Текст книги "Всадники"

– На, накажи ее за меня.

Со всей силы и со всей высоты своего роста тот обрушил на спину Зирех толстую ременную плеть со свинцовыми шариками на концах. От сильного удара та упала на колени. Второй удар пришелся на поясницу.

– Хватит! Хватит! – кричал Мокки.

Только это он и мог себе позволить. Его держали за руки несколько парней. Трижды Хайдал ударил Зирех. Нагайка порвала тонкий ситец платья. Уроз не шевелился. Только веки и ноздри его едва заметно подрагивали.

Наконец Хайдал вернул ему плетку. Однако, поднимаясь, Зирех направила пылающий беспощадной ненавистью взгляд свой не на него, а на Уроза.

– Эге-гей! Где мой бубен! – крикнул Хайдал.

Он опять сверкнул зубами и запел хриплым голосом свою ритмичную песню. Плечи его плясали. Конь жениха фыркнул и двинулся дальше. Хоровод продолжил свой путь под мерный рокот бубна, веселыми раскатами сопровождавшего прыжки молодых людей. И пыль снова рыжим пологом завесила свадебный кортеж.

* * *

Когда была вода и дров для костра хватало, – а в долине Бамиана того и другого было в достатке, – Уроз обычно делал остановку лишь после того, как серые сумерки переходили в темную ночь. В тот вечер это правило не было соблюдено.

Солнце еще не село за высокие горы, темневшие на западе, когда, переправившись через ручей, Зирех легла на берег, чтобы охладить кровавые рубцы на спине и груди, оставленные Хайдалом. Саис остановил Джехола, чтобы подождать Зирех. А Уроз вдруг почувствовал, что все его тело взмолилось с просьбой не ехать дальше. Это не было следствием боли или усталости. Действие лечения и мазей, примененных врачевателем, еще продолжалось. Но какое-то глубокое и настойчивое томление, проникающее до мозга костей, требовало немедленного расслабления в тепле, покое и мягком забытьи. «К чему откладывать стоянку? – подумал Уроз. – Спешить некуда. Место подходит вполне: ручей… луг у самой дороги… Кругом кустарники. И все необходимое для роскошной стоянки под рукой – стоит только развьючить мула».

– Поставь юрту! – велел Уроз саису. – И чтобы моя постель была пышной, мягкой и теплой! Хочу этой ночью спать, как эмир.

Мокки перепрыгнул через ручей, помог Зирех подняться. Намокший верх порванного платья прилипал к ее телу, будто покрытая цветной татуировкой кожа.

– Слышала, что сказал Уроз? – тихо спросил Мокки у Зирех.

– Слышала, – прошептала Зирех, и пересохшие губы искривились от ненависти. – Ему будет хорошо спаться, я тебя уверяю. Ни у кого, как ты знаешь, не бывает такого хорошего сна, как у покойника.

Мокки не удивился этим словам. Он их одобрял всем своим существом.

– Чем я могу тебе помочь? – все так же шепотом спросил он.

– Ничем, – сказала Зирех на выдохе. – Он мой. Он принадлежит мне одной.

Она глубоко вздохнула и возмущенно прошептала:

– Он даже не захотел марать свои руки о меня. Воспользовался другим, а сам наслаждался, пес безногий.

– Как ты это сделаешь? – не удержался Мокки.

– Узнаешь, когда я запричитаю над покойником, – отвечала Зирех.

В нее вселилась небывалая сила. Она схватила под уздцы мула и вывела его на бережок, где Уроз поджидал, сидя в седле.

– О, хозяин, – пообещала ему Зирех, – не успеет спуститься ночь, как для тебя будет готово ложе, достойное самого Али, а изголовье – достойное Пророка. Может быть, тогда ты простишь мне совершенную мною ошибку.

Голос ее был безмятежен и певуч. А лицо выражало самую униженную рабскую покорность.

«Сердце рабыни и тело потаскухи. Только кнутом вас и возьмешь», – подумал Уроз. Больше он о ней не думал. Ему не терпелось скорее отдаться сладостному отдохновению.

