Текст книги "Спящие красавицы"

36. Убить христопродавца!

И только в кабинете профессора Майера все наносное отступает на второй план. Здесь курится сладковатый дым, здесь оазис философской мысли, здесь все располагает к неспешному созерцанию событий, текущих мимо как песок сквозь пальцы…

Глаза Майера и Козырева полуприкрыты, вокруг тишина. Привычно сидит подле ног Козырева Лиза. Она предана как старая собака, пожившая с хозяином много-много лет. Она смотрит вдаль, щурится будто бы от сильного ветра промозглых невзгод, которые уже проступают на закате дней…

Вера зевает от недосыпа, Пушкин топчется со сценарием. Хильда читает вслух СМС-ку от Аделаиды.

– «Доктор, вчера я приняла ведерную клизму, я свежа как цветок. Зайдете посмотреть на Вашу Аделаиду? Извините, что это пока единственная новость нашего романа. Вы знаете, как я мучилась запорами…»

– Запорами… – вторит Майер.

Лиза глубокомысленно покачивает головой.

Хильда вздыхает:

– Бедняжка. Что ответить?

– О да, зайду… Поздравьте ее с ведерной клизмой. Что еще?

– Она опять пишет, что я возможно дрянь и тупица.

– Окей, – не возражает профессор.

Хильда читает дальше:

– Она пишет, что любви нет, ее заменяют бесконечные пожизненные фантазии о ней… Хольт, Вы никогда не думали об этом?

Майер молчит.

Тогда Хильда обращается к Козыреву:

– Я так и не поняла в прошлый раз: в русской экзистенции любовницы водили мужчин писать? Я не изучала этот вопрос.

– Водили.

Майер вздыхает:

– Как жаль, что вождения писать не было в немецкой экзистенции.

Хильда отвечает со знанием дела:

– В немецкой экзистенции было царство рацио, в русской – эмоцио. Однако это плохо. Я готова попробовать Вас отвезти сделать писание, чтобы почувствовать что такое эмоцио.

На пороге кабинета появляется Ксюша (он же Алексей Синица) в сопровождении лжесурдопереводчицы.

Лиза встает, садится на колени у ног профессора (сбоку) и смотрит вдаль, щурясь от воображаемого ветра.

Сурдопереводчица спрашивает:

– Ксюша интересуется: как поступить девушке, которая начала периодически засыпать на продолжительное время? Заснет ли она навсегда?

– Да, – отвечает Майер.

– Как быстро это произойдет?

Пушкин тянет привычную волынку:

– Роман Григорьевич, голубчик, ну пожалуйста… Всего одна минута… Все стоит, канал рвет душу, а съемочных дней осталось всего 17…

Вера полна презрения:

– 121-ая серия стоит, 127-ая не движется, а в сто тридцать первой и конь не валялся!

Козырев туманно вглядывается в страницы, вдруг нехорошо оживляется:

– Хитрюга… Борзописец… Ай да, Пушкин! Ай да сукин сын!

Он тычет Пушкина в живот.

– Гнида конъюнктурная!

Снова тычет – теперь сильнее.

– Опиум для народа!

Пушкин, рухнув, понятно, хнычет:

– За что Вы все время меня бьете, за что?! Мне скоро на пенсию…

– Эй, мальчик, помоги ему! – приказывает Козырев. – Я не убил этого христопродавца?

– Он не мальчик, – уточняет сурдопереводчица. – Он – глухонемая.

– Сколько раз повторять – просто немая, – спорит Ксюша.

Хильда ласково обращается к Ксюше:

– Что ж вы сразу-то молчали?

37. Мужчина ее сердца

Как бы ни близился шумный день счастья Ивана Михайловича Перепечкина, не будем забывать, что разбитых сердец на свете осталось еще немало.

То есть, поговорим нынче немного о грустном. Тем более, что сегодня ненастный день. За большими окнами холла Клиники – дождь.

Из лифта Майя вывозит кресло с Валерий, подкатывает к самому окну.

