Текст книги "Роковой жребий Лермонтова"

9. Военная служба

 
«Я всякую беду согласен перенесть,
Но я не соглашусь, чтоб пострадала честь».
 

Пьер Корнель

22 ноября 1834 года Лермонтов был произведен в корнеты лейб-гвардии Гусарского полка и направлен в 7-й эскадрон, которым командовал 36-летний полковник Николай Иванович Бухаров. Лермонтов посвятил ему два своих стихотворения: «Мы ждем тебя, спеши, Бухаров…» и «Смотрите, как летят, отвагою пылая…» (сведения взяты из кн. «Лермонтов в воспоминаниях современников», 1972). Гусарским полком командовал (с 1834 по 1839 годы) генерал-майор Михаил Григорьевич Хомутов. Ему Лермонтов тоже посвящал стихи.

Троюродный брат Лермонтова Аким Павлович Шан-Гирей поселился у бабушки поэта, у которой уже жил в то время сын ее приятельницы Святослав Афанасьевич Раевский. Внешность Лермонтова за эти годы не изменилась, как и характер и манера поведения. Общество, в котором вращался Лермонтов, нельзя было назвать блестящим, но оно было молодое и задорное. В Петербурге Лермонтов встретился с Екатериной Александровной Сушковой, в которую, как мы знаем, был влюблен в студенческие годы. Туда же вскоре приехал и друг его Алексей Александрович Лопухин, который увлекся Сушковой. О Лермонтове Сушкова писала в записках: «Он не вырос, не похорошел, но стал полнее и шире в плечах, у него красивые руки, черные мягкие волосы, смугл, ноги кривые» (чего на самом деле не было).

Поэтесса Евдокия Петровна Ростопчина писала о Лермонтове в этот период времени: «Насмешливый, едкий, ловкий, вместе с тем полный ума самого блестящего, богат и независим, он был душой молодых людей высшего круга, запевала в беседах, в удовольствиях и в кутежах. Начальство не благоволило к нему. Молодой некрасивый корнет не привлекал к себе внимания в гостиницах и на балах. Сознание, что не красив, тревожило самолюбивого юношу». О светском обществе Лермонтов писал в письме к Саше Верещагиной: «Вступая в свет, я увидел, что у каждого есть какой-нибудь пьедестал: хорошее состояние, имя, титул, связи. Если бы мне удалось кого-нибудь занять собою, то другие незаметно займутся мной, сначала из любопытства, а потом из соревнования».

Самолюбие Лермонтова не позволяло ему отставать от товарищей в чем-либо, он хотел первенствовать, старался, по его словам, «обратить на себя внимание своим юмором или поэзией». Военную службу не считал обременительной. В его обязанности входила караульная служба два раза в неделю, присутствие на военных учениях и смотрах, на которых военное начальство обращало внимание не только на строевую подготовку, военную выправку, то есть на то, что в боевых условиях было только помехой, но и на такие мелочи, как плохо вычищенная обувь или обшлага и воротничок на мундире не отвечали в точности стандарту. За эти нарушения Лермонтова несколько раз подвергали наказаниям. Военная служба была не тяжела кроме лагерного времени, когда проходили почти ежедневные маневры, или когда нужно было исполнять караульное дежурство во дворце.

Юнкера вели разгульный образ жизни: устраивали вечеринки с распитием спиртных напитков, игрой в карты, при этом Лермонтов к игре относился несерьезно: «приходил, ставил несколько карт и уходил с выигрышем или без него». О падших женщинах он сожалел: «Бедные, их нужда к нам загоняет». Разнообразие в жизнь юнкеров внесло прибытие из Москвы цыган, сначала они обосновались в Павловске в одной из слободок, затем перекочевали в Петербург. Их привез знаменитый Илья Осипович Соколов – руководитель цыганского хора, в котором первыми певицами были Любаша, Стеша и Груша. Лермонтов ездил к ним в Павловск с друзьями. Его привлекали не кутежи с цыганами, а их разудалые песни, своеобразный быт, независимый образ жизни, оригинальность типов и характеров и главное – их раскованность и полная свобода. О них писали, что они были «первыми провозвестниками свободы» в николаевскую эпоху.