А Зирех подгоняла, подталкивала Мокки, не переставала сыпать советами. И сама тоже яростно трудилась. С раннего детства, на бесчисленных стоянках и ночевках, родичи кулаками и палкой вколачивали в нее искусство кочевой жизни. Каждый жест ее и каждое распоряжение были направлены на то, чтобы как можно скорее и как можно лучше создать уют. Как она и обещала, когда солнце только-только опустилось за зубчатую стену гор, и розовая заря еще не успела погаснуть на небосклоне, юрта уже стояла, прочная как дом, стояла посреди луга, под войлочной крышей, а внутри нее была сооружена постель, и костер пылал в очаге из трех больших камней.

Мокки вытер о штаны ладони с прилипшими к ним землей, травой и веточками и подошел к Урозу, чтобы снять его с седла. По его лицу и взгляду Уроз понял: «Он злится на меня за наказание его сучки больше, чем она сама».

Даже во времена, когда саис еще почитал и любил сына Турсуна, он никогда не был так внимателен, предан и ловок, как сейчас, когда он нес хозяина на руках. Между ненавистью, какой дышало лицо Мокки, и нежностью его рук противоречие было так велико, что Уроз почувствовал необъяснимое беспокойство. Но подбежала Зирех, приложила ладони к месту перелома, чтобы не допустить малейшего смещения осколков костей и малейшего их соприкосновения, и Уроз подумал: «Она хочет во что бы то ни стало искупить свою вину, за которую ее отхлестали. А он пляшет под ее дудку».

Зирех мягко и плотно придерживала ногу Уроза. Он был доставлен в постель без малейшего толчка. Для устройства ложа и украшения юрты Зирех использовала самые лучшие вещи, закупленные в Бамиане. Когда Уроза уложили на мягкий и нежный матрас, подперев ему спину пуховыми подушками, а ноги согрели легчайшими одеялами, веса которых он почти не ощутил, когда у изголовья, на импровизированном столике в виде перевернутого ящика, покрытого золотистой тканью, зажглась лампа, мягко осветившая юрту, эта непривычная роскошь обрадовала его до глубины души. Все его мышцы и конечности, его поясница и вся его кровь выражали признательность, на которую сам он был неспособен.

– Клянусь Пророком, – пробормотал он, закрыв глаза, – здесь славно поработали.

И тут Зирех склонилась низко-низко, чтобы поцеловать его свисавшую с ложа руку. Она думала таким образом усилить доверие Уроза к себе. Но тут она просчиталась. Неожиданное и благочестивое прикосновение ее губ вызвало у Уроза тревогу. В нем проснулся инстинкт самосохранения. Он незаметно приоткрыл веки и через щелочку увидел на лице поднимавшейся с колен женщины знакомое выражение жадности, решимости и хитрой осторожности. Он подумал: «Проучили тебя плеткой, сука несчастная, так теперь ты выслуживаешься – ладно! Но я-то знаю: душонка твоя трусливая способна только завидовать и ненавидеть, меня не обманешь».

– Пусть Джехол стоит рядом со мной, – распорядился Уроз. – До самого утра.

Мокки взглянул на Зирех.

– Ты что, не слышал, что сказал хозяин? – крикнула та с раболепным усердием.

И тут она тоже просчиталась.

«На этот раз они хотят заполучить не коня, – подумал Уроз. – Значит, деньги… А все их старания, чтобы получше меня усыпить…»

Он подавил ухмылку, начавшую было образовываться в уголках рта. Прежде всего, не вспугнуть Зирех. Обмануть обманщицу. Сохранить у нее ощущение полной безопасности. Направить ее по ложному следу.

– Он пил? – спросил Уроз у саиса, когда тот через высокий проем ввел Джехола в юрту.

– Да, хорошо попил, – ответил Мокки. – И поел. В Бамиане он получил двойную порцию овса.

– Стреножь его, и пусть стоит у самой моей постели, – настоятельно порекомендовал ему Уроз.

Он очень внимательно и с большим беспокойством смотрел, как Мокки привязывает Джехола. Велел поближе к постели вбить колышек, получше завязать путы.

Саис с радостью повиновался. «Давай… давай… – подумал он. – Заботься о коне. А Зирех позаботится о тебе».

Наконец Уроз дал им знать, что он всем доволен.

Зирех принесла поднос с чаем и пропела, а не проговорила:

– А вот и чай, самый крепкий, самый горячий, самый сладкий чай!

