Мария Александровна Лохвицкая
Собрание сочинений в трех томах. Том 2

   Стихотворения
   Том III
   1897–1899

Новые песни

* * *

     В моем незнанье – так много веры
     В расцвет весенний грядущих дней;
     Мои надежды, мои химеры
     Тем ярче светят, чем мрак темней.

     В моем молчанье – так много муки,
     Страданий гордых, незримых слез
     Ночей бессонных, веков разлуки,
     Неразделенных, сожженных грез.

     В моем безумье – так много счастья,
     Восторгов жадных, могучих сил,
     Что сердцу страшен покой бесстрастья,
     Как мертвый холод немых могил.

     Но щит мне крепкий – в моем незнанье
     От страха смерти и бытия,
     В моем молчанье – мое призванье,
     Мое безумье – любовь моя.

Мой замок

     Мой светлый замок так велик,
     Так недоступен и высок,
     Что скоро листья повилик
     Ковром заткут его порог.

     И своды гулкие паук
     Затянет в дым своих тенет,
     Где чуждых дней залетный звук
     Ответной рифмы не найдет.

     Там шум фонтанов мне поет,
     Как хорошо в полдневный зной,
     Взметая холод вольных вод,
     Дробиться радугой цветной.

     Мой замок высится в такой
     Недостижимой вышине,
     Что крики воронов тоской
     Не отравили песен мне.

     Моя свобода широка,
     Мой сон медлителен и тих,
     И золотые облака,
     Скользя, плывут у ног моих.

В саркофаге

     Мне снилось – мы с тобой дремали в саркофаге,
     Внимая, как прибой о камни бьет волну.
     И наши имена горели в чудной саге
             Двумя звездами, слитыми в одну.

     Над нами шли века, сменялись поколенья,
     Нас вихри замели в горячие пески;
     Но наши имена, свободные от тленья,
             Звучали в гимнах страсти и тоски.

     И мимо смерть прошла. Лишь блеск ее воскрылий
     Мы видели сквозь сон, смежив глаза свои.
     И наши имена, струя дыханье лилий,
             Цвели в преданьях сказочной любви.

Серафимы

     Резнею кровавой на время насытясь,
     Устали и слуги, и доблестный витязь, —
     И входят под своды обители Божьей,
     Где теплятся свечи Господних подножий.
     И с кроткой улыбкой со стен базилики
     Глядят серафимов блаженные лики.

     Палач, утомленный, уснул на мгновенье,
     Подвешенной жертвы растет исступленье.
     На дыбе трепещет избитое тело.
     Медлительным пыткам не видно предела.
     А там, над землею, над тьмою кромешной,
     Парят серафимы с улыбкой безгрешной.

     В глубоком in pace [1 - In pace (лат.) – буквально «в мире». Название темницы, которую можно приравнять к могильному склепу.], без воли и силы
     Монахиня бьется о камни могилы.
     В холодную яму, где крысы и плесень,
     Доносится отзвук божественных песен.
     То с гулом органа, в куреньях незримых,
     «Осанна! Осанна!» поют серафимы.

Восточные облака

     Идут, идут небесные верблюды,
     По синеве вздымая дымный прах.
     Жемчужин-слез сверкающие груды
     Несут они на белых раменах.

     В вечерний час, по розовой пустыне,
     Бесследный путь оставив за собой,
     К надзвездной Мекке, к призрачной Медине
     Спешат они, гонимые судьбой.

     О, плачьте, плачьте! Счет ведется строго.
     Истают дни, как утренний туман, —
     Но жемчуг слез в сокровищницу Бога
     Перенесет воздушный караван.

Пробужденный лебедь

   «И дрогнет лебедь пробужденный,
   Моя бессмертная душа». Т. II

     Страдала я – и не был ты со мной.
             Я плакала – ты был далеко.
     Уныл и сер лежал мой путь земной, —
             Я изнывала одиноко.

     Те дни прошли. Не все мы рождены
             Для подвига самозабвенья.
     В моей душе такие дышат сны,
             Такие блещут откровенья,
     Что самый мир, что самый круг земли,
             Замкнутый небом, кажется мне тесен,
     И нет границ для грез и песен;
             Для звуков, тающих вдали.

     Страдала я, когда ты был далеко.
     Я плакала, что нет тебя со мной.
     И в жизни я избрала путь иной,
             Чтоб не томиться одиноко.
     В иную жизнь, к иному торжеству
     Расправил крылья лебедь пробужденный.
     Я чувствую! Я мыслю! Я живу!
     Я властвую душой непобежденной!
     То с бурями, то с лунной тишиной
     Безбрежный путь раскинулся широко…
     Я не ропщу, что нет тебя со мной,
             Не плачу я, что ты далеко.

Утро на море

     Утро спит. Молчит волна.
     В водном небе тишина.
     Средь опаловых полей
     Очертанья кораблей
     Тонким облаком видны
     Из туманной белизны.

     И как сон, неясный сон,
     Обнял море небосклон.
     Сферы влажные стеснил,
     Влагой воздух напоил.
     Все прозрачней, все белей
     Очертанья кораблей.

     Вот один, как тень, встает,
     С легкой зыбью к небу льнет,
     Сонм пловцов так странно тих,
     Лики бледные у них.
     Кто они? Куда плывут?
     Где воздушный их приют?

     День порвал туман завес —
     Дня не любит мир чудес.
     В ширь раздался небосвод,
     Заалела пена вод,
     И виденья-корабли
     Смутно канули вдали.

1898, Крым

Вечер в горах

     За нами месяц, пред нами горы.
     Мы слышим море, мы видим лес.
     Над нами вечность, где метеоры
     Сгорают, вспыхнув во мгле небес.

     Темнеет вечер. Мы ждем ночлега.
     Мы ищем счастья, но счастья нет.
     Слабеют кони, устав от бега.
     Бессильны грезы сожженных лет.

     Ленивым шагом мы едем кручей.
     Над нами гаснут уступы гор.
     Мы любим бездну и шум могучий,
     Родного моря родной простор.

     Уж близко, близко. Уж манит взоры
     Огней селенья призывный свет.
     За нами месяц. Пред нами горы.
     Мы ждали счастья, но счастья нет.

1898, Крым

В белую ночь

     Все спит иль дремлет в легком полусне,
     Но тусклый свет виденье гонит прочь.
     Тоска растет и грудь сжимает мне,
     И белая меня тревожит ночь.

     Смотрю в окно. Унылый, жалкий вид —
     Две чахлые березки и забор.
     Вдали поля. – Болит душа, болит,
     И отдыха напрасно ищет взор.

     Но не о том тоскую я теперь,
     Что и вдвоем бывала я одна,
     Что в мир чудес навек закрыта дверь,
     Что жизнь моя пуста и холодна.

     Мне тяжело, что близок скучный день,
     Что деревцам желтеть не суждено,
     Что покосился ветхий мой плетень
     И тусклый свет глядит в мое окно

//-- * * * --//

     Ляг, усни. Забудь о счастии.
     Кто безмолвен – тот забыт.
     День уходит без участия,
     Ночь забвеньем подарит.

     Под окном в ночном молчании
     Ходит сторож, не стуча.
     Жизнь угаснет в ожидании,
     Догорит твоя свеча.

     Верь, не дремлет Провидение,
     Крепко спят твои враги.
     За окном, как символ бдения,
     Слышны тихие шаги.

     Да в груди твоей измученной
     Не смолкает мерный стук,
     Долей тесною наученный,
     Сжатый холодом разлук.

     Это – сердце неустанное
     Трепет жизни сторожит.
     Спи, дитя мое желанное,
     Кто безмолвен – тот забыт.

В наши дни

     Что за нравы, что за время!
     Все лениво тащат бремя,
     Не мечтая об ином.
     Скучно в их собраньях сонных,
     В их забавах обыденных,
     В их веселье напускном.
     Мы, застыв в желаньях скромных,
     Ищем красок полутемных,
     Ненавидя мрак и свет.
     Нас не манит призрак счастья,
     Торжества и самовластья,
     В наших снах видений нет.
     Все исчезло без возврата.
     Где сиявшие когда-то
     В ореоле золотом?
     Те, что шли к заветной цели,
     Что на пытке не бледнели,
     Не стонали под кнутом?
     Где не знавшие печалей,
     В диком блеске вакханалий
     Прожигавшие года?
     Где вы, люди? – Мимо, мимо!
     Все ушло невозвратимо,
     Все угасло без следа.
     И на радость лицемерам
     Жизнь ползет в тумане сером,
     Безответна и глуха.
     Вера спит. Молчит наука.
     И царит над нами скука,
     Мать порока и греха.

//-- * * * --//

     He сердись на ветер жгучий,
     Что средь каменных громад
     Он забыл простор могучий
     И разносит дым и чад;

     Что от выси лучезарной
     Он, склонив полет живой,
     Дышит тягостью угарной
     Раскаленной мостовой.

     Взмах один воскрылий сонных —
     И открыт забытый след.
     Снова листьев благовонных
     Потревожит он расцвет.

     Заиграется на воле
     С белым облаком вдали —
     И всколышет в дальнем поле
     Позлащенные стебли.

//-- * * * --//

     Восходит месяц златорогий —
     И свет холодный, но живой,
     Скользит над пыльною дорогой,
     Над побелевшею листвой.

     Колосья клонятся дремливо
     О, сон! – желанный мир пролей,
     Слети, как радостное диво,
     На ширь взволнованных полей.

     Обвей прощеньем и забвеньем
     Мои отравленные дни, —
     И благодатным дуновеньем
     Ресниц воскрылия сомкни.

Настурции
(песня без слов)

     Розоватым пламенем зари
     Засветился серебристый вал.
     Спишь ли ты, единственный? – Смотри,
     Как на море ветер заиграл.
     Как цветы настурций, будто сон,
     Обвили стеклянный мой балкон,
     Чтоб качаться тихо, и висеть,
     И сплетаться в огненную сеть.

     Я смотрю сквозь зелень их листов
     На свободу ветра и волны.
     И поется песнь моя без слов,
     И роятся сказочные сны.
     И мечты нездешней красоты
     Обвивают душу, как цветы,
     Как цветы из крови и огня,
     Как виденья царственного дня.

Нереида

     Ты – пленница жизни, подвластная,
     А я – нереида свободная.
     До пояса – женщина страстная,
     По пояс – дельфина холодная.

     Любуясь на шири раздольные,
     Вздымаю вспененные волны я.
     Желанья дразню недовольные,
     Даю наслажденья неполные.

     И песней моей истомленные,
     В исканьях забвения нового,
     Пловцы погибают влюбленные
     На дне океана лилового.

     Тебе – упоение страстное,
     Мне – холод и влага подводная.
     Ты – пленница жизни, подвластная,
     А я – нереида свободная.

Ангел ночи

     Мне не надо наслаждений
           Мимолетной суеты.
     Я живу среди видений
           Очарованной мечты.

     Только ангел темной ночи
           Свеет к ложу моему, —
     Я замру, вперяя очи
           В неразгаданную тьму.

     И с тоской неутолимой
           В полусонной тишине
     Кто-то близкий и любимый
           Наклоняется ко мне.

     Я шепчу ему с тревогой:
           Сгинь, ночное колдовство.
     Ангел ночи, ангел строгий
           Бдит у ложа моего.

     Но в смущении бессилья
           Чистый ангел мой поник,
     И трепещущие крылья
           Закрывают бледный лик.

Заклинание XIII в

   «Aux ombres de l’enfer je parle sans effroi,
   Je leur imposerai ma volonte pour loi!» [2 - К теням ада я взываю без страха,Я налагаю на них мою волю по закону (фр.).]

     О, яви мне, Господь, милосердие въявь
     И от призраков смерти и ларвов избавь,
     И сойду я во ад, и сыщу их в огне,
     Да смирятся – и, падши, поклонятся мне.

     И я ночи скажу, чтобы свет излила.
     Солнце, встань! – Будь луна и бела и светла!
     Я к исчадиям ада взываю в огне,
     Да смирятся – и, падши, поклонятся мне.

     Безобразно их тело и дики черты,
     Но хочу я, чтоб демоны стали чисты.
     К неимущим имен я взываю в огне:
     Да смирятся и, падши, поклонятся мне.

     Их отверженный вид ужасает меня,
     Но я властен вернуть им сияние дня,
     Я, сошедший во ад, я, бесстрашный в огне,
     Да смирятся – и, падши, поклонятся мне.

Элегия

     Свершится. Замолкнут надежды,
     Развеется ужас и страх.
     Мои отягченные вежды
     Сомкнутся в предсмертных мечтах.

     Быть может, в гробу мне приснится —
     Кто будет склоняться над ним,
     Кто будет рыдать и молиться
     Над трупом холодным моим.

     Но дух мой дорогою ближней
     Поднимется в дальнюю высь,
     Где сонмы неведомых жизней
     В созвездиях вечных сплелись.

Памяти Пушкина

     В счастливый майский день – над детской колыбелью —
     В венке лавровом, с полевой свирелью,
     Склонилась фея, светлая, как сон,
     И молвила: «Дитя, несу тебе я звон
     Весенних ландышей и ветра вздох шуршащий,
     Раздавшийся в лесу над пробужденной чащей;
     Улыбку алых зорь, что в небе разлита,
     Весь трепет ясных звезд, все радуги цвета,
     И слезы, и восторг, и ропот дальней бури,
     Всю музыку ручьев, всю глубину лазури,
     И все, что создает свободная мечта!»
     Сказала – и, свирель вложив в персты ребенка,
     Исчезла, как туман. – И птицы ей вослед
     Защебетали радостно и звонко.
     Ребенок спал – и видел яркий свет.
     Из золота зари и пурпура заката
     Горячие лучи сверкали и росли,
     И вызывали жизнь из черных недр земли;
     И розы, полные живого аромата,
     Торжественно и гордо расцвели.
     В лучах горячих царственного света
     Раскрылись пышно майские цветы —
     В бессмертии могучего расцвета
     Невянущей и вечной красоты.

Желтый ирис

     Как хорош, как пригож мой развесистый сад,
     Где узорные сосны недвижно стоят.
     Весь пропитан смолой их лесной аромат.
     Как хорош, как пригож мой запущенный сад.
     Я устала смотреть, как струится поток,
     Как глядится в него одинокий цветок.
     Желтый венчик его, будто шлем золотой,
     Блещет в сумраке грез непокорной мечтой.
     Я пошла на лужайку, где ныла пчела,
     Где разросся жасмин и сирень отжила,
     Где рассыпала жимолость розовый цвет,
     Где жужжанье и свет, где молчания нет.
     Я бродила в тени, под навесом ветвей,
     Где прохлада и тишь, где мечтанье живей,
     Где по мшистой траве и бледна и чиста
     Белых лилий сплелась молодая чета.
     Я искала огня – и наскучил мне зной,
     Но томилась душа в полутени больной.
     О, как грустно одной в этой чаще глухой,
     Где назойлива жизнь и неведом покой.
     И вернулась я вновь в мой заветный приют,
     Где сказанья, как волны, плывут и поют,
     Где журча по камням, так певуч, так глубок,
     О прошедшем звенит говорливый поток.
     И дремлю я, и внемлю. И грезится мне
     О далеких веках, о забытой стране.
     И на тонком стебле тихо клонится вниз
     Символ рыцарских дней – благородный ирис.

Вальс

//-- 1 --//

     В сиянии огней
     Блестящий длился бал.
     Все тише, все нежней
     Старинный вальс играл.
          В кругу нарядных пар
          Плыву я сквозь туман.
          Гирляндой нэнюфар
          Обвит мой тонкий стан.
     Болотная трава
     Скрывает мрамор плеч,
     Условна и мертва
     Моя пустая речь.
          Чужой руки едва
          Касается рука,
          Ответные слова
          Звучат издалека.

//-- 2 --//

     Этот вальс мне напомнил сгорающий день,
         Золотисто-румяный закат.
     На террасе акаций подвижную тень,
         Майских девственных роз аромат.

     В дымке алой, с весенним цветком на груди,
         Я смотрю в беспредельную даль.
     «Где ты, радостный мой, – я твержу, – погляди
         На мою молодую печаль!»
     Но была я чиста и как снег холодна,
         И свободна, как ветер степной.
     Никого не любя, я томилась одна.
         Отчего же ты не был со мной?

//-- 3 --//

         От пламени огней
         Устало никнет взор,
         Чело теснит больней
         Опаловый убор.
     Затоптан мой наряд
     В толпе безумных пар.
     Увядшие висят
     Гирлянды нэнюфар.
         В чужой руке мертва
         Забытая рука,
         Обычные слова
         Звучат издалека.
     И в пестрой суете
     Померк блестящий бал.
     О девственной мечте
     Старинный вальс рыдал.

//-- * * * --//

     Далекие звезды, бесстрастные звезды
     Грустили на небе горячего Юга.
     Наскучили звездам эфирные гнезда,
     К свободе они призывали друг друга.

     – Дорогу! дорогу! Раздайтесь, светила!
     Свободная мимо несется комета. —
     Огнистую косу она распустила
     И мчится, пьянея от счастья и света.

     «Свободы!» – запели лазурные луны,
     На алых планетах зажегся румянец.
     От солнц потянулись звенящие струны —
     И тихо понесся торжественный танец.

     И дрогнули хоры, незримые оку,
     Что блещут в пространствах жемчужной росою. —
     «Свободы, свободы! Умчимся к востоку
     Вослед за кометой с огнистой косою».

     Когда же для света и радости вечной
     Исчезла последняя светлая пара,
     Послышались вздохи во тьме бесконечной
     Земли позабытой тяжелого шара.

     «Завет мой, – гудел он, – нарушил я с ними.
     Я скован». Закрылись небесные очи.
     И грузно цепями гремя вековыми
     Он ринулся в бездну зияющей ночи.

//-- * * * --//

     Отравлена жаркими снами
     Аллея, где дышат жасмины, —
     Там пчелы, виясь над цветами,
     Гудят, как струна мандолины.

     И белые венчики смяты,
     Сгибаясь под гнетом пчелиным,
     И млеют, и льют ароматы,
     И внемлют лесным мандолинам.

//-- * * * --//

     Я хочу умереть молодой,
     Не любя, не грустя ни о ком.
     Золотой закатиться звездой,
     Облететь неувядшим цветком.
     Я хочу, чтоб на камне моем
     Истомленные долгой враждой
     Находили блаженство вдвоем.
     Я хочу умереть молодой!

     Схороните меня в стороне
     От докучных и шумных дорог,
     Там, где верба склонилась к волне,
     Где желтеет некошенный дрок.
     Чтобы сонные маки цвели,
     Чтобы ветер дышал надо мной
     Ароматами дальней земли.
     Я хочу умереть молодой!

     Не смотрю я на пройденный путь,
     На безумье растраченных лет,
     Я могу беззаботно уснуть,
     Если гимн мой последний допет.
     Пусть не меркнет огонь до конца
     И останется память о той,
     Что для жизни будила сердца.
     Я хочу умереть молодой!

Под ропот арфы златострунной

Гимн разлученным

     В огне зари – и ночи лунной,
     И в тусклом сумраке ненастия
     Под ропот арфы златострунной
     Я долго плакала о счастии.

     Но скрытых мук все крепли звуки,
     В мольбе, к забвенью призывающей.
     О, истомленные в разлуке,
     Поймите мой напев рыдающий!

     Как тяжело мое изгнанье,
     Как пуст мой замок заколдованный!
     Блажен, кто верит в миг свиданья
     Душой, к блаженству уготованной.

     Бледнеет день, сгорев напрасно.
     О, молодость, мое страдание!
     Безумна ты, но ты прекрасна
     В самом безумье ожидания.

     В немую даль смотрю я жадно;
     Колосья нив заглохли в тернии,
     И круг земли так безотрадно
     Уходит в небеса вечерние.

     Плывет туман. Змеятся реки.
     Пылится путь, бесследно тающий.
     О, разлученные навеки,
     Для вас пою мой гимн рыдающий!

     Остановись! – Ты быстротечна,
     О, жизнь моя, мое страдание!
     Блажен, блажен, кто верит вечно,
     Пред кем бессильно ожидание.

     Но ты далек, мой светлый гений,
     Мой луч, мой ясный, мой единственный.
     Оставлен храм – и нет курений,
     И стынет жертвенник таинственный.

     Угас мой день в лиловой дали.
     Свернулся мак. Измяты лилии.
     О, пойте гимн моей печали,
     Вы – изнемогшие в бессилии!

//-- * * * --//

     Белая нимфа – под вербой печальной
     Смотрит в заросший кувшинками пруд.
     Слышишь? Повеяло музыкой дальной…
           Это фиалки цветут.

     Вечер подходит. Еще ароматней
     Будет дышать молодая трава.
     Веришь?… Но трепет молчанья понятней,
           Там, где бессильны слова.

//-- * * * --//

     Власти грез отдана,
     Затуманена снами,
     Жизнь скользит, как волна,
     За другими волнами.

     Дальний путь одинок.
     В океане широком
     Я кружусь, как цветок,
     Занесенный потоком.

     Близко ль берег родной,
     Не узнаю вовеки,
     В край плыву я иной,
     Где сливаются реки.

     И зачем одинок
     Путь на море широком —
     Не ответит цветок,
     Занесенный потоком.

//-- * * * --//

     Поля, закатом позлащенные,
     Уходят в розовую даль.
     В мои мечты неизреченные
     Вплелась вечерняя печаль.

     Я вижу, там, за гранью радостной,
     Где краски дня сбегают прочь,
     На вечер ясный, вечер благостный
     Глядит тоскующая ночь.

     Но в жизни тусклой и незначащей
     Бывают царственные сны.
     Они к страдающей и плачущей
     Слетят с воздушной вышины.

     Нашепчут райские сказания
     Ветвям акаций и берез
     И выпьют в медленном лобзании
     Росу невыплаканных слез.

//-- * * * --//

     Горячий день не в силах изнемочь,
     Но близится торжественная ночь
     И стелет мрак в вечерней тишине.
     Люби меня в твоем грядущем сне.

     Я верю, есть таинственная связь,
     Она из грез бессмертия сплелась,
     Сплелась меж нами в огненную нить
     Из вечных слов: страдать, жалеть, любить.

     Еще не всплыл на небо лунный щит,
     Еще за лесом облако горит,
     Но веет ночь. – О, вспомни обо мне!
     Люби меня в твоем грядущем сне.

//-- * * * --//

     Светлое царство бессмертной идиллии,
     Лавров и мирт зеленеющий лес.
     Белые розы и белые лилии
     В отблеске алом зажженных небес.

     Кто это входит походкой медлительной?
     Веспер играет над бледным челом.
     Долог и труден был путь утомительный, —
     Вспомнишь ли здесь о скитанье былом?

     Кто ты, несущий печать откровения,
     Близкий и чуждый всегда для меня?
     Вечер иль сон? – Или призрак забвения,
     Светлая тень отлетевшего дня?

     В черной одежде – колючие тернии…
     Лик твой измучен и голос твой тих.
     Грустно огни отразились вечерние
     В мраке очей утомленных твоих.

     Странник, останься! Забудь о скитании,
     Вечную жажду навек утоли.
     Арфы незримой растет трепетание,
     Море и небо сомкнулись вдали.

     Падают руки в блаженном бессилии,
     Сладкое душу томит забытье…
     Розы и лилии, – розы и лилии —
     Млея, смешали дыханье свое.

Осенний закат

     О свет прощальный, о свет прекрасный,
     Зажженный в высях пустыни снежной,
     Ты греешь душу мечтой напрасной,
     Тоской тревожной, печалью нежной.

     Тобой цветятся поля эфира,
     Где пышут маки небесных кущей.
     В тебе слиянье огня и мира,
     В тебе молчанье зимы грядущей.

     Вверяясь ночи, ты тихо дремлешь
     В тумане алом, в дали неясной.
     Молитвам детским устало внемлешь,
     О свет прощальный, о свет прекрасный!

Цветы бессмертия

     В бессмертном царстве красоты,
     Где вечно дышит утро раннее,
     Взрастают белые цветы, —
     Их нет прекрасней и желаннее.

     Два грифа клад свой сторожат,
     Как древо жизни и познания.
     И недоступен тайный сад,
     И позабыты заклинания.

     Но чьи мечты – как снег чисты,
     Тот переступит круг таинственный.
     Там буду я. Там будешь ты,
     О, мой любимый, мой единственный!

     Тебе, отмеченный судьбой,
     Цветы, бессмертием взращенные.
     И грифы лягут пред тобой,
     У ног твоих, порабощенные.

Под небом родины

Метель

             Расстилает метель
             Снеговую постель,
     Серебристая кружится мгла.
             Я стою у окна,
             Я больна, я одна,
     И на сердце тоска налегла.
             Сколько звуков родных,
             Голосов неземных
     Зимний ветер клубит в вышине.
             Я внимаю, – и вот,
             Колокольчик поет.
     То не милый ли мчится ко мне?
             Я бегу на крыльцо.
             Ветер бьет мне в лицо.
     Ветер вздох мой поймал и унес:
             «Милый друг мой, скорей
             Сердцем сердце согрей,
     Дай отраду утраченных слез!
             Не смотри, что измят
             Мой венчальный наряд,
     Что от мук побледнели уста.
             Милый друг мой, скорей
             Сердцем сердце согрей, —
     И воскреснет моя красота».
             Жду я. Тихо вдали.
             Смолкли звуки земли.
     Друг далеко, – забыл обо мне.
             Только ветер не спит.
             И гудит и твердит
     О свиданье в иной стороне.

Утренний сон

     Я уснула, когда бушевала метель
     И, тоскуя, скрипела озябшая ель.
     Я очнулась – и, слышу, – открылось окно,
     И горячее утро впустило оно.

     Вместо вьюги мне ветер весенний принес
     Ароматы согретых жасминов и роз.
     Но, внимая напевам и шорохам птиц,
     Я поднять не могу отягченных ресниц.

     Что-то тяжким свинцом налегает на грудь,
     И нет воли усталой рукой шевельнуть.
     Кто-то жаркой щекой прислонился к щеке,
     Чей-то вздох прозвучал – и угас вдалеке.

     – О, скажи, мой любимый, что сталось с зимой?
     Отчего вместо песни ее гробовой
     Я вдыхаю лесных колокольчиков звон?
     – Оттого что, – шепнул он, – ты грезишь сквозь сон.

     И молю я в слезах: – Мой любимый, ответь,
     Отчего мне так больно и сладостно млеть?
     Отчего так несказанно близок ты мне?
     – Оттого что, – шепнул он, – ты любишь во сне.

Заклинание

     Ты лети, мой сон, лети,
     Тронь шиповник по пути,
     Отягчи кудрявый хмель,
     Колыхни камыш и ель.
     И, стряхнув цветенье трав
     В чаши белые купав,
     Брызни ласковой волной
     На кувшинчик водяной.
     Ты умчись в немую высь,
     Рога месяца коснись,
     Чуть дыша прохладой струй,
     Звезды ясные задуй.
     И, спустясь в отрадной мгле
     К успокоенной земле,
     Тихим вздохом не шурши
     В очарованной тиши.
     Ты не прячься в зыбь полей,
     Будь послушней, будь смелей
     И, покинув гроздья ржи,
     Очи властные смежи.
     И в дурмане сладких грез
     Чище лилий, ярче роз
     Воскреси мой поцелуй,
     Обольсти и околдуй!

Сон-трава

     – Отчего, скажи мне, радостный,
     Давит грудь неясный страх?
     Затемняет дремой тягостной
     Белый свет в моих очах?

     По лесам вершины хвойные
     Опалил полдневный зной.
     Думы бродят беспокойные.
     Я больна. Побудь со мной.

     Боязливая, усталая
     Я прильну к тебе щекой.
     Если горе угадала я,
     Поддержи и успокой.

     – На лугу, где всходы новые
     Под дождем омыли прах,
     Дремлют венчики лиловые
     На мохнатых стебельках.

     Сила их – неразгаданная,
     А дыханье – сладкий мед.
     Улыбнись, моя желанная,
     Это сон-трава цветет.

     Ты забудь тревогу вздорную,
     Взвеял ветер – и утих.
     И посеял пыль снотворную
     На пушок ресниц твоих.

Дурман

//-- 1 --//

     Тише, бор. Усни, земля.
     Спите, чистые поля.
     Буйный ветр, приляг к земле.
     Скройтесь, горы, в синей мгле.

     Отгорел усталый день,
     По долам густеет тень.
     Почернел, как уголь, лес,
     Ждет полуночных чудес.

     Месяц вздул кровавый рог.
     На распутье трех дорог,
     Вещим светом осиян,
     Распускается дурман.

//-- 2 --//

     Он, как ландыш над водой,
     Белой светится звездой.
     В лепестках, где зреет яд,
     Семена его блестят.

     Вихрь степной рассеет их
     Меж цветов и трав степных,
     По деревьям, по кустам,
     Разметает тут и там.

     И на крылья вольных птиц,
     И на шелк густых ресниц
     Бросит легкое зерно;
     Пышный цвет дает оно.

//-- 3 --//

     Над равнинами плывет
     Ядовитый пар болот.
     Чуть белеет сквозь туман
     Расцветающий дурман.

     От дурмана три пути:
     Вправо ль жребий твой идти —
     В злой разлуке смерть найдешь;
     Влево – милую убьешь.

     Если прямо ляжет путь, —
     Вихрь твою иссушит грудь,
     И горя меж двух огней,
     Ты погибнешь вместе с ней.

//-- 4 --//

     Бедный друг мой, не грусти,
     Не кляни, забудь, прости!
     Наша радость отжита,
     День угас – и я не та.

     Как тростник, поник мой стан,
     Пред очами всплыл туман.
     Вихрь степной меня сломил,
     В сердце семя заронил.

     И растет, растет оно,
     Придорожное зерно;
     Вспоен кровью жгучих ран,
     Распускается дурман.

Легенды и фантазии

Святочная сказка

     Алеет морозный туман.
     Поля снеговые безмолвны.
     И ветра полуночных стран
     Струятся холодные волны.

     Хрустальная башня блестит
     Вознесшись над снежной пустыней.
     На кровле – серебряный щит,
     На окнах – сверкающий иней.

     Там в шубках из белой парчи
     Гадают царевны-снегурки,
     Льют воду с топленой свечи,
     Играют то в прятки, то в жмурки.

     Их дедушка грозен теперь,
     Не выйдет взглянуть на царевен;
     Замкнул он скрипучую дверь,
     Сидит неприступен и гневен.

     Пред ним, на колени упав,
     В веночке из почек березы,
     В одежде из листьев и трав,
     Красавица молит сквозь слезы:

     «Пусти меня, грозный, пусти!
     Я выйду в широкое поле,
     Фиалок нарву по пути
     Наслушаюсь песен о воле».

     «Вот, глупая! – молвил Мороз. —
     Там вьюга, не знаешь ли, что ли?
     Сугробами ветер занес
     И поле, и песни о воле».

     «Я с вьюгою справлюсь сама,
     Лишь выглянуть дай мне в оконце.
     И спрячется в землю зима,
     И реки оттают на солнце».

     Мороз так и обмер: «Посмей!
     А выглянешь если без спросу,
     Я мигом отрежу, ей-ей,
     Твою золотистую косу!..»

     И с плачем запела Весна,
     Разлилась серебряным звоном
     О неге весеннего сна,
     О рощах, о луге зеленом.

     О солнце, о плеске весла
     По глади прозрачной и синей…
     И вьюга ту песнь понесла
     Далеко над снежной пустыней.

Родопис

//-- 1 --//

     Там далеко-далеко, где навис очарованный лес,
     Где купается розовый лотос в отраженной лазури
                                                                                  небес,
     Есть преданье о нежной Родопис, приходившей
                                                               тревожить волну,
     Погружать истомленное тело в голубую, как день,
                                                                               глубину.

     И орел, пресыщенный звездами, совершая заоблачный
                                                                                    путь,
     Загляделся на кудри Родопис, на ее лебединую грудь.
     И сандалию с ножки чудесной отыскав меж прибрежных
                                                                                камней,
     Близ Мемфиса, в сады фараона полетел он с добычей
                                                                                  своей.

     Под ветвями кокосовой пальмы раззолоченный
                                                                    высился трон,
     Где свой суд пред толпой раболепной самовластно
                                                                 вершил фараон.
     И орел над престолом владыки на минуту помедлил,
                                                                                   паря,
     И бесценную, легкую ношу уронил на колени царя…

     И царицею стала Родопис, и любима была – потому,
     Что такой обольстительной ножки не приснилось
                                                                      еще никому…
     Это было на радостном Юге в очарованном мире чудес,
     Где купается розовый лотос в синеве отраженных небес.

//-- 2 --//

     Каждый вечер, на закате
     Солнца гневного пустыни
     Оживает и витает
     Призрак, видимый доныне.

     Призрак Южной Пирамиды,
     Дух тревожный, дух опасный,
     Вьется с вихрями пустыни
     В виде женщины прекрасной.

     Это – царственной Родопис
     Вьется призрак возмущенный,
     Не смирившейся пред смертью,
     Не простившей, не прощенной.

     Скучно женщине прекрасной,
     Полной чарами былого
     Спать в холодном саркофаге
     Из базальта голубого.

     Ведь ее души могучей,
     Жажды счастья и познанья
     Не сломили б десять жизней,
     Не пресытили б желанья.

     И душа ее мятется
     Над пустынею безгласной
     В виде женщины забытой,
     Возмущенной и прекрасной.

Энис-эль-Джеллис

     В узорчатой башне ютился гарем
     Владыки восточной страны,
     Где пленницы жили не зная, зачем,
     Томились и ждали весны.
     Уж солнце склонялось к жемчужной волне,
     Повеяло ветром и сном.
     Неведомый рыцарь на белом коне
     Подъехал и – стал под окном.
     Он видел, как птицы, коснувшись окна,
     Кружились и прядали вниз.
     Он видел – в гареме всех краше одна,
     Рабыня Энис-эль-Джеллис.
     Уста молодые алели у ней,
     Как розы полуденных стран.
     Воздушней казался вечерних теней
     Ее обольстительный стан.
     На солнце пушистые косы вились,
     Как два золотые ручья.
     И рыцарь воскликнул: «Энис-эль-Джеллис,
     Ты будешь моя – иль ничья».
     И солнце в ночные чертоги свои
     По красным сошло облакам.
     Да славится имя бессмертных в любви, —
     Оно передастся векам.
     Разрушена башня. На темной скале
     Безмолвный стоит кипарис.
     Убитая, дремлет в холодной земле
     Рабыня Энис-эль-Джеллис.

Шмель

   O Belzebub! O roi de mouches qui bourdonnent [3 - О Вельзевул! О царь жужжащих мух! (фр.).]
из старого заклинания

     О Вельзевул, о царь жужжащих мух,
     От звонких чар меня освободи!
     Сегодня днем тебе подвластный дух
     Звенящий яд разлил в моей груди.

     С утра, весь день, какой-то красный шмель
     Гудел и ныл, и вился вкруг меня.
     В высокий зал и в теплую постель
     Он плыл за мной, назойливо звеня.

     Я вышла в сад, где желтых георгин
     Разросся куст и лилии цвели.
     Он надо мной, сверкая, как рубин,
     Висел недвижно в солнечной пыли.

     Я сорвала немую иммортель
     И подошла к колодцу. Парил зной.
     За мной следил докучный, звонкий шмель,
     Сверлил мой ум серебряной струной.

     И под жужжанье тонких, жгучих нот
     Я заглянула вглубь. О, жизнь моя!
     О, чистый снег нетронутых высот, —
     Чтo видела, чтo угадала я!

     Проклятый шмель, кровавое зерно
     Всех мук земных, отчаянье и зло,
     Ты мне открыл таинственное дно,
     Где разум мой безумье погребло!..

     И целый день ждала я, целый день,
     Что мрак ночной рассеет чары дня.
     Но мрак растет. За тенью реет тень;
     А звонкий шмель преследует меня.

     Я чуть дышу заклятия без слов.
     Но близок он – и бешенством налит,
     Летит ко мне в мой розовый альков
     И тонким гулом сердце леденит.

     В глазах темно. Дыханье тяжелей.
     Он не дрожит пред знаменьем креста.
     Как страшный дух оставленных полей,
     Раздутый ларв, он жжет мои уста.

     Но с ужасом безумья и тоской
     Нежданно в грудь ворвался алый звон,
     Как запах роз, как царственный покой,
     Как светлых мух лучистый легион.

     О, Вельзевул, о царь жужжащих пчел,
     От звонких чар освободи меня!
     Пурпурный цвет раскрылся и отцвел,
     И пышный плод созрел под зноем дня.

В час полуденный

   И был искушен Адам в час полуденный,
   когда уходят ангелы
   поклоняться перед престолом Божиим.
(из Апокалипсиса Моисея)

     Бойтесь, бойтесь в час полуденный выйти на дорогу,
     В этот час уходят ангелы поклоняться Богу.
     Духи злые, нелюдимые, по земле блуждая,
     Отвращают очи праведных от преддверья рая.

     У окна одна сидела я, голову понуря
     С неба тяжким зноем парило. Приближалась буря.
     В красной дымке солнце плавало огненной луною.
      Он – нежданный, он – негаданный тихо встал за
                                                                             мною.

     Он шепнул мне: «Полдень близится, выйдем на
                                                                            дорогу,
     В этот час уходят ангелы поклоняться Богу.
     В этот час мы, духи вольные, по земле блуждаем,
     Потешаемся над истиной и над светлым раем.

     Полосой ложится серою скучная дорога,
     Но по ней чудес несказанных покажу я много».
     И повел меня неведомый по дороге в поле,
     Я пошла за ним, покорная сатанинской воле.

     Заклубилась пыль, что облако, на большой дороге.
     Тяжело людей окованных бьют о землю ноги.
     Без конца змеится-тянется пленных вереница,
     Все угрюмые, все зверские, все тупые лица.

     Ждут их храма карфагенского мрачные чертоги,
     Ждут жрецы неумолимые, лютые, как боги.
     Пляски жриц, их беснования, сладость их напева
     И колосса раскаленного пламенное чрево.

     «Хочешь быть, – шепнул неведомый – жрицею
                                                                             Ваала,
     Славить идола гудением арфы и кимвала,
     Возжигать ему курения, смирну с киннамоном,
     Услаждаться теплой кровию и предсмертным
                                                                        стоном?»

     «Прочь, исчадья, прочь, хулители! – я сказала
                                                                        строго, —
     Предаюсь я милосердию всеблагого Бога».
     Вмиг исчезло наваждение. Только черной тучей
     Закружился вещих воронов легион летучий.

     Бойтесь, бойтесь в час полуденный выйти на дорогу,
     В этот час уходят ангелы поклоняться Богу.
     В этот час бесовским воинствам власть дана такая,
     Что трепещут души праведных у преддверья рая!

Саламандры

     Тишина. Безмолвен вечер длинный,
     Но живит камин своим теплом.
     За стеною вальс поет старинный,
     Тихий вальс, грустящий о былом.

     Предо мной на камнях раскаленных
     Саламандр кружится легкий рой.
     Дышит жизнь в движеньях исступленных,
     Скрыта смерть их бешеной игрой.

     Все они в одеждах ярко-красных
     И копьем качают золотым.
     Слышен хор их шепотов неясных,
     Внятна песнь, беззвучная, как дым:

     «Мы – саламандры, блеск огня,
     Мы – дети призрачного дня.
     Огонь – бессмертный наш родник,
     Мы светим век, живем лишь миг.

     Во тьме горит наш блеск живой,
     Мы вьемся в пляске круговой.
     Мы греем ночь, мы сеем свет,
     Мы сеем свет, где солнца нет.

     Красив и страшен наш приют,
     Где травы алые цветут,
     Где вихрь горячий тонко свит,
     Где пламя синее висит,

     Где вдруг внезапный метеор
     Взметнет сверкающий узор
     И желтых искр пурпурный ход
     Завьет в бесшумный хоровод.

     Мы – саламандры, блеск огня.
     Мы – дети призрачного дня.
     Смеясь, кружась, наш легкий хор
     Ведет неслышный разговор.

     Мы в черных угольях дрожим,
     Тепло и жизнь оставим им.
     Мы – отблеск реющих комет,
     Где мы – там свет, там ночи нет.

     Мы на мгновенье созданы,
     Чтоб вызвать гаснущие сны,
     Чтоб камни мертвые согреть,
     Плясать, сверкать – и умереть».

В лучах восточных звезд

* * *

     Встречая взгляд очей твоих восточных,
     Я жду чудес несбыточного сна;
     И близостью видений полуночных
     Моя душа смятенная полна.

     Я жду в преддверье тягостном и странном,
     Я чувствую – немыслима борьба.
     Алмазный путь к восторгам несказанным
     Нам указует вечная судьба.

     Спокойный взор вперяя в бесконечность,
     Я вижу свет грядущей красоты.
     Быть может, – завтра, может быть, – чрез вечность,
     Но, знаю я, меня полюбишь ты!

//-- * * * --//

     Я хочу быть любимой тобой
     Не для знойного, сладкого сна,
     Но чтоб связаны вечной судьбой
     Были наши навек имена.

     Этот мир так отравлен людьми.
     Эта жизнь так скучна и темна.
     О, пойми, – о, пойми, – о, пойми!
     В целом свете всегда я одна.

     Я не знаю, где правда, где ложь,
     Я затеряна в мертвой глуши.
     Что мне жизнь, если ты оттолкнешь
     Этот крик наболевшей души?

     Пусть другие бросают цветы
     И мешают их с прахом земным.
     Но не ты – но не ты – но не ты!
     О, властитель над сердцем моим.

     И навеки я буду твоей,
     Буду кроткой, покорной рабой,
     Без упреков, без слез, без затей.
     Я хочу быть любимой тобой.

//-- * * * --//

     О божество мое с восточными очами,
     Мой деспот, мой палач, взгляни, как я слаба!
     Ты видишь – я горжусь позорными цепями,
           Безвольная и жалкая раба.

     Бледнея, как цветок, склонившийся над бездной,
     Колеблясь, как тростник над омутом реки,
     Больная дремлет мысль, покинув мир надзвездный,
           В предчувствии страданья и тоски.

     Бегут часы, бегут. И борются над нами,
     И вьются, и скользят без шума и следа, —
     О божество мое с восточными очами, —
           Два призрака: Навек и Никогда.

//-- * * * --//

     Лучистым роем несутся мимо
     Неуловимые мгновения.
     Как будто счастье – недостижимо,
     Как будто в мире нет забвения.

     Вдали безвестно, вдали туманно,
     И безотрадно ожидание.
     Да, я безумна, но постоянна
     И в наслажденье, и в страдании.

     И вновь зову я мой холод прежний,
     Покой неверный, бесстрастье ложное,
     Чтоб недоступней, чтоб безнадежней,
     Чтоб дальше было невозможное.

     Но призрак светлый, блеснув нежданно,
     Манит так властно мечтой таинственной.
     Да, я безумна, но постоянна.
     Я верю, близкий! Я жду, единственный!

//-- * * * --//

     Так долго ждать – и потерять так скоро.
     Что может быть ужасней и больней?
     И без надежд, без вздоха и укора
     Смотреть вослед непоправимых дней.

     Бессмертника цветами золотыми
     Моей любви зацвел нетленный сад.
     В нем – бледных роз и лилий аромат,
     И блеск зарниц над чащами густыми.

     Лишь захоти – и я тебе сплету
     В один венок двойную красоту:
     Земной любви земное упоенье

     И гимн души, раскрывшейся едва.
     Но ты молчишь. – И жизнь моя мертва.
     И в заблужденьях я ищу забвенье.

//-- * * * --//

     Жестокость, власть – и силу без названья,
     Бесстрашную, хранят твои черты.
     Как велико, как странно обаянье
     Законченной и строгой красоты.

     Я помню дни. – Измучена истомой,
     Под бременем таинственного сна,
     Я жду тебя, – как солнца ждет весна, —
     Таясь в толпе чужой и незнакомой.

     Но сложат крылья дерзкие мечты, —
     Но ты войдешь… Скажи мне, знал ли ты,
     Что призрак твой во сне меня тревожит,

     Что там, в тени, бледнея от стыда,
     Я жду тебя – и буду ждать всегда,
     Пока рассудок мой не изнеможет?

//-- * * * --//

     Нет, не совсем несчастна я, – о нет!
     За все, за все, – за гордость обладанья
     Венцом из ярких звезд, – за целый свет
     Нe отдала бы я мои страданья.
     Нет, не совсем несчастна я, поверь:
     Лишь захочу – и рушатся преграды
     И в странный мир мучительной отрады
     Откроется таинственная дверь.
     Пусть я томлюсь и плачу от томленья,
     Пусть я больна от страсти и любви,
     Но ты меня несчастной не зови,
     Я счастлива в безумии забвенья!
     Не вечен день; я не всегда одна.
     Оно блеснет, желанное мгновенье,
     Блаженная настанет тишина, —
     И будет мрак. И будет царство сна.
     И вот, клубясь, задвигаются тени…
     То будет ли в мечтаньях иль во сне,
     Но ты придешь, но ты придешь ко мне,
     Чтоб целовать мои колени,
     Чтоб замирать в блаженной тишине.
     О, пусть несет мне грустный час рассвета
     Все униженья мстительного дня.
     Пусть ни единый луч привета
     В твоих очах не вспыхнет для меня. —
     Воскреснет мир колеблющихся теней,
     И призрак твой из сонма привидений
     Я вызову, тоскуя и любя,
     Чтоб выпить чашу горьких наслаждений
     Вдвоем с тобой, далеко от тебя.

//-- * * * --//

     Зимнее солнце свершило серебряный путь.
     Счастлив – кто может на милой груди отдохнуть.
     Звезды по снегу рассыпали свет голубой.
                 Счастлив – кто будет с тобой.

     Месяц, бледнея, ревниво взглянул и угас.
     Счастлив – кто дремлет под взором властительных глаз.
     Если томиться я буду и плакать во сне,
                 Вспомнишь ли ты обо мне?

     Полночь безмолвна, и Млечный раскинулся Путь.
     Счастлив – кто может в любимые очи взглянуть,
     Глубже взглянуть, и отдаться их властной судьбе.
                 Счастлив – кто близок тебе.

//-- * * * --//

     Не мучь меня, когда, во тьме рожденный,
     Восходит день в сиянии весны,
     Когда шуршат в листве непробужденной
               Предутренние сны.

     Не мучь меня, когда молчат надежды
     И для борьбы нет сил в моей груди,
     И я твержу, смежив в томленье вежды:
               Приди, приди, приди!

     Не мучь меня, когда лазурь темнеет,
     Леса шумят – и близится гроза;
     Когда упасть с моих ресниц не смеет
               И очи жжет слеза.

     Когда я жду в безрадостном раздумье,
     Кляну тебя – и призываю вновь.
     Не мучь меня, когда я вся – безумье,
               Когда я вся – любовь.

//-- * * * --//

     В густом шелку твоих ресниц дремучих
     Рассудок мой потерян навсегда.
     И там, где блещут в молниях и тучах
     Два черных неба, грозных и могучих,
     Я не найду его следа.

     Но в сердце спят невольные укоры.
     Мне радостно, немое божество,
     Впивать твои расширенные взоры,
     Где чуждых дум сгорают метеоры
     В огне безумья моего.

//-- * * * --//

     Когда средь шепотов ночных,
     Проснувшись, ты откроешь очи —
     И в сумрак летней полуночи
     Вопьется мрак очей твоих;

     Когда желаний присмиревших
     Воспрянет злое торжество
     В виденьях снов неотлетевших
     И в безднах сердца твоего;

     Когда из рощ хрустальным звоном
     Застонут чьи-то голоса,
     Заблещут на лугу зеленом
     Его цветы, его роса;

     И будет месяц златорогий,
     Пылая заревом костра,
     Томить тебя земной тревогой,
     И жечь, и нежить до утра;

     О, заклинаю! – для мгновенья
     Не запятнай вершин любви.
     Ее сверкающие звенья
     Для лунных чар не разорви.

     Угаснет ночь. За дымной тучей
     Заря небес проглянет вновь.
     Всегда с тобой твой щит могучий,
     Моя покорная любовь.

//-- * * * --//

     Я люблю тебя, как море любит солнечный восход,
     Как нарцисс, к воде склоненный,
                                     – блеск и холод сонных вод.
     Я люблю тебя, как звезды любят месяц золотой,
     Как поэт – свое созданье, вознесенное мечтой,
     Я люблю тебя, как пламя – однодневки мотыльки,
     От любви изнемогая, изнывая от тоски.
     Я люблю тебя, как любит звонкий ветер камыши,
     Я люблю тебя всей волей, всеми струнами души.
     Я люблю тебя как любят неразгаданные сны:
     Больше солнца, больше счастья, больше жизни и весны.

//-- * * * --//

     Моя любовь – то гимн свирели,
     Ночной росы алмазный след,
     То – золотистой иммортели
     Неувядающий расцвет.

     Твоя любовь – то свет вечерний,
     Далеких лир прощальный звон,
     Возросший царственно меж терний
     Багрянородный анемон.

     Моя любовь – то ветер вешний,
     С полей неведомой страны
     Несущий аромат нездешний
     И очарованные сны.

     Твоя любовь – то омут спящий
     Под мягкой тенью тростника,
     То – смерч могучий, смерч клубящий
     И прах земной, и облака.

Драматические поэмы

Она и он (два слова)
Сценка из далекого прошлого

//-- ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА: --//
   ОН
   ОНА
   СТАРЫЙ МИННЕЗИНГЕР
   МОЛОДОЙ МИННЕЗИНГЕР

   Терраса перед замком, усыпанная желтыми осенними листьями. Вокруг вековые дубы. Вдали горы, озаренные багровым сиянием заката. ОНА сидит на ступени. ОН стоит выше, на краю террасы, и глядит на НЕЕ.
   ОН

     Моя прелестная жена,
     Вы так печальны, так унылы,
     Как дух, не ведающий сна,
     Встающий в полночь из могилы.
     Умолк певцов весенних хор,
     Цветы июльские завяли,
     Но осень сладко нежит взор
     Улыбкой, полною печали.
     Под вами – золотой ковер,
     Пред вами – огненные дали,
     А вы – бледны, и цвет ланит
     О муках скрытых говорит.

   ОНА

     Сегодня видела я сон,
     И душу мне наполнил он
     Неизъяснимою тоской;
     Мне снова снился тот покой.
     Мне снилось, будто ночью я
     Иду, дыханье затая,
     Вдоль гулких стен и меж колонн,
     Где каждый шаг мой повторен.
     В портретном зале тишина.
     Камин погас – и я одна.
     И вот, разлился бледный свет,
     И, вижу я, скользит из рам
     Толпа в одеждах прошлых лет
     Прекрасных рыцарей и дам.
     И, темной двигаясь стеной,
     Они склонились предо мной.

   ОН

               Пред вами?

   ОНА

                                  Да. И все они
               Меня молили: «Не вини,
               Прости! Все движется судьбой.
               Страданья кончены, – взгляни,
               Преступник плачет пред тобой. —
               И кто-то близкий и родной
               Упал и плакал предо мной.
               «Здесь все понятней, все ясней —
               Он говорил. – Тебе я дал
     Лишь горечь одиноких дней,
     Тоску среди пустынных зал.
     Но я любил тебя! О, да!
     В с е г д а любил!»… И сонм теней
     Беззвучно повторил: «В с е г д а».

   ОН

     Так предков доблестные тени
     Вас умоляли? – Странный сон!
     Но кто ж виновный? – Кто был он,
     Смиренно павший на колени,
     Вам не открыл ваш странный сон?

   ОНА

               Был темен наш старинный зал,
               И глаз преступник не поднял,
               Не отнял рук от головы.
               Но трепет сердца мне сказал,
               Что этот призрак… были вы.

   ОН

     О, я – конечно! Кто же боле
     Воспламенит ваш чистый сон?
     Любовь – ваш догмат, ваш закон.
     Вы – верная жена, доколе
     Весенней ночью у окон
     Не дрогнет цитры нежный звон.
     Когда мы любим поневоле, —
     На помощь нам приходит сон.

   ОНА

               Опять укор, опять тоска!
               И недоверие все то же.
               Пусть прав мой сон, – любовь близка, —
               Но жалость мне была б дороже.

   ОН

     Я с состраданьем незнаком;
     Потерян путь к былому раю.
     Я вас открыто презираю,
     Вы ненавидите тайком.

   ОНА

               Я ненавижу вас?

   ОН

                                  Довольно.
               Слова бессильны. Свет угас.
               Что было скорбно, было больно,
               Теперь уж не встревожит вас.
               К чему? – Из всех речей былого,
               Как вековечная вражда,
               Стеной из камня гробового
               Одно меж нами встало слово,
               И это слово – «Н и к о г д а».
                      Забудьте вздорное виденье, —
                      С безумьем ваш граничит сон…
                      Откуда слышится мне пенье
                      Двух голосов и струнный звон? —
               Развеселитесь на мгновенье,
               Вот миннезингеры идут, —
               Они вам песнь любви споют.

   (Подходят два миннезингера – с арфой и лютней. После низкого поклона, старший, аккомпанирующий на арфе, становится немного поодаль, молодой выступает вперед и начинает песнь.)
   МОЛОДОЙ МИННЕЗИНГЕР

     Граф Бертран в чужие страны
     Путь направил на войну.
     Паж графини Сильвианы
     Вяжет лестницу к окну.

     Бьется граф, как лев в пустыне,
     Три пробоины в щите.
     Паж сидит у ног графини
     И поет о красоте.

     И направо, и налево
     Рубит смело графский меч.
     После нежного припева
     О любви ведется речь.

     На войне грохочет звонко
     И трубит победный рог.
     Спит графиня сном ребенка,
     Дремлет паж у милых ног.

     Но во славу Сильвианы
     Граф устал рубить и сечь;
     На груди зияют раны,
     Притуплен отцовский меч.
     Тих и мрачен замок темный,
     В спальне светится огонь.
     Въехал граф на мост подъемный,
     Тяжело ступает конь.

     И предчувствием встревожен,
     Скрыв плащом лицо свое,
     Граф Бертран из тесных ножен
     Выдвигает лезвие…
     ОН
     Постой! Зачем же в песне этой
     Вы изменили имена?

   СТАРЫЙ МИННЕЗИНГЕР (с усмешкой)

                   Но, господин, ведь неодетой
                   Лишь ходит истина одна.

   МОЛОДОЙ МИННЕЗИНГЕР (лукаво)

                   Так песня будет недопетой?

   ОН

     Ступай! Я знаю песнь твою
     И сам конец ее спою.

   (Миннезингеры поспешно уходят. ОН приближается к НЕЙ)

     Молчать и прятаться – напрасно,
     Пронзает всюду наглый взор;
     Любой мальчишка ежечасно
     Нам может спеть про наш позор.
     Исход – один.

   ОНА

                    О, я готова
     От этих мук, от этой лжи
     Уйти навеки. Но скажи
     Одно лишь слово, только слово!
     И ты увидишь… Я тверда…
     Я плакать и молить не буду…
     Мне сон открыл… Я верю чуду…
     Одно лишь слово!

   ОН

                                   Н и к о г д а!

   (Закалывает ее.)
   ОНА (падая)

                   Жизнь кончена… Какое счастье!
                   О, сколько скорбного участья
                   В твоих очах!.. Как ты мне мил!..
                   Откуда этот вихрь несется? —
                   Он дышит холодом могил…
                   И сердце замерло, не бьется…
                   И нет ни страха, ни стыда…
                   Теперь все ясно, все понятно, —
                   Ты говоришь, – я слышу внятно, —
                   Что ты… любил меня… в с е г д а!…

   (Умирает.)

1899

На пути к востоку
(Драматическая поэма)

//-- ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА: --//
   БАЛЬКИС [4 - В написании имен: «Балькис», «Саломон» сохранена авторская орфография.] – царица Юга.
   ИФРИТ – гений света.
   ИВЛИС – гений-возмутитель.
   ГИАЦИНТ – греческий юноша.
   СТАРЫЙ ГРЕК
   МОЛОДОЙ ГРЕК
   КОМОС – невеста Гиацинта.
   АЛАВИ – старая кормилица.
   ГАМИЭЛЬ – молодой невольник.
   НАЧАЛЬНИК КАРАВАНА
   ВОИН
   1-Й МУДРЕЦ
   2-Й МУДРЕЦ
   3-Й МУДРЕЦ
   Жрецы, стража, невольники, невольницы.
//-- ДЕЙСТВИЕ I --//
   Оазис в пустыне. Скала, ручей, пальмы. Вдали виден клочок моря. Последние лучи заката.
   Гиацинт, Старый грек, Молодой грек.

   Входят вместе. Гиацинт опирается на руку старика.
   ГИАЦИНТ

     Я изнемог.

   СТАРЫЙ ГРЕК

                                   Смелее, Гиацинт.
           Приляг сюда, на этот камень мшистый,
           И отдохни в прохладной тишине.
           А мы пока взберемся на утес
           И будем ждать, когда пошлют нам боги
           Спасительный корабль.

   ГИАЦИНТ

                                         Я изнемог!
           Я от потери крови обессилел,
           Я падаю!

   СТАРЫЙ ГРЕК

                             Мужайся, Гиацинт.

   МОЛОДОЙ ГРЕК

                       Пойдем, старик. В туманной полосе,
           Сливающей морскую даль с небесной,
           Я, кажется, заметил белый парус.
           Он вынырнул, как чайка, из волны.

   СТАРЫЙ ГРЕК

           Быть может, это – облако, иль пена?