Майя говорит светло:

– Знаете, Валерия Николаевна, а мне не с чем расставаться… У меня никогда не было мужа… Любовь не приходила…

Она загадочно улыбается:

– Значит и не уходила…

Сзади подходит Лиза, ей удается утянуть фиолетовый шарфик с шеи Валерии, но в последний момент переводчица бьет ее по руке.

– Не сметь! Не сметь!

Майя внезапно в необъяснимом порыве бешенства надвигается на Лизу, раскидывая руки, словно готова задушить воровку… потом просто машет безвольной рукой.

За окном Вера и Козырев идут к машине. Лиза торопится за ними. Вера и Козырев сели. Лиза заглядывает сквозь стекло.

Вера кричит из салона:

– Отойди, отойди, Лиза!

Козырев открывает дверь:

– Лиза, ко мне!

В салоне Лиза достает из рябинового ридикюля знакомую фотографию мужской задницы.

Она щурится как будто играет в каком-то триллере:

– Мне кажется, я этого мужчину уже где-то видела. Кевин, мне не может изменить память!

Козырев восклицает:

– Этот мужчина я, Лиза! Наконец ты нашла его!

Машина трогается.

Майя докладывает:

– Он уехал с ней. Он сказал, что она его экзистенциальная любовница.

Судя по всему Валерия язвительно восклицает что-то вроде:

– Передайте ей мои поздравления. Лиза – секси?

Майя отвечает ей:

– Я уже ничего не знаю, что у этого кретина на уме! Возможно, секси.

– Скажите, Майя, разве сисяко Веры может смотреть на писяко моего мужа, когда она достает его пенис?

Грустные женщины молча смотрят в окно.

38. Альтернативный мир существует!

Как вы понимаете, Алексей Синица появлялся в кабинете профессора не зря. У Яны уже случилось два летаргических засыпания за эти полтора месяца знакомства с Алексеем.

Сегодня третье. Сон Яны длится уже одиннадцатый час. Он приходит внезапно, в любое время. Сегодня Яна уснула просто на кухне: сползла по стенке и уснула с пакетом майонеза в руке.

Наука еще докажет, что во время этих провалов в летаргический сон, Яна оказывалась в другом пространстве, – в пространстве нереализованных событий. Там, где живут ее неродившиеся дети – Митя и Вася.

Яна растерянно бродит по какой-то полузнакомой квартире, озираясь:

– Я ничего не помню… Ничегошеньки…

Входит какая-то девочка лет семи.

– Здравствуйте, Яна Сергеевна! Сомик, ты скоро?

Яна спрашивает у Васи:

– Сомик? Кто тебе дал такое прозвище?

– Ты сама, мама… Ты забыла?

– Я ничего не помню, мальчики мои… Ну хорошо… Митя, ты знаешь, что ты – неродившийся ребенок? Ты тоже, Вася…

– Да, знаю. Мне незачем рождаться. Я и так есть. И всегда был, и буду всегда.

– Кто тебе сказал?

Вася поясняет со знанием дела:

– Они.

– Кто это «они»?

– Самопишущиеся скриптрайтеры, Е1204 и Е1205.

Митя мечтательно говорит:

– А я бы хотел родиться.

Вася возражает:

– А я считаю, что быть всегда – это хорошо. Не надо ни рождаться, ни умирать.

– Да, мама. Мы просто сущности, – говорит Митя. – У нас нет тел. Просто временная видимая оболочка.

Яна трет виски пальцами, никак не может собраться с мыслями:

– Видимая оболочка… Я не знаю, хорошо ли это.

– Это никак, мама.

– Но у нас есть тела, Сомик… – говорит Митя. – Вот сейчас же есть.

Он трогает Яну.

– Вот ты, мама. Я вижу тебя. Чувствую.

Яна трогает Васю.

– И я все чувствую и вижу.

Она целует детей.

– Вы очень похожи на меня. Такие же глаза, носики…

– Смешно, – отвечает Вася.

Он берет нож и отрубает себе палец. Протягивает. Яна пятится.

– Что ты сделал? Боже мой, что ты сделал, сыночек?

– Мама, не бойся.

Тут Яна замечает, что из раны не течет кровь.

– Это же не тело, – поясняет Вася. – Это просто сущность. Она просто приобрела форму и стала видимой.

