   Мегера
   Роман о женщинах

   Вадим Фёдоров

Глава 1. Алёна

   Солнечный лучик протиснулся между двумя шторами. Скользнул по заваленному книгами письменному столу. Осторожно обогнул открытый ноутбук. И наконец застыл на рыжей пряди спящей девушки.
   Девушку звали Алёна. Было ей восемнадцать лет, и она закончила школу. Сегодня должен был быть выпускной вечер. Позади были школьные годы, занятия, экзамены. Девочка спала, освещённая солнечным лучиком.
   Дверь медленно приоткрылась. В комнату заглянула мама Алёны. Маму звали Елена Николаевна. Женщина, как обычно говорится, бальзаковского возраста, с умело закрашенными седыми волосами. Чуть полноватая. В домашнем шёлковом халате. Она залюбовалась дочерью.
   Худенькая, с круглым личиком и огромными глазами, которые в данный момент были закрыты. Лишь загнутые вверх длинные ресницы подрагивали во сне. Светлая кожа и рыжие волосы. Юная, восемнадцать с половиной лет. Прекрасная в своей юности.
   Елена Николаевна подошла к дочери и осторожно потрясла её за плечо. Суббота, 20 июня 2015 года, выпускной вечер у её дочери. В шкафу висит красивое бело-красное платье. Под кроватью красные туфельки. А принцесса ещё спит.
   Мама помедлила и вновь потрясла дочку за плечо. Та потянулась и что-то пробормотала на латыни. Потом открыла глаза, улыбнулась и обняла Елену Николаевну.
   – Доброе утро, мамочка.
   – Доброе утро, доченька, – ответила Елена Николаевна, – опять сон?
   – Опять сон, – улыбнулась Алёна, – сегодня хороший сон, добрый.
   Она вскочила с кровати, глянула на часы, включила ноут и умчалась умываться и чистить зубы. Елена Николаевна вздохнула и отправилась на кухню. Она очень не любила, когда её дочка так просыпается и говорит на странных языках. И она боялась этого. Потому что любила свою единственную дочь. Хотя Алёну в семье любили все. И отец, и бабушка с дедушкой. И прочие дальние и близкие родственники. Единственный ребёнок в семье. Её баловали все. А она не избаловалась. Выросла умной и жизнерадостной девушкой. С отличием окончила школу. Знала несколько языков. Занималась спортом, гимнастикой.
   Только было у девочки несколько странностей, о которых знали только близкие и старались об этом не то что не говорить, но и не думать.
   Первая странность – Алёна знала несколько языков. Не учила, а просто знала. Немецкий, чешский, греческий и… латынь. С самого детства.
   Вторая странность – с детства же умение готовить, знание бытовых вещей, различных секретов по дому. Никто её этому не учил. Просто знала, и всё. Могла пятилетней подойти к маме и посоветовать, чтобы та замариновала мясо для шашлыка в пиве, и лука не жалеть. Типа так вкуснее выйдет. И правда, выходило вкусно.
   Родные считали, что это дар. А сама девочка знала, что это просто опыт. Житейский опыт её остальных женщин.
   Есть такой фильм «Зеркало для героя», снятый задолго до «Дня сурка». В этом фильме главный герой просыпается в прошлом и целый день пытается поменять это прошлое. Засыпает. И просыпается вновь в том же месте и в то же время.
   У Алёны было немного по-другому. Она засыпала и иногда просыпалась уже в другом месте, в другом времени и в другом теле. Тоже женщины. Их было ещё две. Проживала день одной из этих женщин. Вечером ложилась спать. Чтобы проснуться в теле третьей. И так изо дня в день, из года в год.
   Три женщины, три тела – и одна душа, порхающая между ними. Но вернёмся к Алёне.
   Девушка почистила зубы, приняла душ. Прибежала на кухню в лёгком халатике. Йогурт, яичница, крепкий чай. Чмокнула маму в щёчку.
   Упорхнула к себе в комнату. Достала из шкафа платье. Полюбовалась на него. Повесила на дверцу. Открыла ноутбук. Вбила в поисковик казнь Иисуса и начала перебирать ссылки.
   Через пару часов Елена Николаевна оттащила дочь от ноута и повезла делать причёску к своему парикмахеру. Потом ногти. Потом макияж. Еле-еле успели заехать домой и одеться в платье. Опаздывать на выпускной было нельзя. Он проходил на небольшом прогулочном теплоходе. И теплоход опаздывающих не ждал.
   Примчались на пристань на такси. Оказалось, что отход кораблика от пристани задерживается на полчаса. Елена Николаевна прошла на палубу к группе учителей и родителей, оживленно обсуждающих что-то. Алёна задержалась у трапа. Подошла к кучке одноклассников, уже в открытую, не таясь, курящих сигареты.
   – Филиппова, пыхнёшь с нами? – спросил кто-то из кучки. Этим кем-то был Игорь, одноклассник Алёны, небольшой коренастый паренёк хулиганистого вида.
   – Я не могу курить, я будущая мать, – улыбнувшись, ответила Алёна.
   – И пить не будешь? – сделав удивлённые глаза, спросил Игорь.
   – Выпью вина, выпускной же.
   – Не курит, почти не пьёт. Да ты, наверное, ещё девственница? – не унимался Игорь.
   – Конечно да, – засмеялась Алёна, – жду тебя, когда ты мужчиной станешь. Чтобы быть последней в классе.
   Ребята засмеялись. Игорь покраснел. Он понимал, что над ним стебутся, но ответить на этот стёб у него не получалось.
   – Игорёха, отстань от Алёнки, – подал голос друг Игоря, Валентин, высокий, чуть полноватый парень с кудрявыми волосами и добродушным выражением лица, – она у нас медалистка, а медалистки не курят.
   Игорь заткнулся, решив, что промолчать в его ситуации будет лучше всего.
   В это время пароходик вдруг засвистел, и с палубы раздалась команда: «Отходим!» Оставшиеся на берегу бодренько перебежали на палубу. Два матроса принялись было убирать трап, как вдруг на причал подъехало такси. Из него вышла Алёнина подруга Ленка. В бело-голубом платье, в белых туфельках и в голубеньком вязаном берете. Она обладала феноменальной способностью везде появляться в последний момент.
   – Наша Лена верна себе. Королева ласт минут, – сказал кто-то из толпы одноклассников. То ли с осуждением, то ли с восхищением.
   Но сегодня Ленке не суждено было быть последней. Как только она поднялась на палубу, откуда-то сбоку, из темноты, вынырнули два парня и буквально взлетели на пароходик, чуть не сбив с ног Елену. Трап тут же был убран, швартовы отданы, и выпускной класс с учителями, родителями и двумя незнакомцами поплыл по Неве.
   – Взладли то, – сказал один из парней, растерянно озираясь.
   Второй не ответил. Он смотрел на Алёну. И улыбался. Высокий, с курносым носом, зеленоглазый, с короткой стрижкой, немного оттопыренными ушами, он смутно напоминал Алёне кого-то.
   – Вы кто такие? – спросила появившаяся из толпы Нина Семёновна, классный руководитель.
   Парни растерянно переглянулись.
   – Судя по всему, это не наш теплоход, – сказал один из них другому по-чешски.
   Нина Семёновна повернулась к Алёне.
   – Ты их понимаешь?
   – Да, это чешский, – кивнула Алёна и, обернувшись к парням, спросила: – Вы откуда свалились, молодые люди?
   – О, девушка из Чехии, – обрадовался первый, – а мы уже думали, что не на свой пароход сели. Только мы вас не помним. Это не наша группа?
   – Нет, не ваша, – ответила Алёна, разглядывая непрошеных гостей, – это частная вечеринка, окончание школы.
   – Ой, – парни переглянулись, – мы ошиблись. Когда вы причалите обратно?
   – Только утром, – рассмеялась Алёна, – раньше никак.
   После чего она перевела свой разговор с двумя незадачливыми чехами собравшимся. Собравшиеся решили оставить двух приятелей на вечеринке в качестве иностранных гостей. Нашли два стула, посадили их рядом с Алёной, так как она единственная знала чешский язык. Друзей звали Вацлав и Гонза.
   Вспыхнувший интерес к гостям быстро угас. Выпускной вечер плавно потёк по уже избитому сценарию. Молодёжь веселилась, учителя прикладывали платочки к мокрым глазам, родители разбились на группы по интересам и что-то между собой обсуждали. Ведущий, толстоватый лысый дядька с бегающими глазами, пытался как-то развеселить публику плоскими шутками и призывами выпить за товарищей из Чехословакии, пока кто-то из школьных хулиганов не пообещал скинуть его в реку. Тогда ведущий махнул рукой и объявил танцы. Народ заметно приободрился и пустился в пляс.
   Танцевала и Алёна. За ней, как два хвостика, таскались её новоявленные чешские друзья. Танцевали они хорошо, как успела отметить Алёна. Попеременно они приглашали её на медленные танцы, что служило поводом для насмешек окружавших её одноклассников. Но Алёна не обращала на это внимания. Она ждала свой главный танец. И когда ведущий объявил танго, она обернулась и сразу же наткнулась глазами на Валентина.
   – Готова? – спросил он её.
   – Как пионер, всегда готова, – ответила Алёна.
   – Да танго никто танцевать не умеет, – возмутился уже порядочно выпивший Игорь.
   – Мы умеем, – ответил ему Валентин и, взяв Алёну за руку, вывел её на середину импровизированного танцпола.
   Народ почтительно расступился. Валентин приобнял партнёршу, выставил локоть, голову отвёл в сторону. Алёна проделала то же самое. Все замолчали. Только шумели волны и ночной город вдалеке. И тут грянуло аргентинское танго.
   И Валентин с Алёной поплыли. Раз-два-три-четыре, раз-два-три-четыре. Поворот, ноги полусогнуты, скользят по палубе. Раз-два-три-четыре, раз-два-три-четыре. Поворот, взгяды на мгновенье пересекаются, чтобы опять разойтись в разные стороны. Раз-два-три-четыре. Раз-два-три-четыре.
   Танцевали они не идеально. За два месяца невозможно научиться танцевать танго без ошибок. Да и полноватая фигура Валентина была, мягко говоря, не совсем предназначена для этого танца. Но это было красиво. И публика любовалась ими.
   Раз-два-три-четыре. Раз-два-три-четыре. Пара зубчиками скользила по палубе. От центра к краю, от края к центру. Танцоры не смотрят друг на друга, но в глазах мелькают искорки, и два тела двигаются по одной траектории. От центра к краю, от края к центру. Раз-два-три-четыре. Раз-два-три-четыре.
   Музыка внезапно кончилась. Танго умерло. Танцоры остановились, посмотрели друг на друга и рассмеялись. Одноклассники окружили их, хлопая в ладоши.
   – Ну вы даёте, танцоры, – кричал протрезвевший Игорёк, – ну вы, блин, устроили шоу.
   – Вы великолепно танцуете, – прокричал по-чешски Гонза, – научите меня танцевать танго?
   – Конечно же, научу, – с улыбкой ответила Алёна, – тем более что я очень скоро еду в Прагу учиться. На третий медицинский факультет.
   – Чего он там говорит? – заинтересовался Игорь их разговором.
   – Говорит, что ты ему очень понравился, – ответила Алёна, – у них там в Праге нравы сам знаешь какие.
   Игорь ойкнул и в мгновение ока куда-то исчез. Видимо, пошёл дальше пить свой любимый виски. А Алёна отошла с Гонзой в сторону и принялась болтать о Праге, расспрашивать его о городе и о жизни в нём. Валентин потоптался немного рядом. Но так как он не понимал ни слова из их разговора, то махнул рукой и пошёл искать Игоря.
   Танцы продолжались почти до самого утра. Когда пароходик причалил, часть народу разъехалась по домам. Часть отправились гулять. Валентин с Алёной отправились провожать своих новых чешских друзей в гостиницу.
   Было время знаменитых белых ночей Санкт-Петербурга. По городу бродили выпускники, ещё раз переживая «Алые паруса». Где-то играла музыка. Улицы были завалены мусором. Но всё равно атмосфера была праздничная.
   – А вы почему на «Алых парусах» не были? – спросил Алёну Вацлав.
   – А мы решили, что устроим свой праздник, чего нам толкаться среди туристов, – объяснила ему Алёна. – И получилось по-домашнему уютно и весело. А на «Алые паруса» мы в прошлом году всем классом ходили. В итоге попали в пьяную драку между двумя районами. И родители с учителями решили, что лучше отдельно на теплоходе покататься.
   – А мы как раз хотели на «Алые паруса» посмотреть, – с огорчением произнёс Гонза, – да немного заблудились. Зато познакомились с такой очаровательной девушкой, как вы, Алёнка. Надеюсь, что в Праге продолжим знакомство.
   Алёна поблагодарила за приглашение. Подошли к гостинице, в которой жили ребята. Попрощались. Валентин проводил Алёну до дома. Вначале на метро, потом пешком. Молчал всю дорогу. Алёна думала о своём.
   Подошли к подъезду. В соседнем жил Валентин. Они были соседями по подъездам и с детства дружили. Алёна сняла с плеч пиджак Валентина и отдала ему. Он попробовал обнять Алёну.
   – Не надо, Валя, – попросила она, – не порть праздник.
   – Да я так, – пробубнил тот, – согреть.
   – Я знаю, – ответила Алёна, – ты большой и тёплый. И ты мой друг.
   Валентин вздохнул. Посмотрел внимательно на Алёну.
   – Когда ты созреешь? – спросил серьёзно.
   – Я уже давно созрела, – ответила та ему так же серьёзно, – две тысячи лет назад созрела. Не торопи меня. Мы друзья в первую очередь. А не любовники.
   – Я знаю, – ответил Валентин, – но хочется поменять статус.
   И улыбнулся. Но как-то грустно улыбнулся. Алёна погладила его по плечу.
   – Всё будет хорошо, Валёк, не переживай.
   Обернулась и поцокала каблучками к входной двери. В утренней тишине это цоканье раздавалось особенно громко. И бёдрами немного в стороны раскачивала при ходьбе. Совсем чуть-чуть, почти незаметно. Но раскачивала. Цок, цок. Всего десять шагов. Но Валентин застыл, не в силах отвести взгляд от её спины.
   Остановилась, набрала код на двери. Открыла. Обернулась в дверном проёме. Улыбнулась улыбкой опытной женщины.
   – Ты лучший, Валя, – сказала ему и захлопнула дверь.
   Поднялась к себе в квартиру. Мама не спала. Так, дремала.
   – Всё в порядке, Алёнушка? – спросила. – Тебя Валя проводил?
   – Всё в порядке, мамочка, – отозвалась Алёна, – мы чехов провожали. А потом уже мой рыцарь меня проводил. Тем более ему по пути. Я спать.
   И она нырнула в свою комнату. Сняла платье, повесила его обратно в шкаф. Обернулась в полотенце и сбегала почистить зубы. Через минуту вернулась к себе, на минуту заглянув в мамину спальню. Та уже спала.
   Алёна плотно задёрнула шторы, чтобы через час-другой её не разбудил знакомый солнечный лучик. Нырнула под одеяло. Сладко потянулась. Закрыла глаза. Уснула.

Глава 2. Агриппина

   Она проснулась по привычке рано, около четырёх утра. В комнате было темно. Рядом спал муж. Лишь его ровное дыхание было слышно в темноте, и оно вселяло в Агриппину спокойствие и нежность. Она протянула руку, провела пальцами по его спине. Нащупала старый шрам. Осторожно поцеловала его. Потом неслышно встала и выскользнула из комнаты. В атриуме её уже ждала служанка.
   – Сходи за молоком. И вели остальным разжечь огонь, я буду готовить завтрак, – велела она рабыне.
   Та кивнула и удалилась. Агриппина обернулась. На пороге спальни в полутьме стоял её муж, Виктор Фурий. Уже постаревший, но всё такой же красивый и подтянутый. Ему было сорок лет. Старый воин, повидавший многое за свою жизнь. Сегодня после полудня, ближе к вечеру, он возвращался к своим солдатам. Чтобы на рассвете отправиться в свой последний поход. В Иерусалим.
   Агриппина подошла к нему и поцеловала.
   – Поспи немного, я приготовлю завтрак и разбужу тебя, – прошептала она ему.
   – Я не хочу спать, – так же шёпотом ответил ей Виктор, – я хочу свою жену.
   И он увлёк её в спальню. Вернувшаяся рабыня потопталась на пороге, послушала звуки, раздававшиеся из спальни, и отправилась на кухню. Рассвело. Проснулась дочка. Любимица. Направилась было в спальню к родителям, но была вовремя поймана ловкой служанкой. Вслед за дочкой из своей спальни вышел сын.
   Шестнадцать лет. Высокий. Очень похожий на отца. И лицом и характером. Виктор-младший. Забрал девочку у служанки, повёл её кормить рыбок в бассейне. Он сегодня уходил вместе с отцом. В свой первый поход. Мужчина. И уже не мальчик.
   Агриппина вышла из спальни, подошла к бассейну и несколько минут любовалась своими детьми. Виктор что-то рассказывал младшей сестрёнке, Юноне. Что-то про рыб. Девочку назвали в честь всемогущей богини, которую Агриппина очень почитала.
   – А вы умылись? – подойдя сзади, спросила она у детей.
   – Мы тебя ждём, – закричала Юнона и бросилась к маме на шею.
   Виктор не стал проявлять телячьи нежности и просто поздоровался с матерью. Пошли умываться. Вместо мыла – пепел бука. Вода холодная, но чистая. Юнона немного покапризничала, но разрешила себя умыть. После них пришёл умыться отец. Виктор-старший. С ним был раб, который его брил.
   Агриппина прошла на кухню. Каша уже была готова. Служанка пекла лепёшки. Пахло вкусно. Всей семьёй позавтракали. После чего оба Виктора ушли в город по своим мужским делам, а Агриппина с дочкой остались дома.
   Дочкой занялась пришедшая к ним учительница. Они с девочкой уединились в углу атриума и на специально принесённом песке принялись рисовать цифры. Сегодня по плану была арифметика.
   Агриппина прошлась по своему большому дому. Раздала указания рабам. Вышла из дома, завернула за угол. К её дому примыкала пристройка, которая имела отдельный вход. Из пристройки лет десять назад сделали лавку, которую всё это время арендовал Агазон, старый грек, торгующий мылом и косметическими маслами.
   С греком у Агриппины было обоюдовыгодное коммерческое партнёрство. Виктор несколько раз отправлялся в поход в предгорья Атласа, где росло интересное дерево. Агриппина убедила мужа привезти из похода плодов этого дерева, из которых было получено масло. Которое, в свою очередь, продавал старый грек по сумасшедшей цене. В дальнейшем масло стали делать в Африке и привозить уже готовое на продажу в Рим.
   Это было аргановое масло. Часть его Агриппина использовала сама, а остальное за хорошие комиссионные продавал страждущим женщинам Рима Агазон. Рекламой их продукта была сама Агриппина, в свои тридцать восемь лет выглядевшая как двадцатилетняя девушка. Виктор, поначалу относившийся к увлечению жены снисходительно, с каждым новым возвращением из военного похода постепенно менял своё мнение. У него сложилось впечатление, что его жена не старела.
   Особо много денег аргановое масло не приносило. Но торговля им давала другое. Агриппина была вхожа в любой дом Рима. Она имела самые различные знакомства, в том числе на самом верху. Выше были только боги. Она очень редко использовала эти знакомства, но её просьбы всегда выполнялись. И это давало ей ощущение власти.
   Именно она отправила Виктора в его последнюю поездку в Иерусалим. Не было никакой нужды посылать туда римских солдат. Но сенат вдруг решил, что небольшой отряд должен отправиться в Иерусалим и усилить охрану префекта Иудеи. И возглавить этот отряд должен был именно Виктор.
   Добиваясь этого, Агриппина преследовала две цели. Первая – любимый муж и не менее любимый сын отправлялись не в опасный военный поход, а в увеселительную прогулку в одну из провинций. Вторую причину Агриппина изложила в виде просьбы вчера вечером. Она сказала, что во время праздника Песаха в Иерусалиме будут казнены три человека: два бандита и один проповедник. И попросила сразу после казни срезать локон у этого проповедника и привезти ей. Виктор удивился просьбе жены. Но пообещал её выполнить.
   Зачем ей это надо было, Агриппина толком не понимала. Но знала – пригодится. Хотя верила в свою богиню Юнону, храм которой находился недалеко от её дома.
   Она вошла в пристройку грека. Агазон уже ждал её. Рабыня провела её в отдельную комнату. Раздела, намазала маслом. Уложила Агриппину на кушетку и принялась массировать тело. За занавеской грек принимал ранних посетителей. Жительницы Рима посылали к нему рабов. Но иногда и приходили сами: лично посоветоваться с Агазоном насчёт каких-либо кремов и получить от грека консультацию. Из соседней комнаты доносился храп. Вначале Агриппина не обращала на него внимания. Но потом он стал её раздражать.
   – Кто там? – спросила она у рабыни.
   – Какой-то дальний родственник хозяина, – ответила та, не прекращая мять тело Агриппины, – сумасшедший, живёт на подаяния. Но очень умный. Он говорит с богами.
   В Риме в последнее время развелось очень много таких бродяг. От граждан они отличались наличием бороды и грязной одеждой.
   – Как же Агазон пустил такого грязнулю к себе в лавку? – удивилась Агриппина. – Он же ему всех покупателей распугает своей вонищей.
   – Хозяин вымыл бродягу, – ответила рабыня, – одежду мы ему вычистили. Они до полуночи с хозяином о чём-то говорили.
   Надо будет посмотреть, что за странный грек, подумала Агриппина. Рабыня между тем закончила массаж. Обтёрла тело Агриппины влажным полотенцем и помогла надеть тогу. Затем расчесала ей волосы. И вовремя. Прибежавший мальчик сообщил, что муж и сын Агриппины вернулись на обед. И не одни, а с соседом. Агриппина поморщилась. Она недолюбливала своего соседа, хвастливого и ленивого патриция, которому его наследство досталось от его родителей, скончавшихся от какой-то болезни, когда тот был ещё довольно молод. Но Агриппина натянула на лицо приветливую улыбку и отправилась к себе, по пути благодарно кивнув греку, который в это время разговаривал с очередной клиенткой.
   Обед проходил в атриуме возле пруда. Рабы постелили ковры, накидали подушек. Мужчины улеглись на них и в ожидании обеда нетерпеливо беседовали. Точнее говоря, беседовал Виктор с соседом Гаем. Младший Виктор внимательно слушал старших.
   – Мир сошёл с ума, – горячась и размахивая руками, говорил Гай, обращаясь то к Виктору-старшему, то к его сыну, то к проходящим мимо рабам. – Когда идёшь против человеческой природы, добра не жди. – Он был уже заметно нетрезв.
   – Ну почему сошёл с ума? – мягко отвечал ему Виктор. – Всегда так было. Просто ты на это не обращал внимания.
   – Не обращал внимания, – соглашался Гай, – потому что это было дело каждого. А сейчас это стало модой. Спать с мальчиками стало чуть ли не правилом хорошего тона. Как будто женщины в Риме перевелись. – Он выпил воды из кубка и продолжил: – Раньше было как? Никого не интересовало, с кем и где ты занимаешься сексом. Хочешь – с женщиной, хочешь – с мужчиной. Личное дело. Сейчас же идёт пропаганда гомосексуализма. Я так думаю, это специально делается.
   – Зачем? – искренне удивился Виктор.
   – Как зачем? – воскликнул Гай. – Неужели непонятно? Сенат, да и не только сенат, обеспокоен ростом населения нашего замечательного города. Народ всё прибывает и прибывает. Женщины рожают и рожают. А если мужчина спит с мужчиной, а женщина с женщиной, то никто рождаться не будет. И народ делом занят, и рождаемость снижается.
   – Интересная точка зрения, – пряча улыбку, сказал Виктор.
   – Это не просто точка зрения, это так и есть на самом деле, – подняв вверх указательный палец, промолвил Гай, – я-то точно знаю. Идёт пропаганда гомосексуализма. Скоро празднества по этому поводу будем устраивать. Будем наряжать мужчин в женские одежды, женщин в мужские и толпами по улицам города с плясками и танцами ходить.
   Подали мясо ягнёнка. Сосед отвлёкся на еду и замолчал. Агриппина, пользуясь паузой, поздоровалась с соседом и спросила про здоровье его семейства. Тот махнул рукой, мол, всё хорошо. Агриппина вернулась на кухню и приказала разбавить вино водой перед подачей на стол. А Гай между тем, утолив голод, продолжал разглагольствовать.
   – На меня знакомые смотрят косо. Потому что я не сплю с мальчиками. Но я не хочу с ними спать. Мне женщины нравятся. Особенно африканские наложницы. Они такие горячие, такие страстные.
   – Так ты для вида заведи себе кого-нибудь, – посоветовал ему Виктор, – не обязательно же тебе с ним совокупляться. Просто периодически выходи с ним в город и по спине поглаживай на людях. Ну и рассказывай побольше, ты же это умеешь.
   – Нет, – от возмущения Гай поперхнулся, – зачем мне эти игры? Я уважаемый патриций, и уважения достиг не тем, что лежу по ночам на мальчиках. А тем, тем, тем… – Гай замолчал, вспоминая, чем он заслужил уважение. Но так и не вспомнив, вновь махнул рукой, выпил вина прямо из кувшина и продолжил. – Вот увидите, будут ряженые ходить по улицам Рима и праздновать свои праздники. Забудут богов. И запретят женщине совокупляться с мужчиной. И вымрет наш народ, потому что никто не будет рожать.
   Сосед тяжело вздохнул, отодвинул тарелку с обглоданными костями и вновь припал к кувшину. Виктор плавно перевёл тему разговора на предстоящие праздники в Риме, на которых он не сможет побывать. Сосед вяло отвечал, всё больше и больше пьянея. Даже добавленная в вино вода не смогла спасти его от опьянения. Наконец он откинулся на подушки и захрапел. Подбежавшие слуги уложили его на носилки и унесли Гая в дом, стоящий по соседству. Виктор с сыном умыли руки после еды, полежали на подушках, переваривая мясо. Агриппина отдала рабам приказания по хозяйству и села с дочкой учить арифметику. Сели они недалеко от места обеда. Виктор смотрел на жену и дочь, и по лицу его блуждала улыбка. Он думал о том, что скоро – пройдёт меньше года – он вернётся домой и больше никуда не уедет. Будет жить с любимой женой, провожать сына в походы и слушать пьяную соседскую болтовню. Агриппина ловила его улыбку и посылала в ответ свою. Наконец мужчины поднялись. Забегали рабы, проверяя, всё ли приготовлено к походу. Подали носилки. Агриппина обняла сына, поцеловала его. Тот неловко отвернулся, стесняясь материнской ласки. Виктор положил руку жене на плечо, погладил волосы.
   – Я скоро вернусь, – сказал обычно.
   – Я буду ждать, – эхом ответила Агриппина.
   Два Виктора улеглись на носилки, носилки подняли и унесли по улице рабы. Агриппина вернулась с дом. Зашла в спальню. Кровать пахла мужем. Она легла на неё, закрыла глаза и прошептала: «Всё будет хорошо». Прибежала Юнона и вытащила мать на свет. До вечера Агриппина прозанималась с ней арифметикой, складывая и вычитая. Для примера они ловили в прудике рыбок, складывали их в большую тарелку, наполненную водой. Это было сложение. Потом по очереди выпускали рыбок. Это было вычитание. Так и провозились до вечера с рыбками, складывая и вычитая. Как стемнело, перекусили хлебом и водой. Рабы убрали во дворе. Погасили огонь. Агриппина со спящей девочкой на руках зашла в спальню, положила ребёнка. Разделась, легла рядом. Обняла дочь и заснула.

Глава 3. Сара

   Сара проснулась, но лежала с закрытыми глазами ещё некоторое время, стараясь сохранить очарование прошедшего римского дня. Но запахи говорили о том, что она в Праге. В златоглавой Праге в конце мая 1942 года.
   Сара ещё помнила объятия своего римского мужа. Точнее было сказать, мужа Агриппины. У Сары из Праги не было мужа. Была только дочка. Белокурый ангел, оставшийся ей после брака с Войтехом, который умер год назад, оставив Саре долги и девочку.
   Комнату она снимала у своей подруги Марты. У Марты был муж. У мужа была бакалейная лавка. В пристроенной к лавке комнатке и жила Сара с дочкой Дагмар. Она ласково называла её Дадулочкой.
   В мире шла война. А в Праге было всё спокойно. Люди ходили на работу, гуляли по городу, сидели в кафешках и пивных, катались на лодках по Влтаве. На улицах играла музыка.
   Сара осторожно потянулась, стараясь не задеть спящую девочку. Выскользнула из-под одеяла. Накинула на плечи плед и, стараясь не шуметь, зашла в туалет, совмещённый с ванной. Умылась, почистила зубы. Расчесалась. Вернулась в комнату. Дочка уже не спала. Лежала на кровати и улыбалась маме.
   Её сложно было не разбудить, так как само помещение было приспособлено и под спальню, и под кухню, и под детскую. Совмещённый санузел был сделан из плотного картона и пропускал все звуки. В углу комнаты стояла небольшая печка.
   – С добрым утром, принцесса, – сказала Сара дочке.
   – Мамочка, с добрым утром, моя мамочка, – пропела Дадулка.
   – Вставай, соня, – затормошила дочку Сара, – вставай, жениха проспишь.
   Девочка рассмеялась, поцеловала маму и отправилась в санузел. Пописать, умыться, почистить зубы. Ежедневный утренний ритуал двух дам. Сара растопила печку, вскипятила молоко и приготовила дочери овсянку. Пока дочка ела, вытянула из-под оконной рамы две рыбёшки, форели. Отложила их в сторону. Затем поставила на печку большую кастрюлю, чтобы позже было можно помыться тёплой водой. Для этого у неё в санузле стояла небольшая ванночка.
   А тёплой воды в Европе в то время не хватало. Умывались холодной. А греть воду, чтобы потратить дорогое топливо на принятие тёплой ванны, считалось излишней роскошью. Поэтому если и мылись, то обычно в одной ванне сразу вся семья. По очереди.
   Сара покормила дочку, одела её, причесала. Полюбовалась на свою красавицу. Дадулка засмущалась под взглядом любящей мамы и побежала к двери. Сара взяла её за руку, вышла из дома, подошла к соседней двери, постучала.
   Дверь открыла Марта, как будто ждала их. Она была бездетна и очень привязалась к девочке. На два года младше Сары, с приятным миловидным личиком, которое только портили глаза навыкате и бородавка на правом крыле её носика.
   – Вторник? – спросила Марта и засмеялась.
   – Вторник, – смущённо произнесла Сара и спросила: – Отведёшь Дадулку в школу?
   – Конечно, отведу, – Марту забавляло смущение Сары. – Ты там смотри, вторую дочку ненароком не заделай.
   – Не заделаю, – ответила Сара. Хотя ещё ребёнка ей хотелось. Мальчика. Который вырастет и защитит свою маму.
   Она вернулась к себе в комнату, поставила на печку сковородку. В это время на улице послышался шум мотора. Сара метнулась к окну. Выглянула из-за занавески. К тротуару подъехал небольшой грузовичок. Водитель, белобрысый парень в полицейской форме, остановил машину прямо у двери Сариной квартиры. Несколько секунд постоял, затем тронулся, завернул за угол и остановился. Из-за угла дома остался торчать задний борт грузовика.
   – Конспиратор несчастный, – с улыбкой прошептала Сара.
   Водитель, прижимая к груди перевязанный бечёвкой свёрток, подошёл к двери Сариной квартиры и негромко постучал. Сара открыла. Парень нырнул в квартирку.
   – Здравствуй, Сара.
   – Добрый день, Либор.
   Сара закрыла дверь, Либор протянул ей свёрток. Было видно, что он стесняется. Ему было чуть больше двадцати лет, высокий, широкая кость, приятное лицо. Либор работал в пражской полиции водителем. И по вторникам с восьми утра до десяти вечера у него было свободное время. Которое он использовал, заезжая к Саре. В свёртке были конфеты для девочки, пара пачек кофе и бутылка моравского вина. Сара, не распаковывая, положила свёрток на стол.
   – Я за углом припарковался, – смущаясь, сказал Либор.
   – Я видела, как ты парковался, – глядя на него, с улыбкой ответила Сара.
   Парень окончательно стушевался.
   – Ты что вначале будешь? Секс или рыбу? – всё с той же улыбкой спросила Сара.
   Либор на минуту задумался.
   – Рыбу, – ответил.
   Сара кивнула головой и пошла к печке жарить рыбу. Либор снял фуражку, расстегнул китель. Сел на стул. Сара повернулась к нему спиной и принялась готовить рыбу. Обваляла её в муке, налила масло на сковородку. Всё делала не спеша, спиной к Либору. Иногда Сара переступала с ноги на ногу. Знала, что Либор смотрит на неё. Она знала, что мужчину надо сначала накормить. А потом удовлетворить. И он будет ручным.
   Либор сидел на стуле, с улыбкой поглядывая на красивую вдовушку. Она ему нравилась. Он приезжал к Саре каждую неделю по вторникам. За сексом. Два здоровых человека делают друг другу приятное. Без каких-либо обязательств. Просто секс.
   Так думал Либор. У Сары же были немного другие планы в его отношении. Саре нужен был муж. Одинокой женщине с ребёнком очень тяжело приходится в любые времена. Даже если у неё много друзей и хорошая работа. И мужем, по замыслу Сары, должен был стать именно Либор. Хорошая работа, в полиции. Водителем. Молодой, здоровый, наивный. Мечта для женщины с ребёнком. Тем более, что Сара хотела второго.
   Она чувствовала это – что надо рожать второго. Она вообще много что чувствовала: когда женщина должна родить, когда она может забеременеть. Именно поэтому Сара пошла в гинекологи.
   Работала она вначале на Аполинарской, в самой старой в Европе больнице для беременных женщин. До тех пор, пока Алёна не изучила историю Второй мировой войны и что в этой войне произошло с евреями.
   Сара вышла замуж за чеха, сменила фамилию, переехала в другой конец Праги. Обрубив связи со своей семьёй, в которой выросла. Она вначале пыталась объяснить отцу и матери, что им надо уезжать из Европы. Но не была понята. Не переубедить ей было упрямую еврейскую семью, которая считала Сару ненормальной и немного ведьмой. Родители вместе с её пятью братьями и одной сестрой собирались переезжать, но в соседнюю Германию. В Мюнхен, куда их звали родственники.
   Переехали. В тридцать первом году. И больше их Сара не видела и не слышала. Да и некогда ей было следить за прежней семьёй. Надо было разбираться с новой. Войтех только на первый взгляд казался красивым и умным парнем. После свадьбы Саре предстал совсем другой Войтех. Безалаберный эгоист с криминальными наклонностями. Да, он был чертовски привлекателен. С льняными волосами и белозубой улыбкой, спортивный, поджарый, рост 180 сантиметров, он очень нравился женщинам.
   Чем и довольно успешно пользовался. Гулял Войтех от Сары по-чёрному. Мог неделю не приходить домой. Потом возвращался от очередной пассии. Злой и недовольный. Но с деньгами. Работал Войтех в местной матрике, в отделе, который занимался регистрацией рождённых и умерших граждан. Благодаря ему Сара из еврейки превратилась в чистокровную чешку. Но имя оставила.
   Рожать от Войтеха она не хотела. Да и боялась подхватить от него какую-либо заразу. Поэтому буквально с первого дня замужества пользовалась презервативами. Но когда почувствовала, что ей необходим ребёнок, то отправилась к родственникам мужа на Мораву, где благополучно переспала с приглянувшимся ей деревенским пареньком. Войтеху сказала, что презерватив порвался и он скоро станет отцом. Войтех воспринял известие спокойно.
   Сара родила девочку. На Аполинарской, в самом старинном роддоме в Европе, где она работала медсестрой, параллельно учась на гинеколога в Карловом университете.
   Сара обожала эту больницу. Точнее, целый больничный комплекс, построенный из красного кирпича рядом с Высочиной. На тот день в больнице было самое современное оборудование и самые лучшие врачи Чехии. Родить на Аполинарской было в какой-то мере престижно. И Сара родила. Маленькое белокурое чудо, которое в данный момент находилось у соседки. А чуть позже Марта должна была её вначале отвести, а потом забрать из школы. И оставить ночевать у себя.
   Либор сидел на стульчике и смотрел, как Сара жарит рыбу. Она стояла к нему спиной у плиты, чуть покачиваясь. Как будто танцевала. Либор сглотнул, стащил с себя китель и, подойдя к Саре сзади, обнял её, схватив руками за грудь.
   – Погоди, рыба уже почти готова, – засмеялась та, шутливо ударив его по руке.
   – Не могу ждать, – прошептал ей Либор на ухо, – я целую неделю ждал.
   Он переместил свои руки Саре под юбку, обнаружил, что она без трусиков, и начал стаскивать с себя штаны. Сара перекинула сковородку с уже готовой рыбой на стол и повернулась к любовнику. Но тот, уже без штанов, повернул Сару к себе спиной, наклонил и навалился на неё. Сара, чтобы не упасть, облокотилась на стол, широко расставила ноги и прогнулась. Либор вошёл в неё. Сара охнула. Стол медленно пополз к стене под натиском бравого полицейского. Сара одной рукой держалась за стол, другой пыталась удержать сковородку с рыбой, чтобы та не упала, и потихоньку, на цыпочках, семенила за ехавшим по деревянному полу столом. Сзади напирал Либор, постепенно убыстряя темп. Наконец стол уткнулся в стену и остановился. Сара со сковородкой в руке наконец-то смогла сосредоточиться на своих внутренних ощущениях. Ей было хорошо. Она любила эту позу. И любила эти любовные экспромты Либора.
   – Я сейчас, я уже почти, – застонал Либор.
   – Погоди, подожди меня, – попросила Сара, повернув голову вбок. Либор замедлил темп.
   – Я забыл кондом, – сообщил он охрипшим голосом.
   – Сегодня можно без него, – отозвалась Сара. Хотя она отлично знала, что именно сегодня у неё овуляция и она наверняка забеременеет. Но ей хотелось второго ребёнка. Ей хотелось мужа, который бы обеспечивал их семью. А Либор на эту роль был самая подходящая кандидатура. Он ей нравился. И судя по всему, он был влюблён в Сару. У них существовала договорённость по поводу встреч по вторникам: просто секс, без обязательств и без претензий. Но ведь это Либор сегодня забыл надеть презерватив. И именно он будет виноват в том, что родится ребёнок. Останется только всплакнуть, надавить на его чувства, и Либор сам сделает ей предложение. Сара ещё сильнее изогнулась, застонала – «да, да, да». Волна приятной истомы взорвалась внутри неё оглушительным оргазмом. Одновременно с ней кончил Либор, залив её внутренности своим семенем. «У меня будет ребёнок, – в полуобморочном состоянии подумала Сара, – и это будет мальчик». Либор отвалился от неё и пошатываясь отправился в санузел приводить себя в порядок. Сара сползла со стола, всё ещё держа сковородку с рыбой в руке. Поднялась. Поставила сковородку на стол. Легла на кровать, положив ноги на спинку. «У меня родится мальчик», – прошептала.
   – Что ты говоришь? – спросил вернувшийся в комнату Либор.
   – Я говорю, ты меня совсем измотал, – улыбнувшись ему, ответила Сара. – Садись кушать рыбу. Я немного полежу, сил совсем нет.
   Либор довольно хмыкнул и сел за стол. Не спеша съел рыбу, выпил стакан воды. Повернулся к лежащей на кровати Саре. Она поманила его. Либор лёг рядом. Обнял. Они начали целоваться. Либор гладил волосы Сары, целовал её грудь, шептал что-то на ухо.
   – Я ещё хочу. И могу, – услышала Сара.
   – Нет, нет, нет, – отозвалась она, – я тоже хочу, но тебе сегодня работать. Через неделю, во вторник. Мы же договаривались.
   – Я могу в субботу заехать, – прошептал ей на ухо Либор, – скажу родителям, что заболел и не поеду на Слапы.
   – Посмотрим, милый, – улыбнулась Сара, – посмотрим, как получится. Ты не забывай, у меня же дочка ещё. Куда я её в субботу дену?
   – А можем сходить в парк, оркестр послушать, – опять зашептал Либор, – я бы ей конфет купил. Мне твоя дочка нравится, я себе бы хотел такую же.
   Либор вскочил и полез в карман кителя за конфетами. Сара села на кровать, посмотрела на часы.
   – О боже, – вскрикнула, – уже почти десять часов. Я на работу опаздываю, – заметалась по комнате, одеваясь, приводя себя в порядок.
   – Я тебя подвезу, – предложил свою помощь Либор. Обычно Сара всегда отказывалась от его предложений подвезти. Но сегодня было не до приличий. Опоздание на работу грозило серьёзными неприятностями. И Сара согласилась на предложение Либора. Тем более всё равно он скоро станет её мужем, подумала она. Выскочили на улицу. Сара закрыла дверь на ключ. Завернули за угол. Либор галантно открыл перед Сарой дверь грузовичка, подал ей руку. Молодцевато запрыгнул на место водителя. На его лице блуждала довольная улыбка. Машина завелась. Поехали.
   Либор гнал по дороге, стараясь выжать из грузовика максимальную скорость. Но Сара всё равно опаздывала. Вдалеке появилась крыша больницы. И в этот момент впереди вдруг что-то щёлкнуло. А через несколько мгновений раздался взрыв. За поворотом поднялось облако дыма.
   – Что это? – закричала Сара.
   – Не знаю, – ответил Либор, но скорость сбросил. И вовремя. Откуда-то из-за кустов чуть ли не под колёса бросился какой-то человек с холщовым мешком. Шарахнулся от машины, упал. Поднялся. Дико взглянул на них и припустил бегом в сторону речки.
   Повернули за угол. Поперёк дороги стоял легковой автомобиль с открытым верхом. Задние колёса дымились. Рядом с машиной лежал немецкий офицер. Либор резко затормозил, чуть не наехав на лежащего. Офицер приподнял голову. Сара вгляделась в него и дико закричала. Это был Виктор. Её любимый муж Виктор из Рима. Время остановило свой бег. Пространство сузилось до маленького пятачка перед дымящейся машиной, возле которой лежал её Виктор. Её муж, её любовь, её жизнь. На полусогнутых ногах Сара выскочила из машины и бросилась к нему. Подбежала, упала на колени. В висках стучало. Офицер скорчился от боли и простонал по-немецки: «Я ранен». Это был не Виктор. Вблизи было видно, что этот человек лишь похож на мужа Агриппины. Практически одно лицо. Но это был не Виктор.
   – Куда вас ранило? – также по-немецки спросила Сара.
   – Эти трусы бросили бомбу, она взорвалась сзади, – прошептал офицер.
   Рядом появился Либор и ещё какой-то человек в немецкой форме. Водитель, поняла Сара.
   – Надо спасти господина рейхспротектора, – закричал водитель, – или он истечёт кровью.
   – Я врач, – ответила ему Сара, – но тут мы ничего не сделаем, надо отвезти его в больницу. Тем более она возле нас, на холме. Либор, давайте погрузим офицера в твою машину и отвезём на Буловку. Только быстро, а то он умрёт от потери крови.
   Либор открыл кузов грузовика, и они втроём погрузили стонавшего от боли немецкого офицера. Им помогли несколько прохожих. Подъехал трамвай. Из него вышли пассажиры. Если бы не дымящийся автомобиль, то можно было бы подумать, что ничего не произошло.
   – Что же теперь будет, – шептал перепуганный водитель, – что теперь будет? Это же господин Рейнхард Гейдрих. Это же друг самого фюрера. Нас теперь всех отдадут под суд и пошлют на фронт. За то, что не уберегли.
   У водителя осколком задело руку. Но он не обращал на это внимания. Сара вместе с причитающим водителем забралась в кузов к раненому. Машина медленно поехала по направлению к больнице. Сара положила голову раненого офицера к себе на колени. Он всё-таки был безумно похож на Виктора. На её возлюбленного мужа. И она молилась богине Юноне, чтобы этот офицер не умер. Потом она прочитала про себя еврейскую молитву. Попыталась вспомнить «Отче наш», но осилила только две первые строчки.
   Внезапно автомобиль остановился. Раздались крики. Откинулся кузов. Какие-то люди бережно взяли раненого и отнесли его в больницу. Сара с их же помощью спрыгнула с кузова. Её одежда была заляпана кровью.
   Сара как в тумане дошла до своего отделения. Заведующий ждал её на пороге.
   – Я всё знаю, мне уже доложили про ваш геройский поступок, – скороговоркой выпалил он, – вам сейчас помогут переодеться, и можете идти домой.
   – Я не пойду, – почему-то испугалась Сара, – я останусь работать. Мне надо переодеться, и я останусь работать. Если надо, я могу сдать кровь для раненого офицера.
   – Это не просто офицер, это рейхспротектор, – перебил её заведующий, – а насчёт сдачи крови вы хорошо придумали. Я пойду отдам распоряжения.
   И он умчался. А Сару привели в сестринскую, переодели, как маленькую. Напоили кофе. Коллеги обращались с Сарой, как с тяжелобольной. А она и была больной. У неё болело и разрывалось сердце от любви к своему римскому мужу Виктору и от жалости к раненому немецкому офицеру, так похожему на Виктора. Сара выпила кофе, посидела минут пять. Потом поднялась и отправилась в операционный зал. Приняла роды.
   Только собрались отдохнуть, как примчался заведующий. Всем сдать кровь для рейхспротектора Богемии и Моравии. Все безропотно пошли сдавать кровь. Сдали по пол-литра каждый. Вернулись в операционную. Рожениц, на счастье, не было, словно они все прониклись важностью момента и отложили роды до более подходящего случая.
   Всей бригадой переместились в сестринскую. Вновь прибежал заведующий. Принёс сосиски и красное вино. Выпили. Начали расспрашивать Сару. Она рассказала, что опаздывала на работу и её подвёз знакомый шофёр. И как они увидели взорванную машину. И как довезли рейхспротектора до Буловки.
   Сару слушали, спрашивали подробности. Гадали, что будет из-за этого покушения. Большинство жалело раненого. Ведь именно при нём в Чехии были повышены зарплаты и нормы питания. Вновь примчался взмыленный заведующий. Выпил с ними вина. Сказал, что за инициативу сдать кровь его лично поблагодарил заместитель Рейнхарда Гейдриха. И что о покушении уже известно в Берлине.
   Незаметно наступил вечер. Сестричка постелила Саре в пустующей палате. Сказала, что её разбудят только в самом экстренном случае. И что это распоряжение заведующего: Сару не беспокоить. Она сегодня героиня и должна выспаться.
   Сара поблагодарила девушку. Прилегла на кровать не раздеваясь. Сил не было. И мгновенно уснула.

