   Римская сага
   Том III. В парфянском плену
   Игорь Евтишенков

   © Игорь Евтишенков, 2016
   © Сергей Борисович Гусев, дизайн обложки, 2016

   Корректор Ирина Юрьевна Бралкова

   ISBN 978-5-4474-5061-8
   Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

//-- *** --//

   ПОСВЯЩАЕТСЯ ЧИТАТЕЛЯМ

   Особая благодарность:
   Космыниной Марине Константиновне
   Гусеву Сергею Борисовичу
   Дэвиду Харрису

   www.theromansaga.com

Предисловие

   Идея этой книги основывается на реальных исторических событиях, а также ряде исследований Дэвида Харриса и Х. Дабса, которые установили, что в I веке до н.э. на территории провинции Гуаньсу был построен город Лицзянь, что соответствует китайскому названию Рима. Такое же название встречается в списке городов, датированном 5 г. н. э. Этот город, предположительно, построили римские легионеры, которые попали в Китай после поражения армии Красса в 53 г. до н. э.

   Также сведения о пленных легионерах содержатся у Плутарха в биографии Красса, где он пишет, что парфяне отправили их в город Маргиану или Мерв. Из Мерва те попали к хунну, которые проживали на территории современного Казахстана и Туркменистана. Там легионеры принимали участие в строительстве столицы хунну на реке Талас, в 15 км от современного города Джамбул. В 36 г. до н. э. этот город был разрушен китайским генералом Таном, и римляне оказались в плену в Китае.

   Упоминание об этих людях есть и в «Истории ранней Хань» китайского историка Баня. В 1989 г. профессор Гуань Ицюань с исторического факультета Института национальностей, г. Ланьчжоу, представил новые карты, на которые нанёс ещё четыре города, основанных жителями Лицзяня. Согласно его топонимическим исследованиям, город Лицзянь был впоследствии переименован в Цзелу, что означает – «пленники, захваченные при штурме города».

//-- *** --//
   После сокрушительного разгрома армии Марка Красса под Каррами легат Лаций Корнелий Сципион попадает в плен, из которого его друзья в Риме не могут ни выкупить, ни освободить. Его жизнь, как и жизнь его товарищей, превращается в сплошную муку, пока тех, кто выжил после развлечений парфян, не отправляют на север Парфии строить дворец местного правителя. По пути они попадают в засаду разбойников, которые собираются всех их убить. Однако опыт Лация спасает их в этой ситуации, за что местный сатрап обещает ему подумать об освобождении после завершения строительства. Пережив много трудностей, римляне, наконец, попадают в этот город, и Лаций проводит там несколько лет, возводя дворец и городские стены. Однако невольное участие в дворцовых интригах жены правителя и его сестры приводит к гибели его друзей. После этого опасность нависает над ним самим, и Лаций даже не подозревает, как судьба распорядится его жизнью на этот раз.

   Евтишенков И. Н./Римская сага. Часть III. В парфянском плену, 2015, 515 с.
   www.theromansaga.com

Трофеи и пленные

   Сурена сидел на стуле Красса и смотрел, как его воины сгоняют связанных римлян к подножию холма.
   – Силлак! – позвал он помощника.
   – Я здесь, визирь, – поспешил ответить тот.
   – Знаю, что здесь. Поедешь к нашему великому царю Ороду и отвезёшь ему этот подарок, – Сурена кивнул на лежавшие рядом голову и правую руку Красса. – Возьми с собой двух братьев. Что смотришь? – визирь был не в духе, и Силлак не спешил задавать вопросы, чтобы не выглядеть глупо. – Бери этих двух глупых баранов и сотню всадников. Понял? – он криво усмехнулся, и у Силлака отлегло от сердца.
   – Да, визирь, – со вздохом облегчения сказал он и поклонился. В это время к навесу приблизился всадник с перекинутым поперёк лошади телом римского офицера. За ним ехал вождь его племени – Абгар из Осроены.
   – Визирь, я поймал дикого зверя, который много стоит! – радостно выкрикнул воин и, соскочив с лошади, поклонился Сурене. Стоявшие вокруг придворные и воины переглянулись. Сурена кисло улыбнулся и кивнул помощнику, чтобы тот поговорил с ним.
   – Что ты хочешь? – спросил тот, подойдя к воину.
   – Я хочу продать моему вождю этого римлянина. Он дорого стоит. Я видел, как он сражается, – опуская пленного, он не удержался и завалился вместе с ним на землю.
   К кочевнику подошёл ещё один слуга и они все вместе оторвали от земли бесчувственное тело. Затем перехватили его под руки и подтащили визирю. Сурена посмотрел в перепачканное грязью и кровью лицо и усмехнулся.
   – Кажется, я знаю этого римлянина, – сказал он, повернувшись к Абгару. – Тебе не знакомо это лицо? – спросил он араба.
   – Это легат Лаций Корнелий, о, великий победитель Красса, – почтительно ответил Абгар и протянул ему шлем Лация. Когда он нашёл его на поле боя, то сразу приказал одному из своих воинов отвезти к визирю, чтобы получить хорошую награду. Пока тот пытался вытащить из-под лошади бесчувственное тело и забросить его на лошадь, Абгар заметил необычный длинный меч, который лежал рядом с телом. Он был чёрного цвета. Спешившись, арабский царь взял его в руки и с удивлением увидел, что на лезвии почти нет царапин и насечек. И это после боя с закованными в железо катафрактариями! Когда его кочевник всё-таки закинул плечи римлянина на лошадь, у того из руки выпал второй меч, больше похожий на длинный нож. Он тоже был чёрного цвета. Абгар подошёл к лошади и осмотрел пояс и плащ Лация. Его воин нахмурил брови, но ничего не сказал.
   – Бери золото себе! – хрипло ответил Абгар. – Мне не надо. Он снял плащ, потом срезал ремни нагрудника и шлема, дойдя до пояса. Ножны от меча он тоже отбросил в сторону, но три чёрных ножа без рукоятки оставил себе. Он долго смотрел на них, не понимая, зачем они нужны, и, в конце концов, решил, что легат использовал их для жертвоприношений. Засунув их за пазуху, он спрятал два меча под накидку на лошади и подождал, пока его воин привязывал пленного к своему коню.
   Теперь, стоя перед визирем, он не знал, вспомнит ли тот об этих мечах или нет. Сурена тем временем прекратил крутить шлем в руках, покачал головой и сказал:
   – Да, хороший шлем, но большой. Надо его оставить. Отнесите его под навес! – он кивнул слугам и только теперь обратил внимание на ждущего вознаграждения араба. Взяв один из кинжалов с камнями, он бросил его кочевнику. – Иди! И радуйся.
   – Но этого мало, – с обидой протянул тот, оценив быстрым взглядом камни. Абгар не успел вмешаться, чтобы остановить жадного соплеменника. Сурена удивлёно поднял брови и что-то сказал начальнику стражи.
   – Тебе мало кинжала из рук самого визиря? – спросил тот, с улыбкой медленно подходя к обиженному воину.
   – Нет, не мало, но этот римлянин стоит дороже. Эти камни не… – ответил тот и хотел ещё что-то добавить, но не успел. Начальник охраны резким движением вытащил меч и ударил бедолагу в живот. Тот охнул, согнулся пополам и с дикой тоской в глазах упал на бок, держась за рану.
   – Ты ещё тут, Силлак? – спросил Сурена, заметив, что начальник лучников с сочувствием смотрит на убитого воина. Силлак вздрогнул, сделал шаг в сторону, но потом всё-таки спросил:
   – Прости за настойчивость, но, может, мне надо передать нашему царю от тебя какие-то слова?
   – Хитрый лис. Учишься у Абгара? – усмехнулся Сурена. – Ты будешь хорошим придворным! Передай, что все наши победы мы совершаем во славу его имени и склоняем головы перед его величием! – Сурена поднял руки ладонями вверх и на мгновение замер. Силлак низко поклонился и стал пятиться назад. В это время прискакали катафрактарии Афрата. Они тащили на длинной верёвке тело ещё одного пленного.
   – Визирь, – почтительно обратился к Сурене один из них, судя по шлему и ремню, начальник сотни. – Мы схватили того римлянина, которого ты отпустил в Карры. Он убил тогда много наших воинов у реки. Но ты отпустил его. И ещё двадцать человек.
   – А-а, – протянул Сурена и покачал головой. – Помню. Как его звали? – он снова повернул голову к Абгару. Тот нахмурился и поджал губы.
   – Позволь мне взглянуть на него, повелитель, – попросил араб. Сурена кивнул. Абгар подошёл к телу и сразу же вернулся. – Это легат Варгонт. Невероятно сильный воин. Но он в простой одежде. Как обыкновенный легионер.
   – Да, да, помню, Красс наказал его, – самодовольно улыбнулся Сурена. – Римляне уважают дисциплину. Поэтому они так часто побеждают. Но не сегодня.
   – Как всесильно твоё знание. Воистину так! – согласился Абгар.
   – Скажи им, чтобы оставили здесь, – сказал Сурена слуге. Тот быстро засеменил к воинам Афрата и стал что-то им объяснять, кивая то на Варгонта, то на тело предыдущего незадачливого просителя, чья кровь широкой лужей растеклась вокруг рук, приближаясь к коленям. Сотник тупо посмотрел на чёрное пятно, которое уже стало покрываться тонким слоем мелкой пыли, и нахмурил брови. Когда слуга визиря замолчал, катафрактарий вздохнул и опустил голову на грудь. Ему вручили всё тот же кинжал, и он предпочёл остаться в живых, хотя его лицо выражало явное недовольство.
   – Да буден славен Сурена, победитель римлян, – с трудом выдавил из себя катафрактарий и наклонил плечи вперёд. Это должно было означать поклон. Остальные всадники поклонились гораздо ниже и поспешили быстрее уйти.
   – Абгар, сегодня вечером жду тебя здесь. Гарема нет, поэтому веселиться не с кем. Кое-что надо обсудить. Завтра же утром собирай всех своих людей. Времени на ловлю римских скорпионов нет. Сами придут, когда пить захочется. Нам ещё надо взять Карры, – Сурена, кажется, начал постепенно смиряться с потерей Красса, а вместе с ним и мирного договора с Римом. На его лице впервые появилась улыбка. – Сафар! – позвал он слугу. – Скачи к Афрату, Табибу и Хазрату, скажи, чтобы пришли после заката!
   – Да, господин, – низко поклонился маленький худенький слуга и сразу побежал к лошади.
   – Сохр! – окликнул визирь другого слугу. – Скачи к Кхабжу. Пусть везёт гарем в Карры. Там и повеселимся от души.
   Раздав все приказания, он лёг на шкуру и попытался закрыть глаза. Но расслабиться не получилось. Сурена хотел немного отдохнуть, не думая о прошлом и будущем, но глаза упрямо не закрывались. Перед ними снова и снова проплывали события последних дней, так и не дав ему заснуть до самого утра.

Недолгая осада города Карры

   Капоний Метелл приказал закрыть ворота, но жители города Карры стали возмущаться.
   – Мы здесь давно живём, – кричали они, – а ты – всего год!
   – Если Сурена придёт, то он нас всех убьёт. Лучше сдаться ему на милость, – слышалось со всех сторон.
   – Милости никому не будет, – пытался возразить комендант.
   – Мы не хотим воевать с Суреной!
   – Уходите из города и оставьте нас! Мы торгуем, а не воюем!
   Он вытер лоб и поправил шлем. А ведь ещё утром ничто не предвещало беды! Всё было спокойно до тех пор, пока в северные ворота не влетел на парфянской лошади центурион Марк Октавий, которому чудом удалось спастись в битве под Синнаками. Новость о смерти Красса и разгроме римлян мгновенно облетела Карры, и теперь город гудел, как растревоженный улей.
   – Выставить усиленные караулы! – приказал Капоний Метелл и ушёл на стену. Парфяне могли появиться в любой момент. Римляне ждали почти до самого вечера. Все нервничали. И только когда солнце коснулось горизонта своим диском, на дороге показались первые парфянские всадники. Подъехав к запертым воротам, они развернулись и поскакали обратно.
   – Что будем делать, комендант? – спрашивали его центурионы.
   – Защищаться, – нахмурившись, ответил тот.
   – Но они могут осадить город, и тогда мы умрём через неделю. Воды нет, да и еды – тоже.
   – Не смогут, – отвечал Капоний Метелл. – У них много пленных. Им надо возвращаться к себе.
   Однако простые воины не были такими проницательными и осторожными, как он, поэтому они думали по-другому.
   – Либо уходить надо ночью, либо сдаваться, – говорили они.
   – Куда уходить?
   – К Евфрату, как Кассий Лонгин.
   – Не дойдём. Догонят.
   – Да, это точно.
   – Сколько их?
   – Да тысяч десять было. Но какая разница. Люди в городе против нас. В любой момент могут ворота открыть.
   – Могут…
   Римляне качали головами, но никаких действий пока не предпринимали. Ночь прошла спокойно. А когда наступило утро, их ждал у ворот всего один человек.
   – Комендант, там стоит тот грек, который был с Крассом, – влетел в палатку начальник смены.
   – Какой грек? Купец?! – подскочил Капоний.
   – Наверное.
   – Сейчас, иду, – он быстро застегнул ремень, проверил меч и надел шлем. Быстро поднявшись на стену, Капоний действительно увидел внизу Андромаха. Тот сидел рядом с лошадью и постоянно поправлял на голове повязку, которая прикрывала голову от палящего солнца.
   – Вон он! – показал караульный.
   – Что тебе надо, сын гиены?! – крикнул Капоний. Андромах медленно поднял голову, приложил ладонь ко лбу и прищурился.
   – Комендант? – сиплым голосом спросил он.
   – Да!
   – У меня есть предложение, – кратко сказал грек.
   – Римляне не слушают никаких предложений от врагов и предателей! – всё так же яростно прокричал Капоний.
   – Да, да, я знаю, – отмахнулся рукой Андромах, как будто слова Капония были для него назойливой мухой. – Но ты всё-таки послушай! Может, кто-нибудь поумней тебя там, рядом, тебе посоветует, – он был неожиданно смел и спокоен. Капоний видел, что на стенах уже собралось много горожан, которые хорошо знали этого купца, и это ему не нравилось. Андромах вытер лоб и продолжил: – Я здесь один. Пока один. Потому что я не хочу смерти моих друзей. Я не хочу, чтобы этот город, в котором я прожил столько лет, разрушили из-за глупости, – он снова поправил сползающую повязку. – Сурена предложил мне стать вместо тебя комендантом города, – от этих слов Капоний чуть не рванулся вниз, чтобы убить его на месте, но вовремя сдержался. – Есть два пути, Капоний. Первый, ты уходишь со своими легионерами куда хочешь, и люди продолжают жить, как раньше. И второй – вас убьют, город разграбят, а всех жителей продадут в рабство. Так что, выбирай, – закончил грек и замолчал. Все горожане слышали эти слова, и на стенах на какое-то время воцарилась мёртвая тишина. Андромах улыбнулся.
   – Римляне не сдаются! – крикнул Капоний Метелл, но в этот момент кто-то потянул его за локоть назад.
   – Комендант, – это был начальник утренней смены, – люди в городе вышли на улицы. Идут открывать ворота. Так что, может, нам принять предложение этого грека?
   – Ты что, уже забыл, что произошло с Крассом?! – заорал Капоний. – Он тоже послушался этих сладких речей, и его сразу убили.
   – Но у Красса было шесть легионов, почти тридцать тысяч человек, а у нас всего одна когорта и обоз. Это пятьсот человек. Что мы сможем сделать? Помощи будет ждать неоткуда. Красса больше нет, – офицер замолчал. Капоний понимал его, но он был старый воин и прекрасно знал, что спокойно уйти из города им не дадут.
   – Прости, Фабриций, – он положил руку на плечо начальнику стражи. – Уходить надо было раньше. С Гаем Кассием. Я отказался. Теперь остаётся только подороже продать свою жизнь. Я не могу сдаться. Поэтому приказываю: держать оборону до последнего гастата, – он посмотрел в глаза центуриону и понял, что тот не нарушит приказ.
   – Хорошо, – наконец, ответил центурион. – Я передам приказ остальным, – он опустил голову и быстрым шагом направился вниз по лестнице.
   Андромах, так и не получив ответа от римлян, вернулся к Сурене. Тот печально покачал головой и сказал:
   – Подождём до полудня. Они сами откроют ворота.
   Обстановка в городе тем временем накалялась. Дойдя до северных ворот, толпа взбунтовавшихся горожан стала закидывать стражников камнями. То же самое через какое-то время стало происходить и у других ворот.
   – Мы не сможем сражаться на стенах и у ворот, – доложил ему начальник очередной смены.
   – Что ты предлагаешь? Сдаться? Как галлам? Бренна [1 - Галлы напали на римлян 16 июля 390 года до н. э. и наголову разбили римскую армию. После семимесячной осады Рима они предложили римлянам заплатить выкуп в тысячу фунтов золота в обмен на мир. Римляне согласились, принесли весы и стали взвешивать золото. Один предмет, по мнению римлян, весил на весах меньше, чем должен был. Они возмутились, заявив, что галлы используют неправильные весы. Тогда Бренна, вождь галлов, холодным голосом произнёс: «Горе побеждённым!» и бросил свой меч на весы, чтобы показать римлянам, сколько золота они ещё должны добавить, чтобы выровнять чаши.] сказал: «Горе побеждённым». Откупаться нечем. Нас убьют, как жертвенных баранов. Будем защищаться.
   – Комендант! – к ним подскакал всадник. – Северные ворота открыты! Скоро парфяне будут здесь!
   – Немедленно отходить к западным воротам. Все в лагерь! – приказал Капоний и сам вскочил на коня. С этого момента начался ад. Парфяне ворвались в город и стали убивать всех, кто им попадался. В основном это были обезумевшие от ужаса мирные жители. К вечеру всё было кончено.

Расправа

   Город грабили два дня. К середине третьего почти всё, что можно было вывезти на лошадях и верблюдах, было вывезено, а большая часть населения убита. После обильной добычи в виде пленных римлян, парфяне не горели желанием возиться с жителями города, которые стоили на рынке рабов намного меньше, чем крепкие легионеры. А ремесленников в этом торговом городе было мало.
   Андромах бегал по улицам вместе с двумя помощниками, стараясь найти Зульфию. Но её нигде не было. Он плакал и кричал, но это не помогало. Зульфия как сквозь землю провалилась. Внезапно страшная догадка осенила его расстроенный рассудок, и он кинулся к амбару. Откинув настил и спустившись вниз, он увидел, что кувшин пуст и мешочки с золотыми монетами пропали.
   – А-а! – застонал он ещё сильнее от мысли, что потерял не только любовницу и служанку, но ещё и деньги. – Быстрее! – он схватил двух новых слуг за руки. – Быстрее в лагерь парфян! Она может быть там. Она точно там! Они её схватили. Бегите! – и сам заковылял в сторону восточных ворот, куда парфяне сгоняли немногочисленных пленных. Но Зульфии там не было.
   – Сурена уходит! – крикнул запыхавшемуся купцу один из слуг визиря, посланный за ним. – Тебе приказано немедленно прийти к нему.
   Когда Андромах добрался до навеса, под которым сидел парфянский визирь, он с трудом передвигал ноги.
   – Благодарю тебя… – смог выдавить он из себя и рухнул на колени.
   – Мы уходим в Ашшур, – сказал Сурена, – а этот город оставляем тебе. Я держу своё слово.
   – Благодарю тебя, – повторил Андромах и покачал головой, стараясь проглотить слюну. Сурена сделал знак, чтобы ему дали воду. Грек с жадностью сделал несколько глотков, но подавился и закашлялся, стараясь прикрыть рукавом рот. Визирь презрительно скривил губы.
   – Никогда не торопись пить воду. Водой надо наслаждаться! – нравоучительно произнёс он. – Теперь этот город принадлежит царю Ороду. Ты должен будешь платить десять талантов золота и двадцать серебра [2 - 1 талант серебра – около 26—28 кг.] в год. Для такого купца, как ты, это немного. Позаботься о том, чтобы здесь как можно быстрее поселились другие люди.
   – Я сделаю всё. Благодарю тебя, великий Сурена, пролепетал Андромах. – Я уже послал людей в Ихны, Зевгму и Наттинах.
   – Быстрый ты, однако. Не хочешь взять себе кого-нибудь в помощники? – с коварным прищуром спросил он, кивнув в сторону римлян, которых в этот момент проводили мимо. – Вон, даже комендант остался жив. Нужен тебе? Будет воду носить, лошадей чистить, – Сурена громко расхохотался, и вместе с ним захихикали стоявшие вокруг приближённые.
   – Это слишком большой дар для такого маленького человека, как я, – с жалкой улыбкой попытался отказаться Андромах. – Я благодарю тебя за твою милость, визирь.
   – Эй, Сатх, – позвал Сурена слугу. – Веди сюда этого павлина! – он ткнул рукой в сторону Капония, который был весь в кровоподтёках и синяках, оборванной тунике и покрыт пылью.
   – Нет, нет. Ты меня не так понял, – засуетился Андромах. – Я, я, не… не то хотел сказать.
   – Что? – удивился Сурена. – Тебе, что, не нужен такой раб?
   – Такой раб никогда не будет работать хорошо, – осмелев, ответил Андромах.
   – Тогда его надо убить! – расхохотался Сурена.
   – Нет, он мне вообще не нужен. Благодарю тебя, визирь, – снова взмолился Андромах, однако тот его не услышал. И несчастный купец понял, что совершил ошибку. Однако было уже поздно.
   – Значит, ты отказываешься от моего подарка? – со скрытой угрозой в голосе спросил визирь.
   – Нет, не отказываюсь, – опомнился он, поняв, что лучше избавиться от этого римлянина в будущем без свидетелей, чем нажить себе неприятностей сейчас.
   – Отказываешься, я же вижу, – покачал головой Сурена.
   – Нет, не отказываюсь, но лучше убить такого раба, чем кормить зря, – опять, не подумав, сказал Андромах и сразу же поплатился за это.
   – Ну, так вот и убей! – в глазах у Сурены загорелись огоньки радости в предвкушения забавы. Он сделал знак слуге.
   – Я… я… не воин, – пролепетал ломающимся голосом грек, а слуга тем временем достал кинжал и вложил в его дрожащую руку. Перепуганный грек поднял клинок перед глазами, и на его лице застыл ужас. Капоний Метелл стоял в двух шагах со связанными руками и тупо смотрел в пустоту одним глазом. Второго видно не было – он скрылся под разрубленной бровью, которая нависла над щекой и прилипла к ней вместе с запёкшейся кровью.
   – Давай дадим меч этому римлянину! Может, он захочет убить такого малодушного хозяина, как ты, и стать свободным? – зло усмехнулся визирь и кивнул воину, который стоял рядом с Капонием Метеллом. Тот молча вложил меч в связанные руки коменданта и сделал два шага назад. Андромах взвизгнул, увидев оружие в руках своего врага, и отскочил в сторону. Слуги визиря со смехом схватили его под руки и вернули назад.
   – Нет, нет, не надо, о, великий Сурена! – завизжал диким голосом грек. Все вокруг рассмеялись. Визирь поморщился.
   – Ну, что, теперь ты сможешь убить своего раба? – спросил он.
   – Да, да! – выдавил из себя Андромах. Капоний Метелл поднял голову и плюнул в сторону Сурены. Потом бросил меч под ноги и ещё раз плюнул. Теперь уже на меч.
   – Ну? – визирь поднял брови вверх и протянул руку вперёд. Лёгким движением пальцев он показал Андромаху, что тот может приступать к делу. Одержимый ужасом и животным страхом тот с неожиданной для его тучного тела прытью кинулся вперёд и стал тыкать мечом в грудь и живот римлянина. Удары были неточными и неглубокими и только причиняли боль Капонию, который продолжал стоять, истекая кровью. Сурена брезгливо поморщился. Андромах нанёс римлянину не меньше двадцати ударов и устал. Он остановился и опустил руки, задыхаясь от напряжения. В глазах у него потемнело, и всё вокруг поплыло. Ему чудом удалось устоять на ногах и не упасть. Комендант города продолжал стоять, с ненавистью и презрением глядя на него единственным глазом. Андромах услышал, как Сурена что-то сказал стражнику, который был у него за спиной. Ему показалось, что это был приказ убить его. В воздухе раздался резкий свист меча, и он отчаянно заморгал глазами, не понимая, что происходит. Лицо римлянина, которое находилось на расстоянии вытянутой руки от него, медленно изменилось: глаз дёрнулся и застыл, как каменный, губы опали вниз, голова плавно завалилась набок, упала ухом на плечо, а оттуда – прямо в пыль. Андромах стоял так близко, что кровь из шеи хлынула ему прямо в лицо. Он сначала даже подумал, что это была его кровь – горячая и до тошноты липкая. Но когда на него упало обезглавленное тело Капония, Андромах вдруг пришёл в себя и заорал нечеловеческим голосом:
   – А-а-а!!!
   – Хорошо кричит! Если доживёт до утра, выкрутится, – Сурена расхохотался. Страх грека был настоящим, и это было приятно. Один из воинов взял голову коменданта города за волосы и поднял над землёй, вопросительно глядя на визиря.
   – Вот, купец, – сказал Сурена, – смотри, что значит воевать, а не торговать. Оставь голову ему, – сказал он воину. – Пусть насадит на кол и поставит у ворот. Чтобы все остальные помнили, что стало с римлянами. Через два лунных месяца сюда придёт тысяча всадников. Они будут охранять город. Жди их и учись торговать пеплом! – закончил визирь.
   К вечеру парфян уже не было. Андромах в одной рубашке лежал на глиняной лавке, поливая своё тело тёплой водой из корыта для верблюдов. Это было всё, что у него осталось в этом городе. Он никак не мог смириться с потерей золота, но теперь у него была власть. И Андромах уже знал, как воспользоваться ею, чтобы вернуть всё, что потерял.

Сатрап Ород на пути в Армению

   Парфянский сатрап Ород спешил доехать до границ Армении как можно быстрее. В дороге он радовался молодости, задору и храбрости своего старшего сына, Пакора, который везде хотел быть первым, пусть, порой, это и выглядело смешно и безрассудно. Зато он не сидел месяцами в городах и не слушал глупые рассказы мудрецов и стариков о былом величии уже давно исчезнувших народов. Пакор сам хотел добиться такого же величия.
   – Кажется, впереди армяне, – сообщил начальник дозора, высланного вперёд к реке ещё утром. Он был весь в пыли, но выглядел бодрым. Ород одобрительно кивнул головой.
   – Где? – коротко спросил он.
   – На той стороне. Но ещё далеко. Едут по дороге. Очень медленно. Мы увидели их с нашего берега. У нас тут выше.
   – Молодец, – похвалил его царь, продолжая есть вкусное, только что снятое с огня мясо.
   – Отец, позволь мне напасть на них! – с жаром выпалил Пакор.
   – На кого? – с улыбкой спросил Ород, который давно перенял у Сурены манеру задавать вопросы, чтобы поставить собеседника в тупик перед собственной глупостью. Хотя, если бы его сейчас спросили, откуда у него такая привычка, он, не задумываясь, ответил бы, что она досталась ему по наследству от отца.
   – На армян. На предателей! – с жаром ответил Пакор.
   – Так на армян или на предателей? – опять спросил Ород.
   – Как это? – опешил Пакор. – Разве армяне не предатели? – он явно был ошарашен своим открытием, к которому его подтолкнул отец.
   – Не все армяне предатели, сын мой, – прожевав вкусный кусок бедра с жиром, заключил царь. – Как и не все парфяне – друзья. Помни об этом.
   – Отец, я тебя не понимаю. Тогда давай накажем тех армян, которые нас предали, – не сдавался он.
   – Давай, – с улыбкой согласился Ород. – Только сначала скажи мне, где они.
   – Как где? – снова был обескуражен Пакор. – За рекой.
   – Ты уверен?
   – Да, отец. А где же им быть? – для него всё было ясно.
   – Ты сейчас находишься на их земле. Так?
   – Так, – согласился Пакор, не понимая, куда тот клонит.
   – Они знают эти горы и дороги лучше тебя. Так?
   – Так, – опять согласился сын.
   – Как ты думаешь, если бы ты был на их месте и хотел напасть на нас, стал бы ты открыто двигаться вдоль небольшой равнины, да ещё так, чтобы тебя было видно со всех сторон даже муравьям?
   – Хм, – Пакор был озадачен. – Наверное, нет. Я бы напал сверху, с горы или из засады.
   – Молодец. Тогда здесь уже стоял бы Рахмет, которого ты послал в горы. Он первым бы увидел врага. Правильно?
   – Правильно, – согласился Пакор.
   – А Рахмета нет, и вряд ли он скоро появится, – Ород вытер руки о край халата и взял чашу с водой из рук слуги.
   – Тогда, получается, мы не собираемся воевать с Артавазом?.. – нахмурил густые брови Пакор, и царь заметил, как поразительно он в этот момент был похож на свою мать, красавицу Лаодику.
   – А кто тебе сказал, что мы собираемся с ним воевать? – с наигранным удивлением, как будто сам слышал это в первый раз, спросил он.
   – Ты! – мгновенно ответил сын. – Ты же сам говорил, что Артаваз заслуживает наказания за то, что хочет заключить мир с римлянами.
   – Да, но это не означает, что мы идём с ним воевать, – уклончиво ответил царь.
   – А что же ещё это означает? – не унимался Пакор. – Если мы берём десять тысяч человек и мчимся на север, то зачем, скажи?!
   – Ну, допустим, – Ород поднял глаза на сына и, предвкушая его эмоции, сделал большой глоток воды, – мы спешили сюда, чтобы провести вместе время на охоте, а потом на пиру, – он хитро улыбнулся и сделал паузу. – Может быть, царь Артаваз только подумал о том, чтобы заключить мир с римлянами, но ничего не сделал… а потом передумал и захотел заключить мир с Парфией. Такое может быть?
   – Может. Но тогда его надо предупредить, чтобы он больше никогда не смотрел в сторону Рима.
   – Царь Артаваз не глупый человек, и он сам предложил мне отдать за тебя свою юную дочь Таланик. Чтобы скрепить узы братства между нашими народами и больше не смотреть в сторону Рима, как ты сейчас сказал.
   – Отец, ты шутишь? – с недоверием спросил Пакор.
   – Нет. А разве ты не понимаешь, что другого быть не может?
   – Нет, не понимаю, – ответил со вздохом сын. Он действительно не понимал сути всех хитросплетений, которые объяснял ему отец. Ему нравилось нападать и побеждать, а зачем и на кого, было неважно.
   – Мы уже давно обсуждали с Артавазом твою свадьбу. Но приход римлян всё испортил. Артаваз занервничал, римляне отрезали его на севере, поэтому он долгое время молчал. Но не всегда молчание надо расценивать как предательство, ты согласен? – с улыбкой посмотрел на него Ород.
   – Согласен, – кивнул головой Пакор.
   – Лучше поезжай к реке вместе с ним, – он показал на дозорного, – и последи за передвижением армян. Больше пользы будет. И никаких атак и угроз, понял?! – Ород нахмурил брови и посмотрел на сына, ожидая ответа. Но тот был так расстроен своей недальновидностью, что ответил без злости и скрытого недовольства, как это бывало в таких случаях:
   – Понял, понял. Действительно, лучше освежиться у реки.
   – Давай, поезжай, – кивнул царь и довольно откинулся на шкуры.
   Армяне добрались до берега только к вечеру. Они выслали вперёд послов, которых сразу же привели к Ороду.
   – Царь Артаваз приветствует тебя, о, великий владыка Парфии, – с низким поклоном сказали они.
   – Хорошо, – кивнул головой Ород и самодовольно посмотрел на Пакора. Тот опустил взгляд.
   – Царь Артаваз просит тебя пожаловать завтра утром на землю Армении, чтобы щедро угостить тебя и всех твоих воинов. Для него это большая честь встречать великого царя Парфии на своей земле.
   – А что ж вы так долго шли? – с усмешкой спросил сатрап.
   – Много еды и воды везли, – тоже улыбнулся посыльный. – Войско твоё велико, поэтому мы долго готовились, – добавил с поклоном он.
   – Узнаю Артаваза! – воскликнул Ород и хлопнул себя по коленям. – Ну, хитрый тигр! Ладно, передайте ему, что завтра будем. Пусть готовит пир. Так и быть!
   – Пусть всегда над тобой будет ясное небо, владыка Парфии, и вода никогда не иссякнет в твоих колодцах! – поклонились довольные послы. Им было приятно, что царь Парфии не стал придираться к их словам и воспринял все ответы с радостью. Артаваз приказал им быть муравьями в траве, журчащим ручейком между скал, приветливой и покорной виноградной лозой. Поэтому при прощании их улыбки были искренними.
   – Возьмите от меня по золотой монете. Пусть они радуют ваши сердца по пути к вашему царю, – милостиво произнёс Ород, и все придворные заметили, что это было с ним впервые. Обычно сатрап никогда не проявлял знаки внимания по отношению к простым воинам и послам. Но в этот день Ород действительно был очень рад. Ему не хотелось воевать с Артавазом, да ещё в горах, где сверху всегда могли свалиться огромные камни, перегородив дорогу с двух сторон. А огромные стены Тигранакерта требовали длительной осады и специальных стенобитных орудий, которых у него с собой сейчас не было. К тому же, Артаваз сам принял решение выступить на стороне Парфии, а не Рима, хотя армия Красса была в три раза больше армии парфян. Теперь оставалось дождаться известий от Сурены. Ород не сомневался, что Красс будет преследовать его визиря до последнего и, скорей всего, победит. Но Сурена был не так прост, чтобы дать загнать себя в ловушку. Ород боялся, что римляне всё-таки доберутся до столицы, но он тешил себя надеждой, что туда дойдут не все воины Красса. Сурена об этом позаботится. Где-то там, неподалёку от столицы, он, видимо, вынужден будет принять бой и погибнет, потому что дальше идти ему будет некуда. Если римляне возьмут столицу, то Сурена предпочтёт погибнуть в бою, чем остаться в живых. Тогда в армии Красса останется ещё меньше людей. Поэтому мирное предложение Артаваза очень обрадовало Орода. Армянский царь сохранил ему армию и теперь наверняка ещё предложит своих воинов, чтобы добить Красса на юге – обессилевшего и потерявшего большую часть легионеров.
   Так думал сатрап Парфии Ород. А царь Армении Артаваз думал совсем по-другому, но их цели в этот момент совпадали. Он понимал, что если Красс победит Сурену, то не остановится в столице Парфии. И если на пути римлян к Индии не произойдёт ничего непредвиденного, то после столицы Парфии Марк Красс устремится дальше на юг, к сказочным богатствам другой страны. И ничто уже не сможет удержать его от этого похода. Даже умный Гай Кассий и преданный Лаций Корнелий. В таком случае, у его Армении будет время. Много времени. Два-три года, а, может, и больше. За это время можно будет укрепиться на западе и подумать о мирном договоре с Римом. Когда Красс вернётся из Индии, то сразу же захочет наказать Орода и тогда Армении останется только ждать, кто победит. Ждать, только ждать – вот позиция победителя, и Артаваз старался не спешить со сложными решениями. С другой стороны, если Красс не вернётся из Индии, то ещё неизвестно, когда у Рима хватит сил послать в Сирию новую армию. Даже римский полководец Лукулл, разрушивший Тигранокерт шестнадцать лет назад, хотел после этого уйти на юг, где было теплее и больше свободного пространства. Но ему не дали недоброжелатели в Сенате. Они вернули его в Рим. Пришедший вслед за ним Гней Помпей тоже не любил воевать в холодных горах и постарался как можно быстрее завершить войну с Арменией и вернуться обратно, в Рим. Поэтому на сегодняшний день мир с Парфией был для Артаваза и Армении выгоднее. А завтра… завтра всё могло измениться, лишь бы только под стенами Тигранокерта не стояли десять тысяч всадников Орода. На этот раз Артаваз оказался прав, и будущее это подтвердило.
   Утром два десятка армянских всадников прибыли в лагерь парфян и стали ждать, когда им сообщат о готовности царя и его свиты. Их легко было отличить от парфян по остроконечным длинным шапкам из козьей шкуры, которые хорошо защищали в холод и были удобной подушкой во время сна при длинных переходах. Рубахи они заправляли в штаны, которые подпоясывали верёвками или ремнями. На плечах у них были длинные накидки из валяной шерсти или сшитых козлиных шкур. Они закутывались в них, как в одеяла, и могли так часами сидеть на одном месте, сохраняя внутри тепло.
   – Царь готов! – сообщил им ближе к полудню начальник стражи. Армяне встали и направились к реке, чтобы показать брод.
   – Пусть сначала перейдут лучники и половина всадников, – сказал Ород сыну. – Если всё нормально, тогда перейдём и мы с остальными.
   – Отец, ты же говорил, что Артаваз не собирается на нас нападать! – удивился Пакор.
   – А я и не отказываюсь от этих слов. Но вдруг лошади поскользнутся, или берег осыплется. Знаешь, всякое бывает. А отсюда, согласись, всё видно как на ладони. Пока они будут переправляться, мы успеем осмотреться.
   – Ты – сатрап, и мудрость твоя безгранична, – склонил голову Пакор. – Думаю, даже Сурена не смог бы поступить лучше! – добавил он. Но лучше бы он этого не говорил. Улыбка Орода сменилась кислой гримасой, и он постарался отвернуться, чтобы не выдать своего разочарования. Даже сын ценил Сурену выше, чем его. С возрастом это стало всё больнее и больнее задевать его самолюбие. И мириться с этим ему было всё тяжелее и тяжелее.
   Через некоторое время первая часть парфянской армии без проблем переправилась через реку, и Ород дал команду переправляться второй части. Артаваз встречал их на другом берегу со своими придворными.
   – Приветствую тебя, сатрап Ород! – громко воскликнул он. – Да будет плодоносна земля твоего царства и благополучна твоя жизнь!
   – Благодарю тебя, Артаваз, – кряхтя, ответил Ород. – Ты один? – постарался как можно искренней спросить он, изобразив на лице удивление.
   – Все мои воины готовят пир для тебя, царь, – ответил тот.
   – Да я не о воинах, старый ты хитрец, – хитро усмехнулся Ород.
   – Если ты говоришь о моей дочери Таланик, то она с нетерпением ждёт приезда твоего красавца-сына, о котором ей уже все уши прожужжали женщины. Она готовится. Хочет выглядеть красивой. Сам знаешь, эти женщины… вечно им всё не то – не те ткани, не то золото, не те украшения.
   – Да, они не знают, что преданность и дружба дороже золота, правда?
   – Ты прав, мудрый сатрап. Тут мне добавить нечего.
   – Льстишь, хитрый ты человек, – покачал головой Ород. – Ну, что ж, поехали к тебе. Поговорим о свадьбе сына.

Встреча в Тигранакерте

   До Тигранакерта они добирались целую неделю. И когда впереди замаячили толстые, каменные стены армянской столицы, многие с радостью вздохнули. Ород не вздыхал, но в душе тоже испытал облегчение. Штурм такого города даже с хорошо подготовленной армией мог бы длиться год. И всё потому, что вода в город поступала с другой стороны, и жители не боялись умереть от жажды. При осаде это было очень важно. И хорошо, что всё решилось миром.
   Недалеко от ворот Артаваз остановился и поднял руку вверх. Решётка была уже давно поднята, на высоких стенах толпились тысячи жителей, а у входа выстроились всадники. Увидев своего царя, люди радостно закричали. Артаваз подъехал к самому краю моста, который одновременно служил подъёмными воротами, и спрыгнул с коня.
   – Дорогому гостю всегда почёт и уважение в нашей стране! – проговорил он как можно доброжелательней, прижав руку к груди. Ород поднял голову и увидел, что весь путь, от того места, где стоял Артаваз, до поднятой решётки был устлан коврами. По обеим сторонам стояли девушки с цветами и фруктами. Он улыбнулся и вдруг замер. Его лицо как будто окаменело. Артаваз заметил эту перемену и быстро оглянулся. Всё было в порядке, все улыбались, дорога была свободна. Он нахмурился. – Что-то не так, великий сатрап? – тихо спросил он.
   – Иди первым, – одними губами произнёс тот. – Мои люди пойдут за тобой.
   – Да, но я не могу ехать впереди тебя… сатрап Парфии мой гость, а гости всегда едут первыми, – попытался было возразить он, но увидев лицо Орода, осёкся и замолчал. Несколько мгновений Артаваз тоже неподвижно стоял, о чём-то думая. Но потом морщины на его лице разгладились, он выпрямился, и его голос стал другим: – Конечно, конечно. Я так и сделаю. Я и все мои люди проедут по мосту. Смотри, великий сатрап, как надёжно он держит наших лошадей! – с этими словами он вскочил на коня и отдал приказ своим воинам. Полсотни всадников медленно последовали за своим царём. Тот приветствовал людей, махал им рукой и широко улыбался. Девушки кидали под копыта коней цветы и фрукты, и, казалось, все были счастливы.
   Но Ород ничего этого не видел. У него перед глазами стояла другая картина. Несколько лет назад сатрап Кармании на юге Парфии отказался платить налог в царскую казну. Ород и Сурена с войском выступили к его столице. Но к взбунтовавшемуся сатрапу присоединились несколько других городов и воевать с ними не было смысла. Сурена долго вёл переговоры с этим заносчивым человеком, хотя Ород предлагал начать осаду столицы и не уповать на разум глупца. Однако визирь использовал хитрость: он вёл переговоры не только с сатрапом, но и с его приближёнными. Втайне от него. В результате, однажды ночью, когда сатрап-бунтарь купался в бассейне с наложницами, туда из сада случайно заползли несколько ядовитых змей, и одна укусила его прямо в воде. Он даже не успел выбраться из бассейна. После этого ни о каком сопротивлении речь уже не шла. Восставшие города поспешили прислать послов с просьбой о помиловании. Ород назначил двойную плату в казну, и они с радостью согласились. А отец умершего сатрапа попросил подождать неделю, пока он похоронит сына по обычаям своего народа и тогда готов будет открыть ворота города. Ород и Сурена, ничего не подозревая, согласились. Они не знали, что за эту неделю все придворные, которые хотели немедленно сдать город парфянам, были тихо умерщвлены и тайно похоронены в саду внутреннего дворца.
   Через неделю городские ворота открылись, и из них вышел отец бунтаря – старый, седой старик со сморщенным лицом и дрожащими руками. Ворота были открыты так же широко, как сейчас ворота Тигранакерта, и точно так же была устлана коврами дорога от городских стен до копыт первого парфянского коня. Огромные слоны, накрытые яркими, блестящими коврами, стояли вдоль ярких ковров, и это был знак высочайшего уважения к гостям. Вдали были видны многочисленные слуги с факелами, которые показались тогда Ороду похожими на заклинателей змей. Когда склонившиеся в поклоне послы пригласили его первым войти в город, он с пренебрежительной улыбкой тронул своего коня, но Сурена остановил его и попросил отправить одного из рабов, которого он заранее переодел в царскую одежду. В глазах визиря было столько напора и уверенности, что он согласился скорее из удивления, чем из здравого смысла. Раньше ему никогда не приходилось видеть того таким озабоченным и встревоженным. Юноша в роскошных одеждах, расшитых золотом и серебром, тронул коня и направился к городским стенам. Проехав большую часть пути, он гордо поднял вверх правую руку и приблизился к старику на коне.
   Стоя теперь у стен Тигранокерта, Ород прекрасно помнил, как внезапно замолчали тогда все жители города и в воздухе повисла тишина. Они стояли, не шевелясь и почтительно согнув спины. До конца ковра оставалось шагов десять—пятнадцать, когда старый правитель города и молодой переодетый парфянин остановились друг напротив друга, чтобы поприветствовать друг друга. В этот момент ковры под ними стали медленно проседать вниз, и через несколько мгновений оба оказались на дне глубокой ямы. Старик что-то крикнул, и слуги стали тыкать факелами в ноги стоявших по краям ямы слонов. Обезумевшие животные рванулись вперёд и стали падать вниз. На дне было разлито масло, и когда вслед за слонами туда полетели факелы, оно вспыхнуло и из ямы раздался дикий рёв кричащих от боли животных. В небо взметнулся чёрный столб огня и дыма. Ород помнил оцепенение, в котором он находился всё это время, и ещё дикую улыбку старика, который перед тем, как упасть вниз, что-то назидательно сказал сидевшему на коне переодетому юноше. Наверное, он говорил о мести…
   Тогда Ород долго не мог произнести ни слова. Он даже не поблагодарил Сурену – настолько сильным было впечатление от увиденного.
   Поэтому сейчас, оказавшись у стен столицы Армении и увидев устланный коврами мост, он сразу же вспомнил тот ужас, который охватил его в тот страшный день. Убедившись, что Артаваз спокойно проехал по мосту, он отослал вперёд первую сотню охраны и только потом поехал сам. Спешившись у дворца армянского царя, Ород впервые сделал глубокий вдох и попытался улыбнуться.
   – Прости, сатрап, – тихо проговорил Артаваз, спрыгнув с коня, – я совсем позабыл о той истории в Кармании, – примирительно сказал он. – Прости. Глупо было с моей стороны так поступать. Но мне хотелось, чтобы тебе понравилось.
   – Откуда ты знаешь о Кармании? – удивился он.
   – В горах такие истории не забывают и рассказывают поколениями! – многозначительно улыбнулся Артаваз. – Целый год потом оттуда приходили люди и пересказывали её каждый на свой лад, прямо как еврипидовы комедии, – он покачал головой, видимо, вспоминая эти времена, и Ород с облегчением вздохнул. – Сурена молодец, конечно, – добавил армянский царь. – Вовремя остановил тебя, – он хотел было добавить, что мудрость Сурены заключалась ещё в том, что он всегда видел проблемы намного раньше, чем они возникали. Но такие слова могли обидеть Орода, поэтому он промолчал. Если бы Артаваз знал, как сильно задели парфянского царя эти слова, то вырвал бы себе язык, но он этого не знал. А Ород, услышав имя Сурены даже здесь, в Армении, снова почувствовал в груди боль, как будто ядовитая змея укусила его прямо в сердце. Чтобы Артаваз ничего не заметил, он решил перевести разговор на другую тему.
   – Кстати, ты что-нибудь приготовил мне из своих комедий? Я слышал, ты снова занялся театром и переводами Еврипида?
   – Да, ты прав, – смущённо опустил взгляд Артаваз. – Нравится мне это. Я даже подготовил для тебя «Вакханок». Правда, пока на греческом. Никак не закончу перевод на армянский. Надеюсь, ты оценишь. Очень трудно идёт перевод. Много времени надо.
   – Не терпится посмотреть. Давно уже не видел ничего подобного. Когда закончишь переводить на армянский, переведи и для моего двора на парфянский! Ты умеешь ставить спектакли, я знаю. Ничего страшного, что на греческом! Мы ведь с тобой поймём! – усмехнулся Ород, намекая на то, что остальные его не волнуют. – Пусть твои придворные лучше учат греческий! – добавил он и расхохотался. Артаваз тоже несколько раз хихикнул.
   Празднества по поводу свадьбы Пакора и Таланик продолжались целую неделю. Пакор сразу же был очарован необычной красотой девушки, а Таланик никак не проявляла свои чувства, всё время пряча лицо и отделываясь короткими словами благодарности. Матери она говорила, что боится парфянского царевича. Умудрённая опытом царица понимала, что её дочь ещё скорее ребёнок, чем женщина, и ей надо привыкнуть к мужчине, чтобы полюбить его. Поэтому она не упрекала её, а просто успокаивала и терпеливо ждала. Эту сторону жизни нельзя было описать никакими советами.

Неожиданное представление

   Через несколько дней Артаваз пригласил парфянского сатрапа и его свиту посмотреть новую труппу в театре.
   – Что будет на этот раз? – спросил Ород. – Ты обещал «Вакханок».
   – Да, «Вакханки» Еврипида [3 - Еврипи́д (также Эврипи́д) – 480—406 г. до н. э., древнегреческий драматург, представитель новой аттической трагедии, в которой преобладает психология над идеей божественного рока.], – ответил тот.
   – О, это интересно. С огромным удовольствием принимаю твоё предложение. Все с радостью послушают «Вакханок» на греческом, не так ли? – с иронией спросил царь своих приближённых. По кислому выражению их лиц он понял, что они предпочли бы охоту или скачки в поле, но сказать ему об этом никто не посмел.
   Представление проходило в знаменитом театре, описанном ещё Лукуллом. Он устроил его здесь сразу после победы над армянами много лет назад. Ород, пройдя вдоль рядов, обратил внимание на красоту некоторых женщин, которые сопровождали своих мужей, и решил поговорить об этом с Артавазом после спектакля. Представление его действительно захватило. Главная героиня Агава, которая оскорбила бога Диониса [4 - Вакх (Дионис) – бог растительности, покровитель виноградарства, вина и виноделия, сын Зевса и Семелы, дочери Кадма. Культ Диониса, сначала имевший весёлый характер, мало-помалу становился всё более невоздержанным и переходил в неистовые оргии или вакханалии. Отсюда прозвище Диониса – Вакх, т. е. «шумный». Особенную роль в этих празднествах играли жрицы – Диониса исступлённые женщины, известные под названием менад, вакханок и т. д.] и участвовала в женских вакханских празднествах, пребывая в опьянённом состоянии, не различила в пробравшемся на гору юноше своего сына Пенфея и убила его вместе со своими подругами вакханками. И вот она возвращается домой, неся с собой его голову. Подходила к концу двенадцатая часть, и актёры хора на сцене самозабвенно пели:

     «Мы будем смеяться и петь до рассвета
     И Вакху хвалу возносить в небеса,
     Пусть страшная смерть будет в песне воспета,
     Смерть зверя-Пенфея – зловонного пса!

     Он в женской одежде пытался прокрасться
     Надеясь, что жало змеи утаит,
     И шёл за быком, чтоб до места добраться,
     Но бык этот вёл его прямо в Аид.

     Менады из Фив, ваша песня пустынна
     В ней горе хоронит остатки любви,
     Там мать убивает любимого сына
     И руки свои обагряет в крови!

     Пенфея дворец мать-Агава обходит
     Но взором безумным его не находит.

     Твой пир подготовлен, о, Эвий, Эвоэ!»

   На сцене появилась толпа актёров, изображающих фиванских вакханок. Среди них был и главный актёр, играющий Агаву.
   – А это кто? Не вижу под маской. Новый актёр? – тихо спросил Ород.
   – Да, грек из Афин. Зовут Ясон Траллиец. Хорошо играет, – прошептал Артаваз и замолчал, так как на сцене уже началось тринадцатое действие. Ород одобрительно кивнул головой.
   Агава остановилась посреди сцены и стала ждать, когда народ бросится её приветствовать. Но при виде её окровавленных одежд хор замолчал, танцоры остановились в разных позах, не успев закончить танец, и обратили свои взоры на главную героиню. Агаву встретила другая героиня, Корифейка. Она обратилась к окружавшим её людям:

     «Я вижу, Агава идёт по дороге
     Она уже близко подходит к дворцу,
     Они там, в горах пели песни о боге
     И вам почитать её тоже к лицу!»

     Полуголая Агава, дико озираясь, направилась к лидийским вакханкам:

     «Вакханки из Азии, вас призываю!»

     Одна из лидийских вакханок с отвращением ответила ей:

     «Зачем ты зовёшь нас? Уж лучше уйди!»

     Агава показала ей голову своего сына Пенфея и запела:

     «Цветок этот, срезав в горах, посылаю
     Добычу счастливую вам впереди!»

     Корифейка:

     «Ликуешь ты, вижу! Трофей очень свежий».

     Агава:

     «Его я поймала без всяких сетей
     Смотрите, ведь это же львёнок…»

     Корифейка:
     «И что же?
     В какой же глуши ты нашла свой трофей?»

     Агава:

     «То был Киферон!»

     Корифейка:

     «Киферон, ты сказала?
     Какой Киферон?»

     Агава:
     «Он его и убил!»
     Корифейка:

     «Так чья же добыча, скажи мне сначала?
     Кто первый ударил, а кто лишь добил?»

     Агава:

     «В горах совершила я подвиг для славы
     Где только лишь боги да птицы живут!
     Да, это мой подвиг, «счастливой Агавы» —
     Меня здесь так все меж собою зовут».

   В этот момент справа от сцены раздался какой-то шум, актёры занервничали, хор повернул головы в ту сторону и на сцене неожиданно появился грязный и взлохмаченный человек. Судя по одежде, это был парфянский воин. Ород тоже не сразу узнал его. Тот был в потрёпанной накидке, на складках темнели следы глубокой пыли, к тому же, на голове у него был странный шлем, не похожий на шлемы парфян или кочевников. Это шлем римского легата! И на сцене перед ними сейчас стоял Эксатр. Ород с трудом узнал его. Воин поднял над головой почерневшую голову и руку, после чего сделал страшное лицо и крикнул, грубо коверкая греческие слова актёра:
   – Мой это подвиг! Я это сделал!
   – Эксатр, что это такое? – не повышая голос, спросил Ород в полной тишине. Артаваз сидел рядом, открыв рот и хлопая глазами. Никто ничего не понимал. В зале повисла неловкая тишина. Ород повернул голову в сторону и заметил приближавшегося к нему Силлака. – Это что?! – грозно спросил он его.
   – О, великий сатрап! – помощник визиря упал на колени и коснулся лбом холодных каменных плит. – Это голова твоего злейшего врага, Марка Красса. Все присутствующие сразу же притихли. Силлак испугался и вжался в пол, стараясь не дышать.
   – Марка Красса? – тихо прошептал Артаваз. Его мысли лихорадочно закрутились вокруг тех событий, которые могли теперь произойти, но ничего угрожающего пока в них не было. Он рассчитал всё правильно.
   – Красса? – повторил за ним Ород и расхохотался. – Красса? Ну и ну! – Он повернулся к сцене и сказал Эксатру: – Мне нравится такая сцена. Очень нравится. Артаваз, а тебе как? – спросил он съёжившегося рядом армянского царя. Тот с улыбкой закивал головой и захлопал в ладоши. Зрители одобрительно загудели, а Эксатр, бросив голову на сцену, спустился вниз.
   – Дарю тебе талант серебра! – сказал Ород. Эксатр, не отличавшийся красноречием, стал на колени и коснулся лбом пола. – Идите, от вас слишком сильно воняет лошадьми, – махнул Ород. Силлак и Эксатр отошли назад. – Пусть продолжают, – сказал он Артавазу. Армянский царь сделал знак, и молодой актёр Ясон сразу же вошёл в роль. Натянув маску, он, не брезгуя, схватил зловонную, почерневшую от гнили голову за волосы и поднял её высоко вверх.

     «Да, мой это подвиг! «Счастливой Агавы» —
     Так все меня здесь меж собою зовут».

     Корифейка продолжила:

     «Точно одна ты была или всё же
     Кто-то ещё был с тобою вдвоём?»

     Агава:

     «Нет, я не помню… Кадмовы, похоже
     Были там тоже. Не помню потом…»

     Корифейка:

     «Ясно, Кадмовы. А дальше что было?»

     Агава:

     «Помню, мы с дочками были одни
     Но это я его первой убила,
     После меня лишь коснулись они.

     Славной охота на зверя была
     Счастья нам много она принесла!»

   Кроме Орода и Артаваза, пожалуй, никто больше не слушал, что происходит на сцене. И не только потому, что большая часть придворных не знали греческого, а потому, что смерть Красса заставила их волноваться больше, чем переживания актёров на сцене. Каждый хотел поделиться с соседом своим мнением по этому поводу, и в театре до самого конца представления не прекращались перешёптывания и тихие вздохи.
   Когда прозвучали последние слова хора, Ород встал и сказал:
   – Благодарю тебя за прекрасный спектакль. Твои актёры великолепны, – добавил он. – Дарю твоему Ясону талант серебра! Хорошо сыграл! Очень хорошо, – парфянский царь одобрительно покачал головой.
   – Думаю, сегодня их роли были намного важнее всех остальных, – польстил Артаваз.
   – Хитрый ты тигр, – покачал головой Ород. – Прикажи принести сюда золото и огонь. Пусть этому жадному римскому шакалу зальют в горло столько золота, сколько влезет!
   – Хм, как красиво ты говоришь, – улыбнулся Артаваз, до конца продолжая играть вторую роль. Он махнул рукой, и начальник стражи сразу же отправил несколько человек исполнять его приказ.
   Когда раскалённый металл полился в обезображенный маской смерти рот, повсюду стал разноситься страшный смрад мертвечины, и придворные поспешили заткнуть носы.
   – Смотрите все! – сказал Ород. – Лучше самим вдыхать эту вонь, чем ваши враги будут заливать вам в рот раскалённое золото.
   Придворные стали испуганно кивать головами и кланяться. Ород отошёл с Артавазом в сторону, чтобы спросить его об одной красивой женщине, сидевшей в крайнем ряду слева. Её нежный пушок вокруг верхней губы и густые чёрные брови вскружили ему голову.
   – Это жена коменданта города, царь Ород, – осторожно ответил Артаваз и замолчал, ожидая ответа парфянского царя.
   – Но ведь комендант должен нести службу, не так ли? – настойчиво спросил тот. – Иногда даже очень далеко.
   – Да, – протянул Артаваз, не зная, как выйти из этой ситуации и понимая, что если сатрап будет настаивать, то для коменданта этот ночной караул будет последним.
   – А ты мог бы попросить эту женщину представить мне красавиц твоего гарема. Чтобы она тоже не скучала, когда её муж будет охранять город.
   – Это большая честь для неё, – согласился Артаваз, и Ород довольно усмехнулся, порадовавшись, что ему не потребовалось долго убеждать армянского царя в правильности такого поступка. – Я присоединюсь к вам внизу, в римских термах, – озабоченно сказал Артаваз. – Мне надо предупредить коменданта, что ему надо срочно отъехать, а его жену, чтобы успела подготовиться к почётной встрече с тобой.
   – Прекрасно! – со слащавой улыбкой ответил Ород. – Я всегда мечтал иметь такого умного и проницательного союзника, как ты, Артаваз. Тот наклонил голову в знак почтения и ничего не сказал.

Подслушанная новость

   Парфянский сатрап с сыном и свитой отправились вниз, в большие тёплые бассейны, которые были построены по римскому образцу, а Артаваз, заложив руки за спину, думал о том, кого будет лучше назначить новым комендантом города после того, как нынешний случайно упадёт со стены этой ночью. Его жену, Наиру, можно будет потом выдать замуж за нового начальника стражи. Главное, чтобы у неё хватило ума согласиться с Ородом. Иначе утром придётся хоронить её вместе с мужем. Спорить с победителем римлян было теперь опасно. Если Рим ради собственного тщеславия пожертвовал сорока тысячами человек, то ему ради безопасности всей Армении не страшно будет потерять одного начальника стражи, даже вместе с его женой. Артаваз хотел подойти к Ороду, но тот в углу разговаривал с сыном, и, судя по лицу Пакора, разговор был непростой. Артаваз интуитивно почувствовал, что они обсуждают смерть Красса и связанные с нею события. Ему надо во что бы то ни стало услышать этот разговор. Зайдя с другой стороны, он, затаив дыхание, прильнул к перегородке, которая отделяла артистов от сцены и за которой они обычно ждали свой выход. До него донесся голос Пакора:
   – …они поддержат? – с сомнением спросил он.
   – Да, – спокойно ответил Ород. – У них много врагов на севере. С ними всё время надо воевать, поэтому Мурмилак и Антара не смогут никого прислать. У них и так сейчас мало людей!
   – Тогда его род может возмутиться. У них много людей. И ещё Силлак. Он теперь тоже победитель вместе с ним.
   – Ты слишком умён для своих лет. Правильно думаешь. Но Силлак глуп и всего боится. Его, наоборот, надо приблизить, – усмехнулся царь.
   – Да, я слышал, что ему нравится Газира. Это дочь твоего глупого Мохука, – улыбнулся в ответ Пакор.
   – Ну, что ж, тогда ему придётся выдать её замуж за Силлака.
   – А Афрат и его катафрактарии?
   – Афрат строптив… Но он ненавидит Сурену. Тот убил его двоюродного брата Фархата.
   – Да, помню, он приказал сломать ему ноги и спину.
   – У Сурены было десять тысяч человек. И с ними он пойдёт в Ктесифон. Все старейшины будут там. А мы пока спешить не будем. Узнаем, о чём они там будут говорить.
   – Отец, ты прав, туда идти нельзя. Но как ты его встретишь?
   – Как друга. Только как друга… Но не там. После свадьбы ты поедешь в столицу и передашь ему, чтобы приехал в Экбатану. Там хороший дворец, семь стен, узкая дорога. Даже если захочет приехать с войском, им придётся растянуться по всей дороге.
   – Да, ты прав. А что потом? Он опасен.
   – Керим знает, как подготовить приём, – задумчиво произнёс Ород, и Артаваз за перегородкой напрягся. Он знал Керима, начальника личной стражи Орода и догадывался, какие «приёмы» тот оказывал «ненужным гостям» по приказу сатрапа.
   – Только бы он приехал один, – пробормотал Пакор.
   – Ты подумай о себе. В Экбатане мы расставим людей вдоль всей дороги. Так что будем готовы. Ну, хватит, пойдём. Я голоден, как Красс, – рассмеялся хриплым голосом Ород. – Вечером Артаваз должен подарить мне драгоценный камень, с которым я проведу всю ночь. Очень надеюсь, что он не оставит меня в одиночестве. Идём! Посмотрим, что они тут едят в горах. В прошлый раз было очень вкусно…
   Когда их тени растаяли в полумраке коридора, Артаваз рванулся к другому выходу. Надо было спешить. В своих покоях он какое-то время стоял, прислонившись спиной к двери, и тяжело дышал. Все мысли были о том, что в армии Орода теперь грядут большие перемены. Он подошёл к узкому окну и посмотрел на стены города. Внешне всё казалось тихо и спокойно. Артаваз повернулся и позвал слугу. Пора было отправлять начальника стражи в его последний караул.

Первые дни в плену

   Свет. Две узких полоски. Чуть шире. Кажется, небо. Да, небо. Боль в голове. Почему? Шея не поворачивается. А руки? Как будто распухли и не слушаются. Ноги шевелятся, но с трудом. Может, повернуться и встать? Память вернулась, и сразу стало страшно. В глазах потемнело. Слышен был только стук в голове и хрип в груди. Кажется, слышно что-то ещё… чьи-то стоны, даже слова. Только непонятные. Значит, это поле боя. Значит, я жив!
   Небо заслонила огромная тень. Раздались странные слова. Непонятные. Совсем чужая речь. Парфяне! Боль ещё сильнее охватила голову. Кто-то принёс воду и влил в рот. Потом подёргал верёвки и ушёл. Всё стало ясно – плен…
   Лаций попытался перевернуться на бок, но боль в рёбрах перехватила дыхание, и он снова откинулся на спину, стараясь не давить связанными руками на больные места. Стараясь не крутиться, он медленно повернул голову в сторону и увидел рядом с собой ещё одно неподвижное тело. Это был Варгонт. Он не подавал признаков жизни. На нём не было живого места: голова, лицо, плечи, руки и ноги – всё было покрыто запёкшейся кровью, как будто с него живьём содрали кожу. Потом пришли кочевники и вылили несколько кувшинов воды. Варгонт застонал. Его перевернули на спину и стали мазать маслом. Значит, он был нужен им живой. Наверное, хотят продать за большие деньги. Лаций со стоном перевернулся. К нему подошёл один из слуг и осмотрел тело.
   – Воды, – попросил он пересохшими губами. Кочевник наклонился над ним и вытащил из-под туники чёрный амулет. Затем несколько раз дёрнул, стараясь порвать кожаную верёвку, но та не поддалась. Тогда парфянин схватил его за волосы и стащил ремешок, больно зацепив за ухо. Поднеся амулет к лицу, он отпустил волосы, и голова Лация упала на землю. В затылке заныло, и в глазах снова поплыли тёмные пятна. Но теперь он не мог даже пошевелиться. Парфянин покрутил амулет в руках, потёр его пальцами, попробовал надкусить, постучал ножом, даже попытался разрезать. По его разочарованному лицу было видно, что он надеялся на золото, но этот чёрный круг был сделан из чего-то другого. Он даже не обратил внимания, что нож не оставил на поверхности ни одной царапины. Потеряв интерес к амулету, он бросил его на землю и ушёл. Лацию стоило больших трудов дотянуться до него связанными руками и снова натянуть на шею. Хорошо, что они были связаны спереди, а не за спиной. Так обычно связывали перед тем, как вести друг за другом в другое место.
   Парфянин ушёл. Воду пришлось просить у других слуг, которые приводили в чувство Варгонта. Но они не отвечали. В конце концов, ему удалось доползти до них. Он протянул руки и коснулся кожаного мешка с водой. Парфяне только покосились на него и стали собирать масло и тряпки. Его почему-то не трогали. Лаций вытащил зубами деревянную пробку и допил остатки тёплой воды. В других мешках уже ничего не было. К вечеру пришли те же самые кочевники и смазали ему раны. Но водой его никто не поливал.
   Так прошли два дня. Раз в день им давали лепёшки и остатки варева из котлов. Лаций глотал их, не пережёвывая. Варгонта приходилось кормить. Тому ещё было очень плохо, хотя он уже мог переворачиваться со спины на бок. Вместо кожи у него по всему телу образовалась сплошная короста. При малейшем движении она трескалась и кровоточила. Лаций знал, что если в раны попадёт грязь и они опухнут, то его друг умрёт. Если нет, то встанет через пять-шесть дней. Варгонту повезло – раны не загноились и уже через пару дней он начал осторожно чесаться, стараясь избавиться от кровяной корки и грязи. Это был хороший признак. Они почти не разговаривали. Просто не было сил. Наконец, парфяне собрали всю добычу и решили тронуться в обратный путь.
   – Вставай! – раздался однажды утром крик, и, застонав, Лаций поднялся на ноги. Перед ним стоял кочевник невысокого роста. В руках у него была длинная верёвка. Он стал связывать пленных между собой – по десять человек в ряд.
   Парфянских всадников было совсем мало. Они куда-то торопились и поэтому даже не связали им ноги. У города Карры к армии Сурены присоединились несколько десятков верблюдов и два десятка повозок с высоким верхом. Кто-то сказал, что это был гарем парфянского визиря. Под Каррами они три дня праздновали свою победу. Стало ясно, что Капоний Метелл и весь гарнизон погибли. Парфяне веселились, ели, пили, куда-то уезжали огромными толпами и потом возвращались радостные и шумные. Похоже, они ездили на охоту. Все ждали, когда визирь, наконец, насладится своими многочисленными наложницами, чтобы снова двинуться в путь.
   Сурена праздновал свою победу больше недели. За ними никто не следил. Варгонту и Лацию это дало возможность немного прийти в себя и оправиться от ран. Есть им давали мало, но всё равно больше, чем остальным пленным, которые сгрызали даже выброшенные кости. Но хуже всего было с водой. Её просто забывали приносить. Без воды умирали не только раненые, но и те, у кого не было на теле ни единой царапины.
   Из лагеря под Каррами они стали выдвигаться не все вместе, а отдельными группами. Лаций с болью в душе наблюдал за поведением парфян. Они часто ссорились между собой и даже дрались. Никто никого не слушался, дисциплины не было. В лагере они все делились по племенам и разводили костры вокруг своих палаток и шатров. Часовых каждое племя выставляло тоже только для себя. К утру они все обычно засыпали. Он вспомнил свою ночную вылазку из Карр с восьмёркой легионеров. Если бы тогда у него был хотя бы один легион! Хотя бы один легион…
   Дорога на юг оказалась очень долгой. Между собой римляне говорили о том, что их ведут в столицу Парфии. Ведут, как скот, не обращая внимания на раненых. Тех, кто не мог идти, убивали на месте, не жалея. Когда впереди показалась широкая полоса воды, парфяне стали что-то радостно кричать, и римляне поняли, что они вышли к Евфрату. Теперь пить давали много, но вода была не такой чистой, как раньше. От недостатка еды, гнилой пищи и болей в желудке люди болели и еле передвигались. Варгонт падал на землю при каждой остановке. Пленных было так много, что тем, кто останавливался, сразу же отрезали верёвки и, ткнув несколько раз копьём или мечом, оставляли умирать под неподвижными взглядами терпеливых стервятников. Так они прошли мимо города Дура-Европос на другом берегу реки и через несколько дней свернули в сторону. Парфяне говорили, что теперь дорога приведёт их к другой реке, Тигр, на берегу которой располагалась столица Ктесифон. Грязные, косматые, с небритыми лицами, римляне теперь отличались от них только одеждой. У пленных её практически не было. Многие шли почти голыми и сильно мёрзли по ночам. На каждом привале они оставляли по несколько десятков трупов. Казалось, этим мукам не будет конца…

Жестокая благодарность

   Армянский царь Артаваз хотел проводить Орода до самого Тигра, но тот отказался. На юге Армении было неспокойно, и там часто встречались небольшие группы кочевников, которые занимались разбоем. Однако Ород, услышав об этом, только усмехнулся и показал на свою армию:
   – Десять тысяч всадников, чего мне бояться?
   Артавазу нечего было ответить, но, по крайней мере, теперь он мог быть спокоен, потому что предложил свою помощь и, тем самым, проявил необходимую вежливость. На этом они расстались, и парфяне отправились дальше одни.
   Пакор постоянно выезжал со своими друзьями охотиться. Иногда к ним присоединялся и Ород. В горах охота была совсем другой. Но сатрапа она не радовала. Он был зол сам на себя: красивая жена начальника гарнизона оказалась глупой и строптивой. В первую ночь она вообще пролежала, как бревно, не сопротивляясь и смотря на балдахин выпученными от страха глазами. Да, телом она была похожа на Лаодику в молодости, но это выражение лица! Оно всё портило. В первую ночь она молчала и воротила нос. А во вторую эта глупая трепетная лань уже знала о судьбе своего мужа и от ужаса постоянно потела. Её тело было противно скользким.
   Ород плюнул в пыль, и к нему сразу подъехал слуга с вопросом в глазах. Он плюнул ещё раз, и тот понял, что лучше вернуться назад. Сатрапу было досадно, что он не смог насладиться армянской красавицей, которая через месяц, обнаружив, что беременна, бросилась с обрыва в реку и утонула.
   Но Ород пока этого не знал. Он ловил себя на мысли, что о чём бы он ни думал, его мысли постоянно возвращались к Сурене. Ему казалось, что после этой победы тот больше не захочет быть визирем. По крайней мере, он на его месте точно не захотел бы. Ороду вспомнился двоюродный брат Ахрет, который посмел возмутиться казнью Митридата несколько лет назад. Когда все главы родов провозгласили его царём Парфии, Ахрет не захотел этого сделать.
   Тогда он послал Ахрету письмо с предложением встретиться, но тот ответил, что болен и просит оставить его одного в его городе. Ороду было ясно, что двоюродный брат не доверяет ему и не хочет встречаться лицом к лицу. Но идти с войском против него повода не было. Тут нужен был посредник. Причём такой, которому они оба могли доверять. Этим человеком оказался Сурена. После долгих размышлений и разговоров он, наконец, согласился и тайно направился в Нису. Никто так и не узнал, как ему удалось попасть во дворец и встретиться с двоюродным братом сатрапа. Льстивые придворные донесли позже, что они проговорили вдвоём всю ночь, а утром Ахрет вышел перед своим двором и сказал:
   – Я еду к своему брату Ороду. Если так суждено Ахурой Маздой, то пусть так и будет. Я принял решение. Выезжаем завтра, – повторил он и повернулся к Сурене: – И пусть будет так, как ты сказал.
   Сурене надо было отправить к Ороду гонца, но он этого не сделал. Вместо этого он приехал с Ахретом в город Экбатана, когда сатрап уже собирался отбыть в другой город, Селевкию, где обычно проводил зиму. По лицу Орода было видно, что эта встреча была ему неприятна. Увидев своего двоюродного брата Ахрета живым и невредимым, он понял, что Сурена сделал это специально, надеясь на его милосердие.
   – Я не просил тебя привозить сюда его тело, – раздражённо сказал он ему.
   – Но я привёз вместе с телом и душу, – впервые за много лет посмел возразить ему визирь.
   – Она мне тоже не нужна, – зло бросил Ород и сделал знак начальнику стражи Кериму. Тот подошёл к коню Ахрета и взял его под уздцы.
   – Так мне и надо, – горько произнёс Ахрет и отпустил поводья. Больше его никто никогда не видел. Ород не вспоминал об этом случае. Но именно с тех пор дружеские отношения между ним и Суреной стали постепенно остывать.

   Дорога медленно поворачивала вокруг невысокого холма. По всему склону были разбросаны многочисленные валуны, которые, наверное, остались здесь с тех времён, когда на месте холмов ещё высились горы. Царь, задумавшись и опустив голову на грудь, ехал впереди. Внезапно его воспоминания нарушил резкий стук копыт. Он не успел понять, что произошло, как какой-то всадник быстро пронёсся мимо него и резко осадил коня в нескольких шагах впереди. Ород увидел только высоко поднятый щит. После этого раздался глухой стук, как будто кто-то рассыпал сухие бобы на деревянном полу. Сзади послышались крики стражников, и вперёд унеслись несколько десятков всадников. Ород остановился и только теперь понял, что произошло: молодой Фарух повернулся к нему со щитом, в котором торчало несколько стрел. Все они предназначались ему. Но у Орода было плохое настроение, потому что он думал о Сурене. Он ничего не сказал, только нахмурил брови. Как назло, сзади выехал отец Фаруха, уважаемый многими Марим Карат из рода Михран… из рода Сурены.
   – Молодец, сынок! – радостно воскликнул он. – Ты, как визирь Сурена, не побоялся подставить свой щит, чтобы спасти нашего великого царя!
   Но лучше бы он этого не говорил. Глаза Орода налились кровью, и он еле сдержался, чтобы не ударить спешившегося рядом с ним придворного.
   – Марим Карат, – прорычал он, стараясь не перейти на крик, – скажи мне, кто может ехать впереди царя, когда он едет по своей земле?
   – Я не понимаю тебя, мой господин, – растерянно ответил пожилой Марим, ощутив в его словах угрозу.
   – Ты не понимаешь?! – не сдержавшись, заорал Ород. – Я – царь Парфии и я еду по своей земле, а твой сын смеет выскакивать вперёд и останавливать мою лошадь!
   – Но он же спас тебе жизнь, – в отчаянии пролепетал несчастный старик, чувствуя, как на лбу начинает проступать испарина. – Он, как Сурена, хотел показать тебе… – но закончить старый придворный уже не успел, потому что, услышав ненавистное имя, Ород так сильно сжал бока лошади, что та заржала и встала на дыбы.
   – Замолчи! – крикнул он на Марима. – Сурена победил римлян, а кого победил твой сын? Меня? – после этих слов воцарилось грозное молчание, и было слышно только, как лошади переступают с ноги на ногу и на ветру громко хлопают накидки повозок.
   – Силлак! – прорычал царь.
   – Да, мой господин, – сразу же откликнулся тот.
   – Скажи, ты можешь ехать впереди царя?
   – Нет, мой царь, – еле слышно ответил тот.
   – Нет, не можешь, – подтвердил его слова Ород. – Возьмите его! – кивнул он в сторону юного Фаруха.
   – Мой господин, – дрожащим от волнения голосом произнёс отец юноши, став на колени прямо перед его лошадью. Фаруха уже сняли с лошади и держали за руки, чтобы он не убежал. Но тот и не думал бежать. Полными отчаяния глазами он смотрел то на отца, то на царя, не понимая, в чём его обвиняют. – Мой сын хотел доказать тебе свою преданность и любовь, – протянул в мольбе руки Марим Карат. – Он юн и ищет славы, а не позора. Он не прячется за спинами других при виде опасности. Ему чужды страх и предательство. Как и я, он верно служит тебе, мой господин.
   – Тогда виноват ты! Ты должен был научить своего сына, что он никогда не может выезжать впереди царя. Никогда! – Ород внезапно замер и прищурился. В его глазах мелькнул недобрый огонёк. Сердце несчастного придворного сжалось и почти перестало биться. – Но ты можешь доказать свою верность, как ты говоришь, – процедил сквозь зубы царь. – Возьми меч и накажи своего сына так, как должен наказать любой отец за такой поступок!
   – Я… я… не могу, – пролепетал старый придворный, но ему уже вложили меч в руку и подвели к сыну. Тот стоял на коленях, глядя широко раскрытыми глазами на отца. Тот упал рядом с ним на колени и разрыдался.
   – Твоя преданность – это твои слёзы? – со злостью спросил Ород. – Так ты верен своему сатрапу?
   – Я верен тебе, мой господин, но я не могу убить своего сына, – ответил Марим и опустил голову.
   – Отрубите им головы! – приказал он и тронул лошадь. Фыркнув, животное медленно прошло мимо этих двух несчастных, а через десять шагов раздался свист меча и сначала голова сына, а потом и отца покатились в пыль. Начальник охраны Керим подскакал к сатрапу и низким голосом произнёс:
   – Всё сделано, – он держал одной рукой поводья, следя за тем, чтобы его лошадь случайно не поравнялась с лошадью царя, а в другой у него были головы казнённых. Но Ород ничего не ответил, только махнул рукой в сторону камней и даже не повернулся. Начальник охраны посмотрел на него, потом – в сторону холма и, отстав, забросил отрубленные головы в кусты.
   Через некоторое время вернулись всадники охраны. Они никого не привезли живым. Им удалось настигнуть нападавших за холмом, но те не захотели сдаваться и их всех пришлось убить. Судя по одеждам и оружию, это были разбойники. Но Орода эти новости уже не интересовали. Он снова задумался о визире Сурене, который тоже принадлежал к роду Михран, как Мирам и его сын. Теперь им овладели мысли о том, как незаметно подготовиться к встрече со своим визирем в Экбатане.

Верблюды с пустыми мешками

   Римляне напоминали умирающих муравьёв. Ветер дул со всех сторон, принося кучи пыли и песка, земля трескалась от жары, и сухие кустарники отрывались от холмов, устремляясь вслед обречённо плетущимся толпам оборванных пленников. Те, кто выжил в первые дни, постепенно превратились в животных, готовых драться за кусок кости или лепёшек, которые им бросали после захода солнца прямо в песок. Другой еды не было. Лаций тоже ел отбросы и делился ими с Варгонтом. Тот чувствовал себя лучше, но ещё плохо ходил. Они почти не разговаривали и больше молчали, слушая то звук шуршащего по песку ветра, то изредка приходящего в себя Павла Домициана. Во время нападения парфян под Синнаками он отбился от своего брата Мария и был схвачен далеко от обоза. Судьбу остальных ветеранов он не знал. Помнил только их имена. Слепого певца даже не связали. Он шёл, держась за последнюю верёвку в связке и иногда пел.
   Днём трудно было держаться вместе, но вечером Лаций и Варгонт старались найти Икадиона и Атиллу Крония, чтобы вместе бороться за отбросы еды, воду и защищать друг друга. Павел Домициан обычно до них не доходил. Его часто забирали к себе иллирийцы, которые заставляли слепого певца рассказывать истории и петь им песни, чтобы хоть как-то отвлечься от страха и ужаса дневных переходов. Бывало, что те, кто слушал его ночью, к следующему вечеру были уже мертвы, и он повторял свои рассказы другим пленным.
   Больше всего неприятностей доставляли верёвки. Как Лаций ни старался, растянуть их не получалось – конский волос не тянулся. Он даже подкладывал под них куски ткани, смягчал водой и плевал до изнеможения, но ничего не помогало – они всё равно растирали кожу до кровавых ран. Оставалось только подтягивать их повыше и идти так полдня, а потом опускать вниз и ждать привала. Это немного помогало – так кожа растиралась, но не лопалась.
   Однажды парфяне остановились на невысоких холмах задолго до наступления заката. Песка здесь было меньше, чем в пустыне, и вокруг были кустарники и камни. Римлян, как всегда, сбили в кучу внизу. Лаций заметил несколько больших валунов и потащил к ним Варгонта, Икадиона и Атиллу.
   – Зачем? – одними губами прошептал Варгонт.
   – Утром прохладно. Под камнями будут капли, – устало ответил Лаций. – Можно будет слизать.
   Они без сил повалились рядом с камнями. Остальные пленные расположились чуть дальше, до них было шагов пятнадцать—двадцать. Обычно перед остановкой все стремились оказаться в середине, потому что крайних всегда убивали первыми. Иногда это происходило из-за того, что там оказывались самые слабые, которые не могли больше двигаться, а иногда парфяне хватали их просто так, для развлечения. Лаций опёрся спиной на большой камень и стал растирать ноги и руки. Рядом проходили бродяги, проезжали телеги и плелись верблюды с пустыми мешками. Несколько раз он замечал знакомые лица нищих и гетер, которые были в римском лагере около Александрии и Антиохии. Они с такой же радостью следовали теперь за парфянами, развлекая и ублажая их, как делали это полгода назад в лагере римлян.
   Жара ещё не спала. Спрятаться от солнца было практически негде. Варгонт сразу же впал в беспамятство. Лаций накрыл ему голову его же туникой. Сзади послышались странные звуки. Лаций приподнял голову. Всего в нескольких шагах от них стояли двугорбые животные. На спинах у них болтались грязные мешки. Из одного торчала сломанная стрела. «Верблюды, грязные верблюды, – проплыло у него в голове. – Верблюды победили Рим…» Лаций уронил голову на грудь и закрыл глаза. Он старался бороться со сном, чтобы не пропустить разносчиков воды. Они разрешали иногда промывать раны Варгонта. Грязь каким-то чудом ещё не попала тому в раны. Но это могло произойти в любой момент, и смерть наступила бы в течение двух дней. Варгонт и так долго продержался. Многие умирали гораздо быстрее. От плохой еды и тухлой воды у людей распухал правый бок, начинала болеть печень и они желтели прямо на глазах. Таких обычно добивали парфяне.
   Варгонт тихо постанывал, лёжа под камнем. Глаза у него закатились, оголив белки, рот с потрескавшимися губами зиял чёрной ямой на фоне заросшей щетины и почерневшей кожи. Он даже не чесался, как остальные. Мелкие вши стали настоящим бедствием, от которого в Риме спасала обычно одежда из шёлка и термы. Но здесь единственной одеждой была кожа и густые длинные волосы, в которых эти паразиты чувствовали себя полными хозяевами.
   Став на колени, Лаций поправил остатки накидки на теле друга и обвёл взглядом камни, как бы ища хоть что-нибудь, чтобы накрыться самому. Но тщетно. Он сглотнул вязкую слюну. Захотелось пить. Сразу вспомнились мешки с водой. У Евфрата их поили щедро. Хотя вода была грязной. Сейчас он бы много отдал даже за несколько капель. За камнями повсюду стояли одни верблюды. Ленивые, медленные животные. Лаций лежал грудью на камне и бездумно смотрел на них, чувствуя, что засыпает и скоро не сможет оторвать голову от рук. Но воду пропустить было нельзя. Он приподнялся и покрутил головой. На камнях убаюкивающе шевелились длинные тени верблюдов. Лаций поморщился. Перед глазами всё медленно расплывалось и начинало качаться из стороны в сторону. И даже резкий скрип колёс не сразу привёл его в себя. Прямо за верблюдами проехали две больших телеги с высокими бортами. Их сопровождали несколько всадников. Внезапно они остановились прямо напротив валунов, но их было плохо видно из-за двугорбых животных. Один из всадников подъехал к первой телеге. Оттуда показалось лицо старой женщины чем-то похожее на косточку персика. Похоже, она всегда и всем была недовольна, потому что в каждой морщине её лица застыли раздражение и злость. Лаций даже не догадывался, что это была старая служанка дочери Абгара, которая сидела в это время внутри. Услышав голоса разносчиков воды, он отвернулся и направился к ним.
   Старуха тем временем что-то сказала всаднику, и тот, кивнув головой, отъехал в сторону. Она неожиданно быстро для своего возраста перелезла через край и направилась ко второй повозке. Там она долго что-то искала, пока ей в руки не попался нужный узел. Схватив его, женщина что-то недовольно пробурчала и зло посмотрела на двух девушек, которые со страхом наблюдали за ней из глубины повозки. Это были две рабыни, которые следили за вещами своей госпожи и этой служанки. Старуха никогда не хвалила их и всегда кричала. Поэтому они сидели, не дыша, и старались ничем не привлекать её внимание. Когда она, продолжая бормотать, вылезла из повозки, они с облегчением вздохнули. Всадники стояли позади и терпеливо ждали. Только их кони время от времени всхрапывали и махали хвостами, отгоняя назойливых мух.
   Внутри первой повозки было тихо. Сверху и по бокам её плотно накрывали несколько слоёв ткани, поэтому снаружи невозможно было услышать то, что говорили внутри. Верблюды, которые стояли между повозками и римлянами, немного разбрелись и между ними показались валуны, за которым были видны лежавшие на склоне пленные. Накидка из толстой грубой ткани, покрывавшая повозку сверху и по бокам, почти не шевелилась. Только в одном углу ткань незаметно отошла в сторону, и оттуда выглянули чьи-то любопытные глаза. Но этого никто не заметил. Щель была слишком узкой и терялась в угловых складках.
   – На, держи! Вот твои накидки. Не дышится ей… – старуха бросила узелок в повозку.
   – Не сердись, – улыбнулась девушка и отложила узел в сторону. Старая служанка нахмурилась, услышав в её голосе радостные нотки. Жизнерадостность её раздражала. Старуха считала, что она всегда была причиной больших неприятностей.
   – Чему радуешься? – раздражённо пропыхтела она. Но Заира не обращала на её ворчание никакого внимания.
   – А ты сама видела раньше римлян? – вдруг неожиданно спросила она. Старуха повернула голову и увидела, что девушка смотрит в узенькую щелку между складками.
   – Каких римлян? Ты что ж, меня специально туда отправляла? – прошипела она. – Ох, доиграешься ты! Доиграешься. Не смотри туда! – прошипела служанка, понизив голос.
   – Смотри, какой большой воин… и какой странный, – не обращая внимания на клокочущую в её голосе злость, продолжала девушка. – У него такие руки. И красивые плечи. Интересно, кто он? Наверно, друг Красса или его брат? Очень большой и очень сильный. И такая смешная борода.
   – Заира, прекрати! – прохрипела почти в самое ухо девушке старая служанка.
   – Тётя Хантра, ну что ты так волнуешься? – с неудовольствием ответила та. – Я же только посмотрела… Ой, гляди, что он делает! – она вдруг схватила старую служанку за локоть и притянула к себе. От старухи пахнуло старым козьим сыром и прелым потом. Заира фыркнула и рассмеялась. Хантра с неудовольствием выдернула руку, но женское любопытство взяло верх и она склонилась к узкой полоске света над подушкой. В двадцати шагах от повозки она увидела усталого, измождённого римлянина, который какое-то время лежал на камне, глядя на верблюдов остановившимся взглядом, а потом вдруг перелез через него и подошёл к самому ближнему. Руки у него были связаны, но он мог идти. Хантра и Заира замерли. Им показалось, что пленный споткнулся и, чтобы удержаться, схватился за пустой мешок на боку животного. Верблюд переступил с ноги на ногу, но даже не повернул голову. Теперь римлянина не было видно из-за горбов, а вскоре сбоку подошёл ещё один верблюд. Его копыта подняли в воздух мелкую пыль, и пленный почти растворился в ней. Однако вскоре он появился чуть дальше, у камней, где пыли уже не было. Они увидели, что он в руках у него были два мешка.
   – Смотри, он снял с верблюда мешки! – удивлённо прошептала молодая девушка. – Зачем они ему?
   Старая служанка хотела что-то ответить, но замешкалась. Ей самой было интересно узнать, что будет дальше, поэтому она только недовольно пожала плечами и, засопев, стала пристально всматриваться вдаль.

Настойчивое любопытство Заиры

   Лаций увидел, что Икадион и Атилла пошли за водой и устало вернулся к валуну. Его внимание снова привлекли верблюды. Что-то в них было не так. Он долго смотрел застывшим взглядом на пустые мешки из-под стрел, пока в голове не появилось слово «мешок». Повторив его несколько раз, он удивился, что не догадался об этом раньше. До верблюдов было всего несколько шагов. Он перелез через камень и, подойдя к ближнему, дёрнул мешок на себя. Тот не поддался. Оказалось, что они были привязаны с двух сторон. Лаций устало опёрся на бок животного. Тот несколько раз переступил с ноги на ногу и поднял целое облако пыли. Он боялся, что верблюд убежит. Но животное безразлично смотрело в другую сторону. Потянув мешок ещё раз из стороны в сторону, он окончательно убедился, что тот был привязан. Лаций провёл рукой под ним и нащупал на боку животного вязаную волосяную верёвку. Она проходила у того под брюхом. К ней как раз и были привязаны оба мешка. Сил удивляться уже не было, но он на мгновение остановился, чтобы запомнить эту хитроумную выдумку парфян. Ведь так можно было не заботиться о том, что верблюды стряхнут с себя мешки во время долгих переходов. А после боя их можно было нагрузить чем-то другим! Он вспомнил, что воду в Риме тоже развозили в кожаных мешках, которые были просто перекинуты через спину лошади. Их никогда не закрепляли. Это мимолётное сравнение ненадолго отвлекло его. Когда ему удалось найти узел и растянуть его из стороны в сторону, пальцы уже еле слушались. Зато два мешка, как награда лежали на земле. Чихая от пыли, он на ощупь развязал вторую верёвку и снял ещё два мешка. Теперь можно было возвращаться.
   Подойдя к Варгонту, Лаций опустился на землю. Стоять не было сил. Он накрыл тело товарища одним мешком, а со второго попробовал сорвать верёвки. Но узлы из конского волоса были слишком крепкие. Он толкнул Атиллу и протянул ему два других мешка. Тот молча кивнул, взял один себе, а вторым накрыл Икадиона, протянув ему немного воды. Лаций сделал глоток и лёг рядом с Варгонтом. Тот спал. Беспощадное солнце теперь не так обжигало его тело, но скоро должна была наступить ночь, а вместе с ней и промозглый холод. Лаций надеялся, что под мешками будет теплее. Он ещё успел подумать, что утром их надо будет спрятать… но эта мысль, как трепетная птица, была сразу же сбита беспощадной стрелой усталости. Поэтому когда его голова коснулась локтя, он уже крепко спал. Спал и не видел две пары глаз, пристально наблюдавших за ним из большой повозки, – одни большие и чёрные, с застывшей в них искрой неподдельного восхищения, а другие – маленькие и злые, с бегающими зрачками под напряжённо нахмуренными бровями.
   – Всё, поехали! – резким шёпотом прорычала старая служанка и дёрнула девушку за руку. Та поджала губы и откинулась назад, задумчиво уставившись в полумрак повозки. – Ты что, Заира? – окликнула её Хантра. – О чём думаешь, а? – старуха напрасно всматривалась в темноту, стараясь рассмотреть лицо девушки. Но в повозке было слишком темно и душно. Старуха тяжело дышала и от этого видела ещё хуже.
   – Он накрыл своего товарища, – прошептала через какое-то время Заира.
   – Что? – не поняла старуха.
   – Ничего. Просто этот пленник не похож на других, – задумчиво ответила она.
   – Да… все они не похожи поначалу. Ты смотри, не дури. Это всё рабы Сурены! А Сурена шутить не любит.
   – Мы тоже его рабы, – вздохнула девушка. – Скажи, а мы могли бы купить его у Сурены? – заговорщицким голосом спросила Заира, неожиданно приблизившись к самому уху старухи и положив ей руку на плечо.
   – Ты что?! – в страхе отмахнулась та. – И не думай! Ты – будущая жена Орода. И тебе нельзя об этом думать! Нельзя! Только словом обмолвишься, и всё, конец тебе… и мне тоже. И отец родной не найдёт. Не вздумай даже думать об этом, слышишь?! – горячо зашептала она, но, не услышав ответ, разнервничалась и дёрнула Заиру за край платья. – Ну-ка, дай мне слово, что никому об этом не скажешь!
   – Хорошо, хорошо, успокойся. Даю тебе слово, – прошептала Заира.
   – Нет, скажи, что ничего не сделаешь без моего ведома.
   – Ничего не сделаю. Обещаю, – улыбнулась она.
   – И никому не скажешь, никого не попросишь и никуда не пойдёшь! – опять дёрнула её за руку тётка.
   – Да куда я пойду? Ты что, с ума сошла? Я же без тебя никуда и так не хожу! – искренне возмутилась девушка.
   – Ну, ладно, ладно. Только смотри, не делай глупостей, – Хантра стала успокаиваться, чувствуя, что по-прежнему имеет власть над поведением девушки. – И даже не смотри в их сторону! – приказала она напоследок.
   – Хорошо, хорошо, успокойся уже, – похлопала её нежно по спине Заира.
   – Уж лучше бы их всех убили, – процедила сквозь зубы тётка, но девушка не слышала её слов. – Или может… – её вдруг осенила догадка, и она застыла у полога, держась одной рукой за край телеги.
   – Ну, что, едем? – недовольно спросил снаружи один из всадников.
   – А?! Что?.. – с трудом оторвавшись от своих мыслей, переспросила его старая служанка.
   – Всё уже? Едем? – повторил воин и лениво тронул лошадь.
   – Да, едем, – коротко ответила она и, высунувшись, махнула ему рукой. Повозки продолжили движение. Старуха несколько раз украдкой бросала на Заиру встревоженные взгляды, но та неподвижно сидела на подушках, погрузившись в свои мысли. И это только укрепило старую Хантру в её догадках.

Наивное доверие

   Ночь, как всегда, наступила быстро. Повозки остановились в лагере, и служанки вместе с евнухами начали перетаскивать вещи в большой шатёр. Заира не спешила заходить внутрь, чтобы им не мешать. Тем более ей хотелось подольше постоять у входа, потому что отсюда она могла увидеть пленных римлян, если бы их вдруг стали перегонять в другое место. Старая Хантра видела это, но молчала. Она не хотела привлекать внимание евнухов и стражников, не говоря уже о рабынях, которые могли любую, даже самую нелепую глупость превратить в ужасные слухи. Хантра сама не раз пользовалась болтливостью рабынь и служанок и знала силу сплетен.
   Когда первые волны прохладного воздуха коснулись её рук, Заира с удивлением оглянулась, не сразу поняв, почему ей вдруг стало зябко и неуютно. Спрятанное под накидкой лицо только сейчас почувствовало лёгкое дыхание наступившего вечера. Она поёжилась и зашла в шатёр. Время почему-то стало тянуться мучительно долго. Служанки и евнухи, казалось, спали на ходу и ей несколько раз хотелось прикрикнуть на них, но она сдерживалась. Внутренне волнение выдавали блестящие глаза, но никто, кроме старой тётки, этого не видел. Хантра тоже волновалась, но по другой причине. Она искала в уме подходящую причину, чтобы уйти из шатра после полуночи.
   Наконец, все вещи были свалены в кучу, и рабыни стали раскатывать ковры. Вскоре по краям уже громоздились кучи подушек и одеял. Служанки взяли мешки и пошли за водой, и в этот момент Заира решилась подойти к Хантре.
   – Сегодня холодно, – осторожно начала она.
   – Тебе холодно? – с удивлением спросила та.
   – Немного, – поджала губы Заира. – Но я не об этом, – она посмотрела в сторону выхода и вздохнула. Хантра заметила этот взгляд и коварно улыбнулась в душе.
   – Ты опять за своё? – сказала она недовольным тоном, но осеклась, подумав, что это может отпугнуть девушку.
   – Нет-нет, я ничего не думаю плохого… Но не могла бы ты помочь? – осторожно спросила она. Не услышав ответа тётушки, Заира приняла это за молчаливое согласие и продолжила. – Ты же сама говорила, что мне надо во всём с тобой советоваться. Я просто хотела тебя попросить о помощи. Ты можешь отнести тем двоим пленным немного воды и еды… и масла тоже? – она сделала глубокий вдох, чтобы справиться с волнением, и на мгновение замолчала.
   – Масла? – переспросила Хантра, изобразив на лице удивление.
   – Да. Ты же видела… у них раны, – умоляюще произнесла девушка.
   – И ты хочешь… – Хантра хотела образумить её, но снова сдержалась. – Эх, молодость! Ты неправа, Заира… Но так и быть, для тебя я это сделаю, – ворчливо, но уже более миролюбиво добавила она.
   – Спасибо, тётя Хантра! – не веря своим ушам, воскликнула она и радостно захлопала в ладоши, но старуха вдруг схватила её за кисти и резко одёрнула:
   – Тише ты! Вдруг услышат!
   Заира согласно закивала головой и обняла старую служанку за плечи. Та недовольно фыркнула и оттолкнула её от себя. Впрочем, не очень сильно.
   – Иди, посиди там, в углу! – строго приказала она и стала искать тёплую большую накидку.

Навстречу манящей неизвестности

   За пологом шатра было темно и холодно. Яркие звёзды безразлично светили над головой, но Заире было не до них. Она проводила старую Хантру трепетным взглядом и прислушалась к звукам ночного лагеря. Каждый день она слышала эти звуки тысячи раз, но сегодня ей хотелось услышать среди них голоса пленных. Хантра сразу же растворилась в темноте, и рядом никого не было. Заира вернулась и села на ковёр. Она не понимала, что с ней происходит. Рождённая среди кочевников и воспитанная суровым бытом их жизни, она стремилась к роскоши и богатству. С детства слуги учили её скакать на лошади и плавать в оазисах, ходить с верблюдами по пустыне и жить кочевой жизнью, которую так любил её отец. Наверное, причиной этому было желание отца иметь сына. Но его любимая жена так и не смогла родить второго ребёнка, а подвижная, весёлая, шумная Заира так была похожа на мальчика, что он не запрещал ей делать всё то, что делали остальные дети. До определённого возраста…
   С одиннадцать лет её воспитанием занялась тётушка Хантра, и Заира стала постигать сложности взрослой жизни. Полгода назад она впервые увидела сатрапа Парфии и теперь её будущее было связано с ним, однако мысли об этом скорее раздражали и угнетали её, чем радовали. Долгое вынужденное заточение в гареме визиря изнуряло Заиру бездействием и скукой, и вот теперь, когда она столкнулась с такими ужасными и неизвестными ей людьми, как римляне, искреннее любопытство вдруг прорвалась наружу и она уже не могла не думать о них.
   Некоторое время Заира задумчиво смотрела на огонь, и в её воображении рисовались невероятные картины, связанные с сильным и мускулистым пленником. Вот она подходит к нему, он замечает её и улыбается. О чём-то спрашивает. Она отвечает. Они разговаривают. Он называет её по имени…
   Заира вдруг очнулась и оглянулась по сторонам. Имя? Как же она забыла! Надо было попросить Хантру узнать его имя! Ведь тётушка сама ничего не спросит! Бросит им воду с едой и молча уйдёт. Она в волнении бросилась к выходу. В лицо ей ударил прохладный ветер, смешанный с запахом костра и жареного мяса. «Может, взять еды?» – мелькнуло в голове. Но она не знала, когда вернутся служанки… Заира чуть не споткнулась о заснувшего стражника. Тот недовольно пошевелился, но не проснулся, только поджал под себя ноги и что-то пробормотал во сне. Она оглянулась: справа темнели шатры наложниц и евнухов, слева – небольшие палатки воинов. Оттуда доносилось фырканье стреноженных лошадей и чавканье верблюдов. Вдалеке виднелись пятна костров, вокруг которых сгрудились воины. Сегодня они кричали меньше. День был жарким, и все устали. Заире показалось, что старая служанка выбрала самый короткий путь – мимо евнухов вниз, к камням… Она пробежала несколько шагов. Луна ярко освещала холмы, и вокруг всё было видно, как на ладони. Здесь, на самом краю, было пусто. Хантры нигде не было видно. «Неужели она пошла другой дорогой?» – испугалась Заира и в отчаянии заметалась из стороны в сторону. Вскоре она поняла, что её могут заметить воины у костров и решила вернуться назад, чтобы поговорить со спящим стражником. К тому же их всегда было двое. Значит, второй ушёл проводить тётушку.
   Обрадовавшись этой догадке, она кинулась назад. Спящий воин продолжал сидеть всё в той же позе, поджав под себя ноги и уронив голову на колени. Она уже наклонилась, чтобы разбудить его, но со стороны палатки евнухов вдруг раздался топот копыт, и Заира невольно подняла голову. Она узнала лошадь Кхабжа. Только у неё была такая тяжёлая походка с прихрамыванием на заднюю правую ногу. Она присмотрелась. Да, это был старый евнух. Он сполз с лошади и подошёл к небольшому костру. Там кто-то стоял. Не веря своим глазам, Заира сделала несколько шагов вперёд, стараясь лучше рассмотреть эту маленькую сутулую фигуру. Нет, ошибки быть не могло – Кхабж разговаривал с Хантрой! Слов слышно не было, но по жестам тётки Заира поняла, что та чем-то недовольна. Заира ненавидела Кхабжа. Старый, жадный и глупый, он любил только поесть и поиздеваться над рабынями, заставляя их работать днём и ночью. Ей было непонятно, зачем Хантра пошла к нему ночью. Она не хотела вмешиваться в их разговор и решила подождать, пока тётка отойдёт в сторону или останется одна. Однако ноги несли её вперёд, и, Заира, сама того не заметив, слишком близко подошла к палатке евнухов. До неё донеслись последние слова разговора.
   – …с самого края. Двое. Они накрылись мешками, – это был голос Хантры.
   – Ладно, ладно. Не волнуйся. Всё сделаю. Эй, вы! – Кхабж позвал двух помощников. – Идите с ней! – при этом он с довольным видом несколько раз подбросил на ладони какой-то свёрток, после чего спрятал его за пазуху. Заире показалось, что она услышала тихий звон.
   Старая служанка и два евнуха направились в сторону лагеря, а евнух присоединился к остальным стражникам, которые что-то ели возле костра. Заира ничего не понимала. Зачем Хантра пошла дальней дорогой? «Может быть, там было удобней идти? Или более ровный склон?» – терялась в догадках она. Но сердце подсказывало ей, что здесь было что-то не так. Оно стучало всё быстрее и быстрее и никак не могло остановиться. Заира не стала больше раздумывать и решила встретить тётушку внизу, возле пленных. Сама она ни за что бы не подошла к ним, поэтому уговаривала себя в душе, что старая служанка решила спуститься вниз вместе с двумя стражниками и бояться ей нечего. Заира даже подумала, что сможет подойти к спящим пленным поближе, и её воображение рисовало картину их встречи: она представляла себе, как сильный римлянин с удивлением увидит её и скажет что-то приятное.
   У шатра по-прежнему тихо спал стражник, внутри никого не было, и Заира быстро прошла на половину служанок. Взяв небольшой круглый кувшинчик с маслом, она вдруг подумала, что уставшие пленники не смогут его открыть – крышка прилипла к узкому горлышку и не поддавалась. На своей половине Заира достала кожаный мешок, который привёз отец после битвы с римлянами. Он показал ей и тётке странный чёрный меч и длинный нож, а также несколько плоских наконечников для коротких копий, которые забрал у одного знатного римлянина. Он не хотел, чтобы их кто-то видел, и приказал Хантре спрятать мешок среди одежд и тряпок. Заира схватила один из наконечников и попробовала открыть им тугую пробку. Но у неё дрожали руки, и лезвие всё время соскакивало с края сосуда. Снаружи послышались чьи-то шаги, и она, испугавшись, решила взять наконечник с собой. Всё это надо было куда-то спрятать. Заира обвела взглядом подушки и покрывала в поисках небольшого мешка, но так ничего и не нашла. Она вышла из своего шатра и подошла к шатру наложниц. Справа за занавеской были видны три тени. Они не шевелились. Рядом тихо спала Лейла. Ей было жарко, поэтому она всегда старалась лечь поближе к выходу. Она то и дело вздрагивала во сне, что-то бормоча и держась за большой круглый живот. У её ног лежал длинный шёлковый платок. Оглянувшись по сторонам, Заира схватила его, завернула маленький кувшин с наконечником и направилась к склону. Страх заставлял её спешить, но она то и дело останавливалась и оглядывалась назад. Вскоре Заира оказалась на другой стороне соседнего холма и опомнилась только, когда увидела впереди те самые камни, за которыми лежали пленные. До них было не больше двадцати шагов. Но подойти к ним она не решилась. Она отошла к противоположному склону и спряталась там под большим камнем. Он отбрасывал небольшую тень, в которой Заиру нельзя было увидеть даже на расстоянии шага. Время шло, но Хантра не появлялась. Заира успокаивала себя, придумывая разные оправдания. Но когда у неё от холода стали неметь руки и ноги, она поняла, что со старой служанкой что-то случилось. Или она уже была здесь и успела уйти раньше её. Заира подняла глаза вверх. Знакомые звёзды уже были в другой стороне. Дрожа всем телом, она привстала и медленно оглянулась. Вокруг никого не было. Шум на холме тоже стих. В лагере все спали. Но смутные волнения продолжали тревожить душу. В глубине души она любила свою старую тётушку и всегда прощала её старческое недовольство и брюзжание, но сегодня та слишком быстро согласилась с ней, и только теперь Заира начинала понимать, что это было не зря.
   Время шло, и холод начал проникать ей под одежду. Пора было возвращаться. Но вместо этого ноги медленно направились в сторону чёрных валунов. В голове всё смешалось, и Заира задрожала всем телом, прислушиваясь к каждому шороху. Любой посторонний звук мог в этот момент разорвать её сердце на части.
   Когда до первого камня оставалось не более полушага, она остановилась и прижала руки к груди. В горле всё пересохло, и, казалось, что туда насыпали пыль. Надо было упокоиться. Заира присела на край камня и у неё ничего не получилось. Осторожно выглянув из-за выступа, она увидела спящих римлян. Двое или трое были накрыты мешками. «Они!» – чуть не вырвалось у неё, и после этого она решила подойти и оставить масло рядом с крайним мешком. Несколько шагов дались ей с огромным трудом. Наконец, Заира подошла почти вплотную и осторожно приподняла край мешка, чтобы увидеть лицо. Пленный крепко спал и не шевелился. Она потянула ещё чуть-чуть и увидела тёмный силуэт головы – чёрной и широкой, покрытой спутавшимися волосами ото лба до подбородка, но лица видно не было. Заира наклонилась чуть пониже в надежде, что перед ней тот высокий сильный римлянин, которого она видела днём, как вдруг сверху обрушилось что-то страшное и тяжёлое. Она даже крикнуть не успела, как оказалась спиной на земле. Твёрдое колено упёрлось ей в грудь и придавило к земле, грубые пальцы плотно зажали рот, дыхание прервалось и последнее, что она увидела на фоне яркой луны, была рука с зажатым в ней камнем.

Встреча под звёздами

   Очнулась Заира от того, что кто-то тряс её за подбородок. Сначала перед глазами проплыли яркие звёзды, затем – темнота. Голова не держалась на плечах и всё время падала на грудь. Она сидела, прислонившись спиной к камню, и никак не могла прийти в себя. Наконец, звёзды в глазах остановились, дыхание стало ровным и тень сидящего перед ней человека превратилась в мужскую фигуру. Заира вздрогнула и сжалась в комок.
   – Ты кто? – услышала она слова на незнакомом языке. Хантра и отец учили её греческому, но римского языка она не знала. Что делать?
   – Я принесла масло, – ответила она на своём родном наречии.
   – Что? – переспросил человек, не поняв. Оставалось попробовать по-гречески.
   – Я… принесла… масло, – медленно и тщательно подбирая слова, повторила она. Мужчина нахмурился и замер. Было видно, что он понял её.
   – Что ты принесла? – так же медленно спросил он, чётко произнося каждое слово. Счастью Заиры не было предела. Она чуть не задохнулась от внезапно переполнивших её чувств и несколько мгновений только открывала и закрывала рот, не в силах произнести ни слова.

   Лаций заметил незнакомца сразу. Тот слишком громко шуршал ногами по высохшей траве за камнем. Поэтому, когда оттуда появилась голова, у него в кулаке уже был зажат небольшой острый камень. Следя за приближавшейся тенью из-под накинутого на голову мешка, он, слегка прищурил глаза, чтобы его не выдал случайный отблеск света луны. Кочевник приблизился к Варгонту и осторожно отодвинул мешок с головы. Он явно что-то искал. Ждать было нельзя. Если он искал Варгонта, то тот был на волосок от гибели, если кого-то другого, то самое время было об этом узнать. Лаций схватил незнакомца за плечи и рванул назад. Тот, как пёрышко, взлетел в воздух и упал спиной на землю. Он успел заметить застывшее удивление в испуганных глазах, очень больших и красивых, не похожих на глаза парфян. Рука дрогнула и на мгновение задержалась перед тем, как обрушить сокрушительный удар на голову врага. Но камень не потребовался. Отражение луны вспыхнуло и погасло в двух огромных глазах незнакомца. И вместе с ним погасли его глаза – он потерял сознание. Лаций медленно опустил руку и отложил в сторону камень. Наклонившись ниже, он стянул с головы незнакомца накидку и увидел, что это девушка. Ему стало не по себе. Такого он не ожидал. Девушка? В лагере пленных? И одна? Мысли бешено закружились в голове, но он так и не смог найти разумное объяснение такому поступку. Надо было осмотреться. Лаций осторожно забрался на камень. Карабкаться было трудно, сильно мешали верёвки на руках. Хорошо, что их не связывали вплотную в локтях и кистях.
   С камня ему были видны два близлежащих холма. Костры горели, но людей видно не было. Вверху, над пленными, тоже светились маленькие точки костров. Это была охрана. Но до них было далеко. Снизу парфян не было, потому что дорога вела неизвестно куда и они не боялись, что пленные убегут. Некоторые пытались, но они либо умирали, либо возвращались обратно.
   Лаций спустился с камня вниз. Несколько раз он чуть не упал, ободрал икру, локти и бок. На небе промелькнула звезда. Потом ещё одна. Он замер. Боги явно давали ему знак. Но какой? Он попытался прислушаться к сердцу, но он билось ровно и спокойно. Тревоги в душе не было. Ну, что ж, надо было сначала разобраться с этой странной девушкой. Лаций прислонил её к камню спиной и, взяв за подбородок, стал осторожно дёргать из стороны в сторону.

   – Масло… Я принесла масло, – ещё раз произнесла Заира. – Для ран. Для тебя и твоего друга. Я видела его раны. Ты взял мешки у верблюда. Для друга. Ты накрыл его. Тебе и ему надо масло для ран, – она достала из-под накидки небольшой узелок и протянула ему. Лаций всё ещё не верил своим ушам. Девушка говорила по-гречески, пришла одна ночью и принесла масло для него и Варгонта. Где она могла их видеть? Кто она?
   – Ты кто? – ещё раз спросил он.
   – Я… никто, – вспыхнула Заира, чуть не назвав своё имя. В последний момент она подумала, что лучше придумать другое.
   – Как твоё имя? – мягким голосом спросил Лаций, думая, что напугал её. Заира вспомнила Лейлу в шатре и назвала её имя:
   – Лейла. Меня зовут Лейла. Я служанка, – она почувствовала, как на сердце сразу стало легче. Улыбнувшись, она заметила, как внимательно посмотрели на неё глаза римлянина и обострились черты лица. Он смотрел на неё совсем по-другому. Сердце затрепетало от счастья, и великая женская интуиция, сохранённая в памяти тысяч и тысяч её предшественниц по материнской линии, прошептала ей правду: «Ты ему нравишься!» Заира хотела спрятаться под накидкой, но не нашла её. Зажав в кулак край рукава, она закрыла лицо, однако глаза продолжали смотреть на пленника, и в них был ответ, который он тоже понял.
   – Лейла, – прошептал он одними губами. – Меня зовут Лаций. Моего друга – Варгонт. Благодарю тебя, Лейла. Ты – храбрая девушка. Но маслом сейчас не поможешь. Нам нужна вода. Много воды. Нам надо промыть раны, – Лаций вздохнул. Он никак не мог поверить, что это происходит с ним, в плену, в далёкой Парфии. Девушка понравилась ему, и от этого на душе было неспокойно. «Не это ли знак богов? – подумал Лаций, – Или просто испытание?»
   – У меня нет воды, – с отчаянием произнесла Заира. Принести воду сама она не могла. Как же быть?
   – Ничего, – прошептал Лаций. – Благодарю тебя за масло! Спасибо, Лейла. Ты добрая девушка.
   – Я… я… – Заира задыхалась от волнения. Она очень хотела помочь этому странному римлянину, во власти которого сейчас находилось её сердце и который относился к ней не так, как она привыкла. Впервые за долгие годы она оказалась наедине с незнакомым мужчиной. Тем не менее, ей было не страшно, как будто они встречались с ним уже не раз и здесь ей ничего не грозило. Заира очень хотела ему помочь. В отчаянии она вдруг выпалила:
   – Здесь есть колодец. Небольшой. Сейчас там никого нет. Все в лагере. Там! – она махнула в сторону пустынной дороги.
   – Там? – искренне удивился Лаций. – Там один песок.
   – Нет, песок до поворота. А дальше – земля. Напротив поворота. Там есть небольшой родник. Надо немного пройти. Небольшое дерево, под ним – вода.
   – Почему же там никто не остановился?
   – Воины ездят туда за водой. Он маленький. Очень маленький. И его надо копать, – Заира показала руками, как надо разгребать землю. – Вода рядом с маленьким деревом. Там дерево. Небольшое. Я не знаю, как сказать. Кривое и сухое.
   – Дерево? – переспросил Лаций.
   – Э-э… маленькое дерево, – Заира показала руками, каким было это дерево, и Лаций догадался, что она, наверное, просто не знает слово на греческом.
   – Как кустарник, трава? – переспросил он.
   – Да, небольшая трава, – путая слова, ответила она.
   – Сколько идти? – был краток Лаций.
   – Не знаю, – опешила Лейла.
   – Шаги, шагами? Сколько шагать ногами? – Лаций тихо привстал и показал ей шаги. Заира закивала и сказала:
   – Сто, ещё сто и ещё сто. Потом в эту сторону, – она показала на правую руку.
   – Понятно. Благодарю тебя, Лейла, – Лаций искренне улыбнулся. Теперь он понял знак богов. Они послали ему эту кочевницу, чтобы спасти Варгонта. Девушка с таким красивым именем – Лейла. Он несколько раз произнёс его про себя, стараясь не смотреть ей в глаза. – Уходи. Тебя могут искать. Тогда тебе будет плохо.
   – Меня убьют, – горячо прошептала она. Лаций привык к смерти, но в этих словах прозвучала такая решительная отчаянность, о которой он уже успел позабыть. Всего лишь раз в жизни до этого слышал он такой голос. У одной женщины. Которая его любила. Это была Ларнита. Как же давно это было! Ему показалось странным, что, имя этой девушки тоже начиналось на «л». Он глубоко вздохнул и заставил себя не думать обо всём, что вдруг по неведомой прихоти богов всплыло у него в памяти из-за этой странной незнакомки. Сейчас надо было помочь Варгонту. И Лейле – тоже.
   – Ты очень юная. Но очень смелая, – улыбнулся он.
   – Мне уже много лет! – горячо прошептала она. – Я не юная. Я – взрослая.
   – Хорошо, хорошо. Иди! Иди быстрее. И будь осторожна. Ты помогла нам. Очень помогла. Я не забуду тебя, – Лаций взял её за руки и приподнял с земли. Она едва доставала ему до плеча. Их лица были слишком близко, чтобы избежать прямого взгляда. И Лаций принял этот удар. Он взглянул в её полные немого счастья глаза, и земля закачалась у него под ногами, небо перевернулось и рухнуло на землю, придавив тяжестью бесконечного количества звёзд, сердце сжалось от приятного чувства, и он задержал дыхание, чтобы оно случайно не выскочило из груди. Не в силах больше смотреть девушке в глаза, Лаций отвёл взгляд в сторону и прижал её маленькие ладони к груди, там, где было сердце. Грязный, заросший, измождённый, воняющий отходами и грязью, он испытывал к себе отвращение, когда держал в руках её маленькие хрупкие ладони. Больше он никак не мог её отблагодарить. Но ей надо было спешить. – Иди! – он мягко оттолкнул её и добавил: – Да хранят тебя боги! – Лаций поднял глаза к чёрному небу и прошептал имена своих покровителей Марса и Авроры.
   Девушка ещё несколько мгновений стояла, глядя ему в спину, а потом бесшумно исчезла за камнем. Не оглядываясь, Лаций подошёл к Варгонту и приподнял мешок. Тот крепко спал. Он осторожно разбудил Икадиона и Атиллу и рассказал им про воду, ничего не говоря о девушке. Они оставили мешки под камнем и, взяв Варгонта под руки, стали медленно спускаться вниз. У Лация не было времени достать масло, поэтому он сунул неудобный угловатый свёрток под камень и прикрыл его двумя мешками. Мешки Икадиона и Атиллы остались лежать на том месте, где они спали. Лаций ещё раз оглянулся по сторонам. Всё было тихо. На склонах холмов никого не было видно. Значит, девушка ушла. Он ещё раз мысленно поблагодарил богов за помощь, и они направились в сторону петлявшей внизу дороги.

Забота о ближнем

   Павел Домициан в этот день не пел. Одному из легионеров, который обычно требовал, чтобы певец веселил его и друзей каждый вечер, стало плохо. Даже когда на закате принесли воду, тому не полегчало, но его друзья не отпустили слепого певца спать, надеясь, что их другу станет легче. Легче не стало. Более того, когда парфяне ближе к полуночи бросили им объедки, больному пленнику ничего не досталось, потому что его товарищи забыли о нём, стараясь побыстрее насытить свои желудки. В пылу борьбы за кости, бобы и хлеб они не заметили, что тот даже не может встать с земли.
   Два молодых пленных принесли Павлу Домициану кусок хлеба. Старый певец отдал половину больному. Но тот не смог есть. Его сразу вырвало. Рядом лежал ещё один несчастный, у которого с утра сильно болел бок. Пленные посовещались и решили отнести их подальше, чтобы не заразиться до утра.
   – Давай отнесём их к камням, – предложил кто-то.
   – Я пойду с вами, – сказал Павел Домициан. – Нехорошо бросать их одних. Я буду петь им гимны, чтобы боги услышали и помогли.
   – Только пой потише, чтобы не услышали парфяне, – недовольно буркнул кто-то сбоку.
   Не утруждая себя осторожностью и вежливостью, они с трудом дотащили двух больных до камней и бросили их на землю. Павел Домициан стал шарить руками по земле, стараясь на ощупь найти их тела и сесть рядом. Внезапно ему под руки попалась грубая ткань. Он вздрогнул от неожиданности и подтянул её к себе.
   – Что это? О, боги, это знак! Вы посылаете мне знак с небес. Это большой мешок, чтобы я не замёрз ночью. Но этим людям хуже, чем мне. Я думаю, им будет легче, если я накрою их сегодня этим мешком. Даже если они умрут, ночь будет для них тёплой, – слепой певец стал накрывать одного из больных и наткнулся на второй мешок. Не веря своим рукам, он ощупал его со всех сторон и поднял невидящие глаза к небу.
   – Нет, я не заслуживаю такой любви и заботы. Я благодарю тебя, Аполлон. Ты посылаешь слепому то, что не видно зрячим. Ты услышал мои молитвы. Значит, я поступаю правильно. Но я накрою этим мешком второго человека, которому хуже, чем мне. Я знаю, ты можешь обидеться и послать мне наказание, но я всё же надеюсь, что ты поймёшь меня и простишь.
   Накрыв скрюченное тело второго больного, Павел Домициан, тем не менее, прополз вокруг них на коленях ещё несколько кругов, шаря по земле руками. В душе он надеялся, что боги пошлют ему третий мешок, которым он спокойно мог бы накрыться сам. Но боги не пожелали больше помогать ему, раз он отверг их дар дважды. Так он думал, оказавшись у камней, от которых веяло могильным холодом. Зная, что дальше будет ещё холодней, слепой певец отполз от них повыше и сжался калачиком в десяти—пятнадцати шагах от двух больных, которых накрыл мешками. Он благоразумно решил, что его рассказы и гимны им больше не нужны, и его душа с радостью приняла это оправдание, разрешив бренному телу погрузиться в сон под открытым небом недружелюбной парфянской земли.

Возвращение Заиры в шатёр

   Заира очень быстро добралась до палатки евнухов. Ей оставалось обойти её, когда у костра неожиданно появился Кхабж. С ним подошли два воина. Хромой евнух что-то сказал им, и те показали ему свои мечи и копья. Он одобрительно кивнул головой, и они, развернувшись, вдруг решительно направились в её сторону. Заира метнулась к небольшому камню и до того, как они подошли, успела упасть на землю, накрывшись голову покрывалом. Они прошли там, где она только что стояла, и скрылись внизу холма. Заира медленно приподняла покрывало. Наверное, воины не успели привыкнуть к свету луны после яркого света костра и поэтому не обратили внимания на чёрный выступ в десяти шагах от тропы, приняв его за камень. Когда она осмелилась сбросить с головы накидку, они уже были у подножия и двигались в сторону пленных римлян. Заира только теперь испугалась по-настоящему и с ужасом представила, что с ней могло случиться, если бы её обнаружили. О том, куда направились стражники с евнухом, она даже не подумала. Страх затмил ей рассудок, и она, задыхаясь от волнения, поспешила к своему шатру. Ноги и руки дрожали мелкой дрожью. Стражник спал, уже лёжа на боку. Внутри слышались голоса. Отведя полог в сторону, она осторожно заглянула внутрь. Две служанки сидели на своей половине, отгородившись занавеской. Масляная чашка посреди шатра еле горела, и света от неё хватало только на то, чтобы освещать кружившуюся рядом пыль. Рабыни о чём-то весело перешёптывались. Наверное, как всегда, делились слухами. Заира осторожно проскользнула к себе за занавеску и скинула накидку. Она только легла и с удовольствием растянулась на подушках, как снаружи послышался шорох.
   – Ты спишь? – это был голос Коринтии.
   – Нет, – ответила она. – Что такое?
   – Лейла в соседнем шатре очень хочет пить, ей плохо. Твои рабыни не сходят со мной за водой? Я одна боюсь.
   – Ой, как хорошо, – улыбнулась Заира. – Я тоже очень хочу пить. Принеси и мне. А почему вы не принесли раньше?
   – Мы принесли. Но ты спала, мы звали тебя, а ты молчала… и мы её выпили… А потом Лейле тоже нужна была вода. Ты же знаешь. Ещё она переживает, что Сурена не заходит к ней. Она хочет подарить ему сына.
   – Понятно. Иди, конечно, – она махнула рукой и откинулась на подушки. Пережитые волнения дали о себе знать, и Заира сразу же заснула. Когда Хантра вернулась в шатёр, то сразу же заметила, что девушка спит в неудобной позе, даже не накрывшись одеялами. Старая служанка была уверена, что та ждала её возвращения, и это было лишним подтверждением того, что она приняла правильное решение.
   – Нельзя оставить даже на полночи, – проворчала она под нос, но настроение у неё было хорошее. Вскоре вернулся Кхабж. Он сказал, что сделал всё, как она сказала. И хотя это стоило ей несколько золотых монет, с которыми она в другой ситуации ни за что бы ни рассталась, сейчас Хантра пожертвовала ими, чтобы избавиться от самой опасной проблемы, которая угрожает сердцу любой женщины. Тем самым, она хотела спасти свою племянницу от нечаянной глупости, а вместе с этим и её жизнь.

Спасительный источник

   Лаций оставил Варгонта у тропы, а сам, отсчитав нужное количество шагов, стал искать хоть какие-то признаки травы. Под ногами были одни колючки. Но луна светила ярко, и он не прекращал поиски. Странное, суховатое растение без листьев и цветков, с одним длинным, корявым стеблем оказалось на пятьдесят шагов дальше, чем говорила девушка. Варгонта медленно подтащили, когда Лаций уже разрыл песок и докопался до мокрой глины. Его положили на землю, и Атилла с Икадионом стали помогать отгребать песок дальше. Скоро Лаций почувствовал, что в одном месте из глины маленькими толчками выходит прохладная вода. Он расширил отверстие и сделал несколько глотков, припав губами прямо к глине. Потом набрал в ладони воды и поднёс к губам Варгонта. Тот опустошил их за два глотка. На вкус вода была мягкой и чистой, без горького привкуса. Икадион и Атилла тоже пили без остановки, тяжело дыша и иногда кашляя, когда вода попадала им в нос. Лаций стал промывать Варгонту раны. Тот, закусив губу, молчал и только тяжело дышал, когда тот неосторожным движением разрывал запёкшуюся корку. Атилла и Икадион расчистили источник ещё больше и стали плескать воду на тело. Разгорячённые тела с благодарностью впитывали влагу, зная, что такого случая им больше не представится.
   – Благодарю тебя, Теллура [5 - Теллура, мать-земля, была одной из древнейших италийских богинь. Она олицетворяла собой ту плодородную землю, на которой произрастает всё, что нужно человеку для существования.], – пробормотал Лаций с искренним благоговением. – Я принесу тебе жертву, как только смогу.
   Пора было возвращаться, но они никак не могли оторваться от липкой лужи, в которую превратился крошечный родник. Наконец, Атилла вылил себе на голову несколько ладоней воды и пробормотал:
   – Надо смыть с себя глину. Могут следы остаться.
   Они стали обтираться ладонями, но ночью это оказалось бесполезным занятием – они ничего не видели.
   – На дороге обваляемся в пыли, – наконец, сказал Лаций. Все согласились. Икадион с Атиллой подхватили Варгонта и потащили его обратно.
   До своих камней они доплелись уже перед самым рассветом. Икадион с Атиллой ещё держали Варгонта на плечах, когда Лаций поднял руку и остановился.
   – Ты что?! – тихо спросил Атилла. Лаций обернулся и приложил палец к губам. Потом протянул руку вперёд и прошептал:
   – Там кто-то есть.
   На том месте, где он оставил их мешки, было что-то не так. Под ними кто-то лежал. Лаций подошёл поближе и замер. Солнце уже выглянуло из-за горизонта, и земли коснулись его первые лучи. Под пропитанными кровью мешками лежали мёртвые тела, исколотые копьями и мечами. На животе у каждого из них лежала отрубленная голова. Лаций осмотрелся. Рядом никого не было. Шагах в десяти выше безмятежным сном спал слепой Павел Домициан. Но когда они уходили, его здесь не было. Лаций вернулся к товарищам и тихо сказал:
   – Там двое. Убитых.
   – Кто? – тихо спросил Икадион.
   – Не знаю, – ему всё это не нравилось. Теперь послание богов в виде девушки выглядело для него совсем по-другому. – Скажем, что спали внизу и ничего не слышали. Надо разбудить Павла Цэкуса [6 - Цэкус – слепой (лат.).]. Его тут не было. Значит, пришёл после нас.
   – Не буди! Лучше не надо, – остановил его Атилла. – Ты не накрывал их мешками?
   – Нет.
   – Значит, сами накрылись. Нам лучше помолчать. Посмотрим со стороны.
   – Ты прав. Пойдём, обойдём камни. Ляжем с Павлом рядом, скажем, что тоже спали. А ему надо смазать раны, – кивнул он на Варгонта
   – Чем смазать? – пробормотал тот.
   – Маслом. Пошли! Солнце встаёт.
   – Пойдём, – они отошли за валуны, и Лаций достал свёрток. Каково же было его удивление, когда прямо под ноги ему упал чёрный узкий нож, сделанный в Антиохии Хабрутом. Опешив, он поднял взгляд на товарищей, но те были заняты Варгонтом. Нож был длиной в две ладони, и он не знал, как его спрятать. Единственный выход – привязать под туникой к бёдрам тем платком, в котором его сюда принесли. Лаций быстро завернул лезвие и засунул его по руку. Затем вернулся к Варгонту. Увидев вопросительные взгляды Икадиона и Атиллы, он поднял глаза к небу и сказал:
   – Видимо, мы ещё нужны богам, раз они посылают нам такие знаки. Вот, это я нашёл это вчера на верблюде, когда срывал мешки. Наверное, кто-то забыл это масло там…
   Атилла с Икадионом удивлённо переглянулись, а Варгонт неодобрительно покачал головой и прошептал:
   – Где они были раньше, когда мы просили их о помощи? – но на этот вопрос никто ему не ответил.
   Скоро парфяне разбудили всех пленных и стали связывать для перехода. Но среди пленных уже стали ходить слухи о ночном убийстве.
   – Что там было? – тихо спросил Лаций Атиллу, когда их поставили друг за другом.
   – Говорят, подошли трое. Забили копьями. Потом отрубили головы. Что-то гавкали на своём языке.
   – И всё? – спросил Лаций.
   – А что ещё? – ответил тот со злостью. – Музыки и танцев не было. Жертвенных песен – тоже. Быстро всё произошло – раз, раз и готово. Я, вот, думаю, а если бы там был я…
   – За что их убили? – не ответив на его вопрос, спросил он.
   – Не знаю. Наверное, для забавы. Как на прошлые иды. Помнишь Никара?
   – Да, помню, – Лаций опустил голову. Молодого римлянина привязали к двум лошадям и заставляли бежать, перепрыгивая через копья и мечи, воткнутые в землю. В конце концов от его тела ничего не осталось, одни только куски кожи и мяса, свисающие с оголённых костей. Его тогда тоже вытащили из крайних рядов.
   – А вы, что, не слышали? – спросил кто-то сбоку. Лаций покачал головой и пожал плечами:
   – Нет, а что?
   – Может, их убили, чтобы не заразиться? Чёрная смерть – страшная болезнь.
   – Чёрная смерть? Тогда точно за это! – согласился он. – В Галлии мы оставили пол-легиона. Пришлось их всех сжечь.
   – О-о… Я тоже знаю. Чёрная смерть. Страшная штука, – согласился кто-то из римлян.
   Лаций только кивнул в ответ. Ему не хотелось продолжать разговор. Слишком много вопросов было в голове, на которые даже боги в этот момент, наверное, не смогли бы дать ответ. И самый главный был о девушке: «Неужели это она приказала убить их после того, как ушла?» Нет, этого не могло быть. Тогда бы их поймали у родника. Зачем было ждать у камней? Хотя, она могла испугаться и вернуться, чтобы убить всех, кто мог её видеть. Почему бы и нет? Это тоже был знак богов. В эту ночь знаков было слишком много, и надо было ещё раз всё хорошо обдумать. Боги никогда просто так не посылали ему такие знамения раньше. Значит, они о чём-то его предупреждали. Но о чём? Лаций так и не смог избавиться от этих мыслей до вечера. День выдался таким же жарким, как и предыдущий, но родника рядом уже не было. Перед закатом им снова дали только хлеб, забыв принести остатки из котлов. Потом принесли грязную воду, которую они вчетвером решили не пить. К вечеру у многих начались вздутия живота и страшные боли. Утром половина из тех, кто пил воду, не смогли подняться с земли, а недовольные парфяне долго ходили между рядами, разрубая мечами верёвки, связывавшие мертвецов с живыми.

Заира узнаёт о смерти римлян

   Заира спала всю ночь крепко и спокойно. Проснувшись утром, она дождалась, пока рабыни соберут вещи, и ещё некоторое время дремала в мерно раскачивающейся повозке, пока солнце не раскалило её настолько, что пришлось приподнимать края, хотя это не сильно спасало от раскалённого воздуха. В соседней повозке постанывала Лейла, у которой всё время болела голова. Служанки Заиры были рады, что их госпожа не требует от них всяческих глупостей, которыми славились наложницы Сурены: она не заставляла постоянно поливать ей ноги и руки водой, обмахивать небольшими опахалами или просто идти рядом с повозкой под палящим солнцем и улыбаться, чтобы ей не было скучно. В остальной части гарема всё так и происходило, и некоторые рабыни не выдерживали жары, падая в обморок. К вечеру все так сильно уставали, что еле двигались. Жёны Сурены во время таких переходов старались не общаться. Все слухи доходили к ним через рабынь и служанок, и главное для них в это трудное время было не заболеть и не стать источником каких-нибудь сплетен.
   Дорога была широкая, и все повозки ехали рядом. Неугомонная Коринтия что-то рассказывала Лейле, которая еле дышала и даже не притворялась, что слушает её. Заира не собиралась подслушивать их разговоры, но та говорила так громко, что до неё доносилось каждое слово.
   – Вчера у Силлака умерли десять и ещё десять. Плохую воду давали. Сам Бахтияр ругался. Его не было, вот они и не привезли им воду. Согадаю, начальнику стражи, тоже досталось. Но римлян всё равно ещё много. Поэтому денег от них тоже будет много. Даже Кхабжу и другим евнухам достанется. Ему сам Сурена пообещал. Представляешь?
   – О-о… – доносилось из угла, где лежала Лейла. Ей было очень плохо, но помочь было нечем. А Коринтия продолжала трещать дальше:
   – Да, так вот!.. Ещё говорят, что римляне стащили с верблюдов мешки, чтобы ночью накрываться. Ну, это когда верблюды рядом были. Представляешь? И никто этого не заметил. Много мешков украли. Ты слышишь? – девушка, к которой обращались эти слова, ничего не ответила. Заира невольно приподняла голову и напрягла слух. Сердце в груди учащённо забилось, и она почувствовала, как к лицу прилила кровь. Хорошо, что старая Хантра лежала у самого края повозки и не слышала этих слов. В надежде на слабый ветерок та отчаянно хватала полураскрытым ртом воздух, не глядя на племянницу. Коринтия тем временем продолжала: – Так вот, а Кхабж узнал об этом и пошёл туда ночью. Нашёл воров и отрубил им головы. Представляешь? Говорят, он им головы на мешок положил, чтобы остальные утром увидели. Смешно, да? И я так говорю. Очень смешно. Я бы не додумалась… Они проснулись, смотрят: а там голова! Ой, ужас, даже самой смешно!
   Коринтия перескочила на другую тему и ещё долго что-то радостно рассказывала в пустоту, но её по-прежнему никто не слушал. Заиру так и подмывало спросить Хантру о том, что произошло. Но интуиция подсказывала, что сейчас этого делать не стоит. Ведь если Кхабж убил этого римлянина, то к жизни его уже не вернёшь. Но ведь она разговаривала с ним у костра и точно знала, что там произошло. Сердце страдало и не верило, что высокий бородатый римлянин погиб, заставляя её мучиться сомнениями и надеждой: «А вдруг он спасся? Вдруг в это время он был у родника, а не там? Вдруг это убили не его?» Потом возникли более неприятные вопросы: «Почему Хантра обманула её? Куда она ходила ночью? Неужели это она всё подстроила?» Заира сидела, поджав под себя ноги, и не знала, что делать. Душа страдала, но она ничего не могла изменить и понимала, что пока ей лучше молчать и ждать. Ждать, пока не представится случай узнать всё самой.

