Омар Хайам, Низами Гянджеви, Саади Ширази
Мудрость поэтов Востока

Омар Хайам

Ученый и поэт

Кто он, Омар Хайям? Долгое время всему миру под этим именем был известен гениальный ученый Омар Хайям. Как математик он внес вклад в алгебру построением классификации кубических уравнений и их решением с помощью конических сечений. Как астроном Омар Хайям прославился созданием солнечного календаря, более точного, чем григорианский. Еще больше людей знает его как выдающегося философа. А вот слава поэта к нему пришла значительно позднее…
В России Хайям-ученый и Хайям-поэт долгое время считались двумя разными людьми. Путаница объясняется тем, что во времена Хайяма свои труды ученые писали на арабском языке. Не был исключением в этом отношении и Хайям, который как ученый все свои работы написал именно на этом языке. Стихи же не предназначались для широкой публики, они часто сочинялись для себя, и, конечно, писались на родном персидском языке. Вот так и случилось, что в книгах, написанных на арабском языке (языке ученых), о нем говорят исключительно как о математике и астрономе. Персидские же источники упоминают о нем и как о поэте.

   Омар Хайям родился в семье небогатого торговца в городе Нишапур персидской провинции Хорасан. Его полное имя – Гияс ад-Дин Абуль Фатх Омар ибн Ибрахим Хайям Нишапури. Предполагается, что прозвище Хайям (Палаточник) связано с профессией его отца или кого-то еще из предков. Детство Хайяма пришлось на жестокий период сельджукского завоевания Центральной Азии. Провинция Хорасан, где проходило детство Омара Хайяма, стала местом жестоких столкновений. Погибло множество людей, в том числе значительная часть ученых.
   Омару Хайяму приписывается авторство около 5000 рубаи, хотя ни одна из древних рукописей не содержала более 300–400 четверостиший. Причем отмечается, что значительное количество рубаи изобилует повторами. В этой связи известный советский востоковед Е. Э. Бертельс высказал суждение: «Внимательный читатель не может не заметить, что среди рубаи значительное число трактует одну и ту же тему. Мы находим как бы „пучки“ четверостиший, очень близких по содержанию и различающихся лишь мелкими деталями. Нам кажется, что одна гипотеза могла бы легко объяснить эту особенность четверостиший Хайяма… Возможно, что он писал их на клочках, обрывках бумаги, и, когда у него собиралась небольшая группа ученых, его единомышленников, Хайям в беседе за кубком вина читал им свои последние творения. Представим себе, что пять друзей Хайяма, придя домой, записали услышанные ими стихи, каждый с небольшими отклонениями, с заменой того или иного слова. Так возникло бы минимум шесть вариантов четверостишия, которые позднее, при собирании их, принимали за отдельные стихотворения. Число вариантов увеличивалось и при переписке рукописей». Это мнение Е. Э. Бертельса в последние десятилетия поддерживается многими хайямоведами. В библиотеке Кембриджского университета хранятся подлинники древних рукописей, содержащих 293 рубаи, которые, по мнению востоковедов, достоверно принадлежат Омару Хайяму.
   В целом исследователи разных времен и народов считают, что творчество Хайяма – это одно из удивительных явлений в истории культуры народов Средней Азии и Ирана, и, пожалуй, всего человечества. Рубаи Омара Хайяма, не зная ни временных, ни национальных границ, пережили века и династии, дошли до наших дней. Вся поэзия Хайяма – это прославление величия духа человеческого, она проникнута верой в бессмертный творческий разум. Этим она близка людям. В этом – залог ее бессмертия.

Николай Волковский, профессор СПбГУ

Рубаи [1 - Перевод Ирины Евсы]

     Если Тот, Кто прелестницам дал красоту,
     Утоленье – скорбящим, а праздным – тщету, —
     Нам с тобою не выделит места под солнцем,
     Не печалься: других Он низверг в черноту.

     Коль не знаешь, что будет с тобой через год,
     Зря печалишься раньше прихода невзгод
     Ты, вкусивший вина, обнимающий пери,
     Утирающий страсти взыскующий пот.

     Вы, объятые шумным веселием круга,
     Под звучанье барбата воспойте друг друга.
     И незло помяните беднягу Хайяма,
     Что очнулся травинкой весеннего луга.

     Не тверди, что идет за бедою беда.
     Ты желанной награды не сыщешь тогда.
     Знает каждый мудрец: всё во власти Аллаха.
     Слезы лить понапрасну – не стоит труда.

     Бедные жители кладбищ, их горевое родство
     В прах превратилось летучий. Ветер развеял
     его.
     Что за вино они пили, если до Судного дня
     Спят, ни о чем не тревожась, спят, не боясь
     ничего?

     Даже избранный муж, чья всесильна рука,
     Кто о мире привык рассуждать свысока,
     Пред делами Всевышнего жалок, потерян
     И ничтожен, подобно крупице песка.

     Смерть торгов не ведет и не кажет лица.
     На нее ты бежишь, словно зверь на ловца.
     Чрево рыхлой земли – вот обитель покоя.
     Пей вино. Этой сказке не видно конца.

     Избороздив морщинами чело,
     Сомненье не сулит нам ничего.
     И лишь вином наполненная чаша
     Весельем освещает торжество.

     У меня – ни двора, ни кола во дворе.
     Вся наличность моя – голова в серебре.
     Пьянь. Бродяга. Болтун. А поскольку в сединах —
     Борода, то и черт, как известно, – в ребре.

     Я видел сон: один мудрец мне произнес: «Пока
     Ты спишь, дряхлеют лепестки пурпурного
     цветка.
     Стряхни дремоту дней своих, что смерти
     равносильна.
     Встань, ибо скоро ты уснешь на долгие века».

     Там, в загробном краю, хорошо или худо —
     Не расскажет никто, не надейся на чудо.
     Для чего ты зарыл столько золота в землю,
     Если знал, что за ним не вернешься оттуда.

     И сгорбленный старик, чья борода седа,
     И розовый юнец – все сгинут без следа.
     Ты думал, этот мир вручен тебе навеки?
     О нет, всего на миг ты заглянул сюда.

     Бестолково состариться нам суждено.
     Время нас истолчет, словно в ступе – зерно.
     Для чего мы посеяли столько желаний,
     Если нам урожая собрать не дано?

     «Кто блажен?» – я спросил одного мудреца.
     Он ответил: «Как слепы людские сердца!
     Счастлив тот, кто в объятьях
     своей луноликой
     Ночь проводит, которой не видно конца».

     Я спешил в погребок. Осветила луна
     Захмелевшего старца с кувшином вина.
     Я спросил: «Почему не стыдишься Аллаха?»
     Он ответил: «Бог милостив, пей же – до дна!»

     Тот блажен, кто избрал не ярмо, а свободу,
     Кто молился закату, а также – восходу,
     Кто, все ниже склоняя кувшин обливной,
     Пил вино бытия, а не пресную воду.

     Я откроюсь тебе: цель творения – мы.
     Ненасытного разума зрение – мы.
     Этот круг мироздания перстню подобен.
     Лучший камень в его инкрустации – мы.

     Мы – веселья источник и пожар мятежа.
     Справедливости корень и коварство ножа.
     Совершенство и низость, очищенье и грязь.
     Мы – и чаша Джамшида, мы – и зеркала ржа.

     Употребляй вовсю румяна, притиранья.
     Но старость победить – напрасные
     старанья.
     Сто раз произнеси, что ты – источник жизни,
     Но век измерен твой, как сказано в Коране.

     Смешна твоя радость, а также – обида.
     Ты легче пылинки из праха Джамшида,
     Мгновенья короче, бесплотней надежды,
     Что бледным огнем сновиденья прошита.

     Помнишь малую каплю, что стала волной,
     Горстку праха, что с глиной смешалась
     земной?
     Что приход и уход твой для мира? – Вот муха:
     Прожужжала и стала сплошной тишиной.

     Тот, Чью тайну скрывают лазурные дали,
     Безразличен к победе моей и к печали.
     Пусть я пьян от грехов, но трезвею от веры,
     Что в конце Он утешит меня, как в начале.

     Каплей жидкости были мы, вложенной
     в чресла,
     Что в огне обоюдных желаний воскресла.
     Завтра ветры развеют наш прах, но сегодня
     Веселись: то, что в чаше, хмельно, а не пресно.

     Сам с собою сражаюсь – я жалок и слаб.
     Пью вино и не каюсь – я жалок и слаб.
     Отпусти мне, Всевышний, грехи, ибо знаешь:
     Потому и грешу я, что жалок и слаб.

     Допьем кувшин вина – в нем жизненная сила, —
     Покуда нас двоих тоска не сокрушила.
     Потом Гончар судеб наш прах смешает
     с глиной
     И вылепит кувшин, а может – два кувшина.

     Всё тайна: море бытия и жемчуг смысла в нем.
     Ее постигнуть ты и я пытались день за днем.
     И всяк болтал, увы, лишь то, что выгоду
     сулило.
     Но дна никто не озарил спасительным огнем.

     Я в злобный рок не верю, коль мне Творцом
     дано
     Из рук прекрасной пери волшебное вино.
     Грози мне адом, дыбой, вини во всех грехах,
     Но меж Луной и Рыбой напьюсь я все равно!

     Греша, не могу не испытывать страха.
     Но я уповаю на милость Аллаха.
     Пригрей, Всемогущий, Хайяма, который
     Был пьяным гулякой, стал горсточкой праха.

     Ты, Аллах, замесил мою глину. – Как быть?
     Плоть слепил и согнул мою спину. —
     Как быть?
     Ты, Всевышний, деянья благие и злые
     Начертал на челе моем бренном. – Как быть?

     Я вчера заходил к одному гончару.
     И сказал ему: «Помни: мы – пыль на ветру.
     Пыль осядет на землю, смешается с глиной,
     Чтоб воскреснуть кувшином на пьяном пиру».

     Пол пестрит черепками изысканной чаши,
     Чей узор – ожерелья жемчужного краше.
     Что, невежда, хрустит у тебя под ногой?
     Присмотрись к черепкам: это головы наши.

     Тысячи Махмудов и Айязов
     Поглотил бездонным синим глазом
     Небосвод. Никто не возвратился,
     Не утешил нас своим рассказом.

     Что толку от прихода моего?
     Бесстрастен небосвод над головой.
     Уйду – его сиянье не померкнет.
     Зачем я здесь? И там я для чего?

     Я солнце цветком не могу заслонить,
     Не вижу судьбы золоченую нить.
     Ум вынул из моря жемчужину мысли,
     Но страх помешал мне ее просверлить.

     Мудрец, не проболтайся в пьяном споре,
     Иль тайна сердца сплетней станет вскоре.
     Запомни: перл, мерцающий в ракушке,
     Был каплей тайны, скрытой в сердце моря.

     Ты, чьи очи так алчно и хищно горят,
     День за днем умножающий рыночный ряд,
     Посмотри, что проделало время с другими,
     Даже с теми, что лучше тебя во сто крат.

     Останется зерно надежды на лугу.
     Твой сад перед тобой останется в долгу.
     Трать все – от ячменя до золотой монеты —
     С друзьями, а не то достанутся врагу.

     Тайну мира я вам не открою, увы,
     Ибо стану мишенью для грязной молвы.
     У премудрых мужей не в чести благородство.
     Проболтаюсь – и мне не сносить головы.

     Мечтаешь быть потомками воспетым?
     Трепещешь, словно лист, пред жадным светом?
     Уж лучше быть гулякой, чем святошей.
     И лучше быть пропойцей, чем аскетом.

     Не отвергая молодого, а также старого вина,
     Мы белый свет продать готовы
     лишь за ячменных два зерна.
     Тебя тревожит, где я буду, когда покину мир
     земной?
     Отстань. Мне жаль тебя, зануду. Вот чаша. И она полна.

     От вина мы теплеем. Веселия глас
     Заглушает обиды, живущие в нас.
     Если б выпил Иблис хоть глоток из кувшина, —
     Поклонился б Адаму две тысячи раз.

     Скупец, не причитай, что плохи времена.
     Все, что имеешь, – трать. Запомни:
     жизнь одна.
     Сколь злата ни награбь, а в мир иной отсюда
     Не унесешь, увы, и горсточки зерна.

     Небесный Кравчий, Чьи уста окрасили рубин,
     Лишь тех печалью не вскормил, кого
     не возлюбил.
     И только тот, кого не смыл поток Его печали,
     В ковчеге Нуха, как в гробу, живет, боясь
     глубин.

     Есть ли польза от жизни, что прожили мы,
     Погружаясь во тьму, выплывая из тьмы?
     Время выжгло глаза у великих пророков,
     Превратило их в пепел. Но где же дымы?

     Оплеванный всеми, свой путь продолжаю
     с трудом,
     Сквозь хляби и сели недоброю силой ведом.
     Рванулась из тела душа. Я спросил:
     «Ты уходишь?»
     – «А что же мне делать, – вздохнула, —
     коль рушится дом?»

     Наполни чашу соком лоз, пока
     Рассвет над кровлей теплится слегка.
     Ты говоришь, вино горчит? Ну что же,
     В нем – истина. Она всегда горька…

     Ты – богат и пресыщен, я – беден и наг.
     Но зачем суетимся мы в поисках благ?
     Оба в прах обратимся, а он, как известно,
     На гробницы пойдет для других бедолаг.

     Всемогущий, Ты добр и не жаждешь расплаты.
     Но зачем из Эдема изгнал бунтаря Ты?
     Если милость Твоя для невинных, Господь, —
     У кого же прощенья искать виноватым?

     Друг, пока мы здоровы и духом тверды,
     Будем пить, заедая горбушкой беды.
     Ибо вскоре небесная чаша, вращаясь,
     Нашу жажду не скрасит и каплей воды.

     Вино – рубин. Кувшин – рудник. А тело —
     пиала.
     Мерцает в ней твоей души подсвеченная мгла.
     Хрусталь, искрящийся вином, воистину
     подобен
     Слезам, в которых кровь лозы багровый луч
     зажгла.

     За все готов платить сполна, под языком
     нектар катая.
     Я за один глоток вина отдам сокровища Китая.
     И сто религий – за хрусталь хмельного кубка
     в час рассветный.
     Все так. Но есть еще печаль, что нас уносит,
     не считая.

     Всевышний, говорят, и сам не рад,
     Что раздавал изъяны всем подряд.
     Теперь Он разбивает нас о камни.
     Ущербны мы. Но кто же виноват?

     Сегодня ты богат, а завтра нищ.
     Твой прах развеют ветры пепелищ,
     Смешают с глиной, и она однажды
     Пойдет на стены будущих жилищ.

     О кумир драгоценный, продолжим игру.
     Кровь пурпурной лозы я в кувшин соберу.
     Выпьем вместе, покуда мы глиной не стали,
     А из глины – кувшином на бойком пиру.

     Поскольку жизнь твоя висит на волоске,
     Остерегайся дни растрачивать в тоске.
     Иначе ты найдешь не переливы перлов,
     А серую пыльцу в разжатом кулаке.

