависит, будем ли мы унижены другими. Разве я испытывала унижение, находясь здесь, я, никогда никому не служившая?

– Ты права, моя Женни, я просто дурочка. Я могла бы, как ты, быть экономкой где-нибудь… вместе с тобой!

– Бедное дитя, как вы простодушны! В один дом не берут сразу двух женщин. Да вы и не знаете того, что должна знать экономка; вы более умны, чем следовало бы, но у вас не хватило бы терпения!

– Хочешь, мы станем прачками или швеями? Тогда мы сможем работать дома.

– Да, каждая из нас будет зарабатывать по шесть су в день, и нам придется тратить по двадцать су на скудную еду и жалкое жилье.

– А что ты собиралась сделать для меня, когда говорила…

– Это мой секрет. У меня есть источник средств, хоть и небольшой, но довольно надежный. На случай, если нам придется отсюда уехать… Вот почему я не хочу выходить замуж за Фрюманса. Ну что, вы призадумались? То, что мы обсуждаем, может произойти лишь в худшем случае, обычно все бывает совсем не так, как это себе представляешь. Кстати, до сих пор не появилось никаких подводных камней, так что не думайте об этом и поезжайте подышать свежим воздухом – вам это необходимо.

Я села на лошадь и в сопровождении Мишеля поскакала в Помме. Там я застала лишь аббата Костеля. Он отвел меня к могиле, которую я собиралась почтить. Это тоже была работа Фрюманса. Он выбрал красивый камень, один из тех, что обладают белизной и мелкозернистостью мрамора. Фрюманс приказал обработать его в соответствии с моими эскизами и сам выгравировал надпись и орнамент. Я положила букет, который вручила мне Женни, и, несмотря на то, что решила не плакать, вынуждена была бороться с собой, думая о той, кто лежит здесь и уже не сможет меня защитить.

Я собиралась вновь сесть на лошадь, но тут увидела Фрюманса в сопровождении неизвестного мне лица. Это был мужчина лет сорока, среднего роста. Лицо у него было скорее благородным, чем красивым, но умным и исполненным доброты. Он держал себя весьма непринужденно, а его одежда, простая, но элегантная, свидетельствовала о том, что передо мной представитель современной цивилизации.

Между тем у Фрюманса, который остановил меня, чтобы представить этого человека, был взволнованный вид; тень серьезной грусти, разлившаяся по его благородному лицу, казалось, возвещала, что для меня настал час испытаний.

– Мистер Мак-Аллан, – сказал Фрюманс, – адвокат, приехавший из Англии. Семья покойного маркиза де Валанжи, вашего отца, поручила ему встретиться с вами.

Я почувствовала, что бледнею, и смогла лишь пробормотать несколько слов. Моя растерянность усилилась, когда я поняла, что мистер Мак-Аллан заметил это и испытал ко мне жалость. Я чувствовала себя униженной и одновременно была возмущена этим состоянием, поскольку ни в коей мере такого не заслуживала. Это было лишь началом череды тревог, которые мне довелось испытать.

XLI

Англичанин, приветствовавший меня надлежащим образом в соответствии с обычаями своей страны и достаточно вежливо, исходя из наших обычаев, смотрел на меня с любопытством, в котором, по всей вероятности, не было ничего оскорбительного, но которое глубоко меня задело. Я подняла голову.

– Я не много знаю о традициях страны этого господина, – сказала я Фрюмансу. – Мне известно, что достаточно, чтобы кто-нибудь из моих друзей представил его мне для того, чтобы он имел право просить у меня объяснений или давать их мне, но мне казалось, что, учитывая обстоятельства, он должен был бы представиться мне в моем доме.

– Вы совершенно правы, мадемуазель, – сказал Мак-Аллан на очень хорошем французском, с легким акцентом, скорее приятным, чем раздражающим. – Я приехал сюда для того, чтобы просить мсье Костеля ввести меня в ваш дом, и если я позволил себе вот так явиться к нему, то для того, чтобы сообщить о своем прибытии и получить разрешение отправиться в замок Белломбр вместе с мсье Костелем и мсье Бартезом.

– Вы вместе с названными господами можете приехать к нам, когда вам заблагорассудится, – ответила я. – Я не стану назначать ни день, ни время, поскольку понимаю, что речь идет о делах и я не имею права проявлять инициативу.

