Текст книги "Спящие красавицы"

42. У меня чудовищная овуляция!

В небольшой фотогалерее в тихом московском переулке прохладно и чисто. Некоторые посетители расхаживают по полу просто босиком. Две девушки разносят бокалы с холодным шампанским, у столика с мороженым довольно людно… Это фотовыставка матери Яны – седовласой дамы за 50.

Лидия Петровна – в окружении восторженных гостей.

Тем временем в туалетное помещение спускаются какой-то парень и Ксюша (ака Синица). Оглянувшись, поворачивают в мужской зал. Захлопывается туалетная кабина.

Парень возится с дешифратором. Надо снять старый чип и поставить новый. Парень быстро проделывает эту операцию. Разговаривают шепотом.

Синица спрашивает:

– Их программисты идут за нами след в след?

– Да, – отвечает Влад. – Дешифратор слишком часто стал «простреливать». Еще неделька – и они вычислят алгоритм его работы.

– Умные там сидят перцы … – вздыхает Синица.

– Новый не будет постреливать как минимум два месяца. За это время я еще чего-нибудь придумаю.

Заходит охранник, прислушивается, внимательно смотрит на нижнюю щель. Синица сбрасывает на пол лифчик, притворно стонет, парень притворно пыхтит, изображая необычайное наслаждение…

Синица возвращается, Влад бесследно исчез.

Яна и Синица разглядывают одну из фоторабот, непроизвольно взявшись за руки.

Лидия Петровна, оставив круг гостей, подходит к паре и протискивается между ними, чтобы разбить этот слишком крепкий и подозрительный союз рук. Ей не нравятся эти лесбийские игры.

– Девочки, ну и как вы оцениваете все это? – спрашивает Лидия Петровна.

– Мама, как всегда много новых находок, – рассеянно отвечает Яна. – Это этап. Серьезный этап.

– Ну, не лукавь… По крайней мере твоей глухонемой подруге нравится?

Синица поспешно кивает.

– Она не глухая, а немая – уточняет Яна.

Молодые снова автоматически берутся за руки. Матери это не нравится; она отходит, раздраженная.

– Я ужасно хочу в туалет. – Синица прижимает ладонями пах. – У меня чудовищная эрекция.

– Я тоже. У меня чудовищная овуляция.

Влюбленные предаются нахлынувшей страсти в кабине женского туалета.…

Вдруг Яна обмякает в руках Синицы. Синица испуганно ее тормошит.

– Яна… Подожди… Не здесь… Ты не вовремя…

Он испуганно выскакивает из кабины, набирает в пригоршню воды, бросает в лицо Яны. Яна неподвижна.

– Яна… Не спи… Не засыпай… Ну, любимая… Постарайся проснуться… Мы еще не все сказали…

Дверь за его спиной защелкивается. Синица испуганно оборачивается. Это вошла Лидия Петровна. Она поднимает с пола лифчик и набрасывает его на грудь дочери.

– Что с ней?

Синица испуганно вытягивается в струнку. Мама приподнимает парик.

Синица от неожиданности почему-то оправдывается:

– Я – немая.

Женщина гладит Синицу по голове, нежно проводит по щекам.

– Почему ты так плохо бреешься, немая? Ты будешь ее любить всегда?

В ее глазах нечаянные слезы недобабушки.

– Она хорошая… Но немного невезучая… Я вижу, что она любит тебя, милый мальчик…

– Я тоже люблю.

Мать светло произносит:

– У вас будут дети? Я хочу, чтобы больше двух…

Она показывает свои руки.

– Ты видишь, как они соскучились по этим… милым головкам… пузикам… спинкам… по клизмочкам…

Она качает воображаемого младенца:

– У-а… У-а…

Строго переспрашивает:

– Сколько у вас будет детей?

– Больше двух…

– Мало. Ты только что клялся, что больше трех…

Синица от возмущения вдруг начинает говорить женским голосом:

– Когда я такое говорила? Я не слышала!

– Я слышала. Если ты немая, то не думай, что вокруг глухие.

…Синица несет Яну к машине.

Его провожает мать Яны и некоторые гости.

– Что с Яной, Лида?

– Лидия Петровна, что с ней?

Синица замечает в зеркало, что к машине приближаются двое в штатском. Синица бьет по газам.