   МОЛОДОЙ ГРЕК

           Нет, нет! Спешим взобраться на утес.
           Там яркий плащ мы к дереву привяжем.
           Скорей, скорей!

   СТАРЫЙ ГРЕК

                                  Мужайся, Гиацинт.

   (Уходит.)
   ГИАЦИНТ (один)

          Они ушли, и я один в пустыне…
          Колышутся вокруг меня цветы…
          Их аромат пьянит и усыпляет,
          И с музыкой вторгается мне в душу
          Предчувствием таинственного сна.

   (Засыпает.)

   (Ифрит появляется на скале. Он в лазурной одежде, с золотым копьем.)
   ИФРИТ

          Сюда прийти должна царица Юга,
          Премудрая Балькис. Я ей светил
          Моим копьем во тьме ночей безлунных
          И вел ее усталый караван.
          А вечером я облаком жемчужным
          Скользил пред ней по зареву небес,
          Невидимый, не разлучался с нею,
          Как повелел великий Саломон.
                      Он мне сказал: «Спеши на юг далекий,
                      Где зыблются горячие пески.
                      Там, вижу я, пятнистой вереницей
                      Качаясь мирно, движутся верблюды:
                      То – южная ко мне идет царица,
     Моя любовь, прекрасная Балькис.
     Лети, Ифрит, лети, мой светлый гений,
     Веди ее ко мне прямым путем,
     Не покидай в опасных переправах,
     Блюди над ней всечасно, днем и ночью,
     И сон храни возлюбленной моей».
                 И вот минуло время испытанья;
                 В последний раз пристанет караван,
                 В последний раз здесь отдохнут
                                                             верблюды.
     Близка, близка божественная цель.
     Тяжел и труден путь ее тернистый,
     Но он ее к блаженству приведет.

   ИВЛИС (неожиданно выступая из чащи пальм.)

           К блаженству ли, страданью ли, не знаю,
           Но думаю, что мудрую Балькис
           Возлюбленный еще не скоро узрит,
           Не скоро, нет, вернее, – никогда.

   ИФРИТ

           Кто ж помешает этому? Не ты ли,
           Коварный дух, отверженный Ивлис?
           Ответствуй!

   ИВЛИС

                                   Я! Я мщу людскому роду,
           Всем этим бедным призракам земли.
           И прав мой гнев: ты знаешь, о Ифрит,
           Что в первый день от сотворенья мира —
           Из пламени тончайшего огня
     Бог создал нас, – бесплотных и бессмертных,
     И лишь потом из слепка красной глины
     Был сотворен ничтожный человек.
     И повелел собраться Вседержитель
     Всем гениям, воздушно-лучезарным,
     Всем ангелам, безгрешным и святым,
     И рек созданьям, сотканным из света:
     «Вот человек, – простритесь перед ним!»
     И гении простерлись все послушно
     И поклонились ангелы ему,
     Но не было Ивлиса между ними,
     Один Ивлис стоял с челом поднятым,
     Один из всех осмелился сказать:
     «Нет, Господи, не поклонюсь вовеки
     Комку земной презренной, жалкой персти
     Я – созданный из тонкого огня!»

   ИФРИТ

          Ты был неправ; мы кланялись не плоти,
          Не оболочке тленной человека,
          Но вечному божественному духу,
          Что благостно вдохнул в него Господь.

   ИВЛИС

          За то и был я проклят между всеми.
          Но внял моим молениям Творец,
          И полное возмездие мне будет
          Лишь в страшный день последнего суда.
          С тех пор меж мной и семенем Адама
          Идет незримо вечная вражда.
          Пренебрегая слабыми душой,
     Я избираю сильных и великих,
     Отмеченных божественным перстом,
     Влеку их к бездне, скрытой за цветами,
     За сладостью запретного плода,
     И радуюсь. – Пусть видит Вседержитель,
     Перед каким ничтожеством земным
     Он повелел смиренно преклониться
     Нам, духам чистым, созданным из света,
     Из пламени тончайшего огня.

   ИФРИТ

           Будь дважды проклят гений-возмутитель,
           Ты, сеющий страдание и зло!
           Уйди, исчезни! Слышу я вдали
           Поют, звенят серебряные звуки.
           То близится сюда царица Юга,
           Спешит вздохнуть усталый караван.

   ИВЛИС

           И отдых будет сладок, о, так сладок,
           Что, может быть, премудрая Балькис
           Забудет здесь и радостную цель,
           И блеск, и трон, и славу Саломона.

   ИФРИТ

           Не верю, нет! В душе ее живой,
           Подобно чистой лилии Сарона,
           Тянущейся к божественным лучам,
           Стремящейся, как голубь, в высь лазури,
           Не погасить небесного огня.

   ИВЛИС

          Иль ты забыл? – Не я ли затемнил
          Ее сознанье верованьем ложным;
          Премудрая не ведает Творца,
          Единого Создателя вселенной,
          И молится Его творенью – солнцу,
          Источнику сиянья и тепла.
          Давно, давно за нею я следил,
          Я был ее сопутник неразлучный,
          Всегда, везде, повсюду, неизменно,
          И путь ее тяжелый оживлял.
          Я вслед за ней то гнался черной тучей,
          То ураганом грозным налетал,
          То, свив песок гигантскими столбами,
          Свистящий смерч вздымал до облаков.
          Но тщетно я страшил царицу Юга;
          Не замечая ужасов пути,
          Под мерный шаг на корабле пустыни
          И медленно, но твердо и упорно,
          Стремился вдаль усталый караван.
          И вот тогда, поглубже заглянув
          В бесстрашную и девственную душу,
          Я стал дразнить желания царицы
          Игрой неверной солнечных лучей;
          Я ткал пред ней цветущие долины,
          Пурпурные от блеска алых роз;
          Свивал ей горы в лозах виноградных,
          Ломавшихся под тяжестью кистей;
          Манил ее прохладой темной рощи,
          Бросающей таинственную тень;
          И зноем дня измученное тело
     Прельщал волнами призрачной реки.
     Но к сладостно-пленительным обманам
     Она была бесстрастно-холодна.
     Над ней иные реяли виденья,
     Нездешние над ней витали сны.
     И медленно, но твердо и упорно
     Стремился вдаль усталый караван.
     И в бешенстве хотел я отступить,
     Но, пролетая с бурею над морем,
     Заметил я обломки корабля
     И увидал на мачте уцелевшей
     Трех человек. Два первые из них
     Ничем мой взор к себе не приковали.
     Но юноша с кудрями золотыми,
     Обрызганный морской жемчужной пеной,
     Измученный, усталый и больной,
     Был так хорош, так женственно прекрасен,
     Что я, заране празднуя победу,
     Велел волнам примчать его сюда.

   ИФРИТ

           Он здесь?

   ИВЛИС

                       Вот он лежит перед тобой.

   ИФРИТ

           Как он хорош! О боже, все погибло!
           Но нет, я спрячу, унесу его,
           Иль обращу в цветок, в растенье, в камень…
           Сюда, ко мне! Подвластные мне духи!
           Слетайтесь все!

   (Слышен шум крыльев.)
   ИВЛИС

                                              Молчи! Не заклинай.
          По власти высшей, данной мне судьбою,
          Я искушал мудрейшую из жен.
          Теперь в последний раз, клянусь,
                                                           в последний,
          Как жгучую, сладчайшую приманку,
          Я юношу с кудрями золотыми,
          Прекрасного, ей бросил на пути.
          Не велика была б ее заслуга
          Соблазнами слабейших пренебречь,
          Но пусть теперь останется бесстрастной —
          И я, я первый преклонюсь пред ней.

   ИФРИТ

          Да будет так. Но стану я на страже;
          Невидимый, я все же буду с ней.
          Я огражду ее.

   ИВЛИС

                                  И ты увидишь,
          В какое море зла, страданья, страсти
          Повергну я премудрую Балькис.

   (Исчезают оба.)

   (Приближается караван. Царица сходит с верблюда. За нею следует начальник каравана.)
   БАЛЬКИС

           Разбейте здесь походные шатры.
           Я здесь хочу остаться до рассвета,
           Дождаться блеска утренней звезды.
           Но для меня ковров не расстилайте;
           Пусть белая верблюдица моя
           Оседланной пробудет эту ночь.
           Я возвращусь под сень узорных тканей,
           На мягкий одр меж двух ее горбов,
           И там усну. Когда же в путь далекий
           Потянется с рассветом караван,
           Чтоб ни трезвон бубенчиков певучий,
           Ни крик погонщиков, ни спор рабынь
           Не разбудили сон мой легкокрылый.
           Я спать хочу спокойно, как дитя,
           Под мерный шаг на корабле пустыни
           В виденьях сладких грезить долго, долго,
           И в волнах грез, как в бездне, утонуть.
           Когда же диск пурпурового солнца
           Пройдет свой путь обычный над землей,
           И яркими багровыми лучами
           На склоне дня окрасятся пески,
           Тогда меня будите, но не раньше.

   НАЧАЛЬНИК КАРАВАНА

           Осмелюсь ли напомнить я царице,
           Что в зной полдневный тяжек переход.
           Медлительней тогда идут верблюды
           И падают невольники от стрел,
           Низвергнутых велением Ваала
           На дерзостных, вступивших в храм его,
     Нарушивших безмолвие пустыни.
     А ночью мы…

   БАЛЬКИС

                                  Довольно! Я сказала.
          Я так хочу, и повинуйся, раб!
          Постой. Когда к стране обетованной
          Передовой приблизится верблюд,
          И зоркие глаза твои увидят
          Среди смоковниц, кедров и маслин
          Блистающий дворец многоколонный,
          Останови на время караван.
          И пусть набросят лучшие покровы
          На белого, священного слона
          И утвердят на нем мой трон великий,
          Мой пышный трон, сияющий, как солнце,
          Под куполом из страусовых перьев,
          Колеблющих изменчивую тень.
          Тогда в одеждах радужных, сотканных
          Из крылышек цветистых мотыльков,
          Воссяду я, превознесясь над всеми,
          На славный мой и царственный престол,
          Под балдахин мой, веющий прохладой.
          И так явлюсь пред взорами того,
          Кому нет тайн ни в прошлом, ни в грядущем,
          Кому послушны гении и ветры,
          Чей взор – любовь, чье имя – аромат.

   (Начальник каравана уходит. За кущами пальм разбивают шатры.)
   БАЛЬКИС (одна)

                                   О солнце Востока!
           На духом смятенную свет твой пролей.
           К тебе я спешу издалека
           От дышащих зноем полей.
           Да буду я жизнью, зеницею ока,
           Жемчужиной лучшей в короне твоей.
           Да буду я счастьем твоим и покоем,
           И сладостной миррой, и крепким вином.
           Двух мантий мы пурпуром ложе покроем,
           И трон твой пусть троном нам будет обоим,
           И будем мы двое в величье одном.
           И спросят народы: о, кто это, дивная ликом,
           Что делит и власть, и сиянье царя?
           И скажут народы в восторге великом:
           Пред солнцем зажглась золотая заря.
           Мы слуг изберем из жрецов просветленных,
           Нам будут петь гимны, курить фимиам,
           И слава о нас пролетит по волнам.
           И тьмы чужеземцев из мест отдаленных
           Придут и смиренно поклонятся нам.
                                               О солнце Востока!
           На духом смятенную свет твой пролей.
           К тебе я спешу издалека,
           Несу тебе нард и елей,
           Бесценных несу я тебе благовоний,
           Алоэ и смирну, аир и шафран,
           И ветви душистых лавзоний,
           Усладу полуденных стран.
           Но лучший мой дар – это дар сокровенный,
           Расцветший, как лотос, в прохладной тиши, —
     Блаженство любви совершенной,
     Сокровище девственно-чистой души.
     Да минут навеки мои испытанья,
                             Возлюбленный мой!
     Прими утомленную в долгом скитанье,
                             В разлуке земной.
     Прими ее с миром, о солнце Востока,
     И радостным взором приветствуй ее.
     Далеко, далеко
     Да будет прославлено имя твое!

   (Темнеет. Сумерки. Царица подходит к камню и видит спящего Гиацинта.)

     Что вижу я? Красивый, бледный мальчик…
     Он крепко спит, и кудри золотые
     Рассыпались на золотом песке.
     Проснись, проснись, дитя!

   ГИАЦИНТ (просыпаясь)

                                  О чудный сон!
          Мне грезилось, что по небу катилась
          Лучистая и яркая звезда;
          Я протянул к ней жадные объятья,
          И женщиной она очнулась в них.
          Не ты ль со мной, воздушное виденье,
          Окутанное в призрачный покров?
          Да, это ты!

   БАЛЬКИС

                      О нет, мой мальчик милый,
          Я не из тех, минутных жалких звезд,
     Что падают в объятия ребенка,
     Уснувшего в мечтаньях о любви.
     Я – та звезда, что светит неизменно,
     Всегда чиста, незыблемо спокойна,
     Как первой ночью от созданья мира,
     Зажженная над вечностью немой.
     Я – та звезда, которая, быть может,
     Сама сгорит в огне своих лучей,
     Но не падет в объятия ребенка,
     Уснувшего в мечтаньях о любви.

   ГИАЦИНТ

           То был лишь сон.

   БАЛЬКИС

                                   Во сне иль наяву —
           Не все ль равно? Действительность и сны —
           Не звенья ли одной великой цепи,
           Невидимой, что называют жизнью?
           Не все ль равно, во сне иль наяву?

   ГИАЦИНТ

           Нет, слов твоих неясно мне значенье,
           Но голос твой, как нежной арфы звон,
           Меня чарует музыкой небесной.
           О, говори!

   БАЛЬКИС

                       Испытывал ли ты
           Когда-нибудь в твоей короткой жизни
           Весь ужас смерти, всю тоску разлуки,
           Так глубоко и полно, как во сне?

   ГИАЦИНТ

          Нет, никогда. О говори еще!

   БАЛЬКИС

          Ты чувствовал ли негу наслажденья
          С безмерностью нерасточенных сил?
          Любил ли ты с такой безумной страстью,
          Так глубоко и нежно, как во сне?

   ГИАЦИНТ

          Нет, никогда!

   БАЛЬКИС

                                  Ты видишь, я права.
          Мы днем – рабы своей ничтожной плоти,
          Принуждены питать ее и холить,
          И погружать в прохладу водных струй.
          И лишь во сне живем мы жизнью полной,
          Отбросив гнет докучливых цепей,
          Свободные, как гении, как боги,
          Спешим испить от чаши бытия,
          Спешим страдать, безумствовать, смеяться,
          Стонать от мук и плакать от любви.

   ГИАЦИНТ

          Зачем, скажи, небесные черты
          Скрываешь ты ревнивым покрывалом?
          О, подними туманные покровы,
          Дай мне узреть таинственный твой лик.

   (Царица поднимает прозрачное покрывало. Лунный свет.)

     Да, это ты! О радость, о блаженство,
     Блеснувшее в волшебно-сладком сне!
     Да, это ты! И быть иной не можешь…
     И я любил и ждал тебя давно;
     Я чувствовал, я знал, что ты прекрасна,
     Ты – красота, ты – вечность, ты – любовь!
     Но, вижу я, уста твои змеятся
     Холодною усмешкой. На челе,
     Увенчанном блестящей диадемой,
     Надменное почило торжество.
     Богиня ты, иль смертная – кто ты?

   БАЛЬКИС

           На юге радостном, в Аравии счастливой,
                       В трех днях пути от Санаа,
           Раскинулась в оазис прихотливый
                       Моя волшебная страна.
           Там все блаженно без изъятья,
           Все тонет в море красоты;
           Друг другу там деревья и кусты
           Протягивают жадные объятья,
           Сплетаясь звеньями лиан,
           И в спутанных ветвях, над вскрывшейся
                                                                      гранатой,
           Порой колеблет плод продолговатый
           На солнце зреющий банан.
           Там не знаком смертельный вихрь самума;
           Мои стада пасутся без тревог,
           Лишь веющий без шороха и шума,
           Дыханье мирт приносит ветерок
           И, чуть дыша, колышет знойно
     Лазурный сон прозрачных вод.
     Из века в век, из года в год
     Там благоденствует спокойно
     Благословенный мой народ.
     Я та – чье имя славится повсюду,
     Под рокот арф и лиры звон;
     В сказаньях вечных я пребуду
     Певцов всех стран и всех времен.
     За разум мой, могущество и силу
     Мне служат все, познавшие меня.
     Я – Саба. Я молюсь светилу
     Всепобеждающего дня.

   ГИАЦИНТ

          Так это ты, премудрая царица!
          Звезда моя!..

   БАЛЬКИС

                                  Зови меня – Балькис.
          Три тысячи дано мне от рожденья
          Прославленных и царственных имен,
          Три тысячи, из коих лишь одно
          Чарует слух гармонией чудесной.
          Так мать меня звала. И это имя,
          Слетевшее с любимых уст ее,
          Останется в пленительных преданьях,
          Родясь со мной, переживет меня.
          Царица я народам мне подвластным,
          Но ты, дитя, зови меня – Балькис.

   ГИАЦИНТ

           Моя Балькис, я знал тебя давно;
           От жарких стран до берегов Эллады
           Дошла молва о мудрости твоей.
           Прекрасною зовут тебя поэты,
           Великою зовут тебя жрецы.

   БАЛЬКИС

           Ты родом грек? Так хорошо и внятно
           Ты говоришь на языке моем.
           Но я еще твое не знаю имя.
           Скажи его.

   ГИАЦИНТ

                                   На севере Эллады,
           В тенистых рощах родины моей,
           В ущельях гор и на лесных лужайках,
           Везде, где бьют прохладные ключи,
           Благоухает синий колокольчик,
           Клочок небес в зеленой мураве,
           Он любит тень и полумрак вечерний,
           И близость вод, журчащих по камням.
           Перед тобой – дитя весны цветущей,
           Лазурноокий Гиацинт.

   БАЛЬКИС

           Мой Гиацинт, должно быть, долго, долго
           Ты любовался голубым цветком.
           И засинел он, слился с лунным блеском
           И отразился ласковым мерцаньем
           В лазурной мгле изменчивых очей.

   ГИАЦИНТ

          В твоих очах – лучи и трепет звезд!
          И вся ты, вся, пронизанная светом,
          Мне кажешься виденьем лучезарным…
          Ты в сумраке сияешь, как звезда.

   (Проносится метеор.)
   БАЛЬКИС

          Падучая звезда!

   ГИАЦИНТ

                                  Как в сновиденьи.
          О, если бы я мог обнять тебя!
          О, за твое единое объятье
          Пошел бы я на муки и на смерть!
          За влажный зной медлительных лобзаний,
          Сладчайший дар надменных уст твоих,
          Я заплачу тебе ценою жизни!
          Обнять тебя – и после умереть…

   БАЛЬКИС

          Пора идти. Еще сияют звезды,
          Но в воздухе уж чудится рассвет.
          Пора, пора! Тяжел мой путь тернистый,
          Но он меня к блаженству приведет.

   ГИАЦИНТ

          О, погоди! О, выслушай, царица!
          Там, далеко, на родине моей,
          Осталась та, которую любил я,
     Иль думал, что любил. И лишь теперь
     Я понял вмиг, как страшно заблуждался,
     И что тогда я называл любовью,
     То не было и призраком любви.

   БАЛЬКИС

           Люби ее, будь счастлив с ней, мой мальчик,
           Меня зовет божественная цель.
           Прощай, мой друг.

   ГИАЦИНТ

                       Нет, нет, еще мгновенье!
           Ты знаешь ли, как счастлив я теперь,
           Как я судьбу свою благословляю,
           Благословляю море, ветер, бурю,
           Принесшую меня к твоим ногам!

   БАЛЬКИС

           Пусти меня!

   ГИАЦИНТ

                                   Еще, еще мгновенье!
           Дай мне упиться красотой твоей,
           Дай наглядеться в звездочные очи,
           Дай мне побыть в тени твоих ресниц!
           Уходишь ты? Так знай, что за собой
           Холодный труп оставишь ты в пустыне.
           Я буду биться головой о камни,
           В отчаянье разлуки и любви…
           С проклятием тебе сорву повязку
           С моей ноги, – и, кровью истекая,
           Умру один. Будь проклята! Ступай.

   БАЛЬКИС

          Я остаюсь.

   ГИАЦИНТ

                                  Балькис!

   БАЛЬКИС

                                              Ты ранен, милый?

   ГИАЦИНТ

          Случайно я ударился о щебень,
          Когда на берег бросили нас волны,
          Принесшие меня к твоим ногам.

   БАЛЬКИС

          Как ты дрожишь, как бледен! Ты страдаешь?
          Дай рану я твою перевяжу.
          Так хорошо? Не больно? Что с тобою?

   ГИАЦИНТ

          Обнять тебя – и после умереть!

   БАЛЬКИС

          Ты будешь жить. Приблизь твои уста.

   (Обнимает его.)

   (Караван собирается в путь и медленно уходит. Тихо звенят
   колокольчики.)
   ГИАЦИНТ

           Люблю тебя!

   БАЛЬКИС

                                   Как ты прекрасен, милый!
           Мой Гиацинт, скажи мне, – ту, другую,
           Ты, может быть, любил сильней меня?

   ГИАЦИНТ

           Небесных молний режущее пламя
           Сравню ли я с болотным огоньком?

   БАЛЬКИС

           И обо мне ты часто, часто думал?

   ГИАЦИНТ

           Ты представлялась мне совсем иной —
           Такой же юной, гордой и прекрасной,
           Но мужественной, рослой, чернокудрой,
           С бесстрастием богини на челе.
           И как я рад, как счастлив, что ошибся.
           Но мог ли я тогда предугадать,
           Что гордость, власть и мудрость воплотилась
           В таком воздушно-призрачном созданье,
           В таком виденье облачном, как ты?

   БАЛЬКИС

           Мой бледный мальчик, – надо ли иметь
           Высокий, пышный стан, чтоб быть великой?
           Ты посмотри: мой рост не превышает
           Иных цветов на родине моей,
     Но имя Сабы вечно и бессмертно,
     И знаю я, что слава обо мне
     Собой обнимет землю до полмира!

   ГИАЦИНТ

          Не странно ли, – я думал, ты смугла, —
          Но матовым оттенком нежной кожи
          Походишь ты на жемчуг аравийский.
          И мягкий цвет волос твоих волнистых
          Подобен шерсти лани полевой,
          Иль скорлупе ореховой, когда
          Она блестит и лоснится на солнце.
          Как сладостно они благоухают!
          От одного прикосновенья к ним
          Возможно опьянеть. О, дай мне их,
          Обвей меня, засыпь, запрячь под ними,
          Меня всего окутай, как плащом!
          И под душисто-знойным покрывалом
          Я на груди твоей усну…

   (Звон колокольчиков слабеет.)
   БАЛЬКИС

          В моем саду есть тихий уголок,
          Где не слыхать докучных попугаев,
          Ни пенья птиц, ни рокота ручья,
          Где высится лишь тамаринд печальный
          Да ветки ив склоняются к волне.
          Там нет кричащих красками цветов,
          Удушливых и резких ароматов:
          Жасминов, роз, левкоев, анемон, —
     Звездой жемчужной в темных камышах
     Там прячется стыдливо лотос белый
     И тихо льет свой тонкий аромат.
     И вот теперь, я чувствую, ко мне
     Доносится его благоуханье,
     Как под крылами ветерка ночного
     Протяжный вздох натянутой струны.
     И, заглушая нежным ароматом
     Все благовонья крепкие земли,
     Оно растет, растет и наполняет
     Дыханием своим весь мир земной,
     Как мощный гимн неведомому Богу,
     Как торжество ликующей любви.

   ГИАЦИНТ

           Меня ты любишь, дивная, скажи?

   (С ветром доносится замирающий звон.)
   БАЛЬКИС

           Люблю ли я?.. Ах, слышишь эти звуки?!
           Мой караван ушел… Они забыли,
           Они в пустыне бросили меня!

   ГИАЦИНТ

           О, горе нам, Балькис!

   БАЛЬКИС

                                   Не бойся, милый,
           Они придут, они придут за мной.

   ГИАЦИНТ

          А если нет?

   БАЛЬКИС

                                  Оторваны от мира,
          Мы будем здесь блаженствовать вдвоем.

   ГИАЦИНТ

          Но мы умрем от голода и страха,
          Погибнем мы!

   БАЛЬКИС

                                  Вернется караван.
          Пойми, дитя, царица – не былинка;
          Теперь ли, днем ли, вечером, – но все ж
          Рабы мое отсутствие заметят.
          Не бойся, друг, они придут за мной.
          И мы тогда предпримем путь обратный,
          В мою страну я увезу тебя.
          Я разделю с тобой мой трон великий
          И возложу на кудри золотые
          Бессмертием сияющий венец.
          Но ты меня не видишь и не слышишь?..
          Мой Гиацинт, взгляни же на меня!

   ГИАЦИНТ

          Ты – женщина, я слаб и безоружен…
          Мои друзья забыли обо мне…
          Мы здесь одни в пустыне беспредельной,
          Где дикий зверь нас может растерзать.
          Погибнем мы!

   БАЛЬКИС

                                   Они придут, мой друг!
           Виновна я. По моему веленью,
           С рассветом в путь собрался караван.
           «Вы для меня ковров не расстилайте, —
           Сказала я. – Верблюдицу мою
           Оседланной оставьте эту ночь.
           Я возвращусь под сень узорных тканей.
           На мягкий одр, меж двух ее горбов,
           И там усну». – И думая, что я
           Спокойно сплю в шатре моем походном,
           С рассветом в путь собрался караван.
           А я…

   ГИАЦИНТ

                                   Как ты была неосторожна!

   БАЛЬКИС

           А я, склонясь на жаркие мольбы,
           На красоту твою залюбовалась,
           Заслушалась твоих речей волшебных
           И, все забыв, осталась здесь, в пустыне,
           Любить тебя и умереть с тобой.

   ГИАЦИНТ

           О женщина! Меня ты упрекаешь.

   БАЛЬКИС

           Опомнись, друг!

   ГИАЦИНТ

                                  Нет, не ошибся я,
          Упрек звучал в твоих словах так внятно.
          Я чувствую, меня ты ненавидишь…
          Скажи, я прав?

   БАЛЬКИС

                                  Безумец, замолчи!
          Твоя тоска мне сердце разрывает…
          О, если бы ты знал!..

   (Крики за сценой: «Корабль, корабль!»)
   ГИАЦИНТ

          Спасение! Свобода! Боги, боги!
          Прости меня, будь счастлива, Балькис…
          Иду, бегу!

   БАЛЬКИС

                                  А я? Ты шутишь, милый?
          Иль хочешь ты меня покинуть здесь
          Одну, среди песков необозримых!..
          Не правда ли, ты шутишь, Гиацинт?

   ГИАЦИНТ

          Бежим со мной, моей женой ты будешь.

   БАЛЬКИС

          Твоей… женой?.. Иль ты забыл, кто я?

   ГИАЦИНТ

           Ты для меня останешься царицей.

   (Крики за сценой: «Корабль, корабль!»)

     Бежим, моя Балькис!

   БАЛЬКИС

           Бежать с тобою мне… царице Юга?
           Ты надо мной смеешься, Гиацинт!
           Могу ли я оставить мой народ,
           Мой край родной, завещанный отцами,
           И странствовать развенчанной царицей,
           Утратившей и царство, и престол?

   ГИАЦИНТ

           Так оставайся. К вечеру, наверно,
           Твой караван вернется за тобой.

   БАЛЬКИС

           О, да, мой друг, я верю, он вернется, —
           Но ждать его беспомощной, одной,
           Затерянной в пустыне бесконечной,
           Ужасно мне. О, подожди со мной!

   (Крики за сценой: «Корабль, корабль!»)
   ГИАЦИНТ

                                   Прости, идти я должен,
           Ты слышишь зов товарищей моих? —
           Корабль уйдет, и если я останусь,
     А караван замедлится в пути
     Иль, может быть, и вовсе не вернется,
     То…

   БАЛЬКИС

                      Ты меня здесь бросишь умирать?

   ГИАЦИНТ

          Прощай, Балькис нет времени мне больше.

   БАЛЬКИС (опускаясь на колени)

          О милый друг, взгляни, как я слаба!
          Смотри, тебя молю я на коленях,
          Великая, склоняюсь пред тобой.

   ГИАЦИНТ

          Царица, встань!

   БАЛЬКИС

                                  Я больше не царица!

   (Сорвав, бросает свой венец.)

     Я – женщина. Не покидай меня!

   (Крики за сценой: «Корабль, корабль!»)
   ГИАЦИНТ

          Я не могу остаться.
          Будь счастлива, забудь, не проклинай!

   БАЛЬКИС

           Хоть что-нибудь скажи мне на прощанье,
           Что я могла бы в сердце сохранить!

   ГИАЦИНТ

           Ты дорога мне.

   БАЛЬКИС

                                   Только-то, не боле?

   ГИАЦИНТ

           Мне никогда не позабыть тебя.

   БАЛЬКИС

           И это – все? – Довольно, о, довольно!
           Да сбудутся веления судеб.

   (Встает.)

     Ты прав, дитя. Подай мне мой венец.

   ГИАЦИНТ

           Ах, лучший перл потерян в нем.

   БАЛЬКИС

           Так что же?
           Возлюбленный заменит мне его
           Сапфиром ясным, синевы небес,
           Иль мало у него сокровищ ценных?
           Как ты смешон. Подай мне мой венец.

   ГИАЦИНТ

          Прощай, Балькис.

   БАЛЬКИС

                                  Как ты назвал меня?

   ГИАЦИНТ

          Моей Балькис.

   БАЛЬКИС

                                  Перед тобой царица.
          Простись же с ней, как требует того
          Ее высокий сан – прострись пред нею
          И должную ей почесть принеси.

   ГИАЦИНТ (падает к ее ногам)

          Целую прах у ног твоих прекрасных.

   БАЛЬКИС (кладет ему на голову свою ногу)

          Вот так лежат презренные рабы,
          А так

   (заносит кинжал)

     царица мстит за униженье!

   ГИАЦИНТ

          Остановись! Что хочешь делать ты?
          С руками ли, обрызганными кровью,
          Предстанешь ты пред взорами того,
          Кому нет тайн ни в прошлом, ни в грядущем?

   БАЛЬКИС (Гиацинту)

           Иди, но помни: если вновь судьба
           Тебя отдаст мне в руки, как сегодня,
           То я не пощажу тебя. – Ступай.

   ГИАЦИНТ (медленно уходит, потом, оборачиваясь,

           смотрит на нее и убегает.)

   БАЛЬКИС (протягивая руки к востоку)

           Возлюбленный, простишь ли ты меня?

   ИФРИТ

           Ты высшего блаженства не достойна.
           Твой караван вернется за тобой,
           Но я, Ифрит, тебе повелеваю,
           От имени пославшего меня,
           Неконченым оставить путь кремнистый
           И возвратиться вновь в свою страну.

   (Исчезает.)
   БАЛЬКИС (закрывает лицо руками)

           Возлюбленный, тебя я не увижу!

   (Поднимает глаза к небу и видит восход солнца.)

     Великий Ра! Я пропустила час
     Предутренней молитвы. Лучезарный!
     Невольный грех тоскующей прости!

   (Опускается на колени, подняв руки к небу; вдали слышатся колокольчики приближающегося каравана.)

     О солнце! Животворящее,
     Жизнь и дыханье дарящее
     Слабым созданьям земли,
     Всесовершенное,
     Благословенное,
     Вздохам забытой внемли.
     Я была тебе верной в скитании.
     Я хранила твой кроткий завет,
     Злым и добрым давала питание,
     Всюду сеяла радость и свет.
     Открывала убежище странному,
     Не теснила ни вдов, ни сирот,
     Не мешала разливу желанному
     На поля набегающих вод.
     Не гасила я пламя священное,
     Не лишала младенцев груди матерей.
     О великое, о неизменное,
     Не отвергни молитвы моей!
     И хваленья бессмертному имени
     Возносить не престанут уста.
     О, согрей меня, о, просвети меня,
     Я чиста, я чиста, я чиста!

//-- ДЕЙСТВИЕ II --//
   Шатер царицы Савской. Спальный покой. Балькис возлежит на драгоценном ложе. У ног ее сидит старая кормилица Алави.
   БАЛЬКИС

          Мне тяжело, Алави, я больна.
          Сгораю я от мук неутоленных,
     От жгучей жажды мести и любви.
     О, эти кудри нежно-золотые!
     В лучах луны они казались мне
     Подернутыми дымной паутиной.
     Они вились, как тонкие колечки
     Иль усики на лозах виноградных,
     И обрамляли бледное чело —
     Не золотым, о, нет, я помню ясно,
     Совсем, совсем серебряным руном.

   АЛАВИ

           Забудь его.

   БАЛЬКИС

                                   Забыть? А месть моя?
           А сколько я терзалась в ожиданье!
           Год, месяц, день иль много долгих лет…
           Иль миг один, кто знает, кто сочтет,
           Когда мгновенье кажется мне веком?
           А дни бегут и тают без следа,
           Бесплодные в слезах проходят ночи.
           И жизнь плывет, торопится, спешит,
           И вечности холодное дыханье
           Мой бедный ум и сердце леденит.

   АЛАВИ

           Твои рабы найдут его, царица,
           Лишь подожди. Разосланы гонцы.
           Иль хитростью, иль подкупом, иль силой,
           Но будет он в цепях у ног твоих…

   БАЛЬКИС

          В цепях? В цепях, сказала ты, Алави?
          Не так бы я его хотела видеть!

   АЛАВИ

          …И местью ты натешишься над ним.

   БАЛЬКИС

          Отмстить ему? Он так хорош, Алави,
          Он так хорош!

   АЛАВИ

                                  Но не один на свете;
          Твой верный раб, красавец Гамиэль,
          Хорош, как день, как дух арабских сказок,
          Он меж других, как месяц между звезд.
          Его глаза – два солнца стран полдневных,
          Две черные миндалины Востока
          Под стрелами ресниц, густых и долгих,
          Как у газели. Губы – лепестки
          Цветов граната. Голос, рост, движенья…

   БАЛЬКИС

          О, замолчи! – что мне твой Гамиэль,
          Что мне весь мир? Мне больно, я страдаю,
          Сгораю я от муки и любви!
          Он мне сказал: «Прости, идти я должен,
          Ты слышишь зов товарищей моих.
          Корабль уйдет, и если я останусь,
          А караван…»
                                  О низость, о позор!
     И я его молила на коленях,
     Великая, склонялась перед ним!
     И это все простить ему! Подумай!
     Теперь я здесь тоскую, я одна,
     Из-за него отвергнута навеки
     Царем царей, возлюбленным моим.
     А он, наверно, счастлив и доволен,
     Живет в усладах низменных страстей
     И, может быть, как знать, в чаду похмелья
     Товарищам не хвастает ли он,
     Что был на миг любим царицей Юга,
     И подлым смехом страсть мою грязнит!
     Как тяжело на сердце! Я страдаю.
     О, скоро ли они найдут его?
     Тоска, тоска! Утешь меня, Алави,
     Спой песню мне, иль сказку расскажи.

   АЛАВИ

           Стара я стала, голос мой ослаб;
           Но прикажи, я кликну Гамиэля,
           Тебе споет он песню о любви.

   БАЛЬКИС

           Мне все равно, зови его, пожалуй.

   (Алави уходит.)
   БАЛЬКИС (одна)

           О, ласковый и ненавистный взор!
           Как он глядит мне в душу и волнует,
           И пробуждает спящие желанья,
           И мучает, и дразнит, и манит.

   ГАМИЭЛЬ (входит)

          Я пред тобой, о лилия Дамаска,
          Твой верный раб, покорный Гамиэль.

   БАЛЬКИС

          Зачем ты здесь? Ступай, ты мне не нужен.
          Нет, погоди, останься, спой мне, друг.
          Утешь меня арабской нежной песней.
          Мне тяжело. Утешь меня, мой друг.

   ГАМИЭЛЬ (поет, аккомпанируя себе на арфе)

          Послушаем старую сказку,
          Она начинается так:
          За смерчами Красного моря
          Есть остров Ваак-аль-Ваак.
                      Там блещут янтарные горы,
                      Там месяц гостит молодой;
                      Текут там глубокие реки
                      С живою и мертвой водой.
          Там ива плакучая дышит
          Невиданным гнетом ветвей, —
          Не листья, а юные девы
          Колышутся тихо над ней.
                      Поют они: «Слава, Всевышний,
                      Тебе, победившему мрак,
                      Создавшему солнце и звезды,
                      И остров Ваак-аль-Ваак!»
          И гимн их несется в лазури,
          Как сладостный жертв фимиам.
          И падают девы на землю,
          Подобно созревшим плодам.
                      Послушаем старую сказку,
                 Она нам расскажет о том,
                 Как прибыл на остров волшебный
                 Царевич в венце золотом.
     Прошел он янтарные горы,
     Целящей напился воды,
     И в чаще у райского древа
     Его затерялись следы.

   БАЛЬКИС

           Тоска, тоска!

   ГАМИЭЛЬ

                                   О, лотос белоснежный,
           Я не могу ничем тебе помочь?

   БАЛЬКИС

           Ты можешь ли в эбеновые кудри
           Вплести сиянье утренней зари?
           Ты можешь мрак очей твоих восточных
           Зажечь лучом зеленовато-синим,
           Подобным свету лунного луча?
           Не можешь, нет? Уйди же прочь, мне больно!
           Оставь меня одну с моей тоской.

   (Гамиэль уходит.)
   АЛАВИ (вбегая)

           Его нашли, его ведут, царица!
           Он здесь, твой раб, окованный в цепях.
           Как будет он теперь молить и плакать,
           И пресмыкаться, ползая во прахе,
     Уж то-то мы натешимся над ним!
     Но что с тобой, моя голубка, крошка,
     Дитя мое? Иль радостною вестью
     Тебя убила глупая раба?

   БАЛЬКИС

          Он здесь! И я не умерла, Алави?
          Я не во сне?

   ГАМИЭЛЬ (возвращаясь)

                                  О, посмотри, царица,
          На пленника; ведь он точь-в-точь такой,
          Каким хотела ты меня увидеть.
          И вместе с ним закована гречанка,
          Красивая, как молодая лань.

   БАЛЬКИС

          Собраться всем. Начнется суд. Ступайте.

   (Одна.)

     Моя любовь, мой милый, бледный мальчик,
     Как я слаба, как я тебя люблю!

//-- ДЕЙСТВИЕ III --//
   Шатер царицы Савской. Тронный зал.

   В начале действия сцена постепенно заполняется народом:
   жрецы, воины, невольники и невольницы. Гиацинт, окованный по рукам, стоит рядом с молодой, богато одетой гречанкой. За ними воин с обнаженным мечом.
   ГИАЦИНТ (обращаясь к воину)

           Скажи мне, друг, куда нас привели?

   ВОИН

           Узнаешь сам. Вот, погоди, царица
           Сейчас придет свой суд произнести.

   ГИАЦИНТ

           Ответь мне, друг, одно, я умоляю:
           Кто та, кого зовете вы царицей?

   ВОИН

           Царица Сабы, мудрая Балькис.

   ГИАЦИНТ (обращаясь к гречанке)

           Ты слышала? О, Комос! мы погибли!
           Мы у нее, в шатре царицы Юга.
           И это имя нежное. Балькис, —
           Теперь звучит мне смертным приговором, —
           Она клялась не пощадить меня.

   КОМОС

           Она могла забыть тебя. Здесь много
           Невольников красивых, юных, стройных.
           Смотри вокруг. Они тебя не хуже.
           Она могла забыть тебя давно.

   ГИАЦИНТ

           Ты рассуждаешь здраво, как гречанка;
           Под солнцем юга женщины не те. —
           Они в любви так странно-постоянны
           И в ревности не ведают границ.

   КОМОС

          Но если я скажу ей откровенно,
          Как мы с тобой друг друга крепко любим,
          Я, может быть, разжалоблю ее,
          И нас она…

   ГИАЦИНТ

                                  О, глупое созданье!
          Молчи и знай, что если… Вот она!

   ВСЕ (падая на колени)

          Привет тебе, премудрая Балькис.

   (Царица медленно восходит по ступеням, ведущим к трону, и полуложится на подушки. Две черных невольницы обвевают ее опахалом.)
   БАЛЬКИС

          Где пленный грек? А это кто же с ним?

   ВОИН

          Он говорит – она его невеста.

   БАЛЬКИС

          Невеста? А! Боюсь, что никогда
          Его женой бедняжечка не будет.
          «Красивая, как молодая лань!»
          Длинна, как жердь, черна, как эфиопка.
          Ты, право, глуп, мой смуглый Гамиэль.

   (Обращаясь к пленнице.)

     Ты знаешь наш язык? Иль мне с тобой
     По-гречески прикажешь объясниться?

   КОМОС

           Немного знаю.

   БАЛЬКИС

                                   Подойди ко мне,
           Поближе стань и отвечай толково:
           Откуда ты и как тебя зовут?
           Ну, говори.

   КОМОС

                                   Я – Комос.

   БАЛЬКИС

                                               Что за имя?
           Противный звук! – Но, может быть, зато,
           Гордишься ты своим происхожденьем?
           Кто твой отец?

   КОМОС

                                   Отпущенник из Фив.
           Теперь торгует овцами и шерстью.

   БАЛЬКИС

           А мать твоя?

   КОМОС

                                   Рабыня черной крови,
           Невольница.

   БАЛЬКИС

                                  Достойное родство!
          Теперь понятно мне, откуда эта
          Широкая и плоская спина,
          Назначенная матерью-природой
          Не для одежд пурпурных, а для носки
          Вьюков, камней и рыночных корзин.

   (Вставая.)

     От Солнца я веду свой древний род!
     И потому, не только по рожденью,
     Но каждым взглядом, словом и движеньем —
     Царица я от головы до ног.
     А дочь раба останется навеки
     Рабынею, хотя б ее хитон
     Весь соткан был из камней драгоценных.
     Но все равно ты это не поймешь.

   (Садится снова.)

     Итак, увы, ни именем, ни родом,
     Ни красотой похвастать ты не в праве,
     Но, может быть, в искусствах ты сильна?

   КОМОС

          В искусствах?

   БАЛЬКИС

                                  Да. Играешь ты на арфе?

   КОМОС

           Я музыки не знаю, я – фиванка.

   БАЛЬКИС

           Фиванка? А! Ты этим все сказала.
           Твои отцы прославились издревле
           Отсутствием и голоса, и слуха.
           И хоть в душе сгораю я желаньем
           Из уст твоих услышать гимн любви,
           Но страшно мне, что на высокой трели
           Испустит дух мой лучший попугай.
           Так подождем с опасною забавой,
           Не будем петь, возьмемся за стихи.
           Ты можешь ли чередовать легко
           Шутливый ямб с гекзаметром спокойным,
           Произнося торжественные строфы
           Под рокотанье лиры семиструнной? —
           Ведь все же ты гречанка, хоть из Фив.

   КОМОС

           Нет, не могу.

   БАЛЬКИС

                                   Так, значит, уж наверно
           Вакхической ты нас потешишь пляской?
           О, будь мила! Что ж медлишь ты, скорей!
           Заране я с восторгом предвкушаю
           Всю грацию пленительных движений.
           Смелей, дружок!

   КОМОС

                                              Я пляскам не училась.

   БАЛЬКИС

          Как, тоже нет? Что ж можешь делать ты?

   КОМОС

          Прясть, вышивать, считать и стричь баранов.

   БАЛЬКИС

          Мне жаль тебя, мой бедный Гиацинт!
          Твой вкус, мой друг, поистине ужасен.
          Но все же ты мне нравишься. Поди
          И поцелуй, как прежде.

   (Гиацинт подходит к царице. Комос вскрикивает.)

                                                     Что с тобою?
     Ты, кажется, ревнуешь? Ха-ха-ха!
     Она ревнует, слышите ль?

   (Целует его.)
   КОМОС

                                                          О, боги!…
          Оставь его! Он мой жених.

   БАЛЬКИС

                                                          Потише!
          Держи себя учтивей, мой дружок.
          Не забывай, что говоришь с царицей,
     А не с торговкой шерсти иль овец.
     Но, отвечай, его ты очень любишь?

   КОМОС

           Люблю, царица!

   БАЛЬКИС

                                               Любишь глубоко?

   КОМОС

           Как жизнь мою!

   БАЛЬКИС

                                   О, в самом деле, крошка?
           Я тронута до слез твоим признаньем.
           Но, видишь ли, и я его люблю.
           Он миленький и презабавный мальчик.

   КОМОС

     Он мой, он мой! Оставь его, он мой!

   БАЛЬКИС

           Нет, девочка становится прелестной.
           То «да и нет», «не знаю», «не умею»,
           И, вдруг, теперь приобрела дар слова,
           И требует, и молит, и кричит.
           Так как же, Комос, мы его поделим?
           Уж разве мне придется уступить?

   КОМОС

           Всю жизнь, всю жизнь мою не перестану
           Благодарить тебя!

   БАЛЬКИС

                                              Иль, может быть,
          Ты сжалишься и мне его оставишь?

   КОМОС

          О, пощади, не смейся надо мной!

   БАЛЬКИС

          Так пусть наш спор решает сам виновник, —
          Так будет справедливее и проще.
          Ты, милая, согласна ли со мной?

   КОМОС

          Согласна ли? О, с радостью, царица!
          Я вижу, ты – мудрейшая из жен.

   БАЛЬКИС (Гиацинту)

          Что скажешь ты, мой милый, мой любимый?
          Она иль я – подумай и реши.
          Что ж медлишь ты и что тебя смущает?

   КОМОС

          Царица, он дрожит за жизнь свою
          И высказать тебе не смеет правды.
          Но если б в кроткой милости твоей
          Он был, как я, уверен, – то, конечно,
          Явил бы он свою любовь ко мне.

   БАЛЬКИС

          Ты думаешь? – Увидим. Слушай, милый,
          Когда ее ты любишь глубоко,
     Будь счастлив с ней, я жизнь тебе дарую.
     Я повелю вам хижину построить
     В тени олив на берегу ручья.
     Работой вас, коль будете покорны,
     Клянусь тебе, не стану изнурять.
     Да и к тому ж немного друг для друга
     Двум любящим и пострадать легко!
     И вместе с ней, запомни, с нею вместе,
     Всю жизнь, – ты понял ли? – всю жизнь свою
     Вдвоем ты будешь

   КОМОС

                                   О, какое счастье!

   БАЛЬКИС

           Но если я тебе мила, – тогда
           Я ничего тебе не обещаю,
           Быть может, я замучаю тебя,
           Быть может, стану я твоей рабою.
           Скажу одно: и день, и ночь ты будешь
           Со мной – моим рабом иль властелином,
           Мной презренным, иль мной боготворимым,
           Но будешь ты и день, и ночь со мной.

   ГИАЦИНТ

           Я твой.

   БАЛЬКИС (обращаясь к Комос)

                                   Ты слышишь?

   КОМОС

                                              Гиацинт, возможно ль?
          Отступник, будь ты…

   БАЛЬКИС

                                                          Увести ее.
          Да чтоб о милом крошка не скучала,
          Ее вы развлеките. Как и чем —
          Вы знаете. И вы ступайте все.

   ГИАЦИНТ

          Любовь моя, звезда моя, Балькис!
          Я вновь с тобой, у ног твоих прекрасных
          Как счастлив я!

   БАЛЬКИС

                                              Тебе не жаль ее?

   ГИАЦИНТ

          Кого – ее?

   БАЛЬКИС

                                  Твою невесту – Комос?

   ГИАЦИНТ

          Могу ль теперь я вспоминать о ней?
          Я помню ночь в безмолвии пустыни
          И отблеск звезд в таинственных очах…
          И на плечах трепещущие тени
          Далеких пальм, и долгий поцелуй,
          Твой поцелуй, медлительный, как вечность.
     О, дивная, твои уста из тех,
     Что тысячу восторгов несказанных
     Умеют дать в одном прикосновенье
     И могут длить лобзанье без конца.

   БАЛЬКИС

           Прими же мой бессмертный поцелуй.

   (Целует его. Раздается крик за сценой.)
   ГИАЦИНТ

           Ах, что это?

   БАЛЬКИС

                                   Твоя невеста, милый.

   ГИАЦИНТ

           Что с ней? Что с ней?

   БАЛЬКИС

                                               Пустое, мой дружок.
           Немного кожи с ног сдирают, верно,
           И жгут слегка на медленном огне.
           Целуй меня. Да не дрожи так сильно.

   ГИАЦИНТ

           Прости ее, царица, о, прости!

   БАЛЬКИС

           Простить ее? Когда на ней, быть может,
           Еще горят лобзания твои!
     Ведь ты ласкал ее? Как ты бледнеешь!

   Смотри мне в очи. Ты любил ее?

     ГИАЦИНТ
          Да… нет… не знаю… я тебя люблю.

   БАЛЬКИС

          Так пусть ее стенания и крики
          Не охладят восторга ласк твоих.

   ГИАЦИНТ

          Мне жаль ее.

   БАЛЬКИС

                                  А! Ты ее жалеешь.
          Ступай же к ней, возлюбленной твоей.
          Ты можешь ей желанную победу
          Купить ценою собственной крови.

   ГИАЦИНТ

          Как, умереть теперь, сейчас?

   БАЛЬКИС

                                  Решайся.

   ГИАЦИНТ

          Я жить хочу! О, милая Балькис,
          Уйдем со мной, уйдем от этих криков!
          Тебя одну люблю я…

   БАЛЬКИС

                                                          Лжец и трус!
          Скажи мне! Есть в тебе, о, нет, не сердце,
     Но хоть намек ничтожный на него?
     Хоть искра правды, слабый отблеск света,
     Что просвещает каждое созданье,
     Носящее названье – человек?
     И я тебя любила! Но – довольно,
     С тобой я кончила.

   ГИАЦИНТ

                                               Балькис, Балькис!

   БАЛЬКИС

           Молчи и жди. Теперь посмотрим снова
           Избранницу достойную твою.

   (Обращаясь к рабу.)

     Ввести ее.

   (Гиацинту.)

                             Да, кстати, я, желая
     Твою любовь к несчастной испытать,
     Лгала тебе, выдумывая пытки.
     На деле же ее лишь бичевали.

   (Рабы вводят пленницу.)
   КОМОС (падая на колени)

           О, смилуйся!

   БАЛЬКИС

                                  Как скоро ты смирилась!
          У ног моих? Вот это я люблю.

   КОМОС

          О, смилуйся и отпусти, царица,
          Меня домой, на родину мою.

   БАЛЬКИС

          Соскучилась ты очень по баранам?
          Нет, милая, ты пленница моя
          И ею ты останешься навеки.
          И будешь ты каменьями цветными
          Мне волосы красиво убирать,
          Плоды мне подавать, вином душистым
          Мой кубок наполнять, ходить за мной
          Услужливой, покорной, робкой тенью.
          Согласна ты?

   КОМОС

                                  О, да, царица, да!

   БАЛЬКИС

          Но я еще не кончила, – ты будешь
          Мне каждый вечер ноги умывать.
          Согласна ты?

   КОМОС

                                  Исполню все, царица,
          Покорна я.

   БАЛЬКИС

                                   Еще бы нет! Рабыня!

   (Приподнимая край своей одежды.)

     Ты посмотри, какая красота,
     Какая прелесть женственных изгибов.
     Я вспомнила: однажды некий царь
     Невольно внял злокозненным наветам.
     Мои враги, оклеветав меня,
     Ему сказали: знай, колдунья – Саба,
     До пояса лишь женщина она,
     А ноги сплошь покрыты красной шерстью
     С копытами козлиными. И, вняв
     Наветам хитрым, повелел Премудрый
     В своем дворце хрустальный сделать пол
     И в тот покой ввести меня. Мгновенно
     Раздвинулись пурпурные завесы,
     И я увидела великий трон,
     Как посредине озера стоящий,
     Где восседал в роскошном одеянье
     Возлюбленный и звал меня к себе.
     И вот, движеньем смелым и стыдливым
     Приподняла я легкий мой наряд
     И обнажила стройные две ножки,
     Подобные жемчужинам морским,
     Сокрытым в недрах раковин цветистых
     Иль лепестком благоуханных лилий,
     Белеющих в волнах дамасских вод.
     Но возвратимся вновь к малютке Комос.
     Согласна ты покорной быть рабой,

     Но я еще не все договорила.
     Не мне одной, а нам служить ты будешь —

   (Указывая на Гиацинта.)

     Ему и мне; присутствовать всегда
     При наших играх, ласках и забавах,
     И сказками наш отдых услаждать.
     Ты будешь нам ко сну готовить ложе,
     До утра бдеть над нашим изголовьем
     И опахалом, веющим прохладой,
     Нам навевать блаженные мечты.
     Что ж ты молчишь?

   КОМОС

                                  Я слушаю, царица.

   БАЛЬКИС

          Ты, может быть, не поняла меня?

   КОМОС

          Все поняла, и я на все готова.

   БАЛЬКИС

          И ты зовешься женщиной! И ты
          Не бросилась и в бешенстве ревнивом
          В мое лицо ногтями не впилась?!
          Но неужели там, у вас, в Элладе,
          Все женщины так тупы и мертвы?
          Иль недоступны низменным созданьям
          Ни ненависть, ни ревность, ни любовь?
     Но, может быть, ты умысел коварный
     Таишь с кинжалом, скрытым на груди?
     Хитришь со мной, чтоб лучше провести
     И отплатить за униженье смертью?
     Скорей, сейчас же обыскать ее!

   СТРАЖА

           Нет ничего. Гречанка безоружна.

   БАЛЬКИС

           Нет ничего? Тем хуже для нее.
           О, жалкое и слабое созданье,
           Бессильна я пред низостью твоей!
           Тебя страшат лишь мелкие страданья
           Ничтожной плоти. Рабская душа
           Все вынести безропотно готова,
           Чтоб только плоть ничтожную сберечь.
           Будь я тобой, – я и в цепях сумела б
           Соперницу словами истерзать,
           На пытке ей в лицо бы хохотала,
           Я б ей кричала: жги и мучай тело,
           Хранящее следы любимых ласк,
           Ты не сожжешь о них воспоминанья.
           Оно живет и будет жить во мне,
           Пока последний, слабый луч сознанья
           Не отлетит с дыханием моим.
           Будь я тобой! О, жалкое созданье,
           Скажи, чем ты могла его пленить,
           Что он, узнав восторг моих лобзаний,
           Остановил свой выбор на тебе?
           Ты, может быть, чудесно обладаешь
     Каким-нибудь незримым обольщеньем?
     Откройся мне, в чем сила чар твоих?

   КОМОС

          Вот эти чары, вот они, царица!

   БАЛЬКИС

          Как… это твой волшебный талисман?

   КОМОС

          Нет, это – золото.

   БАЛЬКИС

                                              Не понимаю.
          Прошу тебя, толковей объяснись.

   КОМОС

          Понять легко, – он беден, я богата.

   БАЛЬКИС

          А, вот в чем дело! Бедное дитя!
          Так он тебя обманывал и клялся
          В своей любви не прелести твоей,
          А этим веским, жалким побрякушкам?

   ГИАЦИНТ

          Царица, я…

   БАЛЬКИС

                      Что скажешь, Гиацинт?

   ГИАЦИНТ

           В твоей я власти…

   БАЛЬКИС

                       Знаю. Что же дальше?

   ГИАЦИНТ

           Тебя одну люблю я!

   БАЛЬКИС

                                               Верю, да.
           Теперь, конечно, любишь ты царицу.
           А если б я была на месте Комос,
           Рабыней пленной, связанной, избитой,
           Тогда, мой друг, любил бы ты меня?
           Ты жалок мне. – О мудрецы мои,
           Какой совет дадите вы царице:
           Убить ли мне или простить его?

   1-Й МУДРЕЦ

           Ты мудрая, от нас ли ждешь ответа?
           Мы все – твои покорные рабы.
           Твой ум велик, твои веленья святы,
           Что ты решишь, – тому и быть должно.

   БАЛЬКИС

           Так я убью его?

   2-Й МУДРЕЦ

                                               Убей, царица.
           Он лжец и трус, он должен умереть.

   БАЛЬКИС

          Иль отпустить их вместе?

   3-Й МУДРЕЦ

                                              Милосердье
          Есть лучшая великих добродетель.

   БАЛЬКИС

          О, верный мой и преданный народ!
          Всегда, во всем согласен он со мною,
          Хотя бы все мои желанья были
          Причудливей скользящих облаков.

   (Обращаясь к пленным.)

     Да будет так. Свободны вы отныне,
     Безвольные и жалкие рабы.
     Дарю вам жизнь, когда зовется жизнью
     Бесцветное, тупое прозябанье
     Без ярких чувств, стремлений и страстей.

   ГИАЦИНТ

          Ты нам даешь свободу, о царица!

   БАЛЬКИС

          Не я, а вы вернули мне ее.
          Я шла вперед к блаженству светлой цели,
          На зов любви, на радостный призыв, —
          Но юношу с кудрями золотыми
          Лукавый дух мне бросил на пути.
          С тех пор, под властью чар неодолимых,
     Страдала я, томилась и любила,
     Моя душа была в плену постыдном,
     В цепях тяжелых низменных страстей.
     Но миг настал, – глаза мои открылись;
     Свободна я, – сокрушены оковы,
     Прозрела вновь бессмертная душа
     И радостно, как лебедь пробужденный,
     В моей груди трепещет и поет,
     И расправляет блещущие крылья.

   ИФРИТ
   (Неожиданно появляясь, кладет руку ей на плечо.)

     Готовься в путь. Возлюбленный зовет,
     Он ждет тебя. Смотри!