… Время в этом пространстве как-то летит незаметно, вернее, оно просто является как будто бы ниоткуда, как будто бы просто на ощущениях. Как будто бы его просто формируют ее беспричинные ощущения.

Яна себя ловит на чувстве, что уже ночь.

Действительно, ночь.

Она и младшенький Митя спят в одной постели. Яна сквозь сон целует ребенка, прислушивается к сопению мальчика и на лице ее тихо-тихо разгорается счастливая удовлетворенная улыбка…

Так дремлет мать-кошка, накормившая котят из соска.

Вдруг Яна порывисто вскакивает, торопится к постели Васи, берет его руку – палец на месте.

Яна подходит к окну. Действительно, ночь.

– Неужели этого города не существует на самом деле, – произносит она вслух. – Неужели это всего лишь мираж?

Она выходит из дому. В редких окнах горит свет, шуршат последние автобусы, в них – редкие пассажиры. Она входит в ночную аптеку.

– Чем могу помочь? – спрашивает дежурная.

Яна берет со столика буклет, растерянно прижимает к груди. Проходит секунда – буклета нет в ее руках, он лежит на месте.

– Вы чего-нибудь заметили? – спрашивает Яна.

– Что я должна была заметить?

– Я взяла со столика буклет. Но такое ощущение, что я его не брала…

– Вы его не брали. Я смотрела за Вами.

– В таком случае можете Вы взять его и поднести к груди, как это сделала я?

– Пожалуйста, но зачем?

Она берет буклет и прижимает к груди. Яна трогает буклет.

Дежурная произносит с сочувствием:

– Кажется, Вам серьезно нездоровится.

Яна зло твердит:

– Но я тоже брала! Тоже!

Она вырывает буклет:

– Дайте его сюда!

Она прижимает буклет к груди.

– Видите?

– Что именно?

– Видите, буклет у меня в руках?

– Нет.

Буклета в руках Яны нет, он по прежнему в руках дежурной.

Яна выскакивает из аптеки, – кажется, она поняла в чем дело. Слезы застилают ей глаза.

Не видя ничего, она делает шаг на проезжую часть, чтобы перейти улицу. На нее налетает машина. Удар, – и ее безжизненное тело нелепо отлетает назад на тротуар. Машина не останавливается. Очень быстро ссадины затягиваются, Яна как ни в чем ни бывало поднимается тротуара и движется дальше.

Яна возвращается домой. Она отправляется в детскую, чтобы посмотреть на старшего сына. Оба сына спят в своих постелях. Она изумлена. Она торопится опять в спальню – Мити в ее постели нет.

… Самое главное и самое страшное, что она не может поймать ощущение реально текущего времени.

Только что была поздняя ночь, а теперь уже утро. Она не понимает, куда делся остаток ночи. У нее нет ощущения, что он был.

…Яна стоит на коленях перед кроватью Мити, сын гладит ее, успокаивая.

– Мама, ну вот же я… Я здесь… Ну, посмотри, вот мои руки… Видишь?

Яна недоверчиво берет его руки в свои.

– Да, да… Я вижу… Но у меня в душе сидит какое-то ужасное подозрение… Ты знаешь, я только что попала под машину. И со мной ничего не произошло.

Она подходит к постели Васи, который проснулся и сидит, свесив ноги. Яна его обнимает.

– Мне кажется, я сейчас исчезну, детки мои…

Вася успокаивает мать:

– Ну, подумай сама, куда ты можешь исчезнуть? Мы никуда не исчезаем. Мы всегда здесь. И ты всегда здесь.

– Да, это сказали скриптрайтеры Е1204 и Е1205, – подтверждает Митя.

– Я не хочу никаких скрипрайтеров! Не хочу!

Она набрасывает на голову первое, что попалось ей под руку – оранжевую футболку младшего сына и отчаянно бьется головой о подушку.

– Не хочу! Все не так! Я не хочу так!

Дети озадаченно смотрят на нее, не зная как справится с материнской истерикой.

Постепенно она исчезает из их поля зрения, словно тает…

39. Но я же не умру

– Ты проспала восемнадцать часов, – доносится до нее голос Синицы. Он удивлен. – Что это за футболка?