Уроз следил за всеми ее жестами, когда она ставила поднос на ящик-столик в изголовье, когда наливала темный от заварки чай. Ничего подозрительного он не заметил. Но ведь она могла еще снаружи бросить в чайник какое-нибудь снотворное зелье.

– Попробуй сначала сама, – приказал Уроз. – Не хочу обжигать рот, если чай слишком горячий.

– Хозяин оказывает мне большую честь, – выразила свое удовольствие Зирех самым смиренным и нежным голосом.

Она смело выпила полную чашку. Затем тщательно ополоснула и налила вновь.

– Дай ему немного остыть, и твой рот будет доволен, – заверила она его. – А я пойду приготовлю поесть.

Выйдя из юрты, Зирех присела у огня, который развел Мокки.

– Да поможет нам Аллах! – прошептал саис.

– Да будет благословенно имя Его, – подтвердила Зирех. – Дурак-то наш за коня успокоился и теперь блаженствует.

Она жалобно, по-детски застонала. До сих пор ее ярость, напряженный труд, хитрости и опасения отвлекали ее от физической боли. Но тут, когда появилась возможность расслабиться, разморенная теплом, идущим от костра, она почувствовала, как горит все ее тело, словно с нее содрали кожу. Она прикоснулась кончиком пальцев к начавшим покрываться корочкой рубцам, оставленным плеткой вокруг шеи и на спине. Эти движения сопровождали жалобные стоны:

– Больно! Так больно… Ой, как больно!

Мокки инстинктивно протянул к ней руки, чтобы обнять Зирех, и не решился прижать к себе это израненное тело.

– Ты бы полечилась, – посоветовал он хриплым голосом. – Мазями… бальзамами…

– Да, конечно, бальзамами… порошками, – прошептала она.

Брови ее сошлись. Мокки показалось при трепещущем свете костра, что лоб ее надвинулся и навис над лицом.

– Поставь лучше варить рис, – дала Зирех ему задание.

Он начал выполнять поручение, а сама она попробовала снять с шеи висящие на шнурке мешочки, с которыми никогда не расставалась. И резко отдернула руку, словно прикоснулась к раскаленному предмету. Шнурок прилип к голой коже, впился в окровавленную шероховатую поверхность шеи. Зирех оторвала полоску ткани от платья и намочила ее в воде, где варился рис.

– Дай я тебе сделаю, больно не будет, клянусь, – пообещал Мокки и взял у нее тампон.

Его большие пальцы привыкли оказывать помощь, и он сдержал обещание.

Он показал ей шнурок, как трофей. На нем висели пляшущие мешочки. Спросил:

– Развязать этот? Или этот? Для бедной твоей спины? Для шеи?

Зирех схватила его за руку и прошептала:

– Не трогай. Ты ничего не понимаешь в травах.

Там их столько же для смерти, сколько и для жизни.

Отобрав мешочки у саиса, она поднесла их к огню и стала пристально изучать метки из разноцветных ниточек на каждом из них. Покачала головой. Чуть приоткрытые губы неслышно повторяли заклинания. Мокки, не шевелясь, смотрел на нее. Он тихо поинтересовался:

– Ты говорила о смерти. Что смерть Уроза висит на этом шнурке?

– Потерпи, большой саис, мы слишком много болтаем, – медленно проговорила Зирех, кинув быстрый взгляд в сторону юрты.

Она начала тоненьким голосом напевать неизбывно печальную колыбельную кочевников, словно ей надо было успокоить разволновавшегося ребенка. Не переставая петь, развязала мешочек, помеченный красной ниткой, взяла щепотку травы и развела ее в небольшом количестве горячей воды, оторвала еще одну полоску ткани от платья и смочила ее полученной микстурой.

– Приложи и прижми тряпочку ко всем моим ранам, – велела она Мокки.

Когда он закончил, она надела тяжелое платье из плотной шерстяной ткани с широкими карманами. В правый она положила все мешочки, кроме одного, отмеченного темно-коричневой звездой, который она положила в левый карман. Шерстяная одежда согрела ее, и у нее вырвался вздох облегчения. Она деревянной ложкой зачерпнула горячего риса, попробовала и занялась приправами.