   (Льется яркий свет. Видение Саломона, окруженного гениями.)
   БАЛЬКИС

                                               О сколько света!
           Направь туда, о лебедь, свой полет, —
           К сиянью дня… Что вижу? – ты ли это,
           Возлюбленный!..

   (Падает без чувств.)

   1897 г.

Вандэлин (весенняя сказка)

//-- ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА: --//
   СИЛЬВИО, король магов
   Принцесса МОРЭЛЛА, его приемная дочь, 15-ти лет
   АЛЬБА, подруга Морэллы
   ЖЕНИХИ принцессы:
   РЫЦАРЬ ЖЕЛЕЗНАЯ МАСКА
   ПРИНЦ МАХРОВЫХ РОЗ
   ВАНДЭЛИН
   ШУТ
   ПАЖ
   СВИТА принцессы:
   1-Я ДЕВУШКА
   2-Я – «-
   3-Я – «-
   4-Я – «-
   5-Я – «-
   6-Я – «-
   СВИТА короля магов. Рыцари, дамы, пажи. Розы.
//-- ДЕЙСТВИЕ I --//
   Волшебный сад Морэллы, весь в цвету белых нарциссов. Среди них алеет гигантский мак. Король и шут медленно проходят. Король в широкой одежде медно-красного цвета. На его черных с проседью кудрях блестит золотая тиара.
   КОРОЛЬ

           Ты говоришь, в народе ходит слух,
           Что я терзаю дочь мою Морэллу,
           Что я держу ее как птичку в клетке,
           Томлю ее неволей взаперти,
           Как пленную рабыню? Так ли, шут?

   ШУТ

           Так, повелитель. Говорят в народе,
           Что женихов ты к ней не допускаешь
           И всем велишь отказывать заочно,
           Что никогда ее ни за кого
           Не выдашь ты – и для себя оставишь.

   КОРОЛЬ

           Как ты сказал? Оставлю для себя?

   ШУТ

           Не я, не я сказал, мой повелитель!
           Передаю лишь я тебе о том,
           Что говорят и что ты знать желаешь.

   КОРОЛЬ

           Я знать желаю, как и почему
           В толпе могло возникнуть подозренье,
           Что мне она не дочь. Я знать желаю,
           Кто этот раб, что смел так дерзновенно
           Мутить народ и мир мой нарушать?

   ШУТ

           Молва идет неведомо откуда,
           Молва растет. Но выслушай меня,
     Великий маг. Еще не все погибло —
     Дозволишь ли продолжить?

   КОРОЛЬ

                                  Говори.

   ШУТ

          Великий маг, когда из стран далеких
          Сегодня к нам прибудут женихи —
          Ты их прими открыто и радушно,
          И перед всем собраньем многолюдным
          Пусть дочь твоя, принцесса, даст ответ.

   КОРОЛЬ

          Но это бред, безумье! Кто же может
          За сердце женское ручаться? Нет!
          Я никому не покажу Морэллу,
          Я не могу ручаться.

   ШУТ

                                  О, король,
          Принцесса лишь тобой живет и дышит!
          Она с тебя порой не сводит глаз.
          И кто ж из всех искателей влюбленных
          Ее руки сравняется с тобой
          По мужеству и царственному виду,
          Не говоря о силе тайных чар
          И о твоих чудесных волхвованьях?

   КОРОЛЬ

          На этот раз, мне кажется, ты прав.

   (Уходят.)

   (Толпа девушек из свиты Морэллы. Медленно идут, срывая нарциссы. Некоторые несут готовые венки.)
   1-Я ДЕВУШКА

           Ты видела, какое ожерелье
           Вчера король принцессе подарил?
           Жемчужное, из крупных белых зерен,
           А в середине, будто капля крови,
           Блистает ярко-красный альмандин.

   2-Я ДЕВУШКА

           Да, видела. И за такой подарок
           Не жалко душу было бы отдать,
           Не то что…

   1-Я ДЕВУШКА

           Нет. Жемчужины красивы,
           Но камень мне не нравится. Он страшен!
           И, знаешь ли, он, верно, заколдован?

   2-Я ДЕВУШКА

           Ты думаешь?

   1-Я ДЕВУШКА

                       Не думаю, а знаю.
           Я голову даю на отсеченье,
           Что камень заколдован королем.

   (Проходят, скрываются за чащей цветов.)
   3-Я ДЕВУШКА

          Сегодня мы для прихоти принцессы,
          Должно быть, все куртины оборвем,
          Но королю сплетем венки на диво.

   4-Я ДЕВУШКА

          Ах, бедненькая! Как она хлопочет
          Для своего сурового отца.
          С утра уже в цветах.

   3-Я ДЕВУШКА

                      Не потому ли,
          Что не отец он ей.

   4-Я ДЕВУШКА

                      Как не отец?

   3-Я ДЕВУШКА

                      А ты не знала?

   (Проходит.)
   (Морэлла появляется, окруженная свитой молодых девушек. Она в белом платье, напоминающем нарцисс. Талия стянута широким желтым поясом с красными краями.)
   МОРЭЛЛА

                      Милые подруги,
          Подайте мне серебряную лейку.
          Здесь есть цветы, иссохшие от зноя;
          Их непременно надобно полить.
          Цветы, откройте ваши чаши,

   (Берет лейку и наклоняется к цветам.)

     Раздвиньте шире лепестки,
     Я окроплю коронки ваши
     Струей прохладною реки.

   (Подходит к гигантскому маку и обнимает стебель цветка.)

     Мой алый мак, в пурпурных лепестках
     Скрываешь ты курчавые тычинки,
     Пушистые и черные, как кудри,
     Как смоляные кудри короля.

   АЛЬБА (подходит к принцессе с венком в руках)

           Но ты забыла, милая Морэлла,
           Что в волосах у твоего отца
           Рассыпаны белеющие нити?

   МОРЭЛЛА

           Мне ль этого не помнить? Ведь они,
           Как тонкие серебряные струны,
           Опутались вкруг сердца моего
           Таинственным и странным обольщеньем.
           Седые кудри, как они прекрасны!
           Но есть меж них и черные, как ночь.

   (Целуя мак.)

     Люблю тебя, мой мак благоуханный,
     За цвет твоих пурпурных лепестков.
     Они напоминают мне так живо
     Любимые и гордые уста,
     Которые сегодня пред рассветом,
     Смеясь алели близко. О, так близко —
     От бледных роз горячих уст моих.

   АЛЬБА

          Ты говоришь о короле, Морэлла?

   МОРЭЛЛА

          О нем, конечно.

   АЛЬБА

                                  Об отце твоем?

   МОРЭЛЛА

          Не смей его так называть! Ты знаешь,
          Что не отец он мне, а воспитатель.
          Он близок мне, но он мне не отец.

   АЛЬБА

          Но если он тебя так нежно любит,
          То почему не сделает тебя
          Своей женой?

   МОРЭЛЛА

                      Есть между нами тайна,
          И я клялась великой, страшной клятвой
          Не открывать ее ни перед кем.

   АЛЬБА

          Ни предо мной?

   МОРЭЛЛА

                       Ни пред тобою, Альба.

   АЛЬБА

           Да, вижу я, его ты сильно любишь,
           А между тем…

   МОРЭЛЛА

                       Молчи, не продолжай!
           Я знаю все, что ты сказать желаешь
           Молчи, молчи! Мой Сильвио прекрасен!
           Он мой король, мой маг, мой повелитель!
           Все знаю я, – но я его люблю!

   АЛЬБА

           Несчастная! Тебя он отуманил
           Соблазнами своих проклятых чар.
           Он зол, жесток, – он всеми ненавидим.
           И ты сама, лет пять тому назад,
           Как ты боялась, как ты трепетала,
           Встречая взгляд неласковый его.

   МОРЭЛЛА

           Я и теперь дрожу и холодею,
           Встречая взгляд очей его восточных,
           Его очей властительных, как смерть,
           Таинственных, как мрак осенней ночи,
           Как вечности немая глубина.

   АЛЬБА

           Ты помнишь ли, как он тебя тиранил
           За шалости твоих невинных лет?
     Как он ломал в колючих иглах прутья
     И покрывал багровыми рубцами
     Нежнейший цвет твоих лилейных плеч?

   МОРЭЛЛА

          Он и теперь в минуты исступленья
          Бывает страшен в бешенстве слепом.
          Но милых рук тяжелые удары
          Мне кажутся приятными, как ласки.
          И если мне порой изменит стон —
          Зато какое высшее блаженство
          Я чувствую, когда, склонясь ко мне,
          Чуть слышно он проговорит: «Морэлла,
          Любовь моя!» – в тот несказанный миг
          Мне кажется, что все сиянье неба,
          Что все огни бесчисленных созвездий,
          Лучистых солнц, зеленых метеоров,
          Лазурных лун и розовых комет —
          Сливаются и блещут надо мною,
          Приподнятой высоко от земли.
          Я чувствую величие богини
          В святилище, под куполом цветистым
          С челом блаженным, в волнах фимиама,
          В сверкающем бессмертии любви!

   (Во время монолога Морэллы король появляется в глубине сада и смотрит на принцессу, незамеченный ею.)
   КОРОЛЬ

          Морэлла!

   МОРЭЛЛА

                       Ах! Я не ошиблась, Альба?
           Он здесь! Цветов, несите мне цветов.

   (Берет у девушек венки и, опускаясь на колени, кладет их к ногам короля.)

     О мой король, прими цветы Морэллы,
     Унизанные утренней росой.
     Я нарвала их рано, в час рассвета,
     В тот сладкий час, когда с огнем зари
     Мешаются причудливые тени
     И слышен шорох снов неотлетевших,
     Задержанных трепещущей листвой.
     Мой Сильвио, прими цветы Морэллы!
     В час утренний, томительный и сладкий,
     Я их рвала, мечтая о тебе.
     О, посмотри: не лилии, не розы, —
     Несу тебе унылые цветы,
     С коронкой бледной, с венчиком склоненным
     И с ободком, пурпуровым от страсти, —
     От пламени желаний затаенных —
     Лежать в пыли у ног твоих, как я!..

   КОРОЛЬ

           Оставь, дитя. Тобой я недоволен.
           Мне передали, будто ты вчера
           Бродила долго в роще отдаленной,
           Одна, без свиты?

   МОРЭЛЛА

                      Правда, мой король.
          Гуляла я с моей подругой Альбой.

   КОРОЛЬ

                      И ты была без покрывала?

   МОРЭЛЛА

                                  Да.

   КОРОЛЬ

          А! Ты меня ослушаться посмела!
          Притворщица, змееныш, лицемерка!
          Я дал тебе цветущий светлый сад,
          И ты его бросаешь своевольно,
          Чтоб бегать в роще с ветреной девчонкой.

   (Свита принцессы в страхе разбегается.)
   МОРЭЛЛА

          Прости меня. Клянусь, мой повелитель,
          В последний раз…

   КОРОЛЬ

                      Ты смела не закрыть
          Своих ланит, манящих к поцелую,
          И этих уст, и этих глаз прекрасных!
          Ты обольстить кого-нибудь хотела?
          Скажи, кого же?

   МОРЭЛЛА (вставая)

                       Нет, довольно я
           Тяжелый гнет безропотно сносила,
           Терпела страх и пытки заточенья,
           И горький стыд поруганной любви.
           Мучитель мой, тебя я ненавижу!
           Ты изверг! Ты..

   КОРОЛЬ

                       За это целый день
           Ты проведешь одна в железной башне.

   МОРЭЛЛА

           Мне все равно. К страданьям я привыкла.
           Мне все равно.

   КОРОЛЬ

                       Три дня питаться будешь
           Лишь хлебом и водой и в сад не выйдешь.

   МОРЭЛЛА

           Мне все равно.

   КОРОЛЬ

                       И целых десять дней
           Меня ты не увидишь.

   МОРЭЛЛА

                       Сжалься, сжалься,
           Мой Сильвио!

   (Падает без чувств.)
   КОРОЛЬ

                      Безумное дитя,
          Еще не скоро будешь ты достойна
          Моей любви и нежности моей.
          Но никому тебя не уступлю я,
          Смирю тебя, порабощу тебя,
          Согну тебя, как ветку тонкой ивы,
          Мной взрощенный и сорванный цветок!

   (Наклоняясь, целует ее. Приходит паж.)
   ПАЖ

          Великий Маг! – Ах, что это!.. Принцесса!

   КОРОЛЬ

          Принцессе дурно.

   (Обращаясь к подошедшей свите.)

                 Унести ее!
     Когда очнется, – ей вы передайте,
     Что я на этот раз ее прощаю
     И что ее по-прежнему люблю.

   (Девушки и слуги уносят принцессу.)
   ПАЖ

          Великий Маг, к тебе пришел я с вестью,
          Что прибыли в твой замок издалека
     Два рыцаря. Один из них назвался
     Железной Маской, Принцем Роз – другой.
     И у тебя просить желают оба
     Руки принцессы, дочери твоей.
     Что им сказать?

   КОРОЛЬ

                       Введи их в тронный зал,
           Куда вели собраться всем придворным,
           Всей нашей свите. И гостям скажи,
           Что тотчас пред собраньем многолюдным
           Им дочь моя, Морэлла, даст ответ.

   (Паж кланяется и уходит.)

     Я убежден, она так нежно любит.
     Но я сегодня был неосторожен
     И безрассудно оскорбил ее.
     Как знать, как знать – и если – нет, не верю!
     В моих руках и жизнь, и смерть твоя,
     Дитя мое, любовь моя, Морэлла,
     И вечно, вечно будешь ты моей!

//-- ДЕЙСТВИЕ II --//
   Замок короля магов. Темный, мрачный зал. Трон под балдахином, испещренным знаками зодиака. Король только что взошел на ступени, ведущие к трону. Он в белой одежде, вышитой серебром. На голове его серебряная тиара, покрытая желтым шелком. Морэлла в белом, слегка розоватом платье садится на подушку у ног короля. Вокруг толпятся придворные, рыцари, дамы, пажи. Впереди всех стоят женихи принцессы: Рыцарь Железная Маска – в полном вооружении, с опущенным забралом. Принц Махровых Роз – прекрасный чернокудрый юноша, окружен свитой девушек, одетых розами.
   КОРОЛЬ

                      Приветствую вас, гости дорогие.

   РЫЦАРЬ ЖЕЛЕЗНАЯ МАСКА И ПРИНЦ МАХРОВЫХ РОЗ

          Приветствуем тебя, Великий Маг!
          Приветствуем прекрасную Морэллу.

   КОРОЛЬ (обращаясь к Железной Маске)

          Ты, доблестный, скажи, как звать тебя?

   ЖЕЛЕЗНАЯ МАСКА

          Железной Маской. Прибыл издалека,
          С высоких гор, окутанных туманом,
          Сырым туманом северной страны.
          Отдай мне в жены дочь твою, Морэллу,
          Великий Маг. Клянусь, что буду ей
          Супругом верным, преданным до гроба,
          У нас в роду держать умеют слово
          И лозунг наш гласит «до самой смерти».
          Великий Маг, отдай мне дочь твою.

   КОРОЛЬ

          Но дочери неволить я не стану.
          Спроси ее, – она перед тобою.
          Пускай сама судьбу свою решит.

   ЖЕЛЕЗНАЯ МАСКА

           Ты слышала слова мои, принцесса?
           Молю, ответь.

   МОРЭЛЛА

                       Да, слышать я слыхала,
           Но, признаюсь, желала б также видеть.

   ЖЕЛЕЗНАЯ МАСКА

           Что, дивная, желала б видеть ты?

     МОРЭЛЛА
           Твое лицо. Приподними забрало.

   ЖЕЛЕЗНАЯ МАСКА (поднимая забрало)

           Мои черты не блещут красотой,
           Зато любовь моя тверда, как скалы.
           Зато тебя от всех несчастий в мире
           Вот этот щит сумеет оградить.

   МОРЭЛЛА

           Все это так. Но расскажи мне, рыцарь,
           Какая жизнь мне предстоит с тобой?

   ЖЕЛЕЗНАЯ МАСКА

           Мы будем жить в высоком, старом замке.

   МОРЭЛЛА

           А дальше что?

   ЖЕЛЕЗНАЯ МАСКА

                      Охотиться я буду.

   МОРЭЛЛА

          А потом?

   ЖЕЛЕЗНАЯ МАСКА

                      Как все, – уеду воевать.

   МОРЭЛЛА

          А я?

   ЖЕЛЕЗНАЯ МАСКА

                      А ты в роскошно-скромном платье
          Знамена будешь вышивать шелками
          Иль с тонкой пряжей сидя у окна,
          Ты песню станешь напевать о счастье,
          О радостях грядущего свиданья
          И ждать меня.

   МОРЭЛЛА

                      А после? После что?

   ЖЕЛЕЗНАЯ МАСКА

          Да то же все. Все то же, что у всех.
          Приеду я и привезу подарки
          Тебе, жене моей многолюбимой,
          И детям, если их пошлет судьба.
          Приму отчет в делах твоих, в хозяйстве,
          И похвалю, и пожурю, где надо,
          Затем прощусь – и снова в долгий путь.

   МОРЭЛЛА

           А мне опять к окну, за прялку снова,
           И ждать тебя? И так всю жизнь мою?

   ЖЕЛЕЗНАЯ МАСКА

           Так все живут. Ты молода, принцесса,
           Приучишься, привыкнешь и найдешь
           Душевный мир, и счастье, и отраду
           В спокойной жизни рыцарской жены.

   МОРЭЛЛА (обращаясь к королю)

           Мой Сильв… отец мой, я сказать хотела,
           Молю тебя, не выдавай Морэллу
           За этого смешного сумасброда!
           Я никогда с ним счастлива не буду.
           Отец, отец, оставь меня с тобой!

   КОРОЛЬ

           Не бойся, крошка. Рыцарь, ты услышал
           Твой приговор из уст самой принцессы.
           Не обессудь. Ступай.

   ЖЕЛЕЗНАЯ МАСКА

                       Я повинуюсь.
           Прости, король. Мечта моя, прости.

   (Уходит.)
   ПРИНЦ МАХРОВЫХ РОЗ

           Дозволь теперь и мне промолвить слово.
     КОРОЛЬ
          Что скажешь ты, прекрасный чужеземец?

   ПРИНЦ МАХРОВЫХ РОЗ

          Великий Маг, я прибыл издалека,
          С полей цветущих солнечной страны.
          Я бросил тень садов моих волшебных,
          Наполненных благоуханьем роз
          И свежестью серебряных фонтанов,
          И воркованьем диких голубей,
          Чтобы найти блаженство иль страданье
          В очах принцессы, дочери твоей.

   КОРОЛЬ

          Пусть дочь моя сама тебе ответит.

   МОРЭЛЛА

          Ты нравишься мне, Принц Махровых Роз.
          Но прежде чем вручить тебе навеки
          Мою судьбу, свободу и себя,
          Я знать хочу, что мне сулит в грядущем
          Твоя любовь и наша жизнь вдвоем.

   ПРИНЦ МАХРОВЫХ РОЗ

          Мы будем жить в причудливом чертоге
          Из тонкого цветного хрусталя.
          Вокруг колонн завьются пышно розы,
          Как бледный дождь, повиснут с капителей
          Венками нежно-пурпурных цветов;
          Рассыплются пурпурными коврами,
          Расстелются…

   МОРЭЛЛА

                       О, Принц Махровых Роз!
           Иль ни о чем ты говорить не можешь,
           Как только о цветах и о цветах?

   ПРИНЦ МАХРОВЫХ РОЗ

           Когда б я смел, прекрасная…

   КОРОЛЬ

                       Не смеешь!

   ПРИНЦ МАХРОВЫХ РОЗ

           Что ты сказал, король?

   КОРОЛЬ

                       Что ты не смеешь
           О чем ином твердить принцессе.

   МОРЭЛЛА

           Отец, отец!

   КОРОЛЬ

                       Она еще дитя,
           И не поймет тебя, и не оценит
           Всей хитрой лжи заманчивых речей.
           Ты говорить ей можешь все, что хочешь,
           Но о любви ни возгласа, ни слова!
           Запомни же – ни слова о любви.

   ПРИНЦ МАХРОВЫХ РОЗ

           Великий Маг, твоей послушный воле,
           Я говорить не стану об «ином»,
     Как ты сказал. С цветов я начал слово
     И перейду опять к моим цветам.
     В моем саду росли две чудо-розы.
     Одна из них раскрылась в жар полдневный
     И, расправляя пурпур лепестков,
     Ждала, томясь; – и на закате дня
     Увидела, что расцвела другая,
     Там далеко, на горной высоте.
     Она была в одеждах нежно-белых,
     Но в сердцевине чаши ароматной
     Алел нежданно яркий лепесток.

   КОРОЛЬ

          Смелее, принц. Недурно для начала,
          Но, признаюсь, не нравится мне что-то
          В твоем рассказе яркий лепесток.

   ПРИНЦ МАХРОВЫХ РОЗ

          Я продолжаю. Пурпурная роза
          Смотрела жадно вверх и расцветала
          Все радостней, все ярче и пышней.
          А белая казалась розоватой
          В сиянии и пламени зари.
          И вот с мольбой сказала роза ветру:
          «О ветер мой, лети к подруге белой
          И передай в воздушном поцелуе…»

   КОРОЛЬ

          Довольно, принц, довольно! Ты нарушил
          Наш уговор, – ты должен замолчать.

   МОРЭЛЛА

           Отец, отец!.. О, будь великодушен,
           Как был с Железной Маской. Ведь его
           Ты выслушал и все сказать позволил.
           Чем провинился Принц Махровых Роз,
           Что ты его преследуешь так явно?

   КОРОЛЬ

           Тот был умен, хоть скучноват немного.
           А этот…

   МОРЭЛЛА

                       Этот молод и прекрасен.

   КОРОЛЬ

           И, вижу я, он нравится тебе?

   ПРИНЦ МАХРОВЫХ РОЗ

           Великий Маг, меня лишил ты слова —
           И я молчу. Позволь лишь передать
           Мои дары смиренные принцессе?

   КОРОЛЬ

           Твои дары?

   (Принц Махровых Роз берет из рук своей свиты корзину роз
   и, опускаясь на колени, подает ее принцессе.)
   ПРИНЦ МАХРОВЫХ РОЗ

                       Здесь розы, только розы.
           Прекрасная, возьми мои цветы,
     Душистые, пропитанные солнцем;
     И если я внушить тебе успел
     Хоть что-нибудь похожее на… нежность,
     Ты их надень, обвей чело и руки,
     И, несмотря на все преграды в мире,
     В мой светлый край я унесу тебя.

   КОРОЛЬ

          Возьми их, дочь. Но перед тем чтоб дать
          Ответ ему – подумай хорошенько.
          Иди к себе. Спеши, пора кончать.
          Я так устал. Иди, моя Морэлла.

   (Принцесса уходит.)
   ПРИНЦ МАХРОВЫХ РОЗ

          Великий Маг, дозволь тебе напомнить,
          Что дочери своей ты обещал
          Не принуждать к согласью, ни отказу.

   КОРОЛЬ

          Ты думаешь, она захочет быть
          Твоей женой?

   ПРИНЦ МАХРОВЫХ РОЗ

                      Не думаю, – надеюсь.

   КОРОЛЬ

          Оставь надежду, мальчик безрассудный.
          О, нет, моя Морэлла не из тех,
          Которых можно соблазнить приманкой
     Трескучих фраз, и розами, и солнцем,
     И синевато-черными кудрями,
     И свежестью нетронутых ланит.
     Нет, дочь моя с небесной красотою
     Возвышенный соединяет ум;
     Она чужда ребяческих желаний
     Своих подруг и сверстниц по летам.
     Лишь только то, что вечно и бессмертно,
     Нетленное влечет ее мечты.
     И хочешь ты достичь любви Морэллы?
     Оставь, мой друг, надежду навсегда.

   ПРИНЦ МАХРОВЫХ РОЗ

           Она идет!

   МОРЭЛЛА (медленно идет, вся увитая розами)

                       О, розы, розы, розы!

   ПРИНЦ МАХРОВЫХ РОЗ

           Морэлла, радость! Ты теперь моя?

   МОРЭЛЛА

           О, розы, розы, вы меня пьяните
           Благоуханьем ваших лепестков.
           Какой восторг, какое упоенье!
           Люблю тебя, о Принц Махровых Роз!
           Возьми меня, бежим к свободе, к солнцу,
           В твой радостный, в твой благодатный край,
           Где жизнь, любовь и розы, розы, розы!

   КОРОЛЬ

          Проклятый шут! Я говорил тебе.

   ШУТ

          Твой жезл, король! Простри твой жезл
                                                       волшебный.

   КОРОЛЬ (поднимая жезл)

          Усните! (Все засыпают, кроме принцессы.)
                      Спят. Взгляни сюда, Морэлла,
          Как помертвел твой доблестный жених.
          Не встанет он, не защитит невесту,
          И снова ты во власти чар моих.
          Несчастная! Я б мог теперь свободно
          Убить, неволей долгой истомить,
          Иль медленной тебя замучить пыткой.
          Но странно мне, что прежнего огня
          И бешенства в себе не нахожу я.
          Я так устал, так страшно изнемог,
          Так много мук я пережил сегодня.

   МОРЭЛЛА

          О, ты жесток, отец мой, ты жесток!

   КОРОЛЬ

          Отец теперь! Не Сильвио, как прежде?
          Презренная, и я уверен был
          В твоей любви, в любви ничтожной куклы,
          Отдать себя готовой за венок,
          За ворох роз!

   МОРЭЛЛА

                       Отец, они прекрасны.

   КОРОЛЬ

           Они завянут к вечеру сегодня,
           И лепестки их обратятся в прах,
           Как и любовь того, кому нежданно
           Хотела ты всю жизнь свою отдать.
           Дитя мое, Морэлла, неужели
           Так долго я лелеял твой расцвет,
           Воспитывал с любовью ум и сердце —
           Лишь для того, чтоб уступить тебя
           Мальчишке первому!

   МОРЭЛЛА

                       Он так прекрасен!

   КОРОЛЬ

           Прекрасен он, ты говоришь: прекрасен?
           Ты думаешь, быть может, в целом мире
           Не сыщется подобной красоты?
           Дитя, дитя! А что бы ты сказала,
           Когда бы здесь, сейчас, перед тобой
           Блеснуло вдруг чудесное виденье,
           Такой высокой, чистой, совершенной
           И призрачно-воздушной красоты,
           Что перед ним померкнул бы навеки
           Твой смуглый принц с его садами роз?

   МОРЭЛЛА

           Как, здесь, сейчас? И я его увижу?

   КОРОЛЬ

          Видение блеснет перед тобой.
          Я вызову лишь призрак, дух бесплотный
          Созданья совершенной красоты,
          Таинственного принца Вандэлина.
          На Голубых живет он островах,
          В прозрачном царстве света и лазури
          Меж синевою моря и небес.

     Там, где манит зыбь волны
     В холод влажной глубины,
     Колыхаются едва
     Голубые острова.
     По водам они несут
     Свой лазоревый приют,
     Где, томясь, грустит один
     Кроткий рыцарь Вандэлин.
     Золотистей янтарей
     Тонкий шелк его кудрей,
     Лик поспорит белизной
     С нэнюфарой водяной.
     И всплывают тьмы наяд,
     Чтоб на принца бросить взгляд —
     Так хорош их властелин,
     Кроткий рыцарь Вандэлин.

     Сонмы эльф береговых
     Тень бросают чащ лесных,
     Чтоб вослед ему вдохнуть,
     Вздохом волны всколыхнуть.
     Но плавучих островов
     Не достигнет страстный зов,
     И в лазурь скользит один
     Бледный рыцарь Вандэлин.

   (При первых словах короля о Вандэлине слышится тихая музыка и появляется призрак златокудрого юноши, спящего в голубом тумане. Он исчезает с последними словами песни.)

     Что скажешь ты? Молчишь, моя Морэлла?
     Мне слышен стук сердечка твоего,
     Неверного, изменчивого сердца.
     Я думаю, теперь нарушить можно
     Волшебный сон. Не правда ли, дитя?

   МОРЭЛЛА

           Пусть спят они. Мой милый повелитель,
           Ты мне его покажешь вновь?

   КОРОЛЬ

                                     Кого?
           Возлюбленного Принца Роз Махровых?

   МОРЭЛЛА

           Нет, нет, его, небесное виденье
           На Голубых плавучих островах.

   КОРОЛЬ (улыбаясь)

           Но надо же, мой ветер перелетный,
           Сначала нам покончить с Принцем Роз.

   (Простирает свой жезл над спящими.)

     Проснитесь!

   ПРИНЦ МАХРОВЫХ РОЗ (пробуждаясь)

          Ах, темно в глазах моих от счастья!
          О милая Морэлла, ты моя?
          Иль мне приснилось, будто ты сказала:
          Люблю тебя, о Принц Махровых Роз?

   МОРЭЛЛА

          Не может быть. Ты бредишь, чужеземец.
          Ты верно спал и видел странный сон.
          И я спала. И снилось мне виденье
          Такой неизъяснимой красоты,
          Что в этот миг вся жизнь моя казалась
          Лишь сном пустым, а эта греза – жизнью.

   ПРИНЦ МАХРОВЫХ РОЗ

          Но посмотри, ты вся в моих цветах!
          Ты вся увита розами, принцесса, —
          Условный знак, что будешь ты моею.
          Ты в розах вся!

   МОРЭЛЛА

                      Они завянут, принц.
          Ты видишь, есть уж и теперь меж ними
          Так много пожелтевших лепестков.
          Вот осыпаются. – Ты видишь? – облетели.
          А сорваны давно ли? – и мертвы.
          Так и любовь, и молодость, и счастье,
          И наша жизнь, о Принц Махровых Роз.

   ПРИНЦ МАХРОВЫХ РОЗ

           Что слышу я, прекрасная Морэлла?
           Мы молоды и наша жизнь ясна,
           И столько новых, светлых наслаждений
           Нам обещает юная весна.

   МОРЭЛЛА

           Весна пройдет; за летом будет осень.

   ПРИНЦ МАХРОВЫХ РОЗ

           И вновь весна. Но в солнечной стране,
           В моей стране, царит бессменно лето,
           Горячее и знойное всегда.

   МОРЭЛЛА

           Всегда, всегда одни и те же розы!..
           Не лучше ль жить в прохладе синих волн,
           На островах плавучих и лазурных,
           Окутанных туманом голубым?
           Не лучше ли свободно любоваться
           Вершинами скользящих мимо гор,
           Лесов убранством, зеленью лужаек
           И безмятежной прелестью полей?
           И наслаждаться вечной переменой,
           Плывя вперед вдоль берегов чужих,
           Тонуть в просторе вольном океана,
           Среди лазури моря и небес?

   ПРИНЦ МАХРОВЫХ РОЗ

           Ты говоришь, как в полусне, принцесса.
           И этот бред я должен ли принять
           За твой отказ?

   МОРЭЛЛА

                      Да, Принц Махровых Роз.
          Твои ланиты слишком загорели,
          Цветы завяли. Поздно. Гаснет свет.
          Свой знойный путь уже свершило солнце.
          Прощай, иди. Я не люблю тебя.

   ПРИНЦ МАХРОВЫХ РОЗ

          Прощай, король. Будь счастлива,
                                  принцесса.
          Да не обрушит вечная богиня
          Свой тяжкий гнет на гордую головку.
          Пойдемте, розы. Солнце нас зовет.

   (Уходит.)
   МОРЭЛЛА

          О мой король, мой маг, мой повелитель!
          Тебе я буду дочерью послушной,
          Твоей рабыней преданной, чем хочешь,
          Но дай еще, о, дай увидеть вновь
          Тот призрак светлый, нежное виденье
          На Голубых плавучих островах!

   КОРОЛЬ

          Его увидишь ты, но не сегодня.
          Ступай, дитя.

   МОРЭЛЛА

                      Когда же, мой король?

   КОРОЛЬ

           Быть может – завтра, если будешь кроткой
           И любящей; быть может – никогда.
           Теперь иди. Усни, моя Морэлла.
           Я так устал.

   МОРЭЛЛА

                       До завтра, мой король.
           Спокойной ночи. Видишь, я послушна.

   (Уходит, повторяя)

     Быть может, завтра. Завтра, может быть!

   КОРОЛЬ (обращаясь к шуту)

           Ты понял, друг? – Теперь она захочет
           Послать ему немедля свой портрет:
           – Корабль утонет. С голубем отправит
           Письмо красавцу, – сгинет голубок.
           Так год пройдет. И вот в берете черном
           Пред ней предстанет траурный герольд:
           «Ты знала счастье, будь тверда в страданье, —
           Промолвит он, – готовься к горьким дням.
           Там, далеко, на острове лазурном,
           На ложе мха и раковин цветных,
           В венке из трав и водорослей бледных
           Уснул навек прекрасный Вандэлин».
           Она поплачет, погрустит немного
           О радостях утраченной любви;
           Но день придет – и ум ее созреет
           Для пониманья вечной красоты,
     И детские мечты она забудет,
     Чтоб разделить венец моих познаний,
     Чтоб быть моей подругой и женой.

   ШУТ

          Но кто же он? Кто этот призрак светлый?

   КОРОЛЬ

          Мое созданье, плод моей мечты,
          Мной созданный из пламени кометы
          И пены волн, мной вызванный на миг
          Для обольщенья девочки упрямой,
          Для помраченья красоты земной.

//-- ДЕЙСТВИЕ III --//
   Спальня принцессы, помещенная внутри башни. Решетчатые ставни высокого окна открыты, алеет вечернее небо. Занавески алькова отдернуты и видна узкая постель. Морэлла, в широкой бледно-розовой одежде, с распущенными волосами сидит у окна и смотрит на медальон, который держит в руках. Альба стоит около принцессы.
   МОРЭЛЛА

          Хорош портрет мой?

   АЛЬБА

                      Кажется, хорош.
          Но не совсем похоже выраженье.
          Твоя улыбка, блеск твоих очей
     И все черты в нем переданы верно,
     Как должно быть. Но это все ж не ты.

   МОРЭЛЛА

           Не все ль равно? Ведь я на нем красива?
           Нет, ты права: безжизнен мой портрет.

   АЛЬБА

           Но что же делать? В целом королевстве
           Нет лучшего художника, а надо
           Скорей портрет твой принцу отослать.

   МОРЭЛЛА

           Нет, этой куклы с мертвою улыбкой
           Пусть не увидит рыцарь Вандэлин.
           Я жить хочу в мечтах его лазурных
           Прекраснейшим созданием земли,
           Воздушней крыльев бабочки весенней,
           Хрустальней струй нагорного ключа.
           Я чувствую, я знаю: я – прекрасна,
           Но перед ним, виденьем голубым,
           Звездой хочу гореть я несравненной,
           Чтоб не было мне равной в целом мире,
           Средь саламандр, и нимф, и легких эльфов,
           Ни на земле, ни в грезах, ни во сне.

   АЛЬБА

           Но как же быть с портретом?

   МОРЭЛЛА

                       Ах, не знаю.
           Портрета нет, пошлю ему венок.

   АЛЬБА

          Нарциссов бледных с венчиком склоненным
          И с ободком, пурпуровым от страсти,
          Пошлешь ему?

   МОРЭЛЛА

                      О, злая, злая, злая!

   (Прислушиваясь.)

     Сейчас увидишь. Вот, они идут.
     Несут корзины ландышей росистых.

   (Входят девушки с ландышами.)

     Счастливые, свободные созданья,
     Вы принесли дыхание весны.

   1-Я ДЕВУШКА

          А как теперь отрадно там, на воле…
          До сумерек бродили мы в лесу.

   2-Я ДЕВУШКА

          Как много там фиалок распустилось.

   3-Я ДЕВУШКА

          И синих гиацинтов, и гвоздик.

   4-Я ДЕВУШКА

          И розовых, душистых анемонов.

   5-Я ДЕВУШКА

           И лютиков.

   6-Я ДЕВУШКА

                       Но мы их не срывали,
           Мы собирали ландыши одни.

   МОРЭЛЛА

           Подвиньте ближе мраморные вазы,
           Пусть дышат здесь весенние цветы.
           Разбросьте их и тут, и там, и всюду,
           Усыпьте пол вкруг ложа моего.

   (Обращаясь к Альбе.)

     Дай мне перо от крыльев лебединых
     И лилии атласный лепесток.
     А вы настройте арфы золотые,
     Пусть, как струна, звучит мое письмо.

   (Берет лебединое перо и пишет на лепестке лилии. Арфы тихо ропщут.)

     «Мой Вандэлин, когда ты крепко спишь
     И длинные ресницы золотые,
     Как лилии червонные тычинки,
     Чуть-чуть дрожат на бархате ланит,
     Подобно крыльям реющей цикады,
     Когда ты весь блаженством упоен,
     Весь, как цветок, росою растворенный,
     Изнеможен избытком вешних грез, —

     Мой Вандэлин далекий, принц мой ясный,
     Люби меня в твоем лазурном сне».

   (Привязывает письмо к белому голубю, которого приносит паж.)

     Лети, мой голубь, светлою дорогой,
     Луч месяца тебе укажет путь.
     О, плачьте, плачьте, арфы золотые,
     Нет белоснежных крыльев у меня!

   (Выпускает голубя в окно. Арфы продолжают звенеть.)

     Лети, лети, мой голубок,
     В морскую даль, где спит волна.
     Скажи ему, что мир широк,
     Что в целом мире я – одна.

     Скажи ему, что надо мной
     Все ярче блещет серп луны,
     Что влажный зной, весенний зной,
     Заворожил ночные сны.

     Что тяжелей на сердце гнет,
     Темнее ночь, бледнее день,
     Что грусть моя растет, цветет,
     И увядает, как сирень.

   ПАЖ (входит)

          Великий Маг прислал меня узнать,
          Что делает прекрасная Морэлла?

   МОРЭЛЛА

           Скажи ему, я ландыши плету.

   (Паж уходит.)

     О, всюду он, могучий, ненавистный.

   АЛЬБА

           Ляг, милая Морэлла. Ты бледна.
           Напрасно ты все ложе окружила
           Стеной цветов; позволь мне унести
           Хоть часть из них. Их аромат убийствен.

   МОРЭЛЛА (Сбросив розовую одежду и оставшись в белом спальном платье, ложится на постель.)

                 О, нет, оставь, я ландыши люблю,
                 Дыханье их каким-то сладким звоном
                 Мне навевает чудную мечту,
                 Оставь меня, уйди. Я засыпаю…
                 Мне грезится, я ландыши плету…

   (Засыпает. Альба и девушки уходят. В комнате разливается розовый свет и слышится музыка. Медленно проходит Принц Махровых Роз. За ним следуют Розы.)
   БЕЛАЯ РОЗА

           Я – белая роза, живу лишь весною,
           Все счастие жизни уходит со мною.

   АЛАЯ РОЗА

          Со мной расцветает, чтоб властвовать
                                                               вновь.

   ЧАЙНАЯ РОЗА

                      Люблю и ревную.

   АЛАЯ РОЗА

                      Блаженство дарую.

   КРАСНАЯ РОЗА

          Я – страсть и желанье.

   ЖЕЛТАЯ РОЗА

                      Я – месть.

   АЛАЯ РОЗА

                      Я – любовь.

   ЖЕЛТАЯ РОЗА

          Я – желтая роза, я жалю шипами.
          Приди, о принцесса, и царствуй над нами,
          Тебе мы откроем все чары свои.

   КРАСНАЯ РОЗА

          И сердце отравим горячими снами,
          Блаженства, страданья, тоски и любви.

   ЧАЙНАЯ РОЗА

          Я – чайная роза, я – грусть и томленье.

   БЕЛАЯ РОЗА

           Я – белая роза, живу лишь мгновенье.

   ЖЕЛТАЯ РОЗА

           Я – роза безумья, воскресшего вновь.

   ЧАЙНАЯ РОЗА

           Люблю и ревную.

   АЛАЯ РОЗА

                       Блаженство дарую.

   КРАСНАЯ РОЗА

           Я – радость.

   ЧАЙНАЯ РОЗА

                       Я – нега.

   ЖЕЛТАЯ РОЗА

                       Я – месть.

   АЛАЯ РОЗА

                       Я – любовь.

   МОРЭЛЛА (в полусне)

           Нет, розы, нет! Оставьте зов напрасный.
           Сгорел мой день. Забудьте обо мне.
           О, Вандэлин далекий, принц мой ясный,
           Люби меня в твоем лазурном сне.

   (Засыпает снова. Розы исчезают. Розовый свет сменяется голубым, лунным, падающим в окно. Появляется призрак Вандэлина. Он в светлых одеждах и держит в руках золотую лиру.)
   ВАНДЭЛИН

          Я с тобой, всегда с тобой.
          Близок остров голубой,
          Из лучей небесных звезд
          Перекинут звездный мост.
          Ты придешь в мой светлый храм,
          Только будь покорна снам,
          В пробужденье и во сне
          Помни, помни обо мне.

     Посмотри, ведь ты не та, —
     Вся стремленье, вся мечта,
     Ты бесплотней и сквозней
     В мире реющих теней,
     На тебя от лунных стран
     Пал серебряный туман.
     Вся в лазури, вся в огне,
     Помни, помни обо мне.

     Только ландыш зацветет,
     Грусть на сердце упадет,
     Будет грудь твоя болеть,
     Сладкой болью тихо млеть.
     Будет каждою весной
     Мысль твоя лететь за мной,
     И вздохнешь ты в тишине;
     Помни, помни обо мне!

   (Входит король в черной одежде, вышитой красными знаками зодиака. На голове черная шапочка, в руках магический жезл, за поясом цветок мака.)
   КОРОЛЬ (приближаясь, видит Вандэлина)

           Как, это он? Мое созданье, дух,
           Мной вызванный из мира неживущих,
           И здесь над нею веет вольным сном?
           Иль власть моя потеряна навеки,
           Я более не Сильвио, не маг?
           Прочь, сгинь, уйди, проклятое виденье!

   (Протягивает жезл.)

     Не слушаешь? Тебя я заклинаю
     Моим жезлом, священным, страшным знаком
     Двух змей сплетенных! Перстнем Саломона!..
     Звездой пятиконечной… А! – дрожишь!
     Развейся пеной, созданный из пены,
     Лети, вернись к началу своему.

   (Дух исчезает. Музыка постепенно замолкает вдали.)
   МОРЭЛЛА (просыпается)

           Ах, Сильвио, как горько пробужденье!
           От райских грез ты отозвал меня.
           Мне было грустно, но какою грустью!
           Как жизнь была безбрежна и светла.
           Мне было сладко, радостно, привольно,
           Лазурью волн я счастлива была,
           Я не спала – я пела, я любила,
           Я ландыши весенние плела.

   КОРОЛЬ

          Всё ландыши, лазурные потоки
          И лунный свет. О, бедное дитя!
          Как пред тобой виновен я безмерно.
          Пора кончать. Иль слишком далеко
          Зайдет игра, и будет возвращенье
          Все тяжелей рассудку твоему.
          Эй, паж!

   (Из соседней комнаты прибегает мальчик.)

     Возьми мой перстень королевский,
     Снеси шуту. Он знает и поймет.
     О, как бледна ты, милая Морэлла.
     При лунном свете сон всегда тревожен,
     Завесь окно, безумное дитя.

   МОРЭЛЛА

          Ты слишком добр сегодня, повелитель.
          Ты так давно не говорил со мной.
          Мне хорошо. Быть может, счастье близко.
          Но ландыши вокруг благоухают
          Так сладостно, что хочется мне плакать.
          Я счастлива, но душу отчего-то
          Недоброе предчувствие томит.

   КОРОЛЬ

          Весенние тебя смущают грезы.
          Но подожди; истает шумный май
          И отжужжит назойливое лето.
          А там опять багряной позолотой
     Оденутся дубовые леса.
     Мы разведем костры в священной роще;
     Начнутся пляски. Тысячи людей
     Тебе молиться будут, как богине,
     И поклоняться статуе твоей.
     Зимою пир перенесем мы в залу —
     Ты будешь там царицею моей.
     В каком восторге, помнишь, ты плясала,
     Окутанная сетью золотой,
     И сквозь нее твое блистало тело,
     Как небо сквозь последнюю листву?
     А вечера у яркого камина?
     Ты на коленях дремлешь у меня,
     А я тебе рассказываю сказки,
     Где, как всегда, – пустыня, ты и я.
     Ты помнишь ли… Задумалась. – Не слышит. —

   МОРЭЛЛА

           Портрет так плох. Что я пошлю ему?

   КОРОЛЬ

           Ты думаешь о принце Вандэлине?
           (Опять, опять безумный этот бред.)

   МОРЭЛЛА

           О том, кого открыл ты мне в виденье,
           Кого во сне я вижу каждой ночью,
           О ком душа тоскует и болит.

   КОРОЛЬ

          Есть у тебя старинный мой подарок,
          Магическое зеркало твое.
          Иди к нему. Смотрись с улыбкой ясной,
          Как только что смеялась ты во сне.

   (Подводит ее к зеркалу, которое задергивает потом покрывалом.)

     Вот так. Теперь останется навеки
     Запечатленной красота твоя.

   МОРЭЛЛА (приподнимая покрывало)

          Да, это я! Я точно как живая.
          О, если б я осталась навсегда
          Такой, как здесь, – влюбленной и любимой!

   (Входит шут, переодетый герольдом.)
   КОРОЛЬ

          Дитя мое, вот траурный герольд
          От рыцаря и принца Вандэлина;
          Он весть принес с плавучих островов.

   МОРЭЛЛА

          Посланником от Вандэлина? Этот?
          Весь в трауре? – К чему твой черный плащ?
          О, говори же!

   ШУТ

                      Будь тверда в страданье.

   МОРЭЛЛА

           Что ты сказал?

   ШУТ

           Готовься к горьким дням.

   МОРЭЛЛА

           Мой Сильвио, мне страшно. Я слабею.

   КОРОЛЬ (шуту)

           Кончай живей.

   (Морэлле)

     Не бойся, я с тобой.

   ШУТ

           В лазурной мгле, на острове плавучем,
           На ложе мха и раковин цветных,
           В венке из трав и водорослей бледных
           Уснул навек прекрасный Вандэлин.

   МОРЭЛЛА

           Ты лжешь, ты лжешь! Твой голос дышит ложью.
           Он мне знаком. Так странно мне знаком.

   (Срывает забрало, шут убегает.)

     Забрало прочь! Ах! Что со мною? Где я?
     И это ты, ты обманул меня!

   КОРОЛЬ (хочет обнять ее)

          Морэлла!

   МОРЭЛЛА (вырываясь)

                      Нет! О, ты мне ненавистен!
          Пусти меня. Я странницей пойду
          Через леса, и горы, и долины,
          Весь белый свет повсюду исхожу.
          Найду его, увижу, иль погибну!

   КОРОЛЬ

          Дитя мое, когда бы целый свет
          Ты странницей бездомной исходила,
          То не нашла бы принца своего.
          Дитя мое, пустынною равниной
          Для избранных ложится путь земной.
          Проходят дни, зима сменяет осень,
          В круговороте скучном и безвольном
          Все тот же мрак и та же суета.
          Дитя мое, нет в нашем скудном мире
          Ни островов лазурных, ни видений,
          Окутанных туманом голубым.
          Лишь мы одни, владеющие силой
          Великих тайн, держащие печать
          И драгоценный перстень Саломона,
          Мы – можем все. Мы властны населить
          Дождливый мрак безрадостной пустыни
          Созданьями нетленной красоты.
          Но в этом мире все, что выше мира,
          Зовется сном. Дитя мое, пойми,
          Твой Вандэлин – бесплотное виденье,
          Он – только сон, не более как – сон.

   МОРЭЛЛА

           Опять обман! Обман везде и всюду.
           Обманом я, как сетью, обвита.
           О злой колдун, отдай мой сон лазурный!
           Пусти меня!.. Я в сон, в мой сон хочу!..

   КОРОЛЬ (протягивая ей цветок мака)

           Дитя мое, несчастная Морэлла,
           Вот, посмотри, любимый твой цветок,
           Пурпурный мак; вдохни его дыханье,
           Оно дает забвенье и покой.

   МОРЭЛЛА

           Прочь, красный ларв с раскрытыми устами!
           Он весь пропитан кровью, как вампир,
           Моею кровью – да, что каждой ночью
           Он выбирал из сердца моего,
           Всю выбирал по капле. А наутро
           Мне говорил: «Как ты бледна, дитя».

   КОРОЛЬ

           Безумная, презренная, ни слова!
           Иль я забудусь – и твоим щитом
           Твое безумье более не будет.

   (Бьет ее цветком.)
   МОРЭЛЛА (падая на колени)

           О, бей меня, топчи меня, топчи!
           Мой Сильвио, легки твои удары,
           Они приносят сладость, а не боль.

   КОРОЛЬ

          Что сделал я?! Любовь моя, Морэлла,
          Иль я твоим безумьем заражен?

   МОРЭЛЛА

          Отдай мой сон! Свободы, грез, лазури!

   (Подбегает к окну.)

     Он близок, здесь мой остров голубой!
     А вот и мост, сияющий над бездной,
     Вот мост к нему, весь сотканный из звезд.

   КОРОЛЬ

          То – Млечный путь, дитя мое больное.

   МОРЭЛЛА

          Мне все равно. Коль нет других путей,—
          Пройду небесным, чистым, звездным,
                                                       млечным…

   (Бросается в окно.)
   КОРОЛЬ

          Ушла. И я не удержал ее.
          Но не разбилась, нет. Я видел ясно,
          Как шла она по Млечному пути.
          Под нею звезды пели от блаженства,
          От счастия служить ее стопам.
          Она неслась все выше, выше, выше,
          Вошла в свой сон, вступила в лунный мир,

     Засеребрилась облаком воздушным,
     Заволоклась туманом голубым.
     Вернуть нельзя. Догнать еще возможно.

   (Принимает яд.)

     Прощай, земля, дождь, ветер, сумрак,
                                                     плесень,
     Земная глушь, земная пустота.
     За ней, за ней, в лазурные туманы,
     Другим путем, но к той же высоте.

   (Падает мертвым.)

   1899 г.

Том IV
1900–1902

С.А. Муромцеву

I. Брачный венок

Брачный венок

   …Друг! Как ты вошел сюда
   не в брачной одежде?
Евангелие от Матфея. 22, 12

     Майским днем – под грезой вдохновенья —
     Расцвели в саду моем цветы:
     Алый мак минутного забвенья,
     Мирт любви, фиалки отреченья,
     Розы снов и лилии мечты.

     Не коснулась осень золотая
     Их живой и чистой красоты.
     Злые вихри, с юга налетая,
     Пронеслись в душистый вечер мая —
     И завяли лучшие цветы.

     Не печаль мои туманит взоры —
     Сонмы дев спешат издалека.
     Упадут тяжелые затворы,
     «Се, Жених грядет!» – воскликнут хоры…
     Мне ль войти без брачного венка?
     И пошла я странницей смиренной
     На призыв немеркнущей звезды.
     Мне навстречу странник вдохновенный
     Я к нему – с мольбою неизменной:
      – «Укажи мне вечные сады».

     Он взглянул таинственно и строго:
      – «Отрекись от тленной красоты.
     Высоко ведет твоя дорога,
     В светлый край, в сады живого Бога,
     Где цветут бессмертные цветы».

II. На высоте

На высоте

     Искала я во тьме земной
          Мою мечту.
     Но ты сказал: «Иди за мной
          На высоту!»

     Твой властный зов мне прозвучал
          Моей судьбой.
     И я пошла к уступам скал —
          И за тобой.

     Иду. Земля еще близка,
          Но ты – со мной.
     Внизу клубятся облака
          Над тьмой земной.

     Внизу едва синеет лес,
          Сквозит туман.
     Все ближе веянье чудес
          Небесных стран.

     Все шире купол голубой
          Ты – не один.
     Иду с тобой и за тобой
          К венцу вершин!
     Легки пути твои, легки
          К рожденью дня.
     Не оставляй моей руки,
          Веди меня.

     Иные лавры здесь цветут,
          Они – не те.
     Как хорошо! Как тихо тут —
          На высоте!..

//-- * * * --//

     Я верю, я верю в загробные тайны,
     В блаженство и вечность нездешней страны.
     Я верю, что наши пути не случайны,
     Я верю в мои вдохновенные сны.
     Я верю в бессмертье, в пределы страданья,
     В грядущее царство святой красоты,
     В победу желанья, в венец ожиданья,
     И в жизнь, и в мои золотые мечты.
     Я верю, что мы воскресаем веками,
     Чтоб снова и снова любить и страдать;
     Что Разум Предвечный не дремлет над нами, —
     Я верю в судеб роковую печать.
     За мной, утомленные гнетом сомнений!
     Вы, пьющие жадно от мутной волны.
     Мне шепчут виденья моих откровений,
     Мне светят мои вдохновенные сны!

Моя любовь

     В венке цветущем вечных былей
     Бессмертный лавр – любовь моя!
     То – белизна саронских лилий,
     То – отблеск ангельских воскрылий,
     То – блеск нагорного ручья.

     Она пройдет свой путь кремнистый —
     Непобедима и верна, —
     Как шорох нивы колосистой,
     Как вздох волны, живой и чистой,
     Как снов полночных тишина.

     Во тьме незнанья и сомненья
     Алмазный луч – любовь моя!
     То – белых горлиц оперенье,
     То – звезд серебряное пенье
     О довершенье бытия.

//-- * * * --//

     Повсюду – странница усталая —
     Спешила я на дальний зов.
     Тебя ждала. Тебя искала я
     Во тьме неведомых веков.

     Душа, тоскуя в ожидании,
     Горела чище и святей.
     О, да свершится испытание
     Неисповедимых путей!

     И вот, на голос призывающий
     Открылись дивные уста.
     Блеснула властью покоряющей
     Снегов нагорных чистота.

     И вновь в стране обетования
     Воздвигнут пышно светлый храм.
     Веди меня путем познания
     К недостижимым небесам!

//-- * * * --//

     Есть радости – они как лавр цветут.
     Есть радости – бессмертных снов приют.
     В них отблески небесной красоты,
     В них вечный свет и вечные мечты.

     Кто не страдал страданием чужим,
     Чужим восторгом не был одержим,
     Тот не достиг вершины из вершин,
     В тоске, в скитаньях, в муках – был один.

Молитва о гибнущих

     О Боже праведный!
         Внемли моления
         За души гибнущих
         Без искупления;
         За всех тоскующих,
         За всех страдающих,
         К Тебе стремящихся,
         Тебя не знающих!

     Не вам, смиренные,
     Чья жизнь – молчание,
     Молю покорности
     И упования.
     Вам, духом кроткие,
     Вам, сердцем чистые,
     Легки и радостны
     Тропы тернистые.

     Но вам, мятежные,
     Глубоко павшие,
     Восторг с безумием,
     И злом смешавшие;
     За муки избранных,
     За боль мгновения —
     Молю познания
     И откровения!

III. Лилит

Лилит [5 - Лилит – богиня любви и смерти; по древнехалдейскому преданию, она была первой женой Адама, обольстившей его. (Прим. автора.)]

   Faust:
   Wer ist denn das?
   Mephistopheles:
   Betrachte sie genau!
   Lilith ist das.
   Faust:
   Wer?
   Mephistopheles:
   Adams erste Frau.
   Nimm dich in Acht vor ihren shonen Haaren
   Vor diesem Shmuck, mit dem sie einzig prangt.
   Wenn sie damit den jungen Mann erlangt,
   So lasst sie ihn so bald nicht wieder fahren [6 - Фауст: Кто там?Мефистофель: Лилит.Фауст: На мой вопрос,Пожалуйста, ответь мне прямо.Кто?Мефистофель: Первая жена Адама.Весь туалет ее из кос.Остерегись ее волос:Она не одного подросткаСгубила этою прической.Гете. «Фауст», «Вальпургиева ночь» (пер. Б. Пастернака).].
(Goethe, Faust, Walpurgisnicht)

//-- 1 --//

     Ты, веригами окованный,
     Бледный странник, посмотри, —
     Видишь замок заколдованный
     В тихом пламени зари?
          Позабудь земные тернии,
          Жизнь светла и широка,
          Над тобой огни вечерние
          Расцветили облака.
     Свод небесный, весь в сиянии
     Ярким пурпуром залит.
     Слышишь роз благоухание?..
     Я – волшебница Лилит.

          Ты войди в сады тенистые,
          Кущи тайные мои,
          Где журчат потоки чистые,
          Плодотворные струи;
     Где горят цветы зажженные
     Догорающим лучом,
     Реют сны завороженные,
     Веют огненным мечом;
          Где блаженное видение
          Усыпит и обольстит
          Крепким сном… без пробуждения…
          Я – волшебница Лилит!

//-- 2 --//

     Я прохожу в убранстве темных кос,
     В шелку моих чарующих волос,
          Подвесками червонными звеня,
          Блестит венец на рожках у меня.
     Прекрасна я, как лилия долин,
     Как сельский крин – наряд богини прост,
     Но, веером раскинув пышный хвост,
     От жадных глаз прикрыл меня павлин.
     И я, спустив мой пояс золотой,
     Томлю и жгу чуть видной наготой.

          От сладких чар не уклоняй свой взгляд,
          Но берегись волос моих коснуться,
          Не то в тебе нежданно встрепенутся
          Такие сны, каких не заменят
     Ни жизнь, ни смерть, ни рай, ни ад,
     Ни мрак пучин, ни море света,
     Ни сад блаженный Магомета, —
     Ничто, ничто не утолит
     Раба волшебницы Лилит!