Он говорит сам себе:

– Ах, мама! Я забыл сказать, что сегодня, кажется, Вы слышали голос дочери в последний раз…

Он добавляет после молчания:

– Я тоже, кажется…

Он целует спящую.

– Кажется она больше уже не проснется никогда.

Двое в штатском медленно приближаются и заходят вслед за матерью Яны в помещение фотогалереи.

43. В кластере D00 X 0000000000000011

Вася на кухне, с раздражением тычет в кнопки пульта ДУ, прихлебывая сок. Митя упрямо твердит свое:

– Я держу мамин кулончик, не выпуская и чувствую…

– Отстань, хватит молоть всякую чепуху!

– Я чувствую, что моя рука становится другой. Смотри…

– Я ничего не вижу.

Митя кладет свою руку на руку брата.

– Чувствуешь? Она теплая и живая.

– Остань, бредятина это все!

– Ну потрогай получше. Мы превращаемся в людей!

– Смешно.

Он берет нож.

– Дай руку!

– Нет. Она живая!

– Дай! Никакая она не живая! Мы – мертвые!

Он пытается притянуть руку брата к себе, завязывается борьба. Васе наконец удалось прижать руку братишки к столу. Он приставляет нож к руке и режет. Идет кровь.

– Больно, пусти!

– Тебе не может быть больно, – как заклинание твердит старший брат. – Ты мертвец!

Митя вырывается и в ужасе выбегает из кухни, Вася с ножом – за ним. На него нападает настоящая злость, – оттого, что он не может объяснить очевидное.

– Дай руку, я сказал! Дурачок! Я докажу, что ты труп, слышишь!

Мите удается закрыться в комнате. Через какое время в щель протискивается длинный тонкий нож. Мальчик забивается в угол.

Вася кричит за дверью, неистово и с отчаянием:

– Сейчас я тебе устрою самый настоящий слэшер! И ты навсегда поймешь, что ты всего лишь нереализованный сценарий!

Митя плачет и бормочет:

– Мама, спаси меня… Мама, спаси… Мама, я твой… Видишь, у меня настоящая человеческая рука, мама…

Увы, мамы пока нет.

…Ослепительно белый день. Собственно, это не день, а вечное сияние золотого вечного дня. В его свете угадываются призрачные фигуры в белом, они как бы идут.

Это самопишущиеся скриптрайтеры Е1204 (отдаленно по форме – мужчина) и Е1205 (женщина). Они держат за руку детей – Митю и Васю. Рука Мити, наспех кем-то перебинтованная, материальна.

– Я все-таки не понимаю, почему некоторые сущности стремятся стать формой? – говорит одна фигура. – Ведь они никогда не обретут ее. Эти мальчики – вечно мертвы, как они этого не понимают?

– Мне жалко этих детей. – отвечает вторая фигура.

Она наклоняется и целует каждого.

– Они так хотят жить… Родиться и жить… Особенно маленький…

– Зачем? Их желание очень скоро обернется тупиком. Посмотри еще раз в эту точку.

И тот, что больше похож на мужчину, взмахивает рукой и возникают какие-то малопонятные записи, напоминающие язык программирования. Скриптрайтер указывает на одну из точек.

– Значение энергии здесь равно нулю, то есть, здесь вечная смерть. Мальчиков это не страшит?

– Они так хотят побыть с мамой… Нам незнакомо это чувство, но я их немного понимаю, кажется…

Фигура гладит каждого по голове.

– Хорошо все-таки иногда чувствовать себя земной женщиной и любить своих детей…

– И все-таки надо объяснить детям, что они никогда не дождутся мамы. У них ее нет. Их самих тоже нет – их не существует. И никогда не будет. Митя, ты меня слышишь?

Митя слышит.

– Вы врете! Еще немного – и я стану живым! И за мной придет мама! Я не мертвый, а живой!

Вася более рассудителен:

– Ну, покажи еще раз свою руку, дурачок…

– Смотрите!

Скриптрайтер снова указывает на одну из точек в малопонятной записи.

– Это кратковременное несущественное ответвление от сценария. Некоторая малозначащая игра, которая произошла в FF00101FF0 году 11FF00 тысячелетия от начала создания скрипта FF00-0004-00000000-FF11-0001 в тупиковом кластере D00 X 0000000000000011.