* * *

В юрте царил покой. Джехол спал, лежа на боку, пламя лампы за закопченным стеклом казалось неподвижным. Черные тени на стенках юрты не шевелились. Неподвижно лежал и Уроз, откинувшись спиной на подушки. Мозг и чувства его словно застыли. Он позволил им полностью расслабиться. Он знал, что может рассчитывать на них в случае опасности. И знал также, что опасность возникнет именно этой ночью.

Он услышал невнятный шепот за пологом, прикрывавшим вход в юрту.

«Ну что, уже?» – подумал Уроз.

Полог внезапно отбросили, и Уроз увидел темный силуэт Мокки на кровавом фоне костра. Он нес казанок с горячей ароматной пищей. Саис вошел, и полог упал. Мокки подошел к ящику у изголовья Уроза, поставил дымящийся казанок и отступил на один шаг.

– Постой! – повел бровями Уроз.

Был ли это действительно тот самый момент опасности, возникновения которой он ожидал, не зная, когда она придет?

– Постой!

Прищурив глаза, Уроз разглядывал Мокки. От него можно было ожидать только прямого грубого нападения. «Он не более чем оружие в руках своей бродячей сучки, – подумал Уроз. – Но это оружие в ловких руках может стать смертельным».

Уроз повернул голову к казанку, понюхал запах, идущий от еды, и вымолвил:

– Запах плова вкусен и приятен. Как жаль, что у меня пропал аппетит и мне не хочется есть одному.

Уроз вновь посмотрел на Мокки и непринужденным тоном продолжил:

– Поэтому я приглашаю тебя вместе с твоим прекрасным аппетитом разделить со мной трапезу.

– Меня? – округлил глаза Мокки.

Мешочек Зирех… Тот самый, с коричневой звездой… Он не думал, что она подсыпала тот порошок в пищу. Но можно ли быть уверенным, что он видел все ее жесты?

– Я за твоим столом? – снова выразил свое удивление Мокки.

– В пути нет хозяина и нет саиса, а есть только спутники, – сказал Уроз.

Голос его вдруг стал более грубым.

– Садись напротив! – приказал он.

Мокки присел на пятки по другую сторону ящика.

– Начинай есть! – сделал жест рукой Уроз.

Мокки вспомнил шепот Зирех перед тем, как он вошел в юрту: «Делай, что он скажет. Все, что он скажет». И протянул правую руку к казанку… Рука вдруг повисла в воздухе. Хоть и хитра Зирех, но предусмотрела ли она, что Уроз потребует…

– Тебя сегодня еще и упрашивать приходится, – настаивал Уроз.

Взгляд его потемнел от подозрительности, которую он даже и не пытался скрывать. Он вглядывался в лицо Мокки. Саис понял: сейчас если он хотя бы секунду промедлит, подозрение хозяина станет уверенностью. И по его вине заговор будет раскрыт… Опасение за судьбу Зирех взяло верх над страхом перед ядом. Мокки опустил три пальца в горячий, жирный рис, скатал шарик, положил его в рот и проглотил одним глотком.

Некоторое время оба сидела молча, не шевелясь. Потом Уроз поинтересовался:

– Ну как, вкусно?

– Так вкусно, что сам Пророк остался бы доволен, – шепотом ответил Мокки.

И почувствовал, как холодный пот выступил у него на затылке и потек по шее. Эти капли показались ему райской росой. Он отведал плова и остался жив. И вдруг, обнаруживая благословенный аппетит, сунул всю ладонь в казанок, сделал огромный комок и с шумом стал жевать. И еще, и еще. И даже не заметил, как Уроз после каждого его глотка немного поворачивал котелок. Когда, наевшись, Мокки начал облизывать один за другим пальцы, в казане не осталось места, где бы его рука не зачерпнула пищу.

– Ну, теперь моя очередь, – решился наконец Уроз.

Он ел без особого аппетита, только чтобы подкрепить силы. И это ему удалось, до того все было вкусно. Рис пропитался жиром. Для вкуса Зирех добавила туда еще бараньи мозговые кости. А главное – плов был обильно заправлен специями, наперчен так, что даже самый закаленный по части блаженного пламени острых приправ рот почувствовал бы их жар.

Уроз отодвинул казан, несколько раз громко рыгнул, затем жестом приказал Мокки удалиться.

Вход в юрту вновь открылся. Вошел Мокки, а за ним Зирех. Он – с наполовину полным ведром, она – с мокрым бурдюком.

