Текст книги "Гордая американка"

– Боюсь, – говорил аббат, – что в этом так называемом общении с тем светом немало мошенничества. Если бы Господу было угодно, чтобы мертвые запросто болтали с живыми, то неужели вы считаете, что Ему потребовалась бы для этого скачущая мебель?

– Однако при этом, – вставил Робер де Монтескью, – вы не брезгуете интересом к некоторым из кругов ада. Говорят, вы водите дружбу с этим пропахшим серой Гусмансом. Наверное, вы читали «Там»?

– Нет, мне это ни к чему. Боюсь, мои слова прозвучат для вас неожиданно, но я считаю, что Гусмансу надо было принять постриг. Он мечтает написать новую книгу, которая будет столь же ангельской, сколь сатанинским вышел его первый опус. Он неоднократно совершал паломничества…

– При этом, – вставил Моден, – он считает женщин-христианок более близкими к райскому блаженству, нежели мужчин: ведь у них есть «супруг на небесах», тогда как мы не можем довольствоваться Святой Девой…

– Господин маркиз, если бы я не знал вас как доброго католика, я бы предал вас анафеме за то, что вы смеете смущать мадам Каррингтон. Что о нас подумают в Нью-Йорке?

Тут всех призвали к столу, что положило конец беседе. Гости двинулись в столовую, украшенную розовыми камелиями. Подходя к столу, Александра решила, что все гости уже в сборе и что у нее нет ни малейшей надежды встретиться в этот вечер с герцогом Фонсомом. А ведь здесь столько знатных персон! Почему же отсутствует он?

Ее разочарование было настолько острым, что вызванная им меланхолия лишила ее удовольствия от происходящего. Даже великолепие стола, уставленного величественными подсвечниками, дорогой посудой и позолоченным серебром, в том числе тарелками Ост-Индской компании и хрусталем с золотой гравировкой, не смогло ее отвлечь. Она попала в один из самых изысканных парижских домов, но не испытывала всей той радости, какую недавно предвкушала, пусть даже действительность превзошла все ожидания. Не в силах насладиться ни бесшумным, отлично отрепетированным скольжением слуг за спинами гостей, ни отменным качеством блюд – герцог Роан слыл гурманом, а сама герцогиня – непревзойденной кулинаркой, ни букетом старых вин, которые она почти не пробовала, предпочитая всему остальному шампанское, Александра оставалась рассеянной на протяжении всей трапезы, очень мало ела, а пила и того меньше.

Когда гости поднялись из-за стола и двинулись к анфиладе комнат, откуда доносились звуки скрипок, ее сосед, который молча наблюдал за ней на протяжение всего ужина, склонился к ней, когда она просунула ладонь в перчатке ему под руку, и проговорил:

– В отличие от остальных ваших соотечественников, вы как будто не получаете особого удовольствия от Парижа, мадам? Объясняется ли это тем, что месье Каррингтон остался в Америке?

– Признаюсь, отчасти да. После свадьбы мы еще ни разу не расставались.

– Давно ли вы замужем?

– Три года.

– Супруг не смог вас сопровождать?

– Он – главный прокурор штата Нью-Йорк, а это тяжелое бремя, – гордо ответствовала Александра. – К тому же муж небольшой любитель путешествовать.

– Простите меня, но я, как любой европеец на моем месте, не могу не удивиться доверчивости американских мужей, позволяющих своим женам, в том числе весьма хорошеньким, заявляться в одиночку в Париж.

– Во-первых, я не одна, а во-вторых наши мужья знают, что мы честны.

– Даже честная женщина не застрахована от неожиданностей. Разве что она напрочь лишена темперамента… – бросил маркиз с преднамеренной безжалостностью. На очаровательное личико его спутницы тут же наползла туча.

– Я придерживаюсь мнения, что даже… при наличии темперамента получившая должное воспитание женщина не изменит своему долгу.

– Неужели вы считаете, что хорошее воспитание служит гарантией от соблазна? – На этот раз маркиз не пытался скрыть удивление.

