   Меня убил Лель…
   Детектив

   Алёна Бессонова

   Редактор Людмила Бессонова
   Дизайнер обложки Елена Бессонова
   Иллюстратор Василиса Бессонова

   © Алёна Бессонова, 2017
   © Елена Бессонова, дизайн обложки, 2017
   © Василиса Бессонова, иллюстрации, 2017

   ISBN 978-5-4485-6889-3
   Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Глава 1

   Майор Михаил Исайчев – старший следователь Следственного Комитета прибыл в коттедж профессора Петра Владиславовича Мизгирёва по просьбе своего начальника – полковника Корячка Владимира Львовича для расследования причин самоубийства жены профессора. Почему по просьбе, а не по приказу? Потому что следствие по самоубийствам обычно поручались молодым и менее опытным сотрудникам Комитета. Майор Исайчев считался в своём деле асом и его обычно задействовали в дознание сложных заковыристых «дел». Но здесь был особый случай. Полковник Корячок приходился старым другом отцу Петра Мизгирёва. Им выдалось вместе служить срочную службу во флоте на подводной лодке. Как говорит Корячок, «сидеть в одной бочке». Отец профессора позвонил и попросил друга разобраться в причинах поступка невестки без особой огласки.
   Личная просьба была высказана Корячком майору Исайчеву и не уважить «шефа» (так его назвали в Следственном Комитете) Михаил не мог, вернее, не посмел бы, и не потому, что боялся осложнений в карьере, а потому что просто уважал старого «следака». В начале 90-х из «сыска» в короткое время ушли опытные, ещё не старые сотрудники, не выдержав наглости и самоуверенности едва вылупившихся из скорлупы юридических ВУЗов молодых специалистов. Знания, полученные бывшими задорными студентами в учебных заведениях без опыта следственной практики не способствовали успешной работе и вскоре «раскрываемость» начала резво падать.
   «Старики» с обидой, но всё же, после настойчивых приглашений, возвращались на прежние места, возрождая проверенные временем принципы следственной работы. Полковник Корячок как раз относился к таким «старикам» и его просьбы принимались без обсуждения, хотя подразумевалось, что объём повседневной следственной работы уменьшен не будет.
   Исайчев в глубине души слегка потрепыхался – не любил он разбираться в причинах самоубийств. Не мог заставить себя не думать о том страхе и отчаянии, которые толкали человека на крайние меры. Убийство – другое дело. Есть жертва, и есть злодей – враг. Его нужно изобличить, заставить признать вину или доказать её впоследствии изолировав супостата, во благо спокойствия общества. Душевные страдания самоубийцы Исайчев старался не принимать близко к сердцу, но для этого его не должно было быть, этого самого сердца, а у Михаила оно было большое способное любить и сострадать. Почти в ста случаях Исайчев находил менее кардинальный выход из сложившихся у жертвы обстоятельств, и это ещё больше расстраивало его. Такую сентиментальную нотку в характере Исайчев считал мало профессиональной. Но что поделаешь? Все мы не без изъяна.

//-- *** --//
   Переступив порог профессорского особняка, прямо у двери Михаил наткнулся на знакомого начальника убойного отдела районного ОВД майора Константина Плетнёва. Они поздоровались и, Плетнёв взмахом руки, указал Исайчеву направление куда следует идти. Сам двинулся вперёд. У открытой двери ванной комнаты, остановился:
   – Она там!
   Исайчев вопрошающе взглянул на майора. И тот, на секунду замешкавшись, пояснил:
   – Я уже видел…
   – Много людей уже видело?
   Плетнёв утвердительно кивнул:
   – Да. Все, кто успел до прибытия старшего эксперта майора Долженко. Она приказала ждать тебя и никого не допускать.
   – Все – это твои?
   Плетнёв вновь кивнул, отошёл в сторону чтобы пропустить Михаила, вслед добавил:
   – Мои. Они осторожненько, ничего не трогали… Исайчев, минуя дверной проём, споткнулся. То, что он увидел, было завораживающе страшно. Оторопь брала. В целиком отделанной белым кафелем комнате на бортике такой же белой ванны почти до краёв заполненной жидкостью вишнёвого цвета, лежала голова необыкновенно красивой женщины с размётанными в разные стороны иссиня-чёрными сосульками мокрых волос. Вода закрывала её до подбородка и казалось густой, как желе, а лицо вылепленным из гипса. Если бы не открытые глаза и не их взгляд, направленный прямо на Исайчева, можно было подумать, что на бортик ванны приклеили маску. Только на ней вместо пустых чернеющих глазниц горит удивлённый, немного растерянный взгляд небесно-голубых глаз, а на губах едва намеченная виноватая улыбка. Исайчев не мог оторвать взгляда от этого удивительного сочетания белого красного и голубого. Смотрел заворожённо, пока кто-то не тронул его за плечо:
   – Привет, майор! – это была эксперт Галина Николаевна Долженко.
   В Комитете майора Долженко не только уважали, но и обожали. Сотрудники называли её «бабушкой русской экспертизы». Бабушка была в меру строга, многоопытна, а главное, защищала от гневливого шефа проштрафившихся сотрудников. Она придумывала такие причины, обеляющие провинившихся, что души не чаявший в ней начальник забирал свои грозные слова обратно. Когда-то давно, лет тридцать назад, Владимир Львович был в неё влюблён, но добиться расположения не хватило силёнок, о чём он продолжает жалеть по сей день. Защищала Галина Николаевна, конечно, не всех, а только тех кого считала богом поцелованным трудоголиком. Любимая поговорка майора Долженко звучала так: «Кто в работе впереди, у тех орден на груди». Михаил Исайчев как раз относился к той группе людей, которую в будущем, по словам Галины Николаевны, ожидал орден, а то и два.
   Исаичев встрепенулся, обернулся, недоуменно спросил:
   – Галя, самоубийство без криминала? Или всё же 110-я [1 - УК РФ, Статья 110. Доведение до самоубийства. Наказывается лишением свободы на срок от восьми до пятнадцати лет]?
   Галина Николаевна вытянула из сумочки пачку сигарет, подпалила зажигалкой одну из них, глубоко затянулась, расслаблено – блаженно выдохнула струйку сизого дыма:
   – Чистая 110 УК. Самоубивица записочку оставила. Довели её до этой крайности.
   – Написала кто?
   – Какой-то Лель… Фотографий не оставила, телефончиков и прочих адресочков не дала. Рекбус! Краксфорд! Вот смотрю на неё и думаю, чего она так боялась потерять, ажно руки на себя наложила? Красавица, упакована по полной: дом – чаша до краёв, муж любящий, и вот те на… Отчего перестала дружить с головой? Влюбилась? Зрелые бабёнки горько переживают неудачи в любви…
   Исайчев усмехнулся:
   – Романтик ты у нас, Галина Николаевна. Волосы на голове в седую кудель, а всё в любовь до гроба веришь.
   – Эх, Мишаня, – вздохнула Долженко, – без солнышка нельзя пробыть, без милого нельзя прожить… Дура она… Жить надо, хоть бы из любопытства.
   Галина Николаевна придавила о подошву ботинка загоревшийся фильтр сигареты и бросив его в сумку, вновь достала пачку. Увидев вопросительный взгляд Исайчева, пояснила:
   – Сумка старьё, не берегу. Зато всё своё ношу с собой. Не сори и не сорим будешь!
   Исайчев, потянул ноздрями воздух. От эксперта пахло дровами, печью и жареными сосисками:
   – Майор, ты, небось сюда прямо с пикника прибыла?
   – Нет, – сосредоточенно высматривая в пачке заныканную после утреннего кофе половинку сигареты, сообщила Долженко, – на происшествии, за городом отиралась, а что?
   – Потерпевшие бараний шашлык жарили?
   – Ты чего пристал, потерпевшие в реке утопли.
   – Отчего пахнешь костром, будто на даче была? Не найдя заначки, Галина Николаевна достала целую сигарету, закурила:
   – Не хрена не была, уже года три. Бегаю, как гончая собака от трупа до трупа. Пятки горят. Пятками горелыми от меня пахнет! И не бараньими, а конскими…
   – Это ещё почему? – не понял Исайчев.
   – Потому что я больше конь, чем овца. Ты, Мишаня, голодный, что ли?
   – Есть немного, – грустно отозвался Исайчев, – не успел позавтракать…
   – Иди в гостиную там свёкор и муж. Муж сидит, икает…
   – Икает?
   – Он с тех пор как в ванной обнаружил свою супругу, так и икает. Записку ему прочесть позже дали. Сам не увидел. В прострации был. Прочёл и сразу в туалет. Целый час не выходил. Медвежья болезнь одолела. Я плетнёвских оперов под дверью поставила, чтобы слушали… не дай бог… Утонуть не утонул бы, а вздёрнуться мог… Там в гостиной ещё его отец. Мужик кремень, ходит на всех покрикивает. Попроси его кофием тебя угостить. Может, сжалятся…
   – Ты закончила здесь?
   – Не совсем. Тебя ждала. – Долженко вынула из чемоданчика записку в целлофановом пакете и тростниковую дудочку. – Записку прочти. Дудочку на кровати самоубивицы нашли. Муж говорит, раньше её не видел.
   – «Меня убил Лель. Прости Пётр», – прочёл через целлофановую плёнку Исайчев и, вернув пакет эксперту, взял из её рук другой с дудочкой. Повертел разглядывая:
   – Помнишь, Галя, детскую книгу «Путешествие Нильса на диких гусях»? В ней мальчик играл вот на такой тростниковой дудочке и завёл в пропасть целую стаю крыс.
   – Нашего мальчика звали по-другому – Лель. Он из другой сказки, – Долженко вновь затушила привычным движением фильтр сигареты и виновато поглядывая на Исайчева, вновь полезла в сумку за следующей. – Не накуриваюсь, когда нервничаю… чего только не делала, даже тряпку антиникотиновую на руку приклеивала – не помогает!
   – Ну, ка брось! – рявкнул Михаил. – В ящик сыграть хочешь? Третью уже смолить собираешься. Сдохнешь так. Ты не на то место тряпку клеила, надо было на рот.
   – Не шуми, Мишань! – на шаг отступив от Исайчева, попросила Долженко, – эта здесь последняя…
   – Здесь?! – озлился Исайчев, – Так, ты сейчас уезжаешь! В своей норке опять смолить будешь? Когда сделаешь экспертизу?
   Долженко вопросительно взглянула на майора:
   – Я что пластырь не туда клеила? Ты говоришь на рот? И что это даст?
   – Некуда будет вставлять сигарету… – хмыкнул майор.
   – А-а-а ты в этом смысле? А есть как? Его на двадцать четыре часа ставят – иначе бесполезно. Эдак я схудну… обвисну… не молодая уже…, – с серьёзным выражением лица ответила Галина Николаевна и, прикуривая следующую сигарету, бросила, – хватит ржать, давай работать! Отпечатки пальчиков отработаю – позвоню. Могу только пальчики… больше ничего не нашла.
   Исайчев вгляделся в темноту длинного коридора, спросил:
   – Куда идти? Где здесь гостиная? Дверей-то! Чёрт их разберёт …Кстати, почему нервничаешь? Чего вдруг? Случилось что?
   Долженко, вытянув руку вперёд, грустно произнесла:
   – Ты же её видел в ванной… красота какая… сердце щемит от жалости. Иди уже… Первый поворот налево или, может, направо. Муж там. Свёкор там. Я на воздух ушла. Сейчас дождусь пока воду спустят, ещё раз осмотрю её и домой, – она энергично зашагала в направлении парадного входа.
   – Сердце дома надо оставлять, когда на происшествие едешь, – крикнул ей вдогонку Михаил.
   – Так, я не сердцем, я нервами нервничаю, – не оборачиваясь, ответила Долженко, – «следакам» положено физиологию знать, охламон!
   Исайчев пошёл по лучу коридора, озираясь на закрытые двери и бормоча под нос:
   – Вот, а моя жена говорит сердцем…
   Поворот оказался только направо и, выполнив его, перед глазами Михаила открылась необъятных размеров гостиная с застеклённой от пола до потолка внешней стеной. Мебель гостиной строгих геометрических форм в чёрно-серых тонах со вставками пластика и хромированного металла, витиеватый рисунок белого глянцевого потолка в точности повторяющий рисунок чёрного напольного покрытия навели Михаила на мысль, что придётся иметь дело с крайне закрытыми людьми. Как-то не вязалось добродушие и открытость с имеющейся обстановкой гостиной. Оценив её и плотные тяжёлые занавеси для декорирования оконных проёмов, возникшая в голове Исайчева мысль укрепилась.
   – Ох, не люблю такие помещения, – подумал Михаил, – так и кажется, что непременно появится Дарт Вейдер, для меня Иванушка на печке всё же ближе. Как же здесь мог появиться Лель? Он явно герой не этой сказки…
   – Проходите!
   Исайчев услышал строгий голос, он шёл из глубины чёрного велюрового кресла. Оно стояло в затемнённом углу комнаты и только вглядевшись, Михаил заметил выступающее из его прямоугольной спинки лицо мужчины, обрамлённое седыми волосами. Само тело, одетое в чёрный костюм и такую же водолазку, терялось в его мягких глубинах. Рядом с креслом, подвешенный за ручку, притулился светлого дерева бадик.
   – Вы следователь майор Исайчев?
   – Так, точно. Я есть он.
   Мужчина встал, протянул для приветствия руку. Пожатие было жёстким, железным:
   – Владислав Мизгирёв, свёкор Сони. Отец её мужа Петра. Вы всё уже видели? Присаживайтесь… Она ещё там? Михаил присел в кресло напротив.
   – Нет. Её увезли…
   – Куда?! – всполошился хозяин.
   – Владислав? – решил уточнить Исайчев.
   – Иванович, – поспешил добавить Мизгирёв, – а похороны?
   – Владислав Иванович, есть порядок. Это не совсем самоубийство…
   Мизгирёв вскинул пучкастые брови, не дал Михаилу закончить фразу:
   – Вы думаете это убийство?
   Исайчеву показалось, что на губах собеседника сверкнула и тут же погасла улыбка. Михаил пояснил:
   – Софья оставила записку, в которой обвинила пока неизвестного следствию человека в доведении её до крайности. Посему здесь просматривается уголовная статья. Мы обязаны случившееся расследовать и отдать злодея под суд…
   Владислав Иванович вернулся в кресло, обмяк:
   – Я всё же надеялся, что она не сама. Соню уже не вернёшь, но мне было бы легче, если она… если её… – мужчина закрыл лицо ладонями, тяжко вздохнул. – Я говорю глупости… но вы поймите …это так страшно если она сама…
   – Папа!
   Окрик стеганул старика и тот, лихорадочно вытирая щёки и глаза, затряс головой:
   – Простите я сейчас… сейчас…
   Михаил обернулся:
   – Вот и Дарт Вейдер! – подумал он усмехаясь.
   Человек, стоящий на пороге гостиной был одет так же, как и его отец в чёрное. Только на голове не было ни волосинки, а лицо казалось вытертым меловой тряпкой. Он протянул руку и так с протянутой рукой дошёл до кресла Михаила:
   – Профессор Петр Мизгирёв. У вас есть ко мне вопросы? – он постоял рядом с креслом отца и, дождавшись когда тот переместиться на диван, сел на его место.
   – Вы читали предсмертную записку жены?
   Мизгирёв кивнул.
   – Вы знаете кто такой Лель?
   – Да, конечно. – профессор поморщился, – Это Игнат Островский. Наш с Соней общий друг, однокашник.
   – У вас есть его адрес? Где его сейчас можно найти?
   – На кладбище! – срываясь на петушиный крик, выплеснулся Мизгирёв. – Он уже больше семнадцати лет лежит в могиле на Воскресенском кладбище…
   Михаил снял очки, протёр платком стёкла и, помассировав указательным пальцем переносицу, водрузил их обратно:
   – Давайте по порядку, – сказал он спокойным голосом.
   – Давайте! – икнул профессор.

Глава 2

За тридцать лет до описываемых событий. Районный городок Хвалынь

   – Эй, берендеи, вы куда без меня! – кричала девчонка, нагоняя на велосипеде группу из четырёх ребят. Двух подростков шестнадцати – семнадцати лет и двух пацанчиков лет шести – семи.
   – Так нечестно остановитесь!
   Девчонка, энергично крутила педали высоко поднимая костистые коленки, отчего её и так слишком коротенькое платьице, сбилось, представляя на обозрение малиновые в мелкий цветочек трусики. Девчонка была худющей, но к своим пятнадцати годам уже оформилась по-женски, сосредоточив причитающийся ей природой вес на ягодицах и бёдрах в то же время, не обделив торчащих в виде фиг грудки. Они не запеленованные в бюстгальтер важно колыхались в такт прыгающих коленок. Только спина не участвовала в движении. Она была пряма, как стрела и демонстрировала миру, через слишком откровенный вырез на платье каждый свой позвонок. Ребята оглянулись, ускорили шаг.
   – Вот навязалась на нашу голову. Зачем она нам на острове? Где она спать будет? – скорчив кислую физиономию, пробубнил себе под нос парень в чёрной борцовской майке и красных с белой боковой полосой шортах. Его соломенного цвета волосы непослушно спадали прядями на лоб, и он сдувал их, выпячивая вперёд нижнюю губу.
   – Лель, давай возьмём. Она нам уху сварит… – с мольбой в голосе прошептал рыжеватый обсиженный веснушками паренёк в старенькой тельняшке и вытянутых на коленках трениках.
   Тот кого назвали Лелем притормозил шаг и с любопытством посмотрел на спутника:
   – Ох, Мезгирь, за что ты её так любишь? Она этого не стоит. Про уху хорошо вспомнил. Ладно, пусть едет…
   Они остановились, дожидаясь девчонку, из последних сил вращающую педали кривоколёсного велосипеда. Достигнув цели, она звонко заголосила скороговоркой:
   – Ты нормальный, Лель? Сам придумал Берендеево царство. Назвал меня Купавой, а теперь стараешься от меня отделаться, нехорошо, Игнат! Не по-товарищески… У берендеев Лель и Купава любят друг друга, – и понизив голос, прошептала, – и я тебя люблю… очень…
   Парень в чёрной борцовке, поднял руку, останавливая выплёскивающийся из девчонки поток слов:
   – Не трынди! В ушах звенит… Если я Лель, то любить я должен не Купаву, а Снегурочку. До Снегурочки ты недотягиваешь. По большому счёту, тебе Сонька, надо с девчонками на поле венки из ромашек плести, а ты с парнями по речным заводям шляешься. Хочешь, с нами на остров, веди себя, как Купава – невеста Мизгиря. Ты не против, Мизгирь?
   Он подтолкнул друга ближе к девчонке, а та обеими руками, что было сил отправила парня обратно. Тот кого называли Мизгирём едва удержался на ногах.
   – Не ври, дурак! – девчонка в отчаянии топнула ногой. – Лель любил Купаву. Любил! Ему Снегурочка во взаимности отказала. Я тебе Лель никогда не откажу… Ты плохо знаешь пьесу, Игнат!
   – Что будет потом, решу сам. Нашу пьесу сочиняю я! – паренёк намеренно усилил звук голоса, выделяя слово «нашу».
   За перебранкой они подошли к реке, отыскали в камышах оставленную два дня назад лодку и, погрузившись, отплыли от берега, спрятав в тех же камышах велосипед.
   – Слушай, Игнат, – прошептал Петр, энергично работая вёслами, – зачем ты так с ней? Сонька любит тебя с детского сада. Таскается за тобой всюду. Тебе, что для неё ласкового словечка жалко. Девчонка переживает…
   Игнат приблизил злое лицо почти к самому уху друга, сказал, цедя сквозь зубы:
   – Петька, ты голову потерял? Она ведь знает о твоих чувствах. Ты тоже таскаешься за ней всюду, но ласковых слов для тебя она не находит.
   – Так, то, я. – Петр виновато опустил голову. – Я мужик, потерплю. Ты жениться на ней не собираешься? – он с мольбой взглянул в глаза друга.
   В ответ Игнат хмыкнул:
   – Ещё чего! Я её не люблю.
   – Значит, дождусь! – выдохнул Мизгирь.
   В это время девчонка, улеглась животом на носу лодки и блаженно улыбаясь, подставила солнцу, задрав юбку платья уже под грудь, шоколадную спину и ягодицы. Соня любовалось деревом на берегу острова. Его крона закрыла солнечный диск, но пучки света заселили каждую щёлочку в ветвях и листьях, превращая дерево в переливающийся новогодний шар. Слепыми от солнца глазами Соня иногда поглядывала на мальчишек. Они переговаривались между собой, бодро работали вёслами. Младшие, которых в компании берендеев звали Брусило и Малыш копались на дне лодки, разбирали в коробке снасти к удочкам.
   Брусило приходился братом Сони, а Слава – Малыш братом Игната. Мальчишки тихие, послушные не были обузой. Утро субботы удалось и Соня, мечтая, задремала. Разбудил её резкий толчок, лодка причалила к берегу.
   Всё время до обеда ребята строили второй шалаш. Решено было ночевать так: Игнат, Петр и Малыш в большом шалаше, а Соня и Брусило в свеже построенном поменьше. Соня хлопотала с обедом, варила в котелке на костре кашу из концентратов. Рыбы для ухи ребята ещё не наловили. Малышня таскала сучья, резала у берега камыш. К обеду всё сладилось и шалаш и еда. Компания разместилась рядом с огнём.
   – Куда, Купава, собираешься поступать после школы? – спросил Игнат, облизывая кашу с ложки, – в кулинарный не хочешь? Каша у тебя отменная!
   – С её золотой медалью она может поступать куда хочет, – вставил фразу Петр.
   Соня суетливо выхватила у Игната плошку и выложила из котелка всю оставшуюся кашу:
   – Доедай, если понравилась, – откликнулась раскрасневшаяся от жара костра и похвалы повариха. – Мизгирь посуду мыть тебе. А вы куда собираетесь?
   Игнат живо доел добавок, повалился на спину и, поглаживая сытый живот, позёвывая, ответил:
   – Я с Мизгирём в университет на химико-технологический.
   – Я с вами! – тут же воскликнула Соня.
   – Ты хотела на иностранные языки, – удивился Петр.
   – А теперь хочу с вами, – зыркнув злым взглядом на Петра, сказала Соня и вопрошающе посмотрела на Игната. Игнат спал.
   – Замучился наш Лель. Простудится на траве, от реки мокротой тянет. Надо разбудить его, пусть идёт в шалаш. – Соня осторожно тронула парня за плечо, – Лель переходи в шалаш.
   Игнат перевернулся и, встав на четвереньки, не открывая глаз, пополз в направлении шалаша. Через минуту из убежища донеслось его сопение.
   – Мы, что будем делать? – спросил Петр, собирая грязную посуду.
   – За грибами пойдём, – весело ответила Соня. – Где моя корзинка? Если наберём, я вам вечером такую солянку на костре сварганю – пальчики оближите…
   Грибов Соня с Петром набрали немного, хотя облазили все закоулки, овраги и лесистые пригорки острова. Но и то, что собрали, было, кстати. Мальчишки Брусило и Малыш наловили рыбы. Игнат пока берендеи ходили по грибы прикрепил над костром котелок с водой, почистил рыбу и картошку. Соня сразу же принялась за дело.
   Уха с грибами, по специальному Сониному рецепту получилась, действительно, пальчики оближешь. Весь вечер парни наперегонки распевали песни под гитару. Каждый старался выкинуть музыкальные коленца, удивить. Игнат больше похрипывал песни Высоцкого, а Пётр Юрия Визбора:

     – Не утешайте меня,
     Мне слова не нужны.
     Мне б отыскать тот ручей
     У янтарной сосны.
     Вдруг там меж сосен
     Краснеет кусочек огня,
     А у огня ожидают,

   Представьте, меня, – выводил он хорошим баритоном, поглядывал на Соню.
   Ночь тихая и светлая укрыла реку, выбелила лунную дорожку. Прибрежные ивы опустили в воду косы, позволили волнушкам поиграть ими. Костёр потрескивал. Брусило и Малыш давно заснули. Пётр и Соня разморились, побрели по своим местам. Выспавшийся за день Игнат решил посидеть у костра.
   Ночью Пётр проснулся, рядом беспокойно спал Малыш. Во сне он, вероятно, ловил рыбу. «Подсекай!», «Тяни!», «Подсекай!» – выкрикивал мальчишка, ворочаясь с бока на бок. Игната в шалаше не было. Пётр решил сходить по нужде и заодно посмотреть, не заснул ли друг у костра – чего доброго, обожжётся.
   Костёр догорал, а из шалаша Сони доносились необычные хлюпающие звуки и страстный шёпот Сони:
   – Лель, любимый… Ты ведь любишь меня, правда? Никакая я не Купава, я твоя Снегурочка…
   И недовольный ворчащий голос Игната:
   – Молчи… молчи… брата разбудишь…
   Петр не помнит, как добрался до своего места в шалаше. Помнит, что обмочился и от ужаса, стыда и страха, закусил мякоть большого пальца до крови – лишь бы не закричать… лишь бы не закричать…

Глава 3

   – С чего начнём? – профессор Мизгирёв встал, подошёл к портрету жены. В интерьере гостиной картина была самой яркой точкой. Только сейчас Михаил понял – всё вокруг сделано для того, чтобы выделить портрет. Написанный маслом, он отражал не только лицо, но и характер женщины. Она смотрела на мир голубыми с лёгкой грустинкой глазами. Тёмно-русые волосы тяжёлыми прядями ложились на плечи. Выражение лица казалось безмятежным и почти счастливым. Слово «почти» острым коготком карябало Исайчева.
   «Терпеть не могу это убогое „почти“. Когда оно возникает, – подумал Михаил, – то всё, что было до него и после становиться ущербным. Слово вгоняет в тоску, делает окружающее декорациями к постановке. Жизнь утекает из этого спектакля, превращаясь в ванну с тягучей тёмно-вишнёвой жидкостью!»
   Исайчев взглянул на стоящего рядом Петра Мизгирёва. Хозяин тоже всматривался в портрет.
   – И всё же она не Купава. – с застывшим на лице выражением безнадёжности выговорил Пётр, – Сонька – Снегурочка! Снегурочка! Никак не сговорчивая, плывущая по волнам обстоятельств Купава.
   – Мне кажется, что и Снегурочка не обладала особо решительным характером, – откликнулся Исайчев, – какое-то мятущееся, сонное существо…

   – Ну что вы? – решительно не согласился профессор, – Снегурочка предпочла растаять, не приняла предложенные ей условия существования. Это поступок, прыгнуть в огонь! Так и Соня… – Пётр сглотнул комок в горле и уже спокойнее сказал, – давайте по порядку…
   Мизгирёв взял с журнального столика медный колокольчик размером с куриное яичко, позвонил. Дверь тотчас открылась, прислуга в этом доме была отлично вымуштрована. В проёме появилась заплаканная девушка в тёмно-синем платье и белом, отделанном кружевом переднике. Она вопросительно, не говоря ни слова, воззрилась на Мизгирёва. Лицо Петра Владиславовича исказила гримаса недовольства:
   – Вера, к чему этот карнавальный наряд? Переоденься сама и переодень прислугу. В доме траур! Принеси два кофе, папе чай…
   – Нет! – воскликнул старший Мизгирёв. – Мне тоже кофе…
   – Папа, сердце… – попытался остановить отца Пётр.
   – Я сказал кофе! – рявкнул Владислав Иванович, стукнув бадиком о пол.
   Профессор поднял обе руки с развёрнутыми вовне ладонями и покивал:
   – Как скажешь, папа. Как скажешь. Я всего лишь забочусь о твоём здоровье, – Пётр обиженно вскинул подбородок, обратился к прислуге, – Вера, всем кофе. Папа, я просил тебя не выражать свои эмоции при помощи клюшки. Ты портишь пол…
   Девушка кивнула и юркнула за дверь. Мизгирёв жестом руки пригласил мужчин пересесть в другую мягкую зону гостиной, там вокруг журнального столика стояли три кресла. Исайчев и Владислав Иванович последовали приглашению. Разговор предстоял долгий неприятный. Профессор приступил к нему не сразу, ждал кофе. Когда одетая во все чёрное Вера принесла напиток он, сделав глоток, прервал молчание:
   – Мы с Соней и Игнатом росли в Хвалыне – районном городке близь Сартова. Городок совсем крохотный, но красавец. Сейчас его называют Волжской Швейцарией. Настроили пансионатов, отелей. Раньше было тихо, скучно. Одна школа. Один клуб. Одна церковь. С приходом весны Хвалынь становилась похожей на Берендеев посад. Представьте: полночь, горки, покрытые снегом, кусты и березняк; дальше сплошной частый лес из сосен со снеговыми сучьями; в глубине, под горой, река; полыньи и проруби обрамлённые ельником. Дома деревянные, с причудливой резьбой ставень, в окнах огни. Полная луна. Вдали кричат петухи. Чем не царство Берендея?
   – Красиво! – согласился Михаил и подумал, удивляясь, – Вероятно, на лекции к нему собирается много студентов и я бы тоже пришёл, если бы не труп его жены в ванной комнате.
   Между тем профессор продолжал, всё больше и больше увлекаясь:
   – Это наша Хвалынь. Учились я, Соня и Игнат в одном классе. Дружили. Наши с Игнатом фамилии толкали на то, чтобы назваться именами героев сказки о Снегурочке. Я – Мизгирёв. Игнат – Островский. Он главный, заводила. Он Лель. Игнат был похож на Леля. Высокий, хорошо сложённый, с волнистыми русыми волосами и голубыми глазами. Немного расхлябанный, разухабистый… Я Мизгирь. Вы не смотрите на мою голову похожую на лысую коленку. В семнадцать лет я тоже был кучеряв и рыж. Тогда боялся, что веснушки на всю жизнь. Ан нет! Молодость прошла, а в зрелость они со мной идти не захотели… Соня в нашей компании Купава. Она сама к нам встряла. Упорная была девчонка. Снегурочки менялись часто. Стоило им к Лелю прислониться, стать чуть ближе, они таяли и исчезали. Правда, перед самой гибелью появилась одна недотрога. Зацепила нашего Леля. Он свадьбу назначил, но не судьба…
   – Что? Почему? – не понял Исайчев.
   – Погиб! Неожиданно, трагически, глупо…
   – Не погиб он! – взъерошился старший Мизгирёв. – Его убила нашенская расхлябанность и непрофессионализм инструкторского состава! Без человеческого фактора там не обошлось. Уверяю, вас! А ты, дружок, – Владислав Иванович не по-доброму взглянул на сына, – учись смотреть правде в глаза. Тем более в связи с запиской Софьи, господам служителям закона всё равно придётся косвенно коснуться катастрофы с Лелем. Пусть им сразу станет всё понятно, чтобы не лезть глубоко. Наша с тобой обязанность им помочь!
   – Папа-а-а! – взвыл Пётр, – хватит выдумывать! У Игната не раскрылся парашют. Расследование не касалось нас лично. Мы Игнату, в общем-то, были никто, поэтому нас не привлекали. Но перед отъездом в Исландию я поинтересовался. Следователь довольно недружелюбно сообщил: «Дело закрыто. Забудьте!» по-моему, они списали всё на несчастный случай.
   – Вот именно списали! – Владислав Иванович с силой ударил ладонью по колену, – статистику раскрываемости не хотели портить, вот и списали…
   – Что случилось с парашютом? – Михаил привалился на спинку кресла. – Он что занимался парашютным спортом в Хвалыне?
   – Нет, здесь в Сартове – я, Лель и Соня. – Пётр залпом допил остывший в чашке кофе. – Мы, втроём приехали поступать в сартовский университет на химико-технологический факультет. Я и Игнат по давней страстной любви к химии, а Соня заодно. Она золотая медалистка – ей везде были рады. После первой сессии решили съездить загород посмотреть авиационный праздник. Воздушная акробатика зацепила. Игнат загорелся, вскоре записался в клуб парашютистов. Меня это не грело, но Соня, которая тут же ухватилась за рискованную идею, так посмотрела, что я, конечно, пошёл тоже. Три года вместе с ними преодолевал страх и ужас, но Соня… – Мизгирёв замолк, опустил голову, а затем резко вскинул её и посмотрел на Исайчева горячечными влажными глазами, – Могу вас попросить перенести наш разговор на завтра… нет сил сегодня… нет сил.
   – Где и когда будет удобно завтра? – Михаил пытался скрыть своё разочарование. – У вас или в Комитете?
   – Лучше здесь… – извиняющимся тоном попросил профессор, – и не завтра. Умоляю! Дайте мне немного прийти в себя. Я позвоню как буду готов. Это возможно? Михаилу не понравилась резкая смена в настроении профессора от достаточно спокойного до полной истерики.
   «Вероятно, придётся иметь дело с хроническим алкоголиком» – подумал Исайчев и с надеждой спросил:
   – Хорошо. Но я думаю в ваших интересах не затягивать дело. Может быть, всё-таки завтра?
   Профессор так яростно замотал головой, что Михаил понял – на завтрашнюю встречу рассчитывать не приходиться, да и после завтрашнюю тоже. Прежде чем пойти на выход, Исайчев положил на столик свою визитную карточку:
   – На всякий случай, если вдруг вам захочется пораньше… хотя ладно, звоните…
   Уже выезжая из усадьбы, в кармане Михаила завибрировал телефон, номер был незнаком:
   – Это Владислав Иванович Мизгирёв. Хочу поговорить с вами без сына. Это возможно? Завтра приду к вам часиков в одиннадцать, примите?
   – Да. Жду! – торопливо ответил Исайчев.

//-- * * * --//
   Дома, после ужина, глядя как, жена рассматривает свои драгоценности, коими были старинные монеты из её нумизматической коллекции, Михаил вспоминал незаконченный разговор с мужем погибшей, анализировал детали. Ольга в это время неспешно вытирала монеты специальной тряпочкой, сверяла каждую с каталогом. Михаил долгое время не мог понять – зачем в течение стольких лет, каждый раз она с завидным терпением отыскивала в перечне свои монеты и каждый раз благостно улыбалась, увидев их там. Однажды он всё же спросил Ольгу, может ли что-то измениться в каталоге со временем и, получив отрицательный ответ, изумился настойчивости жены ещё больше. Позже понял – она каждый раз, увидев их там, испытывает счастье обладания. А счастье не бывает вчерашним, оно всегда сегодняшнее, иначе это – не счастье, а послевкусие от него. «Какая удача, что я могу наблюдать её не только на портрете» – подумал Михаил, любуясь Ольгой.
   Познакомился майор Исайчев со своей женой шесть лет назад в её кабинете, Ольга Ленина, именно эту фамилию она носила тогда, была в городе известным и успешным адвокатом [2 - Историю их знакомства можно прочесть в книге Алёны Бессоновой « Пат Королеве!» (детектив)], одним из участников сложного запутанного процесса.
   – Оль, – Михаил решил прервать занятия жены, – тебе ничего не говорит такое имя – профессор Петр Владиславович Мизгирёв?
   Ольга оторвала взгляд от монеты и задумалась:
   – Слышала. У меня год назад было дело о некачественном бензине. Одному моему клиенту запороли двигатель на заправке. Она принадлежала жене профессора химии Мизгирёва, если мне не изменяет память Софье Мизгирей. Дело мы тогда выиграли, двигатель перебирали за счёт хозяйки, но она упиралась до последнего. Подозреваю, что бензин бадяжили по её приказу, а профессор ей подкидывал идейки – как, куда и сколько. Свалили инициативу на заправщиков, хозяйка прошла боком. Хотя было понятно, что без её участия невозможно разбодяжить бензин на всех её заправках в одинаковых пропорциях. Один из управляющих до хрипоты выгораживал владелицу. Готов был взять всё на себя, но не срасталось. Он в это время уже месяц как отсутствовал, ездил к поставщикам продлять договора. Думаю «герой» был в хозяйку влюблён. Хотя не знаю, утверждать не буду. И всё же её непосредственное участие доказано не было. Письменных приказов не отдавалось, а всё остальное к протоколу не пришьёшь. А что?
   – Вены она себе вскрыла…
   – Да, ты что-о-о! – Ольга резко развернулась к мужу. – Никогда не подумала бы, что такая особа, как Софья Мизгирёва может что-либо подобное выкинуть!
   – Почему?
   – На всю жизнь запомнила, как она вошла в мой кабинет! Будто не я, а она в нём хозяйка, а я недоразумение, не более… И потом всё время нашего общения безостановочно хамила. У неё это здорово получалось. Пришлось осадить, но не вышло. Представляешь, первый раз в жизни верный способ дал осечку. Мои слова не произвели на госпожу Мизгирёву должного впечатления. Она продолжала разговаривать, переплёвывая через губу.
   – Осадила? Верный способ? Ты, что плюнула в неё, что ли? – рассмеялся Михаил.
   – Зачем плюнула? Я всегда говорю хамам: «Погодите, погодите я включу диктофон. И вот эту фразу повторите, пожалуйста». Обычно это приводит особо борзых в чувство. Никто не хочет оставлять после себя мусор в истории.
   – Ты её записывала? – заинтересованно спросил Михаил, – может быть и запись сохранилась?
   – А то! Я ничего не выбрасываю, – Ольга вскочила со стула и быстрым шагом пошла в кабине. – Вот, получай!
   Она протянула мужу диск и компактный СД-проигрыватель. На диске значилась надпись: «Бадяжный бензин. Софья Мизгирёва и дата» Михаил нажал кнопку «воспроизведение»: Женский голос:
   – Господи, испугали, да, пожалуйста! (Голос низкий с трещинкой. «Много курила». – решил Михаил). – У вас, что есть на примете такой осёл, который нассыт мне целую цистерну на разбадяжку всего объёма бензина? У меня в городе пять заправок!
   Голос Ольги:
   – У вас муж…
   Голос Софьи:
   – Да бросьте вы! Даже мой муж не может напрудить столько мочи… (пауза) … хотя стоит попробовать, вероятно, сможет (смеётся) … он у меня сыкло, наверное, сможет!
   Окрик Ольги:
   – Ну, хватит паясничать! Ваш муж химик?
   Голос Софьи:
   – Ну и что? Я тоже химик, правда, ни дня не работающий, но все же химик… Вы думаете, у химиков мочи больше?
   Спокойный голос Ольги:
   – Вы завтракали? Может быть, кофе?
   Звук падающего предмета.
   Голос Софьи:
   – Не надо меня лечить! Я, леченная!
   Шаги. Стук двери.
   – Она что-то бросила? – сделал брови домиком Михаил, – откуда звук падающего предмета?
   – Смела со стола блокнот, – нехотя пояснила Ольга. – Хлопнула дверью и ушла.
   – И что? Почему ты её не вернула?
   – Миша, я была адвокатом потерпевшего, а не её. – Ольга опять раскрыла каталог старинных монет. – Всё, что могла тогда – сделала. Я ведь приглашала Софью заключить мировое соглашение… Получила то, что получила! Потом, правда, ободрала её по полной и даже за моральный ущерб по верхней границе отыграла. Она меня запомнила… Как видишь, я её тоже… Ты уверен, что она сама? – Ольга недоверчиво посмотрела на мужа, – такие особы редко причиняют вред себе любимой…
   – Сама. Правда, из предсмертной записки следует, что её к этому краю подвели…
   – Понятно … – вздохнула Ольга, – чистая 110-я. Про злодея написала?
   – Написала… Злодей семнадцатый год в могиле лежит… Ольга присвистнула, отложила в сторону каталог и подсела ближе к мужу:
   – Повествуй!
   Закончив рассказ, Михаил ещё раз включил диктофон с записью разговора Ольги и Софьи, смешно шевельнул ухом, поднёс к нему проигрыватель и, прослушав запись, резюмировал:
   – Уверенная. Строптивая. Вины не чувствует. Обычно с представителями Фемиды, рядовые граждане, не «урки», так себя не ведут. А тут вон тебе, лезет на рожон… – Михаил оперся на спинку кресла, вытянул ноги. – Знаешь, закрываю глаза и вижу её лицо там, на кромке ванны. Глаза голубые и виноватые. Никак с тем, что сейчас услышал, не вяжется.
   – Хочешь я тебе расскажу притчу из истории монет?
   – С подтекстом? – открыл один глаз Михаил.
   – Конечно, что зря языком молоть…
   – Давай!
   – На аудиенции у правителя Цейлона оказались купцы из Персии и Византии. На вопрос о том, чей государь сильнее и богаче перс долго славил своего царя. Византиец молчал. Когда же купцов попросили показать монеты, местный правитель сразу получил ответ на свой вопрос: у перса монета оказалась серебряная, мелкая, а у византийца – золотая, большая, чёткая, качественная.
   – Ну? – Михаил открыл оба глаза и привстал.
   – У Софьи Мизгирёвой тоже есть своя монета, которой она себя оценила. Её надо найти и тогда ты, сможешь понять, чего она стоила и, почему так закончила. И ещё… – Ольга на секунду запнулась, будто решила говорить или нет, – хочу поведать тебе, муж, о своём ещё одном давнем увлечении… Дай слово, что не будешь смеяться.
   Теперь уже Исайчев не только привстал, а сел окончательно и встревоженно уставился на жену.
   – Ой, да не бойся! – засмеялась Ольга, – ничего криминального! Я всего лишь стала коллекционировать запахи…
   – Фух! – радостно выдохнул Михаил и опять улёгся на диван принимая прежнюю расслабленную позу, – духи собираешь? Французские небось!
   – Нет, Ваше Величество, я коллекционирую запахи эмоций.
   Лицо Исайчева опять посуровело.
   – Ну-у-у?! – Ты помнишь Стефанию?
   – Неужели, – поморщился Михаил, – такую разве забудешь! И что?
   – Она пахла бабушкиным сундуком. Вроде духи себе позволяла новомодные и вещи фирменные, а тянуло барахолкой. Старушечьим запахом тлена. Для меня так пахнет зависть.
   Михаил опять привстал и уже с интересом спросил:
   – Ну, и?! Ну, и?! Как пахнет злость?
   – Злость пахнет болотом и металлической стружкой. Исайчев задумался, переваривая полученную информацию:
   – Мне казалось злость пахнет сероводородом, как в преисподней!
   Ольга легонько отмахнулась:
   – Ну, уж сероводородом! Сероводородам пахнет мужской грех, а женский пахнет домашней фиалкой, такой вкрадчивый, фиолетово-розовый, игриво-глазастый…
   Михаил удивлённо заметил:
   – Точно! Я когда вошёл в спальню Софьи там пахло фиалкой. Все подоконники обыскал – не было ни одного цветочного горшка, а запах был. Поинтересовался у прислуги, может, это освежитель воздуха? Они аж руками засучили: «Что вы! Что вы! У Софьи Константиновны аллергия на запахи. Никаких цветов и освежителей!» Но пахло ведь… пахло… Ты говоришь грехом?
   Михаил снял очки и, как всегда, в минуты раздумий помассировал указательным пальцем переносицу, посмотрел на Ольгу наивным детским взглядом:
   – Наверное, женщина, ты права. Научи, как это делать?
   – Что это?! – хихикнула Ольга.
   – Как нюхать эмоции? Мне позарез нужно.
   – Учись! Вдохни ноздрями как можно больше воздуха и задержи дыхание. – Ольга вдохнула и задержала дыхание.
   Михаил повторил, ко всему ещё надул щёки, а когда выдохнул, разочарованно произнёс:
   – Чую только пахнет котлетами. Это какая эмоция? А ты, что почувствовала, когда вдохнула?
   – Это не эмоция, это запах обеда, который ждёт тебя на плите. А я сейчас почувствовала, как пахнет любовь. Она пахнет тобой и маленьким ребёнком. Я учуяла этот запах на нашей первой встрече и поняла ещё тогда – так пахнет для меня любовь. Пойдём в кухню. Накормлю тебя или дождёмся дочь. Она скоро придёт.
   – Откуда знаешь? Что тоже унюхала? Зоська не приходит так рано.
   – Унюхала! – воскликнула Ольга и мечтательно, слегка прикрыв веки, произнесла, – Зоська пахнет тёплыми только что скошенными травами, сладковатыми с горьковатыми нотками…
   В замке входной двери послышалось шевеление ключа.
   – Зоська! – ахнул Михаил, – ну ты даёшь, жена…
   Михаил удивлённо посмотрел на спешащую навстречу дочери Ольгу, подумал:
   «Ох, не зря ты мне именно сейчас рассказала о своём давнем увлечении. Ох, не зря… Ты ведь ничего не делаешь просто так, умница моя…»