В 1835 году к Лермонтову в Царское Село приехал его родственник Алексей Аркадьевич Столыпин (Монго). Библиограф Михаил Николаевич Лонгинов (1823-1875) писал о нем: «Это был совершеннейший красавец, воплощение чести, благородства, безграничной доброты, великодушия, он отлично ездил верхом, стрелял из пистолета и был офицер отличной храбрости». Лонгинов объяснил, что прозвище «Монго» Столыпин получил от клички своей собаки, которая всюду его сопровождала.

Один из вечеров Лермонтов со Столыпиным провели у цыган. Слушали их песни. Лермонтову особенно понравилась песня «Ах ты злодей, злодей». Позже этому хору была посвящена народная песня: «Соколовский хор у „Яра“ был когда-то знаменит, Соколовского гитара до сих пор в ушах звенит…» Ее нередко пели юнкера.

Граф Алексей Владимирович Васильев, с 1834 по 1835 гг. сослуживец Лермонтова по лейб-гвардейскому Гусарскому полку, в котором служил до 1837 года, писал о нем: «Лермонтов бывал везде и принимал участие в кутежах и азартной карточной игре, но сердце его не лежало, ни к тому, ни к другому». Жил он большую часть времени в Петербурге у бабушки, а в Царское Село, где жили гусары, ездил только на учения и дежурства. Увидевший его после некоторого перерыва художник Моисей Егорович Меликов не нашел «больших перемен в его наружности: приземистый, маленький, с большой головой и бледным лицом, он обладал большими карими глазами, сила обаяния которых до сих пор остается для меня загадкой. Глаза эти с черными ресницами, делавшими их еще глубже, производили чарующее впечатление на того, кто был симпатичен Лермонтову. Во время вспышек гнева они были ужасны. Я никогда не в состоянии был бы написать портрета Лермонтова при виде неправильностей в очертаниях его лица, один только К.П. Брюллов совладал бы с такой задачей».

Меликов был одним из тех, к кому благоволил Лермонтов. Встретившись с ним через несколько лет, Меликов нашел в Лермонтове «значительную перемену»: «Я видел перед собой уже не ребенка и юношу, а мужчину во цвете лет, с пламенными, но грустными глазами, смотрящими на меня приветливо, с душевной теплотой. Ирония, которая раньше была на губах поэта, казалось, исчезла».

Во время одной дружеской пирушки у Константина Булгакова Лермонтов прочитал свои новые стихи – «Застольную песню», написанную экспромтом, которая там же была исполнена хором. Позже она стала любимой песней юнкеров. «Костя Булгаков – повеса и затейник, в остротах соперничал с Лермонтовым» (Миклашевский).

Владимир Петрович Бурнашев (1812-1888), в будущем журналист, по его воспоминаниям, познакомился с Лермонтовым довольно оригинально. Он поднимался по ступенькам в квартиру своего друга Афанасия Ивановича Синицына 15 сентября 1836 года и увидел Лермонтова, который сбегал вниз с веселым видом, сильно гремя шпагой, при этом зацепился своим капюшоном за шинель Бурнашева.

– Извините мою гусарскую шинель за то, что она без спроса лезет целоваться с вашим гражданским хитоном, – с громким смехом обратился Лермонтов к Бурнашеву и, прибавив неприличное слово, побежал вниз. Бурнашеву не понравилась фамильярность молодого человека, как и его «тяжелый взгляд». В квартире у Синицына Бурнашев увидел много канареек и жаворонков в клетках и цветов в горшках, с которых хозяин смахивал папиросный пепел.