– Я в этом совершенно убеждена! – подтвердила молодая женщина столь веско, что спутник уж и не знал, как на это отреагировать – смехом или почтительным согласием.

– Счастливчики эти американские мужчины! А вот и Фонсом! Я уже сомневался, что мы его сегодня увидим. Что заставило вас пренебречь великолепным ужином, предложенным герцогиней?

Александра, застигнутая врасплох, покраснела до корней волос. Взяв себя в руки, она обнаружила, что попала в просторную комнату, в которой с каждой секундой становилось все больше людей, и поняла, что следом за ужином намечается прием. В соседнем помещении располагались ломящиеся от снеди буфеты.

Голос того, к кому обращались слова маркиза, донесся до нее, как через слой ваты:

– Я никем и ничем не пренебрег. Я ужинал в «Кафе де Пари» с Бриссаком и Виллалобаром… А все глупое пари, которое осудила бы ваша прекрасная спутница. Не желаете ли нас представить?

Смущенная Александра, не знающая, куда деться, и чувствующая, как пылают ее щеки, наблюдала, как мужчина, занимавший в последние дни ее мысли, склоняется к ее руке. Вблизи он оказался еще более красив, чем издалека. Наконец-то ей удалось разглядеть, какого цвета у него глаза: густые ресницы скрывали темно-карюю радужную оболочку, что пришлось ей весьма по сердцу.

– Я уже дважды имел счастье вас лицезреть, мадам. Если бы я знал, что вы будете сегодня среди приглашенных к мадам де Роан, то ни за что не опоздал бы.

Александру пробрала дрожь. Голос Фонсома, низкий и чарующий, приобретал особенно пленительные нотки, когда он этого хотел, что уравновешивало несколько насмешливую улыбку, которую она заметила на его губах в тот момент, когда он ее узнал.

– Так вы уже встречались? – удивился Моден. – Тогда зачем было просить меня представлять вас друг другу?

– Потому что это было совершенно необходимо. Я впервые встретился с миссис Каррингтон на Бульварах, где она… опустошала магазины. Во второй раз она ужинала с друзьями. Я тоже был не один.

Маркиз де Моден был слишком тонким знатоком своих современников, особенно дам и выражений, которые принимают их личики, чтобы не заметить волнения молодой женщины и румянца на ее щеках. Пряча в усах улыбку, он извинился перед спутницей и поспешил навстречу видной даме, которая только что вошла в гостиную походкой королевы; на даме было темно-синее платье, искрящееся серебряными блестками. Оставить эту самоуверенную американку на растерзание одному из самых неотразимых мужчин Франции показалось ему интересной возможностью. Он решил понаблюдать, как станут развиваться события, с некоторого удаления.

Он был не единственным, кто заметил, как покраснела Александра. Болтая в углу с милейшей виконтессой де Жансе и графиней де Шавинэ, Антуан стал свидетелем всей этой короткой сцены, которую он немедленно соотнес со странным поведением Александры у «Максима». Внутренний голос, частенько дававший ему недурные советы, сейчас подсказал ему, что его подопечной угрожает опасность. Первым его побуждением было броситься к ней на выручку, но знатная дама из России, внушавшая ему восхищение, княгиня Палей, как раз стала засыпать его вопросами, что сейчас выводит его кисть и собирается ли он выставлять свои полотна на ближайшей выставке. Ему пришлось позволить Александре и Жану де Фонсому удалиться на пару в зимний сад.

Молодая женщина, сумевшая справиться с волнением, вовсе не походила сейчас на овечку, влекомую на заклание. Напустив на себя гордый и одновременно обольстительный вид, она обмахивалась перламутровым веером, который входил в ансамбль платья, и слушала кавалера, который расписывал, каким ударом было для него встретить даму, подобную ей, у «Максима». Когда он приступил к описанию своих непростых переживаний, она оборвала его:

– Мне ни к чему ваши впечатления, сударь. Я – иностранка, я – гостья Парижа, и я находилась там с родственниками и в компании соотечественницы, супруги небезызвестного вам господина.

