   Важнее и сильнее всего…
   Повествование о запутанной жизни

   Илья Тамигин

   Москва, Москва, моя Москва
   Моя красавица
Песня

   Куба, любовь моя!
   Остров зари багровой!
Другая песня

   Посвящается моей жене Наташе

   © Илья Тамигин, 2017

   ISBN 978-5-4490-0696-7
   Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

От Автора

В основу сего произведения положена история, рассказанная мне много лет назад моим другом Сергеем Г. Конечно, я её творчески переработал. В романе нет ни капли вранья, только иногда вкраплен кристально чистый вымысел. Тем не менее, с прототипами главных героев и героинь я был знаком лично, хотя поверхностно и недолго. Разумеется, все имена изменены. Все географические названия, секретные объекты, растения, животные, насекомые, рецепты блюд, фасоны одежды и интерьеры, а также синий цвет выдуманы нарочно. За любые совпадения с реальной жизнью Автор ответственности не несет. А если кто-нибудь, тем не менее, уловит в персонажах сходство с собой, то пусть гордится, что ему так повезло!

Глава нулевая

   Высокое синее небо с важно плывущими облаками простодушно отражалось в зыбком зеркале маленькой речки. Речка была мелкая – в самом глубоком месте по шею. Это облегчало задачу двух ребят, с фырканьем нырявших под глинистым берегом.
   – Уй, зараза! Кусается! – темноволосый парень высоко вскинул руку с кровоточащим пальцем.
   В руке был зажат крупный рак.
   – Ну, а ты как хотел? – пропыхтел его товарищ, с усилием поворачивая под водой корягу, – Животинка имеет право на самооборону… Давай, пошарь тут, а я подержу!
   Под корягой обнаружилось ещё три рака.
   – Может, хватит, Сереж? Полведра уже есть!
   – А ты что, замерз? Работай, раб, солнце ещё высоко!
   – Не, ну их на фиг! Давай, правда, отдохнем!
   Сергей пожал могучими плечами и отпустил корягу. Парни вылезли на берег, собрали раков в ведро и присели у костерка. Рядом стояли велосипеды и валялась одежда. Вытерев руки о траву, оба неумело закурили. Им было по семнадцать, и после десяти лет заключения в школе душа требовала чего-нибудь эдакого, бунтарского. Сигареты и пиво, ждущее в погребе на даче (целых четыре бутылки!), как нельзя лучше годились для старта новой, взрослой жизни. Пиво и раки! Вообще, солидно, по взрослому!
   – Миш! – позвал Сергей, выпуская дым через ноздри, – А может, ну его, твой институт? Давай лучше махнем куда-нибудь, наймемся к геологам… или археологам?
   – Не, я рисовать хочу… Да и родители расстроятся.
   – Ну и пусть! Порасстраиваются – и успокоятся. Зато будешь самостоятельным и независимым.
   – Лениво, Сереж! Ну, какой из меня рабочий? Там же лопатой придется эксплуатировать, а мне это трудно!
   Друг хмыкнул и ничего не ответил.
   В этот момент из-за кустов вразвалочку вышли пятеро. Резиновые сапоги с закрученными вниз, наподобие ботфорт, голенищами, длинные, до плеч, сальные волосы по моде позапрошлого десятилетия и характерный запах. Деревенские, значит, парни. Они были постарше Сергея с Михаилом… или просто казались старше.
   – Эй, пацаны! Закурить есть?
   Михаил протянул спрашивающему беломорину. Тот взял её и презрительно скривился:
   – А с фильтром нет?
   – Нет! – мотнул головой Михаил.
   – А если найду? – строго сдвинул брови заводила и ткнул пальцем в сторону Сергея:
   – А ты когда рубль отдашь?
   Остальные заржали, довольные остроумной шуткой.
   – Сейчас и отдам! – покладисто кивнул Сергей, вставая.
   Он подошел к одежде, подмигнув на ходу Михаилу. Тот все понял, и тоже перешел в вертикальное положение, держа в руке толстый сук, которым только что ворошил костер. Сергей, делая вид, что ищет деньги в кармане рубахи, вдруг схватил щуплого главаря одной рукой за промежность, а другой – за волосы, и с разворотом швырнул его в речку. Тот даже заорать не успел!
   – Поищи, рубль там, на дне лежит!
   Четверо оставшихся несколько секунд ошалело смотрели, как на речной поверхности всплывают пузыри. Затем опомнились и бросились в атаку. Один, чуть задержавшись, открыл зубами перочинный нож. Михаил встретил набежавшего на него врага торцом дубины в живот. Когда тот, охнув, согнулся, добавил наотмашь по ногам. Задира не удержал равновесия и свалился в воду. Сергей, тем временем, провел два отличных удара, и один из его противников уже стоял на коленях, зажимая рукой кровоточащий нос. Двое оставшихся неуклюже пытались с разбегу сбить Сергея с ног, уже умудрившись подбить ему глаз и губу. Михаил напал с фланга и заехал тому, что пониже, по уху, но удар получился слабый, а в следующий миг нешуточная боль полоснула спину: владелец ножа достал таки лезвием! Михаил лягнул его ногой и угодил в живот. Хрюкнув, тот выронил нож и согнулся. В реку его! Ещё несколько метких ударов – и через пару минут все нападавшие угрюмо плескались по пояс в воде, ругаясь и осторожно ощупывая свои повреждения.
   – Ну-ка, Мишка, дай мне дрын побольше, – попросил Сергей, – Я им вылезти не дам, а ты собирай вещи!
   Когда на берегу в единственном удобном для высадки десанта месте стоит здоровенный парень с дубиной, шансы на прорыв невелики, поэтому деревенские остались на месте.
   – Мы вас ещё поймаем! – злобно посулил предводитель, – На куски порвем, бля!
   Сергей издевательски расхохотался, поднял дубину повыше и обрушил её на водную гладь. Полетели брызги, враги шарахнулись.
   – Уходим, Серега! – крикнул Михаил, уже оседлавший велосипед.
   Намокшая от крови рубашка противно липла к спине, но он не обращал на это внимания.
   Сергей метнул дрын в реку и тоже вскочил на железного коня.
   И парни помчались по тропинке вдоль берега. До дачи было километров пять…

   – Ни фига себе! Во, кровищи-то натекло! – ужасался Сергей, перевязывая Михаила лоскутом простыни, – Ты как, вообще, нормально?
   – Нормально, только голова кружится. Туже бинтуй!
   – А то!
   Кровотечение остановилось.
   – Спасибо, комсомолец Златогор! Спас меня от смерти неминучей! Что бы я без тебя делал? – прочувствованно-трагическим голосом изрек Михаил, морщась от боли.
   Сергей смутился и слегка покраснел:
   – Да ладно! Давай лучше пиво пить. Тебе надо возместить потерю крови.
   – А раки?
   – Варятся, уже варятся!

   Раки, сваренные с лавровым листом и черным перцем! Такое не часто случается в жизни! А в самый первый раз – это, вообще, восторг!
   – Прямо таки ласкают пищеварительный орган! – слегка заплетающимся языком заявил Михаил, выплевывая кусочек хитинового панцыря.
   Сергей захихикал:
   – Хорошо тебе, боец Михайлов? – и вышел во двор отлить.
   Через несколько секунд до Михаила донесся звук удара и вопль:
   – Мишка-а!!!
   Метнувшись к окну, он разглядел в вечерних сумерках какой-то бесформенный ком, катавшийся по земле: Серегу месили давешние пятеро. Выследили, гады! Мелькнула гаденькая мысль: не выходить, спрятаться! Могучим усилием воли Михаил подавил её и, шипя от боли в лопатке, откинул крышку сундука, на котором только что сидел. На свет явился шмайссер, откопанный прошлым летом в овраге. Передернув затвор, Михаил выскочил на крыльцо и дал очередь в воздух. На третьем выстреле автомат заклинило, но это было уже не важно.
   – Стоять, козлы! Всем стоять! – заорал наш автоматчик жутким, срывающимся на визг голосом, – Убью, нахрен!!!
   Деревенские, вопя от ужаса, рассыпались в стороны, оставив на земле неподвижную фигуру. Уронив шмайссер, Михаил склонился над Сергеем. Тот был в сознании, но затылок был мокрым от крови.
   – Идти можешь?
   – Нет… Башка кружится…
   – Хреново, блин!
   – Подстерегли, гады, – бормотал ушибленный, пока Михаил, пыхтя, волоком тащил его в дом, – Поленом припечатали…
   Перевязав Сергея остатками простыни, Михаил задумался: друга необходимо срочно доставить в больницу, а как? Райцентр в десяти километрах. На велосипеде – сущие пустяки, а пешком, с восемьюдесятью килограммами Серегиного тельца… Нереально! Оставить его, смотаться по быстрому в одиночку и вызвать «Скорую»? А вдруг чего, поплохеет Сереге, и они опоздают…
   Решение пришло простое, но эффективное. Через пять минут по дороге катилась тачка, в которой с комфортом лежал сложенный вдвое Сергей. Дело продвигалось медленно, то и дело приходилось останавливаться, чтобы выкатить транспортное средство из очередной лужи. Ноги разъезжались в грязи, но Михаил упрямо толкал тачку. Несколько раз он падал, но снова поднимался и продолжал путь. Через три часа они были в приемном покое районной больницы: перемазанный всякой дрянью (тачка была предназначена для компоста) Сергей и мокрый от пота и крови Михаил (от усилий снова началось кровотечение).
   Вошел зевающий во весь рот хирург.
   – Что случилось?
   – Упал он, – буркнул Михаил, с трудом держась на ногах.
   – А ты? Тоже упал?
   – Не, об колючую проволоку ободрался…
   Хирург вздохнул, ибо ясно было, что ребята побывали в драке.
   Медсестра, тихо матерясь, повела парней на санобработку.

   Час спустя они лежали на чистых простынях. В палате, кроме них, было ещё три человека, но они спали, поэтому шептаться можно было беспрепятственно.
   – Да, Мишка, мы с тобой теперя…
   – Ага, мы с тобой два берега у одной реки! – сонно перебил Михаил и зевнул с подвывом.
   – Ну! И повязаны кровью! Кровные братья, так сказать…
   – О! Интересная мысль! Тогда, давай дружить, кунак-побратим!
   – Давай… Слушай, шмайссер жалко, засветили. Как ты не забоялся, стрелять-то?
   – А что, нужно было ждать, пока тебя до смерти затопчут?
   Сергей осторожно спросил:
   – А реально в человека стрельнул бы?
   – Не знаю, Сереж… Думаю – да.
   Помолчав, Михаил успокоил:
   – Ничего, я его спрятал, шмайссер-то, не найдут, а мы отопремся, если что.
   Он повернулся на бок и нажал кнопку, торчащую из стены в изголовье. Оказалось, что это радиоточка. Мужской голос негромко пел песню из кинофильма «Путь к Причалу»:

   Друга не надо просить ни о чем,
   С ним не страшна беда.
   Друг мой, третье мое плечо
   Будет со мной всегда…

   – Выключи, люди же спят! – шикнул Сергей.

   Они все-таки поехали в то лето в Среднюю Азию – устроились рабочими в археологическую экспедицию, раскапывать какой-то древний курган. Работёнка была ещё та: таскать носилки с грунтом и прочие тяжести, копать ссохшуюся каменистую землю, и вообще – быть на подхвате. Но друзья не жаловались. Жара стояла за тридцать, пот покидал тело литрами и высыхал моментально, образуя жесткие разводы на рубашках. От этого, а также от мух, сильно чесалось всё тело. Попробовали работать голыми – получилось ещё хуже: обгорели до живого мяса! Хорошо, хоть вода была в изобилии, купаться в ручье можно было хоть три раза в день. Через месяц привыкли, загорели до черноты, похудели, набили на ладонях твердые, как янтарь мозоли. Все бы хорошо, но одолевала скука. Коллектив был приятный, но все археологи и рабочие возрастом нашим героям не соответствовали. Конечно, были песни у костра вечером под гитару, и интересные истории, но… чего-то не хватало. Город-райцентр был в двадцати километрах. Оттуда раз в неделю привозили припасы на ГАЗ-66 с брезентовым верхом, а народ отдыхал под сенью струй местного фонтана. Ну, мороженное, кино, а больше ничего за четыре часа не успеешь.
   – А давай останемся и вечером на танцы сходим? – предложил однажды Сергей, – Чувихи в платьях разноцветных подарят нам свою любовь…
   – А чуваки, ревнуя злобно, прольют на землю нашу кровь! – скептически продолжил Михаил.
   – Да брось! Мы наглеть не будем, присмотримся, пригласим тех, кого местные игнорируют. Потому, что на десять девчонок по статистике девять ребят!
   Короче, остались, не сказав о том завхозу. Машина ушла в лагерь без них.
   Вечером на танцплощадке все прошло как нельзя лучше. Местные парни не задирались. Девчата попались симпатичные, не возражали, когда к ним прижимались совсем уж тесно, и даже, когда танцы закончились, позволили себя проводить до общежития какого-то ПТУ. Выбрав местечко поукромнее, Сегей целовался со своей новой подругой часа два! Михаил – только один разок, в момент расставания. Девушка была несколько разочарована столичным кавалером, хотя он и прочел ей целую лекцию о художниках эпохи Возрождения.
   Встретились друзья у городского фонтана.
   – Эх, жалко, в общагу проникнуть не удалось! – расстроенно пожаловался Сергей, шлепая распухшими, как оладьи, губами, – Там вахтерша – во! (При этих словах он широко развел руки!) Не обойти, не объехать!
   – Что делать будем? – поинтересовался Михаил, отхлебывая из фляжки водичку, – На скамеечке до утра дожидаться?
   – Да ну на фиг! Пойдем в лагерь. Всего-то двадцать кэмэ! К утру дойдем.
   – А не заплутаем? – с сомнением покрутил головой Михаил.
   – С чего бы? Ночь лунная, дорога на лагерь одна…
   И они пошли.

   Когда по грунтовой дороге едешь в кузове грузового автомобиля – это одно, а когда идешь пешком, да ещё ночью – совсем другое! Тем более в степи, или, в данном случае, полупустыне, где нет четких ориентиров. Заблудились ребята, пропустили нужную развилку.

   Утро застало их, уже изрядно притомившихся, как говорят англичане, in the middle of nowhere, то-есть посреди полной ненаселенки. Дорога была, да! Но куда она ведет, было совершенно непонятно.
   – Слышь, Серега, уже семь часов идем! Пора бы уже и прийти! – сплевывая пыль, прохрипел Михаил.
   – Сам не пойму! – пожал плечами товарищ, – Давай сядем и подумаем.
   Присели в реденькой тени какого-то саксаула.
   – Лагерь от города на северо-запад, так?
   – Ну…
   – А северо-запад у нас во-он там! – Сергей уверенно указал пальцем… в сторону от дороги! – Блин, как это? Мы с тобой на запад чешем!
   – Пойдем обратно? – без всякого воодушевления предложил Михаил, ковыряя землю под саксаулом.
   – Не, лучше напрямик! Я думаю, тут километра три-четыре, – с ни на чем не основанным апломбом заявил Сергей, – Вставай!
   В это момент Михаил доковырялся до неприятностей: из норки под саксаулом выскользнула змея и цапнула его повыше лодыжки!
   – А-а-а!!! Ёпэрэсэтэ! – завопил укушенный, валясь на спину.
   Сергей лихорадочно соображал, что делать. Вспомнился инструктаж: «Перетянуть ногу выше места укуса, крестообразно надсечь ранку, высосать кровь… Доставить пострадавшего к врачу как можно скорее…»
   – Держись, Мишка, я щас!
   Выдернув ремень, наложил турникет под коленом. Перочинным ножом (тупой, зараза!) чиркнул поперек ранки раз, другой. Михаил заорал.
   – Чё орешь, будто тебя режут? – огрызнулся Сергей, наклоняясь к ране, из которой стекала густая темно-вишневая струйка.
   В последний момент вспомнилось, что если во рту есть поврежденные десны, или трещина на губах, то яд может сделать своё черное дело оказывающему помощь… Голова непроизвольно отдернулась, но тут же стыд затопил сознание: «Трус! Если ты сейчас не решишься, Мишка помрет! Навсегда!»
   Мертвое тело Сергей видел один раз, когда в прошлом году хоронили соседку, бабу Надю. Она лежала в гробу на табуретках у подъезда, неподвижная и бледная… нет, серая, и вид её вызывал ужас. Это потому, что в ней не было жизни! И если не отсосать кровь, Мишка тоже будет лежать на этой пыльной дороге мёртвый, как баба Надя, только ещё и с открытыми глазами, в которых застынет укор: «Что же ты, Серега, не спас меня от смерти?»
   Содрогнувшись, Сергей пересилил себя и снова склонился к ране. Авось, ничего!
   Нога у Михаила была вонючая и пыльная, и эта пыль скрипела на зубах. Солёная, с металлическим противным привкусом кровь наполнила рот, заставив кишки свернуться в узел от отвращения. Выплюнув её на дорогу, Сергей некоторое время боролся с тошнотой, затем принялся высасывать кровь снова. Минут через пять рана уже не кровоточила, и он, отдуваясь, отвалился, тяжело дыша.
   – Ну, как ты?
   – Ну, ты спросил, вампир! Нормально…
   Но оба видели, что ни фига не нормально: нога распухала на глазах и приобретала неприятный синюшный оттенок.
   – Идти сможешь, а, Мишка?
   – Попробую… А куда?
   Действительно: куда?
   – Обратно в город?
   – Пошли…
   И они побрели по дороге в сторону, где, как им казалось, был город.
   Через час нога у Михаила распухла вдвое. Солнце с безоблачного неба давило и плющило градусами. Сергей встряхнул фляжку: воды оставалось всего граммов триста. Он посмотрел на товарища: глаза запали, бледный, дышит со свистом.
   – Пей, Мишка!
   Тот приник к фляжке пересохшим ртом, сделал несколько глотков.
   – А ты?
   – Я не хочу…
   Выкурили на двоих последнюю сигарету.
   – Отдохнул? Пошли!
   Михаил встал, но тут же со стоном снова сел.
   – Не могу… Больно! Давай подождем, может, проедет кто…
   Сергей молча взвалил его на плечи… но сил хватило только на километр. Язык распух и сделался сухой, как деревяшка. В глазах плавали огненные пятна, в висках стучало. Не дойти! Оставалось только сидеть и ждать чуда, в смысле – попутной машины.
   Безжалостное солнце миновало зенит, но палило по прежнему немилосердно. Михаил потерял сознание.
   «Надо дать ему воды, а то и впрямь помрет…»
   Сергей наклонил фляжку и вода тонкой струйкой потекла в черный спекшийся рот… Последняя капля упала на подбородок и мгновенно испарилась. Это навело на мысль. Сергей отрезал штанины у джинсов (жаль, конечно, настоящий «Супер Райфл»! ) и помочился на лоскуты. Затем укутал одной тряпкой голову друга, а другой – свою. Стало немного легче… Долбаная дорога! Проедет ли по ней хоть кто-нибудь? Он закрыл глаза и постарался улечься поудобнее. Камни впивались в спину, но было уже всё равно…
   К вечеру чудо все-таки произошло: на них наткнулся военный уазик. Два бесчувственных тела солдаты погрузили в кузов и привезли в воинскую часть, всего-то в десяти километрах. Там Михаилу ввели поливалентную противозмеиную сыворотку и отправили в райбольницу.

   – Повезло тебе, джигит. Если бы не твой друг… Он тебе грамотно первую помощь оказал и последнюю воду отдал, знаешь? – качнул седой головой доктор, – Благодаря этому ты так долго продержался.
   – А… сам он… как?
   – Он то? Нормально! Чаю выпил целый самовар, теперь арбуз ест и икает.

   Потом было ещё много всякого…

   Михаил на следующий год поступил в Строгановку. Сергей пошел работать кузнецом на «Серп и Молот». Ну, а через три года и в армию.

Пролог

   – Встать! Смирно!
   Класс вскочил и замер.
   Преподаватель сел за стол, поерзал немного, устраиваясь поудобнее на венском стуле.
   – Прошу садиться.
   Все дружно сели.
   – Сегодня у нас новая тема: Высшее предназначение человека. На прошлом занятии мы выяснили, что у каждого человека есть некое специальное предназначение, ему не известное, как правило. И строго индивидуальное. А высшее предназначение? У кого есть мысли по этому поводу?
   Класс безмолствовал.
   Преподаватель пригладил волосы и встал:
   – Это – любовь.
   По классу пронесся шелест удивления.
   – Да, ангелы мои, любовь. Специфическое состояние, возникающее между душами мужчины и женщины, духовная связь, поднимающая их на новую ступень развития, приближающая к Богу, ибо Он и есть любовь. К сожалению, настоящая любовь случается очень редко. Часто за нее ошибочно принимают влюбленность, страсть и патриотизм. Увы! Страсть переходит в привычку, влюбленность угасает. Патриотизм, или любовь к своей стране и своему народу, есть продукт воспитания. Настоящая любовь длится вечно, переходя после смерти партнеров в новое качество. Но это уже тема следующего занятия. А сейчас запоминайте: не бывает так называемой неразделенной любви, как не бывает магнита с одним полюсом. Возникновение любви непредсказуемо и не зависит от свободы воли. Человек не может разлюбить своего партнера и, соответственно, не может полюбить другого. Любовь, как и Вера, способна творить то, что люди называют чудесами, то-есть совершать действия, противоречащие законам природы данной вселенной.
   Преподаватель отпил воды из стакана и продолжил:
   – К сожалению, Любовь возникает очень редко, спонтанно, а потому является одной из величайших ценностей этого Мира. Люди часто этого не понимают умом, но, тем не менее, чувствуют сердцем. Они посвящают Любви множество стихов, песен, романов. Эта тема – самая популярная в их искусстве, если не считать войны и насилия. Ну, эта тема, сами понимаете, продукт работы Соседей. Сейчас я нарисую на доске график возникновения Любви на протяжении всей истории человечества…
   Он подошел к доске и заскрипел мелом. Класс старательно копировал в прошнурованные и опечатанные тетради.
   – Видите? Число случаев растет от столетия к столетию! Это не может не радовать!
   Прозвенел звонок.
   – Все свободны! А тебя, Вагабонд, я попрошу остаться.
   Класс опустел. Преподаватель жестом предложил Вагабонду пересесть поближе.
   – Есть мнение послать тебя на Землю. Будешь Исполнителем Желаний. У тебя, ведь, уже есть опыт подобной работы?
   – Так точно! Я Золотой Рыбкой был!
   – А, так это про тебя Пушкин писал?
   – Так точно, про меня. Один эпизод отразил. Откуда только узнал-то!
   – Тогда, так: примешь образ женщины, поселишься в деревне Ворсино, в Подмосковье. Будешь исполнять желания людей. Но только ясно сформулированные! Конкретное желание – соответствующее исполнение! Ни на миллиметр в сторону, чтобы конфуза не вышло, как с… ну, ты помнишь, с тем, который джинн из бутылки! Это первое. Второе: среди людей сейчас появилось несколько Гениев. Найдешь, поможешь им себя реализовать. И, наконец, самое главное: только что возникла новая Большая Любовь. Твоя задача: наблюдать, опекать, но в отношения не вмешиваться. Вопросы есть?
   – А если у этой пары, ну, у которой Любовь, желания возникнут, и они на меня выйдут, исполнять тоже?
   – Ну, конечно!
   – А без их просьбы можно им что-нибудь приятное сделать?
   – Г-м… Можно, но смотря по обстоятельствам, и чтобы не выглядело Чудом.
   – Так точно! Разрешите приступить к выполнению?
   – Разрешаю. Следующий семинар через восемьдесят лет, не опаздывай. Свободен!
   – Есть! – Вагабонд, ангел второй статьи, повернулся через левое плечо и вышел из аудитории строевым шагом.

Часть первая: Социалистический Реализм

Глава первая

   Тем ранним утром 7-го мая в двухкомнатной хрущевке стоял тяжелый дух спиртного и табачного перегара, ибо гуляли уже третьи сутки, делая лишь кратковременные вылазки в Гастроном за пополнением горючего. На столе в живописном натюрморте причудливо компоновались пустые бутылки (угадайте, из-под чего!), консервные банки, недоеденная заветрившаяся «любительская» колбаса, грязные тарелки с окурками и стаканы. Родители всех участников пребывали до конца праздников на даче, поэтому помех народному гулянью не было. Май робко стучался в окно ещё не набравшими летнюю упругость солнечными лучами. Оные лучи, пошарив по интерьеру, высвечивали золотую бахрому эполет и витые шнуры аксельбантов висящего на плечиках кителя с голубыми петлицами ВДВ, а также потертый чемодан с художественно исполненной надписью: «Дембель-1984». Вне всякого сомнения, повод для празднования был самый что ни на есть уважительный – не каждый день человек из армии приходит!
   На пороге совмещенного санузла нетерпеливо сучила длинными балеринистыми ногами Марина, сестра Михаила, завернутая в линялый, не по размеру, чужой халат.
   – Сережка, выходи! Мне в тубзик надо! – жалобно, и в то же время злобно канючила она.
   – Я в ванне, Мариш! Только-только оживать начал! – донесся сопровождаемый плеском воды ответ.
   – Да я же сейчас обоссусь! – отбросив всякую деликатность, завопила Марина, – Вылезай скорей!
   В санузле послышалось движение, шлепанье босых ног и щелчок задвижки.
   – Не заперто, входи!
   Девушка вихрем ворвалась в вожделенное помещение и плюхнулась на унитаз.
   – Не подсматривай, извращенец! – строго потребовала она, – Мишке скажу!
   – Больно надо! – ворчливо отозвался из-за пластиковой занавески Сергей.
   Раздалось мелодичное журчание, сопровождаемое блаженными вздохами облегчения. Затем на долгую минуту воцарилась тишина.
   – Сереж!
   – А?
   – Погода хорошая, солнышко… Может, возьмем пивка и на природу двинемся?
   – Мысль! Растолкай своего, совет держать будем!

   Через полчаса за столом собрались вся компания: свежедембельнутый Сергей, он же хозяин квартиры; лучший друг Михаил с сестрой Мариной; её коллега по кордебалету Оля, подруга Михаила; Маришкин новый кадр Виталик и Лена, соседка и одноклассница Сергея, дождавшаяся его из армии (заметим: редкий случай!).
   – Товарищи! Поступило предложение продолжить празднование на природе. Так сказать, организовать выездную сессию, – шумно отхлебнув трижды женатого чаю провозгласил Сергей.
   – Погода шепчет: займи рубь и опохмелись! – утробно хохотнул Виталик, – Поддерживаю! Пивко на природе ещё вкуснее и ядренéе!
   Михаил довольно хлопнул Марину по плечу:
   – Молодец, сеструха! Правильные идеи генерируешь!
   – Дурак! – взвизгнула она возмущенно, – Силу-то, рассчитывай! Синяк же будет!
   – А я чо… Я – ничо… – смутился брат и неуклюже погладил ушибленное место.
   Лена и Оля присоединились к мнению коллектива.
   – Так, Мишка и Маришка! Идите за машиной! – деловито принялся раздавать ценные указания Сергей, – А вы, девчата, быстренько приберитесь маленько, устроили тут срач, понимаешь!
   – Кто устроил? Мы? – раздался возмущенный дуэт.
   – И вы тоже! Шнелль, шнелль!
   Михаил с Мариной ушли, ибо добывать машину надлежало вдвоем: Михаил умел водить, а Марина – упрашивать деда. Дед, отставной генерал, если и давал ключи, то разрешал им кататься на его ЗИМе только вдвоем, наивно полагая, что внучка не допустит всяких безобразий и глупостей, на которые горазд балбес-внук.
   Идти было недалеко, два квартала. Войдя в подъезд старого, тридцатых годов постройки, дома, Михаил нажал кнопку вызова лифта, пробормотав при этом:
   – Пепелац, однако!
   Решетчатая шахта позволяла видеть, как кабина, громыхая и лязгая, неторопливо спускается из верхних слоёв атмосферы.
   У двери дедовой квартиры Марина оглядела брата и пригладила ему волосы.
   – Горе моё небритое, – вздохнула она, – Дыши, что ли, носом, а то дед учует выхлоп и тачку не даст!
   – Яволь! – покладисто кивнуло небритое трое суток «горе».
   Дед открыл дверь не сразу, ибо разговаривал по телефону и бросить трубку было никак нельзя. При виде внуков его усы, как стрелка барометра, поползли вверх.
   – О, какие люди! Милости прошу в горницу!
   По натертому мастикой паркету брат и сестра не разуваясь прошли в гостиную, ибо тапочки для гостей в этой квартире считались нонзенсом. Михаил, памятуя о перегаре, приземлился на диван, чтобы быть от деда на некотором расстоянии, а Марина села рядом со стариком за стол.
   – Кофейку выпьете? Клава как раз сварила, – спросил хозяин апартаментов и по гусарски щелкнул подтяжками.
   Получив утвердительный ответ, рявкнул:
   – Клаша! Накрывай на троих! Ко мне внуки припожаловали!
   Домработница внесла поднос с фарфоровым кофейником, тремя изящными чашками, сахарницей и молочником, а также овсяным печеньем. Сервиз был праздничный – трофейный, вывезенный из Германии в 1946 году, и внуки поняли, что дед в хорошем настроении, а значит, скорее всего, выцыганить машину выгорит!
   – Ну, какие новости? – откусывая печенье ровными, хотя и желтыми от никотина зубами, поинтересовался дед-генерал.
   – Серега Златогор намедни из армии пришел, – поведал Михаил, дуя на кофе перед тем, как отхлебнуть.
   Старик хмыкнул. Штатский вид и манеры внука ранили его самолюбие. Не пошел парень по военной, семейной традицией освященной тропе! Какой офицер мог бы быть! И стать, и голос! Но – увы, учится всего-навсего в Строгановке…
   – Не пришел, а демобилизовался!
   – Ну, да… демобилизовался. На прошлой неделе.
   – Напомни мне, в каких войсках Сергей служил?
   – В воздушно-десантных.
   – Г-м, да… Не танкист, значит… И до каких чинов дослужился?
   – До рядового.
   Генерал открыл было рот, чтобы порассуждать о слабом карьерном росте Сереги, но тут вмешалась Марина:
   – Вот, хотим сегодня отметить Сережкино возвращение! На природу поехать, костерок, шашлыки… Ты нам машину не одолжишь, Михал Михалыч?
   Взгляд её, устремленный на деда, был кристально чистый и совершенно незамутненный тремя сутками загула. Молодость!
   – Дело! – улыбнулся владелец вожделенного транспортного средства, – Я, пожалуй, с вами поеду! Проветрюсь перед парадом!
   Он достал из черно-зеленой коробки с надписью «Герцеговина Флор» толстую папиросу, продул мундштук и прикурил от американской зажигалки «Зиппо», подаренной ему в сорок пятом адъютантом самого Эйзенхауэра. Облачко ароматного дыма из заросших волосами ноздрей поплыло по комнате, завихряясь по краям.
   Брат и сестра тревожно переглянулись. Они любили деда, но брать его с собой на природу… как-то не вписывалось в сегодняшние планы. Марина, впрочем, быстро нашлась:
   – Да как же ты без дамы, один поедешь? Разве что, я кому-нибудь из подруг позвоню?
   Михал Михалыч, несмотря на солидный возраст (75 лет!), был до женского полу охоч, ибо вдовел уже лет пятнадцать. Периодически он заводил романы, но в данный момент у него никого не было, это Марина знала точно. Да и предпочитал он женщин зрелых, от тридцати пяти до сорока пяти, молоденькие девчонки его не привлекали.
   Ход оказался верным. Генерал на секунду задумался, затем тряхнул головой:
   – Лады, езжайте без меня! Только, Мариш, лично проследи, чтоб безобразиев не нарушали! По бутылке пива на человека достаточно… Или вина сухого бутылку на всех!
   – Ну, конечно, дедуля! – проворковала девушка, и, чтобы закрепить согласие, обняла деда за шею.
   – А ты, Мишка, раз за рулем, вообще не пей! – с напускной строгостью продолжал напутствовать своего горячо любимого потомка дед, – И вообще, слушай, приведи себя в порядок! Побрейся, постригись сходи, а то уже на ушах патлы висят! Пуговицу застегни!
   – Так точно! – вскочил с дивана Михаил и вытянулся по стойке «смирно», выпучив при этом глаза.
   – Что, «так точно»? – брюзгливо поднял бровь генерал.
   – Ой, я хотел сказать: есть, товарищ генерал!
   – Ну, то-то! Возьми ключи в тумбочке… И переключайся с двойным выжимом, береги машину!
   – И про двойной выжим, и про перегазовку – все помню! – отозвался из прихожей внук, уже сжимающий в кулаке заветные ключи от гаража и автомобиля.
   Марина вскочила и поцеловала деда в висок:
   – Спасибо-расспасибо, дедуля!
   Он придержал её левой рукой.
   – Погоди… На, вот, на гулянку вам, – и протянул полусотенную.
   Внуки!

   Через полчаса сверкающий черным лаком и сияющий хромом, похожий на огромную галошу семиместный аппарат басовито бибикнул у Серегиного подъезда.
   Сергей, сопровождаемый Леной, Олей и могучим Виталиком, тащившим сумки со стратегическими материалами, появился незамедлительно.
   – Ого! – восхищенно выдохнул Виталик, – Вот это так да! Прямо, крейсер Аврора!
   – Ага! ГАЗ-12, пятьдесят восьмого года, – солидно кивнул Михаил, – Таких уже больше не делают. Ну, давайте, грузитесь, грузитесь в машину!
   Народ принялся темпераментно грузиться, пытаясь занять лучшие места. Оле выпало сидеть на откидном сидении, но зато у окна. Место рядом с водителем занял, естественно, Сергей. Выждав, когда все успокоятся, Михаил со скучающим видом осведомился:
   – Куды ехать-то, ваше благородие, господин военный?
   – Ты, вот что, машинист, отвези-ка нас на пляж какой-нибудь… или в лес. Отдыхать желаю. Ну, сам сообрази! Домчишь с ветерком – на чай получишь! – особым, барским голосом приказал Сергей.
   – Не извольте сумлеваться, Ваше степенство, господин-товарищ-барин, мигом домчим!
   Взревел мотор, со скрежетом и дымом пробуксовали задние колеса – и ЗИМ рванулся с места так резво, что пассажиры повалились друг на друга. Девчата хором завизжали, а Марина отвесила хулигану подзатыльник:
   – Ехай нормально! Не дрова, чай, везешь!
   Вывернув вскоре на Ленинский проспект, покатили на юго-запад. Там, километрах в шестидесяти от кольцевой, имелось отличное место с лесной опушкой и уединенным песчаным пляжиком на неширокой речке.
   Отъехав с километр, остановились на светофоре. Часы показывали 9:17. Вот, загорелся зеленый. ЗИМ продолжал стоять. Сзади раздались нетерпеливые гудки какого-то жигуленка, но Михаил по-прежнему не трогался с места.
   – Миш, а Миш! Ты чего? – толкнул его в бок Сергей, – Зеленый же! Опа, опять красный! Эй! Очнись!
   Михаил не отвечал и, вообще, не реагировал на раздражители, ибо по тротуару шла девушка, красивая нездешней, не московской красотой. Первое, что приковывало к ней внимание, была танцующая походка. Казалось, девушка двигается под звуки одной только ей слышимой мелодии. Второе – распущенные волосы, перехваченные алой лентой. Черные, пышные, вьющиеся, они колыхались на слабом до умеренного ветерке и струились ниже округлой попы, упакованной – Бог ты мой! – в черные «техасы»! Где она их только взяла, с шестидесятых годов их советская промышленность не выпускает! Фигура напоминала песочные часы на длинных-предлинных ногах, обутых в простенькие полукеды. Дешевенькая трикотажная кофточка обтягивала красивые плечи и высокую налитую грудь, не оскверненную лифчиком. При звуке рассерженных гудков девушка обернулась, придержав одной рукой волосы, и огромные тёмно-синие, как стратосфера, глаза встретили взгляд Михаила. Перед ним как-будто открылся туннель, ведущий в иные миры! Зрачки девушки ощутимо пульсировали, гипнотизировали, втягивали в себя. Это длилось долю секунды… Затем она пропала из виду: другие пешеходы заслонили её. Михаил очумело помотал головой и тронулся на желтый.
   – Эй, осторожней! Убьешь нас всех нахрен! – обеспокоенно завопил Сергей, когда машина едва разминулась с въехавшей на перекресток Волгой, – Да что с тобой, вообще, такое!?
   Михаил не отвечал – перед глазами всё ещё стояла прекрасная незнакомка.
   Пассажиры некоторое время оживленно обсуждали происшествие, стыдили водителя всякими словами, которые Автор не решается здесь цитировать из боязни травмировать нравственность Читателя, взывали к его комсомольской совести и верности моральному кодексу строителя коммунизма. Наконец, сошлись на мнении, что парня посетила белая горячка, и место ему в психбольнице имени Кащенко. Отживевший Михаил вяло отругивался, и вскоре разговор перешел на другие темы. Только Оля чувствовала некую тревогу и отчуждение, что ли, любимого человека.
   Через час приехали на место. ЗИМ, тяжело переваливаясь на кочковатой лесной дороге, выехал на берег реки. Там, как и предполагалось, никого не было.
   Лес подходил к берегу совсем вплотную, широким клином отделяя реку от зеленеющего километрах в трёх колхозного поля. Вода в реке была чистая, вся муть половодья уже успела осесть. Приятный песчаный уединенный пляжик был главным козырем этого места: летом здесь можно было купаться и загорать голышом, нипочем посторонние не увидят!
   Выгрузив припасы и разбив лагерь, мужчины набрали дровишек для костра. Девушки, подобрав подолы, ходили босиком по воде и кокетливо повизгивали. Вода была холодновата – начало Мая, что вы хотите!
   – Девчонки! Идите сюда! Щас костер разжигаем! – позвал Сергей, вкладывая в свой призыв некую особую значительность, ибо костер есть центральное событие пикника, из-за которого, собственно, и затевался выезд на плэнер.
   Куча хворосту была большая, ибо для шашлыков требовалось много углей, но сложена была бестолково, а потому гореть никак не желала, как ни пытались раздувать пламя от подсовываемых старых газет.
   – Настоящий пионер должен уметь разжигать костер с одной спички! – нравоучительно заметил Сергей красному и потному Виталику, взявшему на себя роль кострового.
   – С одной спички, ага! – пропыхтел тот, – И с одной канистры бензина! Миш, а Миш! Дай шланг, я бензину отсосу маленечко!
   Шланг был выдан, отсос произведен, и костер, наконец, запылал.
   – Ну, такое дело надо отпраздновать! – воодушевленно заявил Виталик, зубами срывая полиэтиленовую пробку с бутылки ёмкостью ноль восемь, – Поднимем бокалы, содвинем их разом!
   В эмалированные и пластмассовые кружки забулькал портвейн «Кавказ», ибо было решено от водки воздержаться, чтобы отдохнуть от пьянства.
   Михаил накрыл свою кружку ладонью.
   – Я пить не буду!
   – Почему?! – дружно изумился коллектив.
   – Дед винище запретил употреблять внутрь. Только «Боржом» можно!
   Заявление прозвучало веско. Народ впечатлился. Сергей достал бутылку «Боржома» и, пытливо заглядывая другу в глаза, медленно откупорил. Он подозревал какую-то шутку, розыгрыш. Типа, сейчас Мишка повернется спиной, а там надпись: «Выпьем мы сейчас „Боржом“ и тихонечко заржем!». Или наберет в рот воды, а потом выпустит на подбородок красную краску, ну, вроде кровь, захрипит и задергается со словами: «Отравили, гады!». Нечто подобное они уже неоднократно отмачивали, каждый раз с грандиозным успехом. Но Михаил взял бутылку и отпил как ни в чем не бывало.
   – И когда мы должны смеяться? – напряженным голосом вопросила Марина, тоже ожидавшая от братца чего-нибудь эдакого.
   – Да, прямо сейчас можете!
   Все хихикнули, но как-то неуверенно, и осторожно выпили портвейн, опасаясь подмены на подкрашенный спирт или подмеса в благородный напиток чего-нибудь, вроде пургена. А что, с Мишки станется! Но портвейн оказался самым настоящим, правильным… Странно!
   Постепенно все успокоились и забыли про странный розыгрыш в кавычках. А Михаил и не разыгрывал, просто не хотел пьянствовать, желая сохранить ясность мыслей. Жуя бутерброд с колбасой, он попытался вспомнить лицо той девушки… Получилось! Эх, бумагу не взял! Ну, ничего, дома нарисует портрет по памяти.
   Народное гулянье шло своим чередом. Всем от портвейна стало легко и весело, Сергей настроил гитару и стал исполнять балладу Высоцкого:

   Как в однажды в славном том государстве,
   Где не войн, ни катаклизмов, ни бурь,
   Поселился дикий вепрь агромадный:
   То ли буйвол, то ли бык, то ли тур!

   Девчата смеялись и подпевали рефрен, Виталик вскочил и пытался изобразить действие баллады пантомимой. Получалось очень забавно!
   Затем костер прогорел, угли собрали в кучку и укрепили над ними шампуры с купленной в кулинарии маринованной свининой. Жир с шипением капал на угли и сгорал синим пламенем, оставляя в воздухе приятный запах, присущий только шашлыку на открытом огне.
   – Готово, пожалуй! – попробовав кусочек, решил Виталик, – Навались, орда!
   Шампуры расхватали и впились в сочное мясо крепкими молодыми зубами. Один Михаил ел без особого аппетита. Оля с тревогой поглядывала на него. Они были вместе уже целый месяц, парень ей сильно нравился, да и она ему не была безразлична: звонит почти каждый день, портрет нарисовал, в кафе-мороженое приглашал, в кино ходили три раза. Ну, и это-самое… Отношения хотелось развивать и укреплять! Но сегодня миленок был какой-то вялый и задумчивый. Может быть, попытаться его расшевелить? Она придвинулась ближе и обняла парня за шею. Не отстранился, но и не показал, что ему приятно. Решила попозже устроить ему сеанс кустотерапии, а то что это за выезд на природу без этого-самого?
   Приговоренные к истреблению посредством поедания шашлыки, жалобно попискивая, исчезли в желудках.
   – Всё выпито, всё сожрато! – вздохнув, резюмировал Сергей, вороша угли несгоревшей веткой.
   Затем снова взял гитару и запел:

   Дым костра создает уют,
   Искры гаснут в полете сами…

   Лена и Марина пошли к речке мыть посуду, Виталик увязался с ними, заявив, что хочет искупаться. Воспользовавшись моментом, Оля предложила Михаилу прогуляться в лес, за цветами. Тот согласился: почему не размять ноги? На самом деле Олю интересовал только Цветок Счастья. Ну, ты знаешь, Читатель: этакий красный колокольчик на длинном мясистом стебле, с двумя клубнями у корня.
   Сергей, оставшийся в одиночестве, некоторое время задумчиво курил, сплевывая в костер и попадая каждый раз, затем, ощутив зов природы, поднялся и направился в лес. Пройдя метров пятьдесят, он не нашел подходящего места и двинулся дальше. О, вот и подходящее поваленное дерево! И лопухи рядом как раз такие, как надо! Аккуратно устроившись в развилке, как на унитазе, он закурил сигаретку, предварительно сорвав лопух, чтобы не тянуться потом. В голове от портвейна и шашлыков стоял приятный туман. Физиологический процесс был близок к завершению, как вдруг…
   Между деревьями, метрах в ста, по опушке проехал джип в камуфляжной раскраске! Не наш, не советский! Затем – ещё один, такой же. На душе стало тревожно, но осознание ситуации ещё не произошло. Несколько пехотинцев с винтовками М16, в касках и натуральной американской форме с закатанными рукавами прошли совсем близко, метрах в тридцати. И только тогда весь ужас происходящего молнией ударил в мозг.
   «Началось! Война!» – холодея, подумал свежедембельнутый рядовой, каждый день накачиваемый на политзанятиях информацией о коварных планах главного потенциального противника, – «Это же десант! Американцы десант высадили!».
   Он бегом устремился в сторону лагеря. На четвереньках, чтобы не заметили враги! Свернувшиеся жгутом на щиколотках штаны мешали двигаться, но останавливаться, чтобы надеть их, было некогда, ибо опасно. Метров через полтораста наткнулся на Михаила и Олю. Девушка была, как бы это сказать… слегка обнажена, и сосредоточенно возилась с заевшей молнией на брюках парня. Михаил вяло сопротивлялся.
   – Кончайте ваши глупости! Американцы десант высадили! Держитесь ближе к деревьям, срочно уходим! – прокричал им Сергей на бегу.
   Увидев фигуру с голым задом они только рты раскрыли, застыв в неуклюжих позах.
   Скатившись в ложбинку, наш герой остановился отдышаться и привести одежду в порядок. Главное – до машины добраться, а там – давай Бог ноги! Вперед!
   Достигнув костра, Сергей узрел следующую картину: Лена, Марина и Виталик спокойно беседовали с двумя облаченными в камуфляж американцами, мирно прислонивших свои автоматы к сосне.
   – А… Э… – слова застряли в гортани.
   Сергей чуть не заплакал от беспомощности. Главное, нет ведь ничего, голые руки! Прикинул, не удастся ли захватить автомат…
   – Сережка! Иди сюда! – помахала рукой Лена, – Тут, оказывается, рядом кино снимают! Про войну!
   – Ёпэрэсэтэ! – только и смог выговорить парень, ощущая внутри чувство облегчения и разочарования одновременно.
   Настроение было испорчено.
   Немного погодя к костру подошли Михаил с Олей и приняли участие в совместном чаепитии. Американцы в кавычках оказались студентами ВГИКа. Сергею, принявшему их за настоящих коммандос, искренне посочувствовали. Один из них, Володя, рассказал, как два года назад в Калужской области снимали фильм о партизанах.
   – Ну, сами понимаете, где партизаны – там и эсэсовцы! А у одного артиста, по роли штурмбанфюрера СС, в том районе дача была. Ну, до райцентра недалеко, съёмки в тот день рано закончились, почему-то… он и решил в райисполком заскочить, бумажку какую-то подписать. Как был, в форме, с водителем (тоже в форме эсэсовской!) на Хорьхе киносъёмочном подъехал к исполкому и идет прямо к председателю в кабинет, а в руке бумагу держит… Все кругом при виде эсэсовца бледные делаются, к стенкам жмутся.
   Все захихикали, представляя реакцию предрайисполкома.
   – Входит он, значит, в кабинет, а председатель его как увидал – сразу руки поднял! Побледнел, посерел, захрипел. Тоже всерьёз подумал, что немцы в городе! Но потом выпил коньячку, отживел, и бумагу подписал.
   Все захохотали.
   – А раньше ты говорил, что председатель руку вскинул и «Хайль Гитлер!» кричал! – с подковыркой заметил второй псевдоамериканец, Саша, макая в кружку с чаем печенье.
   – Ну, это я по пьянке преувеличил, а сейчас-то я трезвый! – беспечно отмахнулся Володя.
   Сие заявление было воспринято как намек, и артистам налили портвейна. Вскоре они ушли – их перерыв заканчивался и надо было опять входить в роль десантников, заброшенных в Московскую область для захвата военного аэродрома, на который, по сценарию, приземлятся основные силы вторжения.
   После их ухода разговор не клеился, всем захотелось домой. Да и день уже клонился к вечеру.
   – Ну, что? По машинам? – нетерпеливо спросил Михаил, – А то мне ещё вас всех по домам развозить!
   Все принялись собираться, и через четверть часа ЗИМ покинул берег речки.
   Сергей, окончательно пришедший в себя после шока, понуждал Михаила ехать быстрее. Тот вербально соглашался, но скорость все равно не увеличивал, машину, дескать, беречь надо.
   Оля переживала неудачную попытку соблазнения кавалера. Надо же, уж и сама разделась, и его почти раздела, а толку ноль! Ну, прямо никакой реакции внутри штанов! Как будто она не живая женщина, а кукла резиновая! Бубнил только, мол, может не надо, от поцелуев уворачивался, морщась! Наверное, это состояние нестояния у него с перепою, решила девушка. Ничего, завтра выспится и будет опять её вожделеть!
   Виталик дремал, сморенный едой, выпивкой и плавным движением машины.
   Марина мысленно подсчитывала употребленные за день калории. Получалось много, завтра нужно будет лишний час у станка потрудиться и в баню сходить.
   Лена смотрела в окно и мечтала, как Сережа устоится на работу, потом будет свадьба, она родит ему сыночка… С жильём выходила неувязка: жить скорее всего придется с родителями. Где ж свою квартиру взять? Снимать дорого… А на её заводе очередь ой-ей! Лет пятнадцать, в лучшем случае, ждать. Ну, ничего, Сереженька умный, придумает что-нибудь!
   Автомобиль уже шуршал шинами по Ленинскому проспекту. Вот и тот самый светофор! Горел зеленый, но Михаил, тем не менее, притормозил, смутно надеясь вновь увидеть ту, поразившую его воображение, девушку. Увы! Среди пешеходов её не было…
   Уже в сумерках, развезя всех по домам, брат с сестрой, поднявшись на пятый этаж по стертым ступенькам, хранящим былое величие в виде остатков крепежей для ковровой дорожки (лифт не работал!), позвонили у двери дедовой квартиры. Впустив их в прихожую, Михал Михалыч подозрительно посмотрел на внуков сквозь очки.
   – Все в порядке? Машина цела?
   – Ну, конечно, дедуля! – ласково отозвалась Марина.
   – Вот, возвращаю ключи, товарищ генерал! – коряво козырнул Михаил.
   – К пустой голове руку не прикладывают, – ворчливо буркнул дед, шевеля ноздрями, – Не пил? А ну, дыхни!
   Внук дыхнул. Михал Михалыч запаха спиртного не унюхал и даже ощутил некоторую тревогу за парня: как это, был на пикнике – и не выпил?
   – Ужинать будете? – с надеждой поинтересовался он, надеясь пообщаться ещё хоть немножко, ибо внуки посещали ветерана редко.
   Внуки дружно отказались. Они хотели домой, где не были уже четыре дня. Дед нехотя отпустил их, скрывая разочарование: хотелось поболтать, послушать, как у них прошел день… Но, увы! Внуки выросли… и приходят только когда им что-то надо от старика.

   Дома Марина сразу завалилась спать, она вообще была ранняя пташка, да и устала за день. Михаил же взялся за карандаш. Через два часа с листа бумаги на него снова смотрела девушка с Ленинского проспекта. Высокий лоб, классический римский носик с деликатно вырезанными ноздрями, пухлые, четко очерченные губы, мягкая линия подбородка. Ну, и глаза! Совершенно особенной, не виданной ранее формы…
   – Я найду тебя, – бормотал художник, аккуратно прикнопливая портрет к стене, – Пока не знаю, как, но, где бы ты не была, найду…
   Так прошел день 7-го мая 1984 года.

Глава вторая

   Синьорита Эстрелла Роза Мария Рамирес была «гальего» – так на Кубе называли потомков испанских переселенцев. И верно, её предки прибыли на Остров Свободы аж в конце XV века, вместе с четвертой экспедицией Колумба, а Альфонсо Рамирес – пра-пра-пра-…дед Эстреллы – был боцманом на одном из его кораблей. По крайней мере, так гласило семейное предание. Родилась девушка с поэтическим именем в двухмиллионной Гаване, в Кармелитосе – одном из старых районов недалеко от океана. Пабло и Вероника Рамиресы других детей не имели, поэтому вся их любовь досталась малышке. В школе девочка была всегда одной из первых, особенно по русскому языку. В десятом классе даже заняла первое место на олимпиаде, её сочинение на тему «Коммунизм – это молодость мира!» напечатала центральная газета «Гранма». В комментариях Эстреллу сравнивали аж с самим Хэмингуэем!
   Через два дня последовало приглашение в райком партии для беседы. Родители не на шутку разволновались, ибо сие приглашение могло означать только одно: дочери собираются поручить нечто очень серьёзное! Может, даже предложат пойти после школы работать в Организацию Коммунистической Молодежи Кубы! А это, знаете ли, уже номенклатура!
   Эстрелла вымыла голову, заплела непослушные волосы в косу, чего терпеть не могла, одела свою лучшую голубенькую кофточку-лапшовку производства Горьковской трикотажной фабрики (в России такие носили восемь лет назад!), черную юбку московской фабрики «Большевичка» и казанские босоножки на среднем каблучке. Подводить глаза, красить губы и делать прочий маникюр-педикюр не стала – это считалось мелкобуржуазным, и в официальных учреждениях появляться в таком виде не приветствовалось, хотя на танцах и допускалось. Оглядев себя в зеркале, осталась увиденным довольна: скромненько, со вкусом, ничего лишнего!
   – Ну, я пошла!
   Отец пожал ей руку, как взрослой, мать расцеловала в обе щеки, а потом украдкой перекрестила в спину.
   Идти было недалеко, всего несколько кварталов. Брусчатка набережной Малекон еле слышно звенела под твердыми каблучками новеньких босоножек. Встречные люди, особенно мужчины, улыбались, жестами выражая восхищение, некоторые здоровались. Эстрелла улыбалась в ответ. Проезжавший мимо на самодельном самокате мальчишка-мулат дернул за косу и показал язык. Вот шалопай! Погрозив ему кулаком, крикнула страшным голосом:
   – Ну, погоди!
   Пацан зашелся в смехе, ибо после просмотра одноименного мультика эту фразу знала наизусть вся Куба.
   Автобус с иностранными туристами, судя по доносившимся громким немецким словам, из Западной Германии, остановился у мемориального комплекса Героям Революции. Пузатые дядьки в ярких рубашках и шортах и их бледные рыхлые женщины в мини юбках, галдя, принялись фотографировать все подряд. Некоторые даже карабкались на памятник и позировали там в обнимку со статуями Фиделя и Че Гевары. Эстрелле это не понравилось, но замечание им делать она воздержалась, ибо на собрании Организации Коммунистической Молодежи всех предупредили, что иностранные капиталисты есть источник необходимой отечеству валюты, а потому к их мелким глупостям следует относиться снисходительно. Сделав строгое лицо, она прошла мимо, игнорируя направленные в её сторону вспышки фотоаппаратов и реплики типа: «Эй, девушка! Постойте минутку, познакомимся!»
   Вот ещё! Она им не какая нибудь!
   Около храма Сан Кристобаля девушка быстро оглянулась, нет ли поблизости знакомых, и, сотворив молитву, перекрестилась. Заступничество высших сил никогда не лишнее!
   К накрошенному на паперти для птиц хлебу, между тем, подошла бродячая собака. Подозрительно оглянувшись, она принялась жадно поедать разбросанные кусочки, жмурясь от удовольствия.
   – И не стыдно тебе птичек объедать? – строго спросила Эстрелла, сдвинув для пущего эффекта брови.
   Собака застеснялась ужасно! Хвост моментально спрятался между ног, тело выгнулось подковой, верхняя губа вздернулась в заискивающей улыбке. Весь её вид как бы говорил:
   – Да я… это… не знала, что хлеб для птиц… Шла мимо, вижу – еда, дай, думаю, поем…
   Согнувшись ещё сильнее, так, что голова касалась зада, собака медленно улеглась, подставила горло и замерла, что означало:
   – Давай, твоя сила, кусай, если хочешь… А только мёртвый лежачий труп не бьют!
   Эстрелла разглядела отвисшие соски с каплями молока и ей стало жалко безответное животное. Кормит псина щеночков, еду добывает с трудом, вон, сухие корки лопает, а она тут с критикой выступает!
   – Да ладно, всем хватит… Ешь, я пошутила!
   Глянув на часики, она ускорила шаг.
   Райком партии находился в помпезном, но слегка обветшавшем трехэтажном доме с колоннами, в котором до революции располагалась какая-то американская страховая компания. В высоком сумрачном вестибюле Эстрелла предъявила вахтеру паспорт, и в бюро пропусков, объяснив, к кому её вызвали, получила пропуск. По широкой мраморной лестнице поднялась на второй этаж.
   В кабинете, украшенном портретами вождей – Фиделя и Рауля Кастро, а также Че Гевары – навстречу ей приподнялся с кресла смуглый лысоватый мужчина лет сорока в белой рубашке и галстуке. Второй мужчина, помоложе, явно русский – это было сразу ясно по выражению его светлых глаз – приветствовал девушку со стула у стены.
   – Проходите, садитесь, синьорита Рамирес! – показал на стул у стола хозяин кабинета, широко улыбаясь, – Я Мигуэль Санчес, инструктор райкома. А это товарищ Федорчук из советского посольства, помощник атташе по культуре.
   Дипломат слегка наклонил голову. Волосы у него были с проседью, странным образом сочетавшейся со светлыми, почти бесцветными глазами. И, вообще, вид у него был какой-то блеклый, усталый, неулыбчивый.
   «Тяжело ему, наверное, вдали от родины!» – мысленно пожалела мужчину Эстрелла.
   – Я читал ваше сочинение и оно мне очень понравилось, – негромко произнес по русски Федорчук, – А бегло говорить на нашем языке тоже можете, Эстрелла Роза Мария?
   «Откуда он знает все мои имена?» – удивилась девушка, а вслух ответила:
   – Да, я говорю по русски, но, возможно, не очень быстро. Зато знаю на память много стихов и песен! Пушкина, Лермонтова, Маяковского!
   – Говорите вы без ошибок, и выговор у вас правильный! – удовлетворенно кивнул дипломат, – А знаете ли вы, кто в СССР сейчас возглавляет Коммунистическую Партию Советского Союза, Эстрелла Роза Мария? – он опять старательно выговорил все её имена и ощутимо напрягся, как будто от ответа на этот вопрос зависело что-то важное.
   «Легче ничего не мог спросить?» – подумала Эстрелла, а вслух ответила:
   – Генеральный секретарь ЦК КПСС сейчас товарищ Андропов, Юрий Владимирович.
   Санчес расцвел улыбкой и кивнул. Федорчук открыл папку, прочитал там что-то и тоже кивнул.
   – А когда был основан Всесоюзный Ленинский Коммунистический Союз Молодежи?
   – 4 ноября 1918 года, на Всероссийском первом съезде союзов рабочей и крестьянской молодежи. Только тогда он назывался РКСМ, – без запинки ответила Эстрелла.
   Федорчук снова открыл папку, перелистнул несколько страниц, прочитал правильный ответ и кивнул.
   Последовало ещё несколько вопросов в том же духе. Эстрелла отвечала уверенно и правильно, это было видно по довольному лицу товарища Санчеса. И вдруг прозвучал вопрос, от которого у девушки аж в глазах потемнело:
   – Хотели бы вы, Эстрелла Роза Мария, учиться в СССР?
   Сердце десятиклассницы забилось часто-часто. Вот оно! То, о чем она – да и все её друзья! – мечтала всю жизнь! То, ради чего она зубрила до одури русские падежи и склонения, а также исключения, всякие, там: «стеклянный, оловянный, деревянный»! Поехать в Советский Союз, увидеть Ленина в Мавзолее, Кремль, Красную Площадь! Учиться на…
   – Да, я очень хотела бы учиться в СССР… Но, на какую специальность?
   Тут в разговор вступил товарищ Санчес:
   – Родине нужны квалифицированные врачи, девочка. Есть мнение послать тебя в Москву учиться медицине.
   Голова Эстреллы закружилась. Врачом! Она будет врачом! Да это же самая престижная работа… если не считать партийной!
   – Партия и правительство возьмут на себя все расходы по твоему обучению, – продолжал Санчес, – Ты будешь получать стипендию, жить в общежитии, ни в чем не будешь нуждаться. Дорога туда и обратно тоже за счет государства. Надеюсь, ты оправдаешь наше доверие?
   – Это высокая честь для меня! – слёзы наворачивались на глаза, мешая говорить, – Конечно, я оправдаю доверие Партии! Клянусь! – она непроизвольно перекрестилась.
   Федорчук, увидев это, изумленно поднял бровь, но Санчес успокоил его движением руки: мол, все в порядке.
   – Очень хорошо. Заканчивай школу, девочка. Ты получишь распределение на работу санитаркой в больницу имени Ленина, здесь, в Гаване, на Пласа-де-ла-Революсьон. Для направления на учебу нужен год стажа, да и профессию лучше почувствуешь. Отработаешь год, и, если руководство даст тебе хорошую характеристику, станешь студенткой-москвичкой!
   – КПСС и правительство Советского Союза со своей стороны сделают все возможное для получения вами, Эстрелла Роза Мария, самых лучших знаний! – добавил, по прежнему без улыбки, Федорчук.

   Как дошла до дома, Эстрелла не помнила. Перед глазами сумбурно мельтешились кремлёвские звезды, картины Третьяковской галереи, которые она раньше видела в виде репродукций в журнале «Огонек», Большой Театр и, почему-то, темные распахнутые глаза незнакомого бледного парня.
   На лавочке у подъезда, как всегда, сидели и судачили бабки-соседки. Увидев возвращающуюся Эстреллу, они оживились, гадая, почему девушка в будний день расхаживает при полном параде, во всем новом. Синьора Фернандес вынула сигару из беззубого рта и сложила черное морщинистое лицо в улыбку, предвкушая обмен свежими новостями. Синьора Ди Монтез придержала руку с семечками и тоже улыбнулась.
   – Что нового, малышка Эстрелла? – спросила она, когда девушка, поравнялась с ними.
   – Я еду учиться в Москву! На врача! – радостно выпалила красавица, – Прошу меня извинить, синьоры, я должна поскорее рассказать это маме! – и, прыгая через две ступеньки, побежала на свой третий этаж.
   Бабульки немедленно покинули свой пост и резво двинулись: одна – в «Гастроном», а другая – в аптеку, чтобы возможно быстрее разнести сию новость по кварталу.
   Отец был на работе, и Вероника ждала дочь одна, сгорая от нетерпения за двоих.
   – Ну, что? – воскликнула она, когда сияющая, раскрасневшаяся и слегка растрепанная Эстрелла вихрем ворвалась в комнату.
   – Ты меня сперва накорми, напои, да в баньке попарь, а потом уж и спрашивай! – важно ответила дочь по русски.
   Вероника встала с дивана и уперла руки в свои широкие бёдра:
   – Синьорита Рамирес! Рассказывай моментально, не то моё сердце лопнет по швам от любопытства!
   – Мама! Меня решено послать на учебу в Москву! Я буду врачом! Ура! – темпераментно изложила новость дочь, кинувшись в объятия матери.
   Слёзы счастья хлынули из глаз Вероники.
   – Доченька! Да как же это! Такое доверие Партии! Тебе, совсем юной! – бессвязно восклицала она.
   Позже, когда обе слегка успокоились, она заставила Эстреллу слово в слово пересказать разговор в райкоме. Внимательно выслушав, Вероника переспросила, напряженно думая о чем-то:
   – В больницу имени Ленина, говоришь? Которая для правительства?
   – Ну, да!
   – Если будет выбор, просись в детское отделение, дочка.
   – Но, почему в детское, мама?
   Мать вздохнула и погладила дочь по голове:
   – В правительстве у нас кто? Мужчины! А они все такие шалуны! Будут тебя щипать за попу во время мытья полов!
   Эстрелла залилась краской. Тактильные контакты с лицами мужского пола у неё до сих пор ограничивались только танцами.
   Вечером пришел со своей сигарной фабрики отец, и новость пришлось пересказывать заново. Пабло достал из буфета припасенную к празднику бутылку рому и сделал жене и дочери Мохито. Себе же налил чистого.
   – Ну, девочки, выпьем за Советский Союз!
   Все трое чокнулись и выпили. Стоя!

   Всё вышеописанное произошло почти полтора года назад. Эстрелла закончила школу с одними пятерками в аттестате и отработала год в хирургическом отделении санитаркой. Мать оказалась права: пациенты пытались щипать за попу! Приходилось постоянно быть настороже и уворачиваться, но, в общем, было не так плохо. Характеристику завотделением написал отличную, и уже через неделю товарищ Санчес в торжественной обстановке вручил ей направление на учёбу во Втором Московском Медицинском Инстиуте имени Н. И. Пирогова.
   На проводах гуляли все друзья и знакомые семьи Рамирес, а также соседи, знакомые соседей и соседи знакомых. Вероника плакала: ещё бы, расстаться с доченькой на целых шесть лет! Пабло крепился, но подозрительно часто сморкался в красный клетчатый носовой платок…

   Флагман «Аэрофлота» Ил-62М оторвался от бетона взлетно-посадочной полосы, набрал высоту. Из иллюминатора было видно кубики домов, серп набережной, бирюзовую гладь Атлантики. До свиданья, Куба!

   6 мая 1984 года сотрудница посольства Республики Куба Анджела встретила новоиспеченную студентку в аэропорту «Шереметьево-2», помогла устроиться в общежитии и заверила, что будет за ней приглядывать.
   – После праздников, 10-го, сходишь в деканат иностранных студентов, там тебе все объяснят, войдешь в курс студенческой жизни, а до тех пор – отдыхай, осматривайся. Если что – звони, поможем.
   На прощание расцеловала в обе щеки.
   Впервые Эстрелла осталась совсем одна, в новом, незнакомом мире. Голова кружилась от впечатлений, хотелось есть. Но где взять еду? Задумчиво перебрала тонкую пачечку советских рублей, выданных перед отлетом. Можно сходить в магазин… или в кафе. Подумав, решила, что обойдется и так. Выходить из комнаты на ночь глядя девушка побоялась. Общежитие огромное, шестнадцать этажей, коридоры с одинаковыми дверями – заблудиться можно! Подошла к огромному, во всю стену окну. За стеклом раскинулась загадочная Москва, но уже стемнело, и видно было только светящиеся разноцветные окна высоченных домов и огоньки ползущих по улицам машин. Через полчаса глаза начали неудержимо слипаться, и Эстрелла решила лечь спать: утро вечера мудренее! Закутавшись с головой одеялом, поплакала, сама не зная, почему, потом помолилась Деве Марии и провалилась в сон.

   Утром голод заявил о себе с новой силой. Набравшись храбрости, Эстрелла вышла из комнаты и, хорошенько запомнив номер на двери – 16—3, подошла к лифту. Нельзя сказать, что сие устройство было ей совсем незнакомо: она видела лифт много раз в кино, взять, хотя бы, «Иван Васильевич меняет профессию»! Но вчера проехалась первый раз, и то, кнопки нажимала Анджела. Заглянув в пустую кабину, решила не рисковать и спуститься по лестнице. На первом этаже она обнаружила кафе-самообслуживание. Посетителей было всего трое. Один парень уже принимал пищу за столиком у окна, две девушки набирали на подносы тарелки и стаканы. Эстрелла храбро последовала их примеру. Взяла тарелочку с сыром, который на родине завозили в Гастроном раз в месяц, рисовую кашу, масло, ломтик черного хлеба, который раньше не пробовала. Из напитков на стойке можно было выбрать чай, который не понравился своим видом сразу, или компот – мутноватая жидкость с какими-то ягодами. Взяла, попробовала – вкусно! Кофе, судя по всему, наливали из титана около кассы.
   Женщина в несвежем белом халате окинула взглядом содержимое подноса, нажала кнопки на кассовом аппарате.
   – Пожалуйста, кофе, – попросила Эстрелла.
   Та кивнула, и налила светло-бежевую жидкость в граненый стакан.
   – А сахар? – спросила девушка, любившая сладкое.
   – Кофе сладкий! – пояснила кассирша, – Пятьдесят две копейки!
   Тут вспомнилось наставление Анджелы насчет городского транспорта.
   – Мне ещё талончиков на автобус! На… на рубль!
   Эстрелла протянула два маленьких желтых бумажных рубля, и получив сдачу, отошла к столику. Сыр оказался очень вкусным, каша тоже, особенно с маслом. Часть масла намазала на хлеб. Получилось просто здорово! Но кофе… Да, он был сладкий. И горячий. Но вкус напоминал кофе так же, как луна напоминает солнце! Весьма отдаленное сходство, г-м. Выпив кофе и съев компот на десерт, Эстрелла вышла на улицу. Адрес, чтобы не заблудиться, записала на всякий случай: «Ул. Волгина, д. 37». На автобусной остановке села в первый подошедший автобус, справедливо рассудив, что куда-нибудь да привезет, а вернуться можно, сев на тот же номер. Пассажиров было немного, и нашлось место у окна. Примерно через полчаса, увидев большую вывеску «Универмаг Москва», Эстрелла решила, что стоит в магазин зайти! Так она оказалась на Ленинском проспекте.
   Побродив по универмагу и ничего не купив, кроме флакона духов «Кармен», хотя соблазны так и лезли в глаза со всех сторон, девушка вышла на улицу, решив, что покупки сделает позже, когда будет с кем посоветоваться. Мало ли, может, в Москве носят совсем не то, что на Кубе! А вот продуктов купить необходимо, ибо питаться каждый раз в кафе, наверное, дорого. Не спеша она пошла по тротуару, высматривая вывеску Гастронома. Взглянула на часики «Заря», подаренные коллективом больницы перед отъездом: было 9:17. В этот момент у светофора раздались гудки. Эстрелла непроизвольно обернулась и оцепенела: на неё в упор, не отрываясь, уставился распахнутыми до предела темными глазами красивый парень, сидящий за рулем огромного черного лимузина. Зрачки этих необыкновенных глаз ощутимо пульсировали, гипнотизировали, втягивали в себя. Перед ней как-будто открылся туннель, ведущий в иные миры! Это длилось долю секунды… Затем машины тронулись и парень исчез из виду.
   Эстрелла застыла на месте. Что-то произошло, но она не могла понять, что именно. Парень, тот парень… Он снился ей… Или – нет! Она видела его раньше… Тоже нет! Но почему так сладко сжимается сердце?
   Какой-то прохожий толкнул её, и девушка пришла в себя. Надо обязательно найти того кабальеро! Она не сможет жить спокойно, если не увидит его ещё раз! Отойдя к стене, постаралась думать логически. Он был за рулем шикарного автомобиля, в котором ездят, скорее всего, члены правительства. Значит – шофер. Уже есть, от чего оттолкнуться! Номер машины… Эстрелла закрыла глаза и сосредоточилась. Перед мысленным взором всплыло: 28—70… и буквы – МКА! Если позвонить Анджеле, та по своим каналам, наверное, сможет выяснить, кому принадлежит машина? Попробовать, во всяком случае, стоит! Телефон-автомат нашелся через минуту, но трубка была обрезана. Странно! Другой оказался в рабочем состоянии, слава Иисусу! Нетерпеливо накрутила диск. Гудки, гудки… Трубку никто не брал. Вспомнила: суббота, в посольстве выходной. Придется отложить поиски…
   Сколь долго она шла, погруженная в свои раздумья, Эстрелла не помнила. Остановилась внезапно, перед входом в магазин с вывеской «Гастроном». Вспомнила, что нужно купить продуктов, вошла. В каждый отдел пришлось стоять отдельно, но, в конце концов, купила копченую колбасу, сыр, сливочное масло, картошку, подсолнечное масло (оливкового не было!), хлеб – белый и черный, яйца, макароны, соль, сахар, молоко, а главное – кофе! Отличные, крупные зерна «Арабика» из Бразилии. Пришлось купить также две сумки-авоськи, плетеные из сетки. В соседнем, хозяйственном магазине, купила сковородку с электрокофемолкой, пару тарелок, шесть вилок, шесть ложек (набор такой!), кухонный нож и, на всякий случай, штопор.
   «Надо будет ещё кастрюлю купить!» – подумала Эстрелла, выйдя из магазина, но решила отложить это на потом. И так нагрузилась, еле поднять!
   Остановка 196-го автобуса была через дорогу, около киоска «Союзпечати». В мозгу молнией сверкнула мысль: карта Москвы! Седенькая киоскерша долго рылась под прилавком, затем выпрямилась с улыбкой:
   – Повезло тебе, девонька! Последняя, однако! Восемьдесят копеек давай.
   Эстрелла протянула рубль.
   – Ох-ти, а сдачи-то у меня нету! – огорченно всплеснула руками киоскерша, – Может, вот, авторучку за двадцать копеек возьмешь?
   Это была маленькая хитрость, призванная служить выполнению плана.
   Девушка радостно согласилась, ручка была в хозяйстве нужна.
   – С Украины, что ли? – бабульке хотелось пообщаться.
   – Нет… С Кубы.
   – Ого! Далеконько!
   Но беседу развить не удалось, позади Эстреллы уже топталась нетерпеливая очередь, да и нужный автобус подошел. На этот раз пришлось стоять, устроившись у заднего окна. Люди вокруг толкались, громко переговаривались, даже ругались. К Эстрелле вплотную приблизилась цыганка с чумазым младенцем.
   – Ай, красивая-пышноволосая, дай рубль ребенку на молоко, а я тебе погадаю, что было, что есть, что будет скажу!
   Улыбнувшись, Эстрелла вспомнила, как соседка, синьора Ди Монтез, природная гитана, учила её цыганскому языку. Достала из кармана брюк всю мелочь, протянула цыганке и сказала:
   – Возьми! Но в гадание я не верю, ибо судьбы нет!
   Цыганка, услышав это на языке, хотя и не совсем похожем на её собственный, но, тем не менее, понятном, взглянула пристально.
   – Ты не отсюда, красивая, из другой земли, заморской. Откуда?
   – Из Гаваны, с Кубы.
   Ребенок заплакал, и цыганка, не стесняясь, дала ему грудь.
   – Судьбы нет, красивая, это верно. Но, кое-что, сказать про тебя могу! Человек у тебя на сердце… Звать его Михаилом. Только… – тут она вдруг замолчала, в глазах её появилось странное выражение: не то восхищение, не то сожаление.
   Отвернулась, заторопилась к выходу, оставив Эстреллу в недоумении.
   Вот и знакомые корпуса общежития! Протискавшись к двери, девушка вышла. Веревочные сумки немилосердно резали руки. Поставив авоськи на тротуар, долго массировала пальцы. Затем решительно подхватила ношу и направилась в корпус. Предъявив бдительной вахтерше новенький пропуск, храбро вошла в лифт и нажала кнопку 16-го этажа. Лифт мигнул лампочкой и вознесся.
   «И ничего страшного! Подумаешь, лифт! Я ещё и на метро покатаюсь… с кем-нибудь… потом!» – улыбалась довольная собой Эстрелла, входя в свою комнату.
   Разложив в тумбочке продукты и посуду, занялась неотложным делом: оставшимися от прежних жильцов кнопками укрепила на стене карту Москвы. Всмотрелась: вот здесь её общежитие… вот тут автобус повернул… вот Ленинский проспект… Вот оно, то самое место! Перекресток, где они встретились с… Михаилом? Может быть, его и вправду так зовут? Взяв новоприобретенную шариковую ручку, нарисовала на карте крестик.
   «Я обязательно найду тебя! Не знаю, как, не знаю, когда, но найду!» – такая мысль настойчиво пульсировала в голове.

   В дверь постучали. Кто бы это мог быть? Она же никого здесь не знает! Открыла, забыв спросить, кто там. На пороге стояла худенькая девушка с двумя чемоданами и стопкой белья подмышкой.
   – Здравствуй… те… Комендант мне сказала, что у вас есть свободная кровать и я могу её занять, – несколько неуверенно, со странным акцентом, проговорила незнакомка.
   – Да! Конечно! Входи… те, – обрадованно заулыбалась Эстрелла.
   Девушка вошла, поставила чемоданы, положила бельё на койку.
   – Давайте знакомиться! – она протянула руку, – Я Хельга Мюллер, из Шварценбурга. Это в ГДР.
   – А я – Эстрелла Рамирес, из Гаваны! – пожала руку Эстрелла, – Это на Кубе!
   Несколько секунд они изучающе разглядывали друг-друга. Хельга была блондинка с короткой стрижкой, длинноватым носом, большим тонкогубым ртом и серыми глазами. Не красавица, одним словом.
   – Я только что приехала в Москву, голова от впечатлений трещит! – бледно улыбнулась Хельга, – А вы здесь давно?
   – Давно… Вчера приехала, – сообщила Эстрелла, затем не удержалась и гордо похвасталась:
   – Сегодня даже гулять ходила!
   – О, так вы… как это сказать по русски… старожилица!
   Обе облегченно рассмеялись.
   – Я собиралась готовить обед. Вы, наверное, голодны? Поедим вместе?
   – С удовольствием! Только у меня никаких продуктов нет…
   – Неважно, я все купила! Представляешь, без талонов! Даже сыр!
   Хельга недоуменно подняла брови: тайна торговли по талонам была ей неизвестна.
   Совместное приготовление обеда на непривычной электрической плите способствовало сближению. К концу этого процесса девушки были уже на «ты». Правда, картошка слегка подгорела, но это не имело большого значения.
   – Я привезла бутылку вина, чтобы отпраздновать приезд, – застенчиво поведала Хельга, доставая из чемодана упомянутый сосуд, – Только у меня нет штопора.
   – Есть штопор, есть! – Эстрелла достала из тумбочки инструмент, – Давай, открою!
   Чмокнула пробка, светлое вино забулькало в стаканы. Девушки чокнулись. Вино было сладковато-горьковатое, легкое, с отчетливым терпким привкусом белого винограда. Немецкий готический шрифт на этикетке Эстрелла расшифровать не смогла.
   – Как называется это вино?
   – Это есть «Либфраумильх», а по русски… э… «Молоко Любимой Женщины» – перевела Хельга.
   – О! Тогда оно для мужчин!
   Они смеялись, лопали жареную картошку с «Полтавской» колбасой, и разговаривали, разговаривали, разговаривали. Двум девушкам с разных концов планеты найдется, о чем поговорить, не так ли? Решили завтра сделать совместную вылазку в магазины, надо же чем-то тело прикрыть! А десятого числа они пойдут в деканат и попросят, чтобы их определили в одну группу.
   Потом Эстрелла опробовала новенькую кофемолку и сварила кофе в маленькой кастрюльке для варки яиц, нашедшейся в чемодане Хельги. Не забыть завтра купить джезву!
   Хельга попробовала бодрящий напиток и сморщилась:
   – Такой густой… как это сказать по русски… О! Как деготь! И горький!
   – Так ты… это… сахару положи! – нашлась Эстрелла, слегка обескураженная оценкой своего кофеварного мастерства, ибо дома её кофе всегда хвалили.
   Хельга всыпала в свой стакан три ложки сахара и долила молока.
   – Никогда не пила такой крепкий! Я теперь, наверное, всю ночь не усну!
   – До ночи ещё далеко, – возразила Эстрелла, – Слушай, а расскажи мне о…
   И они продолжали обмениваться информацией до самой темноты.
   Наконец, зевая, девушки принялись готовиться ко сну. Когда Хельга надевала ночную рубашку, Эстрелла заметила нечто необычное, и, не удержавшись, спросила:
   – А ты, что, подмышки бреешь?
   – Ну, да! – удивленно откликнулась Хельга, – А ты, разве, нет?
   Эстрелла смущенно промолчала, сделав вид, что ищет зубную щетку. Завтра она купит бритву, чтобы соответствовать европейским обычаям и стандартам!
   Так прошло 7-е мая 1984 года.

Глава третья

   Усатый казак в бараньей папахе с красной звездой налил два стакана водки из огромного самовара, стоящего посреди Красной Площади прямо в сугробе. Один стакан он протянул медведю, другой оставил себе. Медведь, довольно улыбаясь, произнес тост:
   – Nazdoroviya! – после чего чокнулся с казаком и они дружно выпили до дна.
   Казак вынул из кармана шаровар соленую селедку и закусил. В смысле, съел целиком, только голову выплюнул. Из другого кармана он достал балалайку и лихо ударил смычком по струнам. Медведь пустился вприсядку.
   – Молодец, Топтыгин! Ай, молодец! Самец! – раздались одобрительные возгласы, – Ходи веселей!
   Медведь старался во-всю, подпрыгивал, кружился, с криком «Асса!» метал кинжалы. Кинжалы с лязгом вонзались в булыжную мостовую.
   – А ты что стоишь? – задорно крикнул казак Лючии, – Давай, тоже пляши!
   – Я не умею, – застенчиво забормотала Лючия, но другой казак уже тащил её за руку:
   – Не отнекивайся, знаем мы тебя!
   Лючия принялась отбивать чечетку. Казак одобрительно хмыкнул и налил ей водки из самовара. Не переставая плясать, Лючия выпила. Сразу стало жарко, снег заискрился радужными искрами.
   – А теперь иди туда! – казак указал смычком на гранитное здание у кремлевской стены.
   У входа, над которым золотыми буквами было написано «Баня», стояли часовые, тоже казаки, и делали приглашающие жесты. Лючия застеснялась мыться в бане с самцами, в смысле, с мужчинами, и попыталась убежать, но грохнула Царь-пушка, одежда осыпалась с тела, как листья с каштанов, и… О-о… кругом мокрые голые тела самцов, они касаются её, похотливо трутся о бедра и грудь! Их руки все настойчивей, голова кружится от сладкой неги, тело сводит судорогой желания… Лючия понимает: самцам нужно от неё только одно, и отчетливо представляет, что именно. Ей стыдно, но она ждет этого с нетерпением. Вот, вот…
   Лючия проснулась, часто дыша от возбуждения. В спальне было душно, несмотря на открытое окно. Лицо и грудь были влажными от пота, болела голова, тарахтело сердце. Стенные часы приглушенно прозвонили три четверти чего-то.
   «Надо сходить в ванную, принять холодный душ» – решила девушка.
   Надев халат, побрела босиком. Мягкий ковер ласкал разгоряченные подошвы, но, почему-то, сейчас это раздражало. Зайдя в душевую кабину, повернула золоченую рукоять в крайнее положение. Тугие струи хлестнули по плечам, хлынули на лицо, грудь и живот, зазмеились по бёдрам. Сразу стало легче: успокоилось сердце, прошла голова.
   «Дурацкий сон! Красная Площадь, самовар, медведь, казаки… Подала, называется, заявление на советскую визу!» – хихикнула Лючия, выходя из душа.
   Не вытираясь, встала перед зеркальной стеной. Подняла руки, слегка повернулась. Зеркало с готовностью отразило девичье тело среднего роста с широкими бедрами и большой красивой грудью. Отразило также и типичное лицо мадонны с полотен эпохи Возрождения, на котором выделялись немодные, густые, сросшиеся на переносице брови. Нос, губы и подбородок были очерчены четкими, но мягкими линиями. Правда, на голове волос не было (выпали по невыясненным причинам ещё в детстве!), но, несмотря на это, все равно очень симпатичное лицо! К сожалению, хозяйка отражения считала иначе…

   Да, Читатель! Есть ещё люди, которых отсутствие растительности на голове ввергает в комплекс неполноценности! По мнению Автора это все предрассудки и пережитки палеолита, когда волосы реально были важны в хозяйстве: для утепления тела, силки или тетиву для лука сплести, сеточку от комаров. Да мало ли для чего еще! А в наше время волосы носят только для декоративных целей и тратят на них кучу времени и средств: стрижка, укладка, шампуни всякие… Автор к волосам относится равнодушно, поэтому жена стрижет его под машинку.

   «Я жирная, противная, лысая уродина!» – такая самокритичная мысль полыхнула в черных глазах, отрикошетировала от зеркала в сердце и наполнила его отчаянием. Двадцать семь лет! Она с каждым днём становится всё уродливей, мужчины едва взглядами удостаивают… Хотя, сколько она здесь, в Палермо, мужчин встречает? Только друзья и знакомые братьев, приходящие иногда на обед… Где взять жениха!? Через десять месяцев стукнет двадцать восемь! Тогда вообще никто не взглянет, на старуху-то! Да ещё тот случай…
   Десять лет назад к ним на виллу приехал из Америки друг покойного отца, дон Лукас с сыном Альфонсо. Альфонсо не был красавцем, но Лючии понравился: во первых, ровесник, во вторых, из Америки, в третьих… никого другого просто не было. Предоставленные сами себе, они быстро исчерпали удовольствия, предоставляемые виллой и садом. День напролет не погуляешь, игра в шахматы в беседке под сенью апельсиновых деревьев наскучила, и Альфонсо предложил Лючии… нет, не то, что ты подумал, Читатель! Немножко другое, что не нарушило бы девственность и не привело бы к нежелательной беременности. Французский вариант, ву компренэ? Лючия, в первый момент шокированная, поколебавшись два дня, согласилась – больше из любопытства, ибо никогда не видела Нефритовый Жезл, даже на картинке, и, тем более, не держала в руках. Ускользнуть из-под надзора дуэньи – старенькой донны Франчески было нетрудно…
   Уединились в дальнем конце сада. Альфонсо разделся, но Лючия раздеваться не стала, как он ни упрашивал, только встала на колени. Когда она взяла смешной торчащий отросток в руки, то поразилась, какой он нежный и тёплый, и ласково погладила, как маленького зверька. Альфонсо тут же задергался и изверг фонтанчик вязкой мутноватой жидкости, запачкав Лючии щеку, парик и воротник платья.
   За этим, приятным для Альфонсо и познавательным для Лючии занятием их и застукал старший брат Григорио! От немедленной жуткой смерти Альфонсо спасли только резвые ноги. Он, как был, голышом покинул место свидания и отдался под защиту отца. Когда разгневанный Григорио вслед за ним ворвался в комнату, парень уже был надежно спрятан под кроватью. Дон Лукас долго извинялся, упирая на то, что ничего непоправимого, дескать, не произошло, сын у него малолетний, глупый, и больше так делать не будет. Григорио прикинул, не убить ли заодно и дона Лукаса, но потом решил, что не стоит. Времена, увы, не те, объяснять придется, что, да почему… А объяснять не хотелось, дабы избежать огласки на всю Сицилию и грандиозного, несмываемого позора сестры. Скрипя зубами, согласился замять инцидент.
   Через десять минут дона Лукаса и Альфонсо уже не было на вилле, а Григорио надавал Лючии пощечин, от которых лицо так распухло, что даже в церковь было нельзя пойти. Всё, вроде, осталось в тайне, но поспешный отъезд высоких гостей породил слухи, что между Альфонсо и Лючией что-то было. Куда бы она ни пошла, в церковь, в кино или на базар, её провожали прищуренными взглядами и шептались за спиной. Это было невыносимо! Дабы вернуть утраченную репутацию, Лючия сходила на прием к гинекологу, синьору Чезаре Умберто. Все видели, как она входила в его клинику, и Палермо зажужжало с новой силой: зачем бы незамужней девушке ходить к гинекологу? Но все было точно рассчитано! Дело в том, что доктор не был сицилийцем и в Палермо практиковал всего второй месяц. На этом и был основан хитрый план опровержения слухов! Уже на следующий вечер один из его знакомых, подученный Григорио, спросил в кафе (при многочисленных свидетелях!) во время распития вечернего бренди, видел ли уважаемый доктор когда-нибудь сицилийскую девушку – не девственницу? Доктор честно ответил, что нет. Казалось бы, что ещё надо, чтобы заткнуть вонючие пасти сплетников? Помогло! Слухи прекратились, но… как гласит народная итальянская поговорка: то ли Джузеппе колпак украл, то ли у него украли – все одно, в воровстве замешан! Окончательно обелиться не удалось… Через два месяца Лоренцо Литонегро, которого Лючии с детства прочили в женихи, уехал на учёбу в Рим. И даже не попрощался, паршивец! С тех пор в Палермо так и не приезжал ни разу… Других же кандидатов в женихи за долгие десять лет так и не появилось.

   Здесь Автор хотел бы кратенько описать семью Лючии, чтобы Читателю, как говорится, легче было понятно.
   Семья Каррера на описываемый момент состояла из двух братьев – Григорио и Костанцо, а также Лючии, самой младшей. От отца, почтенного дона Сильвестро, они унаследовали многомиллионное состояние, землю, фабрики и заводы, газеты и пароходы. Семью справедливо считали самой богатой на острове и завидовали.
   Григорио управлял финансами, Костанцо – производством и торговлей. Лючия по мере сил помогала братьям, была чем-то вроде домашнего секретаря и вела хозяйство. Старший брат был бездетным вдовцом – жена погибла в автокатастрофе четыре года назад, младший был холост и в Палермо появлялся редко, жил в Риме. Так ему было удобней для бизнеса. Лючия во всем братьев слушалась, как и все сицилийские женщины, и, согласно их воле, никогда не покидала Палермо.
   Сицилия – место специфическое. Сразу вспоминается Мафия! Но братья Каррера в сей гнуснопрославленной организации не состояли, хотя и поддерживали с руководством довольно тесные деловые и добрососедские связи. А как же иначе! Согласно местных традиций. Благодаря этому дела их процветали.
   В 1983-м году Костанцо впервые поехал в Советский Союз на встречу с представителями Минплодоовощторга и заключил выгодное соглашение на поставку в СССР цитрусовых с собственных плантаций – всяких, там, лимонов, апельсинов сорта «Королёк», а также грейпфрутов. Дело пошло успешно! Пришлось даже скупать плоды у соседей. В 1984-м из Минпищепрома СССР поступило предложение о регулярных поставках крупных партий макаронных изделий. Обсудив его, братья решили, что только дурак упустит такую шикарную возможность нажиться, ибо макароны предполагалось отгружать не ящиками, и даже не грузовиками, но целыми поездами! Правда, цены советские партнеры предлагали низковатые.
   – Придется тебе поехать в Москву, братишка, провести переговоры с коммунистами на высшем уровне. Жаль, что я не смогу тебе помочь, – Григорио похлопал Костанцо по плечу, – У меня на носу покупка банка. Представляешь, у нас собственный банк будет!
   – Г-м… Да! Здорово! Но я не могу ехать один, – задумчиво почесал нос Костанцо, – Мне нужен помощник. Документы оформлять, подсказать на ухо, нужный параграф подчеркнуть… Референт называется.
   – Возьми свою секретаршу!
   – Не, Моника не годится… Дело слишком важное, если она проболтается хоть одной живой душе, то Белланостро, конкуренты проклятые, сразу пронюхают, и всё рухнет в одночасье! Они же сразу в Москву ринутся со своими спагетти и вермишелью, и цены собьют ещё ниже. А то и весь контракт перехватят!
   Он вынул из золотого портсигара с монограммой сигарету «Лаки Страйк» и прикурил от золотой же зажигалки «Зиппо» (братья, да и Лючия тоже, очень любили золото!). Григорио тоже закурил. «Кэмел». Некоторое время они молчали, пуская дым колечками и спиралями.
   – Давай, я Лючию возьму? – вдруг предложил Костанцо, – Она у нас толковая!
   – Лючию? Но, она же сроду из Палермо не выезжала! – опешил Григорио, – А как же хозяйство?
   – Хозяйство без неё не рухнет, – пожал плечами младший брат, – А ты не думаешь, что пора сестре мир посмотреть, мужа найти?
   – Ну да, и она будет там, в Москве, шляться без присмотра! Мало ли, что! – ворчливо пробормотал Григорио, – Наш долг – выдать её замуж девственницей, а там пусть делает, что хочет, замужем, то-есть.
   – Братишка! Очнись! На часах не девятнадцатый век! Лючия взрослая женщина! Ей скоро тридцать! Здесь ты, что-то, не много женихов ей нашел за последнее время! Может, она сама лучше справится с этим делом?
   – В смысле, найти жениха? В Москве!? Ты спятил! Они же там все коммунисты!
   – Ну, зачем же обязательно в Москве и обязательно коммуниста? Я с Лючией и в Рим поеду… и в Нью-Йорк.
   Григорио не нашел, что возразить. Сестре, действительно, давно было пора замуж. Да и престиж семьи страдал: не то, чтобы стыдно, но неловко как-то перед людьми, что у сестры мужа нет.
   Лючия получила паспорт и подала заявление на советскую визу вместе с Костанцо 7-го мая 1984-го года.

   Отпраздновав дембель и отоспавшись, Сергей решил не рассусоливать, и уже десятого мая отправился устраиваться на работу. До армии Сергей проработал три года кузнецом, дойдя до пятого разряда – такая специальность везде нужна! Хотел поступить в институт, но, во первых, так и не решил, в какой, во вторых – было лениво готовиться к экзаменам, а в третьих, он зарабатывал очень приличные деньги, и идти на стипендию было жалко. Так и остался кузнецом. Мать-интеллигентка, преподавательница классической филологии, сначала была удручена, что сын не желает получать высшее образование, но потом смирилась, и даже гордилась, когда Сергей занял второе место на всесоюзном конкурсе «Лучший по профессии». Тем не менее, пока сын был молод и слаб, чтобы успешно отбиться от родительской заботы, она насильно впихнула ему в голову знание латыни и иврита. Ну, и французский, до кучи. Все эти языки застряли там намертво, и Сергей немало удивлял народ и на работе, и, позднее, в армии, читая наизусть оды Овидия или исполняя под гитару песни на стихи Бодлера. Особист даже забеспокоился, не шпион ли рядовой Златогор, но проверка показала, что нет. Командир полка, которому Сергей помогал готовиться к экзамену по французскому для поступления в Академию Генштаба, активно сватал парня в институт военных переводчиков, туманно намекая на блестящую карьеру в… (ну, ты понял, в какой организации, Читатель!), но тот отказался, ибо к армии склонности не имел.
   Лена работала на секретном военном заводе, и Сергей, подумав, решил, что пойдет туда же. А что? Надбавки всякие за секретность и вредность, большой отпуск! А если они с Ленкой решат пожениться (то-есть, если ОН решит на ней жениться, Ленка-то давно согласная!), то и квартиру можно будет быстрее получить. Да и ездить близко!
   В отделе кадров ему обрадовались несказанно, ибо в кузнецах ощущалась хроническая недохватка.
   – Давай, товарищ Златогор, оформляйся, – придвинул ему анкету кадровик, сухощавый дядька в стареньком военном кителе без погон, – Не пожалеешь! Наряды закрывать сам будешь! Четыреста, а то и пятьсот рубликов зарабатывать будешь!
   Заполнив анкету и написав автобиографию, Сергей вернул бумаги кадровику.
   – Ага, щас посмотрим… – отставник вздел круглые, как у Джона Леннона, очки на сизый, с прожилками, нос, – Так… происхождение из служащих, национальность нормальная… родственников за границей нема… не член… иностранные языки: французским, латынью… Свободно!?
   Он поднял недоумевающие глаза на Сергея:
   – Это, как это… Говорить, что ли, можешь по ихнему? По французскому?
   – Могу! – пожал могучими плечами Сергей, – И читать, и писать – тоже.
   – А латынь, это что? – навалившись грудью на стол, полюбопытствовал кадровик, ранее о такой диковине и слыхом не слыхавший.
   – Тоже язык, только мертвый, – пояснил полиглот.
   – Да кто ж его убил-то? – изумленно распахнул глаза не искушенный в лингвистике труженик отдела кадров.
   – Никто не убивал, просто на нем никто не говорит. Потому и называют мертвым.
   – Так, раз он мертвый труп, нахрена тогда кому нужен?
   – На латыни книг много написано, читать не перечитать! Изучают…
   О том, что владеет ещё и ивритом, Сергей в анкете не написал. Мало ли, что. Отношения с Израилем у Советского Союза были неважные.
   Книжную науку отставной майор уважал, хотя в жизни не прочитал ни одной книги, кроме «Устава караульной службы».
   – Слушай, а скажи что-нибудь по ихнему, ну, по латинскому! – азартно попросил бывший военный.
   Сергей прочитал ему стихотворение Вергилия «Весна». Ну, ты помнишь, Читатель, про пастуха и пастушку младую, играющую на его свирели.
   – Красивый язык… на украинский похож, – заключил кадровик, ни фига не понявший, но уловивший ритм и мелодику речи, и глубокомысленно добавил:
   – Учиться тебе надо, Златогор!
   – Да уже всему научили! – досадливо буркнул Сергей, – Я работать хочу!
   – А, ну, да… Будешь, товарищ Златогор, кузнецом! Приказ через дня три будет, мы тебе позвоним.
   Попрощались за руку.

   Михаил за остаток праздников развил бурную деятельность. Он решил расклеить портрет девушки по всему Ленинскому проспекту, особенно в районе универмага «Москва». Но, как решить проблему тиражирования? Ведь в те годы ксероксы и другие множительные аппараты были под замком, и несанкционированное копирование каралось довольно сурово, вплоть до уголовного преследования. Конечно, иногда можно было за коробку конфет договориться с техником и сделать копию нот, любимой книги или картинки… Но сие было в виде исключения, да и не любой-каждый знал, к кому обратиться.
   Михаил пошел своим путем: принялся за гравюру. По стали! Шестьдесят на сорок! Дело это трудоёмкое, кропотливое, за день не справиться. Работая по двенадцать часов в сутки, наш художник управился за десять дней. Первый оттиск вышел смазанным, ничего не разобрать, но второй и последующие девяносто девять получились отлично. Девушка, изображенная по пояс, смотрела с остро пахнущего краской листа, как живая, застыв в той самой позе удивления, в которой её запомнил Михаил. Помогавший печатать преподаватель Аскольд Арнольдыч одобрительно причмокнул губами:
   – Зачет, Миша! Конечно, есть небольшие огрехи, но в целом – очень хорошо!
   Чиркнув спичкой, раскурил беломорину, зажатую в железных зубах (память о зоне!). Гравер он был непревзойденный, и его очень ценили в институте. А на зону попал за то, что в молодости сделал из серебряной ложки две медали соседу-фронтовику, утерявшему их по пьянке. Медали получились лучше прежних, сосед нацепил их на люстриновый пиджак и пошел хвастаться всем подряд. Уже на следующий день за Аскольдом пришли. Статья была тяжелая: подделка государственных наград шла как фальшивомонетничество! Короче, дали восемь лет строгого режима с конфискацией. Сосед тоже получил три года, как сообщник.
   Выпустив дым, Аскольд Арнольдыч прищурился:
   – Колись, Миша, зачем тебе столько листов?
   – Да, так… – Михаил отвел глаза и покраснел.
   – Значит, не желаем признаваться? Ну-ка, в глаза! В глаза мне смотреть! – преподаватель направил на студента мощную лампу, – Нам все известно, только лучше будет, если сам признаешься! Зачтем, как чистосердечное признание!
   – Девушку эту мне найти надо, Аскольд Арнольдыч! – обреченно раскололся Михаил, – Видел её один раз, на Ленинском. Вот, хочу портрет развесить и подписать, чтобы, если кто её знает, то позвонили б мне по телефону…
   – Ага, за вознаграждение! – неприлично громко заржал бывший зэк, – Как в Америке на Диком Западе!
   – Может, всё же, сработает? – с надеждой поднял на него глаза Михаил.
   – Сработает, обязательно сработает, – обнял его за плечи Аскольд, – Только, ты кроме этого, навести участкового. Портрет оставь и подкрепи… ну, хотя бы чекушкой. Думаю, так быстрее получится. А впрочем…
   Он наклонился, и внимательно всмотрелся в портрет, невразумительно бормоча под нос:
   – … лицевой угол… долихоцефалия… челюстная ветвь… надбровные дуги… скуловой отросток…
   Затем уверенно заявил:
   – Тип лица и черепа не наш, не советский. Такое впечатление, что это, так называемый, латинский тип. Испания… а может – Португалия. Или Латинская Америка, но это менее вероятно, там другие типы из-за примеси индейской или негритянской крови, а чистокровные потомки европейцев редкость.
   Михаил потрясенно уставился на маэстро.
   – Что смотришь? – ухмыльнулся тот, закуривая новую беломорину, – У меня на эту тему ещё одиннадцать лет назад статья вышла! Иностранка твоя девушка! А, значит, что?
   – Что? – прошептал Михаил севшим от волнения голосом.
   – То! Одета простенько, фотоаппарата нет – значит, не туристка! Студентка, скорее всего. Там, на Юго-Западе, Университет Дружбы Народов, Второй Медицинский… ещё что-то… не помню. Там и ищи!
   Сбивчиво поблагодарив старшего товарища и сравнив его с Шерлоком Холмсом, Михаил схватил оттиски и убежал. Дома он выяснит, где находятся и УДН, и медицинский, и все остальные ВУЗы. В стратегических местах, вроде деканата, развесит свои гравюры!

   Десятого мая Эстрелла и Хельга отправились в Главный Корпус Института. Как поется в песне: «В первый погожий сентябрьский денек робко входил я под школьные своды…»! Только денек был не сентябрьский, а майский. Слегка пришибленные грандиозностью здания со множеством холлов, лестниц и коридоров, девушки, поблуждав немного, остановились перед дверью с табличкой «Деканат Иностранных Студентов».
   – Проверь, ничего не забыла? – шепотом спросила подругу Эстрелла, нервно сжимая в руке паспорт, копию направления на учебу, пропуск в общежитие, профсоюзный билет и членский билет Организации Коммунистической Молодежи Кубы.
   Порывшись в сумочке, Хельга достала аналогичный набор документов.
   В деканате сидела немолодая, лет тридцати, дама с мощно раскрашенным лицом, и покрывала ногти ярко-красным лаком. Декольте её гипюровой блузки было призвано разить мужчин наповал, а микроскопическая мини-юбка открывала ноги до самой поясницы. Табличка на столе гласила: «Секретарь».
   – Вам что? – поинтересовалась она холодно, оторвавшись на секунду от своего творческого занятия.
   – Мы… это… узнать… иностранки мы… – промямлила Эстрелла, сбитая с толку видом официального лица (так на Кубе выглядели путаны!).
   – Фамилия? – строго спросила секретарь женского рода, изящно помахивая растопыренными пальцами.
   – Рамирес…
   – Мюллер…
   – Посмотрите сами, вон в той папке!
   На папке было написано: список иностранных студентов, зачисленных на первый курс лечебного факультета. Соприкасаясь головами, девушки нашли свои фамилии.
   – Ну, все в порядке? – нетерпеливо подала голос дама, которой посетители мешали сосредоточиться на важном и неотложном.
   – Да, в списках мы есть. А что нам теперь делать, до первого сентября?
   – Так, вам не сказали, что ли?
   – Нет, мы в первый раз…
   – Вон в той папке, возьмите свои направления в летний лагерь!
   В указанной папке нашлись направления в летний лагерь труда и отдыха. Отъезд предполагался 15 мая.
   – Будете работать в совхозе и изучать русский язык! – снисходительно пояснила раскрашенная дама, – Зайдите через часок, получите проездные документы и студенческие билеты. Декан подписать должен, но он задерживается.
   Хельга и Эстрелла поспешили выйти.
   – Может быть, пойдем, пока, в библиотеку запишемся? А то у меня читать совершенно нечего! – предложила Хельга.
   Эстрелла согласилась, и они пошли искать библиотеку. Но, увы! Без студенческих билетов им выдать книги отказались. Послонявшись бесцельно по зданию, заглянули в несколько аудиторий и набрели на кафетерий. Чтобы убить время, взяли бутылку напитка «Байкал».
   – На кока-колу похоже! – одобрила сей изыск советской пищевой промышленности Хельга.
   – Ты пила кока-колу? – изумилась Эстрелла, – Но, это же буржуазный напиток!
   Тут настала очередь удивиться Хельге:
   – Как это, буржуазный? Американский?
   – Ну… нам дома всегда говорили, что кока-кола, жевательная резинка и виски являются буржуазными продуктами…
   Хельга захихикала. Напиток «Байкал» тонкой струйкой пролился у неё изо рта, и она вынуждена была поспешно вытереть подбородок салфеткой.
   – Глупости все это! – безапелляционно заявила немка, отсмеявшись, – Буржуазной бывает идеология… Ну, ещё мода! А еда и напитки – нет!
   Эстрелла, слегка обидевшись, запальчиво спросила:
   – Но, ведь, Коммунистическая Партия зря не скажет?
   – Это у вас так называемые «перегибы на местах»! – парировала Хельга.
   Эстрелла задумалась. Кто его знает, может, и правда, перегибы… Решила на скользкий путь политических дискуссий не ступать.
   Ровно через час они снова были в деканате. Помимо секретаря, там обнаружился и декан, небритый, но все равно импозантный мужчина лет сорока в белой рубашке без галстука, жадно пьющий холодную воду из графина. Ну, после праздников человек!
   – Здравствуйте, здравствуйте! – ответил он на приветствие девушек, – Насчет зачисления? Вот ваши документы. Рамирес кто?
   – Я! – отозвалась Эстрелла.
   – Держите! – слегка трясущейся рукой он протянул ей конверт из грубой бурой бумаги.
   Эстрелла взяла и поблагодарила.
   – Поедете в Крым, в лагерь труда и отдыха при совхозе «Путь Ильича». Совхоз садоводческий: персики, абрикосы, черешня, вишня, яблоки… Будете помогать собирать урожай и русский язык изучать. Помимо стипендии, ещё и зарплату получите, да!
   Декан снова выпил воды и икнул.
   – Ладно, всё пока… Теперь разберемся с вами, девушка… Вы – Рамирес?
   – Нет! – опешила Хельга.
   – А кто?!
   – Мюллер…
   – Г-м, странно… А Рамирес кто?
   – Рамирес – это я! – сделала книксен Эстрелла.
   – Ах, да! Энтшульдиген зи… Битте, вот ваши документы, фройляйн Мюллер. Счастливого пути!
   – А не могли бы вы зачислить нас в одну группу, геноссе декан? – застенчиво попросила Хельга, впечатленная в самую середину беглым немецким языком высокого начальства, – Мы в одной комнате живем, хотелось бы и учиться вместе.
   – Сделаем! – веско пообещал декан, сдерживая отрыжку.
   И девушки с облегчением вышли на майское солнце. Настало время воплотить в жизнь грандиозные планы: покататься на метро, посетить магазины, сходить в кино, а может даже и в театр! Эстрелла предложила для начала поехать в магазин «Москва», смутно надеясь встретить там парня своей мечты. Хельга согласилась охотно, и, втиснувшись в автобус, подруги поехали отовариваться.
   Около универмага Эстрелла долго озиралась, но, конечно, зря. Как мы помним, Михаил в это время был занят гравированием её портрета.
   Первым делом она купила в галантерейном отделе красивый бритвенный станок «Буденновец» и упаковку лезвий «Нева». Хельга в это время стояла в очереди за бельём.
   – Смотри, Эстрелла, какие лифчики замечательные! Румынские! – гордо похвасталась она, – Я сразу два купила!
   Лифчики, действительно, были очень симпатичные, с косточками и кружавчиками, но кубинка только равнодушно покачала головой:
   – Не, мне не надо! Я их не ношу.
   Хельга с затаенной завистью покосилась на шикарный бюст подруги.
   Купили по паре купальников – в Крыму, ведь, море! Ну, и много чего ещё, без чего девушки обойтись не могут. Через три часа, нагруженные сумками, выбрались на свежий московский воздух, пахнущий выхлопом множества автомобилей, дымом котельных и отходами производства какой-то химической фабрики.
   – Придется вернуться в общагу! – огорченно вздохнула Хельга, – Разгрузимся, пообедаем, а тогда уж поедем кататься на метро!
   Эстрелла не без зависти отметила, что русский язык у подруги более продвинутый, чем у неё. «Общага» – это местный жаргон, надо запомнить!

Глава четвертая

   Михаил последовал совету Аскольда Арнольдыча и на следующий день посетил Опорный Пункт Охраны Правопорядка, в зону которого входил универмаг «Москва» и прилежащая территория. Участковый, немолодой капитан с усталыми, но добрыми глазами на волевом и мужественном лице, накануне отмечавший День Парижской Коммуны и, заодно, годовщину Бородинской Битвы (неважно, что эти события произошли не в мае, главное, чтобы народ о них помнил, не так ли?), долго не мог понять, что хочет от него этот странный парень, сбивчиво пытающийся объяснить, что ищет девушку.
   – Так ты толком скажи, чо она тебе сделала-то! Тогда и дело заведем, и в розыск объявим! Вот тебе бумага, пиши заявление, значит! – подсовывал он бланк и ручку посетителю, думая при этом: «Нехай пишет своё заявление и валит отсюдова! А там видно будет, может, и не надо будет дергаться, регистрировать и меры принимать…»
   Присмотревшись к милиционеру и принюхавшись к его дыханию, Михаил решил зайти с сильных козырей. На стол была водружена бутылка «Столичной». При виде сосуда с эликсиром счастья капитан враз посерьёзнел и подобрался, почувствовав печенью, что дело серьёзное.
   – Понимаете, товарищ капитан, мне просто очень надо найти эту девушку. Я видел её на подведомственной вам территории. Вот портрет! Вот мой телефон… Если вы мне поможете, то моя благодарность будет безгранична в пределах разумного. А это – аванс!
   – Ага! Частным, значит, порядком? – обрадовался участковый, – Это мы завсегда!
   Он всмотрелся в гравюру и помотал головой:
   – Не, не видал… Но, ежели увижу, документы обязательно проверю и вам сообщу!
   – А можно в, так сказать, сопредельных участках ваших коллег задействовать? Вам проще, вы всех участковых знаете, да и факс у вас, я гляжу, есть… А за мной не заржавеет! Награда найдет героя обязательно! – выразительно глядя в глаза служивого, Михаил встряхнул сумку и оттуда раздался мелодичный звяк.
   – Ну… можно, конечно, попробовать… Только дело это непростое, факс посылать да объяснять каждому, что, да почему… – вильнул глазами капитан, обреченный никогда не стать майором.
   – Понял! Вот, ещё одна, для преодоления трудностей!
   На стол встала ещё одна поллитра.
   У участкового аж дыхание пресеклось от восторга.
   – Да, щас, прямо при вас и зашлю!
   Он уже прочно был на «Вы» с Михаилом и любил его, как родного.
   Через десять минут факс, содержащий портрет девушки и просьбу позвонить, буде её личность удастся установить, а также обещание награды, был разослан дюжине участковых, тем самым обеспечив розыск по всему Юго-Западу столицы.
   Попрощавшись за руку с благодетелем, капитан проводил его до двери и долго смотрел вслед, восхищенно бормоча:
   – На какие только жертвы люди не идут из-за любви!

   Покинув гостеприимные стены казенного дома, Михаил двинулся в Университет Дружбы Народов. Там ему сообщили, что все иностранные студенты, кроме имеющих задолженности, разъехались на каникулы в трудовые лагеря, а кто и на родину. Прикрепив на входной двери гравюру, подумал, что стоит попытаться уговорить секретаршу показать личные дела. Вернулся, объяснил суть дела, намекнул на награду, пытаясь внести аванс шоколадкой «Алёнка». Не прокатило! Секретарша оказалась неподкупной, а может, награда была маловата (Михаил сулил макияжный набор «Ланком» и французские духи «Шанель №5», которые намеревался экспроприировать у сестры!). На самом деле, она бы с радостью выполнила просимое, но личные дела хранились под замком в сейфе, куда бедняжке, жутко хотевшей красить веки настоящими буржуйскими тенями и пахнуть подлинным парижским парфюмом, доступа не было. Упускать щедрого посетителя ей не хотелось, и она, пообещав позвонить, если девушка найдется, деликатно прозондировала почву вопросом:
   – А, может, и я на что сгожусь?
   Михаил вежливо ответил, что для его целей, которые он разглашать не имеет права, годится только девушка с портрета, после чего поспешно ушел.
   Уже изрядно уставший и вспотевший в толчее общественного транспорта, он добрался до главного корпуса Второго Мединститута. Найдя Деканат Иностранных Студентов, задержал дыхание и, после секундного колебания, вошел.
   – Здрав… ствуйте…
   Приветствие застряло у него в горле, ибо он застал секретаршу за примеркой замечательного югославского лифчика! Другая дама, одетая, сидела у стола, и была, по всей видимости, поставщиком сего дефицитного товара.
   – Мущина! – сурово рыкнула она, – Вы что, читать не умеете? Ясно же написано: ПЕРЕРЫВ!
   Сконфуженный Михаил выскочил в коридор и вернулся только через полчаса. Из-за этого мелкого, в общем, инцидента, полноценный контакт с секретаршей установить не удалось. На вопрос, видела ли она девушку, изображенную на портрете, ответ был получен отрицательный. Элеонора (Автор вспомнил, как звали даму!) имела дефект памяти: запоминала только мужские лица. Просьба показать личные дела вызвала на её лице презрительную улыбку и покручивание у виска указательным пальчиком с наманикюренным ногтем. Обещание вышеперечисленной награды эффекта не возымело. Грустный и обескураженный Михаил повесил свой постер около входной двери в деканат и отправился дальше, к выходу из корпуса, разминувшись с немолодой женщиной в синем халате с ведром и шваброй в руках.

   Уборщица тётя Зина медленно брела по только что собственноручно вымытому последнему коридору. Рабочий день подошел к концу, оставалось только отнести ведро и швабру в подсобку. Самочувствие было неважное, опять давление поднялось, да ещё болел тромбофлебит. Настроение тоже не брызгалось фонтаном радости: сожитель Федор, пребывая в запое все праздники, отнял утром последнюю трешку, да ещё и в глаз кулачищем заехал! Какое уж тут настроение… Навстречу быстро прошагал темноволосый парень с тубусом подмышкой. Иностранец, конечно. В этом крыле русских не встретишь! В сердце взыграла досада:
   «Ходют и ходют… А чего ходют? Только грязь таскают! Ить, вон, следы-то! У, понаехали, а нам за ними подтирай, за инородцами-нехристями!»
   Остервенело протерла пол. А это ещё что за безобразие?
   «Батюшки! Ещё и плакаты где ни попадя порасклеили! Ну, вообще, оборзели: стены пачкать!»
   Тетя Зина злобно сорвала Мишину гравюру и, не вникая в содержание, скомкала её и выбросила в мусор.

   В тот день Михаил посетил ещё какой-то не то химический, не то электрический институт и Университет. Увы, везде было одно и то же: иностранные студенты на каникулах, девушку опознать никто не смог. Но, тем не менее, сеть была раскинута, портреты висели на самых видных местах, суля награду за информацию. Оставалось ждать…

   Марина стояла на правой ноге, поставив левую на собственную голову. Репетиций сегодня не было, но в форме себя держать надо? Опустив ногу, прошлась на пуантах. Всё! Можно и домой. Быстренько ополоснувшись в душе, оделась и вышла на улицу. До дома было недалеко – минут сорок пешком, и девушка приняла решение не давиться в автобусе, благо погода была солнечная и безветренная. Встречные мужчины провожали её восхищенными взглядами: Марина была красива, знала это, и старалась поддерживать свою красоту на должном уровне. Ну, там, макияж-маникюр-педикюр-эпиляция и солнечные ванны. С последним пунктом были проблемы. На пляж часто не выберешься, да там и загорать приходится в купальнике, а от него попа и грудь белыми остаются! Есть, правда, нудистский пляж в Серебряном Бору… Но туда ездить далеко и неудобно, к тому же одной стрёмно. Пыталась уговорить Виталика, но он, дубина стоеросовая, насупился и наотрез отказался. Комплексы у него, понимаете ли!
   Выручила дедовская квартира: лоджия была открыта солнцу до самого полудня! Марина притащила туда старую раскладушку и целых десять дней (ну, не подряд, конечно!) загорала абсолютно без ничего, подрумянившись, как булочка. Но в последний раз заметила с горечью и досадой, что с чердака соседнего дома на неё кто-то пялится в бинокль. Астроном, блин! Так и подмывало взять дедову двустволку и шарахнуть по этому козлу картечью! Поразмыслив, решила отомстить по-другому. На другой день снова, как ни в чем ни бывало, расположилась загорать, а Виталик сидел в комнате и ждал сигнала. Когда в чердачном окне вновь бликанули стекла, Марина, сделав вид, что ничего не заметила, дала знак Виталику. Тот спокойно поднялся на чердак и от души накостылял по шее любителю подглядывать, а бинокль разбил. Месть была сладка, вопли избиваемого донеслись до слуха небесной музыкой, но загорать на дедовой лоджии Марина больше не стала. Мало ли, вдруг ещё кто-нибудь подглядывать станет!
   Вспомнив все это, Марина улыбнулась. Она уже подошла к дому, где ждал обед. Настоящий, с борщом, котлетами и жареной картошкой, а не с надоевшими пельменями и сосисками! Вчера приехала мама. На недельку, проведать детей и свёкра. Они с отцом уже три года жили на Севере, выслуживая полковничьи погоны. Оставлять без присмотра вполне ещё бравого сорокавосьмилетнего мужа, подполковница надолго не решалась, ибо природа не терпит пустоты. А неделя была оптимальным сроком: по данным агентуры, муж после её отъезда запивал ровнехонько на пять дней, а потом ещё два выходил из штопора! На баб, таким образом, времени не оставалось. Так и повелось: раз в два-три месяца она ездила к детям, а муж отдыхал от семейных уз. Но в отпуск, конечно же, ездили вместе. Месяц проводили в каком-нибудь санатории, а другой месяц – с детьми, в Москве. Этот месяц был для Марины тяжелым испытанием, ибо, привыкнув жить без родительской опеки, она была вынуждена сдерживать души прекрасные порывы. Ну, не приведешь же при родителях мужика? И домой приходится возвращаться в одиннадцать часов, сразу после спектакля. Никакой личной жизни! А неделя – это ничего, вытерпеть можно легко.
   Мамы дома не оказалось, дверь открыл хмурый Мишка.
   – Обедал? – строго, на правах старшей сестры (она родилась на полчаса раньше!) спросила Марина.
   – Не, тебя ждал. Одному скучно.
   Разогрели борщ, сели на кухне за стол, застланный клеёнкой в цветочек.
   – Чего такой квелый? – участливо поинтересовалась Марина, натирая горбушку черняшки солью с чесноком.
   Михаил ответил не сразу.
   – Девушку видел… Пытаюсь теперь найти…
   – Ух, ты! Новая любовь, значит? А Ольга как же? У-у, изменщик коварный! – засмеялась сестра, бывшая в курсе всех увлечений брата, и, частенько, знакомившая с ним своих подруг, – Ну-ка, рассказывай!
   К амурным делам, своим и братниным, она относилась легко.
   Михаил скорбно вздохнул и подробно рассказал, что за девушка, как Аскольд Арнольдыч предположил, что она иностранка, как он задействовал участковых и как пытался провести разведку в деканатах ВУЗов. Доевши борщ, принес и показал гравюру. Марина сделала легкомысленный жест рукой:
   – Найдется, никуда не денется! Жаль, что я тебе никак помочь не могу.
   Принялись за второе – жареную картошку с котлетами.
   – Ты почту проверял?
   – Проверял. Тебе письмо.
   – Не «Тебе», а «Вам»! – дурачась, улыбнулась Марина.
   – Знамо, вам! Нам оно нахрен не нужно! – поддержал старую шутку Михаил, – Эвон, на тумбочке в прихожей лежит!
   Письмо было в необычном, не советском конверте, с иностранными марками. У Марины ёкнуло сердце: неужели, от Костанцо? Нетерпеливо разорвав конверт, принялась разбирать французские слова. Синьор Каррера писал, что собирается приехать в Москву в августе. По делам, да, но очень хотел бы увидеть вновь звезду своих очей и покорительницу сердца – Марину! Воспоминания о проведенных совместно часах свиданий не дают ему покоя.
   Марина задумалась, ибо дело было серьёзное. Ставка, как говорится, больше, чем жизнь! Выйти замуж за этого богатого иностранца было её мечтой – не век же со сцены ногами дрыгать! Приезд итальянца должен был стать решающим – или он сделает, наконец, предложение, или распрощается раз и навсегда. Дольше эта неопределенность тянуться не может! Времени для принятия решения у него было много.
   Впервые она встретила Костанцо Каррера в 1982-м, на гастролях в Риме. В «Лебедином Озере» Марина танцевала «Танец Маленьких Лебедей», на правом фланге. После спектакля к ней за кулисами подошел импозантный итальянец с усами, вручил шикарный букет роз и восхитился мастерством исполнения. При этом многозначительно поцеловал руку и шепотом предложил встретиться позже. О, он понимает, что за всеми артистами следит КГБ, но если синьорита позвонит ему (тут он протянул карточку), то он что-нибудь придумает. Марина, сообразив, что такой шанс бывает раз в жизни, позвонила из пансионата, где их разместили, глубокой ночью, когда все – в том числе и балерун в штатском – уже давно спали. Через четверть часа кавалер встретил её у служебного входа. Сияющий лимузин принял их в своё чрево, пахнущее новенькой кожей, одеколоном «Хьюго Босс» и коньяком, и повез в отпадный ресторан, название которого юная балерина не запомнила. Икра, шампанское, устрицы с соусом «Табаско», форель с молодой картошкой, обалденный десерт «Тирамису», ликеры, вонючий сыр «Горгонзола»… Костанцо все время целовал руки, закатывал глаза, шевелил усами, расписывая, как он очарован синьоритой Мариной. Затем они поехали в роскошный отель, где швейцар, выглядевший как генералиссимус в парадном мундире, с поклоном открыл им дверь.
   Номер, в который шагнула Марина, был просто сказкой из кино про богачей: вся мебель белая с позолотой, на столике ваза с фруктами, многие из которых она даже на картинках не видела, огромный телевизор… а в спальне – кровать! Огромная, как кухня в дедушкиной квартире, с резными позолоченными балясинами и балдахином! Шелковые простыни и наволочки при дотрагивании вызывали сладостные судороги! Ой, голова кружится! Она изящно упала на… э-э… ложе любви и закрыла глаза. Тут же почувствовала, как трясущиеся от нетерпения руки Костанцо неуклюже срывают с неё одежду, обувь и бельё. Слава Богу, хоть бельё нашлось приличное, югославское, раздеться не стыдно!
   Короче, заморочил коварный буржуй наивной советской девушке голову, усыпил бдительность и взял самое дорогое! То-есть, это он так думал, г-м. Марина, вращавшаяся в кругах опытных лицедеек, знала, как имитировать расставание с девственностью, и в нужный момент на простыню пролилось несколько капель настоящей крови, а на подушку – несколько настоящих слезинок.
   Отдышавшись, Костанцо осознал, что он натворил, и попытался загладить свою вину подарками. Был срочно принесен каталог товаров на французском языке, дабы синьорите было легче понятно.
   – Я куплю тебе всё, что захочешь, cara mia! – стучал себя кулаком в грудь влюбленный итальянец, – Только покажи пальчиком!
   Для начала нежный пальчик возлюбленной прошелся по секции женского белья. Затем – по разделу верхней одежды, включив в заказ полдюжины блузок, столько же свитерков и платьев, а также дубленку и демисезонное пальто. Ну, и маленькую кожаную курточку, кожаную жилеточку и кожаный же плащик!
   – Мне стыдно признаться, но там, в Советском Союзе, мне буквально нечем прикрыть тело! Я хожу в одном и том же платье с восьмого класса! – горько прошептала Марина.
   Костанцо впал от этого заявления в шок и активно понудил даму не стесняться и выбрать как можно больше всего: обувку, там… косметику, парфюм… видеокамеру и видеомагнитофон… и ещё один видеомагнитофон!
   Когда заказ был скомплектован, он от себя добавил гарнитур из перстня, серег и кулона с натуральными рубинами цвета «Голубиная Кровь». Большими!
   – Пусть эти камни своим цветом напоминают мне твою девственную кровь, mia paloma blanka (моя белая голубка, – итал.)! – высокопарно возвестил Костанцо и поцеловал Марину в шею долгим поцелуем.
   Хорошо, хоть, засоса не сделал!
   – Как это? – не поняла девушка, – Сам, что ли, носить будешь?
   – Ну, что ты, дорогая! Носить будешь ты, а я любоваться! Мы обязательно встретимся ещё!
   Заказ был продиктован по телефону и через час доставлен в номер! В общем, одарил по царски! А, вот, жениться не предложил, коварный соблазнитель! Но, для начала, было и так неплохо.
   В пансионат она вернулась ранним утром, на цыпочках проскользнула в комнату, из последних сил волоча коробки, сумки и свертки. Конечно, соседки по номеру, проснувшись, заметили подарки, моментально люто обзавидовались и стали приставать с расспросами, но Марина колоться не стала. Подарки? А неизвестно, от кого подарки! Я всю ночь здесь была, никуда не выходила. Проснулась в туалет сходить – а тут полно всего, и карточка приложена: для синьориты Марины Михайловой! Моё, всё моё, отвалите!
   Товарищ балерун, прикрепленный к коллективу, тоже долго допытывался, что, да как, да почему, но, получив от Марины новенький видеомагнитофон (страшно дорогая вещь в те годы! За две штуки можно было машину «Жигули» выменять!) и кое-что ещё, не материальное, но очень приятное (два раза, причем один раз – нетрадиционным способом!), разъяснил жаждущему справедливой кары народу, что оснований для репрессий не имеется. В связях, порочащих высокое звание советской артистки, комсомолка Михайлова не замечена, в шпионаже не уличена. Мало ли, может, кому-то её искусство танца сильно понравилось, вот и прислал несколько сувениров! Чо такого-то? Балерины уныло заткнулись, но завидовать не перестали. Ну, и фиг с ними! На всех богатеньких Буратинов не напасешься, тут уж которой повезло – той повезло!
   Второй раз встреча синьора Каррера и его возлюбленной произошла в 1983-м, во время его деловых переговоров с Минплодоовощторгом. Снова были ночи, полные бурного секса (брательника каждый раз приходилось выгонять ночевать к деду!), клятвы в любви и верности, подарки из магазина «Берёзка», торговавшего за валюту, и обильные слёзы при расставании. Через полгода Костанцо приехал просто так, в отпуск. Две недели пролетели, как один день! И всё это время Марина ненавязчиво, но очень старательно внушала ему, как ей плохо быть одной, как она скучает без него, как мечтает родить от него ребенка (bambino, ву компренэ?). При расставании любовник подарил кольцо и серьги с большими брюликами и был грустный-грустный. Хороший признак!
   И вот сейчас кандидат в женихи приезжает снова! В августе всё решится. Да и пора ему жениться, возраст к сорока подходит!
   Быстренько подсчитала в уме даты и сроки: нет, всё складывается удачно, родители будут в санатории до сентября, а значит – не помешают! Да, а братец?
   – Миш! – позвала Марина, спрятав письмо.
   – Аюшки? – отозвался тот из кухни.
   – У тебя, вообще, какие планы на лето?
   – Да в июле собирались с ребятами в Крым поехать… Вот, сессию сдадим…
   – Ну? А куда именно?
   – В Судак, скорее всего. Или в Коктебель. Там натура классная…
   – Надолго поедешь-то?
   – Месяца на полтора-два. Меньше смысла нет.
   Марина удовлетворенно улыбнулась. По крайней мере, на момент приезда Костанцо Мишка не будет путаться под ногами!

   Сергей приступил к работе в почтовом ящике. Работа как работа, творческая – ковать изо дня в день что-нибудь железное. Коллектив был нормальный, коллеги-кузнецы в меру пьющие. Кормежка в рабочей столовой соответствовала самым взыскательным вкусам. В первую же получку огреб денег едва ли не в два раза больше, чем на прежней работе, до армии. Ого! После смены, как положено, поставил товарищам водочки. Прописка называется! Гулять решили наискосок от проходной, в пивном ларьке, знаменитом тем, что пиво там не разбавляли и стирального порошка не сыпали. Взяли по паре пива и встали в закутке, у забора, чтобы не бросаться в глаза.
   – С работягами шутки плохи! Прежняя королева пивного-то насоса пыталась мухлевать, так ей, невзирая на женский пол, токаря звездюлей навешали. Уволилась, и даже жаловаться не стала! А когда новая труженица торговли пришла, мы с ней устную конвенцию заключили: не доливай, хрен с тобой, мы понимаем, что тебе тоже жить надо, но разбавлять и портить порошком – не смей! – объяснил Сергею феномен честного пивняка Данила-мастер, нарезая толстыми ломтями хлеб и сало.
   На чистой газете вскоре образовался приятный глазу рабочего человека натюрморт: несколько вареных картофелин в кожуре, сало, зеленый лук, головка чеснока, хлеб и копченая скумбрия, истекающая жирком. Ну, и горочка соли.
   На правах старшего, Данила-мастер провозгласил тост:
   – Ну, Сережа, за твоё плавное вливание в коллектив!
   Все четверо (пардон, забыл сразу сказать, сколько людей участвовало в застолье!) выпили по сто двадцать пять граммов (между прочим, в старину это равнялось половине чарки!) и принялись не спеша закусывать. К ним бочком подошла тетка неопределенного возраста с замызганной кошелкой и старым, полувыцветшим фингалом под левым глазом. Это был ангел второй статьи Вагабонд, замаскировавшийся для выполнения задания Высшего Командования.
   – Вам бутылочка пустая не нужна? – вежливо показала пальцем тётка в кавычках на опорожненную поллитровку.
   – Забирай! – беспечно махнул рукой Иван.
   – Вот спасибо! – обрадовалась та, – Ещё три штуки найти – и на красненькое хватит! А то хоть помирай!
   Сергею стало её жалко: пьющая, опустившаяся… но – человек! Он пошарил в кармане и достал тяжелый металлический рубль с профилем вождя мирового пролетариата:
   – Трубы горят? Вот, возьми, мамаша, теперь на красное точно хватит!
   – Вот спасибо-расспасибо! – растроганно поблагодарила тетка, – Щас мухой на электричку – и к себе, в Ворсино. Тама в сельпе «Солнцедар» возьму – здесь-то, в столице им не торгують! – и ещё на завтра пивка купить останется! Ты мне целого Ленина дал – пущай он к тебе со счастьем вернется.
   Кузнецы заржали:
   – Слышь, молодой! Ленин – к счастью! Ха-ха!
   Тетка тоже улыбнулась какой-то очень хорошей улыбкой, не вязавшейся с её обликом бродяжки, и изрекла:
   – Молодой, да ранний! Сергей Сергеич ещё вас всех мастерством превзойдет!
   Сергей моргнул: откуда она его знает? Пока моргал, тетка исчезла. Странно!
   Мужики уже переключили внимание на пиво и на чудное происшествие не обратили внимания.
   – Жить, как говорится, хорошо! – отпив большой глоток из кружки повторил фразу из бессмертной комедии Леонида Гайдая «Кавказская Пленница» Сан Саныч, дядька предпенсионного возраста.
   – А хорошо жить – ещё лучше! – отозвался цитатой из того же фильма Иван, кряжистый, весь в узлах мышц, сурового вида мужик.
   На самом деле он был отличный отец и семьянин, любил детей и собак, в жизни никого не обижал и душа у него была нежная, как цветок.
   – А, кстати, насчет «жить ещё лучше», – поинтересовался Сергей, отхлебнув пива, – Как вы леваки выносите? Я ж видел, как ты, Ваня, давеча два клинка сковал. Но, ведь, на проходной шмонают?
   – Разные способы есть! – ухмыльнулся Иван, – Ежели что-нибудь небольшое по размеру, ну, ножичек, или, там, штифты-втулки-оси, то Тузику на пузо привязываем. Вышел за периметр, в свисток специальный, ультразвуковой, свистнул – и Тузик тут как тут! Сахарок заработал! Вохра на пса и внимания не обращает: бегает, где хочет.
   – Ну, надо же! – восхитился новичок и хотел было развить тему, но тут около пивняка появилась Лена.
   Вид у неё был серьёзный и решительный, как у патруля, застукавшего новобранца у дырки в заборе на пути в самоволку.
   – Сережа! – с надрывом в голосе воззвала она, – Ты пьёшь водку под забором и пивом запиваешь! Алкоголиком хочешь стать, да? Немедленно идем домой!
   Сергей немедленно ощетинился. Мало того, что Ленка на весь завод раззвонила, что они спят вместе, так ещё и держит себя, как наизаконнейшая супруга! Ишь, раскомандовалась! Перед людьми даже неудобно!
   – Э-э, слюшай, жэнщина, нэ видишь, джигиты беседуют! – попытался он пошутить, употребив кавказский акцент (в Азербайджане, чай, служил!), – Иди в саклю, жарь чурек! Закончу дела и приду!
   Но Лена не приняла шутку. Вместо того, чтобы тихо, с достоинством, удалиться, не обостряя инцидент, она решила бороться за своё счастье и во что бы то ни стало вырвать Сереженьку из этого вертепа. Набрав полную грудь воздуху, девушка заголосила:
   – Ой, люди добрые! Да что ж это такое творится-то! Средь бела дня водку-то пьянствуют, и удержу-то на них нету! Какой пример молодежи-то подаёте, бесстыдники! А ты, Сереженька, уже да по наклонной катишься! Мать-то дома ждет-пождет, поди, уже все слёзы выплакала, а ты здеся, под забором облика человеческого лишаешься! Скоро таким же, как энти алкаши, станешь! Ой, лечить-то тебя буду, Сереженька, слезами-то своими горькими омою, небось, тогда бросишь пьянство-то!
   Лена родилась и выросла в деревне, и все родственники у неё были из деревни. В город она переехала только четыре года назад, и перековаться на городской, тем более, Московский фасон, не успела. Сейчас в сознании девушки от волнения вскрылся некий пласт генетической памяти, и её укоры-попреки напоминали классический «Вой по Покойнику».
   Все четверо кузнецов выпучили глаза и лишились дара речи. У Ивана, не донесшего кружку до рта, пиво полилось на землю.
   – Во, даёт девка! – неуверенно хихикнул кто-то с соседнего столика.
   Лена, внезапно осознав, что излишне увлеклась, замолчала, закрыв рот рукой, но было уже поздно: на её вопли к пивняку подъехал милицейский УАЗик.
   – Так, значит, что тут у нас происходит? – два сержанта окружили злачное место, отрезая всем любителям пива путь к бегству.
   – Да, вот… девушку обижают! – высунулась из ларька продавщица, вся бурля чувством женской солидарности.
   – Ага! – один из сержантов повернулся к Лене, – Девушка, ну-ка, покажите, который тут хулиганит?
   Лена молчала, заливаясь краской стыда. Губы у неё дрожали.
   – Да, вон тот, белобрысый, у забора! – орала продавщица, высунувшись из ларька уже по пояс и возбужденно показывая пальцем на Сергея, – Вон он, хахаль ейный!
   Сержанты подошли к столику кузнецов и уперлись прищуром глаз в Сергея.
   – Так, гражданин, нарушаем, значит?
   – Что я такого нарушил? – удивился тот.
   – Сам знаешь! Вон, девушку обидел!
   – Вот уж нет! Стою, с товарищами пиво пью, никого не трогал…
   – Ага! Пьяный, значит! Дебошир! – обрадовались сержанты, – Ну, пошли!
   – Никуда я не пойду! – набычился Сергей.
   – Пойдешь-пойдешь! – заухмылялись служивые, – И не вздумай дергаться!
   Поняв, что сопротивление только усугубит ситуацию, Сергей, кипя разумом возмущенным, пошел к УАЗу. Поравнявшись с Леной, он злобно процедил сквозь зубы:
   – Дура!
   Та, очнувшись от ступора, кинулась, схватила сержанта за рукав:
   – Товарищ милицейский начальник! Не виноватый он ни в чем! Это я кричала, хотела его домой увести!
   Тот остановился. Второй сержант продолжал вести задержанного к машине.
   – Кто он тебе?
   – Муж… почти… – тихо ответила Лена, но Сергей услышал и дернулся: ну и ни фига себе, заявочки!
   – А! Понятно. Ничего, щас мы его разъясним, завтра будет смирный, как огурчик.
   – Да, отпустите ж вы его! Говорю же, ничего он не безобразил! – в отчаянии зарыдала Лена, осознавшая, что Сереженьку забирают в тюрьму.
   Ну, по меньшей мере, в вытрезвитель!
   – Да, как же, вон женщина говорит – обижал он тебя! – сержанту не хотелось выпускать из когтей добычу.
   – Неправда! – вскинула голову Лена, – Совсем даже наоборот…
   И вдруг брякнула:
   – Дяденька! Беременная я!
   Сержанты переглянулись и неохотно отпустили Сергея:
   – Иди уж, да больше не скандаль!
   Тот, махнув рукой, молча пошел к автобусной остановке, провожаемый обалделыми взглядами товарищей по работе. Лена побежала следом, но Сергей даже не посмотрел в её сторону…

Глава пятая

   Пятнадцатого мая Эстрелла и Хельга собрались в дорогу. Путь их лежал на Курский вокзал, где, согласно выданным в деканате билетам, они должны были сесть на поезд «Москва – Симферополь». Проверив, не забыто ли что-нибудь важное, девушки подняли свои неподъёмные чемоданы, в которых лежала рабочая одежда и резиновые сапоги; повседневная одежда, свитера и кофты – вдруг будет холодно; праздничная одежда и туфли – одна вьетнамка сказала, что по вечерам обязательно будут танцы; посуда и запас еды, чтобы поесть в поезде; книги – немного, десятка два; а также ласты и маски для подводного плавания – Хельга никогда не была на море, и Эстрелла обещала научить её нырять. Переглянулись:
   – Ну, пошли?
   – Пошли!
   Доехав на автобусе до станции метро «Беляево», они нерешительно затоптались у входа. До этого они поездок на метро… не то, чтобы избегали, но, как бы, откладывали. Побаивались, короче! Но на Курский вокзал ехать наземным транспортом было долго и неудобно, да и надо же когда-нибудь решаться!
   Дабы оправдать задержку, Эстрелла заплела волосы в косу.
   Робко войдя в вестибюль, они обратились к сидящей у турникетов тётке в железнодорожной черной форме:
   – Скажите, пожалуйста, как нам до Курского вокзала добраться?
   Тётка молча показала пальцем с облупленным маникюром на огромную схему линий Московского метрополитена.
   – Вот! Едем до Октябрьской, пересаживаемся на кольцевую линию и едем до самой Курской! – триумфально провозгласила Хельга.
   Бросив по пятаку в турникеты, спустились на платформу. Моментально подошел красивый голубой поезд, и народ, толкаясь, устремился на штурм транспортного средства. Народу набилось столько, что, казалось, некуда было просунуть палец. Подругам повезло: им достались сидячие места в последнем вагоне.
   «Осторожно, двери закрываются! Следующая станция – Калужская!»
   Двери с шипением сошлись, отрезая путь к бегству. Девушки сидели не живы, ни мертвы: поезд несся в темном-претемном туннеле, пытавшимся давить потолком и норовящим заплести змеями кабелей, иногда пугая вспышками фонарей на стенах. Поезд уворачивался, как мог! К счастью, это длилось недолго, всего несколько минут. Возникла освещенная платформа, двери разъехались, и новые пассажиры втиснулись в вагон, спрессовав уже находящихся там в настоящий монолит.
   – Ну, как тебе? – шепотом поинтересовалась Хельга. Её лицо было значительно бледнее обычного.
   – Ни фига себе… подмосковье! – переводя дух, выдохнула Эстрелла.
   Страх вдруг прошел, и она неудержимо рассмеялась. Смеялась и смеялась, не в силах остановиться! Окружающие поглядывали на неё с любопытством, а некоторые – с неодобрением.
   – Смех без причины – признак дурачины! – шепнула Хельга и рассмеялась сама.
   Путешествие под землей продолжалось.
   На Октябрьской вышли и сразу же увидели огромную надпись: «Переход на кольцевую линию». Уверенным шагом бывалых москвичек двинулись туда, и вскоре столкнулись с новой проблемой: на пути встал эскалатор! Ребристая лента непрерывно выползала из-под пола, чудесным образом превращаясь в ступеньки. Люди, не задумываясь, ступали на неё и уносились наискосок и вниз, куда-то к центру Земли. Набравшись храбрости, девушки подошли ближе.
   – Давай вместе, на счет «Три!» – неуверенно предложила Эстрелла.
   – Нет, вдвоем не получится, узко! Давай, ты первая! – помотала головой Хельга, прижимая чемодан к животу обеими руками.
   Собрав всю свою волю в кулак, с отчаянным видом бойца, бросающегося на вражескую амбразуру, Эстрелла шагнула на ленту. Одной ногой! Вторая тут же отстала, и бедняжка растопырилась, едва не сев на шпагат. Ещё немного – и она упала бы, но в последний момент умудрилась встать на эскалатор целиком, и даже чемодан не уронила! Видя успех подруги, Хельга совершила прыжок с места и приземлилась удачно. Эскалатор равнодушно потащил их вниз мимо нескончаемого ряда ламп на длинных стойках. Держась за резиновые поручни, девушки отдышались, и уже через минуту забыли о своей неуклюжести.
   «Находясь на эскалаторе, стойте справа, проходите слева!» – послышалось объявление по радио. И тут же какой-то парень, резво бежавший по движущимся ступенькам, наткнулся на тесно прижавшихся друг к другу путешественниц.
   – Посторонись, деревня! – беззлобно шуганул он их, и побежал дальше, не оглядываясь.
   – У нас, наверное, и впрямь, очень провинциальный вид! – грустно заметила Хельга, стоя теперь позади Эстреллы.
   Та промолчала, но выводы для себя сделала.
   С эскалатора спрыгнули уже более уверенно. Повосхищавшись красотой станции, поехали дальше. Возникавшие за окном вагона подземные дворцы были один краше другого! Бронза, мрамор, цветные витражи Новослободской… Вот и Курская!
   Уже совсем уверенно встали на эскалатор, протолкавшись сквозь толпу, вышли к платформам. До поезда было ещё долго – около часа, и подруги принялись терпеливо ждать остальных членов группы, или, как это назвали в деканате, стройотряда. Постепенно народ подтянулся: сначала несколько щупленьких вьетнамцев, которых было трудно сосчитать: они, похожие, как близнецы, все время мельтешились, ни минуты не стоя на месте спокойно. Затем, неся на головах огромные рюкзаки, присоединилась к коллективу пара девушек из Эфиопии, чуть позже – пятеро палестинцев, трое парней из Алжира, четверо девчат из Нигерии. Все были друг с другом незнакомы, ибо только что приехали в Москву.
   Наконец, пришел куратор – сутуловатый дядечка лет тридцати пяти с бородкой и в очках, похожий на Троцкого, сопровождаемый плакатно-красивым белозубым атлетом в аккуратно отглаженной стройотрядовской форме со множеством нашивок: БАМ, КамАЗ, Белосток, Аодзора, Кинешма.
   – Здгаствуйте, товагищи студенты! Меня зовут Богис Ефгемович Шапиго, я пгеподаватель с кафедгы магксизма-ленинизма, ваш командиг стгойотгяда, – представился педагог, – А это мой заместитель, Иван Петгович Ковалев, пгошу любить и жаловать! Мы вместе будем учить вас гусскому языку.
   Пояснять, в каком учреждении трудится товарищ Ковалев, он не стал. Это было и так ясно. Толпа неопытных иностранных студентов не может оставаться без присмотра кого надо!
   Судя по затуманенному взору Хельги, а также эфиопок и нигериек, они были готовы любить красавца товарища Ковалева и, тем более, жаловать всем, что у них есть. Эстрелла устояла, потому что её сердце было уже занято.
   На четвертый путь тем временем подали их поезд.
   – По ваго-о-нам! – зычно скомандовал заместитель командира в штатском, и все принялись грузиться в поезд. Собственно, все оказались в одном вагоне. Хельга и Эстрелла разделили купе с эфиопками, чему обрадовались: не так стеснительно, как с парнями! Разложили вещи, скинули обувь. В вагоне приятно пахло угольным дымом, свежим бельём, разложенным на полках, и, почему-то, сдобной выпечкой. Отдышавшись, начали знакомиться.
   Едва ощутимый толчок возвестил отход поезда. Перрон за окном двинулся и вскоре остался позади. Колеса все быстрее выстукивали на стыках рельс свой ритм: тук-тук – тук-тук… тук-тук – тук-тук. Сначала мимо проносились дома, какие-то заводы, пустыри и заборы. Затем все уверенней стала появляться природа: рощицы, перелески, поля. Под грохочущими мостами мелькали реки. Все четверо девушек прилипли к окну, жадно впивая в себя неведомую, невиданную дотоле, загадочную Россию.

   Наступил июль. Михаил сдал сессию, и до самого отъезда в Крым искал свою девушку, регулярно обзванивая всех заряженных участковых. Если выдавалось свободное время, шел к универмагу «Москва» и торчал там по несколько часов, надеясь, что прекрасная незнакомка придет. Но, увы! Никто её не видел, и никто не звонил, опознав по гравюре…
   Поездка в Крым была намечена на десятое. Ехать собирались до Симферополя поездом, но жить диким способом, в палатках, периодически кочуя с места на место. Всего подобралось двенадцать художников и художниц, некоторые из Строгановки, некоторые – просто так, как самородок Вовка Смахтин, бросивший институт тонкой химической технологии ради высокого искусства.

   Перед отъездом состоялась встреча с Ольгой, неприятная и приятная одновременно. Общения с ней после тех, майских событий Михаил избегал то под предлогом подготовки к сессии, то отговариваясь нездоровьем, то занятостью в мастерской (заказ, мол, срочный, ну, никак не выбраться!). Он чувствовал, что необходимо поговорить, объяснить, что им необходимо расстаться, но никак не мог собраться с духом.
   Ольга чувствовала его охлаждение к ней, но сдаваться так легко не собиралась. Опасаясь, что грядущая разлука, скорее всего, приведет к разрыву, и Миша будет утрачен навсегда, девушка предприняла решительные меры: съездила в далекое Ворсино (это с Киевского вокзала!), где, как её заверили знающие люди, жила настоящая колдунья.
   На окраине деревни стоял маленький опрятный домик, возле которого, во дворике, кормила кур симпатичная молодая женщина, по виду, скорее, дачница, чем крестьянка.
   – Здравствуйте… – неуверенно поздоровалась Ольга, представлявшая колдунью скрюченной древней старухой, – Мне бы Чернаву Семирядовну… колдунью…
   – Чернава – это я и есть! Только я не колдунья, у меня профиль пошире, – приветливо улыбнулся Вагабонд, отряхивая руки, – Проходи в дом, поговорим!
   Ольга вошла и с любопытством огляделась: работающий телевизор, верстак с какими-то приборами у стены, на столе – колбы, пробирки…
   – Садись, Оля, – показала рукой на стул колдунья-не колдунья, и села сама.
   – Откуда вы знаете, что меня Ольгой зовут? – насторожилась посетительница.
   – Да, уж, знаю, – пожала круглыми плечами хозяйка, – Или забыла, к кому пришла? Давай, рассказывай, что тебя ко мне привело!
   – Парень мой, Миша, в последнее время… ну, вы понимаете… скучный стал, встреч избегает… Боюсь, совсем бросит! Да ещё уезжает скоро почти на два месяца. Как бы его удержать, привязать к себе покрепче?
   – Скажи конкретно, что ты хочешь!
   – Ну… хочу, чтобы он… это… спал со мной…
   – Всё поняла! – покивал головой Вагабонд, – Раздевайся, девонька!
   – З-зачем? – испуганно сжалась на стуле Ольга.
   – Приворотное зелье делать буду, – последовало разъяснение, – Возьму с тебя смывы. Про феромоны слыхала?
   Деваться было некуда, пришлось раздеться догола.
   Вооружившись большим ватным тампоном, предварительно смоченным в банке с остро пахнущей жидкостью, ангел принялся возить им по обнаженному телу Ольги, на котором моментально выступила «гусиная кожа». Подмышки, пах, межъягодичная складка, за ушами… Не очень-то приятная процедура! Было щекотно и прохладновато, и хотелось, чтобы всё поскорее кончилось.
   Чернава-Вагабонд выжала тампон в пузырек, бормоча при этом что-то неразборчивое.
   – Вот, держи! – протянула она его девушке, – Нальёшь своему в чай или кофе. Только в вино не наливай, не сработает. В тот же час он тебя поимеет. Только, ты и сама постарайся!
   Это было не совсем то, на что рассчитывала Ольга, но высказать свои сомнения она постеснялась. Или побоялась, неважно. Промолчала, короче. Одевшись и расплатившись (пятьдесят рублей!), заспешила на электричку, сжимая в кулаке заветный пузырек, ключ к будущему счастью.

   Вечером девятого июля Сергей сидел у Михаила на кухне. Пили чай, на спиртное рука не поднималась.
   – Что, уезжаешь завтра?
   – Да, поезд в 9:30.
   – А как же… ну, подруга та? Иностранка?
   Михаил протяжно вздохнул:
   – Я ж тебе говорил, на сельхозработах она. Хорошо, если к сентябрю вернется.
   – Ну-ну! А помнишь пословицу: «Лучше синица в руках, чем журавль в небе»? У тебя Ольга есть, отличная, между прочим, деваха!
   На лице Михаила сложилась гримаса сожаления:
   – Да, в том-то и дело! Я сейчас ни о ком, кроме той красавицы думать не могу. С Олей встречаться избегаю, хочу совсем разбежаться… но не получается!
   – Это пуркуа? – с искренним интересом подался вперед Сергей.
   – Стесняюсь… Да и повода не даёт!
   – Ну, ты даёшь! Да, просто скажи, мол, любовь прошла, завяли помидоры! И – всё! Обидится и уйдет!
   – Повтори, я запишу! – с серьёзным видом придвинул записную книжку Михаил.
   Сергей хохотал так, словно получал по рублю за децибел.
   Через час после его ухода неожиданно нагрянула Ольга.
   – Миша, – взволнованно начала она, – Ты знаешь, мне очень хотелось поехать с тобой в Крым, но отпуск только в ноябре, а сейчас нас отправляют на гастроли в Ашхабад…
   – Я знаю, – кивнул Михаил.
   «Очень равнодушно кивнул!», – заметила девушка, и сердце её сжалось.
   Она заподозрила, что Мишины чувства к ней охладевают. Костер любви гаснет, если в него не подбрасывать палок! Точно, пора действовать согласно утвержденному плану!
   – Но, это всего на месяц, Мишенька! Мы вернемся уже двенадцатого августа!
   – Ну, а я-то, не раньше тридцатого…
   Повисло неловкое молчание, затем Ольга с усмешкой спросила:
   – Может, чаю даме предложишь, кавалер? Что мы тут, в прихожей, разговариваем!
   – Ну, проходи! – нехотя промямлил Михаил, чувствуя, что серьёзного разговора не избежать.
   Вскипятив чайник, он принес в комнату поднос с двумя чашками, сахарницей и «Юбилейным» печеньем. Закинув ногу на ногу, чтобы они выглядели наиболее привлекательно, Ольга изящно отпила чаю. Михаил тоже сделал глоток, вывихивая мозги вопросом: как же начать? Брякнуть напрямик: «Я тебя больше не люблю!»? Или: «Между нами все кончено!»? Слова не находились, и молчание затягивалось.
   – Слушай, Миш, а лимончика не найдется? – несколько нервно спросила Ольга, незаметно трогая в сумочке пузырек с приворотным зельем.
   – Не нарвал я никаких лимонов, – буркнул тот, – Не сезон нынче!
   – Ну, тогда молока принеси! Только в молочнике, по культурному! – напряженно улыбнулась интриганка.
   Тяжко вздохнув, Михаил побрел на кухню. Как только он скрылся за дверью, Ольга с бьющимся сердцем открыла пузырек. Ну, Чернава Семирядовна, не подведи! Жидкость тонкой струйкой полилась в чай. Немного, где-то две чайных ложки всего. На всякий случай, размешала ложечкой, перевела дух.
   Вернулся Михаил, плюхнул на столик молочник. Чай с молоком Ольга не любила, но пришлось выдержать образ и выпить. Разговор не клеился. Говорила, в основном, Ольга, Михаил же лишь отвечал односложно, междометиями, и равнодушно прихлебывал чай. Маялся, в общем.
   Когда за окном сгустились сумерки, девушка встала.
   – Ладно, побежала я. Ты, ведь, завтра утром рано уезжаешь?
   – Ну! – ответил Михаил, с облегчением решив, что поговорить о расставании можно будет и после приезда.
   – Я буду тебя ждать! – длинные обнаженные руки обвили шею парня, ласковые губы прильнули к его губам долгим и страстным поцелуем. В искусстве страсти нежной девушка была искушена!
   Затем она принялась расстёгивать на предмете своей страсти рубашку.
   – Погоди… – слабо сопротивлялся Михаил, – Может, не надо… Маришка дома, и вообще…
   – Маришка? Да когда она нам мешала? – изумленно шевельнула красиво выщипанной бровью Оля, не прерывая своего занятия.
   Положение парня было очень щекотливое. С одной стороны, он совершенно не хотел сейчас ничего такого, ну, этого-самого. С другой стороны, как такой настойчивой откажешь? Не поймет, обидится!
   – Оль, а давай… – он хотел сказать: «останемся друзьями», но Ольга поняла по своему.
   – Ой, ну ты и шалун! – она сговорчиво опустилась на колени и сдернула с мужчинки тренировочные штаны до колен. Вместе с трусами!
   Красноголовый Воин, оказавшись на свободе, испуганно съёжился.
   Михаил попытался вырваться, но запутался в штанах и упал на тахту. Ольга, сорвав с себя платье, последовала за ним, дабы закрепить успех. Жаркие поцелуи и прикосновения рук, а также других частей девичьего тела возымели эффект! А, может и впрямь, приворотное зелье помогло, Автор не знает, но инстинкт размножения сработал, приведя оборудование в рабочее состояние, чем Ольга и воспользовалась безотлагательно в позе «родео». Из жалости к ней, ну, а также из-за слабости характера, парень перестал сопротивляться. Да, мужчины – они такие! Могут, даже если не хотят!
   Когда Ольга ушла, довольная, что зелье сработало, Михаил долго не мог уснуть, потому что переживал. Корил себя за слабохарактерность, за то, что так и не объяснил ей насчет расставания навсегда, за то, что даже не предложил остаться друзьями. Образ девушки с Ленинского проспекта грустно взирал на него из глубины ментального пространства. Вот, тоже проблема: считать произошедшее изменой или нет? Однозначного ответа не было, но совесть все равно мучила.
   Наутро поезд унес его в Крым. Объяснение с Ольгой, таким образом, откладывалось до сентября. Между нами говоря, Михаил смутно надеялся, что проблема рассосется сама собой.

   – Ну, вот, товагищи, почти пгиехали! – весело воскликнул Борис Ефремович Шапиро.
   Автобус притормаживал перед поворотом, где на развилке посреди пышной клумбы стоял гипсовый памятник Ленину, выкрашенный бронзовой краской. Рукой Ленин указывал направо, а ниже была художественно исполненная надпись: «Путь Ильича». Рядом был дорожный знак, означающий тупик.
   Совхоз «Путь Ильича» оказался местом совершенно замечательным: уютная долина, засаженная садами, ручей с плотиной, образующей живописный пруд, клуб со сценой и танцевальной площадкой, библиотека, свежеотремонтированное общежитие с комнатами на троих-четверых человек, душ на четыре кабинки! Также имелся спортзал, волейбольная площадка и стол для пинг-понга. Ещё в совхозе был одышливый автобус ПАЗик, на котором, собственно, студентов и привезли с симферопольского вокзала. Только до моря было далековато: восемнадцать километров до шоссе, а там ещё несколько до Судака или Коктебеля.
   Директор совхоза, неопределенного возраста дядька, провяленный солнцем до такой степени, что казался мумией (как выяснилось позже, у него и прозвище было: Засушенный Геракл!) встретил вновь приехавших в актовом зале клуба.
   – Дорогие товарищи! Я – Геракл Константинович Капитаниди, директор. Очень рад приветствовать вас на нашей Крымской земле! Надеюсь, ваше пребывание здесь будет приятным! Всех вас мы оформим разнорабочими, будете получать семьдесят рублей в месяц. Ну, конечно, минус подоходный и бездетность, г-м… Но! Персиков, абрикосов, черешни вы можете есть сколько пожелаете! Плюс, талоны на питание в рабочей столовой мы вам продадим всего по пятьдесят копеек на день! Плюс, два раза в неделю бесплатно будем вывозить вас на море! Всё это согласно заботе Партии и правительства…
   Он ещё долго распространялся на тему текущего политического момента, увязывая его с перевыполнением плана, с улучшением благосостояния советских граждан вообще и в совхозе в частности, а также с прогнозом погоды на ближайший месяц. Когда он закончил и картинно поклонился, как артист, прочитавший монолог Гамлета, все дружно захлопали, хотя не поняли и половины. Уж больно казенным языком говорил товарищ Капитаниди!
   Затем выступил товарищ Ковалев.
   – Товарищи студенты! Распорядок дня в стройотряде, значит, будет такой: с семи утра все ударно работаем до часу дня, ну, до обеда, а через два часа после обеда, ну, то-есть, в три часа, предусматриваются трехчасовые занятия по русскому языку. А потом, ну, типа, личное время, в которое можете делать все, что хочете. Но! – тут он значительно поднял палец, и все, как загипнотизированные, уставились на него, – Особо прошу запомнить, что на все время вашего срока действует «сухой закон», ну, значит, никаких алкогольных напитков употреблять запрещено. Все вы люди сознательные, взрослые, к тому же, ну, члены молодежных коммунистических организаций, типа, комсомольцы, по нашему. А значит, должны соблюдать свой моральный облик! На каждого из вас по отбытии срока… то-есть, я хотел сказать, по истечении срока пребывания в лагере, ну, труда и отдыха, будет составлена характеристика, с которой вам предстоит шагать дальше по жизни. То, что будет в характеристике написано, зависит только от вас.
   Товарищ Ковалев гулко отхлебнул из стакана и продолжил:
   – На нас с товарищем Шапирой возложена ответственность за вашу безопасность, и мы, ну, типа, примем все меры, чтобы вы вернулись в Москву целыми и невредимыми. Выход за периметр… то-есть, я хотел сказать, за пределы совхоза, без спросу не рекомендуется. Если вам приспичит куда-то сходить, обязательно поставьте в известность меня или Бориса Ефремовича. Здесь только одна дорога, поэтому побег… то-есть, я хотел сказать, самовольная отлучка, обязательно будет замечена и может отрицательно отразиться на вашей характеристике. В заключении я желаю вам всем приятного отдыха и плодотворного труда!
   Его тоже проводили со сцены аплодисментами, особенно нигерийки и эфиопки.

   Позже, укладываясь спать, Хельга застенчиво спросила:
   – Эстрелла, а что такое: «моральный облик»?
   – Ну, – задумчиво протянула кубинка, – Это, типа, такие… правила поведения в обществе. Попросту говоря, мы должны вести себя так, чтобы о нас плохо не подумали.
   Хельга понимающе кивнула и отметила про себя, что русский язык подруги уже не книжный, как раньше, но уже гораздо ближе к живому разговорному!

   Эстрелла долго не могла заснуть в тот вечер. Слишком уж много впечатлений! Ворочалась с боку на бок, то накрывалась одеялом, вставленным в конверт со смешным русским названием «пододеяльник», то сбрасывала его. Мысли вертелись вокруг парня с Ленинского проспекта. Перед отъездом она все-таки позвонила Анджеле в посольство и, как могла, объяснила, что просит разузнать в ГАИ, можно ли установить, кому принадлежит машина 28—70 МКА. Анджела отнеслась к просьбе серьёзно и с пониманием, когда услышала про красивого парня за рулем.
   – Конечно, для посольства такую справку милиция даст, но придется писать официальный запрос, и мне придется придумать убедительную причину, почему мы ищем именно эту машину. Жаль, что ты не можешь назвать марку… Можно, конечно, попытаться и неофициально, есть у меня знакомый полковник милиции! Не переживай, найдем! Только быстро не получится, – обнадежила она соотечественницу, за которую чувствовала себя ответственной.
   Эстрелла уехала в Крым, надеясь, что по возвращении Анджела вручит ей заветное имя и адрес.
   Луна, высоко плывущая над кипарисами, с любопытством заглядывала в окно. Трещали цикады, без которых тишина – не тишина, бесшумно проносились в ночном безветренном воздухе летучие мыши. Эстрелла встала, босиком прошлепала к столу и напилась прямо из графина, боясь нашуметь, разыскивая стакан. После этого сон пришел быстро, и она не почувствовала, как в открытое окно, одна за другой, крадучись скользнули три мужские фигуры. Не услышали этого вторжения и остальные обитательницы комнаты – Хельга, Мариам и София…

   – Лёнька! – звучал в комнате приглушенный шепот, – Давай, вон ту, черную, сделай!
   – Ага, а я эту, волосатую! – голос плотоядно хихикнул.
   – Сильнее дави, дурак! Теперь по титькам поводи! Во… хорошо!
   – Ого! Ну ты даешь!

   – Всё, пацаны! Уходим!

   Утром, проснувшись, Эстрелла ощутила, что её щёки, лоб, горло, а также кожа на груди саднят и стянуты, как прищепками для белья. Посмотревшись в зеркало, она ахнула: весь её фасад был перемазан зубной пастой! Хельга, Мариам и София выглядели не лучше. Отчаянно ругаясь на четырех языках (русский занимал почетное второе место!), девушки целых полчаса отмывали и отскребали разводы засохшего «Поморина», которыми их украсили местные шалопаи-подростки.

   Добравшись до Судака, художники задержались там всего на три дня, а потом, сочтя это место слишком многолюдным, передислоцировались в Новый Свет, маленький поселок при винсовхозе. Пейзажей там было не в пример больше, отдыхающих – меньше, и работа закипела. Михаил вставал раньше всех и работал маслом, пытаясь уловить тот особый, «персиковый» цвет, в который окрашиваются скалы и прибой на рассвете.
   Раз в неделю кто-нибудь отвозил коллективное творчество в Судак, и на набережной устраивалась выставка-продажа. Туристы охотно раскупали и масло, и акварели. Особенно хорошо продавался, как ни странно, Смахтин. Не мудрствуя лукаво, он с простодушностью истинного гения брал четвертушку акварельной бумаги и широкой кистью проводил полосу.
   – Это – небо! – пояснял он, затем проводил другую полосу:
   – Это – море!
   Затем, так же небрежно, двумя-тремя взмахами кисти рисовались скалы, какой-нибудь кораблик с парусом и несколько чаек, парящих в вышине. Иногда на переднем плане он изображал вытащенный на берег баркас или загорающую без лифчика девушку. Успех сих картинок, оформленных в простенькие картонные паспарту, был феноменальным!
   Ещё он рисовал миленькие жанровые сцены: толстую тетку со складками жира, валиками нависающими над резинкой трусов и лямочками бюстгальтера, поедающую на солнцепеке булку. Крымская войлочная шляпа, лихо заломленная на манер ковбойского стетсона, придавала тетке ухарский вид. Картину эту, выполненную в нескольких разных ракурсах, удалось продать шестнадцать раз!
   Удачным оказался также сюжет с жопастенькими девушками, играющими в бадминтон. Для усиления эффекта акварельная краска разводилась сахарным сиропом, благодаря чему изображения приобретали дополнительную объемность и сочность колера. «Бадминтонисток», повторенных неоднократно, тоже было продано не менее десятка!
   Михаил за две недели написал пять этюдов (все – ландшафты!), продал три. Не самый лучший результат в группе!
   Однажды Смахтин привез в лагерь наброски, сделанные пером на Судакском пляже.
   – Так, баловался, от нечего делать! – пояснил он.
   Воспитанники Строгановки, уже превзошедшие курс пластической анатомии, принялись разглядывать и критиковать. По сути, это тоже были жанровые сценки: дети, строящие песчаный замок, мужики, азартно играющие в карты, небольшая очередь к медицинским весам с важной пожилой медсестрой в белом халате… Вдруг Михаил замер: на одном из листов было изображено три девушки – худенькая блондинка, черная, как уголь, африканка с мощными формами, и… не может быть! Девушка, его девушка с Ленинского проспекта! Она была запечатлена в три четверти, стояла и ела мороженное, слегка наклоняясь, чтобы не капнуть на себя. Да, никакой ошибки: те же глаза, те же губы, те же пышные волосы, схваченные лентой и развевающиеся на ветерке…
   – Вовочка! Откуда… это? – сорванным голосом прошептал Михаил, – Неужели с натуры!?
   Смахтин, занятый в этот момент употреблением светлого местного вина, скосил глаза и улыбнулся:
   – Ничего, чувихи, симпатичные, правда? Очень контрастировали между собой! А у этой, – тут он небрежно ткнул пальцем в Мишину девушку, – самая красивая задница на всем пляже! Я таких никогда раньше не видел!
   Жаркая волна возбуждения захлестнула Михаила. Девушка, его девушка – и здесь, рядом! Завтра же он поедет в Судак и найдет её!
   – Слушай, Вов, а какого цвета у неё лента была?
   – Киноварь и немного сажи газовой, – не задумываясь ответил Смахтин, наливая себе новый стакан и отрезая ливерной колбасы.

   Со времени скандала, едва не окончившегося водворением Сергея в узилище, прошло больше месяца и все это время Лена не находила себе места: Сереженька не шел на контакт! Не звонил, не ждал после работы, при случайной встрече смотрел бука-букой! Ой, люди добрые, что делать-то? Пыталась извиняться – он и слушать не стал… Настроение упало ниже плинтуса и так там и осталось. Да ещё здоровье… По утрам тошнило и болела голова. Мать смотрела подозрительно, пыталась вызвать на откровенность, но Лена на наводящие вопросы не отвечала, тем более, что сама не знала, беременная она, или нет. С одной стороны, самочувствие паршивое, да и на солененькое тянет… но по срокам-то не сходится! Сережа пришел из армии на майские, ну, было, конечно, у них это-самое… много раз! В конце мая месячные пришли, как обычно. Значит, тогда она ещё была порожняя? А вот в июне месячных не было… но и этого-самого, ведь, тоже не было! Ну, точно!
   Загибая пальцы, Лена постаралась вспомнить, когда они последний раз делали это с Сергеем. Двадцать восьмого, да, двадцать восьмого, она к нему приходила, после целой недели перерыва, всё мешало что-то, а в тот день Александры Георгиевны дома не было, не то на семинар, не то на симпозиум ушла. Сереженька уже прямо в прихожей целовать-миловать начал! Соскучился за своей голубушкой! Слова сказать не дал, стянул трусики, нагнул… Ой, да какой же у него, все-таки, большущий-то, подсердечник, прямо!
   Мысли неожиданно перескочили на самый первый раз. Тогда они долго целовались в подъезде, так как Лена не хотела идти в квартиру, робела чего-то. Сережа обнимал её так крепко, аж ребра трещали. Затем стал гладить… везде. От его прикосновений соски напряглись, стали твердыми, в низу живота сделалось горячо и мокро, голова закружилась и ноги ослабли! Во, как проняло! Сережа взял её на руки и понес к себе, не переставая целовать. Дома, опомниться не дав, раздел совсем, только трусики удалось отстоять (на этом месте воспоминаний Лена покраснела, потому что до сих пор было стыдно), и сам разделся. Лёг сверху, раздвинул коленкой сопротивляющиеся девичьи ноги… Трусики он коварно стянул одним движением, зацепив их большим пальцем ноги (Отличный приёмчик, Читатель! Когда девушка ничего не подозревает, ощущая руки парня выше талии! Автор рекомендует всем начинающим!).
   Что было потом, она помнила неотчетливо, только, когда все кончилось, и снова удалось ноги вместе свести, оказалось, что они уже не девичьи, а женские! А через малое время начал Сереженька опять да сызнова, все с причудами! То положит, то поставит, то нагнет, то повернет… Сначала-то стеснялась (день белый был на дворе!), лежала, глаза руками закрыв, а как начал он по третьему разу, забыла Лена всю стеснительность, себя потеряла, криком кричала звериным, и спину-то Сереженьке всю ногтями расцарапала, аж до крови! После пошли в ванную, под душем вместе мыться, а он её вдруг на коленки поставил и велел стыдное делать. Лена пыталась отнекиваться, опасаясь, что будет невкусно или её вытошнит, да и не умеет она, но потом поняла, что без этого не будет Сереженьке полного удовольствия… пришлось, короче, сделать, как велено, хоть и не лежала у неё к этому душа. Горло после того стыдного дела два дня болело, как от ангины, зато Сереженька доволен остался…
   Лена легко вздохнула и улыбнулась. Разве такое забудешь!
   Да, а тридцатого мая начались краски, день в день, и закончились пятого июня. А на другой день, шестого, значит, и поссорились! То-есть, это Сережа с ней поссорился, а она с ним вовсе даже нет, ведь, как лучше хотела! И с тех пор ни разу-то они вместе не были… Тогда, почему в июне месячные не пришли? Уже десять дней просрочено!
   Придя в женскую консультацию Лена постояла перед расписанием приема и ушла ни с чем: там было написано, что прием ведет «врач-гинеколог Саркисян», мужчина значит. А она не какая-нибудь, чтобы постороннему мужчине энто место показывать!
   Решила пойти к Сережиной маме и всё рассказать. Александра Георгиевна хорошая, Лену привечает, значит – поможет помириться!

Глава шестая

   Заблуждалась, ох, заблуждалась бедная, наивная Лена! То, что Александра Георгиевна Златогор (в девичестве – Ягужинская!), улыбалась и здоровалась, а также предлагала чаю было простой вежливостью. На самом деле, как многие матери одного-единственного сына, она не считала Лену достойной парой Сергею. Её сын – красавец, коренной москвич, начитанный, образованный – все дороги открыты! Ну и что, что кузнецом работает! Да он не просто кузнец, а мастер, можно сказать – художник! Да и временно все это! Помашет-помашет молотом, поймет, что без высшего образования нынче нельзя, и решит, все-таки, в Университет поступать. И поступит, с его-то умом и эрудицией! А Лена кто? Деревня! Трёх книжек после окончания школы не прочитала! Языкам не учена, на рояле не музицирует. Как она тогда ляпнула, на Сережиных проводах в армию: «Я люблю Пушкина и гармошку!». И смех, и грех! Правда, красивая, здоровая – кровь с молоком. Ну и что? Не брать же в снохи за одну красоту!
   Тем не менее, она не препятствовала их отношениям, даже, как это раньше говорили, потворствовала, мудро рассудив, что взрослому сыну женщина все равно нужна, а Лена девушка чистая, не какая-нибудь шалава, опять же – соседка, на свидания бегать недалеко. Стало быть, пусть пока милуются. Когда придет время жениться, Сережа себе правильную невесту найдет, а уж мать ему в этом поможет!
   Кстати, что-то давно эту Лену не видно… И Сережа к ней не ходит! Поссорились, что ли?

   Сергей уже три недели готовился к конкурсу профессионального мастерства. Дело было так: вызвали в отдел кадров. Уже знакомый кадровик, которого, кстати, звали Петр Павлович, или, попросту, Петропавлыч, поздоровался за руку, предложил сесть.
   – Вот, Златогор, письмо пришло с ВДНХ. Приглашают тебя в конкурсе профессионального мастерства поучаствовать! Дивлюсь я, откуда они про тебя узнали-то? Работаешь у нас без году неделя…
   Он вопросительно воззрился на Сергея поверх очков.
   – Я до армии три года на «Серпе и Молоте» работал, тогда тоже был конкурс. Второе место по Союзу занял! – пояснил, слегка рисуясь, Сергей.
   – Ну да?! Странно, а в личном деле про это ничего нет… – Петропавлыч насупился и зашелестел бумагой.
   – Как это, нет? А благодарность? Мне тогда почетную грамоту и премию дали!
   – Г-м, да, действительно, есть запись… Ну, товарищ Златогор, не посрами коллектив!
   Кадровик почесал нос и вдруг спросил застенчиво:
   – А по телевизору вас показывать будут?
   – Наверное! – пожал могучими плечами Сергей, – А что?
   – Да это я так… – уклончиво отвел глаза Петропавлыч, – Иди, готовься!
   На самом деле он был возбужден до крайности: попасть в телевизор, хоть на краткий миг, было его давней мечтой! А тут появился реальный шанс эту мечту осуществить: должен же кто-нибудь от администрации на выставке присутствовать, верно? Ну, там, руку конкурсанту на плечо положить, подбодрить, пояснения дать! Надо будет в лепешку расшибиться, но добиться, чтоб именно его, Петропавлыча, откомандировали.
   Отставной майор кинул взгляд на закрытую дверь, поколебался немного – да, нет, никто не войдет! – достал из сейфа початую бутылку «Столичной» и быстро отпил граммов сто. Для ясности мыслей.

   Сергей со всем пылом нерастраченного честолюбия углубился в творчество. Работая после смены и по выходным, он выковал несколько новых изящных изделий, вызвавших горячее одобрение отборочной комиссии. Просили принести ещё, обещали отдельный стенд выделить. Ну, пришлось стараться, рисовать эскизы, штудировать техническую литературу. За этими заботами было не до личной жизни: вставал рано, приходил поздно. Иногда засыпал прямо за столом. Когда встречал Лену, так и вившуюся около его квартиры, вспоминал учиненный ею скандал и унижение, а потому извинений не принимал. Ведь, чуть было в вытрезвитель не попал из-за дуры! Ну её на фиг, соседку! Подумаешь, переспали несколько раз! А у неё уже амбиции, семейная жизнь грезится! Просто подумать страшно, какие фортели она ещё выкинет, если он сдуру на ней женится! Только он и не собирался, а теперь и тем более не соберется.

   В конце июля над Москвой проходил грозовой фронт. Беременные ливнем тучи клубились, сгущаясь до зловещего лилово-черного цвета. Было жарко и душно, ибо ветерок, принесший всю эту неподъёмную тяжесть тысяч тонн воды, ослаб и прекратил всякое движение воздуха. Сергей пришел домой весь мокрый от пота. Скинув рубашку и джинсы, остался в одних трусах и блаженно прошлепал босыми ногами к дивану. По телевизору шел тысячу раз виденный мультик про крокодила Гену, но все равно, было приятно. Из кухни выглянула мать.
   – Что ж ты голый-то сидишь, Серж? – спросила она по французски, выражая легкое неодобрение.
   Не задумываясь, сын ответил на том же языке.
   – Маман! Мой смокинг в химчистке, а дворецкий взял отгул, и мне теперь некому завязать галстук!
   Улыбнувшись, Александра Георгиевна предположила:
   – Я думаю, ты не возражаешь, если ужин сервировать прямо сейчас?
   – Мерси, мадам! Пуркуа бы и не па бы?
   – Серж! Не коверкай язык! – сделала замечание мать, и в этот момент раздался звонок в дверь.
   – Ну, вот! Кто-то пришел, а ты в неглиже! – ворчливо бросила Александра Георгиевна и открыла дверь, забыв спросить «кто там».
   На пороге возникла Ленина мать, Евдокия Ивановна, Ленин отчим, Евгений Витольдович, и, за их спинами, сама Лена.

   Здесь, Читатель, требуется небольшое разъяснение, кто есть кто и почему.
   Евгений Витольдович Волопасов-Гуков был по жизни скромным инженером, и до сорока лет хранил, выражаясь стилем старых романов, своё целомудрие. Ну, не получалось у него знакомиться с женщинами, ибо был он некрасив, мал ростом, застенчив и, вдобавок, сутулый. Короче, комплексов неполноценности хоть отбавляй. Тем не менее, работник он был хороший, и однажды его премировали бесплатной путевкой в Дом Отдыха. На целых двадцать четыре дня! Оный Дом Отдыха находился в красивейшем месте на берегу Оки – каких-то три часа от Калуги на автобусе. Рядом, в двух километрах, был расположен очаг цивилизации – деревня Бекасово. Нет, не то Бекасово, что с Киевского вокзала, а совсем другое, что, впрочем, отношения к повествованию не имеет. Важнейшей достопримечательностью деревни являлся магазин «Луч». Страждущие отдыхающие покупали там азербайджанский коньяк, алжирское красное вино и плавленные сырки «Дружба». Сии благородные напитки спросом среди местного населения не пользовались, равно, как и плавленные сырки. Коньяк дорогой, вино слабое, даже с похмелья не забирает, а сырки – вообще, непонятно, что за еда. Так что круглый год план выполнялся за счет отдыхающих. Заведовала «Лучом света в темном царстве», как прозвали магазин отдыхающие, Евдокия Ивановна Чумакова, вдова бальзаковского возраста. Если не приглядываться пристально, то её можно было даже счесть красивой. Но, увы, высокое звание работника (работницы!) советской торговли почему-то привнесло в её внешность и характер тяжелый оттенок хамства, приведший к прозвищу «Чума» и мешавший выйти замуж вторично.
   Итак, Евгений Витольдович прибыл в Бекасово в ноябре. В комнате, куда его поселили, он познакомился с двумя товарищами по отдыху, которые тут же предложили ему расписать пульку. Преферанс! Отличное мероприятие! Не то, что шахматы, тут думать надо! Евгений Витольдович играть умел, но не очень хорошо. Битва умов продолжалась до следующего полудня! Когда подвели итоги, выяснилось, что инженер проиграл восемнадцать рублей с копейками! Это по копейке за вист, г-м… Многовато, пожалуй. Но, что поделаешь, если карта не прёт? Четыре взятки на мизере, без двух на девятерной игре, семь взяток на третьих распасах… Понимающий человек содрогнется!
   – Ничего, Евгеша! – хлопнул его по плечу сожитель Роман, приехавший из далекого Мурманска, – Не везет в карты – повезет в любви, хе-хе! Дуй в магазин, как раз две бутылки коньяку и закусь! Да поторопись, вечером танцы!
   И Евгений Витольдович, надевши демисезонное пальтишко и ботиночки на тонкой кожаной подошве, отправился за горючим. Накануне врезал мороз в минус пятнадцать, но снега не было. Грязь деревенской улицы смерзлась причудливыми застывшими буграми и штормовыми волнами. Ветер-шалун резвился на просторе, задувая со всех сторон сразу и создавая тем самым дополнительный дискомфорт. Не без труда доковыляв до магазина, наш преферансист с досадой обнаружил, что тот закрыт, хотя расписание утверждало обратное. Помаявшись минут сорок и совершенно закоченев на ветру, Евгений Витольдович дождался таки своего счастья: из-за угла появилась фигуристая дама в полушубке, не глядя на него отперла замок и исчезла в магазине. Вошел и он.
   – Мне, пожалуйста, две бутылки коньяку… и три плавленных сырка, – робко изложил свою просьбу москвич.
   – Восемнадцать восемьдесят, – отозвалась безразличным голосом Евдокия Ивановна, звякая бутылками.
   Евгению Витольдовичу захотелось задержаться немного, очень уж он замерз, а магазине было тепло. Чтобы потянуть время, он стал разглядывать этикетку.
   – Ого! Азербайджанский, пять звездочек! У нас в Москве такой давно не встречается! Попробуем!
   При слове «Москва» уши Евдокии Ивановны встали топориками, а подведенные дефицитной югославской тушью глаза оценивающе сфокусировались на невзрачном клиенте. Сканирование показало: неухоженный, вон, пуговица на ниточке висит, давно не стрижен… явно, холостяк! Чтобы проверить свою догадку, дама задушевно спросила:
   – Жена-то, не заругает?
   – Нет, я не женат, – последовал ответ, всколыхнувший работницу торговли до глубины души, ибо жить в столице было её хрустальной мечтой.
   В голове бешено закрутились колесики мыслей: «Вот он, шанс! Вот он, пропуск в светлое будущее! Как бы это его… тово? Судя по всему, только что приехал, значит, время есть… Ой, Дуся, не упусти счастье-то!»
   Но, прежде, чем она успела что-нибудь предпринять, мужчина вышел. Дверь магазина захлопнулась. И тут же из-за неё раздался шум падающего тела, звон разбитого стекла и полный боли вопль! Скользкие кожаные подошвы чешских полуботинок не удержали москвича на обледенелых кочках!
   Евдокия Ивановна с бьющимся сердцем выскочила на крыльцо. Ой, мало того, что упал, ещё и порезался, бедолага!
   – Я вам помогу, мущина! Обопритесь на меня! – она подставила могучее плечо.
   – Ой, я на ногу ступить не могу! – взвыл незадачливый Евгений Витольдович.
   Опустившись на корточки, Евдокия Ивановна пощупала лодыжку. Диагноз был поставлен быстро:
   – Перелома нет. Растяжение!
   – Ой, как же я пойду? Машину тут у вас можно найти?
   – Какие там машины! Скорую помощь ждать по два часа приходится. А вы вот что, мущина: пойдемте ко мне! Я тут рядом живу. Ножку перебинтую потуже, дочку за костыликом пошлю, вот и дойдете! – сдерживая ликование, предложила Евдокия Ивановна.
   – Спасибо…

   Дома она развила бурную деятельность, решив пойти ва-банк. Перевязала ногу и предложила отдохнуть немного, пока дочка ищет костыль. На самом деле Лене было велено ночевать у бабки Марфы и домой до завтра не возвращаться. Разумеется, уже через час вся деревня будет знать, что у Чумы мужик в гостях, но стыд – не дым, глаза не выест. То, что стояло на кону, было важнее любых пересудов.
   – А давайте пока поужинаем! – предложила вступившая на Тропу Охоты За Женихом Евдокия Ивановна, успевшая переодеться в своё лучшее польское платье с люрексом, подкрасить лицо и надеть украшения из цветного стекла чешской фирмы «Яблонекс».
   Неизбалованный женским вниманием Евгений Витольдович, поколебавшись, согласился, хотя и стеснялся ужасно.
   Вино есть первый помощник Венеры! Это правило, хотя, возможно, и в других формулировках, знают все. На стол, уже и так кряхтящий от покрывавших его толстым слоем деликатесов (крабы, шпроты, икра, сервелат и т.п.), встала бутылка коньяку.
   – Давайте выпьем за знакомство! – подняла рюмку соблазнительница.
   – Давайте…
   Джентльмен, как и положено, представился первым. Дама аж прибалдела: надо же, такое фамилиё звучное, двойное, через черточку! Шевеля губами произнесла про себя: «Евдокия Ивановна Волопасова-Гукова!» Здорово! Только придется сменить также имя-отчество, а то совсем не аристократично, не по городскому. Скажем: Эмилия Иоанновна! Другое же дело! Будет, вообще, как музыка, звучать!

