Текст книги "Спящие красавицы"

15. Любовь до гроба?

А как же наша сладкая парочка – баран да ярочка? Пошла уже вторая неделя как Алексей Синица поселился в доме Яны. Ясно, что между ними случилась любовь. Ясно и то, что рано или поздно приходит время, когда влюбленные начинают прояснять отношения…

– Что обозначает, когда мужчина любит кончать на лицо женщине? – спрашивает Яна и в который раз пытается стереть с губ и носа эякулят Синицы.

– Еще полминуты! – умоляет Синица. – Я так люблю смотреть на это порно!

– Это выглядит глупо: женщина со спермой на лице…

– Чем глупее, тем привлекательнее…

– Странно.

Но Яну сейчас волнует нечто большее…

– Я не знаю, что со мной происходит. Мне унизительно, что я хочу быть с тобой. Женщине противно так сильно зависеть от секса. Она унижена этим. Ты понимаешь?

– А ты понимаешь, что ты говоришь? Ты что не знаешь, что бывает с теми, кто желает меня?

Он решительно спускает ноги на пол и надевает трусы.

– Я не хочу секса!

– Я тоже!

– Но ты хочешь! Я же вижу – ты хочешь меня!

Синица вскакивает:

– Это ты хочешь!

– Я? Тебя? Как это тупо! Кто ты, вообще, такой? Я зрелая интересная женщина. С какой стати мне хотеть такую пустышку как ты?

Она становится злой и насмешливой:

– Герой серила… Мечта домохозяек… Ах, какой забавный малыш… Пупсик… Ты, вообще, похож на мерзкого гея. Тебе панталоны очень к лицу. Вернее, к заднице.

– Ха-ха! Ты классно отдавалась этому гею… Так никто и никогда…

Практически он это прокричал в лицо Яны склонившись над ней.

Яна дает пощечину мерзкому пидару:

– Замолчи! Прекрати меня называть на «ты»!

– Да, классно!

Снова получает пощечину, но это распаляет в нем жестокость.

– Ты просто безумно хрюкала от удовольствия как свинья!

Он кружит по комнате как гладиатор, одержавший победу:

– Котик, ты просто хрюкала как свинья, извиваясь…

– Не называй меня на «ты»! – закипает Яна, бешено стирая с лица сперму. – Господи, какая гадость!

– Ты! Ты! Ты!

Яна стихает и плачет. Потом вздыхает:

– Да. Есть что-то нехорошее в этом, да, конечно… Но у Вас чертовски красивые глаза, Синичка… И член на уровне…

– Зачем мы говорим фиг знает о чем, Яна? Дело не в этом. Почему мы боимся сказать, что нас тянет друг к другу?

– Да, почему?

– Я – убийца. Можешь сдать меня Федеральной Комиссии. Ты сделаешь это?

– Да. Немедленно. Ты хочешь жить?

– Нет. Без тебя нет.

– Так быстро? Это идиотизм! – бормочет она, не в силах бороться с наплывающей теплой волной счастья.

Впрочем, силы еще есть. Надо просто уйти в свою комнату и взять себя в руки.

Синица вскоре осторожно открывает дверь.

– Ну, хорошо, – говорит Яна. – Это было всего несколько раз, случайно… Это надо прекратить, возможно еще не поздно.

Синица закрывает дверь. Надевает женское платье, накладывает ногти, подкрашивает тушью ресницы.

Он кричит в дверь:

– Слушай, сделай мне какой-нибудь приличный макияж… Я уйду. Я должен уйти. Это я во всем виноват.

Она появляется на пороге, предательский туман счастья лежит на ее глазах.

– Но что-то мне подсказывает, – говорит она медленно, – что скоро мне будет хорошо… Интересно, есть такая штука – секс по интуиции?

– Он весь на интуиции.

Яна тянет Синицу к себе, осыпая поцелуями.

– Иди ко мне… Ну куда ты уйдешь, какая к черту Федеральная Комиссия… О чем ты говоришь…

Синица отстраняет ее.