– Мадемуазель Люсьена, – продолжал адвокат, – можете ли вы, вопреки обычаям, разрешить мне поговорить с вами здесь? Думаю, я не нарушу приличия, если побеседую с вами в этом доме в присутствии вашего кюре и мсье Фрюманса, одного из ваших друзей. Я уверен, что это предварительное объяснение, которое ни к чему вас не обязывает и во время которого вы не должны будете сегодня отвечать, может некоторым образом вас успокоить, а мне позволит сберечь время.

– А как вы думаете? – спросила я у аббата Костеля.

Он ответил, что, поскольку прежде не видел мистера Мак-Аллана, ему приходится полагаться на мнение Фрюманса, который уже беседовал с адвокатом и, очевидно, знает, с какой целью он прибыл. Фрюманс, в свою очередь, сказал, что считает необходимым посоветовать мне выслушать мистера Мак-Аллана без недоверия. Мы уселись вчетвером за большим столом, где по-прежнему высилась стопка книг Фрюманса.

Адвокат с первого взгляда оценил ситуацию. Он понял, что кюре Костель ничего не смыслит в моих делах и вообще в практической стороне жизни, но он уже знал, что Фрюманс заслуживал авторитета и доверия, которым пользовался у моей бабушки и у меня. Поэтому, обращаясь равным образом к нему и ко мне, и очень мало к аббату, Мак-Аллан сказал следующее:

– Прежде всего я должен сообщить, кто я и зачем здесь. Я не оратор, я юрист, кто-то вроде адвоката-консультанта, как вы называете это во Франции. Я достаточно основательно изучил французское законодательство, для того чтобы иметь возможность вести дела, вот почему леди Вудклифф, маркиза де Валанжи, действующая от имени своих несовершеннолетних детей, остановила на мне свой выбор, поручив представлять ее интересы во Франции. Это значит, что я приехал во Францию не для того, чтобы выступать против вас, мадемуазель Люсьена, а для того, чтобы поговорить с вами и передать предложения госпожи маркизы.

– Если вы явились для того, чтобы поговорить с мадемуазель де Валанжи, – ответил Фрюманс, по выражению моего лица догадавшийся о моих чувствах, – она, вероятно, хотела бы, чтобы это происходило с полным взаимоуважением. Позволю себе заметить, что во Франции к молодым особам не обращаются по имени; исключение составляют лишь родственницы и невесты.

Мистер Мак-Аллан тонко улыбнулся. Я заметила, как часто его ироническая улыбка контрастирует со взглядом, чистым, открытым и доброжелательным. Мне трудно было выбрать между боязнью и симпатией, которые внушал этот человек. Несколько секунд он молчал, как бы готовя меня к удару, который собирался нанести, и наконец решился, как человек, чувствующий облегчение, если его призывают к откровенности.

– Вы торопитесь, сударь, – сказал Мак-Аллан, – но попали прямо в цель, и я не стану на это жаловаться, поскольку сам того хотел. Вы затронули самую суть вопроса, и прежде чем рассмотреть его, умоляю присутствующую здесь мадемуазель не подозревать отсутствия уважения в моей сдержанности относительно фамилии, которую она носит. Вам уже известно, сударь, что я приехал сюда, чтобы договориться, и не согласился бы выполнять неприятное для меня поручение, если бы мне не было позволено говорить прежде всего о мире.

– Значит, я нахожусь в состоянии войны с семьей моего отца? – спросила я, сделав над собой усилие.

– К счастью, пока что нет, и только от вас и ваших консультантов зависит не допустить ее объявления.