Разговор с отцом

   Два дня Заира пыталась найти способ вырваться из шатра, чтобы хоть краем глаза увидеть пленных. Однажды ей даже удалось уговорить Кхабжа пойти посмотреть на выступление комедиантов и гетер после очередной удачной охоты Пакора. Обеспокоенный странным поведением дочери, Абгар пришёл к ней в шатёр, чтобы поговорить об этом. Парфяне снова веселились, и в лагере царила радостная суета, которая обычно предшествовала обильному чревоугодию. В такие дни даже пленным доставались роскошные остатки еды с большими кусками мяса на костях.
   Абгар не пошёл на пир и сказал Сурене, что хочет навестить дочь. Тот милостиво согласился.
   – Отец, отец! Какое счастье, что ты остался с нами и не уехал домой, – бросилась ему на шею Заира, когда он вошёл. Тот внимательно посмотрел на неё, но не увидел в глазах дочери ни тени притворства. Заира действительно была счастлива, потому что, наконец-то, смогла придумать, как ей узнать о римлянах. Накануне судьба послала ей помощь в виде гадалки, которая жила с гетерами и по руке предсказывала судьбу. Хантра хотела прогнать старую нищенку, но Заира так умоляла её погадать, что та, в конце концов, согласилась. Улыбаясь гнилыми зубами и хитро глядя на девушку, гадалка спросила:
   – Может, тебе ещё что-то рассказать? Вижу по глазам, ты много хочешь знать.
   – Как тебя зовут? – бросив осторожный взгляд в сторону тётушки, спросила Заира.
   – Я – Медея из Ашшура. Меня тут все знают, – она засунула в рот мелкую монету, которую Заира незаметно сунула ей в руку, и хитро подмигнула. Девушка запомнила имя гадалки и решила прибегнуть к её помощи при первой возможности. Именно поэтому она так радовалась приходу отца, надеясь, что тот разрешит пускать гадалку в шатёр.
   Абгар стоял у входа и смотрел на дочь.
   – Счастье не в веселье, радость моя, – тихо произнёс он. – Счастье в том, что ты жива и здорова и что Сурена держит своё слово. А царь Ород пока ещё очень далеко.
   – Отец, отец, не говори мне такие слова. Пожалуйста! – горячо зашептала Заира, и старый кочевник с болью в сердце понял, что все его слова о предосторожности для неё ничего не значат. – Даже если царь Ород приедет и заберёт меня в гарем, мы ведь будем с тобой видеться? Да? Я стану его любимой женой, и ты сможешь тогда веселиться вместе с нами на пирах!
   – Ты ещё слишком молода, Заира. Любимые жёны чаще всего исчезают в реках Тигра и Евфрата, а их место занимают умные жёны. Они почему-то не всегда красивые.
   – Отец, перестань. Я многому уже научилась и знаю, как вести себя в гареме. Главное – это родить царю Ороду сына.
   – Помни, что у него уже есть сыновья. И довольно взрослые. И их матери не захотят уступать тебе место.
   – Ну, ты как Хантра! Вы, прямо, одинаковые!
   – Мы оба старые. И повидали в жизни немало, – ответил отец.
   – Но сейчас ведь самое время веселиться! – воскликнула Заира. – Римляне проиграли. Сурена победил. Столько рабов будет продано! Ты станешь богатым, Сурена – тоже.
   – Сурене не надо богатство.
   – Как это так? – удивилась она.
   – Он и так богат, как царь. Его род очень богат. Но он ценит не золото, а ум. В этом его богатство… и опасность.
   – Отец, он мне так нравится. Всё время весёлый, улыбается. У него такие красивые глаза. А как смешно он красит себе брови! – Заира прыснула в рукав, а Хантра с испугом оглянулась, шлёпнув её по плечу.
   – Ты что, совсем с ума сошла? Думай, что говоришь!
   – А что тут такого? – с наигранной обидой отдёрнула плечо девушка. – Он очень красивый и сильный. Только иногда смешной, – она снова тихонько захихикала, а старая служанка неодобрительно покачала головой. С того момента, как тётка обманула её, Заира старалась не напоминать ей о римлянах и теперь болтала без умолку, чтобы показаться ветреной девушкой, которой нравится знаменитый Сурена.
   – Я не могу так часто веселиться, дочка, – постарался уклониться от ответа Абгар.
   – Сколько тебя знаю, ты всегда так говоришь. Даже мама плакала, говоря, что ты редко улыбаешься. Почему ты не веселишься, отец?
   – Я думаю о рабах. Их надо кормить и лечить, тогда я смогу получить за них больше денег. А делать это в пустыне нелегко. Ты видишь, что Силлак и его воины не дают рабам есть. Это плохо.
   – Рабы всё равно умирают, и ты ничего не сможешь для них сделать.
   – Подожди… Заира, я уже стар. А ты очень молода. Мне бы не хотелось увидеть твоё будущее, тающим в ночи ещё до того, как сядет солнце моей жизни.
   – Отец, зачем ты так? Всё будет хорошо, – она расстроилась, уловив в голосе отца грустную интонацию.
   – Будущее не кажется мне безоблачным, – задумчиво протянул Абгар.
   – Поэтому ты остался с нами? – тоскливо спросила Заира. При всей своей кажущейся весёлости и наивности она унаследовала от отца его ум и проницательность и теперь чувствовала, что тот неспроста сопровождает её в Ктесифон. У неё закралось подозрение, что Хантра могла рассказать ему о двух римлянах.
   – Я связан с Суреной, как стреноженный у родника конь. Звезда Сурены слишком ярко засияла на небосклоне Парфии. И не только Парфии. Такие тяжёлые звёзды долго в небе не висят. В конце лета они падают по всему небу целыми стаями, как сбитые на лету птицы. Но, падая, они тянут за собой и остальных. В основном, тех, кто поближе, – Заира вздохнула, услышав эти слова. В них не было намёка на её поведение.
   – Тогда будь подальше от него, – нахмурив брови, сказала она.
   – Так далеко, как надо, я уже быть не смогу. Я был с Суреной везде. Свет его побед лёг тяжким бременем и на мои плечи. Кто знает победителя, тот знает и его врагов. Поэтому я опасаюсь стать слишком близким другом Сурены.
   – Отец, я за тебя боюсь. Но у тебя пока нет другого выхода, – она обняла его за плечи. Старая служанка у входа покачала головой и тяжело вздохнула.
   – Нет, дочка. Остаётся только быть рядом с тобой, если произойдёт что-то страшное.
   – Не пугай меня. Сегодня такой весёлый день. Ты видел, как танцуют и поют гетеры в конце войска? Сурена разрешил мне послушать их с Кхабжем.
   – Хантра говорила мне, что ты выходила сегодня из повозки несколько раз. Их песни не для твоих ушей, – вздохнул старый араб.
   – Отец, я уже не маленькая. Мне тоже интересно, как живут эти женщины.
   – Плохо живут. Не дай бог тебе когда-либо это узнать, – пробормотал Абгар.
   – Ладно, ладно, не ворчи. Вот, лучше съешь фрукты со мной. А у Сурены появилась новая любимая наложница. Ты знаешь? – быстро перевела она разговор на другую тему.
   – Нет, – удивился Абгар. – Я же воин, а не евнух.
   – Её зовут Коринтия, слышал? Она нравится Сурене больше Лейлы. До сражения с римлянами Лейла была у него любимой. А потом семя Сурены раздуло ей живот, и Коринтия заменила её в шатре визиря, – Заира трещала без умолку, стараясь успеть рассказать отцу всё, что узнала за последнее время, а старая Хантра за её спиной недовольно сопела, не решаясь прервать девушку в присутствии отца.
   Ближе к полночи Абгар встал и попрощался с дочерью и сестрой. Его сердце было спокойно: он понял, что дочь устала сидеть со старой служанкой и решила немного повеселиться. После той жизни, которой она жила в родной Эдессе, трудно было сразу привыкнуть к шатрам и повозкам гарема. Но пока он ничего опасного в этом не видел. Время всё должно было расставить на свои места.
   Воины в лагере продолжали веселиться и кричать, но старая Хантра устала и легла спать. Заира дождалась, когда из её угла стал доноситься громкий храп, и подошла к стражнику. Тот с радостью зажал в ладони серебряную монету и сразу же побежал к гетерам за гадалкой Медеей из Ашшура.

Гай Пакциан в роли Марка Красса

   Парфяне радовались, когда им удавалось найти какое-нибудь развлечение. Особенно, если оно унижало римлян. Пользуясь благосклонностью Сурены, воины Силлака развлекались, как могли. При этом они не забывали славить Сурену, который сумел разгадать коварные планы жадного Красса и обхитрил его. Когда жара спадала, некоторые из них подъезжали к вереницам пленников и начинали обзывать их.
   – Эй, смотри, а что это такие страшные воины идут без полководца? – с насмешкой спросил один из сотников своих лучников. – Надо бы им найти императора, чтобы вёл их вперёд!
   – Да, только надо найти такого, как Красс, – ответил другой. – Такого же старого и глупого. Пусть ведёт их за золотом Парфии! Вон и лошадь ему готова! – он кивнул в сторону вяло плетущегося в обозе осла.
   – Ха-ха-ха! – засмеялись остальные всадники. – Сейчас найдём нового Красса! Гей-эй-эй! – они застучали пятками по бокам лошадей и с криками разлетелись в разные стороны. Через какое-то время к сотнику притащили пятерых пленных, которые были чем-то похожи на Красса.
   – Нет, эти все какие-то страшные, – брезгливо отмахнулся тот. – А вот этот, пожалуй, подойдёт! – он с радостью показал на сухого, сморщенного римлянина с седыми волосами и лицом, действительно похожим на бывшего римского консула. – Эй, ты! – позвал его сотник. Римлянин поднял голову. – Как тебя зовут? Не Марк Красс, случайно?
   – Гай Пакциан, – ответил тот еле слышно.
   – Будешь Марком Крассом. Понял? Забудь своё имя! Теперь ты Марк Красс! О-хо-хо! Как похож! – загоготал сотник. – Давай, сажай его на осла! Сажай! И шлем ему найдите! С красным плащом. Быстрее!
   Пока Гая Пакциана наряжали римским императором, Сурена наблюдал за этим действом, лениво лёжа в повозке. Затея ему понравилась, и он приказал позвать к нему сотника. Тот сразу же прискакал и пал перед ним ниц. Визирь поморщился от такого чрезмерного проявления верности.
   – Слушаю тебя, победитель римлян! – громко выкрикнул он.
   – Ты кто? – спросил его Сурена.
   – Сотник Адиль. Из войска Силлака.
   – Сотник Адиль, ну что же ты так обижаешь великого римского императора? – с насмешкой произнёс Сурена. Сотник почувствовал эту интонацию, и в его глазах промелькнули искорки озорства. Он поднял голову и спросил:
   – Посадить его на верблюда, визирь? Чтобы был выше?
   – Нет, не надо. Ты совсем не знаешь, что знатные римляне просто так не ходят. За ними везде ходят рабы. Рабы их одевают, раздевают, кормят и укладывают спать. А императора у римлян охраняют ликторы. Пять личных охранников с розгами и топорами. Они разгоняют этими розгами врагов императора. Чтобы его случайно не обидели, – после этих слов сотник Адиль заржал диким хохотом, но осёкся, увидев, что остальные придворные хихикают намного тише. Сурена продолжил: – Если бы у римлян не было рабов, то, может быть, они и сражаться научились. Так что, делай всё, как надо. Найди императору пять ликторов, дай им большие кошельки с золотом, и пусть насадят на копья головы других рабов, чтобы помнили, как надо воевать.
   – С радостью, великий победитель римлян! – вскочил на ноги Адиль.
   Вскоре во главе колонны пленных появился осёл, на котором сидел Гай Пакциан. В красном рваном плаще он был невероятно похож на Марка Красса. На голове у него болтался большой шлем. Губы несчастного дрожали, а в глазах застыли слёзы. За ним обречённо плелись пять связанных между собой пленников. У каждого к поясу были пристёгнуты большие кожаные мешки для воды, но парфяне набили туда песок. В руках они держали длинные палки с насаженными на них головами своих товарищей. Тех обезглавили прямо здесь, выхватив из толпы, как всегда, крайних, и тяжёлые капли крови ещё долго падали на горячий песок и босые ноги «ликторов». Сотник Адиль постоянно смеялся и радовался этой шутке. Сурена тоже был доволен и улыбался.
   Парфяне так были увлечены этим развлечением, что ещё долго ехали за ослом Гая Пакциана, издеваясь и придумывая разные шутки. Римляне невольно бросали взгляды в ту сторону, не зная, чего ещё можно ожидать от них после такого поступка. Поэтому никто не заметил, как с другой стороны к колонне пленников приблизилась какая-то старая нищенка и о чём-то спросила одного из римлян. Тот сначала не понял, но потом закивал головой и указал в сторону Лация и Варгонта. Она внимательно посмотрела на них, как бы стараясь запомнить лица, и отстала. Лаций и Варгонт шли друг за другом с противоположной стороны, низко опустив головы, и не смотрели в ту сторону, где стояла старая женщина. Их взгляды были прикованы к обрубленным верёвкам со свежими следами крови – парфяне убили тех, кто шёл рядом с ними, и в этот день они тоже могли оказаться на месте обезглавленных товарищей.

Помощь загадочной Лейлы

   Ночью парфяне посадили Гая Пакциана у костра, а пятерых ликторов заставили охранять его, воткнув в землю палки с головами. Шум и крики разносились почти до утра, и Лаций с Варгонтом видели, как Сурена сам бросал объедки в огонь, а его стража заставляла несчастных «ликторов» доставать их из огня голыми руками.
   Когда пленным принесли еду, Лаций встал, чтобы успеть принести хоть что-то из той гнили, которую в этот момент парфяне вываливали прямо на землю. Икадиона и Атиллу связали с другими пленными, и в этот день он их ещё не видел. Римляне рванулись к еде, дёргая друг друга за верёвки, толкаясь, ругаясь и падая. Варгонт тоже встал.
   – Останься, я сам, – сказал он, сдвинув верёвки вверх и растирая кисти.
   – Я уже могу ходить, – улыбнулся друг. – Просто дёргаться не хочу. Чтобы кожа не рвалась. Смотри, я уже могу так, – он развёл руки в стороны, насколько позволяла верёвка. Лаций покачал головой. Они оба сильно похудели и обросли волосами, как кочевники. Знойное солнце над головой высушило кожу. Язык прилипал к гортани и не шевелился. Лаций уже смирился с постоянной сухостью во рту и пронзительным чувством голода – он готов был съесть любого шакала или ворона, если бы тот попался ему в руки. Но здесь им не попадались даже ящерицы. А скорпионов он есть боялся.
   Посмотрев в сторону толпы, Лаций почувствовал, что им движет только голод. В голове было полное отупение. Она болталась из стороны в сторону, как фляга с водой, мысли перетекали из одной половины в другую, но он за ними уже не следил. Иногда ему казалось, что они просто умерли и гниют в голове, как брошенные на поле боя трупы. Думать было мучительно больно. И только редкие минуты обгладывания костей и хрящей ещё доставляли ему какое-то удовольствие. Да и то – животное.
   – Ла-ций! – донёсся до него тихий, но настойчивый голос. Он повернулся к Варгонту.
   – Что? – в голове по-прежнему было пусто. – Ты что, Варгонт…
   – Да? – повернулся тот.
   – Ты меня звал? – спросил Лаций.
   – Нет, – друг покачал головой и снова лёг на землю. «Может, меня уже зовут боги?» – подумал Лаций.
   – Ла-ций! – снова раздался тот же голос. Нет, это были не боги. Даже Варгонт услышал этот звук и приподнял голову. Лаций повернулся на звук. Шагах в двадцати стояла, полусогнувшись, старая гадалка и махала ему рукой. Он посмотрел на Варгонта, потом снова на старуху. Та не исчезла. Только настойчивей замахала рукой. Он ещё раз оглянулся и направился к сгорбленной фигуре в рваных цветных тряпках. Когда до неё оставалось несколько шагов, старуха что-то залопотала и замахала сразу двумя руками. Лаций остановился. Прямо перед ним на земле лежали лепёшки и сыр. Он несколько раз моргнул, не веря своим глазам. Потом поднял взгляд на старуху.
   – Ла-ций, – снова произнесла она и ткнула рукой в его сторону. Потом повернулась и махнула рукой в сторону парфянских шатров: – Лейла.
   – Лейла, – повторил за ней Лаций, и до него постепенно стало доходить, откуда появилась старая гадалка.
   – Лаций, Лейла, – повторила та и заковыляла обратно на стоянку, чтобы её никто не заметил. Легкий порыв ветра поднял вдруг пыль, и он поспешил подхватить еду с земли. Варгонт какое-то время смотрел на него удивлённым взглядом, но потом пришёл в себя и тихо спросил:
   – Это что, хлеб?
   – Ну… да.
   Ещё совсем недавно Лаций не мог проглотить слюну, и ему казалось, что сухие лепёшки должны были застрять в горле, но этого не произошло. Они быстро миновали рот и сразу оказались в животе. Сыр он вообще не заметил. Пленные ещё не успели разойтись по склону после дележа отбросов, а Лаций с Варгонтом уже с тоской смотрели на то место, где ещё совсем недавно лежала еда.
   – Отряхнись! – сказал он Варгонту, показывая на бороду. – Крошки остались.
   – Отряхнись! – проворчал тот. – Зажрался ты. Я бы эти крошки вместе с бородой съел, если бы мог, – Лаций ничего не ответил, только ещё раз провёл по щекам и губам. Там больше ничего не было.
   Так продолжалось две недели: старая гадалка, которую он считал гетерой, приносила им по ночам еду, каждый раз повторяя два слова: «Лаций, Лейла», и потом уходила. Несколько раз там было мясо. Но однажды старуха принесла слишком много еды, и Лаций с Варгонтом решили оставить часть на следующий день. Варгонт уже пришёл в себя и даже стал шутить. Лаций хотел поделиться с Атиллой и Икадионом, которых видел в конце колонны, но Варгонт остановил его:
   – Ты не дойдёшь! Увидят. Там много людей. Начнут спрашивать, – Варгонт смотрел ему прямо в глаза и в них была боль. – Мне не жаль хлеба, но кому-то всё равно не достанется. Старуху поймают, и всё, не видать еды. Лучше дождёмся, когда их к нам перекинут, – он замолчал, и Лаций понял, что Варгонт был прав. Но Парки всё же решили обрушить на них новые испытания.

Нелепая ошибка

   Когда на следующий день всех пленных выгнали на дорогу, Лаций споткнулся, и у него из-под туники выскользнула лепёшка. Он поначалу даже не заметил этого. Потом прикоснулся рукой к животу и понял, что там пусто. Но было уже поздно. Весь ужас был в том, что лепёшка была замотана в половину платка Лейлы, в котором она принесла тогда масло. Лаций разорвал его, оставив одну половину для ножа.
   Сзади раздались крики парфян, римляне остановились, и Лаций увидел, как какой-то пленный стоит на коленях и ест выпавшую у него лепёшку. Один из всадников спешился и толкнул его ногой. Недоеденный кусок выпал у того из рук, и римлянин завалился на бок. Платок оказался под ним. Парфянин присел и посмотрел на хлеб. В этот момент к нему подскакал сотник Адиль.
   – Где ты это взял? – вкрадчиво спросил он у пленного.
   – Здесь, – кивнул тот на землю.
   – Ты плохой римлянин. Ты обманываешь меня. Кто дал ему это?! – громко спросил он. Все пленные отшатнулись. Верёвки натянулись, несколько человек, не удержавшись, упали в пыль. – Он будет медленно умирать, пока вы не скажете, кто дал ему хлеб! – грозно произнёс сотник и достал меч. Пленный задёргался, стараясь отползти от него, но верёвки не дали ему это сделать. Парфянин подошёл к лежащему на спине пленнику и воткнул ему меч в живот. Тот охнул и заскулил, подняв колени вверх. – Он может умереть быстро, а может и медленно. Скажите, кто дал ему хлеб?! – снова повторил сотник и стал поворачивать меч то в одну, то в другую сторону. Пленный орал от боли, не в силах ничего сделать. Он был весь в крови. Варгонт сжал верёвки в своих громадных кулаках, и у него от напряжения выступили на лбу вены.
   – Я видел, как что-то выпало из повозки, – произнёс Лаций громко. – Впереди ехали большие повозки, – повторил он, увидев, как резко повернулся в его сторону сотник. – Оттуда что-то выпало. Вон там, – он кивнул в сторону умирающего товарища.
   – Из повозки? – со злостью спросил парфянин. – Их какой повозки?
   – Не знаю, – Лаций пожал плечами, стараясь выглядеть равнодушным. – Небольшая, накрытая…
   – Выпало что-то? – переспросил сотник. Он повернулся к несчастному, который уже только хрипел и совсем не двигался. В глаза ему бросился край платка, который торчал у того из-под локтя. Он нагнулся и дёрнул его на себя. Платок выскользнул, подняв небольшое облачко пыли. Сотник посмотрел на платок, на лепёшку и на Лация. Потом встал и ткнул мечом умиравшему пленному прямо в горло. Тот булькнул и затих. Стоявший рядом всадник сразу же перерезал верёвки и прикрикнул на пленных. Огромная толпа заколыхалась из стороны в сторону и двинулась дальше. Сотник вскочил на лошадь и поехал вперёд. Проезжая мимо Лация, он внимательно посмотрел на него, но тот даже не повернулся в его сторону, с трудом переставляя ноги.
   Этой ночью старуха не пришла. Лаций с Варгонтом долго не могли уснуть и ворочались с боку на бок, прислушиваясь к каждому шороху. Они не видели, что неподалёку лежал ещё один человек, который тоже не спал, думая об этом странном случае. Даже если бы сейчас его показали Лацию, он не смог бы узнать в нём прежнего легата Квинта Лабиена. Но это был именно он. И ему казалось, что теперь он нашёл способ, как отомстить им за все оскорбления.
   Лаций и Варгонт больше ничего не слышали об этом платке и до самой столицы не знали, что с ним произошло. Сотник Адиль сообщил об этом случае начальнику стражи Согадаю, а тот – визирю. Сурена долго смотрел на грязную тряпку, в которую превратилась тонкая ткань, потом отпустил начальника стражи и позвал Кхабжа. Главный евнух не смог сразу сказать, чей это был платок. Поэтому Сурена не стал задавать больше вопросов и отложил его на время в сторону. Жизнь сама должна была расставить всё на свои места.
   К счастью, для Лация и Варгонта это была их последняя голодная ночь. На следующий день мимо них снова проехала повозка с рабынями Сурены. В одной из них сидела его новая любимая наложница Коринтия. Будучи рабыней, она почему-то сама ненавидела рабов. Поэтому, увидев, как на неё смотрят римляне, она плюнула в них и расхохоталась. На её несчастье рядом шёл Варгонт. Он жестами показал ей, что бы сделал с ней, как с женщиной, если бы они оказались вместе. Евнух Кхабж избил его за это палкой, и уже окрепший Варгонт, стиснув зубы, вынужден был молчать и терпеть, иначе бы его сразу убили на месте.
   Сурена посмеялся над гневом рабыни, которая сразу же поспешила ему пожаловаться.
   – Разрежь его на части! – потребовала она. – Вырежи ему глаза и кишки, – Коринтия была вне себя от гнева. – Сделай из него ремни, которыми будешь бить рабов!
   – Успокойся, это очень ценный раб. Смотри, он выжил. Его надо беречь… – Сурена от души радовался, наблюдая за ней. Глупая девушка вела себя как необъезженная дикая кобылица. Ему это нравилось. – Что ты хочешь, убить его сразу или видеть, как он каждый день стоит перед тобой на коленях? – спросил он.
   – Увидеть, как стоит на коленях, а потом убить! – не думая, ответила наложница. Сурена покачал головой – страсть и глупость соседствовали в этой голове и совсем не мешали ей жить.
   – Так не бывает. Надо выбрать что-то одно, – он позвал начальника стражи Согадая и приказал привести Варгонта и ещё десяток пленных. Согадай взял тех, кто стоял рядом с Варгонтом и пригнал их к Сурене. Визирь со смехом приказал им носить носилки Коринтии. С тех пор Варгонт, Лаций и ещё десять римлян стали возить её в носилках. Они умирали от жары и тяжести. Но зато теперь их стали кормили намного лучше, чем остальных. Так Парки сплели и расплели их судьбы на этом маленьком отрезке жизни.

Ночное купание наложниц и месть Варгонта

   Прошёл ещё месяц. Когда их довели до Тигра, наступил конец августа. В лицо сразу повеяло свежестью и прохладой. Приближение к воде радовало всех – и парфян, и римлян. Говорили, что с этого места до столицы Парфии осталось не больше дня пути. Кочевники заставили пленных сделать у реки что-то похожее на загон для скота. В их поведении чувствовались суета и нервозность. Каждый день они с самого утра скакали вокруг стоянки, что-то кричали, спорили между собой, но самое главное – с этого момента всех пленных стали регулярно кормить. Лаций понял, что их готовят к продаже. Они ежедневно носили воду лошадям парфян, которые располагались на холме. Оттуда уже были видны высокие стены города – большого и красивого. Там находилась Селевкия, но римляне город не видели, потому что их держали за холмом в низине. Здесь река делала небольшой поворот, образуя небольшую песчаную косу. Вскоре у берега сделали небольшие деревянные мостики, с которых было бы удобно набирать воду и стирать одежду. Этой же ночью парфяне отобрали около ста пленных и отвели их в лагерь. Там уже были готовы небольшие крытые носилки, которые их по очереди заставили сносить вниз. Обычно их носили по четыре или восемь человек. В каждых носилках сидела наложница из гарема Сурены. Другие рабыни и служанки шли рядом. После того, как пленные спускали носилки вниз, их сразу же отправляли на другую сторону холма, где они сидели и ждали, пока их снова позовут, чтобы относить их обратно. Ждать приходилось долго, так что многие успевали даже заснуть.
   В загоне римляне расположились, кто как мог. До воды было шагов двадцать-тридцать, но вечером там никто не оставался – оттуда тянуло холодом и сыростью. Спать возле реки было невозможно. Лаций подолгу держал руки в воде. Он упорно надеялся размочить верёвки и снять их хотя бы на ночь, чтобы не разрезать ножом. Место купания наложниц находилось за поворотом, как раз за холмом, где расположились парфяне. Оттуда слышались весёлые голоса женщин, купающихся под ночным небом. Варгонт сидел рядом и недовольно бурчал, проклиная тяжёлые носилки любимой наложницы Сурены. Он готов был принести жертву Нептуну и Вулкану, лишь бы те приковали к её ногам железную цепь и утащили под воду. Лаций пошутил и сказал, что можно подбросить ей дохлого скорпиона, и у Варгонта сразу же загорелись глаза.
   На следующий день он перевернул вдоль берега десятки камней, пока, наконец, не нашёл одного живого. Но взять его с собой в лагерь парфян не получилось. Упрямец хотел подкинуть ей обязательно живого скорпиона, а не мёртвого. Полночи прошло в раздумьях, как донести его до носилок. Лаций долго спорил с ним, но Варгонт не сдавался, пока сам не понял, что у него ничего не получится. Подойдя к нему, друг посмотрел на его руки в воде и сел рядом.
   – Ладно, я согласен. Давай задавим его, – со вздохом недовольства согласился Варгонт.
   – Нет уж, дави сам, – Лацию не хотелось возиться со скорпионом. – У меня нет сандалий. Я голыми руками в яму не полезу.
   – Тогда давай утопим! Сделаем канавку и зальём водой, – Варгонт уже начал рыть песок, но остановился, заметив выражение его лица. – Ты что? – спросил он.
   – А как ты его туда подбросишь? – с хитрой усмешкой спросил Лаций.
   – Когда принесём эту Фурию в носилках к реке, брошу за занавеску, – решительно заявил Варгонт.
   – Не получится. Она заорёт, и тебя сразу убьют.
   – Не убьют, – набычившись, мотнул головой он. – Кто носилки назад понесёт?
   – Найдут, кто. Не неси чушь. Нас сразу убьют. И не только нас. Разрежут на кусочки всех, кто будет рядом, поверь, – Лаций назидательно покачал головой, и его другу оставалось только вздохнуть и замолчать. – Однако, – небрежно продолжил Лаций, как будто дело его совсем не касалось, – можно сделать и по-другому. Только надо поторопиться, потому что скоро придут часовые.
   – Как? – Варгонт ожил и подполз на четвереньках ближе к воде.
   – Не кричи, – понизил голос Лаций по привычке. Ему, наконец, удалось растянуть верёвку и он медленно вытащил из петли одну кисть, а затем – другую. После этого он помог освободиться Варгонту. Они некоторое время сидели молча, растирая руки.
   – Хорошо… – с удовольствием протянул «гроза скорпионов». Лаций оглянулся и сказал ему:
   – Тише! Сиди ровно, чтобы не заметили.
   – Эх, убежать бы сейчас!.. Да некуда. Против течения не поплывёшь.
   – Лучше пока не думать об этом. Может, нас выкупят. Или обменяют. Такое часто бывало.
   – Меня точно не выкупят, – категорично заявил Варгонт. – Некому. Я же не патриций. Так что убегу сам. Попозже. Приду в себя и убегу, точно!
   – Ну, да! Как этот скорпион, – хмыкнул Лаций. – Он тоже думает, что убежит. Ладно, давай со скорпионом закончим, а то мне что-то не нравится вон тот, – он кивнул в сторону пленных. За последние два месяца жизнь научила его бояться всего, даже своих бывших товарищей. Он не видел, что самый ближний пленник лежит к ним спиной, но постоянно поворачивает голову, как будто прислушивается. Когда они перешли на шёпот, тот зашевелился и даже привстал на локте, но ему всё равно ничего не было слышно. Варгонт повернулся на шум и кинул в его сторону небольшой камень. Фигура растворилась в сумраке. Пока они рыли небольшой канал от реки до ямы, Лаций рассказал ему свой план, как напугать наложницу Сурены. – Только молчи! И не выходи из воды! Иначе нас убьют.
   – Понял, понял, – недовольно пробурчал Варгонт. – Не буду шуметь и высовываться. Нас и так уже сто раз убивали. Давай, пускай воду, топи скорпиона…

   Хантра болела уже два дня, у неё кружилась голова, ныли кости, и всё тело горело, как в огне. С утра ей стало лучше, и она даже смогла немного поесть. Когда после полудня Заира сказала ей, что Коринтия заболела и они могли бы пойти к реке вместо неё, старуха сначала отказалась, а затем, подумав, согласилась – она тоже устала лежать в шатре и хотела посидеть на берегу реки. Заира завидовала тому, как наложницы постоянно делились впечатлениями от купания в ночной реке, а ей оставалось только вздыхать и слушать, потому что у тётки были свои приметы на этот счёт. До свадьбы, как она говорила, под ночным небом нельзя появляться голой…
   Когда, наконец, наступила ночь и стражники привели за ними пленных носильщиков, она радовалась, как ребёнок. Хантра устало забралась внутрь вместе с ней и плотно задёрнула занавески. Их отнесли чуть дальше, чем остальных наложниц. Коринтия всегда предпочитала купаться отдельно от всех, наивно думая, что её положение выше других, и ещё опасаясь, что её сглазят. Носилки тоже ставили подальше от воды, чтобы пламя не могло осветить то место, где она купалась. Так же пленные носильщики поступили и сейчас, остановившись за двадцать шагов до берега.
   Какое-то время они стояли на месте и ждали.
   – Молчат. Наверное, их там внутри укачало, – тихо произнёс Икадион, которого Лаций попросил сходить вместо него. – Это всё ты виноват, – с усмешкой кивнул он Атилле, который стоял рядом, в недоумении глядя на старуху. Того, в свою очередь, попросил заменить его Варгонт.
   – Я-то причём? – глупо пробасил тот. – Нёс, как нёс. Сейчас ещё нажалуется на нас. Пошли отсюда! Как бы головы не лишиться из-за этой старой дуры.
   – Пошли. Вон, варвар машет. Идём! Надо будет потом Лацию рассказать, – согласился Икадион и поплёлся в сторону стражников, которые уже спешили собрать и пересчитать пленных. Он не заметил, как позади него шевельнулась занавеска и оттуда выглянула Заира.
   – Лаций, – прошептала она. Это было единственное слово, которое она разобрала в их разговоре, но знакомой фигуры среди уходивших пленных не было. Старая Хантра взяла у стражника два длинных факела и подошла к воде. Здесь ей было легче. От воды веяло прохладой, но в теле всё ещё была слабость. Старуха передёрнула плечами и отошла назад, на сухое место, где песок переходил в твёрдую глину берега. Стражник воткнул там факелы и поднялся вверх за остальными. Хантра достала две подушки и толстую накидку. Постелив их на землю, она подошла к носилкам. Слабый свет огня еле доставал до занавесок, луна этой ночью спряталась за дымку облаков, и старуха, проклиная всё на свете, тыкалась в темноте в разные углы, стараясь найти длинную простыню.
   – Тётушка, не надо, – недовольно сказала Заира, – я сама могу. Что тут снимать?
   – Стой, молчи. Надо вот так сделать, – ответила та. Заире не терпелось уже окунуться в прохладную воду реки, но она была вынуждена ждать.
   Старая служанка сделала всё по-своему. Она несколько раз обмотала вокруг неё тонкую простыню, заправив края под локтями, чтобы ничего не было видно. Но Заире в ней даже идти было трудно, не то что купаться. Когда Хантра, тяжело дыша, вернулась на своё место, фигура племянницы совсем слилась с тёмным пятном носилок, и она не заметила, как девушка скинула простыню и оставила её на берегу у самой воды. Старая служанка не волновалась – дочь Абгара с детства купалась в реке со своими подругами и умела отлично плавать. В этот момент Заира, зайдя по пояс в воду, с радостным выдохом присела вниз и закинула голову назад. Её тётка тоже с удовольствием потянулась и откинулась на подушки. Небо было чёрным и непроглядным, кое-где в разрывы облаков проглядывали звёзды и тепло неостывшей земли приятно обволакивало уставшее от болезни тело, постепенно успокаивая его и погружая в сонную дремоту.

Скорпион в носилках и Лейла в воде

   Пленные вернулись в загон на другой стороне холма, и Икадион пошёл искать Лация, чтобы рассказать ему про старуху, которая оказалась хуже наложницы Сурены. Она так замучила их своими остановками и криками, что все были рады, когда их вернули обратно. Кто-то сказал, что их видели с Варгонтом у воды.
   – Эй, Лаций! – окликнул Икадион стоявшего у воды человека. – Ты представляешь, что мы видели… – он осёкся, увидев, что это был другой человек. – Ты Лация не видел? – спросил он его.
   – Нет, – как-то резко и нервно ответил пленный.
   – А Варгонта? – поинтересовался он.
   – Нет, – снова быстро произнёс тот. Икадион присмотрелся.
   – Лабиен, это ты, что ли? – с недоумением спросил он. Этого легата он хорошо помнил, потому что тот хотел ускакать вместе с Эгнатием Аврелием, но его лошадь сломала ногу. Он как раз помогал ему потом добраться до ближайшей телеги, так как легат упал и сильно ударился.
   – Что тебе надо? – вместо ответа недовольно просил тот.
   – Ты, что, заболел? – Икадион чувствовал, что Лабиен ведёт себя странно, но не понимал, почему.
   – Всё нормально, – наконец, ответил тот спокойным голосом. – Ты что-то хотел от меня? – по-прежнему, не поднимая головы, спросил он.
   – Нет, ничего, – Икадион пожал плечами и вытер нос связанными руками. Посмотрев на Лабиена в последний раз, он развернулся и пошёл к своим товарищам. Скоро должны были принести еду, и он не хотел опаздывать. Им с Атиллой досталось много хлеба и две кости. Они поделились со слепым певцом и сытые завалились спать. На следующее утро Икадион окончательно позабыл о своей странной встрече с Лабиеном и не вспомнил даже когда встретился с Лацием.

   Лаций снял то, что осталось от туники, и оглянулся, чтобы найти камень. Ему показалось, что он снова увидел сзади какое-то движение. Подумав, он спрятал нож, верёвки, обе туники и половину платка Лейлы в разные места. Затем вернулся к стоявшему в воде Варгонту.
   Они опустились по шею и направились в сторону поворота за холмом. Лёгкое течение подталкивало их в спину. До поворота было недалеко, но всё же они не ожидали, что носилки Коринтии окажутся так близко. В тусклом свете двух факелов были видны только две ручки – они торчали из темноты, как два обрубленных копья. Лаций вдруг схватил Варгонта за руку и остановился. Тот медленно повернул к нему голову. В воде кто-то был. Лаций кивнул в ту сторону, и Варгонт кивком подтвердил, что тоже заметил. Если это купалась любовница Сурены, то её можно было обойти вдоль берега. Приблизившись к отмели, они почти ползли по дну, толкаясь руками и ногами. Стараясь двигаться медленно, Лаций смотрел то на купальщицу, то на берег. Варгонт так и не научился хорошо плавать, поэтому им пришлось передвигаться очень медленно.
   На берегу почему-то не было видно ни рабынь, ни стражников. Лаций решил, что самовлюблённая наложница отправила их подальше. Обычно служанки сидели выше на берегу под факелами, но сейчас там была видна тень только одной женщины. Она неподвижно лежала возле двух факелов и, казалось, спала. Лаций повернул голову и увидел, что наложница Сурены тоже лежит спиной на воде и смотрит в небо. Она отплыла от берега шагов на двадцать и вряд ли видела, что происходит у самой кромки воды. Он с облегчением вздохнул и показал Варгонту на уши. Тот кивнул. Они оба были уверены, что там плавала злая и визгливая Коринтия, поэтому Варгонт старался двигаться очень тихо. Так как служанок не было, ситуация изменилась. Теперь можно не бросать скорпиона на накидку, надеясь на удачу, а спокойно выползти и положить его сверху, наверняка. Варгонт улыбнулся и показал ему на факелы и носилки. Лаций опешил, поняв намёк друга. Он приблизился и еле слышно спросил:
   – В носилки?..
   – Да, – беззвучно ответил Варгонт. Носилки загораживали их от факелов, поэтому лежавший там человек их не видел, и Лаций согласился. Они подплыли к берегу вплотную. До носилок оставалось совсем немного. Лаций показал Варгонту, что останется в воде, чтобы предупредить его, если наложница захочет выйти. До неё было шагов пятнадцать, она купалась чуть ниже того места, где были носилки, не заметив, что течение снесло её немного вниз. Варгонт хитро прищурился и медленно пополз на берег.

   Заира радовалась ласке воды, наслаждаясь приятной прохладой, и воображение рисовало ей радужные картины будущего, где всё было красиво и хорошо. Она переворачивалась со спины на живот, ныряла и долго плыла под водой, истосковавшись по свободе движений, которой не было в походной тележке. Вверху тускло мерцали звёзды, слабые тени от факелов остались позади на берегу, и она даже не подозревала, что совсем рядом за ней наблюдает пара внимательных глаз. Набрав воздуха, Заира нырнула поглубже, направляясь к берегу. Проплыв под водой около десяти шагов, она медленно вынырнула и откинула волосы назад. Открыв глаза, она от неожиданности чуть не вскрикнула. Прямо перед ней было лицо того самого римлянина, которому она приносила масло и наконечник копья. Его большие, неподвижно застывшие глаза смотрели на неё с таким изумлением и восхищением, что она растерялась и несколько мгновений не знала, что делать. Потом, когда Заира поняла, что стоит по пояс в воде с поднятыми вверх руками, кровь ударила ей в голову и она резко опустилась вниз. Вода показалась ей горячей.
   – Лейла, – одними губами прошептал Лаций. Она молчала, не зная, что сказать. На берегу тёмным пятном виднелась неподвижная фигура тётки. Похоже, она заснула после тяжёлого дня и длительных приступов тошноты. Заира посмотрела на холм и поняла, что римлянин приплыл из-за поворота. Сердце бешено стучало у неё в груди, руки и ноги не слушались, и она не могла ни плыть, ни идти. Лаций заметил это и улыбнулся. Затем приложил палец к губам и тихо прошептал: – Ты красивая. Очень.
   Она увидела его руку и протянула свою. Лаций положил её ладонь себе на грудь, и Заира почувствовала, как быстро стучит его сердце. Потом он покачал головой и отпустил её, оглянувшись несколько раз на берег. Наверное, он боялся стражников и тётушки… Заира чувствовала, что у неё всё плывёт перед глазами и в ушах стоит тихий гул. Поэтому она не видела и не слышала, как со стороны носилок появилась невысокая коренастая фигура второго римлянина и он неслышно опустился в воду. Она видела только лицо большого римлянина. Но вот оно стало удаляться, пока не растаяло в темноте. Ночь была тёмная, и уже в нескольких шагах ничего не было видно. Заира долго смотрела перед собой, пока, наконец, не пришла в себя и смогла нормально дышать. Она села на песок и откинула голову назад. Невидимые облака ненадолго разошлись, и огромное чёрное небо было теперь всё усеяно яркими звёздами. Казалось, они улыбались и радостно кивали ей. Непонятное новое чувство, как неоперившийся пушистый птенец, нежно пошевелилось в глубине её юной души, и Заира впервые в жизни почувствовала, что стала старше и у неё появилась своя тайна.

   Варгонт дошёл до края воды и медленно выполз на берег. Касаясь песка руками, он добрался до носилок и забросил туда мёртвого скорпиона. Обратный путь до воды занял у него чуть больше времени. Он пятился, стараясь всё время смотреть на неподвижное тело между двух факелов, и не оглядывался назад. Ступив в воду, он опустился на колени и лёг на живот. Затем оттолкнулся руками от песка. Только когда вода коснулась его подбородка, он свободно вздохнул и повернулся к Лацию. Тот был совсем рядом.
   – Ты где? – раздался на берегу чей-то хриплый голос, и Варгонт, сделав глубокий вдох, тихо опустился под воду. Там он стал пятиться потихоньку назад. Старая Хантра привстала на локте и позвала чуть громче: – Заира, ты слышишь? – она хотела подняться, но охнула и схватилась за спину. Острая боль снова напомнила о старой болезни. До воды донеслись её злые ругательства.
   – Да, тётушка. Я здесь, – ответила Заира. Эти слова были сказаны таким сладким голосом и с таким наслаждением, что старая служанка невольно позавидовала своей племяннице.
   Выпрямившись, она с трудом подошла к носилкам, постояла немного, держась за край, и поплелась к берегу. Когда Хантра приблизилась к тому месту, где буквально несколько мгновений назад исчезла голова Варгонта, она заметила в воде фигуру Заиры. Сделав последний гребок, девушка встала на ноги. Вода доходила ей до колен, тусклые отблески факелов переливались на мокром теле красновато-жёлтыми бликами и, благодаря им, она была похожа на вышедшую из воды речную богиню.
   – Вода такая тёплая и мягкая, – проворковала племянница, и старая Хантра, не слышавшая раньше такой интонации в её голосе, настороженно оглянулась.
   – Почему накидку сбросила? – не найдя, к чему придраться, пробурчала она.
   – Я бы в ней утонула, ты что! – улыбнулась Заира. – Ты же не хочешь, чтобы меня нашли мёртвой?
   – Фу, прекрати говорить глупости! – нахмурилась Хантра. – Давай, бери масло. Пора уже мыться, – они подошли к носилкам, и старуха отдёрнула полог. Порывшись внутри, она вдруг что-то нащупала и вытащила на свет.
   – Скорпион!!! – истошным голосом заорала она на весь берег и с невиданной прытью отскочила назад. Заира схватила простыню и успела обернуть её вокруг тела. Вскоре к ним подбежали рабыни и стражники. Все стали сразу же обсуждать это происшествие, а старая Хантра села на песок и схватилась за грудь. – Мёртвый скорпион, – бормотала она, – мне снился мёртвый скорпион. Это знак. Мёртвый скорпион…
   Вскоре все успокоились и разошлись. Никто даже не додумался спросить, как он мог попасть в носилки. Евнухи смеялись, а женщины сразу же стали вспоминать разные случаи и толковать сны, в которых снится скорпион. Когда пленные римляне принесли всех наложниц обратно в лагерь, Хантру осторожно довели до шатра и Заира стала готовить ей настойки из трав, которые та всегда возила с собой. Умирать старая служанка, назло всем слухам и предсказаниям, пока не собиралась.

   – Ты зачем бросил скорпиона? – спросил Лаций. – Это же другая наложница была! Ты её видел?
   – Нет, – удивился Варгонт. – Я думал, что это она, крикливая дура! Это же её носилки!
   – Ну, да. Носилки её… Только там не она была.
   – Ты, что, в воде её видел? – Варгонт даже замер от изумления.
   – Да.
   – Правда? И как? Красивая? Поймать не успел? – вместе с силами к нему возвращалось чувство юмора и хорошее настроение.
   – Лицо почти не видел. Но красивая, – прошептал Лаций и задумался. Наконец, поворот, за которым были слышны голоса женщин, остался позади, и впереди показались палки загона для пленных.
   Когда они выползли на песок, рядом никого не было видно. Все пленные лежали на склоне холма, стараясь держаться от реки подальше. Но один человек наблюдал за ними очень внимательно. Варгонт сразу направился к камню, под которым Лаций спрятал туники и верёвки.
   – Эй, где они? – растерянно спросил он.
   – Что там? – спросил тот. – Скорпион?
   – Нет. Причём тут скорпион? Где туники? Здесь ничего нет, – в его голосе слышалась тревога.
   – Как нет? – вскочил Лаций. Они облазили все камни на берегу, но туники не нашли. Устав, они сели на песок и уставились друг на друга. Потом Лаций отошёл чуть дальше и некоторое время наблюдал за остальными пленными, тени которых были видны вдалеке. Рядом никого не было. Нож в повязке остался там, где он его оставил. Значит, тот, кто украл их одежду, верёвки и рваные сандалии, не видел, как он прятал его в этом месте.
   – Может, смыло водой? – с надеждой спросил Варгонт.
   – Нет, – покачал головой Лаций. – Кто-то специально это сделал, – теперь он был в этом уверен. Лаций сел на песок и задумался. Варгонт с тоской посмотрел на него и вздохнул. Он не знал, о чём тот думает, и с ужасом рисовал себе приход парфян утром. Если их найдут без одежды и без верёвок, то убьют на месте. Наверное, вор этого и хотел.
   До утра тем временем оставалось совсем немного.

Загадочное исчезновение одежды

   – Может, давай обратно в реку и поплывём? – предложил Варгонт.
   – Куда? На тот берег? В столицу парфян? – недовольно буркнул в ответ Лаций.
   – А что делать?
   – Пошли! – неожиданно сказал он.
   – Куда? – только успел спросить друг, но быстро вскочил и поспешил за ним к концу торчавшей из воды ограды.
   – Пролазь! – скомандовал он. – Быстрее!
   – Лезу, лезу, – пропыхтел Варгонт, согнувшись пополам. Они прошли за ограждение. Парфянские стражники остались с другой стороны. Они всегда располагались между основным лагерем и пленными. Вокруг римлян охрану никто не выставлял. Кочевники, как всегда, были слишком небрежны в этом. – Куда мы идём? – тихо спросил Варгонт, когда они отошли от лагеря на довольно большое расстояние.
   – Назад, – ответил Лаций. – К тому холму, – он кивнул вперёд, но в темноте ничего не было видно. Варгонт скорее догадался, чем увидел:
   – Там же мёртвые… – он даже осёкся, но потом всё-таки спросил: – Точно туда?
   – Да, – ответил Лаций. Объяснять ничего не хотелось. То, что он собирался сделать, было для римского легионера почти преступлением. Но умирать из-за такой глупости, как отсутствие верёвки, он не собирался.
   – Что ты будешь делать? – с ужасом спросил Варгонт, когда они, наконец, добрались до небольшой возвышенности. Вокруг бегали небольшие животные, похожие на шакалов. Лаций обошёл срубленные кусты и опустился на взрыхленный песок. Потом достал нож и стал быстро им копать землю. Мягкий песок он разгребал руками. Варгонт молча стоял рядом и не шевелился. Когда показалась нога в сандалии, он сделал шаг назад, но ничего не сказал. Прошло довольно много времени, пока Лаций не закончил свою работу.
   – Радуйся, – сказал он Варгонту. Его дыхание было прерывистым. – Две туники почти целые. Вот эта тебе точно подойдёт. Смотри, парфяне сандалии оставили. Значит, совсем уже надоело им всё. Не снимают даже. Бери, может, подойдут?
   – Лаций… – робко пробормотал Варгонт, от которого трудно было ожидать такой нерешительности. – Я не могу. Это же одежда мёртвых. Они… Их добрые души всегда между нами… – Варгонт осёкся, не в силах договорить мысль до конца.
   – Да, ты прав. Но я их не обижаю, – ответил он. – Поверь, им без туники не будет холодно. И ноги они уже не сотрут.
   – Не говори так, – прошептал старый друг. – Они могут услышать и тогда за нами придут Фурии.
   – Ты что? Сам говорил, что нас уже сто раз убивали…
   – Это другое… – скривив лицо, ответил Варгонт.
   – Другое, не другое, мне сейчас не до этого! Потом вернём всё, если выживем. Что, будет лучше, если твоя душа присоединится к ним? – раздражённо бросил Лаций. – Эх, жалко, резать нельзя, заметят… Лучше помоги развязать верёвку! У меня не получается, – он кивнул товарищу на скрюченные пальцы трупа, и Варгонт, с трудом пересилив себя, опустился рядом.
   После восхода солнца парфяне стали убирать шатры и палатки. Вскоре дошло дело до пленных. Когда их стали связывать, Лация оттеснили от Варгонта, и рядом оказался Атилла. Невдалеке виднелась спина Икадиона. Варгонта нигде не было видно.
   – Ну, что, в столицу? – с неизменным весёлым настроением спросил Атилла. Лаций пожал плечами. – Что-то ты не радуешься, – усмехнулся старый боевой товарищ. – Там много женщин! Так что не пропадём! Нас обязательно купят в какой-нибудь гарем к толстой купчихе. Вот повеселимся!
   – У них не бывает мужских гаремов, – ответил Лаций, завидуя его постоянной жизнерадостности.
   – Да? А я думал, бывают, – искренне расстроился Атилла. – Ну, тогда сами попросимся к богатой куртизанке.
   – У них и куртизанок нет, – ещё мрачнее ответил Лаций.
   – Что ж у них есть? – с досадой спросил тот.
   – Много песка для таких болтунов, как ты, – послышался голос сзади. – Очень быстро в рот забивают. Навсегда.
   Атилла обернулся и с недоумением посмотрел на говорившего.
   – Тьфу, это ты, Лабиен! – он махнул рукой, как будто хотел отогнать назойливую муху. – А я думал, тебя уже стервятники склевали. Нет, живой. Жаль. Но ты не расстраивайся, тебя возьмут вино делать. От твоих слов виноград хорошо киснет, – заключил Атилла и снова повернулся к Лацию. – Слушай, что-то ты потолстел на парфянской еде, – прищурив глаза, сказал он. – Туника уже маловата стала.
   – Заткнись, – прошипел он, потому что до самого восхода думал об исчезновении верёвок и одежды. Интуиция подсказывала ему, что всё это вскоре должно было обернуться большими неприятностями. Раз кто-то задумал зло, то он не остановится на этом. Беда была в том, что Лаций не знал, с какой стороны ждать следующего удара.
   К полудню немногочисленная свита парфянских всадников и огромные толпы римских пленников постепенно двинулись в сторону города.

Визирь собирает старейшин родов

   Прибыв в Ктесифон, Сурена разослал гонцов старейшинам, чтобы лично рассказать им в своём дворце о победе над римлянами. За день до встречи он приказал привести в город всех пленных, чтобы устроить для старейшин развлечение, а потом продать римлян в рабство.
   С самого утра город шумел и волновался, пересказывая самые невероятные слухи. Широкие деревянные ворота были распахнуты, через них двигались бесконечные вереницы людей, повозок и верблюдов, и стражники, расположившись в тени арки, лениво следили за этим водоворотом, даже не проверяя неизвестных купцов, нищих и гетер, как они всегда делали это раньше. Базарная площадь, располагавшаяся с другой стороны царского дворца, была забита продавцами и покупателями, которые переходили с места на место, трогая фрукты и ткани, сбрую и пшено, но ничего не покупали, предпочитая обмениваться слухами. Причём, услышав что-то новое в соседнем ряду, они уже в следующем выдавали это за свою новость, гордо и самоуверенно выпячивая грудь вперёд, прикладывая ладонь к сердцу и закатывая глаза к небу. В основном, говорили только о победе Сурены и стоимости рабов. Именно на этой площади скоро должны были продавать ужасных римлян, которых визирь взял в плен в огромном количестве. Такого события здесь не было с момента основания города, поэтому старейшины всех родов, независимо от своего отношения к Сурене, прибыли сюда на встречу. Для этого события подготовили самый большой зал дворца: сотни слуг разостлали вдоль стен матрасы, разноцветные ковры и небольшие подушки, принесли кувшины со свежей водой и полотенца, полили водой все ступени и дорожки у входа, чтобы как можно дольше сохранить свежесть утренней прохлады. Возле окон стояли рабы с большими опахалами и плавными взмахами разгоняли воздух. Двери и окна были открыты, чтобы внутри было достаточно света и не надо было зажигать светильники.
   Когда все прибывшие расселись по своим местам, Сурена встал и вытянул перед собой руки, повернув их ладонями вверх.
   – От имени царя Орода приветствую всех вас, мудрые старейшины родов! – обратился он к ним и почтительно склонил голову. – Пусть ваши племена никогда не знают горя, земля всегда даёт много еды, а в реках никогда не иссякнет вода! – он поклонился, и все одобрительно закивали головами.
   – Расскажи нам, что произошло с римлянами? Мы хотим услышать всё из первых уст, – попросил его ближайший из седовласых парфян.
   – По приказу нашего сатрапа Орода, великого повелителя Парфии, я выманил жадного Красса в пустыню, потому что он думал, что со мной едет вся казна Парфии и гарем царя. В это время все города вокруг Ашшура днём и ночью делали стрелы и наконечники. Две тысячи верблюдов пригнал мой двоюродный брат, и мы погрузили все стрелы на этих верблюдов. Если бы мы привели их сюда, то им не хватило бы места в этом дворце и даже на базарной площади! – громко произнёс он. По залу прокатилась волна удивлённых голосов. – Потом мы специально показали римлянам пустые ящики, обитые золотом, и они поверили, что это казна сатрапа Орода. Они побежали за нами и дошли до реки Баллис, за которой начинается пустыня. Но их воины застряли в песчаных барханах. Тогда наши лучники стали стрелять по ним, не жалея стрел. Стрел было так много, что римлянам негде было укрыться. Каждая стрела попадала в цель. Наши воины стреляли весь день, и молодой сын Красса не выдержал, он напал на наших всадников. Они заманили его конницу за холмы и убили. После этого римляне испугались и убежали в Карры. Наши воины окружили город, но трусливые римляне не стали сражаться и решили уйти в Синнаки. Мы догнали их и предложили сдаться. Их жадный консул Красс не захотел нас слушать, и его убили, а голову и правую руку отправили нашему великому сатрапу Ороду вместе с известием об этой победе. Римляне разбежались, и наши воины ловили их по склонам, как зайцев, – с радостной улыбкой закончил Сурена.
   – Сколько же их было?
   – Их было пятьдесят или даже шестьдесят тысяч, а нас всего десять, – задумчиво ответил он, как бы подсчитывая в уме, сколько же точно было римских воинов. – Лучники устали натягивать луки, тетивы перетирались и рвались. С полудня до заката стреляли наши воины. Их стрелы закрывали солнце. На земле от них была тень, как от тысячи больших деревьев. Наши стрелы летели в три раза дальше, чем римские. Поэтому они не могли нас достать, – Сурена говорил медленно и важно. Он преувеличил количество римлян, чтобы усилить впечатление от своей победы. И старейшины действительно с удивлением покачивали головами, перешёптываясь друг с другом и с радостью слушая его слова. – Вы сами можете увидеть двадцать тысяч пленных, которых мы продадим здесь, на рынке. А погибло их там во много раз больше.
   – Значит, не так страшны римляне, как говорят о них арабы и иудеи? – спросил кто-то вдалеке.
   – Они разучились воевать, – надменно заявил Сурена, и многие заулыбались, однако кое-кто всё же нахмурил брови. – Как могут сражаться воины, которые даже в бою не могут жить без разврата и мыслей о гетерах? – Сурена обвёл взглядом старейшин и остался доволен произведённым впечатлением. Все замерли и повернули головы в его сторону. – Вот, – он достал из мешка, который подал ему слуга, пергаменты с надписями. – Это мои воины нашли в обозе старого ветерана Мария среди вещей их казначея Рустия после битвы под Синнаками, – он посмотрел на пергамент и продолжил: – Здесь собраны рассказы одного грека по имени Аристид. Называются они «Милетские рассказы». Вот, смотрите, что здесь написано о какой-то гетере из Эфеса: «Пришёл к ней мужчина, по имени Фибий, когда Луна стояла посреди неба, и стал упрашивать её выйти к нему. Она противилась. Но недолго. А когда вышла, они уединились под виноградом, где их не могли видеть слуги. Силён был Фибий, тяжело прижимал он гетеру к земле, а она боялась кричать, чтобы никто не услышал. Но когда бог страсти Эрос пронзил её тело последней стрелой желания, гетера сама подняла ноги выше своей головы. Потом она запрыгнула на Фибия и скакала на нём, как на молодом македонском жеребце, заставляя его, при этом, дёргать её за грудь и громко кричать», – Сурена с отвращением на лице просмотрел несколько пергаментов и продолжил: – А вот ещё, про таких же гетер: «Знала Мидия, что она нравится Александру, и решила украсить своё тело, чтобы удивить его. Легла она на белоснежное ложе. В волосы вплела виноградные лозы, грудь обложила половинками вишен, на впадине живота у неё покоился персик, а от него вниз вела дорожка из гранатовых зёрен, которая указывала Александру путь к сладкому источнику радости», – Сурена сделал паузу и многозначительно помолчал. – Видите? Как такая армия, которая даже на войне думает о женском теле, может победить? Воины должны знать, что только после боя они получат и гетер, и еды. Но для этого надо сначала победить и выжить. Так воевали наши воины и они победили! – он бросил свиток в мешок. Старейшины загудели от негодования и стали переговариваться, одобрительно кивая головами.
   – Да, ты удивил нас, Сурена. Мы благодарим тебя за то, что защитил нашу землю от страшного врага. Честь и почёт тебе во все времена! – они ещё долго расспрашивали его обо всех подробностях и, в итоге, пришли к единому мнению, что тот сделал всё правильно и не опозорил Парфию и сатрапа Орода. Сам Сурена сидел во главе совета старейшин, в белой рубашке, расшитой золотыми цветами, широких штанах, стянутых красно-жёлтым поясом и мягких кожаных сапогах, с яркими узорами. На пальцах у него красовались золотые перстни с большими камнями, и, когда он поднимал или опускал руку, описывая какие-нибудь захватывавшие события, они вспыхивали всеми цветами радуги и невольно приковывали внимание окружающих. Слава Сурены стремительно росла, но он не обращал на это внимания. Как не обращал внимания и на представителей дальних племён в дальней части зала, почти у самых дверей. Они совсем не улыбались его речам и всё время о чём-то перешёптывались, в то время как остальные высказывали ему своё уважением.
   – Мудрые и почётные предводители племён, – поднял руку Сурена, – приглашаю вас всех прийти завтра на базарную площадь, где мои воины готовят сейчас загоны для пленных. Для услады ваших глаз мы сделаем из них животных и порадуемся победе во славу великого правителя, сатрапа Орода!
   Собравшиеся радостно загудели и выразили своё единодушное восхищение. Впереди их ждали развлечения и роскошный пир, от которых никто никогда не отказывался.

Накануне расправы

   Ни людей, ни богов вокруг не было. Одни облака и сильный ветер. Лаций падал вниз с высокой скалы и не мог остановиться. Он смотрел на свои руки и плакал. Они были связаны, и он не мог дотянуться до ножа. Кисти затекли и страшно болели. Разум отчаянно сопротивлялся приближающейся смерти. Он падал вниз и должен был вот-вот разбиться. Мысли кричали в голове, как будто они были живыми и их пытали калёным железом. Ему казалось, что он чувствует костяшки пальцев у себя на горле. Это была рука смерти. Вот смерть уже пробралась в голову и стучит по черепу изнутри: тук-тук-тук. Пауза и снова: тук-тук-тук. Голова дёрнулась, и в открытые глаза хлынул яркий солнечный свет. А за ним – крик. Мёртвые звали его в царство Орка. Они старались унести его вместе с собой…
   – Лаций! – донёсся откуда-то издалека голос Варгонта. – Ты что, притворяешься, что ли?
   – О-о, – простонал он, чувствуя страшную тяжесть в затылке. Шея затекла и не поворачивалась. Он всю ночь проспал ухом на камне и теперь весь затылок онемел. – Болит… голова… – чужим голосом пробормотал он. – Болит.
   – Болит? Ударил, что ли? – Варгонт с недоумением пожал плечами. – Дальше будет хуже. Есть сегодня, кажется, не дадут. Вон, только воду принесли. Иди, пей. Иначе даже воды не достанется, – он кивнул в сторону ограды, из-за которой парфяне разливали римлянам воду. Лаций послушался его совета и через некоторое время пришёл в себя. Затёкшая шея и затылок отошли, и он мог нормально двигаться. Сон был неприятным и странным, в нём было много непонятного. Но толкователей снов здесь не было.
   – Вставай! Вставай! – раздались крики стражи, и римлян стали выгонять на улицу, которая вела к центру столицы.

   Посреди большой базарной площади, прямо перед стеной дворца, стояли десятки воинов с мечами и копьям. Всё было готово для развлечения: большая круглая площадка огорожена забором, в нём в нескольких местах виднелись узкие проходы, а возле стены специально натянули большие навесы, под которыми на матрасах и подушках расположились старейшины парфянских родов и приближённые Сурены. Позади них теснились многочисленные слуги. В середине, на большом кресле, покрытом мягким ковром, сидел сам визирь. Рядом с ним расположились арабский царь Абгар и предводитель катафрактариев Афрат со старейшинами рода Гью. Чуть дальше сидели представители рода Карен, к которому принадлежал Силлак. Старейшины остальных родов располагались дальше. Все были окружены почётом и уважением. Многочисленные слуги держали кубки с водой и сладости.
   – Пусть ведут! – кивнул Сурена. – Сейчас вы посмотрите на этих римлян, – он снисходительно улыбнулся и откинулся назад. Ему сразу же подали чашу с водой. Визирь сделал глоток и отдал её обратно. К нему подошёл начальник стражи Согадай и что-то спросил.
   – Пусть ведут всех. Больных и здоровых – всех, без разбора! Давай, поживей! – приказал он.

   За день до этого старый арабский царь Абгар встретился со своей дочерью и служанкой Хантрой. Визирь разрешил им на время остановиться отдельно в небольшом доме, который принадлежал одному арабскому купцу из Эдессы. Купец оказал Абгару соответствующий почёт и уважение, а его дочери выделили всю женскую половину дома, в которой они с Хантрой не знали, что делать. Сам купец отправил своих женщин в другой дом к брату, оставив только четырёх рабынь, чтобы выполнять приказы старой служанки.
   Они сидели в большой комнате на полу, вокруг небольшого ковра, на котором стояли вода и различные угощения. Заира умоляла отца разрешить ей посмотреть на представление, которое на следующий день устраивал для старейшин Сурена. Но отец не хотел даже слушать, потому что ни одна женщина не допускалась в места, где собирались мужчины. Они могли наблюдать за праздниками, казнями, приёмами послов или какими-то развлечениями только из комнат соседних домов с длинными занавесками или из таких мест, откуда их не было видно.
   – Отец, я так давно не была в городе. Эта столица такая большая. Здесь всего так много! Говорят, здесь остались жёны сатрапа Орода, а ещё они заказали много тканей из шёлка, – щебетала Заира, с трудом сдерживаясь и говоря шёпотом. – Но ты же видишь, что мне ничего не надо. К тому же я всё уже здесь узнала… и знаю, как спрятаться. Там, на площади есть много торговых домов. Ты мог бы договориться с одним из купцов, чтобы я посидела у него в комнате под крышей. Почему жёнам купцов и торговкам можно смотреть, а мне нет?
   – Откуда ты успела всё это узнать? – с искренним удивлением спросил Абгар. Живость дочери радовала его, но и настораживала.
   – Здесь столько слухов, Абгар, – проворчала старая Хантра. – А она только и делает, что слушает. Молодая ещё. С ума меня сведёт!
   – Тебя с ума ничего не сведёт, – с улыбкой ответила ей Заира. – Ну, пожалуйста, отец! Ведь такого, может, больше никогда в жизни не произойдёт! Ты же сам так говорил, помнишь?
   – Тише, дочь! Не говори такие слова! – нахмурился Абгар. Он действительно случайно обмолвился в разговоре с ней, что второй такой победы над римлянами им, наверное, больше не увидеть, и теперь жалел об этом
   – А что сейчас будет, отец? Я слышала, что Сурена будет продавать римлян. Это будет прямо здесь?
   – Не совсем так, – скривил лицо Абгар. – Сначала будет развлечение. Наверное, несколько человек убьют.
   – Прямо здесь? – с ужасом воскликнула Заира, и Абгар увидел у неё в глазах неподдельный страх. Он сокрушёно покачал головой.
   – Да, здесь. Ты ещё ребёнок, и тебе не стоит смотреть на такие вещи.
   – Ты оберегаешь меня даже от песка в пустыне, но когда тебя не будет рядом, мне всё равно придётся с этим столкнуться!
   – Не говори так с отцом, – недовольно проскрипела Хантра.
   – Она права, – вздохнул Абгар. – Ладно, я попробую поговорить с купцами.
   – Абгар, опасное дело ты затеваешь! Посидела бы в доме, ничего бы с ней не случилось. Ещё насмотрится в жизни и не такого.
   – Ты тоже права, но римлян она, может, больше никогда и не увидит, – ответил он.
   – Тётя, ты меня даже купаться в реке боишься отпустить, а потом орёшь на всю пустыню, увидев дохлого скорпиона. Так я могу превратиться в старуху ещё до того, как рожу сатрапу сына!
   – Ох, Заира, – только и смогла ответить старая тётка.
   – Ты не рад, отец? Что тебя печалит? – спросила девушка, и в её голосе прозвучала тревога.
   – Я рад великой победе мудрейшего из воинов, – думая о чём-то своём, уклончиво ответил тот.
   – Тогда почему ты не улыбаешься и не радуешься?
   – В такой смерти, которая будет завтра, мало радости, дочка. Я привык убивать врага в бою. Быстро и сразу. Поэтому здесь мне не место, – он хотел добавить, что в случае победы римлян, всё могло быть наоборот. Но Заира была ещё слишком юной, чтобы понять это. – Ладно, приготовьтесь завтра и ждите носилки. Я пришлю за вами десять всадников, – Абгар встал и вышел из комнаты.

Кровавое развлечение на городской площади

   Сурена заметил, что арабский царь сел немного позади остальных парфян и позвал его:
   – Абгар, царь Осроены, подойди поближе. Твоя помощь в этой победе была велика. Я хочу, чтобы ты насладился унижением римлян вместе с нами. Сядь рядом.
   – Да, визирь, – поклонился Абгар и встал с места. Лицо его выражало преданность и послушание, но глаза смотрели в землю. В это время показались первые пленные. Они представляли собой жалкую толпу оборванных и грязных людей, которые совсем не были похожи на непобедимую армию. Их стали выводить на площадь.
   – Убирай лишних! – крикнул начальник стражи своим воинам. Те закричали и стали стучать палками по спинам римлян. Но быстро развести всех по клеткам было нелегко. Согадай привёл сюда несколько тысяч человек и хотел всех их загнать в круг, но это было невозможно. Потребовалось время, чтобы забить клетки до отказа, а лишних пленных отогнали обратно, в подвалы. В центре площади осталось около тридцати человек. Сурена встал и обратился к старейшинам:
   – Воины великого сатрапа Орода сейчас покажут вам, как они вселяли страх в сердца этих жадных римлян! – он махнул рукой, и лучники Сурены натянули луки. Раздался лёгкий хлопок, и в воздух взметнулись несколько десятков стрел. Римляне от страха присели, и некоторые уже не смогли встать, потому что в них попали длинные стрелы парфян. Следующий выстрел уменьшил количество пленных наполовину. Оставшиеся бегали вдоль забора, а стражники под одобрительные крики толпы выталкивали их палками на середину. В конце концов, в живых остался только один, в которого чудом не попала ни одна стрела.
   – Стой, – приказал Сурена. – Пусть повеселит нас! – сказал он и что-то негромко приказал начальнику стражи.
   – Кто хочет получить свободу?! – громко прокричал глашатай, говоривший на римском языке. Все замерли. В клетках – с тревогой, а под навесами – в предвкушении представления. Парфянские рабы, тем временем, уносили тела убитых с арены. – Визирь Сурена подарит жизнь тому, кто убьёт этого пленника! – громко произнёс он. Но со стороны клеток не раздалось ни звука. Глашатай обернулся к начальнику стражи, а тот – к визирю. Сурена кивнул головой, и из клеток вытащили десять римлян. Их поставили на колени и спросили их ещё раз: – Кто хочет остаться в живых? Только один из вас останется в живых, если согласится убить этого пленного. Только один, спешите! Остальных убьют прямо здесь! – он наскакивал на несчастных и тряс в воздухе мечом, нагоняя истерию. Но римляне молчали, испуганно глядя вниз. Тогда Согадай махнул рукой и стражники наклонили к земле первого пленного. Удар, и тело без головы неуклюже завалилось на бок. Глашатай показал на него рукой и закричал: – Кто хочет умереть следующим? Кто хочет умереть? Один может спастись! Надо убить одного пленного!
   Но оставшиеся девять человек как будто онемели. Так продолжалось до тех пор, пока из этих десяти тоже не остался в живых всего один человек. Когда стражник сделал в его сторону движение мечом, он с ужасом вскочил и хотел убежать, но споткнулся о тело убитого товарища и упал на спину. Несчастного охватил безумный страх, и он стал отталкиваться пятками от земли, стараясь отползти от приближающейся смерти. В этот момент Согадай окликнул глашатая, и тот, выхватив окровавленный меч у воина, протянул его обезумевшему римлянину.
   – Убей его! Убей! Возьми меч и убей. Визирь подарит тебе жизнь, – широко улыбался он, показывая жёлтые редкие зубы. Пленного подняли с земли и освободили от верёвок. Потом всунули в руку меч и подвели к жертве. Худой и сутулый, он стоял, дрожа всем телом, и дико оглядываясь вокруг, не понимая, что от него хотят. Было видно, что его рассудок оказался не в силах выдержать такое напряжение. И тут второй римлянин, которого он должен был убить, сделал шаг навстречу, схватил лезвие руками и приставил его к животу.
   – Давай, – одними губами прошептал он, глядя в полные ужаса глаза своего товарища. Он сделал движение вперёд, чтобы помочь ему, и острое лезвие мягко вошло в дрогнувший живот. С улыбкой на губах он упал на колени, а потом лицом прямо в пыль. Зрители неодобрительно зашумели. Им не понравился поступок жертвы.
   – Выпускай! – махнул Сурена рукой начальнику стражи и откинулся в кресле. В воздухе повисла напряжённая тишина, и несколько сотен человек замерли, ожидая, что произойдёт дальше. Какое-то время ничего не было слышно, а потом раздался раздражённый рык дикого зверя. По арене пробежала волна удивлённого шёпота. Вслед за этим из проходов появились тигры из царского дворца. Зрители зашумели, радостно выражая восторг.
   Одинокий римлянин со страхом прижался к деревянному ограждению, но стражники стали толкать его палками в спину и кричать, стараясь привлечь внимание тигров. Звери медленно вышли на площадь и остановились, наблюдая за борьбой у ограды. Они чувствовали запах крови, но не видели тел. Наконец, парфянам удалось с силой оттолкнуть пленника далеко вперёд, и тот, не удержавшись, упал в лужу крови. Один из тигров, наклонив голову, приблизился к нему и стал обнюхивать. Увидев перед собой страшного хищника, пленный громко закричал и, вскочив, побежал прочь. Зверь сначала испуганно дёрнулся назад, но, увидев, что человек побежал, опустил голову и сделал прыжок, другой… Третьим прыжком он настиг беглеца и сбил его с ног. На земле он вцепился ему в плечо, и до зрителей донёсся отчаянный крик. Но парфяне не дали животным разорвать мёртвое тело на части. Они отогнали тигров и быстро вытащили труп за ограду. Тигры должны были оставаться голодными. Сурена недовольно повернулся к начальнику стражи:
   – Согадай, совсем плохо. Скучно. Ты, что, специально их покормил? – Сурена нахмурился. Начальник стражи отчаянно замотал головой. На его лице застыл испуг. – Ладно, иди, найди там храбрых воинов. У себя, в Риме, они любят устраивать такие развлечения. Так пусть теперь повеселят нас.
   Начальник стражи передал приказ своим воинам, и те вытолкали за ограждение ещё одного несчастного. Хищники, разозлённые тем, что у них забрали добычу, сразу же накинулись на него и стали рвать на части. Двое дергали кричащего римлянина за руку и ногу, а ещё двое ходили кругами, дожидаясь своей очереди. Пятый стоял чуть дальше и бил себя хвостом по бокам. Когда звери добрались до горла, стражники снова отогнали их острыми копьями и, тем самым, опять лишили добычи. Третьего и четвёртого пленного постигла та же участь. Но зрелища не получилось. Сурена был мрачнее тучи. Он бросил в сторону начальника стражи косой взгляд, и тот сразу же оказался у ограждения.
   – Эй, вы! – выкрикнул он, быстро добравшись до другой стороны арены и обводя римлян налитыми кровью глазами. – Великий Сурена желает увидеть настоящих героев. Кто не боится тигров? Выходите! – но все молчали. Пленные исподлобья смотрели на брызгавшего слюной парфянина, но никто не хотел стать кормом для голодных хищников. Тем временем стражникам удалось зацепить крюками тело последнего пленника и вырвать его из лап зверей. Обезображенный труп вытащили за ограду и бросили под ноги его товарищам.
   – Эй! Герои! Где ваш Красс? Пусть выходит! Где он? Прячется в обозе с гетерами? – громко кричал Согадай. Зрители изредка посмеивались, им хотелось зрелища, но пока ничего не получалось.
   – От этих гетер произошли все парфяне, – вдруг раздался такой мощный и сильный голос, что даже Сурена услышал его и недовольно нахмурился. Но потом он усмехнулся и пробурчал:
   – Ну, что ж, хоть кто-то проснулся. И то хорошо.
   Начальник стражи в этот момент уже был за забором и пытался найти смельчака.
   – Кто это такой смелый?! – рычал он. – Кто это?! Кто сказал?! Кто?!
   – Я сказал! – таким же громким и необычайно глубоким голосом ответил кто-то из глубины толпы. Лаций стоял у самого забора, но он сразу узнал смельчака по голосу. Это был брат ветерана Мария, слепой певец. Парфянин бросился расталкивать пленных, пока перед ним не показалась высокая и худая фигура Павла Домициана. Согадай нахмурился, увидев, что тот смотрит на него невидящим взглядом поражённых слепотой глаз. Он держался рукой за плечо товарища и не шевелился. Но начальника стражи это не волновало. Он был взбешён, и его душа жаждала крови. Не обращая внимания на то, что перед ним был слепой, он схватил его за руку и потащил к проходу.
   – Иди сюда, сын шакала и кобры. Я вырву твой язык. Сам вырву. И тогда тебя сожрут тигры. Кто его поводырь? – схватив на ходу ещё одного человека, он толкнул его к Павлу Домициану: – Веди его! Пусть скажет это тиграм!
   – Я не боюсь тигров, – специально громко произнёс слепой, и все с удивлением уставились на него.
   – Зачем он так? – спросил Варгонт. Они стояли у самого края арены и видели практически всё, что там происходило. Поэтому старого римлянина они увидели только со спины, когда дрожащий от страха пленный вывел его на середину площади.
   – Павел не боится смерти, как и его брат, хромой Марий, – тихо произнёс Лаций. – Он живёт песнями. Ты же знаешь.
   – Да. Но он же ничего не сможет… – пробормотал Варгонт. Однако ответить Лаций не успел, потому что Павел Домициан, покрутив головой вокруг, ровным шагом направился к той части, где в окружении придворных сидел Сурена. За ним обречённо поплёлся «поводырь». Тигры рычали и ходили вокруг них кругами, но не прыгали.
   – Ты кто? – спросил его Сурена, когда тот остановился в пяти-шести шагах перед оградой.
   – Меня зовут Павел Домициан Цэкус! – гордо ответил он.
   – Ты что, слепой? – удивился Сурена.
   – Да. Но я тоже воин. Римский воин.
   – Да, я вижу. Если бы римляне брали на войну зрячих, они бы лучше сражались, – усмехнулся он, и все придворные подхватили его шутку.
   – Иногда слепые сильнее зрячих! – заявил Павел Домициан.
   – Да? И когда же? Наверное, только в постели с гетерой! – рассмеялся Сурена. – Не ты ли возил у своего друга Рустия в обозе «Милетские рассказы»?
   – Не я, – коротко ответил тот.
   – Ну, да, – усмехнулся Сурена. – Куда же тебе. Ты же даже мужчину от женщины отличить не можешь. Только на ощупь, – он снова расхохотался и вместе с ним – его придворные.
   – Зато я могу спеть, – ответил Павел. – Спеть о царском роде Аршакидов. Может, ты знаешь, что они родились от милетских и ионийских гетер. И это не мешает им царствовать над парфянами!
   Сурена нахмурил брови и сжал кулаки. Старейшины онемели от такой наглости. Никто не шевелился, и все взгляды были прикованы к этому похожему на кипарис человеку, который вот-вот должен был расстаться с жизнью. Сурена собирался что-то сказать, но римлянин набрал в лёгкие воздух и запел. Все замерли. Визирь тоже на мгновение замолчал, поражённый неожиданной силой и красотой его голоса. Но длилось это недолго. Начальник стражи кинулся к своим воинам, те стали толкать тигров длинными, заострёнными на концах палками, и раздражённые звери закружились по арене, злобно рыча и скаля жёлтые клыки. Но их голоса были слышны только в те моменты, когда Павел Домициан останавливался, чтобы набрать в грудь воздух. Рядом с ним жался пленный-поводырь. Наконец, один из тигров несколько раз мотнул головой и присел на задние лапы. Было видно, что он собирается напасть на слепого сзади. И тут в толпе пленных произошло какое-то волнение. Варгонт, который до этого стоял и молча кусал губы, вцепившись в деревянные ограждения, вдруг не выдержал и рванулся вперёд. Вырвав у стоявшего неподалёку стражника палку, он перебросил её через ограду и сам прыгнул следом. Парфяне не успели даже опомниться. Зрители ахнули. Сурена с удивлением поднял брови. Его уже начинал раздражать этот дерзкий певец, но он не мог убить безоружного, хотя рука уже несколько раз поднималась, чтобы отдать приказ лучникам прервать его громкую песню. К счастью, почти никто не понимал того языка, на котором тот пел о милетских гетерах и парфянских царях. Появление невысокого коренастого человека в конце арены привлекло внимание Сурены, и он с любопытством стал наблюдать за его действиями. Как и все остальные.

Последний бой Варгонта

   Варгонт схватил палку и в два прыжка оказался около тигра, который готовился напасть на слепого певца.
   – А-а-а-р-р-р-р! – раздался в воздухе громкий голос человека и следом за этим – дикий визг зверя. Палка опустилась ему прямо на рыжую спину. Отскочив в сторону, тигр поджал хвост и оскалился. Варгонт вытянул палку перед собой и замер. Он тяжело дышал. Но раны на коже уже зажили, и он даже не хромал, как раньше. Лаций, который готов был в этот момент сам перескочить через ограду, так и замер с поднятыми руками, держась за верхний край ограды.
   – Варгонт, не надо… – прошептал он с болью в голосе, но было уже поздно.
   – Эй, отойди к забору! – крикнул тот несчастному пленному, который стоял позади слепого певца.
   Тигр несколько раз мотнул головой, отвлёкся от Павла Домициана и, сделав два шага по направлению к Варгонту, прыгнул. Что произошло дальше, Лаций разобрал не сразу. Варгонт вдруг исчез, и тигр, цепляясь лапами за пустоту, медленно пролетел над тем местом, где была голова человека. Остальные хищники ходили вокруг, хлопая себя хвостами по бокам. Один лёг на землю и стал лизать лапу. Обиженный Варгонтом зверь развернулся и грозно оскалился. Поводырь Павла Домициана стал медленно передвигаться в сторону заграждений. Варгонт замер. Только немного согнутые колени и опущенная на грудь голова говорили, что он готов в любой момент отпрыгнуть в сторону. Тигр повёл хвостом из стороны в сторону и снова присел. Мгновение, и зверь взлетел в воздух, выкинув лапы вперёд. Он опять метил Варгонту в голову. Но тот снова исчез, и полосатое тело плавно пролетело в пустоту. На этот раз Лаций успел заметить, что Варгонт упал на землю, и у тигра не было ни малейшей возможности достать его когтями с высоты своего прыжка. Третий прыжок прошёл, как и первых два – впустую. Зверь разбежался и сделал четвёртый прыжок. И снова мимо. А дальше произошло то, что Лаций долго потом ещё вспоминал, не в силах объяснить себе и окружающим. Раздражённый зверь неожиданно перестал рычать, развернулся и отошёл к ограде. Там он лёг и, открыв пасть, стал часто дышать, вывалив изо рта длинный язык. Он просто лежал и дышал, как будто устал от тяжёлой работы. Лаций ничего не понимал. Парфяне вскочили со своих мест и стали громко кричать. Слепой певец тоже прекратил петь и стоял, прислушиваясь к звукам борьбы. Варгонт быстро подбежал к нему и оттащил к ограде.
   – Помогите ему! – крикнул он в запале и развернулся обратно. Никто не успел ничего сказать. Второму пленному парфяне не дали вернуться к ограде и вытолкали его обратно на площадь. Варгонта уже рядом не было, и стражники стали снова толкать тигров острыми палками, стараясь поднять их с земли.
   – Кажется, я уже видел этого смельчака, – произнёс вслух Сурена.
   – Я не помню, – пробубнил Афрат, которому не нравилось такое развлечение. – Мало крови и криков. Какие-то слепые стоят и поют тут песни. Лучше уж было с гетерами повеселиться. Или на охоту съездить… – недовольно закончил он и пожал плечами, но лучше бы он этого не говорил. Сурена не хотел портить праздник, и слова Афрата прозвучали для него как оскорбление. А прощать обиду визирь не любил.
   – Это легат Варгонт, – подсказал Абгар. – Ты, о, мудрейший визирь, отпустил его с двадцатью воинами в город. У реки.
   – А-а! – брови Сурены взлетели вверх. – Помню-помню! Это мой раб. Ну, что ж, посмотрим, как он умеет драться с тиграми, – Сурена повернулся к Афрату и заметил у того на лице недовольную гримасу. – Или, может, Афрат выделит нам десяток своих железных всадников, чтобы те поохотились на него и повеселили нас? Да, Афрат? – он растянул губы в широкую натянутую улыбку, и начальник катафрактариев сразу же изменился в лице. – Ты же любишь охоту, Афрат?
   – Люблю. Очень. Да, конечно. Как скажешь, – он уже хотел встать, но Сурена остановил его.
   – Подожди. Сначала тигры, – он отвернулся, и Афрат с тяжёлым вздохом плюхнулся на место. На арене в это время уже было на одного тигра меньше. Варгонт успел приблизиться к тому зверю, который прыгал первым, и, раздразнив его концом острой палки, вонзил её глубоко в пасть, когда тот раскрыл её в грозном рыке. Второй тигр старался отбить окровавленную палку лапой, но Варгонт несколько раз с такой силой ударил его по носу, что огромный зверь заскулил, как маленькая кошка, и отвернулся, отчаянно мотая головой и стараясь закрыть морду широкими лапами. Варгонт прицелился и со всего размаху ударил его прямо под левую лапу. Палка вошла зверю между рёбрами. Три оставшихся тигра отбежали от страшного человека в дальний конец площади и тихо зарычали, поджав хвосты.
   – А-р-р-р! – оскалился в ответ Варгонт, сам превратившись в зверя. Несчастный поводырь Павла, согнув плечи, прятался у него за спиной.
   – Варгонт, Варгонт! – закричал Лаций. – Сюда! Назад!
   Но тот его не слышал. В дальнем конце ограды открылась небольшая дверь и тигров стали загонять обратно. Зато с другой стороны появились десять железных всадников с длинными копьями. – Катафрактарии, – одними губами прошептал Атилла на ухо Лацию и покачал головой. – Они его убьют…
   Павла Домициана уже успели затащить обратно, и он лежал у ограды, что-то бормоча себе под нос.
   Всадники, тем временем, медленно приблизились к Варгонту. Тот тяжело дышал и наблюдал за ними исподлобья. Они направили копья прямо ему в грудь. Варгонт сделал шаг назад. Потом ещё и ещё. Пока не почувствовал за спиной твёрдые брёвна забора.
   – Дайте мне меч! Дайте меч! – закричал он, разводя в стороны руки и видя неизбежность своего конца. Второй пленный упал на землю и закрыл голову руками.
   – Ты свой меч уже потерял, – со злорадной усмешкой произнёс Сурена. Но Варгонт его не слышал. Стражники просунули между брёвнами палки и стали толкать его в спину. Он в отчаянии оглянулся по сторонам и сделал резкий шаг вперёд, навстречу лошадиным мордам. Всадники не ожидали от него такой прыти. До острых концов их копий было всего два-три шага. Варгонт схватил ближайшее копьё за древко и с силой дёрнул на себя. Всадник, как птица, вылетел из седла и с грохотом упал на землю. Варгонт перехватил копьё и быстро упал на землю грудью. Он сделал это вовремя, потому что парфяне двинулись вперёд и копья ударили в ограждение прямо над его головой. Прижав древко к груди, Варгонт изо всех сил рванулся вперёд. Ближайшая лошадь вздрогнула от страшного удара и, вскрикнув от боли, с шумом завалилась набок. Вместе с ней упал и всадник. Остальные смешались и вздыбились, повернувшись к римлянину кто боком, кто спиной. Варгонт ударил ещё одну лошадь в бок, а другую – по ногам. Их всадники тоже оказались на земле. Те, кто остались в седле, отъехали назад, чтобы развернуться и с разгона пронзить пешего римлянина копьями.
   – Хватай копьё! Помоги мне! – крикнул он лежащему ничком товарищу. Тот поднялся и с трудом поднял копьё. Они не видели, что Сурена уже дал знак лучникам. Варгонт успел сделать несколько шагов вперёд, когда их стрелы, эти страшные парфянские стрелы, как острые хвосты скорпионов, звонко сорвались с тетивы луков и полетели в его сторону. Несколько жалящих наконечников сразу же попали в руку и ногу, и он упал прямо на лапы убитого им тигра. Второй пленный не успел даже повернуться, когда в него вонзились несколько стрел, пробив одновременно горло, грудь, сердце и руки. Он выронил копьё, закачался на слабеющих ногах и упал на колени. Второй выстрел превратил его тело в утыканное стрелами месиво. Он завалился на бок и замер. И только чистое, безоблачное небо с повисшим в середине ярким солнцем смотрело в его потухшие глаза. На площади лежали два римских воина, а парфянские зрители радостно выражали свой восторг.
   – Не-ет! – заорал Лаций и ткнулся лбом в бревно. «Варгонт, Варгонт…», – шептал он про себя и плакал, чувствуя, как сердце сжимается от боли. Не так мечтали они закончить этот поход, бесславно умерев в чужой стране ради забавы врага, не так думали отдать свои жизни – всё, чего они хотели добиться, не сбылось. Старый друг лежал на земле, и кровь быстро расползалась вокруг его тела, образуя большую лужу. И ни золота, ни драгоценных камней, ни оружия – ничего не было вокруг, только кровь. И вместе с ней расползались по щекам Лация грязные разводы слёз, разъедая сердце ядом утраты.

КРОВЬ И ЯРОСТЬ

   – Афрат, ты опоздал! Так можно дождаться, когда эти пленники придут сюда сами и сядут вместе с тобой за один стол. А ты пойдёшь на площадь и будешь их веселить, – сузив глаза, произнёс Сурена и махнул рукой в сторону оставшихся пятерых всадников.
   – Прости, великий визирь. Я не знал, – пробормотал Афрат, чувствуя, что над его головой сгущаются тучи.
   – Что ты не знал? – с издёвкой спросил тот. – Что римляне умеют сражаться? Как это ты ещё умудрился их победить, если один безоружный римлянин может разогнать десять твоих всадников?
   – Велик твой разум, непобедимый Сурена, – осторожно вмешался Абгар. Ему не хотелось видеть гнев визиря. – Благодаря твоей мудрости мы объединились и смогли победить такого сильного врага.
   – Абгар, ты как всегда, умеешь хорошо сказать, – Сурена покрутил в воздухе пальцами и хотел что-то добавить, но не нашёл нужное слово. Однако кислая улыбка на его лице говорила, что он не забыл о воинах Афрата. Помолчав, он снова повернулся к нему: – Афрат, я хотел продать этого римлянина за большие деньги. Он был очень сильным и храбрым. Если бы не лучники Силлака, ты бы сейчас лишился десяти своих воинов, – он медленно повернул голову к предводителю катафрактариев, и тот побледнел.
   – Да, мой визирь, – пробормотал он.
   – Сколько стоят твои всадники? – глядя ему прямо в глаза, спросил Сурена.
   – Э-э… Я не знаю, – промямлил тот в замешательстве.
   – Ты мог бы потерять десять своих всадников вместе с лошадьми. А я их спас. Так скажи, сколько ты готов заплатить за жизнь своих воинов?
   – Сколько ты скажешь, Сурена, – наконец сообразил, как выкрутиться, Афрат.
   – Э-эх, Афрат, Афрат, – сокрушённо покачал головой Сурена. – Надо было поменять этого римлянина на десять твоих всадников и выпускать его первым на поле боя. Больше было бы пользы. Два таланта серебра. Пусть принесут завтра. Каждый! – он опустил голову на грудь и исподлобья посмотрел на Афрата. Ни один раб не стоил таких денег, но перечить Сурене было нельзя. Афрат открыл рот, собираясь что-то сказать, но поперхнулся и склонил голову вниз. – Смотри, два таланта серебра. Иначе завтра их самих продадут на базарной площади, а деньги отдадут мне. И тебя вместе с ними. Ты понял?
   – Да, визирь, – потея, прошептал Афрат, ещё не веря, что беда минула его самого. Как воины будут искать деньги, его не волновало. В крайнем случае, их можно было и продать. Самих. Вместе с лошадьми. Лишь бы Сурена остался доволен.
   – Дальше! – махнул рукой Сурена. – Давай дальше, Согадай! – зрители тоже обрадовано загудели, предвкушая продолжение.
   – Ты хотел увидеть римлян в бою, господин, – напомнил ему один из придворных.
   – Ах, да. Римляне любят смотреть, как рабы убивают друг друга на потеху зрителям. Почему бы нам не посмотреть теперь на них? – он обвёл взглядом своих придворных, и те с радостью закивали головами. – Согадай, выводи! – махнул Сурена рукой.
   На арену вывели двадцать пленников и поставили их напротив друг друга. В руки дали короткие тупые мечи.
   – Сражайтесь! – крикнул Согадай. Римляне не шевелились, понуро опустив головы. Сурена опять нахмурился. Тогда начальник охраны выхватил меч и убил одного из них прямо на месте. – Вперёд! Давай! – кричал он, тыча мечом в спины остальным. Те старались увернуться, но ему удалось достать почти половину, и у них по спинам потекла кровь. Видя, что его усилия тщетны, Согадай убил второго римлянина. Стоявшие позади него стражники взялись за мечи, предчувствуя, что сейчас может понадобиться их помощь. Но оставшиеся пленные стали изображать подобие боя, поэтому начальник стражи на время остановился. Посмотрев в сторону Сурены, он увидел на его лице недовольную гримасу и сразу же принял решение. – Убить. Всех! – коротко приказал он стражникам, и через несколько мгновений на земле распластались ещё восемнадцать трупов.
   – Давай других, – махнул рукой Сурена. Согадай с готовностью кивнул головой и решительным шагом направился к ограждению, за которым стояли пленные.
   – Ну, что, есть ещё храбрые герои?! – прорычал он.
   – А ты сам сможешь сразиться? – вдруг раздался чей-то голос. Согадай дёрнулся, как от удара плетью, и застыл от удивления.
   – Что?! – проревел он, как голодный медведь.
   – Давай вдвоём поиграем! Без твоих воинов, – предложил всё тот же голос. Расталкивая рукояткой меча оборванные фигуры пленных, Согадай рванулся на голос.
   – Ты где? – хрипел он от злости и рвался вперёд. Стражники не поспевали за ним.
   – Тут я, тут. А ты где? – была последняя фраза странного смельчака, когда вдруг римляне расступились, и перед Согадаем появился черноволосый, смуглый пленник с весёлым взглядом и пренебрежительной улыбкой на лице. Это был Икадион. Он держал под руку другого пленника, намного моложе него. Тот с трудом держался на ногах из-за раны под коленом. Согадай злорадно усмехнулся.
   – Ты герой? – спросил он, приблизившись носом к самому лицу Икадиона.
   – Нет. Я не герой. Это ты трус, – не переставая улыбаться, ответил тот.
   – Ах, так… – с трудом сдерживаясь, чтобы не убить его на месте, прохрипел Согадай. – Ну, ладно. Мы сразимся, – он посмотрел на смельчака, потом на его товарища и злорадная улыбка перекосила его лицо. – Но не с тобой. А с ним, – он ткнул кулаком в грудь раненого и добавил: – А ты посмотришь. Ведите его! – приказал он стражникам.
   Улыбка на лице Икадиона превратилась в гримасу ненависти и неприкрытого отвращения. Он чувствовал, что следующее слово будет в его жизни последним. Но молчать он не мог. Когда его товарищ оказался на арене, Икадион крикнул:
   – Только трусы сражаются со слабыми!
   Его крик донёсся до Сурены, который усмехнулся и сказал:
   – Как я люблю правду! Эй, римляне, – крикнул он, – может, поэтому Красс и не стал с нами сражаться. Да? – все придворные вокруг рассмеялись. – Если вы такие сильные, попробуйте доказать это, – и он кивком головы показал Согадаю, что тот может продолжать.
   – Держи! – сказал тот и дал раненому воину меч. Тот не смог его даже поднять и стоял, с опущенной рукой, наклонившись плечом в сторону непосильной ноши.
   Начальник охраны отошёл на шаг и вытащил свой меч.
   – Убей себя! – раздался из-за ограды голос Лация, но раненый был настолько плох, что вряд ли его слышал. Однако Согадай услышал этот совет и среагировал. Он размахнулся и обрушил всю силу своего удара на голову стоявшего перед ним пленного. Меч разрубил того почти пополам и застрял в районе груди. Ругаясь, Согадай с трудом достал его и повернулся к заграждению.
   – Смотри, Афрат, как Согадай разошёлся. Может, и тебе порезвиться захочется? – усмехнулся Сурена. – Не стесняйся!
   – Как скажешь, о, великий визирь, – покорно ответил тот.
   – Ну, ладно, ладно, посмотрим ещё, – вздохнул Сурена и повернулся к арене. Там начальник стражи собирался выбрать себе следующую жертву. Он зашёл за ограждение и дико вращал глазами. – Ты где, смелый?! – крикнул он, не находя Икадиона.
   – А с хромыми ты дерёшься? – неожиданно услышал он. Согадай резко повернул голову и увидел сутулого, оборванного римлянина с прищуренными глазами и грязным лицом. Нога у того была неестественно согнута.
   – Нет, не дерусь! – зло ответил Согадай и расхохотался. – Я просто отрубаю им ноги! – рявкнул он и ударил мечом по второй ноге несчастного. Тот упал, забрызгав кровью всех, кто был рядом. Кровь струёй хлестала у него из обрубка, и пленные в ужасе застыли, глядя на этот чёрный фонтан. Через некоторое время она почти перестала литься, и тело неподвижно застыло в огромной луже крови. – Ну, что? Есть ещё смелые? – заорал парфянин и схватил ближайшего человека за плечо. – Может, ты? Или ты? – он повернулся к другому. Все стояли, опустив головы с одинаковым выражением напряжения и безысходности. Умирать никто не хотел. Вдруг Согадай остановился. Перед ним стоял явно не простой воин. Широкая грудь, сильные, рельефные мышцы рук и груди, крепкие ноги – всё это выдавало в нём, по меньшей мере, сильного противника. И он не выглядел таким измождённым, как остальные. Но Согадай остановился не из-за этого. Его внимание привлёк взгляд пленного. В нём было странное спокойствие. Он смотрел без страха, злобы, насмешки, ненависти или злости. Как будто случайно оказался здесь, среди людей, обречённых на смерть и рабство. Согадай повернул голову вправо, потом – влево. Шея хрустнула и приятно заныла. Он прищурил взгляд и приблизился к римлянину.
   – Ты кто? – спросил он. Ответа не последовало. Только ровный, спокойный взгляд. Согадай почувствовал, что начинает терять терпение. – Кто это?! – рявкнул он, повернув голову к стоявшему рядом пленнику. Невысокий рыжий римлянин задрожал всем телом и нервно задёргал головой, предчувствуя подлость с его стороны. Парфянин поднял меч и приставил к горлу несчастного. – Скажи мне, кто это! – приказал он. – Твой друг? Твой брат? Как его зовут? – пленный выкатил глаза, но было видно, что остриё слишком глубоко вошло во впадину под горлом, и он не мог даже вдохнуть. Из маленькой ранки тонкой струйкой потекла кровь. Но Согадай этого не видел. Он уже принял решение – просто ткнуть мечом в горло, и всё! Ему показалось, что он уже видит, как лезвие плавно проходит сквозь шею рыжего римлянина, но ничего не произошло. Тот стоял перед ним и не падал. Плечо Согадая дёрнулось, мышцы напряглись, но рука осталась на месте. Он моргнул, нахмурив брови, потом ещё раз ткнул вперёд, но острие меча по-прежнему оставалось на месте, упираясь пленному в горло чуть выше ключиц. Тонка шея и рыжая голова были на месте, а бледные, посиневшие губы дрожали от страха, но не от предсмертной агонии. Согадай смотрел и не понимал – во что же упирается его меч? Почему этот несчастный ещё не мёртв? Парфянин был настолько удивлён, что не сразу понял, что произошло. Через несколько мгновений в его глазах вместо тупого безумия и жажды крови появилась капля сознания. Благодаря этому, начальник охраны, наконец, увидел, что его кисть сжимает чья-то рука. Глаза Согадая округлились, лицо вытянулось, и ноздри хищно раздулись в стороны. Этого не могло быть! Рука ещё раз по инерции ткнула мечом в горло рыжему пленному, но произошло совсем другое – пальцы разжались и меч упал на землю. Начальник стражи повернул голову в сторону и упёрся взглядом в невозмутимые глаза того самого римлянина. Того, чьё имя он пытался узнать. Он готов был кинуться на него и разорвать на части, а потом съесть его печень, но захлестнувшая его волна ярости перехватила горло, и Согадай хватал ртом воздух, не в силах произнести ни слова. Это спасло смельчака от немедленной смерти. Но ненадолго.
   – Ты… Ты! – наконец, прошипел начальник стражи, с трудом шевеля пересохшими губами. Ему казалось, что прошла вечность с того момента, как он зашёл за ограждение, но на самом деле Сурена и его приближённые ещё даже не успели заметить, что там происходит что-то неладное.
   – Меня зовут Лаций Корнелий Сципион Фиделий, – сказал римлянин.
   – Я разрежу тебя на кусочки и скормлю шакалам, Лаций! – прорычал парфянин и кивнул своим воинам: – Взять его! На середину. Сейчас я нарежу из него ремни для своих верблюдов.
   Сурена с удовольствием наблюдал за шумом у ограды. Шум – это всегда хорошо. Сначала появился Согадай, злой и красный, весь вне себя он ярости. За ним вытолкали вперёд какого-то пленника, который шёл слишком медленно и был вызывающе спокоен. Сурена присмотрелся, и кривая улыбка исказила его лицо.
   – Афрат, почему нас сегодня веселят только мои рабы. Как же так? Ты не помнишь этого римлянина? – не поворачивая головы, спросил он.
   – Прости, не помню, – изобразив отчаяние, ответил начальник катафрактариев.
   – А ты, Абгар?
   – Помню, о, победитель римлян, – едва заметно кивнул головой араб. – Благодаря твоей милости, он остался жив. Ещё этот человек приказал своим воинам прикрываться от стрел двумя щитами. И он забрал у железных всадников два орла и знамя. Это легат Лаций, – царь Осроены ещё раз поклонился и краем глаза увидел лицо Афрата. Глаза у того вдруг стали огромными, лицо побледнело, и губы застыли в полуоткрытом вздохе. Абгар поджал губы. Он осторожно поднял взгляд на Сурену, но тот смотрел не на него, а на площадь.
   – Жаль! – визирь покачал головой. – Жаль, что снова погибнет мой раб. Эй, Согадай! – крикнул он громко. – Что ты собираешься с ним делать? Это мой раб, – Сурена хитро улыбался, но никто не знал, что означала эта улыбка. Начальник стражи, услышав его голос, сразу остановился. Затем опустил уже занесённый меч и повернулся к Сурене. На его лице застыла кислая гримаса смирения и подобострастия, но в глазах бушевала ярость.
   – Я хочу его убить, – с трудом сдерживая рвущийся из груди крик, прорычал он.
   – Хорошо. Заплати мне, и убивай! – Сурена по-прежнему улыбался, но в его голосе появилась сталь.
   – Прости, господин, – поклонился начальник стражи. – Он схватил меня за руку, и я… Я хотел отрубить ему руку.
   – А почему бы и нет? – вдруг поднял вверх брови Сурена. Выслушав его приказ, начальник стражи с недовольным видом засунул меч в ножны и молча отошёл к ограде. На площадь вышли два высоких, сильных воина. Никто не видел, как в этот момент в одном из домов на дворцовой площади старая служанка схватилась за сердце и осела на пол. А её молодая хозяйка вцепилась обеими руками в штору и, не дыша, наблюдала за происходящим. Старая Хантра была рада гибели первого римлянина, но когда на площади оказался второй, она поклялась отомстить Кхабжу, который обманул её и взял за это так много денег. О том, что племянница могла догадаться о её поступке, она даже не подумала. Внизу, в это время, продолжали развиваться ужасные события.
   – Римлянин, великий Сурена, победитель Красса, предоставляет тебе великую честь, – произнёс один из вельмож в халате громким голосом. Он уже успел выслушать пожелания визиря и вышел за ограду. – С каким оружием в руках ты предпочитаешь умереть? Выбирай! – парфянин указал рукой на мечи, ножи, кинжалы и сабли, которые вынесли за ним стражники.
   Лаций посмотрел на парфян. Было жарко. И хотя не так жарко, как в пустыне, но всё равно тяжело. Руки потели даже от того, что он просто стоял на месте. Пот стекал по лбу и щекам, но он не обращал на это внимания. Сейчас ему предложили выбрать оружие. Убив столько безоружных римлян, они хотят теперь увидеть, как будет умирать он? Странные люди… Варвары… Лаций прищурился. Лучи солнца заиграли тонкой паутинкой в уголках глаз. Он вспомнил слова гадалки Маркилии: «Делай то, что ты хорошо умеешь, и тебе не будет равного. Не прощай смерти ближних. Иди вперёд и побеждай». Эти мысли наполнили его сердце силой, потому что он умел хорошо сражаться. И вот сейчас перед ним было оружие. Оно завладело всем его существом, и Лаций уже больше ни о чём не мог думать. Он превратился в воина.
   Со стороны ничего не предвещало подвоха. Парфяне хотели поиграть в римлян. Им не хватало гладиаторских боёв. Ну, что ж, пусть так и будет. Он подошёл к двум оруженосцам. Сначала осмотрел мечи, потрогал их рукоятки, согнул пополам. Один не выдержал и лопнул у самого основания. Он сразу откинул лезвие в сторону. Затем дошла очередь до кинжалов и коротких мечей. На щиты он даже не посмотрел. Прошло много времени, но никто не прерывал и не торопил его. Все молча ждали, когда обречённый на смерть сделает свой выбор. Когда Лаций, наконец, повернулся, римляне зашептались, а парфяне стали откровенно смеяться над ним.
   – Два коротких меча? – послышалось откуда-то сбоку. – Может, ты хочешь сразу убить себя? Или отрубить себе руки и ноги? – крикнул кто-то, а дальше – грубый смех и улюлюканье.
   – Лаций погиб, – шептали римляне. Надо было брать длинный и короткий меч. И щит тоже.
   Только Икадион и Атилла ничего не сказали. Никто не видел выражение их лиц, потому что все смотрели только на Лация. Но друзья знали, что он никогда не ошибается в выборе оружия. Икадион с одобрением покачал головой и пробормотал:
   – Ещё кинжал не мешало бы… – он хмыкнул, улыбнулся и добавил: – Ну, ладно. Теперь посмотрим. Я буду следующим.
   – Жаль, если убьют, как Варгонта, – прошептал Атилла и закусил нижнюю губу. Павел Домициан, поняв, что произошло, тоже обречённо прошептал:
   – Прости, я так и не спел гимн в твою честь…

Один на один со смертью

   – Наверное, этот раб сошёл с ума. Он даже не взял щит, – произнёс Афрат, презрительно хмыкнув в густую бороду. Он хотел высмеять римлянина перед Суреной и польстить ему, но визирь явно не разделял его настроения.
   – Не думаю, – прищурился Сурена. – Предыдущий уже показал тебе, как умеет сражаться палкой, – процедил он сквозь зубы, и начальник катафрактариев, глубоко вздохнув, спрятал голову в плечи.
   – Не спеши, Согадай, – раздался неожиданно громкий голос Абгара, и Сурена с удивлением повернул голову в его сторону. Араб отрицательно покачал головой. – Прости, о, великий визирь, – араб согнулся в поклоне, – что прервал тебя, но это не простой воин.
   – Говори, – кивнул Сурена.
   – Я убью его голыми руками! – выкрикнул начальник стражи.
   – Согадай, ты сильный воин! – неожиданно громко произнёс Абгар, как будто вокруг никого не было. – Но этот враг коварен. Я его знаю. Пусти впереди себя одного своего воина. Посмотри, как он дерётся. А потом решай сам.
   – Не учи меня, что делать! Я убил много римлян. И этого убью! – не мог успокоиться тот.
   – Согадай! – неожиданно грозно произнёс Сурена. – Для меня ты стоишь дороже этого раба, – он сурово свёл брови и замолчал. Этих слов было достаточно, чтобы начальник стражи осёкся и снова засунул меч в ножны. Он что-то крикнул одному из своих воинов, и тот, не предупреждая, сразу же кинул в Лация копьё. Оно ещё летело, а парфянин он уже вытащил меч и ринулся в его сторону с громким криком ярости.

   Когда разозлённый начальник стражи о чём-то говорил с предателем Абгаром, а потом – с Суреной, Лаций стоял к ним лицом и видел, что тот остановился не по своей воле. По движениям и интонации было ясно, что нападать будет кто-то другой. Потом последовала короткая команда, и из-за ограды вышли два воина. Один двигался слишком быстро и явно собирался напасть. До него было шагов пятнадцать. В тот момент, когда копьё оторвалось от его руки, Лаций уже видел, что оно летит мимо, и поэтому даже не пошевелился. Оно было пущено очень сильно, напряжённой рукой и поэтому неточно. Копьё пролетело на расстоянии двух локтей от его плеча. За это время Лаций успел повернуться к нападавшему, наклонил голову и слегка согнул колени. Он ни о чём не думал и просто ждал. Таких безрассудных храбрецов в его жизни было немало. Все они спешили уничтожить врага с первого удара либо длинным выпадом вперёд, либо несколькими размашистыми ударами, надеясь на свою силу и скорость. Парфянин бежал не очень быстро, но при этом держал меч перед собой, поэтому сначала Лацию показалось, что тот сделает выпад вперёд. Но что-то в осторожном движении противника заставило его подождать. Потому что тот мог бежать и быстрей. Но он не торопился. А значит…
   Парфянский воин действительно оказался хитрым: держа меч впереди, он, приблизившись к Лацию, вдруг перехватил его двумя руками и быстро занёс над плечом. На последнем шаге он нанёс широкий круговой удар, который должен был снести Лацию голову и от которого тот не увернулся бы, даже отступив назад. Однако меч разрезал пустоту, просвистев над пыльным облаком, в которое превратился стоявший перед ним римлянин, и парфянин чуть не упал, потеряв равновесие. Лаций в момент удара просто присел и сделал шаг в сторону. Когда он выпрямился, враг уже перестал шататься и крепко стоял на ногах. Его лицо было перекошено от злобы и желания убить врага любой ценой. Теперь их разделяло не более трёх шагов.
   – Подожди, – сказал Лаций и опустил один меч. Второй он протянул в сторону Сурены и окружавших его придворных. Это было так неожиданно, что противник, услышав его спокойный голос, остановился и повернул голову, куда указывал его меч. – Посмотри туда! – Лаций ткнул мечом в сторону визиря ещё раз. Он произнёс эти непонятные для врага слова с таким спокойствием, как будто рассказывал о чём-то простом и обычном. Всем своим видом он показывал, что не собирается драться, а опущенный меч не вызывал у того опасений. Парфянину эта поза римлянина говорила, что пленный хочет обратиться к его господину. Он тоже повернул голову в сторону Сурены и не увидел ничего нового, кроме напряжённых лиц придворных. Лаций только этого и ждал. Заметив поворот головы противника, он присел и сделал длинный глубокий выпад в его сторону. Лезвие меча блеснуло на солнце и без усилий вошло парфянину в пах. Тот вскрикнул от неожиданно пронзившей его боли и, выронив оружие, согнулся пополам. На землю потекла тонкая струйка крови. Огромный, сильный воин упал на колени и замер, опустив голову на грудь. Его длинный красивый меч лежал у Лация под ногами. Он наступил на него, но перед ним вырос второй воин. Парфянин занёс над головой копьё и уже отвёл кисть назад… Не думая, Лаций бросил свой меч ему навстречу, острием вперёд. Хотя бросок был не очень сильным, остриё попало нападавшему в плечо. Он громко охнул и выронил копьё. Лаций поднял длинный парфянский меч с земли и остался стоять на месте. Он ждал. Неподвижно и спокойно. Враг, как затравленный зверь, неожиданно превратившийся из охотника в добычу, оглянулся по сторонам, но везде были одни и те же лица, ждавшие его победы. Они не приняли бы его поражение. Он достал меч, взял его в левую руку и сделал шаг в сторону странного врага. Лаций неодобрительно покачал головой и показал ему два меча. На лице раненого отразился ужас. Он вдруг понял, что не сможет ничего сделать с этим римлянином. Но его товарищи кричали всё громче и громче, требуя кровавой расправы.
   – Зарежь этого шакала, Сторх!
   – Это же римлянин! Что ты медлишь? Давай, давай, давай!
   – Отрежь ему уши! Убей его, Сторх!
   – Сторх, убей его! Нам нечем кормить тигров! Давай, разрежь его на куски!
   Но Сторх колебался. Наконец, он собрался с силами и сделал резкий выпад вперёд. Парфяне с радостью взвизгнули, потому что его меч почти полностью прошёл сквозь живот ненавистного римлянина. Один только Абгар сжал губы и опустил голову вниз. Сурена заметил это движение и вздохнул. Старый Араб действительно был мудрым. Эхо радостного крика тысяч людей ещё гуляло по площади, когда стоявшие рядом с оградой заметили, что их воин почему-то упал, а римлянин стоит. И между ними лежит отрубленная рука с зажатым в ней мечом. Все замолчали – и римляне, и парфяне. На несколько мгновений над площадью воцарилась мёртвая тишина.

Нелёгкий бой с начальником стражи

   – Римский шакал! – начальник стражи Согадай от злости закусил нижнюю губу и выхватил меч.
   – Не спеши, прошу тебя! – раздался опять голос Абгара, но начальник стражи уже не слышал его. Он рванулся вперёд и через несколько полушагов—полупрыжков оказался возле Лация. Тому ничего не оставалось, как отступать, стараясь не попасть под мощные, рубящие удары разъярённого начальника стражи. Своим длинным тяжёлым мечом он старался настигнуть его и разрубить на части, или хотя бы отрубить руку или ногу, но всё время промахивался. Лаций не хотел терять силы и отходил, не подставляя под удар свой меч. Он был предельно внимателен. Два раза ему всё же пришлось защищаться, чтобы избежать ранения. Согадая, рубившего воздух, это выводило из себя, и он кидался на римлянина с ещё большим остервенением, однако Лаций знал, что силы противника должны были когда-то кончиться. И он терпеливо ждал этого момента, отходя то влево, то вправо. Начальник стражи оказался сильным и выносливым воином. Он держал меч двумя руками и бил наотмашь. Такой удар с двух рук мог разрубить стоявшего человека пополам, но в движении длинный меч был бесполезен. Наконец, парфянин устал и остановился, чтобы перевести дыхание. Лаций видел, что тот ещё опасен, и не стал приближаться. Он сделал небольшой шаг назад и начал медленно обходить его по кругу. Согадай вынужден был поворачиваться вслед за ним. Тяжело дыша, он сжимал меч двумя руками и держал его вытянутым вперёд, как будто хотел, чтобы тот мог полететь, как стрела, и поразить римлянина на месте. Обойдя целый круг, Лаций увидел, что парфянин пришёл в себя и готов к нападению. Пора было подыграть ему. Он опустил сначала один меч, затем – другой и сделал полшага вперёд, выманивая противника вперёд. Согадай среагировал мгновенно. Он рванулся навстречу, но перед тем, как нанести удар, всё же чуть сбавил скорость. Лаций усмехнулся. Заметив эту улыбку, парфянин потерял самообладание, и его меч снова замелькал в воздухе с бешеной скоростью. Но теперь он устал гораздо быстрее.
   – Иди сюда! Куда ты убегаешь? – попытался крикнуть он пересохшими губами, но вместо этого из его горла раздался только хрип. Лаций приблизился к нему на расстояние двух шагов и несколько раз с силой ударил по мечу. Парфянин впервые почувствовал недостаток своего оружия, – оно было слишком тяжёлым и слишком длинным, – поэтому его руки отлетали в сторону вслед за мечом после каждого удара. Римлянин почему-то сохранил силы и не выглядел уставшим. В какой-то момент Согадай даже понял, что по силе тот был равен ему. Это его взбесило. Поэтому, когда римлянин в очередной раз замахнулся для удара, он отвёл меч назад, чтобы потом быстрым движением вперёд проткнуть ему живот. Но Лаций ждал этого момента. Он долго его готовил. Любой воин на месте Согадая рано или поздно убрал бы меч в сторону, устав отражать сильные удары сверху и сбоку. Поэтому, когда Лаций сделал вид, что заносит меч над головой, парфянин попался на эту уловку и отдёрнул свой меч назад. Но Лаций не стал бить сверху вниз, а сделал движение по кругу вниз, к ногам противника. Лезвие блеснуло возле головы Согадая, но не задело его, а очертило ровный полукруг мимо головы, плеча, локтя и бедра вниз, к колену. Лацию пришлось присесть, чтобы лезвие закончило движение у противника над лодыжкой. Но тот сам ему помог – он сделал шаг вперёд с вытянутым вперёд мечом, но этот шаг почему-то оказался слишком длинным. В какой-то момент Согадаю даже показалось, что он никогда не закончится – настолько долго длилось это его движение вперёд. И вдруг он увидел, как к его лицу неумолимо приближается пыльная земля, а нога, его левая нога, никак не может найти опору и остановить это падение. Он не заметил, что у него уже нет стопы и он не может поставить ногу на землю. Римлянин отрубил её одним хлёстким боковым ударом, и теперь она, как сучок дерева, лежала позади неподвижно распластавшегося тела хозяина. Из обрубка толчками выливалась яркая кровь. Недолгое молчание среди парфян сменилось яростными криками. В сторону Лация полетело несколько стрел. Но шум сразу прекратился, когда Сурена поднял руку. В это время в толпе пленных римлян произошло небольшое оживление. Один из них подбежал к стражникам и стал что-то им объяснять. Но те только покосились на него и даже не стали отвечать. Римлянин обошёл всех парфян вдоль забора, но так и не добился никакого результата. Никто при этом не обратил внимания, что он говорил с ними на их языке. Все смотрели на визиря.
   – Я купил себе хорошего воина, не так ли, Абгар? – с какой-то зловещей интонацией и даже злорадством произнёс он и повернулся к арабу. Тот почувствовал, как по спине пробежал неприятный холод зимней пустыни, а в сердце закралась тоска неприятного предчувствия. Сурена покачал головой: – И теперь он начинает стоить всё дороже и дороже.
   – Ты никогда не совершаешь ошибки, великий Сурена, – стараясь сдержать волнение, ответил араб. – Тебе всегда принадлежит лучшее.
   – Ты хитёр, Абгар, но ты меня никогда не предавал. Ты всегда делил со мной трудности. Раздели и сейчас. Этот римлянин не хочет умирать. Теперь он стал стоить слишком дорого, чтобы продавать его, как раба, за деньги. Доставь мне удовольствие, чтобы забыть печаль потерянного золота. Я знаю, что у тебя есть сильные и храбрые воины. Пусть кто-нибудь покажет своё умение, – улыбка на лице Сурены превратилась в растянутую маску. В таком настроении спорить с ним было бесполезно, но Абгар решился попробовать.
   – Мы родились в пустыне, о, великий Сурена, и мы воюем немного по-другому, – осторожно произнёс он, склонив голову в низком поклоне.
   – Как это по-другому? – хмыкнул Сурена. – Какая разница, как ты воюешь? Пусть твои люди покажут, на что они способны. Давай!
   – Конечно, о, великий победитель римлян, – согнулся ещё ниже Абгар. Он тихим голосом подозвал одного из своих воинов и стал что-то быстро говорить на своём наречии.
   Тем временем, Лация окружили десять стражников. В руках у них были копья, которые они направили ему в грудь и голову. Пот лился по лицу ручьями и не только по лицу, но и по голове, рукам и спине. Солнце нещадно палило в затылок, и в глубине души Лаций понимал, что не сможет долго продержаться. В голове его звучал голос гадалки: «… делай только то, что можешь делать хорошо. Делай то, что никто лучше тебя не сделает. Не спеши повторять, что делают все».

Один против троих катафрактариев

   В дальнем конце площади Сурена о чём-то разговаривал со своими слугами. Справа покрывалась пылью большая лужа крови, рядом с ней лежали тела. Слева – что-то кричали римляне. И вдруг над всем этим раздался громкий, как труба, голос Павла Домициана:
   – Умри, как настоящий римлянин, друг наш! Я спою тебе гимн Марса!
   Лаций повернул голову в его сторону и хрипло ответил:
   – Не надо гимнов! Я не собираюсь умирать! – слепой певец, который уже набрал в лёгкие воздух и готов был запеть, поперхнулся, услышав такой ответ, и закашлялся. Римляне в тревоге замолчали, увидев, что парфяне тоже поняли смысл его слов. Они сразу взбесились и стали что-то выкрикивать, дёргая копьями и стараясь вывести его из себя.
   – Нас всех хотят убить. Прямо здесь, – прошептал кто-то среди пленных. Но его никто не услышал. Потому что на площадь выехали два всадника в тёмных шерстяных накидках, с тонкими мечами. У них были тёмные, как спелые финики, лица. Это были воины Абгара. Парфяне с копьями отступили к ограде, и кочевники медленно стали приближаться к центру. Лаций не стал дожидаться последнего момента и побежал прямо на одного из них. До лошади оставалось три-четыре шага, когда он резко повернул в сторону и забежал сбоку. Всадник, ожидавший его спереди, вдруг увидел заросшее лицо сбоку. Но для Лация важно было другое – теперь перед ним была всего одна лошадь, а не две. Они сами мешали друг другу. Он старался не дать им напасть на него вдвоём и резкими перебежками отходил к ограде, стараясь делать так, чтобы кочевники всё время мешали друг другу и загораживали себе путь. Один из них вскоре не выдержал и, дико взвизгнув, погнал жеребца вперёд. Животное заржало и понеслось прямо на Лация. Он успел отскочить в сторону, но его всё-таки задело и сбило с ног. Когда он падал, кривой меч просвистел сверху и чудом не достал до головы. Судя по неглубокой, жгучей боли, лезвие царапнуло спину. Лаций поморщился. Враги с радостью заверещали на своём гортанном языке и, развернувшись, кинулись на него вместе. Но им помешала ограда. Они уткнулись в неё головами лошадей, не причинив ему никакого вреда. Им пришлось снова развернуть лошадей и проехать мимо него боком. Это было для арабов неудобно. Лаций, в свою очередь, сделал несколько выпадов, чтобы достать до ног лошадей, но кочевники были опытными и успевали отвернуть их в сторону. Наконец, один из них отвлёк его внимание, а второй бросил верёвку, которая жёсткой волосяной петлёй стянула горло. Лаций успел просунуть под неё руку, но сильный рывок повалил его на землю и он чуть не потерял сознание. Горло стянуло железным кольцом, и он не мог дышать. Но глаза ещё видели, что происходит вокруг. Из последних сил он попытался ударить по верёвке, но кочевник умело ослабил её, и короткий меч не смог перерубить волосяные сплетения, соскользнув по ним вниз, как по воде. Лаций рванул верёвку на себя несколько раз… Эти рывки позволили ему просунуть пальцы глубже и ослабить петлю. Теперь он смог сделать несколько коротких вдохов, хотя лошадь продолжала медленно тащить его по земле. Вдруг это движение прекратилось. Лошадь остановилась. Лаций схватился за верёвку второй рукой и подтянул её к себе. Давление на горло сразу же ослабло, и в лёгкие ворвался воздух. У-у-у-х-х – засвистело в горле. Кочевник увидел это и закричал. Он стал дёргать за верёвку, пытаясь сбить его руку и затянуть петлю потуже. Но было уже поздно: Лаций сдвинул её на подбородок. Цветные круги исчезли, но белый туман остался. Он чувствовал только одно – вдох, выдох и гул в голове.
   – Лаций, сзади!!! – донёсся до него вдруг отчаянный крик Икадиона. На либертуса сразу же набросились стражники и сбили с ног. И хотя Лаций этого не видел, он всё-таки услышал его слова. Враг был где-то совсем рядом, хотя он его и не видел. Верёвка больно давила на зубы, уши и затылок. Мечей не было. Он вдохнул полной грудью. На мгновенье тело ощутило резкий прилив силы. Руки крепко вцепились в верёвку и рванули её на себя. Он завертелся по земле, продолжая подтягиваться на волосяном аркане. Сбоку донёсся звук падения и короткий крик. Петля сразу ослабла. А на то место, где он только что лежал, обрушился страшный удар. Это второй кочевник спешился и всадил меч в землю. Если бы Лаций не откатился, то араб попал бы ему в грудь. Но, промахнувшись, тот сам не удержался и упал на колени. Лаций увидел это и поспешил встать. Ему казалось, что он делает это слишком медленно, и никак не мог сорвать с головы жёсткую петлю… Упавший на землю всадник уже поднялся и стал снова дёргать верёвку, пытаясь помешать ему. Спасти его теперь могло только чудо. Лаций просунул руку под тунику, выхватил нож и ударил по верёвке. Она упала на землю, как мёртвая змея. Кочевник бросил её и погнался за лошадью. До второго врага, который хотел убить его на земле, было шагов пять. Лаций медленно пятился, стараясь восстановить дыхание. Он смотрел, как сутулая фигура осторожно приближается к нему, вытянув вперед меч. Плечи ныли от саднящей боли, но кости были целы. Ему пришлось отступать назад, к ограждению. Заметив это, противник кинулся вперёд и едва не задел плечо. Лаций отскочил, ища глазами свои мечи, но в пыли их не было видно. Кочевник занёс меч над головой и со всей силы обрушил его вниз. На этот раз удар пришёлся по брёвнам. Нападавший кочевник был всадником, а не пехотинцем, и не умел драться в ближнем бою. Он замахнулся ещё раз, подняв меч слишком высоко над головой, и это было большой ошибкой. Лаций шагнул ему навстречу, их взгляды встретились, а лица оказались так близко, что он мог бы коснуться его лбом. Кочевник вздрогнул и замер. Удар он так и не закончил – замах был слишком высокий и слишком долгий. На тёмном, как финик, лице застыла гримаса боли и удивления. Локоть медленно опустился Лацию на плечо. Меч выскользнул из безвольно повисшей руки и звонко упал на твёрдую землю. Он медленно сполз на землю, открыв рот в немом крике и держась за бок: из-под рёбер у него хлестала яркая струя крови. Через несколько мгновений силы покинули его, и он тихо умер.
   Его собрат собрал в это время верёвку и решил набросить её ещё раз. Но Лаций уже ждал его бросок. Схватив петлю на лету, он намотал её на руку. Всадник дёрнул аркан, но в ответ получил рывок такой силы, что слетел с лошади, как сбитая палкой оливка. Когда он поднялся, перед ним стояла огромная тень с мечом его погибшего товарища. Несчастный хотел побежать, но со стороны Сурены раздался чей-то окрик. Кочевник вздрогнул и остановился. Лацию показалось, что это был голос Абгара. Несчастный смотрел ему в глаза и не шевелился. Лаций видел, как в них отражается палящее солнце, как оно слепит его и буквально прожигает несчастному голову. Ещё немного, и силы покинут его… Послышался громкий гортанный окрик, и воин медленно поднял упавший меч. Лаций отрицательно покачал головой, но у араба не было выхода. Он сделал шаг вперёд и нанёс удар. Мимо. Лаций просто уклонился в сторону, не сходя с места. Ещё один удар – и снова мимо. Три, четыре, пять ударов – и все в пустоту. Лаций просто отходил от слабеющего противника, не желая убивать его просто так. Арабы были наездники и не умели воевать стоя. В этот момент из-за ограды раздался пронзительный звук спущенной тетивы, и в спину араба вонзилась длинная стрела. Лаций даже не пошевелился. Он опустил меч и медленно повернул голову в ту сторону, откуда прилетела стрела. Присмотревшись, он увидел Абгара. Тот стоял с хмурым лицом. В руках у него был лук. И в этот момент Лаций почувствовал, что все вокруг готовы разорвать его на части. Парфяне как будто взбесились: разъярённые лица с широко раскрытыми ртами извергали крики ярости и плевались слюной, руки взлетали вверх, рубили воздух несуществующими мечами, метали в него копья и стрелы… и от этого шума у него заложило уши. Пот тёк по локтям и попадал на рукоятку меча. Пальцы стали скользкими. Надо было посыпать ладони пылью. Но что-то внутри подсказывало ему, что лучше было не шевелиться. Все ждали. Не хватало только одного слова Сурены. И хотя Лаций тяжело дышал, внутренне он был спокоен. Он спрятал нож под ладонью и прижал его к бедру, затем бросил меч на землю и остался стоять лицом к Абгару. Рядом с тем появилась фигура визиря. Он поднял руку. Сурена хотел что-то сказать, но неожиданно всё изменилось, под навесами забегали слуги, и парфяне вдруг повернули головы в другую сторону. Абгар вздрогнул и, быстро отвернувшись от Лация, склонился в поклоне. Что-то там было не так. Лацию ничего не оставалось, как стоять под палящим солнцем и ждать.

Нежданное появление сына сатрапа и спасение Лация

   – Я куплю у тебя этого пленника за любую цену, Сурена! – раздался вдруг за спиной визиря громкий весёлый голос. Сурена, который уже готов был отдать приказ лучникам, с удивлением замер. Голос был невероятно знакомым. – Иначе он перебьёт всех твоих воинов! – с явной издёвкой добавил незнакомец, и Сурена наконец-то узнал Пакора, сына Орода. Он стиснул зубы и сел на свой стул.
   – Этот пленный дорого стоит, – произнёс он небрежным голосом, стараясь сделать вид, что не замечает иронию царевича. Тот уже вышел из дальнего угла и подошёл ближе.
   – Ну, это как сказать, – улыбнулся он. – Если учесть, что я спасаю от гибели всё твоё войско, то цена может быть и не очень большой. Ты же теперь победитель Красса? Разве тебе мало славы? – Пакор прищурил глаза, и Сурена задумчиво и внимательно посмотрел на него полным сочувствия взглядом. Но отвечать не стал.
   – Как здоровье сатрапа? – спросил он вместо этого.
   – Он благодарит тебя за победу, – так же уклончиво ответил Пакор.
   – Ты давно приехал?
   – Только что, – сказал Пакор.
   – Я слышал, ты приобрёл новую жену? – с иронией спросил Сурена.
   – Да, Артаваз сдержал обещание, – самодовольно усмехнулся сын царя. Он действительно уже вырос, заметил про себя Сурена. Чёрные кучерявые волосы стали длинными, и борода казалась гуще, чем раньше. Пакор превратился в сильного и красивого воина, и Сурена понимал, что тому теперь тоже захочется славы и золота, как и любому наследнику престола.
   – Это хорошо, – произнёс он с улыбкой. – Надо устроить пир по этому поводу. Мне будет очень приятно увидеть тебя на празднике сегодня вечером во дворце.
   – Благодарю тебя, Сурена, – вежливо склонил голову Пакор, и Сурене это польстило. – Но как насчёт римлянина? – он кивнул в сторону Лация.
   – Заплати столько, сколько считаешь нужным, – благосклонно предложил Сурена.
   – Полталанта золота, – задумчиво глядя в сторону площади, произнёс Пакор. Сурена от удивления поднял брови вверх. Одни только лошади и оружие убитых воинов стоили в два раза дороже, но он сдержался. Прибытие Пакора было знаком, но он пока не мог понять, каким. Поэтому судьба римлянина сразу же стала ему безразлична. Надо было наблюдать за Пакором, за его словами и интонацией. Сурена вздохнул.
   – Это хорошая плата, – постарался беззаботно ответить он. – И что ещё просил передать сатрап?
   – Ород хочет видеть тебя в Экбатане. Он направляется сейчас туда со своими воинами. Ещё он приказал привезти туда весь гарем, – Пакор хмыкнул. – Наверное, скоро будет свадьба. Вот и всё.
   – Ну, гарем и сам побежит к нему быстрее нас, – в том же духе ответил визирь, и они рассмеялись. Пока всё было нормально. Пакор не предъявлял никаких претензий и не стремился никак выразить своё новое или старое отношение к его победе. Значит, и у его отца тоже пока не было поводов для недовольства. Судьба римлян больше никого не волновала. Или почти никого. Потому что вряд ли кто-то мог представить себе, что совсем рядом за происходящим наблюдают две женщины, сестра и дочь царя Осроены Абгара.
   Сам Абгар при появлении царевича весь сжался и старался не привлекать его внимание. Он чувствовал, что чем больше смотрит на него, тем тяжелее ему становится дышать и темнее видится впереди будущее. Пакор сел на второй стул рядом с Суреной.
   – Пусть римляне убивают сами себя. Ты согласен, визирь? – спросил он Сурену, и тот понял, что Пакор не видел, как убили первых двадцать пленников.
   – Они не хотят убивать друг друга, – медленно ответил он.
   – Даже если им прикажу я? – самодовольно спросил молодой наследник.
   – Попробуй, – уклончиво предложил Сурена.
   – Эй, кто там! Выведите десяток римлян. Пусть они устроят охоту на этого гордеца! – приказал он, и Сурена заметил, как стражники со страхом засуетились у ограды. Значит, они уже стали его бояться. Это было нехорошим знаком для Сурены, но он решил пока не волноваться.
   – Тебе придётся подгонять их палками, – усмехнулся он.
   – Сейчас посмотрим, – Пакор встал и крикнул: – Кто хочет жить, должен первым принести мне голову этого грязного шакала. Теперь это мой пленник. Сделайте это!

Предательство Квинта Лабиена

   Пленные потупили глаза и опустили головы. Последний, которого силой пытались оттащить от ограды, услышал эти слова и, бросившись вперёд, вдруг заговорил на парфянском диалекте:
   – Ты сатрап Ород? – с надеждой в голосе спросил он. Все парфяне вокруг опустили головы и спрятали улыбки в усах.
   – Я – Пакор, сын сатрапа Орода! – гордо ответил тот. – А ты кто такой и почему говоришь не на своём языке?
   – Меня зовут Квинт Лабиен, – ответил римлянин. При этом он не боялся и вёл себя хоть и немного возбуждённо, но с достоинством. – Я – легат. Я хотел сказать тебе, что этот человек очень и очень опасен. Он принёс парфянам много бед вместе со своим товарищем, Варгонтом. Но того уже убили. А этого надо убить сейчас.
   – Вот ты и убей его, раз так желаешь его смерти! – со смехом ответил Пакор. – Что, боишься?
   – Я ничего не боюсь. Но если лошадь меньше слона, то она не сможет запрыгнуть ему на спину, – прищурившись, ответил Лабиен.
   – Ты хитёр. Что ты хочешь сказать? – не понял царевич.
   – Он меня просто убьёт, – спокойно произнёс Лабиен, и эти слова вызвали у парфян дикий хохот.
   – А зачем ты нам нужен? У тебя, что, язык из золота? – устав смеяться, спросил Пакор.
   – Я могу доказать тебе, что этот человек опасен. Он хотел убить визиря, и ему в этом помогали, – Лабиен продолжал смотреть на Пакора внимательным взглядом, но тот после этих слов изменился и повернулся к Сурене.
   – О чём он говорит? – с недоумением спросил он.
   – Не знаю, – сказал Сурена и встал. – Ты, который называет себя Лабиеном, если ты сказал правду, я подарю тебе жизнь и свободу, но если ты соврал, я сам выпущу тебе кишки прямо здесь. Говори, что ты знаешь! – он опустил голову и нахмурился. В душе он уже принял решение убить всех римлян прямо здесь, но осторожно ждал Пакора – тот мог вмешаться и что-то изменить. Так оно и произошло.
   – Тебя хотел убить этот человек. Ему всё время помогала одна женщина из твоего гарема, – начал он, но после этих слов среди парфян поднялся такой шум, что Лабиен вынужден был замолчать. В доме напротив Заира стала на колени и почувствовала, как у неё на лбу выступили капли пота. Старая Хантра лежала в углу и ничего не слышала – это спасло её от мгновенной смерти. Сурена был вынужден поднять руку, чтобы заставить парфян замолчать. Пакор с удивлением округлил глаза и с радостным выражением откинулся на большом полукруглом стуле. События принимали интересный оборот.
   – Продолжай! – коротко приказал визирь.
   – Каждую ночь им приносили еду.
   – Кто? – спросил он.
   – Старая гадалка со стоянки гетер.
   – Ты её знаешь?
   – Я знаю её имя. Её зовут Медея. Она приносила еду и всегда произносила два имени – Лейла и Лаций, Лаций и Лейла. Я сам слышал.
   – Но где её найти? Ты врёшь, римлянин.
   – Нет, не вру. Я рассказал об этом твоему начальнику стражи Согадаю. Но Лаций уже убил его.
   – И что сказал Согадай? – продолжал спрашивать Сурена.
   – Он вчера вечером сказал, что схватил эту старую гетеру и привёз её сюда. Он хотел привести её к тебе. Она должна быть где-то здесь.
   Сурена повернулся к своим придворным и приказал найти гадалку. Те сразу же засуетились и разбежались в разные стороны. Визирь повернулся к римлянину.
   – А зачем тебе всё это надо? – спросил он его.
   – Я хочу помочь тебе победить римлян в Сирии, – неожиданно ответил Лабиен, и парфяне охнули от удивления.
   – Ты? Мне? – лицо Сурены на мгновение прояснилось.
   – Да, я, – кивнул Лабиен. – Я прекрасно знаю их порядки и воинские построения. К тому же, если ты убьёшь сейчас этого легата, у тебя останется всего один страшный враг, способный победить тебя и любого другого царя в Азии.
   – Кто это? – удивился Сурена.
   – Гай Кассий Лонгин, – чётко произнёс Лабиен, и Лаций вздрогнул, услышав это имя. Он не понимал, о чём тот говорит, но чувствовал, что от Квинта Лабиена веет злом. Сурена с пониманием покачал головой и нахмурился. Интуиция подсказывала визирю, что этого пленника надо оставить в живых и расспросить обо всём, что он знает. Сидящий позади Абгар внимательно посмотрел на странного легата. Афрат хмыкнул, а царевич Пакор, ничего не понимая, продолжал крутить головой по сторонам.
   – Я слышал это имя, – уклончиво сказал Сурена. При этом он заметил, как изменилось лицо Пакора, и тот стал нервно кусать губы. Видимо, он уже обсуждал эту опасную проблему с отцом, догадался Сурена.
   – Говори дальше! – махнул рукой принц и подался вперёд, чтобы лучше слышать.
   – Ты услышишь это имя ещё не раз, – пообещал Лабиен с уверенностью. – Но если ты возьмёшь меня с собой, то после первой же битвы сможешь о нём забыть.
   – Сначала мы послушаем, что скажет старая гетера, – зловеще ответил ему визирь, увидев, как вдалеке в сопровождении его слуг появилась старая женщина. Он не помнил её лица, но это было не важно. – Ты кто? – спросил он её. Старуха упала на колени и стала биться головой о землю. Сурена сделал знак, и её подняли.
   – Я – гадалка Медея. Я ничего плохого не сделала, прости меня!
   – Этот римлянин говорит, что ты носила по ночам пленным еду из гарема. Говори правду, и я обещаю тебе жизнь! – грозно приказал он.
   – Да, я брала хлеб, сыр, воду и мясо у твоей рабыни и относила одному пленному.
   – Этому? – Сурена кивнул на Лаций. Гадалка медленно обернулась и, увидев римлянина, вздрогнула всем телом.
   – Да, да, – закивала она головой.
   – Кто давал тебе еду? – спросил Сурена.
   – Девушка. Она сказала, что её звали Лейла, – после этих слов на какое-то время воцарилась тишина. Каждый думал о своём. До Лация постепенно стал доходить смысл происходящего, Сурена напряжённо думал, Пакор по-прежнему ждал, пока ему всё объяснят, Абгар прикидывал, как это может ему повредить, а его дочь Заира, закусив занавеску, тихо плакала, стоя у окна в доме напротив.
   – Значит, вот чей платок тогда нашли на дороге, – догадался Сурена.
   – Да, я тоже видел, как он заворачивал хлеб в какой-то цветной платок, – добавил Лабиен. – И ещё они с Варгонтом ночью плавали в реке, когда там купались твои наложницы, – как бы между прочим произнёс он. Лаций повернулся в сторону Квинта Лабиена и, если бы не парфяне, убил бы его на месте. Сурена сделал резкий знак рукой, и воины схватили его за руки, закинув голову назад.
   – Нет, стойте! – резко выкрикнул Пакор, и Сурена понял, что правильно сделал, подождав с убийством римлян. – Он нам ещё пригодится, – добавил принц.
   – Ты что, не убьёшь этого предателя? – с глупой улыбкой спросил Афрат.
   – Приказ принца – закон, – спокойно произнёс визирь, повернувшись к непонятливому катафрактарию. Он видел, как кисло улыбнулся Пакор, и понял, что надо всё заканчивать. – Пока его никто не будет убивать. Он нам может пригодиться.
   – А этого? – Пакор кивнул на Квинта Лабиена. Сурена подумал, что молодой наследник хочет развлечений, боя и крови, но решил не потворствовать ему. Судьба посылала Пакору невероятную удачу, и он сумел распознать её в лице этого предателя.
   – Это тоже твой раб, – стараясь быть вежливым, ответил Сурена и удивился, как искренне обрадовался этим словам сын Орода. – Что хочешь, то с ним и делай.
   – Ты уже уходишь? – обернулся Пакор, заметив, что Сурена встал.
   – Да, надеюсь, ты приятно проведёшь здесь время с остальными старейшинами, – ответил он и ушёл. Пакор растянул лицо в улыбке и раздосадовано пнул сидевшего впереди слугу. Тот покатился под ограду под хохот приближённых. Всем стало весело.
   – Нет, мне здесь не нравится, – неожиданно заявил он. – Лучше повеселимся вечером у Сурены, – обратился он к главам родов и тоже встал. Лация загнали за ограду, где парфяне снова стали связывать руки всем пленным. Лабиена увели в другое место. Парфяне живо что-то обсуждали, и Лаций успел в последний момент незаметно спрятать под тунику чёрный нож. И хотя он немного оттопыривался у бедра, грязь и кровь скрывали это. Потом их всех отвели в старые амбары на окраине города. Лаций вернулся туда уже без Варгонта, и только там Икадион рассказал ему и Атилле всё, о чём говорил предатель Лабиен на площади.
   – Странно, он же легат. И никогда не был таким, – устало произнёс он.
   – Плен многих людей меняет, – ответил Икадион. – Говорят, его посадили в отдельную клетку.
   – Теперь этот подкидыш свиньи заведёт себе гарем и станет местным царьком, – пробурчал в другом углу Атилла. Если бы он знал, что его слова окажутся вещими, то предпочёл бы отрубить себе язык, но Атилла всегда сразу говорил то, что приходило ему на ум.
   – Варгонт, прости, – прошептал Лаций и заплакал. Неожиданно эмоции переполнили его, и он не смог их сдержать. Икадион вздохнул и сел рядом. Атилла засопел, сделав вид, что заснул, а Лаций лежал и вспоминал своего друга. И горькие слёзы ещё долго текли по его заросшим щекам.
   В это время Сурена прискакал в свой лагерь и приказал привести старого Кхабжа. Предчувствуя беду, тот испуганно заполз в шатёр на коленях. Сопровождавшие визиря слуги уже успели предупредить его о происшедшем.
   – Кхабж, – обратился к нему Сурена не предвещавшим ничего хорошего голосом, – тебе пора искать замену, – после этих слов старый евнух распластался на земле и задрожал. – Но будет лучше, если ты подготовишь эту замену сам. Как ты думаешь? – зловеще спросил Сурена, но евнух не мог даже пошевелиться, не то, что говорить. – Мне больше не нужна Лейла, – медленно произнёс он и подождал, пока его слова дойдут до перепуганного слуги. – Она вообще больше никому не нужна. Ты понял? – Сурена сделал паузу, а евнух ожесточённо застучал подбородком о землю, стараясь изобразить понимание. – Ты можешь взять её сына и вырастить из него главного евнуха, если хочешь. А теперь иди, – закончил визирь. Он хотел отдохнуть перед пиром. Потому что на следующий день надо было ехать к царю в Экбатану.
   Кхабж выполз задом из шатра и с невиданной прытью понёсся к шатру наложниц. Он ворвался туда, как ураган, держа в руках мешок. Недовольная таким неуважением Коринтия стала у него на пути и хотела что-то сказать, но он так сильно толкнул её в сторону, что она отлетела к стене и подвернула руку. Безумный взгляд евнуха вселил в неё такой ужас, что она замерла и не дышала, пока тот расшвыривал остальных наложниц. Те с ужасом разбегались в разные стороны и испуганно жались по углам. Когда он, наконец, добрался до Лейлы, та кормила грудью ребёнка, что-то напевая ему на своём родном языке. Не дав ей опомниться, он накинул на голову мешок, обвязал вокруг горла верёвку и, упёршись коленями в грудь, сдавил изо всех сил. Раздался короткий хруст, и через мгновение всё было кончено. Ребёнок ещё продолжал искать грудь матери губами, но Кхабж схватил его за ноги и потащил на свет. Прямо у входа евнух положил его на землю, достал нож и стал дёргать младенца за ноги, пытаясь развести колени в стороны и подвести лезвие под нужное место. Он несколько раз промахнулся мимо оттянутой кожи и порезал себе палец, даже не вспомнив о том, что в таком возрасте мальчиков никогда не кастрируют. Но страх был сильнее разума. Перепачкавшись своей кровью, он, в конце концов, зажал визжавшего младенца между ног и отрезал кожу в том месте, где обычно у малышей должны были находиться ещё не совсем заметные яички. Затем Кхабж занёс ребёнка в шатёр и, стараясь перекричать его визг, крикнул рабыне-кормилице:
   – Отвечаешь за него головой! Если умрёт, лучше сразу перережь себе горло! – с этими словами он вышел из шатра и нетвёрдой походкой направился к палатке евнухов. А позади ещё долго слышался крик ребёнка и причитания наложниц, оплакивавших судьбу несчастной Лейлы.