Глава 4

   Исайчев не дошёл двух шагов до двери своего кабинета, когда услышал требовательный звонок городского телефона.
   «Полковник Корячок» – решил Михаил.
   Теперь во времена всеобщей обеспеченности сотовыми аппаратами, по городскому телефону звонил только он.
   Михаил ускорил вращения ключа в замочной скважине и буквально ворвался в кабинет:
   – Да, Владимир Львович, слушаю, – торопливо проговорил он.
   – Что там по самоубийству? – не здороваясь, спросил Корячок. – Причины поступка ясны?
   – Пока нет. Вчера профессор Мизгирёв попросил паузу, – доложил Исайчев. – Но сейчас я жду его отца. Он сам изъявил желание встретиться без сына.
   – Хо-о-рошо. Ты особо не затягивай и тихо-о-о нечко, тихо-о-онечко. Особо не нажимай. Они люди непростые, – видимо, размышляя, тянул слова полковник. – Попроси его после беседы, зайти ко мне.
   – Есть! – сам не ожидая, сорвался на петушиный крик Михаил.
   – Что ж ты так орёшь? – прошелестело в трубке.
   В дверь постучали. Михаил посмотрел на часы, покашлял, добавил в голос металла:
   – Входите, Владислав Иванович!
   На пороге кабинета появился сухощавый человек в чёрном берете. Обнажая седую голову, Мизгирёв-старший осмотрелся. Его взгляд упёрся в разукрашенное оранжевыми плодами апельсиновое дерево. Зёрнышко этого растеньица вместе с горшочком земли притащил в кабинет сослуживец – капитан юстиции Роман Васенко. Роман давний друг Михаила. Когда появляются сложные «дела» они работают в паре. [3 - О их работе вы можете прочесть в детективных повестях Алёны Бессоновой «Пат Королеве!» и « Не прикрывай открытых окон»]
   – Садитесь сюда, здесь будет удобно, – Михаил указал рукой на кресло у окна как раз рядом с апельсиновым деревом. Исайчев специально приподнял жалюзи и обнажил яркое растение. Ему хотелось расположить к себе собеседника, сделать обстановку служебного кабинета более уютным.
   Гость основательно устроился в кресле тут же рядом повесил на подлокотник бадик, Михаил поставил рядом стул для себя.
   – Я очень заинтересован в нашей беседе, – начал разговор Исайчев. – Слушаю, Владислав Иванович.
   – Шёл к вам и думал с чего начать? – в голосе Мизгирёва слышалась неуверенность. – Вроде всё ясно – она сама распорядилась своей жизнью… но… она указала имя человека, которого нет. Давно нет. Что это? Помутнение рассудка? Я так не думаю!
   – Вы уверены? – Исайчев сглотнул слюну, хотелось курить.
   – Вы хотите курить? – угадал желание следователя Мизгирёв, – Давайте покурим. Здесь можно?
   Михаил встал, взял со стола металлическую пепельницу-юлу, поставил её на подлокотник кресла гостя.
   – Так, удобно?
   Мизгирёв кивнул и сунул руку в карман пиджака, извлёк трубку из чёрного дерева и небольшой металлический коробок. Исайчев успел сделать уже несколько затяжек, а Владислав Иванович всё ещё медленно разминал пальцами табак. В воздухе кабинета появились нотки запаха ореховой скорлупы.
   – Мне хочется помочь, – заговорил Мизгирёв, – вам придётся расспросить много людей, пока составите представление о Соне. Сколько людей выскажутся, столько разных образов получите. Она, как морская волна всегда казалась новой… Вы вчера смотрели на её портрет и, вероятно, пытались что-то понять о ней живой. Пустая трата времени! Портрет ничего не отражает. Вернее, отражает только её облик, но не суть. На картине Соня – Снегурочка…
   – А в жизни Купава? – не удержался от вопроса Исайчев.
   – Купава? – Мизгирёв задумался, приминая в трубке табак и слегка постукивая по табачной камере. – Нет! Она больше Алекто.
   – Кто? – удивился Михаил. – Простите моё невежество, но я не знаю кто такая Алекто.
   – Ну, что вы, – смутился Мизгирёв, – знать всё невозможно… Я увлекаюсь греческой мифологией в ней есть три сестры, три богини мщения – Алекто – непрощающая, Мегера – завистница и Тисифона – мстящая за убийство. Так вот Соня – Алекто. Она никому ничего не прощала. Всегда последний удар за ней. Петр трудно жил. – Владислав Иванович большими пальцами принялся трамбовать табак от краёв чаши к центру. – Соня жаждала подчинения от всех.
   – И от вас? – не удержался Исайчев
   – От меня нет! Моя особа оказалась ей не по зубам. Я абсолютно самостоятельная единица. Однажды Софья упустила возможность поставить меня в зависимость от себя, – Мизгирёв пососал мундштук трубки, проверяя тягу. Михаил понял – ритуал подготовки к курению завершён. Владислав Иванович поднёс зажжённую спичку к чаше, удерживая огонь над поверхностью табака, начал водить его по кругу, делая короткие и лёгкие попыхивания. – Я живу с их семьёй, но в своей четверти дома. Выкупил её у них.
   – Выкупили? За деньги? – Михаил изумлённо взглянул на собеседника.
   – Петр после смерти моей жены, его матери, пригласил к себе. Хвалынь хороший городок, нам с Тасей в нём было уютно. Она ушла и стало плохо. Я принял приглашение с условием, что любая четвертина в их доме моя, кроме их спален, конечно. – Владислав Иванович медленно посасывал трубку и также медленно будто вспоминая, продолжил говорить. – Продал дом, хозяйство, сложил всё с прошлыми накоплениями, а их было немало, и всю сумму отдал невестке. Она думала недолго, согласилась. Деньги вложила в свой бензиновый бизнес. Пётр не возражал…
   – Он у вас единственный наследник?
   – Нет! – резко бросил Мизгирёв, – у меня есть ещё сын, но он носит не мою фамилию и теперь живёт не в этом городе, даже в другой стране. Видимся редко. Моей помощи не принимает. Пётр о нём не знает. Владик не хочет.
   – Владик, так зовут вашего второго?
   – Владик… – кивнул Мизгирёв. – Мы раньше всё вместе жили в Хвалыне, а потом разъехались… мой грех…
   – Владислав Иванович, вы деньги невестке просто так отдали или по письменному договору, – уточнил Михаил.
   – По договору, конечно. К тому времени я уже выяснил с кем имею дело.
   – Насколько мне известно, – поспешил внести ясность Исайчев, – супруги Мизгирёвы долгое время жили в Исландии. Приехали недавно.
   – Да. – Подтвердил Владислав Иванович, – больше двух лет назад.
   – Когда вы успели понять, что собой представляет ваша невестка? Разве вы жили с ней до их отъезда в Исландию?
   Мизгирёв попыхтел трубкой, прикрыл большим пальцем трубочную камеру, и раскурив угасающий табак, продолжил:
   – По письмам. Петя писал часто. Скучал. Вероятно, чувствовал себя одиноко. Видели бы вы эти письма! Тася после них дня два приходила в себя от ярости. Они подвергались жёсткой цензуре. Софья беззастенчиво вычёркивала всё, что ей не нравилось. Тася как-то позвонила, сделала невестке замечание. На что та без тени смущения ответила: «О себе он может писать всё. О том, что здесь происходит выборочно. Обо мне ничего. Без обид! Это моя жизнь!»
   – Жёстко!
   – Жёстко! И я, памятуя об этом, решил себя обезопасить, купил пространство в собственность. Она поняла, что промахнулась, когда однажды сделала мне замечание – я вошёл в общий зал без стука. Невестка возмутилась. Я в манере присущей ей разъяснил, что в свою четвёртую часть помещения могу входить без стука, когда хочу и как хочу. Она уважала принципы. Поняла, что нежных чувств я к ней не питаю, решила не связываться.
   – У вас часто бывали конфликты?
   – Их не было. Мы притирались друг к другу недолго. Сразу поняли, кто чего стоит и, и поняв, дальше жили в параллельных вселенных не пересекаясь.
   – Как Софья относилась к мужу?
   – К мужу? – Мизгирёв болезненно поморщился, – Пётр был женат на ней. Она замужем за Петром не была. Знаете, как она его звала? Мизирёв!
   – Как? – переспросил Исайчев.
   – Мизирёв, без буквы «г». Понимаете от какого слова производное? А любила Софья одного человека – Игната Островского, Леля.
   – Может быть, причина её поступка в этом – все годы Соня страдала и, наконец, решила оборвать?
   – Нет, нет! – резко взмахнул рукой Владислав Иванович, – Любовь к Игнату закончилась с его жизнью. Мне кажется, за несколько месяцев до гибели Леля Софья ненавидела его. Он ведь прогнал её от себя. Жениться собирался на другой девушке…, не успел…, погиб!
   – Вы вчера сказали, его убили. Что там за история?
   – Пётр сказал вам, что перед отъездом в Исландию интересовался о «деле Игната» и его известили будто оно закрыто, как несчастный случай. Это не совсем так. Я тоже наводил справки через своих знакомых: Игнат не рассчитал затяжной прыжок, парашют не успел раскрыться полностью. Парень разбился. Такова официальная версия.
   – Вы с ней не согласны?
   – Те, кто был на поле, говорили, что над Игнатом появился белый язык. Купол наполнился воздухом и сразу обмяк, как проткнутый мяч. В этом деле много нечёткого, а где смутно, там затёрта цель, которая оправдывает средства…
   Исайчев записал в блокноте: «Гибель Игната Островского???»
   Подождав, когда Михаил закончит писать, Мизгирёв добавил:
   – Только не думайте, что у меня есть версии. Просто мы с Петром об этом много говорили и чем больше говорили, тем больше сомнений возникало по поводу несчастного случая. Сын очень страдал… но, знаете в конечном счёте получил дурак то о чём раньше и мечтать не мог.
   – Владислав Иванович, почему решили рассказать ВСЁ это? Ваш сын близкий вам человек?
   Мизгирёв привстал с кресла, попросил:
   – Можно немного похожу? Спина затекла. Она у меня простужена в зимних рыбалках.
   Михаил кивнул.
   Получив молчаливое согласие, Мизгирёв пошёл мелкими шажками по кабинету, вглядываясь в название книг на полках, шевеля губами раздумывая.
   – Почему явился без сына? Тяжёлый вопрос. Близкие ли мы люди? Ещё тяжелее… На первый отвечу так: воспоминания Петра о жене могут исказить ваше восприятие произошедшего. Пётр Соню видит совсем по-иному, чем я. Она для него существо. Вы знаете определение существа – это объект, обладающий свойством восприятия окружающего мира. Может быть, реальным, то есть живым организмом, или вымышленным. Так вот для Петра Соня придуманный объект, наделённый иными отличными от действительности чертами. Мне в данный период важно, чтобы вы ответили: почему она это сделала? Для той Сони, что знаю я это поступок более чем странный. Для него у неё должны быть архисерьёзные причины, безвыходные… А для Петиной Сони хватило бы лёгкого эмоционального толчка.
   – Может быть, что-то с бизнесом? – предположил Исайчев.
   – Да ну что вы? – воскликнул Мизгирёв. – Бизнес был игрушкой от скуки. Если бы требовали обстоятельства, она отказалась от него с лёгкостью. Вены резать? Нет!
   – Может быть, любовь?
   – Любовь? – Владислав Иванович слегка присвистнул, – Она даже из-за Игната вены не резала… Вся Хвалынь гудела о её неземной любви. Бабы на завалинках плакали. Игната осуждали: ай-я-яй, какая девчонка по нему сохнет, а он от неё шарахается… Ничего, пережила и после его гибели очень быстро замуж за моего олуха выскочила… В Исландию с ним укатила, успокоилась… В общем-то, я пришёл сказать вам вот что, принцип Сунь-цзы-китайского стратега и мыслителя автора трактата «Искусство войны» знаете? «Идти вперёд туда, где не ждут». Причина, толкнувшая Соню, лежит где-то в этой области…
   – Там, где не ждут?! Я, Владислав Иванович, уверен, что это самое «там» находится здесь в Сартове, а не в прежних местах её проживания. Оно здесь, близко, рядом, но ускользает…
   Мизгирёв потоптался у вешалки, на которой висела его куртку и попросил:
   – Я, наверное, пойду? – и уже сняв куртку, добавил, – бабы в Хвалыне трепались вроде она от него забеременела…, но я думаю, врут…
   – Погодите! Вы не ответили на второй вопрос: насколько вы близки с сыном?
   Мизгирёв усмехнулся:
   – На расстоянии револьверного выстрела. Он часто не слышит, что я говорю, но намерения мои понимает. То есть мы, друг друга имеем в виду, не более… А потом… – Мизгтрёв нерешительно потоптался на месте. – Вы, наверное, поняли Пётр хронический бытовой алкоголик. Горечь жизни запивает. И ещё… – Владислав Иванович осёкся.
   По его виду Исайчев понял, что он решается говорить или не говорить о чём-то для него сомнительном, решил подтолкнуть собеседника:
   – Вовремя не сказанные слова, иногда решают судьбу. Давайте Владислав Иванович выкладывайте, что хотите сказать.
   – Знаете, Михаил Юрьевич, сам я этого не видел, но Петька говорит, что последнее время у Сони появлялись какие-то знаки от погибшего Леля. Полгода назад у неё была форменная истерика, она уверяла, что Лель прошёл мимо неё и даже помахал рукой. Правда, она в это время возлегала у бассейна, я полагаю заспала. Любила, знаете ли, рюмочку другую пропустить, вот и привиделось.
   – Вы думаете глюки?
   – Я думаю водка в неумеренных количествах, – поморщился Мизгирёв. – вы не полагаете, что вены себе она тоже под этим делом…
   – Нет! – прервал рассуждения собеседника Исайчев, – она была совершенно трезва в этот день и судя по состоянию организма вполне адекватна.
   – А записка? – неуверенно спросил Мизгирёв.
   – С запиской будем разбираться. Вероятно, наша встреча не последняя. Всё что вы сказали очень важно. Спасибо. Зайдите к полковнику Корячку, он просил.
   – Соскучился, старый рыбак, – улыбнулся Владислав Иванович, – зайду, конечно. Мы в сентябре в Хвалынь на рыбалку собираемся.
   – Куда же вы теперь поедите? – поинтересовался Михаил. – Вы же там дом продали.
   – Вашему начальнику и продал, – хмыкнул Мизгирёв, – то он ко мне ездил, теперь я к нему…
   Когда дверь за гостем захлопнулась, Михаил вспомнил, что сказал отец Ольге в одну из их первых встреч, когда она спросила насколько мы с ним близки, он ответил: «Мы всегда ели с Мишкой один кусок пирога.»
   Исайчев снял очки и привычным движением указательного пальца помассировал переносицу:
   – Отца нет уже два года, а я до сих пор оставляю ему кусочек… Ольга тоже любила батю… а он её. Ольгу надо привлекать, – подумал Михаил, – без неё в этом «женском деле» не разберусь…

Глава 5

   «Копилка» – это прозвище приклеилось к Ольге, жене майора Исайчева, с лёгкой руки её одноклассников и не потому, что она скаредна и бережлива, а потому что страстный нумизмат-коллекционер, и в её карманах всегда позвякивали старинные и редкие монетки на случай подвернувшегося обмена. Про монетки Ольга знала всё или почти всё. Прозвание «Копилка» понравилось Михаилу и он взял его на вооружение, произносил с особенной нежностью. Ольга тоже не осталась в долгу, одарила мужа прозвищем «Мцыри» и опять не потому, что его имя и отчество созвучно с именем и отчеством автора поэмы, а потому что он сразу проявил себя, как непреклонный и принципиальный товарищ.
   Шесть лет прошло с того дня, как они впервые увидели друг друга. Тогда их беседа не ограничилась одним днём. Михаил попросил Ольгу продолжить разговор. Предложил перенести его в другое место на более поздний час. Встречу Исайчев назначил у кафе «Горячий шоколад» ещё и потому, что хотелось посмотреть, как поведёт себя строгий и, на первый взгляд, излишне суровый адвокат в неформальной обстановке. Эту мысль Михаил, подъезжая к намеченному месту в намеченное время, настойчиво прилаживал в своей голове. Потоптавшись у кафе он, увидев её, взглянул на часы, отметил – осталась одна минута.
   «Молодец! – обрадовался Михаил, – идёт, как „литерный поезд“ тютелька в тютельку. Не заставляет себя ждать. Уважаю. Точность вежливость королев, а она и впрямь королева».
   Ольга появилась из-за угла и лёгким шагом двигалась навстречу. Длинное шифоновое сиренево-жёлтое платье, короткая кожаная вишнёвого цвета курточка и искрящиеся на щеках ямочки делали её похожей на бабочку. Михаил залюбовался, стало хорошо и немного жутко от той мысли, что она идёт именно к нему. И только сейчас Исайчев признался себе, что вовсе не известный в городе адвокат Ольга Ленина интересовала его, а женщина Оля-Олюшка с ямочками на щеках и тёплой улыбкой на пухлых губах. Сейчас Михаилу показалось, что он ждал её не пятнадцать минут, а долго. Так долго, что начал вымерзать душой. Ждал именно её. Он не мог объяснить, что за тихие радостные чувства бродили в нём тогда, но был уверен: он, наконец, нашёл давным-давно ожидаемое, без чего жизнь кособочилась, и её надо было удерживать, как оползень.
   Тогда Михаил больше не отпустил Ольгу. Она, к счастью, не противилась. Сейчас, по прошествии стольких лет, они об этом не жалеют. Ольга не лезет в дела мужа, но если он говорит ей о возникших в «деле» сложностях, её замечания не пролетают мимо, всегда бьют в цель.
   Начальник Исайчева полковник Корячок знает о том, что Ольга иногда помогает мужу, и хотя это против правил, «шеф» разрешает Исайчеву привлекать к расследованию жену для пользы делу. И в этом случае, посоветовал;
   – Пусть Ольга Анатольевна поприсутствует при твоей беседе с Петром Мизгирёвым. Думаю, не будет лишним. Там дела бабские, как мне показалось из разговора с моим дружбаном Владиславом Ивановичем нервические, нам мужикам трудно разобраться. Ольга у тебя, насколько я помню по второму образованию психолог, вот и пусть поковыряется… Мизгирёва старшего волнует психическое состояние сына.
   Ольга предложение Корячка приняла.
   Сейчас подъезжая к особняку профессора Мизгирёва, она читала на экране планшета то, что удалось обнаружить в интернете о семье Петра и Софьи. Оказалось, что Пётр Мизгирёв несколько лет назад получил возможность занять должность ведущего сотрудника в Институте наук о Земле в Исландии вместо погибшего друга Игната Островского. Его зачислили в группу профессора Сигурдура Тимресона. Проработав более пятнадцати лет, Пётр покинул страну спешным порядком, не закончив разрабатываемую им тему. Хотя она в будущем могла принести ему не только материальные блага, но и значительную известность в научном мире. Покинул не по собственной воле, а по воле жены профессора Тимресона уличившего своего мужа в связи с женой Петра – Софьей. Скандал, который устроила сдержанная по своей природе исландка, перекрыл по силе звука и мощи, а также реакции местного общества, извержение проснувшийся вулкан «Эйяфьятлайокудль». Он же забросал пеплом аэропорт и задержал вылет Мизгирёвых на неделю, превратив их вынужденное ожидание отъезда в заточение. Правда, заточение коснулось только Петра. Это он сидел в доме и не высовывал носа. Софья же ходила по малолюдному посёлку научного городка с гордо поднятой головой. Она обошла любимые ею бары, со всеми попрощалась, выпивая напоследок с особо отмеченными ею знакомцами рюмочку отвратительной исландской водки. Местные мужчины смотрели вслед на фру Костадоуттир [4 - Костадоуттир – принятая в Исландии форма обращения к женщине. Имя отца + доуттир (дочь) Софья Константиновна – Костадоуттир.] не скрывая восхищения, а женщины украдкой пытались примерить победно-безмятежное выражение её лица на свои холодно-отрешённые физиономии. Местные газетки каждый день, до последней минуты, присылали репортёров к дверям дома Мизгирёвых. Софья с удовольствием беседовала с ними на темы любви и дружбы мужчины с женщиной, тем самым вконец вытаптывая авторитет мужа. Суровую северную землю и научный институт пришлось покинуть не только супругам Мизгирёвым, но и ранее приглашённым Петром паре молодых учёных Владимиру и Татьяне Соколовым. Они-то и выложили в интернет всю историю, сопровождая её откровенно грубыми комментариями и фотографиями, коими Софья в последние минуты перед отлётом порадовала местных фотокорреспондентов.

   – Она или стерва первостатейная, в чём я убедилась на своей персоне, – вслух высказалась Ольга, – или это была истерика, которую Софья пыталась, таким образом, скрыть. Хотя в целом похоже и на то, и на другое вместе. Притормози у ворот усадьбы, Мцыри, – попросила Ольга, – хочу показать тебе кое-что. Прочти, прежде, чем начнёшь разговор с профессором.
   Михаил читал материалы на дисплее планшета удивляясь и покряхтывая, иногда пришёптывая единственную ругательную фразу, которую позволял себе употреблять в обиходе «ешь твою медь!», иногда «нехороший человек, редиска!». Ольга, откинулась на спинку кресла, повернула голову в сторону мужа, наблюдала его реакцию, тихо улыбаясь. Прочитав выделенные Ольгой абзацы в текстах и, взглянув на фотографии, Михаил вернул планшет хозяйке:
   – О как! – вскинул брови Исайчев, – оказывается, старший Мизгирёв только частично пооткровенничал со мной. Он, хитрец, ничего не сказал об исландском приключении невестки. Даже не упомянул. Копилка, возьми на заметку чету Соколовых, надо с ними пообщаться.

//-- * * * --//
   Даже в этот утренний час в гостиной, где в кресле под портретом жены сидел Пётр, было сумрачно. Большие кусты цветущего белыми звёздочками чубушника почти полностью закрывали пространство открытых, защищённых москитными сетками окон. В воздухе витал запах пряной травы, жасмина [5 - Цветы чубушника пахнут жасмином, поэтому часто чубушник называют жасмином, хотя это неверно. Жасмин – тропическая лиана и в России она является комнатным растением.] и алкоголя. Перед Мизгирёвым на металлическом столике стояла открытая бутылка напитка, с надписью на этикетке «Бреннивинон». Косой луч солнца из верхней части цветной витражной рамы бросал на лысину профессора фиолетовый свет. Ольга едва подавила улыбку, так смешно выглядела голова Петра с трубкой во рту и чернильной лужицей на маковке. Однако лицо Мизгирёва было злым, одновременно несчастным и уж вовсе не располагало к шуткам.
   – Адвокат Ольга Ленина, – представил жену Исайчев – по второй специальности психолог, мой консультант и супруга. Её участие в «деле» поможет нам разобраться, надеюсь…
   – Присаживайтесь господа, – профессор широким, плохо координированным жестом, указал на два стоящих рядом с ним кресла. – Эту дрянь не предлагаю, – Пётр кивнул на бутылку, – исландская водка – алкогольный напиток нечто вроде дистиллированного картофельного шнапса с добавлением тмина. Вкус мерзкий. Но я привык за пятнадцать лет. В Исландии сухой закон и весь алкоголь, который можно найти в Рейкьявике контрабандный. Я там был иностранцем, а иностранцам особенно тяжело достать спиртное. Приходилось пить эту гадость… Привык и теперь былые друзья присылают его, чтобы я иногда вспоминал страну, в которой мне было хорошо. Там была жива Соня. Вчера прошло девять дней, как её нет. Больно, очень больно…
   Мизгирёв резким жестом опрокинул в себя жидкость из недопитой рюмки:
   – Извините, всё привык завершать…
   – Может, нам на некоторое время ещё отсрочить разговор, – предложил Михаил.
   Но Мизгирёв отрицательно покачал головой:
   – Нет. Давайте сегодня. Криминалисты нашли что нибудь, объясняющее это… это… это…? – профессор указал взглядом на дверь.
   – Если бы они что-то нашли, Петр Владиславович, я бы не дал вам передышки в девять дней, – вздохнул Исайчев. – Постороннего вмешательства с большей степенью вероятности не было. Соня сама оборвала свою жизнь. Хотелось бы услышать ваши соображения на этот счёт.
   Петр закрыл глаза и потряс головой:
   – Если бы я знал… Если бы я знал… Я не позволил бы этому случиться. Последние полгода в нашем доме и вне его происходили непонятные ни мне, ни ей вещи. Наваждение. Стал являться Лель или материализованное напоминания о нём…
   – Материализованное? – удивилась Ольга
   – Да, да натуральное, – Мизгирёв открыл глаза и пристально посмотрел на Ольгу. – В том виде, в каком Игнат был перед своим последним прыжком. Тот же комбинезон, на голове та же красная с серебряным серпом и молотом бандана, в одной руке шлем в другой ивовая веточка – вечная спутница Игната.
   – Вы сами все это видели? Расскажите, не упуская деталей, это важно. – Исайчев глубже уселся в кресло, расслабился, готовый к долгой беседе.
   – В начале июня Соня отдыхала у бассейна, после Исландии никак не могла напиться Солнцем и теплом. Достаточно много времени проводила с книгой у воды. Неожиданно я услышал её крик. Даже не крик, а хрипловатое какое-то животное завывание. Выскочил из дома, Соня, вытаращив глаза, резко выбрасывала руки в сторону противоположного угла сада и хрипела. Я позвал отца. Мы едва смогли затащить её в дом. Она извивалась как змея, пыталась что-то сказать, но, кроме всхлипов и мата, ничего разобрать не смогли. Вызвали «скорую». Врачи сделали ей успокоительный укол и едва утихомирили. Три дня Соня приходила в себя и только потом рассказала. Оказывается, она услышала шорох, идущий из дальнего заросшего угла сада, подняла глаза и увидела направляющегося к ней Леля. Он был совершенно живой. Молодой и одет в ту же форму, как и в последний день его жизни. Он прошёл по противоположной кромке бассейна и убрался в другой диагональный угол усадьбы. Удаляясь, помахал ей ивовой веточкой, а затем бросил её в воду бассейна.
   Мизгирёв вновь наполнил рюмку и, выпив её одним большим глотком, расслабленно опустил плечи.
   – Ужас!
   – Вы, Петр Владиславович, уверены, что Игнат Островский погиб? – недоумённо спросил Михаил и взглянул на Ольгу. Ольга изучающе, и совершенно бесстрастно разглядывала профессора.
   – Я его хоронил. Видел в гробу. При мне тело опустили в землю и закопали. Его мать носила траур целый год. У его брата Славки появился в волосах белый клок. Он был на аэродроме и видел гибель брата. Этого мало?
   – Веточка, о которой говорила Соня плавала в бассейне? – спросила Ольга.
   – Нет! – выкрикнул Пётр, и привалился к спинке кресла растекаясь в нём, как жидкое тесто, – веточки не было. Но было другое…
   – Что? – более заинтересованно спросила Ольга, – Другое что?
   – У нас в усадьбе много площади засеянной газонной травой. Для хорошего газона требуется постоянный полив и отец соорудил автоматический жидкостный распылитель. Как только земля высыхала, вода включалась. Так вот, она включилась когда ЭТО шло к Соне. ЭТО никак не среагировало, но намокло…
   – Так рассказывала Софья? – поспешила уточнить Ольга.
   – Будет вам! – взъярился Мизгирёв, – Соня не была шизофреничкой и психопаткой тоже не была. Не надо ставить диагнозы. У ТОГО, что видела Соня промокли ноги и остались на бортике бассейна ЕГО следы. Их я видел уже своими глазами.
   – А веточка? – ещё раз уточнила Ольга.
   – То-то и оно, веточки не было, а рябь на воде, куда она упала, была…
   – Вы уточняли у обслуживающего персонала, может быть, кто-то из них вытащил веточку? – настаивала Ольга.
   – Конечно, потом выяснял, – подавляя гримасу раздражения, ответил профессор. – Сначала было не до этого. Все занимались Софьей. И, главное, чтобы её достать нужно было прыгнуть в бассейн. Призрак Леля бросил её в самую середину. Мокрых я среди обслуги не видел.
   – Когда это произошло, ещё раз уточните, – попросил Михаил, вынимая из кармана блокнот и ручку.
   – В начале июня, а через неделю мы нашли в комнате Сони под её подушкой красную бандану с серпом и молотом, ровно такую, какую носил Игнат. Она не новая, ношенная. Я её даже понюхал, Игнатовым одеколоном пахла «Фаренгейтом». Такой древесно-цветочно-мускусный запах. Накануне гибели в институте, где мы вместе работали Островского назначили начальником тематического направления, а меня его замом. Представляете, ему было всего двадцать шесть лет, совсем молодой, подающий надежды и такая непруха. Сейчас бы выдающимся учёным был с мировым именем. У меня не вышло – характера не хватило… – Мизгирёв неожиданно засветился глазами и подпрыгнув в кресле, выкрикнул, – зато у меня была Соня. Она мой приз, а Лель её профукал, гимнасточку цирковую предпочёл, идиот! Они с Софьей вместе горы бы свернули. Ан, нет! Соня остановила свой выбор на мне! – профессор так же быстро, как и загорелся, потух и уже едва шевеля увядшими губами, проговорил, – Я ведь тогда хотел только пометить красным цветом, а вон как вышло…
   – Что вы хотели пометить красным цветом? – не понял и переспросил Исайчев.
   – А?! – встрепенулся Мизгирёв, – каким красным цветом? Ах, это… не обращайте внимания, мои слова не имеют к делу никакого отношения… так мысли вслух…
   – Я могу поговорить с вашей прислугой? – поинтересовался Михаил.
   – Если с той, что работала в то время, то нет. Соня всех, кроме Анны и Верочки, уволила сразу. Она была коротка на расправу и так же, как и вы сейчас, решила, что это штучки прислуги. Веру молодую девчонку Соня встретила у ворот нашего дома. Она не поступила в институт и очень боялась возвращаться назад в свой посёлок. Мать пила. Девчонка тоненькая, как тростиночка, слезами захлёбывалась, не знала куда идти. Соня бездомных собак и кошек очень жалела, подбирала… А здесь человек… Жалостливая была. Верочку Соня «внедрёнышем» звала, очень трепетно относилась…
   – А Анна? Она у вас на особом счету? – Ольга обернулась и краем глаза заметила, как мимо закрытой с туманными стёклами двери прошмыгнул кто-то в белом переднике. – Вы не могли бы угостить нас кофе?
   – Бога ради, простите! – всполошился профессор, – Не могу прийти в себя… – он протянул руку, взял со столика колокольчик, позвонил.
   Когда девушка в белом переднике вошла, приказал:
   – Вера, скажи на кухне, чтобы кофе приготовили, как любила хозяйка и пусть его принесёт Анна.
   – Анна? – удивлённо переспросила девушка.
   – Я, что не на русском говорю? Пусть принесёт Анна! – цыкнул Мизгирёв, отчего девчонка спешно пошла на выход. Когда за Верой закрылась дверь, пояснил, – Анна не совсем прислуга, она больше компаньон Сони. Соня упросила её приехать сюда из Хвалыни, мы раньше дружили, учились в одном классе. После Исландии Соня остро чувствовала одиночество. Я на работе, отец не собеседник, пришлось вспомнить старые дружбы…
   В дверь гостиной легонько постучали и услышав разрешение войти, в проёме появилась женщина с подносом на вытянутых руках. На подносе в такт её шагов попискивали, касаясь друг друга чашки, чайник и цветастый фарфоровый кофейник. Выражение лица женщины было холодно и бесстрастно. Оно точно говорило о том, что на присутствующих, включая хозяина, ей наплевать.
   – Анна! – укоризненно покачал головой профессор, – сделай лицо попроще. Ты же не сваи на стройке забиваешь…
   Анна окинула тяжёлым взглядом присутствующих, отчего присутствующие подумали, что сваи на стройке ей забивать было бы приятнее.
   – Открыточку сегодня принесли на ваше имя, – процедила она, едва расщепляя губы. Не глядя, сунула бумажный прямоугольник прямо в лицо профессора. Петр едва успел отслониться. На открытке была изображена Снегурочка. Запись на обороте гласила: «Пока удовлетворён! Ты живи дальше».
   – Вот… вот… а вы говорите… – Пётр протянул открытку Михаилу, Исайчев прочитал и передал её Ольге. – Разве можно вот так жить дальше. Это убивает.
   Пётр вынул из кармана брюк белоснежный платок и, вытерев им сухие глаза, высморкался:
   – Даже не стыдно сказать, я попросту боюсь…
   Анна, недовольно передёрнула плечами, выпрямилась, слегка откинула голову назад, посмотрела на профессора сверху вниз, всем видом выказывая превосходство и не дожидаясь разрешения хозяина, пошла на выход. Ольга едва успела крикнуть ей вслед:
   – Спасибо за кофе, когда можно с вами побеседовать?
   – Да хоть сейчас. Я всегда здесь, – буркнула она не оборачиваясь.
   – Вы разрешите нам взять открытку с собой? – попросил Михаил.
   Хозяин утвердительно кивнул и, ухватив бутылку исландского напитка, стал пить прямо из горла.
   – Фу, мерзость! – бросил он, – давайте отведаем настоящий вкуснейший кофе, – Мизгирёв потянулся к подносу. – Попробуйте он по Сониному рецепту. Она им гордилась…
   Профессор налил из молочника каждому в чашку, что-то напоминающее густое какао с молоком и только затем влил туда горячий парящий кофе из кофейника.
   – Попробуйте, – предложил он Ольге, переведя взгляд на Михаила, повторил. – Попробуйте. Соня называла этот напиток «Кофе на подушке». В варёное на огне какао с молоком и сахаром, добавляем немного соли, доводим до кипения, а потом доливаем горячий кофе.
   Ольга пригубила и восторженно произнесла:
   – Класс! Действительно, яркий напиток.
   – Соня, вообще, была яркой женщиной! – с упоением чуть выпятив вперёд грудь, заметил Мизгирёв, – Самой яркой, какую я встречал. В нашей компании в Рейкьявике она многих обескураживала. Когда на праздники научное сообщество собиралось с жёнами, Соня затмевала всех. Её наряд интриговал, соблазнял и очаровывал. Она гнала прочь правила и запреты. Выбирала всё, что душе угодно блёстки, пайетки, парчу, золото и меха самых неожиданных расцветок.
   – Почему вы уехали из Исландии? – спросил Михаил.
   Петр Владиславович поперхнулся, закашлялся, разбрызгивая во все стороны кофе, начал судорожно махать руками. Ольга резко встала, подскочив к креслу профессора, принялась короткими, но частыми ударами бить Мизгирёва по спине, осуждающе поглядывая на мужа.
   – Ух ты! Ух ты – вскрикивал Петр содрогаясь телом. Но кашель усиливался и, Мизгирёв кивком поблагодарив Ольгу за помощь, рванулся к двери, повторяя на ходу, – ух ты! Ух ты!
   Вернулся он как раз к тому времени, как Ольга с Михаилом допили кофе.
   – Извините, бога ради. Поперхнулся, – виновато произнёс профессор.
   Сейчас на нём был элегантный тёмно-синий костюм, голубая рубашка и шлёпанцы на босу ногу.
   – Скажите Пётр Владиславович, это наваждение, которое случилось с Софьей единственное или было что-то ещё? – спросил Михаил, дождавшись, когда профессор усядется на своё место.
   – Да, что вы! – воскликнул Мизгирёв, – каждую неделю появлялось нечто. Правда, в разные дни и разные весточки: то венок из ромашек, то берёзовые серёжки, а уж ветки ивы постоянно, однажды на пороге прямо у входной двери стояли лапти их пеньковой верёвки, было ещё вытяжное кольцо от парашюта и обрывок купола. Соня плохо реагировала на сюрпризы. Плакала. Ночами не спала.
   – Но вы то, понимали, что эти дрянные шутки с вами проделывает недоброжелатель? Пытались, искать кто? – невесело усмехнулась Ольга.
   – Сначала пробовали, три комплекта прислуги сменили. Увольняли без выходного пособия. Избавились от двух водителей, службу охраны Софья поменяла местами – тех кто был в доме перевела в офис, а офисных сюда и все равно весточки приходили…
   – Видеонаблюдение? Оно у вас есть? – поинтересовался Михаил.
   – А то! Везде камеры понатыканы. Мы их регулярно переставляли с места на место ракурс меняли, но весточки появлялись ровно там, где камеры не могли их ухватить.
   – Записи с них сохранились? – Михаил обратил внимание как задрожали пальцы у профессора.
   – Конечно, сохранились. У меня в сейфе заперты. – Мизгирёв закрыл ладонями лицо. – Как я опоздал… Отец давно предлагал обратиться к его другу, вашему начальнику, но я всё думал слухи пойдут, сплетни, засмеют. И вот финал… – Пётр опустил руки и влажными пьяненькими глазами посмотрел на Ольгу, затем на Михаила, – Вы-то, надеюсь, никому, ни-и-икому? У нас беседа без протокола? Или как? Я ещё одного скандала не перенесу…
   Михаил боковым зрением заметил, как дрогнули ресницы у Ольги и вспомнил про включённый в её сумочке диктофон.
   – Она написала в предсмертной письме, что её убил Лель. Сами вы Леля не видели, поэтому будем считать, что это Сонины… – договорить Михаилу не дал истеричный крик Мизгирёва:
   – В том то и дело, что видел. Целых два раза. Один раз его тень, а второй, за день до Сониной смерти, в кафе… живого… весёлого и молодого… как тогда… – профессор в подробностях рассказал эпизоды, когда ему самому приходилось видеть живого Игната Островского.

