Текст книги "Спящие красавицы"

23. Нижние аргументы любви

Через два дня – новые гуляния, теперь уже под луной.

Как всегда Иван Михайлович одет безукоризненно, как и подобает влюбленному. Как всегда на его плече верный друг Иннокентий. Ксения Михайлова тоже не подкачала – на ней помпезная шляпа с цветами. Анжела тоже выглядит нарядно.

– Любаша, пусть Иван Михайлович побудет в тиши аллей с молодой красавицей. Наверно он соскучился по юной плоти… Вы же знаете мужчин.

– А кто будет переводить?

– Влюбленным сердцам не нужны слова.

Любаша перемещается на соседнюю аллею, там на скамейке задумчиво закуривает; потом втыкает в уши «таблетки» плеера и радостно-дурашливо дергается под музыку.

Ксения Михайловна говорит строго:

– Доча, сходи и ты погуляй. Я ему сама все объясню про любовь. Тут нужны сильные аргументы.

– Мама, как я тебе благодарна! Быстрей бы уж! Целый месяц топчемся на месте…

Анжела удаляется.

Ксения Михайловна заводит с бедным влюбленным стариком разговор, грозно уперев руки в боки:

– Ну, здравствуй зятек! Здравствуй, Иван Михайлович!

Она поправляет цветок в его кармане:

– У, какие мы нынче нарядные…

После этого она становится на колени перед креслом, расстегивает ширинку старца и брезгливо сплевывает. Нет никаких сил и решительности доставить старцу задуманное неземное наслаждение.

Так она стоит с минуту, потом еще раз брезгливо сплевывает. В какой-то момент над ее головой заполошно вскрикивает Иннокентий:

– Господибожемой!

Ксения Михайловна, вздрогнув, отстраняется.

– Кыш… Ходят тут всякие…

Так и не наградив зятька жарким нижним поцелуем, она поднимается с колен, сует две 5-тысячные купюры в его карман и удаляется(почему-то на цыпочках).

На соседней тропинке ее поджидает дочь.

– Мужиков знать надо, доча. Я ему все объяснила, теперь не отвертится. Испытанный прием.

– А то целый месяц топчемся на месте.

– А то целый месяц намекает и намекает… А вслух произнести стесняется.

– Мама, я так рада!

– Еще и десять тысяч сунула в карман.

Анжела испуганно спрашивает:

– А деньги зачем? Он же богат, мама! Сказочно богат! Три квартиры, дом в Завидово…

– Тьфу, старая дурында! Забыла. Пойду, заберу…

Она возвращается к креслу, порывисто вытаскивает купюры, показывая старику кукиш.

– О темпора, о морес! – восклицает Иннокентий, глядя на этот продажный мир чистогана.

Ксения Михайловна не поняла:

– Что?

– Застегни ширинку!

Ксения Михайловна охает над ширинкой старца:

– Мать честная! Так бы и сказал сразу, без намеков!

Она застегивает старцу ширинку, поправляет цветок в петлице, склабится, притворно изображая улыбку вежливости, – и на цыпочках удаляется.

Иннокентий возмущается вслед:

– Поправь манишку!

Да сколько же можно терпеть издевательства глупой птицы?!

– Сам поправь, дурак!

– Гуляет? – спрашивает Анжела у вернувшейся мамы.

– Еще бы! Насладился нижним поцелуем. Настроение – во! Знаю я их, мужиков-то!

Анжела ошарашена:

– Нижним поцелуем?

Она хватается за живот и отворачивается. Ее рвет.

Ксению Михайловну тоже мутит:

– А как ты думала, доча? Как по другому в наш современный век?

Позывы нарастают:

– Тут нужны… сильные… аргументы…

И вот она тоже хватается за живот, ее тоже рвет.