//-- 3 --//

          Убаюкан райским пением
          В роще пальм уснул Адам.
          С торжествующим молением
          Я воззвала к властным снам:
     «Сны, таинственные мстители
     И вершители судеб,
     Бросьте скорбные обители
     Киньте сумрачный Эреб.
          На брегу Эвфрата сонного
          В роще пальм уснул Адам.
          Плод от древа запрещенного
          Я прижму к его устам.
     Взвейтесь, знойные видения,
     Вкруг кудрявого чела;
     Он вкусит до пробуждения
     Плод познания и зла.

//-- 4 --//

     Тихо жертвенник горит
     Пред волшебницей Лилит.
     Слышен вздох то здесь, то там,
     Каплет кровь по ступеням.

     Все туманней, все бледней
     Сонмы плачущих теней.
     Ярче пламя, ближе ад,
     Громче возгласы звучат.

     Темнота пурпурных брызг,
     Вакханалий дикий визг.
     Яд, что в сумраке разлит —
     Мир волшебницы Лилит.

//-- 5 --//

     Смотрю я в даль из замка моего;
     Мои рабы, рожденные в печали,
     Несчастные, чьих праотцев изгнали
     Из райских врат, не дав им ничего,
     Работают над тощими снопами.
     А я смотрю из замка моего,
     Сзываю их нескaзанными снами
     И знаю я, что – позже иль теперь —
     Они войдут в отворенную дверь.

     Они поют. Мне веянье зефира
     Доносит гимн о смерти и любви.
     И любо мне, властительницей мира,
     Обозревать владения свои.
     Здесь все – мое: леса, равнины, реки,
     Все, что живет, и зиждет, и творит, —
     Весь мир земной. И правят им вовеки
     Любовь и смерть – могила и Лилит!

IV. Демоны виолончели

Виолончель

     Играл слепец. Душой владели чары.
     Вздымалась грудь – и опускалась вновь.
     Смычок, как нож, вонзал свои удары,
     И песнь лилась, как льет из раны кровь.

     И чудился под стон виолончели
     Хор демонов, мятущихся во зле.
     Мои мечты к бессмертию летели,
     Он звал меня к беззвездной, вечной мгле.

     Он звал меня к безумию забвенья,
     Где гаснет слез святая благодать.
     Гудел смычок. Змея смыкала звенья.
     О, дай мне жить! О, дай еще страдать!

//-- * * * --//

     Ты изменил мне, мой светлый гений,
     В полете ярком в живой эфир.
     Моих восторгов, моих стремлений
     Унес с собою блаженный мир.

     Нет больше звуков, нет больше песен,
     Померкло солнце над тьмой земной:
     По острым скалам – угрюм и тесен —
     Змеится путь мой – передо мной.

     Хочу я грезить о счастье новом,
     Хочу я вспомнить о дне былом, —
     Но кто-то скорбный, в венце терновом
     Мне веет в душу могильным сном.

Невеста Ваала

     Играла музыка во сне.
     Вставали сумрачные дали.
     Играла музыка во сне.
     На брачный пир в чужой стране
     Невесту бледную убрали.

     На радость смертным и богам
     Пред ней поют и пляшут жрицы.
     Ее ведут в подземный храм.
     Она идет по ступеням
     На муки огненной ложницы.

     Горят костры. Готов супруг.
     Раскалены его колени.
     Забил тимпан. Завился круг.
     Зардел колосс. От медных рук
     Легли уродливые тени.

     Завился круг. Забил тимпан.
     Растет безумство беснованья.
     В тисках железных стиснут стан.
     Какая боль прожженных ран!
     Какие вопли и стенанья!

     Она кричит: «Горю! Горю!..»
     Родная, близкая! Мне снится,
     Что я – она. Горю!.. горю!
     О, скоро ль узрим мы зарю?
     О, скоро ль станем мы молиться?

На дне океана

     То ветер ли всю ночь гудел в трубе,
     Сверчок ли пел, но, плача и стеня,
     Бессильной грустью, грустью о тебе,
     Все чья-то песнь баюкала меня.

     И снилось мне, что я лежу одна,
     Забытая, на дне подводных стран.
     Вокруг во тьме недвижна глубина,
     А надо мной бушует океан.

     Мне тяжело. Холодная вода
     Легла на грудь, как вечная печать.
     И снилось мне, что там я – навсегда.
     Что мне тебя, как солнца, не видать.

//-- * * * --//

     Моя печаль всегда со мной.
     И если б птицей я была,
     И если б вольных два крыла
     Меня умчали в край иной:
     В страну снегов – где тишь и мгла,
     К долинам роз – в полдневный зной, —
             Она всегда со мной.

     Моя печаль со мной всегда
     И в те часы, когда, рабой,
     Склоняюсь я перед судьбой,
     И в те, когда, чиста, горда,
     Мне светит в выси голубой
     Моя бессмертная звезда, —
             Она со мной всегда.

//-- * * * --//

     О, мы, – несчастные,
     Мы, – осужденные,
     Добру причастные,
     Злом побежденные,
     В мечтах – великие,
     В деяньях – ложные,
     В порывах – дикие,
     В слезах – ничтожные!

     Судьбой избранные,
     Чуждаясь счастия,
     Мы бродим, – странные, —
     Среди ненастия;
     В звезду влюбленные,
     Звездой хранимые,
     Неутоленные,
     Неутолимые.

     О, мы, – несчастные,
     Мы, – осужденные,
     Добру причастные,
     Во зле рожденные.
     Плода познания
     В грехе вкусившие,
     Во тьме изгнания
     Свой рай забывшие!

V. Сказка

Сказка о принце Измаиле, царевне Светлане и Джемали Прекрасной

//-- 1 --//

     Это было в тридевятом царстве.
     Далеко, не в нашем государстве.
     Царь-вдовец задумал вновь жениться,
     В жены взял он злую лиходейку,
     Дал ей власть над царством и собою,
     И своею дочерью Светланой.
     Как ведется в жизни и доселе,
     И как в старых сказках говорится, —
     Не взлюбила мачеха-царица
     Красоту, дочь царскую, Светлану;
     Не взлюбила, потому что всюду
     Над венцом девическим царевны
     Звездочка со звоном чудным плыла
     И горела ярче звезд небесных.

//-- 2 --//

     Как-то раз красавица Светлана
     У окна, задумавшись, сидела,
     Золотую косу разметала,
     Скатный жемчуг белыми руками
     В ожерелье царское низала.
     В небе солнце красное садилось,
     Все лучи по счету собирало,
     Собирало, как колосья в поле
     И в снопы червонные вязало.
     Луч последний солнцу не давался,
     Как стрела, скользнул к окну царевны,
     Заиграл на яхонтах и лалах
     И погас на бармах драгоценных.
     Улыбнулась тихая Светлана,
     Подняла задумчивые очи,
     Смотрит – видит: из-за синя моря
     За лучом к ней вольный сокол мчится.
     Быстро-быстро по златому следу
     Он впорхнул в царевнино окошко
     И промолвил говором понятным:
     «Не пугайся, милая Светлана!»
     Я не птица, я не сокол вольный,
     Я царевич славный и могучий.
     Я царю над Югом и Востоком,
     И зовуся принцем Измаилом».

//-- 3 --//

     Был сынок у мачехи-царицы.
     Как верблюд, рожден с двумя горбами.
     День и ночь – с безделья иль со скуки —
     Он ходил вкруг терема Светланы.
     Раз поутру к матери родимой
     Сын-горбун стучится спозаранку:
     «Выйди, выйди, матушка-царица,
     Встань с постели, свет мой, потрудися!
     Не с пустым пришел к тебе я делом,
     С доброй вестью о царевой дочке,
     О твоей заботе неустанной,
     О моей сестрице богоданной».
     Вышла мать и двери отворила:
     «Что тебе, мое родное чадо?
     Отчего ты, неслух, колобродишь!
     Ни заря ни свет меня тревожишь?»
     «Ты слыхала ль, матушка-царица,
     Чтобы птицы в терема влетали,
     Человечьим голосом шептали?
     Ты слыхала ль, матушка, чтоб птицы
     Пояса шелковые теряли,
     Чтобы перстни птицы оставляли
     С дорогим каменьем самоцветным?»
     Взбеленилась грозная царица:
     «Не люблю, когда шныряют птицы —
     И суются всюду, где не надо,
     И несутся там, где их не просят.
     Ты возьми-ка лук свой золоченый,
     Приготовь серебряные стрелы,
     И чтоб я об этой мерзкой птице
     От сегодня больше не слыхала».

//-- 4 --//

     Тихий сумрак в тереме высоком,
     Только светит звездочка Светланы,
     Кроткими лучами озаряет
     Два прекрасных и блаженных лика.
     «Поздно, поздно, – слышен чей-то шепот, —
     Скоро из-за леса солнце встанет,
     Темной ночи в тереме не станет».
     «Милый друг, – в ответ ему лепечет
     Как ручей, царевнин голос нежный. —
     Там, за далью синей, за морями,
     Не забудь покинутой Светланы.
     За тобой любовь моя повсюду
     Полетит голубкой белогрудой,
     От напастей, от напрасной смерти
     Оградит широкими крылами».
     Обернулся птицей королевич,
     Порх в окно – взлетел – не тут-то было.
     Загудела тетива, заныла,
     Заалели перья теплой кровью…
     Застонал от боли ясный сокол
     И воскликнул громко, улетая:
     «Ты меня, Светлана, обманула,
     Звонкую стрелу в меня вонзила,
     Не осушишь ты очей отныне,
     Не найдешь ты милого вовеки!»

//-- 5 --//

     Далеко, за синими морями,
     Красовался город басурманский, —
     С башнями, висящими садами,
     С каменными белыми стенами.
     По стенам свивались плющ и розы
     С цепкими листами винограда,
     А на плоских кровлях в час вечерний
     Забавлялись женщины и дети
     Жители ходили в острых шапках,
     Красили и бороды, и ногти,
     Торговали золотой парчою,
     Бирюзой и ценными коврами.
     В городе том правил Суфи Третий.
     Он носил цветной халат и туфли,
     Много жен держал в своем гареме,
     Но любил лишь дочь свою, Джемали.
     От жары иль от другой причины
     Стал слабеть он разумом и волей;
     Что велит Джемали, – то и скажет,
     Что захочет дочка, то и будет.
     А княжна, прекрасная Джемали,
     Целый день лежит в опочивальне
     На широком бархатном диване,
     На зеленых с золотом подушках,
     И плетет прекрасная Джемали
     Вязи роз и листья винограда.
     Слушает предания и сказки,
     Да игру невольниц чернокожих.
     Вечером, закутавшись чадрою.
     И надев на голенькие ножки
     Жемчугами вышитые туфли,
     Медленно идет она на кровлю.
     Там ковры разостланы цветные
     И готова арфа золотая;
     Там, с лица откинув покрывало,
     Смотрит в небо гордая Джемали.
     В небе черном ясный месяц ходит,
     Хороводы звездные заводит,
     Серебром струится свет на море
     И печалью на душу ложится.
     И – бледна от лунного сиянья,
     Широко раскрыв большие очи,
     О любви поет княжна Джемали,
     О любви поет, любви не зная,
     Под гуденье арфы золотой.

//-- 6 --//

     Раз весной, когда цвели гранаты,
     Слух пошел по городу трезвонить,
     Что невесту ищет королевич,
     Измаил, прекрасный принц восточный.
     Он – престола древнего наследник
     И владеет царствами большими,
     Он собой хорош, высок и статен,
     Но печалью вечной затуманен.
     Ходит слух, что лишь на той принцессе,
     На княжне иль на простой рабыне
     Королевич думает жениться,
     Кто на миг печаль его разгонит
     И засветит лик его улыбкой.
     Услыхавши клич тот, всполошились
     Госпожи и черные рабыни.
     Кто за пляску, кто за песнь берется,
     Чтоб игру придумать посмешнее,
     Чтобы принцу песнь пришлась по нраву.
     Слух дошел, и до княжны прекрасной.
     Прогневилась гордая Джемали —
     «Если принцу нужны скоморохи,
     То княжна женой ему не будет.
     Пусть возьмет себе мою шутиху,
     Та его навеки распотешит.
     Как ни ступит, как ни повернется,
     Так его, унылого, утешит».
     Услыхав тогда про эти речи,
     Улыбнулся хмурый королевич,
     Приказал собраться пышной свите
     И навьючить золотом верблюдов.
     На слонов велел сложить он жемчуг,
     Дорогие ткани и запястья
     И везти дары княжне спесивой,
     Что звалась прекрасною Джемали.
     И пустились в дальнюю дорогу
     Караваны принца Измаила,
     Сзади всех поехал королевич
     На своем арабском иноходце.

//-- 7 --//

     Не взяла прекрасная Джемали
     Ни запястий, ни расшитых тканей,
     По коврам рассыпала червонцы
     И в фонтаны жемчуг побросала.
     «У меня немало этой дряни,
     Прочь – прочь – прочь! – послам она
                                                  кричала. —
     «Глуп ваш принц. Джемали не рабыня!
     Пусть идет к невестам чернокожим!
     Я себя на жемчуг не меняю,
     Красотой своею не торгую,
     Захочу того – кого замыслю».
     Услыхав про эту речь Джемали,
     Улыбнулся принц еще светлее.
     Свой портрет послал он ей, точеный
     На слоновой кости драгоценной.
     Как взглянула на портрет точеный,
     Вся зарделась гордая Джемали
     И, лицо задернув легкой тканью,
     Так послам восточным отвечала:
     «Вы скажите принцу Измаилу,
     Что, пожалуй, может он явиться,
     А дощечку я себе оставлю,
     Я люблю забавные игрушки».

//-- 8 --//

     Красный свет струится от курильниц,
     Шелестят лебяжьи опахала,
     На подушках нежится Джемали,
     Ловит ножкой туфельку сквозную.
     На ковре, у ног княжны прекрасной,
     Примостился бледный королевич.
     Грустный взор в ее вперяет очи:
     «Любите ли вы меня, Джемали?»
     «Вас? Люблю, пожалуй, но… не очень;
     Так… чуть-чуть; а чтоб не забывали —
     Вот вам, принц!» И принца опахалом
     По плечу ударила Джемали.
     «Бросьте шутки, им теперь не время, —
     Говорит печальный королевич. —
     У меня такая грусть на сердце
     Оттого – что в вас, моей невесте,
     Я любви участливой не вижу,
     И о вас худые ходят слухи.
     Говорят, княжна, что вы притворны,
     Что вы злы, коварны, своевольны,
     Говорят, что в тайном подземелье
     Вы томите пленников прекрасных».
     Побледнела гордая Джемали,
     Сдвинула собольчатые брови:
     «Если зла я, лжива и коварна,
     То для вас личины не надену.
     Я, княжна, живу – как мне приглядно.
     Я люблю того – кого замыслю,
     И нести повинную не стану
     Всякому пустому проходимцу».
     Усмехнулся принц усмешкой странной:
     «Не сердитесь, милая Джемали,
     От тоски мое сорвалось слово,
     По моей Светлане незабвенной!»
     Вспыхнула прекрасная Джемали,
     Рассмеялась весело и звонко:
     «Ах ты, бедный голубь сизокрылый,
     Как тебя, сердечного, мне жалко!
     Что же ты с голубкой не остался,
     К ней крылом любовным не прижался?
     То-то бы в родимой голубятне
     Было вам и сладко, и умильно.
     И зачем ты, голубь сизокрылый,
     Променял голубку на орлицу,
     На змею коварную Джемали,
     На ее проклятую любовь!»
     И смеялась гордая Джемали
     Так смеялась, что блестели слезы,
     Жемчугом сбегая по ланитам,
     И звенели ценные подвески
     На ее червонной диадеме.
     Но молчал прекрасный королевич,
     Слушал, молча, смех ее веселый
     И смотрел на блещущие слезы,
     А в душе одну таил он думу! —
     «Любите ли вы меня, Джемали?»

//-- 9 --//

     Брачный пир гремит на всю палату,
     Дружно в лад играют музыканты,
     Славят гости принца Измаила
     И княжну прекрасную Джемали.
     Широко раскрытыми очами
     Смотрит принц на милую невесту,
     Что сидит печальна и безмолвна,
     Вся покрыта розовой чадрою.
     «Отчего печальны вы, Джемали,
     Оттого ль, что, не любя душою,
     Вы меня к себе приворожили
     И теперь тоскую я о воле,
     О своей свободе самовластной?»
     «Нет, жених мой, славный королевич, —
     Отвечает гордая Джемали, —
     Мне не жаль моей девичьей воли,
     Ни моей свободы самовластной.
     Я вас, принц, ничем не чаровала,
     Ни питьем, ни корнем приворотным,
     Ни другим заклятым волхвованьем, —
     Им была – одна моя любовь».
     Тут взглянул ей в очи королевич:
     «Отчего так долго вы молчали?
     Есть ли мне местечко в вашем сердце?
     Любите ли вы меня. Джемали?»

     Зароптали арфы золотые,
     Звончатые гусли заиграли,
     Зазвенели флейты и гитары,
     Отвечает милому Джемали:
     «Я люблю вас, принц, как любят розы
     Яркий луч полуденного солнца.
     Жажду вас, как жаждут гор вершины
     Серебра туманных облаков!
     Я вам верю, принц, как верит ива
     Нежности предутреннего ветра.
     Я ждала вас, принц, как ждет пустыня
     Свежести небесного дождя!
     Все, что в снах девических томило,
     Все, что песней дальней навевалось,
     И что в жизни радостного было,
     Все о вас мне тайно говорило.
     Смолкли гусли, флейты и гитары,
     Призатихли арфы золотые,
     Только лютня ноет и томится;
     Говорит невесте королевич:
     «Я хотел бы верить вам, Джемали,
     Только сердце верить вам не может!
     Все оно, безумное, тоскует,
     Как струна о счастье нашем плачет».
     Взял жених тяжелый брачный кубок,
     Чуть к нему устами прикоснулся,
     А на дне его глубокой чаши
     Ярко блещет перстень драгоценный…
     Что за диво? – Перстень тот когда-то
     Отдал он покинутой Светлане,
     Той, что плачет в тереме высоком,
     Ждет к себе желанного напрасно.
     «Кто здесь был? – воскликнул королевич. —
     «Кто коснулся нашей брачной чаши?»
     Поднялись встревоженные гости,
     Осмелели черные рабыни.
     «Это я, друг милый, ясный сокол!» —
     Прожурчал Светланин голос нежный.
     И пред милым тихо на колени
     Опустилась кроткая царевна.
     «Как? Ты здесь?» – промолвил королевич, —
     Иль любовь твоя не умирала,
     Что, покинув терем твой высокий,
     Ты меня за морем отыскала?»
     «Что скажу тебе я, мой желанный? —
     Отвечает кроткая Светлана. —
     Ты взгляни на посох мой тяжелый,
     На мои заплаканные очи.
     Коли любишь – и без слов поверишь,
     Ведь со дня, как ты меня покинул, —
     Чрез леса дремучие и горы
     Странницей пошла я бесприютной,
     Поперек свет белый исходила,
     Огненные реки переплыла,
     Башмаки железные стоптала!
     Все тебя, желанного, искала!»
     Протянул к ней руку королевич::
     «Ты приди ко мне, моя Светлана,
     Брачный кубок раздели со мною,
     Будь моей любимою женою»!
     «Вон пошла! – воскликнула Джемали, —
     Не напьешься ты из нашей чаши!
     Эй вы, слуги, евнухи, рабыни,
     Чтоб я этой нищей не видала!»
     «Эй вы, слуги, евнухи, рабыни,
     Я ваш принц! – воскликнул королевич. —
     Взять сейчас же эту злую шкурку,
     Что зовется, кажется, Джемали!
     Вы свяжите руки ей и ноги
     И снесите в тесную темницу.
     Громче бейте, бубны и литавры,
     Веселитесь, гости дорогие!
     Пойте, пойте славу нареченной,
     Славьте, славьте ясную Светлану!»
     Загремели бубны и литавры,
     Окружили евнухи Джемали.
     Ничего Джемали не сказала,
     Только гневным смерила их взглядом,
     Только бровью темной шевельнула
     И чадрой закуталась венчальной.
     Отступили ревностные слуги,
     Молча пир оставила Джемали,
     А за нею, в страхе и смущенье,
     Вышли следом черные рабыни.

//-- 10 --//

     Бледный свет роняет ясный месяц,
     Входит принц в покои новобрачной.
     Там дымятся крепкие куренья,
     Дым пахучий достигает очи:
     В полутьме, как облако белея
     Под густой венчальною фатою,
     На широком бархатном диване
     Ждет его любимая Светлана.
     «Дай мне снять чадру твою, Светлана,
     Покажись мне, – манит королевич. —
     Дай увидеть личико родное,
     Насмотреться в радостные очи».
     «Ты скажи мне, жизнь моя, Светлана, —
     Вопрошает снова королевич, —
     Отчего над милою головкой
     Я не вижу звездочки лучистой?»
     «Я купаться на море ходила,
     Звездочку, ныряя, обронила,
     Там она, на дне лежит глубоком,
     Светит рыбам да морским царевнам».
     Изумился очень королевич,
     Не смолчал, не вымолвил ни слова.
     Вот погас на небе ясный месяц,
     Занялося утро золотое.
     Пробудилась раньше молодая,
     Слышит – бредит-стонет королевич
     И во сне так жалуется горько:
     «О, прости, прости меня, Светлана!
     Я тебя ласкаю и голублю,
     Как сестру родимую, жалею,
     Но по той душа моя тоскует,
     Только в ней одной – мое блаженство»
     И от счастья плачет молодая:
     «О, проснись, – я здесь, твоя Джемали,
     Ты со мной останешься навеки!»
     Пробудился принц, очам не верит:
     «Прочь, змея, чудовище, колдунья.
     Отвечай, где белая голубка,
     Где моя любимая Светлана?»
     «Глубоко, под синими волнами
     На песке лежит твоя Светлана,
     Золотой звездой своей играет,
     Глупым рыбам сказывает сказки.
     Посмотри мне в очи, королевич,
     Это я с тобой – твоя Джемали,
     Та, о ком душа твоя тоскует,
     В чьей любви находишь ты блаженство».
     «Будь же ты, – воскликнул королевич, —
     Не женой моею, а рабыней!
     Я рабам служить тебя заставлю
     И моим невольницам последним».
     Но кинжал сверкнул в руках Джемали —
     И упал со стоном королевич,
     Отгорев. Навек закрылись очи,
     И уста, бледнея, прошептали?
     «Любите ли вы меня, Джемали?»

//-- 11 --//

     Жарко пышет огненное небо,
     Рдеет в небе солнце кровяное.
     Широко раскинулась пустыня,
     Зыблется горячими песками.
     По волнам песчаным, с громким плачем,
     Как во сне, бежит княжна Джемали,
     Вслед за нею вьются, точно змеи,
     Жемчугами убранные косы.
     Все по клочьям рвется покрывало,
     По червонцу сыплются запястья,
     Все бежит, торопится Джемали
     И, рыдая, громко восклицает:
     «Где ты, вихрь, могучий царь пустыни?
     Взвейся ты сыпучими песками,
     Заклубись ты с облаком небесным,
     Подними, завей меня, былинку,
     Обручись с отвергнутой Джемали!»
     Взвился вихрь, могучий царь пустыни,
     Заходили волны круговые,
     Поднялись песчаные воронки,
     Встретившись, завившись с облаками;
     Целый лес растет вокруг Джемали,
     Страшный лес, свистящий лес пустыни.
     Всех грозней, как дуб меж чахлых сосен,
     Движется один могучий смерч.
     «Здравствуй, смерч» – воскликнула Джемали, —
     Я, любя, иду тебе навстречу,
     Для тебя и косы разметала,
     Брачное сорвала покрывало.
     Иссуши мне сердце молодое,
     Грусть мою развей с песком пустыни,
     Взвей меня, прижми к груди горючей,
     Дай мне счастье смерти неминучей!»
     Дрогнул смерч, могучий царь пустыни
     Воем-свистом встретил он Джемали,
     Захватил в песчаные объятья
     И завил в предсмертной, дикой пляске.
     Только косы длинные взметнулись,
     Только руки вскинулись, как крылья,
     Только стон пронесся над пустыней
     И – забылась память о Джемали…

//-- 12 --//

     Но и смерть не властна над любовью,
     И любовь Джемали не погибла,
     А зажглась лазурною звездою
     Над широкой, мертвою пустыней.
     И горит, горит звезда пустыни,
     Все ей снится, что из синей дали
     Вместе с ветром чей-то голос плачет:
     «Любите ли вы меня, Джемали?»

VI. Отзвуки жизни

Жизнь

     Жизнь – повторение вечное
     Прежде начертанных строк.
     Жизнь – торжество быстротечное,
     Встреча безвестных дорог.

     Жизнь – поношенье избранников,
     Камень, влекущий на дно.
     Жизнь – одиночество странников,
     Цепи великой звено.

     Жизнь – упованье незнающих,
     Ключ в заповеданный сад.
     Жизнь – испытанье страдающих,
     Скорбь несказанных утрат.

     Жизнь – это книга священная,
     Путь в голубые края.
     Тайна, во мгле сокровенная.
     Жизнь – это сон бытия.

Черный ангел

     Черный Ангел с ликом властным,
     Вея стужей ледяной,
     Тихо, голосом бесстрастным,
     Мне сказал: «Иди за мной.

     Очи я тебе открою
     На земную суету.
     Свет увидишь за горою,
     Лишь взойдешь на высоту».

     «Черный Ангел, жаждой жизни
     Уж давно не дышит грудь.
     Путь к неведомой отчизне
     Пролагаю как-нибудь.

     Дальше лег он иль короче,
     Шире, уже, – все равно.
     Слишком ясно видят очи,
     Слышать чутко мне дано.

     Но внемли мои молитвы
     И слезам не прекословь, —
     Не гаси на поле битвы
     Материнскую любовь!»

     Внял моленью Ангел строгий,
     Черной тенью отлетя.
     Дальше – скучною дорогой —
     Понесу мое дитя.

//-- * * * --//

     В сумраке и скуке
     Тает день за днем.
     Мы одни – в разлуке,
     Мы одни – вдвоем.

     Радость иль утрата —
     Но уста молчат.
     Прячет брат от брата
     Свой заветный клад. —

     Тайной сокровенной
     От нечистых рук
     Кроет мир священный
     И блаженств, и мук.

//-- * * * --//

     Есть райские видения
     И гаснущая даль.
     Земные наслаждения,
     Небесная печаль.

     Есть благовест обителей
     И правды торжество.
     Есть слезы небожителей
     Отвергших Божество.

     Есть холод безучастия
     И волн кипучий бег.
     Но только призрак счастия
     Недостижим вовек.

//-- * * * --//

     Не ропщи на гнет твоей судьбы, —
     В этом мире счастливы рабы.
     Кто с душой свободною рожден —
     Будет к пытке гордых присужден.

     Если есть огонь в душе твоей,
     Что похитил с неба Прометей,
     Глубоко сокрой его в груди,
     Красоты бессмертия не жди.

     Вечной жаждой истины томим,
     Вечным злом за истину гоним,
     Ты падешь в неравенстве борьбы. —
     В этом мире счастливы рабы.

На смерть Грандье

     Он был герой. Он был один из тех —
     Отмеченных, для вечности рожденных,
     Чья жизнь, в исканье призрачных утех,
     Стремясь к добру, впадала в мрак и грех
     Ошибок тяжких, смертью искупленных.
     Он к цели шел – бесстрашен и упрям.
     Когда ж костер – избранников награда —
     Вздымил над ним свой скорбный фимиам,
     Послышалось из сумрачного ада:
     «О, Боже мой, прости моим врагам!»

     И мы страдать умеем до конца.
     И мы пройдем чрез пытки и мученья
     С невозмутимой ясностью лица,
     Когда для нас тернового венца
     Откроется бессмертное значенье.
     Добро и зло – равно доступны нам;
     И в нас есть Бог, есть истина благая,
     Святой любви несокрушимый храм…
     Но кто из нас воскликнет, погибая:
      – О, Боже мой, прости моим врагам!

Мученик наших дней

     Подняв беспомощный свой хлыст,
     Он в клетку стал. Закрылась дверца.
     Звучит хлыста привычный свист,
     Не слышно трепетного сердца.
     В игре его поранил лев;
     Он страждет, но стонать не смеет.
     И ждет, смертельно побледнев,
     Что, вот, раздастся лютый рев
     И зверь от крови опьянеет.
     Зажав рукой глубокий шрам,
     Украдкой ищет он затвора.
     Умри! Твой страх не нужен нам.
     Внемли молчанью приговора!
     Он бросил хлыст… задвижку жмет…
     Рука бессильна… грудь не дышит.…
     Почуял зверь, взыграл и вот —
     Присев, хвостом по бедрам бьет….
     О! Кто здесь видит? Кто здесь слышит?…

//-- * * * --//

     Мой Ангел-Утешитель,
     Явись мне в тишине.
     Небесную обитель
     Открой мне в тихом сне.

     За жар моих молений
     Под тяжестью креста —
     Отверзи райских сеней
     Заветные врата.

     Склонись к слезам и стонам
     Тоски пережитой; —
     Одень меня виссоном,
     Дай венчик золотой.

     От лилий непорочных,
     Чтo дышат в небесах,
     На сумрак дум полночных
     Стряхни червонный прах.

     Чтоб верить постоянно
     Средь ужаса земли
     Ликующим «Осанна!»
     Мой слух возвесели.

     Страдать хочу я, зная, —
     Зачтен ли трудный путь,
     Ведет ли скорбь земная
     К блаженству где-нибудь?

//-- * * * --//

     В долине лилии цветут безгрешной красотой
     Блестит червонною пыльцой их пестик золотой.
     Чуть гнется стройный стебелек под тяжестью пчелы,
     Благоухают лепестки, прекрасны и светлы.

     В долине лилии цветут… Идет на брата брат.
     Щитами бьются о щиты, – и копья их стучат.
     В добычу воронам степным достанутся тела,
     В крови окрепнут семена отчаянья и зла.

     В долине лилии цветут… Клубится черный дым
     На небе зарево горит зловещее над ним.
     Огонь селения сожжет, – и будет царство сна.
     Свой храм в молчанье мертвых нив воздвигнет тишина.

     В долине лилии цветут. Какая благодать!
     Не видно зарева вдали и стонов не слыхать.
     Вокруг низринутых колонн завился виноград
     И новым праотцам открыт Эдема вечный сад.

Серебряный сон

     Мне снился розовый туман,
     Разлившийся над далью снежной.
     К вершинам белым горных стран
     Пред нами путь лежал безбрежный
     Мы шли вдвоем – среди пустыни снежной.

     Цвели в моем чудесном сне
     Цветы и пальмы снеговые,
     Как те – что светятся впервые
     На замерзающем окне.
     Они цвели в моем чудесном сне.

     Над нами бледные растенья,
     Как призраки полдневных стран,
     Свивали блещущие звенья
     Из льда иссеченных лиан.
     И мы – застывшие виденья —
     Вступили в мир сверканья, пенья,
     Вошли в серебряный туман.

     Лучи, алея в снежной пыли,
     Венки из роз для нас плели.
     Могучий свет вставал вдали,
     Мы шли, мы плыли, мы скользили,
     Едва касаясь до земли.
     Мы шли, мы плыли, мы летели.
     За нами, музыкой свирели,
     Как в тишине хрустальных зал,
     Наш каждый шаг звучал и трепетал.

     И звуки те росли и пели,
     Чтоб вечно жить – и длиться, и расти.
     И звуки те росли и пели
     О всеблаженстве дальней цели
     Всесовершенного пути.

//-- * * * --//

     Вы ликуете шумной толпой;
     Он – всегда и повсюду один.
     Вы идете обычной тропой;
     Он – к снегам недоступных вершин.

     Вы глубоких скорбей далеки;
     Он не создан для мелких невзгод.
     Вы – течение мутной реки;
     Он – источник нетронутых вод.

     Вы боитесь неравной борьбы;
     Цель его – «иль на нем – или с ним!»
     Вы – минутного чувства рабы;
     Он – властитель над сердцем своим.

//-- * * * --//

     Взор твой безмолвен – и всюду мгла;
     Солнце закрыла ночь безотрадная.
     Сердце, как небо, грусть обвила,
     Но жду так кротко, верю так жадно я.

     Ты улыбнешься – и ярким днем
     Жизнь озарится во мраке ненастия,
     Радугой вспыхнет в сердце моем,
     Смехом блаженства, трепетом счастия!

//-- * * * --//

     Рассеялся знойный угар,
     Не борется сердце мятежно.
     Свободна от тягостных чар,
     Люблю я глубоко и нежно.
          Глубоко и нежно.

     Пучину огня переплыв,
     Изведав и вихри, и грозы,
     Ты слышишь ли кроткий призыв? —
     В нем дышат надежды и слезы.
          Надежды и слезы!

     Блаженство? – Мгновенно оно,
     И нет заблужденью возврата.
     Но вечного чувства звено
     Да будет велико и свято.
          Велико и свято.

//-- * * * --//

     Есть для тебя в душе моей
     Сокрытых воплей и скорбей,
     И гнева тайного – так много,
     Что, если б каменным дождем
     Упал он на пути твоем —
     Сквозь вихрь прошла б твоя дорога
     Огня и стужи ледяной.
     Ее хватило б до порога
     Владений вечности немой.

     Есть для тебя в душе моей
     Неумирающих огней,
     Признаний девственных – так много,
     Что – если бы в златую нить
     Тех слов созвучья перевить —
     Она достигла бы до Бога,
     И ангелы сошли бы к нам,
     Неся из райского чертога
     Свой свет, свой гимн, свой фимиам!

//-- * * * --//

     Я люблю тебя ярче закатного неба огней,
     Чище хлопьев тумана и слов сокровенных нежней,
     Ослепительней стрел, прорезающих тучи во мгле;
     Я люблю тебя больше – чем можно любить на земле.

     Как росинка, что светлый в себе отражает эфир,
     Я объемлю все небо – любви беспредельной, как мир,
     Той любви, что жемчужиной скрытой сияет на дне;
     Я люблю тебя глубже, чем любят в предутреннем сне.

     Солнцем жизни моей мне любовь засветила твоя.
     Ты – мой день. Ты – мой сон. Ты – забвенье от мук
                                                                              бытия.
     Ты – кого я люблю и кому повинуюсь, любя.
     Ты – любовью возвысивший сердце мое до себя!

//-- * * * --//

     Не для скорбных и блаженных
     Звуки песен вдохновенных
          В мире рождены.
     Наши радости не вечны,
     Наши скорби скоротечны,
          Это только – сны.
     Сжаты нивы, блекнут травы,
     Осыпаются дубравы,
          Цветом золотым.
     Все цветущее так бренно,
     Все, что бренно, то – мгновенно,
          И пройдет как дым.
     Пусть от боли сердце рвется,
     Песнь орлицею взовьется
          К вольным небесам.
     Не кумирню жизни пленной,
     Но в свободе неизменной
          Ей воздвигнем храм.
     Дальше, в высь от клетки тесной
     Взвейся, песнь, стезей небесной
          В твой родной приют.
     Где созвездья в стройном хоре,
     В стройном хоре, на просторе,
          Вечный гимн поют!

//-- * * * --//

     Не убивайте голубей!
     Их оперенье – белоснежно,
     Их воркование так нежно
     Звучит во мгле земных скорбей,
     Где все – иль тускло, иль мятежно.
     Не убивайте голубей!

     Не обрывайте васильков!
     Не будьте алчны и ревнивы;
     Свое зерно дадут вам нивы
     И хватит места для гробов.
     Мы не единым хлебом живы, —
     Не обрывайте васильков!

     Не отрекайтесь красоты!
     Она бессмертна без курений.
     К чему ей слава песнопений,
     И ваши гимны, и цветы,
     Но без нее бессилен гений.
     Не отрекайтесь красоты!

VII. Песни без слов

* * *

     Я спала и томилась во сне,
     Но душе усыпления нет,
     И летала она в вышине,
     Между алых и синих планет.

     И, пока я томилась во сне,
     Все порхала она по звездам,
     На застывшей и мертвой луне
     Отыскала серебряный храм.

     В этом храме горят имена,
     Занесенные вечным лучом.
     Чье-то имя искала она
     И молилась, – не помню, о чем.

     Но, как будто, пригрезилось мне,
     Что нашла я блаженный ответ
     Там – высоко, вверху, в вышине, —
     Между алых и синих планет.

//-- * * * --//

     Грезит миром чудес,
     В хрусталях и в огне,
     Очарованный лес
     На замерзшем окне.

     Утра зимний пожар
     В нем нежданно зажег
     Полный девственных чар
     Драгоценный чертог. —

     И над жизнью нанес
     Серебристый покров
     Замерзающих грез,
     Застывающих снов.

//-- * * * --//

     Море и небо, небо и море
     Обняли душу лазурной тоской.
     Сколько свободы в водном просторе,
     Сколько простора в свободе морской!

     Дальше темницы, дальше оковы,
     Скучные цепи неволи земной.
     Вечно-прекрасны, чудны и новы,
     Вольные волны плывут предо мной.

     С тихой отрадой в радостном взоре
     Молча смотрю я в лиловую даль.
     Море и небо! Небо и море!
     Счастье далеко. Но счастья не жаль.

//-- * * * --//

     Под окном моим цветы
     Ждут прохладной темноты,
     Чтоб раскрыться – и впивать
     Росной влаги благодать.

     Надо мною все нежней
     Пурпур гаснущих огней.
     Месяц, бледен и ревнив,
     Выжнет цвет небесных нив.

     Тихих слез моих росу
     Я цветам моим снесу.
     Грусть вечернюю отдам
     Догоревшим небесам.

//-- * * * --//

     Шмели в черемухе гудят о том, – что зноен день,
     И льет миндальный аромат нагретая сирень.
     И ждет грозы жужжащий рой, прохлады ждут цветы.
     Темно в саду перед грозой, темны мои мечты.

     В полях горячий зной разлит, но в чаще тишина.
     Там хорошо, там полдень спит и дышит жаром сна.
     Шмели в черемухе гудят: «Мы сон его храним.
     Придет гроза, – воскреснет сад – и сны замрут, как
                                                                                   дым.
     Полдневных чар пройдет угар, и будет грусть по ним.
     На страже полдня мы гудим. Мы сон его храним».

После грозы

     Затихли громы. Прошла гроза.
     На каждой травке горит слеза.
     В дождинке каждой играет луч,
     Прорвавший полог свинцовых туч.

     Как вечер ясен! Как чист эфир!
     Потопом света залит весь мир.
     Свежей дыханье берез и роз,
     Вольней порханье вечерних грез.

     Вздымают горы к огням зари
     Свои престолы и алтари,
     Следят теченье ночных светил
     И внемлют пенью небесных сил.

VIII. Голоса

Голоса зовущих

//-- 1 --//

     Когда была морскою я волной,
     Поющею над бездной водяной,
     Я слышала у рифа, между скал,
     Как чей-то голос в бурю простонал:
         «Я здесь лежу. Песок мне давит грудь.
         Холодный ил мешает мне взглянуть
         На милый край, где хижина моя,
         Где ждет меня любимая семья».
     Так кто-то звал, отчаяньем томим.
     Что я могла? – Лишь плакать вместе с ним,
     И пела я: забудь печаль твою!
     Молчи. Усни. Я песнь тебе спою.

//-- 2 --//

         Когда, легка, пушиста и светла,
         Воздушною снежинкой я была,
         В метель и мрак, под снежной пеленой,
         Мне снова зов послышался родной:
     «О, где же ты? Откликнись! Я – один,
     Бреду в снегах засыпанных равнин.
     Мне не найти потерянных дорог,
     Я так устал, так страшно изнемог».
     Предсмертный сон – как смерть – неодолим.
     Что я могла? – замерзнуть вместе с ним
     И светлый мир хрустальной чистоты
     Вплести в его последние мечты.

//-- 3 --//

     Когда я слабой женщиной была
     И в этом мире горечи и зла
     Мне доносился неустанный зов
     Неведомых, но близких голосов, —
          Бежала я их слез, их мук, их ран!
          Я верила, что раны их – обман,
          Что муки – бред, что слезы их – роса.
          Но громче, громче звали голоса.
     И отравлял властительный их стон
     Мою печаль, мой смех, мой день, мой сон.
     Он звал меня. – И я пошла на зов,
     На скорбный зов безвестных голосов.

Ангел скорби

     Кто в молитве тихой
     Здесь чело склонил,
     Реет над крестами
     Брошенных могил?
     Тень от крыльев черных
     Стелется за ним…
     Это – Ангел Скорби,
     Чистый серафим.
     Внемлет он печально
     Отзвукам земли,
     Вздохам всех забытых,
     Гибнущих вдали.
     Муки угнетенных,
     Боль незримых ран
     Видит Ангел Скорби,
     Гость небесных стран.
     Вечностью низринут
     В трепетный эфир,
     Мрачным сном кружится
     Наш преступный мир.
     Но тоской великой
     Благостно томим,
     Молится за смертных
     Чистый серафим.
     Смотрит он с укором
     В горестную тьму.
     Цель земных страданий
     Не постичь ему.
     И роняет слезы
     В утренний туман
     Бледный Ангел Скорби,
     Гость небесных стран.

Sonnambula

     На высоте, по краю светлой крыши
     Иду во сне. Меня манит луна.
     Закрыв глаза, иду все выше, выше…
     Весь мир уснул, над миром я одна.

     В глубоком сне, сквозь спящие ресницы,
     Страну чудес я вижу над собой; —
     Сияют башен огненные спицы,
     Курятся горы лавой голубой.

     Светись, мой путь! Что бездны, что препоны!
     Что жизнь и смерть, – когда вверху луна?
     Меня зовут серебряные звоны —
     И я иду, бесстрашна и сильна.

//-- * * * --//

     Над белой, широкой пустыней
     Засыпанных снегом равнин —
     Стезею серебряно-синей
     Проносится призрак один.

     Черты его бледны и юны,
     В них мира и сна торжество,
     И ропщут певучие струны
     Рыдающей арфы его.

     Заслышав чудесное пенье,
     Забудешь и вьюгу, и снег.
     В нем вечное светит забвенье,
     В нем сладость неведомых нег.

     Но только померкнет сознанье, —
     Он близок, он здесь, он приник!
     И дышит мечтой обладанья
     Его неразгаданный лик.

Два голоса

     Порой в таинственном молчании
     Я слышу – спорят голоса.
     Один – весь трепет и желание —
     Зовет: «Туда! В простор, в сияние,
     Где звезд рассыпана роса!»
     «Но здесь – весна благоуханная. —
     Твердит другой. – Взгляни сюда,
     Как хороша страна желанная,
     Страна цветов обетованная,
     Где спят библейские стада».
     «В цветах есть змеи ядовитые, —
     Пророчит первый. – Берегись!
     Для жертв падут стада убитые,
     Ищи ступени позабытые
     В бескровный храм, в благую высь».
     Но тихий ропот снова слышится:
     «Промчится ветер – и шурша,
     Ковер душистый заколышется…
     Не наглядится, не надышится
     На вешний луг моя душа».
     «За мной! Я дам венец избрания! —
     Звучит победно властный зов. —
     Что перед ним весны дыхание,
     Земных кадил благоухание
     И фимиам твоих лугов?
     С прохладой вечера нежданною
     Их обовьет сырая тень.
     А там, вверху, над мглой туманною
     Гремит “Осанна” за “Осанною”
     И день, и ночь, – и ночь, и день!»

IX. Сказки и жизнь

Сказки и жизнь

//-- 1 --//

     Реют голуби лесные, тихо крыльями звеня,
     Гулко по лесу несется топот белого коня.
     Вьется грива, хвост клубится, блещет золото удил.
     Поперек седла девицу королевич посадил:
     Ту, что мачеха-злодейка Сандрильоной прозвала,
     Ту, что в рубище ходила без призора и угла,
     Ту, что в танцах потеряла свой хрустальный башмачок…
     Мчатся Принц и Сандрильона. Разгорается восток.
     Реют голуби лесные. Нежным звоном полон лес…
     Это – сказка, только сказка; – в нашем мире нет чудес.

//-- 2 --//

     Ярко, пышно сыплют розы разноцветный свой
                                                                         наряд.
     Тихо дрогнули ресницы. Очи сонные глядят.
     Смотрит Спящая Принцесса: – Принц склоняется
                                                                            над ней.
     Позади пажи толпятся. Слышно ржание коней.
     «Роза спящая, проснитесь!» – шепчет милый горячо,
     И красавица головку клонит Принцу на плечо.
     Оживает замок старый, всюду смех и суета:
     От запрета злой колдуньи пробудилась красота.
     Ярко, пышно сыплют розы разноцветный свой
                                                                      покров…
     Это – сказка, только – сказка; непробуден сон веков.

//-- 3 --//

     Ропщут флейты и гитары, бубен весело гремит.
     Принц танцует с Белоснежкой, – пышет жар ее ланит.
     Косы черные, как змеи, разметались по плечам,
     Бродит ясная улыбка по малиновым устам.
     Семь кобольдов в серых куртках бойко пляшут тут как
                                                                                      тут,
     Плавно бороды седые плиты мрамора метут.
     Сам король уснул над кубком. Одолел дружину хмель.
     Златокудрые служанки стелят брачную постель.
     Ропщут флейты. Молодая блещет свадебным венцом.
     Это – сказка, только – сказка, с вечно-радостным
                                                                           концом.

     Плачет в кухне Сандрильона, – доброй феи нет следа.
     Спит принцесса в старом замке, – позабыта навсегда.
     Служит гномам Белоснежка, – злая мачеха жива.
     Вот вам жизнь и вот вам правда, а не вздорные слова.

Лесной сон
(Сказка о звере)

     Жарко, душно. Зноен день.
     Тяжело гудит слепень.
     Я лежу. Над головой
     Ель качает полог свой.

     Ох, уснуть бы мне, уснуть,
     Позабыть пройденный путь!
     Ты жужжи, слепень, жужжи,
     Легкий сон мой сторожи.
     Пахнет мохом и травой,
     Высоко над головой
     Шелестит сквозная тень,
     Тяжело гудит слепень.

     Под докучный гулкий звон
     Прилетел желанный сон,
     Вежды томные смежил —
     И глядеть не стало сил.

     И мечтать не стало грез.
     Ветви кленов и берез
     Затемнили яркий день,
     Тяжело гудит слепень.

     Мнится мне, что надо мной
     Ткет шатер полдневный зной.
     В том шатре, как в жарком сне,
     Хорошо и сладко мне.
     У моих приткнувшись ног,
     Няня вяжет свой чулок.
     Добр и грустен нянин взгляд,
     Спицы острые блестят.

     Няня дремлет. Зноен день.
     Тяжело гудит слепень.
     «Ты жужжи, слепень, жужжи.
     Няня, сказку расскажи».

     Ноет шмель. Звенит пчела.
     Няня сказку начала:
     «В нашем царстве полон лес
     Неизведанных чудес.

     В самой чаще, в гущине,
     Есть дворец, сдается мне.
     Весь из золота он слит,
     Чистым серебром покрыт.

     Там из пола бьет вода,
     Не иссякнет никогда.
     Утром – бродит там луна.
     В полдень – музыка слышна.

     А в полночной тишине…» —
     «Няня, няня, жутко мне!
     Знаю, помню, кто такой
     Покидает свой покой.
     Кто луне, как солнцу, рад,
     Чьи шаги во тьме стучат
     Вкруг куста заветных роз,
     Что в саду волшебном взрос».

     «Слушай, – няня шепчет мне, —
     Вот, в полночной тишине,
     Тихо, тихо скрипнет дверь,
     Выйдет в сад косматый зверь.

     Ждет он в полночь с давних пор,
     Скоро ль дрогнет темный бор,
     Скоро ль милая придет,
     В звере милого найдет.

     Ты поди к нему, поди,
     Припади к его груди —
     И воскреснет пред тобой
     Королевич молодой».

     «Няня, няня, страшен зверь!
     Не царевич он, поверь.
     Черных чар на нем печать.
     Будет зверь мне сердце рвать!

     Выпьет зверь по капле кровь!
     Няня, саван мне готовь…
     Ты жужжи, слепень, жужжи,
     Смертный сон мой сторожи».
     Няня, спицами блестя,
     Вяжет – шепчет: «Спи, дитя.
     Спи. Не бойся. Встанет зверь —
     После, после… Не теперь.

     Крепки стены. Цел засов.
     Там, промеж семи столбов,
     Он прикован на цепи.
     Тише, – тише, – тише, – спи».

Мюргит

//-- 1 --//

     Проснувшись рано, встал Жако, шагнул через забор.
     Заря окрасила едва вершины дальних гор.
     В траве кузнечик стрекотал, жужжал пчелиный рой,
     Над миром благовест гудел – и плыл туман сырой.
     Идет Жако и песнь поет; звенит его коса;
     За ним подкошенных цветов ложится полоса.
     И слышит он в густой траве хрустальный голосок:
     «Жако, Жако! иль ты меня подкосишь, как цветок?»

     Взглянул Жако, – сидит в траве красавица Мюргит,
     Одними кудрями ее роскошный стан прикрыт.
     Два крупных локона, черней вороньего крыла,
     Как рожки вьются надо лбом; как мрамор, грудь бела;
     Темней фиалки лепестков лиловые глаза;
     Сама рыдает, – а с ресниц не скатится слеза.
     Уста – румяные, как кровь; в лице – кровинки нет.
     Вокруг руки свилась змея – и блещет, как браслет.
     «Кой черт занес тебя сюда?» – смеясь, спросил Жако.
     «Везла я в город продавать сыры и молоко.
     Взбесился ослик и сбежал, – не знаю, где найти.
     Дай мне накинуть что-нибудь, прикрой и приюти».
     «Э, полно врать! – вскричал Жако. – Какие там сыры?
     Кто едет в город нагишом до утренней поры?
     Тут, видно, дело не спроста. Рассмотрят на суду.
     Чтоб мне души не погубить, – к префекту я пойду».
     «Тебе откроюсь я, Жако, – заплакала она, —
     Меня по воздуху носил на шабаш Сатана.
     Там в пляске время провели, – потом запел петух.
     Меня домой через поля понес лукавый дух.
     Вдруг, снизу колокол завыл, – метнулся Сатана.
     В траву, как пух, слетела я. Вот вся моя вина.
     О, горе мне! То – не заря, то – мой костер горит!
     Молчи, Жако! Не погуби красавицу Мюргит!»

//-- 2 --//

     Гудят-поют колокола, плывет могучий звон.
     Вельможи, чернь – и стар и млад – спешат со всех
                                                                           сторон.
     Все лавки заперты; на казнь глазеть пошли купцы.
     Бежит молва, разносит весть, несет во все концы.
     Несется радостная весть, сплочается народ.
     За Маргариту молит клир и певчих хор поет.
     Во всех приходах за нее по сотне свеч горит.
     «Во славу Бога» ныне жгут красавицу Мюргит.
     «Эй, расступись, честной народ!» – Расхлынула волна.
     Монахи с пением кадят и между них – она.
     Идет. Спадает грубый холст с лилейного плеча;
     Дымясь, в руках ее горит пудовая свеча.
     Доносчик тут же; вслед за ней, как бык, ревет Жако:
     «Прости, прости меня, Мюргит, – и будет мне легко!
     Души своей не загубил, – суду про все донес
     А что-то сердцу тяжело и жаль тебя до слез».

     Лиловым взором повела красавица Мюргит:
     «Отстань, дурак! – ему она сквозь зубы говорит —
     Не время плакать и тужить, когда костер готов.
     Хоть до него мне не слыхать твоих дурацких слов».
     Но все сильней вопит Жако и с воплем говорит:
     «Эх, что мне жизнь! Эх, что мне свет, когда в нем нет
                                                                             Мюргит!
     Скажу, что ложен мой донос, и вырву из огня.
     Я за тебя на смерть пойду – лишь поцелуй меня!»

     Блеснула жемчугом зубов красавица Мюргит,
     Зарделся маком бледный цвет нетронутых ланит, —
     В усмешке гордой, зло скривясь, раздвинулись уста, —
     И стала страшною ее земная красота.
     «Я душу дьяволу предам и вечному огню,
     Но мира жалкого рабом себя не оскверню.
     И никогда, и никогда, покуда свет стоит,
     Не целовать тебе вовек красавицу Мюргит!»

Властелин

//-- 1 --//

     Ты помнишь? – В средние века
         Ты был мой властелин.
     Ты взял меня издалека
         В свой замок меж долин.
     От властных чар твоих бледна,
     В высокой башне у окна
         Грустила долго я —
     И над туманами долин
     К тебе, мой маг, мой властелин,
         Неслась тоска моя.

//-- 2 --//

     Мои влюбленные пажи
         Служили верно мне;
     Их кудри – цвета спелой ржи —
         Сребрились при луне.
     Но лунный свет, блеснув, угас.
     Взошла заря. С прозревших глаз
         Упала пелена.
     Я пряжу тонкую взяла
     И с ней покорно замерла
         У моего окна.

//-- 3 --//

     Трубит герольд. Окончен бой
         В далекой стороне.
     О, скоро ль буду я с тобой!
         Вернешься ль ты ко мне?
     Мой ум в томленье изнемог.
     Я жду. Гремит победный рог,
         Разносится, звеня.
     Тесней сомкнулся страшный круг,
     Стучится смерть. Вернулся друг.
         «Ты не ждала меня?»

//-- 4 --//

     «О, я ждала тебя, ждала,
         И ждать готова вновь.
     Чрез мрак отчаянья и зла
         Прошла моя любовь!
     О, я ждала…» Но острый меч
     Спешит мольбы мои пресечь
         Забвением без грез.
     Мой слух наполнил свист и гул,
     Холодный вихрь в лицо пахнул. —
         И жизни сон унес.

//-- 5 --//

     Прошли мгновения – века —
         И мы воскресли вновь.
     Все так же властна и крепка
         Бессмертная любовь.
     Я вновь с тобой разлучена,
     Грущу, покорна и бледна,
         Как в замке меж долин.
     И вновь, как в средние века,
     Все те же грезы и тоска,
         Все тот же властелин.

X. Бессмертная любовь [7 - Сохранено деление на циклы, принятое в прижизненном издании.]

Бессмертная любовь
(Драма)

Дeйствующие лица:

   РОБЕРТ – граф де-Лаваль
   АГНЕСА – его жена
   ФАУСТИНА
   КЛАРА – сестры Агнесы
   ЭДГАР
   ВЕДЬМА
   ПАЖ
   ПАЛАЧ
   ДОКТОР
   Слуги, служанки, трубадуры, Призраки Красного и Белого сна.
   Действие происходит в Средние века во Франции, в замке де-Лаваль.

Акт I

   Небольшой высокий готический зал, тускло освещенный восковыми свечами. Около узкого окна пяльцы с начатой работой. Три двери. На стенах портреты рыцарей и дам. Потухший камин. Близ него в кресле с высокой спинкой, украшенной гербом, сидит Роберт в полном рыцарском вооружении. У ног его, положив голову ему на колени, в отчаянии застыла Агнеса. Она одета в фиолетовое бархатное платье; ее головной убор, сброшенный, лежит на полу, и длинные каштановые волосы в беспорядке рассыпаются по плечам. Рука Роберта лежит на голове Агнесы.
   АГНЕСА (поднимая голову)

           Я не могу поверить, мой Роберт.
           Как! Неужели ты меня покинешь
           Теперь, сейчас, не переждав до утра,
           В вечернем мраке бросишь ты меня?
           О, мой Роберт, тебя я заклинаю!..
           Я все прощу, я все перенесу, —
           Мой приговор, твою неумолимость,
           Грядущий ужас горя и тоски
           И этот миг отчаянья и страха…
           Я все прощу, я все перенесу,
           Лишь подожди до утра здесь со мною…
           Одну лишь ночь, одну лишь ночь, Роберт!

   РОБЕРТ

           Дитя мое, я не могу остаться,
           Мне долг велит идти – и я пойду.

   АГНЕСА

           Твой долг велит жену твою покинуть,
           Отнять мой свет, из сердца выбрать
                                                           кровь,
           Взять мир, взять сон? О, нет такого
                                                           долга,
           Когда еще есть Бог на небесах!

   РОБЕРТ

          Дитя мое, там гибнут христиане,
          Там слышен вопль невинных жен и дев.
          В крови, в оковах, в мрачных
                                  подземельях —
          Как счастия там смерти молят братья,
          А ты твердишь: «Одну лишь ночь, Роберт!»

   АГНЕСА

          Я знаю, да! Они тебе дороже
          Твоей жены, единственной твоей.
          Ты хочешь мир людей тебе безвестных
          Купить страданьем близкой и родной.

   РОБЕРТ

          Мне ближе тот, кто более страдает.
          Ты здесь живешь, не ведая забот,
          В богатом замке, в роскоши и неге,
          Спокойная и гордая, а там
          Свободы жаждут тысячи несчастных,—
          За них я жизнь и душу положу.

   АГНЕСА

          А за меня? А за мои страданья
          Кто чем-нибудь пожертвует, Роберт?
          Иль я – ничто? И жизнь мою навеки
          Тебе, палач, дозволено разбить?
          О, нет, прости! Прости! Я так
                                       несчастна!…
          Не помню я о чем я говорю…
          О, пощади! С таким ли гневным взором
          Покинешь ты жену твою, Роберт?

   РОБЕРТ

           Я не сержусь, Агнеса, я жалею,
           Что не могу ничем тебе помочь.
           Твоя тоска, мой друг, неутолима, —
           Над нами гнет незыблемой судьбы.
           Но не навек тебя я покидаю.
           Люби и жди – я возвращусь к тебе.