– Нет.

Яна увлекает его в бездну, шепча:

– Все уже свершилось… Не бойся умирать… Ты умрешь со мной… Ты хочешь со мной – и только со мной?

У парнишки нет сил противиться.

16. Декламатора вызывали?

Не будем же и мы, как и все вокруг, думать, что летаргики не имеют право на привычный уклад жизни. Имеют.

В палате Людмилы Сергеевны художница раскладывает мольберт. Людмила Сергеевна, как и в прошлые годы, любит порисовать. Ксения с большой бутылкой колы в руках мрачно смотрит на загвоздку-мать. Скелетон замедленно (по элементам) имитирует круговой удар.

Переводчица передает слова Ксении, которые Людмила Сергеевна похоже не хочет слышать..

– Ксения говорит: Вы должны быть секси.

– Мама, ты должна быть секси, ты это понимаешь? – повторяет Ксения.

– Люся, доча! Это спасет тебе жизнь! – восклицает Скелетон.

– Во всяком случае точно оздоровит гинекологию. – Ксюша делает глоток. – Пора начинать половую жизнь, мама! Прошло уже 22 года!

Наконец Людмила Сергеевна заговорила (устами переводчицы):

– Ну как мне быть секси, как? Ты видела мою целлюлитную задницу?

– Сто раз. И что?

– Нет, с такой задницей я не могу быть секси!

– Мама, тут никто не спрашивает мнение у твоей задницы. Она слишком умна для такого разговора.

Переводчица в сомнении:

– Это переводить?

В палату входит декламатор: громоздкий припудренный мужчина под пятьдесят. Он читает, завывая под Качалова:

– На солнечной поляночке, Дугою выгнув бровь, Парнишка на тальяночке… Декламатора вызывали?

– Вы не видите, у нас пейнтинг? – возмущена Скелетон.

– Мама, давай еще раз… Разбуди в себе женщину… Вот представь перед тобой этот пидар… как его… Синица…

Переводчица живо встревает:

– Мне тоже он кажется мерзким геем! Слишком красив.

Художница подхватывает:

– Ой, и мне!

– И вот ты берешь его… – мрачно говорит Ксения. – Тьфу… за яйца…

Переводчица снова уточняет:

– Так «яйца» или «кокошки»? Про яйца она и слышать не хочет.

Ксению прорвало:

– Какие еще кокошки, блять! Мы что – в курятнике, мама? Берешь его за яйца, отрываешь и выбрасываешь воронам! Воронам, поняла?! Какая ты у меня тупая, мама!

Скелетон бьет ногой в косяк, падает «Девочка с персиками».

Скелетон вскрикивает:

– Люся – воронам!

И тут же сама себе бормочет:

– Подними персики!

Она торопится к репродукции:

– Подними девочку!

– Если бы воронам, – делает замечание переводчица. – Но это не эротика, увы…

Ксения спохватилась и пытается успокоиться:

– Да, затупила… Извиняюсь… Накатили старые обиды…Вот такие как ты, мама, всех нас и погубят. Ты знаешь сколько я их перевидала, чтобы яйца называть кокошками?

Она взбивает грудь:

– Ты веришь в это?

Скелетон подхватывает неоспоримые аргументы:

– Да. Люся, не забывай, что у нашей Ксюни 4-ый размер. А теперь пятый.

Ксения всхлипывает о своем девичьем:

– Мама – это жесть, сколько я их перевидала с 13 лет…

Скелетон тоже всхлипывает:

– Ксюша, правда?

– А то, бабон! И ни разу любви не встретила. Только кокошки эти гребаные. Так-то вот.

Скелетон потрясена в который раз:

– Ни разу? Без первой любви невозможно! Это жесть.

– Ни разу, баба!

Людмила Сергеевна бормочет устами переводчицы:

– Яй… Яй… Мне так противно становится… Может яйкошки?

– И правда, Ксюня, может яйкошки? – мягко говорит Скелетон. – Воронам-то какая разница?

