   Рукопись, найденная на чердаке
   Рассказы. Ключ Тортилы

   Михаил Князев

   © Михаил Князев, 2017

   ISBN 978-5-4485-4234-3
   Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

   Вспоминается нехитрый, не единожды использованный даже маститыми писателями прошлого (у современных я что-то этого не встречал) прием, когда автор публикует как бы не свое произведение, а некоего таинственного автора, рукопись которого он случайно нашел… ну, например, разбирая заваленный старой рухлядью чердак на ветхой, доставшейся по наследству от дальней родственницы даче. Или какой-то другой таинственный случай подкинул автору рукопись незнакомца – вдруг пришла по почте без обратного адреса. Автор из любопытства заглянул в нее и… не смог оторваться, поглощенный перипетиями жизни, мыслями, чувствами, переживаниями неведомых ему людей.
   И ему (автору, которому случайно попала в руки эта рукопись) показалось, что он обязан опубликовать ее. Автор ее неизвестен, а потому придется опубликовать ее под своим именем, сделав должную оговорку, чтобы защитить себя как-то от возможных обвинений в плагиате. Те достоинства рукописи, которые он в ней увидел, побудили его поделиться ею с широким кругом читателей, а не забросить эту случайную рукопись на полку, где она пылилась бы еще какое-то время, пока чья-нибудь равнодушная рука не выкинула бы ее в корзину для мусора…
   Я нашел эти тексты в интернете.
   Интернет часто сравнивают с большой помойкой, куда сваливается столько всего!.. Интернет безучастно хранит эту в большинстве своем ненужную, бесполезную рухлядь, как тот самый чердак на старой даче. Так что можно сказать, что я тоже нашел эту «рукопись» на «чердаке».
   Как это произошло? Это совсем другая история, и все же вкратце стоит ее изложить, чтобы связать логически для читателя появление одновременно и рассказов, и письма-рецензии к ним, и повести, которые, право же, стоит воспринимать вместе.
   Я, программист с сорокалетним стажем, помню еще те времена, когда мы студентами таскали колоды перфокарт со своими программами на Фортране в Вычислительный центр института, где стояла, мигая лампочками, огромная ЭВМ «Мир-6». Сейчас тот же объем памяти и вычислительной мощности, что содержали эти большущие шкафы, занимавшие целую комнату, легко умещается в маленькой коробочке обычного мобильника.
   Поколения компьютеров и операционных систем прошли через мои руки (вернее, голову). Первое чудо общения по Сети тоже было у меня на глазах, и я был отнюдь не сторонним наблюдателем, и даже не просто продвинутым пользователем. Я варился в этом все эти немалые годы.
   Сейчас я уже… хм… отошел от дел, но мозги, слава богу, на месте, деменция (привет друзьям – Паркинсону и Альцгеймеру) их еще не затронула, времени сейчас у меня много, и трачу я его на то, чтобы не отставать от быстро меняющихся технологий в огромном программистском мире. Забавы ради научился «хакать» самые мудреные защиты серверов и баз данных, да так, что утру нос любому молодому хакеру.
   Но! Эти умения я использую исключительно в бескорыстных целях. Как говорил незабвенный Остап Бендер: «Я чту Уголовный кодекс». Для себя я еще добавил – и моральный тоже. В том смысле, что… чтобы вы не подумали, что в интернете я подсматриваю в «замочные скважины».
   Да, я пользуюсь своими умениями, чтобы беспрепятственно бродить по Сети. Вы не представляете, как в ней много всего, в том числе и интересного. Гигантский объем информации! Да, мусор, да, груды человеческих и машинных отходов, терабайты и терабайты безликих данных… Но при должном умении среди всего этого можно найти блестки «золотого песка».
   Что это? Это люди. В какой-то момент я понял, что в Сети люди реально живут. Да-да. В этом виртуальном мире люди живут реальной жизнью. Диалектика! Работают (что очевидно), общаются, развлекаются, дружат, влюбляются и даже (о!) занимаются любовью.
   Но здесь стоп! Я не занимаюсь тем, о чем вы, быть может, подумали. Я ищу художественные формы человеческого общения. Вернее не я, а мой программный робот-поисковик.
   То, что он скачал мне откуда-то из недр Сети отрывок частной переписки двух людей, было совершенной случайностью, следствием какого-то программного сбоя. Я-то лишь задавал ему искать свеженькое на литературных сайтах и интернет-тусовках и отбирать среди этого нечто оригинальное по специальным критериям, которые сами по себе являются моим секретным ноу-хау, а он выловил… ну вот то, что выловил.
   Пытаясь понять, в чем была программная ошибка, я стал просматривать «выловленные» тексты и… погрузился в мир общения этих двух людей, расцвеченный красками эмоций, остроумия, оригинальностью мыслей и неординарностью суждений.
   И мне захотелось поделиться этим с другими. И мне захотелось убедиться, посмотреть, захватит ли это чтение других.
   Нет, это, опять же, вовсе не частная интимная переписка двух людей. Это даже и не переписка вовсе. Я выбрал только несколько текстов, которыми поделился один человек со своей собеседницей. И письма от нее – ответная реакция на прочитанные ею рассказы и повесть.
   Сначала им, этим неизвестным автором, были посланы своей собеседнице рассказы. Она была для него не просто собеседницей. Из переписки было ясно, что между ними сложились дружеские, доверительные отношения очень близких по духу людей (как я понял, в реальной жизни они не встречались), и вот в какой-то момент ему и захотелось поделиться с нею своими рассказами.
   Повесть он решился послать уже после ответного письма своей собеседницы. Именно поэтому в том письме вы не найдете упоминания о ней. Однако именно письмо ободрило его, придало ему уверенности и решимости, и он послал ей повесть.
   Изначально рассказов было больше, около десятка, но увы… Жизнь бродяги по интернету рискованна. Некий новый вирус, от которого у меня не было «прививки», грохнул мой компьютер в самый неподходящий момент. Удалось восстановить вот только то, что представлено здесь, – четыре коротких рассказа, повесть и, к сожалению, только одно первое письмо.
   Письмо – это как рецензия к рассказам. Начните с него. И… Знаком того, что вас тоже задело, будет то, что вы вернетесь к нему после их прочтения.
   Второе письмо – ее впечатления от прочитанной повести, – увы, не сохранилось. Так что читателю самому, без подсказок, придется составить о ней свое мнение.
   И еще… Если вдруг среди читателей окажутся эти двое… Обращаюсь к ним… Прежде всего к мужчине-автору – все-таки в основном это его «рукопись». Надеюсь, вы меня простите за то, что я без вашего согласия опубликовал эти тексты. Меня оправдывает только то, что, во-первых, ваши сетевые «координаты» были безвозвратно утеряны и я не мог обратиться к вам, а во-вторых, я не дал сгинуть бесследно в пыльной, замусоренной темноте «чердака» нескольким очень примечательным, на мой взгляд, текстам.
   Впрочем, это решать вам, читатель…
   Итак, начните с письма.
   Письмо

   Милый мой друг, доброе утро!
   Я, разумеется, все прочитала. У профессионалов нет оценки: понравилось – не понравилось… толкование на таком уровне само по себе непрофессионально… но я сделаю исключение из общего правила, поскольку ты литератор по наитию, а не по образованию… (смайлик бы сюда… улыбающийся доброжелательно).
   Мне понравилось. Очень. Я с удовольствием еще раз соотнесла текст с изображением… Да-да… и нательный крестик, проступающий сквозь черную футболку, и очки в тонкой оправе, и умный взгляд прищуренных глаз… они очевидны в этих рассказах… Эти тексты имеют четвертое измерение. Они пахнут, они живые. Пахнут степной полынью и асфальтом, политым дождем, – жаркая смесь испарений природы и душного города.
   Чисто литературная, техническая оценка жестче: я спотыкалась об иные метафоры, сердилась на неуместные или недотянутые логические построения, на непрописанность образов героинь, которыми так восхищается герой, на стилевую и лексическую избыточность, на неважную работу со словом… Но… во всем этом есть потрясающее дикарское обаяние своего стиля, пока – бытового, непубличного. Во всем этом есть душа, есть глубокие мысли, и это снимает проблему литературного несовершенства… Тем более, такие вещи пишутся «в стол» или «для потомков»…
   И еще, мне бы хотелось понимания в одном тонком вопросе: если я заметила что-то, что стоило бы поправить, то это не от недостатков текста, а от его достоинств… Значит, есть предмет для обсуждения. Значит, есть что править. Намного печальнее было бы, если бы не о чем было говорить…
   «Я не профессионал в этой области» – так и слышу твой оправдывающийся голос… И не надо. Дважды не надо… «Титаник» строили профи… А потом… это написано, действительно, очень неплохо. «Сослагательное наклонение» так и вовсе талантливо… это лучшее из присланного. Там есть все для того, чтобы из этого сделать вещь. На сленге литераторов – классную работу, за которую не стыдно. Рассказ про человека, который всегда возвращался, тоже неплох по мысли и по форме. И чувство там пульсирует меж строк, и восточная мудрость прорастает, как лебеда на пожарище… Гламурные журналы публикуют рассказы такой тематики, но так безобразно сделанные, что для глянца твоя самодеятельная работа уже шедевр. Для литературы, увы, пока нет, но только оттого, что тексты не ошлифованы и не сконструированы ладно. Возможно, у тебя просто нет навыка правки рукописи, а любая, даже самая вдохновенная работа требует доводки. Это понятно: любое творчество немыслимо без знания ремесла… На этом, позволь, я закрою техническую часть.
   Читая твое «графоманское», я поймала себя на мысли, что в какой-то момент включилась в написанное как соучастник. Текст зафонтанировал ассоциациями, я мысленно кивала или спорила… Вот эта ситуация… день сурка в разных вариациях… и каждый раз возможность нового исхода… и все как будто в наших руках… и все от нас, на самом деле, не зависит… Вечный калейдоскоп: чуть повернешь – одна картинка, тряхнешь – другая… Так от ствола отходят веточки, и на них распускаются листья и цветы…
   Неважно, что одни события мы проживаем, а другие только представляем. Все – и реальное и воображаемое – перед лицом истории человеческой жизни неразличимо. Как ты правильно заметил: одно и тоже. Представления неосязаемы, как и пережитое раньше, заархивированное в музее памяти… а радость от иллюзорных чувств, оказывается, бывает ничуть не меньшей, чем от того, чем когда-то реально питалась душа. Я и сама думала об этом сотни раз… и не поверишь, тоже как-то писала «в стол» почти о том же, что и ты. Только у меня рассказ касался в принципе всех событий жизни, не только вариаций на тему любви. Но и про любовь как-то тоже писала. Могу процитировать кусок письма на эту же тему.
   …Но, впрочем, нет, не стоит.
   А сны, чем они отличаются от прошлого? Невесомы, бесплотны, и только эмоции, которые, как эхо в горах, держатся долго-долго… еще тревожат после сна… Страшный сон про дезодорант – очень сильная по замыслу штука. Очень российская… Очень понятная всем совкам. Эх, немного бы мастеровитости к этому сну, выровнять, придать четкую форму…
   Впрочем, не трогаю техническую сторону… Только о жизни…
   …В ней вот что: мне приятно, что мы говорим на одном языке и думаем так, что, кажется, что наши мысли бегут наперегонки, обгоняя друг друга на дистанции. Мне не хочется выговариваться сразу… хочется растянуть удовольствие…

   Вот такое письмо… А теперь рассказы…

Случай в электричке

   Это было где-то в середине девяностых годов. Смутное время… Тогда я как-то вдруг отметил для себя, что люди верующие стали встречаться чаще, чем прежде. Из не очень частых разговоров с ними – о том, о сем, о жизни вообще – я выделил для себя одну отличительную черту их мировосприятия: во всех, даже вполне обыденных явлениях окружающего мира они способны видеть некий «промысел божий».
   Я же, воспитанный в материалистическом духе советских времен, всегда старался не плодить сущностей больше необходимого, и, если какое-то явление или событие могло быть объяснено естественными причинами – обычными научными законами или действиями других людей, вполне удовлетворялся этим, не пытаясь увидеть за ними какую-то Сверхсилу и какой-то скрытый Высший смысл.
   Так уж получилось, что с чем-то необычным, выходящим за рамки моего понимания, с тем, что люди верующие назвали бы чудом и что могло бы быть хоть в какой-то мере серьезным, жизненным доказательством существования чего-то, стоящего над нашей реальностью, мне в жизни сталкиваться не приходилось. Поэтому в повседневной жизни я отводил вере довольно незначительную роль, отдавая ей дань скорее как доброй традиции предков.
   И все-таки… Все чаще и чаще с некоторого момента я стал возвращаться к мысли, что иногда за вполне обычными, совсем не чудесными явлениями можно при желании увидеть их метафизическую, чудесную сторону. Что, пожалуй, умение видеть эту сторону явлений может обогатить восприятие окружающего мира, добавив в него новые краски, новые смыслы. Ведь на самом деле, если хорошо подумать, это так здорово – видеть, замечать чудесное там, где другие этого не видят, просто не замечают, вполне удовлетворенные нейтральным равнодушием материи.
   А вот есть ли за этим видением что-то объективно существующее, а не только твой собственный субъективный экзальтированный взгляд? – это, видимо, и есть основной вопрос личной веры. И от того, как ты ответишь на него в конкретной ситуации, может зависеть очень многое, и иногда может придать внешне обычному явлению совершенно особенный смысл.
   К этим размышлениям меня подтолкнул один, в общем-то, незначительный случай, произошедший тогда со мной в электричке. Но, как я уже говорил, все зависит от того, как на него посмотреть.
   Вообще говоря, я люблю ездить на подмосковной электричке. Это пошло еще со студенческих лет. Институт наш был расположен за Кольцевой дорогой, и хочешь не хочешь, а в Москву приходилось выбираться именно на ней, зеленой. А в Москву мы ездили для чего? Если оставить за скобками практику на старших курсах с ее поездками в базовые институты, то, конечно же, развлекаться. С хорошим настроением, в компании друзей. Видимо, вот это и перенеслось подсознательно комплексом положительных эмоций на электричку.
   Но, по правде сказать, что в ней хорошего? Жара и духота летом, холод в нетопленых вагонах зимой, и во все времена года толкотня, жесткие сиденья, вонь и грязь в тамбурах. И все-таки… Люди. Мне было интересно наблюдать за людьми в те полчаса-час, что свели нас в одном вагоне. Наблюдать за калейдоскопом лиц, характеров, настроений, эмоций. У каждого свой мир, свои интересы, свои заботы. И эти маленькие, случайно столкнувшиеся миры абсолютно не связаны друг с другом. Они существуют совершенно отдельно друг от друга и от меня, а потому кажется, что я отделен от них невидимой стеклянной перегородкой и со стороны наблюдаю жизнь существ в человеческом аквариуме.
   Лишь изредка чей-то взгляд вдруг пересечется с твоим, чуть задержится, и тогда кажется, что принимаешь какое-то очень важное, но непонятное, нерасшифрованное послание из другого мира. Это длится, как правило, всего несколько мгновений. В эти мгновения иногда возникает желание проломить эту невидимую стеклянную стенку аквариума, что стоит между нами. Но мгновения проходят, взгляды отводятся, и скоро попутчица (ну, естественно попутчица, кто ж еще? да еще и симпатичная) сходит на очередной остановке, или меня уносит прочь людским потоком.
   Довольно резко, после известных всем событий начала девяностых, поездки на электричке стали, мягко говоря, менее приятны. И дело совсем не в том, что из-за нехватки денег у железной дороги вагоны стали совсем убогими. Люди. Люди стали другими. Глаза стали другими – недобрыми, напряженными, настороженными, как бы ожидающими от жизни и от окружающих очередной пакости. Повышенная концентрация беспричинной неприязни и озлобленности, обращаемых на случайно оказавшихся рядом, отнюдь не повышает удовольствия от временного соседства.
   Июль в то лето выдался на редкость дождливым и малосолнечным. Вот и это утро было пасмурным. На исходе ночи прошел сильный ливень, и утренний воздух был прозрачно чист. Как у Тарковского, помните? «День промыт, как стекло…» Но солнца не было – его скрывали темно-серые облака.
   И все же облачность не была безнадежной. В плотном одеяле облаков намечались прорехи. Их еще не было, они лишь угадывались в светлых прожилках между более плотной серостью туч, но в любой момент где-то среди них мог проглянуть кусочек синего неба или прорваться солнечный луч.
   Электричка уныло тащилась по Подмосковью сквозь это серое утро. Общую атмосферу в вагоне я тоже назвал бы пасмурной, но, в отличие от погоды за окном, без признаков улучшения. Вот только определение «пасмурная» здесь, пожалуй, слишком мягкое. Тут гораздо больше подошло бы другое слово – «мерзопакостная», если бы оно не вызывало юмористических ассоциаций. Юмором в этом случае и не пахло.
   Вагон был плотно набит простым людом, ехавшим в город по каким-то своим, отнюдь не праздным, безрадостным делам. Злые взгляды и грязные слова то и дело, как жалящие пули, проносились по вагону, когда кто-то – неважно, неловко или бесцеремонно – продирался по забитому людьми и их вещами проходу посредине вагона. Чтобы случайный рикошет не попал в меня, я протиснулся в угол вагона к окну.
   Обычно, обосновавшись на каком-то месте, я начинаю с того, что ненавязчиво рассматриваю окружающих, пытаясь увидеть интересные лица. Но в этот раз не стал этого делать – уж больно было мерзко на душе, а, полуобернувшись к окну, принялся смотреть на проплывающие за окном окрестности, чтобы попытаться как-то отвлечься от мрачного восприятия действительности.
   А должен вам сказать, что еще одним развлечением в таких поездках, которым я часто занимаю себя глядя в окно, было высматривание в проносящихся мимо пейзажах маковок церквей. Их было немало, около десятка или чуть больше, на протяжении часа езды. Одни – близко к железной дороге, другие – чуть в стороне, некоторые – еще дальше. Я давно уже изучил эти церквушки, их внешний вид, у каждой по-своему красивый, их местоположение, и всякий раз встречал их взглядом уже как хороших знакомых, которых приятно видеть.
   Одна из них, особенно симпатичная мне, появлялась минут через пятнадцать после того, как электричка отходила от моей платформы. Она была расположена довольно далеко от железной дороги, наверное километра три-четыре через широкую пойму, и появлялась всегда внезапно на высоком дальнем берегу реки, вырываясь из-за вдруг оборвавшегося более близкого лесного массива. Утром в хорошую погоду взаимное расположение солнца, церквушки и меня, едущего в электричке, таково, что освещенная солнцем церковь с колокольней ярко выделялась своей белизной на темно-зеленом фоне стены леса, начинавшегося прямо за ней.
   Вот и в тот раз, повернувшись к окну и глядя на проплывающий мимо пейзаж, я автоматически стал ожидать того момента, когда церквушка вынырнет из-за леса. Но было пасмурно. Солнце скрывалось за облаками, и, несмотря на в общем-то хорошую видимость, церкви не было видно – она сливалась с общим фоном… Все же я продолжал напряженно всматриваться в то место где-то между мной и горизонтом, где, как я знал, должна была быть та «моя» колокольня…
   Я уже потерял надежду что-либо разглядеть, как вдруг…
   Словно кто-то специально проделал в облаках отверстие, и наклонный столб яркого солнечного света, как луч прожектора, упал прямехонько на ту мою церковь, резко, в одно мгновение, высветив ее на окружающем темно-сером фоне. Только что ее не было – и вдруг вот она! Во все своей красе как бы парит в воздухе над землей!
   Картина была настолько ярка, удивительна своей четкостью, красотой и внезапностью явления, что я замер, затаив дыхание. Хотелось запечатлеть ее в своей памяти, зная и боясь, что видение вот-вот исчезнет…
   Чуть погодя, переведя дыхание, я обратил взгляд внутрь вагона – было интересно, видит ли эту, прямо сказочную картину кто-нибудь еще. Вагон был по-прежнему сер и угрюм. Но он как бы притих. Кто-то спал, кто-то уткнулся в книгу, кто-то тупо смотрел в пространство пустыми глазами, жуя жвачку и слушая плеер… И лишь одно лицо, лицо молодой женщины, было обращено к окну и как бы устремлено к тому, что она там увидела. Я сразу же понял, что она видит то же, что и я. Но самое удивительное было в том, что, как и в картине за окном, ее лицо тоже было словно освещено каким-то светом (внутренним?), выделяясь чистым образом на сумрачно-сером фоне окружающих людей.
   Я переводил взгляд с удивительной картины, медленно плывущей за окном электрички, на удивительную картину в вагоне и обратно и не переставал поражаться их красоте, их какому-то внутреннему единству и взаимосвязанности. Но какая была эта связь? В чем смысл этих двух светлых образов, одновременно возникших и стоящих сейчас передо мной?
   Поймите меня правильно – в тех чувствах, что вызывали во мне эти две картины, вовсе не было никакого религиозного восторга. Меня ну уж никак нельзя отнести к истово верующим. То восхищение было чисто эстетического свойства – было просто красиво! И лишь появившееся в глубине сознания смутное чувство, что это не могло быть простой случайностью, что кто-то подстроил все это, привносило в душу какое-то приятное, восторженное беспокойство…
   …Удивительная картина за окном не могла длиться долго. Электричка уносила меня все дальше и дальше. Прореха в облаках постепенно затянулась. Церковь с колокольней медленно угасла, слившись с окружающим. Женщина отвела взгляд от окна. Легкий вздох сожаления – мне показалось, мы сделали его одновременно. Чуть заметная спокойная и чистая улыбка на ее лице постепенно угасла, а вместе с ней медленно угас и тот свет, что освещал ее. Вскоре она вышла на какой-то остановке. Больше я никогда ее не видел.
   Что это было? Одно только незначительное атмосферное явление, случайно произошедшее в тот момент и в том месте, где я его увидел, плюс мои собственные иллюзии впечатлительной натуры? Или же это нечто большее, и за этим стоит некая метафизическая сила, пославшая таким образом… Что? Знак? Знак кому? Был ли я просто случайным свидетелем этого, или все это предназначалось именно мне? Или ей, той женщине? Нам обоим, раз уж только мы его увидели? Знак о чем?
   Может быть так Судьба хотела дать мне знать о том, что вот он – твой храм, что вот она – та самая женщина? Что надо было делать в таком случае? Бросить все и бежать за ней? Глупо – она ведь даже не заметила меня. Видимо, в таких ситуациях каждый ставит вопросы и выбирает ответы на них сам, и действует (или не действует) в соответствии с ними. Ну, а я…
   В тот день я остался наедине со своими философскими рассуждениями о соотношении физики и метафизики в нашей жизни… Ну и, может быть, с чем-то еще, что зародилось в тот момент у меня в душе…