Опасная игра Заиры

   Утро выдалось в этот день в столице Парфии хмурым. С берегов Тигра в город поднялся плотный туман, и теперь здесь ничего нельзя было различить на расстоянии нескольких шагов. В рваных клочьях растворились даже цветные купола дворца сатрапа Орода. Но визирь Сурена не обращал на это внимания. Он приказал слугам собраться ещё ночью, сразу после пира, где все, включая Пакора и старейшин, пили и смеялись, пока не заснули там, где сидели. Некоторых из наиболее пожилых гостей пришлось уносить на коврах – они не могли шевелиться, не то что идти. Сурена мало пил, но всегда поднимал чашу, когда очередной вельможа с блаженной улыбкой на губах и искрами зависти в глазах произносил тост в честь сатрапа и, естественно, визиря. После того, как все гости разошлись, или, скорее, их разнесли по разным местам, к нему подошёл Абгар.
   – Ты покидаешь столицу, великий Сурена? – спросил он.
   – Да, – кивнул визирь и прищурил взгляд. Напоминать ему о словах Пакора не было смысла – араб сидел рядом и всё слышал.
   – Мои кони готовы идти по твоим следам, – как всегда, осторожно произнёс Абгар.
   – Зачем? – удивился Сурена. – У тебя дела в Экбатане? Или просто это по дороге в твою столицу?
   – Экбатана лежит в стороне от дороги в мой город, – ответил арабский царь, – но в этом городе находится человек, который может изменить дорогу всей моей жизни. И чем раньше на ней осядет пыль, тем быстрее моё сердце обретёт покой.
   – А-а, ты о дочери, – улыбнулся визирь, вспомнив о Заире. Абгару было неприятно видеть такое снисхождение, но он ничем не выразил свои чувства. Сурена пожал плечами и сказал: – Ну, что ж, следуй за нами. Мы поедем через города Бисутун и Конхобар. Остановимся на юге Экбатаны.
   – Мы будем готовы, о, великий победитель римлян, – тихо произнёс Абгар и поклонился. Через мгновение его уже не было рядом.

   Заира выглядела уставшей и всё время молчала. Она прятала взгляд, и отец заметил это с первого взгляда. Он решил пока ничего не спрашивать и подошёл к Хантре, которая с бледным лицом лежала в углу комнаты. Старый купец, в доме которого они остановились, прислал свою повитуху, которая не только принимала роды, но и лечила всех его родных. Толстая, но проворная женщина сразу же подбежала к старой Хантре и стала что-то шептать. Потом она пододвинула светильник и посмотрела ей в глаза, осторожно оттянула веки, поцокала языком и потрогала мочки ушей. Хантра открыла глаза.
   – Что с тобой? – тихо спросил Абгар, продолжая краем глаза наблюдать за дочерью. Та делала вид, что разбирает какие-то вещи, но часто вздыхала и по-прежнему смотрела в пол.
   – Грудь болит, – пробормотала Хантра. – Тяжело дышать.
   – Что же ты так? – с удивлением покачал головой он.
   – Не знаю, испугалась, может, – с трудом произнесла она.
   – Душа у неё заболела. Надо ветки верблюжьей колючки заварить и выпить, – сказала знахарка. – Губы у неё синие. Давит ей грудь, вот и тяжело. Сейчас сбегаю, принесу, – засуетилась она и направилась к двери.
   – Воды принеси сначала! – приказал Абгар, и та, заискивающе улыбаясь, быстро направилась к выходу.
   – Старая я уже, наверное, стала, – как бы оправдываясь, прошептала Хантра.
   – Ничего, поживёшь ещё, – он положил руку ей на плечо и кивнул в сторону Заиры: – Что с ней?
   – То же самое, – вздохнула сестра. – Сердце болит.
   – От чего? – нахмурился он. – Не надо было вам смотреть, – покачал он головой.
   – Не это, – прошептала Хантра. – Она свадьбы боится. И встречи с сатрапом, – Хантра многозначительно подняла брови, но Абгар ничего не понял.
   – Как боится? – растерянно спросил он. – Ты что несёшь?
   – Подожди, – дыхание старухи стало прерывистым, и она на какое-то время закрыла глаза. Абгар посмотрел на Заиру. Девушка стояла у окна, прижав к груди покрывало, и кусала губы. Щёки у неё раскраснелись, и этот румянец постоянно менял оттенок – от нежно– абрикосового до цвета спелой вишни. Он ещё никогда не видел её такой взволнованной. Сестра приоткрыла глаза и повернула к нему голову. – Она сказала мне, что боится первой ночи, – одними губами прошептала она. Абгар озадаченно хмыкнул и сдвинул брови. От сердца отлегло. Он хотел что-то сказать, потом передумал, затем снова открыл рот и снова ничего не сказал. Может, это и страшно, но все девушки боятся этого. Что ж тут такого? Заиру надо было успокоить, но он не знал, как это сделать. В этот момент вернулась толстая повитуха и положила перед ним мешок с водой. После этого она сразу же занялась Хантрой: положила ей под голову несколько подушек, протёрла лицо, приложила к губам под носом мешочек с сухой полынью и отошла за горячей водой, чтобы заварить красные цветки какого-то растения.
   – Ладно, пойду поговорю с ней, – чувствуя себя ненужным, произнёс Абгар. – Завтра утром выезжаем в Экбатану. Все вместе. Пакор приехал за Суреной. Ород зовёт его к себе. Мы поедем с визирем. Тебя здесь не оставлю, – он встал и направился к Заире.
   – Отец! – вздрогнула та, испугавшись его прикосновения к плечу.
   – Ты что, дочка? – настороженно спросил он. – На тебе лица нет. У тебя жизнь только начинается, а ты уже так сильно волнуешься. Из-за чего?
   – Отец… – отчаянно произнесла Заира и на вдохе замолчала. Потом с болью выдохнула и сказала: – Я не знаю, как я буду… как вести себя с сатрапом. Он старше меня. И я вообще не знаю, что делать. Это так страшно!.. – её лицо вдруг вспыхнуло ярким румянцем, и Заира спрятала его в ладонях.
   – Ну, ну, ну, успокойся, – по-отечески снисходительно погладил он её по голове и улыбнулся. Ему были понятны страхи дочери. Этот детский стыд всегда выдаёт молодых девственниц, которые ещё вчера играли с другими девочками в детские игры, а сегодня уже должны были стать женщинами. – Твоя мать тоже боялась меня, – вздохнул с грустью он. – Но ты видишь, какую красавицу она родила! И ты помнишь, как она любила тебя и наш дом.
   – Да, отец. Но она никогда не рассказывала мне, что делать… в первую ночь, – Заира подняла на него полный отчаяния и мольбы глаза, но Абгар отвёл взгляд в сторону.
   – Она не успела. Ты была маленькая. Хантра расскажет тебе, – пробурчал он. – Когда ей станет лучше, она позовёт тебя. Завтра мы уезжаем. Сурена едет к сатрапу в Экбатану. Мы едем с ним. Сейчас самый удобный момент для встречи с Ородом, – он хотел ещё что-то добавить, но дочь округлила глаза и сделала такое лицо, что он остановился. – Ты что? – её поведение снова насторожило его.
   – Завтра? – прошептала она.
   – Да, завтра, – кивнул он и встал.
   – Мы поедем одни? – с какой-то непонятной надеждой в голосе спросила Заира.
   – Нет, не одни. Ты, я, она, – Абгар кивнул в сторону Хантры. – Все наши воины поедут. Возьмём ещё десятка два верблюдов.
   – А разве ты не будешь продавать своих пленных? – прозвучал странный вопрос.
   – Продавать? – Абгар внимательно посмотрел на неё. – Зачем? Все наши пленные сегодня уже отправились в Эдессу. Лучше будем держать их там. Я надеюсь, что римляне захотят их обменять и дадут за них больше золота, чем местные купцы.
   – Да, ты прав, – кивнула головой она. – А что будет с остальными пленными?
   – Не знаю. Наверное, Пакор продаст их завтра на рынке. Или отправит на другой берег строить новый дворец в Ктесифоне. А почему ты это спрашиваешь? – насторожился он.
   – Просто так. Значит, царевич Пакор не поедет с нами? – попыталась отвлечь отца Заира.
   – Нет.
   – Тебе, что, нравится царевич? – с подозрением спросил он.
   – Нет, ты что! – замахала руками девушка, и в её жестах было столько искренности, что он успокоился. – Мне больше нравится Сурена, чем он, – добавила она и покраснела.
   – О Сурене забудь! – прошипел Абгар, приблизившись к ней, чтобы его не слышали Хантра и знахарка. – И никому об этом не говори! – в его глазах промелькнули злость и решительность.
   – Ты, что, отец? – испугалась Заира. – Конечно, забуду. Он не нравится мне как мужчина. Просто он всегда много шутит и всегда устраивает такие весёлые пиры! Вот и всё, – обиженно добавила она.
   – Всё равно, забудь о нём. Поняла? – сузив глаза, повторил он.
   – Да, – коротко ответила она и испуганно опустила взгляд.
   – Всё, сиди и жди, когда тётка придёт в себя и поговори с ней, – с этими словами Абгар вышел из комнаты, оставив её одну со своими мыслями и страхами. Заира ничего не сказала отцу об истинных причинах своего волнения, и последним человеком, с которым она могла этим поделиться, была её служанка Хантра. Но Заира хорошо усвоила урок обмана, который та преподала ей в пустыне, и теперь обдумывала, как узнать у тётушки всё, не говоря ей ничего.
   – Ой, какая горькая твоя вода, – кривилась в это время старуха, допивая последние глотки отвара, сделанного знахаркой.
   – Пей, пей, лучше будет, – улыбалась та.
   – Слушай, у тебя есть какая-нибудь трава для сна? – спросила её Хантра.
   – Для сна? – удивилась толстуха. – Конечно, есть. А тебе зачем? Не можешь заснуть?
   – Не могу, – кивнула она и схватилась руками за голову. На её лице отразилась боль. – Всю ночь не могла. Завтра уезжаем. Ехать далеко. Не хочу лежать с открытыми глазами. Хочу поспать. И подольше.
   – А-а! – многозначительно подняла брови служанка купца. Она уже смаковала новость, которую первой расскажет своим подругам об отъезде Абгара, и в то же время прикидывала в уме, что предложить его сестре. – Знаешь, тут тебе надо совсем другое. Чтобы ты целый день спала. Но для тебя это даже лучше, – назидательно добавила она. – Есть у меня! Сейчас принесу. Это протёртые цветы. Пыль одна. Почти незаметная. Поэтому будь осторожна! Не вдыхай её. Только две щепотки добавь в воду и выпей. И завяжи в несколько платков. Или лучше в мешочек кожаный положи. А то надышишься и посреди базара заснёшь! – рассмеялась она, и широкие складки на животе и подбородке затряслись в такт её веселому смеху.
   После того, как знахарка принесла траву для сна, Хантра поблагодарила её и отпустила к себе. Проводив до двери взглядом толстую фигуру, она повернулась к Заире и манула рукой:
   – Подойди! Отец просил объяснить тебе, что делать в первую ночь с сатрапом. Слушай, вдруг что со мной случится! Сначала тебя помоют и наденут белое покрывало. Потом придёт главный евнух и приведёт двух рабынь. Вы пойдёте в большую спальню. Всё время смотри себе под ноги. По сторонам не смотри. Не вздумай! – Хантра остановилась, чтобы отдышаться, и потом снова продолжила своим хриплым, скрипучим голосом: – В спальне будешь стоять и ждать сатрапа. Рабыни натрут тебя розовым маслом. Дадут чашу с вином. Ты должна будешь набрать воды и налить в чашу. Не лей много. Пусть вино будет крепче. Это лучше, чем слабое. Когда он зайдёт, подашь ему чашу двумя руками. Тебе это ещё расскажут там, во дворце. После этого вы пойдёте к кровати. Будешь делать всё, что он скажет. И слушай только его!
   – А если он молчать будет? – поинтересовалась Заира.
   – Как это? – удивилась старуха. – Сатрап не может молчать. Это же первая ночь!
   – Ну, заснёт или что-нибудь ещё… Или не придёт. Может такое быть? – с любопытством спросила она
   – Нет, нет, нет! Такого быть не может! Но если он заснёт… О-о! Это беда… Тогда сделай так: обними его ноги своими ногами. Засунь руки ему между ног и зажми так крепко, как будто доишь кобылицу. Он должен проснуться. Запомни, утром все должны видеть твою кровь на шёлковой ткани и его семя тоже. Такое бывает, что мужчина не может донести его до твоего тела, но след должен остаться! – Хантра устала и делала перерывы всё чаще. Ей было трудно говорить.
   – Хорошо, тётя, – задумчиво протянула Заира. – Я всё поняла. Сделаю, как ты сказала.
   – Лучше делай так, как скажет сатрап. И улыбайся. Не отворачивай от него лицо. Поняла?
   – Да.
   – Дальше слушай! Завтра утром мы поедем, но я хочу выспаться в дороге. Она принесла там траву для сна. Разведёшь утром полщепотки в воде и дашь мне выпить. Только не больше, слышишь? А то помру, – она выжидающе посмотрела на Заиру. Девушка кивнула головой, не спуская глаз с мешочка, который держала в руках старая служанка. – Делай всё медленно. Не спеши. Нос завяжи платком, когда будешь насыпать траву. Не дыши ею. Потом положи её в два мешочка и завяжи в платок, – она отдала ей узелок и, откинувшись головой на подушки, тяжело задышала. Заира молчала и задумчиво смотрела на лёгкий мешочек, который лежал на ладони. И в голове у неё рождались мысли, далёкие от того, что попросила её сделать тётушка Хантра.

Рим узнаёт о разгроме армии Красса

   За то время, пока воины Сурены гнали пятнадцать тысяч пленных римлян в столицу Парфии, в римской провинции Сирия произошли большие изменения. Квестор Гай Кассий сумел добраться до Зевгмы, где собрал оставшихся легионеров. Их набралось чуть более четырёх тысяч. Эгнатий Аврелий Тит, сбежавший со своими всадниками с поля боя, был объявлен предателем. Для жителей этой провинции тоже наступили тяжёлые времена. Кассий назначил себя временным наместником и стал собирать налоги. Помимо этого он объявил принудительный набор в армию. Теперь уже откупиться от этой повинности никто не мог. В результате этих мер, у него появились два легиона пехоты и полторы тысячи всадников – всего около десяти с половиной тысяч человек.
   Но вначале он отправил в Рим посланника с известием о поражении Марка Красса и полном разгроме его армии. Для этой цели был выбран центурион Марк Октавий, который чудом выжил в первый день под Каррами, потом – оказался одним из двадцати легионеров Варгонта, которых отпустил живыми парфянский визирь Сурена, и, наконец, именно ему удалось в последний момент вырваться из кольца парфянской конницы.
   Гай Кассий долго беседовал с ним перед отплытием и предупреждал, что разгневанные сенаторы могут принять любое решение. Причём, даже в отношении него самого. Но центурион готов был к любым событиям. Он считал, что в поражении есть часть его вины, и не снимал с себя ответственности за то, что остался жив. Он оказался настоящим римлянином, и Кассий со спокойной совестью отправил его в Рим. Этот человек не стал бы врать и выгораживать себя, стараясь избежать наказания. Большего и желать было нельзя.
   В Риме тем временем шла внутренняя борьба между двумя партиями. Семь месяцев безвластия, когда город оставался практически без управления, закончились предложением Сената выбрать Гнея Помпея диктатором для восстановления порядка. Но Помпей испугался, что у народа ещё сильны воспоминания об ужасных временах диктаторства Суллы. Он отказался от диктаторства и вместо этого ввёл в город свои войска, чтобы они обеспечили выборы новых консулов и других городских магистратов. Так консулами стали небезызвестный Марк Валерий Мессала Руф и Гней Домитий Кальвин.
   Жизнь в Риме стала постепенно налаживаться, но через полтора месяца после выборов консулов из Азии со страшным известием приехал центурион Марк Октавий. Новость о поражении римской армии мгновенно разлетелась по городу, и многие содрогнулись, вспомнив проклятие Атея Капитолина перед выходом войска Марка Красса из Рима.
   Заседание Сената началось на следующий день ранним утром. На Форуме к этому времени собралась почти половина населения города, ожидая, когда гонцы передадут последние новости из здания на Капитолийском холме, где в этот момент расспрашивали живого свидетеля страшных событий.
   – Центурион Марк Октавий, ты был с триумвиром Марком Лицинием Крассом во время битвы с парфянами? – торжественным голосом спросил консул Мессала Руф.
   – Да, – коротко ответил тот. Его лицо было открытым и мужественным, он старался отвечать спокойно и твёрдо, но при этом никак не мог поднять взгляд и всё время смотрел в пол.
   – Расскажи нам и народу Рима, что произошло в этой далёкой провинции, потому что мы уже и так переполнены слухами, один страшнее другого.
   Центурион провёл ладонью по лицу, как бы стараясь избавиться от нахлынувших на него воспоминаний, потом вздохнул и начал свой рассказ.
   Когда дело дошло до предсказаний жрецов и гадания на печени, один из сенаторов наклонился к своему соседу и, не поворачивая головы, негромко произнёс:
   – Клавдий [7 - В 249 г. до н. э. римский военачальник Публий Клавдий Пульхер в войне против карфагенян командовал римским флотом. Он не послушал жрецов, которые сказали, что священные цыплята отказались клевать зёрна, что было очень плохой приметой. Он схватил цыплят и бросил в море, сказав: «Ну, если они не хотят есть, то пусть тогда попьют водички!». В битве его флот был разгромлен.] тоже отказался слушать жрецов, когда их куры не захотели клевать зерно. Утопил всех кур в море, и Нептун потом отомстил ему за это.
   – Да, да… – заохал испуганно собеседник.
   Центурион тем временем рассказывал о гибели сына Красса. Патриции в ужасе слушали, а когда он закончил, долгое время молчали.
   – Ты сам это видел? – наконец, спросил кто-то.
   – Нет, я видел только их головы… Публия, Октавия и Мегабакха, – ответил он. В Сенате воцарилась гробовая тишина. Этого было достаточно, чтобы признать их мёртвыми.
   – Хм-м, а легат Лаций Корнелий, который спас тебя… он выжил? – с грустью спросил второй консул Мессала Руф. Он знал, что вечером ему зададут этот вопрос в другом месте.
   – Не знаю. Я точно не могу сказать. Он либо погиб, прикрывая наш отход вместе с Варгонтом, либо был взят в плен. Они были вместе. Но я не знаю, честно, не знаю… Клянусь Марсом! – центурион сглотнул слюну, чувствуя, как пересохло в горле. – Он спас мне жизнь. Два раза… я должен был погибнуть, но он прикрыл меня щитом, – было видно, что ему очень трудно говорить.
   – Жаль, – пробормотал консул Мессала, но его никто не услышал.
   – Воистину, парфяне готовились к войне с Крассом, а он – нет! – назидательно заметил Катон Младший, однако его никто не поддержал.
   Когда центурион описал гибель Марка Красса, на задних рядах стали перешёптываться о его наследстве и количестве оставшихся вилл.
   – А что случилось с орлами? – этот вопрос с задних рядов прозвучал, как гром, и его эхо ещё долго звучало под сводами огромного зала, не желая стихать. Все сенаторы заёрзали на своих местах. Наконец, центурион Марк Октавий собрался с духом и произнёс еле слышным голосом:
   – Кажется, почти все, кроме одного… Кроме орла второго легата Октавия, который там… остался наверху под Синнаками… и не вступил в бой… а остальные… все у парфян… – сгоравший от стыда воин опустил голову и замолчал. Он готов был умереть, лишь бы не отвечать на этот вопрос. Гай Кассий предупреждал его об этом, но выбора не было.
   – И это всё?.. – с наивным удивлением спросил второй консул Гней Домитий. В его голосе была какая-то непонятная растерянность. В этот момент из глубины рядов кто-то выкрикнул: «Позор!», и лицо консула сразу же изменилось. Он тоже не ожидал, что все орлы – дух и символ легионов – будут потеряны. Этого не ожидал никто, потому что их потеря означала расформирование всех легионов и несмываемый позор для всех оставшихся в живых римлян, даже если они были не легионерами, а простыми гражданами Рима. Неожиданно Марк Октавий воспрянул, как будто вспомнил что-то важное, что могло бы хоть как-то спасти его от позора и презрения сенаторов. Он с жаром воскликнул:
   – Двух орлов и значки спасли легат Лаций Корнелий и Варгонт Рукумон! Они отбили их у железных всадников на склоне, во время отступления! Им помог один либертус, он умел стрелять из парфянских луков. Он ранил двоих железных всадников, а Лаций Корнелий бросил меч и сбил ещё одного с лошади! Но это было после первого боя, когда консул отдал приказ к отступлению. В пустыне, под Каррами…
   – Такого легата надо найти и спасти, – осторожно предложил консул Мессала Руф, но в ответ услышал жёсткий ответ Катона:
   – Надо было защищать орлов, а не спасать их! Если все они уже захвачены парфянами, какая разница, что там было до этого?
   Выслушав рассказ центуриона до конца, сенаторы ещё долго задавали вопросы, но ужасная картина происшедшего была уже ясна: Рим потерял огромную армию, Армения перестала быть союзницей, и в Азии теперь возникла новая сила, которая стала угрожать азиатской провинции Республики.

Табер и ЛициниЯ

   Жизнь в Риме продолжалась, как и раньше. Весталка Лициния, узнав о гибели Марка Красса, подала в суд. Сначала некоторые «внутренние» противоречия не позволяли судьям принять единогласное решение, хотя договор чётко и ясно определял права весталки на дом. Они долго ссылались на важное правило «habeas corpus» [8 - «Habeas corpus» – предъяви тело.], которое требовало наличие тела или места погребения со свидетелями для вынесения судебного решения. Когда же через месяц прибыли ещё несколько легионеров, которые своими глазами видели гибель консула, кто-то из судей попытался возразить, что договор нельзя исполнить, потому что «тело величайшего из римлян не было предано земле». Патетичного оратора быстро успокоили, и Лициния, в итоге, получила свой дом обратно. Когда она впервые перешагнула его порог, перед ней предстали почти все те предметы, которые она помнила с самого детства и которые, по идее, уже не должны были бы здесь находиться.
   – О боги! Как же так? Мои Пенаты [9 - Пенаты – божества, которые наряду с другими (ларами) считались у римлян покровителями домашнего очага.]! Благодарные Лары [10 - Лары – божества, покровительствующие дому, семье и общине в целом. Фамильные лары были связаны с домашним очагом, семейной трапезой, с деревьями и рощами, посвящавшимися им в усадьбе.], как же так? – вместо приветствия бормотала она, не веря своим глазам.
   – Госпожа, приветствуем тебя в твоём доме, – раздался чей-то низкий грудной голос, и Лициния, обернувшись, увидела высокого сильного раба средних лет, который смотрел на неё полными обожания глазами.
   – Ты кто?.. Управляющий?
   – Да. Меня зовут Табер, – он склонил голову в поклоне. – Мы узнали о гибели Марка Красса и скорбим об этом. Но до этого мы старались всё здесь сохранить. Мы думали, что тебе будет приятно увидеть свой дом таким.
   – Но где вы всё это взяли? Если мне уже почти сорок лет, то этим вещам и того больше… – Лициния от удивления моргала глазами и постоянно оглядывалась, чем несказанно радовала присутствовавших в атриуме слуг. Табер тем временем рассказал, как они искали и восстанавливали старые вещи с другими слугами, а потом долго отвечал на её вопросы. Вдруг она вспомнила, что в доме Марка Красса, кажется, тоже служил раб по имени Табер…
   – Табер, – с замиранием сердца произнесла она его имя, – ты был рабом Марка Красса?
   – Да, – опустив взгляд, ответил он.
   – Ты был в доме Марка Красса в тот день, когда я приезжала обсудить продажу дома? – вдруг вспомнила она, вновь испытав испуг и странное замирание сердце, которое помнила все эти долгие годы.
   – Ты приезжала несколько раз, госпожа, – уклончиво ответил тот. – Но я всегда был рядом, – он склонил голову. Сердце Лицинии бешено заколотилось в груди, и на лице выступил румянец. Она не понимала, что с ней происходит, но чувствовала, что от этого раба исходят только добрые намерения.
   – А в тот день, когда у Красса был накрыт фруктовый стол? Ты был там? – прошептала она.
   – Я сам готовил этот стол. Справа от входа стояли персики из Капуи, дальше, до самого центра – цизальпинские яблоки, слева были финики из Сирии, ближе к проходу – виноград с южных склонов…
   – Не надо! – вспыхнув, как факел, резко прервала она и задохнулась на вдохе, не зная, что сказать.
   – Госпожа, – тихо, почти шёпотом, произнёс Табер, приложив руку к груди, – не бойся в этом доме никого. Послушай меня, прошу тебя… Я долго ждал этого дня… Но сейчас я решил тебе всё рассказать… Видят боги, моя любовь к тебе настолько сильна, что все эти годы я хранил её в своём сердце. Я боялся признаться тебе, – неожиданно сказал он. Лициния слушала его, поражённая не только этим признанием, но и тем, как изысканно и красиво говорил этот раб. Он поднял на неё взгляд, и, увидев его глаза, ей всё стало ясно. Табер знал об их тайной встрече с Крассом. И все эти годы хранил тайну. Вдруг он улыбнулся руку и сказал: – Подожди! Если ты не веришь, я докажу тебе это. Подожди, пожалуйста! – с этими словами он быстро вышел, не дав ей даже возможности что-то возразить. Когда он вернулся, в руках у него была какая-то вещь. – Вот, я хранил это у себя все эти годы, – с улыбкой произнёс он и положил перед ней тонкий пояс-подвязку и небольшую брошь. Несколько мгновений она немигающим взглядом смотрела на эти вещи, не в силах признаться себе, что это была именно та брошь и тот пояс, которые она по неосторожности выронила из корзинки в тот злополучный день, а потом так долго искала повсюду… Лициния долго молчала. Голова была тяжёлой, и в висках сильно стучало. Табер тоже не решался прервать её молчание и ждал.
   – Я должна подумать, – наконец, выдавила она из себя сухие, холодные слова и сразу же увидела, как ужасно они прозвучали для Табера. Он вздохнул и сник, плечи опустились, руки безвольно повисли вдоль тела и на лбу образовались две глубоких складки. – Табер! – резко позвала она. – Табер! Ты очень хороший человек! Я, наверное, обидела тебя. Но если ты столько лет хранил эти… эти вещи, то… – она сама почти задыхалась от переполнявших её чувств, – то как я могу отблагодарить тебя? Ты достоин самой большой награды… Я решила… – Лициния на мгновение замолчала, ещё раз прислушиваясь к своему сердцу. Но оно билось радостно и ровно. – Я решила, что ты должен быть свободным человеком, – она искренне улыбнулась и увидела, что её слова вызвали в его душе ответные чувства. Он сделал шаг вперёд, потом протянул к ней руки, как бы желая обнять, остановился, оглянулся по сторонам, затем развёл руки в стороны и снова опустил их, схватился за голову, запустил пальцы в волосы и рассмеялся.
   – Это правда, госпожа?
   – Да. С сегодняшнего дня ты – Лициний Корнелий Табер. И, поверь, все члены семейства Сцеволы поддержали бы меня в этом решении.
   – Госпожа, госпожа… – качая головой, повторял неожиданно потерявший самообладание Табер. Он упал на колени и обнял её ноги, потом стал целовать сандалии.
   – Не надо, встань! – приказала она. Табер медленно встал на колени, потом поднялся на ноги, и, посмотрев ему в глаза, Лициния почувствовала себя маленьким деревцем под высоким утёсом. Она обняла его за шею и прижала к себе большую, кучерявую голову. Табер неудобно согнулся, ткнувшись ей лбом в плечо, потом вдруг подхватил её под руки и крепко прижал к груди. Лициния рассмеялась, чувствуя, что висит в воздухе, болтая сандалиями в воздухе, и впервые в жизни почувствовала себя по-настоящему счастливой.

Трудное решение Эмилии

   В это время в другой части Рима Эмилия Цецилия молча слушала рассказ Марка Мессалы Руфа. Она так и не проронила ни слова, и когда он закончил, тихо ушла на свою половину. Там она подошла к большому сундуку и достала несколько вещей, которые принадлежали Лацию.
   На следующий день Эмилия принесла дары в храме Весты и Юпитера, отдала весталкам белого петуха, в которого должна была переселиться душа умершего, и оставила его в храме. Там же она оплатила два десятка наёмных плакальщиц, которых доставили туда либитинарии [11 - Ответственные за похороны.]. Женщины под звуки флейт и лиры до самого вечера пели в честь покойника погребальные песни, и к вечеру Эмилия ушла домой. Никто не попрекнул её в нарушении традиций и обрядов похорон, потому что всё было щедро оплачено золотом. Остальные семь дней из восьми она провела в доме одна, со своими рабынями, скорбя и вспоминая прошлое. Но никто, кроме Марка Мессалы Руфа, этого не видел. Однако жрец, который совершал обряд с петухом, пришёл к ней на следующий день после обряда и сказал, что птица оказалась слишком злой и несколько раз вырывалась из рук помощников. Даже когда петуху отрубили голову, он вскочил и отбежал к стене храма. Все были испуганы таким знамением. Но жрец знал, что душа не хотела вселяться в тело петуха, потому что она не умерла. Она ещё была в теле того человека, которого оплакивала Эмилия. После этого она полдня не могла прийти в себя, а потом сразу же поспешила к Марку Мессале Руфу. Несколько месяцев они безуспешно пытались найти хоть кого-то, кто знал, где находится Лаций Корнелий, чтобы выкупить его из плена. Люди Руфа добрались даже до арабского города Эдессы, где продавалось больше всего рабов, но Лация среди них не оказалось. Единственное, что им удалось узнать, это что небольшую часть легионеров погнали на север Парфии, но куда и в какой город, никто сказать не мог.
   Постепенно Эмилия смирилась с неизбежным, хотя в глубине души верила, что Лаций жив. Она должна была вот-вот родить, поэтому перестала мучить Мессалу Руфа своими просьбами и уже не выгоняла Квинта Орату, который старался почти каждый день приходить к ней в дом. Безнадёжно влюблённый в Эмилию, он поклялся бросить к её ногам всё богатство своего знаменитого отца, который первым изобрёл подогрев пола в термах и бассейнах, а потом – в атриумах и домах. Ради неё он даже съездил в Азию и встречался там с Гаем Кассием. Но всё тоже было безрезультатно. Вернувшись с письмом Кассия, Квинт Ората долго ждал ответа, и она впервые согласилась с ним поговорить. Тогда она осторожно пообещала подумать. Однако рано или поздно, но решение всё равно пришлось принимать, и Эмилия написала молодому повесе, что боги дали ей знак и наступило время сообщить о том, что они могут встретиться и обсудить его предложение. Но сначала надо было договориться об одном условии. Чтобы видеть её рядом, он должен был согласиться с усыновлением ребёнка. Квинт Ората был настолько рад неожиданно свалившемуся на него счастью, что пообещал Эмилии любить ребёнка как своего собственного. Так для неё началась новая семейная жизнь, однако неясная тревога и ощущение неправильного выбора остались.

   До Галлии римские новости доходили с небольшим опозданием. Гай Юлий Цезарь к моменту гибели армии Красса был серьёзно озабочен ухудшением положения на севере Римской Республики. Его это волновало больше всего. Здесь на римской границе скапливались большие силы разных племён. Стало ясно, что война неизбежна. В Риме в это время умерла его дочь Юлия. Она была замужем за Помпеем. После этого Помпей перестал писать и общаться с ним. Отношения между ними охладели и полностью прервались. Гней Помпей, чтобы прекратить беспорядки, ввёл свои войска в Рим и почувствовал себя единоличным правителем. Узнав о гибели Марка Красса, Цезарь сразу понял, что теперь ему придётся столкнуться со вторым триумвиром уже не за столом переговоров.
   После выборов консулов Помпей встретился с Эмилией Цецилией Секундой у торговца Квинта Ораты, который устроил пир в своём новом доме в честь своего отца. Но на самом деле он праздновал свой договор с Эмилией, который она попросила его пока не разглашать. Поэтому на обеде они пока держались отдельно. Но Квинт всё равно был безумно счастлив. Он показывал всем гостям бассейны с устрицами и обещал построить такие же за полцены. Все видели, что молодой Ората приумножил состояние своего деда и отца. Он не только строил, но и поставлял ещё в дома аристократов редкие продукты из разных провинций. Эмилия была грустной, немного пополневшей и от этого ещё более прекрасной. Но держалась она как-то странно, и так же по-новому к ней относился хозяин дома. Чуткий к подобным изменениям Помпей сразу заметил эту перемену, но решил не расспрашивать о ней, а сразу перейти к своим сердечным делам.
   – Эмилия, ты, как всегда, поражаешь своей красотой, – попытался начать с лести он.
   – Спасибо, ты уже нашёл себе жену? – насмешливо ответила она, и две сопровождавшие её служанки отошли назад, чтобы не мешать беседе.
   – Ну, что ты так сразу! Нельзя же так… Эмилия, ты взрослая женщина… – нахмурился он.
   – Что ты хочешь сказать? Ты намекаешь на мой возраст? – подняла брови она.
   – Нет-нет! Какая ты сегодня…
   – Какая?
   – Колючая! Но я о другом. Ты могла бы уже подумать о будущем. Ты же не собираешься всю жизнь оставаться одна?
   – Ты хочешь предложить себя? – спросила она всё тем же тоном.
   – Почему бы и нет? – игриво ответил он и пригладил седеющие волосы.
   – Если ты не можешь взять меня в жёны, то ты хочешь предложить мне стать твоей любовнией? Так?
   – Прекрати! – недовольно оборвал её Помпей, потому что не хотел говорить откровенно. – Неужели гибель Красса так повлияла на тебя? Я слышал, что ты ездила к нему в Сирию. Вместе с консулом Марком Валерием. Зачем? Что мог пообещать тебе этот старик? Скажи, Марк Красс тебе что-то пообещал? Ты встречалась с ним? Он успел завещать тебе свои несметные сокровища? Нет? И поэтому ты такая злая? – Помпей сузил глаза и насупился, увидев на глазах Эмилии слёзы. Такая реакция была для него неожиданной.
   – Мне не нужны деньги Красса, – поджав губы, вздохнула она и, справившись с охватившим её волнением, пренебрежительно посмотрела на Помпея. – А вот тебе они могут понадобиться, – Эмилия посмотрела в дальний угол. Там в траурных паллах стояли Скребония Тертулла, вдова Марка Красса, и Корнелия Метелла, вдова его сына Публия. Они разговаривали с Кальпурнией Пизонис, женой Юлия Цезаря. Помпей проследил за её взглядом и скривился.
   – Ты что, издеваешься? Старой жене Красса больше лет, чем мне! – прошипел он.
   – Значит, тебя волнует только возраст? – хитро улыбнулась Эмилия. – Тогда подумай не о матери, а о жене сына. Как тебе Корнелия, вдова Публия Красса? Она последняя в семействе Сципионов.
   – Последняя? Нет, там есть ещё Лаций Корнелий и его сестра. Ах да, он же погиб вместе с Крассом! А у сестры, кажется, нет детей, – вспомнил Помпей и потёр лоб. Эмилия отвернулась, чтобы не он не видел её лица. – Да, я знал Лация Корнелия. Это был хороший воин.
   – Не только воин, – прошептала Эмилия, но Помпей, погружённый в свои мысли, не услышал её. Он уже думал о своей выгоде, совсем позабыв, что хотел предложить Эмилии талант золота за право стать её любовником. – Такое родство помогло бы тебе в Сенате. Подумай! – добавила она серьёзным тоном.
   – Ты слишком умная женщина, Эмилия. Ты меня пугаешь. Ты опасная соперница, – покачал головой он.
   – Ты прав. А что может быть ужасней умной жены? Только умная любовница. Согласись!
   – Не знаю, – пожал плечами Гней. – Умная жена нестерпима, умная любовница опасна. Тут всё плохо… – он вздохнул и замолчал. Эмилия с издёвкой улыбнулась и уже хотела добавить, что опасней умной жены может быть только тёща глупого мужа, но вовремя сдержалась. Вместо этого она милым голосом добавила:
   – Зато Корнелия ничем не опасна! Она очень мила и, я бы сказала, что она красивая. К тому же, она молода. Очень молода. И здорова. У неё крепкое тело, мягкая кожа, высокая грудь и нет морщин на лице. Что ещё надо? Подумай! Траур скоро закончится. У неё двое здоровых детей, они не болеют, так что она сможет ещё родить тебе наследников. Не так, как несчастная Юлия. К тому же, Корнелии ещё долго не надо будет намекать на возраст, как мне, – Эмилия поджала губы, пряча в уголках глаз усмешку.
   – Меня не интересует Корнелия, меня интересуешь ты, – недовольно ответил Помпей, но в его интонации уже не было прежней уверенности и страсти, и Эмилия сразу это заметила. Зерно сомнения попало на нужную почву и сразу дало всходы.
   – Конечно, ведь она годится тебе в дочери, – продолжала давить на самолюбие она.
   – Это ни о чём не говорит, – вспыхнул Помпей. – Если я захочу, то она станет моей женой!
   – Правда? – Эмилия иронично наклонила голову. – Тогда попробуй! – предложила она. – И если у тебя получится, я обещаю подумать о наших встречах в беседке сразу же после вашей свадьбы, – она проворковала это таким соблазнительным голосом, что Помпей зарделся, как мальчишка, и хотел в ответ сказать что-то резкое, но к ним подошел молодой патриций Марк Юний Брут, и ему пришлось сдержаться.
   – Эмилия, ты обещала рассказать мне о своём путешествии в Азию. Все только и говорят, что ты была последней, кто в прошлом году видел Красса живым. Я совсем недавно вернулся из Галлии, от Цезаря, и весь сгораю от нетерпения услышать твой рассказ, – он с таким восхищением смотрел на неё, что Помпей скривился и отвернулся. Ему был неприятен этот молодой выскочка, чьего отца он сам убил в бою. Теперь сын мешался под ногами, находясь под покровительством Цезаря. Сервилия Цепиона, мать Марка Юния Брута, была любовницей Цезаря, и все это знали.
   – Молодость – сила! Какие у тебя широкие плечи, и такие сильные руки!… – восхищённо произнесла она, чтобы уязвить Помпея и с радостью кивнула молодому повесе: – Я с удовольствием всё тебе расскажу, Марк, – она взяла его под руку и томно посмотрела в глаза. – Тебе это очень понравится, – многообещающе проворковала Эмилия и кивнула напоследок Помпею: – Ах, как прекрасны наши молодые и сильные воины, – после этих слов она прижалась к локтю Марка Брута, и они не спеша направились к выходу из атриума в сад.
   – Говорят, Помпей теперь не пользуется твоей благосклонностью? – с насмешкой в голосе спросил он.
   – Ну, ты ведь знаешь, что мужчины в его возрасте не любят умных женщин. Им нужны глупые молоденькие девушки, которые всегда будут преданно смотреть в глаза и ловить каждое их слово.
   – Ты на кого намекаешь? – удивился молодой аристократ, почувствовав, что в её словах скрывается какая-то интересная новость и он мог узнать её первым.
   – Помпей всегда любил те вещи, которыми уже попользовались другие люди, – хитро улыбнулась Эмилия. – Он не любит рисковать. Ему нужны проверенные и надёжные вещи… Он всегда покупал чужие дома и даже не менял в них мебель. Молодая Корнелия Метелла могла бы немного оживить его дом, полный старых вещей, как ты думаешь? – она многозначительно подняла брови вверх, и Брут, догадавшись, о чём идёт речь, обернулся назад. Гней Помпей уже стоял рядом с тремя женщинами в тёмных накидках в дальнем конце атриума, выставив вперёд ногу и размахивая свободной правой рукой. Было очень похоже, что он рассказывал им что-то о своих прошлых победах.
   – Эмилия, ты – бесподобна! – прошептал Брут и крепко сжал куртизанку за локоть. – Я завтра же расскажу об этом всем своим друзьям!
   Через несколько месяцев Гней Помпей Магн действительно женился на Корнелии Метелле, вдове погибшего Публия Красса, но напомнить Эмилии о её обещании ему так и не удалось. События в его жизни развивались так стремительно, что ему стало не до любовных утех в тихой сени пышных кипарисов. Но Эмилия и не ждала этого. Вместо этого она переехала в невероятно удобный и уютный дом Квинта Ораты, который боготворил её и выполнял каждое желание. К тому же, он, в отличие от патрициев, был лишён многих предрассудков в отношении гетер, и в его доме Эмилия смогла спокойно приготовиться к самому важному событию своей жизни – рождению ребёнка. А потом были тяжёлые роды. И на свет появился большой голубоглазый малыш с белёсым пушком на голове. Эмилия улыбалась и плакала над ним, прижимая к груди эту недовольно выпячивающую губы голову и вспоминая его отца. Хотя, надо отдать должное, Квинт Ората был рад не меньше её и действительно относился к малышу, как к своему собственному сыну.

Запоздалое предупреждение

   В Парфии все пока ещё жили слухами о победе над римлянами и радовались этому невероятному событию. Сразу после отъезда из столицы Сурены и Абгара часть пленных отправили вслед за ними. Через несколько дней уехал из столицы и сын сатрапа Орода, Пакор. На рынке рабов продали всего несколько сот человек, принадлежавших предводителю катафрактариев Афрату и его воинам.
   Когда Сурена разбил лагерь под Экбатаной, в голове у него постоянно крутились мысли о Сирии и оставшемся там римлянине Гае Кассие, который мог причинить им немало вреда. Армию парфяне собирали обычно только для больших походов и войн, которые объявлял сам сатрап. В остальных случаях было достаточно его личной охраны из полутора тысяч человек. Все парфянские воины во время перемирия превращались в обыкновенных крестьян и скотоводов, которые спешили вернуться на свою землю, а не воевать много месяцев вдали от дома. Сурена понимал, что после победы над Крассом у него не останется даже тысячи воинов. Ещё он хотел поговорить с Ородом об Армении и царе Артавазе, которому он никогда не верил и всегда опасался от него удара в спину. Но он опасался, что сатрап вряд ли захочет сейчас думать об этих проблемах…
   Было позднее утро. Солнце уже припекало, но ещё не так сильно. По дороге им то и дело встречались водовозы и жители города, везущие свои товары в город на ослах или верблюдах. Воины Сурены не обращали на них внимание, а те, наоборот, провожали их внимательными взглядами. Здесь всадники Сурены были чужие. В раздумьях визирь незаметно доехал до первой, белой стены дворца. Слуги устало плелись сзади, охрана у ворот появилась не сразу – давало знать о себе летнее солнце. Стражники, обливаясь потом, быстро открыли скрипящие ворота и, радуясь, что их не наказали, снова спрятались в тень. За второй, чёрной стеной, тоже было тихо и спокойно. Они проехали голубую, тёмно-красную, розовую, серую и жёлтую стены. Охрана у последней стены медленно отворила большие ворота. Они заскрипели, как и год назад, когда он был здесь в последний раз. Вместе со слугами Сурена проехал к боковой части роскошного дворца. Ород приложил немало сил, чтобы стены и лестницы обрели свой прежний вид: колонны и входные стены заново были отделаны золотыми чеканными пластинами, крыша блестела, как будто её осыпали драгоценными камнями и даже на голубоватых мраморных ступенях были сделаны волны из золотых и серебряных полукругов.
   В десяти шагах от лестницы его уже ждал угодливо склонившийся слуга. Схватив дрожащими руками поводья, он застыл в низком поклоне, ожидая, пока визирь пройдёт мимо и направится по ступенькам вверх. Тогда можно было выпрямиться и отвести коня под навес. Но Сурена вдруг задержался на нём взглядом и остановился. Сгорбленная фигура в старом халате показалась ему чем-то знакомой. Правое плечо было чуть ниже левого, голова всё время подёргивалась, как лист на ветру. Он взял конюха за плечо. Тот от неожиданности вздрогнул и выпрямился. И тут Сурена увидел, что перед ним стоит старый друг его отца, которого он помнил ещё с детства!
   – Ворокат! – воскликнул он, сразу узнав его. – Как ты здесь оказался? Я думал, ты уже ушёл к праотцам. Сразу после битвы под Аглиполем.
   – Хвала Ахуре Мазде, я остался жив. И ещё благодаря твоему отцу Сааху. Да, твой отец спас меня. Он накрыл меня своим щитом, а сам бросился дальше. Я только его лицо и запомнил. И всё, темнота. Потом очнулся от стука. Была уже ночь. Стервятники слетелись и стали клевать мёртвых. Меня щит спас. В щит клевали. Глаза хотели выклевать. Только вот правая рука перестала подниматься. Но я не жалуюсь. Вот дожил, тебя увидел.
   – Вот так чудо! – казалось, Сурена совсем позабыл, зачем приехал сюда. Его настолько удивила встреча со старым другом своего отца, что он хотел поговорить с ним подольше. Но в этот момент второй придворный, в дорогом халате и обуви, стоявший чуть дальше и внимательно прислушивавшийся к их беседе, сделал нетерпеливое движение. Визирь заметил это и сурово посмотрел в его сторону. Он повидал на своём веку немало самых разных халатов. Его взгляда оказалось достаточно, чтобы обладатель шарообразного живота засуетился и отвернулся в другую сторону. Ворокат нахмурился.
   – Господин… – начал он несмело тихим голосом, но, увидев краем глаза, что толстый придворный внимательно слушает, произнёс громко: – Да будет радостен твой день и сильна рука! – однако на его лице застыло совсем не радостное выражение. Сурена вздрогнул. Старик явно хотел ему что-то сказать.
   – Спасибо, Ворокат! – широко улыбаясь, ответил он. Надо было бы отойти, поговорить с ним, но во дворце его уже давно ждал царь и опаздывать было нельзя. – Если у тебя будет время, посмотри на копыта моей лошади. Раньше ты умел помогать лошадям. Вот, там, левое совсем сточилось и, кажется, скоро треснет, – с этими словами он наклонился к левой ноге коня и поднял её копытом вверх. Получилось так, что они оба склонились над этим несчастным копытом, обсуждая его проблему. Сурена ничего не сказал, только вопросительно поднял брови. «Не ходи во дворец!» – одними губами прошептал Ворокат и выпрямился. Сурена тоже выпрямился, но на какую-то долю секунды задержался задумчивым взглядом на слуге. – Думаешь, бесполезно копыто лечить? – как-то уныло спросил он, и со стороны могло действительно показаться, что он действительно расстроен состоянием лошади.
   – Думаю, да, – так же искренне, как будто жалел пропащую лошадь, ответил Ворокат.
   К ним осторожно приблизился обладатель дорогого халата и шарообразного живота. Он низко поклонился и хотел что-то сказать, но в этот момент отворились ворота и во внутренний двор въехал Силлак. Сурена удивлённо поднял брови.
   – Силлак? Ты разве не уехал в Гекатомпил? – Сурена не ожидал встретить его здесь.
   – Мне передали приказ сатрапа приехать для личного разговора, – как-то робко ответил тот.
   – А-а, наверное, по поводу Газиры? Прости! Я и забыл, что ты собираешься жениться. Получишь большое приданое! – пошутил он.
   – Это дела других людей, ты же знаешь, – как-то устало произнёс Силлак. Сурена знал, что тот не может добиться согласия её отца уже больше года. Об этом все говорили, но теперь, похоже, Ород решил помочь предводителю лучников и строптивому отцу придётся смирится с этим решением.
   Сурена прислушался к своему сердцу. Нет, не может быть, чтобы во дворце было что-то не так! Он был уверен, что всё складывается как нельзя лучше. А Ворокат, к сожалению, потерял силу в руке, но выжил и теперь страдает. Может, старый друг отца что-то напутал? Он повернулся к нему и положил руку на плечо.
   – Спасибо тебе, верный друг! Надеюсь, ты сможешь помочь моему коню! Мы ещё встретимся. Ты сегодня не занят? Я найду тебя, – и он открыто улыбнулся, как бы давая понять тому, что не разделяет его опасений. В глазах конюха промелькнула глубокая боль. Он как-то грустно покачал головой, но сразу же поклонился, чтобы скрыть свои чувства от окружающих. И успел тихо сказать в конце:
   – Во дворце много комнат…
   – Что?.. – не расслышал Сурена из-за стука копыт, потому что к ним подъехали слуги Силлака.
   Важный слуга, по-видимому, услышал эти слова и грубо процедил сквозь зубы:
   – Пошёл! – сам же он ещё раз поклонился в и нежным голосом произнёс: – Сатрап Ород с нетерпением ждёт тебя, победитель римлян. Тебе приготовили достойный приём! Все хотят лицезреть великолепного Сурену, и я в том числе! – он поклонился не так низко, как Ворокат, но всё же достаточно подобострастно. Сурена хотел сказать ему, что с таким животом надо не кланяться, а падать сразу на колени, но только махнул рукой.
   – Силлак, ты уже здесь! – вдруг раздался откуда-то сверху чей-то старческий голос. – О, и великолепный Сурена вместе с тобой?! – к ним навстречу спешил старый человек в дорогом халате и белоснежной чалме. Сурена сразу узнал в нём Мохука Зайретдина, отца Газиры.
   – Да будут долгими твои годы, Мохук, – первым поприветствовал его Силлак и поморщился. Видно, последний разговор по поводу свадьбы закончился между ними не очень хорошо. Сурена хотел тоже что-то сказать, но не успел. Зайретдин затараторил:
   – Идёмте, идёмте быстрее! Все только вас и ждут. Мне не хочется потерять голову из-за того, что мы долго приветствовали друг друга, вместо того, чтобы сразу идти к сатрапу.
   Сурена пристально посмотрел ему в глаза. Мохук заметил это, с удивлением посмотрел на Силлака, потом перевёл взгляд на Сурену, как бы не понимая, почему они стоят и не идут. Его круглое лицо выражало некоторую растерянность, и в глазах не было ни капли тревоги или лукавства. Сурена задумался. Может, старый друг Ворокат хотел сказать что-то другое? Может, во дворце придумали какое-нибудь развлечение? Сурена всё ещё сомневался. Нет, Ворокат, наверное, устал от своей немощи. У него нет даже халата, чтобы встречать гостей. А ведь с отцом они были большие друзья. «Надо будет с ним обязательно потом встретиться», – подумал он, провожая задумчивым взглядом сутулую спину слуги.

   Старый конюх медленно зашёл под навес и устало прислонился к деревянному столбу. Никогда ещё его сердце не билось так сильно, как сейчас. Но он боялся не за себя. Он видел, что Сурена понял его слова, но не поверил. Неожиданно у него за спиной раздался шорох. Ворокат вздрогнул и повернулся. Перед ним стоял старший привратник Залиб. Ворокат поклонился.
   – Говорят, визирь попросил тебя посмотреть копыто коня?.. – вкрадчиво спросил он.
   – Да, о, господин, – не разгибаясь, ответил старый конюх.
   – Ну, хорошо, посмотри и сделай всё, что можешь для такого большого гостя, – пристально глядя ему в глаза, произнёс он. – Сурена скакал долго. Такого коня надо беречь. Покажи мне это копыто!
   Залиб подошёл к коню, подождал, пока Ворокат показал ему копыта белого жеребца, потом поцокал языком и удручённо покачал головой. Ворокат не смел поднять глаза, чтобы старший привратник не прочитал его мысли. Он ещё постоял какое-то время, согнувшись в низком поклоне, но вокруг не было слышно ничего, кроме тишины. Тогда он осторожно поднял глаза. Залиба рядом не было. Ворокат вышел из-под навеса. Под палящим солнцем на внутреннем дворе его тоже не было видно. Сердце сжалось от неприятного предчувствия, и ему захотелось убежать и спрятаться, но внезапно страшная усталость и безразличие навалились на него, как раненая лошадь на всадника. Ворокат всё понял. Он тихо сел на землю и обречённо опустил руки на колени.

Я победил тебя, победитель римлян!

   Сурена вздохнул, отгоняя от себя мрачные мысли, и улыбнулся полному, добродушному Мохуку:
   – Ты, как всегда, прав, мудрый Зайретдин. Пойдём быстрее к царю, чтобы не навлечь на себя его гнев. Когда, наконец, ты перестанешь жадничать и отдашь свою красавицу Газиру за Силлака? – весело спросил он уже на ступенях.
   – Ты всё шутишь, Сурена, – с притворной жалостью ответил Мохук. – Ты же знаешь моё положение. При дворе не всё так просто, как кажется. Это не так легко, как разбить римлян. Поверь мне! – эти слова вызвали дружный смех и у Сурены, и у Силлака, а Мохук, заметив, что его шутка удалась, расплылся в радостной улыбке. Так они все вместе вошли в распахнутые двери. У входа, возле небольшого фонтана их ждал придворный распорядитель Мутаббар. Увидев визиря, он шагнул ему навстречу и, щуря маленькие подслеповатые глазки, затараторил:
   – Хвала богам, ты наконец-то появился, победитель римлян и гроза врагов нашего всесильного сатрапа Орода! – он поднял глаза к небу, собираясь продолжить, но Сурена оборвал его:
   – Да, да, я немного задержался. Надеюсь, у царя это не вызовет раздражение. Сколько же вас тут! Полный дворец слуг! Надо было всех вас забрать в пустыню, помогали бы стрелы грузить, – его слова не вызвали радости ни у кого из окружающих. Каждый считал себя незаменимым и нужным именно здесь, поэтому намёк визиря на их праздное существование был оскорбительным.
   – Э-э… Наверное, ты прав…. Но лучше поспешить. Сатрап ждёт, – произнёс сзади Мохук Зайретдин.
   – Да, да, конечно! – засуетился Мутаббар, дёрнувшись сначала вправо, а потом, что-то вспомнив, влево. Великий визирь, сатрап Ород просит тебя зайти в его малахитовый зал, чтобы лично выслушать от тебя все подробности твоей победы над ужасными римлянами и обсудить его визит в Армению. В большом зале сейчас сидят послы армянского царя… – многозначительно добавил он, и Сурена сразу понял, что Ород хочет договориться о том, что надо и что не надо говорить при всех придворных и гостях.
   – Ладно, пойдём. Скажи, много ли наложниц привёз Ород из Армении от Артаваза? А? – теперь он окончательно успокоился, услышав эти слова. Сурена хорошо знал Орода. Если бы тот что-то задумал, то не стал бы прятаться за спинами слуг и так долго тянуть время. Тем более, Ород всегда любил первым выслушивать его рассказы о битвах и победах, чтобы потом вставлять свои замечания во время пира, как будто он сам был участником этих событий. К тому же, именно в малахитовом зале Сурена когда-то держал над ним корону. Там Ород стал сатрапом Парфии.
   – Сурена, ты, как всегда, шутишь! О-о!.. – многозначительно протянул старый распорядитель и закатил вверх глаза. – Как я тебе завидую! В твои годы я тоже думал о женщинах, а теперь только о тёплом халате и вкусной еде! – все дружно рассмеялись и разошлись в разные стороны.

   В другом конце дворца, тем временем, Ород вынужден был покинуть гостей и выйти для срочного разговора с начальником стражи. Стоя в тени колонны, он слушал быстрый и сбивчивый доклад начальника стражи Керима. За ним в десяти шагах, упёршись лбом в пол, стоял на четвереньках старший привратник Залиб. Не дослушав до конца начальника стражи, сатрап перебил его и сразу обратился сразу к Залибу:
   – Говоришь, он попросил его посмотреть коня?
   – Только копыто, о, повелитель! Копыто коня. Но я посмотрел сам и не нашёл ничего страшного. Конь Сурены, как огонь. Он может проскакать всё твоё царство, и его копыта даже не сотрутся.
   – Тогда зачем он попросил конюха посмотреть? – спросил Ород, и в его голосе прозвучала угроза.
   – Я не смею даже думать… о, царь царей! Но мне кажется, что этот слуга что-то хотел сказать визирю. Что-то тайное!
   – Тайное? – в голосе Орода промелькнула тревога. Ничтожный конюх не мог знать о его планах. Никто не мог знать… В это время скрипнула дверь, и в проёме появилась круглая фигура Мохука Зайретдина. В ответ на вопросительно приподнятые брови сатрапа он склонил голову в поклоне. Ород кивнул ему и повернулся к Залибу:
   – Ну, что ещё?
   – Этот конюх служил отцу Сурены. Его зовут Ворокат. В битве у греческого полиса Аглиполя он сражался вместе с ним. Отец Сурены погиб, а этот слуга – нет. Он выжил чудом и не раз рассказывал о подвигах отца Сурены. Вот… Твой отец Фраат после этого разрешил ему присматривать за лошадьми на конюшне.
   – Да, отец был добрым… Я вижу, ты не любишь этого конюха? – внимательно наблюдая за слугой, произнёс царь.
   – Э-э… я… – промямлил Залиб, не зная, как правильно ответить. – Мне показалось, что он замыслил что-то плохое… Иначе зачем ему было шептаться с Суреной? – последние слова привратник произнёс уже более уверенно, зацепившись за них, как за спасительную соломинку.
   – И что же ещё сказал этот червь? – не поворачивая головы, процедил сквозь зубы Ород.
   – Что во дворце много комнат, – сразу же выпалил Залиб, радуясь, что угадал настроение царя.
   – Хм-м… Он прав, так и есть… – после непродолжительной паузы самодовольно произнёс тот. – Ведь так, Мохук? – голос сатрапа был полон злости и сарказма, и перепуганный царедворец, не решаясь ответить вслух, утвердительно закивал головой. Но Ороду этого показалось мало, и он добавил: – Где-то в одной из них сейчас твоя дочь осталась одна вместе с Силлаком. Так? – на этот раз в его голосе звучала нескрываемая издёвка.
   – О, да, мой господин, как ты и приказал, – согнувшись в подобострастном поклоне, почти неслышно прошептал Мохук, с ужасом вспомнив разговор с ним накануне. Силлак должен был пробыть в этой комнате до тех пор, пока его не позовут. Ород явно был сейчас не в духе, и от него можно было ожидать чего угодно. Старый вельможа почти физически почувствовал, что надо согнуться в поклоне, и поспешил даже стать на колени, чтобы его почтение выглядело более искренним. Сатрап благосклонно усмехнулся.
   Перепуганный привратник Залиб всё это время не осмеливался поднять голову и продолжал вжиматься телом в пыльные плиты, ожидая, когда о нём вспомнят. Наконец, этот момент настал.
   – Ну, что ж, Залиб… ты заслужил право доказать свою преданность. Это твой конюх. И ты отвечаешь за него головой, – услышал он голос сатрапа и с ужасом почувствовал, как халат медленно прилипает к потной спине. Не услышав других слов, Залиб поднял голову. Ород смотрел ему прямо в глаза. Рядом всё так же неподвижно стоял начальник дворцовой стражи Керим. В руках у него был прямой кинжал, который он в поклоне протянул сатрапу. У Залиба всё оборвалось внутри. Неужели прямо здесь ему и придётся закончить свою жизнь? За что? Из-за этого конюха? Но почему он должен умереть из-за него? Залиб хотел сказать что-то в своё оправдание, но из горла вырвались невнятные звуки, и он, чуть не потеряв сознание, снова шлёпнулся щекой на холодный пол. Ород усмехнулся и посмотрел на Керима. Начальник стражи молчал, глядя вниз. На его лице не было ни подобострастной улыбки, ни какой-либо эмоции в ответ на его слова. Ород нахмурился и подумал, что надо будет его поменять. Слишком храбрый и решительный. Но это потом, не сейчас. Пока он был ему ещё нужен.
   – Так вот, – продолжил он, – ты возьмёшь этот кинжал и убьёшь презренного конюха. А тело отдашь на съедение моим тиграм. Они ждут тебя в подземелье. Ты понял, несчастный? – Ород рассмеялся и добавил: – Надеюсь, ты ещё не забыл, где они находятся? Если забыл, то можешь сначала спуститься туда сам. Для храбрости. Если не убьёшь конюха, они съедят тебя! – и он опять рассмеялся хриплым смехом.
   Залиб понимал слова сатрапа с трудом, но мысль, что его не убьют, придала ему силы. Он лихорадочно закивал головой, ударяясь лбом об пол. Ород брезгливо хмыкнул и махнул рукой. Керим, не дождавшись, когда сатрап примет у него кинжал, встал и подошёл к Залибу. Взяв его за рукав, он потащил привратника к выходу. Но, даже оказавшись за дверями этой страшной боковой ниши, тот всё ещё не мог прийти в себя от страха и смотрел полными ужаса глазами куда-то в пустоту. Керим отпустил его, и Залиб пошёл вдоль колонн вправо. Видимо, он плохо понимал, что ему надо сейчас сделать. Начальник стражи подошёл сзади и резко достал кинжал из ножен. Скрежет железа подействовал на того, как удар хлыста. Залиб подпрыгнул и развернулся на месте с необыкновенной скоростью. Керим не смог сдержать улыбку.
   – На! – коротко сказал он и протянул кинжал, держа его за лезвие. Залиб взялся двумя руками за рукоятку и замер. Керим что-то прошептал одними губами, но по его лицу было видно, что это были далеко не самые добрые слова. Начальник стражи понял, что ему придётся проследить за этим рыхлым трусом самому.

   Сурена зашёл в знакомый тёмно-зелёный зал. Здесь он ожидал Орода в день возведения на трон. Тогда всё тоже начиналось именно здесь. Ему было понятно, почему Ород любил эту комнату и решил встретиться с ним именно здесь – она напоминала ему о самом важном событии в его жизни. Сурена улыбнулся, вспоминая те дни. Да, ему было неприятно, что Ород убил своего отца. Но, с другой стороны, благодаря этому, он стал визирем и получил возможность командовать всей парфянской армией. При Фраате, отце Орода, это было невозможно. С тех пор он дал себе слово никогда не вмешиваться в придворные распри.
   Сурена обвёл взглядом зелёные колонны. За несколько лет зал совсем не изменился. И те, кто отвечал за ковры и статуи, не сделали ничего нового. Всё так же одиноко ютились по углам треугольные подставки под светильники, и всё те же четыре больших ковра лежали в дальнем углу на небольшой площадке, слегка приподнятой над основным полом.
   От мрамора веяло прохладой и свежестью. Сурена подошёл к невысокой колонне и приложил к ней ладони. Тёмно-зелёная поверхность была прохладной. Он подождал, пока ладони остынут, и приложил их к лицу. Одежда ещё дышала зноем и дорожной пылью, а здесь было так хорошо, что ему захотелось лечь на пол и, закрыв глаза, впитать в себя это блаженство всем телом. Справа раздался тихий шорох, и он увидел, как к нему медленно приближается девушка с подносом фруктов. За ней два толстых евнуха несли подставки для подносов и вина. Наложница была армянкой. Совсем юная, но уже достаточно стройная и необычно красивая, как ранняя роза, которая быстро расцветает и так же быстро вянет. Ород специально прислал её сюда. Он знал, что такая девушка ему понравится. Сурена сладострастно потянулся.
   – Визирь, меня прислал к тебе царь Ород, – тонким голосом произнесла наложница.
   – Я вижу, красавица, – с улыбкой ответил он. Рабыня опустила взгляд и ничего не ответила. – Ты не понимаешь мой язык? – спросил Сурена.
   – Понимаю, но… я не смею, великий господин, – каким-то странным тоном произнесла она.
   – Что не смеешь? – прищурившись, спросил он.
   – Я принесла фрукты и вино. Это дар царя Орода великому победителю римлян. Я боюсь навлечь на себя гнев нашего господина, потому что не знаю, как их подают.
   – Не бойся, – ласково произнёс он и положил ей руку на плечо. Кожа была нежной, как шёлк, и Сурена захотел сразу прижать её к себе, но потом передумал и сказал: – Я тебе всё покажу. Поставь поднос на пол. Сядь ко мне на колени. Сделай мне приятно. Я тебя отблагодарю. Я тебе обещаю.
   Наложница подняла на него большие чёрные глаза, и Сурена увидел в них женское любопытство. «Наконец-то», – подумал он и широко улыбнулся. Оторвав от грозди винограда несколько ягод, он протянул их девушке. Та взяла их и покраснела. Сурена взял остальную гроздь в руку и съел несколько ягод сам. Она последовала его примеру. Сбоку вынырнул услужливый евнух и в его руках появились две чаши с тёмным вином. Сурена, не глядя, взял вино. Он приблизился к девушке, её тело дышало свежестью и розовым маслом, а длинные чёрные ресницы напоминали опахала.
   – Выпьем вместе, чтобы ты потом смогла разделить мои чувства, – предложил он. Она покраснела ещё больше и взяла кубок. Ему нравилось, что эта наложница так краснеет от его слов. Скорей всего, она была в гареме совсем недавно и ещё не видела Лаодики, старшей жены Орода. Эта мысль, мелькнув, сразу же исчезла. Теперь судьба Лаодики уже была решена, и думать о ней не стоило. Сделав глоток, Сурена ещё раз окинул взглядом грудь и талию девушки, подумав, что она, пожалуй, выглядит немного щуплой, но всё равно очень соблазнительной. Ему очень нравились её чёрные глаза и бархатные губы. Вино ударило в голову, и Сурена нахмурил брови. Отдав пустую чашу евнуху, он провёл рукой по лбу. На ладони остались капли пота. Ему почему-то стало жарко. Сурена оглянулся, как бы удивляясь, что вино оказалось таким крепким, и опёрся спиной на колонну. Сделав ещё глоток, он почувствовал, что ему стало ещё жарче и в глазах всё поплыло. Комната начала медленно раскачиваться из стороны в сторону. А ведь он сделал всего несколько глотков… Сурена заморгал. В глазах что-то мешало, как будто туда попали мелкие песчинки, они раздражали его всё больше и больше. Девушка почему-то легла на пол и положила голову ему на колени. Но её голова лежала как-то странно. Ей явно было неудобно: она подогнула ноги под себя и вывернула руку с виноградом в сторону. Сурена поднял глаза и увидел перед собой две больших тени. Это были два евнуха. Один присел прямо у ног, а другой – чуть сбоку. Они зачем-то обматывали его ноги волосяной верёвкой. Зачем? Ему казалось, что он вот-вот заснёт и евнухи вместе с ним. Они двигались очень медленно. «Зачем всё это?» – хотел спросить он. Закончив свою работу, две толстых фигуры отошли в сторону. Из-за колонны выплыла третья тень. Это был Ород. Наконец-то! Сурена поднял на него слипающиеся глаза и попытался что-то спросить. Тот покачал головой и отвернулся. До Сурены донёсся его голо, скрипучий и резкий, как двери в подземелье:
   – Быстрее, Али!
   Сурена уже ничего не видел и не слышал. Чьи-то липкие руки накинули ему на горло тонкую верёвку, резко дёрнули и через несколько мгновений его губы потемнели, кожа стала мертвенно бледной и тяжёлая голова бессильно склонилась на малахитовый пол. Ород подошёл и носком туфли упёрся в подбородок. Глаза Сурены были широко открыты, и в них застыло искреннее удивление. Как бы прочитав последний вопрос своего бывшего друга, он тихо произнёс:
   – Вот и всё, ты победил римлян, я победил тебя… Нас не может быть двое… – до евнухов донеслось только злобное шипение, но они даже не прислушивались. Им было всё равно, что шепчет их господин. Они просто потели и боялись, что теперь он прикажет убить их. Поэтому, когда он молча вышел из малахитового зала, они с облегчением выпрямились и, кряхтя, потащили тела к боковому выходу, который вёл к заднему двору.
   Так истинное величие стало жертвой посредственности.

Последняя жертва

   В яркой пыли под навесом конюшни никого не было. Только в дальнем углу было слышно, как кто-то возился с белым жеребцом. Залиб прекрасно знал, кто это. Он старался передвигаться как можно тише и подолгу стоял у каждого стойла, прислушиваясь к звуку собственного сердца больше, чем к окружающим звукам. Дойдя до последней ограды, он прислонился спиной к деревянной жерди и постарался успокоить дыхание. Когда ему это удалось, он медленно выглянул из-за угла и увидел спину старого конюха. Их разделяло всего несколько шагов. Втянув в себя живот и присев на дрожащих ногах, он рванулся вперёд, держа лезвие на вытянутых руках. Ему казалось, что он летит быстрее ветра. Ещё никогда в жизни Залиб не бегал так быстро. Всё остальное прошло перед глазами, как в страшном сне: он мчался, но расстояние почему-то не уменьшалось. Наоборот, оно как будто увеличивалось. Конюх, услышав за спиной шум, успел повернуться, а ведь он не пробежал ещё даже половины пути! Во взгляде старика были видны грусть и удивление. Он сделал шаг в сторону, и Залиб, промахнувшись, упал. А проклятый Ворокат стоял в стороне и смотрел на него сверху вниз.
   Старый конюх видел, как привратник пролетел мимо него и со всей силы врезался в бок белому жеребцу. Кинжал вошёл животному между рёбер по самую рукоятку. Лошадь заржала, взметнулась на дыбы и попыталась рвануться в сторону. Но Залиб даже не посмотрел на неё. Он пытался подняться и тянулся дрожащими руками к его горлу. Однако между ними было слишком большое расстояние, и он не мог достать до него, а сделать недостающие два шага он никак не мог – страх парализовал его и ноги как будто вросли в землю.
   Но умудрённый жизнью слуга понял всё гораздо раньше, ещё когда только увидел идущего к конюшне привратника. А когда лошадь заржала от боли, он произнёс только одно слово: «Сурена…» Бежать не имело смысла, как, впрочем, и оставаться здесь, под навесом. Залиб промахнулся, но его руку направил другой человек! От него убежать было нельзя. За спиной трясущегося привратника появился начальник стражи Керим. Он быстро взглянул на Залиба, со злостью оттолкнул его в сторону и достал меч. Ворокат обречённо покачал головой и опустился на колени. Рядом, нелепо ткнувшись затылком в лошадиный навоз, лежал Залиб. Начальник стражи сделал шаг вперёд и набрал в лёгкие воздух. Потом резко выдохнул, и клинок с резким свистом разрезал воздух. Тело старого слуги качнулось от удара и упало прямо ему под ноги. Из широкой раны между ключицей и шеей полилась кровь – сначала сильно и резко, расплёскиваясь во все стороны, а потом – очень слабо и медленно, постепенно унося вместе с собой его душу.

   В большом круглом зале дворца собралось много гостей. Почти все придворные и их слуги стояли на одной половине, ожидая появления сатрапа. Чуть дальше стояли послы Армении. Вторая половина зала оставалась пустой. Когда двери раскрылись и вошёл Ород, все склонились в поклоне.
   – Ну, что, все пришли? – с усталой, но довольной улыбкой спросил он.
   – Как ты и велел, всесильный сатрап Парфии! – с подобострастием пролепетал старый Мохук. Последние слова дались ему с большим трудом. Ород вернулся один, без Сурены, а это могло означать только одно – при дворе произошли большие перемены. Стоявшие в переднем ряду придворные это поняли и в ужасе склонились в поклоне до самого пола.
   – Что ж, старый отец, ты должен быть рад! – Ород ухмыльнулся, но в зале по-прежнему было тихо. Никто не осмеливался даже пошевелиться. Мохук Зайретдин стоял ближе всех. Сатрап обратился к нему: – Сегодня в твоей семье появится ещё один сын, а у твоей дочери – муж. Это хорошо. Он будет правой рукой моего сына Пакора. На свадьбу даю неделю. Потом пусть вернётся во дворец. Пакор поведёт наших воинов в Сирию. Там он уничтожит остатки римлян. Надо избавиться от них, чтобы они никогда больше не смели думать о Парфии, – последние слова Ород произнёс очень медленно, как будто специально растягивая их и пробуя на вкус.
   Силлак, который стоял позади Мохука, почувствовал, как его спина медленно покрылась холодным потом. Он знал, что Ороду рано или поздно надоест терпеть вольности Сурены, но он никак не ожидал, что это произойдёт так быстро. Неужели всё? Неужели так быстро? От этой мысли ему стало плохо, и он медленно опустился на колени, не в силах сдержать внезапно охватившую его слабость.
   – Не надо так сильно благодарить меня, – покровительственно произнёс Ород, восприняв это как знак признательности. – Твои заслуги велики. Ты заслужил эту награду. В бою ты показал себя настоящим воином. Теперь твоя помощь понадобится Пакору.
   Что-то привлекло его взгляд в окне, и он повернул туда голову. Распластавшиеся тела сановников и подчинённых не заслоняли высоких окон, и со своего места он хорошо видел, как несколько евнухов с трудом тащат через весь двор три мешка. Ород вздохнул и повернулся к своим придворным. Для него начиналась новая жизнь. Без Сурены.
   А над площадью ещё долго висела пыль, отмечая последний путь великого парфянского полководца, старого конюха и никому не известной армянской наложницы.

Жизнь продолжается – подготовка к свадьбе

   Известие о смерти Сурены застало Абгара в шатре, где он ждал возвращения своего человека из дворца сатрап. Пока гонца не было, он решил выслушать слухи, которые почему-то всегда опережали свидетелей событий.
   – Пакор теперь самый главный вместо Сурены, – подобострастно сообщал старый сплетник, – он всех воинов поведёт на Сирию… А какая была свадьба у Силлака! – после этого он в мельчайших подробностях рассказал обо всех гостях и неожиданно перескочил на другую тему, увидев, что Абгар недовольно скривился. – Наложница одна умерла. Всего одна. Их привезли из Армении. Много. Все красивые. А одна умерла. Говорят, она провела перед этим ночь с Суреной. За это и умерла. В тот же день умер и старый конюх Хазрат. Хороший был человек! – Абгар замер, услышав эту новость, и сплетник сразу же оживился: – Да, его тоже бросили тиграм на съедение.
   – Его тоже? – переспросил он.
   – Да, вместе с наложницей и… – старый сплетник замешкался и шёпотом добавил: – говорят, Сурену тоже туда бросили. Никто его больше не видел. Ород теперь хочет жениться. Он уже разослал гонцов ко всем старейшинам. Я слышал, что точно приедет Мурмилак со своей красавицей-женой. Вот будет интересно! Ведь Ород когда-то давно, говорят, хотел даже жениться на ней. Вот так… Она отказала ему, он пожаловался жрицам и с тех пор она не может родить Мурмилаку ребёнка. Это проклятие жриц из храма Изиды, женщины говорят…
   Всё это Абгар слышал уже не раз. Раз не стало Сурены, надо было думать о другом. Его сейчас больше волновала предстоящая свадьба своей дочери и Орода. И ещё – Сирия. Ему не хотелось ехать туда с Пакором. Помогать молодому наследнику он не хотел. Тем более, в борьбе с умным Гаем Кассием. С ним ему встречаться не хотелось. Неожиданно у него родилась мысль предложить сатрапу отличных воинов Мурмилака. Тот часто воевал с дикими племенами на востоке и севере Парфии и довольно успешно. Может, лучше взять его воинов? И тогда его арабам не надо будет помогать Пакору? С этими мыслями он решил немедленно направиться во дворец. Встав, Абгар увидел, что слуга всё ещё сидит перед ним и, закатив глаза от удовольствия, продолжает что-то говорить:
   – … Лорнимэ уже четыре года, как бесплодная. Говорят, Ород с ней встречался сразу после свадьбы. А она уже знала, что это… не может. Поэтому и встречалась с ним, потому что не боялась, что его семя останется у неё в животе. Это так конюхи говорят. Пакор не привёз гарем сатрапа из Селевкии, чтобы Ород мог встретиться с женой Мурмилака.
   – Ладно, всё понятно. Иди! – Абгар нетерпеливо поморщился и сделал знак рукой. Старый слуга на мгновение опешил, потому что собирался сообщить хозяину ещё много дворцовых сплетен, но через мгновение пришёл в себя, вскочил и с поклоном вышел из шатра. Абгар сразу после этого позвал своих помощников и приказал им собираться во дворец.
   Сатрап Ород принял его перед самым закатом, заставив немного подождать в отдельной зале.
   – Приветствую тебя, повелитель всех царей и великий правитель народов от Ганга до Тигра! – почтительно и громко произнёс он, склонив чалму перед троном Орода.
   – Старый хитрый тигр, ты не меняешься, – с непривычной улыбкой произнёс тот вместо приветствия. – К тому же ты заставляешь меня ждать. Скажи мне, когда то, что принадлежит мне по праву, станет действительно моим, и я смогу насладиться не только твоими обещаниями? – слащаво добавил он, и сердце Абгара радостно забилось.
   – Тебе принадлежит всё в этом мире, – осторожно произнёс он, стараясь случайно не упомянуть римлян и Сурену, – и моя дочь с нетерпением ждёт, когда ты объявишь её своей женой.
   – Скоро прибудет мой сын Пакор, и тогда сразу объявим о свадьбе, – снисходительно сказал сатрап.
   – Надеюсь, он не заставит нас долго ждать, – осторожно заметил Абгар.
   – Ты зря волнуешься, – успокоил его Ород. – Но я могу тебя обрадовать. Ты первый, кому я скажу это. Я заранее пригласил сюда много гостей. Через десять дней должны приехать Мурмилак со своей женой Лорнимэ из Мерва, армянский царь Артаваз, индийский падишах Васудева, все главы семейств и родов Гью, Карен, Силех и Торон, – Ород наморщил лоб, вспоминая, кого ещё не назвал, но Абгар заметил только одно – он не упомянул семейство Михран, из которого происходил Сурена. Царь посмотрел на него и, заметив на лице араба искреннее удивление, благосклонно продолжил: – Ну, что, видишь, сколько знатных людей будет? Я хочу порадовать их и сыграть свадьбу здесь.
   – Велик твой ум, о, всесильный царь, – склонил голову Абгар, претворяясь, что впервые слышит об этом. – Никто не смог бы так всё предусмотреть, как ты. Для меня большая честь слышать эти имена и знать, что они скоро прибудут на свадьбу моей дочери.
   – Хорошо, тогда прошу тебя переехать в мой дворец, чтобы твоей дочери начали оказывать почести как невесте царя, – Ород произнёс эти слова уже другим тоном, более сухим и строгим, но это означало признание и высшую степень уважения, которую он оказывал Абгару, как отцу своей будущей жены. – Кстати, для тебя есть ещё одна приятная новость, – как бы невзначай добавил он, когда царь Осроены уже сделал первый шаг к выходу. Он замер и поднял на сатрапа осторожный взгляд. Но тот, хитро прищурившись, улыбался. Внешне всё казалось нормальным, но Агар знал, что Ород самые неприятные новости обычно приберегает напоследок. – Ты доблестно сражался с римлянами, и все воины подтверждают это. Даже Афрат, который тебя не очень любит… как ты знаешь, – он поднял брови вверх и посмотрел на него исподлобья. Абгар опустил голову в знак согласия, но всё ещё ждал подвоха. – Так вот, ты, наверное, знаешь, что сатрап Парфии может награждать своих подданных любыми подарками, которые у него есть, – медленно продолжил Ород, как бы взвешивая каждое слово. – Я решил подарить тебе самое ценное, что у меня есть, чтобы в твоём доме тоже была часть парфянского царства, раз в моём гареме будет часть твоего. После свадьбы ты поскачешь с Рахманом в Ктесифон и возьмёшь из моего гарема себе новую жену. Я дарю тебе Лаодику, – Ород положил ладони на колени, как бы подтверждая своё решение этим жестом. Абгар от удивления забыл о правилах приличия и удивлённо посмотрел ему в глаза.
   – Лаодику? Мать Пакора? – растерянно пробормотал он, чем несказанно обрадовал Орода.
   – Да. Разве ты не рад?
   – Да будет благословенно имя твоё во всех землях и среди всех народов, царь Парфии! – расплывшись в улыбке, слащаво произнёс Абгар. – Такого подарка от сатрапов Парфии ещё не получал никто. Для меня великая честь принять этот бесценный дар и сообщить всем людям в моей стране, что в моём дворце будет находиться такая редкая жемчужина.
   – Не надо беречь жемчуг, Абгар, – небрежно прервал его Ород. – В знак твоей признательности пусть твоя новая жена вышьет мне картину… на которой будет твой дворец, где она будет жить. Я повешу этот ковёр на стене, – он показал в сторону стены размером около десяти шагов в длину и в два человеческих роста в высоту, – и буду смотреть на неё, вспоминая прежние годы, – с наигранным сожалением закончил царь. Для Абгара всё было ясно – вышить картину для женщины, почти двадцать лет бывшей первой женой в гареме парфянского царя, было делом невыполнимым. Даже если Лаодика ещё не разучилась вышивать, ей потребовалось бы провести с иголкой в руках остаток своей жизни, чтобы сделать такую картину для Орода. Он поклонился ещё раз и кивнул головой в знак понимания. На этом их разговор закончился. Но вопрос с участием в походе против римлян в Сирии так и не был затронут. Ород о нём позабыл, а Абгар предусмотрительно решил не спрашивать. «Торопиться нужно медленно. Пусть на колючки наступают идущие впереди», – думал он, возвращаясь в свой лагерь.

   Семь дней прошли в приготовлениях к свадьбе. Для Абгара эти дни пролетели очень быстро, однако для Заиры эта неделя тянулась невероятно долго. Отец почти всё время проводил с придворными сатрапа. Без этого было нельзя. На охоту и вечерние пиры женщин не приглашали, вечера Ород предпочитал проводить с новыми наложницами из Армении, а день – на охоте, наблюдая за молодыми воинами. Сам он уже давно потерял интерес к охоте. Старая Хантра после переезда во дворец сатрапа постоянно ворчала. Она не могла найти свой мешочек с сонной травой и обвиняла в этом служанок. К этим обвинениям добавились десятки других вещей, начиная с кражи платков и покрывал и кончая дорогими коврами и матрасами. Каждый день к Заире приходили евнухи и рабыни из гарема, разные придворные гадалки и советчицы. Её учили, что говорить, как стоять, где сидеть и куда идти в день свадьбы. К концу недели, когда у неё уже шла голова кругом, она попросила отца просто выехать куда-нибудь за городские стены, в степь, чтобы не видеть всех этих людей. Он пообещал ей, но в город каждый день прибывали новые гости, и у него никак не получалось даже навестить её, не то что выехать вместе в степь. Время ожидания постепенно превращалось в муку, и Заире казалось, что это никогда не кончится.

Заговор против Лация и его друзей

   После праздника в столице Парфии пленных римлян снова разделили по-новому и часть отправили в город Экбатана. Там их должны были показать царю Парфии, а потом продать. Такие слухи ходили среди пленных, но Лаций ничего не слышал и не хотел слушать. Нервное напряжение отступило, и на него нахлынула волна отчаяния и горя. Он не мог смириться с тем, что Варгонта убили, как последнего раба в цирке, и жалел, что ему не удалось погибнуть рядом с ним. Он снова и снова вспоминал эти события, тяжело переживая потерю друга. Атилла и Икадион пытались отвлечь его, но Лаций невпопад отвечал на их вопросы и ещё больше погружался в свои мысли. Зачем ему жизнь, если всё равно скоро все они погибнут? Зачем что-то делать, есть, пить, дышать? Что хотят от него боги, заставляя так страдать? Кому они хотят доказать свою силу? Они сильнее, он – слабее. Зачем они дали умереть Варгонту после стольких испытаний?
   Наверное, Лаций долго ещё мучился бы этими мыслями, если бы среди пленных не начались споры и противоречия, в результате чего ему и его друзьям пришлось бороться за свою жизнь уже со своими бывшими боевыми товарищами. После трудного перехода в столицу многие стали понимать, что лучше смириться и терпеть унижения, чем умереть просто так, ради развлечений кочевников. Каждый хотел выжить. К тому же теперь пленных стали лучше кормить, и голодные драки за помои, в которых раньше все были равны, уже прекратились. Из-за того, что их часто заставляли таскать грузы по горным дорогам вместо лошадей и помогать при переправах через многочисленные мелкие горные речки, пленных разбили на группы. У каждой группы появился свой главный распорядитель, который делил еду и следил за организацией работ. Работали все, включая Лация и Лабиена, которого держали отдельно. За ними следили внимательней, потому что они принадлежали самому принцу Пакору, а тот приказал привезти их в город целыми и невредимыми. В связке с одного конца всегда шёл Лаций, а с другого – предатель Лабиен. Между ними обычно ставили Атиллу, Икадиона, слепого певца Павла Домициана и ещё несколько человек. Какое-то время они сохраняли спокойствие, хотя, скорее, это больше напоминало напряжённое ожидание. Это понимали все, кроме Лация, который по-прежнему тяжело переживал потерю Варгонта.
   По вечерам он садился рядом со слепым певцом и рассказывал ему, как они воевали, как спасали друг друга и как незаслуженно боги лишили его жизни. Никто больше уже не мог слушать эти рассказы, потому что Лаций повторял их по нескольку раз, и Атилла с Икадионом просто не могли видеть его в таком жалком состоянии. Вытерпеть это мог только Павел Домициан. Они садились вдвоём у камня, и слепой тихо напевал ему старые песни, а Лаций рассказывал ему очередную историю о Варгонте. Но через несколько дней парфянам надоело слушать по ночам заунывные песни, и однажды они избили тех, кто оказался рядом, чтобы они сами утихомирили певца. На следующий день всё изменилось. После дневного перехода Павлу Домициану не дали еду. Атилла стал кричать, пытаясь привлечь к себе внимание, но получил вместо этого палкой по спине и ногам. Они с Лацием поделились едой с Павлом, но остальным это не понравилось. И особенно Лабиену. Через день, когда они убирали камни в реке для прохода телег, предатель долго разговаривал с остальными пленными, время от времени кивая в сторону Павла Домициана, Лация, Атиллы и Икадиона.
   Обычно пленные работали в связке по двое. Так их связывали, чтобы они не могли убежать. В горах легко можно было спрятаться, и найти беглецов было бы не так просто, как на равнине. Здесь и произошло то событие, которое вернуло Лация к жизни, но, в итоге, привело его к долгому противостоянию с остальными пленными. В тот день он работал в связке с Икадионом, а Атилла – с Павлом Домицианом. Но слепой просто ходил рядом, и помощи от него не было никакой. Он только мешал бывшему центуриону, который иногда не сдерживался и кричал на него. Но Павел не обижался и только вздыхал. Пленные уже дошли до середины брода и Лаций с Икадионом приподняли палками большой камень, когда услышали позади себя громкие крики. Подойти ближе они не могли, потому что у них на пути стояли другие пленные. Брод был узкий, и на камнях все жались плечом к плечу. И пленные, и парфяне смотрели в ту сторону, откуда раздавался шум. На броде быстрое течение реки шуршало мелкими камнями между ног, а дальше, на глубине, вода закручивалась в водовороты, булькая и шипя, поэтому на расстоянии двух шагов уже ничего не было слышно. Лаций увидел в воде две головы, которые медленно приближались к двум камням. В этом месте вода вспенивалась и, кружась, уходила вниз. Два человека барахтались в тёмной воде, не в силах преодолеть эту силу. Вскоре их тоже должно было затянуть вниз.
   – Это Атилла! – громко крикнул Икадион. Он хотел сказать что-то ещё, но в этот момент в воду полетели камни. Их бросали пленные. Лаций видел, что рядом с Атиллой с трудом держится на воде слепой Павел Домициан. Длинные жидкие волосы облепили его худое лицо и мешали дышать. Он бил руками по воде, но было видно, что минуты его сочтены, потому что несчастный не умел плавать. Скорей всего, он держался на плаву благодаря Атилле, голова которого появлялась на поверхности только для того, чтобы сделать вдох и нырнуть вниз. Рядом с ними то и дело падали камни размером с кулак, но по счастливой случайности ещё ни один не попал в голову.
   – Отгони их! Палкой! – приказал Лаций, кивнув в сторону тех, кто кидал камни. Икадион с удивлением увидел у него в руках чёрный узкий нож, и через мгновение от связывающей их верёвки остался только короткий конец. Сам Лаций был уже в воде. Атилла вскрикнул – в голову попал первый камень. На лице показалась кровь. Павел Домициан ещё чудом глотал воздух вместе с водой, но не тонул. И тут очередной камень настиг и его. Он попал Павлу в щёку. Голова слепого дёрнулась вбок и погрузилась под воду. Атилла тянул его изо всех сил, косясь в сторону брода, откуда летели камни. Но броски внезапно прекратились. Икадион растолкал в стороны тех, кто стоял на пути, и быстрыми ударами по ногам уложил десяток негодяев в воду. Камни больше не падали. Атилла из последних сил тянулся наверх, когда верёвка, связывающая его со слепым Павлом Домицианом, вдруг ослабла. Он резко вынырнул и стал хватать воздух ртом. Через несколько мгновений рядом вынырнул Лаций. Он держал за волосы Павла, который не проявлял никаких признаков жизни. Когда Икадион протянул им палку и вытащил из воды, оказалось, что слепой певец ещё не успел захлебнуться и мог дышать.
   Парфяне, увидев, что всё закончилось, стали кричать, чтобы пленные разошлись по местам и продолжали работать. Икадион плохо запомнил тех, кто бросал камни, зато Лацию бросилось в глаза злое лицо Лабиена, который стоял неподалёку от того места, где упали в воду Атилла и Павел. При этом те сами удивлялись и не могли объяснить, как это произошло. Поскользнулись, зацепились, не заметили… Но Лация удивило не это. Он ожидал, что Лабиен сразу расскажет им о верёвках, но тот почему-то промолчал.
   Вечером Икадион подошёл к Лацию.
   – Откуда у тебя нож? – спросил он. Лаций посмотрел на него долгим взглядом и отвернулся. Через какое-то время он ответил:
   – Лучше готовься к новым неожиданностям. Кажется, нас всех хотят убить.
   – Почему ты так думаешь?
   – Это всё Квинт Лабиен. Это он подстроил. Смотри, сегодня его уже здесь нет. Его привязали к другим.
   – Ну и что?
   – Он что-то затевает. Не хочет быть рядом с нами, когда это произойдёт. Я это чувствую, – Икадиону бросилось в глаза, что Лаций сильно изменился. В его голосе не осталось и тени грусти и страдания, теперь в нём звучали только злость и отчаянная решимость. – Ты думаешь, никто не заметил, что у нас с тобой порвалась верёвка? Почему об этом никто не спросил? Даже парфяне. Почему?
   – Все говорят, что ты порвал её. Считают, что ты очень сильный. Думаю, боги закрыли им глаза, – пожал плечами Икадион. Он потёр нывшую в последнее время шею и сел рядом.
   – Хорошо, если так. Но мы не приносили даров богам уже несколько месяцев.
   – Думаю, достаточно, что мы о них думаем.
   – Хорошо бы… – со вздохом прошептал Лаций.
   Через несколько дней его опасения подтвердились. Однажды вечером Павлу Домициану снова не дали еду. Лаций с Атиллой подошли к парфянам и жестами стали показывать на лепёшки и слепого певца. Но те отогнали их копьями. Один из них сказал на греческом:
   – Там еда. Иди туда. Всё там! – он показал копьём на большую группу пленных, которые грелись и сушились возле костров. Именно они теперь разносили еду, которую давали им парфяне. Лаций направился прямо к старшему этой группы. Он знал его, это был один из бывших слуг легата Октавия.
   – Не надо, не ходи, – попытался остановить его Атилла. Увидев его недоумённый взгляд, он только отрицательно покачал головой. Но Лаций всё равно пошёл. Атилла скривился и поплёлся следом.
   – Стробо, Павлу Домициану снова не дали еду, – резко произнёс он, остановившись напротив невысокого лысого пленника, который делал вид, что не замечает его. – Стробо! – повысил голос Лаций.
   – Не кричи, легат, – спокойно ответил тот. – Что ты так волнуешься? Этот мешок с костями скоро сам сдохнет. Из-за него нас уже несколько раз били палками… пока ты песенки свои слушал, – в его голосе прозвучала издёвка.
   – Стробо, ему не дали еды! – с угрозой в голосе повторил Лаций. Атилла Кроний положил руку на плечо Лацию и хотел что-то сказать, но Лаций резко сбросил её.
   – И не дадут. Петь надо меньше! – дерзко ответил лысый пленник и усмехнулся. За его спиной показалась фигура Лабиена, и Лаций понял, откуда дует ветер.
   – Ты с ним заодно? Он же предатель! – кивнул он в сторону Лабиена.
   – Что? Ты ещё здесь? – с наигранным недоумением спросил Стробо, как бы давая понять, кто здесь хозяин. Вокруг него сгрудились десятка два пленных. Но Лация это не испугало. Он рванулся вперёд, и Атилла еле успел за ним, потому что связывающая их в этот верёвка была не больше двух шагов. Назад они вернулись без еды, с большим количеством синяков и ссадин, но без серьёзных увечий, чего нельзя было сказать об их противниках. Пока парфяне разнимали их, все, кто был вокруг Стробо, узнали, почему нельзя было ссориться с Атиллой Кронием и в какие части тела бьёт Лаций. Не пострадал только Квинт Лабиен, который вовремя успел убежать с места драки. Но Лацию с Атиллой тоже досталось. Икадион, увидев состояние друзей, только вздохнул и тихо спросил:
   – Ты был без ножа?
   – Да, – кивнул Лаций и скривился от боли в боку и в ноге. – Под камнем спрятал.
   – Повезло, – пробормотал он и откинулся назад. Либертус в этот вечер был связан с Павлом Домицианом, поэтому он ничем не мог им помочь. Ни во время драки, ни после.

Стычка на горной дороге

   Ещё два дня прошли безо всяких событий, но оставшийся без зубов Стробо явно что-то затевал. Его часто видели вместе с Лабиеном и теми, кто бросал камни в Атиллу и Павла. Они о чём-то перешёптывались, зло поглядывая в сторону Лация.
   На третий день они вышли к узкой горной дороге, и пленных поставили с двух сторон повозок. Лошадей выпрягли и увели вперёд. Дорога была опасная, с короткими поворотами, и большие телеги не могли проехать там вместе с лошадьми. Поэтому их должны были тащить и толкать пленные. Сами парфяне ехали позади повозок, потому что с одной стороны была пропасть, а с другой – отвесные скалы. Лаций шёл за Атиллой и Икадионом с левой стороны. От пропасти их отделяли всего несколько шагов. Позади него плёлся Павел Домициан, который просто держался за край телеги, чтобы не упасть. Со стороны скалы шли четыре человека, среди которых Лаций увидел рыжую бороду лысого Стробо. Задний край повозки толкали ещё два человека. Но их он не знал. Один поворот сменял другой, люди привыкли к этой монотонности и вяло плелись, глядя себе под ноги. Прошло уже довольно много времени, все изрядно устали и смотрели только себе под ноги. Лаций первый заметил, что расстояние между телегой и пропастью начинает постепенно уменьшаться. Несколько шагов он шёл, нахмурив брови и раздумывая, почему их прижимает к краю, но когда тропинка сузилась до трёх-четырёх локтей, он вдруг понял и хрипло крикнул:
   – Стой! – руки вцепились в край повозки и потащили её назад. Атилла и Икадион, ещё не понимая, что происходит, замерли на месте, но край борта продолжал прижимать их к краю пропасти. Дорога уходила вправо, но повозка не поворачивала. Она накатывалась на них, постепенно съезжая с дороги. Те, кто шли впереди и со стороны скал, должны были тащить её вправо, к повороту, но почему-то не делали этого. Икадион первым сообразил, что делать – он дёрнул Атиллу вниз, они присели и пролезли между колёс под дно, оказавшись там в безопасности. Если бы повозка не была такой тяжёлой и двигалась быстрее, им бы этого не удалось. Но она катилась очень медленно. Когда Лаций отскочил назад, то сбил с ног слепого Павла, и связывавшая их верёвка зацепилась за деревянную ось заднего колеса. Павел ничего не понимал, ошалело мотая головой и не чувствуя, что верёвка тащит его ногу вверх. Лаций устоял, но теперь повозка медленно тащила их обоих к краю пропасти, Атилла с Икадионом лежали под ней и не видели этого, а двое пленных сзади ещё продолжали тупо толкать её вперёд. Правый борт приподнялся, как будто его со всей силы толкали с той стороны в пропасть. Лаций понял, что ещё несколько шагов и они полетят вниз. Передние колёса уже должны были вплотную приблизиться к краю.
   Он не успел позвать на помощь, потому что Павел Домициан дёрнулся и сбил его с ног. Перед лицом Лация медленно проплыло заднее толстое колесо. Почему-то особенно чётко запомнились мелкие камешки, которые вдавились в деревянную поверхность, и большая трещина изнутри. Слепой певец держался за дно телеги и медленно приближался вместе с ней к обрыву. Лаций, не задумываясь, выхватил из-за пояса кусок грубой ткани, в которую был замотан нож и разрезал намотавшуюся на ось верёвку. Они ещё лежали в куче поднятой пыли рядом с Атиллой и Икадионом, а нож уже был спрятан на место.
   Потом Атилла рассказывал, что со стороны всё выглядело так, как будто Лаций схватился за колесо и пытался удержать повозку от падения. Но это только казалось, потому что толком никто ничего не видел. Лаций, не глядя, толкнул слепого в спину и сам откатился в сторону, оказавшись в шаге от края пропасти. Передние колёса, вздрогнув, перевалили через край дороги, дно заскрежетало о камни, после чего раздался резкий скрип дерева и хруст досок. Задние колёса приподнялись вверх, и тяжело гружённая повозка, перевалив через край, полетела вниз. Через несколько мгновений снизу донёсся звук сильного удара.
   Когда пыль осела, Лаций уже стоял на ногах рядом с дико озиравшимся Павлом Домицианом. Тот был страшно напуган, но ничего не понимал. Икадион и Атилла отряхивались в двух шагах сбоку, исподлобья глядя на тех, кто стоял у каменной стены. Это были люди Стробо. Сам Стробо предусмотрительно отошёл назад, к камням. Было ясно, что он специально выжидал, пока все устанут и внимание ослабнет – так ему было легче осуществить свой план, свалив вину на невнимательность Лация и его друзей. Атилла рванулся к нему, но упал, споткнувшись о свою верёвку. Люди Стробо испугались. На их лицах застыло смешанное выражение страха и отчаянной злобы. Казалось, они готовы были броситься вперёд, чтобы сбросить их в пропасть. Подскакавшие из-за поворота парфяне не дали им этого сделать, начав колотить по головам и спинам всех, кто попадался на пути. Слепому Павлу рассекли бровь, Атилле сломали мизинец, когда он пытался прикрыть голову руками и только Лаций с Икадионом отделались синяками. Лица людей Стробо тоже пестрели синяками и кровавыми ссадинами. Похоже, они не предупредили парфян, что собираются расправиться со своими товарищами.
   Вечером Атилла хотел пойти разобраться с рыжим подлецом, но их связали по десять человек, поэтому месть пришлось отложить. В этот вечер им даже есть пришлось в связанном состоянии. Утром парфяне отобрали двести человек и отправили их обратно, доставать груз упавшей телеги. Там были почти все люди Стробо. Не было только Лабиена, который плёлся, привязанный к лошади одного из всадников. Остальные продолжили свой путь по горной дороге. Лаций и его товарищи были вместе. К вечеру они вышли на пологую местность, откуда до города было всего несколько дней пути.
   На следующий день с охоты вернулась другая часть парфян. Добычи было много, и пленные сбились в кучки, ожидая, что им тоже что-то перепадёт. К полуночи парфяне действительно выбросили остатки еды с костями, и всё сразу же было съедено. Ближе к рассвету вернулись двести пленных, которые доставали разбитую телегу. Они были злые, голодные и уставшие. Есть уже было нечего. Поэтому между ними и теми, кто лежал ближе к кострам, возникла ссора. Парфяне не стали вмешиваться и лишь выпустили на шум несколько десятков стрел. Стоны и проклятия раненых порадовали их, после чего воцарилось молчание. Часовые после сытной еды тоже крепко спали, и никто не видел, как от небольшой группы пленных незаметно отделилась одинокая тень. Постоянно оглядываясь, она направилась в сторону парфянских костров. В руке у неизвестного была зажата длинная стрела, которую он совсем недавно вытащил из руки раненого товарища.

опасное обвинение

   Утро началось с криков. Они доносились со стороны парфянского лагеря, но быстро дошли до пленных. Их всех будили ударами палок. Холодные камни, на которых они стояли, были мокрыми и скользкими. Многие падали, на руках и ногах оставались тёмно-зелёные следы мха и грязи вперемежку с кровью.
   Лаций сидел на ветках кустарника, которые ещё вечером наломал на склоне. Но, несмотря на это, утренняя прохлада, казалось, проникла даже внутрь костей и желудка. Его тоже трясло. Мешок, которым они с Павлом Домицианом обычно укрывались ночью, уже не спасал. Дрожь охватило всё тело и никак не прекращалась. Надо было встать и походить. Лаций это знал, но ему мешала верёвка. Он стал приседать, прижимая руки к груди и животу, но всё равно было очень холодно. Присев в очередной раз, он услышал, как что-то упало и звякнуло прямо у самых ног. Это был чёрный нож. Он хотел нагнуться и спрятать его обратно под обрывки туники, но заметил, как к ним приближаются парфяне с сотником Адилем. Рядом с ним был Лабиен. Что-то было не так. Лаций быстро присел, чтобы отбросить нож в сторону, но там его уже не было. Павел Домициан тихо пробормотал:
   – Я спрячу. Не волнуйся.
   Но волноваться уже было некогда. Стражники сразу набросились на Лация и стали бить палками по спине и плечам. Затем его подтащили к Адилю, и тот, сморщив лицо, спросил Лабиена:
   – Ты говоришь, это он?
   – Да, – кивнул Лабиен. – Я видел сам.
   – Обыщите его! – приказал сотник. Через несколько мгновений Лаций уже был голым. Он дрожал от холода и пытался растереть затёкшие руки. Кочевники осмотрели его и повернулись к Адилю. Тот скривил лицо и сказал Лабиену:
   – Раз ты видел у него нож, то где он?
   – Он у него был на поясе. Я сам видел! – Лабиен дрожал от страха и злости.
   – Тогда найди его, – хмыкнул сотник. Лабиен кинулся к лохмотьям и стал их разбрасывать в разные стороны.
   – Вот, видишь, вот та тряпка, в которую он его заматывал! Я сам видел. Зачем ему тряпка? Вот, видишь, она порезана. Это нож, нож был, – Лабиен пытался убедить сотника в том, что это правда. Если бы на его месте был другой кочевник, он бы не обратил на эти слова никакого внимания, но Адиль помнил лицо Лация, его слова во время перехода в Ктесифон, когда нашли лепёшку в платке, его бой в Ктесифоне перед Суреной и платок Лейлы, из-за которого её лишили жизни, странное спасение слепого в горной реке и порванную о колесо верёвку на перевале. Всё это укрепило его подозрения против Лация, и он приказал привести его к палаткам.
   Услышав это, Атилла с проклятиями бросился на Лабиена и сбил его с ног. Когда парфяне опомнились и оттащили силача в сторону, на лице предателя красовался огромный синяк и нос свернулся в сторону, как гнилая оливка, на которую наступило копыто коня. Атилле тоже досталось, но уже от стражников. Он тихо стонал под камнем, прикладываясь к нему щекой, а Икадион стоял рядом, привязанный к нему верёвкой, и смотрел вслед Лацию. Парфяне подвели того к ближайшему костру и стали что-то обсуждать. Костёр уже давно прогорел, но возле него лежал какой-то человек. Он был в парфянской одежде.
   – Этого воина убили ночью, – сказал Адиль. – Я не знаю, кто его убил. Но ты в этом виноват. Я это знаю. Я чувствую. Ты сделал это потому, что не боишься смерти. Ты – раб Пакора. Но рабы не имеют права убивать своих хозяев. Поэтому я убью тебя. На глазах у всех, – он махнул стражникам и крикнул: – Эй, соберите их здесь! Быстрее!
   Пленных стали сгонять ударами копий. Сотник, прищурившись, смотрел на толпу худых и оборванных римлян.
   Лаций стоял голый, со связанными руками, устало опустив голову на грудь. Ему не верилось, что Парки решили оборвать нить его судьбы в таком унылом и далёком от Рима месте. Но в душе ему было безразлично. Разум говорил, что надо прийти в себя, собраться с мыслями и что-то придумать, но он не мог заставить себя думать.
   – Эй, ты! Лучше будет, если ты убьёшь его сам, – неожиданно произнёс сотник, обращаясь к Лабиену. Ты уверен, что он убил нашего воина? Значит, ты можешь его наказать. Дайте ему меч! – приказал он одному из стражников.
   Лабиен взял меч в дрожащие руки и передёрнулся. Но не от холода, а от ощущения, что сейчас сбудется его заветная мечта – наказать Лация. Он криво усмехнулся и покрутил меч в руках, стараясь поудобнее взяться за короткую рукоятку.
   – Ты, кажется, был авгуром? – спросил он Лация. – Помолись богам и стань на колени. Так будет быстрее.
   – Я не был авгуром, – хрипло ответил Лаций. Сердце ровно и гулко билось в груди, а в голове крутилась мысль о том, как сбить Лабиена с ног, когда тот приблизится на близкое расстояние. Теперь ему было уже не всё равно, как умереть, и он очень хотел убить ненавистного ему предателя.

Мудрость Павла Домициана

   – Лаций Корнелий Сципион невиновен! – раздался вдруг из толпы громогласный голос. Это был слепой Павел Домициан. Все повернули голову в его сторону. – Я знаю, что он не убивал! – добавил он, стараясь выйти из толпы и всё время спотыкаясь о верёвку, к которой был привязан другой пленный. Лабиен, увидев его, нервно дёрнул головой и оскалился. Он даже поднял меч, показывая сотнику, что готов убить Лация. Но тот поднял руку и повернулся к слепому.
   – Уйди, Цэкус! – громко произнёс Лабиен. – Иначе я убью и тебя.
   Сотник сделал знак, и стражники подвели к нему Павла. Адиль явно испытывал наслаждение от этой сцены.
   – Что ты говоришь, несчастный? – обратился он к слепому.
   – Лаций не убивал. Скажи, где лежит тело? – неожиданно спросил Павел.
   – Вот, рядом с тобой, – искренне удивился Адиль. Слепого певца подвели к телу убитого, и он стал на колени. Парфяне с интересом наблюдали за ним. Он коснулся плеч, шеи, потом головы и затылка, некоторое время не шевелился, потом положил руки на грудь убитого и, найдя рану, коснулся её пальцами. – Что ты там ищешь? – не выдержав, спросил сотник.
   – Я уже нашёл, – ответил Павел. – Ночью я слышал звуки. Кто-то шёл здесь, – он провёл окровавленной рукой в воздухе. – А потом я слышал два удара. Очень глухие. И ещё несколько слабых. Я слепой, поэтому мои уши – это мои глаза. Посмотри, этого человека убили камнем по голове, – Павел опустил руку на тело убитого и, найдя подбородок, повернул голову затылком вверх. Сотник подошёл и увидел кровь на затылке. Пальцы слепого надавили на череп и кости вошли внутрь. Его слова были похожи на правду. Но это было не всё. – Посмотри теперь на шею, – продолжил Павел. – На ней много порезов, – он снова повернул голову, теперь лицом вверх, и провёл пальцами по острым ранам. – Я чувствую, что они все слабые, как царапины. Крови много, но он умер не от этих ран. Кто-то царапал ему шею. Но не мог порезать. Это был не нож. Теперь посмотри на рану в груди. Она глубокая, но это тоже не нож. Потому что внутри наконечник стрелы, – слепой нажал пальцами на рану, показалась кровь, но палец дальше не прошёл. Адиль сделал знак, и один из стражников, достав нож, вытащил из раны обломок стрелы. Сотник взял его в руки и посмотрел на Лабиена. Тот побледнел от страха, но старался смотреть прямо и не дрожать. Да, Павел Домициан был прав, и его слова произвели бы впечатление на любого римлянина, но перед ним был кочевник, который не знал никаких законов, кроме закона силы. И ему надо было показать её перед своими соплеменниками.
   – Ты хорошо сказал, – он бросил на землю наконечник стрелы и встал. – Но кто же тогда убил моего друга? Ты можешь мне сказать, слепой?
   – Точно не могу. Но ищи его среди тех, кто ищет смерти Лация, – ответил Павел.
   – Я не буду ничего искать, – резко ответил Адиль. – Эй, ты, слепой, и ты, странный римлянин, станьте туда тоже, – махнул он рукой Лабиену. – Я накажу каждого десятого. И пусть плачут ваши матери, жалея, что родили на свет своих детей! – зло добавил он и приказал вывести из толпы каждого десятого пленного.
   Римляне стали роптать и испуганно жаться друг к другу. Лабиен с отупевшим взглядом стоял перед строем, ожидая, когда дойдёт очередь до него. Богини судьбы странно сплели нить его жизни в этот день, и когда один из стражников толкнул его в спину, он понял, что стал одним из десяти обречённых.
   – За что нас убьют? – кричали пленные. – Лаций, тебя обменяют на золото Красса! А нас убьют здесь. За что?
   – Лаций, тебя опять не выбрали! Убей себя сам! – кричал один и тот же голос.
   – Его кормила парфянская женщина, а нас морили голодом! Пусть сам умирает! – вторил другой.
   Казалось, что все его ненавидели. Лаций обернулся и увидел, что крики доносились, в основном, со стороны небольшой кучки, где стоял Стробо. Ему стало всё ясно. Накатившая волна ненависти разбудила рассудок, и когда отобранных для казни пленных поставили на колени, он громко выкрикнул:
   – Стой! Тебя, кажется, зовут Адиль? Не убивай их.
   – Ты хочешь умереть сам? – с усмешкой спросил сотник, удивившись, что этот пленный знает его имя.
   – Я могу найти убийцу, – Лаций сделал шаг вперёд, и его обнажённая фигура со связанными руками вызвала у парфян смех.

Котлы, сажа и страшное заклинание

   Когда шум стих, сотник сказал:
   – Все так говорят. И ты, и этот странный римлянин, и слепой. Но, я думаю, что вы все просто боитесь умереть. Иначе вы бы не сдались в плен, – он снова громко рассмеялся, и парфянские воины тоже стали посмеиваться.
   – Я знаю заклинание богов, которое поможет найти убийцу, – решительно произнёс Лаций. – Это старое заклинание нашего бога Квирина, – при упоминании этого имени по рядам пленных пробежала волна ропота. Сотник это заметил. Ему стало интересно.
   – А если твой страшный бог не поможет тебе найти убийцу, что тогда? – прищурился он. – Ведь он не помог вам победить нас?
   – Тогда ты убьёшь меня так, как тебе захочется, – сурово ответил Лаций, смотря ему прямо в глаза.
   – И меня тоже! – раздался рядом громкий голос Павла Домициана.
   – И меня! И меня! – одновременно произнесли Икадион и Атилла Кроний. Лаций вздрогнул, услышав их голоса, но не обернулся, продолжая исподлобья смотреть на парфянского сотника. Такая уверенность пленников произвела на того сильное впечатление. Он удивлённо задержал взгляд на голом римлянине, после чего махнул рукой и присел на камень. Лация сразу же подвели ближе. Он опустился на землю рядом с Адилем и тихим голосом рассказал свой план: надо было собрать все котлы, в которых варили еду и перевернуть их вверх дном, чтобы на них можно было положить ладони. Тогда чёрный бог сможет увидеть отражение подлой души в чёрной копоти на дне котла.
   Лаций хорошо помнил, как в детстве один из рабов в их доме украл из корзины еду. Управляющий собрал всех рабов в подвале у печи и потушил факел. Потом приказал каждому подходить к дымоходу и прикладывать ладони к трубе. Он сказал, что бог зла оставит на ладонях вора знак. При этом он зверски выл и пугал каждого входящего, а сам стоял у входа и ждал. Когда все рабы прошли через подвал, он неожиданно приказал им поднять руки вверх. У одного раба ладони оказались чистыми – тот побоялся, что бог действительно оставит знак и не коснулся трубы. Так управляющий разоблачил вора. А на вопрос отчима Лация, зачем он так ужасно кричал, выл и пугал рабов, тот со смехом ответил, что надо было заставить их поверить в сурового духа справедливости. Лаций стоял тогда рядом с отчимом и всё запомнил.
   Теперь он собирался сделать то же самое с пленными.
   – Ты смеёшься, римлянин? Откуда у меня столько котлов? – возмутился сотник, но ему хотелось развлечься, к тому же мысль этого пленного показалась ему интересной.
   – Нам не нужны все люди, – настаивал Лаций. – Ночью здесь было не больше двухсот человек. Остальные спали ниже, возле той скалы. Пусть останутся только те, кто был здесь.
   – Хорошо. Но помни, что если ты меня обманул, ты умрёшь первым. А потом – они, – он кивнул головой в сторону его товарищей. – Я сварю их в тех же котлах, которые ты просишь.
   – Хорошо, – Лаций встал и протянул руки. Ему развязали верёвки, после чего пленных разделили на две части. Среди оставшихся началось волнение.
   – Что ты хочешь сделать, Лаций? – выкрикнул кто-то из глубины. Римляне видели, что в десяти шагах перед ними поставили котлы для еды. Все вверх дном. Чёрная сажа притягивала взгляд. Рядом воткнули копья. Потом сверху на них накинули куски сшитых шкур, которые использовали для шатров. Получились маленькие палатки, в которых лежали перевёрнутые вверх дном котлы.
   – Лаций, ты хочешь нас убить? – раздался чей-то взволнованный голос.
   – Что это?!
   – Зачем ты это делаешь?
   – Слушайте! – наконец обратился он к ним. – Я буду читать молитву Квирина. А Павел Домициан будет громко её повторять, чтобы дух Квирина услышал меня и спустился на землю. Он не причинит вреда чистым душам. Он вселится только в злую душу, которая совершила убийство, и оставит на ладонях знак. Подходите к накидкам, залазьте внутрь, там положите ладони на котёл и громко скажите: «Квирин, я чист!». Всё, после этого выходите с другой стороны и ждите, пока пройдут все остальные. Всем понятно?
   Римляне молчали, с ужасом смотря на Лация. Они были суеверными, и благодаря этому его расчёт мог оказаться верным.
   – Ты иди первый! – громко выкрикнул Стробо, и на этот раз Лаций сразу различил его голос.
   – Хорошо, я покажу, как надо делать – кивнул он и попросил Павла Домициана подойти к первой палатке. Слепой внимательно выслушал его и нахмурился. Потом набрал в грудь воздух и запел низким голосом заунывный гимн на древнем языке. Многие из пленных в испуге стали молиться богам и даже опустились на землю. Сотник Адиль радостно улыбался, глядя на пленных. Ему было весело. Лаций сложил ладони на груди и, став на колени, залез под шкуру. Произнеся слова «Квирин, я чист», он вылез с другой стороны и отошёл в сторону и стал тоже читать гимн. Голос Павла Домициана был настолько торжественным и сильным, что несколько десятков человек упали на колени и закрыли глаза. За ними стали опускаться остальные, как будто всевидящее око страшного бога прижало их к земле. Один за одним римляне потянулись к странным навесам над котлами. Всего их было не более трёхсот человек. Лаций внимательно следил за тем, как они выходили оттуда и в страхе отходили в сторону. Ему бросилось в глаза, что Стробо волновался больше других, стараясь спрятаться за спинами товарищей, чтобы не идти в числе первых. Он, согнувшись, перебегал от одной кучки к другой, крутил головой по сторонам и явно нервничал. Однако, в конце концов, ему пришлось сделать то же самое, что и остальным. Когда больше никого не осталось, Павел Домициан перестал петь. К Лацию подошёл сотник Адиль. Он что-то сказал своим воинам, и те быстро разбежались в стороны, став перед пленными.
   – Ну, говори, – кивнул ему сотник.
   – Слушайте меня! – громко произнёс тот. – Пусть боги накажут только убийцу! Когда я скажу «Квирин, я чист», вы все должны поднять ладони к небу и повторить эти слова. Готовы? – Лаций подождал и крикнул: – Квирин, я чист!
   Сотни испачканных в сажи чёрных ладоней вскинулись вверх, и нестройный хор голосов прокричал имя древнего бога. Парфяне внимательно следили за ними, но Лаций смотрел только в одну сторону – туда, где стоял сутулый Стробо. Когда он увидел его ладони, то презрительно усмехнулся и кивнул парфянскому сотнику:
   – Ну, что? Я же тебе говорил! Вот он, смотри! Белые ладони. Видишь?
   Адиль сразу увидел человека, у которого были белые ладони. Когда парфяне схватили его и подтащили ближе, тот бился в припадке. Изо рта у него шла пена, глаза закатились и вместо них были видны одни белки. Рыжая борода дрожала, и на горле отчаянно дёргался острый кадык. Скрюченные пальцы одеревенели и судорожно стучали о землю, всё тело изгибалось, как будто внутри него сидел страшный зверь. На парфян это произвело такое же сильное впечатление, как и на римлян. И те, и другие подумали, что в тело Стробо действительно вселился Квирин. Они сразу оттащили его в кусты и там закололи. Всех пленных снова связали и построили в десятки за повозками. Проходя мимо Лация, они благодарили его, а бывшие товарищи Стробо держались подальше.
   Слух о могущественной силе Лация и спасении каждого десятого от смерти быстро распространился среди остальных пленных. В этот день все говорили только об этом. Павел Домициан тайно вернул ему нож и несколько длинных обрывков ткани, чтобы закрепить его на поясе под рваной накидкой. К сожалению, слепого певца привязали ко второй повозке, и теперь Лацию не с кем было поговорить. Его самого привязали вместе с Лабиеном к первой повозке, и он уныло поплёлся рядом со своим врагом, благодаря в душе всесильных Парок за то, что они не перерезали нить его судьбы в этот день. Сотник Адиль тоже был рад такому исходу, потому что оба римлянина были рабами Пакора, и убивать их было опасно, хотя совсем недавно он сам готов был отрубить им головы. Отдав последние распоряжения, сотник поехал вперёд, чтобы встретить сына сатрапа у въезда в город, где они должны были разделить пленных на части.

Трогательные стихи Парсея Харакского

   Через два дня длинная вереница пленных и сопровождавших их парфян вышла к стенам города Экбатана. Через этот город проходил главный торговый путь из Азии в Китай, поэтому здесь жило много людей и купцов. За три века до этого его разрушил Александр Македонский, поэтому теперь у города не было прежних стен и рва. Издалека были видны только какие-то ровные цветные полосы, за которыми сияла крыша дворца, но точно разглядеть ничего было нельзя.
   Эта стоянка стала последней, на которой Лаций видел Квинта Лабиена. Целую ночь римляне мёрзли на холодной земле. Приближалась осень. Она несла с собой холодные ветра и дожди. В горах дожди начинались и прекращались мгновенно. Но промокшее тело остывало ещё быстрее. Парфяне не очень заботились о пленных и лишь покормили их этим утром немного больше, чем обычно. Днём всё стало ясно. Со стороны города вместе со свитой и сотником Адилем прискакал принц Пакор. Он радостно улыбался и был в хорошем настроении. К нему сразу привели Лабиена, и тот долго что-то рассказывал. После этого пленных подняли, и они ждали, пока принц объезжал их вместе с предателем, который указывал то на одного, то на другого человека, и их сразу же уводили на другую сторону дороги. Таких набралось не более ста человек. Вскоре всех развязали и увели вперёд.
   Лация привели к Пакору уже ближе к вечеру, когда парфяне, расположившись у нескольких больших костров, устроили в честь принца пир. Лабиена и освобождённых римлян нигде не было видно. Кто-то сказал, что их сразу отправили в лагерь Пакора и они будут воевать против Гая Кассия в Сирии.
   – Твой друг сказал, что ты очень сильный и опасный воин, – довольно сказал Пакор, отдавая пустую чашу слуге и вытирая усы рукавом. – Я это видел в Ктесифоне. Ты опытный воин. Мне нужны такие воины, как ты. Мы будем сражаться с римлянами, и ты сможешь им доказать, что тебя недооценивали.
   – Кто это сказал? Лабиен?
   – Да, – бесхитростно ответил Пакор и пригубил вторую чашу.
   – Лабиен мне не друг. И я не Лабиен, – глядя исподлобья, ответил Лаций.
   – Тебя зовут Фиделий, то есть верный, – как будто не слыша его, продолжил царевич, – я это знаю. Но за тебя так и не предложили выкуп. Ни одного сестерция. Ты никому не нужен в Риме. Значит, тебя там не ценят, – усмехнулся принц, и эти слова сильно задели самолюбие Лация.
   – Я пленный, но не предатель.
   – Я так и знал. Но не спеши отвечать. Посиди рядом с нами, подумай о своей жизни. Тебе повезло – ты жив. Никто не будет больше думать о тебе. У тебя есть время до рассвета, – Пакор что-то сказал своим слугам. Те положили шкуру и поставили чашку с водой в самом конце, у дальнего костра, где сидели только слуги придворных. – Утром тебе надо сделать выбор – либо на коне, либо тебя продадут в рабы, – после этого Лацию бросили несколько кусков мяса и лепёшки. На этом благосклонность принца закончилась, и он перенёс своё внимание на танцы и песни воинов. Рядом с Лацием всё время сидели два стражника, и он чувствовал у себя на спине их внимательные взгляды. Лежавший на шкуре кусок мяса ещё дымился и очень вкусно пах. В голове у Лация мелькнула мысль, что если ему и суждено умереть утром, то лучше сделать это сытым. Поэтому он протянул руку, схватил горячий, сочный кусок и с наслаждением впился в него зубами.
   Тем временем песни и танцы закончились и вперёд вышел невысокий человек в длинной тёплой накидке до самых пяток. У него были даже сапоги, что говорило о его состоятельности. Лаций не понимал ни слова, однако, судя по певучей, плавной речи, это был поэт.
   – Великий принц, это самый лучший поэт Парфии. Мы везём его из Ктесифона. Он выступал там перед всеми старейшинами, – подобострастно произнёс сотник Адиль. – Его слушали Силлак и Арафат. Им всем очень понравилось, – добавил он осторожно, думая, стоит ли упоминать имя Сурены, но решил пока этого не делать. Как показали дальнейшие события, это спасло ему жизнь.
   – Как тебя зовут, певец пустыни? – с властным снисхождением в голосе спросил Пакор.
   – Парсей Харакский, – склонился в поклоне поэт.
   – Ты хорошо одет, Парсей. Такая толстая накидка… дорогая обувь. Видно, твои стихи приносят тебе больше денег, чем нам мечи и стрелы, – заметил принц.
   – Их подарил мне великий Сурена за стихи о победе над римлянами, – поэт приложил руку к груди и улыбнулся. К своему несчастью, он не заметил, как скривилось лицо Пакора.
   – Ладно, прочитай нам свои стихи! – махнул принц и икнул.
   – Что ты хочешь услышать, великий сын моего господина? Нежные и ласковые слова о любви, долгие и тяжёлые о страданиях людей или громкие и мудрые о военных победах?
   – О победах – это хорошо. Расскажи! – кивнул Пакор.
   Поэт ещё раз поклонился, достал свой музыкальный инструмент с одной струной на длинной палке и опустился на землю. Прозвучали несколько нестройных одиноких звуков, и после этого над землёй полилась странная, незнакомая Лацию мелодия. Это были стихи о победе парфян над римлянами, и это сразу понравилось всем придворным. Но когда дело дошло до прославления мудрости Сурены, Пакор нахмурился и недовольно вздохнул. К несчастью, поэт снова не заметил этого знака и продолжал своё повествование:

     Он велел всех верблюдов в пустыне найти
     Чтобы стрелы на них для врага привезти,
     Они солнце закрыли, как тучи в горах,
     И в сердцах жадных римлян посеяли страх.
     А великий Сурена сидел на коне…

   Пакор заёрзал на месте, и поэта перебили.
   – Давай лучше о любви. Мне здесь не хватает женщин, – нервно произнёс принц и откинулся назад на шкуры. Слуги сразу же пододвинули подушки и отошли назад, в темноту.
   – Я расскажу тебе о самой прекрасной любви на свете, которая только может быть – о любви юной девушки и молодого охотника, которые хотели жить вместе, – ответил поэт. Через несколько мгновений зазвучала неприхотливая мелодия, и к ней присоединился голос Парсея Харакского, который нараспев стал читать стихи о любви. Юная девушка, живущая с родителями возле гор, влюбилась в молодого охотника, а он – в неё. Но родители не захотели отдавать девушку за него замуж. Когда охотники уехали в горы, девушка стала страдать и решила убежать к любимому в горы.
   Принц Пакор и окружавшие его придворные одобрительно кивали головами, вздыхали и цокали языками, как лошади, выражая своё восхищение, продолжая при этом есть и пить. В какой-то момент Пакор даже замер, слушая плавные напевы, и стал раскачиваться из стороны в сторону, повторяя некоторые строки и искренне наслаждаясь ими. Лаций ничего не понимал, но по певучести речи чувствовал, что этот стих должен был быть красивым.

     Когда спряталось солнце в оазисе сна
     И на небе проснулась большая луна,
     Она вышла, как серна, из дома отца
     И направилась в горы, не пряча лица.

     Ей хотелось любимого быстро найти
     Но она заблудилась и сбилась с пути,
     И на помощь звала, утопая в слезах,
     Но в ответ только эхо звучало в горах.

     Когда старый и горем убитый отец
     До стоянки к утру доскакал, наконец,
     То её не нашёл там и прямо в горах
     У охотников умер старик на руках.

     А она всё сидела спиной у скалы
     И смотрела туда, где парили орлы,
     Где душа её звала любимого вновь
     Разделить с ней и смерть, и земную любовь.

   Музыка затихла, и на глазах у многих слушателей появились слёзы. Лаций удивлённо смотрел на них. Усталость и тяготы последних месяцев сделали его безразличным и грубым, поэтому сытый желудок не хотел реагировать на эмоциональные выкрики парфян. Он считал их варварами, и такое проявление чувств было для него удивительным. Но тут произошло событие, которое заставило удивиться даже его. И не только удивиться…
   Принц Пакор встал и, подозвав двух стражников, подошёл к поэту.
   – Как могут такие красивые слова рождаться в человеческом теле? – дрожащим от слёз голосом произнёс он. Было видно, что переживания ещё не отпустили его. – Ты разорвал моё сердце на части. Как прекрасно ты пел! – он замолчал, потом прижался головой ко лбу поэта и несколько мгновений неподвижно стоял. – Как ты пел! Как ты пел… – Пакор повернулся к воинам и скорбно приказал: – Отрубите ему голову!
   Те на мгновение замешкались, но потом пришли в себя и схватили несчастного за плечи. Поэт ещё не понял, что произошло и, стоя на коленях, с удивлением смотрел на принца. Придворные испуганно замерли. Ночную тишину разрезал свист меча, и тело Парсея Харакского упало на землю. Стражникам потребовалось нанести ещё несколько ударов, чтобы отделить его голову от тела. Пакор взял её за волосы и поцеловал в губы.
   – Разделить с нею смерть и земную любовь! Как сказал, как сказал… – пробормотал он дрожащим голосом и задумчиво посмотрел в остекленевшие глаза. Потом бросил голову в костёр и вернулся на место. – Налей мне вина! – приказал он слуге и задумчиво уставился в ночное небо. Придворные молчали. Со стороны костра потянуло палёными волосами и горелой кожей. Костёр шипел, но дров было много, и вскоре шипение прекратилось. В это время стражники, оттащив труп в сторону, стали снимать с него сапоги и одежду, которую совсем недавно подарил поэту Сурена. Утром, когда встало солнце, Лаций проснулся всё на той же шкуре, но вокруг уже никого не было. Костры давно потухли, парфяне собирали шатры и лошадей, сгоняли пленных и готовились к последнему переходу в город. Принц Пакор либо забыл про него, либо понял, что с ним нет смысла возиться, но как только Лаций встал, его сразу же отвели к остальным пленным.
   Слепой Павел услышал от кого-то, что привели Лация и громко крикнул:
   – Приветствую тебя, легат Лаций! Я думал, тебя вчера убили. Вместе с певцом!
   – Не убили. Оставили на следующий раз, – недовольно буркнул он, вспомнив смерть поэта. Ноги снова связали толстой верёвкой, и он не успел привязать оторвавшуюся лямку на разодранной сандалии. Теперь она грозила задраться вверх и растереть кожу задолго до следующей остановки. Впереди раздались крики кочевников, и длинная вереница пленных потянулась в сторону города.