– Прости, что помешали твоему покою, о хозяин, – пропела Зирех. – Саис подумал о Джехоле, а я подумала о тебе.

Мокки поставил ведро перед спящим конем, а Зирех прицепила бурдюк к углу ящика, который стоял возле Уроза. Полог входа поднялся и вновь опустился. Два силуэта, большой и маленький, исчезли, как и отблеск костра.

«Хотят, чтобы я уснул, – подумал Уроз. – Рассчитывают на усталость, на мою уверенность в безопасности, на обильный ужин…»

Уроз вытащил из-за пояса кинжал и засунул его в голенище сапога, который был на здоровой ноге. Началось его бдение…

* * *

Костер догорал. Мокки подбросил в него охапку хвороста. «В третий раз», – прошептал он. Зирех жестом велела молчать. Ее нервы были на пределе. Они ждали уже несколько часов. Ждали, когда в ночной тишине из юрты послышатся крик, стон, хрип. Напрасно. Зирех опять, еще раз, прижавшись животом к земле, подползла, гибкая и легкая, как змея, ко входу в юрту и бесшумно приподняла край полога. Уроз лежал неподвижно и, казалось, спал крепким сном. Она, также ползком, вернулась к Мокки. Саис прошептал ей на ухо:

– А что, если он проспит до самого отъезда?

Она так же тихо ответила:

– Плов… он ведь достаточно много съел… ты ведь сам сказал…

Мокки энергично закивал головой.

– Жажда свое возьмет, – уверенно заявила Зирех.

Почти в этот же момент Уроз почувствовал, что губы, нёбо и горло его пылают, как в огне, и, несмотря на желание оставаться недвижимым, чтобы обмануть противника, он решил попить. Он отцепил бурдюк, еще не просохший снаружи, повернул отверстием вниз и, приблизив его ко рту, с жадностью вцепился в дно бурдюка. Небольшое нажатие, и прохладная блаженная струя утолит невыносимую жажду. Но пальцы Уроза застыли; их будто сковал мгновенный паралич. Зато в голове мысли проносились одна за другой со скоростью молний.

Смерть поджидала его в бурдюке из козлиного меха… Страх Мокки перед пловом?.. Притворство… чтобы устранить опасения… А острая приправа… Мешает уснуть… Специально для того, чтобы усилить жажду… Так, значит, что? Яд…

Рука Уроза вновь обрела способность двигаться. Он положил ее на грудь. Сердце билось учащенно.

Сидя у костра, Мокки и Зирех услышали пронзительный крик из юрты. Они кинулись туда. Уроз сидел, прямой, со сверкающим взором.

– Пить! – потребовал он.

– Но… но… в бурдюке… Разве там недостаточно воды…

– Джехол, – ответил Уроз.

Только тут саис и Зирех обратили внимание на то, что конь стоит на ногах, бодрствует.

– Ему очень хотелось пить, – слукавил Уроз. – Свою воду он выпил. И я налил ему своей.

– И он выпил ее? – закричал Мокки с отчаянием.

– Возможно, – ответил Уроз.

Саис одним прыжком подскочил к Джехолу, оттолкнул его, опрокинул ведро. Уроз, не мигая, смотрел на Зирех.

– Большой дурак спросонья неловок, – объяснила она.

Ей не удалось избежать взгляда Уроза. И тот понял, что ее-то он не обманул. Она сообразила. Он ее обыграл. Причем на ею же подготовленном поле. Она, не дрогнув, признала свое поражение. До следующего раза. И сердце Уроза возрадовалось: схватка будет славной.

– Извини меня, о хозяин, – опустила голову кочевница.

Она вернулась с кувшином, полным воды. Уроз не стал заставлять ее пить первой. Он схватил кувшин и стал пить долгими, большими, блаженными глотками. Он чувствовал, что для Зирех в эту ночь он был бессмертен.