   Через часок Евгения Витольдовича было не узнать. Где он, тот заморыш, робко вошедший в магазин и поскользнувшийся на замерзшей колее? За столом сидел былинный богатырь, вроде Ильи Муромца, красноречивый и остроумный! Вел он себя развязно, в смысле, позволял себе игривые комплименты в адрес хозяйки и порывался взять её за руку. Когда клиент дозрел, то-есть, заснул на полуслове, описывая драку на танцплощадке, где он, якобы, недавно раскидал и покалечил целых восемь хулиганов с ножами, цепями и кастетами, Евдокия Ивановна взяла его на руки и перенесла на кровать с шестью подушками.
   «Лёгонький какой! Килограммов пятьдесят, не больше!» – привычно прикинула она живой вес добычи. Аккуратно раздела мужчинку, затем разделась сама и легла рядом, счастливо вздохнув.

   Ночью, проснувшись от сухости во рту, и обнаружив возле себя обнаженное женское тело, Евгений Витольдович сначала растерялся и чуть было не запаниковал, но дама, чутко стерегущая каждое движение, поощрила его, закинув поперек живота голую полную ногу и положив руку на… ой, Автор стесняется объяснить, на какой именно орган! Догадайся сам, Читатель! Результат сей провокации оказался феноменальный: у Евгения Витольдовича ПОЛУЧИЛОСЬ! Впервые в жизни, да! А потом и ещё раз! Пророчество соседа по комнате Романа сбылось!
   Наутро, похмелившись рассолом, Евгений Витольдович, ощущавший себя могучим самцом и половым гигантом, сделал своей обожаемой подруге предложение руки, сердца и московской прописки. Предложение было принято с восторгом! Так Евдокия Ивановна стала мадам Волопасовой-Гуковой и обладательницей заветного штампа о постоянной московской прописке в паспорте.

   Итак, на пороге квартиры Златогоров стояла разъяренная Чума.
   Не здороваясь, она прошла в комнату, сделав приглашающий жест своим сопровождающим. Остановившись около растерявшегося Сергея, уперла кулаки в широкие бедра и пронзительно завопила:
   – Ой, люди добрые, гляньте! Ой, да что же это за беспредел-то творится! Вот он сидит, волчара позорный! Сорвал цветочек аленький, а сам-то в кусты! Не хочет жениться, окаянный! Ой, доченька моя сахарная! Как же ты, безответная, дитё-то растить одна-одинешенька будешь! Ой, жалко да сиротинушку, безотцовщину горемычную! Ой, да разве ж мать твоя одна с воспитаньем-то справится! Ой, а зарплата-то у ней малёхонька, не покушаешь ты, деточка, сахарку да пряничков! Ой, да только корку черствую! А папашка твой, гляди-ко, сытый да гладкий, морда наглая, жопа толстая! За что боролись, разве ж за это? – и продолжала далее в том же духе, не давая Сергею и Александре Георгиевне опомниться.
   В подъезде захлопали двери растревоженных воплями соседей. Вскоре у приоткрытой двери квартиры Златогоров собралось человек десять. Двери не давал захлопнуться Евгений Витольдович, проинструктированный супругой. Скандал ширился, приобретая оттенок общественной значимости.
   …Ни фига себе! … Куда девать? … А чего там? … Обокрали… Скорую надо! … Подвинься, не видать ничего… Залили, наверное… Молоко убежало… Режут! … Сережка это, Златогор, не слышишь, что ли? … А почему? … Тазик… Щас участковый… Тряпки, тряпки несите! – волновались соседи, не в силах пока постигнуть суть происходящего.
   Дело в том, что Евдокия Ивановна два часа назад расколола Лену. Та, рыдая, созналась, что в срок не пришли месячные, что тошнит по утрам и тянет на солененькое. Надавав дочери пощечин в воспитательных целях, Евдокия-Чума решила идти напролом, то-есть скандалом вырвать у Сергея обещание жениться на Лене. Интеллигенты, они крика не выносят, взять хоть муженька, чуть голос повысишь – сразу под кровать прячется.
   Но Александра Георгиевна не поддалась на провокацию! Она взяла со стола заварочный чайник и со всей силы грохнула его об пол, так что осколки и брызги заварки разлетелись по всей комнате. И ещё в этот момент за окном полыхнула молния и раздался пушечной силы удар грома! Эффект получился потрясающий: Чума, вытаращив глаза, замолкла на полувопле, Сергей подскочил на полметра от дивана и инстинктивно принял боевую стойку, Лена с коротким вскриком отшатнулась и задела торшер, который упал на Евгения Витольдовича. Тот, не будучи храбрецом, едва не обмочился с испугу. В комнате воцарилась тишина.
   – Итак, по порядку, – железным преподавательским голосом воззвала мадам Златогор, привыкшая укрощать буйных студентов, – Что у вас за претензии? Да, дверь закройте, дует!
   Дверь закрылась, отсекая бурлящую любопытством толпу соседей.
   Евдокия Ивановна, лишившись поддержки аудитории и всё ещё не оправившись от шока, промямлила:
   – Леночка наша беременная! От энтого вот, Сергея свет Сергеича! – её голос снова начал набирать децибеллы, – А ещё комсомолец! Ой, жениться не хочет, окаянный… – она уже снова была готова вопить, изливая в каждой руладе скорбь за свою дочь – будущую мать одиночку, а также за горькую долю ещё не родившегося ребенка.
   – Тихо! – свирепо цыкнула на неё Александра Георгиевна, и посмотрела на Лену, – Это точно?
   – Да куда уж точнее! – запричитала Евдокия, а Лена только молча кивнула.
   – Ты была у врача? – настойчиво глядя девушке в глаза, спросила Александра Георгиевна.
   Та опустила взгляд и отрицательно мотнула головой. Сергей открыл было рот, но мать, не глядя на него, прошелестела уголком губ:
   – Молчи, не вмешивайся! Я сама! Только хуже сделаешь!
   Сказано это было на иврите, их языке высшей степени секретности.
   – Не вижу никакого повода для беспокойства, – развела руками Александра Георгиевна, изображая улыбку на лице, – Наличие беременности не установлено! К тому же, даже если беременность и имеет место, то надо будет ещё доказать, что именно Сергей отец ребенка.
   Это было жестоко! Бедная Лена залилась краской, слёзы так и брызнули и покатились по щекам. Это что же получается, у неё пузо нагуляно неизвестно от кого? Не от будущего мужа?! Не от Сереженьки?! Да она же ни с кем, кроме него, любимого…
   – Да что тут ещё доказывать? – злобно завопила Евдокия, – И так все знают, что встречалися они!
   – Ну, мало ли, кто с кем встречается! – пожала плечами Александра Георгиевна, – Совместного хозяйства они, ведь, не вели? И вместе не жили! Так что, обращайтесь в суд с иском об установления отцовства. Только, сначала, к гинекологу сходите. А сейчас позвольте вам выйти вон! – и она изящным жестом прабабушки-герцогини указала оторопевшим Волопасовым-Гуковым на дверь.
   Тем пришлось покинуть поле битвы, ибо против логики не попрешь.

   Получасом позже Роза Самуиловна, соседка Златогоров сверху, многозначительно сообщила вернувшемуся с прогулки мужу, Зиновию Абрамовичу:
   – Знаешь, Зяма, а Златогоры таки уезжают!
   – Куда это? – удивился тот, снимая ошейник с мокрой и мрачной болонки Нюси.
   – Ну, как: «куда»? На историческую родину!
   – Но, золотце моё, они же гои!
   – Ой! Я вас умоляю, гражданин Рабинович! Или я сама не слышала, как эта в кавычках гойка разговаривала с сыном на иврите? Заметь, даже не на идише! Сегодня там был скандал, я не разобрала – то ли они у Волопасовых-Гуковых деньги заняли, то ли наоборот, те отдавать долг не хотели, а только ясно было сказано: «Молчи, не вмешивайся! Я сама! А то нас в Израиль не выпустят!»
   – Да ты што-о!
   – И ещё: подумай, как на идише будет звучать их фамилия?
   – Златогор… Златогор… Гольдберг!!!???
   – Ну!!! Убедился?

   Забросив живопись, Михаил целую неделю прочесывал огромный Судакский пляж в поисках своего мимолетного виденья. Он заглядывал под каждый навес, подолгу топтался возле киосков с мороженым, заходил в столовые и чебуречные, в бинокль рассматривал плавающих в море. Увы! Девушка не находилась! Он расспросил всех местных, торгующих на набережной фруктами, сувенирами и квасом. Тут повезло больше: один старичок вспомнил, что в субботу видел стайку девиц, среди которых была и негритянка, и опознал их на Смахтинском рисунке.
   – Точно, они это. Иностранки, а как же! Все три!
   – А почему вы так уверены, что иностранки? – поинтересовался Михаил, наливая деду гонорар – стакан сухого.
   – Э-э, милай! Давно тут сидим, видели всяких! И ходили-то они не так, как наши, и смеялись не так, и морозиво не по нашему кушали! У нас тут, однако, граница, всю жизнь бдительность тренируем! Вот, к примеру, в шестьдесят четвертом случай был…
   Но Михаил уже не слушал словоохотливого дедка. Он привлек на помощь могучий инструмент – логику. Дано: девушки-иностранки были здесь в субботу, а на буднях не появлялись. Уж негритянку-то он бы точно не пропустил! Значит, если предположить, что они, как ему сообщили в деканатах для иностранцев, живут и работают в лагере труда и отдыха, то лагерь, скорее всего, не на побережье, иначе девчата каждый день на пляж ходили бы. Значит, приезжают на выходные!
   Он перевел дух и подошел к фонтанчику с питьевой водой, ибо во рту пересохло от умственных усилий. Пока пил, какой-то щустрый пацан лет шести пустил в него теплую струю из водяного пистолета и намочил футболку. Михаил сбился с мысли и, состроив страшную рожу, сделал вид, что хочет погнаться за стрелком. Тот удрал, отстреливаясь через плечо и восторженно вереща.
   Да, на чем мы остановились? Приезжают… А здесь в город одна дорога! Точно, надо будет дежурить на въезде в город! И стеречь не рейсовые, а ведомственные автобусы!
   Удовлетворенный сим плодом собственного интеллекта, Михаил вернулся в Новый Свет. Пока чахлый автобус, натужно тарахтя выработавшим все ресурсы двигуном, совершал перемещение в пространстве, наш герой обдумывал технические детали своего замысла. Кое-какие идеи вполне могли быть воплощены в жизнь!
   «На дальней станции сойду, трава по пояс…» – мурлыкал он себе под нос, выйдя из душного чрева Икаруса. Путь его лежал к дому местного плотника Кузьмича. Жил Кузьмич со своею старухой у самого Черного моря. Кузьмич строгал свои доски, а старуха пряла свою пряжу. Михаил знал, что в сарае у плотника стоит мопед «Рига-4». Он-то и был его целью!

   – Здорово, Кузьмич!
   Тот оторвался от работы и протянул жесткую, в мозолях руку. Слова плотник употреблял только в крайних случаях. Михаил крепко пожал её и присел на старый ящик. Дело было деликатное, торопиться не следовало.
   – Как коммерция, Кузьмич? – спросил он, как бы между прочим, доставая сигареты.
   Плотник вздохнул, и изобразил на морщинистом лице гримасу, красноречиво повествующую о скверном состоянии дел. Он подрабатывал сколачиванием ящиков для фруктов, которые отдыхающие довольно охотно раскупали, чтобы увезти в Москву, Ленинград, Мурманск и Воркуту виноград, вишню-черешню, персики и абрикосы. Возить продукцию приходилось в Судак. Пять-шесть ящиков в день по рублю пятидесяти за штуку составляли немалый приварок к совхозной зарплате. Но, с недавних пор, завелся у Кузьмича конкурент! Завалил, гад, рынок, кое-как сколоченными корявыми одноразовыми ящиками с картонными стенками и неудобными веревочными ручками по демпинговой цене восемьдесят копеек! Ящики Кузьмича были произведением искусства: удобная, слегка изогнутая деревянная ручка, добротные фанерные стенки. Сто лет прослужат! Но конкурировать с дешевкой они не могли. Объем продаж понизился, заработки тоже.
   Все это Кузьмич ухитрился изобразить одной только мимикой и тяжелым вздохом.
   – Реклама! – c нажимом произнес Михаил волшебное слово, – Тебе реклама нужна, Кузьмич!
   Тот развел руками, соглашаясь, но, одновременно, показывая: где ж её взять?
   Михаил взял дощечку, уже приготовленную для торца, повертел её в руках. Затем вынул блокнот для набросков и написал следующие строки:

   Не только фрухт домой привезть,
   Но и с базара овощ несть!
   Сей ящик будет вам служить
   Сто лет и Щастье приносить!

   (Орфографическая ошибка была сделана намеренно. Такой текст сразу бросается в глаза и запоминается накрепко!)
   Вирши он увенчал силуэтом плывущей по волнам русалки. Подумав, написал внизу «Крым. Судак. Кузьмич»
   Показал Кузьмичу. У того от восхищения отпала челюсть.
   – Я тебе сделаю трафарет, и плакат тоже, – пообещал Михаил, довольный произведенным эффектом.
   Плотник часто-часто закивал и принялся жать Михаилу руку. Потом сходил в дом и принес бутыль сухого с двумя стаканами. Разлив, вопросительно заглянул художнику в глаза, как бы спрашивая, «может, надо чего?»
   Чокнувшись, выпили.
   – Мопед не одолжишь? – небрежно, как о маловажном деле, поинтересовался Михаил, закусывая вяленой зеленухой, – Хочу на выходных съездить кое-куда.
   Кузьмич молча встал и через минуту вывел из сарая старенького железного коня… нет, скорее – конька-горбунка с педалями. Чтобы им управлять, ни водительских прав, ни номера, ни шлема не требовалось. Двигатель объёмом 49,9 кубических сантиметров уверенно перемешал в пространстве одного человека, плюс разумного веса груз. Ну, иногда приходилось помогать педалями на подъёме.
   Проблема транспорта была решена!

Глава седьмая

   Жизнь в лагере труда и отдыха нравилась Эстрелле. Работа была не тяжелая, знай, рви персики и складывай в ящики. В обед все шли купаться на пруд, а вечером играли в настольный теннис или волейбол. Уроки русского языка трудностей не вызывали, товарищ Шапиро обсуждал с ними прочитанные книги, просил учить больше стихов на память, иногда – писать коротенькие рецензии на просмотренные фильмы. Кино, кстати, показывали в клубе через день!
   После того случая с зубной пастой девушки установили охранную сигнализацию в виде развешанных на ниточках колокольчиков, успешно предотвратив тем самым две новые попытки вторжения. Библиотека в изобилии снабжала духовной пищей. Совхозная столовая – пищей телесной. Готовили местные повара вкусно, все были довольны. Правда, в первый день палестинцы отказались есть свинину, но руководство быстро сориентировалось, и больше такого не повторялось.
   И, конечно же, все с нетерпением ждали субботы, чтобы поехать на море! Правда, тут у Эстреллы возникла небольшая проблема. Когда она впервые примерила свежекупленный купальник, Хельга покачала головой и сказала:
   – Тебе надо сделать эпиляцию, а то волосы торчат. Некрасиво и неприлично!
   Эстрелла загрустила. Бритьё подмышек и ног станком «Буденновец» оказалось сущей лаской по сравнению с удалением лишних волос с помощью липкой ленты. Но красота требует жертв, и она эту жертву принесла!
   Попав в Судак впервые, Эстрелла и Хельга, а также остальные девушки были восхищены: море, ласковое и теплое, с шипением накатывало некрупные волны на песок пляжа. Вода была прозрачная-прозрачная! Все с радостным визгом бросились купаться и сидели в воде целый час. Эстрелла с удивлением отметила, что вода не такая соленая, как в Атлантике. Затем они с Хельгой пошли в самый дальний конец пляжа, под Генуэзскую Крепость, и там долго ныряли с масками. Хельга быстро научилась погружаться на глубину до пяти метров. Глубже боялась, жалуясь на боль в ушах. Эстрелла же свободно достигала десяти-двенадцати метров. Ей нравилось парить в сине-зеленой толще, заглядывать под камни, где крабы приветствовали её салютом воздетых к верху клешней, а любопытные султанки тыкались мордочками в ласты. Однажды она увидела здоровенную камбалу, лежащую на песчаном дне и сонно помаргивающую своими странными глазами, но главным событием дня стала красивая витая раковина величиной в кулак. Конечно, на Кубе попадались намного крупнее и красивее, но Эстрелла все равно решила сохранить её на память.
   Накупавшись досыта, девушки гуляли по набережной, ели мороженое, чебуреки и сахарную вату. Оглядевшись по сторонам, нет ли поблизости Ковалева или Шапиро, выпили по стакану розового вина, которое наливала из бочки полная тетка в белом халате на голое тело. День прошел замечательно! Возвращались домой с песнями. Единственным огорчением была обгоревшая до ярко-пунцового цвета Хельга. На ночь её всю намазали сметаной, и в воскресенье она на море не поехала. Потом кожа на носу, ушах и плечах слезала клочьями, что невероятно веселило чернокожих африканок. Им-то солнце было нипочем!

   В конце июля, Хельга, гуляя по набережной, остановилась около девушки в большой соломенной шляпе, торговавшей живописью. Небольшие картоны маслом, акварели… Очень симпатичные пейзажи и жанровые сцены! И недорого. Не в силах преодолеть тягу к прекрасному, Хельга плюнула на экономию и купила сочную акварельку со смешными толстопопыми девушками, играющими в бадминтон на пляже, пейзажик маслом, изображающий маленькую круглую бухту в обрамлении скал, и портрет сложенного как Аполлон симпатичного парня, держащего в руках скалу с Генуэзской Крепостью. Исполнено было в стиле Сальвадора Дали. Дома она расставила картины на столе и отправилась в душ. Вернувшись, застала Эстреллу в нешуточном волнении.
   – Где ты взяла этот портрет? – выпалила вопрос кубинка.
   – На набережной… там девушка много картин продавала. А что? – обескураженно распахнула глаза подруга.
   – Нет, ничего… – Эстрелла не отводила глаз от парня, её парня с Ленинского проспекта.
   Неужели он здесь, в Крыму?
   Она едва дождалась следующей субботы. Приехав в Судак, сразу пошла искать девушку, торгующую картинами, но не нашла. Дело в том, что художники, удачно расторговавшись на прошлой неделе, устроили небольшой загул, и новых картин не написали, а посему решили пропустить разок, накопить живописи побольше и уж тогда устроить новый вернисаж.
   На следующую неделю Эстрелле повезло: девушка, причем, та же самая, по утверждению Хельги, снова продавала картины.
   – Скажите, пожалуйста, – приступила к ней Эстрелла, потрясая портретом, – Кто автор этой картины?
   Девушка сдвинула солнцезащитные очки на лоб и всмотрелась.
   – Ну, я!
   – А как зовут этого молодого человека? – Эстрелла очень волновалась: она, наконец узнает, как зовут её любовь! – И где он сейчас?
   Студентка второго курса Строгановки Люся Воробьёва внимательно оглядела стоящую перед ней иностранку. Фигура, затянутая в закрытый купальник, моментально вызвала жгучую зависть, не говоря уже о роскошных распущенных волосах. Сама Люся была маленькая, худенькая и плоская, с веснушками на лице и жесткими, ярко-медного цвета, волосами. Кожа у неё была белая, как сметана, а на лбу прописались несколько застенчивых прыщиков. Ещё она была девушка наивная и склонная к романтизму, черпавшая знания о жизни из книжек.
   Она была влюблена в Михаила уже более года, и из-за него отказалась поехать с родителями-дипломатами на все лето во Францию. Михаил эту горячую любовь совсем не замечал, относился к Люсе, как к товарищу, называл Воробушком. Ну, не видел он в ней женщину – и всё тут! Но девушка была настойчива в достижении своей цели! Здесь, в Крыму, она долго и старательно рыла апроши к сердцу своего предмета страсти и очень преуспела: парень уже ел из рук, учил плавать, соглашался позировать, приглашал на танец два раза, а самое главное, позавчера, сидя у костра, обнял за плечи и долго не убирал руку! Не сегодня-завтра поцелует, наверное… может, даже и в губы! … а там и до свадьбы недалеко!
   И вдруг заявляется этакая сисястая импортная телка на ходулях и нагло интересуется Мишей! Её Мишей! Наверняка хочет дорогу перейти и умыкнуть суженого! Ничего трудного, с такими-то потрясными сиськами, ногами и тазобедренным местом! Мальчишки-дураки на таких в момент западают, как д'Артаньян на Миледи! Не понимают, глупые, что настоящая красота – это красота души, и она в сто раз ценнее этих зазывно топырящихся прелестей. Про это и Бунин писал, и Маяковский, и Лев Толстой, и Роберт Бернс в переводе Маршака! А они зря не скажут!
   Про свою душу Люся точно знала, что она самая красивая. Чтобы в этом убедиться, ей было достаточно посмотреться в зеркало и заглянуть поглубже в свои глаза.
   Прокрутив в уме все эти соображения, Люся решила, что соперница ей ни к чему и приступила к борьбе.
   – Не скажу! – с вызовом бросила она и нахмурилась.
   – Но, почему? Пожалуйста, мне очень надо! – взмолилась Эстрелла.
   Но Люся уперлась:
   – Потому! Не скажу – и всё!
   – И все-таки… – не отставала красавица-кубинка.
   – Иди на фиг! – грубо рявкнула Люся, и после этого всякое общение прекратилось.
   Отойдя в сторонку, Эстрелла вытерла слёзы, выступившие на глазах от досады, и решила проследить, куда с набережной отправится художница. Увы! Когда наступило время отъезда, грубиянка в соломенной шляпе всё ещё сидела на своем ящике и уходить не собиралась. Пришлось возвращаться в «Путь Ильича» не солоно хлебавши.

   Прибыв на своем трескучем транспорте в лагерь, Михаил узрел народное гулянье. В смысле, его сожитель по палатке Смахтин гулял со своей новой подругой Таней. Сия дама приехала в Крым из далекого Семипалатинска-7 от суховеев, секущих лицо пылью круглый год, от радиации (город был закрытый и обслуживал ядерный полигон!), от импотента—мужа и свекрови, с которой отношения были, скажем так, натянутые. Вот уже третий день она проводила все своё время с импозантным чернобородым художником Володей, в изобилии получая от него заряды бодрости, жизненной энергии и умопомрачительного удовольствия. За эти три дня она уже получила зарядов больше, чем от мужа за целый год! А впереди было ещё целых три недели отпуска!
   Увидев Михаила, Смахтин сделал значительное лицо и отвел его в сторонку:
   – Миш, ты, это… не мог бы сегодня в палатку на ночь не приходить? Татьяна хочет со мной рассвет встретить… ну, ты понимаешь!
   – А чего ж! Просьбу выполню, – легко согласился Михаил, – Придумаю что-нибудь… Только ты поосторожней, у них там радиация суровая, мало ли что!
   Смахтин тревожно нахмурился:
   – Ты это брось! Радиация половым путем не передаётся!
   – Как знать, как знать…

   Вечерело. Художники собрались у костра для совместной вечерней трапезы и последующих посиделок с песнями под гитару. Погрузившееся в море солнце окрасило мир в цвет пепла сгоревших роз. Подсвеченные последним отблеском заката редкие кучевые облака представляли собой причудливое нагромождение крепостных башен, динозавров и интересных частей человеческого тела… Одно облако представляло собой пару мощных ягодиц, пораженных целлюлитом.
   – Ой, глядите, вон то облако! Правда, на жо… на гузно похоже? – воскликнул кто-то из девушек.
   Все посмотрели и признали, что и в самом деле, похоже. Причуда природы-с!
   Слопав по миске гречки с тушенкой и запив сухоньким, принялись за песнопения. Исполнили хором Окуджаву, Высоцкого, Машину Времени. Напоследок дворовую, неизвестного автора: «В нашу гавань заходили корабли!». Пение было в охотку, поэтому длилось долго.
   Стемнело. Костер прогорел, и лица окруживших его ребят освещались теперь только багрянцем тлеющих углей и редкими искрами. Пахло йодом, розами, протечкой из канализации и кипарисами. Над головами бесшумными зигзагами пролетали летучие мыши, роились зелеными кляксами светлячки. Крымская ночь…
   Постепенно все разошлись спать. У костра остался только Михаил, так и не решивший, к кому попроситься на постой. Может, переночевать под открытым небом? А почему бы и нет? Песок мягкий, в спальнике не замерзнешь… Он нагреб себе холмик, придав ему форму роскошного ложа, разделся и залез в спальник. Хорошо-то как! И звездный купол над головой… Сон перешел в наступление, и уставший за день организм без борьбы уступал ему рубеж за рубежом. Веки сомкнулись, перед внутренним взором поплыли неясные тени…
   – Миш, а Миш! Ты что, спишь?
   – Гр-м… А? – Михаил разлепил веки и увидел сидящую около него на корточках Люсю Воробьёву, – Спу… То-есть, сплю! Ты чего, Воробушек?
   – Мне одной страшно. Светка к своему майору ушла… А тебе ночевать негде, да?
   – Ну… типа того…
   – Мишенька! А пойдем ко мне! А то я до утра не усну, я же такая трусиха! – умоляющим голосом прохныкала Люся.
   Михаилу стало жалко бедняжку. Что ж, надо помочь товарищу!
   – Ладно, я сейчас…
   Выбравшись из спальника, перетащил вещи в Люсину палатку. Там снова забрался в мешок и застегнул молнию.
   – Спокойной ночи, Воробьишка!
   Сон снова начал окутывать мозг сгущающейся ватой истомы…
   – Миш, а Миш!
   – Гр-м… кх-ха… А?
   – Мне холодно… у меня одеяло тонкое…
   Михаил снова вылез из спальника, на четвереньках подполз к Люсе и накрыл её Светкиным одеялом. Затем упаковался обратно в мешок.
   – Спокойной ночи, Воробьиха!
   Прошло несколько минут.
   – Миш, а Миш!
   – Ну, чего тебе ещё, комсомолка Воробьёва?
   – Я боюсь! Тут мышь шевелится!
   – Да не укусит она тебя! Спи давай!
   Ещё несколько минут он прислушивался к сопению в другом конце палатки. Вроде, уснула?
   – Миш, а Миш!
   – Ёпэрэсэтэ! – ругнулся Михаил вполголоса, начав смутно подозревать, что уснуть удастся не скоро, – Что на этот-то раз, Воробьище?!
   – Мне грустно! Можно, я тебе?
   – В смысле?!
   – Ну, я тебя обниму! Будешь вместо плюшевого мишки, а то мой дома остался…
   – Хорошо, хорошо! Обнимай! – раздраженно разрешил Михаил, – Теперь, надеюсь, спать можно?
   – Да…
   Хитрая Люся наконец-то держала любимого в объятиях! Пусть между ними был спальный мешок, это не имело значения! Девушка долго прислушивалась к сердцебиению парня. Вот оно успокоилось: тук… тук… тук… Дыхание тоже стало лёгким, почти неслышным. Пора! Медленно, сантиметр за сантиметром, она расстегнула молнию спальника. Затем также, по сантиметру, ввинтилась внутрь, едва не порвав о замок пижаму на худенькой попке. Михаил не проснулся, только повернулся на спину. Люсины зубы стучали от возбуждения. Вот он, миг физической близости! Упругая кожа и круглящиеся мускулы жениха (она уже думала о Михаиле именно в этом формате!) обжигали её ладони и не прикрытый пижамой живот. Вытянув губы трубочкой, Люся осторожно поцеловала любимого в угол рта, слегка уколовшись о щетину. Свершилось! Поцелуй состоялся! Ур-ра-а-а!
   Перед мысленным взором возникла белая «Чайка» с лентами и пупсом на радиаторе, свадебное платье с корсетом и корсажем, открывающее плечи, пышная фата с маленькой диадемой, струя пены из бутылки шампанского, мамино заплаканное, но счастливое лицо, гости, кричащие «Горько!»
   Люся спала и на лице её цвела улыбка совершенно счастливого человека.

   Утром Михаил по крабьи выполз из палатки, умудрившись не разбудить Люсю, тем самым избежав неловкости, конфуза и смущения. Ему всю ночь снились эротические сны, проснулся с мокрыми трусами – и обнаружил Воробьиху у себя в спальнике! Едва до греха не дошло, хоть она и просто товарищ!
   «Ну, погоди, Смаха! Во что я из-за тебя чуть не влип, а?»
   В голове зародился и начал зреть план мести.
   Через два дня подвернулся удачный случай! Смахтин, проводив свою подругу в Судак, вернулся к ужину крепко поддатый, объяснив, что наткнулся на отличный массандровский портвейн и не мог упустить такой случай.
   Когда все улеглись, Михаил, предварительно наловив светляков, прокрался в палатку, осторожно спустил с товарища трусы, и, намазав ему пах мёдом, наклеил туда десятка два светящихся изумрудным пульсирующим светом насекомых. После чего вернул трусы в исходное положение, вылез из палатки и начал коварно переливать воду из кружки в кружку тонкой журчащей струйкой. Через пару-тройку минут рефлекс сработал! Из палатки раздалось недовольное бормотание, затем полусонный Смахтин вышел наружу и поплелся к железобетонному сортиру, стоящему метрах в тридцати. Михаил ждал, затаив дыхание. И дождался! Тихую крымскую ночь потряс жуткий, леденящий душу вопль, заставивший содрогнуться всех художников и проживающих по соседству поселян! В четырех близстоящих домах зажегся свет, народ, спросонья решивший, что началось землетрясение, повыскакивал из домов, палаток и шалашей. В скрещенных лучах фонариков взорам общественности предстал Смахтин с трусами на щиколотках! Не переставая вопить, он яростно лупил себя по паху, где радостно сияли светляки.
   Некоторое время все стояли, как громом пораженные, а затем раздался смех. Нет, не так! Произошло извержение хохота! Цунами! Ядерный взрыв!
   Михаил, едва не порвавшись пополам, едва смог выговорить:
   – Радиоактивные мандавошки! А я, ведь, предупреждал!
   Затравленно оглядевшись, виновник переполоха с душераздирающим криком «Ёкэлэмэнэ!» бросился со скалы в море…

   После двухнедельных уговоров, иногда сопровождавшихся, что греха таить, рукоприкладством в виде пощечин и подзатыльников, Лена согласилась пойти к гинекологу. Вернее, её за руку отвела в женскую консультацию Эмилия Иоанновна (бывшая Евдокия!).
   – Ничего, Ленок, не переживай! Трусы твои с евонной спермой у меня припрятаны, значит, признают отцом гражданина Златогора, как миленького! И будет восемнадцать лет по суду алименты платить! А получка у него больша-ая, до пятисот рубликов доходит! – ободряла она дочь по дороге.
   Лене вовсе не хотелось идти в суд. И алименты получать тоже не хотелось. И рожать без мужа не хотелось. И аборт делать не хотелось! Ей хотелось замуж за Сереженьку, хотелось, чтоб у сыночка был папка, чтоб была семья. Но как, как вернуть любимого? Вспомнила разговор в раздевалке: тетки шушукались о том, что, дескать, в Ворсино, по Киевской дороге, колдунья живет. Ой, много чего умеет! В том числе и мужика приворожить! Верка Замятина, вон, ни рожи, ни кожи, сроду на неё мужики не смотрели, а съездила к колдунье – и через полгода замуж вышла! Да не абы за кого, а за внешторговца! Слово «внешторговец» тётки произносили с придыханием, это, по советской действительности, было синонимом принца на белом коне!
   Лена решила, что обязательно поедет в таинственное Ворсино, никаких денег не пожалеет, но Сереженьку приворожит. У неё сорок пять рублей накоплено, и мать о них не знает. Неужели не хватит?
   К огромному облегчению Лены гинеколог Саркисян оказалась женщиной среднего советского возраста с большими брюликами в ушах и значком «Отличник Здравоохранения» на груди. Ещё у неё были усики, как у Лермонтова. Когда Лена с матерью вошли в кабинет, она, не поднимая головы от каких-то бумаг, безаппеляционно приказала:
   – Которая на прием – раздевайтесь! Мамаша – выйдите!
   – Нет, ну, как же так… – попыталась отстоять свои материнские права Эмилия-Евдокия, опасаясь, что дочь может утаить от неё результат осмотра или понять что-нибудь неправильно.
   Саркисян сверкнула на неё суровыми черными глазами:
   – Надо будет – позову!
   Пришлось выйти, чтоб не обострять.
   Лена, стесняясь, разделась за ширмой, оставив только трусики и лифчик.
   – Готова, наконец? Идите на кресло, женщина!
   Лена вышла из-за ширмы.
   – О, господи! Из деревни, что ли? Как я смотреть-то буду, сквозь трусы? Трусы, говорю, снимайте, да на кресло садитесь!
   Залившись краской, Лена стянула трусики и села на краешек металлического кресла, плотно сжав колени. Врачиха, сидя к ней спиной начала задавать стыдные вопросы:
   – Половой жизнью живете?
   – Нет… А как это? – робко пробормотала Лена, у которой все от волнения путалось в голове.
   Саркисян недвусмысленным жестом пояснила вопрос.
   – Да… – прошептала Лена.
   – Регулярно? Сколько раз в неделю, в месяц? Последний раз когда?
   Лена ответила.
   – Месячные когда были?
   – В конце мая…
   Выяснив также, что девушку тошнит по утрам, тянет на солененькое и беспокоят головные боли, докторша записала всё это и надела на правую руку резиновую перчатку, от вида которой Лену бросило в дрожь. Увидев, в какой позе сидит пациентка, отличница здравоохранения аж перекосилась:
   – Ну, женщина, вы и даёте! Что, на урок пения пришли? Ноги вот сюда, на подставки, кладите!
   Осмотр продолжался недолго, но Лена за это время умерла раза три. От стыда, а как же! Первый раз, когда снимала трусики, второй раз – когда врачиха фыркнула насчет того, что, идя на осмотр, подмываться надо тщательней. А в последний раз, когда в кабинет беспардонно ввалился краснорожий прапорщик, сразу начавший канючить, размахивая медицинской картой:
   – Ой, врач, шо вы моей жинке написалы: «Здоровая»! Вона ж у ней така же, як у усих!
   Саркисян швырнула в таз страшный никелированный инструмент и взвизгнула так, что даже усы встопорщились:
   – Мущина! «Здоровая» означает, что я в вашей жене болезней не нашла, а вовсе не размер манды! Выйдите немедленно, я занята!
   Дядька испарился, даже не извинившись.
   Отдышавшись, гинекологиня хмуро бросила Лене:
   – Одевайтесь!
   Пока Лена одевалась, в кабинет шмыгнула мать.
   – Ну, что, доктор? Тяжелая она?
   – Нет! – отрезала Саркисян, строча что-то в карточке, – Беременности нет… а вот кишечник раздут и спазмирован. Это глисты! Вот направление на анализ кала. Лечитесь у терапевта.
   – Как, глисты?! – поразилась до основанья мадам Волопасова-Гукова, – А месячные почему? То-есть, это… нету их?
   – Бывает такое явление! – развела руками доктор, – От интоксикации. Один из видов ложной беременности, да.
   Домой Лена возвращалась почти счастливая. Глисты – тьфу, ерунда! Она их вылечит… то-есть, нет: зачем их лечить, они же здоровые! Выгонит! А потом – сразу к колдунье!

   Михаил, надев общественную широкополую соломенную шляпу, сидел на автобусной остановке у въезда в Судак с самого субботнего утра, внимательно всматриваясь в каждый тормозящий на повороте автобус. Мопед, заправленный под самую пробку, стоял рядом в полной боевой готовности. Вот, около десяти часов, показался дряхлый ПАЗик с надписью на лобовом стекле: «Совхоз Пу…». Далее не читалось, бумага была оторвана. Сбавив скорость, автобус со скрипом повернул в город, и Михаил увидел её! Девушка с Ленинского проспекта сидела у окна в последнем ряду. Волосы, перехваченные красной лентой, развевались на ветру, ибо все форточки были открыты из-за жары. На сей раз контакта взглядов не произошло, она смотрела в сторону, видимо, разговаривала с кем-то.
   Михаил бросился к мопеду, с силой нажал на педаль. Аппарат чихнул. Ещё раз! Заводись, милый! Раздалось тарахтение двухтактного движка. Ну, выноси вороной! Обмотанная синей изолентой ручка газа вывернута до отказа, сцепление отпущено… Опять скрипит потертое седло! Скорее, скорее, помочь педалями! Теперь не уйдут!
   Михаил мчался в полусотне метров от автобуса со скоростью сорок километров в час.

   В удачу поверьте – и дело с концом!
   Да здравствует ветер, который в лицо!
   И нет нам покоя, гори, но живи!
   Погоня, погоня, погоня, погоня в горячей крови!

   (Роберт Рождественский. Песня из кинофильма «Неуловимые мстители». Автор завидует, что не он написал эти замечательные строки, как нельзя лучше отвечающие описываемому моменту!)

   Нагруженная нектаром усталая пчела Нимфодора летела в улей. Это была её третья ходка за сегодня. Потрудиться пришлось не менее часа, ибо в начале августа медосбор только на разнотравье, сами понимаете. Деревья все уже отцвели – жаль, конечно, там цветы большие, удобные. А на травах цветы мелкие, взяток с каждого небольшой, пока полный груз соберешь, все крылья отмахаешь! Так что летела Нимфодора медленно. В голове вертелась подслушанная в репродукторе песня: «Когда усталая подлодка из глубины идет домой…». Во-во, прямо про неё! Ничего, ещё пара рейсов – и можно будет перерыв на обед устроить. Работа – не волк, в лес… Ой, что это!? А-а-а!!!
   На Нимфодору несся человек на мопеде. Сворачивать было поздно, столкновение было неминуемо! Напрягая все силы, пчела попыталась затормозить, чтобы смягчить удар. От усилия из брюшка даже выступило жало… Бесполезно! Огромная фигура налетела на Нимфодору, сминая крылья и ломая лапки…

   Удар и жгучая боль в глазу ослепили Михаила. Он потерял контроль над своим транспортным средством, и через секунду врезался в бордюр, рыбкой перелетев через руль и пропахав по корявой обочине лицом, локтями и коленями. Мопед отрикошетировал на середину дороги и, жалобно пискнув, был переехан груженым щебенкой тяжеленным ЗИЛом-130. Испуганный водитель остановил самосвал и бросился к перепачканному парню.
   – Эй, хлопче, ты цел? Ничого не сломал?
   Михаил, выплюнув изо рта попавшую туда пыль, ощупал себя. Счастливо отделался! Содрана кожа на коленях, локтях и правой скуле. Глаз невозможно открыть, слезы ручьём… А так – ничего!
   – Нормально… Асфальтная болезнь только…
   Шофер вздохнул с облегчением:
   – Ф-фу-у! А я вже злякався… Як же ты так?
   – Пчела… в глаз попала…
   – О, бджола! Це погано дило! Давай я тебя у гошпиталь, а? Перевьяжут, очи промоют, укол якись от столбняка зробят… Поихалы!
   – А мопед как же? Он чужой!
   Шофер с сомнением посмотрел на останки мопеда.
   – Ладно, полóжу у кузов… хотя його вже навряд ли виправити можливо.
   Глаз заплывал отеком с каждой секундой всё сильнее. Пока доехали, смотреть им было уже невозможно. А вскоре закрылся и второй!
   Конечно, доктор оказал необходимую помощь: вынул жало, вонзившееся в веко, сделал укол димедрола, обработал ссадины, но…
   – Отек продержится несколько дней, молодой человек! – посочувствовал доктор, моя руки, – Вот вам таблетки димедрола, на глаза будете делать прохладные содовые примочки. Поправляйтесь!
   Тот же шофер отвез Михаила в Новый Свет вместе с обломками мопеда, предварительно заехав на стройку сгрузить щебень. По дороге он успел рассказать попутчику всю свою биографию, начиная с детского сада, описал семью, соседей, родственников, диспетчершу Галю, их внешность, привычки и особенности поведения кума в нетрезвом виде. Потом, когда эта тема иссякла, расспрашивал про Москву, в которой не бывал ни разу, особенно интересуясь, правда ли, что в театральных буфетах продаётся темное «Бархатное» пиво, а также «Двойное Золотое». Михаил подтвердил, дескать, да, продается. Очень вкусное!
   – Хоть бы раз такое доброе пыво попробовать – и помереть вже не обидно! – закончил шофер на оптимистической ноте, высаживая Михаила, – Ну, бывай, хлопче, хай тебе щастит!
   Такой, вот, отзывчивый, добрый и общительный человек!

   В то утро Эстрелла опять ринулась к выставке-продаже живописи, и ей повезло: картинами торговала другая девушка. Вопросы ей Эстрелла задала те же, что и раньше:
   – Кто этот молодой человек? Где его можно найти? – и показала уже изрядно замусоленный портрет.
   Глянув на предъявленное вещественное доказательство, девица охотно ответила:
   – Это Мишка Михайлов! Мы в Новом Свете обосновались. А портрет этот его невеста писала, Люся. Только его, кстати, и рисует! Они, как в Москву вернутся, сразу поженятся. Нас всех уже на свадьбу пригласили!
   Люся Воробьёва после той ночи по секрету рассказала всем девушкам, что они с Михаилом спали вместе, целовались, и у них была физическая близость. А когда в октябре папа и мама вернутся из Франции, то Люся с Мишей поженятся! Она уже и фасон платья придумала, и…
   Михаил, разумеется, ничего об этих грандиозных планах не знал.
   Все краски яркого августовского дня померкли вокруг Эстреллы. Так вот почему та, рыженькая, отказалась дать информацию! Они обручены, и соперница ей, конечно, ни к чему…
   На Кубе, как и во множестве других стран с католическими традициями, обручение было очень серьёзным делом! Как правило, об этом объявляли в церкви (или на партсобрании!) и праздновали почти как свадьбу. Только без последующей брачной ночи, конечно. Нарушение обещания жениться случалось редко и могло за собой повлечь даже судебное преследование, не говоря уже о мести оскорбленных родственников. В Советском Союзе дело обстояло не так драматично, но Эстрелла об этом не знала. Поговорка «Жена не стена, можно и подвинуть!» была ей неизвестна. Согласно вышеописанной концепции бедняжка решила, что Михаил Михайлов для неё потерян навсегда.
   Весь день синьорита Рамирес проплакала в душном, раскаленном автобусе, не желая никого видеть. Несколько раз вспоминались глаза Михаила, и это причиняло новую боль и новые слёзы. Что ж, она будет молиться Деве Марии, чтобы она помогла забыть этого чужого жениха, а также помогла найти силы вырвать из сердца любовь…

Глава восьмая

   Михаил потерял зрение на целых пять дней! Несмотря на димедрол и примочки, отёк рассасывался медленно, как доктор и предсказал. Полная беспомощность была совершенно ужасна и повергала в уныние. А Люся Воробьёва была, наоборот, вне себя от счастья! Она будет ухаживать за бедненьким слепеньким Мишенькой, а он, конечно же, привяжется к ней по настоящему крепко! Сказано – сделано! Все пятеро суток она неотлучно находилась около своего в кавычках жениха, кормила его с ложечки, всюду водила за руку, даже в сортир, читала ему вслух (с выражением!) книги и газеты. Под предлогом необходимости быть всё время рядом, уговорила перебраться в свою палатку, благо подруга Света уже несколько дней жила на квартире у любовника-майора, который поклялся партбилетом, что, как только вернется в родную Вологду, сразу же разведется со своей язвой-женой и женится на ненаглядной красавице-художнице. (Между нами говоря, он и в самом деле собирался сдержать слово коммуниста, оформив под новый брак с москвичкой перевод в столицу!).
   Оставаясь с Михаилом наедине ночью, Люся благоразумно спала отдельно, чтобы не вспугнуть добычу, хотя очень хотелось пообниматься ещё, ну, хоть разочек. Но – терпела. А на третье утро ей повезло: Михаил во сне сбросил с себя одеяло и Люся увидела его обнаженным. То-есть, СОВСЕМ-СОВСЕМ обнаженным!!! Она, пользуясь случаем, долго, восхищенно и жадно рассматривала торчащую по утреннему времени вверх деталь анатомии, обычно скрытую под одеждой. Потом тихонько вынула блокнот и тщательно зарисовала в масштабе один к одному. В стиле Микельанджело, то-есть очень-очень выпукло!

   Смахтин, оклемавшийся от потрясения, дулся недолго и простил друга. Чтобы Михаил не скучал, принес ему специальной глины, из которой тот лепил ощупью смешные скульптурки воробьёв – в честь Люси Воробьёвой. Люся млела!
   Не в силах удержаться от желания похулиганить, Смахтин слегка эти скульптурки дорабатывал и раскрашивал. В результате все они становились похожи на фаллосы с крылышками! Володя отвозил их в Судак и выставлял на продажу под названием «Птицы счастья завтрашнего дня». Восхищенные покупатели расхватывали «птичек» как горячие пирожки!
   По вечерам на вырученные от продажи этих крылатых ху… э-э… художеств деньги друзья покупали массандровский портвейн, от одного запаха которого становилось хорошо на душе, а после употребления внутрь жизнь снова становилась прекрасна и загадочна. Эх, скорей бы зрение вернулось!

   Прозрев, Михаил первым делом поехал в Симферополь и в «Спорттоварах» купил Кузьмичу новый мопед, вернее, мокик – «Верховину». Аппарат был просто загляденье! Прямо как мотоцикл, только маленький! Никаких педалей, двухскоростной, сиденье на двух человек. А по шоссе аж 60 километров в час выжимает! Дорога до Нового Света заняла всего полтора часа.
   Кузьмич был просто счастлив: новый, несравненно лучший, чем прежде, транспорт, и, вдобавок, запасной мотор от старого! Благодаря тому, что Мишина реклама возымела действие и продажа ящиков возросла втрое, он теперь уверенно смотрел в будущее! Конечно, пусть Михаил и дальше пользуется мопедом! Все это выразилось в широкой улыбке, рукопожатии и подмигивании правым глазом. Зачем слова тратить, если и так все ясно!
   В выходные Михаил ездил в Судак, но девушку так и не нашел. Автобус с надписью «Совхоз Пу…» больше не появлялся…
   Дело в том, что последние две недели, остающиеся до отъезда, на общем собрании стройотряда было решено ездить не в Судак, а в Коктебель. Красивейшее место, россыпи агатов, сердоликов и прочих красивых камушков, музей Максимилиана Волошина…
   Эстрелла была рада перемене обстановки, отвлекшей её от грустных мыслей. В дни выезда на море она проводила в воде многие часы, восхищаясь подводными пейзажами и собирая с поросших водорослями скал мидий и крабов, чтобы приготовить на всех паэлью. Море растворяло горе. (О, каламбур получился!) Паэлья имела огромный успех, особенно у руководства! Женатый Шапиро записал рецепт в надежде уговорить жену повторить это чудо кулинарии дома. Неженатый Ковалев записывать ничего не стал, но намекнул, что в Москве он достанет все нужные ингредиенты и они с Эстреллой сварят паэлью вместе. И вместе съедят! Эстрелла отнеслась к этому, как шутке. Хельга же только завистливо сопела: красавец Ковалев ей сильно нравился, но, увы, не обращал на неё никакого внимания.

   В середине августа начальника отдела кадров Петропавлыча вызвал к себе начальник первого отдела Филимонов, тоже отставник, но полковник.
   – Здравия желаю, Аполлон Данилыч! – поздоровался Петропавлыч, войдя в кабинет.
   – Вольно, майор, – негромко скомандовал тот, – Присаживайся, разговор есть.
   Кадровик подобрался, почувствовав, что дело серьёзное. На всякий случай сел на самый дальний от стола стул, дабы первоотдельщик не учуял выхлопа.
   Филимонов некоторое время не поднимал глаз от бумаг на столе, нагнетая, тем самым, напряженность. Потом поднял голову и без улыбки спросил:
   – Как там подготовка к конкурсу идет? Ну, на ВДНХ?
   – Дык, Аполлон Данилыч… Нормально идет! Мне главный инженер поручил курировать, ну, я, значит, в курсе всего… Стенд оформляем, Златогор наш восемнадцать уникальных изделий сковал, плюс ещё его раньших работ десяток. Телевидение будет освещать. Через три… нет, через четыре дня открытие выставки, члены жюри приедут со всего Союза, – он вытер внезапно вспотевший лоб, ибо заметил, что первоотдельщик его почти не слушает, а просто рассматривает, как букашку на булавке.
   «Где-то, однако, здоровенный прокол! Но, где? Документы все в полном порядке, пять раз проверял!» – запаниковал Петропавлыч.
   – Нормально, говоришь… – зловеще осклабился Филимонов, – А вот у меня есть сведения, что Златогор этот в Израиль намылился эмигрировать!
   Свет померк в очах начальника отдела кадров! Скандал! Режимное предприятие – и уезд за рубеж! Кто прошляпил, Петропавлыч? Ой, что с ним сделают, представить жутко!
   – Да, как это… Не может быть… русак же, я проверял… – косноязычно забормотал он.
   – Ты, Палыч, где служил, напомни? – вкрадчиво поинтересовался первоотдельщик.
   – Внутренние войска. Двадцать пять лет верой и правдой…
   – Ага, двадцать пять лет зэков стерег! А я где?
   – Вы… в Комитете…
   – Так вот, есть у меня сведения, позволяющие предположить, что Златогор собирается свалить за бугор! Ну-ка, личное дело принеси быстренько!
   Отдел кадров находился в другом крыле здания, но Петропавлыч обернулся за пять минут.
   – Молодец, Пилипчук, быстро бегаешь! – снисходительно похвалил его бывший контрразведчик, – Ну, давай посмотрим, что за персонаж…
   Он долго листал папку, иногда хмыкая и делая пометки синим карандашом.
   – Вот, владение языками: французским и латынью, свободно. Странно для кузнеца!
   – Так точно, владает, сам проверял! – покивал уже отдышавшийся кадровик.
   – Г-м… что это за латынь такая?
   – Дык, Аполлон Данилыч… Певучий такой язык, хоть и мертвый… на украинский похож! Он, ну, Златогор, мне стих прочитал! – Петропавлыч глотнул воздуху и ослабил галстук, – Да и по родителям смотреть… Отец – Сергей Демидыч Златогор, из крестьян, дипломатом служил, в этой… как её… Кении! Помёр от желтухи шестнадцать лет назад. Мать – Александра Георгиевна, в девичестве – Ягужинская. Вообще дворяне, правда, польские, – тут он слегка покривился, – Работает преподавателем классической фи… филоногии в ниверситете! Воля ваша, никак яврей не получается!
   Филимонов задумался. Действительно, не подкопаешься! Вынул «Герцеговину Флор» и протянул кадровику. Тот с облегчением взял папиросу, поняв, что на этот раз обошлось.
   Некоторое время оба молча курили, затем отставной полковник, служивший в КГБ, вообще-то, на хозяйственной должности, медленно и веско произнес:
   – Сигнал, тем не менее, был! И игнорировать его мы не можем. Глаз с этого Златогора не спускай, особенно на выставке. Мало ли что! Бди, Пилипчук!
   – Так точно, товарищ полковник, буду бдеть!

   Вернувшись в свой кабинет, Петропавлыч заперся на ключ, достал из сейфа бутылку «Столичной» и жахнул полный стакан. Для успокоения нервов.

   Марина вернулась с гастролей из Ашхабада усталая, но довольная. В этом южном городе на неё запал сам Второй Секретарь Ашхабадского Обкома Коммунистической Партии Туркменистана! Был он старый (сорок шесть лет!), рябой и весь покрытый волосами, но ухаживал красиво: дарил сначала цветы – розы, о-о, какие розы! – затем перешел от ботаники к минералогии. Такой изумруд презентовал – индийскому радже впору! Водил в рестораны, где она объедалась шурпой, мантами, лагманом и пловом, не говоря уже о сластях, вроде рахат-лукума. Ну, и, разумеется, дыни-арбузы, персики, виноград. На третий день, вернее, ночь, слуга народа увез Марину на «Чайке» далеко в горы, на дачу, более похожую на маленький дворец. С колоннами, балконами, башенками, мраморными полами, внутренним двориком, камином и бассейном. А также с пальмами где попало! Напоил совершенно потрясным коньяком с розовым шампанским и заманил в спальню. Там, на широченной старинной кровати с резными балясинами и балдахином, коварный восточный человек и соблазнил наивную невинную комсомолку! Добился своего! То-есть, это он так думал.
   Отдышавшись и увидев на ресницах московской красавицы слёзы, а на простыне – свежую кровь нарушенной девственности, Второй Секретарь совсем потерял свою седую голову и попытался загладить неловкость подарками. Ой, много всего надарил! Аляповатые золотые браслеты, цепочки и кольца местного производства, но зато – целых два килограмма! Шубу норковую, шубу каракулевую, шубу из чернобурки, шубу соболью, десяток платьев из натурального шелка, которые в Москве носить невозможно, кожаный комплект – брюки в обтяжку, куртку и сапоги – как будто она мотоциклистка, блин! И ещё ворох национальных нарядов, в которых пришлось, поборов девичью стыдливость, танцевать для него стриптиз. Каждый вечер Марина плакала у ненаглядного «коварного соблазнителя» на волосатой груди, шепча, что полюбила его сразу и навсегда, и теперь не знает, как будет жить дальше.
   – Ничего, о звезда моей души, я буду приезжать к тебе в Москву, ты будешь приезжать ко мне в Ашхабад, когда захочешь. Или живи здесь совсем, да? – ответственный партработник обводил рукой дворец, – Всё будет, только прикажи, только покажи пальчиком, моя принцесса!
   И дарил, дарил, дарил новые подарки: восемь хрустальных ваз «Баккара», сервизы китайского фарфора, персидские ковры, трехлитровый бидон разливного розового масла, бриллианты…
   Перед отъездом даже предлагал «Волгу», но Марина, сославшись на неумение водить, отказалась и взяла деньгами. Для подарков Ашхабадский обком заказал контейнер, иначе было не увезти! Очень удачные получились гастроли! Только поправилась она аж на шесть кило. Придется попотеть у станка!

   Томным августовским вечером Марина сидела в старом халате на кухне и делала педикюр. Оставалось всего два ноготка, когда раздался телефонный звонок. Ругнувшись, она встала, и на пятках, чтобы не испортить результат многотрудных усилий, поковыляла в гостиную.
   – Алё?
   – Дорогая, я приехал! Звоню тебе из «Космоса»! – раздался в трубке радостный голос Костанцо, – Я так по тебе соскучился!
   Сердце Марины сладко замерло, затем заколотилось часто-часто, как воробей об стекло. Выражаясь шахматным языком, начинался эндшпиль. Она чувствовала себя сапером, который не имеет права на ошибку, выкручивая взрыватель из коварной вражеской бомбы. Она чувствовала себя боксером на ринге, готовящимся нанести добивающий удар уже оглушенному противнику. Она чувствовала себя охотником, в прицеле которого появился долго преследуемый тигр!
   – Костанцо! – драматическим голосом умирающего лебедя воскликнула Марина, – У меня для тебя есть ужасная новость! Я была у гадалки, и она предсказала, что, если ты не поцелуешь меня до полуночи, то я… то я… превращусь в тыкву!
   На часах было десять минут одиннадцатого.
   – Я сию минуту выезжаю! – завопил итальянец, – Я успею поцеловать тебя до полуночи, cara mia! О, как я буду тебя целовать! Я начну с твоих маленьких пальчиков на ногах, затем долго-долго буду целовать твои божественные коленки, затем…
   И он на протяжении минут пятнадцати подробно и экспансивно описывал все места, которые собирался облобызать. Марине это напомнило сдачу зачета по анатомии. Наконец, заверив её в своей огромной, как небо, несокрушимой, как гранит, и жаркой, как недра вулкана, любви, Костанцо повесил трубку.
   Марина прикинула, что, даже если он сразу поймает такси, то приедет не раньше, чем через полчаса. Времени на комплексный макияж было маловато, да и два ногтя остались не покрашенными! Но, умудряются же солдаты собраться по тревоге за сорок пять секунд? В общем, правой рукой пришлось красить глаза, а левой – ногти на правой ноге. Когда раздался звонок в дверь, девушка как раз наносила финальный штрих губной помадой.
   Дверь открылась и на пороге возник Костанцо с роскошным букетом чайных роз в одной руке и бутылкой советского шампанского в другой. Их губы слились, и только что намазанная помада стерлась! (Стоило ли вообще губы красить, а, Читатель?) Не отрываясь друг от друга, Марина и Костанцо опустились на текинский ковер, где, после лихорадочно-нетерпеливого раздевания с обрыванием пуговиц и крючочков, они слились телами. Затем, не озаботившись одеться, пили шампанское прямо из горлышка, поливая друг друга пеной.
   Позже, когда их разлившаяся весенним половодьем страсть вошла немного в берега, Костанцо игриво подмигнул:
   – А у меня для тебя сюрприз, дорогая!
   – Ну, так давай! – протянула руку Марина пластичным, многократно отрепетированным жестом.
   Костанцо поцеловал её в ладонь:
   – Не сейчас, завтра! Сюрприз ждет в Метрополе.

   В Метрополе ждала Лючия. Вернее, никого она не ждала. Подруг у неё и в Палермо не было. Послонявшись по номеру, довольно убогому, на её взгляд, подошла к окну и долго смотрела на раскинувшийся от горизонта до горизонта город. Где-то там был знаменитый Кремль, ВДНХ, Третьяковская Галерея и Большой Театр. Костанцо обещал всё это ей показать… Впервые она оказалась в огромном, слегка пугающем мире, и было немного неуютно. Время было позднее, пора ложиться спать, но перед сном захотелось выпить чаю. Подосадовав на брата, бросившего её через час после приезда и не объяснившего, как общаться с персоналом (Лючия не знала других языков, кроме родного итальянского), она вышла в коридор и подошла к дежурной по этажу, сидящей за столом под лампой с зеленым абажуром.
   – Вы говорите по итальянски, синьора?
   Дежурная оторвалась от журнала «Работница» и, широко улыбнувшись золотозубым ртом, ответила:
   – Си!
   Лючия воспряла духом, и попросила чаю, одну чашку. Хозяйка этажа, поколебавшись, указала пальцем на картинку, изображающую самовар:
   – Си?
   Лючия кивнула. Её собеседница нажала кнопку интеркома и громко распорядилась:
   – Люба! В шестнадцатый самовар отнеси!
   Затем подняла глаза на Лючию, показала ладонь с растопыренными пальцами:
   – Си!
   Видимо, её запас итальянских слов на этом исчерпывался. Лючия поняла, что чай будет через пять минут.
   Действительно, через пять минут в дверь номера постучали и пожилая девушка в наколке и переднике внесла поднос с самоваром, баранками, сахарницей, молочником и вазочкой варенья. Лючия несколько удивилась, но поблагодарила, и, не представляя, сколько нужно платить, протянула девушке пятьдесят рублей, наугад вынув купюру из портмоне. Работница общепита улыбнулась, жестами выразила благодарность – и была такова. Она только что заработала сорок восемь рублей и пятьдесят копеек! Конечно, пришлось поделиться с владеющей итальянским языком дежурной.
   Выпив чаю и попробовав варенье (оказалось – клубничный джем) Лючия помолилась Деве Марии и легла спать. Томили неясные предчувствия перемен, но она не могла определить, хорошие ли грядут события или нет. Поразмыслив, пришла к решению, что всё, что ни делается – к лучшему. Слишком долго она прожила затворницей! С такой оптимистической мыслью и уснула.

   Утром вернулся Костанцо, и после завтрака они поехали по делам. Насчет поставок макарон. Или макаронов? Пасты, одним словом. Переговоры проходили в Министерстве пищевой промышленности. У входа брата и сестру Каррера встретил молодой человек в дешевом синем костюме и не подходящим по тону галстуке. Объяснив на сносном итальянском, что он является референтом заместителя министра, пригласил следовать за ним. Здание было помпезное, с ковровыми дорожками, фикусами в кадках и репродукциями картин на стенах. После довольно долгого блуждания по коридорам референт привел их в приемную, попросил подождать и скрылся за высокой массивной дверью. Лючия внимательно оглядела стрекотавшую на пишущей машинке секретаршу: белая блузка с маленьким вишнево-красным значком, черная юбка, в меру короткая. Вроде, девушка как девушка, но неуловимо отличается от таких же, виденных в Италии. Потом поняла: избыток грима! Глаза были подведены излишне густо, помада на губах – слишком яркая. И маникюр тоже слишком яркий. Секретарша тоже бросила заинтересованный взгляд на посетительницу: почти не накрашена, брови не выщипаны, помада бледная… Но деловой костюм – ого-го, настоящий Карден, сразу видно! Чистый лён! И изумруды в ушах нехилые. Но самую большую зависть вызвал парик посетительницы: из натуральных волос! В Москве такой нипочем не достать…
   «Наверное, спит со своим боссом! На зарплату, даже в загранице, такое не купишь!»
   Такое, значит, сделала умозаключение простая советская девушка-комсомолка.
   Приоткрылась дверь, выглянул референт и пригласил итальянцев войти.
   В огромном кабинете их встретил улыбкой грузный немолодой человек с холеным лицом. Поинтересовавшись с помощью референта, не желают ли дорогие гости кофе, чаю или ещё чего-нибудь, нажал кнопку и секретарша принесла на подносе кофе и коньяк. Лючия удивилась: коньяк, с утра? Костанцо пояснил шопотом, что это есть знак особого гостеприимства.
   Приступили к переговорам. Костанцо, умело оперируя цифрами, соглашался на требуемый объём поставок, но просил принять во внимание немалые накладные расходы. Замминистра, выслушав перевод, кивал, и предлагал вывозить продукцию в советских вагонах, что значительно уменьшало транспортные расходы. Пунктов было много, поэтому согласование всех вопросов заняло около двух часов. Всё это время Лючия складывала, умножала и делила цифры на портативном калькуляторе. Наконец, принципиальная договоренность была достигнута. Но, тем не менее, сумма, запрашиваемая Костанцо, была значительно больше, чем предлагаемая замминистром. Вот, вроде, всё правильно, дебет сходится с кредитом, а замочек не отпирается! Лючия была обескуражена: неужели всё зря? Но Костанцо, глядя замминистру прямо в глаза, сказал:
   – Прежде, чем синьор примет окончательное решение, я хотел бы привести ещё один, веский аргумент. Не соблаговолит ли синьор референт принести минеральной воды «Боржоми» похолоднее?
   Лючия снова удивилась: зачем посылать за водой референта-переводчика? Достаточно, ведь, дать команду секретарше!
   Референт, тем не менее, сразу же вышел из кабинета. Костанцо достал из портфеля толстый незаклеенный конверт и положил его на стол. Замминиста заглянул в него и переложил в ящик стола. На лице его расцвела майской розой улыбка, украшенная четырьмя золотыми зубами.
   «И у этого золотые зубы! Неужели тут керамику не ставят?» – подивилась Лючия, не знавшая, что в Советском Союзе золотые зубы символизируют зажиточность носящего их человека.
   Вернулся референт с двумя запотевшими бутылками минералки.
   – Я думаю, мы можем принять ваши условия, синьор Каррера, – перевел он слова замминистра.
   И документы были подписаны!

   – Это называется русским словом «взятка», сестричка! – объяснил Костанцо Лючии свою стратегическую хитрость, – Мы получили, что хотели, а чиновник – пять тысяч долларов, свою годовую зарплату, если перевести на рубли. А если по курсу черного рынка, то в три-четыре раза больше.
   Лючия понимающе кивнула: в СССР все было как у людей!

   Марина, вся напряженная, как сжатая пружина, ждала звонка. Костанцо обещал заехать и отвезти её на обед в ресторане «Прага». Интуитивно девушка чувствовала, что там всё или кончится, или, наоборот, начнется. В двадцатый раз она подошла к зеркалу. «Свет мой, зеркальце, скажи: я ль на свете всех милее?» Зеркало исправно отражало Красоту с большой буквы К: чистая нежная кожа, драматически, но ненавязчиво подведенные брови, пухленькие губы, тронутые розовой скромной помадой. Созданный в течение двух часов образ ассоциировался с чем-то из девятнадцатого века, с тургеневской девушкой, чего, собственно, Марина и добивалась. Маникюр – неброский светло-розовый лак. Золотые маленькие серьги без камней. Ниточка жемчуга на шее выгодно подчеркивает красоту плечевого пояса. Вырез на платье умеренный, но открывает достаточно, чтобы заработало мужское воображение. Прическа… с ней Марине пришлось помучиться. Слишком простая не годится, сложная может выбить из образа. А для того, чтобы сконструировать такую, как надо, волосы слишком короткие! Прямо, хоть парик надевай! В конце концов заплела короткую французскую косу и повязала синий шелковый бант, в тон платью. Скромненько, но со вкусом! Мелькнула мысль:
   «Г-м, а в детстве, чтобы стать красивой, хватило бы и одного банта!»
   Раздался звонок. Голос Костанцо в трубке вибрировал от нетерпения:
   – Я буду около твоего дома через пятнадцать минут!
   – Жду тебя, милый! – проворковала Марина как могла нежно.
   Ещё раз оглядела себя в зеркале и чуть не потеряла сознание от ужаса. Идиотка! Колготки не надела! Француженки говорят, что без колготок можно появляться только на пляже! Ну, и ещё в постели.
   Перебрав все колготки, чуть не заплакала от отчаяния: как нарочно, ни одной подходящей к платью пары, блин! Пришлось второпях надевать пояс и чулки. Из-за этого вышла задержка минут на пять.
   Выйдя из подъезда, увидела такси. А в нем… в нем… её Костанцо с какой-то бабой! Сердце Марины оборвалось.
   – Смотри, смотри, вон она идет! – возбужденно толкнул Лючию в бок локтем влюбленный синьор Каррера и выскочил из машины.
   Лючия тоже вышла и внимательно пригляделась: симпатичная, скромная с виду девушка стояла на крыльце в выжидательной позе. Ну, раз брату нравится, то ей – тем более! Хотя сразу видно, что девушка не невинная, а очень опытная, мягко говоря. Охотница на богатых женихов, короче.

   Читатель! Это для мужчины женщина представляет труднорешаемую загадку, для другой же женщины – она прозрачный кристалл!

   – Позволь тебе представить мою сестру Лючию, дорогая!
   Ф-фу-у! Всего лишь сестра! Марина улыбнулась и пожала протянутую руку. По дороге к машине краем глаза отметила озадаченный вгляд Лючии. Будущая золовка расширенными глазами уставилась на Маринины ноги, обтянутые белыми чулками. С чего бы это? Мысль эта не давала покоя до самой «Праги».
   В ресторане она сразу же улизнула в дамскую комнату, якобы попудрить носик. Там, оглядев себя, она поняла, в чем дело: один чулок был без шва, а другой – со швом! Бедняжка чуть не разрыдалась от отчаяния. Ужас! Катастрофа! Позорище! Стыдобище! Песец подкрался незаметно в самый важный день, блин! Как теперь из туалета-то выйти? Впрочем, можно попытаться поправить дело…
   Как всегда, в минуты, требующие полной мобилизации организма, мозг работал четко и быстро. Марина подошла к уборщице и негромко приказала:
   – Белые чулки или колготки. Моментально. Любые деньги.
   Тетка недаром сидела в дамском туалете престижного ресторана уже десять лет, видывала виды, а потому, мгновенно вникнув в ситуацию, заломила заоблачную цену:
   – Полтинник!
   Марина молча протянула купюру, и требуемое было предоставлено через три минуты.
   – Гондончиков индийских не надо ли, красавица? – заботливо поинтересовалась уборщица, забирая негодные чулки, – Недорого отдам!
   – Нет, спасибо! – Марина одернула платье, снова чувствуя себя совершенством от улыбки до жеста.
   Челюсть туалетной работницы упала на грудь:
   – Как же ты без них работаешь-то?
   Надо же, за проститутку приняла! Это Марину развеселило.
   Возвращаясь, она подмигнула Лючии, и та подмигнула в ответ. Конфуза удалось избежать, но так и хотелось отхлестать себя по щекам!

   В ресторане обедали втроем в отдельном кабинете. Официант принял заказ и исчез, чтобы моментально вернуться с бутылкой шампанского. Костанцо встал и, держа бокал в руке, произнес по французски:
   – Дорогая, милая моя Марина! Я уже вступил в тот возраст, когда необходимо обзавестись верной, любящей женой и детьми. Я достаточно богат, чтобы обеспечить семью. Ты – самая лучшая из всех девушек! Я прошу тебя выйти за меня замуж! Вот моя рука, а сердце и так уже давно принадлежит тебе! Как принято у нас в Италии, я делаю это предложение в присутствии моей сестры, брат Григорио, к сожалению, не смог приехать. Согласна ли ты стать синьорой Каррера и составить мое счастье?
   В протянутой руке он держал бархатную коробочку. Марина изящно взяла её. Открыла. Внутри было обалденное кольцо с бриллиантом в пять карат, окруженным мелкими рубинами. Бриллиант тут же засверкал, слепя зрение радугой. Вот он, «замуж за богатого иностранца», то, к чему она стремилась столь целеустремленно!
   – Я согласна, милый, дорогой, любимый Костанцо! – прошептала она застенчиво, с настоящими слезами на глазах, сверкнувшими в свете люстры не хуже брильянтов.
   Пришлось на это пойти ради усиления эффекта, фиг с ней, с потекшей тушью!
   Лючия, которой брат скороговоркой перевел и вопрос и ответ, захлопала в ладоши, а потом аккуратно вытерла платочком слезинку в уголке глаза будущей невестки, спасая макияж.
   Все выпили шампанского (Новосветского, экстрасухого, очень хорошего!), перецеловались – и принялись поедать закуски.
   «Надо же, как от счастья аппетит возбуждается, ещё один лишний килограмм сегодня обеспечен… Ну и фиг с ним!» – мысленно махнула рукой Марина.

Глава девятая

   Слухом земля полнится! Лена узнала, что Сереженька будет участвовать в конкурсе профмастерства на ВДНХ. Поразмыслив, пришла к выводу, что это самый подходящий случай подойти к нему вплотную. И решилась – поехала в Ворсино за приворотным зельем!
   Всю дорогу её трясло от возбуждения и страха перед неведомым. Когда сошла с платформы во рту так пересохло, что даже в туалет захотелось! Пройдя по безлюдной улице, заросшей пыльной, начавшей желтеть травой, увидела колодец, и долго пила прямо из ведра ледяную воду, пока не заломило зубы. Когда ставила ведро на место, неожиданно увидела рядом с собой дряхлую, с носом крючком, старуху в платке. Откуда она взялась? Только что не было никого!
   – Ты ко мне, Лена? – вопросительно улыбнулась бабка беззубым ртом.
   «Имя мое знает! Точно, это она!» – мелькнула смятенная мысль.
   – Да… к вам… А вы, правда, колдунья, да, бабушка? – голос не слушался, пришлось откашляться.
   – Г-м… Не совсем. Скажем так: желания исполняю, – несколько туманно ответила страшноватая бабка, – Ну, пойдем! Не здесь же разговаривать.
   Дом – старая, вросшая в землю и покосившаяся избушка – оказался недалеко, сразу за поворотом тропинки, на отшибе. Войдя (пришлось пригнуться!), Лена боязливо огляделась: комната вся увешана пучками пахучих трав, на полу домотканые половики, железная кровать у стены. На стене простенький коврик с лебедями, плавающими в пруду. На полочке разнокалиберные стеклянные банки с плавающими в них непонятными предметами. Подойдя ближе, увидела в одной из банок летучую мышь, а в другой – змею! Сердце тревожно ёкнуло.
   – Рассказывай! – приказала хозяйка.
   И Лена, сидя на табуретке, сбивчиво поведала ей всю недлинную и нехитрую историю отношений с Сергеем. И про самый первый раз, ещё до армии, и про скандал у пивного ларька, и про попытку надавить на совесть беременностью.
   – Только я не беременная оказалась. А глистов я выгнала… – девушка заплакала, шмыгая носом, – Главное, понимаете, он с тех пор даже не глядит на меня, хмурится только! А я хочу, чтоб глядел! И это… замуж чтоб взял!
   – А просто так с ним жить ты больше не хочешь? – наклонил голову набок Вагабонд.
   Слово «жить» Лена поняла в смысле «проживать совместно на жилплощади».
   – Да нам жить-то негде! Вот, кабы поженились, тогда бы на очередь поставили нас в месткоме.
   – Значит, замуж? На меньшее не согласна?
   – Не… не согласная я по другому… – всхлипнула Лена, – Замуж… чтобы семья, дети…
   – М-да… дело не простое. Регистрация брака – это явление социальное. Вот, если бы вы просто снова сошлись, а уж потом сами решили, жениться или нет, мне легче было бы! – протянула колдунья-ангел, что-то считая на пальцах, – Потому, что это физиология!
   Лена запальчиво поджала губы:
   – Да-а? А если он опять жениться не попросит?
   Старуха вздохнула и одернула фартук:
   – Скажи отчетливо, что ты хочешь.
   – Замуж хочу! Чтобы с печатью в паспорте! – твердо ответила Лена.
   Чернава-Вагабонд долго шарила на полках и в шкафах. Затем бросила в ступку щепотку какой-то сушеной травы, добавила черных катышков из мешочка и желтых кристаллов из баночки. Бормоча неразборчиво, истолкла пестиком. Лена сидела зажмурившись: очень уж страшно ей было.
   – На, красавица! Кто этот порошок из твоих рук с питьём изопьет или понюхает, тот на тебе и женится. Спасибо не говори, а то не подействует.
   – Весь, сыпать-то? Здесь много! – неуверенно посмотрела на пузырек Лена.
   Ангел второй статьи засмеялся:
   – Ну, если хочешь, сыпь не весь, половину! Вторую половину для другого замужества сбережешь!
   Отдав Чернаве Семирядовне всё, что удалось скопить – пятьдесят три скомканных, горячих и взмокревших в кулаке рубля, Лена спрятала пузырек в лифчик и поспешила на электричку. По дороге в Москву она придумала: подарит Сереженьке на выставке букет! А букет порошком посыплет! Не удержится, понюхает! И – свадьба!

   Наступил последний день пребывания Эстреллы в лагере труда и отдыха совхоза «Путь Ильича». Утром, после завтрака, все бойцы стройотряда получили зарплату, а затем выслушали поздравление товарища Капитаниди. Тот благодарил за ударный труд и приглашал приезжать на следующее лето. Было немного грустно расставаться с Крымом, с морем, с горами. Но жизнь не стоит на месте! Как поётся в песне Михаила Светлова «Гренада»:

   Новые песни придумала жизнь!
   Не надо, ребята о песне тужить!

   Кинув последний взгляд на долину, Эстрелла села в автобус. Хельга задержалась, поджидая товарища Ковалева, чтобы сесть с ним рядом. Но тот, коварный, опять не обратил на девушку никакого внимания и сел рядом с мясистой нигерийкой Жаннеттой. Последние три недели они занимались русским языком сверх программы, почему-то уходя для этого по вечерам за пределы лагеря. Хельга вздохнула и уселась рядом с Эстреллой. Последним занял своё место Шапиро.
   – Отгяд! Песню запе-вай! – скомандовал он, по капельмейстерски взмахнув руками.
   – Какую, Борис Ефремович? – деловито спросила Хельга – отрядная запевала, листая тетрадку-песенник.
   – Ах, всё гавно! Ну, что-нибудь из классики…
   И народ грянул песню:
   – Давай-ка, ямщик, потихонечку трогай и песню в пути не забудь!
   Шофер Гена ухмыльнулся и пробормотал:
   – Потрогать, конечно, хорошо бы… кой-кого… за всякие места!
   Циник!
   Автобус запыхтел и сдвинулся с места, дребезжа неплотно закрытой дверью.

   Спустя час Хельга, напряженно думавшая о чем-то, повернулась к начавшей задремывать Эстрелле:
   – Знаешь, мне тут Клавдия, ну, повариха, по секрету сказала, что колдуньи могут… как это по русски… мужчину при-во-ро-жить!
   – Какого… мужчину? – не поняла кубинка.
   – Ну, который тебе нравится…
   – Мне?!
   – Ой, я неправильно выразилась! Мне, а не тебе. Вот, у Клавдии одна вдова знакомая получила от колдуньи зелье, дала съесть человеку, который ей нравился, а он стал с ней спать после этого, и девочка родилась…
   Эстрелла задумалась. Что-то такое она слышала и раньше… Но, если можно приворожить, то, наверное, можно и наоборот, отворожить? Несмотря на все молитвы и медитации, в ней продолжала свербить любовь к чужому жениху, к человеку, с которым она даже не была знакома…

   Художники тоже доживали в Новом Свете последнюю неделю. В следующий понедельник они сядут на поезд и помчатся на север, в «Лучший Город Земли», как пел когда-то Муслим Магомаев.
   Михаил был озабочен покупкой сувенира для деда – тот попросил привезти из Крыма легендарного вина «Чёрный Доктор». Порасспросив местных, Михаил выяснил, что этот напиток богов можно купить в Ялте или Симферополе. Расстояние было примерно одинаковое, но в Симферополь ехать было удобнее. Решив не откладывать до последнего дня, Михаил встал пораньше, дабы ехать по холодку. Не успел он завести мопед, как из палатки вылезла заспанная Люся.
   – Миш, а Миш! Ты чего, уезжаешь?
   – Ну!
   – А куда? – любопытство плескалось в серых глазах как вино в стакане местного алкоголика дяди Стёпы.
   Михаил улыбнулся и щёлкнул Люсю по облупленному носу:
   – На кудыкину гору, рвать помидору!
   – Ой, а возьми меня с собой! А то мне скучно! Ну, пожалуйста!
   – Да я в Симферополь еду! Это ж на весь день!
   – Ну, и хорошо! Я там себе куплю что-нибудь ненужное! А то здесь прямо мхом заросла!
   Веских причин отказывать товарищу не было.
   – Ладно, садись! Да держись как следует! – скомандовал Михаил.
   Люся умостилась на заднем сидении и крепко обхватила талию жениха в кавычках. Куда угодно, лишь бы с ним! От свежевыстиранной футболки приятно пахло чабрецом, полынью и любимым человеком. Ап-Чхи!
   И они поехали.
   Добираться пришлось больше двух часов – в гору шибко не разгонишься с дополнительным грузом, частенько приходилось переключаться на первую передачу. В городе солнце пекло намного жарче, чем на побережье и путешественники, страдавшие от голода и жажды, прежде всего решили поесть, а потом уже пускаться на поиски «Чёрного Доктора». Нашли павильон с вывеской «Чебуречная» и блаженно нырнули в тень, присоединившись к короткой очереди.
   – Одна порция – это два чебурека. Ты сколько осилишь? – спросил Михаил, рассматривая художественно выполненный плакат, гласивший: «У нас порядок такой! Поел – убери за собой!».
   – Ой, я такая голодная! Думаю, что три! – мечтательным голосом откликнулась Люся.
   – Три порции?!
   – Нет, три чебурека!
   – Понятно. Иди, займи столик, я все принесу.
   Люся села за столик у окна, чтобы можно было смотреть на улицу. Через пару минут напротив остановился автобус-ПАЗик, и из него вышли люди, среди которых была та самая иностранка! Посягавшая на Мишу! И все они двинулись в сторону чебуречной!
   Надо было что-то срочно предпринять, чтобы эта телка и Миша не встретились… Но, что? Что делать-то, люди!? Спасительное решение прямо-таки взорвалось в голове. Одним прыжком Люся подскочила к двери и повесила табличку «Закрыто», после чего заперла дверь на задвижку.

   – О, закрыто! – разочарованно надула и без того большие губы Жаннетта и подергала дверь, – В натуре, конкретно заперто!
   Народ попытался заглянуть внутрь через окно, но внутри было, во первых, темно, а во вторых, окно было грязное, и ничего рассмотреть не удалось.
   – Что ж, поищем дгугое место, гадость ты наша! – пожал плечами Шапиро, и все, захихикав, вернулись в автобус.

   Люся, убедившись, что противник успешно дезориентирован и обращен в бегство, убрала табличку и отперла дверь. Затем на цыпочках вернулась на место.
   Подошел Михаил с подносом, распространявшим умопомрачительный аромат жареного теста и баранины.
   – Давай, Воробей, навались! Чебурек – источник витаминов!
   Они принялись за еду. Горячий сок брызгал на руки и подбородки из золотистых, покрытых волдырями плодов… то-есть, тьфу! Чебуреков! Михаил умудрился ляпнуть здоровенное пятно на футболку и крошка фарша упал ему на ключицу.
   Люся представила, как она слизывает эту крошку, и покраснела.
   Расправившись с едой, они пили лимонад – по бутылке на каждого.
   – Ой, я уже больше не могу, сейчас лопну! – вздохнула Люся, морщась от пузырьков газа, шибавшего в нос.
   Михаил произнес голосом кота Матроскина:
   – А я говорю: пе-ей!
   Люся прыснула и лимонад попал в нос. Чхи!
   – Во-во! – скорчил грустную рожу Михаил, – Не допьешь – ещё хуже будет!
   Отсмеявшись, они вышли на улицу и снова оседлали мопед. Трогаясь с места, Михаил громко рыгнул.
   – Пардон, мамзель!
   Люся прижималась к его спине и млела. Мамзелью назвал! Какой он ласковый…

   Ни в первом, ни во втором винном магазине «Черного Доктора» не нашлось. Поехали через весь город в фирменный магазин «Солнце в Бокале», но и там – увы!
   После ещё трех решено было прекратить поиски и купить, что есть. На привокзальной площади наткнулись на маленький магазин с умеренной, минут на пятнадцать очередью.
   – Мне, пожалуйста, вон тот «Кокур», мускат белый, мускат красный, портвейн… и «Черный Доктор», если есть, – загибал пальцы Михаил.
   Продавщица равнодушно поставила на прилавок все пять бутылок. Михаил не мог поверить своим глазам: «Черный Доктор»! Надо же, где нашелся!
   – Спасибо!
   Уложив бутылки в сумку, они вышли из магазинчика.
   – Дай, я на багажник привяжу! Должна же от меня быть польза! – ухватилась за ручки Люся.
   Михаил полез в карман за сигаретами и с досадой обнаружил, что они кончились. Возвращаться в душный магазин и снова стоять в очереди не хотелось, и он пошел к киоску, стоявшему у платформ. Купивши курево, распечатал пачку «Явы» и закурил, рассеянно глядя по сторонам. В десяти шагах только что тронулся поезд «Симферополь – Москва», но двигался пока со скоростью пешехода. Проводницы закрывали двери. И вдруг! В окне шестого вагона стояла Она! Девушка с Ленинского проспекта! Стояла и смотрела на него, Михаила своими огромными глазищами. Отшвырнув сигарету, он бросился за уползающим вагоном, схватился за поручень полузакрытой двери…
   – Куды!? Куды прешь! В лоб захотел? – злобно заорала проводница, грудью шестого размера заслоняя амбразуру дверного проёма, – Опоздал – на следующем поедешь!
   – Пустите, мне надо, – лепетал Михаил, уже едва поспевая за поездом, – Мне надо…
   Но проводница, пыхтя, навалилась на дверь животом и та захлопнулась.

   Эстрелла стояла у окна. Поезд уже тронулся, и вдруг! Она увидела Михаила Михайлова! Он стоял и смотрел на неё своими темными бездонными глазами. Долго, секунд пять. Потом сорвался с места и бросился вслед за набирающим скорость поездом. Эстрелла рванула дверь купе и выскочила в коридор. Спотыкаясь в шлепанцах-вьетнамках, побежала в тамбур. Проводница, потная от усилий, запирала дверь.
   – Откройте, пожалуйста! – взмолилась Эстрелла, – Мне очень-очень нужно!
   Проводница уставилась на неё, как алкоголик на лимонад:
   – Обалдела, что ли? Разбиться, в натуре, хочешь? Чтоб меня под суд отдали? А ну, вали в своё купе! – и добавила несколько неизвестных Эстрелле слов.
   Ругательных, судя по интонации.
   Затем до неё дошло:
   – Так это твой, что ли, за поездом бежал?
   Девушка всхлипнула и, заливаясь слезами, села прямо на пол – ноги не держали.
   – Да ладно тебе, рыдать-то, – сочувственно промямлила проводница, – Ну, не положено на ходу… А у вас это по серьёзному, да? – она погладила Эстреллу по голове, – Ну, не реви, не реви! Небось, свидитесь ещё… Чаю хочешь?

   Поезд, глумливо хихикая, злонамеренно увеличивал расстояние между влюблёнными…

   Михаил стоял у самого конца платформы. Упустил! Опять упустил! Горечь неудачи сжимала сердце тисками… Станционный репродуктор, как будто издеваясь, бодро пел:

   В свой вагон вошла она!
   Улыбнулась из окна!
   Поезд тронул, а я вслед
   Лишь рукой помахал ей в ответ!

   Сутулясь и шаркая кедами, парень вернулся к мопеду.
   – Миш, а Миш! – встревоженно щебетала Люся, – Ты чего? Ты куда бегал-то?
   Михаил, не глядя на девушку, хмуро отрезал:
   – Помолчи, Воробьёва!
   И они молчали до самого Нового Света.

   Марина за три дня, прошедшие после помолвки, поправилась ещё на килограмм, но это её уже не волновало. Скоро она уволится из театра и уедет в Рим! А пока они с Костанцо и Лючией раскатывали по Москве. Побывали и в Большом, и в Третьяковке, и в Мавзолее. Впечатлений масса! А самое главное, они подали заявление в ЗАГС! Костанцо настаивал на церковном браке, но Марина объяснила, что её не выпустят из страны, если не будет свидетельства о браке. А венчаться они будут в Италии!
   Бюрократка в ЗАГСЕ предупредила, что по закону нужно ждать три месяца. Костанцо приуныл: столько ждать он не мог, работать же надо, да и виза скоро закончится! Но Марина подарила чиновнице толстую золотую цепочку, одну из многих, привезенных из Ашхабада, и проблема перестала существовать. Срок ожидания сократился до двух недель! Времени, чтобы подготовиться к свадьбе, было в обрез: ресторан снять, платье заказать, то, да сё… Короче, сплошные хлопоты. Но – приятные!
   Отдыхая вечером у телевизора с бокалом пива в руке, (о котором раньше и мечтать нельзя было – от пива толстеют, да ещё, пардон, в пузе газы образуются, с которыми ногами не подрыгаешь!), Марина услышала дребезжание телефона и сняла трубку.
   – Алё?
   – Мариш, привет! Это я, Серега! Мишка вернулся?
   – Нет пока, через неделю ждем.
   – Г-м, жаль… А у тебя как дела? Уезжала куда-нибудь на лето?
   – Ага, в Ашхабад, на гастроли! Скучища и жарища!
   – А как в плане личной жизни?
   – Ты что, спятил?! С чёрными?!
   – Ха-ха! Шучу!
   – А я не шучу! Я замуж выхожу!
   – Да ты што-о-о!? А за кого?
   – За итальянца!
   – Ну, ты даёшь!
   – Даю, а как же! Ему, и только ему!
   Посмеялись.
   – Мариш, а приходите с ним завтра в три на ВДНХ, в павильон «Машиностроение»! Я там во всесоюзном конкурсе кузнецов участвую. Поддержи старого друга, а? Мама тоже придет!
   – Ой, Сереж, конечно! Жалко, Мишки нет!
   – Ага, жалко… Ну, чмоки-чмоки! Чао, бамбина-Марина!
   – Арриведерчи, Златогорчик!

   Отставной майор и начальник отдела кадров сидел на кухне в одних трусах и пришивал пуговицы к принесенному из химчистки костюму. Предстояло ещё погладить белую рубашку и галстук. Жил Петропавлыч бобылем. Служба его прошла на Колыме, в регионе, скажем так, невестами не богатом. А потом уж поздно стало жениться. Да и кто на немолодого отставника польстится? Тем более, что ни ростом ни вышел, ни красотой не блещет, ни богатств не стяжал… Хотя, ежели поглубже в глаза заглянуть, то любой сразу станет видно, что душа у Петропавлыча нежная, трепетная и красивая, а это – главное в человеке. Ну, да ладно! Пора собираться.
   Одевшись и завязав с некоторыми трудностями галстук, товарищ Пилипчук открыл старенький холодильник «Саратов» и вынул бутылку «Столичной». Пить или не пить, вот в чем вопрос! С одной стороны, наверное, не стоит, сегодня конкурс, по телевизору будут показывать… А, с другой стороны, если не выпить, то опять инопланетянцы будут из-под шкафа дразниться, а это всегда страсть, как обидно…
   Тщательно взвесив эти «за» и «против» решил, всё-таки, выпить. Но – без фанатизма, так, сто пятьдесят, не больше. Не пьянства ради окаянного, а бодрости для, и дабы не отвыкнуть. Не успел он налить, как зазвонил телефон.
   – Пилипчук на проводе!
   – Здорово, майор! – раздался в трубке тягучий голос первоотдельщика Филимонова.
   – Здравия желаю, товарищ полковник! – Петропавлыч на всякий случай отодвинул трубку подальше, чтобы в неё не попал выхлоп.
   – Не забыл, что сегодня конкурс?
   – Ну, что вы, Аполлон Данилыч, как можно!
   – Златогор… Как он, в кураже?
   – Не, он по будням не пьёт.
   – Ха-ха! Остроумно! Я спрашиваю, как настроение у него? Боевое?
   – Так точно, боевое! Уши топориком, хвост пистолетом! Всех порвет! Я смотрел – там только бурят один ему по настоящему конкурент, но у нас секретное оружие припасено, вы же знаете. Выиграем, не посрамим!
   – Ладно, верю. Ты, Пилипчук, посматривай там.
   – Наблюдение обеспечу!
   – Не пил?
   – Кто, я?!
   – А то я не слышу, как ты в сторону дышишь! Смотри у меня, майор! Не сорви мероприятие!
   Клик! Связь прервалась.
   Петропавлыч с сожалением посмотрел на налитый стакан… и выпил, ибо решение было принято и никакой Филимонов не мог его изменить!
   Закусывать не стал, только протер свежевыбритые сизые щеки одеколоном «Шипр». Твердо ступая начищенными полуботинками вышел из квартиры, держа курс на станцию метро.

   Сергей в последний раз проверил шпаргалки: речь, написанную с помощью Александры Георгиевны, и портрет В. И. Ленина со специальными пометками. Одел русскую рубаху с вышитым воротом, подпоясался поясом с кистями. Тонким кожаным ремешком по лбу прихватил волосы. Посмотрелся в зеркало: образ подходящий!
   – Серж! Только что звонили! Такси ждет! – позвала из кухни мать, – На выход! Парад алле!
   Сергей подхватил чемоданчик с инструментами и они вышли из квартиры к ждущему у подъезда таксярнику.
   – Куда едем, командир? – глянул в зеркало заднего вида шофер.
   – В светлое будущее, шеф! – небрежно ответил пассажир.
   Тот кивнул и повернул ключ зажигания:
   – Понял!

   Лена приехала на ВДНХ уже к полудню, чтобы не заблудиться и не опоздать, ибо раньше на Выставке не бывала. Павильон «Машиностроение» нашла легко. Походив вокруг, вернулась к центральному входу, чтобы купить цветы. Тут возникла проблема: георгины, гладиолусы и астры не пахли, а значит, Сереже и в голову не придет их нюхать! Других цветов не было. Ну, прямо, хоть плачь!
   – А ты к метро сходи, девонька! – сочувственно посоветовала бабулька в кепке с зеленым прозрачным козырьком, торгующая семечками, – Я тама розы видела.
   Лена пошла к метро. Там, действительно, стоял унылого вида кавказец в кепке-аэродром. Перед ним стояло ведро с розами, увенчанное ценником: 2 руб. 00 коп. Народ, проходя мимо, косился, но покупать нежный товар никто не спешил. Дорого!
   – А сколько роз на два рубля? – робко приценилась Лена, надеясь, что три.
   Тогда ей денег хватит.
   – Адын! – был лаконичный ответ.
   У Лены было с собой всего пять рублей. Роз ей нужно было, как минимум, пять. А лучше – семь.
   – Мущина, а вы здесь завтра будете? – бесхитростно глядя сыну гор прямо в глаза, спросила она, – А то мне денег не хватает. Мне семь роз сегодня нужно, вот пятерка, а остальные я завтра принесу…
   Кавказец хитро заулыбался.
   – Э-э, слюшай, так не пойдет, да! Кто знает, что завтра будет! Четырнадцать рубль давай – семь роз твои!
   – Да, говорю же, мне сейчас надо, а девять рублей завтра!
   Торговец прищурился и внимательно оглядел девушку, особенно задержавшись взглядом на груди:
   – Э-э, красавица, для меня девять рублей – адна пустяк! Вот, смотри! – он хвастливо вытащил из кармана комок денег, – Поцелуешь меня – вообще бесплатно цветы забирай!
   Ветер, до этого дремавший, проснулся и решил пошутить! По тротуару винтом всколыхнулась пыль, Ленины волосы на миг закрыли лицо, купюры вспорхнули с ладони кавказца и закружились радужным хороводом.
   – Эй! Стой! Куда пошёл!? – голосом самца гориллы, потерявшего банан, заорал горец и бросился ловить пятерки, трешки и рубли.
   Лена отсчитала семь роз, подсунула пятерку под ценник и ушла. Ишь, чего выдумал, целоваться! Да ни за что! Кто она ему, лахудра сексуальная, что ли?

   За завтраком, поданным в номер, Марина предложила Костанцо и Лючии поехать на ВДНХ.
   – Там сегодня конкурс кузнецов! Будет интересно, тем более, что мой друг детства участвует.
   Костанцо, услышав это, слегка взревновал! Задышал, раздувая ноздри, задвигал усами.
   – Друг детства? Мужчина?!
   Марина поняла, что допустила тактическую ошибку. Надо было сказать «друг моего брата», но слово не воробей, вылетит – не поймаешь!
   – Мы с ним и Мишкой в один детский сад ходили, вот и все. А брат с ним и сейчас дружит.
   Костанцо расслабился, но, на всякий случай, Марина решила после завтрака увести его в спальню и наскоро приласкать, чтоб не мучился.
   Лючия отнеслась к идее поездки на ВДНХ с интересом. Там, согласно путеводителю, много интересного можно посмотреть.

Глава десятая

   У входа на выставку плакат в три краски изображал могучего красавца, кующего что-то железное так задорно, что искры летели во все стороны из под огромного молота, образуя надпись: «Всесоюзный Конкурс профессионального мастерства кузнецов!»
   Под плакатом маялась Лена. Она потратила все деньги на букет, и теперь нечем было заплатить за вход. В отчаянии девушка оглядывалась по сторонам, надеясь увидеть знакомых, но до начала оставалось уже всего ничего, а знакомых лиц не было. Что делать-то, люди? Решила наврать контролеру на входе, что она Сережина жена, бегала за цветами. Может, поверят…
   И тут она увидела Марину! Под руку с иностранным мужчиной она шла по аллее прямо к павильону! На другой руке мужчины была ещё женщина, тоже иностранная, но Лена на неё внимания не обратила.
   – Марина! – радостно кинулась она навстречу.
   – Эта девушка продает цветы? – улыбнулся Костанцо.
   Марина вгляделась и узнала:
   – Нет, это подруга Сергея, кузнеца… Привет, Ленок!
   – Ой, Марин, представляешь, все деньги на розы потратила, и теперь нечем за билет заплатить, одолжи пятьдесят копеек, пожалуйста, а то сейчас уже начало! – возбужденно выпалила раскрасневшаяся Лена на одном дыхании.
   Марина полезла в сумочку.
   Лючия внимательно рассматривала простую советскую девушку. До этого не было подходящего случая, из окна автомобиля деталей не разглядишь.
   Натуральные шикарные пепельные волосы небрежно стянуты в конский хвост аптечной резинкой. На лице – неумелый макияж. Фигура хорошая, но уже слегка расплывается, особенно в талии. Наверняка в спортзал не ходит и диеты не придерживается! Ногти без маникюра. Ба! Вообще, обкусанные! Дешевенькое, не новое платье. Голые, без колготок, небритые ноги… И кроссовки!
   «М-да… Это она в таком виде пришла своего парня поздравлять? Однако!»
   Марина, наконец, нашла монету и протянула её Лене.
   – Ой, Мариночка, такое тебе спасибо-расспасибо! С получки сразу верну! – поблагодарила та, и метнулась к кассе.
   Марина, Костанцо и Лючия спокойно последовали за ней, предварительно купив по букету гладиолусов.

   В главном зале павильона «Машиностроение» стояли стенды с экспонатами участников конкурса, а на эстраде была устроена настоящая маленькая кузница с несколькими наковальнями. В центре зала суетились телевизионщики, настраивая аппаратуру. Петропавлыч, пришедший за час до начала, слонялся по павильону, дожидаясь приезда Сергея. Бдил, так сказать.

   Сергей с Александрой Георгиевной прошли через служебный вход.
   – Ну, сынок, bon chance! Я пойду в зал, держать за тебя фигу! – мать поцеловала сына в висок и ушла.
   Тотчас на Сергея набежал администратор.
   – Так, вы – Златогор? Идите скорее к своему стенду! Через десять минут начало! Да, а где представитель завода?
   – Я здесь! – бдительно возник, как из-под земли, Петропавлыч.
   – Ах, да! Я с вами уже беседовал… Будьте поблизости!
   – Есть!

   Конкурс начался с представления участников. Двенадцать мужчин в возрасте от двадцати до сорока со всех концов Советского Союза по очереди рассказывали о себе и демонстрировали экспонаты со своих стендов. Посмотреть было на что! Некоторые вещи поражали воображение, даже не верилось, что они выкованы из одного куска железа. Например, макет Спасской Башни, представленный кузнецом из Забайкалья, или роза со стенда Сергея. Затем участники должны были ответить на вопросы о международном положении. Некоторые, сразу видно, чувствовали себя неуверенно, задумывались, прежде чем ответить на простые вопросы, типа: как называется правящая партия Монголии? Какое воинское звание у Пиночета, диктатора и главы кровавой хунты Чили?
   Зрители, тем не менее, жизнерадостно аплодировали после каждого ответа. Телевизионщики снимали, поочередно наезжая крупным планом на каждого из участников. Петропавлыч, стоящий за плечом Сергея, аж содрогался от удовольствия. Его видит вся страна! Вот оно, счастье!
   – Начинаем завершающую часть нашего конкурса! – прогремел в микрофон ведущий, – Задание такое: за пять минут изготовить оригинальное изделие из одного куска железа! На помосте четыре наковальни, сейчас состоится жеребьевка!
   Сергей вытянул жребий выступать в последней тройке. Очень хорошо! Тем сильнее будет эффект.
   И началось! Раскаленное железо светилось вишневым, алым и белым цветом, летела искрами окалина, грохотали молотки. Зрители сидели совершенно зачарованные зрелищем. А Лючия с самой первой минуты не сводила глаз со статного, атлетически сложенного, белокурого и кудрявого парня – друга детства Марины. Серджио… И фамилия у него такая красивая, Костанцо перевел: Монтанья д'Оро! Золотая Гора! О, если б только… но он молод, едва за двадцать, и такой красавец, а она – старая, жирная, лысая уродка! Шансов нет…

   Пора! Сергей, надев поверх русской рубахи кожаный фартук, вышел к наковальне. Клещами сунул в горн пруток. Подождал, пока он не засветится нестерпимо белым цветом, выхватил, ударил молотком раз, другой… Снова в горн, снова удары. Пруток причудливо изгибался. Сергей бросил взгляд на шпаргалку, закрепленную на рукавице: ага, здесь вот так… а здесь – наоборот!
   – Пошла последняя минута! – рявкнул динамик над головой.
   Ничего, он успеет! Краем глаза отметил, что два его соперника уже закончили ковку. На секундомере стрелка ползет последние двадцать секунд… Ещё два удара! Клинк, клинк… Готово! Сергей высоко поднял над головой профиль вождя мирового пролетариата Владимира Ильича Ленина! Металл на глазах темнел, потрескивал. Все присутствующие в зале встали и зааплодировали! Марина и Лючия, держа в руках гладиолусы, двинулись к эстраде. Лена, вихрем сорвавшаяся со своего места, опередила их. Скорее, скорее вручить букет! Розы она посыпала порошком в последний момент.
   На эстраде телеоператор как раз снимал крупный план: Сергей и обнимающий его за плечи счастливый Петропавлыч. Он и перехватил букет! Сунул в него свой носище! Лена сначала не поняла, что произошло, но затем в памяти всплыли слова колдуньи: «Кто этот порошок из твоих рук с питьём выпьет или понюхает, тот на тебе и женится!». В отчаянии она попыталась отнять цветы, но поздно: Петропавлыч закатил глаза и чихнул на весь павильон! А её Сереженька только глянул эдак равнодушно, взял букет и кивнул, как чужой… В следующий момент Лену оттерли его друзья, затеявшие качать победителя.
   Читатель! Вспомни, какое было время! Если ты хоть на секунду сомневаешься, что первое место могло быть присуждено кому-то другому, а не мастеру, сковавшему Профиль Ленина, то ты глубоко неправ! В жюри сидели советские, идеологически подкованные люди, многие из них – члены КПСС.
   После того, как председатель жюри огласил список победителей (Первое место единогласно присуждается… Сергею Златогору!), поздравления продолжились.
   Александра Георгиевна рыдала счастливыми слезами на плече сына. Подошла Марина, поцеловала в щеку.
   – Златогорчик! Нет слов, одни междометия! Мастер, короче! Кстати, познакомься: мой жених Костанцо Каррера и его сестра Лючия.
   Костанцо уважительно пожал чемпиону руку (хотя и взреновал немножко за поцелуй!), по французски пожелал всяческих успехов в работе и счастья в личной жизни. Сергей ответил на том же языке, что не намерен останавливаться на достигнутом, и повернулся к Лючии. Глаза их встретились… Рука в рукавице внезапно ослабла и разжалась. Клещи упали на ногу Петропавлычу. Ойкнув, тот отскочил, но никто на это не обратил внимания.
   Сергей тряхнул головой. Эта итальяночка поразила его в самую середину! Такая, понимаешь, фемина, совершенно не похожая на русских представительниц женского пола. Вот бы её… э-э… закадрить? И будет, чем всю оставшуюся жизнь гордиться, ведь, настоящая иностранка-итальянка!
   План действий созрел моментально. Быстрота и натиск! Куй железо, пока оно горячее!
   Сергей встопорщил усы и прищурился:
   – Аншантэ… – вкрадчивым голосом мурлыкнул он по французски.
   – Non capirе (не понимаю, – перевод с итальянского Автора!), – замирающим шепотом прошелестела Лючия.
   Красавец стоял так близко… и пах он по особенному, не как все остальные мужчины! Не одеколонами-дезодорантами, но железом, дымом и свежим мужским потом! Запах Самца! Ноги стали ватными, пришлось собрать в кулак всю волю, чтобы не упасть.
   «Не понимает, значит, французского. А я по итальянски ни бум-бум, какая жалость… О! А латынь?!»
   И Сергей заговорил на языке Овидия, Цицерона и Гая Юлия Цезаря вместе взятых. Для итальянки это звучало примерно так:
   – О, юная дева, Авроре красою подобная! Воистину счастлив я сделать с тобою знакомство. Прости недостойный мой облик и дар сей прими, умоляю! – Сергей снял со стенда пурпурно-черную розу на зеленом стебле с шипами и листьями, совсем как настоящую, но выкованную из железа и закаленную хитрым образом для достижения нужных цветов.
   Обалдевшая от причудливого слога, Лючия взяла и прижала это произведение искусства к груди, не чувствуя колючек. Машинально понюхала. Слова благодарности комом застряли в горле, удалось только кивнуть.

   На розу, в результате мощного чиха Петропавлыча, осела часть волшебного порошка! Вагабонд, летающий неподалеку под видом голубя, дабы проконтролировать действие своего снадобья, удивился и обрадовался: это облегчало его задачу реализации начинающего гения (Златогора!).

   Сергей понял, что его атака была успешной. Теперь закрепить успех!
   – Мариш! Я приглашаю вас всех на ужин сегодня вечером! Посидим, отпразднуем мою победу. Расскажешь, что и как, ага? – повернулся он к подруге детства и сделал значительные глаза.
   Марина поняла намек.
   – Ой, Златогорчик, конечно придем!

   Петропавлыч, прихрамывая, брел к метро. В душе у него царил полный сумбур, и мысли в голове роились какие-то странные и непривычные.
   «А эта Волопасова-Гукова ничего, симпатичая деваха… Кем она у нас трудится? Контролером ОТК… русская, комсомолка, образование среднее… Как она на меня глянула-то, прям аж обожгла, глазищами! … Двадцать пять лет на Колыме… Живу бобылем, да и кто за меня, такого, пойдет? Сорок четвертый год с Покрова пошел… А хозяйку бы надо… сколько можно с шалавами всякими… Вот, скоро дачные участки в месткоме будут раздавать… одному-то ни к чему… а, впрочем, тянет в земле поковыряться… Огурчики-помидорчики, картошечка своя… вдоль забора малина, хрен, опять же… Самовар на веранде… Старый ты хрен, Пилипчук… А, ведь, она, Елена эта, тоже деревенская! Рискнуть, поухаживать? В кино пригласить, да что – в кино! В театр! В самый Большой! Нет, в Большой билетов не достать… Тогда – в Малый! Балет послушать и вообще… Там, говорят, пиво вкусное в буфете… А потом – в ресторан! Нет, ресторан дорого, лучше в кафе… нет, в кафе водку не подают… ну, ещё куда-нибудь… А потом посвататься по всей форме!»
   Приняв такое судьбоносное решение, Петропавлыч, придя домой, выпил водки: один стакан за победу, а второй – от душевного томления. Закусил вчерашней вареной картошкой с черным хлебом. Больше дома все равно ничего не было.

   Костанцо был несколько смущен идеей праздновать что-либо на частной квартире.
   – Для этого есть рестораны, кафе, на худой конец! Почему дома?
   – Дорогой мой, это особенность русского гостепримства! – терпеливо объяснила Марина, – Русские чувствуют себя скованно, празднуя что-то в компании незнакомых людей. Только если гостей слишком много, чтобы принять их дома, пировать идут в ресторан, но тогда снимают его целиком! И ещё: дома тебя накормят лучше, чем в ресторане!
   Костанцо понял и проникся.
   Александра Георгиевна совершила чудеса кулинарного искусства и умудрилась за несколько часов накрыть обалденный стол! В бой за престиж были брошены все резервы, ибо, во первых, не каждый день сын становится лауреатом всесоюзного конкурса, а во вторых – не каждый вечер итальянцы в гости приходят! На столе была селедка в горчичном соусе, посыпанная зеленым лучком, салат «Оливье» (какой стол без него!), колбаса двух сортов, буженина, шпроты, салат из печени трески, соленые огурчики-помидорчики-грибочки, маринованный чеснок, икра баклажанная и жгучая морковка по корейски. В духовке подрумянивался венгерский гусь с яблоками, скворчала на огромной сковороде картошка, клокотала кипятком кастрюля, готовая в любой момент принять в себя пельмени. Торт «Птичье Молоко» и пломбир на десерт. Бутылки с водкой, шампанским, боржомом и лимонадом покрывались инеем в холодильнике. Кусок вонючего «Дорогобужского» сыра обреченно ждал, когда его расчленят. Рокфор щербато скалился зеленой плесенью, ожидая той же участи.
   Сергей помогал матери по мере сил – открывал консервы, резал колбасу. За полчаса до прихода гостей скрылся в ванную и наскоро принял душ. Подумав, побрился (второй раз за сегодня!).
   Едва он успел надеть чистую рубашку, раздался звонок в дверь. По пути к двери, глянул на часы: было 21:01, суббота, 23 августа.

   Через два часа Сергей и Костанцо сидели обнявшись и нестройными голосами пели песню, каждый свою. Итальянец, чтобы не сбиться с ритма, дирижировал сам себе вилкой с наколотым на неё остывшим пельменем.
   Дамы, тоже изрядно подогретые шампанским (и чуть-чуть – водочкой!) щебетали в сторонке. Лючия рассказывала о Палермо, помогая себе языком жестов, Марина об Ашхабаде, Александра Георгиевна – о балбесах студентах, неспособных постичь красоту и изящество третьего склонения латинских имен существительных. Потом все попили кофе, некоторые с тортом, а некоторые просто так – и диспозиция изменилась! Завели магнитофон и начались танцы! Голос Валерия Ободзинского наполнял комнату вкрадчивой мелодией старой песни «Льёт ли тёплый дождь, падает ли снег, я в подъезде возле дома твоего стою…», и две пары плавно кружились по часовой стрелке в медленном танце. Александра Георгиевна сидела тихонько в уголке, потягивала шампанское и радовалась за молодежь. Сергей исподволь попытался привлечь новую подругу поближе, дабы вступить с ней в более тесный контакт, но итальяночка застенчиво препятствовала этому, слегка отстраняясь, хотя прижаться к кавалеру хотелось неимоверно. Но, нельзя же так, сразу! Вдруг он подумает, что Лючия легкомысленная и плохо воспитанная! Слегка отрезвевший Костанцо, наоборот, прижимал к себе Марину изо всех сил, а она обвивалась вокруг него, как лоза вокруг дуба. Или лиана вокруг пальмы! Затем как-то само собой получилось, что Сергей и Лючия, потихоньку дрейфуя, незаметно для всех оказались на балконе. Лючия замерла: он увел её сюда неспроста! Что-то будет? Сергей задержал дыхание, как перед прыжком с парашютом, и провел заскорузлым пальцем по брови девушки. Сердце Лючии неистово заколотилось от восторга. О, Мадонна! Пусть он поцелует её, один только раз, а затем она уйдет в монастырь и будет вспоминать поцелуй Серджио всю оставшуюся жизнь!
   Взрыв первого поцелуя швырнул их обоих навстречу друг другу… Длился он миг, или вечность, или на миг дольше вечности?

   Под балконом дважды коротко бибикнул таксярник.
   – А, вот вы где! – игриво воскликнула Марина, входя на балкон, – Освежаетесь?
   – Ага… Мы, это… отдыхаем!
   Марина взяла Сергея за руку:
   – Златогорчик, выручай! Костанцо отрубился, надо его до машины донести.
   – Не вопрос!
   Погрузив в машину бесчувственное тело, Сергей предложил свои услуги по доставке итальянца в номер. Не шоферу же тащить!
   Всю дорогу до гостиницы Лючия сжимала его руку в своей. Рука была большая, теплая, мозолистая. И такая родная! Нет, будь что будет, но она… Дальше додумывать было страшно.
   Швейцар с ненавистью отпер дверь гостиницы «Космос» и впустил четверку. Ходют тут всякие, ночь-полночь! Впрочем, смягчился, получив мзды. Дежурную по этажу Сергей приветствовал словами «Бона сэра!», чем ввел её в заблуждение относительно своей национальности.
   «А… тоже итальяно… интересно, с какого номера?» – сонно подумала она и проверять документы пришельца не стала.
   Водруженный в номер Костанцо был оставлен на попечение Марины.

   Сергей неловко топтался на пороге номера Лючии. Надо было решаться, переходить к главному, тем более, что аванс в виде поцелуя был уже получен, но непривычная обстановка сковывала.
   – Прекрасноликая Лючия, уж скоро Гелиос на колеснице позлащенной тронется в свой путь по куполу небес хрустальному. Так что, мне восвояси отправляться? Ужели ты не пригласишь меня развеять одиночество твоё хотя б на несколько клепсидры капель?
   Выражаться на латыни попроще он не умел.
   Лючия запаниковала. Сейчас он уйдет… и всё! В голове завывала пурга отчаянных мыслей: «Жизнь проходит… Я скоро стану старухой… и вообще никому не буду нужна, а моя девственность – тем более! Надо решаться, и будь что будет… Пусть только одна ночь! Хотя бы одна ночь! Или, даже, половинка ночи! Да, что там, один час!» Не найдя подходящих слов, она просто взяла парня за руку и втянула в номер. Там, зажмурившись и затаив дыхание, холодея от собственной отчаянной храбрости, она медленно расстегнула три пуговки на блузке. На большее решимости не хватило, но намек был понят, и Сергей осторожно выколупнул из петелек остальные. Всё ещё не открывая глаз, Лючия неуклюже закинула руки на шею предмету своей мечты и жадно потянулась губами к его рту. Последовал поцелуй, в результате которого она оторвалась от земли, поднятая в воздух могучими руками. Сергей отнес доверчиво прижавшуюся к нему подругу в спальню и, положив на кровать, лег рядом. И вот, немного погодя, между ними произошло… произошло…

   Произошло страшное!
   Сергей, увлекшись ласками, нечаянно сорвал с головы итальянки парик. Лючия жалобно вскрикнула и закрыла лицо руками.
   «Всё! Теперь – всё, амба! Он узнал мою тайну… Зачем ему лысая баба? Сейчас он встанет и уйдет… а я… а я… Ну, в монастырь, так в монастырь!»
   – Красавица моя, иль ты полна застенчивостью из-за волос своих искусственных отсутствия? – удивленно спросил Сергей, и погладил Лючию по голове, – Поверь, мне нравится так больше!
   Ему и в самом деле понравилась гладкая кожа аккуратной головки. И не просто понравилась, а ещё и возбудила!
   – Правда? – всхлипнула Лючия, всё ещё не открывая глаз, – Я тебе не противна… такая?
   – Трогай, о дева, и убедись, что глаголю я правду нагую! – властно приказал Сергей и дева потрогала.
   Доказательство, вложенное ей в руку, было очень убедительным: большим и твердым, как камень, но в то же время нежным, теплым и гладким. И восхитительно приятным при употреблении внутрь! Все было не так, как она представляла, как мечтала долгими ночами. Все было гораздо лучше! Непредставимо! Божественно-о-о! А-А-А-Х-Х-Х! О, Серджио, о Сергунчик… Ай-яй-яй! Се-рё-жень-ка-а-а!

   «Дура я, дура! Прожила столько лет, едва не состарилась нафиг, и не знала, что может быть ТАК хорошо! Хотя… хорошо, наверное, не с каждым, а только с ним, ненаглядным, с Серджио! Стало быть, я берегла себя для него? Святая Мадонна, сделай так, чтобы он остался со мной!»
   Сквозь полусомкнутые веки Лючия смотрела, как её Серджио, выйдя голышом из ванной, берет сигарету и разминает табак крепкими пальцами.
   «Он похож на статую Давида! Ту, что изваял Микельанджело, во Флоренции! Только… Ой! Неужели ЭТО только что было во мне!? Как такое возможно? У статуи эта штука и то гораздо меньше!»
   Сергей выпустил дым и с довольной улыбкой взглянул на свою новую (итальянскую!) подругу. Она натянула простыню до самых глаз, затененных густыми длинными ресницами. «Стесняется… Надо же, я у неё первым оказался! Хотя, говорят, у них в Италии насчет этого строго… Жаль, что она скоро уезжает… Вот, если б меня с собой взяла! Да куда там! Она миллионерша, а я простой работяга… ну, не совсем простой… чемпион! Эх, Италия… макаронная фабрика своя… вермишели можно лопать, сколько хочешь… и вообще… Заграница!»
   Сергей нагнулся и поцеловал видневшуюся из-под простыни руку.
   – О, женщина! Покровы совлеки, чтоб видом тела твоего сполна я насладиться мог!
   «Нет, надо срочно итальянский учить! А то, что я, как трибун на Форуме, вещаю!»
   «Нет, надо срочно русский учить! А то я, как собачка, все понимаю, а ответить не могу!»
   Лючия, мгновение поколебавшись, отбросила простыню. Пусть любимый смотрит!
   Они долго любовались друг другом, а потом поцеловались и… Ну, в общем – да!

   Сойдя с автобуса возле общежития, Эстрелла и Хельга с удивлением увидели, что ни один лифт не работает – в шахте гулко перекрикивались рабочие, иногда доносился стук молотка по железу.
   – Придется пешком! – грустно вздохнула Хельга, и они, пыхтя, потащили чемоданы на свой шестнадцатый этаж.
   На седьмом Хельга остановилась в изнеможении:
   – Ой, не могу больше! Останусь жить прямо тут насовсем…
   Эстрелла приподняла чемодан подруги:
   – Ого! Что у тебя там? Камни?
   – Ага, и камни тоже! Из Коктебеля…
   Отдышавшись, они продолжили карабкание по лестнице. В двери своей комнаты Эстрелла обнаружила записку: «Рамирес! Позвоните в посольство!»
   Пришлось спуститься на вахту.
   – Позвольте, пожалуйста, позвонить.
   Суровая вахтерша посмотрела на девушку сквозь очки:
   – Со служебного телефона посторонние разговоры запрещены! Звони с автомата.
   Работающий автомат нашелся на углу, через два квартала. Номер долго не отвечал, затем в трубке что-то зашуршало.
   – Алло! Алло! Анджела?
   – Шу-шу…
   – Анджела, это Эстрелла!
   – Шушу, шушушушу…
   – Алло!!! – Эстрелла в отчаянии стукнула по аппарату кулаком.
   Телефон оказался мазохистом и, получив удовольствие, заработал нормально
   – Да, слушаю, слушаю! – раздался в трубке голос Анджелы, – Что вы там шуршите?
   – Это я, Эстрелла! Я только что вернулась из лагеря!
   – А, очень хорошо! Я узнала для тебя адрес владельца машины! Неофициально! – Анджела захихикала, – Помнишь, я говорила, что у меня есть знакомый, настоящий полковник? (Знакомый полковник милиции, услышав необычную просьбу симпатичной, аппетитной, чернокожей Анджелы, сначала обещал подумать, а затем предложил встретиться на конспиративной квартире. Там он, за бутылкой шампанского, намекнул даме, что предоставить ей сведения, являющиеся государственной тайной (гриф «Для Служебного Пользования»! ), он готов в обмен на обладание прелестями очаровательной кубинки! Та, пожеманившись немного, устроила бравому служивому такую бурю секса, что бедняга вынужден был потом взять больничный лист на три дня по причине истощения сил организма! Ну, и гостайну выдал. И будет и дальше сотрудничать! А Анджела за успешную вербовку получила благодарность от руководства! СССР, конечно, друг Кубы, и главный союзник, но дружба – дружбой, а иногда бывает нужно узнать кое-какие секреты Большого Северного Брата.
   Помолчав несколько секунд, вспоминая все это, Анджела снова хихикнула:
   – Записывай…
   – Ой! Сейчас… ручку возьму… Спасибо тебе огромного размера, Анджела!

   Пионер Петя Иванов, укрывшись за кустами, бдительно наблюдал за тёткой, говорившей по телефону-автомату на иностранном языке. Он только что прочитал книжку про шпионов, а посему был уверен, что что объект наблюдения шпионка и есть!
   – Дяденька милиционер! – страстно схватил он за рукав проходившего мимо лейтенанта, тащившего два огромных арбуза, – Там, в автомате, шпионка! По иностранному говорит!
   – Да ты што-о! А ну, пойдем, посмотрим!
   Завернув за кусты, лейтенант увидел девушку в телефонной будке, шарящую в кошельке в поисках двухкопеечной монеты.
   «А ничего шпионка, симпатичная!» – мелькнула в голове игривая мысль.
   Он обернулся к пионеру:
   – Ну-ка, подержи!
   «Сейчас он будет её брать! Кэ-эк выхватит пистолет: руки вверх!» – замирая от восторга, соображал Петя, принимая тяжелые арбузы, – «А я на подхвате, как бы… Вот здорово!»
   Воображение уже рисовало погоню, перестрелку, ранение вражеской пулей, красивую блестящую медаль… Когда он во дворе расскажет, что участвовал в задержании взаправдашней шпионки, пацаны загнутся от зависти!
   События, между тем, развивались стремительно.
   – Постойте, девушка! – окликнул служивый Эстреллу и козырнул, – Лейтенант Петренко. Предъявите документы, пожалуйста!
   Эстрелла озадаченно похлопала себя по карманам:
   – У меня нет с собой документов… Я на минутку вышла, позвонить! А живу я во-он там, в общежитии!
   – Так, значит, нету документов, – огорченно вздохнул лейтенант, – Придется пройти. Для выяснения личности.
   – Куда? – испуганно дернулась девушка.
   – Да тут, недалеко! В опорный пункт.
   Идти, действительно, было близко – два квартала. Петя, пыхтя под тяжестью арбузов, плелся сзади. Он был разочарован: ни стрельбы, ни погони, ни махаловки…
   В опорном пункте охраны правопорядка Эстреллу быстренько разъяснили. Позвонили в общежитие, позвонили в посольство, позвонили товарищу Ковалеву. Везде подтвердили, что Эстрелла Рамирес действительно существует, живет по указанному адресу и соответствует описанию. Все это время Петя Иванов сидел в углу и грустно ел арбуз. Такое приключение обломалось!
   Лейтенант Петренко галантно предложил проводить Эстреллу до общежития, но она отказалась.
   После её ухода он вдруг обратил внимание на гравюру Михаила, висевшую на видном месте. Ну-ка, ну-ка… Во, награду сулят! Настроение сразу же поднялось. Лейтенант взял трубку и накрутил номер. На том конце никто на ответил. Ничего, он позвонит ещё раз, вечером!

   Эстрелла дошла до телефона-автомата и набрала продиктованный Анджелой номер.
   – Слушаю! – донесся из трубки старушечий голос.
   – Алло! Мне, пожалуйста, Михаила Михайлова…
   – Нету тут такого!
   – Но как же…
   – Сказано, нету!
   Связь разъединилась…
   Неправильный номер дал Анджеле коварный полковник! А, может, она сама просто записала с ошибкой…

Глава одиннадцатая

   Михаил приехал в Москву за два дня до окончания лета. На перроне все художники распрощались и отправились по домам. Осталась только Люся Воробьёва.
   – Миш, а Миш, – канючила она, – Ну, что мне делать? Я ключ потеряла… а папа и мама только в октябре вернутся!
   – Воробьёва! – беспомощно разводил руками Михаил, – Езжай к родственникам! Есть же у тебя бабушка, сама рассказывала!
   – Да-а, бабушка сейчас на даче! Полтора часа на электричке с Павелецкого. К тому же, у неё сейчас новый муж, а он на мои сиськи пялится, когда бабки рядом нет.
   – Да-а? – с сомнением покосился на упомянутые органы Михаил, – Ну, я не знаю… Пусть она тебе ключ даст от своей городской квартиры, что ли.
   – Не, я там одна боюсь! – Люся изобразила на лице страх, – Там дедушка помер, и иногда приходит по ночам.
   – Ух, ты! – восхитился Михаил, – Призрак! А что он делает?
   – Что делает, что делает… Дышит! – Люся помолчала, а потом вкрадчиво спросила:
   – Комсомолец Михайлов! Ты ведь, не бросишь младшего товарища в беде?
   – Ни за что не брошу! – выпятил грудь Михаил, – Сам погибай, а товарища опохмеляй!
   – Ну, тогда пусти на постой! К себе и ненадолго! А я буду пол мыть, и посуду, и пыль вытирать.
   Михаил задумался.
   – А готовить-то ты умеешь, Воробьёва?
   – Конечно! Чайник кипятить, хлеб резать, консервы открывать!
   Это не вдохновляло.
   – Слушай, Воробушек, а хочешь, я тебя у своего деда расквартирую? Он у нас вот такой мужик! – Михаил показал большой палец, – Шоколадом закормит!
   «Нет, Мишенька, не отвертишься!» – подумала хитрая Люся, чувствуя, что оборона противника вот-вот лопнет.
   А вслух выдала:
   – К деду не хочу! Стесняюсь и вообще!
   – Ладно, поехали! – с тяжелым вздохом сдался Мхаил, – Надеюсь, сеструха возражать не будет. Только имей в виду, через десять дней предки приезжают. Маманя может понять неправильно.
   – Не волнуйся, Михайлов! Беру социалистическое обязательство подружиться с твоей мамой!

   Войдя в квартиру, Михаил громко крикнул:
   – Есть кто дома? Чур, за старенького!
   Из своей комнаты походкой сытой пантеры вышла Марина:
   – А, вернулся, наконец! Привет, брателло! А это кто с тобой?
   – Это так… Воробьёва. Она у нас поживет немного. Ключ, понимаешь, потеряла, а родители в отъезде.
   – Привет, я – Люся! – пискнула из-за его спины интриганка.
   – Привет… – рассеянно кивнула Марина и перестала обращать на неё внимание.
   Она встала в позу «девушки с веслом» и с пафосом возвестила:
   – А знаешь, Мишка, я замуж выхожу!
   – Вот, здорово! – обрадовался брат, – Я тогда в твоей комнате мастерскую устрою! А за кого? За Виталика?
   – Нет, за итальянца одного. Вечером приедет, познакомлю.
   Михаил кивнул и потащил рюкзак в комнату, разбирать вещи. Матримониальные дела сестры его интересовали мало.

   Позже, за чаем, Марина небрежно сообщила:
   – Тебе уже три раза милиционер какой-то звонил. Насчет твоего объявления. Вот, я его телефон записала!
   – Вот спасибо, сестричка! – обрадовался Михаил и схватил телефон.
   – Алё! Мне лейтенанта Петренко, пожалуйста! Это я объявление давал, ага! … Награда? Два литра хватит? … А где мне вас найти? … Ага, записал! … Завтра в одиннадцать, договорились!
   Он бросил трубку и повернулся к сестре:
   – Мариш! Девушка нашлась! Помнишь, я тебе говорил? С Ленинского проспекта! И ещё я её в Крыму два раза видел, только поговорить не удалось!
   Люсино сердце сжигала едкая, как кислота, ревность. Надо же, девушка у него нашлась! Значит, все труды напрасно? Выходит, в одной палатке, даже в одном спальнике, спали зря? Нет, шалишь, парниша! Мы ещё поборемся!
   Вечером приехал Костанцо, произвел на Михаила благоприятное впечатление и увез Марину в ресторан.
   – Ну, что, Воробушек, давай ложиться спать? – предложил Михаил, вывихивая челюсть в зевке, – Я тебе в родительской комнате постелил. Иди, устраивайся!

   Люся лежала на широченной кровати и набиралась решимости. Сейчас или никогда! Она должна сделать Это! Несмотря на теплое одеяло, ноги были ледяные. И руки тоже! Мысли путались… Стрелка часов медленно переползла ещё на одно деление. Механизм захрипел и заиграли куранты. Половина одиннадцатого. Пора! План был прост и незатейлив, и основан, как всегда, на литературных примерах. Дано: Миша – честный человек. Отсюда следует: если он лишит Люсю невинности, то, значит, как честный человек, будет обязан – вот именно: обязан! – на ней жениться! Так и у Куприна написано, и у Бунина, и у Оноре де Бальзака в переводе Б. А. Грифцова, а они зря не скажут! Процесс лишения невинности девушка, впрочем, представляла смутно. Об этом в романах писали очень расплывчато, и было непонятно, что, собственно, следовало понимать под термином «лишение девственности». Девчонки говорили, что это, всего-навсего, разрыв девственной плевы, но Люся не верила, что всё так просто. Должно же быть что-то ещё, важное, духовное, возвышенное! И она надеялась, что Миша наверняка знает, как правильно превратить её в женщину.
   Встав с кровати, она медленно разделась. Совсем-совсем! Оставила только трусики и лифчик. Тело тут же покрылось гусиной кожей. Тихо ступая босыми ногами по ковру, направилась в комнату Михаила, по дороге больно ушибив мизинец о ножку стула. На слух определила, где находится кровать, и осторожно скользнула под одеяло.
   – Это ты, Воробьёва? – сонным голосом пробормотал предмет её вожделения, – Чего тебе не спится? Опять замерзла, что ли?
   – Нет, я не это… Я хочу тебя! – решительно заявила Люся и зажмурилась.
   В комнате повисло долгое молчание, а затем раздался… храп! Люся чуть не расплакалась от разочарования. Противный бесстыдник! К нему девушка пришла по важному делу, а он… Прильнув всем телом к любимому, поцеловала его в ухо. Не проснулся! Собрав всю силу воли и подавив стыдливость, потрогала за самое главное. Опять не проснулся! Только затвердел под руками. Что дальше делать, Люся не знала. Внезапно Михаил задышал, повернулся к ней и положил руку на грудь. Другая рука нескромно скользнула в трусики и стала там трогать… везде! Даже там, где Люся сама себя никогда не трогала! А затем… затем Люся ощутила, как что-то большое, скользкое и тёплое, медленно, толчками, вторгается в неё! Было очень страшно, но, в то же время, интересно и приятно. Немного погодя она ощутила лёгкую боль в низу живота и мощную пульсацию извергаемой в неё горячей жидкости. Так вот как это происходит между мужчиной и женщиной! Она положила голову на плечо уже почти мужа и счастливо зажмурилась…

   А утром очнулась одна на широченной кровати супругов Михайловых. В пижаме, ага! И без каких-либо признаков нарушения девственности…
   Сон, это был только сон!
   В отчаянии Люся стукнула кулачком по одеялу. Как она могла уснуть в такую ответственную ночь! Хотелось ругаться, и она выкрикнула самое страшное сквернословие, какое только знала:
   – Каррамба!!!
   – Эй, комсомолка Воробьёва, проснулась? Давай-ка, вставай, завтрак уже готовченко давно! – раздался из кухни веселый голос Михаила.
   Люся встала и поплелась в ванную.
   – Так, Воробушек, остаёшься за главного! – строго напутствовал её Михаил после завтрака, – Я сейчас убегаю, когда вернусь – неизвестно, может, к вечеру. Маришка тоже сегодня со своим итальянцем весь день. Жратва в холодильнике, телик ты включать умеешь. Пока! – он щелкнул её по носу и ссыпался по лестнице, спеша на свидание с лейтенантом Петренко.

   Люся осталась одна. Чтобы не скучать, устроилась на диване с книгой «Проклятые Короли» Мориса Дрюона. Вот, где интриги! Вот, где коварство! Кое-что Люся даже законспектировала, надеясь применить эти знания в реальной жизни. И такой случай вскоре представился!
   Зазвонил телефон и Люся, не колеблясь, сняла трубку:
   – Хэллоу?
   – Алё, Мариш, ты? Это я, Оля! Миша приехал? – донеслось до слуха этакое контральто с придыханием.
   По интонациям говорившей Люся догадалась, что это не просто знакомая.
   – Нет, это не Марина.
   – А кто?!
   – Я Люся, невеста Михаила.
   – Какая… невеста? – голос Ольги явно потерял уверенность и напор.
   – Ой, женщина! Какая невеста, какая невеста… Законная! Женимся мы скоро, уже и заявление подали!
   – Да как же… Когда же… Мы же… это… – забормотала Оля в полном смятении.
   – Да, Миша мне рассказывал о вас, – светским тоном прожурчала Люся, – У него от меня нет секретов. Извините, мне обед ему готовить надо! – и повесила трубку.
   Так, ещё от одной соперницы избавились!

   Лейтенант Петренко встретил Михаила в том самом опорном пункте, где устанавливал личность Эстреллы Розы Марии Рамирес. Догадавшись по дзиньканью бутылок в пластиковом пакете, что вошедший и есть звонивший накануне Михаил Михайлов, он, широко улыбаясь, встал и сделал несколько шагов навстречу дорогому гостю.
   – Здравствуйте, дорогой товарищ Михайлов! Ждем, ждем вас с нетерпением!
   Михаил пожал протянутую руку и вложил в другую пакет с наградой. Улыбка лейтенанта стала ещё шире.
   – Вот, пожалуйста, все данные для вас выписал! – на стол лег листок из блокнота.
   Михаил прочел следующее:
   «Эстрелла Роза Мария Рамирес, 1965 г. р., гражданка Республики Куба, национальность – кубинка, не замужем, студентка 1-го курса 2МОЛГМИ им. Н. И. Пирогова. Адрес: Ул. Волгина д. 37, корп. 2, кв. 16—3.»
   – А где это – улица Волгина, тридцать семь? – наморщил лоб в умственном усилии Михаил, плохо знавший географию Юго-Запада столицы.
   – Близенько! Две остановки на автобусе. Такие высокие корпуса на углу, четыре штуки. Мимо не пройдете, дорогой товарищ Михайлов!
   И Михаил, распрощавшись, широкими шагами двинулся навстречу своему счастью. Идти, действительно, было близко. Вот они, корпуса, и вывеска: «Общежитие»!
   Михаил вошел в вестибюль второго корпуса.
   – Стой! Пропуск предъявь! – строго окликнула его вахтерша, выглядевшая очень по военному.
   – Я к Эстрелле Розе Марии Рамирес, по… по организационным вопросам. Из деканата послали, – соврал Михаил.
   – К троим, что ли? – удивилась вахтерша, привыкшая, что парни ходят, как правило, к одной девушке.
   – Не… Она одна, просто имен много.
   – Все равно, пропуск покажь! Или пачпорт в залог оставляй!
   Пришлось оставить паспорт.
   Лифт не работал, но наш герой взмахнул крыльями любви и взлетел на шестнадцатый этаж даже не задохнувшись. Вот и комната 16—3! Постучал.
   – Войдите!
   Михаил вошел… и на него обрушилось разочарование, ибо Эстреллы в комнате не было.
   Знакомая по картинке Смахтина девушка (та самая, худенькая блондинка) выжидательно улыбнулась.
   – Здравствуйте, я к Рамирес…
   – Здравствуйте, я – Хельга! А вы, наверное, Михаил? Эстрелла пошла вас искать…

   В то утро, отчаявшись дозвониться, ибо каждый раз попадала не туда, Эстрелла отправилась по указанному Анджелой адресу.
   Вот он, нужный дом! Вот он, нужный подъезд! Вот она, нужная дверь… Девушка подняла руку к звонку и заколебалась.
   «Что я делаю? Он же обручен! … Но он смотрел такими отчаянными глазами, там, на перроне… И бежал за поездом! … Надо увидеться, надо! Просто поговорить… Я же не собираюсь отбивать его у невесты?» Но в глубине души Эстрелла именно этого и хотела. Затаив дыхание, нажала кнопку звонка. Послышались шаги и дверь распахнулась. На пороге стоял пожилой синьор с военной выправкой, очень похожий на Михаила.
   – Здравствуйте! Мне нужен Михайлов, Михаил Михайлович, – пролепетала сбитая с толку Эстрелла.
   – Это я! – коротко наклонил голову синьор, – Входите, прекрасная незнакомка!
   Эстрелла вошла и была усажена за стол в гостиной.
   – Не желаете ли чаю или кофе? – галантно осведомился Михал Михалыч, – С пирожными?
   – Э-э… Я, видимо, ошиблась… Мне нужен другой Михайлов…
   – Понимаю. Объясняю: Мишка – это мой внук. Мною молоденькие девушки, увы, уже не интересуются, – лукаво улыбнулся отставной генерал, – Но, раз уж вы пришли, составьте старику компанию и расскажите, если это возможно, зачем вам Миша.
   Есть такие люди, к которым испытываешь доверие с первой же минуты! Мишин дед был именно таким человеком. Эстрелла отхлебнула чаю, надкусила эклер, и рассказала старику всё. Начиная с встречи взглядов на Ленинском проспекте, о портрете, купленном подругой в Крыму, о погоне за поездом в Симферополе.
   – Нам надо обязательно встретиться… Разобраться, что между нами происходит, понимаете?
   – Да чего уж тут непонятного! – хмыкнул генерал, – Сейчас позвоню ему, шалопаю. Должен уже приехать.

   Телефон заверещал и вырвал Люсю из хитросплетений средневековых страстей и интриг.
   – Хеллоу?
   – Алло, Маринка? – хрипловатый мужской голос в трубке звучал авторитетно, по хозяйски.
   – Это не она.
   – А ты кто?
   – Я Люся Воробьёва.
   – Г-м… А что ты там делаешь?
   – Живу.
   Голос в трубке сгустился:
   – Не понял!
   – Ну, живу я тут. С Мишей. Я его невеста, – храбро соврала девушка, решив идти до конца.
   – Ого! Дело серьёзное! Он дома?
   – Нет, по делам ушел…
   – Передай ему, что дед звонил. Пусть, как появится, зайдет ко мне. И ты, Люся Воробьёва, тоже приходи.
   Люся обмерла: теперь все раскроется! Так быстро! Нет, она ни за что не скажет Мишеньке о звонке деда! Только бы дождаться ночи, и добиться своего! Она на этот раз не оплошает! Победитель получит всё! А победителей не судят! Только надо с Мишенькой поласковее…
   Генерал был глуховат, поэтому динамик был отрегулирован на максимальную громкость. Эстрелла слышала весь разговор, как по громкой связи. Сердце её сжалось: все-таки, действительно, у Михаила есть невеста! И даже живет у него дома…
   – Спасибо вам за все, Михал Михалыч… Я, пожалуй, пойду… – произнесла она слабым голосом, с трудом сдерживая слёзы.
   – Э-э, нет! Сиди! Надо дождаться Мишку! – покачал головой генерал Михайлов, – Не было у него никакой невесты до Крыма! Разбираться будем.

   Михаил, перебросившись несколькими вежливыми фразами с Хельгой, решил ждать Эстреллу на автобусной остановке. Оставаться в комнате он постеснялся. Усевшись на лавочку под березой, принялся перелистывать кем-то забытый журнал «Огонек». Прошел час, и другой, и третий. Полуденное солнце палило немилосердно. Захотелось есть и, пуще того, пить, и он зашел в столовую. Очереди не было – студенты ещё не вернулись с каникул. Толкая перед собой поднос, взял борщ, полстакана сметаны и тройную поджарку из свинины с макаронами. И ещё три стакана вкусного компота из сухофруктов для возмещения потери жидкости.
   – Ого! Спортсмен, что ли? – вяло восхитилась повариха, – Неужто, осилишь столько?
   – Ага, спортсмен, – легкомысленно соврал Михаил, – Сборы у нас тута.
   – А по какому спорту?
   – По этому, как его… литроболу!
   Расплатившись, уселся за столик в углу, чтобы видеть вход в корпус, и принялся за еду. Краем уха он слышал обрывки разговора поварих и кассирши, обсуждавших животрепещущую тему.
   – Зинк, а правду грят, что у спортсменов от гормонов на полшестого делается?
   – А мне откуда знать-то…
   – Ну, а Федька, твой бывший?
   – Ой, да он же не спортсмен, здоровенный просто…
   – Ну, так чё, у него-то, правда, сдулся?
   – Чё, чё… У него от водки бессилие наступило… не от гормонов.
   – Ой, бабоньки, а я чё слыхала! Будто в заграницах можно вообще любого размера хер купить! Пластмассовый, аль резиновый, на батарейках! Включаешь – а он тебя и так, и эдак, и по всякому, пока батарейки не сядут… И никакого мужика не надо!
   – Брехня это всё! Антисоветская пропаганда!
   – Ой, девки, а мне сказали, что чем больше у мужика нос…
   – Ага, тебя послушать, так у энтого, что в углу, небось, вообще, подсердечник…
   – Да-а, носяра у него знатный! Значит, и в штанах тоже кой-чего найдется!
   – Поди, поищи! Может, найдешь под свой размер!
   – Боже упаси! Мне мово Васьки с евонным щекотуном за глаза хватает!
   Михаил покраснел, с усилием проглотил остатки макарон и, залпом выпив компот, выскочил из столовой. Посмотрел на свое отражение в стеклянной двери: нос как нос… Ну, может, великоват немного… Но, ведь, не огромный же? У Принца Уэлльского, между прочим, такой же…
   Тетки задумчиво и серьезно смотрели ему вслед…

   Отдышавшись, Михаил вспомнил, что забыл вчера позвонить деду.
   «Экая я свинья! Старикан волнуется, наверное…» С этой мыслью он вошел в вестибюль и улыбнулся вахтерше:
   – Разрешите позвонить, пожалуйста?
   – Ты чо, самый умный? Аппарат служебный! С автомата звони! – привычно огрызнулась бдительная тетка, в недавнем прошлом служившая тюремной надзирательницей в чине прапорщика.
   Но Михаил знал, как добиться своего. Сделав таинственное лицо, он понизил голос:
   – Мне необходимо срочно переговорить с генерал-лейтенантом Михайловым по секретному государственному делу. Вот номер, наберите сами!
   Вахтерша, поколебавшись, накрутила диск.
   – Алё! Вахтер Смурякова на проводе! Генерал-лейтенанта Михайлова пригласите, пожалуйста!
   – Генерал-лейтенант Михайлов у аппарата!
   – Товарищ генерал! Тут с вами такой Михайлов ждет переговорить. Но он в штатском.
   – Это для конспирации. Передайте ему трубку, вахтер Смурякова!
   Тетка, напыжившись от сознания собственной значимости, протянула трубку Михаилу:
   – Можете говорить!
   Михаил взял и поблагодарил кивком.
   – Товарищ генерал-лейтенант! Докладываю: прибыл в Москву вчера для выполнения спецзадания! Спецгруз для вас также доставлен!
   – Ладно, ладно, не очень-то резвись, внучек! – услышал он смешок деда, – Давайте, срочно приезжайте ко мне. Есть важное дело.
   – Есть, товарищ генерал-лейтенант!
   – А теперь передай трубку вахтерше взад.
   Смурякова взяла трубку и встала по стойке «Смирно».
   – Номер телефона приказываю забыть!
   – Так точно, уже забыла, товарищ генерал-лейтенант!
   – Благодарю за службу, вахтер Смурякова!
   – Служу Советскому Союзу! – благоговейно выдохнула та.
   Небось, не каждый день с генералами общаться приходится!

   Трясясь в автобусе, Михаил задумался: почему дед обращался к нему во множественном числе? Но ни к какому заключению так и не пришел.
   Приехав домой, принялся искать сумку с крымскими винами.
   – Воробьёва! Ты сумку такую, тряпочную, с портретом Джо Дассена, не видела?
   – Нет, Мишенька, зайчик мой, не видела!
   Михаил слегка прибалдел:
   – Какой я тебе, нахрен, зайчик, Воробьище!?
   Люся сообразила, что взяла неверный тон.
   – Это так, вырвалось нечаянно. Не хочешь быть зайчиком, да, медвежонок?
   – Зайчик, медвежонок… Ты меня ещё слоненочком или поросеночком обзови! – возмущенно фыркнул Михаил, – Давай, сумку ищи!
   Искомая сумка вскоре нашлась.
   – Теперь одевайся и пошли!
   – Куда? – насторожилась Люся.
   – Дергать провода! – щелкнул её по носу Михаил, – К деду моему! Тут рядом.
   У Люси все помертвело внутри. Значит, Миша сам позвонил деду! Ай-ай-яй! Не ходить туда, не в коем случае не ходить! Тогда останется хоть какой-то шанс взять Мишу штурмом ночью. Дед, конечно, упомянет о разговоре с «невестой», Миша удивится и по возвращении начнет копать эту тему… А она повернет все на шутку! Вспомнилась цитата из «Мальчиша-Кибальчиша» любимого писателя Гайдара: «Нам бы день простоять, да ночь продержаться!» А там…
   – Нет, Миш, не пойду я.
   – Это ещё почему?
   – Я устала!
   – Ни фига себе! Устала она, дома сидевши!
   – Да! Я маленькая и хрупкая!
   – Ну, как хочешь… Ты хоть обедала, Воробьёва?
   – Ага, хлеба с кефиром навернула!
   – Блин! Ты кефир выпила?! Маришка же из него маски делает! Ну, погоди, вернется сеструха – убьет тебя!
   Люся побледнела. Конфронтация с Мариной в её планы не входила.
   – Ладно, не боись! – сжалился Михаил, – Я на обратном пути другой куплю.
   И ушел. Люся же затаилась в спальне, чтобы избежать встречи с Мариной, если та придет раньше Миши. К телефону решила не подходить. Ну его, опять брякнешь что-нибудь невпопад!

   За несколько часов, проведенных в ожидании Михаила, Эстрелла крепко сдружилась с Михал Михалычем. Они говорили, говорили и ещё говорили. Девушка рассказывала о Крыме, в лицах представляя и Шапиро, и Ковалева, и подруг. Описывала подводный мир, показывала камушки из Коктебеля. Ну и, конечно, свою встречу с Люсей Воробьёвой, отказавшейся выдать местонахождение Михаила.
   – Представляете, я её вежливо спросила, где, мол, можно найти этого молодого человека, ну, с портрета, а она мне, грубо так: иди на фиг! – Эстрелла схватила чашку с остывшим чаем (шестую за день!) и выпила её залпом.
   Генерал, в свою очередь, рассказывал ей о войне, которую начал лейтенантом, а закончил подполковником.
   – А вот был ещё случай! – воодушевленно жестикулировал Михал Михалыч, – Отправились за линию фронта, ночь безлунная, темнота – хоть глаз выколи! А мы крадемся… – он по чапаевски разложил на столе несколько картофелин, – Командир мне показывает: впереди часовой! Ну, я выдвигаюсь справа… – тут он двинул правофланговую картофелину вперед, – и кэ-эк прыгну! – с этими словами картошка подскочила и упала в солонку.
   Эстрелла взвизгнула.
   – Во-во! Эта свинья вот так же визжала, пока я её не прирезал!
   – А почему? Можно же было сделать… без шума?
   – Можно. Только я тогда неопытный был, промахнулся маленько.
   Девушка вдруг встрепенулась:
   – Погодите-погодите! Вы сказали: «свинья»?
   – Ага, свинья там, в окопчике, оказалась. А командир её за часового принял. Тоже по неопытности…
   – Жалко животное, – подперла голову рукой Эстрелла.
   – На войне – как на войне! – пожал плечами генерал, – Мы её на обратном пути с собой утащили, чтоб мясо не пропало.

   Звонок в дверь вырвал его из вороха воспоминаний. Грузно поднявшись, Михал Михалыч пошел открывать. Эстрелла встала, сцепив руки, чтобы не дрожали.
   Из прихожей донесся веселый голос:
   – Здравия желаю, товарищ генерал! Вот ваш спецгруз! Лучшие вина Крыма!
   – Вот спасибо, внучек! Проходи в горницу. Там тебя человек ждет.
   Михаил шагнул в горницу и на миг остолбенел: у стола стояла девушка его мечты, та самая, Эстрелла Роза Мария Рамирес! Глаза их встретились, и снова возникло ощущение бездны, манящей, засасывающей в иные миры. Он молча протянул руку – и Эстрелла протянула свою навстречу. Михаил с удивлением отметил, что ладошка у неё мозолистая и шершавая. Ну, конечно, всё лето ящики с фруктами таскала!
   – Я нашел тебя, – прошептал он, не отводя взгляда и не отпуская руку, – Я искал тебя – и нашел!
   – Нет, это я тебя нашла! – возразила Эстрелла, – Искала владельца большой черной машины, номерной знак 28—70 МКА, а нашла тебя… Мигель…
   – У тебя такое красивое имя… Если перевести на русский, то получится… э-э… Краснозвездная Мария! – улыбнулся Михаил, – Но я буду звать тебя просто Мария!
   – Я согласна, Мигель! – кивнула Эстрелла, и тоже улыбнулась.
   Они стояли, держались за руки и улыбались, а мир послушно вращался вокруг них. Михал Михалыч тактично вышел на кухню. Когда он вернулся со штопором и рюмками, молодые люди стояли все в той же позиции, излучая некий невидимый свет… Да ты знаешь, о чем я, Читатель! Ты же видел влюблённых…
   Чмокнула пробка.
   – А что, ребята, не выпить ли нам по глоточку? За встречу? – преувеличенно бодро предложил хозяин.
   Черное вино полилось в хрустальные рюмки, породив брильянтовые сполохи. В глазах Эстреллы замерцали искорки:
   – Какое красивое вино! Я такого никогда не пробовала!
   Михаил пустился в пространные, путаные и неправильные объяснения насчет крымских вин. Михал Михалыч, почувствовав себя лишним, тихонько удалился в кабинет. Любовь, которой он стал свидетелем, согрела его сердце.

   Смеркалось. Влюбленные сидели на том же месте, не зажигая света, и беседовали, вернее, бессвязно говорили о всяких пустяках. О Крыме в том числе. Михаил рассказал, как он вычислил Эстреллу и гнался за автобусом на мопеде, как столкнулся с пчелой и улетел в кювет.
   – Представляешь, эта Нимфодора мне прямо в глаз угодила! Хирург потом жало вынул, но я все равно зрения чуть ли не на неделю лишился! Такой, понимаешь, отек.
   – Бедный! Как же ты справлялся?
   – Товарищи помогли. Водили везде за руку, кормили с ложечки, книжки читали. А когда прозрел, вы уже в Судак не приезжали.
   – Ага, мы в Коктебель…
   О невесте, по имени Люся Воробьёва, Эстрелла решила не спрашивать, ибо догадалась, что невеста была самозванная.
   – Мигель, а ты прокатишь меня на той машине? Я никогда в жизни не каталась на автомобиле, только на автобусе!
   – Конечно, прокачу! – Михаил встал и пошел в кабинет, – Дед! Дай, пожалуйста, ключи.
   – Ну, возьми в тумбочке… и ещё вот это возьми, пьяница. Прикрепишь на ветровое стекло, – отставной генерал протянул спецпропуск, – С ним ГАИ не остановит. Просрочен, правда… но это в темноте не видно.
   Михаил поблагодарил и хотел уже уйти, но дед остановил его:
   – Что за Люся Воробьёва у тебя живет?
   – Да так, товарищ по учебе. Вместе в Крыму были. Она ключ потеряла, а родители в отъезде. А что?
   – А то! Я сегодня тебе звонил, а она твоей невестой отрекомендовалась!
   – Воробьиха?! Во даёт! – изумился Михаил, пребывавший в неведении, что его едва не женили.
   – Приказываю разобраться и принять меры!
   – Есть, товарищ генерал!

   «И опять я с любимой до звезд простою, и опять будет этого мало!» – напевал Михаил, возвращаясь домой.
   С Эстреллой они, и в самом деле, долго стояли, держась за руки, в скверике около общежития. Несколько раз она неуверенно говорила:
   – Ну, я пойду?
   Но Михаил каждый раз удерживал её, не мог расстаться. Наконец, когда радиоточка в одном из окон ехидно объявила: «Московское время двадцать три часа. Вы слушаете программу «Маяк», Эстрелла высвободила руку и мягко сказала:
   – Мне пора. Завтра же в школу!
   И ушла. А Михаил завел ЗИМ и медленно поехал по пустынной в этот час улице в настроении самом романтическом, хотя свою любимую он ни разу не поцеловал. Ну, как-то даже в голову не пришло!
   Поставив машину в гараж, решил деда не беспокоить, а занести ключи завтра.
   Дома был полный кавардак: воняло хлоркой, и все вещи были сдвинуты со своих мест, даже холодильник. Марина, одетая в старенький халатик, яростно терла пол шваброй.
   – Эй! Ты чего это, на ночь глядя, генеральную уборку затеяла? – растерянно остановился Михаил посреди разгрома.
   – Чего, чего… – Марина выпрямилась и уставилась на брата злыми глазами, – Это все подруга твоя, Люська! Прихожу домой, а на полу наблевано, сортир весь в дрисне, а сама она лежит бледная, стонет и за пузо держится! Вызвала неотложку, признали отравление, в Боткинскую увезли.
   – Да чем она отравилась-то?
   – Чем, чем… Кефир мой для масок сожрала, дура! А ему уже месяц исполнился, я его специально старила! Вот, теперь убираю за ней…
   – Ни фига себе!
   – Ага! Себе-то ни фига… Давай, помогай!
   Уборка затянулась до двух часов ночи.

   Эстрелла медленно поднималась на свой шестнадцатый этаж. Голова сладко кружилась, настроение было самое романтическое, несмотря на то, что Мигель так и не поцеловал её на прощание. Может, у них, в России, не принято целоваться на первом свидании?
   В комнате её встретила возбужденная Хельга:
   – Ну? Ты нашла его?
   – Нашла…
   – А он тоже тебя нашел, сюда приходил!
   – Я знаю, Хельга. Он мне все рассказал!
   Подруга, вибрируя от любопытства, понизила голос:
   – Целовались, да?
   – Нет. Только за руки держались. Вот, смотри: отпечатки пальцев!
   Хельга обиженно надула губы:
   – Да ну тебя!

Глава двенадцатая

   Сигарный дым плотными слоями висел в комнате с зашторенными окнами. Лучик света, проникавший в щелочку, казался стеклянной трубочкой, в которой причудливо вихрились голубовато-серые волны. Трое мужчин за столом были, несмотря на жару, одеты в черные костюмы, застегнутые на все пуговицы.
   – Наш друг, Григорио Каррера, купил «Banco di Palermo», синьоры. Я со всей учтивостью поздравил его с ценным приобретением и предложил моего племянника Джузеппе на должность вице-президента. И он, представьте себе, отказал! Правда, очень вежливо. Тогда я предложил продать нам сорок процентов акций по самой выгодной для него цене и ввести в правление другого моего племянника, Луиджи. Увы! Синьор Каррера опять отказался… – синьор, сидящий во главе стола скорбно покачал седой головой, – Я деликатно попытался узнать, не даст ли он нам беспроцентный кредит на девятьсот девяносто девять миллионов лир, на тридцать лет. Угадайте, что он мне ответил!
   – Согласился? – с надеждой спросил синьор, сидевший справа от говорившего.
   – Нет! – развел руками седой, – Мне ничего не оставалось, как встать и уйти.
   – Он болен! – печально понурился третий синьор, сидевший слева, – Нормальный человек так поступать с друзьями не может.
   – Да, не жилец… Будем надеяться, синьоры, что его брат и наследник Костанцо проявит большее стремление к сотрудничеству, – синьор, сидящий во главе стола, пыхнул сигарой так, что полетели искры, – Дон Ринальдо, распорядитесь насчет достойного некролога и, конечно, венка от скорбящих друзей.
   – Э-э… А на какое число, дон Федерико? – почтительно спросил упомянутый дон Ринальдо, тот, сидевший слева.
   – Это вам скажет дон Паоло. Он знает, сколько продлится болезнь синьора Карреры…
   Сидящий справа синьор кивнул и загасил окурок сигары в пепельнице.

   Через два дня после вышеописанного совещания Григорио вышел из новоприобретенного банка. Здание «Banco di Palermo» находилось на центральной площади города, украшенной фонтаном для красоты. И именно из-за этого фонтана и вылетел мотоцикл с двумя седоками! Сидящий на заднем сидении поднял короткий автомат и, не тратя времени на приветствия, принялся стрелять, как показалось Григорио, куда попало. Три пули, впрочем, попали в голову, грудь и живот новоиспеченного банкира. Последней мыслью Григорио было: «Зря они со мной так! Брат отомстит…»

   До свадьбы Марины и Костанцо оставалась всего неделя. Уже было готово платье: с глубоким декольтэ растопырочкой, кружевами по корсажу и манжетам, с вытачками вот тута и вот здеся для лучшего окаймления фигуры, с воротником стоечкой, хлястиком, бантиками и накладными карманчиками, а также разрезом слева до самого этого самого! Фата с диадемой из серебра ждала на распялке. Уже был сделан заказ в ресторане «Центральный» на пятьдесят персон! И вдруг – на тебе! Телеграмма о безвременной кончине Григорио! Костанцо рыдал и рвался в Италию. Во первых, на похороны брата, во вторых – отомстить. Ни Марине, ни Лючии эта идея не нравилась. Марина прекрасно понимала, что свадьба вообще может быть отложена на неопределенный срок – пока-то Костанцо отомстит за брата, если вообще сумеет! Да и наследство не сразу оформляется… Год, не меньше, на все дела. А за год мало ли что может случиться! И выездная виза в Италию должна быть вот-вот готова, только паспорт со штампом о браке показать! Что ж, все бросить, чтобы потом начинать сначала?
   А Лючия… Ей, уже познавшей радости плотской любви, хотелось большего – хотелось замуж за Серджио. Ради этого итальянка была готова на все, даже остаться в СССР! Но как объяснить ему это? Проклятый языковый барьер! Короче, оставшиеся дни были необходимы, чтобы внести ясность в отношения, которые с каждой ночью нравились Лючии все больше и больше.
   А посему, обе дамы, приводя каждая свои аргументы, уговаривали Костанцо не уезжать скоропалительно, но довести дело со свадьбой до конца. Дескать, о живых думать надо, а похороны подождут!

   Референт Абдулла вошел в комнату отдыха неся на золотом подносе хрустальный бокал с водой и лекарства от печени, сердца и желудка, прописанные профессором кремлевской поликлиники на прошлой неделе. Хозяин лежал на тахте отвернувшись к стене, и его спина выражала грусть и уныние.
   Дождавшись, когда лекарство было употреблено, Абдулла осторожно спросил:
   – О, Великий Хан Гепардов Пустыни! Что гнетет тебя? Ты не кушаешь плов, не пьешь коньяк, не посылаешь за наложницами… На твоем челе печаль, разрывающая моё сердце!
   Протяжный стон был ответом.
   – Уж не скука ли гложет тебя, Великий Хан Гепардов Пустыни? Прикажи – и лучшие лицедеи Ашхабада будут здесь незамедлительно!
   – Нет, Абдулла, это не скука… Чресла мои сжигает неутоленная страсть! Повелеваю: поезжай в Москву и привези мне Марину-танцовщицу! Скажи ей, что я не могу без неё, что я кину к её ногам всё, что имею… Лишь бы она была со мной! Я старею, Абдулла. Мне нужна молодая, горячая в ласках наложница. Никто не сравнится с Мариной-ханум.
   – Я понял тебя, Великий Хан Гепардов Пустыни! Но, если она откажется?
   – Все равно привези. Кто слушает возражения женщин, э? Потом сама спасибо скажет, да! Возьми с собой столько нукеров, сколько посчитаешь нужным, но привези мне Марину-ханум. Отправляйся немедленно, и пусть Всемогущий Аллах сделает твои ноги резвыми, руки цепкими, а глаза внимательными!
   Референт, кланяясь, попятился из кабинета Второго Секретаря Ашхабадского Обкома Компартии Туркменистана.

   Мечты о привольной жизни в Загранице с каждым днем всё сильнее бередили душу Сергея. Что он там конкретно будет делать, было не ясно, но он придумает что-нибудь, не пропадет! Тем более, если будет жена-миллионерша, г-м! Ласковая, покорная, пылкая! Такой женщины раньше у него не было. Эх, если б он мог жениться на Лючии! Но уверенности в данном вопросе не было. Кто он ей, просто скоротечный любовник из экзотической России, или… нечто большее? Представил, как смешно будет звучать предложение руки и сердца на латыни, которую Лючия понимает с пятого на десятое. А вдруг она расхохочется ему в лицо? Проклятый языковой барьер! Ну, как тут объясняться, в таких условиях?

   Референт Абдулла с двумя помощниками неловко топтались на площади внуковского аэропорта. Вопреки ожиданиям, и несмотря на заранее посланную в представительство Туркмении телеграмму, их никто не встретил. Не удивительно, ибо в Москве служили люди из клана Горных Барсов, а не из клана Гепардов Пустыни, к которому принадлежал Абдулла.
   «Вот, из-за этой феодальной раздробленности важное дело может пострадать!» – раздраженно сучил ногами референт, – «Придется ехать на такси, поступиться гордостью.»
   – Пойди, пригони такси! – высокомерно кинул он одному из помощников.
   Тот послушно пошел на стоянку. Ему повезло: таксярник остановился в нескольких метрах, высаживая пассажира.
   – Э, уважаемый! – вежливо окликнул таксиста Гепард Пустыни, – Подъедь во-он туда, пожалуйста, у нас там багаж.
   Шофер окинул приезжего наметанным взглядом: среднеазиат, но костюм хороший, хоть и не модный. Явно денежный клиент. Тем не менее, сделав равнодушное лицо, заявил:
   – У меня обед!
   – Понимаю, дорогой! Но, очень ехать надо! Сколько скажешь – столько заплатим!
   «То, что и требовалось доказать!» – удовлетворенно ухмыльнулся работник общественного транспорта.
   – Куда поедем, командир?
   – Э, тут недалеко! Представительство Туркменистана знаешь?
   – Да, знаю! Ладно, садись!
   Сдав назад, погрузили остальных членов команды и чемоданы. Следуя принципу «Куй клиента, пока горячий!», водила объявил:
   – Имейте в виду, дотудова не меньше, чем пятьдесят рублёв будет!
   На самом деле, по счетчику вышло бы семь с полтиной, если ехать не нарезая круги по кольцевой дороге.
   – Заплатим, уважаемый, заплатим! – безразлично отозвался Абдулла, – Погоняй!

   В представительстве Туркмении их приняли радушно, хотя и с некоторым замешательством.
   – Клянусь Аллахом, никакой телеграммы не получали, потому и не встретили! – конфузясь, разводил руками глава представительства, – Разве я мог бы такое неуважение к землякам проявить! Да ещё к посланцам самого Великого Хана Гепардов Пустыни!
   «Ага, наш Хан вашего не слабее!» – гордо улыбнулся Абдулла.
   А тут, как раз, и телеграмму принесли, и все шероховатости встречи исчезли.
   На дело референт решил идти уже этим же вечером.

   Лючия нашла выход: лихорадочно учила русский язык. Из итальянско-русского словаря были выписаны необходимые слова, самые важные слова. Сегодня вечером она скажет их Серджио – и будь что будет! Конечно, он такой красавец, а она – стареющая женщина… Правда, судя по событиям последних дней, она ему нравится, иначе не проводил бы с ней долгие часы под одеялом! Так что, шанс выйти замуж, хотя бы и маленький, у неё есть. Лишь бы мужчина её мечты согласился, а уж она разрушит любые преграды на пути к их счастью, даже Железный Занавес!

   Марина и Костанцо в этот вечер устроили романтический ужин при свечах. Ужин удался на славу, разве что был излишне калорийным. Но Марина уже не боялась немного поправиться, тем более, что Костанцо горячо одобрял её слегка округлившиеся формы. После ужина они затеяли игру в карты на раздевание, шалуны эдакие! Марина жульничала, и в результате Костанцо лишился одежды первый. Пришлось ему бежать в ванну, чтобы замотаться полотенцем…

   Через сутки после водворения в инфекционное отделение Боткинской больницы Люся Воробьёва решилась на побег. Понос и рвота прекратились, а на воле оставалось недооконченное дело с совращением Михаила. Пусть на сутки позже, но она добьется своего! В лучших традициях прочитанных книг она сплела канат из простыней и покинула палату через окно. Как герцог де Бофор из «Двадцать лет спустя»! Подумаешь, всего-то второй этаж! Выбравшись на улицу, принялась махать руками, пока не остановила такси.
   – Куда поедем? – поинтересовался пожилой таксист, с сомнением поглядывая на Люсин больничный халат и тапочки.
   Люся назвала адрес.
   – А деньги-то у тебя есть, красавица? – продолжал сомневаться работник общественного транспорта.
   – Есть! – девушка показала горсть трёшек и пятерок, прихваченных с собой во время госпитализации.
   – Ну, тоды ладно. Поехали, значит. Не психическая, нет?
   – Нет. Я с инфекционного сбежала, – простодушно объяснила Люся.
   Шофер опасливо ёрзнул:
   – Ты, это… на меня не кашляй, ага?
   – Не буду, дяденька! – пообещала Люся, и они поехали.
   По дороге маленькая и хрупкая художница содрогалась от ужаса, вспоминая пережитое в приёмном покое Боткинской больницы. Сначала толстая грубая медсестра в халате с засученными на волосатых руках рукавами подвергла её промыванию желудка, заставив глотать резиновую кишку. Люся давилась и отказывалась, но её скрутили и запихнули зонд насильно. Ощущения были отнюдь не радужные! Кроме того, ей была сделана, несмотря на яростное сопротивление, здоровенная клизма. И ещё заставили слопать таблетки активированного угля!
   В запальчивости Люся обозвала тетку гестаповкой, но та лишь жизнерадостно заржала. Кобыла! А в отделении весь день кормили ненавистной жидкой рисовой кашей, изверги!
   Вот и Мишин дом.
   – Здеся, что ли?
   – Да, вон тот подъезд. Вот деньги, сдачи не надо.
   Таксист поспешно уехал, решив после смены обязательно принять профилактические меры. В смысле, выпить водки и закусить салом с чесноком и луком. Мало ли, какая у пассажирки инфекция! Ещё закапает с конца, потом красней перед женой! Деньги – две инфицированные трёшки, он завернул в бумажку отдельно, чтобы завтра отдать должок заразе-диспетчерше Семеновне. Зараза к заразе не прилипнет!
   Поднявшись на нужный этаж, Люся нажала кнопку звонка. Ей долго не открывали, затем замок щелкнул и на пороге появилась Марина в пеньюаре на голое тело. Люся представила, как она смотрелась бы в таком. Мишенька точно, отпал бы!
   – Здрассь, а Миша дома?
   – Нету его! – сквозь зубы процедила Марина, которой приход этой сикильдявки мог испортить вторую фазу романтического вечера.
   – Ну, я подожду? – как ни в чем ни бывало улыбнулась Люся.
   – Ну, жди… Только туда-сюда не мелькай, ко мне жених пришел. А ты что, поправилась уже?
   – А то! – гордо вскинула голову беглянка из инфекционного отделения, протискиваясь мимо хозяйки в отведенную ей комнату.

   Референт Абдулла подъехал к дому Марины-танцовщицы с двумя нукерами на машине представительства Туркмении – черной Волге с занавесочками. Дело, в общем, было пустяковое: объявить девке волю Великого Хана, помочь собраться – и на самолет! А если будет брыкаться, то укол спецпрепарата в жопу – и все равно на самолет! Вот и вся разница: с уколом или без!
   Дверь оказалась незапертой, и он смело шагнул внутрь. Джигит он или кто? В квартире было тихо, только из дальней комнаты доносились какие-то странные звуки: стоны, вскрики, всхлипывания. Сделав знак нукерам оставаться на месте, Абдулла двинулся туда. Два тела, сплетенные в узел любовной страстью, сверкнули наготой ему в глаза. В замешательстве Абдулла не смог в первый момент выговорить ни слова. Затем, запинаясь, он произнес:
   – Марина-ханум… Великий Хан Гепардов Пустыни желает видеть тебя! Немедленно!
   От волнения он выпалил все это на родном языке и Марина ничего не поняла. Ясно было только одно: в квартиру вломились посторонние, может быть, даже грабители! Она завизжала так, что звуковая волна вынесла Абдуллу из спальни и столкнула с помощниками. Один из них не удержался на ногах и упал. Возникло замешательство. Костанцо, до которого, наконец, дошло, что закончить начатое не получится, обернулся к Марине:
   – Che cosa? (Что это? – итал.)
   – Ladroni! (Разбойники! – итал.) – объяснила она.
   И Костанцо ринулся в бой. Ударом головы в лицо он снес посланника Великого Хана с ног, повергнув его в нокаут. Затем, по инерции пролетев к пиршественному столу, схватил нож, которым Марина разделывала курицу, и попытался сходу пырнуть младшего нукера в живот. Тот с визгом отскочил. Другой, отступая и ставя блоки, попытался вступить в переговоры:
   – Э, слушай, не надо так! Ещё порежешь кого-нибудь, нехорошо будет! Мы только пришли Марину-ханум в гости пригласить, да! Слушай, убери нож, поговорим, как мужчины!
   Но сицилиец не понимал русского языка и продолжал атаковать, грязно ругаясь по своему. Достать противника никак не удавалось, ибо тот оборонялся качественно, используя в качестве щита табуретку. Младший нукер сидел у стены на корточках и закрывал голову руками. Через полминуты пришел в себя Абдулла и поднялся на ноги, цепляясь за косяк. Заметив краем глаза это движение, Костанцо резко развернулся… и нож, описав неширокую дугу, вонзился в грудь очухавшегося на свою беду референта по самую рукоятку. Выдернуть нож было затруднительно, поэтому Костанцо самую малость замешкался – и получил табуреткой по голове! Он упал на ковер и затих.
   Марина, тем временем, выскочила из спальни и спряталась в туалете.
   – Вай, слушай! Курбаши Абдулла умер! – запричитал в панике младший нукер.
   – Умер-шмумер, – проворчал старший нукер, – Смерть в бою – самая лучшая смерть! Аллах примет его душу в райские кущи!
   – А этот, нерусский человек… Ты не убил его, да?
   – Нет, дышит… Слушай, надо убираться отсюда! Где девка-то?
   И тут оба Гепарда Пустыни заметили онемевшую от ужаса Люсю, вышедшую в спортивном костюме «Трудовые Резервы» посмотреть, что за фигня происходит.
   – Эй, ты, дэвушка! Стой там! Иди сюда! – крикнули они хором и надвинулись на несчастную.
   Старший нукер схватил её за худенькие локти:
   – Шприц! Давай, укол делай, да? – крикнул он товарищу.
   Тот, помешкав, достал из кармана пиджака небольшой стерилизатор, дрожащими руками собрал шприц, отломил клювик ампулы, порезавшись при этом.
   – Эй! Вы чего, обалдели? А ну, пусти, гад! – завопила Люся и рванулась, дабы избежать укола.
   Она с детства терпеть не могла инъекций: во первых, страшно, во вторых – стыдно показывать попу, в третьих – больно! Но державший её джигит был сильным! Ни конь, ни даже верблюд не могли бы вырваться из из его рук! Люся тем более не смогла, хотя вырывалась изо всех сил и даже плюнула в разбойничью рожу. Игла вонзилась в нежную девичью ягодицу… Через минуту укол подействовал, девушка обмякла и закатила глаза.
   – Так, заверни её в одеяло и неси в машину! – распорядился старший нукер, вытирая со лба слюни, – Я буду прикрывать отход.
   – А как же курбаши Абдулла?
   – Придется оставить здесь! Труп с собой в самолет как возьмешь, да? Потом родственники приедут, выкупят.
   Младший нукер закатал Люсю в одеяло и, пукнув от натуги, поднялся, перекинув девушку через плечо.
   – Лёгкая какая, вай! Как джейран!
   И они покинули квартиру, и погрузили Люсю в черную Волгу с занавесочками, и уехали в аэропорт, где их ждал самолет на Ашхабад. И никто ничего не заметил.

   Только через четверть часа Марина рискнула приоткрыть дверь туалета. Прислушалась: в квартире было тихо. Осторожно выскользнула, и накинув пеньюар, вошла в комнату, с трудом удержавшись, чтобы не закричать. Костанцо лежал на ковре без сознания. Огромная шишка украшала его чело. Марина метнулась в ванную, принесла нашатырь, но Костанцо в сознание не пришел, хотя и чихнул два раза.
   «А вдруг помрет? Это же конец всему!» – ужаснулась Марина, и принялась звонить в «Скорую». Минут десять было занято, затем трубка отозвалась:
   – Алло! Скорая!
   – Ой, тут человек без сознания, боюсь, помирает! Скорее!
   – Так, записываю: помирает… Фамилиё, имя, отчество?
   – Да какая разница? Помирает, ведь!
   – Помирает, не помирает… Раз спрашиваю, значит, положено так!
   – Каррера, Костанцо… отчество не знаю.
   – Год рождения?
   – Не знаю год… Лет тридцать… пять, примерно!
   – Адрес?
   Марина продиктовала адрес.
   – Кто вызывает?
   – Невеста!
   – Не-ве-ста… Фамилиё?
   – Михайлова я! Да что вы все спрашиваете, он же помрет! Ой, приезжайте же быстрее!
   – Ничего, без нас не помрет… Ждите, в течение получаса бригада будет.
   Марина повесила трубку и решила одеть жениха. Пыхтя, натянула на него трусы. Брюки надеть не удалось.
   Приехавшая бригада в составе врача и фельдшера хмуро воззрилась на лежащего на ковре Костанцо.
   – Что с ним? – спросил врач.
   – Я не видела, но, по-моему, его по голове ударили. Видите, шишка?
   Врач наклонился и потрогал шишку. Вздохнув, посчитал пульс, оттянул веки и осмотрел зрачки. Хмыкнув, обратился к фельдшеру:
   – Палыч, нашатырь дай!
   Фельдшер поставил чемоданчик на стол и раскрыл его.
   – Ой, я пыталась нашатырем, не помогает! – встряла Марина.
   Врач, проигнорировав её, поднес ватку с нашатырем к носу Костанцо. Тот чихнул, но глаз не открыл.
   – Что с ним, доктор? – с тревогой переступила с ноги на ногу Марина
   – Закрытая ЧМТ.
   – Это как это?
   – Ну, закрытая черепно-мозговая травма. Пил он сегодня?
   – Да, выпил немного… коньяк и шампанское.
   – Коньяк остался? – живо поинтересовался фельдшер.
   – Остался…
   – Надо на анализ взять, мало ли что…
   Марина передала ему почти полную бутылку коньяку «Варцихе».
   – Повезем в «Пьяную Травму»! – врач сел к столу и принялся что-то писать.
   Фельдшер принялся складывать чемоданчик и только сейчас заметил ещё одно тело, завалившееся за диван.
   – Илья Егорыч! Тут, это… мертвый труп, кажись!
   – Да ты что?! О, и правда… – врач тяжело вздохнул, – Точно, жмурик?
   – Точно, пульса нет! И нож из него торчит! – доложил фельдшер.
   Врач придвинул телефон и вызвал милицию. Марина ушла в свою комнату – привести себя в порядок и одеться, ибо все это время щеголяла в пеньюаре.

   Служивые приехали быстро, всего через полчаса. Пока их ждали, врач с фельдшером старательно анализировали коньяк, без церемоний закусывая остатками романтического ужина.
   – Здорово, медицина! – шагнул в комнату милицейский лейтенант, – Что тут у нас?
   – Да вот, мертвяк, – доктор небрежно показал вилкой на тело Абдуллы.
   – Я пока не об этом, – шевельнул ноздрями опер, – На столе что, спрашиваю?
   – А! Коньячок… анализ делаем!
   – Ну-ка, я вам помогу!
   Выпив большую рюмку, милиционер покрутил головой от удовольствия и даже закусывать не стал, дабы сохранить приятное послевкусие. Закурив и обозрев ситуацию, он облегченно перевел дух, ибо все было кристально ясно и дело можно было считать раскрытым:
   – Так, бытовуха, значит! Свидетели есть?
   – Есть, хозяйка.
   В квартиру тем временем набились остальные члены бригады и принялись за дело: обыскали труп, все сфотографировали, измерили, и взяли на экспертизу ещё две бутылки коньяку из серванта. На всякий случай.
   Лейтенант на кухне допрашивал рыдающую Марину.
   – Расскажите, свидетельница Михайлова, как дело было.
   – Ой, товарищ милиционер! Этот, в пиджаке, вдруг ворвался, да как заорет что-то не по русски! Костанцо вскочил – и на него. А я в туалет от страха спряталась.
   – А Костанцо, он вам кто?
   – Жених он мне… Итальянец.
   – Ого! Интересное кино! Так, а этот, в пиджаке, один был? А вы его раньше видели?
   – Нет, не один! Но сколько их было, я не знаю… и его тоже не знаю! – Марина зашмыгала носом и милиционер галантно протянул ей свой носовой платок, предварительно стряхнув с него табачные крошки.
   – А чего он хотел-то?
   – Да говорю же: орал не по нашему. Грабитель, наверное…
   Закончив писать протокол, лейтенант снова вышел в комнату:
   – Ну, что нашли?
   – Партбилет компартии Туркмении на имя Абдуллы… а фамилия не читается, кровью залило. Нож, опять же, обложку пропорол.
   Пробитый ножом и залитый кровью партбилет торжественно и бережно упаковали в пластиковый пакет для вещдоков.
   Через час все закончилось. Костанцо увезли в «Пьяную Травму», тело Абдуллы – в морг. Марина осталась одна и даже не вспомнила о Люсе Воробьёвой.

   Михаил, по уговору ночевавший у деда, пришел домой утром и был моментально посвящен в кошмарные события, случившиеся предыдущим вечером.
   – Я выглянула, а Костанцо без сознания, представляешь? А потом «Скорая» приехала и мертвый труп нашла, с ножом в сердце! Я от жути чуть не описалась!
   – Ох, и ни фига себе гладиаторский бой! – потрясся брат, – А как же Костанцо?
   – В больнице он! – опять зарыдала Марина, – Надо бы съездить, проведать, а я всю ночь не спала, ревела… Вся морда опухла, как я на люди покажусь!?
   Проблема была нешуточная.
   – А холодной водой пробовала?
   – Ты что, это ж для кожи вредно!
   Михаил, тем не менее, отвел сестру в ванную и принялся насильно умывать холодной водой. Марина пыталась брыкаться, но потом смирилась и терпеливо перенесла процедуру.
   – Ну, вот! – удовлетворенно улыбнулся Михаил, осмотрев её посвежевшую физиономию, – Снова на человека похожа, а не на… ладно, промолчу!
   Накрасившись погуще, чтобы скрыть остатки разрушений, причиненных слезами, Марина оделась и они поехали в «Пьяную Травму». Это не то в районе Таганки, не то у Савеловского вокзала… Автор точно не помнит.
   Там их ждал сюрприз, даже и не один: во первых, к Костанцо их не пустили и передачу не приняли. В ответ на вопрос Марины, как здоровье больного, дежурный врач уклончиво ответил, что состояние средней тяжести, но стабильное.
   – В себя-то он пришел, доктор?
   – Угу, пришел. Спит сейчас. Рентгена ждем. Может, оперировать придется.
   Ещё он сообщил, что против Костанцо возбуждено уголовное дело за превышение пределов необходимой самообороны. Дескать, так следователь сказал. Марина совсем приуныла.
   – Родственники у него есть? – поинтересовался врач, поглядывая на часы.
   – Есть, сестра.
   – Вот, пусть приезжает и ухаживает, а то у нас санитарок не хватает. Пропуск организуем. Или вы, девушка, раз невеста.
   Марина представила себе, как она берет в руки судно с какашками, и содрогнулась. Лючия тоже отпадала – по русски она не знает, да и виза вскоре заканчивается… Кстати, надо бы ей сказать, что Костанцо в больнице.
   – А нельзя ли с персоналом договориться? – в карман халата доктора скользнула пятидесятирублевка.
   – Почему нет? Сейчас кину клич! К вам подойдут.
   Через пять минут к Михайловым и в самом деле подошла тетка неопределенного возраста и вида – не то похудевшая толстушка, не то растолстевшая худышка. Скорее, первое, ибо кожа на видимых частях тела висела складками, а на лице – вообще, мешочками.
   – Здрассьте! – прохрипела она, дохнув смесью вчерашнего спирта и сегодняшнего пива, – Я Нюра, за больными смотрю. Ну, смотрящая, типа!
   Марина икнула.
   – Э-э… Могли бы вы присмотреть за иностранцем? Он в семнадцатой палате… Костанцо звать.
   – Костя, значит? Это можно. Только тама милиционерский пост!
   – Ну, и что? – не поняла Марина.
   Нюра надула щеки, сделавшись похожей на кочан цветной капусты:
   – А то! Мне с ними базарить западло! Потому – двойная плата!
   – Сколько же вы хотите?
   – Десять рублей!
   – Это… в день?
   – Ага! В смену!
   – Вот, получите за десять дней! Я согласна, – Марина протянула Нюре пачку рублевок в банковской упаковке.
   Та, поплевав на пальцы, пересчитала деньги и подняла на Марину глаза:
   – Благодарствуем! Только, дамочка, ещё полсотни давайте. Для ночной, для Шуры, значит. Я с ней сама вечером договорюсь.
   – А почему ей только пятьдесят? – полюбопытствовал Михаил, до того молчавший.
   – Так, она зону не топтала! Ей этот милиционерский пост по барабану! А такса – пятерка, – объяснила смотрящая за больными Нюра.