Мысли о побеге

   Всю неделю их заставляли работать в самых разных частях города. Он был окружён семью невысокими стенами разного цвета. В самом начале первой, белой стены располагался большой базар. Когда дорога дошла до первых лачуг на окраине, в воздухе появился запах большого поселения. Лаций знал, что эти первые мгновения всегда оставляют самые правильные впечатления о новом месте. По запаху он всегда мог определить, чем занимаются местные жители. В отличие от Ктесифона, где воздух был более горький и тяжёлый из-за большого количества верблюдов, продуктов их жизни и жары, в Экбатане запах был более кислый и резкий – он попадал в ноздри и вызывал резкое желание чихнуть или фыркнуть. Многие поначалу отплёвывались, потому что слюна от него тоже становится едко-кислой. Как оказалось, такое зловоние было вызвано сильной скученностью лошадей, ослов и мулов, которые жили вместе с людьми на ограниченном пространстве земли, зажатой между скал, и никто не убирал за ними навоз. Приближавшаяся осень не баловала жаркой погодой, и это было единственным приятным впечатлением от нового города.
   Вдоль базара в беспорядке располагались большие дома из камня и мрамора. Между ними ютились слепленные из глины тысячи маленьких лачуг, тесно прилегавших друг к другу глиняными стенами. Водостоков здесь не было, только у базара Лаций увидел выдолбленную в каменистой почве широкую канаву. Она уходила к краю города, скорей всего, в пропасть. Воду сюда доставляли на мулах и лошадях. Каждый день в царский дворец привозили большие бочки с водой. Кто-то из пленных слышал от местных жителей, что давным-давно на склонах горы были выдолблены водостоки, которые снабжали дворец и крепость водой. Но снега таяли в горах по-разному, и вода поступала вниз не так, как раньше. Сейчас её привозили из небольших горных озёр. По приказу царя каждый день жители города должны были сдавать часть еды для кормления пленных. Телеги по улицам таскали сами пленные. Их обычно сопровождали несколько стражников и надсмотрщик со списком. Он стучал в каждую дверь и отмечал, кто сколько сдал. В один из таких дней Лаций оказался в одной упряжке с Икадионом. Они молча тащили свою повозку всю дорогу, останавливаясь и трогаясь под звук палки, которой невысокий тучный парфянин стучал по повозке. Трое их товарищей толкали её сзади. Пройдя по последней улице, они, наконец, вывернули к верхней части города, где через небольшую возвышенность проходила одна единственная дорога к стенам дворца. На прямоугольной плите стоял большой каменный лев, сделанный ещё первыми строителями города. Считалось, что он посылает удачу женщинам, ищущим удачного замужества, поэтому сюда часто приходили не только жители города, но и те, кто путешествовал с караванами купцов, или беженцы, которых на этом торговом пути всегда было большое количество.
   Когда их повозка проходила мимо столпившихся возле льва женщин, Лаций заметил несколько спешившихся всадников в дорогих одеждах. Они лениво сидели рядом со львом и о чём-то болтали. Их кони сильно отличались от коней тех парфян, которых он видел в битве под Каррами. Эти были породистей и красивей. Лаций даже засмотрелся на их стройные мускулистые ноги и высокие шеи с длинными гривами. Такие лошади должны были быть выносливыми и быстрыми. И на них можно было далеко ускакать… даже до Сирии. Он внезапно поймал себя на мысли, что впервые задумался о побеге, и это его удивило. Икадион в это время тоже внимательно наблюдал за лошадьми.
   – Нравятся? – спросил Лаций.
   – Да-а… – задумчиво протянул тот, не отрывая взгляда от гарцующих парфян.
   – Сколько такая лошадь проскачет за день?
   – Ты думаешь о том же, что и я? – Икадион медленно перевёл взгляд на него и прищурился.
   – Если взять двух лошадей и менять два раза в день, то сколько они смогут пройти за день? – не обращая внимания на его вопрос, снова спросил Лаций.
   – Значит, о том же… – пробормотал либертус и вздохнул. – Наверное, шестьдесят… или семьдесят миль. Но это по ровной дороге. В горах – меньше.
   – Понятно, – кивнул Лаций и перевёл взгляд на всадников. Те въезжали в ворота первой стены и там спешивались. Скорей всего, коней они оставляли там.
   – Надо узнать, где ещё есть кони, – прищурившись, пробормотал Икадион.
   – Поговорим завтра. Может, Атилла что-то знает. Надо поспрашивать других, – согласился Лаций. Посмотрев ещё раз на лошадей, он понял, что теперь уже не сможет избавиться от мысли о побеге и даже стал прикидывать, как украсть двух или даже трёх лошадей для смены в пути, но звонкий удар палки заставил его очнуться и снова взяться за верёвку. Лаций опустил взгляд на холодную пыльную землю, но видел перед собой только мелькающие копыта породистых жеребцов.
   Тем временем женщины подходили ко льву, клали на него ладонь, шептали свои просьбы и отходили в сторону, чтобы освободить место другим. Точно так же коснулась гривы и юная красавица, которая пришла сюда вместе с двумя служанками и десятком рабынь. Её сопровождали как раз те всадники, которых Лаций заметил ещё на склоне. Проведя ладонью по каменной гриве льва, девушка вдруг увидела пленных римлян и сердце её вздрогнуло. Не в силах отвести от них взгляд, она смотрела в ту сторону, пока кто-то не подтолкнул её сзади. Это была её старая тётушка-служанка.
   – Ну, что ты застыла, как вода в реке? – донёсся из-за спины скрипучий голос. – Куда смотришь, а? – раздражённо спросила она.
   – Что? – вздрогнула Заира, поняв, что та заметила её растерянность.
   – Ты куда смотришь, я спрашиваю? – прошипела старуха почти в самое ухо, оглядываясь по сторонам. Заметив римлян, она прищурила подслеповатые глаза и со злорадством произнесла сквозь зубы: – А-а, вон, ты куда смотришь. Не насмотрелась ещё? Ну, ладно, скоро всё это кончится.
   – Что кончится? – наивно спросила она, стараясь украдкой ещё раз посмотреть в ту сторону, где, как ей показалось, она заметила знакомую фигуру.
   – Говорю, через несколько дней их всех продадут на базаре, и всё. Лучше бы подумала о том, чтобы лев тебе помог. Проси, чтобы послал сына от первой ночи с сатрапом! – кивнула она в сторону каменного изваяния.
   – Да, я знаю, – тихо прошептала Заира, придерживая накидку на голове так, чтобы можно было из-под руки незаметно смотреть в сторону пленных. Наконец, ей удалось увидеть того самого римлянина. Он шёл, опустив голову и не замечая её. Сердце забилось в груди от внезапно нахлынувших чувств, Заира чуть не задохнулась от переполнивших её волнения и счастья, но тётушка сказала, что всем пора уходить, и служанки медленно потянулись к спуску. Заире пришлось последовать за ними, постоянно слыша за спиной недовольное ворчание старой Хантры.
   Когда они вернулись во дворец, то сразу прошли в большую комнату в женской части дворца, где обычно мылись женщины. Здесь не было окон, и свет шёл только от светильников у стен. Девушки стали помогать ей раздеться, но Заира сама по привычке быстро скинула одежды и подбежала к большой бочке. Вскоре уже все, кроме недовольной Хантры, плескались в воде, обсуждая слухи и планы на следующий день.
   – Завтра рабы нальют воду из больших бочек в бассейн специально для тебя, – сказала одна из них. – Ты там будешь плавать для сатрапа.
   – Зачем? – удивилась Заира.
   – Чтобы он на тебя посмотрел ещё раз, – хихикнула другая. – Говорят, молодой принц приехал с новыми пленными. Он хочет для сатрапа праздник сделать. Будет весело.
   – Какой праздник? – спросила какая-то рабыня сзади. – С тиграми и львами? Они будут охотиться на этих римлян?
   – Не знаю, но все говорят, что будет много крови, потому что победа очень большая. Царь любит, когда на площади много крови.
   – Это правда, – шёпотом добавила другая девушка, украдкой посмотрев на стоявших у входа двух евнухов. – Ведь у царя будет свадьба с тобой. Много гостей будет. Они любят такие игры.
   – И что, всех пленных убьют? – осторожно спросила Заира.
   – Нет, не всех. Только тех, кого выберет принц Пакор, – со всезнающим видом ответила одна из её новых служанок. На вид ей было уже лет двадцать-двадцать пять, и она, наверное, знала здесь больше других.
   – А как же он их выбирает? – притворяясь наивной и любопытной, спросила она.
   – Не знаю. Кто послабее, наверное. Сильных продают.
   На этом их разговор закончился, но Заира почувствовала, что в сердце у неё появилась неясная тревога.

Бассейн для невесты сатрапа Орода

   Когда Атилла услышал, что Лаций с Икадионом собираются бежать, он хмыкнул, почесал нос, потом ещё раз хмыкнул и поднял на них виноватые глаза.
   – Я не очень хорошо умею скакать на большие расстояния, – как бы оправдываясь, произнёс он. – Ты же знаешь, Лаций. Бежать рядом могу, а вот скакать…
   – Как же быть? – спросил Икадион.
   – Мы привяжем тебя верёвкой. Как парфяне мешки со стрелами привязывали. Помнишь? Так и тебя привяжем.
   – Как мешок? – удивился Атилла.
   – Лучше побыть мешком, чем трупом, – негромко добавил Икадион.
   – А что со слепым? – спросил старый друг.
   – С ним мы не сможем проехать и десяти миль. Он вообще никогда не сидел на лошади, – покачал головой либертус.
   – Подождите, давайте сначала узнаем, где лошади, – поднял руку Лаций. – Потом всё решим. Цэкуса тоже можно будет привязать. Но пока надо узнать о конюшнях. С Павлом, когда придёт, я поговорю сам. Он тоже мог что-то слышать. Если лошади стоят за стеной, у нас ничего не получится.
   – Ладно. Сначала лошади, – согласился Икадион. Лаций отправился искать Павла Домициана. Тот, как всегда, рассказывал двум пленным очередную сказку, потому что тем в этот день посчастливилось каким-то образом раздобыть у горожан еду и они согласились поделиться со слепым за несколько историй о древних героях. Лаций уже открыл было рот, чтобы прервать рассказ Павла, но замер и вместо этого присел рядом с ним, не сводя взгляда с лиц слушателей. Его поразило то, что они оба были побриты. Этого просто не могло быть! Ведь у них не было ножей. Когда слепой закончил свой рассказ, Лаций сразу спросил, как им удалось побриться, и бывшие боевые товарищи с радостью рассказали ему, что помогли поставить ворота одному греческому купцу. Тот сказал, что за это готов выполнить любое желание. Они ради шутки попросили его позвать брадобрея и побрить их. Тот сразу же сделал это и дал с собой много еды.
   Лаций забрал Павла, но, поговорив с ним, понял, что тот даже не мечтает о побеге и понимает, что будет для них обузой. Но слепой певец хотел помочь и пообещал ему узнать, где держат длинноногих лошадей.
   Ночь была сырая и холодная. Сон никак не приходил, и, устав ворочаться, Лаций решил тоже побриться. Ведь если эти двое смогли побриться у горожан и надсмотрщик ничего не сказал, то почему он не мог сделать то же самое? Спустившись к стене, где стояли длинные деревянные корыта с тухлой водой, он намочил лицо, смешал пыль с водой, обмазал этой грязью щёки и достал свой тонкий чёрный нож.

   На следующий день пленных с утра разделили на несколько частей. Поговаривали, что скоро должна была состояться свадьба царя, и на неё должно было съехаться много гостей. Поэтому к ней так тщательно готовились. Некоторые римляне уже успели познакомиться с местными жителями, и те охотно делились слухами. В этот день тысячу римлян отправили расчищать дорогу между стенами крепости, две тысячи – в горы, чтобы разобрать завалы на водостоках, а третью часть, в которой оказался Лаций, отправили во дворец, разгружать огромные бочки с водой, прибывшие со священного озера Резайе. Днём Лаций обычно отдавал нож Павлу Домициану, боясь потерять его на дороге, когда они таскали камни, брёвна и воду. Но в этот день решил оставить его с собой, потому что теперь Павла отправляли со второй группой в горы. За такую неосторожность он чуть не поплатился, когда к нему подошёл начальник стражи и спросил, почему он «голый». Лаций ответил, что уговорил одного местного жителя побрить его за помощь. Парфяне знали, что пленные разговаривают и общаются с горожанами, и это было похоже на правду. Тем более они уже видели тех двоих, которые действительно побрились в городе, поэтому отъехали в сторону, потеряв к нему всякий интерес. Они даже не ударили и не плюнули в лицо, чем обычно всегда заканчивались разговоры с пленными римлянами. Но Лаций понял, что это боги помогли ему избежать смерти, потому что парфяне не обыскали его.
   Повозки с бочками подъезжали прямо к воротам последней стены. Там их по доскам спускали вниз и с трудом закатывали через ворота внутрь, во двор передней части дворца. Дальше римляне толкали их к задней части здания, где находилась женская половина с бассейном. Бочки были тяжёлые, и удерживать их было очень трудно. Особенно, когда приходилось выливать воду в бассейн. Лаций всё время тёр щёки о плечи или вытирал пот тыльной стороной руки, но это не помогало – лицо горело от попадавшего на содранную кожу пота. Закатив очередную бочку внутрь и наклонив её над краем бассейна, он увидел, как его напарник поскользнулся и упал на колени. Бочка накренилась в его сторону, в ней было ещё много воды, и она могла раздавить его, если бы упала. Стараясь спасти несчастного, Лаций дёрнул край на себя и упёрся ногами в стоявшую рядом статую. Однако воды было довольно много, и его руки стали постепенно уступать огромному весу. Незакреплённая статуя тоже не выдержала давления и, съехав в сторону, упала с бортика в бассейн. Лаций, нелепо взмахнув руками, полетел вслед за ней, а бочка, стукнувшись о край мраморной плитки, треснула и откатилась к стене. Вода из неё выплеснулась большой волной и стала стремительно разливаться по каменному полу. Парфяне разбежались в стороны, крича на пленных и тыча в сторону бассейна. На крики сбежались другие слуги и евнухи.
   Бочку оттащили к дверям, а Лация заставили нырять с верёвкой вниз, чтобы обвязать и достать статую. Когда он вылез, его стали бить палками по спине и плечам. Затем подошёл толстый евнух с красным лицом. Он постоянно фыркал и дёргал большим рыхлым носом, как будто туда тоже попала вода. Недовольно фыркнув несколько раз, он со злостью ткнул в сторону Лация и стал кричать на помощника. Выслушав его, надсмотрщик дождался, когда тот уйдёт, и повернулся к Лацию.
   – Будешь стоять здесь целый день, бочки держать! Пока не сдохнешь… Так сказал Рахман! – со злорадством сказал он.

Маленькая хитрость Заиры

   Этим утром Заира встала рано. После полудня ей надо было идти в бассейн. Там за её купанием должен был наблюдать сам царь. Из-за ширмы, конечно. Осеннее солнце ещё не согрело землю, в воздухе чувствовалась прохлада, служанки зябко кутались в тонкие накидки, а снаружи раздавались крики надсмотрщиков, которые с рассвета гоняли пленных за водой. Вскоре к Заире зашёл отец и сказал, что тоже будет вместе с сатрапом и принцем в бассейне. И хотя они все будут прятаться за большой ширмой, было видно, что отцу эта затея не нравилась. Однако он не хотел перечить Ороду. Заира жалела отца, поэтому успокоила его, сказав, что в этом нет ничего страшного, и напомнила, что он познакомился с её матерью тоже во время купания в оазисе. Старый Абгар немного поворчал, ответив, что пустыня и бассейн – разные места, но потом успокоился и ушёл. Ближе к полудню пришли служанки, и комнаты сразу наполнились заливистым смехом. Заира поспешила к ним, и девушки рассказали ей, что внизу разбилась огромная бочка. Вода залила пол, и рабы сейчас убирают её там. А ещё они все наперебой рассказывали о высоком сильном римлянине, который был без бороды и усов, причём они так приукрасили и переврали события, что, выслушав водопад сплетен, Заира не знала, чему верить. Это был первый урок дворцовой жизни, когда на её глазах из слухов рождались легенды. Но одно она поняла точно – внизу был именно тот римлянин, которого она видела около льва.
   – А туда можно сходить, посмотреть? Хотя бы чуть-чуть? – осторожно спросила Заира. Девушки переглянулись и отрицательно покачали головами.
   – Если толстый Рахман увидит, нас повесят! Всех. Нельзя! – громким шёпотом ответила одна. – Ты лучше свою тётку попроси. Она может сходить. Потом тебе расскажет.
   Заира задумалась. Через какое-то время она подошла к спящей Хантре и коснулась её плеча.
   – Что, уже пора? – спохватилась та.
   – Нет, не кричи, – улыбнулась девушка. – Там в бассейне, говорят, бочка разбилась. Может, ты сходишь, посмотришь, убрали там или нет? – предложила она. – Вдруг что-то плохое случилось, и мне не надо будет встречаться с царём? Это же плохо? – по лицу Заиры пробежала тень грусти и сожаления, и тётка сразу же недовольно фыркнула в ответ:
   – Ты что такое говоришь? Как это можно? Это нельзя… Какая вода разлилась?.. Что ты несёшь? Сиди здесь и никуда не выходи, поняла?! – суетливо накидывая на голову покрывало, приказала она.
   – Тётушка, а можно я с тобой схожу? Ведь мне так интересно, где это всё будет. Никто не узнает. Возьмём двух служанок и сходим. А?
   – Ты с ума сошла?! Хочешь меня погубить? И отца тоже? Тебя потом никто уже в жёны не возьмёт! Сиди тут, я сказала! – старуха заковыляла к выходу, на ходу приказав двум рабыням идти вместе с ней. Те быстро вскочили и стали заматывать платки. Хантра уже была за дверным покрывалом, когда Заира подошла к одной из девушек и взяла её за руку. Та от неожиданности вздрогнула.
   – Тише! Дай мне, – прошептала она и сняла у неё с головы платок. – Посиди здесь. Только тихо. Я дам тебе потом свою шёлковую накидку, – пообещала она, зная, что девушке нравится этот кусок розовой ткани. Та радостно согласилась, и Заира, опустив голову, быстро шагнула вслед за первой рабыней, которая ушла вслед за старой Хантрой.
   Когда они спустились в большую комнату для умывания, там никого не было. У самого входа тускло дрожали два светильника, но их света хватало только на то, чтобы осветить пол на два шага вперёд, поэтому дверей в зал с бассейном видно не было. Раздражённо кряхтя и осторожно ступая между мраморными лавками, Хантра на ощупь продвигалась вперёд. Коснувшись вытянутыми руками дверей, она обернулась к служанкам и хрипло прошептала:
   – Стойте здесь! Я только взгляну, – она тихонько потянула дверь на себя, и та без скрипа открылась. Внутрь прорвалась тонкая, как лезвие кинжала, полоска света. Но этот свет тоже был тусклым. Заира, привстав на цыпочки, успела разглядеть несколько каменных чаш и угол бассейна. Когда Хантра приоткрыла дверь на ширину ладони, ей стала видна голова раба. Тот стоял рядом с бочкой и медленно сталкивал её с края плиты вниз. Заира радостно вздрогнула. Римлянин стоял в пяти шагах от дверей, мокрый и уставший. Длинная рубашка прилипла к телу, и только чёрный медальон на тонкой верёвке болтался на груди из стороны в сторону. Он был без бороды и усов. Большие бочки закатывали внутрь, он вместе с другими пленниками подкатывал их по доскам к краю бассейна и держал, пока не вытекала вся вода.
   Старая служанка медленно закрыла створку и вернулась назад. В полной тишине они поднялись наверх, где тётушка, к огромной радости Заиры, неожиданно зашла в комнату евнухов. Оттуда послышался её скрипящий голос и радостное сопенье безбородых слуг гарема.
   Отдав счастливой рабыне свой платок и шёлковую накидку, Заира радостно упала на ковёр и мечтательно уставилась взглядом в высокое окно под потолком.
   Хантра вернулась быстро, но не стала ничего рассказывать, хотя то и дело бросала недовольные взгляды в сторону племянницы. Но та не обращала на неё никакого внимания.
   Прошло довольно много времени, когда за ними пришёл старший евнух Рахман с двумя помощниками. Рабыни взяли вещи Заиры и под шёпот выглядывавших из других комнат девушек медленно направились в сторону купальной комнаты. Выйдя к бассейну, Заира вспомнила рассказы девушек о том, что римлянин упал в эту воду, и радостно улыбнулась. Скинув покрывало и длинную накидку, она села на край. Ей аккуратно собрали волосы сзади в надежде, что она проплывёт по кругу и выйдет. Но Заира прыгнула в воду, погрузившись туда с головой. Она не видела, с каким восхищением смотрел на неё сатрап Ород и как завистливо вздыхал рядом его сын Пакор, как, скривившись от неудовольствия, прятал лицо отец и как недовольно бормотала себе под нос тётка Хантра. Наплескавшись вдоволь, Заира вылезла из бассейна и ещё несколько раз прыгнула с разбега, как в детстве, чем вызвала неописуемый восторг за ширмой, и только присутствие Пакора и Абгара не дало Ороду выбежать из-за невысокой занавески и присоединиться к ней.

новая опасность

   Во второй половине дня всех пленных загнали под навес и закрыли плетёными приставными стенками. Они так долго пробыли там, что Лаций даже заснул. Всего их было около пятидесяти человек. Остальные лежали в это время с другой стороны стены, ожидая очередные бочки. Никто из них не знал о том, что совсем рядом сатрап Парфии наблюдал за купанием своей невесты.
   Когда в тишине раздался резкий крик надсмотрщика, римляне спали и поэтому не смогли быстро подняться. Стражники стали подгонять их палками и короткими копьями. Потом быстро развели по местам, и работа продолжилась. Оставалось наполнить ещё четыре маленьких каменных бассейна в глубине зала. С самого утра пленные ничего не ели и теперь еле двигались. Кто-то сказал, что еду принесут только вечером, перед концом работы. Но от этого было не легче. Лаций и пять других человек с трудом поднимали деревянные вёдра и разносили воду по чашам. Босые ноги тихо шлёпали по мокрому полу, пальцы еле держали выскальзывавшие верёвки и только плеск выливавшейся воды время от времени прерывал это однообразие.

   Вернувшись на женскую половину дома, Заира попала в окружение любопытных служанок и рабынь. Те сразу стали расспрашивать её о том, как прошло купание в бассейне. Но она ничего не могла им рассказать. Ничего такого, что потом можно было бы обсуждать и пересказывать тем, кто сгорал от любопытства в других частях гарема. Вскоре девушки разочарованно разбрелись по комнатам, но вместо них появилась на редкость спокойная Хантра. Она выглядела очень довольной и даже несколько раз улыбнулась. Заира не верила своим глазам. Бросив на неё несколько осторожных взглядов, она, наконец, не сдержалась и спросила:
   – Почему ты улыбаешься?
   – Что? – тётушка от неожиданности остановилась и замерла, глядя на неё странным взглядом. – А-а, это я просто узнала хорошую новость, – она продолжила перекладывать вещи в сундуке.
   – Какую? – Заира подошла к ней и села рядом, чувствуя, как внутри всё напряглось от неприятного предчувствия. То, что было хорошо для тётки, почему-то всегда оказывалось плохо для неё.
   – На твоей свадьбе будет очень много важных гостей. Даже сатрап Мурмилак с женой приедет. И ещё армянский царь. Принц Пакор будет им показывать настоящее сражение.
   – Сражение? Где? Здесь? – спросила она. Заира помнила, что служанки об этом уже говорили, но чему радовалась тётушка, пока не понимала.
   – Да, здесь. Соберут кучу римлян и оденут для боя. А потом будут нападать на них, пока всех не перебьют.
   – Как всех? Их же много! – не сдержалась она.
   – А ты что так волнуешься? Тебе их жалко?
   – Нет, но я не знала… Подожди, а кого туда возьмут?
   – Кого надо. Ты, я смотрю, вся пятнами пошла. Что, никак из головы не выбросишь того римлянина? – лицо старухи перекосила гримаса злорадства. – Его сегодня толстый Рахман наказал. Евнухи говорят, хороший раб. Они хотели его к себе взять в гарем. Он волосы на лице срезал. За это они хотели ему всё остальное отрезать. Прямо сегодня. Ещё он бочку уронил. За это тоже… Но не успели. Сатрап пришёл.
   – И что? – одними губами прошептала Заира.
   – Ничего. Ты же сама всё видела. Ороду ты понравилась. Все так говорят. Отец придёт, сам всё расскажет.
   – Нет, я не про отца. Ты сказала, что евнухи хотели забрать этого… – не договорила Заира, увидев, как сузились глаза тётки.
   – Дура ты! Ты скоро будешь женой царя, а потом, если повезёт, родишь ему сына и станешь первой женой. Обрежут твоего римлянина, обрежут. Сегодня вечером, как закончит работать, так и станет евнухом. Рахман уже договорился с Пакором.
   – Как же так?..
   – Вот так! Говорю тебе, забудь о нём прямо сейчас! На свадьбе будешь краснеть, все заметят. Могут догадаться. Тогда и отцу твоему, и мне смерть сразу будет, – покачала головой Хантра, специально упомянув Абгара, чтобы племянница серьёзно отнеслась к её словам. – А этому, с голым лицом, уже всё равно. Его семя нигде не прорастёт.
   Старуха ещё долго ворчала что-то себе под нос, но Заира уже не слушала. Она лихорадочно думала о том, как предупредить несчастного пленного о грозящей ему беде.

Череда неожиданных совпадений

   Лаций сел на каменную лавку и поставил рядом ведро. Длинная рубашка была ещё мокрой, но вода уже не капала. Ткань неприятно липла к телу. Он проводил взглядом товарищей, которые вышли посидеть на солнце, пока не приехали очередные бочки. «Помылся в царском бассейне», – усмехнулся он про себя, набрал в ладони воду и плеснул в лицо. Затем зачерпнул из ведра ещё и вылил на грудь и плечи, поднял подол рубахи и стал плескать воду на ноги. Всё тело ныло, как будто он целый день таскал на плечах лошадь. Сквозь раскрытые двери и окна было видно, что солнце уже почти касается вершин дальних гор. Лаций подумал, что работы, скорей всего, больше не будет. Скоро должны были прийти стражники и слуги с едой. Капля воды повисла на кончике носа, но Лаций её не видел. Он тупо смотрел на ведро, ни о чём не думая. Вдруг снаружи послышался какой-то шум. Те, кто сидел на ступенях, подхватили свои вёдра и поспешили к показавшимся вдалеке парфянам. Вёдра пленным привязывали к рукам, чтобы они не бросали их и не могли свободно передвигаться. В конце работы они сдавали их в сарай с другой стороны бассейна. Если в ведре замечали трещины или дырки, били палками. Судя по радостным крикам римлян, парфяне принесли еду. Надо было спешить, иначе можно было остаться голодным. Он знал, что в общем лагере под стеной никто не оставит ему даже кусок лепёшки.
   Сделав ещё несколько глотков, Лаций уже собирался встать, когда вдруг услышал за спиной тихий шёпот. Ему показалось, что кто-то произносит его имя. Он медленно повернул голову, думая, что ему это кажется. Светильников здесь не было. Свет сквозь открытые двери освещал большую часть зала, однако к вечеру тени становились длиннее и гуще. Людей нигде не было видно. Лаций обвёл взглядом стену и колонны, несколько статуй и даже поднял глаза на потолок. Снаружи послышались громкие голоса парфян. Перед уходом они должны были зайти сюда и проверить бассейн.
   – Лаций! – послышалось где-то совсем рядом. Повернувшись на голос с такой силой, что хрустнула шея, он заметил, что створка узких дверей, ведущих внутрь дворца, приоткрыта, и там кто-то стоит. Лаций вскочил, но верёвка больно дёрнула за руку. Ведро было почти до краёв наполнено водой. Парфяне приближались, и их голоса становились всё громче. Лаций схватил ведро обеими руками, не зная, что с ним делать и куда бежать – то ли к выходу, чтобы его ни в чём не заподозрили, то ли к дверям, из-за которых его звал незнакомец. Он посмотрел на выход. Идти туда уже было поздно. Придержав ведро за край, Лаций опустил его в воду. Затем быстро перевернул и тихо достал уже пустым. Через мгновенье он уже стоял за дверью, в полной темноте у холодной стены. Незнакомец прикрыл створку и наблюдал за тем, что происходит в зале, прильнув глазом к узкой щели. Его почти не было видно. Парфяне зашли, постояли какое-то время у входа и вышли. Как только их голоса затихли, незнакомец осторожно раскрыл дверь, выглянул и, убедившись, что у в зале никого нет, быстро закрыл её за собой.
   Опустив ведро на пол, он стоял, ничего не понимая и вглядываясь в темноту. Но это было бесполезно – окон в этом помещении не было. Рядом было слышно учащённое дыхание незнакомца. В зале снова послышались чьи-то голоса. Лаций вздрогнул, почувствовав, как растёртую кисть сильно сжала маленькая рука. Он закусил губу и прижался затылком к стене. От резкой боли перед глазами замелькали белые точки. В это время к дверям, за которыми они стояли, подошли несколько человек.
   – Что с водой? – спросил старший евнух старшего надсмотрщика. – Всё налили?
   – Да, до самых краёв.
   – А почему пол вокруг мокрый? – недовольно произнёс он. – Гони сюда людей! Пусть вытирают всё! Ты понял?
   – Да, Рахман. Сейчас всё сделаю.
   – И давай мне двух посильнее. Где тот, большой, с голым лицом? Мне через неделю нужны два помощника. Вместо египтян. Сдохли, старые твари. Найди мне двух посильнее. Надо сегодня им всё обрезать. Чтоб через неделю уже ходить могли. К свадьбе сатрапа нужны люди. Что стоишь? Гони вытирать быстрее! И чтобы весь пол был сухой!
   Старший надсмотрщик, опустив глаза, поклонился и направился к выходу, проклиная в душе толстого евнуха, которого все слуги при дворе Орода ненавидели, называя гнилым фиником.
   Лаций не понял ни слова, но судя по тому, как сильно задрожала рука незнакомца, разговор касался кого-то из них. Стоять и молчать больше не было сил. В зале всё стихло.
   – Ты кто? – тихо спросил он, но сразу замолчал, почувствовав на губах маленькую ладонь. Она была горячая. От неясного предчувствия он нахмурился и замер, пытаясь понять, что вызвало у него такое удивление. Ладонь соскользнула на грудь и нащупала медальон.
   – Лаций. Это ты. Хорошо. Иди сюда, – услышал он тихий шёпот на греческом… Голос показался ему очень знакомым, но вспомнить никак не получалось. – Сюда, сюда, – маленькая ладошка больно сжимала саднящую кисть. Он слепо брёл в темноте за незнакомцем, осторожно ступая по холодному полу, пока через десять—двенадцать шагов тот не дёрнул его вниз. – Надо вниз. Надо гнуться. Садись! – услышал он. Стиснув зубы от садящей боли на руке, Лаций присел, всё ещё не понимая, кто его ведёт.
   – Подожди! – прошептал он и, достав нож, отрезал верёвку. Ведро осталось стоять возле лавки, а ему пришлось стать на колени и наклонить голову. Незнакомец затащил его под длинную каменную плиту. На ощупь она напоминала большую лавку. Под ней был проход в другое помещение. Когда Лаций с трудом протиснулся в узкое отверстие, то сразу почувствовал сухость и пыль. Он зажал нос, но всё равно не сдержался и чихнул в ладонь. Звук был тихий, но здесь он прозвучал, как сход лавины в ущелье. Державший его за руку незнакомец вздрогнул и умоляющим тоном прошептал:
   – Тише, прошу тебя!
   И тут он вспомнил! Это была та девушка, которая принесла ему еду и нож в пустыне. Как же её звали?
   – Лейла… Лейла, это ты? – наконец, вспомнил он.
   – Лейла? – в её голосе послышалось удивление, девушка замолчала, а потом притянула его за руку к себе и горячо зашептала: – Да, да, Лейла. Только молчи и слушай!
   – Зачем ты пришла? Тебя не убили? Что случилось? Почему ты это сделала? – Лация как будто прорвало, и он не мог остановиться.
   – Помолчи! – резко ответила она и дёрнула его за руку.
   – Уммм… – стиснув зубы, простонал он, стараясь разжать её пальцы. – Что случилось?
   – Вас всех хотят убить.
   – Кто хочет?
   – Принц приехал к отцу. Здесь будет много гостей. У сатрапа будет свадьба. Пакор покажет гостям войну. Римляне и парфяне. Всех римлян будут убивать. Всех. Римлянам дадут щиты и шлемы. Парфяне будут нападать на них с копьями и убивать.
   – Где? – уже более серьёзно спросил он.
   – На площади. В городе.
   – Но там мало места. Площадь маленькая. Пленных несколько тысяч. Это очень много, понимаешь? Очень много. Всех на площадь не загонишь.
   – Да, понимаю. Будешь только ты и те, кто с тобой воду носят. Пять раз по сто человек.
   – Откуда ты знаешь? – Лацию стало неприятно, потому что слова этой девушки был похожи на правду. А выхода из этой ловушки он пока не видел. Разве что ускакать на тех роскошных лошадях, которых он видел у новых стражников. Он тихо спросил: – И что делать? Как отсюда убежать?
   – Убежать нельзя. Тебе надо уходить к другим пленным. За стену. К другим. Где больше римлян. Туда, внизу, в городе. Они камни носят. Здесь нельзя оставаться. Этих пленных всех возьмут для войны на площади.
   – Когда?
   – Скоро. Очень скоро. Семь дней или десять.
   – Через семь дней?
   – Да. Но тебе надо сейчас уходить. Быстро. Очень быстро. Один. Уходи ночью. Возьми вот, – она протянула ему чёрный нож, который он сразу узнал на ощупь.
   – Откуда он у тебя? – взволнованно прошептал он, доставая из-под рубашки кусок длинной ткани, который обычно носил на поясе и в который заворачивал первый нож. Но откуда у неё были два ножа?
   – Не спрашивай! Это неважно. Сегодня толстый Рахман злой на тебя. Он сказал взять тебя и сделать евнухом. Ему нужен евнух, чтобы помогать. Он хочет, чтобы ты встречал гостей, как евнух… через семь дней, – она замолчала, всматриваясь в темноту и стараясь уловить его дыхание. Но Лаций почти не дышал. Слова девушки настолько поразили его, что он опустил руки и медленно откинулся спиной на стену. Рядом что-то стояло. Не думая, он протянул руку и ощупал круглый деревянный предмет.
   – Ведро, – пробормотал он, всё ещё путаясь в мыслях и не зная, стоит ли ему благодарить богов за временное спасение. Ведь дальше была неминуемая гибель. И он это прекрасно понимал.
   – Да, здесь держат вёдра. Здесь никого нет. Тише! – вдруг прошептала она и схватила его за локоть. Лаций прислушался. С той стороны, откуда они проникли в это помещение, послышались негромкие голоса. Он не различал их, но Заира всё слышала и понимала. Это был старший надсмотрщик и стражники.
   – Здесь смотрели? – совсем близко раздался его голос. Заира была уверена, что никто не знает об этой дыре под длинной лавкой в моечном зале, но она ошибалась. Когда сбоку мелькнул свет факела, она вздрогнула и сжалась в комок. Лаций скривил губы и пощупал лезвие ножа. Можно было надеяться, что одного или двух человек он успеет забрать с собой перед тем, как его изрубят на куски или проткнут копьём. – Что там? Вёдра? – прохрипел старший надсмотрщик, которому большой живот мешал нагнуться ниже. Ему пришлось опуститься на колени, но и в таком положении живот продолжать давить на грудь. Он еле дышал. Обернувшись, чтобы взять факел, он бросил взгляд на лица стражников, и ему показалось, что они усмехаются. Представив себе, как они будут смотреть на него, если он залезет под лавку, надсмотрщик фыркнул и приказал ближайшему воину, который, был таким же толстым, как и он, лезть вниз вместо него: – Давай, посмотри там! Мы пока пойдём дальше.
   Воин согнулся и засунул голову под лавку. Когда ему дали факел, он попытался пролезть внутрь склада с бочками, но толстый живот не давал ему свободно двигаться и, стукнувшись несколько раз о край каменной лавки, он просто замер, стараясь не обжечься.
   – Ну что, посмотрел? – спросил его сверху старший надсмотрщик.
   – Да, – соврал тот, тяжело сопя и вытянув вперёд факел.
   – Точно всё посмотрел? – донёсся глухой голос начальника.
   – Да, – прохрипел тот, пятясь назад.
   – Ладно, вылезай! Быстрее, что, не можешь?
   В этот момент к ним подошёл другой стражник и осторожно напомнил, что они находятся на женской половине и дальше уже находятся комнаты гарема. То, что они вошли в купальню, уже грозило им страшным наказанием. Эти слова отвлекли старшего надсмотрщика, но он не мог показать слугам, что вынужден послушаться его совета. Это было унизительно. Сзади послышался шорох. В узкую дверь, ведущую в бассейн, просунулась голова ещё одного воина, который радостно сообщил:
   – Там нашли этого, с голым лицом. Но их двое. Какого брать? – он застыл в растерянности, потому что не видел, где находится старший надзиратель. Но тот, услышав его слова и обрадовавшись удачному случаю, приказал всем убираться из этого помещения.
   – Бери обоих, болван! Толстый Рахман хочет двоих помощников. Пусть берёт этих. Какая разница, кого обрезать? Пошли!
   Они все поспешили к выходу из тёмного помещения. Вскоре в купальной зале всё стихло.
   – Что они там искали? – тихо спросил Лаций.
   – Тебя, – так же тихо ответила Заира и вздохнула. – Человека с голым лицом. Но они нашли два других. Там два голых лица. Они их возьмут.
   – Что?! – вырвалось у него, но рот сразу закрыла маленькая ладонь. Двое пленных из бывшего легиона Октавия побрились два дня назад. Им помогли местные жители. Именно эти двое и натолкнули его на мысль сделать то же самое, сославшись на помощь горожан. Но теперь Парки хотели сыграть с этими бедолагами злую шутку, и они должны были пострадать вместо него. Лаций попытался встать, но девушка схватила его за руку.
   – Тише. Тебе надо бежать ночью. Беги не сейчас. Ночью.
   – Куда бежать? И как? – с отчаянием спросил он.
   – Останься здесь до ночи. Потом ты выйдешь через дверь и дойдёшь до стены. Здесь нет воинов. У стены есть яма. Длинная. Там вода течёт, всё течёт вниз, под скалу. Ты ложись в яму и ползи. Так до скалы доползёшь. Там можно утром через стену перелезть. Надо попробовать. Ты сильный.
   Он ничего не ответил, только покачал головой. До стены было шагов сто пятьдесят. Вряд ли там не было охраны. Разве что попытаться под утро, когда все будут спать. Парфяне не любят ночные караулы – в этом он уже успел убедиться за эти долгие месяцы в плену. Неожиданно ему на плечо легли две ладони, и возле уха раздался горячий шёпот:
   – Тебе надо попробовать. Надо попробовать.
   Лаций почувствовал на саднящей щеке прикосновение нежных губ, и вместе с ощущением теплого дыхания до него донёсся тонкий аромат разных масел и сладких цветов. Где-то совсем рядом на него смотрели красивые большие глаза, но он их не видел, только помнил. Две маленькие, сильные ладони касались его плеч. Он взял их и крепко сжал в своих грубых, жёстких руках. Перед глазами вдруг всплыла ночная река, носилки на берегу и они с Варгонтом по шею в воде. А рядом – плещущаяся под звёздным небом обнажённая Венера. У него снова перехватило дыхание, и сердце, замерев, вдруг застучало с бешеной силой.
   – Я благодарю тебя. Боги послали тебя, чтобы… – но договорить Лаций уже не смог. Пытаясь отвести от себя её руки, он невольно коснулся плеч и шеи девушки. Почувствовав, как она выпрямилась и невольно качнулась ему навстречу, он обнял её и крепко прижал к себе. Дрожь нетерпения передалась его телу, и, как бурная река, которая прорывает старую плотину и устремляется вперёд, снося на своём пути все преграды к свободе, он с неистовой жадностью бросился в море страсти, целуя её лицо, волосы, шею и накрытые невидимой плотной тканью плечи, пока, в конце концов, безумие не овладело им полностью и Лаций совсем не потерял самообладание. Дальше он уже ничего не помнил. Его охватила безудержная жажда жизни, которую испытывают только обречённые герои или преступники, зная, что боги даруют им последние минуты безмятежного существования и больше у них не будет ни радости, ни горя – только смерть. Гибкое и упругое, как ветка речной ивы, тело льнуло к нему, и это заставляло его сердце биться сильнее и чаще. Угасающая искра разума ещё попыталась пробиться сквозь мрак безрассудной страсти, где-то мелькнула мысль о том, что громкое дыхание и шум могут выдать их, но через мгновение и эта мысль исчезла. Он целовал её, а она лишь глухо стонала, кусая губы и неистово прижимая к себе, повинуясь древнему закону любви.
   Лаций устало лежал на боку и тяжело дышал. Он ничего не слышал. Гул в ушах заполнял всё вокруг. Она коснулась его плеча.
   – Я ухожу. Жди ночь. И уходи вдоль стены. Ты сильный, – девушка провела ладонью по его руке и исчезла. Он даже не слышал, как она пробралась обратно в купальный зал, шурша своими одеждами. Лаций нащупал ножи и завернул их в длинный обрывок ткани. Постепенно дыхание успокаивалось. И вместе с ним успокаивались мысли. Теперь он уже мог думать. Но пока ещё ничего не мог сделать.

Трудная ночь

   Заира вышла из купальной залы и остановилась у поворота в длинный коридор. В комнатах евнухов царила тишина. Из комнат рабынь и прислуги доносились негромкие звуки, но всё казалось спокойно. Она не спеша прошла мимо занавески дежурного евнуха. Тот по-прежнему спал, откинув голову назад и раскинув руки в стороны, как и тогда, когда она уходила. Чашка, из которой он пил, стояла за кувшином. Следующая комната была отхожей, и Заира опасалась только одного – что там может оказаться кто-нибудь из рабынь. Отодвинув тяжёлую занавеску из старого ковра, она неслышно проскользнула внутрь. Судя по горшкам и запаху, за время её отсутствия здесь кто-то побывал. Но сейчас она была здесь одна. Заира быстро отряхнула пыль с накидки, протёрла ноги и сандалии.
   Приведя себя в порядок, она выглянула в коридор и, убедившись, что там всё тихо, на цыпочках дошла до своей комнаты. Тётушка Хантра спала так же безмятежно, как и две рабыни в соседней комнате. Заира ещё раз поблагодарила в душе старую гадалку из Ктесифона за сонную траву – перед тем, как спуститься вниз, она напоила их всех этой настойкой и теперь могла спокойно уделить время себе. Но как только Заира полностью разделась, в глазах у неё потемнело, потому что на двух нижних рубашках она увидела тёмные пятна. Проведя по ним пальцами, она опустилась на пол, чувствуя, что сердце сейчас выскочит из груди. Пальцы были красными. В дальнем конце коридора раздались громкие голоса евнухов. Не успев быстро найти новую одежду, она скомкала испачканные рубашки и засунула их под узлы, которые оставил на хранение отец. Когда несколько рабынь из других комнат забежали, чтобы поделиться новостями, она испуганно закрылась старым покрывалом тётки, и девушки удивлённо остановились у входа.
   – Тебе помочь, госпожа? – осторожно спросила одна из них. Не найдя взглядом двух других служанок, она спросила: – А где Гира и Айя?
   – Они спят, устали, наверное, – ответила Заира. – Подождите там, я сама… я сейчас одену что-нибудь и подойду к вам.
   Девушкам не терпелось ей что-то рассказать, и они быстро выпорхнули в коридор, где снова послышались голоса евнухов, какой-то шум и вслед на этим – радостные повизгивания и смех рабынь. Позже Заира узнала, что это толстый Рахман получил двух новых помощников, чем вызвал небывалый интерес у рабынь. Для тех это было целое событие. Египтяне Рахмана умерли ещё в прошлом месяце, и теперь им на смену привели стонущих от боли римлян. Когда несчастных тащили по коридору к небольшой пустой комнате, девушки наблюдали за ними из-за занавесок. Их удивляли бритые лица без волос и светлая кожа. Несколько рабынь стали переходить из комнаты в комнату, потому что им было что рассказать остальным подругам. Ведь они первыми увидели этих редких людей со светлой кожей и голыми лицами, которые лишились части своих детородных органов и теперь должны были провести остаток дней в гареме царя, выполняя приказы толстого Рахмана. Разве это было не весело?
   Заира кивала головой и улыбалась, слушая, как служанки наперебой описывали ей пленных, а сама была мыслями внизу, вместе с тем римлянином, которого ей чудом удалось спасти. От мысли, что сейчас на месте этих двух несчастных мог быть он, ей стало плохо. Тётушка продолжала спать. Её две помощницы – тоже. Евнухи к этому времени тоже перестали кричать. Значит, их не удивило, что один из них у входа тоже не просыпается. Видимо, они так увлеклись обсуждением, что не обратили на него внимания. Солнце уже село, и скоро всё во дворце должно было успокоиться. Ночью в гареме спали и не беспокоили евнухов.
   Вскоре шаги и шорохи затихли. Вместе с ними перестали смеяться евнухи и стражники у входа. Заира думала о том, что ей надо срочно избавиться от грязных нижних накидок… Она молила богов только об одном – чтобы утром все проснулись с хорошим настроением и ничего не вспомнили… Хотя заподозрить неладное могла только старая Хантра. Остальные служанки были слишком глупы. Как жаль, что здесь не было окон! Мысли прыгали от одного предмета к другому, и сердце никак не успокаивалось.
   Заира волновалась и ждала полной тишины. Ей казалось, что кто-то ещё не спит и может её увидеть. Она не знала, что после её ухода двери пристройки открылись и пленные стали сдавать вёдра. Не знала Заира и того, что рабыни под присмотром евнухов пришли убирать комнату для купания и одна из них сказала им отнести в сарай большое ведро, которое ей мешало наливать воду. Но тот, не желая обходить столько комнат, засунул его под ту самую лавку, под которой был лаз в пристройку.
   После её ухода Лаций долго сидел, прижавшись спиной к стене и вытянув ноги между двумя рядами вёдер. Один из пленных, расставлявших вёдра внутри помещения, споткнулся и упал на них, завалив все остальные. Вёдра с шумом покатились по полу. Парфяне стали кричать и бить римлян палками. Затем привели ещё несколько человек, чтобы быстро расставить всё по местам и навести порядок. Лаций, который, затаившись, сидел в дальнем углу, понял, что надо воспользоваться этим моментом. С трудом разогнув колени, он встал и стал собирать вёдра вместе с остальными.
   – Быстрее! Что так медленно?! – услышал он над ухом крик стражника, и на спину ему со всего размаха опустилась длинная палка. Он охнул и упал на колени. Парфянин довольно рассмеялся и пошёл дальше. Когда всё было закончено, пленные, устало опустив головы, потянулись к воротам. Никто не обратил внимания, что из пристройки вышло больше людей, чем зашло. В общем лагере, куда они добрались с первыми звёздами, Икадион и Атилла сразу же набросились на него с расспросами. Они каким-то образом уже знали что произошло с двумя товарищами из легиона Октавия и боялись, что Лаций оказался одним из них. Но он так устал, что только махнул рукой и рухнул на землю, как подкошенный. Напряжение спало, и вместе с ним тело покинули последние силы. Говорить не хотелось. Приподняв голову, Лаций с трудом засунул под себя рваные тряпки и спросил:
   – Хлеба нет?
   По растерянным лицам друзей и неловкой тишине ему стало понятно, что он задал этот вопрос зря. Но он и не жаловался, думая, что сегодня променял свой хлеб на жизнь. Хотя, даже не он, а эта странная девушка.
   – Завтра утром поговорим. Сейчас не могу. Голова болит. Хочу пить.
   Когда Атилла принёс воды, Лаций сделал всего один глоток и закрыл глаза. Его головы коснулась рука Павла Домициана.
   – Что с ножом? – тихо спросил слепой. – Не потерял?
   – Спрячь пока у себя, – так же тихо прошептал в ответ он и добавил: – Правда, теперь их два. Пусть у тебя побудут.
   Слепой певец вздрогнул, нащупав два лезвия, и напряжённо прислушался. Всё было тихо. Он точно чувствовал в руках второй нож и слышал, что Лаций просил его спрятать два ножа, но ведь утром у него был всего один. Не сдержавшись, Павел спросил:
   – Откуда ты их берёшь? Тебе их, что, Меркурий куёт? – но услышав в ответ лишь тихое дыхание спящего Лация, слепой певец вздохнул и пробормотал: – Да хранят тебя боги. Они любят сильных. Как и женщины. Спи!

   Лишь глубоко за полночь Заира решилась привстать и выпрямить затёкшие ноги. Не вставая, она добралась на четвереньках до выхода и только там встала, держась за стену. На ночь евнухи садились напротив друг друга и привязывали к ногам верёвку. Поэтому ей понадобилось всё её мужество, чтобы медленно дойти до их тел и перешагнуть через эту хитрую преграду, не зацепив её даже краем накидки. Два стражника внизу спали, сидя на ступеньках и обняв щиты. И только вдалеке, на стене, виднелись фигуры медленно расхаживавших караульных.
   Заира оглянулась. Коней у входа не было, но корзины для сбора навоза не убрали. Они стояли рядом с корытами, куда лошадям обычно насыпали зерно. Она осторожно развязала платок и бросила его в ближайшую корзину. Перед тем, как спрятать в него свои рубахи, она испачкала их с одного края в отхожем месте, чтобы от них шёл естественный запах и никто не заглянул в корзину до того, как она доверху наполнится лошадиным навозом. Вернувшись к себе в комнату, она вдруг почувствовала невероятную слабость и легла на кровать. Перед тем, как раздеться, Заире хотелось немного полежать, чтобы сердце успокоилось и в тело вернулась бодрость. Ей казалось, что так можно было устать, только целый день стирая одежду или срезая тонкие ветки на берегу для рыбных корзин. После этой мысли силы покинули её, и через мгновение Заира уже спала крепким сном. В эту ночь ей впервые за долгие годы приснилась мать.

Свадьба сатрапа

   Утром Лаций рассказал друзьям о том, что у сатрапа будет свадьба и там устроят кровавое развлечение. Что делать, он пока не знал. Лошади, за которыми он наблюдал уже несколько недель, находились только в одной конюшне у самого дворца, поэтому украсть их оттуда было невозможно. Уйти ночью пешком по горной дороге они тоже не могли. Их поймали бы на следующий день.
   – Послушай совета слепого певца, – неожиданно обратился к ним Павел, когда они сидели под первой стеной, ожидая парфянских надсмотрщиков. – Если не знаешь, что делать, лучше остановись и ничего не делай. Куда ты спешишь? Подожди! Если ты сейчас расскажешь это всем вокруг, тебя сразу схватят. Я не знаю, откуда ты всё это знаешь про базар и про бойню. Ты почему-то нам не доверяешь и не говоришь, кто тебе это сказал…
   – Я не могу сказать… – скривил лицо Лаций.
   – Вот именно. Значит, это важный человек во дворце. Тогда надо молчать всем нам. Ты уверен, что все наши товарищи смогут промолчать? Боюсь, Лабиен забрал отсюда не всех своих друзей. Если найдут тебя, найдут и твоего человека. А ты этого не хочешь. Так что давайте подождём. Кому боги выберут эту судьбу, тот это и узнает.
   – Он правильно говорит, – наклонился вперёд Икадион. – Бежать мы не можем. Остаётся смириться. Людей будут отбирать за день, за два до свадьбы. Тогда и можно будет им всё рассказать. Так больше будет похоже на правду. Сейчас нельзя. Лучше скажи, что делать, если мы туда попадём.
   – Похоже, ничего, раз нас хотят всех порубить, – пробасил Атилла. Он уже пришёл в себя и выглядел намного лучше, чем во время перехода. В этом городе ему стали давать больше еды. Кроний почему-то понравился парфянину, который отбирал рабов для сбора еды у горожан и каждый раз забирал его с собой. Атилла всегда возвращался сытый и приносил еду друзьям. И только вчера у него ничего не получилось. Он до сих пор чувствовал себя виноватым за то, что ничего не оставил Лацию, поэтому сегодня во время разговора предпочитал молчать.
   – Давай подождём. Я выхода пока не вижу. По крайней мере, броситься вниз со скалы мы всегда сможем, – ответил Лаций и положил руку на плечо Павлу Домициану, но тот сделал вид, что слушает ветер и смотрит слепыми глазами в небо. Солнце уже поднялось наполовину, и к пленным стали подходить надсмотрщики. Однако ожидание длилось недолго. Через три дня всё стало ясно.

   Рано утром к Заире пришёл отец и сказал, что гости прибыли и через три дня должна состояться свадьба. Весь дворец уже две недели готовился к этому событию, и теперь дело оставалось только за удачной охотой принца Пакора, который должен был за эти три дня привезти во дворец много свежего мяса.
   Старая Хантра всё время держалась за голову и жаловалась, что у неё там два дня дует холодный ветер гор. Служанки тоже плохо себя чувствовали, но молчали. Заира постепенно успокоилась, так как её состоянием вообще никто не интересовался. А на следующий день начались приготовления и поиск нарядов, от чего у неё просто кругом пошла голова. И все эти старые служанки, рабыни и какие-то советчицы так долго спорили между собой, что она решила просто молчать, чтобы всё побыстрее кончилось. Сатрап Ород уже давно не посещал её мысли, поэтому, когда молодые служанки спросил её, нравится ли ей царь и что она о нём думает, Заира только улыбнулась и ответила, что ей просто повезло. Так научила её старая Хантра. Все согласно кивали головами и сразу начинали задавать другие вопросы. Спорить с этим было трудно.
   За день до свадьбы ей так долго выбирали свадебные накидки и головные платки, что она добралась до кровати только к рассвету. Их разбудили так рано, что они даже не успели понять, спали или нет. Полусонную Заиру отвели в большую холодную залу без окон, в которой горело несколько десятков масляных светильников и сильно пахло жжёными травами. Она сразу узнала эту комнату, но окончательно пришла в себя только когда её засунули в большую мраморную чашу с горячей водой и стали поливать из кувшинов. Потом ей натёрли кожу жирной глиной и снова посадили в ванную, чтобы всё смыть. Натирание нежным розовым маслом длилось намного дольше, и Заира даже умудрилась заснуть, пока служанки нежно втирали его в кожу. Когда нежные поглаживания закончились, её обернули в чистую простыню, надели сверху плотную длинную рубашку и отвели в другую комнату. Там она села у окна, и две рабыни стали красить ей щёки, брови, веки, ресницы и губы. Сюда же принесли остальную одежду. Заира смотрела на них сонным, задумчивым взглядом и делала вид, что слушает старшую распорядительницу. Тётушка Хантра, не стесняясь, спала сначала в купальне, а потом – в комнате для одевания, удобно устроившись в углу на старом ковре. Старшая служанка и евнух постоянно находились рядом с невестой, поэтому тётка могла себе это позволить. Она знала, что силы понадобятся ей ближе к вечеру, когда придётся всё время стоять позади невесты и помогать ей есть, пить и общаться с сатрапом и гостями. Поэтому она не видела, как Заира во время одевания достала из-под старой одежды маленький, завязанный узелком платок и спрятала его под руку. К узелку была привязана тонкая, но крепкая петля, чтобы надевать мешочек на плечо и прятать его подмышкой.
   Невеста уже была почти одета, и служанки с разными вещами следовали за ней повсюду. У одной из них был большой высокий горшок, который всегда носили за жёнами богатых людей, чтобы вовремя подставить его, когда тем вдруг захочется справить нужду. На свадьбах подобный горшок превращался в самый необходимый предмет. Дождавшись, когда все одежды, кроме головного платка, были надеты и служанки царя, наконец-то, занялись другими делами, Заира подозвала рабыню с горшком, и после недовольного бурчания Хантры – «нашла время… вот ещё, надумала когда…» – их сразу же отвели в соседнюю комнату, чтобы не портить воздух в большой зале с одеждами.
   – Отвернись, – попросила Заира, когда рабыня аккуратно приподняла край платья и подставила горшок. Та послушно повернулась к ней боком и отвернула голову. Заире пришлось неудобно наклониться, чтобы служанка ничего не видела, но при этом думала, что она сидит на горшке. Она быстро достала вспотевший мешочек из подмышки и перекинула тонкую верёвку через плечо. Подёргав несколько раз за нитку, она убедилась, что сделала всё прочно. Всё это время ей приходилось двигаться и сопеть, поглядывая краем глаза в сторону рабыни. Но та стояла и покорно ждала её приказа. Наконец, всё было закончено, и Заира сказала:
   – Всё, давай, убирай это!
   Девушка послушно убрала горшок и вытерла ей тело куском мягкой ткани. Заира вернулась в зал. Ей казалось, что все сразу обратят внимание на её раскрасневшееся от волнения лицо, но подошедшая с платками служанка развеяла её напрасные опасения:
   – Ах, госпожа, как жаль скрывать такую красоту под накидкой! У тебя такие красивые длинные брови и большие глаза, что даже женщины могут в тебя влюбиться, – она мило улыбнулась и стала закреплять платок сзади. Заира только улыбнулась в ответ, чувствуя, что не может говорить от волнения.
   Когда ко дворцу пришли десять слонов с праздничными коврами и украшениями на спинах, она немного испугалась. Один из слуг стукнул первого слона по ногам длинной палкой, и тот медленно опустился на колени. К нему сразу приставили лестницу, и служанки помогли Заире подняться на спину животного, где высились большие носилки, прикреплённые к телу слона широкими кожаными ремнями. Следом за ней, кряхтя и что-то ворча, забралась Хантра.
   – Я боюсь, тётя, – испуганно прошептала Заира.
   – Дура, лучше один раз испугаться, но потом всю жизнь быть женой сатрапа. Сиди спокойно. Держись вот за это, – она кивнула на плетёные стенки большой корзины, к которым были привязаны длинные ленты из белого шёлка. Они все были расшиты цветами и узорами, а внизу ещё оторочены золотом. Над головами ярко блестела покрытая золотом крыша в виде купола. Заира выглянула из-за занавески и увидела прямо перед собой сухое сморщенное веко слона с длинными ресницами. Рядом свисало большое серое ухо, похожее на огромную хлебную лепёшку, вывалянную в пыли. К нему были привязаны красные ленты, а со лба, вниз по хоботу, спускались золотые кисточки, которые во время движения болтались из стороны в сторону и ярко блестели. – Сядь назад! – одёрнула её тётка. – Лучше вообще сиди и не шевелись, а то ещё выпадешь, – она продолжала что-то говорить, но Заира не слушала. Слон медленно поднялся и в сопровождении всадников охраны двинулся по улицам города. Народу было столько, что у Заиры даже перехватило дыхание. Все хотели посмотреть на такое событие, ведь свадьбы сатрапов обычно проходили в столице, и многие жители Экбатаны никогда такого не видели. Под ноги слонам бросали цветы, зёрна пшеницы и бобы. На главной площади к хоботам слонов даже прикрепили огромные венки из лилий. Всю дорогу рядом шли чёрнокожие рабы с бубнами и литаврами, где-то позади ревели трубы, и этот шум не смолкал полдня, пока они ходили по всем улицам города.
   – А теперь послушай меня… пока никого рядом нет, – наклонилось к ней Хантра. – От первой ночи много зависит. Если не понравишься сатрапу, он может и отказаться. Или ещё хуже…
   – Как это? – вырвалось у Заиры, но воображение сразу нарисовало ей картину неблагоприятного исхода.
   – Так это. Всё в твоих руках. Слушай меня. Ород ещё не старый. Но он может выпить много вина. Тогда до кровати может и не дойти. Его принесут. Но тебе от этого не легче. В первую ночь всякое бывает.
   – Откуда ты всё это знаешь? – удивлённо спросила она.
   – Ты думаешь, я позже тебя родилась? Смотри, если он придёт сам, то сделай так… – и старая служанка стала подробно объяснять ей каждое движение и ласки в таких подробностях, что Заира поначалу даже опешила. – А если его принесут или сам заснёт, не сделав ничего, тогда ты сама возьми и … – когда Хантра, нахмурившись, замолчала, стараясь припомнить, всё ли она успела рассказать, Заира спросила:
   – А что будет потом?
   – Потом ты будешь ждать до утра, пока он не проснётся. Тогда за твоей простынёй придёт старшая распорядительница. Вместе с евнухом, – и тётушка принялась снова рассказывать, как себя вести и что делать, если захочется встать раньше, чем проснётся сатрап, где будет сидеть старший евнух, что он будет делать и в каких случаях можно звать старшую служанку.
   К концу дороги Заира, наполовину оглохшая и уставшая, с пересохшими от жажды губами, повернулась к тётке и попросила воды. Та сразу же крикнула ближайшему всаднику, и им быстро передали кожаный мешок с водой. Она сделала несколько глотков, после чего к мешку припала Хантра и, как двугорбый верблюд, не отрывалась от отверстия, пока тот не опустел наполовину.
   В конце концов, праздничное шествие закончилось, и они прибыли к главному входу. Заиру со служанками провели внутрь дворца. Позже за ними должны были прибыть посланцы сатрапа, чтобы сопроводить в тронный зал. А пока все вынуждены были сидеть на женской половине и ждать. В это время к главному входу стали прибывать носилки с гостями. Первым приехал армянский царь Артаваз с женой. Их встречали прибывший накануне принц Пакор, отец невесты, арабский царь Абгар и новый командующий парфянской армией Силлак. Пакор придумал весёлое развлечение, которое должно было несказанно удивить и порадовать всех гостей и особенно его отца. Он хотел, чтобы, что в этот день праздновали не только появление новой жены в гареме Орода, но и победу парфян над римлянами.
   Когда Артаваз вышел из носилок и повернулся к входу, лицо его замерло и несколько секунд он не шевелился. Перед ним до самых ступеней лежал длинный ковёр, по обе стороны которого в туниках и шлемах стояли на коленях римские легионеры. На земле лежали щиты. Присмотревшись, он увидел, что все пленные стоят плечом к плечу, потому что их связали между собой локтями. Когда к нему подошла жена со слугами, он вздохнул и попытался улыбнуться.
   – Хорошо, что здесь стоят римляне, а не армяне, – тихо произнесла Разгира. – Пойдём? – она взяла его за локоть. – Улыбнись. Вон, на ступеньках стоит Пакор. Я расспрошу его о дочери. Это поможет. Постарайся улыбаться, ну же! Что с тобой? – она легонько сжала его за локоть и потянула вперёд.
   – Постараюсь, – одними губами ответил Артаваз и сделал первый шаг. Когда они дошли почти до конца, он вдруг остановился и нахмурил брови. Справа стоял тот самый римлянин, который вместе с Гаем Кассием просил его не бросать Марка Красса в пустыне. Артаваз даже вспомнил его имя. – Ты – Лаций Корнелий? – спросил он. Жена и слуги остановились. Все замолчали. Парфяне на ступеньках продолжали радостно улыбаться. Они не слышали, о чём говорил армянский царь, но со стороны всё выглядело так, как обещал Пакор – гости будут поражены и станут рассматривать пленных, как рабов на рынке, может быть, даже убьют кого-то для удовольствия. Для этого уже были готовы длинные острые ножи. Остановившийся армянский царь вёл себя как раз так, как и говорил парфянский принц, а, значит, праздник удался. Один из слуг подошёл и с поклоном протянул Артавазу нож, но тот жестом показал, что он ему не нужен. – Ты – Лаций? – повторил он свой вопрос.
   – Да, меня зовут Лаций Корнелий Сципион Фиделий, – ответил пленный и поднял на него взгляд, полный спокойствия, гордости и внутреннего достоинства. Всех римлян накануне побрили и обрезали волосы, чтобы они напоминали тех легионеров, которых Артаваз видел несколько месяцев назад под Каррами.
   – Я помню тебя. Да, это ты, легат Лаций Корнелий, – покачал головой Артаваз. – Ты неплохой человек, я тебя помню.
   – Я тоже тебя помню, – сказал Лаций. – Но ты – плохой человек! И скоро парфяне предадут тебя так же, как ты предал Красса.
   – Хм-м… Ты слишком смелый. Странно, что ты ещё жив, – спокойно произнёс армянский царь, с сожалением поджав губы. Что мог знать этот несчастный пленник о жизни его народа? Поэтому отвечать на его слова было бессмысленно.
   – Ты только не забудь, что Гай Кассий остался жив. Он тебя достанет! – раздался вдруг сзади чей-то хриплый голос, и Артаваз, услышав это имя, вздрогнул. Он обернулся и увидел Атиллу, который нагло улыбался ему в лицо. Но и на эти слова армянский царь отвечать не стал. В подобной ситуации любой другой пленник уже давно бы лишился головы, но Артаваз в последнее время стал больше слушать, чем отвечать, поэтому напоминание о выжившем талантливом римлянине заставило его задуматься о других проблемах, грозивших его народу. Разгира снова коснулась его локтя и Артаваз, нахмурив брови, перевёл взгляд на неё. Но он её не видел. На ступенях их ждал принц Пакор. Надо было что-то сделать, иначе бы его неправильно поняли. Он повернулся к дерзкому римлянину, поддел носком сапога пыль у края ковра и кинул ему в лицо. Тот заморгал и стал чихать и плеваться, чем вызвал у стоявших на ступеньках парфян приступ смеха.
   – Я же говорил, что гости будут рады! – радостно улыбнулся Пакор, обращаясь к Абгару и Силлаку, когда армянский царь с женой и слугами стал подниматься по ступенькам. После приветствий завязалась беседа на родственные темы, и гостей проводили в огромный зал для приёмов, где жена Артаваза, наконец-то, смогла встретиться с дочерью.
   Гостей было действительно много. Они всё прибывали и прибывали, но никто пока не воспылал желанием украсить свой путь по ковру кровью пленных. Их пинали, толкали, стучали по шлемам и плевали, но не убивали. Это было единственное, в чём Пакор ошибся. Зато почти все обращались к нему с просьбой продать этих рабов, чтобы показать их в своих городах, где все только и говорили, что об этой победе и хотели увидеть побеждённых римлян собственными глазами. Когда у входа остановились носилки Мурмилака из Мерва и его жены Лорнимэ, все присутствующие повернули головы и с любопытством стали ждать их появления. Сатрап Мурмилак Вартишан был сыном старого друга царя Фраата. После загадочной смерти Фраата молодой Мурмилак послушался отца и остался верен Ороду. Их семья жила в Мерве, и здесь у него было около трёх-четырёх тысяч всадников. Они постоянно воевали с многочисленными племенами на северо-востоке и могли выступить в поход в любой момент. Личная охрана у Мурмилака тоже была большой, но не из-за опасности покушения, а, опять же, из-за постоянных войн, куда он бросался всегда сам и где ему нужны были самые верные и опытные воины. Собирать крестьян и скотоводов по отдалённым районам, как это обычно происходило в Парфии в случае войны, он отказался и стал первым платить своим воинам за службу. В результате, его маленькое, но боеспособное войско было самым опасным из всех существующих в подчинённых сатрапиях Парфии. И в битве с римлянами оно могло бы оказать Сурене огромную помощь. Но именно этой весной со стороны реки Жаксарт [12 - Сырдарья], обойдя Мелкое море [13 - Аральское море], на Мерв напали многочисленные кочевые племена. Об их приближении Мурмилак узнал заранее. Ему сообщил об этом один из его союзников – предводитель племён хунну, шаньюнь Чжи Чжи, который каждый год осенью покупал у него длинноногих лошадей. Также воинам Мурмилака пришлось этим летом сражаться с разбойниками знаменитого бандита Куги До, которому чудом удалось уйти от них живым.
   Эти события были самыми любимыми слухами в столицах всех остальных родов, и сатрап Ород опасался этого молодого и горячего воина. Но тот никогда не давал повода усомниться в своей верности, поэтому, узнав об этих победах, он поблагодарил Мурмилака и пригласил его на праздник в Экбатану вместе с женой и начальником стражи в знак уважения и признания заслуг. Без Мурмилака Ород не смог бы один сражаться с кочевниками на севере, разбойниками на востоке и римлянами на западе. Сурена смог бы, а он – нет. И Ород это понимал. Он решил приблизить к себе несколько талантливых воинов, чтобы они заменили Сурену, и одним из таких воинов был Мурмилак.
   Его жена, красавица Лорнимэ, роскошная женщина с пышными огненно-рыжими волосами и нежно-белой кожей, была дальней родственницей армянского царя Артаваза. Мурмилак влюбился в неё ещё в юности, когда ей было всего тринадцать, а ему – восемнадцать. С тех пор он потерял голову и даже чуть не погиб в боях с северными сарматами и даванями за реками Окс и Жаксарт, куда отправлялся, чтобы хоть на время забыть о своей любви к юной красавице. Но судьба улыбнулась ему: он вырос красивым и сильным воином, а среди тех, кто сватался за Лорнимэ, не было ни молодых, ни сильных – одни старые и толстые придворные и старейшины родов, чьи животы напоминали перезревшие тыквы, а слащавые улыбки вызывали отвращение и брезгливость. Все мысли юной Лорнимэ были связаны с Мурмилаком, который представлялся ей сказочным героем из длинных рассказов старых служанок. Но он долго об этом не знал.
   Их свадьба была, пожалуй, одной из самых весёлых и радостных свадеб в Парфии, и торжества для всего народа длились целый месяц. Но счастье никогда не бывает полным. И красавицу Лорнимэ вместе с любящим мужем уже целых четыре года преследовала одна беда – у них не было детей. Постепенно в окружении Мурмилака это стало единственной темой для разговоров. Злые языки приписывали Лорнимэ все самые тяжкие грехи, но Мурмилак так любил свою жену, что не обращал на эти сплетни никакого внимания. Единственный человек, который вызывал у него тревогу, была его младшая сестра Азата. Она уже несколько раз намекала ему на «плохую породу» Лорнимэ и необходимость подумать о наследнике. Она была замужем за Надиром, начальником его стражи. У них тоже не было детей. Если бы у Азаты родился сын, то он бы мог претендовать на трон после Мурмилака. Об этом самому Мурмилаку тоже не раз говорили его приближённые. Все, кроме Лорнимэ. У той хватало мудрости не касаться этой темы и просто окружать мужа любовью и заботой, что, в итоге, перевешивало всё остальное.
   Когда она вышла из носилок, даже пленные повернули головы в её сторону. Стройная, жизнерадостная красавица с открытой улыбкой и копной пышных огненно-красных волос не сразу сумела накинуть на голову полупрозрачное покрывало и несколько мгновений её лицо оставалось открытым. Оно сразу привлекало к себе внимание: нежная, не тронутая загаром белая кожа не несла на себе бремени морщин и усталости возраста; на фоне ярких волос эта белизна казалась ещё более поразительной, и тонкие, подведённые брови сразу бросались в глаза, напоминая крылья ночной птицы; тонкий нос с небольшой горбинкой был нетипичен для женщин Парфии, поэтому он тоже был предметом их зависти и ненависти одновременно. Можно было сказать, что чуть вздёрнутые, трепещущие ноздри портили её лицо и придавали ему хищный вид, но открытая, жизнерадостная улыбка скрашивала этот недостаток и покоряла своей искренностью даже врагов. Те, кто видел глаза Лорнимэ, утверждали, что ночью они сверкали, как изумруды, а днём были тёмно-зелёного цвета, как у змеи.
   В этот день она надела длинную накидку из жёлтого шёлка, которая была подпоясана под грудью цветками настоящих лилий, а на голове красовалась лёгкая тонкая накидка, которая почти не скрывала лица и под которой всем были видны её густые длинные волосы. Жгучие, зеленовато-карие глаза, смотрели гордо и вызывающе. Она была уверена в своей красоте, и очаровательная улыбка только усиливала это впечатление.
   – Смотри, это настоящие римляне? – спросила она Мурмилака, увидев пленных.
   – Похоже, что да, – ответил тот, внимательно присматриваясь к угрюмым и взлохмаченным людям, которые то и дело бросали на его жену откровенные взгляды. – Пошли, а то у меня возникает желание выколоть им глаза, – со злостью процедил он сквозь зубы.
   – Когда-нибудь ты так и сделаешь, – проворковала она, коснувшись его руки. – Ты победишь много-много воинов и всем им вырвешь глаза. И бросишь их у моих ног. У-у-у! Никто ещё так не делал, – в её голосе послышались нотки животного удовольствия, и Мурмилак с удивлением посмотрел на жену.
   – Если они будут так на тебя смотреть, то я сделаю это прямо сейчас, – с раздражением ответил он, но его злило не то, что пленные смотрели на его жену. Ему казалось, что ей это нравится. Они прошли до самого конца ковра, и тут Лорнимэ бросилось в глаза, что один пленный отвернул лицо и смотрит в сторону, брезгливо скривив губы.
   – Смотри, – кивнула она Мурмилаку, – кажется, ты ему не понравился, – Лорнимэ хотела вызвать у него улыбку, но тот посмотрел в сторону римлянина и только нахмурился. Зато пленный у них за спиной произнёс что-то явно плохое. Его слова прозвучали довольно громко и весело, и все остальные пленные опустили головы, пряча улыбки. Лорнимэ это задело. – Что они говорят? – спросила она обиженным голосом, махнув рукой в сторону наклонённых шлемов. Многочисленные кольца с драгоценными камнями блеснули на солнце, и многие придворные обратили на это внимание.
   – Я не знаю их языка, – тихо ответил Мурмилак, потому что они уже приближались к ступенькам, на которых их ждал Пакор. Лорнимэ обернулась и посмотрела на ненавистного римлянина. В её сузившихся глазах промелькнули ненависть и злоба. Лаций не видел этого взгляда, но Икадион и Атилла, которые продолжали смотреть ей вслед, заметили.
   – Лаций, кажется, ты нажил себе ещё одного врага, – пробормотал Икадион.
   – Какого? Этого черныша, что ли? – он презрительно кивнул в сторону Мурмилака.
   – Нет, пострашней. Его жену, – ответил он.
   – Я с женщинами не сражаюсь, – вздохнул Лаций. – Тем более, с такими, как эта. Она рыжая, как лиса.
   – Рыженькие, говорят, самые горячие, – хихикнул Атилла, который стоял почти напротив.
   – Ненавижу рыжих, – пробормотал Лаций.
   – А зря. У них такая нежная кожа! – мечтательно закатил глаза тот. – Вот, у меня была одна… – он не закончил свою мысль, потому что сзади подбежали стражники и стали бить его палками по спине. Оказалось, что кто-то впереди устал стоять на коленях и сел на пятки. Парфяне быстро заметили это и стали наказывать все подряд. – О, всемогущий Марс, – простонал Атилла, – за что же так больно? И прямо в спину!
   – Стой ровно, – всё, что мог посоветовать ему Икадион. Лаций вообще молчал, стараясь не обращать внимания на боль. Но последний удар пришёлся как раз между шеей и плечом. В глазах потемнело, дыхание перехватило, и он чуть не упал лицом вперёд. – Странно, что никого ещё не убили, – услышал он сбоку шёпот либертуса.
   – Да, – Лаций опустил голову на грудь. – Наверное, это потом будет.
   Икадион молчал. Атилла с другой стороны кривился от боли и постанывал. Они уже давно договорились о том, как себя вести, когда их отобрали в числе тех, кто должен был погибнуть на красочном представлении в честь царя Орода. Как и говорила Заира, отобрали всего пятьсот человек, и теперь они жили только ожиданием той расправы, которую приготовил им принц Пакор. Спасение римлян было только в дисциплине, от которой многие уже отвыкли. Но другого Лаций и Атилла предложить своим товарищам не могли. Поэтому в ту ночь, когда всё стало ясно, они разделились на пять центурий и попробовали вспомнить перестроения в шеренгах. Парфяне их не охраняли, потому что эту кучку пленных держали между первой стеной, рядом с пропастью, и убежать оттуда они не могли. В первую ночь у римлян ничего не получилось. Во вторую, с кряхтением и стонами получилось перестроиться три раза. В третью ночь они сделали всё правильно десять раз, и последние два раза понравились даже Лацию. С восходом солнца их, на удивление, хорошо покормили и отвели к первой стене, где одели в одинаковые туники и раздали щиты и шлемы. Для Лация самым сложным оказалось спрятать нож, который слепой Павел Домициан в последнюю минуту успел ему протянуть в рукаве своей рваной парфянской рубахи. Второй он попросил слепого певца оставить пока у себя. Так они и расстались, не надеясь на скорую встречу.
   Прибывавшие новые гости царя Орода проходили мимо них в своих причудливых одеждах, то и дело тыча в пленных пальцем. Кто-то плюнул Атилле в лицо, и до Лация донеслось его громогласное проклятье. Потом раздался звук ударов, и голос силача замолк. Прошло довольно много времени, пока их не подняли и не вывели на площадь, где стали перевязывать руки спереди, чтобы они могли держать щиты. Лаций попробовал приподнять свой щит. Было неудобно. Он сделал шаг назад и, изогнувшись, вытащил из-за пояса привязанный к тряпке нож. Разрезав верёвки, он обмотал их вокруг кистей, чтобы со стороны ничего не было видно.
   – Передай по шеренге! – он протянул нож Атилле Кронию. – Скажи, чтобы не снимали верёвки. Пусть завяжут на кистях.
   – Откуда он у тебя? – с удивлением спросил тот.
   – Неважно. Давай, шевелись!
   – Ты был прав. Нас снова будут избивать, как свиней на рынке, – пробормотал Икадион, увидев показавшихся из ворот крепости парфянских катафрактариев.
   – Да, – коротко ответил Лаций и больше ничего не добавил. Пленные вокруг стали тихо перешёптываться. Когда нож вернулся к нему, Лаций снова привязал его к тряпке и повесил на пояс, как и раньше. Солнце уже прошло зенит и стало клониться к закату, многие римляне не могли стоять и без сознания падали на землю. Им разрешили присесть, и Керим, начальник стражи, выставил двух воинов на ступеньках и ещё двух – в начале площади, чтобы те быстро передали команду, когда царь с гостями пожелает выйти и увидеть представление.

Неудачное представление

   Все гости собрались в большом зале дворца и ждали появления сатрапа. Ород вышел к ним чуть позже. Он был одет в длинный красный халат, расшитый золотом на спине и груди. В конце рукавов широкими полосами блестели пришитые драгоценные камни. Многие гости заметили, что теперь его корона выглядела больше и тяжелее, чем раньше. На ней появились новые камни. Особенно ярко блестел один, размером с яйцо ястреба. Он был почти прозрачным, и лучи солнца, попадая на него, разлетались во все стороны яркими слепящими бликами.
   Сатрап сел, и за ним сели все гости. Глашатаи стали выкрикивать их имена, а слуги в это время вносили подарки и клали их посреди зала. Золотые украшения высыпали сначала в щиты, а потом – в огромную греческую вазу с широким горлышком, которую подарили старейшины семейства Шурмай с юга Парфии. Когда объявили Мурмилака и Лорнимэ, два десятка слуг медленно внесли в зал двух больших драконов в человеческий рост, разукрашенных голубыми и красными красками. Из пасти чудовищ вылетали сделанные из золота языки пламени, в глазах горели огромные рубины, клыки были покрыты точёным жемчугом, а когти – перламутром. Когда гости увидели их, то удивлённо зашептались, а Ород встал и подошёл ближе, желая рассмотреть это чудо поближе. Страшных драконов подарил Мурмилаку китайский шаньюнь Чжи Чжи.
   – Мурмилак, ты удивил меня, – покачал царь головой. – Мне понравились эти ужасные звери. Жаль, что ты не привёз нам живых, – добавил он, и придворные подобострастно засмеялись, поддерживая его шутку.
   – Если я найду живых, ты будешь первым, кто их увидит! – склонил голову Мурмилак, радуясь, что подарок его восточного соседа Чжи Чжи так понравился сатрапу.
   – Неужели я, а не твоя жена? – хитро спросил Ород, и гости настороженно повернули головы в сторону Мурмилака, ожидая его ответа.
   – Я живу в тени твоего света, великий победитель римлян, – сумел найти правильные слова Мурмилак. – И всё, чем я владею, принадлежит тебе. Моя душа, моё тело, мои рабы и моя жена – всё существует благодаря тебе, – чуть громче добавил он и ещё раз склонил голову в поклоне. Ород довольно кивнул головой и смерил взглядом Лорнимэ, которая тайком следила за ним из-под надвинутого до носа платка. Она сразу же поняла его взгляд, и ей стало страшно и неуютно.
   После даров сатрапу объявили о выходе невесты. Хотя ей заранее говорили, что надо смотреть вниз, на край своего платья, Заира даже подумать не могла, что это будет так трудно и она не сможет поднять взгляд. Но когда она сделала первый шаг, ей показалось, что веки придавили два тяжёлых камня, а на голове лежит третий – в два раза тяжелее первых двух. Она с трудом дошла до трона и опустилась на колени. Поцеловав руку и край халата Орода, Заира обошла его и села рядом. Её лицо скрывала полупрозрачная накидка, и все гости щурили глаза, стараясь уловить под ним хоть какие-то недостатки. Но даже самые злые языки были вынуждены признать, что молодость и красота Заиры были безупречны. Только Лорнимэ недовольно сжала губы, заметив, что муж тоже не сводит глаз с этой молодой и очаровательной девушки. Ород поднял руку и объявил, что сегодня пир будет длиться всю ночь, а на следующий день их ждёт охота за городом. Все гости радостно зашумели. В дальнем углу заиграли музыканты, и со всех сторон стали появляться рабы с большими подносами, на которых лежали мясные блюда. Они проносили их мимо гостей и останавливались, заметив приподнятую руку или услышав окрик, после чего снимали с подноса понравившийся гостю кусок и клали его на отдельный поднос. Другой раб разносил вино, следом за ним следовал другой с водой. Жареное мясо сменялось копчёными окороками, за ними несли бараньи рёбра, холки горных баранов, целых антилоп, много птицы и рыбы, которые сразу же поглощались присутствующими. Когда все гости насытились, Пакор подошёл к отцу и что-то сказал. Начальнику стражи в это время быстро передали команду поднять и построить пленных римлян для представления. Ород похлопал сына по плечу, с радостью кивнул головой и поднял руку. Все сразу перестали есть и замолчали.
   – Мой сын приготовил прекрасный подарок. Он просит нас выйти на площадь и посмотреть, как парфянские воины победили римлян, – сатрап с трудом встал, вытер руки о спину одного из придворных и повернулся к Заире. – Ты можешь пройти со мной, – он старался быть вежливым, но слова застревали у него в горле, потому что огромное количество пищи сделало его ленивым и вялым. Заира без слов проследовала за ним. Позади плелась разбитая Хантра. За последнюю неделю она вымоталась и еле держалась на ногах.
   Гости выходили и удобно рассаживались в заранее расставленных креслах. Перед ними стояли прямоугольники пленных римлян.
   – Это что? Они будут сражаться? – спросила Лорнимэ у мужа. Они сидели совсем недалеко от Орода и Заиры. Принц Пакор повернулся к ним и с улыбкой ответил:
   – Так римляне строятся перед боем. Это их знаменитые легионы. Посмотрим, как они будут сражаться здесь, перед нами.
   – Разве у них есть оружие? – с испугом спросила рыжеволосая красавица.
   – Нет, нет, – рассмеялся Пакор. – У них только щиты. И даже руки связаны. Эй, Эксатр, передай, пусть слепой начинает петь!
   Лорнимэ больше не задавала вопросов, а Мурмилак помрачнел. Он не любил предаваться таким развлечениям. Ему всегда доставляло удовольствие сражаться с врагом лицом к лицу, а не играться, как тигр со сломавшей ногу антилопой. В это время откуда-то сбоку послышался негромкий, но очень чистый и ровный голос. Он тянул одну ноту, постепенно поднимаясь всё выше и выше, и вместе с ним замирало дыхание у тех, кто его слышал – настолько красивым и захватывающим был этот звук. Голос затих, и через мгновение полилась песня. Торжественная и величественная, как высокие горы и далёкие облака, она была на непонятном парфянам языке. Но язык музыки не требовал перевода, и все с замиранием сердца следили за грустной мелодией. И только Лаций в правом ряду взволнованно оглядывался на ровные ряды своих товарищей, боясь, что песня неожиданно появившегося Павла Домициана может отвлечь их внимание и парфяне застанут их врасплох.
   – Афрат, пора! – махнул рукой принц Пакор, и огромный бородатый всадник выехал перед гостями на закованном в металлические пластины коне.
   – Катафрактарии благодарят тебя, сатрап, за эту честь! – прокричал он громко, но в его голосе не было бодрости и радости. Жирная еда и большое количество вина сделали своё дело – Афрат был сыт и ленив. Отдав команду воинам, он сам остался позади. Железные всадники рысью поскакали в сторону римлян, но те неожиданно сомкнули ряды и до зрителей донеслись отрывистые крики. Ород с удивлением посмотрел на сына. Тот нахмурил брови, но пока ничего не говорил и продолжал смотреть на всадников Афрата. Катафрактарии не обратили внимания на движение римлян и их команды. Пакору было хорошо видно, как передняя шеренга пленных вдруг присела и закрылась пусть маленькими, но всё же щитами. Вторая шеренга подошла вплотную к первой и накрыла её щитами сверху. Третья шеренга накрыла вторую, и так – до пятой, последней шеренги, в которой пленные остались с неприкрытыми головами. Но дотянуться до них копьями уже было нельзя. Тем не менее, катафрактарии ударили мощно и сразу. Щиты первых двух шеренг стали разлетаться в щепки, некоторые повисли на копьях, как дырявые корзины, но криков раненых слышно не было. Всадники развернулись, а римляне успели в это время поменяться местами – теперь впереди были те, кто раньше стоял сзади. И они снова накрылись щитами, как панцирем. Пакор понял, что кто-то разгадал его планы и теперь командовал там, за спинами пленных, но, судя по крикам, это был не один человек, а сразу несколько. Он вскочил и хотел сам броситься вперёд, но отец остановил его:
   – Не спеши! Афрат – опытный воин. Он победил вооружённых римлян. Неужели он не сможет победить их без оружия? – Ород махнул Афрату, а Пакор, сжав кулаки, остался стоять на месте.
   – Кажется, я вижу, кто там командует, – прищурив глаза, произнесла Лорнимэ. – Смотри, – она взяла мужа за руку и показала вправо, – видишь, там большой такой стоит? Он поворачивает голову и всё время смотрит вокруг.
   – Да, вижу, – кивнул Мурмилак.
   – Он – главный. От него идут все команды.
   – Афрат, – наиграно весёлым голосом окликнул начальника катафрактариев Ород, – неужели ты не кормил своих воинов перед боем? Или, наоборот, слишком перекормил? – он хрипло рассмеялся, но его смех никто не подхватил. Афрат, помня свой позор перед Суреной, почувствовал, как на спине выступил холодный пот. Он рванулся вперёд и стал кричать на своих всадников. Те зашевелились и стали более резво разворачиваться. Они увеличили скорость перед ударом. Но и теперь у них мало что получалось. Кони влетали в толпу пленных, скользили копытами по щитам, упирались боками в человеческие тела и останавливались. Несколько лошадей упали. В строю пленных образовались бреши, и парфяне стали налетать туда, протыкая беззащитных римлян своими длинными копьями. Их резкие крики тонули в шуме толпы и голосе слепого певца, который продолжал петь всё ту же песню.
   – Ну, вот теперь я вижу, что ты не боишься римлян, – с издёвкой в голосе произнёс Ород, и побелевший от страха Афрат спрыгнул с лошади и стал перед ним на одно колено. Сатрап махнул рукой: – Ладно, хватит, уже скучно. Голова Красса пила раскалённое золото гораздо лучше, не так ли, Артаваз? – он повернулся армянскому царю и вопросительно поднял брови вверх. Тот кивком головы подтвердил его слова и сказал:
   – Твоя победа должна быть воспета в такой же трагедии, как «Вакханки», великий победитель римлян.
   – Ну, вот ты и попробуй сделать это, когда вернёшься в Армению, – простодушно ответил Ород и снова рассмеялся. – У тебя там есть много прекрасных актёров… и женщин для вдохновения, – он многозначительно улыбнулся, намекая на жену бывшего начальника охраны. Артаваз промолчал. Стоявший рядом Пакор всё ещё хмурился, глядя, как парфяне оттаскивают тела римлян к забору. Их было слишком мало. Не больше десятка. В это время оставшиеся в живых стояли плечом к плечу и ждали следующей атаки.
   Лаций поддерживал Икадиона, которому копьё зацепило бок, и старался прикрыть его своим телом, чтобы парфяне не заметили на нём кровь. Раненых они добивали на месте, чтобы не возиться.
   – Лаций, – прошептал кто-то совсем рядом. Он повернул голову и увидел Атиллу Крония. Это было невероятно, но тот улыбался!
   – Что?
   – Слушай, а что это за роскошная матрона сидит там рядом со старым придурком на троне? – спросил старый друг.
   – Какая матрона? Ты что? – опешил он, но всё-таки повернул голову в ту сторону, куда указывал Атилла. Рядом с сатрапом действительно сидела девушка в накидке персикового цвета, но её лицо закрывало лёгкое покрывало. Неожиданно лёгкий порыв ветра на короткое мгновение приподнял край ткани, и он увидел её лицо. Сначала Лацию показалось, что это просто наваждение. Он несколько раз моргнул глазами и даже покачал головой. Но лицо снова спряталось под тканью, зато рядом с девушкой появилась знакомая фигура сутулой служанки, которая всегда сопровождала одну из наложниц Сурены.
   – Лейла, – прошептал Лаций.
   – Ну, что? – усмехнулся Атилла. – Тебе не кажется, что это как раз та наложница, которая была в лагере Сурены? Очень на неё похожа.
   – Не знаю… Трудно сказать, – придя в себя, ответил Лаций. Он нахмурился. – Лицо закрыто. Не вижу. А что? Хочешь принести себя в жертву?
   – Спаси меня Марс, не хочу! – испуганно прошептал Атилла. – Да, лица не видно, но я пару раз так заметил… и мне показалось…
   – Когда ты успеваешь всё замечать? Прикрой лучше Икадиона! – резко приказал Лаций, не понимая, что вызвало у него такое раздражение. Атилла от неожиданности округлил глаза и посмотрел на друга. Он впервые видел его таким злым и недовольным. – Ты даже перед смертью будешь думать о женщинах! – Лаций попытался сказать это уже спокойней, чтобы не вызвать у Атиллы подозрений. Он никак не мог поверить, что это была именно та девушка… Ведь они были вместе… И почему она оказалась сейчас рядом с сатрапом Парфии?
   – Я люблю женщин, ты же знаешь! Почему бы и не присмотреться к этой? – улыбнулся Атилла, но вдруг сменил интонацию: – Слушай, что с Икадионом? Он падает! – в его голосе прозвучала тревога.
   – Копьё зацепило бок и ногу. Не сильно, но кровь идёт. Подставь плечо! – попросил Лаций. – Надо спрятать его от стражников.

Мурмилак хочет купить римлян

   Сатрап встал, и все гости последовали за ним.
   – Продолжим пир. Здесь холодно и скучно, – он махнул рукой и потянул за собой Заиру. Холодные тонкие пальцы впились ей в руку, и она поспешила встать. За Ородом проследовали Артаваз с женой, которая о чём-то оживлённо разговаривала с дочерью и рыжеволосой красавицей Лорнимэ. Пакор с Мурмилаком остались ненадолго одни, и царевич, покачав головой, с сожалением произнёс:
   – Эти римляне слишком строптивые! Надо было лучников привести!
   – А что ты хочешь с ними сделать? – угрюмо спросил его Мурмилак. Они выглядели со стороны, как две противоположности: Пакор был невысокого роста, стройный, с прямыми волосами на голове и бороде, с вытянутым лицом, гладкой кожей, и цепким взглядом. Его движения были порывистые и резкие. Сатрап из Мерва, наоборот, отличался высоким ростом, широкими плечами, открытым взглядом, широким лицом, крупным носом и кучерявыми волосами, которые делали его больше похожим на грека, чем на парфянина.
   – Теперь не знаю… – пожал плечами Пакор. – Хотел всех здесь убить. Отец предлагал их продать, но мне это скучно. К тому же, их слишком много, – недовольно закончил он.
   – Слушай, продай их мне! – неожиданно предложил Мурмилак.
   – Продать? Тебе? – удивился тот. – Зачем они тебе?
   – Надо достроить город. А у меня нет хороших строителей. В Мерве только купцы. Но мне даже не строители нужны. Камни есть кому таскать. А вот план города сделать и дома начертить никто не может. С водой трудно, – в его голосе было столько порыва и искренности, что Пакор сазу поверил.
   – А греки твои как же? – спросил он.
   – Какие греки? Они только говорить по-гречески могут, а делать уже ничего не умеют. Только торгуют, да обманывают, – Мурмилак с досадой махнул рукой.
   – Ну, бери, – неожиданно согласился молодой наследник престола, чувствуя, что с радостью готов расстаться с этими странными пленниками и просьба Мурмилака избавляет его от многих хлопот. – Что мне тут с ними делать? Отец собирается вернуться после свадьбы в столицу. Будет жить в Ктесифоне. Я там начну собирать новое войско. Так что мне некогда с ними возиться.
   – Новое войско? С кем воевать? – спросил Мурмилак.
   – С римлянами в Сирии. Там остался один наместник. Надо его достать. К тому же у меня теперь есть один перебежчик. Бывший легат. Один из них. Согласился помочь нам воевать против римлян.
   – Это римлянин? Не слышал, чтобы кто-то из них был предателем.
   – Он странный какой-то. Хочет воевать со своими. Хочет доказать им, что он лучше их. Но меня это не волнует. Главное, чтобы помогал. А потом мы всегда успеем избавиться от него.
   – Как зовут?
   – Квинт Лабиен. Короткое имя.
   – Нет, не слышал, – отрицательно покачал головой Мурмилак. – Ну, так что? Сколько ты просишь за пленных? И сколько готов отдать?
   – Давай утром поговорим? Их тут тысяч пять. Талантов десять золотом, – предложил Пакор. – Как, устроит? Слушай, пошли к отцу, а то он обидится, – он положил руку Мурмилаку на плечо, и они не спеша направились в зал. Позади них слуги убирали с площади мусор и немногочисленные трупы, а стражники заново связывали оставшихся в живых и выталкивали их в задние ворота по десять человек в связке. Лаций не верил своим глазам. Он даже не успел спрятать нож на пояс, и тот болтался у него на груди, грозя то и дело вывалиться наружу. Но на них никто даже не смотрел – просто вязали, как баранов, и толкали вперёд. Парфяне спешили отвести их в лагерь и вернуться на праздник во дворец. Никто не хотел пропускать такой случай повеселиться, все хотели наесться и напиться вдоволь, чтобы потом до конца жизни вспоминать эту свадьбу и рассказывать о ней своим друзьям и родственникам. Лаций в очередной раз удивился, насколько неорганизованными и небрежными были парфяне. Ведь никто из них даже не подумал о том, почему римляне оказались с развязанными руками, никто не забил тревогу, не стал искать нож или меч, которым они могли разрезать верёвки…
   Несколько дней теперь пленным ничего не угрожало. Хотя, иногда им забывали принести еду. Однако это уже было не так страшно, как бойня на базарной площади перед белой стеной крепости.

Приготовления Заиры к первой брачной ночи

   Лёгкая тень наступившего вечера, как спешащий на ночлег кочевник, быстро промелькнула по стенам дворца и скрылась во мгле внезапно обрушившейся на землю ночи. Звёзды, как любопытные торговки на базаре, высыпали на небосклон и уставились своими огромными сияющими глазами на пирующих во дворце людей. Было уже далеко за полночь, и первый день праздника близился к концу. Ород устал от шума и еды, и ему не терпелось уединиться в спальне со своей молодой женой.
   – Мы покидаем вас, но просим всех остаться и продолжать веселье! – сказал он как можно громче. Гости радостно зашумели, но от обилия пищи и вина их голоса звучали уже не так бодро, как в начале торжества. Ород встал и повернулся к Заире. За ними последовали слуги и служанки, старая Хантра и несколько евнухов, и только Абгар остался с гостями, чтобы «радовать их своим присутствием», как попросил его сатрап.
   Заиру привели в тот большой зал с несколькими бассейнами, где она неделю назад плавала перед прячущимся за ширмой Ородом. Во всех чашах была тёплая вода. Вокруг было много служанок. Большинство из них устало сидели, прислонившись спинами к стенам. Распорядительница свадьбы вместе с Хантрой стали раздевать её. Заира напряглась. Ей надо было срочно спрятать висевший под рукой узелок.
   – Тётушка, можно я сама? Очень уж медленно. Всё равно никого нет, – постаралась улыбнуться она. – Давай, я сама сниму эти платья. Я вся мокрая. Они прилипли ко мне, как песок.
   Старая Хантра была не против, но вот парфянская служанка опешила от такой дерзости. Она застыла на месте, и это позволило Заире приподнять низ платья и быстро поднять его до самых локтей. Там она перехватила ткань и завела пальцы под тонкую нитку на плече. Когда платье медленно соскользнуло на пол, узелок остался в рукаве. Теперь его даже при дневном свете трудно было бы увидеть сквозь полупрозрачную ткань, а при свете масляных светильников – и подавно.
   – Что ты, что ты, – замахала на неё руками парфянка. – Так нельзя. Жена царя не должна сама раздеваться!
   – Ну, ладно. Тогда сними с меня браслеты и украшения, – с усмешкой предложила Заира, протягивая ей руки и показывая на ноги. Та поспешила быстро всё снять. Когда Заира зашла по колено в тёплую воду, пришёл евнух и что-то сказал стоявшим у дверей девушкам-рабыням.
   – Госпожа, сатрап просит тебя поторопиться, – произнесла одна из них, приблизившись к бассейну и склонившись в низком поклоне. Она хотела забрать сброшенное платье, но Заира резко подняла руку и сказала:
   – Оставь всё! Это платье надевают всего раз в жизни. Я сама заберу его и буду хранить до конца своих дней, – она нахмурилась, и служанка сразу же сделала шаг назад. Теперь никто не смел перечить жене царя. Заира опустилась в воду по шею и с удовольствием зажмурилась. Растягивать удовольствие было некогда, и вскоре ей пришлось выйти из бассейна, слыша за спиной недовольное сопение Хантры и чувствуя на себе колючие взгляды распорядительницы. Заира сама взяла у них длинное полотенце и, заметив желание старой служанки возразить, оборвала её на полуслове:
   – Сатрап ждёт. Надо быстрее!
   Распорядительница, как ошпаренная, отдёрнула от неё руки и недовольно поджала губы. Хантра глубоко вздохнула и только покачала головой. Заира быстро вытерлась и протянула рабыням полотенце. Наклонившись за одеждой, она заметила, что все смотрят на неё, не отрываясь.
   – Тётушка, ну что вы все, как статуи! Принеси обувь, что ли! – попросила она. Старая служанка и распорядительница вздрогнули, как будто отошли ото сна, и вдвоём бросились к рабыням, но Хантре ничего не дали, потому что это уже была не её обязанность. Пока они отвернулись, Заира успела надеть мешочек обратно на плечо. Когда старшая служанка вернулась, она радостно улыбалась, и пожилая распорядительница, кряхтя, опустилась на колени, поставив перед ней расшитые золотом кожаные туфли.

Пьяная страсть сатрапа

   Освещённый факелами коридор казался большой пещерой, но Заира знала, что это не так. Заметив её приближение, две чернокожие рабыни с низким поклоном открыли двери и провели в спальню, где сатрап с нетерпением стоял у балдахина, крутя в руке пустой кубок. Он бросил на неё взгляд, полный жгучей страсти и… икнул. Заира улыбнулась. Одно движение головой, и густые чёрные волосы рассыпались по плечам, как тёмный водопад, оттеняя ровный овал её лица. Поджав губы, она старалась сохранять на лице улыбку, и только глубокое дыхание и дрожащие ноздри выдавали её внутреннее волнение. Ороду было приятно видеть девушку в таком возбуждённом состоянии. Он не любил бесчувственных красавиц, которые напоминали скорее холодные мраморные колонны, чем живых женщин.
   – Ты заставляешь меня ждать, – хотел сердито произнести он, но сытная отрыжка снова испортила голос, и вместо грозного взгляда на его одутловатом лице застыло растерянное выражение. Он повёл бровями и протянул руку в сторону, показывая, что хочет вина. Однако рабыни знали, что теперь это должна была сделать Заира, а не они. Рука сатрапа задрожала от нетерпения.
   – Прости, мой господин. День был таким долгим и трудным. Я готова, – покорно ответила она. Ород взглянул в кубок, покрутил его и поднял глаза на невесту:
   – Налей мне вина! А вы пошли вон! – он махнул рукой и снова икнул. Во рту появился кисло-горький привкус еды. Надо было срочно чем-то запить. – Что ты так долго? – недовольно буркнул он и призывно взмахнул чашей. Заира взяла кубок и подошла к светильнику.
   – Тут плохо видно и никто не подержит кубок, – со вздохом ответила она. Ему было видно, как она осторожно наклоняет серебряный кувшин, который в полумраке выглядел чёрным, но потом его внимание привлекла просвечивающаяся сквозь тонкое платье фигура девушки: высокие бедра и красивый изгиб талии заставили Орода забыть о неприятном привкусе. Она стояла к нему боком, и светильник просвечивал тонкую ткань насквозь. Вот хрупкие плечи медленно наклонились вперёд, за ними к кувшину потянулись руки, едва заметно округлилась нижняя часть спины, рука с кувшином поднялась вверх и под локтём стал заметен спелый плод страсти – упругий полукруг груди. Ород не мог больше ждать. Он подошёл сзади и обнял её за живот. Заира вздрогнула и замерла. Его хищные костлявые пальцы соскользнули вниз, потом – вверх и впились ей в грудь, как колючки. Ей стало больно. Она сжалась, стараясь ослабить его хватку, но Ород только сильнее прижимал её к себе, кусая за шею и плечо.
   – Давай вино, – хриплым голосом произнёс он.
   – Без воды? – тихо спросила она.
   – Да, без воды, – усмехнулся царь. Он не видел, как дрожали её руки, но чувствовал волнение в голосе и напряжение в теле. Его это возбуждало. – Мне только глоток сделать, – сказал он. Заира подняла кубок и застыла, не зная, что делать дальше. – Ближе! – приказал Ород. – Давай сюда, – он приоткрыл рот, и она поднесла кубок к самым губам. Не отпуская её, царь сделал большой глоток и довольно засопел носом. Слышно было, как вино булькает у него в горле, опускаясь в живот. Неожиданно он пробормотал: – Ещё! – и Заира снова наполнила кубок. Выпив его до дна, Ород почмокал губами, потом передёрнулся и сказал: – Вино прекрасно, как и ты. Иди сюда! А воду пусть пьют евнухи и рабыни. Эй, Рахман! – крикнул он, и из темноты выступила грузная фигура старшего евнуха. – Выпей воды и принеси ещё вина, – короткая борода царя затряслась от смеха, он откинулся на большую кровать и махнул рукой.
   – Выпить воды? – осторожно переспросил он.
   – Да! Пусть воду пьют евнухи и рабыни! Кхе-хе-хе, – радуясь своей выдумке, весело прокряхтел Ород. Старший евнух не посмел ослушаться его приказа. Особенно в такую ночь. Он поклонился, взял кубок, в который перед этим налила воду Заира и выпил его до дна. Вода показалась ему горькой и невкусной. Он передёрнулся и, пятясь, скрылся в темноте, не заметив полный сожаления взгляд девушки. Она едва успела обмакнуть палец в сонном порошке и окунуть его в чашу с водой, которую хотела дать царю, как её выпил этот… гнилой финик. Она снова подошла к мешку с водой, открыла пробку и бросила туда щепотку порошка из зажатого в руке маленького кожаного мешочка, следя краем глаза за распластавшимся на кровати Ородом. Тот лежал неподвижно, как будто спал.
   – Иди в кровать! – раздался вдруг откуда-то змеиный шёпот старой распорядительницы. Девушка вздрогнула и выпрямилась, как будто её ударили кинжалом в спину.
   – Что стоишь? Кто там? – послышался голос Орода. – Это кто там? Старая Ауша? Что она там шепчет? Скажи ей, что она мне не нужна! Я сам найду дорогу к твоим сокровищам, – сатрап снова икнул и спросил: – Ты что, воду там пьёшь?
   – Да, хочется пить, – ответила Заира.
   – Нет, ты будешь пить вино! А воду пусть пьют евнухи и рабыни! Эй, Ауша! Ну-ка, пей воду! А ты налей нам вина и иди сюда! – приказал он старшей распорядительнице и Заире.
   Старуха, что-то бормоча, вынуждена была сделать несколько глотков прямо из мешка и быстро спряталась за колонной. Заира подошла к царю, и он с жадностью выпил вино из своей чаши. Допив его до конца, он бросил кубок на ковёр и посмотрел на свою избранницу. Та улыбалась кроткой улыбкой, но в глазах у неё всё ещё был страх. Это его возбуждало.
   – Пей! – приказал он. Заира послушно кивнула головой и сделала большой глоток. Но вино попало не в то горло и она закашлялась. – Ничего, пей! Это хорошо, – рассмеялся сатрап. Его чёрная борода закачалась, как крыло ворона. И вслед за этим у неё перед глазами замелькали маленькие искорки. В голове всё поплыло. – Ты боишься? – донеслось до неё откуда-то издалека.
   – Да…
   – Мне это нравится. Иди сюда! – прорычал Ород и схватил её за руку. Пока он тянул её в постель, она успела скинуть на пол накидку. Спина ещё не успела коснуться нежного покрывала, как сатрап навалился на неё своим тучным телом, тяжело дыша в лицо запахом вина и жареного мяса. Гримаса неудовольствия исказила её лицо, и это возбудило его ещё больше. Он схватил Заиру за плечи, но в этот момент у него в животе снова что-то забулькало и к горлу подкатила новая волна икоты. Ород повернулся на бок, наклонился к краю кровати и сплюнул на пол едкую слюну. Желание любви пропало. Внизу живота вместо приятного напряжения и возбуждающей упругости появилась тянущая слабость. Он поджал ноги к груди и некоторое время лежал неподвижно. Неожиданно его бедра коснулась маленькая ладонь, тёплая и нежная. Она провела несколько раз по колену и поднялась выше. Плечо защекотали мягкие длинные волосы, от которых шёл легкий аромат персика и розы, а маленькая ладошка в это время уже гладила низ живота. Ород с удивлением повернул голову к своей невесте. Та оплела своими ногами его правую ногу и крепко сжала. Всё её тело дрожало от страсти и желания. Ему показалось, что она его обожает и хочет. Руки сами потянулись к её плечам, и, хотя в горле ещё оставался осадок горечи, Ороду снова захотелось овладеть её телом. Он схватил Заиру за грудь и стал сжимать и разжимать пальцы, наслаждаясь скрипящей упругостью кожи и короткими вскрикиваниями девушки. Ему нравилось, что делали её руки и ноги, и он хотел увидеть её тело при свете.
   – Эй, Рахман! – похвал он. Но ему никто не ответил. – Ауша, где ты там? – на зов из темноты появилась старшая распорядительница гарема. Она слегка качалась, как будто выпила не воды, а вина. – Эй, пододвинь светильник. И принеси ещё, ещё светильников. Давай, быстрей! Мне нужен свет!
   Старая парфянка поспешила пододвинуть к ложу царя четыре маленьких стойки с чашками и отошла за другими. У колонны она споткнулась о ногу старшего евнуха. Тот сидел на выступе и спал, положив голову на колени. Будить его не было времени. За промедление можно было лишиться головы. Две полусонные рабыни у входа быстро поднялись и принесли ещё два светильника. Когда старая распорядительница установила их возле кровати, Ород ещё продолжал мять грудь Заиры и сладострастно мычал от удовольствия, слыша её стоны. Ауша с облегчением вздохнула – значит, она ещё ничего не пропустила. Вдвоём с Рахманом они должны были следить за самым важным моментом, чтобы утром рассказать сатрапу и всему гарему, как прошла ночь, а потом показать простыню с доказательством девственности. «Пусть этот толстый жадный финик спит, завтра сатрап преподаст ему хороший урок, когда увидит спящим», – подумала она. Внезапно ей стало плохо, и Ауша, всё ещё злорадно усмехаясь, тяжело опустилась на низкую лавку. В горле пересохло и стало першить. Она протянула руку к кожаному мешку. Сатрап до утра уже вряд ли попросит воды. А если и попросит, то никто не увидит, что она немного отпила из его мешка. Старуха вытерла пот с лица и, стараясь не шуметь, сделала несколько глотков. «Что же эта девчонка такое делает, что он так громко рычит и стонет? Вроде бы, простая кочевница, а такая горячая! Что же она там с ним делает?..» – эти мысли путались у неё в голове с другими, о еде и рабынях у входа, но, сделав ещё один глоток, старшая распорядительница чуть не выплюнула воду обратно. «Фу, какая горькая! Или это зубы уже стали такие гнилые, как у матери были перед смертью?..» – Ауша поморщилась и подняла голову, услышав страстное рычание Орода. Давно она не слыхала в гареме таких звуков. Пожалуй, со времён юной Лаодики, которую сатрап теперь разлюбил и подарил страшному арабу из Осроены. Она ещё какое-то время сетовала в душе на нелёгкую женскую долю, глядя тупым взглядом на покачивающееся тело Орода, затем выпила ещё немного воды, недовольно почмокала и с удивлением уставилась на кровать. Маленькие точки светильников слились в одно большое пятно, которое стало уплывать куда-то вверх. Моргнув несколько раз, она хотела встать, но вместо этого опустила голову на грудь и заснула. Мешок выпал у неё из рук, и вода стала медленно вытекать на пол. Вскоре он полностью опустел, и старуха так и осталась сидеть в небольшой луже разлившейся воды.
   Заира хотела, чтобы сатрап сделал один или два глотка воды с сонным порошком. До утра он проспал бы, как мёртвый, а она смогла бы сделать всё так, как научила её тётушка-служанка. Та рассказала ей, как и где незаметно растереть кожу, чтобы получить пятнышко крови на случай, если царь заснёт раньше времени и не сможет сделать то, что должен. Поучая Заиру, старая Хантра и подумать не могла, что её племяннице действительно придётся воспользоваться этим советом.
   Жёсткие волосы на ногах Орода напоминали колючий тростник, а рыхлый живот – скисшее молоко верблюдиц, однако между ног всё было таким же, как у того сильного римлянина, с которым она так неожиданно встретилась в тёмной пристройке. Заира закрыла глаза и представила себе его сильное тело и горячие губы. Ей мешала только колючая борода царя, и она повернула голову в сторону. Её дыхание участилось. Ород это почувствовал, хотя сам не очень шевелился, и вёл себя скорее, как покорная девушка, а не мужчина, довольно постанывая и вздыхая. Но его пальцы всё ещё причиняли боль её груди. Казалось, отпусти он её, и желание сразу пропадёт. Увидев, что Заира повернула голову в сторону, Ород воспринял это за строптивость и сжал пальцы ещё сильнее. Заира вскрикнула, стараясь терпеть из последних сил. Его пальцы готовы были раздавить ей грудь, как спелый виноград, содрав кожу от ключиц до самых сосков. Когда он, наконец, стал брыкаться ногами, раздвигая ей колени, Заире стало немного легче. Костлявые, сильные пальцы перестали мять грудь, но не отпускали её, пока грузное тело перекатывалось с бока на живот, стараясь устроиться поудобней. Колючая борода упёрлась в плечо, и от навалившееся тяжести у Заиры перехватило дыхание. Она снова вскрикнула, когда он оказался внутри неё, но скорее от неожиданности, чем от боли. Так больно, как с римлянином, ей уже не было. Скорее, приятно, как ни странно. Когда, насладившись, царь, натужно свистя и хрипя, отвалился в сторону, Заира ещё какое-то время глубоко вдыхала полной грудью, не веря, что может спокойно дышать воздухом. Вокруг было тихо. Боясь пошевелиться, она скрутилась в калачик, зажала руки между ног и стала сильно сдавливать кожу пальцами, как её учила Хантра. Тётка сказала, что кровь должна проступить очень скоро, тем более, что она всегда должна была оставаться в этом месте после первой брачной ночи. Закусив губу, чтобы не закричать, и, чувствуя, как по глазам катятся слёзы, Заира продолжала впиваться ногтями в тонкую полоску нежной кожицы, растягивая её из стороны в сторону и проклиная старую Хантру, которая не предупредила, что это будет так больно.
   До рассвета ещё было далеко, но в спальне сатрапа уже было прохладно. Не найдя ни одного одеяла, Заира легла рядом с храпящим Ородом и прижалась к нему спиной. Так было немного теплее. Вскоре мысли закружились в голове беспорядочным водоворотом, и последнее, что она помнила перед тем, как окончательно провалиться в сон, была старая тётушка, которая что-то сердито выговаривала ей, назидательно тряся перед лицом своим скрюченным кривым пальцем.
   Всё произошло так, как и говорила старая служанка: когда сатрап выспался и, с трудом оторвав голову от подушек, позвал слуг, над куполом дворца уже давно стояло солнце. Старшая распорядительница отчаянно ругала в душе себя и толстого Рахмана за то, что они всё проспали, но, к счастью, обвинять их было некому, потому что никто этого не видел, а тревожить сатрапа в такую ночь никто, кроме них, не смел.
   Когда Заира попыталась встать с кровати, всё тело ломило от усталости и колени дрожали, как у новорожденной антилопы. Ород сзади схватил её за плечи, повалил на спину, несколько раз сжал грудь, и снова стал раздвигать ей ноги своими коленями. Заира мотала головой из стороны в сторону, чтобы не чувствовать ужасный запах, который шёл у него изо рта, но её упрямоство возбуждало его ещё больше. К счастью для неё, утренняя любовь Орода была намного короче, чем ночная. Блаженно сжав её грудь в последний раз, он вяло сполз на край кровати и позвал Рахмана. Тот, шатаясь и с трудом понимая, что с ним происходит, поспешил к ложу. К Заире в это время подошла старая Ауша. Она тоже выглядела, как будто не спала неделю: под глазами темнели круги, сами глаза были красные, с прожилками, руки тряслись, а губы посинели до черноты. Стараясь не поднимать головы, она дёрнула за край простыни и что-то пробормотала. Это был знак. Заира встала. Она видела, что старой распорядительнице было плохо, но тётушка сказала не помогать никому во дворце и делать всё так, как скажет эта старая женщина. Держась за колонны, Ауша отнесла белую ткань с алым пятном посередине в гарем и повесила на всеобщее обозрение. Потом несколько служанок привели к ней Заиру, и они все вместе осмотрели её тело. Никаких других следов, кроме глубоких царапин на груди, плечах и шее они не нашли. Поговорив между собой, они пришли к выводу, что большое неровное пятно на простыне было правильного цвета и кровь там была из нужного места. Заиру отвели в купальную залу, где её уже ждали рабыни с маслами и полотенцами. Так начался её первый день в качестве жены во дворце парфянского сатрапа Орода.

спасительный Медальон

   Оставшихся в живых пленных загнали в большие склады с травяной крышей. Судя по запаху, здесь раньше хранили кожу и иногда загоняли лошадей. Веселье во дворце продолжалось, и о них на время позабыли. Во время свадьбы сатрапа парфяне хотели только веселиться. Однако раз в день римлянам всё же приносили воду и еду, причём Атилла утверждал, что в нижнем лагере пленных кормили намного хуже, чем здесь. Всё стало ясно на десятый день, когда тожества по случаю свадьбы сатрапа и его победы над римлянами закончились и многочисленные гости стали постепенно покидать город. В эти дни к пленным иногда приходили горожане, чтобы послушать, как поёт Павел Домициан. От них слепой часто узнавал самые последние новости. Именно от него Лаций услышал, что большую часть пленных юный Пакор подарил сатрапу восточной Парфии и теперь их всех, скорей всего, отправят в город Мерв. Пленные из нижнего лагеря отправлялись по торговой дороге через месяц. Их было не менее пяти-шести тысяч, и подготовить такое количество к переходу было нелегко. Сам сатрап Мурмилак решил выдвинуться с тысячей рабов из верхнего лагеря через день после окончания торжеств. Когда Павел рассказал об этом Лацию и Атилле, тем стало ясно, что Икадион не сможет идти с ними. Надо было как-то перевезти его в основной лагерь. И тут снова помог слепой певец. Ему удалось поговорить со стражниками, и те согласились отвести их больного друга вниз… за несколько монет. Однако с таким же успехом они могли попросить достать с неба звезду. У сидящих за забором пленных не было ничего, кроме обглоданных костей, которыми они иногда кидались друг в друга или делали из них игральные кубики.
   – Кажется, кровь перестала идти, – сказал Атилла грустно, услышав, что надо заплатить пять монет. – Может, затянется?
   – Да, перестала… – кивнул головой Лаций и обнял себя за плечи. – Но идти он не сможет. Повозка нужна, – он постоянно искал способ найти монеты и даже предлагал Павлу продать горожанам нож, но тот мудро отказался, сказав, что это погубит их быстрее, чем они получат эти монеты. Лаций даже забыл о загадочной девушке из дворца, которая почему-то больше не волновала его сердце. Вспыхнув, как искра, чувство к ней бесследно исчезло, как будто боги послали эту красавицу, как спасение, а потом увели нить её судьбы в другую сторону, в который раз оставив его одного в самый трудный момент.
   – Прости. Теперь с лошадьми ничего не получится, – еле слышно произнёс Икадион. На его лице застыла гримаса сожаления и боли. Лаций покачал головой, но ничего не ответил. Боги были явно против их побега. Без Икадиона нечего было думать о том, чтобы украсть лошадей и попытаться самому ускакать в сторону Азии. Он был в отчаянии, но сдаваться не собирался.
   – Я замазал ему бок и ногу глиной, – сказал Атилла. – Надо бы воды, но где её взять? Эй, кто-нибудь может попросить воды? – крикнул он, но никто даже не пошевелился. Лаций подошёл к Павлу и сел рядом. Тот взял его за руку, как ребёнка, и повернул к нему свои белёсые блестящие глаза.
   – Его убьют ещё на выходе из города, – прошептал Лаций.
   – Да. Я бы продал самого себя, но кому нужен слепой певец? Один купец хотел посадить меня у дома, как живой талисман, но парфяне прогнали его, – попытался усмехнуться он, но Лаций вдруг схватил его за руку и подтянул к себе.
   – Может, мой медальон. А?.. – горячо прошептал он.
   – Медальон?.. – ещё не понимая, о чём идёт речь пробормотал Павел. В этот момент у него в руках оказался круглый талисман Лация, который тот сунул ему, сняв с шеи. – Но он… какой-то странный, – неуверенно пробормотал певец. – Это не золото?
   – Нет. За золото меня бы уже убили. Но, может, ты его сможешь продать? Сколько они запросили? – с надеждой спросил Лаций.
   – Пять медных монет, – ответил Павел Домициан и вздохнул. – Давай попробуем. Но он же простой… кажется, деревянный… – последние слова Лаций уже не слышал. Он встал и пошёл к Атилле.
   Там он присел и долго смотрел, как тот помогает Икадиону промыть рану, и ни о чём не думал. В душе образовалась пустота, и перед глазами были только кони. Они скакали по дороге, уносясь от него всё дальше и дальше. Лаций так и заснул, опёршись спиной на столб, а утром, дрожа всем телом от сырости и прохлады, вяло последовал за Павлом Домицианом в конец загона, где горожане обычно подходили к ограждениям, чтобы поговорить с пленными. Он сидел позади слепого певца, слушая песни и глядя, как подходившие о чём-то говорили с Павлом, качали головами и улыбались. С некоторыми слепой говорил долго. Они подходили к нему, что-то обсуждали и, недоверчиво покачав головой, уходили.
   Так прошло два дня. На третий пленные узнали, что остался всего один день. Потом они отправлялись на север. Местные жители по-прежнему подходили к Павлу и цокая языками, спорили, а потом уходили, как и все остальные. Когда солнце стало клониться к дальнему краю гор и со стороны города стали налетать порывы холодного ветра, Лаций встал, чтобы забрать у Павла медальон и уйти к Атилле. Он стоял, держась за колени и кряхтя от колкой боли в затёкших мышцах, когда после очередной песни к слепому приблизился робкий пожилой парфянин. Лаций успел заметить только длинную седую бороду и узкие бегающие глаза. Не питая надежды на успех, он решил дождаться, когда и этот горожанин недовольно зацокает языком, не соглашаясь с назначенной платой. Но тот продолжал что-то спрашивать Павла и не хотел уходить. Лаций ходил из стороны в сторону и не заметил, как тот исчез. Он подошёл к певцу и положил руку на плечо.
   – Ну, что, не получилось?
   – Что? – как-то растерянно переспросил слепой певец. – Э-э… Лаций. Ты знаешь, он взял его… – в его голосе было недоумение.
   – Взял? – не поверил своим ушам Лаций. – За сколько? За пять? – он готов был обнять слепого певца за плечи, но тот протянул ему руку и сказал:
   – Нет, за одну. Серебряную… – он замолчал, смотря пустым взглядом ему в лицо, и Лаций почувствовал, что это не всё. – Он спросил, кто хозяин. Я назвал тебя. Тогда он спросил про знак на плече. Я сказал, что у тебя такой есть. Он просто дал мне монету и ушёл.
   – Не может быть, – с недоверием пробормотал Лаций, но тяжёлая серебряная монета убедила его больше, чем рассказ Павла. Он сразу же захотел поделиться этой новостью с Икадионом и Атиллой и потащил Домициана к ним. Друзья тоже были удивлены его рассказом, но возможность спасти Икадиона вызывала у них больше радости, чем странный поступок покупателя.
   Когда наступила ночь, Павел Домициан подошёл к стражникам и долго о чём-то с ними разговаривал. Все уже начали волноваться, но, оказалось, что слепого певца всё это время мучила жадность и он не мог подарить варварам целую монету. Поэтому он выпросил у них разрешение ещё на несколько человек, доказав, что серебряную монету можно обменять на тридцать медных. Стражники долго спорили и, в конце, вместо десятерых пленных согласились отвести в нижний лагерь семь. Павел Домициан знал, что среди римлян были больные и старался им помочь. Но всем помочь не получилось.
   Атилла быстро собрал самых безнадёжных и отправил их вместе с Икадионом и парфянами в неизвестную пустоту. Никто не знал, сдержат ли стражники своё слово или просто сбросят их в ров или реку. Однако парфяне так долго не возвращались, что Атилла первым здраво рассудил, что так долго они могли ходить только в нижний лагерь.
   Однако выспаться в эту ночь им всё равно не удалось. Когда стражники вернулись, дотошный Павел пошёл спросить их, всё ли прошло нормально. Атилла решил помочь ему и взял слепого за руку. Высокая и низкая тень исчезли в конце загона, и Лаций откинулся на спину, глядя неподвижным взглядом в звёздное небо. Спина немного согрелась, но ноги ещё были холодными. Певец дал им с Атиллой старую вытертую шкуру. Ему часто дарили за пение ненужные вещи, которые он раздавал остальным. Лацию с Атиллой повезло. Вдруг с той стороны, куда они ушли, донеслись громкие голоса, а потом перед ними появился один Атилла. Судя по движениям, он торопился. Тяжело дыша, он подбежал к Лацию и дёрнул его за руку.
   – Пошли быстрей! Там какая-то парфянка с мужем пришла. Павел Домициан с ними говорил. Они хотят видеть тебя.
   – Меня? – Лаций от удивления даже открыл рот. Но на лице друга не было даже намёка на шутку. Медлить было нельзя, и они быстро зашагали в сторону стражников.
   Когда впереди показался край забора, Павел Домициан, дождавшись их, что-то сказал в темноту. К ним подошли две тени и сразу упали на колени. Лаций услышал женский голос. Вторая тень, мужчины, выпрямилась и что-то протянула через ограждение.
   – Это что? – обращаясь к Павлу, спросил он.
   – Возьми. Это твой медальон, – без объяснений хмуро ответил слепой певец.
   – Медальон? Ты что?.. А как же деньги? Мы, что, должны их вернуть? – Лаций просунул руку между столбами и взял медальон.
   – Они просят тебя взять ещё деньги. Говорят, что больше у них нет. Это всё, что было у них в семье. У них семь детей…
   – Ты можешь хоть что-то толком объяснить? – раздражённо прошипел Лаций, чтобы не привлекать внимание наблюдавших за ними стражников.
   – Не спеши. Я не могу слушать и говорить. Я продал сегодня медальон брату этой женщины. Он пошёл к местной жрице. Они положили медальон в чашку… И грели его. Похоже, в крови овцы. Её брат после окончания гадания умер. А жрица осталась жива. Сейчас она лежит без движения, у неё отнялись руки и ноги… и она может только говорить. Жрица сказала им, что на их доме проклятье. Надо вернуть медальон хозяину и отдать ему всё, что есть у них в доме. Если не вернут, то сначала умрёт жрица, а затем и они вместе с детьми.
   – Павел, скажи мне, что это сон. Чем мы прогневали богов? – Лаций никак не мог поверить в услышанное. – Это же просто медальон…
   – Скажи, ты уже взял его у них? – вместо ответа спросил певец.
   – Да. Но что…
   – А деньги?
   – Нет. При чём тут деньги?
   – Это хорошо. Я скажу им, что боги прощают их. У них большая семья. Без этих денег они умрут. Подожди, я скажу.
   – Пусть идут. Так и скажи им. Нам точно не надо возвращать им серебряную монету?
   – Не надо, – Павел стал что-то говорить на их хриплом языке, и женщина расплакалась. Мужчина поклонился и стал отходить назад. Он поднял жену и обнял за плечи. Вскоре их тени растаяли в темноте. Павел Домициан повернулся к Атилле и, держась за его руку, направился обратно. Вернувшись на своё место, они долго молчали.
   – Ты в это веришь? – наконец, спросил Лаций.
   – Знаешь, как-то не до шуток, – пробубнил Атилла. – Ты вспомни, сколько уже случаев с ним было… Я бы ни за что его не надел, даже если бы ты сильно попросил.
   – Не знаю, в чём тут дело, – стараясь говорить негромко, произнёс Павел Домициан. – Я верю богам и их знамениям. Но рядом с тобой нет плохих знаков. Твой цвет сильный. Ты весь зелёный, как весенняя трава. Этот цвет не приносит беды. Но почему твой медальон такой странный? Этот кусок дерева не вредит только тебе. Надеюсь, что боги не покарают меня за такие слова. Сегодня ты принёс людям и радость, и горе. Икадион жив, а парфянин умер. Что хорошо, что плохо? Не нам судить. Может, когда-то это был меч или нож? И теперь он мстит за своего прежнего хозяина? – начал выдумывать Павел, и Лаций понял, что сейчас это всё превратится в долгие разговоры о прежних героях и богах.
   – Всё, хватит! Давай спать! – прервал он слепого певца. В таком состоянии тот мог проговорить до самого утра. Атилла лёг на бок, к Лацию спиной. Потом повернул голову и сказал:
   – Постарайся, чтобы он меня ночью не касался. Хорошо?
   Лаций ничего не ответил, только толкнул его ладонью в плечо, и через какое-то время они уже крепко спали.
   Утро наступило вместе с криками стражников и холодным ветром, который забирался под рваную одежду, выдувая остатки нежного сонного тепла. Римлянам снова стали связывать кисти и привязывать верёвку к шее. Как ни странно, ноги не связывали. Это говорило о том, что придётся идти очень долго. Когда их десятка прошла мимо первой стены и спустилась к реке, Лаций оглянулся и окинул Экбатану последним взглядом. Похожие на птичьи гнёзда глиняные домики были окутаны белёсым туманом, стены дворца напоминали разрушенные горы, и ему вдруг показалось, что вся предыдущая жизнь медленно уплывает от него, как когда-то Эмилия Цецилия уплыла в Рим на большом корабле вместе с Мессалой Руфом. Её корабль постепенно становился всё меньше и меньше, пока, превратившись в маленькую точку, совсем не исчез за горизонтом воспоминаний. Но по мере того, как прошлое пряталось в памяти всё глубже и глубже, у Лация крепла уверенность в том, что ему обязательно надо вернуться в Рим. Живым. Однако для этого сначала надо было выжить. Во что бы то ни стало. А для того, чтобы выжить, предстояло пройти сложный путь, не такой, какой был уготован баловню судьбы и легату римской армии, а простому рабу, способному терпеть и ждать своего момента ради великой цели, которую он поставил перед собой. Лаций чувствовал, что в этом городе остаётся всё, что связывало его с прошлым, и впереди его ждут серьёзные испытания. Поэтому когда от сильного толчка в спину верёвка впилась в кисти и дёрнула за горло, он только кашлянул и молча пошёл вперёд.

Трудный переход на север Парфии

   Во время перехода сопровождавшие их парфяне отъезжали только на охоту и не тратили время в пирах, как те, которые охраняли во дворце. Они хорошо кормили пленных, чтобы те могли идти и не умирали. Римляне постепенно приходили в себя и делились друг с другом советами, как выжить, как пить, как рубить лапник перед сном, как правильно подложить кусок старой кожи или ткани под верёвку, чтобы она не стёрла кожу до костей. Многие пытались растянуть её, чтобы она не растирала руки, но пока это ни у кого не получалось.
   Лаций заметил, что эти всадники носили другую одежду. И ещё у них были те длинноногие лошади, на которых они с Икадионом мечтали сбежать из Экбатаны. Лошадь вообще в этих местах была основой жизни. Без неё человек погибал. Но такие скакуны были ещё источником богатства. Особенно они ценились у кочевников за пределами Парфии – в племенах кангюй, давань, юэчжи. Правда, больше всего за них платили хунны, которые потом перепродавали породистых лошадей в империю Хань. Откуда об этом узнавали Атилла Кроний и Павел Домициан, Лаций не знал. Он только слушал их рассказы и внимательно наблюдал за поведением и привычками парфян, чтобы придумать план бегства. Их ножи и мечи отличались от римских только длиной. Каждый воин имел один длинный меч и один нож. Ножны были простые, железные и без рисунка. У более бедных воинов ножи носились в кожаных ножнах, сшитых по бокам толстой жилой. Сразу было видно, что эти люди большую часть жизни проводили в седле и были плохими пешими воинами. Их оружие не было приспособлено для ближнего боя. Зато их луки вызывали у Лация настоящую зависть.
   Однажды они остановились в предгорье, и он видел, как местные жители разделывали горных баранов после охоты. Рога они откладывали в сторону, а потом собирали их в большой котёл и долго вываривали на огне вместе с жиром и травами. Вонь стояла ужасная, но парфяне, казалось, не чувствовали её. Через сутки рога вынимали и срезали лишние наросты, оставляя ровные участки. Потом их распиливали на куски и делали пластинки разной длины и толщины, чтобы потом склеивать из них основу для лука. Где и как эти люди делали клей, Лаций не знал. Ему удалось только увидеть, как они тщательно подгоняли пластинки одну к другой, смазывали их вязким клеем и затем туго обматывали конскими жилами и волосяными верёвками. Через неделю к концам лука точно так же крепились небольшие изогнутые дуги, на которые натягивалась тетива. Натянуть такой лук мог далеко не каждый воин. Поэтому они делались разной длины и разной упругости. Однажды Лаций так засмотрелся, что не заметил, как к нему подошёл стражник и, увидев, куда тот смотрит, сильно избил деревянными ножнами.
   Караванная дорога, по которой их вели на север, проходила, в основном, в долинах и предгорьях. Днём здесь было очень тепло и даже холодный ветер казался мягким. Но на перевалах, где приходилось подниматься, как говорил Атилла, «к пяткам Юпитера», уже было много снега и льда. Поэтому когда они через два месяца окончательно свернули в горы, пленные стали чаще болеть. Хотя парфяне отдавали им почти все шкуры убитых на охоте животных, этого было недостаточно, чтобы обеспечить тёплой одеждой всех римлян. К тому же от ударов и царапин у них стала гнить кожа. В редкие моменты, когда на небе появлялось солнце, они, к немалому удивлению парфян, спешили оголить свои посиневшие раны, чтобы на них попали солнечные лучи. Этому научил их Атилла Кроний. В его деревне так лечили детей, которые долгими зимами не выходили из сырых домов и начинали заживо гнить от малейшего удара или царапины. Тех, кто доживал до весны, удавалось спасти благодаря солнцу.
   Однако это испытание оказалось не самым страшным на их пути. Когда парфяне остановились для пополнения запасов еды в одной большой деревне, обнаружилось, что у пленных стали распухать дёсна и выпадать зубы. Сатрап Мурмилак сам осмотрел несколько десятков человек и вынужден был приказать разбить лагерь на несколько недель. Но его воины тоже не могли двигаться дальше. У них кончились запасы еды, надо было ехать на охоту, а в этих местах диких баранов и других животных почти не было. Местные жители охотились в других местах, и половину их еды составляла рыба.
   В деревне они остановились у самого подножия горы, за которой протекала быстрая горная река. Там же поставили двойной шатёр из толстых шкур для жены Мурмилака и её служанок. Над ним всё время вился дымок костра, и оттуда вкусно пахло горячей едой. Пленных римлян разъединили, отвязали руки от шеи, но оставили связанными кисти. Их всех раздали по домам, и жители держали их вместе с лошадьми и овцами в низких сараях. Другого места для пленных здесь не было. К тому же, парфяне не собирались задерживаться здесь надолго. Лаций с друзьями попали в большую семью, где было много детей. Те постоянно бегали в сарай и открывали двери, чтобы посмотреть на страшных людей из другой земли. Вместе с открытыми дверями в вонючее помещение врывался ледяной ветер, но дети об этом не думали. Чтобы прогнать их, Лаций стал кидать в малышей куски сухого навоза и маленькие камешки. Но он не знал детей. Те восприняли это как игру, и теперь дверь в их сарай не закрывалась целый день – всем хотелось поиграть с пленным в камешки. Чтобы не мёрзли остальные, ему приходилось вставать и ходить вокруг дома. Однако дети и здесь продолжали кидать в него чем попало. Он отвечал, чувствуя, что эти движения помогают ему согреться. Но слабость быстро давала о себе знать, и Лаций часто останавливался, чтобы передохнуть. На второй или третий день он заметил в конце деревни низкий кустарник, который тянулся до самой реки. Вечером они вместе с Атиллой несколько раз спустились к этим кустам, незаметно срезали десятка два кустов, и теперь у них в хлеве появились небольшие лежанки, от которых не тянуло холодом, как от земли и навоза. Павел Домициан с охотой рассказывал остальным, где брать ветки. В таких ужасных условиях все старались помогать друг другу. Но были и другие случаи.
   Когда к их хлеву подскакал начальник стражи Панджар, никто даже не пошевелился. Его стражники привезли какого-то пленного, который указал на Лация и спрятался за лошадь. Парфяне схватили его и отвели его к Мурмилаку, оставив остальных гадать в недоумении, что это могло значить. Павел Домициан побрёл в соседний сарай. Скоро он вернулся и сказал, что этот пленный, по имени Пауллус [14 - Пауллус – невысокий (римск.)], рассказал парфянам, что Лаций крадёт у жителей дрова и спит на них. За это он попросил себе две шкуры. Как потом рассказал сам Лаций, сатрап выслушал их обоих и приказал показать, где он нашёл кусты. Лаций отвёл его к склону, где почти до самого берега виднелись обломанные ветки. Мурмилак вернулся к хлеву, забрался внутрь и сам осмотрел лежанки. Потом встал и приказал привезти Лацию две шкуры. На Пауллуса он даже не посмотрел. Пленные тоже не стали его трогать, просто перестали разговаривать и делиться едой. Однако тот держался ещё очень долго, в отличие от многих своих товарищей, которые часто просто замерзали, не выдерживая холода и голода. Где-то через неделю после этого случая, когда Лаций снова лениво бросал камешки в темнолицых неулыбающихся детей, к нему подошла старая женщина, лицо которой напоминало кору умершего от засухи кипариса, и, взяв за руку, потянула за собой в дом. В дальнем углу лежали овцы, посреди комнаты горел костёр, больше внутри никого не было. Она забрала у него задубевшую шкуру и срезала с неё острые закостеневшие края. Лацию бросилось в глаза, как дрожали у неё руки, когда она пыталась справиться со странным ножом, который напоминал скребок – это был деревянный брусок с полоской металла посередине. Старуха отрезала от края шкуры четыре тонких полоски, четыре ремешка, и сделала по краям широкой шкуры четыре отверстия. Продев в них ремешки, она подозвала Лация и обмотала шкуру вокруг его поясницы два раза. Потом стукнула по своему животу и показала, что у неё под толстой овечьей накидкой была точно такая же шкура. Он почувствовал, как плотно прилегала к телу колючая длинная шерсть горного козла, и когда старуха затянула ремешки, чуть не расплакался от благодарности. Что заставило эту старую женщину, мать врага, помогать рабу своего сатрапа? После непонятного предательства Пауллуса этот поступок вызвал в его душе странные чувства, которые Лаций раньше никогда не испытывал, и от этого ему ещё сильнее захотелось вернуться в Рим, туда, где он чувствовал себя, как дома, где у него не болели зубы и не надо было каждую минуту подтыкать под спину куски неподатливой шкуры. Он хотел уже уйти, но старуха поманила его к огню и подняла с земли кончик сухой ветки с колючими иголками. Лаций вопросительно посмотрел на неё. Она положила ветку в чашку с водой и чуть-чуть подождала. Когда тонкая веточка разбухла, она достала её и сунула Лацию в лицо. Он отшатнулся, но старуха настойчиво продолжала тыкать дрожащей рукой прямо в рот. Лаций взял мокрую веточку и осторожно положил в рот. Старуха замахала рукой и, засунув указательный палец себе в рот, прижала его зубами. Зубы были чёрные, как сажа, и короткие, как пеньки в лесу после пожара. Она стала жевать, показывая, что надо делать. Лаций начал осторожно тереть ветку зубами. Женщина одобрительно закивала головой. Вкус колючей веточки был ужасный. На языке и нёбе сразу образовалась липкая горькая слюна. Захотелось плюнуть, но старуха, заметив это, что-то стала говорить, нахмурившись и показывая, что надо шевелить языком. Лаций послушно стал делать то, что она показывала. Через некоторое время дёсна и язык одеревенели, по краям губы потекла слюна. Он не выдержал и выплюнул ветку на пол. Но женщина подняла веточку и снова сунула ему в руку. Потом она засунула указательный палец под верхнюю губу и закрыла глаза, изображая сон. Лацию стало понятно, что с этой горькой отравой во рту надо было ещё и спать. Он скривился, но старуха одобряюще похлопала его по спине и вывела наружу. Там она, прищурившись, ткнула рукой в сторону гор и несколько раз произнесла одно и то же слово. Наверное, это было название этого дерева. Лаций постарался улыбнуться и передёрнулся от вкуса во рту. Старуха закаркала своим чёрным ртом, и он понял, что она смеётся.
   Почти все парфяне ускакали на охоту, поэтому он сразу направился туда, куда указывала старуха. Терявшаяся в горах тропинка после нескольких поворотов привела его к большой отвесной скале, с которой когда-то падала вода. Её следы были видны повсюду. Но сейчас здесь было сухо и вдоль подножия росли невысокие деревья. К его удивлению, колючки на них были тёмно-зелёными, а кончики веток – светло-зелёными, гибкими и мягкими. Оторвав один из отростков, Лаций сразу засунул его в рот и стал жевать. Но горечь оказалась такой сильной, что заполнившая рот слюна сразу попала в горло, и он, закашлявшись, выплюнул иголки вместе с веточкой на снег и потом долго отхаркивался от ужасного привкуса. Набрав побольше веточек, он вернулся в хлев, где Атилла рассуждал о том, что поел бы, если бы оказался на Суббурской улице.
   – Если бы из твоих слов можно было сделать хлеб, мы бы уже всю деревню им завалили, – глотая горькую слюну, сказал Лаций. Он стал на колени и заполз внутрь.
   – Попроси Аннону [15 - Аннона – богиня, охранявшая урожай и годовой запас хлеба], может она поможет. Я не против! – в своём духе ответил Кроний. – Ещё бы винца терпкого из Сардинии…
   – Я лучше попрошу Диану отправить тебя с парфянами на охоту в следующий раз, – сказал Лаций. – Пусть лучше на тебя поохотятся.
   – Не получится. Я уже сильно похудел. И скакать по камням не умею… Ты что это делаешь? – вдруг спросил он, заметив, что Лаций вытащил из-под Павла Домициана шкуру и что-то с ней делает. Когда он закончил, слепому так понравилась «козлиная тога», что все остальные сразу тоже стали просить Лация сделать им такие же. Атилла подошёл последним.
   – Я давно хотел тебе предложить сделать такую накидку. Просто ножа не было. Если бы был, я бы сразу сделал. Тут всё просто, – с напускной небрежностью произнёс он.
   – Языком много не сделаешь, – заметил кто-то из пленных. Все стали шутить над Атиллой, и Лаций впервые за долгое время искренне улыбнулся. Из небольшой шкуры Домициана у него даже получилось сделать колпак, который он связал такими же узкими полосками кожи. Теперь голова Павла была всё время в тепле. Слепой певец был вне себя от счастья и даже запел. К концу дня у хлева Лация уже стояли толпы пленных, которые ждали только одного – чтобы он отрезал им тонкие полоски от шкур. Дырки они уже все сделали сами.
   Только ночью Лаций вспомнил, что не рассказал друзьям о горьких ветках с зелёными иголками. Он заметил, что слюна стала белого цвета, а во рту с утра не появлялся привкус крови. Павел Домициан первым попробовал «яд горных варваров», как он назвал потом веточки неизвестного дерева. Атилла, на этот раз, не стал ничего говорить до тех пор, пока сам не пожевал иголки. После этого он так долго плевался и вспоминал всех богов, что его даже хотели выгнать на мороз, чтобы он никому не мешал спать. Однако уже на следующий день люди потянулись к горьким деревьям сами. Стражники молча наблюдали за вереницей оборванных посиневших от холода и голода римлян, которые жевали иголки и плевались жёлтой слюной.
   Когда парфяне вернулись с охоты, они с удивлением выслушали рассказ стражников. В этот момент перед ними снова возник низкорослый римлянин, которого держал за верёвку Панджар. Это был Пауллус, и он снова хотел что-то им рассказать.