Анжела сквозь позывы спрашивает:

– Что… Будет… Теперь… …

Ксения Михайловна сквозь позывы отвечает:

– Как что… Теперь… Свадьба… Не отвертится…

24. Ненасытна. Круглосуточно. Бесплатно

Мы так рады, что дело двух влюбленных наконец сдвинулось с мертвой точки и одинокие судьбы наконец соединятся! Но сколько еще разбитых сердец вокруг!

Возможно именно об этом думают Старшина и его закадычный друг Леха, наблюдая как по аллее везут коляску с Людмилой Сергеевной. За ней идут Ксения и Скелетон, а к группе прицепилась вездесущая Лиза, приглядываясь чего бы спереть.

Ксения вслух читает какую-то записку:

– «Романтичная привлекательная дама с изюминкой пригласит на чай под розовым абажуром…»

Старшина вздыхает над ухом Лехи:

– Песня… Бля, как по нотам, сука Ксюха…

Ксения возмущена:

– Мама, что за хрень? Кто составлял это объявление?

Переводчица обижена:

– Почему хрень?

– Кому нафиг нужен этот розовый абажур? Этот чай… Ты что, мужиков не знаешь, мама? Не знаешь, какие они?

Переводчица переводит и получает ответ:

– Забыла. Столько лет прошло.

– Двадцать два года прошло… – вздыхает Скелетон.

– Хорошо, мама! Я все возьму в свои руки! И абажур этот хренов… И чай…

– Это переводить? – теряется переводчица.

– Нет, только чай… И абажур без хрена.

– Что ты задумала? – спрашивает Скелетон.

Ксения звонит подруге:

– Крысятка, тут такая шняга с этим маразматиком Владом… – Потом жестко произносит. – «Ненасытна. Круглосуточно».

– И все? – удивлена переводчица.

– Да! – подхватывает Скелетон слова обожаемой внучки. – Именно ненасытна. Круглосуточно!

Навстречу им – электроколяска с Перепечкиным. Любаша достает из-за уха сигарету и прикуривает у Ксении, потом дарит цветы.

– Как всегда Иван Михайлович просит в 21.00 на чай для увлекательных бесед и стихов, – говорит Любаша..

Иннокентий ворчит:

– Господибожемой… Черт лысый… Черт!

Лиза вытаскивает фотографию мужской задницы и доверительно показывает Скелетону.

– Мне кажется этого мужчину я где-то уже видела… Я не могла ошибиться.

Скелетон вглядывается:

– Да, неплох…

Надевает очки:

– Совсем не плох, милочка… Вылитый Лановой…

Старшина отрывается от стрижки кустарника – его глаза свирепо вращаются. Пошел глюк! Ксения его допекла своей задницей!

– Ротабля, подъем! Ассильбеков, сучара!

Он сжимает кулаки и мчится вперед с воплями.

Видели бы вы Скелетон! Бабулька вмиг преображается и взлетает в воздух: «Киай!» Ее удар приходится в грудь Старшины.

Старшина падает, а новый удар Скелетона (полукруговой) приходится ему в челюсть.

Старшина сидит на траве, очухавшись.

– Крепко…

Скелетон склоняется над ним:

– Милый, давай знакомиться. Виктория Павловна.

Старшина смущенно протягивает руку, над ним склоняются Леха и Ксения.

Ксения набрасывается на бабушку:

– За что ты дворника ударила, баба, за что? Крысятка, я перезвоню. Этот Симон тоже чмо.

Лиза протягивает Старшине фотографию.

– Возьми за двести, сама брала за триста…

Старшина автоматически отсчитывает триста рублей. Лиза прячет и деньги, и фото в свой элегантный ридикюль.

25. У вас дома был пес Шарик?

К сведению дотошного читателя: в палате Риты позапрошлой ночью до утра писали очередную предсмертную записку Козыреву и хотели ему читать в полдень, но Козырев был так ужасно пьян, что попытки оставили.

И только через день это получилось.

Козырев, конечно же, был пьян и не стоял на ногах, но не настолько, чтобы не понимать на каком он свете.