Глава 6

   Михаил с Ольгой вышли за калитку усадьбы семьи Мизирёвых и, не сговариваясь, сделали глубокий вдох.
   – Не надо ничего сейчас говорить Мцыри, давай разъедимся по своим работам, а вечером, если будет чем, поделимся впечатлениями. Думаю тебе надо привлекать Романа Васенко.
   – Да. Придётся. – Подтвердил Исайчев, – не хотелось бы, у каждого из нас завал на работе по уже отписанным делам, но думаю без него за тот месяц, что дал на следствие Корячок, не успею даже с твоей помощью. Садись подвезу к работе…
   – Не надо, тебе совсем в другую сторону. Я вызвала машину. Пока жду, подышу, осмотрюсь, красиво здесь…
   – Кстати, Копилка, – озорно подмигнул жене Исайчев, – а чем для тебя пахнут эмоции Романа Васенко?
   Ольга на секундочку серьёзно задумалась:
   – Иногда, когда он расслаблен и добродушен он пахнет яблочным вареньем. А когда зол мокрой пылью, я даже пугаюсь…
   Михаил чмокнул жену в щёку и быстрым шагом направился к машине. Надо было ухватить капитана Васенко и озадачит его новыми проблемами.
   – Слушай, Копилка! – не доходя до машины крикнул Михаил, – я утром уже видел Романа, знаешь, чем он пах сегодня?
   – Пыльными архивными делами он пах, – махнула на прощание рукой Ольга, – поезжай уже! Посылай его в архив поднять «дело Игната Островского», он рыться в старых делах очень не любит, поэтому управиться быстро.
   – Управиться, конечно? – ворчал, садясь в машину Михаил, – сначала весь мозг мне выпьет, а потом управиться… Интересно какие же эмоции у него были, когда он пах яблочным вареньем? При каких обстоятельствах Копилка их унюхала? А? – Исайчев обернулся, увидел, как Ольга внимательно рассматривает усадьбу Мизгирёвых. – Сволочь ты, Мцыри! И думать так не смей о своей жене. – Михаил резко козырнул двумя пальцами, поднеся их к виску, – Есть, товарищ майор! Сволочь!
   Исайчев иногда работал в паре с Васенко. Они по темпераменту, логике мышления и отношению к жизни были совсем разные и все же, именно это помогало сослуживцам успешно распутывать сложные заковыристые «дела». Михаил завидовал способности Романа переключаться от рабочих вопросов на бытовые. При этом Исайчев замечал, как ловко капитан успевает высказаться и там и там, не теряя первоначальной нити разговора. Сам Михаил старается не принимать опрометчивых, поспешных решений в экстренных ситуациях «берёт паузу» и тщательно обдумывает предстоящие действия. Это происходит у него без каких-либо усилий – он такой от природы. Роман же не терпит медлительности. Васенко энергичный, работоспособный, с богатой мимикой болтун. Может разговорить любого даже совсем мутного собеседника и выудить из него то, что он не поведал бы никогда. Сейчас именно эта способность Васенко интересовала Исайчева более всего. Михаил, напротив, мог смотать добытую коллегой информацию в один клубок и сделать неожиданный и чаще всего правильный вывод.
   Ольга проводила взглядом удаляющуюся машину мужа, обернулась и с удивлением заметила, как утреннее солнце причудливо высветило территорию усадьбы. Оно разделило пейзаж на две части. Одну, ту что была за домом, укутало мглистой дымкой, спрятав деревья, кустарники и мелкие хозяйственные постройки, оставила только намёки на них в виде тёмных выступающих кое-где фрагментов.
   «Вероятно, там вода, – подумала Ольга, – туман густой и кажется в нём плывут горы»
   Часть территории перед домом, наоборот, казалась высвеченной мощным прожектором. В его свете влажная листва деревьев и газонная трава посверкивали неестественно ярким изумрудным цветом. Растения на клумбах и вдоль идеально вымощенных природным камнем дорожек, выглядели только что нарисованными блестящей пока ещё не высохшей краской.
   Ольга оценила ухоженность усадьбы, сделала выводы: у профессора есть садовник. Не сам же он скачет по деревьям? Немаленький бассейн тоже требует заботы. Вслух произнесла:
   – Бо-о-ольшое хозяйство у профессора, много подручных людей… И всех надо опросить О-ё-ёй!
   – Большое! – подтвердил кто-то за её спиной.
   Ольга обернулась. Её взгляд упёрся в улыбающееся лицо с большими серыми глазами.
   «Это Верочка», – вспомнила Ольга, спросила:
   – Вы по мою душу? Я что-то забыла в доме?
   – Нет, нет! – поспешила ответить девушка, – я не к вам. На почту бегу, бандероль получать…
   – Давно здесь обитаете, – поинтересовалась Ольга.
   – Пять месяцев. Угол снимаю и работаю.
   – Угол снимаете? Это как? – округлив удивлённо глаза, спросила Ольга.
   – Как? – усмехнулась Вера, – в комнате четыре угла. Один из них я снимаю.
   – За деньги?
   Девушка кивнула.
   – А остальные углы кто снимает?
   Верочка рассмеялась переливчатым смехом:
   – В одном большой дубовый шкаф для хозяйской посуды. В другом бельевой шкаф, в третьем углу шкаф с бытовой химией, ну а в четвёртом моя раскладушка. Извините, мне бежать нужно, хозяин сердится будет.
   – Беги, беги, – махнула рукой вслед девушке Ольга, подумала: « Ничего не скажешь, трепетно относилась Софья в своему «внедрёнышу». Как, однако, прав Мизгирёв-старший: Пётр видел Соню совсем иначе».
   Неожиданно к калитке подошёл павлин. Постучал клювом по искусно выкованной решётке, распустил хвост.
   – Ах, какой красавец! – Ольга погладила ладонью птицу по маленькой голове, – хвост волшебный, а голова малюсенькая, счастливый! В такой голове немного мыслей заведётся. А горе, как говорится, именно от ума…
   В ожидании машины Ольга продолжила осматривать фасадную часть дома. Отметила, что окна второго этажа на уровне семи – восьми метров над землёй.
   – «Мизгирёв утверждает: в тот день, когда в окне он с Соней заметил силуэт Игната и попытался приблизиться тот прыгнул, и прыгнул также, как если бы был в самолёте с парашютом то есть, оттолкнувшись от подоконника, распластавшись и вытянув вперёд руки. В этом случае будь он из плоти и крови непременно шмякнулся о землю животом и наверняка разбился. Профессор говорит, что после шока они подбежали к окну – там не было никого. И шлепка тоже не слышали… Даже если предположить, что он успел сгруппироваться, какой-то звук от прыжка всё равно бы был …Надо посмотреть окно… Вернутся? Неудобно. Посмотрю фотографии. Эксперты нащёлкали их кучу – малу со всех ракурсов. И всё же, кто убрал ивовую веточку из воды? Профессор говорит, что мокрых людей в усадьбе не было, а вот были ли люди, ожидающие и уже подготовленные к данному мероприятию ему знать не дано, а нам нужно. Ой, как нужно!
   В дороге на работу Михаил обдумывал план расследования «Дела призрака», так для себя он назвал дознание по самоубийству Софьи Мизгирёвой. Два месяца, стандартный срок для следствия, но в этом случае, по просьбе полковника Корячка, его сократили до одного. Торопит старик, хочет угодить закадычному другу. Впрочем, «торопить» обычная практика любого начальника следственного отдела. Михаил не припомнил ни одного дела, которое ему дали закончить спокойно. Всегда срочно, всегда бегом…
   «Так, хватит себя жалеть, – решил Исайчев, – Давай работать, милок… Что лежит на поверхности? Первое – почему её кошмарили именно образом Игната? Была у девчонки в юности любовь без границ. Ну и что? Она у всех в юности без границ… Парень погиб! Горе, да! Почему кто-то настойчиво ей это припоминал? Что она такое натворила, что этот некто ей простить до сих пор не смог? Думаю, что этот шлейф тянется из юности, Значит, нужна поездка в Хвалынь. Завтра пятница, городок маленький возьму с собой Копилку. По дороге, а это часа четыре обмозгуем „весточки призрака“. Второе – персона самого Леля и странности его гибели. К этому вопросу прикреплю Романа. Копилка права, он не любит тухнуть в архивах, посмотрит быстро. Третье – чета Соколовых. Эти недовольны изгнанием из Исландии и обвиняют Софью. Пусть Ольга разбирается. Социальные сети её территория. Четвёртое – Анна? Странно себя ведёт женщина, вызывающи. Будто вулкан внутри бурлит. Разговор с ней надо поручить Оле, она её заинтересовала. С недругами в бизнесе разрулю сам. Так что ещё… что ещё… Надо позвонить отцу Мизгирёва, взять адреса и фамилии людей, с кем следует пообщаться в Хвалыне…»
   Исайчев вынул из кармана телефон и, полистав контакты, нажал кнопку вызова Мизгирёва-старшего.
   – Не ждал так скоро вашего звонка, – вместо приветствия произнёс Владислав Иванович, – есть что сказать?
   – Пока ничего… Есть желание посетить вашу малую родину. Я имею в виду Хвалынь. Не дадите адресочки старых друзей берендеев…
   – Нет ни дам! – сухо, даже с нотками вызова ответил Мизгирёв. – Вы, что намеренно занимаетесь ерундой и тяните время. При чём здесь Хвалынь? Софья из Хвылыни лет двадцать назад уехала. Не желаете заниматься этим делом, скажите. Я попрошу Володю, Владимира Львовича, дать другого следователя…
   Исайчев от тона Мизгирёва опешил, сбился с автоматического ритма движения на дороге. Припарковал машину на обочине, ответил, желая сразу определить тон дальнейшего общения с абонентом:
   – Я, Владислав Иванович, провожу расследование по собственному плану. У меня есть отведённые для этого «дела» сроки и я попытаюсь в них уложиться. Командовать мной, не рекомендую. Если вы всё же пожелаете сменить следователя и обратитесь к полковнику Корячку, я потребую от него объяснений… Я понятно объяснил?
   Трубка хранила молчание.
   – Хорошо. Тогда всего доброго! – Исайчев повернул ключ зажигания.
   – Погодите! – выкрикнул Мизгирёв, – поймите, в Хвалы остались люди, коих я считаю друзьями. Естественно, не хочу, чтобы они знали… Слухи, пересуды, зачем это мне на старости лет?
   Михаил переключил трубку на громкую связь, положил её на соседнее сиденье, тронул машину:
   – Вас не смущает, что в интернете социальные сети активно муссируют подробности гибели вашей невестки. Вы, Владислав Иванович, не на космической станции живёте, только там фильтруют каждое сообщение. Извините, я за рулём, будут новости сообщу…
   Исайчев нажал на трубке кнопку «отбой» и тут же набрал ещё один номер, обозначенный в его телефоне, как «Копилка», услышал голос Ольги: « Мцыри я здесь!», спросил:
   – Оля, тебя забрали от дома Мизгирёва? Хорошо. Прошу не назначай на пятницу никаких дел. Едем в Хвалынь.

Глава 7

   Большую часть дороги в Хвалынь. Михаил молчал. Ольга его не тревожила, ей было о чём подумать. Когда по обеим сторонам трассы показались меловые горы. Она не сдержалась:
   – Миш, посмотри, какая красота. Три часа едем и всё поля, поля, мелкие островки леса, сейчас картинка поменялась. Сказочная картинка: белые горы, сосны, ели… Швейцария, да и только… Миш, чего мы так срочно сорвались в Хвалынь?
   – Там родился Петров-Водкин [6 - Кузьма́ Серге́евич Петро́в-Во́дкин – русский и советский живописец, график, теоретик искусства, писатель и педагог, заслуженный деятель искусств РСФСР]… – буркнул Исайчев.
   – Понятно… тогда нужно было ехать на велосипеде, любимом транспорте живописца.
   – Копилка, не обижайся, я прокручиваю наш последний разговор с Мизгирёвым-старшим и не могу понять, откуда такая агрессия. Он почему-то не хотел, чтобы мы ехали в Хвалынь. Почему? Не назвал ни одной фамилии с кем можно поговорить о Софье. Почему?
   – Ну, мы же едем в Хвалынь. Там и выясним. – Ольга улыбнулась, глядя на сведённые к переносице брови мужа, и поёжилась, в салоне становилось холодновато. – Думаю оттого, что Хвалынь его и его детей колыбель, а в колыбели дети не только гукают и улыбаются, они там ещё… Может быть, он не хочет, чтобы мы так глубоко ныряли?
   Михаил, заметив зябкое движение супруги, дотронулся до тумблера, включил печку.
   – Спасибо, дорогой! – Ольга погладила лежащую на руле руку мужа, – Предлагаю начать с директора школы.
   – Какой школы? Все будем обходить.
   – В Хвалыни чуть больше десяти тысяч жителей и две школы. Одна начальная, другая средняя. Не потеряемся!
   – Ишь ты! – удивился Михаил, – людей немного, а колоритных личностей косой коси…
   – Миш, что ты думаешь по поводу тех эпизодов, в которых Петр Мизгирёв видел «призрак Игната». Меня они смущают… Давай поговорим.
   – Давай поговорим, – охотно согласился Исайчев. – Бесспорно одно, это постановочные эпизоды… Вспоминай последний: у Софьи неожиданно ломается машина и Мизгирёву приходится подвозить жену до работы, то есть из усадьбы они выезжают вместе. На перекрёстке женщина с коляской зажигает светофор «по требованию». Профессор тормозит, пропускает прохожую. Естественно, они смотрят по сторонам. 7:30 утра. Сумерки. И вдруг, именно вдруг, Софья видит, как в кафе рядом загорается свет в обзорной витрине. Внезапная вспышка привлекает внимание. За стеклом Лель в костюме парашютиста. Он машет им красной банданой, из его головы льётся кровь…. Ну чем тебе не театральная мизансцена?!В ней заняты минимум трое-четверо актёров.
   – Ну?
   – Что, ну? Давай разберём эпизодик по косточкам. Первое: Женщина с коляской в 7:30 утра, в сумерках, странно? Куда она в такую рань с ребёнком?
   – В молочную кухню, например, – Ольга игриво потрепала Михаилу волосы, – вы, майор, ещё не были молодым папашей, а когда станете, поймёте – молочные кухни как раз в это время начинают работать.
   – Тогда вы, молодая мамочка, на её месте должны знать, что рядом со светофором, в который она тыкала пальцем, имеется автобусная остановка. Ближайшая молочная кухня на пятом километре от того места, где она собиралась переходить дорогу и в этом случае ей переходить её не надо, надо просто сесть в автобус. Можно предположить, что она хочет прогулять ребёнка и совместить приятное с полезным. Ты хочешь возразить именно так? Принимаю и это. Опять спрашиваю: зачем она переходить дорогу? Объект, к которому она стремится на той же стороне.
   Ольга сложила ладошки лодочкой и восхищённо воскликнула:
   – Класс! Когда успел проверить?
   – Вчера и успел.
   – Не предполагаешь, что у этой женщины могла быть любая другая причины вывезти ребёнка в 7=30 утра?
   Михаил картинно, добавляя в речь одесского акцента, воскликнул:
   – Будет вам, дамочка, не расчёсывайте мне нервы. Шобы так всё сошлось, надо слишком стараться! Тут тебе и младенец, и кафе, и призрак с разбитой башкой! – и сделав серьёзное лицо, продолжил, – давай дальше косточки ворошить. Человек, который придумал эту сценку, точно знал – Мизгирёвы сегодня поедут не каждый в своей машине, а вместе. И время выезда он тоже знал. Очевидно? Очевидно! Когда ты за рулём видишь на переходе женщину с коляской, что делаешь?
   – Притормаживаю загодя.
   – Правильно! Определяющим в твоём предложении слово «загодя». Человек в кафе, исполняющий роль Леля, увидев знак, а знак – это движение коляски по переходу, начал готовиться к своей сцене. Он заметил остановившуюся машину и дал отмашку «включить свет». Так!
   – Ну?
   – Не ну, а так! Дальше они видят в витрине то, что видят. Цель достигнута, сцена сыграна. Что было потом ты знаешь: Софья уходит в истерику, Пётр напуган. У актёров появляется время убрать декорации. Проходит около получаса, Мизгирёв опомнившись, бежит в кафе. Оно закрыто! Он стучится в витрину – там никого! Тогда Пётр соображает и бежит к чёрному ходу. Там открыто, кухня работает. Но повар говорит, что в зал пройти невозможно, так как все двери на охране и открыть их может только администратор. Он будет к 9:00.
   – Ну?
   – Опять, ну! Иго-го! – засмеялся Михаил и, шутливо щёлкнул жену по носу, – Первое – почему не завелась машина Софьи. Кто постарался? Второе – кто предупредил женщину с коляской, о том что машина выехала? Кто эта женщина с коляской? И, главное, кто человек в витрине стопроцентно похожий на Леля?
   – Совершенно уверены мы можем быть только в одном – Ольга в ответ на щелчок по носу дёрнула мужа за мочку уха, – один из них обретается в усадьбе Мизгирёвых. Кто?
   – Пока не знаю, но желающих испортить Софье жизнь там предостаточно, наследила она много, считаю на пальцах – отец Петра Мизгирёва – раз. Он не любит невестку… Анна – компаньонка – два. Эта не любит всё человечество и нелюбовь тянется из юности… Водитель Софьи – три? Водители чаще всего не только не испытывают нежных чувств к своим работодателям, но и не уважают по причине большой осведомлённости нюансами их жизни. Прислуга: домработница, повар, садовник и две девушки на побегушках тоже особой любви к своей хозяйке не питали. Каково бегать по звону колокольчика? Особое внимание нужно уделить Верочке «внедрёнышу». Она в усадьбе специалист по пыли, а следовательно, допущена до каждого уголка. Далее, охрана три человека. Итого двенадцать! Это только ближайший круг. Продолжаем анализировать… Как исполнитель оказался в зале кафе? Помещение охраняется, там везде на дверях датчики. Я специально позвонил во вневедомственную охрану и узнал – в тот день помещение сняли один раз в 9:00, то есть ровно за час до открытия, как и говорил повар.
   – Значит, человек оставался в кафе и его там закрывали. – Ольга достала из корзинки с провизией термос, отвинтила крышку, спросила, – Когда уборщица приходит на работу утром или вечером?
   – Ой! Молодец! Кофе хочу, как говорит капитан Васенко, аж скулы сводит. – Исайчев изобразил на лице сведённые скулы, получилось смешно. – Уборка производится вечерами. Администратор ждёт и по окончании запирает всё сам. Ключи только у него.
   – Подумай, если уборка делается тщательно, может женщина не заметить присутствия постороннего в зале?
   Михаил согласно кивнул:
   – Может сделать вид, что не заметила, но в этом случае она участвует в спектакле. Причём не заметила она ни одного, а двух человек – кто-то по отмашке главного героя, чтобы высветить витрину, включил свет в зале.
   – Паркуйся, кофе огненное, обваришься. – Ольга развернула бутерброды, и в салоне вкусно запахло котлетами. – В этом случае, как они вышли?
   Михаил, погасил скорость машины, осторожно вывел её на обочину, нажал тормоз. Принимая из рук Ольги чашку с напитком, продолжил размышлять:
   – Заведение на людном месте, дождались, когда в зал придут посетители и по одному просочились… Свободно они могли выйти только в случае участия в их спектакле не уборщицы, а администратора. Хотя при разговоре со мной он так конкретно пил сердечные капли, и так боялся потерять работу, что наиболее вероятно всё же уборщица. Она как раз уволилась через три дня.
   – Хорошо, – задумалась Ольга, – а если предположить, что Пётр дождался прихода администратора и вошёл в кафе вместе с ним. Если бы он начал обыскивать зал?
   – На это имеется бендешка [7 - бендешка – укромное местечко.] уборщицы, где она хранит метла, швабры и прочую бытовую химию. Причём отвечает за это материально. Следовательно?
   – Следовательно? – повторила Ольга.
   – Бендешка запирается на ключ как извне, так и изнутри. Во! Теперь понятно?
   – Теперь понятно! Давай дальше…
   Михаил дожёвывал второй бутерброд, протянул жене пустую чашку:
   – Ещё, пожалуйста! Спасибо. И так… Пётр утверждает, что из головы Леля лилась кровь, но когда он вошёл в зал там было чисто.
   Ольга выполнила просьбу мужа, налила кофе, протянула чашку, усмехнулась:
   – Небольшая премудрость и я так сумею… Пол не запачкали? Пищевой целлофан расстелили. Если его свернуть, получится небольшой комочек, в ладошке поместится… – Ольга, причмокнула, отхлебнув маленькими глоточками кофе.
   – Пётр утверждает, – в задумчивости продолжал Михаил, – Лель был абсолютно похож на Игната, те же русые волнистые волосы.
   – Может быть, парик. – предположила Ольга.
   – … те же голубые глаза… Хотя здесь стоп! От машины до витрины кафе метров десять. Откуда цвет глаз?
   – … от верблюда! Забыл? Профессор сказал «они блеснули голубизной». Может, отблеск от стен, портьер…
   – Невозможно! – парировал Исайчев, – стены кафе желтовато-коричневые, портьеры вишнёвые…
   – Линзы! Они как раз могут блеснуть. – уверенно заявила Ольга.
   – Точно! Линзы! – обрадовался догадке жены Михаил, – линзы ярко-синего цвета. Им нужно было, чтобы супруги Мизгирёвы заметили цвет глаз. Отсюда их неестественный, отчаянный цвет. Молодец. Копилка!
   – Служу России и майору Исайчеву! – вскинула ладонь к виску Ольга. – И с прыжком призрака Игната из окна дома тоже много вопросов.
   – Трюки, трюки, – уверенно заявил Михаил и тронул машину с места. – Хотя нам совершенно не важно как, они их устраивают. Нам важно узнать, кто он такой и почему это делал. Зачем понятно.
   – Мцыри, ты загнул, – усмехнулась Ольга. – Зачем и почему равнозначные вопросы. Он вёл её к последней черте.
   – На первый взгляд, равнозначные, но вопрос «почему?» обращён в прошлое, а «зачем?» в будущее. У Софьи была точка отсчёта – минута, когда она полоснула лезвием по руке. Всё, что было до неё прошлое, а после короткое, но будущее. К будущему призрак подвёл её, а «почему?» нам нужно заглянуть в берендеево минувшее. Именно там имеются факты, среди которых один определял причину её действий. В нашем расследовании есть три версии: первая – Софью намеренно толкнул на самоубийство человек играющий роль Леля. Слишком долго и хорошо он ставил пьесу под названием «Призрак Леля». Он хотел напугать её до смерти и добился своего. Страх, как причина самоубийства. Возможно, то что я видел в ванной комнате завершающая сцена спектакля. Исполнитель главной роли, мог не бывать в Хвалыне, но быть хорошо осведомлён о нюансах её биографии. Версия вторая: сам спектакль, как действие, может и не производил на Софью должного впечатления. С её характером плевать она хотела на все спектакли. Тогда допустимо предположить, что сами воспоминания о неком Леле, ваша женская неизбывная тоска по нему породили в ней желание покончить с собой. И третья самая фантастическая – её физически убил человек играющий роль Леля. Причём в основе его поступка лежит отнюдь не эмоции, а чисто материальный интерес. Софья была далеко не бедной женщиной.
   – То есть ты хочешь сказать, по третьему варианту твоей версии это не самоубийство? – Ольга всем корпусом развернулась к мужу, – Улики? Где улики Мцыри? Насколько я знаю, их нет. Не загоняй себя и следствие в тупик… Что ты творишь?
   – Всё бы вам, дамочка, ручками потрогать? Я, как сказал один знакомый еврей, личность творческая: «Хочу, творю, хочу, вытворяю» Слушай внимательно. В тот роковой вечер Софья вернулась с работы поздно. Пётр привык к её вольному графику и возвращения супруги в полночь или позже были для него обычным делом. Он её не ждал, лёг спать, тем более что уже в Исландии они спали в разных комнатах. Остальные домочадцы тоже почивали. Все кроме охраны. Они-то и сообщили мне время прибытия хозяйки. Она подъехала к воротам без тормозного визга и бибикнула не как всегда, несмотря на время суток, победным сигналом «Спартак чемпион!», а жалким одиночным бибком. Уже не похоже на Софью… Даже охрана была удивлена тем, что хозяйка в этот вечер не обозначила себя «пупом» Земли.
   – Почему ты решил, что мадам была на работе? – уточнила Ольга. – Может…
   – Не может! – оборвал жену Исайчев. – Я видел запись с камер наблюдения у здания, где её фирма арендовала офис. Софья села в машину и через тридцать минут была дома. В этом гнезде, помимо её компании ещё около десятка организаций. Охрана здания утверждает, что хозяйка фирмы «Нас не догонят!» вышла в этот день последней и позже всех. За час до её отъезда строение покинули двое посетителей: мужчина и женщина. Стражник говорит, что это были именно посетители, потому как ранее он их не видел. Но куда и зачем они ходили, он точно не знает. Почему и где задержались тоже. На записи наблюдения высокий плечистый мужчина в сером комбинезоне и бейсболке. Женщина небольшого роста тоже в комбинезоне и бейсболке. Камеры висят высоко, лиц за козырьками кепок не видно. Такое ощущение, что они в рабочей одежде. По записи в журнале посещений это мать и сын Татищевы. Входили, по их версии в косметический бутик за очередной порцией товара.
   – Откуда информация, что это мать и сын?
   – В графе записано: Пелагея Татищева с сыном в «Мирра люкс». Уточняю: записи о посетителях делаются со слов самих посетителей. Зачем пишут? Для меня загадка. Поэтому фамилия может быть взята с потолка.
   – Мишка! – закричала Ольга, – поворот на Хвалынь пропустил!
   – А ты куда смотришь? – гаркнул в ответ Исайчев.
   – Я, как всегда, влюблённо смотрю на тебя, – скуксила виноватое лицо Ольга. – Останавливайся. Пока ты будешь разворачиваться, я сбегаю в лесок. И не ори, чуть не описалась…
   Ольга резвыми скачками скрылась в придорожном лесу. Обратно шла медленно, вальяжно, набрала целую горсть переспевшей малины. Машина была пуста. Через дорогу в сосновом бору мелькала белая рубашка мужа и слышался его радостный крик: «Эх ты! Эх ты!»
   – Мишка! Я тут! – крикнула Ольга,
   Перебегая дорогу, Исайчев с воодушевлением потрясал огромными белыми грибами:
   – Видишь, Копилка, какие поросята здесь водятся! Надо место заметить. На обратном пути грибов наберём.
   – Уже! – хмыкнула Ольга
   – Что уже? – не понял Михаил.
   – Пометила…
   Михаил отбросил в разные стороны грибы, ринулся обнять жену, но увидел в её руках горсть темно-вишнёвых ягод, притормозил:
   – Это что?
   – Тебе малинка, дорогой! – елейным голосом проворковала Ольга.
   – Та-а-ак! – подбоченился Михаил, – отравить хочешь? Кто ест ягоды у дороги? Ты, что никогда в деревне у бабушки не жила? Брось сейчас же!
   – Ой! – пискнула Ольга, бросила ягоды в кювет, виновато проронила, – Забыла…
   – Дурочка ты у меня всё-таки…
   Усаживаясь в машину и, пристегнув ремень, Ольга припомнила:
   – Татищевы? Знакомая фамилия.
   – Знакомая. – согласился Михаил, – у нас по маршруту был поворот на Татищево, внимательная ты моя… Это районный центр нашей области. Там воинская часть стоит.
   Исайчев взглянул на Ольгу, заметил, как на её лицо опустилась тень и ясный до этой минуты взгляд стал непроницаемый. Обычно так бывает, когда она пытается о чём-то вспомнить, но не может.
   – Копилка, ты что? – Михаил легонько толкнул жену в бок. – Ещё были какие-то графья – князья Татищевы. Я не силён в российской истории.
   – Татищев Василий Никитич – историк, географ, экономист и государственный деятель. Он основал Ставрополь, Пермь и Екатеринбург, – отрешённо, будто на автомате проговорила Ольга. – Словосочетание Пелагея Татищева мне знакомо в другом контексте, правда, не могу вспомнить в каком. И, что интересно, с ней у меня связано какое-то яркое, весёлое событие… не убийство, точно! Нет, не помню… Ладно! Вспомню, скажу… Мишка, подумай этими своими изысканиями ты смазываешь довольно простую картину произошедшего, усложняешь её. Не допускаешь, что причина смерти может не иметь отношения к Игнату Островскому.
   Исайчев решительно покачал головой:
   – Нет! Она написала «Меня убил Лель». Кто у нас Лель? Куда ни кинь Островский всё равно при делах. Хотя и другие причины надо отработать, согласен.
   – Погоди! – Ольга резко повернулась к Михаилу, – У нас из поля зрения совсем выпала предсмертная записка. Она точно написана ею?
   – У тебя выпала, у меня нет. Записка написана ею, Долженко установила подлинность подчерка, но не смогла точно определить время написания. В этом-то и закавыка. Половинка листа бумаги для принтера лежала в умывальной раковине, намокла. Ручку эксперты не нашли, но предположили, что она провалилась в канализацию.
   – Стояки в доме Мизгирёвых это допускают? – уточнила Ольга.
   Михаил кивнул:
   – В том-то и дело…
   – Тогда я подарю тебе вопрос гораздо сильнее вопросов «почему?» и «зачем?». Вопрос этот «Чтобы что?»
   Михаил на мгновение застыл, прекратил подруливать машиной:
   – Браво Копилка! «Чтобы что?» – это совершенно другая тропа.

//-- * * * --//
   Дорога пошла на спуск и Михаил с Ольгой увидели у подножья городок. Он тонул в зелёных кронах лиственных деревьев и стремящихся взлететь хвойников. За строениями голубело с алыми проблесками полотно Волги. Оно было так безбрежно, что казалось здесь не река, а море раскинула свой перламутровый плащ. Домишки в большинстве стояли одноэтажные, охорошеные палисадниками, буйно забитыми кустами сирени с отцвётшими, торчащими в разные стороны плотными пирамидками семенных коробочек.
   Ольга приметила трёхэтажное строение и рукой показала Михаилу куда следует повернуть.
   – Туда! Там или школа, или администрация.
   Михаил молча подчинился. Здание оказалось школой. Предъявив охраннику удостоверение, Исайчев попросил позвать директора. Охранник засуетился трясущимися руками извлёк из кармана телефон, набрал номер, заикаясь, отбил азбукой Морзе:
   – Ту-ту-т за-а кем-то-то при-и-иехали…, – и неожиданно чётко добавил, – Спуститесь Евдокия Александровна.
   Выслушав ответ, мужчина вытянулся по стойке смирно и, гаркнув в трубку «Е-есть». Открыл калитку:
   – Ва-а-ам на-а, – охранник показал на пальцах цифру «2», вытянул руку, указывая направление, – по-о-оследняя дверь. Бе-еги-те, пере-ме-е-на, сметут!
   Михаил с Ольгой, поспешая, двинулись по указанному стражником маршруту, заставленному кадками с экзотическими растениями.
   – Ух ты! – изумилась Ольга, увидев цветущий рододендрон, – впервые лицезрю не на картинке.
   Михаил ухватил Ольгу за руку и легонько подтолкнул вперёд:
   – Скоро урок закончится, можем директора потерять, поторапливайся…
   Дверь директорского кабинета была ровно такая же, как и все двери на этаже. Только без таблички. Посетители постучали, и, услышав бархатистое «да», вошли в кабинет. Кабинет вдоль стен так же, как и коридор был уставлен горшками и кадками с растениями. В самом центре помещения за письменным столом сидела кругленькая, вероятно, небольшого роста, с сосредоточенно-тревожным лицом женщина. Она, развела руки, жестом пригласила гостей сесть по обе стороны переговорного стола:
   – Какими судьбами, мои дорогие, вас в наши края из самого Сартова занесло? Я, конечно, догадываюсь… но всё же, всё же.
   – Догадываетесь?! – удивился Михаил, – Ну ка, ну ка… интересно услышать ваши соображения на этот счёт.
   Директор поёрзала в кресле и нерешительно, тщательно подбирая слова, пытаясь угадать, произнесла:
   – Степан Петрович сообщил…, что вы следователь из Следственного комитета… Так? – она немигающими глазами смотрела на Исайчева.
   – Так. – Как можно дружелюбнее подтвердил Михаил.
   – У меня в школе давно никаких чрезвычайных ситуаций не было. Так?
   – Наверное. – Кивнул Исайчев
   – Значит… вы по поводу Сони… так?
   – Степан Петрович? Это кто? – поинтересовалась Ольга.
   Директор резко обернулась в её сторону и также немигающими глазами принялась изучать собеседницу.
   – Наш охранник. Пока вы со спутником шли по коридору и любовались моим садом, он озвучил следующую информацию: мужчина – майор юстиции из Сартова, а вы, моя дорогая, кто?
   – Я в данный момент психолог. Вы правильно поняли, мы приехали по поводу Софьи Мизгирёвой. Ищем истоки её поступка.
   Прозвенел звонок. Директор резко поднялась и на коротких пухлых ножках покатилась к двери на ходу суровея лицом:
   – Минуточку, мои дорогие, подождите, сейчас вернусь. Деткам до каникул осталось всего ничего поэтому могут немного пошуметь. Кстати, зовут меня Евдокия Александровна.
   Евдокия Александровна вышла, плотно затворила за собой дверь. Возникший в коридоре после звонка на перемену шум, резко оборвался.
   – Вот это эффект! – хмыкнул Исайчев. – Интересно, каким, таким образом, стражник за столь короткое время выдал ей информацию о нас. Мы у него минут десять получали ответ.
   – Опыт общения… – Ольга крутилась на стуле, изучая растительный мир кабинета, – понимают друг друга с полуслова в буквальном смысле.
   Не усидев, она встала и пошла вдоль стен, остановилась у окна, там в полной тишине бегала, прыгала ребятня, с опаской поглядывая на директорские окна.
   Исайчева заинтересовал стол хозяйки кабинета. С виду он был очень старый, но ухоженный и хорошо сохранившийся. Его рабочая поверхность была закрыта гобеленовым ковром советских времён с ревущим в снеговых горах Кавказа оленем, сверху лежало стекло зеленоватого цвета в палец толщиной. На его поверхности справа от стула директора, переплелись в объятии нарукавники из чёрной байки, а по левую стопка газет. Михаил взял одну, прочёл, присвистнул:
   – Газета «За СССР» №5 Орган непокоренных граждан СССР, главред Л. Бабиенко.
   В дверь легонько поскреблись и, не дожидаясь разрешения, в проём вплыла женщина обширных размеров в высоком белом колпаке и таком же белом поварском халате. Она несла перед собой поднос с чашками, чайником и вкусно пахнущей свежей сдобой. Тихонько ступая в мягких домашних тапочках по деревянному крашеному полу, женщина поставила приборы перед Михаилом, одарила его лучезарной светящейся золотыми зубами улыбкой и шёпотом произнесла:
   – Отведайте наших печенюшек. Только испекла.
   – Чего шепчем? – спросил Исайчев.
   Женщина смущённо улыбнулась:
   – Евдокия Александровна приказала тихонько говорить…
   – А-а-а… – кивнул Михаил, принялся с интересом рассматривать на подносе сдобных зайчиков, лисят и прочих лесных зверюшек. Он потянул ноздрями ванильный дух и, сглотнув слюну, нацелился отведать приглянувшегося ему медвежонка. Разбил иллюзию резкий звук решительно отворённой двери. Евдокия Александровна, едва заметным движением головы, указала поварихе на дверь и та поспешными мелкими шажками удалилась.
   – Так что вас, дорогие мои, интересует, – приступила к беседе директор, разливая по чашкам болотного цвета напиток, – пью только зелёный и вам настоятельно советую.
   Кроме чашек, она поставила перед Михаилом и Ольгой блюдечки, на которые положила по одному печенью. Михаилу достался зайчик.
   – Расскажите нам о своих выпускниках. В данном случае нас интересуют берендеи, – попросил Исайчев, разочарованно поглядывая на сдобного медвежонка.
   – Берендеи окончили школу давно. Были лучшими не только в нашем тихом городишке, но и в области. Сонечка получила золотую медаль. Не золочёную, как некоторые в городах, а именно золотую без натяжки и уступок. Её мама поваром в столовой работает, вы её сейчас видели. Замечательная женщина и специалист толковый. Отец алкоголик-левша. Не оттого, что леворукий, а потому что всё умел. Его в нашем городе так и звали «алколев». Видели кованый забор у школы? Загляденье! Кружева. Его работа! В районном отделе обра…
   – Почему вы о нём в прошедшем времени говорите, умер? – вклинилась в монолог Ольга.
   Евдокия Александровна с серьёзным выражением лица погрозила Ольге указательным пальцем и строгим учительским голосом предупредила:
   – Нехорошо перебивать взрослых и детей учите не делать такого никогда. Это азы педагогики. Не воспринимайте мои слова, как обидное замечание, воспринимайте как необходимый жизненный опыт.
   «Ох, – подумала Ольга, – Не были вы, Евдокия Александровна, вероятно, никогда в суде. А, может, и хорошо, что не были. Там бы вам слово не дали сказать. Хотя всё правильно! Надо подавлять нехорошие адвокатские привычки. Дочку рощу.»
   И вслух виновато попросила:
   – Извините…
   Директор удовлетворённо покачала головой, продолжила:
   – Так, о чём мы? Ах да! Об отце Софьи. Сгорел, как и мать Игната Островского за два месяца. В обоих семья дети остались сиротами. У Сони есть единоутробный брат, берендеи его звали Брусило, мать Борькой, а у Островских тоже двое. Помимо Игната, ещё Славка.
   – Евдокия Александровна, о братьях Софьи и Игната подробнее, пожалуйста. – попросил Михаил, наслаждаясь ванильным запахом сдобы.
   Директор вздохнула так тяжко, будто её любимая школа заняла последнее место в областных соревнованиях:
   – Дорогой мой, про Славку ничего сказать не могу, где-то затерялся парень. А Борька весь в отца пошёл тоже «алколев». У Островских другое… как только Мария померла, Игнат Славку к себе в Сартов взял. Он к тому времени университет закончил, кандидатскую работу по химии защитил. Квартиру ему от НИИ дали, должность.
   – Слава, когда в последний раз в Хвалынь заезжал? – решила уточнить Ольга. – Мы хотим его поискать, как у него имя-отчество?
   Директор поёрзала на стуле, покряхтела и нехотя выдавила:
   – Внебрачный он… У нас в ведомости записан как Владислав Степанович Островский. Мария Ивановна, их мама, в нашей школе геометрию преподавала. Муж её сразу после рождения первенца в Астрахань на большую рыбалку уехал, там и остался. Маша фамилию менять не стала. Так Островской и прижилась. Отчество тоже, как и Игнату мужнино дала. Мужа-то она семь лет ждала, а потом вдруг округлилась и Славку родила. Вся Хвалынь целый год одним вопросом задавалась – кто? Потом решили – залётные хлопцы. Бригаду Маша нанимала пристройку к дому делать. На том народ и успокоился. И второму сыну туже фамилию дала, негоже детишек разными фамилиями делить. Вот так-то, дорогие мои… жизнь кренделя выписывает… Отчего печенюшки не едите, давайте… давайте… хрумкайте. Ещё подложу…
   – Спасибо! Мы только перед тем, как к вам зайти в машине кофе пили. Евдокия Александровна, – решила задать главный вопрос Ольга, – Софья оставила предсмертное письмо «Меня убил Лель». Есть соображения на этот счёт?
   Ольга ещё договаривала слова, а Евдокия Александровна взмахнула руками, закрыла лицо ладонями и застонала:
   – Господи, боже мой, всё же ушла к нему, настырная…
   Михаил выстроил брови домиком и, порывшись в кармане, вынул пачку сигарет, но увидев вопрошающе – удивлённый взгляд Ольги, не вскрыл пачку, а положил рядом на стол.
   – Расскажите нам о Соне, вы могли допустить такой её поступок? – осторожно спросила Ольга.
   Директор извлекла из кармана жакета цветной платок и, утирая мокрые щёки, тяжело вздохнула:
   – Она до пятого класса с двойки на тройку перебивалась, уроки плохо посещала, всё больше с мальчишками на рыбалке пропадала.…
   Евдокия Александровна резко встала и, вышла из-за стола, пошла тяжёлым шагом к двери на ходу обронила:
   – Извините, не могу, схоронюсь, поплачу… – обращаясь к Михаилу, добавила, – а вы курите. Хотите же? Покурите, у меня в кабинете можно, цветы любят… извините…
   Вернулась она скоро, в руках несла толстую зелёную с тесёмочками папку:
   – Посмотрите… их класс.
   Директор разложила перед Ольгой несколько фотографий, на них сразу в глаза бросался высокий мальчишка со льняными волнистыми волосами и голубыми глазами.
   – Это Лель, вы правильно угадали, – выдохнула Евдокия Александровна, – а эта, мартышка, на всех без исключенья фотографиях рядом с Игнатом – Соня. Она ему с детского сада прохода не давала. Я однажды сделала ей замечание и не подумав просто чтобы отвадить, сказала: «Игнат один из лучших учеников в классе не обратит внимания на двоечницу», – Евдокия Александровна села на своё место, – Соня стала отличницей. Найдите на фото Петю Мизгирёва, его легко найти, он всегда подле Сони. Да, да это он!
   – А это кто? – вопросила Ольга, показывая на девочку, рядом с Мизгирёвым. Она тоже везде как приклеенная…
   – Аня Долгова. Несчастная девчонка. Знаете, дорогие мои, я учительствую уже более сорока лет и в пору своей педагогической молодости яростно отвергала проявление любви в школьные годы. Считала несерьёзным и, более того, ненужным, вредным. Много-много позже поняла – самые сильные чувства, созидающие и одновременно разрушающие появляются именно в возрасте Ромео и Джульетты. Не учитывать это нельзя, дорогие мои, иначе вон из профессии. На примере берендеев можно целую «Санта-Барбару» написать. Возьмите хотя бы Аню Долгову. – Евдокия Александровна, привстав, указательным пальцем пододвинула к себе общую фотография класса, всмотрелась, – да, да, приклеенная …Несчастная девчонка. Петю Мизгирёва всю жизнь любит. Берендеи её в свою компанию не брали. Соня возражала. Сама Петю отвергала, но и не отпускала. Вроде собаки на сене. После школы уехали Баерендеи поступать в Сартов, Анна в Самару. Окончила что-то, связанное с госслужбой, вернулась. Местный олигарх «Пельменный король», помните на всех каналах шла реклама про пельмени, которых можно съесть штучек тридцать – сорок, в Хвалыни гору приглядел, построил лыжную базу с отелем. Его «высокогорка» в России успехом пользуется. Взял он Анну главным администратором. Больше десяти лет проработала. Олигарх её ценил. Мужички к ней сватались, она ни в какую. Год назад резко уволилась и пропала. Куда подевалась, никто не знает. Говорят, какая-то «фифа», разукрашенная, к ней приезжала и вроде Анну с собой увезла.
   Исайчев докурил сигарету, прижал в пепельнице окурок, взглянул через Ольгино плечо на выложенные фотографии.
   – «Фифа» – бывшая ваша ученица Софья в замужестве Мизгирёва. Анна в её доме что-то вроде компаньонки.
   Директор откинулась на спинку стула и растерянно посмотрела на Ольгу произнесла, делая после каждого слова секундную задержку:
   – Выходит… Софья здесь была… и к матери не зашла? Ай-я-яй, как скверно! Мать здесь с шести утра …до вечера… Если бы …то бы… О-ё-ёй… какое несчастье… как же так? Это Софья её Петькой сманила, передала его ей за ненадобностью…
   – Вы так думаете? – Ольга с интересом ещё раз всмотрелась в лицо девочки на фотографии. – Школьная подружка посулила ей то, отчего она не смогла отказаться?
   – Евдокия Александровна, – обратился Исайчев к директору, – подскажите где мы можем найти Бориса, брата Сони?
   Директор, подняла указательный палец, погрозила кому-то ей ведомому.
   – Чу, чу, чу дайте прийти в себя…, – и сделав несколько резких выдохов, сказала, – идите по школьному забору. Метров через двести увидите такой же кованый, витиеватый забор… Там местный алколев и обитает…
   Исайчев с Ольгой приподнялись и, поблагодарив Евдокию Александровну, направились к выходу.
   – Да! Забыл, – почти у двери обернулся Михаил, – может быть, скажите что-нибудь о втором сыне Владислава Ивановича Мизгирёва, отца Пети? Он судя по возрасту должен был учиться в вашей школе…
   Реакция Евдокии Александровны удивила:
   – Никогда у Мизгирёва не было второго сына…