Глава 4. Алёна

   Алёна открыла глаза. Рывком встала. Питер. Её комната. Почти два часа дня. В соседней комнате кто-то разговаривает. Видимо, дедушка пришёл. Но сейчас не до него.
   Не одеваясь, Алёна пододвинула к себе ноутбук, включила. Набрала в Википедии «Рейнхард Гейдрих». С экрана на неё взглянуло знакомое лицо. Лицо Виктора-Гейдриха. Алёна принялась читать о покушении.
   Всё. Ни слова о враче, которая находилась в полицейском автомобиле. Будто и не было там Сары. Лишь было указано, что 3 июня Гейдрих скончается в больнице.
   Алёна задумалась. Все её три женщины всё это время жили незаметно, не привлекая ничьего внимания. Обычные женщины, 38-летняя в Риме, 28-летняя в Праге и 18-летняя в Санкт-Петербурге. И тут вдруг одна из них попадает в историю, и не просто в историю, а в событие мирового масштаба. Уже одно это было плохо, очень плохо. А то, что про Сару нигде не упоминалось в связи с этим событием, было не просто плохо. Это было ужасно. Это было очень опасно. Алёна ощущала эту опасность каким-то шестым чувством.
   Одно дело было отправить Виктора за прядью волос Христа. А совсем другое – быть свидетелем покушения мирового масштаба. И при этом остаться не замеченной историками. Это было плохо.
   Алёна встала. Накинула халат и прошмыгнула в ванную. На кухне сидели мама с дедушкой и пили чай. Дедушку Алёна любила. Даже, возможно, больше, чем родителей. Папа был постоянно на работе или в командировках. Мама жила в своём мире. Подруги, шопинг, социальные сети.
   А дедушка хоть и появлялся редко, но всегда находил время для внучки. Любил погулять с ней по родному Питеру. Сходить в кино. Или дома посмотреть новый фильм. Или просто в кафе попить кофе. И поговорить. Говорили они на любые темы и обо всём. Когда Алёна только родилась и родители давали ей имя, то произошёл случай, который сразу же привязал внучку к деду.
   Её привезли из роддома, положили на стол, развернули и стали любоваться прелестным ребёнком, который в ответ оценивающе смотрел на своих родственников. И тут дед начал возмущаться данным ей именем.
   – Есть же уже Ленка в семье. Зачем путаться с одинаковыми именами? Назвали бы как-то по-другому. Полно же русских старинных имён. Аграфена, например. Или Агриппина.
   Лежащий на столе ребёнок вздрогнул, перевёл взгляд на говорящего деда и постарался сфокусировать взгляд на нём. Удавалось слабо. Глаза разбегались. Тогда Алёна улыбнулась этому расплывчатому лицу, которое назвало её по римскому имени.
   – Вот видите, она уже отзывается на Аграфену. Я её буду так звать. Грушей, – заявил уже выпивший пару рюмок водки дед, – или Агриппиной. А Алёной сами её называйте.
   И с тех пор, когда Алёна была вместе с дедом, он звал её Грушей. И он был единственным, кому она рассказала о своих двух женщинах, живущих в других веках и в других местах. На что дед ответил – всё может быть…
   Алёна нырнула в ванную комнату. Почистила зубы, причесалась. Надела лёгкое летнее платьице с васильками на белом фоне. Выпорхнула в кухню. Чмокнула маму в щёчку, деда в затылок. Те, как по команде, улыбнулись Алёне. Хотя до этого о чём-то спорили.
   Мама положила Алёне блинов на тарелку и засобиралась. Встреча с подругой. Что может быть важнее в этот воскресный день? Схватила сумочку, задержалась у зеркала в прихожей и выскочила на улицу. Дед с усмешкой смотрел на Алёну, жадно поглощающую блины со сметаной.
   – Как прошёл выпускной?
   – Отлично, – ответила Алёна с набитым ртом, – двух чешских зайцев с собой захватили. Потом меня пацаны до дома проводили. Я доем, ладно?
   Дед улыбнулся и кивнул головой. Был он одет в модную светлую рубашку и порванные джинсовые шорты. Короткая стрижка наполовину седой головы. Очки в тонкой оправе. Золотые скелетоны на руке. Где и кем работал дедушка, никто не знал. Ни папа, ни мама. Но в средствах дедушка не стеснялся, жил очень даже неплохо. И что самое главное, друзей и знакомых имел немереное количество по всему миру.
   Алёна доела блины. Допила чай. Хлопнула себя по вздувшемуся животу. Дед, улыбаясь, положил на стол холщовый мешочек. Внутри что-то звякнуло.
   – Это тебе на окончание школы подарок, – сказал дед.
   Алёна взяла мешочек, потянула за стягивающую его горловину верёвочку. Внутри лежали одиннадцать золотых николаевских десятирублёвок. Алёна знала, что дед с её первого класса первого сентября каждый год покупает у нумизматов по золотому червонцу. Но вот наяву их увидела в первый раз. Тяжёлые жёлтые кружочки холодили ладонь, а с аверса глядел последний российский император.
   – Спасибо, дедушка, – тихо сказала Алёна и затем добавила, – только ты их у себя положи, чтобы я не растратила раньше времени.
   – Хорошо, – отозвался дед.
   – И ещё есть одна просьба, – Алёна замялась.
   – Хех, от женщин я слышу только одни просьбы в последнее время, – хохотнул дед, – мать твоя вот тоже просьбу в виде ультиматума ставила. А у тебя что?
   – Дед, мне в Прагу надо. А для этого деньги нужны, – вздохнула Алёна. – И у меня к тебе просьба. Не мог бы ты под залог моих золотых червонцев выдать мне заём? Мне надо в Прагу.
   Дед задумчиво посмотрел на внучку. Помолчал. Съел остывший блин, сиротливо лежавший на тарелке, и наконец промолвил.
   – Все женщины одинаковые, – сказал он, – даже любимая внучка. Всем от мужиков нужны только деньги. Ты же в Прагу и так через два месяца летишь.
   – Мне не по учёбе, – ответила Алёна, – мне надо в архивах покопаться. Ты же говорил, что у тебя в Чехии есть друзья. Очень надо.
   – Есть, – подумав, сказал дед. – И с архивами поможет, он адвокат и наверняка знает, как и что. Франтишек Блахо. А в интернете что, никак?
   – Мы с тобой вместе в интернете искали, – напомнила деду Алёна, – в прошлом году ещё. Ничего особенного не нашли. Сара Свободова. Помнишь?
   – Помню, – отозвался дед. – А что такого с этой Сарой за год случилось и почему поиски не могут подождать два месяца?
   – Обстоятельства новые открылись, – туманно сказала Алёна. – Дед, ты поможешь или как?
   – А шо, у меня есть выбор? – придурочно протянул дед. – Раз любимая внучка просит, то куда мне деваться? Ты с родителями договоришься или меня на амбразуру кинешь?
   – Я сама на амбразуру, – вскочила Алёнка, – спасибо тебе, дедушка.
   Она вскочила, обняла его. Потом вновь сели за стол. Обговорили, на когда покупать билет и где Алёна остановится. А потом дед внезапно взглянул на часы и с криком «У меня же свидание!» умчался. Алёна улыбнулась ему вслед. Что бы она делала без такого замечательного деда?
   Пошла в свою комнату. Взяла в руки телефон. Он был разряжен. Поставила заряжаться.
   Вновь включила ноутбук. Битый час просматривала сайты, рассказывающие о покушении на заместителя имперского протектора Богемии и Моравии. Нигде не упоминалась никакая женщина. Алёна задумалась. Может, Сара не существует? Может, это не она живёт в трёх женщинах в разное время, а все три – в одной её голове? Может, она шизофреничка и всё это плод её воображения?
   Но нет. Этого не может быть. Она знает всех своих женщин. Она родилась с ними в одно и то же время. И проживает с ними каждую секунду всех трёх их жизней.
   В это время в пустой квартире вдруг громко зазвонил телефон. Алёна аж подпрыгнула от неожиданности. Рассмеялась, провела пальцем по дисплею. Это была мама. Она встретилась с папой в центре, и они идут в кино. Зовут её. Но идти никуда не хотелось. Прошлая бессонная ночь давала о себе знать. Да и мысли о Саре мешали сосредоточиться на развлечениях.
   Алёна поговорила с мамой, попрощалась. Закончила разговор. Только положила телефон на стол, как он вдруг зазвонил снова. Номер незнакомый. Ответила.
   – Добрый день, девушка, – раздалось в трубке по-чешски. – Это Вацлав. Ваш вчерашний знакомый.
   – Привет, Вацлав, – ответила Алёна, – но я же не давала тебе свой номер телефона. Откуда он у тебя?
   – Мы, чехи, очень хитрые, – довольно хохотнул в трубке Вацлав, – и я взял твой номер у твоей подруги Елены. Не ругайся на неё. Я применил всё своё природное обаяние.
   Алёна улыбнулась.
   – В коно хочешь пойти? – спросила.
   – Нет, я хочу город посмотреть, и если можно, то гидом бы взял тебя. С меня в качестве оплаты ужин в любом петроградском ресторане, – отозвался Вацлав.
   Алёна задумалась. Она только что отказалась от кино с мамой. Но то мама. А тут молодой и симпатичный чех. Который ей, кстати, понравился, когда влетел на их теплоход. И Алёна согласилась.
   Через минут сорок она уже стояла у книжного магазина на Фонтанке и ждала Вацлава. Ждать пришлось недолго, минут пять. Вацлав вынырнул из толпы, пожал Алёне руку и, как старую знакомую, не стесняясь, поцеловал в щёку. Алёна смутилась, но вида не подала. Лишь усмехнулась и потащила своего спутника по городу.
   Маршрут был уже пройденный не один раз. Храм Спаса на Крови, Зимний, Адмиралтейство, Исаакиевский собор. Далее Петроградка и Васильевский остров. Но у Адмиралтейства Вацлав затащил Алёну в ближайший ресторан и сказал, что экскурсия на этом закончилась. Что он это уже видел и хочет просто посидеть и отдохнуть.
   Сели. Заказали еду. Окрошку на квасе и голубцы. Поели. Алёне идти никуда не хотелось. Еда плавно оседала в желудке, убаюкивая и сковывая мышцы. Судя по всему, Вацлав был в таком же состоянии.
   – Я через неделю еду в Прагу, – сообщила ему Алёна.
   – Отлично, – отозвался он, – а где ты остановишься?
   – Не знаю, ещё не думала о этом, – протянула Алёна. Она и правда как-то упустила этот момент.
   – Если что, у меня есть знакомый риелтор, – оживился Вацлав, – или у меня можешь пожить. Я как раз от родителей переехал в двушку. Новый район, и от метро недалеко.
   – Спасибо, а как с риелтором связаться? – спросила Алёна, проигнорировав предложение о двушке.
   Вацлав покопался в карманах и вытащил визитку, сделанную в виде двухдолларовой банкноты. Протянул Алёне.
   – Держи. Это твой соотечественник. И, по-моему, он тоже из Питера.
   – Спасибо, – поблагодарила Алёна, – завтра свяжусь с ним.
   Она взглянула на Вацлава. Парень всё больше и больше нравился ей. Да и в далёкой Праге мог бы пригодиться новый знакомый.
   – А ты чем занимаешься? – спросила она.
   – В данный момент провожу время с замечательной русской красавицей, – рассмеялся Вацлав. – А вообще-то я в девелоперской компании работаю. Сейчас в отпуске. Ещё пару недель. Завтра едем дальше. Смотреть Россию.
   Принесли счёт. Вацлав расплатился. Вышли из уютного ресторанчика. На улице всё так же было светло. Ох уж эти знаменитые белые ночи, когда можно всю ночь гулять по городу и не знать, что уже поздняя ночь. Алёна глянула на часы. Одиннадцатый час.
   – Мне пора домой, – сказала.
   – Я провожу, – ответил Вацлав.
   Дошли до метро. В вагоне Вацлав рассказывал про Прагу, которую любил так же, как и Сара. Алёна слушала знакомые названия, улыбалась и молчала. Думала: что там в сорок втором сейчас происходит?
   Доехали до Юго-Запада. Вынырнули из метро. Свернули в сторону от Ленинского проспекта. В Алёнином дворе было тихо. Пахло сиренью.
   – Вот мой подъезд, – сказала Алёна, – дальше я сама.
   Вацлав подошёл к ней и обнял. Он был на голову её выше. Алёна подняла лицо. Поймала его робкий поцелуй. Ответила. Улыбнулась. Затем лёгким движением плеч высвободилась из объятий и зацокала к двери подъезда. Точно так же, как и накануне. У дверей остановилась.
   – Спокойной ночи, Вацлав, – сказала, – ты очень хороший. Мы обязательно встретимся в Праге.
   И ушла. А Вацлав постоял немного и медленно побрёл к метро. Всю эту сцену наблюдали две тени, стоявшие у соседнего подъезда.
   – Валь, мож морду набьём? – предложила одна тень другой.
   – Не надо, – отозвалась тень покрупнее, – он просто хороший, а я лучший. Да и силовые методы надо применять в самых крайних случаях. Давай по норам. И так прошлую ночь почти не спали.
   И два закадычных друга разошлись по домам. А Алёна поднялась к себе в квартиру, где её ждали родители. Сказала, что для подготовки к экзаменам ей надо через неделю ехать в Прагу. И что дедушка обо всём в курсе и поможет. И что она устала и хочет спать.
   Елена Николаевна поворчала. Отец позвонил деду, услышал от него, что девочка выросла и ничего с ней в самом центре Европы не случится. И Алёну отпустили спать.

Глава 5. Агриппина

   Этим утром Агриппина спала долго. Муж и сын в походе. Дочка под присмотром. Долго валялась, пока солнце не стало заглядывать в спальню. Встала. Помылась. Позавтракала. Прошлась по дому, отдавая распоряжения. Поцеловала дочку. Та занималась под присмотром приходящей учительницы рисования.
   Вышла из дома. Завернула за угол. Вошла в лавку Агазона. Поздоровалась. Старый грек засуетился, лично провёл Агриппину в комнату для массажа. Потом удалился. Агриппина разделась, легла на кушетку. В этот момент из соседней комнаты донеслось покашливание. Родственник грека, поняла Агриппина и повернула голову. В дверном проёме стоял уже пожилой человек с совершенно седой головой.
   – Я попить хотел, – сказал человек, – попью и обратно в свою комнатку. Я спал долго.
   Агриппина повернулась к нему всем телом. Нагая и красивая, она бы возбудила любого мужчину, находящегося в комнате. Но седой не подал виду, прошоркал к противоположному углу комнаты, выпил воды из медного кувшина, полил себе немного на волосы и такой же шоркающей походкой вернулся к себе в комнату.
   – Погоди, – окликнула его Агриппина, – позови массажистку, я тут уже несколько минут жду, и никто не идёт.
   Грек повернулся к римлянке, хотел было направиться к выходу, но тут в комнату вошла рабыня. Она извинилась, поклонилась и подошла к Агриппине. Грек же застыл посреди комнаты. Потом очнулся, сел в уголке и принялся наблюдать, как рабыня намазывает тело Агриппины маслом и делает ей массаж.
   – Как тебя зовут, грек? – спросила Агриппина.
   – Феодор, о прекрасная Агриппина, – отозвался тот.
   – Ты знаешь, как меня зовут? – усмехнулась та.
   – Как же не знать благодетельницу своего родственника, – ответил грек, – ведь благодаря тебе и твоим связям его коммерция процветает.
   – А ты точно его родственник? – спросила Агриппина и, не дождавшись ответа, тут же добавила: – А чем живёшь ты, Феодор?
   – Я разговариваю с людьми, – отозвался грек, – и они меня за это кормят и дают кров над головой.
   – Ха-ха-ха, – засмеялась Агриппина, – ты хорошо устроился в этой жизни.
   – Иногда разговоры забирают больше энергии и жизни, чем тяжёлый физический труд, – вздохнул Феодор.
   – О чём же ты говоришь с людьми? – спросила Агриппина. Рабыня намазала её спину маслом и начала массировать. Наша героиня лежала животом на простыне, постеленной на каменный лежак, приятный холод от которого проникал через материал и студил разгорячённое тело. Ей было хорошо.
   – С людьми я говорю о людях. Об их мыслях и поступках. И об их богах, – ответил Феодор, немного помолчав.
   – Моя богиня – Юнона. Которой я поклоняюсь, – расслабленно сказала Агриппина, – и которая меня защищает.
   – Я знаю про богиню Юнону многое, – перебил её грек, – недалеко от вас есть её храм, который прекрасная Агриппина посещает, судя по всему. Эта богиня покровительствует домашнему очагу. Она богиня брака и материнства. У себя на родине мы называем её Герой.
   – Неважно, как её зовут, – переворачиваясь на спину, сказала Агриппина, – важно, что она во мне.
   – А ты красивая, – сказал Феодор и продолжил как ни в чём не бывало: – Юнона – одна из важнейших богинь, она входит в Совет богов. И очень хорошо, что ты поклоняешься ей. Но в нашей жизни присутствуют и другие боги. Венера, богиня плотских утех. Минерва, богиня мудрости. Абунданция, богиня изобилия. И многие другие. Я уже не говорю про различных дочерей и сыновей богов и богинь.
   – К чему ты клонишь? – спросила его Агриппина, воспользовавшись паузой.
   – К тому, – ответил грек, – что кроме Юноны в тебе полно других богов. Просто кто-то ещё спит. А кто-то ждёт своего часа. В каждом человеке полно богов. Мир вокруг состоит из множества цветов. Из множества оттенков. Вот ты поклоняешься Юноне. А торговля маслом через моего родственника? Это же бог Меркурий в тебе говорит. А когда ты пьёшь вино на празднике урожая – это ваш Бахус, по-гречески Дионис, в тебе веселится.
   Феодор помолчал немного и потом продолжил.
   – И главное, чтобы твои боги ладили между собой. Чтобы никто не брал верх. Иначе человек становится безумным. И начинает творить зло.
   – Интересно рассказываешь, – отозвалась с лежака Агриппина, – но у меня всё в порядке с гармонией. Я люблю мужа, я люблю своих детей. У меня отличный дом и всё хорошо.
   – Рад за тебя, – усмехнулся грек, – и вижу, что ты говоришь искренне. Но всегда будь настороже. Не дай плохому залезть в своё сердце. А женщины этому более подвержены, чем мужчины.
   – И каких богов мне надо опасаться? – отозвалась Агриппина.
   – Разных, – ответил Феодор. – Плутон, бог богатства, может тебя толкнуть на необдуманные поступки в погоне за золотом. Мания может свести тебя с ума. А самые ужасные – это богини мщения. У нас в Греции они зовутся эринии.
   – Я слышала о них, – перебила грека Агриппина. – Зависть и гнев мне не присущи.
   – Зависть и гнев присущи всем людям, – тихо сказал Феодор, – просто надо уметь их контролировать. Иначе в тебе проснётся самая страшная из эриний. Имя её – Мегера. И она сожрёт тебя. И тебя, и твоих близких. Лицо её прекрасно. Но взгляд ужасен. Вместо волос у неё растут ядовитые змеи. Тело её бесплодно, а поступки безумны.
   – Зачем ты мне это рассказываешь? – встав с лежанки, спросила Агриппина. – Зачем?
   – Не знаю, – пожал плечами Феодор, – я говорю любому человеку, который меня слушает. Я говорю то, что считаю нужным сказать. Прости, если обидел тебя своими разговорами.
   Молчаливая служанка накинула на Агриппину льняную тунику. Наклонилась, надела ей кожаные сандалии.
   – Не обидел, – сказала Агриппина старому греку, – но заставил задуматься. А зачем мне лишние мысли? У меня и так всё хорошо. Дом, семья. Любимый муж, любимые дети.
   Она улыбнулась Феодору и вышла из комнаты. Вернулась в свой дом. Навстречу выбежала дочка. С растрёпанными волосами, смеющаяся.
   Агриппина подхватила её на руки, закружила. Потом прижала к груди. Поцеловала.
   – Какие боги в тебе, моя любимая? – спросила у дочери.
   – Юнона, мамочка, – засмеялась та.
   – Хорошо бы, чтобы она в тебе одна и оставалась, – сказала Агриппина, целуя дочку.
   Разговор с Феодором заставил её задуматься. И не только о себе, а и о своих двух женщинах, живущих в будущем. Душа у всех трёх была одна. И судя по всему, одни и те же боги управляли их судьбами.
   Пока всё было хорошо. В какой-то момент Сара сделала ошибку, не совсем удачно выйдя замуж. Муж оказался совсем неуправляемым и не поддающимся тренировке. Сара испытала на нём все способы женского манипулирования. Всё без толку. Её бывший муж был родом из Судетской области, корнями уходя к немцам. А у немцев для женщин было «правило трёх К» – Kinder, Küche, Kirche (дети, кухня, церковь). А Саре это не очень нравилось. Хорошо, вмешалось провидение, и муж погиб. Успев сменить Саре национальность с еврейской на чешскую.
   Муж Сары не бил её и не то чтобы не уважал. Но Саре было очень непросто после вольной жизни Агриппины жить в строго очерченных рамках «трёх К». Агриппина же была полностью свободна. Богата, уважаема. Муж редко бывал дома. Все заботы о детях и о доме лежали на ней. А она любила свой дом, любила своих детей.
   Но при этом была полностью предоставлена сама себе. И в её руках находились финансы семьи. Которые она старалась приумножить. Хотя их и так было много. Агриппина жила в очень богатой семье. Наследство отца мужа, приумноженное Виктором в походах и умело сбережённое его женой, позволяло жить в своё удовольствие.
   Молодая Алёна в холодном Санкт-Петербурге имела опыт двух своих женщин. Она родилась, когда Агриппине было двадцать, а Саре десять. Но именно она направляла жизнь своих двух других женщин, зная о том, что произошло в Риме и Праге. Агриппина вовремя остановилась от разврата и чревоугодия. Она окунулась в дела дома и в процесс воспитания детей. Сара переехала в другую часть города, выйдя замуж и сменив национальность. И этим избежала смертельной опасности.
   Вечерело. Над Римом стоял гул голосов и треск цикад. Воздух был прозрачен и свеж. Пришёл гонец от её подруги с предложением посетить завтра бани. Агриппина подумала и согласилась.
   Поиграла с дочкой. Уложила её спать. Легла сама.
   Ей снилось, что она идёт в храм богини Юноны. Но вместо него почему-то приходит в другой храм. Более высокий, более богатый. Над входом возвышается статуя богини. Она прекрасна. Но вместо волос у богини растут змеи. Живые. Змеи шипят, извиваются. С их языков капает яд. Статуя богини неподвижна, лицо её застыло в злобной усмешке. И Агриппина входит в храм.
   Она проснулась. Вся мокрая. Было тихо. Лишь где-то слышался шорох и шипение змеи. Как будто перенесённое из сна. Агриппина встала. Во дворе взяла лучину, зажгла её от тлеющего очага. Вместе с проснувшейся рабыней принялась искать змею.
   Нашли. Та свернулась кольцами в спальне её дочери, рядом с ложем маленькой девочки. Агриппина передала лучину рабыне. Метнулась к ребёнку. Змея зашипела и попыталась укусить женщину. Но промазала.
   Прибежавшие рабы прижали змею палками к полу и убили.
   Агриппина осталась спать вместе с дочкой. Та даже и не проснулась.

Глава 6. Сара

   Ночью в больнице было спокойно. Никто не беспокоил Сару. Она выспалась. Умылась. Позавтракала. Вышла из здания больницы прогуляться. За воротами, как будто поджидая, её схватил за рукав заведующий и отвёл в сторонку.
   – Пани Свободова, я только что разговаривал с одним человеком, – и заведующий закатил глаза вверх, – и нас с тобой вызывают. В здании администрации мне уже высказали неудовольствие по поводу твоего имени.
   – А что такого в моём имени? – удивилась Сара.
   – Говорят, оно еврейское. И что женщина с таким именем не могла помогать раненому господину Гейдриху. Ну почему тебя не назвали Марта? – заведующий вопросительно уставился на Сару.
   – А при чём тут Марта? Какая Марта? – не поняла Сара.
   – Да ни при чём, – отмахнулся заведующий, – это я к примеру сказал.
   Подошли к нужному кабинету. Заведующий робко постучал.
   – Войдите, – раздалось из-за двери по-немецки.
   Вошли. В комнате находились два офицера в форме гестапо. Заведующий не говорил по-немецки, поэтому Саре пришлось всё переводить.
   – Большое вам спасибо за помощь господину рейхспротектору, – начал один из офицеров.
   – Но в целях пропаганды и безопасности мы не можем афишировать ваш поступок, – продолжил второй, – поэтому вы должны забыть о том, что произошло. Вас не было на месте покушения господина рейхспротектора. Это понятно?
   – Да, – ответила Сара.
   Перевела разговор заведующему. Тот заверил, что он также обо всём немедленно забудет и весь его персонал также будет страдать амнезией.
   Вернулись в отделение. Сару сразу же позвали в операционную. Рожала сорокалетняя женщина, которую муж привёз в роддом накануне. Вечером у неё начались схватки. Но когда женщина приехала в больницу, то они прекратились. Роженицу оставили переночевать. Она уснула. А утром вновь начались схватки.
   – Вот все бы так рожали, – пошутила одна из сестричек, – с перерывом на сон.
   – Да, ночь была спокойная, – согласилась с ней Сара, – но неизвестно, сколько сейчас времени займёт наша мамочка. Можем и до вечера провозиться. А меня дома дочка ждёт.
   Но времени роды заняли всего два с половиной часа. Женщина уже рожала раньше, и поэтому всё прошло без сучка и задоринки.
   Сара перерезала пуповину, соединяющую ребёнка и мать. Обтёрла новорожденную девочку полотенцем, удалив слизь и кровь. Ребёнок несколько раз хныкнул, но, уткнувшись в грудь матери, успокоился.
   Сара подождала, когда у роженицы отойдёт плацента. Ещё раз проверила состояние женщины. Взяла на руки девочку. Полюбовалась на неё. Взвесила, измерила рост. Вернула обратно матери.
   – Она не хочет брать грудь, – пожаловалась та Саре.
   – Значит, не голодная, – ответила Сара. – Проголодается – будет требовать поесть. Она у вас спокойная очень. Это хорошо.
   – У меня все такие, это третья, – гордо сказала роженица.
   – Ну и слава богу, – улыбнулась ей Сара, – отдыхайте. Вы с дочкой молодцы. И я тоже поеду домой отдыхать. Если что понадобится, позовите дежурную сестру.
   И Сара вышла из операционной. Зашла в сестринскую. Потом в раздевалку. Переоделась.
   Усталость навалилась на неё, как обычно. Каждые роды она переживала так, будто рожала сама. Да и события вчерашнего дня дали о себе знать.
   Но главное, было понятно, почему имя Сары нигде не упоминалось в будущем в связи с покушением на Рейнхарда Гейдриха. Её имя в самом начале расследования тщательно стёрли из дела. И никогда больше не вспоминали про неё.
   Это было хорошо. Чем меньше о человеке говорят и пишут, тем дольше он живёт. Так считала Сара.
   Она вышла с территории больницы. Села на трамвайчик. Доехала до дома. Постучала в дверь Марты.
   Дадулка уже ждала её. Выскочила с громким криком из за двери, повисла на маме.
   – Заходи, кофе попьём, – предложила Марта.
   – Лучше чай, – попросила Сара, не любившая этот ужасный напиток, который чехи почему-то называли кофе.
   Дадулка слезла с мамы и, взяв её за руку, потащила вглубь квартиры Марты.
   – Заходи, заходи, – повторила Марта, – мы тут с дочкой рисованием занимались. Я же в детстве брала уроки. Теперь пригодились.
   – С чьей дочкой? – не поняла Сара.
   – С твоей, – улыбнулась Марта, – ты же знаешь, у меня только твоя дочка.
   Сара прошла в глубь квартиры. Муж Марты с утра уехал по делам в Моравию и должен был быть только вечером. В большой квартире царила приятная прохлада и полумрак. На большом обеденном столе лежали куски ватмана с рисунками. На них была нарисована ваза, стоявшая тут же, на окне. В углу стоял мольберт, завешенный мешковиной.
   – А там что? – спросила Сара, усаживаясь на стул.
   – Это я рисую, – ответила Марта.
   – Покажи, – попросила Сара.
   – Сама посмотри, – сказала Марта и принялась накрывать на стол для чаепития.
   Сара подошла к мольберту, сняла мешковину. На небольшом холсте была нарисована её дочка. Её Дадулочка. От неожиданности и от восхищения Сара вскрикнула и отступила к столу.
   – Марта, это очаровательно, – сказала она, – Дагмарка как живая на твоей картине. Ты великолепно рисуешь.
   – Спасибо, – отозвалась Марта. – Меня в детстве хвалили и пророчили большое будущее. Но потом я вышла замуж, и как-то всё забылось. Не до рисования стало.
   Сара принялась разглядывать картину более внимательно. Дагмар была на ней немного старше. И одета она была в тунику. Точнее, в балахон, похожий на тунику.
   – Твоя дочка похожа на древнюю римлянку, – подойдя сзади, сказала Марта, – поэтому я и нарисовала её так. Тебе нравится?
   – Нравится, – ответила Сара, – но почему на римлянку?
   – Ну как же? – воскликнула Марта. – У неё благородный нос с горбинкой. Типично римский нос.
   «У неё типично еврейский шнобель», – подумала Сара. А вслух сказала:
   – Да, это у нас семейное – нос с горбинкой. Видимо, предки были из Италии.
   Сели. Вдвоём попили чай. Пока Дагмар что-то чертила в углу на листе ватмана, Сара рассказала про покушение и про своё участие в спасении раненого рейхспротектора. Марта слушала её не перебивая. Потом допила остывший чай.
   – Что теперь с тобой будет? – спросила Марта.
   – Не знаю, – честно ответила Сара, – всё как-то внезапно случилось. Мне сказали, чтобы держала рот на замке. Я вот только тебе и рассказала.
   – Мне можно, – кивнула головой Марта, – я никому ничего не скажу. А вот другим вообще ничего не рассказывай. И приятелю своему в полиции скажи, чтобы помалкивал.
   – Я его с тех пор не видела, – ответила Сара.
   – Ничего, настанет вторник, и увидишь, – рассмеялась Марта.
   – Да ну тебя, – смутилась Сара, – мне сейчас не до этого. Лучше расскажи, что у тебя с мужем?
   – А что рассказывать? – лицо у Марты потемнело. – Бабу он себе завёл, мне кажется. Командировки постоянные, приходит за полночь. Да и не спит он со мной почти. Говорит, устал. И постоянно попрекает, что ребёнка я ему не рожу. А как я кого-то рожу, если он со мной не спит совсем?
   Сара приобняла подругу.
   – Не переживай, Марта, – сказала ей, – перебесится твой муж, и всё будет нормально. У тебя дома уют и порядок. И деньги есть. И покушать всегда приготовлено. Не то, что у этих молодых девчонок, которые только и могут, что ноги раздвигать. А сами даже не знают, как гуляш приготовить.
   – Я не переживаю, – всхлипнула Марта, – я ребёночка хочу. Девочку. Как твоя Дадулка.
   Посидели, обнявшись. Помолчали. Сара знала, что у Марты никогда не будет детей. И дело не в том, спит или не спит с ней муж. Дело было в Марте. Она была бесплодна. Сара это видела без всяких анализов и осмотров. Был у неё такой дар. Но она ничего не стала говорить Марте.
   Сара засобиралась домой.
   – Пойду я, – сказала подруге, – устала после дежурства.
   – Иди, – согласилась та, – и помни, молчи. Ни о чём людям не рассказывай. А то болтать все любят. Когда надо и когда не надо. Вот как твой покойный муж. Языком болтал, как помелом.
   – А что он такого говорил? – уже в дверях с полуспящей Дагмаркой на руках обернулась Сара.
   – Да много чего, – внезапно перешла на шёпот Марта, – я же говорю, язык у него без костей был. Хвастался, что тебе документы поменял. В баре. Незадолго до своей гибели.
   У Сары в груди мгновенно похолодело. На лбу и на руках выступил пот. Стало трудно дышать.
   – Кому он хвастался? – спросила хрипло.
   – Да девку какую-то цеплял, – ответила Марта, глядя в сторону, – хвастался, что большой человек. И что всё может. Пьяный был уже.
   Сара кивнула соседке. Устроила поудобнее на руках Дадулку и пошла к себе в квартиру.
   Ночью плохо спала. Вставала несколько раз. Пила воду. Снился ей её покойный муж Войтех. Пьяный и весёлый. Но Саре было не весело. Ей было тревожно.