   Лаций выплюнул очередную ветку и смахнул иголки с выросшей бороды. Ему представился кувшин с горячей водой, нежное масло, брадобрей, и вдруг вместо всего этого неожиданно появился хмурый парфянин со сросшимися бровями и немного тупым выражением лица с большими глазами навыкате. Это был Панджар. Он заставил Лация снять с себя шкуру, шапку и рваную одежду. Потом его воины выгнали из хлева всех пленных и обыскали их. Внутри они тоже перевернули ветки, обшарили все углы, но так ничего и не нашли. После этого Лация забрали и увели к Мурмилаку. Тяжёлая шкура на входе неприятно ударила по лицу, он выпрямился и с радостью почувствовал прикосновение тёплого воздуха. По спине пробежали мурашки. Когда глаза привыкли к полутьме, он заметил в двух шагах от себя Пауллуса, и настроение сразу испортилось.
   – Где вы прячете ножи? – спросил его Мурмилак. Теперь всё стало ясно. Пауллус решил продать Мурмилаку его нож! Лаций с облегчением вздохнул, потому что накануне слепой певец, предчувствуя неприятности, предложил спрятать ножи под камнем у входа в дом старухи. Слишком много людей видели, как Лаций резал кожу, и, вот, проклятый Пауллус каким-то образом узнал и об этом. Но Мурмилак спрашивал о ножах. Значит, их должно быть много?
   – Я понял тебя, – не стал притворяться Лаций. – Тебе сказали, что я разрезал кожу.
   – Да, – кивнул сатрап. Открытое, мужественное лицо парфянина не казалось злым или суровым. Скорее, на нём читалось любопытство.
   – Я украл его у старой женщины в доме. Когда она выходила. Я видел у неё такую шкуру, – Лаций показал на себя, – и решил сделать себе. Потом попросили остальные.
   – Это так? – Мурмилак повернулся к Пауллусу. Тот передёрнулся и со злостью ответил:
   – Они все резали. Все! Их было много! Я сам видел: они ходили к нему и там все резали шкуры ножами!
   – Не знаю, что ты хочешь, – процедил Лаций сквозь зубы, – но лучше тебе живым отсюда не выходить. Ты хочешь, чтобы все умерли от холода?
   – У тебя есть нож. У всех у вас есть ножи. Я видел! – закричал тот, дёргая головой. Лаций пожал плечами.
   – Сделать четыре дырки не сложно. Ты видишь. Отрезать четыре полосы от края – ещё проще. Мы сделали это за один день. А вас не было целую неделю, – говоря это, он смотрел на парфянского сатрапа, а не на раздраженного Пауллуса, и видел, как на лице Мурмилака проявлялось нетерпение.
   – Воровать чужие скребки плохо… Иди! – коротко бросил он Лацию и повернулся к Панджару. – Выбрось его отсюда побыстрее. И не приводи больше! – начальник стражи вытолкал Пауллуса из шатра, и тот испуганно задёргался на верёвке стражника.
   – Меня не убьют? Не убьют? – донеслось до них снаружи.
   – Иди, – бросил Мурмилак Лацию, и тот снова оказался на холодном ветру.
   Через несколько дней после разжёвывания горьких веточек у пленных перестали кровоточить дёсны, а мясо и рыба, которые привезли парфяне и мужчины деревни, вернуло им силы. Теперь и пленные, и парфяне могли идти дальше. Но внезапно всё изменилось. И этот день потом до конца своей жизни с ужасом вспоминали и те, и другие.

Нападение нежданных врагов

   Утро выдалось безоблачным, и все пленные сидели у своих сараев, греясь на солнце. Лаций тоже отошёл к большому камню у дома и смотрел, как парфянские дети катались по снегу. Они садились на куски старых, вытертых шкур и неслись вниз, к реке, на ходу толкаясь и сбивая друг друга. Им было весело. Сбоку раздался скрип снега – из дома вышел рослый сын старухи. За ним показался его ребёнок. Ему было около трёх лет, и он с любопытством смотрел под ноги, где так странно и непонятно хрустел белый снег. Через некоторое время малышу стало скучно и он подошёл к Лацию. Его внимание привлекла странная шапка, и малыш протянул руку, как бы прося дать ему потрогать. Лаций наклонился, и меховой колпак упал на снег. Ребёнок засмеялся и вдруг увидел перед глазами что-то новое. Небольшой круглый предмет болтался на кожаном ремешке из стороны в сторону. А чуть выше улыбались большие глаза незнакомца, с которого упала шапка. Малыш протянул руку и хотел схватить новую игрушку, но промахнулся. Игрушка заболталась из стороны в сторону. Он засмеялся. К ним подошёл отец. Присел на корточки. Что-то сказал и кивнул в сторону Лация. Ребёнок стал издавать радостные звуки. Отец протянул руку к медальону и что-то сказал. Лаций понял, что он просит дать ребёнку эту игрушку. Какое-то неприятное предчувствие кольнуло в сердце, и Лаций в нерешительности замер, чувствуя, что лучше это не делать. Но ребёнок смотрел на отца, а тот, улыбаясь, на медальон. Ремешок медленно сполз с шеи, и медальон перешёл в руки парфянина. «Всё будет нормально», – повторял про себя Лаций, а сердце, наоборот, билось всё чаще и чаще.
   Отец повесил кожаный ремешок себе на шею и, присев на камень, стал раскачивать его перед лицом малыша. Тот что-то радостно лопотал и пытался поймать качающийся перед носом кружок. Когда ему это удавалось, он заливался весёлым смехом и стучал свободной рукой по плечу отца. Мужчина радовался вместе с сыном. Лаций стоял в двух шагах и с кислой улыбкой на лице наблюдал за ними, напряжённо сжимая в руках свободный конец верёвки. Постепенно прохладный воздух остудил голову, и он наклонился, чтобы поднять шапку. В этот момент всё изменилось.
   Он ещё только коснулся края жёсткой кожаной шапки, а в глубине души уже знал, что произошло несчастье. Приглушённый стук копыт между приземистыми домами был слишком тяжёлым и быстрым. Лошадей было много. Лаций разогнулся и увидел лицо парфянина. Тот ещё держал на руках малыша, но голова уже была повёрнута в сторону шума. Горец тоже почувствовал, что в деревне что-то случилось. Ещё мгновение – и он исчез вместе с сыном в доме. Лаций обошёл строение и увидел, как со стороны лагеря появился светло-серый жеребец Мурмилака. На сатрапе была накидка из толстой верблюжьей шерсти и штаны. За ним, пригнувшись к гриве, скакал на гнедом жеребце начальник стражи. И уже совсем позади, отстав на несколько корпусов, были видны остальные стражники.
   Лаций подошёл к камню у входа в дом и достал из-под него два ножа. Сейчас лучше было их держать под рукой. Он сразу понял, что парфяне поскакали к мосту над рекой. Это было опасное место. По старым брёвнам могли проехать всего две лошади. Длиной он был не больше двадцати шагов, но без него перебраться на другую сторону реки было невозможно. Сама река тёмной полосой вилась внизу, в глубоком ущелье, и тот, кто падал туда, разбивался о камни, ещё не долетев до воды.

Лицом к лицу с Куги До

   Когда они подскакали к мосту, Мурмилак готов был сразу поехать вперёд, но Панджар остановил его.
   – Если там засада, тебе нельзя идти первым, – крикнул он. – Подожди моего сигнала. Прошу тебя!
   Мурмилак был вынужден признать, что тот прав. Он посмотрел на кровь, которая осталась у него на руках и сапогах, и раздражённо покачал головой.
   Когда в лагерь прискакал раненый воин, его сразу привели к нему в шатёр. Это был стражник Панджара. Когда на них напали, он с тремя другими воинами охранял мост. Стрела попала ему в плечо, ещё одна глубокая рана была на шее. Он еле говорил. Мурмилак схватил его и прижал к себе, чтобы лучше слышать. Стражник прошептал, что это были узуры, племя с севера. Ещё он видел среди них Куги До. Когда Мурмилак услышал это имя, он сразу же сорвался с места и прискакал сюда.

   Лаций прибежал в сарай и рассказал товарищам то, что видел. Вокруг было непривычно тихо. Вдруг земля вздрогнула, и в воздухе разнёсся звук сильного удара. Они ещё не знали, что это упал огромный камень у моста. Он перегородил дорогу назад Мурмилаку и его стражникам. И тут со стороны опустевших шатров раздались женские крики, звон мечей и приглушённый шум схватки. Римляне осторожно выползли из хлева. В верхней части деревни показались какие-то всадники. Они быстро расправлялись с теми, кто встречался им на пути. Но в двадцати шагах от Лация и Атиллы десятка два мужчин из деревни устроили им засаду и сумели сбить с лошадей несколько всадников. Образовался затор. Жители не хотели сдаваться и отбивались от нападавших, чем могли. Мимо Лация пробежали несколько товарищей из других домов. Они старались сорвать на ходу верёвки, кричали и падали. Некоторые были не в силах подняться и бежать дальше. Лаций отдал Атилле второй нож, и они начали быстро избавляться от верёвок. Вокруг разгорелся настоящий бой: из домов выбегали женщины и дети, многие сразу попадали под копыта невысоких жилистых лошадей. Тех, кто пытался убегать, настигали мечи и стрелы кочевников. Мужчины деревни сражались отчаянно, но, в конце концов, их сопротивление было жестоко подавлено. Только отец малыша, который играл медальоном Лация, успел в последний момент вырваться и спрятался в доме. Оставшихся жителей вместе с пленными римлянами согнали в кучу. Лаций, Атилла и Павел Домициан оказались рядом.
   – Слушай, а где все остальные? – как-то растерянно спросил Кроний. Лаций оглянулся. Действительно, римлян было совсем мало. Наверное, многие просто решили не показываться наружу, пока всё не утихнет. Некоторые успели спуститься к реке. Там можно было просто спрятаться между камнями, но ненадолго. – Это кто? – пробормотал Атилла и кивнул в сторону кочевников. Невысокий коренастый всадник, с чёрной кучерявой бородой, в длинной накидке из овечьей шкуры и шапке из мягкого меха, проехал мимо них и остановился недалеко от Лация.
   – Ваш сатрап мёртв. На него упал камень. Я забрал его жену. Теперь я ваш сатрап. Меня зовут Куги До. Вы можете пойти со мной или остаться. Римляне, я иду в его столицу Мерв. Я дам вам мечи и вы будете свободны. Мы дойдём до Ктесифона…
   – Слушай, может, нам надо с ними пойти? Слышишь? – прошептал Атилла.
   – Сомневаюсь. С разбойниками далеко не уйдёшь, – тихо ответил Лаций.
   – Но он же обещает пойти на столицу!
   – Не верю. У нас нет ни лошадей, ни еды. Он не сможет прокормить столько людей. Нет, не верю. Боги говорят мне, что его надо бояться.
   – Чёрный цвет. Везде, – неожиданно добавил из-за спины Павел Домициан. – Этот человек сеет смерть.
   Лаций заметил, что сбоку от Атиллы стоит молодая девушка в одной лёгкой рубашке. Она была явно не из деревни. На щеке у неё виднелась глубокая царапина. Она держалась за руку Павла Домициана и плакала. Плакали и остальные жители деревни. Вдалеке показался дым. Затем стало видно пламя – кочевники стали поджигать дома. Главарь ещё продолжал говорить, когда позади толпы неожиданно раздался резкий звон тетивы, и в землю воткнулась стрела. Она не долетела до его лошади несколько шагов. Злой, беспощадный взгляд прошёлся по толпе и застыл за спинами римлян. Лаций обернулся. Это был дом, где жили старуха и отец ребёнка. У стены стоял отец малыша. Он пытался натянуть лук. Вторая стрела упала ещё ближе, чем первая. Подскакавшие кочевники хотели расстрелять его из луков, но Куги До остановил их.
   – Эти люди не умеют воевать. Они умеют ловить рыбу, пасти овец и стричь шерсть, – он спустился с лошади и достал свой меч. Лаций успел запомнить густые чёрные брови, приплюснутый нос, широкие скулы, впалые щёки и неподвижный, пристальный взгляд – взгляд человека, уверенного в себе и своих силах. Куги До шёл навстречу третьей стреле, но она пролетела мимо. Лук выпал у несчастного стрелка из рук, он задрожал, в отчаянии метнулся в сторону, схватил валявшуюся на земле длинную палку и выставил вперёд. Кочевник подошёл вплотную к острому концу и упёрся в него грудью. Затем он медленно опустил меч. Теперь он стоял перед жителем деревни с опущенными руками и пристально смотрел ему в глаза. Тот явно не знал, что ему делать: он дёргал головой, качался из стороны в сторону, перебирал в руках палку и всё время что-то шептал, как будто разговаривал сам с собой. В какой-то момент он уже готов был ударить стоявшего перед ним главаря разбойников, но так и не решился. Куги До неподвижно стоял перед ним и, казалось, не собирался ничего делать. Напряжение нарастало. Кочевники стояли рядом с пленными и смотрели на своего вождя. И даже женщины деревни перестали плакать и с ужасом ждали, что будет дальше. Наконец, отец ребёнка не выдержал пристального взгляда и опустил палку.
   – Брось! – раздался тихий приказ. Мужчина разжал руки, и багор тихо упал на снег. Он опустил подбородок на грудь и безвольно ссутулился, как будто смирился со своей судьбой. Лаций видел, как замер у него на груди чёрный круг медальона, слившись по цвету с грубой шерстяной рубашкой. Предводитель разбойников не спеша повернулся к нему спиной, улыбнулся толпе и развёл руки в стороны, как бы говоря: «Вот видите…». Он радовался своей силе, а горец неподвижно стоял у него за спиной. Все молчали. И вдруг Куги До резко развернулся и одним махом снёс несчастному голову. Никто даже моргнуть глазом не успел, как обезглавленное тело завалилось на снег и тот сразу стал красным. Главарь сделал шаг назад, чтобы не запачкать сапоги, и повернулся к толпе. В тишине был слышен только треск горевших вдалеке домов. Неожиданно со стороны реки донёсся шум падающих камней, и вскоре оттуда появились два кочевника. Они что-то быстро крикнули своему предводителю. Тот сначала не поверил им и несколько раз переспросил. Они закивали головами. Было видно, что эта новость оказалась для него неожиданной. Сжатый кулак несколько раз с силой опустился на спину лошади. Несчастное животное заржало и чуть не встало на дыбы. Разбойник пришёл в себя и заорал. Кочевники стали прыгать на лошадей и помчались к реке. Лаций заметил, что их было не меньше пятидесяти. Куги До остался один. Он уже сел на коня, но его внимание привлёк какой-то предмет в луже крови. Вокруг были только плачущие женщины и пленные римляне. Все его всадники уже ускакали далеко вниз по дороге. Лаций стал медленно двигаться к дому. Не отрываясь взглядом от спины кочевника, он обошёл Атиллу и старуху, которая стояла на коленях и что-то беззвучно шептала своим сморщенным ртом. Это была мать убитого. Он прошёл мимо неё, продолжая следить за кочевником. До него оставалось не больше десяти шагов. Всадник наклонился и попытался что-то поддеть мечом, не слезая с коня. Ему было неудобно, к тому же, мешало лежащее на земле тело. Казалось, что лезвие меча вот-вот подцепит кожаный ремешок, который почти утонул в крови возле шеи убитого. Лаций остановился. Его ладонь уже давно сжимала спрятанный под шкурой нож. Чёрное лезвие привычно легло в руку, и, сделав короткий шаг, он резко бросил его в чернобородого всадника. Однако слабость и долгое бездействие сделали своё дело. Вместо того, чтобы попасть в бок, лезвие вонзилось кочевнику в ногу. Он от неожиданности вскрикнул, но не упал. Выпрямившись, Куги До обезумевшим взглядом посмотрел на торчащий из ноги нож и заревел от ярости. На сапоге показалась кровь. Выдернув лезвие, он дёрнул повод и хотел ринуться на Лация. Но лошадь пошла боком, не слушаясь его – из-за раны кочевник не мог нормально управлять. Крики приближавшихся парфян, которые, по-видимому, гнали его воинов в деревню, раздавались уже совсем рядом. С трудом развернувшись, Куги До вынужден был поскакать обратно, к верхней дороге.
   Оказалось, разбойники недооценили Мурмилака. Когда они скинули со скалы огромный камень, тот не скатился вниз и не раздавил его. Он просто перегородил дорогу. Они промахнулись и даже не удосужились проверить, мёртв ли он. Мурмилак подумал, что это была ловушка. Ведь в деревне остались Лорнимэ и несколько женщин. Их охраняли не больше полусотни стражников. Он первым кинулся к камню и попытался протиснуться между ним и скалой. Но тщетно. Тогда его воины стали связывать верёвки и обматывать ими глыбу по кругу. Другие в это время копьями и мечами разбивали каменистую почву под ближним краем. Совместные усилия увенчались успехом: десять лошадей смогли сначала сдвинуть его с места, а через некоторое время, когда они землю подкопали чуть больше, им удалось оттащить его от скалы на три локтя. В образовавшийся просвет теперь могла пройти одна лошадь. Всадники стали спешиваться и быстро проводить лошадей. В этот момент их заметили те два кочевника, которые потом предупредили своего главаря.
   Когда Мурмилак прискакал к шатрам, Лорнимэ там уже не было. Он помчался в погоню, но в верхней части деревни дорога заканчивалась и превращалась в узкую каменистую тропу, которая проходила мимо отвесной скалы. С другой стороны была пропасть. По этой узкой полоске камней с трудом могли пройти два человека. Обидно было то, что всего через двадцать шагов дорога расширялась, но в конце воинов Мурмилака уже ждали разбойники с луками. Они прятались за камнями и были практически неуязвимы. Одна стрела задела ему руку, другая – бок, и только после этого он упал на дорогу и медленно отполз назад.
   – Вперёд! – кричал он и махал рукой. – Все вперёд! Я убью его! Куги До, ты слышишь? Я убью тебя! – от бессилия Мурмилак сел на камень и прислонился спиной к скале. Панджар предложил вернуться в деревню и всё обдумать. Он долго не соглашался. Но когда прискакал гонец и сказал, что кочевники сломали внизу мост, Мурмилак сдался. – Ты поймал меня, но я тебя убью… – лихорадочно бормотал он, когда слуга закутывал его в овечью накидку.
   Парфяне вернулись в полусожжённую деревню. Оставшиеся в живых пленные сгрудились вокруг догорающих домов, пытаясь хоть как-то согреться. Лаций подошёл к телу убитого горца и поднял свой медальон. Он обтёр его о снег, стараясь не смотреть на старуху-мать с маленьким внуком, который испуганно жался к ней и тихо плакал. Отрезав ремешок, Лаций сделал новый и продел его в отверстие. Затем попросил Павла Домициана снова завязать ему руки и пошёл парфянам. Когда они приблизились к лошадям, оттуда неожиданно появился Атилла. Он растерянно посмотрел на них и кивнул на шкуру у себя на плечах.
   – Вот, дали согреться, – силач виновато пожал плечами и попытался накинуть её себе на спину. Сделать это связанными спереди руками было тяжело. Замёрзшие пальцы с трудом слушались, Атилла дрожал, и Лаций помог ему.
   – Кто дал тебе шкуру? – не понял Павел Домициан.
   – Амур и среди смерти сеет свои стрелы, – негромко произнёс Лаций с усмешкой. – Ты не знаешь Атиллу, Цэкус.
   – Какой Амур? – блаженно улыбнулся слепой певец.
   – Там служанка была. В одной палле, – мотнул головой Атилла. – Ей было холодно. Ну, я её согрел… свою шкуру дал. Она, вот, теперь вернула…
   – Атилла, ты неисправим… – сокрушённо покачал головой Лаций, но, при этом, он был рад за друга. Тот не унывал, и это придавало многим силы и вселяло надежду. Такие люди были незаменимы в походах и на долгих зимних стоянках, помогая отвлекать большинство воинов от скучного однообразия. Таким был Атилла Кроний. Казалось, что даже перед смертью он будет думать о женщинах, еде и вине.
   К сатрапу их не пустили, грубо толкнули несколько раз в спину и даже чуть не избили. Но начальник стражи заметил слепого и подошёл к нему. Лаций попросил его развязать пленным руки, чтобы они не умерли от холода и голода. Павел Домициан перевёл эту просьбу как можно вежливей. Хмурый взгляд парфянина не сулил ничего хорошего. Он выслушал и безразлично ответил, что ему всё равно, как они умрут.
   – Даже с развязанными руками вы не станете птицами, чтобы перелететь через горы.
   – Но у нас будет надежда, – произнёс Лаций уже в спину Панджару. Тот даже не обернулся.
   – Твоя надежда не построит мост и не убьёт подлых кочевников, – раздался сбоку тихий женский голос. Павел Домициан вздрогнул от неожиданности и перевёл эти слова Лацию. Между лошадьми появилась парфянская девушка. Она сунула слепому в руки мешочек с чем-то горячим, и по запаху Лаций догадался, что там было мясо. – Передайте это большому сильному пленному с коричневыми глазами, – попросила девушка. – Его зовут Кроний.
   – Твоё счастье, что мы его знаем, – ответил ей слепой певец, но Лаций дёрнул его за локоть и сказал:
   – Это кто?
   – Эта та служанка, которая пустила стрелу Амура в сердце Атиллы, – со знающим видом ответил Павел.
   – Ага, вот оно что! Ты не смеёшься? О, боги, почему Амур и Фурии сегодня ополчились против меня? Они кормят и любят других, а меня только лишают надежды, – пробормотал он, но Павел Домициан предусмотрительно взял его за локоть и потянул в сторону от лошадей. Девушка уже исчезла, а искать неприятностей у стражников ему не хотелось.
   – Лаций, ты один из нас умеешь читать и писать. Ты читал мудрые книги греков и финикийцев. Они умели летать, я знаю.
   – Люди не летают, – огорчённо покачал головой он.
   – Придумай что-нибудь… – прошептал Павел. – Но только пойдём отсюда. Иначе я не оставлю Атилле даже запаха из этого мешка.
   Возле горящего хлева, где они раньше жили, стояли несколько человек. Павел передал мешок Атилле и рассказал ему о разговоре с начальником охраны и девушкой. Парфяне оказались в западне и римляне вместе с ними. Река и горы зажали их с двух сторон, и уже завтра утром большая часть из них могла не проснуться от холода и голода.
   Атилла перемешал мясо внутри мешка с кусками лепёшки и раздал всем поровну. Пленные облизывали пальцы и ладони, набирали в них снег и слизывали. Всем было мало и хотелось ещё. Лацию Атилла отдал последнюю часть вместе с мешком.
   – Ты можешь его даже вылизать, – с сожалением добавил он. – Я не буду завидовать и клянусь молчать.
   – Я принесу жертву Амуру. Поверь, – Лаций засунул замёрзшие пальцы в мешок и достал оттуда холодную жижу. Вылизав всё, что мог, он надул его, как пузырь, и передал Атилле. Тот с сожалением посмотрел на бесполезный кусок кожи и вздохнул.
   – Зато ты можешь нюхать его. Поверь, там ещё долго будет запах мяса, – попытался пошутить он.
   – Смейтесь, смейтесь, – проворчал Атилла. – Я так и умру вместе с ним. А вам никому не отдам. Эй, ты что? Что с тобой? Тебе плохо? – он неожиданно изменился в лице, увидев лицо Лация. Тот стоял, не шевелясь, с вытянутой рукой и что-то бормотал себе под нос. – Я тебе не отдам мешок, – покачал головой Кроний.
   – И не надо, – с непонятной радостью произнёс Лаций. – Сожми его! Прижми к груди!
   – Зачем? – спросил Атилла, но всё же прижал мешок к груди. Лаций подошёл и придавил ещё сильнее. – Эй, там мой запах! – попытался возмутиться силач, но Лаций его не слушал.
   – Павел, пошли! – резко повернулся он к слепому певцу.
   – Куда? – не понял тот.
   – Обратно, туда же.
   – Ты, что, придумал, как перелететь через горы?
   – Да, – Лаций был полон решимости.
   – Как? У тебя есть крылья? Или Вулкан подарил тебе свои сандалии?
   – Пошли, говорю! Закрой рот и береги тепло!
   – Какой ты злой! Не спеши, я же не вижу дорогу… Может, лучше найти ту служанку и поговорить с Атиллой? А? – попытался благоразумно предложить слепой певец, но его вопрос остался без ответа.
   – Надо говорить с теми, кто принимает решения, а не с теми, кто рожает детей, – недовольно ответил Лаций.
   – Знаешь, принимает решение голова, но без шеи она тоже не поворачивается.
   – Идём, идём, старый философ, – ему не терпелось добраться до палаток парфян, и он изо всех сил помогал Павлу перебирать ногами по засыпанным снегом камням.

Первая попытка убить Мурмилака

   Когда Павел Домициан объяснил стражнику, что они хотят поговорить с начальником стражи, тот в это время пытался объяснить Мурмилаку, почему они не могут сделать большие щиты и, прячась за ними, приблизиться к кочевникам на верхней дороге. Мурмилака не волновали жертвы, но его начальник стражи Панджар понимал, что на узкой дороге их легко будет столкнуть в пропасть. Причём вместе со щитами. На какое-то время аргументы и у одного, и у другого иссякли, и они замолчали, задумчиво глядя на пламя костра. Неожиданно издалека донеслась чужая речь и грубый голос стражника, который пытался кого-то прогнать. Мурмилак повернул голову и позвал охранника. Тот привёл двух пленных: худого слепого певца и широкоплечего, но изрядно исхудавшего римлянина. Его лицо показалось Мурмилаку знакомым, но он не хотел сейчас ничего вспоминать.
   – Говорят, что знают, как отсюда улететь через горы, – недоверчиво произнёс стражник.
   – Я тебе говорил о них. Этот просил снять с пленных верёвки, – кивнул Панджар на светлоглазого римлянина.
   – Говори! – резко приказал Мурмилак и буквально впился глазами в Лация. Тот рассказал ему свой план. Он предлагал сделать из шкур мешки, надуть их и спуститься вниз по течению. Плыть бы пришлось около трёх миль, но это было лучше, чем умирать здесь голодной смертью.
   – Даже если мы и послушаемся его, – недовольно сказал Мурмилак Панджару, – то вернёмся назад через неделю. Пока сделаем мост – ещё неделя. Он убьёт Лорнимэ. Или уйдёт отсюда. Нет, это невозможно. Если бы мы могли поплыть вверх по реке…
   – Но это выход, мой господин, – попытался убедить его начальник стражи. – Завтра нас будет уже половина. А через два дня – останется не больше десятка. Все люди замёрзнут…
   – Мне всё равно, сколько замёрзнет! – заорал Мурмилак. – Там – моя жена! Её украл Куги До! Слышишь? Он – мой смертельный враг. Ты представляешь, что он может с ней сделать?! – он сжимал и разжимал кулаки, выкрикивая грозные слова, и в его глазах были видны ярость и боль.
   – Прости, что перебиваю тебя, парфянский царь, – раздался низкий голос Павла Домициана. – Я понимаю твою боль и страдания! Но мой друг спрашивает… – он замялся, не решаясь перевести слова Лация. – Он говорит, что, может быть, если не твои воины, то хотя бы наши люди могут спуститься вниз по реке и восстановить мост? Они делали такую работу очень часто, – Павел произнёс последние слова и замер, ожидая самого худшего.
   – Что? – недовольно переспросил Мурмилак, не поняв вопрос. – Пленные? Одни? Зачем? Чтобы зайти ему в тыл? Это невозможно! Ты повредился рассудком, старик! – Мурмилак, видимо, не понял, что Лаций задал этот вопрос от отчаяния, понимая, что парфяне вообще не хотят думать об их жизнях. – Хотя, говорят, слепые очень умные люди, – неожиданно произнёс он и подошёл к Павлу. – Скажи мне, как мне вернуть жену и убить врага? Если скажешь, я развяжу тебе руки. Обещаю.
   – Мой царь, это же рабы… – попытался вмешаться Панджар, но Мурмилак поднял руку и тот замолчал.
   – Сейчас, – пробормотал Павел и обратился к Лацию.
   – Говори по-гречески. Мы понимаем, – кивнул сатрап. Вместо слепого певца ответил Лаций:
   – Это очень просто сделать. Пойди и спроси у него самого. Тебе он точно скажет. Ведь он хотел тебя убить. А ты жив. Тогда узнай, что он хочет.
   – Ха! Как просто! Пойди и спроси! – на лице Мурмилака отразились все чувства, которые он испытывал в этот момент. Он несколько раз повторил эту фразу и, в конце концов, повернулся к Панджару: – Утонуть в холодной воде мы всегда успеем. Что мешает пойти и спросить? Давай, так и сделаем. Почему бы и нет? Ведь я ничего не теряю!
   – Но, мой господин, ты же не разбойник, а он не царь, – покачал головой начальник стражи.
   – Не ты ли мне только что говорил, что через два дня мы все умрём? Тогда он захватит Мерв, а я стану трупом! – Мурмилак заходил вокруг костра, о чём-то размышляя. Охранник переминался с ноги на ногу, не зная, что делать. Начальник стражи тоже молчал. Наконец, он принял решение: – Бери этих двух рабов и иди! Прямо сейчас. Пока не наступила ночь. Бери лошадей и не медли!
   Всё произошло очень быстро. Они остановились перед узким переходом на верхней дороге, и один из всадников, спешившись, пошёл вперёд. Он держал на копье круглый щит и махал им над головой, постоянно повторяя:
   – Посланник сатрапа! Посланник сатрапа!..
   Когда рядом с ним просвистели несколько стрел, он остановился и, собравшись с силами, крикнул ещё раз:
   – Посланник сатрапа!
   Стрелять перестали. Гонец стоял в нерешительности, не зная, что делать дальше. Наконец, со стороны кочевников раздался знакомый низкий голос:
   – Я послов не звал! Ты кто?
   – Меня послал Мурмилак, сатрап Мерва. Он хочет с тобой говорить.
   – Что?! Ах, конечно! У меня же его красавица жена! А что он хочет? Подожди, не говори! Я, кажется, угадал: он хочет свою жену! Ха-ха-ха! – разнеслось по горам громогласное эхо самодовольного голоса Куги До.
   – Да, сатрап хочет, чтобы ты вернул ему жену, – дрожащим голосом ответил воин.
   – Тогда пусть откажется от Мерва! – резко обрубил он. – Если нет, я отдам его жену воинам. У них уже давно не было женщин! – и он снова довольно расхохотался.
   Мурмилак чуть не задохнулся от бешенства, когда гонец передал ему слова главаря. После того, как приступ ярости прошёл, он понял, что надо что-то делать. Лаций предложил отправить воина ещё раз, что тот предложил Куги До встретиться посередине дороги и обсудить эту проблему вдвоём. Разбойник на удивление быстро согласился. Начальник стражи настоял на том, чтобы первым пошёл он, а не царь. И попросил у него одежду. Мурмилак сначала возмутился, но потом вынужден был признать, что это разумный поступок.
   – Не кончится это добром. Надо просто воина отправить. Они его просто убьют, – пробормотал Лаций, услышав от Павла, что происходит. – Надо прижиматься ближе к скале, тогда стрела не попадёт! – добавил он. Неожиданно Павел громко повторил его слова по-парфянски. Его голос услышал Мурмилак. Он повернул голову, но ничего не сказал, а во взгляде начальника стражи впервые промелькнула тень внимания и уважения.
   Всё произошло так, как сказал Лаций. Навстречу Панджару вышел один человек. Его фигура была меньше, чем у Куги До, и он не хромал. Заметив за спиной Панджара тень Мурмилака, он сказал:
   – Ты обещал один на один. Кто это?
   Панджар обернулся, и кочевник воспользовался этим, чтобы нанести ему удар в грудь. К счастью, кинжал прошёл по касательной и задел только рёбра под рукой. Мурмилак успел кинуться на помощь и спас начальника стражи. Он тоже заметил, что на встречу с ним вышел совсем не тот человек.

Отречение лже-Мурмилака и спасение Лорнимэ

   Пока Панджара везли обратно, Мурмилак клялся, что разрежет этого подлеца на части и отправит против него всех воинов. Так бы и произошло, если бы ему не помешал сам Панджар. Он умолял сатрапа не делать этого, пока не потерял сознание. За это время, не дождавшись нападения парфян, Куги До сам послал к Мурмилаку гонца. Тот передал, что его главарь готов отдать Лорнимэ. Но за ответную услугу. Он хотел, чтобы Мурмилак отрёкся от правления в Мерве. После долгих переговоров и обвинений друг друга в нечестности, они, наконец, договорились, что Куги До напишет отречение, так как у него был с собой писарь, а Мурмилак подпишет пергамент посередине тропы.
   – Не иди! – донёсся сзади чей-то голос. Он обернулся и увидел высокого пленного римлянина. – Пусть пойдёт другой. Обманули один раз, обманут и другой.
   – Здесь никто не умеет читать и писать, – ответил Мурмилак. – Я – правитель Мерва, и там – моя жена. Она погибнет. Она – там, а я – здесь. Понимаешь? Кто пойдёт за меня?
   – Я, – коротко ответил Лаций. Он хотел добавить, что у него есть одно условие, но интуиция подсказала ему, что сейчас этого делать не стоит. – Я могу читать и писать по-гречески. Скажи, чтобы всё написали на греческом. Я пойму всё. К тому же я сразу его узнаю.
   – Как?
   – Он должен хромать, – осторожно добавил Лаций, не сказав, откуда знает об этом. Он замолчал, и вместе с ним замолчал Мурмилак. Слова этого римлянина были заманчивы, но это был раб, а в его жизни рабы никогда так не поступали. Может, он хочет бежать? Это выглядело разумно. Рабы всегда хотят убежать. Но он всё-таки решил попробовать. Если пленный убежит, то это ничего не изменит. Со стороны тропы показался гонец кочевников. Ему подтвердили согласие сатрапа и передали, чтобы договор был написан на греческом.
   – Ладно, пошли, – недовольно бросил Мурмилак и приказал разрезать верёвки. Он впервые с удивлением заметил, что стоявший перед ним римлянин был чуть выше его ростом и шире в плечах. Он вполне мог сойти за него в тени скалы. Лацию сразу дали овечью накидку и шапку. – Там есть выступ. Я буду стоять за ним. Это пять шагов до середины. Тебя обвяжут верёвкой. Так что не вздумай бежать! – он пристально посмотрел на Лация, но тот решил не отвечать. Да, он мог бы рискнуть и убежать к разбойникам. Но тогда он оставил бы здесь своих друзей, а кочевники вряд ли захотели бы освобождать их просто так. Более того, могли бы убить половины ради мести. С другой стороны, если бы его план удался, то можно было бы попросить молодого сатрапа отпустить их за эту помощь. К тому же, Икадион остался где-то там, далеко. Стоило ли сейчас бросать его и спасаться самому? Эгнатий Аврелий бросил Красса и ускакал со своими всадниками из-под Карр. Повторять его судьбу он не хотел.
   Пройдя половину пути, Лаций заметил две дощечки. Он оглянулся и посмотрел на небо. Было пасмурно. В такие дни темнеет раньше. Надо было поторопиться. Он ещё раз взглянул в сторону кочевников. Те не скрывались и стояли у камней. Лаций раскрыл дощечки. На воске не было ни одного слова. С недоумением покрутив их в руках, он зябко поёжился и посмотрел вперёд. Заметив его взгляд, кочевники зашевелились, и оттуда раздался громкий голос:
   – Напиши имя своей жены!
   Мурмилак стоял в пяти шагах сзади и негромко повторял ему всё на греческом. Лаций с удивлением покачал головой. Он был вынужден признать, что перед ним был достойный противник и Мурмилак не зря его ненавидел. Куги До не поверил, что подписывать отречение придёт сам сатрап, и теперь проверял его. Лаций взял холодными пальцами вложенный в табличку стилус и постарался как можно чётче написать каждую букву. Сложив таблички, он положил их на камни.
   – Видишь верёвку? Привяжи к ней! – снова сказал тот же голос. Лаций наклонился и увидел под ногами тонкую верёвку из конского волоса. Она сливалась с цветом камней и в наступивших сумерках была почти не видна. Привязав к ней таблички, он стал ждать. Небо стало грязно-серым, камни потемнели, и скоро всё должно было погрузиться во мрак. – Отойди назад! – донёсся громкий голос. Сзади Мурмилак снова повторил это на греческом. Лаций медленно отошёл. – Ещё! – потребовал разбойник.
   Когда он дошёл до выступа, за которым прятался сатрап, со стороны кочевников появился невысокий человек. Он оставил бамбуковый чехол и ящичек с чернилами на том месте, где лежали таблички, и, не оборачиваясь, стал пятиться назад.
   – Всё! Бери и подписывай! И побыстрей! Твоя жена уже заждалась! – и по ущелью снова прокатился громкий смех. Мурмилак перевёл только одно слово: «Подписывай». Ему было всё равно, что раб подпишется его именем. Слова раба – ничто, и это всегда можно будет доказать. Главное, чтобы Куги До отпустил Лорнимэ. Мурмилак опустился вниз и прижался спиной к холодной скале.
   Лаций в это врем уже достал пергамент и стилус для письма. Он с трудом смог прочитать написанные мелким почерком слова. Несколько простых предложений говорили о том, что Мурмилак отказывается от правления в Мерве навсегда. Позже он долго не мог понять, кто из богов подтолкнул его к такому поступку, но, обмакнув стилус в чернила, Лаций опустился на колени и стал выводить дрожащей рукой: «Я отказываюсь от власти парфянского сатрапа Мурмилака, от всех его дворцов и коней, людей и земель, от золота и казны, в обмен на его жену по имени Лорнимэ, которую мне должны передать в целости и сохранности на этих условиях. Пусть власть теперь принадлежит не мне, а тому, кто имеет на неё право и может управлять землёй моего рода». В самом низу он написал: «Сатрап парфянский, владыка Мерва и земель вокруг него, воин и правитель», а чуть ниже поставил свою подпись: «Лаций Парфянский».
   Тёмное небо стало напоминать по цвету окружавшие его скалы. Под овечьей шкурой было тепло. Поэтому, когда он наклонился и лёгкий ветерок ворвался под накидку, по спине пробежала непроизвольная дрожь.
   – Отойди назад! – услышал он. Мурмилак тихо перевёл. Лаций отошёл назад и присел, сжавшись в комок – он был прекрасной мишенью для стрел.
   – Попроси передать тебе пару щитов, – попросил он сатрапа, но ответа не услышал, только тихое сопенье за спиной.
   В это время впереди показались две фигуры. Они двигались очень медленно. По громкому дыханию Мурмилака Лаций понял, что тот тоже их видит. Одна из фигур была женской.
   – Отойди, – громко прошептал сатрап. – Я сейчас схвачу её…
   – Не успеешь, – так же тихо ответил Лаций. – Я вижу лучников. Человек пять.
   – Что делать?
   – Надо подождать. Пусть подойдут поближе. Может, тогда получится.
   Но Куги До был хитрым врагом. Когда две фигуры приблизились к пергаменту, женщину посадили на землю, и Лаций увидел, что она обмотана верёвкой. Любой рывок сзади мог столкнуть её в пропасть. Или притащить обратно к кочевникам. В это время второй сопровождающий невысокого роста пытался повернуть пергамент к свету, чтобы прочитать, что там написано.
   – Ну что?! Что там?! – раздался недовольный голос со стороны кочевников. – Он подписал? – это был Куги До. Рядом с женщиной стоял, видимо, один из немногих, если не единственный писарь в его окружении. И, видимо, ему с трудом давались написанные Лацием слова. Но Куги До был осторожен. – Читай громко! – крикнул он писарю, и тот стал, сбиваясь, читать отречение Лация. Когда он дошёл до последних слов, то сбился, потому что стало совсем темно. – Что написано внизу? – заревел низким голосом Куги До.
   – Я не вижу… – пролепетал писарь.
   – Дай меч! Она привязана, – попросил Лаций, но Мурмилак уже не слышал его. Он вышел из-за выступа и, прижимаясь к стене, стал, крадучись, приближаться к человеку с пергаментом.
   – Читай, или я вырву тебе глаза!
   – Тут, кажется, написано… – и, видимо, разобрав последние слова, писарь обрадовано добавил громким голосом: – Сатрап парфянский… владыка Мерва и земель… – после этого он снова затих и совсем сник.
   – Сатрап парфянский? – переспросил Куги До.
   – Да!
   – Неси обратно! Живей!
   – Уже спешу, мой господин…
   Мурмилак сделал шаг к лежавшей неподвижно фигуре и, засунув меч под верёвку, резким рывком перерезал её. Писарь в это время уже добрался до конца узкой дороги и передал пергамент своему хозяину. Но женщина не могла идти – верёвка позволяла ей передвигаться только маленькими шажками. Мурмилак схватил её за плечи и попытался перерезать верёвки. Лаций видел, что они вот-вот погибнут. Женщина, наверняка, уже мёртвая. Только глупец мог оставить её в живых. Или хитрый враг, который заранее приготовил стрелы для последней расправы. Лаций ждал, когда раздастся свист стрел, но вместо этого услышал голос Куги До. Он ничего не понял, но ждал, что сатрапа убьют. Однако, к его огромному удивлению, этого не произошло.
   – Теперь ты мой слуга, Мурмилак! Я дарю тебе эту деревню! Ты будешь править здесь вечно. Я решил доставить тебе удовольствие. Ты сможешь провести последние дни своей жизни вместе со своей красавицей женой. Если сможешь. Там очень холодно. Я буду за тобой наблюдать. Через неделю ты сам съешь свою жену! – и в ущелье снова раздался громкий смех. Но Мурмилак не слушал его. Открыв лицо жены, он гладил её волосы и пытался освободить руки.
   – Эй! – негромко позвал Лаций. Он чувствовал, что сейчас что-то произойдёт. – Тащи её сюда! – чуть громче произнёс он, но снова зря. – Иди сюда! – уже громким голосом крикнул он. Чувствуя, что медлить нельзя, Лаций рванулся к сатрапу и дёрнул его за плечи. – Бери быстрей! Идём! – он сам схватил обмотанные тканью ноги женщины и кивнул Мурмилаку. Тот, опешив, замер, но потом подхватил Лорнимэ под плечи. Они не успели сделать и шага, как земля под ними вздрогнула, и все трое повалились на камни.
   – О, боги, нет! Всесильный Марс, только не это! – он увидел за спиной Мурмилака огромный камень, который сбросили сверху. Он упал у самого начала тропы и перегородил им дорогу, похоронив под собой кинувшихся на помощь стражников. Они оказались в западне! Теперь стало ясно, почему Куги До не убил их сразу – он хотел, чтобы они остались здесь навсегда. – Юпитер, помоги, прошу тебя! – взмолился Лаций. – Разбей своей молнией этот камень! Помоги! – отчаяние охватило его, и он встал на колени, подняв руки к небу. Лорнимэ лежала, не шевелясь, а Мурмилак ошарашено таращился на камень. И вдруг, прямо у них на глазах, огромная глыба стала опускаться и медленно поползла вниз. От сильного удара земля в этом месте просела и, не выдержав большого веса, стала постепенно сползать вниз. – Обещаю, что принесу жертву… – успел прошептать Лаций. За спиной послышался шум. – Хватай! Хватай! Быстрей! – заорал он, но, видимо, Мурмилак тоже понял, что сейчас им в спину полетят стрелы, и вскочил на ноги. Узкая полоска камней шириной в три-четыре стопы ещё соединяла дорогу с тем местом, где стояли его испуганные воины. Прижимаясь к стене, они перенесли Лорнимэ на другую сторону. Всадники сразу подхватили её и повезли в деревню.
   – Поставьте здесь двадцать лучников! – приказал оставшимся воинам Мурмилак. – Принесите камни, сделайте ограждение!
   – Не надо, – неожиданно вмешался Лаций, поняв, что тот хочет сделать. – Смотри, земли нет! – узкая дорожка, по которой они только что прошли, уже осела вниз, и теперь их ничего не соединяло с той частью дороги, где скрывались кочевники.
   – Хм-м… Стой! Не надо лучников! – приказал Мурмилак стражникам. – Ты спас мне жизнь, – с благодарностью произнёс он. – Что я могу для тебя сделать?
   – Ты сам знаешь. Освободи меня, – сразу же выпалил Лаций. Даже парфяне вокруг замерли, почувствовав изменение настроение своего владыки. Тот нахмурился, опустил взгляд и некоторое время молчал.
   – Я обещал тебе развязать руки, но не отпустить, – хриплым голосом упрямо произнёс он, не в силах перешагнуть через вековое чувство собственности и законы власти. – К тому же ты подписал пергамент от моего имени. Я не отказывался от власти, а ты это сделал. Теперь я должен всем доказать, что это сделал ты. Как я могу тебя отпустить? – он произнёс это с сомнением и в то же время недовольством. Лаций молчал. Его слова были сейчас лишними. Сбоку раздался громкий голос Павла Домициана. Он протянул связанные руки в сторону сатрапа, ориентируясь на голос.
   – Сильных царей славят потомки и помнят враги. Ты – сильный владыка. А сильный сатрап умеет дарить свободу, – начал он вещать своим певческим голосом.
   – Сегодня я – сатрап. А завтра – корм для орлов и коршунов. Как нам отсюда выбраться? – покачал головой Мурмилак. – Я разрешаю тебе ходить без верёвки. Похоже, ты один знаешь, как отсюда выбраться. Если поможешь нам, обещаю тебе подумать о твоей свободе, – закончил он. – Думаю, слепому тоже можно развязать руки. От него толку совсем нет, – устало добавил сатрап и отвернулся. Но в этот момент его окликнул громкий голос. И голос этот принадлежал его заклятому врагу Куги До.

Кожаные мешки

   Лаций без сил опустился на землю. От усталости в голове всё плыло, а руки дрожали мелкой дрожью. Ему оставили овечью накидку и шапку – это было хорошо, но… не сделал ли он ошибку, оставшись на стороне Мурмилака? Этот вопрос волновал его сейчас больше всего.
   – Богов и царей надо просить заранее, – нравоучительно заметил стоявший рядом Павел Домициан, поняв, о чём он думает. Лаций хотел ответить ему, но не успел. Со стороны тёмного провала раздался знакомый громкий голос. От неожиданности он вздрогнул и стал всматриваться в темноту. Но вдали были видны только движения теней, которые стояли по ту сторону провала.
   – Эй, Мурмилак! Ты обхитрил меня! – после этих слов что-то перелетело на сторону парфян и упало под ноги стражникам. Это была голова несчастного грамотея, который читал пергамент. – Мне не нужны слепые писари! Ты обманул меня! А он плохо читал! —Мурмилак не пошевелился. Он слушал и ждал. – Ты всё равно умрёшь от голода. Тебе некуда идти. Ты можешь съесть всех своих воинов и рабов. Ты можешь съесть даже свою жену. Ха-ха-ха! Но потом ты умрёшь. Послушай! Я хочу получить того человека, который подписал этот пергамент. Ты знаешь, что он написал внизу? «Лаций Парфянский»! Ха-ха-ха! А я думал, это Панджар. У тебя появился хитрый слуга! Я дам за него много еды. Отдай мне его! Я сварю его в котле! Ха-ха-ха! – дерзко хохотал Куги До. – Вспомни о моих словах, когда будешь доедать своих воинов. Ха-ха-ха!
   Мурмилак махнул рукой, и в темноту со свистом полетели стрелы. Но куда они попали, никто не видел. Этот враг был слишком хитрым, чтобы просто так подставляться под удар.
   Всю ночь сатрап провёл рядом с женой. За ней ухаживали её любимая служанка и несколько рабынь. Панджар следил за воинами, которые собирали трупы убитых за лагерем. В душе он был рад, что его жена не поехала на свадьбу Орода и осталась в Мерве. Пленные жались кучками к небольшим кострам, надеясь, что утром солнце согреет их и они не умрут. Оставшиеся жители деревни ютились в нескольких уцелевших домах, но там были, в основном, старухи и дети. Они молчали и тоже ждали наступления утра. С рассветом можно было собрать убитых и похоронить их. Но тех, кто остался в живых, всё равно ждала голодная смерть.
   Новое утро наступило ещё до рассвета, но уже не для всех. Два десятка римлян так и остались лежать на снегу. У парфян тоже замёрзли несколько человек. Лаций очнулся от удара в плечо. Ему казалось, что он только прилёг рядом с другими товарищами… И вот уже надо вставать! Над ним стоял стражник с опухшим лицом. Мешки под глазами говорили, что он тоже недоспал и перемёрз этой ночью. По дороге к палатке сатрапа Лаций всё время спотыкался и падал от усталости, и у него чуть не выпал из-за пазухи тот нож, который вернул Атилла. В голове был туман, и к горлу подкатывала тошнота. К тому же, он ничего не ел со вчерашнего дня.
   Мурмилак тоже выглядел уставшим, но в его глазах горел внутренний огонь.
   – Как надо делать твои пузыри? – сходу спросил он. Выслушав ответ, сатрап приказал сделать два мешка из кожи. Мурмилак сам следил за тем, как Лаций складывал края шкур, ровно подрезал края, а потом заворачивал края внутрь. Завёрнутую часть надо было прокалывать толстой иглой или ножом, а в дырки продевать тонкий кожаный ремешок. Когда две шкуры были плотно скреплены, он попросил жир и смазал им шов. Потом вывернул шкуру и смазал жиром место стыка ещё раз. Надув ртом оба мешка, Лаций связал их между собой. Получились «два горба верблюда», как потом их назвал Атилла. Посередине между ними ложился человек и, придерживая руками, держался на воде. Лацию пришлось самому показать, как это делается, после чего он чуть не умер от холода и охватившего его озноба. Но горячее молоко кобылицы привело его в чувство, и он подумал, что, пожалуй, мог бы показать ещё раз, если бы ему дали поесть. Мурмилак попробовал надавить на мешки руками, покачал головой и позвал помощника раненого Панджара. – Собирай все шкуры! У жителей, у пленных, у всех. Этот раб объяснит тебе, как надо делать из них пузыри, – кивнул он на дрожащего Лация, который лихорадочно пытался натянуть на себя обрывки накидки и парфянские штаны. – Следи за тем, чтобы края резали ровно – это главное! А ты, римлянин, думай теперь, как мне спустить на этих кожаных мешках мою жену и её служанок. Или хотя бы одну жену… – добавил он и угрюмо посмотрел на Лация. Тот соединил восемь кожаных мешков. Посередине прикрепили копья, а сверху – целую шкуру. Так жена царя могла лёжа спуститься вниз по течению до самого поворота. А вот дальше этот плот кто-то должен был толкать, иначе она могла бы попасть в конец широкой заводи, где начинались пороги. Там любого ждала смерть.
   К середине дня парфянам и жителям деревни удалось сделать почти сто пятьдесят кожаных мешков-подушек разных размеров. Больше шкур не было. У парфян без мешков оставались двести человек. И пленных было не менее семисот. Жителей деревни никто не считал, но Атилла сказал, что их было человек двести.
   Мурмилак решил плыть до первого выхода на берег. До него было около полутора миль. Самый опасный участок проходил под разрушенным мостом. Течение в этом месте было очень быстрым, но, к счастью, там не было камней. Потом первые должны были вернуться и перекинуть с той стороны верёвки вместо разрушенного моста. На той стороне они надеялись найти деревья для его восстановления. Первыми стали сплавляться стражники Панджара. Каждый с двумя лошадьми. Сам начальник стражи остался, чтобы дождаться возвращения Мурмилака, который вошёл в воду одним из последних. Он держал за верёвку плот жены.
   Как оказалось, выход на берег оказался дальше, чем ожидалось. На целых полмили. Этого оказалось достаточно, чтобы от переохлаждения из семидесяти человек туда доплыли всего пятьдесят. Когда они ещё только входили в воду, было видно, как у них перехватывало дыхание и всё тело начинало дрожать. Лаций знал, что они чувствуют, потому что уже окунулся в этот ледяной поток. Он был уверен, что римляне вообще не доплыли бы. На них совсем не было одежды, у них не было лошадей, и они были истощены больше, чем парфяне.
   Мурмилак, выйдя из воды, сразу приказал зарезать несколько лошадей. Его воины пили тёплую кровь и грели руки в ещё не остывших внутренностях животных. Однако добраться до дороги оказалось нелегко. И они смогли прийти к разрушенному мосту только на следующее утро. За это время умерли ещё несколько десятков римлян и детей из деревни. Когда утром стало известно, что у нижней дороги появились всадники, все парфяне сразу устремились туда. Они оставили без охраны даже рабынь и служанок жены сатрапа. Атилла воспользовался случаем и отправился к своей новой знакомой, хотя Лаций предупреждал его, что это опасно. Но старый друг быстро вернулся, встревоженный и даже испуганный. Когда они с девушкой отошли к дальней скале, чтобы их не было видно из деревни, ему показалось, что со стороны верхней дороги доносятся странные звуки. Атилла видел на той стороне людей. Он не понял, кто этот был, и решил побыстрее рассказать о них друзьям. Лацию сразу стало ясно, что это были разбойники. Он встал и направился в сторону верхней дороги.
   – Подожди меня! – крикнул Атилла Кроний.
   – Я тоже нужен, – раздался голос Павла Домициана. – Я понимаю их язык.
   – Догоняйте, если хотите, – кинул Лаций на ходу и попытался бежать. Но у него ничего не вышло – ноги не слушались, и быстрый шаг очень быстро сменился усталой походкой и сильной отдышкой. Внимание Лация было приковано к повороту, за которым открывался вид на высокую скалу, видневшуюся вдали узкую тропинку вдоль пропасти и провал, который после падения камня отгораживал деревню от этого пути. А позади уныло плелись три фигуры: худая – слепого певца, приземистая и коренастая – балагура Атиллы и третья – незнакомца в чёрной шерстяной накидке, чёрных штанах и высоких кожаных сапогах. Но этого человека никто из них не видел.

Неудачная попытка Куги До

   – Стреляйте, стреляйте, как можно дальше. Туда, дальше, дальше! – послышался знакомый грубый голос. Но он уже был не такой бодрый, как вчера. Скорее, нервный и усталый. «Вулкан, неужели ты помогаешь им летать?» – подумал Лаций и выглянул из-за камня. Впереди одна за другой в землю вонзались стрелы. К каждой была привязана тонкая верёвка. На той стороне стоял Куги До и показывал лучникам, как стрелять так, чтобы верёвки ложились одна на другую, перекрещиваясь, как паутина. Все верёвки проходили рядом со скалой. Разбойники явно хотели перебраться на эту сторону. Но как? Неужели кто-то доверит свою жизнь такой ненадёжной опоре, как стрела? Даже если их десятки или сотни. Но когда на том конце появился карлик, Лаций перестал удивляться. Перепутавшиеся верёвки образовали что-то, похожее на канат. Маленький человечек обвязал вокруг пояса толстую верёвку и осторожно сделал первый шаг. Его ноги стояли на десятках тонких верёвок, а руками он опирался на отвесную скалу. Каждый шаг был не больше ступни, но он приближал его к противоположному краю. Лаций не знал, что делать. Показаться из-за камня он не мог, его бы сразу расстреляли лучники – до них было не более пятнадцати шагов. Единственное, что можно было сделать, это кинуть в карлика камнем. Но вокруг, как назло, были только маленькие камешки. Он присел, чтобы найти что-нибудь подходящее, и коснулся большого и мокрого камня. Присмотревшись, Лаций отдёрнул руку и с отвращением сделал шаг назад. Это была голова писаря Куги До. Но ничего другого поблизости не было. Карлик в это время уже почти дошёл до конца – ему оставалось сделать семь-восемь коротких шагов, и он оказался бы на этой стороне. Молиться богам было некогда, и Лаций, держа на вытянутой руке голову кочевника, осторожно выглянул из-за камня. Карлик, видимо, от страха преодолел последние шаги быстрее, чем он ожидал. Прямо на глазах у Лация он осторожно коснулся одной ногой каменистой почвы, потом – другой, и под радостные возгласы своих собратьев сделал первый шаг. Его лицо расплылось в счастливой улыбке, но в этот момент прямо перед ним выросла тёмная фигура с вытянутой рукой. Незнакомец замахнулся и бросил в карлика чем-то большим и круглым. Тот от неожиданности вздрогнул, но увернуться не успел. Он сделал шаг назад и испуганно выставил вперёд руки, поймав на лету летевший в него камень! Однако тот почему-то оказался не очень тяжёлым. Через мгновение испуг прошёл, и камень приобрёл совсем другие очертания. Но лучше бы бедолага не видел, что было у него в руках! Карлик от ужаса заорал и оттолкнул от себя отрубленную голову. Но этого движения хватило, чтобы его пятки, стоявшие на самом краю осыпающегося выступа, стали сползать вниз. Он замахал руками, вскрикнул, успел присесть и даже попытался зацепиться своими маленькими корявыми пальцами за мелкие камни на краю обрыва. Однако его ноги уже висели над пропастью и неумолимо тянули всё тело вниз. Лаций не видел падения. До него только донёсся короткий глухой удар, как шлепок мяса о разделочную доску в лавке мясника, и дальше – тишина. Видимо, радуясь удачному переходу, его товарищи больше не держали верёвку, и несчастный полетел вниз, на самое дно.
   – Это снова ты! – раздался знакомый голос с той стороны. Лаций осторожно выглянул и увидел у самого края знакомую фигуру. Главарь держал в руке его нож. – Я знаю тебя. Тебя зовут Лаций! – он поднял чёрный кинжал. – Ты хитрый. Ты чуть не убил меня. И ещё обманул. Первый раз обманул с подписью. Второй раз на реке. И третий раз – сейчас. Я начинаю думать, что тебе помогают твои жалкие боги. Ты мог бы стать хорошим воином у меня. Но я тебя убью. Не сейчас. После Мурмилака. Так и передай ему, – после этих слов Куги До развернулся и, опираясь на плечо одного из разбойников, заковылял обратно.
   Лаций смотрел ему вслед и невольно тёр ладонью о камни, стараясь стереть скользкую липкую кровь трупа, которая была опасна для любой раны.
   – Надо сломать всё это, – неожиданно услышал он над самым ухом грубый голос. Говорили по-гречески и довольно плохо. Лаций обернулся и замер. В двух шагах от него стояли начальник стражи Панджар, Атилла и Павел Домициан.
   – Он шёл сзади, – как бы извиняясь, пожал плечами Атилла Кроний и кивнул на парфянина.
   – Я понял, – вздохнул Лаций. – Я выброшу стрелы вниз, – он опустился на колени и стал выдёргивать их одну за другой из каменистой почвы. – Но лучше бы поставить здесь караульных, – добавил он и посмотрел на начальника стражи. Тот обвёл взглядом всех троих и сказал:
   – Ты правильно сделал. Сатрап будет тобой доволен.
   – Не хотелось бы остаться здесь надолго, – осторожно сказал Атилла, и Павел Домициан смягчил его слова по-парфянски:
   – Мы можем покинуть это место побыстрее?
   Панджар спокойно посмотрел на Крония и ответил:
   – Я хорошо слышу. Даже рабов. Веди слепого обратно.
   Лаций остался один и продолжил выдёргивать стрелы окоченевшими руками. Время от времени он останавливался, бросал взгляд на другую сторону и грел руки подмышками. И тут до него дошло, что у него одного не забрали овечью шкуру. Он до сих пор был в ней! Хоть что-то в этой странной ситуации, в которую его завели боги, было приятным, и он был благодарен за это своим покровителям – Авроре и Марсу. От Мурмилака он приобрёл накидку и шапку, а также обещание подумать о свободе, а от Куги До – ненависть и обещание убить. Оставалось ждать, какое из этих обещаний больше понравится богам. Судя по тому, что Мурмилак уже строил над рекой новый мост, ждать ответа оставалось недолго.

Сортировка рабов и знакомство с Надиром

   Парфяне перебросили стволы деревьев и перевели по ним всех лошадей, рабов и пленных. Оставшиеся в деревне жители отказались идти с ним и остались на родной земле. Мурмилак принял решение спуститься в долину и двигаться в Мерв по другой дороге, потому что Куги До мог поджидать их в горах за каждым камнем.
   Лаций и Павел Домициан шли с развязанными руками, но их всё равно привязывали за пояс к другим пленным и они ничем не отличались от остальных. Только еды им теперь доставалось больше, и у Атиллы время от времени оказывались сладкие сухофрукты и молоко. Это было непозволительной роскошью, и он делился ею с Лацием и Павлом Домицианом только глубокой ночью или даже ближе к рассвету, когда все пленные и большинство парфян уже спали. Лаций в такие моменты часто вспоминал переход в Ктесифон, когда они вчетвером делили еду, которую передавала через гадалку парфянка с красивым именем Лейла.
   Из тысячи римлян до Мерва добралось чуть больше половины. Но, как оказалось, продавать в рабство их никто не собирался. Они остановились под городом, прямо на колючих склонах холмов, покрытых тысячами мелких камней, и через несколько дней к ним подошли оставшиеся пять тысяч. Икадион был вместе с ними. Со времени расставания в Экбатане это был первый раз, когда они искренне радовались и смеялись.
   На следующее утро римляне проснулись и увидели, что внизу холма копошатся сотни людей. Они вбивали в землю колья и натягивали между ними верёвку. Лаций насчитал десять длинных проходов. Это было похоже на загоны для скота, только не из брёвен, а из верёвок. И загонять туда, как он догадался, должны были их. Вдалеке, над городом уже стало розоветь небо, и звёзды над головой стали блекнуть. Позади оно было ещё тёмным, но скоро всё вокруг покрылось серо-голубой дымкой, и на горизонте появилось солнце. Лаций подставил лицо солнечным лучам, но они были холодными и совсем не грели. Он приоткрыл глаза и заметил маленькую звёздочку, которая не хотела гаснуть и висела рядом с солнечным диском.
   – Аврора, ты шлёшь мне знак, – прошептал он и улыбнулся. Это была его покровительница, и сейчас она сияла для него. Он был в этом уверен. Все эти долгие месяцы он так ни разу и не поднял глаза на небо, чтобы найти её. А сегодня она сразу привлекла его внимание, и, сам не понимая почему, Лаций искренне обрадовался её сиянию.
   – Ну, что, там вина и мяса не видно? – спросил Атилла Кроний, заметив, что Лаций не спит. У старого друга были красные глаза, помятое лицо и свалявшаяся борода. – Может, боги смилостивятся и мы сегодня хорошо поедим?
   – Мяса пока нет. Но скоро будет. Боги готовятся свежевать туши, – в тон ему ворчливо ответил Лаций. Атилла повернул голову в ту сторону, куда он показал, и хмыкнул:
   – Это для нас, что ли?
   – Нет, для рабов египетских! – с издёвкой ответил он.
   – Ты что, серьёзно? – Атилла нахмурился. – Что, нас будут рубить? Ты шутишь?
   – Не шучу, – он наконец-то повернул лицо к товарищу и увидел, что тот, впервые за много месяцев, смотрит на него серьёзно. Лаций усмехнулся: – Не бойся, за тебя заступятся Аполлон с Амуром. Ты ещё нужен им на этой земле. Хотя бы для этой худенькой парфяночки.
   – О! Ты не знаешь Саэт! Она худенькая, но… я ещё никогда не видел таких женщин! А ты, что, начал шутить?! – воскликнул Атилла. – Вот это да! Может, боги решили сжалиться над нами? Ты стал улыбаться?! Слушай, не могу поверить! Что случилось? – Атилла действительно был удивлён. Рядом открыл глаза Икадион. Он даже привстал на локте.
   – Что там? – уныло спросил он.
   – Будет праздник, – небрежно, но с явной иронией, произнёс Лаций. – Вон, готовят Марсово поле. Будем бегать. По десять человек сразу. Кто добежит, тот остаётся в живых. Кто не добежит, убьют.
   – Да ну?! – не поверил Икадион, приняв шутку Лация за правду.
   – Не слушай его, – Атилла положил руку на плечо друга и серьёзно продолжил: – это загоны для лошадей. Там будут скакать лошади. Или даже колесницы. Но коней у парфян мало. И они хотят, чтобы мы сели друг на друга и скакали вместо них. Кто первым придёт, тот и выиграл.
   – Да иди ты! – Икадион раздражённо отдёрнул плечо, и Лаций с Атиллой засмеялись.
   – Что-то новое будет, – кивнул головой Лаций. – Если бы нас хотели убить, то сделали бы это ещё на свадьбе сатрапа. Что-то им надо от нас… Разделить хотят. Зачем – скоро увидим.
   Парфяне закончили строить нехитрые ограждения и стали сгонять пленных вниз. Перед входом в каждый загон они разожгли костры. Вокруг каждого стояли пять—шесть человек. Через некоторое время стало понятно, что они затеяли. К испуганным римлянам подошли стражники. Они быстро растянулись вдоль длинной линии грязных и испуганных людей с длинными волосами и небритыми бородами и стали выкрикивать вопросы:
   – Кто умеет строить дома и мосты? – спросил невысокий худощавый человек. Он стоял недалеко от Лация и Атиллы. Пленные переглянулись, но сразу никто не ответил. – Есть кузнецы? – прозвучал новый вопрос, но все молчали. – Виноделы есть? Кто умеет писать и читать по-гречески? – продолжал спрашивать парфянин, и его узкая, жиденькая бородка смешно вздрагивала при каждом слове. Кто-то несмело произнёс:
   – Я могу вино делать, – к этому пленному сразу же подошли стражники и увели к дальнему загону. Узкобородый продолжил дальше свой путь.
   – Кажется, ищут ремесленников, – процедил сквозь зубы Атилла Кроний.
   – Похоже… – внимательно следя за происходящим, ответил Лаций. Парфяне отводили пленных к кострам, заставляли вытянуть вперёд кисти и ставили клеймо на обе руки. Их метили, как коров. Время шло, и к полудню большинство римлян были распределены по загонам, где они лежали вповалку, ожидая своей дальнейшей участи. И только крайний правый участок оставался почти пустым. Судя по ответам отправленных туда римлян, это были места для писцов и строителей.
   – Что будем говорить? – тихо спросил Атилла, когда вокруг почти не осталось людей.
   – Будем строить, – ответил Лаций, сдвинув брови.
   – Строить? – с недоумением спросил тот.
   – Да, – кивнул головой он. – Строить. Там почти никого нет. Ты слышал, что спросили сначала? Строители есть? Значит, это важней всего.
   – Но я умею строить только дороги, Лаций, – с тоской в голосе произнёс Атилла.
   – И я не умею строить, – сказал Икадион. – Я только мечом умею… Хотя, может пойти писарем? Или конюхом?
   – Конюхом лучше. Всегда будешь знать, кто куда поехал, – произнёс Лаций. Икадион поднялся и пошёл к парфянам. Его отвели к костру, где поставили клеймо конюха.
   – Лаций, а ты точно умеешь… ну, это? Строить, я хотел сказать, – спросил Атилла.
   – Да, точно, – ответил тот и хлопнул его по плечу. – Вы тоже говорите, что умеете. Надо держаться вместе. А Икадион очень может пригодиться на конюшне. Очень! – он задумался, снова вспомнив о том, что без лошадей можно было забыть о Риме и о том, что сегодня ему почему-то дала знак Аврора. – Эй! – Лаций окликнул сутулого парфянина, который отошёл уже довольно далеко. – Эй, мы умеем строить дома! Я могу сделать твоему хозяину дом с тёплым бассейном. И ещё мост к этому дому, – он не успел закончить, а щуплый, сутулый человечек с редкой бородкой был уже рядом. Он некоторое время смотрел в лицо маленькими, узко посаженными глазами, а потом спросил:
   – Почему так долго молчал? – в его прищуре промелькнуло подозрение. Лаций пожал плечами, но взгляд не отвёл.
   – Мы хотели сначала в конюхи или писари, – пришёл ему на помощь Атилла. – Думали, что там кормить лучше будут.
   – Кормить лучше? – с недоумением переспросил парфянин.
   – Да, – с искренней наивностью ответил Атилла, и только Лаций заметил, что у того в глазах затаилась насмешка. – Кушать очень хочется. Мы есть хотим. Тут за каждую работу кормят. Вот мы и ждали, где будут лучше кормить, – закончил он и даже поднял вверх брови, как бы подкрепляя этим свои слова. Но на узкобородого это, по-видимому, не произвело должного впечатления.
   – Кормить будут везде, – буркнул он снова и повернулся к Лацию. Тому пришлось подтвердить слова Атиллы:
   – Мы были с твоим сатрапом в горах. Там было плохо. Мы ели камни. Теперь хочется хлеба.
   Видимо, распределителю надоело слушать эти объяснения, и он крикнул что-то своим помощникам. Один из них – очень высокий и толстый – схватил Лация за плечо и хотел уже толкнуть вперёд, но заметил на шее кожаный ремешок и потянулся к нему своими толстыми пальцами. Что-то прокаркав на своём хриплом наречии, толстяк забрал медальон и его повесил себе на шею. Заметив на лице Лация неодобрение, он с силой ударил его в спину. В это время к костру подвели Атиллу. Тот вдруг остановился и отшатнулся назад.
   – Это что? – с испугом спросил он. Его с силой толкнули вперёд, и силач упал на колени, чуть не рухнув лицом в угли. – Нет, нет, – забормотал он, когда к нему приблизились два стражника. – О, Вулкан милосердный, – взмолился он, подняв к небу глаза, – я никогда не мучил своих врагов! Не надо… – он не закончил, потому что они подхватили его под руки и хотели силой подтащить к камню. Никто не знал, что он с самого детства ужасно боялся огня и теперь, при виде раскалённого клейма, его охватила настоящая паника. Атилла, хоть и был на голову ниже Лация, но в плечах был такой же ширины и по силе вряд ли уступал ему. Поэтому, когда он резко вскочил на ноги, то стражники от неожиданности повалились на землю. Но он не замечал их. Кроний дико оглядывался по сторонам, как бы ища путь к бегству. Он готов был побежать в любую сторону, лишь бы подальше от огня. Губы у него тряслись, глаза округлились, он что-то шептал и дёргал плечами. Парфяне вскочили с земли и кинулись к нему, сопровождая всё это криками и пинками. Но страх перед огнём только усилил его ужас. Атилла оттолкнул одного из них с такой силой, что тот оторвался от земли и пролетел несколько шагов в воздухе. Это был как раз тот толстый стражник, который забрал у Лация медальон. К несчастью, прямо позади него находился костёр, в который парфянин приземлился своим толстым задом. Он заорал, размахивая руками в разные стороны, не в силах выбраться из огня. Увидев, как такое огромное тело оторвалось от земли, остальные воины, которые до этого со смехом наблюдали за происходящим, на какое-то время опешили, а потом сразу же бросились к Атилле. Один из них хотел стукнуть его по голове, но получил в ответ такой удар в грудь, что с размаху упал всей спиной назад, подняв облако пыли. Когда к нему подбежали его товарищи, он лежал неподвижно. На Крония со всех сторон посыпались удары палок, он пытался отбиваться, яростно рыча и глядя исподлобья налившимися кровью глазами, но один удар всё-таки достиг цели – он пришёлся по затылку, и Атилла, как подрубленное дерево, рухнул лицом вперёд. Неподалёку продолжал орать толстый стражник, на котором загорелась одежда. Он пытался сорвать её с себя, но это было трудно. Его засыпали пылью, а потом стащили рубашку и штаны. Лаций стоял всего в десяти шагах от него и видел, что вместе с прогоревшей одеждой в костёр полетел и его медальон. Большое жирное тело с чёрными пятнами обгоревшей кожи погрузили на повозку и куда-то увезли. После этого к камню подтащили Атиллу, прижали его безжизненно повисшие ладони к камню и быстро выжгли на руке клеймо.
   Суета возле костра привлекла внимание сутулого распорядителя, который подошёл ближе и остановился рядом с полуголым кузнецом. Тот пошевелил железным прутом в костре и отошёл назад.
   – Для того, чтобы построить хороший дом, надо его нарисовать, – глядя против солнца на узкобородого начальника, произнёс Лаций. – Руки не должны дрожать. И обтачивать камень для верхней части стен тоже надо точно. Если руки будут повреждены, камни могут упасть и покалечить хозяина дома. Или его жену и родных, – он попытался всмотреться в лицо парфянина, но солнце слишком слепило глаза, и ему не было видно выражение лица этого человека.
   – Может, тебе поставить клеймо на язык? – неожиданно спросил тот.
   – Тогда я не смогу объяснить хозяину дома, из чего надо делать его дом, а рабочим, что смешивать, чтобы получилась хорошая смесь для камней.
   – Что, патриций, не хочется шкуру свою палить?! – раздался вдруг насмешливый голос из загона. Лацию не было видно этого человека, потому что он стоял за спиной стражников. Но он узнал его голос. Это был Пауллус. Парфянин обернулся и спросил:
   – Ты его знаешь?
   – Конечно, знаю, – прозвучал самоуверенный ответ. – Это наш легат Лаций Корнелий. Из-за него мы тут сейчас и сидим. Он сам никогда ничего не делал. Всё мы за него делали.
   – Ты хочешь сказать, что он не умеет строить? – нахмурил брови узкобородый.
   – Он ничего не умеет. Как он может строить, если он из богатой семьи? – с издёвкой ответил Пауллус.
   – Друг мой, неужели боги лишили тебя разума? – попытался обратиться к нему слепой Павел.
   – Замолчи, слепой! Тебе вообще лучше рот не открывать! Легат пришёл сюда за золотом. Он хотел вернуться в Рим и купить себе дорогой дом! – со злостью выкрикнул Пауллус. Его узкое лицо с высоким, широким лбом перекосилось от злобы. Скулы и щёки заросли бородой, и открытый перекошенный рот напоминал чёрную яму. – Его надо убить! Он – патриций. И я смогу построить больше, чем он.
   Сутулый парфянин провёл рукой по жидкой бородке и подошёл к Лацию.
   – Ты говоришь, что можешь строить дома? – спросил он, и на его лице застыла кривая гримаса раздражения.
   – Да, могу. А ты можешь? – неожиданно в ответ спросил Лаций. Он хотел понять, что ему делать дальше. Если этот хилый парфянин знает, как строить дороги и дома, с ним легко можно будет найти общий язык. Но если не знает…
   – Нарисуй мне здесь дом с крышей и фундаментом! – вдруг вместо ответа произнёс тот и провёл ногой по земле. Лаций улыбнулся. Оглянувшись, он заметил у костра обгоревшую щепку и нагнулся, чтобы поднять её. Полуголый стражник схватил его за плечо, но надзиратель сделал ему знак и тот отпустил его. Лаций протянул руку и замер. Рядом со щепкой лежал его медальон – без кожаного ремешка, но целый и невредимый. Он осторожно взял его и стал рисовать, как стилусом.
   – Что, не знаешь, как дом выглядит? – зло бросил ему из-за ограды Пауллус. Но Лаций даже не повернул голову в его сторону. Быстрыми ровными линиями он начертил фундамент, затем стены и атриум, крышу, дальше – портик, бассейн и помещения во дворе дома. Затем сдвинулся вниз и нарисовал этот же дом, но уже сверху. Он поднял голову и увидел, что парфянин внимательно рассматривает его рисунки, сдвинув брови к переносице. Лаций усмехнулся и стал чертить третий рисунок – бассейн с подогревом, подвалом и трубами для тёплого воздуха.
   – Это что? – сразу же спросил узкобородый. Лаций объяснил.
   – Ты вряд ли слышал такое имя – Гай Сергий Ората, – наклонив голову вбок, чтобы лучше видеть линии, сказал он. – Этот человек лет пятьдесят назад придумал, как подогревать бассейны с устрицами. А потом стал делать это в домах. Зимой очень тепло. Так что, не будешь мёрзнуть и болеть, – Лаций замолчал.
   – Как ты сказал это имя? Арата? – пробормотал парфянин.
   – Ората, – вздохнул Лаций.
   – Он врёт! Он всё врёт! – донёсся до них крик бесновавшегося Пауллуса. Узкобородый парфянин подошёл к нему и протянул палку.
   – Нарисуй дом! – коротко произнёс он и ткнул ему в грудь. Пауллус присел на корточки и нарисовал квадрат с треугольником наверху. Рядом он нарисовал колонны и лошадей. Надсмотрщик не прерывал его. Когда тот закончил, он покачал головой и сказал: – Но ты не нарисовал, как войти в этот дом.
   – Дверь? Зачем? Это можно потом нарисовать, – грубо ответил Пауллус.
   – Значит, ты не знаешь, – вынес он суровый вердикт. Затем что-то сказал стражникам, и те сразу же схватили несчастного под руки, подтащив ближе. – Я покажу тебе, как надо строить могилы – быстро и надёжно, – тихо произнёс он и отдал приказ воинам. Те отвели Пауллуса в сторону и стали копать землю. В воздухе поднялась рыжеватая пыль. Римлянин, кажется, не понимал, что происходит, и продолжал объяснять державшему его стражнику, как надо жить в таком доме. Скоро рядом с ним появилась неглубокая яма. И только теперь он понял, что эта могила предназначалась для него. Взвившись вверх всем телом, Пауллус изогнулся невероятным образом и прыгнул на стоявшего рядом с ним стражника. Тот не ожидал от него такой прыти и ничего не успел сделать, когда они оба упали на землю, Пауллус оказался сверху и остервенело вцепился парфянину в горло. Несколько мгновений, пока опешившие от его прыжка воины приходили в себя, хватило, чтобы он разорвал упавшему стражнику кожу и добрался до вены. Кровь брызнула во все стороны, и только тогда парфяне кинулись спасать своего товарища. Но было уже поздно. Когда потные стражники, тяжело дыша, бросили Пауллуса лицом вниз и стали засыпать сверху землёй, тот попытался встать на колени, но тяжёлый удар по голове сбил его с ног, и он обречённо упал лицом вниз. Больше его никто не видел. Закончив засыпать яму, парфяне плотно утоптали небольшой холмик и отошли в сторону. Их мёртвого товарища уже унесли к повозкам.
   – Зачем ты его убил? – растерянно спросил Лаций.
   – Ты – раб! – пренебрежительно ответил надсмотрщик. – И ты должен молчать. Твой друг обманул меня. И я его наказал. Я хочу, чтобы все знали, что меня не надо обманывать.
   – Спроси у своего сатрапа. Я никогда не обманывал его.
   – Как ты смеешь так говорить! За такие слова я прикажу набить тебе рот землёй, пока она не полезет через нос и уши! Я сделаю из тебя … – парфянин вдруг замолчал, услышав сбоку чей-то громкий голос. Это был Павел Домициан.
   – Послушай меня, человек! Я – слепой. Но боги не слепы, они накажут вас!.. – Лаций тоже посмотрел в ту сторону и увидел, что Павла тащили к подножию холма, чтобы убить вместе с больными и немощными.
   – Этот человек пел жене царя, – быстро произнёс он, опасаясь, что не успеет донести до ушей старшего надсмотрщика смысл этих слов. – Он умеет считать и помнит много историй из прошлого. Мы использовали его при строительстве, чтобы передавать команды громким голосом. Оставь его с нами, прошу тебя! Он нам очень нужен! – Лаций изменился в голосе так, что сам себя не узнавал. Он впервые в жизни умолял врага… Но видеть, как убьют Павла, он тоже не мог.
   Парфянин что-то крикнул стражникам, и те притащили слепого певца обратно.
   – Так ли ты хорош, как говорит этот хитрый раб? – спросил он. – Он клянётся, что ты умеешь петь и запоминаешь слова. Это так?
   – Да, кто бы ты ни был, говорящий со мной человек. Он прав, – подтвердил слепой певец, глядя в пустоту. Домициан издал несколько кашляющих звуков, как будто ему в горло попал песок, и запел очень низким грудным голосом. Лацию даже показалось, что звук на этот раз идёт у него из глубины живота, а не из горла. Пение Павла как будто придавило всех вокруг к земле, окружающие даже вжали головы в плечи – настолько сильным был его голос, и те, кто слышал его, не могли оторваться и смотрели на певца завороженным взглядом. Тысячи римлян и сотни парфян, с замиранием сердца слушали это пение, повернув головы в его сторону. Звук не прерывался ни на мгновение и, как грозовые тучи, обволакивал людей, напоминая гудение длинных боевых труб, сделанных из рогов туров. И, вот, когда у Павла, казалось, уже кончился в груди весь воздух и все думали, что это наваждение вот-вот закончится, слепой певец вдруг непонятным образом перешёл на невероятно тонкий и чистый звук, как будто боги остановили стрелу в полёте, и теперь она, зажатая божественной рукой, пронзительно звенела в его красивом голосе. Потом он говорил, что это была песня бога морского дна и несчастной девушки, которую он превратил в русалку. А когда друзья спрашивали, как ему удалось так долго тянуть звук, Павел отвечал, что тогда ему помогал Феб [16 - Феб – бог искусств и прорицания (лат.).]. Но Лацию он позже признался, что в тот момент ему просто очень хотелось жить…
   – Вот видишь, – осторожно произнёс Лаций, когда последние звуки божественной песни растаяли в повисшей над холмом тишине. Он не раз уже замечал, что на диких кочевников и варваров пение оказывает волшебное действие, глубоко проникая в их душу и затрагивая струны далёкого прошлого, чего уже давно не было у римлян. И сейчас отрешённое лицо стоявшего перед ним парфянского надсмотрщика отражало внутреннее наслаждение, охватившее всё его тело. Казалось, что тот ещё прислушивается к эху божественного голоса, оставшегося у него в голове. Узкобородый не сразу пришёл в себя, но когда его взгляд приобрёл осмысленное выражение, он прищурил глаза и удовлетворённо покачал головой.
   – Э-эх… – тёмная костлявая рука провела по бороде и полный наслаждения взгляд уставился на Лация. – Ты не такой простой человек, как хочешь казаться. Ты очень хитрый. Но в твоих словах нет лжи. Этот слепой будет жить. Но его надо заковать в железо, чтобы он не убежал. И тебя тоже.
   – Я не смогу никуда убежать, – честно признался Лаций. – Любой твой всадник догонит меня через полдня. Я даже идти быстро не могу – мне тяжело дышать, – он показал на горы и скривил рот, – куда тут можно убежать?
   – Ладно, хватит говорить! – нахмурился парфянин. – Иди! – он указал на костёр.
   – Прошу тебя, – Лаций изобразил в глазах мольбу. Он вспомнил слова Павла, что жалеют только того, кто вызывает жалость, а непокорных убивают из страха. Поэтому, чтобы вернуться в Рим, ему сначала надо было выжить. – Не жги меня железом! Я не боюсь боли. Но от такой раны кровь станет грязной, а промыть её здесь нельзя. Верёвка разотрёт кисти до крови. Солнце такое жаркое, что через два дня рана загниёт и тогда всё, смерть, – он сглотнул слюну в пересохшем горле. Надсмотрщик окинул его быстрым взглядом и что-то сказал полуголому потному кузнецу. Тот согласно кивнул головой и позвал двух помощников. Они быстро подхватили Лация под руки и подвели ближе. Чтобы не видеть, как раскалённое добела железо будет прижигать ему вены, Лаций закрыл глаза. Внезапная боль вдруг пронзила ему правое предплечье, и он от неожиданности вскрикнул и открыл глаза. Потное бородатое лицо полуголого кузнеца скривилось в усмешке. Он что-то сказал Лацию и отвернулся. Теперь на одном плече у него был старый знак из трёх кругов, а на другом – знак парфянского раба, разделённый на две части квадратик, как два лежащих друг на друге камня. Сутулый парфянский надсмотрщик с удовольствием покачал головой и направился к своему коню.
   Когда их бросили в загон, никто не проронил ни слова. Павел Домициан лежал рядом с Атиллой и держал его за руку. Тот не шевелился. В соседнем загоне сидел Икадион.
   – Он жив? – спросил он Лация и кивнул на Атиллу.
   – Должен. Бывало и хуже.
   В этот момент грязное тело с вывернутыми внутрь ногами зашевелилось, и из-под головы раздался тихий стон:
   – О-о… Вулкан, как больно, – Атилла медленно перевернулся на спину и сел. Из глаз у него текли слёзы, и он, с обидой и болью смотрел на свои кисти. – Лучше бы я умер, – пробормотал силач. Лаций и Икадион с облегчением вздохнули.
   – Успеешь, – снисходительно заметил Павел Домициан. – Если кровь станет грязной, то ты сам засунешь свою голову под камень, а если выживешь, то будешь славить богов, – он стал вспоминать подвиги древних героев, но Атилла его не слушал. Этот огромный, сильный мужчина смотрел на чёрные сочащиеся следы на коже и плакал, жалея самого себя.

Горячие трубы для дворца

   Узкобородый парфянин оказался важным придворным. Его звали Надир. Он жил во дворце не больше десяти лет, но знал его лучше, чем сам Мурмилак. Поэтому сатрап доверил ему начать строительство нового здания. Прошли две недели, но ничего не сдвинулось с места. В городе у многих пленных началась лихорадка, как и предупреждал Лаций. Он попросил Надира помочь больным и дать хотя бы чистой воды, чтобы промывать язвы, которые образовались от ожогов. Через несколько дней им могло стать хуже, и тогда пришлось бы отрезать кисти и руки. Свой нож в городе Лаций снова отдал на хранение Павлу Домициану. Здесь пока можно было обойтись и без него. К тому же у него очень часто возникало желание воткнуть его в живот старшему распорядителю. Особенно, когда приходилось вымаливать у него помощь больным.
   – Ты должен работать, а не разговаривать, – всегда отвечал Надир. – Иди! – это был весь разговор. Эти слова не раз слышали Атилла и Павел Домициан. Но спустя две недели на место будущего дворца неожиданно приехал сам сатрап. Он быстро соскочил с коня и внимательно осмотрел место, а затем перевёл взгляд на старшего распорядителя. Тот согнулся в поклоне, предчувствуя недоброе.
   – Ты уже начал строить мой дворец? – сразу спросил Мурмилак. – Мне не терпится узнать, когда он будет готов.
   – Ты знаешь, что мы совсем недавно привели сюда рабов, – начал оправдываться Надир, но сатрап его перебил:
   – Скажи, когда? Когда здесь будет жить моя жена?
   – Э-э… – Надиру стало ясно, откуда дует ветер. Без подсказки Лорнимэ Мурмилак сюда бы ни за что не приехал. Он лихорадочно прикидывал, что ответить. – Римляне ещё не закончили чертёж, поэтому я не могу точно ответить…
   – Римляне? – в чёрных, иронично усмехающихся глазах сатрапа проскользнуло удивление. – Ты же говорил, что чертёж уже готов и тебе нужны только те, кто умеет строить. Вот они! – Мурмилак показал на пленных. Надир понял, что от страха всё перепутал. Спасением мог быть только тот ненавистный римлянин, который требовал помочь больным.
   – Да, я всё сделал, но тут один римлянин предложил сделать трубы под полом. Он сказал, что зимой по ним будет идти горячий воздух и во дворце будет тепло. Поэтому я не успел изменить чертежи.
   – Интересно. Позови его сюда! – приказал он.
   Когда привели Лация, Мурмилак скривился, как от зубной боли.
   – Вот он, – показал на него Надир.
   – Опять ты? – вздохнул сатрап. – Говорят, ты что-то придумал? Тёплые трубы?
   – Да, – Лаций всё рассказал и даже начертил на земле расположение дворца, бассейна, пристроек и конюшен. Тут же выяснилось, что ничего этого на пергаменте ещё нет. Это очень сильно удивило и расстроило Мурмилака. Надир напрягался всё больше и больше. Сатрап общался с этим рабом, как с ним, а это было плохим знаком. Но когда наглый римлянин посмел заикнуться о больных, он не сдержался.
   – В твоей стране рабы тоже смеют так говорить со своими хозяевами? Ты получишь десять палок, чтобы впредь держал язык за зубами! – узкая бородка Надира задрожала от возмущения, но Мурмилак поднял руку и тот в растерянности замолчал.
   – Если совет раба помогает хозяину, то почему бы и нет? – не сдержался Лаций. – Я прошу спасти людей, чтобы они работали. Чем больше людей будет работать, тем быстрей мы построим этот дворец, – он случайно затронул тот вопрос, с которым сатрап сюда и приехал, поэтому Надир понял, что сейчас лучше промолчать.
   – Дай ему всё, что он попросит! – приказал Мурмилак. – Когда покажешь рисунок? – повернулся он к Лацию, понимая, что делать чертёж будет он.
   – Через неделю. Но это будет только рисунок. Надо всё точно посчитать и измерить. Если делать дворец, то надо сделать клоаки. Они бы помогли всему городу, – он набрался смелости и рассказал Мурмилаку, как надо было изменить большую часть города, чтобы расширить улицы и провести воду и стоки.
   – Это невозможно, мой господин, – перебил его Надир. – Для постройки складов и новой площади надо будет снести стены.
   – Их и так нет, – возразил Лаций. – Мы видели, что ворота с одной стороны сняли, там осталась одна решётка, а с другой – только ров, да и тот пустой. Стены низкие. Внутри – деревянные опоры. Снаружи обложены камнем. Просто обложены. Тут один удар тараном, и всё, любая банда разбойников ворвётся в город, – он неожиданно остановился, увидев, как изменилось лицо Мурмилака, и понял, что тот вспомнил о Куги До. Но останавливаться не было смысла. Такой случай мог больше и не представиться, и Лаций продолжил: – Да, я о разбойнике. В горах он решил поиграть с тобой. Он долго готовился. Те два камня он готовил не меньше недели. Но ему не повезло. Боги были на твоей стороне. А здесь, если подготовиться, то можно всё разрушить ещё быстрее.
   – Как ты смеешь так говорить с сатрапом? – прошипел Надир, тоже заметив, как изменился в лице Мурмилак, и истолковал это по-своему.
   – Молчи! – резко оборвал его тот. – Тебя там не было. Лаций, так тебя зовут?
   – Да.
   – У тебя есть человек, который сможет начать постройку стен? Ты же об этом сейчас говорил?
   – Да, есть. Его зовут Атилла Кроний. Он сделает это лучше, чем в Риме, – Лаций не видел, как вытянулось у него за спиной лицо Атиллы. Но он помнил, как тот строил стены лагеря, и был в нём уверен.
   – Ты слишком много знаешь, но… – задумчиво произнёс Мурмилак, поглаживая свою чёрную кучерявую бороду, и в его глазах промелькнуло недоверие. Лаций сразу это заметил и решил напомнить о его обещании. Это должно было убедить сатрапа в его честности.
   – Да, ты прав. Я всё это знаю. Но для тебя я – раб. И я вижу, что ты не доверяешь мне. Но в горах я не пошёл за твоим врагом, хотя он обещал всем нам свободу, – Лаций заметил, как подскочили вверх брови Надира и открылся от удивления рот, обнажив нижний ряд жёлтых выщербленных зубов. Прекрасно понимая, что требовать свободу в присутствии слуг и Надира сейчас бесполезно, он решил поступить хитрее. – Я готов сделать для тебя самый лучший дворец. Мы возведём высокие двойные стены, прокопаем глубокие рвы и поставим ограждения. Твой город станет неприступным.
   – Договаривай до конца, римлянин, – пристально глядя ему в глаза, сказал Мурмилак. – Я вижу, что ты что-то хочешь взамен.
   – Когда мы всё сделаем, я прошу тебя выполнить своё обещание и дать нам свободу, – коротко закончил он. Надир сжал кулак и уже замахнулся для удара, но сатрап снова его остановил.
   – Я обещал тебе подумать над этим, а не дать свободу. Многие птицы хорошо поют, но несут маленькие яйца. Построй дворец, и я попробую не забыть о нашем разговоре! – сказал он. Жидкая бородка распорядителя затряслась от возмущения, он понимал, что теперь Лация нельзя будет убить. Значит, срочно надо было что-то сказать, иначе этот римлянин откажется ему подчиняться.
   – Но ведь он раб, мой господин, – осторожно произнёс Надир, с трудом сдерживая негодование.
   – Да, ты прав, – усмехнулся Мурмилак, поняв обеспокоенность своего слуги. – И он будет выполнять все твои приказы. А если не будет, то дворец будут достраивать другие рабы, – перед ними стоял уже другой человек – властный и беспощадный, быстро усвоивший, что от него хотят все эти люди. Поэтому он принял решение, оставляющее его сатрапом, а их – рабами и слугами. – Так что, пусть строит! Можешь не связывать ему руки. Он не убежит. А остальные пусть все работают только с длинными верёвками на руках.
   После отъезда сатрапа к Лацию подошёл Атилла.
   – Тебя, что, Юпитер молнией поразил? Как я буду строить такие стены? – спросил он.
   – Не бойся, их сначала разобрать надо. Потом сделать основание.
   – Это я смогу.
   – Ну, вот видишь! А дальше я подскажу. Нам бы туф для труб найти. Я тут кое-где в домах видел. Ты у своей пташки певчей не спросишь? Может, она подскажет?
   Атилла, польщённый вниманием к его избраннице, сразу поспешил заверить Лация, что та всё подскажет и расскажет, потому что такого языка, как у неё, нет ни у одной женщины во дворце.
   – Вот, я ей вчера рассказал, что ты с этим псом едким сцепился, с Надиром, и что он хочет извести тебя, как гидру морскую… это не мои слова, это Павел придумал, – сразу поспешил оправдаться он, заметив, как скривился Лаций при упоминании старшего дворцового распорядителя. – А она его такими словами стала обзывать, что я даже в Риме под мостом не слышал! И ещё пообещала отомстить!
   – Как отомстить? – не поверил своим ушам Лаций.
   – Да, в былые времена герои Энея не раз сражались… – начал, было, слепой певец очередную историю, но его перебили.
   – Слушай, ты когда-нибудь замолчишь? – скривился Атилла. Павел Домициан улыбнулся кроткой улыбкой и замолчал. Кроний самозабвенно продолжил: – Так вот, я ей рассказываю, а она прямо переживает, как будто сама с ним спорит. Представляешь? Его во дворце никто не любит. Он ко всем пристаёт, всем недоволен, даже с евнухами ругается.
   – Слушай, ты прямо, как эта твоя Саэт щебечешь. Раньше у тебя такой интонации не было, – с улыбкой ответил Лаций.
   – В руках гончара глина превращается в амфору, – нравоучительно заметил Павел Домициан.
   – Да, так скоро и на её языке заговоришь, – добавил Лаций.
   – Она уже учит меня. Очень просто, вот послушай… – и Атилла стал рассказывать, чему научила его служанка Лорнимэ. Однако Лаций его не слушал. Он не собирался учить парфянский язык и оставаться здесь ради женщины. Он хотел вернуться в Рим как можно скорее, и его мысли теперь всегда и везде были заняты только чертежами дворца. Поэтому он даже не подумал, что между вчерашним разговором Атиллы с Саэт и сегодняшним приездом Мурмилака может быть какая-то связь. Ему и в голову прийти не могло, что женские сплетни способны превращаться в реальные поступки мужчин…
   Вечером, лёжа спиной к Атилле и слушая его могучий храп, он никак не мог заснуть, мечтая о том, что закончит строительство через два—три года, и тогда даже если сатрап его не отпустит, он уже точно будет знать, как отсюда сбежать. Сначала в Армению, а потом – в Сирию. Икадион теперь работал на конюшне, и Лаций возлагал на него большие надежды.
   Ночь была холодная, и все пленные жались друг к другу, стараясь согреться. Одному Лацию было жарко, он постоянно крутился и долго не мог заснуть. Когда сон всё-таки овладел им, ему приснилось, что он стоит посреди огромной площади, вокруг лежат камни и плиты, а рядом с ними разбросаны кирки и лопаты. Вдалеке виднелись низкие городские домики, а за ними – высокие горы. Вот, он поднимает одну плиту за другой, кладёт их друг на друга, затем складывает камни… и так поднимается всё выше и выше. Снизу ему что-то кричат люди, но он их не слышит. Ему надо карабкаться быстрее и выше. Пока не достигнет неба. Вот внизу начинают стрелять из луков, но стрелы не долетают даже до половины построенной им башни. Её стены уже выросли до вершин гор. И вот, наконец, он упирается головой в облака. Они плотные и мягкие, как ткань. Он видит, как ему улыбается Аврора.
   – Лаций, посмотри, – говорит она и показывает куда-то вдаль. – Там твой город, – она нежно касается его плеча. Повернув голову, он видит вдалеке стены Рима, над которыми блестят купола и крыши храмов. Но тут вдруг из разрывов облаков появляется лицо Атиллы Крония, который что-то истошно кричит.
   – Посмотри на меня, открой глаза! – доносится до него хриплый голос, и дымка облаков постепенно тает, а широкое небритое лицо с выпученными глазами, наоборот, становится всё ближе и ближе.
   – Там… Рим… – одними губами улыбается ему Лаций.
   – О, слава богам, ты очнулся, – Атилла почему-то раздувает щёки и откидывается назад.
   – Атилла, я видел Рим, – повторяет он. – Я был наверху…
   – Я думал, ты умер. Фу-ух, слава Сонму [17 - Сонм – бог сна (лат.)]! Просыпайся быстрей. Все уже ушли. Сейчас за нами придут с палками. Не хочу синяков!
   Начинался новый день, который утром показался Лацию многообещающим и обнадёживающим, но он даже не догадывался, что ждёт его впереди.

ОПАСНЫЙ ВРАГ

   Когда к концу недели план был составлен, Надир снова показал свой характер и чуть всё не испортил. Ему не понравился порядок постройки зданий и клоаки.
   – Мы всегда начинаем строить с центра, потому что так легче подвозить камни и увозить мусор, – устало стал объяснять Лаций. – Все дороги должны быть свободны, чтобы повозки не останавливались и не сталкивались. Поверь, мы уже не первый город строим…
   – Ты говоришь плохо. Я тебя не понимаю. У тебя разве мало людей? – хмуро спросил Надир. Лаций вздохнул и начал объяснять, как он видит себе постройку города по римским законам. Время от времени старший распорядитель задавал вопросы и вносил изменения в свой рисунок. Потом Лаций стал объяснять расположение складов, торговых рядов, дорог и клоак.
   – Это не надо, – прервал его Надир.
   – Что не надо? – не понял он, думая о плане зданий.
   – Дороги из камня и твои эти… колаки-калеаки.
   – Клоаки не надо? – с удивлением переспросил он.
   – Да. Если они будут течь по всему городу, то мы задохнёмся от вони.
   – А где же они сейчас текут? – спросил Лаций.
   – Каждый сам выносит свои отходы. Или их вывозят на лошадях.
   – Нет, моча лошадей и ослов куда течёт? Всё течёт вдоль домов. Я сам видел! – возразил он.
   – Тогда мы построим новый город. Или сделаем этот шире, – невозмутимо произнёс Надир.
   – Э-э… – Лаций хотел резко возразить ему, но передумал. – Давай мы укажем эти сточные канавы вот здесь, – мягко предложил он и провёл на своей дощечке несколько линий. – Они будут находиться по краям дорог, и их не будет видно. Если твой царь скажет, что они не нужны, мы не будем их строить. Согласен? – он поднял взгляд и понял, что упрямый парфянин борется в душе с сомнениями. Его узкие губы были сжаты в полоску, как будто он улыбался, но колючий, острый взгляд выдавал внутреннее напряжение и настороженность.
   – Но тогда надо будет переделывать весь план, – наконец произнёс он.
   – Если ты скажешь, то я всё переделаю, – Лаций сразу понял, что тот не хочет делать это сам и улыбнулся. Надир ничего не ответил, только насупился и засопел.
   Когда через день весь папирус был заполнен рисунками и надписями, Лаций, наконец, решился задать вопрос, который волновал его больше всего и ради которого он и старался вести себя так покладисто: – Скажи, а сколько лошадей будет на перевозке камней?
   – Лошадей? – недоумённо поднял брови вверх Надир и даже немного опешил. Через несколько мгновений до него дошло, о чём его спрашивают, и узкобородый надсмотрщик весело рассмеялся. – У тебя несколько тысяч лошадей, – довольно произнёс он. – Таких, как ты. Будете всё возить на себе. Хотя, для плит есть старые повозки, – недовольно добавил он, поняв, что такой вес людям не поднять. – Но их надо исправить, – он покрутил в воздухе рукой, подыскивая нужное слово, – их надо сделать лучше. Они не ездят.
   – Понятно, – кивнул головой Лаций, и на его лице застыла гримаса глубокого разочарования. Парфянину это понравилось, и он радостно добавил:
   – Ничего, такие сильные лошади, как ты, могут много камней носить. Ты – сильный! – его сутулые плечи затряслись от смеха, и в глазах появилось злорадное удовольствие. Лаций опустил голову. Надир с планом ушёл, а Лация отвели за стену таскать камни, которые приносили из карьеров другие пленные. Вечером все упали на холодную землю без движения, и даже Атилла не мог ничего сказать, пока не принесли хлеб с сыром, как всегда, забыв про воду. Когда пленные, наконец, дождались воды и утолили жажду, он спросил Лация:
   – Ну, и что у нас впереди? Дорога в царство Орка? – на этот раз в его голосе не было смеха и радости.
   – Нет, но что-то очень похожее, – вздохнул Лаций и поёжился.
   – Мы так долго не протянем. На вырубку камней надо лет пять. А потом уже никого в живых не останется, – прошептал он, и Лаций заметил, что когда он говорит, то изо рта у него вырываются маленькие белые облачка пара. Он улыбнулся. – Ты что? – не понял его Кроний. – Всё, уже собрался умирать?
   – Нет, просто вспомнил сон. Ты там тоже был в облаках.
   – Лучше бы на конюшне, как Икадион, – недовольно пробормотал тот. – Там хоть навоз тёплый. И спать в сухой траве теплее.
   – Ты про навоз много знаешь. Если меня попросят найти конюха, я сразу покажу на тебя, – ответил ему, засыпая, он.
   – Тогда я буду молить Вулкана выковать тебе крылья, чтобы ты больше не ходил по этой земле ногами, – ответил Атилла, но Лаций уже спал и не слышал его.

Между двух огней

   Часто встречаясь с Икадионом, Лаций расспрашивал его о лошадях, и тот с удовольствием рассказывал ему о них. Где-то на востоке затаился Куги До, а на юге постоянно возникали мелкие шайки разбойников, которые грабили караванщиков. Поэтому и сам сатрап, и начальник стражи Панджар часто отсутствовали в городе. Вместе с ними отсутствовали и лошади. В такие дни к Атилле чаще приходила Саэт, иногда вместе с Лацием. Жизнь постепенно брала своё, и Надир стал меньше придираться к строителям. Их споры из-за коней и повозок закончились «победой» Лация. Надир встретился с сатрапом и пытался пожаловаться на него, но Мурмилак сам приехал к каменоломням, где выслушал нескольких строителей и самого Лация. Тот доказал ему, что люди не смогут притащить камни и плиты в город, даже если будут работать десять лет подряд.
   – Сколько тебе надо, чтобы построить дворец? – спросил тот в конце разговора.
   – Три года, если будут лошади. Если бы были слоны, то быстрее, – ответил Лаций. – Но нельзя менять план каждую неделю и добавлять новые комнаты или стены! – он посмотрел в сторону Надира, и тот сжал от ярости кулаки, что обещало очередные проблемы после отъезда сатрапа. – Ещё нам нужен туф для труб. Никто не знает, где его брать.
   – Надир, ты разве не знаешь, где есть туф? – с удивлением спросил Мурмилак. Распорядитель попросил разрешения кое-что спросить у своих людей и исчез.
   – Господин, – раздался осторожный голос Панджара, – мы можем пригнать слонов из Арейи. Это несложно.
   – Если ты сделаешь всё, как обещал, то ты и твои люди смогут остаться здесь жить и служить в моём войске, как воины, а не рабы, – помолчав какое-то время, пообещал сатрап. – А если нет, то тебя закопают под ступеньками моего дворца, как самого большого лжеца во всей Парфии, – он прищурился, и было видно, что он так и сделает. – Панджар, помоги со слонами! За месяц они дойдут сюда… А ты, римлянин, помни мои слова. Всё, жди здесь Надира! И не зли его. Он может случайно тебя наказать, когда меня не будет рядом, – как-то странно добавил сатрап и повернулся к своему коню. Один из воинов сразу же подставил колено. Стражники поскакали за царём, и Лаций остался на площадке один, под присмотром двух слуг, которые, не зная, что делать дальше, опустились на землю. Он тоже присел на край большой плиты и прислонился спиной к камню, чтобы чуть-чуть отдохнуть. Глаза сами закрылись, и он не заметил, как заснул. Надир приехал уже ближе к вечеру, но до его приезда никто не решался трогать странного римлянина, которого приказал слушаться сам Мурмилак Вартишан.
   Через месяц в каменоломнях появились лошади, а ещё через месяц – два десятка слонов, чему были рады все, кроме старшего распорядителя. Он чувствовал, что ещё больше ненавидит дерзкого римлянина, который вёл себя так, как будто знал ответы на все вопросы. Но скоро Мурмилак должен был снова уехать на север, где, по слухам, люди видели кочевников Куги До. На это могло уйти три-четыре месяца. А потом наступит время продажи лошадей, и во дворце опять никого не будет – все уедут на восток, к хунну, к их заносчивому вождю Чжи Чжи, чтобы продать как можно больше породистых лошадей ему и его брату. Этого времени будет достаточно, чтобы придумать, как избавиться от строптивого римского раба. Надир не верил, что тот сможет построить фундамент дворца и стен за год, и ждал этого срока, чтобы выставить Лация лжецом.
   Помимо рабов, Надиру постоянно приходилось следить за настроением влиятельных людей при дворе сатрапа, некоторые из которых были намного опасней открытого и порывистого Мурмилака. Самой опасной была его жена Лорнимэ, а самой непредсказуемой и хитрой – сестра Азата, на которой был женат начальник стражи Панджар. Самое страшное было в том, что жена сатрапа нравилась ему, и Надир ничего не мог поделать с этим наваждением. Особенно после того, как она подстроила случайную встречу и добилась от него признания. Жена сатрапа не наказала его и даже разрешила остаться во дворце, правда, на одном условии… Ум и проницательность Лорнимэ превратили её для Надира в богиню. Однако беда пришла с другой стороны – однажды Азата предложила ему отвезти её к реке и цветущим травам во время отсутствия мужа, и только помощь Синама спасала тогда Надира от смерти. Старший евнух осторожно рассказал сестре Мурмилака, что старший распорядитель с детства страдает болезнью детородных органов и у него нет влечения к женщинам. Таким образом, Надир избежал смерти два раза, но остался между молотом и наковальней двух самых опасных женщин при дворе сатрапа Мурмилака. И с каждым годом вражда между ними усиливалась. А так как за порядок во дворце отвечал он, то и его положение становилось всё более сложным.

козни старшего распорядителя

   Однако срывать своё зло Надир мог только на слугах и рабах. Поэтому напряжение в отношениях с римлянами возросло до такой степени, что те, завидев его издалека, либо прятались, либо начинали так остервенело работать, что удивлялись даже стражники. За прошедший год Лаций тоже перестал советоваться с ним, предпочитая делать всё сам, но без помощи старшего распорядителя всё равно было не обойтись. Надир помогал, но после этого делал так, что его помощь превращалась во вред. Лаций жил в постоянном напряжении, и чувство опасности, которую таил в себе этот человек, постоянно преследовало его, где бы он ни был – на строительстве дворца, у Атиллы на городских стенах, на празднике парфян и даже ночью, когда ложился спать, слыша рядом то мощный храп Павла Домициана, то шорох листьев, то скрип опор под навесом… В конце концов, он решил поделиться своими опасениями с Атиллой, Павлом Домицианом и Икадионом. Всё шло к тому, что старший распорядитель хотел не просто навредить им, а убить. Сделать это сам он не мог, но использовать других людей мог вполне, и Лаций хотел, чтобы друзья помогли ему советом или хотя бы знали, чего опасаться и как быть, если боги не уберегут его от злопамятного Надира.
   Икадиона в конюшне не было. Его увезли за новыми лошадьми в Кангюй [18 - Кангюй – государство возле Каспийского моря.], поэтому они решили спрятаться у входа, перед стойлами, и там поговорить. Было уже темно, и Атилла попросил Саэт, с которой теперь не расставался до самого утра, посидеть снаружи, чтобы дать знак, если кто-то будет проходить мимо. Девушка закуталась в тёплую накидку и вышла из конюшни. Лаций сразу приступил к делу.
   Всё началось ещё с клеймения. Тогда он не убил их только потому, что никто больше не умел делать чертежи. Потом Лацию, Атилле и Домициану разрешили ходить без ошейников и браслетов, а вечером не привязывали к столбам в сарае. После того, как на стене камнем привалило связанного римлянина, а остальные сломали руки и ноги, упав с лестниц, Атилла потребовал встречи с Надиром. Его избили и привезли во дворец. К несчастью, в этот же день и прямо на глазах у старшего распорядителя со стены упала балка. Поднимавшие её люди погибли. Девять человек. Один, с самого края, дёрнулся в сторону, и ему сломало ноги. По приказу Надира стражник заколол его на месте. Лаций не сдержался и возмутился, потребовав встретиться с сатрапом. Старший распорядитель с радостью тогда притащил его вместе с Атиллой в старый дворец, заявив, что они подняли бунт. Мурмилак немедленно приказал убить всех бунтовщиков, но, узнав, что их всего два, понял, что никакого бунта не было. Их спасло неожиданное заступничество жены сатрапа, после которого их не только не наказали, но и разрешили всем римлянам работать только в ошейниках и браслетах. Верёвками их связывали только ночью. Ещё через полгода все те, кто работал на строительстве дворца, вдруг заболели странной болезнью – у них раздулись животы, начались понос и рвота. Люди беспомощно лежали на земле и тихо умирали. Тогда им помогла Саэт, подсказав, что живот лечат чёрные дрова из костра. Их надо грызть и пить чистую воду.
   Чуть позже Павел Домициан узнал у стражников, что по приказу Надира воду привозили из болота, а не из реки. Спасти удалось большинство, но не всех. Около ста человек умерли. Но самое страшное чуть не произошло во время проверки бассейна во дворце. Сатрап должен был проверить, как трубы греют пол и воду. Лаций, несмотря на приказ Надира, спланировал четыре топки, а не две, и заранее приказал их проверить. Он ждал неприятностей со всех сторон и поэтому приказал две топки почистить и подготовить к приезду сатрапа, а две продолжать топить, чтобы они нагрели воду заранее. К несчастью, Мурмилак приехал тогда с женой, сестрой, начальником стражи и толпой придворных. Когда разожгли две топки, оттуда повалил дым. Сразу выяснили, что трубы были забиты смотанной в клубки корой. Поваливший дым с сажей опустились в бассейн, и сестра сатрапа сразу же возмутилась, что она грязная. Но Мурмилак спустился, попробовал воду рукой и, сняв сапоги, прошёлся по дну бассейна. Воды там было по колено. За ним последовала его жена. Азата всё это время фыркала и говорила глупости, за что ей пришлось самой залезть в воду по приказу брата. За ней последовали Панджар и Надир, который был не только удивлён, но и разозлён. Видимо, сатрап тогда всё понял, и римлянам разрешили после этого бриться и стричься. Более того, с них сняли верёвки и ошейники, оставив только браслеты. Всё это привело старшего распорядителя в ярость, и она выплёскивалась на простых римлян каждый день десятки раз.
   Выслушав сомнения Лация, Атилла почесал затылок и хмыкнул.
   – Пожалуй, всё это так! Да, ты прав, он злой, но не думаю, что он хочет тебя убить. Кто ж дворец будет строить? Да и зачем ему старый Цэкус? Его-то зачем убивать?
   – Такие люди на сильных врагов не кидаются. Они, как шакалы, рвут на части других. Цвет у него жёлтый, плохой. Нет в нём силы, но боль причинить он может, – глубокомысленно изрёк слепой певец.

   – Может, он что-то замышляет? Может он быть заодно с врагами Мурмилака? – осторожно произнёс Лаций, пока не решаясь высказать свои опасения прямо.
   – В смысле? – не понял Атилла. – С какими врагами? Что, на сатрапа напасть кто-то хочет?
   – Нет… с другими. Как ты думаешь, он способен на заговор или что-нибудь такое?
   – Кто? Этот хорёк? – удивился Кроний. – Да ты что! Откуда ему? Он же сам из рабов! Его пригрели тут, отмыли, откормили и большим слугой сделали. Вот он и выслуживается. Нет, вряд ли… по-моему, он слабак. Дохлый и тухлый. Так, только на нас зло срывает, а сам один ничего не может. Павел прав.
   – Вот и я о том же, – подхватил Лаций. – Сам не может, а с другими может. А? Может, его кто-то на нас натравил?
   – С кем с другими? Ты что! Кто тут может под Мурмилака землю копать? Панджар – как пёс цепной. Евнухи все ручные. Его жена их всех под себя подмяла. Не знаю даже, о чём ты. А что, слышал что-то? – насторожился Атилла.
   – Нет, вроде. Но предчувствие плохое. Следите за ним. Если что о заговоре услышите, скажите мне. Не верю я ему, – ответил Лаций.
   – Ну, тут везде один сплошной заговор. Послушать служанок, так весь гарем с утра до ночи войну ведёт, – он замолчал, и добавить больше было нечего. Подняв Павла с земли, Лаций отправился в лагерь пленных, а Атилла – к Саэт. Они не знали, что чуть позже та встретилась со своей госпожой и рассказала ей, что старший распорядитель хочет избавиться от Лация и Атиллы. Она пересказала всё, что услышала от них этим вечером и даже сказала, что Лаций подозревает Надира в заговоре против Мурмилака. Бедная служанка не знала, что её госпожа верила Надиру больше, чем всем остальным придворным во дворце. И причина была стара, как мир – любовь. Однажды она случайно узнала, что нравится несчастному слуге, и устроила короткую встречу на охоте, когда рядом не было ни мужа, ни Панджара. Растерявшись, Надир признался ей, что любит её, но ни за что не сможет перешагнуть через чувство долга и преданности её мужу, сатрапу Мурмилаку. Именно тогда Лорнимэ поняла, что лучше оставить этого преданного человека рядом с собой, чем поставить на его место нового. Она предложила Надиру служить при дворце при условии, что он никому не раскроет свою тайну и будет сообщать ей обо всех слухах и происшествиях среди слуг и вельмож. Надир воспринял это как самую большую благодарность и согласился.
   И вот теперь, услышав от своей служанки, что римский раб подозревает её почитателя и осведомителя в тайном заговоре, Лорнимэ сразу приняла сторону Надира и подумала, что тот ведёт себя так грубо с рабами, потому что хочет добиться благодарности Мурмилака и, естественно, её благосклонности. Это было объяснимо и понятно – так жили все люди во дворце. Поэтому она отпустила Саэт и ничего не стала говорить мужу. Только вызвала к себе Надира и коротко объяснила ему, что от смерти двух римлян пользы не будет и если это произойдёт, она не сможет спасти его от гнева своего мужа.
   – Ты жаждешь мести, я тебя понимаю. Но дворец важнее. Дострой его, и потом делай, что хочешь, – не отрывая глаз от его испуганного лица, закончила она. И уже на следующий день, когда в Мерве распространилась новость о поимке страшного разбойника Куги До, старший распорядитель постарался показать Лорнимэ, что услышал её предостережение. Он приказал выдать Лацию и Атилле новую обувь и новую одежду и даже передал слова сатрапа, что они должны присутствовать на казни злейшего врага их господина.
   – Завтра тебе и твоему другу со стены привезут новую одежду. Великий сатрап разрешает тебе прийти на площадь, но это ничего не значит. Не забывай, что ты – раб! – буркнул Надир.
   – Благодарю тебя, – ожидая очередного подвоха с его стороны, ответил Лаций, но больше ничего не произошло и это тоже было странно. Он громко добавил: – Я постараюсь всегда об этом помнить!
   – Стражники отвезут вас на площадь. Постарайся молчать, если хочешь жить, – было последнее напутствие Надира, которое можно было считать самым добрым за всё время их общения. Обычно старший надсмотрщик уезжал молча. Лошадь в двух шагах от него взметнула в воздух облако пыли и унесла Надира за ворота. Но неприятные предчувствия, которые мучили Лация последние несколько дней, почему-то не исчезли.

Казнь разбойника

   Базарная площадь служила местом встречи всех торговых людей города. В обычное время здесь располагался большой рынок, но несколько раз в год всех его обитателей сдвигали к городскими стенам, где они вынуждены были ютиться в течение недели, а на их месте в это время шла торговля рабами. Но сейчас торговую площадь готовили к другому событию. Стены города рядом с ней были уже частично разобраны, и невдалеке виднелись новые столбы, которые начали обкладывать камнем. Дальше шёл фундамент. В дальнем конце площади виднелись крыши домов самых богатых купцов. Почти все они держали лавки и склады рядом с рынком, поэтому в этом месте город пока оставался в нетронутом состоянии. Лаций смог убедить Надира провести здесь только скрытые клоаки. Купцы ни за что не поступились бы своими домами и складами ради прихотей сатрапа. А на торговле держался весь город, поэтому на базарной площади решили ничего не менять.
   В этот день народу собралось больше, чем в день торговли рабами. Казнь знаменитого разбойника привлекла почти всех свободных жителей города. Накануне глашатаи оповестили всех жителей, что, наконец-то, был пойман Куги До, страшный злодей и убийца караванщиков. Ежедневно через Мерв проходили десятки караванов, направляясь из Индии в сторону Сирии и обратно. Все жители жили торговлей и за счёт помощи купцам, поэтому они все испытывали к разбойникам недружелюбные чувства.
   Лация привезли на площадь, когда там уже было полно народа. У стены с кислым выражением лица стоял Атилла. Было видно, что ему всё это изрядно надоело.
   – Приветствую тебя! – сказал Лаций, подойдя ближе. – Ты, кажется, не очень рад приглашению местного сатрапа?
   – А ты рад? – недовольно пробурчал тот вместо приветствия. – Лучше бы с Саэт день провёл. Что я тут не видел?
   – Придётся посидеть немного, – пробормотал Лаций, увидев приближающегося Надира. – Побудь сегодня овечкой. Если будешь пытаться изображать из себя тигра, нас быстро сожрут вместе с потрохами, – он произнёс эти слова тихо, но достаточно чётко.
   – Сейчас прибудет сатрап. Вам не нравится, что он вас сюда пригласил? – с коварной улыбкой спросил Надир, но Лаций распознал в его голосе угрозу.
   – Почему не нравится? – постарался улыбнуться он. – Очень даже нравится. Атилла, вот, даже показывает, как будет выглядеть разбойник после казни.
   – Вот оно, что! – многозначительно поднял брови вверх старший распорядитель. – А я думал, что он хочет сам стать разбойником и поговорить с палачом.
   – Нет, ну что ты! Кто же тогда будет достраивать стены? – Лаций попытался изобразить на лице искреннее удивление.
   – Столбы для ворот уже стоят. Так что доложить камни между ними могут и другие люди. Не так ли? – он повернул голову в сторону Атиллы Крония. Тот опустил взгляд и ничего не ответил. – А когда ты сможешь закончить стены дворца? – спросил он Лация.
   – Думаешь, сможешь построить крышу без меня? Хочешь узнать, когда можно будет от меня избавиться? Или тоже хочешь сделать из меня разбойника? – неожиданно резко спросил Лаций. Надир был поражён его дерзостью и в который раз поклялся в душе отомстить римлянину при первом удобном случае.
   – Если тебе разрешили побрить лицо, это ещё не значит, что ты перестал быть рабом сатрапа, – с угрозой в голосе произнёс он. Его редкие серые брови сомкнулись на переносице, и в глазах промелькнула ненависть.
   – Я – раб. Значит, я не могу стать разбойником, правильно? – не отводя взгляда, спросил Лаций. – Либо раб, либо разбойник. Ты выбери, хорошо?
   Надир ничего не ответил, только что-то коротко сказал стражникам на парфянском. Он ещё какое-то время постоял без движения, задумчиво поглаживая свою жидкую бородку, потом внимательно посмотрел на них и медленно направился в сторону места, огороженного для царя и его придворных. Он шёл плавно, как будто плыл по воде, и утоптанная сотнями тысяч ног земля блестела под солнцем тёмно-серым цветом окаменевшей пыли.
   – Он сказал им, чтобы не спускали с нас глаз, – прошептал Атилла.
   – Да ну? Ты что, уже понимаешь? – удивился Лаций. Тот не ответил, только кивнул головой и отвернулся.
   Толпа странных, непохожих друг на друга людей, одетых в рубашки и халаты, накидки и плащи, в узких и широких штанах, в основном босых и грязных, шумела, волнуясь, как море. Голые по пояс простолюдины толпились в конце площади. Лаций чувствовал себя здесь неуютно. В воздухе висело напряжение. Оно могло превратиться в большие неприятности для них, потому что двое римлян среди тысячи парфян выглядели слишком вызывающе. Горожане то и дело бросали в их сторону любопытные взгляды. Но Лаций по опыту знал, что взбудораженные видом крови, они могут потребовать от сатрапа продолжения развлечений и тут они с Атиллой точно окажутся подходящими жертвами. Он никому уже не верил, и последние месяцы, проведённые в постоянном напряжении, давали о себе знать – раздражение не проходило даже после сна и отдыха.
   Доставившие их на площадь стражники подошли ближе и положили руки на мечи. В этот момент в дальнем конце появились воины с копьями. Они расположились по кругу, направив копья в центр. Затрубили длинные трубы, и на площади стало шумно.
   – Тебе ещё долго стены строить? – спросил Лаций. – Не нравится мне этот надсмотрщик.
   – Мне – тоже, – вздохнул Атилла. – Лучше с ним не шутить. Сбросят нас вместе со стены, когда достроим, и всё. А царь, как всегда, разбойников будет где-то ловить. И не будет нам никакой свободы.
   – А ты согласился бы остаться? – вдруг спросил он и внимательно посмотрел на Атиллу. Тот пожал плечами, но ничего не ответил. И тут Лаций впервые почувствовал, как его сердце сковала тоска одиночества. Все римляне уже настолько привыкли к жизни здесь, что, уже вряд ли хотели возвращаться в Рим, где у них тоже ничего не было. Он закрыл глаза и вспомнил Эмилию. В последнее время Лаций стал часто видеть её во снах, и она разговаривала с ним, рассказывая городские новости, и что-то спрашивала. Но проснувшись утром, он никак не мог вспомнить, о чём они говорили. Нет, Эмилия не могла его забыть, не могла…
   На площадь вывели невысокого человека в порванной накидке, со связанными руками и без обуви. Короткая чёрная бородка и усталые глаза с неподвижным взглядом были явно не парфянские. Собравшиеся что-то кричали и даже кидали в его сторону камни и куски сухого навоза, но разбойник не обращал на них никакого внимания. Лаций нахмурился. Борода и фигура были непохожи на Куги До. Мурмилак как будто не замечал этого и с довольным видом наблюдал за происходящим. Его жена сидела неподвижно, её лицо было закрыто накидкой. Сбоку раздалось лошадиное ржание, и на площади появились четыре всадника. Они подъехали к осуждённому, сбили с ног и стали привязывать к рукам и ногам длинные верёвки. Другие концы они привязали к лошадям. Когда всё было готово, лошадей развели в разные стороны, и сатрап махнул рукой. Раздались крики всадников, животные потянули верёвки в разные стороны, но недостаточно быстро. Тело осуждённого растянулось на земле, затем задёргалось из стороны в сторону, он закричал диким голосом, но лошади остановились и сдали назад. Разбойник обмяк и упал на землю без сил, с перекошенным от боли лицом. Двое слуг подбежали к нему и сорвали рваную накидку, которая и так не прикрывала его измождённого тела. Толпа стала орать ещё громче, всадники хлестали лошадей плётками, те ржали и резкими рывками дёргали верёвки в разные стороны. Тело растянулось, как глина, и первой оторвалась одна из рук. Лошадь потащила её, как палку, к краю площади, оставляя позади жидкий кровянистый след. Через несколько мгновений оторвалась вторая рука. Оставшиеся две лошади сделали последний рывок, и одна из них потащила за собой окровавленную ногу. К другой подошёл палач. Он взял меч двумя руками и занёс над головой. Ему удалось отрубить голову одним ударом. Он поднял её за волосы и поднёс к царю. Тот встал и поднял руку. Толпа постепенно успокоилась. Мурмилак сказал несколько слов торжественным тоном, и взбудораженный видом ужасной смерти народ стал радостно приветствовать своего правителя.
   Лаций заметил, что когда лошади разорвали нечастного на части, от толпы отделились несколько человек и медленно направились к воротам. Всё это время они стояли позади, в самом конце толпы, но не очень далеко друг от друга. Эти люди были чем-то похожи: то ли одеждой, то ли лицами и волосами, то ли походкой. Один из них, стоявший дальше всех от места казни, так ни разу и не пошевелился, а когда с ним поравнялись остальные и он незаметно к ним присоединился, Лаций заметил, что этот человек немного прихрамывает. Что-то в его широкой, крепкой фигуре показалось ему знакомым, но подошёдший Надир приказал всадникам отвезти их с Атиллой обратно в лагерь пленных.

Разговор с Саэт

   На следующий день вечером пришла Саэт. Она рассказала, что сатрап раздражён, потому что, кажется, они казнили не того разбойника. Якобы, это был не Куги До, а кто-то другой. Тот, кого они видели на площади, был немой. У него вырвали язык. Поэтому он не мог сказать, кто он. Лаций промолчал, потому что в этот ему стало ясно, что лицо Куги До видел только он.
   У плетёного забора неподалёку от конюшен стоял небольшой навес, под которым всегда была тень и Атилла уединился там с Саэт, пока Лаций собирал всех римлян. Когда он вернулся, жара уже спала. Завидев Лация, девушка что-то сказала Атилле и залилась смехом, спрятав лицо в ладонях. Силач поднял вверх брови, шмыгнул толстым носом, улыбнулся и опустил голову.
   – Что, меня обсуждаете? – спросил Лаций.
   – Нет, только некоторые части тела, – ответил Атилла. – Саэт говорит, что ты зря простаиваешь.
   – Я не конь. На мне землю пахать не получится, – с улыбкой ответил Лаций.
   – Она не об этом.
   – Ты такой большой, Лаций, – смеясь, произнесла Саэт. – Сколько девушек о тебе мечтают! Сколько листьев на деревьях сохнут и падают, не дождавшись весны!
   – Это ты её так научил говорить? – спросил он Атиллу.
   – Да ты что! Сам Аполлон её устами говорит. А ты зря не веришь, – заметив сарказм в улыбке друга, покачал головой старый друг. – Она говорит правду. Почему бы тебе не найти себе молоденькую и красивую девушку среди местных красоток? Она бы о тебе заботилась.
   – Всех уже разобрали, – попытался отшутиться Лаций, но улыбка не получилась, потому что он вспомнил Эмилию, с которой не могла здесь сравниться ни одна женщина. – Вот, видишь, пока я работал, ты себе уже самую лучшую нашёл.
   – Ой, не говори так! – вспыхнула Саэт. – Говорят, когда так сильно хвалят, красота может исчезнуть.
   – Кто говорит? – усмехнулся Лаций.
   – Лорнимэ говорит. И Азата – тоже.
   – Сестра Мурмилака? – удивился Лаций. – А она тут причём? Говорят, она слишком своенравная.
   – Какая? Свое… что? – не поняла она. – Это злая, значит?
   – Как коза весной перед спариванием, – пояснил Атилла.
   – Упрямая? – спросила Саэт.
   – Можно и так сказать, – кивнул Лаций.
   – Нет, ты её не знаешь. Она очень, очень красивая. Да, госпожа Азата бывает строгой и кричит, но она и подарки дарит хорошие. Мне, вот, платок подарила и много интересного рассказывает.
   – Ну, ты и болтушка! Ты ей тоже много интересного рассказываешь, да? – Атилла подтолкнул Саэт в плечо. – Про нас, например, как мы с тобой ото всех прячемся. Рассказываешь?
   – Ах, ты такой!.. – девушка притворно стукнула Атиллу по широкой спине, но тот только рассмеялся.
   – Вон, попроси Азату найти Лацию девушку, – сквозь смех сказал он.
   – Ты что, с ума сошёл? Ничего мне не надо! Говорят, у неё с Мурмилаком постоянные ссоры, – как бы невзначай произнёс Лаций, стараясь перевести разговор на другую тему.
   – Ох, это правда. Он часто бывает в плохом настроении, когда с ней поговорит. В последний раз в Александрии они тоже долго говорили, а потом до самого Мерва она в своей повозке одна ехала. Даже Панджар к ней несколько дней не мог зайти.
   – Это начальник стражи? – спросил Лаций. Саэт кивнула головой.
   – Наша госпожа уже не в первый раз ездит к мудрым гадалкам и жрицам. Она даже у самой главной жрицы Акуры Мазды была. Та дала ей совет, что делать.
   – Зачем? – не понял Лаций.
   – Родить никак не может, – Атилла стукнул себя по животу. – Уже лет пять или шесть живёт с ней и о другой жене даже не думает.
   – Странно. А у его сестры есть ребёнок?
   – Нет. Она была беременная. Но тем летом было жарко, и ребёнок выскочил раньше, чем надо, – с сожалением сообщила Саэт. Лаций присел рядом с Атиллой и взял у того кожаную флягу с водой. Они немного поговорили о лошадях в каменоломне. Атилла только посмеялся над вопросами Лация. По его мнению, ни одна лошадь из тех, которые работали на строительстве, не могла проскакать и двух миль. Лаций расстроился, но виду не подал.
   – Ты лучше у Надира спроси, – посоветовала ему Саэт. – Он лошадей любит. У него есть несколько хороших жеребцов. Он за них много заплатил. Тебе-то самому они зачем? Охоту любишь? – тараторила она.
   – Нет, не охоту. Надо будет камни для бассейна поискать, – придумал на ходу Лаций. – А тут, рядом, совсем нет такого цвета, как твоя хозяйка требует.
   – Ты правду говоришь? Тогда эти лошади не для тебя! – со знанием дела кивнула Саэт. – Надир не даст. Он их бережёт. Вот только слабый он. Это плохо.
   – В смысле, слабый? – не понял Лаций. Атилла, знавший, о чём шла речь, заулыбался.
   – Без женщины живёт. Всё один и один. Вроде бы и не евнух. А такой странный. Даже сестра его убедить не может, чтобы жил с женщиной. Семя у него дурное, говорят. Не может он ребёнка зачать.
   – Всё-то ты знаешь! – покачал головой Атилла.
   – Конечно! – гордо произнесла девушка.
   – Уф, не люблю его, – передёрнула плечами Саэт. – Так смотрит, как будто сердце из меня вынимает.
   – Да, уж, выродок Фурий, – пробормотал Атилла и оттащил Саэт назад. Лаций ушёл, а он не хотел портить себе предстоящую ночь с любимой из-за воспоминаний об этом мерзком парфянине. Чем меньше смотришь на человека, считал Атилла, тем меньше о нём потом помнишь. Потому он увлёк девушку за собой в дальний угол навеса, где хранились целые горы сухой травы, и, зарывшись в них, вознёс хвалу богу любви Амуру и его матери Венере за то, что Саэт с такой пылкостью разделила его чувства.