   АГНЕСА

           Когда?

   РОБЕРТ

                       Не знаю. Можно ли заране
           Предугадать исход и время боя,
           Когда и чем окончится поход, —
           На сколько дней продолжится сраженье?

   АГНЕСА

           Но если там убьют тебя, Роберт?

   РОБЕРТ

           Я буду счастлив. С благостным
                                           сознаньем
           Исполненного долга я умру.

   АГНЕСА

           А я, Роберт!

   РОБЕРТ

                       А ты свободна будешь
           Остаться верной памяти моей
     Иль, год спустя, избраннику другому
     Отдать свою свободу и себя.

   АГНЕСА

          О, замолчи! Кощунственным презреньем
          Не смеешь ты любовь мою пятнать.
          За что? За что? Я так тебя любила
          И так люблю!

   РОБЕРТ

                      Я верю, милый друг.

   АГНЕСА

          Я так люблю, что мрак грядущей ночи
          Из черных снов и мыслей и предчувствий
          Не затемнит лучей моей любви.
          Я так люблю,
                      Что море скорбных слез,
          Что океан неслыханных страданий
          Не угасит огня моей любви.
          Я так люблю, что если б каждый день
          Ты приходил пытать меня и мучить
          С толпой неумолимых палачей
          И жег меня, и рвал клещами тело, —
          Я счастлива была бы в исступленье
          Средь адских мук любимый взгляд поймать
          И в нем прочесть намек на состраданье…
          Я так люблю, я так тебя люблю!

   РОБЕРТ

          К чему слова?
                 Я твой, моя Агнеса.
     Тебе я верю, верю навсегда.
     Твоя любовь как солнце надо мною
     Раскинула горячие лучи —
     И будет мне светить и греть надолго
     В пути моем, на много темных лет.

   АГНЕСА

           На много лет?! Так значит, ты уверен,
           Что не вернешься скоро, что годами
           Нам долгая разлука предстоит?

   РОБЕРТ

           Быть может – нет, быть может – да,
                                                       не знаю,
           Я не могу ручаться ни за что.

   АГНЕСА

           Не знаешь ты? «Быть может – да?!» О Боже!
           «Быть может – да!» Но лучше б ты сказал,
           Что никогда тебя я не увижу,
           Что мы навек расстанемся, навек!
           Что буду я в пустом и мрачном замке,
           Как дикий зверь, кружиться в тесной клетке.
                                                                       клетке.
           Одна, одна, как раненая лань,
           Лизать свою сочащуюся рану
           И выть от боли, выть и проклинать,
           И так – навек, без света, без надежды…
           Но знать, Роберт, но знать, но знать
                                                       наверно,
     Что так навек! О, легче во сто крат
     Холодный мрак отчаянья тупого —
     Чем этот ад в безумье «может быть»!

   РОБЕРТ

          Не плачь, Агнеса. Милостью всевышней
          Вернусь к тебе и буду вновь твоим.
          Сознанием исполненного долга
          Как сладок будет купленный покой!
          Лишь будь верна – и рай блеснет нам снова.

   АГНЕСА

          «Лишь будь верна?» А если нет, Роберт?
          А если я верна тебе не буду?
          А если я в отчаянье тоски
          Пажу любому, первому мальчишке
          Из слуг твоих любовь мою отдам?

   РОБЕРТ (вставая)

          Тогда в молитвах ты проси не жизни,
          А смерти мне. Молись за смерть мою.

   (Хочет идти.)
   АГНЕСА

          Роберт, постой! Единственный, любимый,
          О, подожди! О, научи меня
          Таким словам, мольбам и заклинаньям,
          Таким заклятьям властным и могучим,
          Какими гор сдвигаются громады,
          Какими рек меняется теченье,
          Какими сердце тронется твое!

   (Слышен звук рога.)
   РОБЕРТ

           Меня зовут. Хотел бы много, много
           Сказать тебе, утешить, оживить,
           Небесный свет незыблемой надежды
           Пролить в твою измученную грудь;
           Но дoроги мгновенья. При свиданье
           Открою все, что высказать желал
           И не успел. Прости, люби и помни.

   АГНЕСА

           Роберт, Роберт!

   РОБЕРТ

                       Люби, молись и жди.

   (Уходит.)
   АГНЕСА (бросается вслед за ним)

           Роберт! Постой! Возьми меня с собою!…
           Роберт!

   (Прислушиваясь, останавливается.)

                 Ушел. Я чувствую – навек.
     Скорей к окну. Быть может, мне удастся
     Еще его увидеть. Раз один!

   (Подбегает к окну.)

     Глухая ночь. Повсюду мрак и холод.
     Угас мой свет. Одна я навсегда.
     Но, может быть, с вершины черной башни
     В последний раз его увижу я.
     Скорей туда! Но нет, борьба напрасна,—
     Над нами гнет незыблемой судьбы!
     Все стихло, все. Не слышен гимн священный,
     И факелов багряный свет угас,
     Ни отсвета, ни отзвука, ни вздоха,
     И тени все сбежали до одной,
     Все до одной… Мой близкий, мой любимый,
     В вечернем мраке бросил ты меня!

   (Бросается на колени перед креслом, где прежде сидел Роберт, и, уронив голову на руки, остается неподвижной. Из двери налево показывается Фаустина, смуглая черноволосая женщина с красивым, но злым лицом одета в оранжевое платье с черными прорезями на рукавах.)
   ФАУСТИНА

          Агнеса!

   КЛАРА (нежное белокурое созданье в светло-го
   лубой одежде, появляется из двери направо.)

                             Тс! Оставь ее, не трогай,
                 Тебе тоски ее не разогнать.

   ФАУСТИНА

          Уйди сама. Поверь, ее люблю я
          Не менее, чем ты.

   КЛАРА

                                   Оставь ее.
           Ты не поймешь, как горько ей и больно.
           Страдала ль ты, любила ль ты когда?

   ФАУСТИНА

           Лишь я одна понять умею душу
           И покорять и властвовать над ней.
           Я средство знаю. Не мешай мне, Клара,
           Уйди – и я развеселю сестру.

   КЛАРА

           Не смей, змея! Не прикасайся к чистой!
           Здесь места нет веселью твоему;
           Теперь над ней витает ангел строгий
           Земных скорбей. Ее утешит он,
           Пошлет ей сон целебный, долгий, крепкий
           И оградит от вражеских наветов,
           Отчаянья, унынья и тебя.

   ФАУСТИНА

           Бесплотных сил я не боюсь

   (Подходит к Агнесе.)

                             Агнеса!
     Довольно плакать. Выслушай меня

   (Шепчет, склоняясь над ней.)

     Есть счастье в жизни, радостное счастье
     И жгучее как пламя…

   КЛАРА

                                  Замолчи!
          Иль для тебя и горе не священно?
          Уйди, не то раскаешься потом.

   ФАУСТИНА

          Ты мне грозишь?

   КЛАРА

                      Нет. Я предупреждаю,
          Что многое известно мне.

   ФАУСТИНА

                                  Пусть так.
          Я ухожу, но лишь с тобою вместе.
          Идем со мной.

   КЛАРА

                      Я быть при ней должна.

   ФАУСТИНА

          Нет, нет! Тебя я с нею не оставлю,
          Нет, ни за что. Идем, сестра.

   КЛАРА

                                  Идем.
          О Господи! Блюди над беззащитной!

   (Уходит.)

   (Толпа слуг и служанок медленно входят под предводительством старого слуги.)
   1-Й СЛУГА

           Я говорить начну, а вы за мной.
           Не отставать. Теперь она в печали,
           Всему поверит и согласье даст.
           Гм!.. госпожа…

   АГНЕСА (поднимая голову)

                       Кто здесь? Чего вам надо?

   1-Й СЛУГА

           Мы – ваши слуги, молим, госпожа,
           Покорнейше нас выслушать.

   АГНЕСА (встает и садится в кресло)

                                   Скорее.

   1-Й СЛУГА

           Коль ваша милость будет, госпожа,
           Дозвольте нынче, ради дня такого,
           Нам, вашим слугам преданным и верным,
           Собраться всем в каком-нибудь местечке —
           В лесу иль в поле. Будем мы молиться,
           Чтоб господину нашему Господь
           Послал победу; чтоб от супостатов
           Он вам супруга вашего сберег.

   ФАУСТИНА (войдя в комнату, становится за креслом Агнесы и говорит тихо, наклоняясь к ней)

     Не верь, сестра, они тебя морочат.
     Я знаю все: сегодня на поляну
     Из ближних нам окрестных деревень
     Хотят собраться тысячи безумцев,
     Мужчин и женщин, старцев и детей.
     Я видела: с утра там сложен хворост,
     Готовятся потешные костры,
     Там будут пить, кричать и бесноваться
     И тешить пляской черного козла.
     Не отпускай их; покажи на деле,
     Что скорбь рассудок твой не отняла,
     Что будешь ты преемницей достойной
     Того, кто в страхе их держать умел.

   КЛАРА (подойдя с другой стороны, кладет руку на плечо Агнесы)

                 Нет, милая Агнеса, не препятствуй,
                 За их грехи тебе не отвечать.
                 Пускай идут справлять свой черный
                                                            праздник,
                 Твою печаль я разделю с тобой.
                 Проклятьем общим, злобным пожеланьем,
                 Как чарами недобрыми, сильнее
                 Они покой бесценный возмутят
                 Того, кому вослед одни молитвы
                 Хотели б мы немолчно возносить.
                 Пускай идут справлять свой черный
                                                        праздник, —
                 Я буду здесь и помолюсь с тобой.

   АГНЕСА

          Ступайте все.

   СЛУГИ

                       Благодарим покорно.

   2-Й СЛУГА

           Осмелюсь ли прибавить, госпожа,
           К смиренной просьбе просьбицу другую?

   АГНЕСА

           О, Боже мой, чего же вам еще?

   2-Й СЛУГА

           Как, значит, все мы в долгом бденье будем,
           Так может дух молитвенный угаснуть
           И в битве с грешной плотью ослабеть.
           А потому, коль милость ваша будет,
           Дозвольте нам по хлебцу что ль на брата,
           Иль там чего другого прихватить,
           Мясца иль рыбки?

   ФАУСТИНА (тихо)

                       Слышишь? Понимаешь?
           Теперь ты веришь – я была права?

   АГНЕСА

           Вам выдадут всего, чего хотите.
           Вот вам ключи от наших кладовых.

   (Бросает связку ключей.)
   СЛУГИ

           Благодарим покорно.

   АГНЕСА

                                  А теперь
          Приказываю вам меня оставить.

   3-й СЛУГА

          Коль будет милость ваша, госпожа,
          К нам, вашим слугам, преданным и верным,
          Готовым жизнь отдать за госпожу
          И за нее всю кровь пролить охотно,
          Нам, верным псам, и ключики другие
          От погребов дозвольте получить,
          Чтоб было чем здоровье господина
          И госпожи достойно помянуть.

   АГНЕСА (бросает другую связку ключей)

          Берите все,
                      И, если вы не звери,
          И если искра Божия в вас есть,
          Не издевайтесь над моим страданьем!
          Берите все. Лишь душу мне оставьте,
          Чтоб я могла молиться и рыдать.
          Прочь с глаз моих.

   (Слуги уходят.)
   ФАУСТИНА

                      Сестра, не забывай,
          Что говоришь с бездушными рабами,
          Не забывай твой сан, твое величье,
          Замкнись в холодной гордости своей.

   КЛАРА

           Иначе я скажу тебе, Агнеса.
           Смотри на мир с любовью всепрощенья,
           Твой тяжкий крест достойнее неси.

   АГНЕСА (Фаустине)

           Ты уходи
           (Кларе)
                       А ты побудь со мною,
           Сестра моя, не покидай меня.

   (Фаустина уходит.)
   КЛАРА

           Помолимся, Агнеса. На коленях
           Пред Господом излей твою тоску
           И – светлое постигнешь ты блаженство.

   АГНЕСА
   (Опускается на колени. Клара со сложенными руками стоит за ней.)

     О, Господи! Ты, с высоты небес
     Взирающий на скорбных и блаженных,
     На грешный мир и грешные мольбы,
     Услышь меня, зовущую во мраке,
     Потерянную в вечности немой,
     Одну, одну среди пустыни темной…
     О, Боже мой, спаси его, спаси!
     Верни мне щедрой благостью твоею
     Мой свет, мой день, мой рай, мою отраду…
     О, Господи! Верни мне жизнь мою!

Акт II

   Готический зал тот же, что и в первом акте. Агнеса в черном бархатном платье и такой же остроконечной шапочке с длинным вуалем, сидит за пяльцами и вышивает белым шелком по золотой ткани. Рядом с ней на низких табуретах работают Фаустина и Клара. Первая наматывает красный шелк, вторая прядет лен. Перед ними на столике корзина с разноцветными клубками и ножницы. Камин затоплен. В окна смотрит тусклый день.
   АГНЕСА

          Еще цветок расцвел в моем венке.
          Еще один тяжелый минул месяц.
          Моя печаль, когда же ты уснешь?

   ФАУСТИНА

          Да, жизнь скучна.

   АГНЕСА

                      Скажи мне, друг мой, Клара,
          Что, если бы соткать гигантский шарф
          И, привязав его к высокой мачте,
          Поднять на высочайшую скалу, —
          Скажи мне, Клара, будет ли он видим
          В стране чужой?

   КЛАРА

                      Я думаю, что – нет.

   АГНЕСА

           А если бы поднять его до неба,
           До облаков, до самых дальних звезд, —
           Тогда, скажи, он был бы им замечен
           Оттуда, из далекой стороны?

   КЛАРА

           Наверное, но это невозможно.
           Одна любовь восходит выше звезд.

   АГНЕСА

           А если бы в минуту расставанья
           К его руке я привязала нить
           Прочнее стали, тоньше паутины,
           Длиннее рек, что разделяют нас,
           И если бы в томленье острой скорби
           Рванула б я конец той чудной нити —
           Донесся бы призыв мой до него?

   ФАУСТИНА

           Ха-ха! Ха-ха! Нет, я умру от смеха.

   АГНЕСА

           Чему же ты смеешься?

   ФАУСТИНА

                                   Ха-ха-ха!
           Но, право, это вышло бы забавно.
           Представь себе, что бедный твой супруг,
           Привязанный к тебе волшебной нитью,
           Врагу захочет голову снести,
     Иль кубок взять за дружеской беседой,
     Иль… ха-ха-ха… красавицу обнять…
     Вдруг, нитка – дерг!.. и… ха-ха-ха!

   АГНЕСА

          Довольно!
          Глумишься ты над скорбию моей?

   КЛАРА

          Умерь твою веселость, Фаустина,
          И груб, и зол твой неуместный смех.
          Ты так жестоко, так неосторожно
          Касаешься до наболевших ран.

   ФАУСТИНА

          Молчи, ханжа. Читай свои молитвы.

   АГНЕСА (целует медальон, висящий у нее на груди, на золотой цепи)

     Возлюбленный! Увижу ли тебя?
     Вы слышите?

   КЛАРА

                      О, да. То звуки арфы

   (Подбегая к окну.)

     Певцы пришли. Пойдем скорей к окну.
     Смотри, сестра. Не правда ли – красавец?

   АГНЕСА (смотрит в окно)

           Да, недурен.

   ФАУСТИНА

                       Как, только недурен?
           Да это принц, одетый менестрелем!
           А как поет! Послушай, как поет!
           Не правда ли, какой чудесный голос?

   АГНЕСА

           Здесь плохо слышно.

   ФАУСТИНА

                          Прикажи позвать!

   АГНЕСА

           Пускай придут.

   ФАУСТИНА (машет платком)

                       Сюда, сюда идите!
           Идут. Старик и двое молодых.
           Нежданный нам сегодня будет праздник.

   АГНЕСА

           Налей вина. Их надо угостить.

   (Фаустина подходит к столу, уставленному кубками, и берет один из них.)

     Нет, нет, не в этот кубок, он священен.

   ФАУСТИНА

          Но почему ж не в этот, а в другой?

   АГНЕСА

          Я говорю тебе, что он священен. —
          Его касались милые уста.

   ФАУСТИНА
   (Разливая вино в другие кубки.)

     Не понимаю.

   АГНЕСА

                      Многое на свете
          Останется непонятым тобой.

   (Входят трубадуры.)
   ТРУБАДУРЫ

          Приветствуем прекрасную графиню,
          Достойнейших и благородных дам,
          Да будет милость Вышнего над вами.

   АГНЕСА

          Благодарю. Прошу вас начинать.

   (Трубадуры, настроив инструменты, приготовляются петь. Агнеса берет из стоящей вазы цветок и прикалывает его на грудь.)
   1-Й ТРУБАДУР
   (Красивый юноша, поет под стройный аккомпанемент.)

     Высоко грозный меч подняв,
     Над трепетным врагом
     Граф де-Лаваль, бесстрашный граф,
     Разит, как Божий гром.

     Над ним витает серафим,
     Крылом его храня,
     И враг бежит, как тает дым
     Перед лицом огня.

     В высоком замке друга ждет
     Прекрасная жена,
     Ее любовь в скорбях растет
     Бессмертна и верна.

     И, славу вечную стяжав,
     Грустит о ней одной
     Граф де-Лаваль, бесстрашный граф,
     Герой страны родной.

   АГНЕСА

           Благодарю. Но лести мне не надо.

   ФАУСТИНА (тихо)

           Да, им не слишком можно доверять.
           От нас они пройдут в соседний замок
           И запоют все то же, что и нам,
     Лишь в старой песне имена изменят,
     Поверь, что так.

   АГНЕСА

                      Быть может, ты права.
          Но все равно, я с радостью внимала,
          И эта песня сердцу дорога.
          Подай вина.

   (Фаустина приносит поднос с кубками. Агнеса подает вино трубадурам, каждому по очереди.)

     Из рук моих примите.

   1-Й ТРУБАДУР (принимая кубок)

          Да будет счастье с вами, госпожа.

   2-Й ТРУБАДУР (старик)

          Пусть вам судьба дарует безмятежность
          Ненарушимой ясности души.

   3-Й ТРУБАДУР (мальчик)

          И столько дней счастливых, сколько было
          Блестящих капель в кубке золотом.

   ФАУСТИНА

          Сестра, вели им спеть из гримуара.

   2-Й ТРУБАДУР

          Там песен нет для благородных дам.
          Мы их поем лишь черному народу, —
          Их знатные не любят господа.

   ФАУСТИНА

           Не бойтесь нас.

   КЛАРА

                       Оставь их, Фаустина,
           Не стоит слушать эту чепуху.
           Там смысл сокрыт в туманных выраженьях
           Кощунственных и непонятных слов.
           Не лучше ли послушать гимн священный?

   ФАУСТИНА

           Тра-та-та-та! Пойди ж ты прочь, ханжа!
           Не суйся там, куда тебя не просят,
           Ступай к себе в часовню и молись!
           А вы не бойтесь петь из гримуара,
           Поверьте, мы не донесем на вас.
           Начните песнь. Смелее! Да, Агнеса?

   АГНЕСА

           Пускай поют.

   2-Й ТРУБАДУР

           Как хочет госпожа.

   (Начинает песнь, причем не поет, а скорее говорит громким таинственным шепотом, под мрачный монотонный аккомпанемент.)

     Ты хочешь власти? Будет власть.
     Лишь надо клад тебе украсть.
     Ты руку мертвую зажги,
     И мертвым сном уснут враги.
     Пока твой факел будет тлеть,
     Иди, обшарь чужую клеть.
     Для чародея нет преград:
     Пой гримуар – найдется клад!

   ВСЕ ПЕВЦЫ

          Для чародея нет преград:
          Пой гримуар – найдется клад!

   2-Й ТРУБАДУР (продолжает)

          Ты другом в сердце уязвлен?
          Тебя страдать заставил он?
          Ты плачешь кровью потому,
          Что отомстить нельзя ему?
          Но Я с тобой. Ночной порой
          Ты книгу черную открой.
          Для чародея нет забот:
          Пой гримуар – твой друг умрет!

   ВСЕ

          Для чародея нет забот:
          Пой гримуар – твой друг умрет!

   2-Й ТРУБАДУР (продолжает)

          Жена чужая хороша?
          О ней болит твоя душа?
          Ты не заспишь, ты не запьешь
          Ее пленительную ложь?
          Но пусть другой грустит о ней,
          Влачит до гроба тягость дней.
     Для чародея нет забот:
     Пой гримуар – она придет!

   ВСЕ

           Для чародея нет забот:
           Пой гримуар – она придет!

   ФАУСТИНА

           «Она придет!» Да, это мне понятно,
           Вот это – песнь! Вот это – красота!

   АГНЕСА

           Вот вам за труд. Вы пели превосходно,
           Тебе, дитя, цветок с груди моей,
           Вам золото. Берите и прощайте.

   (Трубадуры уходят.)
   ФАУСТИНА

           О, что за песнь, о, что за красота!
           Пой гримуар – и будет все доступно!
           Какая власть, какое торжество!

   АГНЕСА (задумчиво)

           Да – хорошо.

   КЛАРА

                       Позорно и преступно.

   ФАУСТИНА

           Ах, очень жаль! Не угодили вам?

   АГНЕСА

          Оставьте спор. Садитесь за работу
          И помогите кончить мой венок.

   (Смотрит в окно.)

     Они все здесь. Не просят ли ночлега?

   (Уходит.)

   (Фаустина и Клара подходят к пяльцам.)
   ФАУСТИНА

          Вот так венок! И ни единой розы,
          Все лилии и лилии одни.
          Ни одного пиона, ни гвоздики, —
          Они бы мертвый скрасили узор.

   (Берет красный шелк из рабочей корзины.)
   КЛАРА

          Что может быть милее нежных лилий
          С их непорочной, чистой белизной?
          Оставь сестру! Ее венок прекрасен.

   ФАУСТИНА

          А все же розан здесь необходим.
          Хотя б один, но яркий и победный.
          Вот здесь ему местечко бы нашлось.

   (Хочет вышивать.)
   КЛАРА (отталкивает ее руку и продолжает работу белым шелком)

                 Дождем невинных, чистых, белых лилий
                 Победный розан будет побежден.

   ФАУСТИНА

           А! Ты мешать? Так вот тебе за это.

   (Колет ей руку иглой.)
   КЛАРА

           Ай! (убегает)

   ФАУСТИНА

                       Ха-ха-ха! Теперь твоею кровью
           Здесь яркий розан вышит навсегда.

   АГНЕСА (входя)

           Что тут за шум? Наверное ты с Кларой
           Сцепилась вновь. Когда ж вы помиритесь?

   ФАУСТИНА

           Мне помириться с нею? – Никогда!
           Поверь, твоя привязанность. Агнеса,
           Дороже нам всех радостей земных.
           Когда ты с нею – я больна от злобы.
           Когда со мной – она бледнеет в страхе,
           Что овладею я твоей душой.

   АГНЕСА

           Вы дороги мне обе, но различно.
     Ее люблю в спокойствии и счастье,
     Тебя же я в отчаянье люблю.

   ФАУСТИНА

          Скажи, сестра, теперь кого ты любишь?

   АГНЕСА (смутясь)

          Теперь? Не знаю. Может быть, тебя.

   ФАУСТИНА

          Так значит, ты?..

   АГНЕСА (поспешно)

                      Нет. Верь мне, я смирилась.
          Терплю и жду, покорная судьбе.
          Зачем ты смотришь странно и пытливо?
          Ты, кажется, не веришь мне, сестра?

   ФАУСТИНА

          Всему охотно верить я готова:
          И твоему похвальному смиренью,
          И терпеливой кротости твоей.
          Всему, всему. Лишь одного, сестрица,
          Чего ты ждешь – понять я не могу.

   АГНЕСА

          Чего я жду? Ты этого не знаешь?
          Не знаешь ты, зачем во вдовье платье
          Оделась я? Зачем с утра до ночи
          За пяльцами и прялкой я сижу?
          Зачем брожу по залам одиноко,
     На чей портрет смотрю, о ком молюсь.
     К кому стремлю все грезы, все надежды,
     Чего я жду! Не знаешь ты – чего?

   ФАУСТИНА

           Итак, ты ждешь свидания с супругом
           (Когда тебя я точно поняла)
           Пример для всех достойный подражанья
           Но долго ли ты будешь ждать его?

   АГНЕСА

           О, если бы наверно знать могла я,
           Когда конец! О, если б только знать!
           Но кто душе тоскующей ответит,
           Кто силы даст бороться и страдать?
           Вокруг меня сгустились тени ночи
           И я молюсь беззвездным небесам.

   ФАУСТИНА

           Мне жаль тебя, бедняжка. Вдруг, подумай,
           В тоске, в борьбе, в бесплодном ожиданье
           Пройдет еще не год, а десять лет…

   АГНЕСА

           Молчи! Молчи, не прикасайся к ране!

   ФАУСТИНА

           Пройдет лет десять. Волосы твои
           Начнут седеть. Увянет твой румянец
           И ранняя, безвременная немощь
           На нежный лик набросит сеть морщин.
           Ты будешь кашлять, охать и креститься…
     И затрубит тогда победный рог, —
     Вернется друг! Ха-ха! Вернется милый!
     И ласково похлопав по плечу:
     «А ты, бедняжка, – скажет, – постарела,
     Совсем не та… Ступай-ка в монастырь!»
     Коль нет своих грехов – молись за мужа,
     Он пожил всласть и в меру нагрешил.

   АГНЕСА

          Молчи! Сам дьявол говорит тобою!

   ФАУСТИНА (злорадно)

          «Да, – скажет он, – ступай-ка в монастырь.
          Когда наскучат мне твои вассалки,
          Я у соседа высватаю дочь.
          Ведь за меня пойдет еще любая
          И славного наследника мне даст».

   АГНЕСА

          Презренная! Молчи! Ни слова боле,
          Иль слугам я велю тебя сейчас
          С высокой башни сбросить. Вон отсюда!
          Пока еще я в замке госпожа!

   ФАУСТИНА

          Ведь я шутила, милая сестрица.
          Не плачь. Прости, красавица моя.
          Ты помнишь ли, о чем мы говорили
          Тогда впотьмах, когда дремала Клара?

   АГНЕСА

           Да, – ты клялась помочь моей тоске.

   ФАУСТИНА

           И клятву я сегодня же исполню

   (Таинственно понижая голос.)

     Старуха здесь.

   АГНЕСА (встрепенувшись)

                       Ты правду говоришь?

   ФАУСТИНА

           Я провела ее по закоулкам
           Еще до утра. Не видал никто.
           Я в комнате моей ее сокрыла,
           И ключ при мне.

   АГНЕСА

                       Скажи, страшна она?

   ФАУСТИНА

           Не то, чтоб очень: ведьма, как все ведьмы;
           Стара, худа, горбата и черна,
           Но все равно, ведь ты не ожидала
           В ней прелести увидеть образец.

   АГНЕСА

           Да, но теперь меня объемлет ужас,
           Предчувствием болит моя душа.

   ФАУСТИНА

          Ну, что за вздор! Она тебя утешит.
          При ней мешок; в него я заглянула:
          Там много трав сушеных и кореньев,
          И с жидкостью волшебный пузырек.
          Позвать ее?

   АГНЕСА

                      Зови, но не надейся —
          Моя болезнь неизлечима, верь,
          Не исцелит меня твоя колдунья,
          Я ранена отравленной стрелой.

   (Входит Клара.)
   ФАУСТИНА (тихо)

          Ханжа идет. Молю, при ней – ни слова.
          Не то испортит все и помешает.
          Ушли ее за чем-нибудь скорей.

   (Уходит в другую дверь.)
   КЛАРА

          Ты, кажется, взволнована, Агнеса?

   АГНЕСА

          Да, странное предчувствие томит.
          Оставь меня. Сейчас займусь я делом,
          Хочу сегодня кончить мой узор.

   (Садится за пяльцы.)

     Ах! Что за чудо? Между бледных лилий
     Нежданно розан яркий заалел.
     Горит, как цвет кровавых губ вампира.
     Но это – бред! Но это – колдовство.

   КЛАРА

           Да, колдовство. Спори его скорее
           И лилией невинной замени.
           Вот ножницы.

   АГНЕСА (вертит ножницы в руках)

                       Они как будто тупы.

   КЛАРА

           Помочь тебе?

   АГНЕСА

                       А где же белый шелк?

   КЛАРА

           Он пред тобой.

   АГНЕСА

                       Нет. Этот слишком тонок.
           Дай мне другой; он в комнате моей,
           Ступай за ним!

   КЛАРА

                       Там нет другого шелка.

   АГНЕСА

          Нет или есть, – ступай за ним, ищи,
          А не найдешь – и лепестка не вышью.
          И будет алый розан красоваться
          И здесь на веки вечные цвести.
          К тому же он мне нравится невольно.

   КЛАРА

          Иду, иду. Храни тебя Господь!

   (Уходит в дверь направо.)
   АГНЕСА (ей вслед)

          Да без него, смотри, не возвращайся.

   ФАУСТИНА (выглядывает из двери налево)

     Одна ты здесь? Ушла твоя ханжа?

   АГНЕСА

          Она ушла.

   ФАУСТИНА

                      Запремся от святоши.
          Я дверь замкну.

   (Запирает дверь, в которую ушла Клара.)

     Эй, бабушка, войди.

   (Отворяет дверь налево. Входит безобразная старухас клюкой и мешком за спиной.)
   ВЕДЬМА (кланяясь)

           Приветствую вас, добрая графиня.
           Скажите, чем полезна быть могу?

   АГНЕСА (с ужасом отступая)

           Твое лицо знакомо мне, колдунья,
           Я видела его в кошмарных снах!

   ВЕДЬМА

           Случается. Пригрезится иное,
           А после, глядь, и наяву всплывет.
           Да так всплывет, что и не разберешь тут,
           Где сон, где явь, где дьявол, где монах.
           Тьфу! Снизу вверх! Грызи свои копыта!

   ФАУСТИНА

           Ну, замолола мельница моя!

   АГНЕСА

           Не странно ли, я чувствую и знаю,
           Что ты одни страдания мне дашь.
           Предвижу я, что следом за тобою,
           Как тень твоя, несчастие идет,
           Но устоять не в силах я. Ценою
           Грядущих мук забвение куплю.

   ВЕДЬМА

           Мне ведомо, графиня, ваше горе.

   АГНЕСА

          И ведомо, чем можно мне помочь?

   ВЕДЬМА

          Я все могу. Мои всесильны чары.
          Лишь прикажите – мигом хворь сниму.

   АГНЕСА

          Ты можешь ли зажечь мои ланиты
          Румянцем нежным невозвратных дней?

   ВЕДЬМА

          Я все могу.

   АГНЕСА

                      Ты можешь возвратить мне
          Мой прежний смех и детскую веселость?

   ВЕДЬМА

          Я все могу.

   АГНЕСА

                      Ты можешь ли, скажи,
          Мне возвратить того, кого люблю я?
          Его вернуть? Его движенья, взгляд,
          Любимых рук могучие объятья,
          Любимых уст живую теплоту,
          Вернуть мой свет, мой рай, мое блаженство?

   ВЕДЬМА

          Я все могу. Доверься мне вполне.

   (Подойдя ближе к Агнесе, говорит ей, таинственно понижая голос, торжественно и важно.)

     Сегодня ночью ты затворишь двери,
     Все до одной, и окна занавесишь.
     Чтоб любопытный глаз не заглянул…
     Потом одежды траурные снимешь
     В венчальный свой оденешься наряд,
     На два прибора круглый стол накроешь
     И будешь ждать. Но милый не придет.

   АГНЕСА

           Он не придет?

   ВЕДЬМА

                       Тогда споешь ты песню,
           Заветную. Которую любил он,
           Споешь ее, – но милый не придет.

   АГНЕСА

           Он не придет?

   ВЕДЬМА

                       Тогда его одежду
           Последнюю, которую носил он,
           Осыплешь ты, лобзаньями и скажешь:
           «Не приходи, я не хочу тебя!»
           Затем, отведав горького напитка,
           Ты ляжешь спать. – И милый твой придет!

   АГНЕСА

          Придет ко мне!.. Мой рай!..
          Мое блаженство!..
          Но если ты мне солгала – тогда
          Тебе достойной казни не найду я!
          И твой обман я не прощу вовек.

   ВЕДЬМА

          Не беспокойтесь. Добрая графиня,
          Всем угожу. А вот мое винцо!

   (Подает ей пузырек, вынутый из мешка.)
   АГНЕСА (дает ей денег)

          Возьми за труд. Потом еще получишь.

   КЛАРА (стучит в запертую дверь)

          Сестра, открой! Я шелка не нашла.

   АГНЕСА

          Сейчас иду
          (Фаустине) Спровадь ее тихонько,
          Чтоб не увидел кто-нибудь.

   КЛАРА (за дверью)

                                  Сестра!

   ФАУСТИНА

          Ступай к ханже, не то она ворвется.

   КЛАРА (за дверью)

          Сестра!

   АГНЕСА (громко)

                       Иду! Я отыщу сама.

   (Уходит.)
   ФАУСТИНА (подходит к ведьме)

           Послушай-ка, зачем ей видеть мужа?
           И так наш замок стал монастырем,
           А если тут заходят привиденья,
           Так и с ума недолго нам сойти.
           Ты лучше бы придумала, старуха,
           Веселое, шальное что-нибудь,
           Чем можно было б дьявола потешить.

   ВЕДЬМА (отплевываясь)

           Тьфу, в печку хвост! Пали свои рога!

   (Вынимает из мешка стклянку.)

     Возьми. Тут сок из ягод белладонны.
     Смешав с водой, взболтни и процеди,
     И подменишь волшебный тот напиток,
     Что я дала ей прежде. Поняла?

   ФАУСТИНА

           А дальше что?

   ВЕДЬМА

                       А дальше сон увидит
           Сестра твоя, веселый Красный сон,
           Ох-хо-хо-хо! И мужа позабудет.
           С веселым сном веселье к вам придет.

   ФАУСТИНА (озираясь по сторонам)

          Стой, подожди. Послушай-ка, старуха,
          И у меня есть дело до тебя.
          Мне душно здесь! Пойми, я задыхаюсь.
          Мне тесно здесь – и некуда уйти.
          И я полна желанием безумным,
          Властительной и дикою мечтой.
          Хочу я быть свободною волчицей,
          Дышать прохладным воздухом полей,
          Визжать и выть, и рыскать в темной чаще,
          Пугать мужчин, и женщин, и детей,
          Вонзать клыки в трепещущее тело
          И забавляться ужасом людей,
          Хочу я воли, бешенства простора,
          В крови я жажду скуку утопить!

   ВЕДЬМА

          А если вдруг охотник ненароком
          При встрече грудь прострелит госпоже, —
          Тогда старуха будет виновата?
          Одна, ведь, я за всех ответ держу.

   ФАУСТИНА

          Хотя бы так. – Хочу я рыскать зверем!

   ВЕДЬМА

          А помнит ли преданье госпожа,
          Как рыцарь лапу отрубил волчице,
          Ее в лесу дремучем повстречав,
          И как рукой та лапа обернулась,
          Рукой с кольцом одной прекрасной дамы,
          И как потом несчастную сожгли?

   ФАУСТИНА

           Пусть жгут меня, а душу примет дьявол!
           Свободы мне!

   ВЕДЬМА (отплевываясь)

                       Тьфу! Приходи вчера!

   (Вынимает из мешка баночку.)

     Как смеркнется, – натрись вот этой мазью —
     И побежишь волчицей по полям.

   ФАУСТИНА

           Вот кошелек, но если ты обманешь —
           Не жить тебе!

   (Уходит.)
   ВЕДЬМА (одна)

                       И все-то так они,
           Проклятые! Когда нужна колдунья —
           Озолотить готовы на словах,
           А оплошаешь только раз единый,
           Так на куски готовы растерзать.

   (Комната постепенно наполняется слугами и служанками.)
   1-Й СЛУГА

           Попридержи язык-то. Ведь недолго
           Нам для костра дровишек натаскать.

   1-Я СЛУЖАНКА

           Молчи, дурак. Она тебя иссушит.

   ВЕДЬМА

          Припомню, друг, припомню, погоди!

   2-Я СЛУЖАНКА

          Голубушка, меня жених покинул!

   ВЕДЬМА

          Вот, невидаль – другого заведи.

   ПАЖ

          Дай любчик мне, родимая, за это
          Тебе, коль хочешь, в ноги поклонюсь.

   ВЕДЬМА

          Пошел! На кой мне черт твои поклоны?
          Тьфу! Снизу вверх! Заклюй тебя петух!

   (Отплевывается.)
   3-Я СЛУЖАНКА

          Ох, не оставь, старушка, дай мне
                                  травки,
          От лихорадки всю меня трясет.

   ВЕДЬМА (вынув из мешка пучок травы)

          На, завари, да выпей с наговором.
          Сочтемся после. А тебе чего?

   4-Я СЛУЖАНКА (шепотом)

          Голубушка, избавь меня от мужа,
          Продай мне яд.

   ВЕДЬМА (тихо)

                       Не время толковать,
           Да и не место. После новолунья
           Придешь ко мне.

   2-Й СЛУГА (с метлой в руках)

                       А нет ли корешка,
           Чтоб никогда вот тут не пустовало?

   (Хлопает себя по карману.)
   ВЕДЬМА

           У жулика всегда карман набит.

   2-Й СЛУГА (замахиваясь метлой)

           Ах, ты, чумичка! Вон пошла отсюда!
           Прочь, подлая! Ату ее!

   ВСЕ (толкая ведьму)

                                      Ату!

   ФАУСТИНА (входит рассерженная)

           Проведали, пронюхали, ищейки.
           Вон все отсюда по своим местам!
           Бездельники, ленивцы, дармоеды!

   (Ведьме)

     Ступай за мной.

   ВЕДЬМА

                       Тьфу! Разрази вас гром!

   (Уходит.)

Акт III

   Спальня Агнесы. Узкие окна, темные занавеси. Альков, увенчанный большим гербом. Посреди комнаты круглый столик, накрытый на два прибора; на нем хлеб, вино, ваза с плодами и пузырек с волшебным напитком. К столику придвинуты два кресла, одно против другого. Агнеса в богатом белом подвенечном платье и драгоценной диадеме сидит перед туалетным столиком. Фаустина подает ей длинный, вышитый серебром вуаль.
   АГНЕСА

          О, как измят венчальный мой вуаль!

   ФАУСТИНА

          Нет, право, в складках вовсе
                                  незаметно.
          Дай, подколю; так будет хорошо.

   АГНЕСА

          Как тускло блещут камни ожерелья
          И диадема брачная моя,
          А где цветы? – Увяли, облетели.
          Блаженный день, когда я в первый раз
          Надела их счастливою невестой,
          Когда его любимая рука…
          Блаженный день!..

   ФАУСТИНА

                      Тот день воскрес сегодня
          И счастлива ты будешь. Как тогда.
          Где твой напиток? – Ведьма говорила,
          Что следует с вином его смешать.
          Постой, дружок, тебе я приготовлю.

   (Подходит к круглому столику, берет пузырек и, поспешно спрятав его в ридикюль, заменяет другим, содержимое которого выливает затем в кубок и разбавляет вином. Во время этого говорит про себя.)

     Не так глупа. Довольно кислых мин
     И этих слез, и этих причитаний.
     Спи, верная голубка, сладким сном,
     Заспи тоску в бесовском наважденье.
     «С веселым сном веселье к нам придет».

   (Громко.)

     Готово все. Пожалуйте, графиня.
     Извольте пить. А я пойду к себе.

   АГНЕСА

           Что Клара? Спит?

   ФАУСТИНА

                       Давно и очень крепко:
           Я капель ей снотворных подлила.
           Спокойной ночи, милая невеста,
           Счастливой ночи, верная жена!

   (Уходит.)

   (Агнеса подходит к накрытому столу и садится в кресло,
   на ручке которого висит лютня.)
   АГНЕСА

           Готово все. Я двери затворила,
           Мои одежды мрачные сняла.

     Я для тебя убралась, как невеста.
     На круглый стол поставлен твой прибор.
     Все – для тебя. Я жду, мое блаженство,
     Я жду тебя. Ты не идешь. Мой друг?
     Ты хочешь ли внимать моленьям скорби?
     Их нет в груди надорванной моей.
     Ты хочешь криков, стонов и рыданий?
     Ты хочешь слез? – Я выплакала все.
     Их нет, их нет! Но хочешь сладких звуков?
     Я песнь тебе заветную спою.

   (Берет лютню и тихо перебирает струны.)

     Плывет туман от синих вод
     К серебряной луне.
     Виллис кружится хоровод.
     О, вспомни обо мне!

     Им любо мять цветущий луг,
     Им нежных трав не жаль.
     Сгораю я. Мой милый друг,
     Пойми мою печаль.

     Виллисы пляшут, все в огне,
     Где светится вода.
     Люби меня. Приди ко мне,
     Я жду тебя всегда.

     Я песнь твою любимую пропела,
     Я жду тебя. Ты не идешь, мой друг?
     Ты не идешь ко мне, мое блаженство?
     Не думаешь ли ты, что призрак твой
     Сожжет меня такой небесной страстью,
     Таким восторгом райским упоит,
     Что ангелы завидовать нам будут?
     О, нет, Роберт, не бойся за меня!
     Я лишь страдать на время перестану,
     Но грусть моя вовеки не умрет.

   (Пауза.)

     Ты не идешь? Я это знала, знала!
     Но надо все исполнить до конца,
     Испить до дна мучительную чашу.
     Все до конца.

   (Встает.)

                 Я не совсем одна.
     Еще осталось мне воспоминанье, —
     Твоя одежда, смятая тобой.

   (Подходит к алькову и выносит оттуда черный плащ, целует его и прижимает к сердцу.)

     О! Мой Роберт, какое наслажденье,
     Какое счастье прикасаться к ней!
     Возможно ли страдать еще сильнее?
     Довольно ждать, – и пыткам есть предел.

   (Снова кладет плащ на постель и, подойдя к столу, берет кубок.)

     Пью за тебя, Роберт, за искупленье
     Безвестных мук, страдальческих ночей
     И подвига бесплодных отречений.

   (Пьет.)

     Полынь и желчь в отравленном питье! —
     Такой ценой дается нам забвенье.
     Я выпила всю горечь слез своих.
     Пора забыться. Гаснет мой рассудок.

   (Раздвигает занавес и ложится на постель.)

     Еще слова осталось произнесть
     Нелепые, безумные, смешные.
     Но, кажется, их смысл я поняла
     (мне многое становится понятным):
     «Не приходи; я не хочу тебя!»)

   (Свечи гаснут. В темноте появляется ведьма и, крадучись, подходит к Агнесе.)
   ВЕДЬМА

          Покойной ночи. Спите, почивайте,
          Саббат! Саббат! Шш! Красный сон идет!

   АГНЕСА (в полусне)

          Ха-ха-ха-ха! Да это презабавно.
          Ничуть не страшно, глупо и смешно.

   (Музыка играет скачущим темпом все один и тот же такт. Из толпы выдвигается хорошенькая девушка, пляшущая «dos a dos» дьяволенком; она поет под музыку.)
   ДЕВУШКА

           Sabbat! Дружок мой, Грибушо,
                       С тобой мне хорошо.
           Ты так взвиваешь высоко,
                       Так прыгаешь легко.

           Идем, идем, с тобой вдвоем
                       Тепло. Светло, как днем.
           Ты так танцуешь хорошо,
                       Дружок мой, Грибушо.

   ВСЕ

           Ты так танцуешь хорошо,
                       Дружок наш, Грибушо.

   АГНЕСА (привстает с постели)

           Знакомые, но странные фигуры,
                       Все прыгают и скачут как козлы.
           И Мьетта здесь. И эта тоже пляшет!

   (Указывая на молоденькую девушку.)
   ВЕДЬМА

           Все налицо, – как Мьетте-то не быть?
           Все собрались, хоть перечесть извольте.
           Вот Габриэль, вот Жак, а вот Люси.
           Все тут как тут.

   АГНЕСА

                       Но Мьетта, Мьетта – крошка,
           Что целый день за пяльцами сидит,
           А вечером перебирает четки, —
           Теперь, беснуясь…

   ВЕДЬМА

                      Все сюда придут!
          Лишь в том вопрос: кто раньше, а кто
                                  позже,
          Но этого никто не миновал.

   АГНЕСА

          Здесь Клары нет.

   ВЕДЬМА

                      Затем, что спит – не видит,
          А покажи – запляшет, как и все.

   АГНЕСА

          Не может быть, Не клевещи напрасно.
          Я верю ей, как божьим небесам.
          И ты царишь над разумом смятенным
          Лишь потому, что праведная спит,
          Что защитить она меня не может,
          Освободив от дьявольских цепей;
          Молчит теперь, отравленная ядом,
          Не молится, не плачет обо мне.
          Мой ангел спит. Душа моя трепещет.
          Мне страшно видеть, слышать, понимать.
          Мне чудится, сквозь хохот их веселья,
          Рыдает скорбь каких-то черных тайн,
          Неведомых, несказанных страданий,
          Ликует так отчаянье одно.

   ВЕДЬМА (хлопает в ладоши)

          Саббат! Саббат!

   ВСЕ

                       Ва, ва! Гарр, гарр! Саббат!

   (Сцена наполняется новыми фигурами, страшными
   и безобразными.)
   АГНЕСА

           А вот сам ад идет ко мне навстречу!
           Страшилища, ужасные, как смерть,
           Кривляются, беснуются, хохочут…
           Нет, это больше скорбно, чем смешно.

   ДЕВУШКА (танцуя с дьяволенком)

           Со мной танцует милый друг,
                       Хорошенький Гри-Гри.
           Мы с ним пойдем плясать на луг
                       До утренней зари.

     Пушистый хвостик твой мохнат,
                 Рога твои блестят.
     Пойдем, пойдем, пушным хвостом
                 Следы мы заметем.

   ВСЕ

           Пойдем, пойдем, пушным хвостом
                       Следы мы заметем.

   ВЕДЬМА

           Саббат! Саббат! Завейся, малый круг!

   (Все, взявшись за руки, лицом к сцене, образуют кольцо, бешено вращающееся вокруг неожиданно появившейся фигуры черного козла с рогами, издающими огненное сияние. Он стоит на возвышении вроде престола.)
   АГНЕСА

          Отверженные, дикие созданья,
          Вас изрыгнул презревший вами ад!
          Я узнаю бесформенных инкубов
          С их рыбьими глазами мертвецов.
          Вот ларвы, духи, вспухшие от крови,
          Как пузыри налитые дрожат
          В уродливой и сладострастной пляске,
          Качаются на тоненьких ногах.
          Вот оборотни с волчьими зубами…
          Но это вздор и бред. Я сплю, я сплю!
          Все это сон.

   ВСЕ

          Sabbat! Играет черный бык,
                      Гудит, ревет смычок.
          И шум, и гам, и вой, и крик,
                      И смех, и топот ног.

   2-Я ГРУППА

          Играет бык «гу-гу, гу-гу»
                      Веселье хоть куда,
          Коровы пляшут на лугу,
                      Взбесились все стада!

   1-Я ГРУППА

           Кружатся овцы и козлы,
                       Задвигались копны.
           Мы все милы и веселы
                       На бале сатаны.

   ВСЕ

           Мы все милы и веселы
                       На бале сатаны.

   АГНЕСА

           Прочь! Сгиньте все! Ваш праздник
                                   безобразен.
           О, Боже мой, спаси меня, спаси!

   (Все исчезают.)
   ВЕДЬМА

           Не поминай. Не то разрушишь чары,
           Беда падет на голову мою.

   АГНЕСА

           Тебя живой велю я замуравить!
           Где тот, кого клялась ты мне вернуть?

   ВЕДЬМА
   (Подводит к ней инкуба в красной одежде с лицом искаженным, но слегка напоминающим Роберта.)

     Вот твой Роберт. Целуйся с ним,
                             милуйся,
     Чем не хорош?

   АГНЕСА

                             Я узнаю тебя!
          Не подходи. Ты тот, что пред рассветом
          Рукой холодной горло мне сжимал,
          Окутывал свинцовой паутиной
          И ужасом позорных ласк твоих
          Высасывал в сверлящем поцелуе
          Всю кровь мою. Не подходи, вампир!

   (Инкуб исчезает.)

     Где мой Роберт? Меня ты не обманешь.

   ВЕДЬМА

          Ужель ждала ты правды от того,
          Кто «сам есть ложь и лжи отец»?

   АГНЕСА

                                  Колдунья,
          Я сплю, я сплю, я знаю – это сон,
          Но этот сон ужасен… Солнца! Света!
          Весенних роз! О, дай забыться мне!

   (Откидывается на подушки и засыпает снова.)
   ВЕДЬМА

          Да, веселится каждый, как умеет.
          Вам это не по нраву, госпожа?
          Вам света надо, солнышка, цветочков,
          Вы задохнулись в нашей темноте?
          Что же, мы иное что-нибудь покажем —
          Порадостней, поярче, посветлей
          Сначала майской позабавим сказкой,

     А вслед за тем придет и наш черед.
     Прискучат скоро детские забавы,
     Таким, как вы, ребячество нейдет.
     Полюбится и наше беснованье.
     Всему свой час. Шш! Белый сон идет!

   (Льется золотистый свет. Медленно проходит процессия юношей и девушек в светлых греческих одеждах. Девушки несут цветущие венки, юноши – золотые лиры и форминксы. Слышится нежная струнная радостная музыка. Хор поет гимн
   Адонису.)
   ХОР

                       Вперед, вперед,
                       Нас праздник ждет,
           Цветущей весны возрожденье!
                       Мы – солнца луч
                       Средь черных туч
           Мы счастья златые виденья!
                       Ненастья нет,
                       Вновь жизнь и свет
           Восстали для радости ясной,
                       Ликуй, любовь,
                       Он с нами вновь,
           Воскрес наш Адонис прекрасный!

   (Из толпы выходят юноша и девушка – Дафнис и Хлоя. Оба в белых одеждах, с венками на головах. Чертами лица они напоминают Роберта и Агнесу.)
   ДАФНИС

           Птичка моя, говорят, – что ты мне изменила?

   ХЛОЯ

          Друг мой, не верь никому. Так же тебя
                                                          я люблю.

   ДАФНИС

          Радость моя, но однако и сам я заметил…

   ХЛОЯ (перебивая)

          С ним у фонтана в саду – я анемоны рвала.

   ДАФНИС

          Да, анемонами если назвать поцелуи —
          Ровно двенадцать цветков – сорвали
                                                    губки твои.

   ХЛОЯ (смеясь)

          Если, ревнивец, тебя обижают двенадцать.
          Дам я охотно тебе – двадцать четыре цветка.

   (Целуются и, обнявшись, идут с процессией.)
   ХОР (все тише, постепенно удаляясь)

                 Мы сеем смех
                 Земных утех
     Мы солнцем весенним залиты!
                 Не стон, не кровь
                 Несем любовь
     На белый алтарь Афродиты!
                 Идем, идем
                 Счастливым сном,
     Не жертвы для смерти напрасной.
                 Наш дар – один,
                 Цветы долин,
     Тебе, о Адонис прекрасный!

   (Видение исчезает. Мало помалу замирает нежная музыка и сменяется мрачным гудением органа. За стеной слышен хор монахов, поющих Miserere [8 - Miserere (лат.) – «Помилуй». Католическое песнопение с текстом 50-го псалма.]. Хор продолжается в течение всего монолога Агнесы. Сквозь узкие окна пробивается тусклоемерцание утра.)
   АГНЕСА (просыпаясь)

           Как высоки, как узки наши окна!
           Как здесь темно, и тускло, и мертво!
           О, что за жизнь! И сколько слез пролито.
           И сколько дней бесследно отошло.
           Иль это солнце, робкое над нами,
           Могло светить и греть лишь в те года —
           Свободные, свободному народу?
           Для нас оно в туманы облеклось,
           И нет тепла в глубоком нашем склепе.
           О, если бы сам дьявол пожелал
           Мне предложить забвение за душу —
           Я подписала б кровию моей
           Тот договор. Забвенья! Счастья, счастья!
           Один лишь миг – и душу за него!

   (Слышен стук в дверь.)

     Что там за стук? Не ты ли, Фаустина?

   (Входит рыцарь в зеленом охотничьем костюме. Он молод и красив. Светлые волосы вьются по плечам.)
   ЭДГАР

          Нет, это я!

   АГНЕСА (бросается к нему навстречу)

                                  Роберт!

   (Хочет обнять его, но потом вглядывается и отступает назад.)

                        О, Боже мой!
     Я думала… Простите… я ошиблась…

   ЭДГАР

          И вашею ошибкой счастлив я,
          Я счастлив, да, но вместе опечален,
          Невольное вам горе причинив.

   АГНЕСА

          Я думала…

   ЭДГАР

                      Простите, ради Бога!
          Я напугал вас очень?

   АГНЕСА

                                  Кто же вы?
          Вы так похожи на него.

   ЭДГАР

                                                           Роберта?
           На первый взгляд меж нами сходство есть,
           Но на второй различие большое
           Найдете вы. Я брат его – Эдгар.

   АГНЕСА

           Вы брат его? Но почему ни слова
           он никогда о вас не говорил?

   ЭДГАР

           Немудрено. Он предпочел молчаньем
           Один грешок на совести покрыть.
           Все дело в том, прелестная Агнеса,
           Что в детстве нас просватали отцы
           Вас и меня друг другу; я уехал,
           А братец мой тут время не терял,
           И замки ваши, земли и поместья
           С бесценной ручкой этой захватил.

   (Целует ей руку.)
   АГНЕСА (обиженно)

           Сначала замки, земли и поместья,
           А после к ним в придачу я сама?
           Да, рыцарь, да – теперь я убедилась,
           Что первый взгляд ошибочней других!

   ЭДГАР

          Вы огорчились?
                      Милая сестричка!
          Ах, право, я не то хотел сказать.
          Я к вам спешил с таким открытым сердцем,
          Но каждый раз, как говорю я с дамой,
          С прелестной дамой, так взволнован я,
          Что с уст моих срываются невольно
          Нелепые и вздорные слова.
          И если вам меня противно слушать —
          Я замолчу и буду нем, как тень.
          Прикажете?

   АГНЕСА

                      Нет, это будет скучно.
          Мы говорим на разных языках,
          Но лучше бред бессвязный, чем молчанье,
          Не правда ли?

   ЭДГАР

                      Вполне согласен я.

   АГНЕСА

          Скажите мне, как вы сюда попали?

   ЭДГАР

          Престранный случай. Зверя я следил
          В густом лесу. За бешеной волчицей
          С собаками я гнался по следам
          Чрез пни, овраги, вихри мы летели.
          Отстали слуги. Месяц мне светил.
          Я нагонял. Но вдруг, оскалив зубы,
     Зверь обернулся. Верьте мне, иль нет,
     Но вместо волчьей морды я увидел
     Лицо, Агнеса, женское лицо!

   АГНЕСА

           Вы испугались оборотня, рыцарь?

   ЭДГАР

           Я изумился. С визгом от него,
           Поджав хвосты, попрятались собаки.
           В моих руках невольно дрогнул лук
           И острая стрела попала зверю
           Не в грудь, а в лапу; взвыл он и пропал.
           Но по следам кровавым я пустился,
           Они меня в ваш замок привели.

   АГНЕСА

           В мой замок? – Странно, очень странно,
                                                                 рыцарь.
           Кто б это был?

   (Входит Фаустина с перевязанной рукой.)
   ФАУСТИНА

                       Как спали вы, сестра?

   (Замечает рыцаря.)

     Ах!

   (В ужасе смотрит на него.)
   ЭДГАР (делая крестное знамение)

                      Чур меня!

   ФАУСТИНА

                                  Вы здесь?

   АГНЕСА

                              Что это значит?
          Вы, видимо, знакомы меж собой?

   ФАУСТИНА (оправившись)

          Нет, не совсем; не то, чтобы знакомы,
          Но с рыцарем я встретилась давно,
          Когда – не помню… Как-то на охоте.
          Вас ожидают, милая сестра;
          Пришел аббат, – ему вас видеть надо
          И приказаний слуги ждут давно.

   АГНЕСА

          Но что с рукой твоею, Фаустина?
          Ты ранена?

   ФАУСТИНА

                      Не стоит говорить…
          Так, пустяки, – царапина и только.
          Вас ждут, сестра.

   ЭДГАР (встает)

                      Пора и мне домой.

   АГНЕСА

           Нет, рыцарь, вас так скоро не отпустят.
           Вы погостить останетесь у нас.
           Не правда ли?

   ЭДГАР

                       Располагайте мною
           Как вам угодно, милая сестра.

   (Агнеса уходит.)

   (Пауза. Рыцарь и Фаустина долго, молча, смеривают друг друга глазами.)
   ЭДГАР

           Так это вы?

   ФАУСТИНА (дерзко улыбаясь)

                                   Да, это я.

   ЭДГАР

                                   Чудесно.
           Вы миловидней кажетесь теперь,
           При свете дня, а ночью – брр! – Доселе
           Я этих глаз не в силах позабыть.

   ФАУСТИНА

           Вы, рыцарь, трус порядочный.

   ЭДГАР

                                   Нимало.
           Позвольте ручку вашу посмотреть.

   ФАУСТИНА

          Не прикасайтесь! Прочь! Пустите руку!

   ЭДГАР

          Ведь все равно, придется показать
          Не только мне, но целому собранью,
          В присутствии судей и палачей.

   ФАУСТИНА

          Вы донесете?

   ЭДГАР

                               Может быть.