– Откуда вам известно, что я знаком с Орсеоло? – осведомился герцог с кислой улыбкой, по которой его собеседница поняла, что сболтнула лишнее. – Вы говорили с ним обо мне?

– Не будьте настолько тщеславны! Вы сопровождали столь привлекательную женщину, что было бы странно не задать на ее счет пару вопросов. Ваше имя всплыло в разговоре само собой.

– Тем хуже для меня! Вы правы, упрекая меня в тщеславии: я хотел разбудить в вас интерес к своей персоне.

– Зачем? Потому лишь, что вы увязались за мной на улице, как за какой-нибудь мидинеткой? Вместо того, чтобы, не имея на то ни малейшего права, упрекать меня в совершенно невинном посещении ресторана, вы должны были бы извиниться передо мной!

– За то, что я вас преследовал? – Он рассмеялся. – Не вижу, в чем мое прегрешение. Я отношусь к людям, подверженным внезапным всплескам симпатии и антипатии. Когда женщина вызывает у мужчины волнение, он вынужден последовать за ней: этим он отдает должное ее красоте, и она не должна усматривать в этом оскорбление. Наверное, это объясняется моим наполовину итальянским происхождением… В Риме или Флоренции за вами ходила бы настоящая свора.

– У вас хорошо подвешен язык. Но будьте же откровенны: прежде чем узнать, кто я такая, вы приняли меня за… кокотку?

– Нет, готов поклясться! Вот вам объяснение разочарования, которое я испытал в тот вечер. На самом деле я терялся в догадках, к какому разряду женщин вас причислить: красива, элегантна, перемещается легкой походкой… Признаюсь, меня посетила мысль, что вы иностранка, но уж за американку я вас никак не мог принять…

– Почему же, скажите на милость?

– Большая часть ваших соотечественниц – а я готов признать, что они часто бывают миловидны, – отличаются этакой холодной красотой, они недостаточно тонки, манеры их по-мальчишески порывисты… Для латинянина, каковым я являюсь, это не выглядит очень привлекательным. Но вы… вы источаете женственность, шарм, молодость… Вот вы упрекаете меня, что я ненадолго увязался за вами на улице, но вы относитесь к тем редчайшим женщинам, за которыми наделенные вкусом мужчины способны следовать даже за моря… Ни к одной женщине меня еще не влекло так властно, как к вам.

– Я нахожу, что для мужчины, наделенного вкусом, ваши комплименты слишком прямолинейны, господин герцог. Ими не следовало бы осыпать супругу видного американского юриста…

– В таком случае, мадам, последуйте моему совету: выезжайте только в карете, причем лицо свое скрывайте под толстой вуалью, – молвил Фонсом с неожиданной холодностью. – Даже принцесса не сочла бы оскорблением речи, свидетельствующие об искренности чувств; однако сдается мне, что «супруга видного американского юриста» желает соперничать с ангелами!

Появление в зимнем саду Антуана, наконец-то улизнувшего от русской княгини, прервало на полуслове этот разговор, который вполне мог перерасти в перепалку. Антуан не получил возможности раскрыть рот: Александра повисла на его руке.

– Не могли бы вы увезти меня, Тони? У меня немного кружится голова. Виноваты, наверное, все эти вина… Я не привыкла…

– Разумеется. Вот только захватим вашу тетушку и попрощаемся с герцогиней.

Отвечая так, Антуан глядел во все глаза на герцога, заговаривать с которым у него не было ни малейших оснований, поскольку они не были представлены; он бы дорого дал, чтобы узнать, что он и Александра успели наговорить друг другу и почему так дрожит ее ручка у него на рукаве. Фонсом как ни в чем не бывало отвернулся, чтобы полюбоваться японской айвой, посаженной в огромный фарфоровый сосуд, а потом вытащил из золотого портсигара сигарету и зажег ее, надеясь, что к тому моменту, когда он снова обернется, зимний сад опустеет: недаром он слышал шорох удаляющегося шлейфа. Однако, обернувшись, он очутился нос к носу с маркизом де Моденом, который нежно улыбался ему, глаза его, прикрытые моноклем, сияли.