Митя не верит в это:

– Вы ошибаетесь! Вы просто ничего не понимаете! Мы встретимся с мамой – и я останусь с ней навсегда!

А что – может быть, не ошибается Митя?

Вот же она, мама, здесь!

…Яна бережно отдирает повязку от порезанной Митиной руки, надо наложить новую.

Старший брат насмешливо и злобно наблюдает за ними.

– Больно было? – спрашивает Яна.

– Нет, мама… Зато я доказал им, что ты есть.

– Надо хорошо обработать рану. Пойдем сначала пополощем водой… Потом хорошенько продезинфицируем…

Они удаляются в ванную.

Дверь распахивается, показывается Вася с ножом.

– Это неправда все! Это сказки для маленьких! Нет никакой живой руки! И ты не мама, ты фантом! Ты просто пришелец откуда-то!

– Вася, убери нож!

– Ты не мама – ты фантом! Я докажу вам, что это все бредни и сказки!

– Нет, это не сказка!

– Не сказка? Эх ты дурачок! Может быть у тебя и сердце есть? И живот есть?

Он замахивается ножом, но Яна успевает подставить руку. Из раны сочится кровь. Вася изумленно смотрит на руку матери.

Яна поспешно перевязывает свою руку.

– Вася, ну хорошо… Ты доказал… Бредни все это… Сказки… Может быть ты прав…

Как остановить эти несуразные скачки времени, чтобы что-то понять, осмыслить? Как взять его в руки и почувствовать логику: ты живешь, живешь, живешь!

Ответа нет. Все в этом мире получается как-то внезапно, нелогично, без последовательности…

…Ночь опять взялась ниоткуда и нипочему.

Сколько лет она ждала этой ночи – чтобы уснуть с детьми в одной постели. Неужели пришло это недостижимое счастье?

Детки уже спят. Засыпает и Яна, целуя каждого. Рука ее перевязана.

Яна думает: «Вася, может быть ты прав… А может быть прав Митя… Я уже не знаю, где я, где мы все… Не знаю… Но мне так хорошо с вами, мальчики мои…»

…Над городским типовым домом брезжит утро. Тишина. Тем пронзительнее в этот ранний час кажется звук разбитого оконного стекла; он гулко разлетается по всей округе.

Что это?

Медленно из окна выплывает фигура Яны. Осколки разрывают ее тело, сочится кровь, но Яна уже ничего не чувствует…

Фигура Яны уже оторвалась от окна и медленно набирает высоту.

Проснувшиеся дети кричат:

– Мама! Мама!

Слышит ли Яна?

Яна уже в небе, а дети бегут по улице.

– Мама, вернись! Вернись… мама… вернись!

Если бы Яна слышала, она бы ответила наверно:

– Я вернусь… Я скоро вернусь к вам… Я обещаю…

44. Вальсацио больше не будет

На Земле, между тем, тоже происходят кой-какие события, – в частности, в кабинете доктора Майера. Тоже не совсем веселые.

Хильда опять зачитывает вслух читает СМС-ку Аделаиды:

– «Прощайте! Я только что остановила дыхание. Вы были самыми счастливыми минутами в моей жизни. Прощайте, целую Вас, если позволите. Низкий поклон фрау Майер и Хильде, за то что целый год терпели мое присутствие…»

– Да, – говорит профессор Майер.

– Хольт, она умерла! – догадывается Хильда.

Они торопятся в палату Аделаиды. К ним присоединяется Лиза. Перед входом в палату она надевает темные очки и подозрительно оглядывается – вдруг слежка?

Здесь уже врач. Он отстраняется от Аделаиды, встает.

– Она мертва. Это необратимо. Кстати, как она смогла остановить себе дыхание? Это необъяснимо.

Майер задумчиво произносит:

– Я привык к ней… Я стрелял, как охотник… Я танцевал…

Он добавляет по-русски:

– Вальсацио… менуэтик… полька-полька…

Майер показывает, как он танцевал вальсацио.

– Да. Кажется, это была любовь.

Лиза тоже пытается кружить.

На глазах Хильды слезы:

– А я привыкла быть дрянью… И пакостью… Никогда еще в своей жизни я не была так долго дрянью…

Она обращается к врачу:

– Вы знаете, в этом что-то есть такое… Вы меня понимаете? Я бы еще хотела побыть дрянью, но лишь бы она была жива.