– Я люблю порядок, а тут влетает ко мне мой товарищ Лермонтов, с которым вместе учились в юнкерской школе, курит, сыплет пепел, где попало, швыряет окурки в цветочные горшки, рассказывает грязные истории о петербургских продажных красавицах, – ворчал хозяин с добродушной улыбкой. – Декламирует французские скверные стишонки, тогда как самого-то Бог наградил замечательным талантом. Стихи-то его – просто музыка. Такие стихи только Пушкину удавались. Кто бы мог подумать, что у такого сорвиголовы такой очаровательный талант. Но он оскорбляет свой божественный дар, избирая для своих стихотворений сюжеты совершенно нецензурного характера. Это не его жанр, но он напускает его из мальчишеского удальства. Никакая цензура их не допускает из-за грязных подробностей. Отпетый какой-то Майошка… А товарищ он превосходный. Вот и сейчас привез мне сто рублей, которые у меня «Курок» занял, а он за него расплатился.

По просьбе Бурнашева Синицын объяснил, почему Лермонтову дали прозвище «Майошка»:

– Он маленького роста, сутуловат и остроумен, и его назвали по роману одного французского автора, в котором описан косолапый «Майошка».

Юнкера в свободное время читали, музицировали, играли в карты. Юнкер Дмитрий Сергеевич Бибиков проиграл за один вечер 10 тысяч рублей, потом долго расплачивался. Из людских комнат офицерских квартир посылали за портвейном. Посещали кондитерскую Беранже, где была отведена комната для юнкеров. Там давали в долг. Юнкера покупали ликер, пирожки, мороженое и устраивали ужин типа вечеринки. Часто проказничали: подпиливали ножки у кровати и кричали: «Пожар!», и жертва проказ при попытке встать падала на пол.

Лермонтов, как на военной службе, так и в свободное от нее время, носил военный мундир, о чистоте которого заботился слуга. Он же вел счет его деньгам. Лермонтова иногда посещала тоска, она «теснила грудь», и мир казался печальным и унылым. Но эти явления были непостоянными, они сменялись весельем в кругу юнкеров, шумными гуляньями. Позже о Лермонтове мемуаристы писали, что у него все было гиперболизировано: неумеренно шутил, неумеренно предавался удовольствиям, неумеренно злословил и в то же время уже в ранней молодости был «знатоком человеческой души».

Лермонтов страдал от своего горячего темперамента и дурного характера. Но иногда он умел не обнаруживать свои настоящие чувства: принимал беззаботный вид, в то время, когда «в душе бушевало пламя». Настроение у него было изменчивым, он или проказничал, как школьник, или становился угрюмым и задумчивым. Распущенность нравов у юнкеров наложила отпечаток на его творчество. С одной стороны, серьезно рассуждал о человеческих судьбах, о литературных новинках, о событиях в мире, а с другой стороны – допускал ребячливость и дерзкие выходки, даже цинизм. Писал такие стихи, которые нельзя было не только отдавать в печать, но даже читать в приличном обществе.

Бабушка скучала без внука и посылала за ним его друзей. Забежавшего к ней на блины своего родственника юнкера Николая Дмитриевича Юрьева просила как можно быстрее привезти в Петербург внука:

– Масленица на исходе, а он еще не попробовал блинов повара моего Тихоныча.

А внук не торопился с приездом, писал ей, что «в манеже исправляет службу», и просил «прислать деньжат». Были ли в эти годы у молодого юнкера какие-то идеалы, которых он хотел бы достичь? Идеалом и кумиром для него был Пушкин. Он не завидовал ему, он боготворил и старался достичь его уровня. У Лермонтова зрелость поэтических творений сочеталась с несерьезными мальчишескими выходками. Но в своих произведениях он был более серьезен, чем в жизни. Только близкие друзья знали о его благородных чувствах и высоком интеллектуальном уровне. В светских развлечениях участвовал, но они его утомляли, и он покидал вечеринку или дружескую встречу неожиданно, без объявления и прощальных слов. Исчезал незаметно, если беседа его не интересовала и не соответствовала его настроению.