     Даже если мой стан – кипарис, а щека
     Ярче розы, нежнее ее лепестка, —
     Не пойму, для чего, о Предвечный Художник,
     Ты включил нас в узор Своего цветника?

     Что мне миру сказать, если, умники, вы
     Не узрели рисунка Господней канвы?
     Потянули за кончик сверкающей нити —
     И узор в тот же миг распустился, увы!

     Гонимый роком по холмам кручин —
     Не различает истинных причин
     Тех бед, что небосвод ему пророчит
     Затем, чтоб он их завтра получил.

     Слабеют корни. Осыпается листва.
     Гранаты щек моих покрыла синева.
     Я – старый дом: прогнили крыша и опоры.
     Свет не погас еще, но теплится едва.

     Бог – кукловод, а куклы – ты и я.
     Что боль Ему твоя или моя?
     Даст поиграть над пестрою завесой
     И сложит нас в сундук небытия.

     Почто в преданиях сплелись и с незапамятных
     времен
     Волнуют смертных кипарис и нежной лилии
     бутон?
     Ведь лилия всегда молчит, десятком языков
     владея.
     А стоязыкий кипарис ввысь неподвижно
     устремлен.

     В стрекозьем пенье луга, где синь и тишина,
     Он возлежит с подругой, что нежности полна.
     И пьет рубин из чаши под куполом лазурным,
     Пока не опьянеет от сладкого вина.

     Под небесами счастья нет, и мир устроен так:
     Один рождается на свет, другой летит
     во мрак.
     Когда бы ведал человек о всех земных печалях,
     Не торопился б он сюда, коль сам себе не враг.

     К чаше, полной соблазна в луче золотом,
     Сотни раз припадал я взыскующим ртом.
     А Творец создает драгоценную чашу
     И о землю ее разбивает потом.

     Искусен тот гончар, что чашами голов
     Земной украсил мир, трудясь без лишних слов:
     На скатерть бытия вверх дном поставил Чашу
     И горечью ее наполнил до краев.

     Из чаши неба пьют уста твои
     Напиток зла, глупец, а не любви.
     Смотри: бутыль и кубок в поцелуе
     Опять слились, но губы их – в крови.

     Прекрасен капель жар на черенке листа.
     Возлюбленной твоей прекрасна чистота.
     Что о вчерашнем дне ни вспомнишь,
     всё некстати.
     Будь счастлив тем, что есть, а прочее —
     тщета.

     Ты плачешь, что роком по жизни гоним,
     Что слабому духу не справиться с ним.
     Не лучше ли воле Творца подчиниться?
     Будь счастлив хотя бы мгновеньем одним.

     Ты, гонимый човганом рока, словно мяч,
     по горбам времен,
     Не спеши вопрошать до срока и оплакивать
     свой урон.
     Ибо Тот, Кто тебя направил и заставил тебя
     бежать, —
     Он-то знает, зачем. Он знает. Только Он это
     знает. Он.

     Если мудрому знанье о мире дано, —
     Радость, горе, печаль он приемлет равно.
     Будь, чем хочешь: вином, утоляющим жажду,
     Или жаждой, что в нас порождает оно.

     И мудрому – увы – конца не миновать.
     Чтоб роком правил я – такому не бывать.
     Похороню мечты. Пожрет их червь могильный
     Иль воющий шакал, – мне, право, наплевать.

     Я отвергнут любимой. Сказала она:
     «На другую гляди, а меж нами – стена».
     Как могу я глядеть на другую, о пери,
     Если взор застилает мне слез пелена?!

     Утро. Чаша. Лепешка, а к ней – виноград.
     Нам не стоит глядеть ни вперед, ни назад.
     Все, что было, – ушло, а грядущее – скрыто.
     Вот – сегодняшний рай твой. И вот он —
     твой ад.

     Перенеся лишенья, ты станешь вольной
     птицей.
     А капля станет перлом в жемчужнице-темнице.
     Раздашь свое богатство – оно к тебе
     вернется.
     Коль чаша опустеет – тебе дадут напиться.

     Как только я кувшин опустошил на треть,
     Он выскользнул из рук на каменную твердь.
     Всевышний, для кого Ты создаешь кувшины
     И разбиваешь их из-за кого, ответь?

     Всю жизнь аскетом быть, лелея образ рая?
     Ну нет! – уж лучше пить. Я чашу выбираю.
     Коль пьяниц прямо в ад погонят, как баранов,
     То кто ж увидит рай из тех, кого я знаю?

     Чем к смерти суетно спешить,
     Уж лучше с гурией грешить.
     Пока я был, и есть, и буду, —
     Я пил, я пью, я буду пить!

     Говорят: «Ни вина, ни подруги не тронь,
     Или вскоре пожрет тебя адский огонь».
     Чепуха. Если ад – для влюбленных и пьяных, —
     Рай назавтра окажется пуст, как ладонь!

     Мне говорят: «Не пей. Ты попадешь в капкан.
     Тебе гореть в огне, гуляка и смутьян».
     О, не сулите мне ни ада и ни рая:
     Блаженней двух миров тот миг, когда я пьян!

     Если будет в объятьях владелица розовых уст,
     В чаше – Хидра вода, и кувшин не окажется
     пуст,
     Музыкантом – Зухра, а Иса собеседником
     станет, —
     Вновь душа расцветет, как весною —
     гранатовый куст.

     В тех песчинках, что ветер сдувает
     с горы, —
     Прах красавиц: подруги, невесты, сестры.
     Пыль со смуглой щеки вытирай осторожно —
     Юной девой была она с ликом Зухры.

     Жаркий лал в синеве небосклона – любовь.
     Бирюзой напоенная крона – любовь.
     И не стон соловья над поляной зеленой,
     А – когда умираешь без стона – любовь.

     Тот, чей разум, словно факел, потревожил
     темноту,
     Ни единого мгновенья не потратил на тщету:
     Или к милости Господней обратил свои
     молитвы,
     Или выбрал созерцанье и вино поднес ко рту.

     Ту, что тело мое воспалила и дух,
     Иссушили наветы коварных подруг.
     У кого мне искать исцеленья от хвори,
     Если лекаря тоже терзает недуг?

     Счастлив тот, кто в плену у своей дорогой,
     Даже если он – пыль у нее под ногой.
     Из возлюбленных рук я приму и отраву.
     Не возьму и лекарства из дланей другой.

     Без причины о нуждах чужих не радей.
     Стерегись приближать незнакомых людей.
     Тот, кто нынче за чашей тебя восхваляет,
     Завтра в пропасть столкнет, как последний
     злодей.

     О камень ты разбил кувшин с вином, Господь.
     Врата услад закрыл для уст моих, Господь.
     Ты землю окропил лозы живою кровью.
     Будь проклят я, но Ты, наверно, пьян, Господь?

     Кто в мире не грешил, скажи?
     И кто не жил во лжи, скажи?
     Я зло свершил, Ты злом воздал мне:
     Кто здесь хорош, кто плох, скажи?

     Мир, мне не сбросить ни на миг
     Судьбы мучительных вериг.
     Всю жизнь ходить мне в подмастерьях
     У лучших мастеров твоих.

     Та, что сердце мое увела без труда,
     Вновь надеждой меня одарила, когда
     Жаркий бросила взор, словно камешек в чашу:
     Он остыл, но зато закипела вода.

     Как дождевые облака,
     Пройдут и радость, и тоска.
     Пока ты медлил, жизнь кувшин твой
     Опустошила в три глотка.

     Над глупостью смеешься? Но пока
     Бессилен разум: он доит быка.
     Сам притворись глупцом: сегодня ум твой
     Не стоит и головки чеснока.

     Мы пили вино, наслаждались, любили.
     Нас весны ласкали, а зимы губили.
     Ступай осторожно меж нежных соцветий —
     Зрачками красавиц вчера они были.

     Муки старят красавиц. Избавь от беды
     Ту, чьи веки прозрачны, а губы тверды.
     Будь с любимой нежней: красота ускользает,
     На лице оставляя страданий следы.

     «Рай, – мне твердили, – высшая награда.
     Там – прелесть гурий, сладость винограда».
     Но что мне рай, когда я и сейчас
     Владею всем, не выходя из сада!

     Мы влюблены, восторженны, пьяны.
     Молясь вину, не чувствуем вины.
     Земные узы сброшены: отныне
     Мы в дом Творца на пир приглашены.

     Щека тюльпана мокнет в синеве.
     Наполни кубок, лежа на траве.
     Когда-нибудь и ты тюльпаном станешь.
     Пей, смысла не ищи в людской молве.

     Книга юности нами прочитана. Жаль.
     Облетели страницы, как горький миндаль.
     Тишина еле слышно шуршит под ногами,
     И печалью сквозит помутневшая даль.

     Встань, юнец, чтоб увидеть рассвет за окном,
     Тонкий кубок наполнить пурпурным вином.
     Краткий миг, что для радости нам
     предназначен,
     Отыскать не сумеешь ты в мире ином.

     Век прожит? Не грусти о нем.
     Давай рукой на все махнем,
     Вдвоем прильнем устами к чаше
     И насладимся этим днем.

     Подруга, ты зря притворяешься злой.
     Потешь свое сердце моей похвалой.
     Танцуй, веселись, ибо завтра, быть может,
     Я стану кувшином, а ты – пиалой.

     Хочешь цели достичь – не надейся
     на помощь людей.
     На чужое не зарься, своим равнодушно владей.
     Тот, кто прошлым живет или будущим, равен
     безумцу,
     Что из суетных рук выпускает сегодняшний
     день.

     Мир – вымысел, что множит миражи.
     А я, глупец, поверил этой лжи.
     Эй, кравчий! Я прикончил жбан, но, может,
     И он – лишь пьяный вымысел, скажи?

     Караван этой жизни почти миновал.
     Много лет я чужим доверялся словам.
     А теперь доверяюсь кувшину, в котором
     Только то, что мне кравчий, смеясь, наливал.

     Мудрец, омывающий ноги в речушке,
     чья влага светла,
     Увидел, как пыль на дороге вздымает погонщик
     осла.
     И старец изрек: «Осторожней! А вдруг
     эта желтая пыль
     Была головой Кей-Кубада и глазом Парвиза
     была?»

     Мне облако, цвета густой синевы,
     Шепнуло: «Любуешься глянцем травы?
     Дождешься, что некто пленится фиалкой,
     Проросшей из глупой твоей головы!»

     Изысканный тюльпан на синем ветерке
     Вскормила кровь царя, угасшего в тоске.
     Не раздави в лугах невинную фиалку,
     Что родинкой была на девичьей щеке.

     Травинку в тени молодого граната
     Сорвать не осмелюсь: возможно, когда-то
     Была она локоном дивной смуглянки,
     Что сном беспробудным отныне объята.

     Зри, око, пока не ослепло, могилы средь гулких
     ручьев,
     Мир, щедро удобренный пеплом и полный
     греха до краев,
     Правителей гордые клики, сокрытые в недрах
     земли,
     И луноподобные лики в недремлющих ртах
     муравьев.

     Эй, гончар! Ты работаешь в поте лица:
     Глину месишь, и топчешь, и бьешь без конца.
     Если слеп твой рассудок, прислушайся к сердцу:
     Ты, возможно, глумишься над прахом отца.

     Откуда ты пришел, куда уйдешь, —
     Не спрашивай: ответом будет ложь.
     В том круге, без конца и без начала,
     Ни щели, ни просвета не найдешь.

     Лик твой – чаши Джамшида прекраснее,
     кравчий!
     Смерть из рук твоих лучше бессмертия,
     кравчий!
     Прах ступней твоих станет очей моих светом.
     Ярче тысячи солнц засверкает он, кравчий!

     Виночерпий, я с горечью мира знаком.
     Дай мне сладость почувствовать под языком.
     Погляди: скоро дно обнажится в кувшине.
     Жизнь моя уменьшается с каждым глотком.

     Что синий небосвод? – На теле поясок.
     Джейхун – твоя слеза, ушедшая в песок.
     Ад – место, где тебя обдаст жестоким жаром.
     А рай – привал, где ты передохнешь часок.

     Пусть я погряз в грехах, зато, по крайней мере,
     Не мучаюсь, как те, что потрафляют вере
     В кумирнях. Мне нужны в тяжелый час
     похмелья
     Не церковь, не мечеть, а лишь вино и пери.

     Нам – вино и любовь, вам – кумирня и храм.
     Нам – глумленье в аду, вам – в раю фимиам.
     Судьбы смертных Творец начертал
     на скрижалях.
     Разве мы виноваты, что верим словам?

     Мне тоска воздержания не по нутру.
     Если впрямь я воскресну таким, как умру, —
     Не расстанусь до ночи с подругой и с чашей,
     Чтоб и с той, и с другою воспрять поутру.

     Тайн вечности, мой друг, нам не постичь
     никак.
     Неясен каждый звук, расплывчат каждый знак.
     Жизнь – света пелена меж прошлым
     и грядущим.
     Рассеется она – и мы уйдем во мрак.

     Качнется свод небесно-голубой
     И облаком накроет нас с тобой.
     Пей, веселись, ласкай траву ладонью.
     Мы станем прахом, чтоб взойти травой.

     Нет на свете того, кто б подмял небосвод,
     Кто бы пищей земною насытил живот.
     Зря кичишься, что вышел из бед невредимым:
     Будешь недругом съеден и ты в свой черед.

     Взахлеб вино любви (все прочее – вода)
     Я пью с огнем в крови, не ведая стыда.
     Так жадно, долго пью, что спрашивает
     встречный:
     «Откуда, жбан вина, бредешь ты и куда?»

     Все, что тебя неволит и гнетет,
     Не сваливай на бедный небосвод.
     Он – раб, и то свершает, что Всевышний
     Ему велит, а не наоборот.

     Виночерпий, цветы, что пестрели в лугах,
     Потускнели, истлели, рассыпались в прах.
     Веселись же, покуда пурпурные чаши
     Полыхают под солнцем на сочных стеблях!

     Один к фиалке попадает в плен,
     Другой – к тюльпану, в жажде перемен.
     А мне милей – бутон стыдливой розы,
     Что подбирает платье до колен.

     Творец, создавший бытия изнанку и лицо,
     смирил
     Прыть недруга, с которым я вчера,
     как с другом, говорил.
     Черпак из тыквы – мне твердят —
     быть мусульманином не может.
     Но как ты назовешь того, кто эту тыкву
     сотворил?

     На землю в ярости пролей кровь тех,
     чья совесть коротка;
     Кровь нечестивцев и вралей, что греют
     жирные бока;
     И лицемеров, чьи слова пусты, раскаянье
     фальшиво.
     Но крови девственной лозы не проливай
     и полглотка.

     Мне не набрать мгновений, когда я трезв
     бывал.
     Ночь предопределений я спьяну прозевал:
     Припав губами к чаше, держа кувшин за горло,
     Прижавшись грудью к жбану, я храпака давал.