   ФАУСТИНА

                                                   За что же
          Хотите вы на смерть меня предать?

   ЭДГАР

          Вы только что меня назвали трусом,
          А мненьем дам я очень дорожил
          И доказать хотел бы вам на деле,
          Что ни чертей, ни ведьм я не боюсь.

   ФАУСТИНА

          Фи! Рыцарь, фи! Вы женщине грозите?

   ЭДГАР

          Не женщине, а ведьме.

   ФАУСТИНА

                                   Все равно.
           Граф де-Лаваль доносчиком не будет,
           Иль содрогнутся прадеды его,
           Лежащие в фамильном вашем склепе.
           Ног вы, конечно, шутите со мной.
           Хотите, рыцарь, будемте друзьями?

   ЭДГАР

           С волчицей – нет. С прелестной дамой – да.

   ФАУСТИНА

           Вы все про то, что грезилось вам, рыцарь?

   ЭДГАР

           В угоду вам готов считать я сном,
           Что было ночью; днем вы слишком милы.
           Позвольте ручку – мир наш заключен.

   (Целует ей руку.)
   ФАУСТИНА

           Я пригожусь вам, рыцарь, очень скоро.
           Вам нравится Агнеса?

   ЭДГАР

                                   Вижу я,
           Что вам наука тайная знакома
           И в сердце вы умеете читать.

   ФАУСТИНА

          Хотите вы достичь любви Агнесы?

   ЭДГАР

          Ее любви? Еще бы нет? Любви
          Такой прекрасной женщины. Дружок мой,
          Когда бы вы сумели мне помочь?

   ФАУСТИНА

          Останьтесь здесь, Агнеса будет ваша.
          Но помните, что рыцарь де-Лаваль
          Способен спать с открытыми глазами
          И с правдой сон в неведенье мешать,
          Но никогда доносчиком не будет…
          Не правда ли?

   ЭДГАР

                      О, мы теперь друзья!
          Но все ж и вас просил бы я запомнить,
          Что трусом быть не может де-Лаваль.

   (Кланяется и уходит.)
   ФАУСТИНА (одна)

          Мальчишка дерзкий смел грозить доносом!
          Мне! Мне грозить осмелился щенок!
          Глупец, нахал, бери свою Агнесу,
          Но кровь моя к отмщенью вопиет,
          И ты, ее проливший, мне заплатишь
          Тройной ценой. Нет, ты не донесешь.

   (Занавес.)

Акт IV
Картина 1-я

   Маленькая проходная комната. У окна толпятся слуги и служанки с блюдами, тарелками и кубками в руках. Справа колонны, отделяющие комнату от большой залы с длинным столом посредине и пылающим камином.
   1-Й СЛУГА (старик)

           Заходит солнце, а господ все нет.

   1-Я СЛУЖАНКА

           Каких «господ»?

   1-Й СЛУГА

                       Каких? Известно – наших.

   1-Я СЛУЖАНКА

           У нас одна есть госпожа, дурак,
           Одна – графиня де-Лаваль, Агнеса,
           И кроме я не ведаю господ.

   1-Й СЛУГА

           Уж будто вы ослепли и оглохли?
           А графчик-то? А родственничек ваш?
           Вот, погодите, – как сыграют свадьбу —
           И вам придется спину-то погнуть!
           Заважничали больно вы не в меру
           Да скоро, скоро вас угомонят.
           Ведь новый-то, хотя еще мальчишка,
           А видит все и до всего дойдет.
     Везде поспеет. Вот, сказать к примеру,
     Наш настоящий, прежний господин —
     Был строг, был лют, подчас его боялись
     Мы как огня, а было-то при нем
     Спокойней нам; всяк был приставлен к делу,
     Знал свой шесток и помнил лишь одно:
     Чтоб на глаза не часто попадаться.
     А нынче что? Всяк лезет ближе стать!
     Дня не пройдет, чтоб порка миновала,
     А все не знаешь, как и угодить
     И то – не так, и это – не по вкусу.

   ГОРБАТАЯ СЛУЖАНКА

          И девушкам совсем проходу нет.

   1-Я СЛУЖАНКА

          Тебе-то есть. Ступай – никто не тронет,
          Уж разве только зельем опоишь.

   ГОРБАТАЯ СЛУЖАНКА

          А ты молчи! Вот я скажу графине,
          Пред кем хвостом вертеть ты начала!

   1-Я СЛУЖАНКА

          Ты дура!

   ГОРБАТАЯ СЛУЖАНКА

                      Дай, голубушка, лишь сроку,
          Вот, погоди, вернется господин,
          Он вам хвосты-то поприжмет, и «дура»
          Тебе припомнит, милая, тогда.
          Да, да, да, да.

   (Входит старая ключница в большом чепце, темном платье и белом переднике.)
   КЛЮЧНИЦА

                       Что распустили глотки?
           «Га-га-га-га». И горя мало вам.
           Того гляди с охоты возвратятся,
           А ужин подан? Стол у вас накрыт?
           Бездельники! Вам нужды нет, не спросят,
           Кто виноват? – Да кто же, как не я.
           Старухин грех – давай сюда старуху.
           А разве мне за вами доглядеть?
           Я спрашиваю, можно ли за вами
           Упрыгать мне на старых-то ногах?
           То там, то здесь – «га-га!» – а дело стало,
           А мне за вас, за всех, ответ держать.
           Эх-эх! Грехи! Вовеки не отмолишь!
           Да с вами тут святая согрешит.

   2-Я СЛУЖАНКА

           О чем вы так, старушенька, крушитесь?
           Вам что? Ведь ваше дело – сторона.
           Вам – повара, вы с ними и толкуйте,
           А мы уж будем сами по себе.

   КЛЮЧНИЦА

           Мне что? Скажите, выискалась тоже!
           Ты поживи с мое – так не снесешь.
           Нет, это что ж, чтоб так избаловаться,
           Чтоб целый Божий день озорничать
           Да бить баклуши! Господи, помилуй,
           Как графа тут добром не помянуть!

   (Уходит.)
   ПАЖ (вбегая)

          С охоты едут господа и гости.
          Живей встречать!

   (Убегает.)
   1-Й СЛУГА

                      Поспеешь. Дай взглянуть.

   (Смотрит в окно.)
   1-Я СЛУЖАНКА (проталкиваясь)

          Пусти-ка ты.

   2-Я СЛУЖАНКА (высунувшись наполовину из окна)

                      Смотрите! Ай, умора!
          Обнявшись едут!

   1-Я СЛУЖАНКА

                                  Что ты?

   2-Я СЛУЖАНКА

                                  Право, так.
          Взгляни сама, при всех ее целует.

   1-Я СЛУЖАНКА

          Кого «ее»?

   2-Й СЛУГА

                           Да нашу госпожу.

   1-Я СЛУЖАНКА

           Да кто целует, спрашиваю?

   1-Й СЛУГА

                                   Дьявол.

   ДЕВЧОНКА

           Дай, миленький, на беса посмотреть.

   1-Я СЛУЖАНКА

           Что мелешь вздор? Какой еще там дьявол?

   1-Й СЛУГА

           А тот, что образ рыцаря приняв,
           Сошел у нас теперь за господина
           И скоро к свадьбе дело поведет.

   2-Я СЛУЖАНКА

           Но видано ль, чтоб от живого мужа,
           Да замуж шли?

   1-Й СЛУГА

                       А кто же может знать —
           Он жив иль мертв? Нет слуха – значит помер.

   2-Я СЛУЖАНКА

           А все же этой свадьбе не бывать.
           Подумай сам, ведь может грех случиться.

   1-Я СЛУЖАНКА

           Не ездил бы за тридевять земель,
           А молодая чем же виновата?

   ДЕВЧОНКА (хныкая)

          Дай мне взглянуть!

   ПОВАРЕНОК

                      Проехали давно.
          И след простыл.

   1-Я СЛУЖАНКА

                      Что щиплешься, невежа!
          Смотреть смотри, а воли не давай
          Своим рукам.

   2-Й СЛУГА

                      Я невзначай, простите.

   ПАЖ (вбегая)

          Эй! Слуги, где вы? Ужин подавать!

   (Убегает снова.)

   (Общее смятение. Все бросаются к двери и в суматохе сталкиваются друг с другом.)
   2-Я СЛУЖАНКА

          Что, дождались, болтливые сороки!

   2-Й СЛУГА

          Ах, Боже мой, ведь стол-то не накрыт!

   1-Й СЛУГА

          Да не мечитесь без толку, бараны!

   ПОВАРЕНОК

           Всех выдерут!

   1-Я СЛУЖАНКА (девчонке)

                       А ну тебя, пошла!
           Что топчешься все время под ногами!

   ПОВАРЕНОК (в восторге машет руками)

           Всем, всем влетит! Ей-богу, всем влетит!

Акт IV. Картина 2-я

   Спальня Агнесы. Обстановка та же, что и в третьем акте. В момент поднятия занавеса в комнату входят Агнеса и Фаустина. Агнеса в зеленой бархатной амазонке, вышитой розами; на голове зеленая шляпа с широкими полями и длинными перьями белого и розового цвета. В руках ее цветы. Фаустина одета в серую амазонку, отделанную мехом.
   АГНЕСА

           Еще не поздно. День еще не кончен.
           Побудь со мной.

   (Смеется.)
   ФАУСТИНА

                       О чем смеешься ты?

   АГНЕСА (снимая шляпу)

           Мне весело, устала я немного.
           Сегодня лес так странно был хорош.
     Там, на поляне, между трав помятых
     Росли цветы. Я их рвала, пока
     Охотники выслеживали зверя.
     Призывный рог гремел и грохотал,
     Сливаясь с воем, гиканьем и лаем.
     И стих вдали. А я рвала цветы.
     Так хорошо мне было, так отрадно.
     Дремучий лес качался надо мной…
     Он мне шептал: «Прекрасна ты, прекрасна,
     Живи и пой, и смейся, и люби!»
     Нет, никогда с такою жаждой жизни
     Еще не билось сердце у меня.
     И в первый раз за много дней тяжелых
     Я бросила постылый гнет тоски.
     Я молода, не правда ль? – Я прекрасна?
     И я живу, пою, смеюсь, люблю!

   ФАУСТИНА

          Вот если б ты всегда была такою —
          Беспечною, с румянцем на щеках,
          С огнем в очах и беззаботным смехом
          На этих губках, трепетных и нежных,
          Которые так сладко целовать.

   (Целует ее.)
   АГНЕСА (смотрит в окно)

          А день угас. Так смех мой беззаботен,
          Но отчего же в сердце у меня
          Смеюсь ли я, пою ли, – все, как будто,
          Дрожит и ноет скорбная струна?

     И эта боль порой неодолима,
     Она гнетет, она меня томит,
     Мешает мне дышать и наслаждаться,
     И жить, и петь, смеяться и любить.

   (Входит служанка, несущая подсвечник с двумя зажженными свечами и белое спальное платье.)
   СЛУЖАНКА

           Прикажете помочь переодеться?

   ФАУСТИНА

                       Нет, уходи. Я помогу сама.

   АГНЕСА

           Ступай.

   (Служанка ставит подсвечник на стол, оставляет платье и уходит. Фаустина во время последующего разговора помогает Агнесе переодеваться в спальное платье, и затем накидывает ей на плечи алую бархатную мантию, отороченную мехом.)
   АГНЕСА

           Сегодня быть с тобой хочу я
           Как можно дольше. Сердце мне твердит,
           Что этот день – затишье перед бурей.
           И страшно мне.

   ФАУСТИНА

                       Не думай ни о чем.
           Придет пора – ее мы грудью встретим.
           Пусть завтра смерть; сегодня мы живем.

   АГНЕСА

          Да, ты права. И жизнь пройдет, и юность,
          Как сон. Что, Клара все еще больна?
          Не лучше ей?

   ФАУСТИНА

                      Нет, не встает с постели.
          Совсем плоха. Не вспоминай о ней.
          Она считала радость преступленьем
          И смех – грехом. Противная ханжа
          Измучила тебя, мою бедняжку.

   (Целует ее.)
   АГНЕСА

          Как нежные слова к тебе нейдут.
          В твоей улыбке чудится гримаса
          Когда смеешься ты, твои глаза
          Хранят упорно злое выраженье
          И мрачный взгляд. Когда же ты целуешь,
          Мне кажется, что жалишь ты меня.

   ФАУСТИНА

          Нет, ты всегда ко мне несправедлива,
          А между тем, я так тебя люблю,
          Так дорожу твоей непрочной дружбой,
          Что никому тебя не уступлю.

   АГНЕСА

          Но я сама теперь в тебе нуждаюсь
          Все более и дорожу тобой.
     Да и кому б довериться могла я,
     Как не тебе? С кем говорить могу
     Так искренно, легко и так свободно,
     Как не с тобой? И кто меня поймет —
     Когда не ты?

   ФАУСТИНА

                       А твой Эдгар, Агнеса?
           А милый твой?

   АГНЕСА

                       Он не поймет меня.
           Нет, Фаустина, нет. Меж нами бездна.
           Превыше звезд стена меж ним и мной.

   ФАУСТИНА

           Однако же его ты полюбила,
           И как еще!

   АГНЕСА

                       Кого же мне любить,
           Как не его? Он молод, он прекрасен
           Он мне принес веселье, жизнь и смех,
           А я страдала, жаждая забвенья…

   ФАУСТИНА

           И ты нашла забвенье?

   АГНЕСА

                                   Не нашла!
           Забвенья нет, но есть минутный отдых,
           Есть жизнь и смех, и пенье, и любовь!

   ФАУСТИНА (прислушиваясь)

          К тебе идут. Прощай. Я удаляюсь.
          Желаю быть счастливой в эту ночь.

   (Направляется к двери и встречается с Эдгаром. Оба насмешливо-церемонно кланяются друг другу, причем Фаустина делает жест рукой, как бы уступая ему место. Фаустина уходит. Эдгар быстро приближается к Агнесе.)
   ЭДГАР

          Ты не ждала меня, моя Агнеса?

   (Хочет взять ее руки.)
   АГНЕСА (вздрогнув, отстраняется от него)

          Нет, не ждала.

   ЭДГАР

                      Ты сердишься? За что?
          Что сделал я, скажи? Чем провинился?

   АГНЕСА

          Вы знаете.

   ЭДГАР

                      Не знаю ничего.

   АГНЕСА

          Вы назвали меня «моя Агнеса».

   ЭДГАР

          Но что же дальше?

   АГНЕСА

                                               Я просила вас
           Не называть меня «своей Агнесой».
           Просила десять, двадцать, тридцать раз,
           И все же вы упорствуете в этом.

   ЭДГАР

           Ты более не хочешь быть моей?

   АГНЕСА

           Не потому.

   ЭДГАР

                       Но почему ж, Агнеса,
           Ответьте мне.

   АГНЕСА

                       Так звал меня другой.

   ЭДГАР

           А, понимаю. Только-то? Но если
           Вам прошлое так горько вспоминать,
           Я буду звать вас холодно – Агнеса.
           Ну, поцелуй меня, дитя мое.

   АГНЕСА (в бешенстве)

           «Дитя мое»? Опять!

   ЭДГАР

                                   Но это скучно.
           Я не могу никак тебя назвать,
           Чтоб не восстал тот, третий между нами.

   АГНЕСА

          А ты пойми, как глупо звать меня
          «Дитя мое», когда ты сам мальчишка.

   ЭДГАР

          Мальчишка?! Я! О, нет, я докажу,
          Что я мужчина. Кончено. Прощайте.
          Вы больше не увидите меня.

   АГНЕСА (равнодушно)

          Прощайте, граф.

   ЭДГАР
   (Делает несколько шагов к двери и останавливается.)

                 Агнеса, я навеки
     Прощаюсь с вами.

   АГНЕСА

                      Очень жаль, Эдгар,
          Но что же делать, если вам так надо.

   ЭДГАР

          Мне честь моя велит так поступить,
          Но я… Но мне так тяжело, Агнеса!
          Я вас люблю.

   АГНЕСА

                      Но кто же гонит вас?

   ЭДГАР (подходя к ней)

           Да вы, конечно.

   АГНЕСА

                       Каждый день все то же.

   ЭДГАР

           На этот раз ошиблись. Я уйду
           И безвозвратно. Пусть другой вас любит,
           Как я любил. Прощайте навсегда.

   (Медленно уходит.)
   АГНЕСА (одна)

           Он огорчился, видно, не на шутку.
           Совсем ребенок. Что мне делать с ним?
           Как наказать? Но без него так скучно.

   (Ходит в нерешительности по комнате, потом приотворяет дверь.)

     Эдгар!

   ЭДГАР (вбегая, обнимает Агнесу)

                       Я знал, что ты меня вернешь.
           Я ни на миг в тебе не сомневался,
           В твоем сердечке, радость ты моя,
           Любовь моя!

   АГНЕСА (смеясь)

                       Как будто я не знала,
     Что ты за дверью слушаешь и ждешь,
     Когда тебя окликну я?

   ЭДГАР

                                  Ты знала,
          И, злая, ждать заставила меня?

   АГНЕСА

          Ах, право, мы играем, точно дети.

   ЭДГАР

          Ну, будет, полно. Поцелуй меня.

   (Агнеса подставляет ему щеку.)

     И никогда сама не поцелует!

   АГНЕСА

          Неблагодарный.

   ЭДГАР

                      Злая.

   АГНЕСА

                      Тс! Опять!

   ЭДГАР

          Нет, нет, не будем ссориться, Агнеса
          Ты так мила, и я в тебя влюблен,
          Как в первый день. Меня ты любишь?

   АГНЕСА

           Очень.

   ЭДГАР

           Скажи мне просто краткое «люблю».
           Прибавка «очень» – очень мне противна.
           Скажи «люблю» – и счастлив буду я.

   АГНЕСА

           Ты знаешь сам, что искренно…

   (Останавливается.)
   ЭДГАР

                       Что ж дальше?
           Чтo искренно?

   АГНЕСА

                       Привязана к тебе.

   ЭДГАР (обиженно)

           Благодарю. Я тоже к вам привязан,
           К вам искренно привязан. Но кого ж
           Вы любите, прекрасная графиня?
           Кому «люблю» не стыдно вам сказать?

   АГНЕСА

           Ах, перестань, не мучь! Чего ты хочешь?

   ЭДГАР

           Скажи «люблю» и счастлив буду я,
           И я, поверю, что меня ты любишь.

   АГНЕСА

          Что мне за дело – веришь ты, иль нет.
          На что ты ропщешь? Чем ты недоволен?
          Ты обладаешь юностью моей,
          Моим желаньем, страстным упоеньем
          Безумных ласк, всей красотой моей.
          Владеешь ты один и безраздельно,
          Чего ж тебе недостает.

   ЭДГАР

                                  Любви!

   АГНЕСА

          Иль безответна я в твоих объятьях?
          Иль в страсти я мертва и холодна?

   ЭДГАР

          Не страсти, нет, – любви твоей хочу я!

   АГНЕСА

          Ты хочешь невозможного, мой друг.
          Любовь – одна, – как жизнь, как смерть,
                                                          как вечность,
          Мы в жизни можем только раз любить
          И я любила. Боже! Я любила!
          Нет, это слово вечное «люблю»
          Уста мои не осквернят вовеки!
          И ты, ребенок, думал услыхать
          Мое «люблю»? Ты думал, я позволю
          Попрать тебе святыню из святынь?
          В мой храм войти, алтарь мой обесславить,
     Моя любовь, бессмертная любовь!
     Да это было б больше, чем кощунство —
     Позорнейший, непоправимый грех…
     Любовь мою!

   ЭДГАР

                       О, как его ты любишь,
           Несчастная, но верная жена,
           Забытая в разлуке бесконечной
           В беззвездном мраке брошенная им!

   АГНЕСА

           Меня назвал ты «верною женою»?
           Ты не солгал: я – верная жена.

   ЭДГАР (насмешливо)

           Да? В самом деле? Очень рад услышать,
           А мне казалось, будто… ха-ха-ха!
           В вопросе этом сведущ я немного?
           Но, впрочем, если б наши вечера
           Мы проводили так же, как сегодня,
           Я б мог поклясться честию своей,
           Что ты права, прелестная Агнеса.

   АГНЕСА

           Не издевайся. Выслушай сначала.
           В тот день, когда узнала я тебя,
           Я так была несчастна, так страдала,
           Ты внес с собой веселье, жизнь и смех
           В мой мрачный склеп. Ты дал вкусить мне
                                                                 сладость
           Запретного, но райского плода.
     Ты был лучом в моей темнице тесной,
     Живым, весенним, солнечным лучом,
     Ты согревал, светил, живил, лелеял,
     В меня струю свободную вдохнул.
     Да, помню я, мутился мой рассудок.
     В отчаянье разлуки и тоски,
     И я была близка к безумью, к смерти,
     Ты спас мне жизнь и разум возвратил.
     Твой смех звучал – и я смеяться стала
     Ты пел – я песни вспомнила свои;
     Ты жизнь любил – и жизнь я полюбила,
     Чтоб жить и петь, смеяться и любить.
     Я предалась тебе со всею страстью
     И горечью покинутой, со всем
     Восторгом жадным жизни обреченной
     И юности отравленной моей.
     Ты был мне мил и дорог как товарищ
     Беспечных дней и детских игр моих,
     Как друг, как брат, как луч в моем ненастье,
     Ты будешь мил и вечно дорог мне,
     Но не проси того, что невозможно.
     Моя любовь слилась с душой моей.
     Ты женщиной владеешь, да, но душу…
     О, нет. Души своей я не отдам.

   ЭДГАР

          Как вы различны. Тот не захотел бы
          Наполовину женщиной владеть
          И предоставить лучшее другому.
          О, нет, скорей меня бы он убил.
          Я вижу, ты меня совсем не любишь.

   (Сидя в кресле, откидывает голову и закрывает глаза.)
   АГНЕСА

           Ах, подожди! Побудь еще вот так
           Такие ж точно длинные ресницы, —
           Когда порой он закрывал глаза.
           И я не знала – дремлет он, иль смотрит,
           Следя за мной. От долгих, черных стрел
           Широко тень подвижная ложилась
           И падала до половины щек,
           Как крылья ночи, темной и беззвездной,
           Скрывающей небесные огни.
           Но эта тень была моим блаженством.

   ЭДГАР

           Его ты любишь более меня?

   АГНЕСА

           Молчи. Вот только волосы мешают,
           Их светлый цвет совсем не нужен мне.
           Закрою их.

   (Обвивает ему голову своим алым шарфом, заменяющим пояс.)

                 Не двигайся. Не хмурься.
     Теперь, пожалуй, нравишься ты мне.

   ЭДГАР (вскакивая, сбрасывает шарф)

           Я не хочу служить тебе игрушкой!
           Люби меня таким, каков я есть,
     Каким на свет родился я, иль вовсе
     Ты не ласкай и не люби меня.
     Довольно!

   АГНЕСА (смеясь)

                      Нет, ты так забавен в гневе.
          Прошу, еще немного посердись.

   ЭДГАР

          Забавен я? И только?

   АГНЕСА

                                  Но чего же
          Еще ты хочешь?

   ЭДГАР

                                  Счастия хочу!
          Любви хочу. Но ваше сердце камень,
          И мне его не размягчить ничем.

   АГНЕСА

          Ха-ха! Ха-ха!

   ЭДГАР

                                  Смеется как сирена,
          О, ты меня с ума сведешь!

   АГНЕСА
   (Кладет руку ему на плечо.)

     Эдгар,
                 Я виновата, много виновата
     Перед тобой. Прости меня. Мой друг.
     Я сознаю, что я тебя не стою,
     Но как умею – так тебя люблю.
     Ты – милый брат мой, свет мой, день
                             весенний,
     Отрадный луч в ненастии моем.

   ЭДГАР

           Ты каешься, надолго ли?

   АГНЕСА

                                   Не знаю,
           Но, верь, с тобой я искренна всегда.
           Всегда, мой друг. И если ты несчастен,
           То я несчастна более тебя.

   ЭДГАР

           Несчастны мы. Проклятие над нами.

   АГНЕСА

           Над нами гнет незыблемой судьбы.

   ЭДГАР

           Ты никогда его не позабудешь?

   АГНЕСА

           О, если б я могла его забыть,
           Совсем забыть, как будто в этом мире
           Его я не встречала никогда.
           Но всюду здесь живет воспоминанье,
     Живет, глядит из каждого угла,
     Из слов случайных, образов скользящих
     Кует одну невидимую цепь.
     Она меня сжимает властно, властно,
     И не забыть, и не забыться мне.

   ЭДГАР

          Ты – не моя. Проклятие над нами.

   АГНЕСА

          Над нами гнет незыблемой судьбы!
          Но милый друг, не думай, что безвольно
          Осталась я минувшего рабой,
          Что не борюсь я с ним и не страдаю,
          И не гоню из памяти моей.
          Ты рассердился только что так мило,
          Совсем по-детски сбросив мой платок,
          Нахмурил брови, закричал: «Довольно!»
          И, кажется, был очень изумлен,
          Что я тебе без трепета внимала.
          Но как смешон ты был тогда, мой друг.
          И я невольно вспомнила другое,
          Тяжелое и страшное как бред.
          Тогда был вечер. Возвратясь с охоты,
          За стол мы сели, гости, я и он.
          Две гончие с его тарелки ели,
          Он их ласкал. Я ненавижу их!
          Он весел был. Пылал камин так ярко.
          Пьянели гости. И один из них
          Там, на конце стола, совсем мальчишка,
          Сказал мне дерзость. Был ли он влюблен
          До глупости, иль пьян – не понимаю.
     Смутились все.
                     Настала тишина,
     Зловещая, как перед грозной бурей
     Невольно я взглянула на него.
     Он встал. Раздалось тихое: «Повесить!»
     И дерзкий был задушен кушаком
     Пред нами, тут же, на полу!

   ЭДГАР

                                   Ужасно!

   АГНЕСА

           Но и прекрасно тоже. Признаюсь,
           Его боялась я; но эта сила,
           Звучавшая и в голосе его,
           И в этом тихом властном приказанье,
           Влекла меня к нему, к его ногам.
           И я порой его боготворила.

   ЭДГАР

           Что ж, эту сцену можно повторить.

   АГНЕСА

           Как повторить? Что ты сказать желаешь?

   ЭДГАР

           Да, если это нравится тебе,
           Мы созовем сюда твоих вассалов
           И я велю их всех перепоить,
           Затем, как тот, провозглашу: «Повесить!»
           Ты будешь ли любить меня тогда?

   АГНЕСА

          Молчи! Ты глуп. Я вижу – до сегодня
          Всей пустоты твоей не знала я.
          Ты мог, ты смел сравнить себя с Робертом!
          Роберт и ты! Орел и мотылек.
          Летай себе по розам и фиалкам,
          Сбирай свой мед с душистых лепестков,
          Твой мир – цветы, покрытые росою,
          Но к облакам тебе не залететь.
          Твой путь – равнина. Блеск вершин нагорных
          И мрак пучин морских не для тебя.

   ЭДГАР

          Я более переносить не в силах.
          Расстанемся.

   АГНЕСА

                      Расстанемся, Эдгар.

   ЭДГАР

          Не бойся, я не возвращусь, как прежде.
          Не жди.

   АГНЕСА

                      И я не позову тебя.

   ЭДГАР (направляется к двери)

          Прощай.

   АГНЕСА

                      Прощай.

   (Доносится издали тихая и сладкая музыка.)
   ЭДГАР (останавливаясь)

                       Ты слышишь?

   АГНЕСА (нежно)

                       Слышу, милый.

   ЭДГАР

           Зачем ты «милым» назвала меня?

   АГНЕСА (как бы в очаровании)

           Затем, что ты всегда мне мил, бесценный,
           Любимый друг.

   ЭДГАР

                       О, я с ума сойду!
           Откуда эта музыка несется?

   АГНЕСА

           Не узнаешь?
                       То арфы нежный звон,
           Она звучала нам, когда впервые
           Внимала я любви твоей, Эдгар.

   ЭДГАР

           Она слышна из комнат Фаустины.

   АГНЕСА

           Но это не она играет, нет.
           А тот, в одежде черной, бледноликий,
           Кто ходит к ней.

   ЭДГАР

                      Ты видела его?

   АГНЕСА

          Раз. Только раз. Но этого довольно,
          Чтоб потерять рассудок навсегда.

   ЭДГАР

          Ужасен он?

   АГНЕСА

                      Да. Но прекрасен тоже.
          То было утром рано на заре.
          Сквозь сон я слышу – арфа зазвучала
          Как звон пчелы, потом властней, властней.
          Мелодия росла и разрасталась,
          Она лилась как льет из раны кровь.
          Три ноты в ней победно повторялись,
          То затихали, то звенели вновь.
          И было мне так сладостно, – до боли.
          И плакать мне хотелось и стонать.
          Полуоткрыв тяжелые ресницы,
          Сквозь дымку сна я видела его.
          Он близко был, там, на краю постели,
          И он играл на арфе золотой.

   ЭДГАР

          Но кто же он?

   АГНЕСА

                      Я не скажу, – мне страшно.

   ЭДГАР

           Его с тех пор ты не видала?

   АГНЕСА

                                      Нет.
           Но каждый раз я слышу эти звуки
           Пред тем, когда несчастье мне грозит.

   ЭДГАР

           Я тоже слышу. Нас постигнет горе!

   АГНЕСА

           Над нами гнет незыблемой судьбы.

   ЭДГАР (обнимая ее)

           Ты не боишься?

   АГНЕСА (кладет голову ему на плечо)

                       Нет, мой друг. Мне сладко
           Такая нега в звуках разлита.
           Они благоухают, будто розы,
           И эти розы засыпают нас.
           Как хорошо!

   ЭДГАР

                       Но это – злые чары.
           Мне кажется, что это – колдовство.

   АГНЕСА

           Пусть колдовство. Не все ль равно, любимый,
           Когда оно блаженство нам дает?

   ЭДГАР

          Теперь моя? Совсем моя, Агнеса?
          Не думаешь, не плачешь о другом?

   АГНЕСА

          О ком? Ах, да, о гордом, о далеком?
          Нет, милый друг, его не помню я.
          О нем я плачу. Он далек, как вечность,
          Как давний сон, как греза, как туман.
          Мой ясный луч, мой мальчик светлокудрый,
          Он так далек, как близок ты ко мне.

   ЭДГАР

          Благословляю чары этих звуков,
          Они тебя мне возвратили вновь,
          Меня ты любишь? Любишь?

   АГНЕСА

                             Бесконечно.

   ЭДГАР

          И долго будешь ты меня любить?

   АГНЕСА

          Всегда, мой друг.

   ЭДГАР

                      А если он вернется?
          Тогда, скажи?

   АГНЕСА

                       Он не вернется, друг.
           Такое чудо в жизни не бывает,
           Оно возможно лишь в мечтах и снах.

   ЭДГАР

           А если?

   АГНЕСА

                       Нет, с тобой я не расстанусь.
           И пусть падет на голову мою
           Проклятье Неба, если я забуду,
           Чем для меня была твоя любовь.

   ЭДГАР

           А если вновь любовь твоя воскреснет.
           Любовь к нему? Ты оттолкнешь меня?

   АГНЕСА

           Нет, милый друг, моя любовь погибла.
           Как вешний цвет без солнца, отцвела.
           Растаяла в волшебных этих звуках.
           Ты слышишь?

   ЭДГАР

                                        Да.

   АГНЕСА

                       Мертва моя любовь.
           Я чувствую, за все мои страданья,
           За тяжкий гнет разлуки и тоски
     Его я буду ненавидеть вечно
     И мстить ему. Да, вечно мстить клянусь!
     Ты слышишь?

   ЭДГАР

                                       Да.

   АГНЕСА

                              Какое упоенье,
          Какая нега в звуках разлита!
          Я снов хочу! Хочу видений сладких!
          Хочу любви! И я люблю тебя!

   ЭДГАР

          Теперь я счастлив, счастлив безгранично.
          О, повтори мне!

   (Сбрасывает с нее мантию и привлекает к себе.)
   АГНЕСА (тихо, как в забытьи)

                           Я… тебя… люблю.

   (Звуки арфы, слившись в один глубокий аккорд, вмиг замирают. Раздается резкий раскат рога.)
   АГНЕСА (вскочив в испуге.)

          Ты слышишь?..

   ЭДГАР

                      Да. На этот раз не арфа,
          А рог гремит. Кто это может быть?

   АГНЕСА (с напускным спокойствием.)

           Герольд, конечно.

   ЭДГАР

                       Что ж ты побледнела?
           Ты вся дрожишь. Боишься вести злой?
           Но я с тобою. Не гляди так странно.
           Твой взгляд безумен. Он меня страшит.

   (Слышны восклицания и шаги бегущих людей.)
   АГНЕСА

           Что там за шум? Что значат эти крики?
           Ты слышишь?

   ЭДГАР

                       Да. Сюда идут, бегут.

   (Слышны крики за сценой:
   «Наш господин вернулся! Граф приехал!
   Вернулся граф!»)
   АГНЕСА (бежит к двери)

                       А!.. Что же вы? Скорей!
           Спускайте мост. Где факелы?.. несите,
           Зажгите все!.. Бегите вниз скорей
           Встречать его!.. О, Боже!.. Боже! Боже!..

   (Мечется по комнате.)

     Он здесь, он здесь! Сейчас он будет здесь!
     Темно в глазах… Дрожат мои колени…
     Где мой платок?.. Где мантия моя?..
     Я не найду… не вижу… умираю…

   (Накидывает шарф и бежит.)
   ЭДГАР (заступая ей дорогу)

          Ты не пойдешь. Я не пущу тебя.

   (Схватывает ее руки. Между ними завязывается борьба.)
   АГНЕСА (вырываясь)

          Пусти! Пусти!

   ЭДГАР

                      Ты мне клялась. Агнеса.
          Бежим со мной. Здесь есть подземный ход.
          Мы ускользнем неслышно в суматохе…
          Оседланный всегда дежурит конь…
          Умчимся мы задолго до рассвета…
          Не бейся так. Я не пущу тебя.
          Не выпущу!

   АГНЕСА

                      Пусти!

   ЭДГАР

                      Не рвись напрасно.
          Из рук моих живой ты не уйдешь.

   АГНЕСА

           Оставь меня, пусти!.. Ты безобразен!
           Ты гадок мне!.. Ко мне! Сюда! Сюда!

   ЭДГАР

           Зови, но знай, что я ему открою
           Его позор, и он убьет тебя.

   АГНЕСА

           Молчи. Молчи! О, сжалься надо мною,
           Мой друг, мой брат! Уйди, оставь меня!

   (Неожиданно появляется Фаустина и незаметно подкрадывается к Эдгару. В ее руке веревка с петлей на конце.)
   ЭДГАР (не замечая Фаустины)

           Бежим со мной. Тебя я не оставлю.

   (Тащит за собой Агнесу.)
   АГНЕСА

           Тогда убей, убей меня! Убей!

   ЭДГАР

           Довольно слов. Идем. А!..

   (Падает с петлей на шее, которую затягивает Фаустина.)
   АГНЕСА (в ужасе)

                                   Фаустина!
           Не убивай его! Оставь его!

   ФАУСТИНА

          Тогда погибнешь ты и я с тобою.
          Да помоги же. Стань ему на грудь.

   АГНЕСА

          Он умирает… Боже мой!..

   ФАУСТИНА

                                  Он умер.
          Не донесет. Спокойна будь теперь.
          Но надо с ним покончить поскорее.
          Открой мне дверь. Я сволоку его.

   АГНЕСА

          Сюда идут… Скорее!

   ФАУСТИНА (бросает труп)

                                  Поздно!

   (Убегает.)
   АГНЕСА (одна)

                                      Боже!
          Чем мне прикрыть?.. Как спрятать мне его?
          Проклятье мне! Погибла я, погибла!
          Одна, одна… Все бросили меня.
          Эдгар! Очнись! Уйди. Я умоляю…
          Не я тебя убила, нет, не я!
          О, что мне делать?! Гибну! гибну!.. гибну!

   (Старается закрыть труп своей мантией.)
   РОБЕРТ (появляется на пороге. Он в рыцарском одеянии, как в первом акте)

                 Моя Агнеса!

   АГНЕСА (протягивая руки вперед и стараясь загородить собой труп, кое-как прикрытый мантией)

     Не входи сюда!

   РОБЕРТ (нежно)

           Моя Агнеса, это я – не призрак.
           Я – твой Роберт. Не бойся. Подойди.
           Прижмись ко мне.

   АГНЕСА (бросается к нему)

                       Роберт мой, ты вернулся…
           Ты здесь, со мной… Я на тебя смотрю…
           О, Боже мой!

   РОБЕРТ

                              Ты плачешь?

   АГНЕСА

                       Да. От счастья.

   РОБЕРТ

                       Но что же не обнимешь ты меня?

   АГНЕСА

                      Не здесь, Роберт.

   РОБЕРТ

                      Не здесь?

   АГНЕСА

                      Да, после, после.
          Дай прежде насмотреться на тебя.

   РОБЕРТ

          Любовь моя, о, как ты изменилась!
          В твоих глазах безумье и тоска,
          Ты все еще прийти в себя не можешь
          И счастию не веришь своему?

   АГНЕСА (рыдая)

          Не верю, да.

   РОБЕРТ

                      Поверь. Моя Агнеса.
          Ты знаешь, я любил тебя всегда,
          Всегда любил; но то, былое чувство,
          Как слабый, робкий первый луч зари,
          Бледнее, меркнет пред восходом пышным,
          Перед любовью. Новою моей.
          Да, я всегда любил тебя, Агнеса,
          Но каждый раз хотел ли я тебя
          К груди своей прижать с горячей лаской,
          Сказать ли просто: «я люблю тебя»,
          Как чья-то власть меня лишала воли
     И я был нем, и я был недвижим.
     То недоверье было ли – не знаю,
     Не думаю, – скорее – ложный стыд.
     И я терзал тебя, моя голубка,
     Молчаньем долгим, холодностью ласк.
     Я понял ясно только в миг последний,
     Тяжелый миг прощания с тобой,
     Как ты близка и дорога безмерно,
     Как бесконечно я люблю тебя.

   АГНЕСА

           Но ты молчал, Роберт. Зачем так поздно…
           Зачем…

   РОБЕРТ

                       Тебе я высказать хотел,
           Но не успел… Отныне…

   АГНЕСА (тихо)

                       Поздно! Поздно!

   РОБЕРТ

           Отныне я клянусь тебе служить
           Моей любовью верной и безмерной,
           Отдать тебе все помыслы мои,
           Отдать тебе всю жизнь, моя Агнеса,
           Всего себя и всю мою любовь.
           О чем ты плачешь, жизнь моя?

   АГНЕСА

                       От счастья.

   РОБЕРТ

          Ты счастлива?

   АГНЕСА

          Я счастлива, Роберт.
          Но только счастье слишком непомерно
          И я боюсь не пережить его.

   РОБЕРТ

          Ты будешь жить и счастьем насладишься.
          Мы об руку пройдем далекий путь
          До самой смерти, светлой и блаженной.

   АГНЕСА

          Нет. Поздно, поздно!

   РОБЕРТ

                      Что ты говоришь?

   АГНЕСА

          Я говорю, что счастье запоздало.

   РОБЕРТ

          Тем более нам дорого оно,
          Что выстрадано тяжкою ценою.

   АГНЕСА

          О, да, Роберт!

   РОБЕРТ

                      Зато теперь я – твой —
          На жизнь и смерть, навеки, неразлучно,
     Твой – каждым бьеньем сердца моего..
     Зато теперь мне вымолвить не страшно:
     Моя Агнеса, я люблю тебя!

   АГНЕСА

           Молчи! Я вся изнемогла от… счастья.
           Я не могу. О, пощади, Роберт!
           Меня ты ранишь, ранишь. Как кинжалом.
           Твои слова убьют меня, Роберт!

   РОБЕРТ

           Дитя мое, молчал я слишком долго,
           Молчал и ждал Таил свою любовь.
           Но есть предел и тайне и молчанью,—
           Дай мне сказать, как я тебя люблю.

   АГНЕСА

           Не здесь, Роберт.

   РОБЕРТ

                       Не здесь? Но отчего же?

   АГНЕСА

           Здесь… душно мне! Я здесь ждала тебя,
           Ждала безумно, долго, безнадежно.
           Здесь столько горя я перенесла
           И столько мук.

   РОБЕРТ

                       Но здесь венец твой брачный
           Я снял с тебя. Здесь были мы вдвоем,
     Совсем одни, отрезаны от мира.
     Нам было сладко. Было хорошо.
     Да, жизнь моя?

   АГНЕСА (увлекая его к двери)

                      Пойдем, пойдем отсюда!

   РОБЕРТ

          Как, ты со мной не хочешь быть вдвоем?
          Меня ты гонишь, – ты, моя Агнеса!

   АГНЕСА (продолжая увлекать его)

          Там наши слуги ждут тебя, Роберт.
          Они тебя так долго, долго ждали…
          Они тебя так любят, так хотят
          Тебя увидеть… Будь великодушен,
          К ним на мгновенье выйди, покажись,—
          Они собрались все в гербовой зале
          И выхода все жаждут твоего.
          Пойдем, Роберт.

   РОБЕРТ (подозрительно)

                      Все это очень странно.
          Я начинаю понимать. Да, да.
          Меня ты хочешь удалить отсюда
          Во что бы то ни стало. Но зачем —
          Необъяснимо. Кроется тут что-то,
          Чего понять я не могу.

   АГНЕСА

                                  Роберт,
          Пойдем. Я после все тебе открою,
          Все объясню. Все это так смешно…
     И ты смеяться будешь сам наверно.
     Но, право, нам нельзя здесь ночевать…
     Всему виной один преглупый случай
     И пресмешной… Я после расскажу…
     О нем без смеха вспомнить невозможно…
     И я смеюсь… ты видишь – я смеюсь…

   РОБЕРТ

           О, да, я вижу – смех твой слишком весел.
           Я не пойду отсюда.

   АГНЕСА

                                   Нет, Роберт,
           Не будь жесток. Я признаюсь открыто,
           Что эта спальня мне всегда была
           Так ненавистна. Посмотри, как мрачны,
           Как высоки и узки эти окна,
           В них мало света и в полдневный час,
           А я хочу, чтоб наше пробужденье
           Горячим солнцем было залито.
           Там, высоко, есть комната другая,
           Вся в занавесках алых. Как заря.
           Я чувствую, к нам свеют сновиденья,
           Каких никто из смертных не видал
           И о каких едва мечтать мы смели.
           Пойдем, Роберт, и мы увидим их.

   РОБЕРТ

           Мы будем здесь. Нет, не моли напрасно.
           Мне чудится коварство и обман.
           Я не уйду, пока не разгадаю.

   (Осматривается кругом.)
   АГНЕСА (в ужасе)

          Куда ты смотришь?.. Не смотри туда!

   (Стараясь заслонить труп, говорит поспешно.)

     Ты хочешь здесь остаться? – да, конечно,
     Здесь хорошо. Огни лишь погасить.
     И будет тьма, и свеют к нам во мраке
     Такие сны,
                 Каких не знали мы!

   (Хочет погасить свечи.)
   РОБЕРТ (удерживает ее)

          Постой, постой. Что там лежит такое?

   АГНЕСА

          Там – ничего. То – мантия моя.
          Ах, я совсем сказать тебе забыла,
          Я вышила тебе нарядный плащ.
          Все лилии по золотому полю,
          Как ты хотел. Там есть один цветок.
          Кроваво-красный. Я не вышивала
          Того цветка… Клянусь тебе, что нет.
          И кем и как он вышит был – не знаю,
          Но я его не вышивала, нет…
          Не я! Не я!.. Пойдем, Роберт, ты должен
          Его увидеть… Я хочу, Роберт,
          Молю тебя… Я так трудилась долго,
          Я так тебе хотела угодить…

   РОБЕРТ

           Покажешь после.

   (Садится в кресло.)

                        Я устал, Агнеса
     Покой мне нужен. Дай мне отдохнуть.

   АГНЕСА

           Да, мой Роберт, погасим только свечи.

   РОБЕРТ (удерживая ее)

           Ведь ты моя, Агнеса?

   (Заглядывает ей в глаза.)
   АГНЕСА

                                 Я – твоя.
           Всегда твоя.

   РОБЕРТ (привлекая ее к себе на колени.)

                       И ты меня любила?

   АГНЕСА

           Всегда, Роберт!

   РОБЕРТ

                       И ты была верна?

   АГНЕСА

           Я… памяти твоей не изменяла.
           О, никогда!

   РОБЕРТ

                      Ты мне была верна?

   АГНЕСА

          О, да, Роберт.

   РОБЕРТ

                      Ты можешь ли поклясться,
          Что ты всегда была верна? – Клянись!

   АГНЕСА

          Ты мне не веришь?

   РОБЕРТ

                      Я поверю, если
          Ты поклянешься в этом.

   АГНЕСА

                      Я клянусь!

   РОБЕРТ (медленно, не спуская с нее глаз)

          Так. Хорошо. Теперь тебе я верю.

   АГНЕСА

          Мой друг, позволь, я свечи погашу.
          Они блестят и мне смотреть так больно…
          Рябит в глазах.

   РОБЕРТ

                      Нет, лучше не гасить.
          Я на тебя хочу налюбоваться;
     Ты так похорошела, расцвела,
     И новые в тебе открылись чары.
     Красавицей ты стала. Не могу
     Еще решить, что нравится мне боле:
     Загадочно-страдальческий твой взгляд
     Иль свежих уст невинная улыбка?

   АГНЕСА

           Я счастлива, что нравлюсь я тебе.

   РОБЕРТ

           Я пить хочу. Дай мне воды, Агнеса.

   АГНЕСА (поспешно вставая)

           Зачем воды? Вот лучшее вино.
           Я дам тебе в твоем заветном кубке.

   (Про себя.)

     Там порошок колдуньи. Он уснет.

   (Наливает вино в кубок и украдкой мешает в нем ложечкой. Роберт следит за ней.)
   РОБЕРТ (про себя)

           Подсыпала! А! Больше нет сомнений…
           Но поглядим, помедлим, подождем.

   АГНЕСА (подходит к нему с кубком)

           Пей, милый друг. Вот твой заветный кубок,
           Его я, как святыню, берегла.
           Никто чужой к нему не прикасался,
     Не осквернен твой кубок золотой.
     Что ж ты не пьешь?

   РОБЕРТ

                      Не надо. Я… раздумал.

   АГНЕСА

          Куда ты смотришь?! Не смотри вокруг!
          Взгляни мне в очи. Разве мало страсти
          И нежности в них светит для тебя?
          Мое вино отвергнул ты, но ласки?
          Нет, ты любовь мою не оттолкнешь!

   РОБЕРТ (отстраняя ее)

          Твоя любовь опаснее, чем кубок.
          От ласк твоих боюсь я опьянеть.

   АГНЕСА

          Куда ты смотришь?! Что тебя тревожит?

   РОБЕРТ

          Зачем лежит там мантия твоя?

   АГНЕСА

          Она такой тяжелой мне казалась,
          Что с плеч моих я сбросила ее.
          Пусть там лежит. Взгляни мне в очи.
                                  Милый.
          Ты любишь? Да? О, не смотри туда!

   РОБЕРТ

           Тебе казалась мантия тяжелой
           И с нежных плеч ты сбросила ее.
           Тут просто все и ясно, и понятно.
           Зачем же так теряться и бледнеть,
           Как будто здесь сокрыто преступленье
           И там, под этой мантией, лежит
           Кровавый труп? Иль в сброшенной одежде
           Таятся духи? Что же ты молчишь?
           Иль голоса лишилась ты от страха?

   АГНЕСА

           Мне нечего сказать тебе, Роберт

   РОБЕРТ

           А! Нечего? Тогда приступим к делу.

   (Делает несколько шагов по направлению к трупу.)
   АГНЕСА

           Постой, Роберт!.. помедли… подожди.

   РОБЕРТ (останавливаясь)

           Я жду.

   АГНЕСА

           Роберт! Моей любви ты веришь?

   РОБЕРТ

           Ты мне клялась; могу ль не верить я?

   АГНЕСА

          Да, я клялась и клятву повторяю,
          Что одного тебя любила я.
          Всегда, всегда! И если ты мне вверишь,—
          Уйдем туда, в наш розовый покой,
          Там мы найдем небесное блаженство
          Нездешних снов, каких не знали мы!

   РОБЕРТ

          Прости, мой друг, но должен я сначала
          Узнать, что скрыто мантией твоей.

   (Идет дальше.)
   АГНЕСА (загораживает ему дорогу.)

          Ты не увидишь! Нет!.. ты не увидишь!

   РОБЕРТ

          Тогда скажи мне все. Скажи сама.
          Быть может, я простить тебя сумею.

   АГНЕСА (гордо)

          Не надо мне прощенья твоего.
          Я столько же виновна, сколько волны,
          Когда их буря к берегу несет.
          Иди. Смотри. Я все тебе сказала.
          Что ж медлишь ты?

   РОБЕРТ

                      Пожалуй, ты права.
     Не лучше ли уйти, моя Агнеса,
     В наш светлый, алый, радостный покой,
     Изведать там небесное блаженство
     Нездешних снов, каких не знали мы?

   АГНЕСА (восторженно)

           Роберт, о, как тебя любить я буду!
           Как я…

   РОБЕРТ

                       А все же лучше посмотреть,
           Не правда ли?

   (Быстро направляется к трупу.)
   АГНЕСА

                       О, ты все тот же!

   РОБЕРТ (на минуту останавливается, смотрит на нее)

                             Тот же.

   (Подходит к трупу и, откинув мантию, вглядывается в его черты.)

     А!.. Это брат мой! Все я ожидал,
     Но не его увидеть. Он задушен.
     На шее петля. Теплая рука.
     Быть может, жизнь еще в нем не угасла.
     О, если б к жизни мне его вернуть!
     Он все бы мне поведал без утайки,
     Таков, как он, на пытке не смолчит.

   (Склоняется над ним.)

     Нет, кончено. Он умер, без сомненья,
     Избег, счастливец, моего суда.

   (Подходит к Агнесе и, схватив за руки, бросает ее перед собой на колени.)

     Но я тебя заговорить заставлю!
     Что было между вами? Говори!
     Зачем он мертв, убит, и так недавно?
     Молчишь?.. Ты смеешь мне не отвечать?
     А!.. Женщина!.. Меня ты испытуешь
     Сверх меры. Есть терпению предел.
     Но я тебя заговорить заставлю —
     И ты заговоришь или умрешь!

   АГНЕСА (на коленях)

          Убей меня! Молю, убей!

   РОБЕРТ

                                  Как? Только
          Убить тебя? Убить, ты говоришь?
          Ха-ха!.. Да, это было б милосердье!
          Да это было б ангельским судом.
          Ты будешь жить, но жизнию такою,
          Что грешники, горящие в аду,
          Поверь, тебе завидовать не станут.
          Эй, люди! Эй!..

   (Обращаясь к вбежавшим слугам.)

     Связать вот эту тварь!

   СЛУГИ

           Графиню? Как?.. Ослышались мы, верно…
           Как! Нашу… нашу госпожу?

   РОБЕРТ

                                   Молчать!
           Без рассуждений. Руки ей скрутите
           Живей и крепче. Этот труп убрать
           И бросить в реку. Камень привяжите
           Ему на шею, кстати, петля есть.

   (Про себя.)

     Он погребенья лучшего не стоит
     И в нашем склепе места нет ему.

   (Слугам.)

     Вы слышите? Эй!

   СЛУГИ (оправясь от смущенья)

                       Слышим, виноваты.

   РОБЕРТ

                       Чего ж вы стали?

   СЛУГИ

                       Графа?.. В реку?.. Нам?..

   РОБЕРТ

          Да, этого, что был мне прежде братом
          И назывался графом де-Лаваль.
          А эту… тварь сейчас же отведите
          В подвал, в in pace, в каменный мешок.

Акт V

   Тяжелые каменные своды. У одной из стен связка соломы, прикрытая рогожей, где лежит Агнеса. На ней широкая белая рубашка из грубой шерстяной материи, собранная у горла. Кроме большого каменного кувшина и табурета, стоящего около постели, в подвале нет ничего.
   АГНЕСА
   (Просыпаясь, приподымается на своем ложе. Она смертельно бледна. На лице застыло страдальческое выражение. Ее длинные каштановые волосы висят спутанными прядями.)

     Да, то был сон. Счастливый, светлый сон.

   (Озирается вокруг.)

     А это – жизнь. Солома, сырость, плесень
     И холод стен. Да, это жизнь моя.
     И никогда иной я не знавала.
     Здесь родилась и выросла я здесь.
     И, кажется, состариться успела.
     Не кажется – наверно я стара.

   (Проводит рукой по лицу.)

     О, как стара!

   (Смотрит на большую паутину, висящую в углу.)

                 Сто лет, по крайней мере,
     Вот этого я помню паука.
     Сто лет я здесь. Мой мир – моя темница.

   (Встает и обходит тюрьму, касаясь стен рукою.)

     Мой мир – еще не разгаданный мной.
     В нем каждый день открытий полн
                                         нежданных;
     Мои глаза привыкли к темноте.
     То на стене узор я различаю
     Из плесени, исполненный чудес,
     Глубокого и тайного значенья;
     То паутины дымчатой клочок,
     То щель, откуда, падая по капле,
     Вода сочится. Каждый день приносит
     Мне новое открытие…Кш!.. Кш!

   (Отскакивает в сторону.)

     Пошли, пошли, противные созданья,
     Холодные и скользкие!.. Прочь, прочь!..
     Опять скребутся… Что бы это было?
     Нет, я не знаю ничего!.. Нет, нет!..
     Я ничего не чувствую, не слышу.
     Мне хорошо здесь. Тихо и темно.

   (Помолчав немного, произносит шепотом, с расширенными от ужаса глазами.)

     А все-таки… я знаю… это – крысы!

   ВЕДЬМА (неожиданно появляется из темного угла)

     С веселым днем! Привет мой госпоже!
     Как вам живется-можется в in pace?
     Уж, кажется, чего покойней тут.
     Ха-ха! Ха-ха!.. Немножко тесновато,
     А можно бы и здесь нам поплясать.
     Повеселить вас разве, как бывало

   (Приплясывает, напевая.)

     Sabbat! Дружок мой, Грибушо,
                 С тобой мне хорошо,—
     Ты так танцуешь хорошо —
                 Дружок мой, Грибушо.

     Вам, помнится, пришелся не по нраву
     Наш Красный сон. Изволили серчать.
     А ныне-то, я думаю, охотно
     И дьяволу полезли б на рога…
     (Тьфу, снизу вверх! Грызи свои копыта…
     А ныне-то и Красный сон хорош?

   (Подходит ближе к Агнесе и меняет насмешливо-почтительный тон на грубый и повелительный.)

     Чего молчишь? Язык отгрызли крысы?
     Иль мозг последний высосал паук?

   (Протягивает ей баночку с мазью.)

     Возьми, натрись, коль умирать не хочешь,
     Да Черному усердней помолись,—
     И полетишь – фью! Фью! Сегодня праздник
     Потешим беса! (Клюй его петух!)

   (Исчезает.)
   АГНЕСА (одна)

           Кто говорил, что будто там, высоко,
           Есть солнца свет, и люди там живут,
           И есть луга, покрытые цветами,
           Свобода есть? – Все это – бред один,
           Бессвязный бред. За этими стенами
           Нет ничего. Все – призраки, все – ложь.
           Сейчас она со мной здесь говорила,
           Кривляясь, издевалась надо мной,
           Звала с собой. – И где ж она? – Пропала.
           И нет ее. Да и была ль когда?
           Все призраки: паук, колдунья, крысы,—
           Живут, шуршат, скребутся и – замрут!

   ФАУСТИНА
   (Сходит по лестнице. Одета в красное платье. За поясом нож.)

     Ну, наконец, тебя я отыскала.
     В каких я подземельях не была,
     Чего не перевидела я в тюрьмах!
     Но глубже всех твой каменный мешок.
     Ты говорить еще не разучилась?
     Мои слова ты понимаешь?

   АГНЕСА

                                       Да.

   ФАУСТИНА

          Прекрасно. Значит, разум твой в порядке.
          Я, признаюсь, боялась за него;
          Ведь здесь с ума и сильные сходили.
          Барона помнишь? Суток не провел
          В твоем мешке – и потерял рассудок.

   АГНЕСА

          Скажи, а я?

   ФАУСТИНА

                      Что хочешь ты спросить?

   АГНЕСА

          Я здесь давно?

   ФАУСТИНА

     Да. Восемь дней.

   АГНЕСА (с сожалением качая головой)

                                  Бедняжка!
          Так это ты с ума сошла, не я.
          Я здесь столетья. Слышишь ты? – столетья!
     Я здесь века. Но ты сошла с ума
     И не поймешь, а то бы рассказала
     Всю жизнь мою, подробно, день за днем,
     Как родилась я здесь, как возмужала
     И как росла. Меня учил паук.

   ФАУСТИНА (про себя)

           Ну, кончено. Отпета и погибла.
           Погребена здесь заживо, навек.

   (Подходит близко к Агнесе и берет ее за руку.)

     Агнеса, слушай, дорого мне время.
     Я подкупила стражу, но не всю,
     Она сменится скоро, очень скоро,
     И я погибну, если попадусь.
     Там, наверху, неделю длятся пытки.
     Мучитель твой пытает слуг своих.
     Он рвет и мечет. Гнев его безумен,
     А подлые на пытке не молчат, —
     Все рассказали, с точностью такою,
     Что верить трудно, будто каждый день
     За шагом шаг они тебя следили,
     И палачу теперь известно все.
     Ты понимаешь? – все ему известно!
     Спасенья нет – и смерть твоя близка,
     Когда за жизнь бороться ты не можешь.
     Скажи, кто пищу подает тебе?