Глава 8

   – Зачем сказал ей про второго сына? – упрекнула мужа Ольга, после того как они покинули здание школы. – Мизгирёв поделился с тобой по секрету. Пётр не в курсе…
   – Поделился? Я что с ним на завалинке семечки грызу? Пётр не младенец! – рубанул воздух ладонью Исайчев. – Надоело: здесь не говори, там не упоминай, этого не тревожь! Результат нужен, и я его добьюсь. Он, как ты говоришь, поделился со мной ещё и тем, что второй его сын раньше проживал с матерью в Хвалыне, но в данный момент там не живёт. Вот что он сказал! Ты лицо директора видела, когда она услышала вопрос? Опять враньё… Между прочим, всей недвижимостью Мизгирёвых, за исключением доли отца, владела госпожа Софья. Пётр гол как сокол, а то, что позволяла себе его супруга, могло и ему, и им порядком надоесть. Бензиновый бизнес тоже только её. А это ох какие приличные деньжата! Посему интересно знать, где эти дети по свету бродят и хотели ли они чтобы их родственница долго жила?
   Ольга остановилась, перевела дыхание после быстрого шага.
   – Кому им?
   – Отцу, Петру, а ещё сыну-невидимке…
   – Сыну-невидимке?! Каким образом? Наследники после Сони только Пётр и её мать, все остальные ни при чём…
   – Копилка, – Михаил ускорил шаг, – смерть не придерживается очерёдности.
   – Ты думаешь нужно искать недостающих детей? – Ольга уцепила Исайчева за рукав рубашки, – куда ты бежишь? Я не успеваю! Кстати, вот похожий забор. Мы, вероятно, пришли…
   Михаил остановился, его взгляд был направлен куда-то поверх головы жены и выражал крайнюю степень тревожного удивления:
   – Смотри, дерево горит! Пожар!
   Исайчев метнулся вдоль забора. Добежал до калитки, мощно толкнул её обеими руками. Калитка оказалась незапертой и Михаил, не сумев преодолеть силу инерции, полетел, вперёд разгоняя гуляющих во дворе пыльных кур. До его вторжения, они равнодушно клевали разбросанные на земле семечки, а теперь кудахтая, разбегались волнами в разные стороны.
   – Копилка помоги! – Михаила, вытянувшись в полный рост, скользил по влажной глинистой хорошо утоптанной почве двора прямо к корыту с дождевой водой. Уткнувшись в него ладонями, Исайчев вскочил и в три прыжка оказался рядом с человеком, возлегающим в позе Христа в двух метрах от горящего дерева.
   Ольга, зацепив каблуками комки грязи, перепрыгивая грядки, бежала на подмогу. Позади загремело что-то железное, будто разматывалась цепь и нагоняя непрошенную гостью, из будки, хрипя, захлёбываясь слюной, выскочила плешивая собака с оскаленной пастью. Не ожидая нападения, Ольга оступилась, приподнялась и опять оступилась. Так подскоками она продвигалась вперёд, уходя от погони. Собака всхрапывала, захлёбывалась лаем, рвалась с цепи. Преодолев ужас, Ольга оглянулась: животина в ярости крутилась, пыталась сбросить ограничивающую её цепь.
   Дерево, охваченное пламенем, накренилось и Михаил, не дожидаясь помощи жены, схватил распластанного мужика за ноги, поволок в сторону от опасного места. Через секунду чёрный с красными всполохами ствол с треском повалился как раз туда, где только что лежал человек. Повалился и рассыпался на мелкие злобствующие друг на друга угольки.
   – Тьфу, дурак! – в сердцах выругался Исайчев, и бросил ноги мужика. Сел рядом на землю, устало поглядывая на приближающуюся жену. Она подбежала, обессилив от страха и бега, плюхнулась рядом с Михаилом. Исайчев обнял, прижал её к себе, повалился на спину, увлекая Ольгу за собой. Рядом мирно посапывал спасённый им мужчина. Михаил, повернул голову в его сторону и с интересом рассматривал улыбающееся во сне лицо.
   – Живой! – восстанавливая дыхание и, глядя на плывущие в небе облака, спросила Ольга.
   – Не слышишь? Живой! По всему видно, мы с тобой, Копилка, влипли в грязь прямом смысле слова. Ты б себя видела! Рваные колготки! А белый плащ?
   Ольга тоже повернула голову, но рассматривала не спящего мужика, а затылок мужа:
   – Достаточно, что я вижу тебя, мой дорогой! Рубашечка и штаники, как будто ты по сырой глине на пузе до самого свиного корыта ехал, господин майор. – рассмеялась Ольга и, завертела головой, принюхиваясь к воздуху, напоённому запахами горелого дерева, воскликнула:
   – Шашлыком пахнет… есть хочу…
   – Не шашлыком, а головешками. Наш шашлык вон лежит в две ноздри сопит, – Исайчев, опять взглянул на спящего мужика. Мужик зашевелился, почмокал губами отчего в воздухе появился запах вчерашнего спиртного.
   – Фу! – фыркнула Ольга, поднялась и пошла в направлении деревянного корыта с дождевой водой. – Иди умойся, брюки пусть сохнут, а рубашку снимай. У меня в сумке смена есть. Взяла, чтобы ты не ходил в дорожной в присутственные места.
   – Запасливая ты моя, – плескаясь в корыте, радовался Михаил. – Не жена – золото!
   Вытирая лицо носовым платком, Михаил заметил, как по кромке забора, отделяющего участок спящего мужика от соседского, побежала чья-то макушка. По всей видимости, мужская, так как среди седых взъерошенных волос поблескивало озерцо проплешины. Ольга увидела макушку раньше и теперь шла именно к ней.
   – Стой! – резко приказала Ольга, – Поговорить надо…
   – Чё-ё? – уныло послышалось по ту сторону забора и через секунду над его кромкой показалось не менее унылое лицо старика. – Чё-ё?
   – Вы, почему дерево не тушили? – строго спросила Ольга, – Человек мог сгореть!
   – Ну, уж! – обиженно засопел мужик, – Борька живучий, отполз бы…
   – А если бы не отполз? – этот вопрос задал Михаил, который поодаль очищал от грязи чуть подсохшие брюки, – Зачем он дерево поджёг? Белая горячка?
   – Чёй-то белая горячка? Вы, вообще, кто? Чё делаете на Борькином участке?
   Михаил подошёл к забору, развернул удостоверение, приблизил его к лицу старика:
   – Идите сюда. Поговорить надо.
   Старик, шевеля губами, прочитал удостоверение и, поняв, кто перед ним исчез. Михаил с Олей в ожидании собеседника присели на лавочку. Ольга по дороге подняла щепку, и теперь принялась чистить каблуки. Михаил осматривал участок. Собаке, видимо, надоело попусту брехать, достать непрошеных гостей ей мешала цепь и она прилегла наблюдать из будки. Михаил уже несколько раз осмотрел все уголки сада, Ольга успела припрятанной в сумке иголкой с ниткой зашить рваные дыры на колготках, а старик, так и не появлялся. Михаил решил поторопить соседа, крикнул:
   – Эй, уважаемый! Мы вас ждём…
   Но с той стороны никто не откликнулся. Исайчев ухватился за край забора, подтянулся. Старик сидел под яблоней, ел из алюминиевой миски что-то жидкое и, видимо, горячее, потому что поднося ко рту ложку дул на неё.
   – Вы что, уважаемый, не слышали приглашения? – возмутился Михаил. – Может, наряд вызвать?
   Старик не среагировал, продолжал есть, что-то бурча под нос. Михаил прислушался.
   – Напугал, еть! Вызывай! Тебе надо ты и иди…
   Исайчев спрыгнул с забора, отряхнул ладони и миролюбиво сказал:
   – Хорошо. Мы не гордыне, сами придём. Калитку открой.
   Старик недовольно покряхтел:
   – Лаз потайной рядом с тобой, глаза разуй, может, увидишь…
   Исайчев пригляделся и действительно обнаружил маленькую дверцу. Михаил с Ольгой согнулись в три погибели и почти на корячках, кое-как проникли на участок соседа. Старик молча наблюдал за действиями непрошенных гостей. А когда они подошли к столу, предложил:
   – Щей похлебаете? Тока сварил с мясцом. На базаре по три сотни за кг отдал.
   Михаил хотел отказаться, но подступившая к горлу голодная слюна сделала своё дело:
   – Давай, отец, по тарелочке хлебанём. Мы тебе за обед заплатим…
   – Ещё чё, – возмутился хозяин, – щей и так налью, а обеда у меня нет. Щи да картоха с огурцом, пойдёт? Барышне яблочного сока набуравлю. В этом году яблок видимо-невидимо уродилось. Так, чё вы сюда приехали граждане приследователи…
   Щи у старика оказались знатными, на мясном бульоне со свежей капустой и морковкой, с порезанными большими кусками крутыми яйцами. Сметаны хозяин не пожалел. Ольга ела жадно и душа её добрела. Старик, казавшейся раньше угрюмым и дурным, на сытый желудок выглядел вполне симпатичным и далеко себе на уме. Михаил тоже ел с удовольствием, улыбался, похрустывал огурцом.
   «Что человеку надо? – подумала Ольга, – чтобы собака не тявкала, желудок не урчал, муж рядом был сытый и улыбчивый, – взглянув на старика, додумала, – и хозяин приветливый… вот и счастье… вот и покой, однако, дело надо делать…
   – Как вас величать? – спросила Ольга, – Меня Оля, а этот с виду суровый приследователь Михаил Юрьевич…
   – Меня уже лет семьдесят Серёжкой зовут по отчеству Сергеевич… вот так…
   Хозяин сгрёб грязную посуду и метнул её в прилаженный к яблоне умывальник. Посуда, шмякнулась, позвенела и успокоилась.
   – Метко вы… – улыбнулся Михаил. – Вы Сергей Сергеевич давно здесь живёте?
   На лице старика расплылась блаженная улыбка:
   – Сер-р-ргей Сер-р-ргееви… как звучит, а? Песня… да и только. С детства Сергуней был, потом Серый, после дед Серёга, а живу-то давно… с портянок…
   – С чего? – удивилась Ольга. – Вы здесь в армии служили?
   – В армии не служил, пальцы в детстве отморозил. Пальцы отрезали. Зато обувь на два размера меньше ношу. В нашем магазине большие размеры вмиг уходят. Мужики стонут. Обувь, особливо в летнюю пору, как солома горит. А у меня стопка маленькая, на неё всегда обувка есть. А в батьковы портянки меня матушка в сиськину пору заворачивала, мягонькие, тёпленькие… Так что живу в Хвалыни, с самых портянок…
   – Вы семью соседа хорошо знали?
   – Я и сейчас её знаю. Повариху Ирку и алколева Бориску… хороший рукастый парень, девчонка ещё у них была Сонька. Ту по малолетству знал, а сейчас вроде сгинула за границами, отсюда не видать. Так, что Соньку не знаю, совсем забыл.
   Ольга глянула в глаза хозяина, они чёрным омутом всколыхнулись, смешинкой подёрнулись.
   «Э, нет, мил человек, и Соньку ты не забыл, только говорить чужакам с вишнёвыми удостоверениями не хочешь» подумала Ольга и выпалила:
   – Убила она себя, девять дней как…
   – Убила?! Мать твою! – крякнул дед, – она вроде на прошлой неделе здесь была… С Борькой скандалила… выходит, прощаться приезжала… ну, дела-а-а…
   – Когда была? – всполошилась Ольга. – Вы Сергей Сергеевич ничего не путаете? Точно вспомните, когда здесь была Соня.
   Дед опустил голову, помотал ею, как маятником, замычал:
   – У-у-у фильм старый по телевизору показывали… там ещё Олег Стриженов лётчика играл… ну как его…
   – На каком канале, дед, вспоминай, – с мольбой в голосе попросил Исайчев.
   Ольга вытащила из кармана плаща телефон и, поглаживая дисплей, уверенно сказала:
   – На пятом канале 11 числа в 14:30 фильм «Неподсуден» в главной роли Олег Стриженов. Значит, она была здесь за день до смерти… Сергей Сергеевич вспомните хоть словечко из того, что она с братом говорила…
   – Чё словечко?! Она ему кричала: «Я этой мрази ноги вырву… и ты, алкаш, скажешь где его найти…
   – Конкретно какой мрази не уточняла? – полюбопытствовала Ольга. – Может имя какое проскользнуло?
   – Имя не называла. Но визжала сильно, аж захлёбывалась и Борьке досталась. Она его водой из ведра окатила, а он её пинками за калитку выпроводил.
   – Та-ак! – задумался Исайчев, скрестил на груди руки привалился на спинку лавочки, вытянул ноги, – скажите-ка словечко, Сергей Сергеевич, ещё об одном персонаже… меня интересует старший Мизгирёв, что он за человек?
   Старик удивлённо вскинул пучкастые брови:
   – Вот о ком ничего сказать не могу, так это о Удиле. Его в Хвалыне так прозвали. Он как из армии комиссовался и здесь с семьёй определился, так всё время на реке. У него бизнес был – рыбаков к себе заманивать со всей области. Сараюшку для них построил почище моих хором будет. Мы местные к нему допущены не были. Когда Удило усадьбу продал, я сбегал, подглядел чего у него в сараюшке. О-о-о! Обоины цветастые, говноприёмники белые, корыто тоже белое, а занавески парчовые, в общем, всё как у барчуков не меньше. Я в таком жилище не живал… А общаться? Не-а! Ни с кем из наших не общался. Жена его дружбу водила с матерью Игната Островского. У той муж, как только она живот показала, в Астрахань на рыбалку уехал там и остался. Семью новую завёл… Машутка Островская поначалу бедствовала, кака-така зарплата у сельской училки, а потом ничего приспособилась… даже хозяйством обзавелась… ну там куры… утки… Жена Удилы ей помогала. Машутку девчонкой Стёпка Островский из города привёз. Привёз, свадьбу сыграл, полгода пожил и утёк… Думаю она ему как баба не по нраву пришлась. Не вышло у них друг к другу приноровиться. Машутка вроде ладная, учёная, на лицо красава, а вот не склеилось. Уехал, даже на сына глянуть не являлся… так-то. Девки с почты говорят, деньжат он ей подкидывал, пока Игнатка паспорт не получил.
   – Извините, Сергей Сергеевич, меня больше интересует Мизгирёв… – тихим голосом, боясь спугнуть старика, сказал Михаил и неожиданно получил от жены торчок пальцем вбок.
   – Не перебивай… пусть говорит… – прошептала Ольга.
   – Чё? – глянув на Михаила, спросил старик.
   Михаил покивал:
   – Ничего-ничего, продолжайте…
   – А чё продолжать?! Я больше ничего не знаю… – Сергей Сергеевич всей пятернёй почесал шею, оставляя на коже красные полосы, – Удила хорошо зарабатывал. Говорят, он в Сартове дворец себе прикупил на нашей рыбке-то… Я было, попробовал так же как он деньжат подсобрать… так кто ж в мой сарай поедет?
   – Может, вы что-то знаете про его второго сы… – договорить Исайчеву не дал более сильный, чем первый торчок вбок.
   – Никто не уполномочивал… – прошипела сквозь зубы Ольга.
   – Не-а, – живо откликнулся старик, – Удила только одного сынка завёл… хотя… может, где и второй есть… мужику бросить семя – два раза охнуть…
   В ворота постучали требовательно и нетерпеливо. Над кромкой забора колыхались полицейские фуражки. Увидев их, дед мелкими торопливыми шажками побежал открывать. Открыл и попятился раскланиваясь и причитая виноватым голосом:
   – Батый донёс… врёт татарин… не ловил я сетями, что я нехристь, что ли?
   – Погоди, Сергуня каяться, – по-хозяйски вошёл и загудел басом полицейский с одной большой звездой на погонах. За ним подтянулся второй со звёздочками помельче. Исайчеву первый показался знакомым. – У тебя говорят, чин из Следственного Комитета гостит. Дай взглянуть, какой ветер его сюда занёс…
   – Погляди… погляди… – усмехнулся Исайчев, – тебе, Тимоха, ещё на юрфаке за любопытство доставалась…
   Майор остановился, сощурился, вгляделся в Исайчева, воскликнул:
   – Мишка Исайчев. Ты что ли?
   Исайчев с радостью рассматривал старого знакомца и, обернувшись к жене, представил:
   – Знакомься, Копилка, мой однокашник – Тимоха Конопушкин!
   Полицейский приосанился, поддёрнул форменный пиджак, протёр обшлагом рукава звезду на погоне, протянул руку гостье:
   – Тимофей Степанович Конопаткин. Начальник местного ГОВД [8 - ГОВД – Городской отдел внутренних дел.]! – строго поправил Михаила майор. – Мне тут доложили будто начальство из областного центра по моей земле шарит и всем удостоверение в лицо тычет? – улыбнулся майор, добавил, – чего мимо проскакал? Дело какое?
   Михаил крепко пожал протянутую ему Конопаткиным руку, и с нотками виноватости в голосе пояснил:
   – Извини, Тимофей, зашёл бы обязательно позже. Дело у меня по самоубийству Софьи Мизгирёвой, поэтому сразу к родственникам и в школу. А ты-то как здесь оказался. Ты вроде Сартовский, какой ветер тебя в Хвалынь занёс?
   – Ты, майор, мне имя твоей спутницы так и не назвал. Она тоже по оному делу или как? – спросил Конопаткин, с интересом разглядывая Ольгу, её зашитые на коленях белыми нитками колготки, испачканный в земле подол светлого плаща.
   – В данный момент она консультант-психолог, а по жизни адвокат и моя жена Ольга. – Исайчев с гордостью взглянул на Ольгу, но оценив её вид, рассмеялся, – ты Конопушкин не думай она у меня не всегда так ходит. Её собака чуть не покусала, она от погони уходила…
   Теперь уже Ольга решительно протянула начальнику ГОВД руку и также решительно её встряхнула:
   – Ольга Ленина, адвокат, жена…
   Хозяин дома, выглянул из-за плеча второго сопровождающего майора Конопаткина полицейского, суетливо, хрипато запричитал:
   – Что же вы посередь двора стоите? Идите к столу… я вас молоком от моей козы попотчую… Идите, идите Тимофей Степанович, знаю вы козье молочко уважаете…
   Майор растерянно глянул на Михаила, и отводя рукой подскочившего к нему старика, предложил:
   – Действительно, чего стоим, может, ко мне в кабинеты пожалуем? Там нам любую справку вмиг дадут. А тут чего?
   – Тимофей, – с досадой в голосе произнёс Исайчев, – Нам ещё в Сартов возвращаться, а за забором, – Михаил взглядом показал на соседский забор, – неопрошенный брат Софьи Мизгирёвой отдыхает… так что вот так… давай уж лучше здесь разговор козьим молочком запьём. Не возражай, пожалуйста! И справки мне твои не нужны, ты здесь с какого года служишь?
   Майор обернулся на сопровождавшего его офицера полиции, приказал:
   – Капитан свободен, машину за мной, как доедешь до Отдела сразу шли обратно. Вникай! А ты, дед, иди дои козу. Нам с майором тет-а-тет поговорить нужно.
   – Как, как? – засуетился дед.
   – Иди в задницу Сергеич, – прикрикнул майор. Дождался, когда старик скроется за дверью хлева, заговорил. – Здешний я, Мишка, только на учёбу в институт отлучался. Потом по собственному желанию вернулся. Пять лет как начальствую. Что ты про Софью хотел узнать? Давай! О её самоубийстве я в курсе. Что там не так? Почему ты этим делом занялся? Вроде дело для салаг. Там, что закавыка есть?
   – Есть, есть, – покивал Исайчев, – Полковник Корячок, лично просил разобраться… с чего она вдруг. Софья записку странную оставила: Меня убил Лель…
   – Кто? – охнул Конопаткин, – он же погиб?!
   – Вот то-то и оно, – Исайчев кратко рассказал бывшему однокурснику о событиях, предшествующих самоубийству Мизгирёвой.
   – Да-а… – задумчиво, растягивая слово, произнёс майор, – девка-то она Соня Полушкина с вывертом, непростая девка была. Если что не по ней выкрутит шкуру наизнанку, а своего добьётся. Мы вместе росли, я на класс постарше был… Леля она себе в собственность, ещё с детского сада наметила. По пятам за ним ходила. Он какую-нибудь девчонку к берёзкам ведёт, целоваться, а она за ними по кустам на брюхе ползёт. На следующий день, девчонка, битая в школу приходит, за каждый поцелуй по синяку! Так, всех в Хвалыне от него и отвадила. В Сартов погналась, там упустила… Говорят, последняя его пассия, на которой он женится собирался таких ей тумаков отвесила, что Сонька три дня из комнаты в общежитии не выходила, раны зализывала. Но умница была, школу с медалью закончила.
   – Тимофей, что можешь сказать о брате Игната Островского? Кажется, он в этом деле засветился…
   – После смерти матери Игнат забрал Славку. Жил мальчишка с ним до самой гибели, а потом, обретался у несостоявшейся невесты Леля. Она его не отпустила, пока он в школу ходил. Невеста Леля цирковая гимнастка, а Славка после школы в юридический институт поступил. Год проучился и бросил, ушёл на озеро Байкал к бурятам, потом говорят в Монголию перебрался, а уж потом в Тибет. Там прибился к монастырю, толкуют вроде веру поменял. Приехал первый раз в Хвалынь полгода назад, погостил недельку, могилки матери и брата поправил и опять сгинул. Куда? Никому не сказал. Планами на жизнь не делился. Бабки на лавочках говорят, что вроде недели две назад опять заезжал, но мои хлопцы данную информацию не подтверждают. У Островских здесь дом. Сонькин брат за ним приглядывает. Борька хороший парень, но пьющий. Мать ничего поделать не может, говорит, он как бездомная собака из любой плошки лакает. Кто тебе ещё интересен?
   – Пётр Мизгирёв, – не дав мужу сказать, выпалила Ольга. Михаил согласно кивнул.
   – Пё-ё-ётр?! – майор прикрыл глаза, постарался представить человека, о котором его спрашивали, – Пётр?! Знаешь, у детей сейчас в моде интересная игрушка «лизун». Она похожа на аморфную липкую массу, в любую щель вольётся, любую форму примет, и везде ему хорошо… Безвреден, но и помощи не жди… Так, Пётр «лизун» и есть.
   – Он убить мог? – резко спросила Ольга.
   – Убить любой может, надо только поставить человека в соответствующие условия. Иногда убийство единственный выход. Но Соньку Лизун убить не мог, – майор на секунду замер, обдумывая и, всполошившись, добавил, – не-а, не мог! За неё кого ни будь, пожалуй, пришил бы, хотя тоже проблематично.
   Исайчев встал, отошёл в сторону от стола, закурил. Сделал несколько затяжек, резко побежал и, с разбега повис на забор, подтянулся. Мужик всё так же лежал на земле в позе Христа, только сейчас повернул голову и косил безумным глазом на половинку туловища Исайчева, торчавшую над кромкой забора.
   – Ты, как! – громко спросил Михаил, – очухался? Поговорить с тобой можно?
   Собака, услышала чужой голос, вылетела из будки и опять, как и тогда оглушительно залаяла, скаля зубы.
   – Чуча, брысь! – зашипел мужик, ошалело посмотрел по сторонам, повернул голову к Михаилу, предложил, – Перелезай раз подпрыгнул, чё висишь?
   – Вставай! Сейчас придём, – сообщил Михаил, оттолкнулся от забора, спрыгнул, отряхнул ладонь о ладонь, пошёл обратно к Ольге и Конопаткину.
   – Тимофей, последний вопрос: ты что-нибудь знаешь странного об отце Петра Мизгирёва? У него вторая семья была или мать Петра его первая и последняя жена?
   – Владислав Мизгирёв местный и жена его тоже. Брак они заключили сразу после школы. Мизгирёв пошёл служить на подлодку. После службы вернулся на родину. Занялся бизнес-рыбалкой. Деньги качал насосом. Жена на побегушках, он ублажал «бугров». К нему такие шишки приезжали, мы все прятались, не дай бог им дорогу перебежать. Потом заболел, нашли ревматоидный артрит, рыбалку пришлось забыть. Мизгирь немного ещё поскрёбся, а когда жена скоропостижно умерла от саркомы, всё продал и уехал к сыну в Сартов. Больше ничего сказать о нём не могу. Одна деталька в этой истории вызывает интерес: свадьбы два друга Степан Островский и Владислав Мизгирёв играли в один день и в одном месте, такой вот коллективный праздник получился. Хвалынь гудела дня три.
   – Эй! – раздалось из-за забора, – Вы где? Чё я тут разлёгся-то?
   – Надо идти, – дёрнула мужа за рукав Ольга, – На земле лежит, простудиться…
   – Не простудится! – усмехнулся Исайчев, – Там земля от костра так прогрелась, что не задымился бы, но идти надо… Тимоха, ты с нами или как?
   Майор отрицательно покачал головой и Михаил протянул Конопаткину руку:
   – Тогда пока, даст бог свидимся при лучших обстоятельствах.
   – Извини друг, мне пора в кресло, народ волнуется, – майор крепко пожал протянутую руку, обернулся к Ольге, добавил, – замечательная у тебя жена. Приезжайте, Оля, к нам летом. Здесь красота! В наших местах Волга, как море разливается ни конца, ни края не видно.
   Конопаткин уже подошёл к калитке, как из сарая выскочил дед Сергей Сергеевич и, расплёскивая на бегу молоко из двухлитровой банки, припадая на одну ногу, помчался вдогонку:
   – А молочко-то… молочко…
   Конопаткин жестом остановил деда:
   – Гостей потчуй, они такого молока отродясь не пили, городские…

//-- * * * --//
   – Ты деду за обед денежку оставил? – тихонько спросила Ольга, и пролезла в соседский огород сквозь знакомый лаз.
   – Под банку положил…
   Мужик лежал на прежнем месте, только согнул ноги в коленях и руки скрестил на груди.
   – Вставай! – предложил Михаил, – побеседуем…
   – Мне и так удобно, говори чё пришёл? – мужик стрельнул глазами на Ольгу, замер осматривая её с ног до головы, спросил добавив в голос елея, – она тоже беседовать будет, или как?
   – Буду, буду, – кивнула Ольга, – тебя как зовут?
   – Мамка Борькой, а для вас Борис Константинович Полушкин. Вы, небось, из Сартова пожаловали?
   Исайчев вынул из кармана удостоверение, поднёс его к лицу Бориса, тот шевеля губами, прочёл:
   – Ну, ну, стало быть, по поводу этой дурынды приехали…
   – Вы, что сестру не жаловали, дурындой называете? – спросила Ольга, изучая лицо брата Софьи.
   Слеза выкатилась из одного глаза Бориса:
   – Я её любил… Она за мамку была. Наша-то с пяти утра на работе: тесто для пирогов ставить, за молоком к дояркам сбегать. Повар она в школе… Я в младенчестве гонялся по улице, за Сонькин подол держался.
   – Почему тогда дурында? – переспросила Ольга.
   – Умная, разве себе вены порежет? Дурында и есть дурында…
   – Вы знаете, что она в предсмертном письме оставила?
   – Пётр сказал, когда мы её из морга забирали…
   – Что думаете? – спросила Ольга, не особенно рассчитывая на вразумительный ответ. Откуда мог знать ранний алкоголик о мотивах самоубийства сестры? Все его мысли наверняка направлены на одно – где достать похмелиться.
   – Они квиты. – Произнёс Борис и закрыл глаза, – Квиты. Больше ничего не скажу, даже не пытайте…
   – Что? – удивился Исайчев, – почему не скажете? Секрет?
   – Она умерла, и секрет ушёл вместе с ней. Точка!
   – Нет, погодите… вы не имеете права скрывать то, что вам известно.
   Борис из положения лёжа резко встал, чем поверг Ольгу и Михаила в изумление. Сел на скамейку рядом с Исайчевым, глянул, не отрываясь, и не мигая ему в лицо, произнёс:
   – Имею право не свидетельствовать против себя и своих родственников статья 51 Конституции РФ. О ком другом расскажу, о Соне нет…
   Исайчев в негодовании сжал кулаки до белых костяшек, но вопрос задал, не повышая голос:
   – И всё же вы должны рассказать нам о последнем посещении Софьей Хвалыни. Ваш сосед утверждает, она здесь была. И ещё он сказал, она сильно кричала, что-то требовала и облила вас водой из ведра. По какому поводу ссорились?
   – Она искала Малыша. Ей показалось, что он её кошмарит. Хотела с ним поговорить. Но не сошлось. Когда призрак Леля первый раз появился перед ней Малыш как раз был здесь.
   – Почему вы запомнили день? Он чем-то выделялся из всех остальных?
   Борис неожиданно встал со скамейки, попросил:
   – Разрешите отлучиться минут на десять, сам себе противен. Пойду умоюсь… и кое-что вам покажу.
   Борис вернулся чуть раньше чем обещал. Он был тщательно причёсан, побрит, переодет в чистую льняную голубого цвета рубашку и серые тоже льняные широкие штаны. В руках он держал фотографию. На фотографии был запечатлён памятник юноше в полный рост.
   – Это Лель. Я ковал его сам. Посмотрите дату гибели Игната. Именно в этот день Малыш появился в Хвалыне и именно в этот день он прошёл по кромке бассейна в усадьбе Мизгиря.
   Ольга приняла из рук Михаила фотографию всмотрелась, удивилась: «Надо же, как он похож на того сказочного Леля, которого я себе представляла, когда мама читала мне сказку о Снегурочке».
   – Когда брат Игната Островского был в Хвалыне последний раз?
   – Крайний раз, – поправил Борис, – он приезжал неделю назад.
   – Зачем?
   – Могилы поправить, дом проветрить, друзей повидать… Мне тогда показалось, Славка приезжал прощаться.
   – Вы входите в круг его друзей?
   – Смею надеяться… – усмехнулся Борис. – Вас, вероятно, интересуют наши разговоры?
   – Нет! – отрывисто бросил Исайчев, – меня интересует, не заметили ли вы, что-нибудь странное в поведении друга?
   – Заметил, – усмехнулся Полушкин, – Он ничего не спросил о Софье и её муже, как будто их не было вовсе. Даже тогда, когда я вскользь упомянул имя сестры, он резко перевёл разговор на другую тему. Мне стало неприятно. Софья погибла, а его это известие совсем не тронуло. Мы детство в одном Берендеевом царстве прожили…
   – Как вы считаете, почему? – спросила Ольга
   – Я думаю, за то время пока Малыш, извините Славка, жил после смерти их матери у Игната, они с Соней стали врагами. Соня умела восстанавливать людей против себя. Она была очень настойчива, а это не всем нравилось. Хотя могли быть и другие причины, но я их не знаю…
   – Я так понял, Петр рассказывал вам об их с Соней призраках. Но вы уверены, что брат Игната к этому не имеет отношения. Не участвовал сам, но мог их организовывать, оплачивать, наконец.
   – Славка долгое время жил в монастыре на Тибете, он человек верующий и я думаю, на такое неспособен. Хотя со времени нашего плотного общения прошло достаточно много событий в его и моей жизни, может быть, я смотрю не с того угла. – Борис задумался, взял из рук Ольги фотографию, вгляделся, – и все же нет! Не могу представить Славку в роли мистификатора. Он всегда был прямой, как рельс. Всё что возмущало его, тут же выплёскивалось наружу. Я не смею вам советовать, но отмечу, более всего из рассказов Петра мне не понравилась история с его лаборантами. Мизгирь сам пригласил их в Исландию. Сорвал с места. Я бы обратил на это более пристальное внимание. Им есть, за что мстить Соне.
   – А почему Пётр рассказывал вам о своих лаборантах? Вы что знали их раньше? – вскинул бровь Михаил.
   – Татьяну Кречетову в замужестве Соколову знал ещё до замужества. Во-первых, она училась в одной группе с ребятами и они общались достаточно тесно. Во-вторых, я часто бывал и бываю в Сартове по делам. Мне в моей работе нужна помощь химиков. Софья помогала, потом ей стало не до того и она передала мои проблемы своей подруге как раз Татьяне. Кстати сказать, Сонька была классным химиком, пожалуй, лучшим из них. Только голова у этой дурынды была забита не тем…
   – Тихо-тихо-тихо! – Исайчев снял очки и на его лице появились признаки озабоченности, – вопросики, уважаемый, возникли, требуются уточнения. Чем таким вы занимаетесь, отчего требуется частое посещение Сартова – это, во-первых? Как часто, во-вторых? И последнее, почему Софья передала вас Татьяне? Уточните.
   Ольга заметила, как по лицу Бориса проскочила ироническая усмешка.
   – Я кузнец! И не просто кузнец, а классный кузнец.
   – Да! – согласилась Ольга. – Директор школы хвалил вас. Мы видели забор у школы и у дома тоже хорош.
   Борис развернулся и теперь с усмешкой рассматривал лицо Ольги:
   – Я не делаю заборов. Я делаю кованные ограждения для парков, дворцов, музеев.
   – Например? – с неожиданным интересом спросила Ольга и вдруг почувствовала, как от Бориса потянуло запахом влажной степи. «Так пахнет сила и воля» подумала она.
   – Например, для музея Льва Толстого в Ясной поляне, для нашего драматического театра, ещё для четырёх театров в России и много-много для разных парков на побережье Средиземного моря. Заказы есть, не бедствую…
   – Какую роль в вашем деле играют химики? – спросила Ольга, всё больше заинтересовываясь собеседником.
   Полушкин снисходительно усмехнулся:
   – Свою работу делаю хорошо. За качество отвечаю! Метал, прежде чем пустить в дело проверяю. Он не всегда соответствует желаемому. Отсюда и нужда в химиках. Теперь понятно?!
   – Теперь понятно, – Ольга вопрошающе посмотрела на мужа, – Вы не ответили почему она передала вас Татьяне, чем таким она была занята?
   – Мух гоняла!
   – Я серьёзно! – рассердилась Ольга.
   – И я серьёзно. Мух, которые облепляли нашего Игнатку. Они на него как на мёд слетались. Особенно мухи-первокурсницы. Ну, в общем, всё, как и в Хвалыне, только в больших размерах. Даже к колдунье ходила, отвороты на соперниц заказывала. Всё что зарабатывала, на это дело спускала…
   Михаил в раздумье что-то чертил веткой на земле, и Ольга была вынуждена его окликнуть:
   – Мцыри, ау!
   – Да, да. – Встрепенулся Исайчев, – давайте вернёмся к нашим баранам, то бишь к супругам Соколовым. Почему для мести они решили, если решили, воспользоваться историей отношений Сони и Игната? Откуда им о ней известно?
   – По-моему, это очевидно. – в голосе Бориса проскользнула нотка разочарования, – Соня могла с Татьяной делиться воспоминаниями. Белые ночи в Исландии яркие и длинные. Питерские им в подмётки не годятся. Мне приходилось гостить у сестрёнки в сезон белых ночей. С ума начинаешь сходить от бесконечного дня. Сбежал через две недели.
   – Вы, Борис, не считаете, что отъезд этой пары из Исландии не слишком большая причина мстить вашей сестре, – присела рядом с Полушкиным Ольга, до этого наматывая круги вокруг лавки. – Мстить так, чтобы довести её до смерти?
   Борис рассмеялся раскатисто, звонко. Озорно глянул на гостью:
   – Когда они вернулись, я по старой памяти позвонил Татьяне Соколовой, хотел попросить помощи. Химики, с которыми после их отъезда работал, не совсем устраивали. Такого мата каким одарила меня Танька в жизни не слышал. Она минут пятнадцать говорила и, что интересно, ни разу не повторилась. Тогда оказалось, Софка и к её мужу, извините, в штаны залезла… Отсюда вопрос – как бы вы отнеслись к тому, что ближайшая подруга переспала с вашим мужем?
   Ольга от неожиданности крякнула:
   – Это, конечно, крутой вираж!
   – Такие виражи сестрёнка делала мастерски… Ну, да ладно, о покойниках плохо не говорят…
   – Да-а, – задумчиво произнёс Михаил, – мы часто употребляем это выражение неверно: «о покойных или хорошо или ничего», автор сказал по-другому: «De mortuis aut bene, aut male» – «о мёртвых или хорошо или ничего, кроме правды».
   Борис насмешливо подмигнул Ольге и мотнул головой в сторону Исайчева:
   – Видала, как изъясняется хлопчик?! А я вот так! Теткоракс сказал: «Ubi culpa est, ibi poena subesse debet». – «Где есть вина, там должна быть и кара».
   Ольга удивлённо сморщила лоб, подумала: «Как с детьми разговаривает, ей-богу», вслух спросила:
   – Теткоракс? Кто это? Почему не знаю?
   – Теткоракс – писатель такой. Пишет всякую хрень в интернете, а я её читаю… Иногда очень умные мысли проскакивают и в общей массе забавные. Вот ещё: никто не умирает без недостатков. Я ждал, что Сонька до чего-то такого допрыгается и с этой мыслью давно свыкся. Не умерла бы она своей смертью. Или кто-то прибил бы или вот так.
   – Почему не пытались сестру как-то образумить? Остановить … – в недоумении спросила Ольга.
   – Образумить? Удержать? А вы пробовали удержать надвигавшийся на вас поезд? И не пытайтесь. Убьёт! Чтобы спастись, нужно просто отскочить в сторону. Софья после гибели Леля жизнью не дорожила и не только своей.
   Исайчев встал, протянул руку Ольге, помог подняться:
   – Спасибо, нам пора. Если вдруг понадобитесь, можно пригласить вас в Сартов, конечно, оглядываясь на статью 51 Конституции РФ?
   Борис кивнул.
   – Последний вопрос. Зачем вы дерево подожгли?
   – Пьяный был. Пилить лень… Новый сортир на этом месте поставлю.
   Ольга протянула Борису руку и тот слегка её пожал. Она задержала его руку, ухватив за указательный палец:
   – Из нашей беседы мне понравилось всё, кроме, слова «квиты».
   Борис разочарованно пожал плечами:
   – Ничем не могу помочь, миледи…
   Ольга освободила руку:
   – Дарю ещё одно изречение, Борис, в вашу копилку: «и молчание может быть доказательством вины». – Слово «молчание» Ольга специально выделила голосом, добавила, – Кто сказал, не знаю, но присоединяюсь. Вы, Борис, интересный человек. Говорю не в качестве комплимента. Только вы так красноречиво молчите, что сразу понятно о чём. Может быть, лучше сказать, чем намекнуть?
   – Внесите это дополнением к 51-й статьёй Конституции РФ. Великий и могучий русский язык трудно держать за зубами, но в этот раз у меня кажется получилось. – Борис отошёл на шаг, развёл в стороны руки, выставил вперёд ногу, согнулся в глубоком поклоне. – Честь имею…

Глава 9

   – Он непрост… – уже достаточно далеко от Хвалыни, обронила Ольга, – ох, как непрост!
   – Оль… – увядшим голосом произнёс Михаил. – Все наши собеседники непростые люди, теперь я знаю заповедное место, где эти непростые люди водятся… Помнишь в фильме «Приключение Электроника» есть такие слова: «у каждого человека есть кнопка, её надо только найти». Человек, толкнувший Софью в смертный грех, такую кнопку у неё нашёл, теперь надо обнаружить этого человека. Кандидатов предостаточно… Вопросов стало ещё больше, чем ответов. Устал. Давай немного помолчим. Пилить до дома ещё полных три часа. Поспи.
   – Хочешь, пересяду за руль? – предложила Ольга
   – Пока не надо. Позже, может быть.