     Я к вину не рискну прикоснуться в шабан.
     И в раджаб я себе послабленья не дам.
     Ибо месяцы эти во власти Аллаха.
     Но уж как я потешу себя в рамадан!

     Доколе будешь низости людской
     прислуживать, ничтожный человек,
     И, прилипая к пище день-деньской,
     как муха, коротать недолгий век?
     Уж лучше, не имея ничего,
     голодным быть, чем должником извечным.
     И лучше кровью сердца своего
     питаться, чем жевать чужой чурек.

     Я приму и шипы, если роз
     не достанется мне.
     Свет с небес не сойдет – я готов
     размышлять при огне.
     Коль Всевышнего я не найду ни в мечети,
     ни в церкви, —
     Веры в сердце моем мне достаточно будет
     вполне.

     Одна рука – на чаше, другая – на Коране.
     То воспеваем небо, то подвергаем брани.
     Под этим бирюзовым величественным сводом
     Уже мы не гяуры, еще не мусульмане.

     Легче в грязных трущобах Аллаха найти,
     А в мечети к нему перекрыты пути.
     Он – начало всего и конец. Он всесилен:
     Покарать меня может, а может спасти.

     О свет очей моих, проснись! Глотнем вина
     сперва.
     Под звуки лютни повторим прекрасные слова.
     А после коврик для молитв на пиалу сменяем,
     И безразлично станет нам, что принесет
     молва.

     То сижу в погребке, то ищу мудреца.
     Сердце жалко трепещет, как тельце птенца.
     Стыдно мне, что я грешник и что —
     мусульманин.
     Есть ли храм, где могу я услышать Творца?

     Люби красавиц, пей вино, коль в этом знаешь
     толк.
     Не хочешь – пеплом посыпай небес полночных
     шелк.
     Не трать себя на пустяки и мелкие попреки:
     Никто из канувших во тьму обратно
     не пришел.

     Продам венец царя, корону и чалму
     За флейты нежный звук, ныряющий во тьму.
     А ханжеских святош молитвенные четки
     За пиалу вина продам я хоть кому.

     Ни тот, кто мудростью своей смысл
     просверлил, как мастер – перл,
     Ни тот, кто о Владыке дней судил, над книгами
     корпел, —
     Не объяснили бытия. Поговорили и уснули.
     За тайн мерцающую нить никто схватиться
     не успел.

     Отяжелело тело, краски сошли с лица.
     Сердце мое истлело, словно у мертвеца.
     Кравчий, я пью и каюсь, каюсь и снова пью.
     Как ни крути, останусь грешником до конца.

     О небесный Ваятель! Ты создал объем
     Звездной чаши. Под ней мы, как мухи, снуем.
     Согласись: мне орлом не взлететь в поднебесье,
     Коль Ты мухой отлил меня в тигле Своем.

     Накинет солнце свой аркан на тишину дворов,
     И бросит шарик в чашу дня великий Кай-Хосров.
     Протри глаза, налей вина, как только крик
     любовный
     К тебе вернется эхом «Пей!», прошив небесный
     кров.

     Ум рассудку сказал: «Разобраться пора,
     Пить грешно или нет». И тогда из шатра,
     Из двора, из дворца прозвучало: «Помилуй,
     Как не пить, коль Всевышний изрёк:
     „Майсара“?»

     И стервятник над костью мне ближе, чем
     тот,
     Кто от подлых людей поощрения ждет.
     Лучше корку ячменную грызть до кончины,
     Чем подачками пачкать искусанный рот.

     Коль ветка вечности взросла из корня
     радости, мой брат,
     Коль эта жизнь тебе тесна, как старый
     шелковый халат, —
     Не полагайся на шатер, что телом
     временным зовется.
     Смотри: секут его ветра и колья хлипкие
     трещат.

     Повеяло дождем издалека.
     Тень облака смывает пыль с цветка.
     «Пей!» – соловей лепечет желтой розе
     И склевывает каплю с лепестка.

     Коль чистый Дух, не оскверненный прахом,
     Влетит в мое окно рассветным птахом,
     Мы выпьем с ним вина, и скажет он:
     «Да будет день благословлен Аллахом!»

     Будь я Творцом, властителем высот,
     Испепелил бы старый небосвод.
     И натянул бы новый, под которым
     Не жалит зависть, злоба не снует.

     Если к вечеру ногу баранью достану,
     Хлеб и кубок вина, что равняется ману,
     И смогу я подругу в трущобы завлечь, —
     Вознесусь, как не снилось иному султану.

     Я чашей в один ман – убью печаль слезы,
     Двумя – обогащу веселия азы.
     Трехкратный дам развод и разуму, и вере,
     А, разведясь, женюсь на дочери лозы.

     Я – раб вина. Я дивным песням рад.
     Улыбка пери мой ласкает взгляд.
     Таким меня Ты вылепил, Всевышний
     Но почему ж тогда бросаешь в ад?

     Дай мне деву и чашу на самом краю
     Луга жизни моей. Уходя, не пролью
     Ни вина, ни слезы. Что бы там ни болтали,
     Быть мне псом шелудивым, коль я не в раю!

     Если путь твой Всевышним начертан давно,
     Ты получишь лишь то, что тебе суждено.
     Не мечтай о несбыточном. О невозможном
     Не моли. Не завись от того, что дано.

     Творца расспроси, ибо сам я не знаю,
     Направлюсь я в ад или в рай, умирая.
     Уж лучше в наличных барбат и вино
     Возьму, чем в рассрочку – окраины рая.

     Очнись, Хайям, беда невелика,
     Не майся из-за лишнего глотка.
     Не будь греха – зачем тогда прощенье?
     А коль простят – о чем твоя тоска?

     Я шел дорогой в ад, мостил дорогу к раю.
     Я много лет подряд все двери отворяю,
     Что в чуждые миры ведут, светясь во мраке.
     Но знаю только то, что ничего не знаю.

     Покуда не истопчешь всех дорог, не выйдет
     ничего.
     Покуда не омоешь кровью щек, не выйдет
     ничего.
     Покуда, как влюбленный, о себе
     не позабудешь ты,
     Напрасно не взывай к своей судьбе —
     не выйдет ничего.

     Когда вплетутся розы в сумрак серый,
     Вели, чтоб нас вином поили в меру.
     А россказни о гуриях, о рае
     И аде не спеши принять на веру.

     Видать, в моем роду случился сбой,
     Коль пьянство мне назначено судьбой.
     Эй, кравчий! Принеси вина: возможно,
     Я перестану быть самим собой.

     Для чего суетиться, бороться за власть,
     Если вечность разинула алчную пасть.
     Что тебе предначертано, то и получишь.
     Без Творца даже яблоку вниз не упасть.

     Чтобы тело прикрыть, не нужна мне парча.
     Для кувшина с вином мне не жалко плеча.
     Приглядись: остальное не стоит того, чтоб
     Жизнь свою променять на него сгоряча.

     От Сатурна – до мрака подземных дорог
     Я пространство объял. Как печален итог!
     Разум мой развязал все узлы мирозданья.
     Узел смерти – увы – развязать он не смог.

     Не смыслящий в делах Аллаха, ты – ничто.
     Пылинка на ветрах Аллаха, ты – ничто.
     Из пустоты возник и в пустоту вернешься.
     Вокруг тебя – ничто. И сам ты в нем —
     ничто.

     Жизнь – яд, противоядие – вино.
     Из двух кувшинов пить мне суждено.
     В одном – отрава, а в другом – лекарство.
     А третьего покуда не дано.

     Пей вино – и забудешь о тяжкой кручине,
     Встретишь недруга, как подобает мужчине.
     Трезвость миру вредна, ибо душу людскую
     Жалит мыслями о предстоящей кончине.

     В этот мир мы приходим единственный раз.
     Пир не кончился наш, и азарт не угас.
     Предадимся веселью сейчас, а не завтра,
     Ибо вечности нету в запасе у нас.

     Что – бессмертья залог? Я отвечу: вино.
     Быть лекарством и ядом ему суждено.
     Обжигает огнем, но людские печали,
     Как живая вода, утоляет оно.

     Пир покинули лучшие мира сего.
     Остается нам, грешникам, длить торжество.
     Говоришь, что вино – это яд? Но смертельней
     Бед, что мир уготовил нам, нет ничего.

     Ты на земле живешь, то грезя, то грозя.
     Но бытие твое – над пропастью стезя.
     Она тебе дана на время перехода.
     А все, что взял взаймы, присваивать нельзя.

     Живя среди ослов, что жаждут править
     миром,
     Уж лучше стать ослом и притвориться
     сирым.
     Не то, пошевелив ослиными мозгами,
     Тебя, коль не осел, они сочтут кафиром.

     Мир – ночлежка, ветрами продутая, или
     Усыпальница пестрая наших идиллий;
     Пир, оставшийся смертным от сотни
     джамшидов,
     И могила, где сотни бахрамов почили.

     И гора затанцует, коль выпьет вина.
     Небывалая сила напитку дана.
     Глупый в чаше находит лишь горький осадок,
     Мудрецу же – рубины мерцают со дна.

     Зачем тягаться с горестной судьбой
     И заниматься мелочной борьбой?
     Все радости, что жизнь тебе дарует,
     Ты в мир иной не унесешь с собой.

     Коль не хочет Господь быть со мной заодно,
     Всем желаньям моим облететь суждено.
     Если праведно то, чего Он вожделеет,
     Значит, то, чего я вожделею, – грешно.

     В круглой чаше прохладная кровь винограда —
     Царства Кавуса лучше и трона Кубада.
     Благозвучней напева святош лицемерных
     Вздох влюбленного – в утренней свежести
     сада.

     Черепок от кувшина прекраснее царства
     Джамшида.
     Слаще пищи Марьям то вино, что смывает
     обиды.
     Звук рассветной отрыжки из чрева гуляки
     ночного
     Благозвучнее песен Адхама и Абу Сайда.

     Ты к вину пристрастился? Так пей с мудрецом
     Или с резвым юнцом, что приятен лицом.
     Пей нечасто. Пей мало. Пей втайне от прочих,
     Чтоб не слыть ни пропойцею, ни гордецом.

     Лелея и кляня к тебе спешащий миг,
     Ты будущего дня не различаешь лик.
     Сегодняшним живи, коль сердце не безумно.
     Остаток дней твоих сочтен и невелик.

     Вчера над лампой вился мотылек.
     Сегодня он сложился и поблек
     Подумал я: «А что с ним будет завтра?..»
     Но аромат вина меня отвлек.

     Я поклоняться не устану
     Красотке, музыке и жбану.
     Пусть кровью лоз меня наполнят,
     Когда и сам я жбаном стану.

     Веселись, ибо все, что любил ты вчера,
     Стало пеплом, развеялось ветром вчера.
     Небо, горестным просьбам твоим не внимая,
     День сегодняшний твой начертало вчера.

     Не поминай вчерашних бед,
     Пока иных печалей нет.
     Мы завтра присоединимся
     К тем, что живут семь тысяч лет.

     Смерть сердца наши гасит, как небо – огни.
     Уходя, мы во тьме остаемся одни.
     Даже малую весть мы подать не сумеем
     Нашим близким из этой немой западни.

     Сердце – малая капля. Она не вольна
     Оторваться: ее возвращает волна.
     Если суфий – сосуд, что невежества полон, —
     То его опьяняет и капля одна.

     Ханжи, которые поют Аллаху лживую хвалу,
     Греховней пьяниц, что из рук не выпускают
     пиалу.
     Уж лучше я кувшин с вином на голову
     свою поставлю,
     Пусть даже мне, как петуху, приставят
     к темени пилу.

     Когда б надежды ветвь у поля на краю
     Дала мне плод, – судьбу узрел бы я свою.
     Темница бытия мне б не казалась тесной,
     Когда бы отыскал я дверь к небытию.

     Говорят мне: «Хайям, выбирай: жбан вина
     или рая просвет».
     Но далек ваш безоблачный рай, а вином
     я сегодня согрет.
     Винограда рубиновый шелк слаще ваших
     посулов, ханжи.
     Барабанную дробь хорошо слушать издали —
     вот мой ответ!

     О сердце! Наслажденья каждый миг
     Развей над лугом и взрасти цветник.
     И выпади ночной росой на листья,
     Чтоб ранним утром заблистать на них.

     О если небеса, чья совесть крепко спит,
     Дают богатство в дом забывшего про стыд,
     А праведнику в долг – засохшую лепешку, —
     Мне жаль, что мой плевок до них не долетит!

     Я тружусь и страдаю все ночи и дни,
     Ты – кичишься плодами своей болтовни.
     Стать опорой не могут ни радость, ни горе,
     Ибо под небесами не вечны они.

     Кувшин, ты в прошлой жизни, что быстро
     отпылала,
     Был пленником покорным кудрей прекрасной
     Лалы.
     А глиняная ручка, изогнутая плавно,
     Была рукой, что шею возлюбленной ласкала.

     Гони святошу: речь его скучна.
     Молитвам лицемерным – грош цена.
     А за твои грехи перед Всевышним
     Я сам отвечу. Принеси вина!

     Эй, муфтий, нелеп твой судейский наряд!
     Я пьян, но трезвее тебя во сто крат.
     Я пил кровь лозы, ты – людскую. Неужто
     Ты скажешь, что мой кровожаднее взгляд?

     О рок! Ты хуже рабского ярма,
     Коль даришь подлым пышные дома,
     А праведных лишаешь корки хлеба.
     Осёл ты – или выжил из ума?

     О если б небеса, чьи тайны скрыты,
     Следили, чтобы волки были сыты,
     А овцы целы, – то неужто б души
     Достойных оставались без защиты?

     Кувшин, что наклоняешь без конца, —
     Из глаз царя и сердца мудреца.
     А чаша – из багровых щек пропойцы
     И нежного девичьего лица.

     Когда б из сердца тек ручей, он сто домов бы
     снес.
     И сто селений смыла б кровь моих кипящих
     слез.
     Ресницы – желобки: по ним стекает кровь.
     Как только
     Сомкну их, в мир придет потоп в багровых
     вспышках гроз.

     Для чего ты судьбу понапрасну коришь,
     Слезы льешь и с печали снимаешь барыш?
     В правой – чашу держа, левой – пери лаская, —
     Ты намного счастливей, чем нам говоришь.

     По-вашему, безбожник я? Ну что ж,
     Мне не впервой ловить рукою нож,
     Которым ловкий недруг целит в спину.
     Но, кроме злобы, что с него возьмешь?

     Червь ничтожный, тебя обжигает свет
     Четырех элементов, семи планет.
     Собери в закрома хоть все злато мира,
     Но исчезнешь – и время сотрет твой след.

     Я перлы жарких клятв Тебе не раздавал
     И пыль грехов с лица украдкой не смывал.
     Но верю, что меня Ты не оставишь, ибо
     Я никогда двумя одно не называл.

     Как чудесна эта роза, ароматна и сильна.
     Но гниения угроза в ней уже заключена.
     Если б туча собирала вместо влаги бренный
     прах,
     Кровь блистательных красавиц проливала бы
     она.