Впрочем переводчица (как всегда раздраженно) еще раз на всякий случай уточняет, потрясая тетрадью:

– Вы хоть понимаете на каком Вы свете? Вы когда-нибудь в состоянии выслушать не чужую Вам женщину?

– Да! – восклицает Лиза.

Переводчица наливает в стакан воды и Рита пьет – жадно, насколько это можно понять, когда перед тобой спящее существо.

– Почему она все время пьет? – спрашивает Козырев.

– Вот именно! – спрашивает Лиза.

– Потому что она все время ест селедку и требует жареных семечек.

– Это булимия? Почему она все время ест селедку? Впрочем, какая теперь разница…

– Потому что всю жизнь ее хотела есть – и отказывала себе в этом.

– А теперь пришла пора… Впрочем, какая разница.

Лиза, воровато оглядываясь, крадет горсть лущеных семечек из тарелки.

Переводчица раздраженно ставит стакан, в голосе ее сарказм:

– Да пришла пора! Все равно ж вешаться!

Она протягивает толстую тетрадь:

– Читайте, всю ночь писали… И весь день правили…

Козырев листает тетрадь:

– Вы знаете как тяжело жить с писательницей, которая пишет без черновиков?

Переводчица кормит Риту семечками с ложечки.

– Теперь знаю.

– У меня фобия, я в последние несколько лет ничего не могу ни слышать, ни читать… Ни книг, ни сценариев, ни записок. Писать тоже не могу.

Лиза привычно набрасывает веревку на шею Риты.

– Хорошо устроились, – говорит переводчица. – А нам, простым смертным, куда деваться?

– Куда? – спрашивает Лиза.

– Что, все Ваши жены и любовницы – писательницы?

– Да. Что в этой записке, Вы не можете изложить в двух словах?

Переводчица припоминает:

– Она ушла в листву… Волосы ее растворились в листве… Жалобно кто-то мычал… или скулил, потому что она ушла непонятая…

– Скулил?

– Возможно пес Шарик. У вас был дома пес Шарик?

Она вчитывается в страницы:

– Нет, это были красивые и грустные собаки всей Земли – черные благородные доги… И лебеди всей Земли на всех озерах Земли… У вас были дома доги или лебеди?

– Лебеди тоже скулили? Теперь Вы понимаете как тяжело жить с писательницей?

– Лебеди каркали, кажется… Это семейство врановых?

– Нет, лебеди крякали. Это класс утиноподобных, насколько я знаю. Переведите ей: мне было жалко всех скулящих собак, печалившихся о ее уходе в листья.

Переводчица переводит, потом синхронно излагает ответ, заражаясь исходящей от пациентки истеричностью:

– Но поздно! Все уже было поздно. И ты понял, что обо мне надо было думать раньше.

– Так мы пойдем вешаться, дорогая?

Переводчица молчит, долго вслушиваясь в аргументы Риты и наконец выдает такой ответ:

– Риточка говорит: я не могу пока пойти, мне не нравятся интонации.

– Здесь можно курить? – спрашивает Козырев.

– Правильно! – Переводчица возмущена. – Рита себя не на помойке нашла, чтобы вешаться в такой невыносимой атмосфере.

Лиза снимает веревку и прячет в ридикюле – до лучших времен.

26. Граждане с ограниченным ростом

Между тем… Гм…Как бы это выразиться… В общем, мужское население интернета положительно отреагировало на объявление: «Ненасытна. Круглосуточно». Ну, я не буду уточнять в чем собственно заключается обаяние подобных предложений. Тем более, что из контекста как-то всем мужчинам видимо стало ясно, что это к тому же БЕСПЛАТНЫЙ случай, а читать это слово в наше время научились все, даже Лиза.

У своих машин – два карлика. Георгий разговаривает по телефону, Степан (руки за спину) надменно расхаживает рядом, прислушиваясь к разговору брата. Иногда припадает к трубке и слышит бодрый голос Скелетона на том конце.