Глава очередная

   В то время, когда Марина и Костанцо собирались сесть за украшенный свечами стол, Лючия вышла из номера и, подойдя к столу дежурной, владеющей итальянским языком, попросила вызвать такси.
   – Си! – улыбнулась та, и позвонив в таксопарк, сообщила:
   – Такси – домани (завтра, итал.)
   – О, нон домани! Огги! Пронто! (О, не завтра! Сегодня! Срочно!) – постучала пальчиком по часам Лючия.
   – Пронто… – вздохнула дежурная, и позвонила швейцару:
   – Вась, там таксярник если нарисуется, придержи… Ну, конечно, как всегда, да… Перезвони мне взад, ага?
   Обернувшись к Лючии, кивнула:
   – Пронто, си! – и написала на клочке бумаги цифру 10.
   Лючия сообразила, что за срочность придется заплатить десять рублей. Ну, это пустяки!
   Уже через каких-нибудь полчаса она ехала в Волге с шашечками к Сергею. Без предупреждения, а посему очень волновалась.
   «Святая Мадонна, сделай так, чтобы он согласился взять меня в жены!» – жарко шептала сицилианка, твердо решив для себя, что в случае успеха пожертвует в Палермский Собор своё лучшее жемчужное ожерелье для украшения статуи Богоматери.
   Шофер поглядывал на иностранную пассажирку с опаской: ишь, сидит, бормочет чего-то, глаза зажмурила. Вдруг психическая? Ну, как набросится, начнет руки-ноги выкручивать… или, вообще, кусаться? Ладно, хоть ехать недалеко!
   – Приехали! – с облегчением сообщил он.
   Лючия открыла глаза и сунула в протянутую ладонь первую попавшуюся купюру.
   – Арриведерчи!
   Выйдя из машины, набрала полную грудь воздуха и пошла к подъезду.
   – Пошли тебе Бог, дамочка, жениха хорошего! – растроганно бормотал таксист, разглаживая пятидесятирублевку.
   На счетчике было 6 руб. 20 коп.

   Вагабонд, клевавший крошки на балконе Златогоров, услышав это пожелание, только улыбнулся.

   Сергей с Александрой Георгиевной пили чай с баранками и рассеянно посматривали в телевизор: опять показывали «Семнадцать мгновений Весны».
   « – Штирлиц идет по коридору! – По какому… коридору? – По нашему коридору!!!»
   – Что-то ты, сынок, последние дни грустный какой-то. Тени, вон, под глазами. Плохо спишь? На работе устаешь? – осторожно заглянула в глаза мать.
   Сергей раздавил сушку в кулаке:
   – Нет, мам, тут другое…
   Александра Георгиевна догадывалась, что такое «другое», или, скорее кто такая, ибо после того вечера, когда отмечали победу на конкурсе, сын дома не ночевал. Дай им Бог, как говорится… дело молодое, но – итальянка! Уедет в свою Италию – Сереженька совсем зачахнет от тоски. Что делать-то, люди?
   Зазвучала музыка Таривердиева, намекая, что серия заканчивается, и вдруг в неё диссонансом ворвался дверной звонок.
   Сергей открыл дверь и растерялся: на пороге стояла Лючия! Как она нашла их дом? Всего один раз здесь была!
   На подгибающихся от волнения ногах гостья прошла в комнату. Две пары глаз выжидательно уставились на неё.
   – Серджио! – волнуясь и запинаясь, начала Лючия свою многократно отрепетированную речь, – Женись на меня! Свадьба! Да?
   Вставная челюсть Александры Георгиевны со стуком упала на стол. Уж чего-чего, а такого развития событий она никак не ожидала!
   Сергей пошатнулся и ухватился за книжную полку, чуть не обрушив её и нечаянно включив магнитофон. Из магнитофона озорной и хриплый голос Высоцкого пропел:
   – … будет свадьба, говорит, свадьба – да и всё!
   Надо же, какое совпадение!
   «Вот она, сбыча мечт! Здравствуй, Италия!» – зазвенели в голове Сергея колокола радости.
   – Да! – выдохнул воспаривший душой кузнец и стиснул итальянку в богатырских объятиях так, что она побледнела от нарушения кровотока. Тут же последовал поцелуй, такой долгий, что Лючия ещё и посинела от недостатка кислорода.
   – Ты слышала, мама? Лючия сделала мне предложение! – объяснил Сергей происходящее, прерывая свое приятное занятие.
   – Слышала! Сейчас шампанское несу! – счастливо улыбаясь, отозвалась Александра Георгиевна.
   Сергей усадил Лючию на диван и, взяв что-то с книжной полки, встал перед ней на одно колено. Из уст его потекла чеканная латынь:
   – Прекрасноликая Лючия! Допрежь меня глагол ты проспрягала о браке между нами! Я и надеяться не тщился, но тем не менее, кольцом-подарком для тебя запасся! Прими его тотчас же!
   Он открыл коробочку и Лючия ахнула от восхищения: там лежало кольцо с невиданным брильянтом каратов, эдак, на восемь. Но дело было не в размере, а в том, что бриллиант был совершенно неуловимого дымчатого цвета: не белый, не синий, не розовый! Он менял цвет ежесекундно и рассыпал снопы радуг!
   – Ciò che un bel diamante! (Какой прекрасный бриллиант! – итал.) – восторженно прошептала она, и поднесла кольцо поближе к глазам.
   – Нон диаманте! Ферро! – объяснил Сергей, ибо это и в самом деле была сталь.
   «Он выковал это кольцо и огранил сталь так, что она стала красивее бриллианта! Как это возможно?» – Лючия была потрясена. Надела кольцо на палец – оказалось впору! Нет, точно: её жених – Кузнец с большой буквы Кэ!

   Вагабонд удовлетворенно щелкнул клювом и улетел в свое Ворсино. Полная реализация потенциала нового гения теперь не вызывала сомнений. Уж в Италии-то он развернется без помех!

   Вернулась Александра Георгиевна с шампанским. Все выпили и поцеловались. В смысле, Сергей поцеловал Лючию, а затем мать, которая, в свой черед, поцеловала млевшую от счастья будущую сноху. Такой, вот, циркулярный поцелуй!
   Александра Георгиевна владела итальянским на уровне «читаю со словарем», и это сильно облегчило обсуждение будущего молодой четы.
   – Мы будем жить в Италии! – заявила Лючия, обнимая Сергея за шею.
   – Но Сергей не сможет уехать за границу! Он работает на военном заводе, там много военных тайн, и его не выпустят! Должно пройти пять лет после увольнения, прежде чем поездка за границу станет возможной! – воскликнула Александра Георгиевна.
   – Что, правда, что ли? – не на шутку удивилась Лючия.
   Сергей сокрушенно кивнул.
   Лючия задумалась, но не надолго:
   – Rapimento! – твердо сказала она и вздернула подбородок, – Пять лет ждать не будем!
   Александра Георгиевна кинулась смотреть в словаре: оказалось – похищение!
   – Она тебя похитить хочет, сынок!
   – Во, здорово! – восхитился Сергей, – А как?
   Лючия объяснила, что Сергей может использовать американский паспорт Костанцо. Тот получал его пять лет назад, нужно будет только подстричься покороче, перекрасить волосы и наклеить усы. Цвет глаз, рост и вес примерно совпадают, а значит, пограничники не придерутся.
   – Но, ему же тридцать пять, а мне только двадцать два! – возразил Сергей.
   – А я тебя состарю! Морщинки сделаем, мешочки под глазами, седину… Короче, будешь похож! – уверенно отмела сомнения Лючия, – Наденешь его костюм и туфли, никто и не заподозрит!
   Все это звучало не очень убедительно.
   Строительство планов на будущее затянулось допоздна. Около одиннадцати Александре Георгиевне пришлось извиниться и уйти, ибо завтра ей нужно было в университет к первой паре. Сергей и Лючия, оставшись без переводчика, вынуждены были перейти к более простым, но не менее интересным темам. В результате Лючия осталась ночевать и всю ночь глаз не сомкнула!
   Утром, приготовив жениху завтрак (яичницу и растворимый кофе!) и проводив его с поцелуями на работу, итальянка вернулась в гостиницу. Не успела она переодеться, как в дверь постучали. В номер вошел молодой старший лейтенант милиции, сопровождаемый замдиректора гостиницы и переводчиком. Милиционер окинул стоящую на пороге пришелицу из-за Железного Занавеса внимательным профессиональным взглядом. Затем посмотрел ещё и мужским взглядом, поскольку был молод и не женат. Хороша итальянка! Грудь большая, высокая, попка ящичком, ноги стройные! А глазки! А бровки! Представил, как он расстегнул бы эти пуговки на платье – а там кружавчатый лифчик! И трусики – тоже кружавчатые…
   – Синьорита Каррера?
   – Да, это я! – встревожилась Лючия.
   От волнения её высокая грудь начала волноваться под волнистой тканью платья (неплохой каламбур!) и это явление взволновало инстинкты красавца-лейтенанта ещё сильнее. Кровь враз наполнила пещеристые тела, создавая неудобство для ходьбы. Пришлось мысленно прикрикнуть на шалуна:
   «Нельзя, Ванюша! Фу! Чужая!»
   Тот неохотно повиновался, хотя и не сразу.
   Глубоко вздохнув, чтобы успокоиться, милиционер приступил к делу:
   – Я старший лейтенант Узловой, Николай Петрович. Вам придется поехать со мной. Ваш брат, синьор Костанцо Каррера, находится под арестом. К тому же, он ранен. Итальянский консул уже извещен, он будет ждать нас в госпитале.
   – Но, что случилось?
   Лейтенант Узловой надул щеки для значительности:
   – Ваш брат участвовал в драке и убил человека.
   Горе обрушилось на бедную девушку как горная лавина! Только что она потеряла одного брата, теперь ещё и другой брат ранен!
   – Скажите мне, синьор лейтенант, его жизнь вне опасности?
   – Это вам лучше объяснит врач, – дипломатично ответил тот, одновременно отчаянно борясь за контроль над своим либидо.
   «Невоспитанный какой полицейский! Сам с дамой разговаривает, а сам руки в карманах держит!» – с неодобрением покосилась на представителя власти Лючия, выходя из номера.

   В больнице её сначала допросил следователь. В качестве свидетельницы. Вопросы были такие: где Лючия находилась с 19.00 часов предыдущего дня до возвращения в гостиницу? Знает ли она что либо о неприязненных отношениях брата к кому либо здесь, в Москве?
   Лючия сгорала от нетерпения увидеть брата, поэтому на вопросы отвечала с некоторым раздражением. Да, она провела ночь у жениха. Нет, ни о каких связях брата, могущих привести к драке, она не знает, врагов у них тут нет. Все это заняло целый час, и под конец итальянка уже кипела не хуже самовара.
   – Ну, что же, синьорита Каррера, я разрешу вам свидание с братом. Но в моем присутствии! – следователь убрал протокол в папку и встал, – Пойдемте!
   Костанцо был слаб, но мог говорить без запинки. Здоровенная шишка на лбу выглядела зловеще: эдакая сине-багровая гуля.
   – Сестренка, ты пришла!
   – О, Костанцо! Что произошло?
   – Я был с Мариной, когда внезапно ворвались какие-то люди. Их было трое, и я схватил нож со стола. Одного из них я зарезал, говорят – насмерть. А другой треснул меня табуреткой. Больше ничего не помню…
   – А Марина? Что с ней?
   – С ней все в порядке, она приходила уже, но её ко мне не пустили… Врач сказал, что мое здоровье вне опасности, мозг не пострадал, так, сотрясение средней тяжести. Здесь меня продержат с неделю. Хуже другое: меня будут судить за превышение пределов самообороны. Мне нужен адвокат…
   – Я все сделаю, не сомневайся! Найду самого лучшего!
   – Да… Сейчас придет консул, и я на всякий случай выпишу тебе доверенность на управление всеми нашими делами. Григорио убит, меня, скорее всего, посадят в тюрьму… Ты остаешься за главную, малышка!
   Лючия не плакала. Главное, жизнь брата вне опасности, а остальное – дело житейское.
   Следователь жадно вслушивался в бормотание переводчика, но ничего нового для себя из разговора брата и сестры не почерпнул.
   Пришел консул, северянин из Милана, а потому – сухарь-сухарем. Впрочем, от него никто и не ждал распахнутых объятий и поцелуев. Быстро и деловито он помог Костанцо написать доверенность. Подумав, Костанцо написал также и завещание, в котором единственной наследницей обозначил Лючию.
   – Тебе придется задержаться в Москве, сестренка. Продли визу, ага? Тогда ты сможешь присутствовать на суде.
   Лючия кивнула. Конечно, брату нужна её поддержка! А дела подождут. И месть тоже. Теперь она старшая в семье, значит, о мести за смерть Григорио придется думать ей!
   Уже собираясь уходить, она наклонилась к самому уху Костанцо и прошептала:
   – Я выхожу замуж!
   – Это… за кузнеца? – глаза синьора Карреры повеселели.
   – Да! Вчера мы обручились! Вот, смотри, какое он мне кольцо подарил! – сестра гордо повертела пальцем с кольцом под носом у брата.
   – Ни фига себе! Никогда не видал другого такого шикарного кольца! – искренне восхитился тот, – Что ж, будьте счастливы! Благословляю тебя, Лючия!

   Лючии и Сергею пришлось побегать. Во-первых, адвокат. Любой-всякий не годится, верно? Нашли только на третий день, но зато со знанием итальянского языка! Звали его Ромуальд Антонович Комберг-Кориотти, а родом он был из Одессы, где люди говорят на самых неожиданных языках. Неопределенного возраста, полноватый, лысоватый, с большим носом и острыми молодыми глазами, он, тем не менее, вызывал доверие. Деньги, которые ему причитались за защиту Костанцо, поразили Лючию своей мизерностью.
   – Почему так мало, синьор Комберг-Кориотти? Всего семьдесят рублей!
   – У нас адвокатура государственная, – меланхолично пожал плечами адвокат, – Вы платите в кассу по таксе, а государство платит мне. Тоже по таксе. Я представляю клиента в суде и осуществляю защиту…
   Лючия улыбнулась и продолжила за него:
   – Тоже по таксе?
   Ромуальд Антонович прищурился и ничего не ответил, но Лючия поняла все без слов и протянула ему конверт с пятью тысячами рублей.
   Во вторых, необходимо было добиться продления визы. В МИДе молодой толстощекий бюрократ прочитал заявление, зевнул, и предложил зайти через недельку, а лучше – дней через десять. Лючия, вспомнив народную итальянскую поговорку «Не подмажешь – не поедешь!», щедро смазала этот винтик бюрократической машины, и визу продлили на два месяца уже на следующий день.
   В третьих, после тщательного обсуждения, выезд Сергея по паспорту Костанцо был признан сильно рискованным. Новый план был такой: выдать его за еврея, уезжающего в Израиль! Для этого пришлось сфабриковать свидетельство о рождении бабушки, якобы еврейки, родившейся в черте оседлости. Умелец, которого они нашли, потолкавшись два дня у голландского посольства, всего за три тысячи рублей старинным писарским почерком изобразил порыжевший текст на плохой серой бумаге. Печать с двуглавым орлом также выглядела аутентично. Бумага была потерта на сгибах и закапана чем-то бурым.
   – Ещё не было случая, чтобы консул усомнился! – гордо поведал специалист.
   Возникла затыка с трудовым стажем, но Сергей вышел из положения, обратившись с заявлением о восстановлении трудовой книжки, якобы утерянной, в отдел кадров завода «Серп и Молот», где трудился до армии. При подаче документов в ОВИР Сергей объяснил, что после армии на работу ещё не устроился.
   – Ну, бездельник! В мае пришел, сейчас на часах сентябрь, а он все отдыхает! – проворчала себе под нос чиновница – рыхлая и унылая тетка лет под пятьдесят, обремененная по жизни лентяем и пьяницей мужем, тратящим весь семейный бюджет на водку, карты и, по слухам, баб.
   Насчет баб, впрочем, доказательств не было, только догадки. Но, все равно, есть от чего в уныние прийти! Эх, кабы она отомстить могла этой скотине! Заняться собой, похудеть, шестимесячную завивку сделать, съездить в Гагры на курорт, завести там любовника-грузина… Двух! И чтоб муж об этом узнал! А потом развестись и жить вольной пташкой… Но, где деньги взять?
   Просмотрев ещё раз документы, захлопнула папку и отрезала, глядя в сторону:
   – Через полгода получите разрешение на выезд, если все хорошо.
   Сергей же тихо шепнул:
   – Через три дня! – и положил в раскрытую сумку дамы завернутый в газету пакет с двадцатью тысячами.
   Для чиновницы с зарплатой сто восемьдесят рублей в месяц – огромные деньги! (Трехкомнатная кооперативная квартира стоила менее десяти тысяч!). Для Лючии же с её миллионами это был пустяк.
   Тётка посмотрела, потрогала, прибалдела. Вот она, сбыча мечт! Понятливо кивнула:
   – Через три дня, ага!
   Засыпаться она не боялась. Внесет заявление задним числом, всего и делов! Зато теперь денежки есть, на все мечты хватит!

   Оставалось только решить вопрос с начальником ОВИРа. Выяснилось, что адвокат Комберг-Кориотти знает его лично ещё по Одессе! Они встретились в ресторане «Славянский Базар» и, после плотного обеда с коньяком «Греми» и разговора на тему этнической эмиграции, Ромуальд Антонович задумчиво и грустно вздохнул:
   – Значит, получить визу, скажем… за три дня невозможно.
   – Э-э, Ромуальд, зачем так говоришь! Мы рождены, шоб сказку сделать былью! – лукаво улыбнулся начальник ОВИРа, золотозубый номенклатурщик и верный ленинец.
   – Спорим на пятьдесят тысяч, что ты за три дня не сможешь человека, ну, хоть вот этого, – адвокат ткнул пальцем в смирно пьющего лимонад Сергея, – оформить?
   – Спорим! Только на сто! – весело согласился начальник ОВИРа, – Или я не одессит?
   Комберг-Кориотти спор проиграл.
   Так Сергей лишился советского паспорта, но стал владельцем заветного документа – Выездной Визы в Израиль.

   Все это заняло не день, и не два, а целых три недели и прошло совсем не так просто, как здесь описано. Костанцо тем временем перевели в Бутырскую тюрьму. Читатель! Ты наверняка наслушался, начитался и навидался по телевизору об ужасах, творящихся в сем мрачном заведении? Так вот, итальянца поместили в отдельную камеру с телевизором, холодильником, душем и коврами на стенах и на полу! Потому что миллионер! Марина приходила к нему каждый день, но на ночь не оставалась, ибо приехали родители, люди консервативные. Ни к чему им знать о половой жизни дочери!
   Мать, конечно, посокрушалась о сорвавшейся свадьбе, о горькой судьбе дочери, связавшейся с арестантом.
   – Ничего, доченька, найдешь другого, русского!
   – Мама! Что ты говоришь! У нас любовь! И я хочу жить в Италии! – возмутилась Марина.
   – Ой, да что ты там делать будешь? У них на Западе безработица, кризисы всякие, преступность такая, что на улицу не выйдешь!
   – Да ничего не буду делать! Ребенка рожу и буду воспитывать! А в промежутках телевизор смотреть!
   – Как это, ничего делать не будешь? Тунеядкой на шею мужу сядешь и ножки свесишь? А как же пенсия, трудовой стаж, ведь, прервется?
   – Ага! Именно так, на шею! А стаж пускай прерывается, мне пенсия теперь на фиг не нужна! Костанцо богатый, мам!
   – Да уж какие-такие богатства-то…
   – Миллионер!
   Мать озадаченно замолчала. Замуж за миллионера? Это другое дело! И впрямь, можно не работать.
   – А загаженная экология? – уже несколько неуверенно кинула она последний козырь.
   – А мы дом за городом купим! С собственным парком и бассейном!
   Мать открыла рот… и закрыла, ибо аргументы иссякли!
   Отец воспринял случившееся философски. Особенно ему понравилось, что Костанцо защитил Марину от жуликов-грабителей.
   – Молодец парень! А что до суда, так много не присудят. Отсидит сколь положено, выйдет на свободу с чистой совестью – тогда и поженитесь! – утешил дочь подполковник.
   Марина решила не отступать и быть рядом с Костанцо до самого освобождения, куда бы его не отправили по этапу. Как жены Декабристов! Адвокат Ромуальд Антоныч, впрочем, заверил её, что можно будет договориться с кем надо, чтобы синьора Карреру оставили в Бутырке.

   В то время, как Лючия с Сергеем устраивали свои дела, Михаил наслаждался общением с Марией (здесь и далее мы будем так называть Эстреллу!). Представь себе, Читатель, что ни на первом, ни на втором, ни даже на третьем свидании они не целовались! Хельга, каждый раз жадно выспрашивающая подробности, отказывалась верить, когда Мария с мечтательным выражением на лице отвечала:
   – Гуляли, разговаривали, за руки держались. А не целовались!
   – Может быть, ты ему не позволяешь?
   – Да нет, я бы позволила!
   – Тогда почему!?
   А все дело было в Михаиле. Ему необходимо было привыкнуть к любимой, ошущать её тепло, упругость кожи, свет взора. Не то, чтобы он был робок, просто требовалось подготовиться к такому ответственному делу. Ведь первый поцелуй является неким важным рубежом в отношениях двух влюбленных, не так ли?
   На четвертом свидании, происходившем у него дома (Марина и Костанцо гуляли в загородном ресторане, поэтому квартира была свободна), они совершенно естественно поцеловались, едва переступив порог. То-есть, им как будто кто-то подсказал: «Пора, ребята! Нечего тянуть!». И они впились в друг друга, и это было замечательно, ощущать вкус губ, скользкость языков и слабый запах зубной пасты. Потом ещё раз, и ещё. Занятие это не надоедает никогда, поэтому целовались они до самого закрытия метро. Пришлось ловить такси, в котором они только держались за руки, стесняясь целоваться при постороннем человеке.
   Вернувшись в общежитие в ту ночь, Мария, увидев горящие любопытством глаза Хельги, только молча кивнула. Та со вздохом облегчения откинулась на подушку. Ну, наконец-то, поцеловались! Теперь у подруги всё, как положено! Можно не волноваться.
   После учебы Михаил каждый день мчался на свидания с Марией, и они долго гуляли то в Парке Культуры, то по ВДНХ, а если погода была ненастная, то шли в музеи, которых в столице множество.
   Мария осваивала Москву с помощью любимого, но и об учебе не забывала. Первый курс в медицинском…
   На вводной лекции по анатомии старичок-профессор первым делом указал на латинское изречение на стене аудитории:
   – Вот, будущие доктора! Здесь написано: «Hic locus est ubi mors gaudet succurere vitae!», что означает – «Здесь смерть радуется успехам жизни!». Мы с вами будем изучать мертвые тела, чтобы вы потом могли разбираться в телах живых. Запомните: относиться к останкам людей, служащих вам учебными пособиями, следует с уважением! Мы используем трупы не востребованные родственниками, часто безымянные, но это не значит, что по окончании срока их службы в качестве препаратов они будут выброшены на помойку. Все тщательно захораниваются или кремируются. Между прочим, в последнее время среди студентов ходят слухи, что кафедра анатомии, якобы, закупает тела при жизни: типа, платит добровольцам определенную сумму с тем, что они, после смерти, завещают себя науке, и даже в паспорт им ставит штамп «Захоронению не подлежит». Со всей ответственностью заявляю: это – брехня! Никаких тел по завещаниям не принимаем и ни рубля не платим авансом! – он взял указку и продолжил:
   – Итак, начнем, благословясь: человеческое тело рассматривается в положении стоя с ладонями вперед…

   Анатомия, биология, химия… Кубинка старательно зубрила латинские названия и химические формулы, успешно и вовремя сдавая зачеты и лабораторные работы. Иногда она настолько погружалась в учебу, что даже на свиданиях частенько невпопад бормотала:
   – Циклопентанпергидрофенантрен… Описторхис филинеус… Лигаментум кальканео-окципиталис… Аденозинтрифосфорная кислота… Гименолепис нана…
   Тогда Михаил, невзирая на окружающую обстановку, крепко брал её за плечи и крепко целовал, тем самым возвращая подругу в реальный мир.
   Когда они приходили к нему домой, то Михаил обязательно делал с Марии несколько набросков, а потом писал портреты. За три недели написал целых пять! Маслом, акварелью, пастелью, гуашью и тушью!

   – Мария! Сегодня приехали мои родители, и я хочу тебя с ними познакомить! – объявил однажды Михаил, встретив подругу у дверей общежития.
   – Ой, я стесняюсь, Мигель, – неуверенно отозвалась она, – Дело серьёзное… Я не готова!
   – Ну, так подготовься! – пожал плечами Михаил.
   – Тогда подожди, я скоро!
   «Скоро» вылилось в полтора часа: надо было сделать прическу, накраситься – тут помогла Хельга, сама Мария делать макияж только училась, погладить платье…
   Когда девушка вновь появилась перед молодым человеком, у того аж дух захватило от восхищения.
   – Ну, как? Нормально выгляжу? – спросила она, наморщив нос.
   – Не нормально! Не нормально! Офигительно!!!
   Мария довольно улыбнулась и взяла парня под руку. В другой руке у неё был сладкий пирог с апельсинами, выпеченный утром по старинному кубинскому рецепту. Как знала, что пригодится!

   – Мам! Пап! Выходите строиться! У нас гостья! – зычно воззвал Михаил, входя с Марией в прихожую.
   Заинтригованные родители не замедлили явиться.
   – Вот, познакомьтесь! Это Мария!
   – Что ж, очень приятно! – протянул руку отец, – Я – Михал Михалыч!
   – О, у вас то же имя, что и у Миши! – улыбнулась гостья и пожала руку подполковника.
   – А я – Надежда Родионовна! – в упор разглядывая девушку, представилась мать.
   Мария застенчиво протянула ей пирог:
   – Вот, пожалуйста, Надежда Родионовна, это я к чаю испекла!
   Очень правильный тактический ход! Человек, пришедший в гости со своим угощением, всегда вызывает симпатию! А применительно к обстоятельствам – сразу убеждает будущую свекровь, что девушка хозяйственная!

   За столом, собранным наспех, но продуманно, без суеты, Надежда Родионовна задумчиво сказала:
   – Попробую угадать, откуда вы… Только не говорите, ладно?
   Кубинка кивнула, затаив улыбку.
   – Волосы… глаза… акцент… – бормотала Надежда Родионовна, – Украина? Нет… Молдавия, верно?
   – Я из Гаваны, – призналась Мария, и Михаил прыснул от смеха, увидев, как вытягиваются от удивления лица родителей.
   – Во, даёт Мишка! – восхитился отец и, воспользовавшись замешательством жены, быстро выпил внеочередную стопку водки.
   Опомнившись от лёгкого шока, Надежда Родионовна засыпала гостью вопросами о родителях, Гаване, снабжении, климате Кубы, сахарном тростнике, фестивалях и карнавалах. Михал Михалыча же интересовали подробности о кубинском роме. Мария охотно отвечала, и сие интервью затянулось до самого чая. Когда зарезали пирог с апельсинами, Михал Михалыч откусил первым, закатил глаза и воскликнул:
   – Отрава! Не ешьте, пусть я один умру!
   Мария сразу поняла, что это шутка такая.
   Михаил же вдруг без всякой подготовки брякнул:
   – Мы с Марией решили пожениться, вот!
   В воздухе повисла пауза. Мария несколько удивилась, ибо до этого момента Михаил ей предложение не делал, но подумала, что так даже и лучше, при родителях-то. Может, обычай такой! Разумеется, она была согласна!
   Надежда Родионовна опомнилась первой:
   – Ну, что ж! Совет да любовь!
   Выбор сына она одобрила процентов на девяносто: красивая, опрятная, готовить умеет, на врача учится… Смущало только заграничное гражданство девушки и перспектива обязательного возвращения на Кубу – Мария должна была отработать врачом пять лет.
   Отец, поперхнувшись чаем, прокашлялся и пробормотал:
   – Ну, Мишка, ну дает!
   Так молодые люди стали женихом и невестой. Срок свадьбы, впрочем, не определили.

   Ещё раньше Мария познакомилась с Мариной и девушки очень понравились друг другу. К сожалению, дружба между ними развиться не успела, ибо началась кутерьма с арестом Костанцо, и Марине стало ни до чего.
   Сергей и Лючия, сами находящиеся в состоянии помолвки, встретились с Михаилом и Марией пару раз, взаимно поздравили друг друга с судьбоносным решением о грядущей свадьбе, но проблем с визами было, как мы помним, много, и больше они не виделись до самого суда.

   Суд над Костанцо состоялся в начале октября. В маленьком зале были только Лючия с Сергеем, Михаил с Эстреллой и Марина. Ну, ещё консул.
   – Встать! Суд идет!
   В зал гуськом прошли судья – сутулый дядька средних лет с желчным лицом – и два народных заседателя. Лючия посмотрела на судью с ненавистью: через посредника Ромуальд сулил ему о-очень хорошие деньги, но тот не взял.
   – Слушается дело…
   Прокурор закончил свою речь, потребовав для подсудимого восемь лет общего режима. Марина ахнула и прикрыла рот ладошкой: так много? Когда он выйдет, ей стукнет тридцать! Она будет старая, морщинистая и беззубая! Какая уж тут свадьба!
   Но выступил Ромуальд Антонович, указал на смягчающие обстоятельства, попросил суд о снисхождении, напомнив, что подзащитный судится впервые, и вообще, умысла на убийство не было, нож случайно в сердце воткнулся! Короче, год условно – достаточный срок, чтобы синьор Каррера все осознал, раскаялся и перевоспитался.
   В своем последнем слове Костанцо заявил, что уже раскаялся в содеянном и готов выплатить родне убитого щедрую компенсацию. Это его так Ромуальд научил!
   Кстати, тело референта Абдуллы исчезло из морга через три дня. Также, необъяснимым образом пропал из дела пробитый ножом и залитый кровью партбилет. Родственников найти не удалось – Абдулла имя распространенное. Личность убитого осталась неустановленной.
   – Суд удаляется на совещание!
   Всего через десять минут судья зачитал приговор:
   – Именем Российской Советской Федеративной Социалистической Республики… Признать виновным по статьям… и определить наказание: три года лишения свободы…
   Лючия и Марина зарыдали, ибо надеялись на оправдательный приговор, ну, или на условный срок.
   – Ничего! – шепнул им Ромуальд Антонович, – На следующий год амнистия будет в честь сорока лет Победы, или за хорошее поведение на условно-досрочное освобождение подадим! В любом случае три года не просидит!

   После суда они все вышли на улицу и Михаил с Сергеем закурили.
   – Да… дела… – протянул Сергей, глубоко затягиваясь импортной сигаретой, – Я только так и не понял, кого Костанцо порезал! Какой-то Абдулла… Откуда он взялся?
   – Ага, я тоже не понял, – кивнул Михаил, – И Маришка не поняла: ворвался, орал не по русски…
   Они ещё немного пообсуждали эту тему, посокрушались о судьбе Костанцо и пришли к выводу, что бывает и хуже. Но реже!
   Марина, у которой было достаточно времени для логического анализа, опираясь на партбилет Компартии Туркмении, изьятый у убитого Абдуллы, в конце концов догадалась, что это был посланец её Ашхабадского любовника, но решила помалкивать. Ни к чему Костанцо знать о её приключениях на гастролях!

   Сергей отшвырнул докуренную до фильтра сигарету. На следующий день у него с Лючией были куплены билеты на самолет до Рима, но, в целях конспирации, об этом никто не должен был знать. Единственным исключением являлась Александра Георгиевна, но и ей ехать в аэропорт Сергей отсоветовал. Мать все поняла правильно. Конечно, чем незаметнее пройдет отъезд, тем лучше. Но, все равно, поплакала от осознания надвигающегося одиночества.
   Сергею ужасно хотелось проститься с другом детства по настоящему, ну, там, посидеть за бутылкой, вспомнить годы молодые… Столько было всего! Но – нельзя. Ничего, он потом письмо напишет.
   – Ну, Мишаня, мы пойдем! – протянул руку Сергей, – До свиданья!
   Ему хотелось сказать гораздо больше: что он будет скучать на чужбине по своему другу, что он, несмотря ни на что, побаивается покидать Родину, что… впрочем, какие слова могут смягчить расставание навсегда? Он, ведь, больше никогда не приедет в СССР, ибо уезжает обманом, и его не простят, а Мишка никогда не приедет в Италию даже в турпоездку, он ведь не комсомольско-партийный деятель, не заслуженный стахановец и не дипломат-внешторговец…
   Рукопожатие было долгим и крепким. Друзья разошлись: Михаил с Эстреллой и Мариной пошли на метро, а Сергей с Лючией – на стоянку такси. Такое, вот, невыразительное расставание.

Глава четырнадцатая

   Вернувшись домой, Михаил столкнулся в дверях с родителями.
   – Вы это куда?
   – Да, к деду решили сходить ненадолго, – ответила мать, пытаясь застегнуть молнию на сапоге, – Миш, помоги! Заело, что-то.
   Михаил присел на корточки и застегнул неподатливую молнию изделия ярославской обувной фабрики.
   – Спасибо, сынок! – погладила его по голове мать, – Ну, мы пошли. Кстати, чьи это вещи в нашей комнате? Кто-то гостил, что ли?
   Михаил переглянулся с сестрой.
   – Да, мам, ночевал мой товарищ… то-есть, ночевала… Люся Воробьёва. Это когда я из Крыма вернулся.
   Отец хихикнул, причем очень двусмысленно. Мать неодобрительно покосилась на него. На сына, впрочем, тоже.
   – Как же так, сынок, сам жениться собрался, а сам девиц водишь?
   – Да говорю же: товарищ! Ничего такого у нас с ней…
   Родители ушли, а Михаил крепко задумался, куда девалась Люся и почему до сих пор не забрала вещи. К собственному стыду, он совсем забыл о ней. Порывшись в записной книжке, нашел её номер и позвонил. Телефон не отвечал.
   – Мариш! – позвал он, – Люська из больницы не возвращалась? Может, ей передачу снести, а?
   – Возвращалась! – откликнулась из своей комнаты сестра, – Как раз в тот вечер, когда на нас с Костанцо напали. Сказала, из больницы сбежала. Пустила я её, конечно, хоть и неудобно было перед Костанцо. Она обещала тихо сидеть, не путаться под ногами.
   – А куда она потом делась? – встревожился Михаил.
   – Не знаю, слушай! Не до того было.

   И в самом деле, что произошло с комсомолкой Воробьёвой? Вернемся в ту ночь, когда её похитили, Читатель!

   Самолет приземлился в аэропорту Ашхабада уже под утро. Всё ещё спящую крепким сном Люсю погрузили в черную Волгу и повезли к Великому Хану Гепардов Пустыни.
   – Э-э, слушай, откуда такой приятный запах, да? – покрутил носом водитель.
   – Не видишь, девушка пахнет! – объяснил один из похитителей.
   Дело в том, что перед самым похищением Люся, пытаясь отбить въевшееся в кожу зловоние инфекционного отделения, надушилась тремя сортами духов, нашедшихся в спальне мадам Михайловой: «Красная Москва», «Пани Валевска» и японскими – не то «Асахи», не то «Судзуки», а потому пахло от неё забористо.
   Вот и летний дворец, скромно именуемый дачей. Волга остановилась у подъезда. На крыльцо вышел Гасан, заведующий ханским гаремом. Евнух, а как же!
   – Ну, что, привезли плясунью? – равнодушно поинтересовался он, ковыряя пальцем в в желтых от табака зубах, – Ведите в смотровую.
   – Она спит, уважаемый Гасан, пришлось укол в попу колоть! – пояснил старший нукер.
   – Ну, тогда несите!
   Люсю внесли в комнату, увешанную коврами, и положили на диван, после чего похитители удалились.
   Оставшись с девушкой наедине, Гасан внимательно осмотрел и обнюхал её, посчитал пульс и пригладил волосы щеткой, одобрительно почмокав толстыми губами. Подумав, переодел в красивое шелковое платье и шаровары, а спортивный костюм «Трудовые резервы» брезгливо выбросил в мусор.
   Известив по внутреннему телефону секретаря Великого Хана, что девица готова к употреблению, сел на стул в уголке и приготовился ждать.

   Восстав от сна с рассветом, Великий Хан с приятностью совершил утреннее омовение в бассейне, затем, обратившись лицом в сторону Мекки, совершил утренний намаз. Переодевшись после молитвы в костюм и галстук, и превратившись, таким образом, во Второго Секретаря, прошествовал в кабинет и нажал кнопку интеркома. Вошел референт.
   Движением брови Второй Секретарь приказал докладывать.
   – Господин! Сегодня ночью Марина-танцовщица доставлена самолетом из Москвы. К сожалению, курбаши Абдулла был убит оказавшимся на месте проведения операции нерусским человеком. Марина-танцовщица также оказала сопротивление, и группе захвата пришлось применить спецукол. Теперь она спит в смотровой комнате, за ней присматривает Гасан.
   Второй Секретарь задумался лишь на секунду.
   – Разберись, почему операция проведена так коряво. Тело Абдуллы выкупить или похитить и захоронить на родине. В Москве не должно остаться никаких следов, ведущих ко мне.
   – Слушаю и повинуюсь!
   Второй Секретарь грузно поднялся из кресла и пошел к двери. Итальянские полуботинки жали в подъёме, шайтан их побери! Конечно, стоит ему захотеть, и завтра же ему сошьют другие, в которых он будет чувствовать себя как в домашних чувяках… Но – престиж! Сегодня он выступает на заседании республиканского ЦК, где будут представители Казахстана, Таджикистана и Узбекистана, и должен выглядеть безукоризненно. Взглянул на часы (неброский платиновый Ролекс): так, время ещё есть, можно посмотреть на Марину и даже… Ну, там будет видно по обстановке! Интересно, почему она не захотела лететь в Ашхабад добровольно?
   Войдя в смотровую, он остолбенел: девушка, спавшая на диване, не была Мариной! Она была ещё прекрасней! Прозрачная белая кожа, медно-красные волосы… Худенькая, на мальчика похожа… Воистину «Пери», как их описывают в сказках! (Пери, в персидской мифологии являются эквивалентом фей в мифологии западной. Считается, что они приносят удачу, могут вступать в брак с людьми и приносить потомство – обычно героев и богатырей.)
   – Это не она… не Марина! – растерянно сообщил он Гасану, – Эти дураки, порождение шакалов, привезли совсем другую девушку. Взгляни, Гасан, разве она не похожа на Пери?
   Гасан мимикой и жестами подтвердил мнение господина.
   Второй Секретарь повернулся к референту:
   – Полный отчет об операции сегодня же. Я желаю знать, где настоящая Марина, и кто эта девушка. Сейчас мне некогда, но вечером я обязательно поговорю с этими двумя горе-суперменами. Девушку, когда проснется, накормить, исполнять все желания в разумных пределах, ну, и… придумать какое-нибудь объяснение, почему она здесь.
   – Я понял тебя, Великий Хан!
   Второй Секретарь сел в машину и поехал в Ашхабад. Положение в республике было нервозное. Красный Царь, в смысле, Генеральный Секретарь ЦК КПСС, тряс Узбекистан уже более двух лет. До чего дошло – Великий Эмир Ташкентский, Рашидов, застрелился менее года назад! И, вроде, дань платил Москве исправно…
   Мысли Великого Хана Гепардов Пустыни унеслись в прошлое. Революция, или ниспровержение правящей династии Белых Царей Романовых и замена её Красной Монархией, свершилась до его рождения. Когда он был ребенком, новый, Красный Царь, Сталин, послал в Среднюю Азию войска, чтобы привести племена к повиновению. Вожди племен, Ханы и Эмиры, тогда разделились: одни, не желая покориться, боролись за независимость от Москвы, другие же, трезво оценив ситуацию, наоборот, примкнули к урусам, объявили себя большевиками, образовали новые государства в составе покрасневшей Империи – СССР. Отец оказался прозорливым, принял сторону Сталина – и не прогадал. Стал Вторым Секретарем Ашхабадского Губкома ВКП (б), сохранил и приумножил богатства и авторитет среди соплеменников.
   Через несколько лет Кызыл-Салил Буденный (Красный Меч, тюркск.), верный паша Красного Царя, жестоко подавил басмачество. Изловить партизан-басмачей было трудно: после ночных налетов они все притворялись мирными дехканами, ковыряющими свои поля и огороды кетменями. Быстро осознав бесплодность шарахания по степи и горам, Буденный, чтобы отличить мирных дехкан от воинов, проведших в седле всю ночь, входил в кишлак на рассвете и, построив всех мужчин, приказывал снять штаны. Опытным взглядом конников его нукеры определяли тех, кто провел ночь в седле – и сразу рубили их шашками. Очень скоро оставшиеся в живых ушли за кордон, в Иран и Афганистан, а те вожди, кто поддержал Красного Царя, устроились как нельзя лучше: стали партработниками, поимев власть несравненно большую, чем при Романовых! Так длилось более полувека. А теперь узбеки чем-то прогневали Красного Царя, и его огонь его гнева вот-вот перекинется на туркменов, таджиков и казахов! Этой проблеме и было посвящено сегодняшнее расширенное заседание ЦК республики.
   Мысли опять переключились. Что делать с этой белой, как кумыс, девушкой, сильно оцарапавшей его старое сердце? Пери, настоящая Пери! И восхитительно похожа на мальчика! Мальчики сильно волновали либидо партработника, но приходилось от них воздерживаться ради имиджа. Подумав, решил, что оставит красавицу себе. Поселит в роскоши, завалит подарками, сластями… А родственникам заплатит калым, останутся довольны!
   На ум пришел интересный сюжет и Второй Секретарь довольно причмокнул губами:
   – Соедини-ка меня с дачей! – приказал он референту.
   Радиотелефон захрипел, заурчал, забулькал и предоставил возможность разговора через десятки километров.
   – Гасан?
   – Я, господин!
   – Разработай для девицы вариант сказки «Аленький Цветочек». Это русская сказка, посмотри в библиотеке, если не знаешь. Устрой все применительно к нашим условиям.
   – Слушаю и повинуюсь, Великий Хан! Все сделаю!
   «Не будь я Магомед-Али ибн Фархад—хан, если эта девица не будет моей!» – довольно откинулся на сиденье Второй Секретарь.

   Люся проснулась, когда солнце было уже высоко, и лучи его, разноцветные от витражей в окнах, стояли почти вертикально, освещая роскошные апартаменты. Ковры повсюду, низкая тахта с шелковым бельём, столик с фруктами, вазы с цветами. С изумлением девушка обводила взглядом всю эту лепоту, пытаясь вспомнить, как она сюда попала. Увы, ничего не вспоминалось! Последнее, что она помнила, было инфекционное отделение Боткинской больницы. Встав с тахты, обнаружила, что одета в шикарное шелковое платье и шелковые же шаровары, по восточной моде. Подойдя к трельяжу, убедилась, что этот наряд ей к лицу! Но, что вообще происходит?
   – Эй! – громко крикнула она в пространство, – Есть тут кто-нибудь?
   – Что желает моя принцесса? – отозвался из ниоткуда низкий вибрирующий голос с восточным акцентом.
   Люся слегка смутилась.
   – Ну… мне в туалет надо, умыться и вообще… А ты кто?
   – Я – хозяин дворца.
   – Дворца?! Какого, на фиг, дворца? – окончательно опешила Люся, – Объясни толком!
   – Это сказочный дворец, принцесса. Я подсмотрел твой сон, в котором ты очень хотела попасть в сказку «Аленький Цветочек», ну, и перенес тебя сюда…
   Люся такого сна не помнила, но объяснение приняла.
   – Покажись мне, хозяин дворца! – потребовала она, приняв горделивую позу.
   – Увы! Я заколдован и не могу сейчас показаться тебе, принцесса! Может быть, позже, когда мы подружимся…
   – Ладно! – подумав, согласилась заинтригованная Люся, – Позже – так позже! А сейчас…
   – Вторая дверь налево, принцесса, – перебил её голос.
   И Люся двинулась в указанном направлении. За дверью обнаружился архишикарный санузел: японский электронный унитаз, биде, утопленная в пол ванна-джакузи, душевая кабинка с циркулярным душем. Все приборы с золотыми рукоятками! Шампуни, ароматические кремы и духи на полочках были представлены в таких количествах, что глаза разбегались!
   – Не желает ли принцесса поплавать, пока готовится завтрак? – вкрадчиво осведомился голос, когда Люся вышла из ванной.
   – А что, можно?
   – Первая дверь направо!
   Там оказался круглый мраморный бассейн диаметром метров тридцать, с фонтаном в виде цветка лилии посередине.
   Люся потрогала ногой бирюзового цвета воду.
   – Но у меня купальника нет!
   – А ты прямо так! – посоветовал голос, в котором явственно промелькнула лукавинка.
   – Не, я голышом стесняюсь…
   – Купальник дожидается в твоей комнате, принцесса!
   Купальник был от Кардена и сверкал голубой чешуей. Умереть – не встать!
   Поплавав минут двадцать, Люся вылезла из бассейна и заявила:
   – Есть хочу!
   – Завтрак ждет тебя, принцесса!
   Завтрак завтраку рознь! Некоторым достаточно яишницы с колбасой и хлеба с маслом, другие предпочитают манную или овсяную кашу с чаем, третьи – апельсиновый сок, круассан и кофе. Набор блюд, долженствующих служить завтраком для Люси, очень, вообще-то, воздержанной в еде, был необъятен и включал в себя ВСЁ! Булочки и лепешки тринадцати сортов, а также тосты. Икра черная и красная. Вологодское масло. Яйца вареные и яйца пашот, яишница-глазунья и омлет. Каша манная, рисовая, овсяная, пшенная и гречневая. Соки – от березового до вишневого. Кисломолочные продукты. Колбаса и ветчина шестнадцати сортов, пирожные, варенья, чай в самоваре и восхитительный кофе Арабика в кофейнике! Сыры вонючие и не очень. Фрукты… Возможно, Автор о чем-то забыл от растерянности – уж больно много всего вкусного и полезного было на столе!
   Люся выпила ряженки с лепешкой, поела винограда. Надкусила эклер и запила его чаем.
   – Фу-у, объелась! А телевизор у тебя тут есть?
   – Есть, телевизор, есть! В библиотеке! – с энтузиазмом отозвался голос, – И видеомагнитофон есть, и пластинки всякие!
   И Люся пошла в библиотеку, и смотрела огромный иностранный телевизор просто так, а потом видеофильмы, среди которых было много… э-э… будоражащих воображение, и слушала музыку, и читала книги. Отдыхала, в общем.

   Вечером вернулся Второй Секретарь. Переодевшись в халат, превратился в Великого Хана.
   – Ну, как поживает наша Пери?
   – Уже верит, что она в волшебной сказке, господин! – энтузиастически отрапортовал Гасан, – Привыкает к роскоши! Думаю, достаточно будет нескольких дней, чтобы плод созрел и упал к твоим стопам!
   – Где она сейчас?
   – В бассейне, купается перед сном, о повелитель!
   Искушение было слишком велико! Беззвучно шаркая мягкими туфлями, Великий Хан подошел к стене и приник к потайному глазку. Усы его сразу же довольно встопорщились: рыжеволосая красавица медленно плавала кругами. Купальник она одевать не стала, ибо он не высох с утра, а надевать влажный было неприятно. Попросить у невидимого хозяина дворца новый купальник Люся постеснялась, а потому плавала в узеньких кружевных трусиках и лифчике – все равно их пора было простирнуть!
   Отойдя на цыпочках от стены, хозяин дворца распорядился:
   – Завтра пусть весь день… а, впрочем, прямо сейчас, пусть слушает спецмузыку! Поставишь кассету номер два!
   – Слушаюсь и повинуюсь, господин! – поклонился Гасан.

   Музыка бывает разная. Вообще, влияние её на сознание человека изучено далеко не полностью. Есть, например, мелодии, способные подавлять волю, возбуждать желания (всякие, в том числе и нескромные!), а также… впрочем, неважно. Многие из этих мелодий засекречены, но для Второго Секретаря Обкома они, конечно, доступны.

   В ту ночь Люсе снились странные, непривычные сны. То она бегала голышом по цветущему лугу, то ощущала на своем разгоряченном теле ласковые поглаживания. Хотелось целоваться! Миша тоже приснился, только был он далеко-далеко, на одинокой скале посреди моря. И лицо рассмотреть не удалось, потому что спиной сидел!
   Утром, ещё до завтрака, Люся потребовала у невидимого голоса рисовальные принадлежности и весь день воспроизводила по памяти свои сны. Получилось очень недурно, особенно она сама, голенькая среди цветов, с бриллиантовыми каплями росы на бедрах и животе!
   Второй Секретарь, вернувшись со службы народу, чуть коньяком не подавился, увидев сие живописное полотно!
   – Так она ещё и рисовать умеет! – кашляя, воскликнул он, потрясенный до глубины души.
   Ему давно хотелось иметь парадный портрет, вернее, два портрета: один – в облике Великого Хана Гепардов Пустыни в расшитом золотом халате и чалме, при усыпанной самоцветами сабле, верхом на вороном коне с серебряной сбруей. Второй – в облике Второго Секретаря Обкома: строгий костюм со Звездой Героя Социалистического Труда, в открытом автомобиле «Чайка».
   В ту ночь, помимо приятных снов, Люся ощутила ещё более настойчивые, чем накануне, поглаживания. И поцелуи! Кто-то большой и шерстяной на ощупь, лежал рядом и распускал руки! Спросонок Люся резко выбросила вперед колено. Колено совместилось с чем-то твердым, раздался приглушенный вопль, типа: «Ой, блин!» – и прикосновения прекратились, а «Большой и Шерстяной» исчез. Люся повернулась на другой бок и снова заснула, не придав значения произошедшему.
   Доковыляв до своей спальни, Великий Хан с грустью обследовал свой ушибленный детородный орган, едва не сломанный и очень опухший.
   «Я поторопился! Сказал же Гасан: через несколько дней!» – досадливо поморщился неудачный любовник.
   Так ему и надо, мало шоколада! Нечего обманом к комсомолке приставать с глупостями!

   А на третий день во дворец нежданно-негаданно вломились джигиты из Внутренних Органов Красного Царя, прилетевшие из Саратова. Второму Секретарю были предъявлены обвинения в злоупотреблении служебным положением, в получении взяток, в хищениях государственных средств в особо крупных размерах и много других, столь же серьёзных, сулящих от десяти лет до расстрела. Второй Секретарь был расстроен, но не встревожен: подержат, да отпустят, дело житейское. Деньги и адвокаты своё дело сделают!
   На даче-дворце был произведен обыск, не давший результатов, если не считать Люси.
   – Вы кто такая, девушка? – спросил её майор с усталыми и добрыми глазами на волевом и мужественном лице.
   – Я Люся Воробьёва. Живу тут.
   – Документы есть?
   – Не-а!
   – Прописаны где?
   – Москва, улица Крупской, дом 16, корпус два, квартира 177.
   – А здесь как оказались?
   – А где это – здесь?
   – В Туркмении!
   – Ни фига себе, в Туркмении?! Понятия не имею! Я в Боткинской, в инфекционном отделении была… Очнулась здесь. Типа, хозяин дворца мой сон подсмотрел и перенес меня в сказочный дворец.
   Майор только вздохнул, ибо в сказки не верил. Выяснив телефон бабушки в Москве, он позвонил, и получил подтверждение, что Люся Воробьёва действительно существует, но отсутствует с момента возвращения в Москву из Крыма. Бабушка, взволнованная таинственным исчезновением внучки, срочно вылетела в Ашхабад, попросив до её приезда присмотреть за Люсей. Майор заверил, что лично примет участие в девушке.
   Здесь необходимо пояснить насчет бабушки. Во первых, Маргарита Викторовна была знаменитой актрисой. Мало того, номенклатурной актрисой, ибо играла Надежду Константиновну Крупскую в эпохальных фильмах гиганта советского кинематографа Бурдончука: «Ленин в Польше», «Ленин в Шалаше» и «Ленин на Коммунистическом Субботнике». Во вторых, она была членом (надо бы как-то по другому выразиться, но Автор не знает синонима слова «член» применительно к женщине!) Моссовета. В третьих, её муж (четвертый по счету!) служил инструктором ЦК КПСС. Короче, по советским меркам, большой человек!
   Прибывши в Ашхабад, Маргарита Викторовна направилась прямо в ведомственную гостиницу МВД, куда майор с усталыми глазами временно поселил Люсю. Увидев знаменитость, майор застенчиво попросил у Маргариты Викторовны автограф, после чего обстоятельно рассказал удивительную историю, похожую на сказку. Затем свою версию выдала Люся. Получалось, что она необъяснимым образом перенеслась из инфекционного отделения в сказочный дворец… ну, дальше ты знаешь, Читатель!
   Выслушав рассказ внучки о необыкновенном волшебном дворце, в который она попала совершенно таинственным и необъяснимым образом, бабушка заподозрила, что у Люси не всё в порядке с головой. Майор, тем не менее, подтвердил, что девушку нашли на даче ответственного партработника, которая вполне отвечала определению «Дворец». Маргарита Викторовна сердечно поблагодарила служивого за заботу о внучке и отбыла с Люсей в Москву. На следующий день знакомый профессор психиатрии, обследовав девушку, пришел к выводу, что, в результате ужасов, перенесенных в приемном покое Боткинской больницы, возникла амнезия, во время которой Люся и приехала в Ашхабад.
   – Неосознанная страсть к бродяжничеству! Бывает такое явление, особенно у натур творческих и хрупких! – пояснил он, – Я бы рекомендовал поместить юную даму в санаторий…
   И Люсю, несмотря на протесты и сопротивление, отправили в психо-неврологический санаторий лечить нервы, аж в Эстонию, во!

   Это было отступление. Вернемся же к основной линии сюжета!

   Несмотря на то, что отъезд Сергея был покрыт мраком глубочайшей секретной тайны, Лена Волопасова-Гукова, все свободное время следившая за любимым, кое о чем догадывалась. Связь Сереженьки с иностранной итальянкой разожгла в сердце Лены пожар жуткой ревности, от которой не помогал даже «Моральный Кодекс Строителя Коммунизма», перечитываемый ежедневно! (Плакат висел прямо напротив её рабочего места!) Путем простых логических рассуждений девушка пришла к выводу, что, вероятнее всего, эта холеная итальянская старуха попытается увезти Сереженьку в заграницу, чтобы там жадно им пользоваться. Этому необходимо было помешать! Но, как? Она не знала…
   Во вторник к Лене, стоявшей в очереди в рабочей столовой, бочком подошел Петропавлыч.
   – Здравствуй, Волопасова-Гукова! Скажи, что я перед тобой занимал, ага?
   Лена пустила кадровика вперед себя, и очередь не возражала: начальство!
   Расплатившись на кассе, они уселись за свободный столик.
   – Что грустная такая, Волопасова-Гукова? – с оттенком фамильярности спросил Петропавлыч, размешивая сметану в борще.
   Они уже несколько раз обедали вместе и установили между собой дружеские отношения. Коллектив, конечно, сие гиперболизировал и был твердо уверен, что начальник отдела кадров будет жениться на Леночке свадьбой, причем, очень скоро!
   – Ой, Петр Павлович! – на глаза Лены навернулись слёзы, – Я все о Сереже думаю.
   – Это, о Златогоре? – уточнил на всякий случай кадровик, – Так с ним, вроде, все в порядке! Нормы перевыполняет, на Доске Почета висит!
   Слезы закапали из глаз Лены прямо в суп с фрикадельками:
   – С иностранкой он связался! Боюсь, меня совсем бросит…
   – С иностранкой? – медленно повторил Петропавлыч, чувствуя неприятный холод в животе, – А ну-ка, поподробнее!
   – После того конкурса он со старухой итальянской познакомился. Она на нем прямо виснет! Сережа теперь все время с ней, да с ней! А на меня совсем не смотрит даже! Боюсь, увезет она моего Сереженьку в заграницу!
   – Так, понятно, – совершенно помертвевшим от ужаса голосом выдавил из себя Петропавлыч, хотя ничего понятно не было, – А где он сейчас?
   – Отгул у него сегодня…
   Майор Пилипчук недаром стерег зэков двадцать пять лет! Вся его интуиция включилась на полную мощность и выдала результат: побег! Да, к тому же, за кордон! Необходимо срочно разыскать Златогора и… А что, «И»? Отговорить? Задержать?
   – Срочно к нему! – скомандовал Петропавлыч и рванулся из-за стола, расплескав недоеденный борщ.
   Вбежав через полчаса во двор, они узрели следующее: около подъезда стоял таксярник, в багажник которого Сергей грузил чемодан!
   – Ну, вот, я же говорила! – простонала Лена.
   Сергей сел в салон, обнял и поцеловал сидящую там Лючию. Лена издала рык львицы, у которой прямо на глазах детеныша увозят в зоопарк, и рванулась следом. Но поздно! Таксярник уже тронулся с места и набирал скорость. Не теряя ни секунды, Петропавлыч схватил Лену за руку и выбежал на улицу. Им повезло: на углу стоял мусоровоз. Вспрыгнув на ступеньку кабины, Пилипчук махнул красной книжечкой перед лицом опешившего водителя:
   – Майор МВД Пилипчук! За тем таксярником, быстро! – после чего плюхнулся на сиденье и втащил за собой Лену.
   Кабина была тесная, и ей пришлось сесть на колени Петропавлыча.
   Водила безропотно вырулил на проезжую часть и началась погоня!
   Пока ехали по городу, было ещё так-сяк. Светофоры позволяли висеть на хвосте у Волги с шашечками. Но когда выехали на Ленинградское шоссе, мусоровоз стал отставать.
   – Товарищ майор! Ещё немного – и мои баллоны не сдюжат! – пожаловался водитель.
   – Быстрее, родной! Не время сейчас! – горячечно отозвался захваченный азартом погони Петропавлыч.
   – Куда они хоть рвутся-то?
   – Да в Шереметьево-2!
   – Ну, тогда и спешить нечего! Доедем, там гадов и повяжем! – рассудительно заявил водитель и слегка сбросил газ.
   «Действительно! Они же не сразу из машины в самолет прыгнут!» – сообразил Пилипчук и позволил себе немного расслабиться, обняв Лену покрепче и вдохнув запах её волос. Лена пахла приятно, несмотря на удушающую вонь мусоровоза, и это возбуждало.
   Лена чувствовала себя в объятиях неловко, но терпела. Коленки кадровика были жесткие и тощие, сидеть на них было неудобно. Вдобавок, в попу упиралось что-то твердое, и девушка догадывалась, что именно. Внезапно ей пришло на ум, что Петропавлыч, в принципе, хороший человек. При должности, люди уважают. Выпивает, правда… Но ухаживает красиво, даже в кафе мороженое приглашал один раз и в кино два раза. И не такой уж и старый, подумаешь, сорок с хвостиком! Она понимала, что нравится отставнику.
   «А я-то, я-то! Глубоко за двадцать… Подруги все давно замужем, у многих уже дети… А Сереженька, так или иначе, потерян… не вернется, нет, не вернется. А я, вот, возьму и выйду за Пилипчука! Назло Златогору! Пусть потом локти кусает!»
   Мысль эта не окрыляла, но как-то взбадривала.
   Внезапно ритме мотора возникли перебои, выхлопная труба несколько раз оглушительно пукнула – и мусоровоз заглох.
   – Перегрелся, с-сука, – объяснил водитель, добавив для облегчения понимания длинное сложносочиненное предложение, состоящее из заимствованных в русский язык татаро-монгольских слов.
   Пришлось ждать почти сорок минут, пока двигатель остыл и завелся снова.
   – Ага! Теперь не уйдут! – обнадежил пассажиров погонщик безлошадной повозки, и понесся со скоростью пятьдесят пять километров в час.
   Рыча и испуская клубы черного дыма, мусоровоз вскоре лихо ворвался на территорию аэропорта, юзом затормозив у самых ступенек главного входа. Какая-то иностранка с криком «Мон дьё!» шарахнулась в сторону, уронив шляпку и зажимая нос рукой в перчатке. Водитель, ухватив монтировку, выскочил первым.
   – Товарищ майор! Возьмите меня на задержание! Я в морской пехоте служил и в народной дружине записан! – страстно воззвал он.
   – Нет, – сурово ответил Пилипчук, – Не имею права! Задание секретное. Жди здесь, прикрывай нас!
   И скачками через три ступеньки ринулся к стеклянным дверям. Лена – за ним, но не так резво. Увы! Отставной майор не знал, что двери автоматические. Он их вообще не заметил! В результате произошло следующее: двери, заметив человека, честно попытались открыться, но не успели, и Петропавлыч с разбега треснулся головой о толстое стекло. Стекло выдержало, но на лбу майора вздулась здоровенная шишка, а из рассеченной брови хлынула кровь. Лена, вспомнив, чему её учили на курсах гражданской обороны, быстро наложила повязку, оторвав для этого рукав блузки у замешкавшейся иностранки в шляпке (буржуйская блузка была из чистого хлопка, а на Лене была синтетическая!). Затем попыталась помочь Петропавлычу встать, но у него кружилась голова, и принять вертикальное положение не получалось.
   – Брось меня! – хрипло скомандовал он, плюхаясь на бетон крыльца, – Дуй за Златогором! Уйдет, ведь! Увидишь его – ори! Милиция задержит…
   И Лена вошла в терминал. Люди сновали туда-сюда, громкий женский голос что-то объявлял по радио, какие-то самолеты садились, другие – взлетали. Девушка растерялась: где в такой неразберихе искать Сережу? Но потом сообразила: раз он с итальянкой, то и летит в Италию! А столица Италии – Колизей… нет… Рим! На доске прилетов и отлетов она нашла римский рейс и, покружив по залу, выяснила, где на него посадка. Подбежав туда, она увидела, что её Сереженька уже прошел таможню и направляется к кабине паспортного контроля, у которой стоит итальянка! Задохнувшись от отчаяния, Лена попыталась крикнуть, чтобы остановить и вернуть свою первую любовь, единственного в своей жизни мужчину. Крик получился тихий и нечленораздельный. Зажав ладонью рот, Лена тупо смотрела, как прапорщик-пограничник ставит штамп в какую-то бумагу… и Сережа, обняв за плечи старуху-итальянку, уходит по коридору на посадку. И вдруг, видимо, все-таки почувствовав отчаянный мысленный призыв бывшей подруги, оглянулся! Взгляды мужчины и женщины встретились через пятьдесят метров разделявшего их пространства, и Лена увидела только недоумение и досаду. Ни зернышка любви или сожаления! И это после всего, что между ними было! Затем Сергей повернулся к своей спутнице, кивнул в сторону выхода – и через несколько секунд они скрылись за поворотом коридора. Навсегда.
   И Лена почувствовала, как некий пузырь лопнул внутри неё. Только что она любила человека – и вдруг, когда иссякла последняя надежда – перестала! Наверное, это и называется: «С глаз долой – из сердца – вон!»?

   Петропавлыч, оклемавшись от контузии, появился в зале минут через десять и нашел рыдающую Лену на скамье в зале ожидания.
   – Ну?! Что!? Где он, Златогор этот? Задержали?
   Лена вытерла лицо мокрым платком и безразличным голосом ответила:
   – Улетел.
   Петропавлыч рухнул на скамью и застонал от мрачной досады, уронив голову на колени.
   – Бросьте, Петруша. Не расстраивайтесь! – мягко сказала Лена и погладила его по голове, – Пускай себе летит. Вы не виноваты.
   Промороженное Колымой сердце отставного майора ёкнуло от счастья, и грядущие неприятности по поводу бегства Златогора съёжились и откатились куда подальше.
   – Я… это… шесть соток взял… с Киевского вокзала всего два часа… огурчики, картошечка… парничок… Поможешь посадить весной, а, Елена Прекрасная? – несвязно пробормотал он, осторожно беря её за руку.
   – Конечно! Я ж деревенская, привычная! – бледно улыбнулась Лена и поцеловала кадровика в сизую щеку, – Только вы с водочкой завяжите, ладно?
   – Брошу! – окрепшим голосом заявил Пилипчук, – Вот те крест, брошу пить! – и размашисто перекрестился, хотя и был коммунистом.

   В Москву они ехали на том же мусоровозе. Лена опять сидела на коленях Пилипчука, но на сей раз неловкости не испытывала. Водитель с уважением косился на повязку товарища майора и пытался выспрашивать подробности задержания. Но пассажиры молчали и только загадочно улыбались.

   – Алло! Александра Георгиевна! Сережку можно? – Михаил тряхнул трубку и подул в неё, ибо ответа не было.
   Через секунду в трубке что-то щелкнуло.
   – Алло! Да, Миша, я слушаю, – раздался грустный голос мадам Златогор.
   – Серегу пригласите, пожалуйста!
   Александра Георгиевна всхлипнула:
   – Он… Мишенька, приходи, я тебе все объясню…
   Встревоженный Михаил тут же примчался, рисуя по дороге в своем воображении всякие ужасы: Серега попал под машину, в тюрьму, в дурную компанию! Но действительность оказалась вообще непредставимой: лучший друг улетел в Заграницу! Новость пыльным мешком ударила по голове и оглушила до полного обалдения.
   – Как же так? Даже не попрощался…
   – Нельзя было. Конспирация! – объяснила Александра Георгиевна, кутаясь в платок, хотя и было тепло.
   За несколько коротких (а, с другой стороны, невыносимо длинных часов, прошедших с отъезда сына) она осунулась и постарела.
   Расстаться навсегда – понятие непростое. Сначала оно абстрактно, ибо сразу его разумом не охватить, и только потом осознается, что сын никогда не приедет. Можно будет получать от него письма с фотографиями, слышать его голос по телефону, но обнять, погладить по голове, подоткнуть одеяло – не получится. Так уж устроен Железный Занавес! Уехавшие из страны и лишенные советского гражданства люди возврату не подлежат, тем более, уехавшие обманом, как Златогор…
   Затем они пили чай. Александра Георгиевна с фальшивым воодушевлением рассказывала, как шикарно Сергей и Лючия заживут в Италии, показывала фотографии дома в Риме и виллы в Палермо. А на глаза то и дело наворачивались слезы, и она старалась смахнуть их понезаметнее. Михаил почти не слушал, только делал вид, что слушает, и пытался припомнить, были ли со стороны Сергея какие-нибудь намеки на скорый отъезд и разлуку. Но, как ни старался, вспомнить ничего не мог. И то сказать, все его помыслы последнее время были поглощены Марией…
   Разговор не клеился, а вот неловкость, наоборот, росла. Несчастной женщине, оставшейся без единственного сына, и убитому потерей лучшего друга Михаилу было не до общения. Реплики то и дело падали невпопад… Александра Георгиевна начала плакать уже в открытую. Михаил почувствовал что и сам вот-вот разревется и ушел, промямлив неубедительные слова утешения.

Часть вторая: Крутые повороты

Глава первая

   Пересекая пространство между Москвой и Римом, Сергей вспоминал беседы замполита Предунова (по кличке, естественно, «Пердун»! ) Тот выражался так:
   – Кто из вас, бойцы, знает, что такое окись Ома? То-есть, это… акисиома? Никто? Странно… Так вот, акисиома – это чего-то такое, не требующее доказательств. И вот вам, бойцы, Акисиома: Заграницей называется всё, что не вместилося в СССР! Как учит нас Коммунистическая Партия Советского Союза: это чужой, враждебный советским людям мир, где человек человеку – волк, где действует закон джунглей (в смысле, сильный пожирает слабого!) и всем правит Чингисхан… то-есть, Чистоган. Ещё Загнивающий Запад (синоним слова «Заграница») постоянно лелеет планы уничтожения Советского Союза и порабощения дружной семьи советских народов. Ну, типа, снова посадить нам на шею царя, помещиков и буржуёв, чтоб сосали взахлеб кровь трудового народа! Для этого он (Запад, то-есть!) постоянно брызжется ядом клеветы антисоветской пропаганды, играется мускулами, бряцает оружием и ощеривает волчий оскал капитализма, всячески пытаясь заставить советский народ пить ихнюю химическую кока-колу, носить чуждые нашим задницам линючие джинсы и уродовать ноги буржуазными псевдоспортивными тапочками «Одидаст». Но не тут-то было! Не за то боролись, не за тем царя скидывали! В ответ на вражеские происки и поползновения родилась народная мудрость: «Сегодня носит Одидаст, а завтра Родину продаст!», в которой, как в капле воды, выразилось отношение простых советских тружеников к отвратительному западному образу жизни. Некоторые отсталые бойцы, недостаточно охваченные великим учением Марксизма-Ленинизма могут, конечно, спросить: почему Запад называется «Загнивающим»? Ну, это ж ясно, как устав караульной службы: безработица, вынуждающая трудовой люд тыщами подыхать с голоду под заборами роскошных вилл кучки эксплуататоров, загаженная экология (несчастные люди вынуждены покупать питьевую воду за тяжким трудом заработанные деньги, потому как из крана на кухне течет неразбавленная отрава!), разнузданная преступность (убивают президентов средь бела дня!), оголтелая массовая проституция, омерзительная порнография в каждом журнальном киоске, наркомания и другие социальные язвы да уродливые безобразия, вроде стриптиза…
   Конечно, в социалистических странах, которые тоже «Заграница», все немного не так, там жизнь правильная, нашенская. Ну, почти нашенская! Даром, что ли, там войска держим! Но сейчас речь не об этом…

   Наслушавшись такого, рассказываемого везде и постоянно, страшновато ехать в Заграницу советским людям! Тем не менее, едут. На работу (долг обязывает!), в турпоездки (любопытство сильнее страха!). Что характерно: все граждане СССР, едущие в это жуткое место (Заграницу!), испытывают, как правило, чувство несвободы. Несвобода эта возникает, во первых, от необходимости соблюдать за рубежами Родины моральный кодекс строителя коммунизма (от и до! И даже ещё строже!), за чем бдительно следят улыбчивые товарищи в штатском, прикрепленные к каждой тургруппе и учреждению. Во вторых, несвобода усугубляется безденежьем. Даже постоянно работающие за границей дипломаты, журналисты и внешторговцы получают очень маленькую (по сравнению с ценами) зарплату, на которую даже в кино сходить уже дорого. А бедолаги-туристы вообще ничего не могут себе позволить на те несколько долларов, на которые им меняют тяжким трудом заработанные рубли – так, несколько сувениров. В третьих, несвобода возникает из-за языкового барьера. В школе и институте люди прилежно учат иностранный язык много лет, а потом приезжают в Заграницу – и ни слова не понимают, да и сами сказать ничего не могут. Кстати, итальянский язык вообще в школе не проходят!

   «А я-то отправился «За Бугор» (ещё один синоним мира чистогана!) добровольно и навсегда! – с некоторым смятением думал Сергей, – Как поется в популярной песне: «… в жизни парня сделался поворот крутой!»

   Италия потрясла Сергея с первой же минуты. Роскошный лимузин мягко принял их с Лючией в свое кожаное чрево и Сергей немедленно прилип к окну. За окном проплывал, поворачиваясь то одним, то другим боком, вечерний Рим. РИМ!!! Огни большого города завораживали простодушного кузнеца. Рекламы, монументы, памятники императорам, героям и богам, а также прочие дворцы и колизеи поражали воображение. Толпы нарядных людей на улицах, громкая музыка уличных музыкантов, автобусы, украшенные светящимися гирляндами, гудки автомобилей, клумбы с невиданными цветами, фонтаны с подсветкой, запахи пиццы, ванили и бензина – от всего этого кружилась голова и хотелось пѝсать!
   Лючия держала его за руку и улыбалась. «Теперь он мой! Совсем мой! Спасибо тебе, Мадонна! Конечно, ему будет трудно, но я сделаю всё, что в моих силах, чтобы Серджио не скучал!»
   Она аж содрогнулась от удовольствия, предвкушая будущую la dolce vita (сладкую жизнь, итал.) с любимым.
   – Мы временно поживем в Сasa Costanzo (в доме Костанцо), дорогой.
   – А потом? – отвлекся от окна Сергей.
   – А потом построим Casa Nostra (свой дом)! – засмеялась Лючия и погладила жениха по небритой щеке, – Какой захочешь и где захочешь!
   Сергей уже начал понимать по итальянски.
   Дом, в который привезла его Лючия, оказался старинным особняком с множеством разных башенок, балконов, крыш с флюгерами, комнат и слуг. Дворецкий с вот такими бакенбардами встретил их на крыльце (с колоннами!) и с поклоном проводил в гостиную. Там была всякая сбивающая с толку роскошь, от позолоченной мебели и гигантских фарфоровых ваз до мраморных статуй и фикуса в кадке. Озираясь, Сергей нечаянно сел на лежащий на диване пульт от огромного телевизора и вздрогнул, когда аппарат включился и на экране послышалась стрельба и вопли (шел какой-то боевик!)
   «Ни фига себе! Прямо с дивана можно телик включать!» – потрясенно сообразил наш герой, ранее о таком и слыхом не слыхавший.
   Дворецкий, повинуясь знаку Лючии, исчез и через минуту вернулся с подносом, на котором стояли два хрустальных фужера и бутылка, почему-то покрытая паутиной и пылью. Вино, предложенное хозяйке и синьору Монтанья Д'Оро было вкусное, чем-то отдаленно напоминавшее портвейн «Кавказ», только послабее градусом. Но растормозиться помогло! Правда, настойчиво запульсировал зов природы: организм напоминал, что необходимо освободиться от продуктов распада, скопившихся за время путешествия.
   – Где омовение могу я совершить уставшего от долгих странствий тела? – изящно сформулировал вопрос наш знаток латыни, сильно хотевший в туалет, и был препровожден в суперсанузел, повергший в смущение непонятными сантехническими устройствами – ну, там, невиданный электронный унитаз, на который не сразу и сообразишь, как садиться, биде, джакузи, саркофаг, оказавшийся солярием, и душевая кабинка, похожая на капсулу спускаемого космического аппарата.
   С джакузи помогла Лючия: нажала нужные кнопки – и в ванне забурлили упругие струи. Понаслаждавшись ими с минуту, Сергей увлек в воду завизжавшую от неожиданности подругу. Прямо в платье, да! Одежка намокла, и пришлось её снять. Обниматься в воде было не очень удобно, но зато – новизна ощущений!
   Наплескали на пол здоровенную лужу, конечно… А вечером в спальне начали с того, на чем закончили в ванной!

   На следующий день выяснилось, что Лючия наняла Сергею гувернантку – пожилую симпатичную даму, девочкой уехавшую из России в девятнадцатом году. В её обязанности входило учить его итальянскому языку, держать вилку в правильной руке и завязывать галстук. Одновременно Лючия надеялась поучиться от Калерии Ардальоновны Румянцевой (так звали даму) русскому языку.
   Утром беглец из социализма поплавал перед завтраком в бассейне, затем два часа занимался итальянским языком. На первом уроке мадам Румянцева начала с азов:
   – Uomo – мужчина, femina – женщина, bambino – дитя… Трудно, я понимаю, но вы запоминайте, Сергей Сергеевич! Корень учения горек, но плод его сладок!
   – Ой, вы мне лучше вот что скажите, Калерия Ардальоновна, – перебил Сергей нетерпеливо, – Как будет: «повернись на бок»?
   Слегка шокированная дама ответила. Сергей задал ещё несколько вопросов в том же практическом роде и был чрезвычайно доволен, ибо намеревался применить сии сладкие плоды учения в спальне нынче же вечером.
   Лючия после завтрака уехала в контору по делам. До её возвращения делать было особенно нечего, и Сергей, послонявшись по дому и слегка заскучав без дела, договорился с шофером Джованни об уроках вождения. Для этого в гараже был позаимствован самый старый и скромный автомобиль – пятилетний двенадцатицилиндровый Ягуар. Севши в машину в первый раз, Джованни стоило немалых усилий убедить Сергея пристегнуться ремнем безопасности:
   – Синьоре, синьоре, пожалуйста, сделайте это! Если что-то случится и вы будете не пристегнуты, синьорита Каррера оторвет мне голову!
   Неохотно внявший его мольбам Сергей веско изрек, мешая итальянские слова с латинскими:
   – Мойры, слепые богини, нити судеб прядут. Смертным же знать не дано, коротки они будут иль долги!
   Джованни моментально проникся уважением к хозяйкиному жениху.
   Выехав на всякий случай за город, он пустил Сергея за руль. Тот немедленно вдавил педаль газа в пол и Ягуар, с визгом проскрежетав покрышками по асфальту, рванулся вперед, как из пушки, оставив за собой облако дыма из горелой резины
   – Модерато, модерато, синьоре! – придушенно захрипел вдавленный инерцией в кресло Джованни, в ужасе глядя, как едущий навстречу грузовик в последний момент вильнул к обочине.
   Машина пулей пронеслась мимо в каком-нибудь сантиметре от столкновения. В зеркало заднего вида было видно, как водитель, высунувшись из окна, что-то кричит и показывает неприличные жесты. Сергей сбросил газ и поехал «модерато». Катались два часа без особых приключений, только зеркало боковое раскололи (за дерево зацепилось!), да гуся в какой-то деревушке задавили. Джованни вышел из машины и долго торговался с безутешным владельцем, запросившим за гуся, как за породистого жеребца. Сей фермер бил себя в грудь и рыдал:
   – Что вы наделали, синьор римлянин! Гусь этот был буквально членом семьи, все мои шестеро детей теперь заболеют от горя! Гуся даже приглашали на выставку в Швецию, в Шведское Королевское Общество По Разведению Гусей, ведь после спаривания с ним гусыни откладывают… откладывали… такие огромные яйца! Вдвое больше обычных! А теперь он годен только на чучело. А набить чучело тоже стоит немалых денег!
   Джованни, индифферентно засунув руки в карманы, возражал:
   – Подумаешь, гусь! Гуси нынче не дефицит, синьор фермер, в Риме на базаре за такие деньги можно восемь гусаков купить!
   – Но не таких, как мой покойный Фердинандо! Войдите в положение, я же потеряю клиентов! Теперь мои яйца не будут ничем отличаться от яиц с других ферм!
   Джованни хитро прищурился и сделал пренебрежительный жест:
   – Размер – не главное! Зато ваши гусыни теперь не порвут задницы и отложат больше яиц, хотя бы и не таких крупных!
   Крестьянин сбавил, но не на много.
   В конце концов они договорились, и Джованни со вздохом заплатил. Из собственного кошелька, ибо у Сергея с собой не было денег. Впрочем, он обещал компенсировать.
   У крестьянина не нашлось сдачи с крупной купюры, и он дал им семь гусиных, действительно очень больших яиц в коробке из-под печенья. Джованни ворчал, что мог бы и десяток дать!

   Потом они с Лючией обедали в шикарном кабаке вкусняшками, которые в Советском Союзе не водятся в принципе, гуляли по набережной Тибра, а вечером сходили в театр. Мюзикл, под названием «Премия», обоим понравился. Типа, управляющий обувной фабрикой начислил премию рабочим за невыполненную работу, а они от неё отказались, устроили забастовку и написали письмо владельцу, чтобы он восстановил справедливость, а неправильно начисленную премию перевел в фонд. В какой именно, Сергей не понял, да это было и не важно. Владелец приехал, разобрался во всем, наказал недобросовестного управляющего (отрубил голову!) и поднял работягам зарплату на восемь процентов. В финале под мелодичный фабричный гудок все рабочие станцевали «Ламбаду». И Фабрикант – тоже, символизируя единение с народом!
   После театра Лючия предложила выпить кофе в уличном кафе, и Сергей впервые попробовал легендарный «Капучино»! Толстую молочную пенку, посыпанную корицей, он тщательно вычерпал ложечкой. Вкусно до чрезвычайности! Пока они пили кофе, хозяин и повар играли им на гармошке и мандолине что-то душещипательное. Удалось разобрать общий смысл: у Неапольского шоссе стояли три кипариса. Молодой купец прощался с девушкой до будущей весны… В общем, он клялся и божился её одну любить, и в дальней той сторонке её не позабыть. А сам потом втихаря женился на другой, за что и получил под ребро кинжал от брата девушки! Лирическая песня, но грустная.
   Так началась новая жизнь. Сергею она нравилась!

   Устроившись на новом месте, Лючия первым делом озаботилась местью за убитого брата. Для неё не было секретом, кто подослал убийц: мафиозный клан на Сицилии имелся только один, и его руководители были широко известны в узких кругах. Перебрав несколько вариантов отмщения, среди которых наличествовал даже артиллерийский обстрел виллы дона Федерико, она решила действовать сугубо по женски, то-есть с изощренным коварством. Беда должна была обрушиться на негодяев с совершенно неожиданной стороны!
   В течение трёх дней был разработан план действий. Из Франции был приглашен самый лучший частный детектив, месье Шарль Ронье. Тот незамедлительно прибыл в Рим.
   – Синьор Ронье, я хочу предложить вам чрезвычайно важное и, соответственно, высокооплачиваемое задание, – начала Лючия, – Вы должны следить за тремя синьорами в Палермо. В частности, я хочу знать, изменяют ли они своим женам. Вот фотографии, список имен и адресов, а также дополнительные сведения, которые вам необходимо знать! – она протянула бумагу сыщику.
   Тот внимательно прочитал и кивнул. Лицо его приняло озабоченное выражение.
   – Синьорита Каррера! Я знаю, кто эти люди. Им пальца в рот не клади! Несколько лет назад мой коллега пытался следить за одним из них… Его тело нашли расчлененным на дюжину кусков! А вы предлагаете мне следить за тремя! Я не трус, но… сами понимаете, жизнь дороже любых денег.
   – Любых? Так вы отказываетесь? – разочарованно протянула Лючия, – А я-то думала, что за десятикратный гонорар вы согласитесь.
   – Десятикратный???!!! Х-м… Пожалуй! Но будут ещё большие накладные расходы.
   – Тогда приступайте немедленно, синьор Ронье!
   Детектив отбыл в Палермо. Там, переодеваясь то нищим, то заезжим шулером, то странствующим торговцем пылесосами, меняя парики и бороды, он принялся следить напропалую за доном Федерико, доном Паоло и доном Ринальдо. Миниатюрные камеры, подслушиваюшие устройства, радиомаячки, радиоактивные метки, ультразвуковые локаторы, телеобъективы, приборы ночного видения – все было пущено в дело. Сыщику приходилось прятаться в мусорном баке, погружаться в пруд с аквалангом, выглядывая через перископ, маскироваться под стаю птиц на деревьях и крышах, а также за кусок колбасы арендовать конуру у сторожевого пса. Самым эффективным устройством оказался игрушечный вертолет с вмонтированной видеокамерой – новейшая японская разработка, стоившая как маленький мерседес! Работа заняла целый месяц. В результате сих титанических усилий месье Ронье умудрился не только сохранить жизнь и здоровье, оставшись незамеченным, но и раздобыть аудио-визуальную информацию, подробно освещающую частную жизнь фигурантов.
   Договорившись с Лючией по телефону о встрече, он вернулся в Рим и, пыхтя от натуги, взгромоздил на стол здоровенный чемодан.
   – Это материалы наблюдений, синьорита Каррера. Магнитофонные кассеты, видеокассеты, фотографии и письменный отчет. Только… я не хотел бы присутствовать при вашем ознакомлении со всем этим. Я, с вашего позволения, подожду на балконе.
   – Но почему, синьор Ронье? – удивилась Лючия, беря в руки альбом фотографий, помеченный «Дон Федерико».
   – Да, это… Стесняюсь я! – сконфуженно ответил француз и поспешно вышел из кабинета.
   Лючия пожала сдобными плечами и открыла альбом. Первая же фотография заставила её покраснеть. Там был запечатлен дон Федерико. Совершенно голый, если не считать роликовых коньков и галстука. Голая же девица буксировала его, держась за детородный орган. Воровато оглянувшись на дверь (вдуг Серджио войдет!), Лючия перевернула страницу. Дон Федерико на четвереньках, девица над ним, замахивается хлыстом. Дальше… Ого, а вот это стоит запомнить… и самой попробовать! И это тоже!
   Долистав альбом до конца, Лючия бегло просмотрела материалы на дона Ринальдо и дона Паоло. Там было ещё веселее! Вот оно, орудие мести! Ну, гады, молитесь, ибо пришел ваш… как это Серджио говорил? О! Кирдык! Или, даже, трындец!
   Умывшись холодной водой, ибо щеки все ещё горели, она вышла на заплетенный виноградными лозами балкон. Француз сидел в шезлонге, курил сигару и пил кофе. Увидев Лючию он сделал попытку встать, но она жестом остановила его и присела рядом на мраморную скамью.
   – Я довольна проделанной работой, синьор Ронье. Вот ваш гонорар.
   На стол со стуком встал атташе-кейс.
   Детектив положил его на колени, приоткрыл. Прекраснейшее в мире зрелище (оговоримся: для человека, исповедующего чуждые советским людям идеалы!) предстало перед его взором! Кейс был заполнен до краев американскими долларами, и обычно серьёзный Б. Франклин улыбнулся и даже подмигнул с верхней банкноты третьей слева пачки.
   Ронье встал и поцеловал Лючии руку:
   – Сердечно благодарю, синьорита Каррера! Если в моих услугах снова возникнет нужда – обращайтесь без стеснения! Всегда рад помочь!
   – Непременно, месье Шерлок Холмс! – улыбнулась Лючия.
   – О, нет! Он бы с таким заданием не справился! – убежденно заявил француз.
   – А, ну да, вы же не жалуете англичан…

   Донья Исидора, жена дона Федерико, переживала очередной в своей жизни переходный возраст. Попросту говоря, у неё начинался климакс. Это само по себе неприятное состояние усугубляло и без того паршивое настроение. Каково каждый день видеть в зеркале новые морщинки, растущие мешки под глазами и седину в волосах, прежде иссиня-черных и блестящих, как антрацит? Конечно, массаж, макияж и питательные кремы несколько скрадывали разрушения, но бороться с коварным врагом – старостью было все труднее и труднее. И, ведь, не только лицо! Одрябла кожа на шее, обвисла грудь, некогда такая пухленькая и упругая, появились жировые валики на животе и целлюлит на разросшейся заднице. Все чаще донья Исидора задумывалась о комплексной пластической операции, но медлила, ибо это было последнее средство. К тому же, не хотелось давать пищу для пересудов. Конечно, бассейн, сауна и гимнастический зал помогли бы согнать лишний вес, живот снова стал бы плоским, но ведь этого недостаточно! Ах, если бы муж был способен к соитию хотя бы четыре-пять раз в неделю! Кожа снова бы налилась упругостью, разгладились бы морщинки… Но он в последние два года, высокопарно выражаясь, восходил на супружеское ложе все реже и реже. Даже и не каждую неделю! А без этого заниматься физкультурой без толку: как ни возделывай землю, без дождя поле не зазеленеет, как говорится. А супружеских ласк хотелось даже больше, чем в молодости! Но муж отговаривался возрастом, аденомой простаты, высоким давление и усталостью на работе. Приходилось стискивать зубы и терпеть. Помогала еда, но переедание разрушало красоту ещё больше. А завести любовника (были и такие мысли!) на Сицилии совершенно невозможно! Нет, это не для неё… жизнь дороже! А пуще жизни дороже честь!
   Грустные размышления прервала вошедшая горничная Джулия:
   – Ваша почта, синьора!
   Взглянув на поднос, донья Исидора заметила кроме конвертов с письмами ещё и бандероль. Заинтересованно вскрыла… и обалдела! Там был толстый пакет с фотографиями и видеокассета. На всех фотографиях красовался её муж в компании очень симпатичных синьорит и в очень причудливых позах! На некоторых снимках дон Федерико даже умудрялся взаимодействовать одновременно с двумя дамочками. У никогда ранее не видевшей эротических фото, даже «Плейбой» не листавшей доньи Исидоры сперло дыхание и потемнело в глазах. От изумления, что такое вообще возможно. Ну, и от гнева, а как же! В ярости она швырнула фотографии на пол, и они веером разлетелись по гостиной. Несколько минут спустя, овладев собой, обманутая и оскорбленная, кипящая от ревности и неутоленной мести дама тщательно собрала компромат.
   Выпив минеральной воды, отдышалась и закурила, чтобы успокоить нервы. Уже почти не трясущимися руками включила видеомагнитофон и поставила кассету. Несколько секунд на экране мелькали полосы, а потом все поле зрения заполнила поросшая седоватыми волосами задница. Владелец задницы двинулся в глубь кадра, и стало видно, что это дон Федерико. Напротив него, широко расставив ноги в черных лаковых сапогах до бедер, в кожаном купальнике и фуражке, на манер эсэсовской, стояла с кнутом в руке Джулия! И началось! Дон Федерико сначала визжал и извивался под ударами, затем принялся срывать с горничной купальник, и она не сопротивлялась, подлая! Более того, когда дело дошло до сапог, Джулия опрокинулась навзничь на кровать и ноги легли на плечи хозяина и господина. Крупно мелькнуло её искаженное похотью лицо. Из динамиков рвалось тяжелое дыхание, вскрики, охи, ахи, и ухи. Ну, все, что положено в такой ситуации!
   В кишках сицилианки с каждым мгновением просмотра сего кинофильма разрастался тяжелый ком ледяной ярости. Скрючило пальцы на ногах, на подбородок потекла струйка крови из прикушенной губы. Кроме ревности, мучила ещё горькая обида.
   «И это в моей спальне! На моей кровати! Мой муж и моя служанка! Вот сучка! Как она умоляла меня взять её на работу: „Я буду стараться, синьора! Позвольте поцеловать вам руки!“ Лицемерная тварь! Ну, погоди, умоешься серной кислотой, свинья подзаборная!». Оставалось придумать что делать с мужем. С этим торопиться не стоило, мало просто убить, надо, чтоб помучился и, самое главное, понял, за что его наказывают!
   Вечером, после ужина, донья Исидора вошла в кабинет в расшитом золотыми драконами красном халате и села на колени ничего не подозревавшего дона Федерико.
   – Дорогой, мы так давно не были вместе! Я хочу тебя сегодня в нашей спальне! – она вкрадчиво царапнула ноготками по шее супруга (жест, подсмотренный на одной из фотографий!), – И у меня для тебя сюрприз!
   «Старая ты моя коровушка!» – кисло улыбнулся про себя неверный супруг, делая вид, что заинтригован сюрпризом, – «Полсотни скоро, сиськи отвисли, целлюлит, морщины везде, как колеи на танкодроме, седая наполовину, а туда же: „Хочу тебя! В нашей спальне!“ Впрочем, есть такое слово: „Надо!“. В самом деле, уже целый месяц уклонялся! Придется напрячься, а то ещё взбесится старушка на почве воздержания!»
   – Да, дорогая! – он вяло поцеловал жену в щеку, – Иди, начинай, а я сейчас подойду.
   Донья Исидора поцеловала гада-изменщика-извращенца долгим поцелуем и упорхнула в спальню. Когда через несколько минут туда вошел дон Федерико, то взору его предстала законная жена, раскинувшаяся на супружеском ложе в соблазнительной позе: на боку, одна нога подогнута, попа кокетливо оттопырена. Целлюлит и прочие дефекты скрывала роскошная ночная рубашка. Алая, аж малиновая! У дона Федерико потеплело на душе и кое-кто шевельнулся в штанах. Может, и впрямь, получится с задором?
   – Ну, и что за сюрприз? – ухмыльнулся он, раздевшись и запуская руку под подол ночнушки.
   – Ты знаешь, дорогой, – потупив глаза и краснея, заговорщицки проворковала жена, – Давай поиграем, как будто ты мой пленник! Я надену на тебя наручники и буду жадно пользоваться, пока ты не запросишь пощады!
   – Это откуда ты взяла такие интересные идеи? – удивился заманиваемый в ловушку, как олень у водопоя, дон Федерико.
   – Я… читала… в одном романе… – совсем застеснялась (в кавычках!) донья Исидора.
   – Ай-яй-яй! – хихикнул всесильный и грозный глава мафии, – Ну, ладно, давай, пристегивай! Даже самому интересно, г-м..
   Он улегся навзничь, и его за руки приковали к спинке старинной кровати. Не вырваться, то-есть! И тут произошло неожиданное: вместо того, чтобы накинуться на него с ласками, жена встала с постели и включила телевизор! Несколько секунд на экране мелькали полосы, а потом все поле зрения заполнила поросшая седоватыми волосами задница…
   Остановившимся от ужаса взглядом дон Федерико узнал своё собственное седалище! И всё остальное – тоже!
   – Дорогая, я всё тебе объясню… Это не то, что ты подумала… – бессвязно лепетал он, одновременно пытаясь освободиться от оков, – Меня заставили!!! У меня не было выбора!!!
   Донья Исидора покивала сочувственно и достала из ящика комода кнут.
   – Я хочу попробовать твой способ, это меня заводит! – игриво шепнула она и, широко размахнувшись, принялась… как это написано у классиков, братьев Стругацких? «… деловито, без излишней жестокости, пороть».
   Это была только прелюдия. На теле вспухали пухлые рубцы, кое-где сочась кровью. Дон Федерико извивался и визжал поросенком. Больно было ужасно, но, тем не менее, он испытывал все возрастающее сексуальное возбуждение! Через минут пять произошло извержение семени. Ревнивица опустила кнут и довольно улыбнулась. Избитый и униженный изменщик решил, что на этом его наказание закончилось. Что ж, не так уж плохо, в конце концов! Конечно, жить он с ней теперь не будет, даст денег – и пусть катится из города. Мелькнула мысль убить негодяйку, но, прикинув, рассудил, что это уже чересчур. Да и семья, если что-то заподозрит, будет мстить.
   – Ну, все, все! Исидора! Я уже осознал свои ошибки и раскаялся! Отпусти меня! Пожалуйста! – заискивающе улыбаясь кривой улыбкой, проблеял дон Федерико.
   – Да, дорогой. Сейчас отпущу! – кивнула коварная мстительница, – Но сначала…
   Она подошла к провинившемуся мужу с собачьей цепью в руке, и, прежде чем он опомнился, защелкнула карабин у самого корня мужского достоинства. Теперь снять его, не распилив, было невозможно. Другой конец цепи был закреплен за торчащий из стены кронштейн.
   – Ты что, с ума сошла? – возмущенно завопил дон Федерико, – Мне больно! Жмет ужасно! Сними эту штуку немедленно!
   Донья Исидора сочувственно развела руками:
   – Увы! Снять карабин невозможно! Теперь остается только отрезать твою пипиську под корень! Ты не волнуйся, нож я тебе дам. Тупой, правда, но ничего, справишься, если захочешь.
   С этими словами она вложила в руку беспомощного страдальца ключ от наручников, предварительно воткнув в подоконник старый ржавый кухонный нож.
   – Что значит, «если захочешь?» – огрызнулся дон Федерико, высвобождая руки и вставая с кровати, – А если не захочу?
   – Тогда придется ждать, пока этот орган сам отомрет и отвалится! – пожала плечами донья Исидора (прибор и в самом деле уже начал опухать и синеть!) – И не говори потом, что у тебя не было выбора!
   С этими словами она вышла и закрыла за собой толстую дубовую дверь.
   Некоторое время дон Федерико, рыча от отчаяния и бешенства, пытался снять карабин, порвать цепь, молить о пощаде – но все напрасно! Внезапно зазвонил телефон. Вот оно, избавление! Кто бы это ни был, да хоть налоговый инспектор, он поможет! Пришлет слесаря с напильником, ну, или там, с пилой – и свобода!
   До телефона было далеко, цепь натянулась до предела, грозя оторвать плененный детородный орган. Скрежеща зубами и едва не вывихнув руку, страдальцу удалось скинуть с рычага трубку.
   – Алло! Алло! Пронто! Помогите! – заорал он фальцетом, – Слесаря, срочно!
   В трубке некоторое время было тихо, а затем незнакомый женский голос жестко произнес:
   – Тебе шлёт привет Григорио Каррера!
   И в трубке зазвучали короткие гудки. А затем и они умолкли. Напрасно дон Федерико пытался набрать номер – жена, услышав разговор по параллельному аппарату, исправила свою ошибку и телефон отключила.
   Через час, со слезами на глазах и словами: «Прощай, дорогой товарищ!» мученик, таки, отрезал своё мужское достоинство, ибо терпеть боль от ущемления было невыносимо. И помер от шока и потери крови! Донья Исидора убрала цепь и вызвала полицию. Приехавшей опергруппе она объяснила, что нашла мужа на полу уже мертвого и оскопленного.
   Осмотрев труп и место происшествия, следователь пришел к однозначному заключению:
   – Очень сожалею, синьора, но ваш супруг совершил акт самоистязания и членовредительства и умер от кровопотери. Но, следы побоев… Кто мог его выпороть?
   – Синьор инспектор… Как бы вам популярно объяснить… – засмущалась донья Исидора, – Видите ли, мой супруг… покойный супруг… требовал, чтобы в минуты… э-э… интимной близости я била его кнутом. Ему это нравилось и возбуждало, да. Вот и сегодня ночью… – она закрыла лицо руками и заплакала, – Все было как обычно. Потом я ушла в ванную, а когда вернулась… он уже был неживо-ой!
   Уже покидая дом, следователь заметил в гостиной завалившуюся под стол фотографию. Убедившись, что его никто не видит, поднял. Обнаженный дон Федерико на ней хватал за большую красивую (силиконовую!) грудь известную певичку Леонсию из кабаре «Южная Ночь». Подумав, решил о фотографии в отчете не упоминать, ибо она несколько не вписывалась в стройную картину уже раскрытого дела. Да и семья доньи Исидоры может обидеться на нескромные вопросы!

   Новость об ужасной смерти дона Федерико разлетелась по Палермо мгновенно. В тавернах мужчины серьёзно обсудили происшедшее и дали поведению дона Федерико очень низкую оценку, ибо благородный дон не может быть извращенцем! Женщины, собираясь на базаре группками, жалели несчастную донью Исидору (надо же, чем бедняжку заставляли заниматься!) и одновременно злорадствовали. Настоятель собора падре Антонио заявил, что самоубийцу он отпевать не будет и на освященной земле церковного кладбища хоронить не позволит. Насилу друзья покойного уговорили его переменить решение, объяснив, что это было не самоубийство, а несчастный случай. Ну, плюс, конечно, несколько лир пожертвовали на ремонт храма… Короче, скандал получился грандиозный!
   Не успели угли этого события покрыться пеплом, как весь остров содрогнулся от нового потрясения: дон Паоло, правая рука покойного дона Федерико, был застрелен из собственного пистолета марки Беретта собственной же женой! На почве ревности! Она сама вызвала полицию, показала уличающие покойного мужа в измене фотографии, и заявила, что хотела только напугать его незаряженным, как она думала, пистолетом, муж пытался пистолет отнять, а пистолет взял, да и случайно выстрелил… восемь раз. Несчастный случай, да! К заявлению молодой женщины полиция отнеслась сочувственно, тем более, что её отец был прокурором Сицилии. Возбудили, конечно, уголовное дело по обвинению доньи Марианны в неосторожном обращении с оружием, но все понимали, что в тюрьму её никто не посадит. При осмотре вещей убитого следователь обратил внимание на открытку в его бумажнике. Обычная почтовая открытка с красивым изображением неба и облаков, как они видны с самолета. Текст состоял всего из трёх слов: «Привет из Рая!» и подписи – Григорио Каррера. Странная шутка…
   В момент, когда пышная процессия направлялась на кладбище, дабы поместить тело дона Паоло в фамильный склеп, дон Ринальдо, левая рука покойного дона Федерико, вдруг побледнел, согнулся пополам и вытошнил завтрак, приготовленный нежными ручками молодой жены, доньи Франчески. Последней мыслью, мелькнувшей в угасающем сознании мафиозо, было воспоминание о том, как перед завтраком позвонила какая-то незнакомка и передала привет от покойного Григорио Каррера, а потом вошла жена и швырнула в рожу фотографии, на которых он был запечатлен с двумя голыми тощими синьоритами. Намекала на его супружескую неверность и нарывалась на скандал, несомненно! Пришлось дать глупышке пощечину и посоветовать не вмешиваться в дела мужа. Она только как-то странно улыбнулась и пожелала мужу сдохнуть. И вот теперь…
   Холодный пот выступил на лбу, краски мира обесцветились, тягучая слюна заполнила рот. Боль в животе, какая боль! Всё высшее общество города и приехавшие проводить дона Паоло в последний путь товарищи по… э-э… работе с ужасом и изумлением смотрели на корчащегося на песке аллеи человека. Через пятнадцать минут дон Ринальдо скончался в страшных судорогах до приезда Скорой Помощи!
   Тело забрали в полицейский морг и подвергли вскрытию. В организме покойного обнаружился крысиный яд! Донью Франческу допросили, и открылась интересная подробность: оказывается, дон Ринальдо каждое утро завтракал ничем иным, как тушеной в соусе Беарнез крысой! Ну, такая у него была причуда! Крыс он ловил в подвале собственного дома. Крысоловкой, да. Кухарка и шофер подтвердили показания доньи Франчески (она им о-очень хорошо заплатила за это!). Анализ рвотных масс, собранных на аллее кладбища, также показал, что это непереваренное крысиное мясо.
   – Увы! Дону Ринальдо попалась неправильная крыса! – заключил следователь, и с облегчением добавил:
   – Несчастный случай!

   Итак, в городе за три дня произошло кошмарное самоубийство и два несчастных случая! Но все три покойника были высшими руководителями мафии, и народ задумался над странным совпадением. Скверная тенденция, однако! Слух о супружеской неверности, послужившей так или иначе причиной смерти зловещей тройки, ветерком пронесся по Палермо. Многие мужья попритухли и съёжились, а у жен появился в глазах нехороший блеск. Все сидели по домам и ждали продолжения, поэтому доходы стрип-баров упали до нуля, а самый знаменитый вертеп «Южная Ночь» закрылся вовсе! Сотни проституток, голодающих из-за отсутствия клиентов, в отчаянии покидали город, но драма на этом закончилась также неожиданно, как и началась.

   Смерть троих главарей нанесла Сицилийской Мафии огромный вред. Сразу началась борьба за власть, в результате которой произошел раскол! То, над чем работали отец, дед и прадед дона Федерико, рассыпалось в одночасье. Вместо одного большого, дисциплинированного и дружного клана возникло восемь маленьких, враждующих между собой. Цель Лючии была достигнута! Брат был отомщен, враг разгромлен.

Глава вторая

   Мария после помолвки всерьёз задумалась о будущем. Конечно, срок свадьбы не был определен, но, тем не менее, рано или поздно они поженятся. Возникало множество вопросов: как быть с учебой, если пойдут дети? Можно ли будет жить у мужа?
   С этими проблемами она пошла посоветоваться к Анджеле, которая, как ты уже догадался, Читатель, была её куратором.
   Анджела выслушала внимательно и долго молчала, пуская в пространство сигарный дым. Синие колечки, спирали и маленькие причудливые туманности медленно разлетались по комнате, гармонизируя сознание. Мария терпеливо ждала, прихлёбывая кофе маленькими глотками и разглядывая висевшую на стене огромную фотографию Гаваны. В сердце ворохнулось незнакомое дотоле чувство – ностальгия. Любимый город, в котором прошла вся жизнь! Вон, даже видно её школу и площадь, на которой они танцевали до утра после выпускного, храм Сан Кристобаля, где она молилась перед отлетом в Москву Деве Марии, чтобы укрепить свою душу против грядущих трудностей жития… В носу защипало.
   Анджела глубоко вздохнула, и мягким, но строгим голосом изрекла:
   – Ты можешь выйти замуж, muchacha, и даже иметь детей, сколько пошлет Господь, но ты не сможешь брать академический отпуск. Казна республики не резиновая и дополнительные расходы не предусмотрены. То-есть, за лишний год обучения тебе придется платить из своего кармана, а это такие деньги, которые тебе не заработать и за три года. И ты должна жить в общежитии. Смена места жительства не разрешается. Если ты все-таки переедешь к мужу, то по возвращении на родину у тебя обязательно будут неприятности. Какие именно, не говорю, но ты сама догадайся.
   Мария понурилась, ибо неприятностей не хотелось категорически. Запросто могут с позором исключить из Организации Коммунистической Молодежи, а это, считай, гражданская смерть!
   Анджела продолжила ещё более строго:
   – Если же тебе придет в твою прекрасную головку подать заявление о принятии советского гражданства чтобы остаться в Москве с мужем и не возвращаться на Кубу, то знай, что советское правительство делает это только с согласия нашего правительства. (Это было неправдой, но как Мария смогла бы проверить?) То-есть, в любом случае, завершив учебу, ты должна вернуться и отработать пять лет по распределению. А если ты всё же не вернешься, то твой долг за обучение будут выплачивать твои родители!
   Что это значит, Мария знала отлично. Родителей, скорее всего, сошлют, как преступников, в сельскую местность, и весь остаток жизни они будут работать на тяжелой грязной работе, не получая ни единого песо на руки.
   – А самое главное, – безжалостно забила последний гвоздь Анджела, – ты никогда не сможешь вернуться на родину, на наш Остров Свободы!
   Мария зарыдала вовсю. Потерять Кубу навсегда – да она и помыслить не могла о такой беде! Ей также было жалко родителей, но пуще всего, было жалко себя и Мигеля. Что за жизнь поврозь? Она представила себе, как, проведя с мужем день, должна будет возвращаться в общежитие. А она так мечтала готовить Мигелю завтраки, поить его настоящим кофе… да и вообще, ночь, проведенная с любимым – это совсем не то, что несколько часов днем!
   – Не плачь, глупышка, – погладила её по голове Анджела, и тон её сменился на сочувственный, – Скажу тебе по секрету: на самом деле вовсе не обязательно ночевать в общаге каждую ночь! Достаточно каждую вторую. Ну, и если вы соберетесь съездить в отпуск на неделю-другую, то просто скажи мне, чтоб мы знали, где ты находишься. И всё будет хорошо!
   – Правда? – всхлипнула Мария, поднимая на неё зареванные глаза.
   Анджела улыбнулась:
   – Правда, правда! Мы же не звери, все понимаем… и обязательно идем навстречу, если это возможно! Ну, вытри слёзы и выпей ещё кофе…
   Перед расставанием она вручила Марии коробку сигар «Ромео и Джульетта».
   – Вот, подарок твоему жениху!
   Мария покинула посольство в состоянии нешуточной задумчивости. Пока ехала в метро на свидание с Мигелем, пришла к выводу: ничего ему не говорить! И вообще, не надо ставить телегу впереди лошади. У них ещё ничего не решено, когда ещё будет свадьба – неизвестно, тем более дети. О том, что от рождения детей можно воздержаться, применяя различные противозачаточные средства, Мария, как католичка, даже и не подумала.

   Погоревав об отбытии друга за Железный Занавес, Михаил могучим усилием воли заставил себя вернуться в повседневную реальность. Надо было продолжать учебу, ведь пошел последний студенческий год! Дипломная работа и вообще… И отношения с Марией требовали логического продолжения. Но! Прежняя жизнь не отпускала так легко.
   Внезапно заявилась Оля. Без звонка, ибо Михаил, предвидя её напористость, проинструктировал родителей и Марину, чтоб говорили, будто его нет дома. Некоторое время это помогало, но у родителей вскоре закончился отпуск и они уехали в свою далекую северную воинскую часть, а Марина, как мы помним, практически переселилась в тюрьму к жениху, поэтому прикрыть Михаила было более некому. Приехав, Оля убедилась, что в квартире горит свет, решительно вошла в подъезд, поднялась на нужный этаж и нажала кнопку звонка.
   Итак, когда проблямблямкал дверной звонок, парень оказался дома один. Как раз в это время собиралась приехать Мария, и он отомкнул замок не спросив «кто там?» Увидев, что это не его любимая, а совсем даже наоборот, Михаил изменился в лице и попытался закрыть дверь, но Оля быстро вставила в щель длинную, обутую в изящный румынский сапожок ногу.
   – Впусти погреться, хозяин! – с нажимом потребовала она.
   – Ну… заходи, раз пришла, – промямлил Михаил.
   Получилось невежливо, но Оля не стала на этом заострять внимание. Быстрыми шагами она двинулась в гостиную, даже не переобувшись. Михаил поплелся за ней, лихорадочно размышляя, как бы избежать тягостного объяснения и спровадить свою бывшую побыстрее. События, между тем, развивались стремительно, неожиданно и нестандартно.
   – Сюрприз! – воскликнула коварная пришелица и, исполнив пируэт, распахнула длинное бежевое демисезонное пальто.
   А под пальто ничего не было! То-есть, вообще ничего, только голое красивое тело. Челюсть у единственного зрителя сего вернисажа отвисла, он попятился и плюхнулся на диван, что Оля расценила как одобрение и приглашение. Скинув пальто на пол, она быстренько уселась на колени к ошарашенному парню и впилась в его губы мощным поцелуем. И тут в комнату вошла Мария, открывшая дверь собственным ключом! При виде представшей перед её взором эротической сцены у неё потемнело в глазах и сердце пронзила жгучая стрела ревности и обиды. Мигель, её Мигель оказался изменщиком! Почему-то вспомнилась песня Жанны Бичевской: «Ты помнишь, изменщик кова-а-арный, как я доверя-алась тебе?» Стряхнув оцепенение, длившееся всего секунду, много – две, гордая дочь Кубы повернулась, чтобы уйти из этого дома и от этого мерзкого обманщика раз и навсегда. Какое, в задницу, замужество! Какие, нафиг, дети! Даже хорошо, что всё случилось сейчас, а не потом, когда было бы ещё больнее!
   – Мария! – отчаянно и жалко взвизгнул Михаил, вырвавшийся, наконец из омута поцелуя, – Не уходи! Это не то, что ты подумала! Не виноватый я, она сама пришла… нарочно… Я её не люблю, я тебя люблю!
   – Как же, как же! – саркастически захохотала Ольга, – А это что?
   Гибко спрыгнув с колен она триумфально указала пальцем на бугрящиеся под могучим давлением изнутри тонкие треники жертвы своего коварства.
   (Увы! Эрекция есть результат рефлекса спинного мозга, сиречь, процесс, не контролируемый сознанием!)
   Если до этого у синьориты Рамирес и были малюсенькие сомнения, то теперь они исчезли! Швырнув на пол ключ, она выбежала из квартиры, громко хлопнув за собой дверью. Душили злые слёзы, а в горле стоял комок, мешавший дышать. Хотелось умереть, прыгнуть из окна, отравиться-утопиться-зарезаться…
   До общежития добралась на автопилоте, опомнилась только переступив порог своей комнаты.
   – Что с тобой? – удивленно воскликнула Хельга, уронив анатомический атлас, – На тебе… как это по русски… Лица нет!
   Мария машинально глянула в зеркало. Ну, да, конечно! Глаза красные и опухшие, как у вурдалака, потеки туши по щекам… И в таком виде она ехала в автобусе, на глазах у всех! Ужас! Всхлипнув, бросилась в ванную, умываться. Холодная вода привела в чувство и смыла следы горя.
   – Рассказывай всё! – категорически потребовала умирающая от любопытства Хельга, возникнув за спиной с чистым вафельным полотенцем в руках, – Не держи в себе, а то желчь разольётся!
   Вытерев лицо, Мария решила рассказать о случившемся, зная по опыту, что после исповеди всегда становится легче на душе. Да и тема не такая, чтобы делать из неё секрет.
   – Я пришла к Мигелю, а у него на коленях голая баба, представляешь?
   – Да ты што-о-о?! – потрясенно ахнула подруга, – И они… ну, это… да?
   – Почти… не успели немного. Только целовались… Нет, неправильное слово… Сосались, во! А у него вставак… нет… стояк уже был вот такой! – Мария показала руками, какой именно, в запальчивости преувеличив размер примерно вдвое.
   – А ты что?!
   – Что, что… Швырнула ключ и ушла…
   – А он что??!!
   – А он… с ней остался…
   – И даже не извинился, гад?!
   Мария только махнула рукой и, повалившись на койку, снова заревела в три ручья.
   – Ничего, ничего, – успокаивающе бормотала Хельга, стаскивая с неё сапожки и накрывая одеялом, – Я сейчас… я быстренько!
   Она выскочила из комнаты и побежала по лестнице в комнату 13—10, где жили знакомые мальчишки: один русский, один не очень русский, и ещё совсем нерусский – индеец-никарагуанец, её одногруппник.

   Жили-были три студента. Владимир был колхозным стипендиатом с Брянщины, Иван же стипендию не получал, ибо учился на тройки, а жил на то, что присылали родители-врачи, работающие в маленькой райбольнице в Ханты-Мансийском Автономном округе. На Севере, то-есть. Иван по документам считался манси, но обрусел настолько, что ни одного слова на родном языке не помнил. Хосе стипендию платила республика Никарагуа независимо от успеваемости. Зажиточный, по студенческим меркам, коллектив.
   Иван и Владимир были, можно сказать, ветеранами, ибо учились уже на четвертом курсе. Хосе же был первокурсником, хотя и старше их годами, но все равно его называли «молодой» и ненавязчиво учили жизни. Ну, посылали за винишком и сигаретами в Гастроном, а также определили ему почетный пост бессменного дежурного по санитарному состоянию жилого помещения, санузла и общественной кухни. Ещё старшие товарищи внушили «молодому», что в шесть утра и в полночь, когда по радио звучит гимн Советского Союза, он обязан стоять по стойке «смирно» от начала и до конца, проявляя тем самым уважение к стране пребывания. Хосе был парень покладистый, и простодушно воспринимал всё вышеописанное как должное, хоть жизненного опыта у него было поболее, чем у сожителей: с четырнадцати лет партизанил, был снайпером, за что получил прозвище «Соколиный Глаз». Прошел, что называется, и огонь, и воду, и даже медные трубы, в смысле, диктатор Самоса объявил однажды награду за его голову, о чем парень из скромности никогда не рассказывал. Иван и Владимир, между тем, даже в армии не служили.
   Жила сия троица, тем не менее, дружно и бесконфликтно. Русские делились с никарагуанским товарищем салом и вареньем, присылаемым из деревни, а он иногда покупал им ширпотреб в валютном магазине «Березка», куда советским гражданам вход заказан.
   Ребята как раз собирались ужинать, когда дверь распахнулась и в комнату торнадой (торнадом?) влетела растрепанная Хельга. От быстрого бега по лестнице она запыхалась и не могла вымолвить ни слова. Окинув взглядом аккуратно застеленный чистой газетой пиршественный стол, на котором стояла сковорода с жареной на сале картошкой, вскрытые консервы «Частик мелкий в томатном соусе», колбаса под странным названием «Хлеб» и поллитровка «Столичной», девушка схватила бутылку и была такова, не тратя времени на объяснения и просьбы, потому что нужно было срочно спасать подругу! А ребятам она более другую бутылку купит! Потом, да!
   Парни от такого аффронта превратились в статуи, ибо утрата бутылки, уже вскрытой и готовой к распитию, есть стресс и шок, оставляющий глубокие раны в психике. Только Хосе с индейской невозмутимостью продолжал нарезать хлеб. Он был равнодушен к огненной воде и пил её исключительно для того, чтобы не идти вразрез с туземным обычаем.
   Первым очнулся Иван.
   – Ёпэрэсэтэ! Вовик! Это чего это было-то? – слабым голосом спросил он товарища по несчастью.
   – Да я сам не понял… – сдавленно прохрипел тот, тупо трогая пальцем место, с которого исчезла бутылка, – Измена, однозначно!
   Две пары глаз синхронно повернулись к Хосе в надежде, что никарагуанец понял больше. Тот хмыкнул, осторожно положил хлеб на свободный кусок газеты и выдал:
   – Хлеб – всему голова!
   Получилось невпопад, а потому разъяснения не произошло.
   – Это Хельга, немочка с 16—3, – подумав, изрек Иван, – Видно, срочно захотелось выпить чувихе!
   – Да разве она пьёт? – удивился Володя, – Что-то раньше не замечал я за ней!
   – Ну, надо же когда-нибудь начинать, – пожал могучими плечами Иван.
   – Вань, а как думаешь, отдаст? – забеспокоился Володя, которому было ужасно жалко свою родную бутылку.
   – Да куда она денется! Только, когда?
   Помолчали, постепенно приходя в себя.
   – Слышь, молодой! У тебя там в тумбочке… случайно… ничего нету? – устремил Иван полный надежды взгляд на индейца.
   – У меня там в засаде сидит пузырь белого вермута. Литровый. Болгарский, – лукаво прищурился тот.
   Сии слова пролили бальзам на душу страждущих студентов.
   – Ай, молодца! Тащи, а то картоха остывает!
   На столе материализовался вермут.
   – На поле произошла замена, – голосом спортивного комментатора провозгласил Володя, – Вместо поллитры «Столичной» играть в нападении будет литр вермута!
   Иван, посчитав на пальцах соотношение градусов к объёму, признал замену равноценной.
   Поспешно разлили и выпили: вдруг опять отнимут!
   – Как же тебя угораздило, молодой, целый пузырь такой благодати сберечь? – поинтересовался Володя, чавкая колбасой.
   – Я ещё в пятницу затарился двумя литрами. Ну, ко мне Цыра Ким обещала вечерком зайти, песен, типа, попеть.
   – И что?
   – Пришла и говорит: наливай! Подряд три стакана выдула, пока я с одним справлялся. И сразу свалила! Сказала, реферат писать. Я её даже поцеловать не успел! А второй вермут, вот, остался, – поведал Хосе грустную историю динамо.
   Четверокурсники сочувственно захихикали и Иван ободряюще хлопнул вермутовладельца по плечу:
   – Нэ журись, хлопче! Ещё много будет в твоей жизни молока и сена!
   Тот согласно кивнул, хотя «Золотого Теленка» не читал, и, соответственно, цитату не понял.
   После ужина в организмах захорошело, а посему поход в 16—3 за разъяснениями решено было отложить на потом.

   Тем временем Хельга заставила Марию выпить полный стакан, дав на закуску конфету «Кара-Кум». Поколебавшись, выпила сама, за компанию – не пропадать же добру! И для немки, и для кубинки это был первый поставленный на собственных организмах опыт по употреблению водки, а потому эффект получился мгновенный и свирепый! Резвы ножки подкосились, зорки глазки расфокусировались, языки принялись заплетаться. Мария все равно чувствовала себя паршиво, но алкоголь сгладил и подернул туманом горе. Короче говоря, водка помогла.
   – А я его… Мигеля… так любила! – бормотала жертва мужского коварства, – Как жить после такого предательства, а? Он плохой!
   – Успокойся, дорогая! – гладила её по голове Хельга, – Найдешь себе другого… Ик! … Хорошего!
   – Не-а… другой мне не нужен! Я его любить хочу… продолжаю хотеть!
   – Кончай неправильно хотеть! Лучше возьми и разлюби! Раз он плохой…
   – Каррамба! Откуда ты знаешь?
   – Доннер… Ик! …веттер… Да ты же сама сказала!
   – Кому?!
   – Ну, этой… мне!
   – А ты что?
   – А я что… я ничего… я вообще!
   – Ты вообще? А он, тогда, что?
   – Кто?
   – Да, этот… как его…
   Уже через полчаса девчата, крепко обнявшись, спали на коврике.
   Не осуждай их, Читатель. Сам пьяный бываешь!

   Однако, вернемся же в квартиру Михайловых!
   Михаил, оправившись от шока, бушевал. Он бегал по комнате, бессвязно выкрикивая грязные ругательства и даже оскорбления в адрес бесстыдницы Ольги. Хотел поколотить, но рука не поднялась. Ольга же, по прежнему голая, лежала на диване и довольно улыбалась, ибо отлично понимала, что удачно избавилась от соперницы. А Мишка подергается, попсихует – и вернется к ней! На всякий случай переменила позу на более соблазнительную, подсмотренную в журнале «Плейбой». В смысле, легла на бок, оперлась на локоть, одну ногу согнула, а попу кокетливо оттопырила. Мысленно представила себя со стороны: неотразимочка!
   Через полчаса Михаил иссяк и устало опустился на пол. Мария, конечно, не простит… Да и кто простил бы, увидев такое? Он бы точно не простил… Парень закрыл глаза и свернулся на ковре в позе эмбриона. Голова кружилась, путались мысли. Все вокруг заволакивалось странным розовым туманом, делавшим тело безвольным. Окружающая реальность воспринималась отстраненно. Наступило так называемое охранительное торможение. Бывает такое явление – реакция на сильный стресс, особенно у личностей впечатлительных, творческих, с возбудимой нервной системой. Через несколько минут накатил сон.
   Удивленная донельзя Ольга слезла с дивана:
   – Миш, а Миш! Спишь, что ли?
   Ответа не последовало.
   – Во, даёт! – она энергично пощекотала Михаила подмышкой, но безуспешно – он продолжал спать.
   Шалунья слегка растерялась, но тут же сообразила, что ситуацию можно использовать к собственной выгоде! Надо только…
   Хлопнула входная дверь: вернулась из тюрьмы Марина.
   – О, привет, Оль! А ты чего голая?
   Тут она увидела брата.
   – А Мишкой чего? Спит? Ни фига себе!
   – Устал он, – развела руками Ольга, – Мы тут… это… покувыркались… четыре раза… ну, он и уснул! Помоги его в спальню оттащить!
   – Понятненько… Вы, значит, снова вместе, прелюбодеи эдакие? – понимающе хихикнула Марина.
   – Ну!
   Вдвоем они волоком перетащили парня в спальню и взвалили на кровать. Ольга заботливо раздела бесчувственное тело и прилегла рядом, тесно прижавшись. Добилась своего, интриганка!

   Наступило утро.
   Михаил просыпался медленно, как бы всплывая из глубин забытья. Открыв глаза, он не сразу понял, где находится. Потом сообразил, что в спальне родителей, на их двухспальной чешской кровати. Странно, почему не в своей постели? Ответ не замедлил брызнуть в глаза наготой лежащего рядом тела. Сфокусировав взгляд, он тупо уставился на упругую девичью грудь с розовым соском. Явно знакомая молочная железа! Осторожно убрал прядь волос с лица спящей девушки: Ольга! Надо же! Но, как?! Почему?! И, вообще, с какой стати?! Они же расстались! Он же любит Марию! А Ольгу… не любит? Или, всё-таки… Во, конфуз!
   Увы, вчерашние события исчезли из памяти. Последнее, что он помнил отчетливо, был звонок в дверь. Он пошел открывать, уверенный, что пришла Мария… а потом – как отрезало!
   Тем временем проснулась Ольга. Сладко потянувшись, она приникла к своему возвращенному возлюбленному и поцеловала.
   – Доброе утро, Мишончик!
   – Доброе… А ты как… когда… – слова не шли с языка.
   В голове плескался вакуум. Как с похмелья, ага!
   – Ты что, забыл? Пришла вчера сюрпризом, показала тебе «Чебурашку»! – засмеялась девушка, – А ты на меня ка-ак накинулся, ненасытный-неуёмный! Соскучился по Олечке, у-у, маньяк сексуальный! Четыре раза приступал, еле выдержала! – последовал новый поцелуй, на сей раз с языком, а нежная ладошка сомкнулась на моментально насторожившемся Красноголовом Воине.
   Однако! Если к молодому парню ластится голенькая девушка, то не поддаться соблазну очень тяжело, если вообще возможно. Даже женатые мужчины иногда такое не выдерживают, что уж говорить о холостяках! Вот ты, Читатель, соблюл бы моральный облик строителя коммунизма в такой ситуации? Не знаю, не знаю…
   Согласно закону физиологии, в такой вот момент мужчина испытывает могучий всплеск эмоций, попросту говоря – шок, но в хорошем смысле слова. Михаил под влиянием оного вспомнил всё и оттолкнул проказливую руку! Весь вчерашний вечер промелькнул перед глазами – и «Чебурашка», исполненная Ольгой, и приход Марии… Ужас случившегося прострелил все его тело насквозь, заставив содрогнуться! Предатель! Он – предатель! И изменщик! О, как он мог!? Он же не хотел! Прости, Мария, так случайно получилось… Нет, не простит, конечно! Но, как же теперь быть-то? Ответ на сей вопрос как-то не спешил явиться.
   Ольга, разочарованная, но не сдавшаяся, гибко изогнулась и достала из лежавшей на прикроватной тумбочке пачки две сигареты. Прикурив, дала одну Михаилу. Некоторое время он лежал, хмуро пуская ароматный дым в потолок, и мысли постепенно менялись с абстрактных на более конкретные. Что теперь делать с Ольгой? Надо от неё избавиться… Но как это сделать поделикатнее? Неловко как-то взять и вытолкать в шею! Он не испытывал к ней сейчас ни влечения, ни досады (ну, может быть, чуть-чуть!). Чужая женщина, вот!
   Ольга, тем временем, докурила, и, загасив окурок в горшке с гортензией, упорхнула в ванную, отсверкивая розовыми поджарыми ягодицами балерины.
   Мысленно сравнив их с роскошной, не имеющей аналогов в природе, попой Марии, Михаил только горько вздохнул, все глубже осознавая, что он потерял.
   Интриганка вскоре вернулась, свеженькая, как цветок, и сияющая, как солнечный лучик, всем своим видом выражая готовность к употреблению. Но Михаил, сумрачно отведя взгляд, буркнул сквозь зубы:
   – Одевайся и уходи! Мне… это… в школу пора.
   – Вот так, да? Сорвал цветок удовольствия и выбросил? – обиженно надула губы Ольга, пытаясь отстоять своё счастье, но, увидев разлившуюся по лицу парня досаду, а также сжатые кулаки, замолкла.
   Поняла, что для качания прав момент не самый лучший и решила закрепить успех позже. Быстренько натянула сапоги и пальто – и была такова, на прощание послав предмету своей страсти воздушный поцелуй.
   Михаил от него увернулся.

   Мария в то утро впервые прогуляла занятия в институте, потому, что болела голова. Нет, не так! Голова не просто болела, а угрожала взорваться и раскидать содержимое черепной коробки по всей комнате! Малейшее движение причиняло страдание, мутило и тошнило весь организм, во рту и глотке было сухо, как в пустыне в полдень, и язык, опухший и превратившийся в окаменелость, отказывался произносить слова.
   Хельга, употребившая накануне меньшую дозу, была в несколько лучшем состоянии, но налить воду в стакан не смогла – так тряслись руки. Утолив мощную жажду прямо из чайника, дала напиться подруге, после чего принялась варить кофе. Кофе перекипел и получился невкусный, но, тем не менее, помог справиться с бодуном.
   Отживев, Мария поклялись на студенческом билете, что никогда больше не будет пить водку. Хельга же от клятвы воздержалась.
   Немного погодя Мария изорвала в клочки фотографию Михаила и вычеркнула его телефон из записной книжки.
   – Если вдруг заявится, говори, что я переехала в другую комнату, – попросила она Хельгу, – А лучше, просто гони его… как это… взашей!
   Та с сомнением кивнула.
   Вот так, Читатель! Произошел полный и окончательный разрыв отношений.

   И потянулись унылые дни поздней осени. Солнце (если его вообще было видно!) вставало все позже, а садилось все раньше. Бесконечные дожди хлестали Москву ледяными струями, образуя лужи, достигающие размеров моря Лаптевых. Автомобили, проносясь по водной глади, шаловливо окатывали зазевавшихся пешеходов фонтанами грязной воды, что бедолаг отнюдь не веселило. Опавшие листья, не слишком усердно сгребаемые дворниками в кучи, снова разлетались под порывами злого северного ветра, а те, которые удавалось поджечь, смрадно воняли.
   Мария, выросшая в тепле тропического острова, все время мерзла, и ходила мрачная и неулыбчивая. От бывшего возлюбленного каждый день приходили толстые письма, но тут же отправлялись в мусоропровод непрочитанными. Михаил также неоднократно приезжал в общежитие мириться, обязательно с вот таким букетом, но безуспешно – Хельга каждый раз прогоняла его с помощью эпитетов и выражений, почерпнутых в очередях за дефицитом, строго блюдя таким образом завет подруги. Однажды, впрочем, Михаил подстерег Марию после занятий, но разговора не получилось: увидев его, гордая кубинка упрямо вздернула подбородок и, игнорируя попытки схватить её за рукав, скрылась в женском туалете, где и просидела два часа, заливаясь слезами. Мигель, несмотря на разорванную фотографию и вычеркнутый телефон, по прежнему снился ей по ночам, заставляя сердце болезненно и сладко сжиматься, а уж при виде его в натуре пришлось собрать в кулак всю силу воли, чтобы не потерять сознание. Но о прощении изменщика не могло быть и речи!
   Михаил, проторчав два часа под дверью осыпаемый насмешливыми взглядами студенток, и, так и не дождавшись свою утраченную любимую, понуро убрался восвояси, прикрепив букет к косяку гвоздиком – не тащить же назад.
   Выйдя из туалета, Мария, убедившись, что в поле зрения бывшего ухажера нет, забрала букет себе – не пропадать же добру! Незнакомые цветы – яркие, большие, самодовольные – пахли осенью и хранили тепло рук Мигеля… Здравствуй, грусть!
   Букет простоял в трехлитровой банке из-под соленых помидоров почти две недели.

   Ольга предприняла ещё две попытки взять Михаила штурмом, но неудачно: оба раза он вежливо, но твердо посоветовал идти по адресу, где ей будет хорошо. В смысле, на… ну, ты знаешь, Читатель, на что именно. Ольга обиделась, и больше не приходила.

Глава третья

   Уже через месяц своего пребывания в Италии Сергей маленько заскучал. Нет, дел была уйма: обучение языку и вождению автомобиля занимало львиную долю его времени. Он также записался в спортивный зал, где проводил три вечера в неделю, совершенствуясь в боевых единоборствах, Лючия постоянно водила его то в музей, то в Колизей, то в театры, то на приемы, обсуждала с ним планы нового дома, но чего-то не хватало. Самой малости: работы по специальности. Вот, недаром в популярной песне поется: «Эге-гей! Привыкли руки к топорам!». Хотелось ковать что-нибудь железное!
   – Как ты думаешь, cara mia, – спросил невесту однажды за завтраком наш кузнец, задумчиво ковыряя вилкой омлет с трюфелями, – можно здесь где-нибудь устроиться на работу? Ну, по кузнечному делу?
   Лючия задумалась, но не надолго, ибо была девушкой практичной и деловой.
   – Зачем наниматься, дорогой? Не лучше ли завести свой бизнес? В смысле, свою кузницу? Там ты сможешь творить свои шедевры сколько захочешь!
   – А что, можно!? – вытаращил глаза Сергей, никогда даже и не помышлявший ни о чем подобном, ибо советское воспитание напрочь исключило из него идею частного предпринимательства.
   – Конечно! Будешь делать сувениры, нарасхват пойдут!
   – Это, какие-такие сувениры? – не понял Сергей.
   – Ой, да хоть цветы, огранку под бриллианты, клинки под старину…
   Глаза у синьора Монтанья Д'Оро засверкали энтузиазмом.
   – А что… ну, как… бизнес-то заводить?
   Лючия ласково улыбнулась и потрепала жениха по золотым, сильно отросшим кудрям.
   – Я все устрою, милый!
   Всю следующую неделю Сергей на Ягуаре мотался по округе, ища продажную деревенскую кузницу. Увы! Сей товар на рынке был редок и ничего подходящего в радиусе аж восьмидесяти километров не нашлось.
   – И что теперь делать? – жаловался он в спальне Лючии, рассеянно обнимая её за обнаженные плечи, – Калерия во всех газетах каждый день ищет, только ближе двухсот километров ничего нет! (Мадам Румянцева теперь ещё исполняла обязанности его личного секретаря.)
   Лючия, счастливо притихшая подмышкой у любимого мужчины, предложила:
   – Построй новую! У меня есть одно местечко… – она захихикала, когда рука Сергея целеустремленно двинулась на поиски местечка, – Ой! Ты не так понял! В смысле, земля у меня есть! Нет, ты руку не убирай…
   В субботу поехали смотреть. Местечко и в самом деле было что надо: недалеко, всего километров пятнадцать на север от Рима, рядом речка. Небольшой деревенский дом – так, комнат на пять, – курятник, хлев, овин… Ферма, в общем.
   – Нормально, годится! – удовлетворенно цыкнул зубом Сергей, – А кто тут живет?
   – Никто, только сторож… Его сегодня дома нет, уехал к родственникам в деревню. Мы сюда с братьями иногда приезжали отдохнуть. Шашлыки, то, да сё… – при воспоминании о братьях Лючия слегка погрустнела.
   – Ага, вдали от шума городского… – хмыкнул будущий частный предприниматель, – А это что, сеновал? Пойдем-ка, посмотрим!
   На сеновал пришлось карабкаться по деревянной приставной лесенке. Лючия недоумевала, зачем они это делают, ведь с сеновала увидишь то же самое, что и с земли. Но вскоре все стало ясно!
   – … ой! Нет, Серджио, нет, я не готова, я здесь не могу! … О, да, да! … Подожди, я пониже лягу… ой, Серджио, миленьки-и-й!
   Сено мощно пахло цветочным одеколоном, пружинисто шуршало и колебалось в такт движениям пары. Мыши пугливо пережидали стоготрясение, не понимая, что за напасть случилась с их маленьким миром. Мышата плакали, а матери зажимали им рты и шептали: «Тихо! Услышит кот, заберет тебя!»
   Потом синьорита и синьор пили густое холодное молоко, надоенное сторожем утром от единственной в хозяйстве коровы, заедая его ржаным деревенским хлебом.
   Кот Базилио, громогласно мурлыча, терся боками об их ноги и вставал на задние лапы, выпрашивая хотя бы грамульку деликатеса. Он даже принес пойманную утром ещё живую мышку Алису, надеясь, что люди пойдут на бартер. Мышь отчаянно заламывала лапки и рыдала, умоляя заплатить за неё выкуп. Лючия сжалилась и плеснула Базилио молока в мисочку. Тот поспешно выплюнул малосъедобное животное и грубо отпихнул лапой, чтоб не мешала лакать пищу богов. Алиса, кланяясь и громко славя человеческое великодушие, поспешила скрыться под печкой.
   Лючия была счастлива. Ну и что, подумаешь, сено попу искололо! Зато какая новизна ощущений! А уж романтика!
   Сергей погладил её по щеке и она поцеловала эту руку.
   – Вот и в нашей жизни теперь много молока и сена! – сказал он непонятно и улыбнулся.

   Кузницу спроектировали и воздвигли в рекордно короткие сроки, и уже через месяц Сергей приступил к работе. Состояние души было неописуемое: впервые он мог ковать что захочется и сколько угодно! Сильно помогало новейшее оборудование, позволявшее обходиться без помощников: нажал кнопочку – и пламя раздувается, молот кует, станок крутится! Через неделю Лючии были предъявлены первые результаты.
   С досадой, что не захватила ничего подходящего, дабы подвязать отпадающую от восторга челюсть, итальянка взяла в руки розу, похожую на ту, подаренную в день знакомства. Роза была пышнее, цвет на лепестках плавно переходил от сизо-лилового к розовому, а самое главное – и на листьях, и на лепестках имелись капли росы! Роса была выполнена из стали, граненой под бриллиант, и цветок выглядел совершенно живым.
   Ещё восхищенному взору зрительницы представили комплект шахмат: белые в виде древнеримских воинов, никелированные; черные – в виде воинов Карфагена, вороненые. Выглядели фигурки очень реалистично, даже выражение лиц у всех было разное. Сверкали наконечники копий и лезвия мечей, кони раздували ноздри. Казалось, что на доске сейчас завяжется взаправдашний бой. Бенвенуто Челлини завистливо грыз ногти в сторонке!
   – Это я в одной исторической книжке картинки видел, ну, вот и сковал… армию! – пояснил Сергей, довольный произведенным эффектом.
   Клинки – несколько кинжалов и мечей, а также боевой топор, выполненные по древнеримским образцам, понравились меньше, хотя выкованы были очень искусно.
   – Серджио! Ты все это успел сотворить всего за неделю!? Я срочно еду в город покупать магазин! Художественный салон! Люди будут драться за твои шедевры, записываться в очередь на год вперед! – восторженно лепетала Лючия, прижимая к груди руки, дабы успокоить колотящееся сердце.
   – Магазин, говоришь? – почесал в затылке Сергей, – А торговать ты будешь, что ли?
   – Ну, зачем же! Наймем продавца! – отмахнулась практичная бизнесвумэн, – А ещё я приглашу прессу и телевидение! Вся страна увидит эту красоту!

   Через месяц в Риме на набережной Тибра, между обувным магазином и кинотеатром «Парадиз», состоялось торжественное открытие магазина-салона под названием «Terra Ferra». Освещать такое событие приехали аж две телекомпании и множество газетчиков. Глава районного муниципалитета (по нашему – председатель райисполкома?) толкнул речугу – коротенько, минут на десять, в которой особо подчеркнул, что не скудеет талантами итальянская земля, и синьор Монтанья Д'Оро яркий тому пример. Затем перерезал алую ленточку и народ хлынул внутрь. На открытие Лючия разослала приглашения людям известным, богатым и влиятельным. Цены на изделия она, предварительно проконсультировавшись с искусствоведами, поставила очень высокие. Роза, например, предлагалась за деньги, которых хватило бы, чтобы купить «Фиат»! Ювелирные изделия – браслеты, ожерелья и прочие диадемы были, пожалуй, даже слегка дороже своих аналогов из золота. Некоторые из них представляли собой реплики исторических драгоценностей, но большинство – оригинального дизайна. Оружие в коллекционном исполнении тоже было недешево. Несмотря на все это у прилавка, тем не менее, образовалась давка! Пожилые тучные синьоры невежливо отталкивали молодящихся синьор, чтобы ухватить понравившийся предмет. Товар расхватали за полчаса! Короче, успех был полный! Да ещё заказов надавали – за полгода не наковать.
   – Придется помощника брать, – с сожалением констатировал Сергей вечером, употребив бутылочку Амонтильядо урожая 1912 года (это именно оно напоминало портвейн «Кавказ»! ), – Огранка очень много времени отнимает, понимаешь!
   – За чем же дело встало, дорогой? – подняла бровь Лючия, отпивая из кружки пиво, сильно вдруг полюбившееся в последнюю неделю, – Дадим объявление в газете, выберем самого лучшего гранильщика.
   – Так ему же зарплату платить придется! – понурился частный предприниматель Златогор, только что заработавший раз в десять больше, чем за всю предыдущую жизнь.
   – Зато, посчитай, сколько ты выиграешь, занимаясь чисто творчеством! Намного больше скуешь!
   – И то, верно! – слегка заплетающимся языком согласился Сергей.

   Вскоре Сергей проводил собеседование с первым претендентом. Родом он был из Неаполя, звали его Луиджи Деппа, рабочий стаж по специальности – 12 лет, что подтверждалось отметками об уплате членских взносов в профсоюзном билете.
   – А рекомендации у вас есть, синьор Деппа?
   Гранильщик глубоко вздохнул:
   – Видите ли, синьор Златогор, рекомендаций нету… Дело в том, что из Неаполя я был вынужден уехать весьма скоропостижно из-за Франчески, дочки хозяина мастерской, твердо возжелавшей выйти за меня замуж. Чего она для этого только не делала: и льстила, и запугивала, и подкупить пыталась. А мне всё это не нравилось, и, вообще, я жениться не готов. Человек она тяжелый (в смысле – толстая), и характер у неё… тоже тяжелый. Я отлично понимал, если поддамся и женюсь, то пропаду: буду сидеть дома, как пес на цепи, а работать пришлось бы за еду, потому что зарплату мне хозяин на руки не давал бы, а отдавал бы дочке. А я люблю погулять: дискотеки, рок-концерты, ага? – тут он прервался, похлопал себя по карманам, – Можно, я закурю?
   Сергей кивнул, поглощенный интригой повествования. Луиджи закурил и продолжил:
   – Короче, однажды Франческа заявляется ко мне в мастерскую и раздевается догола, а минутой позже врываются братья, числом три, и отец с вот таким ружьём! Я, натурально, обалдел! А синьор Трамонтана наводит на меня свою пушку и орет: «Ага, попался, совратитель! Сорвал цветочек аленький, а сам в кусты! Ты, бесстыжая, оденься, а ты, негодяй, веди её прямо к алтарю, отец Игнасио уже ждет!»
   Ну, я не растерялся и сиганул в окно, благо всего-то второй этаж. Папаша стрельнул вдогонку, но промахнулся. Почти, да! Одна картечина чиркнула, все-таки, по голени! Вот и вся рекомендация! – Луиджи засучил штанину и показал свежий шрам.
   Сергей проникся сочувствием, разом припомнив историю с Леной и её мамой, и взял неаполитанца на работу.

   Дня через два после вышеописанных событий Лючия встала утром с чувством тяжести в желудке и тошнотой.
   «Зря я вчера жареной свинины на ночь наелась!» – подосадовала она, бредя в ванную. Там, умывшись, взглянула на настенный календарь. Ого! А как же месячные? Должны были начаться ещё десять дней назад, а до сих пор нету! Сосредоточилась, посчитала на пальцах заново. Нет, вот они в календаре отмечены тридцать восемь дней назад, и двадцать восемь дней до этого, и до того тоже… Эге!
   В полдень, вся трепеща, синьорита Каррера вошла в кабинет гинеколога. Солидный пожилой синьор в накрахмаленном белом халате выслушал жалобы, подумал, а затем попросил собрать мочу в мензурку. В принесенную мочу он опустил узенькую бумажку. На бумажке отчетливо проявились две розовых полоски.
   – Это новейшая разработка, экспресс-тест на беременность. Фармацевтическая компания прислала для испытаний, – объяснил доктор, заметив заинтересованный взгляд пациентки, – За три месяца – ни одной ошибки! Скоро будет продаваться во всех аптеках…
   Он поправил сползшие роговые очки и торжественным голосом изрек:
   – Синьора Каррера! У меня для вас замечательная новость!
   – Я, вообще-то, не замужем, – внезапно пересохшими губами пробормотала Лючия.
   – О! Пардон! Синьорита Каррера, у меня для вас… э-э… неважная новость. Вы беременны! Конечно, я сейчас проведу полный осмотр…
   Заключительный диагноз гласил: беременность четыре недели.
   От врача Лючия вышла в смятенных чувствах. У неё будет ребенок! Бамбино! Его можно будет трогать, тискать, целовать, купать, кормить, наряжать… Но! Они до сих пор не женаты с Серджио! За делами всё некогда было, а посему в глазах общественного мнения она – мать-одиночка! Конечно, с кем не бывает? Но она-то – не кто попало! Она сейчас глава семьи Каррера! На виду, так сказать. В её руках руль огромной финансовой империи: фабрики, плантации, банк, наконец! А люди что скажут, если узнают? Скажут: фи! Слабая баба! Распутница и развратница! Шлюха! Нет… так, пожалуй, всё же не скажут… Нагуляла пузо без мужа! За собственной дыркой не уследила, где уж ей за делами уследить! И сразу курс акций упадет, и заказы уйдут к конкурентам, и кредиты не дадут… А самое главное – её, Лючии, репутацию уже не восстановишь. Так и будут до конца жизни за спиной хихикать и пальцем показывать, и никакое замужество не поможет, хоть три раза замуж выходи!
   Да, в то время в Италии ещё сильны были вот такие, средневековые предрассудки.

   Лючия нетерпеливо мерила шагами галерею второго этажа, дожидаясь возвращения Сергея. Он теперь работал по 10 – 12 часов в день, прерываясь лишь на обед, который брал с собой в судках. Домой возвращался пропахший потом, дымом и железом, и сразу лез в ванну, где иногда и засыпал. Спиртного не пил, разве что по воскресеньям употреблял стаканчик Амонтильядо. По научному это называется «Трудоголик»!
   Вот из-за поворота появился знакомый Ягуар и Лючия со вздохом облегчения поспешила к входной двери, чтобы самой впустить любимого. Сергей вошел, и со словами: «Салют, красавица!» обнял и поцеловал её. Затем, сбрасывая на ходу одежду, направился в ванную. Лючия последовала за ним, размышляя, как поделикатнее сообщить свою новость. Кто их, этих мужчин, знает! Одним отцовство нравится, другим все равно, третьи, как только узнают о беременности, так сразу женщину бросают…
   В ванной она принялась мыть своему Серджио голову.
   «Интересно, будут ли у нашего малыша такие же золотые кудри, или он пойдет в нашу породу?» – подумала Лючия, взбивая пену, а вслух сказала:
   – Скоро нас будет трое…
   – Ну да? Костанцо выпускают? – обрадовался Сергей, фыркая от попавшего в нос шампуня.
   – Нет, милый… У нас будет маленький!
   – Какой, нафиг, маленький?!
   – Ну, bambino!
   До Сергея дошло.
   – Да это ж здорово! Когда, cara mia?
   – Через восемь месяцев, – у Лючии отлегло от сердца: реакция Серджио на новость была правильная.
   Сергей ухватил её покрытую пеной руку и поцеловал.
   – Нам теперь надо поскорее пожениться! – глубокомысленно заявил он.
   – Ты читаешь мои мысли, дорогой! – засмеялась Лючия, намыливая мочалку, – Но есть кое-что, препятствующее венчанию: ты не католик! Вот, если б ты согласился принять святое крещение… Встань, я помою всё остальное!
   – Венчание? Да зачем, можно же просто, в этой, как её… в мэрии зарегистрироваться! – возразил Сергей, вставая и расплескивая воду, – Да и комсомолец я… был… Атеист, значит!
   – Серджио! – с оттенком драматизма вздохнула Лючия, – В нашей семье никто никогда не регистрировал брак в мэрии! Мы – добрые католики, это часть имиджа. Мой авторитет сильно упадет, если я выйду замуж помимо Церкви, да ещё за еврея – человека другой религии. Многие наши друзья, знакомые и деловые партнеры могут даже не прийти на свадьбу! Это может отрицательно повлиять на бизнес… Стой смирно, я помою твой еврейский поц!
   – И вовсе он не еврейский, – проворчал Сергей, жмурясь от удовольствия, когда нежные пальцы коснулись его необрезанного мужского достоинства, – А религия твоя – опиум для народа!
   Лючия за религию обиделась. Так сильно обиделась, что в эту ночь, ложась спать, впервые отвернулась к стенке, игнорируя горячую ладонь Серджио на своём бедре. С трудом, надо сказать, игнорируя!
   Сергею же очень хотелось погрузиться в таинственные глубины женского тела. Он придвинулся ближе и распространил руки, потихоньку поднимая все выше и выше подол ночной рубашки. Мать честная! Под рубашкой оказался ещё один редут обороны: трусы! Да не какие-нибудь узенькие, кружавчатые, для кокетства, а полномасштабные, чуть ли не байковые. Сроду такого не бывало!!!
   Лючия, не оборачиваясь, заявила индифферентным голосом:
   – Ты можешь делать всё, что тебе угодно, раз ты сильнее, но знай: я буду холодна! Как мрамор! До тех пор, пока ты не согласишься креститься!
   – Да согласен я, согласен! – нетерпеливо отозвался Сергей, продолжая свои посягательства и поползновения.
   Сейчас он, обуреваемый телесным вожделением, готов был согласиться на что угодно, а по большому счету, ему было все равно. Ну креститься, так креститься! Зачем усложнять, если так надо?
   Лючия, обрадовавшись своей победе на идеологическом фронте, быстренько избавилась от рубашки и трусов, после чего… ну, в общем, они помирились. Примирение было бурным, темпераментным, с выдумками… и длилось почти час!
   Перед тем, как заснуть, Лючия крепко поцеловала своего ненаглядного в нос и сказала:
   – Запомни: если ты хочешь, чтобы в этой стране тебя принимали всерьёз, то должен быть католиком!

   Лючия договорилась о крещении с падре Умберто из Собора Всех Святых на виа Серафино. Это от Колизея прямо, а через три квартала – налево. Падре сперва удивился, что придется крестить взрослого, но обещал, что сделает все по высшему разряду. Высший разряд тут же был щедро оплачен синьоритой Каррера.
   За неделю до Рождества Сергей, влекомый за руку Лючией и сопровождаемый Калерией Ардальоновной, впервые в жизни вошел в Храм Божий. Оробев с непривычки, он рассматривал статуи святых и картины на религиозные темы. И тех, и других было много, но спросить, кто есть кто и что за сюжеты изображены было стеснительно. Огромное старинное распятие над алтарем сильно впечатлило нашего бывшего комсомольца: ему показалось, что Христос, преодолевая муки, смотрит именно на него, и в этом взгляде – поощрение и одобрение.
   Долго озираться не пришлось: подошел падре Умберто и предложил начинать, ибо все было готово для обряда.
   И началось! Читались молитвы на чеканной латыни, пел хор из сорока мальчиков-певчих, одетых в белое, дым из кадила плавал в воздухе слоями и пах ладаном. Сей запах Сергею понравился, и он подумал, что хорошо бы достать немножко и иногда поджигать в кузнице – для хорошего настроения.
   Органист старался во-всю, выдавая максимальную громкость, сотрясающую стены.
   Святая вода, которую полили на голову, немножко попала в рот и на вкус оказалась самой обыкновенной.
   Когда все закончилось и на шею новоокрещенному рабу Божию Серджио надели крестик, а Калерия Ардальоновна, отныне крестная мать, расцеловала в щеки, падре Умберто произнес формальное напутствие на латыни, в том смысле, что отныне Серджио должен соблюдать Божьи Заповеди, посещать Церковь Христову, уважать Папу Римского – наместника Святого Петра, и так далее, и тому подобное.
   Сергей учтиво ответил на том же языке, что сперва выучит заповеди, дабы знать, что не нарушать, в церковь на службу придет обязательно, ибо ему здесь понравилось, а Папу Римского он и так уважает, как руководителя мирового масштаба.
   Падре слегка растерялся, ибо впервые в жизни встретил человека, свободно говорящего на латыни. Сам он мог произносить только заранее заученные тексты.
   – Откуда вы знаете язык, сын мой?
   – От мамы, – простодушно объяснил Сергей, и Лючия прыснула при виде вытянувшегося от изумления лица священника.
   Она была счастлива: последнее препятствие, мешающее свадьбе, было успешно устранено!

   Свадьбу запланировали на 2-е февраля – раньше было не успеть с приготовлениями. Платье сшить взялся Карден, но запросил три недели сроку. А гости! Все люди занятые, надо же им окно в графике организовать! Ресторан «Минерва» тоже не вдруг заказы принимает, а заранее. Венчаться Лючия решила в соборе Святого Петра – самом большом в Риме (там, кстати, тоже очередь!).
   Итак! Солнечным зимним днем, 5 декабря, жених и невеста пришли подавать заявление.
   Их любезно принял дежурный – падре Антонио, даже предложил кофе. Растворимый, но с молоком!
   – Значит, на второе февраля? Ну что ж… – он полистал календарь желтыми от табака пальцами, – в 16.00 вас устроит?
   – Устроит, устроит! – хором ответили влюбленные, переглянувшись.
   – Тогда попрошу ваши документы, я должен записать ваши имена… ну, вы понимаете.
   Лючия достала паспорт, Сергей – Выездную Визу, которая была его единственным официальным документом.
   – Так, так… прекрасно… Синьорита Лючия Каррера… пол женский… дата рождения… ага, все правильно! – Падре старательно записал все старомодной перьевой ручкой, обмакивая её в чернильницу.
   – Теперь вы… так, синьор Зла-то-гор, имя: Сер-гей Сер-ге-е-вич… – с некоторым напрягом писал он непривычные имя и фамилию, – так… дата рождения… так… пол – женский… Как? Пол – женский!? – на бумагу упала жирная клякса.
   Падре поднял глаза на Сергея, и в них горело такое изумление, что тот чуть не рассмеялся.
   – Ну, что вы, святой отец! Я – мужчина! Неужели не видно?
   – Видно… Но, здесь же написано! – пролепетал священник, на котором, что называется, лица не было.
   Сергей тупо уставился в свой, как выражались в СССР, докýмент: действительно, в графе пол/sex стояло женский/female! До сих пор никто этого не замечал! Как его, вообще, выпустили из Советского Союза? Помянув недобрым словом чиновницу из ОВИРа, он с улыбкой сказал:
   – Это ошибка, святой отец!
   – Возможно, возможно… – покивал тот лысоватой головой, – Вот, когда исправите – тогда и приходите!
   – Но, может быть, можно как-то… – подалась вперед Лючия.
   – Нельзя! Я не могу повенчать двух женщин! – в ужасе взвизгнул падре Антонио, вскакивая со стула и принимая оборонительную позу.
   Поняв, что препираться бесполезно, Лючия и Сергей покинули помещение.
   – Ни фига себе! Я – девочка Сережа! – с досадой пробормотал жених женского пола.
   – Что ты говоришь? – обернулась к нему Лючия.
   – Да, анекдот такой есть: отец восьми дочерей психанул и назвал девятую девочку Сережей… Нет, что делать-то, а?
   – Ну-у… – Лючия растерянно пожала плечами, – Получить… новые документы…
   – Ага, запросто! Только ты забыла, что меня лишили советского гражданства, да и Визу эту я получал за взятку! Только заикнись – сразу раскопают! Да и из Союза я не имел права уезжать – на мне подписка была о государственной тайне! Бли-ин! Кругом преступник! – Сергей раздраженно закурил, – Может, ему денег дать, попу этому?
   – Не возьмет! – сожалеюще покачала головой Лючия, – Не тот случай…
   В угрюмом настроении они вернулись домой. Сергей откупорил бутылку Амонтильядо и, закрывшись в кабинете, мрачно уселся пьянствовать в одиночестве. Положение было совершенно дурацкое и выхода из него не было. Свадьба накрылась медным тазом, соответственно, под большим вопросом оказался вид на жительство в Италии и гражданство. Тьфу, ты! А так все хорошо шло!
   Наутро Лючия, не желая сдаться удару судьбы, грозящему разрушить её семейное счастье, встретилась с главой юридического отдела фирмы, синьором Алонсо Вентурой, ведущим дела компании уже 17 лет.
   В назначенное время в кабинет вошел поджарый синьор лет сорока, чем-то напоминавший волка. Возможно, это было из-за его репутации: дела, в которые сей адвокат вгрызался, обычно бывали успешно выиграны, или измочалены до такой степени, что противнику уже не было смысла доводить их до конца.
   – Я весь внимание, синьорита Каррера! – улыбнулся он профессиональной улыбкой после приветствий и поцелуя руки хозяйки.
   «Зубы у него точно, волчьи!» – подумала Лючия, вздохнула поглубже, чтобы успокоиться, и начала:
   – Мне нужен ваш совет, синьор Вентура. Видите ли, я собралась выходить замуж, но у моего жениха не в порядке документы… точнее, там ошибка: написано, что он женского пола. И по некоторым причинам исправить эту ошибку невозможно, в смысле, он не может обратиться в организацию, выдавшую документ.
   – А если «потерять» документ и попросить о выдаче дубликата?
   – Это будет то же самое.
   Адвокат задумался, теребя в руках портсигар.
   – Курите, синьор Вентура! – великодушно разрешила Лючия, хотя с недавних пор табачный дым ей не нравился.
   – Спасибо, синьорита… Мне, знаете ли, так легче думается! – адвокат закурил, откинулся на спинку кресла и сосредоточился.
   Лючия замерла, боясь нарушить мыслительный процесс. Большие настенные часы громко тикали, и она сейчас ненавидела их за это. Через четыре затяжки в отрешенном взгляде синьора Вентуры мелькнула некая искра:
   – Я далек от того, чтобы советовать синьорите совершать противоправные действия, как то: приобрести фальшивые документы, хотя это было бы несложно устроить, г-м… и недорого, кстати… – он загасил в пепельнице чинарик и отхлебнул минералки, – Но есть идея получше! В Милане недавно открылась клиника по смене пола! Что, если ваш жених обратится за помощью туда? Я думаю, справка, выданная клиникой, удовлетворит нашу Святую Церковь!
   – По смене пола? – изумилась Лючия, – То-есть… женщин переделывают в мужчин?
   В те года это было новшеством!
   – Да! И мужчин в женщин тоже! – наклонил голову адвокат, – Спрос на эту операцию большой, стоит она дорого… Но! Нам ведь нужна только справка, что операция произведена!
   – Большое спасибо, синьор Вентура! – Лючия с чувством невыразимого облегчения пожала руку человеку, выручившему её из, казалось бы, безвыходной ситуации, – Что бы я без вас делала!
   Адвокат довольно рассмеялся:
   – Работа у меня такая – шевелить мозгами!

   Сергей воспринял новость хмуро, но признал, что в его положении это – единственный легальный выход.
   От Рима до Милана всего-то около 600 километров, поэтому решили ехать на автомобиле. Уже на следующее утро Джованни подогнал к подъезду серебристый Роллс-Ройс Фантом V и уложил в багажник чемоданы. Сергей был разочарован: ему хотелось порулить таким аппаратом самому, но Лючия объяснила, что на таком авто надо ездить обязательно с шофером, а то уважать не будут.
   – К тому же, дорогой, я не хочу скучать одна в салоне, да и тебе интересно будет посмотреть на Италию из окна.
   Она улыбнулась при мысли о сюрпризе, приготовленном ею для любимого, дабы развлечь в дороге. Из-за сюрприза, собственно, и был выбран именно Роллс, другие машины не годились.
   Джованни придержал дверь и Лючия первая скользнула внутрь. В огромном салоне, отделанном красным деревом и кожей, имелось широченное мягчайшее сиденье, прямо диван, на который она, скинув туфли, забралась с ногами. Сергей уселся следом и принялся с любопытством озираться вокруг. Отметил наличие холодильника-бара и радиолы с набором пластинок. Радиотелефон! Вот это да! Светозвуконепроницаемая перегородка при помощи специальной кнопки могла быть поднята, дабы изолировать шофера от частной жизни пассажиров. Ну, все для человека, все для блага человека!
   – Годится! – заключил он весело.
   – Погоняй, Джованни! – скомандовала Лючия, и Роллс плавно тронулся с места.
   Некоторое время Сергей был занят рассматриванием мелькающего за окном пейзажа, но уже через час заскучал. Он развалился на сидении, наугад поставил на радиолу пластинку. Оказалось – неаполитанские песни. Удалось разобрать:

   Прибыла в Неаполь банда из Палермо:
   Ружья, пистолеты, сталь ножей остра!
   Банда занималась темными делами
   И звалась она Козá Нострá!

   Дальше было про предательство красавицы, которую звали Морка. Будучи возлюбленной главаря Сильвестро, она, тем не менее, сливала информацию о банде карабинерам, и многих членов банды арестовали и посадили в тюрьму. Все ломали голову, кто закладывает корешей, желая покарать иуду, но угадать никак не получалось! Однажды бандито Сильвестро и другой бандито, Рабинович, пошли на дело, но им выпить захотелось. Они зашли в китайский ресторан, а там сидела Морка в кожаной тужурке, как у карабинеров-мотоциклистов, с полицейским жетоном на груди, и у неё под юбкой дробью был заряженный наган! Товарищи немножко заподозрили, что это она занимается гнусным делом предательства, и влюбленный бандито Сильвестро вежливо спросил её: в чем дело, дорогая? Неужели ты пошла служить в полицию? Неужели из-за денег? Но, разве я не заботился о тебе? Не поддерживал материально? Кольца и браслеты, юбки и жакеты разве ж я тебе не добывал? И не ты ли выдала братву, гниющую теперь в тюрьме? Морка гордо подняла голову и ответила: я любила тебя, Сильвестро, и ценила твои подарки, но, узнав, что ты бандито, не смогла поступиться принципами, ибо и мои родители, и деды-прадеды, а также бабки-прабабки испокон века служили в полиции! Разве я могла стать кем-нибудь ещё? Давила бандитов и буду давить! Вор должен сидеть в тюрьме! Услышав такое, Сильвестро впал в состояние аффекта и выстрелил в неё картечью из обоих стволов двухствольного обреза восьмого калибра, к ужасу бандито Рабиновича, которого немножечко забрызгало кровью. Морка упала на пол, заливаясь слезами, успев перед смертью простить Сильвестро, но он все равно застрелился от горя, а потом застрелил и бандито Рабиновича, который не успел убежать. Потому что мафия не оставляет свидетелей!

   В общем, все умерли. Такая вот, грустная песня…

   Лючия, искоса поглядывая на жениха, увлеченно слушающего шансон, потихоньку принялась приводить в действие домашнюю заготовку. Сначала она расстегнула пальто, затем уселась на диване боком, подогнув правую ногу и вытянув левую. Теперь, стоит Серджио кинуть взгляд в её сторону… Но тот упорно занимался радиолой. Теперь из динамиков хрипло рвался Луи Армстронг: «Фараон! Фараон! Отпусти народ мой! Фэро! Фэро! Лет май пипл гоу!»
   – Серджио, милый! – проворковала Лючия медовым голоском, – Налей мне, пожалуйста, кофе! Термос вон там, около холодильника!
   Сергей обернулся и обомлел: длинные ноги Лючии, обтянутые чулками, были открыты на всю длину, а там, где они сходились вместе, виднелись прозрачные кружевные узенькие трусики! Встретив взгляд Сергея, Лючия многозначительно прищурилась.
   Конечно, он клюнул на такую очевидную приманку! Заднее сидение Роллса превратилось в ложе любви, причем два раза подряд! Сергей был в восторге: какая новизна ощущений, в автомобиле-то! И, вообще, романтика!
   Пообедать остановились в какой-то деревушке. В маленькой траттории заказали без затей салат из помидоров, суп минестроне и жареную баранину с картошкой. Ну, и мороженное ассорти на десерт. Затем часок отдохнули на веранде, потягивая крепкий душистый кофе. Сергей раскурил сигару. Курить её было тяжело, и он все время кашлял, но упорно не прекращал, надеясь привыкнуть. Капиталист он или кто? В его представлении, сформировавшемся под воздействием средств советской наглядной агитации, атрибутами капиталиста обязательно были сигара, цилиндр и фрак.
   – Лючия! – позвал он подругу, – Вот, скажи: у вас тут полно капиталистов, а в цилиндрах никто не ходит. Почему?
   Лючия от такого вопроса аж поперхнулась кофе.
   – Ну… вообще-то… ходят иногда! На дипломатических приемах… На премьеру в театре… На скачках… А почему ты спрашиваешь?
   – Да так, хочу сфотографироваться в цилиндре, фраке и с сигарой!
   – Так, давай купим – и фотографируйся, сколько хочешь! И дома ходи! – засмеялась закоренелая капиталистка Каррера, – А не то портрет закажи! В полный рост, маслом!
   – Интересная мысль! – Сергей привлек её к себе и поцеловал в висок, – Вот, поженимся как следует – тогда и нарисуем!

   В Милан отдохнувший Роллс привез их в три часа дня. Джованни, сверяясь с картой, тем не менее заблудился напрочь.
   – Что делать будем? – кислым голосом поинтересовался Сергей, – Хотелось бы сегодня…
   Раздосадованный Джованни вышел из машины и поманил мальчишку лет десяти, отиравшегося возле лотка с фруктами. Тот охотно подошел.
   – Скажи-ка, пацан, ты знаешь, как проехать на виа Ферровьере?
   Мальчишка приосанился:
   – Или я не миланец?
   – Так, знаешь, или нет?
   – Знаю, конечно! А вы сами с откудова будете? Из Рима, небось?
   – Да, да! Из Рима! Так, как проехать-то?
   – А вам там чего надо, на виа Ферровьере? Больницу, где пиписьки отрезают? – глаза малолетнего миланца искрились любопытством.
   – О! Как ты угадал?
   – Так, на такой машине, кроме как туда, на той улице некуда ехать! – пояснил мальчишка, глубокомысленно ковыряя в носу, – Дорогу-то я объясню, но без провожатого все равно заблудитесь.
   Он плутовато прищурился и потёр большим и указательным пальцами, намекая на мзду.
   – Ладно, – сдался Джованни, – Сколько ты хочешь?
   – Тысячу лир (примерно $2 США по курсу того времени)! – без запинки заломил малыш.
   – Садись, показывай! – буркнул шофер, и мальчишка радостно угнездился на переднем сидении.
   – Здрассьте, синьора, здрассьте, синьор! – вежливо поздоровался проводник с Лючией и Сергеем, – А вы пипиську отрезать или пришивать будете?
   Сергей от неожиданности покраснел, и мальчишка понятливо осклабился. Лючия рассмеялась.
   – Займись делом, парень! – строго одернул не в меру любопытного мальца Джованни, – Куда ехать-то?
   – Прямо! – скомандовал тот, – Через три квартала – направо!
   Вскоре машина свернула в совсем узенькую улицу, застроенную какими-то халупами. Поперек улицы были натянуты веревки с сохнущим бельем, по обочинам шастали куры, а в большой луже посреди немощеной дороги лежала тощая индифферентная свинья. Район был явно не тот, в каком могла бы располагаться престижная клиника.
   – Вот тут останови! – приказал мелкий интриган, и машина остановилась.
   – Куда ты завел нас, imbecilo-cretino-idioto? – зарычал Джованни, сообразив, что их завлекли в засаду.
   Но мальчишка уже опустил стекло и завопил в полный голос:
   – Мама! Папа! Тетя Анжела! Дядя Джузеппе! Дедушка! Луиджи! Мария! Фердинандо! Клаудия! Это я, Карло! Идите скорей, посмотрите, на какой машине меня возят!
   Джованни грязно выругался и попытался развернуться, но было уже поздно: машину облепила толпа аборигенов! Они заглядывали в салон, цокали языками от восхищения, жали руки Джованни, Лючии и Сергею, и настырно предлагали недорого купить корзинки, цыновки, курицу, вышитые салфеточки, бумажные цветы, тапочки для покойников, лопоухих новорожденных щеночков и жареную камбалу. Ну, полная засада!
   Карло, между тем, продолжал надсаживаться:
   – Я нанялся проводить этих людей до больницы на виа Ферровьере! За целую тысячу лир! А вот этому синьору там отрежут пипиську!
   Это была, без сомнения, его минута славы!
   Толпа одобрительно загудела. Сергей не знал, смеяться или плакать!
   Лишь через полчаса, купив, чтобы отвязаться, все циновки, корзинки, тапочки для покойников и бумажные цветы, наши путешественники покинули сей гостеприимный квартал.
   Клиника оказалась буквально в километре от того места, где они заблудились.
   Избавившись от Карло, и глотнув минералки, чтобы успокоить потрясенные нервы, Лючия и Сергей вошли в приемную главврача.
   Синьор Ахиллес Константинопулос был сама любезность, и похож был вовсе не на грека, а на запорожского казака: вислые усы, бритая голова, нос картошкой. Только оселедца на макушке и вышитой рубахи на хватало! Топорща роскошные усы в улыбке, он поцеловал руку Лючии и пожал руку Сергею двуручным хватом.
   – Как добрались? Легко ли нас нашли?
   – Да уж, нашли! – хихикнула Лючия, – Без особых приключений!
   Секретарша принесла кофе и печенье. Кофе был эспрессо – знак, что заведение не бедное. Отпив кофе, Сергей, конфузясь, приступил к делу:
   – Видите ли, синьор Константинопулос… Обстоятельства сложились таким образом, что… мне нужна справка о том, что я сменил пол…
   – Понимаю! – энергично потер руки хирург, – Из вас получится наироскошнейшая блондинка! Все сделаем lege artis (по всем правилам искусства, – латынь): грудь будет четвертый номер, попу тоже увеличим силиконовыми имплантами – конфетка будет, а не попа! Два нижних ребра удалим, чтобы талия была тонкая… Влагалище сформируем узенькое, тесное, приятное любому парнеру! – он аж закатил глаза и поцокал языком, изображая экстаз, – Правда, сбросить вес придется, и на гормональных препаратах посидеть месяца три, чтобы борода перестала расти. Ну, и справку дадим, а как же!
   Сергей представил сию нарисованную яркими красками картину и содрогнулся.
   – Э-э… тут все немного проще… Мне нужна справка, что я сменил пол с женского на мужской!
   Синьор Константинопулос впал в нешуточное изумление:
   – Так вы… женщина!?
   – Нет, я мужчина. Но в мой документ вкралась ошибка – там написано: пол – женский, и исправить это невозможно. Вот, посмотрите сами, доктор! – Сергей положил на стол Визу.
   Врач, наконец, вник:
   – Значит, вы женщина формально, г-м… Ну, что ж… Перемена женского пола на мужской ещё сложнее. Удаление грудных желез, удаление гениталий, ушивание влагалища, формирование или пересадка функционирующего полового члена, пересадка волосяного покрова на грудь и лицо, липосакция для коррекции формы живота, бедер и ягодиц, массаж, курс мужских гормонов, специальный курс атлетической гимнастики для наращивания мускулатуры плечевого пояса и брюшного пресса…
   – Но, ведь мне ничего этого делать не надо! – взмолился Сергей, – Только справка!
   – Синьор Златогор, – доверительно наклонился к нему эскулап-капиталист, – Чтобы справка не вызвала сомнений там, где вы её предъявите, в моих книгах должны быть записи, что все вышеописанное имело место! То-есть, и операции, и комплексное лечение, да! Вдруг кому-нибудь придет в голову проверить?
   До Сергея дошла, наконец, вся тонкость намека:
   – Я правильно понял, что вы, доктор, для пущей правдоподобности возьмете плату за эти записи, как за реально проведенную операцию… и все сопутствующее?
   – А как же иначе? – хитрый грек смотрел на жертву бюрократизма честными голубыми глазами.
   – Сколько? – вклинилась в разговор Лючия, до той поры сидевшая молча.
   Синьор Константинопулос взял со стола калькулятор и долго клацал клавишами, вполголоса бормоча в усы:
   – … массаж… ушивание… так, гормоны… тренер… липосакция…
   Секунды тянулись томительно долго.
   – Вот, извольте! – калькулятор повернулся дисплеем к Лючии и Сергею.
   Лючия сдержалась, а Сергей охнул: столько стоил новенький «Феррари»! Но деваться некуда, пришлось согласиться.
   – И ещё одно, синьор Златогор! Вам придется провести недельку в нашем реабилитационном отделении. Ну, чтобы вас там видели, да? Заодно и отдохнете, а то вид у вас какой-то усталый. Витаминчики поколем, массажик поделаем, кислородный коктейль, то, да сё…
   – Три дня! Больше не могу, – твердо заявил Сергей.
   – Ну, три, так три. Но – обязательно! Завтра с утра и ляжете.
   Сергей кисло кивнул в знак согласия.

   Переночевали в гостинице неподалеку, а наутро снова поехали в клинику. Лючия, поцеловав своего Серджио на прощание, обещала навещать, и незаметно сунула в сумку фляжку коньяку для нарушения режима.
   В клинике все было по высшему разряду: и отдельная палата, и питание, и спортзал с бассейном, но нашему герою было скучно. Послонявшись по зимнему саду (погода была дождливая, на улицу не выйдешь), решил пойти в спортзал. Там уже лениво пинали мячик несколько синьоров и синьор. Кто-то тронул Сергея за рукав. Он обернулся: ему улыбалась ослепительно красивая, высокая и стройная синьорита в шортиках и маечке.
   – В пинг-понг играете, красивый мужчина? – вопрос был задан низким контральто с хрипотцой.
   – Играю…
   – Ну, так, давай? Стол свободен!
   Они сыграли несколько партий. Синьорита, назвавшаяся Анжелой, играла слишком хорошо, и выиграть у неё удалось лишь однажды.
   – Хватит, пожалуй! – Сергей положил ракетку после полутора часов борьбы.
   – Ну, хватит, так хватит, – покладисто отозвалась девушка, не стесняясь снимая пропотевшую майку и представляя для обозрения роскошные груди третьего размера.
   Увидев удивленно расширившиеся глаза Сергея, она спохватилась:
   – Ой, опять забыл, что я баба! – и поспешно надела майку обратно.
   Подмигнула заговорщицки:
   – Оборудование протестировать не желаешь, красавчик? Вон тебе какой корень пришили, где ещё только такой здоровенный нашли! У меня поменьше был. Встает-то нормально, не болит уже?
   Наш герой, в глубине которого был прочно зашит «Моральный Кодекс Строителя Коммунизма», в ужасе шарахнулся в сторону, осознав, что ему только что недвусмысленно предложили совокупиться с мужиком, переделанным в подобие женщины! То, что его самого приняли за хрен знает что, тоже было неприятно, почему-то. В палате, чтобы привести в гармонию нервы, выпил коньяку, мысленно поблагодарив Лючию за предусмотрительность. Успокоившись немного, восхитился качеством работы врачей: тетка получилась – от настоящей не отличишь! Разве, что кисти рук великоваты… и стопы… Даже мужским потом от него… от неё… не пахло!
   «А у нас, в Советском Союзе, такой потребности нет, пол менять! Люди делом заняты, им не до глупостей! Это капиталисты-бездельники с жиру бесятся: побыл, понимаешь, мужчиной – надоело, ну, и захотел женщиной побыть, чтобы новые ощущения испытать в сексе! У, извращенцы!» – пришла на ум такая, идеологически правильная, мысль.
   Короче, все оставшееся время читал на диване «Спартака» Джованьоли, смотрел телевизор, принимал процедуры, общался с Лючией, но из палаты выходить зарекся, дабы не влипнуть снова в щекотливую ситуацию.

   Получив вожделенную справку, поехали домой, не задержавшись в Милане ни на одну лишнюю минуту. Лючию ждали дела фирмы, Сергей соскучился по кузнице.
   На следующий день снова посетили собор Святого Петра. Принимал их уже другой дежурный священник, так что объяснять, как он так быстро сменил пол, Сергею не пришлось. Записались на 9-е февраля, на 2-е было уже все занято.

Глава четвертая

   В начале октября в Москву вернулась из Эстонии Люся Воробьёва. Санаторий, где она провела более месяца, был очень хороший, Кремлевского Управления Минздрава. Это бабушка добыла путевку для внучки, надавив на мужа, который, как мы помним, служил инструктором ЦК КПСС.
   В санатории Люся поправилась на шесть кило, ибо кормили на убой и строго следили, чтобы все было съедено! Под конец срока лифчик нулевого размера сделался мал, пришлось покупать первый номер. Глядя на своё отражение в большом старинном трельяже, девушка не могла не отметить перемен к лучшему в своей внешности: не только фигура, но и лицо похорошело: проклятые прыщи на лбу, которые приходилось прикрывать челкой, исчезли без следа!
   Вообще, время не было потеряно зря: Люся там познакомилась с опытными в житейских и любовных делах тетками. Правда, они почти все были суицидентками, в смысле, совершали попытки самоубийства, в результате чего и попали в санаторий, но так что с того? Главное, что Люся в часы досуга могла впитывать информацию о соблазнении мужчин, которой дамы делились чрезвычайно охотно, а иногда даже навязчиво. От них комсомолка Воробьева переняла умение не сутулиться и ходить походкой «от бедра», делать классические движения глазами: «в угол, на нос, на предмет», говорить с придыханием, изящно падать в обморок, плакать настоящими слезами, а также правильно жестикулировать.
   – Вот, Люся, – учила её мадам Зарубина, жена замминистра путей сообщения, – Допустим… мущина спрашивает: «Ну, я пойду?». Как ты ответишь, чтобы он понял, что можно прийти снова?
   – Ну-у… Скажу: «Приходи ещё!» – терялась Люся.
   – Неправильно! Надо сделать кистью вот так, как будто ты что-то приближаешь к себе, и выдохнуть: «Да-а-а!». Обязательно придет, ибо это действует на подсознательном уровне!
   Люся все это старательно запоминала и даже конспектировала.
   Не удержавшись, она рассказала новым подругам историю своих отношений с Михаилом.
   – … он в тот вечер ушел, а я отравилась…
   Дамы были потрясены и заинтригованы!
   – Да ты что! Таблеток наглоталась? А каких?
   – Не, я кефиром…
   – Кефиром!? Оригинально!
   – Ну, в смысле просроченный кефир выпила и попала в инфекционное. А оттуда убежала, не помню, как… и нашли меня в волшебном дворце, в Туркмении. И теперь диагноз у меня: бродяжничество на почве амнезии.
   Дамы впечатлились: такая романтическая история!
   Всесторонне рассмотрев сей сложный случай, консилиум пришел к выводу, что Люсе одной не справиться, а посему необходимо разработать План Уловления Михаила Михайлова в брачные сети. Работа над Планом растянулась до самой выписки Люси. Каждый день в него вносились поправки, новые предложения и идеи. Автору удалось сделать копию сего секретного документа:
   Во первых: выяснить досконально все данные соперницы. Подвергнув глубокому анализу её слабые и сильные стороны, постараться разобраться, что особенно привлекает Михаила и, если возможно, развить это качество в себе. При невозможности – разработать альтернативный вариант влюбления объекта на базе собственных умений и личностных качеств.
   Во вторых: дискредитация соперницы в глазах объекта. Красоту объявить яркой оболочкой, прилежность – ограниченностью, шарм – дешевым кокетством, простоту – тупостью. Делать это исподволь, намеками.
   В третьих: оклеветать соперницу, для чего распускать слухи о её неблаговидном поведении среди близких ей людей.
   В четвертых: при неудаче всего вышеперечисленного, написать анонимку в КГБ, что данная иностранка является шпионкой. Даже без доказательств должно сработать, посомневаются – и вышлют из страны, на всякий случай. А если обосновать подозрения в кавычках, то тем более.
   В пятых: там видно будет!
   Люся, изучив сии рекомендации, была обескуражена:
   – Как же так? Слухи распускать, анонимки писать… Это же гадость и подлость!
   – В любви, как на войне, все средства хороши! – возразила мадам Зарубина, главная в коллективе специалистка по интригам, – Хочешь добиться своего Михаила – значит, придется пойти и на это! Важен результат, девочка.
   Люся, тем не менее, решила распускать слухи и писать анонимки лишь в самом крайнем случае.

   – Уважаемые пассажиры! Наш поезд Таллин – Москва прибывает на первый путь. Нумерация вагонов производится с головы поезда… – заботливо поделился информацией динамик, после чего запел веселую песню:

   Ну-ка, солнце, ярче брызни!
   Золотыми лучами обливай!
   Эй, товарищ! Больше жизни!
   Поспевай, не задерживай, шагай!

   Народ засуетился, принялся вытаскивать из купе чемоданы, сумки, свертки и кульки в авоськах, готовясь к высадке. У Люси вещей было немного: маленький чемоданчик и этюдник, но толкаться в проходе не хотелось, поэтому она сошла на перрон Ленинградского вокзала одной из последних. Огляделась: родители в поле зрения не наблюдались. Потихоньку пошла к выходу и через полсотни шагов увидела простенько одетую, похожую на учительницу, женщину с двумя чемоданами, у которой лопнула авоська с апельсинами. Ярко-оранжевые шары раскатились по платформе, и женщина ползала на коленках, чтобы их собрать. Люди шли довольно густо, некоторые переступали или обходили, некоторые пинали несчастные цитрусовые, но никто не останавливался помочь. Люсе стало жалко женщину: апельсины не каждый день купить удается, наверняка очередь здоровая была, а тут – на тебе, рассыпались! Достав их кармашка чемодана авоську, опустилась на корточки и сложила в неё с десяток кругляшей.
   – Вот, кладите сюда, пожалуйста, а то ваша-то лопнула, как понесете?
   – Спасибо тебе, милая! – отозвалась женщина, переводя дыхание, принимая авоську и докладывая в неё все, что удалось собрать, – А то я прямо расстроилась: издалека везу, а тут такая неприятность… Ну, ещё раз спасибо, счастья тебе!
   – В чем оно, счастье? – грустно улыбнулась Люся.
   Преображенный Вагабонд внимательно посмотрел на неё, шевеля губами, а затем вздохнул:
   – Счастье в труде. А твоё – в труде творческом! Ибо ты – демиург!
   – А как же любовь? – удивилась Люся.
   – Потом будет. Сама разберешься, со второй попытки, – непонятно ответила женщина и, повернувшись, побрела в сторону метро.
   – А вам куда ехать? —спросила Люся, хотя и не собиралась, – Меня папа на машине встречает, можем подвезти…
   – Спасибо на добром слове! Мне далеко, в Ворсино, это с Киевского… Сама доберусь, – не оборачиваясь ответила женщина и вскоре затерялась в толпе.
   А тут и папа с мамой появились!

   Итак, она дома! Родители, прилетевшие из Франции на день раньше, завалили единственную дочку подарками, среди которых была пара умопомрачительных платьев от Кардена, купленных на распродаже в универмаге «Блюмкинс» (ну, прошлогодняя коллекция!), а также фирменный джинсовый костюм «Super Rifles» и кроссовки «Оdidass», приобретенные у цыган на приморском базарчике в Булони. Ни у кого во всей Строгановке таких замечательных нарядов нет! Люся решила, что на фоне соперницы, одевающейся очень скромно, она будет выглядеть очень даже выигрышно.
   Привезли также множество альбомов по искусству, среди которых был один, посвященный скульптуре. Смотреть картинки полагалось сквозь стереоочки (одно стекло красное, другое голубое!), тогда изображение становилось объёмным. Этот феномен, доселе незнакомый, сильно заинтересовал Люсю. Взяв сильную лупу, она принялась исследовать иллюстрации. Ага, понятно! Изображение статуи было как бы оконтурено красными и голубыми линиями. Люся взяла альбом для набросков и несколькими линиями нарисовала пирамиду. Затем нанесла красные и синие линии. Посмотрела сквозь очки: не получилось… А если так? Она закрыла правый глаз и, глядя через красное стело левым, нанесла голубые линии. Затем прорисовала красные линии, закрыв левый глаз. На сей удалось добиться желаемого эффекта: пирамида выглядела объемной! Принцип стереоживописи был усвоен, и Люся принялась экспериментировать дальше. Взяв один из своих старых рисунков, она превратила его в стереокартинку всего за час. С непривычки было трудно, уставали глаза, но упорства художнице было не занимать!
   Короче, всю следующую неделю она совершенствовала вновь открытую технику. С каждым разом получалось все лучше, даже картины маслом! Море, казалось, норовило выплеснуться за раму, грозно нависали скалы, парусник летел себе в волнах на раздутых парусах прямо на зрителя, целя бушпритом в самую середину. Отлично, отлично! Особенно удался натюрморт с самоваром и блюдом клубники: как живая получилась, даже запах чувствуется!