     Враг вписал меня в общество еретиков.
     Но Всевышний-то знает, что я не таков.
     Да и сам я, пришедший в обитель печали,
     Знаю, кто я. А домыслы – для дураков.

     Сбежав с любимой от невежд, в трущобах
     среди бела дня
     Сидим, свободны от надежд, страх перед
     будущим гоня.
     Мы за вино в залог внесли лохмотья, душу,
     тело, чтобы
     Освободиться от земли, эфира, воздуха,
     огня.

     Один твердит, что я – болтун и расточаю
     лесть.
     Другой приписывает мне язычество
     и спесь.
     А третий – пьянство и гульбу. Что толку
     спорить с ними,
     Коль сам я знаю, кто я есть. И я таков,
     как есть!

     О небосвод, твой гнев, неистовый и бурный,
     Смыл тысячи царей под гул громов бравурный.
     Когда б ты грудь земли осмелился рассечь,
     Тебя бы ослепил рубинов жар пурпурный.

     Жестокий небосвод, ты перешел черту:
     Сорочку дней моих уносишь в темноту.
     Прохладный ветерок ты превращаешь в пламя,
     И в пыль – глоток воды, что у меня во рту.

     Твердь земную и небо создавший Творец,
     Ты тоской напоил миллионы сердец.
     Уст рубины и лиц просиявшие луны
     Спрятал в землю, сложил в погребальный
     ларец.

     Навек замкнулся круг под чашей небосвода.
     Куда ни глянь, мой друг, – все та же несвобода.
     И стоит ли, скажи, печалиться впустую,
     Что поздно мы пришли и близок час ухода?

     Приходим и уходим – наги.
     Живем, не думая о благе.
     Мы бренны. Наше естество —
     Пыль, ветер, искра, капля влаги.

     Я пил бы чистое вино, но много лет подряд
     В напиток дней моих судьба подмешивает яд.
     Кебабом сердца своего кормлюсь. Лепешку доли
     Макаю в соль чужих обид, печалей и утрат.

     Я ухожу из этой круговерти
     Тоски и зла. В печаль мою поверьте.
     И пусть над гробом радуется тот,
     Кто знает исцеление от смерти.

     Я знаю мир: в нем вор сидит на воре;
     Мудрец всегда проигрывает в споре
     С глупцом; бесчестный честного стыдит;
     А капля счастья тонет в море горя.

     Жизнь-виночерпий, ты меня обжулишь
     все равно.
     Мне опротивело твое поддельное вино.
     Уж лучше выплесну в сердцах его остаток
     мутный,
     Коль настоящего вина отведать не дано!

     Что нам яд и нектар, если дни сочтены?
     Нишапур или Балх, – если чаши полны?
     Много раз после нас превратится на небе
     Ломтик месяца в круглую дыню луны.

     Кувшин купил я. Он в тоске бубнил мне, вечер
     коротая:
     «Я шахом был. В моей руке сверкала чаша
     золотая
     Затем ли, чтоб средь бела дня или в холодном свете лунном
     Презренный пьяница меня сжимал, куражась
     и болтая?»

     Я товар гончара в мастерской изучал.
     Но услышал, как, стоя на полке, вскричал
     Узкогорлый кувшин средь безмолвных
     собратьев:
     «Кто из нас – продавец, покупатель, гончар?»

     Пытаясь отдалить конец тропы земной,
     Я наклонил кувшин и пил нектар хмельной.
     И мне из уст в уста кувшин шепнул:
     «Послушай,
     Я был таким, как ты. Побудь хоть миг со мной».

     Я напился вчера, сокрушаясь о завтрашнем
     дне.
     Узкогорлый кувшин я на камни швырнул
     в тишине.
     И разбитый кувшин прозвенел черепками:
     «Когда-то
     Был подобен тебе я, а ты уподобишься мне».

     Я ворона узрел на черепе царя.
     Он крылья распростер, надменно говоря:
     «Где звон колоколов и гром литавр,
     властитель?
     Где твой закат, скажи, и где твоя заря?»

     Пей, люби и не думай о том,
     Что с тобой приключится потом.
     Сколько можно о вечном и тленном
     Толковать? После нас – хоть потоп!

     Если жизнь твоя – ветром взметенная пыль,
     Если пышный цветник превращается
     в гниль, —
     Помни: выдумка все, что тебя окружает.
     А возможно, и так: все, что выдумка, – быль.

     Тот, кто не ведал про еду и сон,
     Был нуждами земными наделен
     На время, ибо скоро их отнимут,
     Чтоб вновь к истокам возвратился он.

     Ты, чьи очи так алчно и хищно горят,
     День за днем умножающий рыночный ряд,
     Посмотри, что проделало время с другими,
     Даже с теми, что лучше тебя во сто крат.

     Все, что нам лозой дано, благотворно
     и желанно.
     Обменяю на вино – изреченье из Корана.
     Чаша старого вина лучше царства молодого.
     И прекрасней всех корон – черепок от горла
     жбана.

     Дух мой борется с телом, чья крепость
     сильна.
     Плоть мою ослабляет отказ от вина.
     Все лекарства способствуют хвори, и только
     Искрометная влага вина не вредна.

     К чему на сердце умножать рубцы печали,
     Над скарбом прошлого дрожать,
     звеня ключами?
     Уж лучше книгу сладких тайн читать
     с подругой,
     Опасной близости конца не замечая.

     С весенним птичьим щебетом проснись,
     Глотни вина и к лютне прикоснись.
     Недолго ты пробудешь в этом мире,
     И он не прокричит тебе: «Вернись!»

     Резвись, юнец. До срока не старей.
     Наполнив чашу, к ней прильни скорей.
     Ведь промежуток меж зимой и летом
     Уносит жизни тысячи царей.

     Кто миру весть принес, что разойдется
     тьма?
     Нет, крупный жемчуг слез рассыпан задарма.
     И чашу головы, упавшую в ладони,
     Наполнишь ты едва ль – хмельным вином ума.

     Когда не пью вина, мне всякая услада
     Воистину тошна, как смрадный дух распада.
     От всех невзгод одно лекарство есть – вино.
     Когда его приму, могу принять и яда.

     Вот все, что обретешь в обители о двух
     Дверях: больную плоть и обреченный дух.
     Блажен лишь тот, кто дверь не отворял
     входную,
     Не напрягал в миру ни зрение, ни слух.

     Где тот, кто близок сердцу моему?
     Я за вином поведал бы ему,
     Как человек, чья плоть из глины горя,
     Мелькнул при свете и ушел во тьму.

     Приятны взору моему задумчивых красавиц
     лица.
     И к виноградному вину с утра рука моя
     стремится.
     От каждой из земных услад я буду отрезать
     по дольке,
     Пока моя сухая плоть в безмолвный прах
     не обратится.

     Жить до семидесяти лет – Господь
     не приведи!
     Куда б дорога ни вела, навеселе иди.
     Пока из чаши головы не сделали кувшина,
     На землю чашу не роняй, кувшин прижми
     к груди.

     Трезвость гасит веселые искры огня.
     Пьянство – тут же рассудка лишает меня.
     Промежуток меж трезвостью и опьяненьем —
     Жизнь. И ей поклоняюсь до смертного дня.

     Для чего умножать бесполезное зло?
     Нас посеял Творец. Время жатвы пришло.
     Скоро ляжем снопами на поле осеннем.
     Не горюй: небо сделало все, что могло.

     Вино – напиток юности. Не ты ль
     Вчера сминал с подругою ковыль?
     Мир одряхлел, но кажется моложе,
     Когда глядишь сквозь винную бутыль.

     Роз багряные соцветья облетают
     на ветрах.
     Птичка певчая – о лете, ты – о будущих
     мирах
     Все тоскуешь. Вытри слезы, с полной чашей
     сядь в тени.
     Скоро, скоро эти розы наш с тобой
     засыплют прах.

     Ты выплыл из невезенья, с надеждой
     накоротке.
     Воссядь на престол веселья и кубок сожми
     в руке.
     Всевышнему безразлично – рабы мы иль
     бунтари.
     А радость твоя мгновенна, как бабочка
     на цветке.

     Хоть всю жизнь проведи с небосводом
     в борьбе,
     Но останешься с тем, что дано голытьбе.
     Рай твори из вина и зеленой лужайки,
     Ибо в мире ином он не светит тебе.

     К чему тебе, чьи закрома пусты,
     А платье истрепалось в лоскуты,
     Нижайшему уныло подчиняться,
     Прислуживать такому же, как ты?

     Чтоб задарма тебе не наливали,
     Найди вина, иди, куда позвали.
     В твоих усах и в бороде моей
     Создатель наш нуждается едва ли.

     Я гибну, объятый бессонной тоской.
     Считаю утраты, теряю покой.
     Всевышний, Ты отнял земные услады,
     Но беды всегда у меня под рукой.

     Разумно ли гнаться за тем, чего нет,
     Терзаться: отпустит беда или нет?
     Губами прильни к пиале. Неизвестно:
     Успеешь ты сделать глоток или нет.

     Эй, кравчий, век таков, что мудрость
     не в цене.
     Коль стайка дураков – вверху, а мы – на дне,
     Я заплачу за то, что разума лишает.
     И, может быть, судьба вдруг улыбнется мне.

     Хайям, ты выпил жбан. Развеселись!
     На миг кумиром стал – развеселись!
     Небытие – итог любых стремлений.
     Ты жив и даже пьян. Развеселись!

     Коль сам не пьешь, то не шипи на тех,
     Кому вино милей других утех.
     Ты совершаешь сотни злодеяний.
     В сравненье с ними, пить вино – не грех.

     Катая рыдания в горле воздетом,
     Петух голосит перед каждым рассветом
     По ночи, что вычли из жизни недлинной.
     А ты еще спишь и не знаешь об этом.

     Я упреков невежды всерьез не приму.
     Луноликую к сердцу покрепче прижму.
     Знай: любовный напиток – мужей исцеляет,
     А святошам и евнухам он ни к чему.

     Хайям, ты и впрямь бы судьбу насмешил,
     Когда бы в печаль окунуться решил.
     Пей, лютне внимая, вино из кувшина,
     Пока не разбился о камни кувшин.

     Если б рока скрижаль мне подвластна была,
     Я бы мир начертал без печали и зла.
     Но – увы! – я владею не чашей небесной,
     А лишь тем, что вмещает моя пиала.

     Приходят одни, а другие в безвестность
     ныряют.
     Дверь в тайну – закрыта. Сомненья тебя
     изнуряют.
     Поймать ты не в силах сверкающей нити
     судьбы.
     А жизнь твоя – чаша, которой вино
     измеряют.

     Я пески бороздил и холмы огибал
     при луне.
     Но в скитаньях – увы! – не прибилась
     удача ко мне.
     Лишь когда осушил я превратностей
     горькую чашу,
     Мне случайная радость блеснула монеткой
     на дне.

     О временном тужить – напрасный труд,
     Поскольку все рожденные умрут.
     Когда б судьба грешила постоянством,
     Мы ни за что б не появились тут.

     Тот, кто песком дорог истер свои ступни,
     Платил судьбе оброк, растрачивая дни, —
     Поверь, про ад и рай узнал едва ли больше,
     Чем пьющий кровь лозы в гранатовой тени.

     Всевышний, коль можешь насытить, – насыть,
     Чтоб мне не пришлось у бездушных просить.
     А также всю жизнь до беспамятства пьяным
     Держи, или мне головы не сносить.

     Когда уйдешь, погибну я, меня пожрет беда.
     Невзрачной тенью за Тобой я шествую всегда.
     Погибли тысячи сердец, когда Ты их покинул.
     Вернешься – и сто тысяч душ возьмешь
     Ты без труда.

     Всевышний, я давно у той черты,
     Где шаг – и кану в чрево черноты.
     Коль жизнь сумел Ты вывести из смерти,
     То выведи меня из нищеты.

     Был Ты добр, и враги не сломили меня.
     Посылал мне припасы, в дороге храня.
     Если дашь мне возможность воскреснуть
     безгрешным,
     То бояться не стану я Судного дня.

     На знаменитых – зубы точит злоба.
     На скрытных – подозренье смотрит в оба.
     Чем принимать удары там и сям,
     Уж лучше одиноким быть до гроба.

     Не заводи друзей и не страшись врагов.
     Подобен будь реке меж строгих берегов.
     Пусть враг твой – сам Рустам, – без боя
     не сдавайся.
     Пусть друг твой – сам Хотам, – не оставляй
     долгов.

     В чистоте наготы мы возникли из тьмы,
     Но затем осквернили тела и умы.
     Слезы горечи нас ослепили. Впустую
     Разбазарили время и канули мы.

     Мы горло жбана рубищем заткнем,
     Землей трущоб омоемся. Вздохнем
     И, покопавшись в пепле погребка,
     Отыщем жизнь, что потеряли в нем.

     Ты розу к себе не приблизишь, пока
     Коварных шипов не познает рука.
     На гребень взгляни: если зубчики целы,
     У милой не тронул он ни волоска.

     Я печалюсь, что жизнь протекла безотрадно.
     Хлеб мой горек и сух, а дыхание смрадно.
     Презираем Всевышним, придавлен грехом,
     Я с одышкой тащусь прямо в ад, ну и ладно.

     Счастливых – мало. Прочих – большинство.
     Гони тоску: уныние мертво.
     Когда Творец лепил тебя из глины,
     Он не просил согласья твоего.

     Из-за спин ты выходишь вперед: «Это – я!»
     Дивной роскошью дразнишь народ: «Это – я!»
     Ты удачлив. Но смерть, что сидела в засаде,
     Незаметно за плечи берет: «Это – я!»

     Доверившись жизни, как ветреной крале,
     Мы столько отважных сердец потеряли.
     Попробуй украсть свою долю, мудрец,
     Покуда тебя самого не украли.

     Подобно скряге, тайною владей.
     Гляди, чтоб не проник в нее злодей.
     Ты расставлял силки для Божьих тварей?
     Что ж, ожидай того же от людей.

     Поклялся я: «Не буду пить пурпурного вина.
     Вино – живая кровь лозы, и мне она вредна».
     Тогда рассудок произнес: «Ты говоришь
     серьезно?» —
     «Ты веришь клятве? – я сказал. – Не верь,
     она пьяна!»

     Я пью не оттого, что беден я,
     Не из боязни сплетен и вранья,
     А для веселья. Но коль ты захочешь,
     Я брошу пить, прелестница моя!

     Я крикнул в сердцах гордецу одному:
     «Вино моему не помеха уму!
     Затем лишь кувшин я назначил кумиром,
     Чтоб не поклоняться себе самому».

     Красавицу, свежей, чем розы цветника,
     Кувшин с вином, букет держи в руках, пока
     Внезапной смерти вихрь, сорвав сорочку
     плоти,
     Не унесет ее, как лепесток цветка.