– Эх, мама… Долго еще с тобой работать, ох долго…

17. Достал всех ширинкой

В Клинике тем временем снова беда – нет сладу с попугаем-похабником. Наглый он, конечно, слов нет. Всего-то знает пару слов на языке римлян, а в любую минуту готов козырнуть ученостью.

По коридору движется процессия. Впереди возмущенно вышагивает Любовь Семеновна, за нею Старшина и Леха. В руках у гендиректора клетка с Иннокентием. Сзади семенит адвокат г-на Перепечкина.

– О темпора, о морес! – говорит Иннокентий. – Спасибо.

– Пожалуйста, дурак! – замахивается Любовь Семеновна. – Так бы и треснула!

– Ну-ну, Любовь Семеновна… – урезонивает ее адвокат.

– Что Вы все время нукаете, уважаемый? – На! – Она протягивает клетку Старшине. – Видеть его не могу!

– Я буду вынужден доложить Ивану Михайловичу, что Вы назвали его лучшего друга нехорошим…

– Испугалась! Да Ваш клиент – ку-ку, судя по его другу! Не знала я, что у випов такие попугаи!

Иннокентий вопит:

– Застегни ширинку, о темпора, о морес!

– Вот видите! И сколько можно терпеть это бескультурие?

– Он говорит: о, времена, о, нравы…

– Птичка, ты чего? Тю-тю-тю… – сюсюкает Старшина.

Навстречу процессии – г-н Майер, Хильда и два ученых-японца.

– В чем виноват эта птица? – спрашивает сердобольно первый японец. – Почему ее бьют?

Хильда поясняет:

– Иннокентий направляется в лабораторию биометрической нейтрализации деятельности мозга. Некоторые любимые животные, находясь в биометрическом поле летаргиков, могут приобретать аномальные свойства. Например, публично дискутировать о гениталиях на латинском языке.

– В чем суть этой полемики? – дотошно спрашивает второй японец.

Хильда, выслушав Маейра, переводит на английский:

– Господин Майер не советует включаться в эти дискуссии – они бесплодны, как правило.

Японцы вежливо кивают.

18. Трехмесячное молчание Мананы

Как мучается Константин Егоров! Как он любит Манану! И как хочется снова и снова возвращаться к теме прекрасных порывов его сердца!

На газоне копошатся Старшина и Леха. Они высаживают в клумбу цветы в бумажных горшочках. В раскрытом окне третьего этажа показывается Егоров и громко вопит, воздев к небу руки.

– Манана, ну почему? О, Боги, тьфу!

Его смачный плевок долго летит по воздуху и падает на голову Старшине. Старшина молча вытирает голову и произносит:.

– Товарищ, ты так скоро в верблюда превратишься со своей Мананой.

Константин возвращается в палату.

– Почему она тогда за три месяца не произнесла ни слова? Почему она со мной не хочет разговаривать? Почему она под воздействием этого глупого сериала испытала эротическое волнение и впала в летаргический сон? Значит, она хотела его?

– Но она же его не получила, – возражает Люция.

– Выключите это идиотское радио! – закипает Константин.

– Манана так любит танцевальную музыку! – вздыхает Ануш.

– Вы водите к ней двойников! Почему вы запрещаете здесь устанавливать веб-камеру?

– Манана не любит вторжения в ее личное пространство! – говорит Ануш. – А сейчас Манане пора в душ.

Егоров распинывает коробки с покупками, которые вокруг кресла супруги.

– Я убью его, клянусь, Манана! Убью! И он перестанет позорить тебя! Позорить меня!

19. Курнем, товарищ, по одной?

Как видим, жизнь в Клинике сложна, многогранна и порой от нее устаешь как черт. Но профессор Майер знает секреты релаксации.

Хильда, Майер, Козырев находятся в расслабленном состоянии, покуривая. Глаза прикрыты, благовейная тишина. Сбоку у ног Козырева покорно сидит Лиза на коленях как преданная кошка. С другой стороны застыл Пушкин со сценарием в руках. Время от времени он тихо спрашивает:

– Глянем, Роман Григорьевич?