//-- * * * --//
   Капитан юстиции Роман Валерьевич Васенко старался подставлять плечо другу и сослуживцу майору Исайчеву в сложных, ограниченных во времени делах. Задумчивость Михаила иногда раздражала Васенко. Но в итоге именно умение в нужный момент сосредоточиться, отбросить всё лишнее, ставило последнюю победную точку в расследуемых ими «делах». Роман ценил это и, в нужный момент, гасил распирающую его энергию, давая другу отработать паузу.
   Сейчас следуя в архив Роман, злился на Исайчева за то, что тот послал его отыскать старое дело о гибели Игната Островского. Не любил Васенко сидеть в пыльном кабинете архива и листать, облизывая палец, страницы «дела» семнадцатилетней давности. Но в данный момент Васенко беспокоили несоответствия, замеченные им в беседе отца Петра Мизгирёва и Исайчева. Её диктофонную запись Михаил дал послушать Роману перед тем, как капитан собрался идти в архив. По словам, Мизгирёва выходило, что Игнат погиб при несчастном случае – статья 106 УК РФ непреднамеренное убийство. Следовательно, в смерти парашютиста виновата чья-то небрежность или легкомыслие, без намерения лишения жизни. Легкомысленных и небрежных, не нашли. Парашют укладывал сам Лель под присмотром инструктора. Однако в карточке регистрации уголовных дел значилась другая статья, а именно 105-я преднамеренное убийство с особой жестокостью. Приостановлено за недостаточностью улик. Попросту убийство есть, а убийца всех обхитрил и спрятался. Роман понимал, что Мизгирёв не был близким родственником Игната Островского и его могли не посвящать в нюансы дела. Интересно Пётр был во время гибели друга на аэродроме или как он утверждает нет? Этот «мозгокрут» соврёт недорого возьмёт! Не нравился профессор Роману. Скользкий, лысый, сопливый тип! Ещё и икает! Если он там был его не могли не опрашивать, а если не был, то наверняка интересовался чем закончилось дело. Роман ускорил шаг, не терпелось посмотреть материалы.
   Девушка в архиве оказалась приятной, доброжелательной. Она сама активно взялась помогать Васенко и он, как водится, сразу распустил крылья и распушил хвост.
   Исайчев удивлялся, как при такой любвеобильности Роман женат один раз, причём давно и крепко.
   Девушка взяла у Васенко запрос и теперь шла по проходу между стеллажами, сверяя данные учётной карточки с тоненькой папкой в её руках.
   «Немного наработал предыдущий „следак“, – невесело подумал Роман, – значит, придётся копать глубоко в веках. А это неблагодарное дело».
   – Вот, – сотрудница положила перед капитаном белую папку, ссохшуюся от времени и от зажатости другими более увесистыми папками.
   – И всё-ё-ё… – уныло пискнул Роман.
   Девушка удивлённо пожала плечами.
   Роман развязал тесёмки – папка была пуста! Вернее, в ней лежало с десяток белых не испачканных ничьим подчерком листов.
   – Это что? – Роман удивлённо воззрился на сотрудницу архива, – Это где?
   Девушка, выхватила из рук Васенко учётную карточку, и передвигаясь короткими прыжками побежала вдоль стеллажей, скрылась за поворотом. Через несколько минут она с радостной улыбкой опять предстала перед Васенко:
   – Фух! Чуть сердце не разорвалось, думала дело потерялось, а оно вот… – и она положила перед Романом карточку.
   – Передано на доследование в связи с вновь открывшимися обстоятельствами, – удивлённо приподнял брови Васенко. – Три года назад? Три года? Кто это следователь Смирнов Иван Иванович?
   – Там же написано и номер распоряжения внесён, – девушка ткнула пальцев в строку на карточке. Городское управление внутренних дел.
   Роман вынул из кармана сотовый телефон, набрал номер.
   – Капитан Васенко из Следственного комитета, подскажи, служивый, номер телефона следователя Смирнова Ивана Ивановича. Что-о-о? Как умер? Когда? Сколько лет тому назад? Точно три?
   Роман нажал кнопку отбой и изумлённо спросил сам себя:
   – Он, что взял дело на доследование и умер? Где дело? Надо ехать в ГОВД искать кому «дело» передали… Спасибо, барышня!
   – Я не барышня! – обиженно буркнула девушка, – я лейтенант Орлова.
   – У лейтенанта Орловой есть телефончик?
   – А-то! – засветилась улыбкой девушка.
   – Что медлим? – Роман протянул лейтенанту Орловой свой телефон, – быстро пальчиками забиваем номерок и имя лейтенанта…

//-- * * * --//
   Исайчев вошёл в кабинет Романа Васенко и сразу без предисловий спросил:
   – Выяснил что-нибудь по факту гибели Игната Островского?
   Роман оторвал взгляд от бумаги и, задумчиво посмотрев на сослуживца, по слогам растягивая слова, произнёс:
   – Спё-ё-ёрли «дело». Тю-тю
   – В смысле?
   – В прямом! – выкрикнул Васенко, – Следователь Смирнов вернул дело из оперативного хранения на доследование и через месяц после этого умер. «Дело» в его столе и сейфе не нашли. Жена дома всё перерыла тоже не нашла.
   – Его что? Убили?
   Роман встал, вытянул руку в направлении тумбочки, припаркованной к его рабочему столу и, щёлкнул пальцем по клавише электрического чайника. Вынул из верхнего ящика две чашки. Повернувшись к Исайчеву, спросил:
   – Валерьянки или сразу чай?
   – Ты не ответил, – посуровев голосом, спросил Михаил.
   – Нет, Михал Юрич, он умер от рака. Жена сказала, врачи давали ему три-четыре месяца. Смирнов прожил полгода. Никакого криминала, кроме того, что он кому-то «дело» спихнул… или… ну, в общем, ему нужны были деньги и немалые… Семья оставалась без кормильца. «Дело» получил официально, наплёл будто нашёл нового и важного свидетеля… Четырнадцать лет прошло, оставался год и все фигуранты были бы неподсудны. Но у кого-то жопку щемило. Как только подвернулся случай, маленькая лазейка, а именно умирающий «следак», покупатель дело приобрёл. Как тебе?
   – Как? – усмехнулся Исайчев, – покупателю важна и до сих пор остаётся важна не только свобода, но и репутация. Ему значимо не бросить тень на репутацию. В этом свете нужно проверить связи следователя Смирнова с парашютными службами аэродрома, инструкторами и теми, кто водил знакомство с Игнатом Островским. Не только водил, но и был вхож на территорию клуба.
   Роман почесал указательным пальцем макушку:
   – Думаю, надо поискать ещё и тех, кто видел катастрофу лично.

За шестнадцать лет до описываемых событий. Аэродром авиационного спортивного клуба

   От резкого торможения машину-такси занесло и Поля, выпрыгнула почти на ходу, едва удержалась на ногах. Она помчалась по лётному полю, волоча за собой сумку на длинных ручках. Задрав голову, высматривала в небе парашютиста. Игнат должен подать знак красным головным платком. Репетиция в цирке затянулась и Поля опоздала к началу загрузки парашютистов в учебный самолётик ДОСААФ [9 - ДОСААФ – добровольное самоуправляемое общественно-государственное объединение, цель которого – содействие укреплению обороноспособности страны и национальной безопасности.]. Ей было два раза обидно: первый оттого, что последние полгода она провожала Игната на прыжки, целовала его в щёку и, шептала на ухо: «Пусть будет с тобой бог и два парашюта», и второй, ей не удалось сказать несколько тёплых слов Соне, школьной подруге Игната. Сегодня у неё первый затяжной прыжок. Они после большой ссоры вроде подружились. Во всяком случае, Поля только ей рассказала о свадебном платье, которое для неё мастерила тётя. Соня тогда усмехнулась, спросила, сделал ли ей Лель предложение, услышала отрицательный ответ, усмехнулась ещё раз. Её сомнение не понравилось Поле, но она отнесла его больше к строптивому и неуживчивому характеру подруги Игната, чем к к тому, что она ей сказала.
   Девушка заметила в небе среди чёрных точек, одну с красным всплеском, резко остановилась:
   – Ле-е-е-ель! Я здесь …. Я здесь… – Поля принялась раскручивать над головой сумку, как вентилятор лопасти. – Я з-з-з-з-з….
   Над парашютистом появился белый язык. Поля прищурилась, разглядывая, увидела, как купол наполнился воздухом и сразу обмяк, будто проткнутый мяч. В стороны полетели обрывки шелка и красная косынка. Они разноцветными пятнами держались в небе. Купол запасного парашюта вышел, но раскрыться, не успел – не хватило высоты. Парашютист, кувыркаясь, приближался к земле, стремительно, неудержимо. Верхушка холма скрыла его.
   – Я зд-е-е-е…а-а-а
   Поля бежала. Там, за бугорком… Резкая боль в лёгких подогнула колени, и она перестала махать руками, прижала их к груди. Парашют… спутанные стропы… распластанный человек. Этот человек Игнат. Поля приподняла ему голову, ладонью стёрла с лица красную землю, пошевелила мягкую, как резина, руку. Его лицо покойно смотрело в небо открытыми голубыми, как распустившиеся цветы цикория, глазами.
   За спиной послышался звук приближающейся машины. Девушка не обернулась. Она застыла, окаменела, только зубы отбивали друг о друга частую дробь. Очнулась, когда в ушах зазвенел нестерпимый, выворачивающий нутро вой Славки, братишки Игната. Мальчишка упал на колени, пытался поднять тяжёлое тело, тянул его за руку.
   – Вста-а-а-вай, Гнатка! Вста-а-а-вай! – охрипнув, он обхватил голову брата и затих изредка вздрагивая.
   Припадая на ногу и, помогая себе бадиком, к месту падения быстрым шагом приближался высокий совершенно седой мужчина. За его спиной маячил, боясь обогнать парень. Оба они были одеты в тёмно-синие комбинезоны сотрудников аэродромной службы. Подбежав, старший опустился на колени, расстегнул и снял с головы парашютиста шлем, погладил взъерошенные степным ветром льняные волосы. Согнул спину, пытался услышать дыхание, приблизил своё лицо к лицу Игната. Не услышал и от этого сквозь его грубое, будто вырубленное топором лицо, пробилось другое удивлённое, беззащитное поверженное безнадёжным горем.
   – Прости меня, мальчик. Не уследил! – не поднимая головы, бросил, прибежавшему с ним парню – Передай по рации выпускающему, чтобы никто больше не отделялся [10 - Парашютисты не прыгают с самолётов. Они всегда от них «отделяются».]. Софью, Софью задержи!
   – Поздно, Николаич! Она пошла…
   Чёрная точка отделилась от самолёта и стремительно близилась к земле.
   Тот, кого назвали «Николаичем» поднял голову:
   – Высота отделения? Какая задержка?
   – Высота 1200, задержка 10 [11 - Время задержки раскрытия парашюта в секундах.]…
   – … что ж ты дура делаешь? Тяни кольцо-о-о… Тяни-и-и-и… – простонал, едва шевеля губами старший инструктор. – Неужто решила воткнуться? Десять… одиннадцать… двенадцать…
   В это мгновение в небе расцвёл жёлто-оранжевый бутон купола.
   – Отчислить! Чтобы близко к клубу не подходила, зараза… – рыкнул Николаич и повернулся к Поле, попросил, – девушка, милая, отойдите в сторону… и брата отведите… Сейчас здесь будет полиция.
   Он вынул из кармана комбинезона специальный нож с изогнутым лезвиями и принялся обрезать спутанные стропы парашюта.

//-- * * * --//
   Исайчев принял из рук Романа чашку с парящим чаем.
   – Ясно, самоубийство Сони, как-то связано с гибелью Леля. – Михаил осторожно отхлебнул терпкий пахнувший чабрецом напиток. – Не с призраком Игната, прыгающего с подоконника, а именно с его настоящей гибелью. Приходи сегодня вечером к нам. Ольга утром поехала беседовать с супругами Соколовыми. Надо обсудить план дальнейших действий, сложить в кучку всё что удалось выгрести… Времени осталось всего ничего… скоро Корячок розгами начнёт подгонять… Кстати, Копилка сделала «голубцы» из виноградных листьев.
   Васенко вскинул обе руки вверх, щёлкнул пальцами:
   – Ай-вай-вай! Какой ты, Исайчев, глухой кулинарный невежда! – Роман укоризненно поцокал языком, – твоя жена готовит не голубцы, а «долму». Приду, конечно, у неё «долма» пальчики оближешь. Моя жёнка до поры до времени даже не подозревала о таком блюде. Однажды я рассказал об Олином кулинарном шедевре, вечером прихожу она с победным видом мне целую тарелку навалила. Листья виноградные на даче у соседа нарвала. Красивые – красные, розовые, жёлтые с дикого винограда, даже кипятком не обварила. Фарш на сковородке зажарила, риса добавила, в листья завернула и сверху майонезом с чесноком припорошила. Я начинку в тарелку вытряхнул, перемешал, съел… Так, она целую неделю злилась… Ворчала: «для тебя, Ромка, у чужих баб и огурцы зеленее, и сиськи больше, и попа толще».
   – Смешно… – серьёзно обронил Исайчев, поставил на стол пустую чашку, пошёл на выход, у двери обернулся, – прибывай обязательно…
   – Ты сейчас куда? – поинтересовался Роман.
   – … по делам побежал, не могу одно «мизгирёвское дело» мусолить… других невпроворот…

//-- * * * --//

   По возвращении из Хвалыни Ольга позвонила Татьяне Соколовой, назвала тему её интереса, сразу получила твёрдое, процеженное сквозь зубы «Нет» и потом долго уговаривала женщину встретиться.
   Сейчас вдавив кнопку домофона, услышала вопрос: «вы кто и зачем?». Ольга представилась. В замке щёлкнуло и, калитка лениво растворилась. Перед Ольгой открылась панорама поздневесеннего сада. В нём энергично передвигались люди, одетые в серые комбинезоны с жёлтыми отделочными полосками. Они обрезали сухие ветки, поправляли формы кустарников, мазали белой краской стволы деревьев.
   Ольга пошла по вымощенной камнем дорожке к дому, увидела, пробивающиеся на клумбах оранжевые звёздочки молодых бархоток остановилась полюбоваться. Атласные, вытянутые звёздочки цветов группками выглядывали тут и там, цепляли взгляд. Она присела на корточки и пальцем осторожно погладила бутон, он оставил на коже нежный запах пряности и свежести.
   Ольга глубоко втянула ноздрями напоенный ароматом весны, отгремевшей грозы и затухающего костерка воздух:
   – Господи, хорошо-о-о! Как не хочется тащиться в дом, в тяжёлый разговор…
   Произнесённая за её спиной фраза, заставила вздрогнуть:
   – Давайте побеседуем здесь. Мне тоже не хочется туда. А больше всего сердце не лежит тащить в дом скверные воспоминания.…
   Ольга обернулась, перед ней стояла женщина небольшого роста в таком же, сером с жёлтыми полосами комбинезоне. В руках она держала кисть со стекающей с неё белой краской.
   – Давайте побродим по саду. Вы Ольга Ленина? Не ошиблась? – Женщина воткнула кисть щетинкой вверх в землю клумбы. – Татьяна Соколова. Что вы хотели узнать о моей работе в Исландии?
   – Извините, ради бога, не столько об Исландии, сколько о госпоже Софье Мизгирёвой. – и умоляюще добавила, – не гоните меня, пожалуйста, это очень важно… Вы знаете, она умерла? – Ольга внимательно посмотрела в лицо Татьяны, стараясь уловить первую эмоцию.
   Женщина резко отвернулась, и застыла на мгновение задержав дыхание.
   Когда хозяйка вновь взглянула на гостью, лицо её всё ещё хранило след нечаянной радости.
   – Она болела?
   – Нет! Она сама распорядилась своей жизнью.
   Обе женщины остановились и, молча разглядывали друг друга, размышляя – Татьяна о ненужных, неприятных ей воспоминаниях, а Ольга? Ольга рассматривала собеседницу, оценивала насколько откровенной может быть эта женщина.
   Татьяне, на первый взгляд, было не более тридцати. Небольшие слегка раскосые глаза, близко прикреплённые к узкой переносице, делали лицо похожим на мордочку лисицы. Сходство усугублял рот с тонкой верхней губой и понятыми уголками. Выщипанные брови в точности повторяли дуги очков и по цвету от них не отличались. Казалось, что над глазами имеются два ряда бровей. На голове Татьяны морщилась серая забрызганная белыми каплями краски полотняная шапочка.
   – Она убила себя? – верхние брови женщины приподнялись.
   – Да! – резко ответила Ольга, – Она вскрыла вены. Вы, действительно, не знали об этом.
   – Откуда! – удивилась Татьяна, – Я не общаюсь не с кем после того, как нас вышвырнули из института в Коупавогюре городе-спутнике Рейкьявика. Не могу найти работу по профессии. Правда, и не по профессии тоже ничего приличного не предлагают. Вот, приходится ухаживать за садом, вести хозяйство в отцовской семье, – улыбка чуть тронула губы Татьяны, а зайчик в глазах мелькнул и убежал в глубину чёрного, как беда зрачка. – Она, значит, того… Поставила точку… Интересно… Ну да, ну да… Скорпион укусил свой хвост…
   – Поясните про хвост, – попросила Ольга.
   – Что-то пошло не так, как она хотела, – Татьяна отвернулась от Ольги и неспешно пошла вглубь сада, увлекая за собой гостью.
   – Дикая была баба, необузданная… не терпела возражений. Пётр Владиславович понимал её с полувзгляда, а она с ним совершенно не считалась. Мы удивлялись, как он терпит. Чуть что истерика иногда и с мордобоем. Она всегда с улыбкой повторяла одну и ту же фразу: «Знайте, черви выбирают только лучшие плоды…». Скажет, хихикнет и уйдёт восвояси…
   – Вы знали человека по имени Игнат Островский? – Ольга поморщилась, потому что сразу пожалела о заданном вопросе. Подумала, если Татьяна имеет отношение к инсценировкам с Лелем, то именно с этого вопроса она начнёт лгать.
   – Игнат Островский?! – хозяйка усадьбы медленно повторила имя, помогая себе вспомнить. – Ой! Лель? Конечно, знала. Мы студентами проходили практику в институте, где он работал. В нашем учебном заведении на доске «Гордость ВУЗа» висела его фотография. Девчонки всегда оборачивались, проходя мимо. – Татьяна впервые за всю беседу улыбнулась, а потом посуровела. – Он погиб! Почему вы спрашиваете? Лель имел отношение к Софье Мизгирёвой?
   Сейчас, увидев на лице собеседницы искреннее удивление, Ольга поняла – Татьяна не знает истории Софьи и Леля. Подруги не были настолько близки. Значит, к «делу призрака» Соколова не может иметь никакого отношения. Дальше её вопросы могут касаться только самой Софьи. Ольга решила продолжить разговор в надежде отыскать дополнительные чёрточки к характеру героини и может быть, может быть, причину её поступка.
   – Нет! Не имел! – уточнила Ольга и перевела русло разговора на другую тему, спросила. – Это дом вашего отца?
   – Это наш с ним дом. Мой и его. Я после смерти мамы унаследовала её часть по завещанию. Отец женился, сотворил мне братишку. Здесь пока живу на иждивении родителя, благо с его половиной у нас давние хорошие отношения: в одном классе учились, за одной партой сидели.
   – Ваш муж тоже живёт здесь?
   Татьяна ещё раз отвернулась и Ольга услышала звук проглоченного в горле кома.
   – Мы развелись, как только вернулись в Россию. Володя работает управляющим в фирме Софьи. Бензин бодяжит по её формуле. Он хороший химик. Хозяйка его ценит. Ой! Извините, ценила. Спала с ним. Мы не виделись и не слышались уже год.
   – Извините. – Ольга тихонько кончиками пальцев дотронулась до плеча собеседницы, – Не могла обойти этот вопрос стороной.
   – Куда же от него денешься, – вздохнула Татьяна, – не хотела вспоминать… не могу, люблю его до сих пор. … Зачем мы поехали в эту проклятую Исландию?!
   Ольга остановилась, указала на лавочку:
   – Давайте присядем. Действительно, зачем? Я навела справки: ваш тандем и здесь был успешен. Вы вели собственные проекты. О вас говорят, как о талантливых химиках. Что погнало в Исландию?
   Татьяна присела и попыталась ногтем счистить с комбинезона прилипшую каплю краски.
   – Свободы захотелось… свободы от родителей, начальников, подружек, друзей, от старинных связей… И потом Мизгирёв очень просил. Для разработки темы нужны были свои люди, говорящие с ним на одном языке. Мы с Володей взяли в России ипотеку и поехали в Исландию зарабатывать деньги. Разве ж я могла тогда предположить, что наша с мужем давняя ещё школьная привязанность разобьётся о скалу по имени Софья? – Татьяна наклонилась вперёд, согнула спину, поставила локти на колени и, закрыв лицо ладонями, всхлипнула. – Тяжело вспоминать… А надо? Скажите, надо?! Разве это имеет отношение к её смерти?
   – Извините… вся жизнь Софьи имеет отношение к её смерти… – Ольга вслед за Татьяной присела на садовую скамейку, но села так чтобы Соколова не видела её лица, решила, так ей будет легче рассказывать.
   – Я в Исландии увлеклась работой, не видела ничего рядом. Тема была серьёзная. Страна диковинная… Знаете, – Татьяна обернулась, и Ольга увидела, как в её глазах зажёгся огонь удивления, – они едят протухшее акулье мясо и считают это деликатесом, морщатся, плюются, запивают не менее противным напитком, подчёркивая тем самым свои исландские корни. Эдакая кичливость… Мы как-то с Володькой… – она запнулась и, растерянно взглянув на гостью, замолчала.
   Пауза затянулась и чтобы её прервать Ольга попросила:
   – Давайте всё же походим, у меня спина замерзает…
   Татьяна встревожилась. Неуверенно предложила:
   – Может быть, в дом? Напою вас кофе. Бразильским. В Исландии кофе не растёт. Я здесь по приезде употребляю его в диких количествах, никак не могу напиться…
   – Так, в России оно вроде тоже не растёт…
   – Не растёт! – согласилась Соколова, – но, знаете, здесь у кофе родной бразильский вкус, а там от него только привкус. Дело, по-моему, в воде.
   – А как же тяжёлые воспоминания? Вы не хотели тащить их в дом. – Ольга виновато взглянула на собеседницу.
   – Не хотела, – согласилась Татьяна, – их там и так полным-полно. Все уголки забиты и заплаканы. – Она в нерешительности потопталась на месте, а потом взглянула на Ольгу с надеждой, спросила, – вы принесли мне горькую, по сути, весть, но она может быть началом моей надежды. Ведь может быть, может быть?
   – Вы думаете он захочет вернуться? – с удивлением спросила Ольга, а сама подумала «На её месте, я не пустила бы эту мысль к себе в голову. Хотя…»
   – Осуждаете? – печально и как-то по-детски спросила Татьяна, – Осуждаете! Сколько лет уже прошло, а я ведь никого лучше не встретила.
   В уютной, небольшой кухоньке дома Соколовых Ольга, уселась в уголок, постаралась прислониться озябшими ногами к батарее. Татьяна принялась варить в турке на две чашки ароматный с нотками миндаля кофе, а Ольга незаметно глотала возникшие во рту слюнки.
   Кофе, действительно, был классным. Отхлебнув из чашки, она усмехнулась.
   – Что невкусно?! – всполошилась Татьяна.
   – Нет! Что вы! Очень вкусно… – скороговоркой выпалила гостья, – ваш кофе заставил меня вспомнить однажды прочитанную фразу придворного лекаря царя Алексея Михайловича: «кофе изрядное есть лекарство против надмений, насморков и главоболений». Хорошо, правда?! Главоболений…
   – Хорошо, – согласилась Татьяна, и тоже отхлебнула из чашки, – давайте закончим с моим главоболением. В общем, история обычная, наверное, даже примитивная – жена вернулась не вовремя и в своей кровати обнаружила давно знакомую ей женщину. Знаете, у меня тогда ноги ослабли, присела на корточки там, где стояла… Софья не торопилась, вальяжно потянулась, встала, не спеша начала одеваться, даже попросила Володю застегнуть бюстгальтер, – Татьяна виновато улыбнулась, зябко поёжилась. – Извините за подробность… он ведь сделал то, что она просила, не глядя на меня… потом спохватился и тоже начал одеваться. Когда они выходили из квартиры, она похлопала меня по плечу, сказала: «Не горюй, не мыло – не смылится. Черви выбирают только лучшие плоды…». Я просидела так до самого вечера, а потом поняла – встать не смогу, ноги закаменели, упала набок, так до утра у двери и провалялась. Хотела позвонить подруге, но было стыдно… стыдно. … Очнулась в больнице с двусторонним воспалением лёгких. Пролежала два месяца…
   – Он навещал вас?
   – Да, однажды…
   – Пытался объясниться?
   – Нет. Сообщил, если подниму скандал, нас вышвырнут из страны. Здесь такого не прощают и тогда тю-тю наша квартира. Ипотеку нечем будет выплачивать. Жилплощадь оставлял мне вроде как компенсацию… Ольга вы когда-нибудь ненавидели так, что хотелось убить?
   – Вам хотелось стать палачом? – усмехнулась Ольга, – вы попробовали?
   – Что? – не поняла Татьяна.
   – Мстить ей, вы пробовали?
   – Зачем? Ей с лихвой отомстила жена профессора Сигурдура Тимресона. Софья повторила «фокус» и с её мужем. Но Свана оказалась проворнее меня. Она расцарапала ей физиономию, выгнала под зад коленом из института и из страны, а мужа заставила прилюдно каяться. Когда мы уезжали, Свана пришла проводить. Извинилась, что не может нас оставить. И ещё она сказала: « каждая овечка будет подвешена за свой хвостик». Видите, так оно и получилось… Может быть, сейчас выскажу парадоксальную мысль, она пришла ко мне в больнице. Вот уж, где было время подумать… Я там вспоминала свою жизнь в городке, мужа, поступки Софьи и поняла, вероятно, долгие и великие страдания делают человека тираном… Она смеялась, кривлялась, совершала дурные поступки и была абсолютно несчастна… может быть поэтому ей долго всё прощали… Где-то я прочла, не помню где – каждый тиран должен знать размер своей шеи или насколько остро наточена его бритва… или… – Татьяна зажмурилась и скривила лицо, как от зубной боли, как будто мысль, которую она собиралась высказать пришла ей только сейчас, – … или она делала это от скуки, что ещё хуже…
   – Почему? – не поняла Ольга.
   – Что почему? – переспросила хозяйка.
   – Почему ей было скучно? Разве ей не нравилось то чем вы занимались.
   Татьяна кисло улыбнулась:
   – Софья не работала в Исландии ни одного дня. Она положила свой красный диплом под подушку. Мизгирёв и так обеспечивал её всем.
   – Не понимаю, зачем нужно было столько лет учиться, чтобы…
   Соколова вскочила и, приложив указательный палец к губам, оборвала Ольгу на полуслове, секунду подумала и сказала:
   – Вы ведь не просто так спросили про Леля? Правда? – Татьяна обрадовалась пришедшей к ней догадке, – Да… да… да… Боже мой, как я не догадалась раньше! Однажды она проговорилась о человеке, которого любила больше жизни, о том, что он погиб. Точно это Лель! Они были из одного города… Софья училась с ним на одном факультете. Хотела быть рядом! Ей совсем не нужна была химия… ей нужен был он! Я это чувствовала, но поняла только сейчас. Все остальные люди были для неё мусор! Хуже всего, что она сама испытывала любовь, знала, как больно расставаться, и всё же рвала чужие жизни, рвала как ненужные тряпки…
   – Вам её жалко?
   – Жалко? – Татьяна сжала кулаки и с силой стукнула ими по столу, заговорила, выкрикивая слова, – Собак, заражённых бешенством, отстреливают! Вы уверены, что она сама? Хотя зачем спрашиваю? Вот вы прежде чем войти ко мне в дом пожалели меня. Когда я высказала мысль о возвращении мужа тоже пожалели, а она не пожалела ни тогда ни позже. Нет! Не жалко!
   – Мне пора. Спасибо за кофе, – Ольга встала, протянула хозяйке руку, – Всего вам доброго. У вас всё будет хорошо…
   Татьяна схватила обеими ладонями протянутую руку Ольги, принялась потряхивать её резкими и быстрыми движениями, будто боясь опоздать, заговорила:
   – Мёртвым не нужна ни жалость, ни прощение. То и другое нужно живым. Я его, конечно, прощу… если он вернётся…
   «… если вернётся» – про себя повторила Ольга.

Глава 10

   Ольга открыла дверь, в доме пахло разогретой «долмой» и виноградным «Напареули» со сливой. Из кухни доносился неспешный разговор двух сытых и слегка пьяненьких мужчин.
   – Конец моим припасам… – подумала Ольга, сморщила нос и сунула голову в приоткрытую дверную щель, тихонько заметила, – с тех пор, как люди придумали варить пищу, они едят в вдвое больше чем надо, а пьют втрое. Разоряете наш бар, безобразники? Что празднуем?
   Роман обернулся на голос и, сверкнув бесоватым глазом, засуетился:
   – Вай, женщина! Как ты можешь говорить такое? Мужчины просто вкусно едят… – Он подбежал к Ольге, чмокнул её в щёку. – Михал Юрич, хочу произнести тост.
   Исайчев долил в бокалы вина, протянул один из них Ольге, торжественно произнёс:
   – Давай, генацвале [12 - «Генацвале» означает в переводе с грузинского – товарищ, друг.], пусть после твоего тоста вино закипит у нас в руках!
   Роман приосанился:
   – Кавказская мудрость гласит: «Имеющий жену красивую – уже не беден. Имеющий жену умную – богат. Имеющий жену красивую, умную и хозяйственную – подлинно богат». Так, выпьем же за подлинное богатство нашего друга! За тебя, Михал Юрич!
   – Богатство твоего друга – жена, балбес! – с иронической улыбкой заметила Ольга и невзначай добавила, – Соколовы в нашей истории ни при чём…
   – Кхе-хе, – поперхнулся вином Михаил, – точно?
   – Точно! – подтвердила Ольга, – Купава Татьяну, сильно обидела, но в то же время дала понять – её муженёк – не судьба, а несчастный случай. Она это осознаёт, но вернуть хочет.
   – Слышь, Михал Юрич, тебе не кажется, что пока пацаны в детстве играют в машинки, стрелялки и погонялки, девчонки с не обсохшим молоком на губах уже учатся управлять человеками – играют в куклы.
   Не реагируя на очередную шутку товарища, Исайчев раздражённо стукнул ладонью по столу:
   – Копилка, дело Игната Островского пропало… кто-то не только с ней, но уже давненько и со следствием играет в прятки!
   Ольга присела на стул рядом с мужем, спросила:
   – Когда оно пропало? Время? Меня интересует год.
   – За год до приезда Мизгирёвых в Россию, – за Исайчева ответил Васенко. – Я уже крутил года-лета и так и эдак ничего не получил вразумительного. «Дело» открыли на следующий день после гибели Игната. Приостановили через два месяца. Мизгирёвы уехали в Исландию через три недели после катастрофы. Пробыли там пятнадцать лет. Вернулись три года назад. «Призраки Игната» появились полгода как. Выходит, два с половиной года семейство никто не беспокоил. Брата Игната Славку видел на его могиле в Хвалыни также полгода назад. Здесь есть над чем подумать. Получается, призраки появились с его приездом в Россию. Где он был семнадцать лет, никто не знает. И ещё: он брат Игната и может быть сильно на него похож. Он мог играть роль Леля в инсценировках. Фотографию Вячеслава можно найти, как вы думаете?
   – А, может, и не быть похож! – усомнился Исайчев. – Славке в год гибели брата было восемнадцать лет. Сейчас ему почти тридцать шесть, вполне зрелый мужик…
   Исайчев извлёк из кармана телефон и, пролистав группу контактов, провёл указательным пальцем по дисплею, при этом нажал на кнопку «громкая связь». На пятом гудке посылки вызова Михаил, Ольга и Роман услышали бодрый голос на фоне гула турбин:
   – К вашим услугам, майор. Вы внесли дополнения в 51-ю статью Конституции России?
   Исайчев иронически хмыкнул:
   – Приветствую вас, Борис! Уезжаете куда? Слышу звук турбины самолёта.
   – Это поёт моя кузнечная печь, просит работы. Говорите, что хотели…
   – Опишите мне брата Игната в его сегодняшнем воплощении. Это не противоречит статьям Конституции? Братья похожи друг на друга?
   На фоне гула пламени из трубки донёсся иронический смех.
   – Будто из преисподней, – заметила Ольга.
   – Исходя из температуры, оно так и есть, – ещё громче засмеялся абонент – Судя по вопросу, вы всё же склоняетесь к тому, что над Сонькой и Мизгирём подшучивал Малыш? Зря, но вам виднее… Похожи ли братья? Лель и Малыш были от одной матери, но от разных отцов. Лель в мать – высокий, статный, светловолосый. Малыш-Славка, вероятно, в неизвестного никому отца – невысок, не волосист, рыжеват и рыхловат.
   – Получается это не он, – заметил Роман.
   – Получается, – согласился Михаил. – Спасибо. Вы удовлетворили моё любопытство. Отбой.
   – Премного благодарен за отбой! Целую руку вашей супруге. – трубка потемнела и затихла.
   – Кто ещё знает историю с Игнатом? – задался вопросом Исайчев.
   – Тот, кому Софья успела испортить жизнь, – бросил Роман, потягивая из бокала «Напареули». – А почему мы не вспоминали о биологическом отце Игната Степане Островском? Он как-то тенью мимо нас прошмыгнул.
   – Какие у него могут быть претензии к Софье? Она девочкой была, когда он уехал, – заметила Ольга.
   – Я у вас сегодня девушкой-телефонисткой работаю? – Михаил вновь достал из кармана брюк телефон, и поводив по дисплею пальцем, приложил трубку к уху:
   – Майор Конопушкин, привет Исайчев, Тимофей прости за поздний звонок. Пришли завтра по факсу в СК материалы по отцу Игната Островского? Как нет! Почему? Хорошо, можешь прислать фотографии с похорон Игната, у кого-то из твоих земляков они обязательно есть. Кружочком выдели лицо отца. Как нет? Почему? Ну, фамилия имя-отчество назвать можешь? Так! Островский Степан Степанович, спасибо и на этом. Что-о? – засмеялся Михаил, – Ты для меня в рабочее время майор Конопаткин, а вне как был Конопушкин, так и остался… Да-а? Как скажешь! Исправлюсь…
   Нажав на кнопку «отбой», Исайчев сообщил:
   – Отец Игната более сорока пяти лет отсутствует в родных пенатах. В Хвалыни он женился, и не дождавшись рождения сына, смылся. Документов на него нет. Сроки хранения прошли. На похоронах тоже не был. Никто не знал куда сообщить. Интереса к семье не проявлял. Роман, надо найти Степана Степановича Островского, разузнать, отчего он так резко оборвал связи с роднёй? По слухам, Островский-старший обосновался в Астрахани.
   – Слушай, Михал Юрич, – Васенко поёрзал на стуле, заглянул в пустой бокал и вопросительно воззрился на Ольгу. – Мы вроде ищем злодея, который подтолкнул Софью к гибели, именно поэтому возбуждено уголовное дело. При чём здесь родственники Игната Островского, так мы закопаемся… Оль, плесни ещё…
   Ольга отрицательно покачала головой и, состроив фигуру из трёх пальцев, показала её капитану.
   – Мы что уже всё выпили? – Роман смастерил на лице смешную просящую гримасу.
   – Нет! – строго ответила Ольга – остались чай и кофе. Чего тебе налить?
   – Слушайте, давайте серьёзнее! – возмутился Исайчев. – Мне, пожалуйста, кофе. Роман, ты забыл? В предсмертной записке чёрным по белому: «Меня убил Лель». О ней и о нём мы должны знать всё! Всё-ё-ё…
   – Мцыри прав, – поддержала мужа Ольга, – я носом чую – это «дело» родом из детства…
   – Завтра встречаюсь с Анной Долговой компаньонкой Софьи. – продолжил Исайчев, – Копилка, не обессудь, тебе придётся отыскать отца Леля и невесту. Пётр Мизгирёв называл её имя, кажется Полина. У нас с капитаном других срочных дел невпроворот. Помоги будь ласка! Роман поезжай к профессору. Надо ещё раз всё перетереть, может, что новенькое скажет и зацепи уволенного Софьей водителя, он работал у Мизгирёвых со дня их возвращения в Россию, что-то наверняка слышал-видел… Но, главное, ищем по разным каналам очевидцев гибели Игната, хорошо бы откопать инструктора парашютного спорта тех лет. «Дело о гибели Игната Островского» придётся восстановить…
   – Вот именно откопать, – с сомнением в голосе произнёс Васенко, – Он же не Дункан Маклаод! Ему сейчас лет сто…
   Ольга сняла со стула свой пиджак и, порывшись в карманах, извлекла многократно сложенный листок бумаги:
   – Вот тебе координаты инструктора парашютного спорта тех лет Солозобова Виктора Николаевича. И вовсе ему не сто лет, а всего шестьдесят три.
   – Вай, молодец, женщина! – обрадованно воскликнул Роман, – цены тебе нет!

Глава 11

   Исайчев докуривал сигарету, когда парадная дверь Следственного Комитета открылась и из неё пуча глаза, выскочил дежурный офицер. Он схватил Михаила за рукав с криком: «Тебя полчаса как ищут, всех по щелям разогнал!» потащил упирающегося майора в помещение.
   – Стой! – Михаил выдернул рукав из ухватистых пальцев дежурного. – Объясни: кто? Кого? Куда? Зачем?
   – Полковник Корячок. Тебя. В кабинет. Зачем не знаю. Морда у «шефа» красная, глаза навыкате, слюна пока не идёт…
   – Хоть это приятно, – хмыкнул Исайчев, поправил рукав кителя и быстрым шагом, перепрыгивая ступени, помчался к кабинету начальника Следственного комитета.
   – Слушаю вас, Владимир Львович, – козырнул Исайчев, влетая в кабинет. – Где пожар? Кого спасаем?
   – Иди, иди сюда, – охрипшим голосом пригласил Корячок. – Дело Софьи Мизгирёвой закрыть, как самоубийство без отягчающих обстоятельств. Сдать на хранение. Вопрос задашь, уволю.
   – Увольняйте! – вскинулся Исайчев, – Там криминал, Владимир Львович!
   – Пётр Мизгирёв повесился! – рявкнул полковник. – Мизгирёв—старший с сердечным приступом госпитализирован… но вроде не инфаркт… Вас с Васенко затаскают если там есть превышение… ты это понимаешь…
   – Мизгирёв записку оставил?
   – Он не до смерти повесился, слава богу. Откачали вроде. Люстра оборвалась! В результате череп раскроил, ключицу сломал, два ребра и что-то с тазобедренным суставом. Галина Николаевна сказала, что жить будет, когда склеят. Сейчас он в медикаментозной коме. Дружбан мой – Владислав Иванович, просил не звенеть, чтобы в его сынка студенты пальцами не тыкали. Перподаватель, ешь твою медь! Перподаёт чего-то…
   Корячок поднялся с кресла и жестом пригласил Исайчева пересесть к журнальному столику:
   – Пойдём, покурим!
   Прикурив сигарету и, водрузив мощное тело в кресло, Корячок попросил:
   – Майор, давай закругляй это дело без шума, Мизгирёв-старший настаивать не будет. Мне кажется, оно ему самому поперёк горла стоит…
   Исайчев упрямо замотал головой:
   – Нельзя, товарищ полковник! Там криминал, Владимир Львович и ещё – когда мы глубже копнули «дело Леля», оказалось оно пропало…
   – Когда он погиб?
   – Восемнадцать лет назад…
   – Так, чего ж ты хочешь?! – нахмурился Корячок. – Его три года как должны списать за давностью лет. По нему уже никто неподсуден…
   – Так, оно не вчера пропало, а за год до неподсудности.
   – Да-а? Почему не доложили?
   – Владимир Львович, вы три года как начальник СК, может быть, вашему предшественнику докладывали, только он не среагировал. Расскажите, что Петр Мизгирёв написал в своей записке? Оперативники, как я понимаю, по просьбе Владислава Ивановича на место не выезжали? – съязвил Исайчев.
   – Слышу, слышу твой ироничный тон… В общем, так – я по инстанциям доложу, что дело по самоубийству Софьи Мизгирёвой мы закрываем без отягощающих обстоятельств. Владислав Иванович по жизни обычный рыбак, но рыбачил он с такими московскими персонами, что мне быстро нос подотрут и веничком звёзды с погон подметут…
   – Влади… – хотел было возразить Исайчев, но Корячок взмахом руки остановил его.
   – Давай так! Я отвечаю за то, что говорю, но не отвечаю за то, что ты слышишь. Моё самоуправство мне не простят, но я могу защитить твоё самоуправство… Думаю, майор, ты понял… Да, погоди бежать, бегун, записка у Галины Николаевны.