II
ПСЫ

Крутой, бесконечный подъем. Тропа поднималась, поднималась между отвесными стенами, и ей не видно было конца. А склоны, казалось, уходили в небо. Уроз оглянулся в седле на выступ скалы у входа в ущелье. За ним осталась Бамианская долина. Только что видна была серебристая река, высокие тополя, белеющие поместья-крепости, красные скалы… Все это так близко… А Урозу уже казалось, что ничего этого не было. Только что там сияли первые лучи солнца, отражаясь в сверкающей поверхности весело бегущих вод, освещали свежую зелень садов, играли красками на стенах. А здесь был мир густых потемок. На вертикальных склонах ущелья никакой растительности. Никого и ничего в этом краю, одинаковом в любое время года.

«Все было, словно мираж, словно сон… – размышлял Уроз. – Оазис… Юрта… счастье от победы… Какой там победы? Победы над кем?»

Над этим дурачком со скошенным затылком, который шел перед ним, этакий мешок с мускулами, которого ведет в жизни не честь и не храбрость… а шлюха? Дочь греха, потаскуха-кочевница, велика же заслуга понять, что она все сделает, чтобы украсть у него деньги, спрятанные у него за пазухой! Уроз сплюнул густую горькую слюну. Во время боя баранов ему померещилось, что на него снизошла божественная благодать, потому что баран с обломанным рогом исхитрился распороть бок другому. Ничтожная слава! В прошлую же ночь он возомнил себя бессмертным от того, что одержал верх над пропащей девкой.

«Итак, что же?.. Нет риска – нет и радости… Значит… все с начала… вечно повторять игру?» – спрашивал себя Уроз. На него свалилась безмерная усталость. Каждый мускул его налился свинцом. Кровь сделалась как лед. Бамианская долина находилась на высоте в десять тысяч футов. А дорога в ущелье все поднималась. В сумраке, никогда не пробиваемом солнечными лучами. По темному дну ущелья гулял только ледяной ветер со снежных вершин.

Вернулась боль, липкая, гнилостная и острая, она распространялась по всей ноге, от колена до подошвы. Уроз вспомнил бамианского лекаря. «Лечение и мази помогут, но ненадолго, – сказал ему круглый человечек. – А потом тебе будет угрожать смерть». И вот смерть, этот отвратительный червь, точит его тело, грызет кости и превращает алую кровь в зловонный гной… «Я уже не могу даже прилично держаться на коне», – думал Уроз, расслабленно сидя в седле.

Мокки остановился, забрался на груду камней у тропы и крикнул оттуда:

– Скоро ущелье кончится.

Это повторило крик, и Урозу показалось, что слова эти пролетели над ним, сквозь него и предназначались только Зирех. Он подумал: «Я для них уже покойник. Они уже чувствуют себя хозяевами и коня, и денег».

Он попытался рывком выпрямиться и почувствовал, как у червя появилось много-много новых ужасных колец, которыми тот сдавливает и перемалывает все нервы его тела. Ему все же удалось выпрямиться. А затем усилившийся жар помог ему. Он выехал из ущелья с высоко поднятой головой. И с этого момента уже не принадлежал себе.

Перед ним простиралось бесконечное плато. Оно было покрыто пылью цвета золы, крупной, твердой и зернистой. Это было царство ослепительной смерти, царство холодного солнца. Наполненное светом до такой степени, что всякий свет становился здесь густым и незрячим, более безжизненное, чем голая остывшая черная лава, более безутешное, чем слезы ангелов, более прекрасное, чем сама красота. Поднятая на высоту пятнадцати тысяч футов над уровнем моря, эта равнина не была землей людей.

Этот мир астральных степей окружали горы. Он был так близок к небу, что отделяла их друг от друга лишь цепочка гор на горизонте, отчего казалось, будто это какие-то боги, не известные ни одной религии, воздвигли под ледяным небосклоном ограду по образу и масштабу этого величественного и устрашающего плоскогорья. Эта стена была выстроена из скал и света. Из них же созданы были ориентиры, орудия и знаки, предназначенные для неведомых сказочных посетителей. Гигантские корабли из порфира, бросившие якорь во льдах веков. Коралловые плоты, висящие над лазурью. Пики, подобные гигантским маякам, светящим для далеких звезд отраженными лучами солнца. Порой на розовой окаменелой пене возникали еще уродливые драконы и колоссальные идолы.

Подняв к небу голову, Уроз не спускал глаз с гигантских загадочных творений, опирающихся на горные вершины. Ему казалось, что и сам он лишился телесной ткани, стал призраком, тенью.