     О пусть прильнут ко мне две гурии в шелках!
     Пускай хмельной рубин горит в моих руках!
     Я слышал, что Творец раскаянье дарует.
     Но этот дар принять я не решусь никак.

     Мне говорят: «Тебе нужна
     Жена, а не кувшин вина».
     Глупцы! Нужна мне и подруга,
     И чаша, что полным-полна.

     Мой кумир, прикажи, чтоб вина принесли,
     Ибо скоро ты будешь валяться в пыли.
     Не надейся, беспечный глупец, ты – не злато,
     Что зарыли бы в землю и вновь извлекли.

     На смертном одре попрошу об одном:
     «Омойте мой прах не водой, а вином.
     С кувшином и чашею в миг воскрешенья
     Меня в погребке вы найдете ночном».

     Если явится смерть, чья рука холодна,
     И меня, словно птицу, ощиплет она,
     Пусть из праха гончар изготовит кувшины:
     Может быть, воскресит меня запах вина.

     Потратив много лет подряд,
     Я рай узрел, я видел ад.
     Но содержимое кувшина
     Мне интересней во сто крат.

     Мой друг, утешься. Стоит ли страдать,
     Что обошла земная благодать?
     Уж лучше сесть на площади с кувшином
     И за игрою рока наблюдать.

     Если знать не дано окончанья пути,
     Мне б хоть малую тень на пути обрести.
     А не тень – так хотя бы надежду: в грядущем
     Тенью дерева стать, чтоб идущих спасти.

Низами Гянджеви

Классик Персидской поэзии

   Низами Гянджеви (ок. 1141 – ок. 1209 гг., настоящее имя Абу Мухаммед Ильяс ибн Юсуф) – классик персидской поэзии, один из крупнейших поэтов средневекового Востока.
   Используя народное творчество и исторические хроники, Низами своими поэмами вдохновлял молодых поэтов, писателей и драматургов на протяжении многих последующих поколений не только в самой Персии, но и в других странах. Его пять маснави (больших поэм) («Хамсе») раскрывают разнообразные темы из различных областей знаний и получили большую славу, что доказывает большое число сохранившихся списков его произведений. Герои его поэм – Хосров и Ширин, Лейли и Меджнун, Искандер – до сих пор остаются общеизвестными во всем мире. Его творчество оказало влияние на таких великих поэтов, как Хафиз Ширази, Джалаладдин Руми и Саади.
   1991 год был объявлен годом Низами в честь 850-летия поэта.
   О жизни Низами известно мало, единственным источником информации являются его произведения.
   Годом рождения Низами принято считать 1141 год, который официально признан ЮНЕСКО. На эту дату указывает сам Низами в поэме «Хосров и Ширин», где в главе «В оправдание сочинения этой книги» говорится:

     «Мой знаешь гороскоп? В нем – лев,
                                                      но я сын персти,
     И если я и лев, я только лев из шерсти,
     И мне ли на врага, его губя, идти?
     Я лев, который смог лишь на себя идти!

(пер. К. Липскерова)
   Отсюда можно сделать вывод, что поэт родился «под знаком» Льва. Также он указывает, что в начале работы над поэмой ему было сорок лет, а начал он ее в 575 году хиджры. Получается, что Низами родился в 535 году хиджры (то есть в 1141 г.).
   Большинство средневековых биографов Низами (Ауфи Садид-ад-дин в XIII в., Доулатшах Самарканди в XV в. и другие) городом рождения Низами указывают Гянджу, в которой он жил и в которой умер.

   О жизни Низами сохранилось мало информации, но точно известно, что он не был придворным поэтом, так как опасался, что в такой роли он утратит честность, и хотел, прежде всего, свободы творчества. Сохранилось предание о том, что атабек тщетно приглашал Низами ко двору, но получил отказ, однако считая поэта святым человеком, подарил Низами пять тысяч динаров, а позже передал ему во владение 14 деревень.
   С одинаковым мастерством Низами изображал простых людей и царственных особ.
   До сегодняшних дней сохранилась только часть лирической поэзии Низами, в основном это касыды (оды) и газели (лирические стихи). Дошедший до нас лирический «Диван» Низами составляет 6 касыд, 116 газелей, 2 кит’а и 30 рубаи. Однако, по словам средневековых биографов Низами, это лишь небольшая часть его лирики. Некоторое количество его рубаи (четверостиший) сохранились в антологии персидской поэзии Нузхат ол-Маджалис, составленной персидским поэтом XIII в. Джамалом ал-Дином Халилом Ширвани, однако впервые описанной только в 1932 г. Главными произведениями Низами являются пять поэм, объединенных общим названием «Пандж Гандж», что переводится с персидского как «Пять драгоценностей», более известных как «Пятерица» (от «хамсе» – персидского произношения арабского слова «хамиса» – «пять»).
   Памятники Низами были установлены в России, в городах Дербент, Чебоксары, Москва и Санкт-Петербург, в Ташкенте перед ТГПУ имени Низами и бюст в Кишиневе.
   20 апреля 2012 г. в Риме в парке Вилла Боргезе прошло открытие памятника Низами, на котором первая леди Азербайджана Мехрибан Алиева и заведующая международным отделом городской мэрии Рима Серена Форни торжественно сняли белое покрывало с монумента.
   В начале декабря 2012 г. по случаю 20-летия установления дипломатических отношений между Китаем и Азербайджаном памятник Низами Гянджеви был установлен в одном из центральных парков Пекина – Чаойан. Скульптор – Юань Сикунь.
   Именем Низами был назван кратер на Меркурии. Его именем был назван Ташкентский педагогический институт им. Низами в Узбекистане, Институт азербайджанской культуры в Берлине, село Низами в Армении.
   30 сентября 2012 г. в городе Гянджа был основан Международный центр Низами Гянджеви.
   В памяти людей живут афоризмы мудреца, остающиеся актуальными и по сей день:

     Слово, идущее от сердца, проникает в сердце.
     Чтоб клады счастья обрести, прибегни ко всесилью
     слов.

     Влюбленный слеп. Но страсти зримый след
     Ведет его, где зрячим хода нет.

     Бывает, что любовь пройдет сама,
     Ни сердца не затронув, ни ума.

     Дни свои влачить без друга – наигоршая из бед.
     Жалости душа достойна, у которой друга нет.

     Потворствуй преданным друзьям, их за поступки
                                                                   не гони.
     Как напоит тебя сосуд, тобой разбитый в черепки?

     Коль порою жало горя поражает в грудь,
     В эти дни броню терпенья, сын мой, не забудь.

     Какой-нибудь друг неизбежен везде.
     Но лучший – когда он помощник в труде.

     Мир ради радости и счастья – не ради притеснений
                                                                   и нужды.

     Ведь железо железным смягчают ударом.
     Глупость глупостью гни, это верная хватка.

     Дарование каждое тяжкие слышит укоры.
     Даже в сахаре яд.

     Единицу к себе тянет сотня всегда,
     К одному не потянется сто никогда.

     Если боль и страданья содействуют смерти,
     Это воля судьбы благодетельной, верьте.

     И все то, что создашь, что упрочишь с отрадой,
     В долгой жизни твоей тебе станет наградой.

     Лес новый не вырастет, если не срыть
     Пни старые, ставшие поросль глушить.

     Много книг я прочел, все я ведал науки,
     Но бессильны они в час последней разлуки.

     Согласуй с его мненьем дела своей славы,
     Ибо мудрый советник дороже державы.

     Старайся быть полезным людям.

     Лучше иметь добрый нрав, как роза,
                          дабы благоухать по всему миру.

     Там, где ценится знанье, – недремное счастье
     Тотчас в звездах правителя примет участье.

     Человек, за лепешку принявший луну,
     Может рухнуть в колодец, в его глубину.

Любовная лирика [2 - Перевод: 1–10 – Ив. Бруни; 11–15 – К. Липскерова; 16–19 – М. Тарловского; четверостишия – Т. Стрешневой.]

//-- 1 --//

     Гнет страсти мне в сердце – ведь сердце
     мишень – вошел.
     Мой крик в небеса, сквозь лазурную сень,
     вошел.

     Нет, мне не забыть ноготка на руке твоей!
     Нож в сердце мое – мучить милой не лень —
     вошел.

     Что толку скрывать в этом мире любовь
     к тебе!
     В тот мир уж давно слух о ней, словно тень,
     вошел.

     Мой дух за тобой с караваном хотел брести.
     Да снова в свой дом – за ступенью
     в ступень – вошел.

     Ты молвила: «Низами, я приду». Спеши!
     Судьбою назначенный, в горницу день вошел.

//-- 2 --//

     Я полюбил тебя. Куда теперь шагнуть?
     Путь праведный избрать или позорный путь?

     Пока жива душа, живешь в моей душе.
     А если мне не быть, то ты на свете будь.

     Из-за любви со мной враждуют города.
     Раз не прощаешь ты, простит ли кто-нибудь?

     С протянутой рукой твой локон стерегу.
     Забытого бежать и презирать забудь.

     О, пусть никто, как я, не будет без тебя!
     Не я проник к тебе: тоска проникла в грудь.

//-- 3 --//

     Спеши, о спеши, без тебя умираю!
     Мне помощь подай, – без нее пропадаю!

     В крови мое сердце, стенаю в разлуке:
     Свиданья! Тоска! Часа встречи не знаю.

     Уж раз ремесло твое – быть музыкантшей,
     Я звуков высоких и низких желаю.

     Ты луки бровей не натягивай грозно —
     Скорее стрелу посылай! Ожидаю.

     Ты знаешь, что жить без тебя я не в силах.
     Ты жизнь мою хочешь, бери же – бросаю!

     Я вижу: удачи я жаждал напрасно, —
     Я вздохом последним тебя призываю.

     Тебе Низами отдает свою душу,
     Прими – как страдания я принимаю.

//-- 4 --//

     Скорбь моя благословенна, вечно по тебе
     она.
     Эта скорбь за все отрады мне не будет
     отдана.

     Скорбь моя веселья лучше. Что на это
     молвишь ты?
     «Лучше бьешь ты, чем ласкаешь». Эта речь
     и мне странна.

     Я тебе служу покорно, хоть служить и права
     нет.
     Ты же мне помочь не хочешь, хоть вся власть
     тебе дана.

     Без речей ты мне сказала: «Жди свидания
     со мной».
     Может быть, не в этой жизни? Здесь надежда
     не видна.

     Как вместить иную в сердце? Место
     в сердце – для тебя.
     Кто с тобою схож? Ответь мне. С кем ты
     схожа? Ты – одна!

//-- 5 --//

     Я всю ночь не сплю, мечтаю: будь хоть ночь
     со мною ты.
     Не захочешь – снова сердце наградишь
     тоскою ты.

     Ты других ласкаешь нежно, и глаза твои —
     нарцисс,
     На мою звезду посмотришь колкою травою ты.

     Дружбой хвастаешься дерзко с тысячью
     врагов моих
     И меня стыдишь пред ними, о созданье злое, ты.

     Постучись в согласья двери, будь хоть день
     в ладу со мной.
     Не страшны враги мне, если ласкова
     порою ты.

     Ты куда летишь, как птица? Как тебя мне
     разгадать?
     Нет, не поймана ни глазом, ни моей
     душою ты.

     Город весь пленен тобою, не один лишь
     Низами,
     Но лишь только Ахсатана обняла рукою ты.

//-- 6 --//

     О день мой счастливый: я видел лица твоего
     овал!
     О рок мой, он благосклонен: я твой аромат
     вдыхал.

     Я господа славословлю, о пламень очей моих.
     К ногам красоты сегодня счастливый мой
     взор упал.

     Противоядье – свиданье! Два мира ему цена.
     Губительный яд разлуки испробовал я,
     узнал.

     Кто хоть однажды взглядом окинет красу
     твою,
     Не скажет, что понапрасну тебя для любви
     избрал.

     Как вырвать теперь из сердца, о друг мой,
     любовь к тебе —
     Ведь с жизнью и с телом вместе я эту любовь
     впитал.

     Душа аромату свиданья возрадовалась
     давно,
     Но время прошло, я в клочья рубаху в тоске
     порвал.

     С пылающим кровью сердцем все это сказал
     Низами.
     О день мой счастливый: я видел лица твоего
     овал!

//-- 7 --//

     Счастье пьяное мое в ум придет когда-нибудь.
     Крепкий сон судьбы моей – он пройдет
     когда-нибудь.

     Эту дверь раскроет вихрь, ночь засветит
     ясным днем.
     Душу мне воровка душ вновь вернет
     когда-нибудь.

     Враг в надежде на любовь ласки не дождется,
     нет!
     Лишь презрение во мне он найдет когда-нибудь.

     Для нее неверным стал, – может быть
     ее коса,
     Как зуннар виясь, мой стан обовьет
     когда-нибудь.

//-- 8 --//

     О мой кумир, сердца не дам, нет, не расстанусь
     я с ним.
     Если возьмешь сердце мое, знаю, уйдешь ты
     с другим.

     Сил уже нет, ну так зачем все угнетаешь
     меня?
     Словно себе сделай ты мне то,
     что находишь благим.

     Я не Джемшид, я не богат, твой не купить
     поцелуй.
     Вот оно, сердце мое! На! Насладишься
     ты им?

     Я на пиру лишь о тебе розовой плачу
     водой,
     Роза моя! Горек твой смех бедным
     колючкам моим!

     Блеском небес, светом очей я называю тебя.
     Слава тебе, лику луны, сахарным лалам
     твоим!

//-- 9 --//

     Может быть, эту газель прочитав, меня
     исцелить пожелаешь ты.
     Раненым сердце увидишь мое – как сердце
     утешить, узнаешь ты.

     Верен тебе, опасался я – таков незадачливый
     путь любви.
     Ты ведь любимая, так для чего мною всегда
     управляешь ты?

     Если скажу я: «Налей мне вина!» – вино моей
     крови ты в кубок нальешь.
     Если же музыки я попрошу – то стоны
     звучать заставляешь ты.

     Встреча с тобой – торжество для меня,
     да нужной мне твари для жертвы нет.
     В жертву себе ты меня принеси – как жертву
     меня принимаешь ты?

     Разве сраженный тобой, о Луна, не стою
     я хоть лепестка от роз?
     Каждым колючим шипом, о душа, зачем мою
     душу пронзаешь ты?

     Ведомо всем: в мире нет у меня души
     без тебя, да и сердца нет.
     Да запретят тебе все без меня пирушки,
     что втайне справляешь ты.

     Если уж стали глаза Низами лишь садом
     твоим для прогулок, то
     Что если призрак твой вдруг в ночи придет
     ко мне в гости? Не знаешь ты?..

//-- 10 --//

     Юность всю тебе я отдал: юности ты милой
     слаще.
     Я умру перед тобою – жизни ты унылой
     слаще.

     Ты для глаза – буря злая, но на сердце —
     свет от взора.
     Ты, что сердце давишь горем, – радостного
     пыла слаще.

     «Погляди», – сказала. Что же? Я тебе цены
     не знаю.
     Знаю только, дней моих ты мне всегда
     светила слаще.