Яна открывает глаза, пробуждаясь в своей спальне.

– Какая футболка?

Синица протягивает Яне детскую оранжевую футболку.

Яну озаряет. Она благодарно обнимает Синицу.

– Я люблю тебя, Синичка. Ты мне даришь самое настоящее счастье… Это футболочка моего сына, моего Сомика…

Она набрасывает футболку на шею и шепчет:

– Сомик… мальчик мой… Алексей, я хочу к детям. Когда мы снова займемся этим?

– Побудь со мной немного, не улетай.

– Ты и так можешь любить меня по 18 часов в сутки, 18 часов я перед тобой голая. Это мало?

– Я не хочу тебя спящую. Ты знаешь, я беспокоюсь. Твои провалы увеличиваются. Сначала 9 часов, потом 14, теперь…

– Скоро наверно я усну навсегда. И ты отвезешь меня в клинику, и там ты увидишь всех своих жертв.

Она снимает футболку с шеи и принюхивается:

– Вот так пахнут мои детки…

Она продолжает:

– Ты увидишь всех своих жертв, убийца! А я увижу…О, если б ты знал, что увижу я! Сыников моих… Митю… Васю… Синица, кстати я хочу быть беременной от тебя!

– Я тоже хочу, но зачем? Чтобы все повторилось снова?

– Да, ты прав.

Но оживляется:

– А вдруг? У тебя такая цепкие сперматозоиды, я чувствую как шустро они запрыгивают в меня. Такого не было с мужем.

– Ты его просто не любила?

– Кажется, да. Он был добропорядочный, но никакой.

Она притягивает Синицу к себе.

– Милый… Отец моих детей… Хороший мальчик… Я хочу тебя…

Синица противится, его снова угнетают нехорошие мысли.

– Я не могу Яна, – пойми, не могу! Мы идем в никуда!

– Ты можешь и хочешь!

– С каждым ударом я как будто не член заколачиваю в тебя, а гвоздь в крышку гроба… Это страшно!

– Нет, не страшно. Я уже перестала бояться!

– А я? Ты меня спросила? С каждой минутой я теряю тебя! Теряю навсегда! Я не хочу ЗДЕСЬ оставаться один!

Яна отстраняется. После паузы она произносит спокойно и бесстрастно:

– Но я же не умру.

– Ты умрешь, к сожалению. Во всяком случае тебя не будет на этом свете.

– Но я буду там… С детьми. Алеша, мы будем тебе улыбаться. Называть тебя папой.

– А где буду я? На каком свете?

– В моем сердце – вот на каком свете.

Она снова привлекает его к себе, а у Синицы совсем не осталось сил сопротивляться. Их губы снова сливаются.

– У нас еще есть время… – шепчет Яна. – Как хорошо мне! Ты первый, кому я доверилась вся… Хочешь с твоей волшебной спермой на лице я буду лежать целый час перед тобой?

– Нет…

– А ты будешь смотреть и хихикать, как это глупо… Хочешь?

– Не знаю…

– Два часа? Три? Господи, да целые сутки я буду улыбаться тебе через эту противную сперму, хочешь?

40. Ваниш-ваниш, постирушко!

Нет, совсем не напрасны были подозрения, что Манана смертельно (если так можно выразиться в этой ситуации) влюблена в Алексея Синицу. Не напрасны были подозрения, что Интернет кишит двойниками телекрасавца. Уж он-то как менеджер знает, как можно развернуть на несчастных влюбленных женщинах бизнес.

Не будем и мы скрывать эти креативные решения.

…Небольшая квартирка в типовой пятиэтажке, ночь. У зеркала сидит паренек Стас, он как две капли похож на Алексея Синицу. Рядом – друг Макс и гример, который накладывает грим.

Макс завидует:

– Слышь, Стас, свезло тебе с этим пидаром… С Синицей этой… Такие деньги потекли!

Парнишка-гример любопытничает:

– Слушай, а как ты Манану того… – Хихикает. – Как тебе вообще с трупиком? Не паришься?

– Да ладно, трупик… – отмахивается Стас. – Дышит ведь.

Постепенно Стас преображается. И вот перед зеркалом уже вылитая девушка.