Мокки, тот просто испугался. А Зирех и того сильнее. Она тщетно искала вокруг себя признак какой-нибудь жизни, следы человека. Наконец она увидела, далеко справа, у подножия горы, на краю плоскогорья, слабый дымок. Потом еще один. Она показал на них Мокки. Тот взглядом задал вопрос Урозу. Тот ничего не увидел. Мокки свернул в сторону дымков, и Джехол пошел за ним. Уроз этого не заметил. Чтобы вывести его из того неопределенного состояния, в котором он оказался из-за усталости, жара, боли и экстаза, вызванного этими ощущениями высокогорного одиночества, этими сверхъестественными камнями, понадобились собаки.

Когда их маленький караван стал приближаться к северной гряде гор, со стороны дымков послышался странный звук. Он напоминал шум, создаваемый порывами ветра в зимнюю непогоду. Но здесь воздух был неподвижен. Сияло солнце. Далекий шум не обладал ни голосом, ни крыльями ветра. Он был низким, хриплым, неровным и, казалось, исходил из земли. Шум приближался, разрастался, усиливался. Высота, безмерность простора, голая поверхность плато, гранитные фигуры и каменная тишина пустыни придавали этому не смолкавшему ни на мгновение шуму какую-то власть, превосходящую самые загадочные силы природы. Словно скалы и небо, песок и солнце плакали, смеялись и рычали все вместе. Как будто демоны, сорвавшись с цепи, предвещали ужасный крах сошедших с ума небес.

Уроз не почувствовал ни страха, ни удивления. Этот путь мог вести только к концу всех дорог. Не удивился он и тому, что Мокки остановился, а рядом с ним и Джехол: конь и саис ждали, когда каменная пустыня расколется и под ногами разверзнется земля. И когда Уроз услышал, наконец, яростный лай, он подумал: «Вот она, проклятая свора, живущая в преисподней, о которой сказано, что выйдет она оттуда только в последний день рода человеческого и звезд небесных».

Из каменной пустыни одновременно появились три зверя. Уроз принял их именно за тех, кого ожидал. Были они сильные, узловатые, все из массивных костей и дергающихся мускулов. Короткая шерсть цвета серы стояла на них дыбом от ярости. Огромные челюсти и сверкающие клыки были испачканы белой пеной. Злоба налила их глаза кровью. И на их огромных головах не было ушей.

Плотные и вместе с тем легкие, псы неслись как хищные звери большими стелющимися прыжками. Тот, что бежал впереди двух других, бросился к раненой ноге Уроза, безжизненно висевшей на боку Джехола. Уроз замахнулся плеткой. Он знал, что обороняться от зверя-демона из преисподней бесполезно и смешно. И все же инстинкт заставил его хлестнуть по белой пене разинутой пасти, по красным от ярости глазам. После чего он опустил руку, готовый встретить смерть. Но пес взвыл от боли и злобы и отскочил назад. В ту же секунду Джехол поднял копыто для удара, и пес отпрыгнул в сторону. «Клянусь Пророком, плеть его пронимает, а копыто пугает… это простая собака», – понял Уроз.

Пес решил повторить атаку. Уроз изо всех сил хлестнул его по голове, лишенной ушей. Зверь упал с долгим воем. «Славный демон», – подумал Уроз, устыдившись. «Да, славный демон, прекрасный сторож овечьих отар, которому хозяин отрезал уши, чтобы степным и горным волкам не за что было уцепиться».

Тем временем две другие собаки вместе кинулись на Уроза со стороны раненой ноги. «Запах открытой раны, крови, падали», – подумал Уроз. Рассудок его пробудился и был ясен. Его нервы развеселились от этой внезапной схватки. Он почувствовал прилив сил. Стал крутить Джехола и так и сяк, и конь вставал на дыбы, брыкался задними и передними ногами, а хозяин хлестал, хлестал, хлестал изо всех сил и с нарастающей радостью. Мокки хотел было ввязаться в драку, набрав острых камней. Но Зирех подбежала к саису и приказала:

– Брось камни, бесполезно. Собаки от них становятся только злее. Таких много у кочевников… Я их знаю…

Она перевела дыхание. Уроз продолжал отбиваться, работая плеткой.

– А он, он не свалится с седла, не бойся, – продолжала Зирех. – От драки он становится только сильнее. Теперь я его знаю.