Мак-Аллан сделал паузу, посмотрел прямо на меня и, вставая, с некоторой торжественностью в голосе продолжал:

– Мадемуазель Люсьена… Увы, возможно, вас даже зовут иначе. Имя «Люсьена» было дано при крещении дочери маркиза де Валанжи от первого брака, но ничто не доказывает и, возможно, никогда не сможет доказать, что вы – это она. Ваша жизнь окутана тайной, которая кажется мне непроницаемой. Семья, интересы которой я представляю, видит в вас лишь подкидыша и не желает думать иначе. Мое личное мнение по этому поводу в целом совпадает с их мнением, однако если вы потребуете, клянусь вам, что совершенно искренне и беспристрастно займусь поисками правды. Я честный человек, но вы ничего об этом не знаете; вы не обязаны верить мне на слово, но вам придется это признать, если вы вынудите меня стать вашим противником. Давайте не будем пока что становиться на тропу войны. Мы можем этого избежать… Я повторю вам вкратце то, о чем уже более подробно рассказал мсье Фрюмансу. Сегодня утром в Тулоне я встретился с мсье Бартезом, который сейчас, вероятно, уже находится в Белломбре и советуется с мадам Женни, вашей доверенной особой; скорее всего, вы еще застанете его там и он даст вам совет. Мсье Бартез, которого я уважаю и к словам которого прислушиваюсь, видимо, всецело полагается на доказательства, которые, как уверяет упомянутая мадам Женни, она может предъявить. Я же, не веря в эти доказательства, хочу сделать вам серьезное предложение. Откажитесь от наследства. Вы сможете сохранить его лишь после долгой и изнурительной борьбы, которая, скорее всего, приведет к краху. Оставьте себе имя «Люсьена». Прибавьте к нему, если хотите, частичку «де»: станьте «мадемуазель де Люсьен», если ни одна семья с такой фамилией не выскажется против; но откажитесь от фамилии «де Валанжи» и от наследства вашей благодетельницы, в любом случае весьма спорного. Примите двойное содержание по сравнению с тем доходом, который дают земли Белломбра. Уезжайте из Прованса, из Франции, если пожелаете, и живите, где вам понравится, свободная и богатая. Никто никогда не потребует от вас отчета в ваших поступках, в том, как вы тратите получаемые деньги, и в том, как вы устраиваете свою жизнь. Подумайте об этом… Вот я и выполнил данное мне поручение.

Сказав это, мистер Мак-Аллан сел, видимо, не ожидая ответа, но по его взгляду я поняла, что ему хотелось бы увидеть вспышку моих непосредственных эмоций. Вероятно, она не преминула бы последовать, если бы этому не помешал Фрюманс, ответивший адвокату вместо меня.

– Прежде чем мадемуазель де Валанжи, – сказал он, – составит мнение по поводу этого необычного предложения, ей нужно посоветоваться с друзьями. Она едва достигла совершеннолетия, и ее бабушка, предвидя свою скорую смерть, назначила ей опекуна в лице мсье Бартеза, чьи советы будут весьма полезны.

– Потому-то я и не жду, – заметил мистер Мак-Аллан, – что мадемуазель примет решение сегодня. Что до ее совершеннолетия, я приму это как факт, но вам так же сложно будет установить возраст мадемуазель Люсьены, как и ее гражданское состояние. Это настоящий приключенческий роман, и в этом нет ни вашей, ни моей вины. Но поскольку к этому, безусловно, кто-то причастен, возможно, те особы, которых мадемуазель Люсьене захочется избавить от обвинений в мошенничестве, думаю, она не пожалеет, если решит последовать моему совету.

– Умоляю вас объясниться! – воскликнула я. – Я ничего не понимаю.

– Мистеру Мак-Аллану, вероятно, неловко давать вам объяснения здесь, – сказал Фрюманс. – Думаю, мадемуазель де Валанжи, пришло время познакомить его с доказательствами, на которые он намекнул, и с особой, которая надеется развеять его сомнения. Я считаю, что вы должны немедленно вернуться в Белломбр. Мы же очень скоро последуем за вами, поскольку сможем застать там мсье Бартеза и, возможно, мсье де Малаваля, мсье Мариуса де Валанжи и доктора Реппа: мне известно, что сегодня они собирались нанести вам визит. Вы не должны ничего решать, не проконсультировавшись с родственниками и друзьями.

Прежде всего мне хотелось проконсультироваться с Женни. Неужели ее подозревали в причастности к темной истории моего похищения? Дрожа, я пожала руку Фрюмансу и попрощалась с мистером Мак-Алланом, ясный, спокойный взгляд которого, казалось, силой своей сосредоточенности вбирал в себя волнения моего сердца и неясности судьбы. Я молча села на коня и уехала.