Вера, холодно сложив руки, как всегда надменно наблюдает весь этот балаган.

Козырев затягивается:

– Лиза – русская экзистенция. Кажется, я нашел то, что искал в жизни.

Майер уточняет:

– Экзистенция без укурения?

– Без укурения. – отвечает Роман Григорьевич. – Чистой воды. Лиза может почесать мне пятки.

– Зачем Вам чесать пятки? – спрашивает Хильда. – Наймите чесальщицу. В русской экзистенции в 18-ом веке были чесальщицы пяток. Я изучала вопрос.

Роман Григорьевич возражает:

– Пятки должна чесать любовница.

Хильда затягивается:

– Она – Ваша любовница?

– Экзистенциально, да.

– Это как? Без секса?

– А также с чесанием спины для выискивания блох и вшей.

– В русской экзистенции чесание спины было до крови, я изучала вопрос. Кстати, откуда этот странный ганджубас у профессора?

По-немецки она спрашивает:

– Откуда у Вас такая прелесть?

– Это «Русский Экспресс», на сегодняшний день самый дорогой легкий наркотик.

Хильда снова обращается к Козыреву:

– Вас Вера водит писать. В русской экзистенции любовницы водили мужчин писать? Я не изучила этот вопрос. Вера Вас держит за пенис?

– Да, держит.

– Как жаль, что вождения писать не было в немецкой экзистенции! – оживляется профессор.

– Слушайте, – надменно произносит Вера. – А возьмите вы его в немецкую экзистенцию, а? Хотя бы пенис его возьмите, а?

Майер смотрит на часы:

– Я – педант как всякий немец. Извините, господа, но кажется пришел час танца.

Он встает и вальсирует, негромко напевая: «Тра-тра-трата-та-та». Переводчица ввозит коляску с Аделаидой.

Майер кружит вокруг кресла:

– Я уже в вихре танца, я подхватил вас, Аделаида…

Переводчица Аделаиды синхронно отвечает:

– Хольт, а что скажет фрау Майер?

– Она разрешила, чтобы у Вас нечаянно и немножко кружилась голова!

– Как мило с ее стороны. Мне славно и грустно сейчас. Ведь наш роман идет к концу.

Пауза. Переводчице надо чуть внимательнее вслушаться в то, что говорит телепатически ей сейчас Аделаида. Похоже что-то небанальное.

– О, как жарко полыхает мой разум! – переводит переводчица.

Уточняет для Хильды:

– Она сказала, что ее мозг воспален.

Хильда говорит Майеру по-немецки:

– Она говорит, что в ее мозговых клетках возможны злокачественные образования, дающие невыносимый жар ее голове.

– О, да! – отвечает Майер. – Мы обязательно назначим высокоточные томографические процедуры ее черепу…

20. Харассмент

Старшина и Леха Богатырев метут двор. Во двор въезжают машины, из них показываются европейские дамы-чиновницы разных возрастов. Дамы, оживленно, разговаривая, проходят мимо. Некоторые щелкают фотоаппаратами. Старшина ладошкой навевает к своему носу гипотетический запах парфюма.

– Эх, жизнь… Не жизнь, а говно. Ну почему мне нельзя приближаться к женскому полу?

Леха отвечает:

– Приблизимся, не бойся, наш час впереди…

Старшина предается горьким армейским воспоминаниям:

– Сапогами, Леха… Всей ротой метелили…

– Хорошего старшину солдаты трогать не будет. Значит, херовый ты был старшина. Правильно теть Люба говорит.

Старшина, пропустив мимо ушей замечание корефана, продолжает вспоминать:

– Как жив остался, не понимаю. Три недели в коме – это тебе не шутки. Вот после этого все и начиналось. Приближусь – бац: короткое замыкание.

Одна миловидная блондинка споткнулась, сломала каблук.

Старшина с готовностью бросается на помощь – порывисто поднимает даму на руки и несет.

На него уже находит кураж:

– Краса моя, хорошая… Да я тебя хоть в небо сейчас унесу.