//-- * * * --//
   Исайчев с трудом пытался протиснуться в дверную щель кабинета старшего эксперта-криминалиста Долженко Галины Николаевны. С трудом, потому что, с другой стороны, её подпирала плечом сама Долженко, не давала Михаилу войти:
   – Уйди, Михуил, чёрт тебя побери! Я пожрать спокойно могу? Ироды! Ходят и ходят! Всё без стука норовят! Может, я голая тут? Через двадцать минут приходи…
   – Здравствуйте, тётенька, поэт Бездомный говорит из сумасшедшего дома… Я тут с пятью мотоциклетами и пулемётами к вам прибыл для поимки иностранного шпиона… Разрешите войти! – медовым голосом пел Исайчев и, нажимал плечом, но расширить дверную щель не мог. – Не женщина, танк! Обед давно закончился… пусти я на секунду записку Мизгирёва посмотреть… Галя…
   Долженко резко отошла от двери и Исайчев, как прошлый раз во дворе Бориса Полушкина полетел всем корпусом вперёд, но вовремя среагировал, зацепившись за ручку двери.
   – Значит, так, – глянула рассерженным зверем Долженко, – в записке три слова. Третье не дописано, но понятно, потому что расхожая фраза, итак: «Не поминайте ме…». Далее, сломался карандаш или он сам нажал так, что сломал. Второе более вероятно. Навесил на люстру шарф жены, шёлковый фирменный дорогой и шлёпнулся со всего маху с собственного письменного стола. Люстра его, конечно же, накрыла, а в ней килограммов двадцать. Осветительный прибор импортный, кованный. Сейчас профессора ввели в медикаментозную кому, потому как в голове гематома. Думаю, очухается дней через пять – семь… Та-а-к! Что ещё?! Когда грохнулся, со страху описался… Ты представляешь, вешался – не описался, а упал – и вот те на…
   – Почему думаешь, что он, только когда упал это-того…, может, раньше? – спросил Исайчев с опаской.
   – Слышу, сомневаешься. В себе или во мне? Лучше бы в себе, потому как я за свои слова отвечаю – на столе мочи нет, а на ковре под ним целая лужа… Ну?!
   – Что со старым Мизгирёвым?
   – Сердце! Хотя, знаешь, этот старый только притворяется что у него артрит. Он здоров как бык. Крепкий такой грибок-боровичок. У меня подозрение – был у него вчера вечером тяжёлый разговор с сынком. После чего профессор отправился вешаться, а папа в приступ.
   – С отцом пообщаться можно? Как ты думаешь, врачи разрешат?
   – Попробуй! Хотя, с большей вероятностью дня через три.
   Долженко подошла к рабочему столу, на котором стояла тарелка с гречневой кашей и банка с малосольными огурцами. Зачерпнула ложкой кашу, пригубила и взорвалась:
   – Ну вот опять остыла! Третий раз разогреваю! Пошёл вон отсюда-а-а…
   – Дай огурец, – жалостливо попросил Исайчев, – солёного хочется.
   – Батюшки! – всплеснула руками Галина Николаевна, – забеременел?
   Михаил запустил руку в банку, вытащил самый большой огурец, понюхал, поцокал языком:
   – Не-а! Не получается…

//-- * * * --//
   Открытая входная дверь особняка Мизгирёвых, мотылялась на ветру, издавая при каждом порыве жалобный глухой стук.
   Исайчев освободил язычок защёлки, вошёл, успокоив уставшую хлопотать дверь.
   – Ау! Есть кто живой?! – крикнул Михаил и вздохнул, – Да-а, живые здесь убывают…
   Он постоял, прислушался к звукам чужого дома, ничего не услышал и, пошёл по уже знакомым коридорам дальше. Исходив большую часть особняка, Исайчев обнаружил закрытую изнутри комнату, постучался. За дверью послышалось шевеление и невнятное бормотание. Шаркающие шаги, скрип ключа в замочной скважине возвестил о том, что дверь можно попробовать открыть. Михаил с опаской толкнул ладонью створку, вошёл бочком, осмотрелся. В зашторенной и поэтому полутёмной комнате на табурете сидела нечёсаная отёкшая Анна Долгова. Исайчев потянул носом, в воздухе не чувствовалось запаха алкоголя.
   – Чё нюхаешь, мент? Не пьющая я … – Анна вскинула до краёв наполненные ненавистью глаза, – какого ляда припёрся? Некого здесь больше пытать…
   – Вы коней-то осадите, дамочка, – спокойно ответил Исайчев, – пытать никого не буду, а поговорить вам со мной придётся, хотите этого или нет.
   – А то чё?
   – А то вызову наряд и отвезу в РОВД. Посидите там пока сорок восемь часов, а там посмотрим, может быть и дольше.
   – Это за что? Чё я такого сделала? – скучно, без возмущения спросила Анна.
   – Будем выяснять. На месте преступления присутствуете? Присутствуете. Факт неоспоримый. Сидите тут, молчите, раздумываете. Может, что противоправное замышляете, а? – Михаил пошёл короткими шагами по периметру комнаты компаньонки Софьи Мизгирёвой, по пути изучал развешенные по стенам австралийские маски, амулеты, пучки сушёной травы, картинки животных, особенно много было разновеликих слонов. – Слушайте, зачем вам столько слонов? Это, что священное животное?
   – В наших краях, нет, – чуть более оживлённо ответила компаньонка.
   – Тогда зачем? – не отступал Исайчев.
   – Просто красиво! – в тусклом голосе Анны появились живые нотки.
   – Слон красиво? Ты, девонька мамонтов не видела. Там не только хобот, уши, там бивни ого-го, а волос?! Волос аж до земли! Ну что готова к разговору?
   – Ладно, – махнула рукой Анна, – спрашивайте! Хрен с вами…
   Михаил, прежде чем присесть на угловой диван отгрёб в сторону кучу стиранного, но не глаженого белья:
   – Что вас связывало с Софьей Мизгирёвой?
   – Петька Мизгирёв. Спали мы с ним. Но… – Анна подняла указательный палец с обгрызенным ногтем, – по-разному. Я по любви, а она для здоровья.
   – Анна, давайте пойдём на кухню – дружелюбно попросил Михаил. – Согреем чайку, поговорим обстоятельно. И вам будет легче, и мне хорошо. Вставайте, пока я окончательно не разозлился.
   Анна посмотрела на Михаила заинтересованно. Встала, привычным движением собрала несвежие волосы на затылке в пучок, вытащила из кучи белья сбитое в комок платье, предложила:
   – Идите на кухню. Ставьте чай. Я пока переоденусь.
   Исайчев согласно кивнул, перемещаясь к двери, уточнил:
   – Кухня прямо по коридору?
   Анна вместо ответа махнула рукой в нужном направлении.
   После второго бокала чая компаньонка помягчела.
   – Извини. Как тебя по батюшке? – спросила она, вновь наполняя чашку. – Тебе с какого места начинать? С Хвалыни? Так, там ничего особенного не было. Пихали они меня от себя. Гнали. Сонька та гордилась, что Петя за ней, как телок ходит. Только ей тоже лиха немало отмерено было…

За двадцать восемь лет до описываемых событий. Районный городок Хвалынь

   Аня притулилась под кустом смородины, собирала ягоду для варенья. Мать заставила её добрать ведро, начатое с утра. Анна упиралась, ягода в этом году уродилась мелкая колготная, но мать была непреклонна. Или полное ведро или на вечер в Дом культуры не пойдёшь. Как же не пойти? Сегодня Петя Мизгирёв будет в концерте на гитаре играть и петь. Этого девчонка пропустить никак не могла. Петя был её кумиром ещё с молочного детства: только у него она ела куличики из песка, только ему давала поиграть своими лопатками и грабельками. Петя относился к подружке хорошо, впрочем, так хорошо он относился ко всем девчонкам в их маленьком городке. Выделял Пётр Мизгирёв только Соню. А Соня Петю не выделяла, а просто использовала при каждой надобности. Мама Софьи работала в школе поваром, рано уходила из дома. И Петька, чтобы быть полезным своей зазнобе, скрытно дожидался, когда её мать свернёт с дороги, где стоял дом Софьи на другую улицу. Бежал в хлев чтобы проводить их корову в стадо. Так он давал подружке поспать до начала уроков. За это Софья прямо на школьных ступеньках одаривала мальчишку коротким поцелуем в щёку, после чего Мизгирь светится как электрическая лампочка.
   Сейчас Анна собирала смородину и думала о Софье и Пете, сокрушалась – разве так можно? Одной всё, а ей ничего. Разве можно не замечать, как она его любит? Разве можно не понимать, что только Анна будет ценить его всю жизнь? Разве можно отмахиваться от своего счастья?
   Её невесёлые думы прервал разговор за забором. Разговаривали двое: один говорил едва слышно и это был Игнат Островский, а вторая, ею была Соня, всё время срывалась на крик, который Игнат сразу старался гасить:
   – Тихо, не кричи! Услышат! Почему ты решила…
   – Потому что у меня месячные второй раз не пришли, – оборвала собеседника Софья.
   – Может, ты застудилась? – без уверенности спросил Игнат, – моя мама всегда, когда животом мается, говорит, что застудилась…
   – Лель! Перестань! Всё ты понимаешь – не дурак! – Софья перешла на крик, – меня всю выташнивает…
   – Тихо не кричи! Что ты хочешь? – в голосе Игната звучало раздражение, – разве я что-то обещал?
   – Нет! Не обещал! – воскликнула Софья, – мы делали это вместе… Вместе и отвечать будем…
   Стало понятно, что говорившие остановились, голоса не приближались и не удалялись. Вероятно, Игнат и Софья сели на лавочку у забора рядом с домом Анны.
   – Так… так… так, – строго почти грозно сказал Игнат, – сколько раз я говорил, чтобы ты отлипла? Сколько раз ты сама приходила ко мне домой, караулила, ждала, когда все уйдут? Ты преследуешь меня всюду! Я иду, ты идёшь рядом. Я сижу, ты сидишь рядом. Я ем суп, ты глядишь на меня со дна тарелки… Ты засовываешь руки мне в ширинку, когда никто не смотрит! Ты лезешь на меня всегда, если остаёмся одни! Я не железный! Ты сделала меня мужиком! Но я устал от тебя… Не люб-лю! Понимаешь не люб-лю!
   – Лель! Не бросай меня! Родненький умру без тебя! Не уходи…
   – Убери руки, Соня!
   – Если сейчас уйдёшь, скажу, что ты меня изнасиловал и тебя посадят!
   – Что-о-о?
   – Ле-е-ель! Я пошутила-а-а… не уходи-и-и
   Разговоров Анна больше не слышала. Слышала только жалобное поскуливание. Она вскочила со скамейки, задела ногой и перевернула ведро. Не обернувшись, кинулась к калитке. Дёрнула створку, выскочила, увидела удаляющуюся спину Игната и Софью. Девчонка упала на колени и, на четвереньках уползла в куст акации. Там она забилась в корнях, крутила головой, подслеповато прищуриваясь, рыская зрачками, будто ища защиты, голосила тихо, горько и протяжно. Было в этом вое столько отчаяния и тоски, что Анна тоже упала на колени и тоже поползла к Соне, обняла её за плечи, притянула к себе и они обе запричитали, надрывая душу междометиями, какие просятся только тогда, когда горе и другие слова не приходят.
   – Не отдам никому… никому и никогда… – сквозь вой слышала Анна. Ей стало жутко и от животного звука, и от слов, которые выдавливала из себя Соня. – Убью любого… изувечу…

//-- * * * --//
   – Да-а-а, – повторила Анна, – Соньке лиха немало было отмеряно … – она вскинула на Михаила светлые почти прозрачные глаза, спросила умоляюще, как будто то о чём она спрашивала, зависело от него, – Петька выживет? Не умрёт?
   – Захочет жить – выживет…
   Анна услышала ответ, преобразилась лицом, высветлилась: исчезла из глаз безнадёга. Она сглотнула слюну, попросила:
   – Давайте колбаски пожарим, есть очень хочется…
   Михаил кивнул и, тоже проглатывая голодную слюну, спросил:
   – Что с Владиславом Ивановичем знаете? В больнице у него были?
   Анна отмахнулась рукой, засуетилась. Открыла холодильник. Настрогала колбасы, бросила её на сковородку, подожгла горелку:
   – Сейчас, сейчас поедим и поговорим ещё… о Пете… Поговорим? Он хороший…
   – Поговорим! – кивнул Михаил и повторил вопрос о Мизгирёве-старшем.
   – А чё с ним будет… Он здоровее нас с вами вместе взятыми. Сегодня звонил, сообщил, что завтра явится.
   Когда Анна разложила скворчащие, с загнувшимися по краям ломтики докторской колбасы по тарелкам, Исайчев задал вопрос:
   – Зачем Пётр Владиславович сделал это с собою, вы поняли?
   – Струна лопнула! – Анна положила на тарелку вилку с уже нанизанным на неё куском колбасы. – Раньше между ним и его Виной была Софья. Она держала его. Софья ушла и между ним и Виной преград не осталось. Это она накинула ему на шею петлю. Только Вина та оказалась не такой большой, как ему мнилось, – Анна улыбнулась, обнажила кипельно белые зубы и розовые дёсна. – Лопнула верёвочка-то! Лопнула! Всё! Два раза к смертной казни не приговаривают! Теперь будем жить. Вы вот тоже говорите, что будем жить!
   – Что за Вина Анна? – поспешил спросить Михаил.
   – Так, кто ж её знает, – стрельнула на Исайчева хитрым глазом компаньонка, – Всё! Простил ему боженька грехи! Живым оставил. Нечего без толку языком молоть.
   – И всё же? – разозлился Исайчев, – Если в курсе, вы обязаны…
   Анна резко встала, опёрлась на стол обеими руками, скалой нависла над Михаилом, зло рыкнула:
   – Ничем я вам, господа хорошие, не обязана! И сказ весь!
   Михаил понял: Анна Долгова ничего больше не скажет.

Глава 12

   Уговориться о встречи с инструктором по парашютному спорту Роману Васенко удалось только с третьего раза. Он, упрямо отнекивался ссылаясь на занятость и старческие болезни, а потом сказал напрямик:
   – Я в своё время так много говорил об этом следователям, и так много передумал по ночам, что за всю последующую жизнь отоспаться не могу. Язву на нервной почве заработал, а вы просите, чтобы я всё заново прошёл? Не могу, не буду, не хочу!
   – Вы помните Софью, девчонку которая была с ним в клубе?
   – Ну-у-у? – вопрошающе промычало в трубке. – Она тогда затяжной перетянула, я её выгнал.
   – Она порезала себе вены и умерла, – скороговоркой выпалил Васенко.
   После короткой паузы в трубке опять вопрошающе промычало:
   – Ну-у-у? Я здесь, при чём?
   – Софья оставила записку: «Меня убил Лель».
   – Лель это кто?
   – А вы не знали? – удивился Роман. – Все с кем я общался по этому делу, знают Лель – это Игнат Островский… Такое у него было прозвище ещё со школы.
   – Не знал! Я был его инструктором, а у нас не приняты панибратские отношения. Мы общались только по делу, хотя однажды…, – в трубке послышалось, как собеседник Романа недовольно запыхтел, – ладно давайте встретимся через час на аллее в городском парке. На той, что идёт вдоль пруда. Буду ждать вас на пятой скамейке от главного входа. Идёт?
   – Идёт! – согласился Васенко.

//-- * * * --//
   Роман шёл по мокрой после дождя аллее и с удовольствием вдыхал очищенный с запахом влажных листьев воздух. Ливень замокрел сочными красками газон у узкой пешеходной дорожки, превратил его из просто зелёного в изумрудно-зелёный ковёр. Деревья чуть шевелили ветками, перешёптывались друг с другом, вероятно, обсуждали и завидовали очень редкому сорту сочно красного клёна, полыхающего огнём резных листьев – гордости городского парка. Он один сиял цветом победы, притягивал восторженные взгляды редких в середине рабочего дня прохожих. Деревянные с витиеватыми коваными ножками скамейки ещё не стряхнули с себя слёзы растаявшей тучи и Роман подумал, что договорился о встрече со свидетелем в неудобном месте – придётся или брюки мочить или разговаривать стоят, переминаясь с ноги на ногу. Аллея была пуста, только на третьей скамейке сидел сухощавый мужчина с длинными худыми ногами, которые он вытянул и умудрился перегородить ими пешеходную тропинку.
   – Вы не соблаговолите убрать ноги, уважаемый, боюсь, наступить на мокрую глину и свалиться в пруд? – гася раздражение, попросил Васенко.
   Мужчина убирать ноги не торопился, а вынул из кармана большой целлофановый пакет, расстелил его рядом с собой, насмешливо посмотрел на Романа, предложил:
   – Садитесь, Роман Валерьевич, я угадал вы Роман Валерьевич? Посидим здесь. Воздух то какой! Вы в своих следовательских кабинетах совсем пожелтели…
   – Так, к осени готовимся загодя, нам следователям положено подстраиваться под времена года, идти, так сказать, в ногу со временем и даже чуть опережать – улыбнулся Васенко и присел на предложенный ему пакет. – Вы Солозобов Виктор Николаевич?
   – Он и есть, – кивнул мужчина.
   – Что же вы на третьей скамейке меня дожидаетесь вроде говорили о пятой?
   – Пятая не только мокрая, но ещё и покрашена, не предполагал, извините…
   Васенко удовлетворённо кивнул:
   – Вы, Виктор Николаевич оборвали разговор по телефону на фразе: «Хотя однажды…», давайте с неё и начнём…

//-- * * * --//

За семнадцать лет до описываемых событий. День накануне прыжка Игната Островского

   Игнат Островский понимал, что инструктор он же начальник парашютной службы может его послать. Крутого нрава мужик. Но Игнат не собирался отказываться от своих намерений и, теперь приближаясь к Виктору Николаевичу Солозобову, подыскивал убедительные слова. Инструктор стоял в центре дропзоны [13 - англ. drop zone – зона выброски] и смотрел в небо, шевеля губами, подсчитывал количество оранжево-белых куполов.
   – Ах ты господи! – в сердцах бросил инструктор, поскрипывая зубами. – Не прыгнул, гадёныш! Надо списывать! Сколько времени на него угробил… Чего тебе? – бросил Солозобов, не глядя на Игната, – завтра затяжные… готов?
   – Готов! Виктор Николаевич, вы можете дать мне прыгнуть на белом мешке [14 - Мешок – купол (сленг).]? Очень надо!
   Солозобов перевёл на Островского внимательный взгляд:
   – Цирк в небе устраивать не позволю…
   – Почему цирк?! Хочу последовать вашему примеру. Вы ведь своей жене колечко на палец одели, прыгнув с неба? Ходят легенды о вашем затяжном, вы тогда не на крест приземлились, а прямо перед ней… Дайте белый парашют… Хочу спуститься к невесте с букетом и обручальным кольцом. Она оценит. Она гимнастка в цирке. У неё свой номер, но мой будет круче… Дайте белый парашют…
   – Не дам! И с прыжков сниму. Шагом марш. Это приказ!
   Островский резко повернулся и, не оборачиваясь, пошёл к зданию аэродромной службы. Он шёл походкой пластмассового солдатика, колен не сгибал, ноги выкидывал высоко, как на парадном марше.
   – Вот ведь упрямец! Даже спиной упрекает…
   Виктор Николаевич вспомнил счастливые глаза своей Кати, когда их накрыл белый купол, сладость её губ и то с какой гордостью она говорит уже тридцатый год их совместной жизни: «Мужа мне господь в белом тюльпане на голову сбросил».
   – Эй, парень! – крикнул вслед Игнату Солозобов, – скажи Ивановичу, пусть выдаст тебе белый парашют. Ты курс по укладке прошёл?
   Игнат, расцветая счастливой улыбкой, кивнул:
   – Прошёл! В лётной книжке есть отметка!
   – Тогда вперёд! Беги, пока не передумал…
   Солозобов смотрел вслед парню, радовался: всё-таки не пропала романтика в нашей молодёжи!
   Отвлекло его от мыслей лёгкое покашливание за спиной. Виктор Николаевич обернулся и обнаружил прямо перед собой неизвестно откуда появившуюся девчонку. У неё были такие же голубые глаза, как у Игната, только ещё голубее…
   – Полушкина, ты откуда? Испугала старика… Что хочешь?
   Софья сложила руки у груди лодочкой, подпрыгивала, как резиновый мячик на обеих ногах, жалобно причитала:
   – Виктор Николаевич, Виктор Николаевич, миленький разрешите мне завтра прыгнуть не в своей группе, а в группе с Игнатом Островским!
   – Ты что участвуешь в его свадебных выкрутасах?
   Софья замерла:
   – Свадебных?
   – Эх тоже мне закадычный друг называется! Не знаешь, что Игнат завтра прыгнуть собирается с обручальным кольцом и одеть его на пальчик гимнастке из цирка? Как вы там его прозвали, Лель? Так вот докладываю: Лель нашёл-таки свою Снегурочку… Хотя… – Солозобов разочарованно, почесал указательным пальцем нос, – я, верно, не должен был этого говорить, раз Игнат сам тебе не сказал? Хотя он не просил молчать… Ну беги я перенесу твою фамилию в список группы Островского.
   – С какой высоты назначен выброс? – спросила Софья глухим голосом.
   – Завтра все прыжки с тысячи двухсот метров… Тысячники для вашей группы в этом месяце закончились…
   Солозобов повернулся и пошёл в сторону здания аэроклуба широкими размашистыми шагами, припадая на неправильно сросшуюся после неудачного приземления ногу. В середине пути остановился посмотреть насколько отстала Софья. Он забывал, что за ним мало кто мог угнаться. Но Софья так и осталась стоять на месте, замерла со сложенными на груди руками, опустила голову.
   «Дурак, – подумал Виктор Николаевич, – зачем ляпнул! Может, она рассчитывала на что-то в отношении Островского? Парень видный… Нет! – махнул рукой Солозобов, – Пусть с этим переспит. Не дай бог, завтра на беду напросится… Хотя с ней рядом всегда Мизьгирёв вертится… сам чёрт не разберёт эту молодёжь…»
   Успокоив себя, начальник парашютно-десантной службы ускорил шаг.

//-- * * * --//
   – Вы, Виктор Николаевич оборвали разговор по телефону на фразе: «Хотя однажды…», давайте с неё и начнём – повторил Васенко предыдущую фразу, чем вывел задумавшегося собеседника из воспоминаний.
   – Софья тогда передержала прыжок и едва-едва успела надуть купол. В этом что-то было не так. Меня в тот момент сразу взяли под стражу. Через три недели неожиданно выпустили, даже не объяснили причин. С работы выгнали. В первые дни в изоляторе некогда было думать о чём-то другом, кроме того, отчего треснул купол? Я на нём прыгал, причём незадолго до рокового дня. Без человека там, конечно, не обошлось, но экспертиза показала, что постороннего вещества на материи не имелось. Хотя визуально было видно, разрывы прошли будто по линиям стекания какой-то жидкости. Эксперты разводили руками, но доказать ничего не могли.
   – Может, ножом? – предложил версию Васенко.
   Солозобов усмехнулся:
   – Ширина разреза была больше любого лезвия, причём разрыв походил на проросший корень растения, так поработать могла только жидкость. Под клапаном ранца нашли прокол. Я осмотрел дверцу шкафчика, где у Островского лежала парашютная сумка. Шкафчики под номерами. Парашюты разложены одинаково. Просунул палец в отверстие для вентиляции и упёрся в ранец. Кто-то накануне тоже упирался, но только шприцем. Под клапаном как раз верхушка купола. Только следов жидкости обнаружено не было и шприца тоже. Мы с ребятами всю территорию обыскали – ничего не нашли. Поэтому дело рассыпалось… Мотивов убийства тоже не определили. Решили, что купол рассыпался от старости. Чушь! Я то знаю – парашют был изготовлен из нейлонового рипстопа [15 - Рипсто́п (от англ ripstop: rip – рваться, stop – прекращение) – тип ткани комбинированного переплетения, в структуре которого использована упрочнённая армированная нить. Армированная нить, как правило, изготавливается из полиэтера или нейлона.]с полиуретановой пропиткой. Износа этой тряпке нет!
   – Почему Игнат не открыл запасной?
   – Основной купол не сразу стал распадаться. Он надулся и вдруг пополз, будто кто-то начал медленно рвать его на куски… Игнат растерялся, не ожидал такого и потерял высоту… запасной выдернул у самой земли. Купол развернуться не успел…
   Солозобов затих. Васенко не торопил, понимал – ему тяжко. Пауза была недолгой, Виктор Николаевич провёл ладонью по лицу, взглянул на следователя, попросил продолжать.
   – Наличие посторонних людей на аэродроме в этот день следователи проверяли? – торопливо спросил Роман. – Народ опрашивали? Может, кто кого видел?
   – Был один посторонний – Славка, брат Игната. Но ты же сам понимаешь, он не мог. Да и посторонним пацан не был. Славный мальчишка, услужливый. Всем помогал: кому лямку подтянуть, кому шнурок завязать. Мы ему даже пропуск выписали. Он всегда с Островским на прыжки приходил. Тоже мечтал прыгать, но Игнат ему не позволял, берёг до поры до времени.
   – Вы Софью видели после катастрофы? – задал вопрос Роман.
   – Да, видел! Я отыскал Полушкину на кромке дропзоны, сидела на пеньке. Не плакала, нет! Трясло её, как в лихоманке. Спросила только: «Живой?!». Я промолчал. Она поняла. Хотела заплакать, но улыбнулась, оскалилась. Лицо у неё было такое… такое… Страшно стало… Я поспешил уйти. На полпути обернулся, она мне вслед кулаком грозила. В кулаке красная тряпка. Много позже понял, почему она на краю дропзоны оказалась – туда в лесок улетела бадана Игната. Софья её нашла… Знаешь, такую ярую ненависть к себе я видел впервые в жизни, аж вспотел…
   – Повторите, как проходила выдача парашютов, пошагово, – попросил Роман.
   – Выпускающий смотрит, чтобы парашютист расписался в журнале, а затем даёт команду помощнику на выдачу парашюта. Помощник идёт к персональной ячейке, извлекает рюкзак и передаёт его парашютисту. У нас в клубе было так. Как в других не знаю.
   – Помощник, штатный сотрудник аэродромной службы? – с интересом спросил Васенко.
   – Нет! – насторожился Солозобов, – обычно это новичок, точнее, тот, кто проходит обучение, но ещё не прыгает.
   – Возможно установить, кто в этот день был помощником? – уже без энтузиазма спросил Роман – Или дохлый номер?
   – Дохлый, – согласился Солозобов, – но попробуем. Может, Иваныч вспомнит… У тебя телефон есть, дай позвонить. Я сотовыми не пользуюсь. Не люблю ходить, как коза на привязи…
   Васенко достал из кармана телефон, протянул его инструктору, недоверчиво поинтересовался:
   – Вы наизусть его номер помните?
   – И чё? – удивился Виктор Николаевич, набрал номер и, пока шла посылка вызова, пояснил, – я только его номер и помню. Звоню с домашнего, приглашаю во двор на лавочку в шахматишки сыграть. Мы это дело любим, каждый вечер играем… Лё-лё! Иваныч? Это я Николаич! Не узнал? С чужого телефона звоню. Надобность есть. Нет, пока не могу! Чё звоню? Сижу со следователем на лавочке, тот день вспоминаем. Ну, тот… Да! Новые обстоятельства… Скажи кто тебе тогда парашюты помогал выдавать… Ну… вспоминай! Славка, Игнатов брат, крутился? Нет, не помнишь?! Вспомнишь, позвони по этому номеру, он у тебя высветился. Следователя зовут Роман Васенко.
   Солозобов вернул телефон и разочарованно отметил:
   – Старость не радость, скоро как себя зовут забывать станем.
   – А Софья могла попасть раньше всех в парашютную? – не надеясь, спросил Роман.
   – В парашютную она вошла последней. Игнат расписался первым, Софья после всех. А что ты всё о ней спрашиваешь? Она вроде Петьку Мизгирёва любила, замуж за него вышла.
   – Она любила Леля…, – в мыслях примерив на себя груз случившегося, передёрнул плечами Васенко.
   – Она любила Игната? – удивился Солозобов, – не ведал… он всегда с девушками на прыжки приходил. Причём с разными. Ему нужны были восторженные зрители. Мне тогда казалось, что у Петра Мизгирёва с Полушкиной замучено… ластились они друг к дружке… вон ведь, как оказывается… Ну теперь многое видится по-иному, она, вероятно, хотела, чтобы Островский её ревновал… – Виктор Николаевич закрыл лицо ладонями и, тихо растягивая слова, произнёс, – Ах-х, ста-а-рый ду-у-рак! Только сейчас понял, откуда у неё такая ненависть. Она винила меня в смерти Игната… Она его любила…
   – Успокойтесь, Виктор Николаевич, помогите понять зачем гражданские люди, учёные, не собирающиеся воевать, прыгают с парашютом?
   – Хобби! Хотя не люблю это корявое слово – увлечение для получения наслаждения. Это любовь! А уж если тебе не хватает её в жизни – прямой путь в парашютизм. Возникает адреналиновая зависимость. Если ты этим не занимаешься, то у тебя начинаются ломки. Потому что парашютизм украшает жизнь. Он добавляет эмоций. Он просто подхлёстывает жить!
   – Но ведь опасно, – покачал головой Васенко, – всё время на грани…
   – В этой жизни всегда есть линии, которые предопределяют – если шагаешь за них, будь готов к тому, что с тобой произойдёт очень страшное. Можешь умереть. Поэтому все эти экстримные дела они, конечно, прекрасны в своих эмоциях, но должно быть безумное желание жить. Там линии настолько близко между жизнью и смертью, что можно легко не заметить, как уже перешёл… Ну и ещё… есть такое понятие в жизни, если родился счастливым, то хоть откуда скидывай Господь подушку подстелет, что-то там отведёт… Это есть в жизни. Но надо всегда рассчитывать на чистый профессиональный уровень. Чем лучше готов, чем холоднее рассудок – тем в итоге дольше живёшь. Ты точно должен знать – это твоё…
   – А Софья? Это было её?
   – Софья? У Софьи другая немножко мотивация… – Солозобов прикрыл глаза, обдумывал ответ и, сформулировав его для себя, повернулся к Васенко, всмотрелся в его лицо, ответил, – она считала, что в жизни надо быть дерзким, немножко нахальным, чтобы тебя видели. Потому что если тебя не видно и ты сливаешься с толпой, то выбор всегда или в большинстве случаев не в твою пользу. Она была дерзкой.

Глава 13

   – Мцыри, я нашла отца Игната Островского! – кричала Ольга в телефонную трубку, стараясь пробиться через гул пассажирского зала и рёв взлетающих самолётов. – Улетаю в Астрахань через пять часов обратный рейс, так что к ночи вернусь!
   – Почему сорвалась так срочно? – в голосе Исайчева слышалось недовольство, – утром нельзя было?
   – Он завтра уходит на месяц в Каспий рыбалить. Степан Островский штурман на рыболовецком судне. Мы с ним договорились встретиться в аэропорту. Побеседуем и обратно. Не скучай!
   – Ты там осто… – договорить Михаилу не удалось, трубка уснула до следующего звонка.
   Ольге самой было не по нраву едва перекинувшись с незнакомым человеком парой слов, очертя голову, не подготовившись, лететь в незнакомый город. Из этой пары слов Ольга поняла, Степан Островский не горит желанием вспоминать юность и женитьбу. Тем более что Марию первую и последнюю любовь он помнит до сих пор с обидой и горечью. Но аргумент, приведённый Ольгой о том, что от их встречи зависит чья-то жизнь пересилил все доводы против и они договорились.
   Уже после взлёта Ольга вынула единственный документ из «дела Леля» который могла захватить с собой – его фотографию. Разглядывая её, она прикидывала план предстоящего разговора. Лицо юноши на снимке, обрамлённое бурунчиками соломенных волос, успокаивало, даже умиротворяло. В душу приходила безмятежность, становилось ясно и понятно, что нужно делать дальше и как вести важный разговор.
   – Чудно! – подумала Ольга, – если его фотография так действует на меня, что же он, делал с людьми будучи живым?
   На фото Лель улыбался. Он улыбался не только пухлыми губами похожими на старинную ладью со слегка поднятыми уголками, но и глазами, большими глубоко посаженными, цвета весеннего цикория, щеками с бутонами ямочек и подбородком слегка вскинутым, раздвоенным, похожим на нарисованное сердце.
   – Я бы тоже никому не отдала, – поймала себя на мысли Ольга, – он тёплый, бархатный, невозможно глаз отвести. Интересно похож ли Игнат на отца? Узнаю ли я Степана Островского без таблички, которую просила написать. Что он скажет, когда увидит фотографию сына?
   Самолёт попал в грозовой фронт, опоздал больше чем на полчаса. Из-за погоды во всех зонах аэровокзала скопилось много незапланированного люда с неотправленных рейсов. Багажа у Ольги не было, поэтому она вошла в зал для прибывших пассажиров одной из первых. Вошла и растерялась. Никаких табличек над головами встречающих, не было. Она встала на цыпочки, принялась нервно крутить головой, разворачивалась на каждый резкий вскрик. Кружась, как юла Ольга миновала зону выдачи багажи и тут увидела взметнувшийся над толпой лист белого картона с надписью «Я здесь. Островский». Ольга, не спуская глаз с ориентира, двинулась навстречу, как ледокол, разгребала обеими руками людское море.
   Она старалась высмотреть лицо человека с табличкой, но у неё не получалось. Получилось только тогда, когда подошла совсем близко. Тот, кто держал табличку, был ниже среднего роста, суров лицом, коренаст и смугл. Вероятность его рождения в Европейской части России представлялась Ольге невеликой, скорее всего, родиной ему была Восточная Сибирь.
   – Что, Степан Степанович, не смог меня встретить? – разочарованно спросила гостья.
   – Смог! – приятным баском ответил мужчина, – Я и есть Степан Степанович Островский. Что не показался вам? Разочарованы?
   Такие моменты, когда Ольга теряла дар речи, в её адвокатской практике встречались редко, последнего случая она даже не припомнит. Но сейчас, опытный юрист Ольга Ленина непросто потеряла дар речи, она была огорошена. Облик встретившего её человека никак и ничем не напоминал Игната Островского. Перед ней стоял и иронически улыбался сын Байкала и Селенги – большие расплёсканные губы, резкие носогубные складки, брови редковолосые едва намеченные, лоб ребристый от морщин, уши крупные лопухастые, волосы густые чёрно-бурые, торчащие ёжиком, а глаза цвета ночи дикие напоминающие силуэт лука, главного оружия баторов [16 - Батор – богатырь (бурятский)]. Одет он был в хлопчатобумажную клетчатую рубашку и новые не заношенные джинсы.
   – О чьей жизни и смерти идёт речь, уважаемая? – начал разговор Степан Степанович.
   Ольге потребовалось чуть больше времени чем всегда, чтобы прийти в себя, но она справилась и предложила:
   – Давайте найдём тихое место, поговорим. Лучше где-нибудь на природе. У вас в Астрахани есть парки с уединёнными уголками.
   – Разыщем. – бросил Островский и быстрым шагом двинулся на выход. – Любите кавказскую кухню? – спросил Степан Степанович и, не дожидаясь ответа, предложил, – у моего друга маленький ресторанчик в лесопарке, там тихо и вкусно, поедем? Дружбан попотчует нас от души. Вы, небось проголодались?
   – А ехать далеко? – поинтересовалась Ольга, – у меня через четыре часа обратный рейс.
   – Успеем, – заверил Степан Степанович.
   Ресторанчик, в который Ольгу вёз Островский, находился в зелёной зоне по дороге в аэропорт. Машина Островского внушала уважение большая, ухоженная, вычищенная до блеска.
   – Внуки драят! – с гордостью в голосе пояснил Степан Степанович, – к труду и аккуратности сыновья мои приучают своих чад сызмальства.
   Ольга утонула в велюре необъятного пассажирского сиденья. По привычке втянула воздух ноздрями, задержала дыхание. Удивилась, от Степана Степановича не пахло рыбой, как по её мнению, должно было пахнуть от старых морских волков. Он пах неожиданно приятно – хорошим, тёплым коньячным запахом, какими-то древесными глухими ароматами в паре с запахом сигарет, кофе и едва различимым родным запахом моря.
   Машина Островского съехала с трассы и, пропетляв по просёлочной дороге, упёрлась в срубленную избу, обрамленную широкой открытой верандой. На ней покрытые скатертями с азербайджанским национальным рисунком стояли столы и стулья с высокими резными спинками. Вероятно, ресторанчик строился для дальнобойщиков, поэтому «безлошадных» посетителей почти не было. Степан Степанович дружелюбно поздоровался с крупных размеров и большой волосатостью кавказцем, который нашёл для старого друга уединённый уголок на открытой веранде, отгородив его от посетителей ширмой.
   – Вы знаете, Ольга Анатольевна, – обратился Островский к гостье, – мне старый друг-лётчик рассказывал, что для того чтобы в самолёте не укачивало нужно перед вылетом хорошо, плотно поесть, – и обращаясь к хозяину ресторанчика, попросил, – неси нам, Мехман, твои самые сытные блюда.
   – Ой, нет, нет! – воскликнула Ольга, – я однажды плотно поела перед тем, как сесть на теплоход. Весь путь от Севастополя до Одессы из гальюна не вылезала. Несите, Мехман, все самые лёгкие блюда.
   – Неправда, твоя уважаемая, – вмешался в разговор хозяин ресторанчика, – в самолёте качает туда-сюда, вверх-вниз, вверх-вниз, а на пароходе туда-сюда, с боку на бок, с боку на бок. Это разные качания! Понимать надо, женщина! Так, чего нести штурман?
   – Неси, Мехман, вверх-вниз, – решил Островский, прислонился к спинке кресла, попросил, – пока Мехман будет творить свои блюда, задавайте вопросы, Ольга Анатольевна.
   Ольга вынула из сумки фотографию Игната, положила её рядом с Островским:
   – Скажите, почему вы небыли на похоронах сына?
   Степан Степанович взял в руки снимок, недолго посмотрел, вернул Ольге.
   – Потому что у меня никогда не было родного сына. Этот мальчик похож на Машу.
   «Зря сердечные капли дома оставила, – подумала Ольга, – Сейчас бы пригодились!»
   А вслух попросила:
   – Огорошили вы меня, Степан Степанович, давайте рассказывайте всё о себе, о мальчике и почему он носит вашу фамилию? Давайте Степан Степанович с юности, с Хвалыни начнём. Вы какого рода будите?
   – Мать моя русская, отец – бурят. В Сартов его армия занесла, в стройбате служил. В Хвалыне их рота белую гору разрабатывала, гипс добывала. Там отец встретил маму, там поженились, там я родился – по паспорту русский, по роже – бурят. Бурятская кровь – сильная кровь. Дети, рождённые от восточных людей, будут восточными людьми. И наука так говорит. Игнат на Марию похож. Она русская красавица. Под нашу традицию не подходила. У нас женщина лицо должна иметь плоское луноликое, глаза узкие, бёдра крепкие и широкие, должна родить как можно больше детишек. Я среди русских жил, к русской красоте привык и жену себе русскую хотел. Но на меня никто не зарился. А Маша…
   Из-за ширмы с подносом вышел хозяин ресторана, молча поставил на стол блюдо с фруктами, плоское блюдо с травяными пряностями, бутылочки с приправами. Во главу стола Мехман выставил поднос с тонко испечённым лавашем, спросил:
   – Салат сейчас подать или после супа?
   – После супа и помедленнее, друг, нам здесь долго сидеть, много говорить, уж извини, – виновато улыбнулся Островский.
   – Как скажешь, аргели [17 - Аргели – уважаемый (армянский)]!
   – Продолжайте, продолжайте, – когда хозяин ресторанчика удалился, с нетерпением попросила Ольга, – что Маша?
   – Мы познакомились с ней в Сартове, в городском парке, рядом сидели на колесе обозрения. Она боялась, вцепилась в меня, проколола ногтем палец. Я терпел, пока аттракцион не закончился. Когда вышли и она отпустила мою руку, кровь хлынула фонтанчиком. Бегали, искали бинты. Потом гуляли по городу. Она местная, всё показала, рассказала. На следующий день опять встретились и опять гуляли. Я ведь на целую голову ниже девчонки был, но она не стеснялась. Это поразило. Через неделю предложил замуж за меня пойти. Она, к моему изумлению, согласилась. Потом, когда всё случилось, понял – Маша хотела из дома убежать куда угодно. Отец рано помер. Мать запила, мужиков стала водить. Достали они Машутку. Мы ведь в Хвалынь уехали в чём были. Маша из дома даже смены белья не взяла. Уже в Хвалыне узнал, оказывается, красавица моя на третьем курсе пединститута училась. Поженились, жёнка на заочный перевелась. Свадьбу славную сыграли. Вместе с другом детства Владиком Мзгирёвым. Он на местной женился. Они ещё с детства хороводились. Но его Таисия не моей Марии чета, незаметная, тихая, серенькая. Проживать с женой в родительском доме стали. Дом большой добротный – живи, не кручинься. Через три месяца Маша меня обрадовала – сказала, что беременна и срок беременности больше двух месяцев. Больше двух!
   Степан Степанович замолчал, встал, подошёл к ограждению веранды, вынул из кармана брюк сигареты. Закурил. Ольга его не торопила, понимала, что то, о чём он собирается поведать, ему трудно произнести даже сейчас почти через четыре десятка лет.
   – Давайте сделаем паузу, скажите, пусть несут суп! – предложила Ольга.
   Островский с благодарностью посмотрел на гостью и побежал выполнять просьбу.
   Вернулся Степан Степанович с величаво ступающим Мехманом, на его руках покоился поднос с парящими тарелками азербайджанского супа:
   – Мой фирменный суп бозбаш! – воскликнул хозяин и поставил тарелку перед Ольгой, – Какими бы вкусными ни были овощные супы, ни один из них не сравнится с моим бозбашем на мясной косточке. Попробуй, ханым [18 - Ханым – почтенная (азер)]! Мой суп тебе сниться станет. Приедешь ещё! Я готовлю только так или не готовлю вообще…
   Ольга сложила ладони лодочкой, коснулась ими подбородка, поклонилась хозяину, чем несказанно его обрадовала.
   Она ела горячий с мясной грудинкой, овощами и нутом суп суетливо с нетерпением почти не чувствуя вкуса. Хотелось быстрее продолжить разговор. Степан Степанович, наоборот, не спешил.
   – Она изменила мне сразу после свадьбы, – Островский неожиданно отодвинул от себя недоеденный суп.
   От внезапности Ольга поперхнулась, закашлялась. Степан Степанович терпеливо ждал, когда она оправиться.
   – Виноват, простите, не подумал, что испугаю вас.
   Ольга кивнула, принимая извинения, спросила:
   – Отчего решили, что вам изменили? А она не могла быть беременной до вашего знакомства, уже на свадьбе?
   Островский ответил без раздумий:
   – В то время девушки нечасто теряли себя до свадьбы. Не принято было. Позор! Наша с Машей первая брачная ночь была чистой… такой какой я хотел…
   – Тогда почему решили, что она изменила и Игнат не ваш сын? – Ольга задала вопрос с плохо скрываемым недоверием.
   – Когда я уходил в армию, врач при осмотре, познакомился с моими анализами и медицинской картой, после чего сказал, что детей у меня не будет, так как в период полового созревания я переболел краснухой. Их и не было.
   – Погодите, – остановила Степана Степановича Ольга, – когда мы говорили по телефону, вы выгуливали внуков на детской площадке?
   – Они выгуливали меня, – согласился Островский. – Грешен, тяжёл на подъём. Всю жизнь на рыболовецком судне, а там не разгуляешься. Внуки есть от приёмных сыновей. Их у меня двое.
   – Так-а-ак! – удивилась Ольга, – Почему сбежали из Хвалыни? Вас поразило её предательство? Но вы же не сразу сбежали, а почти перед самыми родами…
   – Скажите, милая девушка, – скрипнув зубами и поигрывая желваками, спросил Островский, – какое это имеет отношение к чьей-то жизни и смерти? При чём здесь я? Моя семья и эта давняя история?
   Ольга схватила салфетку и принялась ожесточённо вытирать ложку, которой ела суп, пыталась подавить возникающий в ней гнев.
   – Да, Степан Степанович! Все давно умерли. Последняя Софья, подруга детства Игната, умерла три недели тому назад, написала в записке «Меня убил Лель», и бритвой вскрыла себе вены. Лель – это сын Маши. Я предполагала, что и ваш. Чтобы понять истоки её самоубийства нам нужно знать об Игнате всё. Предполагаем, что её смерть может быть криминальной!
   – Мехман! – в панике воскликнул Островский, – неси второе блюдо! Извините, бога ради. Давайте возьмём паузу.
   Ольга с силой стукнула ложкой по столу, воскликнула:
   – Не хочу я брать паузу! И есть больше не хочу! И мы с вами ни кисейные барышни. Давайте всё же проясним вопросы, которые задаю не от праздного любопытства.
   Над ширмой возникло испуганное лицо хозяина ресторанчика:
   – Гюнезим меним [19 - Гюнезим маним – солнце моё (азерб.)], чего кричишь? Не хочешь кушать? Плохой повар?
   – Всё хорошо, Мехман! – поспешил успокоить друга Островский, – Тебя это не касается и кухни твоей тоже. Спасибо, всё очень вкусно.
   Лицо исчезло, но за ширмой послышалось тихое бормотание:
   – Женщина кричит на мужчину, куда годится?
   – Она большой начальник, – пояснил незнакомый детский голос, – вопросы задаёт. А мужчина отвечает и сильно переживает…
   Звук затрещины прервал речь мальчишки.
   – Иди отсюда, негодник! Не подслушивай! Планшет отниму…
   Ольга дождалась, когда затихнет звук убегающих детских ног, попросила:
   – Извините, не сдержалась. Время поджимает, а вопросов ещё уйма. Продолжайте, Степан Степанович. Так, почему сбежали перед самыми родами. Ведь до этого, понимаю, вас всё устраивало?
   – Устраивало! Хотя, когда сообщил ей о своём бесплодии, увидел Машино лицо и стало мерзко, обидно. Она не испугалась! Она обрадовалась! Лицо загорелось каким-то небесным светом. Маша обняла руками живот, зажмурилась, улыбнулась, прошептала: «Не бойся сынок! Ты моё дитя и больше ничьё». Через три дня я успокоился, подумал. Хотел же взять приёмыша, чего тогда горюю? Пусть будет приёмышем Машин сын. Только потом я увидел их…
   – Кого-о… – выдохнула Ольга.
   Островский вновь встал, вынул из кармана брюк сигарету, отошёл к ограждению веранды, закурил:
   – Маша любила ночью купаться в реке. Ходила каждый день. В тот день тоже пошла. Её долго не было, я заволновался. Седьмой месяц шёл. Побежал встречать. Вышел на берег, увидел: она голая стоит. Живот вперёд выставила, голову откинула и услаждается тем, как ОН, на коленях, гладит его и целует.
   – Кого его-о-о? – эхом отозвалась Ольга.
   – Живот! – вскинулся Степан Степанович, – гладит и приговаривает «сыночек мой, сыночек мой…» Ну я ломанулся, не разбирая дороги через кустарник, домой прибежал, покидал в рюкзак барахлишко, взял малую деньгу и утёк.
   – Вы опознали, кто это был? – Ольга поняла, что Островский узнал, но не была уверена, скажет ли.
   Островский ещё две сигареты смотрел куда-то вдаль, а Ольга тихонько просила: « Ну, давай, Степаныч, решайся, наконец, скажи…»
   – Мизгирь! Мой старый закадычный друг. Повезло ему – свадьбу сразу с двумя невестами играл, а я на той свадьбе просто соглядатаем был.
   «Ой, мамочки! – внутри себя воскликнула Ольга, – где мои сердечные капли?!».