     Мир с тобой, с тобою ссора – слаще мне
     одно другого.
     В гневе ты сладка! Ласкаешь – сердце
     не забыло – слаще.

     Жизнь – жемчужина: свиданье Низами
     оплатит жизнью.
     Но платить ли мне так скупо? Все, что ты
     дарила – слаще!

//-- 11 --//

     Мне ночь не в ночь, мне в ночь невмочь, когда
     тебя нету со мной.
     Сон мчится прочь, сон мчится прочь, беда
     в мой вступает покой.
     Клянусь, придет свиданья час: пройти бы
     не мог стороной.

     Клянусь я мглою кос твоих: уйдешь —
     и охвачен я мглой.
     Не мне ль нестись к тебе одной, стремиться
     могу ли к другой?
     Тебе ль искать подобных мне, – не тешусь
     надеждой пустой.
     Сравнись со мной – величье ты, вглядись —
     я в тоске пред тобой.
     Сравнюсь с тобой – не прах ли я? Все клады
     в тебе лишь одной.
     Нет глаз, чтоб видеть мне твой лик,
     мне радости нет под луной.
     Нет ног – поспеть к тебе, нет рук, чтоб
     с жаркой сложить их мольбой.
     Забыла ты о Низами, владеешь моей ты
     судьбой.
     Днем гороскоп читаю я, в ночь звезды слежу
     над собой.

//-- 12 --//

     Готова молодость твоя откочевать,
     схвати ее.
     Родную кинувший страну, скажи мне:
     где пути ее?

     Зачем согнулись старики, давно изведавшие
     мир,
     Что ищут юность; глядя в прах, все мнят
     в пыли найти ее.

     Зачем бросаешь ты, скажи, на буйный ветер
     жизнь свою?
     Припомни вечность. Надо здесь тебе
     приобрести ее.

     Ведь жизнь не жизнью ты купил, не знаешь
     цену жизни ты.
     Жемчужины не взвесил вор, хоть он зажал
     в горсти ее.

     Коль будешь радоваться ты – в отставку
     горе не уйдет.
     Горюя, радость не спугнуть, навек
     не отмести ее.

     Дай органона звоны нам! Дай аргаванное
     вино!
     Есть песнь любви, о Низами! На радость
     в мир пусти ее!

//-- 13 --//

     Спать не стоит! Станем лучше веселиться
     до утра!
     Этот сон в другие ночи мной продлится
     до утра.

     То к тебе прижму я веки, то тебя душою
     пью,
     Чтоб тебе вот в этом сердце поселиться
     до утра.

     Ты, дитя, миндальноока, сахар —
     твой красивый рот.
     Пьяным любо снедью этой усладиться —
     до утра.

     До утра вчера в разлуке свои руки я ломал.
     Ночь – и я в венце, и розам не раскрыться
     до утра.

     Жизнь свою тебе я отдал. Вот – рука,
     и весь я твой.
     Дважды шесть! И в нардах счастье
     нам сулится до утра.

     Наклони ко мне свой локон, и до полночи
     целуй.
     Волосам твоим струиться – винам литься
     до утра!

     К Низами склонись лукаво! Что кольцу
     в твоем ушке
     До кольца дверного? Кто-то пусть стучится
     до утра!

//-- 14 --//

     Весть! Весть о милой пришла! Что же с ней?
     С той, что для сердца стрела —
     что же с ней?

     Чем занята, что творит, что вершит?
     Глаз ее сладостна мгла. Что же с ней?

     С той, что, как жизнь моя, мне дорога,
     С той, что мне хочет лишь зла —
     что же с ней?

     Долгие дни я сгораю в огне.
     С розой, что в росах взросла, – что же с ней?

     Льет мою кровь она ловко! Скажи:
     С клятвой, что роза дала – что же с ней?

     Стал Низами – как Якуб, ну, а с той,
     Что как Юсуф, расцвела, что же с ней?

//-- 15 --//

     О кипарис с плавной поступью мой, роза
     скупая моя!
     Я-то весь твой, о тебе ж не скажу:
     «Ты не чужая – моя».

     Жизнь переполнена только тобой, сердце
     тебе вручено.
     Вот моя жизнь! Вот и сердце, а в нем
     страсть огневая моя.

     И под мечом буду руки тянуть к локонам
     черным твоим,
     Лишь бы, как ворот, меня обняла, милая,
     злая моя!

     Я погибаю, сгораю, спаси, я прибегаю к тебе.
     Сладостный рот твой – живительный ключ,
     жизнь он вторая моя.

     Ты приходи к Низами, чтобы он голову
     поднял свою
     Радостно – будет тебе вручена песня
     любая моя!

//-- 16 --//

     Растопился черный мускус – то она пришла
     вчера.
     Оттого пришли в порядок все мои дела вчера.

     Луноликая спешила, соглядатаев боясь.
     Полотно с Луны срывая, розы обожгла
     вчера.

     На жемчужину глядел я, глаз не властен
     отвести,
     Словно по моим ресницам – влажная —
     прошла вчера.

     И покоились мы рядом. Пробудилось —
     и бегом
     Счастье резвое пустилось, чуть сгустилась
     мгла вчера.

     «Ухожу! – она сказала. – Что мне дать
     в залог тебе?»
     – «Поцелуй!» – я той ответил, что мне
     жизнь дала вчера.

     Я проснулся, опаленный, и огонь во мне
     горит, —
     Впрямь была вода живая в той слезе светла
     вчера.

     Головою ширваншаха вам клянется Низами:
     Лишь во сне со мною вместе милая была
     вчера.

//-- 17 --//

     Что смятенней: время, локон ли твой каждый,
     дело ли ненужное мое?
     Меньше ль малый атом, рот ли твой
     карминный, сердце ли ненужное мое?

     Родинка, душа ли у тебя чернее, иль мое
     несчастие черней?
     Слаще ль мед пчелиный или губы милой,
     слово ли жемчужное мое?

     Мысль моя светлее, солнце ли с луною,
     иль твое прекрасное лицо?
     Ты ли непреклонней, иль моя планета,
     сердце ли недужное мое?

     Верность ли красавиц, стыд ли твой слабее,
     иль мое терпение слабей?
     Что, скажи мне, больше: красота твоя ли,
     горе ль безоружное мое?

//-- 18 --//

     Тюрки рабами индийскими стали – рядом
     с тобой.
     Глаза дурного бы не замечали – рядом
     с тобой.

     Пряди волос моих лишь за единый твой
     волосок
     Жертвой достойной стали б едва ли —
     рядом с тобой.

     Я напоил тебя влагою сердца – чистым
     вином.
     Печень мою истерзают печали – рядом
     с тобой.

//-- 19 --//

     В пору мне груз твой! Скажешь – немолод.
     Пусть!
     Ношу приемлю! Путь не прополот? Пусть!

     Страсти, тобой мне внушенной,
     пью я хмель:
     Яд примешала милая в солод – пусть!

     Мной не гнушайся – ты мне дороже всех.
     Сердцем твоим управляет холод —
     пусть!

     Я – наковальня. Жизнь – это молот
     Что ж!
     Милая, пусть ударяет молот – пусть!

     Жду я тебя, не сытый. Жду, изнемог.
     Пусть утоленьем кончится голод —
     пусть!

     Жив, Низами, в саду твоем соловей.
     Роза цветет, шипом он проколот…
     Пусть!

Четверостишия

     Как в курильнице алоэ, тлеет жизнь моя
     в огне.
     Сердце истекает кровью в обездоленной
     стране.
     Ты ко мне неблагосклонна? Разлюбила?
     Скройся с глаз!
     Я молю тебя: «Останься!». Ты безжалостна
     ко мне.

     Вот, как некогда в Иране, песнь запели,
     не дремли!
     Кубок полнит виночерпий пьяным зельем,
     не дремли.
     Небо в утреннем сиянье, чаша выпита до дна.
     Солнцеликая, засмейся, в час веселья не дремли.

     Я горем убит, непригляден мой вид.
     Мой облик твою красоту омрачит.
     О встрече с тобою Хосров не мечтает,
     Пустая надежда мой дух бередит.

     Кто расскажет о печали, той, что сердце
     мне гнетет?
     Дух избавится едва ли от мучительных
     тенет.
     Ведь печаль, подобно розе, расцвела
     в твоем саду.
     Аромат неуловимый и дурманит
     и влечет.

     Я сказал: «Мое моленье до тебя пусть
     долетит!
     Я люблю, мое терпенье Вседержитель
     наградит»
     «Друг, о чем Аллаха молишь?» —
     ее во прозвучал прос.
     Я ответил: «О свиданье». – «Бог любовь
     вознаградит».

     Дорогой горя и скорбей мой дух, устав
     безмерно, бродит.
     Он возле замкнутых дверей возлюбленной
     неверной бродит.
     Знай, сердце пьяное мое безумным стало
     от волненья.
     В безумстве, веру потеряв, мой дух по жизни
     бренной бродит.

     О ты, стенающая там, расстались мы
     не в срок.
     Но здесь твой образ начертать
     по памяти я смог.
     Изобразил твое лицо на глинистой
     земле,
     Затем, припав к нему, пролил кровавых
     слез поток.

     Доколь дыханьем жить твоим, как будто
     ты Иса?
     Доколе верить, что свершать ты можешь
     чудеса?
     Ты станешь раны наносить, я – исцеленья
     ждать,
     Испепеляет жизнь мою смертельная
     краса.

     Где мне любимую искать? Что делать
     мне теперь?
     Кому о горе рассказать, что делать
     мне теперь?
     Отныне мне не видеть ту, которую
     любил.
     И кровью плачу я опять, что делать
     мне теперь?

     В огне печали жизнь мою, о небо, не сожги!
     Да будет нежный поцелуй наградой для слуги.
     «Не надо!» – пусть шепнет она, прильнув
     к моим устам.
     Желанью сердца моего, создатель, помоги!

     Чтоб заслужить ее любовь, души своей
     лишись,
     Родного дома и добра не пожалей, лишись.
     Оставь надежду в двух мирах забвенье
     отыскать,
     Успокоенье обрести и жизни всей лишись.

     Нет сострадающих вблизи, к чему тогда
     вздыхать?
     Немного дней осталось жить, зачем напрасно
     ждать?
     Я посвящаю каждый вздох, любимая, тебе
     И не желаю никому такого испытать.

     Всевышний, разбуди, молю, любимую от сна —
     Испив из чаши красоты, она опьянена.
     Пусть протрезвеет иль меня сознания лишит,
     Скажи ей, что моей беды виновница она.

Саади

Суфийский философ

Абу Мухаммад Муслих ад-Дин ибн Абд Аллах Саади Ширази (ок. 1203–1291) – персидский поэт, представитель практического, житейского суфизма.
Писал стихи и прозу, для сюжетов часто использовал личный опыт своей скитальческой жизни. Но, зная людей, Саади понимает, что не все могут удалиться от мира и предаваться мистическому созерцанию. Поэтому Саади рекомендует мирянам аскетизм житейский: жить в мире, но не пристращаться к нему, сознавать его превратность и быть готовым к потере земных благ.

В 1257 г. Саади написал поэтический трактат «Бустан» («Плодовый сад»), в котором изложена суфийская философия и этика, сопровождаемая различными притчами и рассказами. Можно смело утверждать, что «Бустан» – одно из величайших произведений всей суфийской литературы. В 1258 г. поэтом написана проза «Гулистан» («Цветочный сад»). «Произведение имеет своеобразную прелесть народности, так как содержит множество пословиц и поговорок. Аналогию с «Гулистаном» имеет еще «Книга советов» (Пенд-наме), одноименная с такой же книгой Аттара; но ее принадлежность Саади не доказана.
Другие произведения Саади, составляющие до двух третей его дивана, относятся в основном к лирике. Каждый бейт в ней можно прочитать как в любовном, так и в философско-дидактическом ключе.

Лирика [3 - Перевод В. Державина]
(1210–1292 гг.)

     В зерцале сердца отражен прекрасный образ
     твой,
     Зерцало чисто, дивный лик пленяет
     красотой.

     Как драгоценное вино в прозрачном хрустале,
     В глазах блистающих твоих искрится дух
     живой.

     Воображение людей тобой поражено,
     И говорливый мой язык немеет пред тобой.

     Освобождает из петли главу степная
     лань,
     Но я захлестнут навсегда кудрей твоих
     петлей.

     Так бедный голубь, если он привык
     к одной стрехе,
     Хоть смерть грозит, гнезда не вьет
     под кровлею другой.

     Но жаловаться не могу я людям
     на тебя,
     Ведь бесполезен плач и крик гонимого
     судьбой.

     Твоей душою дай на миг мне стать
     и запылать,
     Чтоб в небе темном и глухом сравниться
     с Сурайей.

     Будь неприступной, будь всегда, как крепость
     в высоте,
     Чтобы залетный попугай не смел болтать
     с тобой.

     Будь неприступной, будь всегда суровой,
     красота!
     Дабы пленяться пустозвон не смел твоей
     хвалой.

     Пусть в твой благоуханный сад войдет лишь
     Саади!
     И пусть найдет закрытым вход гостей
     осиный рой.

//-- * * * --//

     Коль спокойно ты будешь на муки страдальца
     взирать —
     Не могу я свой мир и душевный покой
     отстоять.

     Красоту свою гордую видишь ты в зеркале
     мира —
     Но пойми: что влюбленным приходится
     претерпевать!

     О, приди! Наступила весна. Мы умчимся
     с тобою,
     Бросим сад и в пустыне оставим других
     ночевать.

     Почему над ручьем не шумишь ты густым
     кипарисом?
     Кипарисом тебе подобает весь мир
     осенять.

     Ты такой красотою сияешь, таким
     совершенством,
     Что и красноречивым каламом их
     не описать.

     Кто сказал, что смотреть я не должен
     на лик твой чудесный?
     Стыдно годы прожить и лица твоего
     не видать.

     Так тебя я люблю, что из рук твоих чашу
     любую
     Я приму, пусть мне яд суждено в том напитке
     принять.

     Я от горя в молчанье горю. Ты об этом
     не знаешь!
     Ты не видишь: слеза на глазах моих блещет
     опять!

     Ты ведь знал, Саади: твое сердце ограблено
     будет…
     Как набегу разбоя грозящего
     противостать?

     Но надежда мне брезжит теперь,
     что придет исцеленье.
     Ночь уходит, глухая зима удаляется вспять.

//-- * * * --//

     В ночь разлуки с любимой мне завесы парча
     не нужна —
     В темной опочивальне одинокая ночь так
     длинна.

     Люди мудрые знают, как теряет свой ум
     одержимый.
     У влюбленных безумцев впереди
     безнадежность одна.

     Пусть не плод померанца – свою руку
     безумец порежет.
     Зулейха невиновна, недостойна укоров
     она.

     Чтобы старец суровый не утратил
     душевного мира,
     Скрой лицо кисеею, ибо ты так нежна,
     так юна.