Шагов через сто мне показалось, что я вот-вот потеряю сознание. Страшный странный сон, который с самого детства и особенно в последнее время всплывал в моем воображении, внезапно становился явью! Я оказывалась без имени, без возраста, без семьи, без прошлого, без будущего, без защиты и ответственности! Я не могла представить себе ситуацию, в которой внезапно оказалась. Меня охватил ужас, и я поняла, что меня предупреждали напрасно: ничего подобного я не предвидела.

Я и сейчас ничего не могла предугадать. Я пыталась понять, что происходит, но мои глаза застилало туманом. Сверкающая под солнцем местность вдруг показалась мне серой и унылой. Легкий ветерок, горячий, как самум, ударил в меня порывом холодной зимней бури. Пытаясь побороть слабость, я подстегнула коня и отпустила поводья. Бедный Зани, которому уже давно не доводилось скакать во весь опор, помчался как вихрь. Он пересек Дарденну, прыгая по скользким плитам с ловкостью горного козла. Я доверилась его смелости, не отдавая себе в этом отчета. Мне нужно было увидеть Женни, мою единственную утешительницу. Я даже не подумала оглянуться, иначе различила бы позади на вершине холма силуэт мистера Мак-Аллана – адвокат в отдалении следовал за мной вместе с Фрюмансом, делясь с ним своими замечаниями по поводу моего пылкого и смелого нрава.

Том второй

XLII

Я увидела Женни беседующей с мсье Бартезом, который, встретившись сегодня утром в Тулоне с мистером Мак-Алланом, рассказывал ей о том, что я уже успела узнать.

– Ну что ж, бедная моя девочка, – произнес он, протягивая ко мне руки, – война объявлена! Нам прислали полномочного представителя, очень вежливого и осторожного, но тем не менее весьма категоричного и неуступчивого. Они хотят, чтобы вы отказались от всего, и предлагают вам денежную компенсацию…

– Которую я ни за что не приму! – воскликнула я. – Это предложение – оскорбление памяти моих родных, ибо бабушка признала меня, а мать от меня бы не отказалась. Либо я их дитя, либо никто, и я ни в коем случае не могу принять эту милостыню.

– Люсьена права, – сказала Женни, обнимая меня. – Я была уверена, что она ответит именно так.

– Не будем торопиться, – продолжал мсье Бартез. – Я только что перечитал это знаменитое доказательство, оно вызывает у меня полное доверие и не внушает мне ни малейших сомнений, но юридически оно не имеет неоспоримой силы – не стоит заблуждаться на этот счет. Мистер Мак-Аллан уже давно знаком с этим делом, и мы можем раскрыть свои карты, но сомневаюсь, что его это испугает.

Женни машинально сминала сложенный лист бумаги. Вид у нее был скорее удивленный, чем подавленный. Она всегда верила в это доказательство, и ее разум отвергал сомнения мсье Бартеза, а значит, и мой разум не мог полностью их принять. Я знала характер нашего друга, который сейчас был явно напуган, а ведь обычно ему была свойственна самоуверенность. Я пыталась ему противостоять.

Но следовало торопиться: мистер Мак-Аллан должен был скоро приехать. Я сообщила мсье Бартезу о визите англичанина и Фрюманса и спросила, может ли кого-нибудь скомпрометировать борьба, которую я собиралась начать.

– Да, разумеется, – ответил он, – и весьма серьезно.

– Но никого из ныне здравствующих! – выпалила Женни с поразившим меня отчаянием.

– Извините, но именно кое-кого из ныне здравствующих, – возразил мсье Бартез, – и кого-то очень достойного, в ком, клянусь, я ни за что бы не усомнился; но внешние обстоятельства могут свидетельствовать против…

– Против кого же?! – воскликнула я. – Говорите, мсье Бартез, вы должны об этом сказать!

Он сделал торопливый жест и взглядом указал на Женни, которая подошла к окну, услышав конский топот, и, казалось, не подозревала, что ее могут в чем-либо обвинить. Она повернулась лицом к мсье Бартезу и спросила у него с нетерпеливым простодушием:

– Ну, так против кого же?