Человек, который всегда возвращался

   Часто можно слышать: «Нельзя возвращаться туда, где ты был счастлив, где тебе было хорошо». Подразумевается, что от былого там почти ничего не осталось, и ждет тебя лишь горечь разочарования. Даже бережно хранимые воспоминания пострадают от того нового и, увы, чужого, что неизбежно появилось в твое отсутствие и безвозвратно изменило, исказило старое, родное и знакомое.
   Какая чепуха! Возвращения необходимы. По крайней мере, для того типа людей, к которым Антон относил себя, своих друзей, всех тех, кого любил и уважал. Наоборот, он не любил тех, кто не хочет или даже боится возвращаться, оглядываться, кто ломится только вперед и вперед. Кому все равно, что он оставил после себя. Не оглядываясь – вперед, сжигая мосты и обрывая ставшие ненужными связи и привязанности, сбрасывая ненужный груз прошлого. Сам же Антон всегда, как бы ни было тяжело, тащил этот груз с собой. И всегда оставлял возможность возвращения. И с радостью при случае пользовался этой возможностью.
   Время от времени возвращаться надо. И лучше всего как раз именно туда, где было хорошо. На его, Антона, взгляд это делает жизнь… еще более живой, что ли. Ведь кроме живого настоящего, ты обретаешь живое прошлое. Оно перестает быть мертвым, застывшим слепком памяти, постепенно угасающим по мере удаления от него по дороге времени. Возвращения (в прямом смысле этого слова) – это новое прикосновение к материальным предметам прошлого. Возвращения обновляют его, делают чуть изменчивым, живым, все время наполняя его новыми эмоциями и переживаниями. Возвращения (в переносном смысле – в мыслях, воспоминаниях) позволяют обдумать прошлое, уложить его в багаж своего опыта и, поднявшись с ним на новый уровень, идти дальше.
   Настоящее – всего лишь тонкая оболочка нашего прошлого. Если не возвращаться в прошлое, не жить с ним, не вглядываться временами в него внимательно и с любовью, то однажды обнаружишь, что внутри под – может быть и яркой, радужной – оболочкой одна лишь пустота, населенная смутными призраками. Прошлое не прощает предательства и забвения…
   Наверное, хорошо тому, кому не нужно возвращаться в силу той простой причины, что они никуда не уезжали. Но ведь дело не в физической перемене мест. Все гораздо глубже. Вся наша жизнь только и состоит из того, что мы кого-то покидаем, от кого-то и куда-то уходим. Антон старался уходить так, чтобы можно было вернуться с легким сердцем. Хотя бы ненадолго, хотя бы просто в гости – просто сказать: «Привет! Давно не виделись. Рад тебя видеть!» И чтобы ему улыбнулись в ответ…
   Он любил возвращаться в свой маленький городок. Город своего детства. Город своей юности. Ему было в нем хорошо. И хотя город сильно изменился, хотя в нем осталось не так уж много людей, которые связывали Антона с ним и с его прошлым в нем, все равно он радостно возвращался в свой город. Радостно и, конечно, грустно.
   Первое, с чего начинался его город в момент возвращения и что потом постоянно сопровождало Антона, – это его запах. Он давно уже отметил для себя, что у каждого города есть свой, присущий только ему одному запах. Запах своего города он не спутает ни с каким другим. Описать его вряд ли возможно. Это – как некая аура, которая всюду сопровождает тебя, когда ты идешь по его улицам, дышишь его воздухом. В той ауре, может быть, слегка различимы оттенки запахов липы, акации, лебеды, чуть приправленные горечью полыни. Но это лишь оттенки. Основу же составляет что-то другое. Особенно это ощущаешь поздним вечером, когда суетная дневная жизнь успокаивается, и просыпается дух города, волнующий душу и будоражащий воспоминания.
   Здесь живет его мать. Здесь на погосте – последнее пристанище его отца. И уже многих тех, кто составлял мир взрослых его детства. Антон старался хотя бы раз в год приезжать к матери, навещать могилу отца. И каждый год, приезжая сюда, с грустью обнаруживал, что уже нет того-то и того-то, что недавно справили поминки по тому-то и тому-то… Старики уходят… Поколение Антона взрослеет… Хотя подходит ли это слово к ним, к тем, кому уже стукнуло сорок? Куда уж еще взрослее? Стареет? Нет, это слово не принимается, отторгается внутренним самоощущением. Особенно здесь – в городе его юности. Здесь Антон ощущал себя по-прежнему молодым еще и потому, что в этом городе по-прежнему живет она…

   …Они вместе учились в одном классе. Теперь Антон подозревал, что она была немножко влюблена в него в те давние школьные годы. Он же этого совершенно не замечал. Лишь спустя много лет с удивлением обнаружил, что на большинстве школьных фотографий 10-го «Б» она как бы случайно оказывалась рядом с ним. А тогда… Нет, тогда он не был слеп. Просто тогда он был болен своей первой любовью – тайной, безответной, мучительно-болезненной и абсолютно платонической – к совершенно другой девочке.
   А излечила Антона от той болезни именно она. Именно подаренный ею поцелуй, первый поцелуй в его жизни, был как укол спасительной вакцины от той мальчишеской болезни, которой, видимо, должен переболеть каждый будущий мужчина. Это как корь в детстве – ею должен переболеть каждый ребенок, чтобы в нем выработался иммунитет, и тогда следующие «болезни» такого рода будут (а они будут, обязательно будут!) уже не опасны.
   Той мальчишеской болезнью, о которой идет речь – а речь идет о первой любви, это именно она должна быть мучительно-сладкой, болезненной, безответной и платонической, – необходимо переболеть еще и потому, чтобы узнать, что такое боль, чтобы понять, что с этими чувствами надо обращаться осторожно (ну вот, как с оружием, может быть) и по возможности не причинять боль другим. Именно этот смысл он вкладывал в слова одной из песен его любимых Битлз, услышанных тогда, в далекой юности (в те времена он плохо знал английский, и не понимал, о чем в ней в действительности поется): happiness is a warm gun – счастье (читай – любовь) – это огнестрельное оружие.
   После школы жизнь раскидала 10-й «Б» по стране. Антон уехал учиться в столицу, потом работа по распределению после института забросила еще дальше. Потом опять столица. Короче, снова он увидел ее через долгих без малого двадцать лет в одно из его возвращений. Они оба были уже семейными людьми и в том возрасте, когда некий огонек в глазах у большинства людей уже потух, и его заменили скучнейшие серьезность, озабоченность важными делами и мелкими обыденными заботами. Но в ее взгляде было совсем другое – молодое, не потухшее, этакие искорки задора. Это заставило Антона чуть задержать на ней свой взгляд, а потом и почувствовать в ней близкую душу. Видимо, и она тогда почувствовала что-то похожее.
   С тех пор каждый год свой приезд в родной город после радостной встречи с матерью и обмена с ней первыми впечатлениями Антон начинал со звонка ей. Она всегда узнавала его мгновенно, и разговор их начинался так, будто они разговаривали последний раз ну буквально вчера. Вот и в этот раз:
   – Привет.
   – О, привет! Еще бы чуть-чуть и ты бы меня не застал.
   – Ты куда-то убегаешь?
   – Уезжаю! В отпуск! На юг! В Сочи! С дочкой!
   – А куда же ты дела своего благоверного?
   – Не волнуйся за него – он тоже неплохо пристроен на две недели. В командировке.
   – И когда же ты уезжаешь?
   – Сегодня ночью. В три часа за мной должна прийти машина и – к поезду. У меня сейчас дома все вверх ногами – сборы. Еще Настю надо помыть перед дорогой.
   – Постой, постой. Мы, что, с тобой даже не увидимся?
   Трубка замолчала. Видимо, до ее сознания, занятого сейчас радостными предотъездными хлопотами, постепенно стало доходить. Голос ее изменился:
   – Вот черт! Ты не мог приехать пораньше?
   – Не мог. Я до самого последнего момента не знал, вообще, сумею ли вырваться. А ты же обычно уезжаешь в отпуск позже. Я думал, что как раз тебя застану.
   – Да, обычно позже, но в этот раз так сложилось, – она нарочито громко вздохнула в трубку, – значит, не судьба.
   – Жаль, жаль. Ну, что ж… Но поболтать-то у тебя немножко времени для меня найдется?
   – Найдется. Ты рассказывай, как твои дела, а я буду тут продолжать сборы с трубкой в зубах.
   – Нет, начни ты. Что тут у вас новенького?
   Она любила поболтать, и следующие двадцать минут он вполуха слушал все городские новости за прошедший после их последней встречи год, воспринимая не столько информацию, сколько ее голос, его тембр, его интонации.
   В эти редкие его приезды ему приятно было даже просто быть рядом с ней, и в каждый свой приезд он старался организовать встречи старых школьных друзей, чтобы вместе с ними еще и еще раз ее увидеть. Но этого ему, конечно же, было мало. Его мужское начало рвалось к ней очень настойчиво, ему было недостаточно этих нейтральных встреч, и оно совсем не желало прятаться под маской благочинных встреч однокашников.
   Вот и сейчас, слушая в телефонной трубке ее голос, он живо представлял себе ее глаза, улыбку, красивые вьющиеся волосы, мягкие линии плеч, соблазнительную волну от груди к талии и ниже к волнующим бедрам. Это не были неловкие формы той далекой шестнадцатилетней девчонки. Это были формы красивой зрелой женщины, знающей себе цену и осознающей свою привлекательность. Это было то самое живое прошлое, которое, как раз в силу того, что оно живое, шагнуло к нему в настоящее и стало его частичкой. И ему ужасно хотелось физически ощутить его реальность, его «настоящесть», дотронувшись до ее волос, почувствовав вкус ее губ, окунувшись женскую нежность ее существа. Увы, зная нравы маленьких провинциальных городков, где злые сплетни рождаются даже из ничего, он вынужден был смирять и прятать свои порывы, чтобы не скомпрометировать ее в глазах местного безжалостного и злого на язык общества.
   Надо сказать, что у них обоих семейная жизнь сложилась примерно одинаково. Одинаково неудачно. Бывает так, что сходятся два человека совершенно разных. Сначала они интересны друг другу этой своей разностью, но потом вдруг оказывается, что, кроме этой разности, у них ничего нет общего. Интересы – совсем разные, лежащие в совершенно непересекающихся плоскостях, мироощущения – разные, темпераменты – разные. Люди более резкие и решительные в такой ситуации давно бы разбежались. А они вот нет. Наверное, в основном дети являлись тем «скрепляющим веществом», которое не допускало развала их семей. Хотя, конечно, все обстояло гораздо сложнее и у него, и, видимо, и у нее.
   Антон обнаружил у себя некое свойство своей натуры, которое очень часто делало его отношения с женщинами довольно болезненными. Дело в том, что он не мог строить с ними близкие отношения «просто так», на легкой ни к чему не обязывающей безопасной основе. В тонком мире душевных отношений у него быстро отрастали и протягивались к близкой женщине очень чувствительные «нервные волокна». Они позволяли ему острее чувствовать радость общения с женщиной и со-чувствовать (в смысле «вместе чувствовать», или даже «чувствовать чувства другого») ей. Но они были очень чувствительны и к чужой боли, поэтому он почти физически не мог причинить малейшую боль близкой женщине, так как она тотчас же отзывалась усиленной болью в его собственной душе.
   В его жизни попалась одна женщина, которая ловко использовала (хотя, может быть, и бессознательно) это свойство его натуры, чтобы крепко привязать его к себе. Она повела себя так, будто даже самое безобидное его движение вызывало у нее боль. Подергавшись немного, он затих, как бы спеленатый паутиной этих волокон – ему было действительно больно. Когда же он раскусил эту хитрость, было уже поздно. Он смог отсечь (что смог) большую часть из этих «нервных волокон», так что жизнь стала выносимой. Но дети, в которых он души не чаял, заменили те порванные связующие нити и продолжали скреплять его семью. Постепенно Антон устроил свою жизнь так, что она оставляла ему возможность для личной жизни – той, что для себя, для души, а не по обязанности.
   Тонкостей ее семейных проблем Антон, конечно, не знал, но, когда они приблизились друг к другу, ему показалось, что ее положение было очень схожим с его собственным. Тем не менее она очень серьезно относилась к семье и всячески оберегала ее от возможных потрясений. И не только свою семью, но и его собственную, умело и деликатно пресекая все его, Антона, «гнусные поползновения».
   Он подсмеивался над ней и не упускал случая спровоцировать ее на очередной отпор, отпуская шуточки по этому поводу. Она отвечала ему в тон, мол, вам столичным донжуанам только и надо, чтобы поразвлечься с беззащитными провинциальными дамочками – «поматросите и бросите». И они вместе смеялись…
   Вот и в этом телефонном разговоре Антон нарочито печальным голосом пожаловался на свою несчастную судьбу, которая не позволила ему увидеть ее в этот раз.
   – Твой самый верный поклонник притащился в кои-то веки черт-знает-откуда только для того, чтобы увидеть тебя, а ты, видишь ли, сбегаешь от него на юг! Это возмутительно!
   – Ну, знаешь, мог бы заранее поинтересоваться и предупредить о своем приезде.
   – Вот так всегда! Я же еще и виноват! Ну никакого сочувствия! – нарочно глубоко вздохнул он. После короткой паузы притворно серьезным тоном и одновременно с явной улыбкой в голосе: – Смилуйся, сударыня! До трех часов ночи много времени, можно было бы и увидеться. К тому же, ты знаешь, какое это опасное время? Спать ложиться нельзя – проспишь. А если ты меня пригласишь в гости – ручаюсь, я тебе уснуть не дам, и мы с пользой и удовольствием проведем время.
   – Успокойся – не обломится! – тем же шутливым тоном ответила она и продолжила, уже смягчившись: – Мне, правда, очень жаль – я бы очень хотела тебя увидеть. Но ничего не выйдет – сейчас придет мама, будет до самого отъезда наставлять свою несмышленую дочь. В другой раз. Ладно? Не обижайся…
   – Да брось ты – никаких проблем. Счастливо отдохнуть! Через год на том же месте, в тот же час.
   …Он проснулся в четвертом часу ночи от вдруг образовавшегося ощущения пустоты внутри. Долго лежал в постели в темноте с открытыми глазами. Город снаружи тоже был каким-то покинутым и опустевшим…

Сослагательное наклонение

   Как-то мне в голову пришла странная мысль: наш литературный мейнстрим основан в большинстве своем на описании тех или иных происходящих событий… Стоп, стоп, стоп, а как же иначе? Именно происходящие события и составляют видимую сторону жизни, которая во всем многообразии своих проявлений (не только действия, но и мысли, чувства героев и т.п.) и является предметом литературы. (Да простят меня литературоведы за столь краткое определение предмета.) Это так, но я, собственно, предлагаю взглянуть чуть шире.
   Попробую объяснить, что, собственно, имеется в виду. Тем более что я свою мысль еще не закончил. Обращаю ваше внимание на слово «происходящих» – именно в нем сосредоточено то, о чем я хочу сказать. Конечно, описываемые в том или ином литературном произведении события могут быть выдуманы, или происходили давным-давно в прошлом, или могут произойти в будущем, или могли бы произойти. Объединяет их то, что в контексте произведения они являются частью реальной жизни, реальной в том смысле, что они воплощаются в той действительности, которая присутствует в данном произведении (в некоторых литературных жанрах она может быть даже очень нереальной).
   А между тем эта самая наша «реальная жизнь» погружена в безбрежный океан нереализованных возможностей, неосуществленных желаний, невоплощенных замыслов, несделанных дел. В конечном итоге этот океан – бесконечное множество других вариантов жизни каждого из нас и всех вместе, вариантов, которые могли бы быть с той или иной долей вероятности, но не случились, не воплотились в реальность по каким-то причинам. А воплотился в действительность только один вариант, и вовсе не обязательно тот, который имел максимальную вероятность, ведь мы-то с вами из собственного опыта знаем, что в нашем мире могут происходить и маловероятные события.
   Саму нашу жизнь можно представить как процесс реализации одних возможностей и постепенное отпадение, отмирание других. Вот родился маленький человечек. Здесь, в самом начале себя, он – одна сплошная, огромная возможность всего. Он постепенно растет, взрослеет, и вместе с этим от него отпадают целые пласты возможностей. Вот обнаруживается, что он никогда не станет великим музыкантом, вот оказалось, что он никогда не станет большим ученым, вот он обнаружил, что уже никогда не будет бухгалтером, сантехником, летчиком, переводчиком с суахили. Он взрослеет, стареет, и спектр вероятностей его будущего становится все уже и уже. Как дерево осенью роняет свою листву, так и с человека опадают, кружась в печальном танце, его возможности. Опадают… опадают… опадают до тех пор, пока вдруг не остается только одна-единственная возможность… И вот она воплотилась – и человек перестал быть… Но я, собственно, не о том. Я хотел сказать, что литература в основном сосредоточена на описании событий, которые вплетены в тоненькую нить, называемую нашей реальностью, которая сама замысловато вьется в бесконечной ткани вероятностного бытия, сотканного из неисчислимого множества других нитей. Лишь изредка можно встретить упоминания вскользь о том, что могло бы быть. Иногда с сожалением, иногда с плохо скрываемой издевкой один персонаж говорит о другом что-то вроде:
   – А ведь он подавал такие надежды!..
   – А ведь он мог быть отличным…
   – А все могло бы быть совсем иначе…
   Иначе… Иначе – это значит, что могло быть и лучше, и гораздо хуже. Но о том, что хуже, мне, например, думать совсем не хочется. А вот о том, что лучше…
   Лучшие, но нереализованные вероятности нашей жизни, поверьте, достойны того, чтобы о них чаще задумываться. Часто они бывают просто прекрасны, гораздо ярче, гораздо счастливее, чем наше реальное бытие. Ну и что из того, что они не произошли?! От этого они не стали хуже. Как раз наоборот! Поверьте, если бы они произошли, то наша реальность так бы на них повлияла, что они утратили бы очень многое из того, что нас в них привлекало. Да и в том, что эти вероятности не воплотились в жизнь, часто не виноваты ни сами эти вероятности, ни их носитель. Просто в этой жизни очень многое зависит от сторонних факторов, и чаще приходится удивляться именно тому, что что-то из наших лучших (ну не лучших, так хотя бы неплохих) вероятностей все-таки реализуется.
   А, кроме того, чем, собственно, воспоминания о реальных счастливых мгновениях нашей жизни отличаются от мыслей о воображаемых счастливых мгновениях, которые могли бы быть, но которых не было? Да ничем! И тех и других сейчас нет. И те и другие – лишь у нас в голове.
   Это я к тому, что не стоит пренебрежительно относиться к тому, что могло бы быть: к нашим собственным вероятностям, к нашим нереализованным возможностям, неслучившимся чувствам, несостоявшимся событиям. Там есть удивительное и радостное, грустное и веселое, хорошее и счастливое. И я вовсе не призываю отрываться от реальности и парить в облаках пустых мечтаний. Нет! Просто иногда реальность бывает тесновата, скучновата, пресновата. Задумайтесь о ваших других вероятностях! О тех, которые могли бы быть. О тех, которые могли бы быть сейчас. О тех, которые могут быть в будущем. Эти мысли не только украсят вашу сегодняшнюю реальность, но и вполне могут повлиять на реализацию предстоящих возможностей.
   Кстати, имея все это в виду, я по-новому стал относиться к людям. Вернее, нет, не по-новому, а более осознанно. Я просто понял, что очень часто стал оценивать людей не только по тому, кто они есть сейчас в данный момент, но и по тому, кем они могли бы быть. Знание тех вероятностей, которые были у человека (а они у разных людей очень разные), и причинах, которые им помешали осуществиться, дает очень многое в понимании этого человека. Чем шире спектр возможностей у человека, тем он интереснее. Заметьте, я говорю не о тех возможностях, что у него есть сейчас – ценность их очевидна, а о тех, что уже отпали.
   (Конечно, это несколько противоречит довольно распространенной позиции, которая утверждает, что человек оценивается по его делам. Ну, что тут скажешь? Только то, что да, человек оценивается по его делам. Но не только – см. выше.)
   Но возвращаюсь к литературе. Размышляя на вышеизложенную тему, задумал я написать серию рассказов, в которых основной акцент был бы перенесен с действительных событий, с реальной жизни персонажей на то, что могло бы быть, но не случилось, на те самые нереализованные вероятности, – серию рассказов с общим заглавием «Они были созданы друг для друга».