Вот на лацкан его пиджака упала гусеница. Степан щелчком сбрасывает ее.

Георгий говорит:

– Итак, к делу. Книгу такую знаете «Маленький гигант большого секса»?

– Ой, Вы лилипут, что ли? – удивлена Скелетон.

– Не лилипут, а гражданин с ограниченным ростом!

– Карлик, значит!

– Не карлик, а человек с ограниченным ростом…

Рядом останавливается какая-то бабулька, с любопытством прислушивается.

Степан раздраженно предупреждает:

– Бабушка, не задерживайтесь. Чего Вы хотите тут услышать?

– Да я просто… Мимо шла. А вы неласковый, я смотрю…

– Книгу читали «Маленький гигант большого секса»?

Он наступает на громаду бабули, расправляя грудь:

– Большого!

Он рывком выбрасывает руку по локоть:

– Очень большого!

Он рычит как зверь-мачо:

– Секса!

Бабушка поспешно удаляется, испуганно оглядываясь. Степан с достоинством сплевывает.

– Но нас двое, – говорит Георгий. – Мы по одному не ходим.

Скелетон благосклонна:

– Вполне возможно, что она выдержит двоих. А почему нет? Я в молодости и троих могла переговорить.

– 2 на 24 сантиметра, считай, 48. Это очень много. Никто не жаловался. И еще – мы приходим с цветами.

– Она любит цветы, это чудесно.

– Мы ж не в коровник идем к коровам, а к даме. Правильно? И романтика есть, и все остальное…

Мужчины, высокомерно вскинув головы, расхаживают, злобно бормоча.

– Я же говорю – все они сучки! – говорит Степан.

– Какая к черту любовь?! – бормочет Георгий.

– Только секс и деньги!

И каждый садится в свою машину, с достоинством сплюнув.

27. Куда можно идти двести лет?

«Женщины женщинами, а работать когда?» – иногда говорит Козырев. Работать он любит дома за столом с закусками, как, например, сегодня.

Сценарист Пушкин в кресле поодаль. Оба дремлют. Вера вслух читает текст сценария. Сухой ее голос трещит в тишине квартиры как хворост.

– «Спасибо внученька, что привела меня перед смертью у речки-кормилицы посидеть. Завсегда бывало выйду сранья – и сижу, и сижу у кормилицы нашей… Сколько русского народа вскормила наша реченька – не счесть».

Козырев вздыхает:

– Бля, вот он, опиум для народа.

Его можно понять. Сколько он подобного говна перечитал за свою жизнь!

Козырев тоскливо снимает туфель и запускает в Пушкина. Промазал. Грохот свалившихся компакт-дисков за спиной Пушкина. Пушкин сидит не шелохнувшись с закрытыми глазами.

Но вот начинает хныкать, поняв, что его опять собираются избивать:

– За что Вы меня все время бьете, Роман Григорьевич? Что я плохого сделал?

– Вера, мы ходили писяко? Мы ходили сисяко?

Вера отшвыривает сценарий:

– Только что! Я ненавижу доставать Ваш член! Ненавижу Ваш мочевой пузырь!

– Это пройдет… Что дальше? Где сценариус?

– Дальше по тексту: к бабе Дусе подходит ее внучка Аглая и напряженно думает… Размышляет…

Козырев выплевывает какие-то крошки изо рта:

– Вера, ну чем Вы меня опять кормили?

Вера возмущенно молчит.

– И что внучка? Она половозрелая, кстати?

Вера злорадствует:

– Нет, представьте, нет! Сексуально недоступная, кстати.

– Тогда о чем она может думать? – не понимает Козырев.

Пушкин открывает пьяные глаза:

– Как это о чем? Да мало ли о чем? Как много тетя Дуся пережила, например…

– А что тетя Дуся?

Дружное молчание Пушкина и Веры. Чего с пьяным разговаривать?

– А что тетя Дуся, я спрашиваю? Пушкин, что тетя Дуся? А хер его знает что, правильно?