   Во время посещения занятий в Строгановке Люся исподволь, стараясь не быть навязчивой, общалась с Михаилом. В перерывах между лекциями они несколько раз вместе пили кофе с пончиками, и Люся рассказывала о своём житье-бытье в волшебном дворце, а Михаил – о кровавых событиях в его квартире, о суде над Костанцо, о внезапном и неожиданном отъезде Сергея в Италию. Он по прежнему относился к комсомолке Воробьёвой как к товарищу, и Люсю это до поры, до времени устраивало, ибо необходимо было подготовить плацдарм, с которого впоследствии развивать наступление. Это ей объяснила в санатории Алевтина Ивановна, жена генерал-лейтенанта бронетанковых войск.
   – Пойми, милая, – поучала она, глубоко затягиваясь неразлучной сигаретой, – В твоей ситуации лихой кавалерийской атакой, как ты пыталась раньше, ничего не добьешься. Любая кампания начинается с разведки, это азбука! Затем выбирается наиболее удобная позиция, готовится плацдарм, куда стягиваются силы, техника и боеприпасы, чтобы в день «Х» могучим броневым потоком ворваться в расположение противника, сметая все на своем пути, уничтожая всё живое…
   Тут она краснела, выпучивала глаза и начинала вопить:
   – А Верку проклятую в плен не брать! Не брать! Размазать, намотать на гусеницы, сжечь! А-а-а!
   Вера была прапорщиком и служила секретаршей у генерала-лейтенанта Никитина, бравого бронеходчика пятидесяти пяти лет от роду. Прапорщик обладала длинными ногами, растущими из большой круглой попы, и грудью восьмого размера, не вмещавшейся ни в одну стандартную гимнастерку. Выдержать такое искушение генерал не смог… Жена застукала их на даче, нагрянув сюрпризом. Между дамами произошло побоище: с визгом, пощечинами, царапанием лиц и тасканием за волосы. По очкам победила Вера, как более молодая и физически крепкая! Муж принял сторону победительницы и стал с ней сожительствовать открыто, несмотря на увещевания парткома и лично министра обороны! Дело шло к разводу… Алевтина Ивановна, не в силах перенести позор и горечь поражения, бросилась под автомобиль (уазик-головастик!), но тот лишь отрикошетировал в кювет от могучих (хотя и меньших размеров, чем у соперницы!) буферов генеральши. В общем, при каждом воспоминании о сопернице-разлучнице у Алевтины Ивановны обязательно начинался истерический припадок с судорогами и пеной изо рта. Люся этих припадков сильно пугалась, но упорно продолжала посещать сии семинары по тактике и стратегии, чувствуя их несомненную для себя пользу.
   Разведка, да… В медицинском институте училась Люсина одноклассница Женя. Люся с ней встретилась и обрисовала ситуацию
   – Понимаешь, Мишка совсем уже мой был, даже в одном спальнике спали… и целовались, а тут подваливает эта… иностранка с жопой, как у змеи подколодной! Он на неё и запал, дурачок, как д'Артаньян на Миледи! Мне удалось узнать, что она во втором меде учится. Помоги, Жень! Выясни мне про неё всё, а я тебя в каком хочешь виде нарисую, хоть в виде Афродиты!
   Женя, небольшого роста, склонная к полноте брюнетка, задумалась: искушение было велико! Но, вспомнив, что её ноги далеки от идеальных (коротковаты и толстоваты), со вздохом отказалась быть нарисованной в виде богини:
   – Не, я голой не хочу, да и родители убьют! Подумаю, скажу тогда… Иностранка, говоришь, с жопой… А ещё какие-нибудь приметы есть?
   – Да я тебе сейчас нариую!
   И через полчаса карандашный портрет по памяти был готов. Сходство с оригиналом было полное! Сравнив изображение с худенькой Люсей, подруга с сожалением подумала, что шансов на победу у художницы немного, но задание выполнить взялась.
   Уже через неделю на стол Воробьевой легло досье, фигурально выражаясь. То-есть, подруги встретились и Женя рассказала, что подходящая под описание девушка является кубинкой-первокурсницей по имени Эстрелла, живет, естественно, в общаге, вредных привычек не имеет, с Михаилом только гуляет, но, по непонятным причинам, не спит! Это с таким-то красавцем, во, дурища! Сведения были добыты от одногруппницы синьориты Рамирес. Сие обнадеживало и давало новые возможности для маневра. Позже Женя принесла вообще потрясающую новость: кубинка застукала Михаила с другой бабой и прервала с ним всякие отношения! Это Хельга по секрету поведала паре-тройке подруг, а они, тоже по секрету, разнесли новость ещё шире.
   Люся поняла, что пора начинать окружение! В смысле, окружить Мишеньку заботой и участием, сделать так, чтобы ему с ней, Люсей, было интересно и приятно.
   Первым шагом было приглашение Михаила в мастерскую.
   – Я, Миш, новую технику освоила! – похвасталась она однажды, – Приходи, покажу!
   Михаил снисходительно согласился. Он учился на последнем курсе и имел представления о всех техниках и приемах живописи. Что может нового выдумать какая-то второкурсница? Но любопытство пересилило и он пришел.
   Мастерская Люси представляла собой двухкомнатную квартиру. Родители-дипломаты сняли её специально для любимой дочери, чтобы той было где творить без помехи. Михаил, увидев сии хоромы, завистливо засопел: он вынужден был заниматься живописью на кухне, а большие холсты приходилось писать в общей студии института, что было достаточно неудобно. Ну, люди там посторонние отвлекают, не дают сосредоточиться, краски и кисти берут без спросу… А тут! Хоть шесть метров на девять на мольберт ставь!
   Пока он осматривался, Люся поставила на плиту чайник. Какой же общение без чая! Этому её научила Эльвира Павловна Семенчук, специалистка по Задушевности Общения. Жена директора универмага «Детский Мир» лечилась в санатории от клептомании. Методику завязки контактов с нужными людьми и расположении их к себе она излагала прекрасно, и Люся жадно впитывала эту информацию, несмотря на то, что после каждого общения с Эльвирой пропадали то заколка, то мелочь из кошелька, то пуговица с жакетки, то авторучка. Потом, правда, клептоманка все возвращала по первому требованию.
   – Вот, Миш, смотри! – начала экскурсию хозяйка, снимая мешковину с первого холста.
   Вгляду Михаила предстала ранее виденная картина, написанная в Новом Свете: он сам, в одних плавках, стоит на скале посреди моря в позе отдыхающего Аполлона.
   – Недурно, Воробьёва! – одобрил он, – Свет хороший, цветопередача адекватная… и перспектива. Прозрачность воды передана отлично. Только, я уже эту работу видел. Или ты дописала что-то?
   – А ты теперь сквозь очки посмотри! – предложила Люся, затаив улыбку.
   Надев сине-красные очки Михаил ахнул: картина резко изменилась, стала объёмной! Море теперь не просто казалось прозрачным, а было таковым: можно было разглядеть камушки и водоросли на дне. Сам он смотрелся настоящим культуристом, кубики брюшного пресса и бицепсы, слегка приукрашенные Люсей, выглядели прямо-таки осязаемыми! И другие части тела тоже, г-м!
   Ошарашенно тряхнув головой, он снял очки: объём исчез, мускулы смотрелись вполне умеренными… и камешков на дне не видать…
   – Как ты это делаешь, Воробушек? – прошептал наш зритель севшим голосом, – Как?! Такого же просто не может быть!
   – Может-может! – триумфально улыбнулась художница Воробьёва, – Ты ещё не всё видел!
   Михаил добросовестно посмотрел остальные картины: везде то же самое, полное ощущение реальности. Даже показалось, что в самоваре он разглядел собственное отражение!
   – Научи, Люсь! – попросил он, положив на плечо девушки руку.
   Та аж содрогнулась от удовольствия: во первых, впервые по имени назвал, а то все Воробьёва да Воробушек, во вторых – физический контакт, как знак доверия!
   – Ну, конечно, дорогой комсомолец Михайлов! – с придыханием, как учили, выдохнула Люся, – Научу! А пока, давай чайку попьём, с конфетами?
   Чай пили на кухне, где же ещё! Была открыта жестяная расписная банка подлинной индийской заварки из Индии, произведшей на Михаила мощное впечатление. Конфеты же – настоящий швейцарский шоколадный набор – вообще повергли в восторг.
   – Ого! Вот это чаёк! И у шоколадок вкус – специфический! Надо же, мятная попалась! Я ещё одну съем?
   – Кушай-кушай! Это всё родители из Франции привезли, – небрежно обронила Люся, мысленно похвалив себя за новое достижение: вкусный чай будет служить дополнительной ассоциацией с ней, его заварившей!
   За чаепитием она объяснила принцип стереоживописи.
   – И только-то? – поразился Михаил, – Знай себе оконтуривай красным да голубым?
   Допивши чай и загасивши окурок в банке из под сгущенки, он немедленно попытался нарисовать кубик. Сделал все, как говорила Люся, но стереоэффект не возник!
   – Странно! – обескураженно пробормотала учительница, не упустившая случая слегка навалиться грудью на плечо ученика, – Попробуй ещё разок, а?
   С третьей попытки получилось! Михаил с облегчением отложил карандаши.
   – Слушай, Люсь, а ты здесь с кем-нибудь или одна?
   – Одна-одинешенька, – подтвердила вопрошаемая, затаив дыхание: вот, сейчас он клюнет на приманку!
   – Э-э… а можно я к тебе сюда переберусь? Мне на кухне тесно, а в институтской студии неудобно. Пусти, а? Вдвоем веселее!
   – Ну-у… ладно… приходи, когда хочешь, – как бы нехотя согласилась Люся, хотя на самом деле душа у неё пела, – Только больше никого не приводи! Я тебе завтра ключ запасной у слесаря сделаю.
   – Спасибо тебе огромного размера, комсомолка Воробьёва!
   Время было позднее. Михаил проводил девушку домой (всего-то пришлось на два этажа спуститься!) и, довольный, отправился восвояси.
   Люся ликовала: окружение прошло успешно!

   Успех необходимо было закрепить и развивать. Теперь каждый приход Михаила в мастерскую обязательно начинался с чаепития, ибо это сближает. К чаю Люся подавала всякие вкусняшки, приносимые родителями из спецраспределителя и отсутствующие в московской торговой сети: ну, там, бутерброды с икоркой или сёмгой, зефир в шоколаде, клюкву в сахаре. На Михаила это действовало положительно: он урчал от удовольствия, неприлично облизывал пальцы, а иногда даже обнимал Люсю, прочувствованно говоря при этом:
   – Спасибо, Воробушек! Сроду так вкусно чай не пил!
   Люся радовалась и млела! Все шло правильно, путь к сердцу любимого через желудок был нащупан и проторен!
   После чая они работали, каждый в своей комнате, периодически прерываясь на перекур. Люся не курила, но для Михаила стащила у папы блок «Филипп Моррис». Михаил, потихоньку вышедший из депрессии, вызванной разрывом с Марией, шутил и рассказывал анекдоты, которым Люся обязательно смеялась, даже если не понимала юмора. Ну, чтобы не показаться неразвитой!
   Дальше – больше! Проходя мимо Люси в туалет или на кухню, Михаил иногда игриво шлёпал её по попке. Люсе это нравилось до чрезвычайности, и она быстро научилась провоцировать потенциального жениха: заслышав его шаги, вставала на стул коленями и оттопыривала корму.
   Михаил упорно пытался освоить технику стереоживописи, но, при всей его старательности и помощи Люси, у него получалось плохо. Объёма удавалось добиться только на самых простых рисунках: куб, шар, пирамида. Пропыхтев целую неделю над гипсовой головой (такие он рисовал ещё на первом курсе!), стереоэффекта так и не добился: объёмным получился только нос! Это обескураживало. Люся не могла постичь причину его неудачи, ибо у неё все получалось легко, и каждая её новая картина представляла собой слепок реальности – настоящей или мнимой, неважно.

   Наступил Сочельник, канун Рождества, которое католики празднуют 25 декабря. Мария тайком от всех, даже от Хельги, посетила богослужение. Для этого пришлось ехать в единственный действующий в Москве Храм Святого Людовика Французского, что на улице Малая Лубянка. Под внимательными взглядами нескольких молодых людей в штатском, гулявших у входа, она вошла в широко распахнутые двери. Внутри горели свечи, играл орган, пахло ладаном. Дева Мария держала на руках младенца Иисуса, и он улыбался людям. Народу было, кстати, не очень много, так, сотни две, в основном иностранцы. Впереди, у самого алтаря, молился бледный бородатый мужчина, похожий на Костанцо, жениха Марины. Двое в штатском скучали рядом.
   «Не может быть!» – подумала Мария, – «Он же в тюрьме сидит!»
   Преклонив колени, девушка помолилась о здоровье родителей и о мире во всем мире. Помолилась и о Костанцо Каррера, хотя едва знала его. Затем помолилась о Мигеле… и о себе тоже, но не говоря прямо, что хочет с ним помириться, а так, намекнула только…
   Пожилая синьора в мантилье полуобернулась и поощрительно кивнула Марии. От этого на душе сразу стало так хорошо!
   После службы Мария вышла из Храма и ахнула: начался снегопад! Первый в её жизни! Нет, конечно, она видела снег в кино и на картинках в книгах, но то, что она испытывала сейчас, было непередаваемо прекрасно! Крупные мохнатые снежинки в полном безветрии густо-густо опускались на землю, на крыши домов, на деревья, покрывая всё пушистой субстанцией и превращая город в волшебную и немного таинственную страну. Ярко-желтый, химический свет фонарей преобразился, стал мягче, превратился в конусы теплых лучей с четко очерченными границами. Снежинки танцевали свой сложный медленный танец, вспыхивая в этих лучах уличного освещения маленькими звёздочками. Да они и были звездочками! Мария пригляделась: ни одна, упавшая на рукав пальто, не была похожа на другую! Она подставила ладонь и удивилась, что снежинки совсем не холодные! Из озорства девушка открыла рот и поймала несколько хлопьев снега на язык: холодно не было, а на вкус они были… нет, не определить… Но пахли свежестью!
   – Ты что, никогда не видела снега, дитя? – ласково спросила по испански давешняя пожилая синьора.
   – Нет… не видела, – растерянно ответила Мария.
   – Откуда ты?
   – С Кубы, синьора. А вы?
   Синьора улыбнулась:
   – А я из Ворсино… впрочем, неважно! Ты ни о чем не хочешь меня попросить?
   Мария растерялась: с какой стати она стала бы просить о чём-то эту незнакомку?
   – Н-нет…
   Синьора пристально всмотрелась, улыбнулась несколько разочарованно:
   – Ну, тогда… Пусть этот первый снег принесет тебе счастье, muchacha!
   – Спасибо… – отозвалась Мария и растерянно оглянулась: синьора исчезла.
   И, что интересно, следов тоже не осталось! А ведь должны были остаться следы, не по воздуху же она прилетела от крыльца до проезжей части? Странно…
   «И, главное, как она догадалась, что я говорю по испански?» – ломала голову наша кубинка, идя к метро.
   Следы от её сапожек отпечатывались на снегу совершенно отчетливо, даже жалко было наступать на девственно-белую дорогу. Оглянувшись, Мария увидел что там, где она прошла минуту назад, отпечатки уже превратились в едва различимые ямки.
   Метро уже закрылось, и пришлось ловить такси. Облепленная снегом машина затормозила около девушки минут через пять.
   – Куда поедем, красавица?
   – Юго-Запад. Угол Волгина и Островитянова…
   Таксит кивнул и рванул с места.
   Ангел второй статьи Вагабонд улыбнулся вслед. Подслушав молитву девушки, он решил исполнить её желание воссоединиться с любимым!

   26 декабря Михаил пришел в мастерскую очередной раз и застал Люсю кладущей последние мазки на натюрморт с георгинами в вазе, стоящей на трельяже.
   – Это ты, Миш? – окликнула она, не оборачиваясь и сопя от сосредоточенности, – Я сейчас.. Поставь чайник, силь ву пле!
   Раздевшись и поджегши конфорку под чайником, Михаил подошел к только что законченному полотну и всмотрелся: довольно традиционный натюрморт, исполненный в манере старых испанцев, то-есть притемненный и очень роскошно выглядящий. Взял с верстака очки: объёма, стереоэффекта – не было! Он уже открыл рот, чтобы сказать об этом Люсе, но та, закусив губу, коснулась картины тоненькой кисточкой и… Картина ожила! Даже без красно-синих очков она была объёмной, можно было заметить, что цветы как бы слегка шевелятся от легкого тока воздуха! Но особенно их обоих потрясло, что в зеркале отражался не только букет, как и было задумано, но и зритель! То-есть, согласно законам оптики, во всех трех зеркалах! Мало того, в правильной проекции и перспективе! Михаил долго корчил рожи перед сим шедевром, восторгаясь, как нарисованное зеркало безошибочно их воспроизводит.
   – Ты, Воробьёва, гений! – торжественно заключил он, накривлявшись досыта, – Сие явление необъяснимо и другим человеком воспроизведено быть не может! Ты – уникум!
   Подумав, добавил голосом почтальона Печкина:
   – Тебя надо в поликлинику сдать, для опытов!
   Люся захохотала и бросилась на него с кулаками. Михаил легко перехватил её запястья. От резкого движения измазанный красками рабочий халат распахнулся и взору Михаила предстал кокетливый французский лифчик кремового цвета и ложбинка между грудей. Оба испуганно замерли на мгновение, а затем Люся выгнулась, чтобы освободиться, и нечаянно коснулась своим тазовым поясом чресел комсомольца Михайлова. А там… а там… что-то упруго бугрилось!
   Парень разжал руки и резко отстранился.
   – Прости, Воробушек, – виновато пробормотал он, запинаясь, – Я… это… увлекся… Пойду, пожалуй.
   Люся, вспомнив уроки мадам Зарубиной, сделала изящный жест кистью, как будто приближая что-то к себе, и выдохнула:
   – Да-а-а!!!
   К сожалению, уверенности, что подопытный обратил на это достаточно внимания, не было.
   Михаил быстро собрался и ушел, досадуя на себя: «Надо же, как неловко получилось! Чуть до греха не дошло! Воробьёва, она же ведь просто товарищ!»
   Когда дверь захлопнулась, Люся упала на табурет и заплакала. Надо же, сорвалось! А ведь уже в руках был, и хотел её!
   Высморкавшись и вытерев слёзы, проанализировала ситуацию и пришла к выводу, что все не так плохо, а скорее даже хорошо: уже реагирует на неё, как на женщину! Но как быть дальше, было неясно. Подумав, придвинула телефон и накрутила номер:
   – Алло, Эльвирочка Павловна? Это Люся… Мы могли бы встретиться? До Нового Года?

   Придя домой, Михаил долго пребывал в задумчивости, ибо то, что произошло в мастерской, сильно взволновало его целомудрие. Отношения с горячо любимой Марией оставались в подвешенном состоянии, и как с ней мириться он не представлял. Ольгу он прогнал, да, по большому счету, у него к ней ни любви, ни серьёзного влечения никогда не было. А женщину хотелось очень сильно!
   «Воробьиха не вариант, она просто товарищ… товарищ? Товарищ!» – твердо заключил наш герой, но память назойливо подсунула картинку: белая-белая кожа в ложбинке между грудей… Нет, что делать-то? Проститутку снять за червонец? Или к Дуне Кулаковой обратиться за помощью? От этой, недостойной взрослого мужчины мысли, стало стыдно.
   От раздумий отвлек звонок в дверь. Недоумевая, кто бы это мог быть в столь поздний час, открыл. На пороге стояла женщина в надвинутом на глаза платке и плаще с поднятым воротником, явно иностранка (это был Вагабонд, но парень об этом, конечно, не догадался!).
   – Пардон, я имею честь видеть месье Михайлофф? – конспиративным шепотом осведомилась она по французски.
   – Да, это я… – слегка растерялся Михаил.
   – У меня для вас пакет от месье Златогора из Италии! – незнакомка нырнула рукой под плащ и вынула сверток из коричневой грубой бумаги, – Вот, возьмите! А я побегу, мне ещё на электричку надо успеть, обратно в Ворсино!
   Михаил неловко взял.
   – Но, послушайте… – начал он, но женщина в плаще уже повернулась и застучала каблуками по лестнице.
   В пакете оказалось два письма и два десятка фотографий! Ещё там были шикарные часы «Сейко» в коробочке. Серега писал о своём житье-бытье, извинялся за внезапный отъезд, дескать, из-за конспирации не мог ничего заранее сказать. На фотографиях он был то в Ягуаре, то в собственной кузнице, то с Лючией в шикарных интерьерах. Несколько фотографий запечатлели его поковки. Михаил только успевал подбирать отпадающую челюсть: надо же, как друг Серега развернулся вширь и вглубь! Своя кузница, магазин-салон… Перечитал письмо:
   «… Письмо это посылаю тебе с оказией: одна знакомая едет в Москву по делам, согласилась доставить. Имей в виду, я тебе и маме пытался звонить, но звонки не проходят. Письма, судя по всему, тоже застревают в КГБ. Хотел передать маме немного денег, но не рискнул: рубли здесь не водятся, а за валюту, если найдут, сам знаешь, что бывает. Так что поддержи её, письмо передай и фотки. А я потом что-нибудь придумаю!
   Обнимаю за организм!
   Сергей, друган с Италии
   PS: часы – тебе подарок от меня!»
   Ни обратного адреса, ни телефона не было.
   Михаил принялся рассматривать часы: ну и хронометр! На задней крышке надпись: «Waterproof 200m Shockresistant». Календарь, день недели, секундомер! Нержавеющий стальной корпус и такой же браслет с застежкой! Ну, дает Серега! Решил, что съездит к Александре Георгиевне завтра же, а звонить заранее не будет из конспирации, а то мало ли что! Вдруг её телефон прослушивается?
   Он снова посмотрел на подарок: 22.30. Мария должна быть сейчас дома… Представил, как она сидит за столом, зубрит свою анатомию. Или, даже, лежит и зубрит! Внезапно решение проблемы яркой вспышкой озарило мозг! Ворваться к ней, не слушая возражений, и все объяснить! Объяснить, что она была свидетельницей досадного недоразумения, провокации! А потом – поцеловать… и будь, что будет!
   Быстро одевшись, Михаил выскочил из дома. Снегопад, начавшийся накануне, старательно заваливал столицу снегом. Такси, ему нужно такси, срочно! Почти бегом двинулся в сторону Ленинского проспекта. За десять минут ни одной машины! Куда они все подевались? Наконец, из-за угла вывернула Волга с шашечками на дверцах. Михаил перескочил через сугроб на проезжую часть, преграждая автомобилю путь и отчаянно размахивая руками. Таксярник с визгом затормозил, выпуская из окна облако концентрированного мата, и пошел юзом. Михаил, не обращая внимания, рванул дверцу и плюхнулся на сиденье.
   – Куды прешь, козлина позорный? – завопил водила, выхватывая из-под сиденья монтировку, – Не видишь, в парк еду?
   На ветровом стекле, действительно, красовалась табличка «В Парк».
   – Госбезопасность, капитан Михайлов! – железным голосом оборвал его вопли Михаил, выхватывая из нагрудного кармана куртки красную книжечку с золотыми буквами «КГБ СССР».
   Этот муляж он изготовил сам, специально для таких вот ситуаций. Внутри была чистая бумага, а надпись была выполнена бронзовкой, разведенной на сахарном сиропе. В случае угрозы задержания милицией или, не дай Бог, настоящими комитетчиками, достаточно было лизнуть, чтобы грозная аббревиатура исчезла.
   Водитель, конечно, поверил, что удостоверение подлинное и моментально втянул клыки.
   – Куды поедем, товарищ капитан?
   – На угол Волгина и Островитянова, – распорядился псевдокомитетчик, – Знаешь, где это? Да счётчик включи, всё должно быть натурально.
   – Знаю, конечно! – обрадованно отозвался водила, уже успевший загрустить, что придется делать ездку бесплатно, – Только вчера туда такую красавицу возил, эх!
   Движение было редким, поэтому до общежития доехали быстро, минут за пятнадцать.
   Расплачиваясь, Михаил значительным голосом приказал:
   – О том, что меня возил, забыть!
   – Так точно, товарищ капитан, уже забыл! – козырнул водитель.
   – К пустой голове руку не прикладывают! – вспомнил Михаил сентенцию деда-генерала, – Давай, езжай, не свети меня!
   Таксярник рванул с места, оставив после себя облачко дыма от горелой резины.
   Часы «Сейко» показывали 23.07. Как попасть в общагу, а? Легальный вход для посетителей до одиннадцати… Показать ксиву? Нельзя, вахтерша бдительная, захочет прочитать, что внутри написано… Да и примелькался товарищ Михайлов с сентября месяца, узнать может, хоть уже и декабрь!
   Обошел корпус сзади, присмотрелся: так, если на крышу мусорокамеры залезть, то оттуда на второй этаж несложно… а он заколочен, блин! Придется карабкаться на третий, по стене. Ну, ничего, преодолеем! Подставив какие-то ящики, влез на крышу мусорокамеры, примерился к кирпичам: во, выбоина, и ещё одна, и вон там… Вперед! До второго этажа добрался без проблем, только извозился весь, ибо температура окружающей среды была нулевая, а значит, везде было сыро и грязно. Стоя на перилах, перевел дух. На третий дорога казалась легче: доски, закрывающие балконный проем, были набиты неплотно, поперек. Значит, по ним, как по лестнице! Привстав на носки, ухватился за самую верхнюю щель, начал подтягиваться. Не тут-то было! В тело, пронзив куртку, когтями вцепились сразу несколько гвоздей, вбитых, наверняка, специально. Вверх – никак! И вниз – тоже! Во, попал! Закусив губу, Михаил, напрягая все силы, подтянулся. С противным треском разорвалась новенькая куртка, а также кожа на груди и животе. Есть! Он перехватился на три доски выше и подтянулся снова, на сей раз порвав брюки и исцарапав ляжки. Но это было уже неважно, он прорвался и теперь висел на бетонной плите балкона третьего этажа. Найдя упор для ног, подтянулся, пытаясь дотянуться до перил. Нет, слишком высоко, не достать! Гладкая бетонная плита в метр с лишним высотой, и не за что зацепиться. Руки уже начали уставать, однако! Решать, что делать, нужно было быстро, ибо сверзиться с десятиметровой высоты не улыбалось. Щель! Вертикальная щель между стеной и плитой ограждения! Вставил туда правую кисть, как мог высоко, сжал в кулак. Ну! Подтянулся на одной руке. Надо же, а раньше такое не удавалось! Вставил левую руку, сжал в кулак, повторил. Раздался хруст. «Часы накрылись!» – смятенно догадался наш скалолаз, вернее, стенолаз, но жалеть прибор было некогда. Снова перехватился, дрыгая ногами от напряжения… Ну, наконец-то! Свободная рука ухватилась кончиками пальцев за перила, коленка уперлась в щель между полом и вертикальной плитой. Несколько секунд висел, судорожно всхлипывая, копя силы для последнего броска… Ещё одно усилие – и он перемахнул через перила и стоит на дрожащих ногах в неосвещенном коридоре! Дойдя до лифта, оглядел себя в тусклом свете уличного фонаря. М-да-а, видуха страшноватая! Куртка и брюки порваны в нескольких местах, весь извазюкался в грязи и кровище. На «Сейке» раздавлено стекло. Удастся ли заменить? Отряхнул волосы от налипшего снега, вытер рукавом лицо. Со вздохом нажал кнопку вызова лифта. Лифт не работал.

   Мария и в самом деле была дома, зубрила при свече (электричество опять вырубилось!) высшую математику, ибо завтра надвигался зачёт. Дело двигалось с трудом. Не потому, что плохо знала предмет – она посещала все лекции и семинары аккуратно, а из-за того, что мысли её упрямо вертелись вокруг Мигеля. Со времени расставания она постоянно анализировала намертво впечатавшуюся в память сцену: глупое, растерянное лицо жениха и голая девка на его коленях. Вообще, всё тогда было как-то странно, неправильно. Она пришла вовремя, ни минутой раньше. Значит, Мигель должен был её ждать? Не мог же он забыть и назначить свидание другой? А эта шлюшка, видимо, пришла сразу перед ней… Вспомнилось, что никакой разбросанной по полу одежды, кроме пальто, в комнате не наблюдалось! Но не могла же она прийти голая, в одном пальто! Или… могла? Значит, провокация? А стояк как же? Хельга объясняла, что это мог быть просто рефлекс на голую бабу… любую голую бабу. Внезапно захотелось бросить все и прямо сейчас, ночью, бежать к любимому и… И, что? Поговорить, да? Устроить вечер вопросов и ответов? Посмотрев на часы, нахмурилась: время к полуночи, а ей ещё пять параграфов учить!

   Михаил поднимался по лестнице, тупо отсчитывая этажи. Мыслей не было никаких. Он просто знал, что сейчас войдет в комнату Марии и разрубит Гордиев Узел, запутавший их любовь.
   Шестнадцатый! Дверь, ведущая в коридор, нехотя, со скрипом открылась. До комнаты любимой оставалось двадцать два шага.

   Хельга, сторожившая на кухне чайник, чтоб не сперли, и одновременно читавшая при свете фонарика «Три товарища» Ремарка в русском переводе, зевнула, прикрыв рот ладошкой. Поздно уже, и баиньки охота! Когда ж этот дурацкий чайник закипит, в конце-то концов? Чайник, покочевряжившись ещё минуту, оглушил разбойничьим свистом. Фу-у, готово! Девушка подхватила чайник и побрела в комнату, думая, что русские перевели Ремарка совсем неплохо. Одновременно она прикидывала, что заварку сегодня придется засыпать всю, что осталась, а завтра купить новый цыбик. Слово, вычитанное не то у Мельникова-Печерского, не то у Аркадия Гайдара, ей понравилось, и она совсем уже собралась хихикнуть, но смех замер у неё в горле, ибо в следующий момент из-за поворота на неё наскочил мокрый, грязный и окровавленный Эстреллин ухажер! Выглядел он помесью зомби с партизаном после допроса в гестапо. Хельга с трудом удержалась от визга и чуть не уронила чайник, но Михаил быстро схватил её за плечо и властно приказал:
   – Скройся с глаз и не показывайся, пока не позовем!
   Хельга догадалась, что парень пришел мириться с Эстреллой любой ценой. Вон, даже не побоялся ночью по балконам лезть, весь изорвался! Понурившись, она направилась в комнату 13—10 к трём товарищам, Ивану, Владимиру и Хосе, надеясь обрести у них приют.
   – Мальчики, чаю не хотите? – с милой непосредственностью поинтересовалась девушка, войдя без стука в мужскую обитель, – У меня и чайник с собой!
   Ответом ей было потрясенное молчание, через несколько секунд перешедшее в истерический хохот.

   Стукнула дверь. Мария оторвала взгляд от частокола формул, ожидая, что войдет фройляйн Мюллер с чайником. Но на пороге стоял вовсе даже Мигель! Не говоря ни слова, он ринулся к ней и стиснул в объятиях исцарапанными руками так крепко, что у кубинки свело пальцы на ногах. В следующий момент его губы грубо и жадно, до крови, впились в её губы. На миг всё поплыло перед глазами и сладко закружилась голова. Поцелуй, о котором мечталось все эти месяцы, недели, дни и часы был таким убедительным, что все сомнения в верности любимого сразу отпали! Так же, молча, Михаил принялся срывать с неё одежду. Собственно, не так много было и срывать-то: халатик да трусики! Мария не сопротивлялась и не жеманилась. Наоборот, приняла активное участие в процессе раздевания, стянув с парня рубашку. Затем… Ну, ты догадался, Читатель! Они сблизились. Две половинки стали одним целым!

   Через час или около того они оторвались друг от друга. Мария, получив, наконец, возможность рассмотреть ненаглядного, пришла в ужас:
   – Ты что, дрался с ягуаром?!
   – Нет, это я по балконам лез, через вахту же не пройдешь…
   В ванной, в шкафчике, нашлась перекись водорода и зелёнка, и Михаил был старательно раскрашен в узоры мира и дружбы племени команчей. Во время оказания медицинской помощи он подвывал, извивался, повизгивал и умолял подуть, потому что, дескать, сильно щипало. Мария добросовестно дула, с трудом сдерживая смех. Потом они лежали под одеялом, тесно прижавшись телом к телу, целовались, шептались и ворковали, снова целовались… и не могли наговориться и нацеловаться. Уснули одновременно, на полуслове, как выключили их.
   В четыре часа ночи, когда влюбленная пара спала и видела счастливые сны, в комнату на цыпочках прокралась утомленная и опухшая Хельга, проигравшая ребятам шестьдесят восемь партий в подкидного дурака. Выиграть бедняжке удалось только три раза. Играли на воду: проигравший выпивал полстакана воды. Увидев два тела на кровати Марии, она тихонько вздохнула и принялась собирать одежду Михаила, разбросанную по полу. Собрав, тихо удалилась на кухню, штопать и чистить. А то как парень утром домой в таком виде пойдет?

Глава пятая

   Михаил ехал в переполненном по утреннему времени автобусе и на лице его цвела, несмотря на давку, счастливая улыбка огромной эмоциональной мощности. Москвичи и гости столицы спотыкались об неё взглядами и моментально снижали накал своей ежедневной борьбы за честь, достоинство и удобство. Вместо выражений типа: «Куды прешь, коза драная!» и: «Ну, ты, интеллихент гнилой, не наваливайся, все ляжки изъелозил!» теперь слышалось: «Сейчас, женщина, я ногу, пардон, втяну – и вы протиснетесь!» и «Мущина в очках и шляпе, не могли бы вы сделать мне одолжение и чуть-чуть отодвинуться, а то мне ваш пóртфель все колготки изорвет!» – и все это с улыбками и поклонами!
   Дальше – больше: какой-то дядька, стоящий на передней площадке, громко запел:

   Утро красит нежным цветом
   Стены древнего Кремля,

   И неожиданно весь автобус подхватил:

   Просыпается с рассветом
   Вся Советская земля!

   Патриотическая песня увлекла всех пассажиров настолько, что некоторые даже проехали свою остановку, чтобы допеть до конца. В момент окончания песни Михаилу как раз пора было выходить, и он вежливо спросил стоящую впереди гостью столицы из далекого, но, тем не менее, братского Киева (сие следовало из надписи на вязанной шапочке и акценту!):
   – Простите, вы на следующей выходите?
   Тетка глянула на него искоса и тоном профессора филологии пояснила:
   – Выходют замуж, молодой человек!
   Обескураженный Михаил перефразировал свой вопрос:
   – Вы сходите сейчас?
   – Сходют с ума! – был ответ.
   – Универмаг «Москва»! Следующая остановка – школа! Граждане пассажиры, вовремя пробивайте талоны, проездные предъявляйте в развернутом виде! Мосгортранс в моём лице благодарит вас за поездку в нашем автобусе! – приветливо прогремел динамик.
   Автобус остановился, с шипением раздвинув двери. Тетка азартно двинулась к выходу, могучей грудью раздвигая толпу, как ледокол «Ленин» ледяные торосы моря Лаптевых. Михаил последовал за ней в кильватере. Оказавшись на земной тверди, он, не удержавшись, поинтересовался:
   – Женщина, а, вот, что вы сейчас сделали?
   – Вылезла! – коротко бросила киевлянка.
   – Тогда – с Днем Рожденья вас! – съехидничал Михаил, и направился в универмаг, где, как он знал, имелась часовая мастерская.
   «Звидкиля вин про мой День Нарождення спознав?» – изумилась гордая дочь Украины, и в самом деле родившаяся именно этого числа, но ответить ей было уже некому.

   В мастерской немолодой часовщик с безошибочно угадываемой национальностью на лице долго вертел в руках «Сейку», а затем со вздохом объявил:
   – Таки, нету такого стекла сейчас! Часики оставите, или…? Зайдёте через недельку… или две.
   Михаил, достаточно искушенный в такого рода делах, сделал суровое лицо:
   – Часы эти – служебные, для оперативных целей! – и показал удостоверение, описанное выше.
   – Ой, так точно, товарищ…
   – Капитан! – подсказал Михаил.
   – Ага, товарищ капитан, неужели ж щас не подберем!
   Стекло нашлось и было вставлено за пять минут.
   – Таки даже лучше прежнего будет! – похвастался часовщик, – Небьющееся, нецарапающееся! Всего пять шестьдесят, товарищ капитан!
   – Про то, что часы видел, забыть! – приказал Михаил, расплачиваясь.
   Часовщик окинул взглядом стоящего перед ним лжекомитетчика, задержавшись взглядом на новой, но заштопанной в нескольких местах куртке и развел руками:
   – Какие-такие часы-шмусы? Ничего не знаю!
   Михаил кивнул и ушел, а часовщик озабоченно подумал:
   «Оперативник, точно! Волкодав! А в часах, наверняка, рация!»

   Михаил вошел в знакомый подъезд, поднялся на нужный этаж и надавил кнопку звонка.
   – Седьмой, седьмой! Я второй! У объекта визитер! Михаил Михайлов!
   – Второй, я седьмой, продолжайте наблюдение. Щас приедем!
   Радиообмен называется! Михаил, конечно, не обратил внимания на небритого дядьку в трениках, шлепанцах и старенькой куртке на голое тело, курящего около мусоропровода.
   Александра Георгиевна была дома. Она теперь все время была дома, ибо с работы её уволили на третий день после отъезда Сергея. Да, вот так, вызвали в отдел кадров и вручили приказ об увольнении по тридцать третьей статье Кодекса Законов о Труде. За неоднократные нарушения трудовой дисциплины. Кадровику было стыдно и неприятно, но что он мог поделать? Телефонный звонок из Первого Отдела был короток и ясен: «Уволить!»
   Александра Георгиевна, зная, что трепыхаться бесполезно, молча расписалась в приказе и вышла с гордо поднятой головой. К счастью, она быстро нашла новую работу, неофициальную, правда: сосед Рабинович предложил вести курсы иврита для отъезжающих сами знаете, куда. Денег теперь было намного больше, чем раньше, ибо от желающих овладеть языком Земли Обетованной приходилось, образно выражаясь, палкой отбиваться.
   Короче говоря, жить можно. Но жизнь её в отрыве от единственного сына была тосклива и беспросветна, поэтому доставленное Михаилом письмо и фотографии явились прямо-таки лучом света в тёмном царстве одиночества! Несчастная женщина читала и перечитывала письмо (на восьми страницах!), каждый раз пуская слезу на заключительной строчке «Целую, Сережа», по много раз пересмотрела все фотографии, показывая их Михаилу с восклицаниями:
   – Смотри, Мишенька, неужели это вправду такой парк при доме, с фонтаном? … Машину научился водить, надо же! … А Лючия-то, Лючия! Как похорошела!
   – Ага, повезло ему с ней! – соглашался Михаил, прихлебывая чай.
   Внезапно в их беседу ворвался длинный, настойчивый звонок, сопровождаемый стуком в дверь. Александра Георгиевна испуганно вздрогнула и пошла открывать. Михаил напрягся.
   – Кто там?
   – Открывайте, милиция! – донесся из-за двери суровый ответ.
   Михаил быстро вынул муляж удостоверения КГБ и слизнул надпись. На всякий случай. Александра Георгиевна отомкнула замок и в квартиру ввалился милиционер в форме и двое сурового вида мужчин в штатских костюмах.
   – Участковый инспектор капитан Шептунов! – махнул красной книжечкой милиционер, – Предъявьте докýменты, гражданы!
   Один из штатских, тот что постарше, тоже показал удостоверение, оказавшись капитаном госбезопасности Омельченко. Тот, что помоложе, ничего не показал, только молча встал у двери.
   Михаил предъявил для обозрения студенческий билет. Александра Георгиевна достала из трюмо паспорт.
   – Итак, гражданка Златогор… – начал комитетчик, без приглашения садясь к столу, – И ты, гражданин Михайлов. У нас есть сведения, что вы поддерживаете связь с предателем Родины Сергеем Сергеевичем Златогором, подозреваемым ещё и в шпионаже в пользу иностранной державы. Так, нет?
   – Нет! – гордо вскинула голову Александра Георгиевна, – С тех пор, как он уехал, я с ним не общалась!
   – Я тоже! – развел руками Михаил.
   – А это что? – капитан показал пальцем на письмо и фотографии, лежащие на столе.
   – Письмо и фотографии, – индифферентно пожала плечами Александра Георгиевна.
   – А откуда?
   – Я принес! – честно признался Михаил.
   – А у тебя откуда? – грозно повернулся к нему комитетчик.
   – А мне это незнакомка какая-то вчера вечером принесла.
   – Так, это же и значит: «состоять в связи»! – торжествующе заключил комитетчик, потрясая фотографиями.
   – Какая же это связь? Односторонняя! Я его адреса не знаю, писем не посылал, по телефону не звонил! – выкрутился Михаил.
   – Почему сразу нам не отнес компрматерьялы? – наседал капитан.
   – Потому, что адресовано было не вам, а Александре Георгиевне! Да и откуда мне было знать, что это компрматерьялы? – сделал простецкое лицо Михаил.
   На душе у него было кисло: надо же, Сереге шпионаж шьют!
   Посверлив парня несколько секунд злобным взглядом, капитан Омельченко снова повернулся к хозяйке:
   – Значит, знали, что сын сдергивает за рубеж, и не донесли? Это, между прочим, тоже статья! Пособничество!
   Александра Георгиевна уже пришла в себя от первоначальной растерянности, поэтому твердо сказала:
   – Мой сын ничего мне не говорил. Последний раз я его видела садящимся в такси. Куда он поехал, я не знала.
   – Так-таки и не знали? – издевательски прищурился кэгэбэшник.
   – Нет!
   – А ценности, валюту иностранную Златогор с письмом не прислал ли?
   – Нет! Хоть обыщите!
   – Вот, прямо сейчас, и обыщем!
   Стоящий у двери безымянный штатский привел понятых – супружескую чету Волопасовых-Гуковых, а также водителя-прапорщика женского пола. Она увела Александру Георгиевну в спальню для личного обыска, но ничего не нашла.
   Чума, в смысле Эмилия Иоанновна раздувалась от радости, когда в процессе обыска в квартире все перевернули вверх дном.
   «Вот, вот! Отольются кошке мышкины слёзки! Тебя посодют – а ты не воруй!» – злорадствовала она, ибо в сердце все ещё жила жгучая обида за проигранную битву, когда соседка всего несколькими словами воздвигла могучую логическую оборону в ответ на её, Чумы, атаку, и Сережка ускользнул из, казалось бы, стального капкана Ленкиной беременности и не стал жениться.
   Обыск (незаконный, вообще-то, ибо уголовного дела возбуждено не было, но в Советском Союзе и не такое сходило с рук власть предержащим, не так ли?) продлился почти два часа, но результатов не дал. Ни к квартире, ни у Александры Георгиевны, ни у Михаила иностранной валюты не обнаружили.
   – Ну, ладно, гражданка Златогор, на нет и суда нет, как говорится. Считайте наше посещение беседой… профилактической беседой. Теперь знаете, что о любых контактах с предателем Родины необходимо обязательно сообщать нам. Это и к тебе относится, Михайлов! Вот телефон, – капитан бросил на стол карточку, – Звоните.
   Александра Георгиевна к карточке не притронулась и промолчала. Михаил тоже промолчал.
   Служивые покинули квартиру не прощаясь и забрав письмо и фотографии.
   Александра Георгиевна заплакала, сморкаясь в платочек. Михаил постарался утешить:
   – Не плачьте, я постараюсь его предупредить… Придумаю что-нибудь.
   Конечно, никакого уголовного дела на Сергея по поводу шпионажа заведено не было, это капитан Омельченко соврал, но откуда бы Михаилу и несчастной матери было знать об этом? Хотя, конечно, могли и завести, дело-то: парень работал на военном заводе и был под подпиской о неразглашении. Основной причиной их посещения было желание застукать Александру Георгиевну с валютой, которую, как они подозревали, Сергей прислал матери вместе с письмом. А уж тогда! М-да-а…

   Мария и не спавшая всю ночь Хельга в то утро пошли сдавать зачет по высшей математике.
   Автор не понимает, зачем в медицинском институте нужна высшая математика, все эти интегралы и дифференциалы. Как они могут помочь в диагностике болезней или составлении лекарств? А, вот, логику в медицинском институте, наоборот, не изучают, тоже непонятно, почему. Ну, да ладно, академикам виднее.
   Итак, девушки вошли в аудиторию и взяли билеты. Один теоретический вопрос и две задачи. Усевшись за стол, Мария с облегчением отметила, что ответ на первый вопрос она знает – доказать теорему, подумаешь! Задачи тоже не представляли трудностей и она сходу принялась строчить в проштемпелеванном листе бумаги. Минут через двадцать закончила и оглянулась на подругу. Хельга спала! Сидела, подперев подбородок, и спала! На лице её цвела счастливая улыбка, а лист перед ней был совершенно чистый! Надо было как-то спасать человека, и Мария, поразмыслив немного, придумала: улучшив момент, когда преподаватель отвернулся, быстро положила свой билет и лист с ответами на стол Хельги, а её билет и листы для ответов взяла себе. И тут ей стало кисло: вопрос по теории оказался одним из тех, что она недоучила ночью! То-есть, самое общее представление она имела… но, безусловно, недостаточно, чтобы отвечать уверенно. Из двух задач она смогла решить только одну, а во второй запуталась наповал. Время, отпущенное на подготовку, между тем истекало!
   – Мюллер! – гулким эхом разнесся по аудитории голос преподавателя-доцента.
   Хельга подскочила на стуле, уронив ручку и больно стукнувшись коленкой о ножку стола:
   – Я!
   – Идите отвечать!
   Хельга хотела сказать, что не готова, но взглянула на бумагу и обомлела: и доказательство теоремы, и решение задач улыбались ей с бумаги округлыми буквами почерка, чрезвычайно похожего на её собственный (бывает такое явление: и немка, и кубинка изучали русскую грамоту по одним и тем же прописям)! Ну, прямо, чудо какое-то! Неловко выбравшись из-за стола, она пересела к преподавателю и с запинкой, ибо голова была все ещё окутана туманом сна, прочитала ответ на первый вопрос.
   – Отлично, отлично! – похвалил доцент, – Ну, а задачи… дайте-ка я посмотрю… Все верно! Идите, Мюллер, зачет.
   Хельга вышла, ничего не соображая и мечтая выспаться.
   – Рамирес!
   Мария неуверенно села на краешек стула и принялась отвечать. Судя по грустному выражению лица преподавателя, отвечала она плохо.
   – Нет, девушка, совсем даже не так! – вздохнул он, дождавшись окончания, – Ну, сами посудите: если данную функцию изобразить графически, то получится… – перед глазами Марии возник график, ничего ей не объяснявший, – А у вас, судя по выкладкам, получается вот это! – другой график, совершенно непохожий на первый, заставил сердце сжаться от нехорошего предчувствия.
   – Не знаете! – сурово заключил математик, – На лекции кофточку вязали, наверное, вместо того, чтобы конспектировать?
   Мария промолчала.
   – Так, посмотрим, что у нас с задачами… – длинный нос, оседланный очками, уткнулся в листок, – Ну, здесь все верно, а это – полная галиматья! Вы даже коэффициенты не смогли расставить! Вот ваша зачетка, Рамирес, заходите ещё!
   – Но, Сигизмунд Арнольдович, спросите меня ещё! Я учила! – попыталась трепыхнуться Мария.
   – Учила – не устала, выучила – не узнала! Я же сказал: приходите через недельку!
   Убитая в самую середину Мария покинула аудиторию с несданным зачетом. Такое фиаско с ней случилось впервые! Способностей и склонностей к математике у неё не было, но она всегда старательно конспектировала лекции и посещала все семинары. Ну, и зубрила, а как же! Ничего, она обязательно пересдаст ненавистную математику, а родителям об этом писать не будет, чтобы не расстраивать!
   В коридоре к ней кинулась Хельга:
   – Ну? Сдала?
   – Нет… На пересдачу отправили…
   – Да ты что?! Надо же… А я сдала, причем, совершенно непонятно, как! Села готовиться, задумалась на секундочку, а меня уже вызывают! Я гляжу – а у меня все написано, и вопрос, и задачи! Ума не приложу! – возбужденно тарахтела фройляйн Мюллер.
   Мария грустно улыбнулась и обняла подругу за плечи:
   – Ты молодчина!
   Про подмену билета и ответа решила не говорить.

   Прошло четыре дня после последнего визита Михаила. За это время Женя принесла новость о его примирении с Марией и переходе их отношений в новое качество. Люся немножко поплакала, но потом, упрямо выпятив подбородок, решила продолжать борьбу. Для консультации ещё раньше была приглашена Эльвира Павловна, и в описываемый вечер комсомолка Воробьёва готовилась к её приходу. Решила принять в мастерской, ибо там стибрить было совершенно нечего, но стол на кухне накрыть по первому классу, так как гостья была гурманом. Или гурманкой? Ну, в общем, любила вкусно поесть! Заодно было решено похвастаться картинами.
   К девяти вечера на столе стоял торт «Прага», купленный в кулинарии одноименного ресторана, черная икра, принесенная из родительского холодильника, вологодское масло, свежая редиска (это в декабре!), колбаса «Салями», баночная датская ветчина, сыр «Рокфор» и сыр швейцарский – тот, где дырок больше, чем мякоти, оливки, скумбрия горячего копчения, маринованный чеснок с базара, который Люся не любила, но отец очень хвалил, как закуску, а также бутылка «Рябины на коньяке» и бутылка сладкого «Советского шампанского». Горячее Люся решила не подавать, ибо готовить не умела.
   В девять тридцать, опоздав на полчаса, припожаловала гостья.
   – Ой, как у тебя тут здорово, Люсенька! – воскликнула она, пылко расцеловывая девушку в щеки, – Так, ты, значит, одна живешь?
   – Не, я здесь только рисую… ну, и гостей принимаю, – мотнула головой хозяйка, – Проходите, я вам картины покажу!
   Эльвира, дама предбальзаковского возраста, скинула пальто, моментально наполнив воздух ароматом незнакомых терпких духов. Платье на ней, к удивлению Люси, было с очень глубоким декольтэ и короткое-короткое, вдобавок. Щедрая грудь пятого размера и мощные бедра отлично просматривались!
   – Ну-ка, ну-ка, посмотрим, – потирая руки пропела специалистка по Задушевности Общения, проходя в зал.
   – Вот, наденьте это, тогда будет стереоэффект! – Люся протянула очки.
   Зрительница разместила их на носу-картошке и ахнула:
   – Феноменально! Ой, корабль! По бим-бом-брамселям! … А это, наверное, твой Михаил и есть?
   – Ага… – застенчиво ковырнула ножкой пол художница.
   – Краси-ивый… – протянула Эльвира, как показалось Люсе, с некоторым сожалением, и перешла к картине с самоваром и клубникой.
   Посмотрела сбоку, попыталась заглянуть сзади, но только стукнулась лбом о раму. Долго изучала своё изображение в зеркале с натюрмортом.
   – А знаешь, Люсь, у меня в твоём зеркале лицо тоньше!
   Люся пригляделась: и верно! Круглое и, мягко говоря, простоватое лицо гостьи, отразившись в нарисованном трельяже казалось тоньше и благороднее, почти красивым.
   Осмотрев остальные работы, Эльвира Павловна позволила себя увести на кухню, где, увидев накрытый стол и стоящую в углу кушетку, довольно хрюкнула. Сноровисто откупорив бутылку с рябиновкой, налила две рюмки:
   – Ну, со свиданьицем!
   – Да я, вообще-то, не пью… – принялась отнекиваться Люся, но гостья решительно этот лепет пресекла:
   – Ты меня уважаешь? Тогда пей!
   Пришлось выпить. По глотке прокатился огненный комок и заполыхал пожаром в желудке. На глазах выступили слёзы.
   – Ой! Прямо, голова… ни в лес, ни по дрова! – невпопад пропищала враз захмелевшая Люся, до того не пившая ничего крепче сухого вина.
   – Закусывай, закусывай скорее! – пододвинула ей колбасу Эльвира.
   Аппетит, действительно, разыгрался моментально!
   – Ты мне такое зеркало нарисуй, ладно? – требовательно заявила гостья, разливая по второй.
   – Ага, нарисую, – кивнула Люся, наворачивая все подряд, даже нелюбимый маринованный чеснок, – Подождите маленько, я, оказывается, такая голодная!
   В голове слегка прояснилось, а в организме возникло восхитительное ощущение гармонии стихий.
   – Так, что у тебя за проблемы? – деловито поинтересовалась мадам Семенчук, выпив рюмку в одиночестве и намазывая на хлеб толстым слоем икру.
   Люся подробно, хотя и несколько путано, рассказала о предпринятых ею шагах по окружению Михаила, что они регулярно пили вместе чай и он шлепал её по попке.
   – А в последний раз у него на меня… эрекция была! – стесняясь, поведала она, понизив голос до шепота, – Только он, почему-то, смутился и убежал… А через три дня я узнала, что он с той, противной… ну, кубинской иностранкой, помирился… и вообще, они теперь… это-самое… А я на каникулы во Францию уезжаю, в Париж, и Миша без присмотра на целый месяц останется! Что мне теперь делать-то, Эльвирочка Павловна?
   – Цэ дило трэба разжуваты! – задумчиво протянула Эльвира, наливая себе ещё, стараясь пополнее, – Только, давай-ка сначала выпьем на брудершафт, а то что ты меня всё по имени-отчеству, да на «Вы»! Я, между прочим, совсем ненамного тебя старше!
   От рябиновки на щеках у неё сквозь пудру выступил свекольный румянец, а глаза заблестели.
   Выпили и поцеловались. Люсю повело и, чтобы прийти в себя, она прямо руками отломила кусок торта и положила в рот, перепачкав кремом губы, нос и подбородок. Эльвира, у которой при виде этого затряслись руки и свело ноги от вожделения, вытерла её салфеткой.
   – Выпьем шампанского холодненького, а то, что-то жарковато здесь! – коварно заявила она, откупоривая шипучку.
   После бокала игристого напитка Люсе совсем захорошело. Мечты и реальность причудливо перемешались. Ей чудилось, что это Михаил – нет, Мишенька! – сидит напротив. Вот он целует её в губы, стягивает свитерок, целует в шею… Спускает с плеча бретельку лифчика… Целует, целует! И она тоже целует его, любимого! От поцелуев сладко кружится голова… Ах, она уже совсем-совсем раздетая! И Мишенька тоже! Он переносит её на кушетку, поцелуи продолжаются, они все крепче, всё настойчивее… Люся млеет, отчетливо понимая теперь значение книжного слова «нега»! … Ой-ой, даже… ТАМ целует? О таком ей нигде, ни в одной книге читать не приходилось! Туда, вроде бы… неприлично? … О! О-о! О-о-о!!! Ой, Мишенька-а-а-а!!! Пронзительное чувство сверхудовольствия закрутило девушку в штопор и выключило сознание.
   Эльвира довольно облизнулась, встала с колен и одернула платье. Легко приподняв худенькую Люсю, надела на неё свитерок и юбку и снова уложила на кушетку. Сунула в карман пальто две испачканные кремом серебряные чайные ложечки и ушла, тихонько примкнув за собой дверь.

   Василий Кузьмич Воробьёв лежал в постели и листал журнал «Перець», хихикая над карикатурами. До конца отпуска оставалось ещё две недели, поэтому настроение было отличное. В спальню вошла жена, Ганна Опанасовна, в девичестве Камбалюк.
   – Вась, а Вась!
   – Да, дорогая? – отозвался дипломат, не отрываясь от смешных картинок.
   – Люськи до сих пор дома нет, а время-то, позднее!
   – Жанночка, она же в мастерской! Я видел, пальто на вешалке.
   – Всё равно, спать пора дивчине! Сходи, будь ласков, приведи её.
   Вылезать из теплой постели не хотелось, но и спорить с супругой было бесполезно. Василий Кузьмич, кряхтя, поднялся и сунул ноги в шлепанцы. Накинув халат, вышел на лестницу и вызвал лифт, ибо подниматься на два этажа пешком было лениво.
   «Жаль, телефона в мастерской нет, сейчас бы позвонил – и всё, а так…» – недодумав мысль, он шагнул в открывшийся лифт.
   В лифте обнаружилась не очень красивая, но румяная, фигуристая и хмельная дама в пальто нараспашку, пахнувшая, как мгновенно определил дипломат Воробьев, долго живший во Франции, духами «Шанель №5» и особым запахом сексуально возбужденной женщины. Это была Эльвира, у которой в крови всё ещё горел огонь желанья.
   – Вам вверх? – вежливо спросил Василий Кузьмич, безуспешно стараясь не смотреть в вырез декольтэ, из которого выпирали очень соблазнительные груди.
   – Вниз! – кокетливо ответила Эльвира, внимательно окинув мужчину взглядом.
   Как джентльмен, Василий Кузьмич нажал кнопку первого этажа.
   – Красивый мущина! – вдруг грудным вибрирующим контральто поинтересовалась Эльвира, – Вы… это-самое… не хотите? – и быстро добавила, дабы не оставалось недоговоренности, – Всего червонец!
   Иногда, желая пошалить, она и в самом деле прикидывалась проституткой. Деньги, впрочем, брала всерьёз, хотя потом смеялась, когда их тратила.
   Василий Кузьмич обалдел!
   – Как? Прямо здесь, в лифте? – пролепетал он.
   Потом, слегка опомнившись, неуверенно промямлил:
   – Женатый я… Да и денег с собой столько нету.
   – Ничего, давайте, сколько есть, а за остальными я завтра зайду! – Эльвира уже начала действовать: остановила лифт и принялась похотливо раздевать вяло сопротивляющегося дипломата.
   Только через сорок две минуты он, испотребленный, выжатый и высосанный, как лимон, смог вырваться из её любострастных объятий! Стоя на подгибающихся ногах в медленно ползущем вверх лифте, Василий Кузьмич прокручивал в голове произошедшее:
   «Прямо как тогда, в семьдесят восьмом, на Рю де ла Пэ! Нет, ещё круче! Така-ая женщина! Вулкан… А номер квартиры не спросила… Как же ей теперь деньги отдать? Восемьдесят семь копеек?»
   Совесть не мучила ни капельки, ибо он считал, что с проституткой – это не измена, а так, разгрузка.
   Выйдя на площадку и отдышавшись, позвонил в дверь. Дочь не открывала. Странно! Позвонил ещё раз. Не дождавшись, открыл дверь своим ключом и вошел. Сразу стало ясно, что в мастерской имел место небольшой загул: закуски, истерзанный торт, недопитые бутылки… Дочь, свернувшись калачиком, дрыхнет на кушетке.
   «Понятно, с Михаилом гуляли!» – потеплело на душе у Василия Кузьмича.
   Михаилу они с женой симпатизировали: красивый, семья хорошая, а самое главное – Люська матери по секрету сказала, что он её любит безумно! Люську, конечно, а не будущую тещу!
   «А молодец парень, малопьющий, всего-то полбутылки осилил!» – Василий Кузьмич не удержался от соблазна и налил себе добрую стопку рябиновки.
   Покатал деликатесный напиток во рту, проглотил. Хорошо-о! Затем принялся будить дочь. Люся просыпаться не хотела, отмахивалась и что-то мычала во сне.
   «Целовались!» – уверенно догадался любящий отец при виде здоровенного засоса на шее «спящей красавицы», – «Наконец-то! Давно пора! … Но, почему губная помада? Наверное, игры у них такие… Ну, шалунишки! Ах, молодость, молодость!»
   После очередного толчка Люся всё-таки проснулась и дала увести себя домой.
   – Ты где так долго шлялся, Васыль? Я уже волноваться начала! – встревоженно позвала из спальни жена, – Люську привел?
   – Ага, привел и спать уложил! Только, когда к ней ехал, в лифте застрял, – отозвался Василий Кузьмич, крася губы в прихожей.
   Cобственное отражение улыбнулось из зазеркалья и жутко возбудило, так что в спальню глава семьи вошел во всеоружии.
   – Ты что, с ума сошел? – шопотом завопила Ганна Осиповна, увидев карминовые губы супруга и, увы, не обращая внимания на многозначительно оттопыренные пижамные штаны, – Сотри немедленно!
   – Ну, Жанночка, я хотел пошутить, для пикантности!
   – Дурак ты, Васька, и шутки твои дурацкие! – сурово отрезала благоверная все надежды на супружеские удовольствия и отвернулась к стенке.
   Муж вздохнул и улегся рядом. Облом! Но воспоминание о приключении в лифте грело душу! Взял недочитанный «Перець», пошарил в карманах пижамы, ища футляр с очками… Нету! И в халате нету! Неужели в лифте посеял? Жалко, добрые были очки: бифокальные, хамелеон, в модной оправе с двойной переносицей…

   После товарищеского ужина с мадам Семенчук Люся весь следующий день пыталась восстановить ход событий, ибо помнила отчетливо только до того момента, когда они с Эльвирой выпили на брудершафт. Дальше вспоминалось нечто несуразное: Миша, взявшийся ниоткуда, целующий её в шею (вот и вещественное доказательство – засос!), пронзительное ощущение чуда чудного и дива дивного, хор в белых одеждах, поющий тонкими, но мощными голосами что-то типа «Многая лета!», африканские джунгли с носорогами и жирафами, а она сама – в одной набедренной повязке несет на голове здоровенный кувшин! Ну, полная белиберда! Решив рассуждать логически, отмела джунгли, признав их бредом. Хор, поколебавшись, оставила – мало ли, какая по радио передача была. Но, откуда взялся Миша – было совершенно непонятно. Она позвонила ему ещё утром и осторожно, окольными выражениями и намеками выяснила, что он в тот вечер был дома, и в мастерскую даже не собирался. То, что засос могла сделать женщина, даже не пришло в голову. Окончательно запутавшись в своих логических построениях, Люся позвонила Эльвире и подробно рассказала всё, что только могла вспомнить и привести в систему. Мадам Семенчук, сообразив, что жертва её похоти ничего не помнит (а если вспомнит, то может устроить ей, Эльвире, мягко говоря, неприятности! А не она сама, так родители!), объяснила так:
   – Мы же вчера весь вечер только о твоем Мише и говорили! Вот у тебя и отложилось такое приятное ощущение! А засос – от самовнушения: помнишь, нам в санатории рассказывали о стигмах? Это когда у некоторых верующих фанатиков появляются на ладонях как бы раны от гвоздей, как у Иисуса Христа. Вот и у тебя тоже самое!
   – Понятно… – разочарованно вздохнула Люся, которая в глубине души надеялась, что Мишенька все-таки приходил… и они целовались, только он, глупый, постеснялся в этом признаться.
   – Да, вот ещё что, дорогуша! Ты вчера обмолвилась, что с родителями на каникулы во Францию поедешь, – голос в трубке принял бархатный оттенок.
   – Ага, сразу, как сессию сдам, – подтвердила Люся.
   – Ой, а привези мне, пожалуйста… – тут последовал длинный список, состоящий из женского белья, туфель, парфюмерии и косметики.
   Обалдевшая от такой наглости, Люся была вынуждена взять карандаш и записать под диктовку, а затем прочитать записанное обратно, чтобы ничего не напутать. Вырвав из девушки честное комсомольское слово, что все заказанное привезет, Эльвира заверила её в своей горячей дружбе и повесила трубку.
   Продолжая находиться в задумчивости, Люся поднялась в мастерскую учить политэкономию капитализма, чтобы сдать экзамен досрочно. В мастерской легче было настроиться на рабочий лад, а дома постоянно что-нибудь отвлекало: то телевизор, то маняще раскрытая книга об амурных похождениях Анжелики – маркизы ангелов, то телефон. Но формула «Товар-деньги-товар» и приключения Карла Маркса не лезли в голову. Задумавшись, девушка взяла альбом для набросков. Одним движением, не отрывая карандаш от бумаги, изобразила профиль Эльвиры и задумалась, вернее, наоборот – отключила мысли. Глядя куда-то сквозь пространство расфокусированным взором, она не замечала, что карандаш сам собой бегает по бумаге. Так прошел час, а может, и больше. Звонок в дверь встряхнул и взболтал состояние медитации, Люся вздрогнула, виновато захлопнула альбом и пошла открывать. На пороге стоял Михаил.
   – Привет! Ну, что, поработаем? – потирая руки, спросил он.
   – Привет… Ты работай, а мне политэкономию надо учить, – несколько кислым голосом отозвалась Люся, – Хочу досрочно спихнуть.
   – С чего вдруг? – поинтересовался Михаил, переодеваясь в рабочее.
   – Да я сразу после сессии в Париж уезжаю, на все каникулы. Вот и решила досрочно отстреляться, чтобы на самолет не опоздать, а то, мало ли, вдруг пересдача!

   Здесь надо пояснить, как Люся получила визу во Францию. Даже будучи дочерью дипломата высокого ранга, она в 1985 году не могла рассчитывать на гостевую или туристическую визу! Автор спросил Люсю, то-есть, пардон, Людмилу Васильевну, и она объяснила, что ездила по программе студенческого обмена. Заодно и французский подтянуть! Школьный учитель никогда во Франции не был, и произношение у него было книжное. Соответственно, и у Люси французский был такой, что ни один француз её понять был не в состоянии, как и она не понимала беглую французскую речь. А в десятку участников программы её втиснул, использовав свои связи, муж бабушки Маргариты, служивший, как мы помним, инструктором ЦК КПСС. По блату, короче.

   Михаил восхищенно присвистнул:
   – Ну, учи, учи. Корень учения горек, а плод его сладок: Париж, однако!
   Он встал в позу памятника Маяковскому и с пафосом воскликнул:
   – Париж! Как много в этом звуке для сердца русского слилось!
   Люся расхохоталась.
   – Пойдем чай пить, чтец-декламатор! Ко мне вчера знакомая приходила, так тортик остался.
   – То-есть, приговор не привели в исполнение? – нахмурился Михаил, – Ну, щас мы его!
   На кухне, пока заварился чай, Люся достала из холодильника «Прагу» с рваной раной в боку.
   – Ого! Кто это его так? – поднял бровь Михаил.
   – Да это я… спьяну… – покраснела Люся, – Почему-то захотелось прямо руками, представляешь?
   Михаил серьёзно кивнул и отломил себе большой кусок, а Люсе – поменьше.
   – Прямо, амброзия какая-то… – восхищенно пробормотал он, чавкая набитым ртом, – Слушай, Люсь, а ты Новый Год где встречаешь?
   – С родителями, наверное, – пожала плечами Люся, – А что?
   – Наши, ну, те, с которыми летом в Крым ездили, собираются на даче у Вовки Смахтина гулять. Если хочешь, поедем, подухаримся!
   Люся моментально смекнула, что у неё появился шанс затянуть кольцо окружения немножко потуже, а может, даже и замкнуть его! Новогодняя же ночь!
   – Конечно, поеду! А ты меня заберешь?
   – Ага, – Михаил уже доел торт и вытирал руки кухонным полотенцем, – Попили, поели, кыш полетели работать.
   Он ушел в комнату грунтовать картон, а Люся осталась на кухне, умостившись на кушетке с учебником. На сей раз она втянулась и зубрежка пошла. Через часок Михаил вышел на кухню покурить.
   – Слушай, Люсь! Я тебе про Серегу рассказывал? Про другана моего, который в Италию свалил по еврейской визе?
   – Ну! Много раз. А что?
   – Понимаешь, какое дело… – Михаил повертел зажатой в пальцах сигаретой, подыскивая подходящие слова, – Связи с ним нет! Письма не доходят ни туда, ни оттуда. И по телефону поговорить не получается. А его, оказывается, в шпионаже подозревают! Глупость, конечно. Какой из него, на фиг, шпион! Если я тебе письмо дам, бросишь его в Париже в ящик?
   Люся, выросшая в семье дипломата, отлично понимала, что делать этого нельзя. С Комитетом шутки плохи, или есть другое мнение? Письма ни с того, ни с сего, не пропадают, и телефонная связь – тоже. Значит, Сергей и его мама у КГБ под колпаком. Если, паче чаяния, у неё на границе найдут письмо к изменнику Родины, тем более – к потенциальному шпиону, то мало не покажется! Неприятности – это не то слово… Её же из Строгановки отчислят и из комсомола выпрут, а папу Васю с работы уволят и из Партии выгонят. Ещё и повезет, если не посадят! Но для Миши она была готова на всё, даже на такой риск.
   – Ладно, сделаю, – после долгой паузы согласилась наша контрабандистка, – Только письмо напиши без имен и эзоповым языком, чтобы, если найдут, то ничего бы не поняли. Адрес я запомню, а потом сама надпишу. А письмо положу вместе с красками и без конверта, как старое. Ну, будто случайно туда попало!
   – Ну, комсомолка Воробьёва, ты и конспиратор… или конспираторка? – от души восхитился Михаил, – Я тогда все подготовлю, а потом тебе передам незаметно.
   Люся, наклонив голову набок, в упор посмотрела на него:
   – А что мне за это будет?
   – Будет тебе и ко-офэ, будет и какава с чаем! – голосом артиста Папанова брякнул Михаил на автомате цитату из фильма «Бриллиантовая Рука».
   Потом посерьёзнел:
   – А ты… чего хочешь?
   Люся уже открыла рот, чтобы сказать: «Поцелуй меня!», но в последний момент сдержалась. Рано! К тому же он сейчас с той гнусной иностранкой опять… Даже если и поцелует, то не всерьёз…
   – Ну, какава, так какава. В кафе «Шоколадница», ага? Когда вернусь, сводишь меня!
   – Заметано! – с облегчением согласился Михаил, – И взбитые сливки!
   Сигарета догорела, и он ушел работать, а Люся ещё долго пила, чтобы успокоиться, остывший чай.
   Когда предмет её сердечного томленья ушел, было уже около одиннадцати вечера. Решив почитать ещё немножко дома, в постели, Люся встала с кушетки и вдруг увидела свой альбом на подоконнике. Непорядок! Перекладывая его на полочку, открыла. Вот те на! Несколько страниц были изрисованы комиксами! Когда это она умудрилась? Присмотревшись, вся залилась краской: на странице был подробно отображен вечер с Эльвирой! Вот они чокаются, вот Эльвира вытирает Люсино лицо салфеткой, вот они целуются… Вот… вот… Фу, какая гадость! Аж тошнота к горлу подкатила! Неужели эта жирная сука все это проделывала с ней, комсомолкой Воробьёвой!? Отдышавшись, Люся, тем не менее, продолжила просмотр: вот гражданка Семенчук с довольной рожей, облизываясь, кладет в карман чайные ложечки… ну, это ладно… вот садится в лифт…
   На следующей картинке Люся изумленно ойкнула: в лифт вошел папа Вася! Перевернула страницу: ну и ну! Текст, выходящий изо рта Эльвиры в виде пузыря: «Красивый мужчина! Вы… это-самое… не хотите? Всего червонец!»
   А папа ей, значит, отвечает: «Как? Прямо здесь, в лифте? … Женатый я… Да и денег с собой столько нету.»
   А она ему: «Ничего, давайте, сколько есть, а за остальными я завтра зайду!»
   Так, она ещё и проститутка!? Судя по продолжению – таки да, ибо там была запечатлена оголтелая Камасутра. Люся эту книгу сама не видела, но девчонки рассказывали… в общих чертах. Ай да папа Вася!
   Мужественно досмотрев все до конца, захлопнула альбом и умылась холодной водой, так сильно горели щеки. Как она умудрилась замастрячить все это, да ещё в таких подробностях? Ответа не было. Успокоившись, принялась придумывать месть Эльвирке, ибо нельзя такое прощать. Ишь, маньячка сексуальная! Вскоре в голову пришла отличная идея…

Глава шестая

   31 декабря 1984 года. Ты, Читатель, как догадывается Автор, наверняка уже неоднократно встречал Новый Год! Некоторые празднуют его в кругу семьи, за столом, уставленным бутылками с «Белым» и «Красным», закусками (не будем перечислять, какими именно, все их и так знают!), с подарками под украшенной яркими игрушками, гирляндами и серпантином-дождиком ёлочкой. Другие предпочитают встречать Новый год в ресторане – там тоже можно выпить и закусить от души, только посуду потом мыть не надо. Некоторым бедолагам приходится в полночь на рубеже лет торчать на работе. Или на службе, да. Но и они не лишают себя удовольствия пропустить рюмаху-другую, закусить принесенными из дому салатиками c пирожками и посмотреть новогоднее обращение главы государства, а потом – художественный фильм «Ирония Судьбы, или с Лёгким Паром». Ну, и новогодний «Голубой Огонёк», а как же! Но все это, как ни странно, относится только к Советскому Союзу! В Европах и, как подозревает Автор, во всяких прочих Америках Новый Год даже и не все празднуют! Так, глянут на календарь: о, новый год наступил! Такая вот у жителей Заграницы концепция в менталитете.
   Столкнувшись с таким отношением к любимому празднику, Сергей сильно удивился.
   – А мы в России Новый Год вообще два раза празднуем! – сообщил он Лючии, – Сначала 31-го декабря, а потом ещё 13-го января. Называется «Старый Новый Год»!
   Лючия сначала удивилась, но затем поняла, что это намек, и решила подарить своему Серджио что-нибудь хорошее 14-го января тоже. Небось, не избалуется! На Рождество она подарила жениху «Porshe 911 Carrera» – ибо сколько можно мучиться в старом Ягуаре! – а на Новый Год мотоцикл «Харлей-Дэвидсон». Сергей этими дарами был доволен чрезвычайно! Сам он на Рождество своей подруге не подарил ничего, так как просто не знал, что в этот праздник нужно что-то дарить, а на Новый Год преподнес собственноручно выкованный средневековый пояс верности. Лючия чуть сознание не потеряла от восторга!
   – Серджио, милый! Это обалденно! Такого нет ни у кого! – ворковала она между поцелуями, которыми осыпала любимого.
   Подарок захотелось испытать незамедлительно! Специально для этого Джованни послали в салон проката маскарадных костюмов, из которого он привез шикарное средневековое платье знатной патрицианки и костюм пажа. Там был даже бархатный берет с пером! Пока он ездил, Лючия и Сергей учили текст, взятый из пьесы про средневековье, но слегка переделанный. Облачившись в привезенные наряды, наши проказники принялись играть в так называемую ролевую игру:
   – О, милый мой Алонсо! Мой муж, граф Перигор де Франо де Катанья уехал сарацинов резать в Палестину! Вернется он не скоро, а мне уже так одиноко! Спой мне балладу, развлеки! Да красного вина налей мне в кубок! – декламировала, изящно жестикулируя, Лючия.
   – Вот, госпожа моя, испейте! – протянул кубок Алонсо, в смысле Сергей, – Позвольте мне поцеловать вам руку, вы так прекрасны в даже в вашем грустном состояньи, в тоске по мужу, дону графу Перигору!
   – О, нет, о нем я не грущу! Как жжет твой поцелуй… и даже сквозь перчатку… Целуй не только руку!
   – Но, как же так, графиня, я не смею…
   – Я тебе велю, мальчишка! Немедленно коснись устами моих уст! – типа, сердито топнула ножкой графиня, в смысле Лючия.
   – Сбылась моя мечта! – воскликнул паж после поцелуя, незаметно посмотрел в шпаргалку и воздел руки к небу, – О, если б только мог представить я свои лобзанья страстные, всё тело ваше нежное покрывшие любви покровом!
   – Лобзай меня, лобзай везде, Алонсо! Но не надейся мною обладать, ведь муж, старик коварный, железный пояс верности надел на лоно мне, а ключ увез с собою! – драматически заламывала руки графиня в кавычках.
   – О, если дело только в этом, сей пояс я открою голыми руками, а потом опять замкну, когда вернётся дон граф Перигор из своего крестового похода! А ничего, что это грех, синьора?
   – Сей грех я искуплю, дары богатые пославши в монастырь бенедиктинок! Они отмолят всё, что только можно! Но поспешим же в спальню поскорее, ибо я вся трепещу от превкушенья согрешенья сладкого!
   В спальне они долго пытались и так, и эдак, но устройство было сработано добротно, и снять его без ключа не получалось. Оба слегка приуныли.
   – Не суждено нам стать единой плотью, Алонсо милый, не суждено мне засыпать и просыпаться в твоих пленительных объятьях под трели соловья и крик павлина! – горестно зарыдала красавица.
   – Петуха, а не павлина! – шепотом поправил Сергей.
   – Петух в размер не укладывается! – так же шепотом ответила Лючия, – Давай дальше!
   Дальше по ходу пьесы Алонсо должен был сломать проклятый пояс, но у Сергея не хватило сил. Сам делал, на совесть! Пришлось импровизировать:
   – Да, мы не можем стать единым целым в той манере, что предписана нам Церковью святою, – грустно согласился типа, паж, – Но я слыхал от дяди Фердинанда, что есть чудной обычай у франков-дикарей, в Париже-городе: там жены ртом мужей ласкают и получают удовольствие от этого, и пользу, ну, а мужи едва сознанье не теряют от блаженства!
   – Но, что ж за польза дамам от такого извращенья? Поясни!
   – О, у них прыщи проходят и свежеет кожа, а грудь становится упругой и высокой! – вдохновенно cымпровизировал Алонсо, то-есть Сергей, и показал на пальцах, в какую позу нужно ложиться, дабы получить удовольствие одновременно.
   Короче, способ франков-дикарей был применен успешно и обоюдно. Обоим очень понравилось! Потом, выйдя из роли, Сергей сбегал за ключом и снял пояс с довольной Лючии.
   – Это было замечательно! Нам надо будет придумать ещё что-нибудь подобное! – прошептал он, целуя ямочку между ключиц любимой.
   – Можно придумать, а можно и книжку почитать! Вот, смотри: «Сборник сценариев ролевых игр»! Все, что хочешь можно найти!
   Сергей перелистал книгу: действительно, уйма интересных ситуаций, сулящих множество приятных минут! Воистину, книга – источник знаний!
   Они немножко порепетировали наугад открытую страницу, но уже после второго прогона устали и жутко проголодались, особенно Лючия. Её организм требовал усиленного питания из-за беременности. Пришлось сделать перерыв на обед!
   Обедать поехали в русский ресторан, где пел цыганский хор, журчал фонтан, взлетали в воздух ракеты и прочие фейерверки, а водка к пельменям подавалась настоящая «Smirnoff»! Сергей на радостях слегка перебрал, и Джованни пришлось нести его в машину на руках. Такой вот получился Новый Год!

   Костанцо Каррера чах в тюрьме. Его деятельная натура требовала движения, сложных бизнес-комбинаций, наконец, просто солнца и нормального питания. Конечно, Марина приносила передачи каждый день и от тюремной баланды он был избавлен, но нельзя же месяцами сидеть на сухомятке! Бутерброды – даже с семгой или икрой – всего лишь бутерброды! Хотелось супа-минестроне, спагетти болонезе, спаржи с соусом «Провансаль» и креветок. Начальник тюрьмы подполковник Федулов, чья жена готовилась к турпоездке в Италию, раз в неделю приглашал Костанцо с Мариной на ужин, во время которого каждый раз поил их водкой и кормил борщом с пельменями, тем самым скрашивая унылую диету узника. Костанцо из чувства благодарности после ужина занимался с мадам Федуловой итальянским языком. Сам он, кстати, русский освоил уже довольно прилично! Из того же чувства благодарности он, прощаясь с гражданином начальником, вкладывал ему в карман кителя (угадайте, что?), а подполковник за это обеспечивал сидельцу сносные условия существования.
   К сожалению, единственной связью с внешним миром была Марина с постоянным круглосуточным пропуском и разрешением на передачи без ограничения. Ну, кроме оружия и наркотиков, конечно. Такое было заключено джентльменское соглашение. Спиртные напитки, впрочем, пропускали.
   Щедро оплаченный Ромуальд твердо обещал, что добьётся досрочного освобождения по амнистии в честь сорокалетия Победы. Всего-то пять месяцев! Да и ничего другого, кроме как терпеть, не оставалось.
   Раз в неделю мадемуазель Михайлова ездила в итальянское посольство за деньгами, которые Лючия аккуратно переводила на счёт консула, а консул менял итальянские лиры на советские рубли и выдавал Марине сколько надо. А вот переправлять в Италию и обратно письма он отказался, мотивируя это нежеланием навлечь на себя подозрения в шпионаже.
   И все равно, несмотря на отдельную камеру с телевизором, душем, холодильником и коврами, несмотря на дружбу с гражданином начальником и безлимитный секс с Мариной, Костанцо чах!
   – Мариночка, ведь скоро Рождество! – уныло канючил он, – А я даже не имею возможности в храм сходить! Слово Божье послушать, исповедаться, причаститься… Душа вся сорняками заросла!
   Марина такого не понимала, ибо была комсомолкой и атеисткой, но утешала жениха, как могла: принесла из посольства Библию, статую Святого Константина (маленькую!) и фотографию Папы Римского – Иоанна Павла II. На время помогло! Но накануне Рождества Костанцо обратился к подполковнику Федулову с просьбой отпустить его на рождественское богослужение. С охраной, а как же! И за большие деньги.
   – А хотите, вместе поедем? – добавил он, как вариант, но гражданин начальник Федулов ехать отказался.
   Ну сами посудите: если узнают, что в церковь ходил, да ещё в католическую, то могут и строгий выговор влепить по партийной линии! А заключенный Каррера с двумя охранниками в штатском получил таки увольнительную! Неофициальную, правда.
   Марина за эти месяцы тоже вся извелась. Больше всего раздражало подвешенное состояние в котором она пребывала: какая-то вечная невеста, а по сути – наложница! Шастать каждый день в тюрьму и торчать там с утра до вечера, а то и ночевать, было то ещё удовольствие: сие учреждение сильно угнетало психику, там плохо пахло, было скучно и нечего делать. Костанцо капризничал, отказывался бриться и стричься, часто напивался, а секс с ним случался все реже и удовлетворял все хуже, что отнюдь не радовало. К тому же синьор Каррера, как католик, напрочь отвергал презервативы, и Марине приходилось принимать далекие от совершенства советские гормональные противозачаточные таблетки. От них портилась кожа, вылезали наглые прыщи и откладывался жирок на талии и бёдрах. А поскольку из театра Марина уволилась и перестала за недостатком времени регулярно заниматься у станка, то фигура портилась угрожающими темпами! Есть от чего в отчаяние прийти! Тем не менее, она, стиснув зубы, терпела, ибо на карту было поставлено Светлое Будущее.

   Вечером 31 декабря, традиционно затарившись мандаринами и шампанским, Марина миновала проходную тюрьмы и, сопровождаемая прапорщиком, облагодетельствованным пачкой «Мальборо», направилась в камеру Костанцо. Коридор, ещё коридор, лязг ключей… Навстречу, заложив руки за спину и опустив голову, также в сопровождении конвоира, шел седоватый человек в фирменном костюме «Одидасс».
   – Стоять! Лицом к стене! – скомандовал конвоир, и пожилой послушно выполнил команду, но его глаза на долю секунды встретились с глазами девушки.
   «Вот это да! Второй Секретарь, как его… Магомед-Али!» – удивилась Марина, – «Интересно, за что его загребли?»
   «О! Марина-ханум!» – узнал девушку Второй Секретарь Ашхабадского Обкома, – «Тоже, значит, здесь! Так, так…»
   Сначала он содержался под стражей в Лефортово, но следствие зашло в тупик, ибо признательных показаний ответственный партработник не дал, а улики против него смогли собрать только косвенные, и то немного. Все опрошенные свидетели разводили руками и рассказывали о нем исключительно хорошее, а плохое – нет. Поэтому Фархад-хана перевели в Бутырку, из которой он надеялся выйти в самое ближайшее время.
   Войдя в свою одиночную камеру (с телевизором, холодильником и коврами, а как же!), он взял конвоира за пуговицу:
   – Девушку видел, да? Её зовут Марина-ханум. Приведи мне её!
   – Э-э… Магомед Фархадыч… она, однако, вольная! У ней пропуск на свидания с итальянцем одним, тоже тут сидит, – засомневался прапорщик, – Вдруг не согласится?
   – Э, слушай, кто женщину спрашивает, вообще? Приведи – и всё! Тысячу рублей получишь! – отрезал истомившийся по женской ласке Великий Хан Гепардов Пустыни.
   – Понял, Магомед Фархадыч! Сделаю! – козырнул служивый, – Только, может не скоро получится!
   – Даю тебе час!
   Прапорщик отдал честь, повернулся кругом через левое плечо и вышел из камеры.

   Марина в камере Костанцо разгружала сумки.
   – Смотри, дорогой, мандарины! Вот шампанское, вот коньяк! Сегодня Новый Год!
   – Подарок дай! – капризным голосом потребовал синьор Каррера, не вставая с шконки.
   – Потерпи! После полуночи получишь! А пока давай провожать Старый Год!
   Костанцо встал, отхлебнул коньяка из горлышка и закусил сервелатом, откусывая прямо от палки, даже не счистив кожуру.
   – Подарок, говорю, давай! – требовательно повторил он, – Скучно мне!
   Марина, вздохнув, достала из сумки компьютер «Спектрум». Читатель! Это был первый доступный народу персональный компьютер! 48 килобайт памяти, загрузка программ от компакткассеты, дисплей – бытовой телевизор! Уйма игр!
   Костанцо был заинтригован:
   – Это чё это такое, а?
   Марина, проинструктированная продавцом, сноровисто подсоединила прибор к телику.
   – Это компьютер, любимый! Теперь тебе не придется скучать!
   Завертелась кассета, заверещал динамик:
   – И-и-и-и-и! Бз-бз-бз-трр-трр-и-и-и-и-…
   Всего через пару минут на экране телевизора возникла надпись: «Karate-do. Press any key to continue» (Карате. Нажмите любую клавишу для продолжения – англ.)
   – Вот, пожалуйста, можешь биться!
   Осторожно, словно боясь вспугнуть, Костанцо ткнул в клавишу «Р»
   Заставка исчезла, но появились два человечка.
   Синьор Каррера нажал кнопку: удар! Левый человечек покачнулся. Ещё удар! Человечек упал на колени, но вскочил и… Ну, ты помнишь, Читатель! Нажимаешь одну кнопку – удар рукой, нажимаешь другую – удар ногой, нажимаешь третью – защита, нажимаешь комбинацию кнопок – удар в прыжке… и так далее!
   Костанцо проняло моментально и сразу. Освоившись с клавишами, он с воинственным кличем принялся молотить соперника.
   Марина облегченно вздохнула и присела с книгой на шконку. До полуночи оставалось более четырех часов.
   Костанцо азартно бился с компом, Марина одним глазом почитывала «Воспламеняющая взглядом» Стивена Кинга, а другим смотрела на побоище в телевизоре. Идиллия!
   Вдруг дверь камеры отворилась и на пороге появился прапорщик.
   – Гражданка Михайлова, вас просят!
   Марина, решив, что её вызывают к начальнику тюрьмы, поднялась и вышла. Костанцо не обратил на это ни малейшего внимания, ибо очередной противник ему попался крутой, и необходимо было напрягать все силы, чтобы сломить его сопротивление.
   Конвоир повел её совсем не туда, куда ожидалось. Свернув дважды направо, он отпер дверь, и Марина увидела Второго Секретаря!
   – Здравствуй, Марина-ханум! – радостно поздоровался он.
   – Здравствуй, Магомед-Али… – растерянно отозвалась Марина, – Ты, значит, здесь?
   – Ага, но ненадолго! Меня скоро выпустят. Пытались пришить взятки-шмятки и прочую ерунду, но ничего не доказали. А я так скучал по тебе, моя красавица!
   С этими словами он сбросил спортивный костюм и устремился к девушке. Мысли у Марины понеслись вскачь. Что прикажете делать в такой ситуации? Отказать? Или согласиться?
   – Послушай, Магомед-Али… Я… это… не готова… Я здесь вообще случайно, на свидание пришла к… другу моего брата…
   Великий Хан, не слушая этот жалкий лепет, уже срывал с неё одежду.
   – Я так соскучился по тебе, о благоуханная роза из райских кущей Аллаха! – бормотал он, с сопением стягивая со стройных бедер колготки вместе с трусиками, – Будь моей прямо сейчас, о звезда моих очей!
   Деваться было некуда и Марина покорилась неизбежному. Уступить всегда легче, чем отказать, да и память услужливо напомнила о целом контейнере подарков! Изголодавшийся ашхабадец использовал её трижды, пока не насытился. Потом они пили кофе с халвой и козинаками. От коньяка Марина отказалась.
   – Вот, позвони по этому телефону, и мой человек принесёт тебе денег, – сунул ей клочок бумажки Магомед-Али на прощанье.
   – А сколько? – напрямик спросила Марина, спрятав бумажку в сумочку.
   – Вай, скажешь «Марина-ханум звонит», принесет пять тысяч!
   (Великий Хан заранее договорился со своими нукерами в Москве о системе паролей. В данном случае любое женское имя с приставкой «ханум» означало выплату в пять тысяч рублей. А если без приставки, то тысячу.)
   Однако! Марине это понравилось!
   – Я буду тебя навещать, милый! – пообещала она, и, прежде, чем выскользнуть за дверь, ласково поцеловала небритую щеку, изобразив на лице муку расставания.
   – Приходи, да! В любое время, слушай! – отозвался Второй Секретарь, прихлебывая коньячок.
   В том, что она придет, он не сомневался. Пять тысяч – отличная приманка! А для него, даже сидящего в тюрьме, это вообще не деньги.
   Индифферентный прапорщик провел Марину обратно в камеру жениха. Тот даже не заметил отсутствия невесты, погруженный в азартную драку.
   Марина взглянула на часы: ого! Первый час!
   – Прервись, дорогой! Новый Год!
   – Сейчас, сейчас… Дай мне ещё минуту! – откликнулся тот, не оборачиваясь.
   Через полчаса компьютер перегрелся и завис, пришлось волей-неволей его выключить.
   Марина разложила по тарелкам салатики, нарезала колбасу и открыла шпроты. Костанцо хлопнул пробкой, откупоривая шампанское. Такой вот получился Новый Год!

   В наступающих сумерках зимнего дня Михаил с шиком подкатил к общежитию на заимствованном у деда «ЗИМе». Настроение было новогоднее, в багажнике лежало шампанское, мандарины, любительская колбаса и даже ананас! Поднявшись на 16-й этаж, постучался условным стуком: тук, тук-тук-тук! Дверь открыла Хельга.
   – Здравствуй, Михель! Ты, наверное, к Эстрелле, да?
   – Ну… – растерялся Михаил от такой странной постановки вопроса.
   – Мигель, я не смогу с тобой поехать! – раздался из комнаты горестный голос Марии.
   – Это ещё почему? – парень попытался войти, но Хельга толкнула его в грудь и рявкнула фельдфебельским голосом:
   – Хальт! Цурюк! Ферботен!
   С детства знакомые по фильмам про войну слова возымели действие, и он остался на месте, но возмущенный разум начал закипать!
   – Ни фига себе! Что тут, вообще, происходит?
   – Я болею, Мишенька! – буквально прорыдала из комнаты невидимая Мария, – Ты не должен меня видеть такую!
   Сердце оборвалось и запуталось в кишках. Мария больна! Так, нужно же срочно врача! Таблетки, уколы всякие! Но сначала надо разобраться…
   Превосходящими силами сломив хилую немецкую оборону, Михаил ввалился в комнату. Мария рыдала на койке накрывшись одеялом с головой и отвернувшись к стене.
   – Что с тобой, любимая? – прошептал Михаил, холодея при мысли, что она умирает насовсем и навсегда, – Открой личико!
   Поколебавшись, девушка глухо произнесла из-под одеяла:
   – Bueno, смотри! Но, если ты засмеёшься…
   Покровы пали. Михаил от неожиданности икнул, ибо его взору явилось жуткое, нет – жутчайшее зрелище! Лицо было опухшее, ярко-пунцового цвета, глаза превратились в щелочки, так отекли веки, верхняя губа увеличилась раза в четыре и напоминала хобот! Уши тоже превратились в огромные оладьи и обвисли, как у слоненка. Не дав парню рассматривать себя слишком долго, Мария обхватила его за шею и спрятала изуродованное лицо на груди.
   – Это всё косметика! – всхлипнула она, шмыгая носом, – Я сегодня утром купила настоящий набор «Ланкомэ»! Недорого, у метро…
   – У цыган, что ли? – угрюмо уточнил Михаил.
   – Да… А как ты догадался?
   – Неважно! И что теперь?
   – Ну, я накрасилась после обеда, а лицо все распухло… Скорая приезжала, укол сделали, сказали – аллергия, отек Квинке. Хотели меня в больницу забрать, но я отказалась. Хельга в аптеку сбегала, лекарство принесла. Наверное, до завтра пройдет. А я теперь спать сильно хочу…
   Михаил с облегчением перевел дух: всё оказалось не так плохо! Осторожно поцеловал Марию в макушку:
   – Я останусь с тобой! Вдвоем Новый Год отпразднуем!
   – Нет, Мишенька, не надо! Я не хочу, мне паршиво, да и засну сейчас – мне два кубика димедрола вкололи. Давай увидимся завтра… – речь кубинки прерывали отчаянные зевки.
   – Но подарок я тебе сейчас дам! – Михаил достал из портфеля сверток из цветной бумаги, перевязанный розовой ленточкой.
   Мария, конечно, не смогла устоять перед искушением и вскрыла упаковку: внутри оказалась лаковая шкатулочка, богато расписанная в традиционной технике Палеха. На крышке была изображена танцующая Мария в алой юбке и белой блузке с затейливой вышивкой! Сходство необычайное! Девушка восторженно пискнула, не в силах выразить словами своё восхищение.
   – Ты посмотри, что там внутри! – слегка самодовольным голосом предложил мастер.
   В шкатулке лежали электронные часики, так называемые «Семь Мелодий», последнее достижение прогресса и последний же писк моды. Они играли синтезатором семь мелодий, звенели будильником и показывали время, число и день недели рубиново красными цифрами светодиодов! Привозили сие чудо техники из Польши. Михаил купил их у контрабандистов на Белорусском вокзале.
   При виде такого причудливого измерителя времени Мария заревела в голос.
   – Эй! Ты чего? – всполошился Михаил, решив, что она не поняла, что к чему, – Часы, просто часы… от батарейки фунциклируют!
   – Ты.. такой… замечательный… добрый… а я… дурында стоеросовая… тебе весь новогодний праздник испо-о-ортила-а-а!
   Растроганный, он прижал свою красавицу крепче к груди:
   – Брось, не думай об этом! Завтра погуляем!
   Постепенно рыдания стихли и Мария уснула в объятиях любимого человека.

   Выйдя на улицу, Михаил задумался. В свете случившегося ехать на дачу к Смахтину совершенно не хотелось – ну, что он там будет делать один, без Марии? Тупо пьянствовать? С другой стороны, на него, как на транспорт, надеются пять человек. Что им теперь, с сумками в электричке давиться? Проклянут и будут правы! Вздохнув, поехал по адресам.
   Первой в машину погрузилась Люся Воробьёва. Отметив отсутствие соперницы, девушка возрадовалась необычайно! Вот, как пробьёт полночь, она Мишеньке даст подарок, а он её поцелует! Не сможет не поцеловать, не имеет права не поцеловать!
   – С наступающим тебя, комсомолец Михайлов! А мы что, вдвоем поедем?
   – Взаимно, Воробушек… Не, ещё за четвермя… четырьмя заехать надо. Да ты их всех знаешь.

   Дача родителей Смахтина располагалась километрах в шестидесяти от кольцевой, в сосновом бору, на берегу речки. Большой, в гектар, участок, двухэтажный бревенчатый дом с камином и гаражом. На задах, на самом берегу речки – баня. Есть где разгуляться молодежи! Отец Смахтина был профессором тонкой химической технологии, директором почтового ящика и Героем Социалистического Труда. Держава высоко ценила его вклад в мировую науку, ну, и в обороноспособность страны – тоже.
   Итак, гости собрались на дачу. Всего приехало четырнадцать человек, включая самого Смахтина и его подругу Таню, не вернувшуюся в свой Семипалатинск-7 после крымского отпуска. Люсина подруга Света приехала с женихом – тем самым майором, ныне капитаном. Звали его, как выяснилось, Степаном. Свете недавно исполнилось двадцать пять – возраст почти критический! – но с замужеством никак не получалось: то один жених соскакивал, то другой, а тут такой кадр штучный! Степан был во всех отношениях подходящей кандидатурой в мужья: красивый, дородный, военный, зажиточный. Для перевода в Москву он провернул хитрую комбинацию: вернувшись из отпуска в Вологду на два дня раньше, подстерег и застукал жену в постели с любовником (получил письмо от верного человека, да и раньше подозрения были!). Крепко, но без фанатизма отметелив обоих, а заодно и попавшую под горячую руку тёщу, к которой тоже уже давно накопились претензии, на следующий день подал заявление на развод. Сии скандальные события повергли руководство части в удивление, растерянность и расстройство, ибо Степан был на хорошем счету и занимал ответственную подполковничью должность. Когда на партсобрании разбирали его персональное дело, майор наотрез отказался мириться с женой и, тем более, с тёщей, настаивал на разводе и, вообще, вел себя дерзко и вызывающе, вслух сомневаясь в праве Партии вмешиваться в личную жизнь индивидуума вообще, и его, Степана, в частности. Руководство прогневалось всерьёз, проголосовало за строгий выговор с занесением в учетную карточку и решило перевести строптивого служивого из части куда подальше с понижением в звании. Но в том-то и была вся интрига: военная специальность Степана была такая редкая, что перевести его с понижением можно было только в одну, очень специфическую, Московскую воинскую часть, и он об этом знал заранее. Ну и что, подумаешь, звезду сняли! Зато – Москва и любимая женщина!
   Собственно, все приехавшие были парами. Не супружескими, но состоявшими в отношениях той или иной степени близости. Только Михаил и Люся были чисто товарищами. То-есть это Михаил считал Люсю товарищем, а она его женихом, как, кстати, и все остальные.
   После взаимных приветствий все сели за стол и начали провожать Старый Год. Пили водку, коньяк и портвейн – кому что по душе, закусывая салатом Оливье, любительской колбасой и селедкой с луком. С тостами и просто так. Смеялись, рассказывали анекдоты, среди которых преобладали политические и эротические. Беседовали и просто вскрикивали. Курили, стряхивая пепел куда попало. Праздник!
   Люся сидела между Михаилом и Светой. Михаил, подогревшись парой стопок, наворачивал принесенный кем-то салат из сыра с чесноком и майонезом и спорил со Смахтиным о технике «Сухая Кисть». Люся осторожно тянула шампанское, памятуя о недавнем неприятном опыте винопития, и общалась со Светой. Шум стоял такой, что говорить можно было не опасаясь, что услышат посторонние.
   – Ну, чё он, Мишка твой?
   – Приручается. Приходит, чай со мной пьет, – Люся не удержалась и похвасталась: – По заднице три раза шлепал и обнимал два раза!
   – Целовались? – деловито поинтересовалась Света.
   – Не, пока нет. Думаю, сегодня ночью поцелуемся.
   – Понятненько… Пора, давно пора!
   Света налила себе портвейна и выпила.
   – Что-то мы всё без музыки, да без музыки… Дядя Стёпа, неси гармошку!
   – Есть! – отозвался майор, прожевывая колбасу.
   Через пару минут мощные звуки баяна накрыли звуковой волной пьющее и жующее общество. Народ быстро сориентировался и нестройным хором исполнил «Ой, мороз, мороз!». Затем спели «Окрасился месяц багрянцем» и, после некоторых споров, «Птица счастья завтрашнего дня». Степан играл отлично, так что допелись до хрипоты. Затем потушили верхний свет, стол сдвинули к стене, разбив при этом парочку тарелок, и начались танцы.
   К Люсе подошел Смахтин:
   – Сбацаем тангó, комсомолка Воробьёва?
   Люся встала, одернула платье и они вышли на середину комнаты. Танцевали они так здорово, что вскоре остались одни, вытворяя что попало и все подряд. Зря, что ли, Люся шесть лет в кружок при Доме Культуры Железнодорожников ходила! Окружающие хлопали и ревели от восторга.
   После танго Люся с Володей исполнили ещё и полуакробатический рок-н-ролл, поразив всех каскадом трюков и поз.
   Степан уже начал уставать, ведь уже более часа играл без перерыва. Света, которой тоже хотелось поплясать, врубила магнитофон и объявила белый танец, тут же обвившись вокруг жениха, как лоза вокруг дуба.
   Из колонок вкрадчиво и страстно хлынули «Песняры»:

   Там, где клён шумит над речной волной
   Говорили мы о любви с тобой.
   Облетел тот клён, в поле бродит мгла,
   А любовь, как сон, стороной прошла…

   А любовь, как сон, а любовь, как сон,
   А любовь, как сон, стороной прошла!

   Люся, уже отдышавшаяся, хотела пригласить Мишу, чтобы закинуть руки ему на шею и прижаться всем телом… Она специально для такого случая надела платье без рукавов, чтобы сверкать голыми плечами (этакие маленькие девичьи хитрости!). Но Михаила нигде не было! Противный! Ведь, белый же танец, а он смылся куда-то! Левая нога сама собой топнула с досады.
   Музыка кончилась. Песняры запели веселую: «Косил Ясь конюшину», под которую танцевать никто не стал. К Люсе подошла довольная раскрасневшаяся Света.
   – Ну, как тебе мой?
   – Ой, Свет, он мне ещё в Крыму понравился! Классный кадр, душа общества! А где он служит?
   – Не говорит. Военная тайна. А хотелось бы узнать…
   – А мама не возражает, что он к тебе ходит?
   – Ой, что ты! Она на Степу надышаться не может! Каждое утро ему то блинчики, то сырники стряпает…
   Большие напольные часы захрипели и отыграли три четверти. Все всполошились: до Нового Года оставалось 15 минут!
   – Так, товарищи, занимаем сидячие места, наливаем, включаем телевизор! – громким командным голосом провозгласил Степан.
   Стол отодвинули от стены, снова разбив какое-то блюдечко. Расселись. Появился Михаил, умостился рядом с Люсей.
   – Ты где был? – шепотом спросила она, – Я тебя на белый танец пригласить хотела…
   – Пардон, мамзель! – так же, шепотом, ответил кавалер, – Отлучился по неотложному зову природы-с! А там очередь…
   Люся покраснела, радуясь, что не видно в полутьме.
   Между тем на экране телевизора появился генсек. Несмотря на все ухищрения гримеров, выглядел он неважно. Задышливым голосом он начал:
   – Дорогие товарищи! Подошел к концу 1984 год…
   Пока он говорил, Люся лихорадочно искала подарок, приготовленный для Мишеньки. Отчетливо помнила, что положила его в сумочку, но там было пусто. В смысле, подарка не было! Не было его и в карманах пальто… Неужели выронила в машине?
   – Миш, а Миш! – толкнула она локтем Михаила.
   Тот нехотя оторвался от телевизора:
   – Чего тебе, Воробьева?
   – Дай ключ от машины! Срочно!
   – Ты что? Сейчас уже часы будут бить! – удивился странной просьбе Михаил.
   – Ничего, я успею! Дай!
   Выскочив вихрем во двор, Люся отперла «ЗИМ» и нырнула в салон. Было темно, но она умудрилась найти свою пропажу, завалившуюся под сиденье. Толкнула дверь… а та и не открылась! Дернула за ручку, ещё и ещё… Время уходило. Из распахнутой двери дачи уже доносилось:
   – С Новым Годом, с новым счастьем, дорогие товарищи!
   Проклятая дверь не поддавалась! Люся заплакала от отчаяния: надо же быть такой дурой невезучей! Мало того, что подарок чуть не потеряла, так ещё и в машине застряла! А ведь люди говорят: как Новый Год встретишь, так его и проведешь!
   Кремлёвские куранты ударили первый раз: Бом-м-м!
   Внезапно на Люсю снизошло вдохновение! Она лихорадочно принялась вертеть ручку, опуская стекло. Бом-м-м! Бом-м-м!
   Стекло опустилось, и девушка полезла в окно. Что-то не пускало, зацепившись за платье. Закусив губу, Люся рванулась и выпала на снег, не почувствовав холода. Вскочила. Бом-м-м! Бом-м-м! Бом-м-м!
   На восьмом ударе курантов она ворвалась в пиршественный зал, освещенный теперь только елочными огнями. С трудом сдерживая дрожь во всем теле, плюхнулась на своё место. Михаил, разливавший шампанское, при виде Люси вздрогнул и пролил вино на стол. Бом-м-м! Бом-м-м! Бом-м-м! Бом-м-м! Полночь! Грянул гимн Советского Союза.
   Все закричали ура и принялись чокаться. Глядя жениху в кавычках прямо в глаза, Люся улыбнулась, как могла широко, и сказала:
   – С Новым Годом, Миша!
   – Ага… Тебя тоже… – промямлил, не сводя с неё изумленного взгляда Михаил.
   Люся стукнула фужером о его фужер, выпила до дна, загадав: «Пусть он меня поцелует!» (на разработку более сложного желания у неё не было времени!) и протянула на ладони подарок:
   – Это тебе, от Снегурочки!
   Тот взял коробочку, но открывать не стал, а повел себя странно: стащил с себя шерстяной кардиган и набросил Люсе на плечи, запахнув полы. И только в этот момент девушка осознала, что она голая! Ну, не совсем голая, конечно, в комбинашке. Но без платья! Платье порвалось и осталось в сыгравшей с ней злую шутку машине…
   Стыд горячей волной затопил сознание. Хотелось ругаться, но Люся не умела. Михаил же уже пришел в себя:
   – Люсенька, с тобой все в порядке? – ласково (ласково!) спросил он и погладил по щеке, – Вот, выпей боржомчику и не волнуйся!
   Люся покорно выпила, с тоской сознавая, что все пропало. После такого Миша точно решит, что она полный псих! Мало ей было истории с волшебным дворцом, в который попала непонятно как, так теперь вообще без платья на люди выкатилась! Объясняй, не объясняй, все равно будет думать, что ненормальная…
   Обняв за плечи, Михаил вывел её в прихожую:
   – Платье-то где?
   – В машине… там дверца захлопнулась, а я открыть не смогла… Пришлось в окно, а платье за что-то зацепилось и лопнуло… – снова заплакала Люся.
   Михаил сбегал во двор и принес порванное платье и ключ от «ЗИМа».
   – Не расстраивайся, по-моему, кроме меня, никто и не заметил! Пойдем, зашьем.
   Он повернулся и стал подниматься по винтовой лестнице на второй этаж. Люся поплелась за ним. В одной из спален они нашли на подзеркальнике шкатулку с пуговицами, нитками и иголками. Закрывшись, чтоб никто не помешал, сели на двуспальную кровать. С разных сторон, да! Люся принялась зашивать платье, порванное до самого подола. Михаил раскрыл коробочку:
   – Ух ты! Вот это да! Я о такой и мечтать не мог, потому что не знал, что такие бывают!
   В руке он держал позолоченную газовую турбозажигалку «Ронсон» на пьезокристалле, безотказно выдающую огонек и приятную мелодию при каждом нажатии. Люся с боем отняла её у папы Васи, приготовившего было сей агрегат для подарка своему начальнику. Насладившись несколько раз видом голубого язычка пламени и музыкой, счастливый владелец буржуйского ширпотреба на четвереньках переполз через кровать:
   – Дай-ка я тебя поцелую! По нашему, по партийному, как завещал великий Брежнев! – предложил он и… и, в самом деле, поцеловал Люсю!
   В губы!!! А потом ещё раз – и опять в губы! И снова!!! Да, да, целых три раза! Нервная же система девушки была рассчитана только на один поцелуй. Три для неё оказалось слишком много. Люся изящно упала в обморок, плавно перетекший в глубокий сон. Михаил слегка удивился, но, убедившись, что комсомолка Воробьёва спит, отнес это на счёт выпитого шампанского и портвейна. Проявив заботу о товарище, укрыл её одеялом и вышел.
   «Странная она какая-то, Воробейка. Подарок подарила, принцу впору… Уж не влюбилась ли она в меня?» – соображал он, спускаясь по лестнице, – «Нет, глупости! Это она по дружбе! А я, свинья такая, ничего ей не подарил…»
   Утром Люся проснулась с чувством, как говорится, глубокого удовлетворения. Загаданное сбылось: все-таки Мишенька поцеловал её! Добровольно! Облизнулась: на губах ещё чувствовался вкус чеснока и табака. Вкус его губ!
   – Лёд тронулся, господа присяжные заседатели! – произнесла она вслух и засмеялась.

   Такой, вот, получился Новый Год!

Глава седьмая

   «ЗИМ», урча табуном лошадей под капотом, покинул дачу и устремился в сторону Москвы. Народ зевал, маясь недосыпом и похмельем. Степан, сидя на переднем сидении рядом с Михаилом, открыл пиво и наслаждался возрождением к жизни. Люся и Света шептались на заднем диване.
   – Ты, Люська, все шашлыки проспала! И ракеты Степа запускал! Во, весело было!
   – Не, мне было ни до чего… Я платье порвала, и мы в спальню ушли, зашивать.
   Света понимающе прищурилась:
   – Вдвоем, говоришь, зашивать… Так, быстро признавайся: целовались или нет?
   – Целовались, ага! Целых три раза! – раскололась Люся.
   – А потом? Ну… это… было?
   – Не-а, я уснула, устала сильно.
   Света разочарованно хмыкнула.
   – А меня Степа до утра мучил! И так, и эдак, и по всякому! Только в семь часов угомонился, – гордо похвасталась она.
   Люся потупилась, ибо такая откровенность подруги о ей претила. Она поспешила сменить тему:
   – Скоро он разведется со своей-то?
   – Ой, она кочевряжится, там у них раздел имущества и все такое…
   – А квартира?
   – Степа сказал, как поженимся, ему сразу служебную жилплощадь в Москве дадут. Он сейчас в общежитии прописан, в офицерском.
   – Ты ж говорила, он у тебя живет?
   – Ну, да, живет у меня, а прописан в общежитии, – тут Света наклонилась поближе, – Я у него пистолет видела! (На самом деле она видела только пустую кобуру!)
   – Да ты што-о-о!
   – Ага! Интересно, все-таки, где он служит… Знаешь, за полтора месяца два раза приходил поздно, сидел до утра на кухне, водку пил и пел под гармошку: «А наутро начальник угрозыска отдает ей приказ боевой: кончить парня в семнадцатой камере, в кепке набок и зуб золотой!». Всю душу вымотал и мне, и матери, потом прощения просил…
   – Здорово выпивает, да?
   – Да нет… не так, чтобы… Говорю же: два раза.
   – Может, он после задания был? – задумчиво высказала предположение Люся.
   – Может быть…
   – Станция Петушки, забирай свои мешки! – объявил Михаил скрипучим голосом трамвайного кондуктора.
   Степан пожал ему руку и пошел доставать баян из багажника.
   – Ой, ну ладно! Я побежала! – Света чмокнула подругу в щеку, – Звони!
   – Ага, пока! Забегай, я тебе новые картины покажу! – крикнула вслед Люся.
   – Обязательно!
   Оставшуюся пару, Наташу с Валерой, пришлось везти через весь город, в Сокольники, поэтому, когда Михаил выгрузил Люсю, было уже почти два часа.
   – Ну, что, Воробьишка, сессия? Ни пуха, ни пера!
   – Ага, и тебя тем же дрючком по тому же месту! – нашлась Люся.
   – Ты какого улетаешь?
   – Одиннадцатого, вместе с предками.
   – Скажи им, что я вас в аэропорт отвезу!
   – Ой, вот спасибо, зайчик! А то такси надо за трое суток заказывать, да и то, неизвестно, придет или не придет.
   – Какой я тебе, нафиг, зайчик, Воробьище? – притворно нахмурился Михаил.
   Люся улыбнулась: все идет как надо, уже на шутки отзывается адекватно!
   – Ах, я и забыла, ты же не хочешь быть зайчиком, да, медвежонок?
   Михаил рассмеялся и щелкнул её по носу:
   – Пока, мамзель! Чмоки-чмоки!
   Глядя вслед удаляющемуся авто, Люся останавливала рукой часто-часто бившееся в груди сердце. Мамзелью назвал! Поцеловал на прощанье (условно, правда, ну и что, все равно считается!)!
   Какой он ласковый!

   Придя домой, девушка натолкнулась на тревожный взгляд матери (дочь впервые провела новогоднюю ночь вне дома!).
   – С Новым Годом, мам! – улыбнулась Люся, как могла беззаботно.
   – С Новым Годом, доча! – отозвалась та, переводя дух: любимое чадо выглядело довольным и счастливым, – Там тебе Дед Мороз под елочку подарочек положил!
   Из ванной выглянул папа с зубной щеткой за щекой и тоже поздравил с Новым Годом мимикой, мычанием и жестами.
   Раздевшись, Люся быстро прошлепала босыми ногами к ёлке.
   – Тапочки, тапочки надень, горюшко! – взывала сзади мать, но дочери было не до каких-то там тапок.
   Под ёлкой сидел симпатичный плюшевый мишка с маленькой коробочкой в лапах. А в коробочке обнаружились серьги! С настоящими брюликами! Совершенно замечательные! Но…
   «М-да, теперь придется уши прокалывать!». Эта мысль несколько понизила уровень восторга, ибо наша героиня терпеть не могла всякие уколы и боль терпела с трудом. Люся повернулась, чтобы поблагодарить мать и даже растерялась, увидев, как изменилось её лицо: челюсть отвисла, щеки пошли красными пятнами.
   – Доча… почему платье порвано?! Это… он тебя так?! – сдавленным голосом прохрипела мама Жанна сквозь ощеренные клыки, выпуская когти и готовясь немедленно порвать на куски злочинца.
   – Платье? Ах, платье! Нет, ма, это я сама порвала, в автомобильное окно вылезала. Представляешь, дверца захлопнулась, я в окно и полезла! – обстоятельно объяснила Люся.
   Накал тревоги в глазах матери снизился, но не исчез.
   – Ну? А дальше?
   – Дальше? Пошли в спальню, зашивать.
   Тревога вспыхнула с новой силой и запульсировала!
   – В спальню… – мама Жанна схватилась за сердце, – И Мишка там тебя…?
   – Ага, поцеловал, – легко призналась дочь, – Целых три раза!
   – А… потом?!
   – А потом – всё! Я спать легла.
   Испытующе просканировав Люсю материнским всепроникающим взглядом, мадам Воробьёва решила, что верить ей можно. Но Миша-то, каков! Настоящий джентльмен оказался! Правильный парень, до свадьбы – ни-ни!
   – Про свадьбу не говорил? – отмякая, спросила мать напрямик.
   – Нет, пока нет, – грустно развела руками Люся, – Может, когда из Франции вернусь.

   После завтрака с родителями (ни фига себе, завтрак! В три часа дня!) Люся уединилась в своей комнате. Ей нужно было привести в порядок мысли и чувства. Умостившись на тахте, она сама не заметила, как взяла в руки альбом и карандаш. Рассеянно набросала профиль Светы, затем – Степана. Задумалась с замершим над бумагой карандашом. Вернее, не задумалась, а так, замерла. Неясные образы заклубились перед внутренним взором. Пригрезился Миша, его мускулистые руки, обнимающие за плечи, колкая щетина, запах его тела, оттененный «Тройным» одеколоном. Надо будет привезти ему из Парижа хороший мужской парфюм…
   Вынырнув из грез, Люся с недоумением уставилась на альбомный лист, покрытый комиксами. Что характерно, раньше она никогда комиксов не рисовала, кроме того раза, про Эльвиру. Но тогда тоже нарисовалось непонятно, как!
   И что же сегодня? На первом рисунке зал суда. Изо рта судьи пузырь со словами: «Именем Российской Советской Федеративной Социалистической Республики… приговаривается к высшей мере наказания – смертной казни!». Искаженное ужасом лицо обритого наголо незнакомого человека… Коридор с решетками… Степан в форме, с пистолетом… Надпись в многолучевой звезде: «Ба-бах!!!»… Степан с дымящимся пистолетом над телом в полосатой робе… Он же, сидящий на кухне в трусах и майке с баяном на коленях. На столе – бутылка, стакан и скелет селедки. В пузыре изо рта текст: «… Грянул выстрел и грохнулся парень. Пулей выбило зуб золотой…»
   Кровь отхлынула от лица художницы! Её затошнило, закружилась голова. Так вот кем служит Светкин кадр, без пяти минут муж! Какой ужас!
   Люся с омерзением швырнула альбом на пол. Рисунки получились помимо её воли, но нарисовала-то их она! А самое главное, она была уверена, что узнала про Степана правду! Загадка…
   Читатель! Все дело в интуиции! Как писал Автор в своем романе «В Начале было Трое»: «Интуиция – это уверенность в чем-либо, базирующаяся на бессознательном внелогическом анализе фактов и явлений, хотя бы и незначительных и недостаточных для осознанного, развернутого логического анализа.» У Люси интуитивная уверенность выразилась графически. Хотя и не совсем ясно, как она смогла узнать о приключениях папы Васи и Эльвиры в лифте. Вернее, совсем не ясно!

   Первым побуждением Люси было позвонить Свете и все рассказать, но, подумав хорошенько, она решила этого не делать. Во первых, что она скажет? Что догадалась о службе Степана? А обосновать как? Только зря рассорятся с подругой…
   «Да ну их, пусть сами между собой разбираются! Да и разбираться-то нечего: о чём Светка не знает, то её не огорчит!» – твердо решила Люся, – «Лучше о таких делах помалкивать!»

   Михаил ехал на Юго-запад, в общежитие. По случаю праздничного дня транспортный поток был реденький. На светофорах водители уважительно косились на шикарный черный аппарат и Михаил самодовольно улыбался. «ЗИМ», безусловно, превосходил крутостью даже «Волгу», не говоря уже о «Жигулях»!
   На одном из перекрестков слева остановился Жигуль. Из окна высунулось усатое лицо кавказской национальности:
   – Эй, уважаемый! Кого возишь, да?
   – Никого. Сам хозяин, – соврал Михаил, улыбаясь.
   – Ну!? Вах, продай машину, слушай! – возбудился кавказец, – Я тебе сто тысяч дам, прямо сейчас!
   – Нет! – мотнул головой внук собственного деда, настоящего владельца «ЗИМа».
   – Сто двадцать тысяч дам! – азартно завопил сын гор, решив, что клиент просто набивает цену.
   – Нет! – снова отказался от выгодного предложения Михаил.
   Загорелся желтый. Усатый, чувствуя, что сделка может сорваться, засуетился и сделал ход дамкой, ферзём и козырным тузом одновременно:
   – Сто пятьдесят тыщ! И «Волгу» белую, двухлетку, слушай! Больше тебе никто не даст, клянусь мамой!
   Михаил, не отвечая, отпустил сцепление и прибавил газу.
   – И дом в Га-агра-ах! – донеслось до него.
   Но «ЗИМ» уже набирал скорость, шурша шинами по Ленинскому проспекту.
   «Интересно, если бы у него больше времени было, до миллиона дошел бы?»
   Сия мысль позабавила. Сумма была совершенно абстрактная, как, впрочем, и сто пятьдесят тысяч. Кооперативная квартира в Москве стоила 8 – 9 тысяч (трехкомнатная!), «Волга» – 10 тысяч. А остальные куда девать? Ну, мебель, дача, ковры, телевизор цветной… хрусталь ещё. И всё это обойдется… ну, ещё тысяч в пятнадцать-двадцать! А остальные куда? Нет, советскому человеку такие деньги просто не нужны!

   Вот и общага. Оставив машину за углом, чтоб не вызывать в студентах зряшную зависть, вошел в вестибюль. Вахтерша встретила его мутным взглядом заплывших глаз и вяло махнула, не дожидаясь предъявления докýмента: проходи, мол! Лифт, как ни странно, работал, и Михаил поднялся на шестнадцатый этаж с комфортом. Постучал в заветную дверь. Мария открыла, улыбаясь, как ни в чем не бывало. Она была снова ослепительно, волнующе, нереально красива! Даже без макияжа!
   – Салют, Мигель!
   У Михаила сжалось горло, и он не ответил. Зато поцеловал!
   В комнате он, откашлявшись, объявил программу действий:
   – Нас с тобой сегодня вечером дед ждет. Ужин в кругу семьи. Надо уважить старика, мать приехала, опять же.
   – Конечно, поехали, – обрадовалась Мария, – Я и пирог испекла, с яблоками и корицей. Только, ничего, что я ненакрашенная буду?
   – Заедем ко мне, там и накрасишься! Я сеструху раскулачу, у неё этих наборов косметических много.
   – Раскулачишь? Это… что это значит? Не помню! – споткнулась Мария о малознакомое русское слово.
   Михаил ухмыльнулся
   – Ну, первоначально это значило отнять у зажиточных крестьян хлеб, скот и имущество, а затем волевым решением выселить их в Сибирь! Сейчас это слово употребляется в переносном смысле: заставить поделиться с позиции силы!
   – Ой, вспомнила! «Поднятая Целина»! Шолохов!
   – Ставлю пятерку, давай дневник! – Михаил наградил девушку поцелуем (пятью!).
   Вернув все пять обратно, Мария с сомнением прищурилась:
   – Вообще-то, я краситься теперь боюсь! Вдруг опять аллергия вылезет?
   – Не, не вылезет! У Маришки только настоящие краски, буржуйские, из «Березки».
   – Ладно, рискну… А пока давай выпьем кофе!
   Волшебно пахнущий напиток Мария сварила тут же, на плитке «Турист», заряжаемой твердым спиртом. Михаил отхлебнул и в очередной раз подумал, что такой вкусный и ароматный кофе может варить только синьорита Рамирес.
   – Почему у меня так не получается? – пожаловался он.
   Мария заносчиво наморщила нос:
   – Этому нельзя научиться! Надо чувствовать каждое зернышко, когда совершаешь помолвку…
   – Помолку, а не помолвку! – поправил Михаил, с обожанием глядя на неё.
   – Не перебивай! Да, нужно чувствовать: слишком тонкий помол при варке даст кислый привкус, слишком грубый – будет горчить. Ещё надо ухитриться соблюсти правильную пропорцию заварки и воды… и угадать, когда снять с огня. И все равно, кофе каждый раз получается разный! И от обжарки вкус сильно зависит… Но принцип такой: кофе должен быть, как поцелуй: крепкий, сладкий, горячий! И обязательно с пенкой! Сам понимаешь, поцелуй с усами – совсем не то, что поцелуй без усов!
   – Да-а, не простое дело… Я теперь и пытаться не буду. Придется тебе поить меня кофием всю жизнь! – улыбнулся Михаил, уловив намек насчет поцелуя с усами.
   – Я согласна, Мигель! – серьёзно ответила Мария, взмахнув ресницами.
   Они снова поцеловались и долго не отрывались друг от друга. Поцелуй медленно и плавно перелился в… э-э… углубление отношений! Пуговки на блузке расстегнулись сами собой, юбка упала на пол…
   Минут через сорок Михаил повернулся на спину и расслабленно закурил сигару (сигару!). Голова подруги покоилась у него на груди. Обоим было хорошо. Нет, не просто хорошо, а суперзамечательно!
   – Ой! Что ж это мы лежим! Сейчас же Хельга придет! – сладко зевнула Мария, – Мигель! Будь добр, подай мне халат! Там, в шкафу, зеленый…
   Михаил встал и голышом прошлепал к стенному шкафу.
   – Ты прекрасен, как Аполлон из Пушкинского музея! – восхищенно пропела ему вслед Мария.
   Аполлон в кавычках самодовольно поиграл бицепсами и открыл шкаф. И тут на него прыгнул скелет! Вообще-то, он просто выпал, но очень стремительно. От неожиданности Михаил заорал и шлепнулся на пол, пребольно ушибив локоть и копчик. Скелет же обхватил его руками и не отпускал! Вот ужас-то! Мария, сверкая умопомрачительной наготой, ринулась на помощь и вырвала любимого мужчину из жутких объятий мертвеца.
   – Ни фига себе! Я ж чуть не обосрался! – пробормотал Михаил, заикаясь, – Откуда у тебя этот… зачем?
   – А это не мой, это Хельгин! – успокоила Мария, растирая ему ушибленные места.

   А дело было так:
   31-го декабря жители комнаты 13—10 неожиданно обнаружили полное отсутствие денег в хозяйстве. То-есть, на выпивон, чтобы достойно встретить праздник, не хватало. Катастрофа, да!
   – Засада, блин! – грустно выразился Иван, выворачивая из кошелька тринадцать копеек.
   – Измена, однозначно! – уныло подтвердил Владимир, звякая двумя трехкопеечными монетами, – Слышь, молодой, у тебя деньги есть?
   У Хосе нашлось восемьдесят копеек.
   – Да-а, на «Яблочное игристое» и то не хватит! – горько резюмировал Иван.
   До Нового Года оставалось пять часов. Многочисленные попытки добыть денег взаймы не увенчались успехом. Хоть ложись и мрачно помирай трезвыми!
   И тут стоящий у окна Володя заметил идущую к корпусу от автобусной остановки Хельгу!
   – Так, молодой! Дуй на перехват! Немка всегда при деньгах! – скомандовал он.
   Хосе отрицательно покачал головой:
   – Взаймы не даст! Мы ей и так уже червонец должны две недели, а брали на три дня!
   Обреченные на трезвость сожители было приуныли, но уже через секунду гениальная идея молнией ворвалась в темное царство безнадежности.
   Хельгу перехватили в лифте и привели в комнату.
   – Тебе в эту сессию зачет по анатомии сдавать? – уставил на неё палец Иван.
   – Да, кости, связки, мышцы, – подтвердила Хельга, – А что?
   – А то! Купи скелет! Будешь дома с комфортом готовиться, и в анатомичку ездить не придется!
   Скелет был извлечен и предъявлен для обозрения.
   – Смотри! Полный комплект, все косточки на месте! А череп! Со всеми зубами! Тебе в следующем семестре череп учить! – Иван по капельмейстерски взмахнул руками
   Все трое запели хором на мотив детской песенки «Каравай»:
   – Как на Ламина Криброза поселился Криста Галли! Впереди Форамен Цекум, сзади Ос Окципитале! (Мнемонический прием для запоминания всяких деталей черепа! – прим. Автора)
   Сия кантата произвела на немку-первокусницу мощное впечатление!
   – Ну, я не знаю… – замялась Хельга, – Надо подумать… Так неожиданно…
   – Да чего тут думать! Это ж самого Карла Либкнехта скелет! – с напором нахваливал товар Володя, чувствуя, что клиентка вот-вот расколется на деньги, – Во! Даже и табличка есть!
   Действительно, на подставке была прикреплена фаянсовая табличка с надписью «Карлъ Либкнехтъ». Остроумец Иван свинтил её с бюста теоретика марксизма и прикрепил на скелет. Землячка знаменитого немца прониклась уважением к реликвии, но все ещё продолжала сомневаться:
   – А почему он такой маленький? Всего метр в вышину…
   – Потому, что это Карл Либкнехт в детстве! – веско аргументировал Иван.
   Это подействовало убойно, и друзья стали богаче на восемнадцать рублей с полтиной, а Хельга сделалась счастливой обладательницей учебного пособия, стыренного с кафедры педиатрии.

   – … Вот такая история, – заключила Мария, помогая Михаилу подняться, – Зато мы с Хельгой теперь при скелете!
   – А почему вы его в шкафу держите?
   Мария захихикала:
   – Хельга его боится! Говорит, он ночью на неё смотрит!
   Михаил сочувственно хмыкнул.

   Когда пришла Хельга, они едва успели одеться.
   – Ну, мы пошли! Остаёшься за хозяйку! – напутствовала её Мария.
   Хельга обрадовалась, что останется в одиночестве, ибо уже через час у неё было назначено свидание с Хосе. Он ей очень нравился уже целый семестр.
   Уже около лифта она догнала Марию:
   – Слушай, ко мне скоро гость придет… Оставь мне пирог, а то угостить человека нечем, а он сладкое любит. Ну, пожалуйста!
   И Мария без сожаления отдала пирог с яблоками и корицей. Обычное дело среди студентов – делиться последним пирогом и куском хлеба!

   «ЗИМ» успел сильно остыть на морозе, поэтому Михаил включил печку. Теплолюбивая Мария томно вздохнула и расстегнула пальто, явив для обозрения роскошный бюст в вырезе платья.
   – Не, ты лучше застегнись, а то я опять возбудюсь! – заявил протест погонщик безлошадной повозки.
   Мария хихикнула и застегнулась.
   В сгущающихся зимних сумерках пара влюбленных поехала на семейный ужин.

   Надежда Родионовна, встретив с мужем Новый Год, рано утром вылетела в Москву, увидеться с детьми и свекром. Приехав домой и никого не застав, она развила бурную хозяйственную деятельность: промесила привезенное с собою тесто, слепила пироги и поставила их в духовку, взбила яичные белки и крем для суперторта, поставила вариться картошку и морковку для салата, настрогала соленые огурчики и яблоки, нарезала колбасу и балык, привезенный с Севера, прибралась в квартире, погладила накопившееся бельё и выкупалась в ванне для снятия усталости. Такую, с ещё мокрыми волосами, её и застали Михаил с Марией.
   После взаимных объятий, поцелуев и поздравлений дамы принялись наводить красоту. Михаил, как и обещал, экспроприировал у сестры косметический набор.
   – Вот! Фирма веников не вяжет! – протянул он его Марии.
   – Каких ещё веников?!
   – Ой, ну, говорится так! Качество, дескать, гарантируется!
   Девушка с некоторой опаской принялась за макияж.
   Вернулась из тюрьмы мрачная, невыспавшаяся и усталая Марина. Больше всего ей хотелось лечь и погрузиться в сон, но нельзя же подводить семью! Как бы вздернуться? Она поплелась на кухню и принялась шарить в шкафчике в поисках растворимого кофе.
   – Мишка! У нас нормальный кофе есть? А то в банке только зерновой! – позвала она брата.
   Тот появился вместе с Марией, сверкающей свежей раскраской.
   – Так, зерновой и есть нормальный!
   – Э, я его варить не умею: то горький получается, то жидкий! – скривилась Марина.
   – Я тебе сварю вкусный! – пообещала кубинка, обрадованная, что может отблагодарить хозяйку косметики.
   Вскоре ароматный напиток дымился в чашечках. Михаил отказался, так что дамы пили кофе втроем. Марина оживала с каждым глотком.
   – В самый раз кофеек! И крепкий, и не горький! – похвалила она.
   Надежда Родионовна тоже одобрила. Будущая невестка нравилась ей все больше и больше.
   – Сейчас, ещё полчасика: только тортик доделаю – и поедем к деду!

   А Михаил Михайлович пару месяцев назад познакомился с очень приятной женщиной! В тот день он зашел в ресторан пообедать. Почему бы нет, если финансы позволяют? Народу было довольно много, но ему, как постоянному едоку, нашелся столик в уголке. Официант принял заказ, а отставной генерал налил себе водички, закурил и принялся рассматривать публику. Вскоре в зал вошли две симпатичные дамы: сдобная блондинка и худощавая брюнетка. Обеим было под сорок, но выглядели они весьма привлекательно. Метрдотель сожалеюще разводил руками, показывая на зал, где не было свободных столиков. Дамы приуныли и собрались уходить.
   Михаил Михайлович ухватил за штаны пробегающего официанта:
   – Скажи мэтру, что я не возражаю, если тех, двоих, ко мне подсадят! И шампанского, срочно!
   – Понял! – кивнул работник общепита, и через минуту женщины уже усаживались за стол.
   – Позвольте представиться: Михал Михалыч! – светски наклонил голову генерал.
   – Галя! – назвалась блондинка и улыбнулась.
   Улыбка была особенная, намекающая, и Михаил Михайлович выпрямил спину и распушил усы.
   – Вера! – представилась брюнетка, глядя на импозантного джентльмена с интересом.
   Официант проворно разлил по фужерам шампанское.
   – За знакомство!
   Все дружно выпили. Галя моментально разрумянилась и стала ещё привлекательней. Затем все пошло по накатанной колее: выпили водочки под семгу и салатики, затем – под горячее. Дамы щебетали наперебой, вываливая информацию друг о друге и обо всем подряд. После пиршества Михаил Михайлович оплатил счет, и Галя записала его телефон.
   Позвонила она уже на следующий день, и они стали встречаться. Новая подруга оказалось замужем, но это её не смущало, а отставного генерала – тем более. Занимались «этим делом» они у него на квартире по скользящему графику, ибо Галин муж служил во вневедомственной охране сутки через трое. Гале новый кавалер нравился: слегка усохший, но не увядший, да и щедрый, к тому же! А мужские функции работали даже гораздо лучше, чем у мужа, да! Михаил Михайлович тоже был доволен: нежная, гладкая кожа, отличная фигура, большая попа, а главное – никаких предрассудков! Днем так днем, в любых позах – пожалуйста! Перед зеркалом – да сколько угодно! (Отставной генерал любил такие пикантные сексуальные изыски!). Где работала Галя, оставалось неясным, да Михаила Михайловича это и не особо интересовало. В обмен на щедрые ласки новой подруги он дарил ей дорогие подарки, а иногда давал деньги, вроде как взаймы без отдачи.
   Она ласково называла его Мишончиком, а он её – Галюнчиком.
   – Мой-то, на Новый Год, на дежурстве! – сообщила Галя приятную новость за неделю до праздника, – Так что приду к тебе отмечать!
   Это было просто здорово, ибо Михаил Михайлович последние несколько лет в встречал Новый Год в одиночестве. Закупившись шампанским, коньяком и деликатесами, он приготовился ждать прихода Гали.

   Муж Гали, Геннадий, с некоторых пор подозревал жену в измене. Знаешь, Читатель, как это бывает: то пришла поздно, да ещё с размазанной помадой, рассказывая сказки о том, что засиделась у подруги, то ушла в черных трусиках, а пришла в белых… Часы, допустим, золотые – откуда? Или платье аж за двести рублей? Духи французские за полтинник? А месячный бюджет семьи всего двести тридцать… Улики супружеской неверности копились и оформлялись в отчетливое решение: убить суку! И ейного кобеля – тоже! Вот только, установить любовника никак не удавалось.
   Но 28 декабря сменщик Василий, во время пересменки, мимоходом обмолвился:
   – В доме восемь дробь шестнадцать, квартира четырнадцать, проверял сработку сигнализации, так твоя из квартиры напротив выходила. У вас там друзья или родственники, что ли?
   Геннадий не ответил, но информацию на ус намотал. Путем несложных подсчетов он сообразил, что следующее свидание жены с любовником состоится 31 декабря. Вот тут-то он её, в смысле – их, и застанет на горячем! И разберется по полной!
   В полночь Нового Года он выпил с товарищами по службе стакан водки, но не опьянел, а только стал резче. Полчаса спустя Геннадий втихаря покинул место службы, прихватив с собой табельный револьвер «Наган» 1947-го года с семью боевыми патронами. Никто не заметил его ухода: мало ли, в туалет отлучился человек, или ещё куда.
   Добираться было недалеко, всего-то с километр, поэтому Геннадий шел медленно, пережевывая обиду и пытаясь настроиться получше на предстояшую месть. Походка его была твердой, голова – наоборот, сумбурной.
   «Эх, Галка, Галка… Чего тебе не хватало? Всю получку отдавал, тёщу мамой называл… на море возил купаться-загорать. Кольца и браслеты, юбки и жакеты разве ж я тебе не покупал? Сам, кроме формы, ничего не имею… И дитё ты мне так и не родила, каждый раз аборты делала… А теперь все, поезд ушел… Сука ты была, сукой и осталась!» Представить, как он будет жить с изменщицей дальше, не удалось. Что ж, разведутся…
   Он вытер рукавом бушлата слёзы, высеченные встречным ветром.
   «Но ноги ей переломаю, подлюке, пусть потом хромает всю оставшуюся жизнь!» – решил он, не представляя, впрочем, как он это сделает, – «А хахаля ейного на пинках голого вокруг квартала буду гонять, козла вонючего! О! Вот именно! Сперва заставлю его ноги змеюке переломать, а потом как дам по зубам!»
   Он сжимал рукой в кармане леденящий пистолет. Ладонь вспотела и скользила о рукоятку. Выпустив на миг оружие, вытер руку о сукно. Пальцы моментально застыли на ветру…
   Нужный дом нашелся легко. Глубоко вздохнув, Геннадий вошел в подъезд. Пахло кошачьей мочой и прокисшим мусоропроводом, что слегка отрезвило, но не отвратило от принятого решения. Лифт работал, но шуметь не хотелось, поэтому поднялся по лестнице пешком, никого не встретив по дороге. Вот и нужная дверь. Позвонить? Но тогда мерзавцы приготовятся и попытаются отбрехаться… Выбить дверь? Тогда, тем более всполошатся! Осмотрев замок, Геннадий аккуратно отжал язычок кусочком пластика (об этом методе он вычитал в детективах Джеймса Хедли Чейза!). Бесшумно войдя в квартиру, прислушался: до слуха доносились ритмичные шлепки, а также охи, ухи и ахи. Голова от злости сделалась ясная, как кристалл, и в ней забурлила ненависть. Взведя курок нагана, мститель приставными шагами двинулся по коридору. Перед ним открылась темная гостиная со столом, хранившим следы оргии. Два бокала, две тарелки, недоеденный салат… всё ясно! Звуки любовного соития доносились из комнаты справа, оттуда же, через щель, просачивался луч света. Они там, гады! Пинком распахнув дверь, Геннадий увидел свою жену, стоящую в позе креветки, и седоватого жилистого мужика, употребляющего её, как говорится, со всем усердием.
   – Ага, попались! – прохрипел ревнивец, сжимая кулаки и совершенно забыв о нагане.
   Жена оглянулась и в глазах её плеснул ужас. Любовник тоже обернулся, но не прервался, а только строго нахмурился:
   – Брось оружие, дурак!
   В этот момент кулаки окончательно сжались и указательный палец дернул спусковой крючок. Пуля, толкаемая газами сгоревшего пороха, покинула ствол и, пролетев всего полтора метра, ввинтилась в плоть, пронзив почку любовника и сердце неверной жены. Последней мыслью отставного генерала было: «Хорошо, что Мишку с Маришкой успел прописать!». Галя же умерла мгновенно. Швырнув револьвер на пол, Геннадий пошел в ванную и зачем-то вымыл руки, после чего, не закрыв кран, покинул квартиру и побрел, пошатываясь, куда глаза глядят. Ему было все равно, что с ним будет…

   «ЗИМ», последний раз пукнув выхлопными газами, остановился у подъезда. Женщины, сопровождаемые Михаилом, вошли в парадное. Вызвали лифт. Михаил, нагруженный тортом и пирогами, втиснулся в кабину последним. Кто-то нажал кнопку нужного этажа, и лифт, одышливо лязгая, пополз вверх. Сквозь решетчатые стены шахты виднелись покрашенные модной в том сезоне жуткой свинцово-серой краской стены с кривыми надписями типа: «ЦСКА – кони!», «Спартак чимпион!», «Славка дура набитая», «Валёк + Лека = любов» (без мягкого знака!) и тому подобное, в том числе и популярное слово из трех букв. Выгрузившись, принялись звонить в дверь. Никто не открывал. Михаил приложил ухо к филенке и прислушался:
   – Вода льётся! Душ, наверное, принимает.
   – Что ж нам, так и стоять тут, пока не вытрется? – досадливо скривилась Надежда Родионовна, – Открывай, у тебя же ключ есть!
   Михаил, проявив чудеса эквилибристики, переложил пироги и торт в левую руку и отпер дверь. С криками «А вот и мы!» и «С Новым Годом!» родственники ввалились в прихожую. Их встретила зловещая тишина, нарушаемая только журчанием воды в ванной.
   – Дед! А дед! – позвал Михаил, – Мы пришли!
   Ответа не было. Охваченный смутным беспокойством, Михаил двинулся в спальню, из приоткрытой двери которой просачивался луч света. Первое, что бросилось в глаза, был револьвер, валявшийся на полу у порога. При виде его парня затошнило и тревожно забилось сердце! Подняв глаза, внук увидел на кровати деда и какую-то постороннюю тетку. Оба не шевелились. Кровь, запекшаяся, и от того похожая на засохшее вишневое варенье, пропитала простыню. И дед, и женщина были мертвы.
   – Не входите сюда! – крикнул Михаил, но было поздно: Надежда Родионовна и Марина уже стояли на пороге и расширенными от ужаса глазами смотрели на окровавленные тела.
   Секундой позже генеральская сноха взвизгнула и потеряла сознание. Марина едва успела подхватить её. Вдвоем с братом они оттащили грузное тело матери на диван. Михаил, с чувством пустоты в животе, осознал, что деда больше нет. Никогда больше они не поговорят, не покурят и не выпьют вместе, никогда теперь дед не поворчит по поводу неуставной прически, не даст червонец… не погладит по голове. И не успел попрощаться…
   Потом, конечно, рыдали женщины, приехала милиция… Следователь задавал дурацкие вопросы, за которые так и хотелось настучать ему по голове. Через два часа деда и его подругу завернули в простыни и труповозка увезла их в морг.
   Такой, вот, получился грустный вечер в кругу семьи…

Глава восьмая

   Итак, наступил 1985 год. Переломный год новейшей истории, ибо 10 марта умер генсек К. У. Черненко, последний правитель эпохи застоя. С его смертью ушел в прошлое обычай лобзаться взасос с дружественными лидерами зависимых иностранных государств. Иностранцы, которых это сильно напрягало, вздохнули было с облегчением, но скоро горько пожалели, ибо вместе с поцелуями вскоре канули в небытие и щедрые безвозвратные кредиты. Кстати, в 90-х этот обычай (целоваться в губы) возродился среди бандитов.
   Да, значит, ЦК КПСС посовещался, и не придумал ничего лучше, как выбрать генсеком Михаила Горбачева. Сравнительно молодой и энергичный, но, увы, совершенно безответственный, как и большинство советско-партийных руководителей, он, придя к власти, сгенерировал массу идей и идеек, и принялся воплощать их в жизнь без всякого складу и ладу, а также без учета последствий. Пересказывать его деяния на поприще большой геополитики Автор не будет: все их и так помнят. За рубежом реформы и свершения Горби (так ласково прозвала его иностранная пресса!) принимались на «Ура!»». На Родине – с криками «Горько!», ибо было горько видеть, как великая супердержава катится в пропасть, раскалываясь на куски, взрываясь гражданскими войнами и загнивая гнойниками коррупции и чудовищного криминала. Генсек же разводил руками и вещал по телевизору о свободе слова, о демократии и правовом государстве. Ещё он предлагал всем заинтересованным лицам искать консенсус и достигать его одновременно.
   Уникальное явление тех лет: советско-партийно-хозяйственные чиновники, имеющие власть, связи и влияние, скооперировались с уголовниками, умевшими применять любые средства, включая убийства и пытки, для достижения своих целей. Воры и бандиты были «законно» избраны в органы власти (вплоть до Верховного Совета, а позже – Государственной Думы!) и получили депутатскую неприкосновенность. Русская мафия стала самой свирепой в мире! Это было началом распада СССР и перемен всего уклада жизни советских людей. И не только! Весь мир перевернулся и стал не похож на себя прежнего.
   Но все это будет позже…

   Отставного генерала-лейтенанта Михайлова похоронили на Ваганьковском кладбище рядом с женой. Так было написано в завещании. Организацией похорон пришлось заниматься Михаилу, потому что в военкомате все догуливали Новый Год, усугубившийся выходными, и находились в параллельных мирах, а отец-подполковник, приехавший с Севера по телеграмме, был никакой от горя.
   Директор кладбища принялся было привычно вымогать взятку, но Михаил состроил страшную рожу, махнул красной книжечкой и рявкнул:
   – Мне что, в Контору позвонить, или где?
   Директор моментально пожух и пошел навстречу пожеланиям родственника покойного.
   На кладбище падал реденький снежок, не таявший на восковом лбу покойника. Надежда Родионовна и Марина плакали. Плакала также домработница Клавдия и ещё какие-то незнакомые женщины. Представитель военкомата, насильно опохмеленный Михаилом, сказал дежурные слова. Комендантский взвод троекратно выстрелил в низкое небо и вспугнул ворон треском выстрелов. Рабочие скучали и тихо матерились, ибо похороны были казенные и расчитывать на бонус в виде водки не приходилось. Потом, когда на могильный холмик возложили венки и цветы, все поехали в ресторан – тот самый, где Михаил Михайлович познакомился с Галей. Сначала друзья и родственники соблюдали видимость скорби, но позже, подогревшись водочкой и плотно закусив, расслабились и слегка забыли, по какому поводу собрались. Там и сям в зале слышались веселые голоса и смех. Во время перекуров даже анекдоты кое-кто рассказывал. Это нормально. Люди не могут долго притворяться.
   Мария, весь день не выпускавшая руку Михаила, тихонько спросила:
   – А убийцу поймали?
   – Поймали, в тот же день. Да он и не прятался…

   По завещанию все немалые накопления достались сыну. Автомобиль и все содержимое квартиры – внукам, за исключением ювелирных изделий покойной жены. Шкатулка с брильянтами, изумрудами и рубинами предназначалась снохе. А ещё, буквально за несколько дней до смерти, генерал умудрился прописать в свою трехкомнатную квартиру обоих внуков. Поистине, царский подарок!

   11 января Михаил подъехал к Люсиному парадному минута в минуту. Вся семья Воробьёвых уже ждала на морозе с чемоданами, сумками, свертками и кульками.
   – Карета подана! Спозвольте вещички погрузить? – раскланялся погонщик безлошадной повозки.
   Родители взирали на него благосклонно: вежливый, веселый, обязательный.
   – Грузи, любезный, да с бережением! – важно кивнула Люся.
   Михаил легко поднял неподъемные чемоданы и умостил их в багажнике. Люся, не спрашиваясь, прыгнула на переднее сидение.
   – Трогай, парниша! – изобразила она голос людоедки Эллочки.
   Михаил сдвинул шапку на лоб и принялся чесать в затылке:
   – Дык, куды ехать-то, барышня?
   – А в Шереметьево-2!
   – Понятно-с! Имение ваше там, наверное? Далёко от первопрестольной! Только перед дорогой коню сперва корму надобно задать!
   – Какой-такой корм? – растерялась Люся.
   – Ле бензин называется, ву компрене? – показал пальцем на индикатор уровня топлива Михаил.
   На заднем диване встрепенулась мама Жанна:
   – О, парле ву франсе?
   – Уй, мадам, же парль, причем запросто и с самого детства. Мама моего товарища нас с сестрой окультурила.
   Ганна Опанасовна многозначительно толкнула мужа локтем в бок. Василий Кузьмич аж скривился от боли.
   Они болтали и шутили до самого аэропорта. Василий Кузьмич участия в беседе не принимал: ехал молча, думал и, хмурясь, вздыхал.
   У ступенек терминала Михаил плавно затормозил:
   – Тпру-у, волчья сыть, травяной мешок! Приехали с орехами!
   Выскочив из машины, галантно открыл дверь сначала родителям Люси, а потом и ей самой. Проворно выгрузил багаж и на чистом французском языке пожелал:
   – Бон вояж!
   Люся не выдержала и всхлипнула: они расставались на целый месяц! Порывисто обняла парня за шею и расцеловала в обе щеки. Михаил страшно смутился, покраснев, как… как… ну, в общем примерно так: киноварь, белила, капелька умбры жженой и охры. (Что? Вы смешали и на румянец получилось не похоже? А, вот, я именно так вижу!) Люсины губы были совсем близко и ему ничего не оставалось, кроме как поцеловать их! И это в присутствии родителей! Чтобы сгладить неловкость, мадам Воробьева тоже расцеловала будущего, как она думала, зятя. Со стороны все это выглядело как милейшая семейная сцена!
   Хельга, курившая в ожидании посадки на берлинский рейс, увидела Михаила, целующегося с рыжей художницей, памятной по Крыму, и ее матерью. От возмущения она подавилась дымом и закашлялась.
   «Какой, все-таки, этот Михель двурушник! Изменщик коварный! Сам с Эстреллой ходит, а потом сам же с этой рыжей целуется! Ох, и наплачется подруга, когда станет фрау Михайлофф! Мужчины, они такие: если сразу верность не хранят, то и потом не будут. Особенно красавцы, вроде Михеля!»
   Повозмущавшись, решила о подсмотренной сцене неверности Эстрелле не рассказывать. Пока. А дальше видно будет!

   В самолете Василий Кузьмич негромко, так, чтобы не услыхала дочь, сказал жене по французски:
   – Ежели Мишель женится на Люсиль, то я его референтом к атташе по культуре устрою. А что? Парень видный, язык подвешен, язык знает, образование подходящее!

   Люся щурилась в окно на ослепляюще белую взбитую пену облаков, перекатывала за щекой леденец и грезила о Мише, Мишеньке, Мишке Косолапом в скобках плюшевом. Как он целуется! Только коснется губ своими губами и усами – все, сразу хочется зажмуриться, упасть на спину и раскинуть руки! И ноги тоже, да. Кстати, фасон его усов так и называется: «Смерть Девкам!» Не то, что у д'Артаньяна или Арамиса, в ниточку, а густые, с закрученными кончиками! Люся немного пофантазировала, как комсомолец Михайлов щекочет ей усами шею. Ощущения были как бы непередаваемо приятными! Она возбудилась и задышала часто и глубоко. Носом.
   – Что, доча, что? – встревожилась мать, – Укачало, да? Эй, стюардесса! Воды! Скорее!
   – Нет, мам, все нормально! – досадливо отмахнулась Люся, недовольная, что ей обломали мечту.
   Но стюардесса уже притащила минералку и ватку с нашатырным спиртом.
   – Вот, понюхайте, девушка! Сразу оклемаетесь! А блевать исключительно в гигиенический пакет, ни в коем случае не на пол!
   Люся оттолкнула подсунутую под нос ватку и выпила воду. Мать обиженно отвернулась.
   Немного погодя девушка достала альбом и сделала несколько набросков наиболее причудливых облаков. Задумалась о ждущем её Париже: интересно, как она впишется в него? Будет посещать лекции в Сорбонне, ходить в театры… ещё куда-нибудь. Жаль, что в одиночку… А потом она вернется и подарит Мишеньке… подарит…
   Насчет подарка ничего не придумывалось. Люся встряхнулась и рассеянно кинула взгляд на альбом: там было смутно знакомое женское лицо! И текст: «Найди силы изменить то, что можно изменить, и прими, как есть, то, что изменить нельзя.»
   «Как прикажете это понимать? А женщину я видела… видела на Ленинградском вокзале! У нее еще апельсины рассыпались… Сказала, что в Борзино живет… нет, не Борзино, а Ворсино… с Киевского вокзала. А мысль правильная!»
   Люся задумчиво обвела текст затейливой рамочкой. Вот, если бы научиться отличать одно от другого…

   Проводив семью Воробьевых, Михаил поехал к Марии. При виде его кубинка прищурилась:
   – С кем это ты целовался, а?
   – С чего ты взяла? – опешил расшифрованный… (Поцелуйщик? Целовальник?) и покраснел.
   – Хе! А помада на щеках? Разная, между прочим!
   Мария придвинулась ближе и принюхалась:
   – Духи Клема… а слева – Пани Валевска! О, и волос… рыжий!
   Она обличающе ткнула парня пальцем в солнечное сплетение:
   – Целовался с двумя сразу! Одна рыжая и молодая, вторая гораздо старше и выше ростом. Верно?
   Михаилу ничего не оставалось, кроме как расколоться:
   – Да… отвозил в аэропорт… товарища… с семьей.
   – Разве товарищ может быть женского пола? – подняла бровь Мария.
   – Может…
   – Товарищ-девушка-подруга! – хихикнула Мария.
   – Она… они меня насильно поцеловали! И совершенно неожиданно! – промямлил Михаил, сгорая от смущенья.
   – Ага, из засады! – саркастически захохотала синьорита Рамирес.
   Ухватив незадачливого сердечного друга за уши, она куснула его за нос и крепко поцеловала в шею, нарочно оставив там засос.
   – Вот! Это я тебя пометила, дабы всякие товарищи знали, что ты мой, и не посягали с поцелуйчиками!
   Михаил понял, что гроза миновала, и перевел дух.
   – Как сессия? – искусно переменил он тему разговора.
   – Неорганика осталась. Послезавтра сдаю! – гордо вскинула подбородок Мария, – Все остальное на «отлично», только физику на «хорошо»!
   – Ну, ты молодчина!
   – Молодчина – купчина – мужчина – фемина… э-э… лещина! – пулеметной скороговоркой выпалила рифмы Мария.
   – Ну, ты даешь! – выпучил глаза Михаил, – Я и то так не могу!
   Мария вздохнула:
   – Русский язык такой богатый на рифмы! А у нас, в испанском, рифм совсем мало. Самые лучшие произведения написаны белым стихом – взять хоть Лопе де Вегу или Гарсию Лорку… Кстати, дорогой, не пора ли тебе начать учить испанский?
   – Это пуркуа? – робко поинтересовался Михаил.
   – Ну, поедем же мы на Кубу, когда я отучусь?
   – Э-э… Ага, действительно!
   Сам он об этом не думал, но идея понравилась: с родителями познакомиться, и насчет советского гражданства утрясти. Справку-разрешение получить можно только в канцелярии самого Фиделя, в Гаване, так Анджела сказала.
   – Пожалуй, скоро начну, – пообещал Михаил.
   – Зачем откладывать? – взяла быка за рога кубинка, – Давай прямо сейчас започинаем!
   – Что, что сделаем!?
   – Започинаем! В смысле, почин положим! – показала жестами знательница русского языка.
   – Угу… А ты что сейчас читаешь? – осведомился Михаил, заранее догадываясь об ответе.
   – «В лесах и на горах» Мельникова в скобках Печерского. А что?
   – Да то! Слово это устаревшее, в современном языке не употребляется.
   – Жалко, такое красивое! – вздохнула Мария, – Значит, давай так: я буду говорить слова, а ты повторять – громко, тихо и шопотом. Так лучше запоминается. Запомнишь пять слов – получишь награду!
   – А какую?
   – Ну… Я тебя поцелую!
   – Три! – принялся торговаться ученик.
   – Что – три? – игриво хихикнула учительница, – Один поцелуй за три слова? Или три поцелуя за пять слов?
   – Второй вариант! – быстро согласился Михаил.
   Тариф был утвержден (тоже поцелуем!) и они принялись за испанский. За час способный юноша запомнил десять слов, уж больно силен был стимул!
   Мария принялась за награждение, но, почему-то, быстро сбилась со счета… Короче, доцеловались до полной потери способности сопротивляться древнему инстинкту.
   Когда Вселенная вокруг них взорвалась, а потом снова постепенно приняла прежний вид, Мария закинула руки на шею любимому и, шекоча его грудь розовым соском, прошептала прямо в ухо:
   – Miguel! Eres mi amor para siempre, hasta la muerte! (Мигель! Ты моя любовь навсегда, до самой смерти! – исп.)
   И он, как ни странно, понял все без перевода.

   Дела у Сергея в кузнице шли отлично. Заказы на коллекционное оружие сыпались со всех сторон: из Франции, Испании, Бразилии, Англии, не говоря уже об Италии. Наш кузнец работал добросовестно, повторяя не только форму клинка, но и качество стали. Его изделия гордо носили ярлык: «Копия, неотличимая от оригинала». По совету Лючии цены были повышены вдвое, но поток заказов все равно не затормозился. Ювелирка тоже расходилась на ура. Дело в том, что только Сергею удавалось так закалить сталь, чтобы при огранке она выглядела как бриллиант. Некоторые ювелиры пытались наладить производство, но их ограненная сталь не играла искрами и выглядела тускло, а потому спросом не пользовалась.
   Луиджи трудился не разгибая спины от зари до зари, но все равно не поспевал за спросом.
   Калерия Ардальоновна, не в силах справиться с лавиной корреспонденции и телефонных звонков, попросила её уволить. Сергей приуныл:
   – И как же я теперя без вас? Где мне прикажете искать компетентного секретаря с русским языком?
   – Да зачем вам с русским, Сергей Сергеич? Вы же теперь по итальянски знаете отлично? – польстила боссу-крестнику добрая женщина.
   – Это-то так… – вздохнул частный предприниматель, – Но нюансы только по русски можно объяснить.
   Мадам Румянцева подсуетилась и нашла себе замену: симпатичного молодого человека, внука своей подруги Елены, застрявшей в Италии после первой мировой войны, да так и не вернувшейся в Россию. Звали нового секретаря Аугусто Ковальчук. Он некоторое время успешно работал секретарем у одного из дизайнеров модной одежды, но был недавно уволен в связи с закрытием фирмы (владелец сел в тюрьму за неуплату налогов).
   Аугусто пригласили на собеседование и он очень Сергею понравился, а Лючии – не очень. Слишком уж он был симпа-атичный! И ещё ей не понравился взгляд, который синьор Ковальчук украдкой кинул на Серджио из-под приопущенных длинных ресниц. Но взгляд к делу не пришьёшь, поэтому она промолчала, и новый секретарь был нанят.
   Пообщавшись с ним несколько дней, Лючия смягчилась: парень был очень компетентный в делопроизводстве, а также всегда мог дать исчерпывающую консультацию по вопросам одежды. Проект платья, заказанного Кардену, он забраковал и предложил совершенно новую концепцию. Карден поворчал, но согласился, слупив, впрочем, с синьориты Карреры дополнительную плату.
   До свадьбы оставалось две недели. Сергей купил цилиндр и вертелся в нем перед зеркалом в зале, принимая героические позы. Лючия, войдя с письмом в руке, залюбовалась новоявленным ударником капиталистического труда.
   – Не правда ли, мне идет? – спросил тот, надувая щеки, – А ещё мне Аугусто вот этот жилет порекомендовал, с вышивкой!
   – Идет! Бежит в припрыжку! А насчет жилета… он не обязательно должен быть из той же ткани, что и костюм, но и не должен кричать. Такой фасон носят представители сексуального меньшинства.
   – Не понял! – лицо Сергея вытянулось.
   – Ну, гомосексуалисты!
   Сергей с отвращением отшвырнул жилет. У Лючии потеплело на душе и рассосались последние облака ревности: значит, Серджио не склонен к красивым мальчикам!
   – Уволю нахрен! – прорычал кузнец-гомофоб.
   – Почему? С работой он отлично справляется, а что до его склонностей, то они тебя не касаются.
   Подумав, Сергей нехотя согласился с этими доводами.
   – Кстати, дорогой, тебе частное письмо пришло. Из Парижа, – протянула жениху конверт Лючия.
   Тот вскрыл и принялся читать, и лицо его по мере прочтения становилось все мрачнее.
   – Письмо от Мишки, – объяснил он, – Пишет, что из КГБ к матери приходили, обыск был. Валюту искали! А меня, типа, в шпионы хотят записать! Удрал, дескать, из Союза, имея в голове государственную тайну! Мишка советует принять меры безопасности, а то выкрасть могут! Или тово… ликвидировать!
   – Какой ужас! – прижала руки к щекам Лючия, – А они и вправду могут?
   – Они все могут, – угрюмо насупился Сергей, – Особенно, если впрямь шпионскую статью раскручивать примутся. Вынесут приговор заочно – и ага!
   Лючия неуверенно попыталась успокоить его:
   – После свадьбы сразу подашь заявление на постоянный вид на жительство. У меня есть кое-какие знакомые, помогут провернуть побыстрее…
   – А гражданство?
   – Нет, гражданство быстро не получишь, надо в стране не то восемь лет прожить, не то десять.
   Оба помолчали, пытаясь сходу придумать что-нибудь.
   – А давай, ты мою фамилию возьмешь? – предложила Лючия, – Пусть ищут Златогора, а ты будешь вовсе Каррера!
   – Ну, ты голова! – восхищенно обнял невесту враз повеселевший Сергей, – Точно! Про такое комитетским вовек не догадаться!
   В Париж было незамедлительно отправлено письмо, в котором Михаилу было дано задание: узнать, возбуждено ли против Сергея уголовное дело по шпионской статье.

   Вечером Сергей направился в кабинет задумчивости помедитировать перед сном, но в последний момент вспомнил, что забыл сигареты. Ругнувшись, он вернулся в спальню. Лючия сидела у ночного столика и, включив настольную лампу, что-то делала со своей левой рукой. Увидев сердечного друга, она почему-то смутилась и спрятала руку за спину.
   – Эй, ты что там ковыряешь? – поинтересовался жених у невесты.
   Вернее, не поинтересовался, а просто так спросил. Мало ли, ноготь подпилить человеку надо, или заусенцу срезать.
   Лючия смутилась еще больше:
   – Не скажу!
   – Это мне-то? Без пяти минут мужу? А ну, признавайся, что у тебя за отношения с этим пальцем!
   На прекрасных глазах итальянки выступили слезы:
   – Серджио! У меня на пальце растут волосы! Это совершенно ужасно! Я их все время выщипываю пинцетом, а они все равно растут!
   Сергей взял ее руку и вгляделся: действительно, на нежном пальчике росли жесткие черные волоски, отнюдь сей орган не украшающие!
   – И давно это у тебя?
   – Давно! – уже в голос зарыдала Лючия, – Еще в России началось!
   Кроме волосков на пальце имелось кольцо – то самое, со стальным бриллиантом в кавычках.
   – Кольцо… – пробормотал кузнец-виртуоз, озаренный внезапной догадкой, – Сталь… Ты его часто носишь?
   – Да я его вообще не снимаю никогда! – удивилась подруга, – Как можно! Оно же обручальное!
   – Ага… Вот как… Ты понимаешь, что это значит, женщина?!
   Лючия перестала плакать и, шмыгнув носом, непонимающе воззрилась на жениха:
   – Что?
   – То! Постоянный контакт с моей сталью вызывает рост волос! Это же…
   – Ты скуешь мне шлем… и у меня снова отрастут волосы? – закончила она за него замирающим шепотом, не смея поверить в свое счастье.
   – Ну, шлем – не шлем… Лучше сетку, я думаю. Подкладку под парик.
   Лючия взвизгнула и кинулась на шею своему ненаглядному, плюща его в объятиях.

   Через два дня мелкозернистая кольчужная сетка была готова и укреплена в подкладке парика. Ещё через три дня череп Лючии, к невероятной её радости, покрылся густой щетиной. На пятый день щетина начала жутко чесаться, но Лючия терпела это с удовольствием.
   «Я буду волосатая-волосатая! Никогда не буду стричься и отращу косы до самых пяток! Буду завиваться и причесываться расческой! Мыть голову шампунем и кондиционером!» – мечтала она, проводя долгие часы перед зеркалом.
   Внезапная вспышка озарения полыхнула молнией: если волшебная сталь Серджио подействует и на других людей, то… это же миллионы! Ведь, нет ни одного лысого, который не мечтал бы, чтобы голова снова покрылась волосами! А уж обладать роскошной шевелюрой… Мысль растеклась шире: многие мужики захотят густую бороду и усы! И волосатую грудь, чтобы выглядеть сексуальнее!
   За завтраком Лючия предложила:
   – Серджио, милый! Сделай еще одну сеточку, пожалуйста.
   – Зачем?
   – А мы испытаем ее на Джованни! У него же плешь, как тонзура у монаха, он на нее справа прядь зачесывает, только все равно видно, а человек комплексует!
   И она поведала Сергею о своих задумках.
   Тот впечатлился не на шутку!
   – И в самом деле! Как я сам не дотумкал? Можно будет заработать пару сольди!
   – Пару сольди! – передразнила Лючия и драматически закатила глаза, – Да ты же будешь монополистом! Единственным в мире! Тебе нужно будет только проковывать сталь, тянуть проволоку и закалять ее, или как ты это там делаешь, а плести сетку будут другие!
   Сергей, кстати, и сам толком не знал, как у него получается такой эффект. Для огранки он покупал всегда одну и ту же марку стали, нагревал, проковывал, слегка отпускал, закалял. Может, все дело в закалке? Вернее, в том, что перед непосредственной закалкой он, пардон, мочился на поковку? В первый раз это произошло совершенно случайно, ну, просто подперло, а изделие, не доделав, не бросишь. На изломе сталь необычно красиво искрилась и сверкала, что и навело его на мысль огранить кусочек под бриллиант… Потом он стал делать это целенаправленно. Ясно было одно: про этот простенький технологический секрет никто знать не должен!
   Автор Институт Стали и Сплавов не кончал! Он не знает, как это простое физиологическое отправление может вызвать появление сего феномена при закалке. Но факт остается фактом: неповторимый блеск при огранке и, г-м, рост волос!

   Люся Воробьева славно проводила время в Париже. Слушала лекции в Сорбонне, все свободное время не вылезала из Лувра, с новой подругой Ирэн поднималась на Эйфелеву башню и даже один раз посетила ресторан Макдональдс, объевшись там французской национальной едой: чизбургер, картофельная соломка, пирожок с яблочным повидлом, кока-кола, молочный коктейль! Такая вкуснятина!
   Французский язык Люси за месяц практики подтянулся и теперь стоял по стойке смирно, в смысле, она теперь говорила бегло и все понимала.
   Ирэн, студентка из Сенегала, постоянно звала её на какие-то дискотеки, в театр на мюзикл «Иисус Христос – Суперзвезда», на скандальный фильм «Последнее Танго в Париже» с Марлоном Брандо, но Люся отказывалась, ибо все это стоило дорого. Подруга слегка недоумевала, почему папа, дипломат высокого ранга, дает Люсиль так мало денег на карманные расходы: даже в кино русская не может себе позволить сходить. Но Люся от недостатка денег не страдала, довольствуясь в основном духовными ценностями. Франки, сэкономленные на завтраках и походах в кино, были предназначены во первых, на подарок Мишеньке, во вторых, на месть Эльвире, в третьих – себе хотелось купить куклу Барби: с домом, лошадкой, машиной и, возможно, Кеном (это такой кукольный муж, если кто не в курсе!). За неделю до отъезда все было закуплено и упаковано. И Мишино поручение было выполнено: письмо отправлено и ответ получен! Памятуя о возможной слежке вездесущего КГБ, Люся договорилась с Ирэн, и ответ из Рима пришел на ее адрес. Улыбаясь всем своим черно-лиловым лицом во время передачи письма, африканка намекнула, что не прочь услышать романтическую историю, из-за которой москвичка развела такую конспирацию.
   – Я догадалась: твой возлюбленный живет в Риме, но родители против вашей свадьбы! В письме он прислал план побега, да? Ты прыгнешь к нему в кабриолет марки «Форд», за вами будет гнаться КГБ на мотоциклах, но он будет отстреливаться через плечо, всех плохих парней убьет и увезет тебя на яхте на тропический остров посреди океана, где вы будете жить во дворце!
   – Ну, и ни фига себе, у тебя воображение! – вытаращила глаза Люся, – И вовсе нет! Тут совсем даже наоборот.
   И она рассказала Ирэн историю Сергея и Лючии. Как она приехала в Советский Союз с братом, вознамерившемся жениться на Мишиной сестре, как они с Сергеем полюбили друг друга, как, вопреки воле КГБ, удрали в Италию.
   – А Марина сейчас в Москве, ждет, когда Костанцо выпустят. Он в драке, заступаясь за Марину, человека нечаянно зарезал насмерть, и ему три года впаяли за превышение самообороны.
   Ирэн аж посерела от волнения:
   – Какой замечательный сюжет! Я напишу сценарий для фильма! А в титрах будет стоять: «Оригинальная история – Люсиль Воробиофф»!
   Она обняла Люсю и поцеловала толстыми губами:
   – Ты молодец, что помогаешь влюбленным! А твой-то, Мишель, он что?
   Люся деликатно отстранилась и незаметно вытерла щеку. Поцелуи с девчонками ей удовольствия не доставляли. Вздохнула:
   – Вот-вот предложение сделает. Мы с ним уже даже целовались. В губы!
   – Да ты што-о-о!

Глава девятая

   Накануне свадьбы Лючия долго вертелась перед зеркалом. Волосы отросли! На целый, как выразился Серджио, вершок! Точнее, отдельный волос, измеренный линейкой, достигал двух сантиметров и девяти миллиметров в длину! Густые, черные, вьющиеся, как у негритянки, они образовали аккуратную шапочку, и голова теперь смотрелась замечательно. Правда, слегка удивляла курчавость, ведь и родители, и братья были прямоволосые, но, какие волосы были у неё, Лючия не помнила, ибо лишилась растительности в раннем детстве. Фотографий тоже не сохранилось. Новые волосы были отличного качества: густые, жесткие, как пружинки, но все же слегка коротковаты, чтобы появиться на людях. С другой стороны, выходить замуж в постылом парике тоже не хотелось. Калерия Ардальоновна, из секретарей переведенная на должность экономки, советовала от парика отказаться.
   – Милая, сейчас короткая стрижка в моде! Вам очень идет: выгодно подчеркивает линию шеи.
   Этот довод оказался решающим, и Лючия сожгла ненавистный парик в камине.
   «Гори, гори!» – ликовала она, глядя, как корчатся и шипят волосы в пламени сосновых дров, – «Гори и ты, моя прошлая, одинокая и несчастная жизнь! Завтра все будет по другому!»

   В назначенный час 9 февраля украшенный лентами и воздушными шариками Роллс-Ройс Фантом V с Джованни за рулем и пупсом на радиаторе подкатил к Собору Святого Петра, где уже ожидали гости. Пресса и телевидение также были представлены в изобилии: не каждый день выходит замуж одна из самых богатых дам страны! Джованни, раздуваясь от гордости, что его увидит вся страна, под щелканье затворов фотоаппаратов и жужжание телекамер, открыл дверцу и Лючия плавно, чтобы не нарушить складок шикарного платья, выпорхнула на паперть под лучи зимнего солнца. Раздался дружный «Ах!» восхищения: она была дивно хороша! (Ещё бы! Над гримом визажист колдовал целых три часа!) Платье открывало плечи (от воротничка стоечкой Кардену, под нажимом Автора, пришлось отказаться!), налившаяся ранней беременностью грудь умопомрачительно смотрелась в глубоком фигурном вырезе. Ну, конечно, вставочки, аппликации, вытачки тута и здеся, разрез сбоку, воланчики, рюшечки и оборочки везде, где можно. Но самое большое очарование причинял роскошный бант, укрепленный на талии вместо хлястика! То-есть, совершенно революционная концепция, да!
   На голове невесты была диадема, выкованная женихом (этот факт пресса подчеркнула особо!). Диадема искрилась множеством стальных бриллиантов и держала облако длиннющей фаты.
   Следом транспортное средство покинул Сергей. Он тоже смотрелся очень авантажно в костюме, сшитом на заказ, но такого восторга, как Лючия, среди присутствующих не вызвал, почему-то.
   Рука об руку они прошествовали к широко открытым дверям. Орган во всю мочь заиграл марш Мендельсона…
   Сергей был совершенно расплющен грандиозностью фресок Микельанджело и пропустил команду строиться. Лючия дернула его за рукав:
   – Милый! Надо встать на отметку! Сейчас начинается!
   И венчание началось. Священник громко читал молитвы и тексты из Евангелия, певчие (целых две сотни!) пели ангельскими голосами, орган то взревывал, то шептал вкрадчиво, присутствующие крестились в нужных местах и хором возглашали:
   – Амен!
   Оставалось совсем немного: спросить согласие невесты и жениха. Но сначала священник, падре Витторио, задал формальный вопрос:
   – Присутствует ли здесь кто-либо, знающий о причинах, по которым сей брак не может быть заключен? Если да, то пусть скажет сейчас, или навеки хранит молчание!
   И тут, среди полной тишины, раздался голос:
   – Да!
   Все обернулись и увидели молодого человека в поношенном костюме, с печатью, как писали в старинных романах, порока на лице. Ну, то-есть, пьющий человек. В трясущейся руке он держал помятый конверт.
   – Я, Лоренцо Литонегро из Палермо, заявляю, что эта девушка, Лючия Каррера, была мне обещана в жены её братом, Григорио Каррера, что подтверждается вот этим брачным контрактом!
   «Вот, гад!» – злобно заскрипела зубами Лючия, – «Сам уехал не попрощавшись, десять лет ни слуху, ни духу от него, а теперь – нá тебе! Спохватился!»
   Увы! Праздник был подпорчен. Настроение изгажено.
   Падре Витторио замер в замешательстве, но к нему уже подскочил адвокат Вентура и что-то энергично прошептал на ухо. Тот удовлетворенно кивнул и провозгласил:
   – Нарушение обещания выйти замуж не является препятствием для заключения брака! Подавайте иск в суд, синьор Литонегро.
   Падре собрался с мыслями и продолжил:
   – Итак, согласен ли ты, Сергей Златогор, взять в жены присутствующую здесь девицу Лючию Каррера?
   – Да! – ответил жених, хотя и с несколько кислым лицом.
   – Согласна ли ты, Лючия Каррера, взять в мужья присутствующего здесь Сергея Златогора?
   – Да! – отозвалась Лючия, уже успокоившаяся и восстановившая улыбку.
   – Обменяйтесь же кольцами! – последовала команда, и кольца были надеты на соответствующие пальцы.
   – Объявляю вас мужем и женой! – провозгласил падре Витторио, – Жених может поцеловать невесту!
   Лючия и Сергей поцеловались под вспышки фотоаппаратов и аплодисменты гостей.
   Пресса ликовала: скандальчик, хотя и мелкий, имел таки место, а значит, читатели и телезрители будут довольны!
   Потом все поздравляли молодых, а адвокат Вентура что-то растолковывал в уголке синьору Литонегро, при этом как бы ненавязчиво показывая кулак.
   Когда ехали в ресторан, Сергей, все ещё пребывавший в некоторой меланхолии из-за подпорченного настроения, задал вопрос молодой жене:
   – Что ж ты мне ничего не рассказывала о том женихе?
   – Серджио! Мой брат решил все без моего согласия, когда мне было семнадцать лет! А потом этот Лоренцо уехал неизвестно куда, и даже не попрощался. Я не имела о нем сведений десять лет и даже не знала, что Григорио заключил с ним формальный брачный контракт!
   – А-а, понятно… И, что теперь?
   – Да ничего! Пусть подает в суд. Цена вопроса – миллион лир, не больше. А, может, адвокат Вентура его и без суда на меньшую сумму уговорит, – беззаботно махнула рукой Лючия.
   «Ни фига себе, порядочки!» – содрогнулся от ужаса Сергей, – «Миллион лир, пятьдесят тысяч долларов за нарушение обещания жениться! Хорошо, что я Ленке жениться не обещал… Не, у нас в Союзе максимум неприятностей – это набитая родственниками морда! Хотя…»
   Вспомнился разговор с одним товарищем, кавказцем Дзамболатом, москвичом, учащимся в мединституте на пятом курсе. Они пили пиво в Парке Культуры имени Горького и разговаривали за жизнь.
   – Вот, слушай, посоветоваться хочу, – волнуясь, начал Дзамболат, очищая маленькую вяленую плотвичку, – Я на каникулах к деду ездил. Село большое, богатое: базар, мечеть, дом культуры и все такое. Так мне через деда один уважаемый человек предложение сделал: жениться на его дочери. Причем, даже без записи в ЗАГСе, в мечети мулла обряд совершит по Шариату – и все. То-есть, формально я останусь холостой, но отец будет всем говорить, что дочь замужем, а муж в Москве работает. Дело в том, что для семьи позор, если дочь не вышла замуж. Да, нужно будет ей ребёнка сделать, это обязательное условие. За это обещали заплатить триста тысяч!
   Сергей подавился пивом:
   – Сколько, сколько?
   – Ты слышал правильно? Триста тысяч. И я могу жениться в Москве на ком хочу, да.
   – Так за чем же дело встало? Такие деньги!
   – Страшная она очень! – вздохнул Дзамболат и отхлебнул из кружки, чтобы успокоиться.
   – Э-э, слушай! Не бывает страшных женщин, бывает мало водки!
   – Очень страшная, говорю тебе, как другу. Мне столько не выпить!
   – Ну… я не знаю… Можно лицо платком закрыть! Или жениться, взять деньги и… Мало ли, почему ребёнки не получаются?
   – Нельзя. Зарэжут! – понурился студент-медик, – Ребенок обязательно нужен!
   – Так ты уже согласился?
   – Нет, пока. Думаю. Все-таки деньги большие…
   Такая, вот, история!

   В ресторане гуляли от души! Станцевав вальс (одни посреди танцпола!), Сергей и Лючия уселись за стол, на котором было всё. То-есть, буквально – всё, даже баночка шпротов! Выпивали и закусывали. Целовались беспорядочно, ибо «Горько!» никто не кричал – за границей культура иная. Когда гости основательно подогрелись и возжаждали развлечений, заиграла гармошка, сопровождаемая мандолиной и специально приглашенный тенор Лучиано Поворотти запел. Частушки! Удалось разобрать, что неприличные. Типа: «Мимо тёщиного дома я без шуток не хожу! То пипиську в дверь просуну, то ли попку покажу!» Только в других выражениях, более нецензурных, да! Ну, прям, ваще! У Сергея загорелись уши, но Лючия не смутилась, хихикала жизнерадостно.
   Вино было вкусное, закусь прекрасная, поэтому через пару часов жених дозрел и упал кудрявой головой в салат из креветок и икры морских ежей. Лючия не обиделась – дело-то, житейское (!), а велела Джованни отнести синьора Каррера в машину и отвезти домой. Догуливали без жениха, но никто на это внимания не обратил.

   Утром, похмелившись рассолом, Сергей с удовольствием разглядывал свидетельство о браке: там было написано, что ему присвоена фамилия Каррера. Что и требовалось доказать! Накося-выкуси! Какой-такой Златогор? Нету никакого Златогора! А есть синьор Серджио Каррера!
   Позавтракав с молодой женой, ни единым словом не упрекнувшей за вчерашнее невоздержание на почве пьянства, вышел во двор проветриться и покурить.
   Джованни, натиравший Роллс фланелькой, чтоб блестел, оставил свое занятие и подошел поздороваться.
   Некоторое время они совместно курили, а потом шофер, зачем-то оглянувшись по сторонам, негромко сказал:
   – Странное дело, синьор Каррера! Волосы у меня на затылке растут, но, почему-то, кудрявые! Старые вокруг прямые, а на плеши – завиваются этаким мелким бесом. Вот, сами посмотрите!
   Он снял фуражку и Сергей увидел, что бывшая плешь заросла упругими жесткими завитками (Джованни носил лечебную сеточку всего на два дня меньше, чем Лючия!), а по краям её окружали волосы прямые и светлее оттенком. Всё вместе было похоже на подсолнух!
   Сдержав смех, Сергей посоветовал:
   – Обрей голову и начни все сначала. Думаю, вырастут курчавые по всей голове.
   Джованни поблагодарил и вернулся к машине. Но сей странный эффект заставил Сергея задуматься, ибо это могло отвратить многих потенциальных заказчиков: не каждый лысый захочет мелкокурчавую шевелюру.
   Лючия, когда он поведал ей об этой проблеме, беззаботно отмахнулась:
   – Пустяки, Серджио! Просто в рекламе нужно будет обязательно об этом упомянуть. Покупатель будет сам решать: отращивать ли ему курчавые волосы или оставаться как есть.