Все разевают рты.

– Эй, куда вы меня несете? – уточняет дама. – Господи, какой навязчивый русский вопрос! Это харассмент?

– В небо несу! К звездам! К солнцу!

– Зачем? Я не космонавт. Это харассмент?

– Это неважно!

– А мой туфель? Это харассмент?

– И туфель возьмем, красавица! Туфель тоже харассмент!

Леха растерянно несет за ними туфель.

Все испуганно кричат:

– Эй, не туда! Вот дверь! Это харассмент?

И тут Старшину начинает глючить уже конкретно. Глаза его затуманиваются бешенством, он ревет:

– Ротабля! Подъем!

Дама, вырвавшись, убегает. Несется озверелый голос Старшины:

– Ротабля!

Леха подбегает, чтобы привести друга в чувство. Но получает отменный удар в челюсть.

– Ассильбеков, чмо! Ща запидарасю! Подъем, я сказал!

Леха наконец ловко подсекает Старшину, тот валится на землю. Леха вскарабкивается на друга и колотит его головой о землю.

Старшина стихает и садится; он пришел в себя. Сконфуженные друзья поднимаются и молча бредут в хозпомещение.

В «дворницкой» Леха подставляет лицо под струю воды, потом утирает.

Старшина виноватится:

– Лех, ну извини, брат.

Леха трясет головой:

– Чисто контузило… Ухо не слышит реально…Хорошего старшину солдаты не тронут. Херовый ты был старшина, значит.

– Херовый… Это ты мне говоришь? Лучшему другу, Леха? Да я три недели в коме… чуть не катанул, а? Всей ротой меня метелили… Все отбили, твари позорные…

Он обиженно закуривает.

21. Добрый ужастик: хор зомбарей

Не прошло и недели – снова делегация.

В последнее время зачастили в Клинику европейские представители гуманитарного толка. А все почему? А потому что нет нигде больше в мире хора зомби, вот почему!

Холл пересекают профессор Майер, Хильда, гендиректор Любовь Семеновна в окружении делегации гуманитариев.

Хильда переводит слова Майера на английский:

– Наши зомби – это самая первая партия людей, впавших в летаргический сон четыре года назад. Они так и не проснулись в целом, но обрели дар худо-бедно двигаться и издавать кой-какие звуки, а некоторые даже контактировать с окружающим миром…

Любовь Семеновна подхватывает, торжественно поднимая палец вверх:

– Но! Внимание: но! Даже уподобившись инфернальным чудищам, люди остаются людьми. Сюда, пожалуйста. Они не теряют свой духовный облик и стремятся к прекрасному. А теперь сюда.

Она открывает двери в небольшой концертный зал. Гости рассаживаются, занавес расползается и глазам предстает хор из 15–20 человек с открытыми, но потусторонними бессмысленными глазами. В хоре выделяются педагог-организатор Зоя Борисовна и вездесущая Лиза (ридикюль рябинового цвета) с братом Семеном. Оба в бейсболках.

Хормейстер делает знак рукой и певчие начинает выводить какие-то странные рулады.

Во втором ряду в зале – коляски Валерии, Риты, Аделаиды. Также в зале Старшина и Леха Богатырев. Любовь Семеновна оборачивается и украдкой показывает парням кулак.

Первая дама внимательно вслушивается:

– О чем они так трогательно поют, профессор?

– Какое удивительное видение саунда у хормейстера! – подхватывает беседу вторая дама.

Хильда переводит:

– Хормейстер сам глухонемой, к тому же крупный концептуалист-авангардист. Его имя знает вся Дания.

Лиза всполошилась на сцене:

– Ой, Семен падает!

Она придерживает Семена и показывает всем ОК.

Первая дама спрашивает:

– Расскажите мне о чудо-хормейстере. Он авангардист и глухонемой в одном лице?

– Да.

– Как Вы полагаете, его хор заслуживает в этом году гранта Марсельской школы нестандартных коммуникаций?

– О чем этот удивительный трек? – спрашивает вторая дама.