Пушкин, собственно, уснул. Кажется, он все сказал.

– Вера, почему Вы ни о чем никогда не думаете?

И он вдруг плачет:

– А я вот все время думаю, все время…

Вера надменно:

– О чем Вы можете думаете? Как поколотить Пушкина?

– Не только. Я все время думаю о том, почему я такой тупой и такой одинокий. Почему я в этой жизни чего-то не понял? Куда я тупо иду? А ведь я иду уже сто лет… Или двести…

Вера отвечает из кухни:

– Куда можно идти сто лет? Вы точно тупой.

Она возвращается с чашкой холодного чая.

Козырев снимает башмак, протягивает:

– Вера, ударьте Пушкина по голове за то, что он ни о чем не думает.

Помолчав, сам запускает башмак.

Пушкин обиженно вскакивает:

– Я с Вами больше не пью! Вы неприличный человек! И крохотки не возьму с Вашего стола!

Он уползает как может на кухню, достает из кармана мятый бутерброд в салфетке.

Кричит:

– И крохотки не возьму с Вашего стола!

Нервно ест.

Вера мрачно отхлебывает чай:

– Не любите Вы людей, Роман Григорьевич, не любите.

– Так все ж подлецы, ворюги, быдло – за что любить? Серость всякая подзаборная, шваль пятой категории… Вы, кстати, знаете, что Пушкин – медийное лицо 5-ой категории?

В бешенстве вбегает (как может) Пушкин.

– А вы алкоголик! Конченный! И кроме того – мужеложец! За мальчиков взялись! Вы Михайлова того… того…

Вера, вспомнив старые обиды, не может сдержать слез.

– Как Вы могли Михайлова?

Она дает пощечину Козыреву.

– Он такой хорошенький!

Козырев оправдывается:

– Не разобрал… Попутал с Михайловой… Ночь же…

Пушкин ликует:

– А это не считается, дорогой мой, не считается! Надо было лучше смотреть! Совсем уже спились, несчастный алкоголик!

28. Манана так любит учиться в институте!

В отсутствии г-на Козырева его настоящая жена, его бывшая жена, да и вообще все женщины живут обычной жизнью, которой как всегда интересуются журналисты. По коридору Клиники идет группа журналистов, – впереди Козин, Артуров, Майер.

Журналисты их забрасывают вопросами.

– Из всего сказанного следует, что Федеральная спецкомиссия ничего не знает про эту аномалию с альтернативной Вселенной? Прошло уже пять лет, а наука топчется на месте!

– Нас ждет или не ждет глобальная катастрофа? А вдруг уснет все человечество?

Козин, как всегда, хранит невозмутимость:

– Действительно, Федеральная Спецкомиссия не знает, что исследовать по существу. Состояние пациентов? Состояние Алексея Синицы? Чем исследовать? Чего мы хотим добиться? Поставить заслон на пути параллельного мира? Боюсь, что наши познания для этого слишком ничтожны…

– А как создается контактное поле между летаргиком и переводчицей?

– Клиника располагает мощной дорогостоящей аппаратурой. С ее помощью мы смешиваем биометрические данные пациентов и переводчиков. Генерируется некая третья искусственная биометрическая плоскость, в которой они могут контактировать.

Группа прессы входит в палату.

– Ну, а теперь наша первая пациентка, близкие которой дали согласие продемонстрировать ее для СМИ – Манана Егорова…

Люция поспешно поправляет на Манане платье.

– Пожалуйста, пожалуйста, господа… Это Манана. Манана любит шоппинг, танцевальную музыку и по-прежнему без ума от обучения в институте.

Ну, дальше про Манану не будем.

Мы все знаем какая она красавица и умница, добавим лишь, что Манана еще любит свежесть нового дня, поэтому ее возят подмывать восемь или десять раз в день.

Про Манану не будем, а скажем про члена Федеральной Комиссии Артурова. После сегодняшнего очередного свидания с прессой он чувствовал как никогда себя раздражительным. Ему до чертиков надоело отвечать на одни и те же вопросы журналистов.