   АГНЕСА

           Там, надо мной, порой поднимут камень
           И бросят корку. Раз кувшин с водой
     Ко мне спустился тихо на веревках.
     Но это было много лет назад.
     Кувшин мой пуст. С тех пор лижу я стены.
     По ним сочится сырость, как река.

   ФАУСТИНА

          Так слушай же. Когда опять заметишь,
          Что отодвинут камень над тобой, —
          Зови, кричи, что хочешь видеть графа,
          Что тайну ты открыть ему должна.
          И он придет. Тогда лови минуту,
          Не промахнись – и будешь госпожой
          Всевластною, свободной и счастливой.
          Вот острый нож. Отточен хорошо.

   (Подает ей нож.)

     А промахнешься – цель живее в сердце,
     Себя убей. Прощай. Пора. Иду.

   (Уходит.)
   АГНЕСА (одна)

          И та ушла. Все сон, все – ложь, все – тени.
          Ножом кого-то надо мне убить,
          Чтоб этот кто-то вмиг из человека
          Стал призраком. Но призрак мне страшней…
          Их много здесь.

   (Бросает нож.)

                 Останься человеком
     И палачом. Я мертвецов боюсь.

   КЛАРА
   (Появляется как призрак. В ее руках светильник, горящий небесным светом.)

     Сестра моя, с тобой поплакать вместе
     И помолиться вместе я пришла.

   АГНЕСА

           Я не хочу ни плакать, ни молиться,
           Мне хорошо. Уйди. Оставь меня.

   КЛАРА

           Не застывай в отчаянье холодном.
           Молись, сестра! Молись и плачь со мной.
           Велик твой грех, но плачем и молитвой
           Ты Ангела-Хранителя вернешь.

   АГНЕСА

           Молчи, молчи! Не то я снова вспомню,
           Все вспомню я – и страшно будет мне.

   КЛАРА

           Да, вспомни, вспомни, милая Агнеса,
           Пусть сердцу будет вдвое тяжелей,
           Пусть изойдет оно в слезах кровавых —
           За них тебя Всевышний Бог простит.

   АГНЕСА

          Простит – за что? – Я что-нибудь сказала,
          Подумала дурное? Да, сестра?

   КЛАРА

          Ты согрешила страшно. Вспомни, вспомни!

   АГНЕСА

          Я все забыла.

   КЛАРА

                      Вспомни, – твой супруг
          Был на войне и после возвратился.
          Его зовут Роберт, граф де-Лаваль.
          Ты вспомнила?

   АГНЕСА

                      Роберта? Да, я помню —
          Он был красив и он меня ласкал.
          Ему во сне другое имя дали,
          Но этого тебе я не скажу.
          Меня ты выдашь. Будет суд и пытка,
          За этот сон меня сожгут живой!

   КЛАРА

          О, говори! Рассказывай, что хочешь,—
          И, может быть, ты вспомнишь обо всем!

   АГНЕСА

          Давно, давно, когда жила я в замке
          И мне служили слуги и пажи,
     Я выпила забвения напиток —
     И радостный привиделся мне сон:
     В одеждах светлых, легких и свободных
     Шли девушки и юноши во храм.
     Они цветы несли, смеялись, пели,
     Адонису плели они венки.
     И были все так светлы, так прекрасны,
     Так счастливы они казались мне,
     Залитые горячим солнцем юга
     Я с ними шла. Со мною был Роберт.
     Но там его Дафнисом называли
     Он весел был, смеялся, пел, шутил.
     Потом меня приревновал к другому,
     Шутя, корил, сердился и – простил.
     И вместе мы сплетали анемоны,
     Адонису бессмертному венки.
     Проснулась я. В решетчатые ставни
     Холодный, тусклый, робкий лился свет.
     Унылое гудело, «Miserere» —
     Процессия монахов мимо шла.
     И жизни смысл впервые мне открылся;
     Я поняла, что я лежу в гробу.
     Но этот сон сегодня повторился…
     Как счастливы бываем мы во сне!

   КЛАРА

           Но неужели этою любовью
           Ты утолила б сердце навсегда?
           Но неужели играми и смехом
           Всю жизнь твою наполнить ты могла б,
           И не изныла бы в томленье тайном,
           В священной жажде света и молитв?

   АГНЕСА

          Там столько света, солнечного света!
          А их молитвы радостны, как день!

   КЛАРА

          Я говорю тебе о свете вечном;
          Его там нет и не было вовек.
          Там солнце светит, бренное, земное,
          Пока Господь светить ему велит.
          Но день зайдет, – и лягут тени ночи.
          Молись, сестра, дабы увидеть свет
          Неугасимый, незакатный, вечный,
          Блаженный свет!

   АГНЕСА

                      Молчи, молчи, молчи!
          Нас слушает паук, а он не любит,
          Когда при нем о свете говорят.

   КЛАРА

          Несчастная! Но кто из вас несчастней,
          Кто более страдает – не пойму.

   АГНЕСА

          Из нас?
          Но кто ж еще здесь страждет? – Крысы?

   КЛАРА

          Я о твоем Роберте говорю.

   АГНЕСА

           Роберт? – Он счастлив. Он меня так любит.
           И верит мне. Его зовут Дафнис.

   КЛАРА

           Роберт несчастлив страшно и безмерно;
           Тоскует он, как может тосковать
           Лишь сильный духом. Жизнь его разбита,
           Разрушен храм. Страдает он вдвойне —
           И за себя, и за тебя, Агнеса.
           Ведь он любил, любил тебя всегда.

   АГНЕСА (мало-помалу приходя в исступление)

           Любил?… Да, да… любил. Я вспоминаю…
           Он так сжимал мне руки, так сжимал,
           Как будто их сломать хотел, и кости
           Мои хрустели… Помню… да… любил!..
           Меня на землю бросил и ногами
           Топтал и бил. Признанья жаждал он.
           Но знала я, что смерть в моем признанье
           И для него, и для меня, для всех…
           И я молчала… Он ломал мне кости,
           А я… молчала…. Изверг твой Роберт!
           И ты – его сообщница. Вы, звери,
           Терзать меня приходите сюда!
           О, будьте все вы прокляты вовеки!

   (Бросается на солому.)
   КЛАРА (склоняется над ней)

           Смирись, Агнеса. Милая, смирись.
           Прости ему. За все твои страданья

     Он даст ответ. Но ты его прости.
     Не раздражай напрасным противленьем,
     Все расскажи, что знать желает он,
     И от тебя одной услышать жаждет.
     Снеси упреки, пытки, все снеси,
     Смирись пред ним, покайся – и слезами
     Огонь горящей мести угаси.
     Еще не все погибло. Свет небесный
     Прольет лучи в твою больную грудь,
     И ангелы порадуются в небе
     Смирись пред ним. Да будет мир с тобой.

   (Исчезает.)
   АГНЕСА (одна)

          Ушла и эта. Все уйдут. Все сгинет.
          Как хорошо! Теперь я вновь одна.
          Зачем она так много говорила?
          Напрасные и чуждые слова.
          «Смирись», «прости». Как странно в этом
                                                                   склепе
          Они звучали. Странно и мертво.
          Простить его? За что простить должна я?
          За темноту и холод этих стен?
          За жизнь мою – за мрак, тоску и холод
          Всей юности отравленной моей?
          За что простить? «Смирись, смирись»…
                                  Но мне ли,
          Униженной, смириться перед ним?
          «Роберт несчастлив страшно и безмерно.
          Тоскует он»… Нет, лучше позабыть,

     Забыть о всем… Я, верно, прислонилась
     Лицом к стене… все в сырости оно
     И каплями увлажнены ресницы

   (Проводит рукой по глазам.)

     «Разрушен храм»… «Страдает он вдвойне»…
     О, Боже мой, как давят эти стены!
     Мне душно, душно! Воздуха!.. Огня!..
     Мне тяжко здесь

   (Мечется в отчаянье.)

                 Спасите! Помогите!..
     Сюда! Скорей! Мне снится страшный сон…
     Вот он стоит… Весь черный, нелюдимый…
     На арфе он играет золотой…
     Нет – этот сон – не музыка, а слезы…
     Я чувствую, что смерть моя близка.
     О, если бы уснуть мне на мгновенье!
     О, если бы мне умереть во сне!

   (Падает на солому и закрывает лицо руками. Издалека, чуть слышно, доносятся звуки арфы, играющей ту же мелодию, как и в IV акте. Постепенно музыка слабеет. С последним аккордом подземелье озаряется красным светом факелов. Их несут слуги. Некоторые остаются на лестнице, другие у самого входа в тюрьму. За ними идет Роберт, закутанный в черный бархатный плащ, вышитый серебром. Его густые черные волосы падают до плеч; на бледном, прекрасном лице смешаное выражение жестокости и скорби. Медленно подходит он к лежащей Агнесе и садится на табурет возле нее. Агнеса, почувствовав его приближение, привстает на своем соломенном ложе.)
   АГНЕСА (задыхается от счастья)

          Роберт… Ты здесь… Пришел ко мне…
                                  О, Боже!
          Благодарю тебя, благодарю!

   РОБЕРТ (холодно-вежливо)

                      Как почивать изволили, графиня?

   АГНЕСА

          Я не спала. Роберт, мне страшно здесь.

   РОБЕРТ

          Да, ваше ложе, правда, слишком жестко,
          И эта сырость всюду по стенам…
          Тяжелый свод… без воздуха и света…
          Я думаю, вам трудно здесь дышать?
          Быть может, вы охотно б погуляли?
          Но в этой тьме поверить трудно вам,
          Что там в лесах щебечут звонко птицы,
          А на лугу играет яркий день.
          Не правда ли?

   АГНЕСА (кротко)

                      Я к темноте привыкла,
          Но этот холод мне невыносим.

   РОБЕРТ

           Как, в самом деле? Зябнете вы сильно?

   АГНЕСА

           Я замерзаю, верьте мне, Роберт!

   РОБЕРТ

           Немудрено… вы так легко одеты.
           Но мантия была вам тяжела,
           Ее носить вы больше не хотели,
           И сбросили. Вот почему теперь
           Вы мерзнете в подземном этом склепе.

   АГНЕСА

           Моя вина – безмерная вина.
           Я сознаю, Роберт, и не прошу я
           Ни воздуха, ни света у тебя.
           Пусть здесь навек я буду погребенной,
           Я все снесу, я все переживу,
           Лишь изредка на миг тебя увидеть
           И голос твой услышать дорогой.
           Но есть одно, с чем свыкнуться нет силы,
           Ни разума, ни воли у меня.
           Оно страшит меня сильней, чем холод,
           Чем тишина и сырость этих стен,
           Чем мрак ночной, что призраками дышит
           Чем ужас снов. Оно меня убьет…
           И я умру, умру от омерзенья!
           Но ты так добр, ты пощадишь меня!

   РОБЕРТ

          Но что же это, бедная Агнеса?
          Скажи, что так измучило тебя?

   АГНЕСА

          Сейчас скажу. Здесь… крысы!

   РОБЕРТ

                                        А!

   (Принимая равнодушный вид.)

                                     Так что же?
     Я думаю, вам с ними веселей?
     Безвредные и мирные созданья.

   АГНЕСА

          Они меня кусают!

   РОБЕРТ

                                  Пустяки.
          Оставьте им немного хлебных крошек —
          И вас они не тронут.

   АГНЕСА

                                  Но пойми,
          Их с каждым днем становится все больше
          И заживо они меня грызут.
          Смотри, вот знак. Прокушено до кости.
          Ты видишь сам, что я тебе не лгу.

   (Протягивает ему руку.)
   РОБЕРТ

           Ах, бедненькая, маленькая ручка!
           Ей только бы цветочки вышивать,
           Да рвать цветы, да в кольца наряжаться,
           Да локоны любовника ласкать.
           И вдруг в крови – изранена, бедняжка!
           Но чем же мне ее вознаградить,
           Утешить чем? Браслетом разве новым?
           Что хочет ручка, – яхонт, бирюзу
           Иль изумруд?

   АГНЕСА

                       Ты так со мною ласков,
     Так добр со мной, – но душу мне гнетет
     Смертельный страх – и я боюсь чего-то. —

   (С ужасом подозрения всматривается в него.)

     Роберт! Меня ты не оставишь здесь?

   РОБЕРТ

           Когда вам здесь не нравится, графиня,
           Могу ли я настаивать на том?

   АГНЕСА (восторженно целуя его руки)

           Благодарю! Ты так великодушен.
           Прости, что сомневалась я в тебе,
           Прости, Роберт! Я так была несчастна.
           Подумай, – только вежды я сомкну,
           Как, вдруг, скользит – холодная
                                   как жаба,
           Тяжелая и мерзостная вся.
     Вползет на грудь и так, пригревшись,
                             ляжет.
     А я дрожу. Мне страшно закричать
     И двинуться, – не то она вопьется
     В меня зубами, острыми как нож…
     И я дрожу. С тоской и отвращеньем
     Во тьме я вижу – светят огоньки…
     Пищат, ползут, карабкаются крысы
     И подступают ближе, ближе все!
     О! Это ли не ужас?

   РОБЕРТ

                                  Да, ужасно.
          Тем более ужасно, бедный друг,
          Что все же вам остаться здесь придется
          И с крысами, как прежде, воевать.

   АГНЕСА

          Что ты сказал?!

   РОБЕРТ

                      Да, милая, к несчастью
          Все заняты темницы до одной.
          Положим, там есть окна и кровати,—
          И не слыхать о крысах и мышах,
          Но с кем-нибудь, с ничтожеством —
                                  возможно ль
          Вас, знатную графиню, поместить?
          Да это было б прямо преступленье
          И не бывать тому, пока я жив.
          Теперь же, как ни жаль мне вас покинуть,
     Но ждет меня охота. Как-нибудь
     Вас навестить приду я. До свиданья.

   (Встает.)
   АГНЕСА (бросается на него с ножом.)

           Умри, палач!

   РОБЕРТ (недвижно стоит и смотрит на нее)

                                   Я жду.

   АГНЕСА (слабея)

                                   Нет, не тебя.
           Себя убью.

   (Хочет поразить себя в грудь.)
   РОБЕРТ (вырывая у нее нож)

                       Мне жизнь твоя священна.
           Ты не умрешь так скоро, кровь твою
           Я вместе с жизнью выберу по капле.
           Эй! Где вы тут? Готово все у вас?

   (Входит палач в красной одежде с помощниками, которые несут веревки, жаровню и различные орудия пытки. За ними следует старый доктор в темном плаще и круглой шапочке.)
   ПАЛАЧ

           Все, господин, в исправности, как надо.
           Прикажете ли к делу приступить?

   РОБЕРТ

          Да. Но не слишком стягивать веревки,
          Чтоб не сломались кости. Начинать.

   ПАЛАЧ
   (Приближается к Агнесе со своим помощником, держа веревки.)

     Пожалуйте, графиня!

   АГНЕСА (отступая от него)

                      Прочь отсюда!
          Не прикасайтесь! Гнусные рабы!
          Вы предо мной давно ли трепетали
          И пресмыкались?

   РОБЕРТ (палачам)

                      Делайте свое.

   (Помощники палача привязывают Агнесу к колонне, поддерживающей свод подземелья, скрутив ей руки за спиной. Между тем палач раздувает уголья в жаровне и накаливает длинный железный прут.)
   АГНЕСА (бьется в руках палачей)

          Пустите! Прочь!..А!.. изверг ненасытный!
          Моей ты крови жаждешь? Пей ее!
          Пей кровь мою, проклятый, ненавистный!
          Пей кровь мою – и проклят будь вовек!

   РОБЕРТ (садится на табурет против Агнесы, поставив его рядом с жаровней)

     О, наконец я слышу вас, Агнеса.
     Давно бы так; смиренье к вам не шло,
     И не давалась кротость напускная,
     Теперь же вас я снова узнаю.

   АГНЕСА (в исступленье)

           Да, ты узнаешь многое, мучитель!
           Палач! Злодей! Да, ты узнаешь все!
           И как любила я, и как ласкала,
           И как безмерно счастлива была,
           И как тебя я, изверг, проклинала!
           О, если б слово каждое мое
           Змеиным жалом было ядовитым
           И в грудь твою вонзилось – может быть,
           Тогда б и это каменное сердце
           Кровавыми слезами облилось!

   РОБЕРТ

           Я весь вниманье. Что же? Начинайте.
           Начните по порядку ваш рассказ.
           Помедлите на огненных страницах
           Любовных сцен и позабавьте нас.
           Молчите вы. – Нет, право, это скучно.
           Обижен я. Так много обещать
           И не сдержать обещанного – дурно.
           Да, это очень дурно, милый друг.

   АГНЕСА

          Я – не могу.

   РОБЕРТ

                      Вы, кажется, озябли?
          Вам холодно?
                      Позвольте вас согреть.

   (Делает знак палачу, который берет длинный железный прут и прижимает его раскаленный конец к плечу Агнесы.)

     Так – хорошо.

   АГНЕСА (откидываясь назад от боли)

     А

   РОБЕРТ

                      Неужели больно?
          Он так неловок – этот человек.

   (Обращаясь к палачу.)

     Пошел, дурак! Ты, видимо, не знаешь,
     Как обращаться нужно с госпожой.
     Давай мне грелку.

   (Берет прут и накаливает его на угольях.)

                 Милая Агнеса,
     Вы все еще не в силах говорить?
     Как жаль! А я совсем готов был слушать!

     От холоду, конечно, немы вы —
     Но эта штучка вам язык развяжет,
     Я убежден. Попробуем еще.

   (Приближает раскаленный прут к груди Агнесы и вонзает его в тело.)

     Теперь тепло?

   АГНЕСА

                       А!.. Боже!.. Больно!.. больно!..
           Ты жжешь меня до кости… Пощади!

   РОБЕРТ
   (Подходит к Агнесе и смотрит на прожженное место.)

     Да, в самом деле, кто бы мог подумать?
     От пустяков такой ужасный знак.
     Всему виною нежность вашей кожи.
     Однако же, где жало ваших змей?
     Иль не довольно змеи отогрелись?
     Вам все еще прохладно?

   АГНЕСА

                                   Пощади!
           Не жги меня, молю! Я этой боли
           Переносить не в силах. Я умру.

   РОБЕРТ

          Как, вы меня желаете покинуть?
          Жестокая, ведь с вами я шутил.
          Поверите – я так к вам привязался
          За это время, так вас оценил
          И полюбил вас так, что о разлуке
          Не может быть и речи. Нет, нет, нет!
          Меня вы не покинете так скоро,
          Я вашей жизнью слишком дорожу
          Но вижу я, утомлены вы сильно.
          Вы, может быть, хотели бы прилечь?
          Скорей кровать! Графине отдых нужен.

   (Помощники палача приносят нечто вроде узкой кровати с большим железным винтом на конце и ставят посреди подземелья. Между тем палач отвязывает Агнесу от столба.)

     Пожалуйте.

   АГНЕСА (отступая)

                      Нет! Не хочу туда!

   РОБЕРТ

          Но отчего же? Там было б вам спокойней

   АГНЕСА (подозрительно)

          Пустите!.. Нет! Мне страшно… Не хочу!..
          Зачем там винт? Что делать вы хотите?

   РОБЕРТ

           Упорство не поможет вам. Смелей.
           Ложитесь сами – или вас положат.

   АГНЕСА (ложится)

           Вот, я ложусь. Не трогайте меня.
           Не трогайте, оставьте! Я покорна.

   РОБЕРТ

           Кровать для вас как будто коротка.
           А потому вам было бы удобней
           Немного ножки вытянуть сюда.

   (Просовывает ее ноги под винт между двух досок.)
   АГНЕСА (с беспокойным подозрением)

           Зачем тут винт? Зачем он тут, скажите?

   РОБЕРТ

           Вас этот винт смущает? – Пустяки.
           О нем не раз слыхали вы, наверно,
           Зовется он «железным башмаком»
           Иль «туфелькой». Последнее названье
           Звучит нежней. Вы поняли теперь?

   АГНЕСА (с отчаяньем)

           О, поняла!

   РОБЕРТ

                       Не закрывайте глазки
           И не пугайтесь. Может быть, теперь
     Обет молчанья свой вы разрешите?
     Как, все же нет?

   (Обращаясь к палачу.)

     Сожмите «башмачок».

   (Палач поворачивает винт.)
   АГНЕСА (кричит)

          Я все скажу!.. Я все скажу!.. Пустите!
          Не жмите так… Убейте!.. Где мой нож?!

   РОБЕРТ (палачам)

          Ослабить винт.

   (Агнесе)

     Мы ждем. Опять молчанье?

   АГНЕСА

          Убей меня!

   РОБЕРТ

                      Нет, видно, как ни жаль,
          Придется нам хорошенькие ножки
          В бесформенную массу обратить.

   АГНЕСА

          Каких признаний низких и позорных
          Ты жаждешь слышать? – Я забыла все!
          Я ничего не помню.

   РОБЕРТ (палачам)

                       Жмите крепче.
           Она заговорит или умрет.

   ПАЛАЧ

           Не будет ли? Пожалуй, хрустнут кости?

   РОБЕРТ

           Пожалуй – да. А все же поверни.

   ПАЛАЧ

           Вполоборота?

   РОБЕРТ (с гневом)

                       Иль тебя, бездельник,
           Она околдовала? – В оборот!

   (Палач поворачивает винт.)
   АГНЕСА (кричит)

           О-о-о-о! Спасите! Умираю!
           В моих глазах кровавые круги…
           Довольно мук! Мне смерть в лицо дохнула.
           Она близка!

   РОБЕРТ

                       Заговорила ты?

   АГНЕСА

           Да, мой Роберт. Одно могу сказать я.

   РОБЕРТ (наклоняясь к ней)

          Что скажешь ты?

   АГНЕСА

                      Что я тебя… люблю.

   РОБЕРТ

          Ты лжешь! Хитришь, дабы избегнуть пытки.
          Напрасныйь труд, меня не проведешь.
          Клещей сюда! Скорей раздуть жаровню!

   АГНЕСА

          Довольно мук!… Ты видишь – я мертва…
          Невинна я!.. Ты знаешь все, что было…
          Но ты жесток, – тебе нужны слова…
          А!.. визг и хохот!.. Пляшет вражья сила!..
          Кровавый сон… Он сгинул без следа…
          Верь… я невинна… я тебя любила
          В тоске, в чаду… в отчаянье… всегда!

   (Снова доносятся нежные звуки арфы. Агнеса приподнимается на ложе и говорит медленно и торжественно, с вдохновенным лицом.)

     Предсмертному я внемлю откровенью:
     Пройдут века – мы возродимся вновь.
     Пределы есть и скорби и забвенью,
     А беспредельна лишь – любовь!
     Что значит грех? Что значит преступленье?
     Над нами гнет незыблемой судьбы.
     Сломим ли мы предвечные веленья,

     Безвольные и жалкие рабы?
     Но эту жизнь, затопленную кровью
     Придет сменить иное бытие.
     Тебя люблю я вечною любовью
     И в ней – бессмертие мое.
     Я умираю… Друг мой, до свиданья.
     Мы встретимся… И там ты все поймешь:
     Меня, мою любовь, мои страданья,
     Всей нашей жизни мертвенную ложь.
     Прощай, Роберт! Я гасну… Умираю…
     Но ты со мной, и взгляд твой я ловлю.
     Твой скорбный взгляд… Ты любишь?!
                                             Знаю, знаю!
     И я тебя прощаю и… люблю!

   (Откидывается на изголовье и остается неподвижной.)
   РОБЕРТ

           Открой глаза! Открой! Не притворяйся!

   (Обращаясь к доктору.)

     Скорее, врач! Послушай сердце ей.

   ДОКТОР (выслушав сердце Агнесы)

           Она мертва.

   РОБЕРТ

                       Не верь. Она нарочно
           Дыханье затаила и молчит,
     Чтоб посмотреть – не буду ль я терзаться
     И звать ее. Я знаю эту тварь.
     Она живой в могилу лечь готова,
     Чтоб сердце мне на части разорвать.

   ДОКТОР

          Она мертва. Не дышит. Нет сомненья.

   РОБЕРТ

          А!

   (После некоторой паузы говорит спокойно.)

                      Хорошо.
                      Тогда ступайте все.
     Вы не нужны мне более…

   (Доктор, палачи и слуги уходят, оставив один факел, слабо озаряющий подземелье. Роберт молча смотрит несколько минут на умершую и падает ей на грудь с отчаянным воплем.)

     Агнеса!

   1900 г.

Стихотворения 1899–1902 гг., не публиковавшиеся при жизни, и наброски из рабочих тетрадей

* * *

     Жизнь есть – раннее вставание,
     Умыванье, одевание.
     Туалета долгий сбор
     И с кухаркой праздный спор.

     Неизбежность чаепития,
     Неприятностей открытия,
     Из окна тоскливый вид,
     Старой тетушки визит.

     Жизнь есть – скука ожидания,
     Кашель, насморк и чихания,
     Ряд вопросов и ответ—
     Там-де лучше, где нас нет.

//-- * * * --//

     Михаил мой – бравый воин,
     Крепок в жизненном бою.
     Говорлив и беспокоен.
     Отравляет жизнь мою.

     Мой Женюшка – мальчик ясный,
     Мой исправленный портрет.
     С волей маминой согласный,
     Неизбежный как поэт.

     Мой Володя – суеверный,
     Любит спорить без конца,
     Но учтивостью примерной
     Покоряет все сердца.

     Измаил мой – сын Востока,
     Шелест пальмовых вершин.
     Целый день он спит глубоко,
     Ночью бодрствует один.

     Но и почести и славу
     Пусть отвергну я скорей,
     Чем отдам свою ораву:
     Четырех богатырей!

//-- * * * --//

     Запах листьев осенний,
     Золотой аромат,
     Красотой песнопений
     Струны сердца звучат.
     Эти струны порвутся…

//-- * * * --//

     Вдвоем враги – теперь друзья,
     Когда легли меж нами реки.
     Тебя понять умела я —
     Ты не поймешь меня вовеки.

     Ты будешь женщин обнимать,
     И проклянешь их без изъятья.
     Есть на тебе моя печать,
     Есть на тебе мое заклятье.

     И в царстве мрака и огня
     Ты вспомнишь всех, но скажешь: «Мимо!»
     И призовешь одну меня,
     Затем, что я непобедима…

//-- * * * --//

     Могучий зверь не умер, он уснул
     И дремлет тихо, знаю я, он дремлет.
     Но он не мертв, могучий хищный зверь,
     И стоит мне на миг лишь пожелать
     Упиться жалким призраком свободы,
     На миг ослабить золотую цепь,
     Меня с тобой сковавшую навеки,
     Воспрянет он и жаждой опьянен,
     Любви и крови жаждой первобытной
     На грудь мою положит властно лапу
     И прорычит: «Моя! Моя! Моя!..»

//-- * * * --//

     Длинь – динь – день!

     На лугу играет день.
     Над зеркальной гладью вод
     Вьется мошек хоровод.

     Вальс кузнечик заиграл
     И открылся славный бал.
     Над зеркальной гладью вод
     Пляшет мошек хоровод.

Синий дьявол

     Окопан замок Маррекул – и взять его нельзя.
     Пирует в замке рыжий граф и с ним его друзья.
     Пирует грозный Жиль де Рэ и сам глядит в окно,
     Ничто его не веселит, ни пенье, ни вино.
     Вот конский топот слышит он. Взвилась столбами пыль.
     «Спускать мосты, встречать гостей!» – воскликнул
                                                                 грозный Жиль.
     Грохочут цепи, лают псы, гремят, стучат мосты.
     Пред графом пленница стоит чудесной красоты.
     Она рыдает и дрожит: «О, сжалься надо мной!
     Зовусь я Бланкой д’ Эрминьер. Спешу к себе домой.
     Там в замке ждут меня давно отец мой, брат и мать».
     «Клянусь, – воскликнул Жиль де Рэ, – что долго
                                                                 будут ждать!
     Прекрасна ты и навсегда останешься со мной.
     Девица Бланка д’ Эрминьер, ты будь моей женой.
     Я рыжий граф, я Жиль де Рэ, гроза окрестных стран.
     Идем в часовню, там обряд свершит мой капеллан».
     «Женою Вашей, Жиль де Рэ, я не свободна быть.
     Жених мой – рыцарь де Тромак, его клянусь любить».
     «Молчать! В тюрьме своей давно закован твой Тромак.
     Я – Жиль де Рэ, я грозный граф. Сказал – и будет так.
     Я – рыжий граф, я Жиль де Рэ, гроза окрестных
                                                                                  стран.
     Идем в часовню, там обряд свершит мой капеллан.
     Я буду кроткий суверен, твоим супругом став,
     Но ты меня любить должна» – «Я не люблю Вас, граф».
     «Алмазный перстень дам тебе, и серьги, и браслет».
     «Я не люблю Вас, грозный граф», – твердит она в ответ…

//-- * * * --//

     Под мерный ритм стихов
     Люблю я усыпленье.
     Не надо нежных слов,
     Нежней созвучий пенье.

     Душа моя тиха,
     В певучей неге дремлет,
     И музыку стиха
     Как ласку ласк, приемлет.

     Чуть слышно в полусне
     Две рифмы бьются в споре,
     Как солнце жгут оне,
     И плещутся, как море…

//-- * * * --//

     Веют сны по маковым полям.
     Вот они в венках слетают к нам.
     Если счастие дарят нам сны,
     Их венки, как пламя зорь, красны.
     Если в снах прошедшего нам жаль,
     Их венки лиловы, как печаль.
     Если в них забвенье слез и ран,
     Их венки белеют, как туман.
     Милый сон, будь крепок и глубок,
     Белый-белый мне сплети венок…

Прозаические наброски

   I. Нестерпимая головная боль. Нет сил поднять голову. Я лежу, закрыв / сомкнув / смежив горячие вежды. Мелкая барабанная дробь – не то в больной голове моей, не то за окном. Да, я совсем позабыла, что сегодня казнь мужа. Слышится марш и проходят полки, глухо <нрзб.> толпа. «Коль славен наш Господь в Сионе…» – запевает тонкий голосок моего ребенка / мальчика.
   <Далее неразборчиво>

   II. От одной моей умершей подруги / после смерти одной моей родствен<ницы> мне досталась / осталась тетрадь -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

завещала мне. Там было набросано несколько стихотворений, очень странных по форме, -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

, обрывки воспоминаний в виде дневника и несколько еще более странных рассказов, не то снов, не то галлюцинаций, не то бреда. -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

некоторые из этих рассказов, имеющих наиболее связную форму, я передаю на суд читателей -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

любящих, которые ценят все необычное и таинственное. Теперь несколько слов об авторе / -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

<йной>. Это была молодая женщина, недавно вышедшая замуж. -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

, которые мало-помалу прекратились. Она была -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

/ веселая, остроумная и вполне здраво глядящая на жизнь; она никому не вселяла подозрений относительно -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

/ твердости своего рассудка. Только одна странность порой навлекала на нее смутное подозрение. Иногда среди ночи / -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

, обыкновенно между 2 и 3 часами она звонком сзывала прислугу, заставляла / приказывала разбудить мужа и всех родственников, живших с нею, потом велела встать вокруг своей постели и заставляла рассказывать ей что-нибудь и говорить между собой…

Письма
1899–1902 гг

Переписка М. А, Лохвицкой с А.А. Коринфским

XX. А.А. Коринфский – М.А. Лохвицкой

   15/ I 99
   Дорогая Мирра Александровна!
   На пятницах у К.К. Случевского Вас не видели уже целую вечность. Наш поэт просил меня – от его имени – сообщить Вам, что сегодня будет читать свою новую поэму гр. А.А. Голенищев-Кутузов.

   Все будут рады видеть Вас, а я – более всех.

Ваш неизменный друг
А. Коринфский

XXI. М.А. Лохвицкая – А.А. Коринфскому

   Многоуважаемый Аполлон Аполлонович!
   Вы меня оскорбили страшно и незаслуженно, назвав мое стихотворение бальмонтистским. Это Бальмонт в подражание мне написал два стихотворения таким размером, каким я писала, еще не зная о его существовании. Если б Вы повнимательнее относились к моим стихам, Вы бы вспомнили мое стихотворение в 1-м томе «В час, когда слетают сны» и «Вихорь», а во втором томе – «Лионель», наконец, мое «Заклинание». Этот размер Я ВВЕЛА В МОДУ и писала им РАНЬШЕ БАЛЬМОНТА, а мое стихотворение «Дурман» есть подражание моему же «Вихрю» (95 г.):

     Вихорь в небе поднялся,
     Закрутился, завился…

   Напротив, когда Бальмонт в Москве читал свое стихотворение:

     Я живу своей мечтой
     В дымке нежно-золотой…

   – его все упрекали за явное подражание МНЕ и ПОТОМУ-ТО он и посвятил его Вашей покорной слуге, имея в виду заслуженные нарекания. Если Вы спросите его, он, вероятно, сам признается Вам, что его знакомые упрекали, и что он признал себя виновным в увлечении моей формой.

   Стыдно Вам, стыдно. А еще называетесь моим другом! Упрекать меня в подражании! И кому же! Впрочем, вместо всех объяснений мне было бы благоразумнее попросить Вас сличить два тома моих стихов с бальмонтовскими и наглядно убедить Вас, кто из нас прав.

   Вы меня оскорбили страшно, именно потому, что от Вас мне больно было слышать несправедливое обвинение. Недостает еще того, чтоб Вы… Ну, а скажите, пожалуйста, кто у кого похитил имя «Джамиле»? Или Вы и тут склонны предполагать, что я за несколько лет предвидела, что Бальмонт может окрестить свою героиню этим именем, которое мне нравится и которым я озаглавила стихотворение, написанное в 95 году? Стыдно, стыдно! Упрекайте Бальмонта в недостатке фантазии, а у меня слишком много своего добра, чтобы заимствовать у других. Повторяю, я оскорблена и взбешена.

Мирра Жибер.

   Заезжайте непременно. Буду ждать Вас, чтобы ехать к Чюминой, хотя не знаю, буду ли здорова. Мне сегодня очень нехорошо, целый день болело сердце, а тут еще упрек.

XXII. А.А. Коринфский – М.А. Лохвицкой

   18 / I 99

   Дорогая и многоуважаемая Мирра Александровна!
   Получив Ваше письмо, я был огорчен, – вероятно, даже более, чем Вы при получении моего… Я – обидел Вас, я оскорбил Вас – в то самое время, когда не только не желал ни того, ни другого, но даже испытывал по отношению к Вам то благоговейное чувство, которое выше и глубже любви!.. Да, мне стыдно и больно, – больно за Вас, стыдно за свою беспамятность (которая – несомненный признак «начала конца», выдаваемого усталостью жить)…
   Ваш «Вихрь» я хорошо помнил и тогда – вечером у К.К. Случевского, но – и сам не могу объяснить, почему мне не пришло в голову, что в этом стихотворении – Ваше полное оправдание и в то же самое время – полнейшее обвинение Бальмонта. Относительно «Джамиле» я говорил К<онстантину> Д<митриеви>чу и сам… Впрочем, не стану говорить обо всем этом, – виновен я и не заслуживаю никакого снисхождения. Если возможно – простите Вашего обидчика, сознающего всю глубину своей вины друга, и забудьте обо всем этом…

Апол. Коринфский

XXIII. А.А. Коринфский – М.А. Лохвицкой

   20/I/99
   Дорогая Мирра Александровна!
   Я немножко запоздаю: приду к Вам не в половину 9-го, а 10-го часа. К О.Н. Чюминой лучше всего приехать в десять – не раньше. К.К. Случевский с ее разрешения приедет (из Малого театра) в 12 часов.

Ваш Ап. Коринфский.

   P.S. К.Д. Бальмонт, оказывается, улетел в Москву, – где читает лекции о Кальдероне.

Переписка М. А. Лохвицкой с Т.Л. Щепкиной-Куперник

Т.Л. Щепкина-Куперник – М.А. Лохвицкой

   II.
   Милая Мирра Александровна,
   Посылаю Вам милую артистку m-me Плачков-скую – в концерте которой я принимаю живое участие, – надеюсь, что и Вы не откажетесь прочесть что-нибудь на одних мостках с Вашим товарищем и поклонницей.

Т. Щепкина-Куперник

   III.
   Милая Мирра Александровна,
   Пишу Вам столько же от своего лица, как и от лица Лидии Борисовны; если Вы хотите нам сделать великое удовольствие, приезжайте после 12 ч. к княгине (Лиговка, д. 5.) Я уезжаю завтра и сегодня мы хотим авансом отпраздновать мое рождение, которое будет 12-го. Соберется очень маленький кружок, но Вас мы обе жаждем видеть. Лидия просит написать, что она перед Вами очень виновата, но оправдание ей – театр и газета, оставляющая ей свободное время только в такие часы, когда к людям прийти неловко.
   Покажите, что Вы не «мелочная дама», а настоящий поэт, умеющий понять, что когда истинно хотят его видеть, то он не должен скупиться. Она написала бы сама, но музыка кончается, она идет играть в первый раз леди Макбет. Ждем и целуем.

Ваша Т. Щепкина-Куперник

   IV. <Открытка>
   Разве я могу в Севилье, в Андалузии, не вспомнить о Вас? Я здесь так часто вижу Ваши глаза и Ваш цвет лица! И вашего Мурильевского мальчика. Шлю Вам привет.

Т. Щепкина-Куперник

М.А. Лохвицкая – Т.Л. Щепкиной-Куперник

   Дорогая Татьяна Львовна!
   Вот уже целая неделя, как я лежу, и если даже завтра мне можно будет встать, то во всяком случае, несколько дней я должна посидеть дома.
   Может быть, у Вас найдется свободная минутка приехать ко мне убедиться в истине моих слов и навестить страждущую, – буду Вам за это глубоко благодарна. Я же не могу обещать Вам ничего, так как не знаю, насколько затянется моя болезнь. До свидания.

Мирра Жибер

   До меня дошли слухи о Вашем успехе. Радуюсь и поздравляю. Неужели Вы приехали на такое короткое время? Ужасно жаль.

Письма Л.Б. Яворской М.А. Лохвицкой

   I. Многоуважаемая Мирра Александровна,
   Прошу Вас принять участие в литературном вечере 10-го декабря в поддержку общеобразовательных курсов (народного университета) в память поэтов – Алексея Толстого и Некрасова.
   Ваше участие очень украсило бы наши вечера. В ожидании благоприятного ответа прощу принять уверения в моем искреннем уважении и преданности от поклонницы Вашего таланта, Л. Барятинской.

   Лиговка, 65.
   II. Многоуважаемая Мирра Александровна,
   К великому огорчению не могла еще лично приехать благодарить Вас за Ваше любезное согласие участвовать в литературном вечере, посвященном Пушкину.
   Ввиду интересной и <нрзб.> задачи вечера – чествовать такого поэта в день его смерти, решаюсь обратиться к Вам с просьбой помочь нам Вашим советом при составлении программы и обсудить ее сообща, завтра – в четверг вечером – у меня. Соберутся ко мне в 8 ч. вечера. Не откажите приехать ко мне, чем премного обяжете искренно уважающую Вас и благодарную

Л. Яворскую-Барятинскую

   III. Многоуважаемая Мирра Александровна,
   Спасибо за присланные Ваши прелестные стихи. Что касается Вашего номера, то, хотя он и поставлен в первом отделении, но Вы, наверное, поспеете к концу первого отделения, если поспеете к 9 ч. И приедете тотчас. Невозможно было сделать иначе, т. к. все чествование Пушкина в первом отделении, следовательно, и стихи, посвященные ему, должны быть прочитаны в первом отделении.
   Начнем мы, как всегда, позже 8 ч., наверное. 1-е отделение закончится до 9½, если не до 10 ч.
   Конечно, умоляю Вас, поторопитесь. Все это хотела бы Вам сказать лично, и горячо поблагодарить, но буквально ни секунды времени. Пишу Вам уже 6-го. Весь день у меня проходит в страшных хлопотах, а кроме того репетиции «Короля Лира».
   Еще раз от всей души благодарю за Вашу любезность и надеюсь, что Вы приедете на вечер вскоре после 9 ч.
   Пребывая в этой надежде, остаюсь искренне уважающей Вас.

Л. Яворская-Барятинская

   IV. Многоуважаемая Мирра Александровна,
   Помня Ваше ценное для нас обещание участвовать в вечере чтения своих собственных стихов, посвященных чествуемому поэту, надеюсь, Вы не откажете принять участие в устраиваемом мною в день смерти Пушкина вечере его имени. Буду Вам от души благодарна. Вечер в пользу Псковского общества престарелых поэтов.

Искренне уважающая Вас, Л. Барятинская

Письма О.Н. Чюминой М.А. Лохвицкой

   7/ II.99
   I. Дорогая Мирра Александровна!
   Ужасно сожалею, что не могу сегодня заехать к Вам для совершения набега на Сергиевскую: я имела неосторожность выехать в пятницу и мой грипп появился в исправленном и улучшенном издании. Хотите, отложим до будущего воскресенья? Тогда я заеду за Вами. Впрочем, в пятницу, вероятно, увидимся?

Ваша О. Чюмина

   II. Дорогая Мирра Александровна,
   Муж не совсем здоров и нашу «вечеринку» приходится перенести на субботу 6-е! Свободны ли Вы в этот день?
   Крепко Вас целую.

Ваша О. Чюмина

   III. Дорогая Мирра Александровна,
   С Вами очень хочет познакомиться маленькая m-me Яковлева, Зоя Юлиановна, и просит Вас приехать к ней в четверг запросто вечером. Если Вы согласны, то я заеду за Вами часов в 9. Черкните словечко (Мойка, д. 52, кв. 5.) Она уже давно просит меня познакомить ее с Вами и очень сожалела, что болезнь помешала ей тогда быть у нас. Нынешнюю зиму она постоянно хворает и почти не выезжает. Итак, если желаете доставить ей это удовольствие, то уведомьте меня и отправимся вместе. Жду ответа.

Ваша О. Чюмина

Письма В.Г.Врангеля М.А. Лохвицкой

   I. Фонтанка, 85
   7 нояб<ря> 1899 г.

   Многоуважаемая Мирра Александровна,
   Сейчас зашел Н.Н. Фигнер, который имеет свободный вечер только в четверг 11-го ноября и несмотря на страшную занятость с удовольствием явится вместе со мною в этот день в 11½ часов к Вам. Надеюсь, что это время Вам не неудобно и мы Вас не стесним нашим визиром. Случевскому Вы дайте знать, а Гайдебурову я напишу. Под впечатлением Вашей дивной вещи, остаюсь глубоко преданный,

Вас. Врангель

   II. Фонтанка 85
   25 нояб<ря> 1899 г.
   Многоуважаемая Мирра Александровна,
   Вот уже несколько дней, что я лежу больной в постели и потому не могу лично к Вам зайти, чтобы показать, что я уже сделал из нашего «Вандэлина». Мне необходим маленький женский хор – строк в 8 или 12 максимум перед II явлением 1-го акта. Очень было бы желательно сделать в 3/4 размер, ибо все 1-е явление в 4/4.
   Вот приблизительная тема

   Если Вас не затруднит сделать этот пустях, кто будьте добры и пришлите мне его почтой. Тогда в конце этого хора вступит 1-я девушка с «Ты видела, какое ожерелье…»
   1-е явление вышло, кажется, очень удачно. Эти дни я, конечно, никого не видал и не знаю, что наш друг Фигнер. Кажется, у него опять целая серия неприятностей была в Дирекции, но, во всяком случае, наша опера может быть написана только для него и для его сцены. Чем больше я слышу певцов, тем больше я прихожу к убеждению, что краше его у нас решительно никого нет.
   Итак, надеюсь на словечко ответа и прошу верить в самую искреннюю преданность.

   III. Многоуважаемая Мирра Александровна!
   «Вандэлин» совершенно готов вчерне, т. е. для пения, а два акта уже инсценированы. Я работал долго, молча, и здесь в деревне при чудной погоде кончаю и отделываю детали. Мне кажется, он вышел удачен – особенно финал III акта, ария Фигнера, «Ушла. И я не задержал ее». Это очевидный clou de՚l opera. Теперь позвольте к Вам обратиться с просьбою. По чисто-техническим соображениям невозможно оперу начать прямо с дуэта короля и шута. Необходима хоть крошечная сценка вступления. Я думаю, лучше всего маленький женский хорик из подруг Морэллы – строф в 16, не больше. Совершенно так же начало II акта, не может быть прямо со слов короля. Тут у меня в оркестре при опущенном занавесе идет шествие вроде марша, нельзя ли также что-нибудь сделать, чтобы король вступил после начала.
   Затем, нельзя ли сделать маленький балет цветов роз? Там есть дивный момент для Valse de Roses. Все это чисто сценические изображения. Будьте добры и не откажите мне ответить по возможности скорее. Я остаюсь в деревне до середины августа, но в июле уеду недели на две в Киевскую губернию и там бы все это сочинил.
   Вы не можете себе представить, как должен быть великолепен Фигнер в финале II акта! Сценой появления Вандэлина я также очень доволен – это настоящая поэзия, но нельзя было и не вдохновиться такими дивными словами. Здесь в деревне мои уже поют: «Там, где манит глубь волны…», иначе нельзя было сделать, потому что король должен быть тенором.
   «Вандэлин» – смешанный хор сопрано и альтов. Это ново и, должно быть, очень красиво, тем более, что хор поет с оркестром за сценой. Теперь, я думаю, можно не скрывать, что мы сочинили оперу, и можно даже об этом говорить в кругу литераторов и музыкантов. Надеюсь получить от Вас скоро ответ, а пока прошу верить в самую искреннюю преданность почитателя Вашего чудного таланта,

Василия Врангеля

   IV. Многоуважаемая Мирра Александровна!
   Простите, что еще надоедаю Вам моим писанием. Но Ваше любезное письмо, за которое я Вам приношу мою сердечную благодарность, дает мне право еще говорить о «Вандэлине». Вы сами не в состоянии оценить всю прелесть Вашего произведения, которое создано для того, чтобы вдохновлять музыканта, но для оперы необходимы некоторые технические добавления, о которых позвольте Вас искренне сказать по порядку.
   1-й акт. Нельзя ли начать акт с маленького хора девушек, проходящих по сцене до выхода короля и шута, чтобы не начать акта прямо с финала, на что он не соглашается.
   Затем также маленький хор после ухода короля и непременно хорик после слов Морэллы Альбе: «…Ни перед тобою, Альба» – внизу на 4-й странице. Это необходимо ввиду того, что дуэт Морэллы и Альбы очень длинен и надо им дать немного времени передохнуть, тем более, что у Морэллы идет дальше большая ария «Он и теперь…» и «О мой король!». Эти хорики вообще и удлиннят акт, который, я боюсь, будет слишком короток, не более 30–35 м<инут>, а надо было бы непременно дотянуть до 40–45 м<инут>.
   Затем нельзя ли II акт начать большим входом придворных и учеников? Я начинаю вступление к акту очень эффектным свадебным полонезом, а посреди его занавес может подняться и пение продолжаться. Этим самым акт также не начнется прямо с обращения Фигнера. Весь акт Фигнер находится на сцене – нельзя ли ему где-нибудь в середине акта дать выход со сцены, хоть на 3 минуты? Морэлла выходит, а ему надо тоже найти момент для отдыха. Сцена появления Вандэлина восхитительна – но арию у меня поет хор сопрано и альтов. За сценой с аккомпаниментом арф, harmonicum celesta Muxtela (поразительный, волшебный инструмент <нрзб.> струнных и фортепьяно). Это должно быть совершенно волшебно.
   В 3-м акте ни слова ни прибавить, ни убавить. Длина 2 и 3-го акта совершенно достаточна. Я влюблен в финал 3-го акта – «Ушла…» и т. д. Все, кто здесь слышал эту арию, говорят, что музыка на одинаковой высоте с текстом, что важный комплимент для композитора. Я инструментую оркестровые NN инструментовкой вокальных NN над <нрзб.> до тех пор, пока наши певцы с ним познакомятся и одобрят.
   Я, безусловно, считаю мнение певцов для себя большим авторитетом, ибо они всегда знают, какие звуки им удобнее, а Фигнер такой артист! Роли я распределил в голове все-таки?
   Король – Фигнер
   Морэлла – жена его
   Альба – Фриде
   Принц Роз – Яковлев
   Железная Маска – Серебряков
   Вандэлин – хор во II акте и тенор в 3-м, – не знаю, кто.
   Если б этот состав был сохранен, то я воображаю, какое бы было исполнение. Боюсь, что так утомил Вас – черкните словечко, имеете ли Вы что-нибудь против моих предположений. Я еще остаюсь в деревне до сентября. Работы много, и увлекательной.

Душевно и сердечно Ваш,
Преданный Вам Вас. Врангель

Письма М.Г. Савиной М.А.Лохвицокй

   I. Милостивая государыня!
   Я охотно прочту Ваше произведение, но после того, как приду в себя от хлопот и волнений предстоящего бенефиса. Если время у Вас расчитано, то я вынуждена буду возвратить пьесу.

Готовая к услугам, М. Савина.

   8 января 900 г.

   II. 3 февраля 900 г.
   Фонтанка, 58
   Милостивая государыня!
   Пьесу Вашу я прочла с большим удовольствием, но постановка ее зависит не от меня. Прежде чем подавать в литературный комитет, Вам необходимо заручиться согласием директора или режиссера, иначе Вы потеряете даром время.

Готовая к услугам, М. Савина

Переписка М.А. Лохвицкой с А.Н. Веселовским

М.А. Лохвицкая – А.Н. Веселовскому

   8 марта 1900 г.

СПб
Стремянная, 4

   Многоуважаемый Алексей Николаевич,
   Вчера я получила официальное оповещение о том, что «Вандэлин» одобрен Комитетом. Не будете ли Вы так добры посоветовать мне, что я должна теперь предпринять и вообще, могу ли я надеяться на постановку. Я слышала, что это очень трудно для тех, у кого нет ни знакомых, ни родственных связей в артистической среде.
   Была бы очень счастлива, если бы Вы соблаговолили высказать мне впечатления, вынесенные Вами из моей пьесы.

С глубоким уважением,
М. Лохвицкая-Жибер

А.Н. Веселовский – М.А. Лохвицкой

   Уважаемая Мирра Александровна,
   Ваша пьеса произвела на всех нас очень приятное и оригинальное впечатление. Оно превозмогло первоначальное недоверие, как-то невольно проявившееся к сюжету, взятому из царства миражей и облаков.
   Казалось, что можно сделать из такого воздушного материала, как скрепить его в сколько-нибудь сценические формы? Вы это, однако, сумели сотворить.
   Вышло что-то изящное, благозвучное, – но тонко, боюсь, не слишком ли тонко для современного состава нашего артистического персонала.
   Вы хотели бы слышать совет относительно постановки пьесы. Увы, именно этого-то совета я дать не могу. Немало лет я поддерживал довольно близкие связи с театром, но не постиг таинства принятия пьес в репертуар. Я думаю, впрочем, что директор императорских театров, как я слышу с разных сторон, сочувствует тому направлению, к которому примыкает Ваша пьеса, отнесется с симпатией к ней. Вероятно, Вам нетрудно будет найти к нему прямую дорогу. Что же касается того, где ставить пьесу, в Москве или в Петербурге, и притом на какой именно сцене, я полагал бы, что сначала лучше всего вглядеться пристальнее в те силы, какие та или другая сцена может дать для гармонического исполнения пьесы. Если бы для этого оказалась более подходящею не казенная, а частная (в Пб. Суворинская, в Москве Художественная общедоступная) сцена, нужно бы отдать ей преимущество. Я бы, по крайней мере, так поступил, заботясь прежде всего о том, чтобы мой замысел был понят, и чтобы эстетическая целостность не была расстроена никаким диссонансом.

Уважающий Вас,
А. Веселовский

   Чистопрудный бульвар, 19.

Письмо М.А Лохвицкой Е.П. Карпову

   8 окт<ября> 1900 г.
   Многоуважаемый Евтихий Павлович!
   Будьте добры, пришлите мне, пожалуйста, мою
   пьесу, я хочу отнести ее к Суворину и надо поспешить с перепиской. Когда Вам будет время, не забудьте исполнить данное мне обещание – сообщить Ваше мнение о ней, за что я была бы Вам благодарна.

М. Лохвицкая-Жибер

Письмо К.Д. Бальмонта М.А. Лохвицкой

   Париж, 12 м<а>рт<а> 1900.
   Не сердитесь, что так долго не писал Вам. Но в сущности последнее Ваше письмо было не письмо. Благодарю Вас за прелестную Вашу карточку. С нетерпением буду ждать Ваших стихов. Опять буду писать о Вас в английском «Атенеуме». Мой адрес: Espana, Sevilla, poste restante.
   Через час покидаю Париж. Получили ли Вы Гауптмана? Какое впечатление? Ваша поэма в «Деннице» (кстати, что за убогий альманах!) оставила меня холодным. Нравятся Ваши стихи в «Неделе». Хорошее заклинание. Я тоже пишу стихи по части колдуний и дьяволов. Ими будет полна моя книга, которую я напишу в Испании. Впрочем, я больше занят чтением. Отчего Вы так неохотно пишете мне? Нехорошо. До свидания. Всего лучшего.

К. Бальмонт

Переписка М.А. Лохвицкой с А.Е. Зариным

   I. М.А. Лохвицкая – А.Е. Зарину
   26 дек<абря> 1901 г.

Стремянная, 4

   Многоуважаемый Андрей Ефимович!
   Потеряв надежду когда-либо видеть Вас у себя (и научиться играть в шахматы), я решила послать Вам стихи для «Живописного Обозрения», чтобы хоть этим напомнить Вам о своем скромном существовании.
   Полагаю, что одно из присланных стихотворений – «Над белой, широкой пустыней» следовало бы поместить в первых номерах, т. к. оно подходит по сезону, остальные поместите, когда Вам угодно.

Искренне расположенная к Вам,
М. Лохвицкая-Жибер

   PS. На праздниках я по целым дням сижу дома и застать меня очень легко.

   II. М.А. Лохвицкая – А.Е. Зарину
   Многоуважаемый Андрей Ефимович! Уезжаю на два месяца постранствовать по белу свету, на людей посмотреть и себя показать, а чтобы Вы без меня не соскучились, – посылаю Вам два стихотворения: одно, которое Вы сами изволили пожелать для «Живописного обозрения», а другое с летним настроением. Будьте добры снова отправлять мне Ваш прекрасный журнал (со всеми его несметными приложениями) по моему городскому адресу: Стремянная, 4.

Искренне уважающая Вас, М. Лохвицкая-Жибер

   III. А.Е. Зарин – М.А. Лохвицкой

   18 февраля 1902 г.
   Простите Христа ради за нашу неаккуратность и не сочтите ее за наше обыкновение <нрзб.>
   Присылаю 25 р. и целую Ваши ручки.

Преданный Вам, А. Зарин

   IV. М.А. Лохвицкая – А.Е. Зарину

   Многоуважаемый Андрей Ефимович!
   25 рублей получила. Если не ошибаюсь, остается дополучить 8 р. 50 к. или что-то в этом роде. Потом сочтемся.
   Пишу Бог знает как, потому что лежу в постели, больная.

Искренне уважающая Вас, М. Лохвицкая-Жибер

Переписка М.А. Лохвицкой с И.А. Гриневской

   I. 1 марта 1900
   Многоуважаемая Изабелла Аркадьевна!
   Завтра вечером у меня соберутся некоторые из поэтов и я была бы очень рада видеть Вас в числе моих гостей. Надеюсь, что Вы свободны.

Преданная Вам М. Лохвицкая-Жибер

   II. 24 декабря 1901 г.
   Многоуважаемая Изабелла Аркадьевна!
   Благодарю Вас за Ваши милые пожелания и прошу принять в свою очередь мои поздравления. К сожалению, воспользоваться Вашим любезным приглашением не могу, т. к. у меня болеет ребенок, и вследствие этого я никуда не выхожу.

Преданная Вам М. Лохвицкая-Жибер

   III. 26 декабря 1902 г.
   Дорогая Изабелла Аркадьевна,
   Поздравляю Вас с праздником. От души желаю всего лучшего.
   Благодарю за участие, выказанное Вами во время моей болезни; теперь мне лучше, а когда совсем будет хорошо, навещу Вас по-соседски.

Искренне расположенная к Вам, М. Лохвицкая-Жибер.

   IV. 7 апреля.
   Извините, милая Изабелла Аркадьевна, что не ответила на Ваше любезное поздравление, но я сама собиралась быть у Вас третьего дня – да обстоятельства помешали.

Жму Вашу руку. М. Лохвицкая-Жибер

   V. 1 сентября
   Многоуважаемая Изабелла Аркадьевна!
   Не могу быть у Вас сегодня; очень нездоровится. Если к понедельнику поправлюсь, то зайду к Вам в назначенное время.

Искренне преданная Вам, Мирра Лохвицкая-Жибер

   VI.
   Многоуважаемая Изабелла Аркадьевна!
   Если сегодняшний вечер Вы свободны, не зайдете ли к нам? У нас в 6 часов зажигают елку.

Искренно расположенная, М. Жибер

   VII.
   Дорогая Изабелла Аркадьевна,
   Не знаю, где была моя голова, когда я просила Вас заехать за мной. Дело в том, что завтра я должна быть на примерках у своей француженки и когда она меня выпустит – не знаю.