– Но они могут покусать коня, – выразил опасение Мокки.

– Не должны, – ответила Зирех.

– Что же делать? – вскричал саис.

– Главное, – порекомендовала ему Зирех, – не ходи сейчас за мной.

И Мокки с ужасом увидел, как она направилась к вихрю, в который превратилась схватка, откуда доносились лай, ржание, топот копыт, свист и щелканье плети. Псы, не переставая, нападали на Уроза. Ослепленные яростью, они даже не обратили внимания на Зирех. Та подошла поближе. Одна из собак, спасаясь от копыт Джехола, откатилась и оказалась рядом с Зирех. Устрашающая оскаленная голова без ушей с налившимися кровью глазами и мордой в пене возникла прямо перед молодой женщиной. Та не сделала ни малейшего движения, чтобы уклониться. Собака зарычала, вся подобралась, подготовилась к прыжку…

Несмотря на запрет Зирех, Мокки все-таки хотел бежать к ней. Но его остановил крик, хриплый и резкий, с необычной модуляцией. Не могла же Зирех, такая хрупкая и тонкая, издать этот крик. «Тогда кто же?», – подумал саис… Все мышцы его напряглись, чтобы броситься вперед, и тут же расслабились. Огромный пес, услышав окрик, покорно припал к земле у самых ног маленькой кочевницы. Крик повторился, и два других пса, оставив Уроза, подбежали к тому, который уже лежал. Вдруг успокоившись, все три собаки вопрошающе и внимательно смотрели необыкновенно умными взглядами на женщину. «Они ждут ее приказов. Так, значит, это она кричала?» – подумал Мокки. Словно отвечая ему, Зирех протянула руку в сторону дымков.

Злобные глаза животных мигнули раз, другой. Потом длинными прыжками все три безухих демона понеслись в ту сторону, откуда появились.

– Как, как ты научилась такому крику? – с восхищением спросил саис у Зирех.

– Так это же собаки кочевников, – ответила та. – Хороша бы я была, если бы забыла команды, которым они подчиняются.

Уроз проехал перед Мокки и Зирех, словно не видя их. Волнение схватки, счастье боя исчерпали свои возможности. Толчки и беспорядочные движения больной ноги во время нападения собак усилили его страдания. Только одно средство от боли знал Уроз: ехать вперед, согласовывая с шагом коня движения пилы, туда-сюда, мучившей его плоть, доводя себя до полуобморочного состояния, и таким образом перенести свою жизнь в убежища, где человек оказывается невосприимчивым ни к радости, ни к боли, и где есть место только для игры воображения и мечтаний. На помощь Урозу пришли лихорадка с ее все усиливающимся звоном в ушах и поднявшееся в зенит солнце, залившее все белым, как расплавленный металл, светом. Боль, казалось, постепенно вышла куда-то наружу. Она была по-прежнему тут, но как бы не в нем. Она вцепилась во всадника, сидевшего рядом с Урозом, в его седле, но это уже был не Уроз. Этот несчастный двойник, которому он отдал свое раненое тело, ехал, раскачиваясь вместе с ним, расслабленный, раздавленный, растерзанный. А настоящий Уроз гарцевал в вышине рядом с самыми высокими горами. Он был сказочной вершиной, а вершина была им. Он плавал на огромных плотах, и небо было его парусом. Он гладил гигантских драконов с клыками в виде снежных вершин. И в храмах, которым невиданные горы служили всего лишь опорами, он узнавал молитвы, неизвестные даже самым набожным паломникам, даже самому ученому из богословов, молитвы, превосходившие все их проповеди по глубине истины, совершенству праведности и яркости излучаемого света.

Давно замер, умолк лай безухих собак. Только копыта Джехола нарушали тишину. Мокки и Зирех ступали беззвучно. Саис шел за конем, рядом с Зирех. Он уже не нужен был Урозу, чтобы выбирать дорогу, идя рядом со стременем, и предохранять хозяина от толчка, удара или падения. Теперь он только этого и хотел. «Падай, падай, мешок с гнильем, ну упади же, – повторял про себя Мокки, преисполненный презрения к этому обмякшему в седле телу, едущему в позе, недостойной наездника. – Падай же, и пусть солнце иссушит, а ночь заморозит твой труп».