   Рассказ 1
   Рассказ о том, что жили-были два человека. Мужчина и женщина. Они были созданы друг для друга. Они так отчетливо представляли друг друга, их действительные образы так точно совпадали с их представлениями друг о друге, что в этом – в том, что они были созданы друг для друга, – не могло быть никакого сомнения. Их мысли и чувства, образ жизни, увлечения – все, все, все было предназначено, соединившись вместе, составить то, что можно было бы назвать человеческой гармонией, звучанием прекрасного аккорда человеческих душ. Они были созданы друг для друга.
   Но они этого не знали. И даже не подозревали об этом. Потому что никогда не виделись друг с другом – жизнь просто не предоставила им такой возможности. И все-таки они знали об этом. Знали, что где-то есть тот, кто создан для него. Знали, что и он/она созданы именно для этого другого. И это согревало их души. И несколько примиряло с жизнью. Ну и что, что они никогда не встретились. Это не сделало их отношения хуже. Не оставило вероятности разочароваться друг в друге. А такая вероятность ведь тоже существовала. Единственное, в чем они разочаровались, – это в жизни. Ведь она так и не представила им возможности встретиться друг с другом. Несмотря на то, что они были созданы друг для друга.

   Рассказ 2
   Рассказ о том, что жили-были два человека. Мужчина и женщина. Они были созданы друг для друга. Они так отчетливо представляли друг друга, их действительные образы так точно совпадали с их представлениями друг о друге, что в этом не могло быть никакого сомнения. Их мысли и чувства, образ жизни, увлечения – все, все, все было предназначено, соединившись вместе, составить то, что можно было бы назвать человеческой гармонией, звучанием прекрасного аккорда человеческих душ. Они были созданы друг для друга.
   Но до поры до времени они этого не знали. И даже не подозревали об этом. Потому что никогда не виделись друг с другом. Но вот однажды… Однажды они встретились.
   Это произошло в метро большого города. Был час пик – утро. Все спешили на работу. Его внесло в вагон на одной из остановок. Стиснутый со всех сторон, он стоял, держась рукой за поручень. Она сидела почти перед ним и читала Стругацких. Его рассеянный взгляд (в этот момент он думал о том, что в первую очередь, когда он доберется до работы, надо будет заново проверить одно подозрительное место во вчерашних результатах) вдруг остановился на ее лице. Что-то в нем его привлекло. Он стал осторожно (упаси бог, не назойливо) рассматривать его. «Эта женщина удивительно похожа на ту, которая могла бы составить мое счастье», – эта мысль пришла ему в голову как бы сама, без его участия. Он усмехнулся про себя ее очевидной глупости и безосновательности – мало ли симпатичных женщин ездит в метро. И тем не менее ему было приятно рассматривать эту мысль. «Рассматривать мысль» – смешное выражение, но как еще сказать о том, что он не обдумывал эту мысль, не развивал, не строил на ней далеко идущих рассуждений. Он просто рассматривал ее, как вертят в руках красивую, но бесполезную вещицу.
   Она читала Стругацких, когда вдруг почувствовала… Трудно сказать, что именно она почувствовала. Это был как бы легкий сбой сердца, мягкий толчок в груди. Не отрываясь от книги, она стала вслушиваться в себя и лишь потом почувствовала, что источник беспокойства находится вне ее. Беспокойство это было особого рода. Это было приятное, волнующее беспокойство, как бы ожидание чего-то очень хорошего. Очень быстро она поняла, что причиной ее необычного состояния был молодой человек, стоявший чуть правее от нее. Она стала внимательнее разглядывать его, но, как это умеют все женщины, не прямо, а как бы боковым зрением, ни в коем случае не показывая явно своего интереса. Мужчина был вполне обычной внешности, но что-то в нем было особенное… И вдруг она подумала, что он очень похож на того, которого она так часто представляла себе. На того, с кем она в мечтах проживала свою жизнь, на того, кто был отцом ее детей, с кем она делила свое будущее счастье и будущие горести. «Интересно, – подумала она про себя, – вот стоит передо мной человек, может быть, именно тот, мой единственный. Но он сейчас выйдет на следующей остановке, и мы никогда-никогда больше не увидимся. Грустно…»
   Его унесло людским потоком не на следующей остановке, а через одну. Но все равно тех пяти минут, что судьба им отвела, было явно маловато на то, чтобы как-то отреагировать на свои ощущения. Они никогда больше не увиделись. Несмотря на то, что они были созданы друг для друга…

   Рассказ 3
   Рассказ о том, что жили-были два человека. Мужчина и женщина. Они были созданы друг для друга. Они так отчетливо представляли друг друга, их действительные образы так точно совпадали с их представлениями друг о друге, что в этом не могло быть никакого сомнения. Их мысли и чувства, образ жизни, увлечения – все, все, все было предназначено, соединившись вместе, составить то, что можно было бы назвать человеческой гармонией, звучанием прекрасного аккорда человеческих душ. Они были созданы друг для друга.
   Но до поры до времени они этого не знали. И даже не подозревали об этом. Потому что никогда не виделись друг с другом.
   Но вот однажды они встретились. И это было чудо. Ну разве не чудо – в многомиллионном городе, в метро, встретились именно те двое, которые были созданы друг для друга. Ну разве не чудо, что, встретившись, за те коротенькие минуты они поняли, что созданы друг для друга, поняли и поверили, поверили и не побоялись посмотреть друг другу в глаза и получить там ответ.
   – Это правда ты?
   – Да, это правда, это – я!
   Но это чудо немножко омрачалось тем, что к тому времени, когда оно произошло, эти двое уже не были свободны. Они были очень честными и порядочными людьми и не могли строить свое счастье на несчастье других. Они промучились целый год, урывая у жизни маленькие кусочки счастья. А через год они расстались. Но они не стали несчастными. Потому что то их счастье, которое могло бы быть с ними всю жизнь, оно осталось с ними. Они уже знали, какое оно, оно уже никуда от них не денется, они всегда будут вместе: он, она и их счастье. Хотя они и расстались, несмотря на то, что они были созданы друг для друга…

   Вот такая была задумка. Интересные могли бы получиться рассказы? Эти и многие другие… Ну и что из того, что я их так и не написал?! От этого они не стали хуже, а даже наоборот…

Странный сон

   В ту ночь ему приснился еще один сон из тех, что стали вдруг изредка сниться ему и удивлять своей яркостью и содержательностью. Вообще-то, яркие цветные сны, в которых происходило какое-то действо, снились ему достаточно часто, и в том, что приснился еще один такой, не было на первый взгляд ничего необычного. Но все-таки этот сон, вернее сны, так как этот сон был уже не первым, – так вот, эти сны сильно отличались от обычных.
   Как правило, обычный сон вспоминается утром как смутный обрывок или невнятные обрывки каких-то действий и событий, почти никогда не имеющие законченности сюжета. Эти обрывки возникали как бы ниоткуда и заканчивались внезапно на самом интересном месте. Часто то, что в самом сне казалось важным и переживалось с большим чувством, после пробуждения вспоминалось уже как сущая чепуха. А логика событий, если таковая вообще существовала, во сне воспринимавшаяся как естественная, оказывалась совершенно оторванной от реальности, смешной, забавной, глупой, бессмысленной. Проснувшись после такого сна, с раздражением думалось: «Боже, приснится же такая чушь!»
   Новые сны, которые стали посещать его, отличались от привычных необычной целостностью и законченностью интересного сюжета. Логика событий в этих снах была четкой и осмысленной. И просыпался он с таким чувством, будто посмотрел захватывающий фильм или спектакль, да еще и с собственным участием в главной роли!
   Содержание первого такого сна он довольно быстро забыл, не придав тогда этому большого значения. Ну, подумаешь, сон – эка невидаль. В памяти остались только воспоминания о праздничной яркости красок (кажется, действие во сне происходило в самое Рождеством или на Новый год), о карнавально-ярмарочной суете и веселье, но и с драматичной напряженностью детективного сюжета, развивавшегося на этом фоне, – кажется, там было какое-то загадочное убийство.
   А запомнилось ему то радостное удивление, с которым, проснувшись, он вспоминал этот сон. «Надо же! Записать – и вот тебе готовый сценарий отличного детектива». Ничего записывать он, конечно, не стал, и постепенно тот сон забылся.
   А вот другой сон запомнился хорошо, видимо, своей странностью. Это был сон о запахах. Этакая сюрреалистическая фантазия о запахах с элементами кошмара. В том сне он был химиком-аналитиком в лаборатории на громадном химкомбинате. На работе он занимался какими-то сложными химическими анализами выпускаемой комбинатом разнообразной продукции. Он был незаменимым, а потому уважаемым и высоко ценимым специалистом.
   Свое свободное время он тратил на любимое хобби: занимался изучением ароматических веществ, запахов на их основе, их композициями и составлением новых запахов. Оно было тесно связано с его работой, и потому у себя в лаборатории он частенько засиживался допоздна и не так уж редко проводил там и свои выходные. Конечно, жена ворчала по этому поводу, но он зарабатывал неплохие по тем временам деньги, очень любил своих детей, и потому она мирилась с этим.
   Так что жизнь его была интересна и безмятежна до памятной всем катастрофы с государством и его экономикой в девяностых. Вместе с ними сломалась и его жизнь. Рухнувший во времена кризиса комбинат оставил его совершенно без средств к существованию. Ничем другим, кроме своей химии, он заниматься не умел, третий год содержал семью не известно на что. Был доведен до отчаяния собственным бессилием, постоянными упреками жены, становившимися все более злобными, и печальными глазами детей. Он стал задумываться о самоубийстве – хоть так он освободит семью от ставшего обузой отца, не способного хоть как-то прокормить семью, оказавшегося ни к чему не пригодным в новой жизни…
   Вся эта прелюдия к пересказываемому сну дается здесь только для того, чтобы читателю была понятна предыстория и контекст, на фоне которого происходило все дальнейшее. Самому же ему там, во сне, все это – кто он и что с ним – было очевидно, так как он сам был героем этого сна и это была как бы его жизнь.
   Собственно сон начинается с того момента, когда он в критическом состоянии полного отчаяния после очередной ссоры с женой хватанул последние остатки лабораторного спирта. Получив таким образом заряд решимости действовать, он на старых отвалах отходов химкомбината собрал какие-то в обилии произраставшие там ядовитые сине-желто-зеленые грибы, формой похожие на поганки, вернулся в лабораторию и сделал из них отвар. Потом для верности плеснул туда еще чего-то из своих наиболее жутких реактивов и резким движением – одним глотком – выпил все это, чтобы свести счеты с жизнью.
   …Очнулся он в кошмарном состоянии. Голова раскалывалась, тело дрожало и вибрировало, как натянутая струна, которая вот-вот порвется от усталости и напряжения. Однако сознание было ясным, зрение четким. Впрочем, спустя несколько мгновений (секунд или минут? – в том состоянии время воспринималось с трудом), он в этом усомнился, так как решил, что сошел с ума, – настолько невероятным было соотношение между тем, что видели его глаза, и тем, что чувствовал его нос.
   Он лежал на кафельном полу лаборатории в луже собственной блевотины, в брюках тело ощущало отвратительно-липкие последствия поноса. И эта кошмарная, но, в общем-то, естественная картина (если учесть, какое жуткое зелье он влил в себя), представшая перед его глазами, дополнялась одной необычной деталью: его ноздри улавливали нежнейший аромат незнакомого запаха, исходившего от него самого и от всей окружающей его тошнотворной обстановки.
   Для тех, кто не понял, повторю: он чувствовал не тошнотворную вонь блевотины и собственных испражнений, а чудесный аромат приятнейшего запаха.
   Некоторое время он продолжал лежать на полу и пытался привести свои мысли в порядок. Он таки сообразил, что умереть ему не удалось, но решил, что сильнейшее отравление тем зельем, что он принял, привело к серьезному нарушению обонятельного восприятия. Видимо, – пришел он к выводу – тот аромат, который сейчас его окружал, не что иное, как запаховые галлюцинации.
   Несколько успокоившись найденным объяснением, он с трудом поднялся и поплелся вниз – в подвал лабораторного корпуса, где у них были душевые. Корпус от безденежья комбината был пуст, заброшен, потихонечку начинал разваливаться, но от воды и электричества его так и не отключили – видимо, по той же самой причине (безденежья и заброшенности) о нем просто забыли.
   Там в душевой при тусклом свете лампочки он кое-как привел себя в порядок. Сначала сбросил с себя одежду и забрался под холодный душ, помылся – при этом он долго держал голову под струей холодной воды, время от времени судорожно и жадно глотая ее широко открытым ртом, – еще раз тут же под душем прочистил желудок, сунув два пальца в рот, потом медленно, преодолевая слабость, тщательно выстирал одежду, как мог отжал ее и тут же надел. В таком полумокром виде – влажная одежда приятно холодила тело – вернулся обратно на свой третий этаж в лабораторию. Здесь он собрал остатки сил и привел лабораторию в нормальный вид – помыл пол и прибрался.
   Лишь после этого он решил себя побаловать. Нашел в загашнике остатки старого растворимого кофе, на горелке в колбе вскипятил воду и сделал себе чашечку кофе. Оно привело его в состояние, пригодное для жизни.
   Делая очередной глоток кофе, наслаждаясь его вкусом и ароматом, он вдруг замер. Удивленно посмотрев на чашку с остатками кофе, он вдруг сообразил, что его запах он ощущает таким, каким тот и должен быть – кофейным. Конечно, то был не запах свежемолотой арабики, но это был нормальный запах растворимого кофе. Он задумался и провел ряд простеньких экспериментов. Все запахи были такими, какими и должны быть! За исключением одного – запаха выделений его тела!
   Немного поразмыслив над полученными удивительными фактами, он пришел (с трудом, но пришел) к выводу, что с обонянием у него все нормально. Но что это за необычный запах? Чертовски приятный запах!
   Теперь, когда его состояние стало постепенно приходить в норму, он приступил к изучению обнаруженного феномена серьезно, по-научному. Ему сразу пришла в голову догадка – все дело в том самом зелье, которое он в отчаянии приготовил для сведения счетов с жизнью и которое влил в себя. Тщательно вспомнив, из чего он его сделал (а ключевым оказался отвар тех самых ядовитых сине-желто-зеленых грибов), он воспроизвел его, изучил его химический состав и свойства.
   Просидев в лаборатории безвылазно неделю, он сформулировал свое открытие – он открыл, изобрел, создал внутренний дезодорант!
   Все основные косметические средства, наработанные тысячелетиями человеческой культуры, своей первостепенной целью имели подавление неприятных запахов выделений человеческого тела посредством нанесения на поверхность кожи ароматических веществ или распыления их в окружающем воздухе. Четыре десятка веков назад жены фараонов уже использовали для умащивания своих тел различные мази, притирания и благовония, которые изготавливали им жрецы храмов Изиды. Теперь на это работает огромная индустрия. Шанель, Кристиан Диор, Нина Риччи, Живанши, Ланком… Какой музыкой звучат все эти слова для женщин всего мира. Тысячи литров духов, одеколонов, дезодорантов выливают, выпрыскивают на себя красавицы всего мира, чтобы облагородить запахи своего тела.
   Но все это – лишь косметика, в самом пренебрежительном смысле этого слова, косметика, которая прикрывает фиговым листом неприглядную (если можно так сказать о запахах) природу человеческого естества, которую невозможно изменить.
   Было невозможно изменить! Теперь возможно! Он создал эликсир, одного глотка которого достаточно, чтобы ваш пот стал благоухать, как изысканные духи или дезодорант известнейшей марки! И при этом не надо прыскать на подмышки! Мочу можно разливать во флаконы и продавать как туалетную воду (уж простите за каламбур)! Нет теперь нужды пользоваться освежителями воздуха в туалетах, потому что экскременты источают аромат, утонченнее самых лучших духов!
   Его взору представилось, как рушатся империи парфюмерных королей, не устоявших перед победным шествием по миру его средства! Ведь его внутренний дезодорант убивает саму причину использования старых средств – человеческое тело теперь источает только приятные запахи! Он видел, как входит в обычай дарить по праздникам друг другу изящные коробочки и флакончики с собственными благоухающими выделениями! Люди перестают мыться, так как запах несвежего тела становится таким эротично-восхитительным! Как в городах постепенно перестает работать канализация – все отходы человеческого организма остаются облагораживать воздух городов! Вся планета постепенно зарастает собственным благоухающим дерьмом!..
   …Весь в холодном поту он вдруг проснулся. Принюхался к себе… Слава богу! Это был только сон, кошмарный сон! Но какой сон!
   И он пошел принять душ с улыбкой радостного облегчения и мыслью: «Ну это надо же! Приснится же такая чушь!»

Ключ Тортилы

   Субботний день в конце мая уже перевалил через свою вершину и неспешно клонился к вечеру. Синоптики, как всегда, ткнули пальцем в небо и не угадали: обещанного поворота на тепло опять не состоялось. День был пасмурный, прохладный.
   Пойма замысловато петлявшей реки была видна на много верст окрест. Сама река скрывалась в купах зеленых зарослей по берегам, лишь иногда посверкивая серо-стальной поверхностью в просветах прибрежной растительности. Небольшие жиденькие рощицы с только-только обновленной и юной листвой стояли робко и понуро. На более высоких местах эта картина, словно массивной рамой, обрамлялась уже настоящими, темными от елей и сосен, лесами, придававшими пейзажу более серьезный и основательный вид.
   То тут, то там были разбросаны деревушки, по краям которых (новая примета времени) кучковались в большинстве своем новые, еще недостроенные дома-особняки с пустыми провалами окон и голой землей вокруг, резко контрастируя с неказистыми, но живыми и теплыми деревенскими домишками, утопавшими в кустах цветущей сирени в окружении цветущих же яблоневых садов.
   Довершалась эта картина, выполненная из-за пасмурной погоды в приглушенных пастельных тонах, скромными маковками деревенских церквей. Памятуя о недавних семи десятилетиях, можно только удивляться, насколько все-таки много их, оказывается, сохранилось. Почти все они уже заново отреставрированы и теперь, помолодевшие, снова заняли свое место на этой картинке российского пейзажа, который без них был ущербным.
   Он как раз проезжал на своем стареньком жигуленке мимо одной такой церквушки, стоявшей на высоком берегу старицы. За ней начиналось заброшенное деревенское кладбище, окруженное густыми и буйными зарослями сирени. Кусты с белыми и светло-фиолетовыми кистями цветов напоминали тихие застывшие взрывы.
   Ему вспомнилось из детства: отец, страстный рыбак и большой ценитель природы, часто в любой сезон и в любую погоду ездивший на рыбалку, в мае вместе с уловом привозил домой огромные охапки цветущей черемухи, а после того, как черемуха отцветала, – большущие букеты сирени. Их запах заполнял всю квартиру, делая ощущение весны и приближающегося лета ярким и праздничным. Они вдвоем с сестрой весело и азартно рассматривали эти букеты в поисках цветочков с пятью или даже шестью, а не с четырьмя, как обычно, лепестками. Кто находил такой – находил свое счастье. Но его непременно надо было съесть, иначе – не считается, счастья не будет.
   «Я, наверное, мало их съел в детстве», – грустно усмехнулся он про себя.
   Остановив машину на обочине, он спустился к особенно пышным кустам и аккуратно наломал два больших букета – один белый, другой сиреневый. Положил их на заднее сиденье – машина сразу заполнилась сильным ароматом, перебившим даже казавшийся неистребимым характерный бензиновый запах автомобиля. Глубоко вдохнул аромат цветов.
   Перед глазами снова возникла картинка из далекого времени: распахнутое окно его комнаты, на окне – огромный букет сирени, за окном уже темно – теплый майский вечер, в комнате – приглушенный свет настольной лампы. И запах сирени. Он, кажется, струится по комнате вместе с музыкой, негромко льющейся из транзисторного приемника. Из-за окна доносятся волнующие ночные звуки: неспешные шаги парочек, приглушенные разговоры, женский смех…
   Вспоминая все это, он подумал о своей дочке. Интересно, останутся ли у нее такие же теплые кусочки воспоминаний о своем детстве? Не что-то большое и серьезное, а вот такие маленькие картинки из детства, постоянно возникающие в голове по поводу и без повода, которые и делают нашу память живой и молодой.