Родогуна, история Куги До и тайная любовь Икадиона

   За следующие полгода произошли несколько странных событий, которые изменили и привнесли в жизнь римлян немало нового. Несколько сотен пар обзавелись местными жёнами, у них родились дети. И хотя ребёнок, рождённый от раба, тоже считался рабом, втайне все римляне надеялись, что после окончания строительства они пойдут в войско Мурмилака и тогда в их жизни всё изменится. Родился ребёнок и у Атиллы. Он назвал его Марком. Став отцом, он был без ума от счастья, и теперь Лаций видел его ещё меньше.
   Ещё до рождения сына Саэт познакомила Лация с новой служанкой по имени Родогуна. Она была тихая и милая, но больше напоминала ребёнка, чем женщину. Однако, со временем, Лаций привык к её немногословному присутствию, и они нередко встречались, иногда даже оставаясь в старом дворце, где Атилла уже знал почти всех стражников и евнухов, а Саэт даже оставляла им для встреч свою маленькую комнатку с одной единственной лавкой-кроватью.
   Где-то в конце января его позвал к себе Мурмилак и долго расспрашивал о Риме и прежней жизни. Сатрапа почему-то очень заинтересовали медальон и знак на плече Лация. Сам Лаций очень не любил, когда кто-то начинал интересоваться медальоном, потому что это всегда заканчивалось плохо. Он не знал, что верящий в своих богов владыка Мерва всегда старался прислушиваться к советам и откровениям жрецов храма огня. Для того, чтобы у них появился сын, он объездил с женой всех самых известных предсказателей на востоке Парфии и даже пифию в Арейе. Именно её советом и был вызван интерес сатрапа к знаку на плече Лация. Но он пока этого не знал.
   Неделю спустя Надир приказал ему прийти к смотрителю библиотеки, Каврату, ещё не очень старому, но очень больному человеку, который уже целый месяц разбивал сад для посадки оливковой рощи согласно рисункам из старых свитков. По приказу сатрапа Лаций должен был теперь помогать ему сажать деревья. Увидев, чем занимается библиотекарь, Лаций пошутил, что это напоминает подготовку к какому-нибудь обряду, чем очень испугал старика и тот два дня не мог встать на ноги – у него прихватило сердце.
   Как сказал Надир, Лацию надо было только разбить рощу и вернуться к постройке дворца. Выслушав распорядителя, он не стал с ним спорить и молча согласился. После непонятной и странной работы, которую мог выполнить любой другой раб, Лаций, наконец-то, рассадил саженцы оливок и вернулся к строительству. Работать в саду с библиотекарем остался Максим Прастина, которого он порекомендовал как надёжного помощника. Ещё не очень старый Каврат сильно болел: у него под глазами постоянно висели тёмные круглые мешки, лицо было желтоватого цвета, а кожа напоминала старый тонкий пергамент.
   В майские иды сыну Атиллы исполнился месяц. Они с Лацием пришли к старому дворцу и долго сидели в одной из пристроек вместе с Саэт и Родогуной. Молодая мать болтала без остановки, а Родогуна только улыбалась и смотрела на Лация. Между прочим Саэт сказала, что царь, по слухам, снова собирается на север, чтобы найти Куги До. На юге этот разбойник снова обвёл его вокруг пальца и исчез. Самолюбие сатрапа было уязвлено, и он хотел доказать, что рано или поздно найдёт самозванца.
   – Самозванца? – не поняв, переспросил Лаций.
   – Ну, это я так сказала. Ты не повторяй! Просто так говорят, – она перешла на шёпот, – ну, ходят слухи, что старый отец Мурмилака пообещал Куги До в жёны свою дочь Азату. Представляешь? Это ещё до свадьбы Мурмилака было Она же его старшая сестра. А потом старый сатрап отказался, потому что этот дикий кочевник взял в свой гарем дочь одного из его врагов. Куги До поклялся отомстить старику и стать сатрапом Мерва, но отец Мурмилака заболел и умер. Тогда Куги До попытался прямо перед свадьбой украсть Лорнимэ. Но её мать как-то узнала про это. Она ночью увела дочь в другой дом, а вместо неё оставила переодетую служанку. И сама осталась с ней. Куги До, когда увидел, что его обманули, всех в этом доме убил. Они умерли страшной смертью, он отрубил им руки и ноги, а головы надел на колья у ворот! – с горячностью рассказывала Саэт, выкатывая глаза и вздыхая. – С тех пор все слуги стараются не произносить при Лорнимэ его имя. Ещё говорят, что этот страшный варвар всё-таки встречался с женой Панджара, Азатой! Тайно… Только я этого не говорила! Меня здесь в это время ещё не было, – она хитро улыбнулась и стала рассказывать разные смешные истории про сестру сатрапа. Она и не догадывалась, как близки были её слова к правде. Сестра Мурмилака действительно встречалась с Куги До несколько раз, когда её отец хотел, чтобы она стала женой этого предводителя кочевников. Он ей очень нравился своей смелостью и силой. Но это было почти пятнадцать лет назад. Теперь Азата была уже не так молода, как тогда, её волновали совсем другие проблемы, и в душе она больше всего страдала от того, что не может остановить увядающую молодость.
   – Ну, и болтушка, – проворчал Атилла.
   – Смотри, Лаций, вдруг ты приглянешься сестре царя, тогда тебе плохо будет, – весело пригрозила она после очередной истории про исчезновение бывшего конюха, который был сильным и свирепым на вид, но имел один недостаток – был немой. – Говорят, после того, как она соблазнила его, он исчез.
   – Ладно, хватит врать, – усмехнулся он, но запомнил этот рассказ.
   – Ты действительно, того… – Атилла поднял вверх брови, изобразив на лице какой-то намёк, – не ходи к ней и не общайся, если что… ну, если чего.
   – Если что чего? – передразнил его Лаций. – Тебе Вулкан голову, наверное, в кузнице отбил. Представь себе: я захожу во дворец и говорю: «Приветствую всех вас, я к сестре сатрапа!» Да, так? – рассмеявшись, спросил он. – Атилла, мы – рабы! Не забывай об этом!
   – Рабов тоже соблазняют. Ну, если в бассейн тебя затянет, как Прозерпина, или попросит вместе остаться в комнате, или ещё что-то… – многозначительно намекнул старый друг.
   – Ах ты, негодник! – Саэт игриво стукнула по плечу Атиллу. – Значит, ты оставался с ней наедине?
   – Нет, но кто-то говорил, что её видели в бассейне с немым конюхом. Давно. А сам я ни-ни! Никогда там не был! Ты же знаешь! Я даже мыться без тебя не умею, – он обнял Саэт, но та оттолкнула его, изобразив наигранное возмущение.
   Они расстались, когда луна прошла по небу уже половину пути. Родогуна ушла на женскую половину к рабыням, Атилла остался с Саэт, а Лаций направился к Икадиону. Он тихо обошёл изгородь и упёрся в стену. Вокруг было тихо. Где-то внутри конюшни негромко похрапывали лошади, и под их копытами негромко шуршала сухая трава.
   – Икадион, – осторожно позвал Лаций. Ему никто не ответил. Он заглянул внутрь. В проходе было пусто. Поверх загонов были видны только чёрные уши лошадей. Он шагнул в проход и остановился около одной лошади, засмотревшись на красивый изгиб её спины и шеи.
   – Кто там? – раздался сбоку вдруг чей-то хриплый голос. Лаций от неожиданности вздрогнул. Из тени вышел Икадион.
   – Это я. Что у тебя с голосом? – спросил он.
   – Ничего, просто долго не говорил, – покашливая, ответил тот, смахивая с рук и плеч прилипшую сухую траву. – Воды хочу попить. Спал в сене. А ты что?
   – Да, вот, к Атилле приходил. Хотел с тобой поговорить.
   – А-а… Он всё со своей хохотушкой бегает? – улыбнулся либертус.
   – Ну, да. Пусть бегает. Тебе-то что?
   – Ничего. Ты хотел что-то спросить? – Икадион как-то странно смотрел в сторону, как будто волновался. Он стоял, прислонившись к столбу у входа. Лаций стал расспрашивать о новых лошадях. Тот отвечал, потому что ему было приятно внимание старого друга, но в голосе либертуса чувствовалось нетерпение, которое Лаций не замечал, увлёкшись мыслями о возможном побеге. Потом они поговорили о том, сколько лошадей потребовалось бы для того, чтобы добраться до Рима, и какие лошади могли бы выдержать такой переход.
   – Самые лучшие лошади не у сатрапа и его жены, – понизив голос, произнёс Икадион и бросил украдкой взгляд в конец конюшни, – а у его сестры, Азаты.
   – Да ну! – удивился Лаций. – Почему?
   – Она обожает красивых лошадей, – со знанием дела произнёс он и загадочно улыбнулся.
   – Ты смотри, будь осторожней! Говорят, она опасная женщина, – предупредил его Лаций.
   – Почему? – насторожился Икадион. И тогда тот рассказал ему о пропавших слугах и предыдущем немом конюхе. – Откуда ты всё это знаешь? – одними губами спросил либертус.
   – Неважно, – Лаций поморщился.
   – Тебе плохо?
   – Нет, нет. Просто не могу спокойно вспоминать… Рим, сестра и дом… – он замолчал и положил руку на плечо другу. – Ладно, приятно было тебя увидеть. Пойду за Атиллой. Что-то он не идёт. Договорились же…
   Они попрощались, и Лаций вышел из конюшни в серебряную темноту ночи. Икадион подождал у выхода, пока фигура друга не исчезла в темноте, и вернулся в конюшню. Пройдя до конца, он приоткрыл небольшую дверь, за которой хранились сено и мешки с зерном.
   – Твой друг очень любопытный, – раздался оттуда нежный женский голос. – Он много знает и хочет узнать ещё больше, – тонкие руки протянулись к его плечам, а к животу прижалась тёплая женская грудь. Икадион обнял женщину за плечи, и в её широко открытых глазах отразился свет звёзд.
   – Это хороший друг, – со вздохом произнёс он.
   – Да, только он любит передавать чужие сплетни, – прищурив глаза, проворковала она. – Даже про бассейн узнал. Хорошо, что он не видел в бассейне тебя.
   – Хорошо, что он вообще ничего не видел, – пробормотал Икадион. Тонкая, но сильная рука обвила его за шею и увлекла за собой в темноту.
   – Иди сюда, – обжёг ухо жаркий шёпот.
   – Скажи, а немой конюх был? – спросил он.
   – Был. Но он сам умер. Заболел и умер. А ты не болеешь. И ты ещё такой… ты намного больше его!
   – Да? – Икадион уже плохо соображал, всё больше и больше поддаваясь нескромным и настойчивым ласкам женских пальцев. Наконец, он сдался и перед тем, как упасть в копну прелого сена, успел толкнуть за собой плетёную дверь.

Ночной разговор за изгородью

   Лаций никогда бы не вспомнил об этом разговоре, если бы через месяц не произошёл случай, после которого Парки стали вить нить его судьбы в другом направлении. Однажды вечером он пришёл с Атиллой в старый дворец к Саэт и решил посидеть с Родогуной на свежем воздухе. После знойного дня вечер радовал его приятной прохладой. Лаций не хотел в этот день слушать бесконечные слухи и жалобы словоохотливой жены Атиллы. Передав, что будет ждать Родогуну там, где они обычно расстаются, он сел у изгороди и стал думать, почему, попав в библиотеку, Максим Прастина стал так часто болеть. Может, на него, как и на Каврата, действительно влияла пыль старых пергаментов? По крайней мере, старый библиотекарь свято верил в это и считал это своей судьбой. Размышления Лация прервал тихий шелест ткани.
   – Ты здесь? – раздался нежный шёпот. Это была Родогуна – Тут звёзды, как в моём родном городе Дамевенде. Это неподалёку от Гекатомпила и большого моря [19 - Каспийское море.] в пустыне. Я часто говорю с ними и шлю привет брату, – сегодня она была какая-то взволнованная и много говорила.
   – Во дворце ничего не произошло? – спросил он.
   – Нет, просто сегодня я узнала, что мой брат жив. Это такое счастье!
   – Да, ты права. Его, как и тебя, зовут Родогун? – улыбнулся он.
   – Нет, что ты! Меня так назвал отец. В честь дочери царя Митридата. Он хотел, чтобы я была на неё похожа. Она была храбрая девушка. Ты слышал о ней?
   – Нет…
   – Однажды, когда она мыла голову, прибежали слуги и сказали, что против них восстало одно из племён. Она не стала домывать волосы, просто отжала их и, надев доспехи, сразу бросилась в бой. Она домоет их, когда вернётся домой с победой. И победила!
   – Наверное, поэтому у тебя такие красивые волосы, – улыбнулся Лаций. Они замолчали. Ему не хотелось говорить просто так, усталость расползлась по всему телу, и ещё ему нравилось ощущать на лице и руках прохладу ночного воздуха.
   – Я слышала, что ты будешь делать новый пол во дворце нашего великого царя, – вдруг первая прервала долгое молчание девушка.
   – Да, так и есть, – кивнул головой Лаций.
   – И ты будешь возить камни из ущелья на слонах? – она подняла взгляд и посмотрела на него спокойными и немного грустными глазами. У неё было очень красивое лицо, но сейчас Лация это не волновало. Хотя какую-то жалость и даже сочувствие к ней он всё же чувствовал. Может, ему следовало чаще проводить с ней время наедине в комнате Саэт, но бесстрастная, молчаливая и покорная любовь этой красавицы казалась ему слишком холодной и не радовала, даже когда они оставались одни.
   – А что? Ты хочешь прокатиться на слоне? – попытался пошутить Лаций.
   – Я хочу быть рядом с тобой, но ты не любишь меня. Я это чувствую, – тихо произнесла девушка. Он вздохнул. Ему не хотелось говорить о чувствах, тем более, что их действительно не было.
   – Родогуна, ты – красивая… – попытался успокоить её Лаций. Она жалко улыбнулась. – Но я сейчас пока думаю о другом.
   – У тебя есть другая женщина? – спросила она.
   – Здесь нет, – честно ответил он, и Родогуна это почувствовала.
   – Тогда я буду твоей женщиной. Я умею ждать. Я подожду, – настойчиво произнесла она. Лаций только пожал плечами. – Я хочу быть нужной тебе. Я могу помочь тебе. Мой отец был каменщиком в Дамевенде. Он был очень хороший мастер. Но слишком доверчивый. Он работал у одного очень богатого человека, но тот не заплатил ему. Отец от горя умер, а нас с братом продали за долги.
   – Тебе тоже досталось, – Лаций обнял её и погладил по голове. Родогуна прижалась к нему щекой и затаилась, как маленький котёнок. Они просидели так некоторое время, каждый думая о своём. Её плечо казалось маленьким и хрупким, и под рукой он чувствовал едва заметное биение сердца. Неожиданно за оградой послышались чьи-то голоса. Говорили на местном диалекте. Лаций подумал, что это Атилла, и уже открыл рот, чтобы окликнуть его, но по напряжённому взгляду Родогуны догадался, что это был не он. Тихо опустившись на землю, он наклонился к ней и спросил:
   – Это кто?
   – Не знаю, – одними губами прошептала она.
   – Ты боишься? – коснувшись её волос, произнёс Лаций. Родогуна кивнула. Голоса звучали чуть поодаль и, казалось, что это были простые слуги. – Кто-нибудь ещё знает, что ты здесь? – он почти не убирал головы от её плеча, говоря прямо в ухо, и девушка прижалась к нему щекой. Она медленно покачала головой из стороны в сторону и подняла на него томные глаза. Лацию не нравилась интонация разговаривавших за изгородью людей. – Тише, – еле слышно произнёс он. – Кто это? Ты понимаешь, о чём они говорят?
   – Да. Это кто-то из дворца. Они говорят, что человек уедет после праздника двух богинь плодородия. Две реки – две богини. Они говорят о реке, – Родогуна замолчала, но Лаций сделал ей знак рукой, чтобы она продолжала. Она отстранилась от него и прислушалась. Потом притянула его за шею к себе и стала шептать в ухо: – Они говорят про римлян. Римляне будут возить большие камни из долины. Долго возить. До праздника. В долине останутся большие камни. Вверху. У самого края. Я не знаю, чей это голос… – на её лице застыло напряжённое выражение.
   – Может, Надир? – тихо спросил Лаций.
   – Нет, – покачала головой Родогуна.
   – Подожди, – прервал её он, – что они говорят?
   – Не знаю, голос слишком тихий. И странный. Как будто чужой. Слова понимаю, но не знаю, кто это. Молчи, – вдруг прошептала она и округлила глаза. Её маленькие пальцы впились ему в кисть, и Лаций недовольно поморщился, почувствовав, как она до боли прищемила ему кожу. Голоса за забором вдруг внезапно стихли. Вполне могло быть, что их услышали и теперь надо было бежать. Он сжался в комок, готовый рвануться и опрокинуть противника быстрым ударом, но скрип шагов замедлился у самого края изгороди, и теперь говорившие были совсем рядом. Видимо, они отошли сюда, чтобы их не услышали. Если бы не заграждение, Лаций мог бы коснуться их рукой. Один голос точно был женский. Лаций поднял глаза вверх. «Слава тебе, Диана [20 - Диана – римская богиня охоты, родов и луны.], что ты покровительствуешь мне этой ночью», – подумал он. На небе не было видно ни одной звезды, и даже луна висела грязным пятном над дворцом, закрытая облаками. Света от неё почти не было. За забором раздался тихий хриплый голос. Это был мужчина. Он что-то спросил и потом стал бросать слова, как стрелы из лука – резко и отрывисто. Женщина отвечала шёпотом. Судя по всему, мужчина стоял к забору спиной, потому что его слова были совсем не слышны. Родогуна, услышав разговор, задрожала мелкой дрожью и стала медленно тянуть Лация в сторону. Он сильно прижал её к груди и, едва шевеля губами, прошептал:
   – Не шевелись!
   Она замерла и сидела так до тех пор, пока голоса за изгородью не стихли. После этого тихо звякнул металл. Родогуна испуганно подняла на него глаза, но Лаций зажал ей рот рукой и какое-то время сидел неподвижно. Убедившись, что из-за забора больше не слышно никаких звуков, он осторожно привстал и, не разгибая спины, направился в сторону конюшни. Родогуна держала его за руку и слепо шла следом. Она ничего не видела перед собой из-за темноты и парализовавшего её страха.
   – Кто там был? – тяжело дыша от волнения и неудобной ходьбы, спросил её Лаций, когда они оказались у забора рядом с «владениями» Икадиона.
   – Не знаю, но голос у этого человека был страшный, – прошептала Родогуна. – Он не из Мерва. Здесь так не говорят.
   – Мне кажется, что я уже слышал этот голос. Но это неважно. Кто был второй? Женщина?
   – Да, но она говорила очень странно. Очень. Как будто через платок.
   – О чём они говорили?
   – О тебе, о конюхе, о деньгах. Но я так испугалась, что ничего не поняла. Кажется, эти пыльные свитки скоро убьют хитрого шакала и его помощника. Какая-то тайна во дворце. Мужчина спрашивал про жрицу и какой-то секрет. Но она сказала, что пока ничего не знает.
   – Ну, что ты так испугалась? Может, это встретились два старых друга, как мы с Атиллой, – постарался успокоить её Лаций, чувствуя, что Родогуна дрожит всем телом.
   – Нет. Они говорили о рабах. О больших стенах и камнях. Что скоро через них нельзя будет пройти. А после праздника никого в городе не будет. Я слышала, что кто-то поедет через ущелье, где много камней. Потом она сказала, что надо летать, как сокол. А тот, другой, сказал, что лучше спрятаться и ждать, как тигр. Камень сам упадёт вниз на орла через две недели в ущелье. Если нет, тогда орлицу можно будет убить ножом раба.
   – Наверное, они обсуждали охоту, – думая совсем о другом, произнёс Лаций.
   – Наверное. Но при чём тут рабы и нож? – тихо спросила Родогуна.
   – Не знаю.
   – Он говорил о ноже. Какой-то чёрный нож.
   – Нож? Зачем? – насторожился Лаций.
   – Ты слышал звук? Он дал ей нож. Чёрный нож.
   – Что ещё?
   – Он сказал для орлицы. Чёрный нож убьёт орлицу.
   – Как это? Может, чёрный раб? Хотя, чёрных рабов во дворце нет. Только у придворных.
   – Не знаю. Но женский голос сказал, что нож всё решит. Я запуталась. Нож ранил тигра. Теперь должен убить орлицу. На нём есть чьё-то имя. Имя раба-убийцы. Ещё сказала, что если на орла не упадёт камень, то орлица будет в гнезде, и нож всё решит. Ты что-нибудь понимаешь? Я совсем запуталась…
   – Пока не очень. Но ты успокойся и возвращайся сейчас к себе, – предложил он. – Ты уверена, что никто не знает, куда ты ушла? – спросил он ещё раз.
   – Никто, – подтвердила девушка. – Только Саэт.
   – Хорошо, иди и никому не рассказывай об этом, – он подождал, пока фигура Родогуны не растворилась в темноте, и тихо вошёл в конюшню. Лошади спокойно стояли в стойлах, изредка перебирая ногами и косясь на него своими блестящими глазами. Лаций хотел уже уйти, когда увидел, что в конце прохода виден слабый свет. Он удивился, потому что не думал, что там может быть какая-то комната, и медленно направился туда. На проходе стоял треножник с маленькой плошкой масла и горящим фитилём. Он отодвинул его и оглянулся. На небольшом платке лежали остатки еды, на сене валялась большая шкура и в воздухе пахло чем-то неуловимо нежным и мягким. Ему вдруг вспомнился рассказ Саэт о том, что рабыни каждый день обрывают сотни роз, чтобы выслать лепестками постель для сестры Мурмилака. Здесь тоже пахло розами. Лаций усмехнулся, представив, как Икадион спит на лепестках цветов, покачал головой и, наклонив голову, вышел из маленькой комнаты.
   Некоторое время он стоял между лошадьми и вслушивался в темноту.
   – Икадион? – негромко позвал он, но никто не откликнулся. Он подождал ещё некоторое время и посмотрел на лошадей. Некоторых он уже знал по именам: Турух, Фасаха, Аира и Ахарата. Это были самые выносливые лошади, поэтому он часто останавливался рядом с ними и внимательно слушал рассказы либертуса о том, как они себя ведут и как он за ними смотрит. После этого Лацию так хотелось вывести их и ускакать на восток, и будь, что будет. Но он так долго ждал, что спешить не было смысла. Ждать теперь оставалось совсем немного. Глупо было всё бросать в самом конце. К тому же, этот ночной разговор таил в себе много непонятного, и сначала надо было разобраться, о чём там говорили. Лаций ещё раз обвёл взглядом конюшню и, не дождавшись друга, вышел.

   Икадион вернулся с двумя евнухами, которые помогали ему донести зерно для лошадей. Сатрап неожиданно собрался куда-то ехать утром, и ему приказали срочно накормить его коней. Было уже поздно, и старший евнух Синам, к его удивлению, предложил ему помощь двух своих слуг. Те дотащили мешки и бросили их у входа. Больше он их не видел. На небе уже сияли звёзды. Дверь была закрыта, но ему показалось, что её открывали. Икадион пригнулся и вошёл в маленькую комнату, наполовину заполненную сеном. Светильник по-прежнему стоял на земле, но, кажется, немного сбоку. Или это ему только показалось? Либертус покачал головой и лёг на сено. Скоро должна была прийти его ночная гостья, которую он одновременно боялся и любил. Впервые со времён жизни на вилле Папирусов женщина обрела полную власть над его сердцем, и он не знал, как избавиться от этого чувства… и надо ли вообще было от него избавляться.

Загадка женского сердца

   Он ушёл, а ночь продолжала висеть над головой, как будто это его чёрная тень закрыла небо и звёзды. И вместе с нею в душу проникала тоска. Он снова разговаривал с ней как с женщиной, которую уже давно считал своей наложницей. В его голосе давно не было прежней теплоты. Только раздражение и злость. А ведь когда-то он её любил. Очень сильно. Может, это просто время так влияет на мужчин? Он стал слишком самоуверен, а с годами ещё грубым и настойчивым. Она для него всего лишь женщина. Он не видит в ней надёжную опору, как Мурмилак в Лорнимэ…
   Воздух казался липким и горячим. Хотя ночью было прохладно. Сердце билось тяжело и устало, как будто она потеряла близкого человека…
   Хорошо, что он пришёл этой ночью, когда луна была совсем тусклая и их никто не видел. Они стояли возле изгороди, там была такая темнота, что их точно нельзя было заметить. Они поговорили, и он ушёл. И сразу стало невероятно тихо. Его волнует только Мурмилак и его трон. А её – нет. Если он убьёт Мурмилака, то станет правителем Мерва. Выполнит ли он своё обещание? Возьмёт ли её в жёны? Или обманет? Скорей всего, нет… Но пока без него тоже ничего нельзя сделать. Сама она не сможет, нет, не сможет… слишком явно всё будет, слишком много во дворце избалованных слуг, которые сразу предадут её…
   Идти к Икадиону пока не хотелось. В голове витало много странных мыслей, и на душе было по-прежнему неспокойно. Римский конюх оказался невероятно страстным, и с ним на время она забывала обо всех проблемах. Однако сейчас ей хотелось побыть одной и понять, что так беспокоит сердце и не даёт уйти с этого места. Осторожность и интуиция победили страсть, и она тихо опустилась на землю. Земля уже остыла, но прохлада была приятной. Вдруг прямо за спиной кто-то пошевелился, как скорпион в пустыне! Ужас ворвался в её сердце и сжал его мёртвой хваткой. Дыхание остановилось. Кто? Кто там? Спина касалась забора, и ей казалось, что она чувствует с другой стороны спину другого человека. Шорох повторился. Значит, за изгородью точно кто-то был! Она прислушалась: так и есть – тихие, еле слышные шаги, крадущиеся шаги испуганного человека. Если он боится, значит, не хочет, чтобы его услышали. Надо посмотреть, надо обязательно встать и посмотреть, кто это. Но как страшно! Может, это Икадион?.. Но зачем ему красться?
   Она медленно привстала и посмотрела через изгородь. Но в темноте ничего не было видно. Как же так? Ведь она точно слышала чьи-то шаги! Надо обойти и посмотреть самой. Надо! Почему же ноги стали такими тяжёлыми и не могут оторваться от земли?..
   До края забора было совсем близко. Вот и крайний шест. Как темно! Она медленно прошлась вдоль изгороди. Как раз в том месте, где были слышны шаги, под ногами что-то зашуршало. Руки коснулись пыльной земли… а потом чего-то лёгкого и мягкого. Это была тонкая ткань. Платок! Значит, здесь была женщина. Но кто? И откуда? Куда она могла пойти? Здесь не было чужих. Эта женщина шла либо в конюшню, либо во дворец. Может, она ещё не успела уйти от Икадиона?
   Ворота конюшни были открыты. Лошади стояли, опустив головы вниз. В дальнем углу светился слабый огонёк, как раз в той маленькой комнате… с большой охапкой сена и колючей шкурой старого кабана. На стене была видна тень. Икадион… Рядом никого нет. Он ждёт. Может, он что-то слышал и видел?.. Нет, пока лучше ничего не говорить. Платка достаточно, чтобы узнать, кто это был. Завтра Синам ей точно скажет, кому он принадлежит. До утра всё равно ничего не произойдёт, а Икадион подождёт… И по его ласкам сразу станет ясно, была ли у него перед ней какая-то женщина или нет.
   Конюх оказался в эту ночь невероятно страстным. Они не виделись несколько дней, и он, как зверь, наваливался на неё несколько раз и даже укусил за грудь. Это безумие продолжалось почти до рассвета. Она отдалась ему полностью, поощряя грубость и необузданность, потому что по его поведению ей сразу стало ясно, что у него никого не было.
   Теперь оставалось только передать платок Синаму…

Исчезновение Родогуны

   На следующий день вечером к Лацию неожиданно подошёл Атилла. Он оттащил его в сторону и сказал:
   – Пошли к Саэт. Кажется, Родогуна пропала, – он растерянно оглядывался и всё время морщился, как будто сам был в чём-то виноват. У Лация неприятно защемило сердце. К счастью, нудного распорядителя рядом не было, и они поспешили к старому дворцу. Саэт сказала, что утром приходил старший евнух Синам, осматривал все комнаты гарема, а потом подошёл к ней. Она как раз была одна, с ребёнком. Синам показал ей платок и сказал, что его нашли в вещах Лорнимэ. Наверное, кто-то от усталости уронил его во время стирки или переноски белья. Затем спросил, не знает ли она, чей он. Это был платок Родогуны. Синам поблагодарил её и ушёл. А когда до Саэт дошло, что старший евнух приходил не просто так, она кинулась к реке, но Родогуны там не было. Её вообще никто не видел. Как будто уплыла вместе с рыбами. Хотя утром ещё стирала бельё вместе со всеми.
   – Давай подождём ещё денёк, – предложил Лаций, хотя в душе чувствовал, что это бесполезно.
   Всю ночь и весь следующий день он вспоминал слова Родогуны. Он был уверен, что тот разговор ночью был как-то связан с её исчезновением. Но почему во дворце никто её не ищет? И почему до сих пор не пришли за ним? Ведь они были вместе. В голове рождались самые ужасные предположения, но прояснилось всё только на следующий день.
   Когда они снова пришли к Саэт, та встретила их с заплаканными глазами и сразу кинулась Атилле на грудь. Она рыдала и винила себя в том, что Родогуна исчезла. Саэт говорила, что служанки пожимали плечами, когда она расспрашивала их о девушке. Но ведь они же прекрасно всё знали! Значит, кто-то приказал им молчать и больше не вспоминать Родогуну? Так обычно бывало с теми рабынями, которые чем-то не угождали сатрапу или его жене. Но идти с таким глупым вопросом к Лорнимэ Саэт побоялась. Последним ударом была встреча с главным евнухом Синамом. Тот, услышав её вопрос, нахмурил белёсые брови, погладил блестящую лысую голову и покачал головой. Он тоже сделал вид, что не знает, что случилось с Родогуной.
   Саэт плакала и не могла остановиться. Атилла не знал, как её успокоить. И только Лаций молчал и становился всё мрачнее.
   – Она так ждала праздника двух богинь! Мы хотели с ней сходить в храм и спросить жрецов о будущем… – всхлипывала Саэт.
   – Праздник двух богинь? – переспросил Лаций. – Когда он будет?
   Саэт рассказала ему, что в этом году жрецы проводят праздник позже, чем в прошлый раз. Он должен пройти на реке через две недели. А потом, как она слышала, царь уедет на восток, к племенам хунну, чтобы они помогли ему поймать Куги До. Хунну каждый год покупают у парфян коней, и он хочет позвать их на помощь.
   Услышав эти слова, Лаций сразу понял, о ком говорили той ночью мужчина и женщина за изгородью. Он некоторое время сидел молча, не слушая Саэт, и вдруг перебил её:
   – Помнишь, ты попросила свою госпожу заступиться за нас перед сатрапом?
   – Да, – опешив, ответила та, потому что не поняла, почему он об этом спрашивает.
   – А ты могла бы сказать ей, что я нашёл в мраморе над ущельем жёлтые камешки? Очень похожие на золото. Мягкие и блестящие.
   – Что? – Саэт совсем потеряла дар речи.
   – Ты можешь сказать жене сатрапа, что я нашёл в горе над ущельем золотые камешки? – Лаций серьёзно посмотрел ей в глаза, и по тому, как резко взметнулись вверх брови Саэт, как она хитро прищурилась и сжала губы в трубочку, он понял, что она обо всём догадалась.
   – Тогда муж моей госпожи прикажет позвать тебя во дворец, – медленно произнесла она.
   – Нет, так нельзя. Это плохо. Надо, чтобы он сам приехал туда, в горы. И сам посмотрел на камешки, – в тон ей добавил Лаций. Атилла, ничего не понимая, растерянно моргал и переводил взгляд с Саэт на Лация.
   – Значит, надо сказать, что ты прячешь эти жёлтые камешки в ущелье, – радостно догадалась Саэт, и Лаций удовлетворённо покачал головой.
   – Ты нашёл золото? – пытаясь вклиниться в разговор, спросил Кроний, но он отрицательно покачал головой.
   – Значит, ты знаешь, что случилось с Родогуной? – тихо произнесла Саэт, и у неё на глаза снова навернулись слёзы.
   – Догадываюсь, – опустив взгляд, кивнул Лаций. Он сразу заподозрил Надира, который всячески старался мешать ему везде и повсюду. Но кое-что не сходилось, и ему хотелось проверить старшего надсмотрщика. Надо было сдержаться и не поддаться на жалость жены Атиллы. Боги явно слали ему какой-то знак. И знак этот был недобрым. Надо было сесть и ещё раз всё обдумать.

Лаций предупреждает Мурмилака об опасности

   В ущелье уже давно наступило утро, и солнце приближалось к середине неба, когда на дороге со стороны города показалось облако пыли. Сидевший в тени Надир сразу распознал в нём стройных лошадей сатрапа и поспешил навстречу. Лаций посмотрел на оставшиеся у стены два камня и обратился в душе к своим богам-покровителям, чтобы всё получилось так, как он задумал. И боги услышали его молитвы.
   – Эй, римлянин, ты, говорят, таскаешь камни с места на место и не хочешь работать? – раздался знакомый насмешливый голос сатрапа Мурмилака.
   – Не совсем так, – склонил голову он. – Мы не хотим таскать их просто так, потому что придумали, как сделать пол в твоём дворце быстрее. Для этого и таскаем камни из стороны в сторону, – добавил Лаций.
   – А я слышал, что в эти камнях ты нашёл что-то ещё. Золото? – сразу задал интересующий его вопрос сатрап.
   – Нет, это не золото. Но цвет очень красивый. Я могу показать, если хочешь.
   – Здесь? – с искренним любопытством в голосе спросил Мурмилак. Лаций кивнул головой и подвёл его к ближайшему камню. Надир и охрана стояли в нескольких шагах позади и наблюдали за ними. Лаций попросил Мурмилака самого наклониться и посмотреть на рисунок поближе. Когда тот присел, он тихо произнёс:
   – Можно попросить тебя отойти к другому, дальнему камню? Я хочу показать тебе другой камень. Но только без твоих слуг… – он заметил, как напряглось лицо Мурмилака, хотя больше он ничем не выдал своего удивления. Только провёл рукой по гладкой поверхности спиленного камня и не спеша отряхнул ладони.
   – Ну, что ж, покажи мне другой камень, римлянин, – прищурив глаза и внимательно глядя ему в глаза, сказал он. Надир сделал шаг вперёд, чтобы сопровождать сатрапа, но тот остановил его жестом. Стражники, тем не менее, приблизились, но Мурмилак приказал им: – Не надо. Стойте здесь. Я только взгляну на тот камень у стены.
   Надир недовольно посмотрел исподлобья на Лация. Но тот сделал вид, что не заметил его взгляд.
   – Это последний камень с этой стороны, – громко произнёс Лаций, чтобы все слышали. Зайдя за выступ глыбы, он уже тише добавил: – А дальше – свободная дорога. По ней могут пройти пять лошадей. Не толкаясь. И много людей, – он замолчал и посмотрел на Мурмилака. Тот, нахмурив лоб, внимательно смотрел на него, не отрывая взгляда. Затем он повернулся в сторону долины и, прищурившись, спросил:
   – Зачем ты мне это говоришь, римлянин?
   – Говорят, ты скоро собираешься снова уехать из города по этой дороге в ущелье, – Лаций немного помолчал и продолжил: – Но кто-то хочет, чтобы ты туда не добрался. А если доберёшься, то не должен вернулся назад, – услышав эти слова, Мурмилак резко повернулся и грозно посмотрел на него. Лаций кивнул в сторону ущелья: – Посмотри, там внизу очень узкая дорога, и её легко перегородить. Надо всего два камня. В западне люди теряют разум, и их легко можно расстрелять из луков. Ещё можно сбросить сверху камни, которые останутся здесь после нашей работы. Потом можно будет сказать, что во всём виноваты римляне, – он замолчал, сказав всё, что хотел. Теперь ответ был за Мурмилаком. Тот долго молчал и смотрел вниз.
   – Ты либо слишком хитрый враг, либо слишком глупый друг, – наконец, произнёс он. – Эта дорога вверху заканчивается обрывом. Там не пройти. Сюда никто не сможет добраться.
   – Конечно. Но с другой стороны – могут! Там, за холмом есть тропа.
   – Ты прав… – Мурмилак нахмурился.
   – Но ты можешь проехать по этой стороне. В конце дороги провал. Высотой в рост человека. Там просела земля. Мы за две недели сделаем там опоры и настелем мост. Слоны по нему не пройдут, а вот лошади и всадники – без проблем. Ведь ты поедешь продавать лошадей? Тогда слоны тебе не нужны, – улыбнулся Лаций.
   – Ты странно говоришь, – прищурившись, криво усмехнулся Мурмилак. – Мой враг желает мне зла. Ты знаешь моего врага. Скажи мне, кто это, и я уничтожу его прямо здесь. Иначе ты – мой враг.
   – Я не враг. Я – друг. Просто пока ты жив, живы все римляне. Если с тобой что-то произойдёт, нас всех убьют, – честно признался Лаций, и сатрап это почувствовал.
   – Скажи, кто враг! – коротко приказал он.
   – Не знаю, – ответил Лаций. – Я его сам не видел. Но ты можешь увидеть.
   – Как? – черты лица Мурмилака обострились, и в глазах промелькнула искра ненависти.
   – По этой стороне к городу не пройти – ты видишь. В ущелье тоже не спрятаться – там узкая дорога и высокие стены. Остаётся только та сторона. На месте твоих врагов я бы ждал тебя там. Говорят, там есть тропа на самом верху.
   – Но туда не пройти из города. Только с другой стороны, оттуда, – Мурмилак показал на конец ущелья.
   – Правильно! Если ты знаешь, откуда может прийти враг, ты можешь его встретить там раньше. Отправь людей за день до отъезда, и они увидят твоих врагов, а ты сам проедешь здесь, – заметил Лаций. – Или отправь своих людей позже, когда враг уже будет сидеть наверху, а ты проедешь по новому мосту и зайдёшь ему в спину.
   – Ты успел много узнать, римлянин, – хмыкнул сатрап.
   – Мне кажется, приятно увидеть страх в глазах своего врага, когда он не ждёт твоего нападения сзади, – сейчас Лаций позволил себе говорить слишком свободно, но иначе уже было нельзя. Мурмилак достал кинжал, присел возле камня и постучал лезвием по краю. На землю полетели мелкие камни и пыль.
   – Откуда ты всё это знаешь? – угрюмо ткнув лезвием в камень, спросил он. – Не говори, что не знаешь. Лучше скажи честно. Кто этот враг?
   – Сказать не сложно, – вздохнул Лаций. – Я думаю, что это Куги До. Но ты можешь спугнуть его. У тебя во дворце была рабыня Родогуна. Недавно она исчезла. И никто не знает, кто это сделал.
   – И что? Это она тебе всё рассказала? – с оттенком недоверия поинтересовался Мурмилак.
   – Да, – кивнул Лаций и опустил взгляд. Оба немного помолчали. – Мне кажется, что лучше об этом никому не говорить, – осторожно добавил он. Сатрап поднял на него удивлённый взгляд. – Даже твоей жене. До возвращения. Так, на всякий случай, – больше ему сказать было нечего, и он снова замолчал.
   – Это всё, римлянин? – спросил Мурмилак.
   – Почти. Лучше оставь во дворце охрану. Для жены. Или отправь её в другой город. И никому не говори об этом. Даже ей.
   Сатрап скривился, как будто выпил прокисшее молоко кобылицы. Кинжал продолжал крошить край мягкого камня, иногда со скрежетом задевая твёрдую породу. Мурмилак ещё не был искушён в дворцовых интригах, его город был далеко от столицы Парфии, и сам он не участвовал во вражде между желавшими взойти на трон. В этой части страны, откуда парфяне когда-то стали распространяться на юг и запад, уже давно не было больших войн из-за власти и наследства между людьми его рода. Но такие разбойники, как Куги До, доставляли немало неприятностей. Особенно караванам и купцам, которые платили сатрапу хорошие деньги. Поэтому борьба с разбойниками стала одним из немногих серьёзных занятий, которым, помимо охоты, занимались его воины.
   Мурмилаку хотелось верить этому рабу, но природная осторожность подпитывала его недоверие и долго не давала согласиться с разумными словами римлянина. После долгого молчания его лицо, наконец, стало спокойным.
   – Сколько ты будешь строить этот мост? – спросил он.
   – Две недели, – коротко ответил Лаций. – Как раз до праздника.
   – Делай! – тихо приказал он и, повернувшись к стражникам и Надиру, громко добавил: – Думаю, моей жене понравится этот рисунок на камне, хотя он немного светлей, чем тот, внизу! – он отряхнул ладони от пыли и махнул рукой. Охрана засуетилась, и сатрапу быстро подвели коня.

тайна библиотекаря и рыжий осадок в воде

   Лацию пришлось отправить на постройку моста Атиллу. Тот сразу понял, что надо сделать, и придумал для Надира историю о том, что для нижней части стены нужен будет совсем другие камни – больше и тяжелее, чтобы их не могли пробить таран или катапульта. Не успела закончиться неделя, как Лация попросил приехать Максим Прастина. Он помогал библиотекарю выращивать оливковую рощу по советам из пергамента, но его самочувствие становилось всё хуже и хуже: постоянно подташнивало, часто кружилась голова, он плохо спал и не хотел есть.
   Лаций поднялся в пристройку за дворцом, где в длинном коридоре его уже ждал Максим. Ему сразу бросилось в глаза, как у того сильно изменился цвет лица. Максим вкратце рассказал, что, как дурак, поливает каждый день все деревья по кругу, потом они разбирают с Кавратом пергаменты и иногда относят их во дворец. День выдался жарким, но чувствовалось, что скоро будет дождь, потому что в воздухе сильно парило. Даже в открытом коридоре было душно. Лаций набрал в деревянный ковш воды и вылил себе на голову. Потом зачерпнул ещё и сделал несколько глотков. Вода была тёплая, но ему очень хотелось пить, и только на третьем или четвёртом глотке он вдруг почувствовал во рту странный привкус. Вкус был очень слабый, но если пить много, то во рту начинало горчить. На такой жаре вода могла быстро протухнуть. Не допив до конца, он вылил полковша на пол и откинулся на скамье назад. Максим спросил его:
   – Ты веришь, что этот сатрап возьмёт нас в свою армию?
   – Думаю, да. Ему нужны люди, – сплюнув слюну и вытерев губы, ответил Лаций. Максим рассказал ему, что многие римляне уже спрашивали его об этом. Они думали, что раз он находится в самом дворце, то может больше знать. Но он даже пергаменты в последнее время перестал читать, потому что от них начинала болеть голова.
   – Может, тут действительно какая-то плохая пыль, как говорит этот библиотекарь? – спросил он. Но Лаций задумчиво смотрел на пол и не отвечал. От усталости и жары перед глазами всё плыло и ему захотелось прилечь. Но как только он прилёг, к горлу подкатил приступ рвоты. Колени задрожали, и его вырвало прямо на пол. – Вот, у меня тоже так бывает, – заметил Максим Прастина. – Нельзя много есть. Как много поем, сразу выворачивает, – сокрушённо покачал головой он. Затем взял ковш и стал поливать пол из глиняной чаши. Скоро на плитах ничего не осталось, кроме мокрых пятен. Из дверей библиотеки вышел старый Каврат. Он позвал Максима, и они ушли внутрь. Пользуясь тем, что здесь не было стражников, Лаций снова лёг на лавку и закрыл глаза. В голове проносились разные мысли, вспомнился Икадион, который утром успел сказать ему, что узнал ещё об одной дороге из города, но потом пообещал рассказать всё вечером, потому что надо было срочно красить гривы лошадей к празднику двух богинь. Он улыбался и показывал на два деревянных ведра с какими-то рыжеватыми стружками. Ещё, кажется, сказал, что парфянские женщины вываривают эти стружки в воде и потом красят рыжей водой волосы. Икадиону надо было точно так же покрасить гривы и хвосты лошадей.
   Лаций привстал. Снова захотелось пить. Он подошёл к чашке, но она была пустая. Вода была только внизу, в тех бочках, из которых Максим поливал оливковую рощу. Спустившись вниз, он опустил голову прямо в воду и стал пить. Вода была не такой тёплой, как наверху. Он набрал её в ладони и вылил на голову. В животе что-то урчало, но после этого ему стало легче. Наверху он снова сел на лавку, и взгляд опустился под ноги, где на светлом полу отчётливо были видны грязные разводы от той воды, которую разлил Максим. Надо было смыть их, но светлые полосы вдруг привлекли его внимание и Лаций опустился на колени. Проведя рукой по грязному следу, он перевернул ладонь и потёр пальцами прилипшую к коже пыль. По цвету она была похожа на красную глину, которую они использовали для прокладки труб под полом дворца. Но если это была глина, то как она попала в воду?
   На ступеньках раздались тяжёлые шаги босых ног. Из-за угла показался евнух с двумя большими вёдрами воды. Он залил их в глиняную чашу и ушёл. Когда вернулся Максим, Лаций спросил его:
   – А откуда евнух приносит воду?
   – Не знаю, – пожал плечами тот. – Наверное, из бочек.
   – Вы сами не носите?
   – Нет. Сил нет, если честно.
   – Подожди здесь. Я скоро вернусь, – сказал он и быстро направился в сторону конюшен.
   Икадион, весь потный от жары и работы, с удивлением уставился на него, не ожидая увидеть во дворце посреди дня.
   – Ты этим красишь гривы? – с кислым выражением на лице спросил Лаций и присел рядом с большим ведром.
   – Ну, да. А что? – с недоумением спросил тот.
   – Сейчас, – Лаций опустил палец в красно-коричневую жидкость и, достав, понюхал его. Запаха не было. Тогда он осторожно лизнул кожу и сразу стал отплёвываться. Вкус был точно такой же, как и в библиотеке, только во много раз сильнее и неприятнее. Подскочив к бочке с водой, он стал набирать воду в рот, полоскать и выплёвывать в пыль.
   – Это для лошадей… – попытался остановить его Икадион. – Я сейчас принесу тебе нормальной воды. Подожди! – крикнул он, но Лаций замахал головой и, плюнув последний раз, вытер руки о себя.
   – Не надо! Нет времени, – с этими словами он поспешил обратно, оставив изумлённого Икадиона размышлять над тем, зачем он всё это сделал.
   В библиотеке на каменной лавке сидели Максим и Каврат. Они что-то обсуждали, держа развёрнутым длинный пергамент.
   – Что с тобой? Ты весь мокрый… – удивился Максим.
   – Каврат, – переводя дыхание, начал Лаций, – ты давно пьёшь эту воду?
   – Что? – не совсем понимая вопрос, спросил библиотекарь. – Воду? Давно. А что?
   – А кто её приносит?
   – Не знаю. Какой-то евнух Синама. Как только мы начали эти деревья сажать, так они и стали приносить воду.
   – Максим, слушай! – схватив друга за руку и передёрнувшись от оставшегося во рту привкуса, произнёс Лаций. – Эту воду выливай под деревья, а для питья бери только ту, что внизу, в бочках. Ты понял? Эта вода… грязная. В ней – красная глина.
   Он не хотел говорить им о своих подозрениях и краске Икадиона, поэтому просто рассказал, что, высыхая, вода оставляет на полу пыльный осадок. Как красная глина. Максим и Каврат какое-то время сидели с окаменевшими лицами: молодой римлянин с узким, вытянувшимся лицом, и полный парфянин, с мешками под глазами и обречённым, тусклым взглядом. Наконец, библиотекарь откинулся назад и, скривившись от каких-то внутренних переживаний, прошептал:
   – Я понял… я понял…
   Но больше он ничего не сказал и ушёл внутрь библиотеки вместе с несвёрнутым папирусом.
   – Что это он так разволновался? – спросил Лаций.
   – Наверное, расстроился, – пожал плечами Максим. – А откуда в воде глина? – вяло спросил он.
   – Не знаю. Может, берут в другом месте, – задумчиво глядя вслед Каврату, ответил Лаций.
   Они расстались, но через три дня, совсем незадолго до праздника двух богинь, на стройке показался Максим. Он сказал, что старик просит его прийти вечером к библиотеке. Лацию сразу бросилась в глаза перемена в облике товарища: тот шутил, улыбался, лицо у него посветлело, и взгляд больше не задерживался подолгу на одном месте, как раньше.
   – Слушай, боги не забывают тебя. Не забудь принести жертву Фортуне [21 - Фортуна – богиня удачи (лат.).] и Салюс [22 - Салюс – богиня здоровья (лат.).], – усмехнулся он.
   – Обязательно! – кивнул Максим. – Сразу после этого их праздника. Сейчас все только о нём и говорят. Даже Каврат. Ладно, я пойду, а ты приходи перед заходом солнца!
   – Хорошо, если Надира не будет, – пообещал Лаций.
   – Пусть его возьмёт к себе на ночь Прозерпина, – снова с усмешкой пожелал Прастина.
   Однако старший распорядитель в этот день так и не появился на строительстве. Атилла, со слов Саэт, сообщил, что тот целыми днями и ночами пропадал на реке и в горах – следил за заготовками цветов и веток для праздника и, приезжая во дворец к вечеру, сразу начинал орать на слуг и рабынь. Угодить Надиру было невозможно. Это знали все.
   Когда Лаций подошёл к конюшням, Икадион возился где-то внутри и не видел его. У дверей стояли несколько пустых вёдер. Судя по грязно-красному цвету, там была краска для грив лошадей. Он опустил руку в одно из них и провёл пальцами по дну. В жидком осадке были твёрдые кусочки дерева. Лаций взял несколько стружек и, не зная, куда их спрятать, зажал в кулаке. У оливок в роще должны были уже вырасти листья. Эти кусочки можно было завернуть в них. Ополоснув руки, он направился к задней части старого дворца. Там находилась библиотека.
   Каврат ждал его в самом низу, и Лаций удивился, увидев его на ступеньках лестницы. До оливок он не дошёл, и кусочки странного дерева так и остались зажатыми у него в кулаке.
   – Ты пришёл. Это хорошо, – покачал головой библиотекарь. – Пойдём к стене или на конюшню, подальше от этих стен, которые совсем не умеют хранить тайны, – как-то странно предложил он. В его голосе чувствовалась мягкость, и Лаций насторожился. Слишком много было непонятного вокруг, и он чувствовал, что все события между собой как-то связаны.
   – Стены никогда не умеют хранить тайны, – ответил он. – Для этого их и строят – чтобы за ними прятались чьи-то уши.
   – Ты прав. Но я хочу тебе кое-что рассказать.
   – Тогда лучше остаться здесь, на ступенях, – предложил Лаций. – До стен далеко. Не услышат. И стражников нет. Я смотрю, ты стал быстрее ходить. Нашёл лекарство от болезни? – с улыбкой спросил он.
   – Лекарство, говоришь? – переспросил с хитрой усмешкой старый библиотекарь. – Идём, идём, я тебе кое-что покажу, – и он повёл Лация к невысоким оливковым деревьям. Вечер ещё не наступил, но тени уже стали длиннее, и из-за этого всё вокруг казалось серым. – Вот, смотри! – он наклонился к крайним деревьям и провёл по стволу. Лаций присмотрелся, но ничего не увидел.
   – Что там? – и тут ему в глаза бросились свернувшиеся на ветках листочки. Он сорвал один и потёр пальцами. Лист почти высох. Второй был помягче, и Лаций переложил на него стружки, которые были до этого зажаты в кулаке. Он посмотрел на Каврата. Тот ждал, что Лаций всё поймёт сам, но, когда молчание затянулось, библиотекарь решил объяснить ему:
   – Ты сказал поливать деревья водой. А пить воду из бочек внизу. Так?
   – Так, – согласился Лаций, и тот рассказал ему, что три дня они так и делали. Сегодня те деревья, которые они поливали питьевой водой, стали сбрасывать листья. Максиму стало очень хорошо, он стал нормально есть, а у старого библиотекаря прошла тошнота и уменьшились мешки под глазами.
   – Быстро… – пробормотал Лаций и добавил: – Это хорошо.
   – Послушай меня, – Каврат положил ему руку на плечо и оглянулся. – Давай пройдёмся между деревьев. Как будто смотрим на них. Ты не хочешь со мной говорить, но я всю ночь не спал… и, я считаю, что ты спас мне жизнь. Только ты не говоришь об этом. Но я понимаю тебя. Ты очень умный. Очень. Максим мне столько про тебя рассказал! Я даже не понимаю, как ты ещё жив… О, прости, это я не об этом. Тут, знаешь ли, умные долго не живут. Я тоже всё время притворяюсь глупым. Иначе – всё, отравят или просто оставят зимой в горах. Да, да, я не о том, понимаю. Прости, я волнуюсь. Я расскажу тебе всё. Это началось ещё весной, ранней весной, – и дальше он поведал Лацию, что произошло после того, как пять лунных месяцев назад Лорнимэ вернулась из Арейи от жрицы огня. Пифия-жрица рассказала ей, что надо сделать, чтобы у неё родился ребёнок. Лорнимэ там же записала всё на пергамент и привезла в Мерв. Здесь она позвала к себе Каврата и приказала переписать пергамент. А потом забрала себе. Но у него всё осталось в голове! Пифия поразила жену сатрапа, сказав, что у неё есть раб с тремя венками на плече. В нём сила новой жизни – так было написано в пергаменте. Этот раб должен посадить и вырастить оливковую рощу. Когда на деревьях вырастут ветки, он должен сделать из них три венка. – Один – для огня, другой – для воды, а третий – для воздуха.
   – Я ничего не понимаю. При чём тут я? – пожал плечами Лаций и посмотрел на библиотекаря. Лицо Каврата отражало те чувства, которые были у него в душе – воодушевление, восторг и радость открытия. Он протянул руку и коснулся кожаного ремешка на шее Лация.
   – У тебя на шее есть талисман. Я увидел его тогда, когда она позвала тебя и приказала посадить оливки. Помнишь?
   – Да, помню.
   – Так вот, в папирусе были нарисованы три таких венка из оливок, как у тебя на талисмане! – горячо произнёс библиотекарь, ткнув ему пальцем в грудь. Увидев, как напряглось его лицо, Каврат радостно добавил: – Вот видишь! А когда ты три дня назад рассказывал про красную глину в воде, я увидел у тебя на плече такие же три венка. В пергаменте было ещё нарисовано, как сажать деревья и какие ветки брать для венков.
   – Я тебя не понимаю. Что ты хочешь сказать? – нахмурившись, спросил Лаций. Он действительно пока ничего не понимал.
   – Слушай! Тогда, весной, жена сатрапа приказала Надиру помогать мне. Он прислал двух евнухов, которые сначала вдвоём носили воду и поливали деревья. Потом стал приходить один евнух. Он ходит до сих пор. Но каждые десять дней приходит Надир и смотрит, что мы делаем. Он всё время спрашивает, зачем мы поливаем сад. Я сначала хотел рассказать ему, но царица приказала никому не говорить. Даже мужу. Сказала, что это её маленькое желание. Подарок для него. Но вчера вечером я задержался у сатрапа. Мы считали лошадей. А когда я возвращался от него, то увидел того евнуха, который носит нам воду. Он стоял с Синамом и не видел меня. Рассказывал ему, что мы пьём много воды. Очень много. Синам приказал ему носить ещё больше. Евнух ушёл. И я чуть не ушёл. Но тут подошёл Надир. Он спросил, сколько Синаму ещё надо принести тканей и веток для праздника. А вместо него ответила сестра сатрапа. Да, да, Азата! Я её раньше не заметил. Она стояла у евнуха за спиной. Говорит, принеси, мол, Синаму побольше листьев лавсонии. Они будут у рабынь и евнухов делать новые татуировки на спине. Вот, понимаешь? Надир ушёл, а она… – библиотекарь от волнения запнулся и покрутил головой из стороны в сторону, как бы пытаясь избавиться от петли. – Она спрашивает его, – он перешёл на шёпот, – сколько осталось? Синам ей сразу: через пару недель после праздника умрут. Говорит, они оба и так уже жёлтые. И тут меня до меня дошло! Это он о нас с рабом Максимом говорил. А Азата ему в ответ – долго, мол, быстрее надо от них избавиться. Масло оливок ей самой надо. Она думает, что оно вернёт ей молодость. Она не знает, зачем Лорнимэ эту рощу выращивает. Вот!.. Евнух ей сказал, что если быстрей нас убить надо, то в воду надо что-то другое добавить, а не листья лавсонии. А она тихо так ему говорит: вот ты и подумай, что добавить. Ну, а когда оливки сегодня завяли после полива, я сразу всё понял – там был яд. Азата давно на меня зло держит. Она хочет, чтобы я нашёл ей рецепт масла жизни. Она от кого-то слышала, что такое масло есть. И ещё до свадьбы сатрапа искала его. Меня заставила все города объехать. Лорнимэ как-то ей сказала, что уже давно таким маслом пользуется. Поэтому, мол, такая молодая. Представляешь? Я же понимаю, что она специально ей это сказала, чтобы досадить. У них с Азатой смертельная вражда. Но я тут причём?! Теперь, вот, Азата считает, что эта оливковая роща – это масло жизни. И хочет меня убить, – библиотекарь обессилел от долгой речи и затих. Лаций подошёл к нему и развернул на ладони небольшой оливковый листок. На нём лежали рыжеватые кусочки дерева. – Что это? – настороженно спросил Каврат.
   – Думаю, это кусочки какого-то дерева, похожего на твою лавсонию. Наверное, что-то похожее. Цвет такой же. Вкус – горький. Фу! – Лаций передёрнулся, вспомнив послевкусие на языке. – На конюшне лошадям гривы красят, – он отдал листочек библиотекарю, и тот крепко зажал его в руке. – Но зачем ты мне всё это рассказал? – снова спросил он, всё ещё стараясь выяснить, нет ли за словами Каврата какого-то другого, тайного намерения. Его могли использовать все, кто угодно: и старший евнух, и Надир, и та же Азата. Хотя… старик был так близко к смерти, что те скорее убили бы его, чем дали бы выжить.
   – Зачем?.. Ты спрашиваешь, зачем?! Чтобы отплатить тем же. Сегодня Надир спрашивал, как молодой римлянин мне помогает. Я сказал, что ему часто плохо. И он сразу сказал, что это плохой раб, потому что он скоро умрёт. Откуда он это знает? А потом спросил, зачем ты к нам три дня назад приходил. Говорит, тебя евнухи видели. Я сказал, что тебе царица сказала этот сад выращивать. Он усмехнулся так зло и говорит: «Его в этом саду и похоронят». Вот, – библиотекарь замолчал, продолжая пристально смотреть ему в глаза.
   – Благодарю тебя, – со вздохом ответил Лаций и почувствовал, как внутри всё сжалось. Вот Надир и проявил себя. Хотя старший распорядитель никогда не скрывал своей ненависти к нему, но теперь он произнёс это вслух, при слуге… Значит, он был уверен, что скоро сможет убить его. Лаций покачал головой и добавил: – Мы не знаем свою судьбу. Всё может случиться.
   – Случиться может всё. Ты прав. Но лучше, когда ты знаешь об этом заранее. Ты знал и помог мне. А мог бы промолчать, пройти мимо и я бы уже умер.
   – Тоже правильно… Если меня должны закопать в этом саду, – перебил его Лаций, – то сделает это не сестра сатрапа и не Надир. Ведь сад принадлежит царице Лорнимэ. Так?
   – Так.
   – Тогда только она и может меня закопать там. Значит, Надир хочет сделать так, чтобы Лорнимэ своими руками убила меня, – сделал вывод он, и библиотекарь, опешив, открыл рот. – Скажи, а зачем царице три оливковых венка? Я не понял, когда ты об этом говорил.
   – Три венка для принесения жертвы… – пробормотал Каврат, пытаясь вспомнить, что было написано в пергаменте. – Ты думаешь, это о тебе? – растерянно спросил он и сам же ответил: – Нет, нет, человек с венками на плече должен нести венки, когда царица будет приносить жертву и говорить богам свою просьбу. Там рисунок был: три венка над головой. Царица принесёт жертву, жрецы её примут, а потом будет обряд. И новый дух вселится в её тело, и она сможет понести ребёнка от сатрапа. Только ей после этого нельзя будет касаться крови, мёртвых зверей, кричать и убивать людей, птиц, животных, рыб и всего, в чём течёт кровь. Там так и было написано: искупаться в крови до рождения души, и ни капли крови после. До самого рождения ребёнка. Обряд будет проходить далеко…
   – Может, ты ещё что-то вспомнишь? – осторожно спросил Лаций и взял библиотекаря за локоть. Вокруг уже было темно, и ночная стража могла увидеть их при обходе. Но Каврат ничего больше не смог ему рассказать, и, пожелав старику чистой воды и долгого здоровья, Лаций отправился к конюшне, чтобы оттуда вернуться в длинные сараи рабов на месте постройки нового дворца.
   Икадион как будто ждал его, стоя у самого края той изгороди, под которой они когда-то ночью прятались с Родогуной.
   – Приветствую тебя! – негромко произнёс Лаций. – Просишь совета у Нокса? – усмехнулся он. Либертус как-то странно замялся и несколько мгновений молчал. Интуиция подсказала Лацию, что тот ждал не его. – Ладно, не пугайся так! – дружелюбно произнёс он. – Ты прямо как горная серна – весь дрожишь и боишься. Испугал я тебя?
   – Да нет, просто… – замялся Икадион.
   – Не вовремя я? – усмехнулся Лаций и по грустному вздоху друга догадался, что был прав. – Всё, не бойся. Я уже ухожу. Не спугну твоё счастье. Все говорят, что у тебя рабыня невероятной красоты. Как жемчужина. Ты её бережёшь и никому не показываешь.
   – Нет, что ты… – с горячностью воскликнул Икадион. – Не то, чтобы… но, наверное, ты прав, – снова потух он. – А ты откуда? От Саэт? Как она там? Как Атилла и его сын?
   Лаций сразу понял, что тот пытается перевести разговор на другую тему и простодушно ответил:
   – Не хочешь говорить о своей красавице, и не надо. Только не волнуйся так. Я её не украду. Я был у Максима в библиотеке. Плохо ему. Болеет. Каврат сад показывал. Деревья растут.
   – И зачем им эти оливки? Есть будут, что ли? – хмыкнул Икадион.
   – Нет. Говорят, масло жизни будут делать, – пошутил Лаций, вспомнив слова библиотекаря. – В Риме таким маслом нежные мальчики, типа Клодия Пульхера, мазались. Помнишь? Думали, кожа, как у девушки будет. А, на самом деле, это было масло розы и сирийского кедра.
   – А ты им зачем? – удивился Икадион.
   – Жена сатрапа думает, что я знаю, как его делать. Грубые и глупые варвары! – покачал головой он. – Ладно, я пойду. Устал очень. Сегодня закончили триклинию. Огромная, как у Красса была, если не больше, – Лацию ещё хотелось рассказать ему о постройке моста и о том, как Атилла придумал не делать вертикальные опоры, но он чувствовал, что Икадион его не слушает, и будет лучше уйти. Через мгновение он растворился в темноте. Какое-то время ночную тишину ничего не нарушало, кроме окриков стражников и шума ветра в деревьях вдоль стены.
   – Я думала, что он уже никогда не уйдёт, – раздался рядом женский голос, и Икадион от неожиданности вздрогнул. Она всегда приходила так тихо!
   – Ты ждала? – прошептал он, прижав её за плечи к груди.
   – Немного. Но ещё чуть-чуть, и я бы ушла.
   – Прости. Я тоже не знал, что он придёт. Он был у Максима в библиотеке.
   – Да? – в её голосе прозвучал искренний интерес. – И что же он там делал? Читал пергаменты?
   – Нет. Они выращивают для Лорнимэ оливковый сад.
   – Это все знают. Она – странная. И очень некрасивая. Ты согласен?
   – Да, ты права. Красивее тебя никого нет. Поэтому она и хочет сделать масло жизни, – улыбнулся он.
   – Что? Это он тебе сказал? Этот римлянин? – маленькие ручки упёрлись Икадиону в грудь, и он почувствовал, как напряглось всё её тело.
   – Да. Но разве это важно? Масла жизни нет. Иначе его давно бы придумали в Греции или Риме, – недовольно произнёс он, понимая, что Лаций был прав, когда называл парфян глупыми.
   – Может быть, может быть, – неожиданно мягко произнесла она и обняла его за шею. – Пойдём внутрь. Твой друг и так забрал у нас полночи. Я думала, что ты уже влюбился в него, – в её голосе прозвучали нотки наигранно-обиженного самолюбия, и Икадион с удовлетворением вздохнул, поняв, что всё вернулось на свои места и теперь надо начинать хвалить её красоту. Он прекрасно усвоил правила этой игры и знал, что чем больше слов лести он произнесёт сейчас, тем больше удовольствия получит потом, когда эта страстная женщина будет возвращать их своими ласками.

Угроза нападения Куги До и издёвки Надира

   За день до начала праздника двух богинь сатрап Мурмилак вызвал к себе старшего распорядителя Надира и начальника стражи Панджара.
   – Ты останешься в городе и будешь достраивать дворец, – сказал он Надиру. – Думаю, ты сможешь принести дары богам здесь. Панджар, ты расставь своих людей у всех ворот! У каждой дырки, где можно легко попасть в город. Надир, будь внимателен и следи за тем, что происходит во дворце.
   Старший распорядитель не выказал никакого удивления и ответил, что для него огромное счастье служить такому сатрапу, как Мурмилак, и он сделает всё, что в его силах, чтобы к их возращению закончить последнюю стену большого зала. Даже если для этого потребуется выложить эти стены головами римлян.
   – Нет, римлян оставь в живых. Они мне нужны. Смотри, не переусердствуй! – нахмурился Мурмилак. – Я знаю твой характер! Дай тебе волю, ты всех замучишь!
   – Прости, мой господин, – пролепетал Надир с растерянностью, потому что никак не мог привыкнуть к тому, что сатрап так беспокоится о рабах.
   – Я понимаю всё, что ты говоришь, мой царь. И даже то, о чём ты молчишь. Никто и ничто не расстроит тебя и нашу госпожу Лорнимэ во время твоего отсутствия, – пролепетал он.
   – Ты – умный слуга и правильно всё понимаешь, – сатрап был действительно рад, что тот не стал ничего возражать. – И смотри, чтобы те двое не пострадали. Лаций и второй, который строит стены…
   – Атилла, – подсказал Надир.
   – Да. Ты отвечаешь за них головой. Если надо, то пусть с ними ходят по два стражника. И днём, и ночью. Охраняй их!
   – О, можешь не беспокоиться, – заискивающе произнёс распорядитель. – Это я смогу сделать. Они и шагу не ступят без охраны, – он склонился в поклоне, спрятав недобрую улыбку в щуплой бородке.
   Когда он ушёл, Панджар спросил сатрапа:
   – Снова Куги До?
   – Не знаю. Пока не знаю. Но стен в городе нет, ворот – тоже. Нас не будет целую неделю. Очень не хочу, чтобы что-то случилось.
   – Мне остаться в городе?
   – Нет. Оставь здесь тысячу человек. Этого хватит. Ты поедешь с нами.
   – Но в городе никого не останется! – не сдержался Панджар. – Это опасно! Лорнимэ будет одна!..
   – Лорнимэ соблюдает обряд жрицы. Ей надо остаться в городе. А ты поедешь с нами… – медленно и настойчиво произнёс Мурмилак, глядя ему в глаза, и Панджар, оглянувшись по сторонам, кивнул головой в знак понимания. – Азата уже давно не ездила на праздники вместе с тобой… – громко добавил он и увидел, что начальник стражи улыбнулся. – Мне будет спокойней, если ты будешь за моей спиной, когда я буду спускать венки и плоты на реке, – кивнув Панджару, он отошёл к окну и замолчал. Панджар понял, что можно идти. Во дворце наступил вечер, и слуги внесли в зал светильники с тонкими, ещё не разгоревшимися фитилями. Мурмилак остался один и снова задумался о странных словах римлянина.

   Холодными вечерами Надир обычно сидел дома, грелся у огня и слушал сестру, которая рассказывала ему о рынках, торговле и товарах, которые она могла бы продавать в Сирии гораздо дороже, чем здесь. Надо было только найти город, в котором были знакомые, и устроиться у них на первое время. Родственников у Надира и Зульфии не было. Их продали за долги отца, и Надиру повезло, что он попал к вельможе при дворе старого отца Мурмилака. Придворный отвечал за порядок в залах и постройку новых зданий. Постепенно часть работы легла на плечи молодого и способного слуги, который со временем превратился в незаменимого старшего надсмотрщика уже при дворе нового молодого сатрапа. Его младшую сестру Зульфию продали в Сирию, и о ней долго ничего не было слышно, пока полтора года назад она сама неожиданно не вернулась в Мерв с ханьским караваном, который подобрал её в городе Гекатомпил. Обычно купцы империи Хань брали попутчиков только за очень большие деньги. Как ей это удалось, Надир так и не узнал. Как не смог он узнать и то, где она пробыла столько лет и что с ней произошло. Зульфия всегда отшучивалась или легко переводила разговор на другие темы. Единственное, о чём они могли спокойно говорить вдвоём, было будущее. Она предлагала ему уехать на запад, в Сирию или даже на юг, к Персидскому морю, в Харакс, где все люди жили очень богато и не страдали, как здесь. Но когда вопрос заходил о деньгах и о том, как это сделать, она снова замолкала. Надир чувствовал, что сестре пришлось пережить немало страданий и теперь она боялась говорить о деньгах даже с ним. Она даже вела себя больше как мужчина, отличалась самостоятельностью и совсем не думала о том, чтобы найти богатого мужа и заняться домашними делами. Для неё дом стал теперь гораздо большим, чем просто рождение и воспитание детей. И он старался не мешать ей, с любопытством наблюдая, как у сестры спорились все дела, и она умело вела торговлю сразу с десятью купцами из разных стран.
   Однако несколько дней назад Зульфия сказала, что хочет сама поехать в Харакс, чтобы обосноваться там. О том, как идут дела, она собиралась сообщить ему позже через купцов. В Мерве её почти никто не знал, хотя она прожила тут уже больше трёх лет. Торговых связей с местными купцами Зульфия старалась не поддерживать, хотя какие-то караваны точно встречала и провожала – это Надир знал от стражников. Это были, в основном, караваны с дорогими товарами из страны Хань. Но её отъезд всё равно не привлёк бы много внимания. Сам он не любил красоты покрытых снегом гор и холодные зимние ветры Мерва, поэтому с замиранием сердца слушал сестру, её рассказы о южных городах и живущих там людях, хотя внешне хмурился и делал вид, что не очень верит этим словам. Однако в душе он тоже мечтал побывать там, куда она так настойчиво звала его все эти годы.

   Почти весь город ушёл к реке на праздник двух богинь, и жизнь Лация превратилась в муку. Два стражника постоянно ходили за ним по пятам, куда бы он ни направлялся. А Надир, как специально, стал всё больше времени проводить на стенах, заставляя его подолгу ждать, когда надо было решить самые простые вопросы. Он запретил ему даже руководить погонщиками слонов, назначив там старшим одного из стражников, который до этого лениво спал в тени и с неохотой вставал, чтобы открыть ворота или привязать коня. Единственное, что продвигалось быстро и хорошо, это распилка камней для пола дворца. Лаций придумал, как покрыть плиты над трубами тонкими плитками и заполировать их так, чтобы не было видно швов. После этого казалось, что весь пол сделан из цельного куска мрамора. Высокие стопки уже были готовы к погрузке, но у Атиллы, как назло, сломались почти все повозки. И ему снова пришлось отправиться на поиски старшего надсмотрщика, чтобы тот выделил кузнецов и разрешил отправить людей за стены города.
   Дело близилось к вечеру, когда Надир после сытного обеда отдыхал дома. В этот момент зашёл слуга и сообщил, что пришёл раб Лаций. Старший распорядитель злорадно усмехнулся и приказал ждать его у ворот. Прошло много времени, пока он, наконец, спустился вниз. Однако, выйдя из дома, Надир не спеша прошёл к слуге и, не глядя на него, стал забираться на лошадь.
   – Нам нужна твоя помощь, – с трудом сдерживаясь, обратился к нему Лаций.
   – Что? Кто это? А-а, это ты! – плохо разыграв удивление, повернулся тот. – Что тебе надо?
   – Нам нужна помощь с повозками. Нужны кузнецы и стволы деревьев для колёс…
   – О-о, это долго. Мне сейчас надо отъехать. Тебе придётся подождать, – пренебрежительное выражение лица и снисходительный тон не оставляли сомнений в том, что распорядитель не собирается с ним разговаривать.
   – Но… – Лаций хотел что-то возразить, однако тот снова перебил его:
   – Я спешу. Сиди и жди! Ошейника на тебе нет, верёвки – тоже. Так что радуйся и отдыхай! – он что-то громко крикнул стражникам на своём языке, и по их кислым лицам Лаций догадался, что ждать ему придётся долго.
   Надир ускакал. Лаций и стражники зашли во двор, и слуга закрыл за ними ворота. Он осмотрелся и решил сесть у дальней стены, в глубине двора, между забором и невысокой постройкой, где была глубокая прохладная тень. Стражники уже успели уйти за дом, где им, наверняка, предложили воду и еду. Охранять римлянина под палящим солнцем во дворе не было смысла. Куда он мог убежать? Да и зачем? Слуга тоже поспешил в дом, не желая оставаться здесь ради него. Прислонившись спиной к тёплому камню, Лаций потянулся и закрыл глаза. Усталость давала о себе знать – он с рассвета был на ногах и только теперь в первый раз смог присесть. Вскоре его окутала приятная дремота, и он незаметно погрузился в сон.

Дерзкая страсть

   Зульфия всё утро провела на рынке, а затем ездила по складам купцов, чтобы найти те товары, которые те ещё не успели вывезти на базар. Вернувшись домой, она застала служанок за весёлыми разговорами с двумя стражниками. Они стали рассказывать ей о римлянах, стене и кузнецах, но она поняла только одно – брат уехал и будет не скоро. Служанки сразу получили приказ набрать воды в большую бочку под навесом и принести туда масла. На пороге Зульфия крикнула им не забыть ещё сухую мяту, сплетённую в косички с горными травами. Ей нравилось тереть кожу пучками набухшей травы, которая источала нежные ароматы. Вода в большой каменной чаше, которую она приказала сделать, когда вернулась домой из Азии, была уже тёплой. Там такие чаши были почти у всех купцов, там всегда была вода для людей и животных. Служанки быстро наполнили бочку, расставили кувшины и пошли греть на огне большой чан на случай, если хозяйке станет холодно.
   Где-то далеко, над вершинами гор ещё висел край солнца, на дворе пахло пылью и лошадиным навозом, а из дома доносился громкий смех служанок и стражников. Зульфия устало зашла под невысокий навес и скинула с себя накидку и длинную рубашку. Затем забралась в широкую деревянную бочку и блаженно закрыла глаза. Здесь могли поместиться два или даже три человека, и для этого в стенке напротив была сделана небольшая ступенька, на которую она обычно клала ноги. Тело расслабилось и почти не касалось дна, руки свесились по бокам, Зульфия откинула голову назад и закрыла глаза.
   Когда солнце скрылось за острыми вершинами, на землю вместе с сумерками опустилась прохлада. Одна из девушек поставила светильник и завесила проход большим куском старой кожи, а другая пошла в дом за горячей водой для волос госпожи. Зульфия с удовольствием опустилась поглубже, вода коснулась подбородка и мочек ушей. Она медленно провела ладонями по плечам и груди. После долгих страданий разгорячённая кожа с благодарностью впитывала драгоценную влагу, и по телу распространялась сладкая истома. Набрав воздух, она погрузилась под воду и какое-то время просто наслаждалась тишиной и ощущением лёгкости в теле. Сквозь губы и нос медленно выходили пузырьки воздуха. Когда Зульфия вынырнула, рядом уже стояла служанка с кувшином.
   – Иди, я позову, когда надо! – приказала она, и девушка радостно поспешила в дом.
   Рука коснулась мыльного корня и стала медленно натирать тело. В этот момент вернулась вторая служанка. Она принесла горячей воды и стала смывать мыло с плеч, а потом помогла намылить волосы. Когда они стали их промывать второй раз, вода закончилась. Зульфия осталась с намыленной головой, а девушка поспешила за горячей водой. Она зацепила стоявший рядом с бочкой пустой кувшин, и тот загремел по земляному полу, но не разбился. Испуганно подняв его, служанка что-то пролопотала в своё оправдание и исчезла за занавеской.
   – Давай быстрей воды! – крикнула ей вслед Зульфия. – Побольше воды!
   Обычно она мыла голову прямо в бочке, но сегодня ей хотелось полежать в воде подольше, поэтому волосы промывали над ведром. Голова была откинута назад, и твёрдый край неудобно давил на затылок. Перед глазами была только старая солома на потолке, которая время от времени расплывалась из-за стекавших в глаза капель воды.
   – Ну, где же ты? Где вода? – громко позвала Зульфия, но, судя по тишине, рядом никого не было. Вздохнув, она покрутила головой, устраиваясь поудобней и закрыла глаза. Оставалось ждать прихода нерадивой служанки.

   Лаций вздрогнул от звонкого удара. Это меч упал на лежавший рядом шлем и разбудил его. Он спал в походной палатке перед наступлением. Спросонья всё перед глазами плыло и качалось. Он никак не мог понять, почему сидит в пыли на каком-то дворе, когда только что был в лагере легионеров. В ушах ещё стоял гулкий звон от упавшего меча. Он помотал головой из стороны в сторону, чтобы прийти в себя. Руки упёрлись в каменную лавку. Рядом послышался скрежет металла, но уже не такой громкий. Потом донеслись голоса. Вот сбоку промелькнула тень – кто-то пробежал в сторону дома. Лаций потянулся, кости приятно захрустели, и по спине пробежала лёгкая дрожь истомы. За стеной снова раздался чей-то голос. Несколько раз повторили слово «аб», вода. Оно звучало каждый день тысячи раз и поэтому запомнить его было несложно. Голос был явно женский, и ему показалось, что он уже где-то его слышал. Под соломенным навесом было тихо. В середине был виден край бочки с водой, рядом стоял кувшин, лежали пучки трав и женские накидки. После сна очень хотелось пить. Слабый светильник освещал только часть стены и край бочки. У стены стоял пустой медный кувшин, в углу – ведро со старой водой, но от него не воняло, как обычно. Вода была чистая. На высокой подставке лежали баночки с маслами и мыльным корнем. Здесь явно собирались мыться. Оставаться под навесом было опасно. Неожиданно в дальнем конце бочки что-то зафыркало. Лаций присмотрелся и опешил, увидев женскую голову с длинными волосами и голые плечи, по которым текли блестящие струи воды. Женщина сидела, свесив руки по краям, и не видела его, потому что смотрела в потолок. Хотя глаза, похоже, были закрыты. Разглядеть лицо было невозможно. Лаций осторожно сделал шаг назад, купальщица услышала шорох и что-то спросила. Ему показалось, что она снова просит воды. Он оглянулся, но рядом ничего, кроме старого ведра, не было. Недолго думая, он взял его и подошёл к бочке.
   Зульфия услышала шаги служанки и поторопила её:
   – Давай, давай быстрей, – в её голосе звучали нетерпение и досада. Мыло разъедало глаза, и она старалась протереть их кулаками. Когда на голову полилась холодная вода, она от неожиданности вздрогнула, но ничего не успела сказать – вода попала в уши, рот и нос. Зульфия стала отфыркиваться и закашлялась. Промыв лицо, она открыла глаза и, отплёвываясь, возмущённо спросила: – Почему вода холодная? Ты куда ходила? – служанка молчала, и Зульфия удивлённо повернулась, продолжая отжимать ладонями волосы. Перед глазами появилось ведро. Его держала крепкая мужская рука. От неожиданности Зульфия вскрикнула и замерла, не в силах оторвать взгляд от руки, а потом резко опустилась в воду и чуть не нырнула с головой. Прижавшись спиной к стенке, она испуганно спросила:
   – Ты кто?
   Из полумрака показалось лицо без бороды. Оно было очень знакомым, но кто это, она никак не могла вспомнить. Задумавшись, Зульфия забыла о том, что хотела позвать на помощь. Лицо было без бороды, значит, это был раб-римлянин. Только они и евнухи ходили с «голыми» лицами. Тем более, этот не понял, что она сказала ему по-парфянски. Значит, это точно был пленный раб.
   – Ты кто? – переспросила она по-гречески.
   – Лаций Корнелий, – с усмешкой ответил римлянин. – Ты так кричала, что разбудила меня.
   – Разбудила? Тебя? – Зульфия уставилась на него полным изумления взглядом.
   – Да, я спал там, на лавке, – он кивнул в сторону стены.
   – Что ты здесь делаешь?
   – Жду надсмотрщика. Он обещал скоро вернуться, но, наверное, приедет только к ночи.
   – Это мой брат, – резко произнесла она.
   – О, Фурии… – римлянин нахмурил брови и пристально посмотрел ей в глаза. Зульфия почувствовала себя неловко, но не могла оторвать взгляда от его больших, внимательных глаз. Прошлое медленно возвращалось вместе с неприятными воспоминаниями о Каррах. Он спросил первым: – Мне кажется, я тебя где-то видел. Ты не была в Риме?
   – Нет, – категорично отрезала она. Опустив взгляд на ведро, Зульфия вдруг поняла, почему вода была такой холодной. – Ты, что, вылил мне на голову эту воду? – прошипела она.
   – Да, а что? – искренне удивился пленный.
   – Но оттуда пьют верблюды! – в её голосе прозвучало отвращение.
   – Я посмотрел. Она была чистая. Я бы сам с удовольствием помылся в такой воде. Если верблюды пьют, значит, она чистая, – он улыбнулся и добавил: – А как тебя зовут?
   – Зульфия, – сама не понимая, почему, с радостью ответила она и окинула его взглядом сверху донизу. В этот момент со стороны дома раздались медленные шаги служанки – она несла горячую воду. Лаций понял, что бежать поздно. Он быстро схватил светильник и поставил его у входа. Теперь свет от него падал так, что в бочке почти ничего не было видно. – Что ты делаешь? – хриплым от волнения голосом прошептала она, но римлянин не ответил. Он быстро сбросил с себя длинную рубашку и нагнулся вниз. Зульфия догадалась, что он прячет её под столик. Но то, что произошло потом, лишило её дара речи. Вытаращив глаза и открыв рот, чтобы позвать на помощь, она так и застыла в немом крике, потому что уже было поздно.
   С трудом отодвинув тяжёлую накидку, внутрь вошла служанка. Она осторожно несла на плечах два кувшина с водой и боялась упасть. Увидев свою госпожу с перепуганным лицом, она оглянулась и ничего не поняла. Вода из бочки немного расплескалась, и по краям были видны тёмные следы.
   – Госпожа, тут мокро, – перетаптываясь с ноги на ногу, растеряно пролепетала девушка. Она была босиком. – Я боюсь поскользнуться.
   – Да, я отодвинула светильник. Он слепил мне глаза, – с трудом приходя в себя, ответила Зульфия. – Оставь воду и иди. Я сама полью, – мягким голосом добавила она. Иди в дом, приготовь еду. Я позову тебя, – она махнула ей рукой, и служанку это совсем не удивило – госпожа часто делала всё сама, и в доме к этому все уже привыкли. Тем более ей и самой не очень хотелось здесь оставаться, пока её подружка болтала в доме со стражниками. Девушка быстро вышла. Зульфия опустила взгляд на воду и ничего не увидела. Глубокая тень скрывала от неё прятавшегося там римлянина. Осторожно вытянув ногу, она коснулась его тела. Внезапно сильные мужские пальцы сомкнулись у нее на щиколотке, и она чуть не закричала от неожиданности и страха. Через мгновение над водой появилась мокрая голова с бритым лицом, и Зульфия вспомнила, где видела этого римлянина в последний раз. Вспомнила и улыбнулась, но говорить ему об этом не стала.
   – Ну, что? – прошептал он, оглянувшись. – Дышать можно? – не получив ответ на свой вопрос, гололицый повернулся к ней и спросил: – Надеюсь, вода ещё не остыла?
   Зульфия только покачала головой, и в её глазах был ответ на все его вопросы. Крепкие, сильные руки обняли его за шею, и к телу прижалась тёплая женская грудь. Лаций давно не испытывал такого удовольствия от ласк женщины. Она не была похожа ни на одну из тех рабынь, с которыми ему в последнее время доводилось проводить ночи под камнями или на старой накидке. Его не покидало ощущение, что он уже где-то видел эти крепкие, сильные плечи, небольшую, высокую грудь и открытый, бесхитростный взгляд. Видел… но где? Даже когда парфянка, закинув голову, глубоко вздыхала полуоткрытым ртом, он пытался найти в глубинах памяти тот след, который помог бы найти там её образ. Но всё было тщетно. Память отказывалась ему помогать.
   Когда они, отдышавшись, посмотрели друг на друга ещё раз, Зульфия уже всё знала, а он – нет. Её ступни упирались ему в колени, руки гладили плечи и грудь, а на лице играла хитрая улыбка. А потом был долгий поцелуй. Это было приятно и удивительно. Здесь, в Парфии, женщины никогда не целовались и всё общение с ними сводилось лишь к быстрым и кратковременным объятиям, после чего происходило соитие, и через некоторое время два тела отваливались друг от друга в разные стороны.
   Руки этой странной парфянки напомнили ему девушку во дворце Орода в Экбатане. Странно, но юная красавица тоже не целовалась, хотя по страсти не уступала миллиону опытнейших гетер. Тогда Лацию казалось, что боги помимо спасения решили подарить ему маленькое счастье самопожертвования и любви, многократно усиленное страхом перед смертельной опасностью. Эта парфянка была очень похожа на ту юную спасительницу, но не лицом, а необузданностью чувств и силой страсти. Однако у неё было что-то своё, особенное… В любви она хотела властвовать над ним, и ему приходилось это терпеть. По крайней мере, пока…
   – Зульфия, – вспомнил её имя Лаций.
   – Что? – хитро улыбнувшись, спросила она.
   – Ты похожа на богиню, которая выходит из вод в пене моря.
   – Это Афродита, я знаю, – где-то в темноте страстные губы изогнулись в польщённой улыбке.
   – У нас это Венера, но это неважно. Ты очень на неё похожа, – это были единственные и последние слова нежности, произнесённые им за несколько лет рабства. После этого Зульфия не дала ему произнести ни слова и, крепко обняв, стала снова целовать и обнимать, как голодная тигрица. Лаций уже знал, что будет дальше, и опустился под воду. Но парфянка не отпустила его и продолжила свои ласки под водой. Он вынужден был сдаться. Впервые в жизни ему было приятно уступать женщине, чужой и дикой, как Ларнита… Лёгкая тень сожаления промелькнула в глубинах памяти. Он сжал медальон на шее и с такой силой прижал к себе Зульфию, что та чуть не задохнулась, а когда освободилась, откинула голову назад и томно, со стоном, закатила глаза вверх.
   Надир этой ночью так и не вернулся. Далеко за полночь уставшие и злые стражники отвели Лация в лагерь пленных. Наутро снова начались тяжёлые работы, возня в пыли и нудная подгонка плит во дворце. Однако вечером ноги снова привели его дому старшего распорядителя, и тот, снова отказавшись с ним разговаривать, сел на лошадь и куда-то уехал.
   Пришедших с ним стражников накормили и напоили, поэтому они с удовольствием сначала болтали со служанками, а потом громко захрапели на заднем дворе и до утра их никто не трогал. Лаций, зная, что Надир снова хочет заставить его ждать до утра, тоже с радостью провёл эту ночь с Зульфией, которая расспрашивала его о жизни в Риме, армии Красса, битвах и плене. А когда он описывал ей сражение Варгонта с тиграми, она схватила его за руку и держала, пока он не закончил. В его рассказах Варгонт представлялся ей настоящим сыном Зевса.
   – У тебя осталась в Риме любимая женщина? – ближе к утру спросила она, и Лаций с грустью подумал, что все женщины одинаковы. Эта тоже хотела, чтобы он сказал ей, что она единственная и самая лучшая.
   – Наверное, она уже обо мне забыла, – уклончиво ответил он.
   – А как её звали? – в её голосе звучало искреннее любопытство, а глаза, не отрываясь, смотрели на него, ожидая ответа.
   – Эмилия… Эмилия Цецилия Секунда, – со вздохом произнёс он.
   – Эмилия, – как эхо повторила она, и в этом звуке чувствовалась такая безотзывная тоска, что Лаций невольно пожалел, что сказал ей об Эмилии. Зульфие тоже хотелось быть кому-то нужной и любимой, но десять лет, которые она провела служанкой в доме греческого купца из Антиохии, оставили в её голове совсем другой образ любви и заботы. В тринадцать лет взрослеют быстро – достаточно одной ночи с тяжёлым и потным мужчиной, чтобы либо смириться и сдаться, либо затаиться и выжить. Она выжила и дождалась своей свободы, но теперь ей хотелось такой же верности и таких же слов любви, какие этот большой, сильный римлянин говорил о своей римской женщине. Она представляла её богиней, идущей по облакам и спускающейся с неба на вершины гор. Лицо этой женщины было совершенным, грудь высокой и острой, а бёдра под узкой талией – широкие и сильные. – Я запомню это имя, – шёпотом добавила она и стала снова расспрашивать его о друзьях и товарищах. Этой парфянке почему-то хотелось знать о нём всё, и уставший от долгого одиночества Лаций охотно описывал многочисленных друзей и врагов. Зульфия улыбалась и негодовала вместе с ним, иногда смеясь над словами Атиллы Крония или напыщенной речью слепого Павла Домициана, которых он копировал, стараясь показать ей, какими они были хорошими и весёлыми друзьями. Она смеялась и целовала его тёплыми мягкими губами, которые были для парфянки очень пухлыми и большими. Когда её голова лежала у него на плече, Лацию хорошо был виден большой высокий лоб, как у римских женщин. Однако у парфян такой лоб считался признаком мужественности и уродства. У женщин Мерва были густые, почти сросшиеся брови, на которыми проходила узкая полоска скудного лба шириной не более двух—трёх пальцев, и дальше сразу начинались прямые жёсткие волосы. Глядя на Зульфию, Лаций ловил себя на мысли, что она очень похожа на жену Мурмилака, только у той была белая кожа и рыжие волосы. Но высокий лоб, непривычно прямые брови, пухлые губы и острый подбородок были у них одинаковые.
   Он запустил пальцы в длинные волосы Зульфии и поцеловал её в лоб. Наградой ему был полный искренней благодарности и любви взгляд, в котором читалась жажда недополученной детской любви и страдания. Однако это чувство промелькнуло, как тень промчавшейся над землёй птицы, и, через мгновение, на него уже смотрела сильная, уверенная в себе женщина, ничем не уступавшая ему в смелости и решительности.
   Так наступило утро. Следующий день Лаций провёл в ущелье с Атиллой, помогая достраивать настилы с двух сторон провала, чтобы они незаметно сливались с краем и не бросались в глаза. Старый друг пожалел, что не может покрасить их в цвет глины, и Лаций сразу вспомнил про Икадиона и краску для грив и хвостов лошадей. Так мост стал совсем невидимым. Старшего распорядителя не было видно два дня, до возвращения сатрапа Мурмилак. Но и после этого Надир помогал им только на словах, лишь утром появляясь на строительстве дворца. После этого уезжал и искать его было бесполезно. Дома его точно не было, а других причин попасть туда и увидеть Зульфию у Лация в эти дни не было.

Убийство библиотекаря и тайное предупреждение

   С началом осени у римлян было много праздников: праздник вина, праздник жнецов, праздник Нептуна, праздник реки Тибр и большой праздник Вулкана, бога огня и кузнечного мастерства. Парфяне не запрещали им собираться в такие дни вместе, но всегда наблюдали за ними со стороны. Главным человеком в эти дни становился, конечно, Павел Домициан, который не только пел, но ещё с удовольствием рассказывал разные истории. Многие римляне приходили уже со своими женщинами. Жизнь стала более размеренной и понятной, и внутри поселения пленных возникли свои отношения. Уже через год после жизни в Мерве Лация выбрали понтификом, потому что он один из немногих знал все обряды и праздники, у него не было парфянской жены и ещё он умел читать, писать и строить. Чуть позже ему на помощь пришёл Павел Домициан, который нашёл, как он говорил, несколько «невероятно порядочных граждан Рима», которые добровольно помогали ему следить за календарём. Люди часто приходили к Лацию за советом, и он для каждого проводил ауспиции. Бывали случаи, когда он даже не знал, что им говорить, и отвечал так, как подсказывали опыт и здравый смысл. Бережливость римлян по отношению к своим богам и вера в них привели к тому, что в разных группах, на которые со временем разбились все пленные, появились свои авгуры – гадатели на птицах и толкователи самых разных явлений. Однажды они даже чуть не выбрали вторым понтификом Атиллу, который умел строить мосты, но у него была жена-парфянка и сын от неё, поэтому Лаций так и остался единственным понтификом. Именно из-за череды таких праздников он и не смог найти возможность зайти к Зульфие в первые дни осени, хотя его мысли постоянно возвращались к ней, особенно сейчас, когда сразу несколько десятков римлян решили взять себе в жёны парфянских женщин и приходили к нему с просьбой совершения обряда. Женщина, умеющая думать и слушать, была редкостью даже в Риме. Что уже говорить о далёком парфянском городе, который, хотя и был большим и старым, но не отличался развитием ремёсел и искусства. Основой жизни Мерва была торговля, и женщины здесь должны были уметь ухаживать за мужчинами, рожать детей, кормить лошадей, ослов и мулов, закрывать двери складов и ворота на ночь и ещё не мешать своим мужьям думать о том, как подороже продать испортившийся на солнце товар. Усвоившая эти правила женщина никогда бы не осталась в этом городе одна. Лаций старался помогать всем своим товарищам, даже тем, которых раньше вообще не знал, потому что именно они своими руками возводили здание дворца, приближая день его освобождения.
   Сатрап стал чаще наведываться на место строительства дворца и однажды спросил Лация по поводу моста, который, по его словам, Атилла должен был построить через две недели. Ответ на его вопрос всегда был один и тот же:
   – Всё уже почти закончено.
   – Странно, Панджар и Надир ничего не говорят об этом. Неужели не видят? – удивлялся Мурмилак. Он не знал, что хитрый Атилла засыпал доски землёй, а деревянные опоры покрасил хной, которую взял, по совету Лация, у Икадиона. Поэтому даже с расстояния ста шагов увидеть этот мост было невозможно.
   На празднике Вулкана к Лацию неожиданно подошёл Максим Прастина. Он попросил его поговорить с ним наедине. Когда они отошли в сторону, он сказал, что накануне старший библиотекарь Каврат попросил его привести к нему Лация, но из-за работы в библиотеке и праздников ничего не получилось. Однако за день до этого старик вручил ему две дощечки, которые попросил спрятать и передать Лацию, если они вдруг не встретятся.
   – Ты здесь. Значит, что-то случилось? – спросил Лаций. В неярких отблесках костров было видно, как напряглись скулы и сузились глаза у Максима.
   – Думаю, да. Я целый день не видел его. Потом привели грека и сказали, что он будет теперь вместо Каврата. Сказали, что старик подавился рыбой… Грека привёл Надир, – он отвёл взгляд в сторону.
   – Надир… опять этот Надир… – с раздражением произнёс Лаций. Максим протянул ему дощечки. Они подошли к костру, чтобы лучше видеть. На воске нетвёрдой рукой были написаны всего несколько слов: «Она всё знает про мост. Она ему всё рассказала. Он спрячется в городе, когда хозяин уйдёт за ним на охоту». И всё. Больше ни строчки. – Что это значит? – пробормотал он, прочитав это ещё раз. Максим пожал плечами. Ему, тем более, были непонятны эти слова.
   – Я не знаю. Но что мне делать? – он был напуган исчезновением библиотекаря. Чтобы успокоить его, Лацию пришлось рассказать о том, что евнухи пытались отравить их хной. И теперь Максим должен был следить за своей жизнью сам.
   – Только никому не говори! Работай с этим греком, делай, что он скажет, просто следи за едой и водой. Если будет плохо, пей воду для полива. И сам ничего не делай! Если что, зови меня!
   – Понял. С греком трудно будет. Он больше сам спрашивает. Кстати, целый день какой-то пергамент ищет про жрицу и обряд. Ты не слышал? Говорит, что Каврату давали его переписать, а он его не вернул. Спрашивает, может, я его видел. Я ему три раза сказал, что не видел, а он поищет, поищет и снова спрашивает.
   – Да, странный грек, – нахмурил брови Лаций, поняв, зачем тот появился в библиотеке и кто его туда направил. – Но ты не обращай на него внимания. Просто носи пергаменты и делай, что он попросит.

   На следующий день рано утром Надир забрал Лация прямо из сарая, не дав даже побриться, что стало уже приятной ежедневной процедурой для большинства римлян. Когда они приехали во дворец, их сразу провели в небольшую комнату, где сатрап разговаривал с Панджаром. Надиру было приказано подождать снаружи.
   – Ты сказал, что мост построен, – сразу обратился к нему Мурмилак, и это было удивительно, потому что он сам спрашивал об этом всего два дня назад. По нахмуренным бровям и недовольно поджатым губам, Лаций догадался, что сатрап либо сам, либо его гонец ездили посмотреть мост, но не доехали и не увидели «творение Атиллы».
   – Да, – не в силах сдержать улыбку, ответил он.
   – Почему ты улыбаешься? – недовольно спросил Панджар, и Лаций понял, что в ущелье был он. – Я ездил туда сам и ничего не увидел.
   – Позволь спросить тебя, – начал он как можно вежливее, – где ты остановился, чтобы увидеть мост?
   – Там нет никакого моста! – произнёс Панджар, тяжело дыша. – Ты, что, глухой?!
   – Я не спорю с тобой. Позволь мне спросить ещё раз: где ты остановился, чтобы его увидеть? Как далеко ты отъехал от последнего большого камня на дороге?
   – Я стоял прямо у него. До провала не больше ста шагов. Но там ничего нет!
   – Я так и знал, – Лаций с трудом сдержал улыбку и перевёл взгляд на сатрапа. – Если ты прикажешь, я готов показать начальнику стражи построенный мост. Мы его спрятали…
   – Спрятали? Что ты говоришь? – возмутился Мурмилак. – Как можно спрятать мост? – но заметив, что у Лация в уголках глаз появилась насмешка, он перевёл взгляд на Панджара и сказал: – Я поеду сам. Ты останься здесь. Если я вернусь один, значит, моста нет, – жёстко добавил он и повернулся к Лацию: – Ты ещё не разучился скакать?
   Оставив стражу на том самом месте, где они встречались в последний раз, Мурмилак подошёл к камню, о котором говорил Панджар.
   – Я ничего не вижу, – с наигранной весёлостью произнёс он. – Ты решил пошутить со мной?
   – Зачем? Я хочу стать свободным человеком, а не трупом, – дерзко ответил Лаций. Мурмилак положил руку на кинжал и посмотрел ему в глаза.
   – Тогда докажи! – коротко приказал он.
   – Пусть стражники не сходят с места. И Надир тоже. Я ему не верю. Прошу тебя, – негромко произнёс Лаций. Мурмилак удивлённо поднял брови, но его самолюбие было задето, и он крикнул охране, чтобы остались на месте.
   Когда они подошли к тому месту, где раньше была длинная яма, Лаций ещё раз порадовался находке Атиллы. Даже вблизи мост можно было принять за насыпь земли. Сатрап сделал несколько шагов по доскам и даже подпрыгнул на них. Вверх поднялось облачко пыли. Он потёр носком сапога землю и увидел под ней доски. Потом отошёл в сторону и заметил опоры, которые сливались с буро-красными породами скал и глины.
   – Если я не найду там Куги До, ты пожалеешь об этом, – сказал Мурмилак вместо похвалы.
   – Ты не найдёшь его там, – подняв взгляд в небо, ответил Лаций. Сатрап, опешив, поднял глаза на странного римлянина, не понимая, что тот имел ввиду.
   – Говори! – наконец, произнёс он.
   – Кто-то во дворце узнал о мосте. И ещё узнали, что во время праздника твоя жена останется в городе одна, хотя я говорил тебе, что её лучше куда-нибудь спрятать.
   – Как это?… Ты смеешь мне указывать?.. – в его голосе прозвучало возмущение. Затем Мурмилак повернулся, посмотрел на стражников и Надира, опустил голову вниз и несколько раз поддел носком сапога мелкие камни. – Откуда ты это знаешь? – наконец, спросил он более спокойно. – Я никому не говорил.
   – Даже жене?
   – Я говорил с ней один… Рядом никого не было… Кто тебе это сказал?
   – Сам догадался. Подумай, почему все служанки остаются во дворце на время праздника? И все евнухи об этом знают. Раз остаются служанки, значит, остаётся и твоя жена, – Лаций видел, как сатрап нахмурился, поняв глупость своего вопроса. – И ещё… во дворце везде висят ковры и ткани. Люди говорят, что они постоянно колышутся.
   – Там стоит стража, – обрубил Мурмилак.
   – Не спорю. Но у стражи тоже есть уши. А может, где-то за коврами стоит и не стража…
   – Ты хотел сказать о другом. Кто узнал о мосте?
   – Не знаю. Честно, не знаю. Но на днях пропал библиотекарь Каврат.
   – Он умер от жадности. Подавился рыбой. Перед этим он долго болел и ничего не ел. А когда стал выздоравливать, захотел есть. Это видели евнухи, – быстро произнёс Мурмилак. Лаций внимательно посмотрел на него и с удивлением покачал головой.
   – Опять евнухи… – пробормотал он. – Прости, что так с тобой разговариваю, но это не твои слова. Тебе это сказали другие люди. И я думаю, что Каврат мог действительно подавиться едой после того, как столько месяцев пил воду с хной и не мог ничего есть, – Лаций увидел понимание в глазах Мурмилака и продолжил: – Перед смертью он случайно оказался за ковром на стене в одной из комнат твоего дворца и услышал, как люди говорили о хозяине. Он должен уехать на охоту, а добыча вернётся в его дом без него.
   – Ты снова учишь меня!.. – взорвался Мурмилак, но на этот раз успокоился гораздо быстрее и спросил: – Кто это сказал?
   – Не знаю. Надо было спрашивать Каврата, – солгал Лаций. – Я не успел. Мне он передал только это. Кто-то узнаёт о каждом твоём шаге ещё до того, как ты его сделаешь.
   – А почему он передал это именно тебе, рабу, а не мне, своему господину?
   – Потому что я сказал ему о воде. Что в ней хна и он скоро умрёт. Он перестал её пить и ему стало легче, – бесхитростно ответил Лаций. В воздухе повисло молчание.
   – Значит, Куги До ждёт моего отъезда… Он будет один? – уже совсем другим тоном спросил Мурмилак. При этом он понимал, что Лаций уже знает, что на площади казнили не того человека.
   – Об этом никто не знает. Но если ты позволишь мне сказать… – Лаций сделал паузу и, увидев, что сатрап не перебивает его, продолжил: – Тебе надо уехать из города вместе с Панджаром, чтобы вас все видели. А ночью вернуться и устроить засаду. Жену тоже надо тайно увезти куда-нибудь ночью. Пусть для вида проводит тебя днём и останется. Все это увидят. А потом она переоденется и уедет из дворца.
   – Ты говоришь слишком хорошо. Всё так красиво… Но откуда ты всё это можешь знать? Как ты можешь знать то, что знает мой враг? Значит, ты тоже мой враг?
   – Я хочу получить свободу, – упрямо произнёс Лаций, чувствуя, что закипает внутри. – Я пообещал тебе построить дворец и я его построю. Но если этот дворец будет для другого царя, я уже не получу свободу.
   – Мои уши услышали твои слова, – уже снисходительно, по-царски, ответил Мурмилак.
   – Слава богам, что здесь нет стен и ковров, – пробормотал Лаций и, к его удивлению, Мурмилак громко расхохотался.
   – Ты умный раб. И я буду держать тебя рядом. Чтобы твой ум не пригодился моему врагу, – пообещал он и направился обратно, к стражникам. Лацию ничего не оставалось, как последовать за ним и ждать, как тот поступит на этот раз.

Разговор в оливковой роще

   – Зачем ты привёл меня сюда? Здесь нас все видят, – игриво спросила Лорнимэ, пытаясь понять, почему её муж вернулся таким серьёзным и, не переодевшись, весь в пыли, со следами лошадиной пены на сапогах, сразу пришёл к ней. Она взмахнула головой, и волны длинных огненных волос рассыпались по плечам. Ему всегда нравились её волосы, и Лорнимэ это знала.
   – В последнее время мне нравятся эти маленькие деревья больше, чем стены дворца, – уклончиво ответил Мурмилак. Когда они отошли от услужливо замерших слуг в середину оливковой рощицы, он рассказал ей всё, что услышал от Лация. Лорнимэ подошла к дереву, сорвала лист и задумчиво покрутила его в пальцах. Уже второй раз она слышала, что римский раб говорил о заговоре во дворце и за его словами был намёк на Надира. Для неё это было больше похоже на попытку убрать старшего управляющего, чем на реальную проблему. Почему бы Куги До не использовать этого раба для своих целей? Лорнимэ не верила, что при дворе кто-то может затеять заговор против её мужа, потому что она узнала бы об этом первая либо от Надира, либо от старшего евнуха Синама.
   – Ты ему веришь? – осторожно спросила она. – Ведь это раб. Он хороший раб, но рабы никогда не помогают своим хозяевам, – добавила она, думая о том, что жрица не зря выбрала этого раба для обряда. С этим странным римлянином было что-то связано…
   – Не знаю. Он хочет стать свободным. Это похоже на правду. Но ведь у Куги До может быть во дворце свой человек. Согласись! Кто это? Как его найти?
   – Если твой римлянин прав, ты скоро сможешь сам спросить его об этом.
   – Хм-м… Ты не хочешь помочь мне советом. Поэтому будет так: я возьму две тысячи всадников и сделаю вид, что уехал на север. А ты останешься здесь с Панджаром. Он будет охранять тебя до моего возвращения. Всего день или два… Если, конечно, Куги До не заподозрит что-то неладное и не уйдёт. Он ведь может прийти и через три дня, и через четыре…
   – Подожди, – перебила его Лорнимэ, – я сделала всё, что сказала мне жрица храма Изиды тогда в Александрии. Оливки выросли. И нам с тобой надо вернуться к ней с тремя венками. Там, после обряда, всё изменится. Ты же помнишь, она обещала? Сейчас мы можем поступить по-другому. Ты уедешь из города, Панджар останется меня охранять, все будут его видеть. А ночью я уеду на юг, в Арейю. Возьму с собой этого твоего умного раба и слепого певца, чтобы он радовал меня своим голосом на закате. Если твой умный раб помогает Куги До, то он будет со мной и ничего не сможет сделать. Если нет, то ещё лучше. Ты в это время поймаешь Куги До и догонишь меня через день или два. И мы снова будем вместе. По крайней мере, до обряда ты успеешь. Я постараюсь пережить эти несколько долгих дней без тебя, – она улыбнулась обворожительной улыбкой и провела оливковым листочком по его щеке. Мурмилак поморщился и хитро прищурился.
   – Мне нравятся твои слова, – согласился он. – А потом мы поедем к неугомонному Чжи Чжи. Кстати, ты ему очень нравишься. В прошлом году он не сводил с тебя глаз. А в этом уже два раза присылал ко мне гонцов. Ему надо больше лошадей, чем обычно. Так что у нас будет много золота для твоих украшений.
   – А кто тебе сказал тогда подарить ему трёх жеребцов и меч? И после этого ты будешь говорить, что я не помогаю тебе советом? – хитро улыбнувшись, спросила она. Но Мурмилак не успел ответить, потому что впереди показалась его сестра Азата. Сделав вид, что радуется встрече, она, как бы невзначай, спросила его:
   – Гуляете? В такую жару? Вам тоже нравится оливковая роща?
   – Почему бы и нет, – испытывая облегчение после разговора с женой, ответил Мурмилак. – Из них делают прекрасное масло, – услышав последнее слово, Азата скривилась и повернула голову в сторону. Её взгляд упал на помятый оливковый лист, который Лорнимэ держала в руках.
   – Вы уже начали делать масло сами? – с иронией спросила она и кивнула на лист.
   – Нет, что ты, – не придав значения насмешке, ответил Мурмилак. – Для этого у нас будет особый человек, – услышав эти слова, Азата опешила и заморгала глазами. Она не ожидала услышать от него признание так быстро и даже не подумала, что может иметь ввиду что-то другое. Теперь она была точно уверена в том, что они знают секрет масла молодости!
   – Такое масло надо делать долго. Для него нужны особые знания, – добавила Лорнимэ.
   Мурмилак улыбнулся, увидев, что его сестра растерялась. Но Азата быстро взяла себя в руки и, нахмурившись, отошла в сторону. Для неё эти слова значили совсем не то, что для них. Но ни Мурмилак, ни Лорнимэ об этом пока не догадывались.
   – Хоть и старшая сестра, а всё равно, как ребёнок, – проворковал он на ухо жене, взяв её под руку.
   – Не скажи, – тихо ответила она и склонила голову, чтобы не было видно выражения её лица. – Она так и ходит вокруг этой рощи. Зачем ей эти оливки?
   – Не знаю. Она с детства была капризной. Но отец её очень любил… – продолжая беседовать, они прошли во дворец, а Азата смотрела им вслед немигающим, задумчивым взглядом, и перед ней были не их спины, а будущее, в котором она видела себя молодой и красивой.

Причудливый поворот судьбы

   – Вставай, слепой! Ты, слышишь! Давай, вставай! – донёсся откуда-то издалека голос Надира, и Лацию показалось, что это продолжение страшного сна, в котором Эмилия предупреждала его о чём-то важном, но потом вместо неё появилась Ларнита. Лица видно не было, только протянутые руки… но она тоже пыталась что-то ему сказать, а он не слышал. Тёмные тучи сгущались над фигурами Эмилии и Ларниты, их тени таяли, гремел гром, и в этот момент ему прямо в голову ударила молния!
   – Ты тоже поднимайся, – на фоне дверного проёма маячили две тени. Это были стражники. Перед глазами появились чьи-то ноги. И тут в голову снова ударила молния. – Ты, что, не слышишь? Вставай! Хватит спать! Бери одежду и выходи за слепым! – это был Надир, и в руках у него была палка. Он хотел ударить его в третий раз, но Лаций приподнялся на локте, и удар пришёлся по плечу. Голова была тяжёлой, как блок гранита в фундаменте нового дворца. Прошлым вечером он долго разбирал ссору между двумя римлянами, которые спорили, как правильно приносить дары Ларам и надо ли приносить жертву богам местных рек, если они ловят рыбу в парфянской реке. Дело было в том, что они оба ловили рыбу для парфян, но одному везло, а другому – нет. Поэтому у одного оставалась рыба для обмена в городе и еды, а другой постоянно подозревал своего товарища в обмане и тайных жертвоприношениях местным богам. К сожалению, спор разрешить так и не получилось. Они пришли к соглашению, что отложат его до следующих ид, и посмотрят, не изменилось ли мнение богов. Но спать разошлись всё равно только перед самым рассветом. Поэтому Лаций долго не мог прийти в себя, не понимая, что хочет от него старший надсмотрщик и почему бьёт палкой по голове. Неожиданно сбоку раздался шёпот Атиллы:
   – Они говорят, что у них мало верёвок. Хотят связать. Куда-то далеко уводят, – он повернул голову к выходу и прислушался. – Ничего не слышно.
   – Ну, где ты там? – раздался снаружи голос Надира.
   – Сейчас, сейчас… – скривившись от боли, пробормотал Лаций. – Возьму накидку и сандалии.
   – Сандалии тебе пригодятся, – со смехом произнёс старший распорядитель. – Там все ноги сотрёшь. Лучше сделай себе каменные по дороге!
   – Вот нож, – донёсся из-за спины тихий голос Павла Домициана. – Возьми!
   – Куда? – Лаций лихорадочно соображал, как засунуть длинный нож за пазуху, чтобы его не заметили там стражники.
   – Подожди, я знаю, – Атилла подскочил и схватил его за ногу. – Сними сапог! – и, не дождавшись, пока Лаций сообразит, стянул с него правый сапог. – Закати штанину! – прошипел он и стал быстро что-то привязывать к ноге под коленом. – Это мой чехол, Саэт дала, – тяжело дыша от спешки и волнения, добавил он. Затем привязал второй ремешок чехла возле щиколотки и быстро вставил в него нож.
   Когда Надир с раздражением вернулся в сарай, он увидел, как Лаций подтягивает штаны, а остальные римляне с ужасом жмутся к стенам.
   – Только не говори мне, что у тебя все штаны в дерьме! – брезгливо бросил он. – Всё равно пойдёшь, даже грязный.
   Но Лаций ничего не ответил, уже серьёзно жалея о том, что не согласился тогда с предложением Куги До. Взяв Павла Домициана за руку, он вышел из сарая, где двое стражников сразу связали им руки, и, привязав друг к другу, повели к старому дворцу. Ничего не говоря, их отвели в длинный глубокий подвал с выбитыми в стенах углублениями. В некоторых уже сидели люди. В свете факелов их тела и лица казались такого же тёмно-серого цвета, как и стены тюрьмы, и Лаций понял, что сёстры Парки снова решили запутать нить его судьбы. Самое неприятное было в том, что никто из окружающих не знал, почему они оказались в клетке. Павел Домициан поговорил со всеми, кто был рядом, а те – с остальными, но люди только головами качали и ничего не могли сказать. Слепой певец ещё долго сидел и слушал рассказы заключённых из других пещер об их нелёгкой судьбе, а Лаций, не выдержав томительного ожидания, провалился в тяжёлый сон. Ему снилось, что их привели на казнь и палач положил ему на голову каменную плиту, из дворцовой стены.
   Когда он проснулся, была глубокая ночь. Голова раскалывалась на части. Оказалось, что он спал, прислонившись головой к камню, и теперь затылок и шея затекли и ныли, как будто по ним весь день стучали палкой. Павел Домициан, свернувшись калачиком, спал рядом. Гнетущая тишина преследовала его до восхода. Утром им принесли еду и воду. Слепой певец стал что-то рассказывать, но Лаций его не слушал. Он ходил по узкой пещере, дёргал хлипкие прутья решётки, стараясь раздвинуть или вырвать их, пока не устал и, постелив под себя накидку, улёгся на каменный пол.
   Наступила вторая ночь. Они долго не спали, обсуждая одно и то же тысячный раз – что произошло и почему их увели из сарая. Тем более, зачем связали? Вопросов было много, но все ответы были печальными. Для хороших дел руки не связывают – таков был окончательный вывод, к которому они пришли. Когда все вопросы были заданы и все ответы обдуманы, воцарилась тишина. Лаций лежал в кромешной тьме и думал, что если их продержат здесь несколько дней, он не выдержит и кинется на стражника, чтобы его убили на месте. Оказавшись в узкой маленькой клетке, без света и возможности свободно передвигаться, он впервые в жизни понял, что бездействие для него – самое худшее наказание, чего нельзя было сказать о Павле Домициане, который не испытывал серьёзных неудобств, кроме неизвестности, которой боялся так же, как и он.
   Когда в тишине раздался скрип деревянной двери, Лаций подумал, что наверху наступило утро и им принесли еду. Поэтому он даже не пошевелился, увидев на полукруглой стене пещеры блики факелов и услышав голоса стражников. Толчок в спину оказался неожиданным. Он повернулся и увидел Панджара, за которым стояли три воина с мечами. Начальник стражи кивнул головой, и слепого певца, подхватив под локти, быстро вывели из клетки.
   – Пошли, – тихо произнёс он и указал Лацию на выход. «Неужели всё?» – мелькнуло в голове, но верить в такой глупый и бесславный конец не хотелось. «Может, это ошибка?» – Лаций молча вышел из клетки и поплёлся за Павлом. Громко скрипнула подвальная дверь, и они оказались снаружи. Всё небо было в звёздах, и позади, над рваными вершинами гор, висела половинка луны.
   – Если мы умрём, то спой мне перед смертью ту песню, которую ты пел для Надира, помнишь? – угрюмо попросил Лаций.
   – Про Нептуна и русалку? – с тоской спросил Павел.
   – Да. Хотя вряд ли тебе дадут петь, – прошептал он, косясь на стражников, которые вели их к дальнему выходу из старого дворца.
   – Постарайтесь молчать, если хотите жить, – услышали они тихий голос Панджара, который догнал их и что-то приказал своим воинам на парфянском. Неизвестность была неприятна, но на последний путь перед смертью это было непохоже.
   – Кажется, петь не придётся, – пробормотал слепой певец. – Куда-то увозят.
   За воротами их ждала повозка. Панджар приказал забраться и не шевелиться. Их накрыли куском старой пыльной ткани и повезли в неизвестном направлении.

На пути к храму Изиды

   Всю ночь они тряслись на каких-то мешках. Рядом стучали копыта парфянских коней. Теперь Лаций был уверен, что казнить их не собираются, но и куда везут, тоже не знал. Когда рассвело, повозка, наконец, остановилась, и им приказали вылезать. Панджара рядом не было. Лаций с трудом перевалился через край и помог спуститься Павлу. Они стояли у невысокого навеса и ждали. Рядом переминались с ноги на ногу и похрапывали десятка два лошадей. Дальше виднелись сложенные из плоских камней приземистые дома. Возле ближнего стояли десять повозок. Вокруг них толпились парфянские воины.
   – Куда нас привезли? – спросил Павел Домициан, прислушиваясь к новым звукам. Лаций молчал. Стражники тоже ничего не сказали.
   Ближе к полудню, когда от дневной жары всё вокруг стало казаться зыбким и тягучим, как речная глина, и даже ветер замер у подножия гор, прижатый палящими лучами солнца к огромным камням, к их повозке подошла одинокая женщина. Лаций сидел, опершись спиной на колесо, и старался держать ноги так, чтобы на них не падали солнечные лучи. Дрожащее над камнями марево вызывало головокружение, поэтому он то и дело проваливался в душное беспамятство. Каждый вдох напоминал ему горячую баню в доме Мессалы Руфа, и ещё постоянно хотелось пить.
   – Я чувствую лёгкий шаг богини, – раздался сиплый голос слепого Павла, у которого горло тоже требовало воды. Лаций приоткрыл глаза и заметил возле левой ноги тень от длинной накидки. Он поднял взгляд и подумал, что это сон – перед ним стояла Саэт. Она улыбалась, и в руках у неё был кожаный мешок.
   – Саэт? Это ты? Я умер? – пробормотал он вместо приветствия. – Это вода? – прошептали губы. Саэт кивнула головой и протянула ему мешок. Первые несколько глотков исчезли в желудке, как в раскалённом песке пустыни. Он отпил ещё и передал мешок Павлу.
   – Боги благосклонны… – хрипло произнёс тот.
   – Пей! – оборвал его Лаций. – Где мы? – он посмотрел на жену Атиллы и попытался собраться с мыслями.
   – Не знаю. Но моя госпожа взяла вас с собой. Вы будете ей помогать. Так она сказала. Я буду приходить к вам и приносить воду.
   – Стой, стой, а с кем остался твой ребёнок? – наконец, пришёл в себя он. – Скажи хоть что-то…
   – Я не могу говорить так много. Мне нельзя. Марк остался в городе. Там есть женщины, – она встала и, ещё раз улыбнувшись, направилась в сторону ближайшего дома.
   – Атилла назвал сына Марком, ты слышал? – произнёс Павел Домициан окрепшим голосом. – Вот и новые воины подрастают на замену славным героям прошлого.
   – Он назвал его так ещё год назад! Скажи лучше что-нибудь толковое. И так плохо, – скривился Лаций и снова откинулся спиной на колесо.
   – Мы живы, и боги нас берегут, – это были его последние слова до самого вечера, потому что в такую жару не было сил даже дышать.

   Парфяне шли по широкой каменистой дороге в направлении юга. Это Лаций понял уже на следующий день. Всего их было около ста человек. В основном, всадники. Жену сатрапа сопровождали семь служанок и три новых евнуха, которых он раньше не видел. Лаций и Павел Домициан шли со связанными руками и не понимали, почему их до сих пор не освободили. В первый же день Лаций стёр себе чехлом всю лодыжку, к которой был привязан нож. Он не мог наклониться и отвязать его, потому что парфяне всё время были рядом. Ночью чехол перекочевал с ноги на живот и болтался там до тех пор, пока они не дошли до города Александрии. В дне пути от этого старого греческого поселения располагался древний храм Аполлона, который со временем превратился в храм Изиды. Его жрецы были известны далеко за пределами Арейи, и многие богатые люди часто приезжали сюда, чтобы спросить совета у его служителей или узнать свою судьбу. Говорили, что ночью жрецы разжигали священный огонь и общались там с богами, которые отвечали на их вопросы из глубины земли. Часто вместе со жрецами туда спускались просители, которые потом с благоговейным трепетом рассказывали об откровениях богов и видениях будущего. Но за всё это приходилось платить. И немало.
   Лаций с Павлом узнали об этом от Саэт, которая пришла к ним, когда они остановились в небольшой деревушке рядом с храмом и с них, наконец, сняли верёвки. Почему их не снимали раньше, в этот день им никто не сказал. Однако уже на следующий день всё стало ясно.
   Поздним утром их привели к дому, в котором остановилась царица Лорнимэ. Она ждала их под навесом. Длинное лёгкое платье или даже несколько платьев нежного цвета покрывали всё её тело от плеч до конца ковра, на котором она лежала. Лаций заметил, что этот цвет красиво сочетается с цветом её волос. На талии не было привычного пояса, поэтому ткань свободно лежала на теле, и от его взгляда не ускользнуло, как изящно стекает по нему светло-жёлтая волна шёлка – от ключиц к рёбрам, подчёркивая полный овал груди и крутой изгиб талии у вершины бедра. Руки Лорнимэ казались ветками ивы. Одна лежала на боку, повторяя контур тела, а другая обнимала подушку. В рукавах виделись белые кисти, но пальцы различить было невозможно – на них было столько колец и перстней с крупными камнями, что они тонули в их ярком блеске. Лаций улыбнулся, вспомнив, сколько времени тратили римские щёголи перед жертвоприношениями или похоронами, на которых нельзя было носить украшения, чтобы свести с пальцев тёмные следы от колец. Этой женщине, подумал он, понадобился бы целый месяц, чтобы вернуть своим пальцам нормальный цвет. Царица заметила его взгляд и сделала знак рукой стражникам. Те отошли в сторону.
   – Ты прекрасна, как первый луч восходящего Солнца! – первым произнёс Павел Домициан, и Лаций увидел, как во взгляде царицы промелькнуло удивление.
   – Ты же слепой! – улыбнулась она.
   – Боги наделили меня даром видеть без глаз. Если бы я был зрячим, твоё сияние сделало бы меня слепым. Сейчас я вижу твою красоту и чувствую запах розовых лепестков даже без глаз, – продолжил восторженно Павел. Пока он говорил, Лаций продолжал рассматривать эту странную женщину. У неё были огненно-рыжие волосы и белая, как молоко сарматской коровы, кожа. – Простые люди слагают о тебе легенды, но правдивые слова о тебе, как капли росы в пустыне, столь редко выпадают на языки твоих подданных, что вода на иголках кактуса в пустыне поутру может показаться водопадом по сравнению с ними, – слепой певец так витиевато плёл паутину лести, что удивил даже Лация.
   – Значит, римлянин, ты рано потерял свои глаза. В мире много красивых женщин. Но мне не нужна твоя лесть. Мне нужен твой голос, – она качнула головой и волосы, как пламя огня, переместились с одного плеча на другое. Лаций ещё раз заметил про себя, что у неё высокий красивый лоб и тонкие брови, как у Зульфии. Лорнимэ продолжила: – Я хочу послушать, как ты поёшь. Говорят, ты знаешь древние Аккадские и вавилонские гимны?
   После этих слов Лаций пожалел, что оказался в тот день рядом со своим слепым другом. Время для него остановилось… Павел пел одну и ту же песню разными голосами, предлагал сократить или изменить её, затем начинал рассказывать о другой песне, притом, так долго, что царица несколько раз его прерывала и он сразу начинал вспоминать, кто слушал эти песни, где и когда, кто их слагал и кому они посвящались. Поэтому когда Лорнимэ остановила его и сказала, какие песни надо будет петь, Лаций уже еле стоял на ногах, изнемогая от жары и бесцельного топтания на месте.
   – Как тебя зовут? – наконец, спросила она, обратившись к нему.
   – Лаций Корнелий Сципион Фиделий, – произнёс он. – Друзья зовут меня Лаций.
   – Тебе надо сплести три венка, Лаций.
   – Прости, но я никогда их не плёл…
   – Тебе помогут. Сделаешь это сегодня вечером, а я посмотрю. Из оливковых веток. Ветки тебе принесут. А завтра мы поедем в храм Изиды, где ты посмотришь на прозрачную крышу храма и постараешься узнать, как она сделана. Я хочу такую же в своём дворце.
   – Это всё? – удивился он.
   – Почти, – уклончиво ответила она. – Ты будешь участвовать в ночном обряде через три или четыре дня. Будешь держать эти венки.
   – Прости, что спрашиваю, но зачем было нас связывать? – стараясь говорить вежливо, спросил он.
   – Вы могли улететь, как птицы, – с хитрой улыбкой ответила Лорнимэ, не обратив внимания на его дерзость. Лаций поджал губы и тяжело вздохнул. Что-то эта рыжеволосая царица не договаривала, но что – он никак не мог понять. Их отвели в небольшой сарай, где хранились мешки с зерном и с потолка свисали сухие овощи и фрукты. Слуги бросили на пол целую охапку высохших оливковых веток, и Лаций стал делать из них венки, слушая восторженные слова Павла Домициана о встрече с великой правительницей Лорнимэ, которая оказалась такой тонкой ценительницей его голоса.

Знакомство со старым греком

   Здание храма было сделано в виде большой пирамиды с плоской крышей. Раньше наверху стояла мраморная статуя Аполлона, но теперь там вместо неё располагались три широких каменных чаши, в которых во время праздников разжигали священный огонь. Лорнимэ приехала сюда в сопровождении десяти всадников. Лация и Павла Домициана привезли на ослах, и они были этому очень рады. У входа их встретили два жреца в длинных, волочащихся по земле серых шерстяных балахонах с капюшонами, которые были больше похожи на пыльные мешки из-под чечевицы, чем одежду жрецов храма огня. Лорнимэ сразу же передала через Саэт небольшой мешочек с характерным звоном монет внутри. Павел Домициан клялся потом, что это точно было золото, потому что его мягкий, тёплый звон нельзя было спутать ни с каким другим звуком. Царица показала на слепого певца и Лация и что-то сказала жрецам на местном языке. Те с пониманием закивали головами, и один сразу же увёл их с собой. Они обошли длинную боковую стену и вошли в храм с другой стороны. В этом месте скала, на которой стоял храм, заканчивалась крутым обрывом. К Павлу подошли два жреца в более тонких накидках и без капюшонов. Они с почтением проводили его на верхнюю галерею. Вскоре Лаций, которому знаками показали ждать, услышал его мощный голос, с радостью распевавший бесконечные древние гимны.
   Через какое-то время к ним подошёл запыхавшийся старик с застывшей на лице кислой улыбкой и большими, слезящимися глазами. На затылке его голову обрамляли редкие, как птичий пух, седые волосы, а вся остальная лысая часть смешно блестела на солнце. Однако на груди у него красовалась густая седая борода с кучерявыми волосами. Он тяжело дышал, держась за грудь и никак не мог отдышаться. Когда его посиневшие губы произнесли первые слова, Лаций окончательно убедился, что это был грек.
   – Я не Меркурий. Прости, ноги уже не те, – пробормотал он.
   – Это тот самый римлянин. Оставляю тебя с ним. Покажи ему крышу и расскажи про обряд, – на греческом ответил жрец. После этого он величественно удалился. Лацию даже показалось, что так должны были бы ходить боги – плавно и мягко, как будто под ногами у них был воздух, а не земля.
   – Я – Эней, – сказал старик. – А ты кто?
   – Меня зовут Лаций Корнелий Сципион Фиделий. Я был легатом в армии Марка Красса.
   – А-а… Я слышал об этом ужасном побоище. Да, Зевс не всегда на стороне сильных. Говорят, Крассу залили в горло расплавленное золото. Это так? – с любопытством спросил он.
   – Не знаю, – нахмурившись, ответил Лаций. – Я видел, как его подло убили люди Сурены. Что произошло дальше, я не видел.
   – Да, да, да… Подло убили. Убивают всегда подло… – задумавшись о чём-то своём, покачал головой старый грек. – Сурены тоже больше нет. Говорят, его тоже убили. И тоже подло. Но это я не о том говорю… Пойдём, покажу тебе крышу. Этот храм строил ещё мой дед, когда приехал сюда вместе с первыми купцами из Сирии… – дальше Лаций узнал о том, как греческая община постепенно вымирала, а на их место приходили парфяне и индусы. Когда они добрались до крыши, пение Павла Домициана стало слышно значительно лучше, и старый Эней остановился, заслушавшись чистотой звеневших под сводами храма звуков. Потом они не раз проходили мимо того места, где слепой певец пел вместе с младшими жрецами аккадские гимны, и Лаций постоянно видел очарованные лица и слёзы умиления на глазах тех, кто слушал пение его слепого друга.
   Эней долго водил его по галереям, и в одном месте они даже поднялись на самый верх. Старик объяснил Лацию, что это только кажется, что крыша сделана из целого прозрачного куска. На самом деле, они с отцом собирали стеклянные пластинки, которые привозили из Сирии и Сереса, и вставляли их в медные рамки. Потом соединяли рамки между собой и крепили к балкам крыши. Лаций внимательно слушал старого грека и задавал так много вопросов о строительстве, что тот проникся к нему самыми тёплыми чувствами.
   – Пойдём, я покажу тебе самое главное моё чудо. По сравнению с ним эта крыша – чепуха. Идём, идём. Нам надо спуститься вниз.
   Несколько лестничных пролётов закончились длинным коридором, который шёл по кругу и в конце имел один выход. Эней провёл дрожащей рукой по стене и сказал:
   – Это – чёрный мрамор. Его привезли сюда из Сереса ещё до моего деда. Задолго до этого. Он увидел эти камни на вершине скалы и решил, что тут будет основание храма.
   – Но кто их сюда привёз? – Лаций провёл рукой по гладкой поверхности, даже не решаясь предположить, какого они размера и сколько весят.
   – Не знаю. Те, кто жили здесь до нас. Говорят, это были сильные люди из страны шёлка. Они достали их со дна какого-то озера в их далёкой земле. Давным-давно. Всего здесь четыре камня, но этого не видно. Они, как братья, одинаковые. И гладкие.
   – Невероятно!
   – Да. Их сначала закрыли плитами, но потом отец достроил большой зал, и их сняли. Я сам доделывал этот коридор. Раньше его не было. Вниз мы спускались по обратной стороне скалы.
   – Вниз? – не понял Лаций. – Есть её низ?
   – Да, – грустно покачал головой Эней. – Там совершаются обряды. А здесь я сделал проход, в котором голос ходит по кругу. Слушай! – он дал Лацию факел и, приложив ладони ко рту, коротко крикнул во тьму. Эхо облетело камень по кругу и вернулось к ним. Затем ещё и ещё, постепенно затухая и слабея. Неожиданно из темноты показался сопровождавший Лация жрец.
   – Что ты здесь делаешь? – недовольно спросил он.
   – Э-э… – замялся грек. – Я собирался рассказать ему про обряд.
   – Где, здесь? Здесь не место, ты же знаешь. Он непосвящённый.
   – Да, да, я знаю. Мы уже уходим. Я просто… этот звук, ты же знаешь… – старик явно не знал, как оправдаться, и стал пятиться к ступеням. Лаций насторожился, потому что не любил тёмные помещения. Тем более в словах жреца и его поведении он ощутил явную угрозу. Он решил расспросить Энея наверху поподробней. Они медленно поднялись наверх и обошли храм со стороны главного входа.
   Грек жил в ста шагах от этого места. Дом был большой, и когда-то в нём, видимо, жило много людей, но сейчас двор выглядел заброшенным: лошадей в конюшне не было, столбы для привязи давно высохли и покосились, из пяти корыт для зерна осталось одно, да и то лопнувшее, двери в сараях давно не закрывались, задняя часть дома заросла травой, камни в некоторых местах выпали из стен и лежали на земле, отовсюду веяло тоской и одиночеством.
   Внутри большого дома всё было просто и скудно, как в лачуге бедняка, хотя в прошлом он явно принадлежал богатым людям. Несколько резных лавок у стен и большой стол подтверждали эти предположения. Но самым необычным предметом оказалась выбитая на камне голова девушки с пучком волос. На затылке они были завязаны виноградной лозой, а ниже свободно падали, рассыпаясь по плечам мелкими волнами. Старик кого-то позвал и отошёл вглубь комнаты, а Лаций, не в силах оторвать взгляд от каменного изображения, подошёл ближе и коснулся его рукой. Лицо было так искусно вырублено, что казалось живым слепком: половина носа, бровь, скула, челюсть, щека, ухо, украшения и волосы – всё это было выпуклым и естественным, как будто боги превратили живую женщину в камень. Он провёл пальцами по большой круглой серёжке, закрывавшей половину уха. На ней были видны даже мелкие гранёные украшения. Наверное, это были вставленные в медный обод драгоценные камни. Сверху на волосах лежала тонкая сетка. В местах соединения нитей выступали круглые и овальные шарики. Они были похожи на жемчужины. Но как скульптору удалось так передать взгляд? Лаций сделал шаг в сторону. Потом – назад. Глаз продолжал смотреть на него в любом месте, как живой. Приблизившись, он наклонился и попытался рассмотреть, как это было сделано, но ничего особенного не увидел – обыкновенные линии век, точка в углу глаза, лёгкие выпуклости и полукруги зрачка. Но стоило ему отстраниться, и глаз оживал, продолжая после этого следить за ним по всей комнате. Это завораживало.
   Старый грек застал его сидящим на корточках в дальнем углу комнаты. Он посмотрел на Лация, потом – в другой угол и рассмеялся старческим смехом.
   – Ты тоже заметил, да? – ему было приятно видеть удивление на лице Лация.
   – Кто это? Как она смотрит? Кто это сделал? Как будто боги остановили жизнь человека и оставили его след в камне, – Лаций давно не был так сильно поражён.
   – Как ты говоришь! Как настоящий оратор! – с уважением покачал головой Эней. – Мне приятно это слышать. Садись, отдохни. Я больше не могу стоять. Это моя дочь, Полимния. Я сделал этот портрет, когда умерла её мать, моя любимая жена Лидия. Мне очень хотелось, чтобы её облик остался у нас в доме. Полимния пела, как твой друг. Только ещё выше и тоньше. Она была удивительно похожа на свою мать. У нас было много детей, но выжила только Полимния. Она пела в этом храме. Когда она вышла замуж за Софоса, сына купца, у них родился сын Александр. Но полгода назад её забрали к себе боги. А это мой внук Александр, – грек кивнул в сторону, и Лаций только теперь заметил невысокого крепкого юношу с развитой мускулатурой и странными чертами лица. Волосы у него были чёрными и кучерявыми, пушок над верхней губой и на подбородке тоже был чёрного цвета, а глаза – голубыми, как у деда.
   – Приветствую тебя, Александр, – произнёс Лаций, обращаясь к нему как к взрослому.
   – Приветствую тебя, чужестранец.
   – Ладно, ладно, садись, – замахал руками дед и повернулся к Лацию. – Расскажи, ты был в Греции? Ты видел Афины, Дельфы, Фарсаль, Фивы? Говори, говори, – и он придвинулся ближе, как бы приглашая его рассказывать всё, что знает. Оказалось, что эти далёкие родственники первых купцов, когда-то прибывших сюда из Греции, никогда так и не были на своей родине. Лаций стал вспоминать города, описывать людей и рабов, скульптуры и корабли, добрым словом вспоминая Тита Помпония Аттика, который рассказал ему об этом больше, чем он сам видел во время двух походов. Глаза старика слезились от счастья, и он постоянно кивал головой, как бы подтверждая его слова, а юноша сидел, не шевелясь и глядя на него завороженным взглядом. В этом доме уже давно не было купцов из Греции, поэтому Эней и Александр слушали Лация с огромным вниманием. Когда у ворот послышались голоса парфянских всадников, юноша вздрогнул, а старый грек с сожалением повернулся к двери.
   – Я совсем забыл. Мы должны были прийти к храму…
   У ворот уже стояли два осла и пять лошадей. На одном ишаке сидел Павел Домициан. Он сиял, как новый серебряный сестерций. По дороге слепой певец не задал Лацию ни одного вопроса и сам ничего не рассказал. Только ночью, засыпая на сухой траве под навесом для лошадей, он удивлённо заметил:
   – Они даже читать умеют на этом языке. Это божественно! – после этих слов Павел погрузился в сон и тихо захрапел.