Глава 7. Алёна

   Проснулась Алёна рано. Долго лежала в кровати, думая о происходящем в далёкой Чехии. Не нравилось ей всё то, что там случилось. Ох, не нравилось.
   Не вставая, дотянулась до ноутбука. Ещё раз прочитала всё о покушении на Гейдриха. Полезла по ссылкам. Читала долго, рассматривая старые фотографии и документы. Оказалось, что о этом покушении было очень много написано.
   Алёна увлеклась и не заметила, что провела в кровати с ноутбуком почти полтора часа. Оторвала её от изучения архивных документов мама.
   – Ты вставать думаешь? – спросила Елена Николаевна, протиснув голову в дверь. – Я ухожу через десять минут. Завтрак на столе.
   – Да, да, мамочка. Сейчас, – отозвалась Алёна, – уже встаю. А ты куда?
   – У меня дела, – ответила голова Елены Николаевны и скрылась за дверью.
   Какие дела у неработающей мамы могли быть утром в будний день, Алёна даже представить себе не могла. В их семье каждый жил своей жизнью. Папа зарабатывал деньги, пропадая в командировках. Мама их тратила. А Алёна училась. С жадностью впитывала знания. Открывая для себя то, что не было известно в Древнем Риме и в Праге середины двадцатого века.
   Когда Алёна вышла из ванной, мамы уже не было. Остался только лёгкий аромат её духов и завтрак на столе для любимой дочери.
   Только присела за стол – звонок в дверь. Подружка и уже бывшая одноклассница Ленка. С пакетом в руке. Заскочила в квартиру, сбросила босоножки – и сразу на кухню.
   – А где третий член нашей банды Ленок? – спросила, запихивая бутерброд себе в рот.
   – Мама по делам ушла, – ответила Алёна, спасая второй бутерброд из лапок подруги, – и вообще вы меня в свою компанию не записывайте, я не Лена, я Алёна.
   – Да какая разница, – возразила Ленка, – слова однокоренные. Да и без мамы твоей лучше будет. Мне наконец-то посылка пришла с краской. С туманного Альбиона.
   – Покажи, – загорелась Алёна.
   Ленка раскрыла пакет. Ещё до выпускного они договорились, что перекрасят волосы в необычные цвета. Нашли в интернете магазинчик и заказали там красящие шампуни с интригующим названием «Крези колор». Но «Почта России» подкачала, и краски приехали к девушкам аккурат сразу после выпускного. Приехали и теперь лежали на столе в кухне у Алёны. Которая сразу же схватила тюбик с бирюзовым цветом.
   – Мой, – заявила подруге.
   – Тебе пойдёт, – улыбнулась Ленка, – а я голубой выбрала, буду Мальвиной.
   – Сейчас красить будем? – спросила Алёна.
   – Так выпускной же прошёл, – запротестовала Ленка, – никто не оценит.
   – После выпускного жизнь только начинается, – со знанием дела сказала Алёна. – Я буду краситься. Вот только позавтракаю, и сразу в ванную.
   Девушки поделили завтрак пополам. Запили его кофе с молоком. Прочитали инструкцию. Точнее, читала Лена. Она знала английский очень хорошо и, в отличие от Алёны, собиралась в августе ехать в Англию, а не в Чехию.
   – Кто первая? – спросила Лена.
   – Я, кто же ещё, – усмехнулась Алёна. – Ты, судя по всему, ещё полдня будешь выбирать цвет и полдня решаться.
   Пошли в ванную. Полили рыжие волосы Алёны сумасшедшим шампунем. Выждали. Сполоснули. Повторили процедуру. Ленка посушила голову Алёны феном. Расчесала её.
   Результат превзошёл все ожидания. Вместо знакомых рыжих волос на голове у Алёны появилась зелёная копна, отдающая фиолетовым.
   – О-бал-деть, – протянула Ленка по слогам.
   – Красиво? – спросила Алёна, вертясь перед зеркалом.
   – Необычно, – осторожно ответила Ленка.
   – А мне нравится, – сказала Алёна, – я давно хотела что-то такое – ну не рыжая я в душе, не рыжая. Я бирюзовая. Мой цвет. В другое время и в другом месте так не покрасишься. Ни в Риме, ни в Праге.
   – Почему это? – возразила Ленка. – По-моему, сейчас где угодно можно волосы перекрасить, и никто ничего не скажет.
   – Я имею в виду прежнее время, – поправилась Алёна и спросила подругу: – Ты сама-то краситься будешь?
   – Нет, – подумав, ответила Ленка, – меня родители убьют за Мальвину. Такой карабас-барабас устроят, что налысо стричься придётся.
   – Понятно, – протянула Алёна, – как планы строить, так ты первая, а как дело делать, так в кусты? Как хочешь. А мне моя бирюза нравится – и никакой «карабас» не страшен.
   – Твои волосы надо выгулять, – заявила Ленка, – обязательно. Себя показать, на людей посмотреть. Надо позвонить Игорьку, пусть нас на Невский отвезёт.
   – А ему родители дадут машину? – спросила Алёна.
   – Дадут, он мне вчера хвастался, – уверенно заявила Ленка.
   – О, так ты с ним встречалась вчера? – засмеялась Алёна. – А что в тайне держишь?
   Ленка смутилась.
   – Ничё не держу, – махнула рукой, – смешной он. Цветы приволок. Потеет и молчит, как дурачок. Как учились, так его не остановить было, болтал обо всём подряд. А тут молчит и молчит.
   – Влюбился, наверное, – сделала заключение Алёна.
   – Да зачем мне любовь троечника? – вздёрнула нос Ленка. – Он же шалопай. А мне нужен парень солидный, умный.
   – Глупая ты, Ленка, – ответила Алёна подруге, – твой Игорь ещё многих за пояс заткнёт. У него кураж есть. И шарм. А хулиганит он из-за того, что применения себе не нашёл пока. Из таких людей получаются хорошие бизнесмены. Или политики. С ними не скучно. Так что держись за своего Игоря. И будет у тебя всё хорошо.
   – Мне иногда кажется, – помолчав, ответила ей Ленка, – что ты не моя подруга, а старая мудрая женщина. Всё по полочкам разложишь. Всё знаешь. Всё понимаешь.
   – А я и есть старая мудрая женщина, – засмеялась Алёна, – мне уже целых восемнадцать лет. Звони своему Игорю. Поедем новую причёску выгуливать.
   – Валька брать? – спросила Ленка.
   – Естественно, – ответила Алёна, – это же два неразлучных друга. Как иголка с ниткой.
   Ленка набрала номер Игоря, попросила свозить их в центр города. Потом они высушили волосы Алёне и вышли из дома.
   У подъезда стоял красный «лексус». Десятилетний, но «лексус». Дверь со стороны пассажирского сиденья была открыта. На сиденье сидел Валентин. Игорь стоял рядом, небрежно облокотясь о крышу машины. Появление девушек, а точнее Алёны, вызвало немую сцену.
   Первым очнулся Игорь.
   – Филиппова, ты бесподобна, о фиолетовая богиня, – сделав поклон, нараспев сказал он, – но ты, Леночка, всё равно красивше.
   – Алёнка, тебе идёт, – откликнулся Валентин, – правда, очень классно. И необычно. И твой цвет. Рыжий хорош был, но этот цвет тоже твой.
   – Это не фиолетовый, а бирюзовый, – поправила парней Ленка, – кстати, на солнце волосы по-другому выглядят, чем в квартире. Сейчас действительно бирюзовый, а в доме был голубой почти.
   – Алёнка, ты хамелеон, – засмеялся Игорь, – прислонись к машине – и станешь красной. Как рак.
   – Заводи свой лехус, юный натуралист, – сказал Валентин и открыл двери перед девчонками: – Прошу вас, радужные вы наши.
   Все расселись, Алёна с Леной сзади, ребята впереди. Поехали.
   Долго не могли припарковаться. Наконец-то нашли пустое место среди стоящих друг за другом машин возле Александровского сада.
   Вышли. Игорь, дурачась, взял Ленку под руку, и они пошли вперёд, о чём-то оживлённо споря. Валентин с Алёной отстали от них. Идя рядом, но не касаясь друг друга.
   – Тебе идёт бирюзовый, – сказал Валентин.
   – Ты уже говорил, – улыбнулась ему Алёна. – Ты чего сегодня такой загадочный?
   – Разве? – усмехнулся Валентин. – Обычный я. Хотя да, сюрприз есть.
   – Рассказывай, – велела Алёна.
   – Сядем в кафешке, и расскажу, – пообещал Валентин.
   Кафешка нашлась быстро. Выбрали столик, стоящий на тротуаре. Расселись. Заказали кофе.
   – У Вали сюрприз какой-то, – сказала Алёнка.
   – Пусть лучше Игорёк про пеликанов расскажет, – перебила подругу Ленка, – обхохочешься.
   – Знаю я его истории, – махнул рукой Валентин, – одна другой краше.
   – Мы не слышали, – заявила Ленка. – Сначала историю, потом сюрприз.
   – Хорошо, – кивнул головой Игорёк, – слушайте. Помните, я зимой с предками на Гоа летал и опоздал с каникул на два дня?
   – Помним, – кивнула головой Алёна.
   – Ну так вот, – продолжил Игорь, – классная меня вызвала и давай мозг выносить по поводу опоздания на два дня с каникул. Как будто я не в школу, а на службу на подводной лодке опоздал. А меня предки перед поездкой спрашивали: проблем не будет, если на два дня задержимся? Я сказал, что не будет. А проблемы возникли – с классной.
   – Да она тебя с самого начала невзлюбила, – ухмыльнулся Валентин, – ты её антигерой.
   – Не перебивай, – попросил Игорь и продолжил: – Решил я сам разобраться с нашей классной дамой. А она же у нас на животных помешана, на флоре и фауне. Вот я и приплёл флору. Говорю, Маргарита Вадимовна, я должен был вовремя прилететь. Но случился форс-мажор. Она спрашивает, что за форс-мажор? Да рейс отменили, отвечаю. Когда сели в самолёт, он начал по лётному полю разгоняться, взлетел даже, как навстречу нам стая пеликанов. Наш самолёт в эту стаю и врезался.
   Ленка хихикнула. Игорь строго посмотрел на неё, но потом и сам улыбнулся.
   – Я, говорю, сидел у окна, как вдруг в иллюминаторе морда пеликана, – продолжил свой рассказ Игорь, – красивая птица, глаза круглые, а из глаз слёзы текут. У пеликана. Классная офигела от моего рассказа, а потом спрашивает – да там же скорость же у самолёта, как ты слёзы у пеликана заметил? А я ей отвечаю – он крылом за иллюминатор зацепился, да и скорость не такая большая была, мы же ещё только взлетали. И тут стадо пеликанов. А один прямо в мой иллюминатор врезался. И он смотрит на меня, глаза такие печальные, и пла-а-а-ачет.
   – Поверила? – не выдержала Алёна.
   – Поверила, – кивнул головой Игорь, – ещё как поверила. У самой глаза круглые стали и слёзы потекли. А я ещё и добавил, что мне теперь каждую ночь этот пеликан снится. В общем, самолёт, облепленный пеликанами, сел обратно. Два дня его приводили в порядок. И поэтому я опоздал.
   Девчонки засмеялись. Лишь Валентин недоверчиво нахмурился.
   – И ты полгода молчал о этой истории?
   – А что делать? – развёл руками Игорь. – У нас же в классе стукачи есть. Рассказал бы одному, стало бы известно классной. А сейчас всё. Можно предать гласности историю про пеликанов.
   – Мне бы мог и рассказать, – обиделся Валентин.
   – Не, никому так никому, – сказал Игорь и спросил у Вали: – Ну а у тебя что за сюрприз?
   – Да он больше для Алёны сюрприз, – смутился Валентин, – в общем, я в сентябре тоже в Прагу еду. Год на курсах отучусь, а потом поступать в гостиничный институт буду.
   Пауза. Девчонки перестали смеяться. У Ленки глаза расширились, Алёна же, наоборот, свои сузила, пристально глядя на Валентина. Игорь дипломатично отвёл взгляд.
   – Я через неделю уезжаю, – первой нарушила молчание Алёна, – но в сентябре встретимся.
   – А почему сейчас? – удивился Валентин. – Из-за тех чехов?
   – Из-за каких чехов? – вначале не поняла Алёна, а когда поняла, рассмеялась. – Нет, не из-за них. Обстоятельства у меня, семейные. А ты ревнивый, Валя.
   – Отелло, – улыбнулся Валентин, – но белый и добрый.
   – И пушистый, – заржал Игорь.
   – А если сурьёзно, почему едешь? – вновь спросил Валентин.
   – Дела у меня там, Валентин, срочные дела образовались, – наклонившись к нему, тихо сказала Алёна, – это вы, мужики, одним местом думаете, а у нас, кроме замужества, полно других дел.
   – Я учиться еду, – покраснел Валентин, – сама же рассказывала про тамошнее образование. Как там всё круто и вообще.
   – Ага, – кивнула Алёна и ослепительно улыбнулась. Валентин окончательно смутился.
   – Жалко, я не в Англию еду, вслед за Ленкой, – вдруг заявил Игорь, – приехал бы, женился бы на ней. Нарожали бы маленьких лондонят. Ленка, ты замуж бы за меня пошла? А то Валька вон за Алёнкой в Прагу едет же.
   – Тебя, Игорёк, в Англию никак нельзя, – заявила Алёна, – у тебя характер дурной, не английский. Жди свою Ленку тут, в Питере.
   – Уведут, вот как пить дать уведут, – скорчил дурашливую мордочку Игорь, – сэр какой нибудь или пэр. И всё. Станет наша Ленка сэрихой или пэрихой. И забудет своего другана с Санкт-Питерсбурга.
   Лена засмеялась. Улыбнулась и Алёна. Лишь Валентин сохранил невозмутимое выражение лица. Он о чём-то думал. О своём.
   А Игорёк продолжил веселить компанию. Посмеялись. Доели пирожные, допили кофе. Прогулялись ещё по набережной.
   Все четверо понимали, что вероятнее всего это последняя их встреча вчетвером. Школа закончилась. Впереди была новая, взрослая жизнь.
   Вернулись к машине. Игорь завёз вначале Лену. Она жила недалеко от их двора. Потом въехал в их двор.
   Вылезая из машины, Алёна наклонилась к Игорю.
   – Ты про пеликанов сегодня выдумал? – спросила строго.
   – Ага, – кивнул головой Игорь, – а что? Зато весело было.
   – Весело, – согласилась Алёна, – и рассказ классный. И все вы классные. Спокойной ночи, мальчики.
   И она убежала к себе в подъезд. А мальчики остались сидеть в машине и разговаривать о девочках.

Глава 8. Агриппина

   Баня в Риме была не просто местом, где было можно помыться. В бане можно было получить тысячу и одно удовольствие. В бане можно было поесть и поспать. Решить государственные и личные дела. Купить и продать. Взять в долг или заложить дом.
   Баня в Риме была клубом. Где развлечения переплетались с политикой, а серьёзные дела делались в лёгкой атмосфере неги и расслабленности.
   Именно в одну из таких бань сегодня направилась Агриппина. С собой она взяла рабыню Фортунату и молодого раба по имени Феликс. Он служил Агриппине для любовных утех в то время, когда Виктора не было дома. Когда же муж приезжал, то молодой раб отправлялся в рыбацкий посёлок, находящийся недалеко от Рима.
   В то время к сексу в обществе относились просто. Так же, как и к другим физиологическим потребностям человека. Так же, как к потребности попить или поесть. И для богатых дам, таких как Агриппина, было в порядке вещей иметь при себе молодого раба, который служил им для удовлетворения их сексуальных желаний.
   Кроме этого, при банях всегда было на подхвате несколько мужчин, готовых исполнить любые желания богатых посетительниц этих заведений. Но Агриппина была брезглива и поэтому пользовалась только услугами Феликса, который был влюблён в свою госпожу.
   Агриппина вошла в помещение бани с рабыней. Феликс остался ждать возле входа. Фортуната помогла Агриппине раздеться в небольшой комнате без окон. Агриппина накинула на себя простыню и вошла в зал с бассейном. В нём плескались пять женщин.
   На ступенях, ведущих в воду, её уже ждала давняя подруга, Юлия. Они обнялись.
   – Пойдём в другой зал, где вода потеплее. И где ушей поменьше, – шепнула Юлия.
   Перешли в другой зал. Он был пуст. Сбросили простыни и окунулись в тёплую воду.
   Юлия была на пять лет моложе Агриппины. Но выглядела постарше. Выделяющийся животик говорил о чревоугодии. А валики на талии и слишком толстые бёдра – о малоподвижном образе жизни. Но лицо у Юлии было безукоризненно красивым. Чёрные, как маслины, глаза. Светлые волосы. Идеальной формы нос и губы. И ни одной морщины.
   – Ты очень хорошо выглядишь, – сказала ей Агриппина.
   – Я по сравнению с тобой толстая корова, – засмеялась Юлия, – поэтому и прячусь от людей, когда мы вместе.
   – Не наговаривай на себя, – ответила ей Агриппина, – ты самая красивая женщина в Риме. И знаешь об этом.
   Юлия улыбнулась. Обняла Агриппину.
   – Пойдём в воду, – прошептала на ухо.
   Женщины, взявшись за руки, вошли в бассейн. Окунулись. Агриппина приобняла Юлию.
   – Я захватила с собой подарок для тебя, – улыбнулась Агриппина, – масла и благовония в корзинке у Фортунаты.
   – Спасибо, дорогая, – поблагодарила Юлия, – я не люблю ходить к твоему греку. Он плебей.
   – Но у нас же в Риме все граждане равны между собой, – возразила подруге Агриппина, лукаво усмехнувшись.
   – Мы с тобой равнее всех остальных, – сказала Юлия, окунувшись в воду до подбородка, – мы с тобой истинные римлянки. Наши предки жили тут тысячи лет. Все остальные пришли позже. В нас течёт особенная кровь. А сказки про равенство рассказывай другим людям. Не мне.
   – Я не рассказываю тебе сказки, – Агриппина погладила подругу по щеке, – нам с тобой просто повезло родиться в богатых семьях. В богатых и почитаемых. И от нас уже зависит, как дальше сложится наша жизнь.
   – Все наши жизни подчинены воле богов, – серьёзно сказала Юлия, – и раз боги решили, что ты должна быть приближённой к ним, то так оно и будет. Девять человек из десяти обыкновенные плебеи, толпа. И лишь избранные, как ты и я, мы настоящие люди.
   – А что же с другими людьми делать? – спросила Агриппина.
   – Использовать, – хищно улыбнулась Юлия, – кого-то для работы, кого-то для утех. Все должны работать на нас. А мы ими повелеваем.
   – А если они не захотят? – тихо спросила Агриппина. – Если они сами захотят стать равными среди равных?
   – Такого никогда не будет, – рассмеялась Юлия, – всегда кто-то повелевает кем-то. Всегда есть стадо и пастухи. А если овцы взбунтуются, то пастух их зарежет. Твой муж и твой сын направились в Иудею. К овцам. И на поясах у них висят мечи. Символы власти. И если какая-то из иудейских овец захочет иметь твоё богатство и твои привилегии, то твой муж или твой сын без промедления перережут ей горло.
   – Там нет войны, – возразила Агриппина, – они не будут никого убивать.
   – Если возникнет угроза Римской империи, то они будут убивать, – спокойно сказала Юлия, – убивать и сжигать всё на своём пути. Потому что они чистокровные дети Рима. А не какие-то простолюдины.
   Агриппина поёжилась.
   – Пошли в другой зал, – попросила она Юлию, – где вода погорячее.
   Юлия кивнула, и подруги перешли в следующее помещение, где также был бассейн, но уже с горячей водой. Там плескались две молодые девушки.
   – Уходите отсюда, – сказала им Юлия.
   Те замешкались вначале, но потом одна из них что-то шепнула другой, и они вылезли из бассейна.
   – Зачем ты их выгнала? – спросила Агриппина.
   – Демонстрирую свою власть, – усмехнулась Юлия и вошла в воду, – мы же с тобой богини. Не место двум девкам рядом с двумя богинями.
   – Да они такие же, как и мы, только моложе, – возразила Агриппина, – нам просто повезло родиться в богатых и уважаемых семьях.
   – Так решили боги, – сказала Юлия, – боги решили, что мы с тобой выше обычных людей. Боги решили, чтобы мы не родились рабами. И нам стоит только благодарить их за это. И мы будем править Римом и всеми людьми в империи вечно.
   – Нет, Юлия, – ответила Агриппина, – ничего нет вечного на этой земле. И когда-нибудь и Рим станет обычным городом с обычными людьми. И не боги его разрушат, а люди.
   – Ты пророк? – спросила Юлия. – Я думала, ты просто женщина. А ты, оказывается, ещё и обладаешь даром предвиденья.
   – Я многое знаю, – улыбнулась подруге Агриппина, – то, что будет с Римом, я знаю на столетия вперёд. А не говорю об этом, чтобы не повторить судьбу Кассандры. Да и незачем людям знать своё будущее. Всё равно ведь поступят по-своему.
   – Это точно, – кивнула Юлия.
   – Ты мне скажи лучше, – продолжила Агриппина, – чего ты хочешь? Я давно обратила внимание, что ты если чего захочешь, так говоришь и говоришь. Заговорить пытаешься. И, судя по всему, корзинки с маслами тебе будет мало.
   – Пророчица, – улыбнулась Юлия, – всё ты знаешь наперёд. Обо всём догадываешься. А в наше время умных и проницательных женщин мало. В основном жадные и недалёкие дуры.
   – Не увиливай, – попросила Агриппина, отплыв к противоположному бортику.
   Юлия поплыла за ней следом. Бассейн был небольшой, метров десять в длину. Вода была очень тёплой, почти горячей.
   – Хорошо, – сказала Юлия, приблизившись к Агриппине, – у меня к тебе небольшая просьба. Продай мне своего раба, Феликса. Он у тебя где-то у рыбаков сейчас.
   Агриппина удивлённо посмотрела на подругу.
   – Зачем тебе мой раб? – спросила. – Ты же знаешь, для чего он мне нужен. Второго такого послушного найти и воспитать трудно. Он мне предан. А преданный раб в наше время редкость.
   – Хочу его, – вмиг став серьёзной, сказала Юлия, – как увидела его первый раз, так сразу и захотела. И чем дальше, тем больше. Никто уже не интересен. Ни муж, ни любовники. Хочу твоего Феликса. Он у тебя красивый. Не хочешь насовсем, сдай в аренду. Я наиграюсь и верну.
   – Ты же знаешь, – улыбнулась Агриппина, – я назад использованную вещь не возьму. Даже от подруги.
   – Не хочешь продавать? – нахмурилась Юлия.
   – Продавать я тебе ничего не буду, – сказала Агриппина, – я его тебе подарю. Он сегодня со мной. Ждёт возле бани. Утром приехал.
   – Правда? – не могла скрыть радости Юлия. – Ты мне подаришь своего мужчину?
   – Для тебя, дорогая, всё что угодно, – рассмеялась Агриппина.
   Хотя ей очень не хотелось отдавать сумасбродной подруге Феликса. Она привязалась к этому рабу. Но Юлия была не простой подружкой. Её муж был сенатором и имел очень большое влияние в Риме. Не говоря уже о его богатстве.
   – Я тебя отблагодарю когда-нибудь, – пообещала Юлия.
   Они ещё немного поплескались в бассейне. Вылезли. Завернувшись в простыни, прошли в отдельную комнату, где перекусили свежими фруктами. Агриппина была настроена провести в бане целый день, но Юлии не терпелось воспользоваться подарком.
   – Приведи сюда Феликса, – велела Фортунате Агриппина.
   Та кивнула. Вышла. Через минуту вернулась с Феликсом. Он был действительно красив. Смуглая кожа, правильные черты лица. Стройное молодое тело. У Юлии были десятки таких же рабов, но она почему-то выбрала Феликса.
   – Я подарила тебя Юлии, отныне она твоя госпожа, – сказала Агриппина, – подойди к ней.
   Глаза у Феликса расширились.
   – Я чем-то прогневил вас, Агриппина? – спросил он. – За что?
   – А он строптив, – рассмеялась Юлия, – ты совсем его разбаловала. Подойди сюда, раб. Разденься.
   Феликс подошёл к лежащей на скамье Юлии. Она сбросила простыню.
   – Ложись рядом, – приказала ему.
   Феликс испуганно глянул на Юлию, потом беспомощно оглянулся на Агриппину.
   – Раздевайся и ложись, – крикнула Юлия, – ты сейчас будешь меня ублажать.
   Феликс разделся. Агриппина встала.
   – Я не хочу на это смотреть, – сказала она подруге, – я хочу домой. Очень рада тебя была видеть.
   Юлия захохотала.
   – Иди, иди, я тебя отлично понимаю, – махнула она рукой, – спасибо за подарки.
   Агриппина вышла из комнаты, где остались Юлия и Феликс, зашла в другую. Там с помощью Фортунаты переоделась, рабыня расчесала её. И Агриппина отправилась домой.
   Дома она позвала старшего над рабами и велела ему найти для неё молодого мужчину. Желательно не из Рима.
   – А как же Феликс? – спросил старший.
   – Я его подарила, – ответила Агриппина, – мне нужна замена. Желательно побыстрее. Из молодых рабов, и чтобы был здоровый.
   – Хорошо, – поклонился ей старший, – я всё сделаю.
   А Агриппина до вечера провозилась с Юноной, рассказывая ей о том, как возник Рим, о его императорах и героях, о богах и богинях.
   Мужчин рядом не было. И ей было хорошо с дочкой.

Глава 9. Сара

   Прошло несколько дней. Ничто не напоминало о происшедшем. Кроме усилившихся патрулей на улице и пугливых разговоров.
   3 июня рано утром Сара постучалась к соседке, сдала сонную Дадулку с рук на руки. Марта кивнула, заверила, что девочка будет накормлена и напоена. Шуток про вторник не было. Сара вернулась в квартиру и села на кровать. Она ждала Либора.
   Либор не приехал. По улице несколько раз проезжали машины. Но это были чужие машины, а не знакомый грузовик. Сара сидела сгорбившись и ждала. Мужчину. Своего мужчину, который бы помог ей, подсказал и защитил. Ведь он же был полицейский. Но Либор так и не приехал. Сара начала собираться на работу.
   Собралась, закрыла за собой дверь в квартиру и поехала в больницу трамваем, который не спеша покатил её к родной Буловке. Сара сидела у окна, и на душе у неё было неспокойно. Она знала, что завтра Рейнхард Гейдрих умрёт. И что на страну обрушится лавина репрессий. И она боялась этого. Боялась за себя, за свою дочку.
   В другой жизни Алёна прочитала в интернете о покушении на Рейнхарда Гейдриха, о парашютистах, о деревнях Лидице и Лежаки, стёртых с лица земли. И эти знания сжимали сердце Сары от страха за себя и за своих близких. За Дадулку, за Марту, за Либора.
   Трамвай остановился. Кондуктор объявил – больница. Сара спрыгнула с подножки трамвая и почти побежала к больнице. Переоделась. Сразу же начала работать. Две женщины рожали практически одновременно. С ними Сара провозилась до самого вечера. Поужинали. У одной из медсестёр был день рождения, и она принесла с собой несколько калачей с черешней. Очень вкусных.
   Посидели в сестринской, хвалясь блюдами собственного изготовления и делясь рецептами. Потом, ближе к полуночи, привезли роженицу, которая легко и быстро разродилась крепеньким мальчиком.
   Привычная работа. Слаженная команда. Всё как обычно.
   Утром, после смены, их всех задержали.
   – Отдыхайте, – сказал заведующий, – новая смена пусть работает, тем более у них есть чем заняться. А вы отдыхайте.
   Ближе к обеду стало известно, что раненный неделю назад рейхспротектор Богемии и Моравии скончался. И что сегодня же будет митинг в память о Рейнхарде Гейдрихе. О великом человеке, личном друге фюрера и прочая, прочая, прочая.
   Никто не возмутился. Все с пониманием отнеслись к предстоящему мероприятию. Несмотря на то, что почти все проработали в больнице почти сутки. Да и как можно было возмущаться? По городу катилась волна арестов, и человека могли забрать в полицию или, ещё хуже, в гестапо только из-за подозрения на связь с Сопротивлением. Сара лишь попросила позвонить пану Новотному, живущему в доме напротив, чтобы он предупредил Марту о том, что Сара задержится до вечера. Заведующий разрешил. Сразу же в его кабинете возникла очередь к телефону.
   Пан Новотный заверил Сару, что немедленно спустится вниз, перейдёт дорогу и предупредит соседку. Сара поблагодарила его и повесила трубку.
   К зданию больницы подъехал автобус. На нём свежей краской было написано Elektrizitätsunternehmungen der Hauptstadt Prag.
   – Скоро мы чешский язык забудем, – произнесла Сара вполголоса.
   Заведующий покосился на неё, но ничего не сказал.
   Погрузились в автобус. Поехали в сторону центра. Ехали долго, какими-то кружными путями и неизвестными улочками. Наконец автобус остановился где-то в районе Житной. Вышли и нестройной толпой пошли в сторону Вацлавской площади. Народу на улице было много. И по мере приближения к Вацлавке всё больше и больше.
   Прошли по улице Ве Смечках. На подходе к площади остановились. Впереди стояла толпа. Море голов. Постепенно сзади стали подходить ещё люди. Сара оторвалась от своей группы. Она протиснулась поближе к площади, но так и не смогла пройти дальше. Попыталась вернуться к своим. Тоже не смогла. Сара оказалась зажатой между толстой тёткой непонятного возраста и пожилым мужчиной в очках и костюме. Впереди неё стоял рослый мужчина лет тридцати в рабочей одежде. Пахло от мужчины ужасно: смесью застарелого пота, чеснока и краски. Кто стоял сзади, Сара не видела. В спину ей упирались чьи-то руки.
   Около конной статуи Карлу IV на трибуне устанавливали громкоговорители. Установили, проверили звук.
   Раздались речи. О том, что это подлое убийство не пройдёт безнаказанным. О том, что весь чешский народ скорбит вместе с немецким народом. О том, что тех, кто укрывает предателей, найдут и казнят.
   – Уже десять тысяч человек расстреляли, – вдруг сказала толстая тётка, – мне брат рассказывал. За Прагой роют огромные ямы и там убитых закапывают. В сторону Колина.
   Пожилой в очках хмыкнул. Хотел что-то сказать, но промолчал. Зато мужчина в спецовке повернулся в сторону тётки.
   – Не выдумывайте, пани, – сказал басом, распространяя вокруг себя запах пота и чеснока, – какие десять тысяч человек? Может, парочку и убили. До сих пор не могут найти, кто бомбу кинул. И не найдут.
   – Почему это не найдут? – спросил кто-то сбоку от мужчины в спецовке.
   – Потому что чехи своего не выдадут, – убеждённо сказал мужчина.
   – Да что вы такое говорите? – разволновалась тётка. – За такие слова могут в полицию забрать.
   – Кто заберёт? Ваш брат заберёт? Который ямы для покойников копает? – мужчина полностью развернулся в сторону тётки. Запах от него стал невыносим.
   – Мой брат ничего не копает, – зашипела тётка, – он слышал, как его начальство говорило об этих ямах под Колином. Он ничего не копает. Он в полиции ещё при Масарике служил.
   И замолчала обиженно.
   – Пожалуйста, – попросила Сара, – не ругайтесь. И если можно, подвиньтесь, мне воздуха не хватает.
   – Куда тут двигаться? – подал голос пожилой. – И так стоим друг у друга на головах почти.
   Мужчина в спецовке повернулся в сторону Сары, оценивающе посмотрел на неё. Сам он был довольно привлекательным. Но запах немытого тела сводил эту привлекательность на нет.
   – Вы же молодая женщина, – сказал Саре, улыбнувшись, – а такая слабая.
   – Я смену в больнице проработала, – ответила Сара, стараясь дышать ртом, – я устала. У меня была тяжёлая ночь.
   – Ну, я тоже не с дивана встал, – рассмеялся мужчина, – с завода всех погрузили и сюда привезли. Послушать наших политиков.
   С трибуны в это время раздалась немецкая речь. Говорили о том же. О том, что убийство не останется безнаказанным. О том, что найдут и казнят.
   – Вот, и не наших тоже послушать придётся, – кивнул головой мужчина в сторону площади. За изгибом улицы трибуну не было видно, но слова доносились отчётливо.
   Сару замутило. Ей захотелось убежать от толпы, от этого запаха, от криков с трибуны и гомона толпы.
   – Мне плохо, – вдруг закричала она, – мне очень плохо. Я беременная. Мне нужен покой.
   Стоящая рядом тётка охнула и отодвинулась от Сары. Пожилой же, наоборот, придвинулся к ней и взял за руку.
   – Помогите женщине, – скомандовал мужчина в спецовке кому-то.
   Сару сзади взяли за плечи, развернули и медленно протиснули к ближайшему подъезду. Там её провели во внутренний дворик, который хоть и был заполнен, но не было такой давки, как на улице. Пожилой, держащий Сару за руку, увязался с ней.
   – На каком вы месяце? – спросил участливо, подав Саре носовой платок.
   Неделя, чуть было не ляпнула Сара. Но вовремя остановилась.
   – Самое начало, – ответила пожилому, вытирая пот со лба. Платок пах лавандой.
   – У меня сын вашего возраста, – сказал пожилой, – только не женат ещё. Никак не может найти подходящую партию. Девушки какие-то пошли избалованные и меркантильные. А он инженер на заводе. До войны велосипеды делали, сейчас запчасти для танков.
   – Велосипеды – это хорошо, – задумчиво сказала Сара, – а девушки всегда одинаковые были.
   – Не скажите, – возразил пожилой, – во времена моей молодости люди верили в любовь и чувства были настоящие. А сейчас только выгоду все ищут.
   – Вы не знаете, сколько ещё продлится митинг? – спросила Сара.
   – Не знаю, – ответил пожилой, – пока все не наговорятся. Ума не приложу, как отсюда выбираться. Вы видели, сколько людей собралось? Никогда не видел такое скопление народа.
   – У меня дети дома одни, – заявила стоявшая рядом женщина средних лет.
   – И у меня, – отозвался кто-то ещё.
   – А у меня дочка у соседки, – сказала Сара, – но всё равно тревожно за неё.
   – А я с собой взяла, – отозвалась стоящая неподалёку молодая женщина с годовалым ребёнком на руках.
   Сара огляделась. В основном дворик заполнили женщины. Некоторые были с детьми. Было несколько мужчин, но в основном пожилого возраста. Ворота на улицу были закрыты. Иногда они приоткрывались и впускали очередного измученного толпой человека.
   В углу двора была дверь, ведущая в туалет. Там стояла очередь из мужчин и женщин. Первый этаж дома занимала типография. В окна были видны типографские станки. Но они не работали. Несколько рабочих курили у открытого окна.
   Распахнулась внутренняя дверь, и вышел невысокий человек в костюме. Он поднялся на стул.
   – Я инженер Блахо, – представился он, – большая просьба не ломать оборудование и не трогать книги. Они отгружены в дальнем конце двора. Туалет открыт. Пользуйтесь им, но только аккуратно. Кто хочет пить, вода есть в бухгалтерии. Для этого надо подняться на один этаж вверх по лестнице. Но не стойте там.
   – А поесть у вас не найдётся? – вдруг раздался озорной голос.
   Инженер вздрогнул. В толпе рассмеялись.
   – Поесть у нас нет, – улыбнулся инженер, – у нас типография. Только книги.
   – Тогда дайте что-нибудь почитать, – не унимался голос.
   – Мы печатаем книжки для слепых, – повысив голос, сказал инженер, – я думаю, что мало кто знает азбуку для слепых. И я разрешил пустить во двор женщин, детей и стариков. А не весельчаков. Если у вас хорошее настроение, то идите на улицу. Там вам его испортят.
   – Извините, – покаянно произнёс голос.
   Инженер Блахо строго окинул толпу взглядом, слез со стула и ушёл.
   – Неужели кто-то ещё заботится о слепых? – удивился пожилой. – Я думал, что всё производство переделано на военные нужды.
   – До них просто немцы ещё не добрались, – ответила женщина с ребёнком. – Быстрей бы уже война закончилась.
   – А чем вам война мешает? – возразила ей стоящая рядом соседка. – Работа есть. Что покушать есть. Война где-то там далеко. У нас войны никогда не будет. Мы под защитой Германии.
   – Мы рабы, – глухо сказал пожилой, – мы протекторат. Делаем то, что нам скажут. Это не защита, это рабство.
   Все замолчали. Пожилой тоже помолчал минуту и продолжил.
   – Была у нас Республика. Впервые за всё время, – с горечью сказал он, – впервые за всю историю у нас была своя страна. И вот вместо Республики сделали протекторат. И вы радуетесь этому.
   Люди замерли. Лишь с улицы через ворота проникал гул толпы.
   – Всё мы помним, – вдруг сказал кто-то, кого Сара не рассмотрела из-за стоящих рядом людей, – просто не надо при посторонних людях такие вещи говорить. Сейчас из-за любого доноса могут арестовать. Вы не думайте, все всё помнят. И не забудут. Свобода не забывается.
   Толпа вдруг загудела. Люди стали вполголоса переговариваться. Пожилой как-то засуетился, бочком протиснулся к воротам и выбрался на улицу.
   Остальные люди пробыли во дворе ещё примерно часа полтора. Потом потихоньку начали расходиться. Вышла и Сара. Толпа на улице сильно поредела.
   Она пешком дошла до нужной остановки трамвая. Долго ждала его. Потом так же долго ехала.
   Постучала к соседке, когда уже начало смеркаться. Долго извинялась перед Мартой, прижимая к груди счастливую Дадулку.
   – Я всё понимаю, – перебила Марта Сару, – всё нормально. Ты молодец, что позвонила пану Новотному. А то бы мы с Дадулкой бы переживали за тебя.
   – А мы с Мартой готовили обед сегодня, – прошептала дочка Саре, обнимая её за шею.
   – Молодцы, – похвалила её Сара.
   Она распрощалась с Мартой и пошла к себе, неся на руках дочку.
   Несмотря на усталость и прошлую бессонную ночь, дома они поиграли в куклы, после чего Сара уложила дочку спать. И долго рассказывала сказку, которую сочиняла на ходу. Про ангела и про маленькую девочку. Про добрых волшебников и злых разбойников.
   Дадулка слушала-слушала сказку, да и уснула. Сара прикрыла девочку одеялом, погладила по лбу.
   – Скоро, зимой, у тебя родится брат, – сказала тихо и поцеловала дочку.

Глава 10. Алёна

   Боинг начал снижение. Загорелись огни, предупреждающие о том, что надо пристегнуть ремни. Вдоль рядов прошла улыбчивая стюардесса, проверяя, все ли выполнили это указание.
   Алёна посмотрела в иллюминатор. Облака, цепляясь за самолёт, медленно пошли вверх. Внизу раскинулась Прага. Излучина реки, мосты через реку. Знакомые шпили. Красные крыши.
   Всё ниже, ниже. Под крылом городские спальные районы сменились полями, мелькнули какие-то деревеньки.
   Самолёт мягко коснулся бетона. Заревели двигатели на обратной тяге. Прага.
   В отличие от Пулково, паспортный контроль и таможню Алёна прошла быстро. Не было привычных очередей и толкотни.
   Алёна подхватила свой чемоданчик и вышла на площадь. Подошла к стоянке такси. Как и во всём мире, они были жёлтого цвета.
   Водитель такси оказался русским, по имени Олег. Высокий парень примерно двадцати пяти лет. Родился в Москве, в нулевые родители переехали в Прагу. Тут он учился, рос. Всё это он рассказал в первые пять минут, выезжая из аэропорта на кольцевую дорогу.
   – Не тянет на Родину? – осторожно спросила Алёна.
   – Я о той Родине мало что помню, – ответил Олег, – но собираюсь проведать родственников в следующем году. Себя показать, на людей посмотреть.
   Алёна улыбнулась.
   – Учиться приехали? – спросил Олег. – Рановато что-то. Или как туристка?
   – Учиться, – ответила Алёна, – в медицинский.
   – Язык сначала надо выучить, – со знанием дела продолжил Олег, – сдать экзамен. А потом уже и на медика учиться.
   – Я знаю язык, – ответила ему Алёна, – очень хорошо знаю. Да и чешский менталитет мне знаком.
   – Да уж, менталитет у них ещё тот, колхозный, – Олег скривился, – никого не любят, считают, что они самые лучшие.
   – Каждый народ считает, что он самый лучший, – сказала Алёна, рассеянно смотря в окно, – русские тоже считают, что они самые умные и самые хитрые. Патриотизм – штука забавная. На пустом месте делает из тебя сверхчеловека.
   – Вы так говорите, будто и не русская совсем, – пробурчал Олег, – я вот не стыжусь того, что я патриот. Я люблю Россию.
   – Любить Родину – это хорошо, – ответила ему Алёна, – только не надо при этом других в грязь втаптывать. Ничего из этого хорошего не выйдет.
   Олег обиженно замолчал.
   Так они и доехали до места, где Алёну ждал Франтишек Блахо. Молча.
   Олег принял от Алёны деньги. Отсчитал сдачу. Пожелал всего хорошего и уехал.
   Франтишек оказался невысоким седоватым мужчиной в мятой футболке и синих джинсах. Он был ровесником деда. Но, в отличие от последнего, был расхлябанным. Ездил на дребезжащей «Шкоде». Одевался как придётся и выглядел так, как будто только что стал с постели. И кого-то он Алёне смутно напоминал.
   Он церемонно представился Алёне. И сразу же повёз её показывать квартиры.
   Апартаменты с подселением Алёна отмела сразу же. Шикарные двух– и трёхкомнатные квартиры также были отвергнуты.
   Остановились на трёх однушках. Поехали в первую. Новый дом в пятой Праге. Четвёртый этаж.
   Студия представляла собой большую вытянутую комнату. Одну её половину занимала кухня с выходом на крошечный балкон. Вторая половина была заставлена широкой белой кроватью и двумя белыми шкафами. Напротив кровати на тумбочке стоял телевизор. Мебель вся была новая.
   – Беру, – сказала Алёна.
   Франтишек довольно крякнул. Достал из потёртого портфеля бланки документов.
   Тут же за столом оформили договор аренды. Заполнили бумажку для полиции.
   – Если бы вы не были внучкой моего старого приятеля, то я с удовольствием бы пригласил вас на ужин, – довольно улыбаясь, проговорил Франтишек.
   – Спасибо большое за комплимент, – ответила Алёна, – мне очень приятно, что я с вами познакомилась. Кстати, а что вас связывает с моим дедом?
   – Арбитраж трафика, – ответил Франтишек. – Мне до вашего деда далеко. У него объёмы большие. Я так, дилетант по сравнению с ним.
   Алёна понятия не имела, что такое арбитраж трафика, но на всякий случай понимающе кивнула.
   – Ещё один вопрос, – улыбнулась она, – у вас родственники в Праге на типографии не работали? Для слепых. Во время войны там работал инженер Блахо.
   – Нет, – Франтишек на мгновенье задумался, – наша семья из Моравии. Мы в 80-х переехали в Прагу. До этого под Брно жили. У меня там и сейчас полно родственников. А фамилия эта распространена очень. Как у вас Петровы. Точно не хотите со мной отужинать?
   – Спасибо, в следующий раз, – улыбнулась Алёна, – мне надо купить кое-что в квартиру и пройтись по городу.
   – Магазин через дорогу, – подсказал Франтишек, – мой телефон у вас есть. Если что – звоните.
   Он вручил Алёне ключи и откланялся.
   А Алёна разобрала вещи. Сходила в магазин. Купила продукты. И только вернувшись, обнаружила, что в доме нет постельных и кухонных принадлежностей.
   Звонить услужливому Франтишку не хотелось. Да и день уже клонился к вечеру.
   Алёна достала телефон и набрала Вацлава.
   – Привет, я в Праге, приехала, – сообщила она в трубку.
   – Привет, – радостно отозвался Вацлав, – а мы тоже вчера прикатили. Послезавтра уже на работу выходить.
   – Мне нужна твоя помощь, – сразу же вывалила свою просьбу Алёна, – я сняла квартиру, но в ней нет постельного белья и посуды. Можешь меня отвезти в ближайший магазин, где бы мы всё это могли купить? Если тебе не трудно.
   – Диктуй адрес, – отозвался Вацлав.
   Алёна сказала адрес своей квартиры. Вацлав удивлённо присвистнул.
   – В соседнем доме моя прабабушка живёт, – сказал он, – я её часто навещаю. А теперь и ты там. Буду совмещать полезное с приятным. Скоро буду.
   И действительно через двадцать минут он был уже у порога. Жил Вацлав недалеко. Приехал на своей «Шкоде Октавии» чёрного цвета.
   – Я смотрю, это самая распространённая марка машин в Чехии, – усмехнулась Алёна.
   – Хорошая машина, – похвалился Вацлав, – да и местное производство. С запчастями проблем нет.
   Они доехали до ближайшей «Икеи» и купили всё, что нужно. Вернулись в квартиру, когда уже начало смеркаться.
   Вацлав перетащил покупки. Помог с постелью. А Алёна, в свою очередь, приготовила нехитрый ужин. Сварила спагетти и засыпала их пармезаном. По квартире поплыл вкусный запах.
   Сели за стол. Вацлав открыл бутылку вина. Налил себе и Алёне.
   – Свечки надо было ещё купить для полной романтики, – усмехнулась Алёна.
   – Точно, – поддержал её Вацлав, – и томного звука саксофона не хватает.
   Алёна достала из рюкзака небольшой динамик, поставила его на стол. Покопалась в айфоне, нашла подходящую музыку. Из динамика полился французский шансон.
   – Кто это поёт? – спросил Вацлав.
   – Джо Дассен, – ответила Алёна, – ты его не слушал ни разу?
   – Нет, – признался Вацлав, – ни разу. Я больше люблю чешскую музыку. Ну и, естественно, классику. Майкла Джексона, Битлз.
   Алёна рассмеялась.
   – Давай тогда выпьем за классику, – сказала она.
   – Давай, – поддержал тост Вацлав.
   Вино приятно разлилось у Алёны в желудке. Она сразу же захмелела. И сразу же почувствовала, как устала.
   Длинный и тяжёлый день давал о себе знать. Перелёт. Обустройство жилья. Приготовление ужина.
   Захотелось спать.
   Вацлав подвинул свой стул к стулу Алёны. Обнял её. Поцеловал.
   – Ты мне очень понравилась ещё на теплоходе, – сказал он.
   – А ты мне, – ответила Алёна.
   Вацлав взял бокал с вином из рук Алёны. Поставил его на стол. Наклонился к девушке. Бережно взял на руки и перенёс на кровать.
   Они целовались минут десять, пока Алёна не остановила Вацлава. Хотя ей хотелось секса. У Сары любовник пропал после покушения. У Агриппины муж уехал, а любимый раб был подарен. У всех её женщин неделю не было секса.
   А у Алёны его не было вообще. Ей хватало любовных утех в Риме и Праге. И, смешно сказать, в современном большом городе она до сих пор была девственницей.
   И это надо было исправить. Вацлав ей очень нравился. И он был подходящей кандидатурой. Но только не сегодня. Хотелось отдохнуть. Привести себя в порядок.
   – Не сегодня, – сказала Алёна.
   – А когда? – спросил Вацлав.
   Его лицо горело. Он тяжело дышал.
   – Завтра, – ответила ему Алёна, – сегодня я очень устала.
   – Правда? – спросил Вацлав.
   – Правда, – ответила ему Алёна, – я же специально из-за этого и приехала в Прагу раньше времени. Ради тебя, любимый.
   Вацлав тяжело вздохнул. Всмотрелся в лицо лежащей рядом Алёны. Погладил её бирюзовые волосы.
   – А как же твой друг в Питере? – спросил. – Валентин, по-моему, так его зовут?
   – Валентин просто друг, – ответила Алёна, – а ты не просто друг. Завтра. Приходи вечером с цветами и шампанским.
   – Приду, обязательно приду, – просиял Вацлав.
   И набросился на Алёну с поцелуями.
   Ей еле-еле удалось выпроводить новоявленного возлюбленного за порог.
   Выпроводила.
   Скинула грязную посуду в посудомойку.
   Приняла душ.
   Легла в кровать.
   Но сон, как назло, не шёл.
   Алёна ворочалась, пила воду, считала верблюдов по рецепту деда от бессонницы. Вспоминала прошедший день.
   И уже засыпая, прошептала старую поговорку, услышанную от бабушки.
   – На новом месте приснись жених невесте.
   Но приснился ей не жених. Ей приснился храм. Храм её любимой богини Юноны. Двери в храме были закрыты. Огонь внутри не горел. Было тихо и темно. Алёна бродила вокруг храма, и ей было страшно. Страшно оттого, что наступит утро, и римляне увидят незнакомую девушку с необычными бирюзовыми волосами возле священного места.
   А люди не любят то, что отличается от них.