– Это знаменитая русская баллада «Во поле березонька стояла»…

Третья дама недоуменно вертит программку:

– Но здесь написано, что это «Аве Мария» Шуберта.

Лиза поправляет галстук на Семене, Семен начинает подвывать, Лиза делает всем ОК.

Зоя Борисовна делает замечание:

– Лиза, не шелести руками!

И вдруг на чистейшем английском добавляет:

– Ее тупая рожа как две капли воды похожа на мою мерзкую целлюлитную задницу!

Сказав это, она испуганно и торопливо стучит себя по голове. Потом любезно улыбается хормейстеру: пришла в себя, отпустило.

Первая дама поражена:

– Обратите внимание как необычайно подвижна женщина с рябиновым ридикюлем! Вам не кажется, что она уже в чем-то человек, а не зомби?

– Да, прогресс налицо, – соглашаются остальные дамы.

22. И жить торопится, и чувствовать спешит

Как порой раздражает молодежь неторопливость стариков!

Короче, г-н Перепечкин спит да спит себе в своей двухместной электроколяске, совсем не зная, что влюбленная невеста мечтает о загородном доме, о несметных богатствах, которые достанутся после его смерти молодой жене, о новых романах, которые новоявленная вдова готова крутить на костях несчастного мужа…

«Когда же наконец закончатся эти неспешные гуляния по аллеям больничного парка?» – вот что обычно выражает лицо Анжелы. Сегодняшний день – не исключение.

Любовь Семеновна говорит:

– Ну, Анжелочка, пробуй свое место.

– Да уж сколько раз пробовала… – тоскливо говорит Анжела. – Все пробуем и пробуем.

Она садится на второе сиденье и спрашивает:

– Мама, а Ивана Михайловича за руку брать как влюбленная?

– Конечно!

Любовь Семеновна продолжает спор с Перепечкиным:

– Любаша, скажи ему: ему не нужна умная жена, не нужна! Достаточно красивой! А наша Анжелка просто красавица! Пусть не упрямится!

– Да сколько ему говорить, что Анжелка красавица? Он что сам не видит?

Ксения Михайловна приказывает дочери:

– Анжела, скажи ему что-нибудь о прекрасном июньском полдне и про птиц, которые поют неугомонно.

– Зачем? – упрямится Анжела. – Он же все равно глухой.

– У тебя что, язык отсохнет? А глухому радость!

Адвокат обижен:

– А позвольте узнать, что ему делать с глупой женой?

Ксения Михайловна удивлена:

– Вы не знаете что делать с женой? Да это же все знают!

– Мы ему такую красавицу подобрали! – возмущается Любовь Семеновна. – Такую умницу! А ты на себя посмотри, черт старый!

– А чем плох Иван Михайлович? – злится адвокат. – Чем не жених мой клиент? Во-первых, он чрезвычайно состоятелен. Во-вторых, порядочен – не склонен к изменам.

– Еще бы! – хихикает Любаша. – Какие уж тут измены.

– Что Вы все хихикаете, Люба? В-третьих…

Он поправляет парик на Перепечкине:

– … вполне привлекателен как мужчина. А ваша невеста… Я извиняюсь… Я бы сказал на троечку!

Анжела поражена:

– На троечку?

– Головой на троечку.

– Зато она живая, а он труп! – восклицает Любовь Семеновна.

– Это переводить? – спрашивает Любаша.

– Не надо, – говорит Любовь Семеновна. – Переведите временно усопший.

– Не надо, – уточняет адвокат. – Переведите – временно ограничен в возможностях.

Любаша говорит:

– Тише вы, разгалделись! Иван Михайлович сказал, что ему надо крепко подумать. Он сказал, что он женится не на один день.

Ксения Михайловна всплескивает руками:

– Опять двадцать пять! Опять он будет думать! Да Вы уже четыре недели думаете, Иван Михайлович! В Вашем возрасте дорога каждая минута счастливого брака! – Она игриво добавляет. – Учтите, теща может обидеться…