– Итак, друг мой, чем это вы так прогневили нашу красавицу-янки? Она вне себя.

– Я тоже. Эти американки просто невозможны! Достаточно сказать им простейшую любезность, как они уже воображают, что их приглашают полюбоваться японскими эстампами.

– Простейшая любезность? Наблюдая за вами двоими, я был склонен предположить, что вы объясняетесь ей в любви. Ваши глаза пылали…

– Мне надо будет привыкнуть носить монокль, если эта штуковина настолько увеличивает дальнозоркость! Ну, да, сознаюсь, что мне нравится эта женщина и что я жажду ее, как редко кого жаждал… Но теперь с этим покончено.

– Из-за того, что вы с ходу получили от ворот поворот? Да вы гораздо моложе, чем я мог подумать, если вас так легко повергнуть в уныние.

– А что сделали бы вы, если бы из-за невинной фразы, разве что немного пылкой, вам стали совать под нос черную мантию судьи и напоминать об уважении к его чину? Тут сбежишь куда глаза глядят!

– Мантия, о которой вы говорите, висит в нескольких тысячах километров отсюда; там же пребывает и ее владелец. Что касается этого милого создания, то оно просто сотворено для любви, пусть само и не подозревает об этом. К тому же не сомневаюсь, что вы ей нравитесь.

– Вы полагаете?

– Не разыгрывайте из себя ребенка: вы сами это знаете. Советую вам провести эксперимент: при новой встрече с ней разыграйте вежливое безразличие. Очень удивлюсь, если это не вызовет у нее бурной реакции.

Тем временем Антуан помогал сесть в экипаж крайне недовольной Эмити Форбс. На сей раз племянница не только лишила ее десерта, но и прервала на середине вечер, который она находила в высшей степени приятным.

– Если ты будешь продолжать в таком духе, Александра, то я махну на тебя рукой и позволю поступать, как тебе вздумается, а сама обойдусь без тебя. В Америке ты ночи напролет играешь в бридж и танцуешь, а здесь мы из-за тебя вынуждены отходить ко сну раньше кур в курятнике! На что это похоже?

– Я же сказала: не выношу смешения вин. Во Франции слишком много пьют.

– У вас в доме, на радость вашим гостям, пьют еще больше. Что это на тебя нашло?

– Ничего… Простите меня. Просто я чувствую себя хуже, чем обычно. Как бы мне хотелось, чтобы здесь оказался Джонатан! В обществе аристократов и без мужа я чувствую себя без руля и ветрил.

– Если в этом все дело, напишите ему письмо с просьбой приехать.

– Я уже сделала это. Я написала ему в прошлый четверг. Надеюсь, он не станет задерживаться.

Антуан слегка прикоснулся к руке Александры и сжал ее, не произнося ни слова. Уличные фонари, мимо которых катил экипаж, заставляли сверкать большие черные глаза молодой женщины. Он был готов поклясться, что в них стоят слезы, и испытывал к ней сострадание. Со всем пылом, свойственным молодости, бедняжка ринулась в Европу, как на приступ. Ей хотелось все увидеть, все приобрести, все завоевать; на деле же хватило совсем короткого срока, чтобы она получила рану, заставившую ее молить старого мужа о приезде, как молит мать о ласке ребенок, прячущий лицо в ее юбках.

Нюх подсказывал художнику, что основная роль в этой маленькой драме принадлежит герцогу де Фонсому, однако он не мог и помыслить о том, чтобы задать нескромный вопрос в присутствии мисс Форбс. Да и будь они вдвоем, ответит ли ему Александра? Он вовсе не был в этом уверен. Если она обнаружила погрешность в блестящих доспехах, на защиту которых так полагалась, то можно только догадываться, как ущемлена ее гордость… Он еще более укрепился в своих подозрениях, когда она мягко отняла у него руку и отвернулась. Антуану ничего не оставалось, кроме изучения ночного Парижа и игры огней на глади Сены, которую они переезжали по мосту Александра III. Вечером прошел дождь, и мостовые с тротуарами блестели, как атласные. Во влажном воздухе пахло свежей листвой и травой, только что скошенной в скверах на Елисейских полях. Антуан наслаждался красотой Парижа и сожалел, что молодая подопечная не желает видеть здесь ничего, кроме фальшивого сверкающего фасада, что она посещает лишь места, где предается удовольствиям высшее общество.