   Войдя домой с букетами сирени, первое, что он услышал, был восторженный визг дочери – она в свои восемь лет открыто и непосредственно выражала свои чувства, и в ней постоянно жила готовность радоваться по любому поводу:
   – Ой, папа! Сколько сирени! Как здорово! Как она пахнет!
   Зарывшись носом в один букет, она вдыхала его аромат. Оторвалась от него, сверкнула быстрым радостным взглядом, понюхала второй, и затем уже более сдержано:
   – Здорово! Ну, пап, ты даешь! Где это ты наломал столько сирени?
   – Места знать надо, – подмигнул он. – Держите, поставьте в вазы.
   Жена приняла букеты благосклонно – цветы и женщины понятия все-таки совместимые. Оба букета она поставила в гостиной, но при этом один из их, букет белой сирени, почему-то поставила на окно, задвинув его шторой.
   Увидев это, он удивился:
   – Что ж ты его спрятала? Такую красоту! Ее же так совсем не видно, да и запах там как в клетке. Давай-ка разделим на три части: один букет – в гостиной, один в спальню, один – в детскую.
   – Да ни в коем случае! Тем более в детскую! Ты что, не знаешь – сильный запах цветов может вызвать головную боль. И вообще, я читала, что долго находиться в комнате с сильным запахом цветов очень вредно.
   Он привычно подавил в себе желание возразить, лишь мысленно пожал плечами и, молча взяв с окна вазу с маленькими белыми облачками соцветий в окружении зеленых сердечек, пошел к дочери в детскую, и они вместе стали искать «счастливые» цветки с пятью лепестками, с удовольствием вдыхать аромат и улыбаться друг другу.

   Семь вечера. Подступали сумерки, ускоряемые все более тяжелеющими облаками. Погода обещала дождь.
   Семейство уселось смотреть ящик. Он старался в меру сил отвлекать девочку от оглупляющих сериалов, заполонивших телевидение на потребу обывателю и «глупым домашним курицам», но, увы, это не всегда удавалось. («Испортит, ох, испортит она мне ребенка!»)
   Самому же ему вдруг ужасно захотелось побыть одному. «На дачу!» – решил он. Быстро собрался. Взял радиоприемник, зонтик, немного еды, книгу, которую еще не начал читать, подгадывая подходящий случай и настроение и заранее предвкушая удовольствие. Удовольствие ли? Эта неизвестность и возможность разочарования тоже была одной из составляющих интереса к книгам совершенно новых, неизвестных ему авторов.
   Домашним объяснять ничего не пришлось, так как они привыкли к таким внезапным его вылазкам с ночевкой на дачу. Сказав, что вернется завтра после обеда, он вышел из дома.
   Машину брать не стал из-за мелких неполадок (хорошо хоть, до дома добрался без проблем) – возиться с ними сейчас не было никакого желания. Решил воспользоваться общественным транспортом. До дачи было полчаса езды на рейсовом загородном автобусе и еще минут пятнадцать пешком. Главное было успеть на автобус – они ходили довольно редко. Ему повезло – он успел. В автобусе было пусто – лишь несколько пенсионеров решились, несмотря на пасмурную погоду, поехать покопаться на своих дачных участках.
   Взгляд в салоне остановить было не на ком, и он стал смотреть в окно. Грустно усмехнулся – подумалось, что если бы действие происходило в каком-нибудь дамском любовном романе, которыми завалены сейчас книжные лотки и магазины, то сейчас вот, на следующей остановке, из сгущающихся сумерек в автобус вошла бы прекрасная незнакомка, их взгляды бы встретились и… Дальше перед автором с маломальской фантазией открывались бы широкие возможности развития сюжета на радость читательниц подобного чтива.
   Действительность же, увы, была прозаичнее. В автобус ни на следующей, ни на какой другой остановке прекрасная незнакомка не вошла. Вошел же пьяный грязный мужик, который, промычав что-то матерно-невнятное, плюхнулся на ближайшее сиденье и уснул, привалившись к окну. Голова его, плохо закрепленная, периодически громко стучала о стекло, за которым начинал накрапывать мелкий дождик.
   Автобус, вздрагивая на ухабах неровной дороги, шел уже за городом, углубляясь во все более густеющие сумерки.

   Лирическое отступление №1

   Вместе с сумерками на него сошла печаль. Она заключила его в свои объятия и заполнила собой весь окружающий мир. Печаль была мягкой и ласковой, словно теплый безбрежный океан, а он ощущал себя в нем маленьким островком, на который размеренно накатывались плавные волны.
   Он ехал в стареньком дребезжащем загородном автобусе, а мысли его были далеко. В голове размеренно, в такт тем самым волнам, звучали его собственные строки:

     …А еще в мире есть острова одиночества чувства,
     Их легко отыскать посреди океана печали.
     Робинзон одинокий глядит там устало и грустно —
     Нет. Корабль, что так ждет он, увы, никогда не причалит.

   Это четверостишье сложилось у него некоторое время назад как ответ на цитату из Саши Черного, которую она привела в одном из своих писем:

     …Есть еще острова одиночества мысли,
     Смелым будь и не бойся на них отдыхать.
     Там угрюмые скалы над морем повисли, —
     Можно думать и камушки в воду бросать…

   Тогда в своей переписке по email они болтали на самые разные темы, цитировали своих любимых поэтов, щеголяли своими познаниями и пристрастиями. Его поэтическая реплика была простой импровизацией, а вот, глядишь ж ты, крепко запала в память и нет-нет да и всплывала на поверхность сознания, вызываемая, видимо, созвучием настроения, заложенного в этих немудрящих четырех строчках, и тем настроением, которое владело им в данный момент.
   Кстати, позже один из своих циклов стихов он так и назвал – «Острова одиночества».

   Выйдя на своей остановке из теплого, но дребезжащего и пропахшего бензинным перегаром автобусного чрева, он попал под мелкую дождевую пыль с ветром. Не раскрывая зонта (от такой водяной взвеси зонт все равно не спасет), он быстрым шагом по пустым переулкам дачного поселка добрался до своей дачи. Она была деревянной, двухэтажной, а под покатой крышей еще и мансарда с наклонными стенами. Дом приятно пах деревом и травами (мятой, зверобоем, мелиссой, смородиновым листом, чем-то еще), собранными еще прошлым летом. В нем было прохладно, тихо и темно.
   Включил свет – старый торшер с абажуром из красного, поблекшего от времени и местами протертого плюша – и стал разжигать печку. Сначала она немного подымила, выражая свое недовольство тем, что ее побеспокоили. Потом, когда тяга установилась и дым нашел предназначенный ему путь, дрова весело принялись, наполняя комнату уютным потрескиванием и дрожащими бликами огня.
   Чайник долго не хотел закипать. В ожидании этого он слегка прибрался, вытащил и расставил по местам привезенное с собой и уютно расположился с книгой в руках в старом продавленном кресле с протертой обивкой.
   Наконец чайник закипел. Он заварил крепкого чая с той самой травкой (смесь листьев черной смородины, мелиссы, мяты), налил его в большую кружку, положил четыре чайные ложки сахара и снова погрузился в кресло, держа кружку между ладонями и согревая замерзшие пальцы.
   Погода не располагала к хорошему настроению. Более того, правильнее было бы сказать, что она располагала к плохому настроению. Но, несмотря на это, на душе у него лежала спокойная грусть одиночества. Того одиночества, которое не угнетает, а дает возможность спокойно отдаться своим мыслям и чувствам. Потихоньку прихлебывая чай, он прикрыл глаза. Снаружи доносился звук усилившегося дождя, тревожный шум волнуемого ветром соснового леса, стоявшего темной стеной прямо за низким заборчиком дачи.

   С ним произошла обычная, в общем-то, вещь – он влюбился. С мужчинами такое бывает…
   Влюбиться можно по-разному. В том смысле, что можно по-разному ощущать это событие и сам процесс. Можно окунуться в любовь, нырнуть в нее с головой, как в прозрачную воду ласкового потока. Или как в темный омут. Это уж как кому повезет. И в том и в другом случае поначалу испытываешь восхитительное ощущение того, как любовь струится сквозь все твое существо, омывая каждую клеточку тела, каждый изгиб души. А потом… Потом ты либо в восторге выныриваешь на поверхность, вдыхая чистый воздух с лучами улыбчивого солнца, видя вокруг себя чудесным образом преображенный мир. …Или же тебя засасывает в глубь, в темень, где холод, и грудь разрывает удушье, а закричать нельзя – захлебнешься.
   Можно упасть в любовь (вспомнилось английское – to fall in love), внезапно ощутив толчок и сладостное чувство падения. Наверное, что-то близкое испытывает парашютист в момент прыжка, когда сердце трепещет от легкости и невесомости тела и души. Этот восторг падения в только зарождающуюся любовь может длиться более или менее долго. Хорошо, если, в конце концов, тебя подхватят, как раскрывшийся парашют, мягкие объятия ответного чувства и не дадут разбиться о холодную поверхность безответности. Тогда у тебя вдруг волшебно вырастут крылья, и падение превратится в парение, в восхитительный полет вдвоем.
   В противном же случае ожидает то самое столкновение с безответностью. Оно может быть разным: и презрительным, и нейтральным, и деликатным, и добрым, и жалостливым. Но удар о него почти всегда тяжел. И надо собрать силы, чтобы не показать унижения и боли, и, улыбнувшись, уйти…
   Как часто мы вот так – то взмываем на крыльях надежд, то падаем в провалы их утрат. Это маятник нашей жизни – маятник Любви. Мы раскачиваемся на нем всю жизнь между крайними точками его размаха: из огня родившихся желаний в холодную прорубь разбитого чувства. От высоких надежд и вдохновения на одном взмахе маятника до отчаяния и тоски – на другом. Увы, далеко не всегда тебя ожидает на лучшем его взмахе та самая Ответная Любовь. То амплитуда маловата – не дотянуться. То вот, кажется, все – схватился за протянутую желанную руку, но… вдруг ее пальцы предательски разгибаются, и ты опять летишь в холод одиночества на другом конце размаха.
   То, с какой силой раскачивается твой маятник, зависит прежде всего от тебя самого. Кто осторожен, кто потрусливее, кто боится душевной боли, тот старается его сильно не раскачивать. И тогда все его влюбленности мелки и безопасны. Но уж тогда и на что-то большое рассчитывать не приходится. Кто посмелее, потверже духом и потемпераментнее (или по молодости просто глуп и наивен?), тот готов к высоким взлетам и болезненным падениям. Повезет ли ему? Неизвестно… Но по крайней мере у него есть шанс.
   А видели ли вы тех, кто устал, кого покинула надежда, и он остановил свой маятник? Я видел.
   Пройдя свои собственные первые восхитительные стадии зарождающейся любви, похожие и не похожие на описанные выше и которые человек проходит сначала один, в тот момент, когда при нормальном развитии событий их должно было бы стать, наконец, двое, он вдруг понял, что этого не будет. Он наткнулся на как бы оправдывающийся взгляд, в котором было много тепла, доброты, понимания и сочувствия. Не было главного – любви.
   И все бы ничего. Ну, мало ли людей живут без ответной любви! И даже без любви вообще. Однако для него это становилось проблемой – ему было больно. И чем дальше, тем больше.

   Лирическое отступление №2

   Во время одного из приступов такой боли, почти физической, родился отчаянный, исступленный, но задавленный внутри крик души:

     Ветер задул свечу
     Холодом твоих глаз.
     «Больно! – себе шепчу, —
     От равнодушных фраз».

     Вежливость слов пустых
     Горше простого «Нет».
     Добрая жалость страшней
     Пытки в палящем огне.

     «К черту! – кричу себе, —
     Смысла в том больше нет!
     Разве ж сошелся свет
     Клином одним на тебе?!»

     Но глупое сердце все ждет,
     Может, оттаешь ты.
     Не хочет тебя отдать —
     Пусто жить без мечты.

     Словно клейма четкий знак,
     Выжжен на сердце твой лик.
     Не смыть его мне никак.
     Сердце так жжет и болит!

     Не смыть его, не стереть.
     Вырезать с мясом только!
     Вырвать и посмотреть:
     Можно ль прожить так? И сколько?

(Из цикла «Острова одиночества»)
   Здесь он, конечно, перегнул палку. В ее глазах не было холода и равнодушия. Но в тот момент ему было так плохо, что он сконцентрировал в этом стихотворении всю ту боль, которую ему причинили женщины, которых он любил и которые не ответили ему.
   Позже, посмотрев на эти свои рифмованные строки уже как на стихотворение, он с досадой увидел, что четвертое четверостишье в нем никуда не годится, какое-то оно корявое. «Может, выкинуть его?» – подумал он. «Но ведь сердце действительно глупое!» – тут же возразил он себе. «А еще ведь и с рифмой проблемы и в этом, и во втором четверостишье…» – озадаченно почесал он мысленно свой затылок.
   В конце концов он оставил все как есть. Стих выражал главное – его чувство, его боль, силу этого чувства – и этого было достаточно, чтобы оно осталось таким, как родилось.
   Тема боли не раз возникала в его стихах, а вместе с ней и тема расставания. Казалось естественным прекратить эту муку простым способом – уйти:

     «Прощай» – ненавистное слово.
     «Прощай» – словно малая смерть.
     По-разному, но с ним умираем мы оба.
     Я – в муках и корчах,
     А ты…

     «Прощай» – словно выстрел без промаха, даже не целясь.
     «Прощай» – как кинжал, что уймет мою нежную дрожь.
     «Прощай…» – ты сказала, – и медленно я умираю.
     Сказала: «Прощай…» – и тихо во мне ты умрешь.

     Но вот что прискорбно – ты этого и не заметишь.
     Как прежде ты будешь смеяться, шутить и любить.
     Продолжишь ты жить, а тебя уже нету на свете —
     Мой мир ты покинула, и тебя я успел схоронить.

     Но долго еще будет ныть мое глупое сердце.
     И будет болеть тот кусок моего существа,
     В который вросла ты, сама того не заметив,
     И вырвав который, не оглянувшись ушла.

(Из цикла «Острова одиночества»)
   Следует заметить, что именно в этих стихотворениях видны признаки того, что боль-то вовсе не смертельна. И даже не просто «не смертельна», а креативна. Во-первых, с расставанием, с прощанием приходит освобождение. Освобождение от наркотика боли, от сладкого наркотика страдания. А во-вторых, речь-то в этих стихах идет не о конкретной личности, а о некоем обобщенном образе женщины, говорящей свое «нет». Переход от своей конкретной ситуации в область абстрактного – самый правильный путь решения психологической проблемы.
   Следующим шагом будет переход от личных переживаний к миру вокруг. Это как если бы вы вдруг распахнули окно и увидели, что мир вокруг не замыкается в тесном мирке вашей квартиры – он огромен и прекрасен…
   …Так Стихоплет (как со временем он стал иронично называть эту поэтическую ипостась своего Я) станет поэтом. И пусть об этом знает только он сам – и слава богу! Слава богу, поэзия живет не только и даже не столько в профессиональных поэтах, сколько во множестве вот таких «стихоплетов», которые чувствуют ее, понимают ее, воспринимают мир через нее и даже набираются смелости и нахальства самим пытаться рифмовать. Но тогда ничего этого он не осознавал. Ему было просто больно, и он хотел хоть так, в стихах, выплеснуть свою боль и тем облегчить ее…

   Бывают бессмысленные действия, когда заведомо известно, что желаемый результат не может быть получен. Бывают ли бессмысленными чувства? То, что его чувство бессмысленно в обыденном понимании, было теперь ему абсолютно очевидно. Но, может быть, у любви существует еще и какой-то другой смысл, лежащий глубже или даже в какой-то иной сфере? Мучительно пытаясь найти ответ на этот вопрос, он, наконец, решил принять постулат, не требующий доказательств: любовь – самодостаточная ценность. Пусть нет ее реализации во внешнем мире, нет ответной реакции в душе и теле той, которой она порождена. Но то, что она, любовь, привнесла и теперь постоянно привносит с собой в его внутреннюю жизнь, настолько грандиозно и прекрасно, что избавляться от этого – большая глупость. Более того – грех. Как грех избавления от будущего ребенка.
   Удивительно все-таки устроена жизнь. Замечали ли вы, что, как правило, величайшее в мире таинство зарождения любви – зеркальное отражение таинства зарождения ребенка? Как в зеркале правое становится левым, а левое – правым, так и здесь женщина играет роль мужчины, а мужчина – женщины. Не понятно? А вот посмотрите: чаще всего именно женщина, часто даже неосознанно, оплодотворяет душу мужчины тем семенем, из которого в лоне его души может вырасти прекрасный плод – любовь. (У Жванецкого есть шутка: «Одно неосторожное движение – и ты отец». Так и у женщины: один неосторожный взгляд, одна улыбка и…) А может и не вырасти, зачахнуть. Его легко можно сгубить в зародыше. Сколько чувств люди убили собственными руками, сознательно или бессознательно, по глупости или из малодушия, из страха или от отчаяния!
   Вообще, эта аналогия, может быть, и не всеобъемлюща и очень субъективна (он подумал: я не знаю, как влюбляются женщины, но я точно знаю, как влюбляюсь я сам), но все же не так поверхностна, как может показаться на первый взгляд. Впрочем, каждый может порыться в своем жизненном опыте и убедиться, так это или не так.
   Сейчас он носил в себе любовь, и это состояние доставляло ему боль, как будто в предчувствии, что она никогда не выплеснется счастьем наружу, в реальную жизнь. И надо было что-то предпринимать, навести какой-то порядок в смущенной душе, избавившись… нет, не от любви, а только от боли, которую она причиняла.

   Вернувшись к действительности, он включил приемник – старенький VEF, пылившийся на пошарпанной этажерке, настроился на волну «Радио Ностальжи». Комнату наполнили знакомые любимые звуки – «Ангел» Rolling Stones. Грустная гармония музыки, погоды за окном, тепла комнаты, запахов дома и состояния души.
   Немного подумав, он достал початую бутылку вполне приличного крымского «Каберне», оставшуюся еще с шашлыков, которые они устраивали на даче на майские праздники. В маленькой кастрюльке приготовил себе глинтвейн. Налил его в массивную керамическую кружку. Сделав большой глоток горячего напитка, почувствовал, как приятное терпко-сладкое тепло, прокатившись по горлу, мягко разлилось по всему телу. Приглушил музыку, чтобы она не лезла в сознание, а была лишь легким фоном, не мешающим думать, и снова опустился в кресло.

   С женской красотой у него давно были своеобразные отношения. Он предпочитал восхищаться ею отстраненно, как произведением искусства, никогда не считая себя претендентом на обладание ею. Тому было несколько причин.
   Ну, во-первых, ему было жалко красивых женщин. Он считал, что они обречены на постоянное назойливое внимание мужчин. При этом наибольшую активность проявляют как раз те их представители, которые, мягко говоря, не отличаются особой деликатностью и тонкостью по отношению к ним. И вот, чтобы хоть как-то уменьшить это чересчур настойчивое мужское давление вполне определенного свойства на красивых женщин, он старался освободить их хотя бы от своего внимания. (Ошибочность исходной посылки была теоретически очевидна и для него самого. Женщинам как раз приятно и даже необходимо мужское внимание, лишь одним из проявлений которого могли быть сальные взгляды, забирающиеся под юбку. Однако реально в его голове никак не укладывалось, что такого рода внимание может быть приятно, тем более от первого встречного.)
   Вторая причина опять же связана с тем, что, как он полагал, вокруг красавиц всегда бывает много поклонников, а он не хотел быть еще одним, всего лишь одним из этой толпы. Он втайне надеялся, что должно быть сразу видно, что он – не «один из», а единственный в своем роде. Однако, будучи человеком, лишенным излишне высокого самомнения, он считал, что претензии на исключительность с его стороны мало чем обоснованы. Поэтому он просто старался не вставать в один ряд c, гордо оставаясь в стороне от. (Глупец! Подсознательно надеясь, что его и в этом случае заметят, он не понимал, что шансы его сразу же безнадежно падали. Женщина видела лишь то, что она ему, видимо, неинтересна, и вычеркивала его из списка претендентов даже без рассмотрения его кандидатуры.)
   Третья причина. Влюбиться в красивую женщину ох как просто. А вот добиться взаимности – гораздо трудней. Надо уметь толкаться локтями в той самой толпе поклонников. Дергаться и суетиться, чтобы как-то привлечь к себе внимание. Дело еще более осложняется тем, что красивая женщина практически никогда не бывает одна – как правило, у нее уже есть кто-то, она уже чья-то. А это означает, что придется бороться с соперником, отвоевывать-завоевывать сердце красавицы. В этом было что-то унизительное, животное – как будто самцы соревнуются между собой за право обладания самкой. К тому же он терпеть не мог военной терминологии в отношениях между полами. Между тем «война полов» – термин почти что общепризнанный. Но только не им. Он не желал рассматривать любовь как борьбу, как противостояние, как конфликт, как противоречие, которое разрешается слиянием двух особей в постели. Он хотел видеть любовь как свободное взаимное влечение, происходящее без натуги и надрыва, легко и естественно. И это обязательно должно было быть делом Случая. Чудесного Случая. А не результатом целенаправленных действий. И он ждал этот Случай. А Случай не приходил… Не приходил…
   Причина четвертая. Красивая женщина (как, впрочем, и любая другая) – это большая ответственность и большие обязанности. Чтобы решиться на любовь к ней и претендовать на ответное чувство, надо иметь в нашем меркантильном мире что-то более осязаемое и материальное, чем пусть даже огромное искреннее чувство. Увы, то, что он мог им предложить, было далеко от того, что он хотел бы им дать.
   Пятая… А впрочем, хватит.