//-- * * * --//
   По дороге в аэропорт Ольга больше не задавала вопросов. Было над чем подумать. Она иногда посматривала на сосредоточенное лицо Степана Степановича, и ей очень хотелось дотронуться до его шершавой руки и, сказать хорошие добрые слова. Только она не могла подобрать какие. Он не казался жалким, он был великодушным: не стал делить нажитое его родителями имущество по большому счету с посторонней женщиной. Она и женой-то ему была всего одну неделю. Он помогал ей много лет деньгами, вырастил двух сыновей и сейчас растит внуков. «Это он имеет право жалеть, – подумала Ольга, – А Лель? Что Лель? Он унаследовал не только внешность матери, но, вероятно, и её характер. Расследование длится уже почти месяц, а ни Михаил, ни Роман, ни она сама всё ещё не составили представление об Игнате Островском. Кто ты Лель? Почему через столько лет ты всё ещё загадка?»
   Размышления Ольги прервал возглас Степана Степановича:
   – Быстро ребята работают! Туда ехали не было щита для наружной рекламы, а сейчас смотри-ка и щит есть и реклама на нём. Молодцы! Раньше так быстро не работали…
   Ольга подняла глаза, действительно, появился щит с красочной рекламой, возвещающей о том, что в Астрахань привезли новую цирковую программу «Летающие Ихтиандры». По всей ширине плаката красовался бассейн, из которого «чешуёй как жар горя», взлетали, будто выстрелянные, устремляясь вверх-вверх к куполу цирка группа гимнастов. Далее, крича разноцветьем букв, шла надпись «… под руководством Народной артистки России Пелагеи Татищевой».
   – Стой! – закричала Ольга, – Стойте, Степан Степанович!
   От резкого торможения Ольга улетела вперёд, но страховочный ремень удержал её и отбросил назад. Она охнула, больно ударилась затылком о подголовник.
   – Что ж ты так орёшь! – Островский со злостью ударил обеими руками по рулю и откинулся на спинку сиденья, закрыл глаза, пытался успокоить дыхание. – Ты что машину не водишь? – спросил, он едва оправившись.
   Ольга не ответила, она вспомнила эту цирковую афишу на рекламном щите в Сартове.
   «Вот откуда у меня праздничные ассоциации с именем Пелагеи Татищевой. Цирк! Как же я забыла?!» – голова гудела и от радости узнавания сердце билось учащённо. – Степан Степанович, дорогой, простите меня, дуру, но давайте назад в Астрахань. Хочу посмотреть цирковую программу Пелагеи Татищевой.
   – Может, к врачу? У тебя, деточка, всё с головой в порядке? – недоверчиво спросил Островский.
   – А чё? Заметно? – Ольша игриво подмигнула и вокруг её глаз появились гусиные лапки счастливых морщинок, – Просто я нашла человека, с которым очень, очень нужно поговорить. И я, кажется …мммм – Ольга в раздумье сильно сжала губы, боялась, что рождённая мысль может выскочить и упорхнуть. – Я поняла, кто эта женщина и зачем она приходила в фирму «Нас не догонят». Можете отвезти меня в гостиницу поближе к цирку?
   – Запросто! – помягчел лицом Степан Степанович.

//-- * * * --//
   Ольга с любопытством наблюдала за прыжками группы гимнастов – ихтиандров. Парни бесстрашно выскакивали из воды, цеплялись за смонтированные на разных высотах купола трапеции, выполняли головокружительные кульбиты и, сверкая разноцветными костюмами, имитирующими рыбью чешую, возвращались обратно в воду вновь и вновь устремляясь вверх. На кромке бассейна работой группы руководила гимнастка в костюме вуалехвостой рыбки, она негромко издавала разные по звучанию и частоте звуки-команды. Артисты подчинялись им с завидной чёткостью.
   Номер заслужил шквал аплодисментов. Ольга в нетерпении досидела до антракта, решила не дожидаясь окончания представления и завершающего поклона навестить руководителя аттракциона Пелагею Татищеву.
   Уже в кулисах Ольга предъявила охране удостоверение консультанта Следственного Комитета и пошла по указанному ими направлению к гримёрной Народной артистки России Пелагеи Татищевой. Тихонько постучала в дверь, услышав утомлённое «войдите», вошла.
   Пелагея вопрошающе взглянула на гостью, спросила:
   – Что же такое вы сказали охране? Почему они пропустили вас к моему обиталищу?
   Ольга вновь вынула вишнёвую книжицу, предъявила её хозяйке:
   – Здравствуйте, Поля!
   Татищева выпрямила спину, слегка откинула голову, посмотрела на гостью, как будто сверху вниз:
   – Здравствуйте, Ольга Анатольевна! Я правильно прочла имя в документе? У меня тоже есть отчество, я Ильинична. Чем, обязана?
   Ольга не смутилась, она была готова к любому приёму:
   – Поля, так называли вас все, кто в своё время знал Леля.
   – Леля? – брови артистки поползли вверх, на лбу образовались горизонтальные морщинки, – вы имеете в виду моего погибшего жениха Игната Островского? Он умер семнадцать лет назад, – она усмехнулась, – неужели появились новые обстоятельства и вы решили, наконец, разобраться с теми, кто его убил! Не верится… Извините, присаживайтесь…
   Ольга воспользовалась приглашением, села в кресло напротив:
   – Софья покончила с собой. Вы знали об этом?
   Пелагея усмехнулась:
   – Накануне отъезда прочитала в интернете: «В семье профессора химии Мизгирёва Петра Владиславовича произошло несчастье: покончила с собой его жена Софья». Какой удар судьбы, ая-яй!
   Ольга отметила на лице собеседницы выражение призрения, поспешила спросить:
   – Она была вашей соперницей в состязании за внимание Игната?
   Татищева вздохнула:
   – Будет вам, соперницей! Однажды в юности она попыталась меня побить, но вы руки мои видели? Я ей так накостыляла, она неделю из общежития не показывалась. Она дрянь! Ей поделом! Они квиты.
   Ольга вздрогнула. «Квиты» – именно так, сказал Борис брат Софьи.
   – Что значит квиты, объясните.
   – Объяснять – ваше дело. – Пелагея вынула из тумбочки початую бутылку дорогого французского коньяка и две металлические рюмки, предложила, – давайте выпьем по чекушке, хочу согреться замёрзла … – она наполнила напитком рюмки, одну из них подала Ольге, – пейте, классный коньяк. Купила его, когда мы выступали на фестивале в Канаде с цирком «Cirque du Soleil» [20 - «Cirque du Soleil» – «Cirque du Soleil» (с фр. – «Сирк дю солей» – «Цирк солнца») – канадская компания, работающая в сфере развлечений.]. Позволяю себе после представления рюмочку, бодрит.
   – Пелагея Ильинична, вы видели Софью за два часа до её гибели, приходили с неизвестным юношей в офис фирмы «Нас не догонят». Это зафиксировала камера наблюдения. Визит длился более часа. О чём вы говорили?
   Пелагея опустошила одним глотком рюмку, медленно поставила её на гримерный столик. Ольга заметила, как задрожал подбородок гимнастки, но она справилась:
   – Расскажу… конечно, расскажу… Это жрёт меня много лет… Я знаю точно, кто убил моего Леля.
   «Вот сейчас… вот сейчас она назовёт имя Софьи» подумала Ольга и ей захотелось зажмуриться.
   – Пётр Мизгирёв!
   Ольга, наконец, за всё время разговора расслабилась и также как хозяйка одним залпом выпила из рюмки коньяк, приготовилась слушать. В гримерной Пелагеи пахло полынью. Этот запах Ольга помнила с детства. Так пахла её бабушка Мила. Совершенно городская женщина. Полынь царица всех трав и бабушка была царицей – статью, характером, речью. Пелагея чем-то неуловимым напоминала её.
   «Она и Лель были бы хорошей парой. Красивой! Под стать друг другу, – подумала Ольга».
   – Я встретила Леля на трамвайной остановке, – начала рассказ Пелагея… – он оглушил меня своей улыбкой, синими глазами и абсолютной уверенностью победителя. Но не тут-то было… Мы цирковые упрямые, настырные долдоны. Блестящая мишура нас не будоражит, она часть нашей работы, посему обыденна…
   – Почему долдоны? – удивилась Ольга, – Ваше представление необычайно красиво, глаз не отвести.
   – Мы повторяем его изо дня в день многократно, пока движения не отрабатываются до автоматизма, не выверяются до миллиметра, не въедаются в плоть и кровь. Тогда на остановке Игнат подошёл ко мне походкой хозяина, не интересуясь моим желанием, сразу тоном, не терпящим возражения, заявил: «девушка такой прозрачной худобы и изящества наверняка голодна. Сейчас мы найдём ближайшее кафе, где вы закажите всё, что вашей душе угодно. С этого дня буду вас откармливать. Пошли!». Я не стала сопротивляться, только спросила: «Действительно, всё что угодно?». Он согласно кивнул и мы пошли. В кафе я изучила меню и заказала всё самое дорогое, причём в таком количестве, в каком можно накормить целую роту. Лель молча наблюдал, только когда стали приносить еду, округлил глаза. Когда всё поставили на стол, я чайной ложечкой отведывала каждое блюдо и сокрушалась: « ах, как жаль что мне, как цирковой гимнастке много есть нельзя», посмотрела на часы. Воскликнула: «Бог мой, какой ужас, опаздываю на представление!». Встала и ушла. Оставила его именно с тем выражением на лице, которое мне тогда хотелось увидеть. На следующий день, сразу после выхода на арену, охранник постучался в гримерную, сообщил: на служебном входе стоит паренёк с букетом. Он якобы купил его на последние деньги, потому как всю свою месячную зарплату я вчера съела и теперь ему не на что купить билет. Это была совершенная ложь! Работая номер, я видела в пятом ряду его глаза невероятной голубизны, кудельки нерасчёсаных льняных волос. Тогда я молила Господа бога, чтобы он не прошёл мимо, ведь я не знала даже его имени. Бог услышал – он постучался в дверь гримёрки. А потом… – Пелагея посмотрела на Ольгу глазами цвета ночи и Ольга заворожено повторила за ней:
   – А потом?!
   – А потом было счастье, целых полгода было счастье…

Глава 14

   Трубка загудела мелодией, которую Роман Васенко ставил на случайных абонентов, приятный мужской баритон пел: «Случайная встреча, случайная встреча досталась другим… друг другу не мы улыбнулись… разминулись…»
   – Капитан юстиции Васенко слушает, представьтесь! – строго, по-деловому вступил в разговор Роман.
   В трубке крякнули и затихли.
   – Ну же, ну же! – подбодрил Роман, – вы хотели мне что-то сказать? Говорите.
   Трубка опять крякнула и тусклый старческий голос произнёс:
   – Подполковник воздушно-десантных войск России в отставке Сергей Иванович Федорчук. Мой друг Солозобов Виктор Николаевич сказал, что если вспомню, то должен позвонить вам. Я вспомнил!
   – Ну-у-у?! – нетерпеливо поёрзал на стуле Васенко, – Что вспомнили?
   – В тот трагический день, когда погиб Игнат Островский, я был выпускающим. Помогать вызвался наш «недоросток», так мы называли тех, кто прыгал не шибко, с опаской и нечасто. Почему он вдруг появился на поле, не припоминаю, но явился и чтобы не бездельничать взялся выдавать парашюты. Вот он и выдавал…
   – Кто он! – рыкнул Васенко, – фамилия, имя, отчество, явки и пароли…
   – Так, Петр Мизгирёв. Отчество не знаю, запамятовал, явки и пароли на контрольном пункте проверяют… – совершенно серьёзно отрапортовал подполковник в отставке Федорчук.
   Роман спрятал затаившуюся в уголках губ улыбку и как можно нежнее спросил:
   – Сергей Иванович, а почему вы вспомнили? Ведь таких дней было тысячи, как этот выделился из всех, конечно, за исключением гибели Игната?
   – Вспомнил потому что «выдающий», то есть Мизгирёв, начал препираться с парашютистом. Он принёс его рюкзак, но долго не выпускал укладку из рук, приговаривал «Зачем ты портишь ей жизнь? Может, не надо? Твоей Снегурочке по-всякому приятно будет…»
   – Извините, – не удержался Роман, – он так и сказал Снегурочке.
   Трубка помолчала, тихонько покряхтела и выдала:
   – Чёрт её знает, при чём здесь Снегурочка, на дворе лето стояло, но сказано было именно так «твоей Снегурочке». Игнат буквально выдернул рюкзак у Мизгирёва пошёл, в дверях обернулся, крикнул: «Фарватер чист, Петруша, выводи свои корабли…» Ну вот как-то так… мои мемуары помогли вам?
   – Ещё как! Вспомните, пожалуйста, после ухода Игната к самолёту, что делал Петр Мизгирёв? Может быть, что-то говорил?
   – Говорил, – согласился Федорчук, – бурчал под нос «сволочь… сволочь…» потом попросился уйти, заменить его. Я заменил. Во время прыжков его в дропзоне не было, мы с Солозобовым сверяли по журналу на посту охраны.
   – У вас сохранились журналы прибытия семнадцатилетней давности? – недоверчиво спросил Роман.
   – Нет, конечно! – засуетился Федорчук, – мы с Николаичем, извините с Виктором Николаичем Солозобовым, подавали в следственные органы список тех, кто был в клубе за час до прыжка. Сами выборку из журналов делали. Фамилии Петра Мизгирёва не было, значит, он ушёл много раньше. Мы подстраховались и, выделили всех, кто присутствовал на территории в трёхчасовой период до выброски. Теперь всё! Или есть что уточнить?
   – Трёхчасовой? – усомнился Васенко. – Вы так долго выдаёте парашюты?
   – Да бог с вами! Там ещё построение, инструктаж, посадка, рулёжка, взлёт, выход на выброс. Да, часа три проходит до прыжка. А вы как думали? Получил мешок, пошёл и прыгнул?
   – Так, я, вообще, на эту тему не думал, я самолётов боюсь. Парашюта никогда в руках не держал…
   – Так, может, это и хорошо. У меня однажды морской капитан первого ранга с братом-лётчиком поспорил, что прыгнет, поскольку для него, морского волка, это раз плюнуть… – голос Федорчука в трубке заурчал, как вода в бачке унитаза и затих.
   – Ну-у-у? – не утерпел Васенко. – Прыгнул?
   – Ага, прыгнул! Весь борт обделал, из брандспойта самолёт отмывали. Чуть руки нам не отгрыз, когда мы его выкинуть пытались. Вопросы ещё ко мне есть или всё?
   – Теперь всё! – Васенко поблагодарил Сергея Ивановича и прежде чем отключиться, попросил зайти в Комитет повторить рассказ под протокол. Нажав на кнопку «отбой», Роман тут же набрал номер Исайчева:
   – Михал Юрич, парашют Игнату в тот день выдал Петр Мизгирёв. Информация из первых уст, мне позвонил «выпускающий» подполковник в отставке Федорчук.

//-- * * * --//
   Исайчев старался не нарушать правил дорожного движения, но сейчас, после звонка Васенко, он положил трубку телефона на соседнее сиденье и, развернув машину, пересёк на проезжей части дороги двойную сплошную линию. Посёлок, в котором находилась усадьба профессора, был в противоположной стороне от первоначального направления движения майора. Михаил планировал встречу с отцом Петра, но чуть позже. Звонок Романа изменил его намерения.
   В помещение, которое он посещал не так давно ничего не изменилось, даже детали были те же: то же чёрное кресло в углу комнаты, та же, будто подвешенная на спинке кресла голова седого как лунь человека, и если присмотреться к нему всё тот же чёрный костюм, чёрная водолазка с воротником до самого подбородка, те же только чуть более зашторенные окна, и тот же скрежет болтающихся на ветру веток за окном.
   «Ещё чуть-чуть и круг замкнётся, – подумал Исайчев, – теперь я знаю о них больше. Даже больше чем хотелось. В домовой книги прописаны не всё жильцы этого дома, нет главного – страха. Он здесь всюду. Как сказала бы Ольга здесь устойчивый запах холодного пота. Он витал, висел, полз, проступал сквозь завесу освежителя воздуха».
   Михаил встретился взглядом с человеком в кресле и тот жестом руки с зажатой в ладони, но не запалённой трубкой, показал гостю кресло не напротив себя, а чуть поодаль, там, вероятно, лицо Исайчева ему виделось лучше. Михаил отметил нахмуренные брови хозяина, чуть сморщенный нос, рот угловатой формы с нижней опущенной губой, готовый вытолкнуть из себя неприятное слово «фу», но вместо этого услышал:
   – Есть что сказать, майор?
   – Как самочувствие, Владислав Иванович? – спросил Михаил, прежде чем сесть.
   Кислая улыбка, обнажила кремовые от табака зубы Мизгирёва:
   – Какое вам дело до моего здоровья? Говорите, что хотели…
   Михаил подавил подступившее к горлу желание ответить собеседнику в той же манере, и мысленно похвалив себя за усилие, спросил:
   – Хотел услышать от вас версию поступка Петра Владиславовича. Почему он решил поступить с собой именно так? Мне сообщили, вы громко беседовали с ним накануне.
   Мизгирёв ещё больше вдавил голову в спинку кресла и, играя желваками, сообщил:
   – Сын решил свести счёты с жизнью, я полагаю, по той же причине, что и его супруга. Мои с ним разговоры не имеют к этому отношения, обычные семейные баталии …Причины, по которым ушла Софья вы так и не выяснили, посему требую больше не лезть в наши семейные дела, уходите…
   Михаил стряхнул с лацкана пиджака невидимую соринку:
   – Желал бы, да не могу. Закон предписывает разобраться. Вам придётся потерпеть! Знаете, Владислав Иванович, как специалисты отличают фальшивую монету от настоящей. По звону. Звон золотых и серебряных монет при падении на каменную плиту должен быть ясным и мелодичным.
   – Для этого, майор, надо иметь хороший слух, у вас он неважнецкий, – хрипловатым голосом парировал Мизгирёв.
   – У меня, наверное, – согласился Исайчев, – но наши выводы обычно являются продуктом коллективного творчества. Поверьте, у меня в группе есть отличные слухачи. Например, Ольга Анатольевна. Она из Астрахани привезла занятную версию происшедшего.
   – Из Астрахани? – картинно удивился Владислав Иванович, – почему так близко, можно было из Владивостока.
   Исайчев кивнул, улыбнулся:
   – Можно, если бы рыболовецкий траулер ушёл в бухты Владивостока. Но нам повезло! Ольга встретилась с искомым человеком в Астрахани. Могу озвучить причину, по которой, как нам кажется, пытался повеситься ваш сын Пётр.
   – О как? – вскинул брови Владислав Иванович, – Ну? Ну?
   – Вы поведали ему тайну, которую скрывали много лет, а именно о том, что семнадцать лет назад Пётр убил своего брата Игната, то бишь вашего сына. Есть версия, что именно Пётр Мизгирёв погасил парашют Леля.
   Верхние веки Мизгирёва чуть приподнялись, обнажая желтоватую в сетке сосудов склеру глаз, губы обвисли и приоткрылись.
   – Пётр не может обидеть мухи, вы несёте чепуху! Пётр убить?! Какая чушь! Тем более брата! Это алкоголик Островский навешал вам лапшу на уши? Он сволочь скрылся, не желая брать на себя ответственность за семью…
   Исайчев вскинул руку, останавливая поток слов распаляющегося гневом Мизгирёва.
   – Моя жена Ольга имела беседу со Степаном Степановичем Островским. Он действительно сказал, что вы отец Игната.
   – А он не сказал, что я отец Остапа Бендера, это было бы смешнее! – раскатисто засмеялся Мизгирёв.
   Михаил ждал, пока собеседник стихнет. Владислав Иванович успокоился и тут же крикнул:
   – Анька! Знаю, стоишь под дверью, слушаешь. Принеси мне кофе! – Мизгирёв нарочито выделил слово «мне»
   За дверью зашуршало и смолкло. Исайчев встал, подошёл к окну, отодвинул чуть в сторону штору. Он тоже хотел кофе, но не мог позволить себе, чтобы собеседник понял это.
   – Не в наших правилах верить устным утверждениям даже самых уважаемых людей, – продолжил Михаил, не обращая внимания на лихорадочные движения Мизгирёва рыскающего в карманах пиджака в поисках спичек, – и мы, конечно, проверили. Пока вы лежали в больнице и сдавали анализы, наши эксперты подтвердили – ваше ДНК в точности совпадает с ДНК Игната Островского. Вы его отец.
   Владислав Иванович, наконец, выудил из кармана брюк коробок и, посасывая мундштук трубки, попытался её раскурить. С облегчением сделав несколько лёгких тяжек в себя, выпыхнул облачко дыма, осведомился:
   – Вы эксгумировали труп Игната? – на лице Владислава Ивановича появилась ироническая улыбка, – насколько я знаю, для этого нужно получить решение суда и разрешение ближайшего родственника. В этом случае брата, а где его брат не знает никто!
   – Здесь вы правы, где брат Леля не знает никто и это лично вам на руку. Мне кажется будь он сейчас здесь многое прояснилось бы. Не так ли?
   Посасывая мундштук трубки, Мизгирёв медленно почти шёпотом произнёс:
   – Пойдите, молодой человек, отсюда вон! Всё вы врёте, и про ДНК врёте, и про сына Игната врёте, и про Петьку моего врёте. Не убивал он никого! Доказательств ни по одному пункту нет. «Следак» вы хреновый! Вас дело о самоубийстве Софьи работать наняли, а вы лезете, куда не просят и всё пальцем в небо. Говорить с вами о Петьке я не буду. Владимиру Львовичу о ваших проделках непременно доложу…
   – Не пугайте, Вячеслав Иванович, – бросил Исайчев, направляясь к двери, – по всем пунктам, придёт время, доказательства представлю, а по установлению отцовства сегодня же с нарочным экспертизу пришлю.
   – Неправда ваша на тараканьих ножках ходит: того и гляди, подломиться. – театрально хихикнул Мизгирёв, – нет у вас с чем сравнивать. Нет!
   Исайчев открыл дверь. Поодаль от неё, зажав в руках полупустую чашку с кофе, стояла Анна, незрячими наполненными слезами и ужасом глазами она смотрела куда-то в угол.
   Михаил нарочито громко произнёс:
   – Мы получили платок, пропитанный кровью Леля, его передала невеста Игната Пелагея Татищева. Она была в тот день на месте гибели Островского и подбежала к нему первой вместе с его братом Славкой, пыталась остановить кровь из раны на голове.
   Мизгирёв постучал трубкой по поверхности журнального столика, истерично выкрикнул:
   – Не знаю, чью кровь эта девица промокала своим платком. Это не доказательство… Пётр живой! А Игнат мёртвый! А Пётр живой! Прочь, прочь!
   Михаил с силой захлопнул дверь. Анна перевела на него полный беды взгляд, выронила из рук чашку, сложила для креста пальцы правой руки и принялась лихорадочно крестить Михаила при этом тихо, по щенячьи голосить:
   – Миленький, миленький, не тронь Петьку, пощади!
   – Неподсуден твой Петька! – бросил на ходу Исайчев и быстрым шагом пошёл прочь. Хотелось на свежий воздух, вдохнуть полной грудью и домой, – чая горячего напиться, чая…

Глава 15

За три часа до гибели Софьи Мизгирёвой

   Софья стояла у открытого окна в своём кабинете, куталась в дорогую лопапейсу – вязаную кофту из овечьей шерсти с исландским национальным рисунком и растерянно вглядывалась в Сартовское небо.
   – Альт и лайи, альт и лайи [21 - Альт и лайи, альт и лайи – всё будет хорошо. (исланл.)], – повторяла она, как заклинание.
   Чёрное, переходящее в тёмно-синее, не запачканное серыми ночными облаками небесное покрывало, c к`атушками звёзд, с не прожаренным блинчиком луны обычно приносили ей покой. Там в Исландии также стоя у распахнутого окна, она любила заворачивать себя в привезённые из дома пуховые оренбургские шали, неспешно разговаривала сама с собой. Именно себя она считала лучшим своим собеседником. По возвращении на родину её сразу заела суета переезда, приспособление к новой забытой жизни, налаживание бизнеса, ежедневные заботы. Сегодня она сказала себе «стоп» и, в эту минуту вглядываясь в небо, неожиданно поняла – оно стало чужим, неприятным её глазу. За пятнадцать лет, проведённых в Исландии она привыкла к другому пейзажу. К пейзажу заснеженных гор, океана, мерцающего вечерними огнями порта, маленького Рейкьявика и бездонного с зелёными всполохами северного сияния исландского неба. Какого чёрта она вернулась? Умирать?! Она не собирается умирать! Доказать ему, что прекрасно справляется без него? Только его нет! Некому доказывать! Как хорошо ей без её любви к нему, как невыносимо без его! Зря она вернулась! А ещё более зря, что вернулась осенью. Осень стала непривычным для неё временем года. В Исландии год делился на лето и зиму. Тамошнее лето начиналось в апреле и заканчивалось с первыми жёлтыми листьями на деревьях. В России её стала раздражать долгая, нудная, насморочная осень с ёжившимися от влажного ветра взрослыми и, гоняющими туда-сюда сопли детьми. Неужели она проросла корнями в холодную северную землю? В страну где всегда чувствовала себя отгороженной от местных жителей «высоким забором с колючей проволокой». Не может быть?! Там её каждую минуту тянуло обратно. Понюхать, приклеиваясь пальцами к ещё не лопнувшим берёзовым почкам. Искупаться в холодной, щиплющей воде. Нырнуть и вынырнуть глотая воздух с запахом реки, а не сероводорода. Здесь на родине она могла спрятаться от людей среди людей. Там сделать этого было нельзя. Все друг друга знают и одновременно не знают, смотрят встречному прямо в лицо внимательно, выжигающе, хмуря глубоко посаженные глаза. В Исландии она тосковала по весне с размороженными расцветающими, яркими, запахами и цветами. Но разве за эти два с половиной года здесь в Сартове она чувствовала весну? Нет! Весна пролетала незамеченной или её не было вообще? Наверное, не было! Весна ушла отсюда ровно в тот миг, когда она стояла на кромке выбросного люка и видела, как рвётся в клочья парашют Леля. Удивление – первое чувство, возникшее в ней в эту секунду. Она считала, что человек в момент осознания своей гибели должен лихорадочно махать руками, истошно кричать. Лель падал тихо. Тогда она подумала: «Я буду падать также, как мешок с песком?» Разве тогда она собиралась открывать купол? Зачем?! Но открыла его, когда увидела бегущую по полю девушку в белом платье. Снегурочка!
   Снегурочка спасла ей жизнь!
   Хорошо, что сразу после катастрофы они с Петром уехали в Исландию. Петру передали гранд Игната на разработку темы в институте Земли. Исландия уютная страна. В ней было спокойно. Северный не спешащий, не паникующий, даже если под ногами горит земля народ, хороший урок для неё. Исландцы чтобы не случилось, всегда говорят: «альт и лайи».
   Летом улицы Рейкьявика забиты байкерами, стариками, котами, инвалидами, городскими сумасшедшими и детьми. Детей полно. Их здесь рожают рано и чаще всего без отцов. С ней это могло случиться в юности, в последнем выпускном классе. Руки стали холодными, Софья принялась растирать их. Какая она сволочь! Сделала аборт! Сейчас рядом с ней жил бы уже большой Лель. Мальчик с соломенными волосами, голубыми глазами и бутонами ямочек на щеках. Нет! Правильно, что она не стала рожать. Лель на ней всё равно не женился бы. Тогда, вероятно, Петр тоже не взял её с ребёнком Игната. И она осталась в Хвалыни, прозябать в одиночестве. А там, в Исландии она была интересна многим, потому что не такая как они. Исландцы большие люди во всём, а она миниатюрная с грацией кошки и манящим возбуждающим взором притягивала к себе. Как она управляла их вечно сопливыми мужиками! Смех! Ей нравилось зажигать отрешённые, равнодушные взгляды молодых исландцев. Тормошить, одерживать победы над высокими блондинами с фарфоровой кожей и персиковым румянцем. Потом и это надоело, но всё же иногда она выходила пощипать их за бока. Искала похожего на Игната. Знакомилась. На несколько недель забывалась с молодым викингом в новой влюблённости. Они помогали ей вспоминать прикосновения Леля и забывать близость с пресным скучным Петром.
   Мизгирь! Восемнадцать лет они трутся друг о друга. Говорят, он красивый, брутальный. Анька Долгова Петьку любит. Она слышит, как по ночам компаньонка стонет в его постели. А для неё Пётр кто? Если бы не тот случай в лесу на рыбалке, вероятно, жизнь побежала по другому руслу и Пётр со временем стал ей мил. Какой у неё жуткий, неуживчивый и злопамятный характер! В кого она такая? Всю жизнь первое, что она вспоминает, натыкаясь утром на заспанного Петра, тот день, когда они, как всегда, летом с рассветом уплыли на рыбалку. Лель по обыкновению после сытного обеда заснул в шалаше. Она с Мизгирём пошла в лес за ягодами. Стояла малиновая пора. Ни одна ягода не может сравниться с лесной малиной. Софье хотелось порадовать Леля, подсластить, чтобы размяк и подобрел к ней. Под кустом она натолкнулась на мешок с новорождёнными котятами. Мизгирь ткнул их палкой и запретил приближаться.
   – Не тронь, пусть сдохнут! Они никому не нужны. Ненужные не должны жить!
   Она испугалась, от страха замёрзла, и неожиданно поняла, что нынешний Петр это не просто тень Леля, не просто очертание. Оказалось, он незаметно для её глаз вырос. Превратился в пацана с крупной рыжей головой, с упрямым чуть выгнутым лбом и совершенно нелепыми не идущими к зелёным цепким глазам веснушками. Она разглядела мускулистые с накаченными икрами длинные ноги, узкий торс и переплетение мышц на руках у предплечий. Петька стал настоящим Мизгирём, злым, непреклонным, готовым на жестокость. И ещё в эту минуту она осознала, что в мире нет чар способных заставить её полюбить его.
   В палатке, Софья расплакалась, рассказала обалдевшему Лелю о находке. Он недослушал, встал, ушёл искать злополучный мешок. В лагерь Игнат не вернулся. Уплыл с попутными рыбаками назад в Хвалынь. Пошёл по дворам пристраивать котят. К вечеру пристроил всех, а когда она возмутилась и спросила почему он не набил Мизгирю рожу, он объяснил – каждый проживает жизнь по своим правилам. Но с этого момента дружбу двух мальчишек скрепляла только она. Зачем?!Чувствовала, ей будет нужен Петька. Пригодится ещё! В Исландии понимала, что именно тогда свернула на не ту дорогу. Сначала надеялась, на родине можно начать жить по-другому. Её всё больше и больше тянуло домой. Домом она считала вовсе не Россию, даже не Сартов. Домом была Хвалынь. Ехать туда боялась. Вдруг и там не получится…
   Софья вздрогнула от скрипа двери. Вошла женщина, не поздоровалась, не спросила разрешения. Просто вошла, сняла с головы бейсболку, рассыпала по плечам густые русые волосы.
   – Кто вас пустил?! – взъярилась Софья, она не любила непрошенных гостей. – Рабочий день закончился. Приходите завтра.
   Женщина не попятилась, а, наоборот, сделала несколько шагов вперёд.
   – Не надо гневиться. Я не уйду. Помнишь меня?
   Софья прищурила веки, всмотрелась в лицо нежданной гостьи, узнала её. Снегурочка! Сейчас пыталась понять, что в ней изменилось.
   Ведь она надеялась, что эта девка давно растаяла, превратилась в мутную лужу, а она вот, стоит перед ней и смотрит дерзким высокомерным взглядом и тоже изучает её.
   – Постарела? – Софья спросила просто так. Её мало интересовало мнение других.
   – Постарела! – ответила женщина, не отводя взгляда.
   – Ну, ты тоже не свеженькая, пообтрепалась малость, хотя всё такая же жилистая.
   Гостья не смутилась. Её губы чуть тронула снисходительная улыбка.
   – Купава, обороты убавь. Язык придержи. Не советую сразу нарываться.
   Софья, села в рабочее кресло, гостью не пригласила. Много чести! Развернулась, положила ноги на стол, скрестила стопы, обутые в яркие красно-чёрные туфли на высоких каблуках.
   – Снегурочкой я звать тебя не буду. Напомни, как мамка нарекла. Чего пришла? Бизнесом занялась? Поставки горючего требуются? Так, я не подаю и, ты не на паперти стоишь. Приходи завтра. В порядке очереди. Поговорим. Мы вроде не так хорошо знакомы для предпочтений.
   Гостья взяла от стены стул, поставила в центр кабинета, села глубоко основательно:
   – Бензин меня не интересует, я всё больше по воде специализируюсь. Афиши в городе видела «Пелагея Татищева и группа летающих ихтиандров». Это я и мои ребята.
   Софья вздёрнула подбородок, усмехнулась:
   – Пелагея, значит. Вроде в молодости Полей была? Цирк! Ну да… ну да… Погоди. Цирк?! – Софья резко спустила ноги и, сжав кулаки до белых костяшек, выкрикнула, – Так это ты, курва, меня кошмарила?
   – Не кошмара, а напоминала о содеянном. Я знаю точно – это ты и Мизгирь убили Леля. Хочу понять за что?
   Софья вскинула руку, будто заслонилась от удара.
   – Уходи! Вон! Вон! – зашлась криком, – что ты об этом знаешь?
   – Не ори. Не уйду пока не пойму. Говори! Ты знаешь и я хочу знать!

Аэродром в Сартове семнадцать лет назад. Вечер накануне прыжка

   Солозобов смотрел вслед убегающему Игнату Островскому и улыбался всё-таки не пропала романтика в нашей молодёжи – это радует! Отвлекло его от мыслей лёгкое покашливание за спиной. Виктор Николаевич обернулся, обнаружил прямо перед собой неизвестно откуда появившуюся девчонку. У неё были такие же голубые глаза, как у Игната, только ещё голубее…
   – Полушкина, ты откуда? Испугала старика… Что хочешь?
   Софья сложила руки у груди лодочкой, подпрыгивала, как резиновый мячик на обеих ногах, жалобно причитала:
   – Виктор Николаевич, Виктор Николаевич, миленький разрешите мне завтра прыгнуть не в своей группе, а в группе с Игнатом Островским!
   – Ты что участвуешь в его свадебных выкрутасах?
   Софья замерла:
   – Свадебных?
   – Эх тоже мне закадычный друг называется?! Не знаешь, что Игнат завтра собирается прыгнуть с обручальным кольцом и одеть его на пальчик гимнастке из цирка. Как вы там его прозвали, Лель? Так вот докладываю: Лель нашёл-таки свою Снегурочку… Хотя… – Солозобов разочарованно, почесал указательным пальцем нос, – я, верно, не должен был этого говорить, раз Игнат сам тебе не сказал? Правда, он не просил молчать… Ну беги я перенесу твою фамилию в список группы Островского.
   – С какой высоты назначен выброс? – спросила Софья глухим голосом.
   – Завтра все прыжки с тысячи двухсот метров… Тысячники для вашей группы в этом месяце закончились…
   Солозобов повернулся и пошёл в сторону здания аэроклуба широкими размашистыми шагами, припадая на неправильно сросшуюся после неудачного приземления ногу. В середине пути остановился посмотреть насколько отстала Софья. Он забывал, что за ним мало кто мог угнаться. Но Софья так и осталась стоять на месте, опустив голову. Ей казалось, что она вросла в землю, ноги налились тяжестью, грудная клетка закаменела и не давала вздохнуть. Не отрывая ступни от земли, она тащила, волокла, казалось, рвала сухожилия, но вытаскивала себя с этого проклятого места сгибаясь под тяжестью камнепадом обрушившихся на неё слов инструктора: «обручальное кольцо… свадебный купол… невеста Игната…» Она опрокинула голову назад, выискала глазами последний оранжево-жёлтый купол, опускающийся на зелёный ковёр дропзоны. Завтра в этом небе будет белый купол. Он принесёт её Леля к другой женщине.
   Она еле дотащилась до общежития, с трудом поднялась на мужской этаж, открыла незапертую дверь комнаты Мизгирёва. Вошла. Петр готовился к завтрашнему отчёту на рабочей планёрке. Её трясло. Она закрыла за собой дверь и зарычала взвизгивая:
   – Подонок! Сволочь! Я отомщу! – умоляюще уставилась на Петра, заревела, – Петька, милый помоги… Мы должны испортить ему праздник…
   Петр попытался её успокоить, обнял, прижал к себе, принялся гладить плечи, целовать волосы, шептал в ухо:
   – Успокойся! Я помогу… конечно, помогу… расскажи… выпей воды… успокойся!
   Софья оттолкнула его, схватила с тумбочки графин, стуча зубами о кромку, урча горлом, обливаясь, выпила несколько глотков. Вернула сосуд на место, обхватила себя руками, пыталась унять дрожь.
   – Он собирается прыгнуть на белом куполе и положить к её ногам букет лилий, сволочь! Он собирается одеть ей обручальное кольцо, подонок! Все остальные на оранжевых куполах будут декорацией на его празднике! В том числе я! В том числе я! Он женится, Петька! Жениться-а-а-а…
   Петр набросил на дрожащую Софью пиджак, усадил на диван. Нежно погладил по колену:
   – Он не сделает этого, я поговорю с ним…
   Софья оскалила зубы:
   – Он сделает! Лель решил удивить её и унизить меня! Ты поможешь испортить ему праздник, поможешь?