Майер принимает звонок:

– Это жена. Алло?

Выслушав жену, он говорит Хильде:

– Моя жена сказала, что тоже хочет быть дрянью, лишь бы была жива Аделаида…

45. Дьявольская трель без Вивальди

Сегодня снова день скрипичной музыки! Как рада Рита! Она снова увидит итальянца, а он – ее мальвиньи глаза!

Но обнаружилась другая нестыковка – никто так и не удосужился купить Рите обновки. Поэтому она снова в тапочках, в плохонькой юбке, в руках примерно такой же ридикюль, как у Лизы.

Переводчица нервно протягивает Козыреву новую тетрадь, Лиза топчется рядом.

– Вот еще одна предсмертная записка. И знаете что? Вы – сумасшедшие. Я сыта! Найдите себе другую переводчицу. Этот маразм нормальный человек не выдержит!

Она выходит, бросив в дверях:

– Этой старушечьей юбкой Вы просто издеваетесь над ней!

– Я собрал ее на свидание к Богу. Он любит скромные одежды, я спрашивал. Он не любит гламур.

Переводчица плачет:

– Вы чудовище! Рита имеет право быть красивой! Ей завтра к стоматологу! Что подумает о ней стоматолог?

Хлопнула дверью, ушла.

Козырев вертит в руках тетрадь:

– Предсмертные записки – это, между прочим, серьезный эпистолярный жанр.

Лиза достает из ридикюля веревку, с готовностью набрасывает на шею Рите.

Входит декламатор, воет как Качалов.

– Дай, Джим, на счастье лапу мне! Давай с тобой полаем при луне… Декламатора вызывали, дорогой?

– Вы не знаете как она завтра поедет к стоматологу в дерматиновых тапочках?

– Давай с тобой полаем при луне… Знамо как. На колесиках поедет.

Лиза отрубает:

– Сегодня у нас скрипичная музыка, милый.

Декламатор удаляется. Растерянно топчется за дверью, потом исчезает в туалете. В кабине он прикладывается к плоской бутылке коньяка, прячет ее под фрак. Пробует голос под Качалова:

– Удивительно, но факт: некоторые люди по разным причинам проводят в туалете до 40 % своей жизни.

Недоуменно пожимает плечами и выходит.

Козырев, отшвырнув тетрадь, спрашивает:

– Лиза, ты не находишь, что я совершенно омерзительная личность… Ну просто мразь… Одинокая мразь по имени Роман так сказать Григорьевич?

– Записывать?

– Да, милая, записывай: мразь. Потом дашь почитать.

– Записала.

– Лиза, ты заметила, что никому нет места на этой Земле. И нам с тобой в том числе, дорогая. И тебе, и мне. Ты тоже одинокая. Ты заметила?

– Да.

– У нас же горе от ума с тобой, ты заметила?

– Да.

– Но я возьму тебя за руку – и мы пойдем вместе к солнцу, так?

Он берет Лизу за руку.

– Мне больше некого взять с собой, Лиза. Я очень большой мизантроп, дорогая. Очень большой и неисправимый. А почему? А потому что я – плохой парень, тупой и одинокий. Запиши – incredible scoundrel.

– Записала.

Козырев засыпает в кресле. Лиза пытается удавить Риту, но услышав хрипы и кашель жертвы, испуганно хватается за голову и пятится.

Возвращается переводчица, снимает с шеи Риты веревку.

– Маргарита, Вы здесь? Я выходила на минутку.

Она слушает, что говорит Маргарита, потом переводит:

– Нет, я не могу повеситься пока. Я должна ему сказать все, что я еще успела подумать о нем. А я много еще чего подумала!

Козырев бормочет:

– Живи уж… Чего там… Я тебе новые тапочки куплю, Рита… Кожаные… Повысим уровень жизни, так сказать… К стоматологу поедешь в обновках, ах ты, Боже мой…

Входит старичок-скрипач и долго располагается на стуле, громко сморкается.

– Начнем с Вивальди? – оглядывает он всех. – «Дьявольская трель»?

– Да, – распоряжается Лиза.

46. Я вас так любила… Где же вы?