Глава 11. Агриппина

   Проснулась Агриппина поздно.
   Позавтракала. Поиграла с дочкой. Передала её няньке.
   Вспомнила недавнее посещение бани с подругой. И то, что она подарила той своего преданного любовника. И на душе сразу стало противно.
   Позвала Фортунату.
   – Собираемся, – сказала ей, – пойдём в храм. Пешком.
   – Мама, я с тобой, – попросилась Юнона.
   – Нет, доченька, – строго сказала Агриппина, – мне сегодня надо одной пойти. Я возьму тебя в следующий раз.
   Фортуната отвела Юнону к учителю рисования и скрылась в доме. Через несколько минут вынырнула оттуда с полотняным мешком. В мешке лежали лепёшки и ёмкость с водой. А также парочка циновок. Если вдруг госпожа устанет и ей захочется присесть.
   Из подсобного помещения вышел раб. В руках он держал связанного гуся. Гусь был молод. Косил глазом на держащего его раба и пытался того укусить.
   – Накрой ему голову, – скомандовала Агриппина, – всех всему приходится учить.
   Раб послушно прикрыл голову гуся и подошёл к женщинам. Фортуната отворила калитку, и они вышли на улицу. До храма было недалеко. День только начинался, но на улицах уже было много народу.
   Плебеи уступали Агриппине дорогу. Патриции вежливо здоровались. Немолодая Агриппина могла доехать до храма на носилках. Но она любила ходить пешком. И считала, что это позволяет сохранить ей здоровье.
   Сон Алёны не давал покоя Агриппине. Почему ей снился храм? Почему она боялась за Алёну?
   Агриппина очень серьёзно относилась к своим снам. Она верила, что таким образом боги подсказывают ей что-то.
   Вот Агриппина и решила прогуляться к храму. А заодно и принести в жертву богам молодого жирного гуся.
   Не спеша Агриппина шла по Риму, по узким и грязным улочкам. В центре они были мощены булыжником. На окраине города всегда была грязь зимой и пыль летом.
   Дом Виктора и Агриппины находился возле Капитолийских храмов. И до храма было рукой подать. Обычно путь занимал минут десять. Но сегодня на узких улицах Рима было не разойтись. Было очень много пьяных. Они валялись посреди дороги, сидели у стен. Кто-то мочился прямо на стены зданий. А недалеко от храма образовался затор. Какой-то толстяк пытался овладеть своей такой же толстой и пьяной спутницей прямо посередине улицы. Из-за влияния вина и из-за своего телосложения у него это получалось очень плохо. Собралась толпа. Люди отпускали шуточки. Давали советы. Толстяк злился. А его спутница хохотала, стоя на четвереньках. Со стороны зрелище было отвратительное. Но людей это смешило и веселило.
   – Сегодня какой-то праздник? – спросила Агриппина у рабыни.
   – Нет, госпожа, – ответила Фортуната, – обычный день.
   Агриппина усмехнулась. Она вспомнила, как Алёна на уроке истории получила двойку, когда заявила, что в Древнем Риме люди были распущенны и подчинялись законам только от страха наказания.
   – Ты бы хотела быть такой вот вольной гражданкой Рима? – спросила Агриппина Фортунату.
   – Нет, госпожа, – ответила та, – мне очень нравится ваш дом, и я готова до самой смерти служить вам. В вашем доме нет такого непотребства. Эти люди небогаты и рады простым утехам в этой жизни. Пьянство и похоть. Это удел бедных. Вы же можете позволить себе наслаждаться другими прелестями жизни. Властью. Красотой. Материнством. Собственным достоинством.
   Агриппина усмехнулась. Она понимала, что рабыня ей льстит. Но она действительно не любила все эти плебейские развлечения.
   И ей нравилось то, что она создала за забором своего дома. Тихий оазис в этом безумном мире. Рыбки в пруду. Прелестная дочка. Любящий муж.
   Подошли к храму. Здесь было потише и поспокойнее.
   Вошли внутрь. Их маленькую процессию встретила одна из жриц.
   – Я хочу принести жертвоприношение Юноне, – сказала Агриппина.
   Жрица кивнула и подвела их к алтарю. Приняла из рук раба гуся. Тот был удивительно спокоен, хотя до этого, в доме у Агриппины, пытался вырваться и беспрестанно гоготал.
   Жрица свернула голову птице, сделала надрез на шее. Покапала кровью на камень. Затем зажгла благовонья. Подошедшая вторая жрица унесла уже мёртвого гуся.
   Обычная процедура, виденная Агриппиной уже сотни раз. Приносится жертва. Боги за это обещают богатство и процветание. А Юнона – ещё и крепкой супружеской жизни. А также здоровья для женщины и для её детей.
   Агриппина слушала, что говорила жрица, вполуха.
   – Почему на улицах так много пьяных? – внезапно перебила она жрицу.
   Та запнулась. Затем улыбнулась.
   – У одного купца испортилась большая партия вина, – начала рассказывать жрица, – он пришёл за советом в соседний храм, к богу торговли. С вопросом – что делать? И боги сказали ему, чтобы он отдал забродившее вино бедным. Он так и сделал. Если кто-то покупал литр обычного вина, то ему давали десять литров забродившего вина бесплатно.
   – Но ведь вино плохое, – удивилась Агриппина, – его нельзя пить. Можно отравиться.
   – Это вино можно использовать для принятия ванн, – усмехнулась жрица, – когда купец, точнее его слуги, раздавали вино, они так всем и говорили. Это не для питья. Это для ванн. Но народ глуп. В погоне за коротким удовольствием он готов подвергнуть свою жизнь опасности.
   – Ты права, – кивнула Агриппина, – многие живут сегодняшним днём. И даже не думают, как поменять своё скотское существование. Потому что они так привыкли. Люди ленивы.
   – Это в человеческой природе, – сказала жрица, – и тут ничего не поделаешь. Всем нам в этой жизни написана своя роль. Кому-то судьбой предначертано править народами, а кому-то уготована участь валяться в луже.
   – Какая же судьба ждёт меня? – усмехнулась Агриппина: и в этой, и в остальных двух жизнях.
   – Ты чем-то недовольна, женщина? – удивилась жрица. – У тебя же всё есть. Это видно по тебе и по твоим рабам. Твоя служанка одета лучше, чем некоторые из горожан.
   – Богатство и власть не всё на свете решают, – ответила ей Агриппина – и добавила еле слышно про себя, так, чтобы жрица не услышала: «Агриппину оставили муж и сын ради дурацкой поездки в Иудею. Сару бросил любовник. А у Алёны только глупые юноши, не знающие, как обходиться с женщиной».
   Помолчали.
   – Развейся, – посоветовала ей жрица, – сходи на бои. Посмотри, как умирают другие. Заведи себе нового любовника или любовницу. Отведай новых плодов и новых яств. Посети бани. Насладись жизнью.
   – Когда-то это сплошное наслаждение погубит великий Рим, – пробурчала Агриппина.
   Она, пожалуй, впервые почувствовала себя старой. Старой и мудрой.
   – Рим будет стоять вечно, – строго произнесла жрица.
   – У меня другие сведения, – улыбнулась ей Агриппина, – Рим погубят пьянство и разврат. Хотя да, слава о Риме будет ещё долго греметь.
   Агриппина развернулась и вышла из храма. Разговаривать ей расхотелось.
   Она решила последовать совету жрицы и развеяться. Но куда пойти? Агриппина задумалась.
   Её раздумья прервала Юлия, вдруг высунувшаяся из проносимых мимо крытых носилок.
   – Доброго дня тебе, Агриппина, – крикнула она.
   – И тебе доброго дня, – улыбнулась подруге Агриппина, – мы вчера только виделись, и вот опять встретились. Это знамение. В таком большом городе, как Рим, не часто одного и того же человека раз в месяц встретишь.
   – Это точно, – поддакнула Юлия, спрыгивая с носилок, – город разросся. Некоторые даже не знают, как их соседей зовут. Годами только кивают друг другу через забор. А словом перемолвиться не считают нужным.
   Подруги обнялись.
   – Куда путь держишь? – спросила Агриппина.
   – К одному греческому купцу, – ответила Юлия, – за коллекцией гусиных перьев.
   – Что-то как ни купец, так грек, – проворчала Агриппина, – скоро в Риме будут жить одни иностранцы. Греков понаехало столько, что только одни их чёрные физиономии и видны. Чистокровных римлян уже скоро по пальцам можно будет пересчитать.
   – Да пусть едут, – махнула рукой Юлия, – должен же кто-то работать. Не нам же.
   И засмеялась. Весело и задорно. Даже Агриппина невольно улыбнулась.
   – Перья-то твоему мужу зачем? – спросила она подругу.
   – Новое изобретение в чревоугодии, – ответила та, – ты же знаешь, у нас часто собираются любители вкусно поесть. Целый день могут жрать.
   Агриппина кивнула. Она знала о пристрастии мужа Юлии к чревоугодию.
   – Так вот, он построил новую столовую, – продолжила Юлия, – где кроме стола ещё есть специальная канава. И когда гости наедаются, то они выблёвывают скушанные яства в эту канаву. А для рвоты-то и нужны гусиные перья. Они ими щекочут горло изнутри.
   Агриппина рассмеялась.
   – Приходи ко мне, – попросила Юлия, – я хочу тебя отблагодарить за подарок. Выберешь себе какого-нибудь жеребца. Не из рабов. Из чистокровных римлян. Ты же знаешь, у меня в доме целый день народ толчётся.
   Дом у Юлии действительно был всегда полон людьми. В нём постоянно приходили и уходили сенаторы, продажные женщины и мужчины, какие-то тёмные личности. В доме у Юлии заключались сделки, проталкивались нужные законы, решались судьбы некоторых горожан. Юлии это нравилось. В отличие от Агриппины, для которой её дом был закрыт для посторонних.
   Агриппина вспомнила слова жрицы.
   – Приду, – пообещала она Юлии, – только загляну домой, и сразу к тебе.
   – Отлично, – захлопала в ладоши Юлия, – буду ждать тебя.
   Она ловко запрыгнула на носилки и отправилась за гусиными перьями. А Агриппина поспешила домой. Принять ванну и переодеться.
   Пьяных на улицах стало меньше. То ли испорченное вино закончилось у предприимчивого торговца, то ли городская стража разогнала любителей дармовщины.
   Придя домой, Агриппина сразу же велела себя обмыть, благо вода была подогрета заранее. Затем она намазала своё тело маслами и кремами. Выбрала себе парадную тунику.
   Оделась. Причесалась.
   И только после всего этого обнаружила, что не слышит голос своей любимой дочери.
   – Где Юнона? – спросила она у рабыни.
   – В своей комнате, – ответила та, – девочка устала. Прилегла отдохнуть.
   Агриппина прошла в комнату дочери. Та лежала на постели, крутя в руках какую-то игрушку. Агриппина потрогала лоб у девочки. Вроде не горячий.
   – Сходи к греку, возьми у него трав и завари, дай Юноне попить, – сказала рабыне. – Если что-то случится, пошлите за мной. Я буду у Юлии.
   Служанка кивнула и вышла из комнаты.
   – Ты не болеешь? – спросила Агриппина у дочери. – Среди бела дня лежишь в постели.
   – Нет, мама, – ответила Юнона, – я просто устала.
   Агриппина поцеловала дочку. Вышла из комнаты. Забралась на носилки и отправилась к подруге.
   Та была уже дома. Точнее, в пристройке к дому, где проходили пиршества. В длинном каменном здании без окон. Пахло там, мягко говоря, не очень. Рабы сновали между кухней и столовой, неся туда подносы с едой, а обратно унося объедки.
   Агриппина не стала заходить в этот храм чревоугодия. Подождала хозяйку во дворе. Та выбежала к ней через несколько минут.
   – Пойдём, покажу свой зоопарк, – позвала она Агриппину в дом.
   В доме было так же людно, как и в столовой. Всюду сновали люди. Что-то пили, что-то жевали. В основном присутствовали знатные горожане. Но мелькал и народ попроще.
   Прошли в атриум. Там вдоль стены стояли кресла. На некоторых из них сидели молодые люди. Некоторые стояли. Агриппина заметила несколько знакомых лиц.
   – Выбирай, – Юлия обвела рукой притихшую при её появлении толпу, – кого хочешь?
   – А кто это? Что это за люди и что тут происходит? – спросила Агриппина.
   Ей понравился молодой парень, стоявший недалеко от входа. Судя по богато украшенной тунике, он был из знатного рода. И она уже хотела его. Тем более что он ей напоминал Вацлава. Молодого чеха из 2015 года, который приглянулся Алёне.
   – Ты же знаешь, что я люблю театр, – начала рассказывать Юлия, – и сегодня мы выбираем для нашего нового спектакля на роль Мегеры актёра. Я обещала тому, кто будет лучшим, моё расположение и покровительство.
   – Актёры? – удивилась Агриппина. – В театре обычно играют рабы и бедные люди. Зачем богатым людям надевать на себя маску и кривляться на сцене?
   – Рабы играют в массовых сценах, – поморщилась Юлия, – а у меня немного другое. Я хочу на главные роли выбирать лучших. И чтобы они мне за это были благодарны. Тут важно то, как ты свою идею подашь. Или как заработок для неимущих, или как великого актёра, слава о котором будет греметь годами.
   – Я смотрю, тебе это удалось, – улыбнулась Агриппина, обведя взглядом порядочную толпу молодых юношей.
   – Двадцать один человек, – похвасталась Юлия, – и надо выбрать из них одного, лучшего. Или того, кто тебе понравится.
   Они сели на два принесённых специально для этого случая кресла и приготовились слушать робеющих конкурсантов, каждый из которых приготовил для двух знатных дам стихотворение из разыгрываемой пьесы.
   Агриппина успела послушать только трёх человек. Внезапно вошёл один из её рабов и шепнул Агриппине на ухо: «Вашей дочери плохо».
   – Мне надо уйти, – с досадой сказала она Юлии, – дочка заболела. В следующий раз.
   – Хоть кто-то понравился? – наклонилась к её уху подруга. – Скажи кто, я его выберу. И пришлю к тебе за окончательным вердиктом.
   – Он ещё не выступал, – ответила Агриппина.
   – Да какая разница, – рассмеялась Юлия, – выступал или нет? В актёры выбирают того, у кого крепкая задница и смазливое личико.
   – Тогда вот этот, – поднимаясь с кресла, кивнула Агриппина на понравившегося ей парня.
   – Клавдий, – протянула Юлия, – хороший у тебя вкус. Я его себе хотела. Но уговор есть уговор. Будет твой.
   Агриппина рассеянно кивнула и поспешила домой, где её ждала внезапно заболевшая дочка.
   С дочкой был уже вызванный слугами сосед-грек. Феодор был в чистой одежде и причёсан. Он напоил Юнону отваром из трав и теперь рассказывал засыпающей девочке какую-то свою греческую легенду.
   Агриппина присела рядом. Погладила Юнону по голове. Лоб у девочки был горячий, волосы мокрые.
   – Она сейчас уснёт, – сказал Феодор, – не беспокойся.
   – С ней будет всё хорошо? – спросила Агриппина.
   Ей внезапно стало страшно.
   – Всё с ней будет хорошо, – успокаивающе сказал грек, – она просто простыла. Выпила холодного козьего молока. И простыла. Я побуду у вас сегодня, если ты не против?
   – Я не против, – сказала Агриппина, – спасибо, что пришёл.
   – А где была ты? – спросил Феодор.
   – Днём я была в храме, молилась Юноне, – ответила Агриппина, – а потом у меня были очень важные дела.
   – Отмени все дела на ближайшие два дня, – велел ей грек, – ты нужна будешь дочери. Она у тебя ещё очень маленькая, и ей тяжело бороться с болезнью.
   Агриппина хотела резко ответить наглому греку, что не стоит ей указывать, что ей делать. Но промолчала. Феодор поклонился и вышел из комнаты.
   Агриппина легла рядом с дочкой, обхватив руками маленькое горячее тело. И стала напевать ей колыбельную, которую она услышала от бабушки Алёны. Странно звучали русские слова в Древнем Риме в спальне маленькой девочки.
   – Баю-баюшки-баю, не ложися на краю. А то серенький волчок хвать Юнону за бочок. Унесёт во лесок, бросит под кустик и домой не пустит. Баю-бай…

Глава 12. Сара

   Сара утром позвонила в больницу и отпросилась с работы.
   – Я заболеваю, – сказала она, – знобит меня сильно. Видимо, продуло во время митинга.
   – Пей больше жидкости, – сказала ей на другом конце провода коллега, – и купи аптечный имбирь. Он помогает.
   – Я знаю, – ответила Сара, – я отлежусь пару дней и выйду на работу. Не переживайте.
   На самом деле её не знобило. Она была здорова. Но Саре было страшно. Надвигалось что-то нехорошее. На неё, на её Дадулочку и на её только что зачатого мальчика.
   Сара отвела дочку к Марте. В последние дни она злоупотребляла вниманием соседки. Но та была не против. Марта обожала детей. И особенно маленькую белокурую Дагмар.
   – Не переживай, – сказала она Саре, – мне всё равно делать нечего. Мы с дочкой обед приготовим.
   Сару резануло слово «дочка», но она промолчала. Лишь присела перед Дадулкой.
   – Мне надо кое-куда сходить, – сказала она девочке, – слушайся Марту. Будь хорошей девочкой.
   – Хорошо, – Дадулка обняла Сару, – я буду послушной. Ты же не долго?
   – Не долго, – ответила Сара, – часа через два я тебя заберу. И мы поедем путешествовать.
   Дагмар радостно захлопала в ладоши.
   – Куда это вы путешествовать собрались? – спросила Марта.
   – Родственников надо навестить, – ответила Сара, – может, на лето Дадулку у них оставлю. В Праге сейчас неспокойно.
   Лицо Марты скривилось. Она хотела что-то сказать, но промолчала. Лишь погладила дочку Сары по белокурой головке.
   – Спасибо тебе, – сказала ей Сара, – ты всегда выручаешь меня.
   – Мы же подруги, – улыбнулась ей в ответ Марта, – нам надо помогать друг другу.
   Сара вернулась обратно к себе в квартиру. Закрыла дверь на ключ. Собрала чемодан. Свои и дочкины вещи. Всё только самое необходимое.
   Достала нитки, иголку. Выбрала из нижнего белья трусы. Распорола другие. И в течение десяти минут пришила к передней части трусов небольшой карманчик.
   Разделась. Примерила трусики. Подошла к зеркалу. Посмотрела на себя.
   Молодая ещё женщина. Грудь слегка провисла. Но это не беда. С беременностью грудь нальётся и станет ещё красивее, чем сейчас.
   Небольшой животик. Но это тоже не проблема. Главное, чтобы он был небольшим.
   Сара покрутилась перед зеркалом, оценивая свою фигуру. Осмотром осталась довольна. Конечно, ей уже не угнаться за Алёной с её восемнадцатью годами. Но она намного привлекательней уже увядающей Агриппины.
   А сейчас Саре надо уехать из опасной Праги. Затаиться. Она очень хорошо знала, что будет в Чехии после покушения на Гейдриха. Она знала про расстрелянную деревню Лидицы. Про штурм православного собора в самом центре Праги. Про убитых при этом штурме участников покушения. Про сотни схваченных и расстрелянных жителей Праги. Всю эту информацию Алёна накануне прочитала в интернете.
   У Сары мелькнула мысль предупредить заговорщиков о предателе. Но она тут же отогнала эту дурную мысль. Ей надо было спасаться самой. Спасать себя и свою дочку. А не беспокоиться о чужих людях.
   Сара отодвинула кровать. Под кроватью часть штукатурки отлетела, обнажив кирпичную кладку. Сара поддела ножом один из кирпичей. Вытащила его. За кирпичом оказалась небольшая ниша, в которой лежал холщовый мешочек.
   Сара достала мешочек. Положила его на стол. Аккуратно вложила кирпич на место. Задвинула кровать. Прошлась по комнате в одних трусиках. Выглянула в окно на улицу. Там было пусто. Лишь на углу слонялся какой-то подросток, да вдалеке слышался шум машин.
   Сара подошла к столу. Развязала тесёмки у мешочка. Вытряхнула его содержимое. На стол упали серьги, два золотых кольца, несколько алмазов. И небольшая пачка денег.
   Небольшая заначка на чёрный день. Который, судя по всему, уже наступил.
   Сара аккуратно переложила содержимое мешочка в карман на трусиках. Прошлась по комнате. Немного давили серёжки, царапая сквозь тонкий материал кожу лобка. Сара вынула их. Обернула в лоскутки материала, оставшегося от вторых трусиков.
   Ещё раз прошлась. Вроде всё хорошо. Ничего не царапает. Всё лежит на своих местах.
   Сара сняла трусики. Подумала немного. Располовинила пачку денег. Часть положила в сумочку. Часть засунула обратно. Зашила наглухо потайной карман.
   Надела трусики. Затем бюстгальтер. Чулки. Платье. Туфли.
   Тревога исчезла. Сара была готова бежать из Праги. Отсидеться где-нибудь. Родить сына. Дождаться весны 1945 года. Чтобы больше не прятаться.
   И в этот момент в дверь постучали. Громко и властно.
   Сара открыла дверь. На пороге стоял незнакомый немецкий офицер. Рядом топтался солдат.
   – Фрау Свободова? – спросил офицер.
   – Да, – упавшим голосом ответила Сара.
   – Вам придётся проехать с нами, – сказал офицер.
   И отступил в сторону, пропуская Сару.
   Та вышла из квартиры. Закрыла дверь. И на негнущихся ногах вышла на улицу. Перед домом стоял легковой автомобиль. Чешского производства. Уже старенький и немного побитый.
   Офицер открыл перед Сарою заднюю дверцу. Сара, как в тумане, залезла внутрь машины, села на скрипучее сиденье. Офицер сел впереди, рядом с водителем. Сопровождавший офицера солдат пристроился рядом с Сарой.
   Тронулись.
   – Куда вы меня везёте? – спросила Сара по-немецки.
   – Вас допросят и отпустят, – не оборачиваясь, ответил офицер.
   Сидящий рядом солдат виновато посмотрел на Сару. Был он молод и отчаянно потел в своём кителе.
   Машина между тем проехала почти через весь город. Обогнула памятник Карлу IV и нырнула на улицу Лутзовову. Свернули на улицу Ёзефа Бреды. Подъехали к зданию гестапо, обвешанному красными флагами с нацистской символикой. Внутри у Сары всё оборвалось.
   Её вывели из машины. Завели в здание через боковую дверь.
   Раньше этот дом принадлежал богатому еврею. Дальнему Сариному родственнику. Она бывала здесь пару раз, на какие-то праздники. После присоединения Чехословакии к Великому рейху дом этот, стоявший недалеко от оперного театра, конфисковали. И отдали под нужды тайной полиции.
   Сару провели какими-то коридорами. Завели в комнату с огромным окном на всю стену.
   Перед окном стоял стол. За столом сидела немолодая уже женщина в обыкновенном штатском платье серого цвета. Волосы у женщины были завязаны в пучок.
   Офицер подвёл Сару к столу. Передал даме с пучком какую-то бумагу и ушёл. Сопровождавший их с Сарой молоденький солдат остался. Он сел у входа в комнату и затих.
   – Имя и фамилия? – спросила дама с пучком.
   – Сара Свободова, – ответила Сара.
   – Дата рождения, место рождения, – продолжила дама допрос, что-то записывая в бумаги.
   Сара подробно отвечала на вопросы. Спокойно и громко. Хотя на самом деле ей хотелось кричать от страха.
   – Что вы можете рассказать о покушении? – спросила дама с пучком.
   Сара рассказала, что попросила знакомого подвезти её до больницы. Она рассказала, что услышала взрыв и чуть позже увидела автомобиль и раненого немецкого офицера.
   Дама внимательно выслушала Сару и записала сказанное в протокол.
   – Нам известно, что вы еврейка, – вдруг спросила она, – это правда?
   – Нет, – тут же ответила Сара, – я чешка, я чистокровная чешка.
   Дама внимательно посмотрела на Сару. Улыбнулась приветливо. Сара улыбнулась ей в ответ.
   – Сара Мосова, дочка пражского книготорговца, – вдруг зло прошипела дама, – родилась в 1914 году в еврейском квартале. Да в тебе чешского только грязь на ногах.
   Время остановилось. Сара на мгновенье даже перестала дышать.
   Откуда они знают? Откуда?
   – Я чистокровная чешка, – сказала Сара, – я чешка, я чешка.
   Дама опять усмехнулась. Что-то записала в своих бумагах. Кивнула солдатику.
   Тот подошёл сзади к Саре. Дотронулся до её плеча.
   Сара обернулась. Вышла из кабинета вслед за своим конвоиром. Тот прошёл по коридору. Довёл Сару до лестницы. Передал её другому человеку. Тот был уже одет в чёрную форму.
   Новый конвойный был чуть ниже Сары, с лицом, то ли изъеденным оспой, то ли усыпанным веснушками. В полутёмном коридоре было плохо видно.
   – Ещё одну еврейскую шлюху поймали, – пробурчал он.
   – Я чешка, – по-немецки сказала Сара, – это недоразумение. У меня все документы в порядке. Там сказано, что я чешка.
   – Молчать! – рявкнул рябой и добавил чуть тише: – Это не моё дело. Кому надо, разберутся. Но сюда никто просто так не попадает.
   Он взял Сару за локоть и повёл вниз по лестнице.
   Они прошли какими-то коридорами через всё здание. Остановились возле обычной деревянной двери. Рябой отпер её ключом и втолкнул Сару внутрь.
   В комнате было ещё темнее, чем в коридоре. Тусклая лампочка пряталась где-то слева от входа. Прямо перед Сарой был узкий проход между двумя рядами нар. В конце прохода виднелся стол. Справа от входа угол был отгорожен куском прорезиненной ткани. Оттуда нещадно воняло. Окна в комнате не было. Было душно и сыро.
   – Проходи, – сказал чей-то женский голос по-чешски, – не стой на пороге.
   Сара сделала несколько шагов. Глаза постепенно привыкли к полумраку.
   На нарах сидели женщины. Три на нижнем ряду. Одна на верхнем, болтая ногами. Совсем ещё молоденькая. Те, что сидели внизу, были постарше Сары.
   – За что тебя? – спросила одна из них.
   – Они говорят, что я еврейка, – вдруг заплакала Сара, – говорят, что я подделала документы.
   Сару усадили на нары. Кто-то из женщин погладил её по голове.
   – Поплачь, поплачь, полегчает, – сказала одна из женщин.
   Сара коснулась рукой нар. Дерево было липким, грязным. Как будто покрыто салом. Грязными были и платья у её сокамерниц. Да и пахло от женщин, мягко говоря, не очень хорошо. Смесь пота, мочи и страха. Весь воздух и предметы в камере были пропитаны этим запахом.
   Женщин звали Ленка, Барбора и Маркета. Сидящую на верхних нарах – Дагмар.
   – У меня так дочку зовут, – сказала Сара и опять заплакала.
   – Всё хорошо с твоей дочкой будет, – сказал кто-то из женщин, – не думай пока про неё. Думай про хорошее.
   Сара поплакала. Отдышалась.
   – Что с нами будет? – спросила.
   – Не знаем, – ответила самая старшая из женщин, Маркета, – я тут уже почти три недели. Кого-то приводят. Кого-то отводят. Вчера ещё все места были заняты. Сегодня с утра вот освободили. Говорят, в еврейское гетто отвезли.
   – В Праге есть гетто? – удивилась Сара.
   – Не в Праге, – поправила её Маркета, – в Терезине. По дороге в Германию есть городок. Вот там и устроили гетто. Говорят, туда свозят евреев.
   – Терезин, – задумчиво сказала Сара, – где-то я это название уже слышала.
   Раздался лязг открываемой двери. Принесли обед, который состоял из постного супа и нескольких кусочков хлеба.
   Поели. Убрали за собой.
   Затем дежурная по камере Дагмар под присмотром охраны вынесла ведро с помоями.
   Страх постепенно ушёл. Никто Сару не бил. Никто на неё не кричал. Да, было душно и воняло. Но жить было можно.
   Поговорили о погоде. О мужчинах. О том, кто и за кем был замужем.
   Сара рассказала о Древнем Риме. О том, каких богов почитали римляне. О том, кто из этих богов за что отвечал.
   Женщины слушали её разинув рты. А Сара рассказывала о своей богатой и беспечной жизни в Риме.
   – Откуда ты всё это знаешь? – спросила её Дагмар.
   – Я увлекалась в школе Древним Римом, – соврала Сара, – читала про их жизнь много книг.
   Внезапно лампочка под потолком мигнула несколько раз.
   – Спать пора, – сказала Маркета, – завтра дорасскажешь про свой Рим. А сейчас свет выключат. Ложись вот на крайней койке. Тут вроде свежее воздух.
   Женщины улеглись. Пожелали друг другу спокойной ночи.
   Через несколько минут свет погас. Стало темно. Совсем. Лишь кто-то шевелился во сне и где-то что-то шуршало.
   Сара закрыла глаза. Дневной страх навалился на неё с новой силой.
   Где её дочь? Позаботится ли о ней Марта? И кто рассказал немцам о национальности Сары?
   Вопросы теснились в голове. Наваливались один на другой. Мешали думать.
   И Сара уснула.
   Пока она спала, из угла камеры выбралась крыса. Она осторожно обошла спящих женщин, принюхиваясь. Задержалась около Сары. Около новенькой. Пахло от Сары вкусно. Но еды не было. Еду крыса обнаружила под подушкой у Дагмар. Кусочек сахара лежал у девушки под подушкой.
   Умное животное осторожно вытащило этот кусочек сахара. Схватило своими острыми зубами и юркнуло в щель между полом и стеной.

Глава 13. Алёна

   Алёна долго стояла под душем, как будто старалась смыть с себя запах камеры в здании гестапо, куда в 1942 году попала Сара. Вода была мягче питерской. И Алёне казалось, что кто-то мягкий и тёплый гладит её по голове, по плечам, по спине.
   Выдернул Алёну из душа лишь телефонный звонок. Это был дедушка.
   – Привет цветным жителям Праги, – крикнул он, когда Алёна сняла трубку, – как ты там, внученька?
   – Долетела нормально, устроилась хорошо с помощью твоего друга, – отчиталась Алёна, – очень предупредительный пан. И квартирка свеженькая у него.
   – Вот и отлично, – резюмировал дед, – наслаждайся свободой. Только не забудь позвонить родителям.
   – Позвоню, обязательно, – буркнула в трубку Алёна.
   И внезапно, без переходов, рассказала деду то, что произошло с Сарой.
   Тот внимательно выслушал внучку. Крякнул. Помолчал.
   – Сходи в пражский архив, – наконец сказал он, – насколько я знаю, там чуть ли не за 500 лет все жители записаны. Кто родился, когда родился. Женился, умер. Я позвоню Франте, попрошу его помочь. Заодно и узнаешь, существовала ли на самом деле Сара Свободова.
   – Дед, ты самый умный, – съехидничала Алёна, – я вообще-то ради этого сюда и приехала. Просто не знала, с чего начать.
   – Начни со звонка Франте, – сказал дед, – минут через десять. Я его предупрежу о твоём звонке.
   – Хорошо, – сказала Алёна. – Дед, а что такое арбитраж трафика?
   – Это когда в одном месте покупаешь дёшево, а в другом продаёшь дорого, – хмыкнул дед в трубку, – спекуляция посетителями в интернете.
   – Понятно, – протянула Алёна, – опять купи-продай. Ничего нового в этом мире не придумано.
   – Аха, – сказал дед, – всё старо как мир. И законы, и люди, и прибыль. Целую тебя.
   И он отключился.
   – Все меня бросили, – сказала Алёна, – и Виктор, и Либор. И вот даже дед передал какому-то пожилому извращенцу Франте.
   Она высушила волосы, позавтракала. Набрала Франтишка Блахо.
   – Добрый день, – отозвался он, – мне звонил ваш дедушка. Я в курсе про архив. Давайте встретимся на площади Черчилля через два часа. Возле забегаловки «Шницель кинг». Оттуда до архива рукой подать.
   – Я не знаю, где площадь Черчилля, – сказала Алёна.
   Во времена Сары такой площади не было.
   – Воспользуйтесь интернетом, – раздражённо бросил Франтишек.
   Алёна хотела ответить, что в новой квартире ещё не подключён интернет, но промолчала. Лишь подтвердила, что через два часа будет на месте.
   Площадь Черчилля по карте оказалась недалеко от Главного вокзала. До места встречи Алёна добралась на трамвайчике. Франтишек уже ждал её. Был одет он в вельветовые штаны и вельветовый пиджак. Серая рубашка в тон костюму. И чёрный зонт.
   Зонт был кстати. Сверху чем-то мелко и нудно капало.
   – Добрый день, пан Блахо, – приветствовала его Алёна.
   – Добрый день, Алёна, – улыбнулся Франтишек.
   Он взял её под руку и повёл вверх по улице, в сторону телевышки.
   Через пять минут они подошли к архиву. Это было обыкновенное административное здание с вертушкой на входе и бдительной вахтёршей. Франтишек объяснил вахтёрше, для чего они пришли. Та понимающе кивнула головой, как будто к ним каждый день ходят люди по поводу покушения на Гейдриха.
   – Профессора, который занимается этой темой, сейчас нет в Праге, – сказала она, – я позову его помощника, пана Формана. Он на обеде, но сейчас должен подойти.
   Форман оказался мужчиной средних лет в джинсах и майке, с небольшим пивным животиком. Он был гладко выбрит, в отличие от его коллеги, пана Вашека. Вашек носил густую бороду, но был одет так же, как и Форман. Они были чем-то неуловимо похожи, как два брата.
   – Пройдёмте в наш кабинет, – предложил Форман, – там и поговорим.
   – У меня дела, – вдруг встрепенулся Франтишек, – мне надо ехать. У меня встреча. Алёна, ты сама справишься?
   – Да, конечно, – растерянно кивнула своему пожилому спутнику Алёна, – езжайте. Спасибо, что подсказали, где находится архив.
   – Всегда рад помочь, – улыбнулся Франтишек, – всегда рад. Как решитесь поужинать со мной, звоните.
   – Обязательно, – сказала Алёна и повернулась к двум ждущим её историкам: – Расскажите мне про покушение на Гейдриха. Вы же знаете, кто был свидетелем этого и кого осудили за покушение?
   Как выяснилось, Форман и Вашек очень хорошо знали все детали этого самого покушения. Грубо говоря, они всю жизнь только этим и занимались. Рылись в архивных записях. Посылали запросы в различные инстанции. Исследовали свидетельские показания тех времён. И в итоге написали книгу. Большую, двухтомную книгу про покушение, где была подробно описана каждая минута, каждая секунда того майского утра 1942 года.
   Алёна заинтересованно слушала двух историков, наперебой рассказывающих молодой девушке из России о покушении. Было забавно наблюдать, как два уже не молодых, тридцатипятилетних учёных, забыв обо всём, распинаются перед иностранкой, щеголяя своими познаниями в истории.
   Алёна попросила книгу. Форман и Вашек принесли свой единственный экземпляр. Алёна попросила его на время. Не дали. Посоветовали, где можно купить. И потом принялись отвечать на вопросы.
   Да, свидетелем покушения был полицейский по имени Либор Чёрный, 1919 года рождения. Именно он помог отвезти раненого в больницу на Буловке. Нет, сведений по свидетельнице Саре Свободовой не значится. Была рядом медсестра из больницы, но звали её по-другому.
   – А как узнать, что стало с Либором? – спросила Алёна. – Где он жил и что с ним случилось в дальнейшем?
   – С каким Либором? – удивился Вашек.
   – С тем полицейским, – пояснила Алёна, – с паном Чёрным. Есть о нём сведения?
   – Не знаем, – пожал плечами Форман, – это не к нам, это вам в другой архив надо. Где выдают сведения о гражданах Чехословакии. Стоит это, по-моему, сто крон за справку.
   Алёна прервала свой допрос об обстоятельствах покушения. Попросила листочек бумаги. Переписала данные о Либоре Чёрном. Тут же записала адрес архива, где давались справки о гражданах.
   Попросила вызвать такси. Два учёных такси вызвали и даже проводили Алёну до проходной. Помахали ей на прощание рукой и застыли, глядя, как машина увозит их посетительницу.
   – Красивая, – вздохнул Вашек.
   – Волосы необыкновенные, – поддержал коллегу Форман, – и говорит очень хорошо по-чешски. Немного старомодно, но произношение отличное.
   – И красивая, – кивнул Вашек, – молодая и сексуальная.
   Сзади недовольно хрюкнула бдительная вахтёрша.
   – Пан Форман, – сказала она, – как там ваша дочка, младшенькая? Не болеет?
   – Нет, всё хорошо, – встрепенулся Форман, – все живы и здоровы.
   И историки вернулись на свои рабочие места.
   А Алёна доехала по подсказанному ей адресу до здания государственного архива. Нашла нужную дверь. Подошла к окошечку. Как оказалось, успела она вовремя. До закрытия учреждения оставалось минут сорок.
   – Я хотела бы получить справку, – сказала она немолодой женщине в окошке, – Сара Свободова, родилась 27 ноября 1913 года.
   – Хорошо, – ответила женщина, – заполните формуляр и приходите через неделю.
   – Неделя – это долго, – огорчилась Алёна, – а можно быстрее?
   – Нельзя, – ответила женщина, – через неделю получите сведения о человеке. Только приходите пораньше, у нас будет короткий день.
   – Хорошо, – сказала Алёна, – а можно ещё о другом человеке сведения?
   И она продиктовала сведения о любовнике Сары, Либоре Чёрном.
   – Можно, – женщина за стеклом помогла заполнить ещё один формуляр.
   Алёна на мгновенье задумалась.
   – Ещё об одном человеке надо узнать, – сказала она, – Марта Немцова, в девичестве Кубешкова. Родилась 13 января то ли 1915, то ли 1916 года. Я точно не помню.
   Женщина за окошком с интересом взглянула на Алёну.
   – Я приму два заказа на эту фамилию, – ответила, – приходите через неделю.
   – Обязательно приду, – сказала Алёна.
   Она вышла из здания. Прошлась по улицам.
   Прага была всё такая же. Разве что машин стало больше да проводов между домами. И вместо брусчатки на улицах лежал асфальт. И одежда была другой.
   А город остался прежним. Тёплым и домашним. Сара не любила грязный Рим. Хотя её дом в Риме среди других её домов был самым лучшим. Саре нравился Петербург, но там было зимой очень холодно. А холода ни одна из трёх женщин не любила.
   Алёна пешком дошла до центра города. Прошла Мустек, поднялась к Музеуму. От него по Водичковой дошла до бывшего здания гестапо. В 2015 году в этом здании располагалось Министерство промышленности. Не было свастик, красно-чёрных знамён. Лишь гранитные стены, от которых до сих пор веяло ужасом.
   Раздался телефонный звонок. Это был Вацлав.
   – Я освободился, – сказал он, – ты дома? Я приеду?
   – Я на Вацлавке, – ответила Алёна, – забери меня. Я буду ждать у коня.
   – Ты быстро освоилась в новом для тебя городе, – хмыкнул в трубку Вацлав, – буду через десять минут. Жди Вацлава у Вацлава.
   И он действительно приехал через десять минут. С цветами, гладко выбритый. Даже машина была помыта и вычищена до блеска.
   – Заедем в магазин, – попросила Алёна, – я куплю что-нибудь на ужин. Ты голоден?
   – Немножко, – скромно сказал Вацлав.
   Заехали в Лиде. Купили хлеб, соль, муку, две форели, масло, бутылку белого вина, кило картошки. Небо над Прагой нахмурилось. Стало тяжело дышать. Но дождь всё никак не шёл.
   В квартире Алёна сразу же стала у плиты и принялась потрошить рыбу. Вацлав подошёл сзади, обнял её.
   – Я хочу тебя, – прошептал ей на ушко.
   – Ты что вначале хочешь? – спросила у него Алёна. – Рыбу или меня?
   – Тебя, – ответил Вацлав.
   «Дежавю какое-то, – подумала Алёна, – во все времена мужчины хотят одного и того же и в одной и той же последовательности».
   – Я тоже тебя хочу, – ответила она Вацлаву, – но не спеши. Давай поужинаем, а потом уже всё остальное. Открой пока вино, пусть оно подышит.
   Вацлав послушно убрал руки. Нашёл в недрах кухонного шкафа штопор. Открыл бутылку с вином. Сел скромно на краешке стула и стал заворожённо следить, как Алёна жарит форель и картофель.
   Сели за стол. Поужинали. Алёна с усмешкой наблюдала за тем, как нервничает Вацлав.
   – Может, чашечку кофе? – предложила она.
   – Спасибо, не хочу, – ответил Вацлав.
   – Тогда давай ложиться спать, – просто сказала Алёна, – ты иди в ванную, прими душ. А я пока постелю. Твоё полотенце с рыбками.
   Вацлав кивнул. Встал из-за стола и отправился в ванную комнату. Алёна убрала грязную посуду в посудомойку. Включила её. Достала из ящика две оплавленные свечи, найденные утром. И обнаружила, что нет ни спичек, ни зажигалки.
   В это время из ванной вернулся Вацлав. Он был голый. Лишь вокруг талии обернулся полотенцем. С полотенца на Алёну весело смотрели рыбки из мультика.
   – У тебя нет спичек? – спросила Вацлава Алёна. – Я хотела зажечь свечи. Чтобы было красиво.
   – Нет, – ответил Вацлав, – но я сейчас спрошу у соседей.
   Не успела Алёна открыть рот, как Вацлав выскользнул в коридор, на ходу нацепив свои кроссовки, стоявшие у двери.
   – Извините, у вас нет спичек или зажигалки? – услышала Алёна голос Вацлава из коридора.
   – Сумасшедший, – прошептала Алёна, стараясь не рассмеяться в голос.
   Между тем Вацлав вернулся в Алёнину квартирку, гордо неся перед собой одноразовую зажигалку.
   – Твоя соседка напротив хотела поменять её на полотенце, – сказал он, – еле-еле увернулся.
   – Так и остался бы у соседки, – рассмеялась Алёна, – она обеспеченнее меня. У неё есть огонь.
   Вацлав подошёл, обнял Алёну.
   – Во-первых, – сказал он, – я не люблю курящих женщин. У меня аллергия на табак. А во-вторых, она совсем старушка. Ей лет тридцать пять – сорок.
   Алёна отодвинулась от Вацлава.
   – В тридцать восемь лет женщина в самом соку, – сказала она, – ты просто этого не понимаешь. Ложись. Я сейчас приду. В душ – и обратно к тебе.
   – Нам нужен презерватив? – вдруг спросил Вацлав.
   Спросил и покраснел.
   – Нет, не нужен, – ответила Алёна, – я здорова. Ты, судя по всему, тоже. И у меня безопасные дни. Не переживай.
   Алёна выскользнула из объятий и юркнула в ванную комнату. Разделась. Не спеша приняла душ. Намазала тело кремом.
   Вернулась.
   Вацлав лежал в кровати под одеялом. Алёна прильнула к нему. Поцеловала. Вацлав ответил. Сжал её в своих объятиях.
   – Не спеши, – попросила Алёна, – не спеши. Будь терпелив и ласков. Я ведь ещё девственница.
   – Не может быть, – ахнул Вацлав, – в нашем мире это невозможно.
   – В этом мире всё возможно, – прошептала ему на ухо Алёна, – просто не спеши. Я помогу тебе. Просто будь осторожен.
   – Почему я? – так же шёпотом спросил Вацлав. – Почему мне?
   Алёна тихонько рассмеялась.
   – Потому что я люблю тебя, глупенький, – прошептала она ему, – как только увидела тебя там, на кораблике.
   За окном раздался звук, похожий на шёпот. Это начался дождь. Пражский летний дождик.
   – И я тебя люблю, – отозвался Вацлав, – с той самой минуты, как увидел на кораблике.
   Он осторожно поцеловал Алёну. Ослабил объятья.
   – Не настолько осторожно, – опять рассмеялась Алёна.
   Она притянула к себе Вацлава и принялась целовать, всё больше и больше распаляя его и себя.
   Когда он вошёл в неё, Алёна вскрикнула. Стало больно. Но Алёна знала, что боль пройдёт. А вот сладостное чувство останется. И будет повторяться вновь и вновь.
   Её интуиция, развитая у всех её трёх женщин, подсказывала, что сегодня она забеременеет. Что сегодня тот самый день.
   Она понимала, что Сара, вероятнее всего, никогда не увидит своего ребёнка, свою Дадулочку. Не верила в это, не хотела верить. Но глубоко внутри себя знала, что белокурая принцесса из Праги уже никогда не встретится с мамой. Тут самой бы Саре уцелеть в той мясорубке, которая случилась после покушения на Гейдриха. Уцелеть и выносить мальчика, который зарождался в её чреве.
   И Алёна внезапно, без раздумий, кинулась в объятия Вацлава. Приняла его. Сделала своим мужчиной.
   Мужчины. Они такие наивные. Мужчины думают, что это они выбирают женщин. Может быть, может быть. Кое-где и кое-когда.
   Обычно же женщины выбирают мужчин. А умные женщины делают так, чтобы мужчины думали, что это их выбор.
   Алёна потянулась. Выскользнула из-под одеяла. Измученный Вацлав спал как убитый.
   Алёна попила воды. Задула уже и так гаснущую свечу. Легла поверх одеяла. Ей было жарко.
   – В этот раз у меня будет двойня, – чуть слышно произнесла она, – мальчик и девочка.
   Никто ей не ответил. Вацлав спал. Лишь за окном чуть слышно шёл дождь. Она так и уснула под шёпот этого дождя.