На другой день он сообщил ей, что его друг Эдуард Бланшар с молодой супругой будут счастливы пригласить ее на ужин, и идея показалась ей симпатичной, однако когда она узнала, что жена дипломата – та самая маньчжурка, которую двоедушная императрица заслала вместе с ее так называемой сестрой шпионить за посольствами, то пришла в ужас и отказалась от приглашения. Пусть именно Орхидея, подняв тревогу, послала Антуана, Бланшара и Пьера Бо Александре на выручку, что спасло ее от страшной участи, – это не делало ее отвращение слабее. Она не могла взять в толк, как дипломат мог полюбить «желтую»; она ненавидела их всех скопом и заткнула бы уши, если бы ей сказали, что молодая мадам Бланшар освоила французскую культуру и искусство жить в Париже с недоступным ей, Александре, совершенством.

В каком-то смысле Антуан был даже рад, что Александра позвала на помощь своего безупречного муженька. Ее инициатива позволяла ему освободиться от ответственности, которой он тяготился чем дальше, тем больше: его мучил страх, что настанет день, когда он поведет себя с Александрой так, как должен вести себя мужчина с доверенной ему чересчур соблазнительной женщиной…

Его радость только усилилась, когда, отвезя дам в «Ритц» и вернувшись домой, он принял у слуги пакет, доставленный из военного министерства, в котором нашел повестку: ему предлагалось ранним утром следующего дня явиться в министерство.

Значит, его ждет новое поручение. Ему опять предстоит устремиться на край света, расставшись по этой уважительной причине с докучливыми американками. Если бы только не вечная спешка! Слушая полковника Герара, Антуан неизменно приходил к выводу, что тот считает его пожарным, который обязан в одиночку тушить лесной пожар на площади в несколько гектаров.

Однако из этого следовало, увы, также и то, что по всей вероятности, ему нескоро придется увидеть свой замок в Провансе и что он не сможет даже мимоходом обнять соскучившуюся по нему старушку Викторию.

На всякий случай он перед сном собрал чемодан.

Глава V

ПОХОДКОЙ КОРОЛЕВЫ…

Как он и опасался, Александра осталась недовольна его «дезертирством».

– Я надеялась, что вы свозите меня в Версаль.

– Там надо было побывать первым делом, но вы предпочли портных, модисток и антикваров. Я предупреждал вас, что мое время ограничено.

– Знаю, знаю! Но, кажется, я говорила вам, что ожидаю возвращения моей подруги Долли д'Ориньяк, супруг которой имеет достаточно связей в министерствах, чтобы устроить мне частное посещение дворца. А вы бы лучше сказали правду: вам надоел Париж, а может, и я впридачу, поэтому вы торопитесь в Прованс, к вашим тапочкам.

– Мне бы этого очень хотелось, однако, к несчастью, об этом не может быть и речи. Если хотите, можете проводить меня сегодня вечером на вокзал: меня увезет Северный экспресс, чтобы высадить в Варшаве.

– Что вам там делать?

– Утрясти одно… семейное дельце. Напрасно вы мне не верите: вы ничего не знаете о моей семьи, потому что никогда этим не интересовались. А у моей семье неприятности в Польше, вот так!

– Не люблю задавать вопросы: каждый имеет право на частную жизнь, но я терпеть не могу, когда мои друзья… как это говорится, шушукаются?

– Скрытничают. А я терпеть не могу рассказывать о себе. Впрочем, сейчас мне еще и некогда. Как бы то ни было, я передаю вас в надежные руки: граф и графиня Орсеоло составят мне блестящую замену, не говоря уже о том, что при вас остается ваш дядюшка Стенли.