Юнкерам разрешалось уезжать в Петербург на балы, маскарады, в оперу или балет, на праздники, но не все вовремя возвращались. Такие посещения даже поощрялись, и в таких случаях даже отменялись военные учения. Генерал Михаил Григорьевич Хомутов, пишет адъютанту Иосифу Карловичу Ламбергу, подпоручику лейб-гвардии Гусарского полка: «С 31 марта 1835 года полковой адъютант назначает наутро полковые учения, на которых должны быть юнкера». Но Ламберг доложил: «Вечером идет опера „Фанелла“ французского композитора Обера Даниэля Франсуа, юнкера поедут в оперу и на учении присутствовать не смогут». Так было принято в полку с разрешения начальства.

Лермонтов с товарищами жил дружно, им нравилось его гусарское удальство, не сошелся он только с поляком Понятовским: не любил чванливых. Жил он или в Петербурге у бабушки, или в Царском Селе с Алексеем Аркадьевичем и Алексеем Григорьевичем Столыпиными, у них было общее хозяйство. Лермонтов, любивший верховую езду, купил за 1500 рублей у генерала Хомутова коня, одного из лучших, по кличке «Парадер», и он выручал его там, где требовалась быстрая езда. Однажды с Алексеем Столыпиным (Монго) поехал к балерине Екатерине Егоровне Пименовой на дачу близ Красного кабачка, где все лето жила «прелестная нимфа». К ней всегда были прикованы лорнеты лож и партера, «а в бенуарной ложе она производила целую революцию» (Бурнашев). Монго был ее поклонником, и он, «писаный красавец», тоже ей нравился. Но богатство господина Мойсеева, откупщика, понравились ей больше, чем черные глаза Монго.

С Монго она виделась тайно. Бурнашев довольно красочно описал их встречи. Во время очередного визита к ней, когда Монго любезничал с хозяйкой, Лермонтов, сидя на диване в другой комнате, сочинял стихи:

 
Быть адъютантом на сраженьи
При генералишке пустом,
Быть на параде жалонером
Или на бале быть танцором.
Но хуже, хуже во сто раз
Встречать огонь прекрасных глаз
И думать: это не для нас!
 

И в это время во двор влетела 9-местная коляска, а в ней 15 седоков. Это был Мойсеев со свитой. «Смутились гости и хозяйка» (Бурнашев). А Лермонтов дописывает стихотворение:

 
…Осталось средство нам одно:
Перекрестясь, прыгнуть в окно.
 

Они выпрыгнули незамеченными и поспешно уехали со двора (по воспоминаниям А.А.Столыпина). Но на этом их приключения не закончились. На обратном пути увидели карету великого князя Михаила Павловича. Он ехал из Петергофа в Петербург в коляске, запряженной четверкой лошадей. Поскольку Лермонтов со Столыпиным покинули расположение полка без разрешения, им грозила гауптвахта. Не раздумывая, они повернули назад в Петербург и оказались впереди коляски великого князя. Затем свернули в сторону и вернулись благополучно в полк. Михаил Павлович, видимо заподозривший какую-то проказу юнкеров, на следующее утро спросил полковника, все ли офицеры на месте. Тот сказал: «Все». «Гроза миновала благодаря резвости гусарского скакуна» (из воспоминаний А.В.Васильева).

Граф Алексей Владимирович Васильев жил в Царском Селе на одной квартире с поручиком Иваном Николаевичем Гончаровым (1810-1881) – родным братом жены Пушкина Натальи Николаевны (1812-1863). Пушкин тоже жил в Царском Селе близ Китайского домика. Знал Васильева и зазывал к себе, при этом был в «прародительском костюме». «У нас в Африке ходят в таких костюмах», – шутил Пушкин. Он не был лично знаком с Лермонтовым, но знал его стихи и говорил: «Далеко мальчик пойдет» (из воспоминаний А.В.Васильева).

В 1835 году Лермонтов снова обращается к бабушке за деньгами, и она уезжает в Тарханы. Это была их первая разлука. В 1836 году бабушка соскучилась по Мишелю и вернулась в Петербург. У нее продолжал жить 28-летний сын ее приятельницы Святослав Афанасьевич Раевский. Он служил в Министерстве финансов, в департаменте государственных имуществ. А Лермонтов до 20 октября 1836 года работал над очередным своим произведением – «Арбенин». Не забывал и о проказах с друзьями, описанных Владимиром Бурнашевым в его воспоминаниях. Ниже приводятся некоторые из них.