Глава 14. Агриппина

   Юнона проболела полторы недели. Самыми тяжёлыми были первые три дня. Девочка тяжело дышала. Маленькое тельце приобрело синюшный оттенок.
   Агриппина не отходила от дочери ни на секунду. Она велела закрыть дом на замок и никого не пускать.
   Рядом с ней постоянно были только верная рабыня и старый грек. Феодор с болезнью девочки окончательно перебрался от своего родственника к Агриппине. Оказалось, что он разбирался в болезнях и травах. И очень помог Агриппине в борьбе с болезнью дочери.
   В те далёкие времена люди жили недолго. Очень много умирало в детстве. Болезни, заражения, отравления. Скученность городских жителей способствовала распространению всевозможной заразы и болезней. Доживали до тридцати лет обычно. Так что Агриппина в Древнем Риме была долгожительницей. То ли ей везло, то ли боги были к ней благосклонны.
   И тут болезнь дочери. Обычная простуда, перешедшая во что-то более тяжёлое. Быстро и неумолимо.
   Сама Агриппина не боялась умереть. У неё были ещё две жизни. Сары и Алёны.
   Но вот мысль о том, что её любимая дочка может покинуть этот мир, приводила Агриппину в ужас.
   Она безумно любила своих детей. Особенно дочек.
   Юнона была худенькая и черноволосая. Дадулка росла чуть полноватой натуральной блондинкой. Юнона была нетерпеливая и неугомонная. Дадулка спокойная и немножко ленивая.
   Агриппина сидела у постели Юноны и рассказывала той сказки. Все подряд. Про Персея и Андромеду, про Красную Шапочку и Серого Волка, про пражского Голема и про скрипку Далибора.
   Старый грек сидел в уголке и вместе с Юноной слушал все эти сказки.
   – У тебя богатое воображение, – сказал он однажды Агриппине.
   – Это не воображение, – ответила ему Агриппина, – это мне мои бабушки рассказывали. Разные бабушки в разное время.
   Болезнь Юноны сблизила их. И Агриппина совершенно не стеснялась грека. Она рассказывала ему обо всём, о чём думает, о своих страхах и переживаниях. Иногда она забывалась и рассказывала о Саре и Алёне. Феодор не перебивал её. Внимательно слушал. Иногда вставлял замечания.
   И у Агриппины вошло в привычку делиться с ним своими мыслями. И однажды она рассказала Феодору о Саре и об Алёне.
   Тот внимательно выслушал. Переспросил. Больше всего его озадачило то, что Алёна в другую страну перебралась при помощи железной птицы за несколько часов. Он попытался понять, как работает самолёт, но Агриппина так и не смогла ему объяснить, как же всё-таки может летать несколько тонн железа на такие большие расстояния с такой фантастической скоростью. Про ракеты она благоразумно промолчала.
   – В нашем мире всё возможно, – сказал Феодор, – я знал в детстве одного человека, который был таким, как ты. Проживал несколько жизней. Он рассказывал удивительные вещи. Но люди его не слушали и считали сумасшедшим. Ты правильно делаешь, что не рассказываешь это никому.
   – Но тебе-то рассказала, – усмехнулась Агриппина.
   – Мне можно рассказывать всё, – ответил Феодор, – меня тоже многие считают сумасшедшим. Хотя я просто-напросто разговариваю с людьми и даю им советы.
   – И какой совет дашь ты мне? – спросила его Агриппина.
   – Тебе? – переспросил грек. – Тебе я дам несколько советов. Первое. Никому не рассказывай про своих других женщин. Не надо этого делать. Люди если чего-то не понимают, то они этого опасаются и злятся. Зачем тебе чья-то злость?
   – Незачем, – ответила Агриппина, – а ещё совет какой?
   – Постарайся жить каждый день своей жизнью. Которая здесь и сейчас. Не переживай о своих других людях. Это их жизнь. А твоя та, что происходит в данный момент. В данном месте. И с данными людьми.
   Феодор замолчал.
   – Я так не смогу, – ответила Агриппина, – это же я. Неважно, как меня зовут и кто меня окружает. Это я. Мои мысли и мои воспоминания остаются со мной.
   – Я поэтому и сказал, чтобы ты постаралась, – усмехнулся Феодор, – иначе то, что происходит в другом времени и с другими людьми, будет влиять на тот мир, в котором ты находишься в данный момент.
   – Сложно всё это, – махнула рукой Агриппина, – сложно.
   – Жизнь вообще сложная штука, – улыбнулся в ответ Феодор.
   – Разве? – удивилась Агриппина. – Жизнь проста. Что в ней сложного? Живи и живи себе.
   Феодор хотел что-то ответить, но не успел. Вошла рабыня.
   – Приехала Юлия, – покосившись на грека, сказала она. – Я говорила ей, что ваша дочка болеет. Но она настаивает на встрече. Говорит, что уже второй раз приезжает.
   – Позови её, – велела Агриппина и сказала, обращаясь к Феодору: – Иди к себе. Моей подруге не терпится посплетничать. Настолько не терпится, что её не останавливает болезнь моей малышки.
   – Твоя малышка уже почти здорова, – Феодор поднялся, – пойду к своему родственнику. А то он обижается, что я насовсем переселился к тебе.
   И грек шагнул к выходу из комнаты, где едва разминулся с Юлией. Та окинула Феодора оценивающим взглядом. Подошла к Агриппине, обняла её.
   – Самое страшное, – сказала подруга, – это когда болеют дети.
   – Да, – ответила Агриппина, – но слава богам, что всё страшное уже позади. Маленькой Юноне лучше. Она спит в своей комнате. Хочешь воды? Вина? Может, поедим? У меня замечательный повар появился. Мясо барашка выше всяких похвал.
   – Ты прям как мой муж, – рассмеялась Юлия, – он только о еде и говорит. Мясо барашка можно попробовать. И немного вина не повредит.
   Агриппина подозвала жестом руки рабыню. Отдала необходимые распоряжения.
   – Пойдём в другую комнату, – предложила она Юлии, – где можно будет поесть. Заодно расскажешь мне, зачем ты пришла. Ведь кроме болезни дочери есть и другая причина?
   Юлия рассмеялась.
   – Ты умная, – сказала она, – от тебя ничего не скроешь.
   Женщины поднялись и прошли в другую комнату, атрию. Там стояли два ложа и между ними небольшой столик. На столике в глиняных мисках лежали орешки, сыр, хлеб, зелёные фиги. И два бокала, в которые раб налил вино с мёдом.
   – Рассказывай, – попросила заинтригованная Агриппина.
   Юлия вздохнула. Зачем-то поглядела по сторонам, как будто хотела удостовериться, что их никто не подслушивает.
   – Помнишь, ты ко мне приходила в последний раз, – наконец-то начала она, – когда я устроила соревнования для театра?
   – Помню, – подтвердила Агриппина.
   – Помнишь, там был один юноша? Ты ещё спросила, кто он такой? – продолжила допрос Юлия.
   – Помню, – опять ответила Агриппина, – ты можешь не спрашивать, а прямо сказать, в чём дело?
   – Так я тебе и рассказываю, – поджала губы Юлия, – этот мальчик в тебя влюбился.
   – И что? – в свою очередь задала вопрос Агриппина.
   – А то, что зовут его Клавдий, – почти шёпотом сказала Юлия, – и он из очень богатой и уважаемой семьи. Богаче их только император.
   – И что? – насмешливо спросила Агриппина.
   – Влюбился этот Клавдий в тебя, – сказала Юлия, – влюбился. Меня всю извёл. Сходи да сходи к моей богине. Вот я и пришла.
   – А он знает, сколько лет его богине? – спросила Агриппина. – Он же ненамного старше моего сына. Да и замужем я.
   – Говорила я ему, – махнула рукой Юлия, – слышать ничего не хочет. Люблю, говорит. Готов всё для неё сделать. И прочую любовную чепуху.
   – У меня муж, – вновь напомнила Агриппина подруге.
   – Муж, муж, – проворчала та, – твой муж в походе. Ничего не знает. И наверняка кого-то имеет по дороге. Или наложницу с собой везёт, или в попутных селениях женщин пользует. Ты сама-то Феликса сколько лет при себе для утех держала?
   Агриппина поморщилась.
   – Феликс – это раб, – сказала она, – это вещь. Это не считается. А тут молодой мужчина. Да не простой, а из знатного рода. Зачем мне такие приключения?
   Отворилась дверь. Двое рабов внесли столик, на котором стояли блюда с ещё дымящимися ягнячьими рёбрышками. Они поставили его вместо стола с закусками. Виночерпий подлил дамам вина.
   – Меня попросили, я передала, – вгрызаясь в ягнёнка, сказала Юлия, – а тебе решать, что с ним делать.
   – Муж меня может убить за прелюбодеяние, – сказала Агриппина. – Сейчас, конечно же, законы мягче. Но за измену могут убить.
   – Твой муж тебя любит, – ответила Юлия, – но ты права. Клавдий не из простой семьи. Его родственники могут предъявить тебе претензии.
   – Хорошо, пусть твой Клавдий придёт завтра, – вдруг решила Агриппина, – в лавку Агазона. Я с ним договорюсь. Посмотрю, что это за молодой поклонник у меня появился.
   Юлия захлопала в ладоши.
   – Вот и хорошо, – засмеялась она, – вот и отлично. А то он мне уже проходу не даёт, этот молодой жеребец. С утра уже приходил и просил сходить к тебе. Наверное, ждёт меня сейчас.
   – Ну тогда доедай и беги, – рассмеялась Агриппина, – что ты тут сидишь? Сводница.
   Женщины рассмеялись.
   Не спеша доели мясо. Потом те же два раба унесли столик с пустой посудой и принесли стол с десертом. Юлия поделилась с подругой последними новостями. Посплетничали о соседях. Разошлись уже ближе к вечеру.
   Агриппина прошла в комнату дочери. Та была ещё очень бледной. Но уже выздоровевшей. Она сидела в кровати. А старый Феодор рассказывал ей очередной миф.
   – Ты хорошая нянька, – сказала ему Агриппина.
   – Нет, я просто люблю рассказывать, – возразил ей грек, – слушать и рассказывать. Этому можно научиться только к старости.
   – Феодор очень хороший рассказчик, – подтвердила маленькая Юнона, – но ты, мама, всё равно лучше.
   Агриппина погладила дочку по голове. Улыбнулась. Встала. Поманила за собой грека. Вышли из комнаты дочки.
   – Сходи к своему родственнику, – велела она Феодору, – пусть мне подготовит комнату для свиданий. На целый день.
   – С утра? – уточнил Феодор.
   – Судя по всему, с утра, – улыбнулась ему Агриппина, – у меня внезапно появился юный поклонник.
   Брови у грека поползли вверх.
   – У тебя же есть муж, – сказал Феодор, – пусть он сейчас в походе с сыном. Но всё равно он есть.
   – Я же не спать туда отправляюсь, – раздражённо бросила Агриппина, – я хочу просто поговорить с юношей. Неизвестно почему, но он воспылал ко мне страстью. И этот юноша не простой смертный. Ему так просто не скажешь нет. Поговорю.
   – Извини, – грек склонил голову, – я не вправе был напоминать тебе о муже. Ты и так всё отлично знаешь про супружеский долг и про наказание за неверность.
   – Да какое наказание, – Агриппина махнула рукой, – ты сам видишь, что творится в мире. Кругом разврат и беззаконие. Люди стремятся только получить удовольствие. От еды, от вина, от плоти. Все как будто сошли с ума. Как будто живут последний день.
   – То же самое было и в моей любимой Греции, – сказал Феодор, – вначале это была сильная страна. Могучая и богатая. А потом народ пресытился. Стал ленив и глуп. И страна развалилась на части. То же самое станет и с Римом.
   – Я отлично знаю, что станет с Римом, – ответила Агриппина, – но мы живём здесь и сейчас. И меня интересует то, что происходит с моей семьёй здесь и сейчас.
   Грек поклонился и вышел из комнаты. А Агриппина вернулась к дочке.
   Вместе они поужинали. Поиграли в куклы. А потом улеглись спать. Агриппина в своей спальне, маленькая Юнона в своей. У ног Юноны легла Фортуната, чтобы в случае чего прийти к маленькой девочке на помощь.

Глава 15. Сара

   Утро в камере начиналось с переклички. Приходила дородная баба в форме и, сверяясь с листком бумаги, лениво выкрикивала фамилии узниц. После каждого ответа удовлетворённо кивала головой и ставила галочку напротив озвученной фамилии. Как будто кто-то из женщин за ночь мог исчезнуть из запертого помещения.
   В первый же день к ним поселили ещё пять женщин. К вечеру, однако, троих из них куда-то увели. Оставшихся двоих на следующий день вызвали на допрос. Одна из женщин вернулась после допроса с разбитым в кровь лицом. Вторая с виду была целая и невредимая. Но трясло её так, как будто она заглянула в ад. Женщин звали Зузанна и Мартина. Их обвиняли в том, что они еврейки и что они помогали прятать английских парашютистов.
   Но выяснилось, что англичан они прятать никак не могли, потому что в тот день были на фабрике в ночную смену. Статью за помощь террористам у них сняли. Оставили статью за еврейство.
   На допрос их вызывали поодиночке и очень редко. Целыми днями женщины сидели друг напротив друга в полумраке камеры. Неизвестность и неопределённость давили на психику. Спасением были разговоры. О той жизни, о жизни на свободе.
   Большой популярностью пользовались рассказы Сары о Древнем Риме и о жизни Агриппины и её семьи. Сара старалась не думать о том, что происходит в данный момент с её дочерью Дадулкой. Она верила, что её подруга Марта позаботится о ребёнке. И поэтому она с упоением рассказывала о своей другой дочери, о Юноне. О своём доме. О старом греке-приживальщике. О богах Рима и о его героях.
   Больше остальных эти рассказы интересовали самую юную заключённую, Дагмар Гавличкову. Она садилась напротив Сары и просила:
   – Расскажите про Рим.
   И Сара рассказывала.
   – Хорошо быть вольной и богатой, – как-то раз после очередной истории сказала Барбора, – завидую я этой Агриппине. Что хочешь, то и делаешь. Муж постоянно в походах. Денег полные карманы. Не жизнь, а сплошное удовольствие.
   – Зависть – плохое чувство, – строго сказала Дагмар, – не стоит завидовать другим.
   Барбора рассмеялась.
   – Почему бы не помечтать, – сказала она, – тем более что такого богатства у меня никогда не будет. А тебе кто больше всего нравится в Сариных рассказах про Рим?
   – Кто мне нравится? – спросила Дагмар.
   – Да-да, кто тебе нравится? – кивнула Барбора. – Наверное, тоже Агриппина. И ты так же хочешь быть на неё похожей.
   Дагмар на несколько секунд задумалась.
   – Нет, – сказала она, – не хочу я быть Агриппиной. Она очень умная. Я бы не смогла вести дом, плести интриги и заниматься торговлей, как она. Я бы хотела быть Фортунатой.
   – Кем? – в один голос спросили Барбора и Сара. – Рабыней?
   – Да, рабыней, – тряхнула головой Дагмар, – у богатой и умной госпожи. Если не высовываться и хорошо исполнять свои обязанности, то жить намного проще и умнее.
   – В чём же проще? – удивилась Мартина. – Ты же невольница. Не можешь идти куда хочешь и делать что хочешь.
   – В том, – терпеливо, как слабоумным, начала рассказывать Дагмар. – Свободных людей нет. Агриппина тоже не может пойти куда хочет и делать что хочет. Ей надо следить за хозяйством, поддерживать дом. Смотреть, чтобы никто ничего не украл, чтобы все были заняты делом. Ей надо ублажать мужа. Ей надо заботиться о сыне и о дочке. У неё полно ответственности. А у рабыни ответственности нет. Просто делай, что тебе скажут, и всё.
   – Интересно получается, – донёсся с верхней кровати голос Маркеты, – а если у тебя плохой хозяин? То что тогда делать?
   – Надо уйти к хорошему хозяину, – нашлась Дагмар.
   – Так тебе и разрешили уходить куда вздумается и к кому вздумается, – не унималась Маркета.
   – Я говорила о Фортунате, – сказала Дагмар, – у неё хорошая хозяйка. Справедливая и добрая. Я бы хотела жить у такой хозяйки. Это всего лишь мечты.
   На несколько минут все замолчали.
   – Мечты, мечты, – вдруг раздался голос всё той же Маркеты. – Вот завтра утром войдёт наша надзирательница. И громко скажет: «Дагмар Гавличкова, на выход». Выведут тебя. Изобьют, изнасилуют, а потом и расстреляют. Вот все твои мечты о добром хозяине и кончатся.
   Женщины зашумели. Дагмар заплакала.
   – Да что ты такое говоришь? – возмутилась до этого момента молчавшая Ленка Кучерова. – Пугаешь девочку. Немцы разберутся и выпустят невиновных. Мы ничего плохого не делали. Всё будет хорошо.
   – Ничего хорошего уже не будет, – проворчала сверху Маркета, – всё будет только плохо.
   В этот момент мигнула лампочка. Женщины принялись укладываться спать.
   Утром, сразу после скудного завтрака, дверь камеры распахнулась. Толстая надзирательница вошла в камеру. В руке у неё была какая-то бумажка. Она поднесла эту бумажку поближе к глазам.
   – Гавличкова, Гулкова… – начала она перечислять фамилии.
   – Нет, не хочу умирать, – вдруг завизжала Дагмар, – я не хочу, не хочу, я не виновата.
   Надзирательница недоумённо подняла глаза.
   – Не надо, не надо, – уже не визжала, а хрипела Дагмар.
   – Да вас в дом отдыха везут, – сказала надзирательница, встряв между криками Дагмар, – в Терезиенштадт. На курорт.
   – На какой курорт? – спросила Барбора. – Мы же в тюрьме.
   Дагмар внезапно замолчала. Её как будто выключили. Она была мокрой от пота, и её била дрожь.
   – В гетто вы едете, – по слогам проговорила надзирательница, – на севере для вас, евреев, целый город освободили. Чтобы вы там между собой жили и приличным людям не мешали.
   В камере воцарилась тишина.
   – Мне тётя рассказывала про этот город, – вдруг сказала Ленка Кучерова, – там и правда хорошо. Есть школа. Оркестр по выходным играет.
   – Я и говорю, курорт, – одобрительно кивнула Ленке надсмотрщица и принялась вновь перечислять тех, кто покидал тюрьму: – Гавличкова, Гулкова, Грубцова, Кучерова, Новотна, Свободова, Чермакова.
   Женщины быстро собрались. Выстроились в затылок друг к другу. Вышли из камеры. Потом по коридору. Дагмар громко икала. Видимо, от перенапряжения. Это икание почему-то развеселило женщин. Посыпались шуточки. Даже толстая надзирательница улыбнулась.
   Вышли почему-то не во двор, а сбоку от здания, на тихую улочку. Она была пустынна в этот ранний утренний час. После темноватой камеры мир вокруг показался огромным. Бездонное синее небо, свежий воздух.
   Сара почувствовала, как от неё воняет. Немытым телом, грязным бельём, тюрьмой. В камере она привыкла к запаху. А тут, на свежем воздухе, этот запах вылез из-под мышек. Было стыдно. Стыдно, что она, женщина, грязная и нерасчёсанная.
   И ещё удивило небо. Голубое и бездонное. И очень красивое. Оказывается, если несколько дней посидеть в подвале, то обычное городское небо покажется тебе самым прекрасным в мире.
   Женщины выходили из гестапо, озираясь и моргая глазами. К самой двери здания был подогнан грузовичок. Стояло несколько солдат.
   Сара шла первой в колонне и сразу же увидела его. Либора. Тот стоял у борта, постукивая по колесу. По левому заднему. Оно у него было ненадёжным. Либор часто жаловался на латанную-перелатанную камеру.
   Сара как в тумане подошла к заднему борту грузовичка. Стала на деревянный ящик, с него шагнула на деревянный кузов. В этот момент Либор поднял глаза от колеса и встретил взгляд Сары. Узнал. Испугался. Отвёл глаза.
   – Либор, – сказала Сара, – это я.
   Сзади кто-то толкнул Сару в спину, и она прошла вдоль борта. Либор так же медленно пошёл к открытой двери кабины. Там он остановился.
   – Либор, – тихо, но в то же время так, чтобы её бывший любовник услышал, сказала Сара, – у меня от тебя будет ребёнок. Я беременна.
   Либор вздрогнул. Посмотрел снизу вверх на Сару.
   – Что я могу сделать? – сказал он еле слышно.
   – Спаси меня, – ответила Сара, – ты же мужчина. Просто спаси меня.
   – Не разговаривать с арестованными, – вдруг гаркнул немецкий офицер, стоявший неподалёку. – Быстро отправляемся. Быстро. Быстро.
   Либор вздрогнул. Быстро юркнул в кабину грузовика, куда почти одновременно с Либором с противоположной стороны сел немецкий солдат. Второй солдат забрался в кузов, к женщинам. Уселся на табуретку, стоящую у заднего борта.
   – Поехали, – опять крикнул офицер.
   Машина дёрнулась. Женщины повалились друг на друга. Затем схватились за борта, присели. Поехали.
   Автомобиль пронёсся по пражским улицам, притормаживая на перекрёстках и пропуская трамваи. Сара смотрела на город, на прохожих. Думала: может быть, выскочить? Убежать? Всего же один конвойный с ними. Второй в кабине. Либор не остановится. Пока будут ловить одну, остальные смогут убежать. Хоть кто-то из них сможет убежать.
   Но Сара так и не смогла расцепить пальцы и перебросить своё тело через борт. А когда машина выехала за город и набрала скорость, перестала и думать об этом. На такой скорости можно было только разбиться.
   Проехали место, где было совершено покушение на Гейдриха. На обочине лежали цветы. Много цветов.
   Машина ехала на север. Ехала долго. Тряска изматывала. Сидеть на деревянном полу кузова было неудобно. У некоторых женщин с собой были узелки с вещами. У Сары не было ничего. Лишь бывший любовник в кабине.
   К Терезину они подъехали после обеда. День был солнечный, жаркий. Хотелось пить.
   Машина притормозила около въезда в город и вдруг повернула в сторону. Мимо указателя. Подъехали к деревянному мостику через ров. По другую сторону рва тянулась высокая кирпичная стена. Въехали в ворота.
   Сразу же за деревянными воротами, во дворе, машина резко затормозила.
   Откинулся задний борт. Солдатик, которого также растрясло по дороге, не спеша опустил табуретку на землю. Слез.
   – Выгружайтесь, – послышалась команда.
   Женщины друг за дружкой слезли с машины. Выстроились в шеренгу.
   Слева тянулось длинное здание с рядом окон. За окнами были видны столы и бумаги.
   Справа распологалось низенькое здание с длинным каменным забором.
   А впереди виднелись железные ворота, над которыми красовалась надпись на немецком языке: «Труд делает свободным».
   Сара вздрогнула. Она вспомнила учебники по истории, которые читала Алёна. Обычно такие надписи нацисты вешали над концлагерями.
   – Извините, – сказала она ехавшему с ними солдату, – но нас же должны были привезти в гетто. В Терезиенштадт.
   Солдатик усмехнулся.
   – Это и есть Терезиенштадт, – сказал он, – но не город. Это маленький Терезиенштадт. Крепость. Тюрьма для таких свиней, как вы. Для вас специально открыли женский блок.
   Сара растерянно оглянулась. Либора нигде не было видно. Он или остался в кабине, или выскользнул и спрятался в здании. К женщинам подошли несколько охранников. Они были чехами.
   – По одному в канцелярию, – скомандовал один из охранников, коренастый мужчина с круглым лицом, – и пошевеливайтесь.
   Первой в дверь зашла Дагмар. Потом Маркета. Потом остальные женщины. Сара задержалась, стараясь увидеть Либора. Её единственную надежду. Но он как сквозь землю провалился.
   Сара зашла в здание. Несколько столов. Женщина в форме заполняет бумаги.
   Фамилия, имя, дата рождения.
   – Свободова Сара, – отчеканила Сара, – но я не еврейка, это ошибка.
   – Тут ошибок не бывает, – ответила женщина, – кстати, твои данные карандашом записаны. Ручкой только номер.
   – Как это? – не поняла Сара.
   – Да вот так, – усмехнулась женщина, – ты у нас будешь под номером проходить. Без имени и фамилии. Номер 900. Запомнила?
   – Да, – ответила растерянная Сара, – а почему без фамилии?
   – Потому что она у тебя краденая, – ответила женщина и добавила: – Проходи в следующую комнату.
   В смежной комнате заключённые переодевались в лагерное. Красивые и яркие вещи забирались. Выдавали серые юбки и серые рубашки, сшитые из какой-то мешковины. На груди были пришиты жёлтые звёзды Давида. Руководили переодеванием две женщины в форме.
   – Нижнее бельё тоже отберут? – вдруг спросила Маркета.
   – Смотря какое, – отозвалась одна из охранниц, – шёлковые трусики вам не положены.
   Вторая надсмотрщица рассмеялась. Она рылась в узелках и сумках заключённых.
   Переоделись. Гребни, личные вещи и предметы гигиены разрешили взять с собой. Остальное куда-то унесли.
   Вошёл один из охранников. Оглядел серую толпу вновь прибывших.
   – Добро пожаловать в нашу крепость, – сказал он. – Правила тут простые. Вы должны беспрекословно подчиняться охранникам, соблюдать порядок и целый день работать. Работы у вас будет много. Надо будет готовить еду. Надо будет стирать одежду заключённых. Надо будет чинить ту же одежду и ещё убирать за собой. В случае невыполнения своих обязанностей – карцер. Всё понятно?
   – Понятно, – нестройно ответили женщины.
   Охранник довольно кивнул.
   – Завтра вас распределят, кто где будет трудиться, – продолжил он, – а сейчас берёте тюфяки и идёте получать свои спальные места.
   Серенькую стайку испуганных женщин вывели во двор. Но вместо ворот со страшной надписью про труд повели обратно. Перед выходом из крепости повернули налево. Тут и был женский блок.
   Завели в большую комнату. Вдоль стен двухъярусные нары. Около входа – сбитые из досок умывальная комната и туалет. Посередине комнаты несколько широких столов, вдоль них расположились скамейки.
   Везде чисто. На столике в стакане стоит букетик луговых цветов.
   Их покормили невкусной овсяной кашей. Женщины ели жадно. Весь день на ногах без еды и питья. Да и поездка дала о себе знать.
   – Можете помыться, по очереди, – командует охранник.
   Затем их распределяют по бригадам. Кого на кухню, кого в подсобные рабочие. Сара с Дагмар попадают в прачечную. Старшей над ними назначают Барбору Гулкову.
   – Вот хорошо-то как, – почему-то радуется Дагмар.
   Сара молчит. Ей страшно. Она уже не Сара. Она номер 900.
   Вечером приходят остальные жительницы барака. Уставшие и немногословные. Ужинают. Короткий промежуток для личного времени. И отбой.
   Сара ложится на нары. Стягивает с себя грязные трусики, прикрываясь одеялом. Бёдра возле лобка натёрты и болят. Сара выглядывает из-под одеяла. Темно. Лишь из окна виден свет от фонаря. Вроде все спят.
   Сара осторожно разрывает край тюфяка. Прячет туда своё богатство. Потом вынимает свёрток обратно. Берёт из него половину денег. Прячет обратно в карман трусиков. Золото и остатки денег запихивает в тюфяк. Поглубже.
   Она не видит, что лежащая рядом Дагмар не спит. Дагмар плохо различает, что делает в темноте её соседка. Но догадывается, что Сара что-то прячет. Что-то, что до этого было на ней.
   А Сара потом долго лежит на спине и смотрит вверх. Несмотря на усталость, сон не идёт.
   Перед глазами у Сары Либор. Её молодой любовник. Которого она хотела себе в мужья. Которого она хотела сделать папой своей дочери. Своей Дадулочки.
   Перед глазами у неё, как в замедленном кино, мелькают кадры сегодняшнего дня.
   Вот они выходят во двор. Она поднимается в кузов. Либор что-то говорит. Либор прячется в кабину. Они едут. По Праге. Потом по шоссе. Сара видит кусок плеча и руку Либора. Который должен её спасти. Но не спасает. Он привозит её в тюрьму.

Глава 16. Алёна

   Алёна еле-еле дождалась срока, когда будет готова справка по её запросам в архиве.
   Пришла с самого утра, буквально к открытию. Женщина за стеклом её узнала.
   – Вот вам три справки, – сказала она, – даже удалось по пану Чёрному всё узнать.
   – Очень хорошо, – сказала Алёна, беря листочки со сведениями, – спасибо вам большое.
   Она отошла к стене напротив. Присела на длинную скамейку.
   Так. Либор Чёрный. Родился в Праге. Жил по такому-то адресу. Служил в полиции водителем. После войны был переведён в архив. Скончался в 1990 году в пражском военном госпитале. Похоронен на Мотоле.
   Следующая бумага. Сара Свободова. В девичестве Вранова. Проживала там-то, там-то. Вдова. Пропала без вести в 1942 году. Больше сведений нет. Имела дочь, Дагмар Свободову. Сведений о дочери нет. С того же 1942 года.
   Алёна облизнула пересохшие губы. То, что Сара существовала, было уже хорошо. Плохо было, что сведений о ней нет. Как это – пропала без вести? Её же отвезли в Терезин. Летом 1942 года.
   Последний листок. Марта Немцова. В девичестве Прохазкова. В настоящее время фамилия Форманова. Проживает: улица Янскего, 71.
   Марта жива? Алёна не верила своим глазам. Но сколько же ей должно быть лет?
   Она подошла к окошку. Терпеливо подождала, когда женщина за стеклом освободится.
   – Вот эта справка, – сказала Алёна, – тут указано, что женщина жива. Но тогда получается, что ей 99 лет.
   – Да, жива, – подтвердила женщина за стеклом, – а что тут такого? В Чехии очень много долгожителей. По-моему, больше тысячи человек.
   – Спасибо, – сказала Алёна и отошла от окошка.
   Вышла на улицу. Дошла до ближайшего кафе. Села за столик. Заказала латте с творожным пирожным.
   Надо было переварить полученную информацию. Подумать, что делать дальше. Куда идти. К кому обратиться за помощью.
   Зазвонил телефон. Российский номер. Алёна сняла трубку.
   – Привет, фиолетовая, – раздался в трубке голос Валентина, – как ты там без нас? Не хулюганишь?
   – Привет, Валя, – ответила Алёна. – Нет, не хулюганю. Готовлюсь к учёбе.
   – Адрес свой дай, – попросил Валентин.
   – Зачем? – удивилась Алёна. – Открытку решил послать?
   – Ты догадливая, – рассмеялся Валентин, – целую посылку, а не просто открытку. Давай адрес. Я записываю.
   Алёна продиктовала адрес. Попрощалась. Повесила трубку.
   В школе она была очень дружна с Валей. Их даже называли женихом и невестой. Он был спокойным, надёжным.
   Но в последнюю неделю в Праге Алёна совсем про него забыла. Пока Сара томилась в гестапо, а Агриппина выхаживала больную дочь, Алёна влюблялась. В Вацлава.
   Тот, узнав, что до него у Алёны никого не было, был ошарашен. И вот так сразу влюбился в эту загадочную русскую девушку с бирюзовыми волосами. До одури. До головокружения. Тем более что она отвечала ему взаимностью.
   Вацлав мог думать только об Алёне. У него перед глазами стояло её лицо, её улыбка, её удивительные волосы.
   Вацлав стал рассеянным. Он перестал звонить друзьям и родителям. Весь мир у него сосредоточился только в одном человеке. В Алёне. А она, в свою очередь, растворялась в нём. В Вацлаве.
   Он почти каждую ночь ночевал у своей возлюбленной. Утром осторожно, чтобы не разбудить Алёну, вставал. На цыпочках шёл в ванную комнату. Чистил зубы, принимал душ. Когда он возвращался, на столе его ждал завтрак.
   Омлет, манная каша или поджаренные гренки с оплавленным сыром.
   Алёна была совой. Поздно ложилась и любила утром поспать. Но въевшееся веками в подкорку правило гласило: любимый мужчина должен быть накормлен. И Алёна вставала, готовила, провожала любимого на работу и опять падала в кровать. Досыпать свои полчаса.
   Но сегодня Алёне было не до сна. Сара была в Терезине. А по данным архива она пропала без вести в Праге.
   Алёна достала из сумочки планшет. Поймала бесплатный вайфай. Принялась читать о Терезине.
   Выяснилось, что действительно около городка Терезина имелась одноимённая крепость. В городке за время войны жило 140 000 евреев. У них была своя школа, театр. Были даже свои деньги. Большинство жителей в дальнейшем было отправлено в лагеря смерти.
   А стоящая рядом крепость использовалась немцами как тюрьма гестапо. В 1942 году, после покушения на Гейдриха, был создан женский блок. Судя по всему, туда и попала Сара. Под номером 900.
   Телефонный звонок вырвал Алёну из 1942 года. Это был Вацлав.
   – Здравствуй, самая прекрасная девушка на свете, – сказал он, – чем занимаешься?
   – Привет, – ответила Алёна, – кофе пью. Я в городе.
   – А я на объекте с утра, – отозвался Вацлав, – думал тебя на обед пригласить, да вот не срастается ничего. Придётся пообедать в одиночестве в местной столовке.
   – А завтра ты что делаешь? – быстро спросила его Алёна.
   – Завтра, – Вацлав на мгновенье задумался, – завтра я опять на объекте. Целый день. А что?
   – Мне надо съездить в Терезин, – сказала Алёна, – и именно завтра.
   – Я не смогу, – опять после паузы сказал Вацлав, – но я попрошу Гонзу. Он отвезёт.
   – Я хочу с тобой, – протянула Алёна, – зачем мне Гонза? Я с тобой хочу.
   – Ну не могу я, – вздохнул Вацлав, – не могу. Может, в выходные? Что тебе там надо делать завтра?
   – В выходные мы идём в зоопарк, – ответила Алёна, – а в Терезин мне надо завтра. Меня надо только отвезти. Я там сама всё посмотрю. Я хочу знать всё о стране, в которой живёт мой любимый человек. Ты договоришься с Гонзой?
   – Договорюсь, – ответил Вацлав, – этот балбес и так целыми днями дурака валяет. Пусть проветрится.
   – Обожаю тебя, – проворковала Алёна в трубку.
   – И я, – ответил Вацлав, – и я тебя обожаю.
   – Ты меня не предашь? – вдруг спросила его Алёна. – Никогда-никогда?
   – Никогда, – ответил Вацлав. – А почему я тебя должен предать? Я тебя люблю.
   Сказал и осёкся. Признание в любви по телефону он не планировал.
   – Не предавай меня, никогда, – попросила Алёна, – я тоже тебя люблю.
   – Мне надо идти, – просипел вдруг потерявший голос Вацлав, – вечером поговорим. Целую. Любимая моя!
   Алёна отложила телефон. Допила кофе. Задумалась.
   Терезин завтра. Либор давным-давно мёртв. И его родственники вряд ли в курсе, с кем встречался их покойный прадед в 1942 году.
   Но жива Марта. И находится она в Праге. Буквально в соседнем доме.
   Алёна решительно встала. Расплатилась за кофе. Вышла на улицу. Хотела было поймать такси. Но подумала и поехала на метро. Деньги у неё были. Но неизвестно, какие её ждут затраты в будущем. Следовало экономить. Конечно, хорошо, что её завтра в Терезин отвезёт Гонза. Не надо будет добираться туда на перекладных и платить деньги. Но это завтра. А послезавтра, может быть, понадобится нанять детектива, чтобы найти Марту. Или ещё что.
   Алёна вышла на Новых Бутовицах. Пересела на автобус и уже через пятнадцать минут была у нужного дома.
   Обычное панельное здание. Угловой подъезд. Рядом с входной дверью домофон и список жильцов. В самом начале списка фамилия Форманова. Алёна еле-еле сдержалась, чтобы не позвонить. Отошла от подъезда. Встала под одной из двух лип, растущих недалеко от входа. Пахло сладким липовым цветом, пахло летом и пылью.
   Алёна постояла, прислушиваясь к шуму спального района. Проводила взглядом почтальона. Тот ловко разбросал письма по почтовым ящикам и перешёл к следующему подъезду.
   Проехал мусоровоз, на несколько минут заглушив запах липы.
   Прошла стайка детсадовцев под присмотром двух молодых и строгих воспитательниц.
   Алёна развернулась, чтобы идти домой. Сделала пару шагов. И в этот момент услышала, как хлопнула входная дверь подъезда.
   Алёна обернулась. Из дома выходила какая-то бабулька с пустым целлофановым пакетом в руке.
   Сердце ёкнуло и застучало как сумасшедшее.
   – Этого не может быть, – прошептала Алёна.
   Она думала, что ей придётся несколько дней дежурить у дома. Может быть, через почтальона или соседей узнавать о своей бывшей соседке. А тут вдруг открылась дверь, и Марта сама вышла к ней.
   То, что это Марта, Алёна поняла сразу. Ещё не видя лица. Ещё толком не разглядев чуть сгорбленную фигуру. Но уже мозг пронзила мысль: это Марта.
   Старушка между тем подошла к липам, и Алёне удалось рассмотреть Марту поближе. За семьдесят с лишним лет её соседка сильно изменилась. Годы окутали её лицо паутиной морщин. Волосы поседели и стали редкими. Спина, в молодости прямая, сгорбилась. Кожа на руках стала похожа на пергамент. Пергамент с тёмными пятнами.
   Но в то же время Марта нынешняя выглядела получше Марты образца сорок второго года. Исчез затравленный взгляд. Поднялся подбородок. Да и одета Марта была не по-стариковски. Лёгкая юбка из синего шёлка и такого же цвета блузка. Волосы аккуратно уложены. И пахло от старушки хорошим парфюмом. Лишь полиэтиленовый пакет никак не вписывался в образ пожилой дамы с хорошими манерами.
   – Добрый день, – сказала ей Алёна.
   – Добрый день, – ответила Марта и прошла мимо.
   Завернула за угол. Алёна осторожно пошла за ней. На ходу вытащила телефон. Сделала вид, что разговаривает по нему.
   Марта не спеша обогнула дом. Шла она так, как ходят только старики. Никуда не торопясь. Останавливаясь, чтобы посмотреть вокруг или просто отдохнуть. Марта перешла дорогу. Поднялась по ступенькам и вошла в маленький магазинчик, расположенный на первом этаже такого же панельного дома. Алёна вошла вслед за ней.
   Длинный прилавок, заставленный всевозможными товарами. Весы, кассовый аппарат. И пожилая вьетнамка за стойкой.
   Марта подошла к холодильнику. Открыла его. Выбрала себе бутылку молока. Взяла два рогалика. Кинула их в бумажный пакетик. Всё это отдала продавщице. Протянула ей деньги.
   Та дала сдачу. Повернулась к Алёне.
   – Мне жевательную резинку, – сказала Алёна, пряча телефон, – и бутылку воды без газа.
   Телефон коротенько тренькнул. СМС.
   «Я люблю тебя», – написал Вацлав.
   «И я тебя люблю», – улыбнувшись, отстукала ответную эсэмэску Алёна.
   – Это всё? – спросила продавщица.
   – Нет, – вздохнула Алёна, – ещё пачку спагетти, масло, сыр, во-о-он ту упаковку нарезки. И полбулки хлеба.
   Алёна расплатилась. Вышла из магазина. Быстро догнала Марту. Та не спешила, как не спешат пожилые люди, зная, что им никуда не надо. Ни на работу, ни ещё куда-нибудь. И пока Алёна выбирала и оплачивала товар, Марта дошла только до подъезда.
   – Извините, пожалуйста, – окликнула её Алёна, – вы выронили в магазине деньги.
   И она протянула остановившейся Марте бумажку в сто крон. Марта удивлённо посмотрела на Алёну. Вытащила свой кошелёк. Бегло порылась в нём.
   – Я вышла из магазина вслед за вами, – всё ещё держа в руках деньги, продолжила Алёна, – а они лежат. Вы выронили, наверное.
   – Да, сотки не хватает, – вздохнула Марта, – спасибо большое.
   И она выхватила денежку из рук у Алёны.
   «Такая же жадная и осталась. Года её изменили только внешне», – подумала про себя Алёна. Но сказала вслух другое.
   – Очень рада, что вам помогла, – сказала Алёна, – если хотите, я вам помогу продукты до квартиры донести. У меня в этом доме друзья живут.
   – Не надо, я сама, – ответила Марта и шагнула в сторону подъезда, – большое спасибо. Хорошего вам дня, девушка.
   – И вам того же, – ответила Алёна.
   Она развернулась и пошла домой. Готовить ужин любимому мужчине. Марта от неё никуда не денется. Судя по всему, чувствовала себя старушка хорошо и умирать в ближайшее время не собиралась. Да и надо было подумать, каким образом разговорить Марту. Заставить её рассказать, куда делась дочка Сары, белокурая Дадулка.
   Алёна шла и шептала стихи такого же путешественника во времени.