   Так он себе представлял причины своего отстраненного отношения к красивым женщинам. Но это было его объяснение. Со стороны же это можно было объяснить проще и менее благообразно для него. Например, так: хиленькая, трусливая и ленивая душонка, слабая воля и мягкотелый характер, не способный побороться за свои интересы, за женщину, – «тряпка», проще говоря.
   Так ругал он себя, когда в очередной раз не смог набраться достаточной степени смелости, раскрепощенности и непринужденности (другими словами – наглости, бесцеремонности и развязности), которые так нравятся дамам и которые так необходимы для того, чтобы преодолеть очередную преграду. Преграду из череды тех, которых так много на пути к сердцу женщин вообще, а уж красивых в особенности.
   Однако, как он ни старался отстраненно воспринимать красивых женщин, тот самый независящий от него Чудесный Случай, о котором уже упоминалось, с ним все-таки произошел, и столкнул его этот Случай именно с красивой женщиной. Но, как всегда, по известному «закону подлости», когда чего-то очень ждешь, оно или не наступает, или наступает позже, чем хотелось бы, и в самый неподходящий момент.
   В том возрасте, когда это с ним приключилось, каждый нормальный человек, если он не законченный эгоцентрист, принадлежит себе уже лишь отчасти. Дети, жены, мужья (или те, кто вместо них) властно требуют каждый своей части его/ее Я, его/ее жизни.
   Если говорить конкретно о нем, то с дочкой здесь все понятно – она по праву занимала свое место в его жизни, причем очень большое место, проще говоря – они очень любили и понимали друг друга. Претензии же других носили мало обоснованный характер и были неприятны своей назойливостью. Чтобы как-то уберечь свой внутренний мир от неприятных вторжений, он выстроил целую систему защиты, основными компонентами которой были доброжелательность, мягкость и покладистость характера, занятость по работе. В повседневной жизни и в мелочах он старался чаще говорить «да», в решающие же моменты всегда поступал по своему усмотрению, не переступая, однако, той черты, за которой начинается разрушение.
   Постепенно у него сложилась внешне выглядевшая очень благополучно семейная жизнь. В душе же зияла огромная пустота в том месте, где, вы знаете, должна жить Любовь.
   Долгое время он вполне спокойно жил с этим, так как в нем жили еще и Ожидание, и Надежда. В то же время он практически постоянно был увлечен кем-то. Он не представлял себе жизни без легкой влюбленности хоть в кого-нибудь. Это состояние повышало тонус и придавало жизни необходимую эмоциональную окраску, без которой мир был бы бесцветен и безвкусен. Но эти увлечения редко шли дальше шутливого ухаживания и легкого флирта.
   Лишь изредка жизнь довольно чувствительно напоминала ему о том, что есть нечто большее, чего он лишен и что проходит мимо него. Он вдруг как бы оказывался у края пропасти, бездна которой так сладко притягивает, но что-то не дает безоглядно броситься вниз. Еще это было похоже на проносящийся мимо ураган, пугающий и манящий бушующими в нем стихиями. Но ураган опять проносился мимо, оставляя после себя лишь ощущение упругой силы свежего ветра, чувствительных ударов крупных первых капель дождя, так и не перешедших в ливень.

   Лирическое отступление №3

   Что оставалось от этих встреч? От встреч, которые по разным причинам заканчивались, по сути, так и не начавшись? Ощущение того, что где-то рядом, совсем рядом, есть что-то настоящее. «И пусть оно пока не мое, зато я знаю, что оно есть!» Об этом у Леонида Филатова есть замечательные строчки:

     О не лети так, жизнь, мне важен и пустяк.
     Вот город, вот театр. Дай прочитать афишу.
     И пусть я никогда спектакля не увижу,
     Зато я буду знать, что был такой спектакль.

     А еще потом, много позже, оставались стихи:

     Любви твоей я не прошу —
     Любви не просят «Христа ради».
     Она – не милость божества.
     О ней не молят, словно о пощаде.

     Любви твоей не надо мне в награду
     За боль в душе моей иль за восторг.
     Она – не приз за одоленную преграду
     И не цена за выигранный торг.

     Любовь – подарок бескорыстный,
     Случайный подыгрыш судьбы,
     Счастливый выигрыш в рулетку,
     А не оплата за труды.

     Любовь дается просто так,
     Не думая, не рассуждая.
     Жаль, в этот раз не мне… Ну что ж, пусть так.
     Я подожду еще у врат закрытых рая,
     Его волшебный аромат вдыхая,
     Стихи и песни о любви слагая,
     Под музыку, что льется сердцу в такт.
     Я подожду…

(Из цикла «Острова одиночества»)
   Интересно, как долго он намеревался ждать?

   Временами он начинал паниковать: жизнь-то летела, годы шли, а счастливый билетик в этой лотерее жизни ему так и не выпадал. А ведь он может не выпасть и вовсе!
   Особенно беспокоило то, что сами женщины, которыми он время от времени увлекался, начиная чувствовать, что с его стороны появляются признаки чего-то серьезного, резко давали ему понять, что это – лишнее. Его любовь им была не нужна! А чаще всего до этого дело вообще не доходило – его «гнусные поползновения» пресекались в самом начале. В их глазах он был неполноценен. Женат – значит почти что не человек. Уж не мужчина, точно.
   С некоторого времени проблема усугубилась еще и тем, что в силу сложившихся обстоятельств он оказался как бы изолирован от живого пульса жизни. Мир вокруг, словно издеваясь, кипел и бурлил эротическими страстями, но никакими чувственными точками не соприкасался с ним в его реальности. Он ощущал себя так, словно был посажен под какой-то стеклянный колпак и наблюдал за всем из-под него. Дом, семья, родственники, работа в мужском коллективе совершенно не предоставляли случаев для общения с мало-мальски интересными женщинами. На улице же и в транспорте знакомиться с женщинами он просто не умел, да и считал это совершенно глупым.
   …Редкие встречи со старыми друзьями были той отдушиной, что давала ему возможность глотнуть чистого воздуха свободного общения, где он мог быть самим собой, но опять же они не затрагивали той сферы внутренней жизни, где главную роль играет Женщина.
   Гром грянул совершенно внезапно. Случайно встретившись с давнишним другом, с которым они не виделись лет десять, он узнал,
   что тот во времена почившего в бозе Союза и по инерции еще года два-три после его развала, хотя жить было почти не на что, тоже увлеченно занимался наукой, как и он сам, и сделал кое-какие интересные наработки;
   что он так и не женился (странно, подумал он, как это его не заарканила ни одна из его многочисленных подруг – уж чем-чем, а женским вниманием, он-то хорошо это помнил, тот не был обделен);
   что сейчас дела у него шли из рук вон плохо (финансирование всех тем в институте прекратилось, все разваливается, наука летит в тартарары), но зато блестящие перспективы.
   Последнее – блестящие перспективы – это совершенно серьезно, без какой-либо иронии. Бывшая советская наука была безжалостно развалена нашими кретинами-реформаторами, и много талантливых ученых остались не у дел. То, что произошло в нашей стране после девяносто первого, – это как раз тот случай, когда вместе с грязной водой из ванной выплеснули ребенка, и не одного. Вдобавок разбили саму ванну, а заодно разнесли и ванную комнату.
   К счастью (хотя какое тут, к черту, счастье), на таких «реформаторов» везет только нам, и наука за пределами нашего горемычного отечества продолжалась, и мозги там все еще были нужны, на что не без оснований теперь рассчитывал его вновь обретенный друг. Так что через полгода тот планировал отбыть в Штаты – там ему предложили контракт на два-три года с возможностью его продления для проведения работ по его тематике, а там, глядишь, и до грин-карты недалеко…
   После этого разговора на бегу они обменялись координатами и договорились обязательно встретиться еще и обстоятельно поговорить.
   Следующая встреча, на которую он пошел без особого энтузиазма, с трудом выкроив для нее время, была уже более основательной в небольшой квартирке. Это была квартира не приятеля, а его подруги. Отношения этих двух симпатичных людей, видимо, можно было назвать «гражданским браком», если под этим подразумевать близкие отношения мужчины и женщины, по каким-то причинам так и (или пока еще?) не дошедшие до брака как такового. Хотя жить они продолжали отдельно – он у себя, а она с сыном у себя – в той самой квартире, где они и встретились в этот раз.
   Под бутылочку легкого вина вспоминали дни былые, старых друзей: где они, кем стали, как сложилась их судьба. Впрочем, разговор его уже мало интересовал, хотя ему и удавалось его поддерживать. Все его существо было поглощено совсем другим.
   Первое ощущение, которое он испытал, войдя в дверь и увидев принимавшую их хозяйку, – мягкий, сладкий, щемящий удар куда-то под ложечку и в то же время по всему телу. Так внезапно налетевший сильный и резкий порыв ветра бьет не в одну точку, а по всей поверхности тела, одновременно забивая воздухом ноздри и заставляя глотать, задыхаясь и упиваясь, его свежие упругие струи.
   Да, наверное, можно сказать: она была красивой и очаровательной молодой женщиной. Но эта банальная фраза ни в малейшей степени ничего не объясняет. Как описать воздействие той ауры женского обаяния, которая струилась вокруг нее, истекала из нее, мощный поток флюидов которой он ощутил сразу же в первое мгновение?! Мягкое ненавязчивое женское очарование, которое само вливается в душу. Хочется просто быть рядом, наслаждаясь этим ласковым потоком. Смотреть в эти глаза, на эти губы, на мягкую линию рук. Каждая черточка ее облика светилась, казалось, видимым женственным светом.
   Странное дело, потом, сразу после первой встречи, пытаясь мысленно воспроизвести черты ее лица, он отчетливо видел только ее губы. У нее был довольно широкий рот, тонкие, мягкие, хорошо очерченные губы с совершенно непередаваемой линией. На них постоянно блуждала мягкая, тонкая (именно тонкая) улыбка, как-то особенно красиво асимметрично изгибавшая их.
   Глаза! Сначала он боялся в них заглянуть. Боялся тут же выдать себя с головой – это было бы глупо и смешно. Боялся заглянуть в… Какие слова тут подобрать?! В свою несостоявшуюся судьбу, в не доставшееся ему счастье?
   Видимо, у каждого человека внутри есть некий датчик, реагирующий на оказавшихся рядом людей. Как сапер с миноискателем внезапно замирает, услышав в наушниках тревожный зуммер и глядя на вдруг взбесившуюся стрелку прибора, так и у него внутри при встрече с ней этот самый датчик зашкалило, да так, что сердце замерло, дыхание остановилось. Этот датчик словно орал ему, оглушенному, прямо в уши: «Это та, которую ты ждал всю жизнь!»
   Эмоциональный стресс был похож на состояние этого самого сапера, наткнувшегося на мину, которая вот-вот взорвется. Но этот стресс был с противоположным, положительным знаком. Можно было бы, наверное, сравнить его состояние с состоянием искателя кладов, внезапно наткнувшегося на сокровище, но это была бы менее сильная аналогия, так как сила душевного потрясения была такова, словно речь шла о жизни и смерти, а это ближе все-таки к занятиям сапера.
   Он был счастлив, и он был в отчаянии. Он был счастлив оттого, что наконец-то абстрактные до этого понятия Счастья и Любви (Именно так, этими двумя словами одновременно определяется то состояние человека, о котором идет речь. Любовь без Счастья и Счастье без Любви – это совершенно другое. Да и бывают ли они? Ну, положим, первое бывает, а вот второе – навряд ли.) – эти понятия, о которых прежде он мог только теоретизировать, вдруг обрели в ней реальный зримый живой облик. Вот они! До них можно дотронуться, заглянуть в их глаза, почувствовать запах их волос, услышать их смех, мягкий, низкий голос, обнять в танце за талию…
   И он был в отчаянии. В отчаянии оттого, что они не могли стать его Счастьем и Любовью. Жизнь столкнула его с ней слишком поздно. Теперь, когда, наконец, ему встретилась та, с которой он хотел бы вместе состариться и умереть, он не был свободен. Сейчас он был скован цепями обязательств, разорвать которые – значило причинить ужасную боль многим близким ему людям, сделать несчастным дорогое ему маленькое существо, и не только его, посеять вокруг разрушение.
   Пропасть между ними оказалась еще больше из-за того, что она-то тоже была отнюдь не свободная птица. С одной стороны, она была формально свободна, и это оставляло ему хоть какое-то право увлечься ею. Но с другой стороны… У нее тоже был сын, жизнь которого она должна была обеспечить. У нее был человек, которого она, наверное, любила, и на которого она, видимо, делала основную ставку. И выигрыш по этой ставке мог быть очень большим – вспомните о перспективах и планах его друга.
   Что мог предложить взамен он? Ни-че-го. Его дела в то время шли далеко не лучшим образом, а перспективы были и вовсе туманны. Более того, не дав ничего взамен, он ненароком мог навредить, разрушить жизнь и планы человека, ставшего вдруг ему близким и дорогим. Это сковало его по рукам и ногам крепче любых цепей.
   А ведь еще был и его друг…
   Так ничего еще не сделав, он уже ощущал чувство вины сразу перед несколькими людьми, словно уже совершил какую-то подлость, какое-то преступление, предательство.
   Что ему оставалось делать в такой ситуации? Только одно – носить все это в себе и не дать выплеснуться наружу. Он был обречен на то, чтобы скрывать свое чувство.
   А она? Что чувствовала она? Ощутила ли хоть что-нибудь? Почувствовала ли, что происходит с ним? Эти вопросы были одними из самых мучительных, что он задавал себе. Задавал себе и не находил ответа. Спросить ее напрямую было невозможно. Но глаза, ее глаза, смотревшие чуть грустно и сочувствующе и даже как бы извиняющиеся, говорили о том, что она все понимает, но помочь ничем не может… Или это ему только казалось?
   Отчаяние… Безнадежность… Душа в смятении и растерянности… И родившаяся чуть позже боль…
   Зачем все это? Бессмыслица какая-то!
   Что же делать ему с его Любовью? – спрашивал он сам себя. – В чем смысл этого его безнадежного Чувства? Во внешнем мире он не мог его, этот смысл, найти. Может быть, он лежит где-то внутри него самого, у него в душе, в том, что происходит в его внутреннем мире?

       ***

   Соскользнувшая на пол книга вывела из глубокой задумчивости. Он досадливо поморщился. Встал, поднял книгу, положил ее на стол. Прошелся по комнате, разминая ноги.

   Лирическое отступление №4

   Что заставляет людей «браться за перо» и пытаться рифмовать, слагая пусть и неловкие, неуклюжие, беспомощные строчки? Ответ известен – желание выплеснуть, выразить то чувство, которое переполняет. Чувство должно быть сильным и настолько большим, что оно уже не умещается в душе, просится наружу, хочет быть облеченным в красивую форму.
   Любовь – вот самый сильный из источников поэтических позывов! А еще вернее – несчастная любовь. Как выразить ту бурю чувств, что бушует в душе?! Кому доверить то сокровенное, прекрасное, но неоцененное?! Только бумаге.
   Вот так и рождаются поэты. И пусть потом, поостыв, автор стыдливо скрывает подальше от чужих глаз эти смешные и убогие строчки! Все равно они прекрасны – своей трогательностью, своей искренностью, своей миссией, которую они честно исполнили – дали человеку возможность выплеснуться и попутно, хоть на несколько мгновений, почувствовать себя поэтом.
   Но… Все это простительно восемнадцатилетним юнцам и впечатлительным девчонкам. Но он-то! В его-то годы!
   Каково было его удивление, когда он – он, который даже в пору своей романтической юности не грешил стихоплетством, – проснулся утром словно от какого-то толчка, встал, взял ручку и несколько листков бумаги, прошел на кухню в одних трусах, сел за стол, подогнув под себя ногу, и…
   Когда он оторвался от бумаги, перед ним были следующие строчки, в нескольких местах перечеркнутые, переправленные, со вставками и правками:

     Вкус мартини на губах. Свечка тает…
     Наше белое вино убывает…
     До конца допить его не придется —
     Горечь выпить всю до дна остается.

     Так чего же в нас с тобой не хватает?
     Свечка тает на столе, свечка тает…
     Ты близка и далека во вселенной,
     Все легко и тяжело одновременно.

     Слезка воска со свечи соскользнула.
     Боль щемящая в груди укольнула.
     Только боли этой, Оль, ты не бойся,
     Свое сердце успокой. Успокойся.

     Эта тихая печаль с болью вместе
     Все же лучше, чем ничто. Уж поверьте.
     Нежно на руки ее – ближе к сердцу,
     Укачаю на груди, как младенца.

     Ах, судьба моя, судьба… Вот напасть-то!
     Почему-то поскупилась мне на счастье.
     «Хоть рюмашку, хоть глоток – вместе с Ольгой!»
     Рассмеялась мне в ответ, да и только.

     Вкус мартини на губах. Свечка тает…
     Наше белое вино убывает…

(Из цикла «Острова одиночества»)
   Чувства, которые он испытывал, глядя на эти строки, были противоречивыми.
   С одной стороны, он видел, что они передают именно то, что он и хотел в них вложить, – то, что он испытывал в ту чудесную платоническую ночь, что им случайно довелось провести вместе. До самого рассвета они тихо проговорили на кухне. За стенкой мирно спал ее сынишка, а здесь, на кухне, чуть слышным фоном играл приемник, на столе стояла бутылка «Мартини бьянко», два фужера, тарелка с виноградом и свечка. За столом в круге света сидели два симпатичных друг другу человека и говорили, говорили… О чем? Обо всем и ни о чем. О житейских пустяках и о вселенских проблемах. О детях, о работе, о книгах… За всю эту ночь он лишь несколько раз коснулся ее руки, волос… Ничего большего он себе не позволил. Почему? У него нет на это ответа до сих пор… Может быть, он боялся неловким движением порвать ту незримую метафизическую чувственную связь, которая тончайшими нитями вдруг протянулась между ними?
   С другой стороны, глядя на эти строчки, он чувствовал досаду и неудовлетворенность – пара строчек, пара рифм резали слух и глаза. «Вселенной – одновременно» звучало как-то натужно, а «вместе – поверьте» было просто ужасно. Но ничего другого придумать он не смог и со вздохом отложил стихотворение в сторону: «Ну и ладно. Может, позже что-то придет в голову. А пока и так сойдет – я же в конце концов не собираюсь это никому показывать».
   А еще он был удивлен. Удивлен самим собой: «Чего это тебя потянуло на рифмы? Человеку почти четыре десятка, а ведет себя, ей-богу, как впечатлительный мальчишка!»
   – Ну ничего, пройдет, – успокаивал он себя.
   …Не прошло. Наоборот. Поэзия увлекла его. Он стал много читать. Вернулся к Пушкину, Лермонтову, потом настала очередь «серебряного века», затем перешел к современным поэтам. Нет, конечно, не так упорядоченно, скорее спонтанно и хаотично, перескакивая от одной эпохи к другой, от одного поэта к другому. Одни очень нравились, другие не очень, третьи совсем не трогали. Но вот что он обнаружил: даже у великих он находил совсем немного стихов, которые действительно брали за живое. И этот дефицит личных поэтических переживаний он начал компенсировать своими стихами, которые стали рождаться легко, как бы сами собой, поэтические образы постоянно возникали у него в голове, ложась на тот внутренний ритм, что в данный момент отбивало его сердце.
   И все же, все же… Какое-то внутренне смущение не покидало его, он словно даже перед собой стеснялся этого внезапно возникшего «грешка стихоплетства». Но назад пути уже не было.

     Представьте, что вдруг чужие,
       но близкие сердцу, стихи
     Иссякнут совсем. А в прозе…
       а в прозе слова сухи.

     Хороших стихов немного,
       фальшивый же стих – ни к чему.
     Есть выход единственный только —
       придется писать самому.

     Придется лезть к себе в душу
       и с трепетом извлекать
     Скрытые чувства наружу
       и рифмы украдкой слагать.

     Занятие столь непривычно —
       смущенье горит на щеках.
     И я понимаю отлично
       усмешку в своих же глазах.

     Но робость преодолею,
       себе подмигну я слегка,
     Рванусь в небесную прорубь
       слагаемого стиха.

     В нем боль и восторг сплавляя,
       я отливаю в тиши
     Любви драгоценные слитки
       в формы своей души.