     Ты подобна бутону белой розы, а нежностью
     стана —
     Кипарису: так дивно ты гибка, и тонка, и стройна.

     Нет, любой твоей речи я ни словом не стану
     перечить.
     Без тебя нет мне жизни, без тебя мне
     и радость бедна.

     Я всю ночь до рассвета просидел, своих глаз
     не смыкая,
     К Сурайе устремляя блеск очей-близнецов
     из окна.

     Ночь и светоч зажженный, – вместе
     радостно им до рассвета
     Любоваться тобой, упиваться,
     не ведая сна.

     Перед кем изолью свои жалобы? Ведь
     по закону
     Шариата влюбленных – на тебе
     за убийство вина.

     Ты похитила сердце обещаний коварной
     игрою…
     Скажешь: племенем Са’да так разграблена
     вражья казна.

     Не меня одного лишь – Саади – уничтожить
     ты можешь
     Многих верных… Но сжалься! Ты ведь
     милостью дивной полна.

//-- * * * --//

     Мы живем в неверье, клятву нарушая
     то и знай.
     Всемогущий! Это слово ты забвенью не предай!

     Клятву верных нарушает и цены любви
     не знает
     Низкий духом, кто средь верных оказался
     невзначай.

     Если в день суда на выбор мне дадут, мол,
     что желаешь?
     Я скажу: подругу дайте! Вам отдам
     небесный рай.

     Пусть расстанусь с головою, но любви
     останусь верным,
     Даже в час, когда над миром грянет ангела
     карнай.

     Умирал я, но здоровым стал, едва пришла
     подруга.
     Врач! Подобным мне – недужным —
     ты бальзама не давай!

     Болен я. Но ты явилась и болезни
     удивилась.
     Исцели меня, вопросов праздных мне
     не задавай!

     Ветерок, что веет в пуще, позабудет луг
     цветущий,
     Если кос твоих коснется благовонных,
     словно май.

     И зубами изумленья разум свой укусит
     палец,
     Если ты с лица откинешь кисеи летучий
     край.

     Мне отрада пред тобою пламенеть, сгорать
     свечою.
     Не гаси меня до срока, с головы до ног
     сжигай!

     Не для глаз недальновидных красота, но ты,
     о мудрый,
     Кисти самого аллаха след в ней тайный
     различай.

     Взоры всех к тебе стремятся, но любовь
     и откровенье
     Не для низких себялюбцев, не для наглых
     черных стай.

     Ты у Саади, о верный, научись живому
     чувству,
     На своей могиле бедной мандрагоры
     насаждай.

     Темным душам недоступны все восторги
     опьяненья,
     Прочь уйди, советчик трезвый, в пьянстве
     нас не упрекай.

//-- * * * --//

     Терпенье и вожделенье выходят из берегов.
     Ты к страсти полна презренья, но я, увы,
     не таков.

     Сочувствия полным взглядом хоть раз
     на меня взгляни,
     Чтоб не был я жалким нищим в чертоге
     царских пиров.

     Владыка жестокосердный рабов
     несчастных казнит,
     Но есть ведь предел терпенья и в душах
     его рабов.

     Я жизни своей не мыслю, любимая,
     без тебя,
     Как жить одному, без друга, средь
     низменных и врагов?

     Когда умру, будет поздно рыдать, взывать
     надо мной.
     Не оживить слезами убитых стужей
     ростков.

     Моих скорбей и страданий словами
     не описать,
     Поймешь, когда возвратишься, увидишь
     сама – без слов.

     Дервиш богатствами духа владеет,
     а не казной.
     Вернись! Возьми мою душу, служить я тебе
     готов!

     О небо, продли подруге сиянье жизни ее,
     Чтоб никогда не расстались мы в темной
     дали веков.

     В глазах Красоты презренны богатство
     и блеск владык
     И доблесть, и подвиг верных, как ни был бы
     подвиг суров.

     Но если бы покрывало упало с лица Лейли, —
     Врагов Меджнуна убило б сиянье ее зрачков.

     Внемли, Саади, каламу своей счастливой
     судьбы
     И, что ни даст, не сгибайся под ношей ее даров!

//-- * * * --//

     Я нестерпимо жажду, кравчий! Скорей
     наполни чашу нам
     И угости меня сначала, потом отдай
     ее друзьям.

     Объятый сладостными снами, ходил я долго
     между вами.
     Но расставаяся с друзьями: «Прощайте», —
     молвил прежним снам.

     Перед мечетью проходила она, и сердце
     позабыло
     Священные михраба своды, подобные
     ее бровям.

     Я не онагр степной, не ранен, ничьей петлей
     не заарканен,
     Но от стрелы ее крылатой по вольным
     не уйду степям.

     Я некогда испил блаженство с той,
     что зовется Совершенство…
     Так рыба на песке, в мученьях, тоскует
     по морским волнам.

     До пояса не доставал мне ручей,
     и я пренебрегал им;
     Теперь он бурным и бездонным вдруг
     уподобился морям.

     И я тону… Когда ж судьбою я буду выброшен
     на берег, —
     О грозном океанском смерче в слезах поведаю
     я вам.

     И вероломным я не стану, и не пожалуюсь
     хакану,
     Что я сражен ее очами, подобно вражеским
     мечам.

     Я кровью сердца истекаю, от ревности
     изнемогаю,
     Так бедный страж дворца рыдает, певцам
     внимая по ночам.

     О Саади, беги неверной! Увы… Ты на крючке,
     как рыба, —
     Она тебя на берег тянет; к ней – волей —
     не идешь ты сам.

//-- * * * --//

     Коль с лица покров летучий ты откинешь,
     моя луна,
     Красотою твоею будет слава солнца
     посрамлена.

     Сбить с пути аскета могут эти пламенные
     глаза,
     А от глаз моих давно уж отогнали отраду сна.

     И давно бразды рассудка уронила
     моя рука.
     Я безумен. Мне святыня прежней истины
     не видна.

     Но Меджнуна не избавит от мучений
     встреча с Лейли,
     Изнуренному водянкой чаша полная
     не полна.

     Тот не искренний влюбленный,
     кто не выпьет из милых рук
     Чашу огненного яда вместо искристого
     вина.

     Как жалка судьба лишенных человечности
     и любви!
     Ведь любовь и человечность —
     неразрывная суть одна.

     Принеси огня скорее и собрание озари!
     А с пустых руин налога не потребует
     и казна.

     Люди пьют вино надежды, но надежд они
     лишены.
     Я не пью, душа любовью к ней навеки
     опьянена.

     Саади в себе не волен, он захлестнут
     петлей любви,
     Сбит стрелой, чьим жалом ярость Афросьяба
     сокрушена.

//-- * * * --//

     В дни пиров та красавица сердце мое
     привлекла,
     Кравчий, дай нам вина, чтобы песню она завела.

     В ночь на пиршестве мудрых ты нас красотой
     озарила.
     Тише! Чтобы кутилы не знали,
     за кем ты ушла!

     Ты вчера пировала. Все видят – глаза твои
     томны.
     Я от всех утаю, что со мною вино
     ты пила.

     Ты красива лицом, голос твой мое сердце
     чарует,
     Хорошо, что судьба тебе голос волшебный
     дала.

     Взгляд турчанки – стрела, брови темные
     выгнуты луком.
     Боже мой! Но откуда у ней эти лук
     и стрела?

     Я – плененный орел, я сижу в этой клетке
     железной.
     Дверцу клетки открой. И свои распахну
     я крыла!

     Саади! Был проворен в полете, а в сети
     попался;
     Кто же, кроме тебя, мог поймать его,
     словно орла?

     Я влюблен в эти звуки, в этот сердце мне
     ранящий стон.
     Я беспечен, и день мой проплывает неясно,
     как сон.

     Ночи… Ночи бессонные в ожиданье моей
     светлоокой,
     Но тускнеет пред нею свет, которым
     весь мир озарен.

     Если вновь приведется мне лицо ее нежное
     видеть —
     Сам себя я счастливым буду звать
     до скончанья времен.

     Я – не муж, если скрою свою грудь от камней
     порицанья.
     Муж душой своей твердой, как щитом,
     от копья огражден.

     Не изведав несчастий, не достигнешь
     заветного счастья.
     Кто дождался Ноуруза, стужу зимнюю
     вытерпел он.

     Хоть жнецы были мудры, но Лейли они тайны
     не знали,
     Лишь Меджнун ее ведал, кем был весь
     урожай их спален.

     Сонм влюбленных, что верой и богатствами
     мира играет,
     Жатвы не собирает, а несметным добром
     наделен.

     Ты другого арканом уловляй! Мы же —
     верные слуги.
     Ведь не нужно стреножить скакуна,
     что давно приручен.

     День вчерашний умчался, ну, а завтра пока
     не настало.
     Саади, лишь сегодня ты и волен в себе
     и силен!

//-- * * * --//

     О, если бы мне опять удалось увидеть тебя
     ценой любой,
     На все времена до Судного дня я был бы
     доволен своей судьбой!

     Но вьюк с моего верблюда упал… В туманную
     даль ушел караван.
     Я брошен толпой вероломных друзей,
     что заняты были только собой.

     Когда чужестранец в беду попадет,
     ему и чужой сострадает народ.
     Друзья же обидели друга в пути, покинув его
     в пустыне глухой.

     Надеюсь я – долгие дни пройдут, раскаянье
     тронет души друзей.
     Я верю – придут они, друга найдут,
     измученные своею нуждой.

     Ведь воля – о муж, – это воля твоя!
     Захочешь – воюй, захочешь – мирись.
     Я волю свою давно зачеркнул – иду за тобой
     безвестной тропой.

     А кто на чужбине осла завязил в трясине
     и сам свалился без сил,
     Ты молви ему, что в сладостном сне увидит
     он край покинутый свой.

     Ты счастья, ты радости ищешь себе.
     На образ красавицы этой взгляни!
     А если взглянул – с отрадой простись,
     навеки забудь свой сон и покой.

     Огнепоклонник, и христианин,
     и мусульманин – по вере своей, —
     Молитвы возносят, но только мы, о пери,
     твоей пленены красотой!

     Я прахом у ног ее пасть захотел. «Помедли! —
     она промолвила мне, —
     Я не хочу, чтоб лежал ты в пыли и мучился
     вновь моей виной!»

     Я гурию-деву увидел вчера, которая в сборище
     шумном друзей
     Сказала возлюбленному своему, поникшему
     горестно головой:

     «Желанья ты хочешь свои утолить? Ты больше
     ко встрече со мной не стремись!
     Иль вовсе от воли своей откажись, тогда
     насладишься любовью со мной».

     Коль сердце печаль свою в тайне хранит,
     то, кровью оно истекая, горит.
     Не бойся предстать пред глазами врагов
     открыто, с израненною душой.

     Пусть море мучений клокочет в тебе,
     но ты никому не жалуйся, друг,
     Пока утешителя своего не встретишь
     ты здесь – на дороге земной.

     О стройный, высокий мой кипарис, раскрой
     окрыленные веки свои,
     Чтоб тайны покров над скорбью моей я снял
     пред тобой своею рукой!

     Друзья говорят: «Саади! Почему ты так
     безрассудно любви предался?
     Унизил ты гордость и славу свою пред этой
     невежественной толпой».

     Мы в бедности, мы в униженье, друзья,
     и гордость, и славу свою утвердим!
     Но каждый из нас – по воле своей – пусть
     выберет сам тот путь иль иной.

//-- * * * --//

     Что не вовремя ночью глухой барабан
     зазвучал?
     Что, до света проснувшись, на дереве дрозд
     закричал?

     Миг иль целую ночь приникал я устами
     к устам…
     Но огонь этой страсти пылающей не потухал.

     Я и счастлив и грустен. Лицо мое, слышу,
     горит.
     Не вмещается в сердце все счастье,
     что в мире я взял.

     Головою склоняюсь к твоим, о мой идол,
     ногам.
     На чужбину с тобой я ушел бы
     и странником стал.

     О, когда бы судьба помирилась
     со счастьем моим,
     Онемел бы хулитель и низкий завистник
     пропал.

     В мир явился кумир. И прославленный
     ваш Саади
     Изменился душой, – поклоняться он идолу
     стал.

//-- * * * --//

     Мне опостылело ходить в хитоне этом
     голубом!
     Эй, друг, мы осмеем ханжей с их святостью
     и плутовством.

     Кумиру поклонялись мы, весь день молитвы
     бормоча.
     Ты нас теперь благослови – и мы свой идол
     разобьем.

     Средь юных я хочу сидеть, и пить вино,
     и песни петь,
     Чтобы бежала детвора за охмелевшим чудаком.

     В простор пустынь меня влечет из этой
     душной тесноты.
     Несется радостная весть ко мне
     с рассветным ветерком.

     Пойми, когда разумен ты! Не прозевай, когда
     ты мудр!
     Возможно, лишь одним таким ты одарен
     счастливым днем.

     Где одноногий кипарис шумит, колеблясь
     на ветру,
     Пусть пляшет юный кипарис, блистая
     чистым серебром.

     Ты утешаешь сердце мне, ты радуешь
     печальный взор.
     Но разлучаешь ты меня с покоем сердца,
     с мирным сном!

     Терпенье, разум, вера, мир теперь покинули
     меня,
     Но может ли простолюдин взывать пред
     шаховым шатром?

     Пусть льется дождь из глаз твоих,
     и в молниях – гроза скорбей —
     Ты пред невеждой промолчи, откройся перед
     мудрецом.

     Смотри: не внемлет Саади укорам низких
     и лжецов.
     Суфий, лишения терпи! Дай, кравчий,
     мне фиал с вином!

//-- * * * --//

     Тяжесть печали сердце мое томит,
     Пламя разлуки в сердце моем кипит.

     Розы и гиацинты мне не забыть,
     В памяти вечно смоль твоих кос блестит.

     Яда мне горше стал без тебя шербет,
     Дух мой надежда встречи с тобой живит.

     На изголовье слёзы я лью в ночи,
     Днем – ожиданье в сердце моем горит.

     Сотнею кубков пусть упоят меня,
     В чаши отравы разлука их превратит.

     Предан печалям, как палачам, Саади!
     Не измени мне, иль пусть я буду убит!

//-- * * * --//

     Кто предан владыке – нарушит ли
     повиновенье?
     И мяч пред чоуганом окажет ли
     сопротивленье?

     Из лука бровей кипарис мой пускает стрелу,
     Но верный от этой стрелы не отпрянет
     в смятенье.

     Возьми мою руку! Беспомощен я пред тобой,
     Обвей мою шею руками, полна сожаленья!

     О, если бы тайны завеса открылась на миг —
     Сады красоты увидал бы весь мир
     в восхищенье…

     Все смертные пламенным взглядом твоим
     сражены,
     И общего больше не слышно теперь осужденья.

     Но той красоты, что я вижу в лице у тебя,
     Не видит никто. В ней надежда и свет
     откровенья.

     Сказал я врачу о беде моей. Врач отвечал:
     «К устам ее нежным устами прильни
     на мгновенье».