     Когда вода всемирного потопа
     Вернулась вновь в границы берегов,
     Из пены уходящего потока
     На берег тихо выбралась любовь
     И растворилась в воздухе до срока,
     А срока было сорок сороков.
     И чудаки – еще такие есть —
     Вдыхают полной грудью эту смесь.
     И ни наград не ждут, ни наказанья,
     И, думая, что дышат просто так,
     Они внезапно попадают в такт
     Такого же неровного дыханья…

   Дома она приготовила ужин. Достала купленную накануне бутылку французского вина. Расставила приборы и тарелки на столе.
   Вацлав ворвался в квартиру с букетом цветов. С огромными белыми розами. На пороге обнял Алёну. Поцеловал её. Протянул цветы. Покраснел.
   – Мой руки, – сказала Алёна, – мне только спагетти осталось приготовить.
   Вацлав послушно отправился в ванную комнату. Помыл там руки. Заодно и сполоснул холодной водой горящее лицо. Вернулся в комнату.
   Алёны подрезала цветы. Поставила их в вазу.
   – Присаживайся, молодой человек, – сказала она застывшему Вацлаву, забавляясь его смущением, – открой бутылку с вином, пока я заканчиваю со спагетти.
   Вацлав достал штопор. Открыл бутылку. Налил себе и Алёне. Та уже разложила ужин по тарелкам.
   – Я не буду вино, – сказала она, – ограничусь водой.
   – Почему? – спросил Вацлав.
   – Потому что я и так пьяная от любви, – улыбнувшись, ответила Алёна, – мне вино не надо. А вот ты можешь немного выпить. После трудового дня красное вино для мужчины очень даже полезно.
   О том, что, возможно, она забеременела от Вацлава, Алёна решила не говорить. Рано ещё. Сама не уверена.
   Вацлав налил Алёне воды в другой бокал. Поднял свой.
   – За самую прекрасную девушку в Чехии, – сказал он.
   – И за тебя, мой любимый, – отозвалась Алёна.
   После ужина они легли на кровать, где говорили, говорили, говорили. Больше рассказывал Вацлав. О себе, о своих чувствах. Алёна гладила его по щеке и улыбалась.
   – Ты мне оставишь второй комплект ключей? – вдруг покраснев, спросил Вацлав.
   – Конечно, оставлю, – Алёна рассмеялась над застенчивостью Вацлава, – в прихожей возьми, в тумбочке лежат.
   А потом они разделись и легли спать. Как муж и жена.
   Для Вацлава это было новое чувство. Оно сводило с ума. Оно делало его счастливым.
   Уже поздно ночью, перед тем как заснуть, Алёна спросила его:
   – А Гонза во сколько приедет?
   – В девять утра будет, – отозвался сонный Вацлав, – еле уговорил этого лежебоку. Но он наверняка опоздает.
   – Ничего, я подожду, – ответила Алёна. И чуть погодя добавила: – Ты спи. Спи, мой хороший. Спи, любовь моя. Спи, моя радость.

Глава 17. Агриппина

   Снился Агриппине лев. Огромный, страшный хищник. Лев бегал по улицам города и рвал людей. А Агриппина убегала от него. Бежала по мокрой и скользкой улице, и ей было страшно. Лев догонял Агриппину, она слышала за спиной его злое рычание. Но в последнюю минуту животное отвлекалось на другую жертву. Кидалось на застывшего в ужасе человека, сшибало с ног, рвало на части. И Агриппине удавалось убежать. Оторваться от преследователя. Но ненадолго. Лев гнался за Агриппиной, останавливаясь только для того, чтобы убить попавшегося ему на пути человека.
   Проснулась Агриппина вся мокрая. Сердце колотилось в грудной клетке как сумасшедшее. Поднялась. Накинула на себя одежду. Зашла к дочке. Та уже не спала. Играла с Фортунатой и Феодором.
   – Мамочка проснулась, – обрадовалась Юнона.
   Агриппина прижала малышку к себе. Поцеловала.
   – Мама, ты мокрая, – засмеялась Юнона, – как я недавно. Ты тоже заболела?
   – Нет, мне приснился плохой сон, – ответила Агриппина.
   – Нагрейте воды, – распорядился Феодор, выглянув из комнаты на секунду, – надо принять горячую ванну и полежать. Я боюсь, как бы твоя дочь не заразила тебя.
   – Я же говорю, мне приснился сон, – отмахнулась Агриппина, отдавая дочку рабыне, – мне снилось, что за мной бежит лев. Он убивал других людей. И гнался за мной.
   Агриппина встала и вышла из комнаты. Вслед за ней вышли Феодор и Фортуната.
   – Лев во сне – это к любовнику, – усмехнулся Феодор.
   – Да-да, – в тон греку сказала Фортуната, – я-то думала, что это соседские собаки рычат, а это любовники за забором разгуливают.
   Агриппина внезапно разозлилась.
   – Тебе кто разрешал говорить, рабыня? – повернувшись к Фортунате, спросила она. – Разбаловала я вас. Твоё дело молчать и делать что говорят.
   Она схватила Фортунату за волосы и с силой рванула на себя. Та от рывка упала, головой ударившись о каменный пол. Агриппина ударила рабыню несколько раз ногой, целясь в живот и лицо.
   Грек вначале обомлел от этой внезапной вспышки ненависти. Но потом очнулся и встал между женщинами. Он приобнял Агриппину и мягко отстранил её от лежащей на полу рабыни.
   – Не надо, не надо, – прошептал он Агриппине на ухо, – дочка увидит. А ей не надо на это смотреть. Потом накажешь эту болтливую дурочку.
   Агриппина пнула ещё раз скорчившуюся на полу Фортунату и дала себя увести. В жизни она была спокойным человеком. Рассудительным и сдержанным. Конечно же, она держала рабов в строгости, и поступок рабыни был возмутителен. Но Агриппина никогда не била рабов сама. За неё их наказывали другие. И по делу.
   Агриппина приняла тёплую ванну. Тело разогрелось. Озноб прошёл. Она смыла с себя ночной кошмар и липкий пот. Расслабилась. Лежала в купели, пока вода не остыла.
   Вышла. Сразу же на неё набросили длинный кусок ткани. Обтёрли. Все были предупредительны и старались угадать малейшее желание хозяйки. Слух о том, что Агриппина избила Фортунату, свою любимую рабыню, мгновенно облетел дом.
   Не успела Агриппина обтереться, как в комнату вошёл Феодор. Он бросил взгляд на обнажённую хозяйку дома и отвернулся, чтобы не смущать её.
   – Тебя ждут у моего родственника, – сказал Феодор.
   – Кто? – не поняла Агриппина.
   – Тот, о ком вчера говорила Юлия, – пряча улыбку, сказал Феодор, – и о ком был твой сон сегодня.
   – Он и вправду с утра пришёл, – удивилась Агриппина, – вот же припекло как ему.
   Она накинула на себя накидку и позвала рабынь, которые принялись одевать и причёсывать хозяйку. Длилось это действие как минимум полчаса. Утренний туалет женщины, а тем более женщины состоятельной и в летах, это процесс долгий.
   После всех кремов и натираний Агриппину обернули в цветную тунику. Из драгоценностей она надела на шею изящную цепочку и парочку колец на пальцы левой руки.
   Собралась. С собой взяла одну из рабынь.
   Вышли из дома, как будто бы отправились на недалёкую прогулку. Завернули за угол и нырнули в неприметную дверцу, недалеко от входа в косметическую лавку Агазона. В предбаннике Агриппина велела рабыне ждать её. Сама вошла в комнату.
   Там за столом сидели Феодор и молодой Клавдий. Они о чём-то спорили. И сразу же, как по команде, замолчали, едва Агриппина вошла в комнату.
   – Божественна, – прошептал Феодор и встал из-за стола. Он вышел из комнаты, бросив восхищённый взгляд на Агриппину.
   Клавдий же остался сидеть за столом, моргая глазами. Потом он очнулся. Вскочил.
   – Агриппина, вы прекрасны, – горячо сказал он, – вы сводите меня с ума. Я никогда не видел женщины красивее вас.
   Агриппина прошла к окну, села на небольшой топчан.
   – Красоту сделать не трудно, – сказала она, – гораздо труднее её поддерживать постоянно. Ты, Клавдий, не видел меня, когда я готовлю еду или болею. Я бы тебе показалась гораздо менее привлекательной.
   – Ты красива всегда, – сказал юноша, – я в этом уверен. Я это знаю.
   – Бедный мальчик, – с усмешкой сказала Агриппина, – история стара как мир. Ты выдумал меня в своих мечтах и влюбился в выдуманную женщину. Ты ничего обо мне не знаешь.
   – Я не мальчик, – обиделся Клавдий, – я мужчина.
   – Ты ровесник моего сына, – сказала Агриппина, – и значит, для меня всегда будешь мальчиком. Как и мой сын.
   – Я не твой сын, – ответил Клавдий, – я хочу быть твоим возлюбленным.
   – Я стара для тебя, – вздохнула Агриппина, – почему бы тебе не обратить своё внимание на твоих сверстниц? В Риме очень много хороших и красивых девушек. И одна из них может когда-нибудь стать твоей женой.
   – Они все глупы, мои сверстницы, – ответил Клавдий, – думают только об украшениях. О нарядах. О всяких глупостях. Они пустые внутри.
   – Ты ошибаешься, – мягко сказала Агриппина, – все девушки во все времена одинаковы. Какая-то из них глупа, другая жадна. Но среди них наверняка есть твоя единственная. Твоя будущая избранница.
   – Моя избранница – это ты, – перебил Агриппину Клавдий.
   Агриппина тяжело вздохнула. Юноша не хотел слушать никого, даже её.
   – Я люблю другого мужчину, – сказала она, – своего мужа. Он отец моих детей. Он мой муж.
   – Мне всё равно, – ответил Клавдий, – я хочу тебя, и никто мне не может помешать.
   – Хорошо, – помолчав, ответила Агриппина, – будь по-твоему.
   Она встала. Развязала тунику. Скинула её с себя. Нагая, подошла к лежащим в углу комнаты одеялам. Легла на них. Раздвинула ноги.
   – Иногда вместо того, чтобы что-то объяснять влюблённому безумцу, проще ему отдаться, – чуть слышно сказала.
   Клавдий сделал шаг к Агриппине. Остановился. На его лице пронеслась масса чувств.
   – Но я, – промямлил он, – я думал… Я хотел тебя добиться. Чтобы ты полюбила меня. Как я тебя.
   – Я тебя не люблю и вряд ли когда-нибудь полюблю, – ответила Агриппина, смотря на Клавдия снизу вверх. – Ты можешь взять то, о чём мечтаешь. Но этим ты оскорбишь меня. А можешь просто остаться моим другом. Выбор за тобой.
   Клавдий сделал ещё один шаг по направлению к Агриппине. Затем внезапно развернулся и выбежал из комнаты.
   Агриппина рассмеялась. Встала.
   В комнату неслышно проскользнул Феодор.
   – Помоги мне одеться, – попросила его Агриппина.
   Старый грек кивнул. Помог хозяйке завернуться в тунику.
   – Всё вышло очень хорошо, – сказал он, – как и было задумано.
   – Хорошо, – кивнула Агриппина, – только чем так гадко воняет от этих старых одеял? Я чуть не задохнулась от смрада.
   – Я помочился на них, – виновато опустил глаза Феодор, – запах старческой мочи очень хорошо отбивает любовные позывы юных. Прости меня.
   Агриппина вновь захохотала. Она смеялась долго. Потом, успокоившись, велела позвать провинившуюся утром Фортунату.
   Та пришла. Голова низко опущена. Лицо заплаканное.
   – Простите меня, – сказала она еле слышно, – я сама не понимаю, что на меня нашло.
   – Ты рабыня, – ответила ей Агриппина, – и твоё дело делать то, что я тебе скажу. Скажу умереть – умрёшь.
   Фортуната вздрогнула.
   – Но я добрая, – продолжила Агриппина, – я не дам тебе умереть. Я даже, может быть, прощу тебя.
   – Что мне для этого надо сделать? – быстро спросила Фортуната. – Чтобы добиться вашего прощения?
   – Я пошлю тебя к Клавдию, – сказала Агриппина, – как подарок. Чтобы он помнил обо мне. И чтобы ты рассказывала ему обо мне. Он же должен узнать, что представляет из себя его возлюбленная.
   Фортуната внимательно слушала.
   – Но твоя главная задача, – продолжила Агриппина, – влюбить его в себя. Я хочу, чтобы ты его соблазнила. Не спеши. Не торопись. Потихоньку проникни в его сердце. И заполни его собою.
   – Я не смогу, – испуганно сказала Фортуната, – кто он и кто я?
   – Ты всё сможешь, – ответила ей Агриппина, – ты женщина. А женщина может всё, если её противник мужчина. Иди. Тебя прилично оденут и отведут к Клавдию.
   Фортуната ушла. Вслед за ней вместе со старым греком покинула свою тайную комнату и Агриппина. Она вернулась домой. Переоделась.
   – Я впечатлён, – сказал Феодор.
   – В этом мире мужчин нам, женщинам, приходится изворачиваться как только возможно, – ответила Агриппина.
   – Не прибедняйся, – усмехнулся Феодор, – в этом мире всем руководят женщины. Просто самые умные из них внушают остальным мысль, что это мир мужчин.
   – И тебя это печалит? – спросила Агриппина.
   – Меня? Нет, – ответил Феодор, – я слишком хорошо знаю этот мир, и меня уже ничто не может в нём опечалить. Просто я привязался к твоей семье и боюсь за тебя. Боги не всегда бывают добры к людям.
   – Мне наплевать на других людей, – сказала Агриппина, – главное, чтобы боги были добры ко мне и к моей семье. А что там с другими людьми, мне всё равно. Чужих надо использовать. В своих целях. Кстати, совсем забыла. Надо набрать корзину подарков для Юлии и послать ей. Масла, благовония. Она мне ещё пригодится. Надо её задобрить.
   – Я думал, что она твоя подруга, – удивился Феодор.
   – Подруга, – подтвердила Агриппина, – но ничто так не укрепляет дружбу, как вовремя сделанные подарки. Распорядись, чтобы твой родственник подобрал нужные кремы для её слишком жирной кожи и отправил по назначению. И никогда больше не смей мочиться на мою постель.
   – Хорошо, – пряча улыбку в бороде, сказал старый грек, – я сейчас же пойду и всё сделаю, как ты велела.
   Он поклонился и вышел из комнаты.
   А Агриппина велела согреть воду, чтобы принять ванну. У неё было ощущение, что её кожа воняет чем-то плохим.
   – Мамочка, ты опять будешь купаться? – услышала последние распоряжения Агриппины Юнона. – Возьми меня с собой.
   – Конечно, моя драгоценная, – ответила Агриппина дочери, – вымоемся добела. Смоем всю грязь и все болезни.
   С дочерью она проплескалась до самого вечера. Рабам пришлось несколько раз подогревать воду.
   В конце концов пришёл недовольный Феодор и прекратил это затянувшееся купание.
   – Девочка только что переболела, – проворчал он, – нельзя так делать. Вытаскивай её из купели, и пусть натрут чем-нибудь разогревающим. И укутают получше.
   Счастливую, но уставшую Юнону вытащили из купели. Вытерли и унесли в её комнату.
   – Мама, ты расскажешь мне сказку? – попросила дочь Агриппину.
   – Конечно, расскажу, милая, – отозвалась та.
   Она тоже вылезла из воды. Дала себя обтереть и завернуть во что-то наподобие халата. Она не любила одеваться вечером в тунику. Это было слишком долго и хлопотно. А когда не было гостей, то иногда ходила голой по дому. Но сегодня она постеснялась Феодора.
   – Не ворчи, старик, – сказала она ему, – когда я играю с дочерью, я молодею. Она даёт мне силы жить.
   – Я хочу, чтобы твоя дочь была здорова, – ответил Феодор, – да и спать уже пора. Сегодня был тяжёлый день. Одни боги знают, что нам принесёт день завтрашний.
   – Завтра я проснусь в жутком месте, – опечалилась Агриппина, – в тюрьме. И ничего с этим не сделать. И неизвестно, что со мной произойдёт. И где моя вторая дочь…
   Она встала. Прошла в комнату маленькой Юноны, чтобы прочитать ей сказку. Но та уже спала. Уставшая и счастливая.
   Юнона улыбалась во сне. Ей снилось что-то хорошее и доброе. Агриппина легла рядом с дочерью. Обняла её. Закрыла глаза.
   Сон пришёл сразу же. Как будто не было суматошного дня.
   Ей приснился всё тот же лев. Он лежал под деревом, лениво отгоняя хвостом надоедливых мух. Агриппина сидела на дереве. Видимо, она спасалась ото льва и залезла на высокий и старый тутовник.
   Она сидела на крепкой ветке и ждала, когда уйдёт лев. А лев лежал под деревом и тоже чего-то ждал.
   Страшно не было.
   Было тревожно.

Глава 18. Сара

   Утро в крепости начиналось очень рано, когда сон самый сладкий. В бараке вдруг включался свет. Надо было встать. Одеться. Привести себя в порядок. Хорошо хоть, в огороженной комнате были умывальники и отхожее место было не одно.
   После этого женщины строились. Их пересчитывали по головам.
   Завтрак. Краюха чёрного хлеба и кружка тёплой воды.
   – В обед будет каша, картофельная, – сказала сидящая напротив Сары незнакомая женщина, – я на кухне спрашивала.
   Сара доела хлеб. Вместе со всеми вышла из помещения. Светало. Было мокро и холодно. Накрапывал небольшой дождик. Два охранника стояли в сторонке и о чём-то переговаривались.
   Женщины построились. Раздались команды. Часть ушла на кухню. Несколько человек осталось в бараке.
   – Прачечная, – скомандовал один из надзирателей, – Свободова, Гавличкова и Кучерова. Получаете бельё и везёте его на обработку.
   Сара и Ленка Кучерова сразу же отошли в сторону, куда им указал надзиратель. А вот Дагмар замешкалась. Вышла, вернулась в строй. Что-то хотела сказать, но не успела.
   – Ты что тут танцы устроила? – крикнул один из надзирателей.
   Он подскочил к Дагмар и ударил её по лицу. Затем развернул и пинком отправил к стоящим рядом Саре и Ленке. Дагмар упала.
   Сара подскочила к ней. Наклонилась. Хотела помочь подняться.
   И в этот момент второй охранник пнул со всей силы Сару по заднице. Удар был сильный и сбил Сару с ног. Боль в копчике пронзила всё тело. Приземлилась Сара на руки, успев их поставить перед собой. На руки и на колени. Так и застыла в нелепой позе, стоя на четвереньках.
   Второй охранник подскочил и по-футбольному пнул Сару всё по тому же месту. Сара упала на грязную брусчатку. Кто-то из женщин засмеялся. Было больно, очень больно. И унизительно.
   – Вставайте, свиньи, – рявкнул первый охранник, – разлеглись тут, как на пляже. Вставайте, скотины.
   – Что вы делаете, – застонала Сара, – что вы делаете? Зачем вы нас бьёте?
   – Мы охраняем скот, – ответил один из охранников, – это наша работа. А твоё дело делать то, что я тебе скажу. Скажу умереть – умрёшь.
   Дагмар вскочила. Помогла подняться Саре. У последней были ободраны руки и колени. И болел копчик, по которому пришлись удары тяжёлых армейских ботинок. Боль пульсировала, отдаваясь по всему телу. Сару затошнило.
   – Встать, скот, – скомандовал охранник, – встать и бегом за бельём.
   Сара поднялась, покачиваясь. Вместе с Дагмар и Ленкой пошла в сторону канцелярии. Возле неё повернули направо. Вошли в ворота с немецкой надписью «Труд делает свободным».
   В комнате с грязным бельём воняло. Потом, грязью, человеческими экскрементами. Тошнота не проходила. Она только усилилась.
   На пороге их встретили две женщины из соседнего барака.
   – Мы связываем бельё в тюки, – сказала одна из них, с чёрным платком, натянутым на самые глаза. – Вы таскаете его в прачечную. Воду уже греют. Через час начинайте стирать.
   – Хорошо, – ответила Ленка, – а тюки не очень тяжёлые?
   – Нормальные, – ответила женщина в платке, посмотрела на троицу новичков и добавила: – Вы бы волосы прибрали. А ещё лучше – закрыли бы их чем-нибудь.
   – Зачем? – спросила Дагмар, гордящаяся своими густыми чёрными волосами.
   – Вши, – коротко ответила женщина в платке.
   – Всё бельё кишит ими, – добавила молчавшая до сих пор её напарница, – вы потом проверьте у себя, не то принесёт кто-нибудь в барак домашних животных. Будут проблемы у всех.
   Она была без платка, но коротко стрижена. Под мальчика.
   Ленка, Дагмар и Сара повязали на головы подобия платков и принялись таскать вонючие тюки в прачечную.
   Перетаскали. Рассортировали. К этому времени в огромных чанах закипела вода.
   Женщины побросали одежду заключённых в чаны.
   – Перерыв, – скомандовал охранник, – отдыхайте пока, а я покурю.
   Он вышел из прачечной. Закрыл за собой дверь. Женщины присели вдоль стены на длинной скамье. Ноги и руки с непривычки болели. Было душно. Пахло мылом и человеческим потом. Помолчали.
   – Замуж хочу, – вдруг ни с того ни с сего заявила Дагмар.
   Ленка и Сара рассмеялись.
   – С чего это ты вдруг решила замуж? – спросила девушку Ленка.
   – Замужем хорошо, – мечтательно ответила Дагмар, откинувшись на стенку прачечной и вытянув ноги, – муж о тебе заботится. Тяжёлую работу за тебя делает. Не надо ни о чём думать. Живи и живи в своё удовольствие.
   – Где ты жить собралась? – спросила Сара.
   – Как где? – удивилась Дагмар. – В Праге. У мужа. Мне муж из Праги нужен. Деревенские мужчины или из Моравии мне не нравятся. Пражане, они обходительные и весёлые. И умные. Найти бы какого-нибудь инженера.
   – Ты не вернёшься в Прагу, – вдруг зло сказала Сара.
   Она сама не поняла, что на неё вдруг накатило. То ли утреннее унижение. То ли тяжёлая работа и невыносимый запах исподнего.
   – Почему не вернусь? – спросила Дагмар.
   Лицо её стало растерянным. Мечтательная улыбка медленно угасла.
   – Потому что мы в тюрьме, – отчеканила Сара, – мы в тюрьме. И вероятнее всего, нас всех убьют.
   – За что меня убивать? – удивилась Дагмар. – Я же ничего плохого не сделала. Вот побудем немного в этой крепости, и нас отпустят домой. Правда, Ленка?
   – Правда, – кивнула Ленка, – отпустят. Мы ничего плохого не делали. Отпустят нас. Ведь не будем же мы всю жизнь эту вонючую одежду таскать?
   Саре бы следовало в этот момент промолчать. Но какая-то неведомая до этого злость вдруг поднялась у неё в груди и выплеснулась на сидящих рядом подруг.
   – Вы все умрёте, – сказала Сара, – все. Вас убьют просто так. Неважно, что вы делали или не делали. Вас убьют только из-за того, что вы родились в определённое время и в определённом месте. И ничего вы сделать не сможете. Ничего.
   – За что нас убивать? – возразила Дагмар. – Мы ничего плохого не сделали. Это англичане послали сюда парашютистов. Я никого не убивала и никому не помогала. За что меня убивать? Разберутся и отпустят нас, вот увидишь. Надо просто хорошо работать и не допускать ошибок. Как утром. Это я с непривычки замешкалась.
   Сара перевела взгляд на Дагмар. Девушка выглядела спокойно, и тон у неё был рассудительный.
   – Я знаю будущее, – сказала ей Сара. – Вас, как свиней, будут резать, стрелять, душить газом, а вы до последнего будете уверены, что всё обойдётся. Ещё раз говорю. Вы все умрёте. Вас убьют. Я знаю, что будет с этой крепостью и сколько человек тут погибнет. В конце войны в крепости случится эпидемия. И люди уже будут умирать от болезни.
   Сара обхватила голову руками. Наклонилась. Ей было плохо.
   – И когда закончится война? – спросила вдруг молчавшая до сих пор Ленка.
   – Через три года, в 1945-м, – вздохнув, ответила Сара, – весной. Ещё три года.
   – Ну это я и без тебя три года могу напророчить, – усмехнулась Ленка, – Советский Союз большой. Пока немцы до Сибири дойдут, как раз три года и пройдёт.
   – Почему ты так уверена, что немцы победят? – спросила Сара и осеклась.
   – А кто ещё? – спросили Дагмар и Ленка одновременно.
   – Никто, – ответила Сара.
   Она уже пожалела, что брякнула про будущее.
   – Так кто победит в войне? – продолжила допытываться Дагмар. – Русские?
   – Отстань, – отмахнулась от девушки Сара, – ты-то точно долго не проживёшь. И замуж никогда не выйдешь. И детей не родишь. Убьют тебя, и всё.
   – Замолчи, – не выдержала Ленка, – замолчи.
   В это время отворилась дверь. Вошёл охранник.
   – Чего сидим? – удивился он. – Работать кто будет? Пока первую партию не постираете, на обед не пойдёте.
   – Нам помощь нужна, – сказала Сара, – мы не сможем мокрое бельё из чанов доставать. Нужны мужские руки. Только достать, потом мы сами.
   Охранник внимательно взглянул на Сару. Подумал. Вышел из прачечной. Вернулся через пять минут с двумя мужчинами в тюремной одежде.
   – Вот вам помощники, – сказал, – только без глупостей тут.
   – Это с кем глупости-то? – хихикнула Ленка. – С этими, что ли?
   И действительно, двое в полосатой одежде выглядели, мягко говоря, не очень. Худые, небритые. И пахло от них так же, как от белья, брошенного в котлы для стирки.
   – А ты не смотри, что я худой и кашляю, – вдруг ответил один из доходяг на словацком, – я ещё много чего могу.
   – Вот и отлично, – в тон ему ответила Сара, – бери постиранное бельё и вываливай на столы. А мы его отсортируем и по корзинам раскидаем.
   – Бельё-то рассортируем, – продолжил доходяга, вместе с напарником взявшись за работу, – я думал, нам тут ещё чего обломится.
   – Вон у нас Дадулка замуж хочет, – хохотнула Ленка. И обращаясь к Дагмар: – Как тебе жених-то?
   – Да ну вас, – покраснела Дагмар, – всё вы надо мной смеётесь.
   – Она мне подходит, – улыбнулся доходяга, – когда свадьбу играем?
   – Вы что стоите? – раздался оклик охранника. – Сейчас мигом в карцер отведу, лоботрясов.
   – Мы работаем, – ответил ему несостоявшийся жених, – работаем мы. Заодно сватаемся. Свадьбы разрешены в крепости или нет?
   – Будет тебе свадьба, – проворчал охранник, – в камере с крысами. Вот они тебе свадьбу-то и устроят. Работайте, бездельники. И без фокусов тут.
   Охранник выскользнул из прачечной, на пути доставая из кармана сигареты.
   – А что за камера с крысами? – испуганно спросила Дагмар.
   – Да это местная страшилка, – ответил доходяга, – пугают, что в камере, где сидел убийца Франца Фердинанда и его жены, разводят крыс. И некоторых заключённых там оставляют на ночь.
   – Ужас какой, – подала голос Ленка, оттаскивая от чана корзинку с бельём, – неужели правда? Или придумали только что?
   – Вы новенькие, – подал голос второй доходяга, – ещё ничего не знаете. Крысы – это ерунда. Рядом с вашей прачечной находится комната. Где-то тридцать квадратных метров. Наш господин комендант развлекается тем, что загоняет туда на ночь человек сто пятьдесят. И они вынуждены спать стоя. Некоторые к утру задыхаются. Там всего одно маленькое окошко.
   – Что вы меня все пугаете сегодня? – вдруг заплакала молчавшая до сих пор Дагмар. – То Сара про смерть, то крысы, то комната. Не надо больше ничего говорить, не надо.
   Дагмар заплакала, бросив работать.
   – Будешь плакать – в карцер попадёшь, – сказал доходяга, – и не возьму я тебя тогда замуж. Ты вправду замуж хочешь?
   – Хочу, – Дагмар внезапно перестала плакать и улыбнулась.
   – Пойдёшь за меня? – бросил через плечо доходяга, трудясь над очередным чаном.
   – Нет, – ответила Дагмар, – вы худой очень. Вас откармливать придётся, чтобы вы жениться смогли.
   Доходяги рассмеялись.
   Дверь в прачечную опять открылась.
   – Весело у вас тут, – проворчал охранник, – не работа, а сплошной праздник. Вы, двое. Хватит тут прохлаждаться. Пошли за мной.
   Доходяги побросали мокрое бельё и ушли вслед за охранником. Несостоявшийся жених подмигнул Дагмар.
   – Ну, тут немного осталось, – сказала Сара, – сейчас всё вытащим и начнём развешивать.
   Мокрое бельё развесили во дворе на натянутых между столбами верёвках.
   Провозились до вечера. Таскали и таскали эти проклятые мокрые куски материи, слабо похожие на одежду. От воды кожа на руках сморщилась. Натруженные руки и ноги болели. Мышцы ныли от неожиданной физической нагрузки.
   К ужину пришли, еле волоча ноги. Поели какую-то кашу. Попили чай.
   Перед отбоем было личное время.
   Сара зашла в туалет. Сняла уже грязные трусики с кармашком. Быстро, на скорую руку, пришила новый кармашек на чистые трусики. Переложила туда своё богатство. Надела их.
   Затем в умывальнике быстренько простирнула своё грязное бельё.
   – Ты за день не настиралась? – спросила подошедшая к ней Барбора. – Обычно те, кто в прачечной работают, своё бельишко в первую очередь стирают.
   – Я не знала, – ответила Сара, – да и мужчины там у нас были. Неудобно было свои трусы и лифчик стирать при посторонних.
   – Да вы там времени зря не теряете, – улыбнулась Барбора, – уже и мужчин каких-то нашли. Симпатичные хоть?
   – Да какое, – махнула рукой Сара, – два словака. Худые и вонючие. Только языками молоть могли. Толком не помогали даже.
   Барбора усмехнулась и отошла.
   Через несколько минут мигнула лампочка. Универсальный знак во всех тюрьмах.
   Сара с удовольствием потянулась. Легла под колючее одеяло. Рядом ворочалась Дагмар.
   – Ты зачем сказала, что мы все умрём? – спросила она.
   – Потому что мы все умрём, – устало ответила Сара. – У меня дочку забрали. Так же, как и тебя, зовут. И я её никогда не увижу. Я это уже знаю. И даже смирилась. Хотя ещё и верю в чудо.
   – Мы не умрём, – зашептала Дагмар, – мы посидим в тюрьме, и нас выпустят. За хорошее поведение.
   – Нет, не тешь себя иллюзиями, – тоже зашептала Сара, – я знаю, что говорю. Я знаю, как будет. Нас всех убьют. Не сегодня, так через год.
   – За что нас убивать? – возразила Дагмар. – Мы ничего плохого не сделали. Это из-за тех людей, которые убили Гейдриха. Пусть их убивают. Нас не за что.
   – Спи, пока живая, – после паузы отозвалась Сара, – этот день прожили – и слава богу.
   Дагмар что-то ещё попыталась сказать, но её одёрнула лежащая с другой стороны Зузанна.
   – Угомонись, Дадулка, – прошипела она, – или пожалуюсь на тебя. И спать будешь со своим женихом в камере с крысами.
   Кто-то хихикнул в темноте.
   Сара, несмотря на усталость, не смогла уснуть. Она ещё час лежала в темноте и вспоминала свою дочь. Свою белокурую Дадулку. Слёзы текли у неё из глаз. Она старалась не всхлипывать, чтобы не разбудить своих подруг по несчастью. Поэтому плакала тихо и мало.
   С каждой слезинкой на сердце становилось чуть спокойнее.
   – Ещё рожу, – прошептала Сара в темноту, – мальчика. Красивого белобрысого мальчика. А он уже найдёт, кто убил его сестру.
   И Сара уснула.