   «Ух! Сильно сказано! Ай, да Пушкин! Ай, да сукин сын!» – иронизировал он про себя.
   …И все бы ничего, да вот только одно его постоянно огорчало – в каждом своем стихотворении он постоянно находил какие-то изъяны. И он никак не мог от них избавиться. Вот и в этом стихотворении, которое ему очень нравилось, и которое он назвал «Начало», была своя червоточинка, вернее даже как минимум две. Во-первых, рифма «щеках – глазах» – она была, мягко говоря, не очень… Во-вторых…
   Отвлекшись на некоторое время и снова вернувшись к этому стихотворению, его взгляд упал на отдельную строчку: «я отливаю в тиши». Сначала он хмыкнул, потом – ужаснулся, потом – заржал. Он смеялся над собой, над своим стихотворением до упаду, до слез. Контраст между высоким штилем и возникшей ассоциацией был настолько силен, что удержаться от гогота было невозможно. «Это надо же! Ну, поручик, ну, молодец! Вы, как всегда, все опошлили!»
   И все равно это стихотворением ему очень нравилось. В нем были два очень свежих и ярких, как ему казалось, образа – «небесная прорубь слагаемого стиха» и «любви драгоценные слитки», которые сплавляются из боли и восторга. И ведь, между прочим, слитки-то действительно отливают, и с этим ничего нельзя было поделать. А ассоциации… Ну, что ж… Каждый воспринимает стихи в меру своей испорченности.

   Был еще один пласт ощущений, когда он смотрел на свои первые, только что родившиеся стихи. С одной стороны, они были до каждой буковки, до каждой запятой его и только его. А с другой стороны, все это было так, словно их написал какой-то другой, пусть и очень близкий ему человек, на время вселившийся в него. Конечно, этот другой тоже был он, но это был другой Он. Позже, когда этот другой стал довольно частым его «гостем», он привык к нему и иронично стал называть Стихоплетом, и когда в очередной раз ощущал в себе поэтический зуд, усмехался: «Ну вот, пришел Стихоплет» – и не без удовольствия уступал ему место.

   …Почти сразу после той памятной ночи, когда на утро он впервые «взялся за перо», ему пришлось ехать в довольно длительную командировку. Он валялся на верхней полке и слушал перестук колес. И тогда к нему второй раз явился Стихоплет, как бы объявляя во всеуслышание, что предыдущее первое его появление было вовсе не случайным:

     Перестук колес вагонный
     Задает размера ритм,
     И строка ложится ровным
     Рельсом точно в стыки рифм.

     Ты осталась, я уехал,
     Оторвав себя с трудом.
     Грусть в душе печальным эхом
     Мне напомнит обо всем.

     Обо всем: о том, что было,
     И о том, что не сбылось,
     И о том, что лишь приснилось,
     Промелькнуло в мыслях вскользь.
     Сладкой грусти камертончик
     Задает всей жизни тон.
     Чувства нежный колокольчик
     Все звучит: «Динь-дон, динь-дон».

     Путь отверженных поэтов —
     Сладость грусти воспевать
     И в победу пораженье
     Постепенно превращать.

(Из цикла «Острова одиночества»)
   С тех пор Стихоплет стал заявляться к нему постоянно.

   Шум дождя за окном утих. Из приемника звучал печальный, волшебный, серебряный саксофон – какая-то композиция Фаусто Папетти. «Они, что, специально для меня подобрали программу?» – усмехнулся он. Долил себе немного уже остывшего глинтвейна и снова опустился в кресло, возвращаясь к своим размышлениям.
   А ему было над чем поразмыслить – с того момента, как он встретил ее, он почувствовал, что в его душе начало происходить что-то грандиозное… И сейчас, как и всегда при удобном случае, он погрузился в это «что-то» с головой.

   Когда заходит речь о Душе, о внутреннем мире, каждый человек представляет себе их по-разному. Впрочем, очень многие о них и вовсе не задумываются (если бы это было не так, мир вокруг наверняка был бы несколько лучше). Вот и он долгое время как-то не очень серьезно относился к тому, что творится у него внутри. Временами, заглядывая к себе в душу, он обнаруживал там громадный клубок спутанных мыслей, чувств, желаний, многие из них были не оформлены, не осознаны, были как бы полуфабрикатами. Разбираться со всем этим хозяйством было как-то недосуг. Слава богу, мозги работали и неплохо работали, нужные чувства проявлялись в нужный момент в нужной дозе. Видимо, в каждом человеке заложен некий автоматический механизм, который, будучи в исправном состоянии, не требуя никаких осознанных усилий со стороны его самого, выдавал в минимально необходимом количестве умственную и чувственную энергию.
   То внутренне потрясение, которое он испытал, встретив ее, оказало на него настолько сильное воздействие, что, похоже, «включило» некий процесс. Векторы его внутренних мотиваций вдруг выстроились в одном направлении, как будто попав в мощное магнитное поле Любви, и в возбужденной субстанции его внутреннего мира вдруг пошел сначала медленно, потом все быстрее и быстрее процесс – процесс оформления, упорядочения, обретения структуры и определенности – процесс «кристаллизации» души.
   С момента, когда он сделал для себя это удивительное открытие, его не оставляло чувство, что это – главное открытие его жизни, и дальше он уже активно стал участвовать в грандиозном процессе построения своего внутреннего Я, одновременно наблюдая и изучая его. Этот процесс внутренней работы теперь продолжался непрерывно, хотя и почти незаметно, добавляя к создаваемой структуре все новые и новые детали, подробности, а время от времени – существенно большие блоки, целые уровни «внутренней действительности».
   Самый близко лежащий к поверхности сознания уровень был неким обиталищем его Я, которое он представлял в виде довольно большого старинного Дома или даже Замка со множеством комнат, холлов, гостиных, лестниц и запутанных переходов.
   Внешне этот Дом представлялся ему довольно эклектичным созданием со смешением самых разных стилей. В его облике присутствовали и романтическое барокко, и строгая, устремленная ввысь готика, и модерн, и много чего еще. При этом Дом был изменчив, как мираж, и одновременно в нем было что-то устойчивое, некая основа. Это устойчивое основное впечатление – средневековый замок (довольно очевидная цепочка ассоциаций: моя душа – мой дом, мой дом – моя крепость), но не мрачная громада, а уютный такой замок небольшого для замков размера. Что-то похожее можно встретить на берегах Луары.
   В этом Доме (или все-таки в Замке?) каждая комната была оформлена в каком-либо одной ей присущем стиле. Здесь были и парадный зал для торжественных случаев, и изысканная гостиная со старинной мебелью, и скромно обставленные комнаты, и библиотека со стеллажами книг от пола до потолка, и рабочий кабинет с деловой обстановкой, с компьютерами и прочей умной электроникой, и уютные уголки с камином, где можно в уединении подумать о чем-то о своем или приятно провести вечер с хорошим собеседником. Но обстановка комнат не была постоянной – она могла меняться в зависимости от осознанных или подсознательных желаний и настроений Хозяина.
   Хотя Дом-замок внешне не казался большим, однако даже он сам, Хозяин, не знал, сколько этажей в нем простирается вверх и до каких глубин опускаются нижние этажи и подвалы. А запутанные лабиринты скрипучих лестниц, темных переходов и вовсе превращали Дом в таинственное обиталище тайн и загадок.
   Дом этот, конечно же, не висел в пустоте, но его окружение зависело от конкретной ситуации. То это был четкий образ реальной действительности, в которой он, Хозяин, находился в данный момент, то какой-то совершенно вымышленный красивый пейзаж. Приятно, знаете ли, иногда углубившись в себя, выйти из Дома своей души, посидеть, например, на берегу тихой речки, посмотреть на удивительной красоты закат, побросать камешки с берега, подумать о том, о сем… сложить несколько рифмованных строк…
   Лирическое отступление №5

   …пописать стихи…
   Стихи рождались разные. От «красивеньких»:

     Вот и лето бабье отзвенело
     Струнами тончайших паутинок,
     Отсверкало бусами росинок
     В кружевах, натянутых меж веток.

     Ветерок подхватит нежность кружев,
     Просушив на солнце за лето уставшем.
     Нить блестит в луче упавшем.
     Листья падают и тихо кружат.

     Отколовшийся кусочек лета
     Заблудился в осени нечаянно,
     Одарив нас ласково-печальной
     Теплотой прощального привета.

     Лето дальше, дальше уплывает.
     Все редей туман воспоминаний.
     Все мрачнее тучи нависают,
     В мороси дождливой размывают
     Призрачную зыбкость ожиданий.

(Из цикла «Мой календарь»)
   до мрачных:

     Ноябрь срывает лист последний
     Рукой безжалостного ветра.
     Палитра солнечного спектра
     Вся сжалась в бледно-серый цвет.

     И с беззащитной наготою
     Березка, как покойник в морге
     Забытый всеми, на пригорке
     Уныло гнется ветру вслед.

     Свинец реки тяжел и хладен.
     Свинцом налиты в небе тучи.
     Свинца грамм девять боль канючит,
     Чтоб разорвать ночной твой бред.

     Но нет. Висок не под угрозой.
     Тоску испьешь ты всю до дна,
     Как яд любовного вина —
     Ее ответ смертельной дозой
     был «нет».

(Из цикла «Острова одиночества»)
   От описаний природы ему, Стихоплету, часто хотелось попробовать в стихах передать то или иное ее состояние, свое восхищение ею:

     Июльская гроза

     Сполох молнии беззвучный.
     Стрекот бешеный цикад.
     Воздух душный и тягучий.
     Грома дальнего раскат.

     Ароматом напоенный
     Теплой пыли и травы
     Воздух, как завороженный,
     В неподвижности застыл.

     Все затихло, притаилось.
     Что-то будет?! Ветер вдруг
     Налетел. И закружилась
     Пыль, поднятая вокруг.

     И прохладою дохнуло.
     Первых капель дробь в пыли.
     Шквалом свежим вновь хлестнуло.
     И полил!.. Беги! Беги!

     Раскололось с треском небо
     У меня над головой.
     Ливень! Вспышки! То и дело
     Грохот катится шальной.

     То-то любо! То-то мило!
     То-то весело вокруг!
     Под ногами забурлило,
     Пузыри по лужам вкруг.

     Я лицо подставил ливню —
     Струи колкие ловлю.
     На душе легко и дивно —
     Я люблю грозу! Люблю!

(Из цикла «Мой календарь»)
   До неких попыток философствований:

     Осенние туманы…
     Печальные дурманы…
     Роняющих листву
       Лесов усталый лик.

     Неверность силуэтов…
     И призрачность рассветов…
     И жалобно-прощальный
       Осенней птицы крик.

     Как плавно и спокойно,
     Неспешно и достойно
     Мне под ноги ложатся
       Багряные листы.

     Туманная прозрачность…
     Красивая невзрачность…
     Леса в осенней дымке
       Прохладны и чисты.

     Печальные туманы…
     Осенние дурманы…
     Сквозь пелену прорвался
       Неверный солнца блик.

     Привычные обманы
     По-прежнему желанны —
     Пусть думалось на вечность,
       А вышло лишь на миг.

     Но памяти беспечность
     Растянет в бесконечность
     Те краткие мгновенья
       Восторга и тепла.

     Рассудочность обманна,
     Как холодность тумана.
     Лишь чувств моих беспечность
       надежна и светла.

(Из цикла «Мой календарь»)
   И много чего еще…

   Дом не был пуст. Даже наоборот, он был довольно сильно населен странными его обитателями – в нем жили привидения. Может быть, это не самый удачный термин для определения того, что имеется в виду, но он, этот термин, довольно точно отражает их неопределенность, зыбкость, эфемерность, нематериальность. Привидения – это его собственные чувства, различные состояния души, оттенки переживаний, а иногда – мысли или их системы, сложные мысленно-чувственные объединения, которые обретали единый, более или менее четкий облик. Жили они все вместе, и время от времени то или иное привидение брало на себя роль хозяина, и тогда настроение и атмосфера во всем Доме подстраивались под его характер.
   Но здесь же жили и привидения другой природы – те, что являются как бы посланцами душ других, близких и не очень людей, живущих и уже ушедших. Кто они? Просто ли образы этих людей, построенные по его собственным впечатлениям и воспоминаниям, более или менее четко сфокусированные в его душе? Или же это живые кусочки душ тех людей, которые смогли оставить частицу себя в его душе? А может быть, и то и другое. Их очень трудно отличить друг от друга, и из-за этого часто случались недоразумения.
   Поселится такое создание в Доме, и думается, что это живой и теплый кусочек чьей-то души. Ан, нет. Это всего лишь сгусток твоих собственных иллюзий. Через какое-то время он тает, рассеивается как туман, как наваждение, оставляя после себя лишь тень воспоминаний, которая еще долго бродит по Дому, тревожа его Хозяина и обитателей.
   Все эти обитатели Дома вели себя как классические привидения: могли принимать любой облик, как пространственно очерченный, так и диффузный (например, розовый туман Нежности, сладкой истомой заполняющий все вокруг, или ядовито-желтые испарения Ненависти, от которых задыхаешься). Они могли исчезать и в любой момент возникать в любом месте Дома, приобретая тот или иной облик. Чувства и часто сопровождавшие их мысли любили соединяться в целые букеты запахов, составляя сложные ароматы со множеством тонких оттенков и нюансов. Впрочем, привидения второго типа – частицы душ людей или их образы – предпочитали все-таки человеческий облик своих прототипов.
   Как правило, каждое такое привидение имело свой уголок, но частенько они бродили по всему Дому, заглядывая в разные комнаты, общаясь друг с другом и, вообще, жили какой-то своей таинственной жизнью.
   Его собственное Я тоже ходит по Дому на правах хозяина, наведываясь в гости то в одну комнату, то в другую, подолгу или накоротке беседуя с ее обитателями или просто с самим собой, проникшись духом и настроением того места, где оно оказалось в данный момент.
   Это его Я было самым важным и таинственным обитателем этого Дома. Задумываясь о его сути, он сначала заходил в тупик. Кто оно, это его Я? Нечто вроде ядра его души, ее стержня? В чем же его индивидуальность, если чувства и мысли находятся как бы вне него? Пытаясь разрешить это противоречие, он пришел к выводу, что это его собственное Я есть он сам со всеми своими «потрохами», который входит в Дом своей души, например, чтобы разобраться в том, что творится в ней. Согласитесь, это очень удобно – иметь возможность заходить время от времени в Дом своей души и наводить там порядок или просто отдохнуть в нем от суеты внешнего мира.
   Потом ему в голову пришла мысль, что и все остальные привидения (за исключением тех, что являются реальными частичками душ других людей) – это ведь не что иное, как он сам, но в котором доминирует только какое-то одно его качество, а все остальные притушены, отведены на дальний план, но существуют. Это было очень важное открытие для понимания той картины его внутреннего мира, которая постепенно выстраивалась в его сознании, открытие, важное для понимания отношений населяющих его субъектов. Получалось, что Дом его души населял он сам во всех возможных своих ипостасях (и как пример, у него в голове сразу же возник его старый приятель Стихоплет).
   Носителем же его конкретного Я, того Я, каким он есть в данный момент, было обычно какое-то одно привидение, которое в данный момент отражало состояние его Души.
   Однако были случаи, когда носителями его Я были два, а иногда больше привидений. Это случалось, как правило, в моменты какого-то внутреннего спора, разлада, в случае неоднозначной ситуации, когда окончательное решение еще не принято. Эти несколько его Я принимались спорить между собой, пока не принимали какое-то решение или не откладывали спор до более подходящего момента. После разрешения внутреннего конфликта все снова приходило в норму.

   Со временем он сделал для себя еще одно удивительное открытие. Наблюдая как-то за разговором двух своих Я (о чем шел спор – не столь важно), он вдруг подумал: «Они – суть Я во всей моей полноте, лишь с несколько по-другому расставленными акцентами. Но это означает, что у них тоже есть свой внутренний мир! И так как они – это я, то их мир – это мой мир! Вложенность внутренних миров. Иерархическое дерево моих Я, на вершине которого Я как таковой, живущий, действующий в реальном мире!»
   Грандиозность вдруг открывшейся, внезапно осознанной картины потрясла его. Ведь это означало беспредельность его внутреннего мира. Ограниченность его реального существования вдруг обернулась бесконечностью его Я как в качестве, так и в количестве!
   Стоп. Эта догадка требовала осмысления, требовала подтверждения практикой, требовала доказательств. И он легко обнаружил их, стоило только ему повнимательнее вглядеться в самого себя. Простейший пример тут же пришел ему в голову: он вспомнил, как ему не раз снился сон о том, что он спит и видит сон. Вот вам два уровня вложенности.
   Потом обнаружилось, что фактически всегда, рассматривая какую-то сложную задачу, он, участвуя во внутренней дискуссии, переходил на уровень то одного, то другого из участников дискуссии и, развивая один из подходов к решению задачи, представленный конкретным участником и заинтересовавший его, углублялся в его мир еще на несколько уровней вглубь. Не найдя там решения, возвращался вверх и проходил по другим ветвям иерархического дерева своих Я, находя-таки наконец нужное решение.
   Исследуя свои путешествия по этим вложенным мирам, он обнаружил, что чем глубже уровень, тем труднее его достигнуть. Чем сложнее задача, тем более разветвленным должно быть это иерархическое дерево и тем глубже приходится опускаться по его ветвям в поисках решения. Успешность же решения зависит от того, смог ли он породить достаточно разветвленное дерево и смог ли опуститься на нужную глубину – на ту глубину, где «зарыта собака». Скорость же решения сильно зависела от интуиции, которая позволяла правильно выбрать направление поиска – нужную ветвь иерархического дерева его миров. Но интуиция, увы, капризная дама, на нее нельзя полагаться – она может и не сработать. А управлять ею, включать ее в нужный момент он не мог. Пока не мог?..
   В свою очередь, возможность опуститься на более глубокий уровень (или перейти в другой свой «подмир» того же уровня) зависела от его собственной способности построить этот «подмир» из имеющегося информационного материала. Откуда его брать этот строительный материал? Оказалось, что только с самого верхнего уровня, с вершины иерархического дерева его миров – с уровня его существования в реальном мире. Именно там находятся информационные каналы, через которые информация из внешнего мира вливается в его внутренний мир и растекается по всем его уровням, по всем его уголкам, наполняя их реальным содержанием.
   Он сразу увидел слабое место в своем мироздании: информационные каналы взаимодействия с внешним миром находятся только на одном уровне – на вершине иерархического дерева его миров. «Вот бы научиться открывать такие каналы обмена информацией на других уровнях! Это было бы грандиозно! А ведь это, пожалуй, возможно. Телепатия, интуиция, вдохновение и все такое прочее – наверняка проявления наличия именно таких каналов, – он даже зажмурился от открывающейся картины. – А если вспомнить про привидения – частицы душ других людей! Это ведь точно следствие парного туннельного перехода между внутренними мирами разных людей. Парного потому, что пробить потенциальный барьер между ними легче, если одновременно пробивать его с двух сторон!»
   Так он обнаружил, что его внутренний мир, может быть, в гораздо меньшей степени, чем он думал раньше, изолирован от окружающих миров других людей.
   Со временем он начал сознательно путешествовать по своим вложенным мирам не из утилитарных соображений (для решения какой-то проблемы), а уже просто так, из любопытства, из интереса первооткрывателя: «А что находится в глубине моего собственного Я?» И, поверьте, он обнаруживал там много интересного и даже удивительного… Были и такие глубины, в которые он запрещал себе входить…
   А начиналось его путешествие всегда из того самого «верхнего» Дома его души. И на каждом уровне был этот Дом, слегка изменяющийся. И всегда в нем была одна примечательная комната, которая…

   Это была самая лучшая комната в Доме, но, увы, большую часть времени она пустовала. Вернее, это не совсем так. С самого начала в ней жило Ожидание. Это было очень милое и доброе привидение. Когда он был молод, Ожидание было также молодо. У него были удивительные большие глаза, открытые миру. В них плескались радость, надежда и романтическое ожидание, что и не удивительно, ведь имя этому привидению было Ожидание. Оно жило в этой комнате в то время, когда в ней не жила та, для которой и предназначался этот уголок его души. Оно терпеливо ждало и с радостью уступало комнату очередной претендентке. Претендентке на престол. Потому что это была комната Королевы. Королевы этого Замка, этого царства привидений, Королевы его души.
   Но привидение по имени Ожидание со временем стало грустным. Грустным оттого, что трон Королевы так никто и не занял, и он оставался пуст вот уже много времени. Претендентки были. Не так, чтобы уж очень много… Все они были очень милы и достойны во всех отношениях. Но… Ох уж это «но». В силу тех или иных обстоятельств никто не задерживался надолго. И вот лишь их призраки остались в доме…
   Кто были они? Призраки-иллюзии или призраки – частицы душ тех женщин? Трудно сказать. Есть один верный, но трудно осуществимый способ понять это: надо проникнуть в душу тех, чьим отсветом они являются, и посмотреть, есть ли там ты сам. Если увидишь, что частичка твоей души осталась в душе другого человека, значит, и в твоей собственной душе действительно живет частичка его души, потому что такого рода обмен легче всего происходит именно на взаимной основе. Может быть, это универсальный закон: чтобы подарить кому-то частицу своей души, надо быть способным принять ответный подарок?
   Привидение по имени Ожидание любило их всех. Между собой они тоже были вполне дружны и легко уживались в Доме: объединяло их многое – он сам, а делить им было уже нечего. (Думая об этом, он усмехался: «Гарем моей души. Вот доказательство тому, что все мужчины в душе своей – многоженцы». )

   Лирическое отступление №6

   Частенько Стихоплет читал им свои стихи. Самые разные – грустные и веселые, шаловливые и серьезные, удачные и не очень. Он словно наверстывал упущенное ранее – любимым женщинам надо читать стихи, их надо дарить им как цветы – приятные, коротко живущие безделицы, которые так украшают жизнь.