В тот день, когда Яну доставили в Клинику (а это случилось спустя 16 часов после того как Синица увез ее с фотовыставки матери) с ней ничего не происходило. Замечена была только одна странность. Она не откликалась на голос переводчицы. Не откликалась она и на следующей день…

– Я легко допускаю, что в сопоставлении нашего времени с альтернативной действительностью существует некоторый сдвиг в 50-100 часов, – наконец заявил профессор Майер. – Будем ждать, она обязательно заговорит.

Ксюша послушно кивала, слушая профессора. Поздно ночью она уехала. В начале пятого утра переводчица уронила дремлющую голову на книгу как вдруг раздался звон разбитого стекла. Откуда он мог взяться никто не знает до сих пор.

Будем думать, что оффсет в 100 часов между нашим временем и альтернативным, действительно, существует.

В полной тишине раздался звон разбитого стекла и в ту же минуту неподвижное тело Яны быстро покрылось кровавыми ранами.

Ее начало трясти и она вдруг заговорила в голос, чего не бывает с летаргиками вообще.

– Синица, мне страшно… Я слепая, кажется… Здесь темно… Здесь никого нет…

Она окликает:

– Митя… Вася…

Голос ее громче, и в нем все больше и больше бесконечного страха:

– Дмитрий! Василий! Где же вы? Мальчики, где вы?!

Переводчица испуганно торопится к постели.

– Я здесь, Яна… Здесь… Я – Ваша переводчица, меня Валей зовут. Наконец-то Вы заговорили. Это первый контакт…

Яна как будто совсем не слышит переводчицу. Она просто плачет:

– Тут полная темнота, Синица… Мне страшно, я ничего не вижу… Я хочу уйти отсюда! Ты слышишь меня, я хочу уйти!

Голос ее срывается в крик:

– Мне страшно! Я хочу выйти отсюда!

Она корчится в постели, будто душа ее рвется из бренного тела и не может освободиться. Сейчас Яна похожа просто на бесноватую ведьму – так страшно ее кровавое изрезанное лицо, искаженное душевной болью.

Напуганная переводчица уже не в состоянии удерживать ее в постели.

– Яна… Яночка… Господи, да что это такое… Это я, Валя… Вы слышите меня, Яна?

Яна вдруг на секунду открывает глаза и устремляет страшный невидящий взор на переводчицу.

Переводчица отшатывается, а Яна вываливается из постели на пол: как-то безобразно, как покойник, с глухим звуком.

– Я хочу уйти отсюда! Выйти! Помогите мне… Пожалуйста… Ну, пожалуйста…

– Я не могу помочь, слышите Вы меня?

Яна медленно ползет вперед…

– Помогите мне… Ну, пожалуйста, помогите кто-нибудь… Я ослепла… Вася… Митя… Ну где же вы, мальчики мои… Вы только что были здесь… Я видела вас… Трогала… Я разговаривала с вами…

Переводчица пятится… Она натолкнулась на этажерку… Аквариум летит на пол и разбивается.

Яна медленно ползет дальше. На ее спине пляшет золотистая рыбка.

– Вася… Митя… Мальчики мои, я вас так любила… Где же вы? Почему вы обманули меня? Ну, почему? Что я вам сделала?

Яна горько плачет.

Переводчица выбирается в коридор.

– Эй, помогите! Люда! Марина!

Сиделки быстро тушат сигареты и выскакивают из курилки. За ними по коридору торопится Лиза, встревожено оборачиваясь и кому-то показывая пальцами ОК.

…И только к полудню наконец становится ясно, что Яна уснула. С ней был налажен полноценный контакт.

Тело ее перевязали. Рядом сидит Синица, стоит Лиза, с любопытством оглядывая белые бинты на новой пациентке, а также ее подружку.

Переводчица переводит:

– Что тебе подсказывают твои ощущения?

– Что ты не проснешься никогда, – отвечает Синица.

– Это я уже поняла. Возможно, так и надо. До какого времени ты будешь со мной?

– Навсегда.

Как он устал любить и бояться! Бояться и любить!

Синица автоматически снимает парик с головы, накладные ресницы, ногти, – и опускается на колени перед постелью любимой женщины.

Сначала целует руки, шею, потом – безвольные губы.

Изумленная Лиза достает фотографию мужской неэпилированной задницы и соображает.

Она находит поразительное сходство анонимной задницы с Синицей и торопится покинуть палату.

Переводчица сообщает Яне:

– Яна, это был поцелуй в губы от Вашего парня.