   Люся Воробьева прошла таможню в Шереметьево-2 без сучка, без задоринки, ибо никакой контрабанды, кроме письма для Михаила, не везла. А письмо, в которое были завернуты кисти, лежало в ящике с красками! Никто и не догадался там посмотреть!
   Выйдя из терминала, девушка вдохнула свежий, но насыщенный выхлопными газами, дымом теплоэлектростанции и ароматами горелой резины московский воздух. Горло сдавил спазм и она закашлялась. Странно, почему в Париже смога нет?
   Вытерев слезы, она увидела Михаила, широкими шагами идущего навстречу.
   – Мишенька, зайчик, я здесь! – завопила Люся, размахивая руками, но не трогаясь с места: вещи-то нельзя ни на секунду без присмотра оставить, сопрут!
   – Какой я тебе зайчик, Воробьева? – притворно нахмурился Михаил, обнимая её сильными руками, прижимая к широкой груди и целуя (!) в щеку.
   Люся пискнула и задрыгала ногами в воздухе от счастья. Не забыл! Обнимает, целует – добровольно! Какой он ласковый!
   Опустив девушку на землю, Михаил подхватил вещи:
   – Куды поедем, барышня? В родовое гнездо?
   – Нет, мама велела мне у бабушки пожить. Боится, что я одна увяну без присмотра.
   – Ну, к бабушке, так к бабушке! Только, как ты там жить будешь, с дедушкиным призраком? Он же дышит! – ввернул подковырочку Михаил.
   – А я в той комнате спать не буду! И вообще, я с лета похрабрела!
   И они поехали. Бабушка жила в районе метро «Павелецкая», всего-то одиннадцать остановок на автобусе от Люсиного дома. Конечно, Маргарита Викторовна усадила их пить чай и была чрезвычайно польщена, когда Михаил попросил у неё автограф. За столом Люся вручила ему подарок: флакон парфюма для мужчин (письмо она отдала ещё в машине!). Побрызгав на тыльную поверхность кисти, Михаил понюхал драгоценную жидкость, закатил глаза и чихнул.
   – Годится! Буду теперя благоухать благородною вонею! Между прочим, по чешски духи так и называются: вонявки!
   Люся смеялась над смешным словом до колик в животе. Маргарита Викторовна тоже сдержанно улыбнулась. Ничего, парень, забавный!
   После чаю Михаил откланялся и ушел, сославшись на дела.
   – Ну, как он тебе, ба? – ненавязчиво поинтересовалась Люся.
   Бабушка Марго затянулась сигаретой:
   – Главное, чтоб тебе нравился… По мне – так лучше и желать нечего! И красив, и умен, и дороден! О свадьбе говорил?
   – Нет, пока, – слегка погрустнела Люся.
   – А ты с ним спишь? – напрямик спросила бабка.
   – Тоже… нет, – покраснела внучка, – Никак не получается… Он такой… такой деликатный… ну, в общем, бережет меня.
   – Пох-валь-но… – протянула народная артистка СССР и надолго задумалась.
   В её многомудрой голове зародился и начал развиваться план интриги.

   Приехав домой, Михаил приступил к расшифровке письма. Это заняло у него почти полчаса. Прочитав, откинулся на спинку кресла и задумался: Серега просил выяснить, заведено ли на него уголовное дело по шпионской статье. Такими делами занимается КГБ. Как туда найти подходы? Перечитал ещё раз: молодец Серега! Предусмотрел связь: если все в порядке, то дать объявление в приложении к «Вечерке»: «Меняю комнату в трехкомнатной квартире в поселке городского типа Рассказово на двухкомнатную квартиру в Москве», а если дело таки завели, то: «Меняю комнату в трехкомнатной квартире в поселке городского типа Русиново на двухкомнатную квартиру в Москве». Очень остроумно, и не придерется никто!
   – Маришка! – крикнул он, – Подь сюды!
   – Чего тебе надобно, старче? – томно отозвалась из спальни сестра.
   У неё был тяжелый день. Утром она в очередной раз посетила в камере Второго Секретаря, и он изощренно терзал белое девичье тело аж три часа подряд. А потом ещё Костанцо… Короче, домой шла раскорякой!
   – Дай мне телефон адвоката, ну, этого… Ромуальда!
   – В телефонной книжке записан. А тебе зачем?
   – Да насчет Сереги кое-что узнать надо…

   Ромуальд обещал помочь.

   Люся, отдохнув немного, после обеда позвонила Эльвире:
   – Здравствуй! … Ага, приехала! … Ну, конечно, купила! … Да, и духи, и платье, и бельё. … Да, хоть сейчас! … Приедешь – расскажу. … Жду! Оревуар, значит!
   Эльвира примчалась через сорок минут. После взаимных поцелуев сели пить чай, а как же! Люся разливалась соловьем, описывая Париж (это было одним из элементов мести – вызвать жгучую зависть!). Эльвира только моргала, стонала и пускала слюни, когда Люся живописала изобилие в магазинах.
   – А в парфюмерных отделах, если купишь что-нибудь, то пробники дают! Три, четыре, да хоть десяток! А каждый пробник – аж на два раза подушиться хватает!
   Потом на стол легли коробки с заказанным кружевным лифчиком, трусиками (красоты необыкновенной!), роскошное платье из джерси, и флакон духов «Шанель номер шесть». У Эльвиры аж судорогой ногу свело от восторга.
   – Сколько я тебе должна? – прохрипела она сорванным голосом, открывая сумочку.
   Люся с удовольствием назвала цифру. Это была вторая часть мести.
   Эльвира сглотнула: восемьсот рублей за платье, девяносто за духи, ещё две сотни за бельё…
   – Дорого-то как! – вырвалось у неё.
   – Так, ведь, фирмá! – пожала Люся левым плечом на парижский манер, – Уйдет со свистом. Это я тебе, как подруге, без наценки почти, буквально по курсу газеты «Известия» отдаю.
   – Нет-нет! – испугалась Эльвира, представив что все эти настоящие парижские сокровища просквозят мимо неё, – Беру, беру!
   Люся тщательно пересчитала деньги и улыбнулась:
   – Носи на здоровье!
   Трясущимися от нетерпения руками запихнув все в сумку, специалистка по задушевности общения ускакала галопом, даже ничего не украв второпях.
   Когда стук шагов на лестнице затих, бабушка Марго, слышавшая и видевшая всё, укорила внучку:
   – Люсьен! Спекуляцией занялась, да? Нехорошо!
   – Нет, ба, тут другое, – засмеялась та, – Мне эту кобылу наказать нужно было… кое за что!
   – Какое ж это наказание? Ну, слупила с неё по спекулятивной цене…
   И тогда Люся, блестя глазами, объяснила бабульке всю соль мести.
   Сказать, что Маргарита Викторовна смеялась – значит неточно выразиться! Она ржала, реготала и визгливо кудахтала, пока не закололо в боку.
   – Ну, внученька! Ты – голова! – похвалила она девушку, отдышавшись.
   – Гувер – это голова, – весело отозвалась Люся, – И Гинденбург – это голова!
   Бабка опять засмеялась, но уже не так сильно:
   – Да, тебе палец в рот не клади! Лично я ни за что не положила бы!
   – Ага, а Ганди приехал в Данди!

   На последнюю десятку Эльвира мчалась домой на такси. Сегодня был подходящий случай обновить новоприобретенные французские шмотки: её новый любовник, Артур, работник торгпредства в Дании, пригласил посетить вечеринку для очень узкого круга. Обещал, что, помимо всего прочего, там будет видеомагнитофон с интересными заграничными фильмами.
   – Поняла, детка? С о-очень интересными и пикантными фильмами! Мы их все вместе посмотрим, а потом устроим… э-э… обсуждение. Тоже все вместе! Уразумела?
   Эльвира была уверена, что поняла намёк правильно: будет оргия! Это её не отпугнуло, а наоборот, сильно возбудило, ибо в таких мероприятиях она до сих пор не участвовала, хотя и очень хотелось. Вот здорово! Не только платьем и духами удастся похвастаться, а ещё и бельём!
   Приехав домой, она срочно приняла душ, обновила маникюр и заново накрасилась. Зазвонил телефон: это был Артур!
   – Ты готова, девочка моя? Я уже выезжаю! Буду у тебя через десять минут!
   – Ой, я уже почти готова! – всполошилась девочка в кавычках, одной рукой натягивая на толстоватую задницу колготки, а другой – лихорадочно брызгаясь духами.
   – Смотри, опаздывать нельзя!
   Эльвира торопливо надела платье и сапоги, накинула шубу и, не застегиваясь, ссыпалась по лестнице. У подъезда уже тормозили вишневые Жигули седьмой модели с вальяжным Артуром за рулем. Ему было за сорок, тело нетренированное, дряблое, но в норковой шапке и канадской дубленке он смотрелся потрясающе!
   В машине Эльвира подставила щеку для поцелуя и жеманно хихикнула. Артур чмокнул подставленный орган и потянул носом:
   – Ого! Что за парфюм такой приятный? Почему не знаю?
   – Це ридна французсщина! Шанель номер шесть. Только сегодня подружка с Парижа привезла, последняя коллекция! – словоохотливо похвасталась мадам Семенчук.
   – О-о! – уважительно хмыкнул Артур, – Много отдала?
   – Пустяки! – небрежно бросила тщеславная Эльвира, – Полтораста.
   Среди ее знакомых считалось: чем больше человек на себя, любимого (любимую!), тратит, тем большего уважения он (она) достоин (достойна)!
   На конспиративную квартиру пришлось ехать целый час. Место было совершенно незнакомое, какое-то не то Очаково, не то Внуково. Притерев машину к сугробу, Артур галантно открыл дверь и подал спутнице руку. Вместе они поднялись на третий этаж. Артур позвонил: три коротких, два длинных, два коротких. В дверном глазке возник чей-то зрачок, и после полуминуты осмотра их впустили. Хозяйка квартиры оказалась знакомой. Ее звали Илона, она работала не то на радио, не то на телевидении и была не замужем, в смысле – дважды разведена.
   – Проходите, проходите! – подтолкнула она вновьприбывших в комнату, – Все уже собрались, только вас ждем!
   Артур с бутылкой коньяку шагнул первым, а Эльвиру Илона задержала, прошипев:
   – Ты что, не знала, зачем пришла? Колготки сними! Надо, чтоб коленки были голые!
   Эльвира торопливо стянула с себя нейлон. Такое начало ей нравилось!
   Вечер начался вполне пристойно. Все уселись за стол, ломившийся от дефицитов. Выпили, закусили. Незнакомые познакомились. Ну, конечно, разговоры, анекдоты, смех. Примерно через полчаса общество (забыл сказать, было четыре пары) подогрелось и хозяйка включила видеомагнитофон. На экране поплыли титры и гундосый голос переводчика доложил, что демонстрируется фильм «Греческая Смоковница».
   Автор эту кинокартину смотрел. Легкая эротика, так, сиськи-попки. Но министерство культуры СССР классифицировало сей фильм как порнографию, и за него легко можно было схлопотать срок! Народ сладострастно хихикал, продолжая застолье. Эльвира догадалась, что это так, для разогрева, и сглотнула слюну от предвкушения продолжения. Сидящий справа от нее рыхловатый дядечка по имени Леонид под столом потрогал Эльвирину голую коленку. Стало приятно! Фильм шел уже минут сорок.
   – Илоночка, душечка! – воззвал Артур, – Как-то немножко скучновато… Может, есть что-нибудь потяжелее?
   – Ну, есть! – отозвалась хозяйка, вытирая губы, испачканные черной икрой, – Только там совсем неприлично.
   – Ничего, выдержим! – зашумели собравшиеся, – Или мы здесь все не взрослые люди?
   В чудо буржуйской техники была вставлена другая кассета, а верхний свет погашен. На этот раз зрелище катилось без перевода, да он и не требовался. Сюжет был незатейливый: сантехник с чемоданчиком позвонил в дверь симпатичного домика под черепичной крышей. Грудастая блондинка впустила его и привела в роскошный санузел. Наклонилась, показывая что-то под раковиной… И тут сантехник задрал на ней халат (с драконами да змеями!) и… Трам-тара-рам!
   Эльвира, подобного ранее не видавшая, прилипла взглядом к экрану, не замечая, что Артур любострастно гладит ей задницу, а Леонид лапает за грудь.
   Из динамика лились охи, ухи и ахи, а также: «О, найн! О, йа, йа! Шнеллер! Дас ист фантастиш!», а на экране началось такое, что Эльвира, считающая себя женщиной опытной, аж вспотела, а между бедер стало мокро! От волнения и возбуждения, да!
   Сантехник при помощи щедро отпущенного ему природой оборудования вытворял с блондинкой совершенно умопомрачительные вещи. В некоторых местах Эльвира поражалась, как такое, вообще, возможно без вреда для здоровья! Тем временем с неё в четыре руки стягивали платье. Оставшись в трусиках и лифчике, она почувствовала, как Артур вложил ей в руку кое-что – значительно меньше размером, чем у киногероя, но теплое и упругое, и почти одновременно то же самое сделал Леонид, правда, его «кое-что» было совсем маленьким и вялым. Их похотливые руки жадно шарили везде: по груди, по попе, между ног, но Эльвира медлила оторваться от мерцающего в полутьме экрана, ибо было необыкновенно интересно и познавательно!
   «Интересно, женится он потом на хозяйке, сантехник этот?» – задумалась она, но додумать не успела, ибо в воздухе внезапно засмердело натуральным говном! Причем, с каждой секундой все сильнее! (Пардон, Читатель! Автор, желая пощадить твою нравственность, сначала хотел смягчить. Написал сперва: «калом»… Получилось невыразительно! Слова «дерьмо» и «экскременты» тоже не отразили всего трагикомизма ситуации. Вот и пришлось употребить крепкое выражение!)
   Мужские руки синхронно отдернулись, и Эльвира поняла, что вонь исходит от неё! В панике она вскочила. Раздался чей-то громкий изумленный «Ах!», и в неверном свете телевизора стало видно, что и лифчик, и трусики, ещё минуту назад такие красивые и прочные, расползаются потеками пенистой отвратительной жижи с запахом блевотины. Главный же вонизм тоже крепчал и явно исходил от мест (шея, грудь, запястья) щедро надушенных «Шанелью номер шесть». В отчаянии Эльвира попыталась стереть ужасную пену, но только размазала ещё хуже. Схватив платье, она бросилась вон из комнаты. В прихожей кое-как принялась натягивать джерси, но… платье тоже принялось распадаться под руками и превращаться в ту же жижу! Впрочем, в другую, потемнее цветом. Рыдая, мадам Семенчук всунула босые ноги в сапоги, накинула шубу на изгаженное и оскверненное тело и рванулась на свежий воздух. Это была её гражданская смерть! Свидетели её позора не преминут раззвонить о нём (позоре!) в самых широких кругах и она навсегда станет парией! Никто не пригласит в гости, не предложит дефицит из-под полы и к ней за дефицитом не обратится. Все знакомые будут только показывать пальцем и хихикать в спину…
   «Но как? Почему?» – на этот вопрос ответа не находилось. Ясно было одно: это проклятая Люська Воробьёва сыграла с ней, Эльвирой Семенчук злую шутку!
   «На куски порву сучку!» – заскрипела зубами униженная и оскорбленная. Заскрипела так сильно, что даже сломала коронку на левом клыке!
   Время было не очень позднее – всего десятый час, но вокруг не было ни души. Машин, впрочем, тоже не наблюдалось. В какую сторону идти – непонятно. Было холодно, февральский ветер леденил голые ноги и забирался под шубу, вызывая озноб. Поблуждав, наша любительница приключений вышла к широкой улице и нашла автобусную остановку. Вскоре подошел почти пустой Икарус-гармошка с незнакомым номером маршрута.
   – До метро доеду? – робко спросила Эльвира у сидящей около двери бабки.
   – Доедешь, доедешь! – жизнерадостно покивала та, с интересом разглядывая голые ноги в разводах блевотины.
   Запаха она не почувствовала, ибо страдала насморком.
   Эльвира вошла в теплое нутро транспортного средства и вдруг сообразила, что платить за проезд ей нечем! Кошелек с деньгами и проездным билетом остался в сумке, в той квартире… Приткнувшись в уголке, шикарная дама, жена директора «Детского Мира» угрюмо соображала, что у метро придется выпрашивать пятак у прохожих, чтобы добраться до дому. Ну, не пятак, так хоть две копейки – мужу позвонить!
   На очередной остановке в автобус вошли контролеры.
   – Так, товарищи пассажиры, пробитые талоны предъявляем, проездные в развернутом виде!
   Один из них, неопрятный мужлан в вытертой кроличьей шапке, навис над Эльвирой:
   – Ваш билет, гражданочка?
   – Нету у меня билета! – огрызнулась она.
   – Ну, что ж, штраф платите! – контролер учуял вонь, исходящую от безбилетницы и брезгливо отодвинулся.
   – Нету у меня денег! На, обыщи! – в запальчивости рванула на груди шубу жертва Люсиной мести.
   Через секунду спохватилась и запахнулась, но было уже поздно: в салон хлынула волна вони.
   – Ёпэрэсэтэ! – воскликнул контролер, сдерживая позыв рвоты, – Вась! Глянь: пьяная, облеванная вся, обосранная, а туда же, Чебурашку изображать пытается!
   Напарник подошел, вгляделся, принюхался – и сплюнул от отвращения:
   – Фу, гадость какая!
   – Сам ты гадость! – злобно заорала мадам Семенчук и, не в силах сдержаться, засветила кулаком в хамскую, по её мнению, рожу.
   Дальнейшее было предсказуемо. Ссадили, доставили в дежурную часть. Там сержант с усталыми, но добрыми глазами на волевом и мужественном лице выслушал жалобу работников общественного транспорта, после чего посоветовал Василию приложить снег к разбитому носу и написать заявление об учиненном над ним злостном хулиганстве. Составил протокол, который дебоширка подписать отказалась.
   – Ну, как хочешь, Семенчук, – вздохнул сержант, – За оскорбление действием должностного лица при исполнении обязанностей все равно ответишь по закону. А пока посиди вон там, в уголке, от меня подалее, бо воняешь дюже. Сейчас машина придет, отвезет тебя.
   – Куда? – спросила Эльвира, надеясь, что домой.
   – Как куда? В КПЗ!
   Этого ей только не хватало для полноты жизненных ощущений: тюрьмы! Собрав всю волю в кулак, хулиганка негромко шепнула сквозь сведенные от ненависти и ужаса зубы:
   – Позвоните моему мужу. Всё будет!
   Сержант с сомнением покосился на синие голые ноги в потеках блевотины в кавычках. С одной стороны – грязная и вонючая… Но с другой стороны – шуба богатая! Да и почему бы не позвонить? Труд невелик – диск накрутить. Вдруг и вправду, всё будет? (Под «всё» он скромно подразумевал литр водки и добрый шматок сала!)
   И позвонил! Ответственный работник торга, товарищ Семенчук оказался дома, моментально вник в ситуацию и обещал приехать через полчаса.
   – Так, хлопцы, посидите трошки. Щас ейный чоловик приедет и усё компенсирует, – предложил служивый контролерам, положив трубку.
   Те с готовностью согласились, но демонстративно вышли на крыльцо покурить, не желая нюхать задержанную.
   Муж, Петр Григорьевич Семенчук, приехал на Волге с шофером через сорок минут, показавшихся нашкодившей жене вечностью. Деловой человек сунул сержанту в карман шинели эквивалент двадцати (!) литров водки – и тот собственноручно изорвал протокол в мелкие дребезги. Посочувствовав Василию за травму носа, Семенчук дал ему поллитра коньяку в качестве лекарства, а также полсотни рубликов, чтобы забрал заявление. Ну, тот, знамо дело, забрал! Другому контролеру тоже перепал четвертной. За компанию, как бы. Затем торговец товарами для детей усадил подругу жизни в машину и был таков. Инцидент исчерпан!
   Эльвира же во время поездки все честно рассказала мужу: как она поехала в гости к подруге, как на неё напали какие-то бомжи и затащили в загаженный подвал, отняли сумку и пытались изнасиловать, но были такие пьяные, что ничего не смогли, а только облевали с головы до ног. Насилу вырвалась, захватив только шубу и сапоги! Петр Григорьевич, конечно, всему поверил.

   Но что же случилось с вещами, спросишь ты, Читатель? И с духами?
   Дело в том, что и бельё, и платье, и духи Люся купила в специальном магазине пособий для хулиганов. В результате реакции с потом духи изменили свой аромат на вонь экскрементов, а трусы, лифчик и платье превратились в слизь. Обошлось в копеечку, в смысле, в сантим, но и стоило того: месть удалась как нельзя лучше!

Глава десятая

   Ромуальд Антонович Комберг-Кориотти недаром слыл одним из лучших среди коллег. Его сильным качеством был нестандартный подход к решению поставленных задач. Получив задание выяснить, заведено ли уголовное дело на Сергея Златогора, он в тупик не встал.
   – Не факт, далеко не факт, что дело завели, слишком мелкий повод… Но! Если дело таки заведено, да еще по шпионской статье, то расследовать будет КГБ, – рассуждал адвокат вслух сам с собой, шагая взад и вперед по кабинету, – Г-м! Напрямую у них не спросишь, и не напрямую, через знакомых, тоже… Да и нет таких знакомых, к сожалению, – он остановился у письменного стола и сделал пометку в ежедневнике: «Обязательно задружиться с кем-нибудь из Конторы!».
   Подчеркнув дважды, продолжил:
   – А кто есть? Есть свидетели, которых следователь наверняка уже допросил. А, значит, что? Значит, обязан был имя подозреваемого упомянуть и номер дела, но это уже не важно. Найти свидетелей и поговорить с ними – вот путь к выполнению задания! Где у нас этот Златогор работал? Ага, в почтовом ящике… и номер есть… Поставим себя на место высокого начальства. Как бы мы реагировали на бегство работника оборонного предприятия за рубежи социалистического отечества? Очень предсказуемо: уволили бы нахрен начальника первого отдела и кадровика: типа, приняли меры и наказали прошляпивших побег! С ними обязательно надо поговорить. А ещё там бывшая девушка Златогора работает, тоже пригодится. Мать… следователь её бы первой отработал. Вот и мы с нее начнем!
   И Ромуальд Антонович поехал к Александре Георгиевне.
   – Приходили из Комитета в начале зимы, когда от Сереженьки с оказией письмо пришло, – вздохнула она, – Даже обыск сделали в квартире, думали, что мне сыночек валюту прислал. Ничего не нашли, конечно. А потом и говорят: наш визит неофициальный!
   – Ну да? – поразился Ромуальд, – Неофициальный? И обыск тоже? Однако! Надо же, творят, что хотят! Значит, протокола не было?
   – Нет. Имела место, как выразился товарищ капитан, профилактическая беседа.
   – Ага, понятно… Беседа.
   Адвокат помолчал, выстукивая пальцами по столу сложный ритм.
   – А девушка эта, с которой Сергей встречался, как её найти, вы не знаете?
   – Лена? Конечно знаю! – бледно улыбнулась Александра Георгиевна, – Она в нашем доме живет, в семнадцатой квартире. Фамилия её Волопасова-Гукова.

   Поцеловав на прощание ручку мадам Златогор, Ромуальд Антонович пошел в семнадцатую квартиру. Дверь открыла сама Лена.
   – Здравствуйте! – обаятельно улыбнулся Комберг-Кориотти, – Я – ваш агитатор! К выборам готовитесь?
   – Да… – озадаченно кивнула девушка, впервые о выборах слышавшая, но не желавшая в этом признаться, чтобы не приняли за политически отсталую.
   – Где ваш избирательный участок, знаете?
   – Знаю, в школе…
   – А кто ещё из взрослых здесь прописан?
   – Ну, мама моя, Эмилия Иоанновна, и отчим, Евгений Витольдович. Мы все Волопасовы-Гуковы. Только их сейчас дома нету.
   Хитрец Ромуальд изобразил на лице удивление:
   – Но, позвольте! Вот, у меня здесь записано: Златогор, Сергей Сергеевич!
   Лена при упоминании этого имени сморщилась, как будто уксусу хлебнула:
   – Это ошибка какая-то! Он в двадцать восьмой квартире жил, только сбежал в заграницу!
   – Ну да? Как же он умудрился? – как бы заинтересовался агитатор в кавычках, – А Вы его хорошо знали?
   И Лена рассказала, что Сергей за ней ухаживал, и даже предлагал жениться, но она гордо отказалась, потому, что он был пьяница и бабник, а по осени вообще Родину предал и в Италию улетел на самолете со старухой иностранной, извращенец.
   – Я даже в словаре энциклопедическом смотрела, как это называется: геронтофѝлия!
   Ромуальд возмущенно всплеснул руками:
   – Вот негодяй! Да его судить надо! Он же в почтовом ящике работал! Г-м… А может, на него уже и завели дело? К вам милиция не приходила?
   – Не, меня только на работе новый начальник первого отдела спрашивал, может я чего знала про Сережу, что он в заграницу сбежать хочет, а я сказала, что знала только, что Сереженька с той старухой хороводился…
   Лена не выдержала муки воспоминаний и заплакала.
   – А потом ещё комсомольское собрание было, так Сережу… то-есть, Златогора, заочно из комсомола исключили и в стенгазете карикатуру нарисовали, а товарищ Пилипчук из кадров призывал пригвоздить таких, как Сережа, к позорному столбу…
   – Ого! Сурово, но справедливо! – одобрил наказание Ромуальд, – А этот, Пилипчук… как бы мне с ним связаться? У вас его телефона нет?
   – Есть! – сквозь слезы улыбнулась Лена, – И адрес есть! Потому что он – мой жених!
   – Ой! Поздравляю от всей души! – восхитился адвокат-частный детектив, – Вы мне дадите?
   – Это с какой стати я вам давать должна? – набычилась Лена, ошибочно истолковав значение сего глагола.
   – Ну, адрес и телефон! Я, вообще-то, журналист, фельетон на эту тему напишу в газете «Вечерняя Москва», а то в последнее время много стало отъезжанцев, которым на Родину наплевать. А товарищ Пилипчук мне, надеюсь, поможет!
   И доверчивая Лена продиктовала адрес и телефон Петропавлыча.

   Подъехав к проходной завода к окончанию рабочего дня, наш частный сыщик озабоченно спросил вахтершу:
   – Мне Пилипчук нужен. Не выходил ещё?
   Вахтерша внимательно оглядела стоящего перед ней мужчину в дубленке и пыжиковой шапке и осталась довольна увиденным: явно положительный, вон, зубы золотые и пóртфель у него, и машина…
   – Не, не выходил. Да вы подождите маленько, щас все пойдут, и он тоже.
   – Покажете? А то я его не знаю. Приказали в райкоме: найди, мол, Пилипчука! А как найдешь, в личность не знаючи?
   Вахтерша прониклась: из самого из райкома человек, по делу!
   – А покажу, чего ж не показать-то!
   Через несколько минут усталый народ потянулся через турникеты на выход.
   – Вон он, Петр Павлович! – показала пальцем вахтерша.
   – Который, который? – заволновался посетитель.
   – Да вон тот, в пальте с начёсом и ушанке военной!
   Многоопытному Ромуальду достаточно было кинуть взгляд на кадровика, чтобы проникнуть в его нехитрую суть. Армейская шапка и армейские же ботинки, новое, но дешевое пальто и сизый нос лучше всяких слов характеризовали отставного майора.
   – Как вы сказали? Пётр Павлович? Да это не он! Того Виктором Семеновичем зовут… да и годами этот моложе!
   – Как так, не тот? – изумилась стражница, – У нас другого нету!
   – Может, я напутал что? Это предприятие номер 2345?
   – Не, мы – 2346!
   – Ну, надо же! – огорченно развел руками как бы посланец райкома, – Голова садовая! Не туда приперся! Извините!
   И был таков.

   Вечером Комберг-Кориотти, переодевшись в старенький флотский китель без погон и тельняшку, постучался в дверь квартиры Петропавлыча. Тот открыл и вопросительно воззрился на пришельца:
   – Чего надо?
   – Здорово, сосед! Я – боцман Рома! – жизнерадостно рявкнул Ромуальд, протягивая десницу для рукопожатия, – Пусти погреться, а? Бо я замэрз, як той Тузик, в одиночестве сидеть! Нюрка моя к мамаше в деревню уехала.
   Услышав ридну мову, Пилипчук навострил уши, но бдительности не утратил:
   – Что-то я тебя раньше не видел. Ты с какой квартиры?
   – С угловой. Да я только три дня, как переехал, к Нюрке-то. Ты не думай, у меня с собой есть! – интриган встряхнул авоськой, мелодично звякнувшей стеклом.

   Нюрой звали дворничиху, одинокую сорокалетнюю тетку со стáтью ядротолкательницы. Увидев её во дворе скалывающей лед во время проведения разведки перед тем, как идти к объекту разработки, секретный агент вдохновился её скульптурными формами и срочно затребовал дополнительную информацию от свидетелей – бабулек на лавочке у подъезда. Бабульки сообщили: вдова, домовитая, хозяйственная, чистоплотная, самогоночку гонит помаленьку, кровать с семью подушками есть. Зажиточная: веники вяжет для бани. Ну, прямо, мечта холостого отставника! Ромуальд срочно вставил Нюру в свою легенду, и это сработало: услышав ссылку на Нюру, объект не усомнился, что пришелец её сожитель, а, стало быть, полноценный сосед.

   Петропавлыч от звяканья вздрогнул:
   – Ладно заходи, грейся. Вообще-то я в завязке, только разговор поддержу!
   Они прошли на кухню и сели за стол, аккуратно застеленный чистой газетой «Красная Звезда». Из авоськи материализовались бутылки с красивыми этикетками: «Альб де Десерт» и «Вермут розовый», тоже молдавский. Гость, подогрев зажженной спичкой пластмассовую пробку, откупорил бутылку с вермутом. Хозяин протянул ему чашку с отбитой ручкой.
   – Ты чо? В натуре, не будешь? – поразился фальшивый флотский.
   – Говорю же: в завязке! – отставной майор смотрел на вермут грустно-ласковым взглядом лишенной родительских прав матери на свидании со своим ребенком в детском доме.
   – Торпеду подшил?
   – Нет. Слово коммуниста дал, что пить не буду, – трагически заломив брови, объяснил кадровик.
   Ромуальд хмыкнул и достал из авоськи сверток с салом и солеными огурцами, а также половинку буханки бородинского хлеба. Петропавлыч сглотнул слюну и отвернулся.
   – Оно, конечно, – серьезно кивнул головой одессит, – Давши слово держись, а не давши – крепись… Только, можно не пить – а все равно употребить, и клятву не нарушить!
   – Это как это? – с надеждой впился в него взглядом Пилипчук, тяжко страдавший от своего зарока уже несколько месяцев.
   – Клизьма! – многозначительно поднял вверх указательный палец искуситель, – Мы на Черноморском флоте приноровились: враз забирает, а запаха нет! Ой, да что попусту болтать, щас принесу! А ты покакай, пока я хожу!
   Он сбегал в машину, где у него в багажнике лежало резиновое чудо медицины – груша на пол литра. Обычно она служила другим, менее откровенным целям, но ради дела было решено пойти на жертвы.
   Вернувшись в квартиру, Рома-Ромуальд сноровисто всосал в клизму стакан вермута и смазал наконечник салом.
   – Ну, давай, ложись! На левый бок, левую ногу вытяни, правую согни!
   Толчками, как загипнотизированный удавом кролик, Петропавлыч снял штаны, лег на диванчик в указанную позу и робко спросил:
   – А больно не будет?
   – Ты чо? Наоборот, приятно! – обнадежил его коварный клизмач, осторожно и медленно вводя в организм вермут, – Так, теперь удерживай изо всех сил! Через пару минут всосется!
   Кадровик, совращенный употреблять винище в попку, затаился и даже перестал дышать. Ровно через полторы минуты (Ромуальд засек по часам!) он расслабился и расцвёл лучезарной улыбкой человека, открывшего для себя Высшую Истину:
   – Какой мощный прихо-од, слушай! Сильнее, чем от водяры!
   – А я что говорил? Это потому, что сразу в кровь всасывается, минуя желудок и печень! Ты, давай, закусывай!
   Подтянув штаны, Пилипчук взял огурец и с недоумением пробормотал:
   – И огурец… тоже в очко? Он же не влезет!
   – Не, закусывай, как обычно! – улыбнулся Избавитель от Трезвости.
   Похрустев огурцом и прожевав ломтик сала, отставной майор, человек отнюдь не сентиментальный, кинулся на обтянутую тельняшкой грудь адвоката и жарко зашептал, роняя счастливые слёзы:
   – Рома! Друг! Да я за тебя… любого порву! В огонь кинусь! Я люблю тебя, боцман!
   Переждав этот водопад признаний в любви, Ромуальд деловито предложил:
   – Давай ещё по грамульке?
   Приняв в прямую кишку на этот раз триста, кадровик закусывать не стал, а закурил, поправил галстук и, построжав лицом, отрывисто приказал:
   – Рассказывай!
   – Да чо рассказывать-то? – хмыкнул совратитель и тоже закурил, – Двадцать рокив прослужил боцманом, теперь в отставку вышел, работу подыскиваю…
   – Что делать умееш-ш? – строго спросил Петропавлыч, покачиваясь.
   – Кладовщиком могу працювать… Вахтером ещё.
   – Во! – на секунду Пилипчук потерял равновесие, чуть не сверзившись с табуретки на пол, – А я… кто я такой, знаешь?
   – Ты – Петро.
   – Правильно! Я на почтовом ящике начальником отделения… отдела кадров служу! И я тебя на работу беру! Прямо щас! Кладовщики позарез нужны! Потому, что ты советский человек! А не какой нибудь…
   Тут его мысль вильнула, и он, нахмурившись, ткнул друга-боцмана пальцем в пупок:
   – Вот, ты латынь знаешь?
   – Нет. А это шо? – растерянно захлопал веками вопрошаемый.
   – Н-не важно! У нас один знал, стих даже рассказал мне… а потом ва… ваще Родину предал! Представляеш-ш, за бугор сбежал! Итальянка в чемодане с дырками вывезла! А Родина-мать… з-зовет! А он её предал… У-у, предатель! Я за ним лично гнался, ранен был и контужен тоже, да только ускользнул, гад… Нехорошо!
   – Поймали? Судили? – вроде, как, безразличным тоном обронил частный детектив.
   – Нет!!! Даже уго.. уголовное дело не завели, лентяи. Приходили, спрашивали… а дело не возбудили… Данилыч наш, ну, с першего отделу, сигнал ведь получил, что этот… латинист… в Израиль… а куратору не доложил, мудила! Выперли его с работы, и поделом! А Златогора этого мы к позорному столбу пригвоздили и из комсомола исключили! Пусть теперь попрыгает! – глаза Пилипчука налились кровью, – Слушай, а поставь мне ещё клизмочку!
   – Не, ты теперь сам тренируйся! Я ж не каждый раз рядом буду, – посоветовал боцман в кавычках, – А клизьму я тебе дарю!
   Пока новый хозяин чудесного прибора неуклюже опроцедуривался, Ромуальд тихонько покинул квартиру. Задание было выполнено: три независимых источника дали одну и ту же информацию, что уголовное дело на Сергея Златогора не заводили.

   Михаил, получив от Комберга-Кориотти донесение, сильно обрадовался, что другу ничего не грозит.
   Немедленно собравшись, поехал в редакцию «Вечерней Москвы». У окошка с надписью «Прием объявлений» толпилось с десяток граждан. Ну, это терпимо!
   Написав на бланке условленный текст «Меняю комнату в трехкомнатной квартире в поселке городского типа Рассказово на двухкомнатную квартиру в Москве», наш конспиратор встал в очередь.
   – Мущина, а вы про чего объявление даете? – негромко поинтересовалась стоящая перед ним дама в дубленке.
   – Да, так… обмен.
   – И чего на чего меняете? – не отставала дама.
   – Комнату в области на двухкомнатную в Москве.
   – Г-м, интересно! – дама взяла бланк, прочитала, шевеля губами, – А знаете, может получиться! – тут она понизила голос до шепота:
   – Я такими делами занимаюсь. Ну, ищу людям подходящие варианты. Напрямую такой обмен вряд ли скоро получится, но бывают многоходовые комбинации. Доплата, опять же, необходима. Есть у меня человечек, ему деньги сильно нужны, и из Москвы уехать необходимо срочно… Вот, запишите мой телефончик. Постараюсь помочь!
   – А сколько будет стоить такая помощь? – заинтересовался Михаил.
   – Не дороже денег. Аванс пятьсот, ну, а потом по факту обмена, в зависимости от метража.
   Михаил уже хотел отказаться, но не стал, чтобы не вызвать подозрений. Записал телефон на спичечном коробке. Дама ещё немного поболтала с ним, просвещая насчет демографической ситуации в Москве и области, а затем переключилась на новый объект – только что вошедшего дядьку, менявшего двухкомнатную на две однокомнатных в разных районах. Видимо, тот разводился, ибо вид у него был унылый-унылый.
   Равнодушная приемщица сосчитала буквы и приняла деньги.
   – Когда напечатаете? – спросил Михаил.
   – На следующей неделе выйдет. На эту уже прием закончен.

   Через десять дней, ранним утром, Сергей остановил сверкающий хромом «Харлей-Давидсон» около газетного киоска:
   – Буонджорно, синьор Каррера! – приветливо поздоровался киоскер, – Вам как всегда, все русские газеты?
   – Совершенно верно! – подтвердил Сергей, – У вас отличная память!
   – О да, я помню всех своих постоянных клиентов! – улыбнулся продавец, отбирая газеты и складывая их в пластиковый пакет с портретом Джо Дассена.
   – Каких же покупателей вы считаете постоянными?
   Торговец пожал плечами, слегка удивившись непонятливости покупателя:
   – Всех, кто приходил ко мне больше двух раз!

   Дома Сергей внимательно просмотрел приложение к «Вечерке»: вот оно! «Меняю… Рассказово на… квартиру в Москве»! Всё! КГБ больше не отбрасывает на него тень и не тянет к нему свои длинные руки! Ф-у-у, даже жарко стало!
   Сняв кожаный костюм мотоциклиста, в одних трусах прошлепал босиком к холодильнику и открыл себе бутылочку кока-колы. Пена потекла через край, и он торопливо прижал горлышко к губам. В этой позе горниста его и застала Лючия.
   «Как он прекрасен! Святая Мадонна, спасибо тебе за моего мужа!»
   Думая эту мысль, она скользила взглядом по мускулистому телу своего Серджио. Трусы слегка сползли, и было видно незагорелую полоску кожи пониже талии. Почему-то Лючию это ужасно возбудило, и она, неслышно подкравшись, сдернула с мужа трусы до колен и принялась нахальничать руками! Синьор Каррера от неожиданности едва не подавился вкусным, хотя и буржуазным, напитком, но потом совладал с собой и…
   Короче, кока-кола так и осталась недопитой в то утро и выдохлась. Такая жалость!

   A вечером вышла реклама нового чудодейственного средства от облысения! И газетах, и по телевидению сиял улыбкой Джованни, демонстрируя заросшую курчавым волосом голову. Фотография, где он был снят двумя месяцами ранее подтверждала убедительность результата.
   – Джованни теперь прославится и станет звездой! – хихикала Лючия.
   И точно: уже на следующий день шофер начал получать письма от поклонниц, а также приглашения сняться в рекламе мужского белья, соуса для спагетти и даже в фильме про пиратов в роли злодея. Скромняга Джованни был весьма сконфужен внезапно нахлынувшей популярностью.
   В магазине «Терра Ферра» после открытия произошло форменное побоище! Лысые дрались за сеточки так рьяно, что пришлось вызывать карабинеров! В последующие дни лысые занимали очередь с ночи и раскупали сеточки за полчаса. Те, которым не хватило, иногда пытались отнять их у счастливцев! Со всей страны поступали заказы – лавиной! И это несмотря на высокую цену, равную стоимости «Фиата-Уно»!
   Через три дня магазин пришлось временно закрыть, ибо товар кончился. Лысый народ выстроился в длиннющую очередь, где каждому на руке химическим карандашом написали номер. Составили списки, чтобы проводить переклички. Отмечаться было решено каждые три часа, и по ночам – тоже. Купить сеточки вне очереди было невозможно. Выборные представители строго следили, чтобы товар отпускали по одной штуке в одни руки.
   Сергей срочно нанял десять работяг, плести сеточки, но этого оказалось мало, и через неделю пришлось нанять еще пятнадцать. Старая кузница была маловата для такой оравы, да и Сергей любил творить в одиночестве, поэтому для плетельщиков было оборудовано отдельное помещение в Риме.
   Следующие два месяца спрос нарастал, ибо у людей отросли волосы, и молва об этом разнеслась далеко за пределы Италии. Деньги лились рекой! Неоднократно к Сергею подкатывались бизнесмены из Испании, Америки и Бразилии с предложением продать технологию за любые деньги, но он только посмеивался: зачем продавать курицу, несущую золотые яйца?
   Волосы исправно росли у всех, носивших сеточки, и не было ни одного отрицательного результата. Лючия уже стала похожа на Анджелу Дэвис, и делала себе разнообразные интересные прически в салоне для африканцев. Ну, всякие мелкие косички по всей голове. А в апреле их инкогнито посетил сам… э-э… ну, в общем, государственный муж. Лысый, а как же! За чаем он застенчиво попросил сделать ему сеточку без очереди:
   – Жениться собираюсь через три месяца, хочу выглядеть красиво! – пояснил он.
   – Но, синьор, это же будет совершенно новый имидж! – воскликнула Лючия.
   Государственный муж улыбнулся:
   – Не за горами моя новая избирательная кампания. Думаю, новый имидж будет мне на руку!
   Они поговорили о том, о сём, и выяснилось, что Сергей подал заявление на постоянный вид на жительство, но ждать, увы, придется очень долго.
   Гость принял это к сведению, и уже через неделю указом президента итальянской республики Сергею за особые заслуги и в порядке исключения было жаловано гражданство Италии!
   – Житуха наступила – помирать не надо! – глубокомысленно прокомментировал это событие синьор Каррера и немедленно уехал с женой в отпуск на первую попавшуюся Мальту.

Глава одиннадцатая

   В конце апреля был опубликован долгожданный Указ Президиума Верховного Совета СССР об амнистии в честь сорокалетия Победы над фашистской Германией.
   Костанцо, узнав, что он под эту амнистию подпадает, воспрял духом и сбрил бороду. Марина тоже испытала облегчение, ибо в последнее время вонючий воздух тюрьмы сделался совсем уж невыносимым: на протяжении двух недель тошнило каждый раз, когда она переступала порог сего заведения. Даже возникли опасения, не беременная ли она, но ведь такого не могло быть! Бисекурин (противозачаточные таблетки) принимался регулярно и бесперебойно. Как уже было сказано выше, он нашу красавицу шибко угнетал своими побочными эффектами: прыщами, нездоровыми жировыми отложениями, с которыми невозможно было бороться, а также ломкостью ногтей. Обычный маникюр превратился в проблему! И, главное, альтернативы бисекурину в Советском Союзе не было…
   29 апреля Марина и Костанцо в очередной раз (в последний раз!) пошли на ужин к подполковнику Федулову. Освобождение намечалось через три дня!
   Усевшись за стол, налили по первой. Марина выпить не смогла: от запаха водки её замутило.
   – Сейчас ещё один человек подойдет, тоже освобождается! – улыбнулся хозяин, накалывая на вилку соленый грибочек, – О-очень большой человек! Вам, как бизнесмену, будет интересно с ним познакомиться, синьор Каррера!
   – Тоже по амнистии? – поинтересовался Костанцо, лихо закидывая водку прямо в желудок.
   – Нет, за недоказанностью вины. Завтра выходит.
   Марина ощутила укол нехорошего предчувствия. И точно! Предчувствие её не обмануло! Открылась дверь и на пороге возник Второй Секретарь Ашхабадского обкома, Магомед-Али ибн Фархад-хан собственной персоной!
   Увидев Марину, он выдал улыбку во все тридцать два золотых зуба:
   – Какой сюрприз! Марина-ханум! – и прежде, чем девушка смогла вернуть на место отпавшую от изумления челюсть, подошел и расцеловал куда попало.
   – Э-э… Вы что, знакомы? – сдавленным голосом прохрипел Костанцо.
   Его лицо налилось черной кровью ревности, глаза, вращаясь, вылезли из орбит, на лбу набухла вена.
   – Это моя любимая женщина, да! – гордо ответил Магомед-Али, собственнически обнимая Марину за тазобедренное место пониже талии, – Вот, даже в тюрьме меня навещает… навещала!
   Любимая женщина Второго Секретаря закрыла глаза: всё! Доигралась! Прощай, Италия…
   Костанцо вскочил и двинулся на Магомеда-Али. Как выражались классики, братья Стругацкие, «смотреть на него было можно только побарывая страх»!
   – Эй, ты чего, слушай? – насторожился Второй Секретарь и отпустил Марину.
   Но было поздно! Растревоженная ревность сицилийца затмила здравый смысл, ярость многократно увеличила силы, и в следующую секунду он вцепился в горло соперника, одновременно нанося ему удар головой в нос. Оба упали. Мадам Федулова завизжала так, что у голубя, сидевшего на подоконнике за окном, сделался разрыв сердца. Костанцо озверело молотил противника головой об пол, брызги крови летели во все стороны. Подполковник, остолбеневший от такого неожиданного развития событий и сидевший истуканом с наколотым на вилку грибочком, от визга жены дернулся, как гальванизированный, и нажал кнопку вызова конвоя, справедливо полагая, что самому ему с ситуацией не справиться. Вбежали два прапора. Узрев происходящее безобразие, они бросились его прекращать с помощью резиновых дубинок. Костанцо, оставив неподвижно обмякшее тело партработника, ударил одного миротворца кулаком в кадык, а другого – ногой в промежность, и оба раза попал. Служивые временно выбыли из борьбы: тот, что повыше, посинел, и никак не мог вдохнуть воздуху, а тот, что покоренастее, сидел на корточках, держась обеими руками за пребольно ушибленный набор мужских органов и издавая при этом душераздирающие вопли. Подобрав дубинку, Костанцо развернулся в сторону гостеприимного хозяина. Ну, совсем съехал с катушек человек!
   Подполковник трусом не был. За свою жизнь он видывал всякое: и бунт в зоне, и массовые драки, и застреленных при попытке к бегству. Но сейчас он увидел прущий на него танк! Да, да! Беднягу тоже перемкнуло! Выхватив из кобуры пистолет, с которым непосредственно перед товарищеским ужином ходил в тир, Федулов передернул затвор и сдвинул предохранитель. Танк, в смысле озверевший итальянец, был уже совсем близко, норовя намотать на гусеницы, и башня, то-есть дубинка, разворачивалась, беря на прицел переносицу начальника тюрьмы! Из далекого прошлого, в котором Федулов служил срочную в артиллерии, донеслось: «По вражескому танку… прямой наводкой… бронебойным… Огонь!» И подполковник выстрелил почти в упор, почему-то крикнув при этом: «За Родину! За Сталина!», хотя по молодости лет на войне не был.
   Как писал поэт Лермонтов: «В руке не дрогнул пистолет!». Пуля пробила сердце бизнесмена из Италии, гостя столицы и жениха Марины Михайловой, почти уже свободного человека Костанцо Каррера.
   Костанцо с шумом рухнул на стол, в последний момент, будучи уже мертвым, стукнув дубинкой мадам Федулову в лоб. Та жалобно охнула и неизящно упала в обморок. И тут до подполковника дошел весь ужас произошедшего! Застреленный мертвый труп в его кабинете! И не просто застеленный, а умерщвленный им, гражданином начальником, из табельного «Макарова»! Он кинул взгляд на неподвижное тело партработника на полу: жив ли? Подошел, кряхтя, нагнулся, попытался нащупать пульс… Пульса не было! Значит, два мертвяка… Ну, бля, ваще!
   Филимон Иванович Федулов был человеком сообразительным.
   «Если прямо щас не придумаю отмазку, мне хана!» – было первое соображение, – «Свидетели… Прапорюги не в счет, да и сами виноваты, одного безоружного штатского скрутить не справились! Сделают, что прикажу… Зинка промолчит, да её и не было здесь, как бы… А вот с этой овцой что делать? Денег дать, чтоб пасть на замок закрыла? Денег жалко, да и не возьмет, поди, сама богатая… Замочить её, что ли, для ровного счёта? Не, это уж чересчур!»
   Мысли метались в поисках выхода несколько минут. Внезапно его посетило озарение! Взяв за шиворот Марину, пребывающую в полуобморочном состоянии, швырнул её в смежную с кабинетом комнату отдыха, рявкнув:
   – Сиди тихо, если жизнь дорога!
   Вернулся и отдал приказ уже оклемавшимся прапорщикам:
   – Тащите этих жмуров в семнадцатую! Легенда такая: они сидели вдвоем, сговорились, и, угрожая заточкой, захватили заложника, который им газету нес. Тебя, значит! – подполковник ткнул толстым пальцем с обкусанным ногтем в того, что повыше, – Я случайно проходил неподалеку, и ты… как тебя… – он поглядел налитыми кровью глазами на коренастого.
   – С-стря… Святослав… Славик… – трясущимися губами назвался тот.
   – Ну, да, Славик… Ты, стало быть, позвал меня на помощь. Мы ворвались в камеру освобождать этого… как его…
   – Васю?
   – Ага, Васю! Завязалась драка, мне пришлось применить оружие. Заточка была у этого, у нерусского.
   – Так, они же оба нерусские, товарищ подполковник!
   – Блин! Вот же бестолочь! У татарина была заточка, понятно? А дубинка – у итальянца!
   – А что они, требования какие требовали? Спросют ведь… – несмело спросил как бы заложник Вася.
   – Да обычные, Ёпэрэсэтэ! Водки, наркотиков, миллион долларов и самолет до заграницы!
   – А кто этого… татарина грохнул? – ненавязчиво поинтересовался прапорщик Славик.
   – Ты!
   – Я?! Нет… я не хочу!!!
   – Дурак! Он же на тебя с заточкой кинулся, а ты его приемом боевого самбо бросил на пол. Вот голова и треснула! Чистая самооборона! Всё ясно?
   – Так точно!
   – Выполнять!!!
   Прапорщики, пыхтя и ругаясь, утащили мертвецов. Им было тяжело, но подмогу звать не стали, дабы не расширять круг посвященных в тайну.
   Подполковник повернулся к жене:
   – Заграничный паспорт с собой? Билет тоже? Дай сюда!
   – Но, зачем, Филя? – робко пролепетала она, роясь в сумочке, – Мне же через три дня улетать!
   – Затем! Надо от этой дуры, Михайловой, избавиться! Вместо тебя в Италию полетит.
   – А я?!
   – А ты заявишь, что паспорт потеряла. Потом слетаешь, через годик-другой.
   – Но…
   – Никаких «но»! Иначе она молчать не будет. Не убивать же её, в самом деле! А ежели её не будет, я, глядишь, и выкручусь. Двух мертвяков непросто списать!
   Зарыдав (уж больно было жалко Италию!), Зинаида Петровна протянула мужу загранпаспорт и билет на самолет до Рима. Тот взял и, не глядя на благоверную, пошел к изолированной в комнате отдыха Марине.
   Марина со страхом уставилась на вошедшего. Она прекрасно понимала, что является нежелательным свидетелем ужасного происшествия. Ну, не должен начальник тюрьмы сначала банкеты заключенным устраивать, а потом убивать их до смерти! За это по головке не погладят, можно и под суд попасть! Но он начальник, на своей территории почти всемогущий, а значит, может сделать с ней все, что захочет: убить и закопать, или бросить в какой-нибудь каменный мешок, сочинив фальшивое дело… И все сойдет с рук! Сейчас Марине хотелось только одного: выбраться отсюда.
   Федулов некоторое время молчал, затягивая паузу, стараясь нагнать на девушку погуще страху. Затем широко улыбнулся:
   – Ну, что, красивая, поехали кататься?
   – К-кататься? – обомлела Марина, представив, что ее сейчас увезут на Москва-реку и бросят в прорубь с камнем на шее.
   – В смысле, договариваться будем? – уточнил подполковник, закуривая.
   – Бу-бу-будем…
   – Ты ведь за этого Карреру замуж собиралась, чтоб он тебя в Италию увез? Значит, туда тебе и дорога! Исчезнешь из страны, понятно? А то здесь проговориться можешь, а тогда… сама понимаешь! – чиркнул ребром ладони по горлу Федулов, – Я тебя где хошь найду и голову отчекрыжу!
   Убедившись, что его намеки достигли цели, продолжил:
   – Вот Зинкин паспорт и билет на Рим. Вылет через три дня. Кроме старшего группы ее никто не знает, но о нём я позабочусь. Ты, типа, опоздаешь и сядешь в самолет в последний момент, когда все уже на борту будут. Ну, а в Риме ты вольная птица: политического убежища попросишь и будешь жить в свое удовольствие. Сеструха его, опять же, поможет… Ну?
   При всей жуткой авантюрности план имел шанс на успех. Да и выбора не было!
   – Согласна! – кивнула Марина, – Но как с фотографией быть? Я же на Зинаиду Петровну совсем не похожа! Загримироваться под нее не получится…
   Зинаида была всего тремя годами старше Марины, тоже стройная и длинноногая, разве, что корма побольше. Лицо же было совсем другого типа: круглое, с курносым носиком и ямочками на щеках. Именно этими ямочками она и покорила своего Филимона Федулова, женившегося на ней два года назад. Развод с первой женой едва не стоил ему карьеры, но обошлось выговором на партбюро и задержкой на неопределенный срок очередного звания.
   – Фотка на загранпаспорт с собой есть?
   Марина порылась в сумочке:
   – Есть!
   – Тогда… посиди пока.
   Выйдя в кабинет, он снял трубку внутреннего телефона:
   – Федосеев, ты? Пришли-ка ко мне этого… как его… Зуева из двадцать пятой. … Не, без вещей. Но сначала дело принеси. … Когда, когда! Вчера, блин! Давай, живой ногой!
   Повернулся к жене:
   – Ехай домой, Зин. Я тут ещё долго пробуду.
   Вернувшиеся потные прапорщики проводили подполковничиху на волю.
   Через двадцать минут в кабинет вошел лейтенант Федосеев, ответственный дежурный, с толстым уголовным делом подмышкой.
   – Вот, товарищ подполковник, принес.
   – Положь на стол. Зуева приведешь через полчаса.
   Лейтенант козырнул и вышел строевым шагом. Федулов раскрыл дело и долго его изучал. Ровно через полчаса Федосеев ввел в кабинет сутулого и тощего, как глист, блатного, расписанного искусными татуировками.
   – Выйди! – не глядя бросил подполковник лейтенанту.
   Когда они остались вдвоем, Зуев развязно поздоровался:
   – Здравия желаю, гражданин начальник!
   – Угу. И тебе не хворать, Гнутый, – отозвался начальник, не поднимая глаз от дела.
   Пауза затягивалась. Зуев замер в выжидательной позе. Наконец Федулов раздумчиво произнес:
   – Дело у тебя интересное… И то, и это… Тяжелые статьи! От пяти лет до червонца, а? Сам-то, как думаешь?
   – Сие от прокурора сильно зависит, гражданин начальник, ну, ещё от того, что следователь нарыл… Пятерик, конечно, с моей биографией ожидать не приходится, но, думаю, годиков на семь надеяться можно.
   – Семь, говоришь… Ну, может, и семь… Все-таки не трамвайный билет подделал, а паспорта клепал. И не только, а? Вот, показания шпиона английского, что ты ему удостоверение личности полковника госбезопасности слепил. Это плохо, Зуев! Пособничество врагу… не меньше двенадцати годиков потянет! А он с тобой фунтами стерлингов расплатился, целым чемоданом! А за валюту в особо крупных размерах вообще высшая мера, верно?
   – Какой шпион? Какие фунты? Чернуха это, начальничек! – взвился блатной, – Удостоверение – да, делал, так я ж его Сеньке Винту делал! Брачный аферист он, и вор на доверии, но никакой не шпион! Я его сто лет знаю! А фунты фальшивые! Я их у него на реализацию взял!
   – Но в деле-то про шпионство есть, – без нажима, но веско, сказал интриган в погонах, – Винт этот сдуру пóртфель с докýментами секретными у офицера-ракетчика стырил, вот и идет по шпионской статье. А ты – сообщник! А насчет фунтóв, верно, вот оно, заключение экспертизы, что фальшивые, – он вынул из дела машинописный лист, который подложил туда ранее, поджег его зажигалкой и прикурил, – А теперь – нету! Ну, ничего, мы другую организуем, правильную. Так что, шлепнут вас обоих, ой, шлёпнут!
   Незадачливый поддельщик документов посерел и начал икать от ужаса, чего, собственно, коварный Федулов и добивался.
   – Помочь я тебе хочу, Зуев, – задушевно сообщил он блатному, – На, водички выпей, успокойся.
   Тот выпил воду и, догадавшись, что все не так уж и плохо, хрипло спросил:
   – Что делать-то, начальник?
   – Ага, значит, готов сотрудничать? Совета просишь?
   – Куды ж деваться! – уныло шмыгнул носом Зуев, – Так, что от меня требуется?
   – Да пустяки. Фотографию переклеить в загранпаспорте. Сделаешь – пойдешь только по подделкам, а валюту и соучастие в шпионаже похерим, в смысле, свидетелем пройдешь, не сообщником. Ну, ещё этапируем тебя в любую зону, по твоему выбору. Важно ведь, не сколько сидеть, а как сидеть, верно?
   – Верно! – бледно улыбнулся Зуев.
   – Что тебе для работы надо?
   – Да что: бритва, клей, только не канцелярский, а ПВА, ручки шариковые, фиолетовая и синяя, спички.
   – Долго провозишься? Надо срочно.
   – Ежели со всем старанием, то минут сорок, гражданин начальник.
   На стол лег паспорт и фотография Марины, а также требуемые инструменты.
   – Делай при мне!
   Специалист склонился над столом и углубился в работу. Через сорок две минуты доложил:
   – Готово, гражданин начальник, принимайте ксиву!
   Федулов взял паспорт и принялся разглядывать его в лупу. Пересадка фотографии была выполнена безукоризненно. Фигурный оттиск-штамп и мастику на печати было не отличить от подлинных.
   – Годится! – удовлетворенно заключил он, – Ступай!
   Зуев поднялся и привычно заложил руки за спину. Но подполковник медлил вызывать конвой:
   – Знаю, Гнутый, что секретность ты соблюдёшь, но напоминаю: ежели хоть полслова сболтнешь, хоть ветерок рядом с этой темой дунет, то достану я тебя из под земли и живым обратно в землю же закопаю, а предварительно морду набью!
   – Да что ж я, себе враг? Могила, гражданин начальник! Век воли не видать!
   Толстый палец нажал кнопку и лейтенант Федосеев увел умельца обратно в камеру

   Получив паспорт и совет сидеть тихо до самого отлета, Марина выбралась на свободу. Но отнюдь не с чистой совестью! Сделка, заключенная с Федуловым, свербила страхом. Что, если она попадется в аэропорту? Все, конец беззаботной и сытой жизни! По чужому паспорту удрать за границу – это вам не шуточки! Срок впаяют большой… и не откупишься! Да и денег нет… О! Деньги есть, скопилось от визитов к Магомеду тысяч сорок или пятьдесят. Кстати, куда их девать? В Рим с собой не возьмешь… Марина с тоской осознала, что придется лететь совершенно нищей, голой и босой, ибо ни драгоценности, ни шубы тоже не вывезешь. Но кое-что попробовать можно.
   Дома она провела ревизию своих пожитков, безотлагательно сложив в чемодан самое необходимое: косметику, парфюм, шампунь. В другой чемодан утолкала белье, платья и туфли. Взяла из бумажника Костанцо тридцать пять долларов – столько было разрешено к вывозу. Из драгоценностей отобрала с камушками подороже, все остальное придется оставить. Сердце обливалось кровью, так жалко было бросать свое родное золото, нажитое непосильным трудом!

   Возможно ты, Читатель, скажешь, что секс – это не работа, не труд. И будешь неправ! Карл Маркс дал определение труда, как производство любых товаров и предоставление любых услуг, востребованных на рынке! Об этом же писал Фридрих Энгельс в своей работе «Происхождение семьи, частной собственности и государства». А основоположники зря не скажут!

   Рубиновый гарнитур и обручальное кольцо Марина решила надеть и везти открыто. Для того, чтобы не придралась таможня, аккуратно покрыла камни клеем ПВА, после чего кристаллы утратили блеск и приняли вид дешевой бижутерии. Остальные девушка намеревалась упаковать в пластмассовый пузырек из под валидола, привязать нитку и проглотить, предварительно зацепив нитку за последний зуб. Потом легко можно вытащить!
   Брата решила в свои планы не посвящать, чтобы ненароком не проговориться. Письма будет вполне достаточно. А дабы избежать лишнего общения, притворилась больной, ибо Михаил очень боялся любых инфекций. Ей, кстати, из-за пережитого стресса и впрямь нездоровилось.
   Михаил появился ближе к ночи. Марина соврала, что у нее грипп и спосылала его в дежурную аптеку за аспирином, и ни на следующий день, ни через два дня его не увидела. Парень теперь частенько проводил ночи со своей кубинкой в дедовской квартире. Пару раз звонил оттуда, справлялся о здоровье. Марина успокоила брата, что идет на поправку, но потом, изобразив раздражение, велела не появляться на глаза еще день-другой. Завтра она улетала в Рим навсегда, и было ужасно жалко не проститься с Мишей как положено. Но себя было еще жальче! Так что, пришлось перетерпеть.

   2-го мая Марина села в такси и поехала в Шереметьево-2. Нервничала, конечно, ужасно, но, благодаря театральной закалке (актриса она, или кто?) сумела заставить руки перестать дрожать, а губы – беззаботно улыбаться. На левый глаз она нарисовала синяк, слегка припудрив его, чтобы все равно было видно. Это оправдывало большие солнцезащитные очки, надетые для пущей конспирации. Сам синяк тоже служил отвлекающим маневром.
   Накануне ей позвонил Федулов. Получив подтверждение, что Марина не передумала лететь, сообщил:
   – Насчет старшего группы можешь не беспокоиться. Мы с ним вчера выпили немножко за отъезд, так он очки разбил, нечаянно, конечно, и теперь корову от трактора с трёх шагов не отличит. Да и с похмелья, опять же…
   Сия информация придавала оптимизма.
   В терминале встала в очередь на досмотр на Римский рейс. Регистрация уже заканчивалась, и перед ней был только один человек в поношенном костюме и демисезонном пальто, с виду интеллигент, только унылый.
   – А в пóртфеле у вас чего, Аникеев? – спросила таможенница, тетка в возрасте «баба ягодка опять», – Покажьте!
   – Транзистор! – ответил тот, раскрывая портфель и вынимая из него прибор размером в кирпич, – Я на конференцию лечу, буду доклад делать. Инженер я, доктор наук. А это, значит, наша новая разработка.
   – Докýменты на вывоз есть?
   – Есть, а как же!
   На стол легла папка. Таможенница полистала бумаги, пожала плечами и пропустила унылого Аникеева. Затем повернулась к Марине:
   – Так, девушка, чемодан сюда ставьте! В сумочке что? Покажьте!
   В сумочке, да и в чемодане тоже, у Марины не было ничего запрещенного.
   – Очки снимите! – последовал следующий приказ.
   Увидев синяк, таможенница сочувственно охнула и перешла на «ты»:
   – Кто ж это тебя так, а?
   – Кто, кто… Супружник, кто же ещё! – горестно вздохнула Марина, – Вот, представляете, мне в Италию лететь, а он сегодня с утра опохмелился и давай приставать: дай, мол, да дай, а то тебя две недели не будет! Я ему: не могу, некогда, уже накрасилась, и такси ждет. Ну, он и выписал мне в глаз с досады! Всю дорогу замазывала… А что, сильно заметно?
   – Вот скотина! – посочувствовала таможенница, знакомая с этой проблемой не понаслышке, – Заметно, ага… Ладно, Федулова, проходите.
   Марина прошла через турникет. Сработало! Синяк отвлек, и обыскивать всерьёз не стали!
   – Стой! – раздался голос сердобольной тетки в форме.
   Сердце ёкнуло: ну, вот, сглазила! Сейчас начнется…
   Обернулась.
   – Вы где такой симпатичный гарнитур под рубины покупали? – обычным, не служебным голосом спросила таможенница.
   – Это в «Ядране». Югославская работа! – соврала Марина.
   – А, понятно… Умеют же!
   На слегка подгибающихся от пережитого стресса ногах, вытирая выступивший на лбу пот, наша авантюристка прошла на паспортный контроль.
   – А, Федулова явилась! – ворчливо отреагировала на её появление прапорщик женского пола лет тридцати, – Вас уже три раза по радио объявляли! Где вы там лазаете, вся группа уже давно в самолете!
   – Ой, простите-извините! Домашние проблемы задержали! – сняла очки Марина, – Видите? Муж, скотина такая, в последний момент принялся домогаться, а я не дала! И вот, в глаз схлопотала…
   Но вид синяка пограничницу не впечатлил.
   – Значит, сама виновата! Как это, вообще, возможно – собственному мужу не дать?! А если у него организм требует? Домогается – значит любит! – сурово отрезала она, – Значит, отказывать нельзя!
   Мечтательно вздохнула:
   – Меня б муж домогался… Уж я бы не кочевряжилась!
   «Одинокая!» – догадалась Марина.
   Едва глянув на паспорт, военная дама с отвращением швырнула его владелице:
   – Бежите скорей, а то ваш старшой уже кипятком пысает!

   У входа в самолет маялся похмельем грустного вида дядька в плохо сидящем коричневом костюме-тройке, старший группы.
   «Ну, где эта Федулова, так её растак! Опоздает – мне потом неделю отписываться!»
   Голова болела и кружилась после вчерашних проводов, и противное головокружение усугублялось отсутствием очков, разбитых вдребезги по пьяне. Когда зрение нуждается в линзах минус двадцать – это вам не шутки!
   Впереди замаячила расплывчатая женская фигура. Наконец-то!
   – Ну, что ж вы так поздно, Зинаида Петровна! Через две минуты улетаем! Давайте паспорт!
   Вручив ему паспорт, Марина проскользнула в салон и села на место, указанное в билете, оказавшееся рядом с аварийным люком.
   Всё! Проскочила!

   Самолет разбежался, подпрыгнул и оторвался от земли. Взмахивая могучими крыльями, набрал высоту и лег на курс. (Что вы говорите? Самолеты крыльями не машут? Пардон, Автор не инженер, таких тонкостей знать не обязан!)
   Каких-нибудь несколько часов – и Рим! Марина расслабилась и закрыла глаза.
   Примерно через два часа тот самый унылый интеллигент, проходивший таможню перед Мариной, поинтересовался у стюардессы:
   – А что, милая, где летим-то? Небось, уже над заграницей?
   – Ага, – вежливо ответила та.
   – Тогда передай пилоту записочку, ладно?
   Стюардесса взяла записку и, не удержавшись, прочитала. Побледнев, опрометью ринулась в пилотскую кабину.
   – Василий Палыч! У нас террорист на борту!!! – выпалила она в переговорное устройство, – Записку велел передать!
   Дверь открылась и пилот взял записку. Вот что там было накарябано:
   «У меня в портфеле бомба. Поворачивай на Ливию, а не то взорву самолет. Радиосвязь я буду глушить, чтобы не рассусоливали со всякими переговорами. Глушилку отключу только на подлете к Триполи.»
   Экипаж попытался связаться сначала с Москвой, потом с Будапештом, потом хоть с кем-нибудь. На всех доступных частотах. Бесполезно! Связи не было.
   Второй пилот вышел в салон и попытался вступить с террористом в переговоры. Дескать, необходимо приземлиться для дозаправки, а то горючего до Ливии не хватит.
   – Попрошу мне не врать! – рявкнул унылый интеллигент Аникеев, – Я знаю, что долетим! Я смотрел в справочнике! И знайте, что бомба организована по принципу «мертвой руки»! Если я умру, то нажатая кнопка отожмется и будет взрыв!
   Посовещавшись, экипаж принял решение выполнить требования и повернул на юг. Вскоре под крылом заголубело в просветах облаков Средиземное Море.
   Пилоты, отключив внутреннюю связь, матерились. Они всерьёз боялись, что керосина не хватит. Бортинженер, посчитав на клочке бумаги, заявил:
   – Хватит, но тютелька в тютельку! Если ветер не переменится…
   – Тютелька в тютельку – это лилипут с лилипуткой сношаются! – нервно огрызнулся первый пилот, – Ой, ребята, чувствую, на воду садиться придется…
   Пассажиры волновались в салоне, всяк на свой лад. Кто, несмотря на партбилет в кармане, молился, кто рыдал, а один дядька достал из ручной клади бутылку «Посольской», свинтил пробку, и хлебал прямо из горлышка, закусывая селедкой, справедливо полагая, что ежели суждено помереть, то лучше в хорошем настроении.
   Допивши водку и бросив селедочный скелет прямо на пол, он вытер жирные руки несвежим носовым платком и продекламировал, икая:
   – Эх, сладка водочка, да чашуйчата селедочка! Вот и жизнь хороша, вот и смерть не страшна!
   Соседи косились на храбреца с завистью.
   Марина сидела в своём кресле, объятая ужасом. Если они приземлятся в Триполи, то всех, конечно же, вернут на Родину, а там сразу выяснится, что она никакая не Федулова! И – ага! Что же делать-то, люди?

Глава двенадцатая

   Придя домой вечером 2-го мая, Михаил обнаружил на столе адресованное ему письмо от сестры. Содержание немало удивило, да что там! Повергло в изумление!
   «Мишончик! Костанцо убит, я вынуждена скрыться, а то меня тоже убьют. Не ищи меня, я сама дам знать, когда устроюсь. Срочно продай мои шмотки за сколько получится, купи золота на все деньги и закопай там, где мы в прошлом году Серегин дембель отмечали. Так надо. Письмо сожги.
   Целую,
   Марина»
   – Ни фига себе! – ошарашенно пробормотал Михаил, вертя в руках письмо и силясь проникнуть умом в загадку роковой тайны, – Костанцо убили? Это в тюряге, что ли? А Маришка, значит, скрылась… Куда? Может, к родителям?
   Выпив прямо из чайника воды, чтобы успокоиться, пошел в комнату сестры и произвел инвентаризацию её пожитков. Результат впечатлил: наличных денег в ящике письменного стола набралось восемьдесят тысяч с копейками! В дипломате под кроватью обнаружилось золото в ювелирных изделиях, весом килограммов пять! В шкафу висели ненадеванные шубы, кожаный плащ, платья… А парфюмерии, в большинстве не открытой, хватило бы, чтобы наполнить тазик для варки варенья!
   – Странно! Деньги-то она почему не взяла? – заскреб в затылке Михаил, чувствуя, что тайна усугубляется, – Нешто можно без денег-то скрываться?
   На всякий случай решил перевезти все на дедовскую квартиру. Конечно, он сделает все, как просит Маришка. Только не сразу, а постепенно, ибо продать срочно такую прорву всего невозможно. Да и не торговец он… Где их, покупателей, искать?

   На следующий день поехал в Строгановку на разведку перед госэкзаменами, грядущими через три недели. В деканате, где висело расписание консультаций, его окликнул замдекан:
   – Михайлов! Я тебе звоню, звоню все праздники, а ты к телефону не подходишь! Впору было повестку посылать!
   – Да я…
   – Ладно-ладно! Иди в восьмую аудиторию, там тебя собеседованию в три часа подвергнут. На предмет распределения! – значительно поднял вверх указательный палец замдекан.
   – Так, это… Вроде всё с моим распределением ясно… Я ж в театр Ермоловой художником… – удивился Михаил, уже прошедший предварительное собеседование месяц назад.
   – Всё, да не всё, – с загадочной улыбкой развел руками замдекан, – Возможны варианты!
   Озадаченный Михаил вышел из деканата и натолкнулся на Люсю Воробьёву.
   – Привет, Воробушек! Пойдем, поедим? А то одному скучно!
   Люся затрепетала от радости: вот, в кафетерий приглашает! А там под столом можно будет ему на ногу наступить, ласково, как бы!
   – Пойдем! – согласилась она, – Я тоже голодная, как акула! Кстати, ты не забыл, как обещал меня в «Шоколадницу» сводить?
   – Помню, а как же! Только всё недосуг…
   Они поднялись на второй этаж и, отстояв небольшую очередь, взяли по стакану кофе с молоком, по паре беляшей и по пирожному «Картошка».
   – Интересно, какое животное они в беляши кладут? – задумчиво проворчал Михаил, обнюхивая сие чудо кулинарного искусства.
   – Корову, наверное, – предположила Люся, – Или свинью… Какая разница, горячие – и ладно!
   Михаил подумав, кивнул:
   – Горячность беляшей, несомненно, является их главным достоинством!
   Люся расхохоталась, едва не подавившись тестом: какой он остроумный!
   Во время поедания пирожного вспомнила, что хотела наступить на ногу. Не получилось, увы! Не смогла дотянуться: столик был слишком широкий.
   – Ты чего ёрзаешь, Воробьёва? – поднял брови Михаил, наблюдая её усилия.
   – А что? – смутилась Люся.
   – Да тужишься, наполовину под стол сползла… Газы мучают, да?
   Люся не знала, смеяться или плакать!
   – Не… туфля с ноги свалилась, и никак её не найду! Посмотри, пожалуйста, а то мне неудобно.
   Михаил наклонился и надел туфельку на маленькую Люсину ножку, погладив при этом щиколотку. Вот тут девушке и впрямь захотелось в туалет, ибо едва не описалась от восторга!
   «Какой он ласковый! Туфельку надел, ногу погладил! Как принц Золушке!»
   Но Михаил тут же все испортил:
   – У тебя там, на ноге, краска присохла. Охра.
   Люся приуныла, но не надолго.
   – Ты сейчас куда?
   – Да вот, на собеседование насчет распределения.
   – Ой, я с тобой пойду! Буду кулаки держать, на удачу! И ругать тебя, противного и гадкого!
   – Ну, пошли…
   По дороге в аудиторию Люся вспомнила слова бабушки, сказанные накануне:
   «Смотри, Люсьен, не растеряйся в нужный момент!»
   Что бы это значило? Какой-такой «нужный момент»?
   Ровно в три часа Михаила пригласили войти. Одернув пиджак, он вошел в аудиторию. Люся осталась сидеть на стуле у двери, зажмурившись и стиснув кулачки.
   – А, Михайлов! Ну, проходь, проходь! Садись! – улыбчиво приветствовал парня вальяжный полный дядечка в официальном черном костюме и галстуке.
   Лицо у него было особое, «номенклатурное». Про такие лица в народе говорят: в три дня не обгадишь!
   Михаил осторожно сел напротив.
   – Здравствуйте…
   – Валентин Леонидович! – ещё шире улыбнулся чиновник, – Так и зови меня, попросту: Валентин Леонидович!
   Михаил кивнул, показывая, что понял.
   Валентин Леонидович помолчал, роясь в лежащих перед ним бумагах, затем, найдя нужную, просиял совсем уж лучезарно:
   – Вот, Михайлов, запрос на тебя пришел с Министерства Культуры! Хочут тебя на три годика в Париж французкий по распределению послать. Ты как насчет Парижу смотришь?

   Париж! Сейчас-то просто: поставил визу, купил билет – и полетел. А в те года далекие это, для простого советского человека, был не просто город! Это была легенда! Это было… это было… как для верующего в рай слетать! Даже поговорка была: «Увидеть Париж – и умереть!». Чаруюшие слух слова, понятные без перевода: Монмартр! Канкан! Комиссар Мэгрэ! Лувр! Мопассан! Мулен Руж! Пер-Лашез! Д'Артаньян! Версаль! Кардинал Ришелье! Фантомас! Женщины при слове «Париж» грезили о духах «Шанель номер пять», шампанском вине с пузыриками, кокетливом белье с кружавчиками, вечерних платьях от Кардена и других кутюрье, мужчины – о… г-м, замнем.
   А самое главное – в этот город однажды приехал долгожданный Ленин и от этого там сделалась Парижская Коммуна!

   Скромный выпускник Строгановки был совершенно расплющен грандиозностью предложения.
   – Я… да я… Положительно смотрю… – смешался Михаил, у которого голова пошла кругом, переходящим в эллипс, – А… это… куда и кем?
   – В Общество Советско-Французской Дружбы, в Парижское отделение, референтом тамошнего… ну, этого… представителя. Образование у тебя как раз по культуре, языком ихним владаешь, комсомолец, национальность правильная, семья хорошая, под судом не был, на оккупированной территории не проживал. Кого ж ещё послать, как не тебя?
   Михаил впал в изумление. Он прекрасно знал, что подобного рода места резервируются только для очень блатных. И что такое «Строгановка»? Туда, в загранку, берут после МГИМО (Московский Государственный Институт Международных Отношений, если кто не знает!) … Но, вот, бывает же! И ему повезло!
   – Ну, что? Рад? – Валентин Леонидович лучился улыбкой так, что щеки съехали на спину.
   – Рад… – сдавленно квакнул Михаил.
   – Ну, тогда пишу, что ты согласен! Все, Михайлов, беги домой, обрадуй жинку! Пусть собирается, отъезд через… вот-вот, короче! А госэкзамены досрочно сдашь, декан в курсе.
   – А я не женат… – обескураженно выдавил Михаил.
   – Как?! Неженат?! Да ты что… неужели я просмотрел… – зашелестел бумагами Валентин Леонидович, – О! И впрямь, холостой! Что ж ты так, Михайлов? Всех подвел! И, главное, жена-то не любая годится, а проверенная, выездная… ну, ты понимаешь!
   От улыбки не осталось и следа.
   – Да, жалко… Ну, тогда другой вариант, – поскучневшим голосом, растягивая слова, сообщил чиновник, – Ты же у нас кто? Театральный художник! Вот и поедешь в этот… как его… Оймяконский театр драматического балету.
   – А это где? – робко поинтересовался обломавшийся референт Общества Советско-Французской Дружбы.
   – В Якутии. Места красивейшие! Охота, рыбалка… Ну, и театр, а как же!
   У Михаила потемнело в глазах:
   – Но меня ведь в Театр Ермоловой приговорили… уговорили! Я же москвич!
   – А! Ту вакансию уже другому отдали. Ничего, поработаешь три годика – и вернешься. Жилплощадь бронируется, – успокоил его коварный Валентин Леонидович.
   Он вдруг засмеялся с издевательским оттенком:
   – Вот, до Дня Победы, подожду тебя распределять! Вдруг ты женишься? Если что, декану скажешь. Он в курсе.
   Итак, предстояло выбирать из двух вариантов: или в Париж, умудрившись жениться в чрезвычайно сжатые сроки, да не абы на ком, а на женщине проверенной и выездной, или в Оймякон. Оба варианта исключали Марию. Иностранка, хотя и правильная, на роль жены для Парижа не годится. В Якутию ей тоже ехать не с руки: учиться надо, академку на три года не возьмешь. Значит, без неё? А как же любовь?

   Был, Читатель, и третий вариант, который советскому человеку в ту пору и в голову не мог прийти: не сдавать госэкзамены, не получать диплом, тем самым избежать распределения и остаться в Москве. Но, на что жить? В театр без диплома не возьмут… Заборы красить или продавать собственные картины? Маловероятно и не прибыльно… В галереях все схвачено, они только для членов союза художников, с улицы туда не попадешь. Но, повторяем, Михаилу этот вариант на ум не вспал.

   Короче, из аудитории вышел очень задумчивый человек.
   – Ну, что, Миш? Куда? – вскочила со стула Люся.
   – В Париж…
   – В Париж?! Вот здорово!
   – Здорово-то здорово, да только туда надо женатым ехать… через… вот-вот, короче. А так – в Оймякон.
   – А это где? – захлопала ресницами Люся.
   – Говорят, в Якутии…
   И тут Люся поняла, на что намекала бабка, советуя не растеряться в нужный момент!
   – Миш, а Миш! – тонким голосом начала она и осеклась, уж больно важное слово надо было произнести без запинки.
   – Ну, что тебе, комсомолка Воробьёва? – скучливо отозвался Михаил, ломая голову над поставленной перед ним дилеммой.
   – А ты возьми в жены… меня! – тихо, почти шепотом закончила свою фразу Люся и покраснела.
   – Тебя?! – как громом пораженный, Михаил уставился на девушку, не веря своим ушам.
   – Ага, меня! Я проверенная, выездная, у меня папа дипломат!
   Мысли заскакали дикими мустангами, полетели пургой, закружились вьюгой. Подленькие мысли!
   «А ведь это выход! Жениться на Воробьихе, уехать в Париж, через три года развестись… Мария и знать ничего не будет! Нет, нехорошо, так-то… Надо будет ей объяснить, что так и так на три года разлучаться… Нет, не поймет… Не простит… Или не говорить?» Вспомнился шепот любимой: «Miguel! Eres mi amor para siempre, hasta la muerte!», её клятва… На душе стало муторно. «Но, что ж делать? В Москве остаться не получается в любом случае. А Люська человек надежный, давний проверенный товарищ…»
   Решил Марии ничего не говорить.
   – Ты всерьёз мне предложение делаешь, Воробейка? Смотри, вдруг я соглашусь!
   – Соглашайся, Миша! – тихо и серьёзно сказала Люся, и посмотрела любимому человеку прямо в глаза, – Не пожалеешь!
   – А как же ЗАГС? Надо до Дня Победы успеть, – выразил сомнение Михаил, – Не получится… Но тебе все равно, спасибо, товарищ! Не бросила в трудной ситуёвине!
   – Получится! – упрямо поджала губы Люся, борясь за своё счастье до конца, – Бабушкин муж в ЦК работает, позвонит в ЗАГС – и всё! Хоть завтра распишут!
   Париж! Вот он, Париж! На целых три года! Последние сомнения рухнули.
   – Ну… тогда… давай жениться!
   Но Люся выдержала характер и дожала жениха:
   – А поцеловать?
   И Михаил обнял и поцеловал товарища в губы. А Люся ответила, как смогла. Сей «товарищеский» поцелуй получился для Михаила приятным, а уж для девушки… Чудо чудное, диво дивное, вот как!

   Ты, Читатель, конечно, недоумеваешь и не можешь постигнуть суть произошедшего. Где Париж, и где Оймякон, и почему не Москва? С чего вдруг такие качели судьбы? Автору тоже было невдомек. Перечитав описанную выше сцену собеседования он крепко задумался. Ну, не могло такого произойти в Советском Союзе, стране, где дети генералов становились генералами, дети партработников – партработниками, дети дипломатов – дипломатами! Конечно, молодым везде была дорога: хочешь в институт – поступай! Хоть в любой! Автор даже лично знает человека, поступившего в МГИМО. Он в армии в особом отделе служил, и в рекомендации было написано: Родине и Партии предан беззаветно! Это сработало посильнее любого блата. Но – только один раз! Поступить-то он поступил, и даже закончил, но распределение получил на стодвадцатирублевую невыездную работу в ВЦСПС, курировать Союзгосцирк. Сидел и перекладывал бумажки, потихоньку спиваясь от скуки и жесточайшего разочарования в жизни. Но мы отвлеклись…
   Автор, чтобы разгадать таинственную загадку Мишиного распределения, погрузился в транс и долго медитировал. В результате ему явилось Знание!
   Итак: вскоре после Люсиного возвращения из Франции Маргарита Викторовна подняла свои связи в Министерстве Культуры и вышла на чиновника, обладавшего властью распределять студентов. На чиновника было, что греха таить, оказано давление, в смысле, был мощный звонок из ЦК, а также из КГБ, хотя и уровнем послабее. Валентин Леонидович (а это был он!) ссориться ни с одной из вышеупомянутых организаций не захотел и согласился на пустяковую, в общем-то, просьбу народной артистки показать выпускнику Строгановки М. М. Михайлову сначала пряник в виде Парижа, а потом кнут в виде Оймякона.
   – Не дурак же он, конечно, Париж выберет! – хмыкнул культурист, то-есть работник Министерства Культуры.
   Маргарита Викторовна затянулась сигаретой так, что щеки запали:
   – Тут есть нюанс. В Париж холостяка не пустят, сами знаете. Надо поставить его перед выбором: жениться по быстрому и поехать в Париж, или остаться неженатым и поехать в Якутию. А то он тянет с предложением руки и сердца.
   – Я по-онял! – закатил глаза Валентин Леонидович, восхищенный до глубины души изощренной простотой интриги.
   – Но все должно пройти так, чтобы сей юноша ничего не заподозрил! Сыграть роль искусителя надо будет крайне убедительно! Сможете?
   – Мне, дорогая Маргарита Викторовна, тоже не чужды котурны! Я в Щепкинском три семестра проучился!
   – Тогда… покажите мне… ну, хотя бы, бюрократа! – засмеялась интриганка.
   – Да ну, какие из нас бюрократы… А дельце, о котором вы хлопочете, мне надо будет согласовать в инстанциях. Я на себя такую ответственность с бухты-барахты взять не могу. Так что, зайдите деньков через десять… или через две недельки, – приторно улыбнулся чиновник и развел пухлыми ручками, при этом как бы случайно задержав левую ладонью вверх.
   На долю секунды, но очень выразительно намекнув, что в неё надо бы что-нибудь положить!
   – Но, вам же звонили… – растерялась Маргарита Викторовна.
   Валентин Леонидович подмигнул:
   – Ага?
   – Ой! Вы меня провели! Верю, верю!
   Оба посмеялись: они нашли общий язык и понравились друг-другу.
   Обговорив мелкие детали сценария, Маргарита Викторовна ушла, поцелованная в ручку со всем возможным изяществом и галантностью. Ну, а дальше произошло вышеописанное представление «Театра Одного Актера».

   И завертелась карусель, с которой соскочить было уже невозможно! Ну, разве что, рискуя сломать шею. Свадьбу назначили на 5-е мая! Маргарита Викторовна, используя знакомство с директором ресторана «Прага», договорилась насчет зала и угощения, заставив отменить уже оплаченный другой свадьбой заказ. Люся примеряла платье, заказанное ещё в ноябре, после второго визита Михаила в мастерскую и рисовала варианты прически. С Севера срочно прилетели вызванные заверенной телеграммой Надежда Родионовна и Михаил Михайлович. Телеграмма была немногословной: «Свадьба пятого срочно приезжайте Михаил», поэтому подполковник и подполковница испытали неслабый шок, узнав, что невеста отнюдь не Мария.
   – Как же так, сына? – растерянно лепетала Надежда Родионовна, – Вы же… У вас же… А Люся, она же просто товарищ, ты сам говорил!
   – Так надо, мам! – коротко, но доступно объяснил Михаил, – Нам в Париж на работу ехать срочно.
   «Беременная, значит!» – догадалась Надежда Родионовна, – «По залёту свадьба! Ну, что ж, может, оно и к лучшему… Буду внука няньчить!»
   «Во, даёт Мишка!» – удовлетворенно подумал подполковник Михайлов, – «Дочку дипломата обрюхатил! В Париж теперь едет, на номенклатурную работу! А кубинка – она что… просто красивая – и всё! Не повезло, значит, кубинке!»
   Второй шок родители испытали, когда узнали о смерти Костанцо и исчезновении Марины. Михаил не сказал им о письме, оставленном сестрой. Решил: что зря волновать.
   – Уехала Маришка, а куда – сообщить не удосужилась, и надолго ли – тоже не известно!
   – Да как же так! А свадьба? – запричитала мать.
   – Она ещё до того уехала, – пояснил сын.
   – До чего?
   – До нашей… э-э… помолвки.
   – Так ты… вы…
   – Ага, позавчера.
   Родители потряслись от такой стремительности молодых. То ли дело они сами когда-то: полгода ходили вместе (так это называлось!), потом поцеловались, через месяц ещё раз поцеловались, уже в губы, ещё через две недели бравый курсант Михайлов руки распространил, куда не положено, и схлопотал по морде, да так, что только через месяц помирились, ну, а через полгода решили пожениться, но пришлось ждать, пока курсант офицером станет, то-есть – ещё год. И все это время – ни-ни!

   Родители Люси приехать не смогли, прислали телеграмму: «Поздравляем законным браком желаем счастья лишней жизни целуем ждем Париже папа Вася мама Жанна». Опечатка немало повеселила!

   Во Дворце Бракосочетания все прошло, как полагается: из динамиков рвался марш Мендельсона, гости восторженно ахали, показывая пальцами на невесту в шикарном платье и фате на рыжих волосах. Платье было от самого Славы Зойцева! Главный советский кутюрье расстарался: отложной матросский воротник пелеринкой, прямые накладные плечики с крылышками, жемчужные пуговки в два ряда, ниже талии широкая плиссированная юбка до самых щиколоток. Строго, но вместе с тем кокетливо! Фасон назывался «Офицерочка». Букет чайных, под цвет волос, роз жених купил на Центральном рынке. Пахли они оглушительно, ибо были обильно обрызганы разведенным розовым маслом (сыны гор знают своё ремесло! Если покупатель хочет, чтобы цветочки пахли – вах, канэшна! С запахом гораздо лучше, слушай, да? И продать легче!). Короче, Люся была обалденно, офигительно, нереально красива!
   Михаил, одетый во французский костюм-тройку (темно-серый, в полоску) и галстук с искоркой, также выглядел солидно и авантажно.
   Во время церемонии, когда женщина-регистратор ЗАГСа спросила, согласен ли он взять в жены присутствующую здесь Людмилу, в душе у парня шевельнулся червячок сомнения, и он молчал целых три секунды, борясь с муками совести. Могучая сила воли преодолела слабое сопротивление упомянутых мук, и в зале раздалось громкое «Да!». Люся согласилась без запинки. После того, как брачующиеся обменялись кольцами, регистраторша громко и торжественно провозгласила:
   – Объявляю вас мужем и женой!
   После чего строго приказала:
   – Жених, поцелуйте невесту!
   Целуя Люсю, Михаил опять ощутил смутные сомнения, поэтому поцелуй получился короткий и, как бы, застенчивый. Нанятый оператор с видеокамерой остался недоволен и потребовал повторить. Второй дубль оказался более удачным. Затем молодые расписались в книге, а после них – свидетели: Смахтин и Женя (ну, та Люсина подруга, из медицинского!). Традиционно молодых поздравил депутат – артист Евгений Леонов, сказав теплые слова о семье, как о ячейке общества. Потом ему пришлось долго и старательно целоваться с невестой, с Надеждой Родионовной, с Женей, и особенно долго – с Маргаритой Викторовной, с которой двадцать с лишним лет назад снимался в любовной сцене в фильме по рассказам Шолохова. Народ попросил его спеть – и он спел свою любимую песню: «Мыла Марусенька белые ноги, белые ноги, лазоревы очи!». Типа, намекнул, что о личной гигиене забывать не надо!

   А в ресторане бил ключом источник водки! И мамонт жареный лежал на сковородке! А также плескалось море разливанное вспомогательных напитков, окруженное горами салатов, вареной картошки со шкварками, колбасы, селедки и пирогов. Даже две баночки шпротов имелось! Свадебный, построенный на заказ трехэтажный торт потрясал воображение размерами и футуристическим дизайном, напоминая фотонный звездолет пришельцев из другой галактики. Громовыми раскатами гремело «Горько!», и Михаил, задвинув сомнения поглубже в мозжечок, целовал Люсю взасос. Люся млела и предвкушала брачную ночь.
   «Если сейчас уже так хорошо, то что будет, когда Мишенька меня… это-самое?»
   Сия мысль заставляла тело содрогаться от грядущего счастья.
   Гости были опытные, пили уверенно и набрались довольно быстро. Заиграла гармошка и вокально-инструментальный ансамбль – каждый своё. Пели, рассказывали анекдоты, в основном эротические и политические, а пили уже без всяких тостов.
   Маргарита Викторовна, хватанув изрядно шампанского, азартно отплясывала цыганочку с капитаном Степаном, дробно стуча каблучками, взвизгивая и взмахивая юбкой, провоцирующе обнажая стройные и гладкие, несмотря на возраст, ноги. Затем на чистом цыганском языке спела «Шатрицу»:

   Ай, да ну, да ну, да най, дратану данай!
   Ай, да ну, да ну, да най, дратану данай!
   Ай, да шатрица поко житко,
   Ай, да шатрица чабидитко!

   Автор затрудняется перевести этот текст, записанный на слух, он цыганского языка не знает, но авторитетно может заверить Читателя, что сия песня была одобрена цензурою, ибо звучала неоднократно по радио и даже была записана на грампластинку. Идеологически выдержанная, значит, песня!
   Надежда Родионовна, веселая и раскрасневшаяся от водочки и танцев, воодушевленно пела под гармонь деревенские частушки, текст которых Автор решается здесь воспроизвести лишь частично, дабы не повлиять дурно на нравственность Читателя.
   Вот самые безобидные из них:

   Прям на свадьбе наша Дуня
   Родила ребеночка!
   Это важная заслуга
   Ейного миленочка!

   Я сорвала в огороде
   Огурец огромный!
   У милёночка такой же,
   Только не зеленый!

   Мой миленок на свиданке
   Подарил мне бусики.
   В благодарность я сняла
   Розовые трусики!

   Была и драка, а как же! Свадьба без драки – и не свадьба вовсе! Смахтин подрался со специально нанятым каскадером и победил нокаутом! Потом подрался Степан – и тоже победил! По очкам, правда.
   Отец жениха и муж Люсиной бабушки (Автор забыл, как его звали! А жаль, человек хороший!) воспользовавшись тем, что жен не было рядом, пили раз за разом на брудершафт, пока полностью не перешли на «ты». То-есть, стали тыкать всем подряд, без разбору. Кому пальцем в пупок, кому ещё куда-нибудь…
   Ну, все, как у людей!

   Во всех заграничных фильмах после свадьбы новобрачные отправляются в отель, в роскошный апартáмент, и там, на широченной кровати с балдахином, прерываясь только для того, чтобы глотнуть шампанского или откусить от ананаса, всю ночь занимаются выяснением отношений. Автор считает, что это неправильная концепция. Брачная ночь предназначена совсем для другого времяпрепровождения. Но, увы! Наши герои, прибыв на «Чайке» с пупсом и лентами на радиаторе домой к Михаилу, тоже принялись выяснять отношения. Не сразу, конечно.
   Время было позднее, и двухспальная дедовская кровать манила уставшие за длинный день тела раскинуться на свежих прохладных простынях и вкусить неги, но молодые медлили, перебрасываясь междометиями и бесцельно слоняясь по квартире, избегая при этом смотреть друг на друга. Стеснялись, потому что. Уже в одиннадцать часов Люся, переодевшись в халатик (с перламутровыми пуговицами!), вышла из ванной, и смотрела, как муж стаскивает через голову рубашку вместе с галстуком. Она, чувствуя его отчуждение и напряженность, решила покончить с недомолвками и дурацкими товарищескими отношениями одним ударом, при этом завоевав его сердце и… э-э… все остальное.
   Дождавшись его из ванной, Люся начала:
   – Миша, я знаю, что ты любил… любишь другую, Эстреллу Рамирес из мединститута, и женился на мне, чтобы получить распределение в Париж. А я вышла за тебя, потому, что люблю! С первого взгляда, с тех пор, как увидела тебя в институте, такого красивого, мускулистого и самоуверенного старшекурсника. Миша, я так люблю тебя, что, если бы ты был мусульманином и женился на Эстрелле, то я согласилась бы стать твоей младшей женой! Но ты ей не достался, а достался мне, и я постараюсь сделать все, чтоб ты был счастлив, или, по крайней мере, доволен. Помнишь, у Пушкина: «На свете счастья нет, но есть покой и воля!» Я буду тебе хорошей женой, милый! Научусь варить борщ и жарить котлеты. Научусь гладить твои рубашки. И этому… ну, сексу, тоже научусь. Каждое утро я буду целовать тебя и ты будешь просыпаться в хорошем настроении. Я вся теперь для тебя, понимаешь? Я твоя целиком, а хочешь – частями. Если тебе на твоем жизненном пути станет темно, то я выну из груди сердце и освещу тебе дорогу, как Данко, честное комсомольское! Если тебе сделается холодно, я согрею тебя. Я пойду за тебя в огонь и в воду, и умру за тебя, потому что я плавать так и не научилась толком… А когда ты ко мне привыкнешь, рожу тебе детей – девочку и мальчика…
   Люся говорила сбивчиво и страстно. Лицо ее побледнело, на глазах выступили слезы, губы дрожали и кривились. Михаил слушал с отвисшей челюстью и глазами по семь копеек. Вот это да! Он и не подозревал, что возможно любить так беззаветно и жертвенно, и не кого-нибудь, а именно его. Восприятие им Люси изменилось. Нет, он не полюбил ее, но испытывал нежность… и уважение к ее чувству. Да и красивая она стала, вон, какая фигурка приятная наросла с лета: и грудки, и попка! Короче, он, наконец, увидел в ней женщину, а не бесполого «товарища». Мария же была как бы выведена за скобки…
   – Глупая ты баба, – вдруг сказал Михаил с притворной грубостью, и Люся осеклаcь, поняв, что выиграла битву за своё счастье, за своего Мишку косолапого в скобках плюшевого, – Ишь, чего удумала: в огонь! Да кто ж тебе разрешит-то? Я – точно не разрешу: ты мне живая нужна, здоровая!
   – Зачем? – глупо спросила Люся.
   – Затем, что ты моя жена и я тебя хочу! Ну, нравишься ты мне! Иди сюда!
   Его ладонь властно легла на грудь девушки. Всхлипнув, она подалась вперед и сомкнула руки на шее завоёванного мужчины. Некоторое время Михаил копошился с застежкой лифчика, потом нетерпеливо порвал его (Жалко! Хороший был, французский!) и повалил Люсю на спину. Он взял молодую жену жестко, по-хозяйски, как господин рабыню, целуя до крови губы… а ей именно так и хотелось!
   Затем молодожены начали все с начала, прерываясь только, чтобы отпить шампанского и откусить от ананаса.

   На следующий день Женя в институте рассказывала подругам:
   – Ой, девочки! Я вчера на свадьбе была, свидетельницей! Люська Воробьёва, одноклашка моя, замуж вышла. А парень у неё такой… такой… ну, красивый, в общем! Шнобель, как у принца Уэльского, машина черная, семиместная! И, представляете, зовут Михаилом, отчество – Михайлович, и фамилия тоже Михайлов! Зато квартира своя есть, трёхкомнатная в центре, от деда-генерала осталась! А ещё он Строгановку закончил и теперь с Люськой в Париж едет, потому что ужасно талантливый! У неё папа – дипломат, тоже в Париже работает. А бабушка Люськина Крупскую играла в кино про Ленина! Старая, ей уже шестьдесят с хвостиком, а видели б вы, как она цыганочку плясала с выходом!
   Хельга, слышавшая все это щебетание, едва не порвалась напополам от возмущения: Михайлов оказался таки гадким изменщиком! Сам тогда, зимой, целовался с этой Воробьёвой в аэропорту, а сам же потом Эстрелле наплёл: друзей, дескать, провожал! А эта тощая рыжая швабра ей, Хельге, ещё в Крыму не понравилась! Ишь, какая свинская собака, чужих парней отбивает! Пфуй!
   Прибежав домой, она сумбурно затарахтела, прижимая руки к вискам, чтобы не выплеснулись мозги:
   – Ой, Эстрелла! Ты только не волнуйся! Твой Михель женился вчера на той рыжей, ну, ты помнишь, которая в Крыму, а потом в аэропорту! Мне сегодня Женя Филатова рассказала (она свадебной свидетельницей была и на его машине черной ехала из ЗАГСа!), что они в Париж едут, а бабка её, не Женина, а той рыжей, в кино про Ленина Крупскую… играла… в кино… Крупскую… играла…
   Она замолкла, поразившись смертной бледности, разлившейся по смугло-румяному лицу подруги.
   – Женился?! – прошептала Мария, стиснув руки так, что хрустнули пальцы.
   Постояла, застыв, и вдруг крикнула звонко, отчаянно:
   – Miguel, Miguel! Cómo puedo vivir sin ti?! (Мигель, Мигель! Как же я буду жить без тебя!? – исп.)

   Ангел второй статьи Вагабонд стоял навытяжку на ковре в кабинете Куратора. Вид у него был жалкий (в смысле, у Вагабонда, а не у ковра!).
   Куратор сверлил ангела отнюдь не добрыми глазами, хотя и с волевого и мужественного лица.
   – Как?! Как такое могло произойти? Тебе же было доверено ОПЕКАТЬ этих… э-э… как их… – Куратор заглянул в блокнот, – Михаила и Марию! Ты должен был делать всё, чтобы они были вместе! А Михаил ни с того, ни с сего женится на… – он снова заглянул в блокнот, – на Воробьёвой! И, ведь, все, вроде, по доброй воле, не подкопаешься!
   – Виноват… – уныло промямлил Вагабонд
   – Ясно, что виноват! Отвечай на вопрос: как это произошло? Может быть, Соседи вмешались?
   – Никак нет, Соседи ни при чем, я проверил. Это всё работа бабки этой Воробьёвой, Маргариты. Она по части интриг самому… э-э… главе соседнего отдела несколько очков вперед даст.
   – Маргарита, говоришь? Г-м… Да, эта может… Но ты все равно облажался! Должен был пресечь!
   – Да я… на день только отлучился, новые крылья получить… мне открытка со склада пришла… а они… – бубнил красный от стыда Вагабонд.
   Куратор подошел к столу и закурил толстую папиросу «Герцеговина Флор». Несколько секунд он наблюдал, как струйка дыма маленьким смерчиком летает по комнате. Затем тяжело вздохнул:
   – Глаз с них не спускай, р-работничек! Лови шанс, может, удастся исправить.
   – Так точно!
   – Что: «так точно»?
   – Виноват… Есть ловить шанс!
   – Свободен! Но помни: ещё раз такой ляпсус допустишь, разжалую в домовые!
   Вагабонд отдал честь и вышел из кабинета строевым шагом, повернувшись через левое плечо.
   В домовые категорически не хотелось.

Глава очередная

   Самолет летел, пересекая Средиземное Море. Летел практически вслепую, ибо связи с землей не было, а значит, невозможно было определить координаты. Курс держали по компасу, но при дистанции огромного размера отклонение могло составить уйму километров. А стрелка индикатора горючего уже давно находилась в красном секторе! Неоднократные попытки уговорить террориста отключить глушилку не увенчались успехом. Каждый раз он отвечал, что его хотят обмануть, и глушилку он выключит, только когда лично увидит берег, а на нем – Триполи.
   – Еще минут десять лету – все! – угрюмо констатировал первый пилот, – Вы бы, ребята, помолились, что ли… если умеете. На воду садимся. Начинаю снижение.
   – А сам-то, Вася? – поинтересовался второй пилот.
   – Мне нельзя, я партейный.
   – А кому тут молиться, Христу или Аллаху?
   – Будде! – отрезал командир и вдруг заорал:
   – Берег!!! Вижу берег!
   – Где, где?!
   – Да вон же, на два лаптя правее солнышка!
   – Снижайся, командир!
   – Уже! Уже снижаюсь, блин!
   По трансляции прозвучало объявление:
   – Уважаемые пассажиры! Наш самолет совершает вынужденную посадку. Просьба не курить и пристегнуть привязные ремни… Ой, блин!
   Пассажиры встрепенулись, и на всякий случай пристегнули ремни, ибо шум двигателей внезапно прекратился. Самолет планировал, снижаясь довольно круто.
   – Тяни, Вася!!!
   – Тяну!!!
   – Ну, ещё маленечко, градусов десять!
   – Не боись, не воткнемся… Вроде, нормально!
   – Не нормально, не нормально! Шасси не выходит!
   – Да и хрен с ним, на что оно в воде-то… Приборы?
   – Все!
   – Что: «все»?
   – А что: «приборы»? … Ой! Всё, хана!!! Ныряем!!!
   – Ни фига, ёпэрэсэтэ! Щас! Скользим!
   Удар о воду швырнул Марину вперед, натянув ремень безопасности так, что едва не не перерезался живот. В следующий момент давление ослабло, и вскоре она поняла, что самолет больше не опускается, но медленно плывет. Именно плывет – качало немного. Что-то треснуло в хвосте, и салон полилась холоднющая горько-соленая вода, воняющая керосином.
   «Море!» – сообразила наша авантюристка, – «Посадка на воду!»
   Расстегнув ремень, она вскочила и принялась лихорадочно вертеть штурвальчик запора аварийного выхода. Вспотевшие ладони соскальзывали, а за стеклом иллюминатора уже плескалась бирюзовая средиземноморская водичка. Самолет погружался! Довернув последние обороты и сломав при этом ноготь, Марина рванула рычаг и люк открылся. В него тут же протиснулась толстая волна с дохлой рыбкой на гребне. Скинув туфли, фальшивая мадам Федулова нырнула в эту набежавшую волну и плыла под водой, насколько хватило дыхания. Плавала она хорошо и утонуть не боялась. Вынырнув, отбросила назад мокрые волосы и огляделась: полузатопленный самолет качался на волнах метрах в двадцати, и людей видно не было. А всего в полукилометре обнаружился песчаный пляж! Огромный, на сколько хватало глаз. Выплюнув горько-соленую воду, Марина поплыла навстречу новой жизни.
   До берега оказалось дальше, чем предполагалось вначале. К счастью, волны были небольшими, и плылось легко. Тем не менее, прошло почти два часа, пока ноги нащупали пологое дно. Выбравшись на пляж, замусоренный корягами и засохшими водорослями, Марина первым делом закопалась в горячий песок, так как сильно замерзла. Согреваясь, она прикидывала, что делать дальше. Летели они в Триполи, но никакой цивилизации в поле зрения не усматривалось. Не долетели, а скорее – промахнулись. Ясно было одно: она в Африке! Африканскую карту припомнить не удалось, но девушка рассудила, что, если идти по берегу налево, в смысле на восток, то в конце концов придешь в Израиль. Вот, только, как она пойдет, в одних колготках? Опять же, ни еды, ни воды…
   Из-под коряги выползла довольно большая змея и, приподняв треугольную голову, уставилась немигающими глазами на человеческую самку, предвкушая, как она будет много дней пожирать эту нежную сладкую плоть. Марина не растерялась и храбро завизжала, а потом схватила подвернувшийся под руку дрын и попыталась стукнуть пресмыкающееся, но прoмахнулась. Змея торопливо шмыгнула под кучу коряг. Ну ее на фиг, такую добычу! Саму бы не съели!
   Успокоившись, Марина вздохнула, и зашагала по рыхлому песку в сторону Земли Обетованной. Идти было трудно, ноги вязли по щиколотку, камушки и деревяшки больно кололи нежные подошвы, но комсомолка Михайлова упрямо двигалась вперед. Время было далеко за полдень, солнце жгло и напекало голову. Пришлось снять комбинашку и повязать ее на голову, как платок. Стало легче.
   Пройдя еще примерно тысячу шагов, Марина остановилась. Сердце колотилось, кололо в боку, во рту пересохло так, что даже язык распух.
   «Похоже, меня сейчас долбанет солнечный удар! Значит, надо освежиться…»
   Войдя по грудь в море, прополоскала рот и, не удержавшись, сделала несколько глотков. Стало легче, но через несколько минут вырвало. На берегу, вспомнив читаные в детстве приключенческие романы, Марина нашла небольшой окатанный волнами камушек и положила его под язык, чтобы выделялась слюна. И побрела дальше…
   Тень собственного тела, отбрасываемая на песок, становилась все длиннее. Скоро наступит ночь, а Израиль пока не показывался. Солнце садилось и в воздухе разлилась прохлада. Вот, уже и вовсе наступили сумерки… Море, небо и песок пустыни стерли границы между собой, стало трудно ориентироваться. Марина остановилась, приготовившись рухнуть где попало – и будь, что будет! И вдруг она увидела… огонек! Совсем недалеко! Раньше он был скрыт невысокой дюной. Спотыкаясь, измученная москвичка побежала туда.
   Да, это был костер, окруженный несколькими палатками. Пахнýло дымом и навозом, послышалось блеяние и какой-то кашель. Кочевники!
   Марина подошла к костру, вокруг которого сидело несколько людей в широких бурнусах. При виде пришелицы они вскочили, и в руках у них появились клинки, а у двоих – ружья.
   – Мир! – хрипло каркнула по французски пересохшим горлом москвичка, протягивая руки ладонями вверх, – Позвольте мне погреться у вашего костра! И дайте мне воды, умоляю!
   Аборигены загомонили, отчаянно жестикулируя, но оружие убрали. В круг света вступил худощавый дядька с длинной седоватой бородой.
   – Мир и тебе, женщина! – проговорил он также по французски с гортанным акцентом, – Садись, грейся.
   Он крикнул что-то в темноту, и через минуту закутанная в хиджаб до самых глаз женщина принесла медный чайник и пиалу. Марина села у костра на пятки и женщина накинула ей на плечи одеяло. В чайнике оказался черный, очень крепкий, слегка остывший чай. Выпив одну за другой три пиалы, страждущая жертва самолетокрушения почувствовала, как к ней возвращаются силы.
   – Спасибо! В жизни не пила ничего вкуснее!
   Длиннобородый отдал новый приказ, и женщина принесла стопку лепешек на жестяном подносе, положив сверху горсть фиников.
   Марина принялась за еду, делая над собой усилие, чтобы не глотать целиком, так она была голодна. Наевшись, поблагодарила еще раз. Молчавший все это время хозяин костра шевельнулся:
   – Мое имя – Гассан Абуррахман ибн Хоттаб. Поведай мне, женщина, кто ты и откуда?
   Услышав такое с детства знакомое имя, Марина даже икнула от изумления и улыбнулась.
   – Разве я сказал что-нибудь смешное? – поднял брови ибн Хоттаб.
   – Нет… Просто это имя знакомо мне из сказки…
   – Ты расскажешь мне ее позже?
   – О, да! – Марина помолчала немного, собираясь с мыслями.
   Она знала, что должна сразу правильно поставить себя, вызвать уважение. А добиться этого можно только сославшись на могущественного покровителя. И она начала:
   – Мое имя Марина, я любимая жена (по французски «жена» и «женщина» одно слово!) Великого Хана Гепардов пустыни, Магомеда-Али ибн Фархад-хана, и ношу под сердцем его дитя. Я летела на самолете в Италию, но он сбился с курса и упал в море недалеко отсюда… Думаю, что, кроме меня, никто не спасся…
   К удивлению Марины, ибн Хотаб кивнул и приложил руку к сердцу:
   – Я знаю Фархад-хана. Не лично, конечно, но я имел дело с его людьми. Это могущественный владыка, слава его простирается до самого края Сахары на западе и Гоби на востоке. Даже в Китае знают и уважают его! И твое имя мне известно, ибо песни о красоте Марины-ханум, искусной танцовщицы, долетели на крыльях молвы даже сюда.
   Он сделал знак женщине в хиджабе. Та приблизилась к Марине и шумно втянула ноздрями воздух, принюхиваясь, затем утвердительно кивнула головой. Ибн Хоттаб удовлетворенно улыбнулся:
   – Я рад, что ты сказала правду, женщина!
   – К-какую правду? – вытаращила глаза Марина.
   – Всю! Что ты Марина-ханум, любимая жена Фархад-хана, беременная его ребенком. Моя жена обнюхала тебя, – пояснил тезка джинна из сказки.
   – И, что? – заинтересовалась Марина.
   Длиннобородый с превосходством взглянул на иностранку, не понимающую очевидных вещей, и объяснил:
   – Видишь ли, когда человек лжет, его запах меняется, появляется очень специфический кислый тон, который можно научиться различать. Моя младшая жена умеет это делать.
   «Ни фига себе! Вот так, просто? Понюхала – и… Стоп! Я же соврала, что беременна! Неужели?! Но я же ела таблетки…»
   Смятенные мысли заметались в голове:
   «Что делать-то, люди? Куда ребенка девать? Я не хочу! Я не готова!»
   Могучим усилием воли Марина заставила себя успокоиться. Сейчас было важно выбраться из пустыни, а там видно будет.
   – Скажи мне, Гассан Абдуррахман, где мы?
   – В Сахаре, – последовал ответ.
   – Но, чья это территория? Какая страна?
   – Ливия.
   Все-таки Ливия! Да-а, до Израиля далеко…
   – А какой ближайший город? Я хотела бы отправить телеграмму… или письмо…
   – Ближайший город – Бенгази. Всего две недели пути, – погладил бороду ибн Хоттаб, – Но ты не дойдешь в одиночку, а мой путь лежит в другую сторону.
   Марина думала недолго.
   – Я понимаю, что менять свои планы из-за меня тебе неудобно, Гассан Абдуррахман. Но, может быть, ты мог бы послать одного из своих людей? Я щедро заплачу за услугу!
   Она сняла с пальца кольцо с бриллиантом:
   – Вот! Этот перстень стоит очень дорого! Если его продать, в Европе можно жить на вырученные деньги несколько лет, причем, в роскоши. А когда за мной приедут мои друзья, то они заплатят ещё.
   Ибн Хоттаб взял кольцо и провел им по стеклянному стакану. Стекло заскрипело.
   – Я пошлю своего сына Керима. Он отвезет твою телеграмму на почту и будет ждать ответа. Две недели, я думаю, достаточно. Тем временем мы будем кочевать на восток.
   – Но, как мои друзья найдут меня, когда прилетят?
   – Найдут! – пожал плечами кочевник, – Меня в пустыне все знают.

   Ночевала Марина в палатке с женами ибн Хоттаба, Лейлой, Зульфией и Мариам. В палатке пахло розовым маслом, хлебом и, почему-то, щами. Перед сном женщины попросили рассказать сказку про джинна, носившего имя их мужа. Марина рассказала, слегка подсократив, историю про пионера Вольку Костылькова и Джинна Хоттабыча из бутылки. Дамы уснули чрезвычайно довольными.
   Наутро за завтраком Марина сидела с ними у отдельного маленького костерка, ибо женщинам принимать пищу за одним столом с мужчинами не полагалось. Зульфия поставила на кошму транзистор, исторгавший восточную мелодию. Нашей бывшей балерине вспомнилось, что именно под эту музыку она танцевала стриптиз для Магомеда-Али. Надо же, даже здесь его уважают! Через несколько минут музыка кончилась, и диктор объявил по французски:
   – Во имя Аллаха милостивого и милосердного! Доброе утро, правоверные радиослушатели! Вы слушаете программу «Маяк». Передаем сигналы точного времени. Начало шестого сигнала соответствует шести часам исламского времени. Бип, бип, бип, бип, бип, БИ-И-ИП! Новости: наш специальный корреспондент передает из Бенгази: вчера у побережья Социалистической Народной Ливийской Арабской Джамахирии потерпел аварию советский самолет «Ил-62М», следовавший в Рим из Москвы и сбившийся с курса в результате отказа радиосвязи. Экипаж проявил чудеса героизма и совершил вынужденную посадку на воду всего в километре от берега. К сожалению, воздушный лайнер был поврежден, и начал погружаться, но на борту оказался Брюс Уиллис, американский киноактер, который спас всех, за исключением одной советской туристки, покинувшей тонущий самолет через аварийный люк. Её имя сейчас уточняется, ибо все документы размокли или были утрачены в результате катастрофы. Руководство компании «Аэрофлот» выразило горячую благодарность прибывшим на место аварии преставителям администрации Социалистической Народной Ливийской Арабской Джамахирии, обеспечившим транспортировку спасенных в Бенгази, а также лично мистеру Брюсу Уиллису. Рассматривается вопрос о награждении его высшей наградой СССР – медалью «За Спасение Утопающих»…
   Марина с облегчением перевела дух. Значит, люди спаслись! А её объявят пропавшей без вести. Это, с одной стороны, облегчало ситуацию: пропала, мол, Федулова – и всё! Пока сообразят, что Федулова фальшивая, времени пройдет немало. А кто пропал на самом деле – никому вовек не догадаться! С другой стороны, она осталась без всяких документов. То-есть, она теперь никто и звать её никак. Но это дело поправимое! Лючия придумает что-нибудь и выдернет её отсюда. А пока надо сидеть тихо, не высовываться и кочевать с Гассаном-Абдуррахманом ибн Хоттабом.
   Переодевшись в подаренный старшей женой Лейлой хиджаб, Марина почувствовала себя в полной безопасности, ибо её теперь было не отличить от местных женщин. Замаскировалась, стало быть!

   Лючия, прекрасно проведшая две недели на Мальте, разбирала чемоданы. Она была счастлива настолько, насколько может быть счастлива волосатая богатая замужняя женщина, беременная от любимого мужа долгожданным ребенком. Бамбино уже толкался в животе во-всю, и это доставляло и ей, и Серджио нескончаемую радость. Он прикладывал руку к животу, смеялся, когда ощушал толчок маленькой пятки или коленки, и спрашивал:
   – Ну, как ты там, малыш?
   Единственным пятном, нет, маленьким пятнышком, слегка омрачавшим настроение, была невозможность заниматься, как раньше, безудержным сексом. Приходилось соблюдать осторожность и исключить некоторые позы. Но все это было временное и преходящее! Любимый Серждио был с ней ласков и нежен, и не смотрел на других баб, даже на пляже, где бесстыжие девки загорали совсем голые! Так, шнурочек между ягодиц, а лифчика и в помине нет! Ну, разве, чуть-чуть поглядывал, искоса… А чуть-чуть не считается! Да и некогда ему! Кует в своей кузнице с утра до ночи! Вот и сегодня, не успел приехать, как уже помчался воплощать в металле новые задумки!
   Вошедшая горничная протянула конверт:
   – Вам телеграмма, синьора!
   Лючия разорвала бумагу и попыталась прочесть текст. Увы, он был на французском, которого она так и не выучила! Удалось разобрать только подпись: Марина. О, да это же невеста Костанцо! Телеграмма была отправлена из ливийского города Бенгази. Странно! Что бы это Марине там делать? И что с Костанцо? Его должны были освободить по амнистии… может, позже?
   Задребезжал телефон и Лючия сняла трубку:
   – Алло!
   В динамике раздался голос адвоката Вертуры:
   – О, синьора Каррера, буон джорно! Рад, что вы вернулись… У меня для вас есть новость, которую хотелось бы сообщить лично. Могли бы вы принять меня прямо сейчас?
   – Да, конечно, синьор Вентура, приезжайте…
   – Тогда я не прощаюсь, ибо буду через двадцать минут.
   Связь разъединилась. Лючия встревожилась: что это может быть за новость, которую он не хочет доверить телефону? В груди от нехорошего предчувствия неприятно сжалось сердце.
   Вентура приехал даже раньше, чем обещал. Стремительно войдя в кабинет, он снял шляпу и, игнорируя предложение сесть, остался стоять.
   – Синьора, – начал он, – будьте мужественной! Ваш брат, Костанцо Каррера, убит!
   Лючия побледнела и схватилась за сердце:
   – Убит? – прошептала она, – Но… как же так… он же сидел в отдельной камере и ни в чем не нуждался!
   – Я получил извещение о его смерти только сегодня утром, синьора. В нем говорится, что 29 апреля синьор Каррера совместно с другим заключенным захватил в заложники охранника и, угрожая зарезать его, выдвинули требования, как то: в течение часа предоставить им миллион долларов, ящик водки, гашиш, оружие и самолет до Пакистана. Охрана тюрьмы предприняла попытку освобождения заложника, но синьор Каррера и другой заключенный оказали активное сопротивление и были застрелены… О, вам дурно, синьора? Вот, выпейте воды!
   Адвокат сноровисто набулькал в стакан минералки.
   Лючия жадно выпила, проливая воду на грудь сквозь стучащие зубы.
   – Крепитесь, синьора, – повторил законник сочувственно.
   – Нет… ничего… уже прошло…
   Глаза жгло подступающими слезами.
   «Я потеряла последнего брата! Но, все это очень странно… Зачем бы Костанцо на пороге освобождения требовать миллион и лететь в Пакистан, не говоря уже о наркотиках и водке? Надо будет разобраться… и отомстить!»
   – Что с телом, синьор Вентура? Организует ли посольство транспортировку?
   – Да, конечно, но Вам придется оплатить расходы…
   – Прошу вас, распорядитесь, чтобы все было, как подобает. Мы похороним Костанцо в фамильном склепе…
   Слезы, наконец, нашли выход и Лючия заплакала.
   – Я ещё нужен вам, синьора? Может быть, вы хотите побыть в одиночестве?
   – Да… То-есть, нет! – она взяла со стола телеграмму, – Пожалуйста, переведите!
   Адвокат прочел французкий текст и изумленно поднял брови:
   – Слушайте, синьора: «костанцо убит тчк я вынуждена скрываться тчк летела рим зпт попала ливию тчк кочую гассаном абдуррахманом ибн хоттабом восток зпт документов нет тчк помогите воскл ответ бенгази востребования кериму ибн гассану две недели максимум тчк подпись: марина».
   Лючия задумалась. Адвокат терпеливо ждал.
   «Ни фига себе! Что ж там такое произошло, что Марине пришлось срочно покинуть СССР? Связано ли это со смертью Костанцо? И как ей помочь? Послать кого-нибудь и помочь купить поддельные документы, а потом привезти её в Рим?»
   Лючия представила, как Марина поселится в их доме, сколько с ней будет хлопот: понадобятся документы, деньги, то, да сё… А самое главное, эта шалава обязательно будет тереться вокруг Серджио! Лючию не проведешь! Она ещё с первой встречи сообразила, что Марина – охотница на мужчин, решившая выйти за Костанцо только из-за денег и итальянского гражданства. Конечно, брат был влюблен без ума, и Лючия не видела ничего плохого в их грядущем браке: Марина была бы отличной женой, несмотря на ясно различимую печать продажности на челе. Но сейчас-то положение изменилось! Костанцо больше нет, значит, она будет подбивать клинья под Серджио, тем более, что они друзья детства!
   «Нет, торопиться не будем!» – решила синьора Каррера, – «Сперва надо все хорошенько обдумать…»
   – Большое спасибо, синьор Вентура! Вы мне очень помогли. А об этом, – она показала на телеграмму, – прошу вас никому не говорить.
   – Работа у меня такая: держать язык за зубами! – улыбнулся адвокат и на прощание поцеловал хозяйке ручку.

   Лючия посоветовала самой себе пока ничего не говорить мужу о Марине, странным образом оказавшейся в Ливии.

   Через два дня она, придя в себя от потрясения смертью Костанцо, вознамерилась выяснить кое-что о своей несостоявшейся сестре-в-законе, как выражаются англичане. От этого кое-чего и будет зависеть принятие решения о помощи. То-есть, помощь, конечно, оказать все рано придется, но, ведь, важен размер и ассортимент!
   Вечером, лежа на могучем бицепсе благоверного, Лючия, как бы невзначай, задала вопрос, сжигавший ее сердце все три дня:
   – Эта Марина, невеста Костанцо… У тебя было с ней что-нибудь?
   От неожиданности Сергей дернулся и покраснел.
   – Э-э… Как тебе сказать…
   – Ага! Значит, было! – торжествующе воскликнула ревнивица, – Сantare! (Пой! – итал., эквивалент русского выражения «колись!»), – тут она схватила мужа за самое дорогое, – А не то оторву!
   – Ну, в детстве мы с ней играли в доктора… – неохотно начал колоться Сергей, – То я доктор, а она пациентка, то наоборот. Половое любопытство, так это называется.
   – Дальше! – потребовала неумолимая дознавательница, слегка усиливая хватку и двигая рукой вверх и вниз.
   – Когда нам было лет тринадцать и у нее выросла грудь, а у меня… г-м… другое место, она предложила мне бартер: мне можно будет посмотреть и потрогать ее грудь, а она посмотрит и потрогает мой… ну, ты поняла. С чисто познавательными целями, разумеется.
   – И ты согласился!?
   – Ну, неужели!
   – И, что?
   Сергей вздохнул:
   – Что, что… едва она дотронулась, как я кончил… Забрызгал её с головы до ног. Ух, она и ругалась! Школьную форму стирать пришлось, потом сушить… Четыре часа провозились! Очень неловко получилось…
   Лючия вспомнила свой опыт с Альфонсо и с трудом сдержала смех. Но надо было добиться «момента истины», и она продолжила свой допрос четвертой степени, всё быстрее водя сомкнутой ладонью по Красноголовому Воину, уже готовому отдать все накопленное богатство.
   – А потом? – настырничала Лючия, ощущая, как главная часть мужа становится каменно твердой в её руке, – Ты спал с ней? В глаза мне! В глаза смотреть! Правду говори! А то… отломлю!
   – Нет, – ответил пытаемый, осторожно поворачивая жену на бок и пристраиваясь поудобнее, – Мы потом устраивались каждый сам по себе.
   Дальше последовало мероприятие, заставившее синьору Каррера прекратить допрос и сосредоточиться на ритме. Процесс соития из-за беременности протекал allegro non troppo. Незадолго до окончания участь Марины была решена: в Италии она не появится никогда! Нечего ей тут делать, смущать друга детства!

   Наутро, едва дождавшись, когда Серджио уедет в кузницу, Лючия позвонила адвокату Вентуре и пригласила на бранч (поздний завтрак, если кто не владеет английским!). Тот пришел, принеся с собой тот самый дух авантюризма, который так нравился женщинам вообще и хозяйке в частности.
   «Да, лучше него никто не справится!» – решила Лючия, глянув на хищный прищур сицилийца, – «И доверять ему можно безоговорочно.»
   Они некоторое время молча пили кофе. Наконец, интриганка решилась:
   – У меня есть для вас очень ответственное и щекотливое поручение…
   – Я весь внимание, синьора!
   Лючия отломила кусочек хлеба и принялась его крошить.
   – Видите ли, эта женщина, бывшая невеста моего брата, осталась без денег и документов, к тому же в чужой, не очень дружественной стране… Мне хотелось бы ей помочь… но, я не представляю, как. Деньги не проблема. А, вот, документы… Что бы вы посоветовали, синьор Вентура?
   Адвокат-авантюрист улыбнулся своим волчьим оскалом:
   – Организовать подлинный паспорт одной из небольших и небогатых стран латинской Америки. Чили, Боливия, Парагвай, Французская Гвиана… Или какого-нибудь карибского островного государства – Тринидад и Тобаго, Антигуа… Посольства этих стран есть и в Ливии, и в Тунисе, и в Египте. За вполне умеренную плату они совершенно официально выдадут паспорт на любое имя. Конечно, бóльшая часть денег пройдет мимо кассы и осядет в карманах чиновников, но нам это уже не интересно. Верно, синьора?
   – Неужели так просто? – поразилась Лючия.
   – Ну, скажем так, не очень сложно. Синьорита Михайлова подаст вполне официальное заявление о предоставлении ей гражданства и деликатно попросит максимально ускорить процесс. Разумеется, ей придется сначала разведать, с кем конкретно можно иметь дело, а то, знаете, как бывает: деньги возьмут – и тю-тю! Кидалово, как выражаются русские.
   Помолчав с минуту, Лючия вздернула подбородок и отчеканила:
   – Я хотела бы, чтобы вы лично полетели в Бенгази, нашли синьориту Михайлову и уладили дела с документами. Пусть выберет паспорт страны, которая ей больше понравится, и живет, где хочет. Я буду платить ей пенсию за брата до конца её дней… или пока она не выйдет замуж. Но! Она не должна появляться в Италии… и, вообще, в Европе! Если у неё возникнут проблемы, она не должна звонить и писать мне или моему мужу, а также не должны звонить и писать третьи лица по её просьбе. Все звонки, письма и прочие контакты – только с вами, синьор Вентура! Если она нарушит это соглашение, выплаты немедленно прекратятся, но начнутся неприятности. Неприятности придумайте сами. Разработайте проект соглашения, я посмотрю. Пусть она подпишет данное обязательство.
   – Я все понял, синьора, кроме одного: какую сумму мне ей предложить ежемесячно?
   – Ну… Я думаю, двух тысяч американских долларов будет более, чем достаточно. И единовременно тысяч пять… Да, ваше вознаграждение назовёте сами, плюс любые накладные расходы.
   Довольный адвокат откланялся и ушел. Предложенное хозяйкой задание ему даже понравилось: ещё бы – слетать за счет фирмы в Ливию, прокатиться на верблюде по Сахаре! Не хуже отпуска получается командировочка! Ну, и деньги, которые лишними не бывают!

Глава четырнадцатая

   Кериму ибн Гассану была послана телеграмма: «встречай южном выезде из города 22 мая тчк подпись: вентура». Сын пустыни читать по французски не умел, но почтовый служащий за малую мзду оказал ему эту услугу, и даже перевел на арабский, чтобы тот все понял совсем правильно и ничего не напутал. Ждать было нужно четыре дня. Керим философски пожал плечами, откочевал со своими верблюдами на южную окраину и сел у костра, поставив палатку у дороги. Ожидание не тяготило его, ибо, когда Аллах создавал время, он сотворил его достаточно.
   22-го мая синьор Вентура с двумя охранниками сошел по трапу c самолета компании «Аль Италия» на гостеприимную землю Социалистической Народной Ливийской Арабской Джамахирии. Город Бенгази, когда он проезжал через него на стареньком дребезжащем такси, не впечатлял ни вот на столечко. Пыльные улицы, практически полное отсутствие зеленых насаждений, озабоченные, бедно одетые люди…
   – Так, где вам, все-таки, остановить, господин? – озабоченно спросил таксист, немолодой бербер в европейской одежде и чалме, – Мы уже покидаем город. Дальше только пустыня!
   Уже стемнело, и вокруг было не видно ни зги. Но, присмотревшись, адвокат заметил вдали искру одинокого костра.
   – Поезжай туда! – показал он пальцем, – К тому костру!
   Таксист опасливо поёжился:
   – Понял, господин, но я остановлюсь не ближе ста метров. От этих кочевников ночью можно и пулю схлопотать!
   Расплатившись и выйдя из машины, трое итальянцев двинулись в сторону костра.
   – Стой, кто идет? – раздался суровый голос по арабски, а затем по французски.
   – Вентура и двое помощников! – крикнул адвокат.
   – Вентура ко мне, остальные на месте!
   Подойдя ближе, посланник синьоры Каррера увидел человека с ружьём.
   – Я Вентура, ищу Керима ибн Гассана!
   Человек опустил ружьё:
   – Это я. Почему ты не один?
   – Я городской житель. Мне нужна охрана в пустыне.
   Керим пренебрежительно фыркнул:
   – Охрана нужна только в городе. В пустыне ты под моим покровительством.
   – Ну, все равно, эти люди мне пригодятся. Ты проводишь меня к Гассану Абдуррахману ибн Хоттабу?
   – По твоему, я здесь нахожусь просто так, для удовольствия, чужеземец? Мы отправимся в путь завтра утром. Можешь поставить свою палатку вон там!
   Охранники быстро поставили палатку в указанном месте, шагах в пятидесяти от палатки Керима. Уснуть долго не удавалось: мешала гулкая тишина, изредка прерываемая громоподобными шорохами ползущей змеи, рвущим барабанные перепонки топотом ящериц и мышей, а также криками птиц и кашлем верблюдов. Потом, все-таки, итальянцы уснули, выпив по стаканчику универсального снотворного (бренди!).
   Когда восточный край непроглядной темноты посветлел, позеленел и порозовел рассветом, все уже были на ногах. Позавтракали наскоро, не разводя огня. Затем Керим оседлал верблюдов и со скрытой усмешкой наблюдал, как неуклюжие чужеземцы с опаской размещаются на кораблях пустыни. Еще шестерых верблюдов навьючили багажом и водой. Солнечный диск едва поднялся над горизонтом, когда караван двинулся в путь. Шагом.
   Через несколько часов следы цивилизации полностью исчезли. Путников окружала необъятная пустыня, дикая, равнодушная, однообразная и беспощадная. Вентура с трудом побарывал искушение задавать вопросы: как, мол, ты, Керим, найдешь дорогу к становищу твоего отца? Долго ли нам идти? Будет ли по пути вода? Но он понимал, что кочевник знает, что делает, и не хотел раздражать его по пустякам.
   Автор не будет рассусоливать сие литературное произведение слишком подробными описаниями путешествия через пустыню. Короче, они ехали, ехали… и на двенадцатый день приехали в маленький оазис с рощей финиковых пальм и прудиком с чистой прохладной водой, заботливо облицованным тесаным камнем. Из палатки, стоящей наособицу от остальных, встретить их вышел сам ибн Хоттаб.
   – Добро пожаловать, римлянин! – приветствовал он Вентуру, – Милости просим к нашему очагу.
   – Благодарю тебя, Гассан Абдуррахман, – отозвался итальянец, сползая на животе с высокого горба своего дромадера, – Но я не римлянин, я с Сицилии.
   – Неважно! Все равно, ты один из тех, чьи предки разрушили великий Карфаген, – серьезно заявил ибн Хоттаб, делая приглашающий жест присесть у костра.
   – Вот это да! А ты, выходит, потомок тех, кто проиграл Третью Пуническую Войну?
   Они сели у костра на кожаные подушки, набитые шерстью и Мариам принесла угошение: лепешки, овечий острый сыр, финики и вяленую верблюжатину, а так же кувшин с верблюжьим молоком. Кислым и густым, вроде йогурта.
   – Да, – кивнул кочевник, кладя на лепешку мясо и сыр, – Мой род один из немногих в пустыне, кто помнит прошлое. Римляне истребили нас, финикийцев, а остатки рассеяли по всему Магрибу…
   Он протянул лепешку с завернутой в нее начинкой Вентуре. Тот наклонил голову в знак благодарности и откусил.
   – Восемьсот с лишним лет мой род кочевал по Сахаре, передавая из уст в уста предания предков и чтя древних богов – Баала и Астарту. Римляне не нашли главные сокровища храмов, не нашли их и христиане. И арабы тоже не нашли…
   Он отвлекся, чтобы снять с углей закипевший кофейник.
   – А потом? – с интересом спросил Вентура, запивая лепешку простоквашей.
   – Что – потом?
   – Ты сказал, что твой род кочевал восемьсот лет, продолжая поклоняться древним богам. Что было дальше?
   – Дальше… Мы вынужденны были принять ислам, чтобы выжить, ибо мусульмане не одобряли человеческие жертвоприношения и истребляли за это мой народ. Соответственно, отвернувшись от богов наших предков, мы перестали приносить жертвы Баалу и Астарте в их подземных храмах…
   Адвокат, в чьих жилах текла кровь знаменитых крестоносцев, менее знаменитых пиратов и малоизвестных конкистадоров, а также авантюристов, которые просто так, погулять вышли, попытался представить, сколько сокровищ могло скопиться в тайных храмах карфагенян за восемьсот лет. А ведь до того было еще полтысячи лет процветающего государства, когда жертвоприношения были стократ богаче!
   – И ты знаешь туда дорогу, ну, к храмам твоих предков? – спросил он, уже представляя, как будет вывозить золото грузовиками.
   Гассан Аддуррахман, потомок канувших в прошлое жителей великого Карфагена, финикиец, носящий арабское имя, промолчал и налил густой кофе в маленькие чашки.
   С сожалением поняв, что толку от дальнейших расспросов не будет, Вентура перешел к делу:
   – Я хотел бы видеть госпожу Марину. Нельзя ли ее позвать, дабы мы могли вместе обсудить наши проблемы?
   – Она не здесь, – пожал плечами ибн Хоттаб.
   – А где? – слегка растерялся адвокат, едва не пролив на грудь кофе.
   – Там! – неопределенно махнул рукой хозяин, – Половина дневного перехода.
   – Но, почему?
   – Потому, что сначала я должен убедиться, что ей не грозит опасность.
   – Как же ты убедишься в этом, о Гассан Абдуррахман? – заинтересовался Вентура.
   – Очень просто! Вот, скажи: ты не желаешь зла Марине-ханум?
   – Нет, конечно!
   Стоящая рядом Мариам быстро шагнула к гостю и принюхалась, после чего кивнула мужу. Пришелец не обратил на это внимания.
   – Ну, и хорошо! – довольно улыбнулся кочевник, – Ты сказал правду! Я сейчас пошлю за ней, и она к ночи будет здесь. Но прежде тебе придется расплатиться за моё гостеприимство, месье Вентура.
   – Сколько же ты хочешь за оказанную Марине помощь? – спросил адвокат, готовый к такому повороту событий.
   – Одну тысячу двести тридцать пять долларов, – был немедленный ответ.
   Итальянец слегка опешил:
   – А почему такая некруглая сумма?
   – Девятьсот восемьдесят долларов стоило оторвать от работы Керима на целый месяц, сюда же входит питание и вода, одежда и обувь, развлечения, а также проезд для Марины-ханум. Сто девяносто пять долларов составили налоги на эти деньги, а остальные шестьдесят – зякет. У меня все точно.
   Увидев, что его не поняли, ибн Хоттаб пояснил:
   – Ну, пожертвование, в мечеть!
   – Понял, уважаемый! – кивнул Вентура, доставая бумажник и отсчитывая требуемое, – Между прочим, о каких развлечениях ты говоришь?
   – Она радио слушала!
   – А, ну, да, конечно!
   Спрятав деньги, Гассан Абдуррахман предложил гостю отдохнуть до вечера.
   – А можно искупаться в бассейне? – поинтересовался тот напоследок.
   – Можно, но ты должен прикрывать свой срам, когда входишь в воду.
   – Но, я же буду купаться в плавках!
   – Нет! Бельё стирать запрещено! Мы же здесь пьём! И скот тоже!
   Озадаченный итальянец подчинился и, поборов стыдливость, выкупался голышом.

   Вечером, на закате, приехала Марина. Увидев итальянцев, она едва не завизжала от радости, но в последний момент сдержалась. Безошибочно угадав старшего, подошла к адвокату:
   – Я Марина Михайлова. Вас прислала Лючия?
   – Очень приятно, мадемуазель Михайлова! – светски поклонился тот, – Меня зовут Алонсо Вентура, и я и в самом деле послан сюда помочь вам решить определенные проблемы.
   – О, дон Алонсо! – воскликнула Марина, перейдя на итальянский, – Увезите меня скорее в Италию!
   – Увы, синьорита, быстро не получится, – развел руками Вентура, польщенный, что его назвали доном, – Сначала придется решить с документами.
   И он объяснил ей концепцию обретения подлинного паспорта в посольстве одной из малых стран. Марина радостно согласилась. Она была готова на все, чтобы вернуться в лоно цивилизации.
   – А как я подам заявление? Нужно же представить свидетельство о рождении… или другие документы?
   – Ну, разумеется! Они скопируют ваше свидетельство о рождении и заверят рукописную копию. Далеко не у всех есть ксерокс.
   – Но у меня нет свидетельства!
   – А мы его продиктуем! – хитро подмигнул адвокат.
   До простодушной москвички наконец дошло!
   «Да, деньги – великая сила, тем более в опытных руках!» – такая философская мысль сгенерировалась в немытой (целый месяц!) голове молодой женщины.
   – Так, что ж мы сидим? Поехали скорее, дон Алонсо!
   – Да как мы поедем на ночь глядя? – охладил ее пыл Вентура, – С утречка и тронемся… Вот, что, синьорита… Расскажите мне, как умер синьор Каррера, и почему вы вынуждены были бежать из Советского Союза.
   Марина вздохнула, как только могла тяжко:
   – Начальник тюрьмы, Федулов, приглашал нас с Костанцо на ужин каждую субботу… Обычно там не было посторонних, только его жена, Зинаида. Но в тот вечер пришел ещё один человек, тоже заключенный. Федулов сказал Костанцо заранее, что придет один очень важный человек, им будет полезно познакомиться… для бизнеса. Когда тот вошел, Костанцо сразу же кинулся на него, начал душить и бить головой об пол! Это было так ужасно! Кровь повсюду, я едва не запачкалась! Ворвалась охрана, стала разнимать их, но Костанцо вырубил обоих, схватил дубинку и пошел на Федулова. Тот выхватил пистолет и застрелил его…
   Тут ей, наконец, удалось заплакать.
   – А дальше? – понукнул её адвокат.
   – Дальше… Он запер меня в комнате отдыха при кабинете, и я не видела, что они делали. Я не знаю, как Федулов выпутался из этой истории. Вы же понимаете, что это было нарушение, за которое он мог поплатиться не только своим креслом, но и свободой: начальник тюрьмы не должен ужинать с заключенными и убивать их до смерти! Через некоторое время Федулов вернулся за мной и предложил исчезнуть из страны. Сказал, что если я проболтаюсь, то он будет вынужден меня убить! Его жена через несколько дней должна была лететь в Италию, туристкой. Он вклеил в её паспорт мою фотографию… Самолет был захвачен террористом и приводнился рядом с берегом. Я выбросилась в аварийный люк… И вот я здесь!
   Синьор Вентура был потрясен. Надо же, как все непросто! Конечно, всей правды Марина не сказала, осталось совершенно неясным, почему завязалась драка… но это, в конце концов, уже не так важно. Он машинально закурил и, спохватившись, предложил сигарету Марине. Та отказалась. Деликатно пуская дым в сторону, адвокат приступил к самой сложной части своего задания – переговорам:
   – Синьора Каррера, не считаясь с расходами, послала меня помочь вам с обретением документов и предложить материальную помощь. Сочувствуя вашему горю – вы потеряли жениха, любимого человека! – она согласна выплачивать вам щедрое пособие ежемесячно…
   – Подождите-подождите! – перебила его москвичка, – Почему Каррера? Разве она не вышла замуж за Сергея Златогора?
   – Вышла, вышла, – подтвердил Вентура, отметив про себя возбуждение дамы при упоминании имени кузнеца, – Но он предпочел взять фамилию жены. Однако, мы отвлеклись! Итак, ежемесячное пособие до конца жизни или пока вы не выйдете замуж, плюс… э-э… подъемные, плюс билет на самолет в любую точку планеты. Щедро, не правда ли, синьорита?
   – Ну… да… Но я хочу жить в Италии, в Риме!
   – Давайте сразу расставим все точки над «i», синьорита! К величайшему моему сожалению, в Италии и вообще в Европе вам жить не придется. Таково условие синьоры. Другое условие: синьорита не должна звонить, писать и лично встречаться с синьорой Каррера и ее мужем на предмет всяких просьб, а так же этого не должны делать третьи лица по её поручению. Все вопросы вы будете решать со мной. Если вы нарушите хотя бы одно из этих условий, то выплаты немедленно прекратятся, а, вот, неприятности могут начаться. Это понятно?
   – К-какие… неприятности?
   – Ну-у, я не знаю… Мало ли, какие… К примеру, вас задержит полиция за кражу губной помады в супермаркете… или вас обвинят в нарушении общественного порядка… О! Жестокое обращение с животными! В большинстве стран к этому относятся очень серьёзно!
   Марина, закусив губу, напряженно соображала. Она понимала, что сидящий напротив порученец Лючии не шутит. Конечно, хотелось бы жить в Европе, но… она стояла перед выбором: согласиться на предложенные условия и жить, причем, жить по человечески, а не так, как сейчас, или отказаться – и умереть на фиг! Но почему Лючия не хочет с ней общаться? Они же всегда были… ну, не подругами, конечно… а кем? Врагами тоже не были… Относились к друг-другу по приятельски, как будущие родственницы… Странно!
   – Какое же пособие мне жалует госпожа Каррера?
   Вентура не заметил иронии и, переведя дух, раскрыл записную книжку:
   – Две тысячи долларов ежемесячно, с правом ежегодной поправки на инфляцию, и пять тысяч единовременно, для устройства на новом месте.
   – Маловато будет! Все-таки я была невестой её брата, а не наемного работника! – попыталась торговаться Марина, изящно почесывая свербящую голову, – Дайте хотя бы тысяч десять! Я же потеряла всё! Нужно будет покупать шампунь, трусы, часы… Шубу, наконец!
   – Синьорита! – проникновенно положил руку на сердце адвокат, – Пять тысяч – это очень большие деньги, поверьте! Вы оденетесь с ног до головы, и ещё останется на косметику и парфюмерию! За две тысячи долларов ежемесячно вы сможете не работать и даже содержать прислугу в какой-нибудь Мексике! Кстати, там тепло и шуба не понадобится. И вообще, я торговаться не уполномочен. Так, вы согласны?
   – Согласна, – понурилась Марина, поняв, что выжать больше не удастся.
   – Тогда подпишите вот это, – на кошму легла папка и авторучка, – Вам прочесть?
   – Нет, я сама.
   Внимательно прочитав написанный на бюрократическом итальянском документ, убедившись, что в нем содержится то же самое, что было сказано устно, Марина расписалась.
   – Число поставьте! – подсказал Вентура.
   – О! А какое сегодня?
   – Четвертое июня.
   На бумагу легли арабские цифры.
   Крючкотвор забрал документ и придирчиво осмотрел подпись. Синьора будет довольна!
   – Ну, вот и славно! Вы не пожалеете, синьорита Михайлова! Сейчас отдыхайте, а завтра с рассветом мы тронемся в путь. Придумайте себе за ночь новое имя, звучное и красивое. Спокойной ночи!
   Имя оказалось не так-то легко придумать! Марина ворочалась до полуночи, перебирая самые различные варианты, но так ни на одном и не остановилась.

   Перед самым отъездом к ней подошел тезка джинна:
   – Вот, Марина-ханум, твое кольцо! Возьми, мне лишнего не надо!
   – Ой! Дай я тебя поцелую, Гассан Абдуррахман!
   Тот отшатнулся и покраснел, сделавшись похожим на кирпич:
   – Что ты, женщина! Как можно! Я же женат!
   «Гаврила был примерным мужем! Гаврила женам верен был!» – вспомнилось Марине.
   Спрятав улыбку под хиджабом, она поклонилась финикийцу:
   – Прощай, Гасан Абдуррахман ибн Хоттаб! Я никогда не забуду того, что ты сделал для меня!
   – Аллах велит помогать попавшим в беду, – благочестиво заявил ибн Хоттаб, – Даже если бы ты не смогла заплатить, я все равно бы не бросил тебя на произвол судьбы.
   – Это как это? – не поняла девушка.
   – Ну, мне пришлось бы жениться на тебе! Одной женой больше… думаю, что выдержал бы!
   – А почему ты, а не, допустим, Керим?
   – Во первых, нельзя, чтобы первая жена была вдова или, как ты, не девственница. Во вторых, у него нет достаточно денег на калым. В третьих, ты ему не нравишься!
   – А тебе, нравлюсь ли я тебе, о Гассан Абдуррахман?
   Тот промолчал, но взгляд его сказал все лучше всяких слов.

   Маленький караван покинул оазис, и Керим повел их в Тунис. Вентура объяснил, что это более перспективная для их целей страна, да и цивилизации там побольше, чем в Ливии.

   В столичном городе, носившем то же название, что и страна – Тунис, до которого пришлось добираться целый месяц, Марина в первый же вечер извела весь наличный шампунь, нашедшийся в ванной комнате гостиничного номера, а также мыло. В трех водах мылась, во! Хиджаб сначала хотела выбросить, но потом решила сохранить на память. Заказав в номер ужин и две бутылки вина, одиноко отпраздновала возвращение к нормальной человеческой жизни, упившись до полной отключки. Большую часть второго дня провела в салоне красоты: стрижка, маска, маникюр, педикюр, эпиляция, массаж. Вышла новым человеком, в смысле, опять красавицей! Затем прошлась по магазинам – надо же чем-то тело прикрыть! Следующие несколько дней сидела в номере, смотрела телевизор, читала и тихо дичала от скуки, ибо делать больше было нечего, а Вентура рыскал в поисках подходящих людей, что оказалось сложнее, чем он предполагал вначале.
   На пятый день они встретились в гостиничном ресторане за обедом.
   – Есть человек! – вполголоса сообщил адвокат, наворачивая буайбес и жмурясь от удовольстия, ибо сухомятка в пустыне надоела хуже горькой редьки, как выражаются в Италии, – Завтра идем на встречу с консулом Гаити.
   – Гаити? Фи! – капризно надула губы наша беспаспортная бомжиха, – Получше ничего не нашлось?.
   – Что, не престижно? Страна не нравится? – усмехнулся Вентура, – А зря! С гаитянским паспортом вы сможете жить где угодно: в Чили, Парагвае, в Бразилии. Только работать нельзя, а вот свой бизнес завести можно! Насчет других вариантов тяжело. Все мелкие карибские государства по бедности своей посольств здесь не имеют, их интересы британское посольство представляет, а к бриттам не подкатишься, сильно спесивые. Латиноамериканские посольства почти все обегал безрезультатно: боятся горячие латинские парни, на контакт с чужаком не идут. Посредник бы помог, да где его взять? Я же тут никого не знаю… Так что Гаити – единственный на сегодняшний день рабочий вариант.
   Ковыряя заказанную камбалу по марсельски, Марина представила, как она будет жить в… ну, хотя бы, Мексике. Воображение нарисовало небольшой дом под черепичной крышей на берегу океана, уютный садик с апельсиновыми деревьями, пальмы… В Штатах было бы лучше, но в Мексике жизнь намного дешевле. Прислугу, опять же, можно нанять без большого ущерба для кошелька! Пусть убирает, стирает, гладит, готовит. И посуду пусть моет! Делать все вышеперечисленное Марина терпеть не могла.
   – Я согласна, дон Алонсо! Родину, как говорится, не выбирают… а берут, какую предлагают! – чокнулась она белым вином с пронырой-адвокатом, – Надо закончить все побыстрее – и прочь отсюда!
   Вентура улыбнулся и облегченно перевел дух: ему исламский мир тоже надоел своими непривычными европейскому человеку обычаями, набил оскомину, как незрелый виноград. А еще он страдал от затянувшегося воздержания, а здесь даже бабу не снимешь! Предлагали в бордель, но не решился: там всё, что угодно можно подхватить, от триппера до проказы, не говоря уже об африканской экзотике, вроде всяких вирусов, которые вообще не лечатся.
   «Вернусь Рим – сразу возьму отпуск, на целый месяц!» – представил он, – «Возьму Жозефину – и закачусь с ней в Рио! Карнавал и все такое…»

   Гаитянский консул оказался добродушным, черным, как вакса, полноватым мужиком с чертами лица на огромной срашноватой роже. Звали его Франсуа Форрестье. После взаимных приветствий он без промедления перешел к делу:
   – Месье Вентура поведал мне о ваших неприятностях, мадемуазель. Я так расстроился, что не мог уснуть до самого утра! Это совершенно ужасно – остаться без документов в чужой стране! Конечно, я сделаю всё, чтобы помочь вам, потому, что у меня доброе сердце! Можно подать заявление о предоставлении гражданства, почему бы и нет? Но у меня есть к вам гораздо лучшее предложение. Дело в том, что два дня назад отправилась в горние выси, где нет ни печали, ни воздыхания, одна дама, оказавшаяся гражданкой Республики Гаити.
   – Куда, куда отправилась? – не поняла Марина.
   – Ой, ну, это так говорится… Померла, короче.
   – А-а!
   – Так вот, усопшая была похожа на вас: белая, тот же рост, вес, темные волосы и карие глаза. Осмелюсь спросить бестактность: вам сколько лет, мадемуазель?
   – Двадцать… три, – соврала Марина, убавив себе год.
   – Во, и возраст совпадает! – обрадовался Франсуа, – Ей едва минуло двадцать два! Бедняжка также была одна-одинёшенька: ни мужа, ни папы, ни мамы, ни вообще родственников. С Гаити уехала шестнадцать лет назад, осиротела уже здесь. По моему, идеальный вариант!
   – Вы что же, хотите вклеить в её паспорт мою фотографию? – нахмурилась Марина, – Не пойдет!
   – Ну, что вы! Разве я похож на человека, фабрикующего поддельные документы? – обиделся консул, – Я выпишу вам новый паспорт на её имя! Взамен утерянного, как бы.
   – А отчего она… ну, отправилась… в горние выси?
   – От передоза. Героин, – коротко пояснил Франсуа, понизив голос, как будто их могли подслушать.
   – А как её звали?
   – Констанция Бонасье.
   От неожиданности Марина икнула.
   – Как???!!!
   – Констанция Бонасье, – растерянно повторил прохиндей-гаитянец, явно не читавший «Три Мушкетера» и удивленный странной реакцией клиентки, – А что? Нормальное имя!
   – Нет, ничего. Годится! – улыбнулась девушка без адреса, имени и фамилии.
   – Ну, тогда перейдем к технической стороне дела…
   Паспорт обошелся Вентуре в двадцать тысяч долларов, плюс хитроумный консул навязал ему оплату расходов на похороны прототипа. Вместе с паспортом новоявленной гражданке Гаити и тезке литературного персонажа месье Дюма была вручена копия свидетельства о рождении и последний адрес в Порт-о-Пренсе. На всякий случай, чтобы не запуталась, если кто спросит.
   Через два дня Вентура проводил Констанцию-Марину в аэропорт. Она улетала в Мексику, в Акапулько. Адвоката же ждал рейс на Рим.
   – Вот, возьмите, – протянул он ей картонный прямоугольник перед тем, как расстаться, – Это моя карточка. Телефоны, адрес офиса. Помните, все вопросы решать только со мной! И телеграфируйте мне номер вашего счета в банке, чтобы было, куда переводить деньги.
   Марина взяла карточку и задержала руку Вентуры в своей:
   – Вы мне очень помогли, дон Алонсо! И вели себя так благородно! Я всегда буду помнить, что вы для меня сделали!
   – Работа у меня такая – помогать людям! – серьёзно сказал благородный дон, – Бон шанс, Констанция Бонасье!
   – Чао, синьор Вентура!

   Идя к самолету, Марина озабоченно думала, что в Мексике она первым делом сделает аборт, ибо месячные так и не пришли. Вот, только, не поздно ли будет?

Часть третья: Разлука… А как называется наоборот?

Глава первая

   Эстрелла, которую больше некому было называть Марией, надела черное платье. Ужасного старушечьего фасона, мешковатое, длинное – ниже колен. Свои роскошные волосы, в которых раньше всегда цвела алая лента, она закрутила в тугую уродливую фигу на макушке. Перестала краситься и даже хотела выбросить коробку с косметикой, но в последний момент пожалела и отдала Хельге. Перестала ходить в кино и театры, да что там! Даже в парк через дорогу перестала ходить на прогулки! Перестала улыбаться. Все свое свободное время она теперь посвящала учебе, то зубря учебники целыми страницами, то переписывая конспекты лекций красивым почерком, то пропадая часами в библиотеке.
   – Родина и Партия послали меня учиться – вот и буду учиться! – объяснила она изумленной и пришибленной такими переменами Хельге, – Теперь меня ничто отвлекать не будет…
   Сессию она сдала на одни пятерки, а от поездки в Крым, в лагерь труда и отдыха, отказалась. По ее просьбе Анджела похлопотала где надо, и Эстрелле в виде исключения разрешили устроиться на все лето работать в дом престарелых. Санитаркой. Заработанные деньги (не такие уж и большие – семьдесят рублей!) откладывала, заведя сберкнижку.
   Несмотря на все это красота ее не поблекла, а наоборот, стала глубже, значительней. Не только сверстники, а даже солидные мужчины постоянно западали на прекрасную кубинку, несмотря на ее строгий, почти монашеский облик. Всем им Эстрелла вежливо объясняла, что в ее жизни нет места глупостям, и разочарованные поклонники отваливали не солоно хлебавши.
   В начале второго курса синьорита Рамирес пришла в деканат и настойчиво просила предоставить ей личный учебный план, чтобы закончить институт на пару лет раньше. Отказали, конечно, объяснив, что в обучении медицине это невозможно. Теория, дескать, без практики мертва, а практику экстерном не превзойдешь!
   Хельга сначала ужасно жалела подругу, но потом перестала. Ничего ведь особенного, из ряда вон выходящего, не случилось? Ну, бросил парень! С кем не бывает? Она даже начала извлекать для себя пользу из Эстреллиной одержимости учебой: то просила написать реферат, то к домашнему заданию по гистологии рисунки нарисовать, то конспект одолжить. Эстрелла никогда не отказывала.
   И каждую ночь ей снился Мигель! Любимый по прежнему, несмотря на предательство, навсегда утраченный и недоступный. Во сне он ласкал свою Марию, да так, что при пробуждении простыни и подушка были влажны от пота и слез, а трусики мокры насквозь, хоть выжми! Часто Хельга, пугаясь стонов и зубовного скрежета, будила Эстреллу, и тогда та подолгу не могла въехать в реальность, не узнавая подругу и не ориентируясь в окружающей обстановке. Сны эти по утрам причиняли сильнейшую душевную боль, но вечером кубинка снова с нетерпением ждала их, чтобы вновь и вновь пережить мгновенья близости с ненаглядным Мигелем, хотя бы и иллюзорным. Так наркоман ждет с нетерпением очередной дозы коварного зелья, погружающего его в нирвану блаженства.
   – Ну, что ты мучаешься этими эротическими снами! – не выдержала однажды Хельга, – Сходи к доктору, пусть лекарство пропишет!
   – Ну, как ты не понимаешь? Я ими не мучаюсь, – вздохнула Эстрелла, – Я ими… наслаждаюсь.

   А как же Михаил, спросишь ты, Читатель? Переживал ли он? Мучила ли его совесть?
   После свадьбы водоворот событий стремительно закрутил молодожена и всосал его в воронку, ведущую в светлое будущее, непредставимое ещё несколько дней назад.
   Госэкзамены он сдал, что называется, левой ногой. Достаточно было прийти и назвать свою фамилию, как экзаменаторы расплывались в улыбках и, выслушав для проформы пару фраз, ставили «отлично». Позже было множество собеседований и инструктажей в партийных органах и внутренних органах, а также в органах безопасности. Пришлось даже пройти спецкурс по… (Тс-с! Это секрет!) в одном учреждении без вывески. Естественно, ведь он ехал на дипломатическую работу в капстрану, хоть и не являющуюся членом НАТО, но все равно – потенциально враждебную, с которой надо держать ухо вострó! Парижское отделение Общества Советско-Французкой Дружбы, конечно, служило укреплению дружеских связей и обоюдному развитию культуры между двумя державами, но у него, как догадывается Автор, были и другие задачи.
   Только в конце июля молодая семья Михайловых смогла, наконец, отправиться в свадебное путешествие. Михаил, как глава семьи, принял решение ехать в Ригу. Ни он, ни Люся никогда там не были, интересно же! Да и к Загранице попривыкнуть.
   Рига, в то время была очень заграничным городом, хотя и находилась в СССР. Такой, вот, парадокс!

   Совесть Михаила не мучила: что было – то было, но Мария часто снилась по ночам. Веселая, ослепительно красивая, она медленно, дразняще раздевалась, а потом… Потом они вместе вытворяли такое, от чего парень просыпался весь в поту и с мокрыми трусами. Люся, спавшая чутко, пугалась, когда муж начинал метаться и стонать во сне, и пыталась его разбудить, но это удавалось не всегда. Если же он и просыпался, то не сразу узнавал её и некоторое время не ориентировался в окружающей обстановке. Наутро после таких снов Михаил был слегка угрюм и не реагировал на Люсины ласки. Выпив кофе, впрочем, приходил в себя. Кстати, о кофе: когда Люся в первое утро сварила кофе и принесла мужу в постель (!), Михаил чуть не подавился: кислый привкус, приторный, как сироп, и жидкий, как в столовой. Сухо указав молодой жене на эти недостатки, он встал и сварил кофе сам. Получилось ненамного лучше, разве что покрепче и не так сладко, но все равно невкусно. Вспомнился кофе, сваренный Марией: густой, ароматный, с пенкой… Да, этому не научишься! Талант должен быть.
   Люся намотала замечание на ус, но варить кофе так не научилась. Зато научилась гладить рубашки, сожгя за неделю парочку, и варить борщ, в котором стояла ложка. Стараясь компенсировать свою кулинарную некомпетентность, она каждый день покупала в кулинарии пирожные. Подействовало, но не надолго! Уже через неделю Михаил на сладкое смотреть не мог без отвращения.
   Несмотря на все это, они жили душа в душу. Супружеские отношения между ними происходили регулярно, Люся вслух восхищалась доставляемым мужем удовольствием и его мускулистой фигурой, что Михаилу невероятно льстило.
   В Риге они прожили дри недели, снимая комнату (кто бы их в гостиницу поселил, дикарей!) всего в получасе от моря. Иногда они ездили на дикий пляж, подальше от города, и там купались голышом и искали янтарь. За весь отпуск нашли аж четыре штуки! Сохранили на память, да. Ну, и культурная программа, конечно: Домский Собор, органные концерты, театр с балетом, цирк с лилипутами.
   Затем молодожены переехали в Ленинград, подтянуть культурный уровень, как выразился Михаил. Целыми днями бродили по Эрмитажу, восхищаясь техникой старых мастеров, подолгу гуляли по Невскому проспекту, посетили музей-квартиру Пушкина на Мойке, Петропавловскую крепость. Люся ходила везде на высоких каблуках, чтобы лучше соответствовать своему высокому мужу и не вставать на цыпочки всякий раз, когда захочется его поцеловать. В конце дня ноги просто отваливались, но она упрямо отказывалась сменить обувь.
   – Наденешь утром высокие каблуки – глядь, шикарные ноги! А снимешь вечером – суперсчастливая женщина! – объясняла мадам Михайлова.
   Месье Михайлов хохотал.
   А в предпоследний день отпуска поехали в Петергоф. Погода была прекрасная, солнечная, в парке гуляло много народу. Фонтаны поражали воображение: большие и маленькие, раззолоченные и не очень, смешные и философические, исторические и фантастические. Михаила сильно заинтересовали так называемые «секретные» фонтанчики. Ну, это когда идешь по камушкам-булыжничкам, а тебя вдруг обрызгивает струйка воды! Или садишься на лавочку под грибок, а на тебя льётся дождик. Причем, не каждый раз! Дети счастливо взвизгивали, когда попадали под струю, взрослые улыбались. Михаил попытался установить закономерность срабатывания фонтанчиков, но ничего не получилось. Камушки все были накрепко вмурованы в грунт, скамеечки были неподвижны и скрытых пружин не нашлось. Иногда люди проходили по коварным местам или садились под грибок по несколько раз – и ничего! Или наоборот, намокали с первой попытки! Михаил торчал там два часа, Люся даже соскучилась немного.
   «Реле у них, наверное, и фотоэлемент! Но, почему срабатывает так нерегулярно?» – мучился Михаил, шаря в кустах в поисках сих шпионских устройств. Внезапно он увидел незаметную, выкрашенную в зеленый цвет будку, стоявшую поодаль от аллеи, и подошел посмотреть. На вид она напоминала сарайчик для хранения лопат и грабель. В будке сидел и читал журнал «Огонек» старенький дедок, явно отставной моряк, ибо на руке имелась татуировка в виде якоря. В пышных усах торчала папироса.
   Михаил поздоровался и спросил:
   – Я так понимаю, что вижу перед собой работника парка?
   – Ага, работаю. Садовник я! – приосанился тот.
   – Слушай! Открой секрет, как фонтанчики срабатывают? – взмолился Михаил, – Я, прямо, весь извёлся!
   – Тайна сия велика есть! – покачал головой дед, но глаза его улыбались.
   – Дед! Я тебе бутылёк портвейна поставлю! Вот, у меня с собой!
   Дед расправил усы, деловито достал из стола два стакана, бутерброд с полукопченой колбасой и крякнул:
   – Наливай!
   Бутылка забулькала, наполняя стаканы вкусным напитком «777», а воздух – его ароматом. Чокнулись, выпили. Дед снова крякнул и показал толстым пальцем под стол:
   – Педаль видишь? Я её нажимаю, водичка и брызгает!
   – И… всё?! – глупо спросил Михаил.
   – Ну!

   В середине августа они вернулись в Москву, где встретились, наконец, с Люсиными родителями, прилетевшими в отпуск. Выпив с ними доброго французского коньяку на брудершафт, Михаил легко перешел на «ты» с тестем и тёщей. Те, воодушевленные удачным замужеством дочери, осыпали зятя подарками, среди которых была дача в Подмосковье, швейцарские золотые карманные часы и телевизор «Филлипс» с видеомагнитофоном. Папа Вася, поддав чуть больше нормы, рассказал о принципах жизни в Париже, упирая на соблюдение морального кодекса строителя коммунизма.
   – Главное, на провокации не поддаваться! – туманно поведал он, – И не дать себя завербовать иностранным разведкам! Все остальное держава простит.
   – Это… ты, папаня, что имеешь в виду? – поинтересовался сильно нетрезвый Михаил.
   – Ну, всякие мелкие глупости: продажа вещей, из Союза привезенных, посещение стриптиза и казино, пьянство… Главное, если засекли на чем-нибудь подобном – вовремя покаяться. Наши, ведь, не звери, все понимают.
   – Понятно…

   Отъезд в Париж был намечен на первое сентября. Закруглив все дела в Москве, включая отсоединение аккумулятора в ЗИМе, а также продажу Марининых шмоток и захоронение золота в условленном месте, Михаил объявил Люсе:
   – Едем, Воробушек, в Париж! Будем, значит, на чужбине жить, вдали от Родины.
   – Да, нормально там, Миш! – отозвалась Люся, – Там питание хорошее, Макдональдс и вообще… Сосиски выбрасывают регулярно, пиво в баночках!
   И они принялись собирать чемоданы.

   Марина так и не объявилась до самого отъезда. Это беспокоило Михаила, но что он мог сделать?
   – Вот, Воробушек, прямо не знаю, что и делать. Уехала сеструха, а куда и надолго ли – неизвестно. Намекала, что вынуждена скрываться. От кого? Тоже непонятно…
   Люся, сидевшая в глубоком кресле перед телевизором, транслирующим какой-то фильм про войну, задумчиво нарисовала профиль Марины в блокноте. Рисунок почему-то получился странным: карандаш сам собой заштриховал лицо, изобразив чадру! И глаза получились такие, как будто их обладательница никогда не красилась! Люся слегка удивилась, но тут же отвлеклась на сполох взрыва в телевизоре и некоторое время следила за происходящим на экране. Там красивая медсестра с прической «Сэссун» и свеженьким маникюром на длинных, ухоженных ногтях, под градом пуль, снарядов и бомб неумело перевязывала главного героя, старательно изображавшего, что боль от раны для него пустяки, и продолжавшего отдавать приказы подбегавшим то и дело офицерам. Понаблюдав эту фигню несколько минут, Люся потеряла нить повествования и погрузилась в грезы. Мысли её сделались беспорядочными, перед глазами закружились смутные образы и цветные пятна. Вывел её из этого состояния голос мужа, спрашивавшего, уложила ли она зимнюю куртку.
   Виновато вздрогнув, пошла проверить. Оказалось – уложила. Вернувшись в гостиную, увидела Михаила, сидевшего на подлокотнике кресла и листающего её альбом.
   Заглянув через плечо, Люся увидела, что там опять комиксы! И много, несколько страниц! На первой картинке угадывалась карта Средиземноморья с пунктиром, обозначавшим курс самолета (виднелся маленький самолетик!), обрывавшимся около африканского побережья. В начале мая все газеты и теленовости только и говорили о крушении советского авиалайнера, сбившегося с курса в результате отказа радиосвязи. Затем была женская фигура, бредущая по пустыне, затем крупно: Марина, сидящая у костра с мужиком в чалме! На следующих картинках она ехала куда-то на верблюде, а кончалось все изображением симпатичного домика под черепицей с пальмами у входа и Мариной, стоящей около автомобиля-иномарки. Никаких пояснений, пузырей с текстом не было.
   – Что это, Воробейка? – зачарованно прошептал Михаил, – Откуда?
   – Не знаю, Миш! Бывает со мной такое. Карандаш, как будто, сам рисует, без меня. Фантазии, наверное, – слукавила Люся.
   Не показывать же мужу предыдущие комиксы с Эльвирой! Или со Степаном!
   – Но, здесь же Маришка! По твоему получается, что она была в том самолете! А потом… спасли её, значит, кочевники… Ничего не понимаю! И дом этот, с пальмами… типа она там живет… В Африке? Люсь! Разъясни!
   – Не, я сама обалдела! Африка! Ни фига себе!
   Поразглядывав комиксы и так, и эдак, Михаил со вздохом отложил альбом:
   – Давай спать, супруга! Завтра тяжелый день, а вставать рано.

   А Марина под именем Констанция Бонасье, устраивалась в Мексике. В небольшом городке (полсотни километров от Акапулько!) был снят домик на берегу океана (две спальни, гостиная, кабинет и кухня!), всего за триста долларов в месяц нанята прислуга – пожилая пара, Эсмеральда и Ромео Торрес. Эсмеральда хлопотала по хозяйству, а Ромео смотрел за садом и бассейном, а также был шофером и возил хозяйку на подержанном, но хорошо сохранившемся автомобиле Форд Кортина. Остававшихся полутора тысяч на жизнь хватало с лихвой: жизнь в Мексике и впрямь оказалась дешевая. Ну, относительно, конечно. Если не питаться в ресторанах и не одеваться в дорогих магазинах. Марине было не до этого. Она вынуждена была сидеть тихо из-за беременности. Эта проблема оставалась нерешенной: живот рос неотвратимо! Гинеколог, посещенный на третий день по приезде, поставил диагноз: четырнадцать недель.
   – Увы, синьора! – развел он руками, – Никто не возьмется прерывать беременность на таком сроке!
   Марина, тем не менее, навела справки. Результаты были неутешительные: никаких шансов на аборт! Значит, придется рожать, а там видно будет… Может, удастся выжать из Лючии прибавку, небось, обрадуется рождению племянника?
   Три раза в неделю Марина ездила в Акапулько на курсы испанского языка. Дело двигалось, через месяц она уже могла немного понимать беглую речь и выражать свои мысли. Эсмеральда помогала, как могла, показывая пальцем на предметы и изображая пантомимой глаголы. Ну, и телевизор! По нему постоянно шли сериалы, запас слов в которых был невелик, так что следить за неспешным развитием сюжета было не трудно. В качестве таблетки от одиночества был куплен щенок-ньюфаундленд и назван Лордиком. Пес сразу понял, что его первейшая обязанность есть охрана хозяйки, и таскался за Мариной везде, даже в туалет норовил протиснуться, чтобы не выпускать из виду. Быстро научился приносить тапочки, правда, при этом немилосердно их слюнявя. Даже разговор мог поддерживать: если, держа его руками за уши и глядя прямо в глаза, Марина задавала вопрос, например: «жарко сегодня?», то пес отвечал с подвывом: «А-ха!»
   Короче, все, вроде бы, было хорошо… Но такое растительное существование деятельную москвичку совершенно не устраивало. Надо было придумать, что делать дальше, начертить план будущего! Раньше все мечты заканчивались на переезде за границу. И вот она в Мексике, и что? Думай, голова, картуз дадут! … Интересно, все-таки, почему Лючия не хочет её видеть? Вообще-то, не больно и хотелось. Лишь бы деньги переводила исправно… Как-то они там, со Златогором?

   В августе Лючия дохаживала последние дни беременности. Живот был большой и тяжелый, приходилось отклоняться назад при ходьбе. Здоровье не беспокоило, не было ни отеков, ни головных болей, ни утомляемости. Аппетит был совершенно волчий, доктор даже посоветовал ограничить столь любимые спагетти и жареную картошку. Лючия подчинилась, но, чтобы заглушить голод, постоянно лопала яблоки, персики и виноград. Главной её заботой в эти дни было благополучие мужа, находившегося на воздержании уже почти месяц. Доктор посоветовал воздержаться от половой жизни, а Серджио, дурачок, и послушался! Как ни уверяла его Лючия, что, дескать, можно, если осторожно, он не поддавался на уговоры. С нарастающей тревогой она отмечала по утрам могучую эрекцию у спящего мужа, а однажды даже и мокрые от поллюции трусы! Посчитав на пальцах, сколько он будет лишен радостей секса, Лючия пришла в ужас: месяц до родов и сорок дней после! Да какой же мужик такое выдержит! Альтернативные виды удовлетворения Серджио тоже отвергал, объясняя это неловкостью по отношению к жене, дескать, ему-то будет хорошо, а ей – нет! Да какая, нафиг, неловкость! Лючия готова была принять своего ненаглядного куда угодно с радостью, лишь бы почувствовать его в себе, но он артачился, утверждая, что воздержание ему неприятностей не доставляет. Прямо, хоть покупай резиновую надувную бабу в сексшопе!
   После длительных напряженных раздумий Лючия нашла выход: подсыпав муженьку за ужином снотворного, ночью, втихаря, нежными пальчиками привела оборудование в рабочее состояние – и овладела им, спящим, умудрившись не разбудить! Нарушила, конечно, докторский запрет, но зато удовольствие испытала за двоих! С тех пор проделывала это через ночь и не разу не попалась!
   Другой её заботой было расследование смерти Костанцо и месть. В Москву был откомандирован секретный агент, уже известный нам частный детектив Шарль Ронье. Он не говорил по русски, но был снабжен телефоном и адресом Ромуальда Комберга-Кориотти, который, как мы помним, говорил по итальянски. Денег на накладные расходы Лючия приказала не жалеть, а вознаграждение посулила такое, что француз чуть не грохнулся в обморок от счастья. Дабы компенсировать незнание русского языка, Ронье вез в СССР два чемодана с аппаратурой: фото и видеокамеру, способные снимать в темноте, микрофоны, чтобы вести подслушку на расстоянии до трехсот метров, лазерный микрофон, считывающий звук по колебаниям оконных стекол, миниатюрный вертолет с телекамерой, лохматый камуфляжный костюм и многое другое. Поездка была залегендирована под творческий визит фотокорреспондента газеты «Карьерре делла Сэра». Это был рупор коммунистической партии Италии, а потому сомнений у КГБ возникнуть не могло. Удостоверение фотокорреспондента стоило сущие пустяки. Пришлось также для пущей убедительности срочно вступить в компартию Италии. Это тоже обошлось недорого. Коммунисты были даже готовы избрать француза генеральным секретарем, если потребуется. За деньги, конечно.
   Улетел он неделю назад и единственное присланное шифрованное сообщение гласило: «Вступил в контакт с адвокатом. Начинаем работать.»

   22-го августа Сергей, как обычно, собрался в кузницу. Раннее римское утро радовало прозрачным воздухом и чистым небом, воркованием голубей и шелестом апельсиновых деревьев в саду. Виноград, посаженый вдоль забора, рубиново светился в лучах восставшего ото сна дневного светила.
   – Еще несколько дней, синьор Каррера, и можно будет собирать урожай! – весело заявил косматый, как папуас, Джованни, выкатывая из гаража сверкающий, аки паникадило, Харлей.
   Сергей сорвал ягодку: действительно, совсем спелый! Но если подождать недельку, то будет ещё слаще, а тогда вино сбродится не сухое, а полусладкое. Идея сквасить вино из собственного винограда чрезвычайно импонировала. Конечно, много не получится – так, литров сто, но все равно здорово!
   Он уже собрался сесть в мотоциклетное седло, как на пороге появилась супруга.
   – Возьми меня с собой! – попросила она, – Хочу на травку! Молока попить, а на обед картошки в золе испечь и шашлык поджарить!
   – Какой-такой шашлык-машлык? Тебе же через три дня рожать! А вдруг я тебя растрясу? – с напускной строгостью возразил Сергей, в глубине души чувствуя себя слегка виноватым, что проводит с женой мало времени.
   – Ну, пожалуйста, милый! – прижалась к нему Лючия, – Хочу, хочу, хочу! А не возьмешь – я заплáчу!
   Налицо был откровенный шантаж – деваться некуда! Пришлось согласиться и пересесть в авто. Но не в Порше, который был Лючии тесноват, а в скромный Мицубиси-Паджеро, используемый для поездок по хозяйству.
   Приехав на ферму-кузницу аккурат к утренней дойке, Лючия отпустила сторожа, подоила корову и накопала в огороде картошки. Поколебавшись, решила: раз мяса для шашлыка нет, то придется есть курицу. Она потом щедро компенсирует синьору Лоретти.
   Поймав самую невзрачную курицу (впоследствии выяснилось, что это была самая яйценоская!), Лючия бестрепетной рукой обезглавила животное. Ощипывать не стала, а, выпотрошив и вымыв, обмазала глиной, намереваясь испечь в очаге вместе с картошкой. Приятно иногда почувствовать себя крестьянкой!
   Все вышеописанное заняло у нее все утро, ибо торопиться было некуда. Жалея, что не удастся испечь хлеба, или, хотя бы, лепешек, синьора Каррера развела в очаге огонь и отправилась на огород сорвать помидоров и огурцов для салата. Сегодня у них будет настоящий деревенский обед! Взглянув на небо, нахмурилась: такое чистое с утра, оно сейчас было покрыто тучами, грозящими пролить на землю изрядное количество дождя. Сев у очага, нарезала овощи для салата, сбрызнув их уксусом и маслом. Добавила перец, лук и чеснок. Из кузницы доносился звяк металла и тянуло углем. Еще полчаса – и можно звать Серджио обедать. Пошевелив кочергой прогоревшие дрова и убедившись, что глина на курице сделалась твердой, как черепица, Лючия положила в очаг картошку. Зажмурившись, представила, как будто Серджио простой деревенский кузнец, а она кузнечиха, и кроме них на ферме никого нет. Ну, скоро будет маленький! Он подрастет и будет бегать по лужам в одной рубашонке, без штанов, а по воскресеньям она будет ходить с ним на мессу в деревню. Бамбино будет тихонько сидеть у нее на руках и, показывая пальчиком на статую Девы Марии, спросит: кто это, мама? А Лючия поцелует его и объяснит: это – Божья Матерь! От этих мыслей ей вдруг сделалось на душе хорошо-хорошо, как патока растеклась. Ребенок в животе отозвался довольно сильным толчком в мочевой пузырь, даже в туалет захотелось. Потыкав палочкой в картофелину и убедившись, что она испеклась, Лючия пошла звать мужа обедать.
   – Сейчас иду! – отозвался он, снимая кожаный фартук и останавливаясь на пороге, чтобы закурить.
   И в этот момент начался дождь! Теплый, летний, грозовой! Лючия счастливо завизжала, и, подобрав юбку, двинулась вслед за Сергеем в дом. Идти было всего полторы сотни шагов, но они успели вымокнуть до нитки. Добродушно ругаясь, Сергей разделся до трусов и завернулся в одеяло, найденное Лючией. Ей тоже пришлось раздеться и облачиться в простыню.
   Раскололи поленом глиняную броню на курице, выгребли из золы картошку… Ели руками, перемазавшись в саже, но настроение от этого только улучшилось. Дождь, тем временем, разошелся всерьёз, и лил как из ведра и маленькой кастрюльки в придачу. Громыхал гром, молнии то и дело озаряли сквозь окно грубый дощатый стол и две завернутые в одеяло и простыню фигуры.
   – Грозно Юпитер стрелы свои громовые мечет могучей десницей, смертных во страх повергая великий, – задумчиво пробормотал Сергей по латыни, пуская дым в низкий потолок.
   – А я не боюсь грозы! – хвастливо заявила Лючия.
   И только она произнесла эти слова, как сверкнула ослепительная вспышка и сразу же раздался такой раскат грома, что даже мусор с потолка посыпался! Сергей с перепугу выронил недокуренную сигарету, а Лючия…
   – Ой! Живот-живот-живот! – заголосила она, хватаясь за упомянутый орган.
   Живот стал твердым и пульсировал схватками. Началось!
   – Щас, дорогая, щас я тебя… в роддом… – залепетал растерявшийся Сергей, не замечая, что говорит по русски.
   Как был, в одних трусах метнулся к двери – и с ужасом увидел, что машину придавило упавшим дубом! Дуб был здоровенный: в обхват, если не больше, толщиной. Не поднять! Да, хоть бы и поднял: и крыша, и капот Паджеро были всмятку. Оскальзываясь в лужах, Сергей рванул в кузницу, к телефону. Увы! Телефон молчал, как партизан на допросе в гестапо! Волна паники захлестнула нашего мастера-кузнеца, бывшего воздушного десантника – кого угодно, только не акушера. До деревни десять километров, в такой дождь пешком туда с Лючией не дойти…
   – Серджио! – услышал он отчаянный вопль жены и побежал обратно.
   Через три часа у Лючии отошли воды, схватки сделались сильнее и чаще. Сергей, приготовив нож (ножниц не нашел!), суровые нитки и чистую простыню, сидел рядом и бесился от невозможности помочь. Дождь не утихал (впоследствии по телевизору гордо объявили, что на Рим и окрестности выпала месячная норма осадков!), поднялся сильный ветер. Ветхая крыша не выдержала и расщеперилась. Струйки воды забарабанили по столу, полу и кровати. В других комнатах было не лучше. В отчаянии Сергей поднял корчащуюся Лючию на руки и отнес в хлев, уложив на сено. Корова с интересом косилась лиловым глазом и шумно принюхивалась. Лючия вопила в голос, когда особенно сильная схватка стягивала живот. Губы у роженицы были искусаны, глаза запали.
   Стемнело. Электричество тоже вырубилось, и Сергей пошел в дом поискать свечи. Не нашел, принес старый молочник и бутыль с оливковым маслом. Свернул грубый фитиль из тряпичных полосок, поджег. Слабый чадящий свет импровизированного светильника едва-едва позволял разглядеть прямо-таки первобытный интерьер.
   Лючия, дождавшись кратковременной передышки, вдруг взяла мужа за руку и серьёзно сказала:
   – Мне не разродиться, Серджио! Возьми нож и спаси ребенка, пусть хоть он живет…
   – Вот ещё, глупости! – парировал тот, внутренне содрогаясь: неужели дойдет до этого?
   Ещё через час, уже ближе к полуночи, схватки перешли в потуги. Лючия уже не кричала, только кряхтела. Лицо её сделалось черным от прилившей крови.
   – Давай, жми! – азартно вопил Сергей, – Ну, ещё немножечко! Уже голову видно!
   Лючия, зажмурилась и натужилась изо всех сил.
   – Во! Вылезла голова! – радостно доложил наблюдатель, – А ну!
   – Ave, Maria, mater Dei, ora pro nobis! (Славься, Мария, матерь Божья, молись за нас! – молитва, лат.) – прошептала женщина сквозь стиснутые зубы и…
   – Всё! – обессиленно вякнул благоверный супруг, – Вышел весь!
   Лючия откинулась на шуршащее сено, испытывая чувство невероятного облегчения и пустоты внутри. Она стала матерью! Свершилось!
   Между тем Сергей, слегка трясущимися руками перевязал пуповину и чиркнул ножиком. Спустя секунду раздался чих и младенец заорал, причем, довольно громко.
   – Парень! – восхищенно заворковал папаша, – Парнище! Ух, ты!
   – По-по-покажи! – слегка заикаясь, попросила Лючия, приподнявшись на локте.
   Неловко держа малыша, Сергей поднял его для обозрения. Был он синевато-лиловый, с крепко зажмуренными глазами и носом-пуговкой. На голове курчавились густые черные волосы. Пиписька вдруг напряглась и пустила струйку прямо на грудь матери. А ещё пацан нетерпеливо вопил и ищуще водил ротиком! Ничего прекраснее Лючия не видела в своей жизни! Это был её сын, её бамбино, её продолжение и бессмертие!
   – Натри его маслом, заверни и дай мне!
   Пока муж возился, родился послед. Стало совсем легко, боль отступила.
   Завернутого кое-как новорожденного приложили к груди, и он, схватив сей источник питания двумя руками, жадно зачмокал, потешно шевеля пальцами ног. Сергей смотрел, как зачарованный, с сожалением вздохнув, когда мальчишка наелся и задремал. Стараясь не шуметь, глава семьи сходил в дом и принес все одеяла, которые смог найти. Принес также полурастаявшие полуфабрикаты из отключенного холодильника. Завернув их в пластиковый пакет, положил жене на низ живота:
   – Это чтоб кровотечение прекратилось!
   Потом они, укрытые сухими одеялами, лежали, прижавшись к друг другу. В дверном проеме постепенно светлело небо.
   – Сегодня воскресенье… – шептала Лючия, – И мой сын родился в яслях, как Иисус! Я вижу в этом знак благоволения Божия… и призыв к смирению.
   – Ага, типа, намек, чтоб не зазнавались! – подтвердил Сергей, которому страшно хотелось в туалет, но жалко было вылезать из-под теплого одеяла под дождь.
   Они задремали, и были разбужены вернувшимся сторожем. Синьор Бенвенуто Лоретти был в ужасе от причиненных хозяйству повреждений, а также от осознания лишений, которым подверглась хозяйка.
   – Святая Мадонна! А я-то был уверен, что вы уехали ещё вечером! – причитал он, – Сейчас, сейчас я отвезу вас в город! В госпиталь!
   Когда семья Каррера грузилась в его старенький Фиат, синьор Лоретти застенчиво попросил:
   – Нельзя ли взглянуть на вашего сына, синьора?
   Мальчик был с гордостью предъявлен. Старик восхищенно поцокал языком и показал пацану «козу». Тот схватил его за палец и долго не отпускал.
   – Такой сильный! – засмеялся сторож, – А как вы его назовете?
   – Как мы назовем твоего сына, о муж мой? – потерлась о плечо Сергея щекой Лючия.
   Сергей не задумался ни на секунду:
   – Михаилом… Michele!
   – В честь Михаила-Архангела?
   – Да! И в честь моего друга…

Глава вторая

   Супруги Михайловы прилетели в Париж! Встретили их, как полагается, хлебом-солью, усадили за стол в самый красный угол избы. Дипломаты, в том числе посол и директор местного отделения общества советско-французской дружбы, поднимали тосты за вновь прибывшего работника невидимого фронта, зятя самого Воробьёва, и его очаровательную супругу. Основательно поддав, начальник и подчиненный вышли перекурить. Да, забыл сказать: Мишиного шефа звали Николаем Ивановичем Летуновым. Был он красив, поджар, носил длинные, ухоженные волосы и усы – этакий д'Артаньян из «Двадцать лет спустя», как отметила Люся.
   – Свежие анекдоты есть? – понизив голос, поинтересовался он у Михаила.
   – Есть. А про кого?
   – Про сам знаешь кого!
   Михаил секунду держал паузу, а затем выдал:
   – Ходят слухи, что Слава Кэпээсэс вообще не человек!
   – Отлично, годится! А ещё? – ухмыльнулся начальник.
   – В городе Мухосранске приходит человек в магазин и говорит продавщице: взвесьте мне, пожалуйста, триста граммов еды. А она отвечает: приноси – взвешу!
   – Ну, слава Богу, наш человек! – облегченно вздохнул Николай Иванович, – А то я боялся, что засланный казачок приедет. Про здешнюю жизнь я тебе потом расскажу подробно, а пока запомни: на меня стучать можно и нужно, только обязательно сначала мне показывай. Стучать будешь Вите, ну, такой, с бровями, как у Брежнева. Он у нас по этому делу главный. Нормальный мужик, между прочим! Просто работа такая.
   – Понял, Николай Иваныч! – наклонил голову Михаил.
   – Вещи из Совка на продажу привез?
   – Нет. Только водку. Четыре бутылки.
   – Ну, ты даешь! – непритворно удивился главный специалист по советско-французской дружбе, – На что ж ты с молодой женой жить собираешься? Ладно, пооботрешься немного, разберешься, что сюда из отпуска везти, а что отсюда.
   Они поговорили ещё немного на всякие интересные темы, в том числе о соблюдении морального облика советского человека. Михаилу было не рекомендовано посещать бордели «Ландыш», «Черная Орхидея» и «Тибет». Но не тот «Тибет», что на Елисейских Полях, а тот, что на Монмартре.
   – Они, суки, там стучат, причем не Вите, а напрямую, в Союз, – пояснил Летунов, раскуривая изящную гнутую трубку.
   По тем же причинам не стоило посещать рестораны «Тройка», «Де Воляй» и ещё несколько.
   – А в остальные места можно, только конспирацию соблюдай. Казино, стриптиз… Но, если застукают, имей на всякий случай при себе рапорт, что встречался там с информатором по служебной необходимости. Ладно, сейчас отдыхай, устраивайся, а в понедельник выходи на работу!