     Ах, какое утро просыпалось с нами!
     Свежий воздух ласково шевелил листву.
     По ступенькам теплым шлепая ногами,
     По траве росистой – босиком к пруду!

     В утренней купели солнце с облаками
     Расплескалось, радуясь лету впереди.
     Изумруды брызг я ловил губами,
     Слизывал брильянты я с твоей груди.

     Золото песчинок на плече искрилось.
     Лучики морщинок, брызжущих от глаз.
     Их прищур лукавый, словно свыше милость,
     Уронил мне в душу нежности алмаз.

         ***

     Лето стремительно мчится к закату.
     Август бросает нам пригоршни звезд.
     И как за бурное лето расплата —
     Желтая проседь берез.

     Ночи длинней, и пронзительно ярче
     Прочерки с неба упавшей звезды.
     Сколько несбывшихся тайных желаний
     Нам напророчили вы!

     Запахи прочь уходящего лета —
     Запах антоновки, запах дымка.
     Запах любимой, оставшейся где-то,
     Как продолжение сна.

     Лето, как сладкий тот сон, ускользает.
     Как ни старайся – не удержать!
     С грустью, проснувшись, вдруг понимаешь:
     Осень пришла к нам… опять.

(Из цикла «Мой календарь»)

     Ночью выпал первый ранний снег.
     Утро пробудилось черно-белой сказкой.
     Я ступал по белому с опаской,
     Словно в черно-белом, белом-белом сне.

     В тишине спокойной продолжали падать
     Хлопья снега крупные на мою ладонь.
     Мотыльки-снежинки начинали таять,
     Крылышком ажурным угодив в огонь.

     Спрятав беззастенчиво, не смутясь нимало,
     Скрыв все неприглядные, грязные места,
     Мир в который раз все начал сначала,
     Набело, все заново, с чистого листа.

     Нарушать ужасно не хотелось
     Следом грубым чистый девственный покров.
     И одновременно не терпелось
     Сделать стежку новых собственных шагов.

     И отринуть напрочь прежние невзгоды,
     Неудачно сделанный жизни черновик,
     Повторить все набело: дни, часы и годы —
     Дал совет мне слепленный кем-то снеговик.

         ***

     Поздняя осень. Туманы. Дожди.
     Солнца не будет, сколько ни жди.
     Солнце осталось там – далеко,
     Где море, где пляжи, где теплый песок.

     Скоро снега занесут все вокруг.
     Год завершает извечный свой круг.
     Чуть подожди – отогреет тебя
     Елочный блеск новогоднего дня.

     Вечером – свет новогодних свечей,
     Пьяненький гомон застольных речей,
     Брызги шампанского, смех, толкотня…
     Жаль, что не будет рядом меня.

     Грусти улыбку хрусталь отразит.
     Яркий напиток чуть разум мутит:
     Здесь, вдалеке, в ритме вальса вдвоем
     В сказочном танце сливаясь плывем…

     Там, вдалеке, ты почувствуешь ли
     Ритм того танца в эфирной дали?
     Может, сердечко твое чуть сожмется,
     Словно его что-то нежно коснется…

     Может, утонут флюиды в пространстве,
     Не одолев тех полуночных странствий,
     И растворятся на долгом пути —
     Женское сердце ничто не смутит…

         ***

     Новый год наступил. Грустен праздничный стол.
     И все свечи уже догорели.
     Старый год завершил уж свой путь и ушел,
     Лишь оставив на память нарядные ели.

     Ночь подходит к концу. Вот и сказке конец.
     Но она даже не начиналась!
     Утомленной печали робкий венец
     И обиды самая малость.

     И опять пустота. Брезжит призрачный день.
     В голове в сотый раз повторялось:
     «Женщины той осторожная тень
     В кроне твоей затерялась…»

(Из цикла «Новогоднее»)

     Казалось бы, уже пришла весна,
     И лед вот-вот совсем растает,
     И теплый солнца луч проснется ото сна,
     И птичьи стаи
     Вернутся в прежние места.

     Но я ошибся. Март – обманщик.
     И вновь завьюжила метель,
     И снова снежной простыней укрыта
     Полей постель.

     И лед в душе твоей не тает.
     Надежды нет.
     И в царстве Снежной Королевы
     Увял печальных роз букет.

(Из цикла «Мой календарь»)

     Печаль моя светла, но горькая досада —
     Как клякса на листе с возвышенным стихом.
     Зачем и почему, очей моих услада,
     Покинула меня и скрылась босиком?!

     В глазах моих еще твои белеют пятки,
     И все еще томит твоих подмышек амбр.
     Волнует и дразнит. Как прежде, без оглядки
     Забуду все, вдохнув твой тонкий кориандр.

     Но черная досада меня совсем изгрызла.
     Ах, почему ко мне ты, крошка, холодна!
     Уже ль я не блистал и чувствами не брызгал,
     Пытаясь показать любовь к тебе до дна.

     Но твой чуть глупый взгляд, увы, остался кислым.
     Не в силах прошибить красавицы броню
     Заряд из чувств изящных и утонченных мыслей.
     «Нет, это бесполезно», – себе я говорю.

       ***

     Весна подкралась незаметно,
     Хватив по темечку дубиной,
     Дубиной солнечного света,
     Тепла и неги беспричинной.

     Дубиной запахов чудесных,
     Разлитых в воздухе весеннем,
     Дубиной зелени и песен —
     Веселых птиц чудесным пеньем,

     Дубиной легких женских платьев.
     Дубиной стройных женских ножек,
     Обворожительных улыбок,
     Как бы с намеком, что быть может…

     И я иду чуть оглушенный,
     Я улыбаюсь, ошалевший,
     Как тот теленок несмышленый,
     И совершенно поглупевший.

(Из цикла «Разные шалости»)
   Со временем, заглядывая иногда в эту комнату Королевы (просто проходил мимо), он, встречаясь взглядом с Ожиданием, видел, что в его глазах появилась грусть, и оттенок печали в них усиливался год от года. Что и говорить, Дом без Королевы – грустное зрелище.
   Но с некоторых пор, совсем недавних, и совсем не трудно догадаться с каких, как-то заглянув в эту комнату и встретившись взглядом с Ожиданием, он увидел, что в его глазах снова виден радостный огонек.
   Он опять вынырнул из своего внутреннего бытия, чтобы подбросить дров в печку, налить новую порцию глинтвейна, предварительно подогрев его. Время было еще совсем не позднее – около полуночи. За окном продолжал шелестеть листвой дождь. Из приемника лился голос Барбары Стрейзанд – «Woman in Love». Влюбленная женщина. Какая она на самом деле? Раньше он думал, что знает это. Самонадеянный глупец!
   Трогательное чувство привязанности слабого к более сильному, переросшее в цепкое и расчетливое желание сделать его своей собственностью? Это нельзя назвать любовью.
   Чуть приоткрытый рот, учащенное дыхание и взгляд из-под полуприкрытых век, подернутый поволокой желания в те мгновения вспыхнувшей страсти, которые остаются в памяти вспышкой молнии, за которой следует оглушающая тишина и отведенные в сторону глаза? Тоже нет. Что-то другое…
   Суждено ли ему на собственной шкуре узнать, собственными глазами увидеть, всем существом почувствовать эту тайну (даже не познать – это, видимо, невозможно, а хотя бы прикоснуться к ней)?
   Он подошел к окну, прислонился лбом к прохладному стеклу. Невидящий взгляд машинально отслеживал, как капли дождя скатывались одна за другой по его заплаканной поверхности…
   Он почти физически ощущал, с какой силой в это время все его существо стремится к той, что так далека, как его душа бьется в преграды, разделяющие их души, стараясь проломить собой те невидимые барьеры, те стенки, что разделяют их миры…

       ***

   – Ну что ж, господа, нашего друга, которого сейчас с нами нет, но который, как вы знаете, всегда с нами, надо спасать. Надо как-то вывести его из мучительного состояния, в котором он оказался.
   Комната, в которой за небольшим карточным столиком сидели трое мужчин, напоминала одновременно и библиотеку, и рабочий кабинет, и отдельные апартаменты в закрытом мужском клубе. По стенам до самого потолка располагались стеллажи книг в дорогих переплетах, в простенках между ними висели изящные гравюры преимущественно эротического содержания. В глубине комнаты у окна с плотно задернутыми тяжелыми шторами стоял широкий массивный рабочий стол, со старинным бронзовым письменным прибором. Рядом с мужчинами на отдельном низком столике стояли напитки – несколько видов коньяка, виски, ликеры, более легкие напитки и изысканные закуски к ним.
   Эти трое представляли собой довольно странное зрелище собрания людей совершенно разного типа. Один из них – молодой человек романтической наружности, второй – средних лет с чуть презрительной ироничной улыбкой на лице, которая была одновременно и привлекательной, и неприятной. Третий, человек уже в летах с проницательным, доброжелательным и понимающим взглядом. При всем внешнем различии между ними было что-то общее, что-то очевидное, но не сразу осознаваемое – лишь приглядевшись, можно было понять, что они похожи друг на друга, как один и тот же человек, но в разном возрасте.
   (Проницательный читатель, конечно же, понял, что эти трое были тремя воплощениями Хозяина, расположившимися в одной из комнат Дома. В разговорах между собой, имея в виду его, каждый из них с полным правом мог говорить «я», «меня», «мне» и т. п. Однако чтобы не было путаницы в такой ситуации они говорили о нем в третьем лице и как бы со стороны.)
   Мужчины играли в преферанс. Если бы мы заглянули в «пулю», то увидели бы, что первый, молодой человек, с треском проигрывал – он был слишком взволнован, а потому невнимателен. В результате – внушительное число в «горе». В самом большом плюсе был третий – тот, что в летах.
   Однако было видно, что игра их мало занимала, и собрались они здесь по какому-то другому поводу. Произнесший первую фразу был тем вторым, с ироничной улыбкой, и та фраза была произнесена полусерьезно, полунасмешливо. Сейчас в этой своей манере он вопросительно посмотрел на партнеров по игре.
   – Давайте сначала определим, а что собственно произошло, и стоит ли особенно волноваться? – сказал старший из троих, задумчиво глядя в свои карты.
   – Как что? Он влюбился! Мучается, страдает! – воскликнул молодой романтик.
   – Ну, это не повод для беспокойства. Все когда-нибудь влюбляются, мучаются, страдают.
   – Да, конечно, но абсурдность, неестественность ситуации заключается в том, что его чувство изначально бесперспективно, безнадежно и бессмысленно. Оно просто мешает ему жить. А это требует от нас предпринять какие-то меры, как-то помочь.
   – Сударь, а что, собственно, под этими «без-без-без» имеется в виду? Поясните, пожалуйста.
   – Но, господа, посудите сами, что можно сказать о его шансах в следующих обстоятельствах? Она: молодая, красивая и умная дама. С ребенком. Ребенок – очаровательный мальчишка. Самостоятельна. У нее есть (что вполне естественно при ее-то достоинствах) мужчина. Скорее всего, будущий муж. И заметьте – очень приличный человек, имеет блестящие перспективы. И, что опять же существенно, он является его другом.
   – Интересно, а что, эти двое, они любят друг друга? Это, согласитесь, немаловажно.
   – Тут нам трудно сказать что-то определенное. Там ситуация тоже, видимо, не проста. Но если исходить из худших для нашего друга предположений, то следует ответить утвердительно.
   – Хорошо, продолжайте.
   – Он: женат, т.е. несвободен. Имеет дочь – чудесная девочка, которую он безмерно любит. Но, предупреждая ваш вопрос (хотя очевидно, что вы знаете ответ), скажу сразу, что брак этот нельзя признать счастливым. Ко всему этому надо добавить то, что ситуация усугубляется еще и тем, что они даже пространственно слишком сильно разделены и, следовательно, даже видеть друг друга могут лишь изредка. Какие тут могут быть шансы, я вас спрошу?
   – Шансы на что?
   – Ах, боже мой! Ну на ответное чувство, конечно! На нормальное человеческое счастье! На нормальную счастливую жизнь!
   – На это шансы – ноль.
   – Он, что, сам не понимает этого?
   – Ну, конечно, понимает, он же не полный идиот! Но тем не менее он не хочет избавляться от этого внезапно свалившегося на него чувства, хотя оно и причиняет ему боль.
   – Да, полно вам, господа! У него просто хандра. Бабу ему надо. Хорошую бабу! А еще лучше – постоянную любовницу для поддержания жизненного тонуса. И после нескольких бурных ночей всю его хандру как рукой снимет.
   – Сударь, вы упрощаете ситуацию. Наш подопечный не из тех, у которых все чувственные усилия и шевеление того, что у нормальных людей принято называть душой, подменились напряжением и шевелением того, что у них болтается между ног. Он – натура несколько более тонкого свойства. И здесь дело не в недостатке сексуально-эротических ощущений. Здесь нечто другое, явление иного порядка. Неужели вы не понимаете? Неужели вы не чувствуете удивительные ароматы Любви, появившиеся в атмосфере Дома? Взять хотя бы вот этот:

       Со мной творится
       что-то удивительное,
       труднообъяснимое даже самому себе.
       Это иррационально, бессмысленно,
       безнадежно.
       А мне на это наплевать!
       Я готов кричать от радости
       от одного лишь сознания, что ты есть!
       Мне хорошо просто от того, что я
       думаю о тебе.
     Наверное, поэтому я этим и занимаюсь
       все время.
       Внутренние диалоги с тобой —
       вот моя действительная реальность.
       Внешняя жизнь и действующие в ней лица —
       досадная помеха и отвлекающие
       назойливые мелочи.
       Жизнь человека – это жизнь его чувств.
       Все остальное лишь средство.
       Там под покровом реальности
       Скрывает свои глубины Океан,
       Океан страстей и желаний,
       Боли и сладкой тоски,
       Окрыляющей радости и…
       Обезоруживающей безнадежности.
       Рука-воровка, протянутая через полумрак…
      Робкое прикосновение кончиков пальцев к завитку волос…
       Их запах… Вдох украдкой…

   В комнате некоторое время стояла тишина. Все как бы прислушивались к чему-то, боясь спугнуть…
   – Да, в этом что-то есть. Но… Чересчур экзальтированная восторженность. И его несколько портят оттенки неуверенности, инфантильной робости и растерянности. Что за этим? Бессилие воли, боязнь заранее предполагаемого отказа? Это портит общее впечатление.
   – Да как вы не понимаете?! Это-то и привносит те удивительные оттенки, что делают этот аромат любви таким трогательным и необычным!
   – Полный бред! Меня тошнит от его слащавости.
   – А лично мне больше нравится вот этот запах, вы наверняка тоже почувствовали его:

       Желание видеть тебя, касаться тебя,
       чувствовать, что ты близко.
       Это желание настолько физически ощутимо,
      что его реальность затрагивает все
       существо.
       Все органы чувств.
       Его даже можно описать
     как реально существующий физический объект:
       «Теплое, мягкое, нежное,
       голубовато-розовое с перламутровыми
       переливами.
       И в то же время с яркими
       кристальными гранями и
       стремительной формой.
       Оно звучит удивительной мелодией,
       наполняющей весь организм своими звуками
       и заставляющей его, как резонатор,
       отвечать ей и усиливать ее.
       А как оно пахнет!
       Это запах твоих волос и нежный
       аромат кожи.
       Легкие готовы разорваться, вдыхая
       его глубже,
       еще глубже,
       жадно стараясь вобрать его в себя
       как можно больше.
     Я знаю, что его вкус – это вкус твоих мягких,
       живых, трепещущих губ…»
     И все же, все же… это лишь приблизительное описание.
       Ведь оно, это чувство, существует в
       другой реальности, которая гораздо богаче
       окружающего нас физического мира.
     Оно располагается где-то внутри
       грудной клетки,
       в области сердца.
       И хочется распахнуть душу, вынуть его
       и протянуть тебе – возьми,
       посмотри, прими его – оно твое.
       Разве есть в мире вещь прекраснее?!

   Лирическое отступление №7

   Запахи… У человека есть, как минимум, пять органов чувств, а настоящая любовь, как мы знаем, захватывает человека целиком:

     Ты знаешь, у любви есть вкус.
     То мягкий вкус любимых губ.
     Жемчужных зубок ласковый укус,
     Вплетенный в жаркие объятья рук.

     Ты знаешь, у любви есть цвет.
     То цвет зовущих, ждущих глаз.
     И блещущий из-под прикрытых век
     Призывный, жаждущий приказ.

     Ты знаешь аромат любви?
     То запах вьющихся волос.
     Зарывшись в них, вдохни, вдохни,
     Чтоб легкое почти разорвалось!

     Любовь на ощупь – кожи шелк
     Под пальцами блуждающей руки.
     И сладкий тысячевольтовый ток
     В прикосновениях одних.

     Ты знаешь, как любовь звучит? —
     Стук двух сердец в одной груди
     И шепот ласковый в ночи:
     «Побудь еще… Не уходи…»

(Из цикла «Прикосновения»)
   Даже если бы Стихоплет написал лишь одно это маленькое стихотворение, то его появление уже было бы оправдано…

   – Интересно, что бы сказала наша Претендентка, если бы могла хоть чуть-чуть почувствовать это?
   – А я вам скажу что. Она сказала бы ему: «Ах, как это мило! Вы просто душка!» и продолжала бы спокойно трахаться с другим. А ему она продолжала бы пудрить мозги, давая туманные обещания, восхищаясь его достоинствами и всячески уверяя его, как прекрасно чистое платоническое чувство, а все другое – пошло и вульгарно. Нет, она бы его не оттолкнула, даже наоборот – всячески продолжала бы удерживать. Ведь это льстит самолюбию всех женщин – иметь преданного поклонника, да еще такого романтичного. И при этом совсем необязательно давать что-то взамен, даже притворяться влюбленной и то не надо. Это очень выгодная сделка, а женщины – очень практичны в своих чувствах.
   – Сударь, вы грубы и циничны! Нельзя так отзываться о женщине, которая любит не вас, а другого. Или вы не верите, что она любит? Или же вы совсем не верите в любовь женщины?
   – Любовь женщины? Да полноте! То, что вы называете любовью, – для женщин это, с одной стороны, некая принятая в обществе условность, обертка, ритуал, призванный хоть как-то облагородить похоть и животное физическое совокупление. Это всего лишь стереотип полового поведения. А с другой – это комплекс мер, с помощью которых женщина получает мужчину в свою собственность. Конечно, это довольно сложный комплекс: от тривиального «строить глазки» до секса. Секс здесь играет роль орудия главного калибра, и к нему они прибегают лишь в крайнем случае. Но при этом в подавляющем большинстве секс – это всего лишь средство. А если ей кажется, что цель недостижима или мелковата для нее, то и сильные средства пускать в дело не имеет ни малейшего смысла.
   – А как же страсть, роковое влечение? А что вы скажете о женской чувственности? Это тоже выдумка?
   – Конечно. Это очередной миф, созданный мужчинами для самих себя и поддержанный женщинами, так как это оказалось им очень выгодно. Хотите пояснений? Пожалуйста. Обращали ли вы внимание на то, что все наиболее чувственное (я имею в виду не томные вздохи при луне в глупых женских романах) в литературе, музыке, изобразительном искусстве, кино и так далее создано именно мужчинами? И что потребителями этого рода произведений являются тоже в основном мужчины? А женщины в лучшем случае подыгрывают им в этом. То же самое происходит и в постели. Женщина притворяется, всем своим видом показывая, что она испытывает удовольствие неописуемой силы – ведь это льстит мужчине. А что испытывает при этом она на самом деле? Да скорее всего, презрение к животному, которое пыхтит рядом с ней в данный момент. А в лучшем случае – жалость и снисхождение к неплохому, в общем-то, человеку (уж если она добровольно согласилась лечь с ним в постель), но такому зависимому от низменных животных инстинктов.
   – Но, позвольте, сударь! Если ваш собственный опыт отрицает женскую любовь и чувственность, то это еще ничего не означает. Вернее, означает вашу собственную несостоятельность, неспособность разжечь в женщине огонь чувственности. Но прислушайтесь к другим. Да хоть просто почитайте литературу. Что вы скажете о… ну, например, о таких всем известных, всеми принятых и всеми любимых примерах женской любви, как Наташа Ростова, Джульетта, Анна Каренина… и еще множество других прекрасных образов влюбленных женщин.
   – Ну, с Наташей Ростовой и Джульеттой все предельно ясно – наивные романтические детские фантазии. Глупость, одним словом. О какой любви можно говорить в 14—16 лет?! Смешно. Анна Каренина? Ну, во-первых, рассуждая на тему «женская любовь», я говорю «как правило», «в основном», «чаще всего», иногда утрируя ситуацию. Конечно, есть исключения, и женщины способны подниматься в любви одновременно и к вершинам высокой духовности, и к пикам телесной чувственности. Но, это – исключения, и уж во всяком случае то, что вы называете любовью, у женщины возникает уж никак не в ответ на чувство мужчины. И если вы хотите добиться женской благосклонности, самая большая ошибка на пути к этому – влюбиться и признаться в этом. Это либо испугает своей непонятностью и оттолкнет от вас вашу избранницу, либо она так высоко заберется на выстроенный вами же пьедестал богини и ей так там понравится, что она просто не захочет с него спуститься в постель к своему поклоннику. Просто потому, что это будет шаг вниз.
   Кстати, и на эту тему тоже есть кое-какие литературные произведения. Вот, например, одно из таких. По-моему, здесь замечательно точно все подмечено:

     Совет циника

     Вокруг меня без устали твердят
     о нежной и возвышенной душе
     прекрасных наших дам,
     об утонченности их помыслов в любви,
     в которой все они
     духовность предпошлют
     телесным наслажденьям.
     О струнах тонких и
     о хрупкости нежнейших клавиш, на которых
     лишь тот сумеет музыку любви исполнить,
     кто
     сравниться с ними сможет
     или превзойти
     в движениях души,
     стремящейся к высотам совершенства.