– Не стоит сейчас об этом говорить, – ответил он ей. – Возможно, наш противник и не подумает об этом. А вот, смотрите, он уже приехал, не правда ли? Хочу посоветовать вам обеим быть чрезвычайно осторожными. Никакой ненужной резкости, никаких экзальтированных решений, никакой вызывающей поспешности! Полное спокойствие, исключительная вежливость, что бы нам ни говорили, а главное, воздержимся сегодня от ответа, пока после этой встречи не посоветуемся друг с другом.

Мистер Мак-Аллан выехал вместе с Фрюмансом на лужайку. Я пошла им навстречу. Мсье Костель пешком следовал за ними. Мы стали ждать его, и беседа, сначала пустая и натянутая, вскоре перешла к сути дела.

– Прежде чем продемонстрировать наши силы, – сказал мсье Бартез мистеру Мак-Аллану, – мы очень хотели бы знать причину объявленной нам войны. Мне известно, сударь, что вы очень учтиво заявляете, будто несете мир, однако под вашими вежливыми предложениями, безусловно, кроется угроза, и порядочность не позволит вам скрыть от нас ее причину. Я еще до некоторой степени мог бы понять, почему опротестовано завещание в пользу мадемуазель де Валанжи, ущемляющее интересы ее сводных братьев и сестер, но отказывать ей в праве на ее имя – это доказательство личной враждебности, ничем не мотивированной, о которой вы должны нам рассказать.

– Вот этого я сейчас как раз и не собираюсь делать, – сказал мистер Мак-Аллан мягко, что, однако, вовсе не уменьшало категоричности ответа. – Если есть причины для вражды, хоть я вовсе этого и не подтверждаю, я не стану вместе с вами искать их объяснения до тех пор, пока не буду принужден к этому обстоятельствами. Повторяю, сударь: я здесь в роли примирителя; я приехал сюда, чтобы изучить ситуацию, которую могу и хочу уладить, если обе стороны окажут мне доверие, которое я обязуюсь оправдать. Я наделен всеми необходимыми полномочиями для переговоров и желаю вести их. Я также наделен всеми необходимыми полномочиями для борьбы – возможно, мне не придется к ним прибегнуть, пока что я этого не знаю. У меня развязаны руки; возможно, наступит момент, когда я решу предоставить другим возможность вести войну, и тогда вам захочется, чтобы я никому не передавал этой возможности и этого права. Потому оставим бесцельную дипломатию. Покажите мне ваше оружие, а я покажу вам свое. Мадемуазель Люсьена, сделайте меня своим советником, не пренебрегая в то же время советами мсье Бартеза. Вы взвесите на одних и тех же весах одно и другое мнение. Вам покажется, что истина находится на одной из чаш, но я вам ручаюсь, что добросовестность и искренность намерений будут иметь одинаковый вес на обеих чашах.

Мистер Мак-Аллан, безусловно, обладал даром убеждения. Было ли это преимуществом его профессии, привычным краснобайством? Не скрывался ли за этим видом уверенной честности безжалостный обман? По лицу мсье Бартеза я поняла, что он не очень доверяет англичанину, а по лицу Женни – что она интуитивно решила ему довериться. Фрюманс слушал внимательно и ничем не выдавал своих чувств. Что же до мистера Мак-Аллана, если он и играл роль, то делал это весьма искусно. Он так свободно обращался со всеми нами, как будто был членом нашей семьи, и хотя во взглядах, которые он бросал на меня и Женни, читалось любопытство, в них невозможно было уловить ни капли недоброжелательства.

– Покончим с этим, – сказала Женни, предложив всем нам сесть. – Я уверена, что этот господин ищет правды и она поразит его. Поскольку мне надлежит открыть ее, я это сделаю. Прочитайте сначала историю, от начала до конца, а если я что-то пропустила, вы потом зададите мне вопросы, и я на них отвечу.

Когда она разворачивала листок, который прежде положила в карман, пришли доктор Репп вместе с Мариусом и мсье де Малавалем (как и предупреждал меня Фрюманс). Мне очень хотелось, чтобы Мариус узнал правду. Мнение доктора могло быть полезным, а если и следовало бояться странных суждений мсье де Малаваля, то можно было рассчитывать на данное им слово не высказывать их вслух. Мсье Бартез попросил его об этом, так же как и остальных присутствующих. После того как были предприняты эти предосторожности и все были представлены друг другу, мсье Бартез прочитал следующее.