Глава 19. Алёна

   Гонза действительно опоздал. На полчаса, но опоздал.
   – Я не могу вставать так рано, – сказал он Алёне, – у меня организм такой. Я ложусь рано и встаю поздно. Я, наверное, в прошлой жизни был кошкой.
   – Балаболом ты был в прошлой и есть в настоящей жизни, – усмехнулась Алёна, – поехали, любитель сладких снов.
   Гонза вздохнул, завёл машину, и они поехали. Через всю Прагу.
   Когда проезжали недалеко от больницы Буловки, где когда-то работала Сара, Алёна обратила внимание на памятник. Высокая стела, и на её вершине несколько людей в касках держатся за руки, стоя в кругу.
   – На этом месте было покушение на Гейдриха, – сказала Алёна.
   Всё изменилось за столько лет. Вместо мощённой булыжником мостовой под колёсами струилось шоссе. Гонза кинул взгляд на промелькнувший мимо них монумент.
   – А я всё время думал, что это пожарным поставили памятник, – сказал он.
   – Да-а-а, – насмешливо протянула Алёна, – свою историю надо знать. Я, иностранка, и то знаю, что это за памятник и почему поставлен.
   – Да знаю я историю, – ответил сконфуженный Гонза, – я болел, когда мы войну проходили. Про парашютистов знаю. На Карловой площади есть церковь, где их расстреляли. Мы в Терезин-то чего едем? Тоже историю изучать?
   – Я по делам еду, – ответила Алёна, – кое-что узнать надо о своих родственниках дальних. Они в Терезине были во время войны.
   – То есть я тебе там не нужен? – уточнил Гонза.
   – Совсем нет, – ответила Алёна.
   – Тогда я в Дрезден съезжу, – решил Гонза, – что мне с тобой по концлагерям шастать. Я до Дрездена доеду. Тут рядом. Час езды. Тем более мне Вацлав затраты на бензин компенсирует.
   – Езжай, – великодушно разрешила Алёна, – если что, я на телефоне буду.
   – Вот и отлично, – обрадовался Гонза, – ты просто прелесть. Скажи, в России все такие классные девчонки? У тебя для меня подруги не найдётся?
   Алёна рассмеялась. Судя по всему, её Вацлав поделился со своим лучшим другом впечатлениями о своей возлюбленной.
   – Есть у меня подружка, Ленка, – сказала она, – ты её должен помнить. На кораблике мы вместе были.
   – Да, помню, – сказал Гонза, – она очень красивая. А у неё есть парень? Наверняка у неё куча поклонников.
   – Эх, Гонза, Гонза, – вздохнула Алёна, – беда красивых женщин в том, что у них никого нет. Все думают, что красивая женщина недоступна и у неё полно мужчин. И в итоге она одна-одинёшенька.
   – Правда? – удивился Гонза.
   – Правда, – подтвердила, смеясь, Алёна, – чистая правда. Только Ленка не твой вариант. Денег на её хотелки не хватит. Она любит хорошо одеваться, парфюм хороший, отдыхать… А что, в Чехии разве сложно себе девушку найти?
   – Таких, как ты, нет, – вздохнул Гонза, – чешки думают только о себе. Разговоры только о шмотках, о телефонах. И сплетничают постоянно. Русские девушки не такие.
   – Русские девушки такие же, – рассмеялась Алёна, – вообще все люди одинаковые в массе своей. Что русские, что чехи. И девушки говорят, что думают о шмотках, о телефонах, а на самом деле думают о прекрасных принцах. В Чехии полно хороших девушек. И одна из них может когда-нибудь стать твоей женой.
   – Нет, я буду искать жену в России, – заявил Гонза.
   – Удачи тебе в этом нелёгком деле, – ответила Алёна.
   До самого Терезина они молчали. Гонза думал о прекрасных русских женщинах. Алёна думала о Саре и о её дочери Дадулке. Дорога была однообразной и малоинтересной. Поля, небольшие горы вдалеке. Мелькающие по бокам заправки.
   Перед Литомержицами съехали с трассы. Указатель с шестиконечной звездой указал поворот направо. Ещё минут двадцать по неширокой дороге, и они подъехали к крепости.
   Гонза свернул на огромную парковку перед замком.
   – Тебе точно сюда надо? – спросил.
   – Сюда, сюда, – ответила Алёна, крутя головой.
   Местность она не узнавала. Везли их быстро в сорок втором. Да и изменилось всё за эти годы. По крайней мере парковки точно не было. Как и не было огромного поля перед крепостью, заставленного каменными плитами. Над всем этим возвышалась уже знакомая шестиконечная звезда.
   – Ты еврейка? – вдруг спросил Гонза.
   – Нет, русская, – ответила Алёна, – а что?
   – Да непонятно мне, – сознался Гонза, – лагерь еврейский же. И гетто еврейское. А ты русская.
   – Тут не только евреи сидели, – сказала Алёна, – русских тоже хватало.
   – А сколько русских в ту войну погибло? – не унимался Гонза.
   Они заехали на парковку. Гонза заглушил мотор. Машин около было немного. Было тихо. Пустынно. И этот странный разговор.
   – Насчёт русских точно не знаю, – Алёна нахмурилась, – но Советский Союз потерял в ту войну где то от 20 до 26 миллионов человек.
   – А евреев сколько убили? – спросил Гонза.
   – Около шести миллионов, – ответила Алёна.
   – Странно, – Гонза облокотился на руль, – везде пишут про холокост, фильмы про него снимают. Ваших русских убили в несколько раз больше, а никто о этом почти и не вспоминает. Такое впечатление, что только евреев и убивали.
   Алёна внезапно разозлилась.
   – Это ты не те фильмы смотришь и не те книги читаешь, – ответила она.
   – Какие показывают, такие и смотрю, – парировал Гонза, – а показывают про бедных несчастных евреев, которых убивали в лагерях типа Терезина. И про американцев, которые их освободили. Можно делать сколько угодно хороших дел, но вся слава достанется тому, кто постоянно о себе напоминает.
   – Терезин русские освободили, – сказала Алёна.
   – Ну и что? – усмехнулся Гонза, – кто про это помнит? В наше время вообще все мало что помнят. Все всё забыли. Я вот через час встречаюсь с немецкой девчёнкой в Дрездене. А её семью после войны выгнали из Судет. Отобрали жильё, работу, всё. Хорошо, хоть живы остались. О судетских немцах вообще ничего не пишут и не снимают. И как то люди живут. Не выдвигают претензии, кто важнее.
   – Погоди, – перебила Гонзу Алёна, – а чего ты меня насчёт моей подруги пытал? А сам в Дрезден к другой едешь.
   Гонза смутился.
   – Да я так, разговор поддержать, – сказал он, – и с Анной у меня не серьёзно. Мы толком и не встречаемся.
   Алёна хмыкнула. Вылезла из машины.
   – Вот вы все мужики такие, – сказала она, – живёте с одной, любите другую, а думаете о третей.
   – Неправда, – запротестовал Гонза, – это вы так про нас думаете. Мы нормальные.
   – Нормальных людей нет, – сказала Алёна, – есть необследованные.
   Она повернулась в сторону крепости.
   – Погоди, – Гонза высунулся из машины, – у меня родственник в Есеницах живёт. Там был лагерь советских военнопленных. Он там краеведческий музей устроил. И вообще, очень много знает про это. Его Роман зовут. Хочешь, познакомлю?
   – Нет, – ответила Алёна, – мне это не интересно. Меня интересует крепость и что здесь творилось в 1942-м году.
   Она пошла ко входу в крепость. А Гонза сел обратно в машину. Развернулся и поехал к своей Анне в Дрезден.
   Чем ближе Алёна подходила к тюрьме, тем страшнее ей становилось. Справа от дороги, ведущей к входу в крепость, было поле с плитами. На плитах были выбиты даты и имена.
   Алёна подошла к мостику через ров, который опоясывал крепость по периметру. Остановилась.
   Внизу, у самой воды, на траве лежала водяная крыса. Большая, размером с ребёнка. Алёна не разбиралась в видах этих животных. Нутрия или ондатра. Алёна боялась их. Однажды в Питере, несколько лет назад, она зашла в подсобку магазина на Большой Морской. У Ленки там были какие то свои дела с продавцом. Из подсобки в подвал вела кривая лестница. Алёна, сама не понимая зачем, ступила на эту лестницу, сделала пару шагов, подгоняемая любопытством. И увидела, как вдоль стены, по ступенькам, неторопливо идёт большая серая крыса. Она показалась Алёне огромной. Крыса взглянула на Алёну, отвернулась и неторопливо ушла куда то в темноту, задев хвостом ногу Алёны. Та со страха чуть не обмочилась.
   Нынешняя водяная крыса грелась на солнышке, блестя мокрым мехом. Поворачиваясь с боку на бок. До неё было далеко, метров 20—30. Но Алёне стало страшно. Она остановилась. Вспомнила, как тогда, в подвале, у неё отнялись ноги от ужаса.
   Алёна отошла в сторону от дорожки.
   Из под моста по воде пошли круги. Из тени скользнуло маленькое чёрненькое тело.
   Ещё одна крыса, в три раза помельче той, что грелась на солнце, проплыла по водной глади.
   – Дочка твоя, наверное, – прошептала Алёна, пятясь от мостика.
   Она развернулась и пошла вдоль плит, длинными рядами лежащих на земле.
   Имена, фамилии, даты смерти. Или просто, количество человек и даты смерти. 1942, 1943, 1944, 1945.
   Алёна брела вдоль рядов плит и внимательно всматривалась в записи. Как будто искала кого то. И нашла. Около дороги, третья плита. Две цифры. 900 и 1942.
   Алёна опустилась на корточки. Провела рукой по каменной плите. На ощупь та оказалась прохладной, хотя была уже вторая половина дня.
   В затылок светило солнце. Было жарко.
   Кто лежал под этой плитой? 900 человек, убитых в 1942 году? Или Сара под порядковым номером 900? Или это просто плита, а под ней никого нет?
   В ту войну умерли миллионы. Десятки миллионов. И не многие из них удостоились простого упоминания на каменной плите.
   – Сара скоро умрёт, – прошептала Алёна.
   Эти три слова словно встряхнули её. Она поднялась. Выпрямилась.
   Вернулась к мостику. Лежавшей пару часов назад на траве выдры нигде не было видно.
   Сара зашла в ворота. Оплатила билет. И потом ходила по крепости в сопровождении группы чешских туристов и пожилой женщины-экскурсовода. Та рассказывала про то, что творилось в этом каменном заведении во времена войны. А Алёна слушала, слушала и запоминала.
   В прачечной было пусто. И чисто.
   Так же было тихо в бараке Сары и её товарок.
   После экскурсии Алёна походила по камерам и баракам. Почитала про тех кто сидел и про тех, кто их охранял. На удивление, в нескольких бараках были вывешены плакаты с биографией наиболее известных охранников.
   Алёна внимательно перечитала их, стараясь запомнить.
   Затем она перекусила в местной забегаловке. Позвонила Гонзе.
   Тот обещал приехать через часа полтора.
   Алёна вышла из крепости. Перешла через ров по мостику. Прогулялась среди плит.
   Ей было нехорошо. Тошнило от несвежего гуляша и от свалившихся на неё впечатлений. Тошнило от утренней водяной крысы и от холода могильных плит.
   Хотелось немедленно уехать из этого проклятого места.
   Постепенно темнело. Позвонил Вацлав. Спросил, как дела. Сказал, что приедет к ней завтра вечером. Сказал, что любит.
   – И я тебя люблю, – ответила Алёна, – сильно сильно люблю.
   Гонза появился на парковке даже быстрее, чем обещал. Припарковался. Вылез из машины. Галантно распахнул перед Алёной дверцу.
   – До Праги с ветерком, – улыбнулся грустной Алёне.
   Та кивнула ему. Села в машину. Гонза плюхнулся рядом. Завёл мотор, тронулся.
   – Не зря ездила? – спросил.
   – Всё в этой жизни не зря, – ответила Алёна, – как там твоя девушка? Встретились?
   – И не только, – развеселился Гонза, – я с родителями её познакомился. И даже с их дедушкой. Забавный он старичок.
   – А что в нём забавного? – спросила Алёна.
   – Да он вышел откуда то из глубины дома, – начал рассказывать Гонза, – посмотрел на меня, усмехнулся и выдал, что с чехами надо было раньше родниться, до войны. А что сейчас всё равно. Я спросил у Анны, что это значит. Она мне рассказала про свою семью. Они, оказывается, судетские немцы. Слышала что то про это?
   – Мельком, – ответила Алёна, – что то про то, что их выселяли с захваченных земель.
   – Нет, – Гонза даже сбросил скорость, что бы рассказать Алёне про Судеты, – это не так. Немцы там давно жили. После Австро-Венгрии эта область отошла Чехословакии. А после второй мировой всех, кто там жил, депортировали. Выгоняли из домов, убивали, вешали. Говорят, на дороге от Судет до Праги на каждом столбе висел немец.
   – Зачем? – не поняла Алёна, – зачем это делали?
   – Потому что немцы проиграли войну, – вздохнул Гонза, – а чехи были оккупированы немцами. Вот они в отместку их и выгнали.
   – Ты же говорил, что они и так там жили, – возразила Алёна, – зачем их надо было убивать и вешать? Их так же оккупировали, получается.
   – Ну они же были немцы, – сказал Гонза, – так думали люди. Что если немец, то враг. Вышло несколько декретов. И немцев выгнали в Германию. Семья моей Анны остановилась в Дрездене. У них там родственники были.
   – Странно всё это, – сказала Алёна, – немцы убивали евреев за то, что они евреи. Затем чехи убивали немцев за то, что они немцы. Хотя все были обычными людьми.
   – Это давно было, – возразил Гонза, – сейчас всё по другому.
   – Сейчас всё так же, – усмехнулась Алёна, – ты новости читаешь? Сунниты против шиитов, шииты против суннитов. Турки против курдов, арабы против евреев. На Украине вообще гражданская война идёт.
   – Ну да, – помолчав, ответил Гонза, – ты права. Весь этот бардак продолжается. История людей ничему не учит.
   Замолчали. Так и ехали. Молча. Гонза следил за дорогой. Алёна дремала.
   До Праги доехали почему то быстрее, чем в Терезин.
   Гонза подвёз Алёну к подъезду.
   – Как у тебя с Анной то? – спросила та запоздало.
   – Да нормально всё, – усмехнулся Гонза, – про Судеты это случайно сегодня разговор зашёл. Так мы о этом даже не думаем. Кто где родился и кто кого когда то убивал. Мы сегодняшним днём живём.
   – Молодцы, – ответила Алёна, – покойной ночи.
   – Чао, фиолетовая девчёнка, – рассмеялся Гонза и уехал.
   – Я не фиолетовая, я бирюзовая, – бросила Алёна вслед уезжающей машине, – и я очень устала. От всего.

Глава 20. Агриппина

   Разбудила Агриппину Юнона. Она пробралась к матери. Залезла к ней под бочок. Начала щекотать под мышками. Сопеть в ухо.
   – Я сейчас кого-то съем, – сонно пробурчала Агриппина, – кого-то маленького и вкусного.
   Юнона засмеялась.
   – Вставай, мамочка, – опять зашептала она в ухо уже проснувшейся Агриппине, – вставай. Скоро солнышко встанет. И нам пора. Только не ешь меня.
   – Нет, съем, – Агриппина сгребла в охапку тёплый комочек, затормошила его, защекотала.
   Юнона засмеялась, попыталась выбраться из цепких рук матери. Та на мгновенье поддалась, ослабила хватку. Но стоило Юноне попытаться уползти, как Агриппина снова схватила дочку. Прижала к себе, расцеловала.
   Так они возились минут десять, щекоча и целуя друг друга.
   Наконец Юнона выдохлась.
   – Я невкусная, – заявила она, – я устала.
   – Иди умывайся, – велела ей Агриппина, – и скажи рабыне, пусть тебя расчешет. Я хочу видеть тебя к завтраку красивой девочкой.
   Юнона тяжело вздохнула и отправилась умываться и чистить зубы.
   В комнату заглянула рабыня.
   – Госпожа, – волнуясь, сказала она, – в атриуме вас ждёт Фортуната. Она пришла несколько минут назад.
   Агриппина нахмурилась. Утреннее радостное настроение, подаренное ей дочерью, мгновенно улетучилось.
   – А тебя как зовут? – спросила она.
   – Вы меня никак не зовёте, – ответила рабыня. – Или вам интересно, как меня назвала мать?
   – Не интересно, – ответила Агриппина, – будешь носить имя Вторая. Ясно?
   – Да, госпожа, – ответила рабыня. – Что делать Фортунате?
   – Пусть ждёт, – распорядилась Агриппина, – а ты принеси мне воду и полотенца. И захвати гребень. Я должна подавать пример дочери.
   Агриппина не торопясь умылась. Рабыня расчесала ей волосы. Потом Агриппину одели в домашнюю тогу.
   Фортуната ждала свою госпожу в атриуме. Недалеко на стульчике примостился старый грек Феодор. Он сидел тихо. Казалось, что спал.
   – Почему ты вернулась? – спросила Агриппина рабыню.
   – Я всё сделала, как вы велели, госпожа, – ответила Фортуната, – я легла с Клавдием сегодня ночью.
   – Так быстро? – усмехнулась Агриппина. – Я тебе приказывала не ублажать его, а влюбить в себя. Это разные вещи. Может, мне тебя лучше направить к Юлии? У неё есть рабыни, которые занимаются проституцией и приносят ей неплохой доход. Думаю, ты бы там прижилась.
   – Клавдий послал меня с сообщением, – сказала Фортуната, – я пришла сегодня не по своей воле. По его.
   – Рассказывай, – велела Агриппина.
   Фортуната глубоко вздохнула.
   – Клавдий передаёт, что он не отступится от вас, – замогильным голосом начала Фортуната, – что он видит все ваши женские уловки. И что он знает, зачем вы послали меня к нему.
   – И зачем я тебя послала к нему? – спросила Агриппина.
   – Я сказала, чтобы ты узнали о нём, – подняв голову, сказала Фортуната, – он думает, чтобы я следила за ним. И он сказал, что убьёт меня.
   – Молодец, – кивнула Агриппина, – продолжай.
   – Это всё, – опять наклонив голову, сказала Фортуната, – простите меня, госпожа. Я вела себя непозволительно.
   – Мы говорим не о тебе, – сказала Агриппина, – а о Клавдии. О юном Клавдии. Передай ему, что я стану его, когда он построит храм в мою честь.
   – Но храмы строят для богов, – вдруг очнулся до сих пор молчавший старый грек, – он не может построить храм в честь простой женщины.
   – Я не простая женщина, – сказала, улыбнувшись, Агриппина, – в меня влюбляются юноши. Я почти богиня. Но ты прав. Не стоит гневить богов. Поэтому пусть построит храм в честь богини мести. В честь Мегеры. Самой страшной из сестёр.
   – Но он меня убьёт, – заплакала Фортуната, – он издевался надо мной. Он бил меня. Из-за того, что вы его унизили. Не наказывайте меня так.
   – Убьёт так убьёт, – пожала плечами Агриппина, – это и будет твоё наказание. Рабов надо наказывать. Иди. Нечего тут сидеть без дела.
   Фортуната встала. Хотела сказать что-то. Но сдержалась. Поклонилась и ушла.
   – Зря, – вновь подал голос Феодор, – она преданная тебе рабыня. И хороший человек. А ты даёшь ей наказание, несоизмеримое с её проступком.
   – Она моя собственность, – сказала Агриппина, – как хочу, так и наказываю. Я хозяйка этого дома. И мне одной приходится вести дела. Отбиваться от назойливых ухажёров. Следить, чтобы мой ребёнок был здоров и сыт.
   – Хорошо, – согласно кивнул головой Феодор, – но почему храм Мегеры? Почему не Юноны?
   Агриппина встала. Подошла к греку вплотную. Лицо её покраснело.
   – Потому что я хочу мести, – сказала она зло, – я хочу отомстить. Не в этой, а в другой своей жизни. Мне в Риме повезло, что я родилась в богатой семье. Мне повезло, что я родилась римлянкой. Я богата и красива.
   – Так пусть будет храм Юноны, богини семьи, – попробовал возразить Феодор, – зачем тебе мстить? У тебя самое важное – это твоя семья.
   – Семья? – засмеялась Агриппина. – Где моя семья? Мой муж всю жизнь посвятил военному делу. Он не бывает дома месяцами. А теперь он забрал с собой и сына. Это разве семья?
   Агриппина развернулась. Уселась на свой стул напротив грека.
   – Я завидую своей соседке, – продолжила Агриппина, – у неё муж хоть и пьяница, но целыми днями дома. И делает всё, чтобы угодить своей жене. А мой всегда в разъездах. Вот и сейчас. Вместо того, чтобы быть дома и уделять внимание своей семье – мне, дочери и сыну, – он отправился зачем-то в Иерусалим. В поход. Вместо того, чтобы поставить на место зарвавшегося Клавдия, он где-то скачет на своём коне вместе с сыном. А я тут одна.
   – Но он же мужчина, – попробовал вновь возразить грек, – если он будет сидеть около тебя, то ты первая начнёшь его презирать. Он из походов привозит золото и драгоценности, которые носишь ты.
   – Мне не нужны драгоценности, – перебила его Агриппина, – мне нужен рядом со мной послушный и ласковый мужчина. Мне уже почти сорок лет. Ещё немного, и моя кожа окончательно постареет. И никакие кремы ей не помогут. Я хочу жить сейчас. Завтра может быть уже поздно.
   – И поэтому ты хочешь воздвигнуть храм Мегере? – усмехнулся Феодор. – Точнее говоря, просишь о этом юношу, влюблённого в тебя.
   – А почему нет? – улыбнулась Агриппина. – Всегда надо иметь выгоду от тех, кто любит тебя. Любовь может пройти, а вот материальные блага останутся. Вот увидишь, кроме храма он мне принесёт и золото, и драгоценности. Влюблённые безумны.
   – Но зачем тебе богатенький избалованный мальчик, – опять спросил Феодор, – зачем? Тебе мало тех благ, что у тебя есть?
   – Благ никогда не бывает много, – ответила Агриппина и отвернулась. – Мне надоела наша беседа. Ты меня не понимаешь. Человек может умереть в любой момент. И я хочу до этого момента получать удовольствие от жизни.
   – И от мести, – эхом отозвался грек.
   – Да, – кивнула Агриппина, – и от чужой смерти. От смерти своих врагов.
   Агриппина встала. Поднялся и Феодор.
   – Когда мне понадобится твой совет, я за тобой пришлю, – насмешливо сказала Агриппина.
   Феодор молча поклонился и ушёл, шаркая ногами.
   Агриппина же отправилась завтракать. Накормила маленькую Юнону. Затем провозилась с ней до самого обеда. Вначале они рисовали. Затем кормили рыбок. Играли в прятки.
   Под вечер пришёл раб от Юлии. Феликс.
   – У меня сообщение от моей госпожи, – сказал он, – она зовёт вас к себе в гости. Сегодня и завтра она будет дома весь день.
   Агриппина внимательно посмотрела на своего бывшего любимчика.
   – Сегодня уже поздно, – сказала она, – а завтра я с удовольствием приду навестить свою подругу. Как тебе у неё живётся?
   – Она добра ко мне, – ответил Феликс.
   – Это хорошо, – улыбнулась Агриппина. – Пойдём ко мне в спальню. Я думаю, Юлия не будет против того, чтобы ты удовлетворил свою бывшую госпожу.
   – Я думаю, что нет, – усмехнулся Феликс, – она хвастается мной перед другими. Как будто я породистый скакун.
   – Дохвастается она, – пробурчала Агриппина, – открутит её муж ей голову. Совсем она ничего не боится.
   – Не открутит, – вздохнул Феликс, – он участвует в наших забавах. Он толстый, много ест. И поэтому в постели не очень активный. Но ему нравится смотреть.
   – Так вы втроём спите? – удивилась Агриппина. – В этом городе остались ещё нормальные люди?
   – Только это секрет, – спохватился Феликс, – не рассказывайте никому, госпожа. Пожалуйста.
   – Пошли, – Агриппина нетерпеливо схватила своего бывшего раба за руку, – потом мне расскажешь. Сейчас займись делом.
   Она прошла с Феликсом в супружескую спальню, на ходу дав распоряжение не пускать сюда носившуюся по всему дому маленькую Юнону.
   Обычно для любовных утех она использовала маленькую комнатку возле кухни. Супружеская спальня для неё была священна.
   Но только не сегодня. Зачем сдерживать себя, если все кругом и так погрязли в грехе? Никому до неё нет дела. Муж далеко. Дочка занята с нянькой. Надо наслаждаться жизнью, пока это возможно.
   Феликс помедлил на пороге спальни. Но всё-таки вошёл. Разделся. Лёг.
   Отпустила его Агриппина спустя час. Измочаленного и выжатого, как долька лимона.
   Агриппина приняла ванну после посещения бывшего раба. Вымылась до блеска. Рабыни натёрли её маслом. Принесли сушёный виноград и лепёшки.
   Агриппина легла отдыхать. Тело гудело после сексуальных упражнений.
   Прибежала Юнона.
   – Мамочка, ты заболела? – спросила она.
   – Почему ты так решила? – в свою очередь спросила Агриппина.
   – Ты в постели лежишь и пахнешь, – ответила дочка.
   Агриппина рассмеялась.
   – Лежать в постели – это ещё не значит болеть, – сказала она, – вот если ты лежишь и плохо пахнешь, тогда ты точно заболела. А я пахну хорошо. Да?
   – Ты вкусно пахнешь, – согласилась Юнона.
   – Тогда залезай ко мне, – велела Агриппина, – я тебе подарю часть своего запаха.
   Юнона забралась к матери под одеяло. Они обнялись.
   Долго шептались. Дочка рассказывала, что она с нянькой сегодня делала. Агриппина вспомнила сказку про Красную Шапочку. Рассказала её, немного переделав на римский лад.
   Так они и уснули обнявшись. Мать и дочь.

Глава 21. Сара

   Раннее утро. Подъём. Заправка постелей. Точнее, нар. Уборная, умывальники.
   Умыться. Почистить зубы. Кому повезло, тот даже накрасился.
   Всё тело после вчерашней работы болело. Сара с удовольствием ополоснула лицо холодной водой. Расчесала волосы. За окном шёл дождь. Мелкий и противный. Совсем не летний.
   Рядом с Сарой расчёсывала волосы Барбора Гулкова. Расчёсывала и потом внимательно разглядывала гребень.
   – Что случилось? – спросила её Сара.
   – Вши, – ответила Барбора, – я их с детства ненавижу. А они меня любят. Вчера, видимо, от белья перебрались. Всё утро голова чесалась.
   Сара испуганно посмотрела на Барбору. Та спала через одного человека от неё. Саре показалось, что и у неё начала чесаться голова. Что и по её волосам бегают маленькие продолговатые комочки.
   – Строиться, – раздалась команда, – строиться быстрее.
   Женщины, торопясь и спотыкаясь, выстроились вдоль нар.
   В помещение вошёл офицер в сопровождении парочки охранников и женщины в штатском. На их одежде в тусклом свете ламп поблёскивали дождинки.
   – Комендант, – прошелестело по бараку.
   Все притихли. Строй дрогнул и стал более-менее ровным.
   Комендант вблизи оказался человеком среднего роста с правильными чертами лица. Безукоризненно подогнанная форма делала его красавцем. Он вполголоса что-то говорил переводчице, низенькой толстушке с конопатым лицом. Та транслировала его слова на чешском языке.
   – Есть, кто работал в ресторанах? Поваром или кондитером? – спросила переводчица.
   Поднялось две руки.
   – Кем и где работала? – спросила переводчица у одной из поднявших руку.
   – Кафе «Славия», кондитерский цех, – чётко ответила та.
   Толстушка вполголоса перевела ответ коменданту.
   Тот удовлетворённо кивнул головой и улыбнулся.
   – Отойди в сторонку, – велела переводчица. И обращаясь к другой женщине, поднявшей руку: – Ты где работала?
   – Помощником повара в ресторане на Карлине, – тихо ответила та, – я в основном на заготовке была. Картошку чистила, тесто месила.
   Толстушка перевела. Комендант поморщился, но так же благосклонно кивнул: подходит.
   – Я тоже могу картошку чистить, – вдруг сказала стоявшая рядом с Сарой Дагмар, – возьмите меня на кухню, пожалуйста.
   – Молчать, – рявкнула переводчица. – Я спросила, кто в ресторанах работал, а не где вы тут собираетесь трудиться. Ты у меня сейчас ров пойдёшь расчищать вместе с мужиками.
   Дагмар побледнела от страха. На её лбу выступила испарина. Губы задрожали.
   Комендант одобрительно похлопал толстуху по плечу. Что-то сказал ей еле слышно, наклонившись. Та кивнула, улыбнулась коменданту. Повернулась к строю заключённых. Лицо вмиг из приветливого стало злым и некрасивым.
   – Кто работал в больнице? – последовал новый вопрос.
   Поднялось три руки. Сара помедлила и также подняла правую руку.
   – Где и кем? – спросила толстушка.
   – Старшая сестра в Виноградской больнице, – доложила первая, худая особа в мятом платье.
   – Стоматолог, частная практика на Подоли, – ответила вторая, дородная тётка лет сорока.
   – Помощница хирурга в больнице на Виноградах, – сказала третья женщина, такая же худая, как её коллега.
   – Не кормят вас там, на Виноградах, что ли, – пошутила переводчица – и уже Саре: – А ты где работала?
   – Гинеколог, больница Брумловка, – коротко по-немецки ответила Сара.
   – Все четверо отойдите в сторонку, – после коротких переговоров с комендантом велела переводчица, – остальных после завтрака распределит старшая по бараку.
   Комендант кивнул и вдруг начал говорить. Говоря, он прохаживался вдоль шеренги заключённых, не смотря на них. Говорил он короткими фразами, делая паузы. Толстушка стояла перед строем и переводила на чешский язык то, что вещал комендант.
   – Дисциплина прежде всего, – говорил комендант, – дисциплина и работа. Вы должны работать и не жаловаться. Вы должны трудом искупить свою вину. Кто будет лениться, тот будет наказан. Карцер. Кто будет нарушать порядок, тот будет наказан. Карцер. Кто будет помогать начальству наводить порядок, тот будет поощрён.
   Дагмар подняла руку.
   «Дура, – подумала Сара, – вот же дура. Опять что-нибудь ляпнет, и её точно первую в карцер отведут».
   Комендант остановился напротив Дагмар, с интересом глядя на поднятую руку.
   – Чего тебе? – спросила подскочившая к Дагмар переводчица.
   – Я хочу сообщить о нарушении, – ответила Дагмар.
   Лицо её стало совсем белым. Поднятая рука заметно дрожала.
   Толстушка перевела коменданту слова Дагмар.
   – Говори, – велел тот.
   – Одна из заключённых прячет в подушке деньги, – охрипшим голосом сказала Дагмар.
   – Кто? – быстро спросила переводчица.
   – Сара Свободова, – Дагмар повернула поднятую руку в направлении Сары, – вон она.
   «За что? – подумала Сара. – Что я ей такого плохого сделала? За что она меня так? Зачем? Боже мой, за что?»
   В ушах появился какой-то гул. Голоса стали чуть приглушённее. Сара покачнулась.
   Лицо её стало белеть, как будто бледность от Дагмар перетекла к ней. Лицо Дагмар, наоборот, стало постепенно краснеть.
   – Я видела, – сказала Дагмар, – она ночью в подушку прятала деньги. У неё на себе что-то есть.
   – Где её место? – спросила переводчица.
   Дагмар показала. Два охранника перевернули, распотрошили подушку и одеяло. Нашли пачку денег. Отдали коменданту.
   – Молодец, – похвалил тот Дагмар, – будешь старшей с сегодняшнего дня. Ты очень хорошо делаешь.
   – И она говорила, – продолжила Дагмар, – что война будет ещё три года. Что она это точно знает. И что мы не победим.
   Сказала и сама испугалась того, что сказала. Толстушка так же испуганно перевела обвинения Дагмар.
   – Новоявленная Кассандра, – усмехнулся комендант, рассматривая Сару. – А ты знаешь, что случилось с Кассандрой?
   – Её растерзала толпа, – ответила Сара, – когда пророчество сбылось.
   – Какие умные гинекологи в этой глуши, – зло бросил комендант. – В кабинет её. Остальные работать.
   Подошли два охранника. Взяли Сару за руки и повели вон из барака.
   – Я необутая, – сказала Сара, – я босиком.
   – Тебе там обувь не понадобится, – бросил один из охранников и больно толкнул Сару.
   – Только не бейте, – попросила та, – я пойду. Только не делайте мне больно.
   Во дворе всё так же противно моросил дождь. Сара мгновенно промокла. Её начала бить крупная дрожь. То ли от страха, то ли от холода. Впереди, под зонтом, шёл комендант. Рядом с ним смешно семенила толстая переводчица.
   Сару завели в помещение, где ей присвоили номер при приезде. Велели сесть на скамью. Напротив уселся коренастый охранник, не сводящий с Сары взгляд.
   Через несколько минут вошёл комендант с каким-то человеком. Человек был в гражданском, невысокого роста, с блестящей от дождя лысиной. В руке он держал полотняную сумку.
   – Вы её принимали несколько дней назад? – спросил комендант. – Почему она смогла пронести с собой в крепость деньги?
   – Женщинам личный досмотр не делали, – ответил лысый, – указаний не поступало.
   – Теперь будете делать, – буркнул комендант, – вот вам первая пациентка. Можете приступать к досмотру.
   Лысый кивнул. Положил сумку на стол. Достал из неё тетрадку, карандаш, какие-то тряпки, флакончик с жидкостью и знакомое Саре по работе гинекологическое зеркало Куско. Вслед за расширителем из сумки лысый достал ректальный расширитель.
   Увидев весь этот набор инструментов, Сара затряслась.
   – Я сама, – сказала она, – я всё отдам сама. Не надо меня досматривать.
   Она встала, задрала платье. Сняла с себя трусики. Сделала шаг вперёд. Положила трусики на стол. Кармашком кверху.
   – Раздевайся, – скомандовал лысый, что-то записывая в тетрадь.
   Сара хотела что-то сказать, но споткнулась о ледяной взгляд коменданта.
   Она сняла с себя всю одежду. Аккуратно положила её на свободный стул. Осталась только в бюстгальтере.
   – Всё снимай, – сказал лысый, тщательно ощупывая всю Сарину одежду. Каждый шовчик, каждую складку. Трусики он брезгливо отодвинул в сторонку.
   – У меня больше ничего нет, – прошептала Сара, снимая с себя лифчик, – я всё отдала. В кармашке последнее.
   – Ляг на лавку и раздвинь ноги, – велел между тем лысый.
   Сара легла. Зажмурилась. Подняла и раздвинула ноги.
   Лысый вставил зеркало в Сару, покрутил колёсико. Холодный металл неприятно и больно впился в нежную кожу.
   Сара вспомнила, как всегда клала гинекологическое зеркало в тёплую воду, чтобы пришедшим к ней женщинам было комфортно. Многие посмеивались над этой её привычкой и считали блажью.
   Лысый выдернул зеркало. Сара вскрикнула от боли.
   – Встать, – скомандовал лысый, – нагнуться и раздвинуть руками ягодицы.
   Сара, как в тумане, встала. Нагнулась. Уперлась головой в стену. Руки положила себе на попу.
   Лысый шлёпнул Сару по спине. Ввёл в задний проход расширитель. Надавил.
   – Больно, больно, – не выдержала Сара, – больно мне.
   – Молчи, дура, – отозвался лысый.
   Он вытащил инструмент. Кинул Саре платье.
   – Одевайся, – скомандовал, – быстро.
   Сара натянула на себя платье прямо на голое тело. Схватила лифчик, майку.
   Зад болел. Невыносимо.
   Лысый протёр использованный инструмент тряпкой. Тряпку выбросил в мусорное ведро, стоящее в углу кабинета.
   Затем он аккуратно отпорол кармашек на трусиках Сары. Пересчитал драгоценности, всё записал в тетрадку.
   – Опись надо составить, – сказал коменданту, старательно выводя буквы на белой линованной бумаге.
   – Сейчас и составим, – отозвался тот, – заодно деньги, найденные в подушке, приобщим. Как фамилия заключённой?
   – Её номер 900, – ответил лысый, – для фамилии много чести.
   Сара стояла около стола, стараясь не шевелиться. Боль пульсировала в ней, то затихая, то вгрызаясь в потревоженные внутренности. По правой ноге что-то потекло.
   «Кровь, – подумала Сара, – этот мясник мне что-то порвал внутри. Надо бы промыть, чтобы не было заражения».
   Комендант открыл дверь. Позвал кого-то. Вошёл один из охранников. Коренастый мужчина с круглым добродушным лицом.
   – В карцер её, – велел комендант, – и узнайте, о чём этот 900-й номер ещё болтала. Я не потерплю у себя пропаганду.
   Охранник подошёл к Саре, взял её за локоть. Повёл на выход.
   За порогом было мокро. Но дождь прошёл. Из-за туч выглянуло солнце.
   Прошли по двору в сторону барака. Завернули за угол. Возле стены стояла бочка с дождевой водой.
   – Я пить хочу, – сказала Сара конвоиру, – можно я попью? Пожалуйста.
   Охранник воровато оглянулся.
   – Пей, – разрешил он, – только быстро. А то попадёт обоим.
   Сара шагнула к бочке. Наклонилась. Пересохшими губами втянула в себя холодную воду. Сделала глоток, другой. Стало легче. Дурнота прошла.
   – Слушай, – спросил Сару охранник, – ты правда гадать можешь? Будущее видишь? Не скажешь, что со мной будет? И что с моей женой? Не гуляет она от меня?
   Сара оглянулась. Охранник переступал с ноги на ногу, краснея от неловкости и от глупости самих вопросов. Сара вгляделась в его лицо. Кажется, она видела его глазами Алёны в 2015 году на плакате в этой же крепости. Но кто он и что с ним стало, она не помнила.
   – Жена тут живёт? В красном доме? – наугад спросила Сара, вспомнив, что некоторые охранники с семьями жили на территории крепости.
   – Да, тут, – подтвердил охранник.
   – Нормально у вас всё, – успокоила Сара охранника, – до самой смерти будете вместе. Как иголка с ниткой. Только не бей заключённых. Это потом вам зачтётся. Проживёшь до 1960 года. Жена твоя на десять лет позже умрёт.
   – Хорошо, хорошо, – оборвал охранник Сару, – пошли. По дороге доскажешь.
   Идти и врать про счастливую жизнь своего конвоира пришлось недолго. В конце слепой улочки была кирпичная стена с дверью. За дверью оказалась комнатка в четверть квадратного метра. Даже не комната, а ниша.
   Сара встала в неё. Повернулась лицом к выходу. Охранник закрыл дверь. Струганые доски прижались к лицу. Спину холодил кирпич.
   Сесть не было никакой возможности. Оставалось только стоять.
   И Сара стояла. Час, два, три. Потом она потеряла счёт времени.
   Ноги нестерпимо болели. Из разорванной прямой кишки что-то постоянно стекало по ноге. Хотелось есть. Хотелось спать.
   Сара умудрилась повиснуть на двери, дав немного отдыха своим ногам.
   Днём из-за двери пекло солнышко. После утреннего дождя парило и было душно. От каменной стены за спиной несло холодом. Вечером холод усилился.
   Чувство голода ушло. Лишь желудок ныл не переставая. Захотелось пить. Хоть глоточек. Хоть капельку воды.
   Сара вспоминала стоящую неподалёку от карцера бочку с водой и жалела, что выпила из неё так мало воды. Эта проклятая бочка стояла у неё перед глазами, сводя с ума. Пить.
   Мимо двери несколько раз проходили люди. Сара просила их дать ей немного напиться. Но они не слышали. Или делали вид, что не слышали. Голоса смолкали, шаги затихали вдали.
   Заснула Сара глубокой ночью. Или не заснула, а потеряла сознание. Но она вдруг в один миг перестала чувствовать холод и жажду. Стоящая перед глазами темнота вдруг ухнула куда-то вниз. И Сара отключилась. До самого утра. Без снов.