     Не верь, мой друг, – все это ложь!
     На свете боле нет существ
     практичней и
     материалистичней,
     чем женщина!
     Поверь!
     Души прекрасные порывы
     она воспринимает как условность,
     как простенькие правила игры —
     название ее тебе известно.
     И если эти правила
     вдруг обретают большее значенье,
     как тут же скука, чуть прикрытая вниманьем,
     овладевает ею,
     иль непониманье
     тотчас ее от вас и отпугнет.
     Бывало так уже не раз:
     Романтик, нежностью пылая,
     любимой душу открывал,
     даря цветы духовной страсти,
     и все сокровища души
     метал к ее ногам.
     Глупец!
     Конечно, получал от лицедейки
     все знаки восхищенья и вниманья.
     И только!
     А сладкий плод любви
     внезапно доставался,
     кому б вы думали? —
     Тому, кто расторопней был и посмелее
     в движеньях рук (а не души,
     томимой сладким ожиданьем).
     И уж тем боле,
     когда бы тот
     ей посулил
     земные ценности,
     а не «сокровища души бесценной»!
     Себя ничуть не утруждая
     возвышенными чувствами в груди,
     бесцеремонно брал он этот плод
     с циничною улыбочкой и шуткой
     под юбкою у скромницы былой.
     И ведь давали! Наши «недотроги»!
     И «строгие поклонницы
     невинных вздохов при луне»!

     Так будь умней!
     Уж коль с тобой
     случился сей конфуз
     и ты влюбился,
     скрой
     души высокие порывы!
     Гони печаль свою ты прочь
     и скучный умный вид!
     И более всего
     гони благоговенье
     перед твоей избранницей!
     Будь весел, остроумен, нагл.
     И смел!
     В речах и в рук прикосновеньях!
     Да больше обещай
     даров земных
     с реальною ценой,
     а не бесценных!

   – Нет! Это не правда! Просто вам в жизни не повезло, просто вас никогда не любили! Мне жаль вас, сударь. Вы, видимо, никогда не чувствовали трепета любящего женского тела, ее стонов на вершине блаженства, волшебного света желания в ее глазах… От этого весь ваш цинизм.
   – Пожалуй, я соглашусь с молодым человеком – ваш случай вызывает сочувствие. Но это лечится – просто надо обратиться к психотерапевту. А автору этого стишка женщины, видимо, слишком часто давали от ворот поворот, вот он и обиделся на них. Но, однако, господа! Мы совершенно отвлеклись от темы. Давайте оставим этот детский спор – мы же не на диспуте в старшем классе гимназии на тему «Что такое любовь». Мы сейчас пытаемся разрешить конкретные проблемы близкого нам человека, а не отвлеченные морально-этические вопросы.
   – Так я как раз и предлагаю рецепт. Надо прислушаться к автору «Совета циника» и последовать этому совету. Раз уж это случилось и он влюбился, то, по крайней мере, он должен скрыть это чувство, оставить его для себя – раз уж оно ему так дорого – и ни в коем случае не проявлять его. Пусть наденет маску легкой веселости, непринужденности, даже развязности, непременно с юмором. И уж, конечно, ни в коем случае не нужно принимать тот идиотский обреченно-страдальческий вид с тоской во взгляде, который так часто можно увидеть в такой ситуации – от этого женщины бегут как от огня.
   – Нет! Ни в коем случае! Только искренность и открытость чувств способны вызвать ответное чувство!
   – Вот заладил – «ответное чувство, ответное чувство». А зачем? Вы задумывались над этим? Нужно ли это – вызывать ответное чувство? Не приведет ли это в нашем случае к еще большей боли и большим страданиям, и теперь уже не одного, а двух и даже более человек? Нет уж, если на то пошло, пусть лучше он останется один на один с этой своей безответной любовью.
   – Но безответная, одинокая, спрятанная внутрь любовь бессмысленна!
   – А вот тут позвольте вам возразить.

   Трое за карточным столом вздрогнули и обернулись в сторону произнесшего последнюю фразу. Это был некто четвертый, непонятно как появившийся в комнате и расположившийся за массивным письменным столом. Его лица не было видно, да и вся фигура его скрывалась в полумраке, царившем в той части комнаты.
   Самым удивительным в этом человеке было то, что его здесь быть не могло! Этот четвертый не был еще одним его Я, как трое других! Уж кого-кого, а самого себя он (они) узнать был в состоянии. Но этот не был ни им самим, но и никем другим из населявших его душу субъектов. Он был кем-то чужим!
   Это открытие удивило и повергло в недоумение. Откуда и кто мог появиться в его внутреннем мире кроме него самого, его мыслей, чувств, его иллюзий и образов?!
   И все же… Теперь он вспомнил, что и раньше изредка смутно ощущал присутствие кого-то постороннего в своей душе, кто-то время от времени деликатно наведывался к нему в душу, стараясь остаться незамеченным. Но тогда он не придавал этому значения, считая, что ему всего лишь показалось.
   Сейчас незнакомец не скрывался. Вот он – спокойно сидит за столом.
   – Вы удивлены и насторожены. Но вам нечего волноваться – я не нарушу порядок вещей в этом Доме. Меня всего лишь заинтересовал ваш спор, невольным свидетелем которого я стал.
   – Сударь, подслушивать – нехорошо.
   – Совершенно с вами согласен. Меня оправдывает лишь то, что я это делаю не из корыстных целей и не собираюсь, воспользовавшись услышанным, причинить кому-либо вред. Нет. Более того, я увидел, что вы в своем споре зашли в тупик и кое-чего не понимаете. Вот я и подумал, что мог бы вам кое-что пояснить.
   – Что ж, говорите. Мы послушаем. Возможно, это будет интересно. Но, может быть, сначала вы все-таки представитесь? Согласитесь, что ваше появление здесь несколько необычно.
   – Да, вы правы, – улыбнулся незнакомец. – Но я нахожусь в некотором затруднении… Как бы вам представиться, чтобы быть правильно понятым? Надеюсь все же, что вы уже обладаете достаточным знанием, чтобы понять, кто я, и это сильно облегчит мне задачу.
   Уже одно то, что мы здесь все вместе сидим и мирно беседуем, говорит о многом… Итак, вы, я уверен, представляете, где вы и кто вы. Вы так же понимаете, что существует некто, условно говоря, ваш Хозяин, который держит под контролем, наблюдает и активно участвует во всем, что происходит в этом многоуровневом мире, на вершине которого он находится (вы понимаете, о каком мире я веду речь, – присутствующие слегка наклонили головы в знак согласия). Ну, а теперь остается лишь допустить, что и над верхним миром вашего Хозяина существуют еще более высокие миры, и, следовательно, есть некий субъект более высокого порядка, чем ваш Хозяин, которому небезразлично то, что происходит в подконтрольных ему мирах, и который тоже время от времени заглядывает туда.
   – Уж не хотите ли вы сказать, сударь, что вы – сам Господь Бог.
   – Ну, это вы уж чересчур хватили. На столь высокое место в иерархии я не претендую. Но вот то, что я знаю, вижу и могу немного больше, чем ваш Хозяин – это точно. Можете считать меня посланцем, кем-то вроде ангела-хранителя, если хотите… А в общем, ваша догадка сделана в верном направлении.
   Говоривший замолчал, как бы давая собеседникам возможность обдумать сказанное. После недолгой паузы один из троих, тот, что постарше, заметил:
   – Здесь есть некоторое противоречие. О Хозяине мы прекрасно знаем, знаем иерархию наших миров, знаем наше место в ней. Однако мы ничего не знаем ни о вас, ни о продолжении иерархии наших миров вверх, выше уровня нашего Хозяина. Простая экстраполяция как-то не срабатывает. Почему известная нам иерархия миров обрывается на уровне реального мира Хозяина? Почему более высокие уровни, если они существуют, скрыты от нас? И почему вы вдруг решились нам открыться?
   – На первые вопросы ответ очень прост – это всего лишь вопросы стратегии и тактики управления и контроля. Даже ваш Хозяин уже может в той или иной мере контролировать степень автономности, независимости, изолированности друг от друга своих вложенных миров и, соответственно, степень посвященности в суть дела населяющих их субъектов. Что же касается последнего вопроса, я же вам сказал, что меня заинтересовала ваша дискуссия, и я решил, что необходимо вам кое-что пояснить. Вернее – это удобный предлог. Истинная же причина в том, что просто настало время – вы уже достойны быть посвященными в некое Знание и выйти за пределы вашей иерархии. Но об этом – позже. Вернемся к вашему спору.
   – Что же вас так заинтересовало в нашем споре? Уж не проблемы ли любви? – усмехнулся второй мужчина, тот, что был среднего возраста.
   – Именно, сударь! Более того, не просто любви, а именно безответной, безнадежной любви – любви без возможности ее реализации в реальном мире. В нашем случае меня поразила чистота эксперимента. Сейчас поясню.
   В обыденном понимании смысл любви состоит в счастье двоих, выражаемом в их духовном и телесном соединении, в соединении их жизненных дорог, слиянии их судеб и продолжении себя в потомстве. Конечно, на самом деле все более сложно, но ограничимся пока этим. Это настолько банально и очевидно для каждого, все лежит на поверхности и настолько кажется понятным и достаточным, что, как правило, дальше уже никто не идет и не задается вопросом: «А исчерпывается ли на этом весь смысл любви? А нет ли чего-то еще, что лежит над этим, чего-то, может быть, даже более важного?»
   Чтобы ответить на эти вопросы надо поставить эксперимент. Взять Любовь и безжалостно отсечь всяческую возможность того самого Счастья, о котором упоминалось выше. И посмотреть, что будет происходить далее с ее носителем. Да смотреть-то надо не на внешнюю сторону жизни человеческой, а заглянуть ему в душу и посмотреть, что происходит там.
   В случае с вашим Хозяином и моим подопечным жизнь поставила удивительно чистый эксперимент. Вспомните условия этого, уж простите за используемый термин, эксперимента.
   Первое – взять Любовь. В нашем случае Любовь оказалась самой высокой пробы. Ну, да вы сами это прекрасно знаете.
   Второе. Жизненная ситуация, увы, напрочь исключила всяческую возможность достижения нашим влюбленным того самого житейского счастья. Не оставила ни малейшей лазейки, чтобы попытаться отхватить хотя бы маленький кусочек этого счастья.
   Далее было два возможных варианта развития: либо Любовь устраняется как нечто ненужное, болезненное, мешающее жить (по этому пути идет подавляющее большинство), либо она сохраняется (путь, выбранный нашим подопечным) как основная духовная доминанта, как некое мощное энергетическое поле, воздействующее на всю внутреннюю духовную субстанцию.
   Итак, он выбрал второй вариант. Далее начинается самое интересное. Заглянем в душу нашего героя – что там происходит? А там начинается гигантская работа! Работа души по своей самоорганизации. Вспомните, что собой представлял внутренний мир нашего друга в начале эксперимента – некое аморфное смешение плохо оформленных мысленно-чувственных конгломератов, некое почти первозданное туманное облако душевной субстанции. Что мы имеем теперь – четко структурированный, выкристаллизованный, обретший форму и содержание Дух! Душа Личности! Сам процесс шел у вас на глазах, и я думаю, вы понимаете теперь его характер и его движущую силу. И после этого вы еще будете меня спрашивать, в чем истинный смысл Любви?!
   – Но обычное человеческое житейское счастье? Что же, оно совсем ничего не значит?
   – Красивая обертка всегда приятна. Но важно, что в нее завернуто – безделица или действительно ценная вещь. А ценная вещь остается ценной и без красивой упаковки.
   – К черту эти абстрактные рассуждения о кристаллизации души и формировании духа! Неужели вы не понимаете, что он готов эту самую душу продать за одну только ночь с ней!
   – Совершенно с вами согласен. Именно поэтому это – Любовь! – говоривший рассмеялся. – А теперь ему, по крайней мере, есть что продать! И за большую цену. Шутка.
   А если серьезно, то вы, видимо, не до конца понимаете, что именно она ему подарила. Пусть неосознанно, пусть ненароком она ему подарила гораздо больше, чем могла бы, дав ему ту самую ночь любви. (Хотя в принципе, одно другому в их случае не помешало бы.) Она ему вместе с Любовью подарила Бессмертие.
   – Эка, сударь, вы хватили! Это уж перебор. К чему такой высокий штиль? Про бессмертие души мы, слава богу, кое-что знаем. Читали-с. Короче, мы все поняли, прониклись важностью сообщенного вами и очень вам за это благодарны.
   – Нет уж, подождите. Вы далеко не все поняли. Наслушались церковных сказочек о бессмертии души и думаете, что это самое бессмертие души у всех в кармане. Не приложив ни малейших усилий, не ударив пальцем о палец, а туда же – в бессмертие. Ан, не тут-то было! Вспомните-ка еще раз, что можно было бы увидеть, заглянув Хозяину в душу еще совсем недавно? Да случись что с ним то время, и тот жиденький туман его души развеялся бы без следа. Да знаете ли вы, что большинство душ смертных именно так и растворяется прозрачной дымкой в просторах вселенной, вливаясь в единый эфир верхних миров! Да, они не исчезают совершенно, и в этом смысле они бессмертны, но теряют свою индивидуальность, становясь «протоматерией» для вновь рождающихся душ. Лишь те, кто при жизни сумел выкристаллизовать свою душу, могут рассчитывать сохранить свое Я после смерти. Но проблема-то как раз и состоит в том, чтобы запустить этот процесс кристаллизации. Где взять стартер, пусковой механизм, катализатор – назовите как хотите – тот ключик, который включит его? Вот самая сложная задачка, вот тайна-тайн жизни человеческой! У тех, у кого это происходит, это происходит (если происходит) по-разному, но всегда это – Чудо. С нашим другом и произошло это самое Чудо: она, заронив в его душу Любовь и в дальнейшем не оттолкнув его (это сразу же погубило бы чувство, вызвав автоматическую реакцию отторжения, а значит, не было бы и всех его замечательных последствий, о которых мы сейчас говорим), сама того не подозревая, дала ему тот самый ключ «зажигания», вставила его и повернула. Процесс пошел…
   В комнате повисла напряженная тишина…
   …Когда трое очнулись от задумчивого молчания, незнакомца в кресле за столом уже не было. Призрак растаял. Да и был ли он?..

       ***

   За окнами дома продолжал лить дождь. Его звук просачивался в дом, наполняя его собой и в то же время не нарушая его спокойной тишины. Дрова в печке почти прогорели. Стало немного прохладно.
   «…Ключ? Да, конечно. Он прав – это именно ключ. Золотой ключик к таинственной двери, за которой открывается путь в бесконечность своей собственной души!»
   Мысль вильнула в сторону, увлеченная забавной ассоциацией:
   «…Может быть, на это намекал Алексей Николаевич в своей сказке? Вот что за дверь была в подвале у папы Карло!»
   Забавно. Я еще в детстве подозревал, что в этой сказке что-то недоговорено, что-то зашифровано, раздроблено на части и разбросано по разным углам, запутано, чтобы труднее было составить общую картину. Что в этой гениальной сказке за ее детским сюжетом скрыт какой-то второй, глубокий таинственный смысл…
   Сейчас мне кажется, что в детстве все, кто читал эту сказку, как и я, испытал громадное разочарование, когда за волшебной таинственной дверью оказалась какая-то полнейшая чепуха. Там должно было быть что-то совсем другое, гораздо более важное! Но что? Этого своим детским умом я постичь не мог.
   И вот только сейчас, пожалуй, кое-что проясняется…
   Итак. Золотой ключик – это ключ к самому себе, к дверце, открыв которую ступаешь на путь к постижению сокровищ своей собственной души, к ее бессмертию, к бесконечности миров родственных душ…
   Мальвина – девочка с голубыми волосами… Черепаха Тортила – хранительница золотого ключика… А ведь, пожалуй, это две части единого целого – Женщины. Именно так, с большой буквы. Мальвина – олицетворение красоты, молодости, чувственности, обаяния… Тортила – это женская мудрость, ум, доброта и понимание… Только их соединение в необходимом количестве способно вручить достойному тот самый ключ…
   Буратино… Пьеро… Пожалуй, это тоже две части единого мужского начала, необходимые для того, чтобы получился этот достойный… Только тот, кто объединяет в себе задорную энергию, живость ума Буратино и тонкую чувствительность Пьеро, способен воспользоваться тем ключом, который он получил…
   …И ведь в ту дверь они вошли все вместе…»
   Он тепло и снисходительно усмехнулся этим своим детским «сказочным» ассоциациям…

   За открытым окном комнаты угадывалась другая майская ночь. Дверь открылась мягко, и Он без звука вошел.
   Комнату освещал приглушенный свет настольной лампы. Его явно не хватало на всю комнату, и в дальнем каминном углу полумрак окутывал все предметы. Пламя в камине завораживало знакомой непредсказуемостью своей пляски, озаряя бликами темноту той части комнаты. Особой нужды в разожженном камине не было – погода стояла теплая, просто Она любила посидеть у огня.
   Она сидела в широком кресле напротив камина вполоборота к двери. Сидела как-то особенно уютно, поджав под себя ноги, смотрела на пляску пламени и улыбалась спокойной улыбкой. Он сделал несколько шагов к Ней. Медленно отведя взгляд от камина, Она посмотрела на Него. В ее улыбке появилась добрая насмешка, как бы говорившая: «Как все-таки до мужчин медленно доходит…», а в глазах плясали живые веселые огоньки.
   Мысль, ударившая внезапной догадкой: «Черт возьми! Неужели все-таки удалось?! Интересно, на каком уровне произошел туннельный переход? Надо будет это исследовать повнимательнее…»
   – Да какая разница! – тут же ответил Он сам себе и, положив руки Ей на плечи, зарылся лицом в Ее волосы…
   Сейчас из всех его реальностей существовала только одна – Она…
   …Он любовался Ее лицом, спокойно наслаждался каждой его черточкой, смотрел в Ее глаза. Там было Его отражение. А в душе тихо плескалась мелодия и слова Филатова (любимое трио – три гитары и три гармоничных голоса друзей):

     …А если повезет,
     то даже и заполнить
     Хоть чьи-нибудь глаза
     хоть сколь-нибудь собой…

   …Две бессмертные души молча сидели в обнимку у камина, думали о чем-то о своем и улыбались. А впереди перед ними лежала вечность…
   Лирическое отступление №8
   Последнее. И без комментариев…

     Между мной и тобой —
       ночь и утро пути,
     Сотен призрачных верст
       протяженность,
     Стук колес в стыках рельс,
       стук тревожный в груди,
     Одиночества грусть, обреченность…
       Разделенность…

     Между мной и тобой —
       пропасть долгих разлук.
     Между мной и тобой —
       невозможность.
     Невозможность касаний
       протянутых рук.
     Губ нежнейшая осторожность…
       Безнадежность…

     Между мной и тобой —
       лишь дыхания жар.
     Между мной и тобой —
       притяженность.
     И тела охвативший
       голодный пожар.
     Ненасытная губ исступленность…
       Окрыленность!

     Между мной и тобой —
       наслаждения крик.
     Между мной и тобой —
       наших тел совмещенность.
     Совмещенность двух душ,
       что слились в один миг…
     Губ усталая утонченность…
       Восхищенность!..

     Вопреки всем и вся
       и назло всем чертям
     Между мной и тобой —
       Невозможность!
     Невозможность хоть в мыслях
       быть порознь нам!
     И в душе вместе быть
       обреченность!

Рукопись, найденная на чердаке Рассказы. Ключ Тортилы Михаил Князев

Случай в электричке

Человек, который всегда возвращался

Сослагательное наклонение

Странный сон

Ключ Тортилы

Рукопись, найденная на чердаке
Рассказы. Ключ Тортилы

Михаил Князев