Между тем шел уже пятый месяц с того дня как исчез Алексей Синица. Сведений о местонахождение Красавчика (так поименован Синица в оперативной разработке) не поступает уже давно. Зато сделано неприятное открытие: есть умельцы, которые в состоянии заткнуть за пояс всю Федеральную Службу Биометризации.

– Я не сомневаюсь, что у нашего Красавчика в распоряжении мощный биометрический дешифратор, сбивающий наше сканирование, – докладывает помощник.

– Да уж, сомневаться не приходится, – ехидно вставляет Артуров.

– Пока наши специалисты не могут изобрести ключ генерации для уничтожения этой неведомой программы шифрования.

– Но почему наши приборы все время простреливают в одной точке? Там Красавчик или нет?

– Пока невозможно утверждать это однозначно. На сегодняшний день это пока необъяснимо. Это может быть просто какая-то аномалия, случайное совпадение.

– Добавьте в Бармино людей. Пусть прочесывают и прочесывают…

29. Дешифратор, однако

В небольшом коттеджном поселке двухэтажный дом Яны мало чем отличается от других домов. Разве тем, что здесь, как и в кабинете Артурова, тоже говорят о дешифраторе поздним вечером.

Яна близка к истерике.

– Дай мне эту штукенцию! Я сейчас покончу с этим навсегда!

Синица снимает с шеи маленький приборчик и протягивает. Яна приносит молоток.

– Смотри, это фигня сейчас разлетится вдребезги – и все закончится. Тебя вычислят за две секунды.

– Зачем? А что будешь делать ты?

– Скажи, а что будет дальше с тобой?

– Меня схватят федералы, если какой-нибудь мститель не успеет до этого прикончить.

– Да, предположим, схватят. А дальше? Увезут в секретную лабораторию?

– Ну, откуда я знаю?

– Вырежут мозг? Выколят смазливые глазенки? И мечтам домохозяек придет пипец?

– Самое интересное, что меня, скорее всего, надо действительно…

– Уничтожить?

– Да. И человечество будет спасено от глобального засыпания, если это угрожает человечеству.

Яна кладет молоток рядом и внимательно рассматривает маленький приборчик в виде кулончика, который генерирует для ее любимого поток биометрического дешифрования. В нем Синица защищен от биометрического сканирования федералов как в коконе.

– Ты знаешь, я ничего не боюсь, – говорит Яна. – Я боюсь одного. Что усну, так и не родив ребеночка… Ничего не оставив…

Губы ее покрывает мелкая дрожь, – это подступают слезы.

– Ничего не увидев… Маленькие ладошки, которые будут брать в руки мою руку… Губы ребеночка, которые будут говорить: «Мама… Мама…» Тебе это как мужчине трудно представить.

Она прижимается к любимому.

– Я усну навсегда, Синица, и не услышу ни разу голоса моего ребеночка… Никогда… Теперь у меня точно нет шансов. Ну, что мы наделали с тобой, зачем, Господи!

Она бережно надевает устройство снова на шею Синицы.

– Прости… Это, конечно, не выход… Просто паника… Я же вижу, что выхода нет. Уже ничего нельзя поменять.

– С тех пор, как стали засыпать девушки, я не приближался к женщинам! Я три года заставлял себя не думать о них, зная, что может произойти, если я приближусь.

– Я первая?

– Если б кто-то объяснил, что происходит со мной… Объяснил бы кто я… И зачем именно мне уготована эта роль…

Вдруг на него нападает порыв страсти – он покрывает руки Яны поцелуями.

– Я не знал толком женским рук… Не знал, как пахнет женская шея… Я теперь знаю, что ты моя первая женщина по-серьезному…

Яна также порывисто отвечает на его страсть.

– Первая, и скорее всего, последняя… Это чудовищно, Алексей, зачем нам это?

Ответа на этот вопрос нет.