Тайна тёмной пещеры

   На следующий день старый грек уже ждал Лация на ступенях и сразу отвёл его в тень, где стал рассказывать, как надо вести себя во время обряда: держать три венка над головой просителя, медленно менять руки, если устанут, стоять только сзади и, самое главное, надо было выучить слова, чтобы повторять их за жрецом.
   – Послушай, – с раздражением оборвал его Лаций, устав слушать череду отрывков из греческих песнопений и непонятных слов на чужом языке. – Я ничего не понимаю. Я ещё вчера хотел…
   – Я всё запишу для тебя на восковой дощечке. Ты должен это выучить до завтра. Завтра на заходе солнца всё начнётся с…
   – Ты меня не слышишь! Эней! – Лаций потряс его за плечо, и взгляд старого грека приобрёл осмысленное выражение.
   – Завтра великий день. Я даже завидую тебе. Я бы хотел оказаться на твоём месте. Ты увидишь мою Полимнию. И Лидию…
   – Стой, ты что говоришь? Они же умерли!
   – Не совсем так. Они живы. Боги выбрали их. Для них это была огромная честь. Да, огромная, – старик проваливался в воспоминания, но Лаций, почувствовав неладное, заволновался.
   – Подожди. Ты можешь поговорить со мной? Ты слышишь меня? Ты можешь ответить мне? – он тряс Энея за плечо, пока тот не посмотрел на него осмысленным взглядом.
   – Да, что ты хочешь услышать? Ты – избранный.
   – Подожди. Я сделал три оливковых венка для… для одной женщины. Она пришла сюда с какой-то просьбой.
   – Да, я знаю. Это Лорнимэ, правительница Мерва. Она была здесь ранней весной. Сейчас пришёл её срок. Я всё знаю.
   – Но она сказала, что венки должны быть связаны между собой, как… – не найдя слов, чтобы объяснить, он показал старику знак на плече.
   – Да, я говорил, что ты – избранный, – кивнул головой тот, увидев татуировку.
   – Какой избранный? Для чего?
   – Для обряда. Для этой молитвы… О, Зевс-громовержец, – внезапно изменившись в лице, воскликнул грек, уставившись Лацию на грудь.
   – Что с тобой? – не понял тот, но увидев, что Эней смотрит на выпавший медальон, взял его за ремешок и поднёс ему к лицу. – Вот такие три венка. Ты понимаешь?
   – Да, – с подобострастным обожанием произнёс тот. Внезапно старик что-то вспомнил и нахмурился. – Но ты знаешь, после того, как обряд будет закончен, тебе придётся всё снять, и на тебе не будет одежды. Тогда ты и встретишься с богами, – с неохотой добавил он. Лаций понял из этих слов только одно – ему надо будет куда-то спрятать свой длинный нож, с которым он теперь вообще не хотел расставаться. Старый грек коснулся его плеча и сказал: – Будет очень плохо, если жрецы увидят этот медальон. Лучше отдай его мне, если можешь, – с мольбой в голосе заключил он.
   – Я готов отдать тебе медальон, но при одном условии – ты покажешь мне, где всё это будет происходить, – решил схитрить он, поняв, что грек не хочет говорить всю правду. – Это же быстро. Ты только покажешь, и всё. А я дам тебе на день медальон, – Лаций потряс кожаным ремешком, заметив, что старик колеблется. – Ну?
   – В такой одежде нельзя! Штаны, рубашка с разрезами… Нет, тебе надо будет надеть другую накидку, – оглянувшись по сторонам, тихо ответил Эней. – У меня есть одна.
   – Хорошо. Только давай побыстрей. Чтобы они не стали снова нас искать, как вчера.
   – Не будут. Ещё долго, – грек повернулся к входу. – Я слышу, что твой друг не пропел ещё половину нужных гимнов. Идём сюда! Пройдём через старый вход на скале.
   Когда они спускались по скале со стороны обрыва, снизу несколько раз налетали сильные порывы тёплого ветра, и Лаций с опаской прижимался к стене. Далеко внизу парили несколько птиц, и, казалось, что можно стать им на крылья и полететь далеко-далеко. Чтобы не поддаться наваждению и не упасть вниз, он стал смотреть в спину старику, который довольно быстро и уверенно спускался вниз по вырубленным в скале ступеням. На площадке они остановились. Вход ничем не был закрыт, и грек, нырнув в полумрак, через некоторое время вышел оттуда с горящим факелом. Шагнув за ним в темноту, Лаций сразу почувствовал резкий неприятный запах. Идя по коридору, Эней снова стал объяснять, что ему надо делать во время обряда, но он слушал его краем уха, стараясь как можно внимательнее разглядывать стены и ниши. Увидев у очередной пещеры бочку с водой, он намочил подол накидки и вытер им лицо. Закрыв рукавом нос, Лаций с удивлением заметил, что дышать стало труднее, но запах почти не чувствовался. Наконец, грек остановился и показал ему, что здесь надо молчать. Сам старик куда-то отошёл, и Лаций видел только отблески слабого пламени на стене. Вернувшись, он сказал:
   – Всё, смотри: тебя приведут сюда, и ты должен будешь сказать первые слова. Помнишь приветствие?
   – Помню. Что дальше? – с нетерпением спросил Лаций.
   – Дальше жрецы заведут просительницу внутрь.
   – Ну, так пошли, посмотрим!
   – Нет, нет, я боюсь. Если нас кто-то увидит, то будет очень плохо. Туда нельзя! Нас… нас…
   – Что? Убьют? – подсказал Лаций.
   – Да, – кивнул головой Эней.
   – Тогда пошли очень быстро! – уже с нетерпением потребовал он и выхватил факел из дрожащей руки старика. Тот не успел ничего возразить и вынужден был последовать за Лацием внутрь. Они стояли посреди небольшой овальной пещеры, в которой горький запах стал нестерпимым и проникал даже сквозь мокрую ткань.
   – На лавках с двух сторон будут сидеть по четыре жреца, – шёпотом стал объяснять Эней. Вот здесь, между ними, будет стоять просительница. Её слуги будут ждать снаружи, у входа. Ты будешь держать венки над головой, пока они не скажут тебе «Слава богам и тому, кто ими избран».
   – Помню.
   – Потом первый жрец с этой лавки, – он показал на каменную скамью справа, – подойдёт к тебе и отведёт к богам.
   – Куда?
   – Туда, дальше, – старик махнул рукой в сторону глухой стены и, взяв у него факел, поспешил к выходу. – Всё, пошли. Я боюсь, – в его голосе звучал неподдельный страх.
   – А где будет главный жрец? – спросил Лаций, выходя за ним в узкий коридор.
   – Он будет молить верховных богов в соседней комнате. Вот здесь, – они как раз поравнялись с чёрным провалом в стене, и пламя факела задёргалось от слабого порыва сквозняка.
   – Стой! Я хочу зайти туда! – остановил его Лаций.
   – Ты что! Это сразу смерть! – даже в темноте было видно, как заблестели выкатившиеся от страха глаза Энея и чёрные мясистые губы задрожали мелкой дрожью.
   – Тебе медальон нужен? – быстро спросил Лаций и, не дождавшись ответа, выхватил факел и шагнул в темноту.
   – Ты меня не слушаешься… – раздался сзади голос грека. Тот вынужден был плестись сзади. Небольшая комната была в несколько раз меньше предыдущей. Внутри не было ни скамьи, ни стула, ни ковра – ничего, только голые чёрные стены. Но Лация поразило, что здесь совсем не чувствовался удушливый горький запах. Он опустил рукав рубашки и вдохнул воздух полной грудью. Откуда-то сбоку шёл свежий воздух. Посмотрев на пламя факела, он пошёл в том направлении. Сделав несколько шагов, Лаций увидел небольшую щель, в которую была видна часть скалы под основанием храма. Щель была прорублена вручную. Совсем недалеко, где-то в десяти шагах от этой щели была видна площадка. Отверстие за площадкой было размером с человеческий рост. Внутри что-то двигалось. Лаций присмотрелся и увидел, что там висит кусок ткани. Снизу снова подул ветер, и ему стало видно, как серая плотная накидка из ткани зашевелилась под резким напором. Солнце ещё не дошло до этой стороны, но на закате оно должно было светить прямо на площадку. Если бы сейчас был вечер, он бы ничего не увидел, ослеплённый его лучами.
   – Что там? – спросил он грека.
   – Выход к богам, – тихо ответил тот. Лаций открыл было рот, чтобы спросить о богах, но его внезапно осенила догадка.
   – Идём! – приказал он и быстро направился обратно. Они вернулись в ту комнату, где должен был проходить обряд. В ноздри снова ударил горький запах. Лаций передёрнулся от отвращения, но не стал закрывать нос и сразу направился в дальний конец комнаты. Там был узкий изогнутый проход. Он вытянул вперёд факел и сделал несколько шагов вперёд. Неожиданно впереди показалась какая-то преграда. Но это была не стена. Рука нащупала большую толстую шкуру. Под ногами лежали несколько пустых чистых мешков размером с небольшую амфору. Лаций отодвинул шкуру и протянул факел вперёд. Перед глазами что-то покачивалось. Это оказалась та самая накидка из ткани, которую он видел из пещеры главного жреца. Лаций быстро дёрнул её в сторону и от неожиданности вскрикнул. Прямо под ногами, всего в полушаге от того места, где он стоял, была пустота. Порыв налетевшего ветра чуть не скинул его вниз, и, чтобы удержаться, он вынужден был схватиться за ткань, а потом – за край скалы. Факел полетел вниз… Сердце чуть не выпрыгнуло из груди и теперь стучало в ушах, заглушая свист ветра. Пальцы крепко держались за выступ, и тёплый воздух, который чуть не погубил его, казался теперь мягким и ласковым. Придя в себя, Лаций почувствовал, что под левой рукой что-то перекатывается. Пальцы сжались в кулак, и на ладони оказались несколько шариков. Это были самые обыкновенные бусы из круглых голубых шариков. На ощупь они были сделаны из камня. Осторожно вернувшись в комнату, он стал на ощупь пробираться обратно. Теперь уже старый грек вскрикнул от неожиданности, когда его головы коснулась чья-то большая и сильная рука.
   – Это я. Не кричи! – прошептал Лаций. – Факел погас. Как тут выйти?
   – Подожди. Здесь под лавкой есть ещё… – Эней стал шарить по полу за скамьёй и через некоторое время совсем рядом с Лацием раздались сухие хрустящие удары камня о камень. В темноте проскочили несколько искр, и комнату снова осветило пламя факела.

Кровавые события в Мерве

   В этом время в Мерве происходили совсем другие события. Как и предполагал сатрап Мурмилак, в первую ночь никто не пришёл. Враг оказался очень хитрым. Панджар ночью вывез Лорнимэ, охрану и рабов за город и вернулся во дворец. Он два дня и две ночи провел на стенах, объезжал караулы, проверял стражников и всем напоминал об опасности, не успевая даже зайти к Азате. Они с Мурмилаком договорились, что все в городе должны видеть, как охраняется дворец во время отсутствия сатрапа. Сам Мурмилак прятался всё это время под кроватью Лорнимэ, куда не входили даже служанки. Изнывая от безделья, он тем не менее не высовывался оттуда, а переодетая в царицу рабыня покорно сидела в большой спальне, делая вид, что ей нездоровится. Евнух приносил ей еду и воду, которые она пробовала первой, а потом только передавала сатрапу. На третий день нервы у всех уже были на пределе.
   Панджар пришёл в комнату Лорнимэ ближе к вечеру. Ничего нового он сказать не мог.
   – Ладно, ждём ещё эту ночь и завтра уходим, – тихим голосом произнёс Мурмилак. – Иди к Азате. Потом долго её не увидишь.
   Начальник охраны с радостью отправился к жене. Он безумно любил её, но его суровое воспитание не позволяло ему показывать свои чувства. В те дни, когда они были вместе, его жизнь во дворце превращалась в ад. Он не мог видеть, как она улыбается даже своим служанкам, и от ревности готов был изрубить на кусочки даже евнухов, с которыми она была необычайно ласкова. В первые дни после их свадьбы кто-то донёс ему, что Азата в его отсутствие разговаривала со смотрителем складов. И хотя тому было уже много лет, Панджар нашёл его и стал избивать. От смерти несчастного старика спасло вмешательство Мурмилака, который с трудом донёс до Панджара мысль, что так можно лишиться всех слуг во дворце. А после этого сатрап долго разговаривал с сестрой, пообещав ей, что вышлет её в Нису, если узнает о непристойном поведении. С тех пор Азата вела себя в присутствии мужа очень пристойно, а когда его не было, тщательно следила за тем, чтобы те, кто мог распускать слухи, молчали, и её случайные встречи проходили под покровом темноты. А ревность она решила приберечь для более подходящего случая.
   Предвкушая долгую и приятную ночь, Панджар не стал даже есть и сразу отправился на женскую половину. Азата встретила его улыбкой, но немного нервничала. Панджар подумал, что жена истосковалась по нему и волнуется. Но в эту ночь она помимо ласк и любви задавала много вопросов об охране, о Лорнимэ, её недомогании и о том, когда вернётся её брат. Панджар помнил слова Мурмилака и молчал, но Азата оказалась настойчивой и этой ночью сопровождала свои вопросы такими нежными ласками, что он, разомлев, случайно забылся и сказал ей, что завтра они с Мурмилаком, наконец, уезжают. Поняв, что проговорился, Панджар попытался оправдаться, но Азата быстро раскусила его, и ему пришлось рассказать всё, как есть. В душе он убежал себя, что Азата – сестра Мурмилака, и до утра никто ничего не узнает. А утром они сядут на коней, и будут уже далеко…
   Он ещё обнимал жену, и та отвечала ему взаимностью, но сон постепенно сковывал его уставшее тело, и к тому моменту, когда наступила глубокая ночь, Панджар уже крепко спал, думая, что обнимает свою красивую жену.
   Подождав немного, Азата несколько раз погладила мужа по руке, затем слегка толкнула в плечо и, убедившись, что он действительно спит, встала и подошла к двери. Набросив накидку, она хотела выйти, но столкнулась с сонным взглядом стражника, который охранял её комнату. Рядом с ним на полу спал евнух. Она недооценила мужа и теперь надо было что-то срочно придумать.
   – Буди его! – властно, но негромко приказала она. – Мой кувшин полный. Пусть вынесет! Пойдём туда! – она кивнула в сторону комнаты с отхожими горшками.
   Евнух с трудом встал, но, увидев перед собой жену Панджара, выпрямился и заморгал глазами, стараясь выглядеть бодрым. Проводив Азату до отхожей комнаты, он быстро вернулся и нырнул в спальню. Выйдя оттуда с горшком, он отправился обратно, недовольно ворча по дороге, что можно было наполнить и побольше, до утра бы хватило. Но не успел он откинуть заменявшую дверь накидку, как раздался громкий звук упавшей статуи, во все стороны полетели осколки, потом упало ещё что-то, зазвенели кубки и сразу за этим послышались громкие мужские голоса. И сразу громко закричали служанки.
   Когда Азата выглянула в коридор, там в полутьме стоял перепуганный евнух с горшком, а за его спиной скакала огромная тень Панджара, который натягивал на ходу штаны и рубашку. За ним семенил стражник. В руках он нёс меч её мужа. Они пробежали мимо, и в коридоре от них осталась только пыль. Пламя над тонкими маленькими фитильками в чашах затрепетало от резкого порыва воздуха, но вскоре успокоилось, выровняв тени вокруг светильников ровной дугой. Крики усиливались, и теперь уже были слышны даже отдельные слова. Голос Мурмилака был громче других. Он что-то приказывал и кричал. Потом донёсся яростный рёв Панджара. Азата знала, что в эти моменты обрывалась чья-то жизнь. Она кинулась в спальню и стала откидывать покрывала и матрасы. Наконец, рука коснулась твёрдого металла, и, схватив чёрный нож, она рванулась обратно к двери. В конце коридора сидел евнух. Он приложил ухо к двери и пытался понять по шуму, что там происходит. Азата не успела сделать и двух шагов, как дверь сорвалась с петель, бедный евнух отлетел на несколько шагов назад, и в проход ввалилась огромная чёрная фигура. За ней показалось разъярённое лицо Мурмилака, который прыгнул незнакомцу на плечи и повалил на пол. Азата от ужаса вскрикнула и закрыла рот рукой. В нескольких шагах от неё лежал Куги До, и в руках у него был меч. Он ударил им Мурмилака и вскочил. Лезвие было в крови. Неожиданно сбоку что-то сильно ударило его в плечо. Это был горшок, который несчастный евнух так и не донёс до отхожей комнаты, а теперь, придя в себя, решил использовать, как оружие. И хотя бросок был слабым, Куги До не ожидал его и упал на четвереньки. Меч отлетел к самой двери, в которой показался спешащий на помощь стражник. Раненый Мурмилак лежал на проходе и мешал ему пройти. Воин замешкался и это стоило ему жизни. Схватив большой черепок горшка, Куги До ударил его по голове несколько раз. На последнем ударе отломившийся кусок застрял в проломленном черепе, и несчастный рухнул спиной назад. В темном проходе уже были видны мечи других стражников. Раненый Мурмилак схватил своего заклятого врага за ногу, стараясь повалить на пол, но силы были неравные. Чувствуя, что не успевает добить сатрапа, Куги До ударил его второй ногой по голове и рванулся вперёд.
   Азата всё это время так и стояла с прижатым к груди длинным ножом. Она не успела и слова сказать, как разбойник выхватил у неё нож и, схватив за руку, потащил по коридору в другую сторону. Там был выход к конюшне.
   – Стой! – раздался такой громкий крик, что, казалось, вздрогнули стены. Это был Панджар. Азата почувствовала, что сейчас потеряет сознание. Она знала, что теперь один из них точно живым не уйдёт. Но сначала умрёт она. – Отпусти её! – выкрикнул он. – Я убью тебя! Ещё шаг, и ты умрёшь! – казалось, Панджар сейчас испепелит Куги До взглядом. Но тот уже знал, что делать.
   – Ты кто? Наверно, муж этой старой гетеры? – презрительно произнёс он, обхватив Азату под грудь и приставив нож к горлу. – Я умру. Но сначала сдохнет она! – нож был острым, и от сильного нажима лезвие оставило несколько порезов на ключице и горле.
   – Стой, – прохрипел Панджар, видя кровь и не зная что делать.
   – Нужна живая? Да? Иди быстро на конюшню! – приказал Куги До. – Два жеребца. Один белый, второй – твой, гнедой. И смотри, чтобы оба были с уздечками!
   – Панджар, не делай этого, – раздался сзади слабый голос Мурмилака. – Он не убьёт её. Она нужна ему живая! – вокруг сатрапа уже стояли воины, которые пытались помочь ему встать. В ответ раздалось неприятное карканье, которое они уже слышали до этого в горах. Это был смех Куги До.
   – Поспеши, Панджар! – повторил разбойник. – А я пока отрежу ей палец. Или два. Хочешь? – говоря это, кочевник всё время двигался назад, постепенно добравшись до самой двери. Панджар шёл за ним, стараясь выждать момент, когда тот отвернётся или уберёт нож от горла Азаты.
   Куги До толкнул дверь и увидел там воинов Мурмилака. Они стояли сплошной стеной и ждали его. Один из них кинулся вперёд, но он успел закрыть дверь и крикнул:
   – Прикажи им отойти!
   Увидев, что начальник стражи молчит, разбойник схватил Азату за кисть и отсёк полмизинца. Дикий крик боли и отчаяния оглушил всех вокруг, и Панджар бросился вперёд. Но враг был хитрее. Он закрылся телом Азаты, и Панджар вынужден был убрать меч в сторону, открыв голову и грудь. Сильный удар в нос сбил его с ног. Он лежал на полу, и ему на голову и плечи капала кровь из пальца Азаты.
   – Не убивай его! Не убивай! – шептала она. В этот момент Азата дала себе клятву, что если выживет, то будет любить своего мужа до конца жизни и сделает всё, чтобы уничтожить Куги До. Превозмогая боль, она зашептала, стараясь не потерять сознание: – Тебе дадут лошадей, дадут. Сколько надо, только не убивай его! Умоляю тебя! – она слышала голоса стражников, которые не могли привести в сознание её брата. Если Мурмилак умер, терять Панджара она не хотела.
   – Я и не думал, что ты так его любишь, – удивлённо пробормотал кочевник и ткнул носком сапога неподвижное тело сначала в плечо, а потом – в голову. Панджар был без сознания. – Раньше всё было не так. Ты изменилась…
   – Открой дверь, – попросил Азата, стараясь не смотреть на руку. Брат и муж были без сознания, и не могли ей помешать. Этим они невольно спасли жизнь ей и себе. – Дайте ему лошадей! – с трудом произнесла она, увидев воинов в щель двери.
   Когда подвели лошадей, Куги До дождался, чтобы стражники отошли на безопасное расстояние и закинул на гнедого жеребца сначала обессилевшую Азату, а затем запрыгнул на него сам.
   – Подберёте её за стеной. А пока стойте здесь!
   Проехав городские ворота и приказав караульным не двигаться с места, Куги До скрылся за поворотом, ведущим к ущелью. Там он спрыгнул у первого камня, схватил её за волосы и зловеще спросил:
   – Скажи мне, почему я тебя не убил? Может, мне отрезать тебе голову прямо сейчас? Ты предала меня. Ты предала! Я всегда тебе верил, а ты…
   – Я не врала… мне больно… Я не могла… Я не успела!
   – Почему ты меня не предупредила? Почему я попал в засаду? Там погиб мой брат! Я послал его вперёд. Копьё попало ему в грудь! Он остался там, мёртвый! Мои люди погибли. Все. Почему ты меня обманула?!
   – Я не обманывала. Я не знала сама. До этой ночи. Они никому не сказали. Это придумал римский раб… с медальоном. Ты его знаешь… Он посоветовал им сделать так… Мурмилак прятался под кроватью, а Панджар молчал… Никто не знал… Поверь мне! – она говорила навзрыд, жалея себя и чувствуя, что её жизнь может прерваться в любое мгновение.
   – Ты мне больше не нужна, – брезгливо произнёс он. – Ты лжёшь всем. Ты лжёшь даже себе! Сколько лет прошло, а? И ничего, ничего не получается. Где твоя любовь? Там же, где и обещания твоего отца!
   – Подожди! – взмолилась Азата, видя, как он подносит нож к её плечу, чтобы одним движением перерезать горло. – Я знаю, куда поехала Лорнимэ. Ты можешь её поймать. С ней никого нет. Она одна. Только два раба и сотня всадников. И всё. Возьми её и не убивай меня! Прошу тебя! – ей уже не было видно, что он делает, потому что слёзы застилали глаза и ноющая боль нестерпимо разрывала всю руку до самого локтя. Тяжесть в голове нарастала, как будто внутрь залили расплавленное железо.
   – Твоя жизнь в обмен на её? – мрачно спросил Куги До. – Хорошо. Где она?
   – В Арейе… возле Александрии… в храме Изиды, – пробормотали побледневшие губы, и предрассветное небо в её глазах подёрнулось дымкой.
   – В Александрии? Всё ясно. Бесплодная рыжая дура. Хочет родить ребёнка? Я ей помогу… – с пренебрежением усмехнулся он. Но Азата этих слов уже не слышала. Она потеряла сознание. – А тебя я не убью. Пусть тебя убьёт твой глупый муж. Или ты сама бросишься со скалы, – добавил он и стал срывать с безжизненного тела одежду, помогая себе ножом. Сорвав накидки, Куги До положил Азату так, чтобы её руки и ноги неприлично были разбросаны в разные стороны, как будто он совершил над ней насилие. После этого он вложил ей в руку нож и усмехнулся, довольный своей работой: – Пусть он подумает, почему ты не убила меня, пока я тебя раздевал! – и над камнями снова раздался его зловещий каркающий смех.
   Когда Панджар с перекошенным от бешенства и боли лицом нашёл безжизненное тело жены, он хотел заорать и убить её, но боль в носу не дала ему даже открыть рот. Он закрыл глаза, обнял коня за шею и с трудом сполз на землю. Азата лежала на земле, раскинув руки и ноги, как будто проклятый кочевник изнасиловал её. Но нож… Почему у неё в руке был нож? Почему она не убила его? Почему Куги До был жив? И почему она была жива? Разум говорил, что тот всё подстроил, что у него не было времени на всё это, но стоявшие рядом воины видели его позор, видели тело его жены, и он не знал, как жить с этим дальше.
   Кто-то сзади протянул ему плащ. Накрыв Азату, Панджар сел рядом. Он раскачивался из стороны в сторону, держась руками за голову, и не зная, что делать. Возвращение во дворец было мучительным. Ему казалось, что из всех окон на него смотрят любопытные глаза горожан, и мысль об этом была невыносима.
   Мурмилак пришёл в себя только следующим утром. Он потерял много крови и с трудом шевелился. Но он мог говорить. Узнав от Панджара об Азате, он сразу сказал, что Куги До сделал это специально. Но он был один, а в городе жили тысячи жителей…
   – Как он мог уйти? Скажи, как? – с трудом пробормотал Мурмилак. – Ты можешь скакать? Забери всадников из ущелья и скачи в Александрию. Как можно быстрее.
   – Ты думаешь, он поедет туда?
   – Конечно. Больше некуда. Тебе плохо. Но если он схватит Лорнимэ в дороге, мне конец. Не волнуйся, мы принесём богам жертвы и будем молиться за Азату. Я сам отдам в храм десять жеребцов. Только скачи побыстрее! – Мурмилак откинулся на подушки и потерял сознание. Панджару не надо было повторять дважды. Он не знал, что будет с Азатой. Он не хотел думать, что будет, если она умрёт. Но его душу терзали страшные вопросы. Если она останется в живых, как ему жить дальше? Когда слуги собирали новую лошадь и еду, чудом выживший евнух подошёл и рассказал, как всё произошло. Сам Панджар с трудом помнил кошмар боя и погоню за Куги До в коридоре. Когда он услышал, что Азата спасла ему жизнь и Куги До отрезал ей за это палец, то зарыдал, закрыв лицо руками. Евнух предусмотрительно оставил его одного. Слишком много испытаний выпало на долю Панджара в этот день. И слишком трудными были они для несгибаемого характера воина и мужа, не привыкшего к душевным страданиям. Сильных людей такие испытания обычно ломали, а не закаляли, но Панджар решил не сдаваться.
   К вечеру он был уже в ущелье. Однако там ему пришлось пересесть в повозку, так как удар оказался слишком сильным, и он ещё несколько дней не мог скакать верхом. Движение из-за этого замедлилось, и лошади плелись рядом, лишь изредка переходя на рысь.

Бусы Полимнии

   Выбравшись из подземных переходов храма, Лаций и Эней без сил упали на большую мраморную плиту. Похоже, когда-то на ней стояла статуя. Они сидели на тёплом камне, прислонившись спинами к шершавой стене, и молчали. Старый грек пытался отдышаться, а Лаций, медленно перебирая пальцами бусы, думал о том, как избранные встречаются с богами. Мысли его были нерадостными. Через некоторое время Эней пришёл в себя и протянул руку к его медальону.
   – Я показал тебе всё. Дай мне его! – попросил он.
   – Что? А-а… его? – не сразу понял Лаций, но потом снял и протянул его Энею. У него до сих пор кружилась голова, и в животе слегка подташнивало. – Ты знаешь.. было бы нечестно… если бы я тебя не предупредил… – почти отдышавшись, произнёс он. – Но те люди, которые его надевали… почему-то очень быстро умирали… – он продолжал держать кожаный ремешок в вытянутой руке, но старик сидел неподвижно, уставившись в другую сторону – он смотрел на голубые шарики бус, которые Лаций держал в другой руке. Его выпученные глаза замерли, как у мертвеца, и тёмно-синие губы дрожали, как в предсмертной конвульсии. – Что с тобой? – удивлённый таким поведением Энея, спросил он.
   – Ты видел её там? – одними губами спросил старый грек.
   – Что? Кого видел? Ты что? – скривившись от очередного приступа тошноты, произнёс Лаций.
   – Это бусы Полимнии. Ты видел её? Я говорил тебе, что она жива! Она жива! Вот видишь!
   – Что видишь? – недоумевал Лаций, пока старик не схватил его за руку и не стал вырывать из неё бусы. Только тогда он разжал кулак и позволил старику взять нитку шариков.
   – Он дала их тебе? Она говорила с тобой? – старик потерял рассудок и с наслаждением целовал каждую бусинку. – Пойдём, пойдём отсюда! Там всё расскажешь! – Эней схватил его за локоть и потащил в сторону дома.
   – Ты только не упади, – предупредил Лаций, видя, как тот шатается из стороны в сторону.
   – Александр! Александр! – кинулся к внуку Эней, когда тот открыл им дверь. – Он видел твою мать! – громким шёпотом провозгласил он, тыча бусами в грудь Лацию. – Вот! Видишь? Это её бусы! Она говорила с ним. Она жива. Я так и знал! – он прошёл в комнату, открыл другую дверь, и шаркающие, неуверенные шаги затихли в глубине дальних комнат.
   Лаций стоял перед Александром, чьё лицо ещё не умело скрывать чувств. Оно выражало один вопрос, и на него надо было ответить.
   – Я нашёл бусы твоей матери… как говорит Эней, – с трудом начал Лаций. – Я думаю, что её душа жива… и она всё время рядом с тобой, – он не умел врать и говорить красивые речи, когда это касалось таких неприятных тем, как смерть близких людей.
   – Я знаю. Она всё время говорила, что не бросит нас. Брат звал её, но она говорила, что ещё не время.
   – Брат? – Лаций не видел в этом доме следов ещё одного человека. Значит, он был в другом месте. – Но Эней ничего не говорил…
   – Нас было двое. Мы близнецы. Так говорила мать. Когда брату был год, он умер от болезни. И мы его похоронили.
   – А разве здесь не сжигают после смерти? – с удивлением спросил Лаций.
   – Сжигают. Почти всех сжигают. Брата тоже сожгли, но отнесли на кладбище. Мы с дедом смотрим за ним. Там, у подножия. Он говорит, что раньше всех людей хоронили. Потом эти люди ушли отсюда. Стали жить с другой стороны. Здесь остались только храм и кладбище внизу, – Александр рассказывал об этом спокойно, и только неровное дыхание говорило о том, что он ещё переживает принесённую старым Энеем новость. Так Лаций узнал, что брата юноши звали Фидий и его похоронили в вазе. Он попросил Александра показать ему это кладбище, и они, ничего не говоря старику, вышли через трещину в стене к обрыву. Дальше тропинка вела вниз по заросшему терновником и колючими кустами склону. Ветки так разрослись, что Лаций несколько раз цеплялся за них накидкой и даже поцарапал руки.
   Кладбище представляло собой выбитые в скале углубления с узкими входами. В некоторых были видны длинные плиты. Они напоминали саркофаги. Изредка им встречались обломки надгробий с греческими буквами и чёрный помёт птиц и зверей.
   – Я часто сюда прихожу, – сказал юноша, остановившись у одной из пещер. – Раньше рядом с нами жили наши друзья. Их было много, мы играли вместе. Мы даже ездили на охоту. А потом все уехали в большой город.
   – Ты умеешь охотиться?
   – Да, – гордо ответил он. – Я хорошо стреляю из лука и умею скакать на лошади. Но после смерти матери мы продали двух лошадей и теперь без них очень тяжело, – он шагнул в полутёмную пещеру. По бокам были вырублены лавки, а в дальней стене виднелось углубление для кувшина. Александр давно убрал его из ниши и прятал за лавкой, чтобы тот не привлекал внимание приходивших сюда воров. Лаций заметил, что плиты саркофагов на некоторых могилах были сдвинуты – значит, здесь тоже не чтили покой усопших. Юноша показал ему верхний ряд захоронений, а затем – нижний. Внизу пещеры были более старые, и внутри почти ничего не осталось. Многие могилы были накрыты огромными плитами и казались нетронутыми. Пещеры у подножия были намного глубже и состояли из двух помещений: в передней комнате было само захоронение, а в дальней – следы огня и отверстие в потолке, которое выходило наружу. К тому же многие из них были соединены между собой узкими, невысокими проходами. Юноша рассказал, что давным-давно здесь жили первые люди. Ещё до его предков. Потом в них часто прятались уже сами греки, которые и сделали вторые комнаты для огня. Александр точно не знал, как всё происходило, но Лаций понимал, что жители пытались переждать здесь нападения врагов, потому что к кладбищу вела всего одна узкая дорога. И проходила она ниже этих пещер. Здесь они могли защищаться очень долго, особенно если заранее приготовили запасы еды.
   Вернувшись обратно, они застали старого Энея сидящим на пороге дома. Вся рубаха на нём была мокрой.
   – Тебе снова было плохо? – спросил Александр.
   – Да, от этого запаха всё чаще болит голова. Вот, сунул голову в воду, и немного легче, – сказал он, больше обращаясь к Лацию, чем отвечая внуку.
   – У меня тоже кружилась голова, пока мы не вышли оттуда, – подтвердил Лаций и потёр лоб. Старик с трудом поднялся и направился к воротам.
   – Пора. Пошли! Скоро уже допоют. Пойдём, я расскажу тебе всё ещё раз.
   Они снова сели на ту самую плиту у заднего входа, и старый грек стал повторять заученные слова. Его руки перебирали голубые шарики бус, и по его лицу было видно, что он им очень рад. Лацию захотелось справить небольшую нужду, потому что с утра он выпил слишком много воды и смог облегчиться до этого только на кладбище.
   – Раньше я бы предложил тебе сделать это прямо со скалы вниз. Но сейчас могут увидеть жрецы или служители храма. Раб не должен этого делать, сам знаешь. Иди вон к тому дому, за дорогой. Там всё равно никто не живёт, – предложил старик.
   До дома, на который он указал, было шагов сто. Не решившись сделать это прямо под стеной дома, Лаций зашёл в незакрытые ворота. В это время со стороны храма донёсся какой-то шум. Ему показалось, что оттуда доносится голос Энея. Когда он вышел из-за забора, то увидел несколько жрецов, заворачивающих за угол храма. Возле мраморной плиты никого не было. Он осторожно обошёл её и приблизился к краю скалы. Под ногами блестели стёртые ступени, которые вели в подземные коридоры храма. Оттуда доносился слабый причитающий голос старика. Лаций быстро спустился на площадку и прижался спиной к скале. Чёрное отверстие входа было совсем рядом.
   – … ничего. Ничего не знает!.. Клянусь Аполлоном, поверь мне!.. Он ничего не знает… только обряд… только слова…
   – Где?! Где ты их взял? – послышался раздражённый голос. Слова были слышны очень хорошо. Значит, жрецы были где-то совсем рядом.
   – Он говорил с Полимнией. Это она передала их.
   – С какой Полимнией? Ты, что, выжил из ума?! Ага… значит, он был в святилище! Ты посмел провести его туда! Как ты посмел?..
   – Нет, нет! Он там не был. Мы сидели на плите, наверху, у стены храма!
   – А это что? Что это? На шее, а? Амулет? Откуда он у тебя?
   – Это его амулет. Он подарил его мне. Этот раб носил его… Не забирай его!
   – Тебе он больше не нужен. Возьми свои бусы и моли богов, чтобы Харон побыстрее доставил тебя в Аид. Тебе пора встретиться со своей дочерью.
   – Нет, нет, умоляю тебя! Выслушай меня! – причитал старик, и его голос медленно приближался к выходу. Лацию уже некуда было деваться, и он остался стоять на месте. Сначала в проходе показался капюшон серого балахона, затем широкая полукруглая спина и толстый зад человека, который тащил под руки старого грека. Тот цеплялся за неровные стены, но силы были неравными. Священнослужитель бросил его на площадку и придавил коленом, вытирая пот с лица. Затем развернул слабо сопротивлявшееся тело в сторону обрыва. Лаций видел его широкую, круглую спину, толстый, вспотевший затылок с красными полосами поперёк шеи и мокрую ткань балахона на плечах – борьба со стариком давалась ему тяжело, и жрец изрядно потел. Старый грек вцепился в него, стараясь оттянуть страшный момент расплаты. Не слушая его причитания, служитель оторвал его руки от своих ног и стал бить ногами по голове. Несколько ударов достигли цели – Эней потерял сознание и обмяк. Толстое тело с трудом согнулось пополам и стало толкать Энея к краю площадки. До обрыва оставался всего один шаг. Жрец тяжело дышал и кряхтел, двигаясь очень осторожно, чтобы не свалиться вниз вместе со своей жертвой.
   – Эй! – резко окликнул его Лаций. Покатые плечи вздрогнули, редкие мокрые волосы на затылке замерли, и к нему повернулось широкое лицо с пухлыми щеками и маленькими, злобными глазками, которые растерянно моргали и не могли понять, кто перед ними находится. – Не надо! Старик не виноват, – слегка наклонив голову вперёд, произнёс Лаций. Он был спокоен и внимателен. Видимо, это взбесило служителя ещё больше.
   – Ты кто такой?.. – прошипел он с такой яростью, что сомнений в его дальнейших намерениях не было – он готов был убить любого случайного свидетеля. – Ты раб! Ты посмел войти… – задыхаясь от душившей его злобы, выдавил из себя жрец и, вытянув перед собой руки, сделал шаг вперёд. Лаций не ожидал от этого тучного тела такой прыти и опомнился, когда его жирные, но цепкие пальцы сомкнулись у него на горле. Толстяк попытался стукнуть его затылком о скалу, но получил удар коленом между ног. Коротко вскрикнув, он разжал пальцы. Дальше последовал резкий толчок в грудь, от которого священнослужитель отлетел на два шага назад и отчаянно замахал руками, стараясь удержаться на ногах. Однако короткие и непривыкшие к таким движениям ноги не успели за тяжёлым телом, и он со всего размаха грохнулся на спину. Теперь на площадке перед Лацием лежали два неподвижных тела, и от одного надо было срочно избавиться. Но для начала Лаций подошёл к жрецу и снял с его толстой шеи свой медальон.

Медальон в обмен на правду

   Эней открыл глаза и застонал. Голова ужасно болела, во рту всё пересохло и хотелось пить. Постепенно тёмные пятна приобрели чёткие очертания, и он увидел перед собой римлянина – тот поддерживал его под голову и пристально смотрел в глаза.
   – Я не умер? – пробормотал он.
   – Ещё нет. Харон [23 - Харон – слуга богов, который переправлял тела умерших через священную реку Стикс в царство мёртвых, Аид. За плату он брал одну монету – обол.] отказался тебя брать. У тебя не было во рту обола. Так что, в следующий раз.
   – Ты говоришь правду? – пролепетал он, ещё не веря в то, что остался жив.
   – Конечно!
   – А где Дарий?
   – Это кто? Толстый жрец?
   – Тише! Если он услышит… – старик не договорил, застонав от внезапного приступа головной боли.
   – Не волнуйся. Он оказался умнее. У него был обол. Так что, Дарий смог договориться с Хароном, – прищурился Лаций.
   – А когда он вернётся? – не подумав, испуганно спросил Эней, глупо моргая глазами.
   – Ты хочешь его увидеть? Подойди к обрыву.
   – Да, хочу. Ой, нет… а что? – он приподнялся на локте и оглянулся.
   – Ладно, хватит отдыхать! Пошли отсюда! – Лаций схватил его за руки и облокотил на скалу. – Идти сможешь? Надо, чтобы бы все видели, что ты можешь ходить сам! Ты никого не видел! – не терпящим пререканий тоном приказал он. Эней потрогал подбородок, ухо и голову, скривился, почувствовав боль. – Всё, пошли!
   Дома Александр помог деду умыться, тот снова спросил Лация о жреце.
   – А что ты помнишь? – ответил тот вопросом на вопрос.
   – Я?.. Я… э-э… – залепетал грек, жалостливо посмотрев на него. – Я просил его не убивать меня.
   – Да, так и было! Он ударил тебя ногой по голове, и ты отправился на встречу с Хароном. Тот тебя не принял, потому что у тебя не было обола. А твой жрец так этого испугался, что решил сам сесть в лодку и заплатил свой обол. Так устраивает?
   – Не может быть! У него никогда не было ни одной монеты! – так искренне удивился Эней, что Лаций чуть не рассмеялся. – И куда он после этого пошёл? Ты правду сказал? Ты не смеёшься надо мной? Я же думал, что твои слова… нет, ты правда… Но этого не может быть, – пробормотал поражённый догадкой грек. – Я помню, что он взял твой медальон. А теперь он у тебя.
   – Я попросил его вернуть. Он не отказался. Это же честно, согласись!
   – Да, да, конечно. Но, получается, ты его…
   – Кажется, ты пришёл в себя и начинаешь думать головой, – уже совсем другим тоном сказал Лаций, и старый грек сразу почувствовал серьёзность его тона. – Ты лежал на самом краю. Он хотел тебя сбросить. Я попросил его не делать этого. Он отказался, и ты остался жив, – он замолчал и внимательно посмотрел Энею в глаза. Там зажглась искра признательности. – Мне показалось, что ты знаешь больше тайн, чем он. Теперь ты должен ими поделиться. Если бы твой Дарий сбросил нас со скалы, то следующим был бы твой внук, Александр. Так что говори всё, что знаешь!
   – Что говорить? Я ничего не знаю… Зевс всемогущий, – прошептал Эней, – ты спас мне жизнь! Ты послал мне этого раба, чтобы передать слова Полимнии! Боги, он спас мне жизнь…
   – Эней! – резко оборвал его Лаций. – Хватит причитать! Я понимаю твоё горе и твои переживания. Но почему этот жрец решил тебя убить? За что? За то, что мы заходили в эту вонючую пещеру?
   – Да, да, за это! Я всё тебе расскажу. Всё… Какая разница? Ведь я чуть не умер. Или уже умер? – он покачал головой и повернулся к внуку. – Пойди, посмотри, чтобы никто не пришёл. Постой у ворот! – и после того, как тот вышел, он рассказал Лацию всю свою нехитрую историю.
   Эней жил со своей женой Лидией и дочерью Полимнией спокойно до тех пор, пока не пришло время выдавать её замуж. Женихом был грек по имени Софос. На свадьбу пригласили много его родственников и местных жителей. Но один особенно выделялся своим внешним видом и поведением. Он много пил и не сводил глаз с Полимнии. Все чувствовали угрозу со стороны этого гостя, но Софос говорил, что это его друг с севера. Они познакомились на караванном пути, и его кочевники часто помогали охранять товары Софоса при переходах из города в город. Свадьба закончилась спокойно, а через полгода этот человек появился снова. Софоса как раз не было дома. Так случилось, что этот кочевник застал Полимнию дома одну. Он оскорбил её и надругался. Через месяц вернулся Софос и всё узнал. Он собрал в городе людей и отправился искать этого человека. А ещё через месяц кто-то бросил под дверь дома Энея мешок. Там была голова Софоса. Жена Энея не выдержала такого удара и слегла. У неё всё время болело сердце. Однажды вечером она заснула и не проснулась. А через полгода у Полимнии родились два брата-близнеца. Эней увидел их и сразу понял, что это дети кочевника. Их назвали Александр и Дедал. Прошёл год, братья подросли, но летом на Александрию напали хунну. Полимния как раз кормила Дедала грудью, когда они ворвались в дом. Эней успел схватить корзину с Александром и выбежал через заднюю дверь в конюшню, а оттуда – на кладбище. Когда он вернулся в комнату, дочь сидела на полу и качала на руках младенца с разбитой головой. Хунну забрали всё, что им понравилось в доме и ушли. Почему они оставили в живых дочь, он так и не узнал. С тех пор она перестала разговаривать и всё время пела песни Дедалу. Целых четырнадцать лет. Однажды ночью в дом постучали. Это были кочевники. В доме был один Эней. Потерявшая разум дочь и юный внук в это время были в храме. Когда кочевники вошли, Эней понял, что это пришёл убийца Софоса. Он видел его на свадьбе. Разбойник потребовал отдать ему сына. Эней отвёл его на кладбище и показал вазу с надписью Дедал. Кочевники поверили ему и ускакали. И с тех пор больше не появлялись. Дочь постоянно плакала и разговаривала с Дедалом. Боги лишили её разума, но оставили голос, и жрецы постоянно просили Энея приводить её в храм на праздники. Полгода назад, когда приезжала жена сатрапа Мурмилака, Полимния пела во время обряда. Но домой не вернулась. Жрец Дарий сказал, что боги избрали её для высших целей и она с радостью согласилась с их выбором. Люди потом говорили много разного, но Эней им не верил. А теперь вдруг всё вспомнил и поверил.
   – И что же будет завтра? Меня тоже выбрали боги? Что там будет? – нетерпеливо спросил Лаций, хотя уже знал ответ на свой вопрос.
   – Ты – избранный раб, – осторожно произнёс старый грек и виновато отвёл взгляд в сторону. – Ещё погода назад ты явился жрице в откровениях.
   – В каких откровениях? Это там, в душной пещере?
   – Да. Туда приходила пифия из Александрии.
   – Почему я? Как она могла узнать обо мне здесь? Я же римлянин! – с непониманием воскликнул он.
   – Не знаю. Она умеет открывать души пришедших к ней. Сейчас её здесь нет. Весной она приезжала сюда вместе с сатрапом Мерва и его женой. Было много рабов. Пифия всех тогда осмотрела. Наверное, выбирала… Может быть, она смогла открыть их души и увидеть тебя?
   – Но меня с ними не было… – настаивал Лаций. – Как она это увидела? Может, ей кто-то сказал? Нет, это глупо…
   – Прорицательнице никто не советует. Она сама спускается вниз и слышит там голоса богов. Иногда её служанки даже умирают там, – с трепетом пробормотал Эней.
   – Умирают? От чего? – встрепенулся Лаций, поняв, что их тоже убивают.
   – Этот запах… Он очень сильный. Пифия одна может его выдержать. Другие не могут. Этот запах идёт из глубины земли, из-под храма. Отец говорил, что он идёт из-под чёрных камней. От него болит голова и всё пропадает. А у пифии не болит. Она может сидеть там день или даже два. Несколько раз её служанки умирали там, а она оставалась.
   – А зачем они с ней сидят?
   – Как, зачем? Они слушают, что она говорит! В прошлый раз даже записывали все откровения для правительницы из Мерва. Потому что потом она не помнит, что говорила. Боги закрывают её уста!
   – Так, может, она и не говорила обо мне? Может, кто-то придумал?
   – Я не знаю… а ты сам не чувствовал, что боги открывают твою душу? Жрецам доступно то, что недоступно нам, простым смертным. Поэтому ты зря убил Дария. Они рано или поздно узнают, что это сделал ты.
   – Прекрати! Если будешь молчать, то не узнают. Скажешь, упал и ничего не видел. Как же эта вонь в пещере подействовала на твою голову! Что там будет дальше?
   – Дальше будет обряд, – старик преобразился, стал степенным и преисполненным ответственности и рассказал, что вниз спустятся восемь жрецов, они будут читать старые молитвы и гимны. Избранный человек должен будет держать венок. Потом один из жрецов проводит его к богам, а просительницу уведут в храм. Там будет принесена жертва Изиде, и начнётся выбор. Выбор женщин. Избранного принесут в жертву. Его душа будет витать над женщинами, которые придут в храм просить богов помощи. Они не имеют детей. Когда мужчины выберут женщин, дух избранного вселится в их бесплодные тела. Все просительницы, которые придут в этот день, наденут одинаковые одежды. В такие дни они обычно сидят всю ночь и даже день, ожидая, пока какой-нибудь мужчина не зайдёт в храм и не выберет одну из них. Правительница Мерва заплатила много денег, и теперь всё должно получиться. Дух точно вселится в неё, обойдя преграду, и покажет путь для зачатия. Для него невозможного нет. С женщиной из Мерва должен был приехать её муж, чтобы после обряда она ушла к нему и всё свершилось, как надо.
   – Ах, вот оно что! Теперь мне становится ясно… – покачал головой Лаций. – А что было в прошлый раз, когда она приезжала сюда?
   – Жрица сказала ей своё пророчество. Она сказала, что царица должна вырастить оливковую рощу, сплести три венка, пролить много крови жертвенных животных и после обряда не касаться кровавого мяса, убитых животных и вообще крови. И от её рук не должен погибнуть ни один человек или зверь… Иначе она не сможет родить ребёнка.
   – Это я уже слышал, – пробормотал Лаций, вспоминая слова библиотекаря.
   – Но мне кажется, – старик понизил голос, – всё дело в золоте. Храму нужно золото. В последние годы сюда приходит мало людей, и дары стали скудными. Это я точно знаю. Эта женщина много заплатила за пророчество пифии. А на этот раз она пообещала пожертвовать храму ещё больше золота.
   – Да, я понимаю. Золото – это хорошо… это воля богов на земле, – пробормотал Лаций.
   – Нет, воля богов – это твой медальон! Отдай мне его, – вдруг неожиданно попросил Эней. – С избранных перед входом снимают все одежды.
   – Что? Я буду совсем голый?
   – Да. Только на ногах будут сандалии. Чтобы не споткнулся и не упал.
   Лаций подумал и решил, что если с него снимут все одежды, то медальон исчезнет вместе с ними. И потом его найти будет невозможно. Он снял ремешок с шеи и протянул Энею.
   – Хорошо, держи. Ты его заслужил. Только я тебя ещё раз предупреждаю: все, кто надевал его…
   – Да, да, я помню, они умирали. Но я уже стар… и, к тому же, ты спас меня от смерти. Умереть второй раз, но с медальоном, мне будет не так страшно.
   – Ты говоришь какими-то загадками. Что это за медальон, ты знаешь? Откуда он?
   – Мне неведома эта тайна. Я знаю только, что он даёт силу и защищает от смерти, потому что он сам бессмертный. Его нельзя уничтожить. Он – вечный. Поверь, я честно рассказал тебе всё, что знал, – развёл руки в стороны старый грек.
   – Ты можешь помочь мне? Там, в храме?
   – Прости, после смерти дочери меня не пускают туда во время обрядов и праздников. Теперь я сижу дома.
   В это время в двери показался Александр и сказал, что к их дому едут всадники со слепым певцом. Лаций встал и вышел к воротам. Эней поплёлся за ним.
   – А как звали того человека? Который убил мужа твоей дочери? – неожиданно спросил Лаций. – Ты его знал?
   Старик кивнул головой и, приблизившись к нему, прошептал:
   – Да, знал… Его звали Куги До. Страшное имя. Только не говори никому, – и он прижал ладонь к губам, показывая, что надо молчать. Лаций остановился и посмотрел на старика с нескрываемым удивлением. Но потом решил ничего больше не спрашивать и поспешил сесть на второго осла. Всадники были явно раздражены его медлительностью и уже готовы были пустить в ход свои палки. Спина и плечи Лация ещё не отошли от полученных накануне ударов, поэтому старик и его внук быстро остались одни.

Хитрость Павла Домициана

   Весь вечер накануне обряда Лаций мучился с сандалиями, стараясь спрятать нож то под подошву, то сбоку, под кожаные шнурки, но лезвие было слишком длинным, и у него ничего не получалось. Всю дорогу он старался следить за ножом и каждую ночь точил его о камни. Теперь это было помехой… Руки пытались замотать острое лезвие в обрывки ткани, а голова продолжала думать о предстоящем обряде. Всё было понятно, только почему никто из избранных никогда не сопротивлялся? Неужели они не знали, что за шкурами ничего нет и просто падали вниз? А крик?.. Кричал ли кто-нибудь из них? Получается, Лорнимэ всё знает. Ей надо отдать раба жрецам, чтобы те принесли его в жертву… а потом она подарит им ещё кучу золота в придачу. Значит, надо избавиться от того, кто поведёт его на встречу с богами. Это несложно. Но что дальше?.. Дальше, как раз, всё было очень сложно. Парки запутали его – казалось, они безраздельно властвуют над его мыслями, предлагая десятки разных способов убийства, бегства, обмана и борьбы, и Лаций очень живо представлял их себе, однако что будет на самом деле, предвидеть не мог. В конце концов он решил, что при первой же возможности постарается бежать. И если получится, то сделает это тихо и незаметно. Но куда? И как? И где взять лошадей, чтобы ускакать, если за ним будут гнаться? Устав искать ответы на эти вопросы, он лёг на накидку и закинул руки за голову. Павел Домициан тоже не спал и тихо возился в соломе в дальнем углу.
   – Лаций, ты не спишь? – неожиданно донёсся его голос. – Помоги мне тут…
   Добравшись на ощупь до угла, Лаций опустился вниз и коснулся костлявого плеча певца.
   – Ты что? – тихо спросил он.
   – Фурии покарают меня за то, что я поддался увещеваниям Лаверны [24 - Лаверна – бог воровства (римск.).], – жалостливо пролепетал Павел.
   – Ты что, Цэкус, что-то украл? – слепой певец не переставал его удивлять даже здесь.
   – Тише! – умоляюще прошептал Павел. – Когда я пел, ко мне подходили люди и касались моих рук, чтобы выразить свою признательность.
   – Ты украл у кого-то душу? – попытался пошутить Лаций.
   – Нет. Кольцо. С камнем. Ко мне подошла одна женщина и присела у ног. Она долго сидела, а когда уходила, то я услышал этот звук. Ты знаешь, я слышу не так, как все. Это был божественный звук золота, падающего на каменный пол. Я услышал его даже сквозь эхо песни. Мне казалось, что я даже видел, как оно катится мне под ноги. Я нащупал кольцо стопой и наступил, чтобы никто не видел. Там я не думал о том, что это соблазн Лаверны. Я думал, что это дар богов. Ведь слепым, как и старикам, приходится дорого платить за роскошь человеческого общения. У нас нет ни сил, ни молодости, ни красоты. Поэтому плата за это всегда одна – золото.
   – Ладно, хватит жаловаться! Мне бы такой голос! Что ты сделал с кольцом?
   – Я спрятал его, как учил меня один не очень честный человек – надел его на второй палец ноги и перевязал середину пальца стеблем травы, которую перед этим немного пожевал во рту. Так кольцо можно носить очень долго, оно не спадёт. А если на нём есть камень, то его можно повернуть в сторону большого пальца – там есть пустое место.
   – Да ты настоящий вор! – с восхищением прошептал Лаций.
   – Тише, умоляю тебя! Если его найдут, то мне отрубят голову вместе с пальцем.
   Лаций нащупал сандалию Павла и нашёл средний палец, на котором было кольцо. Палец раздулся, и поэтому кольцо не снималось.
   – Ты слишком перетянул его, – пробормотал он, крутя кольцо по кругу и чувствуя, что оно плотно зажало палец перед суставом. – У нас нет ни масла, ни женщин, которые помогают в Риме молодым аристократам в таких случаях. Ладно, давай попробуем плюнуть, – предложил он, и Павел, не успев согласиться или отказаться, услышал, как Лаций плюнул себе на ладонь, а потом растёр слюну по его раздувшемуся пальцу. Через некоторое время он повторил процедуру, после чего кольцо хоть и с трудом, но всё же сползло с многострадального пальца певца.
   – Оно красивое? – спросил Павел Домициан.
   – Диес [25 - Диес – богиня дневного света (римск.).] спит. Поэтому я слеп, как и ты, – с усмешкой сказал Лаций и вложил кольцо ему в руку. – Теперь мне надо самому придумать, как спрятать нож под ремни на сандалии. Колется, когда иду.
   – О, мой друг, не старайся сделать это без куска ткани или кожи, – поучительно заметил Павел. – Сотрёшь всю кожу до костей. Надо обмотать лезвие…
   – Обматываю, но оно разрезает ткань. А надо как-то спрятать, – с раздражением произнёс Лаций и рассказал ему, что должно произойти на следующий день. Павел Домициан какое-то время молчал, а потом ответил:
   – Сандалии здесь не спасут. Твой нож длинный. Я это лезвие хорошо знаю. Только сапоги помогут. Как у этих жрецов. У них очень мягкие сапоги. Я слышал, как они тихо ходят по холодным камням. У них должна быть хорошая кожа. Попроси на рассвете у Саэт.
   – Но все ходят в сандалиях! Сейчас жарко! Жрецы сразу увидят…
   – До храма никто на это не обратит внимания, а там скажешь, что плиты очень холодные. Они это знают и не станут снимать их с тебя.
   – Буду молить Аврору, чтобы её лучи принесли мне удачу и новые кальцеи… или хоть что-то новое, – вздохнул Лаций и закрыл глаза. Но сон ещё долго не приходил в его голову, и он мучился, представляя себя то сражающимся со жрецами, то скачущим по горной дороге, то падающим в пропасть со скалы… Боги не хотели даровать ему покой. Зато утром они принесли ему в дар другую вещь – более нужную и незаменимую для его многострадальных ног.

Страшный обряд в храме

   Всю ночь он спал урывками, боясь пропустить рассвет, поэтому когда первые лучи солнца осветили крыши домов, Лаций уже был у спуска к реке, где служанки Лорнимэ набирали воду для утреннего умывания царицы. Саэт с удивлением выслушала его, но пообещала помочь. Она действительно смогла выпросить у какого-то всадника старые, поношенные сапоги, которые тот уже собирался выкинуть, и принесла их Лацию к сараю вместе с водой, сыром и лепёшками.
   – Что-то сегодня они не торопятся, – осторожно произнёс Лаций, глядя на Саэт.
   – Да, госпожа очень волновалась вчера. Она ждёт… ну, ты знаешь. Сатрапа всё нет… Он должен был приехать ещё несколько дней назад. Наверное, что-то задержало его. И вестей нет никаких. Она даже ездила вчера к жрецу.
   – Зачем?
   – Не знаю. Наверное, советовалась.
   – И что? Жрец знает, где Мурмилак?
   – Думаю, они всё знают, – со страхом на лице прошептала Саэт. – Они такие… страшные. Но госпожа вернулась радостной. Он сказала, что откладывать не будем. У нас всего несколько дней. Её дни зачатия совпадают с днями обряда. Дух огня сможет помочь ей только в эти дни. Вот так.
   – Понятно, – пробормотал Лаций, хотя, на самом деле, ничего не понял. При чём тут несколько дней? Почему откладывать не будем? Зачем она так торопится? Женщины и их тайны всегда оставались для него загадкой, особенно те, которые касались отличия их тела от мужского.
   – Теперь ты у меня в долгу! – игриво улыбнулась ему напоследок Саэт и сразу же поспешила обратно.
   – Вот она, жизнь! Молодость, сила, любовь! – раздался из охапки сена голос Павла Домициана. – А обо мне даже не вспомнила. Надеюсь, Фурии и Минерва [26 - Минерва – богиня справедливости (римск.).] это видят и простят мне кольцо.
   – Хватит стонать, любимец богов! – попытался подбодрить его Лаций. – Так, как боги любят тебя, они не любят никого!
   – Хотелось бы, чтобы ещё люди любили, – пробормотал тот и стал ощупывать посиневший палец.
   – Не требуй слишком много, а то и этого лишишься!
   Ещё никогда Лаций не нервничал так, как в этот день. Даже когда он бежал из дома Пизонис, то был уверен в том, что невиновен и сможет спастись. Когда сражались с парфянами, он не думал о смерти, и когда шли в Ктесифон, тупо следовал воле богов. Самым тяжёлым было испытание в горах и ледяной воде, но и там боги подсказывали ему, что он сможет остаться в живых. Однако в этот день руки дрожали, как никогда, и в ногах чувствовалась неприятная слабость. Он старался не смотреть никому в глаза, боясь, что все вокруг смогут прочитать его мысли. Десятки раз он пытался успокоиться, говоря себе, что столкнуть толстого жреца со скалы вчера было намного опаснее, чем идти сейчас туда, где его самого собираются сбросить вниз. Он, наверное, мог бы убежать ночью и какое-то время скрываться в горах, но потом… его всё равно бы убили. Поэтому он уговаривал себя, что это боги преподносят ему испытание для того, чтобы в будущем дать возможность вернуться в Рим.
   Гнетущие мысли не покидали его до самого храма, а Павел, как назло, всё время плёлся сзади, тихо повторяя свои гимны. Возле ступеней из крытой повозки вышли десять одинаково одетых служанок. От окружающих их лица скрывали большие капюшоны. Одна из них была Лорнимэ, но узнать её было невозможно. Вместе со встречавшими их жрецами женщины поднялись по ступенькам, прошли мимо колонн и скрылись в глубине главного зала. Лация отвели к задней части здания и оставили сидеть у стены вместе с двумя простыми служителями в накидках без капюшонов. Наконец, к ним вышел жрец и сделал знак. Все трое спустились вниз. Вчерашнее место стычки на площадке было чистым. Следов крови видно не было. К Лацию подошли служители в набедренных повязках и сняли рубашку. Затем порвали её на части. В этот момент его сердце билось так сильно, что, казалось, стук был слышен всем вокруг. Он боялся, что то же самое сделают с обувью. Но никто не заметил его волнения. Только один жрец подошёл, посмотрел на плечо, потрогал три круга и довольно покачал головой. Сказав что-то двум помощникам, он исчез в темноте проёма. Хмурые служители храма огня стали готовить факелы. Лаций присел на порванную рубашку, чтобы успокоиться. Под рукой оказался оторванный рукав. Он осторожно скомкал его в ладони. Факелы никак не разгорались, и двое младших жрецов по-прежнему не обращали на него внимания. Обрывок рукава перекочевал подмышку, и Лаций немного успокоился. Вскоре раздался треск сухих веток и появилось пламя. Факелы загорелись. Жрецы кивнули ему на вход и вошли внутрь. Там они все остановились у бочки с водой и стали чего-то ждать. Лаций подошёл ближе и, наклонившись, умылся. Смотрители сразу подбежали к нему и стали что-то кричать.
   – Вода – нельзя! Убери вода! – пытались объяснить они.
   – Хорошо, хорошо, – спокойно ответил он и отошёл в сторону. Но скомканный рукав уже был мокрым. Лаций хорошо запомнил запах в пещере и рассказ Энея о дурмане, который идёт из-под земли. Служители успокоились и замерли у стены в ожидании жреца. Несколько капель воды из зажатого под локтём куска ткани упали на пол и на ногу, но здесь было темно и их не было видно. Главное – мокрый рукав был зажат под рукой и потом его можно будет приложить к лицу. Это успокаивало Лация, но ещё сильно мешал нож. Он всё время тёрся о лодыжку и острый конец мог в любой момент проткнуть чехол. Спасибо Павлу, что у него оказался небольшой кусок старой кожи, который замотал лезвие лучше, чем ткань, но Лаций опасался, что надолго его не хватит.
   Фигура в капюшоне выплыла из темноты, как тень Харона над рекой Стикс, тихо и плавно. Они прошли по знакомым коридорам и остановились перед входом в пещеру. Оттуда шёл горький неприятный запах и слышалось негромкое пение. Лацию дали три связанных оливковых венка и завели внутрь. В небольшой медной чаше горел огонь. Перед ней на коленях стояла женщина. Её лицо закрывал капюшон, но он знал, кто скрывается под ним. Сопровождавший его помощник сказал какие-то слова на незнакомом языке, и сидевшие по бокам служители повторил хором то же самое. Он поклонился и вышел. Лаций осторожно осмотрелся. Справа сидели четыре человека, а слева – три. Одно место было свободно. В голове мелькнула догадка, что оно принадлежало тому толстяку, которого он столкнул с обрыва. Двое жрецов с одной стороны затянули низкими голосами заунывную песню, а четыре с другой – подпевали им в некоторых местах. И лишь один, похоже, самый главный, обращался к просительнице с вопросами. Все они сидели с опущенными головами, закрыв лица, как тени в царстве Орка. Огонь в чаше совсем не давал света, поэтому Лаций решил рискнуть – он медленно наклонился и опустил венки до колен. Ничего не изменилось. Тогда он положил их на каменный пол и быстро завязал мокрый рукав вокруг рта, подоткнув края возле носа. Дышать стало труднее, но запах почти не чувствовался. В этот момент пение внезапно прекратилось, и жрец снова обратился к просительнице. Лаций еле успел подхватить венки и замер, держа их на вытянутых руках. Поначалу он слушал вопросы и ответы, и ему казалось, что это голос не той рыжеволосой женщины, которая несколько дней назад разговаривала с ним и Павлом – слишком покорной и жалкой выглядела сейчас Лорнимэ. Постепенно он отвлёкся, и мысли вернулись к Атилле, Икадиону, сатрапу и начальнику стражи Панджару. Какая-то неясная тревога проскальзывала в душе, когда он пытался понять, почему царица уехала так далеко одна. Ведь она должна была приехать сюда с мужем… Но Лаций не знал, что произошло в Мерве, и поэтому мог только догадываться.
   Пение кончилось. На плечо легла крепкая ладонь молодого жреца. Лаций готов был поклясться, что такие крепкие пальцы бывают только у воинов или камнетёсов.
   – На пас [27 - Идём (греч.).]! – громко произнёс он. – Ои сеой сас перименей [28 - Боги ждут тебя (греч.).]!
   Жрецы на скамейках хором повторили:
   – Ои сеой сас перименей!
   Лаций вздрогнул, вспомнив, что не успел снять с лица мокрую повязку. Но стоявшая на коленях фигура просительницы заслоняла слабый свет светильника, поэтому для того, чтобы увидеть мокрую ткань, жрецу надо было хорошо присмотреться.
   – Не бойся, я помогу тебе, – прошептал он и подтолкнул Лация в спину. – Идём, идём.
   Остальные продолжали петь, и большая тень рядом с ним тоже повторяла эти фразы. Они медленно дошли до конца узкого изогнутого прохода и повернули за угол. Впереди показался слабый жёлтый свет. Это горел фитиль в маленькой чашке с маслом. Большая шкура висела на прежнем месте, и ничего нового здесь не было.
   – Надень на голову, – жрец протянул ему небольшой тряпичный мешок и добавил: – чтобы яркий свет бога огня не ослепил тебя.
   – Здесь дырка. Дай другой! – мешок отлетел в сторону, и жрец от удивления на мгновение замер, однако пение из глубины пещеры напомнило ему, что надо торопиться. Он наклонился за вторым мешком. В это время Лаций тоже наклонился, но только за ножом. Встряхнув ткань перед тусклым огнём светильника и убедившись, что мешок целый, служитель снова повернулся к нему.
   – Вот, этот целый, – сказал жрец.
   – Благодарю тебя, слуга богов, – ответил Лаций и ударил его ножом в живот, под рёбра. Такие раны сбивают дыхание и не дают кричать. Жрец охнул и согнулся пополам. Откинув капюшон у него с головы, Лаций наклонился к самому уху, спросил:
   – Полимнию помнишь? Она ждёт тебя!
   В выпученных от ужаса и боли глазах промелькнула искра догадки, служитель огня попытался что-то сказать, но слова застряли у него в горле и оттуда послышались только булькающие звуки. Лаций выдернул нож, и тело рухнуло на каменный пол, как будто лишилось опоры.
   Балахон был большой, и снять его было нетрудно. Оставалось только натянуть жрецу на голову мешок и отправить навстречу богам. Голова в мешке безвольно качнулась в сторону, и на голой шее показались крупные бусы. Лаций взял их себе, чтобы не отличаться от жреца. Точно такие же он снял у него с руки. Мокрый рукав рубашки прижал мешок к горлу служителя. Взяв нож, как стилус, Лаций вырезал у него на плече три круга. Они были не такие ровные, как татуировка, но по форме очень похожи. Тело оказалось тяжёлым, но до площадки было недалеко. Столкнув его вниз, Лаций сразу вернулся назад и некоторое время стоял в коридоре, привыкая к темноте. Балахон в плечах оказался узковат и постоянно прилипал к животу. Ткань до самых колен пропиталась кровью. Здесь, в пещере её никто не увидит, а вот наверху… Но думать об этом не было времени. Капюшон закрыл лицо до подбородка. Спрятав нож обратно в сапог, Лаций поправил бусы на шее и руке и медленно направился обратно в пещеру.
   – Боги приняли избранного? – раздался голос, но слова были на непонятном языке. Лаций лихорадочно думал. «Что он мог спрашивать? Только одно – как всё прошло», – решил он и ответил на греческом:
   – Избранный встретил богов! – после чего пропел последнюю строчку гимна, который перед этим пели жрецы, и все подхватили эти слова ещё раз:
   – Слава Солнцу! Слава богу огня!
   Он сел на пустое место на правой скамье и пожалел, что не взял с собой рукав. Теперь ему приходилось дышать тем же воздухом, что и остальным, и это было нелегко. Просительница тем временем сожгла венки, и пещера наполнилась дымом. Лаций с трудом сдерживал раздирающий горло кашель. Он прижал капюшон к носу и старался дышать через ткань. Как остальные могли петь в такой духоте, оставалось для него загадкой.
   Верховный жрец появился вовремя, чтобы не дать ему задохнуться. Несколько громких фраз – и все встали. Священнослужитель поднял с колен просительницу и вывел её в коридор. Остальные жрецы медленно последовали за ним. Там при свете факелов она достала из-под накидки довольно увесистый мешок и протянула его верховному жрецу. Тот подкинул его на ладони и, не глядя, передал Лацию. На ощупь там были большие монеты… и ещё какие-то круглые предметы. Пока все торжественно шествовали по ступеням вверх, он запустил руку в мешок и нащупал монеты, кольца и камни.
   Наверху послышалось пение Павла Домициана. Лаций почувствовал, что внутри всё кипит и бурлит, как после неразбавленного вина. Ему хотелось вскочить и танцевать, как в юности, или бежать, прыгать и сражаться, он ощущал воодушевление и подъём, но при этом голова была ясной и не болела, как накануне, когда они были в этой комнате с Энеем. И даже запах крови и липкий балахон уже не вызывали у него отвращения. В большом зале к голосу слепого певца присоединились женские голоса. Это пели жрицы. Их не было видно, потому что они стояли за большим алтарём, у задней стены. Там же на инструментах, похожих на арфы и бубны, играли невидимые музыканты.
   На полу главного зала колыхалось море тёмных фигур. Это были простые просительницы. Жрецы сели на длинные скамьи по обе стороны от алтаря. В темноте было почти ничего не видно, пока обнажённые жрицы не стали выносить в зал светильники на подставках. Кроме широких повязок на головах, на них не было никакой одежды. Они расставляли треножники вдоль стен и поджигали их небольшими факелами. Вокруг алтаря стояли пять больших высоких чаш. Одна из жриц приблизилась к ним с факелом. Все, как завороженные, следили за её движениями и не шевелились. Лаций, воспользовавшись этим, достал из мешочка несколько колец и пару больших монет. Надо было спешить, потому что забрать золото могли в любую минуту. Монеты он засунул под стопу в сапог, а кольца, помня рассказ Павла Домициана, надел на средние пальцы ног. Травы и стеблей здесь не было, поэтому он просто плотно затянул кожаные ремешки сапог, чтобы пальцы упёрлись в носки и не дали кольцам соскользнуть. Теперь Лаций готов был расстаться с мешком. В золоте иногда нуждаются не только слепые, подумал он и с облегчением откинулся назад. Его не насторожило, что он был в приподнятом настроении и перестал думать об опасности. Жизнь радовала его, как никогда раньше, и это было приятно.

Безумная страсть

   Верховный жрец поднялся на большой камень у алтаря и зажёг огонь. Где-то высоко под сводами храма, на верхних галереях продолжал петь свои гимны Павел Домициан, а жрицы, повинуясь нарастающим ритмам музыки, начали ритуальный танец. Пять или шесть из них остались около алтаря, а остальные постепенно разошлись вдоль колонн.
   Несмотря на то, что Лаций всё видел и понимал, ему постоянно хотелось вскочить и присоединиться к извивающимся в танце женщинам. В какой-то момент музыка зазвучала громче, и к алтарю подошли шесть человек с большим плащом. Когда они положили свою ношу на плиту, Лаций замер. На алтаре распласталось обнажённое тело с мешком на голове. Сидевшие рядом священнослужители стали выкрикивать незнакомые фразы, а верховный жрец подошёл к жертвенной плите и остановился. Сказав несколько слов, он занёс над неподвижным телом нож и воткнул в грудь. Затем двумя сильными, резкими движениями вспорол живот. Шум в храм стих: жрицы перестали танцевать, а музыканты – играть. Волосатая рука по локоть ушла в разрезанное тело. Когда она появилась наружи, на ладони лежало вырванное сердце. Все вокруг стали громко выражать свои чувства, кричать и бесноваться, от дыхания сотен людей пламя в светильниках заметалось, как испуганный зверь, разгоняя по стенам огромные тени. У самого потолка они сливались в цельную плотную мглу и там окончательно замирали, как перешедшие в иной мир души умерших.
   Подойдя к большой чаше, верховный жрец бросил в неё клочок плоти, вверх взметнулось несколько ярких искр, и раздалось тихое шипение. Два помощника за его спиной быстро отрезали избранной жертве руку и положили в ногах. Снова громко заиграла музыка, и женщины продолжили свой танец. Голоса Павла Домициана уже не было слышно. Лаций старался сидеть спокойно, но кровь в жилах кипела и требовала безумства. Разум постепенно сдавался и оправдывался тем, что в темноте его никто не узнает. Поэтому когда перед ним замерла чья-то тень, он уже был на грани того, чтобы начать кричать и танцевать, как все остальные люди в зале. Однако слова подошедшего служителя огня остудили его порыв. Тот держал в одной руке большой кубок, а в другой – отрубленную руку жертвы, обращаясь явно к нему.
   – Выпей для радости и счастья, сын мой! – раздался громкий голос на незнакомом языке. Лаций не понял ни одного слова. Краем глаза он видел, что такие же кубки были в руках тех, кто сидел справа и слева от него, а в зале появились люди с небольшими кувшинами. К ним со всех сторон тянулись руки, и они быстро разливали в их чаши тайный напиток. Но что надо было верховному жрецу? Может быть, золото? Лаций протянул ему мешок, и тот, с раздражением схватив его, бросил стоявшему позади слуге, а затем снова протянул ему отрубленную руку трупа. Не дождавшись ответа, жрец несколько раз ткнул его в плечо, что-то недовольно пробурчал и бросил обрубок ему на колени. Лаций взял его и хотел положить на пол, но по жестам и интонации понял, что пока этого делать не надо. – Пошли! Ты долго ждал этого дня! Надо проложить дорогу духу, – донеслись до него слова на чужом языке. Жрец явно звал его с собой. Дойдя до середины зала, он остановился между колонн и сказал: – Стой здесь! Тебя позовут. Не будь таким глупым! Радуйся! Сегодня твой день! Ты доказал, что всё можешь! – его тень слилась с колонной, где сидели несколько женщин, и Лаций остался один. До него ещё какое-то время доносился низкий голос жреца, но постепенно он стих и полностью растворился в шуме голосов и звуках музыки. Потом фигура с кубком появилась у алтаря. Жрец сделал глоток из чаши и вылил напиток на тело стоявшей рядом обнажённой женщины. Раздался громкий призыв к началу обряда, и остальные священнослужители стали снимать свои балахоны. Один за другим они выходили в зал и растворялись среди ждущих их просительниц. Шум нарастал. Лаций разжал пальцы и выпустил из рук неприятный «трофей». Он с глухим стуком упала рядом. Вскоре музыка стихла, и танцующие начали с хохотом гоняться друг за другом. Жрицы стали отдаваться мужчинам прямо на глазах просительниц, у Лация проскользнула мысль, что этот храм Изиды чем-то очень похож на театр Помпея в Риме. Только людей здесь было намного меньше. Треножники у колонн потухли, и теперь слабые жёлтые точки остались только в зале, показывая тех женщин, которые ждали исполнителей обряда. Когда их выбирали, маленькие огоньки светильников гасли. Вскоре вокруг стало так темно, что не было даже видно колонны, от которой Лация отделали всего полшага. Он уже пришёл в себя и теперь лихорадочно думал, как побыстрее выбраться из этого каменного мешка. За колоннами должен был находиться коридор. Обычно в храмах он всегда вёл к выходу. Он протянул руку и, нащупав прохладную поверхность колонны, стал осторожно обходить её сбоку.
   – Ой, – раздался прямо перед ним испуганный женский голос, и маленькая рука осторожно коснулась плеча. – Ещё рано. Тебя позовут, – донёсся еле слышный шёпот, но все слова были опять на незнакомом языке. Думая, что это одна из просительниц, он сказал то, что она хотела слышать на греческом:
   – Я иду к тебе.
   – Нет! – теперь в этом восклицании звучало удивление. – Ты пока не иди! – ладонь упёрлась в грудь, как бы останавливая его. Потом за колонной послышались другие голоса, и теперь тот же самый голос радостно воскликнул: – Всё, теперь иди! Давай руку! Осторожно… иди! – маленькая рука вцепилась ему в запястье и потащила в темноту.
   Лаций лихорадочно думал, что ему дальше делать. Бросить её и убежать? Но женщины могут позвать жрецов. Или погонятся и привлекут внимание других… Может, остаться? Бежать до выхода далеко. И ничего не видно…
   Пока он взвешивал в уме все варианты, его плеч коснулись нежные женские руки, и он не успел опомниться, как его увлекли на пол. Сбоку кто-то сунул мешок с водой.
   – Пей! Пей! – раздалось со всех сторон. Наученный горьким опытом, он нащупал угол, приложил отверстие к губам и опрокинул мешок вверх, как будто пил. На губах остался вкус терпкого вина. – Ещё! Ещё! – опять закричали женские голоса. Он поднял мешок ещё раз и сделал глоток. Вино было неразбавленным, и пить его было опасно. Лаций часто видел, чем это заканчивается – к утру люди лежали без движения и потом целый день ходили с головной болью. А ему надо было обязательно уйти отсюда до восхода солнца! Ласковые руки снова коснулись его плеч и стали стаскивать накидку.
   – Как же с вами разобраться? – проворчал он, чувствуя, что его гладят и обнимают сразу несколько женщин. В темноте невозможно было увидеть, кто из них красивее, а кто – нет, и это было одним из преимуществ ночного обряда в храме Изиды. Судя по голосам, все они были очень юными. В голове закралось подозрение, что просительницы не могут быть такими молодыми, но девушки не дали опомниться и стали играть с ним, как с ребёнком. Такого с Лацием никогда ещё не было. Ему удалось обнять кого-то за талию, но на ноги сразу же села другая девушка, а третья обняли его за бёдра. Он хотел перевернуться и навалиться всем телом на ту жертву, которую держал за талию, но она отвела его руки в сторону и рассмеялась. Попытки поймать их за руки, ноги и плечи успехом не увенчались – девушки с лёгкостью выскальзывали и хватали его с другой стороны. Пришлось притвориться уставшим, чтобы они приблизились, и тогда он резко откатился в сторону, поймав одну из них прямо у себя за спиной. Девушка вскрикнула и сжалась калачиком, почувствовав, что попалась. Ему показалось, что она сопротивляется не так отчаянно, как другие, и как будто ждёт, когда он победит её. Борьба была недолгой. При этом его со всех сторон продолжали донимать своими приставаниями другие участницы этого безумия. Но уже не так настойчиво, как раньше, а, скорее, чтобы просто подзадорить. Однако объятия «попавшейся» женщины показались ему крепче и жарче, чем можно было ожидать от юной неопытной девушки. В ней было что-то другое. Она не ласкала его и не играла с ним. Она так сильно сжимала ноги у него на талии, что, казалось, хочет раздавить его, но это было не так. В моменты наивысшего наслаждения она выгибалась в спине, как тугой парфянский лук, и начинала дрожать, подобно выпустившей стрелу тетиве. Они катались по полу, не замечая, как вокруг охают и вздыхают десятки других тел. Так повторялось три раза. Но что-то недосказанное, недоделанное, непонятное тянуло его к ней снова и снова. Лаций не знал, что на него так подействовало, – то ли дым в пещере, то ли несколько глотков вина, – но проснувшееся животное чувство раз за разом заставляло его превращаться в самца и не давало разуму отказаться от этого удовольствия.
   Вокруг постоянно слышались девичьи голоса. Они визжали и смеялись, заглушая даже музыку. Кто-то что-то шептал ему на ухо, но он ничего не слышал. От шума заложило уши, и голова шла кругом. Совсем рядом раздались непонятные слова, и язык был очень похож на парфянский:
   – Я больше не могу. Забери его! Иди к нему! – дрожащие ладони обняли его за шею и потом с силой оттолкнули от себя. Похоже, просительница играла с ним и хотела больше чувств. Протянув руку, он не нашёл рядом желанного тела, но она напала с другой стороны! Цепкие пальцы впились ему в локоть, дёрнули назад и опрокинули на спину. Лаций с силой прижал к себе гибкое тело, и ему показалось, что грудь этой женщины почему-то стала больше. Однако обрушившиеся на лицо горячие поцелуи быстро отвлекли его, и он снова отдался яростной борьбе. Последняя мысль, которую он запомнил, была о том, что боги в эту ночь решили подарить ему немного радости за те страдания, которые посылали в течение последних нескольких лет.

Страшное пробуждение

   Середина ночи уже давно миновала, и скоро должен был наступить рассвет. Буйные страсти поутихли, и почти все участники обряда спали вповалку по всему залу. В это время за одной из колонн показалась обнажённая женская фигура. Дрожа от утренней прохлады, она, обняв плечи руками, стала перешагивать через тела в поисках одежды. Густые рыжие волосы распустились и немного грели спину. Но тело ныло и болело, требуя тепла и отдыха. Найдя свой балахон, она натянула его через голову и с трудом заправила дрожащими руками длинные волосы под капюшон. Несколько фигур в зале тоже отчаянно пытались оторваться от пола, поднимались на колени, шатались и снова падали, не сделав и двух шагов. Дурман ночного веселья и обильное употребление вина сделали своё дело – люди были беспробудно пьяны и обессилены оргией.
   – Останься с ним, – растолкав одну из девушек, сказала она. – Передашь ему этот перстень в награду, когда встанет. Потом уходите. Евнухи будут ждать вас снаружи. Я слышала стук копыт. Может, это приехал Мурмилак. Надо посмотреть. Я пришлю евнуха – надо отдать верховному жрецу награду. Они меня не обманули. Обряд свершился. Дух жертвы… сделал своё дело, – она вздохнула и посмотрела на перстень. Это был подарок отца, и она никому не показывала его до сегодняшнего дня. Даже Мурмилаку. Отец сказал, что она может расстаться с перстнем только тогда, когда получит за него нечто большее, чем деньги. И не будет при этом жалеть. Сегодня у неё было именно такое чувство – она ни о чём не жалела и чувствовала, что приобрела что-то очень важное и серьёзное.
   – Госпожа, но ты же не можешь одна… – попыталась возразить девушка.
   – Тише, Саэт! Сейчас там никого нет. Воины все здесь, в зале. Я их видела. Только евнухам это не надо. Они снаружи. Наверное, спят. Останься здесь. Они мне помогут. Никого не буди! Не надо шума! Я дам тебе знать, когда уходить. И запомни его лицо, когда рассветёт. Хорошо запомни!
   – Да, госпожа…

   Широкий балахон растворился в темноте коридора, и Саэт устало повернулась к громко храпящему телу, которое впервые в жизни довело её этой ночью до крика. Она была счастлива, потому что госпожа доверила ей передать перстень, и ещё она гордилась тем, что смогла заменить её ночью, когда этот посланец Изиды довёл Лорнимэ до полного изнеможения. Этот жрец даже не заметил, что вместо госпожи была она. Как сладко было ощущать себя в его сильных руках! Его тело было таким жарким и тяжёлым… даже сильнее, чем у Атиллы. Она вспомнила мужа и сына, и на душе стало тепло и спокойно.
   Ближе к рассвету воздух стал прохладней. Зябко поёжившись, Саэт провела рукой по полу в поисках накидки. Нащупав грубую ткань, она подоткнула её под себя. Рядом лежал большой и сильный мужчина. Она прижалась к его плечу, затем провела рукой по груди, гладя широкие мышцы. Под ладонью чувствовались сильные толчки сердца, и от этого ощущения внизу живота снова что-то сжалось и потянуло вниз, как перед тем, когда он на неё так жадно набросился…
   Улыбка коснулась её губ, и Саэт томно закатила глаза. В голове проплывали воспоминания о прошедшей ночи, и руки сами непроизвольно стали гладить лежавшее рядом тело, опускаясь от груди к животу. Наткнувшись на безвольно лежавшую руку, она взяла кольцо Лорнимэ и, разогнув пальцы, надела его на мизинец мужчины. Затем потянула за руку вниз, стараясь убрать её с живота. Ей хотелось погладить его большое, сильное тело ниже. Широкая кисть с кольцом на пальце медленно сползла к бедру и упала на каменный пол. Раздался тихий звон металла. Саэт встрепенулась и повернула голову. Лучи солнца, совсем недавно ещё робкие и нежные, как взгляд юной наложницы, теперь стали ярче и настойчивей – они коснулись полупрозрачной крыши и стали опускаться вниз. Этого было достаточно, чтобы тела на полу приобрели ясные очертания и зал наполнился ярким светом. Гладя сильное мужское тело, Саэт чувствовала, что всё плывёт перед глазами и его плечо превращается в большую скалу с тёмным пятном посредине. Под грязными разводами там был виден какой-то рисунок. Отстранившись назад, она увидела три соединённых вместе круга. Несколько раз моргнув, Саэт нахмурилась и на мгновение замерла, глядя на них широко раскрытыми глазами. Она уже видела такую татуировку у одного человека… Страсть прошла, и внезапная догадка заставила её вздрогнуть. Стараясь не шуметь, она медленно привстала на локте. Теперь ей стало видно лицо спящего незнакомца.
   – Лаций!.. – вскрикнула она и зажала рот рукой. В голове началась паника, а сердце в груди заколотилось, как град по мраморным плитам дворца. Она ничего не понимала. Что произошло? Ведь Лаций должен был остаться в деревне… под навесом! Как он сюда попал? Обведя огромное тело растерянным взглядом, Саэт заметила, что вся грудь, живот и ноги у него были покрыты какими-то тёмными разводами, похожими на кровь. – Что это?.. – прошептала она и испуганно вскочила на ноги. В голове бились тысячи мыслей. Почему он оказался здесь? Откуда на нём кровь? Он её видел? А госпожу? Что делать?.. Надо было срочно успокоиться. Она оглянулась по сторонам. Все спали. Так, госпожа ушла и не знает, что это Лаций. Ещё не знает… А если вернётся, то узнает… Надо ей сказать… или не надо? Но если не говорить, то надо уйти отсюда. Прямо сейчас, чтобы он их не видел. Но как быть с остальными служанками?
   Перед глазами поплыли тёмные пятна. Саэт закачалась. Глаза продолжали смотреть вперёд, а руки искали опору сзади. Наконец, пальцы коснулись гладкой поверхности колонны, и она с облегчением прислонилась спиной к прохладному мрамору. В ушах послышался тихий звон, он медленно нарастал, превращаясь в гул. Не в силах оторвать взгляд от знакомого лица, она ничего не видела и не слышала. Поэтому когда на плечо неожиданно легла чья-то холодная костлявая рука, она дико завизжала и потеряла сознание от сковавшего её сердце ужаса.

Неожиданное появление Куги До

   Лорнимэ вышла из храма и подошла к ступеням. Вдалеке солнце окрасило вершины гор розовым светом, но здесь, внизу, все предметы прятались в сумраке уходящей ночи. Ей пришлось напрячь зрение, чтобы разглядеть своих евнухов, потому что вокруг лежали несколько групп обнажённых мужчин и женщин, которым показалось тесно в зале, но евнухи, не мешая им, пристроились в самом низу на ступенях и ждали её там. Лорнимэ показалось странным, что нигде не было видно лошадей, потому в храме она отчётливо слышала стук копыт и храп. Если бы это был Мурмилак, он давно уже был бы здесь.
   – Сино! – позвала она одного из слуг. Но ответа не последовало. Лорнимэ подошла и, присев, потрясла его за плечо, чтобы разбудить. Голова евнуха откинулась назад, и тело безвольно распласталось на ступеньках, стукнувшись затылком о край. Он был мёртв, ему перерезали горло. Лорнимэ резко выпрямилась и оглянулась.
   – Да, увы, такова жизнь! Рано или поздно все умирают! – раздался до боли знакомый голос. В нём звучала издёвка. Она почувствовала, как все мышцы сжались, и по спине пробежали мурашки. Кожа на голове напряглась, как будто её подвесили за волосы. С трудом повернувшись, Лорнимэ подняла взгляд и посмотрела в глаза своему смертельному врагу, который не спеша спускался к ней по ступеням. – Ты долго молилась Изиде. Надеюсь, твои молитвы были не напрасны? – в его голосе была явная издёвка. – Жаль, я не могу заменить тебе жреца, который будет отцом будущего правителя Мерва. Просто не люблю рыжих. Они белые, как молоко кобылицы. Ха-ха-ха! – он расхохотался своим мерзким каркающим голосом, и за его спиной появились тени воинов. – Или, может, нам не надо никакого младенца? Как ты думаешь? – с наигранным любопытством спросил он. – Зачем нам новый правитель Мерва? А?
   – Не подходи! – хриплым голосом произнесла Лорнимэ.
   – Правда? – с усмешкой спросил Куги До. – Хорошо. Бережёшь семя жреца? Кхе-хе-хе!.. Если ты не любишь меня, то, может, тебе понравятся мои слуги? В прошлый раз им не удалось насладиться твоим телом. Но на этот раз они живой тебя не отпустят. Поверь мне.
   – Нет… – с ужасом прошептала Лорнимэ и сделала шаг назад. Ноги зацепились за накидку евнуха, и она упала назад, больно ударившись локтём и спиной.
   – Не спеши, – прошипел над ней Куги До. – Не надо так быстро сдаваться. Покричи, подёргайся, как твоя мать. Ха-ха-ха! Здесь нет тех, кто был с ней в ту ночь. Но десятка два человек она выдержала. А потом умерла. Вот, как бывает. Представляешь? Надо было не убивать её. Может быть, она родила бы такую же красивую дочь, только не рыжую, а? Ха-ха-ха!..
   – Не-е-ет! – закричала Лорнимэ, но сильная рука подняла её и встряхнула так, что у неё сбилось дыхание.
   – Где золото? Ты мне не нужна. Хочешь прожить ещё день, скажи, где твоё золото.
   – Какое золото? Я не знаю… Ты убил моих евнухов. Оно было у них, – чувствуя, что не может сопротивляться страху смерти, пробормотала она.
   – У евнухов? Эй, обыскать уродов! – крикнул он своим воинам. – Но если они ничего не найдут, я отрежу тебе пальцы… по одному. Чтобы ты вспомнила. А потом – нос и уши. И подожду, пока в них поселятся красные муравьи. Они любят гнилую кровь. Ты будешь жить и вспоминать, где твоё золото. Потому что я вижу, что у евнухов его нет! – заорал он в конце так громко, что вонь его гниющих зубов ударила ей в ноздри, и Лорнимэ от ужаса потеряла сознание. – Воду! Неси воду и лей, пока не придёт в себя! И свяжи ей руки, – приказал он ближайшему разбойнику. – Все в храм! Гоните всех туда! Никого не выпускайте! Стойте у колонн и ждите меня. Пошли! – вооружённые люди в тёмных рубашках до колен и таких же штанах рванулись вверх по ступеням и стали расходиться вдоль стен.

   Лаций не помнил точно, что ему снилось, но сон был приятным. Поэтому когда в уши ворвался резкий женский крик, радужные картины рассыпались на мелкие кусочки и превратились в серую пыль. Глаза с трудом приоткрылись, и вдалеке показалась узкая полоска утреннего света. Слух уловил знакомый звук: так обычно падают на землю тела раненых и убитых воинов. Тяжёлые веки с трудом приподнялись чуть выше. Теперь ему стали видны широкие высокие колонны, которые подпирали небо где-то высоко вверху, а внизу… внизу он пока ничего не видел.
   – Зачем так кричать? Клянусь Авророй, я просто хотел спросить… – знакомый голос Павла Домициана привёл его в чувство и напомнил, где они находятся.
   – Павел, как ты меня нашёл? – с трудом приподнявшись на локте, спросил он.
   – По цвету. Ты горячий и зелёно-красный. Я шёл на цвет, – радостно ответил тот. – Но мне показалось, что у входа в храм много чёрного цвета. Я даже слышу чьи-то шаги. Кто-то бежит… – пробормотал слепой, повернувшись в ту сторону, откуда доносился приглушённый топот ног. Лаций сразу вскочил и прижался к колонне.
   – Тихо! – прошептал он и осторожно выглянул в зал. Вдоль колонн растекались тени людей с мечами в руках. Это были низкорослые, приземистые воины, не похожие на стражников Мурмилака. Слишком тихо и осторожно расходились они по залу, и слишком страшно поблёскивали у них в руках лезвия коротких мечей. Утром в храм с оружием просто так не приходят – это он точно знал. Заметив на полу свой балахон, Лаций быстро поднял его и, схватив Павла за руку, потащил вглубь коридора. – Только молчи, прошу тебя! – прошептал он в самое ухо. Слепой певец, по-видимому, почувствовал по его голосу, что им угрожает серьёзная опасность, и старался спешить, как только мог. Но разбросанная одежда и спящие тела мешали ему, поэтому к тому моменту, когда они добрались до узкого спуска в подземные коридоры храма, Павел успел несколько раз упасть, удариться и проклясть всех, кого мог. Лаций тоже несколько раз упал и сильно хромал на обе ноги. Но не от удара. Во время ночного обряда ремешки на старых парфянских сапогах ослабли, и почти все кольца соскочили с пальцев. Теперь он шёл по ним, как по острым камням, и до крови искусал себе губы, чтобы не кричать. Но останавливаться было нельзя. До лестницы, которая вела в подземелье, а оттуда – к выходу с другой стороны храма, ещё далеко. А там до дома старого грека оставалось всего сто шагов… Больше они нигде не могли спрятаться. Лаций старался терпеть и молить богов пощадить его ноги.

Западня

   Солнце проникло в глубину храма и осветило все углы. Куги До медленно перешагивал через тела, пока не дошёл до верховного жреца. Тот сидел, тупо покачивая головой из стороны в сторону, и смотрел красными опухшими глазами на приближавшуюся к нему фигуру.
   – Изида принесла тебе удачу и много золота, а мне – нет, – вместо приветствия произнёс Куги До. Жрец ничего не ответил. – Давай золото, и я не буду вспоминать о прошлом, – он ещё раз обвёл взглядом лежавших вокруг людей. Некоторые из них приподнимали головы, но ещё не в силах были прийти в себя.
   – Золото? – повторил священнослужитель, как бы не понимая, о чём его спрашивают.
   – Да, жёлтое такое золото. Ты только скажи, где оно, и мы сами его возьмём, – криво усмехнувшись, предложил Куги До.
   – Я не помню, куда его дел. Я отдал его, кажется… не помню… Оно где-то здесь… У меня болит голова. Ты не можешь так… Изида тебя накажет. Ты оскорбляешь храм и богиню!
   – Конечно. Но сначала я оскорблю тебя! Ты хочешь стать первым жрецом-евнухом в этом храме? Подумай! Если да, то тебе нечего будет бояться. Ха-ха-ха! Изида тебе будет не страшна. Будешь петь гимны писклявым голосом! Так что говори, где золото! – с угрозой в голосе произнёс кочевник.
   – Поверь, я не помню… но его очень мало. Женщины почти ничего не заплатили, только одна просительница…
   – Хватит! Ты всегда любил золото, и я ни за что не поверю, что ты забыл, куда его спрятал. Много лет назад я уже слышал все эти глупости. Тогда я тебя простил. Сейчас мне нужно только золото царицы Мерва. Где оно? Говори!
   Опираясь на высокий алтарь, жрец медленно обошёл камень и вернулся обратно.
   – Наверное, внизу. Надо спуститься вниз, – с кислым выражением лица произнёс он и покачал головой. – Я отдал его сыну… Он должен был отнести его в пещеру…
   – Эй, факелы! – приказал Куги До своим воинам. Вскоре они спустились вниз и нашли несколько небольших кожаных мешочков. Но это было ничтожно мало. Узнав, что вторую часть Лорнимэ так и не заплатила, он поднялся в зал и нашёл её рабынь. Тех воинов, которые случайно попались им на пути, кочевники убивали на месте.
   – Что ты делаешь… – пробормотал верховный жрец у выхода из храма. – Из Александрии придут стражники сатрапа Лидия. Они тебя поймают.
   – Вряд ли. Или ты хочешь послать к ним гонца? Не делай этого! Узнаю – вырежу всех твоих жрецов. Иди, иди, в храме много трупов. Надо убрать, чтобы не воняли, – пренебрежительно бросил ему Куги До.
   К нему подошли два разбойника и сказали, что видели евнухов перед обрядом в доме старого грека-каменщика. Они там пили воду и отдыхали. Вполне возможно, что кто-то из них ещё остался там, или они могли спрятать золото у грека в доме. Куги До злорадно усмехнулся и приказал ехать туда.

   Эней знал, кто подъехал к храму в предрассветной тьме. Он понимал, что ему не миновать встречи с кочевниками и поэтому вышел к воротам, надеясь, что они не пойдут в дом и не увидят там только что вернувшихся двух римлян. Хотя, можно было сказать, что это просто рабы, которые ждали в доме окончания обряда…
   На ступенях храма стояли люди с оружием. Они связывали руки какой-то рыжеволосой женщине. Потом все вошли в храм и долго не выходили оттуда. У входа остались около десяти человек. Но когда на ступнях показались рабыни царицы Мерва, а у колонн застыла фигура верховного жреца в старой рваной накидке, Эней понял, что теперь настала его очередь. Невысокий крепкий человек в чёрной одежде кивнул в сторону его дома, и к нему сразу направились два десятка человек.

   Лаций с трудом затащил Павла Домициана за ворота, поднял по ступенькам и, споткнувшись о его ноги, рухнул на пол. Слепой что-то бормотал про жрецов и песни, но Лацию было не до него. Он развязал ремни и стащил с ног мягкую обувь. Ноющая боль пронизывала стопы и пальцы. Пятки ныли, как будто в них заколотили гвозди. Наступать на них было невозможно. Оставалось только гладить и разминать поцарапанную кожу, радуясь, что камни на кольцах были не острыми. Вынув из обуви десяток колец и столько же монет, он отмотал от голени кожаный чехол с ножом и оглянулся по сторонам в поисках куска кожи или кувшина, куда всё это можно было бы спрятать. Но в комнате ничего не было. В двух шагах от него на лавке раскачивался Павел Домициан. Он продолжал разговаривать сам с собой и смотрел в пустоту невидящим взглядом. Лаций заметил, что у того за поясом что-то торчит.
   – Эй, ты что! – с возмущением воскликнул слепой певец, почувствовав, как у него забирают высокие кожаные сандалии, которые он честно заработал своим пением.
   – Помолчи! Надо спрятать кое-что, – отрывисто произнёс Лаций, сгребая в одну сандалию кольца, а в другую монеты. Нож он предусмотрительно спрятал обратно в свой сапог.
   – Хм-м… Звук мне очень нравится, – совсем другим голосом произнёс певец, повернув голову так, чтобы лучше слышать, что он делает на полу.
   – Мне тоже, – вздохнул с облегчением Лаций и поставил обувь перед Павлом Домицианом. Тот запустил руки внутрь и блаженно улыбнулся.
   – На это можно купить не только лошадей, но и носилки для меня и Атиллы. А своё кольцо я оставлю на память. Оно пригодится мне в Риме. Куплю любовь и ласку всех женщин Суббура, – довольно пробормотал он. Лаций недовольно осматривал подошвы сапог, где камни протерли несколько дыр. Верхняя часть, к его сожалению, была абсолютно целой, и её можно было использовать, чтобы вырезать потом новые подошвы. Вдруг палец зацепился за ремешки и на нём что-то блеснуло. Развернув ладонь, Лаций, к своему изумлению, обнаружил перстень с большим камнем. Откуда он взялся? Может, случайно зацепился, когда доставал золото из сапога?
   Память не сохранила события этой ночи, только радостные впечатления, от которых на душе стало приятно. Но откуда взялось кольцо, вспомнить не удалось. Чтобы прийти в себя, Лаций решил окунуть голову в большое деревянное ведро в углу комнаты, но у самого ведра вдруг остановился. Переминаясь с ноги на ногу, он почувствовал, что в правом башмаке что-то осталось. Под пяткой неприятно давило. Похоже, это была монета… Теперь снова надо было развязывать ремешки, чтобы достать её… Присев, он опустил голову на руки и зажмурил глаза. Голова ещё кружилась, и в теле чувствовалась слабость. Сняв высокие башмаки и достав жёлтую монету с изображением женской головы, он бросил её обратно в сапог вместе с перстнем, решив сначала умыться, а потом уже переложить всё в сандалии Павла Домициана. Вода была свежей, лицо приятно впитывало её бодрящую прохладу. Лаций пофыркал, затем поплескал на шею и затылок и с удовольствием окунул теперь голову по самые плечи. На столе стояла деревянная кружка. Не долго думая, он набрал воду и стал поливать себе на спину и плечи. В комнате послышалось его довольное фырканье, и эти звуки привлекли внимание слепого певца. Он встал, чтобы подойти к другу поближе. Положив кожаные башмаки с кольцами и монетами на край лавки, Павел осторожно направился на звук плещущейся воды.
   От неожиданного прикосновения Лаций вздрогнул и резко обернулся. Павел Домициан стоял сзади с протянутой рукой и улыбался.
   – Блаженство почувствовать воду на теле в такой день, – произнёс он.
   – Говори проще! – с улыбкой сказал Лаций. – Нептун тебя здесь не слышит.
   – Хочу воды, – коротко сказал певец и снова коснулся его плеча. Лаций, не предупреждая, вылил полную кружку на голову страждущему попрошайке. – О-о-о! – громким голосом пропел Павел и стал стаскивать с себя тонкую длинную рубаху. – Возьми, положи там, – попросил он его и, нащупав кружку, подошёл ближе к ведру. Лаций бросил одежду на лавку, и та, покачнувшись, с громким шумом упала на пол. В грохоте падения до них донёсся высокий звонкий звук – это упали на пол два новых башмака Павла с кольцами. Из одного выкатилась золотая монета. Она прокатилась вдоль лавки и, стукнувшись о дверь, задребезжала у входа, наткнувшись там на невысокий приступок порога.
   – Что это? – вытянув в сторону звука тощую шею, с удивлением спросил слепой певец.
   – Твои сандалии упали. Подлые Фурии! – раздражённо произнёс Лаций. – Надо поднять.
   Он подошёл к выходу, чтобы увидеть, куда закатилась монета. Но с другой стороны кто-то сильно рванул дверь на себя, и в комнату ворвался яркий солнечный свет.

   Куги До не спеша стал на спину слуги и сошёл на землю.
   – Тот же дом, те же ворота, и ты, старый Эней, тоже тут, – криво усмехнулся кочевник. – Как ты ещё жив, не понимаю.
   – Диана и Зевс дают мне силы, – ответил старый грек.
   – Жаль, что они не дают тебе ума. Ладно, я не буду вспоминать тебе все твои обещания. Вы со жрецом обманули меня уже несколько раз. Все ваши женщины оказались бесплодны и не смогли родить мне сына. Но я простил вас. Живите! – Куги До приблизился к Энею почти вплотную, и тому ударил в ноздри резкий кислый запах конского пота, старой гниющей кожи и мочи, который сопровождал разбойников в их кочевой жизни. – Говорят у тебя здесь были евнухи из Мерва. Они тут? – уже совсем по-другому спросил он.
   – Нет. Они попили воды и ушли ещё вечером, – пробормотал Эней.
   – Ты уверен, что они ничего не оставили? – хитро прищурившись, спросил Куги До.
   – Они даже не заходили в дом, – твёрдым голосом ответил грек, потому что был в этом уверен.
   – Странно… А что это у тебя на шее? – нахмурил брови кочевник. Он протянул руку и взял чёрный круглый медальон с тремя кругами. – Как интересно! Я где-то видел его… Ха! Это медальон римского раба из Мерва! Как он к тебе попал? – широкая ладонь с ровными одинаковыми пальцами подтянула кожаный ремешок на себя, и тот сполз у Энея с шеи, вырвав на затылке несколько седых волос.
   – Э-э… Он отдал его мне, – не зная, что придумать, пробормотал он.
   – Он здесь?! – не смог скрыть удивления Куги До. На его самоуверенном, злобном лице впервые отобразилась искренняя радость. Эней коротко кивнул и вжал голову в плечи. Позади него, в доме, послышался шум, как будто что-то упало.– Ну-ка, отойди! – приказал главарь разбойников и толкнул ворота ногой. Он быстро прошёл через двор и схватился за дверь. Неожиданно она сама приоткрылась, и перед ним показались копна светлых волнистых волос и голая спина человека, который стоял у порога на коленях и шарил рукой по полу.

   Лаций продолжал ощупывать старые доски пола, когда дверь распахнулась и у него перед глазами показались две ноги в высоких кожаных сапогах. На них были видны мокрые следы лошадиной пены. Он поднял взгляд вверх и, прищурившись, замер. Темные очертания невысокой коренастой фигуры на фоне солнца казались сплошным пятном, яркое солнце мешало ему разглядеть человека, и перед лицом был только живот и пояс… а чуть выше висел медальон!
   – Эней?.. – осторожно спросил Лаций, понимая, что старый грек не мог за одну ночь стать в два раза шире.
   – Ха-ха-ха! – раздался громкий радостный смех, от которого по спине пробежали мурашки, а сердце сжалось от внезапно возникшей догадки.
   – Куги До… – пробормотал он, а кочевник в это время продолжал смеяться, показывая на него пальцем. Лаций выпрямился и сделал шаг назад. Разбойник вошёл вслед за ним и остановился на пороге.
   – Что ты там искал? – спросил он, вытирая глаза от проступивших слёз.
   – Да так, ничего… – растерянно пробормотал Лаций. Куги До присел и поднял золотую монету. Покрутив её в руках, он довольно усмехнулся и приказал позвать старого грека. – Ты говорил, что у тебя нет золота, – с хитрой иронией обратился он к нему.
   – Нет. Ничего нет, – испуганно пробормотал Эней.
   – А это что? – Куги До протянул ему золотую монету.
   – Это не моё! У меня этого не было! Здесь ничего не было, не было… – захлёбываясь от охватившего его ужаса, закричал он.
   – Конечно, не было! Это не твоё! – рявкнул на него главарь. Он подошёл к лавке и поднял два башмака. Они тихо звякнули, и лицо кочевника расплылось в злорадной улыбке. – А где остальное? – зловеще спросил он, и несчастный грек упал на колени, понимая, что сказать правду он не может, а соврать не успеет. Следующий вопрос вообще лишил его дара речи: – Почему эти рабы носят такую дорогую обувь?
   – Я… я… я… – трясясь от страха, повторял он.
   – Где остальное золото? – тряся старика за плечи, кричал Куги До. По закатившимся глазам и отвисшей синей губе было видно, что тот уже теряет сознание, поэтому он бросил его и повернулся к Лацию. В комнату набились слуги и воины. Они переминались с ноги на ногу и с любопытством наблюдали за своим предводителем. Перед ними стояли два странных голых человека, один из которых был слепым. Оба были мокрые, с бритыми лицами и их кожа по цвету отличалась от кожи местных жителей.
   – Это кто? – осторожно спросил Павел Домициан, и кружка в его руках задрожала мелкой дрожью. Вода стала выплёскиваться, и на лицах кочевников появились снисходительные усмешки. Лаций ничего не ответил, продолжая наблюдать за ними и стараясь отойти как можно дальше, туда, где лежали накидка и обувь.
   – Я долго ждал этой встречи, – покачал головой Куги До, повернувшись к нему. – Но не думал, что увижу тебя голым с твоим слепым другом. Ха-ха-ха! Сегодня вечером мы сварим тебя в котле, а он будет петь песни на твоём языке. Ты будешь умолять меня убить тебя побыстрее. Но я заставлю тебя помучиться перед смертью. За рану в ноге и подлый обман в деревне. Но кипящая вода покажется тебе спасением по сравнению с тем, что будет перед этим, – хищно раздувая ноздри, пообещал кочевник, и у Лация не осталось сомнения в том, что так и будет.
   – Прошу тебя быть снисходительным… – попытался обратиться к нему Павел Домициан, с трудом подбирая от страха греческие слова.
   – Закрой рот, урод! – оборвал его разбойник, и слепой певец, почувствовав реальную угрозу, опустился на пол, не в силах стоять на ногах. Лаций тоже сел рядом со своими высокими башмаками и накрыл их краем накидки. – Осмотрите весь дом и все сараи! – приказал Куги До своим людям. Когда они вернулись ни с чем, он снова схватил старика за горло и, с трудом сдерживаясь, чтобы не задушить, повторил свой вопрос: – Где золото? Эта рыжая дура из Мерва оставила его у тебя. Где оно? Не говори мне, что у тебя были только эти колечки в сапогах!
   – Я не знаю… – голова старика качнулась, он хотел ещё что-то сказать, но снова потерял сознание и сполз под ноги разъярённому главарю разбойников.
   – Ведите её сюда! – приказал он воинам. – И всех её рабынь тоже! Стойте у каждой двери. Всех связать!
   Он вышел, и Павел Домициан смог, наконец, свободно вздохнуть. Лаций в это время засунул ногу в башмак и осторожно пытался надеть перстень на палец. Монета так и осталась в другом башмаке, и он не стал её вынимать, уже не думая о том, что она может растереть ему ногу. Теперь он думал только о том, как спастись. Нож в чехле пришлось оставить внутри, потому что незаметно привязать его к ноге было невозможно. В двух шагах от него стояли два разбойника с мечами, и надо было быть очень осторожным, чтобы не вызвать у них никаких подозрений. Когда все ремни были завязаны, он натянул на голову балахон и встал. Один из стражников подошёл вплотную и засунул меч в разрез на животе. Он что-то сказал на своём языке и радостно загоготал, тыча острием прямо в тело. Второй воин тоже что-то добавил, и они снова рассмеялись. Скрипнув, распахнулась дверь, и в дом вошёл слуга с верёвками. Покрывшись испариной, Лаций опустился на лавку, чувствуя, как из царапин на животе сочится кровь. Рядом сел Павел Домициан. Лаций наклонился и завязал ему кожаные ремешки. После этого им связали руки и ноги.
   – Мои новые кальцеи ушли вместе с мечтой о свободе? – слезливо спросил слепой певец тихим голосом.
   – Да, – коротко буркнул он.
   – Ничего не осталось?
   – Нет. Только то, что ты спрятал сам.
   – И что дальше? – с тоской поинтересовался Павел.
   – Меня сварят живьём, а ты будешь петь, – пробормотал Лаций, ложась на пол. В висках слышался гул, от напряжения сжимало грудь, как будто на него навалился каменный алтарь из храма Изиды. Слепой певец тоже сполз вниз и лёг рядом. Двое кочевников стояли у входной двери, а один – у внутренней, которая вела в другие комнаты и оттуда – на двор. Пробраться туда было нельзя.
   Павел Домициан по привычке стал что-то бормотать, обращаясь сразу ко всем богам, вспоминая все их доблести и прося о помощи. Поэтому когда кто-то позвал Лация по имени, он не сразу сообразил, что это был не его слепой друг.
   – Лаций… Ла-ций… – повторил кто-то совсем рядом. Услышав своё имя, он вздрогнул и прислушался. Голос шёл откуда-то снизу. Повернув голову к полу, Лаций увидел в полу щель. Голос шёл оттуда.
   – Александр, ты? – догадавшись, спросил он.
   – Да. Чем тебе помочь?
   – Здесь есть лошади? – прошептал он, приложив ухо к полу и наблюдая краем глаза за кочевниками. Но те привыкли к бормотанию Павла Домициана и, наверное, думали, что это говорит он.
   – Нет, – ответил юноша.
   – Тогда иди на кладбище. В свою пещеру. Возьми еды. Как можно больше. Если я не приду через три дня, уходи в Александрию. Возьми свой лук. Держи его рядом. Всегда. Если увидишь кого-то чужого, стреляй! Костёр не разводи.
   – А как же Эней? – спросил юноша.
   – Он без сознания. Ему не выйти отсюда без помощи. Но ты не поможешь. Тебя убьют. Уходи! Кто-то идёт, – прошептал одними губами он и отвернулся. Через мгновение дверь распахнулась, и кто-то с размаха упал на колени. Послышались женские рыдания, стоны и слёзные причитания. В небольшую комнату затолкали около десяти женщин. Это были рабыни Лорнимэ. Для такого помещения их было слишком много, и они сразу заполнили всё свободное пространство. Последней порог перешагнула, кусая от злости губы и бросая по сторонам гневные взгляды, жена Мурмилака,. Она была похожа на связанную богиню гнева, которая вот-вот разорвёт сковывавшие её путы и накажет оскорбивших её людей. Но когда взгляд Лорнимэ упал сначала на Павла Домициана, а потом – на Лация, выражения лица изменилось: оно вытянулось, щёки резко побледнели, пухлые губы задрожали и стали бесцветными, а в глазах промелькнуло отчаяние. Она смотрела на него немигающим взглядом и, даже когда охранник с силой толкнул её в спину, Лорнимэ вздрогнула, но взгляда не отвела. Было видно, что она не ожидала увидеть Лация живым и невредимым, но он прекрасно знал, что вызвало у неё эти чувства, и быстро отвёл взгляд в сторону. Кочевники стали расталкивать рабынь, чтобы зашли слуги, и жену сатрапа оттеснили к окну. Она больше не смотрела в его сторону, но держала себя по-прежнему гордо и независимо, как бы подчёркивая свою обособленность. Лаций по опыту знал, что такое поведение быстро меняется, когда заканчиваются еда, вода и приходится ходить под себя из-за того, что у тебя связаны руки и ноги. Он грустно усмехнулся, осторожно перевернулся на другой бок и, вздрогнув, упёрся взглядом в лицо Саэт. Она, похоже, удивилась не меньше его.
   – Лаций? Ты?.. Ты жив?.. – одними губами прошептала она. Её щёки покрылись пятнами, рот приоткрылся, а в глазах вспыхнул неподдельный испуг. Она завертела головой по сторонам, но все вокруг были заняты только собой: служанки плакали и пытались ослабить верёвки, Павел Домициан сидел в самом углу и что-то говорил Энею, а тот смотрел перед собой невидящим взглядом и ничего не слышал, в то время как Лорнимэ смотрела в крошечное окно и сидела к ней спиной.
   – Что с тобой, Саэт? Ты что? – в его голосе прозвучала забота, и девушка, опустив взгляд, не сдержалась и расплакалась. – Ты боишься? Да? – спросил Лаций.
   – Да, – коротко кивнула она. Он даже не догадывался, перед каким трудным выбором она сейчас стояла. У неё не было времени рассказать всё Лорнимэ, а теперь это было просто невозможно. Признаться Лацию в том, что они провели ночь вместе, и не рассказать о Лорнимэ, тоже было нельзя. Оставалось только осторожно разузнать у него самого, что он помнит. – Что с нами будет? – прошептала она.
   – Не знаю. Но мы здесь ненадолго. До вечера.
   – Правда? Или ты шутишь? – в её живых глазах проскользнула искорка женского интереса, но, вспомнив, где они находятся, Саэт уткнулась ему лбом в плечо и снова всхлипнула. – Прости… Я не хотела… Просто всех воинов убили прямо в храме. Я думала, что нас тоже убьют. Это было так страшно, – вздрагивала всем телом она. – Они, что, убьют нас?
   – Нет, только меня.
   – За что? – в её голосе прозвучал неподдельный ужас, и Лаций рассказал ей всё, что произошло в горах несколько лет назад. Саэт расстроилась ещё больше и стала причитать, повторяя, что не надо было доверять страшной пифии. Так Лаций в очередной раз услышал рассказ о встрече со жрицей-пророчицей. Он уже знал, что это она дала жене сатрапа совет, как подготовиться к обряду. Но только сейчас Саэт поведала ему, что весной пифия разговаривала со всеми служанками, которые приезжали вместе с Лорнимэ. Их всех привели ночью в какую-то тёмную пещеру. Жрецы долго пели песни. Было душно, в чаше постоянно дымились горькие травы. Потом у всех девушек болели головы. Лаций сразу понял, куда приводили рабынь, и стал расспрашивать Саэт, о чём они разговаривали с пифией. Оказалось, что великая жрица читала их души, общаясь с богами и говоря откровения. Девушки рассказывали ей о Мерве, о новом дворце, пленных римлянах и победе парфян. При этом она постоянно задавала служанкам много вопросов. А потом каждой предсказала её судьбу! Саэт с восторгом пересказывала эти события, заметив в конце, что о нападении разбойников жрица ничего не сказала. На вопрос, откуда жрица так много узнала, Саэт задумалась и пожала плечами.
   – У меня в голове только дым. Помню дым и её голос.
   – И что же она спрашивала? – усмехнувшись, поинтересовался он. Саэт рассказала, что жрица спрашивала их о мужчинах, о любви, и они рассказывали ей об этом.
   – Я ей всё про Атиллу рассказала, а Родогуна – про тебя. Какой ты сильный и что бреешь лицо, что у тебя есть знак на плече и медальон, и что она хочет от тебя ребёнка… – сказала она и осеклась, увидев, как изменился в лице Лаций. – Что? Что-то не так? – прошептала Саэт, оглядываясь на других девушек, которые ещё не могли прийти в себя и стонали от страха и головной боли.
   – Ничего, всё нормально, – задумчиво пробормотал Лаций. Теперь ему стало понятно, откуда жрица узнала о нём и знаке на плече. Пифия решила выбрать его в качестве жертвы просто потому, что узнала больше, чем о других. А роща и венки были только для отвода глаз. Эней был прав – жрецам не хватало денег. Ему стало досадно, что он раньше об этом не догадался. Саэт смотрела ему в глаза и ждала объяснений. – Не обращай внимания! Просто Родогуну вспомнил. Добрая была девушка.
   – Да, – со вздохом согласилась она и стала спрашивать его о ночном обряде. Лаций с трудом отвечал на вопросы, потому что уже думал о том, как дождаться темноты и перерезать верёвки. Но жена Атиллы была настойчивой, и ему пришлось рассказать ей, что он всю ночь провёл в зале с какими-то несколькими молодыми женщинами, которые постоянно менялись и поили его странным вином, ещё о том, что ему хотелось бегать и прыгать, и совсем не хотелось спать и петь песни.
   Убедившись, что Лаций ничего не помнит, Саэт, наконец, успокоилась. Пока он говорил, ей удалось рассмотреть его руки, и там, к её огромному облегчению, она не увидела перстня Лорнимэ. Значит, он его потерял или забрали кочевники. Это было приятной новостью. Однако спросить о его судьбе она побоялась.
   Время до полудня текло медленно. Многим служанкам становилось плохо, и они теряли сознание от головных болей, духоты и жажды. Из комнаты никого не выпускали, и комната скоро наполнилась невыносимым смрадом. Когда солнце прошло на небосклоне половину пути и узкая полоска света перешла в комнате со стены на дверь, снаружи раздали голоса и стук копыт. Кочевники громко переговаривались, что-то кричали, разъезжались и съезжались, меняя друг друга. Никто ничего не понимал, пока Эней, который уже пришёл в себя и мог разговаривать, не сказал, что к скале, на которой стоял храм, подъехали чужие всадники. Они перекрыли кочевникам дорогу. А когда грек произнёс имя Панджар, всем стало ясно, что это были посланные Мурмилаком воины. Лаций слышал, как девушки всё время перешёптывались и спрашивали друг друга, почему не было слышно имени сатрапа. Видимо, этот вопрос волновал и Лорнимэ, которая после двух ударов по спине стала менее строптивой и только часто плакала, особенно когда ей приходилось, как и остальным, справлять нужду в старое треснувшее ведро в углу комнаты. Оно быстро наполнилось и теперь со всех сторон протекало, наполняя комнату страшным зловонием. И только стражники, как ни в чём не бывало, сидели у дверей и изредка обмениваясь короткими фразами на своём языке.
   Вечер наступил незаметно и быстро. Разбойники были, не в пример воинам Мурмилака, внимательны и осторожны. Ночью они не спали и менялись несколько раз. Ближе к утру Лаций попробовал достать нож, но руки до щиколотки не дотягивались. Он три раза будил Павла Домициана, и тот три раза так громко сопел и бормотал, что к нему сразу же подходил стражник и бил ногой в спину. Даже если бы нож каким-то образом и выпал из башмака, незаметно разрезать верёвки всё равно было невозможно. Устав от постоянного напряжения, Лаций под утро провалился в тяжёлый сон, и толстый Лаэтус на Суббурской улице снова жарил для него сосиски, разбавлял вино, бросал кости собакам, его старая рабыня-сирийка ослепла и стала похожа на Павла Домициана, а он вместе с Варгонтом и Атиллой был закопан по шею в землю и не мог пошевелиться.

Страшная месть главаря разбойников

   Утро следующего дня началось со стонов и вздохов рабынь, которые уже с трудом добирались до переполненного ведра в дальнем углу. Ещё вечером в дом налетело много мух и слепней, и они, не боясь, ползали теперь по лежавшим на полу людям. Иногда слепни жалили их, и в комнате то и дело раздавались короткие вскрики. Время в тесной и наполненной вонью комнате тянулось мучительно долго. Особенно невыносимо было здесь находиться, потому что все знали, что где-то совсем рядом находится Панджар. Но он никак не появлялся.
   Когда охранявшие их кочевники услышали снаружи громкий приказ Куги До и начали выводить всех во двор, для рабынь и Павла Домициана это стало приятным событием.
   – Богам я возрадуюсь, солнце и ветер я славлю! – громогласно объявил он, оказавшись наружи. Даже кочевники замерли, услышав его необычайно красивый голос. Но Лаций не разделял их восторгов. Когда их подвели к ступеням храма, он понял, что его самые худшие опасения подтвердились: на двух постаментах, где раньше стояли статуи греческих богов, теперь высились огромные железные чаши, похожие на большие котлы для жидкой еды. С двух сторон лежали ветки и стволы небольших деревьев. Дров было немало, и Лацию сразу стало понятно, зачем их сюда привели. На Панджара надежды тоже уже не было – его либо убили, либо разбили на подходе к храму. Либо произошло что-то ещё… Здесь у разбойников было преимущество, и они могли сделать с ним всё, что угодно.
   Над горами нависли тёмные тучи, и вокруг всё стало серым и мрачным. Картина предстоящей расправы дополнялась треском горящих стволов, весёлыми криками разбойников, которые постоянно подносили дрова, и сваленными у стены трупами, над которыми роились огромные тучи мух. Куги До сидел на верхней ступени храма и с удовольствием гладил себя по бороде. В его глазах светилась искорка животного удовольствия, и Лаций вдруг впервые за последние годы реально почувствовал на лице дыхание Орка. Проклятый кочевник решил исполнить своё обещание… и от этой мысли всё вокруг вдруг стало чёрным – и люди, и горы, и даже небо. Ему показалось, что он теряет сознание. Истерический женский крик привёл его в себя, и Лаций увидел, что возле правого котла происходит что-то невообразимо ужасное: головы людей были разбросаны, как яблоки под деревом, а из тел сливали кровь, перекинув их через край. Судя по количеству тел, разбойники занимались этим уже давно. Людей подводили одного за другим, отрубали головы и трясли тела за ноги, как мешки с водой, пока из них не переставала литься кровь. Затем добавляли в котёл воды и продолжали казнь.
   – Здесь пахнет… кровью, – раздался за спиной дрожащий голос слепого певца. Рядом снова истошно закричала одна из рабынь, и её быстро успокоил удар кочевника по голове. – Что это? – уже намного тише спросил Павел Домициан. – О, нет… Я слышу, как они говорят… Они с самого рассвета убивают людей… и наполняют чаши кровью. Что это, друг мой? – растерянно, как ребёнок, спросил он. Но Лаций не мог говорить, с напряжением следя за тем, что творили разбойники на постаментах.
   – Это воины Панджара, – глотая слёзы и стараясь не разрыдаться, произнесла Саэт, которая стояла рядом с Лацием. – Их так много…
   – Эй, ты, красавица Мерва и жена моего врага! – вдруг громко крикнул Куги До. – Твой муж оказался глупее, чем я думал. Он отправил за мною своего верного пса. Ха-ха-ха! – снова раздался его самодовольный хриплый смех. – Он даже за своей женой уследить не может! Ты меня слышишь, Лорнимэ?! Он, наверное, хотел спасти тебя? Так? Но Панджар случайно попал в засаду. Представляешь? Как печально… И все его всадники – тоже. Вот они! – Куги До махнул рукой в сторону очередного несчастного, которому уставший палач не смог отрубить голову с первого раза, и его помощник доделал эту работу за него. – Я посчитал их. Пятьсот трусов. Можешь себе представить? Ни один не захотел умирать за тебя. Я спрашивал, поверь мне. Все сами сдались, лишь бы не умереть в долине. Где он их только нашёл? Да, я вижу, Панджар плохо помнит прошлое. Он снова загнал своих воинов, как баранов, в западню. А сам убежал. Но не радуйся! Мои люди погнали его в Мерв, как шакала в степи. Ты бы видела! Он мчался быстрее ветра. Ха-ха-ха! Так что сегодня ночью они нам не помешают. Твой муж тоже не прискачет. Он не может ходить, если вообще жив. Так что, ты осталась одна! Ты меня слышишь, Лорнимэ? И твои любимые жрецы тоже убежали в горы. Вот беда… Забрали твоё золото и сбежали. Жаль, что Изида не увидит твоей смерти. А ведь она любит смерть, а? Подними голову! Смотри на этих трусов! Смотри! Смотри, как они проливают за тебя свою кровь! Видишь, они помогли тебе прожить ещё один день! Если бы не они, я бы сварил тебя ещё вчера вечером. Вода уже кипела. Но я решил порадовать тебя. Ведь тебе будет приятно видеть на себе кровь, правда? Ты будешь вариться в их крови, пока у тебя от костей не станет отваливаться мясо! Ха-ха-ха! Тебе ведь нельзя касаться крови, не так ли? Хорошо, я тебе помогу. Я сам полью тебя их кровью! Ха-ха-ха!
   – Я ненавижу тебя! – неожиданно выкрикнула Лорнимэ, и все служанки в страхе зашатались, как деревья от резкого порыва ветра.
   – Ого-го-го! Ты будешь ещё умолять меня убить тебя побыстрее. Ха-ха-ха! Кровь твоих слуг уже горячая. Ты будешь сидеть в котле и кипеть в их крови! Эй, добавьте воды! Размешайте! – крикнул он своим людям. – Смотри, Лорнимэ! Уже больше половины. Мне нравится твой голос. Я буду смотреть на звёзды и наслаждаться твоими криками. Как поэт!
   – Убей меня! Я ненавижу тебя! – снова закричала Лорнимэ. В её глазах сверкали молнии ярости и безумия, на губах выступила пена и ноздри хищно раздувались, как будто она собиралась порвать верёвки и броситься на него с голыми руками.
   – Не спеши, – снисходительно ответил Куги До, довольный её истерикой. – Сначала тебе надо обмыть своё прекрасное тело, которое так любит твой муж… и ещё кое-кто из жрецов Изиды, не так ли? Ха-ха-ха!
   – Шакал! Ты – подлый трус и предатель! Убийца! Ты убил мою мать! Будь ты проклят и все твои дети! – дёргалась в верёвках Лорнимэ, но её даже не держали, потому что у неё уже совсем не осталось сил. Выкрикнув последнее слово, она упала на колени и уронила голову на грудь.
   – У меня нет детей, – неожиданно грустно произнёс Куги До и какое-то время молчал. – Поэтому мне будет приятно думать, что у моего врага их тоже нет. И не будет. Когда мы поймаем Панджара, он тоже узнает, что у него никогда не будет детей. У вас всех больше не будет детей! Эй, разденьте её! – крикнул он охранникам. – От неё так воняет, что мне даже здесь плохо. Засуньте её в котёл! Пусть умоется кровью своих людей… – устало добавил он.
   Лаций ничего не мог придумать. Его воля была парализована. Он понимал, что его должны убить вместе с Лорнимэ. Когда с неё сорвали балахон и подвели к чаше, она ещё пыталась сопротивляться, но потом сдалась и четверо кочевников, подняв бледное, белое тело за руки и ноги, перевалили его, как труп, через край котла. Раздался всплеск, а потом – тишина.
   – Следите за ней! – крикнул он слугам и повернулся к воинам. – Не дайте утонуть! Держите за руки! Пусть всё видит! Эй, там! – позвал он других стражников. – Помогайте Хараму! Рубите их! Иначе он не справится до захода солнца, – и пять кочевников сразу поспешили на помощь палачу. Остальные оттаскивали трупы к краю скалы и подводили новых пленных. Кровь лилась рекой. – Где этот раб? – спросил Куги До, и его слова прозвучали для Лация, как удар молнии. – Бросайте его тоже! Вместе со слепым соловьём. Пусть вместе попоют перед смертью. Жаль, что для них нет крови. Будут вариться в воде.
   Лация вместе с Павлом Домицианом подтащили ко второй чаше и прямо в накидках и башмаках забросили в воду. В Азии Лаций несколько раз видел, как наказывают воров и убийц в больших городах: их либо сразу бросали в кипящую воду, и тогда всё заканчивалось быстро и без развлечений для толпы, либо медленно опускали на верёвке вниз ногами. Тогда зрители могли долго с животным ужасом и наслаждением наблюдать, как у обречённых на мучительную смерть людей клочьями сворачивается на ногах ошпаренная кожа, белеют мышцы и от нечеловеческого крика леденеет душа. Но был и третий способ, о котором Лаций только слышал – это медленная смерть в постепенно закипающей воде. Именно его и выбрал кровожадный разбойник.
   Возле соседней чаши возникла какая-то суета. Там увидели, что Лорнимэ потеряла сознание и может захлебнуться в крови. И хотя котлы были не очень высокие, около четырёх локтей в высоту, Куги До решил не рисковать. Прижав копьё к плечам Лорнимэ, два человека быстро примотали её руки к древку и положили его на края чаши. Теперь она висела на копье, как распятая, и по её длинным волосам стекала кровь убитых воинов.
   Воспользовавшись тем, что кочевники отвлеклись, Лаций попытался нагнуться и достать из-под воды нож. Но руки были привязаны к шее, и он никак не мог достать до щиколотки. Хотя, даже если бы ему это удалось, он всё равно не смог бы развязать кожаные ремешки…
   – Эй, Мар, смотри, чтобы он не утонул! – крикнул Куги До сверху. – Кажется, он хочет лишить меня радости. Привяжи его тоже! И давай, подкидывай дрова поживее! Иначе сам полезешь к ним в воду!
   Судя по ускорившимся движениям полуголого человека у котла, тот не сомневался, что главарь выполнит своё обещание. Запах дыма попал в ноздри, и Лаций с Павлом закашлялись. Но слепой певец мог хотя бы вытереть лицо или закрыть нос, а Лаций уже не мог ничего – он, как и Лорнимэ, висел на копье, чувствуя, что вода внизу постепенно становится горячей. Павел Домициан тоже это почувствовал и стал истерично подпрыгивать, стараясь оттолкнуться от дна и задержаться вверху, как будто это могло его спасти. Это вызвало у Куги До и его воинов громкий смех. Развлечение началось.
   Лаций не думал ни о богах, ни об их милости, он просто с тупым безразличием смотрел перед собой, как оцепеневшая жертва смотрит на хищника, и молчал. До его слуха донёсся какой-то шум вдалеке, но что могло нарушить ход событий, предрешённый Парками на небесах? Кочевники продолжали смеяться и тыкать в Павла Домициана палками, требуя, чтобы он не только прыгал, но и пел. Но тот только повизгивал от болезненных тычков и продолжал прыгать. Лорнимэ пришла в себя, но молчала. Когда в чашу опрокидывали очередное обезглавленное тело, она качала головой из стороны в сторону, глядя перед собой выпученными, обезумевшими глазами, и дрожала всем телом. Кровь хлестала по ней, стекая по голове и рукам и доводя её до беспамятства. Несколько раз она уже теряла сознание, но стражники выливали на голову ведро холодной воды, и Лорнимэ, к своему ужасу, снова приходила в себя.
   Вскоре странный шум усилился. Теперь его услышали даже разбойники рядом с Куги До. Тот вскочил на ноги и, нахмурив брови, повернулся в сторону дороги. Лаций хорошо видел, как изменилось выражение его лица и сжались кулаки. Он стал что-то кричать и махать руками. Все его воины сразу побежали к шестам, стали отвязывать лошадей, запрыгивать на них и разворачиваться в ту сторону, откуда раздавался шум.
   Оказалось, что Куги До недооценил Панджара. Тот, хоть и горел желанием отомстить ему, всё же послушался голоса разума и перед тем, как напасть на кочевников у подножья горы, послал гонца в Александрию. Сатрап Арейи встретил его уже на обратном пути, когда он скакал к нему в город за помощью, и они вернулись к храму с новыми силами. Стражники внизу не ожидали их появления и сразу были смяты конницей. Оставшихся в живых добили лучники. Однако основные силы Куги До располагались вокруг храма. Эти воины могли бы оказать достойное сопротивление скучившимся на узкой дороге всадникам Панджара и сатрапа Арейи, но они упустили выгодный момент и дали тем выскочить на широкую площадь, где через какое-то время завязалась неравная битва. Когда Куги До послал туда своих кочевников, Панджар уже смог пробиться к середине площади и мчался прямо к ступеням храма. Но Куги До был непростым врагом. Он увидел это и приказал палачу и его помощнику вытащить из чаши тело Лорнимэ. Её подняли на ступени и спрятали за колонну. Куги До достал нож и приставил к горлу. Вокруг него сгрудились около десяти кочевников.
   Лаций видел всё это только одним глазом, не в силах повернуть голову назад. Он чувствовал, что его ногам становится уже горячо. Спасение было совсем рядом, и надо было срочно звать на помощь. Он попытался кричать, но в горле пересохло и на шею сильно надавила верёвка.
   – Павел, – прохрипел он из последних сил, – кричи громче!
   Но слепой певец ничего не слышал, кроме своего собственного голоса. Продолжая подвизгивать, он прыгал рядом с ним и был вне себя от ужаса. С трудом вытянувшись вперёд, Лаций смог сбить слепого певца с ног, и тот упал, погрузившись в воду с головой. Лаций чуть не захлебнулся от плеснувшей ему в лицо воды и закашлялся.
   – О-о-о! А-а-а! – раздался вдруг дикий крик, от которого у него чуть не лопнули уши, и Павел Домициан, крича и спотыкаясь, ткнулся ему головой в грудь. Похоже, боги лишили слепого певца разума, и он ничего не слышал.
   – Зови на помощь, – из последних сил прохрипел Лаций. Услышав его слова, тот стал кричать и звать всех подряд – от богов до рабов, прибавляя при этом ненужные мольбы и клятвы. Но это уже было неважно. Их заметили, но спасти не спешили. Почти все воины участвовали в битве, а те, кто прорвался вместе с Панджаром к храму, стояли у ступеней, боясь пошевелиться и смотрели на злобно прищурившегося Куги До.
   – Отойди назад и отведи своих людей! – приказал разбойник Панджару. – И не вздумай стрелять. Даже если ты попадёшь в меня, я просто упаду на неё сверху, – пообещал он. Все понимали, что так и будет. Несколько кочевников стояли на верхней ступеньке, вытянув перед собой мечи, но это было лишним. Теперь всё решало не оружие.
   – Отпусти её… – не очень уверенно потребовал Панджар, не зная, что делать. – И я отпущу тебя, – неожиданно для самого себя пообещал он.
   – Ты храбрый, но глупый, – усмехнулся Куги До. – Если я её отпущу, то сразу умру. Прикажи своим людям опустить оружие и отойти. Всем! На площади тоже! Ну же! – потребовал он. Панджар был вынужден подчиниться. На какое-то время шум затих, и противники разошлись в разные стороны, продолжая внимательно наблюдать друг за другом.
   – Я сделал, как ты сказал, – обратился к нему Панджар, показав мечом на площадь. – Отпусти её!
   – Не сейчас, – зловеще ответил Куги До. – Чтобы ты всё понял, я объясню тебе, что надо делать. Только не думай, что твоя храбрость быстрее моего ножа. Я успею убить её и ещё показать тебе, как надо драться. Поэтому повернись к своим воинам. Теперь скажи им, чтобы отошли к началу дороги, – Куги До подождал, пока люди Панджара выполнили всё, что он сказал. – Так, теперь положи меч и поднимись по ступенькам. К моим людям. Они тебя свяжут. А её отнесут туда, вниз. Вот и всё. Обмен. Я не хочу видеть твоих людей здесь снова. Ты понял? Будешь вести себя нормально, я отпущу тебя, когда спущусь к подножию горы.
   Лаций не слышал этих слов, иначе предупредил бы бесхитростного начальника стражи о коварстве Куги До, но он торопился спастись сам, чувствуя, что время уходит и вода начинает становиться очень горячей. Павел Домициан кричал так, что могли проснуться даже покойники на греческом кладбище у подножья горы, но воины Панджара по-прежнему не смотрели в его сторону.
   – Отпусти её! – грозно крикнул Панджар, когда люди Куги До связали ему руки и ноги.
   – Зачем? – с искренним недоумением спросил тот, и наивный начальник стражи понял, что его обманули. Он зарычал от ярости, чем только вызвал смех у разбойников и снисходительную улыбку у их главаря. – Отдайте его Хараму! Пусть стережёт! – приказал Куги До.
   Костёр под котлом разгорелся уже так сильно, что дым мешал Лацию дышать. Языки пламени вырывались снизу и облизывали края, заворачиваясь внутрь, обжигая руки и пугая прыгающего Павла. Слепой певец перестал прыгать и заверещал пронзительным голосом. Но все по-прежнему смотрели в другую сторону – на ступени храма. Лаций краем глаза заметил, что воины Панджара отошли на площадь. А потом и все всадники стали медленно спускаться к началу дороги. Сам Панджар поднялся на ступени, и его сразу связали. И тут Лаций с отчаянием понял, что ещё несколько мгновений и их спасение будет невозможно! Лорнимэ убьют или обменяют на Панджара, а их сварят живьём ещё до захода солнца.
   – Толкай! – крикнул он изо всех сил Павлу. – Толкай в бок! – и сам стал пытаться толкнуть спиной горячий край котла. Вверху вода не доходила до самого верха, и пламя лизало железные края, раскаляя их сильнее, чем остальную поверхность. Руки Лация иногда касались их, и он отдёргивал пальцы, чувствуя боль от ожога. Вода скоро должна была закипеть, и тогда с первыми пузырьками горячего воздуха они бы почувствовали, что начинают вариться.
   Он стиснул зубы и продолжал переступать с ноги на ногу, толкая локтями края чаши. Слепой певец опешил и какое-то время крутил головой из стороны в сторону, не понимая, что делать. – Толкай же! – простонал от отчаяния Лаций, чувствуя, что самому ему не справиться. До Павла Домициана, наконец, дошло, что надо делать, и он стал помогать, раскачиваясь в такт его движениям. – Толкай плечом! – прохрипел Лаций, и только после этого слепой стал толкать край котла плечом. Вместе им удалось раскачать его сильнее, к тому же, им ещё помогала вода, которая двигалась вслед за движением их тел. Чаша несколько раз качнулась, замирая в крайнем положении, и, наконец, под давлением накатившей волны завалилась на бок и опрокинулась. Послышалось громкое шипение и треск. В небо взметнулся столб дыма и пепла вперемешку с искрами. Стоявшие рядом кочевники в ужасе отскочили, потому что помимо воды на них обрушился дикий визг слепого певца. Павел Домициан неудачно упал спиной на раскалённый край, обжёг плечо и теперь орал, как резанный. Железо продолжало жечь кожу, а он извивался, как уж, постепенно сползая на мокрый грязный камень и чувствуя, что на спине не остаётся живого места. Лаций ударился о плиты, но не сильно. Горячие головешки обожгли только шею и часть плеча. Ожёг был не такой сильный, как от раскалённого в огне металла, но кожа вздулась и пошла волдырями. Он с трудом поджал под себя колени и толкнулся вперёд.
   В это время в тридцати шагах от них разыгрывалась страшная трагедия, а они сражались за свою жизнь и даже не слышали, что там происходит. Два тела, как выброшенные на берег рыбы, неподвижно лежали в огромной луже воды и тяжело дышали, не веря в свою удачу. Они были живы. Но, к сожалению, не свободны.