Искренно преданная Вам, М. Лохвицкая-Жибер

   VIII.
   Если Вы не находите, что слишком поздно, зайдите за мной через полчаса, к тому времени я буду готова. Ваша записка застала меня (о, стыд!) в постели.

Мирра Жибер

   IX.
   Сегодня не могу, дорогая Изабелла Аркадьевна, потому что муж уезжает вечером, а после 10-и будет слишком поздно. К тому же провожатые вероятно пожелают вернуться ко мне. Не пригласить к себе – неловко. Зайду на днях.

Ваша Мирра Жибер

   X.
   Дорогая Изабелла Аркадьевна,
   Как Ваша зубная боль? Если мое средство помогло – продолжайте носить шарик на веревке, а кольцо, пожалуйста, возвратите, оно действует только на несколько часов и мне оно нужно.

Ваша Мирра Жибер

   XI.
   Дорогая Изабелла Аркадьевна.
   Если Вы свободны и в расположении ехать со мной слушать «Нерона», то доставите мне этим большое удовольствие. Если же Вы, к сожалению, почему-нибудь не можете располагать своим временем, то пришлите мне в утешение образчик, который обещали.

Ваша Мирра Жибер

   XII.
   Дорогая моя,
   Уезжаю сейчас к своим родственникам. Благодарю за предложение. Мне что-то нездоровится, а потому с 6 часов вечера принимаю знакомых. Я на Вас ставлю крест! Серое небо, серые тучи, – серый гранит… а люди, которые могли бы быть яркими, – посерели. Зла на вас.
   Целую…

Письма К.К. Случевского М.А. Лохвицкой

   I. 1 дек<абря 1899 г.>
   Многочтимая Мирра Александровна!
   Княгиня Барятинская, устраивающая 10 декабря вечер «А. Толстой и Некрасов», просит меня известить Вас прилагаемым письмом.
   Я буду также участвовать и просил бы Вас, в случае согласия Вашего дать ответ мне или княгине Лидии Борисовне Барятинской (Яворской), Лиговка, № 65.
   Отчего не были Вы в пятницу?

Искренне уважающий, К. Случевский.

   II. 17 д<екабря 1899 г.>
   Прослушать Ваших, досточтимая Мирра Александровна, 450 строк, всякий пожелает! Кутузову я написал еще вчера о предполагаемом чтении, без Вашей просьбы, а теперь, сейчас пишу вторично.

   Вы сказали, что будете не раньше 10 часов? Так и объявляю.

Искренне преданный, К. Случевский.

   III. 11 января <1900 г.>
   Сердечно чтимая поэтесса!
   Вы не можете себе представить, как был я опечален Вашим отсутствием! Ваше место подле меня пустовало. Было очень весело. Мои дамы ехали тоже одни и прибыли к сроку благополучно. Сегодня быть не могу, а завтра думаю зайти, но наверное не знаю.

Целую ручку. К. Случевский

   IV. 31 март<а 1900 г.>
   Сегодня 31, пятница, сердечно чтимая Мирра Александровна, я уеду в Москву на 2 недели. Т<ак> как дома Вы не любите бывать у меня в мое отсутствие – сообщаю.
   Как дорого Ваше стихотворение?

Целую ручки.
К. Случевский.

   V. 15 мая 1900 г.
   Разрешите, глубокоуважаемая Мирра Александровна, <нрзб.> придти к Вам и прочесть кое-какие стихотворения.

   VI. 19 июня.
   Сердечно чтимая Мирра Александровна!
   Завтра еду в «Уголок» и явлюсь к Вам в следующий мой приезд. Право, я соскучился, давно не слушал Вашего чтения, очень я люблю слушать Вас, следовать за Вашими глазами.

Мужу кланяюсь и целую Ваши ручки.
К. Случевский

   VII. 16 авг<уста>
   Увы, многочтимая Мирра Александровна – но Вам не судьба жить в «Уголке», где Вы, наверное, написали бы многое. Я возвратился сегодня и узнал, что за дачу уже взят задаток и она отдана Вишнякову. Мне это очень, очень грустно! Но приехать Вам и мужу Вашему и деткам погостить ко мне, на мою дачу, право следует. Сердечно уважающий,

К. Случевский

Примечания

   «В моем незнанье так много веры…» – Стихотворение служит посвящением ко всему сборнику. Наброски – ЗК-2, л. 71–72. «В моем молчанье – мое призванье…» – не исключено, что молчание в данном случае наделено неким сакральным смыслом (ср. Э. Леви, «Учение и ритуал высшей магии»: «Знать, сметь, хотеть, молчать – вот четыре слова мага, начертанные на четырех символических формах сфинкса»). Ср. стих. Бальмонта «Талисман» (ЛК): «Знать, хотеть, молчать и сметь, – сказал араб…» Само выражение – цитата из Корана.
   МОЙ ЗАМОК. – С, 1899, с. 675.
   В САРКОФАГЕ. – СВ, 1898, № 2, с. 69, под загл. «Бессмертие». Образ саркофага, по-видимому, заимствован из стихотворения Э. По «Аннабель Ли», переведенного Бальмонтом:

     С незабвенной – с невестой – с любовью моей,
     Рядом с ней распростерт я вдали
     В саркофаге приморской земли.

   Из дальнейших откликов Бальмонта можно упомянуть стих. «Венчание» (ГЗ), «Неразлучимые» (БКС), «Белый луч» (БКС), «Белый луч», «Их перстень» (ВРД).
   ВОСТОЧНЫЕ ОБЛАКА. – КН, 1869, № 10, с. 68. Ср. стих. Бальмонта «В синем храме» (Мар.): «Верблюжьи горы облак величавых…» – Ср. тж. название сборника Елены Гуро – «Небесные верблюжата».
   ПРОБУЖДЕННЫЙ ЛЕБЕДЬ. – Эпиграф к стихотворению – цитата из стих. «Спящий лебедь».
   УТРО НА МОРЕ. – Это и следующее стихотворение впервые опубликованы – СВ, 1898, № 9, с. 39, под общим заглавием «В Крыму». Бальмонт был в Крыму в то же время вместе с женой, Е.А. Андреевой. По впечатлениям пребывания в Крыму им написано стих. «Чары месяца» (см. прим. к стих. «Джамиле»).
   ВЕЧЕР В ГОРАХ. – см. прим. к предыдущему стих.
   «Ляг, усни, забудь о счастии…» – Автограф – ЗК-2, л. 59–60.
   В НАШИ ДНИ. – С, 1898, № 44, с. 1379. Автограф – ЗК-2, л. 13–16. Строки 4-я – 5-я 1-й строфы читаются: «Скучно в их собраньях чинных и в забавах их невинных», строка 4-я 5-й строфы: «мертва наука». «Что за нравы, что за время…» – аллюзия на знаменитое изречение Цицерона «O tempora, o mores».
   «Не сердись на ветер жгучий…» – Автограф – ЗК-2, л. 117–118.
   «Восходит месяц златорогий…» – С, 1898, № 33, с. 1027. Автограф – ЗК-2, л. 35–36.
   НАСТУРЦИИ. – Автограф ЗК-2, л. 44–45. Подзаголовок «Песня без слов» ассоциируется с аналогичными подзаголовками у Бальмонта, но прежде всего – с названием сборника Поля Верлена «Романсы без слов». «Цветы настурций, будто сон, // обвили стеклянный мой балкон…» – образ «стеклянного замка» – атрибут «острова блаженных» в кельтской мифологии. «Цветы из крови и огня…» – образ красных цветов – один из ключевых образов переклички с Бальмонтом. Ср. его стихи «Красный цвет» (ГЗ), «Крутой бережок» (ЗВ), «Пчела» (ПВ) и др.
   НЕРЕИДА. – Автограф – ЗК-2, л. 46–48. Строки, не вошедшие в окончательный вариант:

     Расставшись с мечтами последними,
     Ты плачешь, обманута счастьем.
     … над жалкими бреднями,
     Любовь побеждая бесстрастием.

   Ср. стих. Бальмонта «Нереида» (БКС):

     Полудева! Полурыба! Не из водных духов я!
     Не огнем желаний тщетных зажжена душа моя.
     Если любишь, будь со мною, маску дерзкую сними
     И, узнавши власть поэта, издевайся над людьми.
     И красавицу морскую я целую в лунной мгле
     Бросив чуждую стихию, тороплюсь к родной земле.
     И упрямую добычу прочь от пленных брызг влеку,
     Внемля шорох, свист и шелест вод, бегущих по песку…

   Ср. стих. Бунина и Брюсова с одинаковыми названиями: «Океаниды», а также стих. Ахматовой («Мне больше ног моих не надо,// Пусть превратятся в рыбий хвост…») и Цветаевой («Кто создан из камня, кто создан из глины…» и «Наяда»).
   АНГЕЛ НОЧИ. – Автограф – ЗК-2, л. 13, 21–22. Ср. стих. Брюсова «В жутких звездах, в ярком блеске…»
   ЗАКЛИНАНИЕ XIII В. – КН, 1900, № 1, с. 33. Ларвы – в римской мифологии души умерших, злые духи, привидения. «И сойду я во ад…» – обыгрываются апокрифические сказания о сошествии Христа во ад («Евангелие Никодима»). Сходный миф о схождении в подземное царство богини Иштар-Астарты существовал в шумерской, аккадской, финикийской мифологии. Возможно, этот миф обыгрывается в названии альманаха «Северные цветы ассирийские» (1905 г.), поскольку Брюсов был посвящен в мифологические игры Бальмонта.
   ЭЛЕГИЯ. – Автограф – ЗК-2, л. 76–77.
   ПАМЯТИ ПУШКИНА. – Пушкинский сборник (в память столетия рождения поэта). СПб., 1899. С. 48. Наброски – ЗК-2, л. 79, 65–86. Об участии Лохвицкой в торжествах, посвященных столетию А.С. Пушкина см. в этом томе письма к ней Л.Б. Яворской (Барятинской).
   ЖЕЛТЫЙ ИРИС. – Автограф – ЗК-2, л. 106–107, 113–114. «Желтый венчик его, будто шлем золотой…» – метафора золотых волос, портретная деталь, указывающая на Бальмонта.
   ВАЛЬС. – ЖО, 1900, № 1, с. 2. Нэнюфара (фр. nénuphar) – кувшинка. Первая и вторая части стихотворения ритмически повторяют стих. Бальмонта «Зимний ландыш» (1898).
   «Далекие звезды, бесстрастные звезды…» – Автограф – ЗК-2, л. 99–101. В стихотворении развивается распространенная в русской литературе тема «женщины-кометы» (ср. стих. Пушкина, Ап. Григорьева, Блока).
   «Отравлена жаркими снами…» – КН, 1899, № 11, с. 66.
   «Я хочу умереть молодой» – Автограф – ЗК-3, л. 95–96, продолжение – ЗК-2, л. 2–3. Таким образом, написание стихотворение можно отнести к 1897–1898 гг. «Золотой закатиться звездой…» – ср. стих. Бальмонта «Золотая звезда» (Тш.) «Я хочу умереть молодой» – пожалуй, самое известное стихотворение Лохвицкой, традиционно воспринимаемое как ее поэтическое завещание. Близкий по форме парафраз его написан И. Северянином («И она умерла молодой…»). Менее явно перекличка слышится в стих. Бунина «Я девушкой-невестой умерла…» (1902).
   ГИМН РАЗЛУЧЕННЫМ. – Автограф – ЗК-3, л. 118–122. 1-я строка 6-й строфы: «Чрез цепи гор, поля и реки…». Образ «Златострунной арфы» у Лохвицкой связан с мотивом колдовских чар (см. прим. к драме «Бессмертная любовь»).
   «Белая нимфа под вербой печальной…» – КН, 1899, № 5, с. 161, под загл. «Весной». Автограф – ЗК-2, л. 79, 95–97.
   «Власти грез отдана…» – «Я кружусь, как цветок, // Занесенный потоком…» Ср. стих. Брюсова «Встречной» (1907): «И теперь ты брошена на камни, // Как цветок, измолотый потоком…» Ср. тж. стих. Цветаевой «А всему предпочла…»
   «Горячий день не в силах изнемочь…» – КН, 1899, № 11, с. 66.
   ЦВЕТЫ БЕССМЕРТИЯ. – КН. 1899, № 8, с. 28, без загл.
   ОСЕННИЙ ЗАКАТ. – Автограф – ЗК-2, л. 53–54.
   МЕТЕЛЬ. – Сб. «Памяти Белинского». М., 1899, с. 202. Автограф – ЗК-2, л. 8–10. Ср. стих. Лохвицкой «Ландыш» и стих. Бальмонта «Крымская картинка». Та же строфическая схема соблюдена в стих. Блока: «Ты была у окна // И чиста, и нежна, // Ты царила над шумной толпой…» (1900).
   УТРЕННИЙ СОН. – Автограф – ЗК-2, л. 107–109, 111, 115–116. Отклик на стих. Бальмонта «Из-за дальних морей, из-за синих громад…» (Тш.).
   ЗАКЛИНАНИЕ. – С, 1899, № 25, с. 769. Автограф – ЗК-2, л. 30–31.
   ДУРМАН. – Автограф – ЗК-2, л. 75–76. Ср. стих. Бальмонта «Белладонна» (ГЗ): «…Счастье ночной белладонны // Лаской – убить…». Откликом на него, по-видимому, является стих. Бунина «Мандрагора».
   СВЯТОЧНАЯ СКАЗКА. – Автограф – ЗК-2, л. 80–85. «Там в шубках из белой парчи // Гадают царевны-снегурки…» – ср. стих. Ахматовой: «Высоко в небе облачко серело…» Ср. тж. стих. Мандельштама: «Я изучил науку расставанья».
   РОДОПИС. – Автограф – ЗК-2, л. 40–44. Античная легенда о Родопис впервые встречается у Геродота.
   ЭНИС-ЭЛЬ-ДЖЕЛЛИС. – Автограф – ЗК-2, л. 71–74. Строка, не вошедшая в окончательный вариант: «Дворец Аладина в восточной стране». «Ты будешь моя – иль ничья…» – парафраз строк: «Я б хотела быть рифмой твоей, // Быть, как рифма, – твоей иль ничьей», – по тону напоминает категорические волеизъявления, часто повторяющиеся в поэзии Бальмонта. «Разрушена башня. На темной скале // Безмолвный стоит кипарис…» – Ср. стих. Бунина «Печаль» (1906): «На диких скалах среди развалин // Рать кипарисов. Она гудит…»
   ШМЕЛЬ. – Автограф – ЗК-2, л. 55–59. Имя Вельзевула – один из значимых образов стихотворной переклички с Бальмонтом. Возможно, поводом для такой параллели мог стать неоднократно встречающийся у Бальмонта образ «художника-дьявола». Ср. в драме In nomine Domini (3-й т. наст. изд.), Мадлен говорит, что «одержима бесом Вельзевулом».
   Ср. дневниковую запись Брюсова от 17–22 марта 1899 г.: «После меня читала еще г-жа Лохвицкая (“Шмель” – не очень хорошее стихотворение). Бальмонт читать отказался. – Почему он не читает? – спросила меня Лохвицкая. – Вероятно, из скромности, – говорю я. – Почему же я читала? – Видимо, вы менее скромны, чем он. (Брюсов. Дневники. С. 65.)
   В ЧАС ПОЛУДЕННЫЙ. – «Апокалипсис Моисея» – один из известных ветхозаветных апокрифов, распространенных, в частности, в славянской письменности.
   Ср. стих. «Полуденные чары». Ср. тж. стих Бунина «Потерянный рай»: «У райской запретной стены // В час полуденный // Адамий с женой Евой скорбит…». Ср. его же «Искушение»: «В час полуденный, гибко свиваясь по древу…»
   САЛАМАНДРЫ. – Автограф – ЗК-2, л. 45–46, 66–70. Ср. стих. Бальмонта «Трубадур» (ВБ): «Как саламандра, я горю в огне любви, но не сгораю».
   «Я хочу быть любимой тобой…» – СВ, 1898, № 1, с. 212. В журнальной публикации 1-я строка 2-й строфы читается: «Божий мир так отравлен людьми…» После 2-й строфы следуют еще 4 строфы, отсутствующие в окончательном варианте:

     И гнетет меня горький недуг.
     И нет радостей мне на земле.
     Без любви, без друзей, без подруг
     Я скитаюсь в полуночной мгле.

     И молитва моя холодна,
     И томлюсь я в ночной тишине:
     Я одна, я одна. Я одна,
     И никто не склонится ко мне.

     И никто не протянет руки,
     Не осветит мой тягостный путь.
     От сомнений, от мук, от тоски
     Не могу я ни с кем отдохнуть.

     И, сгорая, устала я петь,
     Я не слышу родных голосов.
     «Умереть, умереть, умереть!» —
     Мне лепечет немолкнущий зов…

   «О божество мое с восточными очами…» – СВ, 1898, № 4, с. 158. 3-я строка 2-й строфы читается: «Больная дремлет мысль, покинув мир невзгодный» – опечатка, на которую Лохвицкая жалуется в письме к А.Л. Волынскому (см. письмо XII в 1-м т. наст. изд.). «Мой деспот, мой палач…» – ср. стих. Бальмонта «Красный цвет» (ГЭ: «…Ты слышишь, предок мой? Я буду палачом».
   Ср. тж. стих. «Костры» («мы играем в палачей»).
   Ср. тж. в драме «Три расцвета»: «Зачем ты говоришь слова любви, как будто произносишь слово угрозы… Я слышу в твоих словах не ласку, а гнев».
   Ср. тж. стих. Бунина «Мандрагора» («Но палач не убийца, он – исчадие ада…»).
   «Лучистым роем несутся мимо…» – Автограф – ЗК-2, л. 17–18.
   «Жестокость, власть и – силу без названья» – Автограф – ЗК-2, л. 48–50.
   «Нет, не совсем несчастна я, – о нет…» – Автограф – ЗК-2, л. 11–12.
   Строки, не вошедшие в окончательный вариант:

     Ты мне шепнул: «Несчастная!» – о нет!
     Ошибся ты. За гордость обладанья
     Венцом из ярких звезд… – и т. д.

   «Зимнее солнце свершило серебряный путь…» – С, 1899, № 12, с. 355. Автограф – ЗК-2, л. 50–51. Ср. стих Бальмонта (Тш.): «Солнце свершает //Скучный свой путь…»
   «Не мучь меня, когда, во тьме рожденный…» – С, 1898, № 21, с. 544. Автограф – ЗК-2, л. 22–23.
   «В густом шелку твоих ресниц дремучих…» – Автограф – ЗК-2, л. 105–106.
   «Я люблю тебя, как море любит солнечный восход…» – С, 1899, № 10, с. 291 (за подписью «Мирра Лохвицкая»). Автограф – ЗК-2, л. 51–53. Стихотворение было отмечено как одно из лучших в рецензии А.А. Голенищева-Кутузова (в целом – отрицательной) на 3-й том стихотворений Лохвицкой (сб. ОРЯС, т. 76. СПб., 1905, с. 122). Обычно включалось во все антологии.
   «Моя любовь – то гимн свирели…» – Автограф с набросками дополнительных строф – ЗК-2, л. 26. 1-я строфа итогового варианта была третьей. Первой стояла следующая:

     Скорее смерть, но не измену
     В немой дали провижу я.
     Скорее смерть. Я знаю цену
     Твоей любви, любовь моя

   Далее:

     Твоя любовь – то ветер вешний…

   3-я строфа (ставшая в итоге первой) читалась:

     Твоя любовь – то гимн свирели… и т. п.

   Набросок еще одной строфы:

     Твоя любовь – то преступленье,
     То дерзостный / радостный и сладкий грех
     Безумье полного забвенья / И неоглядное забвенье
     И неожиданных утех / Неожидаемых утех.

//-- ДРАМАТИЧЕСКИЕ ПОЭМЫ --//
   ОНА И ОН. ДВА СЛОВА (СЦЕНКА ИЗ ДАЛЕКОГО ПРОШЛОГО). – Наброски – ЗК-2, л. 60–65. «Граф Бертран в чужие страны…» – Четверостишие, начинающееся с этой строки, было написано Лохвицкой в альбоме «Пятниц» Случевского 12 февраля 1899 г. (РНБ, ф. 703, № 2, л. 2). На этой «Пятнице» присутствовал и Бальмонт. См. записи Ф.Ф. Фидлера (Фидлер Ф.Ф. Из мира литераторов… С. 251). Наброски «Песни миннезингера» – ЗК-2, с. 101–104. Имя Бертран использовано А. Блоком в драме «Роза и Крест». Настроение блоковской драмы перекликается с поэзией Лохвицкой (см. прим. к стих. «Марш» в 1-м т. наст. изд.).
//-- НА ПУТИ К ВОСТОКУ (ДРАМАТИЧЕСКАЯ ПОЭМА) --//
   «На пути к Востоку» – первое из крупных драматических произведений Лохвицкой. Несмотря на кажущуюся удаленность от реальной действительности, драмы Лохвицкой в значительной мере построены на автобиографическом материале. Так, в первой из них, «На пути к Востоку», легко угадываются реальные факты: история знакомства поэтессы с Бальмонтом, женитьба поэта на дочери богатого купца, Екатерине Алексеевне Андреевой, и отъезд супружеской четы за границу.
   Бальмонт весьма реалистично изображен в образе греческого юноши Гиацинта – несмотря на свое увлечение поэтом, Лохвицкая зорко подмечает и довольно язвительно высвечивает изъяны его характера, которым суждено было в полной мере развиться в будущем: его эгоцентризм, неврастеничность, манеры капризного ребенка, а также неспособность сделать выбор между любящими его женщинами.
   Не менее реален образ невесты Гиацинта – гречанки Комос; сохранены портретные черты Андреевой: как и героиня драмы, она была высока ростом, смугла и черноглаза, – муж называл ее «черноглазой ланью». На этом, правда, сходство кончается – в отличие от неотесанной простолюдинки Комос, Екатерина Алексеевна была человеком образованным и культурным.
   Многочисленные аллюзии на драму «На пути к Востоку» встречаются у Игоря-Северянина (см. стих. «Балькис и Вальтасар» с эпиграфом из Лохвицкой, «Балькис», «Вина Балькис», «Как кошечка», «Саронская фантазия», «Родель», «Певица лилий полей Сарона» и др.).
   «О солнце! Животворящее…» – данный гимн солнцу свидетельствует о знакомстве Лохвицкой с памятниками древнеегипетской литературы, такими, как гимн богу Атону, написанный фараоном Эхнатоном, или фрагменты из «Книги мертвых», содержащих исповедание грехов и покаянные формулы («Я чист, я чист, я чист!»). Гимн солнцу, как и более раннее стихотворение Лохвицкой «К солнцу» (см. т. 1 наст. изд.) предвосхищают тему солнца у Бальмонта. Ср. его стих. «Жизни податель…» (ТЛ.)
   «Твой верный раб, красавец Гамиэль…» – Здесь явно присутствует аллюзия на стихотворный цикл поэтессы «В лучах восточных звезд» (см. в этом томе). Поскольку персонажи драмы имеют реальные прообразы, можно предположить, что в образе Гамиэля запечатлен писатель и поэт В.П. Гайдебуров. Ср. у Ф.Ф. Фидлера: «Лохвицкая пришла с Гайдебуровым (у них, поговаривают, роман)…» (Фидлер. Из мира литераторов. С. 297).
   «И радостно, как лебедь пробужденный…» – ср. стих. «Пробужденный лебедь».
//-- 1. ВАНДЭЛИН (ВЕСЕННЯЯ СКАЗКА) --//
   Драма была также издана отдельно (М.А. Лохвицкая. Вандэлин. СПб., 1900)
   Драма «Вандэлин» – единственное из драматических произведений Лохвицкой, которое она хотела видеть поставленным на сцене. Об ее безуспешных попытках поставить драму см. в этом томе переписку с М.Г. Савиной, А.Н. Веселовским, Е.П. Карповым. Популярный в те годы композитор В.Г. Врангель написал по этой драме оперу (см. его письма). Поставлена была драма только после смерти Лохвицкой – в 1909–1910 гг., в театре З.В. Холмской.
   В «Вандэлине» автобиографические мотивы прослеживаются столь же ясно, как и в первой драме, «На пути к Востоку», но и сюжет, и соотношение между героями и прототипами сложнее.
   Конечно, нет сомнений, что Морэлла – образ автобиографический, хотя черты автопортрета тридцатилетней поэтессы в пятнадцатилетней принцессе узнаются с трудом. Точно так же нет сомнений, что «виденье принца Вандэлина» – это Бальмонт (в его описании совершенно сознательно имитируется бальмонтовский слог), точнее, это только одна, «парадная» сторона двойственной натуры поэта.
   Гораздо сложнее вопрос, кто стоит за королем магов Сильвио. Если он и имеет свой отдельный прототип, то сказать в точности, кто этот человек, невозможно. Вероятно, это первая несчастливая любовь Лохвицкой, о которой она порой проговаривается в ранних стихах. Но, кто бы ни был этот человек, отношения с ним на момент написания драмы были уже в прошлом, а создание ее продиктовано переживаниями актуальными. Однако можно предположить, что в этом образе отразился и Бальмонт – оборотной стороной своей натуры. Достаточно прочитать такие его стихотворения, как «Красный цвет», чтобы понять, что «садические» мотивы ему не чужды. Любопытно и то, что «принц лазурных островов» Вандэлин оказывается созданием (в каком-то смысле – оборотной стороной) зловещего мага Сильвио, и любовь Морэллы, хотя и раздвоенная, направлена, как выясняется в конце, на одну личность.
   Что же касается портретных признаков, то их двойственность объясняет сам Бальмонт в драме «Три расцвета», у героя которой глаза голубые, но они кажутся черными, когда он приближает лицо к лицу героини.
   Аллюзии на «Вандэлина» присутствуют у Игоря-Северянина (см. стих. «Полусонет» («Под стрекотанье ярких мандолин…»), «Рондели» («О Мирре грезит Вандэлин…»), «Лира Лохвицкой», «Мирра Лохвицкая».
   «Встречая взгляд очей его восточных…» – ср. стих. «Встречая взгляд очей твоих восточных…» и другие стихотворения цикла «В лучах восточных звезд».
   «Там, где манит зыбь волны…» – «мотив Вандэлина» выдержан в четырехстопном хорее с мужской рифмой (ср. многочисленные стихотворения из переклички с Бальмонтом). «о перед ним, виденьем голубым, // Звездой хочу гореть я несравненной…» – ср. стих. Бальмонта «Поединок» (Мар.). «рфы тихо ропщут…» – ср. название цикла «Под ропот арфы златострунной», а также образ певца с золотой арфой в драме «Бессмертная любовь» и в стих. «Спящая».
   «А вечера у яркого камина?…» – ср. стих. «У камина».
   «Где, как всегда, – пустыня, ты и я…» – ср. стих. «Полуденные чары», «В пустыне».

   Том IV
   1900–1902

   Посвящение IV т. – С.А. Муромцеву. Муромцев Сергей Андреевич (1850–1910) – известный правовед, председатель Первой Государственной думы. Дядя жены Бунина, В.Н. Муромцевой-Буниной. Какие отношения связывали его с Лохвицкой, неизвестно. Возможно, он был знакомым ее отца. Неизвестны и причины посвящения ему сборника. Притом, что в IV т. продолжается перекличка с Бальмонтом, не исключено, что посвящение Муромцеву носит «маскировочный» характер (как многие посвящения у Бальмонта).
   БРАЧНЫЙ ВЕНОК. – КН, 1900, № 12, с. 161. Наброски – ЗК-1, л. 17 об. «Се, Жених грядет» – Мф. 23, 6. «И пошла я странницей смиренной…» – Ср. стих. Брюсова «Встречной» («Ты блуждала странницей бездомной, // С удивленьем горестным во взгляде…»
   НА ВЫСОТЕ. – КН, № 5, с. 134. Ср. отдельное стихотворение и цикл Майкова под общим названием Excelsior. Ср. тж. стих. Бальмонта «Вершины белых гор…» (ГЗ)
   «Повсюду – странница усталая…» – Автограф – ЗК-1, л. 15. См. прим. к стих. «Брачный венок».
   «Есть радости – они, как лавр, цветут..» – Автограф – ЗК-1, л. 33. Там же вариации 2-й строфы:

     Кто не страдал страданием чужим,
     Чужим восторгом не был одержим,
     Тот не достиг вершины голубой,
     Не понял счастья жертвовать собой.

   МОЛИТВА О ГИБНУЩИХ. – Автограф – ЗК-1, л. 16 об. «Вам, духом кроткие, // Вам, сердцем чистые…» – Ср. Мф. 5, 5–6. Ср. стих. Бальмонта «Молитва о жертве» (ГЗ.).
   ЛИЛИТ. – Наброски – ЗК-1, л. 7–8, 10, 16. Окончательный вариант там же, л. 11–13. Лилит – в раввинистической традиции – первая жена Адама, мать исполинов и злых духов. В то же время – олицетворение женского эротического начала, раскрепощенности. Ср. стих.
   Гумилева «Ева или Лилит». Ср. тж. у Цветаевой стих. «Попытка ревности»: «Как живется вам с сто-тысячной – Вам, познавшему Лилит!»
   ВИОЛОНЧЕЛЬ. – Ср. стих. Бальмонта «Скрипка» (сб. «Птицы в воздухе», 1908).
   «Ты изменил мне, мой светлый гений…» – ЖО, 1902, № 7, с. 100. Автограф – ЗК-1, л. 24.
   НЕВЕСТА ВААЛА. – КН, 1900, № 3, с. 92. Ср. стих. Брюсова «Из ада изведенные». Ср. тж. стих. Ахматовой: «Звенела музыка в саду…» – совпадение стихотворного размера устанавливает параллель со стих. Лохвицкой.
   НА ДНЕ ОКЕАНА. – Образ утопленницы, вероятно, навеян драмой Гауптмана «Потонувший колокол», переведенной Бальмонтом, которая упоминается в его письме Лохвицкой. Ср. стих. Бальмонта «С морского дна» (БКС); «Чем выше образ твой был вознесен во мне…» (ТЛ), «Царица балтийских вод» (сб. «Северное сияние», 1931).
   «Моя печаль всегда со мной…» – С, 1902, № 13, с. 395.
   «О мы – несчастные…» – КН, 1899, № 12, с. 41.
   ЖИЗНЬ. – Автограф – ЗК-1, л. 22 об.
   ЧЕРНЫЙ АНГЕЛ. – СЦ, 1902, с. 114. Наброски. – ЗК-1, л. 163 об.–164. Ср. стих. Черубины де Габриак: «Замкнули дверь в мою обитель // Навек утраченным ключом // И Черный Ангел, мой хранитель, // Стоит с пылающим мечом».
   «Есть райские видения…» – ЖО, 1902, № 12, с. 181. Автограф – ЗК-1, л. 5.
   «Не ропщи на гнет твоей судьбы…» – Автограф – ЗК-1, л. 13 об.
   НА СМЕРТЬ ГРАНДЬЕ. – Автограф – ЗК-1, л. 30 об. Урбен Грандье (1590–1634) – католический священник, обвиненный в дьяволопоклонничестве и сожженный на костре. Образ Грандье, возможно, вызывает у Лохвицкой автобиографические ассоциации, поскольку и в ней современники хотели видеть «колдунью».
   «Мой ангел-утешитель…» – Автограф – ЗК-1, л. 29 об.–30. На л. 27 об. – дополнительная строфа:

     Восторгом небывалым
     Угасший дух подняв,
     Склони к стопам усталым
     Стебли цветущих трав.

   «В долине лилии цветут безгрешной красотой…» – КН, 1900, № 11, с. 96.
   «Вы ликуете шумной толпой…» – Наброски – ЗК-1, л. 34.
   «Взор твой безмолвен – и всюду мгла…» – Наброски – ЗК-1, л. 14 об.
   «Есть для тебя в душе моей…» – Автограф – ЗК-1, л. 41 об. – 42.
   «Рассеялся знойный угар…» – Автограф – ЗК-1, л. 39 об. Пометка: «30 марта».
   «Я люблю тебя ярче закатного неба огней…» – Автограф – ЗК-1, л. 14 об. Пометка: «22-го июня».
   «Не убивайте голубей…» – Автограф – ЗК-1, л. 19.
   «Я спала и томилась во сне…» – «Между алых и синих планет…» – Ср. стих. Бальмонта «Мирра»: «Перед тобой твоя лазурная планета // И алые вдали горят за дымной мглой…»
   «Грезит миром чудес…» – СЦ, 1901, с. 95.
   «Под окном моим цветы…» – С, 1902, № 26, с. 811.
   «Шмели в черемухе гудят…» – Ср. стих. Бунина «И цветы, и шмели, и трава, и колосья…» (1918)
   ПОСЛЕ ГРОЗЫ. – ЖО, 1902, № 33, с. 98. Автограф – ЗК-1, л. 135 об.
   ГОЛОСА ЗОВУЩИХ. – КН, 1900, № 5, с. 98. Автограф – ЗК-1, л. 22.
   SONNABBULA. – Автограф – ЗК-1, л. 35 об. Ср. стих. Брюсова «Бессонница».
   «Над белой, широкой пустыней…» – Автограф – ЗК-1, л. 23.
   СКАЗКИ И ЖИЗНЬ. – ЛПкН, 1902, № 2, с. 254, под загл. «Сказка и жизнь». Стихотворение написано восьмистопным хореем и, по-видимому, является звеном в цепи переклички с Бальмонтом (ср. его стих. «Страна неволи» (ГЗ), «Воля» (БКС.). Образ Сандрильоны-Золушки использован также в стихотворении Черубины де Габриак «Золушка», Ахматовой»– «И на ступеньки встретить…»).
   ЛЕСНОЙ СОН. – КН, 1900, № 7, с. 136. За основу взят бродячий сюжет сказки о принце, превращенном в чудовище. «Черных чар на нем печать…» – аллитерация на звук «ч» создает аллюзию с известной строчкой Бальмонта «Чуждый чарам черный челн» («Челн томленья», ВБ.)
   МЮРГИТ. – КН, 1900, № 10. Жако – в средневековой французской литературе почти нарицательное наименование крестьянина, деревенщины. Персонаж по имени Жако присутствует в драме In nomine Domini (т. 3 наст. изд.) Тем же размером, что «Мюргит», хотя и в другом строфическом оформлении написано стихотворение Тэффи «Монахиня» (сб. «Семь огней», 1912): «Вчера сожгли мою сестру, // Безумную Мари…» Впоследствии под псевдонимом «Мюргит» печаталась другая сестра Лохвицкой – Варвара Александровна. Не исключено влияние образа Мюргит на булгаковскую Маргариту.
   ВЛАСТЕЛИН. – СЦ, 1902, с. 114. Последнее из стихотворений, тематически связанных с драмой «Бессмертная любовь». См. прим. к стих. «Прощание королевы». Возможно, одним из источников послужил средневековый роман «Фламенка» (на который опирался также
   Блок в создании драмы «Роза и Крест».) «От властных чар твоих бледна…» – Ср. тж. главную сюжетную линию, связанную с магом Сильвио и его приемной дочерью Морэллой в драме «Вандэлин». «Их кудри – цвета спелой ржи…» – портретный признак, указывающий на Бальмонта. «Бессмертная любовь» – Ср. стих. Бальмонта «Среди камней» (ГЗ): «Но на крутом внезапном склоне // Среди камней, я понял вновь, // Что дышит жизнь в немом затоне, // Что есть бессмертная любовь». Ср. его же стих. «Газель» (сб. «Светослужение»: «Страстная меж страстных в таинствах пленений / Ты моя одна – бессмертная любовь!»).
//-- СКАЗКА О ПРИНЦЕ ИЗМАИЛЕ, ЦАРЕВНЕ СВЕТЛАНЕ И ДЖЕМАЛИ ПРЕКРАСНОЙ --//
   Впервые опубликована в альманахе участников «Пятниц» К.К. Случевского «Денница» (СПб., 1900). См. упоминание о ней в письме Бальмонта (в этом томе).
   «Сказка…» – одно из произведений Лохвицкой, написанных в стилистике русского фольклора, хотя по духу весьма далекое от русского народного творчества. «Сказка…», несомненно, имеет автобиографический смысл. «Джемали» (вариант «Джамиле») – одно из имен лирической героини Лохвицкой (ср. стих. «Колышутся водные дали…» – т. 1 наст. изд). Измаилом звали четвертого сына поэтессы. Впоследствии Бальмонт назвал Светланой свою дочь от связи с Дагмар Шаховской.
   «Вас? Люблю, пожалуй, но… не очень; // Так… чуть-чуть…» – Ср. диалог Елены и Юноши в драме Бальмонта «Три расцвета»: ЕЛЕНА. …Я все люблю.
   ЮНОША. А меня?..
   ЕЛЕНА (шутливо). Немножко. Так, чуточку.

   «Я люблю вас, принц, как любят розы…» – ср. стих. «Я люблю тебя, как море любит солнечный восход…».
   «Глубоко, под синими волнами // На песке лежит твоя Светлана…» – ср. стих. «На дне океана», ср. тж. стих. Бальмонта «Не вернувшийся» (ПВ).
//-- БЕССМЕРТНАЯ ЛЮБОВЬ (ДРАМА) --//
   Драма была издана также отдельным изданием (Лохвицкая М.А. Бессмертная любовь. СПб., 1900). Автограф не сохранился. Отдельные наброски есть в рабочей тетради ЗК-1 (например, последний монолог Агнесы – «Довольно мук…» – л. 166).
   «Бессмертная любовь» – пожалуй, самая выношенная и выстраданная из всех подобных произведений Лохвицкой. Ее предвестия появляются еще в начале 90-х гг. – ср. такие стихотворения, как «Прощание королевы», «Покинутая», «Серафимы»; поэмы «Праздник забвения», «Он и она» («Два слова»). В них уже прослеживаются элементы сюжета будущего большого произведения.
   Соотношение образов и прообразов во многом повторяет то, которое было в более ранних драмах, особенно в «Вандэлине». Агнеса – автобиографический образ. Эдгар – нечто среднее между Гиацинтом и Вандэлином – «парадная сторона» натуры Бальмонта (имя Эдгар особенно красноречиво и вызывает ассоциации с Эдгаром По, которого переводил поэт). Роберт – так же сложен, как и Сильвио в «Вандэлине». Ситуационно это Е.Э. Жибер, по натуре – Бальмонт «Горящих зданий», и вновь подразумевается в нем кто-то еще, кто неизвестен.
   Неизвестно, имеют ли отдельные прототипы сестры героини – Фаустина и Клара. Их имена говорят сами за себя: Клара – «светлая», Фаустина – по этимологии «счастливая», но здесь это, прежде всего, женский род от имени Фауст. По-видимому, это грани собственной натуры поэтессы. Но все же себя Лохвицкая в большей степени ассоциирует с Агнесой. Агнеса не праведница и не злодейка, а жертва, «агница», искупающая грех страданием. Не исключено, что Лохвицкой известно и житие св. Агнес, в котором говорится, что она осталась невинной, будучи помещена в блудилище.
   Какая роковая ошибка самой поэтессы может быть сопоставима с легкомысленным согласием героини выпить «напиток забвения» – неизвестно; вероятно, автобиографизм выдерживается далеко не во всем. Среди корреспондентов Лохвицкой нет никого, кто был бы известен занятиями оккультизмом, сама она, конечно, основательно штудировала книги Леви и пр., но едва ли что-то практиковала. Тем не менее можно предположить, что объектом оккультных игр она все же оказалась. Неслучайно Бальмонт столь тесно общался с Брюсовым, ставившим магические эксперименты над собой и друзьями. Так, вызывание Елены Греческой, описанное Брюсовым в «Огненном ангеле», находит параллель в стих. Бальмонта «К Елене».
   «Сестра, вели им спеть из гримуара…» – Гримуар (фр. grimoire) – книга, описывающая магические процедуры, заклинания для вызова духов или содержащая какие-то колдовские рецепты.
   «Ты хочешь власти? Будет власть…» – Опубликовано отдельно – СЦ, 1901, с. 94–95 – под названием «Завет дьявола».
   «На бале сатаны…» – Ср. название главы в «Мастере и Маргарите» Булгакова: «Великий бал у сатаны».
   «Мы говорим на разных языках…» – Ср. стих. Бальмонта «На разных языках» (БКС), начинающееся с той же строки.
   «Но это – злые чары…» – Ср. название сборника Бальмонта: «Злые чары» (1906).
   «Свет // Неугасимый, незакатный, вечный…» – Ср. название стих. Бунина «Свет незакатный», тематически перекликающееся с рассказом «Легкое дыхание».
   «Вас навестить приду я. До свиданья» – Многозначительное «до свиданья» неоднократно повторяется в стихотворной перекличке Лохвицкой и Бальмонта. Ср. его стих. «Я сбросил ее с высоты…» (ГЗ): «Ты больше не будешь врагом… // Так помни, мой друг: Д о с в и д а н ь я!» Ср. у Лохвицкой в стих. «Сон» (в 3-м т. наст. изд.): «Чей-то голос, женский и визгливый, // Говорит кому-то: “До свиданья”».
//-- СТИХОТВОРЕНИЯ 1899–1902 гг., НЕ ПУБЛИКОВАВШИЕСЯ ПРИ ЖИЗНИ, И НАБРОСКИ ИЗ РАБОЧИХ ТЕТРАДЕЙ --//
   «Жизнь есть – раннее вставание…» Лохвицкая М.А. Стихотворения. СПб., 1997. С. 60, по автографу РНБ, собр. П.Л. Вакселя, № 2550.
   «Михаил мой – бравый воин…» – Автограф – ЗК-1, л. 18.
   «Запах листьев осенний…» – Автограф – ЗК-1, л. 15 об.
   «Вдвоем враги – теперь друзья…» – Автограф – ЗК-1, л. 42 об.
   «Могучий зверь не умер, он уснул…» – Автограф – ЗК-1, л. 44 об.
   «Длинь – динь – день!…» – Автограф – ЗК-1, л. 45.
   СИНИЙ ДЬЯВОЛ. – Автограф – ЗК-1, л. 157 об. – 158, 169–170. Тематически и метрически стихотворение примыкает к стих. «Сказки и жизнь».
   «Окопан замок Маррекул…» – Название замка, вероятно, выдумано по ассоциации с Меррекюлем – дачной местностью на берегу Финского залива, где в начале 1900-х гг. нередко отдыхал Бальмонт.
   Жиль де Ре – историческая личность XV в., маршал Франции, алхимик и чернокнижник, оставивший о себе память во французском фольклоре и ставший прообразом Синей бороды в сказке Шарля Перро. По преданию, Жиль де Ре был рыжий, в фольклоре его борода стала синей в знак сговора с дьяволом (отсюда название стихотворения). У Лохвицкой «рыжий граф» – несомненно, намек на Бальмонта.

   «Под мерный ритм стихов…» – Автограф – ЗК-1, л. 159 об. Вариант 2-й строфы:

     Закрой глаза, молчи:
     Две рифмы бьются в споре.
     Как солнце горячи
     И взбешены, как море.

   «Веют сны по маковым полям…» – Автограф – ЗК-1, л. 167 об.
//-- ПРОЗАИЧЕСКИЕ НАБРОСКИ --//
   В последней по времени рабочей тетради Лохвицкой есть два наброска, явно относящихся к художественному творчеству (в тетрадях присутствуют и бытовые записи), однако ни с одним из законченных произведений они не соотносятся, хотя перекликаются с ними тематически. Трудно сказать, намечала ли поэтесса сюжет для будущих стихотворений или драматических произведений, или собиралась попробовать себя в прозе, тем не менее наброски представляются довольно интересными, несмотря на свой фрагментарный характер.

   «Нестерпимая головная боль…» – ЗК-1, л. 161.
   «…Сегодня казнь мужа…» – ср. стих. «Муж привязан к дубу могучему…» в 1-м т. наст. изд.
   «Слышится марш и проходят полки…» – ср. стих. «Марш» в 1-м т. наст. изд.
   «От одной моей умершей подруги…» – ЗК-1, л. 179 об. В отрывке примечательно то, что характеристики героини очень близки к тем, какие мемуаристы давали самой поэтессе.
   В той же тетради есть пометки: «кошмар 28 июля 1901 г.» и «кошмар 30 июля (лихорадка)» (л. 169 об.) и зарисовки кошмарных видений. По-видимому, многое в творчестве Лохвицкой действительно почерпнуто из снов.
//-- ПИСЬМА --//
//-- 1899–1902 гг --//

Переписка М.А. Лохвицкой с А.А. Коринфским (продолжение)

   XXI. «Вы меня оскорбили страшно и незаслуженно, назвав мое стихотворение бальмонтистским…» – Письмо свидетельствует об изменении отношения Лохвицкой к Бальмонту, хотя и не открывает всей правды об их отношениях. Тем не менее негодование поэтессы по поводу «обвинений» в подражании Бальмонту не беспочвенно: четырехстопный хорей с мужскими окончаниями, о котором она говорит, действительно был введен в моду ею, равно как и четырехстопный ямб с цезурным наращением, которым часто писал Бальмонт (ср. «Хочу» – БКС) – впервые он появился у Лохвицкой в стихотворении 1894 г. «Титания» (см. т. 1 наст. изд.). Но поэтесса умалчивает о том, что эти размеры стали условным знаком ее стихотворной переклички с Бальмонтом – своего рода неявным посвящением.
   «Его все упрекали за явное подражание МНЕ и ПОТОМУ-ТО он и посвятил его Вашей покорной слуге…» Причина, по которой Бальмонт посвятил Лохвицкой указанное стихотворение, несомненно, иная: это был прямой ответ на написанное ею ранее стихотворение «В час, когда слетают сны…» (см. т. 1 наст. изд.).
   «Буду ждать Вас, чтобы ехать к Чюминой…» – Об О.М. Чюминой см. ниже.
   XXIII. «К.Д. Бальмонт, оказывается, улетел в Москву, – где читает лекции о Кальдероне…» Кальдерон де ла Барка, Педро (1600–1681) – испанский драматург, которого много переводил Бальмонт. Серьезный интерес Бальмонта к испанской литературе зародился как раз в период его увлечения 480
   Лохвицкой – не исключено, что внешность поэтессы, напоминающей испанку (ср. в этом томе письмо IV Т.Л. Щепкиной-Куперник), стимулировала этот интерес. В посвященном Лохвицкой стихотворном цикле (сб. «Будем как солнце») некоторые стихотворения обращены к роковой испанке (ср. «Я был желанен ей. Она меня влекла, // Испанка стройная с горящими глазами» («Анита»).

Переписка М.А. Лохвицкой с Т.Л. Щепкиной-Куперник (продолжение)

   III. «…как и от лица Лидии Борисовны» – Яворской. О ней см. ниже.
   «Я здесь так часто вижу Ваши глаза и Ваш цвет лица…» – Южный колорит внешности Лохвицкой (на фотографиях в глаза не бросающийся) подчеркивали многие мемуаристы – ср. воспоминания В.И. Немировича-Данченко, сравнивавшего ее с «чудесным тропическим цветком» и вспоминавшего ее «смуглое, южное, золотистое» лицо.
   «…И вашего Мурильевского мальчика» – Имеется в виду сын Лохвицкой Измаил (1900–1924), обликом напоминавший младенцев с картин испанского художника Бартоломе Эстебана Мурильо (1618–1682).
   Письмо М.А. Лохвицкой печатается по автографу РГАЛИ, ф. 571, оп. 1, № 839.

Письма Л.Б. Яворской М.А. Лохвицкой

   Яворская (урожд. фон Гюббенет, по мужу Барятинская) Лидия Борисовна (1871–1921) – актриса.
   III. Это и следующее письмо относится к 1899 г. и посвящено вечеру, устроенному по случаю празднования 100-летия со дня рождения А.С. Пушкина.
   «Спасибо за присланные Ваши прелестные стихи…» – См. в этом томе «Памяти Пушкина».
   Письма Л.Б. Яворской печатаются по автографу РО ИРЛИ, ф. 486, № 67.

Письма О.Н. Чюминой М.А. Лохвицкой

   Чюмина Ольга Николаевна (1864–1909) – поэтесса, переводчица, участница «Пятниц» К.К. Случевского.
   «…Что не могу сегодня заехать к Вам для совершения набега на Сергиевскую» – что за «набег» имеется в виду, непонятно. Можно отметить только, что на Сергиевской улице жила мать Лохвицкой, Варвара Александровна.
   Письма О.Н. Чюминой печатаются по автографу РО ИРЛИ, ф. 486, № 65.

Письма В.Г. Врангеля М.А. Лохвицкой

   Врангель Василий Георгиевич (1862–1901) – композитор.
   Из писем Врангеля мы узнаем, что он написал оперу на сюжет драмы Лохвицкой «Вандэлин». Поставлена она не была, судьба рукописи композитора неизвестна.
   «Сейчас зашел Н.Н. Фигнер…» – Фигнер Николай Николаевич (1857–1918) – оперный певец (тенор). В расчете на него Врангель писал партии мага Сильвио в своей опере «Вандэлин»
   IV. «Морэлла – жена его…» – Фигнер Медея (1859–1952), певица меццо-сопрано, вторая жена Н.Н. Фигнера.
   «Альба – Фриде…» – Фриде Нина Александровна (1859–1942) – певица меццо-сопрано, контральто. 482
   «Принц Роз – Яковлев…» – Яковлев Леонид Георгиевич (1958–1919) – певец, баритон.
   «Железная Маска – Серебряков…» – Серебряков Константин Терентьевич (1852–1919) – певец, бас.
   Письма В.Г. Врангеля печатаются по автографу РО ИРЛИ, ф. 486, № 26.

Письмо М.Г. Савиной М.А. Лохвицкой

Савина Мария Гавриловна (1854–1915) – актриса. Переписка с Лохвицкой связана с попытками поэтессы поставить на сцене драму «Вандэлин».
Письмо М.Г. Савиной печатается по автографу РО ИРЛИ, ф. 486, № 52.

Переписка М.А. Лохвицкой с А.Н. Веселовским

   Веселовский Алексей Николаевич (1843–1918) – профессор-литературовед.
   Письмо М.А. Лохвицкой печатается по автографу РГАЛИ, ф. 80, оп. 1, № 142.
   Письмо А.Н. Веселовского – по автографу РО ИРЛИ, ф. 486, № 24.

Письмо М.А. Лохвицкой Е.П. Карпову

Карпов Евтихий Павлович (1857–1926) – драматург, в 1896–1900 г. – главный режиссер русской драматической труппы в Санкт-Петербурге. Письмо Лохвицкой связано с ее попытками поставить «Вандэлина».
Письмо М.А. Лохвицкой печатается по автографу РГАЛИ, ф. 770, оп. 1, № 200.

Письмо К.Д. Бальмонта М.А. Лохвицкой

   Единственное сохранившееся в архиве Лохвицкой письмо Бальмонта не только не проливает света на отношения двух поэтов, но долгое время вызывало даже вопрос: а существовал ли вообще их «нашумевший роман»? По стилю оно органично вписывается в ряд сугубо деловых писем редакционных работников. Однако было бы неверно воспринимать его как наиболее достоверное документальное свидетельство. Оно относится к периоду, когда отношения поэтов обострились почти до вражды, о чем свидетельствует их стихотворная перекличка. Стихи того же периода полны совсем другими чувствами.
   Письмо написано на небольшом куске картона, напоминающем библиотечную карточку, на нем стоит дата, но нет ни обращения, ни приветствия. Для формальной переписки это слишком невежливо, для дружеской – подчеркнуто небрежно и сухо.
   Из содержания письма понятно, что существовали и другие письма. Их местонахождение неизвестно. Отсутствие других писем в архиве Лохвицкой говорит о том, что они либо были уничтожены, либо почему-то оставлены родственниками в семейной части архива.
   Кроме того, письмо дает ключ к некоторым образам поэтической переклички двух поэтов. Не случайно, к примеру, упоминание «Сказки о принце Измаиле, царевне Светлане и Джемали Прекрасной» («Ваша поэма в “Деннице”…»). Источником многих поэтических образов у обоих поэтов стала и переведенная Бальмонтом пьеса Гауптмана «Потонувший колокол», о которой, по-видимому, Бальмонт и говорит.
   Гауптман Герхарт (1862–1946) – немецкий драматург.
   Письмо печатается по автографу РО ИРЛИ, ф. 486, № 14.

Переписка М.А. Лохвицкой с А.Е. Зариным

   Зарин Андрей Ефимович (1862–1929) – писатель, редактор журнала «Живописное обозрение».
   «На людей посмотреть и себя показать…» – Речь, очевидно, идет о поездке Лохвицкой в Швейцарию (в августе 1902 г.). О процедуре оформления заграничного паспорта – ЗК-1, л. 158 об. («Свидетельство от местной полиции о неимении препятствий выезда за границу (Становой пристав, в участок через дворника). Получив свидетельство, подать прошение губернатору от мужа. К прошению прилагается: а) свидетельство, б) паспорт и деньги»).
   Письма М.А. Лохвицкой печатаются по автографу РГАЛИ, ф. 208, оп. 1, № 180.
   Письма А.Е. Зарина – по автографу РО ИРЛИ, ф. 486, № 34.

Переписка М.А. Лохвицкой с И.А. Гриневской

   Гриневская Изабелла Аркадьевна (1864–1942) – поэтесса, драматург. Закончила Высшие женские курсы, владела многими европейскими языками. О пьесе Гриневской «Баб» одобрительно отозвался Л.Н. Толстой. Публикуемые воспоминания представляют собой «словарную статью» из объемного произведения, составленного в форме словаря, в котором мемуаристка вспоминает десятки людей, с которыми ей приходилось встречаться в жизни (среди них – Горький, Бальмонт, Случевский, Игорь-Северянин и др.). См. тж. воспоминания Гриневской о Лохвицкой в 3-м т. наст. изд.
   Письма М.А. Лохвицкой печатаются по автографу РГАЛИ, ф. 125, оп. 1, № 295.
   XI. «Слушать “Нерона”…» – «Нерон» – опера А. Рубинштейна.

Письма К.К. Случевского М.А. Лохвицкой

   Случевский Константин Константинович (1837–1904) – поэт. В 1890-е гг. продолжил традицию литературных собраний, заведенную Я.П. Полонским. На его «Пятницы» собирались писатели самых разных направлений, встречи проходили в непринужденной, дружеской атмосфере, хозяин умел всех примирить, с большим участием относился к начинающим литераторам, независимо от их убеждений и социального статуса. Судя по письмам, Лохвицкая пользовалась его особой симпатией.
   Письма печатаются по автографу РО ИРЛИ, ф. 486, № 55. Почерк читается с трудом, некоторые слова прочитываются предположительно.
   «Княгиня Барятинская…» – Л.Б. Яворская.
   «450 строк…» – Речь, по-видимому, идет о «Сказке о принце Измаиле, царевне Светлане и Джемали Прекрасной…»
   «Кутузову я написал…» – имеется в виду поэт А.А. Голенищев-Кутузов.
   «Завтра еду в “Уголок”…» – «Уголок» – дача-усадьба К.К. Случевского в Усть-Нарове.
   VII Вишняков – лицо не установленное, возможно, публицист Александр Григорьевич Вишняков (1936–1912).

Мария Александровна Лохвицкая Собрание сочинений в трех томах. Том 2

Стихотворения Том III 1897–1899

Новые песни

* * *

Мой замок

В саркофаге

Серафимы

Восточные облака

Пробужденный лебедь

Утро на море

Вечер в горах

В белую ночь

В наши дни

Настурции (песня без слов)

Нереида

Ангел ночи

Заклинание XIII в

Элегия

Памяти Пушкина

Желтый ирис

Вальс

Под ропот арфы златострунной

Гимн разлученным

Осенний закат

Цветы бессмертия

Под небом родины

Метель

Утренний сон

Заклинание

Сон-трава

Дурман

Легенды и фантазии

Святочная сказка

Родопис

Энис-эль-Джеллис

Шмель

В час полуденный

Саламандры

В лучах восточных звезд

* * *

Драматические поэмы

Она и он (два слова) Сценка из далекого прошлого

На пути к востоку (Драматическая поэма)

Вандэлин (весенняя сказка)

Том IV 1900–1902

I. Брачный венок

Брачный венок

II. На высоте

На высоте

Моя любовь

Молитва о гибнущих

III. Лилит

Лилит [5 - Лилит – богиня любви и смерти; по древнехалдейскому преданию, она была первой женой Адама, обольстившей его. (Прим. автора.)]

IV. Демоны виолончели

Виолончель

Невеста Ваала

На дне океана

V. Сказка

Сказка о принце Измаиле, царевне Светлане и Джемали Прекрасной

VI. Отзвуки жизни

Жизнь

Черный ангел

На смерть Грандье

Мученик наших дней

Серебряный сон

VII. Песни без слов

* * *

После грозы

VIII. Голоса

Голоса зовущих

Ангел скорби

Sonnambula

Два голоса

IX. Сказки и жизнь

Сказки и жизнь

Лесной сон (Сказка о звере)

Мюргит

Властелин

X. Бессмертная любовь [7 - Сохранено деление на циклы, принятое в прижизненном издании.]

Бессмертная любовь (Драма)

Мария Александровна Лохвицкая
Собрание сочинений в трех томах. Том 2

Стихотворения
Том III
1897–1899

Настурции
(песня без слов)

Она и он (два слова)
Сценка из далекого прошлого

На пути к востоку
(Драматическая поэма)

Том IV
1900–1902

Лесной сон
(Сказка о звере)

Бессмертная любовь
(Драма)

Акт IV
Картина 1-я

Письма
1899–1902 гг