     Я молвил ему, что, наверно, от горя умру,
     Что мне недоступно лекарство и нет
     исцеленья.

     Разумные по наковальне не бьют кулаком,
     А я обезумел. Ты – солнце. А я? – буду тенью!

     Но тверд Саади, не боится укоров
     людских, —
     Ведь капля дождя не боится морского
     волненья.

     Кто истине предан, тот голову сложит
     в бою!
     Лежит перед верным широкое поле сраженья.

//-- * * * --//

     Эй, виночерпий! Дай кувшин с душою яхонта
     красней!
     Что – яхонт? Дай мне ту, чей взгляд вина
     багряного хмельней!

     Учитель старый, наш отец, вино большою
     чашей пил,
     Чтоб защитить учеников от брани
     лжеучителей.

     Скорбей на жизненном пути без чаши
     не перенести,
     Верблюду пьяному шагать с тяжелой ношей
     веселей.

     Ты утешаешь нам сердца. Бессмысленной
     была бы жизнь
     Без солнца твоего лица, что солнца вечного
     светлей.

     Что я о красоте твоей, о сущности твоей
     скажу?
     Немеет пред тобой хвала молящихся тебе
     людей.

     Пусть держит медоносных пчел разумный
     старый пчеловод.
     Но тот, кто пьет из уст твоих,
     мед соберет вселенной всей.

     Ты сердце, как коня, взяла и в даль степную
     угнала,
     Но если сердце увела, то и душой моей
     владей!

     Или отравленной стрелой меня ты
     насмерть порази,
     Или спасительной стрелы душе моей
     не пожалей.

     Предупреди меня, молю, пред тем,
     как выпустить стрелу,
     Пред смертью дай поцеловать туранский лук
     твоих бровей.

     Какие муки снес, гляди, с тобой в разлуке
     Саади,
     Так обещай же встречу мне, надеждой
     радости повей!

     Но хоть целительный бальзам затянет рану,
     может быть,
     Останутся рубцы от ран, как видно,
     до скончанья дней.

//-- * * * --//

     Кто дал ей в руки бранный лук? У ней ведь
     скор неправый суд.
     От оперенных стрел ее онагра ноги не спасут.

     Несчастных много жертв падёт, когда
     откроешь ты колчан,
     Твой лик слепит, а свод бровей, как черный
     лук Турана, крут.

     Тебе одной в пылу войны ни щит, ни панцирь
     не нужны,
     Кольчугу локонов твоих чужие стрелы
     не пробьют.

     Увидев тюркские глаза и завитки индийских
     кос,
     Весь Индостан и весь Туран на поклонение
     придут.

     Покинут маги свой огонь, забудут идолов
     своих;
     О идол мира, пред тобой они курильницы
     зажгут.

     На кровлю замка можешь ты забросить кос
     твоих аркан,
     Коль башни замка под твоим тараном
     гневным не падут.

     Я был, как на горах Симург. Но ты меня
     в полон взяла.
     Так когти сокола в траве индейку горную
     берут.

     Уста увидел я. И лал в моих глазах дешевым
     стал.
     Ты слово молвила – пред ним померкли перл
     и изумруд.

     Твои глаза громят базар созвездий вечных
     и планет.
     Где чудеса творит Муса, убогий маг, —
     при чем он тут?

     Поверь, счастливую судьбу не завоюешь
     силой рук!
     Запечатленный тайны клад откапывать —
     напрасный труд.

     О Саади! Ты знаешь: тот, кто сердце
     страсти отдает, —
     И нрав избранницы снесет, и сонмище
     ее причуд.

//-- * * * --//

     Не нужна нерадивому древняя книга
     познанья,
     Одержимый не может вести по пути
     послушанья.

     Пусть ты воду с огнем – заклинания силой
     сольешь,
     Не любовь и терпенье, тоска мне стесняет
     дыханье.

     Наблюдай всей душою кумира приход и уход,
     Как движенье планет, как луны молодой
     нарастанье.

     Не уйдет, коль прогонишь, – уйдя,
     возвратится она.
     В этом вечном кругу непостижном —
     ее обитанье.

     Не прибавишь ни слова ты в книге печали
     моей.
     Суть одна в ней: твоя красота и мое
     пониманье.

     Саади! О, как долго не бьет в эту ночь
     барабан!
     Иль навек эта ночь? Или это – любви
     испытанье?

//-- * * * --//

     Нет, истинно царская слава от века ущерба
     не знала.
     Когда благодарность дервишам и странникам
     бедным являла.

     Клянусь я живою душою! – осудит и злой
     ненавистник
     Того, чья калитка для друга в беде запертою
     бывала.

     Нет, милость царей миродержцев от прежних
     времен и доныне
     Из хижины самой убогой всегда нищету изгоняла.

     А ты меня все угнетаешь, ты жизнь
     мою горько стесняешь,
     Ну что ж! Я тебе благодарен за боль,
     за язвящие жала.

     Заботятся люди на свете о здравии,
     о многолетье.
     Ценою здоровья и жизни душа моя всё
     искупала.

     Невежда в любви, кто ни разу мучений любви
     не изведал
     И чья на пороге любимой в пыли голова
     не лежала.

     Вселенную всю облетела душа и примчалась
     обратно,
     Но, кроме порога любимой, пристанища
     не отыскала.

     О, внемли моленьям несчастных, тобою
     покинутых в мире!
     Их множество шло за тобою и прах твоих ног
     целовало.

     Не видел я платья красивей для этого
     бедного тела,
     И тела для пышного платья прекрасней земля
     не рождала.

     Коль ты ослепительный лик свой фатою
     опять не закроешь,
     Скажи: благочестье из Фарса навеки
     откочевало.

     Не мучь меня болью разлуки, ведь мне
     не снести этой муки —
     Ведь ласточка мельничный жернов вовек еще
     не подымала.

     Едва ли ты встретишь на свете подобных —
     мне преданно верных.
     Душа моя, верная клятве, как в бурю скала,
     устояла.

     Услышь Саади! Он всей жизнью стремится
     к тебе, как молитва.
     Услышь! И надежды и мира над ним опусти
     покрывало!

//-- * * * --//

     Я лика другого с такой красотою и негой
     такой не видал,
     Мне амбровых кос завиток никогда так
     сердце не волновал.

     Твой стан блистает литым серебром,
     а сердце, кто знает – что в нем?
     Но ябедник мускус дохнул мне в лицо и тайны
     твои рассказал.

     О пери с блистающим ликом, ты вся —
     дыхание ранней весны.
     Ты – мускус и амбра, а губы твои – красны,
     словно яхонт и лал.

     Я в мире скиталец… И не упрекай, что следую
     я за тобой!
     Кривому чоугану желаний твоих мячом
     я послушным бы стал.

     Кто радости шумной года пережил и горя
     года перенес,
     Тот весело шуму питейных домов, и песням,
     и крикам внимал.

     Всей жизни ценой на базаре любви мы платим
     за сладкий упрек,
     Такого блаженства в пещере своей
     отшельник бы не испытал.

     Не ищет цветник взаймы красоты, живет
     в нем самом красота.
     Но нужно, чтоб стройный, как ты, кипарис
     над звонким потоком стоял.

     О роза моя! Пусть хоть тысячу раз к тебе
     возвратится весна.
     Ты скажешь сама: ни один соловей так сладко,
     как я, не певал.

     Коль не доведется тебе, Саади, любимой
     ланит целовать.
     Спасение в том, чтобы к милым ногам лицом
     ты скорее припал.

//-- * * * --//

     Встань, пойдем! Если ноша тебя утомила —
     Пособит тебе наша надежная сила.

     Не сидится на месте и нам без тебя,
     Наше сердце в себе твою волю вместило.

     Ты теперь сам с собой в поединок вступай! —
     Наше войско давно уж оружье сложило.

     Ведь судилище верных досель никому
     Опьянение в грех и вину не вменило.

     Идол мира мне преданности не явил, —
     И раскаянье душу мою посетило.

     Саади, кипариса верхушки достичь —
     Ты ведь знал – самой длинной руки б
     не хватило!

//-- * * * --//

     Я в чащу садов удалился, безумьем любви
     одержимый.
     Дыханьем цветов опьяненный, забылся —
     дремотой долимый.

     Но роза под плач соловьиный разорвала свои
     ризы,
     Раскаты рыдающей песни бесследно покой
     унесли мой.

     О ты, что в сердцах обитаешь! О ты, что,
     как облако, таешь,
     Являешься и исчезаешь за тайною
     неисследимой!

     Тебе принеся свою клятву, все прежние
     клятвы забыл я.
     Обетов и клятв нарушенье – во имя твое —
     несудимо.

     О странник, в чьих полах застряли шипы
     одинокой печали,
     Увидя цветущий весенний цветник, обойди
     его мимо.

     О сваленный с ног своим горем дервиш,
     безнадежно влюбленный,
     Не верь ни врачам, ни бальзаму! Болезнь твоя
     неисцелима!

     Но если любовь нам запретна и сердца
     стремление тщетно,
     Мы скроемся в дикой пустыне, ветрами
     и зноем палимой.

     Все остропернатые стрелы в твоем,
     о кумир мой, колчане
     Пронзят меня… Жертв твоих сонмы умножу
     я, раной томимый.

     Кто взглянет на лик твой, на брови,
     подобные черному луку,
     Пусть мудрость свою и терпенье подымет,
     как щит нерушимый.

     «Зачем, Саади, ты так много поешь
     о любви?» – мне сказали.
     Не я, а поток поколений несметных поет
     о любимой!

//-- * * * --//

     Когда б на площади Шираза ты кисею с лица
     сняла,
     То сотни истых правоверных ты сразу бы
     во грех ввела.

     Тогда б у тысяч, что решились взглянуть
     на образ твой прекрасный,
     У них у всех сердца, и разум, и волю
     ты б отобрала.

     Пред войском чар твоих я сердце открыл,
     как ворота градские,
     Чтоб ты мой город разрушенью и грабежу
     не предала.

     Я в кольцах кос твоих блестящих запутался
     стопами сердца,
     Зачем же ты, блестя кудрями, лучом лица
     меня сожгла?

     Склонись, послушай вкратце повесть моих
     скорбей, моих страданий!
     Ведь роза, освежась росою, стенанью
     жаждущих вняла.

     Но ветер, погасив светильник, вдаль
     беспечально улетает.
     Печаль светильни догоревшей луна едва ль бы
     поняла.

     Пусть отдан я на поруганье, но я тебя
     благословляю,
     О, только б речь сахарноустой потоком
     сладостным текла.

     Насмешница, задира злая, где ныне смех твой
     раздается?
     Ты там – на берегу зеленом. Меня пучина
     унесла.

     Я пленник племени печалей, но я не заслужил
     упреков.
     Я ждал – ты мне протянешь руку, ведь ты бы
     мне помочь могла.

     При виде красоты подруги, поверь, терпенье
     невозможно.
     Но я терплю, как терпит рыба, что на песке
     изнемогла.

     Ты, Саади, на воздержанье вновь притязаешь?
     Но припомни,
     Как притязателей подобных во все века
     толпа гнала!

//-- * * * --//

     До рассвета на веки мои не слетает сон.
     О, пойми, о услышь, ты – чей временем взгляд
     усыплен.

     Ты – с натянутым луком, обетам ты неверна,
     Разве это клятва аскетов, чье слово закон?

     Без тебя мое тело колючки пустыни язвят,
     Хоть лежу я на беличьих шкурах, в шелка
     облачен.

     Как к михрабу глаза правоверных обращены,
     Так мой взгляд на тебя обращен, лишь в тебя
     я влюблен.

     Сам по собственной воле жертвою страсти
     я стал.
     Стариком в этой школе подростков попал я
     в полон.

     Смертным ядом, из розовой чаши ладоней
     твоих,
     Я, как сладким гулабом, как чистым вином,
     упоен.

     Я – безумец. Близ кельи красавиц кружусь
     я всю ночь.
     Мне привратник с мечом и копьем его
     жалким смешон.

     Нет, никто и ничто Саади не властно
     убить,
     Но разлукой с любимой высокий дух
     сокрушен.

     Не беги, не пренебрегай, луноликая, мной!
     Кто убил без вины – отягчил свою душу
     виной.

     Ты вчера мне явилась во сне, ты любила меня,
     Этот сон мне дороже и выше всей яви земной.

     Мои веки в слезах, а душа пылает огнем,
     В чистых водах – во сне я, а днем – в беде
     огневой.

     Слыша стук у дверей моих, думаю: это она.
     Так мираж умирающих манит обманной водой.

     Для стрелы твоей цель хороша – дервиша
     душа,
     Кровь его на ногтях твоих рдеет багряною
     хной.

     Твоя речь, как река, в беспредельность
     уносит сердца.
     Что же соль ты на раны мне сыплешь
     беспечной рукой?

     Ты прекрасна, и роскошь одежды лишь
     портит тебя.
     Кисея на лице, словно туча над ясной
     луной.

     Эту за ухом нежную впадинку ты
     позабудь,
     Ты приникни к поле, пропитай ее красной
     росой.

     Да, тюрчанка соблазна полна со свечою
     в руке,
     В сладком уединенье с тобой, с головою
     хмельной,

     Ты бы вешнего солнца затмила сиянье
     и блеск,
     Если б солнечный лик не скрывала густой
     кисеей.

     Саади, если хочешь, как чанг,
     быть в объятьях ее, —
     Претерпи эту боль, чтобы струн своих
     выверить строй.

//-- * * * --//

     О утренний ветер, когда долетишь
     до Шираза,
     Друзьям передай этот свиток рыдающих
     строк.

     Шепни им, что я одинок, что я гибну
     в изгнанье,
     Как рыба, прибоем извергнутая на песок.

//-- * * * --//

     Если в рай после смерти меня поведут
     без тебя, —
     Я закрою глаза, чтобы светлого рая не видеть.

     Ведь в раю без тебя мне придется сгорать,
     как в аду,
     Нет, аллах не захочет меня так жестоко
     обидеть!

//-- * * * --//

     Спросил я: «В чем вина моя, что ты
     не смотришь на меня?
     Куда ушла твоя любовь и ласковость
     минувших лет?».

     Она мне: «В зеркало взгляни, увидишь сам —
     ты сед и стар.
     Тебе не свадебный наряд, а траурный
     приличен цвет».

//-- * * * --//

     Эй, пустомеля и болтун, как о любви
     ты смеешь петь?
     Ведь стройно ты за жизнь свою десятка
     бейтов не связал!

     Смотри, как в помыслах высок владыка слова
     Саади, —
     Он пел любовь, одну любовь – земных владык
     не восхвалял.

//-- * * * --//

     Я хочу в уединенье до рассвета быть
     с тобой.
     В неизвестности и тайне от врагов
     и от друзей…

     За грехи да будет кара! Почему же
     за любовь
     Вкруг меня все гуще злоба и гоненья
     все сильней?

Омар Хайам, Низами Гянджеви, Саади Ширази Мудрость поэтов Востока