Глава 22. Алёна

   Проснулась Алёна от пришедшей эсэмэски. Она была от Вацлава. «С добрым утром, любимая. Буду вечером», – написал он. «С добрым утром, любимый», – ответила Алёна и поставила дюжину сердечек.
   Встала. Умылась. Позавтракала.
   «Как хорошо, что рядом есть любимый мужчина», – подумала Алёна.
   Она вышла на балкон. Солнце уже поднялось над Прагой, согрело её после ночной прохлады. Через мостик бежали в школу ученики. Внизу, под самыми окнами, о чём-то разговаривали мамаши с колясками. В сторону панельных домов проехал автобус.
   Всё было обычно. Мирно. Никто никого не мучил. Никого не били. Не морили голодом. Люди внизу были счастливы. Но они об этом не знали.
   Алёна нахмурилась. Быстро оделась. Привела себя в порядок. Накрасилась.
   Вышла на улицу и быстрым шагом пошла к уже знакомому дому.
   Обычный панельный дом. Девять этажей. На углу улицы. Бетонные ступеньки у подъезда. Ряд кнопок у домофона. Около каждой кнопки фамилия жильца.
   Форманова была третьей сверху. Первый или второй этаж, решила Алёна.
   В самом конце списка стояла русская фамилия. Поляков.
   Алёна задумалась. Потопталась около закрытой двери. Посмотрела на окна, стараясь определить, в какой квартире живёт её старая знакомая Марта. Спустилась с крыльца. Постояла на нижней ступеньке. Вновь поднялась к двери. Хотела нажать на кнопку с фамилией Форманова. Но что она скажет? Как выманит старуху из квартиры?
   Алёна развернулась, чтобы уйти. И увидела, как по ступенькам ей навстречу поднимается Марта. Судя по пакету в руке, божий одуванчик ходила за молоком в близлежащий магазин.
   – Добрый день, – сказала Алёна.
   – Добрый день, – отозвалась Марта, – опять я вас встретила. Вы же тут не живёте?
   – Я в гости пришла, к знакомым, – как можно шире улыбнулась Алёна, – давайте я вам помогу.
   – Да мне не тяжело, – ответила Марта, но пакет с бутылками передала, – а что за знакомые?
   – Поляковы, – ответила Алёна, – я к ним пришла, а их дома нет. Что делать, не знаю. Я издалека приехала. Теперь обратно на автобусе ехать.
   Алёна тараторила без умолку, судорожно думая, как бы попасть в квартиру к Марте.
   – У Поляковых сын красивый, – открывая дверь подъезда, сказала Марта, – вы к нему, наверное. Очень вежливый и порядочный парнишка.
   – Извините, – перебила её Алёна, – вы не могли бы дать мне попить? Меня что-то мутит. И день жаркий. А я беременная.
   – Ой, конечно, проходите, – Марта засуетилась, пропуская девушку вперёд, – сейчас, сейчас. Я на первом этаже живу.
   Уловка Алёны достигла своей цели. Это оказалось так просто. Дать человеку немного денег накануне, а на следующий день попросить попить. И вот ты у него в квартире.
   Алёна прижала руку к правому боку. Осторожно шагнула в прохладу подъезда.
   Квартира Марты находилась в конце коридора, прямо напротив лифта. Обычная дверь, покрашенная коричневой краской. Два замка. Марта вначале открыла верхний, потом нижний. Юркнула в квартиру, чуть было не захлопнув дверь перед замешкавшейся Алёной.
   – Ой, я в прихожей подожду, можно? – спросила Алёна, протискиваясь вслед за Мартой в квартиру.
   Протиснулась и сразу же села на стоящий возле двери пуфик.
   Марта скинула ботиночки, прошла по коридору и скрылась за поворотом. Квартира была обычная. Судя по всему, двухкомнатная. Слева две белые двери – туалет и ванная. Прямо – чуть приоткрытая дверь в комнату. За углом коридора ещё одна дверь, в большую комнату.
   Алёна прошла вслед за Мартой по коридору, зашла в большую комнату. В комнате стояла стенка, диван, маленький журнальный столик. Марта вышла слева, из небольшой кухоньки, держа в руках стакан с водой.
   – Спасибо, – сказала Алёна и жадно выпила всю воду.
   Как будто пыталась утолить жажду Сары.
   – Пожалуйста, – отозвалась Марта, поджав губы. – Ещё воды?
   Ей не понравилось, что Алёна прошла вслед за ней вглубь квартиры.
   Но Алёна не ответила. Она смотрела на стену над диванчиком. На стене висел портрет белокурой девочки в римской тоге. Алёна сделала шаг к портрету дочери Сары. Ещё один шаг. В груди заболело.
   – Это дочка моя, Дадулка, – отозвалась стоящая сзади Марта, – она погибла в войну. Её немцы забрали.
   Алёна медленно повернулась к Марте.
   – Дочка? – спросила она, стараясь приветливо улыбнуться. – У вас была дочка?
   – Да, – кивнула Марта, – дочка. А после войны, в пятьдесят девятом, у меня родился сын. Поздний ребёнок.
   – Сын? – опять переспросила Алёна. – Но ты же не могла рожать, Марта. И Дадулка не твоя дочь. Что ты врёшь?
   Марта запнулась. Подалась назад. Выставила перед собой руку с пустым стаканом, словно защищаясь.
   – Откуда вы знаете моё имя, молодая девушка? – спросила она испуганно. – Кто вы? Я позвоню в полицию.
   Алёна ударила Марту по руке. Стакан выпал и звеня покатился куда-то под столик. Марта развернулась, чтобы убежать, но Алёна перехватила её в коридорчике. Схватила лёгкое старушечье тело и кинула на дверь в маленькую комнату. Это оказалась спальня. Шкаф, стол, стул. Большая полуторная кровать. Тумбочка с несколькими фотографиями в рамках.
   Алёна затащила Марту на кровать, кинула её на спину. Сама забралась ей на грудь, уселась верхом, стараясь не раздавить бывшую соседку Сары. Ногами она обхватила тело старушки, руками держала запястья Марты.
   – Помогите! – внезапно закричала Марта.
   Алёна ударила Марту по лицу. Марта сразу же замолчала, как будто у неё выключили звук. Из разбитой губы у неё потекла кровь.
   – Я всё отдам, – зашептала она, – не бейте меня. Пожалуйста. У меня есть деньги. Немного, но есть. В шкафчике. Между постельным бельём двадцать тысяч крон.
   – Мне не нужны деньги, – ответила Алёна, – мне нужны ответы. На мои вопросы. Ответишь правду – я тебя отпущу. Не ответишь – убью.
   – Кто вы? – заплакала Марта. – Какие вопросы? Я ничего не знаю.
   – Я Сара Свободова, – ответила Алёна, – твоя подружка. Помнишь меня?
   – Сара умерла, давно, – ответила Марта, перестав плакать, – очень давно умерла. Её нет.
   – А почему я тогда так много о тебе знаю? – спросила Алёна. – Я знаю, что ты из еды любила в начале войны. Я знаю, что именно ты нарисовала портрет Дадулки. Ты мне рассказывала свои бабские секреты. Мы с тобой были лучшие подруги. Ты мне даже рассказала, как в первую брачную ночь у твоего мужа не получалось, потому что он много выпил. И он потом месяц к тебе не подходил.
   Глаза у Марты расширились. Она громко икнула.
   – Мой первый муж тоже умер, – сказала она, – я потом вышла замуж за другого человека. Мы очень хотели детей. Я ездила лечиться во Франтишковы Лазни. И меня вылечили от бесплодия. У меня родился сын и…
   – Меня не интересует твой сын, – прервала Алёна Марту, – давай ты вспомнишь сорок второй год. Сара отдала тебе дочку. А саму Сару забрали в гестапо. Куда ты дела Дадулку? Она же была у тебя дома. О ней никто не знал, кроме Либора и тебя.
   – Это было давно, – опять заплакала Марта, – я ничего не помню.
   – Не ври, – не сдавалась Алёна, – всё ты помнишь. Что стало с Дадулкой?
   – Мне больно рукам, – застонала Марта, – и мне нечем дышать. Отпустите меня, я всё расскажу. Пожалуйста. Не надо.
   Алёна отпустила руки Марты. Но лишь для того, чтобы взять ту за горло.
   – Её немцы забрали, – вдруг быстро заговорила Марта, – они обещали мне, что девочка останется со мной. Но на следующий день пришли и забрали. Я плакала. Я просила. Они мне обещали. Но они сказали, что детям-евреям место в гетто. И увезли Дадулку. Несмотря на договорённость.
   – На какую договорённость? – спросила Алёна, сползая с Марты. – О чём и когда ты договаривалась с немцами?
   У Марты была неестественно вывернута правая рука, и она тяжело дышала. И говорила тяжело и быстро, как будто в бреду.
   – Они вначале пришли с проверкой. Спрашивали про Свободову, – продолжила говорить Марта, – я им сказала, что Сара еврейка. И они обещали, что девочка останется со мной. А потом обманули.
   – Что? – Алёну чуть не стошнило от этого внезапного признания. Её замутило, захотелось в туалет.
   – Прости меня, – сказала Марта, – я не знаю, кто ты. Может, и Сара. Но я не хотела. Тогда евреям нельзя было жить с нами. Я думала, что они заберут Сару и оставят мне Дадулку. А они обманули меня.
   Алёна слезла с кровати. Прошла на кухню. Попила воды из-под крана. Искать стакан не было ни сил, ни желания.
   Вернулась в спаленку. Марта лежала на прежнем месте, баюкая искалеченную руку.
   – Что стало с моей дочкой? – спросила Алёна.
   Марта вздрогнула.
   – Я потом узнавала, – ответила, – её забрали в Терезин. В гетто. Я ей возила одежду и гостинцы. Она там была в детском саду. Какая-то семья за ней присматривала. Когда муж узнал, он меня чуть не убил. Запретил даже думать о ней.
   – И что было потом? – продолжила допрос Алёна. – Судя по портрету, ты не забыла Дадулку.
   Ей вдруг стало грустно. Оказывается, Дадулка была совсем недалеко от своей матери. На расстоянии нескольких километров. Замок был тюрьмой. А сам город Терезин нацисты оборудовали под гетто. Выкупили дома у живших там чехов. И заселили их еврейскими женщинами, мужчинами и детьми. Сделали образцово-показательное гетто.
   – Я узнала после войны, – сказала Марта, – её вывезли в Дахау в 1943 году. Она в списках. В шкафу есть папка. Там копия этого списка. Они меня обманули. И муж меня обманул. Взял и умер. А его товарищ на мне женился. Пан Форман. Он был хороший человек. Я ему родила сына, Франтишка. Франтишек выучился в университете на инженера. У него тоже сын родился. У меня сейчас правнук есть. Взрослый. Как ты.
   – Ты убила моего ребёнка, – сказала Алёна, – и ты мне хвастаешься своими правнуками.
   – Ты не Сара, – закашлялась Марта, – ты не она. Сара умерла. А тебя накажут. Поймают и накажут за то, что ты меня мучила.
   – А кто накажет тебя, – спросила Алёна, схватив старуху за горло, – кто накажет тебя? Ты прожила много лет. Подарила жизнь другим своим детям и внукам. А как же Сара? Как же её нерождённые внуки? У неё могли быть тоже внуки и правнуки. А ты её просто сдала.
   – Время было такое, – тихо ответила Марта, – немцы убивали евреев. Нельзя им было жить.
   – У тебя один правнук? – спросила Алёна. – Другие есть? Внуки или правнуки?
   – Один, – ответила Марта, – он очень красивый и умный мальчик.
   – Я убью его, – просто сказала Алёна, – за то, что ты убила мою дочь.
   – Нет, – крикнула Марта.
   Крикнула. Попыталась вскочить. Но тут же завалилась набок. Захрипела. Задёргала ногой. Алёна отошла от кровати. Спиной оперлась о шкаф. С удивлением и какой-то брезгливостью смотрела, как умирает Марта.
   И Марта умерла. Вдруг затихла. Пукнула, внезапно громко и неуместно. И умерла.
   Алёна оторвалась от шкафа. Потрогала тело. Толкнула его. Осторожно, на цыпочках, вышла в коридор. В ванной взяла полотенце. Протёрла всё, за что она хваталась руками. Нашла даже закатившийся под столик стакан. Положила его в пустой пакет, лежавший на кухне.
   В спаленке протёрла дверную ручку и спинку кровати. Открыла шкаф. Достала из стопки белья конверт с деньгами. Закрыла шкаф. Протёрла его дверцу.
   Уже уходя, оглянулась. На тумбочке стояли три фотографии. Две – групповые портреты. И одна – мальчика. Мальчиком был Вацлав. Моложе, чем нынешний Вацлав. Лет на пять. Но всё-таки Вацлав. Её любимый Вацлав.
   Алёна вышла из квартиры. Захлопнула за собой дверь. Затем вышла из подъезда. Не спеша, размахивая пакетом с полотенцем и стаканом, прошла два квартала. Выкинула пакет в мусорный бак.
   Алёна шла куда глаза глядят. Панельные дома сменились дачными хижинками. После хижинок пошёл лес. И дорога вдоль сосен.
   Телефонный звонок заставил Алёну подпрыгнуть. Она достала телефон, посмотрела, кто звонит. Вацлав.
   – Да, любимый, – ответила Алёна.
   – Привет, любимая, – раздался в трубке родной голос, – ты что такая грустная?
   – Я не грустная, я устала, – ответила Алёна.
   Ей хотелось плакать.
   – Я приеду вечером и заберу всю твою усталость, – продолжал звучать голос в трубке, разрывая сердце Алёны на мелкие кусочки, – около семи вечера. Можем сходить в кино. А можем устроить романтический ужин.
   – Сегодня не получится, – выдохнула Алёна, – у меня важная встреча в другом городе.
   – В каком? – удивился голос.
   – В Мюнхене, – на ходу придумывая, сказала Алёна, – важная встреча. Я не буду ночевать дома. Так что сегодня не приезжай. Извини, что так получилось. Не смогла предупредить. Я тебе завтра всё расскажу.
   – Да, конечно, – голос в трубке потух, – позвони мне, как освободишься. Люблю. Целую.
   – Милый, а как твоя фамилия? – спросила Алёна.
   – Зачем тебе? – удивился Вацлав.
   – Открытку хочу тебе послать, – ответила Алёна, – из Мюнхена. Адрес пошли эсэмэской.
   – Форман моя фамилия, – засмеялся Вацлав, – а адрес сброшу позже. Всё. Мне пора. Целую.
   – Целую, – эхом отозвалась Алёна и отключила телефон.
   Совсем.
   Подошла к информационному стенду, стоящему на пересечении двух тропинок. Оказалось, что она зашла на территорию заповедника. Прокопске удоли.
   Алёна сориентировалась, куда ей идти. И медленно побрела домой, по пути делая остановки и прислушиваясь к шуму деревьев.
   Обратная дорога оказалась очень длинной. Алёна вышла из леса недалеко от торгового центра. Зашла в него. Побродила по магазинам. Купила себе маечку, заплатив за покупку деньгами из квартиры Марты.
   Думала Алёна о чём угодно, только не о том, что произошло утром. Мозг как будто поставил какой-то барьер в воспоминаниях. Как будто на время отсёк произошедшее, чтобы успокоиться и переварить полученную из прошлого информацию.
   Пришла СМС от Вацлава. Любит, целует. И смайлики. Сердечки. Много сердечек.
   Алёна вышла из торгового центра. Дошла до автобусной остановки. Постояла там, разглядывая людей, спешащих куда-то по своим делам. Доехала до дома.
   Подумав, зашла в кофейню на первом этаже. Выпила чашку капучино. На улице стемнело. Зажглись фонари. Жара спала.
   Алёна расплатилась и поднялась к себе в квартиру. Не зажигая свет, разделась. Легла в кровать.
   Лежала и думала, что если бы не Марта, то она бы была сейчас не одна. А с Вацлавом. Со своим любимым мужчиной.
   Если бы не Марта, маленькая Дадулка не поехала бы с незнакомыми людьми в Дахау. А выросла бы. Вышла бы замуж. Если бы. Если бы не Марта. Глупая и завистливая Марта.
   Снилась Алёне Сара. Это было первый раз за всё время. Обычно её женщины никогда не снились друг другу. У каждой были свои жизни и свои сны.
   А тут вдруг Сара. Беременная. Сара шла по Праге, где-то в центре. С громадным животом. В одной руке сумочка. Другая рука поддерживает живот. Сара идёт по улице навстречу Алёне и улыбается. Улыбкой женщины, которая через несколько дней родит ребёнка. У них особенные улыбки, у беременных. Радостные, чуть уставшие. И счастливые.

Глава 23. Агриппина

   Агриппина проснулась и долго лежала, глядя вверх, в потолок. Рядом посапывала Юнона. Маленький родной комочек.
   Агриппина осторожно встала. Вышла из комнаты, завернувшись в одеяло.
   Солнце уже встало над Римом. С улицы слышался шум повозок и голоса. Из кухни пахло кашей.
   – Вторая, меня надо умыть, одеть и причесать, – сказала она подошедшей рабыне, – но вначале покормить. Что у нас на завтрак?
   – Каша и яйца, – ответила Вторая, – можем сделать омлет или сварить вкрутую. И ещё с рынка принесли крольчатину. Готовить?
   – Кроликов на вечер, – подумав, ответила Агриппина, – а сейчас омлет с хлебом. Я иду в гости к чревоугодникам. Надо оставить достаточно места для еды.
   Рабыня улыбнулась и отправилась на кухню. А Агриппина – приводить себя в порядок. Она почистила зубы. Её помыли. Причесали. Затем был завтрак.
   Агриппина несколько минут колебалась, что надевать: простую тунику или тогу. Но в конце концов решила, что день сегодня праздничный и стоит завернуться в тогу. Её и завернули. Сама бы она этого не сделала. Очень сложно, да и отвыкла она одеваться сама. Тога – это одежда для богатых.
   К этому времени проснулась Юнона.
   – Остаёшься дома, – сказала ей Агриппина, – холодную воду не пить, слушаться няньку.
   – А ты мне подарок принесёшь? – спросила хитрая Юнона.
   – Принесу, принесу, – рассмеялась Агриппина, залезая на носилки.
   К дому Юлии она прибыла быстро. На улицах Рима сегодня было мало людей. Основная масса народа пошла на гладиаторские бои.
   Агриппина зашла в дом к Юлии и сразу же попала в её объятия.
   – Как здорово, что ты пришла, – воскликнула она, – а то я уже и не знаю, что делать с твоим Клавдием.
   – Клавдий? Он тут? – нахмурилась Агриппина.
   – Прости, но он у меня вчера целый день провёл, – виновато потупилась Юлия, – мой муж уже стал подшучивать на эту тему. А Клавдий только о тебе и говорит. Как в бреду. Чем ты его приворожила?
   – У любовной лихорадки нет причины, – усмехнулась Агриппина, – любовь не выбирает. А уж когда мальчик влюбляется в женщину гораздо старше его, это обычное явление. Ты же сама ставила в своём театре пьесу про Эдипа. А жизнь бывает гораздо замысловатее пьесы.
   – И что ты теперь будешь делать? – спросила Юлия. – Примешь его ухаживания?
   – Не знаю, не знаю, – задумчиво сказала Агриппина, – одно дело переспать с рабом – и совсем другое с равным тебе. Люди этого не любят. Репутация строится годами, а может рухнуть за одно мгновенье.
   – Когда нас, римских женщин, что-то останавливало? – усмехнулась Юлия. – Тебе не обязательно ходить с Клавдием под ручку по городу. А твоего мужа мы можем отправить ещё в какой-нибудь поход. Ты же знаешь, мой супруг это может устроить.
   Агриппина рассмеялась. Женщины вошли в дом. В большой и длинной комнате стояло несколько столов. В самом дальнем углу какой-то человек что-то раскладывал на одном из столов. У входа в комнату стоял Клавдий. Держался он спокойно и уверенно. Но всё-таки было видно, что он нервничает.
   – Приветствую тебя, Агриппина, – сказал он и покраснел.
   Агриппина подошла к нему, взяла за локоть и отвела в сторонку.
   – Я хотела извиниться за то, что посмеялась над тобой несколько дней назад, – сказала она вполголоса, – но больше никогда не приходи ко мне домой без приглашения. Хорошо?
   – Хорошо, – ответил охрипшим голосом юноша, – я понял. Я буду посылать к тебе Фортунату.
   – Пусть она живёт у тебя, – сказала Агриппина, – не обижай её.
   – Вы сюда шептаться пришли или будем рассматривать то, что принёс ювелир? – прервала их разговор Юлия.
   – Сейчас, я потороплю его, – спохватился Клавдий и пошёл к человеку в другой конец комнаты.
   – Ты сегодня благосклонна к нему, – стараясь, чтобы не услышал Клавдий, сказала Юлия, – а ведь недавно даже слышать о нём не могла.
   – Обычное дело, – так же тихо ответила Агриппина, – приблизить мужчину, оттолкнуть, приблизить, оттолкнуть. И через некоторое время он будет целовать твои ноги и выполнять все твои безумства.
   Юлия засмеялась.
   – Восхищаюсь тобой, – сказала она, – ты не только хороша внешне, но и умна. И хитра. Я многому у тебя научусь.
   Клавдий вернулся.
   – Мой ювелир принёс свои работы, – сказал он, – я прошу каждую из дам выбрать что-нибудь себе на память. Одно условие: только одну вещицу.
   Все трое подошли к столу, на котором были разложены различные дамские украшения. Серьги, браслеты, кольца. Сам мастер стоял в сторонке, с улыбкой глядя на женщин. Был он довольно молод. Простая синяя туника. Кожаные сандалии.
   Юлия сразу же схватила огромные золотые серьги с сапфирами.
   – Я выбрала, – заявила она.
   – Примите их в дар в знак моего восхищения, – чуть поморщившись, высокопарно сказал Клавдий.
   – Они тебе не идут, очень большие, – сказала подруге Агриппина.
   – Зато дорогие, – парировала Юлия, – ты себе выбирай.
   Агриппина прошлась вдоль стола, разглядывая разложенные на нём украшения. Ювелир был довольно искусным мастером.
   Внезапно Агриппина остановилась. Протянула руку и взяла со стола кольцо.
   Кольцо было массивное, мужское. Сам обод в виде свернувшейся змеи. И женское лицо в обрамлении змей на месте печатки.
   У Агриппины перехватило дыхание. Она осторожно взяла кольцо. Примерила его на безымянный палец. Не подошло. Еле-еле влезло на мизинец. Хотя кольцо и было явно мужское, но отверстие в нём было под женский или детский палец.
   – Я беру это кольцо, – сказала Агриппина.
   Ювелир качнулся было вперёд, к Агриппине, но потом вернулся на прежнее место.
   – Может быть, что-то другое, с камнями? – спросил Клавдий. – Тут есть очень красивые вещи. Я думал, вот эти серёжки подойдут.
   – Это Мегера? – спросила Агриппина у ювелира, игнорируя Клавдия.
   – Это Фурина, богиня мести, – ответил тот, – Мегерой её называют греки. Я рад, что тебе понравилось это кольцо. Я на его изготовление потратил очень много времени.
   – У меня самый лучший ювелир в Риме, – встрял в разговор Клавдий.
   – Спасибо за подарок, – улыбнулась ему Агриппина, – я буду носить его с благодарностью.
   Клавдий расцвёл от слов Агриппины.
   – Это я сказал ювелиру взять с собой это кольцо, – сказал он, – меня озадачила твоя просьба. И мне сказали, что такой богини, как Мегера, нет. Есть Фурина. Ты не отказалась от мысли построить храм этой богини?
   – Нет, не отказалась, – ответила Агриппина, – или Фортуната тебе недостаточно точно донесла мои слова? Как только построишь храм, я подарю тебе себя.
   – Построю, – Клавдий опять улыбнулся, – всё для тебя сделаю.
   – Вот и хорошо, – сказала Агриппина, – а теперь мне надо идти. Меня дома ждёт дочка.
   – Но ты только что пришла! – воскликнул Клавдий. – Побудь ещё хотя бы некоторое время с нами. Я ждал тебя.
   – А меня ждёт дочь, – повторила Агриппина и вышла из комнаты.
   Во дворе её уже поджидали рабы с носилками.
   До дома добрались так же быстро.
   Юнона выбежала навстречу матери.
   – Я по тебе соскучилась, – заявила дочь.
   – И я по тебе соскучилась, – ответила Агриппина, – очень и очень сильно.
   Агриппина провела рукой по голове Юноны. Кольцо царапнуло нежную кожу ребёнка, оставив красную полоску.
   – Ой, – сказала Юнона, – ты царапаешься.
   – Это не я, – Агриппина показала кольцо дочери, – это змейка тебя укусила. Правда, очень красивое кольцо?
   – Нет, – нахмурилась Юнона, – оно злое. Оно кусается. А когда змеи кусаются, люди умирают.
   Агриппина вздохнула. Прошла с дочерью в атриум. На стульчике сидел Феодор. Как будто никуда не уходил.
   – Иди к няне, – сказала Агриппина, – пусть промоет твою царапину на щеке и положит на неё подорожник.
   – А что такое подорожник? – спросила Юнона.
   – Травка такая, – ответила Агриппина, – нянька знает, что это такое. Иди.
   Юнона убежала к няне. А Агриппина подошла к Феодору.
   – Я зашёл попрощаться, – сказал тот, примиряюще подняв руки, – я уезжаю. Поеду к морю. А то что-то меня кашель совсем замучил. В Риме очень пыльно. Пыль везде. Нечем дышать. А на море хорошо.
   Выглядел он и вправду не очень. Лицо посерело. Речь была медленной. Движения неторопливые.
   – Я распоряжусь, и тебе дадут еды и немного денег, – сказала Агриппина.
   – Спасибо большое, – поклонился Феодор, – я очень привязался к тебе и к твоей дочери. Я желаю вам счастья.
   – Я и так счастлива, – усмехнулась Агриппина, – посмотри на меня. У меня всё есть. Здоровье, богатство, любимый и любящий муж. Желанные дети.
   – Счастливая женщина не будет просить построить храм в честь богини мести, – тихо сказал Феодор, – она не будет дружить с блудливой женщиной и принимать подарки от посторонних мужчин.
   – Опять ты за своё, – с раздражением сказала Агриппина, – опять твои нравоучения.
   – Молчу, молчу, – старый грек опять поднял свои руки вверх, – извини. Привычка. Всё равно ты к моим словам не прислушиваешься.
   – Вот именно, – буркнула Агриппина, – я взрослая женщина, и меня уже не переделаешь.
   – Согласен, – кивнул Феодор головой, – но всё-таки помни. Месть убивает прежде всего того, кто мстит.
   – И что же теперь делать? – с усмешкой спросила Агриппина. – Прощать всем?
   – Иногда стоит и прощать, – помолчав, ответил Феодор.
   – Ну уж нет, – возразила Агриппина, – прощать – это удел слабых. Хватит. Прощай, старик.
   Она резко оборвала разговор. Позвала рабыню. Велела ей собрать мешок с сушёным мясом и фруктами. Положила туда немного денег. Отдала это Феодору. Тот кивнул с благодарностью. И молча вышел на улицу.
   А Агриппина остаток дня провозилась с дочкой.
   Она была права. Она взрослая и богатая женщина. Счастливая и независимая.
   А Клавдий в конце концов построил храм богини мести. Его развалины до сих пор можно увидеть на окраине Рима.

Глава 24. Сара

   Очнулась Сара перед самым рассветом. Тело затекло и болело. Спина окоченела от неподвижности и холода.
   Солнце встало в Терезине. И потихоньку нагрело дверь карцера. Стало теплее. Но вместе с тем усилилась жажда.
   Хотелось пить. Жажда мучила, сводила с ума. Сара была готова отдать всё за глоток воды.
   Это было невыносимо.
   Секунды тянулись медленно, скапливаясь в минуты. Минуты были долгими, как будто время застыло.
   Странная штука – это время. Когда ты счастлив, то время проносится незаметно. Ты не замечаешь его. А когда приходится страдать, то это же самое время еле-еле движется. Оно застывает, мучая тебя своей неторопливостью.
   Сара несколько раз слышала проходящих мимо людей. Пыталась позвать кого-то. Но люди то ли не слышали, то ли не обращали внимания на её просьбы о помощи.
   Наконец, ближе к обеду, несколько человек подошли к двери. Послышалась команда на немецком. Дверь распахнулась.
   Сара упала к ногам трёх мужчин – двух охранников и коменданта. Ноги не держали её.
   – Что-то наша Кассандра на ногах не стоит, – насмешливо сказал комендант.
   Охранники услужливо засмеялись.
   – Пить, – прохрипела Сара, – пожалуйста, дайте мне попить.
   Четыре крепкие руки подхватили Сару и поволокли по двору. Остановились они около бочки с водой. Сара вцепилась руками в края этой самой прекрасной бочки на свете, погрузила лицо в воду и принялась пить, захлёбываясь и стараясь не упасть в бочку.
   Напилась. Выпрямилась. И тут её стошнило.
   Комендант в последний момент успел отпрыгнуть от Сары. А вот одному из охранников Сара успела испачкать сапоги.
   – Какой же ты неуклюжий, Либор, – рассмеялся комендант, – бери пример с меня.
   – Извините, господин комендант, – пробурчал Либор, вытирая сапоги о траву, – я эту жидовку запру ещё на пару суток, она тогда точно не сможет ничего из себя выдавить. Нечем будет.
   Сара между тем опять опустила лицо в бочку и сделала ещё парочку глотков.
   – Хватит, – велел комендант, – много пьёшь. Обоссышься.
   Судя по всему, настроение у него было хорошее.
   – Пожалуйста, не надо меня в карцер больше, – попросила Сара, – я всё поняла. Я буду послушной. Я сделаю всё, что вы захотите. Я не знала, что в крепость нельзя проносить деньги и драгоценности. Простите меня.
   – Простить? – усмехнулся комендант. – За проступки нельзя прощать. Если вам всё прощать, вы на голову сядете. Рабов надо наказывать. Чтобы они боялись.
   – Ваша правда, господин комендант, – сказал один из охранников, – только железная дисциплина спасёт этот мир.
   – На какой срок её опять в карцер? – поинтересовался второй охранник.
   Комендант задумался. А у Сары всё оборвалось внутри. Она еле-еле выдержала ночь в этом каменном мешке. И провести там ещё хотя бы минуту, хотя бы секунду было выше её сил.
   – Трое суток, – внезапно выдохнул комендант, – а то языком много мелет.
   У Сары потемнело в глазах.
   – Нет, – закричала она, – не надо. Я вам всё скажу. Всё.
   Охранники взяли Сару под руки.
   – Погодите, – остановил их комендант, – что она мне хочет рассказать?
   – Я же Кассандра, – внезапно улыбнулась Сара, – я расскажу тебе твоё будущее.
   Она вдруг перестала бояться. Близость смерти сделала своё дело. Все чувства ушли куда-то. Стало легко. Даже ноги перестали болеть.
   – Я и так знаю своё будущее, – комендант был озадачен улыбкой Сары, – зачем мне слушать тебя?
   – Потому что я сегодня умру, – ответила Сара, – и никто, кроме меня, не расскажет тебе правду. Так ты хочешь послушать Кассандру?
   – Пусть говорит, – велел комендант охранникам.
   Те отпустили Сару. Она оперлась спиной о дверь карцера. В лицо ей светило солнце. Где-то под крышей чирикали воробьи. Мир вокруг был такой прекрасный. Такой желанный.
   Сара закрыла глаза. Представила одну из комнат замка. Ту, в которой в 2015 году будут стоять стенды. Нашла стенд, посвящённый коменданту этой тюрьмы.
   – Вы прослужите тут до самого конца войны, – монотонно, будто читая, начала говорить Сара, – вы будете убивать людей, но многие умрут от болезней. Перед самым концом войны в крепости разразится эпидемия. Но вместо помощи вы запрёте заключённых в камерах и перестанете давать им еду и воду. Вы бросите их умирать. А сами убежите.
   – Господин комендант, – прервал Сару один из охранников, – она сумасшедшая.
   – Пусть продолжает, – велел комендант.
   Сара открыла глаза и улыбнулась ему. Человеку в форме офицера СС.
   – Вас поймают, – продолжила Сара, – поймают где-то на границе Чехии и Германии. И вернут обратно в крепость, где почти все узники умрут от болезней. Хотя война уже закончится. Вас вернут и посадят в ту камеру, в которую вы запихиваете на ночь столько людей, что они могут только стоять.
   – Как интересно, – комендант улыбнулся Саре в ответ, – очень интересно. Может, тебя посадить в ту камеру для разнообразия? А то тебе в карцере одиноко, как я посмотрю.
   – Вы просидите в камере два месяца, – не обращая внимания на слова коменданта, продолжила Сара, – два месяца вам будут сниться те люди, которых вы замучили. Потому что стены этой крепости уже пропитались кровью и потом её узников. А потом, через два месяца, во дворе построят виселицу. На которой вас повесят. Как бешеную собаку.
   – Она сумасшедшая, – повторил охранник, – господин офицер, она сошла с ума.
   – Я вижу, – ответил комендант.
   – Я не сумасшедшая, – возразила Сара и опять улыбнулась, – я Кассандра. Я рассказываю вам, что будет. Меня предала моя лучшая подруга. Мой ребёнок ещё жив, но скоро умрёт.
   – Заткнись, – велел комендант. И обращаясь к охранникам: – Засуньте этот говорящий мешок с дерьмом обратно в карцер.
   Комендант отвернулся. Охранники взяли Сару за руку, всунули в нишу карцера. Саре вдруг внезапно стало жалко себя. Жалко, что ей опять придётся мучиться от жажды и от невозможности сесть или лечь в этом каменном мешке.
   – Я не сумасшедшая, – сказала она чуть громче, – это ваш Гитлер сумасшедший. Он умрёт в последний день войны. Выпьет яд и подохнет. Как крыса.
   Охранники замерли. Остолбенели от таких слов. Комендант медленно повернулся к Саре. Один из охранников очнулся и без замаха ударил Сару в лицо.
   Боль вспыхнула в голове. На зубах что-то заскрипело. Из носа потекла кровь.
   – Одно твоё пророчество точно сбудется, – сказал комендант, – ты скоро умрёшь. Тут ты права, Кассандра.
   Он медленно достал пистолет из кобуры. Подошёл к Саре. Передёрнул затвор, дослав патрон в патронник. Сара, как зачарованная, следила за его действиями, на какое-то мгновенье забыв про боль.
   Охранники отскочили от Сары, как по команде.
   Комендант поднял пистолет. Дуло плавно качалось в десяти сантиметрах от глаз Сары. Темнота внутри пистолета завораживала. За пистолетом тянулась рука. Чуть дальше пятном белело лицо коменданта.
   – Господин комендант, – сказал вдруг один из охранников, – вас кровью и мозгами забрызгает. Отойдите, пожалуйста.
   Комендант вздрогнул. Опустил пистолет.
   Развернулся. Сделал три шага назад. Повернулся. Поднял пистолет.
   Саре вдруг сделалось страшно. Очень страшно.
   Она зажмурилась. Так сильно, что перед закрытыми глазами побежали разноцветные круги.
   Сара успела услышать звук выстрела.
   А затем что-то тяжёлое и страшное ударило её по голове.
   Сара умерла.

Глава 25. Алёна

   Проспала Алёна до самого обеда. Встала. Шатаясь, побрела в ванную.
   Голова болела, словно после похмелья.
   Перед глазами стояло тёмное дуло пистолета коменданта.
   Алёна залезла под душ и долго поливала себя водой. Тёплая вода текла по её телу, постепенно унося ночные кошмары. Было жалко Сару. И в груди поднималась злость. К предавшей её Марте. К её правнуку Вацлаву, которого по иронии судьбы Алёна встретила и влюбилась. Влюбилась. Зачем? Чтобы он предал Алёну, как много лет назад его прабабка предала Сару?
   Любовь к Вацлаву прошла. За ночь. К утру Алёна уже не любила его. Она ненавидела Вацлава. И она хотела мести.
   Из душа Алёна вышла собранной, готовой к дальнейшим действиям.
   Глянула на себя в зеркало. Её волосы изменились. Бирюзовая краска смылась, потускнела. Из-под неё вылез природный рыжий цвет.
   – Везде халтура, – сказала сама себе Алёна, – надо подстричься и перекраситься. В рыжий.
   Она достала телефон, чтобы записаться на стрижку. Телефон был выключен. Она сама его вчера отключила после убийства Марты.
   Алёна достала зарядку. Включила телефон. Ввела пин-код. Сразу же посыпались сообщения о пропущенных звонках и эсэмэски. Большинство – от Вацлава. Звонки и СМС.
   Сара открыла последнюю.
   «Любимая, я волнуюсь. Позвони мне», – писал Вацлав.
   Дыханье прервалось. В сердце что-то ударило. Пронзительно и больно. Алёна заплакала.
   Она сидела и плакала. И слёзы капали на телефон. Надпись на дисплее исчезла. А сердце болеть не перестало.
   – Марта, будь ты проклята, – шёпотом сказала Алёна.
   Телефон, словно услышав эти слова, зазвонил. Алёна вытерла слёзы полотенцем, набрала в лёгкие воздух, задержала дыхание, выдохнула. И на пятом звонке ответила.
   – Алло.
   – Милая, у тебя всё в порядке? – выдохнула Алёне в ухо трубка голосом Вацлава, полным нежности, – я не могу до тебя дозвониться. Ты где?
   – У меня всё хорошо, – ответила Алёна, – я просто вчера устала и выключила телефон. Я в Праге.
   – А у нас в семье несчастье, – голос Вацлава стал глуше, – у меня прабабушка умерла. Вчера. Сердце остановилось. Видимо, тромб оторвался. Я её вчера вечером нашёл у неё в квартире. Мёртвой. Ей, видимо, в подъезде стало плохо, и она упала. До квартиры дойти смогла. А вот врача вызвать не успела.
   – Как жаль, – ответила Алёна, вначале даже не поняв, что Вацлав говорит о Марте, – прими мои соболезнования. Мне очень жаль, что она умерла.
   – Я сегодня отпросился с работы, – между тем продолжил Вацлав, – и ещё на три дня. Надо бабушку похоронить. Родственников встретить. И я хотел сейчас к тебе заехать. Можно?
   – Конечно, можно, – ответила Алёна, – приезжай. Когда тебя ждать?
   – Через час-два, – ответил Вацлав, – я соскучился по тебе. Целую, моя божья коровка.
   – Я жду тебя, – ответила Алёна, – очень жду.
   Телефон замолчал.
   Алёна встала. Сделала себе яичницу. Намазала на хлеб масло. Позавтракала. Всё это не спеша, даже как-то заторможенно.
   Посуду вместо посудомойки сложила в раковину. Нож, испачканный маслом, посередине стола. Нож выбрала самый большой, для мяса.
   Достала чистые колготки. Надела их на себя. А затем, поднатужившись, порвала их в районе паха. Сверху колготок юбка. Не очень короткая, но и не длинная. И маечку от Лоран. Порвать, не порвать?
   Алёна подошла к окну, посмотрела на противоположный дом. Прямо напротив в окне было видно, как мать кормит ребёнка. Девочку или мальчика, было не разглядеть. Ребёнок лет пяти сидел за столом и ел что-то из ложки, заботливо подносимой его матерью.
   Алёне вдруг стало дурно. Она села на стул, обхватила голову руками.
   – Я не смогу, – простонала она, – я не смогу. Я люблю его. Люблю. Ну почему так случилось? Будь ты проклята, Марта.
   Слёзы текли у неё по щекам, по рукам, по майке. Как будто случился маленький водопад. Водопад слёз.
   И тут зазвонил домофон. Внезапно, в полной тишине. Алёна аж подпрыгнула от неожиданности.
   Она вышла в коридор. Нажала кнопку на домофоне. Но экран остался тёмным. Кто-то закрывал камеру внизу, у подъезда, рукой.
   – Кто это? – спросила Алёна по-чешски.
   – Санэпидемстанция, – раздался в ответ знакомый голос. – Немедленно откройте. Выходить с поднятыми руками и раскрытыми санитарными книжками.
   – Игорь? – Алёна не могла поверить своим ушам. – Ты? Откуда?
   Игорёк одно лето проработал в какой-то деревне Новгородской области в столовой. Хотел заработать себе карманные деньги. Из деревни в Питер он вернулся загорелый и с громадным количеством шуток про санэпидемстанцию.
   Ладонь с камеры убрали, и Алёна увидела две знакомые и родные физиономии.
   – Валя, – растерялась Алёна, – и ты тут?
   – Тут, – подтвердила одна из физиономий, – ты нам дверь-то откроешь? Или так и будем на пороге разговаривать?
   – Да, да, – Алёна нажала на кнопку, открывающую дверь, – десятый этаж. 148-я квартира.
   Она сделала шаг назад. Оперлась о дверцу шкафа. И замерла. Затем всунула ключ в замок.
   Услышав в коридоре шум, открыла дверь и прошла в комнату. Села на стул, лицом к двери.
   Ребята ввалились в квартиру шумно и весело. Разулись в прихожей. Захлопнули за собой дверь.
   – Бирюзовая, – заорал Игорь, – согласись, это самый-самый сюрпризный сюрприз в твоей жизни.
   – Привет, Алёнушка, – улыбнулся с порога Валентин.
   – Вы как тут оказались? – спросила Алёна. – Какими судьбами?
   – Экономили на завтраках, – затарахтел Игорь, – мыли чужие машины, собирали пустые бутылки. И в конце концов купили тур в Чехию. Чтобы повидать свою старую подругу. Ты рада?
   – Рада, – ответила Алёна.
   Она так и осталась сидеть на стуле. Ноги сжаты. Руки на коленях. Валентин с Игорем стояли напротив неё. Сумки с вещами они побросали в коридоре.
   – Что случилось? – спросил Валентин.
   Игорёк наконец-то замолчал. Он понял, что что-то не так. Что-то происходит непонятное при встрече старых друзей.
   – Ничего не случилось, – ответила Алёна.
   Голос у неё был ровный, бесцветный.
   – Точно ничего не случилось? – опять спросил Валентин. – Я пытался тебе утром позвонить. Но ты была недоступна. Телефон был отключён. Может, мы не вовремя?
   Алёна задумалась на несколько секунд, будто переваривая вопрос Валентина. Её старого, проверенного друга. Того, кто любил её с пятого или шестого класса.
   – Вы вовремя, – ответила она, – очень вовремя. Чай? Кофе? Бутерброды?
   – Что случилось? – это уже не выдержал Игорь.
   Алёна опустила голову. Голос её зазвучал глухо, всё так же без эмоций.
   – Меня изнасиловали, – сказала она, – вчера вечером. Точнее, ночью.
   Игорь открыл рот, чтобы что-то сказать, но так и застыл. Валентин сделал шаг к Алёне. Прикоснулся рукой к её плечу. Алёна дёрнулась.
   – Не прикасайтесь ко мне, – попросила так же глухо.
   Валентин сделал шаг назад.
   – Извини, – сказал он, – извини. Кто это сделал?
   – Ты в полицию звонила? – вдруг очнулся Игорь. – Ты в больницу ездила? Давай мы тебя отвезём. Давай поможем.
   – Кто это сделал? – повторил Валентин. – И да, надо в полицию. Заявить. Или как тут делается?
   Алёна подняла голову. В глазах у неё стояли слёзы. Она на несколько минут и сама поверила в то, что говорила.
   – Вацлав, – сказала она, – помните, тот, который с приятелем на наш пароходик сел? В Питере. Это он. Вчера пришёл. Пьяный.
   – Ты в полицию заявила? – повторил свой вопрос Игорь. – Его же в тюрьму надо.
   – Какая полиция? – спросила Алёна. – Это же чужая страна. У этого Вацлава родственники в этой самой полиции работают. Ему ничего не будет. А вот меня с грязью смешают и из страны выгонят. О чём вы говорите? Надо мной издевались всю ночь, а вы про какие-то законы. Вы зачем сюда приехали?
   – Мы к тебе приехали, – растерянно ответил Игорь. – У тебя шок, наверное.
   – Где он? – спросил Валентин.
   В это время раздался звонок в дверь. Алёна оставила ключ в двери, и Вацлав не смог открыть дверь в квартиру. И поэтому он позвонил.
   Алёна закричала, склонившись к коленям и обняв их.
   Краем глаза она заметила, как Валентин, её рыцарь Валя, схватил лежавший на столе нож и кинулся в коридор.
   – Стой, – крикнул Игорь, – Валька, стой.
   И он кинулся вслед за другом.
   Алёна замолчала, прислушиваясь.
   На лестничной площадке слышался какой-то шум, какие-то голоса. О чём говорили, не было слышно.
   И вдруг закричал Вацлав. Громко. Он кричал от боли.
   Алёну затрясло. Она слезла со стула. Выпрямилась.
   Вышла в прихожую. Дверь была открыта.
   Выглянула в коридор. На полу была кровь. Следы тянулись за поворот коридора, к лифту.
   Оттуда внезапно выбежал Игорь.
   – Алёна, уходим, – крикнул он ей, – быстрее. Хватай документы, и уходим.
   Алёна захлопнула дверь у него перед носом. Повернула ключ два раза.
   – Открой, открой, – затарабанил в дверь Игорь. – Открой.
   Алёна зашла в комнату и взяла в руки телефон. Набрала короткий номер.
   – Полиция, – сказала она, дождавшись ответа, – немедленно приезжайте. Тут человека убили. Везде кровь в подъезде. Мне страшно. Ко мне в квартиру рвётся убийца. Русскоговорящий.
   Она выслушала, что сказали на другом конце провода. Назвала своё имя и фамилию. Назвала адрес.
   Отключила телефон.
   Прислушалась.
   Игорь смолк. Алёна осторожно подошла к двери, выглянула в глазок. В коридоре никого не было.
   Она отомкнула дверь. Вышла из квартиры, держа ключи в руке. Руку с ключами она вытянула, будто пытаясь от кого-то защититься.
   Медленно, на цыпочках прошла по коридору до лифта.
   Вацлав лежал в углу, около окна. Свернувшись, как эмбрион. Под ним натекла уже довольно большая лужа крови. Рядом с ним валялся нож. Игоря и Валентина нигде не было видно.
   Алёна села на корточки около лифта, стараясь не замочить ноги о кровь.
   И заплакала. Навзрыд. Во весь голос.

2015—2017

   1.Все совпадения имён, фамилий и кличек с реальными людьми случайны и непреднамеренны.
   2.В романе использованы стихи Владимира Высоцкого.

Мегера Роман о женщинах Вадим Фёдоров