– Ты чего-нибудь почувствовала? – спрашивает Синица.

– Она ничего не почувствовала, – сообщает переводчица. – Увы. Она говорит, чтобы Вы купили по дороге назад нашим мальчикам какую-нибудь няку… Мите – сливочный рожок… Васе… Пиццу…

Синица кивает.

Переводчица синхронно переводит:

– Мне было так хорошо, Синица… Так легко… Теперь я снова начинаю верить, что они есть… Скоро я расскажу тебе, какие они в деталях… Как выглядят, какие имеют привычки…

– Они есть, Яна…

– Сколько я уже сплю?

– 109 часов…

– Возьми меня за руку… Может быть когда-нибудь я почувствую ее.

Синица прикладывает руку любимой женщины к своей щеке:

– Может быть…

Раздается выстрел, еще один, еще, еще… Словно стреляет сумасшедший в приступе ярости. Тело Синицы валится на тело Яны.

Это стреляет Егоров. За его спиной стоит Лиза, зажав руками уши. Это она привела Егорова сюда.

Константин, отбросив пистолет, поворачивает лицом к себе тело Синицы.

– Он! Точно он! Я убил его, Манана! Я поймал его, Манана! Я поймал и прикончил паскуду!

Константин торопится к себе в палату. Он влетает, приплясывая:

– Манана, я прикончил его! Как и обещал! Я прикончил эту паскуду!

Раздаются выстрелы: один, другой, третий… И все в голову, между прочим.

Это стреляет Лиза, достав из рябинового ридикюля пистолет, забытый Егоровым. Стреляет она смешно: вжав голову в плечи, левой рукой прикрыв ухо. Смешно, но метко.

Егоров валится на Манану и стихает.

Лиза, надев темные очки, выходит из палаты (крадучись по стенке, как в боевике).

Люция шепчет:

– Константин умер, Манана!

Ануш тоже восторженно подхватывает:

– Ты свободна, Манана!

47. Хороша вдовушка, ой, хороша!

… Год спустя мне снова довелось побывать в клинике профессора Майера, чтобы взять большое интервью.

Нежарким летним днем я снова увидел всех героев этого повествования.

В двухместной коляске теперь вместо г-на Перепечкина вывозят гулять вдову Анжелу. На втором сиденье – скорбная молчаливая мать, она держит дочь за руку. На плече Ксении Михайловны уютно прижился предатель Иннокентий.

Любаша останавливает коляску и подходит к двум девушкам-медсестрам неподалеку.

– Девчонки, сигареткой угостите?

Любаша закуривает.

– Ну что, спит молодая вдовушка? – спрашивают медсестры.

– Спит. Уже год скоро.

– Есть что-то нехорошее… зловещее… в этих браках по расчету, правда? – говорят медсестры.

Любаша тоже так считает.

Не зря старик умер прямо за свадебным столом. Целый час просидел мертвый, между прочим.

Как же было дело?

Парень Любаши на свадьбе грохнулся с лестницы. Пока она его перевязывала, пока свозили в травмпункт, пока невеста танцевала то с одним, то с другим…

– В общем, то да се, а жених уже катанул. Анжела взяла его за руку – и тут же сама… в спящую красавицу, превратилась. Зато теперь богата. Сказочно.

К коляске тем временем подходят все тот же адвокат и какой-то полный мужчина под 50 (с высоким голосом).

Любаша говорит мне:

– А вот и жених наш. Жизнь продолжается. Ну ладно, до свидания.

Мужчина и адвокат (он перешел по наследству Анжеле) спорят.

– А позвольте! – восклицает мужчина.

– А позвольте не позволить! – возражает адвокат. – Чем плоха невеста? И стройна, и молода, и красива!

– Но ведь… – Он показывает жест: руки на груди. – … Мертва некоторым образом!

Ксения Михайловна скорбно поднимает голову:

– И как Вы можете про Анжелку так?

Иннокентий о своем:

– Застегни ширинку!

– Вот именно! – мрачно добавляет Ксения Михайловна.

– Извиняюсь. Хотел сказать: временно усопшая…

Адвокат поправляет:

– Уснувшая. Подбирайте выражения. Ну так женимся, Сергей Маркович? А чего бы не жениться, правда? Хороша вдовушка, ой, хороша!