Лермонтову принесли новую военную форму, которую друг его Костя Булгаков примерил на себя. Нашел, что в этой форме он выглядит неплохо, «сел в коляску и галопом помчался по Невскому проспекту». Лермонтов в это время исправлял свои личные дела в Петербурге, где повстречал великого князя Михаила Павловича. Увидев Лермонтова в старой форме, великий князь сделал ему замечание.

– Виноват не я, ваше высочество, а портной, который задерживает форму, а мне нужно было срочно выехать со двора, – оправдывался Лермонтов.

– Поторопи портного, иначе я до него доберусь. Чтобы я не встречал тебя в старой форме.

– Сейчас же буду в новой форме, ваше высочество.

– Значит, она готова?

– Во исполнение воли вашего высочества постараюсь невозможное сделать возможным.

Великий князь повернул на Фонтанку, подъехал к Чернышову мосту и увидел, что наперерез ему стрелой несутся сани и в них кавалерийский драгун. В Петербурге кроме Лермонтова других кавалерийских драгунов в новой форме не было. Он удивился, что тот так быстро переоделся, и велел догнать, но сани быстро скрылись за поворотом. Преследовать не стал и отправился в караулы на смотр. Подозвал подпоручика:

– Знаешь ты Лермонтова, что живет у своей бабушки Арсеньевой?

– Знаю, ваше высочество.

– Узнай, как это он сумел очень быстро переодеться. Всего несколько минут назад я видел его в старой форме.

К этому времени Булгаков сумел вернуться из поездки и переодеться. Вскоре подпоручик доложил великому князю:

– После встречи с вашим высочеством Лермонтов стрелой помчался к портному. Припугнул его наказанием от вашего имени, схватил готовую новую форму, переоделся и продолжил свою деловую поездку.

Великий князь был очень доволен исполнительностью Лермонтова (из воспоминаний Бурнашева). Полковник Александр Григорьевич Ломоносов, однофамилец знаменитого ученого, посоветовал Лермонтову бросить свои проделки и «слишком вольные стихи», чтобы не навлечь неприятностей.

– Его высочеству Михаилу Павловичу известны мои стихи и до сих пор неприятностей не было. Надеюсь, что и впредь не будет, – заверил его Лермонтов.

В один из дней к Елизавете Алексеевне ввалилась компания друзей Лермонтова во главе с подпрапорщиком Преображенского полка Костей Булгаковым. С ним были подпрапорщик Павел Александрович Гвоздев и лейтенант улан Александр Матвеевич Меринский. Елизавета Алексеевна угостила их блинами и просила привезти Мишу.

«А у Майошки пир горой, – пишет Бурнашев. – Его друзья погасили свечи, облили ромом сахарную голову и, погасив свет, зажгли. Она осветила красивым голубым пламенем помещение». Друзья пели, танцевали, декламировали стихи, рассказывали анекдоты, отпускали шутки и остроты. Навеселившись вдоволь, они прихватили окорок, жареных рябчиков, телятину, ликер, бальзам, шампанское и отправились в Петербург. Они придумали себе шутливые имена: лорд Скотилло, боярин Дуракевич, а Лермонтов – скот Чурбанов. С песнями и веселыми шутками поехали к заставе, по пути заехали в «балаган», кутили вместе с кучером и написали на стене свои 10 имен. В 2 часа ночи при въезде в город Булгаков представился дежурному офицеру:

– Маркиз Глупинюк со свитой. Направляемся в город с визитами.

Офицер удивился, но в ворота пропустил. «Мы влетели в город, – вспоминал участник пирушки родственник Лермонтова Николай Юрьев, – и разъехались по квартирам, а на другой день утром посетили бабушку Лермонтова, добрейшую старушку, не умевшую сердиться на наши проказы».