Через час с небольшим недалеко от ворот Клиники Сна останавливается машина. Дальше только пешком. Из машины выходят Люция, девушка (Стас) и еще одна девушка – мнимая сурдопереводчица.

Люция негромко предупреждает:

– Еще раз напоминаю на всякий случай – ты глухонемая Оксана. Ты ее однокурсница.

– Да, однокурсница, пиздеть не стану.

– Как сильно тебя ждет Манана, Стас! – говорит восторженно Люция.

Итак, очередная ночь знойной запретной любви для Мананы началась…

Но это была роковая ночь, как выясняется утром.

На клумбе копошатся Старшина и Леха, выкапывая местами прежние желтые цветы и досаживая к ним новые – красные.

В окне появляется Егоров, воздевая руки к небу.

Страшный голос Егорова не сулит ничего хорошего.

– Манана! О, Боги! Тьфу!

Старшина инстинктивно делает мастерский прыжок в сторону, кипящий плевок Егорова летит мимо. Старшина собой доволен:

– Армейская закалка пригодилась, правда, Леха?

А что происходит в палате? Поможет ли Манане армейская закалка? Вряд ли.

У постели Мананы – плачущие Люция и Ануш. Ануш держит руку сестры в своей руке. Рядом стоит разгневанный Константин. В руках – мужские трусы.

– Спи спокойно, Манана… – говорит Люция. – Не слушай его… Константин, отстань от Мананы с глупыми вопросами, она еще не просыпалась. Она так устала за ночь, бедное создание…

– Почему она устала? – грохочет Константин.

Ануш напоминает:

– Ты забыл, как сильно Манана любит учиться? Она всю ночь учила билеты…

– Еще раз спрашиваю: чьи это трусы? Почему у Мананы в палате мужские трусы? Что они делали под кроватью?

Лариса Ивановна вносит ясность:

– Лежали, Костя. Просто лежали. Сейчас Манана пойдет принимать душ.

У Константина от обиды нет слов. Он рыдает у ног Мананы:

– Манана, я так тебя люблю, так люблю… Но хотел бы получить ответ: что делали мужские трусы у тебя под кроватью?

– Вы измучили ревностью Манану! – напоминает Люция. – Она еще не принимала душ! Она еще не свежа, понимаете?

Константин в гневе вскакивает:

– Кто был с ней ночью? Кто?

– Никого. Только новая подруга Оксана сидела с ней допоздна с билетами… Манана так любит учиться!

– Оксана не в счет, она глухонемая. Кстати, почему она глухонемая?

– Это загадка природы, Константин.

На шум входят профессор Майер с Хильдой.

Майер пытается восторженно говорить по-русски. Он подходит к окну и приветствует прекрасное летнее утро в России:

– Шишкин лес и прекрасность!

Хильда переводит:

– Господин Майер сказал, что летнее утро прекрасно, поэтому вы правильно сделали, что открыли окно с незабываемым видом на сосновый лес, который так вдохновенно рисовал художник…

Она делает паузу и добавляет, хихикнув:

– … Шишкин… Шишкин-Ганджубасов…

Майер что-то говорит по-немецки.

Хильда переводит:

– …не забывая медведя. Значит, У Шишкина не было склероза.

Но Константину Егорову сейчас не до Шишкина.

– Профессор, я бы хотел получить ответ: чем занимались мужские трусы в палате Мананы?

Он протягивает трусы профессору.

– Я горячо люблю свою молодую супругу и плачу большие деньги.

Профессор что-то отвечает по-немецки.

Хильда переводит:

– Господин Майер не может взять это в руки. Они достаточно несвежие, как ему показалось. Мужчинам следует чаще мыть задницу…

Константин ликует:

– Манана, ты слышала с каким козлом ты связалась? Он совсем не принимает душ! Покажите ей это позорище, от которого возможно смердит на три версты!

Хильда брезгливо берет пальчиками трусы и объясняет профессору суть претензий Константина.

– Господин профессор просит последовать за ним в его кабинет.

В кабинете профессора служебное расследование неприятного инцидента заканчивается. Понятно чем.