//-- * * * --//
   – Я жду! Говори! – Пелагея перекинула одну ногу на другую, откинулась на спинку стула.
   Софья поняла – эта не уйдёт! Она, перебирая пальцами с длинными искусно нарисованными ногтями, постучала дробью по стеклу рабочего стола, спросила:
   – Ты любила его?
   Пелагея не удостоила её ответом.
   – Хотя зачем спрашиваю, наверное, любила. И что? Что стоила твоя шестимесячная любовь? Как бабская шестимесячная завивка. Пшик! Пшик и изрослась! Я любила его с детского сада, как только вошла в группу и увидела. Двадцать лет! Вопреки всему! У меня осталась память, а у тебя что? Что помнишь за то время пока он трахал тебя? Я знаю, как это сладко. Так что? Ощущения? Эмоции? Слова? Много ли их за эти деньки накопилась? Думаешь, я его убила? Нет! Я его просто не отдала. Он был мой и остался мой! Я сделала его мужчиной для себя! Ты поняла? Для себя! А у тебя, дура, что осталось кроме его ночного бормотания на ушко?
   Пелагея усмехнулась, встала, поправила комбинезон, подошла к двери, открыла её, крикнула во мрак коридора, – Игнат! Иди сюда…
   Во мгле дверного проёма появился высокий, плечистый с бледным лицом, обрамлённым бурунчиками соломенных волос, парень. Он улыбался. И улыбался не только пухлыми губами похожими на старинную ладью со слегка поднятыми уголками, но и глазами, большими глубокими, цвета весеннего цикория, щеками с бутонами ямочек и подбородком слегка вскинутым раздвоенным похожим на нарисованное сердце.
   Ужас узнавания заставил Софью оцепенеть. « Так не бывает!» кричал внутри её собственный собеседник.
   – Живой?! Игна-а-ат! Живой… – выплеснула слова Софья, дёрнулась вперёд. Сердце болело так, будто его защемило дверью.
   Парень выставил вперёд руку, заслонился от бросившейся к нему женщины:
   – Живой! Вот уже восемнадцать лет, как живой!
   Софья отпрянула назад:
   – Это кто?!
   – Сын! – Пелагея вздёрнула подбородок. – Ты спрашивала, что у меня осталось? Осталось не что, а кто. Мой Лель! Пошли сынок, здесь всё понятно и ей тоже.
   В глазах Софьи взорвался и начал разлетаться клочьями белый купол:
   – Лель не уходи! – застонала она, – Не уходи! Я богатая тётка. Я могу дать тебе всё…
   Парень в недоумении пожал плечами:
   – Зачем мне ваше всё, тётенька?

Глава 16

   – Скоро Рождество? – спросил, едва шелестя губами Пётр Мизгирёв, когда открыл глаза и заметил у своей постели посетителей Михаила Исайчева и Ольгу.
   Его забинтованная голова покоилась на сиреневой с жёлтыми мелкими цветочками подушке, а лицо было так же бело, как бинты. Сероватые губы ещё что-то шептали совсем невнятное.
   Михаил услышал за спиной глубокий вдох Ольги и тоже втянул ноздрями воздух палаты.
   – Ничего не чувствую кроме запаха больничной постели, – подумал Михаил, обернулся вопросительно глянул на жену.
   Ольга хранила сосредоточенное молчание, пожала плечами.
   – Скоро Рождество! – теперь утвердительно, застоявшимся голосом сказал Пётр. – С гор спустятся злобные духи зимы Йоли. Они приходят по очереди. С их папашей Леппалуди я дружу. Он ленивый и толстый. А его жена Грыла – злобная старуха подруга моей Соньки. Знаете, почему мы не заводим детей? Потому что в Рождество вместе с гномами Йоле Лад приходит злая кошка Йолокоттурин. Она крадёт маленьких детей и поедает их. Сонька не хочет больше никого терять. Ей хватит утрат…
   Профессор закрыл глаза и Михаил с Ольгой услышали булькающее дыхание глубоко заснувшего человека.
   В палату вошёл доктор. Лёгким кивком головы он поприветствовал посетителей. Подошёл к кровати, привычным движением поправил иглу в локтевом сгибе Мизгирёва, тихонько постучал пальцем по бутылочке с прозрачной жидкостью на штативе, тронул колесико регулятора потока:
   – Мы чуть-чуть его подгружаем. Вводим в сон, – пояснил доктор, – приходите завтра до обеда, лучше сразу после завтрака. С утра он более энергичный.
   Прежде чем покинуть палату Ольга пристально посмотрела на профессора:
   – Доктор, обратите внимание – его глазные яблоки слишком неспокойны. Ему грезятся дурные сны.
   Врач снисходительно усмехнулся:
   – Какие сны могут грезиться самоубийце? Про жизнь… про жизнь… Хотя… – он нажал кнопку звонка над изголовьем кровати Мизгирёва, – извините, господа следователи, приходите завтра. Я сейчас дам распоряжение сестричке по поводу его снов, попробуем исправить картинки видений.
   За дверью палаты Исайчев не удержался, спросил:
   – Что почувствовала?
   Ольга грустно улыбнулась:
   – То же что и в прошлый раз в усадьбе, у профессора нет своего духа. Он пахнет дорогим мужским одеколоном. Ты заметил, как он тщательно выбрит? Анна пестует его. Её дух в палате всюду.
   Михаил с восхищение посмотрел на жену:
   – Копилка, у тебя нюх, как у собаки, – и увёртываясь от подзатыльника, добавил, – я в хорошем! В хорошем смысле слова!
   – Ты забыл, Мишка, я старый нумизмат. Мне положено иметь безупречный нюх.
   – Так, деньги не пахнут, – Исайчев округлил насмешливые глаза, – или пахнут?
   – Пахнут дорогой, пахнут! Я уже несколько лет ищу монету «Запах рая», она источает приятный аромат моря и кокоса. Выпущена государством Палау.
   – Палау? Не слышал!
   Ольга завораживающим голосом сказительницы, пропела:
   – Далеко в Тихом океане раскинулась страна Палау. Уникальная природа, самое лучшее подводное плавание в мире, множество экзотических животных и благоустроенный отдых в уютных гостиницах. Муж! Ты слышишь меня муж?! Купи путёвку в Палау! – Ольга обернулась, чтобы посмотреть реакцию Михаила, но его рядом не было, – Не прячься, зараза, я в курсе что на твою полицейскую зарплату нельзя купить путёвку на берега Тихого океана. Выходи! Я согласна на берег Волги в районе деревни Шывырёвки.
   Исайчев вышел из-за колонны и продемонстрировал жене улыбающуюся довольную физиономию:
   – То-то же! А то Палау, Палау!

//-- * * * --//
   Профессор Мизгирёв не почувствовал, как в его вену вошла и вышла иголка шприца. Кричащее лицо отца начало меркнуть и уменьшаться. Но крик в ушах не затих, он усилился и сделался шипяще визгливым, женским. Пётр узнал – так кричит Соня. Теперь Мизгирёв отчётливо видел свою комнату в общежитии научно-исследовательского института. Они, Соня и он сидят на диване. Он успокаивает подругу, ласково гладит её по колену. Софья сучит кулаками и воет:
   – Он решил удивить эту девку, а меня унизить. Петя, милый, помоги! Я должна испортить подонку праздник!
   Софья сбрасывает руку Петра с колена, резко отстраняется:
   – Если сделаешь то, что я скажу, пойду за тебя замуж!
   Слово «замуж» хлестнуло Петра, заставило сжаться, перекрыло дыхание:
   – Замуж?! За меня?!
   Софья хватает его холодную мгновенно вспотевшую руку и кладёт на своё колено:
   – Хочешь меня?! Бери! Твоя…
   Лицо Мизгирёва на больничной подушке расплывается в блаженной улыбке, ноздри расширяются, бёдра начинают двигаться в ритме танца.
   – Во даёт! – балдеет медицинская сестра, – во сне трахает кого-то. Неделю назад чуть не убился, а сегодня уже трахается! Мужики, ёшь твою медь! Козлы ненасытные…

За несколько минут до гибели Софьи Мизгирёвой

   В ванной комнате своего особняка Софья смотрела на себя в зеркало:
   – Уже больше сорока, а всё ещё красивая. Как же ты, Лель, не видел этого? Кожа фарфоровая, ни одной морщинки, грудь высокая, упругая, своя. Я знаю, ты видел это, пользовался, когда приспичивало моим телом, а мной самой пренебрегал, гадёныш…
   Уже занося ногу через бортик, отметила, задумчиво разглядывая:
   – … и ноги длинные, стройные… Чем не Снегурочка?
   Тёплая вода ванны закутала Софью до самого подбородка. Она протянула руку, взяла из стаканчика на туалетном столике раскладную опасную, ещё советских времён бритву свёкра, потеребила, как гитарную струну, большим пальцем лезвие, без тени сомнения провела им по запястью, пуская следом красную змейку-дорожку, удивилась:
   – Совсем не больно… Теперь уже наверняка встретимся, Лель. Я тебя достану…
   Софья прикрыла веки, увидела рвущийся клочьями парашют Игната, вздрогнула, широко открыла глаза. Так, и застыла, боясь представить картину вновь. Перехватила бритву в другую руку и опять провела по свободному запястью, прошептала оправдываясь:
   – Обязательно расскажу тебе об Исландии. Там классно! Хотя исландки вряд ли вам, пастушок, понравятся… здоровенные девахи… зеленоглазые… Ты голубоглазых любил. Я знаю… Снегурочек!
   Слабея, Софья выронила бритву, прошептала уходя:
   – Ты прав, Петька. Ненужные не должны жить…
   Через несколько часов в ванную комнату войдёт следователь по особо важным делам майор Исайчев Михаил Юрьевич. То, что он увидит, покажется ему завораживающе страшным. В отделанной белым кафелем комнате на бортике такой же белой, как кафель ванны почти до краёв заполненной жидкостью вишнёвого цвета, будет лежать голова женщины с размётанными в разные стороны иссиня-чёрными сосульками мокрых волос. Вода в ванной покажется густой, как желе, а лицо женщины гипсовым. Если бы не открытые глаза и не их направленный на Исайчева взгляд, он мог подумать, что на бортик приклеили маску, и на ней вместо пустых чернеющих орбит горит удивлённый, немного растерянный взгляд небесно-голубых глаз, а на губах едва намеченная виноватая улыбка.

Глава заключительная

   – Проходи Владислав Иванович, – полковник Корячок жестом показал Мизгирёву место с правой стороны переговорного стола ближе к себе. – Сейчас прибудут мои офицеры. Они, наконец, добили «Дело призрака». Могут доложить.
   Мизгирёв нехотя отодвинул стул от стола, нехотя сел, нехотя положил обе руки на столешницу:
   – Вот именно наконец, – недовольно произнёс Владислав Иванович и уставился крупными тусклыми, как оловянные пуговицы глазами в мраморную пепельницу рядом с полковником Корячком, – курить, можно?
   – Кури, – разрешил хозяин кабинета, – люблю запах табака. Сам всю жизнь смолю сигареты. Пробовал научиться курить трубку, терпения не хватило.
   – Да. На трубку терпение надобно, – согласился Мизгирёв, – терпение и умение ждать. Трубка дело хлопотливое. Но удовольствие большое… Говори, что звал. Они ведь доложили тебе о результатах, чего резину тянуть.
   Корячок вынул из ящика стола пачку сигарет, закурил, наблюдая, как Мизгирёв готовит трубку:
   – В самоубийстве Софьи не было ничего подсудного. Она ушла по доброй воле.
   – А призраки? А записка? – чуть повысил голос Владислав Иванович.
   – Повторяю и настаиваю – она ушла по доброй воле… – договорить Корячок не успел. В кабинет, испросив разрешения, вошёл дежурный офицер с докладом о прибытии майора Исайчева, капитана Васенко и консультанта-психолога Лениной Ольги Анатольевны.
   – Пусть войдут, – позволил Корячок, отмечая болезненную гримасу на лице Мизгирёва.
   Дверь открылась, из её проёма потянулись гуськом Михаил, за ним Ольга, замыкающим шёл Роман Васенко.
   – Рассаживайтесь офицеры, а вас Олюшка приглашаю ближе ко мне, – с улыбкой на лице попросил Владимир Львович.
   Все трое сели на противную сторону чуть поодаль от Мизгирёва, а Ольга прямо перед ним. Села, глубоко вздохнула, задержала дыхание, разочарованно опустила плечи.
   – Докладывайте, майор, – приказал Корячок, – О гибели Софьи я Владиславу Ивановичу сообщил, что дальше?
   – Далее, речь пойдёт о так называемых призраках Игната Островского. – Михаил раскрыл папку и по обе стороны от неё деловито разложил бумаги. – Нами установлено, что в инсценировках с ориентировочным названием «призрак Леля» участвовала группа гимнастов под руководством Пелагеи Татищевой. Помните Владимир Львович, мы долго пытались понять, как «призрак Леля», прыгнул распластавшись с подоконника дома Софьи. Оказалось, обычному человеку это сделать невозможно – разобьётся вдребезги, а гимнасту пара пустяков. Там внизу спортивная площадка. В центре турник. Его перекладина как раз шла вдоль окна, вот на неё он и прыгал, затем несколько оборотов и акробат уже за забором, там его поджидали парни из цирковой группы. Они обеспечивали лёгкое приземление. Роль Леля исполнял Игнат Татищев. О нём позже.
   – Кто исполнял роли в остальных инсценировках? Поясните Владиславу Ивановичу, – распорядился Корячок.
   – Как я уже говорил всем руководила Пелагея Татищева. Она в эпизоде с кафе накануне устроилась туда уборщицей. Она же шла с коляской перед машиной Софьи и Петра. По её указанию ваш «внедрёныш» Верочка, а она действительно оказалась внедрённым человеком, информировала Пелагею обо всех передвижениях фигурантов, подкладывала весточки от Леля…
   – Гадина! Гадина! – не выдержал, взорвался Мизгирёв. – Софья её приютила, обогрела, была ласкова…
   – Поэтому сдала девчонке койку за денежки между шкафами с кухонной утварью и бытовой химией, – ухмыльнулся Роман Васенко, – спасибо барыня, облагодетельствовала сиротку…
   – Будет вам ёрничать! Она больше наела, чем наработала. Интересно, – сощурил глаза Мизгирёв, – как она проникала в комнаты Софьи и Петра, чтобы подложить эту гадость. Их спальни всегда запирались, ключи были только у определённой прислуги, и они работали под камерами.
   – Вера гимнастка, в группе её номер называется «каучук». Комнаты Софьи и Петра на втором этаже, на окнах решётки отсутствуют, тем более на ночь, во избежание сплетен и кривотолков, камеры в спальнях отключались автоматически, а начинали вновь работать в строго определённое время. Домочадцы не всегда выходили из своих опочивален после включения камер, бывало и до. Верочке ничего не стоило проникнуть в комнату по внешней стене и войти в окно.
   – Смешно! – прокомментировал Мизгирёв попыхивая трубкой, – получается, что группа гимнастов была нанята кем-то для доведения Софьи до самоубийства. Вы вычислили этого человека? – Мизгирёв перевёл оловянный взгляд на Исайчева.
   Михаил отыскал среди разложенных документов оттиск фотографии Пелагеи Татищевой, указательным пальцем пододвинул её к Владиславу Ивановичу:
   – Вам знакома эта женщина?
   Мизгирёв отметающим жестом отправил фотографию обратно:
   – Первый раз вижу!
   – Пелагея Татищева, – Исайчев аккуратно положил листок назад в стопку бумаг, – руководитель группы гимнастов и в прошлом невеста вашего сына Игната. Вы как-то в беседе со мной упомянули трёх богинь. Софья у вас была Алекто – непрощающая. Так вот Пелагея Татищева – Тисифона – мстящая за убийство. Неужели никогда не интересовались на ком собирался жениться Лель?
   – Игнат не знал о нашем родстве, соответственно не делился со мной планами, – Мизгирёв вопросительно взглянул на полковника Корячка, – Владимир, мы сюда пришли обсуждать мою личную жизнь? Какое это имеет отношение к произошедшему в доме?
   – Ты только что гордился своим терпением, Владик, – Корячок встал из-за стола и пошёл к открытой створке окна, – продолжайте, майор.
   – Вы тесно общались со Славой, братом Игната и одновременно вашим младшим сыном. Вячеслав знал о родстве Игната с вами. Это ведь вы уговорили его до поры до времени не раскрывать тайну рождения братьев. Хвалынь маленький город, вам не хотелось портить репутацию Марии Островской, свою и в конечном счёте расстраивать собственную жену. Так?!
   Мизгирёв ещё раз взглянул на полковника Корячка, понял – он не собирается корректировать беседу. Тогда осторожно постучав трубкой о стенку пепельницы, попыхав несколько раз и глубоко затянувшись, он выпустил дым тремя равновеликими кольцами. С вальяжным выражением удовлетворения на лице спросил:
   – Этот сын, тот сын, какое это всё имеет отношение к самоубийству Софьи, к истории с призраками?
   – И к попыткам самоубийства признанного вами сына Петра? – вставил капитан Васенко.
   – Фу! – негодующе фыркнул Мизгирёв, передразнивая Романа, слегка склонил голову набок, – «признанного сына Петра»! Петр родился Мизгирёвым! Вы, что, капитан, никогда не изменяли жене? Не скажешь по вашей лисьей физиономии…
   Полковник Корячок резко вернулся за стол, постучал карандашом по стеклу, с металлическими нотками в голосе заметил:
   – Всем, – он, обвёл взглядом присутствующих, – приказываю держать себя в руках. Итак, Пелагея Татищева! Какую цель она преследовала, устраивая театрально-цирковые представления перед членами семьи Мизгирёва?
   – Она лично видела гибель Игната Островского и хотела напомнить об этом убийцам. Когда-то она испытала ужас, сейчас ей захотелось поселить в доме, как она полагала убийц, страх.
   – Убийц?! – взревел Мизгирёв, – Что вы себе позволяете? Мой сын никого не убивал. За Софью ручаться не буду. «Дело гибели Игната Островского» расследовала прокуратура. Они закрыли его, как несчастный случай. Давайте посмотрим «дело» прежде чем выдвигать обвинения. Где «дело»? Вытаскивайте его из вашей папочки, майор. Что нету? – Владислав Иванович с силой стукнул ладонью по поверхности стола, – нету! Не трещите зря языком!
   Исайчев в раздумье разглядывал Мизгирёва.
   – Не спешите, Владислав Иванович, не спешите… «Дела» у нас действительно нет, – неторопливо заговорил Исайчев, – Его изъял ваш давний друг-рыбак, а по совместительству следователь по «делу» Игната. Он часто навещал вас в Хвалыни? Не так ли? В местном ГУВД подтвердили, что следователь Смирнов почти каждый выходной на протяжении нескольких лет был одним из желанных гостей. Смирнов выкрал папочку по вашей настоятельной просьбе и продал её вам за большие деньги. Просьба высказывалась несколько лет подряд, но Смирнов не решался. Отважился, когда узнал о диагнозе и принялся готовиться к смерти. Вы тогда понимали, что ещё год и Петр будет неподсуден, но репутация профессора, добытая долгим кропотливым трудом, дорого стоит. Вы репутацию сына спасали? Да? Таланта у Петруши не хватало на мировое имя, а репутация была. Вот её и берегли. Не удался сынок. От Маши Островской лучше детки получались? Кстати, вы отлично сбили нас с толку, нарёкши второго своего сына Владиком. Его ведь в народе величают Славкой? Мария назвала последнего мальчишку в честь любимого мужчины Владиславом. И в отличие от Игната Славка знал, что он ваш сын. Перед отъездом в Тибет мы всё же успели с ним поговорить.
   – Всё враньё! – процедил сквозь зубы Мизгирёв, – после нашей последней встречи я сам проводил Владика до самолёта. Он пошёл в накопитель, а затем исчез в телескопическом рукаве для посадки в самолёт. До этого он не имел бесед с органами следствия. Славка всегда говорит правду, так что не надо мне здесь уши заворачивать. Владимир Львович…
   – Не торопись, Владислав Иванович, всему свой час, – кивнул Корячок, давая знак Исайчеву продолжать.
   Получив одобрение начальника, Исайчев попросил:
   – Разрешите, товарищ полковник воспользоваться вашим компьютером?
   – Делайте, майор, что требуется.
   Капитан Васенко достал из папки дискету и шустро вставил её в нутро прибора. Прежде чем включить, пояснил:
   – Мы загодя дали задания правоохранительным органам на транспорте о необходимости информировать нас о передвижении Владислава Степановича Островского. Получили уведомление, заказали билет на тот рейс, что и ваш сын. По приказу майора Исайчева я летел с Вячеславом Островским до самой Москвы. По прибытии в аэропорт Домодедово провёл с ним беседу под камеру и диктофонную запись. Естественно, Владислав Иванович, с соблюдением всех процессуальных норм. Теперь нам известно, что произошло в день гибели Игната. – Капитан Васенко нажал кнопку «воспроизведение». На экране монитора появилось лицо седого мужчины чертами напоминающего Мизгирёва-старшего. Разница была только в выражении лица.
   «Если бы мы играли в игру добрый – злой, – подумала Ольга, – я решила, что передо мной сидит злой, а там на экране тот же человек, но добрый. Только очень усталый.»
   Исайчев втянул носом воздух, повернулся к Ольге полубоком и многозначительно посмотрел на жену.
   – Да, да, Мцыри, – тихонько подтвердила Ольга, – пахнет болотом… Он злится и холодным потом, он боится.
   Голос за кадром: «Допрос свидетеля проводится в рамках расследования гибели Игната Островского – гражданина России уроженца города Хвалынь Сартовской области на территории, предоставленной Линейным отделом министерства внутренних дел аэропорта Домодедово. Прошу свидетеля представиться:
   – Владислав Степанович Островский. Гражданин России. Постоянная прописка в Сартовской области в городке Хвалыни. — мужчина смотрел в объектив растерянными широко раскрытыми блестящими глазами, было видно, что эта процедура ему в новинку и не совсем удобна.
   Голос за кадром:
   – Кем вы приходитесь погибшему Игнату Островскому?
   – Братом. — мужчина вскинул голову, — Я рад, что вы, наконец, занялись этим делом… Пусть даже через семнадцать лет… Думаю и ему будет легче и Петьке тоже… Понимаю, сейчас я должен вспомнить всё что произошло тогда на аэродроме.
   Голос за кадром:
   – Ему? Кого вы имеете в виду? Назовите имена.
   – Ему – отцу Владиславу Ивановичу Мизгирёву и брату Петру Владиславовичу Мизгирёву. Хотя до последнего разговора Пётр не знал, что он мой брат. Я свои младенческие и затем юношеские годы провёл с Лелем. Он был моим единственным братом и заменял отца. Хотя о том, что Владислав Иванович мне отец я узнал довольно рано, лет в семь. Мама призналась, но взяла слово никому об этом не ведать. Мизгирёв относился ко мне равнодушно почти безразлично.
   Владислав Иванович встал со стула. Было заметно, как дрожит его рука с зажатой в ладони трубкой. Коротко спросил:
   – Могу покурить у окна?
   Получив молчаливое согласие полковника Корячка, направился к развивающейся на ветру нейлоновой занавеске. Зажал трубку зубами, поймал парусящую ткань, укротил её, завязав большим рыхлым узлом.
   – Плохо, – прошептала Ольга, – теперь я не вижу его лица.
   – Я думаю после этого видео, Ольга Анатольевна, – неожиданно отозвался Мизгирёв, – у меня, вообще, не будет лица…
   Корячок недовольно покачал головой.
   – В тот день, – говорил Владислав Островский, – Игнат решил устроить своей невесте Поле праздник и попросил меня спрятать букет лилий, так чтобы его никто до поры до времени не видел. У меня было укромное место за зданием аэроклуба, туда я его и заховал. Позже слышал, как Петька с Лелем ругался. Мизгирь не хотел отдавать ему белый купол. Я был на стороне Игната. Они с Полей любили друг друга. Пелагея, вообще, классная девчонка… А Сонька… Плохо говорить о ней не буду – умерла, а хорошо? Знаете… – Владислав вдруг улыбнулся доброй детской улыбкой, – она смешная росла, сердилась на Игната, как дети сердятся друг на друга в песочнице, губы надувала. Мама рассказывала, Софья в детском саду подходила к Игнату, обнимала его и кричала «Моя кукла! Моя кукла!», а он её толкал, даже бил: «Уйди, Софка, убью!» Повзрослев, стала злой по-настоящему. Понимала, Лель от неё ускользает. Вцеплялась в него, мстила за каждую девчонку. Талантливая была, а жизнь профукала на пустяки… Хотя, наверное, неправ. Для неё любовь – главное. Но я думаю, если бы они соединились, оба жили несчастливо. Он страдал от её тирании, она – от его свободолюбия. Извините отвлёкся…
   Голос за кадром:
   – Ничего, ничего вспоминайте. Нам важно и это.
   Островский согласно кивнул:
   – Когда Лель пошёл к самолёту, я побежал за букетом и неожиданно увидел в окне аэроклуба, на втором этаже, там, где был мужской туалет Петьку. Даже не увидел, а услышал, он икал и плакал. Первый раз видел, как взрослые мужики плачут. Петька что-то вынул из кармана, бросил в овраг, к которому примыкало здание аэроклуба. Потом ещё раз размахнулся и опять что-то кинул. Первый раз мне показалось, что это какое-то стекло. На рассуждения времени не оставалось – самолёт с Игнатом уже взлетел. Нужно было успеть с букетом, а то вся задумка Леля пошла бы прахом. Потом случилось то, что случилось… – Островский даже не вздохнул. Он простонал от жуткой нечеловеческой боли, — Ле-е-ль упал…
   Тишина, загустевшая в кабинете полковника Корячка, и на экране монитора была тягостной. Каждый, не желая того, представлял событие, которое в ту минуту переживал человек на экране. Говорить не хотелось.
   – Он был больше, чем брат, — протолкнул комок в горле Островский, – даже больше чем мама. Ей всегда не хватало времени на нас с Игнатом. Учительница… Так вот… примерно через неделю я решил зайти в общежитие к Петру. Зачем? Не помню. Жил тогда, как в тумане… если бы не Поля, крякнул, наверное,… кулаки всё время держал сжатыми. В тот момент, не думая, открыл дверь комнаты Петра. Они были в постели… Соня голая, сидела, ко мне спиной, прислонившись к стенке кровати, а Петька, закрыв лицо руками, рыдал, сквозь слёзы повторял одну и ту же фразу: «Я только хотел пометить красным цветом…Я только хотел пометить красным цветом…». Мне было не видно её лица. Я хотел закрыть дверь, убежать, но она вдруг зашипела: «Прекрати истерику, Мизеров! Ты получил, и дальше будешь получать всё, что хотел!». Я вспомнил Петьку в окне аэроклуба. Понял, нужно вернуться туда. Тогда не осознавал зачем. Шприц нашёл быстро, он как нож воткнулся иглой в землю. Я приблизительно знал место, куда упало то, что выкинул Петька. Второй предмет искал долго, но и его нашёл – это был пузырёк из тёмного стекла. Вы, вероятно, в курсе что в этот год я окончил школу и поступил в Сартове на первый курс юридического института. Учиться ещё не начал, но любовь к детективным сериалам сделала своё дело. Осторожно, носовым платком я собрал всё что нашёл. Что делать с находками не знал. Посоветовался с Полей, мы спрятали это. Через три недели после похорон Сонька с Петром расписалась в ЗАГСе, а ещё через две недели уехали в Исландию. Через год, обретя в институте необходимые связи, выяснил, отпечатки пальцев на шприце принадлежат Петру, они же были и на пузырьке с жидкостью. На этом же пузырьке были ещё отпечатки неизвестного лица. Остатки жидкости показали, что это пока никому не известное вещество, не описанное в научной литературе, имеющее свойство при соприкосновении с воздухом вступать в реакцию с кислородом и взрываться, уничтожая себя и, то на чём оно было.
   Голос за кадром:
   – Почему вы не отнесли улики в полицию? Это же уголовно наказуемое деяние статья 316 УК РФ. Сокрытие преступления.
   Голос Островского потускнел, на лбу появилась глубокая морщина, уголки губ повисли.
   – Я понимаю. Хотя, как студент юрфака знал: в законе имеется поправка, где чётко говорится о том, что люди, которые являются родственниками преступнику, не несут наказание за укрывательство. Тогда сразу после гибели брата я только догадывался, что произошло. Наверняка узнал почти через год. Тогда решил поговорить с отцом. Поговорил. После этого бросил всё, ушёл сначала в Бурятию, затем в Монголию, потом в Тибет. Сейчас возвращаюсь. Там мой дом. Здесь осталась только Поля и племянник, они справятся без меня. Потребуюсь, позовут. Вопросы?
   Голос за кадром:
   – Зачем вы вернулись сюда почти через семнадцать лет?
   – Потому чтонет ни вчера, ни завтра, а есть только сегодня и только сейчас. Сегодня один мой брат убил другого. И так будет всегда, пока я живу. Всегда будет только сегодня. Вчера живёт в нашей памяти, а завтра в мечтах. Я не могу и не должен никого наказывать, только сам человек может судить себя. Я могу ему только напомнить или донести до него то, что он не знал.
   Голос за кадром:
   – Вы напомнили, донесли?
   Островский поморщился :
   – Всё что у меня было, я отдал тому человеку, который считает меня своим сыном. Не мог больше хранить. Вчерашний день уже прошёл, а завтрашний мог не наступить. Надо было чтобы он знал – это Софья убила Леля. Он жил с другим знанием, и оно погубило его душу. Пётр был всего лишь орудием убийства. Нигде в мире нет закона, чтобы судить пистолет. Судят человека, нажавшего на курок. Жидкость, которая убила Игната была Сонькиным изобретением. Это она её синтезировала. Гениальное изобретение! Только потом Соня перестала заниматься химией вообще. Те отпечатки пальцев, что были первоначально не опознаны оказалось принадлежали Софье. Я догадывался, но не знал наверняка. Сейчас знаю. Верочка передала мне её пудреницу с зеркалом. Сонька могла быть выдающимся химиком! А Петька Ирод! Помните, как Ирод преподнёс за доставленное удовольствие Соломее голову Иоанна Крестителя, так и Петька преподнёс Соньке мёртвое тело моего брата, не желая этого, – Островский пристально с болью и сомнением взглянул в глазок камеры. – Надеюсь, и верю, что, не желая этого.
   Голос за кадром:
   – Вы передали улику вашему отцу Владиславу Ивановичу Мизгирёву?
   Островский согласно кивнул:
   – Это так.
   Голос за кадром:
   – Владислав Степанович, где вас можно найти в случае надобности?
   Островский удивился:
   – Не думаю, что моя персона будет вам полезна. Я не принесу неприятностей своим родственникам. А впрочем… запишите номер сотового телефона. Чему вы так удивились? Тибет – телефон – монах! Непонятное сочетание? Я не монах. Я только живу среди них, пытаюсь понять их философию, что-то принимаю, что-то нет. Мне там хорошо.
   Экран погас. Исайчев, Васенко и Ольга воззрились на полковника Корячка, а он, в свою очередь, на фигуру Мизгирёва, стоящего спиной у открытого окна.
   – Твоя очередь продолжать рассказ, Владислав. – голос «шефа» был строг и совсем недружелюбен.
   Мизгирёв неторопливо развернулся, посмотрел на присутствующих безразличным взглядом и направился к стулу, по пути попросил:
   – Не торопи, Владимир Львович, не каждый день от меня отказываются. Не думал, что Владик когда ни будь скажет «человек, который считает меня своим сыном». Я был, вероятно, не самый лучший отец, но они не в чём не нуждались. Вы думаете Маша на свою учительскую зарплату могла одеть, обуть и прокормить двух мальчишек. Я помогал! Они имели всё не хуже других.
   Ольга подняла руку, давая понять, что у неё есть вопрос, Корячок молча кивнул:
   – Тогда почему вы не отказались от помощи Степана Степановича Островского? Он не имел к Игнату никакого отношения, но исправно платил все восемнадцать лет.
   Мизгирёв задумчиво посмотрел на Ольгу, потом едва заметно усмехнулся:
   – Вы, девушка с вашим мужем всё пытаетесь меня носом в дерьмо ткнуть. Должен сказать преуспели, преуспели… Считаете, Мария должна была гордо жить на свою нищенскую учительскую зарплату? Как тогда я смог бы им помогать? Соглядатаи на лавочках всегда лучше нас считают. А вопросы, а пересуды, а репутация?
   – Вот! – поднял указательный палец Роман Васенко, – Репутация? Она в этом деле главное, она везде бежит впереди. Даже впереди паровоза и давит людей шибче его железного…
   Корячок сделал успокаивающий жест рукой и, капитан понял, что реплика его была преждевременной:
   – Давайте, господа офицеры, Вячеслав Иванович, эмоции пока оставим при себе, сейчас только по существу. Продолжайте господин Мизгирёв…
   Вечеслав Иванович неожиданно отложил трубку в сторону, извлёк из кармана пачку сигарет, вынул одну, прикурил от изящной инкрустированной зелёными камнями зажигалки:
   – Славка пришёл накануне отъезда вечером, выложил то, что вы называете уликами. Потребовал сей секунд, при нём, задать Петру вопрос о причинах его поступка. Я попытался привести разумные доводы, но он со своей дерьмовой монашеской философией не соглашался. Я не понимал зачем через столько лет бередить рану? Что это даст? Славка твердил, что зря тогда семнадцать лет назад послушал меня. Что ещё есть время спасти душу Петра. Пригрозил, сделать это сам. Я боялся в этом случае он Петьку не пожалеет. Мы пошли к сыну в кабинет. Тот работал, писал какие-то бумаги. Я, дурак, без предисловий выложил прямо перед ним на стол шприц и пузырёк. Он сразу всё узнал, как-то сгорбился, заплакал, обхватил голову руками, начал говорить захлёбываясь словами, совершенно невнятно: «Я не хотел! Хотел только покрасить! Она сказала, что там краска!». Бросился к Владику, встал перед ним на колени, кричал: «Славка прости, не хотел убивать твоего брата!» На что, тот ответил: «И твоего тоже!». Пётр отшатнулся от него, как от чумного. Посмотрел на меня. А что я мог сказать? И тогда я увидел сына таким каким не представлял никогда. Он озверел. Начал бить, крушить всё подряд, кричал в лицо, брызгая слюной, будто он понял теперь почему мать плакала по ночам, когда я уходил на рыбалку. Якобы рыбалку! Когда он занёс над моей головой стул Владик каким-то едва уловимым движением отправил его в нокаут. Чуть позже мы смогли поговорить. Он не оправдывался, сказал, что имел иные намерения. Хотел помочь Соне испортить Игнату праздник. Она очень страдала. Софья сказала Петьке, что в шприце красящая жидкость, которая должна превратить белоснежный свадебный купол парашюта в тряпку с кровяными подтёками. Только это, только это! Он повёлся… она имела на него необыкновенное влияние, больше чем мать, больше чем я, больше чем все.
   Полковник Корячок подался вперёд и пристально посмотрел на Владислава Ивановича:
   – Но потом, когда всё произошло…
   Мизгирёв резким движением корпуса развернулся к полковнику и, надрывая связки, рявкнул:
   – Что потом, Вова?! Что потом? Это мой сын! Что бы ты сделал на моём месте? Ты же понимаешь, что он попал, как курица в ощип! Вы все здесь… – усиливая голосовой напор орал Мизгирёв.
   Стукнув обеими ладонями по столешнице, со своего стула порывисто в полный рост, встала Ольга, крик Мизгирёва захлебнулся. В кабинете наступила тишина.
   – Владимир Львович, – обратилась она после недолгой паузы к Корячку, – разрешите удалиться. Думаю, вы обойдётесь без меня. Да и собственные дела ждут.
   – Конечно, Ольга Анатольевна, идите, спасибо за всё, – с явным сожаление откликнулся полковник.
   Когда дверь кабинета за Ольгой закрылась, майор Исайчев, играя на скулах желваками, спросил Мизгирёва:
   – Где «Дело о гибели Игната Островского»?
   Мизгирёв с ответом не спешил, смотрел на майора насмешливо и выжидающе.
   – Вопрос непонятен, повторить? – спросил Михаил.
   Лицо Мизгирёва вмиг приобрело выражение озабоченности и готовности оказать любую помощь.
   – «Дело»? Так, я его сжёг… – и юродиво склонив голову на бочок, заявил, – Вот такая история: есть тело, но нет дела… смешно…
   – Да уж обхохочешься… – вставил реплику Роман Васенко.
   – Зачем тебе это надо было, Владик? – озадаченно спросил полковник Корячок, – ведь Петька там даже в фигурантах не числился. Оно самоуничтожилось через пятнадцать лет.
   – Жить хотел, Володя, спокойно и сына своего недотёху спасал, неужели непонятно? Я тогда, семнадцать лет назад понял, что произошло. И что это совершилось не без участия моего сына. Он же выл по ночам, как раненое животное, кулаки грыз. Но молчал. Ни слова, ни полслова. Через год Славка преподнёс улики. Тут уж сомнения, вообще, отпали. Следователь, правда, говорил, что в деле не звучит фамилия Мизгирёв, но я ему не верил. Он всё время приценивался, что-то кроил. Я был уверен, у него на руках джокер.
   – А Игнат, а Славка Островские? – не удержался от вопроса Исайчев.
   – Вот именно Островские! Мизгирёв только Пётр, – и переведя больной взгляд на Корячка, спросил, – Ну, что дружбан, поедем завтра в твой терем на рыбалку или как?
   – Зачем ты попросил меня без огласки разобраться в деле самоубийства Софьи? Всё могло быть совсем иначе? – спросил Корячок.
   – Не могло! Прислуга после крика Пети вбежала в ванную комнату и нашла записку. Всё, как ты говоришь, было иначе, если бы не эта проклятущая записка. Не будь её о Леле не вспомнили. А так… Вы же наверняка принялись бы копать эту историю. Я подумал тогда, что на правах твоего друга смогу влиять на следствие и направлять его в нужную мне сторону, – Мизгирёв вопросительно посмотрел на Исайчева, – вы сказали, об Игнате Татищеве сообщите позже. Игнат мой внук? Я могу его увидеть, поговорить?
   – По существу родства он ваш внук. Я приглашал его сегодня сюда, но он сказал, что не заводит излишних знакомств. Он вместе с капитаном Васенко провожал Вячеслава Степановича до Москвы и, кажется, они поладили. Во всяком случае, на следующий год Игнат собирается поехать к нему в Тибет. Теперь всё, товарищ полковник.
   – Все свободны, – вынимая сигареты из ящика стола, произнёс полковник Корячок, – включая вас, Владислав Иванович.
   Напротив дверей в кабинет полковника Корячка, сидела на подоконнике Ольга. Она ждала Михаила:
   – И всё-таки, Мцыри, сказка у нас не «Снегурочка» получилась, а как ты правильно говорил: « Путешествие Нильса на диких гусях», ведь там тростниковая дудочка стаю крыс в пропасть заманила?

Книги Алёны Бессоновой

   Детективы: «Пат Королеве!»
   «Не прикрывай открытых окон»
   «Заросшая дорога в рай»
   «Меня убил Лель»
   Сказочные сборники и повести:
   «Сказки страны Седьмого лепестка»
   «Жил-был воробей и другие сказки»
   «Мои любимые сказки»
   «Яблочный дождь»
   «Сказки рыжего болота»
   «Нежные сказки»
   «Путешествие надувного шарика»
   «Весёлые и грустные сказки обо всём на свете»
   «Путешествие по реке времени» в 2-х книгах.
   «Сказки матушки Капусты»
   «Отчего? Почему?»
   «Сказки синего-синего моря»
   «Сказки о девочке Васюшке и её снах»
   «Сказки ветра»
   «Сказки о простых вещах»
   «Сказки о тех, кто лапой чешет ухо»

Меня убил Лель… Детектив Алёна Бессонова