Товарищи Лермонтова по школе юнкеров почти все стали или кадровыми военными или литераторами. Николай Николаевич Манвелов по окончании обучения в школе юнкеров в 1835 году через несколько лет получил звание генерал-лейтенанта (оставил свои воспоминания о Лермонтове). Василий Васильевич Зиновьев, также окончивший юнкерскую школу в 1835 году, позже получил звание генерал-адъютанта. Михаил Иванович Цейдлер (1816-1892) получил звание генерала, а после выхода в отставку жил в Вильно, работал в скульптурной мастерской, его работы выставлялись в Академии художеств. Он единственный сын Ивана Богдановича Цейдлера (1780-53) – иркутского гражданского губернатора с 1820 по 1835, который облегчил положение декабристов. Еще один сокурсник Лермонтова, граф Петр Киприянович Крейц после многолетней службы в кавалерии получил звание генерала. Василий Александрович Вонлярлярский, в дальнейшем литератор, «привлекал к себе друзей веселыми шутками и рассказами» (А.М. Меринский). Приятелями Лермонтова также были Леонид Николаевич Хомутов, нарисовавший портрет Лермонтова, очень схожий с оригиналом; Иосиф Шаховской по прозвищу «Курок», сын бывшего командира Гренадерского полка.

При производстве в офицеры Лермонтов преподнес свою поэму «Хаджи Абрек» преподавателю русской словесности Василию Тимофеевичу Плаксину, тот сказал:

– Приветствую будущего поэта России.

А позже, в 1848 году, выступил с критикой стихов Лермонтова. Особенно изощренными проказами занимался так называемый «Нумидийский эскадрон», его членами были: Василий Вонлярлярский, братья Череповы – Андрей Леонидович и Александр Леонидович, офицер лейб-гвардии Гусарского полка Василий Васильевич Энгельгардт, юнкер Петр Павлович Тизенгаузен. Они устроили себе развлечение: «плотно взяв друг друга за руки, легко скользили по паркетному полу кавалергардской камеры, сбивая с ног попадавшихся им навстречу новичков» (из воспоминаний В.В. Боборыкина). «Великан Тизенгаузен налетел на меня, припер к железной кровати, – продолжал Боборыкин, – и толкнул меня плечом, а я его ударил кулаком в спину, и эскадрон распался». Когда юнкера возвращались после ужина через неосвещенный конференц-зал, он получил «залп вареного картофеля в затылок». «Не говоря ни слова, я разделся и лег, меня оставили в покое, а другим новичкам вставляли в нос свернутые бумажки, пропитанные крепким нюхательным табаком, и они всю ночь чихали. Этим занимался Энгельгардт», вспоминает Боборыкин. Некоторых новичков обливали ночью холодной водой.

Вторая встреча Боборыкина с Лермонтовым произошла во Владикавказе в Заезжем доме. Лермонтов и француз-путешественник рисовали что-то на столе и во все горло пели «Да здравствует жизнь! Да здравствует свобода!» на французском языке. «Лермонтов с высокомерием спросил меня, покровительственным тоном:

– Как ты поживаешь?»

О Лермонтове как о поэте Боборыкин ничего не знал. Он был оскорблен его фамильярностью и в тон ему ответил:

– Я живу недурно, а вы что рисуете?

– Виды Кавказа.

На этом их короткое свидание и окончилось. Третья встреча Боборыкина с Лермонтовым произошла в Москве в 1840 году в Английском клубе. Близких доверительных отношений между ними не возникло. «Мы не сказали друг другу ни слова, но устремленного на меня взора Михаила Юрьевича я не могу забыть. Не скрою, что глубокий, проникающий в душу и презрительный взгляд его имел немаловажное влияние на переворот в моей жизни». В этом взгляде Боборыкин как будто услышал слова: «Печально я гляжу на наше поколенье! Его грядущее – иль пусто, иль темно…»

Эта встреча заставила Боборыкина задуматься над своей беспутной жизнью и пойти другой дорогой. Этим он был обязан Лермонтову, за что до конца дней остался благодарным ему.