   Квартиру супругам Михайловым посольство сняло неподалеку, на Рю де Карепá. По советским меркам жилье было роскошное: третий этаж, старый дом в тихом зеленом квартале, двухкомнатная квартира с альковом в спальне и камином в гостиной. Имелся и балкон, нет, скорее – лоджия, достаточно просторная, чтобы пить там чай или заниматься живописью. Мебель была старомодная, но вполне приличная, на кухне стояла посудомоечная машина и в отдельном закутке – стиральная. Люся была чрезвычайно довольна, ибо ни стирать, ни мыть посуду не любила и не умела. А вот ванны не было, только душевая кабинка. Памятуя наставления родителей о дороговизне электричества, которым нагревалась вода в баке, решили принять душ совместно. Помывка моментально перетекла в баловство, а потом и… До прикосновений дошло! Закончили в спальне, обстоятельно обновив кровать, скрипевшую, как несмазанная телега! Люсю это очень смешило и сбивало с настроения.
   На следующий день пошли обнюхивать углы. Цены в кафе на углу вдохновили их на домашнюю пищу. Купили сосисок у мясника, а потом выяснили, что переплатили вдвое по сравнению с супермаркетом. О, опыт, сын ошибок трудных!
   Послонявшись по кварталу, молодожены приобрели огромный подержанный телевизор – 72 сантиметра по диагонали, и видеомагнитофон, тоже подержанный. Посетовав, что негде раздобыть любимые фильмы (в Советском Союзе видеомагнитофоны не выпускались, а значит и в видеокассетах потребности у народа не было!), посетили салон видеопроката, и к своему изумлению нашли там «Белое солнце пустыни», «Полосатый рейс» и еще много чего! С полки для взрослых Михаил взял кассету с изображенным на обложке белым домиком под черепичной крышей и сантехником, стучащимся в дверь. Прокат трех кассет на неделю стоил недешево, поэтому было решено приходить сюда пореже.
   Вечером Михаил сказал Люсе, что выйдет покурить и прогуляться перед сном. Направился он прямиком к телефону-автомату, стоящему в полусотне шагов, около лавки молочника. Оглянувшись для конспирации и не увидев никого, кроме невзрачного дядьки, лизавшего мороженное шагах в двадцати, набрал код Рима и номер, выученный наизусть.
   – Алло! Резиденция «Каса Костанцо»! – отозвалась трубка мужским голосом.
   – Парле ву франсе, синьор? – осведомился Михаил.
   – Уй, месье!
   – Позовите пожалуйста месье Златогора.
   – Его нет дома. Что-нибудь передать?
   – Передайте, что звонил Михаил Михайлов. Я перезвоню завтра, в это же время.
   Вернувшись домой, Михаил глотнул валерьянки, чтобы успокоить напрягшиеся нервы и завалился спать. Всю ночь ему снился странный сон, как будто он целуется с новым начальником, а тот бормочет: еще! Еще! И колется усами.
   Проснувшись под утро, обнаружил у себя на груди довольного консьержкиного кота! Надо же, учуял валерьянку и проник через незакрытую балконную дверь!
   Выругав животное русскими словами, безжалостно выгнал его в предутренний сумрак.
   Вернувшись в постель, долго не мог заснуть, рассматривал спящую Люсю. Безусловно, она сильно похорошела с прошлого лета – гадкий утенок превратился в симпатичного лебедя. Кроме того, они разговаривали на одном языке, в смысле, читали те же книги, смотрели те же фильмы, даже строй мыслей был у супругов похож. И чувство юмора тоже! Эх, если б только он любил её! А любви-то и не было. Была симпатия, привязанность, физическое влечение… все, что угодно, но не любовь. Михаил чувствовал, что ему теперь все равно, с какой женщиной спать, ибо к Люсе верности не испытывал, не то, что к Марии.
   «Ничего, стерпится – слюбится!» – шепнул ему на ухо кто-то невидимый. Совесть?
   Жена повернулась во сне и закинула на него ногу. Вспомнилось предупреждение тестя: на провокации не поддаваться! Почему-то вдруг стало смешно. На такую провокацию можно и поддаться! Он легонько куснул Люсю за ухо, тем самым разбудив. Она потянулась, обняла мужа за шею и, почувствовав нечто, упершееся ей прямо в пупок, недовольно буркнула:
   – Ты зачем мне пальцем в пупок тыкаешь, а?
   – А это и не палец вовсе!
   Тут Люся проснулась совсем и восхищенно мурлыкнула:
   – Ой, ну, ты у меня, вообще, ненасытный!

   Утром, сразу после завтрака, раздался телефонный звонок. Звонил главный чекист Витя, то-есть, Виктор Леонидович Перовский.
   – Михал Михалыч? Доброе утро! Это Перовский.
   – Здравствуйте…
   – Надо бы встретиться… Зайдите ко мне, лады?
   – А когда, Виктор Леонидович? – несколько обескураженно спросил Михаил, ибо было воскресенье.
   – Ну, как только, так сразу. Не прощаюсь.
   Отбой.
   «Вербовать, наверное, будет!» – сообразил Михаил, одеваясь.
   – Кто это? – спросила Люся из кухни.
   – Перовский. Видеть хочет.
   Люся засмеялась:
   – А, Перовский! Папа говорил, что слух ходит, дескать, он праправнук Софьи Перовской и внебрачный сын Брежнева!
   Михаилу же, почему-то, было не смешно.
   Через полчаса он постучался в дверь кабинета:
   – Можно, Виктор Леонидович?
   – Заходи, Миша, садись! Ничего, если я на «ты»?
   – Нормально, вы же старше.
   Чекист некоторое время молчал, а затем сказал с горечью:
   – Что же ты так неправильно жизнь в Париже начинаешь? Ну, порнографическую кассету в прокате взял – ладно, бывает из любопытства! Но предателю Родины Златогору звонить – это уже, знаешь… И не за такое в двадцать четыре часа в Союз высылают… и дело заводят! Я, конечно, понимаю – друг детства и все такое, но пойми, Миша: есть вещи, которые даже друзьям не прощают! Ты же советский человек, комсомолец!
   Закурив, он посверлил помертвевшего от ужаса парня острым взглядом из-под брежневских бровей.
   – Молчишь… Конечно, что тут скажешь! Значит, так: я это дело замну, тем более, что разговора у вас не получилось. Ради Василия Кузьмича и дочки его замну. Но помни: на первый раз прощается, второй раз запрещается, а на третий раз не пропустим вас! А первый раз уже был, когда ты от него письмо получил. А сегодня – второй раз, имей в виду. Всё! Свободен.
   Совершенно расплющенный всеведением комитетчика, Михаил кивнул и встал со стула.
   – До свиданья… – через силу выдавил он, борясь с подкатившим позывом тошноты.
   – До скорого, Миша! – как ни в чем ни бывало улыбнулся Перовский.

   Разумеется, ни в этот вечер, ни в последующие, звонить Сергею Михаил не рискнул. Шибко сильно напугался, потому что.

   – Вам звонили, синьор Каррера! Некто месье Михайлов! – торжественно заявил дворецкий Маттео вернувшемуся из кино Сергею.
   Впрочем, все, что он ни произносил, звучало торжественно, даже фраза «Можно выйти в туалет?»
   Сергей переглянулся с Лючией. Они впервые после рождения сына ходили в местный кинотеатрик на советско-итальянский фильм «Подсолнухи» с Софи Лорен и Марчелло Мастрояни.
   – Откуда был звонок?
   – Межгород, синьор. Я могу уточнить.
   – Пожалуйста, Маттео, узнайте.
   Мысли замельтешились, в мозгу заскрипели нейроны, передавая электроимпульсы друг другу:
   «Мишка звонил! Из Москвы невозможно… а откуда? Из заграницы? Но как? Тоже сбежал? Непонятно… Информации маловато! Отложим пока.»
   Переобувшись в шлепанцы, прошел в детскую. Лючия стояла с Мишаней на руках (так они его звали – Мишаня!), готовилась к кормлению и выслушивала отчет няньки Франчески о вечерних событиях. Та обстоятельно докладывала сколько пацан спал, сколько воды выпил и сколько выделил, показала памперс с какашками.
   – Животик пучило, плакал! Я уверена, что у синьоры слишком жирное молоко! – строго заявила Франческа.
   Нянька она была опытная, с отличными рекомендациями, но немолодая и некрасивая. И вообще она была из Камеруна, чёрная-пречёрная. Лючия наняла ее не только для сына, но и для мужа. Нет, не так! Как бы тебе подоступней объяснить, Читатель? Ну, в общем, чтобы исключить потенциальные шуры-муры. Она знала, что Серджио где-то как-то немножечко расист, вернее, ксенофоб, и черные женщины ему не нравятся. Как говорится: береженого Бог бережет!
   Лючия возмущенно фыркнула, гордо предъявила свежеобретенный результат анализа своего молока, в котором все было в норме, и отпустила Франческу до утра. Под внимательным взглядом мужа принялась кормить сыночка. Обычно она получала невыразимое удовольствие от этого процесса, но сейчас мысли её были далеко.
   Звонок Михаила взволновал её. Неужели Марина нарушила соглашение?
   Мишаня наелся, отвалился от груди и сыто рыгнул. Грудь, тем не менее, не отпустил: мало ли, вдруг потом ещё немножко влезет?
   Поцеловав сына, Сергей вышел в гостиную. Время было позднее, хотелось спать. Утром в кузницу… Вот, странное дело: денег завались, можно на работу не ходить вообще, а тянет! Вот, что значит работать на себя! Тем более творчески! Все поковки разлетаются мгновенно, и клинки, и ювелирка… Фактор личной заинтересованности называется. В Союзе его из людей выкорчевали…
   Вошел Маттео и хорошо поставленным голосом возвестил:
   – Звонок был из Парижа, синьор. Телефон-автомат номер 35627, двенадцатый арондисман, Рю де Карепа.
   – Молодчина ты, дружок, возьми с полки пирожок! – весело отозвался Сергей и отправился в спальню.
   Дворецкий улыбнулся краешком губ, радуясь, что хозяин остался им доволен.
   В спальне, прислонившись бедром к теплой попе уже спящей Лючии (кормление отнимало у нее много сил, она даже днем теперь прихватывала часок-другой сна), Сергей напряженно обдумывал факт звонка.
   «Мишка в Париже… Попасть туда можно… двояко, нет, трояко: туристом – раз, на работу – два, беглецом – три! Вариант с работой крайне сомнителен: кто его, выпускника Строгановки, возьмет на работу во Францию? Туристом… более вероятно. Может, он за последний год на общественной работе авторитет завоевал! Хотя… сразу во Францию… сначала в Болгарию бы разрешили, тем более холостяку. Неужели сбежал?»
   Так и не придя ни к какому заключению, уснул.
   На следующий день закончил в кузнице пораньше и весь вечер ждал у телефона, но друг так и не позвонил. Побарабанив в задумчивости пальцами по столешнице, послал секретаря за подробной картой Парижа, телефонным справочником и путеводителем.
   Так, вот она, Рю де Карепа… А что на ней есть? Отель какой-нибудь? Нету! От центра неблизко, от метро тоже. Что бы Мишке там делать, в спальном квартале? Судя по путеводителю, квартал нормальный, не трущобы, вон, даже ресторан есть и кинотеатр. А что есть поблизости? Например, посольство? О, близко! Всего в трех кварталах на запад. Это сколько же до него, ежели пешком, с этой самой Рю?
   Прикинув масштаб, посчитал на пальцах: получалось не более получаса со скоростью четыре км в час, то-есть – прогулочным шагом. Интересно! Если предположить, что Мишка там живет, вблизи от посольства, то… Нет, ну кто его на дипломатическую работу возьмет-то? Ерунда получается… А если Мишка сбежал, то как его вообще в огромном городе искать? Может, он случайно забрел на эту Рю?
   Прождав звонка ещё три дня и не дождавшись, Сергей принял простое, но верное решение: для начала послать в Париж Аугусто, пусть разведает, не приехал ли на работу товарищ Михайлов. Если да, то съездить самому и навести контакт! Аккуратно, конечно.
   Синьор Ковальчук сначала слегка растерялся, получив задание выяснить, работает ли в советском посольстве во Франции некто Михаил Михайлов, но потом рассудил, что получить однозначный ответ будет не очень сложно. Ведь, если человек там работает, то он должен проходить через ворота! Значит, нужно найти подходящий наблюдательный пункт и следить за воротами несколько дней! Изложив сию нехитрую идею хозяину и получив одобрение, молодой человек отбыл в столицу Франции, снабженный фотографией объекта, мощным биноклем и фотоаппаратом с телеобъективом. Командировка, таким образом, не представляла больших трудностей, и казалась даже приятной, тем более, что грела мысль насчет прибарахлиться. Рим, конечно, не страдал отсутствием в магазинах мужских нарядов, но и Париж в этом смысле город в Европе не из последних!
   Заселившись в отельчик всего в двадцати минутах ходьбы от посольства, Аугусто сходил на разведку и выяснил, что наблюдательный пункт можно устроить в большом многоквартирном доме напротив входа и больше нигде. Но как туда попасть? Все подъезды с кодовыми замками, чердаки тоже заперты… Да и не было желания лезть на чердак ночью по пожарной лестнице: во первых, опасно, во вторых – грязно там, в третьих… а в третьих, могут и по шее дать, если поймают! Наш нежный римлянин терпеть не мог физического насилия и боли, поэтому вариант с чердаком отверг.
   При доме было кафе. Может, оттуда получится? Зайдя в заведение, он сразу приуныл, поняв, что пялиться в бинокль через окно на виду у всех не получится. Чего доброго, за шпиона примут! Но, оглядевшись, сразу обратно повеселел, ибо кафе служило местом сбора мужчинок с нетрадиционной сексуальной ориентацией, среди которых попадались очень даже симпа-а-атичные! Проведя в сем злачном месте два вечера, синьор Ковальчук выяснил у бармена, что сложенный, как Аполлон, сенегалец Феликс обитает в квартире на втором этаже, и окна у него выходят на правильную сторону. Значит, придется ради выполнения задания задружиться поближе с африканцем и пожертвовать своей любимицей… этой… ну, на чем сидят!
   Соблазнить Феликса оказалось несложно. Сначала Аугусто принял томную позу и состроил ему глазки. Простодушное дитё природы сразу впечатлилось и засмущалось. Выждав немного, наш интриган, он же секретный агент, бросил монетку в музыкальный автомат и пригласил жертву своего коварства на танец. Уточняю: на медленный танец, во время которого, прижавшись к партнеру, он понял, что сделал правильный выбор! После танца Феликс пересел за столик Аугусто и купил ему коктейль Маргарита.
   – Мне очень одиноко в этом огромном, холодном городе, – пожаловался он, накрыв огромной черной ручищей маленькую ладошку белого человека, – Может, пойдем ко мне? Есть хороший коньяк, записи последние послушаем…
   – А потом что будем делать, противненький? – лукаво прищурился Аугусто.
   Видел ли ты, Читатель, как краснеют чернокожие? Так вот, Феликс из черного, как слива, сделался… ну, скажем, сажа газовая, берлинская лазурь и немножко охры, плюс киноварь. Такой, значит, сложный цвет! Похоже на эмаль на комсомольском значке, только темнее, почти как гнилая вишня! Такое проявление неиспорченности многоопытному римлянину польстило!
   Короче, пошли. Выпили коньячку, послушали последний диск Пинк Флойда… Потом шалуны вместе принимали душ, а затем…

   Дальше Автор наваял восемнадцать страниц эксклюзивной, отборной, высокохудожественной эротики! Но, увы! Цензура вырезала…

   Спустя полтора часа обессиленный синьор Ковальчук лежа курил сигаретку и был растворен в нирване. Дикий человек из дебрей Африки превзошел все его ожидания!
   Утром Феликс поцеловал толстыми губами свою новую любовь и убежал на работу. Аугусто не спеша позавтракал, уселся поудобнее у окна и принялся смотреть в бинокль на людей, входящих и выходящих из посольства.
   В первый день объект так и не появился. Дело в том, что, как мы знаем, Михаил трудился не в посольстве, а в Обществе Франко-Советской Дружбы, которое располагалось совсем в другом месте.
   На второй день, к радости секретного агента, высокий, красивый, темноволосый парень, совпадающий с изображением на фотографии, появился без пяти девять, ибо по вторникам происходило важнейшее для каждого советского человека событие: политинформация.
   – Симпа-а-атичный… – пробормотал Аугусто, делая несколько снимков для шефа.
   Задание было выполнено, но он решил проследить красавчика до дому.
   Дождавшись, когда Михаил вышел, он последовал за ним, не без сожаления покинув квартиру Феликса. Он с удовольствием задержался бы у своего нового друга, но долг превыше всего!
   Перебегая с одной стороны улицы на другую, прячась за кустами и фонарными столбами, Ковальчук тенью (как ему казалось!) вёл объект. Когда, после получаса ходьбы, тот вошел в небольшой особняк, из содержания вывески стало ясно, что это место работы. Время было обеденное, и секретный агент пошел в ресторан поблизости, где с аппетитом и поел. До конца рабочего дня оставалось чуть более полутора часов, и он решил посидеть, попивая кофе с коньячком и почитывая газету, благо вход в Общество Дружбы отлично просматривался.
   Тем временем в кабинете Перовского зазвонил телефон:
   – Алло! Алло! Шеф? Это я, Лялькин! То-есть, тьфу… Седьмой! Виктор Леонидович, за Михайловым следят!
   – Понял тебя, Седьмой. Выясни, кто и зачем. Только аккуратно, без крови.
   – Усё понял, шеф! Без шуму и пыли!

   В пять часов восемь минут Михаил покинул особнячок и двинулся домой. Аугусто вёл его уже совсем уверенно, засунув руки в карманы и насвистывая арию Кармен. Вот и дом, вот и подъезд… А квартира? Проскользнув в парадное сквозь не успевшую захлопнуться дверь, он быстро взбежал по лестнице на последний, четвертый этаж, опередив старенький лифт. Объект вышел на третьем этаже. Хлопнула дверь, донесся радостный женский голос.
   «Натурал, значит… Жалко!», – слегка огорчился юноша.
   Спустившись на цыпочках, подошел к двери, приложил ухо: тишина. Прислушался у другой двери: голоса! Говорят по русски! Что и требовалось доказать!
   Чрезвычайно довольный собой, он вышел из подъезда и немедленно наткнулся на преградившего путь человека с незапоминающимся лицом, среднего роста и в костюме неопределенного цвета.
   – Позвольте пройти, месье! – возмутился Ковальчук слегка дрогнувшим голосом.
   Но тот не двинулся с места. Мало того, схватил римлянина за галстук:
   – Ты зачем по нашей улице ходишь?
   Говорил незнакомец на парижском наречии с сильным украинским акцентом, и запах изо рта у него был ужасный: чеснок, перегар и гнилые зубы. Из глаз же струилась угроза!
   Поняв, что надо спасать свою молодую жизнь, Аугусто среагировал мгновенно: оглушительно завизжал, одновременно пройдясь по роже агрессора длинными наманикюренными ногтями, ударил коленкой в пах и бросился бежать, вопя, что было мочи. Не ожидавший такого мощного отпора комитетчик, с трудом разогнувшись, побежал в другую сторону, ощупывая на бегу царапины на лице.
   Забежав за угол Аугусто, задыхаясь, остановился. Сердце колотилось, как бешеное, в боку кололо немилосердно. Ну, не бегун он! Чуть не разрыдался, заметив, что сломал ноготь на указательном пальце. Теперь месяц ждать, пока отрастет, вот горе-то! Юркнув в кафе, заказал джин с тоником. Выпил залпом. Полегчало. Осмотрел себя в зеркале за стойкой: еще и галстук порвался! От Кардена вещь, жалко… Настроение испортилось ещё сильнее. Однако, надо убираться восвояси, на фиг такие приключения! В отель за вещами решил не заходить: вдруг его там подстерегают? Самолет и поезд тоже отпадают, они там в первую очередь засаду поставят. Кто такие «они», Аугусто не знал, но ясно было одно: враги! Поразмыслив, попросил бармена вызвать такси и поехал в Хертц, контору по прокату авто. Оттуда позвонил в отель и дал указание переслать вещи в Рим, но адрес дал не свой, а другого отеля, и имя указал тоже вымышленное. На всякий случай. Теперь его точно не найдут! Окольными путями выбрался из Парижа и взял курс на юг.

   Тем временем Седьмой предстал пред ясными очами начальника:
   – Устанавливал он Михайлова, шеф. До самой квартиры довел! Я его на выходе попытался поспрошать, с виду-то хрупкий, думал, сразу расколется, кто он и откуда.
   – И что? – кислым голосом процедил Перовский, уже догадываясь о результате.
   – Тот еще волчара оказался! Чуть глаза меня не лишил, да еще по яйцам коленкой приложил, до сих пор больно!
   – Хреновато, Лялькин! Ты же опытный кадр, а простое дело завалил.
   – Так, я же топтун, а не волкодав! Приемам не обучен…
   – Ладно, замнем. Я сам виноват, надо было с тобой Егора послать… Ты-то как думаешь, кто это был? Не связник, а?
   – Не француз, это точно. С виду испанец или грек. Профессионал. А работать может на кого угодно… И не связник, в контакт с Михайловым не вступал ведь.
   – Угу… Свободен, Лялькин. Наблюдение за Михайловым продолжай. Не нравится он мне, шибко блатной, понимаешь… и суета эта вокруг него не нравится!

   Приехав в Рим, секретный агент Ковальчук встретился с хозяином и доложил, что задание выполнено и перевыполнено:
   – Михайлов служит в Обществе Франко-Советской Дружбы. Живет на Рю де Карепа, вот, я номер дома и квартиры записал. Третий этаж. Судя по всему, женат на женщине.
   – Ну, ясно, что не на мужчине! – захихикал Сергей.
   «Смейся, смейся! Наши силы крепнут, наши ряды растут, нас поддерживают в правительстве! Недалек тот час, когда нам разрешат однополые браки!» – подумал про себя Аугусто.
   Вслух же рассказал о нападении незнакомца, упирая на свой героизм и намекая на отпуск, необходимый для лечения нервной системы и сломанного ногтя.
   – Представляете, шеф, этот гад галстук мне порвал! Теперь только выбросить…
   Сергей, конечно же, компенсировал потери и отпуск санкционировал.
   В свете полученной информации он сделал следующие выводы: Мишка под колпаком у КГБ, ибо никем другим напавший на Аугусто незнакомец быть не мог. Телефон, конечно же, тоже прослушивается. Как же с ним встретиться-то? Придется замаскироваться!
   Лючия, когда супруг поставил ее в известность, что скоро отбывает в Париж встретиться с другом, большой радости не испытала, так как опасалась, что у них зайдет разговор о Марине. Что, если она связалась с братом и все ему рассказала? Серджио может не понравиться запрещение подруге детства общаться с ним! Лючия, впрочем, быстро успокоилась, сообразив, что Марина теперь далеко – в Мексике, и вреда причинить никак не может. И прилететь в Рим тоже не может – билеты на самолет нынче дороги, да и с гаитянским паспортом визу в Италию получить нелегко! Вдруг ей стало жалко несостоявшуюся невестку: жизнь на чужбине и так не сахар, а она, к тому же, даже лишена возможности подать о себе весточку родителям…
   Решила снять ограничение на звонки. Когда Серджио узнает от Михаила, где Марина, то сам позвонит, не удержится. Надо будет сказать Вентуре…

Глава третья

   Парижская жизнь Михаила и Люси вошла в колею рутины и ровненько катилась, лишь иногда слегка подпрыгивая на мелких ухабах непредвиденных обстоятельств. С работой все наладилось быстро, а вот быт и досуг – нет. Это в Париже-то? Да, Читатель! Кино, театры, музеи, посещение Эйфелевой башни – всё было возможно, но – за деньги! Магазины манили изобилием, да что там! Сверхизобилием! Но оно было тоже за деньги. Очень трудно было расчитывать Мишину маленькую зарплату, потому что хотелось то вкусного, то красивого, а то и того и другого одновременно.
   Люся путем проб и ошибок научилась покупать продукты по сносной цене. Любые покупки несъедобных вещей она сначала обсуждала с мужем, а потом искала, где это продается максимально дешево. Ну, распродажи, конечно. Их рекламировало телевидение и газеты. Ещё мадам Михайлова перезнакомилась с женами дипломатов, у которых одалживала книги и видеокассеты на русском языке (идеологически выдержанные!). В библиотеке посольства тоже можно было взять кое-что почитать, но выбор был не очень велик. Были там и видеокассеты: «Ленин в Октябре», «Ленин в 1918-ом году», «Чапаев» и «Битва за Москву». Пятая кассета с полным собранием мультфильмов «Ну, погоди!» была затерта до полного отсутствия цвета, но Люся и Михаил все равно смотрели с удовольствием и смеялись в знакомых с детства местах.
   Люся, пока муж трудился на благо франко-советской дружбы, бродила с этюдником по улочкам и переулочкам, увлекшись городским пейзажем. Маленькое уличное кафе, старый дом с заплетенным виноградом балконом, дряхлый автомобиль тридцатых годов с проросшим сквозь него могучим каштаном – все эти обыденные вещи получались у неё настоящими шедеврами, особенно, если учесть, что писала она в своей трёхмерной технике. К сожалению, их невозможно было продать: у советских не было денег, а за франки аборигенам – нельзя, потому, что не положено!
   Однажды жена посла, Римма Сигизмундовна, пригласила Люсю посидеть за самоваром. Угостив её собственноручно сваренным вареньем из райских яблочек, в изобилии растущих на улицах города, и привезенным из Союза «Юбилейным» печеньем, дама намекнула, что уже давно и сильно хочет иметь собственный портрет. Маслом, в полный рост, и чтоб красиво было.
   – Тебе же все равно делать особо нечего! А я уж тебя отблагодарю: пробью разрешение на твою персональную выставку! – посулила послица (послиха?), таким образом тонко намекнув, что денег за портрет не заплатит.
   – А где? – заинтересовалась Люся, ни разу официально не выставлявшаяся, а потому очень заинтересованная и готовая писать портрет бесплатно.
   – Да в Обществе, где твой муж работает! Там места полно!
   – Но у меня здесь мало работ… всего четыре.
   – Не беда, это же не сразу будет! Пока согласуют, пока разрешат… С полгода пройдет!
   Махнув ещё по чашке, женщины обговорили детали. Римма Сигизмундовна будет позировать три раза в неделю у себя дома, портрет будет парадным, в бриллиантовом колье, которое Люсе предстоит дорисовать отдельно с какой-нибудь картинки. Люсе также придется дорисовать интерьер, можно тоже с картинки, чтобы мебель была в стиле Луи Каторз.
   – А прическа, Римма Сигизмундовна? Надо, чтобы одна и та же на каждом сеансе была!
   – Это не проблема! Соня, ну, жена атташе, опытный парикмахер, обеспечит.
   Конечно, кто рискнет отказать жене самого посла! И причешет, и уложит, причем, бесплатно.
   И Люся начала работать над портретом. Римма Сигизмундовна была дамой колоритной. Выражаясь языком цифр, принятых в мире моделей, расшагивающих по подиуму, ее фигура отвечала параметрам 120-120-120 при росте 165 см. Лицо ее было лицом женщины, разменявшей шестой десяток не зная кремов, масажа и прочих процедур. Попросту говоря, имелись в изобилии морщины, мешки под глазами, пигментные пятна. Но главной особой приметой была большая, похожая на клубнику, бородавка на мясистом и крупнопористом носу. Все это предстояло изобразить в стиле социалистического реализма, то-есть, выпятить достоинства, оставив в тени недостатки. Позировать послица хотела в умопомрачительном розовом и пушистом платье с люрексом, при виде которого у Люси аж глаза заслезились. Платье, к тому же, было в обтяжку, кокетливо обрисовывая жировые складки, нависающие над супонью бюстгальтера и резинкой трусов. Насилу удалось убедить заказчицу, что такой наряд будет проигрывать на фоне бриллиантового колье. Срочно купили другое, без люрекса и не в обтяжку, приятного цвета «Черный Жемчуг». Долго подбирали позу, сошлись на том, что модель будет позировать в три четверти (так удастся замаскировать бородавку!), и поставив одну ногу на небольшую скамеечку (так будут скрадываться недостатки фигуры!). Также была рекомендована прическа с романтическими локонами, дабы лицо казалось тоньше, и большой веер, призванный прикрыть часть талии.
   Устаканив все это, Люся загрунтовала холст размером два на полтора метра и пошла на первый сеанс.

   Михаил был рад за жену. Будучи при деле, небось, не заскучает! А выставка – так вообще замечательно! Он тоже в свободное время напишет несколько картонов… нет, лучше графику! Гравюры по меди, а? Или чеканку! И будет совместная выставка супругов Михайловых!
   С такими приятными мыслями он в субботу шел по базарчику, выбирая помидоры, а также свежую рыбу к обеду – была его очередь заниматься хозяйством.
   Мускулистый чернокожий мужик с бритой наголо головой, сверкавшей, как пушечное ядро, крикнул, делая приглашающий жест:
   – Эй, белый хозяин! Дешевле, чем у меня, овощей не найдешь!
   Михаил подошел к прилавку из составленных ящиков. Помидоры были хороши, бычье сердце, сахаристо сверкавшие на изломе, и цена подходящая. Торговаться он не умел, поэтому просто попросил:
   – Мне, пожалуйста, восемь штук, не самых крупных.
   – Сделаем! – весело отозвался африканец, складывая помидоры в пакет и взвешивая их на безмене, – С вас… вот столько, мусью!
   Посмотрев на предъявленный калькулятор, Михаил расплатился и побрел дальше. Чем-то этот черный его заинтересовал… но чем? На взгляд художника, было в нем что-то неправильное… Какой-то он был не совсем африканистый! Додумать не получилось, ибо подвернулся прилавок с рыбой. Завернутая в водоросли, она лежала в лотке со льдом. Макрель ещё шевелила жабрами, а камбала-тюрбо сонно моргала своими перекособоченными глазами, один из которых был больше другого. Поколебавшись, Михаил купил камбалу, хотя она и была дороже, и с чувством выполненного семейного долга зашагал домой.
   На кухне, разделав и выпотрошив рыбину, поставил её в духовку, сбрызнув лимонным соком и посыпав солью с чесноком. Вскоре потянуло приятным запахом начавшего поджариваться нежного белого мяса. Ещё минут пятнадцать – и можно будет обедать. Позвал Люсю, сидевшую с книгой на балконе.
   – Давай, жена, режь салат!
   Сам же, взяв альбом и карандаш, решил набросать по памяти портрет продавца помидор. В процессе стало ясно, что с ним не так: череп не негроидный, а европеоидный… мулат, что ли? Скуловой отросток… угол нижней челюсти… Мать честная! Совершенно славянский тип лица! Ещё несколько движений карандаша… На потрясенного Михаила с альбомного листа смотрел Серёга! Как же… почему сразу не узнал?
   «Потому, что он в негра выкрасился, для конспирации!» – понял наш художник.
   Люся между тем вынула из пакета два помидора. Вместе с ними выпал и сложенный листок бумаги. Михаил коршуном кинулся на него и успел схватить прежде, чем заметила супруга.
   – Я щас, мне… это… – пробормотал он невнятно, скрываясь в туалете.
   В записке было вот что:
   «Мишка! Это я, Серёга, если не узнал! Завтра в десять утра иди в метро и езжай по первой ветке на станцию „Лионский Вокзал“. Садись в первый вагон. Твоего топтуна отсекут. Возьми этюдник, заодно пейзажик нарисуешь, для отмазки. До скорого!»
   Перечитав письмо дважды, Михаил разорвал его на мелкие клочки и спустил в унитаз.
   Вернувшись на кухню, застал уже накрытый стол.
   – Живот, что ль, прихватило? – посочувствовала Люся, накладывая ему салат.
   – Угу, – не вдаваясь в подробности, подтвердил конспиратор, думая важную мысль: «Жене о письме ни слова! Вдруг её вызовет для беседы Витя и невзначай расколет? А если она ничего не знает, то и колоть не на чем!»
   – Знаешь, Воробейка, я завтра хочу с утречка на плэнер съездить. Все равно ты к Римме пойдешь, – апологетически заявил Михаил через полчаса, покуривая на балконе сигаретку, – А то что-то давно не брал я в руки шашек!
   – Ага, понимаю! Хочешь создать эпическое полотно «Дед Пахом и трактор в ночном», да? – засмеялась Люся, – Только, где ты столько партийных найдешь, чтоб волос настричь?
   – Возьму грех на душу, нарву с беспартийных! – в тон жене отозвался муж, – А то и вообще, красками поднатужусь! Вроде Леонардо да Винчи!

   Воскресным утром Михаил покинул квартиру и направился к станции метро, имея при себе этюдник. Одет он был в потертые джинсы и ветровку, слегка испачканную краской. Не оглядываясь, дабы не насторожить соглядатая, пересек бульвар Мальзерб и оказался у входа в подземку. Идущий следом Лялькин слегка сократил дистанцию, чтобы не потерять объект в вестибюле, но тут у женщины в двух шагах впереди прорвался пластиковый пакет-авоська и двухлитровая бутыль с прованским маслом шмякнулась на гладкие плитки пола, мгновенно образовав лужу диаметром метра полтора! Не успев среагировать, комитетчик сделал шаг, поскользнулся и… не устоял на ногах! Падая, он подсек левую ногу женщины и она упала на него. Образовался затейливый узел из рук, ног, юбки, накрывшей лицо Лялькина, и множества междометий. Объект в этой суматохе был безвозвратно потерян!
   – Пардон… месье! – пропыхтела парижанка, барахтаясь в луже масла, и больно придавив живот тайного агента локтем, – Не могли бы вы… О! Ваш палец… Месье шалун? Я понимаю, что там для месье открылся целый мир новых впечатлений, но…
   В конце концов они расцепились и голову удалось освободить из плена промежности. Глотнув свежего воздуха, Лялькин с грустью понял, что костюм изгажен капитально, объект потерян, и даже подслушка не работает. Микрофон он навесил Михаилу, едва тот прошел сотню шагов. Дальность приема – двести метров максимум… Что ж, придется идти домой переодеваться, а потом ждать когда вернется этот самый Михайлов, чтобы забрать микрофон обратно. Во, невезуха! А с другой стороны – как посмотреть. Скоро подопечный не вернется, часа через три-четыре, не раньше. Значит, можно будет посидеть дома, посмотреть спортивный канал. Сегодня как раз чемпионат Франции по боксу, четвертьфинальные бои…
   «Нет худа без добра!» – решил Лялькин, – «А химчистку пусть контора оплачивает!»
   Сердечно, в изысканных, но сложносочиненных выражениях попрощавшись с незадачливой теткой, оставшейся без масла, комитетчик поспешил домой.

   Доехав до пересадочной станции, Михаил перешел на линию №1 (желтую на схеме) и сел в головной вагон. Немедленно справа и слева от него на сиденье плюхнулись двое. Справа оказался давешний черный помидороторговец. Серега! Мужик слева быстро ощупал Мишину ветровку и молча показал малюсенькую бусинку на булавке, которую воткнул себе в лацкан и вышел в другой вагон.
   – Всё, теперь безопасно! – облегченно выдохнул Сергей, – Ну, здравствуй, что ли?
   Они обнялись, колотя друг друга по спинам.
   – Куда едем-то? – спросил Михаил, хотя ему было все равно.
   – Да тут недалеко, в Булонский Лес. Давно мечтал побывать, у Мопассана читал… Там, кстати, знаменитая картина была написана – «Завтрак на траве»!
   – Ага, Сезанн… нет… Ренуар? Не помню, слушай, голова кругом!
   – Вообще-то, это Эдуард Мане… Впрочем, неважно! Ладно, Миш, давай ты первый рассказывай! Как ты в Париж-то попал?
   Михаил торопливо пересказал историю с женитьбой и распределением.
   – Вот это да! – восхитился Сергей, – А я её знаю, ну, твою жену?
   – Вряд ли… Я её за товарища держал до последнего момента, дома она у меня при тебе не бывала… А ты-то, как?
   – Я женился на Лючии, сынище растет, Мишаней назвали…
   Михаил гулко сглотнул слюну.
   – Да, значит, кузнецом подвизаюсь, типа, свободный художник. В магазине мои поковки нарасхват… Специальные сеточки продаю, от них волосы у людей растут! Денег – завались! Недавно итальянское гражданство получил…
   Он подробно описал своё почти годичное пребывание в Италии.
   – Слушай, а как ты меня нашел? – задал Михаил мучивший его уже второй день вопрос.
   – Ну, заподозрил, после твоего звонка, что ты в Париже работаешь. Когда не перезвонил, понял, что ты под колпаком, как все советские.
   – Ага, мне наш чекист вот такую дыню вставил за звонок тебе! – показал руками Михаил, – Как только узнал-то!
   – Послал секретаря узнать, работаешь ты, или нет, – продолжал Сергей, – Приехал, говорит: работает, живет там-то! Ну, я собрался – и сюда! Нашел детективное агентство, они три дня следили за тобой, выявили топтуна. Тебя, кстати, дома тоже слушают, имей в виду! Потом Поль придумал, как с тобой в контакт войти. Вот, пришлось башку обрить и телу покрасить! Классная, между прочим, красочка: мочалкой не отмоешь, только специальным раствором снимается… Здорово получилось, даже ты меня не узнал! Короче, сейчас погуляем не спеша, поговорим, план выработаем…
   – Какой план? – нервно дернулся Михаил.
   – Ну, какой… Как тебя выдернуть в свободный мир!
   – Не, Сереж, я… это… не готов! Да я и не думал об этом никогда!
   Сергей протяжно вздохнул и сменил тему.
   – Как родители поживают? Маришка?
   – Родители… Папаня в этом году полковника, наконец, получает. Сильно они с мамой удивились, когда я им телеграмму о свадьбе прислал…
   Продолжая разговаривать, они покинули метро и пошли по Булонскому Лесу. Это, если кто не знает, такой парк культуры и отдыха, только, почему то, не имени Горького.
   – Представляешь, мама решила, что я по залёту женюсь! Буду, говорит, внука няньчить!
   Лицо Сергея сделалось пасмурным при мысли, что Александра Георгиевна никогда не увидит Мишаню.
   – А дед? Рад был, что ты бракосочетаешься?
   – Дед помер, – нехотя сказал Михаил.
   Вдаваться в подробности было как-то стыдно.
   Сергей удивился не на шутку:
   – Да ты что! Такой крепкий был старикан! Орел! Любимец женщин! Что, инфаркт, да?
   – Нет, Сереж. Встречался он с одной, а у неё муж во вневедомственной охране работал. Выследил – и со служебного нагана застрелил обоих, представляешь? Как раз на Новый Год! Мы с матерью, Маришкой и… – тут Михаил запнулся, – Марией пришли посидеть по семейному, а там… а он… Лужа крови! Мать в обморок упала…
   Смахнув набежавшую от воспоминаний слезу, продолжил:
   – Дурацкая, блин, смерть! Финскую войну прошел, Отечественную… Вообще, разведчиком, ты же знаешь! Ранен был трижды, но уцелел! А тут… ревнивый муж…
   – Миша! – проникновенно промолвил Сергей, – Это же геройская смерть! Чтоб меня в семьдесят пять лет на бабе застрелили! Да про Михал Михалыча легенды будут рассказывать! Что, по твоему, лучше было бы, если б его кондрашка хватила… или от рака какого-нибудь гнить? А он ещё и удовольствие успел получить перед смертью! Давай, в кафешку зайдем, помянем! А этого, стрелка, поймали?
   – Ага. Двенадцать лет дали.
   – Ого! Хорошо, не расстрел!
   Они зашли в какой-то бар и сели за столик.
   – Ты что будешь? – деловито спросил Сергей, изучая карточку, – Я, пожалуй… для водки рановато… Винца?
   – Дороговато здесь, – угрюмо промямлил Михаил, заглядывая в бумажник, – Может, лучше возьмем в магазине бутылек и на природе, где-нибудь, посидим?
   – Да ну, вот ещё! Гарсон! Нам бутылочку «Барон д'Ариньяк», силь ву пле!
   Помянули деда не чокаясь. Красное вино было очень сухое, лёгкое, с едва уловимым привкусом гранатовых корок и запахом меда. Внутри захорошело.
   Покидая бар, Сергей расплатился, придержав руку Михаила, пытавшуюся достать бумажник.
   – Оставь, Миш! Я буржуй, а ты – на зарплате.
   Потом они долго сидели на лавочке. Михаил разложил этюдник и мазюкал кисточкой купу деревьев на берегу пруда с лебедями.
   – Да, а про Маришку-то ты не рассказал! Как она там, после смерти Костанцо?
   – Маришка исчезла, – понурился Михаил, – Написала мне письмо, типа вынуждена скрываться… От кого? Непонятно. Ты, смотри, никому! Ни слуху, ни духу от сеструхи…
   – Ни фига себе! – развел руками Сергей, – Вот это, блин, новость! Ну, найдется, куда она из Совка денется!
   Михаил не стал говорить другу о странном комиксе, нарисованном Люсей, в котором содержался намек, что Марина в Африке. Мало ли кто чего нарисует!
   Когда друзья прощались, день уже клонился к вечеру.
   – Я человечка в Париж пришлю, будет в твоем обществе отираться, вроде по делу. Выставки, концерты, фестивали будет организовывать, то, да сё… Импрессарио! Связь будем держать через него. Ну, давай! Счастливо тебе! – Сергей порывисто обнял Михаила, больно стукнув головой в ухо, – Ой, извини, нечаянно!
   Михаил пошарил по карманам и нашел октябрятскую звездочку, случайно завалявшуюся там ещё в Москве.
   – Вот, возьми, для Мишани. Крестик бы надо, но я же комсомолец…
   Сергей молча сгрёб с ладони сувенир страны советов и ушел, не оборачиваясь.
   К Михаилу, возникнув из ниоткуда, немедленно подошел Поль и воткнул микрофон на прежнее место.

   Во вторник, после политинформации, к Михаилу подошел Перовский.
   – На пару слов отойдем?
   В вестибюле он достал сигареты и предложил угощаться. Закурили.
   – Ты куда в воскресенье ездил? Один, без супруги? – напрямик спросил чекист, сканируя парня пронзительным взором глаз, мерцающих рвением служебного долга.
   – Откуда вы знаете? – округлил глаза Михаил, – Я ж никому не говорил!
   – Да уж знаю! – самодовольно хмыкнул Перовский, – Работа такая. Так, куда?
   – В Булонский Лес, на плэнер. Погулял там, на лавочке посидел, этюдик написал.
   – Ну? Покажешь?
   – Завтра принесу, Виктор Леонидыч! – пообещал наш художник.
   – А если сейчас? – настырничал прапрапраправнук народоволки С. Перовской (между нами говоря, он сам распустил этот слух! Ну, чтоб крепче уважали!).
   – Так, он же у меня дома…
   – Ничего, тут рядом! Не терпится мне.
   Чекист надеялся, что Михайлов, ускользнувший от слежки Лялькина, наверняка что-нибудь нашкодил: или в бордель ходил, или в казино, а то и вообще со своим Златогором встречался… хотя, это вряд ли, откуда бы ему в Париже взяться. В этюд на плэнере не верилось. Просто так в Париже гулять не ходят! Выкручивается, следы пытается замести! А если его на брехне подловить, да расколоть, то потом можно будет им вертеть, как хочешь, и веревки вить! Одного эпизода со звонком в Рим было маловато, чтобы манипулировать новичком. Записи-то разговора нет, только рапорт Лялькина! Когда, наконец, новую аппаратуру пришлют?
   Дома Михаил предъявил уже подсохший этюд со своей подписью и числом в уголке. Алиби! Перовский был разочарован, что атака сорвалась, но виду не подал. Место он узнал сразу: действительно, есть такой пруд в Булонском Лесу. Похвалил этюд и ушел плести свои интриги дальше.

   Через три недели Люся закончила работу над портретом. Далась победа нелегко: натурщица оказалась капризная, быстро уставала держать позу, непрерывно болтала, а также после каждого сеанса делала идиотские замечания. То ей не нравилось выражение лица на портрете, и она требовала увеличить улыбку, то цвет волос казался слишком искусственным (это крашенных-то волос!), и надо было их переписывать заново. Но по настоящему Римма Сигизмундовна довела Люсю до белого каления, заставив трижды переписывать бриллианты, каждый раз желая новое изделие. Приносила картинки из каталогов. Последний вариант оказался и не бриллиантами вовсе, а сталью под бриллианты из какого-то итальянского магазина «Терра Ферра». Правда, Люся не могла не признать, что дизайн был замечательный, с большим вкусом. Имя автора – Серджио Каррера, ничего ей не говорило.
   Итак, портрет был закончен, оставался последний завершающий штрих, чтобы добиться объёма и вдохнуть в картину жизнь! Люся задержала дыхание и провела тонкой беличьей кисточкой там, где у губы заканчивалась носогубная складка. И – о, чудо! Картина стала трёхмерной! Изумительно похожая на оригинал, Римма Сигизмундовна стояла в царственной позе, являя собой по меньшей мере императрицу, блестя глазами и, как бы, дрожа ресницами! Брови, слегка сдвинутые и трагически изломленные, намекали на огромный и сложный внутренний мир. Губы, сложенные в полуулыбку Моны Лизы, казалось, говорили зрителю: а я, вот, знаю, да не скажу! Морщины, конечно, остались, но уже не портили лицо, которое выглядело значительно и мудро. Бородавка на носу ненавязчиво сливалась с фоном и была почти незаметна. Веер маскировал среднюю часть фигуры, и можно было предположить, что там даже есть талия. Такая, значит, перспектива вырисовалась! Интерьер сверкал роскошью Версальского дворца (оттуда и был срисован!).
   – Ну, что, Люсенька? Готово? – раздался голос заказчицы.
   – Да, Римма Сигизмундовна… – отозвалась Люся, вытирая кисть, – Я сделала всё, что могла. Смотрите!
   Послица подошла к своему изображению и удивленно захлопала глазами. Заглянула с одного бока, с другого… Протянула палец…
   – Не трогайте! – вскрикнула в ужасе Люся, – Краска ещё не высохла! Стереоэффект пропадёт!
   Палец отдернулся.
   – Надо же, как здорово все внутри видно! – изумленно покачала головой дама, – Даже моё отражение в зеркале! Ты молодчина!
   Она присмотрелась попристальней:
   – Слушай, а может, шторы подкрасить? Покраснее немножко сделать, чтоб поживее в комнате было…
   – Нет! – отрезала Люся, – Этого нельзя! Тогда свет, на лице рефлектирующий, соответствовать освещению не будет! Сейчас вся гамма в гармонии. Теперь только раму надо. Вы раму не присмотрели ещё?
   – Ой, да Жора сделает! – отмахнулась послица, – Ничего сложного! В магазине, знаешь, сколько стоит такой размер?
   Жора был посольским столяром-плотником, электриком, сантехником и автомехаником – мастер на все руки, короче.
   – Ну, тогда багет надо купить, а потом как захотите: морилкой или позолотой покрыть, – посоветовала Люся.
   – Зачем покупать? У нас на складе плинтус фигурный есть! Чем не багет? Из него и сварганит!
   Понять такую скупость юная художница не могла.
   Однако, если дело не касалось денег, Римма Сигизмундовна всегда выполняла свои обещания. Задействовав свои связи (а она была дальней родственницей самого А. А. Громыко!), ей удалось пробить выставку для Люси!

   Прошла неделя (всего!), и Люсю пригласил для беседы атташе по культуре, Евгений Митрофанович Барсук. Маленького роста, худенький и застенчивый, с длинным унылым носом, он производил впечатление типичного интеллигента в очках и шляпе, но Люся уже знала, что ему пальца в рот не клади. Ходили слухи, что Валиадис, тоже атташе… по культуре, г-м… одной недружественной страны, рискнул, образно говоря, положить… и где он теперь? На пенсии, мемуары пишет. Уволили его из ЦРУ за провал очень важной операции. А товарища Барсука за ту же операцию, наоборот, наградили почетной грамотой ЦК КПСС и другой, от кого надо, тоже. Народ шутил, что грамоты эти Барсук повесил на сук, но скромнягу атташе уважали все. Вот, только, в культуре он разбирался слабовато: путал Гоголя и Гегеля, Бабеля и Бебеля, Чайковского и Паниковского.
   Итак!
   Поздоровавшись с Люсей и галантно предложив сесть, Евгений Митрофанович (за глаза его называли «культуристом»! ) без спросу налил в высокий стакан со льдом буржуазного напитка – кока-колы и поставил перед ней. Откуда он узнал, что это любимый напиток мадам Михайловой?
   – Людмила Васильевна! – начал он, слегка конфузясь, – Получено принципиальное согласие руководства на проведение вашей выставки в рамках недели СССР во Франции, которая состоится в апреле. Программа недели большая: и ленинградский драмбалет приедет, и народный ансамбль песни и пляски из Грузии с кинжалами, и Геннадий Хазанов, нести слово Партии во французские массы. Вы будете олицетворять кадр, воспитанный, так сказать, в нашем коллективе. Типа, простая советская домохозяйка, комсомолка, внимательно следит не только за происходящим в мире, регулярно посещая политинформации, но и за развитием советско-французской дружбы, и делает в нее, ну, в эту дружбу, значит, большой вклад, рисуя картинки. Возможность проявить свой талант ей помог коллектив. Понимаете?
   Люся мимикой показала, что понимает. Выражение «делает в нее» рассмешило, слово «картинки» взбесило, но она сдержалась и промолчала.
   – Я видел ваши картинки (Тут Люсю опять покоробило). Они очаровательны! – энтузиастически продолжил главный культурист, – Но необходимо дополнить ассортимент советской тематикой. Уравновесить, так сказать. Изобразите в противовес, допустим, вашей картине с уличным кафе… ну, я не знаю… буровую на Крайнем Севере, рабочих, принимающих пищу среди первозданно-прекрасной природы! И еще что-нибудь эдакое, чтобы оттеняло и звало!
   – Может, мне генерального секретаря нарисовать? Классический сюжет: с девочкой на руках! – глядя на Барсука невинными, голубыми от сдерживаемой ярости глазами, предложила Люся.
   – Ой, что вы, что вы! – замахал на нее руками атташе, как бы отгоняя лукавого искусителя, – Вам нельзя, не положено! Для этого спецдопуск нужен!
   – А как прикажете рисовать вашу буровую с жующими работягами? Я там ни разу не была!
   – А с фотографии в журнале «Огонёк»!
   Люся хотела сказать, что это профанация, но сдержалась, понимая, что битву с ветряной мельницей идеологии не выиграть.
   – Хорошо, я напишу несколько сюжетов о Советском Союзе. По памяти.
   – Нет! Обязательно с фотки, мы должны быть уверены, что сюжет правильный! Вы же не чле… не состоите в Союзе Художников!
   Люся задержала дыхание и сосчитала до десяти, как учила её бабушка. Успокоившись, заявила:
   – Миша тоже будет участвовать. У него отличные гравюры, есть и чеканка.
   – Людмила Васильевна! Насчет него не согласовано!
   – Ну, так согласуйте! – выразительно пожала плечами Люся, прекрасно понимая, что, раз решение о выставке уже принято наверху, то срыв её очень больно лягнет всех, непосредственно ответственных, – Я одна стесняюсь!
   Пожевывая губами, товарищ Барсук несколько секунд смотрел на мадам Михайлову, как прокурор на мелкого хулигана. Потом лицо его смягчилось.
   – Передайте Михаилу Михайловичу, пусть готовится. Я всё устрою.
   Он налил себе кока-колы и жадно выпил.
   – Теперь о самом главном. Будет пресса. Радио и телевидение, наше… и не наше. Вы отрепетируете речь и правильные ответы на наиболее вероятные вопросы. Так надо.
   – Я понимаю, – серьёзно кивнула Люся.
   – Ну, вот, пока и всё. До свидания, Людмила Васильевна!
   – До свидания, Евгений Митрофанович!
   Люся уже открывала дверь, когда голос Барсука догнал её:
   – Чуть не забыл! Возможно, некоторые ваши работы купят. За валюту. Её надо будет добровольно пожертвовать в фонд. Это важный политический жест доброй воли обязательно отметит и наша, и ихняя пресса! Получится гулкий общественный резонанс!
   – А в какой фонд? – с любопытством спросила Люся, ожидавшая чего-нибудь подобного.
   – Вам сообщат, в какой.

Глава четвертая

   Вернемся немножко в прошлое, Читатель!
   Прибыв в Москву и связавшись с адвокатом Комбергом-Кориотти, детектив Шарль Ронье на некоторое время погрузился в приятное оплачиваемое ничегонеделание. Главный ход должен был сделать помощник, а до тех пор нужно было ждать.
   Ромуальд, которому от имени синьоры Каррера был обещан огромный гонорар и выдан аванс, целую неделю ломал голову, с какого боку приступить к порученному делу. Предстояло во первых: выяснить истинные обстоятельства гибели Костанцо Карреры, а во вторых – во что бы то ни стало отомстить Федулову. Ромуальд сразу предупредил Ронье, что на мокрое дело, равно как и на любое физическое насилие, вроде мордобития, он не подписывается. Француз полностью с ним согласился, ибо тоже был против уголовщины.
   – Синьора Каррера и не ставила передо мной задачи физической расправы с этим Федуловым. Его надо посадить в его же тюрьму.
   – Ого! Легко сказать!
   – Я понимаю, синьор Комберг-Кориотти, что это будет непросто. Думайте! Я тоже буду думать.
   Как адвокату, Ромуальду неоднократно приходилось бывать в Бутырке, он был знаком с Федуловым и имел представление о тюремных порядках, понятиях и обычаях. За определенную мзду можно было добиться многого, но не всего. Охрана, например, передаст заключенным все, что угодно, кроме, разве что, оружия, но, если спрашивать о том происшествии с якобы захватом заложников, то скажет только то, что приказано.
   Ромуальд решил начать с выяснения личности второго гостя подполковника Федулова в тот субботний вечер. Для этого он отправился в бюро судебно-медицинской экспертизы и легко выяснил, в какой морг увозят мертвецов из Бутырки. Подождав три дня, чтобы слегка отросла щетина, и загримировав нос в сизый цвет, наш хитрец отправился в обитель скорби на собеседование.
   Над входом в учреждение располагалась надпись, выложенная красным кирпичом: «Hic locus est ubi mors gaudet succurere vitae!», а на лавочке рядом с входом сидели и курили двое немолодых санитаров в белых халатах с засученными по локоть рукавами. Руки, торчащие из рукавов, были синими от татуировок. Приглядевшись взглядом специалиста, Ромуальд понял, что сидели санитары по мелким, незначительным статьям, вроде хулиганства и бродяжничества, а значит, криминальными авторитетами не являлись. О, а вон ту татуху вообще в ЛТП колют! Надув щеки, он вошел в образ отставного боцмана и двинулся на сближение с коллективом.
   – Медицинским работникам – наше почтение! – уверенно сделал он ход королевской пешкой, разыгрывая несложный дебют, – Ивана не видали? Сказал, что здесь меня будет ждать!
   – Это, какого Ивана? – прохрипел в ответ тот санитар, что сидел правее, и добавил несколько слов, призванных усилить вопрос эмоционально.
   – Ну… такого! – неопределенными жестами показал Ромуальд, – Мы с ним вчера в пивняке на Таганке закорешились! Приходи, говорит, завтра, все устрою, только пузырь для смазки возьми, значит. Вот я и пришел!
   Услышав слово «пузырь», оба медицинских работника насторожились.
   – Нету здеся никакого Ивана! – развел руками тот же санитар, а второй подтвердил кивком и набором междометий, – А ты чего хотел, морячок? Может, и мы на что сгодимся?
   – Странно… Может, я перепутал чего? Это морг?
   – Ну!
   – А это тогда что за лозунг?
   – Никто не знает. Нет такого языка. До революции, когда строили, был, а сейчас – нету!
   – Жалко! – пожалел исчезнувший язык Ромуальд.
   – В стародавние времена, когда в реках рыбу можно было ловить руками, а звери сами приходили к людям из леса, – вдруг чистым и ясным голосом заговорил нараспев второй санитар, заведя глаза под лоб, – жила в племени Чудь девушка, по имени Чудо. Красива она была, как утренний туман над цветущим лугом, как восход солнца над рекой, как драгоценная шкура барса, которого удается добыть лишь раз в дюжину зим. И была она мудра мудростью всех старейшин племени, вместе взятых. Она научила племя разбивать огороды и сажать сладкую репу и морковь, научила украшать одежду речным жемчугом и ковать ножи и наконечники копий из упавших с неба железных камней. А ещё она изобрела специальные знаки, чтобы записывать слова. Все юноши племени мечтали назвать её своей женой, но она не спешила с выбором мужа.
   И однажды в становище приехал чужеземец на спине белого животного, вроде оленя, но без рогов. На поясе у него висел железный нож длиной в руку, а на голове сверкала железная шапка. И одет он был в длинную рубаху, сплетенную из железных колец, поверх которой был наброшен плащ из шкуры барса. Увидев Чудо, незнакомец восхитился её красотой и предложил ей немедленно стать его женой. Только головой покачала красавица: как можно выйти замуж, совершенно не зная человека? К тому же, по обычаю, человек, уводящий из племени женщину, должен был заплатить выкуп: дюжину дюжин соболиных шкур.
   Услышав отказ, незнакомец рассмеялся смехом, от которого с дубов посыпались желуди:
   – Я Рэмбо из племени Сталлонэ! Я всегда добиваюсь того, чего хочу! – и, схватив Чудо, перекинул её через спину животного, которого звали Конь, и быстрее ветра поскакал в сторону восхода солнца.
   Все мужчины племени, схватив оружие, кинулись следом. Они бежали неутомимо, как стая волков, напрямик через лес, зная, что Конь скоро устанет от двойной ноши. И в дюжине дюжин полетов стрелы они настигли похитителя на поляне посреди леса и окружили. На поляне Рэмбо брал в жены Чудо, не заплатив выкупа! А Чудо не сопротивлялась, наоборот, ей очень нравилось. Мужчины, возмущенные таким вопиющим нарушением обычая, двинулись на пришельца, чтобы наказать! Увидев их, Рэмбо вскочил на ноги и выхватил свой длинный нож. Опасаясь приблизиться, мужчины пустили стрелы. Целую тучу стрел, заслонившую заходящее солнце! Но стрелы отскочили от одежды Рэмбо и его железной шапки. Началась битва, в которой полегли все мужчины племени Чудь, ибо никому не удалось поразить Рэмбо ни ножом, ни копьем, ни дубиной. Спасся только один. Тяжело раненный в самую середину, он вернулся в становище и рассказал о том, что произошло. Женщины, дети и старики пошли на ту поляну и убедились, что все их мужчины мертвы. Долго, до самого снега, они хоронили их, насыпая высокий курган и обкладывая его камнями. А на вершине кургана выложили камнями заклятие: «Hic locus est ubi mors gaudet succurere vitae!». Поскольку в племени не осталось мужчин, женщины вышли замуж за мужчин из других племен: Ярь, Вэло и Ку. Так племя Чудь перестало быть.
   С тех пор прошло много дюжин дюжин лет и зим, в лесу, на берегу реки возник город, и каждый раз, когда на месте древнего кургана строили дом, строители повторяли надпись, выкладывая её из камней… или кирпичей, не ведая истинного смысла заклятия.
   Санитар замолчал также неожиданно, как и начал свою повесть.
   Ромуальд ошарашенно покрутил головой:
   – Ни фига себе! Ну и сказочка! А заклятье-то, что оно означает?
   – Ну, типа: не лезь не в своё дело, целее будешь! – пояснил первый санитар, и добавил несколько слов для усиления сей сентенции.
   – А чего это он вдруг? – кивнул на замолкшего санитара Ромуальд.
   Собеседник пожал плечами:
   – С Саньком такое бывает. Молчит-молчит, а потом, иной раз, по часу вещает! Правда, не всегда в тему.
   Помолчав, переваривая услышанное, лже-боцман, знавший, что надпись на латыни, и означает: «Здесь смерть радуется успехам жизни», вернулся к цели своего визита:
   – Да, может, вы введете в курс насчет работы, раз Ивана нет? Что, как, когда и сколько? Я на Черноморском флоте боцманом служил, квалификациев нету, а у вас тут, говорят, калымы всякие… Кстати, меня Рома зовут!
   Он протянул санитарам руку.
   – Витёк! – пожал руку говорливый.
   – Санёк, – утробно выдавил второй.
   Частный детектив в обличье отставника звякнул авоськой:
   – Ну, тогда, за знакомство?
   Возражений не последовало, хотя шел только десятый час утра. Новые друзья провели обладателя эликсира радости в бытовку и усадили за стол. На стол поставили банку кислой капусты – серой и вонючей, а также кастрюлю с холодной вареной картошкой и сковородку с печенкой. Тоже холодной.
   – Слышь, парни, а печенка… вы её не из покойников добываете? – опасливо покосился Ромуальд, доставая водку.
   – Не! – заржал Витёк, – Это вчера нам тётка одна на закусь дала! Осталось маленько. Щас, разогреем!
   Пока разогревалась печенка с картошкой, он разлил водку в разнокалиберную посуду, но виртуозно, ровно по сто шестьдесят семь граммов.
   – С утра не выпил – считай, день напрасно прожил! – поднял тост Витек.
   Санек согласился мимикой и жестами.
   Выпили, закусили.
   – Значит, бывают калымы? – вытер заслезившиеся глаза Ромуальд.
   – Бывают, а как же! – отозвался словоохотливый Витек, – Как покойничка выдаем, так нам и это, – тут он щелкнул себя по горлу, – и закусь, и тугрики!
   – А случаи бывают интересные? Ну, чтоб бабам похвастаться? – перевел партию в миттельшпиль интриган-адвокат, доставая вторую поллитру.
   – Бывают, а как же! Вот, под майские, зэков с Бутырки привезли, аж две штуки! Бунт они устроили, заложника захватили, а конвой их и кокнул. Так, не поверишь, у одного все зубы оказались золотые! Ни одного природного!
   Тут Витёк погрустнел:
   – Только нам не обломилось в тот раз. Сразу предупредили, что родственники с Ашхабада приедут и порвут, если узнают, что покойника хоть пальцем тронули.
   – Ни фига себе! А как его звали?
   – О! Я запомнил! Большой человек был, всю Туркмению держал! Щас, щас… Магомед-Али ибн Фархад-хан! Его даже и не вскрывали. А чего вскрывать, когда и так все ясно? Весь затылок разбит! Нам тогда все равно перепало неплохо, от родни, то-есть. Его же, покойника, надо в костюм одеть, да подкрасить, да причесать, да не как-нибудь, а с бережением! А уж мы умеем, правда, Санёк?
   Санёк кивнул и приосанился.
   Узнав, что хотел, Ромуальд начал закругляться:
   – Годится! И калымы есть, и приключения всякие… А ставки есть?
   – Не, ставок нету. Но, если хочешь, приходи помогать, по черному, значит. Каждый день будешь сыт, пьян и нос в табаке!
   – Это я обмозгую. Но, одначе, в других местах тоже поспрошаю. Покедова, орлы! Приятно было познакомиться!
   Расстались, довольные друг другом.

   Выяснить, что представлял собой ибн Фархад-хан, или, в русской транскрипции, товарищ Фархадханов, было легко, достаточно было полистать подшивку «Ашхабадской Правды». Второй секретарь Ашхабадского обкома, ого! Деликатно наведя справки в кругах, близким к криминальному миру, удалось установить, что покойный был еще и Великим Ханом Гепардов Пустыни, контролируя почти всю левую экономику республики: контрабанду, плантации мака и конопли, а также работорговлю и перегонку скота из-за границы. И на такого человека Костанцо бросился ни с того, ни с сего, и убил до смерти! Очень странно. Хорошо бы разговорить свидетелей… А свидетели, по словам Марины были сам Федулов и его жена, Зинаида. Вот Зинаиду и надо ковырять! Но, как? Кому женщина откроет свои задушевные тайны? Доверится, так сказать? Сложный вопрос… Подруге? Вряд ли. Подруге можно рассказать о любовнике, но не об убийстве, произошедшем прямо на глазах… Любовнику? Тоже вряд ли! Ему обычно рассказывают о недостатках мужа, и редко и о чем-либо другом, по настоящему важном. Парикмахеру? Пожалуй! Парикмахеру женщины рассказывают многое… доверенному парикмахеру, знакомому на протяжении многих лет. Но такого взять негде… Гадалка! Вот кому Зинаида расскажет все, что надо и не надо!
   Придя к такому умозаключению, Ромуальд с месье Ронье поехал к «Детскому Миру», где в скверике около памятника первопечатнику Ивану Фёдорову обычно кучковались цыгане, промышляя гаданьем, мелкой спекуляцией, продажей самодельной губной помады, а также кое-чем запретным. На это и был расчет. Разместив детектива с аппаратурой в укромном месте, наш адвокат принялся прогуливаться, выбирая подходящий персонаж. Через час объект определился: немолодая, осанистая цыганка, не преследующая прохожих с предложением погадать или купить всякую ерунду, а неспешно прогуливающаяся, и иногда присаживающаяся на лавочку. Периодически к ней подходили люди и, после коротких переговоров, вкладывали в руку деньги и торопливо уходили.
   Дав знак Ронье, чтобы приготовился, Комберг-Кориотти, одетый на сей раз в старенький плащ и разбитые полуботинки, просившие каши, подошел к воротиле теневого бизнеса:
   – Слышь, мать… Это… чеки есть? (Чеками на жаргоне наркоманов назывались капельки опия, наклеенные на кусочек целофана.)
   Взглянув на обтрепанного, жалкого человека, цыганка туманно ответила:
   – У меня много чего есть. Ты цены знаешь?
   – Не здешний я… У себя, в Алма-Ате, знал. Вот, сколько за все это доз дашь? – Ромуальд протянул на трясущейся ладони золотой браслет и несколько колец и серег, тоже золотых, а также царский червонец.
   Оглянувшись по сторонам, цыганка отвела его в сторону и, достав из сумки весы, взвесила золото.
   – Горячее, небось, рыжьё? – буркнула она, считая что-то на карманном калькуляторе.
   – Горячее, не горячее… Тебе не все равно? – окрысился Ромуальд, – Так, сколько?
   – Двадцать шесть.
   – Всего? – огорчился покупатель, – Набрось хоть парочку! В Алма-Ате…
   – Здесь тебе Москва, касатик! Ладно, двадцать семь.
   – Хрен с тобой, согласен! Только скорей, а то мочи нет! И баян, баян, а то мой менты отобрали! (Баян – шприц, – жарг.)
   – Ой, красивый, тебе и попку, тебе и вазелин! – подосадовала цыганка, – На, только не плачь!
   Из сумки, в которой уже исчезло золото, на свет появился новенький шприц на пять кубиков. Затем в дрожащую руку клиента в кавычках отсчитали двадцать семь квадратиков целофана с коричневой, похожей на мед, капелькой в центре каждого.
   – Хороший товар, киргизский! – пояснила продавщица, – Ну, ступай себе!
   Но Ромуальд выхватил красную книжечку с надписью «МВД СССР» (фальшивую, конечно!):
   – Милиция, капитан Дергунов! Вы задержаны, гражданка!
   Молниеносным движением цыганка отшвырнула сумку с уликами, тут же пойманную шустрым пацаном лет десяти, который мгновенно испарился.
   – Нету ничего, начальник! – показала пустые руки цыганка, – На пустом месте дело шьёшь, да?
   – Не все так просто, милая! – задушевно поведал ей адвокат, крепко беря за руку, – Всё задокументировано!
   Ронье, повинуясь знаку, приблизился и показал видеокамеру.
   – Вот, все на видео заснято, и на магнитофон записано!
   Цыганка враз пожухла.
   – Может, договоримся, начальничек? Скажи, сколько, всё будет… – процедила она с тоской, ибо за наркотики сроки вешали тяжелые.
   – Значит так, во первых: фамилия, имя, отчество? – строгим голосом задал основополагающий вопрос лже-Дергунов.
   – Александра Константиновна Гольдман.
   – С какого года?
   – А с 1945-го.
   – Паспорт!
   Изучив паспорт, Ромуальд сунул его к себе в карман. Затем вынул портативную рацию:
   – Шестой, шестой! Я семнадцатый! Высылайте машину!
   Рация что-то неразборчиво прохрипела в ответ. Цыганка совсем завяла, поняв, что её сейчас увезут в новую жизнь за решеткой.
   – Присядем пока, Александра.
   Они сели на лавочку. Мадам Гольдман интуитивно почувствовала шанс на свободу и выжидательно притихла.
   – Значит, на тебе распространение наркотиков и незаконная скупка золота в крупных размерах. До червонца, Шура, – подытожил Ромуальд, – Судимостей-то много?
   – Две! – легко ответила дама, – За мелкую спекуляцию. Условный срок два года.
   – Это плохо! Человек не должен судиться! – процитировал роман «Золотой Теленок» начитанный адвокат, – Сама понимаешь: зона, лесоповал, цынга…
   Цыганка загорюнилась:
   – Так, я и говорю: может, договоримся?
   – Может, и договоримся… Если отслужить согласишься.
   – Всё, что хочешь, кроме… ну, ты понимаешь, начальник: я мужняя жена, многодетная мать и все такое. Не дам, короче!
   – Не, это мне не надо. Гадать умеешь?
   – Какая ж цыганка гадать не умеет? – искренне удивилась Александра.
   – Александра, Александра, что там вьётся перед нами… – промурлыкал Ромуальд, – Надо одной женщине погадать, а заодно выяснить у неё кое-что. Сможешь?
   – А чего ж! Дело не сложное, – цыганка подалась вперед, с интересом спросила, – Шпионка, да?
   – Нет, не шпионка. А дело вот какое…
   Ромуальд подробно объяснил, что, конкретно, нужно выяснить у Зинаиды. Ну, конечно, сообщил все установочные данные: адрес, маршрут следования на работу, как зовут мужа и прочее.
   – Справишься – тогда похерю всё, что на тебя есть. Подведешь – посажу. И смыться не думай, не получится. Понятно?
   – Да, что уж тут, непонятного… Сделаю, конечно! Когда надо?
   – Трёх дней хватит?
   – Вполне!
   – Тогда вперед! Только золотишко отдай, оно подотчетное. А свои глупости забери, мне ни к чему. Кстати, почему у тебя фамилия какая-то не цыганская?
   – Замуж вышла, фамилию мужа взяла.
   – А почему не за цыгана, замуж-то?
   – Да цыган он! Просто, когда первый раз женился, фамилию жены взял, чтоб в Израиль уехать.
   – И что, уехал?
   – Ага, только вернулся скоро. Там его в армию хотели загрести, да и для коммерции возможностей мало. Налоги, опять же…
   Гражданка Гольдман подала знак, и через секунду сумка была принесена.
   Назначив место и время встречи, которые было нельзя изменить, Комберг-Кориотти, довольный собой, покинул скверик.

   Зинаида Федулова была блондинкой по складу ума. То-есть, доверчивой и наивной, с упрощенным чувством юмора. Выход замуж за военного офицера, подполковника, к тому же c московской пропиской, она считала высшим достижением своей жизни, и это мнение разделяла вся деревня Марьино, запустившая девушку на планету Москва.
   Самым же большим разочарованием в жизни была обломавшаяся поездка в Италию, для которой она даже язык ихний выучила. Зазря, выходит, учила. Что с ним теперь делать?
   Работала Зинаида на узле связи телефонисткой. Ей нравилось соединять людей из Москвы с людьми в Благовещенске, Малоярославце и деревне Опадыши, слушать их нехитрые разговоры и говорить строгим голосом:
   – Ваше время истекло! Мало ли, что вы не договорили! Разъединяю!
   Впрочем, сердце у неё было доброе, и она часто соглашалась продлить разговор секунд на тридцать.
   Ясным августовским днем она возвращалась с работы и зашла в кулинарию, чтобы купить к ужину любимое пирожное «Эклер», ибо в обед получила зарплату. Надо же отпраздновать!
   – С вас двадцать две копейки, девушка! – сообщила кассирша безразличным голосом.
   Зинаида открыла сумочку: странно, кошелька в ней не было! Перерыв там все, она нашла губную помаду №3, утерянную в прошлом году, сломанную мельхиоровую серьгу и пинцет для выщипывания бровей, но кошелька не обнаружила.
   – Побыстрей можно, женщина? – понукнул её какой-то дядька, нетерпеливо топтавшийся сзади, – Час уже копаетесь!
   – Сейчас… сейчас… – лепетала Зинаида, шаря в карманах курточки.
   Увы! Кошелёк исчез!
   Нетерпеливый дядька бесцеремонно оттеснил её от кассы, но бедняжка этого даже не заметила. Глаза её медленно наливались слезами по мере осознания масштабов утраты. Сто тридцать рублей! Целый месяц за них корячилась! Сапоги хотела купить на осень!
   Осторожно вытирая слёзы уголком платочка, чтобы не размазать тушь, вышла на улицу. Стала вспоминать: когда через проходную шла, кошелек ещё был. Оттуда до кулинарии километр… если не больше. Но, как она могла выронить? Сумка-то закрыта была! Или… неужели украли?! Филя её убьёт! Он к деньгам очень трепетно и серьёзно относится…
   – Что случилось, девушка? Почему вы плачете?
   Зинаида подняла голову и увидела смуглую женщину лет сорока в дорогом платье и итальянских туфлях. Женщина сочувственно улыбалась.
   – Кошелек пропал… То ли потеряла, то ли вытащили… Как мужу скажу? – поведала незнакомке свою беду мадам Федулова.
   – Ну, этому горю можно помочь! – уверенно заявила Александра (а это была она, только переодетая!), – Опишите, какой он был, сколько денег, документы, квитанции – всё!
   – Ну… такой, коричневый, тисненый под крокодила, сто тридцать три рубля в нем… ещё пропуск на работу, квитанция за электричество… неоплаченная.
   – Понятно! – кивнула Александра, – Ну-ка, дайте руку!
   Зинаида покорно протянула руку, слегка стесняясь облезшего маникюра.
   – Всё ясно, Зина! – весело провозгласила интриганка, бегло изучив ладонь – Знаю, где он лежит!
   – А как… как вы узнали? – пролепетала жертва цыганского коварства, – И это… имя моё?
   – Я много чего знаю! – многозначительно прищурилась Александра, напуская на себя таинственность, – Пойдем, покажу!
   Они пошли в сторону Зининой работы и через пятьсот шагов цыганка указала на решетку водостока, присыпанную всяким мусором:
   – Там твой кошелек!
   Зинаида опустилась на корточки и разгребла опавшие листья и обрывки газет. Точно! Вот он! Открыла: все деньги на месте, и пропуск тоже! Вот радость-то!
   С сияющим лицом она обернулась к незнакомке:
   – Ой! Нашелся! Уж такое вам спасибо-расспасибо!
   Потом спохватилась:
   – А как вас зовут?
   – Нина Аркадьевна! – улыбаясь, протянула руку Александра, – Вот и познакомились!
   – Ой, Нина Аркадьевна! Как мне вас благодарить-то? Давайте, я сейчас пирожных куплю, все равно собиралась, и чаю вместе попьём, я тут, рядом живу! – возбужденно затараторила Зинаида, – Ну, пожалуйста!
   Цыганка снисходительно приняла приглашение.
   Дальнейшее было делом техники. За чаем она искусно выпытала у простодушной Зины все, что было нужно для капитана Дергунова (в смысле, Ромуальда!), а также многое сверх того. Квартира ей понравилась: хрусталь, ковры, телевизор японский, видеомагнитофон, шуба котиковая в шкафу (подсмотрела, когда хозяйка отлучилась в туалет!), уйма денег в секретере, на символический замок запертом. Надо будет сказать своим, пусть поработают! То, что хозяин начальник Бутырки, не смущало: и не таких обносили!
   Расстались с объятиями и поцелуями.

   В назначенное время Александра встретилась с Ромуальдом и передала ему диктофон с записью разговора с женой подполковника Федулова, получив взамен свой паспорт и кассету от видеокамеры с компроматом.
   Проанализировав запись, адвокат заключил, что убийство произошло на почве ревности. Значит, Марина за большие деньги встречалась с Магомедом-Али параллельно с Костанцо! Интересно, однако!

   Обретя все необходимые сведения, интересующие синьору Каррера, Шарль Ронье принялся разрабатывать план мести. Со слов синьора Комберга-Кориотти он знал, что заключенные, так называемые «блатные», очень жестоко обходятся с попавшими к ним в руки полицейскими, в смысле – милиционерами. Знал он также, что милиционеров, совершивших преступления, вместе с блатными не содержат ни в тюрьме, ни на зоне. Для них зона специальная, «красная». Значит, надо сделать так, чтобы Федулов попал в камеру к уголовникам! Хотя бы ненадолго.
   Изучив за несколько дней привычки объекта, удалось установить, что подполковник регулярно посещает одну и ту же пивную на Соколе, где встречается с разными людьми, скорее всего – информаторами. В пивную он ходит, разумеется, в штатском. «Там его и будем работать!» – решил частный детектив. Изложив свой план помощнику, он, однако, столкнулся с категорическим отказом в содействии.
   – Поймите меня правильно, синьор Ронье! Я – адвокат, и на уголовщину не пойду! Одно дело мистификации с целью добычи информации, хотя в случае с цыганкой это было уже на грани преступления, и совсем другое дело участвовать в предлагаемом вами мероприятии! Нет, я категорически отказываюсь! – решительно заявил Ромуальд.
   – А за большие деньги? – на всякий случай уныло поинтересовался Ронье, без особой, впрочем, надежды.
   – Да какие бы ни были награды – нет!
   Так посланец мстительной Лючии лишился помощника. Но он не поддался унынию и решил действовать самостоятельно.
   Переодевшись в одежду, скрывающую его иностранную сущность, и наклеив усы, он поехал в тот самый скверик у памятника первопечатнику, где без труда нашел цыганку Александру, снова занимающуюся привычным делом.
   Подойдя к ней, детектив вежливо спросил ничего не подозревающую гражданку Гольдман:
   – Parlano italiano, sinora?
   Глянув на него с интересом, Александра ответила:
   – Italiano – non. Français – oui!
   – Вот и отлично! – с облегчением воскликнул Ронье, – Не хочет ли мадам заработать много денег?
   – Много – это сколько? И месье имеет в виду рубли или другие деньги? – бегло прочирикала Александра по французски (где только научилась? Впрочем, цыгане на всех языках говорят! На это детектив и рассчитывал!).
   – Ну, несколько тысяч рублей. Договоримся!
   – Что надо сделать? – глаза цыганки сверкнули алчностью, – Только имейте в виду, месье, на шпионаж я не подписываюсь!
   – Что вы, что вы! Никакого шпионажа. Мне нужен документ для мужчины лет сорока пяти – пятидесяти, но не паспорт и не удостоверение личности офицера. Лучше всего профсоюзный билет или пропуск. И наркотики. Надо одного человека подставить.
   Убедившись, что в шпионаж её иностранец не втягивает, Александра попросила его подождать часок, и исчезла. Вернувшись через сорок пять минут, показала два пропуска и три профсоюзных билета. Ронье с её помощью выбрал профсоюзный билет некоего Ивана Семеновича Пыркина, работника лёгкой промышленности, сорока восьми лет от роду.
   – А наркоты могу хоть сто сорок чеков, ну, доз, прямо сейчас! – гордо сообщила воротила теневого бизнеса.
   – Отлично, мадам Гольдман! Беру! Сколько за всё? – довольно потер руки частный детектив.
   – Г-м… Как отдать! Вам, как гостю столицы, недорого: полсотни тысяч!
   К удивлению цыганки, клиент не стал торговаться, а вынул из невзрачной сумки четыре пачки сторублевок и ещё две, полусотенных. Александра заметила, что в сумке осталось ещё столько же, если не больше. Отдавая товар, она пожалела, что не догадалась проверить иностранца раньше. Кто же знал, что он такие деньжищи с собой носит! Достаточно было маякнуть своим – и сумка ваша стала наша! Впрочем, и сейчас ещё не поздно…
   – Оревуар, мадам! – вежливо попрощался Ронье и… вонзил в бедро цыганки иглу шприца!
   Не спеша встал с лавочки и удалился гуляющим шагом. Ну, прямо, Джеймс Бонд какой-то!
   Двое крепких чернявых золотозубых парней, подошедших через пять минут проверить, что с мамой Шурой и почему она сидит не шевелясь, нашли её спящей безмятежным сном.

Глава пятая

   Занимая высокий руководящий пост, недостаточно просто сидеть в кресле и выполнять свои непосредственные обязанности. Надо ещё совершать телодвижения, чтобы в этом кресле усидеть! То-есть, постоянно добывать информацию о состоянии дел в подведомственном учреждении, дабы знать, не копает ли кто под тебя, о состоянии дел в системе, в которую входит учреждение, дабы знать настроение начальства и его планы в отношении тебя, ну, и, конечно, использовать эту информацию себе во благо, а врагам на горе, ибо, как говорится, много званых, да мало избранных.
   Должность, место, пост – эти три синонима благополучия и процветания Федулов очень ценил. Во первых, власть. Пусть над не очень большим и очень специфическим контингентом, но зато – почти неограниченную! Во вторых – возможность предоставлять дефицитные услуги друзьям и начальникам, что в Советском Союзе, где принцип «Ты – мне, я – тебе!» являлся основополагающим в отношениях между людьми, было частенько дороже денег! Скажем, дамские модельные сапожки сорок шестого размера, или, наоборот, тридцать четвертого – ведь, ни за какие деньги не достанешь! А у Федулова как раз мастер сидит! Бесплатно, всего за палку колбасы, такую обувку сошьет, что любо-дорого! Или всякие деликатные услуги: вкладыш нарезной под малокалиберный патрон для охотничьего ружья выточить – есть умелец! Иногда, скажем по секрету, даже с просьбой наказать построже кое-кого, в тюрягу попавшего, к Федулову обращались. Да мало ли!
   В третьих – деньги! Конечно, при развитóм социализме с человеческим лицом они не вполне отвечали определению «всеобщий эквивалент», ибо в СССР, даже имея их в изобилии, особенно некуда было тратить. Автомашины, например, подразделялись на две категории: дорогие и те, которые не продаются населению. Вездеход, или, как сейчас выражаются, внедорожник, был абсолютно недоступен любителям охоты, рыбалки и грибособирательства, пока ВАЗ не начал выпускать «Ниву». Но, всё равно, с деньгами лучше, чем без них, или есть другое мнение?
   Федулов деньги любил, и выкачивал их из подчиненных, проносящих за мзду в тюрьму практически всё, исключая, разве что, оружие, а из тюрьмы на волю – почту. Были и другие источники дензнаков, менее очевидные, а также засекреченные.
   Итак! Периодически наш бравый подполковник встречался со своими многочисленными информаторами. Пивняк в подвальчике на Соколе был точкой, где было удобно беседовать с представителями криминального мира, поэтому ходил туда Федулов во первых, в старенькой штатской одежде, во вторых – в наклеенных усах, в третьих – без документов, опасаясь, что украдут.
   Очередной выход «на разведку» был рутинным. Встретившись, с кем было запланировано, и отпустив человека, замаскированный под работягу гражданин начальник остался, как обычно, на полчасика: не уходить же из пивной пива не выпив! Народу было много, и вскоре за столик к нему подсел какой-то потёртый глухонемой. Подмигнув, он показал из сумки горлышко бутылки и поднял два пальца, что явно означало: «На двоих будешь?». Федулов отрицательно покачал головой. Пить водку с кем попало он не собирался. Глухонемой огорчился, плеснул себе в пустую кружку и выпил в одиночестве. А потом, отхлебнув пива, достал из сумки такое! Опытным взглядом гурмана подполковник узнал копченого байкальского омуля! Рыбку, которой нет вкуснее на свете! Рыбку, которая в Москве недоступна! Он её и пробовал только два раза в жизни!
   «Командировочный, наверное!» – догадался Федулов, – «С Иркутска или Ангарска!» Глухонемой, заметив текущие по подбородку соседа по столику слюни вожделения, сделал широкий жест, предлагая не стесняться и угощаться, положив на куске газеты ещё одну рыбку и придвинув поближе к страждущему. Искушение было слишком велико, и рыбке был вынесен приговор: к высшей мере наказания через поедание! Вкус, как выражался Аркадий Райкин, списсифисский! Язык проглотил, речь лишился! Однако, этикет пивняка требовал отблагодарить человека, угостившего такой амброзией, и Федулов встал, чтобы принести ещё парочку кружек, тем более, что у глухонемого пиво кончилось, а у самого осталось всего граммов двести. Увидев пиво, обладатель деликатеса радостно улыбнулся. Подполковнику эта улыбка чем-то не понравилась. В стране, где большинство народу носит стальные коронки, а меньшинство – золотые, белые и ровные зубы большая редкость! Тем более, у работяги, пьющего некипяченую воду из-под крана и питающегося чем попало в рабочей столовой. Не додумав сию мысль до конца, Федулов присосался к кружке и отщипнул ещё кусочек волшебно тающей во рту рыбки…
   Через минуту он потерял сознание, ибо коварный Ронье (а это был он!) подсыпал в пиво клофелин, в то время ещё не известный ни криминальным кругам, ни правоохранительным органам. Да что там! Его по прямому назначению, от давления, только-только доктора начали применять!
   Незаметно обшарив карманы своей жертвы, Ронье удалил из них все лишнее и подложил чеки с опием и профсоюзный билет на имя И. С. Пыркина с не очень тщательно переклеенной фотографией (Фотографию детектив сделал ещё несколько дней назад при помощи телеобъектива). Вид у документа был такой, что подделка сразу бросалась в глаза. Затем в подполковника влили стакан водки и химическим карандашом написали на запястье мелкими печатными буквами: «Привет от Карреры!» Всё было проделано так, что окружающие ничего не заметили. Ну, подумаешь, перепил мужик, с кем не бывает!
   Аккуратно убрав со стола кружку со своими отпечатками пальцев и недоеденную рыбу, Шарль Ронье растворился в «лучшем городе Земли», как пел Муслим Магомаев.

   – Мужик! Эй, мужик! Просыпайся, Епэрэсэтэ! Закрываемся, блин! Ну!
   Уборщица раздосадованно повернулась к пиворазливальщице:
   – Бесполезняк, Валь! В полном отрубе! Звони ментам, пусть забирают.
   Королева пивного насоса с неодобрением фыркнула и достала из под прилавка телефон с обмотанной синей изолентой ручкой. Кстати, Читатель, обращал ли ты внимание, что замотанные синей изолентой предметы служат вечно?
   Набрав номер местного отделения милиции, Валентина, по прозвищу Великая, сообщила, что нужно проявить заботу о человеке, уснувшем за столиком, а то ей закрываться пора. Через двадцать минут в пивняк вошли два сумрачных ярыги. Бегло кинув взгляд на объект заботы и посетовав, что клиент прямо-таки кабан здоровенный, они выпили по кружке пивка и волоком утащили бесчувственное тело. Кое-как, попукивая от натуги, погрузили пьяного гражданина в патрульный УАЗ и повезли в вытрезвитель №16, что в Филях. Ближе мест не было, потому что. Там, конечно, раздели и обшарили карманы. Всех ценностей обнаружилось девятнадцать рублей шестьдесят три копейки, но нашлись и чеки с опием – 139 штук (Александра все-таки не удержалась и обсчитала Ронье, но тот жаловаться не пошел, почему-то!). Документ на фамилию Пыркин вызвал нешуточные сомнения: а не поддельный ли? Наркотики – дело серьезное, опять же, профсоюзный билет с переклеенной фоткой… Служивые сразу же позвонили, куда надо. Короче, прибыли в трезвячку опера из МУРа! По их приказу фельдшер попытался экстренно протрезвить клиента: ввел кордиамин, кофеин, глюкозу, давал нюхать нашатырь. Однако гражданин Пыркин очнулся только после энергичного битья ладошкой по мордасам.
   Голова болела непереносимо, сознание в ней плескалось какими-то ошметками, реальность воспринималась нечетко. Вспомнить прошлое не удавалось.
   – Ну, что, очухался? – ласково потрепал его по щеке человек в пиджаке, – Давай по порядку: фамилия, имя, отчество?
   Вспомнить свою фамилию Филимон не мог, как не пытался.
   – Это… Иванов я, – брякнул он первую попавшуюся фамилию.
   – Значит, не Пыркин? – обрадовался незнакомец.
   – Ага, Непыркин…
   – Так, что мне писать: Иванов или Непыркин?
   – Ой, да пиши, что хочешь! – скривился Филимон.
   – Так, значит? Сознаваться не хотим? Тень на плетень наводим? Это твоё? – человек сунул страдальцу под нос горсть целофановых квадратиков.
   – Нет!
   – А если подумать?
   – Чего пристал? Не могу я сейчас думать! Башка болит!
   Филимон обхватил страдающий орган руками. А это ещё что за хрень? На левом запястье химическим карандашом было написано: «Привет от Карреры!» Смутное чувство тревоги попыталось проникнуть сквозь туман алкоголя и клофелина, но безуспешно. Однако заноза осталась.
   – Говори, где чеки взял, кому нес? – наседал опер.
   – Отстань! – вяло отмахнулся Филимон, – Не знаю никаких чеков!
   – А усы зачем наклеил?
   – Для красоты, блин!
   Промучившись с неадекватным подследственным с час, и так ничего и не добившись, опер вздохнул и приказал отвезти упрямца в КПЗ. Дело было ясное: как ни темни, отвертеться от наркоты не удастся. Да ещё профсоюзный билет с переклеенной фотографией… Мутный мужик. Может, даже, вообще, в розыске! Надо проверить… Ну, утро вечера мудренее! Проспится, сговорчивей станет.

   В камере, куда доставили воротилу наркобизнеса в кавычках, его личность установили моментально, ибо там находился ветеран криминального мира, вор в законе Шишка, задержанный за разбой с убийством инкассатора. Не повезло, при отходе с добычей спустило колесо, а менты, волки позорные, тут как тут! Шишка (по паспорту Силиверстов Николай Иванович, он же Павлов Александр Тимурович, он же Амангельды Ринатович Карабаев) неоднократно пользовался гостеприимством Бутырской тюрьмы и знал там всех, в том числе и гражданина начальника.
   – О, какая встреча! Подполковник Федулов собственной персоной! – воскликнул он при виде нового сокамерника, – Ну, дают менты! Какого человека в общую камеру содют!
   – А ето хто? – без особого интереса прохрипел другой блатной, Сулёма, тоже рецидивист, но не вор в законе, а рангом пониже.
   – Да ты что, братан? Сам гражданин начальник Бутырки! Филимон Иваныч Федулов, целый подполковник!
   – Ну, в натуре, ваще! – восхитился Сулёма, – Интересно, за что его?
   Он подошел к лежащему там, где его положили, Филимону, и несильно пнул его в бок:
   – Эй! Тебя за что загребли?
   – Не знаю… Чеки какие-то… – промямлил все ещё не пришедший в себя Филимон, которому очень хотелось спать, а потому опасности не осознающий.
   Впрочем, то, что он в камере, тоже оставалось для него за скобками.
   – Чеки… Наркота, значит! – задумчиво присвистнул Шишка, – С трудом верится, однако!
   – Да какая разница? Ты скажи, чего теперь?
   – Ну, это понятно! Его сюда, ясный пень, по ошибке сунули – вишь, бухой, хоть выжми! Утром разберутся и выпустят.
   – Э, нет! Не катит! Такая везуха раз в жизни бывает – гражданин начальник в камере с честными ворами! Мочить надо!
   Остальные обитатели камеры, числом четверо, опасливо отодвинулись к стенам.
   – Ну, мочить – так мочить! – без особого энтузиазма согласился Шишка, ибо сердце него было золотое, и, соответственно, белая и пушистая душа к предстоящему убийству не лежала.
   Читатель! Автор не встречал в своей жизни криминальных авторитетов! Он руководствуется образами, выпукло и ярко отраженными в современных фильмах: «Next» c А. Абдуловым в главной роли, «Бригада» с С. Безруковым, «Учитель в законе» с Ю. Беляевым, «Каникулы строгого режима» с С. Безруковым, «Барон» из серии «Бандитский Петербург» с К. Лавровым. Все воры в законе, согласно вышеперечисленным шедеврам кинематографа, являются кристально честными людьми, придерживающимися высоких принципов справедливости и человеколюбия. Они жизни не щадят, защищая так называемые «понятия». Ну и что, что они убивают, грабят, воруют, занимаются рэкетом, продают террористам оружие, а детям наркотики! Так жизнь сложилась. Ремесло такое, другому не учёны! Ещё они едят людей, специально взятых в побег для этой цели. Это же не со зла! Надо же как-то пропитание добывать! Лев, кстати, когда на антилопу охотится, тоже не злится.
   Автор, не желая выпадать из сложившейся в менталитете общественности концепции, тоже вывел образ Шишки как высокоморального, честного вора, справедливого и доброго.
   Но, как говорится, nobless oblige, положение обязывает! Если Шишка живым такого зубра в погонах отпустит, люди его не поймут. Сходку соберут и короны лишат нафиг!
   Вздохнув, он кивнул Сулёме и тот сел на ноги Федулову. Шишка надел на голову жертве пластиковый пакет с портретом Джо Дассена. Через десять минут все было кончено.

   Через неделю Лючия читала перевод вырезки из газеты «Красная Звезда», привезенной Ронье.
   Вот что там было:
   «25 сентября в результате скоропостижной болезни на 49-ом году жизни скончался командир Советской Армии подполковник Федулов Филимон Иванович, член КПСС с 1964 года…»
   Далее подробно описывался жизненный путь покойного, подчеркивалось, что, куда бы не забрасывала его воля командования, он везде был образцовым командиром и неуклонно следовал генеральной линии Партии. Выражалось соболезнование вдове и другим родственникам покойного. Похороны с отданием всех воинских почестей состоялись в деревне Милотичи Барятинского района Калужской области, на родине покойного. Имелся также и портрет, на котором бравый подполковник выглядел сущим орлом.
   – Но тут пишут, что он умер от болезни! – раздула ноздри Лючия.
   – Ну, синьора, мало ли, что в советской газете напишут! – лукаво улыбнулся в усы Ронье, – По моей просьбе корреспондент газеты «Карьерре делла Сера», синьор Вайнштейн, за небольшое вознаграждение посетил те похороны и сообщил мне, что синьор Федулов умер в камере предварительного заключения от удушья. Признали несчастным случаем, ибо следов насилия на теле не нашли, а сокамерники заявили, что никто его и пальцем не трогал. В камеру же он попал в результате хитрой подставы, якобы за хранение наркотиков, причем документов у него при себе не было. Вернее, были, но на чужую фамилию. Все это ему совершенно добровольно рассказали на поминках пьяные сослуживцы Федулова!
   – Понятно, – просияла Лючия, – А понял ли он перед смертью, что это месть за Костанцо?
   – Думаю, да! Я же написал ему на руке несмываемым карандашом: «Привет от Карреры!»
   Отпустив щедрейше вознагражденного детектива, Лючия довольно откинулась на спинку кресла. Брат отомщен! Мало того, в свете, как говорится, вновь открывшихся обстоятельств, у неё появился отличная отговорка для Серджио, буде он узнает о том, как она обошлась с Мариной: не желаю, дескать, иметь никаких контактов с этой шлюхой, изменявшей Костанцо! Из-за неё он в драку полез и на пулю нарвался!
   Как-то она там, в Мексике?

   Марина сидела на берегу океана и развлекалась, бросая в волны камешки, а нагло орущим чайкам – зерна кукурузы. Чайки ссорились, выхватывали деликатес из-под носа друг у друга, иногда даже дрались. Наиболее смелые уже брали пищу из рук, иногда больно шипаясь за пальцы. Тогда Марина обругивала их по русски и они обиженно отлетали на метр – другой, чтобы потом начать все с начала. Нюфаундленд Лордик, уже большой, десятимесячный, устав гоняться за ними, лежал рядом и иногда строго взлаивал, делая вид, что защищает хозяйку. Марина периодически почесывала ему то пузо, то за ухом, и рассеянно думала о жизни. Живот уже вырос изрядно, но ущерба самочувствию не причинял. Анализы, по заверению доктора Джонса, были прекрасные, хоть на выставку посылай. Сон и аппетит – тоже. Единственным фактором, мешающим жить, была скука. Мексиканский телевизор надоел хуже горькой редьки, а американские программы воспринимались с трудом из-за незнания английского. Читать по испански все ещё было тяжело, французские книги в местной библиотеке были все перечитаны, а русских негде взять. Ну, чем заняться молодой беременной женщине, живущей в маленьком курортном городке? Вечерами играла в карты с тремя пожилыми соседками. В канасту. Спасибо Костанцо, что научил! Игра довольно занудная, но зато длится несколько часов. Ну, и разговоры, местные сплетни. А днем… Днём делать было абсолютно нечего! Рожать предстояло в середине января. Вот и будет развлекуха! С ребенком не заскучаешь! Как бы связаться с родителями, с Мишкой, вот вопрос! Мысли о них теребили сердце.

   Михаил в свободное от работы время готовился к выставке. Как и Люсе, ему было рекомендовано в части своих произведений отразить строительство социализма в СССР, трудовые будни советских людей, а также мудрость Партии. Насчет мудрости он было встал в тупик, но вскоре нашелся и, грохоча молотком, выдал на-гора чеканку: голый пролетарий (сие следовало из серпа и молота над головой!) с толстенным фолиантом в руках, а на фолианте надпись: «Решения XXVI съезда КПСС», причем у пролетария бугрились мускулы и натянулись жилы на шее (потому, что книга тяжелая!).
   Товарищ Барсук, осмотрев сие произведение размером два метра на метр двадцать, похвалил в целом, но посетовал, что мудрость Партии выражена несколько прямолинейно. Он также потребовал надеть на мужика трусы, потому, что голый – это неприлично.
   – Если трусы одеть, то вся символичность пропадет, и останется просто мужик в трусах с книгой! – попытался трепыхнуться наш монументалист.
   Но главный культурист был неумолим:
   – Это не просьба, это приказ!
   Раздосадованный Михаил, к немалому веселью жены, провозился два дня, одевая фигуру пролетария в трусы. Получилось необычайно пикантно: мужик в как бы прозрачных семейных трусах, ибо вычеканенный ранее признак мужского пола замаскировать не удалось! Но товарищ Барсук этот вариант одобрил и до выставки допустил.
   Люся же, тихо свирепея, писала с фотографии в журнале Огонек буровую вышку и работяг. Увидев сию композицию в самом начале творческого процесса, Михаил спросил с неподдельным интересом:
   – А что это они там делают?
   – Бурят! – коротко бросила Люся.
   – Однако, бурят не так делают! – веско возразил Михаил, и Люся чуть не лопнула со смеху.
   Из озорства наша художница внесла в картину некоторые изменения: вместо телогреек на принимающих пищу работягах изобразила красивые комбинезоны цвета «беж» и галстуки, а также дала всем в правильные руки ножи и вилки. Длинный дощатый стол, за которым происходила трапеза, она покрыла скатертью и расставила несколько букетиков цветов и бутылок с лимонадом «Дюшес». Ну, чтоб красиво было!
   Товарищ Барсук, увидев сей шедевр, аж прослезился от умиления:
   – Людмила Васильевна! Вы настоящая социалистическая реалистка, слово коммуниста! Ещё что-нибудь в том же духе нарисуйте, а? Пожалуйста! Ну, что вам стóит?
   После долгих препирательств Люся согласилась создать ещё одно полотно с фотографии, но – последнее. Сюжет, предложенный атташе, являл собой символ борьбы с пьянством и алкоголизмом: с сельского магазина мужик в телогрейке снимает вывеску «Вино» и ему протягивают другую, с надписью «Соки-Воды». Подумав, Люся нашалила и тут: толпа празднично одетых селян, наблюдающих с рукоплесканиями за наступлением в деревне безалкогольной эры, неуловимым образом выстроилась в силуэт самогонного аппарата – с котлом, змеевиком и даже крантиком. Но! Рассмотреть это можно было только на значительном расстоянии, метров с пятнадцати. Товарищ Барсук смотрел с трёх метров, поэтому шутку не разглядел.
   Михаил же занимался чеканкой, изображая Генуэзскую Крепость в Судаке, здание Музея Революции в Москве и Луноход на Луне. Получилось очень здорово! Ещё он создал бриг, несущийся на всех парусах по не очень бурному морю, и Вандомскую Колонну. Парусник поражал воображение скрупулёзным отображением всей оснастки, а назывался он, по настоянию товарища Барсука, «Комсомолец». К колонне же претензий не было.
   Совмещать занятия искусством с основной работой было не трудно, ибо Летунову вышестоящим начальством было рекомендовано отпускать товарища Михайлова в мастерскую всякий раз, когда на него накатит вал вдохновения. Дело-то, государственное!

   В середине ноября в обществе Франко-советской дружбы впервые появился месье Лефоше, импрессарио. Сходу предложив несколько плодотворных идей сотрудничества, среди которых были гастроли Советского Цирка аж в восьми городах Франции, причем на очень выгодных условиях, он стал любимцем руководства. Михаилу же он по секрету передал привет от Сергея и предложил пересылать письма. Канал связи с далеким римским другом был, наконец, установлен!

   За две недели до Рождества, которое советские люди (все, как один, атеисты!) готовились втихаря отметить вместе с Францией, в Париж приехал из Брюсселя Василий Кузьмич. Он теперь служил наблюдателем в штаб-квартире НАТО. Приехал по делам, всего на два дня, но, конечно, нашел минутку, чтобы дочку с зятем навестить. Передав им подарки и поцелуи от мамы Жанны и одобрив накопившиеся к выставке экспонаты (особенно понравилась картина с каштаном, проросшим сквозь старый автомобиль!), остался ужинать и крепко принял на грудь доброго Арманьяка. Михаил от тестя не отставал, но опыта обращения с сим напитком у него не было, поэтому жизнь Люси обогатилась новым опытом: раздевать уснувшего в «скафандре» пьяного мужа. Большого значения она этому происшествию не придала: ну, перебрал благоверный, с кем не бывает!
   Василий Кузьмич, похмелившись с утра сидром, не без сожаления простился с дочкой и зятем и поспешил в аэропорт: ему предстояло лететь в Мексику, где на каком-то форуме неприсоединившихся стран надо было прочитать доклад, чётко выражающий позицию Советского Союза. Настроение было отличное: десять дней в Мексике без жены! Испанки, индеанки, негритянки… Новые, волнующие кровь приключения!
   В Мехико ему не понравилось: тяжелый смог, из-за которого было трудно дышать и слезились глаза, толпы народа на улицах, жара… Пешком не погуляешь! А в места, которые он надеялся посетить, нужно было идти пешком! Не тратиться же на такси! Опять же, конспирация! Одно дело, если человек погулять вышел, а другое – если он куда-то на такси поехал. Пока он ломал голову над решением сей проблемы, посольские товарищи предложили съездить на выходные в Акапулько. Там, дескать, и воздух свежий, и океан, и не слышно шума городского. А говоря попросту, им хотелось устроить нормальную пьянку, которую в стенах поселения для дипломатов развернуть было проблематично. Василий Кузьмич согласился, сообразив, что в курортном городе он, пожалуй, быстрее и вернее добьётся своей цели.
   К его огромному разочарованию, посольский автобус привез компанию исстрадавшихся от жажды дипломатов не в Акапулько, а в маленький городок километрах в пятидесяти. Мотель там был вдвое дешевле, потому что. Впрочем, было здорово: бассейн, кондиционер, мангал для шашлыков, которые здесь назывались непонятным словом «Барбекю». Не хватало только женского общества. Увы!
   Пока происходила подготовка к пиршеству, Василий Кузьмич решил прогуляться, размять ноги после трёхсоткилометрового путешествия. Океан с раскинувшимся на многие километры пляжем плескался в пятидесяти метрах, наполняя предвечерний воздух запахом соли, йода и свежести. Вокруг не было ни души. Увязая по щиколотку в рыхлом песке, товарищ Воробьёв подошел к самой кромке прибоя и разулся. Тут же какая-то веселая волна шаловливо лизнула его нежные босые ноги. Вода была теплая и щекотная! Улыбаясь, Василий Кузьмич побрел куда глаза глядят, держа туфли в руке. Далеко впереди виднелись домики городка, подступающие к самому океану, несколько пальм и неоновая вывеска не то бара, не то ресторана. Пройдя с километр, дипломат увидел молодую женщину, сидящую на надувном матрасе в компании с черным кудлатым ньюфаундлендом. Судя по тому, как она лениво бросала псу мячик, ей было скучно. Ньюф, конечно, лез вон из шкуры, чтобы развлечь хозяйку: прыгал, рычал, забегал в воду, отряхивался, поднимая тучу брызг, лез целоваться и кусать за ноги. Затем снова бросался за мячиком и все начиналось сначала.
   «Женщина… молодая… скучает… Может, это и есть мой шанс?» – воодушевился Василий Кузьмич, – «Подойти, познакомиться, а там… А вдруг?»
   Приблизившись, он испытал разочарование: дама оказалась беременная! Тем не менее, он приветливо улыбнулся и хотел уже пойти мимо, но бестолковый пес, ринувшись в очередной раз за мячиком, сбил его с ног! Из дипломата в окружающую среду непроизвольно вырвалось мощное русское выражение, в котором сомнение в добродетели матери сего испачканного вонючим калом животного слилось с пожеланием сдохнуть, подавившись собственным гнилым органом размножения.
   Встав на четвереньки, он заметил, что женщина смотрит на него широко распахнутыми от удивления глазами.
   – Пардон, мадам, – пробормотал пострадавший, отплевываясь от песка.
   Но незнакомка не обратила на извинение внимания.
   – Так вы – русский?! – воскликнула она на великом и могучем, привставая с матраса в ажитации.
   – Я… это… ага! – подтвердил Василий Кузьмич с неприятным чувством тревоги.
   Интуиция подсказала ему, что эта русская женщина, кто бы она ни была, представляет опасность. Вообще, всякие несанкционированные контакты с соотечественниками за рубежом сами по себе опасны! Мало ли, может она эмигрантка, или хуже того, дочь какого-нибудь власовца. Или внучка! А от них только и жди провокации!
   Отплевавшись и проморгавшись, он, тем не менее, принял протянутую ему бутылку воды и прополоскал рот. Теперь убежать было бы невежливо, придется поддержать разговор. Недолго. Да никто их здесь и не видит, так что все обойдется. Однако, взглянув на незнакомку попристальнее, Василий Кузьмич испытал новое потрясение: лицо её было почти точной копией лица его зятя, Михаила! Тот же нос, брови – ну, всё!
   – Ты… Вы… Марина Михайлова!? – пролепетал он в смятении.
   То, что у зятя есть сестра-близнец, он знал. Но то, что она заграницей – нет. Как?! Каким образом!? В капиталистической стране Мексике!?
   – Да… это я, – призналась пораженная Констанция Бонасье в кавычках, – Откуда вы… меня знаете?
   В голове испуганного дипломата завывала пурга из сумбурных мыслей:
   «Родственница за границей! Явно здесь не работает! Эмигрантка? Этого ещё не хватало! Вся анкета псу под хвост! Конец всему! Карьере конец! Из Партии выгонят! КГБ все кишки на пику намотает, все жилы вытянет, пока докажу, что я не верблюд!»
   Сделав несколько глубоких вдохов, он немного успокоился.
   «Молчать надо! И с ней… договориться, чтобы молчала!»
   – Твой брат, Миша, на моей дочери женился. А вы с ним похожи, как близнецы! Вот и догадался. Кстати, я – Василий Кузьмич.
   – Да что вы говорите! – всплеснула руками Марина, – Мишка женился!? Когда?
   – В мае.
   Мадемуазель Бонасье переварила новость. Но информации было недостаточно!
   – А… как вашу дочь зовут?
   – Людмила.
   Это ни о чем не говорило. Ясно было только одно: Мишка женился не на кубинке!
   – Ой, Василий Кузьмич! Расскажите, как они, что делают… Я с Мишкой восемь месяцев не виделась и ничегошеньки не знаю!
   Подумав, товарищ Воробьёв решил рассказать правду. А чего скрывать? Так, кстати, легче будет договориться: должна же эта Марина понимать, что может навредить и брату и его тестю неаккуратными контактами!
   – Миша получил распределение в Париж, служит сейчас в Обществе Советско-Французской Дружбы. Про тебя он говорил, что уехала, а куда – не сказала.
   – А я… Из Союза сбежала… – Марина отпихнула назойливого Лордика и рассказала свою историю.
   – … Теперь Лючия мне пособие платит. На жизнь хватает, только скучно очень.
   Василий Кузьмич потрясся от Марининых приключений до основания! Надо же, как бывает! Побег из СССР по чужому паспорту! Авиакатастрофа! Обретение гаитянского подлиного паспорта! Перелет в Мексику! Ни фига себе, прямо в голове не укладывается!
   – А как тебя теперь зовут?
   – Констанция Бонасье! – с улыбкой сообщила Марина.
   – Как?!
   Марина повторила.
   – Ну, и ни фига себе, фамилия! – не удержался новообретенный родственник в законе, – Ой, пардон, случайно вырвалось!
   Он закурил, чтобы успокоить потрясенные нервы.
   – Я придумаю, как Мише с тобой безопасно связаться. Давай, адрес запишу… нет, лучше запомню!
   Поговорив ещё с полчасика, они расстались. Марина оказалась понятливой и согласилась самостоятельно шагов к общению с братом не предпринимать, прекрасно понимая, что это для него опасно.
   – Василий Кузьмич! Скажите ему, что мне рожать скоро! В середине января, – сказала она на прощанье.
   – Скажу, конечно скажу! – пообещал тот, направляясь в сторону мотеля.

   Закончив в Мехико казенные дела, Василий Кузьмич готовился к отлету обратно в Брюссель. Прямого рейса из Мехико туда не было и, таким образом, предстояла пересадка в Париже, что давало возможность лишний раз увидеться с дочерью, хотя бы и ненадолго, вручить новогодние подарки и сувениры, а самое главное – открыть зятю кошмарную тайну исчезновения его сестры, ее новое имя и местонахождение. А также обрадовать вестью о скором прибавлении семейства, сиречь, о предстоящем рождении племянника. Или племянницы, г-м!
   В последний день над Мехико разразилась гроза, смог смыло, и Василий Кузьмич отправился прогуляться, ловко увильнув от положенного ему по штату сопровождения. Профессионально проверившись на предмет слежки, товарищ Воробьев сел в трамвай и проехал пять остановок. Сойдя, снова проверился, и убедившись, что хвоста за ним нет, шмыгнул в переулок, где, всего через сотню шагов, перед ним возникла дверь, вывеска над которой обещала сауну и массаж, а также приятное дамское общество по выбору клиента. Сжимая в кулаке сэкономленную на питании и общественном транспорте валюту, советский дипломат открыл дверь и шагнул внутрь, имея в виду пообщаться с женским полом, а если деньги останутся, то и сауну посетить. Из-за застенчивости Автор за ним не последовал, но догадывается, что конкретно делал там дипломат, ибо общение с горячими мексиканскими дамами не ограничилось, конечно же, всего лишь дружеской беседой с распитием прохладительных напитков и танцами под пластинку.
   Через час с четвертью Василий Кузьмич появился на крыльце красный и потный, сопровождаемый монументального телосложения негритянкой. Чернокожая дама крепко обняла его на прощанье и звонко расцеловала в щеки, приглашая заходить еще. Дружеское общение, вне всякого сомнения, состоялось, и коллекция нашего жизнелюба пополнилась экзотической черной орхидеей, образно говоря.

   Перелетев через океан, Василий Кузьмич был вынужден встретиться с Люсей и Михаилом в аэропорту, ибо рейс на Брюссель был всего через четыре часа. Щедро оделив их мексиканскими сувенирами, тесть поведал на ухо зятю информацию о Марине. Михаил, услышав сагу о приключениях родной сестры, подавился пончиком, и Люсе пришлось стучать его по спине и отпаивать минералкой.
   – Ни фига себе, гладиолусы, говорила она, гладя волосы! – выразился он стихотворной строкой, употребляемой только в случаях сильнейшего удивления, – Мексика! Вот тебе и домик с пальмами! Ну, из твоего комикса! А я-то все думал: нового кадра нашла и сидит в каком-нибудь Воронеже…
   Затвердив наизусть телефон и адрес, он решил установить контакт с сестренкой этой же ночью.
   Объявили рейс на Брюссель, и Василий Кузьмич улетел, но обещал вернуться. Вдруг опять командировка!

Глава шестая

   Поздно вечером Михаил, надев черный шерстяной спортивный костюм и черную вязаную шапочку, а также обмотавшись черным же шарфом, покинул квартиру через балкон по водосточной трубе. Было очень страшно: если его засекут за разговором с сестрой-предательницей Родины, то Перовский не помилует! Тем не менее, риск попасться был, как выяснилось, не так уж велик: обоих своих топтунов наш храбрец давно вычислил. Следили за ним теперь лишь иногда, даже не каждую неделю. Сегодня не следили точно, но береженого, как говорится, Бог бережет, а не береженого – конвой стережет! Поэтому и маскарад, и нетрадиционный способ выхода из дому.
   Пройдя три квартала и, убедившись ещё раз, что за ним не следят, зашел в кафе, где выпил для храбрости какой-то не то самбуки, не то перно. По телу разлилось приятное тепло, руки перестали дрожать. Выйдя, снова проверился и юркнул в телефонную будку.
   – Хэллоу! – отозвалась трубка иностранным голосом, явно не Маришкиным.
   Сообразв, что в Мексике сейчас должно быть раннее утро, Михаил выразился на чистом испанском (весь вечер тренировался!):
   – Буэнос диас! Синьора Бонасье, пор фабор!
   Голос прострекотал что-то, дескать, подождите минутку, и вскоре в трубке послышался родной голос:
   – Алло!
   – Маришка, это я, Ми…
   – Мишончик!!! Брателло!!! Ты из Парижа звонишь?
   – Ага, я… из автомата!
   – Мне Василий Кузьмич сказал, что ты на его дочери женился, Людмиле! Я её раньше видела? Чего так скоропостижно? По залёту, да?
   – Видела ты её, когда я из Крыма приехал. Люся Воробьёва, помнишь? Она ещё твой кефир для масок слопала и в инфекционное попала.
   – Да-а? Помню, конечно… – в голосе сестры явственно проскользнуло разочарование, – Получше никого не смог найти?
   – Да нет, она… – тут Михаил запнулся, подыскивая подходящее слово, – Она хорошая. Меня сильно любит. А женились по быстрому, потому что иначе я распределение в Париж не получил бы.
   – А-а, тогда понятно! Молодец, не растерялся, поздравляю!
   – Ты-то там как, в Мексике?
   – Ой, Мишка, здесь здорово! Только скучновато… Дом снимаю, прислуга есть, собака, вернее, собак! Рожать скоро…
   – Ага, мне тесть рассказал… Слушай, ты с Серегой не связывалась? Или с Лючией?
   – С Серегой нет. Связывалась с Лючией, один раз, – несколько кислым голосом ответила Марина, – Телеграмму ей из Африки послала, когда туда самолет брякнулся. Она ко мне адвоката посылала, вытаскивать оттуда. Так он сказал, что она не хочет, чтобы я им звонила или писала. Обиделась, что ли… А на что – не знаю. Пособие назначила хорошее, платит аккуратно. Но, если надоедать буду, то перестанет платить. Так что ты, если с Сережкой разговаривать будешь, обо мне, вообще, не говори, ладно?
   – Да, как же Сереге – да не рассказать-то?
   – Он, поди, от неё всё знает. Короче, даже моё новое имя не упоминай! И старое тоже.
   – Понял… – растерянно протянул Михаил, хотя, на самом деле, ничего не понял.
   – Найди возможность маме с папой обо мне сообщить, а то они там с ума сходят, наверное. Я же ни позвонить им не могу, ни письмо написать. Замучают стариков… сам знаешь, кто!
   – Да я, в общем, тоже… Все письма из-за границы проверяют… Но, ничего! Придумаю что-нибудь! А ты запиши адрес и телефон, это наш человек в Париже, он мне всё передаст. Зовут месье Лефоше… Через него будем связь поддерживать!
   – Сейчас, ручку возьму… Диктуй!
   Михаил продиктовал.
   – Всё, записала!
   Монеты в кармане закончились.
   – Давай, Мариш! Я тебе письмо напишу, а то монеты кон…
   Клик! Связь прервалась. Михаил прикинул: разговор обошелся едва ли не в десятую часть зарплаты. Дорого, однако!
   С теми же предосторожностями вернулся домой, влез по пожарной лестнице на крышу, а оттуда, по водосточной трубе – на балкон. Чтобы снять стресс, выпил водки прямо из горлышка. Тихонько разделся и проскользнул в спальню. Люся уже спала. Придвинувшись к её тёплому телу поближе, согрелся и уснул сном без сновидений, и спал так крепко, что не услышал будильника и опоздал на работу!

   Шеф с интересом воззрился на подчиненного, ввалившегося в кабинет, затем перевел взгляд на настенные часы:
   – Ого! А я смотрю, уж полночь близится, а Германа всё нет! Что это вы, товарищ Михайлов, опаздываете? Присутственные часы уже двадцать минут, как начались!
   Он всегда выражался изящно, часто вставляя цитаты из классиков в свою речь.
   – Ой, Николай Иваныч! За завтраком принялся жене рассказывать, какой вы замечательный руководитель, чуткий и справедливый с подчиненными! Умище, говорю, во! Прямо, говорю, Герцен с Белинским в одном лице! Ну, и увлекся, заговорился… ву компрене? – с невинным лицом ответствовал провинившийся Михаил.
   Летунов захихикал:
   – Молодец, Миша! Нестандартно отбрехался, одобряю! Только уж больно прямолинейно! Я сразу догадался что ты мне грубо льстишь!
   – А лесть и должна быть грубой, Николай Иваныч! Тогда она пробивает самую толстую броню самокритики!
   – Погоди-погоди! – наморщил лоб шеф, – Где-то я уже это читал…
   – Ну, конечно! Роман Тамигина «Папенькин Сынок»!
   – Верно! Ладно, отпускаю тебе грехи твои, чадо! Иди, и впредь не греши!
   Усевшись на рабочее место, Михаил первым делом вызвонил Лефоше и назначил ему встречу.
   В назначенное время месье Леон Лефоше шариком вкатился в кабинет. Был он круглолиц, улыбчив и лысоват.
   – Божур, месье Михайлофф! – жизнерадостно завопил он с порога, – Рад, страшно рад нашей встрече!
   – Присаживайтесь, Леон! – пригласил Михаил, – Кофе?
   – Ну, конечно! А пока нам его варят, я расскажу вам анекдот: редакция одной газеты провела конкурс на эротическую историю, состоящую из одной фразы. Победителем был признан месье, написавший: «Каждое утро я встаю, умываюсь, бреюсь, завтракаю… и иду домой!»
   Михаил, уже слышавший этот анекдот, тем не менее вежливо посмеялся.
   Отпив кофе, к которому был галантно предложен армянский коньяк, месье Лефоше знаками показал, что он – весь внимание.
   – Я хотел бы поговорить с вами о деталях предстоящих гастролей Советского Цирка… Не могли бы вы пояснить девятый параграф договора, Леон? – открыл разговор Михаил, одновременно протягивая Лефоше конверт.
   В конверте было письмо для Сергея (он опасался отправлять письма по почте, ибо это могло вызвать подозрения Перовского!) и просьба придумать, как безопасно передать письмо родителям в Москву.
   – А, насчет размещения! – как ни в чем ни бывало воскликнул француз, – Будет забронировано два мотеля по соседству, а что?
   – То-есть, вы пока не определились, какие именно?
   – Помилуйте, месье Михайлофф! До гастролей ещё без малого год! Определимся попозже, тогда и цены будут другие.
   Они поговорили ещё минут пятнадцать, после чего Лефоше откланялся.
   Михаил с удовлетворением потер ладони: Леон с его связями, безусловно придумает, как переправить письмо в Москву!
   Тот, действительно, решил проблему легко: уже через три дня передал письмо знакомому, улетающему в Москву, и конверт, брошенный в советский почтовый ящик, благополучно достиг адресатов.

   Надежда Родионовна возвращалась из магазина. В подъезде, увидев белеющий в почтовом ящике конверт, переложила тяжелые сумки в левую руку, достала ключи и, тихонько ругаясь на заедающий замок, открыла дверцу. Адрес на конверте был правильный, но почерк незнакомый. От кого бы это? Обратного адреса не было… Не в силах сдержать любопытство, надорвала конверт зубами. Освещение было тусклым, читать, тем более, без очков, трудно, но знакомый почерк сына был разборчив: «Здравствуйте, мама и папа! Письмо это секретное, о нем никто не должен знать! Маришка живет в Мексике, в Акапулько. Её теперь зовут Констанция Бонасье…» В глазах у неё потемнело, руки задрожали: доченька Мариночка нашлась! Живая! Правда, в Мексике, в Акапулько… Ой, где это?
   В подъезд вошла соседка:
   – Здравствуйте! О, пишут вам?
   – Да… – почему-то смутившись, промямлила Надежда Родионовна, – Это… От родни…
   Не дожидаясь лифта, перешагивая через ступеньку, вихрем взлетела на свой этаж. Бросив на кухне сумки, кинулась к книжному шкафу. Где же он, офицерский атлас? О, вот, во втором ряду притырился! Нашла нужную карту, прижала пальцем кружочек на побережье Тихого Океана. Однако, далеконько! Перечитала письмо заново: «… рожать в середине января…». А сегодня-то, какое число? От волнения сообразить не смогла, кинулась к календарю: 28-е декабря! Вот-вот уже! Да как же это! Ой, прямо птицей бы полетела через океан-то, внука няньчить! На глаза навернулись слёзы, и бедная женщина проплакала до самого прихода мужа.
   Михаил Михайлович открыл дверь своим ключом, снял шинель и, полюбовавшись на три звезды, украшающие новенькие погоны, повесил на вешалку.
   Из кухни донесся голос жены:
   – Миш, ты?
   – Ну, а кто же ещё! – бодро откликнулся целый настоящий полковник.
   – Иди сюда скорее!
   Слегка встревожившись, он шагнул в кухню.
   – Вот, почитай! Миша письмо прислал! – протянула ему закапанный слезами листок бумаги супруга.
   Похлопав себя по карманам, Михаил Михайлович нашел очки и углубился в чтение. Прочитав и перечитав, чтобы не упустить ничего, восхищенно воскликнул:
   – Ну, даёт Маришка!
   Затем попенял жене:
   – Ну, и что ты ревёшь, глупая баба? Радоваться надо! Нашлась, живая-здоровая, прибавления ждет!
   – Что реву, что реву! Реву, что никогда её теперь не увижу! И внучека тоже! – всхлипнула Надежда Родионовна.
   – Ну, сие ещё неизвестно! Ходят, знаешь ли, всякие слухи… – неопределенно повертел руками глава семьи, – Перемены грядут! Короче, поживем – увидим. А насчет письма молчи, как рыба! Узнают – Мишке кранты, мигом в Союз вышлют, пойдет быкам хвосты крутить! Да и нам с тобой не поздоровится…
   Он быстро шагнул к холодильнику и вынул из него початую бутылку водки. Плеснул в стакан граммов сто пятьдесят и поспешно выпил, пока жена не опомнилась.
   – За Маришку! – пояснил любящий отец, – Чтоб ей там было хорошо!

   Через неделю после Нового Года, который пришлось отмечать в одиночестве, Марина почувствовала первые схватки. Было раннее утро, Эсмеральда с Ромео должны были прийти только часа через четыре. Слегка запаниковав, ибо схватки были довольно частые и сильные, Марина позвонила доктору Джонсу. Тот, выслушав сбивчивое описание симптомов, объяснил, зевая спросонья, что оснований для беспокойства нет.
   – Собирайтесь потихоньку и приезжайте, – посоветовал эскулап и повесил трубку.
   «Во, в натуре! Нет бы прислать машину за женщиной! В Союзе-то Скорая…» – додумать мысль не удалось: новая схватка, сильнее и продолжительнее предыдущей, согнула тело пополам. По ногам потекло.
   «Воды отошли! Ой, мама!»
   Запаниковав ещё сильнее, Марина кинулась во двор. Форд Кортина стоял под навесом с ключами в замке. О вождении автомобиля наша героиня имела лишь приблизительное представление, но решила, что справится: знай, руль крути, да на педали нажимай!
   Втиснувшись на водительское сиденье, повернула ключ. Мотор послушно завелся. А теперь что делать? Взглянула на рычаг коробки передач и вспомнила: Ромео всегда его ставил в положение «Д» и машина ехала вперед! Рычаг легко встал в нужное положение и Форд вкрадчиво двинулся с места. Вцепившись в руль и прикусив от старательности язык, Марина принялась направлять его в сторону ворот. Блин, что ж они такие узкие-то! Слегка проскрежетав правым бортом о столб, вырулила на дорогу. Машина продолжала ползти со скоростью пешехода. Надо бы побыстрее, а? Посмотрела вниз: две педали. Придавила ногой левую: машина резко остановилась. Ага, значит, это тормоз! А другая? Надавила на правую: машина снова поехала, причем очень быстро! Так, значит это – газ!
   Виляя по дороге, к счастью, свободной от транспорта, Марина неслась со скоростью 50 миль в час, попутно осваиваясь со всякими кнопочками, рычажками и рукояточками, в смысле, нажимая всё подряд. Она умудрилась включить фары и дворники, опустить стекла, сложить зеркала и открыть багажник. Потом нечаянно включила радио на полную громкость. Встречные редкие машины пугливо шарахались, прижимаясь к обочине, когда извергающий рок-н-ролл Форд, хлябая крышкой багажника, пролетал мимо. Схватки, между тем, становились все чаще, а до госпиталя оставалось ещё десять миль!

   Патрульный автомобиль остановился на бензоколонке Усатого Хосе. Сидевший за рулем полицейский Педро с хрустом потянулся:
   – Ещё пару часиков – и конец смены! Слава Деве Марии, тихо прошло!
   – Ага! – отозвался другой полицейский, Пабло, – Если не считать синьора Хименеса!
   Оба захихикали: синьор Хименес, безобидный пожилой холостяк, примерно раз в месяц съезжал с катушек: напивался и выходил на главную улицу городка, где, смущая население, голым скакал, громко песни орал, а отец, говорил, у него – генерал! В прошедший вечер его опять пришлось ловить и водворять в участок для протрезвления.
   – Ну, что, по кофейку? – предложил Педро, отсмеявшись.
   – Давай! Иди, возьми, а я пока бензинчику залью. Не забудь пончики!
   Усатый Хосе принял оплату за бензин и пончики, традиционно налив служивым кофе бесплатно. Он считал, что с полицией надо дружить.
   Выйдя из павильона, Педро протянул пакет Пабло:
   – Вот твои пончики, толстяк!
   Тот, довольно заурчав, вонзил зубы в самый румяный, обсыпая мундир сахарной пудрой.
   Педро, сев за руль, не спеша вырулил на дорогу, держа стаканчик с кофе в правой руке. Не успел он остановиться и отхлебнуть бодрящего напитка, как мимо зигзагом пронесся Форд Кортина с разверстым багажником. Скорость даже на взгляд была выше предписанных 30-ти миль!
   – Ого! – воскликнул Пабло, – Ну-ка, ну-ка!
   Педро передернул рычаг и вдавил в пол педаль акселератора, одновременно включив сирену, мигалку и дальний свет. Скуку как рукой сняло, ибо в их городке погони случались чрезвычайно редко, даже и не каждый год! Кофе полетел в окно, ибо было не до него.
   – Обходи его! – азартно вопил Пабло сквозь набитый пончиками рот, – Прижимай!
   – Сам знаю! – огрызнулся Педро, – Взял бы лучше матюгальник, да предложил остановиться! Он же не дает мне приблизиться! Виляет, bastardo!
   Партнер внял, и вскоре над мирным пейзажем разнеслись грозные слова:
   – Водитель Форда 7673АКА! Немедленно возьмите вправо и остановитесь, немедленно остановитесь!
   Марина слышала приказ, но остановиться не могла, потому, что забыла, где у неё тормоз. Вместо этого она с испугу надавила на акселератор и помчалась ещё быстрее!
   – Обкуренный, наверное! – задумчиво заключил Пабло после нескольких бесплодных призывов, – Ишь, шпарит! Да с дальним светом, слушай! Что делать-то, а?
   – Стреляй, Паблито! – крикнул Педро, тщетно пытаясь приблизиться к нарушителю, – Ещё немного – и мои баллоны не сдюжат!
   – Водитель Форда 7673АКА! Немедленно остановись, иначе буду стрелять! – рявкнул матюгальник строгим голосом.
   Никакой реакции!
   Вытащив из под сиденья винчестер, Пабло, с пончиком в зубах, высунулся из окна по пояс и, тщательно прицелившись, выстрелил. Мимо! Пуля только высекла искры из бампера.
   – Хихо де пута! – досадливо выругался полицейский, и выстрелил снова, на сей раз удачно: левое заднее колесо испустило дух.
   Форд снизил скорость и завилял ещё сильнее. Резину сорвало, и голый диск высекал искры, снопами рассыпающимися в темноте по дороге.
   – Возьми правее! – скомандовал Пабло, и улучив момент, прострелил правое заднее колесо.
   Форд, дергаясь, проехал ещё с полсотни метров и остановился, уперевшись радиатором в придорожные кусты. Двигатель продолжал работать, фары – светить.
   Полицейские выскочили из машины и с оружием наготове принялись окружать нарушителя. Такое в их жизни было впервые!
   – Эй, ты! Выходи из машины, да! – храбро крикнул Педро, пригнувшись.
   Но водительская дверь оставалась закрытой: Марина нечаянно заблокировала её!
   Собрав всё мужество в кулак, Педро подскочил вплотную и навел фонарь в открытое окно:
   – Выходи… – тут он осекся, ибо за рулем сидела симпатичная молодая синьора с огромным животом, а под ней растекалась лужица крови!
   – Что там, эй? – тревожно позвал Пабло, стоя с винчестером шагах в пяти для подстраховки.
   – Баба… Рожает!!! – был ответ.
   Во, ситуация! Но полицейские в Мексике обучены принимать роды! Вопящую благим матом Марину вытащили из машины и уложили на нашедшееся в багажнике одеяло. Едва они завершили это дело, как младенец незамедлительно скользнул прямо в немытые руки Педро.
   – Не стой столбом! Перережь пуповину! – зарычал он на партнера.
   Пабло вытащил складной нож, подумав, оторвал шнурок от мундира товарища, и, туго перевязав пуповину в двух местах, перерезал её.
   – Поздравляю! У вас мальчик, синьора! – торжественно провозгласил Педро, высоко поднимая малыша.
   – А-а-а! – снова заголосила примолкшая было Марина, корчась в потугах.
   – Ой! Ещё один! – растерянно вякнул Пабло, едва успевая подхватить второго младенца.
   Педро, положив первого новорожденного на грудь родильницы, проделал то же, что и Пабло, не забыв мстительно оторвать шнурок от его мундира.
   – Поздравляю, синьора! У вас ещё один мальчик!
   Врученные матери мальчишки сначала сумрачно сопели, а потом неожиданно заорали, пытаясь перекричать друг друга. Марина неловко распахнула блузку и замешкалась, не зная, кому дать грудь сначала.
   – На первый-второй рассчитайсь! – пробормотала она.
   – Первый! – указал грязным пальцем Педро на первенца.
   – Второй! – указал Пабло на принятого им пацана.
   А те уже освоились: принялись сосать каждый свою грудь, брыкаясь, попукивая и восторженно закатывая глаза.
   Глядя на сыновей, Марина отчетливо осознала, что беззаботная юность кончилась и началась серьёзная, взрослая жизнь.

   Как сказал один поэт: «Нам не дано предугадать, чем дело наше отзовется!» Дипломатический визит, ой, я хотел сказать: визит дипломата в мексиканский il bordello имел катастрофические последствия…
   После возвращения в Брюссель у Василия Кузьмича наступила черная полоса: на пятый день закапало с конца, как говорится! Гусарский насморк, сиречь – триппер!
   «Как? Каким образом?» – смятенно ломал голову дипломат, – «Я же в презервативе был! Правда, когда вытаскивал, он внутри остался… Неужели от этого? У-у, черномазая образина! Встречу – убью!»
   Но что было, то было, и изменить ничего было невозможно! Ганна Осиповна, подхватив сию неприятную заразу, была, мягко говоря, разозлена неверностью супруга и необходимостью лечиться болючими уколами. Между ней и Василием Кузьмичем произошло бурное объяснение, включившее в себя расцарапывание лица ногтями, вырывание волос, а также битьё сковородкой. Василий Кузьмич пытался оправдываться, лепеча, что, дескать, выполнял спецзадание, для которого пришлось вступать в половой контакт с агентессой, но супруга не поверила ни одному слову и продолжала размахивать сковородкой, профузно ругаясь по украински. Короче, привела личность мужа в такой вид, что тому пришлось взять больничный лист! На люди с физиономией, покрытой шишками, синяками и ссадинами, дипломатам появляться не рекомендовалось категорически.
   Итак, товарищ Воробьёв сидел дома уже третью неделю и, от нечего делать, просматривал мексиканскую прессу, выискивая отзывы о прошедшем форуме, на котором он делал доклад. Это было не обязательно, но, если представить руководству вырезки статей с положительными отзывами, то можно было рассчитывать на поощрение!
   Внимание его привлекла газета «Католический Голос Акапулько». Через всю первую полосу жирными литерами было набрано:
   «Погоня, стрельба, задержание… роженицы!»,
   а ниже – фотография Марины Михайловой с двумя младенцами на руках в компании двух улыбающихся полицейских: один с винчестером наперевес, а другой с пистолетом, задранным в небо! Вот это да!
   Поправив очки, Василий Кузьмич углубился в чтение:
   «Вчера, седьмого января, в около пяти часов утра, полицейские Педро Салитос и Пабло Моренос, патрулируя пригород Торрихос, увидели беспорядочно несущийся со скоростью 70 миль в час автомобиль марки Форд. Ясно отдавая себе отчет в том, что это чревато опасностью для окружающих, они бесстрашно кинулись в погоню. Гонка происходила на Авенида дель Мар, к счастью, свободной в этот ранний час от транспорта. Приказы остановиться были водителем проигнорированы, поэтому было решено применить оружие. Сержант Моралес, рискуя выпасть из машины, несколькими выстрелами прострелил задние колеса нарушителя, после чего тот остановился. Приказ выйти из авто и сдаться был оставлен нарушителем без ответа, и стражи порядка храбро приступили к силовому задержанию. Каково же было их изумление, когда в Форде вместо ожидаемого преступника, возможно, даже и наркомана, обнаружилась молодая беременная синьора! Её едва успели переложить на одеяло, как она одного за другим родила двух мальчиков!
   Во время транспортировки в госпиталь синьора Бонасье объяснила своим акушерам в кавычках, что роды застали её врасплох, помочь было некому, и она решила доехать до госпиталя сама, несмотря на неумение водить машину. Слава Деве Марии, она осталась цела и невредима! Почему ей не пришло в голову вызвать такси, остается загадкой даже для неё самой.
   Осмотревший мать и младенцев доктор А. Джонс заявил, что здоровье всех троих не внушает опасений.
   Синьоры Салитос и Моренос за успешное задержание практически неуправляемого транспортного средства приказом комиссара полиции Акапулько Себастьяна Перейры награждены неделей оплачиваемого отпуска каждый.
   Синьора Констанция Бонасье сообщила нашему корреспонденту, что назовет своих мальчиков Педро и Пабло, в честь своих спасителей, и уже попросила их быть крестными отцами!»
   Негромко присвистнув, Василий Кузьмич аккуратно вырезал статью и послал её зятю по заранее оговоренному каналу. Через месяц она, путем хитрых комбинаций Лефоше, попала в Москву, снабженная машинописным переводом.
   Надежда Родионовна вставила её в рамочку:
   – Вот они, внучеки! Петенька и Пашенька! – похвасталась она мужу, вернувшемуся со службы.
   – Ну, даёт Маришка! – восхитился бравый полковник, ставший дедушкой, – Слышь, мать, а мордахи-то у них разные! Друг на друга не похожи!
   – Это называется «разнояйцевые близнецы»! – пояснила бабушка Надя, и своей рукой налила две стопки:
   – Выпьем за пацанов! Пяточки обмоем!
   Михаил Михайлович сие предложение горячо поддержал. А какой нормальный дед отказался бы?

   Марина, выписавшись из госпиталя, где её, опасаясь инфекции (всё-таки, дорожные роды!), продержали аж целых три дня, первым делом позвонила адвокату Вентуре и сообщила о прибавлении семейства.
   – Скажите синьоре Каррера, что пособие, которое она назначила мне одной, теперь маловато для троих! Она же не хочет, чтобы её племянники росли в нищете?
   – То-есть, вы хотели бы втрое больше, чем сейчас. Я правильно понял, Констанция? – скрывая улыбку в голосе, уточнил Вентура.
   – Да! Шесть тысяч было бы в самый раз… пока мальчишки не подрастут! А там видно будет! – нахально заявила Марина.
   – Я всё передам синьоре незамедлительно! – пообещал адвокат.
   Не успела связь с далеким Римом разъединиться, как началось паломничество соседок, в основном пожилых синьор, с которыми Марина играла в Канасту и Монополию, гуляла за компанию или просто здоровалась при встрече. Благодаря статье в газете, воспевшей её героизм, синьора Бонасье стала местной знаменитостью! Все хотели посмотреть на малышей, тащили подарки – от пирогов с персиками до педальных автомобильчиков – и набивались в няньки. Эсмеральда жутко ревновала, считая, что место няньки принадлежит ей по праву члена семьи. Пабло и Педро (полицейские) тоже пришли и подарили пацанам копию винчестера и копию револьвера «Магнум» – оружия, благодаря которому дети появились на свет. Ещё они ненавязчиво напомнили, что право крестить малышей они не уступят без боя никому! Замечательные люди, мексиканцы! Добрые и отзывчивые!
   Лордик, обнюхав детенышей хозяйки, сразу полюбил их Большой Собачьей Любовью и принялся охранять, не отходя от колыбели ни на шаг, только иногда, когда было совсем уж невтерпеж, выбегая во двор до ветру. Миску свою он перетащил в детскую и принимал пищу прямо на боевом посту.
   У бедной Марины от всего этого голова шла кругом. Вдобавок, Петя и Павлик оказались жутко прожорливыми и орали каждые два часа, требуя кормежки. Ночью, впрочем, исправно спали целых четыре часа подряд!

   Вентура встретился с Лючией в тот же день, через час после разговора с Акапулько.
   – Мне только что звонила синьорита Михайлова. Три дня назад она родила двойню! Двух мальчиков, да! Теперь у вас есть племянники, синьора!
   Лючия, напомним, была сицилийкой, и родственники для неё значили очень многое. А тут, вообще, племянники, родная кровь!
   – Немедленно передайте ей, синьор Вентура, чтобы прислала все данные малышей! Фотографии, рост, вес, все анализы – всё! Святая Мадонна! Костанцо умер, но семя его дало всходы!
   – Синьорита намекала на увеличение пособия… Ей предстоят дополнительные расходы…
   – Ну, конечно, я буду посылать ей больше! – всплеснула руками Лючия, – Но сначала – знакомство с племяшами, хотя бы и по телеграфу!
   Вентура связался с Мариной и та прислала по фототелеграфу фотографии каждого из близнецов в полный рост спереди и сзади, отпечатки пальцев, ладошек и подошв, а также копии записей в медицинской карте, любезно предоставленной доктором Джонсом.
   Изучив присланные материалы, Лючия решила проконсультироваться у педиатра, все ли у детей в порядке, не грозит ли им какая либо врожденная болезнь, нет ли дефектов развития вроде косолапости, расщепления позвоночника или врожденного вывиха бедра. Для консультации был выбран профессор Лоренцо Валентини, заведующий кафедрой детских болезней в римском университете La Sapienza.
   – Синьора! Скажу прямо, случай очень необычный! – улыбнулся сей ученый муж в ответ на просьбу дать заключение о здоровье младенцев лишь на основании медицинской документации, – Моё заключение будет неполным и оставит значительное место для догадок и спекуляций…
   – Это я понимаю, синьор профессор! Тем не менее, сделайте всё, что считаете возможным! – волнуясь, попросила Лючия.
   Светило науки, посверкивая стеклышками старомодного пенснэ, углубился в изучение документов. Через полчаса он потер пальцами усталые глаза:
   – Согласно представленным данным, дети не страдают никакими внутренними заболеваниями. Оценка при рождении – 10 пунктов из 10-ти возможных! Небывало высокий показатель! Что же касается ортопедических заболеваний… Судя по фото, их нет. Складочки все симметричные, позвонки просматриваются отчетливо. То-есть, полностью здоровые дети! Конечно, для полной уверенности неплохо бы сделать рентгеновское исследование… Нет, нет, беру свои слова обратно! Мой мексиканский коллега предоставил на редкость исчерпывающие данные! Вы говорите, это дети вашего брата, синьора?
   – Да, моего – увы! – покойного брата! – подтвердила Лючия, уже готовясь распрощаться.
   – А какая у него была группа крови?
   Лючия не задумалась ни на секунду:
   – Первая, как и у меня!
   – Странно… – пробормотал синьор Валентини, – У матери – первая группа, у отца тоже первая, у первенца, который Педро – четвертая, а у Пабло – первая! Такого не может быть, синьора!
   – Что вы имеете в виду? – насторожилась Лючия.
   – Да то! При всем уважении к вашему покойному брату, он не мог быть отцом обоих близнецов! Первый мальчик – от другого отца! Не могут отец и мать с первой группой крови произвести на свет ребенка с четвертой группой крови! Подтвердить отцовство современная наука пока не может, а вот, исключить – может!
   – Но, как же это возможно? – нешуточно удивилась Лючия, – Чтобы близнецы от разных отцов?
   – Возможно! В литературе описаны подобные случаи. Наши ушлые ребята, занимающиеся проблемами оплодотворения, высчитали, что, если между введениями спермы прошло менее двадцати минут, то оплодотворение яйцеклеток возможно разными донорами.
   – Ой, не могли бы вы объяснить то же самое попроще! – взмолилась тётушка, только что потерявшая одного племянника.
   Профессор вздохнул:
   – Объясняю: эта дама имела коитус с другим партнером практически сразу после соития с синьором Каррера. Или наоборот!
   – Да какая она дама! – взорвалась Лючия, – Шлюха она, вот и всё!
   Синьор Валентини ничего не сказал, только развел чисто вымытыми докторскими руками и улыбнулся в пушистую бороду.
   Отпив минералки, Лючия успокоилась.
   – Огромное вам спасибо, синьор профессор!
   На стол легла пачка денег. Толстая, такая, пачка!
   – Пожалуйста-пожалуйста! А в остальном, прекрасная синьора, все хорошо! Все хорошо! – заверил столп здравоохранения, пересчитывая гонорар, – Обращайтесь, если что!

   Вернувшись домой, Лючия крепко задумалась. С одной стороны, племянник только один, но с другой стороны у него есть братик, который, в общем-то, ни в чем не виноват! Значит, дать денег одному, чтобы второй завидовал всю жизнь, по меньшей мере, не очень-то этично! Доброе сердце нашей героини толкнуло её на благородный поступок: дать денег обоим! Но, при этом, тонко намекнуть этой безнравственной бабе, что она шлюха и промискуитетчица! Потыкать мордочкой в какашки, так сказать. Вентуре были даны соответствующие указания.

   Марина кормила близнецов, когда Эсмеральда принесла ей телефон:
   – Из Рима звонят, синьора!
   – Алло! Констанция Бонасье слушает!
   – Буонджорно, Констанция! Это Вентура.
   – О! Рада слышать!
   – Прежде всего, я уполномочен сообщить вам, что синьора Каррера провела расследование смерти своего брата, и ей стало известно о том, что вы из корыстных побуждений вступали в половую связь с другим человеком, Магомедом-Али ибн Фархад-ханом, имея в то же время отношения с её братом Костанцо. Синьор Каррера погиб, как выяснилось, по вашей вине, напав на ибн Фархад—хана из ревности. Начальник тюрьмы Федулов застрелил его, это тоже известно синьоре. Сравнение групп крови выявило факт, что ваш первенец не является сыном синьора Карреры, таким образом, у госпожи Лючии только один племянник – Пабло. Вы хорошо меня поняли, Констанция?
   – Да… – мертвым голосом отозвалась Марина.
   Что ж, шила в мешке не утаишь… Теперь Лючия пособие отнимет точно! И как тогда жить? Вернее, на что?! А дети?
   – Синьора приказала мне передать вам дословно: такое поведение не делает вам чести, характеризует как путану и заслуживает самого сурового порицания. Она далека от мысли о наказании, считая, что Бог и так уже вас наказал. Она по прежнему не желает общаться с вами, и не будет выполнять просьб вашего брата, буде он решит просить за вас. Это понятно?
   – Понятно… – выдавила смешанная с грязью и размазанная по пейзажу Марина.
   – Очень хорошо. Далее: синьора Каррера оставляет ваше личное пособие без изменений. Деньги на обоих детей, в размере 4000 долларов в месяц, будут поступать на отдельный счет, и вы будете регулярно отчитываться о расходах. То-есть, предъявлять все квитанции бухгалтеру, который будет пересылать отчеты в Рим. Все – значит все. Даже на памперсы, леденцы и зубную пасту! Любая недостача будет вычитаться из вашего личного пособия, равно как и деньги, потраченные не на нужды детей, а на ваши прихоти, даже на губную помаду. Вам выслано курьерской почтой письмо с подробными разъяснениями. Контора бухгалтера «Фернандес и сын» находится в трёх кварталах от вашего дома. Да, медицинская страховка детей – также за счет синьоры!
   Марина облегченно всхлипнула и слегка повернула Педро, потерявшего сосок и недовольно закряхтевшего.
   – Все не так уж плохо, верно? – уже нормальным, не служебным голосом, спросил Вентура, – Благодарите синьору за щедрость! И вообще, как вы там, в Мексике, Констанция, как малыши? Молоко-то есть?
   – Нормально. Молока много, но они всё высасывают каждый раз досуха, обжоры! Меня тут все соседи завалили подарками. Про меня даже в газете писали! Я теперь местная знаменитость!
   – Да вы что!? В газете? А в какой? – заинтересовался Вентура.
   – «Католический Голос Акапулько», от 8-го января.
   – Обязательно найду! – пообещал адвокат, – Чао, Констанция! Буона фортуна!
   – Арриведерчи, дон Алонсо!
   Повесив трубку, Марина изумленно покачала головой: надо же, Петька-то, оказывается, от Магомеда, а Пашка от Костанцо! Самой бы вовек не догадаться! Стало быть, Петр Магомедыч и Павел Константиныч! Только в Мексике отчества не в ходу…

   Раздобыв газету, Вентура немедленно доставил её Лючии, сделав, впрочем, копию для себя.
   Лючия долго рассматривала фотографию (между прочим, цветную!) и пыталась разобрать испанский текст. Осилила только несколько слов: полиция, такси и доктор. Ну, и имена, конечно! Затем наступило время вечернего кормления, и она пошла в ванную приготовиться. Когда она вышла, то застала Серджио, уставившимся на фотографию расширенными глазами.
   – Откуда у тебя эта газета? – ткнул он пальцем в «Католический Голос Акапулько», – Это же Маришка!
   – Это мне адвокат Вентура принес, – подавляя внезапное бурчание в животе, кротко потупила глазки Лючия.
   Муж строго сузил смотровые щели:
   – А у него откуда? Впрочем, рассказывай все. Да поподробнее!
   – Может, я сначала Мишаню покормлю? – робко попыталась оттянуть время Лючия.
   – Ага, значит, коротко не получится? Ну, ладно… иди, корми!
   Лючия на этот раз кормила Мишаню долго. Отнимала грудь, чтобы отдышался и отрыгнул воздух, снова давала, надеясь, что сразу заснет, если переест. Тогда можно будет оттянуть неприятный разговор с Серджио. Но у пацана, как нарочно, было игривое настроение! Он гукал, пукал и размахивал руками, а также улыбался, показывая пока ещё беззубые десны. А, нет! Не беззубые! Верхняя десна набухла, и под кожей виднелась белая эмаль!
   – Серджио! Посмотри! У нашего бамбино вот-вот вылезет зуб! – попыталась провести отвлекающий маневр Лючия.
   – Да неужели? – восхитился Сергей, входя в детскую, – Давно пора! Так, укладывай его – и начинай рассказывать!
   И Лючии пришлось рассказать всё: о телеграмме из Бенгази, об откомандировании в Африку Вентуры, о гаитянском паспорте, о перелете в Мексику, о расследовании смерти Костанцо и о вытекшем из того расследования уродливом моральном облике Марины.
   – Представляешь, сама хотела замуж за Костанцо выйти, а сама одновременно спала с этим азиатом, за деньги! И один мальчик теперь от брата, а другой – нет! Мне профессор Валентини объяснил, что, для того, чтобы так получилось, она должна была из одной койки в другую прыгнуть не позже, чем через десять минут! Путана!
   Сергей выслушал все внимательно, не перебивая.
   – И что теперь? – поинтересовался он, разминая пальцами сигарету.
   – Ну… я ей пособие назначила… и на детей тоже… Много: шесть тысяч долларов!
   – Щедро! – согласился муж, – А почему ты мне раньше ничего не сказала?
   – Я боялась… боялась, что если она тут, рядом будет… то начнет к тебе… клеиться! – зарыдала Лючия, – Вы же с ней… с ней… в доктора играли… Ы-ы-а!
   – Глупая ты баба! – с чувством произнес Сергей по русски и погладил жену по голове.
   Отросшие волосы упруго пружинили.

Глава седьмая

   Читатель! Всё вышеописанное было Преамбулой! А теперь, когда герои заняли необходимые для продолжения сюжета позиции, начнется Амбула!

   В апреле 1986-го года началась Неделя Советского Союза во Франции. Как и было обещано, приехал ленинградский балет с эпической мистерией «Широка страна моя родная», призванной представить достижения Советского Союза с самой привлекательной стороны, взвод спецназа (на всякий случай!), хитро замаскированный под усатых грузинов-плясунов в черкесках с кинжалами, Геннадий Хазанов с высочайше утвержденным к исполнению юмором, призванным нести Слово Партии во французские массы, цирк со слонами, символизирующими мощь Советского Союза (общеизвестно, что родина слонов – СССР!), фокусником Кео, умеющим читать мысли на расстоянии (мало ли, вдруг удастся прочитать какую-нибудь военную тайну!), а также отборными крупными лилипутами (советские лилипуты – самые крупные в мире!). Лилипуты были просто так, для красоты, ибо командование не смогло придумать для них никагого секретного задания. Зато для усиления имелся украинский народный хор с песнями, призывающими к разрядке международной напряженности на украинском, русском и французском языках. Ну, и балалаечник-частушечник дядя Женя (в штатском!) из деревни Передолье. Одновременно с приездом всех этих коллективов в просторном помещении парижского отделения Общества Советско-Французской Дружбы открылась выставка художественного изобразительного искусства художников Л. Воробьёвой (Люся подписывала свои картины девичьей фамилией) и М. Михайлова. Выставку открыл прибывший из Москвы министр культуры Демичев. После того, как закончилась его речь и была перерезана красная ленточка, французы и другие иностранцы хлынули в вернисаж. В первый же день все тридцать семь Люсиных полотен были раскуплены за огромные деньги, оставшись, впрочем, висеть до закрытия выставки! Люди восхищались неизвестной дотоле техникой трёхмерной живописи, мастерством цвето– и светопередачи, а также ненавязчивым остроумием сюжетов. Газета «Юманитэ» (коммунистическая!) посвятила выставке всю первую полосу! В теленовостях её показали и прокомментировали аж два канала!
   В посольстве по поводу такого успеха устроили банкет для узкого круга, но ни Люсю, ни Михаила не пригласили, ибо у них не было допуска.
   – Молодец, Митрофаныч! Правильные кадры воспитал в коллективе! – хлопал Барсука по плечу министр культуры.
   – Так я, Петр Нилыч, типа, ни при чем… Они всё сами… Я только это… немножко подсказывал, что рисовать! – застенчиво прибеднялся атташе.
   – Пр-равильно! Осуществлял руководящую и направляющую функцию Партии!
   Забегая вперед, скажем, что товарищ Барсук за организацию сей выставки, вызвавшей большой и гулкий общественный резонанс, а также засыпавшей в закрома Родины изрядное количество валюты, был награжден Орденом Дружбы Народов.

   Во время закрытия выставки Люся добросовестно прочитала по бумажке (чтобы, не дай Бог, чего-нибудь не напутать!) написанную референтом товарища Барсука речь, в которой благодарила Партию и Правительство Советского Союза, а также лично генерального секретаря КПСС, товарища Михаила Сергеевича Горбачева, за предоставленные ей широкие возможности для реализации своих скромных способностей. Она также заверила всех присутствующих, что и впредь будет отдавать все силы делу укрепления дружбы между народами, рисуя картины, прославляющие Мир, Труд, Май, Свободу, Равенство и Братство, а также Мирный Атом. Завершила она свое выступление так:
   – Деньги, вырученные за картины, я перечисляю в фонд Общества Советско-Фрацузской Дружбы!
   Советские товарищи бурно зааплодировали. Французы – тоже, но сдержанно.
   Люся сошла с трибуны улыбаясь, но на душе у не было муторно и противно. Не из-за денег – их было не жалко – а из-за собственной неискренности. Но: Партия сказала «Надо!» – Комсомол ответил «Есть!»
   Михаил стоял в сторонке и завистливо сопел. Было от чего впасть в меланхолию! Из его двадцати пяти работ продалась только одна – пролетарий в семейниках с фолиантом решений съезда. Купила пожилая мадемуазель, восхитившись бугрящимися мускулами, причем за сумму, вдесятеро меньшую, чем самая дешевая из Люсиных картин (буровая с приукрашенными работягами!). Но товарищ Барсук был рад и этому прибытку. Правда, оставшиеся чеканки (не пропадать же добру!) купило посольство – для украшения присутственных мест. Заплатило половину того, что удалось выручить за пролетария, но зато эти деньги жертвовать никуда не потребовало. После перевода рублей в инвалютные рубли, а затем во франки, вычли подоходный плюс бездетность и сняли комиссионные. На руки вышло достаточно, чтобы купить жене летнее платье и босоножки, а себе – кроссовки и бутылку водки.
   Вот с этой бутылки все и началось. Чувство ревности к успехам жены подвигло человека на неумеренное употребление алкоголя! Попросту говоря, Михаил запил. Запой усугубился ещё и тем, что Люся в одночастье стала знаменитой и востребованной художницей. Французы завалили её заказами на портреты (забыл упомянуть, что портрет жены посла, Риммы Сигизмундовны, тоже был на выставке, но, естественно, не для продажи. Послиха раздувалась от гордости и торчала под своим портретом каждый день, улыбаясь и принимая томные позы!), пейзажи и натюрморты. Все её работы, даже этюды и наброски, мгновенно раскупалось.
   Руководство попало в щекотливую ситуацию: с одной стороны, запретить продавать картины нельзя, да и с какой стати, а с другой стороны – не будешь же каждый раз требовать добровольной передачи денег в фонд? С третьей стороны, вообще, назревало нехорошее: советский человек, комсомолка, рисковала обогатиться, тем самым обуржуазиться и вступить на путь чуждой идеологии! Думали-думали… И придумали! Поскольку советскому человеку обладать валютой было нехорошо и стыдно, то все деньги переводились на счет, специально открытый бухгалтером посольства в банке «Лионский кредит». Люсю заверили, что по возвращении в Союз она получит все деньги в чеках на магазин «Березка» и сможет купить всё, что захочет. Умолчали, правда, о том, что, сколько бы валюты ни было на счету во Франции, в Москве художница получит только пятьдесят тысяч чеков, потому, что больше нельзя. Скрепя сердце, а также опасаясь скандала (вдруг французы прознают, что художнице денег на руки не дают!) решили выдавать Люсе сколько-нибудь франков ежемесячно на одежду, кино и мороженое. Как ни жадничали, сумма получилась вчетверо больше Мишиной зарплаты! Люся была счастлива, и долго не обращала внимания на Мишино прогрессирующее пьянство, которое он умудрялся маскировать, в смысле, пил тайком и в одиночку, зажевывая кофейными зернами или мускатным орехом, чтобы не было запаха.
   Ты знаешь, Читатель, как это бывает: сначала стаканчик после работы, чтобы снять напряжение, потом одного становится мало, потом в выходные до отключки…

   На службу, впрочем, Михаил приходил всегда трезвый, хотя и мучимый сушняком. Летунов, сам пьющий, заметил признаки пьянства у подчиненного только через год, но замечаний делать не стал. Зачем? С работой парень справляется, комсомольские и профсоюзные взносы платит аккуратно, морально и бытово не разлагается. Ну, выпивает маленько, так ведь на свои пьёт, на заработанные!
   В отпуск Михаил, посоветовавшись с Люсей, решил из экономии не ездить. Не только из экономии: он боялся встречи с Марией! Воспоминания о ней по прежнему жгли его сердце, несмотря на нормальные отношения с Люсей, и являлись дополнительным поводом для лишнего стаканчика на ночь.

   А Эстрелла Роза Мария продолжала упорно учиться и работать, уставая до того, что иногда валилась на койку и засыпала, не в силах раздеться. Так она избегала мучительно-сладких снов о близости с утраченным любимым. Хельга, вздыхая, раздевала её и накрывала одеялом, ругаясь про себя: «Да чтоб я когда-нибудь влюбилась! Доннерветтер! Не дождутся они этого!». Под «они» подразумевались мужчины, все сильнее волнующие либидо и смущающие целомудрие. Однако, как мы помним, Хельга красавицей не была, а это очень затрудняло личную жизнь.
   Закончив второй курс на «отлично» по всем предметам, Эстрелла снова отказалась ехать в Крым, и все каникулы работала на полторы ставки. В доме для престарелых на неё надышаться не могли – ни администрация, ни старички!
   На третьем курсе начались клинические дисциплины: пропедевтика внутренних болезней и общая хирургия. На первом занятии доцент Глеб Дмитриевич спросил:
   – Что главное в личности врача?
   – Клиническое мышление! – важно ответила Эстрелла.
   – Сумма знаний и опыта! – выпалил Коля Алтухов, отличник и комсорг группы.
   Преподаватель мудро улыбнулся и взъерошил свои благородные седины:
   – Самое главное – авторитет, умение расположить к себе больного, вызвать его доверие. Тогда, дав ему хоть порошок соды, вы добьётесь выздоровления.
   – Мы знаем! Эффект «плацебо»! – подняла руку Хельга.
   – Верно. Плацебо работает благодаря доверию! Больной верит, что ему дали самое лучшее лекарство – и происходит чудо: он выздоравливает. И чем сильнее авторитет врача, тем сильнее эффект. А сейчас мы займемся принципами обследования. Все начинается с опроса, с анамнеза…
   Затем были занятия по перкуссии, аускультации и пальпации. Старательно сопя, Эстрелла и Хельга выслушивали фонендоскопами тоны сердца друг у друга, а также у всех, кого удавалось уговорить из соседей. Выстукивали (перкуссия называется!) границы сердца, легких и печени, учились пальпировать живот… При этом находили у себя уйму симптомов самых разнообразный заболеваний: от порока сердца и бронхита до рака поджелудочной железы! Когда они рассказали об этом преподавателю, Глеб Дмитриевич хихикнул по доброму:
   – Это, так называемая, «болезнь третьего курса». Сколько болячек у себя диагностировали, а?
   – Восемнадцать… – призналась, опустив глаза, Эстрелла.
   – Шестнадцать! – посчитала на пальцах Хельга.
   – Ого! Да вы рекордистки! Хвалю, хвалю! Значит, читали внимательно, и на лекциях не дремали!

   Ходили на ночные дежурства в клинику, хвостиком увиваясь за преподавателем, осматривали больных, которые уважительно называли их «молодые доктора». Попутно учились делать процедуры и перевязки, а также инъекции: подкожные, внутримышечные и даже внутривенные! Набирались практического опыта. Эстреллу хвалили и больные и преподаватели, говоря, что у неё «лёгкая рука». Действительно, она делала внутримышечные инъекции совсем не больно, втыкая иглу в ягодицу с первого раза!
   А Хельга, когда ей впервые доверили «поставить укол», как выражалась процедурная сестра, нервничала и боялась ужасно!
   – Вот, бери магнезию, кольнешь Семенова, у окна лежит! – напутствовала процедурная практикантку.
   Войдя в палату с лотком, прикрытым марлей, направилась прямиком к лежащему у окна пожилому усатому дядечке с газетой. Тот настороженно подобрался.
   Хельга взяла с лотка шприц (большой, десятиграммовый!) и, держа его иглой вверх, выпустила через иглу воздух вместе с чуть ли не кубиком лекарства.
   – Обнажите мускулюс глютеус, я введу туда раствор сульфата магния… магнезию!
   Покосившись на шприц, дядечка опасливо прикрыл руками пах:
   – В глютеус не дамся! Коли лучше в жопу, дочка!
   Сопалатники весело захихикали.
   Вся пунцовая от конфуза, Хельга занесла руку, и… игла согнулась о съёжившуюся и закаменевшую в ужасе ягодицу! Пришлось менять иглу и колоть ещё раз…
   – Ну, вот, Семенов, всё и закончилось!
   – Спасибо… – прокряхтел пациент, страдальчески морщась от боли, – Только я не Семенов! Я с ним койками поменялся! А настоящий Семенов – вон тот, у стенки!

   К концу третьего курса наши подруги преисполнились уверенностью, что знают всё, и ничто не сможет поставить их в тупик. Они легко диагностировали и бронхит, и пневмонию, и пороки сердца, и язву желудка, и холецистит. Но медицина никогда не укладывается в привычные схемы!
   Однажды доцент Глеб Дмитриевич привел наших подруг в палату и предложил обследовать больного Васькина – дядечку лет сорока-пятидесяти, только что поднятого из приемного покоя. Первое, что бросилось девушкам в глаза, была синюха. То-есть, дядька был совершенно синий, как чернила! И губы черно-лиловые.
   – Цианоз! – с апломбом заявила Хельга, – Такое бывает при тяжелой сердечной недостаточности!
   – Точно, – согласилась Эстрелла, и они принялись выслушивать сердце, надеясь найти запущенный порок митрального клапана.
   Дядька послушно задерживал дыхание, на выдохе обдавая подруг выхлопом невообразимой вонючести и токсичности, поворачивался так и эдак, терпеливо кряхтел, когда ему пальпировали печень. Странное дело! В сердце они не нашли никаких шумов, в легких – хрипов, а печень была не увеличена. Отёков тоже не было.
   – Не знаю, что и думать, – наконец пробормотала Эстрелла, вытирая слезящиеся от перегара глаза.
   Глеб Дмитриевич, наблюдавший за своими подопечными, лукаво прищурился:
   – Напомните мне, фройляйн Мюллер, с чего мы должны начинать обследование пациента?
   – Ну, с анамнеза… – угрюмо отозвалась Хельга.
   – А вы его собрали?
   С досадой повернувшись к синему дядьке, Хельга спросила:
   – Когда вы заболели?
   – Я? Да не болею я ничем!
   Хельга только руками развела. Тут вступила Эстрелла:
   – А синий цвет кожи… как давно у вас?
   – С сегодня.
   – С сегодня!? Как же это?
   – А я почем знаю?
   Девушки беспомощно оглянулись на доцента.
   – Я так понимаю, что следствие зашло в тупик, – с грустным вздохом резюмировал он, – Расскажите, Васькин, что вы делали вчера. Вас в бессознательном состоянии подобрала Скорая Помощь на вашей же даче, а пришли вы в себя только в приемном покое.
   Васькин задумался. Затем неохотно начал:
   – Ну, выпивали мы вчера… вчетвером. Не рассчитали маленько, не хватило, пришлось Семена ещё за двумя литрами спосылать в сельпо. Обратно не хватило! А денег больше нету. Чем догнаться? Тут Серега и притаранил трёхлитровую банку морилки. Она же на спирту! Ну, врезали по кружке… Противная, но пить можно. Мы и допили…
   – Понятно, – кивнул Глеб Дмитриевич, – Это краситель отложился в коже. Ну, по типу татуировки! Будем вас лечить от алкогольной интоксикации.
   – Это… доктор… а долго эта синюха у меня будет? – заискивающе спросил незадачливый пьяница Васькин.
   – Я видел такое раньше… Думаю, года три… если в баню будете ходить регулярно, чтоб кожа стерлась быстрее.
   – О, майн готт! – не удержавшись, воскликнула Хельга.
   Эстрелла никогда ещё не чувствовала себя так глупо.

   К экзамену по пропедевтике внутренних болезней пришлось перелопатить все конспекты и вот такой, толстенный, учебник. Объять разумом всё, что было в билетах, казалось невозможным. Девушки периодически впадали в панику, но продолжали зубрить, надеясь, что пронесет.
   – Эстреллочка, объясни, что такое «абсолютная тупость»?
   – Ну, это когда при перкуссии раздается абсолютно тупой звук!
   – А какой звук есть абсолютно тупой? – продолжала допытываться Хельга.
   Эстрелла приложила средний палец левой руки к голове подруги и постучала по нему средним же пальцем правой руки:
   – Вот! Слышала? Это и есть «абсолютная тупость»!
   Хельга обиделась и надулась, впрочем, ненадолго.
   Экзамен они сдали на «отлично». Вопросы попались лёгкие!
   Ну, конечно! Когда учил (учила!), то все вопросы в билетах лёгкие!

   После третьего курса девушкам предложили поехать в так называемую «участковую» больницу в Калужскую область для прохождения медсестринской практики. Называлось это «Помощь Селу». Кадров в селе катастрофически не хватало и студенты приносили немалую пользу, хоть и временную.
   – Оформим вас на сестринскую ставку, а как же! Денежек заработаете, ну и отдохнете тоже! – сулил лично приехавший за ними на Калужский вокзал председатель колхоза «Социалистическая Деревня» Иван Иванович Чурила, – Места красивейшие! Грибы, ягоды, орехи – ну просто завались! А озеро у нас какое! А лес! Картину «Утро в сосновом бору» художника Шишкина знаете, ну, с медведями? У нас рисовал!
   До деревни Ульяничи Барятинского района пришлось ехать аж триста километров. Сначала по шоссе, потом по грейдеру, потом по грунтовке. Когда, по словам Чурилы, осталось всего двадцать километров, дорога превратилась в глинистое месиво с глубоченными колеями. Старенький ГАЗ-69 преодолевал сию грязевую преграду целых три часа! Но не застрял ни разу, доставил на место.
   – Место болотистое, низина. Тута, старики говорят, Кикимора живет, даже летом не даёт просохнуть, – пояснил председатель, – Сейчас-то ещё ничего, а весной и осенью только на тракторе проехать можно.
   Ступив на твердую землю, девушки с интересом огляделись: вокруг раскинулся роскошный пейзаж с барским домом на взгорке и ведущей к нему липовой аллеей. Липы были старые, в два-три обхвата толщиной.
   – Там у нас клуб и библиотека, и школа тоже! А больничка – вон там, левее!
   Больничка, возглавляемая пожилым доктором Ильёй Игоревичем, вмещала две палаты на четыре койки каждая, амбулаторию и операционную. Электричества не было, водопровода не было, канализации не было, телефона не было. Вернее, телефон был на всю деревню только один, в правлении колхоза.
   – Да, милые дамы! У нас тут практически неразбавленный девятнадцатый век! Привыкайте! – улыбнулся в усы Илья Игоревич.
   Улыбка у него была хорошая. Ошарашенные практикантки бледно улыбнулись в ответ.
   Поселились они тут же, в маленьком флигеле при больнице. Комната в десять метров и кухонька с печкой. А что ещё надо?
   Практика началась уже вечером, когда измотанные невообразимой дорогой девчата готовились ложиться спать. В больницу поступила роженица. Роды принимала фельдшер-акушерка Баба Настя – Анастасия Павловна Трубецкая-Белая, служившая сестрой милосердия в полевом госпитале ещё в 1915 году. Эстрелла и Хельга помогали, делая, что велят: измеряли давление, ставили капельницу, считали пульс. Когда родилась голова, обеих практиканток затрясло.
   – Так, потужься, милая, потужься от себя! – приказала невозмутимая, как мамонт, Баба Настя, – Вот, молодец!
   Ребенок выскользнул весь. Глядеть на него было страшно: весь лиловый какой-то, в смазке, лицо отечное. И лысый!
   – А ну, не стоим, не в музее! – прикрикнула акушерка, – Накладываем зажимы на пуповину!
   Эстрелла, схватив зажим Кохера, пережала пуповину.
   – Второй накладывай! Да смотри, не ближе сантиметра к пупку! Хорошо… А ты бери ножницы и режь! – показала Анастасия Павловна на Хельгу.
   Та, побледнев до голубизны, схватила, почему-то, вместо ножниц скальпель и наотмашь полоснула по пуповине, из которой вытекла капля темной крови.
   Анастасия Павловна довольно улыбнулась:
   – Подравляю, мамаша! У вас девица!
   – Опять? Ой, Ванька, Ванька… Бракодел! – разочарованно отозвалась родильница.
   – Не бракодел, а дамский мастер!
   Девушки запомнили эти новые идиоматические выражения, а Хельга даже записала.
   Новорожденную девицу, оравшую благим матом, натирали маслом в четыре руки, затем измеряли, взвешивали и пеленали. Получилось коряво, пришлось перепеленывать! Короче, со всеми этими делами полночи провозились! И всё это при свете керосиновой лампы.
   На следующий день, ознакомившись хорошенько с хозяйством и деревней, приступили к работе: помогали Илье Игоревичу на амбулаторном приеме, опроцедуривали стационарных больных (двух старичков), разбирались с инструментами. Амбулаторный прием в этот день был большой: местные, желая посмотреть на новых практиканток, одна из которых была неописуемая красавица, вспомнили о своих болячках, обычно пренебрегаемых, и валили в больничку косяком. В основном пожилые, но было и несколько молодых парней – все симулянты! Кто с болями в животе, кто с вывихнутой ногой, кто с кашлем. Илья Игоревич их быстро разоблачил и прогнал, к большому смущению девушек, принявших парней за настоящих больных и пытавшихся оказать им доврачебную помощь.
   Потом, на протяжении двух месяцев, было много всякого: переломы конечностей, закрытые и открытые; ожоги кипятком и пламенем; проникающее ранение грудной клетки (бык бодался и ранил зоотехника); пневмония – настоящая, классическая, крупозная; сотрясение мозга; роды; удаление зубов; вскрытие гнойников… Во всем этом Эстрелла и Хельга принимали самое активное участие, научившись не бояться крови, четко выполнять все распоряжения врача и даже самостоятельно оказывать довольно сложную медицинскую помощь, если доктора или Бабы Насти не было рядом.
   Был и забавный эпизод!
   Однажды в одном доме угорела семья, приехавшая в гости к бабушке Дарье: муж с женой и мальчик десяти лет. Отравление угарным газом – дело опасное, можно даже и помереть!
   Илья Игоревич, осмотрев охавших от головной боли пострадавших, с облегчением заключил:
   – Отравление средней тяжести! Сейчас введем антидот – и все пройдет!
   Антидотом была растворенная в глюкозе метиленовая синька. Набрав её в большие, двадцатиграммовые шприцы, девушки принялись осторожно делать внутривенные вливания, начав с мальчишки, кстати, пострадавшего меньше всех. Через полчаса всем полегчало, а пацан, извертевшийся от нетерпения, запросился в туалет. Вернулся он возбужденный донельзя, с совершенно квадратными глазами:
   – Доктор! Я пысать начал, а у меня… а у меня струйка СИНЯЯ!!!
   – Так и должно быть! – улыбнулся Илья Игоревич, – Это лекарство с мочой выходит.
   – Мам! – завопил пацан, аж вибрируя от восторга, – Можно, я пойду погуляю?
   – Да посиди ты дома, веретено! – слабым голосом отозвалась мать, ещё не вполне пришедшая в себя.
   – Ну, мам! Надо же ребятам показать такой фокус!
   Хельга хрюкнула и согнулась пополам от ржача. Эстрелла тоже дохохоталась до икоты. Доктор только улыбнулся – ему такое приходилось слышать много раз.

   Вершиной вклада наших практиканток в здравоохранение деревни была обработка и ушивание раны. Косил колхозник травку, да и порезал косой руку! Хорошо, что его быстро привезли, а то бы могло быть худо: кровотечение было весьма значительным! Доктор был на другом конце деревни, пока его найдешь да привезешь на телеге! А давление было уже шестьдесят на двадцать! Девчата не растерялись, развернули операционную и сделали всё lege artis (по всем правилам искусства, – лат.): ушили поврежденные вены, послойно зашили рану, даже сухожилие сшили! И капельницу с раствором Рингера поставили! И противостолбнячную сыворотку ввести не забыли! Илья Игоревич особо отметил это случай в характеристиках. Жена колхозника принесла сала и десяток яиц в благодарность. Девушки стеснялись и отказывались, но Анастасия Павловна велела принять подарок, чтобы не обидеть людей. Яичницу на сале ни Эстрелла, ни Хельга раньше никогда не ели, и она показалась им настоящей амброзией! Тем более, с зеленым луком и черным домашним хлебом. (Ой, у Автора слюни потекли, как у собачки академика Павлова!)
   Вообще, приготовление пищи на дровяной плите пришлось осваивать через потери и жертвы: первое время суп выкипал, картошка сгорала до углей, молоко убегало! О, опыт, сын ошибок трудных!