– А вот и не остается, – откликнулась Александра несколько нервно. – Он был так рад узнать, что я написала мужу письмо с просьбой приехать, испытал такое облегчение, что уже завтра отбывает в Нормандию, где намеревается посетить конный завод Пэна и герцога Адифре-Паскье в замке Сасси, о котором рассказывают чудеса. А потом, ясное дело, его снова ждет Англия.

– Так он вас бросает на произвол судьбы среди опасностей, которыми полон Париж? – спросил Антуан с улыбкой.

Ответ Александры был серьезен:

– Он торопится продемонстрировать всей Филадельфии свою новую ирландскую упряжку. Что до опасностей, о которых вы толкуете, то они не столь велики. – Она пожала плечами с пренебрежительным видом, что пришлось Антуану не по вкусу.

– Вот как? Тогда почему вы так неожиданно покинули прием у герцогини?

– Уезжайте! Если вы будете проезжать через Париж на обратном пути и если я все еще буду здесь, мы увидимся. Если нет…

– … То я навещу вас в Нью-Йорке. Вы знаете, что я – великий путешественник.

Антуан взял ее руку, хотя она не собиралась протягивать ему ее, поцеловал ее и вышел, не оборачиваясь, уверенный, что теперь не скоро увидится с прекрасной миссис Каррингтон. Его путешествие на Северном экспрессе не окончится в Варшаве: он доедет на нем до Москвы, где его ждет одно дельце, связанное наполовину с оккультизмом, наполовину с дипломатией. Возможно, он затем воспользуется шансом совершить путешествие по транссибирской магистрали, добраться до Владивостока, то есть до театра военных действий между Россией и Японией, а то и до самого Порт-Артура, осажденного флотом адмирала Того. Полковник Герар весьма ценил Антуана Лорана как «наблюдателя».

Опасности!.. Александра отлично сознавала, что именно о них и шла речь накануне, прежде чем она предпочла спастись бегством! Как этот человек посмел приблизиться к ней вплотную, чтобы она почувствовала его дыхание? Она, обожавшая флирт, но при условии, что она сама предлагает правила игры, не нашла на сей раз иного выхода, кроме бегства с видом оскорбленной добродетели. Не вышло ли это наигранно? Но как развивались бы события, если бы она осталась и позволила ему произнести слова, которые, как она догадывалась, готовы были сорваться с его языка? Посмел бы Жан заключить ее в объятия, потянуться губами к ее губам? В нем чувствовалась дерзость, граничащая с безрассудством, с какой она прежде не была знакома.

Тут она спохватилась: она мысленно назвала его по имени, и это заставило ее содрогнуться. Пусть он остается для нее герцогом де Фонсомом или попросту Фонсомом! В Америке ничего не стоило называть мужчину по имени, однако фамильярность могла стать ловушкой в этой стране, где любовь занимает первое место, оттесняя все остальное на задний план.

– С этим надо покончить! – громко приказала она самой себе. – Самое лучшее – избегать встреч с ним.

Она решила, что после ужина у Долли д'Ориньяк, на который они с тетушкой Эмити были приглашены завтра, она примет приглашение четы Орсеоло съездить в Голландию, чтобы полюбоваться там на поля тюльпанов, а также, возможно, на содержимое ювелирных лавок Амстердама. Не говоря уже о полотнах Рембрандта и Рубенса и других чудесах страны каналов…

И надо же было так случиться, что первым, кого она узрела в гостиной у подруги, был месье де Фонсом собственной персоной! По-свойски облокотившись на спинку глубокого кресла, в котором сидела очень красивая женщина, к чьим волосам пепельного цвета прекрасно шло платье из лазурного атласа и огромное тюлевое боа, он рассказывал ей что-то, пребывая в веселом настроении. Появление миссис Каррингтон и ее тетки он заметил не сразу. Потребовалось радостное восклицание хозяйки дома, чтобы он поднял на них глаза.

– Дорогая Александра, дорогая мисс Форбс! – вскричала Долли. – Как я рада наконец-то принять вас у себя!