Глаза всех, кто принимал участие в этом сложном детективе с элементами мистики, прикрыты. Вокруг приятная благовейная тишина. Понятно, что к укуренным присоединился и Егоров. На его лице блаженство.

– Это «Русский экспресс»? – уточняет он.

– Да, – подтверждает Хильда.

– Знакомое изделие. У профессора отменный вкус.

– Господин Майер сказал, что эти трусы возможно выронили из параллельного мира. Вселенная полна загадок.

– Но почему они выпали в палате Мананы – вот вопрос.

Майер радостно жестикулирует:

– Ваниш-ваниш… Окей? Освежунчик… Вы умеете постирушко?

Хильда переводит:

– Эти трусы прибыли в наш мир для постирушко. Вы умеете сделать постирушко в стиральном девайсе?

– Конечно! Говно вопрос!

41. Ненасытна. Круглосуточно. Бесплатно

Наконец-то Людмила Сергеевна будет в порядке! Наконец у нее появятся новые благотворные впечатления и навсегда из ее гинекологический карты вычеркнут фразу «угрожаема по эррозии»!

А спасители – Георгий и Степан!

Скелетон и Ксения принимают дорогих гостей за накрытым столом.

Степан вальяжен, заканчивая обмен любезностями и приступая к делу:

– Хорошо-хорошо… М-да… А где же предмет… жаждущий наслаждения, так сказать…

– Она спит, – отвечает Ксения.

Георгий немножко не понял:

– Спит… Почему же она спит, если она, как Вы изволили выразиться в объявлении, ненасытна?

– Она спит 24 часа в сутки, – поясняет Скелетон.

Георгий все понял:

– Так она летаргик?

Степана это не смутило:

– Ну, нас этим не прошибешь. Мы – пацаны правильные.

Они перешептываются.

Георгий бодро заявляет:

– Знаем, знаем, наслышаны…

Снова перешептываются. Ишь, какие шуршуны.

Георгий заявляет:

– Это меняет дело, милые дамы. Это уже стоит денег. Это не любовь к искусству.

Ксения говорит с презрением:

– Она чертовски красива и сексуальна, в отличие от вас.

Братья снова шушукаются.

– Нет, это невозможно. Как бы она ни была сексуальна, но ведь это некоторым образом… хм… мертвец, если быть точным до конца.

Степан тоже непоколебим:

– Нет, это не можно. Мы с трупаками ни-ни. Кроме того, по закону, это порнография. Благодарим за чай.

Они встают и надменно расхаживают в ожидании нового предложения.

– Да вы сами порнография! – начинает сердиться Скелетон. – На себя посмотрите, клещи!

Георгий строго одергивает бабульку:

– Бабушка, Вы конечно еще та красотка в Ваши девяносто. Но как говорят у нас на Текстилях, Вас не спрашивали, между прочим.

Степан печален и несколько философичен:

– Нам всю жизнь говорят, что мы порнография. Однако это не мешает нам…

Он указывает на свой пах.

– Вы знаете сколько женщин перепробовали это?

Потом показывает на пах брата:

– А это? И там, и тут ровно по 24 сантиметра. Бог видит кого обидит.

– Баба, фас! – рычит Ксения.

– Киай!

Нога Скелетон взлетает и наносит удар Степану в грудь. Тот беззвучно валится в угол. На него сверху летят книги.

Георгий пятится:

– Это меняет разговор, только успокойтесь, не взлетайте так высоко, Вы же не орел в конце концов.

Степан вежливо выползает из-под книг.

– Итак… Итак, что мы имеем? Она образована. Умна. Но ей не хватает… как бы это выразиться…

Скелетон уточняет:

– … общения. Она готова разговаривать круглые сутки. А вы?

Ксения рыдает за все свои прошлые годы:

– Баба, фас! Фас, я сказала! Мама, ты что не видишь? Те же яйца, только сбоку! Мама, тебе мало, что я с 12 лет знаю всю эту помойку?

Скелетон вдохновенно взлетает, круша братьев.

– Киай! Киай!

Ксения безутешно рыдает:

– Чтобы я! Допустила! До родной мамочки! Это? Мама, да лучше эрозия, чем это! Мама, да лучше смерть, но только не это!