   Видели они и смерть: зоотехник, боднутый быком, умер, несмотря на проведенную Ильёй Игоревичем операцию. Вертолет санавиации опоздал всего на полчаса…

   В свободное время купались в озере, надменно игнорируя парней, специально приходивших на берег поглазеть на белые девичьи тела и позубоскалить, собирали грибы (за два месяца наелись до отвала, насолили три трехлитровых банки лисичек и насушили восемь метров снизок боровиков!), ягоды – землянику и малину (варенье сварить не удалось из-за отсутствия в продаже сахара). Землянику ели просто так и с молоком, а малину засушили. Вышла двухлитровая банка. Запах – закачаешься!
   – Зимой будем с чаем пить, от простуды! – деловито прокомментировала практичная Хельга.
   Решили сходить за малиной ещё, уж больно понравилась. Старенький колхозный сторож дядя Саша предложил показать обильную, как он выразился, ягодницу. Шли почти три часа, ибо у дяди Саши одна нога была деревянная, и он то и дело отставал, вытирая пот рукавом телогрейки. Дойдя втроём до малинника, расположенного на старой просеке в пяти километрах от околицы, они разошлись и принялись рвать сочную, уже слегка переспелую ягоду.
   Медведь Михей в то утро тоже решил полакомиться малиной. Не спеша он добрел до малинника и принялся слизывать сочные, пахучие ягоды, медленно двигаясь вдоль череды кустов. Он уже был близок к насыщению, когда ноздри уловили запах человека. Трёх, если быть точным, человеков! Запыхтев от досады, Михей хотел тихо уйти, чтоб не связываться, но решил, что ещё пару кустов он все-таки обработает. Главное – близко к человекам не подходить. Но эта мысль быстро забылась, ибо Михей увлекся, и вскоре Эстрелла увидела приближающуюся к ней бесформенную бурую фигуру.
   «Как дядя Саша может в такую жару в телогрейке преть?» – подумала она и улыбнулась.
   Фигура изменила форму и утробно рыкнула. До Эстреллы дошло: медведь! Страха не было, только волна паники залила мозг. Ноги ослабли, руки тоже. Корзинка упала на землю, рассыпанная малина заалела на солнце рубиновым ручейком.
   – Ты чего? – изумленно обернулась к ней Хельга.
   – Мед… ведь… – очень отважно, но с запинкой ответила Эстрелла, бестрепетно отступая спиной вперед, – Там… близко!
   Хельга всмотрелась, идентифицировала животное. Замерев на мгновение, раскрыла рот и завизжала. Звуковая волна ударила косолапого так, что бедняга даже упал. Вскочив, он задержался лишь на секунду, чтобы от ужаса навалить кучу, а затем с шумом и треском ломанулся сквозь кусты куда попало. Прямо на практиканток! Едва не столкнувшись с ними, он резко изменил направление на противоположное.
   «Только не охотники с ружьями! Только не крестьяне с вилами! Только не пионеры с рогатками!» – жалобно подвывал Михей, в памяти которого всплыли прежние встречи с человеками, причинившие ему пулей хромоту на правую заднюю лапу, свербящие, незаживающие гнойники на спине от грязных вил и снижение зрения в левом глазу от шарика из подшипника. Скатившись в овраг, он нагреб на себя кучу прошлогодней листвы и затаился: авось не найдут!
   Девушки же, визжа уже вдвоем, большими скачками неслись к деревне, к людям, к жизни! Ветер упруго бил в лица, кусты поспешно расступались, клонясь к земле, деревья испуганно отпрыгивали в стороны. Путь от малинника до деревни, на который утром они затратили почти три часа, был преодолен за двадцать минут! Ну, может, за двадцать две.
   – Да не тронул бы он вас! Мишка летом сытый, людей избегает! – смеялась Анастасия Павловна, когда девушки, тяжело дыша, ввалились в больничку и, перебивая друг друга, принялись верещать о встрече с косолапым.
   – Да-а? А медведь об этом тоже знает? – недоверчиво поинтересовалась Эстрелла, почесывая изжаленные крапивой ноги (драпали не разбирая дороги!).
   – Ой! – в ужасе воскликнула Хельга, – Там же дядя Саша остался! Он же без ноги! Вдруг медведь его съел?
   Тут на пороге появилась баба Варя, жена дяди Саши. Не заметив девушек, сидящих в уголке, она упала в объятия Анастасии Павловны и запричитала:
   – Ой, Настасьюшка! Беда! Мой-то прибежал полчаса назад, бледный весь, трясется! Сожрал, говорит, медведь практиканток-то! Ой, лихо! Как же мы теперя!

   По вечерам читали – в библиотеке оказалась уйма книг, недоступных в столице, слушали транзистор на батарейках или чаевничали с Анастасией Павловной, внимая её рассказам о первой мировой войне, о гражданской войне, о Колыме, куда её сослали в 1935-м на три года за дворянское происхождение. Думала: пустяки, всего три года! А вышло – двадцать лет… И все это время работала фельдшером.
   Илья Игоревич, выпив водочки в День Медработника, поведал, что в 1917-м году ради красавицы княжны Насти Трубецкой бросил жену лежавший у неё в госпитале некий раненый кавалергард, адъютант самого генерала Брусилова. Однако счастье влюбленных было недолгим: сгинул молодой муж в круговерти гражданской войны. Осталась на память только вторая половинка двойной фамилии…
   – О, зачем я не писательница! Я написала бы об этом роман! – вытирая заплаканные глаза, воскликнула Хельга.
   Эстрелла только вздохнула. Ей своих любовных переживаний хватало выше крыши.

   Не обошлось и без романтических моментов, а как же! Местные парни (все пятеро!) сначала проявили к нашим героиням сильнейший интерес, дарили букеты из полевых цветов и туеса с ягодами, но быстро поняли, что Эстрелла на их ухаживания не поддается. На Хельгу же всерьёз запал только один. Остальные, мотивируя свою незаинтересованность её немецкой национальностью (Наши деды с немцами воевали, а мы что ж, девок ихних должны окучивать? Не бывать такому!), откачнулись. Тот, что запал на Хельгу, звался Ринатом, был крымским татарином, соответственно, его дед против немцев не воевал. Красивый, между прочим, юноша! И совершенно русифицированный, ибо родился и вырос не покидая Ульяничей! Осенью он должен был идти в армию, и с удовольствием предвкушал, как увидит паровоз, дома аж в десять этажей вышиной, рубиновозвёздный Кремль и Дедушку Ленина в Мавзолее. Ухаживал он немножко прямолинейно: приходил вечером с букетиком ромашек или кувшинок и предлагал:
   – Пойдем на озеро гулять?
   Хельга соглашалась: он ей нравился! Гуляли они обычно часов до двух ночи, беседуя на всякие интересные темы. Парень рассказывал о драках, из которых неизменно выходил победителем, о замене масла в тракторе «Беларусь», а также о том, как самостоятельно резал бычка прошлой осенью. Хельга – о Москве, родном городе и Берлине. А после полуночи начинали целоваться. Ринат целовался мощно, ибо был убежден, что, чем крепче поцелуй, тем нагляднее выражается сила чувства. Между нами говоря, Читатель, он заранее тренировался на помидорах! Хельга терпела и каждое утро возвращалась с губами, распухшими, как оладьи. Она долго не могла понять, почему до полуночи целоваться нельзя, чтобы ложиться спать пораньше? Ринат объяснил, что, согласно местным поверьям, если неженатая пара поцелуется до полуночи, то местные мелкие сущности – Водяной, Леший, Кикимора – обидятся и будут делать гадости!
   – Кикимора может даже и это, ну… лихорадку на губе сделать! А в озере если купаться, то Водяной в омут утянет или судорогу на ногу наведёт, были случаи. Ну, а Леший в лесу кругами водить будет, сучки в глаз совать, ямы под ноги подкладывать!
   Хельга впечатлялась:
   – И все из-за того, что до полуночи поцеловались?!
   – Ага, они только и смотрят, кто без понятиев ночью милуется-целуется! Ночью ихняя сила! А в полночь первые петухи пропели – и делай, что хошь, они уж не властны. А вообще, с нечистой силой можно ладить, ежели задабривать! Домового, там, подкармливать, Лешему ленты красные на сухое дерево вешать, да и Водяному тоже подарки давать: он очень крутые яйца любит. Бросишь крутое яичко в озеро, пруд али в реку, скажешь: «Дедушка Водяной, вот тебе яичко печеное на твой корень моченый!» – и можешь купаться до самого Ильина дня без опаски!
   Ринат знал много таких историй, и Хельга слушала, как зачарованная.
   После некоторого количества таких свиданий Ринат простодушно спросил:
   – Дашь сегодня? А то уже месяц прошел!
   Месяц был рубежом, после которого количество ухаживаний, по местным понятиям, должно было перейти или в новое качество, или сразу в стадию сватовства. Или прекратиться вообще!
   Хельга подвергла предложение ухажера всестороннему анализу. С одной стороны, замуж она за Рината не собиралась. С другой стороны, девственность давно и сильно тяготила: жутко хотелось узнать, как это бывает между мужчиной и женщиной. С третьей стороны – почему бы и не с ним? Парень красивый, ей нравится, она ему тоже…
   – А где? Ко мне нельзя!
   – А в стогу!
   Из последней скромности Хельга зашла за стог и сняла трусики, потом вернулась к Ринату, легла на сено и с придыханием сказала:
   – Вводи!
   – Чево? – растерялся Ринат, тоже, кстати, девственник, как и фройляйн Мюллер.
   – Ну, свой пенис! Вводи его в меня! – пояснила Хельга, ёрзая от нетерпения.
   У парня от таких заявлений всё опало. Что такое «пенис» он не знал, тем более, как вводить его, непонятно куда…
   – Да ну тебя на фиг, фашистка недобитая! – досадливо воскликнул он и убежал.
   Хельга, возвращаясь домой в одиночестве, ломала голову, почему все сорвалось. Больше Ринат встречаться не предлагал, почему то…

   В конце августа им устроили проводы с банкетом. Пришел Чурила с женой и взрослой дочерью, Илья Игоревич и Анастасия Павловна. Дамы выпили домашнего малинового вина, мужчины – водочки.
   – Приезжайте к нам на будущий год, девчата! – пригласил председатель, – Очень уж вы всем понравились!
   – Не получится, – грустно развел руками Илья Игоревич, – У них после четвертого курса докторская практика, а это только в большой больнице возможно.
   И Эстрелле с Хельгой стало ужасно грустно, что они более в Ульяничи не вернутся.

   29-го августа Чурила отвез их в Калугу и посадил на электричку. Деревенские надарили уйму подарков: и варенье, и мёд, и сало, и пироги, и творог, и яйца, и вино домашнее. Всё это пришлось заносить в вагон в три приёма!
   Поезд тронулся. Девушки переглянулись: миновала важная веха на их студенческом пути. Впрочем, на жизненном пути – тоже. Они видели рождение новой жизни и видели смерть, научились избавлять людей от страданий. Благодаря практике они сделались взрослее, ответственнее, прониклись гордостью за выбранную профессию, осознали ответственность и сложность медицинского ремесла. Или – искусства?

Глава восьмая

   В феврале восемьдесят восьмого года Михаилу пришло подтверждение о продлении его срока работы в Обществе ещё на три года.
   – Поздравляю, Миша! – пожал ему руку Летунов, – Значит, прижился! Езжай с Людмилой Васильевной в отпуск и возвращайся с новыми силами!
   Отпуска было не избежать.

   Встретившись с родителями, Михаил показал класс: пил вровень с отцом-полковником. Надежда Родионовна была шокирована:
   – Что, Люсенька, случилось? Раньше он так не пил, Мишка-то…
   – А! – легкомысленно отмахнулась сноха, – Франция! Там же без вина никто есть не садится! Ну, и приемы всякие часто. То коньячку, то водочки… Да ничего страшного, мама Надя! Он же не злоупотребляет.
   Надежда Родионовна с сомнением поджала губы, но спорить не стала, тем более, что сын привез последние новости о Марине и близнецах. Им уже перевалило за два года! Марина через Лефоше прислала письмо с фотографиями. На фото карапузы, одетые в национальные мексиканские костюмы и сомбреро, хохотали, показывая зубастые челюсти. В письме Марина писала, что ребята растут здоровые, активные, бегло болтают по мексикански, а по русски только понимают, частенько дерутся, посещают детский сад, где всех детей строят, а иногда и поколачивают. Обожают кататься верхом на собаке, прямо, хоть седло покупай! Сама она учится в Акапулько английскому языку, а также посещает компьютерные курсы.
   – Да, в будущем все на компьютерах будет. Меня тоже на работе компьютеру учат, – сообщил Михаил.
   – Трудно, сынок? – участливо поинтересовался отец, не имевший о предмете ни малейшего понятия.
   – Да ну, фигня! Вроде электрической пишущей машинки, только удобнее: текст на экране отображается, можно слова переставить, ошибки исправить, картинки добавить… Потом кнопку нажимаешь – и оно печатает! А еще игра там есть.
   – Игра!? В электронно-вычислительной машине?! – хором поразились родители, – Это какая же?
   – Пасьянс! – важно ответил сын, – Карты такие красивые, в четыре цвета. Если пасьянс сходится, то тебе пишут: «Молодец!» и музыку играют веселую. А если не сошлось, то музыка грустная и предлагает попробовать еще раз.
   – Во дают! – восхитился Михал Михалыч, – Техника за гранью фантастики! Интересно, сколько такое чудо прогресса стоит?
   – Дорого, рубликов… тыщ сорок-пятьдесят, по слухам.
   – Ни фига себе! А как хоть называется?
   – IВМ РС ХТ. Но шеф его называет «писюк».
   Похихикав над смешным словом, Михал Михалыч поднял тост:
   – Так выпьем же за кибернетику!

   Наутро Михаил и Люся пошли гулять. Москва вокруг них бурлила, клокотала и пузырилась, как деревенский сортир, в который некий озорник бросил пачку дрожжей. Дрожжами была Перестройка, а бросил её в страну сами знаете кто. Свежеразрешенные кооперативы поражали воображение ценами, телевидение изумляло народ историями о скороспелых миллионерах: некий Артем Тарасов заплатил месячные партвзносы – 93000 рублей! Ходили разговоры о жутких случаях вымогания денег из кооператоров неизвестно откуда взявшимися бандитами. Утюг на живот и паяльник в задний проход стали даже темой анекдотов. В воздухе смутно витали неясные слухи о распаде страны! Всерьёз им никто не верил: Союз нерушимый республик свободных создан навек! Но, тем не менее, все с беспокойством следили за теленовостями, особенно из Прибалтики.
   Осмотревшись и вдохнув дым отечества, оказавшийся не таким уж сладким и приятным, Люся предложила:
   – Миш, а Миш! А давай дом купим? У моря! Будем туда на все лето уезжать… Денег у нас много. Поехали в Крым, посмотрим?
   – Что, прямо сейчас?
   – А чего тянуть? За отпуск бы управиться, дело-то непростое!
   – А если Украина отсоединится, что тогда? – скептически нахмурился Михаил.
   – Да ты что! Такого же не может быть! – всплеснула руками Люся.
   – Это пуркуа?
   – Потому, что такого не может быть никогда!
   Но Михаил переубедил супругу, и дом решили покупать в РСФСР, в Краснодарском крае. Специально, для поездки туда, Люся тайком от мужа купила в Березке Ниву в экспортном варианте «Cossak». По ее просьбе вездеход пригнали во двор. Войдя в квартиру, автомобилевладелица позвенела ключами над ухом благоверного, возлежащего на диване перед телевизором.
   – Ты чего, Воробушек? – лениво осведомился тот, не отрываясь от экрана, на котором голый по пояс мускулистый потный Рэмбо мочил плохих вьетнамцев из крупнокалиберного пулемета.
   Видеокассеты продавались теперь на каждом углу.
   – Да так… купила кое-что! Может, посмотришь?
   Во дворе, узрев новенький аппарат цвета Космос, сверкающий хромом (а может – никелем!), Михаил впал в ступор от обалдения.
   – Ну, ты даешь, комсомолка Воробьева! Только зачем? У нас же ЗИМ есть!
   – Выучусь водить и буду сама кататься! А ЗИМ мне великоват, – пояснила довольная произведенным эффектом Люся, – К тому же вездеход для наших дорог в самый раз!
   – Истину глаголешь, отроковица! – согласился Михаил, садясь за руль продукта Тольяттинского автозавода, – Залезай, испытывать будем!
   Покатавшись с часок и оставшись довольными, решили, что поедут на Юг, как только получат номера.
   В начале апреля тронулись в путь. На всякий случай Михаил взял с собой дедовский ТТ, спрятав его в тайничке под обшивкой на потолке. Достаточно было дернуть лоскут, пришитый на живую нитку – и пистолет сам падал в ладонь.
   Добравшись до моря, приступили к поискам дома. Люсе хотелось, чтобы непременно на берегу, а таких было мало. Прошло десять дней, прежде чем нашелся подходяший вариант. Дом в четыре комнаты с кухней и верандой стоял на тихой улочке. До моря было пятьдесят метров, до Сочи – двадцать километров. Сад с мандариновыми деревьями, виноградом и розами поражал воображение. Имелся также гараж и вместительный погреб. Хозяин, нерусский человек, заломил по максимуму.
   – Ви ж меня поймите правильно! – отчаянно жестикулировал он, – Все дорожает, да и задорого скоро ничего купить нельзя будет, нэт! А дом этот через десять лет миллион будет стоить!
   – Ну, так уж прямо миллион, – скривился Михаил, – Это ты хватил, товарищ!
   – Э, слушай, рубль падает, доллар ракетой взлетает, да!
   – А мы не за рубли! Мы чеками заплатим! – влезла в разговор Люся.
   Хозяин поскреб заросший щетиной подбородок:
   – Что, все чеками? Ну, если по два рубля за чек…
   – Не по два, а по два с полтиной!
   – Вах, уже по два с полтиной, э! Тогда… А покажи, есть у тебя столько?
   Люся гордо достала из сумки пачку чеков:
   – Вот!
   Поторговавшись до вечера, продавец и покупатели достигли модного консенсуса, устраивающего всех. Договорившись оформить куплю-продажу у нотариуса на следующий день, Михайловы поехали в Сочи, где у них был номер в гостинице (!).
   Не удивляйся, Читатель! Во первых, был несезон. Во вторых – дали в лапу администраторше.
   До шоссе на Сочи нужно было проехать километров двенадцать по прибрежной дороге. Осторожно, на малой скорости Михаил вел машину. Зазеваешься – и рухнешь в море, однако! Через пять километров их обогнала на большой скорости серая Волга, едва не зацепив отвесную скалу приморского шоссе. Михаил ругнулся и снизил скорость. Чем-то ему эта Волга не понравилась. Через две минуты их догнал старый Москвич. Он буквально прилип к бамперу Нивы и действовал на нервы. В салоне удалось разглядеть азартно скалящиеся небритые рожи. Беспокойство усилилось. Впереди дорога делала поворот. Слепой поворот. А сразу за ним… Михаил ударил по тормозам: поперек дороги стояла давешняя Волга. С визгом и скрежетом Нива остановилась в каком-нибудь метре от нее. Непристегнутый Михаил больно ударился грудью о рулевое колесо.
   – Чего это они? – удивилась Люся, к счастью, пристегнутая.
   – Бандиты! – крикнул Михаил срывающимся фальцетом.
   Выхватив из тайника пистолет, он передернул затвор, досылая в ствол патрон.
   Из Волги не спеша вышли четверо, все кавказцы. Двое остались у машины, поигрывая пистолетами. Двое подошли к водительской дверце Нивы. У одного, молодого и высокого, был шмайссер, тот, что постарше, горбоносый, навел на Михаила наган.
   – Ну, что, москвич, приехал? Распрягай лошадку, да! Выходи из тачки, – весело приказал он.
   Держа ТТ не на виду, Михаил покосился в зеркало заднего вида: из Москвича вышло двое. У одного обрез, у другого – кинжал. Эти подошли с Люсиной стороны.
   – Может, договоримся? – сжав зубы, чтобы не стучали, спросил Михаил, – Сколько за проезд, генацвале?
   – Всё, дарагой! – торжествующе улыбнулся вожак, – Всё, что есть, давай!
   Остальные бандиты гнусно заржали. Тот, что с кинжалом, наклонился к Люсе:
   – Эй, рыжая, ты вот так любишь, слюшай?
   Жест, сопровождавший вопрос, не оставлял сомнений в её судьбе.
   «Шестеро… В живых не оставят, это ясно… А Люську ещё и изнасилуют!» – молнией промелькнула мысль.
   – Люсь, дай деньги! – негромко приказал Михаил.
   – Ты что?!
   – Дай, я сказал!
   Люся вынула из сумки пачку и протянула ему. Взяв её, Михаил высунул руку в окно, как будто готовясь отдать вожаку, но в последний момент швырнул через крышу машины, вправо:
   – Лови!
   Те, что стояли у Люсиного окна, дернулись подбирать рассыпавшиеся деньги.
   – За мной! – крикнул Михаил жене и выстрелил в бандита со шмайссером, а потом в вожака.
   Рывком открыв дверь, левой рукой схватил Люсю за шиворот и выволок на дорогу. Приказал:
   – Лежать!
   Нагнувшись, вырвал из руки мертвеца автомат. Вожак, раненный в плечо, успел откатиться под Волгу. Двое с пистолетами, не успевшие ничего понять, застыли столбами, вытаращив глаза. Михаил полоснул по ним длинной очередью и положил обоих. Развернулся, ища двойку из Москвича, но те уже спрятались за камнями. Из под Волги донеслась матерная брань и в следующий момент раздался выстрел. В—жи-и-у! Пуля просвистела в метре от головы нашего героя. Очередь туда! Нет, не достать…
   Минуты две стояла напряженная тишина.
   – Эй, брось автомат и уходи! Не тронем! – крикнул вожак.
   Затаившиеся за камнями не стреляли.
   «Понятно, не хотят машину повредить! Но уйти не дадут, это ясно. Что же делать? Перестрелку затягивать нельзя…»
   – Даю минуту! – донесся голос вожака, – Затем гранату брошу, да?
   Граната! Настроение резко упало. Оглянувшись, Михаил не увидел пути к отступлению. Только обрыв, пропасть в тридцать метров, а внизу море. Вспомнилось, как по дороге мелькнула мысль, что здесь глубоко…
   – Раз! – крикнул вожак, – Отсчет пошел! Два! Три! … Двадцать пять!
   – Прыгай, Воробьёва! – негромко приказал Михаил спокойным, и от того жутким голосом.
   – Куда? – испуганно не поняла Люся.
   – В море!!! Или я тебя сам убью! – он замахнулся кулаком, чего ранее никогда не делал.
   Поняв по искаженному лицу мужа, что препираться вредно, ещё, пожалуй, стукнет, она вскочила на ноги, разбежалась и, не раздумывая, прыгнула.
   Михаил, выстрелив в сторону Волги, швырнул автомат в море и последовал за женой…
   Им повезло, они не разбились. В том месте и в самом деле было глубоко.
   Вынырнув, Михаил завертел головой, ища Люсю. Вот она, барахтается всего в пяти шагах! Скинув кроссовки, подплыл, захватил согнутым локтем за шею.
   – Ты как, нормально?
   – Ага… – просипела Люся и закашлялась.
   До берега было совсем близко, метров десять, но вылезти на сушу было невозможно – одни отвесные скалы. Михаил медленно поплыл вдоль берега. Люся затихла, стараясь не мешать. Минута, другая… десятая… По прежнему негде вылезти или хотя бы встать на дно, чтоб передохнуть. А вода в Черном море в апреле совсем не такая, как в июле! Холодная… Да что там, холодная! Ледяная! Холод сковывал, мешая плыть, волны, к счастью, некрупные, иногда накрывали с головой, сбивая дыхание. Сгущались сумерки, а места для высадки десанта все не находилось. Стараясь дышать размеренно, Михаил упрямо плыл, волоча за собой безвольно обмякшее тело. Люся потеряла сознание, и это было даже хорошо, в смысле, легче плыть. Внезапно левую икру свела судорога. Михаил вскрикнул, с трудом удержавшись на поверхности. От судороги помогает укол, но где взять иголку? Или хоть что-нибудь? Нащупал в ухе жены серьгу. О, годится! Онемевшими пальцами выдернул, зубами распрямил крючок и вонзил в закаменевшую мышцу. Даже кожу не проткнул – золото металл мягкий, крючок только согнулся. Но помогло, отпустило! Сунув серьгу в карман, поплыл дальше, уже с трудом различая в темноте очертания берега. Сознание мутилось, не хватало воздуха. Началась неудержимая зевота, а затем – икота, признаки переохлаждения.
   «Кранты!» – вяло подумал Михаил, но продолжал упрямо барахтаться одной рукой, – «Если бы не Люська, так бы и все… Но я за нее отвечаю! Значит, надо выплыть!»
   Перед горящими от соли глазами появилось пятно более светлое, чем остальной берег. Пригляделся: пляж, блин! Вернее, пляжик, метров десять в ширину. Подплыв поближе, попытался встать. Не тут-то было! Чуть ногу не сломал о круглые скользкие булыги, к тому же обросшие ракушками. Пришлось выбираться ползком. Справился, ободрав руки, живот и коленки. Прислонился спиной к скале, еще хранившей дневное тепло. Хорошо-то как! Снял с себя одежду, выжал и разложил на скале, чтобы хоть чуть-чуть подсохла. Затем принялся тормошить Люсю:
   – Не спи, Люсь! Проснись, Воробушек! Комсомолка Воробьева! Подъём!
   После нескольких пощечин она, наконец, очнулась.
   – Мы где?
   – Где, где… в Караганде! Давай, раздевайся!
   – Зачем? Холодно…
   – За этим, за самым! Одежду высушить надо!
   Пока Люся раздевалась и выжимала одежду, Михаил обошел пляжик.
   Во, пещера! А ну-ка, ну-ка… Пещера оказалась роскошная: глубиной метров пять и метра три в ширину. Низкая, правда, только на четвереньках заползти, но зато внутри было сухо и полно водорослей и коряг! Ночь перекантоваться можно!
   – Воробушек! Тащи сюда шмотки! Здесь пещера! – воззвал он.
   Люся, прижимая к груди ком одежды, подошла:
   – Что, здесь ночевать будем?
   – А у тебя есть варианты получше? – огрызнулся Михаил, – Давай, коряги убирай, на водорослях отлежимся!
   Вдвоем они пропололи пещеру. У входа выросла куча плавника.
   – У меня же зажигалка есть! – вспомнил Михаил и лихорадочно зашарил по карманам куртки.
   Зажигалка, подаренная Люсей на даче у Смахтина, нашлась и исправно загорелась!
   – Во, дают буржуи! – восхитился наш герой, – Щас мы костерок…
   Подложили в костер сухих водорослей. Щёлк! Маленький огонек лизнул стебельки, подумал… и разгорелся! Скоро пламя весело гудело, в пещере стало даже жарко! Разложенная на стенах одежда закурилась паром.
   Супруги Михайловы, прижавшись к друг другу, блаженствовали на ложе из сухих-пресухих водорослей, не обращая внимание на то, что они шершавые и колют голые задницы.
   – Я так испугалась, Миш! Думала, всё, смерть пришла, – потерлась Люся щекой о плечо своего спасителя, – И чего они к нам привязались?
   Михаил вздохнул, жалея, что размокли сигареты. Может, удастся их высушить? Выкатил из костра плоский камень и положил на него пачку.
   – Так это-то ясно! Мы деньги засветили. Опять же, машина новенькая! Хозяин нас и слил бандюкам: и дом сохранить, и долю от них получить хотел…
   – И что теперь? Машину отняли, деньги тоже! Надо в милицию заявить! – возбужденно приподнялась на локте Люся.
   Михаил притянул её к себе и поцеловал в растрескавшиеся губы, ощутив привкус крови:
   – В милицию нельзя! Я же в них стрелял! Одного убил точно, тех, двоих, наверное, тоже… И стрелял я первым! Любой суд сразу скажет, что я превысил пределы самообороны. Это до червонца. А то и вывернут наизнанку, и получится, что это я на них первый напал! Тогда – высшая мера пролетарской защиты, расстрел, то-есть!
   – Да ты что! Да как же… Они же… – задохнулась от возмущения Люся.
   – Не, они жаловаться не пойдут! – усмехнулся Михаил, – Трупы в море сбросят, да уедут, куда им надо. Ни следов, ни свидетелей… Ты как, согрелась?
   – Ну, типа, да… Только ноги ещё холодные!
   – Давай, поближе к огню подвинемся… Вот так! Теперь лучше?
   – Ой, теперь ваще-е!
   Михаилу нужно было снять стресс. Водки не было, табака тоже. Оставался только один вариант:
   – Слышь, Воробьёва! Ночь впереди длинная. Давай скучать не будем?
   – Давай! А как?
   – Анекдоты рассказывать! Вот, например: сидят в камере русский и чукча. Русский спрашивает: тебя за что посадили? А за то, что белого медведя подстрелил, чтоб шкуру снять! Пять лет дали, однако, потому что он редкое животное. А тебя? Русский говорит: жену застрелил, десять лет дали. Чукча удивился: десять лет?! За что, там шерсти-то с ладошку!
   Люся хохотала, пока не закашлялась. Тем временем Михаил распространил руки…
   – Ой! Ты чего, Михайлов? Здесь? В антисанитарных условиях? – затрепыхалась было Люся, но быстро сдалась.
   А может, она просто кокетничала! Кто их, женщин, поймет!

   Утро принесло маленькую радость: сигареты высохли и их можно было курить! Правда, вкус дыма изменился не в лучшую сторону: пованивало йодом и, почему-то, тухлой рыбой.
   Умывшись морской водой и натянув заскорузлую от соли одежду, нашли возможность подняться к дороге. Исцарапались об острые камни и какие-то сорняки ещё больше. Люся сломала ноготь и это расстроило её окончательно. Тяжело отдуваясь, они пошли в сторону шоссе. Идти босиком было трудно, камни кололи незакаленные подошвы.
   – Доберемся до людей, телеграмму дадим родителям, чтоб денег прислали! – озабоченно пробормотал Михаил.
   – А у нас совсем-совсем денег нет? – уныло спросила Люся, – Я есть хочу, я пить хочу!
   – Есть, в куртке десятка завалялась! – гордо предъявил розовую купюру с профилем Ленина Михаил, – Только на телеграмму и хватит.
   Пройдя с километр, глава семьи веско сказал:
   – Слушай и запоминай, Воробьёва! Про то, что с нами случилось – никому ни гу-гу! Катались на лодке, перевернулись. Сумка с деньгами и документами утонула. Кое-как доплыли до берега, ночевали в какой-то пещере. Всё!
   – Запомнила! – вздохнула Люся.

   Минут через десять их подобрал грузовик и довез до гостиницы. Телеграмму родителям Михаил сочинил максимально короткую: «вышлите тыщу подпись миша». Телеграфный перевод пришел через два дня. Все это время супруги Михайловы питались черным хлебом и кефиром. Отощали маленько!
   Билеты пришлось брать на поезд, ибо паспорта утонули вместе с сумкой. А в поезде Люся заболела: поднялась температура, начался сухой, мучительный кашель. Купание в ледяной воде и ночевка в пещере…
   В Москве ей стало совсем худо: начался бред, бедняжка металась, не узнавая мужа, кашель усилился и в мокроте появилась кровь. Приехав на такси домой, Михаил сразу вызвал неотложку. Через час приехала бригада: полная одышливая женщина-врач и фельдшер… Мария!
   Увидев её, Михаил побледнел. Мария – тоже. Но она была прикрыта броней белого халата, и это помогло ей справиться с нахлынувшими чувствами. Холодно кивнув, она прошла вслед за врачом и поставила чемоданчик с красным крестом на стол.
   – Так, рассказывайте, что случилось! – велела врач, убедившись, что пациентка на вопросы отвечать не способна.
   Повинуясь её знаку, Мария вложила Люсе подмышку градусник.
   – Мы были в Сочи… Катались на лодке, перевернулись… Ночевали в какой-то пещере. Вроде и не так уж сильно замерзли… нет, сильно!
   – Понятно. Давно кашляет?
   – Третий день.
   – Тридцать девять и пять, Наталья Иванна! – доложила Мария.
   – Угу… – врач вставила в уши фонендоскоп и принялась выслушивать легкие.
   Затем ещё и проперкутировала, чему Михаил удивился: обычно доктора небрежно тыкали трубкой и этим обходились.
   – У вашей жены двухстороняя пневмония, осложненная плевритом. Необходима госпитализация, молодой человек, – сообщила она, строго глядя сквозь очки.
   – Я согласен, – пожал плечами Михаил, – А куда?
   – В Боткинскую. Мария Павловна, сделайте ей камфару подкожно, а я пока спущусь, скажу Коле, чтоб носилки принес.
   Михаил остался с Марией наедине. Люся была не в счёт, потому что без сознания.
   – Как живешь, Мария… Павловна? – тихо спросил бывший любимый бывшую любимую.
   – Нормально. Учусь, подрабатываю на «Скорой» для практики, – коротко ответила она, не поднимая глаз.
   Быстро собрав шприц, втянула в него тягучее и пахучее масло. Ловко ухватила складку кожи на Люсиной руке и ввела лекарство.
   – А ты… как живешь?
   Вопрос был задан безразличным тоном, вроде как, из вежливости.
   – Да живу… В Париже работаю, в Обществе Советско-Французской Дружбы.
   – Дети у вас есть?
   – Нет, детей нет…
   В этот момент в квартиру протиснулся водитель с носилками.
   – Ну, что, Мань, можно забирать?
   Мария кивнула, складывая чемоданчик.
   Вот, такой получился разговор…

   В Боткинской Михаил сидел у Люсиной койки всю ночь. Под утро, благодаря усилиям врачей, Люся пришла в себя.
   – Мишка! – прошептала она, – Это я где?
   – Где, где… В Боткинской! – осторожно взял её за руку муж.
   – Опять в Боткинской!? Ни фига себе!
   Люся поерзала, оглядываясь. Кроме неё, в палате было ещё тринадцать женщин.
   – Ты родителям звонил?
   – Нет пока.
   – Ты чего, они же волнуются!
   – Сейчас схожу, позвоню. Ты есть хочешь?
   – Не, только пить.
   Напоив её остывшим больничным чаем, Михаил пошел в коридор звонить.
   – И бабульке моей тоже позвони! – крикнула вдогонку Люся и зашлась в кашле.
   Надежда Родионовна примчалась уже через полтора часа с сумками, полными борщом, любимыми Люсиными пельменями и вишневым компотом.
   – Да как же ты, миленькая, не убереглась-то? – причитала она, кормя сноху с ложечки, – А ты, Мишка, почему сразу не позвонил? Я бы голубцов навертела!
   Голубцы свекрови Люся любила даже больше пельменей.
   – Да растерялся я, мам! А потом решил утра дождаться, – оправдывался Михаил, – Не звонить же ночью! Сейчас-то она уже лучше, вон, пищу клюет!
   – Ох, сынок, сынок… Иди уж, я с ней до вечера побуду!
   Михаил, чувствуя себя разбитым после бессонной ночи, не стал кочевряжиться.
   – Пойду я, Воробышек. Чего тебе принести?
   – Ой, Миш, чего-нибудь почитать… ну, и альбом с карандашами!
   – А краски не надо?
   – Не, мне дышать трудно, да и нельзя краски, тут астматики…
   Ещё через час прибыла Маргарита Викторовна. Поздоровавшись с внучкой и Надеждой Родионовной, она вникла в ситуацию. Ситуация ей не понравилась: ещё бы, четырнадцать человек в палате! Дозвонившись до мужа, она строго приказала:
   – Люсьен нужно срочно устроить в Кремлевку!
   – Понял, уже работаю! – покорно отозвался тот.
   Люсю перевели в Кремлевку уже на следующий день. Отдельная палата с телевизором, самые лучшие заграничные лекарства и всё такое…
   Муж, свекровь и бабушка навещали каждый день, и Люся уже было пошла на поправку…
   А через неделю ей объявили страшный диагноз: туберкулез!
   – Вы, милая, не расстраивайтесь! – утешала её заведующая отделением со смешной фамилией Кособрюхова, – Мы вас обязательно вылечим! Переведем в тубдиспансер, там парк с прудом, будете как на даче!
   – Надолго это, Галина Михайловна? – уныло спросила Люся, убитая в самую середину.
   – Ну, первично заболевшая, да ещё с таким осложнением, как плеврит… Год, самое малое! А потом – долечиваться в санатории.
   – Да у меня муж во Франции работает! Нам через две недели в Париж надо лететь!
   – Ну, во Францию вас сейчас никто не пустит, с открытой-то формой…
   Люся заплакала. Год! Да что там – больше года в разлуке!

   Вскоре пришел Михаил. Услышав новость, он сбледнул с лица и слегка отодвинулся от Люси. Она это заметила, и сердце ее наполнилось отчаянием: конечно, боится заразы! На что ему чахоточная жена! Но она же обязательно поправится… правда, не скоро…
   – Может, мне в Москву перевестись? – неуверенно предложил Михаил, – Буду к тебе поближе…
   – Это куда?
   – Ну… куда-нибудь… В МИД, например…
   – Не нужен ты никому в МИДе, – жестко сказала Люся, – Некуда тебе переводиться!
   Михаил снова стоял перед выбором: расстаться с женой и уехать в Париж, продолжая необременительно работать бюрократом, или уволиться со своей синекуры и жить в Москве, непонятно на что существуя, но зато… А что – зато? Все равно один! Жену он не любит, хотя, конечно, отношения хорошие. Да еще чахотка… Неизвестно, когда с ней спать можно будет, с Воробьевой-то. А навещать ее в больнице целый год просто так не улыбается… Выходит, что так, что эдак – все равно один! Только в Париже все-таки лучше, чем в Москве.
   Мысли Люси текли параллельно в том же русле. Уговорить мужа остаться в Москве? А зачем? Будет навещать, конечно, но с кислым лицом: ведь, никакой физической близости невозможно. Да еще украдкой на часы поглядывать будет… И, рано или поздно, бабу заведет – какой мужик год без секса вытерпит? Только полярник на льдине или космонавт на орбите, где баб в принципе нету! А в Париже… в Париже бабу завести, конечно, тоже можно, но весьма непросто! Среди советских бывают романы, не без этого, но сейчас там одни старухи! Бухгалтерша – самая молодая, только-только полтинник стукнул. А за роман с иностранкой карают как за измену Родине! Даже статью про шпионаж могут пришить. Да и без статьи мало не покажется: вышлют в Союз с волчьим билетом… Значит, есть шанс сохранить семью! Маленький, дохленький, но тем не менее – шанс!
   – Езжай, зайчик, в Париж, и обо мне не беспокойся! Вернешься – а я уже здоровая и толстая!
   – Почему – толстая? – тупо спросил Михаил, забыв даже огрызнуться на «зайчика».
   – Ну, а какая же? Тут кормят на убой, в тубдиспансере будут питать еще калорийней, да мама Надя с пельменями и голубцами, да бабушка Марго с икрой! И мама скоро приедет, вареников налепит, галушек со сметаною! – невесело засмеялась Люся, – Вот и буду круглая, как Колобок!
   – Нет, Воробейка, тебе это не грозит! В Париже шоколад и пирожные килограммами лопала, а поправилась всего на полкило за два с половиной года! И то, не в мясо пошло, а просто кости заматерели!
   Оба расхохотались и почувствовали, как ослабло напряжение между ними.

   Перед отлетом в Париж, Михаил попытался встретиться с Марией. Но в общежитии в тот год был ремонт, произошло великое переселение народов, и никто не знал, где искать студентку Рамирес. Звонок на подстанцию «Скорой Помощи», обслуживающей его район, тоже результатов не дал: диспетчер довольно грубо заявил, что справок не даёт. Михаил попытался караулить Марию, приезжая на подстанцию утром и вечером, но он не знал её графика, который был довольно хаотичным из-за учебы, а потому они так и не встретились. Парень и сам не знал, зачем ему эта встреча… Так и улетел в Париж с щемящим чувством тоски в сердце.
   Читатель! Автор считает, что, если бы Михаил всерьёз хотел встретиться, то нашел бы возможность. Но – увы!

   Мария тоже очень хотела увидеть Михаила, своего – нет, уже чужого! – Мигеля. Несколько раз она приходила к его дому и смотрела на окна… Но подняться так и не решилась.

Глава девятая

   Франция встретила самолет пеленой тумана, из-за которого рейс едва не завернули на Лондон. Кружились над Парижем едва ли не час, и в последний момент вместо аэропорта имени Шарля де Голля их посадили в Орли. А встречавший Михаила посольский шофер Жора этого знать не мог. Пришлось добираться с чемоданами на муниципальном транспорте: на поезде, затем на автобусе. Не такси же брать! В результате Михаил приехал домой усталый и раздраженный.
   В Парижской квартире он долго слонялся из угла в угол. Одному было категорически скучно! Люся, несмотря на ее неумение вести домашнее хозяйство, была, тем не менее, хорошей женой: с ней можно было поговорить о сложных материях и простых вещах, пошутить, потискать… Она создавала уют! А сейчас уюта не было! Посидев перед телевизором с часок, Михаил поплелся на кухню, налил себе полстакана водки и разбавил фантой. Выпил. Тоска не отпускала. Повторил еще два раза. Закусывать не стал, чтобы не портить эффект. Улегшись в холодную постель, свернулся калачиком и накрылся с головой. Во сне ему приснилась Мария в белом коротеньком халате на голое тело…
   Летунов, узнав грустную новость о Люсиной болезни, выразил сочувствие.
   – Трудно тебе придется, Миша. Два года на холостом положении! Теперь понимаешь, почему за рубеж одиноких не посылают?
   – Понимаю, шеф. Облико морале!
   – В точку, комсомолец Михайлов! Вот совершенно, вот именно! Блюди Кодекс Строителя Коммунизма!
   – Есть блюсти Кодекс! – вытянулся по стойке смирно Михаил.
   Потекли серые парижские будни. Михаил добросовестно отсиживал казенные часы, обедая в Макдональдсе по соседству. Дома готовить на одну персону ему казалось нонзенсом. Вечерами пытался как-то занять себя: рисовал иллюстрации к книгам, которые все были читаны-перечитаны по много раз, смотрел телевизор, лежа на диване с банкой пива и чипсами, иногда шел гулять. Но какое удовольствие от прогулок без собеседника или, хотя бы, собаки? Каждый вечер заканчивался пьянкой в одиночестве и без закуски… Он похудел и приобрел мешки под глазами, а также нездоровый цвет лица.
   – Тоскует парень по своей рыженькой! – шушукались посольские дамы, собравшиеся однажды на очередные посиделки, – Ишь, щеки запали, один нос на лице торчит! Шутка сказать, полгода уже мается!
   – Ой, девочки! – воскликнула мадам Барсук, пятидесятипятилетняя дама, обращаясь к ровестницам, – Говорят, что если лебедя с лебедихой разлучить, то оба от тоски погибают!
   – Да не с лебедихой, а с лебёдкой, – внесла поправку Римма Сигизмундовна.
   Остальные дамы, тоже слышавшие неоднократно песню «Лебединая Верность» в исполнении Софии Ротару, включились в спор, утверждая, что «лебёдка» – это инструмент, а про самку лебедя надо говорить «лебедица»!
   Только бухгалтерша Анна Валерьяновна Ленская помалкивала, прихлебывая остывший чай. В прошлом году ей исполнилось пятьдесят лет, из которых она была замужем двадцать девять. Тем не менее, она была миловидна и моложава, на вид всего-то лет сорока! И фигура была отличная, спортивная (настольный теннис и велосипед!). Вот, только… С мужем они жили вразжопицу. Муж, капитан первого ранга, помощник военного атташе, в молодости участвовал в испытаниях ядерного щита и меча Родины, и это привело к тому, что в народе иронически называют «на полшестого». Попросту говоря, Анна Валерьяновна уже много лет была лишена мужской ласки. Детей у неё тоже не было. До отъезда во Францию у неё был любовник… недолго, всего два месяца. Какое это было прекрасное время! Правда, он навещал её только раз в неделю, по вторникам, и все ограничивалось одним-единственным торопливым разочком за свидание. А в Париже вот уже десять лет у неё никого не было! Подолгу рассматривая себя в зеркале, женщина с отчаянием отмечала появление новых морщинок, дряблеющую кожу шеи и начинающийся целлюлит. Ещё несколько лет – и она превратится в старуху! А секса, несмотря ни на что, хотелось даже сильнее, чем в молодые годы…
   Пару лет назад, тщательно проверяясь, не следят ли за ней топтуны Перовского, мадам Ленская, поборов стыдливость, посетила некий специфический магазин, торгующий всякими смешными игрушками для взрослых, и приобрела вибратор, который спрятала в специально устроенном тайнике на кухне. Сей продукт высоких технологий, созданный для извращенцев бессовестными развратниками-инженерами буржуазного общества потребления, конечно, помог… немного, но, все равно, жутко хотелось настоящего живого потного мужика, чтобы он, как в порнофильмах, вертел её по всякому, ставил в разные позы, охаживал плеткой и пачкал спермой лицо! И теперь такая возможность забрезжила на горизонте её неудовлетворенности! Михаил Михайлов, вернувшийся из отпуска без жены, был лакомым кусочком: молодой, красивый, с большим, благородной формы носом, как у Принца Уэльсского. А кто же не знает, что если у мужика нос большой, то и каркалыга тоже большая! Вот, только, как его заарканить? Вопрос! Нужен был подходящий случай.
   И такой случай представился: у супругов Ленских сгорел цветной телевизор! В те времена ламповые телевизоры иногда возгорались. Что делать? Без телевизора плохо! Анна Валерьяновна стала искать по газетным объявлениям новый. Ну, не новый, конечно, а, скажем так: более другой, ибо тяжким трудом заработанные франки не хотелось тратить на вещь, которую в СССР не увезешь. Тут-то Михаил и сообщил обезтелевизоревшему Ленскому, что его сосед по этажу продает вещи, ибо уезжает в Камерун на пять лет.
   – А телик у него добрый, трехлетний Панасоник, 72 сантиметра горизонталь, дистанционный пульт управления, стереозвук и встроенный видик! Хочет всего сотню, но отдаст и дешевле, если поторговаться.
   Каперанг, срочно отпросившись со службы и выпросив у завгара машину, отправился за сей бытовой техникой.
   Француз сразу вызвал у привыкшего к порядку моряка отвращение – этакое длинноволосое хиппи! – и раздражение: тот не хотел сбавлять цену, смехотворно утверждая, что дешевле только даром. К тому же сильно мешал языковой барьер: прожив во Франции десять лет, Ленский говорить на языке аборигенов так толком и не научился, а француз ни бельмеса не понимал на великом и могучем.
   – Постой же, брат мусью! – досадливо пробормотал дипломат и сходил за сикурсом, сиречь, Михаилом.
   С его помощью французу было объяснено, что Советский Союз – самая миролюбивая страна в мире, но бронепоезд (и не один!) всегда стоит неподалеку на запасном пути и держит под прицелом всю Францию и Париж в частности. Для наглядности был рассказан анекдот о солдате-новобранце, который нечаянно валенком в пульт (ракетный!) кинул, а утром Франции на карте мира не досчитались. Длинноволосое хиппи в ответ указало на слабую игру советской сборной на последнем чемпионате мира по футболу. Тогда было ненавязчиво напомнено об оккупации Парижа в 1814 году донскими казаками. Француз отбился сильной картой – поражением России в Крымской войне 1854 года, но, тем не менее, цену снизил на двадцать франков, потому что защитники Севастополя проявили беспримерный героизм, воспетый писателем Луи Буссенаром в романе «Герои Малахова Кургана». Тут на Михаила снизошло вдохновение: он сбегал домой и принес бутылку «Сибирской» с мчащейся тройкой на этикетке. Француз побледнел, но отказаться выпить за дружбу между французким и советским народами не посмел. Употребив стакан злой сорокатрехградусной водки, он сломался, заплакал… и предложил забрать телевизор бесплатно! Торопливо, боясь, что туземец передумает, Ленский с помощью Михаила выволок аппарат к лифту, в который тот не вместился. Пришлось, надрываясь и попукивая от натуги, тащить его по лестнице. В машину он тоже не вместился: ни в салон, ни в багажник. Прокляв страшным цыганским проклятьем автомобиль «Рено» и весь французский автопром в придачу, позаимствовали тачку у бакалейщика и покатили к Ленским пешочком, благо недалеко, всего минут сорок. С триумфом водворив Панасоник на отведенное ему почетное место в красном углу, Ленский предложил отпраздновать победу над патлатым мракобесом. Михаил не отказался.
   Обмывали новое приобретение с душой: хозяйка накрыла стол, а как же! Там были маринованные грибочки, собранные в Булонском Лесу, соленые огурчики и помидорчики (тоже домашние, выросшие в ящиках на балконе!), рыба, выловленная в Сене и закопченая в самодельной коптильне (тоже на балконе!), отварная картошка с укропом (увы, покупная!), а также восхитительные котлеты по киевски, прихваченные каперангом с приема в бразильском посольстве. Пили самогонку, настоянную на дубовой коре, неотличимую от коньяка. Да, Читатель! Советские люди за рубежом экономили каждый сантим, чтобы по возвращении на Родину построить подобие коммунизма в отдельно взятой семье!
   Утомленный гамбургерами Михаил навалился на угощение так, что за ушами трещало. Через час Ленский, вообще-то, слабый на вино, что среди моряков редкость, уснул, уютно положив голову в хлебницу. Михаил же был ни в одном глазу.
   – Ох! – вздохнула Анна Валерьяновна, – Володя сильно устает на службе… Помогите мне его в спальню!
   Вдвоем они оттащили каперанга в спальню. Он мычал, ругался флотскими словами и командовал:
   – Р-равнение на знамя! Смир-рна! Перископ поднять!
   Тащить его было даже тяжелее, чем телевизор!
   Водрузив его на кровать, Михаил, отдуваясь, полувопросил:
   – Ну, я пойду?
   – Что вы, Миша, а чай? – возразила хозяйка, – И пирог с клубникой! Идите, а я сейчас, только переоденусь, а то все платье измялось.
   Пирог с клубникой! Слюна затопила рот и Михаил решил остаться.
   Через несколько минут Анна Валерьяновна внесла поднос с вожделенным пирогом. На ней был одет халатик. Короткий и с перламутровыми пуговицами!
   – Может, по бокалу вина, пока чайник закипает? – предложила она и, сев в кресло, закинула ногу на ногу.
   Под халатиком у дамы ничего не было! Эге!
   Михаил понял намек и колебался недолго. Вернее, совсем не колебался.
   – Хорошо бы. Пива! – включил он остроумие.
   – Нет! – победно рассмеялась мадам Ленская, – Только вино!
   Наливая вино, она наклонилась, и взору измученного воздержанием молодого человека явилась грудь. Ничего, так, вполне ещё упругая, белая и в меру большая! Сомнений не осталось. Что ж, вперед, раз она сама этого хочет!
   – А муж чай с нами пить будет?
   – Нет, его теперь до утра пушками не разбудишь!
   – Тогда… Иди ко мне! – строго приказал Михаил, и Анна Валерьяновна моментально очутилась у него на коленях.
   Следующие сорок минут промелькнули для неё феерией счастья! А может – мистерией. Все происходило возвышенно, в смысле – не лежа, поскольку лежачего места в столовой не было. Женщина получила удовольствие восемнадцать раз в семи различных позициях, запихивая в рот кулак, чтобы не кричать. Когда начался финал сей симфонии, она даже на миг потеряла сознание!
   Очнулась она на ковре. Михаил, развалясь в кресле, курил. Рожа у него была довольная-предовольная. Значит, понравилось ему! Глаза её скользнули ниже. Ого!!! Только что отстрелялся, а уже снова почти в боевой готовности!
   – Слушай, у тебя там чайник не сгорит? – лениво осведомился Михаил, пуская колечки дыма.
   – Да я его и не ставила, глупенький! – улыбнулась Ленская.
   Михаил кивнул. Затем многозначительным взглядом показал, что надо делать, и женщина поняла.
   На четвереньках она медленно приблизилась к своему замечательному, восхитительному, умопомрачительному, обожаемому любовнику, встала на колени и, сжав предмет ласки двумя руками, принялась за дело, сначала робко, поверхностно, а потом всё глубже, со всем пылом, нерастраченным за десятилетия замужества. Отсутствие опыта не помешало быстро приноровиться к новому, изощренному способу получения удовольствия. Только дышать было трудно, все-таки размер оказался великоват!
   Потом она встала с коленок и раскорякой (ноги трудно было сдвинуть!) пошла на кухню ставить чайник, вытирая ладонью липкую щеку и с удовольствием вдыхая солёный аромат мужской Влаги Жизни. Губы распухли, саднило горло, но Анна Валерьяновна – нет, снова просто Анечка! – была абсолютно счастлива. Единственной маленькой тучкой на безоблачном небе счастья было то, что Михаил оказался не склонен к извращениям – даже по заднице не шлепнул ни разу, даже за волосы не дернул, противненький! Но это – дело поправимое! Она купит в том магазине и ошейник, и плетку, и наручники… И кожаный купальник тоже! И Мишенька втянется!
   Когда чайник вскипел, Анна заварила самую лучшую заварку: привезенный из Союза Индийский чай со Слоном, сберегаемый для больших праздников и особых случаев.
   «А разве ж сегодня не праздник?» – улыбнулась она и пригладила волосы перед зеркалом. Отражение поощрительно подмигнуло.
   Неся чай, Анна подумала: «Как же здорово ходить голой, особенно, когда есть для кого!»
   Войдя в гостиную, она же – столовая, она же отныне обитель сладкого греха, женщина слегка обомлела: любовник поедал пирог прямо руками, отломив от него здоровенный кусок. Лицо, руки и грудь его были перепачканы клубникой!
   – Ой, Анюта! Вкусно – не передать! Навались скорей, а то я один всё сожру! – сделал приглашающий жест Михаил.
   – Что уж ты, Мишенька… – начала было Анна, но тут же осеклась: это же продолжение игры!
   Сев за стол, налила чаю ему и себе и… тоже принялась есть пирог руками, немедленно запачкав щеки и грудь (грудь – нарочно!).
   Вдруг, как в сказке, скрипнула дверь, и на пороге возникла Статуя Командора, сиречь, каперанг Ленский, он же муж! Как писывали в старинных романах, кровь застыла в жилах прелюбодеев! От ужаса, конечно. Но муж повел себя странно: подслеповато прищурившись, вгляделся в происходящее, затем, вскрикнув: «Ой, блин!» быстрыми шагами удалился обратно в спальню. Подкравшись на цыпочках через минуту, Анна убедилась, что он снова спит. Но вечер был уже как бы испорчен, поэтому, наскоро помывшись в душе (мыться вдвоем – приятнейшее занятие!) и одевшись, любовники расстались, договорившись встретиться завтра у Михаила.

   Утром, за завтраком, Ленский пожаловался:
   – Сон мне приснился, Аня. Жуткий – не передать! Будто вхожу я в какую-то пещеру, а там баба голая, страшная, косматая, с каким-то мужиком, тоже голым, сырое мясо жрут! И урчат, и чавкают! И оба в кровище перепачканы! Меня заметили, подобрались эдак хищно, и давай окружать! А потом ка-ак кинутся! У-у, людоеды! Чуть не обгадился, слово офицера! Как я оттуда сбежал – не помню… В зеркало сегодня посмотрел, когда брился – седой волос нашел! Три!
   – Это к деньгам, Володя! – наобум брякнула Анна Валерьяновна, понятия не имевшая о толковании снов.
   Каперанг с сомнением покрутил носом, но, получив в обед зарплату, успокоился, и больше неприятный сон не вспоминал.

   А в квартире Михаила снова стало уютно! Анна приходила почти каждый вечер, стряпала, убиралась, стирала и гладила. Лицо её, обычно бледное, теперь цвело румянцем, посвежело. Морщинки разгладились! Не все, но многие! Вот что счастье с человеком делает!
   В шкафу появились наручники, ошейник с шипами, плетка и кожаный купальник. А также кожаная фуражка, а как же! Михаил, после настойчивых уговоров, согласился опробовать это оборудование, хотя душа к этим глупостям не лежала. Но Анна буквально извивалась от удовольствия, когда любовник порол её плеткой, предварительно пристегнув наручниками к специально вделанному в стену кольцу.
   Короче, полная идиллия! Но шила в мешке, увы, не утаишь! Через пару месяцев по советской колонии поползли глухие слухи. Кто-то видел, как мадам Ленская входила в подъезд дома, где живет Михайлов, кто-то встретил их гуляющими под ручку в Булонском Лесу, ещё кто-то слышал, как Анна Валерьяновна звонила Михайлову со служебного телефона и называла его на «ты». Конечно, это были косвенные улики, но народ щедро дополнял мелкие разрозненные факты домыслами. Женщины, знавшие о семейной драме Ленских, радовались за Анну, но одновременно жутко завидовали. Мужчины Анну осуждали, дескать, разрушает семейный очаг, а это не есть хорошо, и завидовали Михаилу. Вот, мужик, не растерялся и умудрился бабу найти даже в Париже! Руководство же по поводу происходящего хранило глухое молчание, видимо, копило факты для оргвыводов. До каперанга слухи странным образом не доходили.
   В общем, шептались и шушукались несколько месяцев, но, поскольку новых изобличающих фактов в отношении подозреваемых в адюльтере не вскрылось, постепенно переключились на другие темы. За это время Анна Валерьяновна стала Главным Бухгалтером, а это уже такая величина, с которой ссориться опасно кому бы то ни было! К тому же обстановка в Советском Союзе становилась все напряженнее. События в Нагорном Карабахе, погромы в Сумгаите, сепаратистские поползновения Прибалтики – всё это давало обильную пищу для разговоров. А приземление Матиаса Руста на Красной Площади! Но самым волнующим был слух о возможной отмене валютной статьи в Уголовном Кодексе! Якобы, уже можно валюту покупать и продавать, а также открыто ввозить в страну. Предмет был животрепещущий, ибо, чтобы спасти тяжким трудом заработанные франки, советским людям приходилось покупать на все деньги товары, чтобы в Москве сдать их в комиссионный магазин. Если этого не сделать, то наличную валюту держава меняла по совершенно грабительскому курсу, да ещё и снимала огромные комиссионные.
   Таким образом, слухи об отношениях между Михайловым и Ленской были прочно отодвинуты на задний план.

   В 1989-м году у Михаила назрел очередной отпуск. Собирая его в дорогу, Анна плакала: целых два месяца она будет без плетки, наручников и ошейника, не говоря уже о Красноголовом Воине!
   – Я буду ждать тебя, Мишенька! – страстно шептала она в последний вечер, покрывая жгучими поцелуями все тело любовника.
   Михаил отвечал на её ласки небрежно и рассеянно: мысленно он был уже в Москве, ибо сильно соскучился по родителям, и, как ни странно, по Люсе. Писал он ей регулярно, он также регулярно отвечала, с юмором описывая в письмах своё пребывание в тубдиспансере. Перезванивались они два раза в месяц (чаще было слишком дорого!) и голос у неё был каждый раз бодрый. Накануне состоялся очередной разговор:
   – Миш, а Миш! А меня вылечили! В санаторий перевели!
   – Это здорово, Воробушек! Ты, хоть, потолстела, как обещала?
   – Ага, на целых два кило!
   – Ну, жди! Я приду и тибе обойму! Все места проверю, но найду, куда ты жирок отложила!
   Люся захихикала:
   – Мне нравится ход ваших мыслей, месье!

   Вспомнив все это, Михаил поспешил закончить начатое, и Анна впервые осталась неудовлетворенной. Ну, не то, чтобы совсем неудовлетворенной. Просто все прошло по сокращенной программе, без садо-мазо.

   В Москве, взяв такси (вернее, частника), наш герой поехал сразу к родителям. Раздав подарки, вручил также письма от Марины.
   Она писала, что нашла работу, занимается теперь компьютерным дизайном, получает, по мексиканским меркам, вполне достойную зарплату. Близнецы растут здоровыми, научились плавать, теперь их из океана не вытащишь. Терроризируют местное население: недавно устроили засаду в кустах у парка и обстреляли из водяных пистолетов пожилую синьору Лумис. Та от неожиданности разлила два галлона молока и семечки рассыпала! Пришлось извиняться и возмещать ущерб.
   Ещё мелкие хулиганы подорвали хлопушку, ворвавшись с дикими воплями в тратторию «Одноглазый Пират», где местные синьоры чинно пили свой вечерний агуардиенте, не подозревая ничего плохого. В результате разбилась парочка стаканов и опрокинулась солонка. Близнецам это с рук не сошло, бармен Хосе их поймал и высек уздечкой на глазах у одобрительно рукоплещущей публики. По задницам, да! Близнецы не плакали, только сопели во время экзекуции, а покидая тратторию, заявили, что, когда вырастут, будут рубить Хосе саблями до тех пор, пока из него кровь не потечет! При этом ругались так, что пожилой отставной боцман Деламер аж покраснел от смущения!
   – Ой, наших-то родненьких, да по сахарным попочкам уздечкой! – страстно запричитала Надежда Родионовна, – Изверг мексиканский! Меня там не было, уж я бы…
   – Брось, мать, ничего страшного! – успокоил её Михаил Михайлович, улыбаясь в усы, – Правильно им ввалили, теперь поопасятся хулиганничать!
   А про себя радостно подумал: «Боевые парни растут!»
   Наскоро перекусив, Михаил поехал в санаторий к Люсе. Санаторий был за городом, в бывшем имении князей Голенищевых. Езды туда было около часу по Варшавскому шоссе. ЗИМ, застоявшийся за год в гараже, радостно гудел могучим двигателем. Светило солнце, нагревая асфальт, над которым горячий воздух струился, имитируя водную гладь. Обочины были желты от одуванчиков, над которыми вились трудолюбивые пчёлы.
   Шоссе в этот полуденный час транспортом перегружено не было, и Михаил спокойно держал крейсерскую скорость – 90 км. Захотелось пить, вернее, просто чего нибудь кисленького, и он достал из сумки с подарками киви, но одной рукой сей волосатый плод очистить не удалось, а останавливаться из-за такого пустяка было лениво. Так и ехал, рассеянно подбрасывая овальный темно-зеленый фрукт на ладони.
   У поворота на какую-то деревню он миновал серую Волгу, показавшуюся смутно знакомой…

   – Э, Вахтанг! Гляди, какой красавец, да? Берем? – возбужденно ткнул пальцем в удаляющийся ЗИМ усатый кавказец.
   – Берем! – хищно оскалился горбоносый Вахтанг, передергивая затвор АКМ.
   Двое на заднем сидении достали пистолеты. Волга, проскрежетав покрышками, сорвалась с места. Догнать черный аппарат было делом минуты.
   – Поравняйся с ним, Гиви, я ему ствол покажу! – приказал вожак.
   Волга пошла вровень с ЗИМом. Вахтанг опустил стекло, вгляделся в профиль сидящего за рулем…
   – Тормози, Гиви! – отчаянно крикнул он усатому водителю, откидываясь на спинку кресла и слегка сползая, как будто хотел спрятаться.
   На его враз побледневшем лице выступили крупные капли пота.
   Гиви послушно затормозил.
   – Ты чего, Вахтанг? Такой когда ешё встретим, э! Узбеки передерутся за такой, мамой клянусь!
   – Я его узнал, – ответил вожак, жадно глотая из фляжки коньяк, – Это не лох! Это такой волчара – вай мэ! В прошлом году я его под Сочи тормозил, на Ниве. Нас шестеро было, так он троих насмерть застрелил, а меня ранил! А потом со своей бабой в море прыгнул! Тридцать метров, а внизу – скалы! Никто бы не спасся, а он выплыл, вах! Как выплыл, слушай, а?
   – Но, ведь нас четверо! – неуверенно возразил Гиви, – Неужели не справимся, э?
   – Он выстрелит первым, ты и пушку поднять не успеешь, – угрюмо ответил вожак, искусно скрывая охватившую его панику, – Или гранату швырнет! У него в руке граната, понял? В прошлый раз он первым стрелял, мы и охнуть не успели! А если я первым стрелять буду, то машину попорчу! Знаешь, как русские говорят? Конь леченый, что вор прощенный – доверия нет! Хорошую цену уже не возьмешь, э! И ремонтировать негде, а в Ташкент ехать на тачке с дырками от пуль, да ещё такой приметной… спалимся! Да и граната у него, я же говорил! Останови, ну его, лучше лоха какого-нибудь подождем! Шени деда!
   Короче, отболтался. Волга сбавила скорость и притерлась к обочине.
   За гранату вожак с перепугу принял заморский фрукт. Не было у Михаила никакой гранаты.

   Михаил, оставшись в неведении о едва не состоявшемся разбойном нападении, спокойно доехал до санатория. У ворот стоял вооруженный автоматом охранник, что очень удивило нашего парижанина. Пришлось предъявлять паспорт и объяснять, к кому приехал. Охранник позвонил куда-то и впустил его на территорию, показав, где поставить машину. Из старинного особняка навстречу мужу выбежала Люся в сарафане. Она ещё больше похорошела за прошедший год. Лицо её слегка округлилось, голые плечи были тронуты загаром.
   – Мишка! – завопила она, с разбегу бросаясь на благоверного и обхватывая его руками за шею, а ногами – за поясницу.
   Они поцеловались раз, и другой, и третий… много раз!
   – Где тут у вас подходящие кусты? – шепнул Михаил, слегка кусая жену за ухо.
   – Ой, тебе что, в туалет надо?
   – Не совсем…
   Не опуская Люсю на землю, Михаил понес её по аллее и уже через двести метров нашел то, что искал: маленькую беседку, плотно заплетенную плющом, а может – хмелем. Вход был прикрыт густыми кустами жимолости.
   – О! Вот здесь и произойдет воссоединение семьи! – заявил коварный супруг.
   – Ой, Мишенька! – задохнулась от счастья Люся, когда нетерпеливые руки принялись раздевать её, – Я так соскучилась по тебе, зайчик!
   – Какой я тебе, на фиг, зайчик, Воробьёва? – пропыхтел Михаил, уже приступивший к процессу.
   – Ой! Я забы-ыла! Ты не зайчик! Ты могучий… буйвол! Ты лев! Ты… ты… ты – самец! Ой, Мишенька-а-а!

   Потом Михаил курил, развалясь на лавочке, а Люся вводила его в курс московских новостей.
   – Охранника на входе видел? Сейчас почти везде так! Бандитов развелось – мама не горюй! Разбойники на дорогах постоянно, милиция их боится, потому что бандиты все вооруженные, и ничего не делает. Наркоманы тоже! Нападают на больницы, на Скорую Помощь, наставляют на докторов пистолет и морфий требуют!
   Вспомнив про прошлогодних разбойников в Сочи, Михаил спросил:
   – Люсь, а ты про Ниву заявляла? А то по телефону все недосуг спросить было.
   – Ага, заявила ещё в августе, что её угнали. Приходил следователь, только руками развел: дескать, будем искать, да только где ж её найдешь… Однако, если не найдут через год, то будет надежда страховку получить! Да ну её, Ниву, другую купим, ещё лучше! Ты лучше расскажи, как ты там, в Париже!
   – Плохо, Люсь! Без тебя тосковал ужасно! Вечером, прям, не знал куда себя девать. Ну с Летуновым и Барсуком в преферанс играли, или на бильярде. Но, не каждый же день! На пленэр ездил, написал несколько этюдов, так… ничего серьёзного. Зато книжку Дрюона «Проклятые короли» все три тома проиллюстрировал, офорты, значит. Вроде, неплохо вышло. Да я тебе покажу, прихватил с собой оттиски!
   – А питался как?
   – Да, в Макдональдсе, в основном… Иногда с приемов курицу утащить удавалось!
   – Бедненький! – Люся придвинулась ближе и принялась ощупывать грудь и живот мужа, – Ты, вроде, похудел!
   – Ай! Щекотно! Перестань! – хихикнул Михаил, но Люся не прекратила, а наоборот, распространила руки ниже, – Эй, комсомолка Воробьёва! Вы меня что… провоцируете?
   – Ну, наконец-то, догадался!

   Когда они оторвались друг от друга, сизые подмосковные сумерки уже плавно и вкрадчиво накатывались на парк. Пахло жасмином, свежескошенной травой и нагретым за день асфальтом. От невидимого, но близкого пруда потянуло свежестью и донесся лягушачий хор. В воздухе зазвенели комары, вылетевшие на ночную охоту.
   – Пойдем, Миш! Ужинать пора.
   – Ты меня в комнате спрячь, а сама иди!
   – Да, зачем тебя прятать? – удивилась Люся, – Муж, как ни как, родное существо! Не звери, чай, понимать должны!
   Ужин им принесла в комнату официанка в переднике и наколке. Улыбнулась и пожелала приятного аппетита.
   – Это, что сегодня, праздник? – поинтересовался Михаил, обозрев стол.
   На столе был помидорный салат, красная икра, масло, котлеты по киевски, яйца пашот, докторская колбаса, швейцарский сыр, который весь из дыр, клубничный джем и хлеб: белый и черный. Ну, и овсянка тоже, как же без неё!
   – Не-а! Это нас так всегда кормят! – объяснила Люся, намазывая ему на хлеб масло и икру.
   – Ни фига себе! – впечатлился скромняга дипломат, – Слушай, а тебе вино можно? У меня с собой есть!
   – Немножко можно! – кивнула Люся и они выпили по стакану бордо.
   Стол был дополнен привезенными из Франции экзотическими фруктами: ананасом, киви, фейхоа, папайя и тамарилло. Люся издала вопль Тарзана, нашедшего Джейн, и вгрызлась в папайю, жадно откусывая большущие куски. По подбородку потек сладкий сок…
   После ужина смотрели вполглаза телевизор, Михаил рассказывал о Марине и племянниках, а также о Сергее, с которым удалось установить постоянный телефонный контакт. Все устроилось просто: Михаил задружился с одиноким соседом, в смысле, посидел с ним пару раз за бутылочкой портвейна у камина, и однажды объяснил месье Криссону (так звали соседа), что опасается говорить со своего аппарата из-за возможной прослушки КГБ. Тот отнесся к этой проблеме серьёзно, с пониманием, и был рад оказать новому товарищу необременительную услугу – звал его к телефону каждый раз, когда звонил из Рима Сергей.
   – У Сереги все тип-топ, миллионер, если в долларах считать, пацан растет, уже читать умеет!
   – Это, сколько же ему?
   – Сколько? Дай соображу… Четыре! Или вот-вот будет.
   – А по русски Мишаня говорит?
   – Представь себе, говорит! Они ему гувернантку наняли русскую. Ну, из белоэмигрантов!
   – Все эмигранты здесь второго поколенья! От них сплошные недоразуменья! Они все путают – и имя, и названье, – весело процитировала Высоцкого Люся, нарезая ананас аккуратными ломтиками.
   – Не, Серега сказал, что у нее язык отличный! Она даже филфак по русскому закончила в Сорбонне… Дай-ка мне еще сырку, Анюта!
   Вымолвив невпопад имя любовницы, Михаил закашлялся, пытаясь скрыть смущение. Но слово не воробей: вылетит – не поймаешь!
   – Анюта? – подняла брови Люся, – Ты что, Михайлов? Какая-такая Анюта?
   – Не «Анюта», а «а ну-ка»! Оговорился я! – попытался выкрутиться Михаил, впрочем, довольно неуклюже, – А ну-ка, дай водички запить!
   Наливая нарзан, Люся сделала вид, что поверила в оговорку, ибо за год разлуки стала мудрее. Но очевидное свидетельство измены камнем легло на сердце. Значит, Мишка спит в Париже с какой-то бабой, причем, регулярно, потому что имя на автомате произнес! Что делать? Закатить скандал? Спустить на тормозах?
   Все это вихрем пронеслось в голове за несколько коротких секунд.
   «Надо будет с бабулей посоветоваться!» – решила она, – «Марго подскажет, что делать! А пока…» Терять мужа категорически не хотелось… значит, надо завоевать его обратно! Мало ли, что у Мишки в Париже баба, хотя, конечно, и обидно ужасно… Зато Люсю он все равно любит: вон, сразу в беседку уволок, едва увидел! И целых два раза, г-м, в личную жизнь вторгался!
   Обмыслив все это, Люся сделала бодрое лицо. Михаил же сидел бука-букой, ожидая от жены наступления по всему фронту. Такового не последовало, но он все равно переживал: надо же было брякнуть Анькино имя! Но, вроде, обошлось?
   Короче, вечер был скомкан. Сидели, смотели телевизор, изредка перебрасываясь незначительными фразами.
   – Поздно уже, Воробушек. Поеду я домой, – заявил Михаил около десяти вечера.
   – Да куда ж ты, на ночь-то глядя, поедешь? Ночуй здесь! – предложила Люся, и сделала заученный приглашающий жест, при этом прищурившись и лукаво скосив глаза.
   – А что, можно? И не заругают!? – простодушно удивился продукт советского строя, знавший о больничных и санаторских правилах не по наслышке.
   Главное из них гласило: никаких посторонних в палате после отбоя! Будь ты хоть муж, отец с матерью или дети! Только лица, непосредственно получающие медицинскую помощь! Однако, здесь было не так. Кремлевка!
   – Конечно, можно! Ты же муж, а не какой-нибудь! – уверила его Люся, – Все для человека, все для блага человека!
   – Угу, и я даже знаю этого человека! – ухмыльнулся Михаил, решив про себя, что жена поверила в его оговорку или просто не придала ей значения.
   Койка была полуторная, поэтому пришлось маленько прижиматься к друг-другу. От обильного ужина, доброго вина и теплого Люсиного тела Михаил совсем успокоился и предпринял попытку штурма сами знаете, чего. Попытка увенчалась успехом, но удовольствие получил только он. Жена, в которой ещё клокотала обида, впервые в жизни имитировала оргазм. Вяло поцеловав её и пожелав спокойной ночи, Михаил скоро уснул спокойным сном человека с чистой совестью.
   А Люся долго не могла уснуть, гадая, кто такая Анюта. В немногочисленной советской колонии она знала всех, и другой Анюты, кроме бухгалтерши, которую за глаза все звали Валерьянкой, там не было.
   «Неужели с ней!? Но она же старуха, шестой десяток разменяла! Фи, комсомолец Михайлов, так упасть в моих глазах! Хотя, с другой стороны, с большой голодухи мужики иногда даже с мужиками спят… Фу, какая гадость! Этого я бы точно не простила! С бабой ещё куда ни шло… Он же год без меня там жил, вот и не выдержал! Поддался на её провокации! Бедненький Мишенька! … С Марго, впрочем, завтра обязательно посоветуюсь, что делать и как жить дальше…»
   И Люся уснула крепким, молодым сном человека, принявшего правильное решение.

   Ночью через забор бесшумно перемахнули двое: парень и девчонка лет пятнадцати.
   – Вить, я боюсь! Вдруг увидят?
   – Не боись, уже пришли… Никто нас не увидит, здеся санаторий, режим у людей, рано спать ложатся… Вот, смотри!
   – Ух, ты-ы! Здоровенный какой!
   – А то!
   Возня, невнятные звуки…
   – Давай, соси!
   – Да я не умею!
   – Так, учись!
   – Ладно… Нет, не могу! Воняет! Вырвет меня!
   – А деньги, небось любишь? Соси, говорю, Танька! Ну, быстрей!
   – Да, щас, щас…
   Чмок-чмок-чмок…
   – Тьфу!!! В рот попало!
   – О, нормалёк! Пережми шланг, я канистру подставлю…

   После завтрака, погуляв по парку и вокруг пруда, в котором плавали настоящие лебеди, супруги Михайловы вновь подошли к беседке.
   – Ну, жена, давай прощаться! – серьёзным голосом изрек Михаил, подталкивая Люсю в проход между кустами.
   – Давай! – не показывая вида, что не хочет прощаться слишком подробно, согласилась она, понимая, что в её обстоятельствах лучше передать, чем недодать.
   Но увы: в беседке сидела с книжкой какая-то женщина номенклатурного вида, надменно воззрившаяся на них поверх очков.
   Прощаться пришлось в машине, на заднем сидении, задернув занавесочки на окнах.
   Закончив прощание, Михаил пообещал приезжать каждый день. Или через день. Затем он поехал к воротам, наблюдая в зеркале заднего вида, как Люся машет ему платком.
   «Синенький скромный платочек…» – мурлыкнул он, выезжая за ворота. Настроение было отличное.
   На шоссе он взглянул на указатель уровня бензина и нахмурился: стрелка лежала на нуле. А накануне было больше полбака! Неужели ночью слили? На охраняемой территории? Во, что творится! Год назад о таком и слыхом не слыхали! Что это, плоды перестройки?
   Вспомнив, что проезжал вчера бензоколонку, решил залить на всякий случай полный бак, ибо ЗИМ горючее жрёт в три горла, как Змей Горыныч, а ездить предстоит довольно много. Бензоколонка показалась через двадцать километров. Зарулив туда, наш водитель почувствовал неладное: вокруг было пусто, ни одной машины, окошко закрыто. Подойдя к нему, он с изумлением прочел объявление, написанное корявым почерком на куске картона: «Бензину нету никакова когда будет не знаю!»
   «Вот, я попал! И что теперя делать? Следующая заправка где-то у кольцевой, это полсотни кэмэ… Не дотянуть!»
   На заправку подкатил на велосипеде шустрый нестриженный пацан лет двенадцати в стареньких трениках и майке-алкоголичке.
   – Дядь, а дядь! Бензин нужен?
   – Нужен! – отозвался Михаил с надеждой в голосе.
   – А какой нужен-то? – деловым тоном уточнил пацан, глядя с восхищением на невиданный, похожий на галошу автомобиль.
   – Семьдесят второй!
   – Есть пять канистр. Сколько возьмешь?
   – Да, все возьму! – совсем воспрял духом Михаил.
   – Тогда, ехай за мной! Тут недалёко.
   И ЗИМ на второй передаче последовал за велосипедом. Ехать пришлось километра три, затем свернули на проселок, затем в лес. Мальчишка остановился, Михаил тоже. У обочины сидел мужик в замызганном пиджаке на голое тело. Рядом стояли канистры.
   – Вот, дядь Вань, клиента привел! – показал пальцем мальчик-наводчик.
   – Угу! – сморкнулся бензиновый король, не поднимаясь с места.
   – Мне семьдесят второго, литров сто… – достал бумажник Михаил, выйдя из машины.
   – Сто? – уточнил мужик, – Ну, давай! – и объявил цену.
   Большую!
   Михаила качнуло.
   – Чтой-то больно дорого, хозяин!
   – Пройдись по базару, найди дешевле! Тока, вряд ли. Щас везде так.
   Пришлось заплатить – не оставаться же в этом лесу!
   Перелив драгоценное горючее в бак, Михаил продолжил свой путь, и вскоре с досадой убедился, что бензин оказался балованным: двигатель явно тянул слабее обычного, да ещё и дымил! Злобно подумал: не сдать ли подпольного торговца милиции? Решил, что без толку: все равно отопрется, даже если его и найдут. А где его искать? Он через полчаса совсем в другом месте будет с новыми канистрами… Но откуда у него бензин, которого на заправке нету? Вопрос!
   Ответ был прост! Брат дяди Вани, Фёдор, работал на бензовозе. Заправщице он отдавал деньги, согласно накладной, ну, и плюс премиальные, конечно, а бензин пускал в розничную продажу через братана, накручивая тысячу процентов. Новое Мышление в действии!

   Из-за этой задержки Михаил разминулся с серой разбойничьей Волгой, дежурившей на шоссе все утро. Кто знает, что было бы, если б они встретились ещё раз…

   Перед обедом к Люсе приехала на черной Волге с шофером Маргарита Викторовна. Привезла круассанов, «Вологодского» масла и вишневого варенья. Ну, и несколько новых видеокассет.
   – Ба! Настоящие круассаны! – изумилась Люся, откусив кусочек от сего плода французской цивилизации, – Откуда, бабуль?
   – У нас рядом булочная кооперативная открылась. Чего только не пекут! К ним по утрам очередь.
   – Надо же, молодцы какие! А цены?
   – Дорого, – коротко ответила народная артистка.
   – Понятно…
   Дамы присели на скамеечку в парке, потому что в комнате курить было нельзя, а Маргарита Викторовна смолила сигареты одну за одной – ей это помогало сосредоточиться.
   Бабушка одела очки, чтобы лучше слышать, и деловито приказала:
   – Ну, рассказывай! Твой, говорят, приехал?
   – Ага, приехал. Ночевал у меня сегодня, – подтвердила внучка голосом, в котором не было восклицательных знаков.
   Чуткое ухо Маргариты Викторовны моментально уловило этот нюанс.
   – Что, не стал с тобой спать? Заразы боится?
   – Да нет… Скорее, наоборот. Как приехал, сразу в кусты утащил… и потом тоже… и утром… – в серых Люсиных глазах блестнули слезы.
   – Тогда, что не так?
   – У него в Париже баба есть, – угрюмо шмыгнула носом Люся, – Он за ужином меня Анютой назвал, представляешь? Это бухгалтерша посольская. Старше Мишкиной матери, между прочим!
   – Та-ак… – задумчиво протянула Маргарита Викторовна и прикурила новую сигарету от окурочка старой, – Ты точно знаешь?
   – Точно, не точно… Другой Анюты там просто нету! Не с эмигранткой же он замутил! За это сама знаешь, что бывает.
   Воцарилась долгая пауза. Такая долгая, что успела догореть сигарета.
   – Видишь ли, Люсьен, – начала Маргарита Викторовна, осторожно подбирая слова, – Этого, к сожалению, следовало ожидать. Поверь моему опыту, мужики долго без секса не могут, начинают беситься и лезут на любую бабу, попавшую в поле зрения. Ну, так они устроены! В большинстве случаев они отношения на стороне даже за измену не считают. Думаю, тебе бояться нечего, он к той бабе не уйдет, тем более, что она вдвое старше его, да и замужем. Ты сама-то хочешь с ним жить?
   – Хочу! – всхлипнула Люся, – Только как? Меня ещё год во Францию не впустят, положено, чтоб с последнего отрицательного посева на БК (бациллы Коха, прим. Автора) год прошел. А он там… а он с ней… Обидно, ба! Она же Мишкой моим будет жадно пользоваться!
   – Ничего, ты ей потом отомстишь! Придумаем, как. А пока сделай вид, что ничего не случилось… и терпи. Между прочим, замужняя баба, да старая, к тому же – не самый худший вариант. По крайней мере, от неё Мишель заразу не подцепит, да и позаботится она о нём… по матерински!
   При мысли, что Валерьянка будет заботиться о Мише, готовить ему, гладить рубашки и стелить постель, стало совсем горько, и Люся зарыдала в голос.
   – Поплачь, поплачь, – погладила её по голове Маргарита Викторовна, – Легче станет. Нет, конечно, можно этот роман разрушить: например, письмо в местком написать, или в партком. Да только надо ли?
   Доводы бабульки были логичны, и постепенно Люся успокоилась. Тем не менее, оставить все, как есть, и смириться она не хотела. Она обязательно отомстит и Мишке, и Валерьянке, причем так, что они до конца жизни запомнят!
   Погуляв по парку и совместно пообедав, бабушка и внучка расстались. Помахав вслед, Люся пошла к себе и загрунтовала маленький картон, так, форматом в открытку. Затем, когда грунт высох, открыла краски и положила первый мазок…

   Михаил приехал на следующий день после обеда. Были объятия-поцелуи, барахтание в койке – все, как и положено у молодых супругов. Михаил окончательно уверился в том, что Люся ничего не подозревает.
   За ужином он в юмористических тонах описал свои приключения на бензоколонке. Потом посерьёзнел:
   – Овёс-то, нынче дорог! Не укупишь!
   – Брось, Миш! Деньги у нас есть, мне из Франции весь год переводили, а я и не тратила. Вот и сними с книжки сколько надо, – погладила его по щеке Люся, – Ой! Колешься! Ты что, не брился сегодня?
   – Брился… Лезвия вчера купил у метро, оказались тупые, как валенок сибирский! Такое впечатление, что сто раз пользованные.
   – Так, купил бы в магазине!
   – В магазинах, Воробушек, сейчас ничего нет. А если что и есть, то очереди на полдня: вся страна в Москву валом валит, потому, что везде все по карточкам – и масло, и мясо, и мыло, и водка – все! Бензин на колонках только для милиции и Скорой. Прямо, разруха какая-то!
   – Во, а я и не знала…
   – Конечно, ты тут при коммунизме живешь!
   Люся слегка обиделась:
   – Я тут, между прочим, не по своей воле!
   – Ой, прости, Люсь, сдуру ляпнул! Во, угадай загадку: длинный хвост, злые глаза, а яйца маленькие и грязные?
   – Да ну тебя, Мишка! Не знаю я!
   – И очень просто: очередь за маленькими грязными яйцами!

   Продолжая регулярно навешать жену, Михаил, тем не менее, искал Марию. Сердце его тосковало по ней, глаза жаждали снова упиться её красотой, руки мечтали обнять, губы – поцеловать. Он понимал, что прекрасная дочь Кубы потеряна для него навсегда, но… Поговорить, объяснить, что произошло, ведь он не нарочно женился, просто… так вышло!
   Но поиски были бесплодными: Марии в Москве не было! Ей, в поощрение её успехов, организовали досрочную сдачу сессии, которую она и сдала на «отлично», кроме нервных болезней (этот предмет – на «хорошо»! ) и отправили в Гавану, проходить врачебную практику.

Глава десятая

   Гавана… Остановившись на секунду на трапе самолета, Мария полной грудью вдохнула воздух Родины – ароматный, свежий, соленый, совсем не такой, как в Москве. Все вокруг искрилось яркими красками, даже бетон аэродрома, даже старенький автобус «Додж», ожидавший у трапа пассажиров!
   Пройдя таможню и паспортный контроль, Мария получила багаж, на восемьдесят процентов состоящий из подарков, и попала в объятия родителей. Вероника обхватила дочь за шею и ревела в три ручья, насквозь промочив слезами новую блузку. Отец нетерпеливо топтался рядом, ожидая своей очереди обнять синьориту Рамирес.
   – Доченька! Какая же ты стала взрослая! Настоящая красавица! – всхлипывала мать, оторвавшись, наконец, и гладя свою красавицу по щекам.
   Пабло не очень вежливо оттёр её и стиснул пришелицу из другого мира в объятиях так, что у той что-то хрустнуло в позвоночнике.
   – Добро пожаловать домой, Эстрелла Роза Мария!
   До дома добирались на автобусе – не такси же брать! Сразу слух пойдет – у Рамиресов буржуазные замашки! Собравшаяся у входа в подъезд небольшая толпа из друзей, соседей, знакомых, друзей соседей и знакомых знакомых – короче говоря, все население квартала – устроила при виде Марии овацию. В квартиру набились до отказа только самые близкие – так, человек двадцать. Марию посадили на почетное место во главе стола. Она была в белой блузке и черной юбке: решила не пугать родителей и знакомых черным платьем, да и объяснять пришлось бы слишком много. По правую руку от неё сидела Вероника, закутанная в свежеподаренный шикарный Павлово-Посадский платок. В нем было жарко, но она стойко терпела и норовила повернуться то одним боком, то другим, чтобы гостям было лучше видно эту невообразимую, нездешнюю красоту!
   Ром лился рекой! По кубинским меркам. По русским – скорее, умеренно. Первым делом выпили за Партию и Фиделя. Затем пили за возвращение синьориты Рамирес к родным пенатам, за Москву, за Гавану. Мария рассказывала о годах, проведенных в СССР, об учебе, общежитии, метро, о великом Ленине, который как будто спит в хрустальном саркофаге Мавзолея, о практике в деревне, о замечательных людях, с которыми свела её судьба: доценте Глебе Дмитриевиче, докторе Илье Игоревиче, Бабе Насте, верной подруге Хельге и многих других.
   – На станции «Площадь Революции» статуи бронзовые стоят, выше человеческого роста! Среди них там матрос такой, с пистолетом. Так я, когда впервые туда попала, решила сначала, что пистолет золотой! Блестит, потому что! А пригляделась – нет, все равно бронзовый, просто все его трогают. На удачу, наверное. Ну, и я тоже потрогала! А на следующий день рубль в лотерею выиграла!
   От трёх мохито щеки у неё раскраснелись, глаза заблестели. Повело маленько, да!
   – А однажды мы с Хельгой пошли в дремучую-дремучую чащу собирать малину (это ягода такая, русская!) и встретили во-от такого медведя! Он в нашем малиннике малину воровал без спросу… вкусненького захотел, наверное. Глупый дурак, попросил бы по хорошему, мы бы ему сами ягод дали! А он вместо этого грубо на нас зарычал! Вот так: рр-ры-ы!
   – А-ах! – хором вскрикнули гости в сладком ужасе.
   – Но мы не испугались: медведь летом сытый, потому, что травоядный, и на людей не бросается – они же из мяса! Я подбоченилась, ногой топнула, платком взмахнула – и в пляс пустилась! Нет… это я не тогда… О чем я говорила-то?
   – О медведе, – напомнил Пабло, содрогаясь при мысли о том, что мог лишиться единственной дочери.
   – А! Да… Значит, кричу ему строгим голосом: уходи по добру-поздорову, волчья сыть, травяной мешок! А Хельга ему кулак показала… большой! Косолапый и бросился бежать! Бежал, бежал… жалобно так… Мы за ним угнаться не смогли. Убежал, короче!
   – А зачем вы за ним гнались? – с любопытством спросила синьора Ди Монтез.
   Мария надолго задумалась.
   – Не знаю… Может, посмотреть, где он живет? С женой познакомиться, с детьми…
   – С женой медведя?! – воскликнула Вероника, от изумления пролив мохито на скатерть.
   – Какого… ик… медведя?
   Разошлись все за полночь.
   Мария уже легла, когда в комнату в одной ночнушке проскользнула мать.
   – Не хотела спрашивать при всех… А парень у тебя есть?
   – Да, мама. Я люблю одного человека, – честно ответила девушка.
   – И что же будет, дочка?
   – Не знаю… Спокойной ночи, мама!
   – Храни тебя Святая Дева Мария! – перекрестила её Вероника и на цыпочках вышла.

   Практику нужно было проходить за городом, в военном госпитале – терапию и хирургию. Акушерство – в родильном доме №3, здесь же, в Кармелитосе.
   Приехав в госпиталь (всего полтора часа на автобусе), Мария начала с хирургии – так распорядился главврач, могучего сложения чернокожий дядька, по имени Диего Луис Альварадо, кстати, сам хирург.
   – Сейчас ты нужнее всего там, muchacha!
   В первый же день Марии пришлось помогать на четырех операциях! Все четыре случая были огнестрельные раны: в грудь, в живот, в шею и голову. И все четверо раненых были чернокожие. Мария не ударила в грязь лицом: держала крючки, накладывала зажимы на сосуды, шила кожу и ловко вязала узлы. В общей сложности простояла у операционного стола двенадцать часов! Как только мочевой пузырь выдержал!
   Уже поздней ночью, во время чаепития, Диего Луис похвалил её:
   – Ты молодчина! Видно, не зря у тебя по хирургии «отлично»! И руки хорошие!
   Мария зарделась: похвала была приятна, тем более – заслуженная!
   Отхлебнув глоток чаю, она спросила:
   – Товарищ Альварадо, а почему столько огнестрелов за один день?
   Тот закурил сигару, явно обдумывая ответ. Затем поднял глаза и серьёзно сказал:
   – Раз уж ты здесь, то скрывать не буду. Все эти парни выполняли интернациональный долг. Наши сейчас помогают бороться с империализмом в Анголе, Мозамбике и Намибии, – он невесело усмехнулся, – Этот секрет знает вся Куба… но, тем не менее, болтать об этом не надо.
   – Я поняла! – серьёзно кивнула Мария.
   Ехать домой было уже поздно, и она осталась ночевать в госпитале. А утром прибыли новые поступления с военно-транспортного самолета…
   Рук не хватало, хирурги, в том числе вызванные из дому, сбивались с ног.
   – Прямо, хоть разорвись… Вот, осколочное ранение правой стопы, да гангрена впридачу! Сможешь самостоятельно провести ампутацию? – показал на молодого мулата Диего Луис.
   – Да, смогу! – твердо ответила Мария, хотя все внутри неё задрожало при мысли о том, что ей придется делать.
   – Ну, так, давай! Готовь его, а я пока перитонитом займусь… – ободряюще хлопнул её по плечу главврач и исчез.
   Подготовка к операции не представила трудностей: парню ввели обезболивающее, поставили капельницу с кровью правильной группы (с кровью на Кубе проблем не было: население с энтузиазмом сдавало кровь на донорских пунктах!), переложили на операционный стол. Парень умоляюще посмотрел на Марию:
   – Доктор, коленка останется? Тогда можно будет сделать протез…
   – Да, колено мы сохраним!
   Анестезиолог Ромео Нуньес, тоже практикант, но из Ленинграда, осмотрев раненого, покачал головой:
   – Только рауш-наркоз! Общий – опасно, сердце слабое…
   – Сколько у меня времени? – спросила Мария, уже стоящая у стола в перчатках.
   – Пять минут. Максимум – семь.
   – Bueno! Начинайте, товарищ!
   Нуньес ввел в вену препарат. Лежащее на столе тело обмякло.
   Мария, обработав операционное поле йодом, взяла малый ампутационный нож и одним круговым движением сделала разрез. Ассистирующая ей операционная сестра без приказа подала зажим, затем другой, третий… Рассечены мышцы, заведены ретракторы. Обнажились кости: большая берцовая и малая берцовая.
   – Пилу!
   Мелкозубцовая пила со скрежетом вгрызлась в кость. Глаза заливало потом, во рту пересохло, но руки не дрожали, и это было самое главное. Взгляд на часы: прошло две с половиной минуты! Изуродованная стопа со стуком упала. Санитар подхватил её и положил в тазик. Теперь закруглить края напильником…
   – Шить!
   Прошиты сосуды, выкроен кожный лоскут, нервы вытянуты и отсечены бритвой…
   – Шить мышцы!
   Четыре минуты… Культя сформирована!
   – Кожу шить!
   Шов, другой, третий… шестнадцатый! Пальцы сами, без участия мозга, проворно вяжут узлы. Ой, чуть не забыла про дренаж! Так, тонкую резиновую полоску – сюда… Шов рядом. Осталось ещё два. Шесть минут! По телу пациента прошла судорога.
   – Время, товарищ Рамирес! Он приходит в сознание!
   – Сейчас, сейчас…
   Последний шов!
   Снова судороги, кашель.
   – Санитар! Фиксируйте!!!
   Нога прижата к столу. Так, йод, наклеить повязку… Всё!
   От напряжения заболела голова и затошнило. Выйдя в предоперационную, Мария стянула окровавленные перчатки и сполоснула руки прохладной водой. Затем умыла лицо, все мокрое от пота. Первая самостоятельная операция! Она справилась! Но чувства триумфа не было, только невероятная усталость и жалость к парню, потерявшему ногу.
   Потом, после душа, она гулко глотала теплую кипяченую воду и никак не могла напиться.

   Месяц в хирургии пролетел, как мотылёк через комнату. Работы, в том числе самостоятельной, было столько, что домой Мария попадала даже не каждое воскресенье. Раненых везли из Африки регулярно: развороченные животы, выбитые глаза, размозженные пулями и осколками головы… И нагноения, чудовищные нагноения, гангрена конечностей, ожоги. Война – это эпидемия травматизма, как сказал знаменитый русский хирург Пирогов.
   И не только травматизма, убедилась Мария, перейдя в терапевтическое отделение. Малярия, несмотря на прививки и хинин, оставалась грозным врагом. Тропические болезни, едва знакомые по нескольким лекциям, а на деле никогда не виданные (откуда бы в Росиии тропическим хворям взяться?), навалились со всех сторон. Приходилось срочно ликвидировать пробелы в образовании, читая допоздна. Знакомые болячки, вроде пневмонии, холецистита и язвы желудка, вызывали умиление, ибо были давно вызубрены наизусть. На нашу практикантку нагрузили четыре палаты – тридцать больных! Тяжело, но все же не так тяжело, как в хирургии. А рук не хватало и здесь, и Мария после десятичасового рабочего дня нередко оставалась дежурить, приглядывая за тяжелыми, которых было едва ли не треть. Спала на диванчике в ординаторской, который был коротковат и не позволял хорошенько вытянуть ноги. Зато каждую ночь приходил и устраивался под боком больничный кот Базилио. Серый такой, в полосочку. Его живое тепло и мерное мурлыканье снимало усталость и стресс, а сон навевало глубокий и крепкий. Причем, что интересно: Мария никогда не кормила Базилио, даже воды в блюдечко не наливала! Тем не менее, он выбрал её в свои ночные компаньоны. Вот, только, блох приносил! Несколько раз за месяц наша чистюля подвергала безответное животное химобработке. Коту это не нравилось, он чихал и вырывался, но не царапался и свою подругу не бросал! Косился укоряюще, но по прежнему спал с ней, жмурясь от удовольствия и громко мурлыча, когда девушка чесала ему за ушами и под подбородком.
   В редкие выходные она, отоспавшись, шла в храм Сан-Кристобаля и молилась за своих пациентов. Молилась также о Мигеле, по прежнему являвшемуся ей во снах. Мимолетная встреча в Москве стояла перед глазами во всех подробностях. Да, он женат, но по прежнему любит её, это было видно по глазам! И она любит его, хотя и не имеет права… Но сердцу не прикажешь! А эту, рыжую, он не любит, не любит! Но, ведь, женился же… Хельга вызнала, что из-за распределения в Париж. Неужели так можно: из-за поездки в Париж жениться на нелюбимой женщине? Выходит, можно… Конечно, если бы он отказался, то пришлось бы ехать на край Земли, в Оймякон, на полюс холода, бр-р! Но тогда бы они все-таки были вместе, хотя и на расстоянии… Она бы добилась разрешения на практику в Оймяконской больнице, а Мигель прилетал бы в Москву в отпуск!
   От этих бередящих душу мыслей, от горечи невозвратимой потери, в груди взбухал ком, мешающий дышать, а на глаза наворачивались слезы. Мария сердито смахивала их, не желая, чтобы люди видели её слабость.
   Иногда, в компании школьных друзей, она ходила на пляж, где бирюзовая вода Атлантики растворяла в себе любую грусть-печаль, вливала бодрость и силу, а также просто хорошее настроение. Море растворяет горе! Такую поговорку Мария придумала сама ещё в Крыму.
   По вечерам мать несколько раз пыталась развить тему сердечного друга, оставшегося в Москве. Очень уж её интересовали подробности: кто, да какой, да из какой семьи, да кем работает. А самое главное – будет ли жениться?
   Мария рассказала ей все, кроме того, что Мигель женился на другой. Не утаила и того, что между ними была близость. На вопрос о свадьбе ответила уклончиво:
   – Не знаю, мама. Все очень сложно… Он художник, театральный художник. Как он приедет на Кубу? Из Советского Союза сюда присылают только народохозяйственных специалистов и военных, сама знаешь! А мне нужно будет отработать пять лет по распределению… Не будем загадывать, ладно?
   Поняв, что эта тема дочку напрягает, Вероника тактично сворачивала разговор на другие рельсы.
   Месяц в терапии закончился, и главврач Альварадо пригласил её к себе в кабинет. Там, помимо него, сидел и курил сигару товарищ Санчес, секретарь райкома, тот самый, выдавший Марии путевку в жизнь, в смысле, направление на учебу в Москву. При виде девушки он встал и пожал ей руку.
   – Товарищ Рамирес! Все эти годы мы внимательно следили за вашими успехами. Должен со всей ответственностью заявить, что никогда прежде мы не сталкивались с таким рвением к учебе и труду. Товарищ Альварадо характеризует вас, как профессионала высшей пробы! Вы человек, сознающий высокую ответственность за порученное вам дело, жертвующий собой во имя долга: семнадцать внеплановых дежурств, более, чем двойная переработка – добровольно!
   – Да я… Да как же я их брошу… У нас много тяжелых… – растерянно забормотала Мария.
   Мужчины улыбнулись. Диего Луис показал большой палец.
   – Товарищ Альварадо и заведующий терапевтическим отделением товарищ Верракелья дают вам рекомендации для вступления в Коммунистическую Партию Кубы! Это высокая честь, но мы не сомневаемся, что вы оправдаете высокое доверие старших товарищей!
   Марию качнуло. Конечно, она давно мечтала вступить в Партию, но не считала себя достаточно зрелой и достойной! А тут сразу двое уважаемых людей рекомендуют!
   – Я согласна! – выпалила она, – То-есть, я давно… нет, не так… Я хочу быть в авангарде рабочего класса, вот!
   – Ну и молодчина! – расплылся в улыбке Санчес, – Пиши заявление, девочка! До конца твоей практики ещё месяц, так что все успеем. Вот, только… – тут он замялся немного, – Ты открыто ходишь в церковь. В этом нет ничего плохого, но…
   – Мы – Партия атеистов! – подал голос Диего Луис.
   Но Мария не растерялась:
   – Так воспитала меня мама! И я не вижу, почему Вера в Бога может препятствовать моему вступлению в Партию. Многие коммунисты верят в Бога, мой отец – тоже.
   Мужчины переглянулись.
   – Мы все понимаем, и надеемся, что ты… как бы это сказать помягче…
   – Не буду открыто ходить в храм?
   – Да нет, ходи, конечно, женщинам можно… Просто не делай так, чтоб это бросалось в глаза людям. Ну, типа, это твое частное дело и никого больше не касается. Понятно?
   – Понятно!
   Компромисс был достигнут.
   – Выпьешь с нами кофе, Эстрелла Роза Мария? – предложил Диего Луис неофициальным тоном.
   – Нет, спасибо! – последовал отказ, ибо хирург кофе варить не умел, напиток у него вечно получался перекипевший.
   После того, как Мария, написав заявление с просьбой принять её в Компартию Кубы, покинула кабинет, партработник и главврач переглянулись.
   – Крепкая девка! – улыбнулся Санчес, закуривая новую сигару, – Есть в ней стержень, который никто не согнет. Уважаю!
   – Да! – подтвердил Альварадо, снимая со спиртовки кофе, – Я тоже! Строго между нами, старина: в медицине без Веры в Бога нельзя. Я, несмотря на то, что уже двадцать лет в Партии, каждый раз перед операцией молюсь Иисусу и святому Кристобалю, без этого просто не могу нож в руки взять!
   – И как, помогает? – серьёзно поинтересовался секретарь райкома, отхлебывая кофе и морщась от горечи.
   – Помогает! – пожал могучими, как у борца, плечами хозяин кабинета.
   – Ну, раз помогает, то ладно. Только ты блюди скромность и не рассказывай никому.

   Покидая госпиталь, Мария угостила своего полосатого друга солидным куском печенки. Тот сожрал деликатес в три глотка, а потом, задрав хвост, долго терся с мурлыканьем о ноги благодетельницы, колбасился на полу, делая вид, что ловит кончик хвоста, и принимал всякие смешные позы. Очень хотелось взять его с собой, но уезжать через месяц…
   – Остаёшься за главного, Базилио! Бди! Лови мышек, только не убивай их до смерти, а выпускай где-нибудь за территорией! – напутствовала кота Мария на прощание, поцеловав в усатую морду.
   Тот только вздохнул: хорошая женщина, ласковая, пахнет приятно, но – глупая! Спортивная охота – это одно, ею занимаются аристократы, то-есть, коты домашние, регулярно получающие кормежку от хозяев, а добыча пропитания для независимого кота – совсем другое дело. Он, может, и сам мышатину не любит, но куда ж деваться? На пищеблоке мясцо-то нечасто перепадает… Что потопаешь – то и полопаешь! Кота лапы кормят! Ну, ещё терпение, чтоб в засаде сидеть. Жаль, что женщина не решилась стать его хозяйкой, им бы вместе хорошо жилось…

   Практика в роддоме оказалась сущим праздником после изматывающей работы в госпитале. Во первых, всего полчаса пешком! Во вторых – привычное, не предвещающая неприятных сюрпризов дело: в прошлом году она восемь родов приняла! В третьих – она немного устала от мужского коллектива. Все, конечно, были вежливы, ничего такого не позволяли, но пялились! Ой, как пялились! Прямо, раздевали глазами! Это, как ни крути, напрягало.
   Безоблачно отработав неделю, Мария завоевала симпатии и уважение персонала. Ей стали доверять вести поступивших рожениц самостоятельно от момента поступления до самых родов. Вот тут-то и случилось происшествие, о котором наша героиня позднее не могла вспоминать, не покраснев от стыда.
   Обследовав очередную доставленную женщину (ничего особенного, повторные роды), Мария отправила её в предродовую палату, ибо торопиться было некуда, даже воды ещё не отошли. Позанимавшись пару часиков другими женщинами, она вернулась проверить, как как идут дела у синьоры Верданос. Процесс размножения у той завершался полным ходом, и Мария решила сделать внутреннее исследование. При исследовании обнаружилось почти полное открытие шейки матки, а также нечто непонятное.
   «Странно! Предлежание головное… первая позиция… А палец в какое-то отверстие попал! Может, я ошиблась, и предлежание ягодичное?»
   Накатила волна легкой паники: ягодичное предлежание, то-есть, когда ребенок рождается попкой вперед, бывает в двадцати процентах случаев и считается вариантом нормы, но требует совсем другой тактики ведения родов! Проверила ещё раз: нет, всё точно, палец определенно попадает в какое-то отверстие… Ум раскорячился: если это попа, то… Нет, не может быть! Вот она, голова, внизу! Выскочив из палаты, практикантка заметалась, ища заведующую отделением, чтобы посоветоваться. Той, нак назло, нигде не было – ушла на консультацию в другой корпус, в в отделение патологии беременности.
   А роженицу уже пора было переводить в родзал, вот-вот родит!
   Когда, после многотрудных усилий, ребенок покинул свою маленькую вселенную и прибыл в нашу, большую, все стало ясно: рождение произошло не затылком вперед, как обычно, а лицом! Вот он, рот, в который попадал палец! Вроде, ничего не случилось, парнишка ни в коей мере не пострадал, только выглядел более страшненьким, чем другие младенцы, но Марии было стыдно, что сразу не догадалась.
   Услышав её рассказ о произошедшем, заведующая отделением пожала плечами:
   – Все хорошо, что хорошо кончается, Эстрелла! А, вообще, если распознать лицевое предлежание сразу, до вставления головы в таз, то можно попытаться вручную перевести её в затылочное предлежание. Лицевое бывает травматично и для плода, и для матери… Да ты не расстраивайся, я сама за семнадцать лет всего три раза лицевое предлежание видела!
   К счастью, больше такого не повторилось, но Мария каждый раз была начеку.

   15-го августа на заседании бюро райкома Кармелитоса Марию единогласно приняли кандидатом в Коммунистическую Партию Кубы. Домой она шла с гордо поднятой головой, и все прохожие моментально догадывались, что у этой стройной молодой девушки сегодня радостный день. По широкой улыбке, наверное?

   В воскресенье, вечером 29-го августа, ей пора было возвращаться в Москву.
   Вероника опять плакала, но уже не так сильно, как пять лет назад.
   – Ничего, мама! Всего год – и я снова с вами! – утешала её Мария, шмыгая носом.
   Пабло помалкивал, но подозрительно часто и громко сморкался в красный клетчатый платок.
   На автобус до аэропорта их провожало с цветами, добрыми пожеланиями и благословениями все население квартала, плюс синьора Верданос с младенцем на руках, парень-мулат на костылях, чьё имя Мария не смогла вспомнить, и многие другие бывшие пациенты…

   Самолет, раскинув могучие крылья, разогнался по взлетно-посадочной полосе, подпрыгнул, оторвавшись от бетона – и остался в воздухе, жужжа мотором, а также вертя хвостом, чтобы набрать высоту и лечь на курс. Заходящее солнце, уже почти погрузившееся в океан, послало ему вдогонку воздушный поцелуй и легло спать, чтобы утром встретить летательный аппарат в Москве.

Глава одиннадцатая

   Весь месяц, что Михаил был в Москве, Люся писала свою маленькую картинку. Дело было кропотливое и многотрудное, ибо там был не один смысловой слой, а несколько. Для того, чтобы достичь нужного эффекта, пришлось изобретать новую технику. Работа была закончена за два дня до отъезда мужа, и Люся волновалась, что живопись не высохнет. Но – высохла! Вставив картинку в раму, мадам Михайлова принялась ждать Михаила. Последнее свидание перед новой годичной разлукой! Она навела макияж с особой тщательностью, надела лучшее бельё и самое красивое платье, купленное в новооткрывшемся дорогущем бутике на Кутузовском проспекте. Они туда съездили с бабушкой Марго, которая справедливо рассудила, что ничто так не поднимает настроение молодой женщины, как новые наряды.
   – Проститься надо так, чтобы у Миши остались самые сладкие впечатления, чтобы вспоминал тебя долго-долго и стремился обратно, – наставляла Люсю многоопытная Маргарита Викторовна, – Тогда, даже когда он будет с той бабой, сравнение будет в твою пользу!
   Люся и сама это прекрасно понимала, а потому подготовилась к свиданию с неверным мужем продуманно, без суеты. Комната украсилась ароматическими свечами и бумажными китайскими фонариками, в ведерке со льдом охлаждалось шампанское «Абрау-Дюрсо», в магнитофон вставлена кассета с песнями Тото Кутуньо на одной стороне и с «Бони М» – на другой.
   Михаил приехал сразу после обеда, как и обещал. Увидев платье, он искренне восхитился:
   – Ты в нем похожа на Золушку на балу из мультика!
   – Правда, что ли? – польщенно улыбнулась Люся, оправляя рукава-фонарики, или, как говорят о таком фасоне англичане: «Leg-o-mutton» (баранья ножка, – англ.)
   – Ну! И такая же рыжая!
   Комплимент был слегка сомнительный, ибо Люся свои волосы недолюбливала. Внутренне вздохнув: «Ох, и толстокожий у меня Мишка!», она деловито спросила:
   – Чем хорошим займемся, о муж?
   – Знаешь, Воробушек, я от нечего делать в дедовском архиве копался и карту этой местности нашел, трехверстку. Дед тут воевал в сорок первом. Недалеко, всего в десяти километрах лесное озеро есть! И что интересно: ни деревни рядом, ни дороги! Отличное, не истоптанное местечко! Поедем, посмотрим, заодно и искупаемся?
   – Погоди, я за купальником сбегаю! – воодушевилась Люся.
   – Э, нет! Торопиться не надо! – голосом товарища Саакова из кинофильма «Кавказская Пленница» возразил Михаил, – Зачем купальник-шмупальник? Там же никого нет!
   – А ты приставать ко мне не будешь? – наклонила голову набок Люся.
   Глаза её смеялись и провоцировали.
   – Буду! – покаянно повесил голову на грудь муж-шалун.
   – Ну, тогда поехали!

   Дорогу, сверяясь с картой, нашли без труда. ЗИМ, тяжело переваливаясь на едва заметной лесной колее, выехал на берег.
   – Станция «Березай», кому надо – вылезай! – дурашливо скомандовал Михаил, и они вышли из машины.
   Озеро, почти круглое и небольшое – метров восемьдесят в диаметре – было окружено высоченными медно-красными стволами сосен, царственно любующимися своим отражением в темной глубокой воде. Лесные цветы пёстренько расцвечивали траву абстракционистскими орнаментами, составляя звездную карту неведомой галактики. Воздух, не шевелимый ни малейшим дуновением ветра и густо пропитанный запахом хвои, перемешанным с ароматом нагретой солнцем смолы, ласкал обонятельный орган. Откуда-то сверху доносился едва слышимый звон, как будто ангел играл на небесной арфе. На поверхности почти не было ряски и кувшинок, но росло несколько лилий, а у кромки берега лишь кое-где виднелись кустики осоки. По зеркальной глади бегали водомерки, в отдалении плеснула крупная рыба. Одинокий шмель Назар, натужно бякая крылышками, издающими звук басовой струны, старательно перелетал с цветка на цветок, делая вид, что собирает нектар и опыляет. Мало ли, вдруг проверяющий заявится! На самом деле он откровенно сачковал, ибо его послали сюда по ошибке: взять здесь было уже нечего, все давно собрали до него. Но дежурство – есть дежурство, и Назар просто грелся на солнышке и наслаждался полетом. А вечером он честно отчитается диспетчеру, что в этом секторе медоносы истощились, так что трудодень зачтется.
   Люся пожалела, что не взяла с собой этюдник: отличный пейзаж можно было бы написать!
   Медленно спустившись по песчаному откосу на маленький пляжик, Михаил разулся и потрогал ногой воду.
   – Обалдеть! Теплее, чем воздух! Иди сюда, Воробушек!
   Люся медлила. Купаться ей хотелось, а лезть в воду – не очень, слишком свеж в памяти был заплыв по Черному Морю, едва не кончившийся трагически. Решила поплескаться у берега.
   – Эй, рыцарь! – приняв горделивую позу, позвала она, – Дама желает цветов! Бросьтесь в воду и сорвите во-он те лилии, дабы я могла сплести венки и увенчать ими наши головы!
   – Будет исполнено, гражданка дама! – весело отозвался Михаил.
   Раздевшись, он подошел к кромке воды, поднял руки и замер на мгновение. Люся залюбовалась: треугольник спины плавно переходил в узкие бедра и стройные ноги, плечи бугрились мускулами. Не чрезмерно, а в самую плепорцию! В следующий миг, оттолкнувшись от берега, сей красавец сделал сальто и с шумом плюхнулся в озеро. Недокрутил маленько!
   Пока он плыл, Люся скинула платье и вошла в воду по пояс. Маленькая волна, поднятая Михаилом, ласково лизнула её пупок. Стало щекотно, и Люся рассмеялась.
   Вспенивая воду ногами, подплыл Михаил с букетом лилий:
   – Вот, прекрасная дама, цветы! Прислал некто, пожелавший остаться неизвестным!
   Он снова нырнул и долго не показывался. Через две (!) минуты, он вынырнул, тяжело дыша:
   – Тут что-то есть! – и, набрав побольше воздуху, скрылся под водой в пяти метрах от берега.
   Люся с интересом ждала. Вскоре Михаил появился. Отфыркиваясь и оплевываясь, он тащил что-то тяжелое. Руки ему оттягивал железный ящик.
   Люся подошла ближе, почитала надпись на крышке: «Aсhtnung! Granaten №10»:
   – Ни фига себе! Гранаты! С войны здесь лежали!
   – Ну! – подтвердил Михаил, лучась самодовольством, – Смотрю, понимаешь, а на дне ящик!
   – Ой, Миш, брось обратно! Вдруг подзорвутся?
   Но муж уже выволок ящик на берег и вскрыл крышку:
   – Нормально! Совершенно сухие, хорошие! И запалы есть! Так, погоди, что здесь написано… «Kugelhandgranate-15»! Во, запал, значит, сюда вворачиваешь, потом дергаешь за кольцо… и взрыв через четыре с половиной секунды! Не, я их возьму, пригодятся!
   – Ну, ты и скопидом! – воскликнула Люся, обрызгивая его.
   – Ах, ты так? – обиделся Михаил, бросаясь в контратаку.
   Сломив довольно хилую оборону противника, он перешел в рукопашную, и вскоре ворвался в широко растворенные Ворота Счастья. Вода забурлила, закручиваясь бурунчиками вокруг сплетенных в схватке тел, рыбы в панике кинулись кто куда…
   Потом они лежали на махровой простыне, впитывая тепло земли и ловя кожей лучи заходящего солнца, косыми, четко очерченными столбами пронизывающих кроны сосен.
   – Миш, а Миш!
   – Что?
   – А ты мог бы…
   – Ну, конечно!
   – Ой, я не это имела в виду! … О, да, да! Не останавливайся! О, зайчик! Буйвол!! Лев!!! Ой, Мишенька-а-а-а!
   Когда все кончилось, они задремали, а проснувшись, пили молоко, купленное в деревне по дороге, и заедали его черным пахучим хлебом.
   – Пора возвращаться, Люсь! В санатории сейчас ужин, макароны! – бормотнул Михаил, довольно откинувшись на спину и смежив веки.
   Люся встала и нехотя натянула платье, не озаботившись предварительно одеть бельё. Ей так нравилось ходить голышом!
   Вернувшись в санаторий, они пили шампанское с икрой, ели жареную осетрину и жареные же баклажаны, лениво пережевывали сыр. Лилии, так и не сплетенные в венки, стояли в банке и молчаливо фиксировали происходящее. Когда, погасив свет, люди легли в постель, цветы стыдливо отвернулись…
   Утром Люся встала первой. Солнце ломилось в окно, заявляя свои права на новый день. Оно беззастенчиво заглядывало в глаза, как бы спрашивая: «Ну?» Такое, всеобъемлющее, междометие…
   Почему-то всплыла цитата из «Золотого Теленка», слова Остапа Бендера: «… это была лучшая ночь в вашей жизни, мои бедные друзья. А вы этого даже не заметили.»
   Вздохнув, Люся поцеловала спящего мужа в уголок рта:
   – Вставай, Миш! Пора собираться… в дорогу…

   После завтрака она протянула ему картинку:
   – Вот, возьми, на память!
   Михаил взял, вгляделся: на картоне девять на двенадцать, в стиле старинной, буроватой фотографии, был изображен он сам, обнимающий Люсю за плечи. Двойной поясной портрет. Оба безмятежно улыбались. Ничего особенного, даже стереоэффекта нет. Но, тем не менее, картинка была очень трогательная. Может быть, это были глаза, может быть – улыбки… Что-то цепляло, заставляло взглянуть ещё раз, попристальнее. А, ясно, что! Михаил был на ней невероятно красив, как ни на одной фотографии!
   – Талант, Воробьёва, не пропьёшь! – польщенно усмехнулся он, пряча картинку в сумку, – А фисгармонию – запросто!

   Прощальный поцелуй был грустноватым, и Люся изо всех сил пыталась его затянуть. Но всё кончается, и поцелуй тоже… Михаил сел за руль и, бибикнув, тронулся с места. На правом переднем сидении стоял ящик с гранатами, которые он собирался сдать в милицию. В пять из них, лежащих сверху, он ввернул запалы, чтобы выглядело повнушительнее.

   Сизая лента асфальта шустро втягивалась под передние колеса и выливалась из под задних. В этот ранний час ЗИМ был на шоссе один, и Михаил, развалившись на сидении, расслабленно держал руль правой рукой. В левой у него была сигарета. Столбик пепла обломился и упал на брюки. Это отвлекло нашего водителя на секунду, и он, ругнувшись, стряхнул пепел на пол, а когда вновь поднял глаза, то увидел в зеркале заднего вида знакомую серую Волгу.

   Минутой раньше.
   – Э, Вахтанг! Снова тот ЗИМ! Я прямо не могу, так его хочу, слушай! Ты мужчина или кто? – возбужденно завопил Гиви, когда раритет пронесся мимо, – Он один, совсем один! А у нас четыре ствола! Руку протяни и бери! Как хлеб с полки в булочной, да?
   Вахтанг колебался, ибо воспоминание об отпоре, полученном в Сочи, было все ещё свежо в памяти. С другой стороны, минувшая неделя была неудачной: удалось тормознуть только одну двадцать первую Волгу, и то – в неважном состоянии. Целыми днями мимо проползали только ржавые Москвичи и Запорожцы! И Жигули, тоже старые, непрестижных моделей. Не нападать же на черные Волги, которые, не перекрасив, не продашь! А перекрасить негде, базу так и не оборудовали. Для себя он решил, что нужно менять место засады, ехать на Украину или в Литву. Там народ зажиточный, не то, что эти нищие подмосквичи!
   Выглядеть трусом в глазах подельников не хотелось. Если проделать все быстро, то шансы есть – водила не успеет ничего сообразить, потому что Вахтанг на этот раз выстрелит первым, не отвлекаясь на разговоры. Аккуратно, чтобы не повредить ничего.
   – Ну хорошо, хорошо! – решился он, – Обгоняй и прижимай его! А вы страхуйте меня!
   Двое небритых горцев на заднем сидении синхронно кивнули и достали оружие.

   Михаил всмотрелся повнимательней: Волга стремительно нагоняла. Уже можно было разглядеть усатого водителя и… того самого, горбоносого, грабившего их с Люсей в прошлом году! Страх липкой волной на секунду затопил сознание.
   «Что делать? Второй раз прыгнуть в море не удастся… Догоняют, сволочи! А если мы их гранатой?»
   Михаил схватил чугунный шар и, на мгновение бросив руль, резко дернул за кольцо, одновременно вдавив педаль газа в пол.
   «Тысяча раз, тысяча два, тысяча три!» Ну!!!
   Граната упала на асфальт – и расстояние между ней и ЗИМом тут же увеличилось метров на тридцать, а Волга – наоборот, приблизилась! Рванул взрыв! Смертельное устройство снесло бандитам бампер, покорежило радиатор и выбило лобовое стекло. Одинокий осколок оторвал мочку уха у Вахтанга.
   – А-а-а, шени деда! – завопил он в ужасе, уронив ТТ, – Я же говорил, граната у него!
   Оглушенный Гиви вцепился в руль побелевшими от усилия руками и забыл, как надо тормозить. Волга продолжала нестись вперед, хотя и несколько медленнее.
   Вглянув в зеркало, Михаил увидел, что разбойники по прежнему висят на хвосте, хотя и отстали немного. Слегка сбросив газ и уравняв скорость с преследователями, он одну за другой швырнул ещё две гранаты, выждав на этот раз только две секунды. Расчет оказался правильным: одна из них взорвалась под днищем Волги, разнеся в клочья задницы сидевших на заднем сидении и воспламенив бензобак. Взрывом автомобиль приподняло в воздух, а в следующее мгновение мутная оранжево-багровая вспышка озарила шоссе, тут же сменившись на грибовидное облако черного дыма. Михаил втянул голову в плечи и рванул что было мочи от этого страшного места.
   «Свидетелей не было… мало ли, почему взрыв! Я тут не при чем!»

   Искореженная груда железа, ещё недавно бывшая гордостью Горьковского Автозавода, чадила посреди шоссе. Внутри, распространяя смрад сгоревшей плоти, обугливались три трупа. Выброшенный сквозь лобовое стекло Гиви полулежал-полувисел в придорожных кустах, с ужасом глядя на остатки ног, оторванных выше колен и пытаясь запихнуть в распоротый живот сизый, дымящийся ком кишок. Синие губы под сгоревшими усами беззвучно шептали:
   – Ни фига себе, сходили за хлебушком!
   Свет в глазах померк и больше не зажегся.

   Проехав километров пять, Михаил свернул на проселок и избавился от оставшихся гранат, бросив их в болото. Сдавать их в милицию он передумал.
   Усилием воли уняв дрожь в руках, долго курил сигарету за сигаретой, пока не кончилась пачка. Жалости к убитым он не испытывал – собакам собачья смерть, но… на душе остался тяжелый осадок, а сердце тарахтело, как безумное. Эх, жаль, выпить нельзя, самолет всего через шесть часов, а туда пьяных не пускают! Ну, ничего, он потом наверстает…

   Самолет приземлился в аэропорту имени Шарля де Голля в шесть часов по парижскому времени. Первым делом, выйдя из терминала, Михаил откупорил поллитру «Сибирской» и, сев в такси (да пёс с ними, с деньгами! Здоровье дороже!), отпил прямо из горлышка.
   – Тяжелый был полет, месье? – сочувственно осведомился таксист, выруливая на трассу.
   – Да… – прохрипел пассажир сведенным горлом, – Воздушные ямы всякие… болтанка… двигатель отказал… с парашютом прыгать пришлось… в обнимку со стюардессой…
   – О, месье шутник!
   – Ага, блин, юморист-сатирик Жванецкий! – буркнул по русски месье и присосался к бутылке всерьёз.
   Водка раскаленным комом плескалась в желудке, проникая оттуда в каждый уголок тела, в каждую клеточку, растворяя пережитый стресс. Сознание подернулось розовой дымкой нирваны. Каких-то несколько минут – и ужас произошедшего утром стал казаться далеким-далеким и малозначительным. А ещё через пять минут бутылка опустела.
   Таксист, изумившийся про себя такому умению поглощать спиртное, опасливо помалкивал всю дорогу.
   Дома Михаил разобрал чемоданы и добавил ещё стаканчик, на сей раз закусив рыбными консервами «Сайра в масле». И в голове, и во всем остальном организме стало совсем хорошо. Повесил Люсин прощальный подарок на стену в спальне, ещё раз подивившись скромности исполнения. Хотя, с другой стороны, на таможне и присматриваться не стали, сочли за фотографию. А на живопись – любую, хоть детские мазюканья, замучаешься разрешение на вывоз оформлять!
   Позвонил шефу, стараясь не заплетаться языком, доложил, что вернулся и готов к трудовым свершениям. Летунов выразил надежду, что утром Михаил выйдет на работу и расчистит, фигурально выражаясь, Авгиевы конюшни. Много, дескать, всего накопилось для молодого энергичного бюрократа.
   Покурив и приготовив все необходимое для опохмеления наутро (для этого пришлось сходить в лавочку через дорогу!), Михаил набрал номер Ленских. Трубку взял муж, с которым говорить было не о чем, и любовник раздраженно нажал на рычаг отбоя. Занять себя было нечем, поэтому до самой ночи валялся в кресле, пялясь в телевизор и тоскуя неизвестно о чем. Там и уснул.

   Снова потянулась череда унылых Парижских будней, расцвечиваемая возобновившимися визитами Анны (проходившими, однако, без прежнего энтузиазма. Что-то изменилось – не то сама Анна, не то просто градус вожделения упал!), ежевечерним пьянством (в одиночку!) и телефонными разговорами с Сергеем. Тот позвонил на пятый день и рассказал об отпуске в Новой Зеландии, восхищаясь красотами сих экзотических островов и окружающего их подводного мира.
   – Я с аквалангом научился нырять, представляешь! – радостно вопил в трубку синьор Каррера, – И Лючия тоже! Две недели ныряли в океане, а потом на озеро поехали, Таупо называется, прямо в центре острова! Так там такая форель! Я одну поймал на восемь кил и двести граммов! Вот те крест, не вру! И фотка есть, и официальный сертификат! Покажу при встрече… Помельче тоже ловил, так, кило на четыре-пять! А в Армении она больше килограмма не бывает, мне ребята рассказывали.
   – А что, в Армении форель водится? – удивился Михаил, о форели до того слышавший лишь краем уха.
   – Ты что, озеро Севан!
   – Когда в Париж приедешь? А то я соскучился!
   – Да, через месячишко! С делами разгребусь – и к тебе!
   – Это здорово! Слушай… А вы Мишаню в Новую Зеландию брали?
   – Ну, а как же! Он там с маской плавал и нырял на целых два метра! Ракушки, рыбы всякие, морские коньки – интересно же пацану! Из воды вытащить не могли!
   – А вода теплая?
   – Не очень. Там же зима сейчас. В гидрокостюме ныряли.
   – Зачем же вы туда поехали, если зима?
   – Ой, Миш, зима у антиподов понятие условное! На севере, где мы были – зона субтропиков, днем до двадцати градусов доходит. А поехали так: глобус раскрутили и ткнули пальцем! Оказалось – полуостров Коромандель!
   Михаил порадовался за друга, но и позавидовал тоже: надо же, ездит, куда хочет!

   А на одиннадцатый день по приезде наступило полнолуние. В тот вечер луна взошла около восьми часов, на что ни Михаил, ни пришедшая к нему в гости Анна не обратили ни малейшего внимания. Слегка перекусив пирожками с капустой и распив бутылочку столового Бордо для разогрева, они перешли в спальню. Небрежно задернув шторы, они начали баловаться, постепенно избавляясь от одежды. В десять минут девятого их тела соединились и задвигались в плавном ритме под музыку оркестра Джеймса Ласта. Все шло, как обычно-привычно, то-есть, к обоюдному удовольствию, как вдруг…
   – А-а-а-а!!! – мощно завизжала Анна переходящим в ультразвук визгом, глядя донельзя расширившимися глазами через плечо Михаила.
   Тот обернулся: о, ужас! В спальне, в каком-нибудь метре от кровати и сантиметрах в тридцати над полом, парил огромный, выше человеческого роста, призрак!!! Серебристо-голубая полупрозрачная фигура ухмыляющегося человекоподобного монстра, судя по клыкам – вампира! И жуткая пасть медленно-медленно раскрывалась всё шире и шире, а худые руки с когтями, удлинняясь, тянулись к парочке на кровати!
   Анна, закончив визжать, потеряла сознание. А Михаил – нет. Не в силах оторвать взор от чудовища, он чувствовал, что сердце юркнуло куда-то в мошонку, что по ногам течет что-то теплое, а волосы на голове самостоятельно шевелятся, как рожь на ветру, и многие из них седеют.
   Кошмарное видение запульсировало, и наш храбрец понял, что пришел его смертный час! Сожрет, вернее, высосет досуха – и… «Наутро качались на волнах лишь щепки того челнока!»
   Но монстр исчез также внезапно, как появился, просуществовав шесть минут.
   Михаил, покрытый вонючей липкой пленкой холодного пота, откинулся на подушку, не в силах пошевелить ни единым членом. Во рту пересохло, как после рекордной попойки, глаза жгло от слез. Только через четверть часа он смог подняться и на негнущихся ногах прошаркать в кухню. Там долго, пока не раздулся живот, пил воду прямо из-под крана. С опаской, на цыпочках вернувшись в спальню, любовник принялся грубо хлестать любовницу по щекам. Анна очнулась и хотела начать визжать снова, но Михаил заткнул ей рот попавшимися под руку трусами:
   – Тихо, ты! Соседи сбегутся!
   Обсуждать произошедшее они не стали: одна мысль о призраке вызывала леденящий ужас и сковывала язык!
   Анна быстренько оделась и нетвердой походкой покинула любовное гнездышко. Михаил же до поздней ночи дрожал на балконе, смоля сигарету за сигаретой и боясь вернуться в квартиру даже на краткое время, чтобы выпить водки.

   Загадочное явление имело тяжелые последствия! У Михаила, и впрямь, немножко поседели виски и на несколько дней расстроился кишечник. А уж руки дрожали так, что стакан до рта донести было невозможно! Пришлось взять больничный и принимать красненькие таблетки от поноса, а желтенькие – от нервов. В спальне было решено пока не ночевать – вдруг призрак вернется? Был куплен надувной матрас и целую неделю наш герой спал на нем в гостиной. Потом, возжаждав комфорта, все-таки перешел в спальню, но каждую ночь накрывался простыней с головой. На всякий случай!
   Анна же целую неделю страдала носовыми кровотечениями – давление повысилось.

   «Откуда же взялся призрак?», – спросишь ты, Читатель. Отвечаю: созданная Люсей обычная на вид картинка имела сложную структуру, и под воздействием лунного света, падающего под определенным углом (для удобства мстительница выбрала первый день и первый час полнолуния!), проецировала голограмму, менявшуюся по мере передвижения небесного светила к верхней точке орбиты. Люся отлично помнила, куда выходит окно спальни и представляла, куда неверный муж повесит её картинку. Как видишь, Читатель, всё очень просто!

   Через неделю оба оправились от потрясения. Почти, г-м…
   Анна, соскучившаяся по ласкам (и порке тоже!) решилась на свидание, но в спальню идти отказалась категорически. Михаил не настаивал, так как тоже чувствовал, что там им будет не совсем комфортно. Попытались расположиться в гостиной… но на надувном матрасе было неудобно: Анна с него все время сползала и Михаил раздражался и отвлекался. Несколько раз он начинал все с начала, все более неуверенно. В конце концов произошел отказ оборудования. После нескольких безуспешных попыток поставить Красноголового Воина по стойке «смирно» Михаил встал и мрачно налил себе стакан водки.
   – Иди домой, Анюта! Не в кураже я нынче…
   – Мишенька, а может я… – с надеждой заглядывая ему в глаза, Анна мимикой и жестами изобразила альтернативный способ.
   – Нет, не хочу…
   Свидание закончилось ничем.
   Неделей позже изнывающая от вожделения мадам Ленская предложила встретиться (случайно, как бы!) в Булонском Лесу. Договорились, что Михаил возьмет с собой этюдник, якобы для зарисовок, а Анна – корзинку: типа, за грибами собралась. Поедут порознь, для конспирации. Уточнив место встречи, они пошли готовиться к пикнику. Дальше было как в популярной песне: «Так, где вы были? Я – у аптеки! А я в кино искала вас…» Не встретились, короче. Тем не менее, Михаил вернулся домой с этюдом, на котором запечатлел пьяницу-клошара в обнимку с полупустой литровой бутылкой красненького и маленькой рыжеватой собачкой, умильно стоящей на задних лапках. Анна же, от нечего делать, насобирала грибов – маслят и подберезовиков. Зато у обоих было алиби, которое годилось и для мужа, и для Перовского.
   Вечером Анна все-таки выбралась к любовнику, но раздосадованный обломом Михаил уже успел принять на грудь полкило беленькой и был для употребления непригоден.
   Создалась неприятная ситуация: на квартире – страшновато, на природе – хлопотно и неудобно, да и погода испортилась, похолодало. Тогда где?
   – Может, в мотель какой-нибудь? – робко предложила Анна при очередной встрече.
   – Ты что! Там знаешь, как дорого! – угрюмо отверг идею Михаил, – Да и заложить могут запросто.
   Анне тоже было жалко денег, поэтому она настаивать не стала.
   Через несколько дней в сей мрачной безнадежности появился просвет: подоспела очередная годовщина высадки союзников в Нормандии, и Ленский вместе с атташе и послом уехал в командировку на целых три дня! Такую возможность не использовать было просто грешно!
   Крадучись проникнув в квартиру Ленских (они жили по соседству с послом, и он боялся, что Римма Сигизмундовна, дама глазастая, его засечет!), Михаил застал стол, накрытый по полной программе, а также усыпанное розовыми лепестками ложе.
   – Годится! – заключил он, направляясь в ванную помыть руки.
   Вернувшись, обнаружил Анну в блестящих сапогах до бедер. Больше на ней ничего не было! Вопреки ожиданиям мадам Ленской, Михаил отнесся к этому спокойно, если не сказать равнодушно. Она обидчиво поджала губы: вот они, мужчины! И одетая женщина им плоха, и голая не хороша! Уж, казалось бы, куда завлекательней – в сапогах-то, ан нет! Тоже не нравится!
   Поужинав (спиртное Анна ограничила бутылкой шампанского, чтобы любовник не перебрал!), Михаил пригласил даму на танец. Очень романтично! В сумерках летнего вечера магнитофон воспроизводил хрипловато-сексуальный голос Адриано Челентано: «Sono italiano! Italiano vero!»
   Итальянская модная музыка навевала настроение, но не совсем то, что требовалось.
   «Интересно, как там Серега? Эх, съездить бы к нему, посмотреть, как он кует, с Мишаней познакомиться, по Риму погулять…» – такие не отвечающие моменту мысли бродили в голове Михаила, рассеянно обнимающего страстно льнущее к нему обнаженное женское тело. Нетерпеливые руки Анны все настойчивее нескромно поглаживали и ощупывали его тазовый пояс, но, странное дело: сердце от этого сильнее не билось, и кровь спокойно текла себе по большому и малому кругам кровообращения, не задерживаясь в главном мужском органе.
   Читатель! Женщины бывают красивые и… менее красивые! Не бывает некрасивых женщин, бывает мало водки, гласит народная мудрость. Менее красивые женщины подразделяются на несколько типичных вариантов. Вот они, по убывающей: «На безрыбье», «Одна на необитаемом острове», «Одна на льдине» (этот вариант отличается от предыдущего тем, что даже раздевать даму не хочется – страшно!), «В голодный год за тонну хлеба». Особняком стоит вариант «С голодухи», когда критика у мужчины вообще отключается. Анна относилась к варианту «На безрыбье», а значит, для стимуяции требовалась доза.
   Михаил наклонился к уху партнерши и нежно шепнул:
   – Анечка, дай водочки! Силь ву пле, значит!
   Анна, поняв, что без этого ничего не начнется, со вздохом принесла с кухни графинчик самогонки. Она по опыту знала, что сие лекарство в умеренной дозе может помочь пробудить дремлющее либидо, но иногда милёнок увлекался и уходил в параллельный мир, забывая порадовать партнершу.
   Только Михаил поднес ко рту стопку, как раздался звонок в дверь и требовательный голос послихи:
   – Ань! Открой, это я, Римма!
   Возникла тихая паника. Не впустить Римму Сигизмундовну было нельзя – обидится и нагадит! Анна накинула халат и, крикнув:
   – Сейчас! – затолкала любовника в шкаф.
   В последний момент он ухватил со стола графинчик.
   Анна же, схватив скатерть за концы, ликвидировала накрытый стол, унеся узел на кухню. До слез было жалко угощения, особенно пирога с грибами, но что делать?
   Затем она открыла дверь и впустила нежелательную гостью.
   – Привет! А чего это ты, в сапогах? – сразу заинтересовалась та.
   – Купила на осень, вот, разнашиваю…
   – Ни фига себе! Опомнись, Ленская, такие только проститутки носят! – фыркнула послиха, усаживаясь за стол.
   Возникла неловкая пауза.
   – Э-э… Чаю хочешь? – находчиво поинтересовалась Анна.
   – А давай! Чай не пьёшь – откуда силы берешь?
   Михаил сидел в шкафу, к счастью, просторном, и маленькими глотками пил самогонку. Краем уха он слушал доносившийся до него разговор в гостиной.
   – Слухи ходят, что чеки скоро отменят!
   – Да, я тоже слыхала, что уже в этом году.
   – Что делать-то, а? Они сейчас по два и шесть десятых рублика идут, а отменят – ничего за них не возьмешь!
   – Ну, что делать, Риммочка… Или продавать, или отовариваться на все.
   – Легко сказать! В Москве сейчас в «Березках» тоже с товарами не шибко.
   – Ну, тогда по крупному: машину, видеомагнитофон, видеокамеру взять. Оно потом с хорошим наваром уйдет.
   – Сама знаю! Только бандиты нынче стаями около «Березок» пасутся, отслеживают, куда товар повезли, а потом заходят в квартиру, пушку под нос – и ага! А то и прямо на улице грабят.
   Молчание, звяканье ложечки в чашке.
   – Ань, а если так: зарплату в чеки не переводить, а открыть счет, здесь, в Париже? А что чеков есть – обратно во франки конвертировать! Ты же главбух, все можешь!
   – Ты что, за это меня знаешь, за какое место повесят?
   – Да брось, открыли же счет Михайловой!
   – Открыли, только она без моей подписи ни франка снять не может.
   – Но, если нужно будет, ты же подпишешь?
   – Для этого письмо из Москвы должно быть, с разрешением…
   – А без письма?
   – А без разрешения не подпишу! Меня же сразу в Союз вышлют и из Партии исключат!
   – Вышлют, ясное дело. И исключат. Только, сейчас все и так из Партии выходят! Партбилеты публично сжигают, Господи, прости их, грешных! Но, ведь, под суд тебя не отдадут? Деньги-то, официально, её, Людмилины?
   – Ну… как бы, да…
   – Вот! Открой такой счет мне! Вы с Ленским все равно последний год дослуживаете! Месяцем раньше, месяцем позже на Родину вернешься – какая разница?
   Снова пауза, на сей раз длинная.
   – Сколько?
   – Что «сколько»? – нарочито наивным голоском переспросила послиха.
   – Сколько я буду с этого иметь?
   – Ну, ты даешь, Анюта! Столько лет дружим, а ты… Не ожидала я от тебя! Сделай даром, а?
   – Даром – за амбаром! Я ж потом навсегда невыездная стану!
   – Да брось! Все равно тебе через три года на пенсию! И Ленскому тоже, кстати.
   – Вот именно! А жить на что? Короче… Двадцать процентов!
   – Скока-скока? Бога ты не боишься, Ленская! А ещё коммунистка! Пять!
   – Не, Риммочка, двадцать – или никаких дел!
   – Восемь!
   – Двадцать!
   – Десять, и я о твоих шашнях с Михайловым Ленскому не скажу!
   Это был ход конем в глубокий тыл противника. Во всяком случае, так думала Римма Сигизмундовна.
   – Ах, так? Да хоть завтра скажи, доказать-то не сможешь! – засмеялась Анна, – Двадцать пять!
   – Ага, значит, правда?
   – Да, хоть бы и правда! Вовка со мной все равно не разведется, пусть у меня даже десять любовников будет! Только, все равно не докажешь!
   Римма Сигизмундовна опомнилась, ибо скандал в семье Ленских был ей не нужен – тогда Валерьянка вообще откажется сотрудничать.
   – Ой, прости, Анечка, погорячилась я… Пятнадцать, а?
   – Ладно, двадцать. Так и быть, пять процентов скину ради нашей дружбы!
   – Так, ты же двадцать с самого начала объявила!
   – Ну, да! А потом ты торговаться начала, я и повысила до двадцати пяти! А сейчас – сбавила!
   Поняв, что деваться некуда, послиха с досадой согласилась на двадцать и вскоре ушла, ощутимо хлопнув дверью.

   Михаил вылез из шкафа пьяный и очень задумчивый. Услышанное его сильно заинтересовало. Деньги на Люсином счету лежали очень большие – несколько миллионов франков! А значит…
   – Мишенька! Бедненький, вспотел весь! Иди в душ, ополоснись! А я пока снова стол накрою! – захлопотала Анна.
   После душа они попытались продолжить романтический вечер, но, то ли из-за того, что Михаил перепил, а, может, просто переволновался, все получилось скомканно, быстро и неудовлетворительно. Через полтора часа повторная попытка также не увенчалась успехом. Анна готова была рвать волосы на голове: зачем она впустила Римму! Отбрехалась бы потом, что была в ванне…
   Около полуночи Михаил выскользнул из квартиры и отправился восвояси. Анна вымолила у него свидание на следующий вечер, но идти к ней ему, почему-то, не очень хотелось.
   – Любовь прошла, завяли помидоры! – вслух произнес он, засыпая.

   Вечером Михайлов М. М. все-таки отправился на свидание. Погода была прекрасная: парижское лето покрыло сочной зеленью каштанов улицы и переулки, на подоконниках и балконах радовали взор цветники, голуби страстно ворковали, склевывая крошки, бросаемые им сидящими за столиками уличных кафе людей. Некоторые, похрабрее, взлетали на столики и клевали прямо из рук. Михаил с сожалением подумал, что в Москве такое невозможно. Наверное, там голуби более дикие.
   Вот и дом. Остановившись, Михаил внимательно всмотрелся из-под руки, ибо балкон посла выходил на улицу. Вот незадача! Там сидела Римма Сигизмундовна и читала книгу, наслаждаясь теплом заходящего солнца!
   Быстренько ретировавшись, нашел телефонную будку и позвонил Анне:
   – Алё, Анюта! Там, на балконе Римма загорает! Через часок зайду, ага?
   – Ой, Мишенька! Жалость какая! Истомилась я вся, сокол мой ясный! Уж все в гнездышке приготовила, чтобы с тобой миловаться! – грудным контральто отозвалась мадам Ленская.
   Михаила от этого сиропа слегка передернуло.
   – Приду, короче, когда она уберется!
   И повесил трубку. Где бы скоротать время? Слоняться по улицам просто так не хотелось… Зашел в бар, хотя обычно этого не делал – дорого там.
   В баре было довольно людно. Подойдя к стойке, Михаил заказал пива, самого дешевого. Рядом два могучих мужика, судя по акценту, канадцы, пили текилу. Они насыпали на тыльную сторону ладони крупную соль, выпивали смехотворную дозу в тридцать граммов (один дринк!), сосали ломтик лайма (это такой цитрусовый фрукт, вроде лимона, но помельче и с привкусом леденца!) и слизывали соль.
   – Пардон, месье! – не выдержав, обратился к ближайшему мужику Михаил, – В чем, собственно, великий тайный смысл ваших действий?
   – Так лучше раскрывается вкус текилы! – охотно пояснил тот, – Хотите попробовать?
   – Э-э… Я такими дозами не пью! – выкрутился Михаил, ибо текила была дорогая.
   – А какими дозами вы пьёте, месье? – свысока ухмыльнулся собеседник, – Я угощаю, только скажите, сколько вам налить! Двойную? Тройную?
   – Ты что, Жан, тройную одним глотком никому не проглотить! – вмешался в разговор его товарищ.
   – Я могу выпить не отрываясь целую бутылку! – гордо заявил Михаил.
   В баре повисла потрясенная тишина.
   – Готов поспорить на пять тысяч, что тебе это не удастся, парень! – широко улыбнулся Жан, – У нас, в Квебеке, я знал одного лесоруба, способного выдуть пять дринков зараз, но пол литра…
   – Спорим? – нетерпеливо перебил его Михаил.
   В его груди уже разгорелась жажда битвы.
   – Спорим! – согласился Жан, – Но, если ты не допьешь хотя бы двадцать граммов, то ты проиграл и оплатишь всю бутылку!
   Возбужденные необычным пари посетители принялись делать ставки. Бармен принимал один за Михаила и пять – против. Михаил, подумав, поставил на себя три тысячи франков – все, что нашлось в бумажнике.
   Бармен поставил перед ним пивную кружку, солонку и блюдечко с ломтиками лайма. Все выжидательно притихли. Михаил взял кружку и опорожнил её в несколько глотков. Лизнул соль, пососал лайм и раскланялся:
   – Алле – оп!
   Восхищенные зрители разразились рукоплесканиями. Бармен отсчитал пятнадцать тысяч и придвинул купюры Михаилу. Жан отдал проспоренные пять тысяч.
   – Ну, ты даешь, мужик! Будет, о чем рассказать в Монреале, когда я туда вернусь!
   Михаил отпил пива. В голове у него зашумела интересная мысль!
   – Желаешь… отмазку… а, Жан? – спросил он, притворяясь пьяным, – Спорим, что я осилю ещё одну? Только спорим на десятку!
   Народ ошарашенно ахнул.
   – Спорим! – завелся Жан, – Только, если ты вырубишься через пять минут, то ты проиграл! Ты должен уйти отсюда на своих ногах, ву компрене?
   Люди возбужденно загалдели, делая ставки. Кто-то выскочил из бара и через несколько минут привел ещё человек десять, принявших участие в тотализаторе и заказавших себе напитки. Бармен на этот раз принимал один к десяти! Михаил поставил на себя двадцать тысяч.
   Вторая кружка глоталась труднее, тем более, что текила была невкусным напитком и припахивала не то мазутом, не то шпалами. Окружающие, как зачарованные, следили, как падает уровень желтоватой жидкости и донышко поднимается все выше. Слизнув последнюю каплю, Михаил перевернул кружку вверх дном:
   – Вуаля!
   Публика снова взорвалась аплодисментами. Но, по условиям пари, нужно было не вырубиться в течение пяти минут. Затикал включенный секундомер. Тишина установилась совершенно нереальная, даже не гробовая, как пишут в романах, а ещё тише. Было слышно, как с кряхтением оседает пена в кружках! Михаил индифферентно потягивал свое пиво и грыз солёные крендельки.
   – Время! – провозгласил бармен и положил на стойку толстенную пачку франков.
   Михаил рассовал банкноты по карманам и снова раскланялся.
   Восхищенный Жан отдал проспоренное и обнял его:
   – Плевать на деньги! Зато я теперь всю жизнь буду хвастаться, что знаком с исполином, выпившим подряд две бутылки текилы! Да ещё пивком отлакировал! Как, кстати, тебя зовут?
   – Мишель…
   Взглянув на часы, исполин направился к выходу. Бармен догнал его:
   – Месье Мишель! Когда бы вы не пришли, любая выпивка будет для вас за полцены! Я сегодня продал вдесятеро больше обычного! Да ещё заработал на тотализаторе! Оревуар!

   Подавляя неприятную отрыжку, Михаил побрел к Анне, стараясь не шататься. Конечно, в тот вечер у них опять ничего не получилось. Анна в запальчивости обозвала «ясного сокола» пьяницей и тот обиделся не на шутку.

   Когда они помирились много дней спустя, снова наступило полнолуние (надо же, совпадение какое!), и в спальне Михайловых опять появился кошмарный призрак, напугав прелюбодеев до позеленения. Отдышавшись после визга, Анна в панике убежала домой, второпях забыв надеть трусики. Михаил не смог её проводить, ибо едва добежал до туалета, сраженный медвежьей болезнью.
   Проведя ночь на кухне, ибо она была от спальни дальше всего, Михаил на следующий день перетащил кровать в гостиную, а дверь в спальню заколотил крест на крест досками.
   На работе он чувствовал себя ужасно, хуже, чем с самого сурового похмелья. Увидев зеленого, аки огурчик, подчиненного, Летунов напрямик спросил:
   – Пил вчера?
   – Нет, шеф! Просто понервничал, – чистосердечно ответил Михаил.
   Тот не поверил:
   – А ну, дыхни!
   Не уловив запаха перегара, встревожился:
   – Может, тебе к доктору сходить? Вон, лица на тебе нет, краше в гроб кладут!
   – Не, к доктору не пойду… Это пройдет, шеф, не беспокойтесь!
   – Всё пройдет – и печаль, и радость… – негромко пропел Летунов, задумчиво дергая себя за ус.
   С подчиненным надо было что-то решать. Мало того, что пьёт, так, похоже, ещё и наркотой баловаться начал! Запаха-то нет, а видуха, как у зомби!

   К доктору пошла Анна. Не из-за призрака, нет, а из-за с непонятных явлений в организме, связанных, как она полагала, с наступающим климаксом: уже три раза не пришли месячные, часто повышалось давление, появились какие-то пятна на лице.
   Посольский доктор Зинаида Николаевна Дергунова была врачом широкого профиля. За границей, также, как и в деревне, надо уметь всё: рвать зубы, ставить пломбы, лечить бронхиты, холециститы и язвы желудков. Ну, и гинекология с урологией, конечно. Иначе государство разорится лечить дипломатов за франки!
   – Ну-с, на что жалуемся? – весело спросила она вошедшую в кабинет мадам Ленскую.
   – Да, вот, Зинаида Николаевна, – начала та, – Месячные не ходят, пятна на лицо вскочили, давление…
   Выслушав и осмотрев пациентку, доктор сняла очки и посмотрела мимо неё в вечереющее небо.
   – Что со мной, а? – встревоженно дернулась Анна, – Плохо, да? Что вы там смотрите?
   – Ну, почему же сразу плохо, скорее – хорошо, – задумчиво ответила Зинаида Николаевна, по прежнему не глядя на Ленскую, – А смотрю я на восток! Там должна новая звезда взойти!
   – Какая ещё звезда? – заволновалась Анна, в душе которой зашевелились неясные предчувствия.
   – Такая! Прошлый раз, две тыщи лет назад, когда непорочное зачатие произошло, люди об этом по новой звезде узнали. Ты же мне сказала, что половой жизнью не живешь много лет, да и про Володю я все знаю, что он полностью стерилен. Но, тем не менее, ты беременна! Шестнадцать недель, да.
   – Беременна?! – тупо переспросила Анна, хватаясь за живот, – Это… что же… у меня… ребенок будет?!
   – Будет. Аборт делать уже поздно! – развела руками мадам Дергунова.
   – Да, какой, нафиг, аборт! – в ажитации вскочила со стула Анна, – Ребенок!!! У меня будет ребенок!
   – А мужу как скажешь?
   – Да, прямо так и скажу! Боже мой! Вот счастье-то! – Анна суетливо приводила одежду в порядок.
   – Убьёт, ведь?
   – Да пусть убивает, разводится… пусть, что хочет, делает! – она наклонилась и взасос поцеловала опешившую Зинаиду Николаевну, – Ой, я побежала!
   – Отец-то, кто? Михайлов? – крикнула та вдогонку, но ответа не получила.
   Впрочем, все и так было ясно: отношения между Анной и Михаилом давно были в колонии секретом Полишинеля.

   Анна шла по мощеной брусчаткой улице летящей походкой и с гордо поднятой головой. Счаcтье переполняло и распирало ее. Чудо! Произошло чудо! На пороге старости она зачала дитя! Плевать, если Ленский с ней разведется! Она воспитает ребенка одна! Деньги есть, а без работы она не останется: бухгалтеров сейчас с руками отрывают, вон, даже песню по радио крутят: «Бухгалтер, милый мой бухгалтер!» Не пропадут они с малышом! Вот, только, с мужем бы объясниться… и живой остаться!
   Впереди показалась небольшая церковь, послышались звуки органа. Дверь была открыта, но службы не было – так, несколько человек внутри. Повинуясь внезапному импульсу, Анна вошла в храм. Мадонна с младенцем Христом на руках улыбнулась ей кроткой улыбкой. Подойдя к статуе, мадам Ленская опустилась на колени и, как могла, помолилась, прося Богоматерь о заступничестве. Своими словами, ибо ни одной молитвы не знала и в церкви никогда не была. Неуклюже перекрестилась и вышла, оставив на тарелке для пожертвований все деньги, что были с собой.

   Сидя на кухне в одной тельняшке, каперанг Ленский разливал по бутылкам свежевыгнанную самогонку. Он ею приторговывал и продукт имел успех в узких кругах, ибо качество было отменное, а цена – низкая! Аппарат был чудом инженерной мысли – Ленский обладал золотыми руками. Достаточно было залить в бак брагу и включить устройство в электричество, а дальше все происходило само: первая, вредная фракция сливалась по отдельной трубке, а когда уровень браги падал ниже заданного, то аппарат самостоятельно отключался, чтобы в готовый продукт не попала последняя фракция, всякие фенолы и формальдегиды.
   Анна постояла секунду. Она боялась. Нет, не так! Она отчаянно трусила, ибо предстояло «порадовать» мужа известием о беременности чужим ребенком. А мужья в этом плане народ непредсказуемый! Может, и ничего, поорет, да остынет, а может, и чего: нож под ребро или табуреткой по голове… Но деваться было некуда, и женщина раздельно произнесла:
   – Володя, я беременна! У меня будет ребенок! – и зажмурилась.
   Вопреки ожиданиям, Ленский повел себя странно. Он не кричал, не хватался за нож, а только задумчиво протянул с непонятной интонацией:
   – Паду ли я, стрелой пронзенный? Иль мимо пролетит она?
   Это выражение всегда означало у него нешуточное душевное смятение.
   Анна помертвела: всё, сейчас убьёт! Прикидывает, не расстреляют ли его за убийство заведомо беременной женщины!
   Минуты две они молчали. Затем каперанг встал и крепко взял жену за плечи. Та обреченно обмякла, ибо поняла: точно, сейчас задушит! Или шею свернет…
   – Это здорово, Анюта! Воспитаем!
   Анна осторожно приоткрыла один глаз: муж улыбался!
   – И… ты не… ты… ты и вправду, рад!?
   – Глупая ты баба! – хмыкнул супруг, и налил себе стопочку, – Да я всю жизнь пацана хотел! Но, вот, пришлось яйца принести в жертву на алтарь служения Отечеству… За тебя всегда переживал, ведь, ты-то здоровая, могла развестись со мной да снова замуж выйти и родить. А ты не бросила меня… а теперь, когда уж и надежды никакой не осталось, у тебя мальчишка будет! Ты не думай, я хорошим отцом буду! Не тот отец, кто в дырку спустил, а тот, кто воспитал, так люди говорят… Пацан! Когда ждешь-то?
   – Зимой… – всхлипнула Анна.
   – О! Уже скоро! – каперанг осушил стопку, которую все это время держал в руке, – А кто отец – я и знать не хочу! Он уже знает?
   – Нет…
   – Тогда скажи ему, что он свое дело сделал и пусть забудет про пацана. Не отдам! – и твердо пристукнул кулаком по столу.
   Анна не знала, смеяться или плакать, так всё было неожиданно.
   – А вдруг не мальчик?
   – А кто ж тогда?! – изумился благоверный так искренне, что Анна рассмеялась.
   – А, главное, все будут думать, что парень – мой! – мечтательно затянулся сигаретой Ленский, – Только из Москвы придется уехать, там многие знают про мою беду… да и отсюда слух просочиться может. Мы с тобой последние месяцы в Париже дослуживаем… попрошусь, чтоб в Обнинск перевели. На тот год мне контрадмирала дадут, квартиру поменяем на трехкомнатную, дачу купим… Эх, и заживем, мать! Втроем!
   Анна, слегка вздрогнув от непривычного слова «мать», подивилась благородству мужа и широте его души. Конечно, лучше из Москвы уехать, зачем там ребеночка травить выхлопными газами! В Обнинске воздух чистый, речка есть, Протва. Дача будет под боком, а не в трех часах езды… Она обняла спутника жизни, ставшего снова мужем, за шею и шепнула:
   – Начнем жизнь сначала, а, Вовка?
   – Начнем, Анка! – ответил тот, целуя ее.

   Обнинск, если кто не знает, это такой наукоград в ста километрах от Москвы по Киевскому шоссе. Там была воинская часть, в которой служили флотские офицеры. Об этом все знали, но служивых для конспирации заставляли носить общевойсковую форму.

Глава двенадцатая

   Михаил был обескуражен свалившейся на него новостью о беременности любовницы. Мысль о том, что он станет отцом, как-то не помещалась в голове. Ну, да ладно, лишь бы Анне было хорошо, а его дело – сторона. Но, как теперь быть с половым вопросом? Не ходить же в публичный дом: во первых, там дорого, во вторых – заложить могут Перовскому, в третьих – на винт намотать можно такое… Вон, говорят, новый вирус появился, СПИД. Вообще не лечится!
   Новую бабу он так и не нашел, да и не больно-то и хотелось. В результате пьянство его усилилось многократно. На протяжении нескольких месяцев он пил не просыхая, несколько раз не выходил на работу. На крепкое пойло денег уже не хватало, и Михаил употреблял наидешевейшее красное вино, продаваемое трехлитровыми коробками. Местные алкаши называли его «Сoup dur pour le foie» (удар по печени, – франц.). Питался он кое-как, в основном консервами (так дешевле!) и хлебом. Не все ли равно, чем блевать! Впрочем, блевал он редко, в основном с похмелья.
   Начальник Общества Советско-Французской Дружбы несколько раз с катящимся под уклон подчиненным беседовал, взывал к комсомольской совести, уговаривал тормознуться:
   – Ну, выпил литр. Ну, два. Ну, ещё стакан! Но, напиваться-то зачем?
   Тот вздыхал, бил себя в грудь, обещая завязать, но продолжал квасить.
   Летунов рвал волосы от отчаяния: если уволить подчиненного по статье и выслать в Союз, то скандал получится неимоверный! Пришлют комиссию по проверке деятельности всего учреждения, которая обязательно что-нибудь, да накопает. Времена сейчас мутные, прежние связи могут не сработать… Самому бы уцелеть! А, с другой стороны, терпеть дальше Мишкины безобразия тоже невозможно!
   После Октябрьских праздников, во время которых Михаил напился до совершенно свинского состояния, сиречь, валялся в луже, Летунов вызвал его к себе в кабинет.
   – Вот, что, Михал Михалыч! – твердо заявил он, – Давай, пиши заявление!
   – К-какое? – вопросил подчиненный, приоткрыв пальцами запухшие мутные глаза.
   – Я продиктую, какое!
   Михаил взял трясущейся рукой авторучку и придвинул бумагу.
   – Пиши: Директору Парижского Филиала Общества Советско-Французской дружбы тов. Летунову Н. И. от Михайлова Михаила Михайловича… Написал?
   – Не гони… Не машина, ведь! – вяло огрызнулся Михайлов М. М., карябая едва разборчивые каракули.
   – С новой строки, с большой буквы: Заявление. Ещё раз с новой строки: прошу уволить меня по собственному желанию в связи с тяжелыми семейными обстоятельствами в скобках болезнь жены с первого декабря сего года. Теперь подпись и число! Ну, вот, молодец!
   – А это зачем, заявление? – тупо поинтересовался Михаил, сдерживая тухлую отрыжку.
   – Затем, что пора тебе домой ехать!
   – А-а… понятно…
   Возражать Михаил не стал. Домой – так домой. Но на работу до самого отъезда вообще перестал ходить. А зачем?

   Анна за день до отлёта пришла к нему помочь собраться. В квартире ей едва не сделалось дурно: представь себе, Читатель, санитарное состояние жилого помещения, в котором не убирались почти полгода!
   Михаил сидел на кухне в одних трусах и похмелялся пивком, стряхивая сигаретный пепел прямо на пол. Увидев Анну, приветствовал её неразборчивым мычанием.
   – Миша! Я открыла номерной счет в «Лионском Кредите», и перевела туда все деньги Людмилы! И твои тоже. Вы сможете пользоваться им в Москве, там теперь есть их филиал. Вот, возьми, здесь номер счёта и код доступа! – она протянула ему карточку.
   Михаил рассеянно взял картонный прямоугольничек и уронил его на загаженный пол.
   Анна вздохнула, наклонилась, и подняла. Живот уже был большой, мешал маленько. Выйдя в гостиную, нашла бумажник и вложила карточку в отделение, закрывающееся на молнию. На кровати стоял раскрытый чемодан, и она попыталась сложить туда вещи бывшего любовника. Все было грязное, мятое… Чистого белья не нашлось вообще.
   Поняв, что ей лучше уйти, пока не вырвало, Анна остановилась в дверях и негромко позвала:
   – Миша! Я ухожу! Давай, простимся!
   – Пока! – равнодушно отозвался Михаил, не вставая с табуретки и не оборачиваясь: он был занят откупориванием консервной банки.
   – Прощай… – Анна вышла из квартиры, смахивая набежавшие слёзы.
   Такое, вот, вышло прощание…
   Через неделю они с мужем тоже должны были покинуть Париж, ибо приближался срок родов. Не в Париже же рожать!

   – Внимание! Произвел посадку рейс Аэрофлота №1234 из Парижа! Attention please…
   Супруги Михайловы встрепенулись. Телеграмма из Парижа, гласившая: «встречайте Михаила третьего декабря рейс №1234 подпись Летунов» сильно обеспокоила их. С чего бы это сыну лететь в Москву, отпуску ещё не время? И почему не сам телеграмму послал, а начальник? Уж не худое ли что приключилось?
   Вытягивая шеи, они с тревогой и ожиданием всматривались в пассажиров, выходящих из высоких раздвижных дверей.
   – Вон он, Мишка! – воскликнул Михаил Михайлович, показывая пальцем совсем не туда, куда смотрела Надежда Родионовна.
   Она повернулась и увидела сына. Сердце моментально сжалось: худой, бледный, заросший, одетый только в свитер, он шел налегке, с одним маленьким чемоданом.
   – Мишенька!
   Тот подошел, обнял мать, затем отца. На родителей пахнуло застарелым перегаром.
   – Миша! Что случилось? Почему приехал-то? – засыпала сына вопросами Надежда Родионовна.
   – Уволился, вот и приехал, – объяснил Михаил.
   – Как так, уволился? Почему? – ахнули хором родители.
   – Интриги… Долго рассказывать. Поехали… домой.
   Отец пригляделся: сын был явно болен! Его трясло, в глазах мелькали тени безумия… Запой?
   ЗИМ, радостно гудя мотором, ибо зимой его заводили редко, вырулил из Шереметьево-2 и устремился в сторону Москвы. Надежда Родионовна пыталась разговорить сына, но тот отвечал односложными «да» и «нет», или, вообще, междометиями. Первый вопрос Михаила, переступившего порог родного дома, был:
   – Ну что, давайте, вздрогнем?
   Стол был накрыт заранее. Надежда Родионовна вынула из холодильника запотевший графинчик со «Столичной». Отец налил три стопки.
   – Ну, за приезд!
   Михаил опрокинул свою прямо в желудок.
   Михаил Михайлович (в смысле, отец!), оценив ситуацию, моргнул жене, и та проворно убрала водку.
   – Ну, мама! Дай ещё! – потребовал сын.
   Отец покачал головой:
   – Хватит тебе, сынок! Я вижу, ты сильно этим делом увлекся! Закусывай, давай!
   Тот покорывял холодец, сжевал ломтик колбасы.
   – Теперь рассказывай, что случилось!
   – Ну, что, что… Я же говорю: интриги! Летунов меня вызвал и говорит: пиши заявление по собственному! У него, пидора, другой кандидат в референты нарисовался, блондинчик такой, симпа-атичный! Ну, я и написал… Мам, нет, правда, дай ещё водки, душа горит!
   Мать было привстала, но полковник Михайлов, знавший, что такое запой не понаслышке, движением бровей усадил её обратно.
   – Хватит тебе пока, сынок!
   Михаил озлобился и перестал отвечать на вопросы, демонстративно поедая кислую капусту.
   Время было позднее и, вскоре, все легли спать. А ночью родители проснулись от шума: Михаил, совершенно голый, стоял у книжного шкафа и орал:
   – Кыш, гады паршивые! Ишь раздухарились, чертенята! Думаете, я вас прихлопнуть не смогу? На, сука, получай! – и лупил веником по книжным полкам.
   «Белая горячка!» – с ужасом понял отец и позвонил в «Скорую».
   Михаила увезли в наркологию…
   Утром Надежда Родионовна позвонила в Люсе в санаторий.
   – Ой, Люсенька! Беда у нас! Мишенька из Парижа вернулся, а ночью забрали в наркологию с «Белой Горячкой»! Приезжай, деточка, повидайся с ним, может, он… – дальше она говорить не смогла, и телефонную трубку заполнили рыдания.
   – Я поняла, сейчас выезжаю! Где он, в какой наркологии? – кричала в трубку Люся.
   Насилу добившись вразумительного ответа, вызвала такси и помчалась в Москву, предварительно позвонив бабушке Марго. В обитель скорби они прибыли практически одновременно.
   – Ну, что я вам могу сказать, – пожимал плечами лечащий врач, Тимур Ашотович, – Состояние средней тяжести, делаем всё возможное… Думаю, через три дня будет хороший, да!
   – Может, лекарства какие-нибудь нужны? – спросила Люся, комкая платочек, мокрый от слёз.
   – Нет, у нас всё есть.
   – Тогда, доктор, вот, возьмите! – Маргарита Викторовна аккуратно вложила в карман халата несколько купюр, – А я договорюсь, чтобы его перевели в Кремлёвку.
   – О! В Кремлёвку – это хорошо, там питание лучше! – согласился доктор, радуясь, что одной головной болью у него будет меньше.
   – А увидеться с ним можно?
   – Нет, сегодня нельзя.

   По дороге в санаторий Маргарита Викторовна, пуская дым в приоткрытое окно Волги, сказала:
   – Ничего удивительного! Запил, наверняка, от тоски. К тому же, по моим сведениям, он с любовницей своей расстался!
   – Откуда ты знаешь, ба?
   – Оттуда! Она от него забеременела, это на пятьдесят втором году жизни! Вот и расстались!
   – Да ты что! Нет, что расстались, это хорошо, но ребенок!
   – Не волнуйся, внученька, там все в порядке. Твой муженек как бы ни при чём: Ленский дитя усыновит, вернее, за своё выдаст.
   – Ни фига себе, новости! Да, как он мог! Да я… Ладно бы, просто драл эту Валерьянку, так ещё и ребенка сделал! Ну, Мишка!
   Люся была вне себя. Беременность Валерьянки, в её понимании, указывала на особую серьёзность отношений. Об этом и Достоевский писал, и Куприн, и даже Оноре де Бальзак в переводе Н. Г. Яковлевой! Значит, муж не только изменщик, а ещё и кто похуже!

   Болящего перевели в Кремлёвскую наркологию через два дня. Не удивляйся, Читатель! Среди руководителей высшего ранга и партработников злоупотребление алкоголем было очень распространено!
   Вскоре после того, как Михаил угнездился на новом месте, приехала Люся. Ей было тяжело, но она решила крепиться и не показывать виду.
   – Миш, а Миш! Что случилось-то?
   – Ой, Воробушек, Летунов меня выжил! Подкатывался ко мне несколько месяцев, пидорас проклятый! Я, конечно, отказывался, потому, что я тебя люблю. Он тогда другого референта нашел, педрила! Симпатичного, такого… Ну, и заставил меня уволиться! Я и запил… маленько… Да, Люсь, мне главбух карточку дала! Она нам с тобой счет открыла в «Лионском Кредите» и все твои деньги туда перевела. Вот, возьми!
   Люся взяла карточку и спрятала её в портмоне.
   – А рожать ей скоро?
   – Кому?
   – Ленской!
   – А я откуда знаю?
   – Не финти, Мишка, мне всё известно! Было дело?
   – Ну, было… один раз… Она меня, поддатого, из засады изнасиловала! Подстерегла и… ага! Ты не думай, я сопротивлялся!
   – Бедненький! – с издевкой пожалела его Люся.
   Говорить больше было не о чем, и она ушла, оставив, впрочем, ананас и мандарины.

   Михаила продержали в наркологии почти до самого Нового Года. Капельницы с гемодезом, глюкозой и витаминами, а также усиленное питание сделали своё дело: он поздоровел, поправился и снова проявил интерес к живописи. Перезнакомился со всеми пациентами отделения и нарисовал каждому портрет, а также шарж в придачу, чем приобрел себе огромную популярность. Люся дулась с неделю, но потом снова стала навещать (муж, всё-таки!), хотя и не простила. В голове у неё зашевелились первые мысли о разводе.

   А двадцать восьмого декабря в роддоме Медико-Санитарного Отдела №8 города Обнинска Анна Валерьяновна Ленская родила двойню! Девочку и мальчика! Девица потянула на два триста, а парень – на два двести. Анна не могла на них надышаться! Во время кормления, вопреки правилам, разворачивала пеленки и трогала маленькие пальчики на ногах, жевала ушки и притискивала пальцем носики. А также целовала куда попало! Близнецы улыбались, иногда хмурились и вопили, и это повергало мадам Ленскую в сладкие спазмы восторга.
   Каперанг Ленский был на седьмом небе от счастья и устроил для новых сослуживцев банкет в ресторане «Юбилейный».
   – Как ребятишек-то назовете, Владимир Андреич? – спросил командир части, когда рюмки были налиты по первому разу.
   – Всё давно с супругой согласовано! – ответил тот, вставая, – Пацана – Андрюшей, а доченьку – Машей… Машенькой!
   И, не сдержавшись, заплакал.
   Все зашумели и принялись чокаться за здоровье новорожденных. К слезам сослуживца офицеры отнеслись сочувственно и с пониманием: шутка сказать, до шестого десятка был бездетным, а тут р-раз – и сразу двое!

   Перед самым Новым Годом Михаила выписали. Выйдя на свежий воздух, он закурил и потрогал в кармане письмо-рекомендацию от редактора одного престижного издательства. С редактором они сидели за одним столиком в столовой, играли в шахматы и преферанс. Сдружились, в общем! А художником работать в большом издательстве – это ого-го! Это и приличная зарплата, и связи! Можно уверенно смотреть в будущее.
   Отец, приехавший забрать его, заботливо накинул на плечи пальто:
   – Поедем, сынок! Мать с Люсенькой уже и ёлку нарядили, и пирогов напекли!
   Возвращение в семью прошло несколько натянуто: Люся была весела и вежлива, но на шею не бросалась, хотя и позволила поцеловать себя в щеку. Вечером сели провожать Старый Год. На столе, как и положено в праздник, было всё! Кроме спиртного. Даже в полночь Надежда Родионовна налила всем в хрустальные фужеры лимонад. Оба Михал Михалыча перенесли это мужественно. Потом, естественно, смотрели «Иронию Судьбы или С Лёгким Паром!» и Новогодний огонёк. Около четырех утра, зевая, все разошлись по спальням. Когда Михаил залез под одеяло, то обнаружил, что на Люсе надета байковая пижама, застегнутая на все пуговицы.
   – Эй, Воробьёва! Ты чего?
   – Ничего. Устала я. Спокойной ночи! – ровным голосом ответила жена и отвернулась к стенке.
   «Обиделась, наверное!» – с досадой догадался муж, – «Но на что? Весь вечер себя хорошо вел…»
   То же самое повторилось и на следующую ночь, а второго января Люся уехала с Маргаритой Викторовной в свой санаторий, где ей предстояло провести ещё четыре месяца.

   Михаила родители уговорили пожить с ними, и он согласился: это было лучше, чем одному в огромной дедовской квартире из угла в угол слоняться. Пожалуй, опять на пьянство потянет!
   В издательстве его приняли на работу с распростертыми объятиями – не только благодаря рекомендации! Портфолио с графикой, которую Михаил рисовал от нечего делать в Париже, в том числе офорты, иллюстрирующие «Проклятые Короли» Мориса Дрюона, произвело самое благоприятное впечатление. Работы было много, причем, работы приятной, творческой, и Михаил погрузился в неё с головой, засиживаясь иногда допоздна и напрочь забыв о водке. А о Марии не забыл! Она по прежнему снилась по ночам, теперь даже чаще, ибо мозг не был затуманен алкоголем. Но он понимал, что сны так и останутся снами и прекрасная кубинка потеряна для него навсегда.
   Постепенно наладилась и семейная жизнь. Навещаемая по воскресеньям Люся, поколебавшись, допустила мужа до тела, без прежнего, впрочем, энтузиазма. Тем не менее, определённая натянутость в их отношениях сохранялась…
   Маргарита Викторовна чувствовала, что у внучки камень на душе.
   – Что, Люсьен, Мишель не пьёт больше?
   – Не пьёт. Работает много.
   – А живет с родителями?
   – Да. Ему так лучше. Надежда Родионовна присмотрит, пока я не вернусь.
   – Значит, всё хорошо?
   – Хорошо-то, хорошо… Только, не могу я его простить, ба! Ну, до конца! Как вспомню, что он эту Валерьянку обрюхатил…
   – Она родила уже. Двойню. Девочку и мальчика.
   – Ах, даже так!?
   – Забудь, Люсьен! Что было, то прошло. Начните всё с начала!
   – Не знаю, ба… Мне нужно время.

   Мария заканчивала шестой курс, на котором пришлось поднапрячься. Лекции по госпитальной терапии были захватывающими, как приключенческие романы! Педиатрия, эндокринология, профессиональные болезни – уйма интересного! Все нужно было усвоить, разложить по полочкам…
   На «Скорой» она работала уже самостоятельно, выезжая на вызовы по неотложке – нарабатывала опыт. Сталкиваться приходилось с самыми разными ситуациями – от аппендицита до отека лёгких. Диагноз и лечение, как правило, не вызывали у неё трудностей, но иногда бывали и совершенно фантастические случаи!
   Приехала однажды на вызов к могучему грузчику, жаловавшемуся на боли в животе. С животом оказалось все в порядке – кишечная колика, быстро купированная инъекцией но-шпы. Но добрый молодец, застенчиво оглядываясь на дверь, негромко пожаловался:
   – Доктор, со мной что-то неладное творится! Прыщи по всему телу вылезли, усы повыпадали, а грудь, наоборот, растёт!
   Мария присмотрелась: грудные железы у мужчины и вправду, были увеличены, а из сосков при нажатии сочилась жидкость, похожая на молоко. Явно какое-то нарушение эндокринной системы! Но, откуда оно взялось и почему?
   – Раньше чем болели? – спросила она, ломая голову над непонятной проблемой.
   – Дык, ничем особенным… Вот, разве что, ангина у меня хроническая, часто обостряется. Так я от неё таблетки ем, тёща дала.
   – Покажите, какие, – попросила Мария, и тёща принесла початую упаковку.
   С изумлением наша студентка-старшекурсница прочитала на этикетке: «Бисекурин»! Гормональное противозачаточное средство!
   – И часто вы это лекарство принимаете?
   – Да по две таблетки два раза в день. Месяц принимал, потом неделю не принимал, потом опять месяц… Ангина же!
   Мария не знала, смеяться или плакать.
   – Видите ли… это таблетки для предохранения от беременности… для женщин… У мужчин женские гормоны могут вызвать и прекращение роста волос на лице, и увеличение грудных желез… и, даже, импотенцию!
   – Шо-о-о!? Так, это из-за них?! – резко вскочил с кровати пациент, наливаясь темной кровью гнева и сжимая огромные кулаки, – Мамаша!!! Вы чем меня накормили, а, мамаша?!
   Тёща, слышавшая всё, побледнела и порскнула в туалет, закрывшись там на задвижку.
   – Спасите! Помогите! Убивают! Ой, лихо! – заполошно вопила она, пока зять, страшно матерясь, пытался выломать дверь.
   Лишь вовремя пришедшая с работы жена «народного мстителя» смогла предотвратить кровавую расправу над волюнтаристкой!
   Потом, на кухне, тётка, сморкаясь в фартук, каялась Марии, накапавшей ей двойную дозу валерьянки:
   – От Таньки, золовки моей, таблетки остались… много… вот я и решила: чего добру зря пропадать, авось помогут, от ангины-то! Разве ж я знала, что они не антибиотики, а вовсе даже наоборот!

   Сильнее, чем сама работа, утомляла госпитализация: частенько приходилось везти больного через всю огромную Москву в определенную больницу, а там отказывали, и приходилось тратить время на долгие переговоры с диспетчером, уточняя следующую точку. Увы, в мегаполисе было множество больниц разной ведомственной принадлежности: в одних принимали только работников своих организаций, в других – не принимали иногородних.
   – Разве не все пациенты советские люди? – возмущалась Мария на утренних пятиминутках.
   – Советские, конечно, советские! Но – разные, – терпеливо объяснял заведующий подстанцией.
   Мария только вздыхала.

   В начале марта она была озабочена важным делом: искала подарок на свадьбу Хельге!
   За подругой уже несколько недель ухаживал аспирант с кафедры глазных болезней, Семен Шварц. Москвич, красавец, он утверждал, что влюбился в Хельгу с первого взгляда, хотя впервые они встретились год назад, ещё на пятом курсе – он замещал заболевшего преподавателя. Тогда никаких телодвижений он не совершил. Но в этом году вдруг ринулся на штурм девичьего сердца, как будто приказ получил! Семен ухаживал красиво: водил и в рестораны, и в театры, и на закрытые просмотры буржуазных фильмов. Целовал ручку, с каждым разом всё выше. Хельга была без ума от счастья! А недавно аспирант признался, что готов последовать за ней куда угодно, хоть в ГДР! Собственно (строго между нами, Читатель!), это и было его целью. На Горбачева последнее время сильно давили всякие империалисты, добиваясь вывода советских войск из ГДР, и он вот-вот должен был согласиться. Западные радиостанции много говорили о воссоединении двух Германий, предсказывая, что это важнейшее геополитическое событие произойдет в ближайшие год-два, если не раньше. Дураком надо быть, чтобы не воспользоваться ситуацией! Жена-немка – не роскошь, а средство передвижения! И Семен легко обаял простодушную фройляйн Мюллер.

   – Ой, Эстреллочка, он такой… такой… На руках меня носит! А фигура – как у Нибелунга! А вчера… – тут Хельга покраснела, – он меня… сделал женщиной! Два раза! Вот! А сегодня мы заявление в ЗАГС подали!
   – Я рада за тебя, подруга! – обняла её Мария, слегка утомленная, впрочем, темой Шварца, о котором Хельга щебетала часами напролёт.

   Итак, Мария рыскала по Москве в поисках достойного подарка. Хотелось купить что-нибудь практичное, нужное в хозяйстве, но, в то же время, компактное и не громоздкое. Ну, и долговечное, конечно! Как назло, ничего отвечающего этим критериям не попадалось. Собственно, конкретной идеи тоже не было. Сервиз? Кухонный комбайн? Как-то, не романтично… А что? Вопрос!
   После двух часов поисков наугад Мария замерзла и проголодалась, и тут её жалобно окликнула неопределенного возраста женщина в плюшевой жакетке и пуховом платке, надвинутом на самые брови. В руках у неё были две огромные сумки.
   – Дамочка! Не подскажете, как до ЦУМа пройтить?
   – Пойдемте, я покажу! – отзывчиво предложила Мария, сворачивая в Столешников Переулок, куда ранее не собиралась.
   Тётка, бормоча благодарности, волоклась сзади.
   – Вон он, ЦУМ! Теперь не заблудитесь! – показала рукой Мария на вожделенную цель всех гостей столицы.
   – Вот спасибочки, милая! Мне тама снохе сникерсов надоть штук двадцать купить!
   – Сникерсов? – удивилась Мария, – Да они же не только в ЦУМе продаются!
   – Не, мне сноха сказала, они в ЦУМе. Такие, на шнурке, в женско место вставляются.
   – Так это тампаксы! Сникерсы – это шоколадки!
   – Ой! Спасибочки, что разъяснила! Вот бы я опростоволосилась! У нас, в Ворсино, Сельпо таким товаром не торгует, – поблагодарила провожаемая, а на самом деле – ангел второй статьи Вагабонд, два часа искавший возможность довести Марию до этого конкретного места.
   Мария насчет Ворсино не поняла, но на пути как раз возникла стекляшка-пельменная, и она решила, что тарелка сих плодов Моспищепрома и стакан горячего кофе со сгущенным молоком согреют и взбодрят усталое тело.
   Народу было довольно много, пришлось стоять в очереди минут пятнадцать.
   – Вам со сметаной? Или с уксусом? – равнодушно поинтересовалась усталая раздатчица.
   Наученная опытом жизни в большом городе, Мария взяла пельмени без ничего, а к ним, отдельно, полстакана сметаны. Обмакнешь пельмешек в сметану – и в рот! Вкуснота! А если в сметану ещё горчицы добавить, то вообще, пища богов и студентов!
   Свободных столиков не было, и она подошла к угловому, за которым спиной к залу сидел и поедал пельмени молодой мужчина в пыжиковой шапке.
   – У вас свободно? – вежливо спросила Мария.
   Мужчина обернулся – и девушка едва не уронила поднос: это был Мигель!
   Тот тоже вздрогнул.
   – Свободно… Садись, Мария… Павловна!
   Искать другое место было глупо – не бродить же с подносом по всему залу! Мария села.
   Некоторое время они молча, изучающе смотрели друг на друга. Прошлое накатило на обоих лавиной воспоминаний, глубоко запрятанных в тайниках памяти: первая встреча, прикосновения, поцелуи… Сердца синхронно сжались от боли утраты.
   «А Мигель почти не изменился, разве, что, слегка похудел и повзрослел: вон, седые волосы на висках, и морщинки в углах глаз… Щетина… не брился сегодня, но так ему даже ещё больше идёт!» – подумала Мария, и забытое теплое чувство нежности всплыло и попыталось замерцать в глазах.
   Она поспешно опустила ресницы: чужой, женатый мужчина… Нельзя!
   «Она совсем такая же красавица! Бледная немножко… А волосы где? Неужели, остригла?» – подумал Михаил и отпил кофе внезапно пересохшим ртом.
   Титаническим усилием воли он пригасил пламя страсти во взоре, чтобы не прожечь в красавице сквозную дыру.
   – Ты как здесь? – спросил он тихо, не надеясь на ответ: с какой стати эта богиня станет с ним, предателем, разговаривать!
   Но Мария ответила:
   – Я сегодня выходная, ищу подарок Хельге на свадьбу. А что подарить – не знаю!
   – Подари им часы! – не задумываясь, посоветовал Михаил, – Такие… небольшие, настенные. Я очень симпатичные в антикварном на Арбате видел вчера.
   – О! Часы – это мысль!
   Забытые пельмени обреченно остывали в тарелке, ибо воцарилась долгая пауза.
   «Она на меня даже не смотрит! Что ж, заслужил… Надеяться не на что…» – сумбурились мысли в голове Михаила.
   «Почему он прищурился на меня так равнодушно? Неужели у него все погасло, даже искорки не осталось? А, впрочем, как ему ещё на меня смотреть, на сушеную воблу? Ни макияжа, ни прически, ни даже маникюра… и губы потрескались!» – горевала Мария.
   – А ты… как здесь? – спросила кубинка, не поднимая глаз и теребя пуговицу пальто.
   – А я здесь, рядом, работаю. В издательстве, художником, два месяца уже. Перерыв у меня, вот и зашел пельменей поклевать.
   – А Париж?
   – Париж кончился.
   Пельмени уже тряслись от холода, а люди всё не принимались за трапезу.
   – Твоя… супруга, в добром ли здравии?
   Михаил криво улыбнулся на это архаичное выражение: наверняка сейчас Островского читает!
   – Сейчас – в добром! У неё, ведь, тогда туберкулез развился. До сих пор лечится, в санатории сейчас. Только мы развелись…
   – Ты врешь?!
   – Зачем мне врать? Развелись две недели назад. Детей нет, имущественных претензий тоже. В ЗАГС сходили, печать поставили – всё!
   – Но почему? Вы же… она же…
   – Да, долго рассказывать… В общем, если коротко, то я в Париже не удержался и бабу завел, пока Люська здесь лечилась. Вернее, это не я любовницу завел, а она меня взяла в полюбовники. А потом она забеременела, а Люська узнала, и не смогла мне этого простить. Да ещё я пить начал… до «Белой Горячки» допился, представляешь? Меня уволили с работы, в Москву вернулся и в наркологию попал…
   Слова и предложения лились из Михаила широкой рекой! Давно он так не выговаривался, и ему становилось легче с каждой минутой.
   Мария слушала не перебивая, слегка склонив голову набок и шевеля губами, как бы повторяя услышанное, чтобы лучше запомнить.