Встреча вышла сердечной. Молодая маркиза питала к Александре искреннюю привязанность и была счастлива увидеться с ней в своей привычной обстановке – старом особняке на улице Сен-Гийом, выделяющемся среди себе подобных тонкой резьбой на деревянных панелях, старинной мебелью, любовной отделкой всех помещений и элегантной атмосферой, пусть несколько устаревшей, но зато утонченной. Долли не сомневалась, что миссис Каррингтон, вернувшись домой, во всех подробностях спишет ее гнездышко завсегдатаям нью-йоркских салонов.

Подруги обнялись. Пока Долли знакомила ее с гостями, Александра размышляла о том, насколько она изменилась. Прежняя современная девушка, спортсменка с порывистыми движениями, Долли смягчилась, стала женственнее, обрела лоск благодаря постоянному контакту со старой, утонченной цивилизацией. Она не казалась чужой в этом аристократическом особняке, напротив, можно было подумать, что она прожила здесь всю жизнь. Самое удивительное заключалось в том, что она казалась бесконечно довольна судьбой. Перерождение было заметно уже во время поездки молодой пары в Америку, но теперь мисс Фергюсон совершенно исчезла, и вместо нее на Александру взирала восхитительная маркиза д'Ориньяк, отличающаяся безупречным изяществом и достоинством.

Помимо американок, приглашены были старшая сестра Пьера д'Ориньяка с мужем графом де Фреснуа, барон и баронесса де Гранлье, миленькая блондинка по имени Энн Уолси, вдова престарелого лорда, мало горюющая об усопшем, два холостяка, пригласить которых не забывает ни одна уважающая себя хозяйка, среди гостей которых есть одинокие женщины, а также Орсеоло, припозднившиеся, так как у Элейн возникли проблемы в парикмахерской. На самом деле все присутствующие здесь дамы, за исключением мадам де Фреснуа, были американками: баронесса де Гранлье была родом из Саванны, а молодая леди – из Чикаго. Даже став француженкой, Долли любила находиться в окружении соотечественниц, и не проходило месяца, чтобы она не давала ужин в честь одной из них.

Сейчас она говорила:

– Я собиралась пригласить Кастелланов, но, признаюсь, мне не хватило смелости. В последний раз мы встречались с ними у графини Греффюль, где Анна задирала нос и еле-еле отвечала, когда к ней обращались с вопросом.

– К несчастью, это правда, – поддержал ее супруг. – Уже ходят слухи о возможности развода, и я боюсь, что они не беспочвенны. Бони, конечно, остается верен себе: он безупречен, предупредителен с женой, полон внимания к другим, однако в глазах графини я не мог не прочесть угрозу.

– Я всегда знала, что им не миновать зала суда, – поддакнула тетя Эмити. – Анна Гаулд с самого начала отказывалась переходить в католичество, чтобы не лишиться возможности развестись.

– Но это смешно! – прыснула Элеанор де Гранлье. – Ее никто не заставлял выходить замуж за Кастеллана. Просто она была от него без ума и собиралась склонить его к своему образу жизни, то есть принудить заделаться американцем в безупречном костюме.

Гаэтано Орсеоло тоже рассмеялся:

– Никогда не перестану благодарить небо за то, что не родился американцем. Вот это удача! Надо не иметь ни малейшего понятия о психологии, чтобы хотя бы на минуту представить себе Бони, который всегда имел такой вид, словно только что прибыл от двора Людовика Пятнадцатого, курящим сигару у камина с «Уолл-Стрит Джорнэл» в руках и в тапочках.

– Вообще-то камин – неплохая штука, – улыбнулся Пьер д'Ориньяк. – Мы с Элейн любим посидеть рядом с ним вечерком, когда уснут дети и в доме установится тишина. Мы оказываемся в своем собственном мирке. В Ориньяке и того лучше…

– Во всяком случае, – заявила Александра, – у вас о мужьях-американцах упрощенное представление, любезный граф. Смею вас уверить, что у нас тапочки знают свое место: это спальня.

До этой минуты Фонсом не обращал ни малейшего внимания на их беседу. Он вполголоса болтал с леди Энн, бывшей его соседкой по столу. По правую руку от него сидела хозяйка дома, а Александра располагалась как раз напротив него, справа от маркиза.

– Признаюсь, мне хотелось бы узнать, как живут в Соединенных Штатах видные юристы, – молвил он нагловатым тоном.

Перед этим он и миссис Каррингтон обменялись приветствиями, как совершенно незнакомые друг другу люди, и он тут же вернулся к своей миловидной вдовушке. Александра не сразу ответила на его выходку: сперва она рассматривала его, как редкий образчик чужеземной породы.

– Не знаю, как живете вы, господин герцог, и меня это, собственно, не слишком интересует, но могу уверить вас в одном: мало кто из богатых или титулованных европейцев и даже богатых и титулованных одновременно ведет такую изящную, полную благородства жизнь, как Джонатан. Установилась тишина, которую поспешил нарушить один из холостяков, граф Ле Гонидек, поинтересовавшийся, кто ходил на новую пьесу Жоржа Фейдо «Рука дающего» в театр «Ренессанс»; оказалось, что никто, кроме Саши Маньяна и Фонсома, ее не видел.

– Вряд ли мы захотим ее посмотреть, – молвил Пьер д'Ориньяк. – Юмор господина Фейдо кажется мне несколько легковесным. Моей жене это придется не по вкусу, как, сдается, и любой даме из присутствующих здесь. Либо они не все поймут и не получат удовольствия, либо поймут все и будут шокированы. Не забывайте, почти все они – американки.

– Не стоит преувеличивать! – возразил Орсеоло. – Дамы из хороших американских семей не так уж чопорны, как вы пытаетесь представить. Скажем, Элейн театр Фейдо нравится, и я намерен повести ее на новую постановку.

– Видите, как расстаются с хорошей репутацией! – со смехом воскликнула его супруга. – Верно сказано: «Господи, избавь меня от друзей, врагами я займусь сам!» Но Фейдо я действительно нахожу забавным. Мы обязательно захватим вас с собой, Александра!

– Кстати, насчет твоих развлечений, – обратилась Долли к подруге. – Ты так хотела побывать в Версале! И что же?

– Пока не пришлось. Я ждала приглашения совершить частный визит, о котором говорил маркиз в прошлом году в Ньюпорте.

– Я сдержу обещание! Зачем, по-вашему, мы пригласили сегодня Фонсома? Он близкий приятель хранителя дворца, благодаря ему вы увидите все, что вам захочется.

– Неужели? – пробормотала Александра, чье удивление было слишком велико, чтобы подыскать более осмысленный ответ.

– Я в вашем распоряжении, мадам. Рад узнать, что вы настолько любите наш великолепный дворец, что желаете полюбоваться им отдельно от любопытных толп. Значит, вас привлекает роскошь Великого Века?

– Нет. Возможно, это странно слышать из уст американки, но, должна признаться, с самого детства у меня какой-то культ несчастной королевы Марии-Антуанетты. Мне всегда хотелось пройти по ее следам, поэтому Трианон влечет меня даже больше, чем Версаль. Красавица принцесса, столь блестящая…

– И так неудачно вышедшая замуж! – подхватил де Фреснуа. – Наш король Людовик Шестнадцатый был славный малый, но лучше бы ему избрать себе в супруги менее обворожительную женщину. Ведь он отличался умом…

– И немалым! – сухо бросил герцог. – Ученый, несравненный географ…

– И слесарь, – прошелестел Ле Гонидек с широкой улыбкой.

Фонсом сумрачно уставился на него.

– Если вы будете продолжать в таком тоне, друг мой, то мы закончим поединком. Я не переношу, когда вышучивают короля-мученика! Половина моей семьи поднялась следом за ним на эшафот…

– Я – ваша сторонница, господин герцог, – молвила мадам де Фреснуа. – Различие во мнениях по этому вопросу – единственное разногласие между мной и моим мужем.

– Сменим-ка тему! – призвала хозяйка дома. – Зачем нам раздоры за столом? С тех пор, как было решено пересмотреть приговор по делу капитана Дрейфуса, их и так уже накопилось немало.