   А к разводу, окончательному и бесповоротому, привело вот что:
   В начале февраля в Москву приехала из Брюсселя Ганна Осиповна. С тёщей Михаил был в отличных отношениях, да и она симпатизировала зятю, ничего не зная о драме в семье дочери. Ей рассказали об якобы имевших место интригах, в результате которых Михаилу пришлось досрочно покинуть столицу Франции. Ну, а пить он начал из-за разлуки с женой! Но теперь, когда семья воссоединилась, Миша больше не пьёт. Работу нашел хорошую, по специальности, ждет не дождется, когда Люся закончит лечиться и придет домой насовсем. Такая, значит, версия. Ганна Осиповна повозмущалась, поплакала и назвала Михаила «сыночка».
   Забыл сказать, что все происходило в дедовской квартире, Михаил не смог выдержать материнскую опеку больше двух недель. Люся сбегáла из санатория дважды в неделю, дабы поддерживать в семейном гнезде порядок и создавать уют.
   За разговорами не заметили, как пробило час ночи! Метро закрылось, такси ловить не хотелось, да и криминальная обстановка в Москве была не такая, чтобы женщине домой в одиночку добираться.
   – Ночуйте у нас, маман! – великодушно предложил Михаил, и тёща охотно согласилась.
   Ей постелили в спальне, уступив супружеское ложе. Себе с мужем Люся постелила в кабинете, на тахте. Михаил там спал, когда Люси не было дома, и ей захотелось оставить следы своего присутствия: ну, чтоб подушка пахла её духами и вообще…
   За ужином все трое выпили, конечно, доброго французского коньячку. Тёща побольше, Михаил только понюхал, а Люся совсем чуть-чуть. Пожелали друг другу спокойной ночи и легли. И уснули, да! А ночью Михаил встал в туалет. Справив нужду, он, совершенно сонный (и голый!), на автомате прошлепал в спальню и привалился к теплому боку Ганны Осиповны. Та, усталая с дороги, и разморенная коньяком, не проснулась, а только мурлыкнула: «Ох, Вася!» и привычно задрала подол ночнушки выше талии. Приняла лежащее рядом тело за мужа! Ошибочно, ага! И в таком виде их нашла утром Люся, не нашедшая мужа рядом и отправившаяся его искать!

   – … и вот я спросонок слышу визг! Глаза продрал – а это Люська! Трясется, вся белая как мел, пена изо рта! Я понять ничего не могу! Огляделся: мать честная! Лежу голый в обнимку с тёщей! И она голая, представляешь? Как такое получилось? А Люська орет-надрывается:
   – Ты, животное, пьянь подзаборная, в моем присутствии мою собственную мать изнасиловал! Вообще, всякую совесть потерял и понятия рассыпал!
   Тут тёща вскочила – и давай меня поливать: ах ты насильник коварный, к спящей женщине подкрался незаметно, аки тать в нощи, ах ты змей подколодный, незаслуженно на груди Воробьёвых пригретый, и, вообще, ах ты мерзкий аморальный тип! Мне и слово вставить не дали: собрались в три минуты – и фр-р-р – улетели, на прощанье по оплеухе отвесив! А на другой день Люська на развод подала…
   Пельмени уже давно приняли лютую смерть от переохлаждения и покрылись пленкой застывшего жира, а разговор, вернее, монолог Михаила, все не кончался. Мария слушала – и чувствовала, как сползает с души тяжесть произошедшего между ними, как уменьшается пропасть, вырытая взрывом расставания и последующей разлукой.
   Пельмень Максим, названный так потому, что был самым большим в пачке, последний, сохранивший капельку тепла, собрал остатки сил, подпрыгнул и накололся на вилку. Мария удивленно вздрогнула, не понимая, откуда на вилке взялся пельмешек, затем рассеянно положила его в рот. Максим облегченно вздохнул: он исполнил своё главное предназначение, для которого и был создан на «Мясохладокомбинате №2» города Москвы!
   – Эй, молодёжь! – раздался рядом грубый голос уборщицы, – Здеся, однако, не дом свиданий! Здеся люди кушать приходют, а вы два часа столько местов зазря занимаете и только треплетесь! Давайте, ослобоняйте помещение, людям чтоб сесть было куда!
   Михаил взглянул на часы:
   – О, и правда, засиделись мы! Я на полтора часа с перерыва опоздал! Шеф меня убьёт по голове чем попало!
   Залпом выпив холодный, как март месяц, кофе, Мария встала, и они вместе вышли из стекляшки, провожаемые проклятиями уборщицы за неубранный за собой стол.
   Помедлив минуту, молча кивнули друг другу и разошлись. Увы, прощание прошло без поцелуев!

   Мария пошла на Арбат, в ту пору уже оккупированный продавцами сувениров, художниками и музыкантами. Матрешки, изображающие советских государственных деятелей (самая большая – Горбачев, самая маленькая – Ленин!) повеселили её, и она решила обязательно купить такую в подарок родителям.
   – Девушка! Портрет за пять минут! – жалобно воззвал какой-то парень в телогрейке, сидевший на складном стуле перед мольбертом.
   Ему было холодно, с носа свисала капля. Покачав головой, Мария прошла мимо. За пять минут! Разве что шарж… Она помнила, как долго приходилось позировать Мигелю…
   Вот и антикварный магазинчик в полуподвале. Войдя, она сразу увидела часы, о которых говорил Мигель. Небольшие, полметра в высоту. Резной, темного дерева корпус, бронзовый циферблат с римскими цифрами и черными готическими стрелками. Бронзовый же маятник за толстым граненым стеклом.
   – Скажите, а куранты играют?
   – И куранты, и бой, и механизм – все в отличном состоянии, девушка! – оживился скучающий продавец, – И ключик есть, чтоб заводить, а как же! Первая четверть девятнадцатого века! Самому Лермонтову принадлежали!
   Соврал, конечно. Часы завели, и они исправно отзвонили мелодию. Бой был приглушенный, ненавязчивый.
   – Беру! – сказала Мария, отсчитывая купюры.
   Часы стоили довольно дорого, но ей было не жалко денег: во первых, подруге память будет, а во вторых – советские рубли все равно на Кубу не возьмешь!
   Выйдя с картонной коробкой на мартовский ветерок, Мария поёжилась и, почему-то, представила эти часы в спальне квартиры Мигеля: она, стоя на табуретке, заводит их, а Мигель держит её за ноги, чтобы не упала, постепенно продвигая шкодливую руку все выше под юбку… Фу, какие глупости в голову лезут!
   Приехав домой, спрятала коробку под кровать до поры, вскипятила чаю и сделала бутерброд с сыром, ибо голод заявил о себе с новой силой. Достала записную книжку: сколько же за эти годы в неё набилось телефонных номеров! Целая толпа! На букве «М» задержалась. Малыгина, Мелешко, Монгольское посольство… какой-то Паша… Почему это он на «М»? Вот, Мигель! И имя, и номер густо заштрихованы. А если посмотреть сбоку? Вот, можно разобрать: 246-35-79! Нет, звонить она не будет: столько лет прошло, все быльём поросло… Просто так посмотрела.

   Вагабонд с досады стукнул кулаком по облаку, на котором сидел. Просто так посмотрела! Нет, чтобы взять и позвонить!

Глава следующая

   До самого вечера Михаил не мог сосредоточиться на работе. Страницы его альбома были покрыты портретами Марии: фас, профиль, три четверти, в полный рост, по пояс, конный портрет, в бальном платье с открытыми плечами, в купальнике, ню… И даже шарж!
   Задумавшись, он не заметил, как вошел шеф, художественный редактор Александр Александрович Цыганков.
   – О, ты все работаешь! Ну-ка, ну-ка, покажи!
   Деваться было некуда, пришлось показать.
   – Ну, ты даешь, Миша! Мастер, одно слово! Только, я не понял: ты сейчас иллюстрации к какой книге готовишь?
   – Э-э… «Пособие по искусственному осеменению овец в условиях малого фермерского хозяйства»… – виновато втянул голову в плечи художник.
   – Да-а? Что-то эта красавица на овцу не похожа… Впрочем, если в блондинку переделать, да завить мелким бесом, то… на обложку, пожалуй, сгодится! Вот этот вариант, на коне! Типа, она пастушка, ага? А кто модель? Я её знаю?
   – Нет, Сан Саныч, это так, фантазии… Из головы.
   Шеф внимательно посмотрел на Михаила, сдвинув очки на кончик носа:
   – Иди-ка ты домой, фантазёр! А то, что-то ты не в тему творишь!

   На пути домой, стиснутый в метро спрессованными в монолит пассажирами, Михаил маялся муками совести. Любил одну, женился на другой, ребенка сделал третьей… Ни Марии, ни Люсе счастья не принес, только испортил им жизнь… И сам счастья не обрел! Не надо было на этот Париж заводиться, ох не надо! Ну, поехал бы в Оймякон, оттарабанил бы три года, подумаешь! Зато не расстался бы с Марией! Она бы приезжала на каникулы, а он – в отпуск. Эхма! Прошлого не вернешь, история не знает сослагательного наклонения… А может, удастся с синьоритой Рамирес того… опять подружиться? Да ну, куда там! Она и не смотрела на него в стекляшке, так, поглядывала, как на постороннего… Хоть бы отпустила совсем и перестала сниться по ночам! Как там Люська однажды сказала? «На свете счастья нет, но есть покой и воля…». Пушкин, гений русской словесности… Покой нужен, о, как нужен покой душе! А какой, нафиг, покой, когда один взгляд тех кубинских глаз снова его сжег, как щепку?
   Приехав домой, заварил себе чаю крепостью в килограмм тротилового эквивалента. Воля! Вспомнилась строка из Высоцкого: «Воля – волей, если сил невпроворот…». А где их взять, силы, чтобы бороться с любовью?
   Налил упарившийся чай в поллитровую фаянсовую кружку с барельефом шуточной медали «За взятие Самовара голыми руками» и надписью «Чай – не водочка, пей от пузичка!», купленную на Арбате у кустарей. Вытянув губы, отхлебнул: нормально, не обжигает! Горечь чая прочистила мозги. Решение пришло: надо встретиться с Марией и всё-всё ей объяснить! Что любил и любит все эти годы только её, что брак был по расчету, что… Но, он же предал её, предал! Нет, не простит…
   Телефон, скучавший весь день, уловил электрический импульс и заверещал звонком на всю квартиру. Михаил взял трубку:
   – Алё?

   Мария лежала и пыталась читать учебник тропических болезней, но никак не могла сосредоточиться. Мысли её всё время возвращались к неожиданному свиданию с Мигелем. Почему он на неё смотрел так равнодушно? Неужели она уже не может нравиться мужчинам… мужчине? Не выдержав, подошла к трюмо и угрюмо всмотрелась в своё отражение: косметики – ноль, брови не выщипаны, щеки бледные, губы обветренные… Поколебавшись, распустила волосы: о, так, конечно, лучше! Ой! Морщинка между бровей! Ещё вчера её не было! Старость стучится в двери… Мигель, Мигель! Хоть бы отпустил совсем, перестал терзать каждую… ну, почти каждую, ночь! Как вырвать любовь из сердца? Ах, если бы можно было начать все сначала! Она готова простить и предательство, и измену… Но человек, встреченный в кафе, уже не восторженный юноша, как прежде, на что ему морщинистая старуха! Хотелось заплакать от безысходности, но Мария сдержала слёзы.
   Дверь распахнулась, и в комнату вихрем влетела возбужденная Хельга.
   – Ой, Эстреллочка! Я сегодня с его родителями иду знакомиться! Так страшно, слушай! Вдруг я им не понравлюсь? Они для своего единственного сыночка, небось, красавицу ожидают! А я не она…
   – Ну, как это ты – и не понравишься? Ну, не красавица, зато умница, отличница и значкистка ГТО! – рассудительно успокоила её Мария, – Ты уже продумала свой имидж?
   Подруга растерянно осмотрела себя:
   – Нет… А какой лучше?
   – Я думаю, что лучше всего будет имидж «Гретель» – скромная провинциальная немецкая девушка с легким налетом кокетства.
   – Пожалуй…
   И они принялись работать: подбирать платье и аксессуары к нему, украшения, макияж. Несколько вариантов пришлось забраковать и начинать все с начала. В результате Хельга опоздала на свидание с женихом на целых сорок минут!
   – Все равно боюсь! – уныло заявила она перед уходом, – У меня же нос длинный, рот большой и веснушки всякие…
   – Не бери в голову! Не родители же на тебе будут жениться! Во, ты им ещё намекни, что ты хозяйственная, готовишь хорошо!
   – А как? – жалобно воззрилась на подругу Хельга.
   – Да очень просто! Возьми холодец, который мы вчера сварили!
   – А это удобно? Может, лучше тортик купить?
   – Покупной тортик не годится, балда! Им про хозяйственность не намекнёшь! А холодец – самое то! Мировой закусон, как Райкин говорит!
   Схватив эмалированный почкообразный (медицинский!) лоток с холодцом из свиных ножек, Хельга зацокала каблучками к лифту.
   Все эти хлопоты на время отвлекли Марию от грустных мыслей. Она передумала учить уроки и включила телевизор, купленный ещё три года назад по настоянию Хельги.
   На экране старенького «Горизонта» появился какой-то смутно знакомый мордастый политический деятель, вещавший о трудностях, переживаемых страной в это судьбоносное время. Дескать, из-за происков империалистов, саботажников, окопавшихся в местных органах власти, а также сепаратистских настроений в ряде союзных республик, возник дефицит бюджета, не позволяющий закупать продовольствие за границей в прежних объёмах. Пришлось, значит, пойти на временные меры, призванные служить улучшению снабжения населения: ввести талоны на продукты питания на большей части территории страны.
   Мария заскучала, и принялась искать плоскогубцы, чтобы переключить канал, ибо ручка была сломана давным-давно.
   «Вечно Хельга их бросает где попало! … А, вот они! … Импорт продовольствия… Наш сахар, что, тоже сократят? В смысле, станут покупать меньше? Куба только и продает СССР, что сахар да кофе, сигары не в счёт… Как тогда жить?»
   Переключатель каналов с натугой провернулся и щелкнул. Вагабонд, уловив свой шанс, срочно превратился в электронные пучки и принялся изображать по второй программе окончание фильма «Москва слезам не верит», давно выученного всей страной наизусть. «Да, какая гордость? Да я за ним хоть на край света!» – рыдала артистка Алентова в образе Кати.
   Вот оно! Надо встретиться с Мигелем и всё-всё ему рассказать: как страдала от любви все эти годы, как он до сих пор снится ей по ночам, и что она жить без него не может! И будь, что будет! Впрочем, хуже, чем сейчас, уже невозможно.
   Обкатав эту мысль в голове и не найдя в себе возражений, Мария выключила электроприбор и пошла в комнату 13—10, где по прежнему жили Иван, восстановившийся в прошлом году после армии, куда он попал после отчисления за хроническую неуспеваемость, перешедшую в острую, Владимир, ставший аспирантом на кафедре судебной медицины, и, конечно, индеец Хосе – Соколиный Глаз.
   Иван, набравшись специальных знаний и навыков во время службы в войсках связи, проявил чудеса изобретательности и сноровки, вылившиеся телефонизацию комнаты! Телефонный аппарат был хитрым образом параллельно подсоединен к телефону-автомату у входа в корпус, вечно не работающего то из-за обрезанной трубки, то из-за засоренного монетоприёмника. Но начинка в нем никогда не отказывала! Правда, работала связь только в одну сторону: ребята могли звонить бесплатно кому попало, но им позвонить было невозможно. Такое, вот, пиратское устройство! Нельзя было звонить и по межгороду, но Иван клялся, что эту проблему он тоже решит, надо только залезть в местный коллектор и похимичить с проводами. Друзья и знакомые могли пользоваться телефоном за скромные пожертвования в экономику комнаты.

   Дверь открыл Хосе и поздоровался по испански:
   – Буэнос нучес, Эстрелла!
   – Салуд, компаньеро! – улыбнулась визитерка, – Позвонить позволишь?
   Парень был едва ли не единственным испаноязычным во всем корпусе, и Мария с удовольствием с ним при случае болтала, чтобы не заржавела родная речь.
   – Конечно, прекрасная синьорита! Мне, что, выйти?
   – Да, пожалуйста… Минут на пять, хорошо?
   – Буэно!
   Оставшись одна, Мария медленно накрутила заедающий диск. Ту-у… Ту-у… Ту-у…
   – Алё!
   В горле неожиданно возник комок, который с трудом удалось проглотить.
   – Мигель…
   Голос на том конце провода внезапно охрип:
   – Да… Мария?!
   – Нам надо встретиться…
   – Надо. Где и когда?
   – Сейчас. Приезжай…
   – В какой ты комнате? Я искал тебя, но ты перехала…
   – Я в номере 9—11, в угловой.
   – Еду!
   Клик! Связь разъединилась. Мария аккуратно положила обмотанную изолентой трубку на рычаг и вышла в коридор. Хосе, сидя на корточках, курил в отдалении около мусоропровода.
   – О, ты уже? – удивился он, вставая.
   – Да! Спасибо тебе. Ты даже не представляешь, какой это был важный звонок!
   Порывисто обняв смутившегося никарагуанца, Мария побежала к себе – наводить красоту!

   После телефонного разговора Михаил засуетился, как суетится проспавший на работу человек, ищущий по всей квартире потерявшийся носок. Мария позвонила! Сама! Пригласила! Значит, шансы есть!!! Глянул на себя в зеркало: побриться, немедленно! Кинулся в ванную. Проклятье, пена для бритья закончилась! Намылив щеки земляничным мылом, принялся лихорадочно скоблить двухдневную щетину. Бритва обиженно скрипела, намекая, что надо бы сменить лезвие. Выбривая подбородок, порезался. Блин! Наскоро заклеив порез клочком туалетной бумаги, кинулся в спальню искать чистую рубашку. Как назло, ни одной глаженой! Надел водолазку. Жалко, к ней галстук не повяжешь! Парадный костюм… С удивлением заметил, что и брюки, и пиджак стали великоваты. Похудел, значит, и не заметил, как. Затянувшись ремнем, выскочил в прихожую, нацепил куртку и, не дожидаясь лифта, ссыпался по лестнице. На улице повезло сразу поймать частника.
   – Куда поедем, командир? – осведомился тот, быстро оглядев пассажира и составив положительное мнение: трезвый, нарядный, торопится!
   Значит, торговаться не будет!
   – Сначала цветов где-нибудь купить, а потом на угол Волгина и Островитянова!
   – Цветы? Это крюк придется делать, ближе метро «Юго-Западная» щас не купишь! Червончик, ваше степенство!
   Цена была слегка завышена, но Михаил торговаться не стал:
   – Хорошо, хорошо! Поехали!
   У метро, в виду позднего часа, стояла всего одна бабулька с розами. Михаил выскочил из машины, и бегом направился к ней, но опоздал: какой-то парень уже отсчитывал деньги.
   – Комитет госбезопасности, капитан Михайлов, – небрежно махнул красной книжечкой наш влюбленный, – Извините, товарищ, цветы мне необходимы для оперативных целей! Задержание шпионки может сорваться!
   Парень оторопело отдал букет. Сунув бабке деньги, Михаил вернулся в машину. Водитель, слышавший всё, с уважением покосился на «капитана» и вырулил на проезжую часть.
   – Гони! – приказал лжекомитетчик, все ещё находясь в образе, – Опаздываем!
   Жигуль рванулся с места, как наскипидаренный.
   У общежития Михаил протянул червонец:
   – Вот, бери – и быстро уезжай! И забудь, что меня возил!
   Тот, испуганно кивнув, испарился.

   Вахтерша у турникета сидела новая, не Смурякова. Дама нормальной советской упитанности – так, пудов на шесть-семь, с выкрашенными в свекольный цвет волосами. Ей недавно исполнилось сорок пять, и она была ягодка опять, но, из-за кунштюков Перестройки, выглядела немного старше.
   – Пропуск! – бдительно вскинулась сия стражница от недовязаннной кофточки.
   – Комитет госбезопасности, капитан Михайлов, – сделав официальное лицо, представился Михаил, – Фамилия? Вас должны были предупредить обо мне по телефону в двадцать один ноль-ноль!
   – Силантьева я, – растерянно привстала вахтерша, – Только мне не звонили…
   – Бардак! Страна разваливается, и даже свои, комитетские, подводят! – возмутился Михаил, сжимая кулаки в притворной досаде, – Ладно, я с ними разберусь… У вас до скольки смена, товарищ Силантьева?
   – До восьми ноль-ноль…
   – Тогда так: я по рации свяжусь с Центром, а они там решат, звонить вам, или нет. Никуда не отлучайтесь, документы у всех проверяйте с особой тщательностью. Если появится мужчина и предъявит документы на фамилию Петров-Водкин, пропустите, но запишите, в какую комнату он пошел и позвоните вот по этому номеру, – он записал тетке номер кооператива «Секс по телефону», – Скажете пароль: «Петропавловск-Камчатский», отзыв: «Вы куда звоните?». Наши приедут и возьмут, наконец, этого гада! Запомнили?
   – Так точно, товарищ капитан! – вытянулась в струнку вахтерша, незаметно пряча вязание.
   Заморочив женщине голову, Михаил направился к лифту. Лифт не работал.
   – Поч-чему лифт не функционирует?
   – Так, это… отключаем на ночь, товарищ капитан! Электричество экономим!
   – Включите немедленно! Вы что, хотите операцию сорвать?!
   – Есть включить!

   Мария, создав на лице произведение искусства при помощи Хельгиного косметического набора, чуть не разрыдалась, сообразив, что ей абсолютно нечего надеть! Все старые наряды вышли из моды, да и от долгого висения в шкафу потеряли форму. Не надевать же на свидание белую блузку и черную юбку! Сунулась в шкаф Хельги: не то, не то… вот это платье из крепдешина, пожалуй, подойдет… Летнее, правда, но зато свободного покроя. Все остальное ей будет, увы, мало.
   Надела, повертелась перед зеркалом: неплохо, только коротковато, на две ладони выше колен! И прозрачное! Надо поддеть под него комбинацию…
   Тут раздался стук в дверь и у Марии ослабли ноги. Он пришёл! Но, почему так быстро? Или это она слишком долго копалась с гримом?
   Как во сне, она сделала несколько шагов до двери и распахнула её. На пороге стоял Мигель и сверкал глазами с чисто выбритого лица! Усы фасона «Смерть девкам!» топорщились совсем также, как раньше. Странно, что они не бросились в глаза там, в пельменной… И пахло от него её любимым земляничным мылом!
   – Вот… это тебе! – застенчиво протянул букет Михаил, пожирая синьориту Рамирес глазами.
   Она была непередаваемо прекрасна: всё те же распущенные волосы с алой лентой, сияющие глаза, полуоткрытые губы… И полупрозрачное платье, сквозь которое видна умопомрачительная грудь!
   Сознание на миг помутилось, и он споткнулся о порог, упав прямо в объятия любимой. Их губы встретились совершенно случайно (а может – и не случайно!) и произошел поцелуй, и не просто поцелуй, а поцелуй с большой буквы «Пэ»! Цветы упали на пол…
   Оторвавшись друг от друга, чтобы перевести дух, они стояли, держась за руки, смотрели в глаза и не могли насмотреться.
   – Входи! – наконец, пробормотала Мария, и Михаил вошел.
   Они сели на койки у низкого кофейного столика и долго молчали.
   – Ты надел водолазку задом наперёд! – приглядевшись, сообщила Мария.
   Михаил покраснел и стал ещё привлекательней:
   – Правда? Я торопился…
   И он снял водолазку… и платье с Марии… И все остальное тоже! Разговоры и объяснения оказались не нужны! Они были опять вместе, и это было главное. Ночью – да, они шептались под одеялом, рассказывая, как жили все эти годы. Село Ульяничи, Париж, Гавана…
   – А в госпитале меня полюбил кот! Серый такой, в полосочку! Так жалко было с ним расставаться… Я, наверное, когда вернусь, найду его и возьму к себе!
   – А я для выставки голого пролетария изобразил, с вот таким фолиантом! Так мне велели его в трусы одеть, а то, дескать, неприлично! Я мучился-мучился, а трусы так и не получились! Вернее, получились, но прозрачные! Все равно всё видно, г-м! Но прошло, купили даже!
   – А мы с Хельгой в Ульяничах медведя видели! Живого! Ох, и напугались! Корзины бросили, драпали не разбирая дороги, но впереди собственного визга!
   – Медведь – ерунда! Вот, у меня в спальне призрак завёлся – так это да! Стоит, руки тянет, клыки – вот такие! – ощерил… Ой, блин! Я, между нами говоря… едва не тово! Во, волосы седые, видишь?
   – Бедненький! И как же ты с ним жил дальше?
   – Как, как… Дверь в спальню досками забил нафиг!

   Около трёх часов ночи вахтерша, извертевшись от нетерпения, не выдержала и набрала номер, записанный «капитаном Михайловым».
   – Алё! Это… Петропавловск-Камчатский!
   – Вы куда звоните, женщина?
   – Так, это, вам звоню! Никакой Петров-Водкин пока не появлялся! Что дальше-то делать, ежели не придет? До утра ждать? А потом передать по смене?
   В телефоне возникла пауза, затем трубка снова заговорила, на этот раз бархатным мужским баритоном:
   – Я вхожу в комнату и нежно прикасаюсь к твоей груди! Ты чувствуешь, как в тебе разгорается желание… Оно согревает тебя до самых кончиков пальцев, сердце твоё сладко замирает… Ты срываешь с меня рубашку, обрывая пуговицы, а я провожу рукой по застежке твоего платья, и оно медленно соскальзывает на пол… Я легко, едва касаясь, целую тебя в краешек губ…
   Вахтерше и в самом деле стало душно в длинных байковых панталонах с начёсом, а сердце, действительно, сладко замерло, а потом ёкнуло. Но о долге она не забыла!
   «Шифр! Это же он шифровку диктует, для капитана!» – догадалась мадам Силантьева, лихорадочно хватая обгрызенную шариковую ручку:
   – Ой, помедленнее, пожалуйста! Я ж записываю!
   Через сорок семь минут вдовеющая уже восемь лет вахтерша Силантьева, испытав три мощных оргазма, сидела в полном изнеможении в своем кресле, жалея, что невозможно сменить трусы на более сухие, и не подозревая, что вскоре придёт счёт на две её зарплаты. Но это потом, а сейчас ей было так хорошо, как никогда раньше, даже в замужестве!

   Утром Михаил, выпив восхитительного кофе, сваренного синьоритой Рамирес, отправился на работу, благополучно проскочив через вахту: вахтерша Силантьева спала, блаженно пуская носом пузыри!
   Мария, не спеша прибравшись (ей было к третьей паре!), варила себе яйцо на завтрак, как вдруг дверь распахнулась, и на пороге появилась слегка растрепанная Хельга.
   – Ну, как прошло?
   Подруга швырнула сумочку на кровать и облегченно перевела дух:
   – Прошло на ура! Родители замечательные, такие, все из себя, интеллигенты. Мама венеролог, папа невропатолог. Или наоборот? Не помню… Всё выспрашивали меня: кто, откуда, да есть ли родственники в Америке. Фаршированной рыбой угощали вкусной, я даже рецепт списала. Только холодец есть не стали, почему-то! Спросили: холодец свиной? Я говорю: да! А они его есть не стали… Так неудобно получилось! Сёма, впрочем, поел немножко, сказал, что вкусно… А потом он меня ночевать оставил, я стеснялась, но он уговорил. Легли, Сёма меня обнимает, а я слышу из-за двери, как Эсфирь Давидовна шепчет: «Ну, как она лежит, эта гойка? Ребенку же неудобно!», а Борис Семенович её утешает: «Фирочка, не волнуйся, наш сыночек уже большой мальчик, он таки приноровится!». Думала, сквозь землю провалюсь, так стыдно было, что неправильно легла! Слушай, а что такое «гойка»?
   – Гойка? Не знаю… Надо в словаре посмотреть!

   Итак, Мария и Михаил снова начали встречаться! Буквально, они начали с того, на чем прервались четыре года назад. Два-три раза в неделю Мария ночевала у своего любимого, готовила ему ужины и завтраки, а самое главное – варила кофе!
   Родители были рады: ещё бы! Сын снова не один, под положительным женским влиянием, забыл о пьянстве!
   – Знаешь, Миш, мне Мария всегда нравилась! Больше, чем Люся, ага! И хозяйственная, и красивая, и доктор без пяти минут!
   Михал Михалыч энергично соглашался.
   – Верно, Надюша, лучше и желать нельзя. Вот, только, как у них будет?
   Вопрос этот оставался открытым. Тщательно наведя необходимые справки, Михаилу удалось выяснить, что предоставление советского гражданства синьорите Рамирес возможно, но процесс рассмотрения заявления может затянуться. Согласие же кубинского правительства для этого не обязательно.
   – Давай сделаем так: поженимся, а потом ты подашь заявление на гражданство! – предложил Михаил.
   – Да, но я все равно должна буду отработать пять лет по распределению!
   – Мы поедем на Кубу вместе, сейчас я легко могу получить загранпаспорт, и там обо всем договоримся с вашим Минздравом. Предложим, чтобы вычитали стоимость твоего обучения из зарплаты. Да пусть хоть всю зарплату забирают! Зато будем вместе, в Москве! Должны согласиться, чай, не звери!
   План этот вызывал у Марии сомнения, но другого просто не было. Не вернуться на Кубу она не могла – тогда бы долг повесили на родителей, сослав их пожизненно в горы Сьерра-Маэстра на расчистку трассы в джунглях.
   Не откладывая дела в долгий ящик, наши влюбленные уже в апреле подали заявление о вступлении в брак. ЗАГС, брачующий советских людей с иностранцами, в Москве был только один, поэтому очередь была не очень большая.
   Хельга восприняла их воссоединение скептически. С высоты своего замужнего статуса она советовала Марии не торопиться, проверить чувства как следует. Ненадежный, он, Михель! Изменщик! Марии изменил, жене изменил… Что-то в будущем отчебучит? Мария же страстно защищала любимого, приводя неубедительные доводы, типа: он её целует, значит – любит, в глазах у него светятся чувства, и вообще, она уверена, что все, случившееся ранее между ними, было досадным недоразумением!

Глава четырнадцатая

   Михаил и Мария поженились на майские праздники. Гостей на свадьбе было немного: родители, несколько друзей семьи, Анджела из посольства, Хельга с Семеном, поженившиеся месяцем раньше, трое друзей из комнаты 13—10, несколько однокурсников, шеф Михаила с женой и Смахтин (как же без него!) со своей подругой Таней.
   Мария была в скромном белом платье, купленном в «Салоне для новобрачных» и белой шляпке, без фаты…
   Нет, Автор не будет утомлять Читателя описанием ещё и этой свадьбы. Скажем только, что все прошло достойно и в соответствии с понятиями. Ой, то-есть, Автор хотел сказать: «с обычаями»! Слово «понятия» уже тогда приобрело некий неприятный лингвистический оттенок. В свадебное путешествие молодые не поехали – некогда. Итак, в мае Мария стала «синьорой Михайловой», а через два месяца Мария закончила институт! Был выпускной вечер в Колонном Зале Дома Союзов, торжественные речи с трибуны, произнесенная хором «Присяга врача Советского Союза» (вместо Клятвы Гиппократа!), пение хором «Гуадеамуса», банкет, танцы, встреча рассвета (теми, кто ещё стоял на ногах!).
   Дипломы и ромбовидные значки со змеёй над чашей получали на следующий день в канцелярии.
   В предбаннике канцелярии, когда туда пришла Мария, маялось похмельем несколько человек, в том числе Иван и Хосе из 13—10. Какой-то незнакомый парень, видимо, с педиатрического факультета, вывалился из канцелярии, потрясая дипломом. Рот у него был растянут улыбкой до ушей, как говорится, хоть завязочки пришей! В приоткрытую дверь вошел Иван, почему-то боком.
   Донесся визгливый голос канцеляристки:
   – Фамилия?
   – … бу-бу-бу…
   – Да не дышите на меня, а то я вытошню! Вот ваш диплом! Читайте, все ли правильно?
   – … бу-бу-бу!
   – Распишитесь! Здесь! Здесь, я говорю!
   – … бу?
   – О, Господи! Попасть не может! Двумя руками ручку возьмите, что ли! Ну, наконец-то! Семьдесят копеек давайте за нагрудный знак! Семьдесят! Да не дышите же на меня! Ой, я не выдержу! Каждый год одно и то же мучение!
   Иван высунулся в предбанник, нашел глазами Марию и заискивающе попросил:
   – Слушай, Стрелка, одолжи семьдесят копеек, а? В последний раз! А я тебе с первой же получки вышлю…
   – На Кубу? – рассмеялась Мария, доставая кошелек.
   – Ага… – прохрипел сын северных лесов, принимая мелочь.

   Через несколько минут Мария тоже держала в руках красновато-кирпичную корочку диплома с отличием и читала-перечитывала короткий текст:
   «Диплом №… выдан гражданке Республики Куба Эстрелле Розе Марии Рамирес в том, что она с отличием закончила курс обучения по специальности „Лечебное дело“ и ей присвоена квалификация „Врача-лечебника“. Подписи, печать, вчерашнее число»!
   Вот она, квинтэссенция её трудов! Зубрежка, вонь формалина в анатомичке, бессонные ночи перед экзаменами, долгие часы дежурств, практика в Ульяничах и Гаване, этажи, этажи, этажи, на которые она карабкалась, работая на «Скорой», радость за выздоровевших и скорбь об умерших – все это было здесь…
   Спрятав драгоценный документ в сумочку, Мария не спеша пошла в общежитие. Ей предстояло там провести последнюю ночь, а наутро сдать белье и матрас комендантше, чтобы она поставила последнюю подпись в обходном листке.
   В комнате она застала Хельгу с Семеном. Супруги Шварц собирали вещи.
   – Ой, Эстреллочка! Ты не возражаешь, если мы телик заберем? Семиным родителям на дачу?
   – Да забирайте, коли охота! Только он же слепой совсем, кинескоп сел!
   – Слепой сказал: «посмотрим»! – сострил Семен, сноровисто перевязывая «Горизонт» веревкой крест-накрест, – У папы знакомый в телеателье работает, так у него слепые телики враз начинают говорить, а глухонемые – ходить!
   – Ага, победа разума над сарсапариллой! – рассмеялась Мария, – О. Генри, «Джефферсон Питерс, как персональный магнит»!
   Семен восхищенно поаплодировал.
   – Хельга, а что с нашим «Карлом Либкнехтом» будем делать?
   – Ой, я к нему привыкла, как к родному! Разве, отдать кому-нибудь?
   – Кому? Все разъехались! – пожал плечами Семен, – Лучше сделаем вот что…

   Наутро подруги подписали бегунки. За Хельгой приехал Семен на папиных Жигулях, за Марией – свёкор на ЗИМе. Наступила пора прощания: Шварцы уезжали в Берлин поездом через два дня, а Михайловых ждал самолет до Гаваны на следующей неделе. Девушки обнялись, всплакнули…
   – Мы обязательно встретимся! Здесь, в Москве! – воскликнула Хельга, – Вот адрес и телефон Семиных родителей, для связи!
   – Вот адрес и телефон Мишиных родителей! – подхватила Мария, – Ну, счастливого пути!
   Вот и расстались…

   Отвлечемся на минуточку от основного повествования, Читатель!
   Комната 9—11, из которой выехали наши героини, стояла пустая достаточно долго, пока не стали прибывать абитуриенты. Вахтерша Силантьева за это время стала комендантом, а может – комендантшей, что было ее хрустальной мечтой: коменданту было положено служебное жилье, отдельная комната! Поразмыслив, она решила взять комнату 9—11 себе: во первых, там тепло из-за дополнительной батареи, во вторых – всего год назад сантехнику меняли, в третьих, девчата жили аккуратные, обои переклеивать не придется.
   Взяв ключ, она отправилась туда – проветрить, полы помыть, вещи занести. Войдя в комнату, первым делом распахнула окно, а затем принялась шуровать тряпкой в шкафу… И вдруг, неизвестно откуда (вообще-то, со шкафа!), над головой бедной женщины пронесся скелет на черных, как у летучей мыши, перепончатых крыльях! И вылетел в открытое окно! И перелетел через дорогу! И рухнул в пруд зоны отдыха! Это Семен, шалун эдакий, смастерил из «Карла Либкнехта», картонной коробки и резинового жгута подобие самострела, а комендантша привела его в действие, зацепив растяжку.
   «Ни фига себе, шуточки!» – скажешь ты, Читатель, – «Так и напугаться недолго!»
   И будешь прав! Из комендантши Силантьевой исторгся визговопль, перешедший в рёв самки Кинг-Конга, укушенной за нежное место птеродактилем. От звуковой волны сработала пожарная сигнализация и слегка осыпалась штукатурка на потолке. В соседней комнате 9—10 у абитуриентки из Кинешмы Алёны Парамоновой сам собой лопнул стакан! Несколько гуляющих в зоне отдыха граждан при виде жуткого летающего монстра сначала бросились врассыпную, но потом собрались у общественного туалета, образовав нетерпеливо сучащую ногами очередь.
   Вечером, в программе «Время» диктор сообщил:
   – Сегодня утром в Беляево множество людей стали свидетелями полета над зоной отдыха рукокрылого гуманоида, вылетевшего с ужасным криком из корпуса общежития Второго мединститута, где он, вероятно, искал себе пропитание. В интервью нашему корреспонденту комендант общежития Валентина Силантьева сообщила следущее:
   На экране появилась комендантша с выщипанными в ниточку бровями и накрашенными карминовой помадой губами, одетая, несмотря на жару, в свою лучшую одежду – мохеровую кофту красивого буро-свекольного цвета.
   – Я, это, нагнулася, значить, а тут энтот над головой кэ-эк заорет! Я не спужалася нисколечко, потому как коменданту в рабочее время пужаться не положено, и веником его шуганула, а он – Фр-р-р! – и в окно! Худющий такой, прямо шкелет! Варенье в той комнате жилички забыли засахаренное, вот, поди, и повадился…
   Диктор сделал умное лицо:
   – Неизвестное существо представляет огромный интерес для науки, и Академия Наук СССР планирует организацию экспедиции в Беляево – ареал обитания феномена.

   За неделю до отъезда Михаилу позвонила Люся, с которой после развода контактов не было.
   – Миш, а Миш! Я знаю, что ты женился, знаю, на ком, знаю, что летишь с ней в Гавану. Давай встретимся, а? Мне нужно тебе кое-что сказать…
   Бывший муж согласился, и они встретились на квартире бабушки Марго. Сели на кухне, Люся подала чай.
   – Миша! – начала она, – Прости меня! Это ведь я во всем виновата!
   – В чем это ты виновата, Воробушек?
   – Ну, я испортила тебе жизнь, женила тебя на себе… Это Марго все подстроила с распределением! Ты и клюнул на Париж. А я всегда знала, что ты меня не любишь… Драл меня – да, но по настоящему нежным никогда не был, так и относился, как к товарищу. Всё это во мне копилось, копилось… а потом я поняла, что тоже тебя не люблю. Влюблена была, да остыла. Насильно мила не будешь… А твои глупости с пьянкой и этой… Валерьянкой – это был только повод, чтоб расстаться, понимаешь? И маму Жанну ты, конечно, не насиловал. Просто совпало.
   Люся отпила чаю, смочить пересохший рот.
   – А знаешь, хоть мы с тобой и расстались, я все равно чувствую, что между нами есть связь! Не могу объяснить… лучше покажу!
   Она встала и принесла альбом для набросков.
   – Стоит мне о тебе подумать попристальней, или, наоборот, ты обо мне думать начинаешь, у меня вот, что получается!
   Михаил раскрыл альбом: там, в виде комиксов, была изображена его свадьба с Марией! И платье, и шляпка – все было в точности, как в реальности! Гости с поднятыми бокалами кричат «Горько!» – все наперечет: и шеф, и Смахтин, и индеец из Никарагуа!
   Во, снова Москва, он на выпускном вечере, держит Марию за руку…
   – Но, ведь тебя там не было! – потрясенно воскликнул наш герой.
   – Нет, конечно! Я же говорю: стоит о тебе задуматься – и карандаш сам рисует. Помнишь комикс про твою сестру? Кстати, я и будущее могу нарисовать… твоё или ещё чьё-нибудь, только сосредоточиться надо хорошенько, я ещё не очень умею. Хочешь, попробую?
   – Нет! – быстро отказался Михаил, – Предсказание будущего Марксизм-Ленинизм не разрешает, потому что считает его антинаучным мракобесием!
   – Ну, не хочешь – как хочешь! – грустновато улыбнулась Люся, – А знаешь, я тоже уезжаю! Во Францию, на год. Мне парижская Академия Художеств грант выделила.
   – Поздравляю, Воробушек!
   Люся встала:
   – Ну, вот и всё… зайчик! Что хотела – сказала. Иди, тебе пора, жена ждёт!
   – Какой я тебе зайчик, Воробьище! – притворно огрызнулся Михаил и поцеловал Люсе руку.
   – Вот, возьми на память о хорошем дне, который у нас был! – она протянула ему картину в простенькой рамке.
   Михаил взял, всмотрелся: пейзаж маслом, двадцать на сорок. То самое озеро, в котором он нашел гранаты. Сосны, косые лучи низкого солнца, лесные цветы. Сделано было замечательно, можно было различить каждую травинку! Даже шмель Назар висел в воздухе, как живой. И его, Михаила, следы на песке. Картина была стереоскопическая. Мало того, она обладала внутренним светом, который не менялся в зависимости от внешнего освещения. Собственно говоря, это была уже не картина, а застывший кусочек реальности, только лучше, нежнее, чем оригинал.
   Идя домой, он грустно твердил про себя:
   «Товарищ… Воробьёва снова просто товарищ…»

   На следующее утро молодые супруги Михайловы провожали родителей в аэропорт. Надежда Родионовна и отставной полковник Михайлов летели в Мексику! Марина купила им туристический тур в Акапулько на три недели!
   – Ой, да как же это! Неужели я, наконец, Петеньку с Пашенькой увижу! – причитала, собираясь, Надежда Родионовна, – Вот, вернусь – и помирать не жалко будет!
   – Спокойно, мать! – бурчал Михал Михалыч, заряжая цветную восьмимиллиметровую пленку в заводную кинокамеру «Кварц 2М», – Наоборот, жизнь наступает – помирать не надо! Кто бы нас раньше в Мексику выпустил? А нынче – пожалуйста! Слетаем, а потом и ещё слетаем! Давай, заканчивай, Мишка уже звонил, едет!
   В дверь позвонили: это пришли Михаил с Марией.
   – Ну, и ни фига себе, вы нагрузились!
   – Подарки! – значительно пояснила Надежда Родионовна, застегивая молнию на сумке, в которую легко поместился бы небольшой слон, – Давай, бери вещи, поехали!
   В аэропорту все перецеловались.
   – Мы раньше вернемся, будем вас ждать! – Надежда Родионовна улыбнулась и мечтательно закатила глаза, – Ой, будет что рассказать! Вы же через две недели после нас прилетите?
   – Ага. Поцелуйте там Маришку! Пап, а ты кинокамеру взял?
   – Ну, а как же!
   – Тогда – вперед!

   Мексика встретила москвичей ярким и жарким солнцем, запахом раскаленного асфальта, лимонов, магнолий и текилы (последний запах исходил из таможенника!).
   Марина, стройная и загорелая, встретила их у выхода из терминала. Надежда Родионовна при виде дочери разревелась и всю её измочила слезами. Михал Михалыч крепился, но тоже сморкался в клетчатый носовой платок. Объятия, поцелуи…
   – А мальчики-то где? – спохватились дед с бабкой, слегка придя в себя от шока встречи.
   – Дома, с Эсмеральдой. Ждут, сюрприз готовят! – рассмеялась Марина, – Пойдемте на посадку, скоро уже!
   Перебравшись в терминал внутренних авиалиний, они посидели в прохладе бара, потягивая пинаколаду и разговаривая на всякие бессвязные темы. Родители успели рассказать о Мишином скоропостижном отъезде из Парижа.
   – Интриги, представляешь? Он, бедный, и запил с горя…
   Марина же рассказала, что работает дома на компьютере для компании ландшафтного дизайна:
   – Ну, если люди собираются территорию вокруг дома облагородить, то я выезжаю на место, смотрю, а потом на компьютере проект составляю: где кусты посадить, где газон разбить, где пальму или скалу поставить…
   – Интересная работа! – восхитился отец, громко хлюпая через соломинку остатками вкусного напитка, – Платят-то, нормально?
   – Нормально, пап! Скоро дом собираюсь покупать!
   Объявили посадку, и небольшой, тридцатиместный самолет, всего за сорок минут доставил их в Акапулько.
   Марина провела родителей на стоянку к новенькому Форду Таурус. Загрузив чемоданы в багажник, она несколько минут гоняла кондиционер, чтобы охладить раскаленный салон.
   – Иначе задницу обжечь можно! Во, вроде нормально… Садитесь!
   Они помчались по Авенида дель Мар. Головы у родителей шли кругом, такая вокруг была красота! Океан, накатывающий валы на нескончаемый пляж, пальмы, гигантские кактусы, цветники у беленьких домиков, покрытых красной черепицей, церкви с медными шпилями, живописные уличные кафе с деревянными индейцами или пиратами у входа… И солнце, солнце! Яркие краски вечного лета.
   На перекрестке, картинно облокотившись на патрульный автомобиль, стояли и курили двое усатых полицейских. Марина притормозила, открыла окно и послала им воздушный поцелуй. Те радостно замахали руками и заорали вслед что-то неразборчивое.
   – Это Педро и Пабло, те самые, ну, что роды у меня принимали! – пояснила Марина, ускоряясь.
   – Ничего, симпатичные! – прокомментировала Надежда Родионовна.
   Муж сделал вид, что ревнует и ущипнул её за бок.
   Вот и знакомый по фотографиям домик с пальмами у ворот. Не успел Форд остановиться, как из дверей появились две маленьких фигурки, сопровождаемые огромным кудлатым псом. В руках мальчишки несли кумачовый транспарант, на котором корявыми буквами было написано: «Дабро пажалувать баба и деда!». Правда, литера «Ж» была больше похожа на осьминога, а в начале лозунга близнецы поместили перевернутый восклицательный знак, как это принято в испанской грамматике, но это было неважно! Все равно эффект сего приветствия был огромным!
   Мужественно перенеся объятия и поцелуи бабы Нади, снова зарыдавшей в три ручья, пацаны встали по стойке «смирно», отдали честь Михал Михалычу и поздоровались с ним за руку.
   – Чего это они? – удивился дед, оборачиваясь к Марине.
   – Ну, как же! Я же им рассказывала, что ты настоящий полковник! Вот и здороваются подобающим образом!
   У деда защипало в носу…
   Потом была раздача подарков: игрушки и книжки детям, гжельский сервиз, самовар (настоящий, угольный!) и шикарную шаль Марине, набор матрёшек и Павлово-Посадский платок Эсмеральде, спиннинг с набором блесен – Ромео. Один Лордик остался без подарка из далёкой России. Но он не обиделся, а, наоборот, порадовался за свою стаю, выразив это гулким гавканьем и маханием хвоста.
   Последовавший обед, приготовленный Эсмеральдой, был сплошь мексиканским: тортильи и бурритос, суп-пюре из авокадо, рыбные котлеты с корицей, гвоздикой и красным перцем, паэлья… Ну, и агуардиенте для мужчин и вино для дам! Все было необычайно вкусно, но у приезжих россиян спирало дыхание от перца. К их удивлению, дети лопали все подряд за обе щеки и не морщились!
   На десерт было подано восхитительное манговое мороженое. Дети навернули по две порции и ушли разбирать подарки.
   – Доченька, а нормальная еда здесь есть? – робко спросила Надежда Родионовна, утирая катящийся по лицу пот, – А то всё шибко перчёное…
   – Ну, конечно, мама! Завтра свожу вас на базар, сваришь борщ и картошку пожаришь с котлетами! А перец – вещь хорошая, с ним легче жара переносится! Мы привыкли!
   Час, проведенный за кофе с коньяком и разговорами, пролетел быстро.
   – Мариночка, а что, никого у тебя нет? – напрямую выдала первый главный вопрос мать.
   – Да есть один… Ухаживает. Адвокат. Только требует, чтобы мы в церкви венчались, а я атеистка. Креститься надо, то, да сё…
   В столовую ввалились близнецы:
   – Мадре, мы пойдем купаться! Час уже прошел!
   – Идите! – рассеянно махнула рукой Марина.
   – Как!? Одни, что ль, пойдут? – хором изумились дед с бабкой.
   – Не одни, с Лордиком. Тут всего полсотни метров.
   – Но, купаться!?
   – А! Он их вытащит, если что!
   – А… акулы!?
   – Наш Лордик любую акулу загрызет! Верно? – обратилась Марина к ньюфу.
   Тот приосанился, раскрыл пасть, и с подвывом ответил:
   – А-ха-а!
   Тем не менее, супруги Михайловы тоже пошли на пляж. Внуки с воплями сбросили одежду и голышом сиганули в набежавшую волну, устроив заплыв наперегонки. Затем они принялись азартно топить последовавшего за ними Лордика. Тот вырывался, нырял, кусал их за ноги и грозно рычал. Развлекуха не для нежного бабушкиного сердца! Целый час колбасились, да! Потом, приморившись маленько, строили на берегу замки из песка и пытались похоронить пса заживо.
   Вечером, перед тем, как улечься спать, Педро и Пабло взобрались на колени к деду:
   – Дед, а дед! А ты научишь нас стрелять? А то маме все некогда…
   – Из чего? – поразился Михал Михалыч.
   – Из винтовки! И из пистолета! Тут, недалеко, тир есть!
   – Завтра же пойдем! – пообещал отставной полковник, – А сейчас – спать! По команде «Отбой!» наступает сонное время суток!
   – Есть! – серьёзно козырнули внуки и ушли в свою комнату.
   А Михал Михалыч ещё долго курил на веранде и думал: «Если вот это всё не счастье, то я… Муджибур Рахман!»
   Три недели пролетели, как один день. Все разговоры были переговорены, все достопримечательности посещены, сувениры для Михаила и Марии, а также для друзей, были закуплены. Внуки научились стрелять из пневматической винтовки и пистолета, а дед – пить текилу! Было отснято восемь пленок старенькой кинокамерой и столько же – фотоаппаратом.
   В аэропорту, перед самым расставанием, Надежда Родионовна задала дочери второй главный вопрос, жегший её сердце с момента приезда:
   – Вернуться-то… не думаешь, Мариночка?
   – Нет, мама! Здесь хорошо. Вокруг отличные, отзывчивые, неозлобленные люди. Детям полная свобода… Безопасно: никто двери не запирает! А в Москве… Судя по газетам и тому, что вы рассказали, там всё хуже и хуже. Лучше вы с папой будете приезжать к нам каждый год!

   Михаил получил месячную кубинскую гостевую визу ещё в апреле благодаря Веронике и Пабло, приславших приглашение. На поездку пришлось потратить деньги, заработанные во Франции и сохраненные на общем с Люсей счете. В 1990-м году валюта на черном рынке крепко подорожала, так что билет, купленный за рубли, на которые была разменяна часть франков, обошелся совсем недорого. Мария на все свои заработанные тяжким трудом рубли купила доллары – получилась значительная сумма, три тысячи триста!
   – Мигель! Я валюту на Кубу ввозить не могу, у меня её просто отберут на таможне. Да и тратить доллары мне нельзя: валютные магазины и рестораны только для иностранцев! Поэтому, возьми доллары и задекларируй на своё имя.
   Франки они решили в доллары не переводить – на Кубе их и так принимали.
   Короче, денег для путешествия было вполне достаточно.
   За день до отлёта Мария позвонила в орган, ведающий предоставлением совгражданства, но увы!
   – Ваше заявление всё ещё рассматривается! – сухо ответил чиновник.
   Пришлось Марии лететь без советского паспорта.

   Самолет, помедлив, нырнул из залитого лунным сиянием неба в нижние слои атмосферы. Началась болтанка, но летательный аппарат играючи справился с ней и, пробившись сквозь пелену туч и льющийся из них тропический дождь, приземлился. После пробежки и торможения он, отдуваясь, остановился в самом конце мокрой взлетно-посадочной полосы, стряхивая воду с крыльев и хвоста. Затем, подумав, потихоньку зарулил на стоянку. К трапу подали автобус, и пассажиры набились в него, образовав монолит, достойный московского метро в час пик. Супруги Михайловы, притиснутые к заднему окну, украдкой целовались. Автобус, впрочем, ехал недолго, и вскоре затормозил у аэровокзала, со светящейся неоновой надписью «Гав..на» на крыше. Вторая буква «А» не горела. Двери автобуса с фырканьем распахнулись, и народ побежал в терминал.
   – А я думал, у вас тут тепло и сухо, – разочарованно протянул Михаил, прикрывая голову журналом «Огонек».
   – Дождливый сезон только начался, милый! – вздохнула Мария, жалея, что забыла зонтик.
   До дверей терминала было всего двадцать шагов, но оба путешественника успели основательно вымокнуть.
   Таможня, паспортный контроль… Офицер-пограничник внимательно изучил паспорта и, блеснув великолепными зубами на смуглом лице, сказал по русски:
   – Добро пожаловать на Кубу, товарищ Михайлов! И вы, синьора, тоже!

   Получая багаж, Михаил с любопытством поинтересовался:
   – А что, многие кубинцы русский знают?
   – Многие! Русский обязателен для изучения в школе, так что, худо-бедно, те, кто помоложе, говорят и понимают. А такие, как я – совсем хорошо говорят! – кокетливо повела очами жена.
   – Да, неужели?
   Взяв в каждую руку по чемодану и повесив на спину рюкзак, так что Марии досталась только сумка и пара кульков, Михаил деловито спросил:
   – Ну, куда теперь?
   – Сюда! – показала подбородком Мария, и они прошли в зал ожидания.
   На скамьях уже расположилось множество пассажиров с их рейса.
   – О, вон скамейка свободная! На ней и заночуем!
   – Не понял! – удивился Михаил, – А почему?
   – Потому! Поздно уже, автобусы до города пойдут только утром!
   – А такси?
   – Такси считается буржуазным излишеством. На нём только иностранцы ездят.
   – На излишестве? – хихикнул наш москвич, – Слушай, а я и есть иностранец! Значит, нам можно!
   – Верно, а я и забыла! Ну, пошли, извращенец!

   Таксист, единственный на стоянке, помог погрузить багаж в Шевроле 1953 года.
   – Я извиняюсь, но какой валютой синьор будет расплачиваться?
   Мария перевела вопрос.
   – Русские рубли! – заявил Михаил, – Песо у меня нет!
   Водила, надеявшийся на доллары, разочарованно вздохнул и тронулся с места. Старенький автомобиль закряхтел и, проталкиваясь сквозь стену дождя, покатил в Кармелитос.

   Вероника и Пабло, застигнутые врасплох ночными гостями, тем не менее, были вне себя от счастья: доченька вернулась! Насовсем! С дипломом, который с отличием! С мужем! Да ещё таким красавцем!
   Наскоро одевшись, Вероника засуетилась, собирая на стол не то поздний ужин, не то ранний завтрак (на часах было три утра!), предоставив мужу развлекать зятя и дочь. Михаилу новый тесть понравился сразу: лицо открытое, улыбчивое, руки большие, рабочие, все в коричневых пятнах от табака. По русски Пабло говорил с ошибками, но довольно уверенно.
   – А ты знаешь испанский, Мигель?
   – Плохо. Понимаю, когда медленно говорят, ну, и сказать могу несколько фраз.
   – Ничего! Теперь научишься хорошо! – заверил его синьор Рамирес.
   Вероника позвала всех за стол. Усаживаясь на отведенное ему почетное место рядом с главой семьи, Михаил удивился, что стол раздвинули до отказа и приборов на нем поставили штук на двадцать больше, чем нужно.
   – Твои родители ждут ещё кого-нибудь? – шепотом спросил он Марию.
   – Ну, конечно! Или ты думаешь, что никто не заметил, как мы подкатили к дому на такси? А в гости у нас не зовут, все сами приходят!
   – И ночью?!
   – А какая разница, если повод есть?
   И точно! Через час в комнате было негде яблоку упасть! Родственники, друзья, знакомые прибывали и прибывали, неся кто колбасу, кто блюдо с фасолью, кто жареную курицу, кто бутылку рому. Поздравления с окончанием института, поздравления с бракосочетанием, поздравления с возвращением на родину, а также пожелания успехов в труде и счастья в личной жизни сыпались со всех сторон! Заявление Михаила о неупотреблении алкоголя все восприняли с уважением и не настырничали, как в русских компаниях: «Ты меня уважаешь? Тогда пей!».
   Разошлись гости только утром, и то, потому только, что всем пора было на работу. Вероника и Пабло тоже ушли, и измученные долгим перелётом, шумным застольем и сменой биоритмов Михайловы уснули, едва коснувшись головами подушки. Продрыхли аж до обеда!

   С неделю они просто отдыхали: бродили по городу, купались в океане, ходили в рестораны и кафе, а также на концерты. Михаил впитывал испанскую речь, восхищался городом, фотографируя все подряд и что попало могучим фотоаппаратом «Зенит 3М», покупал сувениры. Дожди, профузно изливавшиеся с небес два-три раза в неделю, отдыху не мешали: через какой-нибудь час жаркое солнце высушивало лужи и всю остальную окружающую среду, вешая над океаном великолепную радугу.
   На десятый день, потягиваясь утром, Мария с сожалением заявила:
   – Пора и замуж!
   – Чего?! – подскочил в изумлении муж.
   – А ты что, не знаешь этот старый анекдот?
   – Расскажи!
   – Но, он неприличный!
   – Ничего, мне можно, я твой, вообще, даже, муж!
   – Тогда слушай: студентка на первом курсе: «Никому, никому, никому!». На втором курсе: «Ему, и только ему!». На третьем: «Ему и его друзьям!». На четвертом: «Всем, всем, всем!». На пятом: «Кому? Кому? Кому?». На шестом: «Пора и замуж!»
   Михаил заржал:
   – Не, не слыхал!
   – В общем, это выражение у нас с девчонками означало, что хватит глупостей, пора и делом заняться!
   И они отправились в Минздрав. Их принял замминистра по кадрам – компаньеро Хуан-Карлос Орельяна (так гласила табличка на двери его кабинета).
   Компаньеро Орельяна оказался человеком лет сорока, одетым демократично, в белую рубашку без галстука. Узнав, что Мария только что закончила мединститут, да ещё с отличием, он обрадовался чрезвычайно и отказался говорить о деле, пока дорогие гости не выпьют кофе, который тут же принялся варить на спиртовке. Михаилу он предложил толстую черную сигару едва ли не в полметра длиной.
   В ожидании кофе компаньеро Орельяна засыпал Марию вопросами: какая у нее специализация, есть ли навыки работы с физиотерапевтической аппаратурой, владеет ли она методами радиоизотопной диагностики. Из уважения к Михаилу разговор шел по русски. Языком Большого Северного Брата замминистра владел отлично, но говорил с украинским акцентом и вставлял в речь украинские слова и выражения.
   «Наверное, в Киеве учился… Или в Виннице!» – догадался Михаил.
   Кофе сварился и был налит в скромные фаянсовые чашки с русской надписью «Общепит».
   – Ну, вот, зáраз можно и о деле поговорить! – сообщил кадровик, закуривая, – Вы произвели на меня самое лучшее впечатление, товарищ Рамирес! Кем бы вы хотели работать? И где? Выбирайте!
   – Э-э… Видите ли, товарищ Орельяна… Я бы хотела вернуться в Советский Союз…
   – Зрозумел! Вы бажаете поступить в аспирантуру? Или пройти специализацию? Что ж… это можно устроить… позже, когда вы отработаете по распределению!
   – Нет, я имела в виду, что я вышла замуж за гражданина СССР и хочу жить с ним в Москве, – взволнованно комкая платочек, выпалила Мария.
   Лицо ответственного работника закаменело:
   – Это невозможно! Родина вложила в ваше обучение уйму денег, страна отчаянно нуждается во врачах… Ваша профессия относится к так называемым «жизненно необходимым»! Вы, как коммунистка, не можете не сознавать всю огромную ответственность, лежащую на ваших плечах! Мы не можем пойти на это! Да такого и не было никогда, чтобы выпускник… выпускница мединститута отказалась работать на благо народа Кубы!
   – Но, может быть, в виде исключения? Я могла бы работать врачом в нашем посольстве в Москве… – взмолилась Мария, – У меня же муж!
   – Муж… – проворчал замминистра, раскуривая потухшую сигару, – Розумеем, не звери! А вы кто по специальности, товарищ Михайлов?
   – Художник-иллюстратор. Работаю в издательстве. Специализировался как театральный художник, владею чеканкой, техникой гравюры.
   – М-да-а, тяжелый случай… Увы, специалисты такого профиля в стране не требуются… Это не значит, что вы не найдете работу, но для получения рабочей визы нужно что-нибудь более народохозяйственное.
   – А сколько стоило обучение в институте? – поинтересовался Михаил, уязвленный откровенным пренебрежением к своей профессии.
   – О, это я вам сейчас… – Орельяна порылся в какой-то папке и показал листок с цифрами.
   Сумма была большая, но не запредельная.
   – А если я заплачу эти деньги? Валютой, а? – перешел в атаку Михаил, зная, что деньги в любом споре решают многое.
   – Правительство Кубы скажет вам: «Огромное спасибо!» – пожал плечами хозяин кабинета.
   – И Марии можно будет уехать? – развил успех наступления сын полковника и внук генерала.
   – Нет!
   – Нет?!
   – Нет. Народу нужны её знания! – твердо заключил Хуан-Карлос Орельяна и встал, давая понять, что аудиенция окончена, – А в посольстве сейчас свободной ставки врача нема. Звиняйте!
   Кисло попрощавшись, посетители покинули чертог бюрократизма.
   – Ну, и что теперь делать? – подняла на мужа полные слез глаза Мария, – Видишь, не отпускают!
   Михаил обнял её за плечи, прижал к себе:
   – Тебе когда на работу выходить?
   – Первого сентября! – шмыгнула носом жена, – А что?
   – А то! Советская виза у тебя открыта, гражданство вот-вот получишь. Уедем отсюда в июле, а деньги я им пришлю! Выкуплю тебя, так сказать.
   – Да где ты такие деньги возьмешь?
   – Продам машину, гараж… Сейчас это ужасно дорого! В крайнем случае – квартиру.
   – А жить где?
   – А мы однушку или двушку совмещенную в каких-нибудь Черемушках или Кузьминках купим!
   На том и порешили. Но настроение было подпорчено, и до самого конца отпуска Марию мучила совесть.

   Наступил последний день. Попрощавшись с родителями, друзьями, знакомыми, а также с котом Базилио, который сам пришел к Рамиресам жить пару недель назад, принеся в качестве вступительного взноса живую мышь, Мария и Михаил сели в автобус и поехали в аэропорт. О том, что Мария тоже улетает, не знал никто. На этом настоял Михаил. А то принялись бы стыдить, отговаривать…

   Стойка паспортного контроля.
   – Ваш паспорт, пожалуйста, синьор! … Проходите! Теперь попрошу ваш паспорт, пожалуйста, синьора! – пограничник пролистал протянутый документ… и не отдал!
   – Вы гражданка Республики Куба?
   – Да, команданте!
   – Тогда вы не можете улететь.
   – Но, почему? Виза же есть, и выездная, и Советская!
   – Согласно указу Совета Министров от 10-го июля сего года, в связи с ухудшением международной обстановки, ни один кубинец не покинет страну без специального разрешения. Ваша выездная виза, таким образом, недействительна, синьора! Я очень сожалею, но вам придется остаться!
   Разговор происходил на испанском, причем со скоростью пулеметной очереди, но Михаил по искаженному отчаянием лицу жены понял, что план рушится.
   – Что?! – сорванным голосом крикнул он.
   – Меня не выпускают… Говорят, нужно специальное разрешение… – беспомощно развела руками Мария.
   – Где его можно получить? – быстро спросил Михаил по русски.
   Пограничник понял:
   – В министерстве внутренних дел, синьор. Ваша жена может подать заявление, но…
   – Мы немедленно едем туда! – рванулся Михаил, но пограничник удержал его.
   – Синьор Михайлов, ваш самолет улетает через полтора часа. Следующий рейс – через неделю. А ваша виза истекает завтра! Вы не можете остаться, если не хотите попасть в тюрьму!
   Михаил оттолкнул его и схватил Марию за руку, но в следующий момент двое крепких парней в штатском встали между ними.
   – Проводите синьора на посадку и не спускайте с него глаз до самого отлета! – приказал пограничник.
   – Сам пойдешь или силу применить? – добродушно осведомился один из крепышей, тот, что справа.
   Поняв, что сопротивление бесполезно, Михаил понуро дал себя увести. У двери он обернулся и показал жестом, что позвонит. Телефона у родителей Марии не было, но у соседа, главного инженера сигарной фабрики, имелся, и Михаил его записал, на всякий случай.
   Через полтора часа самолет унес его обратно в Москву…

   Мария, вся в слезах, вернулась домой. Новая разлука с любимым просто-таки убила её: пять лет! И ещё не известно, отпустят ли потом! Найдет ли муж возможность приехать на Кубу – было маловероятно. Ах, если бы он был военным специалистом или инженером!

Глава пятнадцатая

   На следующий день, отревевшись за ночь, наша героиня отправилась в МВД за спецразрешением на выезд из страны. Там её долго отфутболивали из кабинета в кабинет, и, наконец, её приняла «Временно уполномоченная по делам эмиграции», компаньеро Марианна Гонсалес, дама под пятьдесят со следами былой красоты на круглом лице, украшенном двойным подбородком и редкими длинными усами, как у Чингисхана.
   – Слушаю вас, синьора.
   – Мне нужно спецразрешение… Мой муж живет в Москве, он русский… Мы любим друг друга… У меня есть виза… А он улетел вчера… – довольно бессвязно залепетала Мария.
   Чиновница пристально присмотрелась и фыркнула в усы:
   – Вы – Эстрелла Роза Мария Рамирес, член Партии, окончившая Второй Московский Медицинский Институт имени Пирогова, пытавшаяся вчера сбежать из страны, не отработав по распределению, так?
   – Так… Откуда вы знаете?
   – Да уж, знаю! Ваш поступок заслуживает самого глубокого порицания! И ни о каком спецразрешении на выезд не может быть и речи! Оно выдается только тем, кто работает за границей, ну, и ещё парням, исполняющим интернациональный долг. Идите, Рамирес!
   Поняв, что ничего не добьётся, Мария уныло ушла домой. А через два дня она получила письмо из райкома Партии с приказом явиться к секретарю, товарищу Санчесу.
   Тот встретил Марию хмуро барабаня пальцами по столешнице.
   – Попытка увильнуть от исполнения своего долга является непрощаемым проступком, синьора Рамирес! Ваше персональное дело будет рассматривать бюро райкома. Постарайтесь привести убедительные доводы, объясняющие ваши мотивы… А, что там! – он с досадой махнул рукой и закурил, – Вы не только себя, вы ещё подвели людей, дававших вам рекомендацию! Как вы теперь будете смотреть им в глаза?
   – Но я… Я люблю своего мужа! Я только хотела быть с ним!
   – А долг? Долг гражданки, врача и коммунистки? Об этом вы думали? Товарищ Фидель не просто так провозгласил лозунг «Родина или смерть!» Все силы каждого гражданина должны быть положены на алтарь служения делу Революции, иначе она погибнет и страна опять превратится в сахарницу Эстадос Юнидос! Компартия Советского Союза разложилась, дышит на ладан, не сегодня-завтра распадется, и Куба тогда останется единственной страной, верной идеалам Марксизма-Ленинизма! Нам придется в одиночку вести борьбу с империализмом гринго – китайские и корейские ревизионисты не в счёт! СССР сократил закупки сахара и кофе на две трети! Стране грозит голод, правительство вынуждено ввести карточки даже на фасоль и рис! Люди в провинциях гибнут без медицинской помощи, а вы… а ты… дезертирка! – Санчес брезгливо сморщился и снова выплюнул позорное слово, – Да, дезертирка! Я тебя презираю! Иди отсюда!

   На заседании бюро райкома, состоявшемся пять дней спустя, Марию единогласно исключили из Коммунистической Партии Кубы. Весть об этом позоре моментально распространилась по всей Гаване! Многие знакомые перестали здороваться, друзья избегали встреч. Мария безвылазно сидела дома и ревела не переставая. Впору было удавиться! Подходящая веревка… Вот она! Только узел завязать…
   В дверь постучал Хесус, сосед.
   – Мария, тебя к телефону! Из Москвы!
   Вихрем подхватившись, она кинулась в через лестничную площадку, больно ушибив мизинец на ноге о косяк. Схватила трубку:
   – Алло, Мигель!
   – Алё, любимая!
   – Мигель! Я решила, что пока поживу здесь, у мамы!
   – Я понял… Слушай внимательно: когда мы встретимся, я обязательно сделаю с тобой то, что Лючия сделала с Серегой!
   – Ой, ну ты и шалун!
   Связь была плохая, слова тонули в треске и завываниях.
   – Телеграммой сообщи свой новый адрес!
   – Что, что? Повтори, не слышу!
   – Адрес, говорю, новый сообщи!
   – Да, да! Обяза…
   Клик! Связь оборвалась. Мария повесила трубку. Главное она поняла: Михаил собирается вывезти её с Кубы нелегально! Похитить, попросту говоря! Сердце тревожно сжалось.
   Поблагодарив, она направилась к себе. Сосед, главный инженер, тактично вышел во время разговора, но по возвращении сухо намекнул, что телефон ему, вообще-то, поставили для служебных целей. Надо же! Десять лет этим телефоном в любое время дня и ночи пользовался весь квартал… а тут, вдруг, такой мороз…

   Слухач-контрразведчик снял наушники и перечитал запись разговора. Вроде – разговор, как разговор… Муж и жена воркуют… Интересно, что там, такого, Лючия могла сделать с Серегой? Пожав плечами, положил листок в папку. Начальство разберется, если сочтет нужным…

   Через неделю Мария получила из Минздрава официальное направление на работу. Ей предстояло трудиться в муниципалитете Ольгин, в городке Гуардалавака. Восток страны, недалеко от Гуантанамо. Глухомань! Но Мария была только рада уехать из Гаваны и перестать быть парией.
   Автобус тащился через горы и долины Острова Свободы почти сутки, подолгу останавливаясь в каждом населенном пункте. Люди, несмотря на ядреную атмосферу салона, состоящую из миазмов пота, чеснока и домашних животных (некоторые везли кур, поросят и даже козу!), переносили путешествие легко и весело. Частенько новые пассажиры угощали всех молодым вином, и тогда народ начинал хором петь песни. Мария от вина уклонялась, но пела вместе со всеми. Хоть какая-то развлекуха! Несколько раз пыталась читать, но из-за тряски это было невозможно. Уснуть также не удалось. И вот, наконец, водитель прокричал:
   – Гуардалавака! Стоянка сорок минут!
   Автобус остановился около маленького здания автовокзала, сильно нуждавшегося в ремонте. Мария вышла, с удовольствием вдыхая свежий воздух и разминая затекшие ноги.
   – Скажите, пожалуйста, где тут у вас больница? – спросила она пожилого чернокожего кассира, важно восседающего под большим зонтом у входа в автовокзал.
   Тот внимательно осмотрел приезжую поверх очков с замотанной изолентой переносицей.
   – А вы сами с откудова будете?
   – Я приехала из Гаваны…
   – О, так вы, новая докторша? Синьора Рамирес?
   – Да… А откуда вы знаете?
   – Город маленький, а из вашего приезда никто секрета не делал. У нас все про всех всё знают! – кассир широко улыбнулся, продемонстрировав два одиноких желтых зуба: один нижний, а другой – боковой, – На одном конце города чихнут, а с другого сразу благословляют!
   – Г-м… Это обнадеживает! Так, какой автобус идет до больницы, синьор?
   – Больница недалеко, синьора докторша! Вот, Фернандо вас проводит… – абориген набрал в грудь побольше воздуху и завопил:
   – Эй, Фернандо! Иди сюда, чахлый бездельник! Шевели своими худосочными ходулями! Напряги свои дряблые мышцы, возьми чемоданы и проводи синьору до больницы! Это наша новая докторша, слышишь?
   На призыв явился шоколадный подросток лет пятнадцати, отнюдь не дистрофик.
   – Здравствуйте, синьора Рамирес! – поклонился он и сделал жест восхищения, – Прошу за мной!
   – Это мой внучатый племянник, синьора! – гордо похвастался кассир.
   Парень подхватил чемоданы и резво зашлепал босыми ступнями по потрескавшемуся раскаленному асфальту. Судя по всему, ему было не горячо.
   «Наверное, мальчик никогда не носил обуви!» – догадалась Мария, стараясь не отстать.
   До больницы они дошли минут за сорок.
   – Вот, синьора, там сидит главврач! – Фернандо показал пальцем, где именно, поставив чемоданы на газон.
   – Спасибо! – Мария достала кошелек и вынула оттуда несколько купюр, – Вот, возьми! Это за твою помощь!
   Парень в ужасе отшатнулся:
   – Да вы что! Я не возьму! Я вас просто так проводил!
   – Э-э… Прости, я не подумала!
   Фернандо убежал, а Мария, оставив чемоданы на газоне (никто на них не позарится!), вошла в темный вестибюль административного крыла, нашла дверь с табличкой «Главный Врач компаньеро Мануэль Диас» и собралась постучаться. Но дверь отворилась – и высокий молодой человек шагнул навстречу:
   – Добро пожаловать, Эстрелла! – воскликнул он, протягивая руку.
   Мария не сразу узнала его – в глазах после яркого солнца ещё плавали цветные пятна, а узнав, завизжала от радости: Мануэль уже учился на пятом курсе, когда она была зеленой первокурсницей, и они несколько раз встречались на вечеринках, проводимых кубинским землячеством, а также на приемах в посольстве.
   – Мануэль! Ты! Вот здорово!
   Они обнялись.
   – Сейчас я сварю кофе и мы поговорим! – заявил компаньеро Диас, увлекая Марию в кабинет, – О, как мы поговорим!
   – Давай, кофе буду варить я, а ты начни рассказывать! – предложила Мария, – Начни с семейного положения!
   – Я женат, двое хулиганов подрастают! Вернее, хулиган и хулиганка, четыре и три года, соответственно. Жена работает старшим экономистом на хлебозаводе, она Плехановский закончила одновременно со мной…
   Мария слушала и радовалась: хоть один знакомый в этом городе есть!
   Кофе сварился, и она налила его в щербатые керамические чашки, одна из которых была без ручки. Мануэль взял её себе.
   Мария, в свою очередь, рассказала о Москве, о том, что вышла замуж, о том, что муж ищет возможность приехать на Кубу (тут она маленько покривила душой, но что делать?).
   – Теперь о деле! – Мануэль откинулся на спинку стула и закурил, – Ты будешь работать терапевтом, вести и стационарных больных – у нас в терапии двадцать коек, и амбулаторный прием. Думаю, справишься. Иногда придется помогать хирургу, то-есть мне. Ну, это если большая полостная операция или травма. Придется также выезжать по «Скорой». Судебно-медицинские дежурства на дому – по очереди. Редко, но приходится выезжать. Как у тебя с патанатомией? Вскрытия мы здесь делаем по тоже очереди.
   – С патанатомией у меня хорошо. Всё ясно, Мануэль! Я готова к работе. А где я буду жить?
   – Пока в общежитии при больнице. Пойдем, покажу!
   Они вышли из корпуса и Мануэль, легко подхватив чемоданы, зашагал по посыпанной крупным морским песком дорожке. Через пару минут начальник и подчиненная подошли к длинному зданию барачного типа.
   – Вот твой номер, пятнадцатый!
   Дверь была не заперта (замка вообще не было!) и Мария вошла внутрь. Две комнаты. В меньшей – кровать с панцирной сеткой, тумбочка и стул. Встроенный шкаф для одежды. В большей – стол, два потертых венских стула, обтянутый дерматином диван, радиоприемник «Балтика» в деревянном корпусе с динамиком, затянутым тканью, и круглым зеленым индикатором. В углу раковина, кухонный столик с тумбочкой для посуды, полки, электроплитка на две конфорки. Имелся в квартире и крохотный совмещенный санузел с душевой кабинкой вместо ванны.
   – Спартанская обстановочка, но зато – отдельный вход! – прокомментировал Мануэль.
   – Мне нравится! – кивнула Мария, – А можно здесь достать велосипед? Я так понимаю, автобус по городу не ходит?
   – Нет, автобус ходит… утром развозит людей на работу, а вечером забирает. А велосипед… Я поговорю с завмагом.
   – Да меня и старенький устроит! На пляж съездить, на базар…
   – Нет, Эстрелла! Для тебя будет новый! Ну, ладно, устраивайся, а я пойду, рабочий день ещё не закончен.
   Прощаясь, Мануэль наклонился к её уху:
   – Я все знаю, Эстрелла! Что тебя исключили из Партии, и почему – тоже знаю. Но знаю только я один! Даже жене не говорил! Тебе же нужно завоёвывать авторитет в городе…
   – Спасибо, Мануэль! Ты настоящий друг!
   Разложив вещи, Мария решила прогуляться по городку, обнюхать углы и, возможно, искупаться в океане. Не успела она покинуть территорию больницы, как её окликнул какой-то полный чернокожий синьор в сомбреро:
   – Синьора! Синьора Рамирес! Доктор! Это я, Гуильермо Попадопулос!
   – Здрассьте…
   – Доктор Диас позвонил мне насчет велосипеда для вас… Замечательный хирург, он мне в прошлом году грыжу вырезал, вот, посмотрите! – не переставая говорить, он задрал рубаху и показал шрам вокруг пупка, – Я заведую магазином «Культтовары», синьора! Велосипедов сейчас нет, ждем только в декабре, но на складе нашелся один, как раз дамский, Харьковского велозавода! Некомплектный, к сожалению – без педалей. Но педали я тоже нашел, снял со старого «Орлёнка», которого доломали мои оболтусы! Если синьора подождет хотя бы десять минут, то мой сын пригонит аппарат прямо сюда, он сейчас заканчивает накачивать колёса!
   Всё это он протараторил на одном дыхании, прижимая сомбреро к груди.
   – Э-э… Спасибо… большое! – растерялась Мария от стремительности завмага и несущихся вскачь событий, – А сколько он стоит? Ну, велосипед?
   – Ой, я продам его вам с пятидесятипроцентной скидкой, как бракованный! Вот квитанция!
   Сумма была вполне умеренная. Мария сходила за деньгами, а когда вернулась, у ворот уже стоят Фернандо с велосипедом!
   – Фернандо ваш сын, синьор Попадопулос?
   – О, вы уже знакомы?
   – Я синьоре вещи поднес! – гордо похвастался подросток.
   – Молодец, сынок! Видите, какой он, синьора? Шустрый, сообразительный, красивый – весь в меня! – расцвел чернокожий грек.
   Одарив благодарной улыбкой отца и сына, Мария оседлала велосипед и мягко покатилась по улице в сторону видневшегося вдали океана.

   В Москве Михаила встречал отец. Увидев его в одиночестве, Михал Михалыч встревожился:
   – Что случилось? Мария где?
   – Марию не выпустили, – хмуро ответил сын, обнимая отца.
   – Да как же… Почему… У ней же виза! – побледнел любящий свёкор.
   – Как, как… Сказали, виза недействительна, нужно спецразрешение из МВД!
   – Ну, ни фига себе! И, что теперь?
   – Подожду несколько дней… Может, дадут ещё, разрешение.
   – А если нет?
   – Тогда… буду думать!

   Позвонив в Гавану через неделю и убедившись, что спецразрешение жена не получила, Михаил почувствовал сильнейший позыв напиться. Дабы сдержаться, срочно переселился к родителям и взял больничный лист на неделю, якобы вывихнув руку. Всю эту неделю из дому не выходил, чтобы не сорваться. Выдержал!
   Принялся думать, как заполучить любимую обратно. Задействовав старые связи в дипломатических кругах и дедовские знакомства, вышел на генерала КГБ, курировавшего Кубу. Тот отнесся к проблеме сочувственно и позвонил в Гавану:
   – Алё, Петров? Пошеруди там, в ихнем МВД, насчет спецразрешения на выезд! Для такой Рамурес, Эстреллы… То-есть, Рамирес! Прямо щас, я подожду. … Когда? Лады, звякнешь мне взад.
   – Сделает! – заверил генерал Михаила, – Ему не откажут. Они, кубинцы, у нас вот, где! Ща, подожди маленько. А пока, давай по коньячку! Михал Михалыча помянем, царство ему небесное…
   – Я в завязке, товарищ генерал-лейтенант, – сообщил Михаил, – Простите великодушно!
   – Ну да? Что, крепко засандаливал?
   – Не то слово… Однажды в Париже две бутылки текилы подряд на спор выпил!
   – Литр, значит?! – восхищенно уточнил генерал.
   – Ага.
   – Это круто!
   – Да, а вернулся в Москву – и «белочка» пришла. Пришлось завязать.
   – Н-да… Тогда, конечно.
   Тут зазвонил телефон.
   – Алё! Петров? Ну, чего они? … Что?! Ни в какую?! … А ты с кем говорил? … Ах, даже с Самим… И чего он? … Наотрез, говоришь… Лады, отбой!
   Генерал повернулся в Михаилу и сожалеюще развел руками:
   – Совсем кубики нас уважать перестали, слушай! Впервые такая осечка!
   – Но, может быть, кому-нибудь повыше позвонить? – робко предположил Михаил.
   – Ты что, не понял? Сам Фидель отказал!

   Оставалось только одно: похитить Марию. Но как? Подобное мероприятие требует транспорного средства – самолета, вертолета или корабля. Подводная лодка тоже годится… Но где это всё взять? Мария сама это организовать не сможет…
   Михаил позвонил в Рим. С недавних пор он делал это без опаски.
   Сергей выслушал его сбивчивый рассказ о насильственном удержании Марии на Кубе внимательно, не перебивая.
   – Значит, легально не получится ей уехать?
   – Ага, полный туз-отказ!
   – Тогда… приезжай ко мне. Вместе что-нибудь придумаем.
   – Сейчас побегу в посольство за визой! А пока они её делать будут, продам хату и ЗИМ. Нынче можно хорошие деньги взять!
   – Это нахрена?
   – Так ведь расходы предстоят большие!
   – Мишка! Не делай глупостей! У меня на всё хватит!
   – Но…
   – Выбрось из головы! Для тебя это последнее, а для меня – просто деньги!

   Итальянцы пообещали сделать визу в течение двух месяцев, и всё это время Михаил грыз ногти от нетерпения и бесился от невозможности что-либо сделать.

   Мария приступила к работе. В основном это был амбулаторный приём – местные жители не любили лежать в больнице. В стационаре лежало всего шесть хроников, в основном сердечники. Обеспечив им адекватное лечение, приведшее к значительному улучшению, она мгновенно приобрела в городке огромное уважение. Авторитет врача сильно зависит от его успехов! Выезжая по «Скорой» на стареньком Уазике Мария быстро ознакомилась с географией города и окрестностей. Индустрия была представлена хлебозаводом, винным заводом, перерабатывающим виноград с окрестных виноградников в вино, а персики и апельсины – в ликеры, чрезвычайно популярные у местных выпивох (дешево и вкусно!). Имелось и рыболовецкое хозяйство с двумя траулерами, выходившими в океан за тунцом, и холодильником на берегу. Ну, и отельчик для немногочисленных туристов, в основном, почему-то, бельгийцев и немцев.
   Базар, функционирующий трижды в неделю на центральной площади, приятно разнообразил меню курами, свежей рыбой, овощами и фруктами.
   Имелся Дом Культуры с народным театром, дававшим спектакли по воскресеньям. Кино крутили там же – в основном советские фильмы, но иногда и индийские, а также французские. Зал каждый раз набивался до отказа, даже если фильм показывали старый, много раз смотренный.
   В свободное время Мария ездила на велосипеде на пляж и подолгу плавала и ныряла. С первого же купанья её сопровождали подростки, деликатно плававшие в сторонке кругами без видимой цели. Среди них часто присутствовал Фернандо. Через неделю Мария, слегка раздраженная тем, что не удается поплавать в одиночестве, напрямик спросила сына завмага, несомненного лидера пловцов:
   – Почему вы, мальчишки, вьетесь вокруг меня, а?
   – Мы не вьёмся, мы вас охраняем, синьора! – серьёзно пояснил тот, – От акул!
   – О, правда? А что вы будете делать, если и впрямь акула появится?
   – Вот! – Фернандо показал колышек из твердого дерева, длиной сантиметров двадцать, заостренный и обожженный для прочности с обоих концов, – Если акула нападает, нужно сунуть ей кол в пасть и повернуть! Тогда она челюсти уже не сомкнет!
   – И ты, в самом деле умеешь это делать?!
   – Да, пришлось… пару раз.
   – Но, это же опасно!
   Фернандо пожал плечами и ничего не сказал, а позже Мария узнала, что акула в прошлом году откусила руку у шестнадцатилетнего парня. С тех пор она старалась купаться только на мелководье или на рифе, среди кораллов, не желая подвергать своих рыцарей риску.
   Всё было просто прекрасно! Для полного счастья не хватало только мужа, тоска о котором грызла душу ежедневно и ежечасно…

   Получив визу в Италию, Михаил немедленно отправился в Рим. Родителям он насчет планов похищения Марии ничего не сказал, но они и сами догадывались, что по другому сноху не выручить.
   – Смотри, сынок, поосторожнее там! – напутствовал отец на прощание.
   Заговорщик сделал невинные глаза:
   – Да я просто к Сереге в гости еду!
   – Ну, и Серега, пусть тоже, поосторожней!
   Надежда Родионовна ничего не сказала, ибо была занята рыданиями. В последний момент она надела сыну на шею крестик.
   – Храни тебя Господь!
   – Да, разве я крещёный, мам?
   – Крещеный, бабушка Дуся тебя, маленького, крестила. Михал Михалыч тогда шибко ругался…

   Сергей встретил друга в аэропорту, а как же! Они обнялись, затем римлянин отстранился и предложил:
   – А поворотись-ка, сын! Экий ты, смешной какой!
   Михаил скорчил страшную рожу и произнес басом:
   – Не смейся, не смейся, батьку!
   – Смотри ты, какой пышный! А отчего ж бы не смеяться?
   – Да так, хоть ты мне и батько, а как будешь смеяться, то, ей-богу, поколочу!
   Оба довольно заржали, гулко стукая друг друга по спине.
   «Порше Каррера» домчал их до дома всего за полчаса. Сергей вел машину агресивно, часто обгоняя длинную череду автомобилей по встречке.
   – Не боишься, что штрафанут?
   – Да уж штрафовали… Ещё пару раз выдержу!
   – А потом?
   – А потом – всё! Прав лишат на год!
   – И как же ты будешь?
   – А! Поезжу с шофером!
   Михаил с сомнением покрутил носом.
   Дома их встретила Лючия.
   – Добро пожаловать в Рим, Микеле! – нараспев произнесла она по русски, явно гордясь своим достижением.
   – Я очарован! – заявил Михаил, целуя ей руку, – Ты стала ещё красивее, Лючия! И тебе так идёт завивка!
   Лючия захихикала:
   – Это не завивка! Это, теперь, мои натуральные волосы!
   – Вот это да! А как это?
   – Серджио изобрел специальную сталь, от которой отрастают волосы…
   – Да, он мне говорил… А разве ты тоже?
   – Я самая первая, у кого отросли волосы!
   – Что ж, поздравляю! А где Мишаня? У меня для него подарок!
   – Сейчас его привезут, у него урок… как это сказать по русски… вождения лошади!
   Пока все пили кофе (для обеда было ещё рано!), Джованни привез синьорито Каррера. Тот вошел, серьёзный и сдержанный, и поздоровался с гостем за руку. Михаил вручил ему подарок – колесный пароход, созданный в судомодельном кружке Дома Пионеров и купленный специально для этого случая на выставке. Пароход управлялся по радио, а из трубы, если вложить туда маленькую дымовую шашку, шел настоящий дым! Пацан завопил от радости, и тут же убежал испытывать аппарат в бассейне, даже забыв поблагодарить дарителя. Лючия, извинившись, последовала за ним:
   – Я тоже хочу посмотреть, да?
   Друзья остались вдвоём.
   – Итак! – Сергей достал сигареты и протянул пачку Михаилу, – Я тут подумал на досуге, навел справки… Ситуация, значит, такая: с тех пор, как на Кубе революция произошла, желающих сбежать с острова хоть отбавляй. Отличный бизнес для предприимчивых авантюристов, не боящихся рисковать. У многих кубинцев родственники и в Штатах, и в Мексике, и в Бразилии. Они, то-есть, родственники или друзья, находят подходящего шкипера (кстати, деньги отнюдь не запредельные) и, натурально, похищают кого надо. Самое сложное – договориться, чтобы человек оказался на нужном месте в нужное время. Со связью на Кубе плохо, домашний телефон только по служебной необходимости ставят. И, конечно же, все международные звонки прослушиваются. Почта из-за рубежа тоже перлюстрируется. Поэтому придется тебе с Марией говорить эзоповым языком, если вы заранее о шифре не договорились. И потом место встречи изменить будет нельзя! Сам понимаешь, количество контактов должно быть минимальным, чтобы никто ничего не заподозрил. Я имею в виду не только Службу Безопасности, но и просто соседей: сразу донесут о подозрительном письме или телефонном разговоре. Ну, воспитаны они так, кубинцы!
   – Блин! Непростое дело! – вырвалось у Михаила, – Как же быть-то?
   – Подумай, как. Это твоя задача – договориться с Марией. А я буду шкипера искать.
   – Самого лучшего, Сереж!
   – Ну, неужели! – ухмыльнулся кузнец-миллионер.
   – А в Штатах, когда доберемся, тоже сложности будут… – повесил нос разлученный с любимой женой муж, – У них там свои заморочки на почве бюрократии.
   – Да, уж, у них там ничего вазелином не смазано. Но, мыслю я, в Штаты везти Марию не стоит: во первых, маршрут этот постоянно под наблюдением погранцов. Риск большой! Во вторых, тебе визу в Америку придется дожидаться полгода.
   Сергей закурил, помахал рукой, разгоняя терпкий ароматный дым. Михаил тоже взял сигарету. Некоторое время они молчали, пуская дым в потолок. Докурив, Сергей щелкнул пальцами:
   – Что, если мы переправим её на Гаити? С Гаити и в Европу проще попасть!
   – Ну, ты и голова! – восхитился Михаил, – А что, туда безопасно? Я помню, там этот… диктатор Бэби Док… и тонтон-макуты всякие!
   – Ой, ну ты и вспомнил! Это ж когда было! Не, сейчас там нормально.
   Сергей встал и заложил руки за спину:
   – Чтобы избежать всяких затруднений, надо организовать ей гаитянский паспорт! Как Маришке, ага? У тебя фотки Марии на паспорт есть, надеюсь?
   – Есть, но только на советский… Трёхмесячной давности.
   – Вот и отлично! Завтра же пошлю человека, он все сделает!
   – Да ты что? Так просто?
   – Он уже делал твоей сестре, знает, к кому обратиться. А мы завтра же поедем в ихнее посольство, поставим тебе гаитянскую визу.

   Адвокат Вентура отправился в Тунис со спецзаданием уже на следующее утро. Франсуа Форрестье оказался на месте. Выяснилось, что за эти годы он дорос до Генерального консула. Встреча в лучшем ресторане города «Звезда Востока» прошла в тёплой и дружественной обстановке. Гаитянец ел и пил за троих, как будто постился минимум год. Как говорится: «Халява, сэр!». Когда принесли кофе с коньяком (двадцатилетним!) и сигары (настоящие кубинские!), чиновник с блаженным вздохом откинулся на спинку кресла и булькнул:
   – Я вас слушаю, месье Вентура!
   Тот не спеша раскурил сигару и выпустил в воздух облачко ароматного дыма:
   – Нужен паспорт, месье Форрестье.
   – Нет! – быстро ответил тот, пряча глаза.
   – Позвольте спросить, почему?
   – У меня изменились обстоятельства… Я теперь большой начальник, со дня на день жду перевода в Брюссель. Я не могу рисковать своей карьерой, месье Вентура!
   Врал чёрнокожий прохиндей, как сивый мерин! На самом деле у него недавно была правительственная комиссия, обнаружившая недостачу казенных средств, бланков паспортов (документов строгой отчетности!) и предупредившая Генерального Консула о неполном служебном соответствии. Рассматривался также вопрос о возбуждении против него уголовного дела. Чтобы не сбежал, под видом атташе по культуре стеречь озорника был прислан офицер полиции. То-есть, дела были хреновые. Но, как говорят на Гаити, если проблему можно решить за деньги, то это не проблема, а расходы. Форрестье был оптимистом и надеялся откупиться, правда денег нужно было очень много. А где их взять? Не продавать же вещи! А клепать левые паспорта стало сильно рискованно!
   Адвокат задумался ненадолго, а потом вкрадчиво спросил:
   – А за большие деньги?
   Гаитянин заёрзал. Алчность в нем боролась с осторожностью.
   – А для кого нужен паспорт?
   – Для дамы.
   Алчность победила осторожность по очкам. Семь бед – один ответ, как говорится.
   – Ну… разве, что, для дамы… У вас есть её фото?
   Вентура протянул фотографию Марии.
   Генеральный консул Республики Гаити всмотрелся:
   – Надо же, какая красавица! А она… не здесь?
   – Нет.
   – Жаль… – про себя Форрестье подумал, что, если бы переговоры вела сама клиентка, то, в придачу к деньгам, возможно, удалось бы выпросить кое-что ещё, до чего он был большой охотник, – А как её зовут?
   – А вам не все равно?
   – Ну… как вам сказать… Мы можем, конечно, подобрать ей подходящее французское имя… Но, я догадываюсь, сия дама кубинка?
   – Я потрясен вашей проницательностью! Да, она кубинка.
   – Тогда имя должно быть испанским, это облегчит ей дальнейшие хлопоты. Ведь, она не намерена остаться и жить на Гаити?
   – Вы понимаете правильно, Франсуа. А что, с этим есть проблемы, ну, с выдачей паспорта на испанское имя?
   – Это несколько усложняет… Необходимо заявление о предоставлении гражданства с веским поводом для удовлетворения такового. Свидетельство о рождении… хотя бы копия… лучше, если бы дама родилась в Доминиканской Республике… Короче, дело не простое!
   Вентура откровенно веселился, наблюдая, как оппонент набивает цену.
   – Значит, так: паспорт нужен на имя: Эстрелла Роза Мария Рамирес. Дата рождения – 23 мая 1965 года. Родители: Вероника Стелла Люсия Рамирес, урожденная Коломб, и Пабло Хесус Мария Рамирес. Место рождения – город Гавана. Паспорт нужен завтра.
   – Я понял, месье Вентура! Но это будет стоить… пятьдесят тысяч зелёных! За срочность и вообще… Дама, все-таки!
   – Вот задаток, двадцать пять тысяч.
   Они расстались и Форрестье ушел, готовый отхлестать себя по щекам: как он мог так продешевить! Итальянец согласился не торгуясь, а значит, заплатил бы и шестьдесят тысяч!
   Вентура, уполномоченный заплатить хоть сто тысяч, отправился в отель.
   На следующий день он вылетел обратно в Рим. Красивый гаитянский паспорт с гербом в виде капустной пальмы, увенчанной фригийским колпаком, символизирующим свободу, в окружении трофеев – ружей, флагов, топоров, пушек, пушечных ядер, боевых труб, якорей – и девизом на французском языке «L’Union Fait La Force» (Союз создает силу, – франц.) лежал у него во внутреннем кармане пиджака. Задание было выполнено!
   А Форрестье, сняв все деньги со счета посольства (более двухсот тысяч долларов), дал десять тысяч своему охраннику, чтобы тот смотрел в другую сторону, и смылся из Туниса первым же самолетом. В кармане у него лежал паспорт гражданина Индонезии, предусмотрительно купленный ещё полтора года назад. На всякий случай.

   Вызвав дворецкого Маттео, Сергей потребовал телефонную книгу города Майами. Книга, как ни странно, нашлась, и Сергей созвонился с Майамским детективным агентством «Пиноккио», прельстившись его итальянским названием. Это прямо на набережной, недалеко от супермаркета «Факел».
   – Pronto! Детективное агентство «Пиноккио», старший детектив Джакопо Фирелли слушает! – раздался в трубке говорящий по английски голос.
   Сергей английский знал плохо.
   – Алло… Здесь Серджио Каррера. Вы говорите по по итальянски, мистер Фирелли?
   – Говорю, синьор… и понимаю!
   – Тогда, вот что: мне необходимо узнать, кто помогает беглецам-кубинцам переправиться в Штаты. Я думаю, вам будет не очень сложно выяснить это.
   – Да я могу сразу сказать, синьор! Капитан Смелонен, базируется в Порт-о-Пренсе, Гаити, капитан Мариньи, там же, и капитан Доббс, из Порт Ройаля, Ямайка.
   – А кто из них самый лучший?
   – Безусловно, Смелонен!
   – Большое спасибо, синьор Фирелли! Сколько я вам должен за консультацию?
   – Восемьдесят долларов, сэр… синьор!
   – Ну, это доступно! Высылаю чек сегодня же!
   – Gracia! Обращайтесь, если что!

   В начале октября Михаил с Сергеем вылетели в Порт-о-Пренс.

Глава шестнадцатая

   Обрусевший, вернее, русскорожденный финн Смелонен, сын военнопленного, застрявшего в Советском Союзе после войны на долгие двадцать лет, и финской женщины из захваченного СССР в 1939 году Выборга, родился в 1956 году в Калужской области, где отец работал на стройке секретного объекта – атомной электростанции. Родители назвали мальчика Игорем в честь академика Игоря Курчатова. В 1966 году семья решила вернуться на родину. Там, при получении новых документов, мягкий знак был утрачен. Так молодой Смелонен и стал зваться Игор.
   С детства в нем бродил дух авантюризма: научившись стрелять, парень уже с двенадцати лет самостоятельно ходил на охоту, по целым дням пропадая в лесу, ловко управлялся с парусом и веслами на озерах во время рыбалки. В драках со сверстниками, а то и с парнями постарше, почти всегда побеждал, благодаря неукротимости характера и упрямству. То-есть, бился до победы – или полной отключки. Отец объяснял это наследственностью: в роду, согласно семейному преданию, было множество викингов-пиратов и пионеров покорения Гренландии.
   Тихая маленькая Финляндия быстро стала мала молодому человеку, поэтому он, достигнув совершеннолетия, нанялся матросом на торговый корабль. Избороздив все моря и океаны, Смелонен через пару лет сошел с него в Северной Африке, где завербовался во Французский Иностранный Легион. Лет пять повоевал: в Африке и Юго-Восточной Азии. Платили наёмникам хорошо, удалось скопить изрядную сумму. После очередного ранения капрал Смелонен решил, что с него хватит, и, несмотря на уговоры командира, сулившего сержантские нашивки и значительную прибавку, не стал продлевать контракт. Он решил открыть собственный бизнес где-нибудь в Карибском Море. Сказано – сделано! На Ямайке он, после трехмесячных консультаций с местными знатоками в кабаках, купил сорокапятифутовую яхту с добрым мотором «Роллс-Ройс», позволявшим развивать скорость до тридцати узлов. Почти все сбережения ухлопал! Конечно, торпедный катер быстрее, но – только торпедный катер! От любого другого аппарата яхта, названная «Ахто» (Хозяин Волны, – финск.), могла оторваться с лёгкостью. Наняв экипаж – шкипера Адама Лоуренса, жилистого британца лет сорока, знающего Карибы, как собственную рожу, каждый день наблюдаемую в зеркале во время бритья, и боцмана – Франсуа Дюруа, могучего чернокожего гаитянина лет тридцати, мастера на все руки, Смелонен решил заняться контрабандой, для отвода глаз зарегистрировавшись, как рыболовецкое судно. Ну, в смысле, если богатым туристам приспичит половить крупную рыбу. Но такое выпадало редко из-за слишком большой конкуренции, и прожить на эти деньги было невозможно.
   В первый рейс они вышли на Кубу, загрузившись виски по самое некуда.
   Смелонен стоял у штурвала и бормотал под нос запавшие с детства стихи Багрицкого:

   По рыбам, по звёздам проносит шаланду:
   Три грека в Одессу везут контрабанду…

   Контакт Лоуренса не подвел: разгрузка на пустынном пляже в маленькой бухточке прошла успешно. Взамен загрузились сигарами, которые столкнули во Флориде. Прибыль составила восемьсот процентов! Повторили, потом ещё несколько раз повторили. Такая жизнь Смелонену начала нравиться! В следующем рейсе нарвались на неприятности: за ними долго гнался катер кубинской береговой охраны. Оторвались с трудом, пришлось выбросить ящики с виски за борт, дабы облегчить судно. Уходили по ветру, пока не уперлись в Гаити. На берегу два дня лечили нервы в «Санатории» – так остроумно назывался главный портовый кабак.
   Под утро третьего дня к компании подсел пожилой кубинец.
   – Как насчет выгодной работенки, кэп? – спросил он негромко, ставя на стол бутылку бурбона.
   – Выгодный фрахт – это мы завсегда! – солидно кивнул Смелонен.
   Он легонько похлопал по пышной заднице увесистую креолку, сидящую у него на коленях:
   – Пойди, погуляй, детка! У нас тут мужской разговор.
   Та, нисколько не обидевшись, вспорхнула и удалилась, покачивая бедрами в такт музыке, рвущейся из джук-бокса.
   Смелонен снова обернулся к кубинцу:
   – Только, предупреждаю сразу: наркоту не повезу. Такие у меня принципы.
   – Нет-нет, ничего подобного! Видите ли, у меня на Кубе осталась семья… сын, брат с женой и их дочка. Я сейчас живу в Штатах, у меня свой бизнес, дела идут отлично. Но сердце обливается кровью за близких, стенающих в рабстве под пятой тирана Фиделя! Подобрать четырех человек и привезти их сюда, в Порт-о-Пренс – вот и вся работа! Что скажете?
   Смелонен переглянулся с Адамом и Франсуа, не спеша разлил бурбон по стаканам, отхлебнул.
   – Сумма?
   – Я готов заплатить сорок тысяч долларов! – быстро ответил кубинец, так и не назвавший своего имени.
   Лоуренс быстро показал два пальца.
   – Г-м, всего сорок… Удвойте цифру, синьор! Все-таки, не дрова повезем, а четырех живых людей! К тому же предстоят накладные расходы…
   Торговались до полудня, сошлись на шестидесяти двух тысячах. Это было в несколько раз больше, чем заработок за самый удачный рейс!
   Был разработан план: «Ахто» останавливается и дрейфует в миле от берега, а глиссер, фиберглассовый, а потому неопределимый радарами, быстренько забирает ждущих в условленном месте людей и возвращается на яхту. Если же, паче чаяния, будет погоня, то пулемет «М-60» будет достаточным аргументом и для пешего патруля, и для плавсредства. Просто, изящно и безопасно! Ещё лучше было бы ждать в нейтральных водах, но это было невозможно: кубинцы объявили полосу в пятнадцать миль территорией Острова Свободы. Незаконно, между прочим, вопреки международному морскому праву. Пятнадцать миль выходило далековато, можно и промахнуться в темноте по возвращении.
   Обговорив детали: место, время, сигнал фонарем и ответный сигнал, пароль и отзыв, Смелонен получил аванс и отправился на дело. Все прошло без сучка, без задоринки! Правда, глиссер оказался маловат для четырех пассажиров, пришлось уложить мужчин на дно, а женщин посадить сверху, чтобы не мешали управлять. Глиссер, тяжело хлопая днищем по некрупным волнам, благополучно достиг «Ахто», но Франсуа энергично выразился в том смысле, что это не дело, брать на борт такой перегруз, ибо вполне могли черпануть водички и отправиться в гости к Морскому Змею. Смелонен все это намотал на ус, и, получив остаток суммы, озаботился покупкой другого глиссера, побольше и порезвее. За ним пришлось плыть аж в Мексику, но это стоило того: новое плавсредство было в полтора раза шустрее и свободно могло взять на борт четырех пассажиров плюс двух членов экипажа: рулевого и бортстрелка, для которого Франсуа укрепил на корме пулемет на специально построенной консоли. Единственным недостатком были размеры: поднятый на борт «Ахто», глиссер занимал всю палубу, и передвигаться приходилось по обезьяньи, держась руками за такелаж. К счастью, он не каждый рейс был нужен.

   Новый заказ на эвакуацию с Кубы эмигрантов поступил всего через два месяца, также в кабаке Порт-о-Пренса. На сей раз предстояло выдернуть всего двоих – мужа и жену – и доставить в Майами. Семьдесят тысяч долларов! Дело было более рискованное, ибо кубинцы интенсивно патрулировали эту морскую трассу, да и берег тоже. Но, как говорится, кто не рискует – тот не пьёт шампанского! Поплыли.
   Ночь, как назло, выдалась ясная, звездная, безветренная. На точку подошли на одних парусах – в такую погоду звук двигателя отлично слышен на несколько миль.
   – Спустить паруса! – скомандовал Лоуренс, и Смелонен с Франсуа сноровисто выполнили команду.
   Паруса, кстати, в этот поход поставили черные, для пущей скрытности.
   Отдали плавучий якорь, развернувший «Ахто» носом к волне. Зажужжала электрическая лебедка, спуская на воду глиссер, гордо названный «Нептуном».
   Франсуа сел в кресло рулевого, Смелонен – к пулемету.
   Нептун крадучись, на малой скорости, еле слышно помурлыкивая мотором, устремился к берегу. Полмили… два кабельтовых… один… С пляжа, отлично различаемого при свете небесных светил, моргнул условленный сигнал: две красных вспышки, затем две зеленых. Смелонен ответил тремя зелеными. Через минуту глиссер зашуршал днищем по песку.
   – Пароль? – негромко крикнул Франсуа двум черным фигурам, бросившимся навстречу.
   – Бостон! – раздался мужской голос.
   – Юкатан! – довольно отозвался боцман.
   Беглецы были уже всего в сотне шагов от спасения, как вдруг ярдах в трёхстах справа раздались выстрелы и командный голос проорал по испански:
   – Всем оставаться на месте! Бросить оружие! Руки вверх! Вы окружены!
   И впрямь, слева тоже бежало трое с автоматами наперевес.
   Беглецы неуверенно затормозили.
   – Быстрее, мать вашу! – рявкнул Смелонен, разворачивая уже готовый к бою пулемет.
   Выцелив тех, кто бежал слева, ибо они были ближе, он дал несколько коротких очередей. В таких ситуациях некогда тратить время на предупредительные выстрелы, пытаться заставить врагов залечь или отступить, поэтому бывший наемник стрелял на поражение. Двое пограничников напоролись на струю свинца, буквально порвавшему их на куски. Третьему повезло больше: пуля попала ему в бедро и он остался жив. Перенеся огонь на правый фланг, Смелонену удалось снять только одного: далековато, всё-таки.
   Беглецы неуклюже перевалились через борт, и Франсуа, двинув ручку газа до упора, сорвал «Нептуна» с песка, развернулся и устремился в открытое море. Вслед стреляли, несколько пуль вжикнуло над головой, но с каждой секундой берег становился все дальше, а попасть в плохо видимую мишень, прыгающую, к тому же, по волнам, под силу только снайперу – автомат Калашникова прицельно стреляет на сотню метров, ну, может, чуть больше. Короче, ушли. Франсуа безошибочно вырулил к «Ахто», дрейфовавшему с потушенными огнями. «Нептун» мягко ткнулся носом в старую покрышку и Лоуренс немедленно спустил тали.
   – Я слышал стрельбу, или мне показалось? – невозмутимо спросил он, когда все покинули поднятый на палубу глиссер.
   – Мы напоролись на патруль, – коротко ответил Смелонен, нетерпеливо подталкивая клиентов в салон.
   – И что?
   – Ну, пришлось пострелять. На войне – как на войне.
   Франсуа, тем временем, закрепил глиссер.
   – К походу готов, кэп! – крикнул он.
   – Адам! Курс – ост-норд-ост, полный вперед! Идем на Гаити!
   – Есть!
   «Ахто» вспенивая волны форштевнем, рванулся застоявшимся жеребцом.
   Пять минут… десять… Ещё двадцать – и они в нейтральных водах!
   На зюйд-весте вспыхнул прожектор, рядом ещё один. Катера береговой охраны! Далеко, больше двух миль. Не догонят. А, если бы пошли прямо на Майами, то попались бы им в лапы только так! У них пушки на целую милю лупят, пулеметом не отбиться…
   Смелонен спустился в салон. Супруги, пугливо жмущиеся к друг другу, впились в него взглядами:
   – Ну, что, синьор капитан?
   – Все в порядке! Оторвались! – успокоил их капитан, широко улыбаясь, – Давайте выпьем, вам надо снять стресс!
   Он достал из холодильника-бара виски, лёд и содовую, и налил всем по щедрой порции.
   – Идем в Порт-о-Пренс!
   – А почему не в Майами? – надула губки дама.
   – Потому что! Пересидим денек на Гаити, заправимся и поплывем во Флориду, откуда нас не ждут! Такая, вот, диспозиция!
   Супруги выпили, потом ещё. На закуску был только соленый миндаль… Через час муж спал, сотрясая храпом корпус «Ахто». Смелонен вышел на палубу, вдохнул соленый океанский воздух. Франсуа уже поставил паруса, и кораблик бодро ловил ими ветер. Кинув взгляд на небо, так, чисто автоматически, капитан убедился, что шкипер держит верный курс. К утру они будут на Гаити… Внезапно его взяли в захват поперек талии. Сзади, откуда нападения никак не ожидалось!
   – Синьор капитан… Вы такой… такой… викинг! И вообще…
   Нетерпеливые руки принялись теребить пряжку его ремня.
   «Когда это викинги пасовали перед бабами?» – весело подумал Смелонен, подхватывая кубинку (довольно симпатичную, между прочим!) на руки и направляясь на корму, где был сложен запасной кливер (белый!), предназначенный на смену черному утром. Там он пошел навстречу желаниям клиентки. Два раза! Совесть его не мучила – в контракте не было оговорено, что он этого делать не должен.

   Постепенно эта работа – перевоз кубинцев с Острова Свободы на Гаити, во Флориду и Ямайку, стала основой благосостояния Смелонена и его команды. В большинстве случаев все проходило гладко, но за прошедшие годы пришлось вступать в перестрелки ещё три раза. Контрабанда сигар с Кубы тоже шла успешно. В Порт-о-Пренсе на него теперь работала целая сеть посредников, перекупающая товар и поставляющая новые заказы. Побережье Кубы было изучено вдоль и поперек, и теперь выйти в нужное место Смелонен мог даже с завязанными глазами, равно, как и Франсуа. Смелонен, впрочем, обычно сидел на месте бортстрелка. Потому, что стрелял лучше.

   В Порт-о-Пренсе единственный на стоянке креол-водитель завлек Михаила с Сергеем в старый – да что там! – старинный таксярник, собранный на заводе Рено ещё до Второй Мировой Войны и отвез в самый лучший отель города – «Эксцельсиор». Помпезный фасад с шестью пузатыми колоннами слегка нуждался в побелке, но в целом первое впечатление было хорошее. Пройдя по вытертой до дыр красной ковровой дорожке, друзья поравнялись со швейцаром, про которого, слегка перефразируя слова известной песни, можно было сказать: «Весь покрытый золотом, абсолютно весь!». Оценивающе глянув на двух иностранных месье в белых тропических костюмах, тот быстренько открыл тяжелую дверь и согнулся в поклоне. Сергей, не останавливаясь и не глядя, сунул ему купюру.
   – Это ты зачем? – с любопытством поинтересовался Михаил, – Ну, деньги?
   – Чаевые. Принято так, – бросил Сергей через плечо, не останавливаясь.
   – Да он нас и так бы пустил!
   – Ой, Миш, тут другое…
   Швейцар свистнул в боцманскую дудку и на крыльце материализовался красивый орел-креол, подхвативший чемоданы, выгруженные из таксярника: маленький, принадлежащий Михаилу, и очень большой – Сергея.
   В вестибюле их встретил портье с усами Буденного.
   – Я заказывал по телеграфу два люкса на имя Каррера и Михайлофф.
   – О, да, месье! Вот ключи! Номер 22 и 23! Наши лучшие номера, месье! Бельэтаж, лоджия, вид на залив! – экспансивно шевеля усами и закатывая глаза, портье протянул ключи, прикрепленные к деревянным, выкрашенным под золото, грушам.
   Взяв ключи, Сергей серьезно спросил:
   – А доисторические животные в матрасах не водятся?
   – Пардон, месье? – растерялся ключник.
   – Ну, клопы?
   – О, эти… Увы, иногда попадаются! К сожалению, вывести их совсем невозможно. Но в номере есть репеллент, который отпугнет и клопов, и москитов!
   – Что ж, мерси и на этом!
   По пологой мраморной лестнице со стертыми ступенями друзья поднялись в бельэтаж.
   – Слушай, а ты зачем два номера заказал? И в одном бы прекрасно разместились! – укорил Михаил синьора Карреру за расточительность.
   – Ты что! Если б мы в один номер заселились, нас бы за гомиков приняли!
   – Блин! Не, лучше не надо!
   Номера сияли слегка обветшавшей роскошью в стиле ампир.
   Приняв душ, путешественники расселись в креслах в номере Сергея и заказали ужин. Заказ принимал лично метрдотель.
   – Что господа будут пить? Аперитив, вино к рыбе белое или розовое? Коньяк, виски? – почтительно осведомился он.
   Сергей открыл было рот, но, взглянув на страдальчески скривившееся лицо друга, решительно заявил:
   – Безалкогольное пиво для месье и кока-колу для меня.
   На лице мэтра, привыкшего к причудам постояльцев, не дрогнул ни один мускул. Деликатно понизив голос, он осведомился:
   – Не желают ли господа к ужину приятное женское общество? Есть блондинки, брюнетки, креолки… Здоровье гарантировано!
   У Михаила отпала челюсть от изящества, с которым был задан сей интимный вопрос, а Сергей коротко мотнул головой:
   – Нет, спасибо!
   После ужина, на вкус Михаила чересчур острого, они вышли на лоджию покурить.
   Знаете ли вы тропическую ночь? Нет, вы не знаете тропической ночи! Мириады светляков, вдвое крупнее крымских, кружились вокруг отеля в причудливом танце. Вечерний бриз доносил запахи незнакомых цветов, йода гниющих водорослей, а также свежеиспеченной пиццы и жареной рыбы. Из ресторана приглушенно звучала не то самба, не то румба, а, может, и вовсе, ламбада. Где-то невдалеке рокотали барабаны и периодически раздавался хохот множества молодых голосов. Гаити – страна бедная, одна из беднейших в регионе, но люди там все равно веселые! Летучие мыши бесшумными зигзагами перечеркивали звездное небо. Звезды, кстати, были крупные, крупнее, чем в Москве, и казалось, что их ощутимо больше. Может, потому, что фонари на улицах горели только на перекрестках? Протопал взвод солдат, певших: «Где любимая живет, пальмы шелестят!» Прямо перед лоджией росло какое-то дерево, усыпанное плодами. Приглядевшись, Михаил узнал апельсины. Надо же, сколько их!
   – Грузите апельсины бочками, братья Карамазовы!
   – Что? – встрепенулся Сергей, погруженный в раздумья.
   – Да нет, это я так… Умом Гаити не понять, аршином общим не измерить… Слышь, Сереж, когда на дело пойдем?
   – Вот, прямо с утра и пойдем. На свежую голову.
   Спать легли рано: нужно было влиться в новый временной пояс.
   Поднявшись, друзья обнаружили, что за окном поливает дождь.
   – И что теперь будем делать? – уныло ссутулился Михаил, – Не больно-то погуляешь!
   – Не боись, все продумано! На машине поедем. Давай, пока, завтракать.
   После завтрака Сергей приказал вызвать такси. Ждать пришлось полтора часа. К удивлению друзей, у подъезда остановился вчерашний дряхлый Рено. Ну, сели, куда ж деваться!
   – Отвези нас, любезный, в город, куда-нибудь поближе к порту… Ну, ты понимаешь!
   – Да, месье, конечно, месье!
   Таксярник, осторожно объезжая огромные лужи, завилял по кривым улицам, и через полчаса остановился напротив заведения с вывеской «Санаторий».
   – Господа, это здесь!
   – Что?
   – Всё! – исчерпывающе ответил таксист.
   Расплачиваясь, Сергей спросил:
   – Слушай, а другие такси в городе есть?
   – Да, месье, целых пять штук!
   – Г-м… Тогда жди! Вот тебе за простой! Да, кстати: как тебя звать?
   – Туссен. Премного благодарен, месье! Конечно, я буду ждать, сколько надо! – водила аккуратно сложил доллары и положил их в бумажник.
   День начался с удачи, ибо он уже заработал больше, чем за три обычных дня!
   Войдя в кабак, друзья пугливо огляделись по сторонам: на стенах были очень реалистично, в виде диорамы, изображены виселицы, скелеты, пираты, фрегаты, полуголые красотки и бронзовые пушки, а на эстраде, там, где обычно располагается оркестр, стояла здоровенная плаха с торчащим из неё огромным окровавленным топором.
   – Ни фига себе, санаторий! – пробормотал пришибленный интерьером Михаил.
   Сергей уверенно подвел его к стойке, за которой стоял бармен-креол в костюме палача.
   – Кока-кола… и ещё раз кока-кола! Только без льда!
   Через секунду перед ними возникли высокие запотевшие стаканы.
   – А почему без льда, а, Сереж?
   – Да потому, что лёд может быть из речной воды наморожен, а то и просто из лужи! И это – в лучшем случае! Гепатит, а то и что похуже, запросто подцепить можно!
   Михаил впечатлился.
   Некоторое время друзья молча посасывали бодрящий напиток, оглядываясь по сторонам. Несмотря на утреннее время, кабак был полон народу, по большей части моряками и туристами. Три симпатичных официантки не стояли на месте ни секунды, разнося кому пиво, кому яичницу с беконом, а кому и ром. Мужики пытались щипать их за попки, но девушки не обижались, а привычно уворачивались или шлёпали сластолюбцев по рукам. За соседним столиком двое играли в карты.
   Понаблюдав всё это буржуазное разложение, Сергей знаком подозвал бармена:
   – Не мог бы месье свести нас надежным капитаном? Хотелось бы совершить круиз вокруг острова… ну, и на соседний заглянуть! Я слышал такое имя: Смелонен.
   Остро глянув на пришельцев, бармен ответил:
   – Увы, того, кто вам нужен, сейчас нет. Заходите завтра, ближе к вечеру, господа. Как только он появится, я дам вам знать.
   – А он в самом деле надежный, ну, этот капитан? – простодушно спросил Михаил.
   Бармен улыбнулся и не ответил.
   Друзья решили посидеть немного, благо делать всё равно было нечего.
   – Может, в какой-нибудь другой кабак сходим? – предложил Михаил, допив кока-колу.
   Сергей не успел ответить: за соседним столиком началась ссора. Сначала до наших героев донесся взрыв ругани. Затем долговязый, заросший бородой, похожий на пирата оборванец в средневековом камзоле на голое тело ударил сидящего напротив него (тоже похожего на пирата!) толстяка бутылкой по голове. Дзинькнув, разлетелись осколки. Ушибленный, злобно ругаясь, выхватил кинжал. Долговязый – кремневый пистолет. Грянул выстрел. Схватившись за грудь, толстяк упал на пол. В следующий момент двое охранников в кирасах и шлемах уже тащили дебошира на эстраду. Стукнув его под коленки, положили на плаху, придерживая за руки. Откуда ни возьмись, появился священник, наскоро прочитавший молитву и перекрестивший вырывающегося и сквернословящего убийцу. Бармен не спеша подошел, поплевал на руки, замахнулся топором. Удар! Фонтан крови, косматая и бородатая голова падает со стуком на пол. Бамен-палач наклонился и высоко поднял её за волосы. Публика энтузиастически зааплодировала. Стражники, накинув на тело кусок парусины, уволокли труп.
   – Ни фига себе! – пробормотал, дрожа крупной дрожью, Михаил, – Это как это?
   – А! – улыбнулся Сергей, – Это такой аттракцион для привлечения публики! Я нечто подобное видал на Мальте, только там вешали, а не голову оттяпывали!
   Он оказался прав: через полчаса псевдопираты вернулись за столик, как ни в чем ни бывало.
   Ни в этот день, ни в последующие три Михаил не смог разгадать секрет фокуса!

   Выгодно спихнув на Ямайке партию японских видеомагнитофонов, закупленных в Венесуэле, Смелонен затарился бочковым ромом. Не ахти какой выгодный фрахт, но на Гаити ямайский темный ром уходил за неплохие деньги, а туда надо было идти так и так, ибо давно не было основной работы. Большинство заказов на похищение приходило через посредников Порт-о-Пренса, так не идти же туда порожняком?
   Отшвартовавшись в укромной бухточке у узенького причала, Смелонен наблюдал, как работяги, пыхтя, катят бочки с эликсиром радости на берег и грузят в рефрижератор. Для конспирации, ага!
   Немного погодя, утирая потный лоб, подошел заказчик:
   – Вот ваши деньги, месье Смелонен! Буду благодарен, если привезете ещё! Возьму всё! И заплачу больше, чем этот недоносок Гринберг! Ву компрене?
   – Тре бьен! – хлопнул его по плечу Франсуа, стоящий рядом.
   Перегнав «Ахто» в порт, все трое направили свои стопы в «Санаторий», ибо страдавшие от жажды организмы настырно требовали пива после долгого перехода под тропическим солнцем. Осушив пинту янтарного напитка и закурив перед второй, Смелонен небрежно спросил бармена:
   – Есть что-нибудь новенькое, о l’échanson (l’échanson – виночерпий, франц.)?
   На черной физиономии виночерпия расцвела мощная белозубая улыбка, ибо на сей вопрос у него имелся положительный ответ сулящий награду:
   – Есть! Двое белых лохов c Европы. Намекали на круиз вокруг острова и посещение соседнего. Называли ваше имя, шкип. Приходят уже пять дней кряду, а дуют только колу или кофе. И жратву не заказывают.
   – Не из этих? – Смелонен показал жестом погоны на плечах.
   – Нет. Точно, нет. Богатые лохи со своим интересом.
   – Ладно, покажешь.
   На стойку легла сложенная вчетверо сотенная купюра, тут же исчезнувшая в розовой ладони. Взяв парочку тарелок с закусками, команда «Ахто» заняла угловой столик.
   После пятой пинты бармен взглядом показал на вновь вошедших.
   – Ну-ка, Адам, что ты о них скажешь? – улыбнулся Смелонен своему шкиперу.
   Тот, всмотревшись, хмыкнул:
   – Держу пари на штуку зеленых, что это советские товарищи!
   – Советские? – изумился Смелонен, – Я сам был русским в детстве и родину любил, но в этих индивидах родства не уловил! Не чувствую я в них сияния загадочной русской души! Да и откуда им тут взяться?
   – Хорошо сказал! – восторженно закатил глаза Франсуа, – Тебе бы стихи писать, кэп!
   – Так ты споришь или нет? – нажал Лоуренс.
   – Спорим! Франсуа, разбей!
   – С разбивщика не брать! – произнес боцман ритуальную фразу и разнял сцепленные руки.
   Смелонен повернулся к бармену и утвердительно прикрыл глаза. Через минуту двое в белых костюмах подсели за столик.
   – Добрый вечер, господа! – по французски поздоровался с командой белобрысый, – Разрешите вас угостить?
   На стол встала бутылка виски «Белая Лошадь», всего месяц назад привезенная «Ахто» из Мексики.
   Темноволосый бледный парень молча улыбнулся и поднял руку в приветствии.
   – Добрый вечер! – отозвался Смелонен, разливая виски в пять стаканов.
   Все, кроме молчаливого парня, пригубили.
   Михаил с интересом рассматривал капитана. Колоритная личность! Лицо дубленое, волевое – вон, какая челюсть! Глаза с цепким прищуром, ранняя лысина, коричневая от загара. Вызывает доверие!
   – Нам посоветовали обратиться в вам, капитан Смелонен… Простите, не знаю вашего имени… Я – Серджио Каррера, а это мой друг, Мишель.
   Смелонен коротко представил себя и компаньонов.
   Приезжий говорил по французски безупречно, как диктор Парижского радио. На русского он был не похож: чувствовалось, что человек очень богат, вон, дорогущий костюм белый, а носит его спокойно, не боясь запачкать, в распахнутом вороте рубашки от Диора толстая золотая цепь с католическим распятием… Смелонен перевел взгляд на руки: странно! У богача были руки работяги – мозоли, изуродованные ногти, никогда не знавшие маникюра. Кто же он такой?
   Тем временем месье Каррера продолжал:
   – Нам нужна ваша помощь, месье Смелонен. Жена моего друга не может покинуть Кубу…
   – А он сам говорить может? Молчит, не пьёт… Не уважает, что ли?
   Михаил улыбнулся:
   – Прошу прощения, капитан, но я, с недавних пор, не употребляю спиртное. К тому же, Серджио лучше умеет вести переговоры.
   И с этим было ничего не понятно! Французский у Мишеля был как у родившегося в Париже человека, в смысле, в меру неправильный, да и акцент…
   Смелонен сдался и спросил напрямик:
   – Вы русские, верно?
   – Да… А как вы догадались?
   – Это не я, – с досадой буркнул Смелонен, – Это Адам. Он сразу сказал, что вы русские, а я не поверил и забился с ним на штуку зеленых! Проиграл, выходит!
   Все расхохотались. Напряжение и неловкость ушли.
   – Итак, к делу! Где находится ваша дама?
   – Гуардалавака. Это…
   – Я знаю! – скривился Смелонен, а Лоуренс даже плюнул с досады.
   – Что-то не так?
   – Скверное место, уважаемые товарищи! – произнес Смелонен на чистом русском языке, – Там, в полумиле от берега, начинается коралловый риф… и тянется на десять миль в море, а вдоль берега – аж на сорок! Близко не подойдешь. Вернее, проход там есть, но очень хитрый. Если придется удирать, то ни фига не получится развить нормальную скорость, а катер береговой охраны будет спокойно поджидать нас у выхода из этого лабиринта. Единственный шанс – это воспользоваться приливом и по самой высокой воде подойти поближе к берегу. Но у нас будет всего час! Если опоздаем, то застрянем, как муха в блюдечке с вареньем.
   – А как вы снимете женщину с берега?
   – О, у нас есть глиссер!
   Все на некоторое время примолкли, потягивая свои напитки. Михаил пил апельсиновый сок.
   – Я посмотрю таблицы приливов и сообщу вам наилучшее время для экстракции, – Лоуренс выразил эту мысль также по русски.
   – Ты знаешь русский? – изумился Смелонен, – Откуда?
   – Оттуда. Я шесть лет в Мордовии на зоне чалился.
   – За что?!
   – А! Подрался в кабаке. В Одессе. Из-за тёлки. Ну, сломал одному хохлу спину. По пьянке, короче.
   Все снова помолчали, переваривая эту информацию.
   – Сколько вы хотите, Игор, за эту работу? – достал бумажник Сергей.
   – Ну… Учитывая сложности… Сто тонн зеленых.
   – У вас есть оружие на случай втречи с пограничниками? А то я куплю!
   – У нас всё есть. Где вы остановились, ребята?
   – В «Эксцельсиоре». Вот аванс, пятьдесят! – на стол легла толстая пачка.
   – Значит, договорились. Я вас найду завтра.
   Последовало скрепление договора рукопожатием.

Глава семнадцатая

   Алехандро Перес, капитан Госбезопасности Республики Куба, дожидался приёма у командующего Береговой Охраной. В приемной было душновато, несмотря на вертящийся под потолком вентилятор, и очень хотелось ослабить узел галстука и расстегнуть пару пуговиц на воротнике. Секретарша уже трижды приносила капитану кофе и мило извинялась за задержку.
   Наконец-то! Посетитель, судя по всему, партработник, покинул кабинет командующего и уже через пять минут секретарша пригласила компаньеро Переса войти.
   – Здравия желаю, компаньеро контралмиранте!
   – Вольно. Садитесь, капитан.
   Контрадмирал Леонардо Гомес щелкнул клавишей селектора:
   – Луиза, принесите нам кофе! И немножко агуардиенте!
   Кофе был принесен моментально, равно как и апельсиновка. Алехандро внутренне содрогнулся, ибо кофе уже не лез в горло, но отказаться было невозможно.
   – Итак? – поднял густые брови хозяин кабинета, пригубив из рюмки и запив кофе.
   Капитан последовал его примеру, вытер усы и открыл папку:
   – За последние пять лет множество несознательных граждан предпринимали попытки незаконно покинуть страну… Но нас интересуют только случаи тщательно спланированных и, следовательно, удачных побегов с привлечением помощи извне. Таковых насчитывается сто шестьдесят два. Основной негодяй, промышляющий этим делом – некто Игор Смелонен. На его счету восемьдесят шесть дерзких экстракций, из них четыре – с перестрелкой. Погибло восемнадцать человек, шестеро ранено, потоплен патрульный катер. Схема, применяемая Смелоненом, состоит в следующем: он оставляет свою яхту «Ахто» примерно в миле от точки операции, и на глиссере подходит к берегу в заранее условленном с беглецами месте. Дело осложняется ещё и тем, что ни яхта, ни глиссер не определяются нашими радарами. В случае боестолкновения с пешим или морским патрулем этот, прошу прощения, циничный ублюдок открывает ураганный огонь из пулемета! Владеет оружием он очень хорошо – пять лет прослужил во Французском Иностранном Легионе. Африка, Азия. Патрульный катер был им потоплен из гранатомета!
   – Ого! Серьёзный парень! Я, капитан, всего полгода, как принял командование, поэтому почти ничего об этом не знал. Вы провели отличную работу, суммируя факты и анализируя проблему!
   – Благодарю, компаньеро контралмиранте! Продолжаю: недавно в поле нашего внимания попала некая синьора Рамирес, выпускница Второго Московского Медицинского Института. Выйдя замуж за русского, она подала заявление о предоставлении ей советского гражданства. После прибытия с мужем на Кубу она посетила замминистра здравоохранения по кадрам компаньеро Орельяну и предложила внести деньги за своё обучение в Москве с тем, чтобы не отрабатывать положенные пять лет и вернуться с мужем в Советский Союз. Затем, несмотря на то, что ей было в просьбе отказано, она предприняла попытку покинуть Кубу, не имея соответствующего спецразрешения. Муж улетел один. В спецразрешении ей было также отказано. Ну, сами понимаете, такое поведение недостойно члена Партии, поэтому бюро райкома исключило её из рядов. Муж, тем временем, организовал звонок в наше МВД. Полковник Петров, представляющий КГБ СССР в нашей стране, уговаривал министра внутренних дел компаньеро Раньеро выдать спецразрешение на отъезд этой самой Рамирес! А когда тот ему отказал, что этот Петров сделал, как вы думаете?
   – Ну-у… Даже не знаю… – контрадмирал отхлебнул апельсиновки, – Высшая инстанция отказала… Больше, вроде, и звонить некому…
   – А он набрался наглости и позвонил! Самому Фиделю!
   – Хихо де пута! – ахнул компаньеро Гомес, восхитившись сей наглостью, – И что?
   – Ну, наш команданте его послал!
   – И правильно сделал!
   – Далее: вскоре после этого между мужем и женой состоялся телефонный разговор, в котором она эдак легко сообщила, что поживет пока у мамы, на что муж ответил, что обязательно сделает с ней то, что Лючия сделала с Серегой. На мужа – кстати, его фамиля Михайлов, был послан запрос в Москву. Наши посольские подняли его досье, и вот что выяснилось: его друг детства, Сергей, покинул СССР по фальшивой еврейской визе, получить которую в немыслимо сжатые сроки ему помогла невеста – Лючия Каррера. То-есть, речь, вне всякого сомнения, шла о похищении.
   Капитан вытер взмокревший лоб, отпил остывшего кофе и продолжил:
   – Рамирес приступила к работе в Гуардалаваке с первого сентября. Отзывы главврача очень хорошие. Но позавчера она говорила с мужем, позвонившим на служебный телефон. Звонок был из Порт-о-Пренса, с Гаити! Разговор был на эзоповом языке, но нам удалось расшифровать смысл: похищение Эстреллы Розы Марии Рамирес запланировано на 3.40 утра 18 ноября сего года с восточного конца пляжа «Плайя Эсмеральда». Мы срочно связались с резидентом на Гаити, и он подтвердил, что двое господ из Европы – Михайлов и Каррера – проживают в отеле «Эксцельсиор». А Каррера – это и есть друг детства Михайлова, удравший в Италию! Один из богатейших людей, между прочим. Мультимиллионер!
   – Как же он умудрился так разбогатеть? – заинтересованно прищурился контрадмирал.
   – Он кузнец.
   – Кузнец?!
   – Да. Но не простой: он изобрел специальную сталь, от которой отрастают волосы. Курчавые.
   – О-о? Г-м… А можно такой шлем… как-нибудь… – застенчиво забормотал высший офицер, непроизвольно поглаживая безволосый и гладкий, как попа младенца, череп.
   – Это не шлем, это такие сеточки, под парик. Стоят очень дорого: двенадцать ваших годовых зарплат, компаньеро контралмиранте. К тому же – в валюте. И на них очередь на год вперед.
   – Да-а? Вот, блин, капиталисты проклятые…
   – Денег, таким образом, у заговорщиков более, чем достаточно.
   – Да к чему вы ведете, капитан?
   – К тому, что у нас, наконец, появился шанс покончить с этой финской свиньёй, Смелоненом! Он – лучший специалист, он в Порт-о-Пренсе. К кому обратится Михайлов? К нему, конечно! А мы на этот раз знаем время и место операции! Надо устроить засаду!
   – Во, он ещё и финн… Что же вы предлагаете, капитан?
   – Нужен вертолет. Взвод бойцов завязывает бой на пляже, вертолет по сигналу отрезает путь к отступлению морем. Для страховки два катера стерегут проход в рифах.
   – Вертолет… Не получится, к сожалению. Перебрасывать его в тот район слишком дорого, да и не могу я обнажить американское направление. А что, если БМП? Пулемет ей нипочем, спрячутся заранее в укрытии, а потом ка-ак выскочат! И – ага!
   Капитан Перес встал:
   – Разрешите приступить к детальной разработке операции? И ещё… я хотел бы лично возглавить…
   – Разрешаю!
   Алехандро повернулся, чтобы уйти, но в дверях его достал голос Гомеса:
   – Этого, кузнеца, брать только живым!
   – Есть!

   Наступил день Х, 17 ноября. На закате Мария, одевшись в черный спортивный костюм, села на велосипед и поехала на пляж «Плайя Эсмеральда». На протяжении всего пути (20 километров!) она напряженно думала. Душа её разрывалась: с одной стороны, муж и любовь, а с другой – Родина. За эти короткие месяцы она успела стать в городке своей. Её приглашали на дни рожденья, свадьбы, крестины… Она искренне привязалась к этим простым, веселым и открытым людям, своим землякам. Она единственный терапевт на сто пятьдесят километров вокруг! Как они будут без неё? Мануэль – хирург, у него своей работы выше крыши, да и не разбирается он во внутренних болезнях! Анджела – акушер-гинеколог, о сердце и лёгких представление имеет самое приблизительное. Есть ещё стоматолог Хорхе…
   С каждой минутой совесть грызла все сильнее: синьора Мартинес так хорошо пошла на капельницах строфантина! За два месяца убрались и отеки, и синюха… Она теперь даже ковыряется у себя в саду! А через месяц нужно менять строфантин на коргликон, снова назначать лазикс и панангин… А Марии уже не будет, и бабулька опять сляжет!
   Мысли перескочили на последний разговор с падре Антонио. Выслушав ее исповедь, он долго молчал, а затем сказал, что грех оставлять стадо без пастыря, а страждущих без лекаря. Как же быть? В Библии написано: да прилепится жена к мужу своему и станут они одним целым! Мигель! Его глаза, его руки, его тело снятся ей каждую ночь! Она не может жить без него, эта новая разлука едва ее не убила! Вспомнилась веревка, на которой она уже готовилась завязать петлю, когда позвонил Мигель и этим спас. И есть ещё папа с мамой…
   Решение пришло такое: объяснить Мигелю, что она не может покинуть Родину, бросить людей, за которых она в ответе! Он поймет! А она уговорит любимого сдаться пограничникам! За незаконный переход границы много не дадут… в Уголовном кодексе написано: от года до трех. Суд, учитывая смягчающие обстоятельства и добровольную сдачу, не станет свирепствовать. Ну, отсидит Мигель год, большое дело! А она будет навещать его по воскресеньям, а когда срок кончится, он получит вид на жительство, найдет работу…
   Стемнело окончательно и бесповоротно. Дорога, вернее, широкая тропа, едва виднелась. Фонарика у Марии не было, и она ехала наугад.
   Велосипед налетел передним колесом на булыжник, и Мария, перелетев через руль, грохнулась в мягкий песок обочины. Отплевавшись и отряхнувшись, ощупью обследовала велосипед. На колесе завернулась здоровенная восьмерка, да и вилка, похоже, погнулась. Выругавшись самыми частоупотребляемыми в СССР словами, оттащила искалеченный велосипед в кусты. Она заберет его потом… или попросит кого-нибудь из мальчишек.
   До цели оставалось километров восемь, и Мария решила идти вдоль берега, по плотному мокрому песку. Ночь была темная, облачная – ни зги не видать. А вдоль моря можно, вообще, на слух идти и с пути не собьешься! Да и пена на волнах даже в самой тёмной темноте видна.
   В час ночи она пришла на место. Вон они, камни, граница пляжа! Миновав их, Мария закопалась в теплый песок и приготовилась ждать. Ровно в 3.40 к этим камням приплывет Мигель…

   Капитан Перес кипел от негодования: подготовка к операции шла наперекосяк! Во первых, командир воинской части согласился выделить в его распоряжение не взвод, а только отделение бойцов, мотивировав это тем, что отправлять на захват одного штатского шпака целый взвод – это курам насмех.
   – Вы, капитан, когда-нибудь командовали людьми в бою?
   – Нет.
   – Оно и видно! Вы, гаванские, как-то странно себе службу представляете: втридцатером на одного нападать не боитесь, да еще мечтаете, что бы он был уже побитый да связанный!
   Скрипя зубами, Перес проглотил эту издевку.
   – Но, хоть, БМП-то, дадите?
   – Дам! – ухмыльнулся полковник.
   Было отчетливо ясно, что он операцию всерьез не принимает.
   Вместо двух быстроходных катеров, призванных стеречь проходы в кораллах, дали только один. Другой оказался неисправен. Как в таких условиях захлопнуть ловушку?
   На место засады БМП пригнали ближе к полудню, выкопали схрон – яму с пологим выездом, прикрыли маскировочной сетью, набросали сверху мусору. Экипаж – командир, стрелок и механик-водитель хмуро смотрели на свой аппарат, исчезнувший в песке.
   – Стены не укреплены, могут осыпаться. Тогда не выберемся! Это – раз! Сидеть в машине почти сутки невозможно – сдохнем от жары. Это – два
   – Тогда придется вам топать ночью вместе с пехотой! – раздраженно дернул усом капитан.
   – Не, мы, по инструкции, машину оставлять без присмотра не можем! Палатку рядом поставим. Если кто чего – мы туристы. А ночью займем места согласно боевому расписанию.
   Пересу это не понравилось, и он долго препирался с танкистами. Сошлись на том, что палатку они снимут с наступлением темноты, а после полуночи будут в боевой готовности.
   – Сигнал к атаке – зеленая ракета!
   – Есть…

   Пехота притопала на пляж в полночь. Двенадцать человек, отделение во главе с капралом. Тот умело разложил их в песке, прикрыв камуфляжными накидками. Сам занял позицию чуть поодаль, вооружившись прожектором.
   – Не спать, не курить, не разговаривать, даже шепотом!
   – Есть!
   Перес тоже выкопал себе окопчик метрах в ста от камней, рядом с капралом. Ближе было опасно: могли засечь. Или девка, или похитители. Оставалось только ждать.
   Марию, бесшумно прошедшую по кромке прибоя в черном трико час спустя, никто не заметил.

   «Ахто» остановился, бросив якорь в полумиле от берега, благополучно миновав риф.
   – Время? – спросил Смелонен, когда глиссер был спущен на воду.
   Лоуренс взглянул на светящиеся стрелки «Командирских» часов:
   – Две минуты!
   – Пора!
   Четыре черных фигуры спрыгнули в глиссер. Трое из них вымазали лица камуфляжным гримом. Сергей держал в руках двадцатизарядный бельгийский карабин «Фабрик Насьональ».
   – Да ты стрелять-то умеешь? – с сомнением спросил его Смелонен, когда кузнец принялся настаивать, что лишняя боевая единица всегда пригодится.
   – Я парашютист-десантник! В ВДВ служил!
   – Ну, тогда ладно.
   Убедившись, что все заняли свои места, Франсуа включил двигатель и через сорок секунд выключил. Прозвучало это, как негромкое «Р-р-р-у-у-х», и привлечь внимания не могло. «Нептун» плавно заскользил к смутно белеющему пляжу, целясь левее невидимых в темноте камней.
   – Восемьдесят секунд… шестьдесят секунд… сорок секунд, – отсчитывал Смелонен беззвучным шепотом, – двадцать секунд… ноль! Пошли!
   Михаил и Сергей перемахнули за борт. До берега осталось полтора метра. Молодец, Франсуа! Подтолкнув глиссер, чтобы он коснулся днищем песка, они осторожно вышли на пляж.
   – Мария? – беззвучно выдохнул-позвал Михаил.
   – Я здесь! – стройная фигурка в черном возникла из ниоткуда на расстоянии вытянутой руки.
   Лицо жены было черным от крема.
   – Давай, быстро в лодку! – скомандовал Михаил, хватая её за локоть.
   Мария гибко вывернулась.
   – Мигель! Я не могу уехать! Люди… они пропадут без меня, а я – без них и моей Кубы!
   – Ни фига себе! Тебе, значит, дороже люди? А я, выходит, хрен на блюде? Ты моя жена! Или уже забыла?
   – Мигель… Мишенька, любимый! Если ты сдашься пограничникам, то тебе дадут всего год! Я буду навещать тебя в тюрьме, а потом мы всю жизнь будем вместе! Ты получишь вид на жительство…
   – Ты спятила, что ли?
   Разговор шел уже не шепотом, хотя и не громко. Сергей нервно озирался.
   – Быстро в лодку, я сказал!
   – Нет! Я не поеду! – зарыдала Мария.

   – Капитан! Я что-то слышу! – одними губами шепнул капрал Пересу, перекатившись поближе.
   Тот вскинул руку с часами: 3.42! Но не было видно никого и ничего! И не слышно тоже. По идее, с катера должны были дать сигнал? Не было сигнала!
   – Вон там! Правее скал! – снова шепнул сержант, и Перес увидел смутные движущиеся пятна, сливающиеся с чернотой океана и неба.
   Ага!
   – Прожектор! – скомандовал он, одновременно доставая ракетницу и нажимая на спуск.
   Ракета рванулась ввысь и зависла, рассыпая изумрудный свет. Весь пляж пришел в движение. Луч прожектора, метнувшись туда-сюда, зафиксировал тройку на пляже. Бойцы, стряхивая песок, бежали к скалам с автоматами наперевес, беря нарушителей в полукольцо. К сожалению, засада была размещена немного неправильно: высадка ожидалась не правее, а левее скал, и бежать пришлось лишнюю сотню метров.
   Десять секунд спустя на пляж вырвалась из своей ямы Боевая Машина Пехоты, грозно поводя хоботом пушки.
   – Бах! Бах! – Сергей выстрелил дважды, и прожектор погас.
   Тут же застрочил пулемет с глиссера, заставив нападавших залечь.
   – Франсуа! По броневику, зажигательным… Пли! – хладнокровно скомандовал Смелонен, в глубине души понимая, что на этот раз уйти не удастся.
   То-есть, если рвануть в море прямо сейчас, не ввязываясь в схватку, то дохленький шанс был. Но отступить, бросить клиентов финн и не подумал. Победа или смерть!
   Франсуа вскинул гранатомёт и выстрелил, целясь в фары БМП. Но тридцатимиллимитровая пушка опередила его на долю секунды и глиссер разлетелся в щепки. И Смелонен, и Франсуа погибли мгновенно. Граната же, срикошетировав от брони, с воем ушла в пространство.
   Воодушевленные тем, что пулемет подавлен, бойцы, вместо того, чтобы брать нарушителей живьём, принялись азартно палить наугад. Сергей стрелял, целясь по вспышкам, и даже ранил двоих.
   Капитан Перес рвал волосы в отчаянии от собственной глупости: как он мог забыть про прибор ночного видения? Теперь, вместо изящной операции по захвату негодяя Смелонена, получилась какая-то отвратительная бойня! Он-то планировал взять всех живьём, вывести на открытый суд… Его имя стало бы известным всей Кубе! Орден, майорское звание – все это накрывалось на глазах медным тазом. За застреленных цивильных по головке не погладят!
   Между тем, капрал подобрался к Сергею сбоку и длинной очередью из Калашникова разнес ему грудь в клочья. Другой боец, поливая наугад, умудрился попасть в голову Михаилу. Пуля вошла в глаз и вышла из затылка, вырвав кусок черепной коробки. Ещё одна пуля пронзила сердце Марии…
   Постепенно стрельба утихла. Капитан Перес, подсвечивая себе фонариком, на негнущихся, дрожащих ногах подошел, всмотрелся… Не выдержав, отвернулся и блеванул.

   Люся Воробьёва купалась в лучах славы. И в деньгах – тоже! За несколько коротких месяцев в Париже она стала самой востребованной художницей-портретисткой. Самые знаменитые, самые богатые люди, среди которых была даже одна королева, записывались к ней в очередь и платили огромные деньги за собственные изображения! То-есть, впору палкой отбиваться! Люся соглашалась писать не всех, а только людей, с её точки зрения, хороших. Нескольким криминальным авторитетам и политическим деятелям, включая генсека развалившейся партии, она наотрез отказала. Заказчики интриговали и ссорились между собой за очередь к гениальной живописице. Дарили конфеты и цветы, в глаза называли Гением. Впрочем, она и была гением, одним из тех, что становятся символом эпохи, как Страдивари, Леонардо да Винчи, Микельанджело, поэт Пушкин, бард Высоцкий и писатель Илья Тамигин.
   Люсины картины, а портреты в особенности, были глубже, чем стереофотография, цветнее оригинала, живописнее самой живописи! Внутри каждой её работы был свой свет, не менявшийся от внешнего освещения. В портретах она умудрялась раскрывать лучшее, что было к моделях, выявлять самые привлекательные черты характера, создавать сверхидею изображаемого. По сути, это были не просто портреты, а новое видение человека! И, что самое удивительное, люди менялись к лучшему, стараясь соответствовать собственному портрету, как идеалу.
   Несколько раз, из озорства, Люся заряжала портреты призраками, безобидными и смешными: то котёночек появлялся, то смешной гномик, то белочка. С белочкой получился перебор: один государственный деятель (не будем называть его имени, ибо его и так все знают!), увидев её у себя в гостиной в полночь, бросил пить, чем нанес ущерб важным дипломатическим переговорам – какие же переговоры всухую!
   Утром 18-го ноября она сидела дома одна. Просто отдыхала после завтрака, ибо день предстоял насыщенный: сегодня в Лувре открывалась её персональная выставка. Течение в живописи, которым не владел больше никто на Земле, искусствоведы назвали «Романтическим Воробьизмом». Выставка называлась: «Миры мадам Воробиофф» и Люсе предстояло произнести речь. В десять утра за ней должен был заехать… скажем так: один очень симпатичный и обаятельный человек, при одной мысли о котором в груди сладко замирало сердце, а в животе начинали порхать бабочки! Француз русского происхождения, да! Князь Андрэ Волконский! Прямо, как из «Войны и Мира»! У папы Васи сердечный приступ сделался, когда узнал, с кем дочь встречается. Андрэ Люсю в ресторан водил уже два раза, между прочим, и руку целовал! И отношение – не то, что Мишкино: смотрит влюбленными глазами, каждое желание по глазам угадывает! Не сегодня-завтра поцелует, наверное… может, даже и в губы! А там недалеко и до… Ой, не будем вслух, ладно? Чтоб не сглазить!
   Взглянув на часы, Люся выругала себя: зачем рано встала? Всего восемь часов. Но, не ложиться же снова, тем более, что уже позавтракала и кофе напилась! Взяв альбом, она уютно устроилась в кресле пофантазировать. Она теперь делала это часто, и результаты в виде комиксов являлись самые неожиданные.
   Вдруг, ни с того, ни с сего в душе шевельнулось что-то тревожное. В глазах запульсировали цветные пятна, сознание ушло в грезы. Карандаш забегал по бумаге… Через три четверти часа художница с любопытством воззрилась на результат своей медитации: вот Мишка плывет на яхте, почему-то с черными парусами, вот он выходит вдвоем с Сергеем на берег из маленького катера… Сергея Люся знала по фотографиям. Ба, да у него ружьё! И лица у обоих выкрашены черной краской! Странно… Перелистнула страницу: ага, всё ясно! У Мишки свидание со своей! Нет, не совсем так… Прищурившись разобрала текст: «Я не могу уехать!» Откуда уехать? С Кубы, что ли? «… Если ты сдашься пограничникам, то тебе дадут всего год! Я буду навещать тебя в тюрьме, а потом мы всю жизнь будем вместе! Ты получишь вид на жительство…». Ни фига себе, заявочки! А дальше что? Ой! Стрельба! Танк какой-то… Сергей тоже стреляет… Крупно: пуля в полете! Следующая картинка… Нет! Нет! Нет!!! Это неправильно! Пусть Мишка живет! И все остальные – тоже! Надо исправить… совсем чуть-чуть!
   Схватив карандаш, Люся жирно перечеркнула последние картинки, начиная с тех, где Мишкина кубинка кочевряжилась, не желая уезжать. Надо – вот так! Карандаш заскользил по листу. Осознанно заскользил! Минута, другая… Вот, теперь хорошо!
   Гении приходят в наш мир, чтобы изменить его к лучшему! Недаром их ещё называют демиургами. А Люся была (впрочем, почему «была»? Является!) гением с большой буквы Гэ!

   Вагабонд, уловив Люсино желание, слегка растерялся, ибо для его исполнения требовалось вмешательство вселенского масштаба. Поколебавшись, снял трубку и набрал номер Высшего Руководства, вовремя вспомнив, что употребление имен запрещено (для конспирации!):
   – Слушаю.
   – Здравия желаю! Она хочет изменить прошлое!
   – Не препятствуй.
   – Но… А как же утечка массы-энергии?
   – Я компенсирую.
   – Есть не препятствовать!

   Планета Земля повисла неподвижно, а затем слегка повернулась против часовой стрелки. Ну, типа время отмотали назад…

   …Михаил и Сергей перемахнули за борт. До берега осталось полтора метра. Молодец, Франсуа! Подтолкнув глиссер, чтобы он коснулся днищем песка, они осторожно вышли на пляж.
   – Мария? – беззвучно выдохнул Михаил.
   – Я здесь! – стройная фигурка в черном возникла из ниоткуда на расстоянии вытянутой руки.
   Лицо жены было черным от крема.
   – Давай, быстро в лодку! – скомандовал Михаил, хватая её за локоть.
   Мария гибко вывернулась.
   – Мигель! Я не могу уехать! Люди… они пропадут без меня, а я – без них и моей Кубы!
   Странное чувство «дежа вю»! Кажется, что ты уже пережил эти мгновения! Ещё это называют «ложная память». Именно так вдруг почувствовал себя Михаил.
   «Сейчас, меньше, чем через минуту, вон там, справа, на периферии зрения что-то шевельнется… А потом – стрельба! Э, нет!»
   Не слушая лепет жены, он коротко, без замаха, но сильно, ударил её в солнечное сплетение. Подхватил падающее, бесчувственное тело на руки, швырнул в глиссер. Сергей оторопело таращился на него.
   – Что стоишь, дурак? П-прыгай! Уходим! – сдавленно прошипел Михаил, заикаясь из-за прыгающих губ, – З-засада!
   Сергей вышел из ступора и влез в плавсредство, предварительно столкнув его на глубину.
   Франсуа дал полный газ и они помчались прочь.

   – Капитан! Я что-то слышу! – одними губами шепнул капрал Пересу, перекатившись поближе.
   Тот вскинул руку с часами: 3.42! Но не было видно никого и ничего! И не слышно тоже. По идее, с катера должны были дать сигнал? Не было сигнала!
   – Вон там! Правее скал! – снова шепнул сержант, и Перес увидел смутные движущиеся пятна, сливающиеся с чернотой океана и неба.
   Ага!
   В следующий момент раздался рёв двигателя.
   – Прожектор! – взвизгнул Перес, одновременно доставая ракетницу и нажимая на спуск.
   Ракета рванулась ввысь, и зависла, рассыпая изумрудный свет. Весь пляж пришел в движение. Луч прожектора, метнувшись туда-сюда, зафиксировал уходящий в океан глиссер. Бойцы, стряхивая песок, бежали к скалам с автоматами наперевес. К сожалению, засада была размещена немного неправильно: высадка ожидалась не правее, а левее скал, и бежать пришлось лишнюю сотню метров.
   Десять секунд спустя на пляж вырвалась из своей норы Боевая Машина Пехоты, грозно поводя хоботом пушки. Выстрел! В свете прожектора было видно, что снаряд лёг всего метрах в трёх от цели, подняв фонтан брызг.
   – Право руля! – хладнокровно скомандовал Смелонен, и Франсуа заложил вираж, двигаясь теперь вдоль берега на ост.
   Целью сего маневра было спрятаться за скалой, и это удалось. БМП потерял их, а потом стрелять было бессмысленно – слишком далеко.
   – Адам! Вариант два! – рявкнул Смелонен в портативную рацию.
   «Ахто» немедленно рванулся вслед за «Нептуном», идя вдоль внутренней кромки рифа в полумиле от берега. Попасть в него из пушки было тяжело: черный корпус сливался с чернилами океана и тушью неба. В нескольких милях мористее зажегся прожектор на патрульном катере, стерегущим проход в рифах: услышали стрельбу! Но в проход, дабы догнать «Ахто», моряки сунуться побоялись, и, потеряв кучу драгоценного времени на переговоры с Пересом, пошли на ост вдоль внешней кромки рифа, надеясь перехватить наглецов-контрабандистов через сорок миль, там, где кончается риф. Но, куда там! На воде следа нет… Через две мили «Нептун» затормозил и дал поднять себя на борт. Не зажигая огней, «Ахто» полным ходом уходил на Гаити!

   Капитан Перес рвал волосы в отчаянии от собственной глупости: как он мог забыть про прибор ночного видения? Теперь, вместо изящной операции по захвату негодяя Смелонена, получилась полная конфузия! Он-то планировал взять всех живьём, вывести на открытый суд… Его имя стало бы известным всей Кубе! Орден, майорское звание – все это накрылось на глазах медным тазом. За провал такого масштаба по головке не погладят!

Глава восемнадцатая

   Мария очнулась минут через пятнадцать, уже на борту яхты. Встревоженное лицо мужа было первое, что она увидела, разомкнув веки.
   – Ты как? Нормально? – задал он дурацкий вопрос, беспокойно ёрзая.
   – А ты бы чувствовал себя нормально, если бы тебя брыкнул мул в самую середину? – сварливо отозвалась нокаутированная.
   – Ну, я это… не нарочно… тянуть нельзя было… такая стрельба началась! А я проинтуичил засаду… вот и тово… – сбивчиво заблеял Михаил, весь красный от стыда.
   – Все правильно, Мигель. Ты мой супруг и повелитель. Ты принимаешь решения, а я покорно следую за тобой. Только не бей меня больше по животу, я теперь всегда буду тебя слушаться! – серьезно изрекла Мария.
   Челюсть супруга и повелителя отпала от изумления, и вид у него, почему-то, сделался глупый-преглупый.
   Именно этого коварная кубинка и добивалась! Воспользовалась замешательством, обхватила за шею и укусила за нос. Не очень больно, впрочем!
   – Вот тебе, противный!
   – Ах, ты так? – зарычал Михаил грозно-прегрозно, аж свет в салоне погас (а, может, просто выключатель нечаянно за локоть зацепился!), – Отмщенье грядёт!
   – Ой, боюсь-боюсь-боюсь!

   И началось бурное воссоединение семьи!

   На рассвете Лоуренс приказал поставить паруса (белые!). На руль встал отдохнувший Франсуа, а все остальные принялись за омлет, сготовленный Марией из яичного порошка и бекона. Из-за пережитого стресса всех пробило на аппетит, а потому омлет и охнуть не успел, как оказался истребленным до последней молекулы. Потом пили кофе, восхитивший всех, кроме Лоуренса. Англичанин кофе не любил, предпочитая ему чай с молоком.
   Во время кофепития Мария спросила:
   – Что дальше, муж? Как я попаду в Москву без документов?
   – Ну, почему же, без документов? Твой кубинский паспорт с тобой?
   – Да. Взяла… на память о Родине.
   – А вот тебе гаитянский паспорт! Это чтобы у тебя на берегу проблем не было.
   Мария взяла красивую книжечку, за которой, как мы помним, адвокат Вентура летал аж в Тунис. Перелистала, прочитала записи.
   – Неужели, настоящий?!
   Сергей не выдержал и заржал:
   – Фирма веников не вяжет, фирма делает гробы!
   И, вдруг, на слове «гробы», осекся.
   – Знаете, ребята, у меня, почему-то, такое странное ощущение… вроде, как, убили меня! Вот сюда! – он задрал майку и показал пальцем на левую сторону груди.
   Все всмотрелись, а Михаил даже потрогал. Ничего!
   – И меня… тоже… – протянул он задумчиво, почесывая затылок, – Всю черепушку разнесло, как бы…
   Мария незаметно дотронулась до груди. В неё ведь, тоже попала… пуля? Солнечное сплетение побаливало, и было не понять, то ли от пули, то ли от Мишкиного апперкота… Твердо решила, что на берегу первым делом сходит в церковь и поблагодарит Пресвятую Деву за счастливое спасение.
   – Я позавчера в Москву звонил, – вернулся Михаил к разговору о возвращении, – Тебе советское гражданство дали! Сходим в посольство, получишь серпастый и молоткастый!
   – Я достаю из широких штанин дубликатом бесценного груза! – процитировала Маяковского Мария, – Смотрите все! Я нынче гражданка великого Советского Союза!
   Все зааплодировали.

   Когда они остались вдвоем, Мария положила голову на плечо мужа:
   – А как же мои папа и мама, а, Миш?
   Тот погладил её по щеке:
   – Есть один план…

   Капитан Перес сидел в приемной командующего Береговой Охраной. В приемной было душновато, несмотря на вертящийся под потолком вентилятор, но его колотил озноб, а подмышки противно потели, образуя на кителе тёмные мокрые круги. То, что его ожидало, было похуже клизмы со скипидаром и патефонными иголками, как выражались его русские коллеги! Ожидание затягивалось, секретарша уже трижды приносила ему кофе, мило извиняясь за задержку. Перес, обжигаясь, глотал бодрящий напиток, не чувствуя вкуса.
   Наконец, интерком что-то булькнул, и секретарша с улыбкой показала на дверь кабинета.
   Капитан проверил, все ли пуговицы у него застегнуты, на месте ли узел галстука. Вошел. В глазах у него на миг помутилось, а колени ослабли: в кабинете сидел не только контрадмирал Гомес, но и его, Переса, непосредственный начальник, полковник Хорхе Веладо, а также седоватый штатский в рубашке без галстука. Приглядевшись, Перес узнал в нём одного из членов ЦК, но от ужаса не смог вспомнить фамилию.
   – Здравия желаю, компаньерос! – вскинул он руку к козырьку.
   – Вольно. Подойдите, синьор капитан, – зловещим голосом отозвался Гомес.
   «Синьор»! Обращение между товарищами по Партии – «компаньеро»!
   Сделав три шага, Перес остановился. Сесть ему не предложили.
   – Докладывайте!
   – Засада была организована по всем правилам, мы ждали только сигнала с глиссера, чтобы начать захват. Но они сигнала не дали, а ночь была темная, и мы не смогли их рассмотреть. Нарушители подошли к берегу совершенно бесшумно и отчалили буквально через полминуты. Видимо, женщина пряталась у самой воды. Капрал включил прожектор, когда глиссер уже уходил. Экипаж БМП стрелял, но промахнулся…
   Тройка за столом мрачно молчала. Затем Гомес задушевно посочувствовал:
   – Мерзавцы! Не подали вам сигнал! Это им с рук не сойдет! А посмотреть в прибор ночного видения синьор капитан постеснялся!
   – У меня не было… ночных очков… Я не предполагал… не предвидел, что будет так темно… они все были в черном… и не просигналили…
   – Да что вы говорите! Вот гады! Не дали себя рассмотреть, а? Это же не по правилам!
   Контрадмирал встал и загремел на весь кабинет:
   – Вы сорвали важнейшую операцию по захвату шайки Смелонена и примкнувшего к ней кузнеца! Поимка негодяев, похищающих простодушных кубинцев, поддавшихся козням империалистической пропаганды, произвела бы гулкий резонанс как в стране, так и за её пределами! Суд над ними привлек бы внимание всей мировой общественности, поднял бы рейтинг Партии и правительства, укрепил бы престиж страны! Я уже не говорю о кузнеце, который мог бы принести державе немалую пользу! – тут он погладил лысину, – А благодаря вам, лейтенант, все кончилось пшиком! Позор, позор! Не взять на ночную операцию прибор ночного видения!
   – Но, вы же сами отказались выделить для операции вертолет! – робко вякнул Перес, убитый в самую середину словом «лейтенант».
   – Что-о? Какой-такой вертолет? – налился багрянцем Гомес, сжимая кулаки.
   Душа капитана ушла в пятки… Зря он про вертолет напомнил!
   – Вы знаете русский язык, Перес? – негромко спросил полковник Веладо на великом и могучем, ибо на неформальном языке было возможно употреблять выражения, не предусмотренные уставом.
   – Что? Русский? Знаю…
   – Тогда слово «мудак» вам не придется искать в словаре! Вы мудак, лейтенант! И вам не место в Государственной безопасности! Представьте мне подробный отчет, сдайте дела – и можете убираться в пи… – тут он опомнился и сконфуженно покосился на одобрительно осклабившееся начальство, – … в пушкари! Я договорюсь, вас назначат командовать батареей фейерверкеров! Будете народ по праздникам салютом радовать, любитель сигналов!
   – Дайте мне ваш партбилет, лейтенант! – протянул руку член ЦК с так и не вспомненной фамилией.
   Как во сне, замороженным движением, Перес достал самое дорогое, что только может быть у кубинца, и подал. Он начал догадываться, что сейчас произойдет, но не хотел в это верить.
   Представитель Высшей Власти перелистал заветную книжечку и скривился, как будто отхлебнул уксуса вместо мохито:
   – Почему у вас партвзносы за октябрь не уплачены?
   – Я не успел… было много работы… я заплачý! – в ужасе пролепетал Перес, едва сдерживая противную дрожь в коленках и чувствуя, как по ноге стекает в ботинок теплая струйка.
   Член ЦК порвал партбилет пополам, а затем ещё раз пополам. Сложил в пепельницу и молча поджег зажигалкой клочки.
   – Свободен! – грубо рявкнул контрадмирал.
   Трепыхаться было бесполезно. Перес повернулся через левое плечо и вышел из кабинета строевым, но не твёрдым шагом.
   «Застрелюсь!» – обреченно решил он, но тут, внезапно, на ум пришла оптимистическая мысль:
   «Я буду сидеть у пушки день и ночь, но подстерегу этого гада Смелонена, потоплю его и искуплю свою вину перед родиной!»
   Бывший капитан передумал стреляться.

   «Ахто» благополучно доставил всех в Порт-о-Пренс. Сергей отдал Смелонену вторую половину гонорара – пятьдесят тысяч долларов.
   – Всё, как договаривались, шкипер?
   – Да! Если что, вы знаете, где меня найти. Обращайтесь!
   – Обязательно!

   Отдохнув денек в отеле, супруги Михайловы направились в советское посольство. Войдя в консульский отдел, Михаил с изумлением узнал Летунова, своего бывшего начальника!
   – Здравствуйте, Николай Иваныч! На повышение пошли?
   Летунов заулыбался, увидев, что Михаил трезв и здоров.
   – О! Здравствуй, Миша! Ага, типа, повысили. Из-за тебя, между прочим… Из Парижа – в эту жо… пардон, дыру… Какими судьбами?
   – Да, вот, путешествую с женой. Ей паспорт нужен. Советское гражданство есть, вот референция! – Михаил положил на стол телеграмму.
   – Ну, что ж, пишите заявление, гражданка!
   Мария заполнила бланк и отдала Летунову вместе с кубинским паспортом.
   – Теперь ждите! Месяц, а то и два! – улыбнулся тот, убирая заявление в папку.
   – Ой, Николай Иваныч! Мы так долго не можем, меня с работы уволят!
   – А я что могу сделать? Порядок такой! Пока закажем, пока бланки придут…
   Михаил прищурился:
   – Николай Иваныч! А давайте, я вам взятку дам?
   – Что ты, Миша, какую взятку! – глаза консула, тем не менее, вильнули.
   – А какую надо?
   Поколебавшись, Летунов написал на бумажке: $1000.
   – Жить-то надо! – пояснил он с виноватым видом.
   Михаил достал требуемую сумму из бумажника и, как бы незаметно, бросил в приоткрытый ящик стола.
   – Есть у меня бланк, последний. Ну, да уж ладно, вам пожертвую, по знакомству! Имейте в виду: от сердца отрываю! Зайдите через два дня.
   – Тогда – до встречи!
   Выйдя на улицу, Мария в изумлении потрясла головой:
   – Прямо, не знала, смеяться или плакать! Это как, вообще, называется?
   – Коррупция! – пожал плечами Михаил, – Очень распространенное явление!

   Два дня на одном из красивейших островов Карибского Моря пролетели незаметно. Мария и Михаил гуляли в парках, на пляже, осмотрели экспозицию краеведческого музея.
   – А хочешь, посетим «Санаторий»?
   – Хочу! – заинтересовалась Мария.
   Неизменный Туссен отвез их в порт. В «Санатории» Мария при виде казни хохотала до упаду. Вот и пойми их, этих женщин! Михаил-то надеялся, что она напугается и будет прижиматься к нему. А она не прижалась!
   Летунов не подвел, паспорт с геpбом Советского Союза и в самом деле был готов на третий день.
   Сергей проводил их в аэропорт.
   – Ну, счастливого пути! Привет маме передай, ладно, Миш? Я её зову-зову… Никак не решится на переезд.
   – А ты, что же, остаешься? – удивилась Мария.
   – Да, кое-что закончить надо…

   25-го ноября в кабинет замминистра здравоохранения по кадрам компаньеро Орельяны вошли трое итальянцев. После взаимных приветствий, один из них, кудрявый блондин с руками работяги, назвавшийся синьором Каррера, без обиняков положил на стол толстую пачку долларов:
   – Это плата за обучение в Москве синьоры Рамирес… и ещё столько же, на обучение другого специалиста!
   Говорил он по русски.
   Орельяна, уже знавший о побеге Марии, не растерялся:
   – Большое спасибо! Позвольте угостить вас кофе, синьоры? А я сейчас вернусь!
   Выскочив из кабинета, он быстренько позвонил, куда надо. Через пятнадцать минут в кабинет вошли трое в штатском.
   – Ещё у нас есть предложение к правительству Республики Куба. Надеюсь, эти синьоры достаточно компетентны, чтобы его выслушать? – как ни в чем не бывало улыбнулся Сергей.
   – Мы вас слушаем! – после некоторой заминки отозвался один из штатских, переглянувшись с другими.
   – Вот проект договора на закупку в вашей стране сахара, сигар, и кофе.
   На стол легла папка.
   Едва не стукнувшись головами, Орельяна и штатские бросились к ней и склонились над бумагами. Через некоторое время они потрясенно переглянулись:
   – Но, ведь это же едва ли не четверть того, что производит страна!
   Сергей довольно ухмыльнулся: заинтересовались, однако!
   – То-есть, Куба сможет столько продать моей фирме?
   – О, да! Конечно! Но эти вопросы вам лучше обсудить с министром торговли!
   – А что, разве его нет среди вас?
   – О, пусть синьор Каррера не беспокоится! Мы сейчас ему позвоним! А пока, ещё кофе? И агуардиенте?
   – Сделайте одолжение! – покладисто кивнул Сергей.
   Агуардиенте он раньше не пробовал, и напиток ему понравился.
   «Надо попробовать самому выгнать. А что? Апельсины у меня тоже растут!»
   Министр торговли прибыл через двадцать минут в сопровождении референта и бухгалтера. Ознакомившись с документами, он просто просиял:
   – Безусловно, синьор Каррера, мы сможем поставить всё требуемое! Но для детального обсуждения я прошу вас пожаловать ко мне завтра.
   – Вот и отлично! – Сергей встал и отряхнул брюки от крошек «Юбилейного» печенья, поданного к кофе секретаршей Орельяны, – Но у меня есть одно условие!
   – Какое? – хором спросили присутствующие.
   – Вероника и Пабло Рамирес. Пусть они живут, как жили.
   – Ну, разумеется! Вы же заплатили за обучение их дочери! – всплеснул руками Орельяна, а один из штатских, помедлив секунду, просто молча кивнул.

   – Ну, как съездил, муженек? – поинтересовалась Лючия, запыхавшись от поцелуев отсутствовавшего целый месяц мужа.
   – Отлично! Марию выручили, она уже с Мишкой в Москве. Заодно заработал пару сольди!
   – Это как это?
   – Вот, смотри: фирма, открытая мной в Советском Союзе – ну, чтобы обойти эмбарго, по дешевке закупает на Кубе сахар, кофе и сигары, а потом…

Глава девятнадцатая

   Несколько лет спустя Мария, стоя на табуретке, заводила настенные часы, привезенные дедом Михал Михалычем из Германии ещё в сорок шестом году. Михаил держал её за ноги, чтобы не упала, и его шкодливая рука всё выше и выше скользила по гладкому бедру под халатик.
   – Мишка! Ты меня отвлекаешь! Кыш! Кыш! – поскольку руки были заняты, Мария попыталась шугануть мужа движением попы, как в танце живота.
   Тот только хихикнул, но поползновение продолжил.
   – Опять глупостями занимаетесь? – раздался из дверей строгий голос, – Ну-ка, руки убрал!
   Михаил поспешно отдернул руки, а Мария, не закончив с часами, спрыгнула на пол.
   – Да мы, это… часы заводили, а папа меня держал!
   – А! Понятненько… Мам, там Сережка навалил столько, что я еле до ведра памперс дотащила! Не волнуйся, я его подмыла и переодела!
   – Молодец, доча!
   – Имей в виду, я ему ещё и сказку рассказала, про Репку! Больше про Репку сегодня не рассказывай!
   – Ну, ты совсем молодец, Катюша!
   Михаил бочком вышел из комнаты. Пятилетняя дочь вполне могла приняться сейчас за его воспитание, а ему не хотелось стоять в углу, ибо вот-вот должен был начаться хоккей.
   Не обратив внимания на его бегство, Катя подошла к матери и взобралась на колени:
   – Знаешь, мам, а сегодня в садике ко мне Вовка подбегал и платье задирал! Три раза! А потом смеялся противно! Я его после второго раза по башке треснула грузовиком, а он опять, хихо де пута!
   – Катенька, так говорить нехорошо… – промямлила Мария, не зная, смеяться или плакать.
   – Ага, а платье задирать – хорошо? Почему мальчишки такие дураки? Что им, там, под юбкой надо? Вот и папа тоже… Я же видела!
   Катя помолчала, не замечая, как покраснела мать, затем, поковыряв болячку на коленке, задумчиво изрекла:
   – Я вот чего думаю: завтра надо бы трусы покрасивше надеть!
   Спрыгнула с колен, потянула Марию за руку:
   – Ну, ладно, я с Вовкой разберусь. Пойдем на кухню, я там кашу поставила варить, а в солонке соль кончилась. Мне с полки не достать!
   Мать и дочь вышли на кухню. Из радиоточки негромко доносилось:

   Небо надо мной, небо надо мной, как сомбреро, как сомбреро,
   Берег золотой, берег золотой, Варадеро, Варадеро,
   Куба далека, Куба далека, Куба рядом, Куба рядом!
   Это говорим, это говорим – мы.
   Это говорим, это говорим – мы.

Эпилог

   Мария Павловна Михайлова работает терапевтом в Пятой Городской клинической больнице. И руководство, и персонал, и больные в ней души не чают. Скоро она станет завотделением.
   Михаил занимается бизнесом – открыл рекламное агентство. На хлеб с маслом хватает.
   У них подрастают дочь Катя – глава семьи – и сын Сережа, которому восемь месяцев.
   Раз в год, по специальному разрешению МВД Кубы, к ним прилетают из Гаваны Вероника и Пабло. Они балуют внуков и портят, как только могут. Как, впрочем, и Надежда Родионовна с Михал Михалычем.
   В отпуск супруги Михайловы летают в Рим, к Сергею с Лючией. Сергей пристроил баню, в которой все трое мужчин – Сергей, Михаил и Мишаня парятся с вениками и поддают квасом. После бани они пьют пиво: Михаил с Мишаней безалкогольное, а Сергей – алкогольное.

   Лючия ждет вторую девочку. Первая, Александра, уже большенькая, три года. Волосатая-волосатая! До пояса косы. Бабушка Александра Георгиевна учит её французскому и латыни.

   Марина вышла замуж за адвоката Вентуру, переехавшего в Акапулько и согласившегося на гражданскую церемонию. Педро и Пабло с ним дружат: ещё бы, отчим купил им настоящую яхту!

   Хельга с мужем живут в Гамбурге. Семен взял в банке кредит и купил магазин «Оптика», торгует очками. Хельга работает в частной клинике невропатологом, занимается научной работой и пишет статьи в журнал «Ярбух фюр психоаналитик унд психопатологик». Зарабатывает вдвое больше мужа, которого быстро приучила к немецкому порядку. Семен ходит по струнке и регулярно, по утвержденному расписанию, исполняет супружеский долг, хочется ему этого или нет. Взгляд влево, взгляд вправо на посторонние женские ножки – попытка измены. Несанкционированный поход в пивную – провокация. За это его карают вплоть до высшей меры – лишения лицезрения футбола по телевизору. Детей у них пока нет.

   Слава Люси Воробьёвой гремит по всему миру. Сама она с мужем и двухлетней дочерью Танечкой (рыженькой, как мама!) живет в Ницце, постоянно участвует в выставках и фестивалях искусств. Люся творит без остановки, несет людям радость и свет, неуклонно изменяя мир к лучшему.

   Смелонен со своей командой по прежнему бороздит Карибское Море и Мексиканский Залив, окаянствуя контрабандой и перевозкой эмигрантов. Авантюрист эдакий!

   Лейтенант Перес часами просиживает у своих пушек в старой крепости Гаваны и мечтает, что однажды Смелонен на своей яхте появится у него в прицеле. Второй раз, небось, не уйдет, вражина!

   Лена Волопасова-Гукова ненадолго сходила замуж на Пилипчука и даже родила девочку Венеру. Развелась, ибо муж, хотя и сдержал слово коммуниста и пить бросил, тем не менее, плотно подсел на клизму.
   Сейчас Лена ищет нового мужа, сильно надеясь на остаток волшебного порошка.

   Тайна рождения близнецов у Анны Ленской до сих пор не раскрыта. И ты, Читатель, тоже никому не говори!

   Ангел второй статьи Вагабонд за проявленную находчивость, приведшую к восстановлению отношений между Михаилом и Марией, а также за пособничество гениям – Люсе и Сергею, был удостоен высочайшей благодарности с занесением в личное дело.

Послесловие

Вот, такая история! О том, что важнее всего, сильнее всего. О Любви! Ну, и о дружбе тоже. Что бы мы все были без своих любимых? Или без поддержки друзей?

Веллингтон, Новая Зеландия, декабрь 2013

Важнее и сильнее всего… Повествование о запутанной жизни Илья Тамигин

От Автора

Глава нулевая

Пролог

Часть первая: Социалистический Реализм

Глава первая

Глава вторая

Глава третья

Глава четвертая

Глава пятая

Глава шестая

Глава седьмая

Глава восьмая

Глава девятая

Глава десятая

Глава одиннадцатая

Глава двенадцатая

Глава очередная

Глава четырнадцатая

Часть вторая: Крутые повороты

Глава первая

Глава вторая

Глава третья

Глава четвертая

Глава пятая

Глава шестая

Глава седьмая

Глава восьмая

Глава девятая

Глава десятая

Глава одиннадцатая

Глава двенадцатая

Глава очередная

Глава четырнадцатая

Часть третья: Разлука… А как называется наоборот?

Глава первая

Глава вторая

Глава третья

Глава четвертая

Глава пятая

Глава шестая

Глава седьмая

Глава восьмая

Глава девятая

Глава десятая

Глава одиннадцатая

Глава двенадцатая

Глава следующая

Глава четырнадцатая

Глава пятнадцатая

Глава шестнадцатая

Глава семнадцатая

Глава восемнадцатая

Глава девятнадцатая

Эпилог

Послесловие

Важнее и сильнее всего…
Повествование о запутанной жизни

Илья Тамигин