Мудрость и терпение старого Лидия

   – Уберите их отсюда! Быстрее! – закричал Куги До, кашляя и отплёвывая попавший в рот пепел. Все разбойники на ступенях тоже чихали и плевались. Панджар был уже связан и не мог убежать. Лаций это видел и ничем не мог ему помочь. У него самого не было сил даже пошевелиться. Силы покинули его, как вода ту огромную чашу, в которой они только что сидели. А сверху надрывался хриплый голос главаря разбойников: – Где Харам? Убери их отсюда и тащи старого грека. Где он?
   Огромный палач и его помощник оттащили Павла Домициана и Лация к рабыням Лорнимэ. Туда же отвели и Панджара.
   – Ты обещал отпустить её! Я убью тебя!.. – крикнул он полным негодования голосом, но благородство всегда становится жертвой обмана и хитрости, поэтому на него уже никто не обращал внимания. Несколько ударов по голове сбили его с ног и заставили замолчать.
   Старого Энея нашли спрятавшимся под накидкой одной из рабынь. Девушка лежала без сознания, и грек решил воспользоваться этим, натянув на голову край её балахона. Однако остальная часть тела оставалась снаружи. Его подняли на ноги и подтащили к Куги До. Разговор был коротким – разбойника интересовало только золото. Но несчастный Эней продолжал клясться, что ничего не знает, и главарь начал подозревать, что тот действительно ничего не знает и золото украл кто-то другой.
   Пока он разговаривал с греком, за его спиной происходили другие события: воины сатрапа Арейи сначала отошли к началу узкой дороги, но потом остановились и перестали отступать. От них отделился всадник, который направился прямо к ступеням храма. Не доскакав десять-пятнадцать шагов, он остановился и прокричал:
   – Куги До, сатрап Арейи, владыка Александрии, могущественный Лидий вызывает тебя для встречи один на один посреди площади. Когда будешь готов, подними вверх копьё и брось его в сторону.
   – Он, что, хочет биться со мной? – с издёвкой спросил Куги До.
   – Нет. Сатрап Лидий будет с тобой говорить.
   – Ну, ладно. Скачи обратно. Скажи, что я уже готов, – он сплюнул ещё раз, пожевал губами и повернулся к стражнику, который подвёл ему лошадь.
   Сатрап Лидий уже давно правил в Арейе, и ему удавалось без войн решать многие проблемы с восточными племенами. От них его город отделяли многочисленные горные хребты, к тому же, большинство из кочевников обитали на востоке за рекой Инд и на севере за рекой Окс, поэтому самые большие неприятности ему доставляли разбойники, которые часто грабили караваны на торговых путях и после этого прятались в тех же горах. Александрия была меньше Мерва, но тоже жила от торговли, и Куги До был для сатрапа Лидия как кость в горле. Воевать с ним он не собирался, потому что у него было мало воинов и ещё меньше еды и воды, чтобы вести долгую осаду. И Куги До это знал. Но ещё он знал Лидия как отчаянного и решительного воина, который в трудной ситуации мог разозлиться и бросить все свои силы ради победы. Поэтому оскорблять его или ставить в тупик было опасно.
   Два всадника не спеша подъехали к центру небольшой старой площади перед храмом и остановились в десяти шагах друг от друга. «Ты постарел», – хотел сказать Куги До, но сдержался.
   – Ты хотел со мной говорить? – сказал он вместо этого.
   – Где Лорнимэ? – сразу спросил Лидий. Его невозмутимое лицо с поседевшей бородой уже носило на себе отпечатки приближающейся старости, но он ещё крепко сидел на коне и за его спиной было немало всадников.
   – Она там, – не поворачиваясь, махнул рукой в сторону ступеней Куги До.
   – Ты должен передать её мне. Сейчас же! – приказал он. В другой ситуации кочевник не стерпел бы такого тона, но сейчас его сдерживало золото, которое он так и не нашёл в храме и доме старого Энея.
   – Ты мудрый воин, – выдавил он из себя, сам поражаясь своему терпению, – и ты знаешь, что будет, если я отдам её прямо сейчас.
   – Что? – нахмурившись, спросил сатрап Александрии. – Говори, что ты хочешь!
   – Я? Я… – он задумался, стараясь выторговать награду побольше. – Мне надо время. Ещё один день. До завтрашнего вечера. Я хочу похоронить своих воинов с почестями и тогда уйду. Это моё слово.
   – Ты человек с севера. Твои земли за Нисой, Куги До, – мрачно произнёс старый правитель. – Я не спрашиваю, зачем ты сюда пришёл. Но ты мне очень мешаешь. Ты это знаешь. Ты разогнал жрецов, напугал людей. Многие купцы не пошлют теперь караваны. Поэтому я говорю прямо: уйди и не мешай мне!
   – Я всё понимаю, Лидий. Но я не такой глупый и наивный, как Панджар. Если я отдам тебе Лорнимэ, ты нападёшь на нас ночью. Панджар – воин, и ты спокойно пожертвуешь его жизнью. Его всадники – тоже воины. Поэтому ты пожертвуешь и ими. Рабыни тебе не нужны. Рабы – тоже. Поэтому у меня остаётся только жена Мурмилака.
   – Что ты с ней сделаешь?
   – Ещё не знаю. Пока думаю. Буду сталкивать всех рабов со скалы вниз и думать. Там, за храмом. Очень удобное место. Жрецы тоже им пользуются, ты знаешь? – усмехнулся он, но Лидий только задумчиво покачал головой и ничего не ответил. Потом поднял на него взгляд, и это уже был другой человек.
   – Если Лорнимэ умрёт от твоей руки, я смогу передать её мужу, что сделал всё, что мог. И постараюсь рядом с её телом положить твою голову! – в его голосе прозвучала угроза, и Куги До это понял.
   – Я даю тебе слово, что уйду завтра. Дай мне один день. И больше ты меня здесь не увидишь, – пообещал он.
   – Хорошо. Но Лорнимэ ты отдашь мне сейчас. Прямо здесь.
   – Ты даёшь слово? – прищурил глаза он. Похоже, что этот стареющий правитель Арейи тоже возомнил себя благородным спасителем, и теперь можно было использовать его слабость, чтобы вырваться из этой западни.
   – Я не разбойник, – брезгливо ответил старый сатрап. – Отдай Лорнимэ, и завтра вечером ты сможешь спуститься по этой дороге к подножью горы. Это моё слово!
   – Твоё слово ценят и знают многие, – стараясь не спугнуть удачу, с уважением произнёс Куги До. Но желание лишний раз убедиться, что тот выполнит своё обещание, заставило его задать вопрос ещё раз: – Ты точно не будешь меня преследовать?
   – Нет, – коротко ответил Лидий и нетерпеливо махнул рукой. Куги До развернулся и что-то крикнул своим людям. Было видно, как те засуетились, пытаясь положить скользкое тело на спину лошади. Наконец, они вылили на Лорнимэ несколько вёдер воды и обмотали порванной накидкой служанки. Двое кочевников перекинули её через спину лошади и довели до того места, где стоял их предводитель.
   – Она жива и цела, как видишь, – произнёс он.
   – Иди, – кивнул ему Лидий. – И помни, завтра вечером ты должен отсюда уйти.
   – Я сдержу своё слово. Но и ты помни о своём! – крикнул Куги До и поскакал обратно. Его люди быстрым шагом поспешили за ним, постоянно оглядываясь и вжимая головы в плечи.

Удачный обман и жесткое наказание

   Ярости Куги До не было предела. Он кричал на слуг и воинов, пинал ногами рабынь и пленных.
   – Со скалы! Всех сбросить! Давайте, быстрее! Они не нужны, эти слуги шакалов! Пусть уходят к своим богам! – надрывался он, чувствуя, что готов убить любого, кто подвернётся ему на пути.
   Оставшихся в живых воинов Панджара, которым не успели отрубить головы у котла, оттеснили копьями к краю скалы и стали сталкивать в пропасть. Те, как связанные гроздья винограда, дёргали друг друга за верёвки и летели вниз, с криками исчезая в пропасти. Когда на краю никого не осталось, Куги До приказал своим воинам перевернуть храм Изиды и дом Энея вверх дном и найти золото. Тому, кто это сделает, он пообещал отдать всех рабынь Лорнимэ и двух лошадей в придачу. Все, кроме стражников на площади, разошлись, и Куги До, устав кричать и бегать, снова присел на залитые кровью ступени. Чёрная борода упёрлась в грудь, и налитые кровью глаза уставились на рабынь и неподвижно лежавшего Панджара. Какое-то время разбойник невидящим взглядом смотрел на них, видя перед собой только золото. Однако через какое-то время его взгляд приобрёл осмысленное выражение, морщины на лбу распрямились и уголки губ привычно опустились вниз.
   – Хм-м, – презрительно выдохнул он, увидев грязных и мокрых рабов. – Эй, тащи сюда этого! – приказал он слуге, указав на Лация. Когда того отвязали от слепого певца и бросили к его ногам, Куги До уже успокоился и к нему вернулась способность рассуждать. – Римлянин, ты меня слышишь? – обратился он к Лацию.
   – Да, – еле слышно прошептал тот и перевернулся на спину. Его приподняли и посадили так, чтобы он видел вождя.
   – Ты был в доме грека? Там нашли золото в сапоге, помнишь? – спросил Куги До.
   – Да, – кивнул он.
   – Ты стоял у двери и искал монету. Да?
   – Да, – снова согласился Лаций.
   – А откуда она взялась?
   – Из сапога.
   – Да? И как она оттуда выпала?
   – Сапог упал с лавки, – ответил Лаций.
   – Значит, ты знаешь, где остальное золото.
   – Не знаю.
   – Тогда скажи мне, кто знает! – напряг голос Куги До, но ещё не разозлился. – И я обещаю тебе, что останешься жить, – пообещал он, думая о том, как часто честные и благородные воины, типа Панджара и сатрапа Лидия, покупались на такие слова. Однако перед ним был достойный противник.
   – Я не знаю, где оно точно находится, – пробормотал Лаций, прекрасно понимая, что кочевник врёт и убьёт его при первой возможности. Но ему надо было выиграть время. – Я думаю, что тебе это скажут жрецы. Они точно знают, – он ничего не соврал, потому что был уверен, что золото точно осталось у них.
   – Они ничего не сказали, я уже спрашивал, – угрюмо произнёс Куги До.
   – Ты сказал, что они убежали. Спрятались…
   – Хм-м… – чёрная борода оторвалась от груди, и в прищуренных глазах кочевника промелькнула догадка. – Ты знаешь, где они?
   – Нет. Эней должен знать.
   – Ты думаешь, что они унесли с собой золото?
   – Не знаю. Может, и унесли, а, может, и нет. Но зачем им прятаться, если у них ничего нет? Сделай так, чтобы они пришли сюда, и ты узнаешь, где золото.
   – Хе-хе, ты хитрый раб, – задумчиво покачал головой Куги До. – И я оставлю тебя здесь до утра. Эй, Харам! – позвал он палача. – Подвал в храме пустой?
   – Да, мой господин, – заискивающе кивнул головой тот. – Всех пленных вытащили, как ты велел.
   – Там точно никого не осталось?
   – Точно. Только лестница сломалась. Нужна новая. Брат сейчас делает. К вечеру будет.
   – Чтоб ты сдох! Толстый и неповоротливый, как старый осёл. Ладно, свяжи всех рабов и засунь их обратно в дом. А вечером перетащишь в подвал. Понял?
   Палач вместо ответа закивал головой и поспешил за верёвками. Их снова связали и отвели в ту самую ужасную комнату, где они провели два дня. Но там уже было столько мух и насекомых, что даже сами кочевники брезгливо крутили носами и не хотели туда заходить.
   – Харам, тебя так зовут? – окликнул его Лаций.
   – Ну? – повернулся в его сторону громила.
   – Ты грек?
   – Ну?
   – Слушай, во дворе есть сарай… – он тяжело дышал и очень хотел пить. – С каменными стенами… там есть двери, засов… мы все связаны… и не сможем оттуда убежать. Но там сухая трава. Закрой нас в сарае, – попросил он. Заметив, что палач сомневается, Лаций быстро добавил: – Спроси их! – он кивнул на стражников. – Они будут не против.
   Выслушав палача, разбойники какое-то время что-то обсуждали, размахивая руками, но потом всё же вытащили всех пленных во двор и закрыли в сарае. Лаций прислонился спиной к стене и закрыл глаза. Он не знал, что делать, потому что доставать нож при свете было бесполезно и опасно. Сил совсем не было. Липкая рубаха стала холодной, в сапогах ещё оставалась вода. Он почувствовал дрожь, но даже не мог пошевелиться. Оставалось ждать и молить богов, чтобы побыстрее наступил закат. И ещё ему хотелось сделать хоть один глоток воды, чистой, прохладной воды…
   Старый грек сразу рассказал Куги До, где найти жрецов. Его притащили обратно в сарай, и вместе с ним принесли воду. Это было настоящее счастье! Люди не могли ни о чём думать, кроме воды. Эней рассказал Лацию о своём разговоре с Куги До, но тот и так догадывался, о чём они говорили. Поэтому когда ближе к закату со стороны храма послышались крики, Лаций понял, что разбойники всё-таки нашли жрецов. Со стороны храма долго ничего не было слышно. Однако вечером двери сарая неожиданно распахнулись, и в них показалась неуклюжая большая фигура. Это был Харам. Он вытащил Лация из сарая и привязал к ноге верёвку. Второй конец он намотал себе на руку и, вытянув вперёд факел, повёл его к храму.
   Этот день превратился для Лация в сплошную муку, и хотя он никогда не думал о том, чтобы покончить жизнь самоубийством, сегодня ему казалось, что он близок к тому, чтобы самому броситься со скалы вниз. Раньше, в трудных ситуациях, когда он обращался к своим покровителям, то чувствовал внутреннюю поддержку – они всегда были рядом. Сейчас же в душе было пусто. Как будто Парки специально заплели нить его судьбы в покрывало случайностей, чтобы другие боги не могли её увидеть. Ему немало досталось за эти два дня. Места ударов посинели и ужасно ныли. Кожа в некоторых местах была рассечена и поцарапана – от сухости эти раны постоянно трескались и кровоточили. Голова ныла и кружилась, его постоянно подташнивало. Нет, он не умирал, но был истощён навалившимися переживаниями до полного изнеможения.
   Куги До стоял возле перевёрнутой чаши и злорадно усмехался. Неподалёку на земле сидели связанные жрецы. Их было всего пять человек. Прислужники и помощники, наверное, разбежались по окрестностям и прятались сейчас в горах между камней. Вождь кочевников что-то спросил их, и верховный жрец, который выделялся среди них своей крупной фигурой, закивал головой и стал что-то кричать, злобно вращая глазами.
   – Ты даришь мне счастье, раб, – радостно произнёс Куги До, повернувшись к Лацию. – Мы нашли их золото, и я дарю тебе жизнь до завтрашнего утра. Как и обещал. Но они говорят, что могут принести завтра ещё столько же золота, – он кивнул на большой мешок, размером с амфору, который лежал у его ног, и усмехнулся. – И знаешь за что?
   – Нет, – коротко ответил Лаций.
   – За тебя! – со мехом фыркнул кочевник. – За раба! Ха-ха-ха! Мне это нравится! Им нужен ты. Они говорят, что ты убил сына главного жреца. Вот этого, большого жреца. Видишь его? – Куги До показал на священнослужителя, и Лаций вспомнил, как тот совал ему отрубленную руку своего сына. – Ты не просто хитрый, ты ещё очень изворотливый раб. Но ты очень хочешь жить. И мне это нравится. Ты приносишь мне золото. Знаешь, я подумал, а вдруг ты можешь предложить мне ещё больше золота, чем они, а? Вдруг ты знаешь, где Мурмилак прячет свою казну. Или ещё что-то? – смеясь, спросил он, и Лаций заметил, как напряглись лица жрецов, которые тоже знали греческий.
   – У меня нет золота… – с трудом выговорил он.
   – Ты не спеши, подумай! – с притворной добротой предложил ему Куги До. – Вдруг вспомнишь? Или попросишь своих богов, и они выполнят мои желания?
   – А какие у тебя желания? – не думая, спросил он.
   – Мне нужно золото. Много золота. Чтобы я мог построить себе город на берегу Окса и огромный дворец.
   – И всё? Город можно построить, дворец – тоже. Для этого боги не нужны, – пожал плечами Лаций, не думая, что в любой момент этот разговор может закончиться для него смертью.
   – Ты смеёшься надо мной? – нахмурился Куги До.
   – Нет, – у него даже нашлись силы покачать головой. – Просто богов надо просить о невозможном, – добавил он и прошептал: – раз уже всё равно умирать. А город могут построить люди.
   – Жаль, что ты не женщина, чтобы сделать меня счастливым, – через некоторое время как-то странно произнёс Куги До. Затем криво усмехнулся и сказал: – И не бог. Ведь ты не можешь подарить мне сына, – он замолчал, и вокруг тоже повисла тишина. Жрецы ждали его решения, Харам держал Лация, чтобы тот не упал, слуги молча стояли на почтительном расстоянии, и даже брат палача, который делал длинную лестницу у дальней стены, на время прекратил стучать и затих.
   – Скажи, – вдруг нарушил тишину Лаций, – а что бы ты сделал, если бы боги послали тебе сына? – он уже пришёл в себя и чувствовал немного лучше. Куги До, услышав вопрос, сначала не понял его, а потом вдруг так изменился в лице, что было непонятно, что он собирается сделать.
   – Ты глупый, хитрый раб, – произнёс он с таким презрением и ненавистью, что даже жрецы отшатнулись назад.
   – Ты спросил меня. Почему я не могу спросить тебя? – задал вопрос Лаций, пытаясь сохранять спокойствие.
   – Хорошо, я отвечу тебе, – раздув от негодования ноздри и прищурив глаза, ответил разбойник. – Я бы сделал всё! – вдруг неожиданно крикнул он. – Всё, слышишь, ты, мерзкий грязный червяк! Всё! – было похоже, что у него снова начиналась истерика, но Лаций перебил его.
   – У тебя есть сын! – как можно громче произнёс он. Все онемели. Куги До повернул голову набок, как будто не расслышал его слов и спросил:
   – Что ты сказал?
   – У тебя есть сын. Ты сказал, что сделаешь всё, что угодно, если у тебя есть сын.
   – Что? Что ты говоришь? Ты… – Куги До не мог совладать с речью, и было видно, что его язык не поспевает за мыслями.
   – У тебя есть сын. И я могу это доказать. Но сначала выполни своё обещание – отпусти нас, – Лаций кивнул в сторону дома Энея.
   – Не-ет, это ты сначала докажи, что у меня есть сын, подлый лгун! – прорычал кочевник и сделал шаг вперёд, как будто хотел его ударить. Но что-то мешало ему это сделать. Подлый раб уже несколько раз оказывался прав и теперь мог что-то знать… Когда Лаций рассказал ему услышанную от Энея историю о дочери и близнецах, Куги До приказал немедленно привести старого грека. Тот, заикаясь, подтвердил его слова.
   – Значит, их было двое… как и нас… У меня тоже был брат-близнец. Его звали Фархи. Он погиб в Мерве, – пробормотал кочевник, выслушав последние слова о погребальной урне и судьбе Полимнии. – И где он сейчас? – спросил Куги До спустя некоторое время.
   – Я не знаю, – пробормотал Эней, дрожа всем телом.
   – А ты знаешь, раб? – суровый взгляд готов был разрезать Лация пополам, но теперь это была только угроза, а смерть пока отступила в сторону.
   – Ты обещал сделать всё. Отпусти нас, и я скажу тебе, где его найти.
   – Отпустить? Как ты смеешь указывать мне? Ты, предатель и обманщик! Я убью тебя!.. – задыхался от злобы Куги До.
   – Я не заставлял тебя ничего обещать. Ты сам сказал, – ответил Лаций. – Если ты убьёшь меня, то не узнаешь, где твой сын. Если отпустишь, то узнаешь, – он замолчал. Больше добавить было нечего и оставалось только ждать, что победит в голове этого хитрого и лишённого всяких принципов человека – разум или злоба. Но победила хитрость.
   – Скажи мне, как же я могу тебя отпустить, если ты должен мне показать, где находится мой сын? – начал свою игру Куги До.
   – Ты отпустишь меня потом, – не подозревая подвоха, ответил Лаций.
   – Хорошо, с этим я согласен. Но ты же умный раб. Скажи, как я могу отпустить сейчас Панджара?
   – А почему нет? – насторожился он.
   – Ха! Этот шакал сразу бросится на меня со своими воинами. И не будет ждать, пока ты покажешь мне сына. Разве не так? – Куги До хитро прищурился, и Лаций был вынужден признать, что тот рассуждает правильно. – Вот видишь, ты задумался. Значит, я прав, и Панджара отпускать сейчас нельзя.
   – Но тогда ты можешь отпустить его вместе со мной, после встречи с Александром.
   – Может быть, может быть… – осторожно согласился кочевник и провёл рукой по бороде. – Но тогда зачем отпускать остальных? Покажи мне сына, и я отпущу вас всех вместе, – с наивной простотой заключил он. Лаций усмехнулся в душе и вздохнул.
   – Нет, так не пойдёт. Если ты не отпустишь меня и Панджара после встречи с сыном, мне будет легче. Я буду знать, что эти люди свободны, а я попался на твою хитрость.
   – Свободны? Ха! Они же рабы! Они никогда не будут свободны. Ты казался мне умным человеком.
   – Неважно. Я уже не могу стоять. Я сейчас упаду. Отпусти их всех, и я сразу проведу тебя к сыну, – Лаций медленно опустился на колени и упёрся рукой в землю. Сил стоять уже не было. Куги До что-то обдумывал. Он чувствовал, что отпускать рабынь и слепого певца не надо, но, с другой стороны, они всё равно были ему не нужны. Он продал бы их первому встречному, кто заплатил бы за них зерном для лошадей. Или убил…
   – Ладно. Пусть идут! – он хлопнул ладонями по коленям и встал. – Харам, отведи всех рабов туда! – он кивнул в сторону видневшихся на краю площади всадников сатрапа Александрии. – Отдай их Лидию.
   – И всё? – осторожно спросил палач.
   – Да, всё! Давай, иди! Потом приведи сюда старого грека. Мы пойдём все вместе, не так ли? – обратился он к Лацию. – Эней должен подтвердить, что это тот самый Александр. Лаций ничего не ответил и растянулся на земле, закрыв глаза.
   Солнце уже коснулось края гор, и тени на площади стали намного длиннее. Серые фигуры, хромая и падая, потянулись мимо него к дальнему краю площади. Последним шёл Павел Домициан. Он шатался из стороны в сторону и еле передвигал ноги.
   – Где ты, друг мой? – неожиданно прозвучал его громкий голос. – Я не вижу тебя. Здесь только чёрный цвет…
   Но Лаций не хотел говорить. Внутри было пусто, потому что вместе с Павлом Домицианом сейчас от него уходила последняя надежда на спасение. Он прекрасно понимал, что Куги До не отпустит его и убьёт ради удовольствия или мести. Но в башмаке ещё оставался нож, и темнота наступала так быстро, что скоро можно было попытаться его достать… Вот только мокрые верёвки могут высохнуть, и тогда всё будет уже хуже. Если бы только этот варвар развязал ему руки! Тогда всё было бы намного легче. Тогда можно было бы унести его в Аид вместе с собой…
   С этими мыслями он ждал, пока Куги До прикажет его поднять. Вот уже первые рабыни дошли до всадников сатрапа Александрии, вот они исчезли в тени за поворотом, вот растворилась в сумраке худая фигура Павла…
   – Ха-ха-ха! – раздался вдруг сзади непривычно весёлый смех Куги До. Лаций от неожиданности вздрогнул и хотел привстать, однако ноющая боль во всём теле не дала ему сделать это быстро. Кто-то поднял его под руки и поставил перед главарём. – Клянусь твоими богами, ты снова меня обманул! – тот искренне улыбался и смотрел на него весёлым взглядом. – Я чувствовал, что тут что-то не так. Жаль, что они ушли. Но ладно, всё равно от их толку мало. Мне надо было сразу спросить Энея, где прячется его внук, и он сам бы мне всё рассказал. Эх, ты снова оказался хитрее!
   – Я не обманывал тебя, – с трудом произнёс Лаций. – Я готов показать тебе, где он прячется.
   – Не надо. Эней уже всё рассказал! Он сделает это утром лучше тебя. Ночью мои люди не пойдут на кладбище. Так что, завтра я увижу его сам. А потом обменяю тебя на мешок с золотом. Жрецы ещё не знают об этом. Надо их обрадовать. Как ты думаешь, они сразу вырежут тебе сердце? Обычно они сначала отрезают язык и уши. Но могут и пощадить. Тогда ты будешь первым евнухом в храме Изиды. Хотя что-то мне подсказывает, что этого не будет. Ха-ха-ха! – разнёсся над тёмной площадью его громкий каркающий смех, и в наступившей ночи он прозвучал как зловещее предзнаменование. – Эй, Харам, зови своего брата! Что, он зря делал лестницу? Спусти их вниз. Только осторожно. Они мне нужны живые. Особенно Панджар. Пусть убьёт себя сам. Ха-ха-ха!
   Этот страшных смех сопровождал их до самого угла храма, но потом от него осталось лишь слабое эхо и, когда Лаций упал на землю рядом с большой ямой, в ночной тишине был слышен только слабый треск костров, которые кочевники стали разжигать прямо на площади. Огромный, грузный палач вместе со своим братом притащил две длинных жерди, между которыми были привязаны обломанные палки. Казалось, что такая лестница не выдержит даже ребёнка, но брат палача быстро и проворно спустился на ней вниз, после чего толстый Харам обмотал Лация верёвкой и стал спускать вниз без лестницы. Следом за ним он спустил Панджара. Потом зажёг факел и присоединился к младшему брату, чтобы самому проверить пленных. Куги До не любил, когда его приказы исполнялись неправильно.
   Когда в тусклом свете шипящего факела над Лацием склонилась необъятная фигура, он собрался с силами и позвал палача по имени:
   – Харам! – по застывшему на стене пятну света было видно, что тот его услышал. – Харам, я не ел два дня. Я могу умереть. Если я умру, твой вождь будет зол. Принеси мне что-нибудь. Прошу тебя…
   В наступившей тишине было слышно, как громко и тяжело сопит огромное тело, борясь с противоречивыми желаниями. Палач, наверняка, хотел уйти и не возвращаться к яме до утра, но слова Лация задели в его скудном уме нить страха, который управлял инстинктом самосохранения в этом человекоподобном существе. Не в силах принять решение, Харам промычал что-то нечленораздельное, переступил с ноги на ногу и, судя по всему, стал сильно волноваться.
   – Прошу тебя! – постарался как можно жалобнее произнести Лаций. – Ты хороший человек. Я это вижу. Люди не ценят тебя. Но ты умный и сильный, – после этих слов тон мычания стал более мягким. – Поэтому я расскажу тебе одну тайну. Её никто не должен знать. Мне всё равно умирать. Завтра меня убьют. Поэтому я расскажу её только тебе. Ты станешь богатым, и у тебя будет много лошадей и свой гарем. Ты хочешь? – спросил он в конце.
   – Э-э-э? – раздался непонятный звук, но в нём слышался вопрос.
   – Ты будешь богатым. Я знаю, где много золота. Правительница Мерва не отдала его Куги До. Она спрятала его. Ты возьмёшь его и станешь богатым.
   – Нет, – как-то странно ответил палач.
   – Что нет? – осторожно спросил Лаций.
   – Нет золота. Ты врёшь, – произнёс тот, и по его интонации было понятно, что ему хочется, чтобы его убедили.
   – Я могу тебе доказать, – тихо произнёс Лаций. – Но мы не одни.
   – Мар – мой брат, – буркнул Харам.
   – Хорошо. Мне надо попросить богов… чтобы они помогли мне. Ты можешь постоять рядом?
   – Ну, – снова прозвучал непонятный ответ.
   – Я не могу сам встать на колени. Развяжи мне хотя бы руки. Я просто помолюсь… И тогда ты всё увидишь сам.
   – Хм-м, – раздалось невнятное хмыканье, сопровождавшее, по всей вероятности, скудные размышления в его голове. Через какое-то время Харам опустился на колени и разрезал верёвку. Мокрые узлы всё ещё сдавливали Лацию руки, но теперь он мог ими шевелить и достать до шнурков на сапогах. Став на четвереньки, он стиснул зубы, чтобы не застонать от боли в плечах и шее, и повернулся спиной к Хараму. Тот видел его затылок, слышал какие-то слова на незнакомом языке, и всё. Руки и ноги ему видны не были.
   Когда Лацию, наконец, после десятого поклона удалось развязать ремешки на правом сапоге, он понял, что первоначальный план с ножом был неосуществим. Достать нож и напасть на Харама было невозможно. Пальцы не слушались, как будто это были не его руки. С трудом нащупав под стопой монету, он зажал её в ладони и для верности прижал сверху другой рукой. Затем выпрямился и посмотрел в широкое, тупое лицо с растопыренными ушами и редкими волосками на подбородке.
   – Ну? – снова прозвучал неясный вопрос.
   – Боги любят тебя, – улыбнулся Лаций потрескавшимися губами и протянул вперёд руки. Харам поднёс факел поближе и увидел, что на грязной ладони странного раба что-то блестит. Он нахмурил брови и поджал верхнюю губу к носу от сильного волнения. Толстые короткие пальцы коснулись монеты, но с первого раза не смогли её взять. Тогда Лаций перевернул руку и положил монету ему прямо в ладонь. Палач поднёс её к глазам вместе с факелом и ткнул себя прямо в ухо. Раздался глухой крик, но потом жадность и любопытство заставили его снова приблизить свет к лицу. На ладони была настоящая золотая монета! Его дыхание на мгновение остановилось, и в глазах ярким светом вспыхнула радость. Он не умел представлять себе лошадей и женщин, но зато хорошо помнил, как завидовал другим разбойникам, когда те покупали их за золото.
   – Ты умный и сильный, – повторил Лаций. – Прошу тебя, принеси мне поесть. И я расскажу тебе тайну, – он замолчал, ожидая ответа. Но вместо ответа громадное тело издало какой-то новый звук и резко вскочило на ноги.
   – Пошли, пошли, – донеслось до Лация из угла, где стояла лестница, и, судя по скрипу, сначала по ней поднялся Харам, а затем его более лёгкий брат. В наступившей тишине Лацию оставалось молить богов, чтобы жадность этого варвара оказалась сильнее страха, и он не побежал с этой монетой к Куги До. Тогда его жизнь закончилась бы задолго до наступления утра.

Побег

   Панджар лежал тихо и неподвижно, как будто умер. Но по редким глубоким вздохам и учащённому дыханию Лаций догадался, что он жив и сильно переживает произошедшее. В темноте пахло сыростью, и чувствовался лёгкий, еле уловимый оттенок того горького запаха, который был в пещере. Лаций пошевелил ногами. Кожаные ремешки на обуви стали высыхать и затвердели. Пальцы на руках уже отошли и он долго растирал их, пока не прошли покалывания и ноющая боль при сгибании. Теперь они горели и немного дрожали, но слушались, как раньше. Нож приятно скользнул в ладонь, и через мгновение оставшиеся узлы и верёвки упали на землю. Теперь надо было поговорить с Панджаром. Он негромко позвал его:
   – Панджар!.. Панджар, ты меня слышишь?
   Но начальник стражи либо не слышал, либо не хотел с ним разговаривать. Лаций подполз к нему и коснулся. Тот вздрогнул и повернулся.
   – Ты кто? – спросил начальник стражи.
   – Лаций Корнелий… Дай сюда руки! У меня нож, – прошептал он. Панджар повернулся и вскоре тоже освободился от пут. Лаций не стал ему объяснять, что произошло, только сказал, что хочет убить палача и выбраться наружу по лестнице. Для этого ему нужна была помощь. Панджар согласился. Они договорились, что Лаций бросится на палача первым, а Панджар поможет сзади. Но всё снова пошло не так, как они задумали. В этот день боги явно не следили за судьбами людей, позволяя случайным неожиданностям вмешиваться во все их дела.
   Чёрная, непроглядная тьма казалась Лацию предвестником царства Аида, и воображение само вырисовывало страшные сцены подземного мира. В прохладной, обволакивающей тишине он то и дело проваливался в сон, ожидая появления толстого палача. Вот перед ним возникла Прозерпина с окровавленным лицом Лорнимэ. Она голосом Эмилии Цецилии уговаривала его вернуться с ней в Рим. Он отказывался, говорил о золоте, о доме, о Клоде Пульхере, отталкивал её руки и медленно уплывал вдаль…
   – Эй, ну ты!.. – грубым мужским голосом возмущалась Эмилия и, вцепившись в волосы, трясла его голову с невероятной силой. Она трясла его и трясла, пока не стало больно.
   Лаций очнулся и приоткрыл глаза. Образ Эмилии исчез и вместо него в тусклом жёлтом свете факела показались огромные оттопыренные уши, рыхлый нос и широкий подбородок с редкими волосами.
   – Вот еда, ну! – произнесла огромная голова и тряхнула Лация с такой силой, что он снова чуть не потерял сознание. Рядом с факелом лежали несколько лепёшек. Внутри что-то было завёрнуто. Тут же виднелся край кожаного мешка с водой. Не веря в своё счастье, Лаций со стоном встал на колени и протянул руку к еде. На его вопросительный взгляд палач коротко ответил: – Ешь! Хлеб с бобами. Вода. Быстрей!
   Он с силой вцепился зубами в первую лепёшку. Третью Лаций доедать не стал и отодвинул в сторону для Панджара.
   – Благодарю тебя, сильный Харам, – пробормотал он, оторвавшись от мешка с водой и громко икнув. И только теперь он заметил позади палача второй факел. Это был его брат. Он стоял рядом с Панджаром, который лежал подозрительно тихо. – Ты пришёл с братом? – глупо пролепетал Лаций.
   – Да, с братом. Где золото? Мы уйдём вдвоём. Ну?
   – Да, конечно, я всё тебе расскажу, но ты не убьёшь меня? – он пытался тянуть время.
   – Нет. Говори, где золото? – громадная фигура нависла над ним в нетерпеливом ожидании. Лаций скривился и отвернул голову из-за зловонного запаха, исходящего изо рта палача. Выхода не было – надо было что-то говорить.
   – Ты знаешь спуск к храму за скалой?
   – Ну, знаю. Где там? – глаза у того горели жёлтым, животным огнём. Палач переминался с ноги на ногу и торопился к своему сказочному богатству.
   – Сейчас, дай припомнить, – Лаций сделал умное лицо, притворяясь, что пытается вспомнить что-то очень важное. – Там есть комната с двумя лавками. В ней сильный запах. Горький. В глубине комнаты проход. В конце прохода висит одна шкура. За ней – другая. Там у стены лежит большой мешок, – Лаций развёл руки в стороны, стараясь произвести на собеседника максимальное впечатление, но это было уже лишним. Примитивное воображение уже само увеличило размеры мешка до небес, и Харам уже думал, на чём его можно будет увезти.
   – Хорошо, – тихо прошипел он с какой-то странной интонацией, как змея, и от этого голоса у Лация по спине пробежали мурашки. – Мы посмотрим, что там лежит.
   – Ты прав, что взял брата. Мешок большой, его четыре человека несли… – серьёзно добавил он и замолчал, потому что всё, что можно было сказать, уже было сказано. Теперь оставалось ждать ответа тугодума. Но тот оказался умнее, чем он о нём думал. Харам повернулся к брату и стал что-то объяснять ему на своём языке. Тот что-то ответил и направился к лестнице. Лаций опомнился, когда тот уже почти выбрался наверх.
   – Э-э… Ты отправил его одного? – с тревогой в голосе спросил он.
   – Да. Если там много золота, я пойду с ним. А вдруг ты меня обманул! – криво усмехнулся хитрый палач.
   – Но я же дал тебе монету!
   – Это одна монета, – упрямо возразил Харам.
   – Но… но… там… – отчаянно искал выход Лаций, чувствуя, что с Панджаром произошло что-то неладное, а самому ему было не одолеть этого огромного кочевника, который, к тому же следил за каждым его движением. Волнение переполнило его сердце, которое вдруг забилось так быстро и отрывисто, что голова закружилось и перед глазами поплыли круги. – Но ты же не дал ему монету! – воскликнул он. – Как же он узнает, где этот мешок? Там много мешков с медными монетами. Жрецы специально прячут золото между ними, чтобы никто его не нашёл. Там есть мешки с посудой. А если он не найдёт золото? Ты скажешь, что я тебя обманул.
   – Да, – хмуро согласился палач и встал. – Мар! – позвал он, но брат уже был наверху и не слышал его. – Ладно, пойду посмотрю сам, – недовольно добавил он и поставил ногу на первую ступеньку. Раздался скрип первой ступеньки, второй, третьей… Харам уже стоял посредине лестницы. Панджар по-прежнему молчал. Лаций продолжал считать ступеньки и следить за светлым пятном факела. Наконец, круглое светлое пятно поднялось довольно высоко и скрип прекратился. Значит, палач был на самом верху. Лаций схватился дрожащими руками за лестницу и резко рванул её на себя. Две жерди выскочили, а он, не удержавшись на ногах, упал назад, и в этот же момент рядом с ним рухнуло на землю огромное, тяжелое тело Харама. Упав спиной с высоты десяти локтей на твёрдую землю, он громко ухнул, как будто из него одним ударом выбили душу, и замер. Лаций не стал добивать его. Надо было спешить. Он нашёл ногу Панджара и дёрнул его. Тот застонал и пришёл в себя. Оказалось, брат Харама ударил его по голове. Значит, кочевники действительно собирались бежать с несуществующим золотом. С трудом поддерживая Панджара, Лаций довёл его до лестницы и сам выбрался следом. Вокруг никого не было. Всё небо было усыпано звёздами, и луна светила, как огромный холодный факел. Он молил Нокса, чтобы их не заметили и чтобы брат палача пришёл как можно позже. Столкнув лестницу вниз, они направились к храму. Но там перед ними открылась неприятная картина: на площади горели десятки костров, между которыми то и дело ходили разбойники. Возле дома Энея было темно. Оставалось идти только туда. Скорее, не идти, а ползти, потому что по-другому добраться до дома старого грека было нельзя. Лаций был благодарен Панджару, что тот ни о чём его не спрашивал. Если бы на его месте был Павел Домициан, их уже давно бы услышали и поймали.
   За домом, возле того сарая, где их ещё совсем недавно держали связанными по рукам и ногам, был узкий проход за стену. Они с трудом протиснулись в щель, и дальше Лацию пришлось полагаться только на собственную память. Александр провёл его здесь два дня назад, но это было днём. Ночью узкая тропинка выглядела по-другому. Под ногами зашуршали камни, и они стали медленно спускаться по крутому склону позади домов. Лаций так волновался, что не слышал, как позади них скрипнули ворота, во дворе раздалось напряжённое сопение, и через какое-то время вниз, по мелким камням и кустарнику скатился камень. Это был Мар, брат Харама, который вернулся и заметил, что брата нет, а они уходят вверх по улице. Он уже знал, что их обманули и золота в храме нет. Но он считал себя умнее Харама и решил, что теперь обманщики должны направиться туда, где находится настоящее золото. Брату будет потом приятно узнать, что он выследил их сам. О том, почему тот не выбрался из ямы, а пленники оказались наверху, Мар не задумался. И в этом была его ошибка.
   – Я не могу дальше идти. Здесь живут злые духи… – пробормотал Панджар, когда до тропинки оставалось совсем немного. – Мне всё время кажется, что кто-то дышит мне в спину. Я оборачиваюсь, но они всё время прячутся. Это духи ночи. Они не любят, когда люди тревожат их.
   – О, боги… – стиснул зубы Лаций, не зная, как ответить на эти слова. Он сам еле держался на ногах от усталости. – Клянусь Орком, здесь никого нет. Если хочешь, иди впереди, – прошептал он, наклонившись к самому уху Панджара. Тот раздул щёки и замотал головой из стороны в сторону. – Иди, иди! – подтолкнул его Лаций. – Я прикрою твою спину и не дам им напасть сзади…
   – Нет… нет… – пролепетал тот с несвойственной ему опаской. – Я не могу.
   – Тогда держись за меня! – он протянул парфянину край подола. Когда они вышли на старую дорогу, идти стало легче. Но здесь была другая напасть – по рукам и ногам постоянно хлестали колючие кустарники, и Лаций шёл, вытянув вперёд руки, чтобы закрыть лицо и глаза. Панджар, спотыкаясь, дышал ему в спину. В душе начальник стражи поклялся, что если спасётся, принесёт в жертву Акуре Мазде самого большого быка в Мерве. О том, что спастись ему помогал Лаций, он в этот момент не думал.
   Они приблизились к первому ряду пещер, когда оттуда послышался тихий писк и над головами захлопали крыльями сотни чёрных теней. Лаций вжал голову в плечи и тронулся дальше. Когда они добрались до нужного места, он тихо позвал:
   – Александр, ты здесь?
   Через некоторое время из темноты раздался тихий голос:
   – Да. Это ты, Лаций?
   – Да, нас двое. Помоги забраться, – он забрался в пещеру первым, и вдвоём они уже помогли попасть туда Панджару. – Пойдём! Надо спрятаться в другом месте. Завтра утром сюда придёт Куги До, – тихо сказал он Александру.

   Шуршание камней под ногами беглецов затихло, и две блеклых тени исчезли за поворотом. Мар отдышался и вытер пот со лба. Ночью злые духи выходили из своих пещер и охотились на людей и зверей. Это знали все. Но он уже не мог вернуться назад, хотя и хотел. Теперь ему оставалось только надеяться, что духи заберут двух пленников раньше, чем его. Страх усиливал волнение, всё тело было напряжено, и пот градом тёк по лицу и спине. Поэтому когда он выбрался на узкую тропинку, то, не удержавшись, упал на четвереньки и какое-то время стоял неподвижно, стараясь отдышаться и прийти в себя. Спины беглецов качались далеко впереди. Им тоже было тяжело, и теперь их можно было быстро догнать.
   Мар поднялся и сделал первый шаг вперёд. И тут духи стали проявлять своё недовольство: они цепляли его за штаны и рубаху, больно хлестали по ногам и кололи в лоб и руки, шипя из чёрных кустов непонятные слова. Он не слушал их и прикрывал лицо руками, но духи цеплялись за бока, как бы предупреждая, что дальше идти нельзя. Ноги стали, как ватные, и, когда он, споткнувшись в очередной раз, упал, то долго не мог встать, чувствуя, что в голове всё кружится и перед глазами прыгают какие-то белые точки. Постепенно дыхание стало ровным, и, приподняв голову, Мар прислушался. Вокруг было тихо. Духи успокоились. Наверное, они потеряли его из виду и ушли обратно. Где-то совсем близко раздался хруст ветки под ногой злого демона, который пришёл вместо духов наказать его, и Мар резко повернулся в ту сторону. Но в чёрных пятнах замерших вокруг кустов никого не было. Он стоял между ними, видя, как сухие растения протягивают к нему свои тонкие пальцы-ветки, они тянутся к его рукам и плечам и вот-вот вцепятся в шею и горло! Мар ощущал, как страх заползает к нему внутрь и сковывает мышцы железной хваткой, но ничего не мог с этим поделать. Руки сами запахнули старую накидку, голова вжалась в плечи, и, стараясь не закричать, он покрутил головой вокруг, но снова ничего, кроме темноты, луны и кустов не увидел. Ему показалось, что теперь можно было идти дальше. Но в этот момент вернулись духи. Они закружились над ним, хлопая крыльями и пища, как мыши, и Мар присел, чтобы сжаться в комок и стать хоть чуть-чуть меньше. Это не помогло, потому что колени предательски хрустнули, и в этот же миг злые обитатели мрака увидели его и ответили своими криками. Где-то вдали послышался громкий дребезжащий звук, как будто кто-то стучал палкой об палку. За кустами показались белые скелеты. Это они гремели своими страшными костями. Над головой что-то протяжно ухнуло, как будто на плиту с большой высоты упало тяжёлое тело. Мар опустился на колени и упёрся руками в землю. В голове стучало, как в кузнице, и голова вот-вот должна была расколоться. Что-то чёрное и страшное неумолимо приближалось к нему сзади, занося над ним свои огромные, в полнеба, руки-крылья. До ужасной тени оставалось всего несколько шагов, когда он всё-таки смог взять себя в руки и оглянуться. И сразу всё стихло! Только чёрные кусты предательски шевелились, пряча в глубине проснувшихся мертвецов. Мар не мог оторвать взгляда от колышущихся веток и стал пятиться маленькими шагами назад, надеясь, что духи не посмеют появиться из-за кустов, пока он на них смотрит. Так оно и было. Кусты продолжали медленно качаться, выжидая, когда он отвернётся, но он отступал к скале. Когда спина коснулась твёрдого камня, он с облегчением вздохнул. Теперь главное было смотреть на кусты и не отворачиваться от них – так можно было справиться с духами и мертвецами. Он стал пятиться спиной в сторону первого ряда пещер, но до них было ещё шагов десять – двенадцать. А в спину ему давил ствол высохшего кустарника.
   – О, нет… – прошептал Мар и дрожащей рукой взялся за сук, чтобы отодвинуть его в сторону. Тот поддался и предательски громко хрустнул. Он вздрогнул и замер. Но духи молчали, прячась в тишине. Мар провёл по мокрому лбу дрожащей ладонью. Надо было идти дальше, иначе здесь его ждала смерть. До подъёма к пещерам оставалось всего два—три шага, когда сбоку снова зашуршали кусты, и в воздухе послышался тонкий писк, а за ним – хруст костей. Скелеты мертвецов были совсем рядом, и Мар, не выдержав, рванулся вперёд. Однако в этот момент чья-то сильная рука схватила его сзади за накидку, и весь мир в голове перевернулся вверх ногами. «Бежать!» – мелькнула отчаянная мысль, но сильные руки уже добрались до плеч и крепко сдавили грудь, продолжая тянуть назад. Это могли быть только злые духи ночи! Сбоку вынырнула невысокая гибкая тень и схватила его за ногу. Мар пронзительно заверещал, захлёбываясь в своём крике – в груди вдруг что-то лопнуло и заныло, как будто в сердце вонзили нож. Он схватился руками за рёбра и, теряя сознание, стал медленно опускаться на землю. Бешено колотившееся сердце отчаянно рванулось в груди последний раз и, сжавшись, перестало биться… Мар умер.
   Лаций рассказывал Александру, что произошло, когда снаружи раздался безумный отчаянный крик. Они оба вскочили и замерли. Лаций так и не успел сказать, что Куги До был его отцом.
   – Это злые духи ночи, – прошептал юноша.
   – Не очень похоже, – с сомнением покачал головой он. – Это человек. Думаю, за нами следили. Надо уходить. Сюда можно ещё как-то добраться?
   – Нет. Только через наш дом. Нижняя дорога давно разрушилась. Там упала земля и всё завалила, – пожал плечами юноша.
   – Всё равно утром сюда придут разбойники. Надо спрятаться в другом месте. Где?
   – Мы можем уйти только в нижние пещеры с проходами. Больше некуда. Я знаю там одно место. Там есть три пещеры и колодец. В нём можно прятаться несколько дней.
   – Хорошо. Давай хоть в колодец, хоть к Харону в лодку, лишь бы не нашли, – согласился Лаций, и, взяв Панджара под руки, они вышли из пещеры. Когда Александр, наконец, помог им спуститься в узкий колодец со ступенями, они рухнули на камни и провалились в беспамятство.

Поиски бежавших рабов

   С первыми лучами солнца Куги До, разозлённый долгим отсутствием палача и его брата, приказал разбудить их пинками и привести вместе с пленниками. Когда гонец вернулся и растерянно сообщил, что никого не нашёл, он сразу понял, что произошло что-то неприятное. Братья никогда не расставались, и если один куда-то отходил, то другой всегда был на месте.
   Отверстие над подвалом было накрыто решёткой, но шест, которым её закрывали, валялся рядом. Вниз на верёвке сразу спустили одного из воинов. Тот нашёл на земле Харама и лестницу. Палач был мёртв. Римского раба и Панджара там не было. Куги До всё понял. Единственное место, где они могли спрятаться, было кладбище. Он дал команду спускаться вниз.
   Грек Эней шёл первым. За ним тянулись разбойники. Около половины из всех, кто был с Куги До здесь. Лошадей пришлось оставить наверху. Добравшись до первого ряда, он приказал обойти все пещеры одну за другой, причём, когда один человек заходил внутрь, два других должны были ждать его снаружи. Но не успели его люди подойти к первому отверстию, как наткнулись на безжизненное тело Мара.
   – Вот ты где, – пробормотал Куги До, увидев потемневшее лицо и чёрные губы со слабыми следами высохшей пены. – Кто же тебя так напугал? Неужели этот проклятый раб? – ноздри у него раздулись, и в голосе появились нотки ярости. – Найдите их! Я сам нарежу их кожу на ремни! – он ткнул мечом в сторону длинного ряда чёрных пещер, которые плавно исчезали за изгибом горы.
   Пока кочевники обходили верхний ряд, Эней привёл его к той пещере, где хранился прах Дедала, второго сына Куги До. Тот подержал в руках вазу, а потом неожиданно со всего размаха кинул о стену. Помещение наполнилось мелкой серой пылью, и пепел ещё долго висел в воздухе, как бы не желая отпускать их отсюда.
   – Они были здесь, – фыркая и отплёвываясь, прорычал Куги До. Его всё вокруг раздражало. Особенно то, что они должны были уже покинуть это место и оказаться в безопасности, чтобы избежать преследования сатрапа Лидия. Но найденная у Мара золотая монета была такой же, как он нашёл в доме старого Энея. Теперь Куги До был уверен, что золото существует, но оно спрятано. И знает о нём только проклятый римский раб. К нему вели все пути! Куги До не мог просто так уехать отсюда, не попытавшись найти золото. Две монеты он уже держал в руках, а остальные тянули его к себе, будоража воображение всё больше и больше.
   На полу в пещере остались следы еды и костра. Значит, мальчишка и римский раб точно были здесь! И Панджар… Да, Панджар! Теперь он тоже был очень нужен. Этот упрямый баран обязательно должен был остаться в живых, чтобы выполнить задуманный им план. Обязательно…
   Куги До вышел из пещеры и обвёл взглядом склон.
   – Здесь никого нет, – раздался за спиной голос старого грека.
   – Тогда где они? – зло спросил он.
   – Где-то рядом… – тупо глядя перед собой остановившимся взглядом, ответил Эней. Он совсем обессилел от переживаний и голода и покорно следовал за стражником, который тащил его за собой на верёвке.
   Время шло. Кочевники обошли верхний ряд и спустились вниз. Десять человек, на всякий случай, остались у верхнего ряда пещер. Вдруг эти хитрые твари превратятся в птиц или ящериц! Он понимал, что это невозможно, но хотел быть уверенным в том, что от него не ускользнула даже самая маленькая мышь. Хотя, какие мыши могут быть на заброшенном кладбище!
   Куги До злился всё больше и больше, видя, что его люди приближаются к концу, а результата всё нет.
   – Здесь проход, – неожиданно крикнул один из кочевников и кивнул головой в сторону проёма. Они сразу же поднялись туда и увидели, что все пещеры в нижнем ряду были соединены между собой узкими коридорами.
   – А-а-ах! – стукнул рукой по стене Куги До и выбежал наружу. Его люди стояли возле каждого входа, как он и приказал. Значит, беглецы не улизнули. Они просто прятались в этих переходах между пещерами и переходили с одного места в другое, играя с ним, как сурок с лисицей. – Зажигайте факелы и начинайте сначала, с первой пещеры! – крикнул он. – Мы загоним их в самый конец!
   Но время шло, а следов беглецов нигде не было видно. Когда его люди дошли до конца, солнце уже подошло к верхней точке, и началась вторая половина дня. На возвращение оставалось совсем немного времени. Куги До сел на камень и приказал следовавшему за ним воину принести воду.
   – Ещё, ещё! Лей, пока не скажу! – фыркал он, зло отплёвываясь и подставляя под тонкую струю то лицо, то затылок. – Теперь слушай меня! Передай всем, когда я махну рукой, все громко кричат одно слово: «Александр!». Ты понял?
   – Да, понял, мой господин. Кричать громко «Александр».
   – Да. Иди!

   Когда наверху раздался многоголосый крик, Лаций оторвал голову от стены и привстал. Боль пронзила всё тело, и он чуть не потерял сознание. Схватившись за ступени, он прислонился лбом к стене.
   – Это что? – прошептал Панджар.
   – Это моё имя, – так же тихо ответил Александр, услышав крик ещё раз. Теперь Лаций тоже смог разобрать, что кричали снаружи. Имя повторялось снова и снова. Юноша встал на первую ступеньку и стал осторожно подниматься.
   – Куда ты? – простонал Лаций. – Он же специально это делает! Они не смогли нас найти. Он хочет, чтобы ты сам показался.
   – Мне кажется, что меня зовут… – как пьяный прошептал Александр.
   – Да, зовут тебя, а не меня! – хрипло произнёс Лаций. – Но зачем? Подумай!
   – Мальчик, не иди туда! – послышался голос Панджара. – Это ловушка.
   – Нет. Он не увидит меня. Я буду за колонной. Там узкий проход. Он даже пройти не сможет, – наивно возразил юноша. Лаций помнил, с каким трудом они протиснулись между колонной и осевшим камнем в стене. Да, между ними не смог бы протиснуться даже старый грек Эней, несмотря на свою худобу. Но туда можно было выстрелить из лука или ткнуть копьём. Как ему это объяснить?.. В его возрасте он уже знал об этом…
   Лаций заскрежетал зубами. Сердце стало биться чуть быстрее, и в висках появилась режущая боль.
   – Подожди! Возьми свой лук… Я пойду с тобой, – пробормотал он и подошёл к Панджару. – Лучше быть вместе. Ты сможешь идти?
   – Да, смогу, – тот, как всегда, был немногословен, и Лаций чувствовал, что начинает испытывать к этому суровому и мужественному воину определённое уважение. Они допили последние остатки воды, которые принёс с собой Александр, и подошли к лестнице.
   Ступени были очень старые и грани рассыпались, ноги постоянно соскальзывали вниз. Они с трудом выбрались наверх, и снаружи снова раздался громкий крик. Это кочевники все вместе, как по команде, выкрикивали имя юного грека. Сам юноша стоял за колонной и смотрел в щель. Рядом лежали лук и стрелы. Панджар сел у стены, а Лаций, скривив лицо от ноющей боли в ногах, подошёл к Александру.
   – Что там? – прошептал он.
   – Их много. Они стоят и кричат, – тихо ответил тот.
   – Ждут. Он хочет, чтобы ты появился. Поверь мне. И тогда убьёт.
   – Но я не выйду. Зачем? – юноша с недоумением повернул к нему голову. Да, он был неглуп, но он не знал Куги До. В этот момент крики прекратились, и наступила тишина.
   – Они что-то задумали. Только прошу тебя, не выходи! – с мольбой в голосе произнёс Лаций. – Даже если там появится твоя мать и попросит тебя это сделать.
   Однако вместо матери юного грека появился его дед, который шёл на привязи за одним из разбойников. За ними шёл невысокий широкоплечий человек с короткой бородой и колючим взглядом. Они остановились шагах в двадцати от того места, где стоял Александр, и Куги До громко выкрикнул:
   – Александр, ты меня слышишь? Это я, твой отец! Если ты меня слышишь, выйди! Я не причиню тебе зла, – он замолчал, ожидая ответа. Все кочевники внимательно следили за пещерами, готовые броситься вперёд, как только услышат голос. Но всё было тихо. Сам Александр в этот момент развернулся и медленно сполз спиной по колонне.

Бесславный конец

   – Почему он сказал, что он мой отец? – с ужасом спросил юноша.
   – Эта долгая история… – ответил Лаций, не зная, как быстро рассказать юноше всё то, что поведал ему старый грек. – Он изнасиловал твою мать, и она родила двух близнецов. Потом он убил её мужа. Вот и всё, – как мог, сократил он свой рассказ. – Но по крови он действительно твой отец.
   Рука юноши потянулась к луку. Губы дрожали, как от обиды, а на глаза навернулись слёзы.
   – Почему же Эней ничего не сказал мне раньше… – начал он и замолчал, не в силах говорить дальше.
   – Твой дед хотел жить. И хотел, чтобы ты вырос. Он был прав. Но сейчас надо подождать. Не спеши! Ещё совсем немного. На закате они уйдут. Ты слышишь? – Лаций видел, что юноша не слышит его и думает о чём-то своём. Снаружи снова раздался голос Куги До.
   – Александр! Я знаю, что ты меня слышишь! Покажись! Ты мой сын! Нам надо поговорить. Твоя судьба другая. Ты будешь настоящим воином. В тебе моя кровь! Ты слышишь меня?!
   После этих слов наступило долгое молчание, и никто не знал, что будет дальше. Куги До стоял и ждал. В пещере тоже ждали, но совсем другого. Лаций молил в душе бога солнца Соль, чтобы тот поспешил опуститься за горизонт, а Панджар разговаривал с Александром. Он объяснял ему, что Куги До хочет захватить Мерв и убить Мурмилака, стать правителем северных земель, но юноша постепенно перестал слушать и его. Было видно, что он до сих пор мучится какой-то своей мыслью. Но узнать это ни Лаций, ни Панджар уже не успели. Снаружи снова донёсся громкий голос их врага. Теперь в нём звучали решительность и злость.
   – Александр! Ты можешь не выходить. Но я убью Энея. И его смерть будет на твоей совести. До конца жизни. Старик, скажи ему, – повернулся он к старому греку.
   – Не выходи, слышишь! – дребезжащим голосом проблеял Эней. – Он убьёт тебя, как Софоса! А мне всё равно. Я старый. Не выходи!
   – Заткни его! – прошипел Куги До, и кочевник дёрнул за верёвку с такой силой, что чуть не оторвал старику голову. Тот упал на землю и захрипел.
   – Александр, ты мой сын! Я хочу поговорить с тобой. У нас много общего. Но если ты не выйдешь, я убью твоего деда! – продолжал угрожать Куги До, а юноша в это время яростно сжимал в руках лук и спорил с Лацием, который умолял его не выходить и остаться внутри.
   – Нет, я не могу, – окончательно решил юноша и встал. – Он убьёт его.
   – Если ты так решил, иди. Ты – мужчина. Только не дай ему обмануть тебя. Говори из-за колонны и не высовывайся, – неожиданно хриплым низким голосом сказал Панджар.
   – Вы оба сошли с ума! Они расстреляют нас из луков, – простонал Лаций и опустился рядом с колонной.
   – Там есть узкий проход в другую пещеру, – сказал Александр. – Вы можете пройти по ней дальше.
   – Они везде! Ты, что, не видишь, что они стоят у каждого входа? Они пройдут сюда по проходам и схватят тебя сзади! – Лаций запустил руки в волосы и покачал головой.
   – Не пройдут, – уверенно ответил Александр. – Это последняя пещера, а проход сюда завалило ещё год назад.
   – Не надо!.. – Лаций протянул руку к нему, но юноша уже выступил из-за колонны и крикнул:
   – Я здесь! Не убивай его! Говори! – он сказал это спокойно, как взрослый, как будто и не было того волнения, которое заставляло его трястись всего несколько мгновений назад.
   – А-а, – довольно протянул Куги До, видя, что его план сработал. – Я знал, что ты пожалеешь старика. Иди сюда, нам есть о чём поговорить, – махнул он рукой, приглашая его спуститься вниз, но юноша остался на месте. Кочевник сразу оценил удобное расположение этого места: сверху была отвесная скала, а снизу – груда камней, которые осыпались и закрыли вход. Его люди не сумели бы подкрасться к нему незамеченными. Даже если бы они кинулись вперёд, они упёрлись бы в узкий проход.
   – Говори! – донёсся до него голос Александра.
   – Хм, ты хитрый малыш. Этот белокожий раб там? – спросил разбойник с презрением и злостью, но ответа не получил. – Я не хочу говорить при всех. Нам надо поговорить вдвоём, – хмуро добавил он через некоторое время.
   – Подойди ближе и говори, – предложил юноша.
   – Ты невежлив по отношению к отцу, – покачал головой Куги До. – Мы можем посидеть рядом? У меня очень мало времени. Я хочу видеть тебя рядом, близко. Ты – мой сын. Неужели ты этого не понимаешь?! – выкрикнул он последние слова, не сдержавшись.
   – Иди сюда, мы можем поговорить здесь. Но твои люди пусть не подходят! – Александр повернулся к Лацию и Панджару и тихо сказал: – Он хочет поговорить со мной. Пусть придёт один. Я не дам ему приблизиться. У меня лук. Он будет один.
   – Ты ничего не сможешь сделать… – начал было Лаций, но понял, что это бесполезно.
   – Мы отойдём назад, но будем слышать тебя, – кивнул головой Панджар.
   – Слушай, скажи ему, что мы внизу, – добавил Лаций и встал. Он хотел что-то добавить, но юноша уже отвернулся. Лаций с сожалением покачал головой и взялся рукой за стену. Во второй руке он уже держал узкий чёрный нож, готовясь унести с собой в страну Орка несколько душ разбойников.
   – Иди сюда один! – крикнул Александр, высунувшись из-за колонны. Он видел, как человек, который называл себя его отцом, что-то сказал сопровождавшему его слуге и стал медленно подниматься вверх. Внутри пещера была не более пяти шагов в длину. За надгробным камнем скрывался колодец. Александр отошёл назад и взял в руки лук. Он уже принял в душе решение о том, что ему не о чем разговаривать с этим странным человеком, даже если тот действительно был его кровным отцом, как сказал белый раб. Поэтому его надо было убить… Мысль о матери, которую он так обожал и которой ему так не хватало, была нестерпимой. Неужели это было правдой?
   Узкая полоска света на полу вдруг задрожала и исчезла. Между колонной и камнем появилась фигура человека. Тот стал медленно протискиваться в проход. Александр натянул тетиву, сдерживая накатывающиеся на глаза слёзы, несколько раз моргнул и прищурился. Когда человек уже был внутри, он отпустил тетиву и стрела со свистом разрезала тишину. Тихий, тупой звук подтвердил, что он попал, но вошедший даже не крикнул. Он просто упал на колени и… снова встал. Александр заморгал глазами и опомнился, когда было уже поздно. Перед ним, в двух шагах стоял широкоплечий разбойник с чёрной бородой, а у входа, на полу, лежал лицом вниз Эней. Из спины у старика торчал острый наконечник стрелы. Александр остолбенел и не мог пошевелиться.
   – Мой сын! – одобрительно кивнул Куги До и сделал шаг навстречу. – Ты правильно начал. Дальше будет легче. Пойдём отсюда. Где эти двое? Что-то я их не вижу, – оглядываясь по сторонам, спросил он, но юноша не шевелился. Он смотрел на него широко открытыми глазами и медленно тянулся за второй стрелой. – Ха-ха-ха! – засмеялся кочевник, увидев это движение. – В тебя моя кровь! Я тоже не прощаю обид. Мы поладим… – он вдруг увидел, что стрела уже легла в изгиб лука, и рванулся вперёд. – Ты что?.. Я же твой отец! – он вырвал у него лук и схватил за руки. Но Александр сильным рывком освободился от его хватки. Завязалась борьба, однако силы были неравные, и вскоре юноша оказался на полу. Куги До сидел на нём сверху и бил по голове. Когда тот потерял сознание и сопротивление прекратилось, кочевник опустил руки и, тяжело дыша, посмотрел сыну в лицо. Какой-то звук, похожий на хруст камней под ногами, привлёк его внимание, и Куги До поднял голову. В трёх—четырёх шагах впереди шевельнулась какая-то тень, и послышался короткий выдох, как при ударе.

   Лаций знал, что не сможет подойти к ним незамеченным. Куги До стоял к нему лицом и сразу заметил бы любое движение. А сил на быстрый рывок у него уже не было. Поэтому, когда тот повалил Александра на землю и стал бить кулаком по голове, оставался только один выход. Он переложил нож в правую руку и занёс над головой. Внезапно борьба на полу стихла, и кочевник опустил руки. В этот момент Лаций поверил в то, что боги на его стороне – лучший момент для броска трудно было себе представить. Резкое движение и короткий выдох – вот и всё, что можно было увидеть со стороны. Узкое лезвие, сделав один оборот, с силой вошло в выпяченный живот Куги До прямо под рёбрами. От неожиданности он откинулся назад, потом – вперёд, попытался встать и, в конце концов, завалился набок, схватившись руками за железную рукоятку. Его лицо исказила гримаса досады. Рот открывался и закрывался, пытаясь что-то сказать, но ничего не было слышно – разбойник только тяжело дышал и шипел. Лаций, шатаясь, подошёл к нему и схватил за руку, чтобы тот не смог вытащить нож и ударить им Александра. У него самого уже не было сил, чтобы вытащить его и добить врага. Панджар схватил Куги До за другую руку. Но тот с пренебрежением посмотрел на них и покачал головой.
   – Я всё равно убью тебя… убью… – прошептал он, но силы покидали его. Лаций ничего не понимал, потому что тот говорил на своём языке. Панджар понял, но дословно, и схватился за рукоятку торчавшего в животе разбойника ножа. Но сначала ничего не получилось – у Панджара тоже не было сил. Видимо, удар по голове давал себя знать. Однако парфянину удалось вытащить нож из живота своего заклятого врага. Он замахнулся, чтобы нанести удар, но покачнулся и схватился за плиту надгробия, чтобы не упасть. Разбойник слабо улыбнулся и посмотрел на него, как на ребёнка. Кровь толчками вытекала у него из раны, и жизнь медленно покидала его сильное тело. Но у Куги До ещё хватило сил, чтобы говорить. Глядя на Панджара, он сказал: – Такой же нож… был в руках у твоей жены… когда я был с ней… под стенами Мерва… – прошептал он и перевёл взгляд на Лация. – Нам было хорошо. И ещё… – казалось, он вот-вот умрёт, но жизнь ещё теплилась в его угасающем взгляде. – Она… она любит других мужчин, когда тебя нет дома, – добавил он и странно улыбнулся.
   Панджар резко выпрямился и взмахнул ножом. Удар в сердце прервал жизнь Куги До и удовлетворил его чувство мести. Так, по крайней мере, показалось Лацию. Но когда он увидел, с какой яростью горят глаза Панджара, то понял, что Куги До, как скорпион, нанёс свой смертельный удар раньше, чем умер. И удар этот был страшнее, чем укус ядовитой змеи.

Разбойники покидают кладбище

   Отпустив руку мёртвого разбойника, Лаций откинулся назад и почувствовал, что не может пошевелиться. Всё плыло и качалось перед глазами, как в дыму. Запах крови только усиливал тошноту от голода и жажды. Последнее, что он помнил, это застывший взгляд чёрных глаз Куги До и качающуюся бороду Панджара. Губы начальника стражи раскрывались и закрывались, рот превратился в большую пропасть, из которой летели какие-то слова… но Лаций падал вниз всё быстрее и быстрее и уже ничто не могло остановить его от падения в ужасную пропасть. Он чудом держался из последних сил, облокотившись на мёртвое тело кочевника.
   Панджар вынул странный нож из сердца своего врага и посмотрел на римлянина. Тот продолжал держаться за плечо уже мёртвого Куги До. Его глаза остекленели и стали прозрачными. Панджар понял, что тот теряет сознание.
   – У тебя был нож. Откуда ты его взял? – мрачно спросил он, но Лаций, держась из последних сил, молчал. Что он мог сказать этому непредсказуемому человеку? Что у него было два ножа? И оба дала девушка Лейла из дворца Орода? Или рассказать ему о том, почему у него остался один нож? Нет, всё было бесполезно. Особенно сейчас. Но Лаций не думал об этом, все эти мысли мгновенно пролетели в его угасающем сознании и исчезли. Он с трудом держался, чтобы не упасть. Взгляд блуждал по стенам и полу, скользил по телу Куги До и Энея и вдруг зацепился за торчавший из спины старика почерневший наконечник стрелы.
   – Нет… – одними губами пробормотал он, поняв, что совершил юноша. Но Панджар его не понял.
   – Скажи мне! – опустившись рядом с ним, почти умоляющим тоном попросил он. – Скажи…
   Лаций ничего не видел перед собой. Даже лицо Панджара стало серым, как стены пещеры.
   – Мне… его… дал… старик… вчера утром, чтобы… разрезать… верёвки и бежать… Тебя ещё не было… – он попытался сглотнуть комок в горле, но слюны не было. Только сухость и пыль. Тошнота стала сильней. Панджар продолжал смотреть на него, и губы у этого сильного воина дрожали, как у ребёнка, который вот-вот расплачется и убежит.
   Снаружи послышался неясный шум. Люди Куги До могли прийти сюда в любой момент. Надо было остановить их. Лаций знал, что надо делать, но нож был в руках Панджара. – Ты знаешь их язык? – спросил он. Тот кивнул, но взгляда не отвёл. – Надо вытащить его туда, – он кивнул на тело Куги До, но понял, что даже вдвоём они этого не сделают. – Отрежь ему голову, – добавил он и протянул руку к ножу.
   – Нет, – отрицательно покачал головой Панджар и отвёл нож в сторону. Было ясно, что он хочет оставить его себе. Лаций увидел под бородой Куги До свой медальон и с трудом стянул с его шеи ремешок. В это время Панджар принял решение и, опустившись на колени, начал резкими движениями отделять голову Куги До от тела. Крови почти не было. Только на полу. Лацию удалось доползти на четвереньках до накренившейся плиты, под которой, как сказал Александр, он оставил воду и лепёшки. Достав полупустой мешок с водой, он вытащил зубами деревянную пробку и сделал несколько глотков. Ему сразу стало легче. Сзади раздался злой голос Панджара. Он плюнул на тело и встал. Работа была закончена. Вся одежда была у него в крови. Он брезгливо вытер руки о штаны трупа.
   – Бери! – кивнул он на отрезанную голову. Лаций поднял её за волосы, и, держась за стену, подошёл к выходу.
   – Иди сюда! – позвал он Панджара. Тот присел внизу так, чтобы его не было видно из-за привалившегося к колонне камня. Лаций заметил, что Панджар взял с собой лук и стрелы Александра. – Говори громко. Очень громко, – прошептал он и вытянул руку вперёд, за колонну, чтобы голова Куги До хорошо была видна снаружи. – Люди, – начал Лаций. Панджар перевёл, – вашего главаря забрал дух смерти. Это голова Куги До. Вы пришли на чужое кладбище. Здесь везде смерть. Уходите к своим лошадям. Без них вы тоже погибните! Уходите сейчас. До заката мало времени. Сатрап Арейи придёт на закате. Он всех убьёт. Уходите! Иначе дух смерти заберёт вас тоже! – произнося последние слова, он упёрся головой в колону и стиснул зубы – ему становилось всё труднее держать такую тяжесть на вытянутой руке, и голова Куги До стала медленно опускаться вниз. По ропоту, который пронёсся между стоявшими внизу разбойниками, Лаций понял, что они испугались. Солнце уже было близко к закату, и кочевники помнили, что до наступления ночи им надо вернуться к храму, чтобы забрать своих лошадей. Со всех сторон послышались короткие возгласы и шум камней под ногами – они быстро покидали кладбище. Лаций разжал пальцы, и голова Куги До с чавкающим звуком упала на пол. Над кладбищем повисла тишина. Выглянув из-за колонны, он увидел только старые пыльные камни, многочисленные следы ног на тропинке и сломанный кустарник по всему склону. В этот момент силы покинули его, и он медленно сполз вниз, расцарапав щёку о небольшой скол внизу. Свет в глазах превратился в тёмное пятно и, закружившись, как столбик пыли в пустыне, исчез. Больше Лаций ничего не помнил.
   Панджар повернулся и увидел, что римский раб потерял сознание. Но его враг был мёртв, кочевники сбежали, и здесь, в пещере, им пока ничего не угрожало. Несмотря на всю свою храбрость и гордость, он понимал, что сейчас надо просто сидеть и ждать сатрапа Лидия. Гнаться за двумя сотнями кочевников было безумием, хотя ему так хотелось изрубить их на мелкие куски! Но липкие от крови руки с трудом могли поднять лук и стрелу, не то что меч и щит. И он вряд ли смог бы сейчас сам забраться на коня…
   Осторожно выглянув из-за колонны и убедившись, что вокруг действительно никого нет, Панджар выбрался наружу и сел на край большого камня. Спина прислонилась к тёплой колонне, и тело обмякло, как будто из него вытекла вся кровь, как из Куги До. Римский раб распластался без сознания рядом. Сбоку, в небольшой лужице крови, лежала ухом вверх голова Куги До. Она уже вся покрылась мелкими камешками, которые прилипли к пятнам крови. Пыль не попала только в полуприкрытые глаза, смотревшие на него из-под густых бровей чёрным застывшим взглядом. Первая муха с жужжанием опустилась на волосы и сползла по липким волосам на нос. Оттуда она медленно переползла в уголок глаза и остановилась. Панджар сидел и тупо смотрел на неё, ни о чём не думая.
   Солнце уже коснулось вершин гор, когда в дальнем конце дороги показались воины сатрапа Лидия. Тот заподозрил неладное, когда кочевники стали небольшими группами и даже по одному проноситься мимо его всадников. Он сразу приказал всем подняться к храму, но там уже было пусто. Однако тропинка к кладбищу превратилась теперь в настоящую дорогу, и, спустившись по ней, он решил обыскать все пещеры, чтобы найти следы живых людей. Когда его воины увидели Панджара сидящим на камне, они сразу отправили к Лидию гонца. Затем помогли начальнику охраны спуститься вниз, достали из пещеры Лация и Александра, а за ними – тела Куги До и старого Энея. При этом голову Куги До они со страхом затолкали палками в мешок и унесли наверх.

Разные планы

   Первое, что услышал Лаций, придя в себя на следующий день, был голос Павла Домициана:
   – О, всесильный Меркурий, ты, вестник богов и покровитель путников и торговцев, почему ты не поможешь мне? Мои руки ослабли, и я не могу оторвать даже кусок этой ткани. За что ты наказываешь меня, заставляя Соль так нещадно палить на мою несчастную голову? Я пережил такие страшные страдания, которые испугали бы даже Орка в Аиде. Я еду без глотка воды с самого утра и чувствую, как моё тело увядает, подобно нежному цветку в пустыне… – в своей излюбленной манере жаловался слепой певец, и от его жалостливого, нудного голоса Лацию вдруг стало так хорошо и радостно, что он рассмеялся.
   – Кхе-хо-ха, – вырвалось у него из груди что-то напоминающее одновременно кашель и хрип, и Павел Домициан, услышав эти звуки, сразу повернул голову в его сторону. Они лежали в повозке с большими мешками, и это было странно. Но тело так ныло, что Лаций пока ни о чём не думал.
   – Юпитер всесильный! Мне кажется, я слышу пробуждение жизни в этом теле! – с воодушевлением воскликнул слепой, позабыв о своих жалобах.
   – Павел… это ты… – только и смог произнести он, после чего выслушал долгую историю освобождения слепого певца из плена Куги До, а также легенду о том, как этот страшный разбойник был убит сильным и непобедимым Панджаром, а благодарная Лорнимэ даже подарила ему позолоченный меч из рук сатрапа Лидия. Также Павел Домициан рассказал ему, что с ними везли ещё какого-то юношу. Грека, по-видимому, потому что он слышал, как тот говорил по-гречески. Лаций догадался, что это был юный Александр. Но зачем его взяли с собой, он не понимал. Он спросил о ноже, но Павел Домициан ничем не мог ему помочь, потому что был слеп, и даже если Панджар и носил чёрный нож за поясом, певец всё равно этого не видел. Ещё одной неприятной новостью было то, что молодого грека почему-то связали и спрятали в одной из повозок. До Александрии его везли отдельно, и никто, кроме стражников, его не видел. Поэтому даже Саэт ничего не могла рассказать им о нём.
   До столицы Арейи было два дня пути. Во время первой же стоянки Лаций уговорил стражников подождать их у небольшой реки, где рабыни обычно набирали воду. С трудом добравшись до берега, они вместе с Павлом Домицианом с удовольствием стали обливаться ледяной водой. Вся кожа горела от обжигающего холодного прикосновения, руки ныли и не болели, челюсть разрывалась на части от каждого наклона, но Лаций не мог скрыть удовольствие и фыркал, растирая кожу охапкой травы и листьев. Стражники посмеивались над белокожими глупыми рабами. У кочевников, как сказал Павел, считалось плохим знаком оказаться в воде, потому что считалось, что вместе с водой они смывают с себя всю силу и становятся в бою слабее. Но Лаций использовал купание не только для того, чтобы помыться. На пальце ноги у него до сих пор был перстень, который, как ни странно, не натёр кожу и не поранил ногу большим камнем. На всякий случай, выйдя на берег, он надел его на палец другой ноги и снова повернул камнем вверх, как и раньше. Когда они добрались до повозки, то сразу же провалились в сон. Впереди была Александрия, и они не знали, когда там им могла представиться возможность помыться, потому что рабы всегда жили в загонах для скота и на старых складах и поэтому могли рассчитывать только на остатки воды, которую не выпили за день кони или верблюды.
   Однако в городе к ним отнеслись хорошо, разместили в пристройках за стенами небольшого дворца, и все рабыни Лорнимэ какое-то время ничего не делали, отдыхая и отъедаясь. Голову Куги До залили мёдом и спрятали в подвал до отъезда в Мерв. Когда через несколько дней гостеприимство пожилого сатрапа и его семьи уже стало тяготить окрепшего Панджара, он стал убеждать жену сатрапа покинуть Александрию. Но та ещё день или два не решалась сделать это, ссылаясь на плохое самочувствие. Она действительно плохо выглядела, лицо было постоянно бледным, во взгляде сквозили настороженность и испуг. Панджар считал, что всё это были последствия пережитого ужаса, и, как мужчина, думал, что в дороге она отвлечётся и всё пройдёт. Но ему самому жгли сердце слова Куги До, которые тот сказал перед смертью. Именно поэтому начальник стражи спешил в Мерв, чтобы там лично убедиться в том, что услышал. Но он никому и словом не обмолвился о своих подозрениях, чтобы подготовиться к приезду в Мерв и встрече с женой без лишнего шума и необоснованных обвинений. Он помнил, что она спасла его от смерти, и в глубине души допускал, что главарь разбойников специально сказал эти слова, чтобы отомстить ему. Но ревность и гордость захлёстывали его разум, и отказаться от своих подозрений в отношении жены он так и не смог.
   Сразу после прощания с сатрапом Лидием и его семьёй, Лорнимэ действительно изменилась. В дороге она не стала медлить и поспешила в Мерв. Повозки редко останавливались на отдых, и все люди часто ели на ходу, не смея попросить её о стоянке. Лорнимэ приказывала устраиваться на ночлег в тот момент, когда солнце опускалось за горизонт. Это было ужасно неудобно, потому что всё потом приходилось делать в темноте и при свете факелов, и только её любимая служанка Саэт, оправдывая госпожу, всё время со вздохами и закатыванием глаз рассказывала, что той очень плохо и она ни с кем не хочет разговаривать. Это часто останавливало Панджара у входа в шатёр жены сатрапа. Он хотел поскакать вперёд, оставив её на своих воинов, но это было неправильно и никто в Мерве не одобрил бы такого поступка. Ему было нелегко: он скучал по Азате и в то же время ненавидел её. Постепенно всё это стало раздражать его, и Панджар стал срываться на слугах. Даже римский раб, который спас его в деревне у храма, и тот казался ему слишком надменным и наглым. Панджар чувствовал, что не может заставить себя подойти к нему и поблагодарить за помощь, особенно после того, как все с радостью распространили легенду о том, что именно этот раб был спасителем всех и вся. Признание заслуг римлянина унижало гордость и достоинство Панджара. Он считал, что любой раб должен заботиться о своём хозяине, чтобы тот кормил и поил его, чтобы не продал его на рынке, когда станет старым или заболеет. Все рабы и рабыни в Мерве вели себя именно так. И Панджар не допускал даже мысли, что у пленного римлянина может быть другое отношение к своему господину. Он повторял себе это снова и снова, но неприятное ощущение недосказанности и неблагодарности не давали ему успокоиться и забыть об этом. Поэтому после очередной ночной стоянки он приказал отправить двух римских рабов вместе с повозками вперёд, в самое начало длинной вереницы людей и лошадей, чтобы они больше не попадались ему на глаза. Он был уверен, что в Мерве всё станет на свои места, и он, узнав правду, сможет потом поговорить с этим рабом в другой обстановке. Но всё оказалось не так, как он предполагал.

   Саэт теперь приходила к ним после захода солнца. Она приносила остатки еды со стола Лорнимэ, но почему-то всегда передавала их через Павла Домициана, избегая разговаривать с Лацием. Один раз он окликнул её, но она, сославшись на то, что её ждёт госпожа, сразу убежала, даже не договорив со слепым певцом. Всё это было странно, но Лаций оправдывал это тяжёлыми переживаниями в плену у Куги До. Что ещё могло так расстроить говорливую и весёлую жену Атиллы, чтобы она стала так стесняться его после спасения? Только пережитый ужас смерти, больше ничего. Он просил Павла Домициана узнать, где находится Александр, внук Энея, и почему его прячут. Но Саэт сказала, что юношу держат в повозке связанным, и она видела только, как его выводят на остановках во время пути, а потом опять прячут обратно. Для Лация это был плохой знак. Если Александра держат отдельно даже от рабов, это значит, что он хуже, чем раб – он враг или преступник. Но изменить что-либо они с Павлом Домицианом не могли, потому что сопровождавшие Лорнимэ всадники не подпускали их к тем повозкам, где ехала она. А именно там и находилась повозка, в которой везли Александра. И если Саэт видела его всего несколько раз, то Лаций – ни разу.
   Так они постепенно добрались до последнего поворота над ущельем, откуда открывался вид на Мерв. Это заняло у них четыре недели, а не две, как хотел Панджар, но люди всё равно радовались. Даже Лорнимэ впервые вышла из своей повозки, чтобы посмотреть на старый город с новыми стенами. Лаций заметил, как от прилива чувств у неё порозовели щёки, и улыбнулся. Он не видел, как сбоку, из-за повозки, с каким-то странным выражением лица за ним наблюдает Саэт и на глаза у неё наворачиваются слёзы.
   Она стояла, прислонившись к большому мешку в повозке и делала вид, что тоже смотрит на город.
   – Твой цвет изменился, – донёсся до неё голос Павла Домициана. – Скоро Юпитер обнимет Юнону, и ты снова увидишь своего сына! – весело произнёс он. Саэт прикрыла лицо рукавом своей накидки и отвернулась. – О, ты сильно переживаешь, – озабоченно заметил слепой певец. – Ты вся горишь. Внутри тебя красный и зелёный цвет. Это тёплые цвета. Они редко бывают вместе… Я это чувствую… – пробормотал он, не видя, что она отвернулась и старается не смотреть на него. – Что с тобой, милая? – с нежностью обратился он к ней, чувствуя, что за молчанием Саэт что-то скрывается.
   – Ничего, поверь, – со всхлипом ответила она.
   – О, видят боги, ты переживаешь так сильно, что красный огонь заставляет тебя плакать. А зелёные реки успокаивают его, и я чувствую улыбку на твоём лице.
   – Какой ты хитрый! – удивилась Саэт, потому что в душе она уже думала не о Лации и пережитом ужасе, а о том тёплом счастье, которое, как маленький пушистый котёнок, пряталось у неё в груди. В Александрии Лорнимэ случайно обмолвилась, что каждое утро не может встать с постели и чувствует недомогание, как будто её покинули силы. Госпожа ощущала слабость до полудня, ходила, держась за руки служанок, часто присаживалась, но потом постепенно приходила в себя и к вечеру уже могла смеяться и разговаривать, как раньше. Со стороны казалось, что она прислушивается к случайным звукам и шумам. Саэт казалось, что в Лорнимэ вселился страх перед смертью, которой напугал её ужасный Куги До, и что та до сих пор не может прийти в себя и не верит в гибель этого злодея, постоянно ожидая его появления из-за каждого угла даже во дворце сатрапа Лидия.
   Именно плохое самочувствие заставило её отложить выезд в Мерв почти на неделю. Тогда Лорнимэ ходила по длинным тёплым коврам, которыми жена Лидия, узнав, что ей нездоровится, приказала уложить весь пол, и нервно кусала свои полные красивые губы. Саэт втайне завидовала губам госпожи, их чувственности, потому что её губы были очень узкие и ей казалось, что когда она говорит или улыбается, они растягиваются и становятся совсем незаметными. Поэтому Саэт так не любила смотреть, как госпожа утром наблюдает за своим отражением в воде. Во дворце сатрапа Лидия они почти не разговаривали. Или, скорее, госпожа почти не разговаривала с ней. Но даже во время коротких бесед Лорнимэ кусала губы и постоянно хмурила лоб, спрашивая её обо всём подряд и перебивая, не выслушав ответ. Она чего-то опасалась и поэтому перенесла отъезд из Александрии ещё на несколько дней. Вечером, накануне выезда, попрощавшись с Лидием и его придворными, она позвала к себе Саэт и стала расспрашивать, как та себя чувствует после ужасной смерти Куги До. Саэт помнила, как растрогавшись, уже открыла рот, чтобы рассказать госпоже всё, что пережила за последние несколько дней после приезда в Александрию и поделиться с ней своей тайной, но её вовремя остановило недоброе предчувствие. Лорнимэ никогда раньше не спрашивала её совета и её голос никогда не казался ей таким чужим и пугающе холодным. Поэтому она стала рассказывать о подругах, об их переживаниях и страхах. Лорнимэ перебила её и как-то задумчиво сказала, что она рада, что все остались живы. Саэт снова захотела поделиться с госпожой своей новостью, но та вдруг сама произнесла слова, которые заставили её прикусить язык и замолчать.
   – Надо будет позже найти этого жреца, – неприятно прищурившись, произнесла она. – Ты вернёшься в храм. Я пошлю тебя с кем-нибудь, чтобы ты нашла его… якобы, с дарами Изиде. Но как же ты узнаешь его? Ты его хорошо запомнила? Кстати, ты отдала ему перстень? – нервно спросила Лорнимэ.
   – Да, отдала, – не подумав, ответила Саэт. Ей вдруг пришло в голову, что надо было сказать что-нибудь другое, что она потеряла его, или перстень забрали кочевники, когда хватали всех подряд в храме, или что-нибудь ещё… Ведь Лаций не носил перстень, значит, он его потерял и теперь никто не узнает о том, что…
   – Как хорошо! – обрадовавшись, воскликнула Лорнимэ. – Хорошо, что ты видела его лицо. Странно, что никто из рабынь его не запомнил. И я тоже… – с досадой произнесла она. – Как он выглядел? Какие у него глаза?
   – Э-э… Он спал, – уверенно произнесла Саэт, чувствуя, что здесь ей ничего не надо придумывать. Она не знала, что Лорнимэ уже тайно опросила всех рабынь и ни одна не могла вспомнить, как выглядел ночной жрец, с которым она провела ночь. Они даже не помнили, что было в храме – настолько сильно повлияли на них последующие события в плену у Куги До.
   – Он спал? Жаль… Ну, а что ещё? Да, я помню, что он был большой, я до этого видела там только одного такого. Кажется, это был сын верховного жреца, – вспомнила Лорнимэ и прищурилась. Она уже знала, как избавится от всех рабынь, не убивая их, но с Саэт решила не торопиться. Тем более, что та была ей очень нужна, чтобы найти жреца.
   – Да, да, говорят, что это был сын жреца, – поспешила уверить её Саэт. – Такой большой и сильный, – она развела руки в стороны, как бы показывая силу и мощь посланника Изиды.
   – У тебя с ним что-то было? – спросила Лорнимэ, и в её голосе послышалась настороженность. Но Саэт была опытной служанкой, и, изобразив на лице уныние и тоску, она со стоном ответила:
   – Нет… Он всё отдал до этого… Я так старалась! Я так гладила и ласкала его, ах! – она мечтательно закатила глаза. – Но он только обнимал меня. Сильно! Как будто хотел задушить. О-о, я так хотела… А он захрапел, и всё…
   – Ладно, с тебя хватит твоего сильного мужа, – прервала её Лорнимэ. – Не забудь лицо жреца! Тебе надо будет узнать его и дать яд. Что с тобой? – нахмурилась она, увидев, как побледнела Саэт. – Ты боишься?
   – Да, госпожа… – побормотала та, чуть не потеряв сознание. Она вдруг догадалась, что рано или поздно Лорнимэ захочет избавиться от всех, кто был тогда в храме. И от неё тоже. Но пока она была ей нужна из-за этого жреца. А если бы госпожа ещё узнала, что произошло на самом деле, то в Мерв не вернулась бы ни одна служанка. Неожиданно к горлу подкатила тошнота, и перед глазами поплыли тёмные круги. Саэт схватилась за стену. Надо было как-то оправдать эту слабость. Она хрипло прошептала: – Жрецы ведь убьют меня потом. Они всё поймут.
   – Не волнуйся, я придумаю, как тебя спасти. Ты сделаешь всё ночью. Но это потом. Сейчас просто постарайся не забыть его лицо, – обрадовалась Лорнимэ, подумав, что служанка испугалась будущего наказания жрецов.
   – Но ведь они потребуют жертву, если умрёт их служитель, – пролепетала Саэт.
   – Всё, забудь! Хватит! – раздражённо перебила её жена сатрапа. – Сейчас надо думать не об этом. Впереди долгая дорога в Мерв. Давай сначала доберёмся домой, а там я скажу тебе, что делать. Обещаю, что позабочусь о тебе, – раздражённо пообещала она, и на этом их разговор закончился. Тогда Саэт, дрожа всем телом и чувствуя, как рубашка прилипла к вспотевшей спине, вышла из её комнаты и ушла на внутренний двор, где пыталась придумать, как ей скрыть своё недомогание до прибытия в Мерв. А Лорнимэ продолжала размышлять над тем, как осторожно и незаметно разослать всех рабынь в разные города до наступления важного события в её жизни. Её мучил вопрос о странном появлении римского раба в том доме, где их держали в плену два дня. Он должен был погибнуть, но остался жив. И ничего не помнил. Как же так? Кого же тогда жрецы принесли в жертву? И свершится ли предсказанное пифией после обряда? Потом, она касалась крови, хотя и не была причиной смерти воинов Панджара. Событий было слишком много. Но она осталась жива и надеялась на помощь богов. Поэтому теперь надо было заботиться только о том, чтобы спокойно добраться домой. Это волновало её больше всего. Слишком много жертв было принесено, чтобы совершить обряд. И Лорнимэ решила ничего не предпринимать до тех пор, пока не почувствует биение второго сердца под рёбрами.

   И вот теперь, когда слепой певец случайно напомнил Саэт об этом разговоре в Александрии, его слова испугали её и заставили переживать прошлое ещё сильнее, чем тогда.
   – Как странно… – раздалось сбоку бормотанье Павла Домициана. – Саэт, ты здесь или ушла? – негромко спросил он, растерянно поворачивая голову из стороны в сторону.
   – Здесь, – ответила она и взяла его за руку. Сердце стучало, как барабан на празднике огня. – Тебе надо приготовиться, Павел. Сейчас будем спускаться. Иди к Лацию. Возьмись за край повозки.
   – Да, да, конечно, – поспешно ответил он и добавил: – Но почему твой красный и зелёный цвет ушли от тебя так далеко?
   – Что? – не поняла Саэт, ещё не до конца расставшись со своими воспоминаниями.
   – Ты обжигаешь меня внутри, – сжав её руку в ответ, пробормотал он и добавил, перейдя на шёпот: – Но впереди я чувствую точно такой же красный цвет, который накрывает зелёный… и снова красный. Как будто ты ушла вперёд… но ты стоишь тут. Вас двое… О, боги! Неужели здесь две новых души?..
   – О чём ты говоришь? – приблизившись почти вплотную к нему, горячо прошептала Саэт. На лице Павла Домициана засияла счастливая улыбка.
   – Не бойся, я никому не скажу – тихо произнёс он, как будто видел выражение её лица. – У тебя будет ребёнок. И там, впереди, у кого-то тоже будет ребёнок. Кто это?
   – Стой, молчи! – оборвала она его, чувствуя, что начинает задыхаться и перед глазами снова плывут разноцветные круги. Что делать? Как ему всё объяснить?.. От страха и неожиданности Саэт расплакалась.
   – Я тебя испугал? – осторожно спросил он.
   – Я прошу тебя, – пробормотала она сквозь слёзы, – не говори никому. Никому! Прошу тебя! Заклинаю тебя всем самым дорогим, что у тебя есть. Умоляю! Иначе меня убьют. Поверь!..
   – Что ты, глупая, – Павел нащупал её плечо и погладил по голове. – Я всё понял. Нельзя говорить никому. Ни-ко-му!
   – Да, да, прошу тебя.
   – Хорошо. Но обещай, что дашь подержать мне его, когда родится! – шутливо потребовал он, но Саэт было не до шуток. Она до смерти была напугана откровением слепого певца и поэтому только кивала в ответ, вытирая слёзы.
   – О, снова слёзы! – услышала она сзади весёлый голос Лация и сжалась в комок.
   – Да, мой верный товарищ, не все могут так стойко переносить испытания богов, как ты и я. Женщинам простительно проявлять свою слабость в слезах. Особенно при виде дома, где их ждут благородные мужья и любимые дети! – громогласно заключил Павел Домициан и прижал рыдающую Саэт к плечу. Лаций с недоумением посмотрел на них и отошёл. Вид Мерва обрадовал его по другой причине – там был Икадион и лошади. Именно лошади занимали его мысли всю обратную дорогу от Александрии. Он больше не надеялся на благосклонность правителя Мерва, а также благодарность его жены и Панджара. Их поведение в последнее время только укрепило его подозрение о том, что для них он всегда был и останется просто умным, а, значит, опасным рабом и освобождать его никто не станет. Лацию казалось, что Парки позабыли о нём или легкомысленно ушли на праздник к Марсу, отложив клубок с нитями человеческих судеб в сторону. Поэтому у него созрело решение не ждать окончания строительства и сбежать из Мерва при первом удобном случае. Однако он не знал, что боги даже на праздниках не теряют людей из виду и очень не любят, когда те поступают своевольно.

Тугая петля интриг

   Мерв встретил всех по-разному. Лорнимэ, не заходя на женскую половину, сразу поспешила к Мурмилаку и узнала, что тот только неделю назад встал и начал ходить. Панджар ещё в Александрии рассказал ей, что произошло после её отъезда, умолчав только о том, что сделал Куги До с Азатой. Мурмилак был так рад возвращению жены, что с трудом дождался, когда рабыни помогут ей помыться и натрут благоухающими маслами. Всю ночь они провели в беседах и взаимных ласках, и ему в глаза сразу бросились произошедшие с ней изменения. Лорнимэ стала спокойней и мягче, она уже не безумствовала, как раньше, превратившись из тигрицы в трепетную лань, и всё время о чём-то думала… Или не думала, но её лицо не покидало выражение еле заметной отрешённости и задумчивости. Однако она любила его ещё больше, и в этом у Мурмилака не оставалось никаких сомнений. В её взгляде теперь помимо внимания появились нежность и ласка, в нём было столько любви, а в разговорах – столько мудрости, что он тоже поверил в предсказания жрицы и силу обряда. И всю неделю они почти не расставались, проводя дни и ночи вместе. Лорнимэ не вспоминала об ужасном Куги До, и Мурмилак лишний раз убедился, что боги хотят, чтобы они с женой оставались вместе.
   Панджар расспросил своих слуг и евнухов о том, что происходило во время его отсутствия. Все, как один, подтвердили, что его жена почти всё время проводила у постели брата и только на ночь уходила на женскую половину. В его душе поселилось сомнение. Неужели Куги До хотел его обмануть? Зачем он хотел это сделать?.. Эти и многие другие вопросы стали теперь мучить его больше, чем вопрос об измене жены. Но Панджар не обладал умом Мурмилака и проницательностью Лорнимэ, чтобы разгадать эту загадку. Теперь между ними возникла стена подозрительности, хотя Азата и старалась не замечать его вспыльчивости и раздражительности, потому что решила, что после смерти Куги До ей лучше прожить жизнь рядом с таким человеком, как Панджар, чем искать кого-то другого. Но жизнь оказалась намного длиннее её памяти и обещаний. Вернувшись домой, Панджар спрятал нож под седлом в конюшне и не стал показывать его жене, чувствуя, что пока для этого нет оснований. Он даже поверил тому, что Куги До просто сорвал с неё одежду и ускакал, потому что теперь у него были два одинаковых ножа – один, который был в руках у Азаты в день нападения разбойников, и второй, которым он обезглавил главаря разбойников в пещере. Панджару хватило ума догадаться, что если первый нож Куги До оставил в руках Азаты специально, то и второй попал к римскому рабу тоже от него, только уже через старого грека Энея, который судя по словам Лация, был родственником Куги До. Постепенно ревность в душе Панджара сошла на нет, а благодарность жене за спасение, наоборот, стала больше, но червь сомнения не умер, а лишь затаился.
   Разговаривая с Азатой, он старался не напоминать о прошлом и относился к ней так же ласково и нежно, как и раньше. Она часто спрашивала его о событиях в храме, и целую неделю у Панджара не было никаких оснований подозревать её в чём-то плохом. Хотя близости между ними пока ещё не было.
   Саэт вся с головой ушла в заботы о своём сыне, и Атилла был немного обескуражен её энергией и любовью, которых хватило бы на десятерых мужчин. Со временем она стала раздражительной, и приступы женской нежности неожиданно сменялись у неё нелепыми обидами и плачем. Она почти ничего не ела, но Атилла этого не замечал. Просто теперь Саэт либо кормила малыша, либо смотрела, как ест он, но сама редко притрагивалась к еде, или делала это днём, когда мужа не было рядом. Даже ночью она стала вести себя по-другому: часто вставала и выходила из той лачуги, где они жили, больше молчала, чем разговаривала, часто отворачивалась и не отвечала на его вопросы. Но Атилле было невдомёк, что Саэт просто готовилась к тому, чтобы сообщить ему радостную новость. В которой она решила всё поменять и сделать его главным героем…
   Павел Домициан быстро пришёл в себя и теперь с радостью слагал новые песни о подвигах божественного Лация, вызывая улыбку у остальных пленных, для которых события в храме хоть и казались удивительными, но больше походили на выдумку, чем на правду. Но это не мешало им слушать бесконечные варианты его песнопений, особенно в дни праздников, на которые им можно было собираться вместе. В первые несколько дней и Павел, и Лаций были вынуждены рассказывать эту историю снова и снова. А так как это происходило в разных местах и с разными людьми, то истории у них получались разные. Это и вызывало недоверие к восторженным речам Павла, который требовал от всех внимания и обязательной похвалы. Постепенно слепой певец смирился с тем, что римляне устали слушать его сказки и вернулись к обычным житейским делам и обрядам, на которых его присутствие, как и Лация, по-прежнему очень ценилось.
   Сам Лаций, вернувшись в длинный сарай, почему-то радовался этому, как возвращению в Рим. Здесь его ждали товарищи, которые были ему близки и говорили на его языке, здесь его ценили и уважали, здесь он мог забыться в работе и в то же время отдохнуть, потому что на строительстве дворца никогда не возникало таких проблем, как в Арейе. Днём он всю неделю был вынужден помогать Максиму Прастине общаться с Надиром, чтобы устранить возникшее недопонимание. Максим чётко следовал указаниям Лация и оставленным рисункам, а Надир постоянно требовал объяснять, почему молодой раб не вносит те изменения, которые он хотел видеть во внешнем облике будущего дворца. Часто Атилла просил помочь с планом верхней части стен и проходов. И так день за днём…
   Однажды ему посчастливилось проехать мимо дома Надира, когда тот возвращался во дворец после осмотра стен. Старший распорядитель заехал сменить одежду. Лаций был вместе с ним, и его оставили со стражниками ждать у ворот. Там он сразу подозвал служанку и стал расспрашивать её о Зульфие. Оказалось, что госпожа уехала. Но узнать, куда и зачем, он так и не смог. Спрашивать Надира Лаций не осмелился, это могло вызвать подозрения, поэтому он решил подождать и вернуться сюда, когда во дворце станет спокойней и его не будут рвать на части. А пока приходилось с утра до ночи ходить пешком и жалеть о том времени, когда они с Павлом Домицианом ездили на ослах. Поэтому, когда Лацию удалось, наконец, встретиться с Икадионом, прошло уже дней десять. В тот день в городе отмечали праздник сбора урожая и приносили дары богине плодородия. В старом дворце все тоже веселились, и они спокойно просидели, разговаривая до самого рассвета. Лаций не хотел рассказывать то, что произошло, никому, кроме Атиллы и Икадиона. Но Атилла пока был постоянно занят на строительстве, где уже близились к концу основные работы по закладке фундамента и возведению первого ряда стен.
   Икадион в этот день никуда не спешил. Помогавшие ему слуги уже разошлись, все копыта у лошадей были подрезаны и вычищены, кормушки забиты зерном, вода в бочках налита – так что можно было спокойно отдыхать. После возвращения Лорнимэ и Панджара из Арейи его ночная гостья не появлялась у него целую неделю. Только когда он выводил лошадей для того чтобы везти гостей на праздник урожая, она, спустившись по ступеням дворца и делая вид, что придирчиво осматривает свою роскошную повозку, обронила осторожно, что даст знать, когда придёт. И приказала ему даже не смотреть в её сторону. Он и не смотрел, а она продолжала ругать слуг, которые до сих пор не заменили старые, выцветшие украшения на новые и не положили мягкую подкладку на то место, где она обычно сидела. Теперь рядом с Азатой всегда был её муж, от которого, казалось, исходили волны невидимой ревности. Когда она стала возмущаться, он был в двадцати шагах от неё – осматривал лошадей и их копыта – и сразу же поспешил подойти, чтобы успокоить, сказав, что всё будет заменено к вечеру, прямо на празднике, лишь бы она не волновалась.
   От Икадиона Лаций узнал, что юного Александра, которого Лорнимэ приказала взять с собой, почему-то поместили в подвал, в одну из клеток, где они сидели с Павлом Домицианом перед тем, как их увезли в Арейю. Узнав о роли юноши в судьбе друга, Икадион сказал, что попробует расспросить о нём других слуг. Затем разговор перешёл к самой главной теме – побегу.
   – Скоро начнётся осень. Дожди будут сильные. Сам знаешь, – осторожно заметил Икадион.
   – Знаю. Но ждать больше не могу. Ты со мной?
   – Я? – либертус задумался. – Я долго думал, пока тебя не было. Мне нечего ждать в Риме. Я не патриций, и у меня нет надежды на хорошую жизнь. Но я поеду с тобой до Сирии. Я слышал, что Гай Кассий навёл там порядок, и теперь в прибрежных городах можно устроиться не хуже, чем в Риме. Я умею читать и писать. Думаю, в Антиохии это пригодится.
   – Я бы хотел видеть тебя в Риме, – с сожалением произнёс Лаций. – Вместе нам было бы легче. Ты бы помог мне…
   – Давай честно, – прервал его Икадион. – Мы тут равны. Но там тебе придётся начинать с неприятностей. И я первым должен буду обвинить тебя в убийстве Клавдии Пизонис. А я не хочу этого делать. Мы не сможем быть вместе в Риме. Лучше ты оставайся со мной в Антиохии, и тогда мы точно сможем многого добиться вдвоём! – с улыбкой предложил он.
   – Нет, не могу, – покачал головой Лаций. – Мне надо в Рим.
   На стенах стали меняться караульные, их крики были слышны вдоль всей стены старого дворца. Но в самом дворце ещё продолжался праздник, и оттуда тоже доносился неясный шум. Несколько раз им казалось, что кто-то ходит возле конюшни, и Икадион даже выходил проверить, но это были ночные звуки, и на песке, которым теперь были посыпаны дорожки вдоль стен, не было видно никаких следов. Поэтому когда в очередной раз что-то скрипнуло в задней части большой конюшни, Лаций даже не повернулся, а Икадион просто вздохнул и, подождав немного, продолжил разговор:
   – Ладно, всё равно до Сирии нам вместе. Тогда на двоих надо будет шесть лошадей. Тебе придётся поговорить с Атиллой и Павлом. Если они поедут с нами, тогда лошадей надо больше.
   – Хорошо, – устало кивнул головой Лаций и встал. День был трудным и жарким. Ночь – долгой и приятной, но забывать о сне не следовало. Он попрощался с Икадионом и отправился к сараям, где уже спали остальные строители нового дворца. Они не видели, как от задней стены конюшни отделилась одинокая фигура и быстро направилась к изгороди. Это была Азата. Увидев, что Икадион не один, она, разозлившись, решила ему отомстить и вернулась назад. Пройдя мимо комнаты евнухов, она с изумлением увидела, что те спят, а рядом с ними лежат несколько мешков с вином, лепёшки, сыр, сушёная рыба и даже фрукты. В праздник урожая они не смогли удержаться и, зная, что старший евнух Синам будет обласкан вниманием в главном зале дворца и за ними никто не будет наблюдать, решили предаться единственной доступной им радости в этой жизни – чревоугодию. У стены, зажав в руке кусок лепёшки, спал тот самый евнух, которого она посылала после захода солнца в конюшню. Он должен был передать конюху, чтобы тот дал её лошади побольше зерна и почистил к утру перед поездкой к реке. Это был условный знак о том, что она придёт к нему ночью. Теперь ей стало понятно, почему Икадион не узнал о её приходе – евнух просто не дошёл до конюшни.

   На празднике в большом зале дворца все уже были так сильно пьяны, что с трудом могли разговаривать. Лорнимэ ушла задолго до полуночи, и Азата, сославшись на головную боль и усталость, тоже последовала за ней. Панджар притворился пьяным и только кивнул в ответ на её слова. Когда она ушла, он долго ждал, а когда терпение уже стало напоминать натянутую тетиву лука, послал евнуха, посмотреть, легла ли его жена спать. Тот пришёл и сказал, что в спальне её нет…
   Трудней всего было медленно подняться и так же медленно выйти из зала, чтобы никто не стал задавать ему лишние вопросы. Но потом он быстро понёсся к женской половине дворца.
   – Отойди! – Панджар оттолкнул случайно оказавшегося в коридоре слугу. Он тяжело дышал, зная, что сейчас всё выяснится и если Куги До был прав…
   – Что с тобой?! – с испугом воскликнула Азата, увидев, как блестят глаза мужа и хищно раздуваются ноздри над усами. Она сама только что отчаянно кусала губы и сжимала кулаки от ярости, понимая, что глупый евнух из-за жадности и любви к вину испортил ей долгожданное ночное свидание, но вид ворвавшегося в спальню Панджара настолько поразил её, что Азата сразу забыла об этом и даже сделала шаг назад, испуганно прижав ладони к груди. Увидев жену на месте, Панджар растерянно остановился посреди комнаты, безвольно опустил руки и оглянулся по сторонам. – Что случилось? – ещё раз повторила она, похолодев от мысли, что могло бы произойти, если бы евнух не напился и передал её слова… Тогда её муж стоял бы сейчас посреди пустой спальни!..
   Панджар подошёл к ней и упал на колени. Сквозь тонкие накидки проникал жар его дыхания.
   – Мой дорогой, – первой пришла в себя она, – что ты подумал? Я люблю тебя так, как не любила никого в жизни, – она запустила пальцы в его жёсткие волосы и потрепала из стороны в сторону. А он стоял и проклинал кочевника, который хотел, чтобы он вернулся и сразу наказал свою жену. Теперь ему было понятно, что Куги До всё подстроил специально – он хотел убить Азату его руками. Зачем этот варвар задумал такую злую смерть, ему не приходило в голову. Но Паджар никогда не заходил в своих размышлениях так далеко. Сейчас он испытывал неимоверную признательность к своей жене за терпение и понимание. А ведь она могла… могла устроить ему такую взбучку, что он потом месяц ходил бы за ней по пятам и просил прощение. Но на этот раз она была совсем другой, и он готов был сделать всё, что угодно, лишь бы она больше не вспоминала об этом случае.
   Эта ночь не была похожа ни на одну другую, и, устав теряться в догадках, почему его жена оказалась такой страстной и любвеобильной, Панджар уже после восхода солнца устало подумал, что это была обыкновенная женская благодарность за то, что он не бросил её и не наказал, как сделал бы любой другой мужчина на его месте. Силы покинули их почти одновременно, и, засыпая рядом с уставшим, но счастливым мужем, Азата продолжала представлять на его месте темнокожего римского конюха, который провёл всю ночь со своим другом… и был этому тоже очень рад. Жаль, что она не понимала их языка. Кстати, почему он был такой весёлый? И о чём он говорил с этим… странным Лацием? Может, он его любит, но скрывает от неё? От этой мысли ей захотелось рвать Икадиона на части, царапать и кусать, но тот был в этот момент далеко, а Панджар – рядом, но уже спал, и она тоже стала постепенно погружаться в сон, путаясь в мыслях и продолжая мечтать о том, как отомстит этому жалкому рабу, посмевшему улыбаться другому, когда она ждала его за изгородью… В этом заключалась вся женская сущность Азаты – она никогда не прощала своих ошибок другим.
   Солнце уже давно встало над дворцом Мурмилака, но там все ещё спали. Никто не осмеливался будить сатрапа так рано после праздника урожая. Поэтому одинокий гонец, весть которого должна была сильно изменить судьбы многих людей в этом дворце, долго стоял у дверей в зал приёмов и ждал приглашения. А в это время к Мерву приближался пославший его вперёд человек. Увидев город с высоты петлявшей в горах дороги, он приказал слугам остановиться и долго смотрел на новые двойные стены, правильные очертания ворот, рвов и насыпей, ограждения и, конечно же, новый дворец, красивые формы которого уже угадывались в стенах главных и боковых построек, бассейнах и небольших садах… Задумчивое выражение лица сменилось нетерпеливым приказом, и удивлённые слуги, вскочив на лошадей, помчались догонять своенравного хозяина.

верховный вождь всех племён хунну, шаньюй Чжи Чжи

   Мурмилака всё-таки решили разбудить. Он сразу приказал подать ему одежду для встречи дорогого гостя и позвать Панджара. Тот тоже стал готовиться к приёму. Во дворце все засуетились, как будто начинался второй праздник урожая, только теперь ещё более грандиозный. К воротам послали гонца, чтобы дал знать, когда на дороге появятся всадники. Старшему распорядителю Надиру пришлось забыть о строительстве дворца и бегать, как простому слуге, помогая криками и пинками заспанным слугам и служанкам. К полудню всё недоеденное и недопитое было вынесено из залов и коридоров, старые ковры заменены на новые, стены почищены и закрыты новыми накидками, а ступени и каменные дорожки политы водой, как для самого Орода.
   Во второй половине дня прискакал гонец от ворот и сказал, что видел всадников на спуске у последнего поворота. Дальше была прямая дорога к восточным воротам Мерва. По ней до города было около трёх тысяч шагов.
   – Ну, что ж, – потирая лицо, повернулся к Панджару Мурмилак. – Надеюсь, верный друг не бросит нас в беде.
   – Да, в прошлый раз мы не смогли привести ему всех коней. Может, он приехал за ними сам? – спросил начальник стражи.
   – Посмотрим. Он недавно лишился очередной жены. Почему бы ему не подобрать новую у нас? Закрепим дружбу. Лошади – хороший товар, но кровные узы лучше.
   – Не знаю… – с неуверенностью протянул Панджар. – Он так часто их меняет, что я не выдал бы за него свою дочь.
   – Я тоже. Но сначала надо родить её, а потом уже думать об этом, – вздохнул Мурмилак. – А вот и он! – воскликнул он, увидев, как открываются ворота и в них въезжает невысокий всадник на длинноногой красивой лошади с красно-жёлтой уздечкой и заплетённой в косички гривой. Часть волос между ушами лошади была собрана в прядь и зажата золотым кольцом, а под нижней челюстью, на уздечке, висела большая красная кисть из толстых нитей. На груди у неё крепилась широкая лента, которая уходила по бокам к седлу. Копыта специально были выкрашены в жёлтый цвет, и нижняя часть ног над ними была обведена белой краской, как будто на них надели праздничные ленты. – Это же Саура! Помнишь, я подарил ему её в прошлом году в Нисе? – показал на лошадь Мурмилак.
   – Да, хорошая кобылица, – согласился Панджар. – Он её сразу полюбил.
   – И много заплатил!
   Тем временем всадник приблизился к ступеням, и к нему сразу же подбежали слуги Мурмилака. Пока он с радостным, но всё же важным выражением лица спускался с лошади, сзади стали спешиваться остальные всадники сопровождения, которые уже заполонили всю свободную площадь перед дворцом, а некоторые всё ещё теснились у раскрытых ворот.
   Прибывший гость был на голову ниже Мурмилака и на полголовы ниже Панджара. Походный кожаный панцирь с медными пластиками голубого и красного цвета был надет поверх толстого чёрного халата из плотного шёлка с красной оторочкой по нижнему краю и рукавам. Накладки на плечах из толстой грубой кожи были жёлтого цвета. На них были нарисованы красные листья и цветы. Под халатом виднелись светло-зелёные штаны с жёлтой вышивкой и белые полоски чулок, которые прятались в кожаные башмаки с завязками и квадратными носами. На широком поясе, расшитом золотом и кожаными ремешками для жёсткости, крепился меч в чёрных блестящих ножнах с большим серебряным шаром на конце. Рукоятка меча была длинной, двурукой, с широким золотым набалдашником для упора нижней руки. По всей длине ножен вился золотой узор из листьев и голов змей. На руках, в отличие от Мурмилака и Панджара, у этого человека не было ни одного кольца или перстня, зато собранные на затылке волосы были накрыты золотой чашечкой, которая крепилась к пучку золотой спицей, проходящей через два боковых отверстия. Широкое лицо с выпирающими скулами и узкими глазами выражало гордость и достоинство. Подстриженные усы и короткая бородка, сбритая в конце челюстей под ушами, были образцом аккуратности и говорили о любви хозяина к красивым вещам и самому себе. Шеи почти не было видно, и поэтому голова, казалось, росла прямо из широких, могучих плеч, и часто, чтобы повернуть голову в сторону, ему приходилось поворачиваться всем телом.
   – Я так рад тебя видеть, дорогой Чжи Чжи! – искренне воскликнул Мурмилак и подошёл к гостю, чтобы обнять его. Тот поджал губы и, сбросив важность и чопорность, распахнул объятья. – Мы давно не виделись. Как твои дела, великий шаньюй [29 - Шаньюй – правитель хунну.]? Почему ты не предупредил нас раньше? Эх, Чжи Чжи… – с упрёком произнёс он, выпустив гостя из своих объятий. – Мы могли бы приготовиться к твоему приезду заранее.
   – Это говоришь мне ты, Мурмилак?! Это я должен был послать к тебе своих людей месяц назад! Я поспешил к тебе, как только узнал, почему ты не приехал к нам сам и не прислал лошадей, – покачал головой тот. – Но вчера я услышал, что к твоим ранам на теле добавились раны в сердце. Твоя прекрасная жена была в плену у Куги До?
   – Не волнуйся, всё нормально. Благодаря Панджару моя жена вернулась домой живой. Сегодня ты её увидишь. У нас большой праздник – Куги До мёртв. Его голова торчит на копье у главных ворот. И Панджару удалось схватить его сына. Представляешь?
   – Он ещё жив, этот продолжатель подлого рода разбойников? – с удивлением спросил Чжи Чжи.
   – Не волнуйся, я избавлюсь от него при первом удобном случае сразу после твоего отъезда. Не хочу портить хорошее настроение.
   – Для воина удобный случай есть всегда, когда он может держать в руках меч, – усмехнулся Чжи Чжи. – Прости, я забыл, что ты был тяжело ранен, – спохватился он и изобразил на лице искреннее раскаяние. – Я привёз тебе своего лекаря. Он взял с собой все травы и мази. Если ты позволишь, он поможет тебе.
   – Я тронут твоей заботой, – расплылся в улыбке Мурмилак. – Но я уже стою на ногах, как ты видишь. Пусть руки ещё слабо держат меч, но скоро всё изменится. Обещаю! Пойдём с нами внутрь, ты устал в дороге, и тебе надо отдохнуть.
   – Нет, только не отдых! – на ходу воспротивился вождь хунну. – Мне сейчас не до отдыха. Ты видишь, все мои люди приехали на наших степных лошадях. Даже мои личные охранники. Я хотел встретиться с тобой как можно раньше и поговорить о твоих длинноногих жеребцах, потеющих кровью.
   – Мне приятно твоё внимание, – поднимаясь по ступеням, довольно ответил Мурмилак. – Но что вызвало такую срочность? Говорят, ты ищешь новую жену. Не для этого ли тебе нужны лошади?
   – Слухи долетели даже сюда, – золотая шапочка со стрелой на голове сокрушённо покачалась из стороны в сторону и замерла. – Нет, женщины сейчас меня не волнуют. Если ты слышал, меня выбрали верховным шаньюем хунну, но мой старший брат отказался мне подчиниться и ушёл со своими воинами под защиту империи Хань. Он отказался от господства хунну над всеми народами. Теперь он стал слугой ханьского императора за рис и просо. Они не голодают и гордятся этим. У моего брата становится больше людей, чем у других родов, и старейшины этим обеспокоены. Так что мне сейчас нужны лошади, чтобы наказать этого строптивца и собрать новых воинов.
   – Но для этого не нужны такие длинноногие жеребцы, – глупо возразил Панджар, чем сразу же вызвал неудовольствие Чжи Чжи.
   – Красивые лошади – дороже золота. Только настоящий правитель может позволить себе таких лошадей. А нападать на них на врага – это самое большое счастье. Великий Модэ, сын Туманя, однажды выехал перед войсками своих врагов на таких лошадях, и те, увидев это, сразу сдались! – с жаром выпалил он.
   – Ты прав, – примирительно вставил Мурмилак. – Ну, пойдём во дворец. Твоим лошадям и людям нужен отдых. А мы сядем и поговорим с тобой вдвоём. К тому же Лорнимэ хочет услышать рассказы про восточные горы и северные степи. В прошлый раз твои драконы пленили её. Она сказала, что никогда не видела ничего подобного.
   – О, тогда она точно родит тебе сына! – ответил лестью на лесть Чжи Чжи, и они вошли в раскрытые двери первого зала.
   Мурмилак прекрасно понимал, что открытый и эмоциональный шаньюй приехал не только за лошадьми и уж совсем не ради того, чтобы выразить ему свои чувства по поводу произошедшей трагедии. Он приехал сюда, чтобы лично убедиться, что в Мерве ничего не изменилось и он по-прежнему может рассчитывать на помощь и поддержку парфян в своей борьбе за власть среди разрозненных племён хунну. Титул уже был у него, а власть – нет. И, судя по всему, Чжи Чжи очень хотел обсудить с ним этот вопрос. К радости Мурмилака, этот гордый шаньюй всегда хорошо платил за лошадей из Мерва и Нисы и торговля с ним всегда была выгодной. Но на этот раз он приехал сюда не только по торговым и политическим делам. И для этого он сначала хотел осмотреть строящийся дворец и стены.

План по спасению сына Куги До

   Лаций узнал о приезде странного гостя из далёкого царства хунну, только когда встретился с Атиллой. Он пришёл к нему вечером поговорить о побеге, но Саэт не давала им остаться наедине и постоянно вклинивалась в разговор. После возвращения из Александрии она сильно изменилась, и это замечал не только Лаций. Когда она оказывалась рядом, он всё время чувствовал какую-то неловкость, как будто его присутствие мешало ей или раздражало и она терпела его только из-за того, что Атилла был его другом. Вот и на этот раз, Саэт ни на минуту не останавливалась, что-то перекладывая с места на место, поправляя платок на волосах и сопровождая это описанием всех событий и слухов во дворце. Лаций заметил, что раньше, если они случайно встречались на внутреннем дворе, то могли спокойно остановиться и поболтать. Но теперь всё было по-другому: Саэт обычно замечала его, кивала или отвечала на приветствие и бежала дальше. Если же он заставал её болтающей с другими служанками, она сразу же спешила уйти, не глядя ему в глаза. Лаций не понимал, что происходит. Он несколько раз говорил об этом Атилле, но тот сразу начинал жаловаться на свои проблемы в отношениях с Саэт, и Лаций понимал, что в их семье отношения тоже изменились. В конце концов, они пришли с Атиллой к выводу, что во всём был виноват проклятый Куги До и его угрозы. Все рабыни, которые были в Арейее, тоже стали немного другими.
   Однако если бы он мог заглянуть в душу Саэт, то его бы ждало огромное разочарование. Ни одно из его предположений не было верным, и она страдала от нового чувства, которое проснулось в ней после проведённой с ним в храме ночи. Возможно, ужас и страх смерти тоже сыграли свою роль, вызвав в сердце Саэт привязанность и благодарность к нему после спасения, но показать это она не могла. Потому что чувствовала, что после первых же слов не сдержалась бы и всё рассказала. Она не смогла бы остановиться на половине и быть искренней только в одном. Ей всегда надо было всё или ничего. И она могла бы когда-то признаться Лацию в своём чувстве, но та страшная тайна, которую, кроме неё никто не знал, сдерживала её от этого необдуманного поступка. Потому что излишняя болтливость в этом случае означала смерть. Лорнимэ ни за что бы не простила её, если бы узнала, что там был не жрец, а Лаций. А пока никто ничего не знал, надо было молчать и ждать, даже несмотря на боль неразделённого чувства. Но в этом случае оставалась надежда. Надежда на возможное изменение судьбы, благосклонность богов и внимание со стороны Лация. Потому что они все были живы. И жив был ещё один маленький человечек, о котором тоже никто не знал, но который требовал права на жизнь больше, чем все остальные – это её неродившийся ребёнок. Материнское чутьё подсказывало Саэт, что об этом тоже пока лучше было молчать и ждать, и слыша этот могучий голос животного инстинкта, она понимала, что не в силах ему сопротивляться. Поэтому для себя она решила дождаться того дня, когда на свет появится этот многострадальный малыш, а потом уже она сможет как-то всё объяснить Лацию и Атилле. Или не сможет…
   В небольшой лачуге в задней пристройке, где ей милостиво разрешили ютиться евнухи, не было места, чтобы присесть, и они с Атиллой жались к стене, стараясь, чтобы их ноги не мешали Саэт бегать мимо. Маленький сын спал на той же деревянной лавке, что и она. Атилле там места не было. Несколько тряпок служили ребёнку подстилкой, но он уже пытался садиться и всё время издавал разные звуки. За ним надо было постоянно следить, и Саэт буквально падала с ног, стараясь всё успеть и не переставая говорить о всякой чепухе. Лаций решил не перебивать её, дать ей выговориться, чтобы она успокоилась и дала им поговорить. В конце концов, выяснилось, что приезжий сатрап по имени Жижа или Жизи, ничем не отличается от Куги До – он тоже был кочевником, и у него было много лошадей, волов, овец и людей в бескрайних степях. Жил он не в стране шёлка. Шёлк он выменивал в Сересе на лошадей. Ещё Саэт рассказала, что он поссорился со своим старшим братом, и теперь у них вражда. А поссорился он с ним из-за одежды. Якобы, Жижа-Жизи одевался и жил, как император Сереса, потому что хотел им стать, а его брат – нет. Брат стал слугой императора Сереса, тараторила без остановки Саэт, и Лаций уже давно понял, что этот гость хочет стать правителем другой страны, но его брат не разделяет его планов.
   – Их, наверное, очень много? – спросил он.
   – Кого? – не поняла та, уже убежав мыслями далеко вперёд.
   – Жителей Сереса. Раз этот Жижа-Жизи, как ты его называешь, приехал в Мерв за помощью, то, значит, у него самого мало людей.
   – Ты не слушаешь меня, – с притворным сожалением вздохнула Саэт. – Я же говорю, они поссорились с братом. Брат не хочет быть с ним. А у брата много людей. Больше, чем у Жижа-Жизи. Поэтому он не может пойти войной против Сереса.
   – А-а, теперь понял. Но людей в Сересе много? – осторожно повторил свой вопрос Лаций. Саэт задумалась и свела брови на переносице.
   – Старший евнух говорил, что они могут прийти в Парфию, и тогда среди них не будет видно парфян. Это много? – повторив чужие слова и не понимая их смысл, спросила она.
   – О, да! – удивлённо откинулся назад Лаций и пробормотал, обращаясь к Атилле: – Но лучше бы знать количество. Так всё равно, что птиц считать.
   – Ещё мне служанки сказали, что он раньше своего сына отправлял в Серес. А потом вернул. И его брат отправлял, но не вернул. А недавно Жижа свою жену обратно в племя отправил. Она была красивая. Но не рожала детей. Она из племени усунь. А до этого у него была совсем юная жена из племени давань [30 - Усунь, давань – племена, населявшие земли восточнее реки Амударья.]. Заболела и умерла. Холодно там у них очень. И рыбы в реках много. Они лошадей едят…
   Такая странная беседа продолжалась довольно долго, пока Саэт случайно не упомянула о «несчастном мальчике», который сидит в подвале, и никто его даже не кормит. Кроме, правда, одной служанки… но это неважно, так как она это случайно сболтнула… И дальше Саэт уже хотела перейти на другую тему, но Лаций встрепенулся и не дал ей продолжить.
   – Подожди, подожди! Что ты сказала? Какая служанка к нему ходит?
   – Это какая-то новенькая, я её ещё плохо знаю. Их привезли из Сирии.
   – Нет, стой! Ты сказала, что он ей ещё в Арейе понравился. Ты что, врёшь?
   Поняв, что проболталась, Саэт скривилась, опустив уголки губ вниз, и отвернулась к ребёнку. Всё накладывалось одно на другое… она же не хотела говорить об этом! Вот беда! Что же придумать?
   – Надо будет утром покормить его, – пробормотала она.
   – Саэт, что с тобой? – удивился Атилла. Он тоже не понимал, почему она так себя ведёт.
   – Что ты от меня хочешь? – раздражённо бросила она, сверкнув в его сторону глазами, и теперь даже Лаций увидел, что его друг жаловался не зря.
   – Ты же понимаешь, что друзей в подземелье не держат? – смягчив тон, спросил он. – Тебя почему-то туда не засунули, согласна? – теперь Лаций удивился ещё больше, увидев, как Саэт резко развернулась и уже хотела ему что-то сказать, но тут губы у неё задрожали, глаза наполнились слезами и она снова отвернулась, закрыв лицо рукавом. Друзья переглянулись.
   – Саэт… э-э… милая… ты что? – неуклюже произнёс Атилла и протянул к ней руки. – Иди сюда! Сядь со мной!..
   – Стой, подожди, – шёпотом сказал ему Лаций. Он встал и обнял её за плечи. Саэт продолжала плакать, чувствуя, что вот-вот не сдержится и всё расскажет. Но могучий голос инстинкта вдруг всколыхнул её душу, и она нашла опору для своего противостояния. Ей нельзя было потерять ребёнка! Нельзя! Через какое-то время она успокоилась и вытерла слёзы.
   – Я боюсь, – тихо произнесла она. Лаций молчал. Атилла сделал движение, чтобы успокоить её, но остановился и сник. – Мы… когда поехали туда, нас было пятнадцать служанок. А сейчас две осталось. Я и…
   – И эта, да? Которая к Александру ходит?
   – Да, – со всхлипом ответила Саэт. – Остальных распродали. Всех. Я боюсь, что меня тоже продадут.
   Дальше разговор не получился. Атилла стал успокаивать жену, говоря, что это, возможно, ошибка. Затем проснулся и стал плакать сын, все всполошились, и Лацию пришлось уйти. Но уже на следующий день вечером он вынужден был снова встретиться с Саэт.
   Утром из нового дворца привезли воду, и один из водовозов подошёл к Лацию после разгрузки.
   – У конюха в старом дворце уже три дня болит голова. Просил тебя зайти, чтобы провести гадания. Не знает, что за знак посылают ему боги, – грустно покачал головой возница с большими уставшими глазами. Вместо плеч у него из-под рубашки торчали кости, ключицы выпирали вперёд, а большие, узловатые пальцы всё время были полусогнуты и раздуты в костяшках. Мышцы одрябли и висели, как жилы, болтаясь из стороны в сторону. Он бросил своё худое тело на телегу, как мешок с костями, и Лаций со вздохом покачал головой. – Не забудь, он просил сегодня прийти! – напомнил водовоз и тронул плетью двух таких же измождённых и понуро стоявших лошадей. Позади повозки шёл помощник, который следил за бочками. Лаций задумался. Три дня болит голова? Значит, Икадион хочет ему срочно что-то сказать. Но что могло заставить его так волноваться? Три дня болит голова! Это уже было серьёзно.
   Когда он добрался до старого дворца, наступил вечер. Икадион встретил его у изгороди перед конюшней и сразу затащил внутрь.
   – Через три дня убьют твоего грека. Который с тобой был. Сына Куги До. Слышишь?
   – Откуда ты знаешь? – удивился Лаций.
   – Это неважно. Просто ты говорил, что он ни в чём не виноват. Он помог тебе, да?
   – Да, – подтвердил он.
   – Может, попросим Саэт? Она ведь может поговорить с женой Мурмилака? Всё-таки она её любимая служанка, – взволнованно предложил либертус.
   – Надо попробовать. Жди здесь. Я сейчас быстро схожу за Атиллой. Надо будет привести его тоже. Мы так и не поговорили с ним… Ладно, зайдём за тобой на конюшню. Жди нас! – Лаций быстро вышел из-под навеса и почти бегом направился в строительные сараи. Атилла уже должен был вернуться со стены…
   Явно недовольный тем, что ему не дают выспаться вторую ночь подряд, Кроний долго бубнил, что не может одеться, найти свои сапоги, потом говорил, что все вокруг живут ночной жизнью, а он один вынужден работать и не может отдохнуть… Но Лаций не слушал его, думая о лошадях и Икадионе. Павел Домициан попытался узнать у него, что случилось, но он с усмешкой ответил, что Атилла объелся фиников и инжира и теперь у него болит живот.
   – Ест, как сатрап какой-то, – с завистью покачал головой Павел. – Мог бы и мне принести.
   По дороге Лаций рассказал Атилле об Александре, не забыв спросить о побеге. Тот так устал, что с трудом понимал, что тот от него хочет и последние слова о лошадях и возможном бегстве из города показались ему шуткой. Но когда он понял, что Лаций говорит серьёзно, настроение у него сразу испортилось. Атилла не знал, что ответить, потому что с рождением сына стал забывать о Риме и прежней жизни и мечтал остаться с маленьким Марком и Саэт в Мерве. Он жил ожиданием свободы, которую обещал Мурмилак, и теперь предложение друга было для него как гром среди ясного неба.
   – Похоже, ты пустил корни в этих горах, – грустно заметил Лаций, не дождавшись ответа на свой вопрос. – Но это ещё будет нескоро. Икадион не хочет ехать осенью из-за дождей. Может, к весне ты передумаешь или что-то изменится, – добавил он.
   – Ну, осень сейчас… да, а весной… как бы это сказать… не знаю даже… но всё же… ты понимаешь, – непривычно мямлил сильный и большой Атилла, чувствуя, что что-то в его жизни изменилось незаметно, но бесповоротно, и теперь ему ближе были не Лаций и друзья из восьмёрки, а Саэт и маленький сын.
   – Смотри, вижу Икадиона. Всё, берём его, и пошли к Саэт. Лишь бы там никого больше не было, – напряжённо произнёс Лаций, опасавшийся, что жена Атиллы могла быть в это время во дворце, а с сыном осталась одна из её подруг-служанок. На этот случай и нужен был Атилла, чтобы не вызвать переполох. Ведь он был её муж.
   Саэт оказалась дома, если так можно было назвать этот жалкий угол, в котором они даже не могли поместиться. Икадиону пришлось стоять в дверях, но это было удобно – оттуда он мог видеть, что происходит снаружи. По-прежнему, не глядя никому в глаза, Саэт выслушала их и обречённо опустила руки. Затем осторожно присела на край узкой лавки и вздохнула. Маленький Марк заснул совсем недавно, и она боялась его разбудить. Они с напряжением смотрели на неё и ждали ответа.
   – Я не смогу ничего сделать, – тихо прошептала Саэт. – Это невозможно.
   – Почему? – спросил Лаций. Он догадывался, что она так ответит, потому что рабыня, даже самая любимая, не может просить госпожу о таких вещах. И ещё он понимал, что если бы Лорнимэ хотела, то юный грек уже давно был бы на свободе. Теперь он видел, что Саэт это тоже знала. В его голову закрались смутные сомнения: неужели Саэт что-то знает и скрывает от них? Что она так боится сказать? Неужели она до сих пор не может прийти в себя после Арейи?.. Лаций терялся в догадках. – Она сама этого не хочет? – спросил он. Саэт покачала головой и поджала губы.
   – Не хочет…
   – Понятно, – вздохнул Икадион. – Значит, твоя госпожа всё знает?
   – Да, – тихо сказала Саэт. – Она хотела казнить его сразу, но господин запретил. Он не хотел портить праздник. А теперь можно. Они хотят сделать это в день отъезда Жижа-Жизи.
   – Это будет ему подарок? – спросил Атилла.
   – Да, – кивнула она. Разве знали эти мужчины, каково было ей страдать и скрывать свою тайну, чтобы никто ни о чём не догадался! Но теперь уже было легче. Внутренний голос подсказывал ей, что надо было продержаться ещё несколько дней, всего лишь несколько дней, и тогда можно будет рассказать Атилле, что у них скоро будет ещё один ребёнок. Но пока было рано. И поэтому она всего боялась. Всего!
   – Я так и думал, – задумчиво протянул Икадион. – Без неё там почти ничего не происходит.
   – Ну, не собираешься же ты напасть на тюрьму, Лаций? – спросил Атилла, заметив, каким задумчивым стал его друг после слов Саэт.
   – Напасть? – переспросил тот. – Нет, не думаю. Кстати, Саэт, а кто там его охраняет? Всё тот же старый ворчун? Помнишь, когда нас с Павлом туда засунули?
   – Нет, сейчас Панджар поставил туда двух молодых стражников. Один толстый и наглый, всё время к служанкам пристаёт, громко смеётся, шутит и что-то им предлагает. А второй – спокойный. У него жена есть и он очень любит поесть. Я часто видела, как он после еды спит, а молодой сидит и нас ждёт, чтобы поговорить.
   – Да ты что? – удивился Атилла. – А ты что?
   – Ко мне он не пристаёт. Синам бы его сразу евнухом сделал. Это к другим, особенно к тем, кто провинился. И к прачкам тоже. Он любит подсматривать за ними. Ну, евнухи терпят, потому что он только языком болтает.
   – А как же твоя подружка с ним договорилась? – спросил Лаций. – Ведь она же носит парню еду и воду, так?
   – Да. Но… она как-то договорилась.
   – Хм-м, странно. А она знает, что его казнят?
   – Да, – печально кивнула Саэт.
   – Тогда сделаем так, – решительно сказал Лаций и стал излагать им первую часть своего плана. Когда они обсудили все подробности, Атилла спросил:
   – Ты уверен, что парень сам найдёт дорогу дальше? До ворот-то я его провожу, а вот потом…
   – Уверен. Я тоже мог не выбраться с кладбища, но он же мне помог, не предал! И Панджара, кстати, тоже спас.
   – Панджар – раб Азаты, – прошептала Саэт, постепенно приходя в себя. – Она крутит им, как хочет. Но лучше ему на глаза в плохом настроении не попадаться.
   – Ты тоже вертишь Атиллой, как хочешь. Но он пока не спешит становиться твоим рабом, – пошутил Икадион.
   – Он говорит правду? – повернулась она к мужу и упёрла руки в бока. Лаций оставил их с Атиллой выяснять свои отношения и вышел вместе с Икадионом наружу.
   – Пошли, пройдёмся, – тихо предложил он. Когда они отошли от пристройки, он взял либертуса за локоть и сказал: – Атилла прав, парень не выберется из города сам. Ты смог бы купить ему лошадь?
   – Что? Купить лошадь? Как ты себе это представляешь? – Икадион был настолько удивлён, что даже забыл об осторожности и повысил голос.
   – Тише, не шуми. Ты скажи, сможешь или нет?
   – Купить лошадь? Ну, если бы были деньги, смог. Но как…
   – Подожди. Нам надо ещё вино. Крепкое. Смотри, вот тебе кольцо с камнем, – кряхтя, произнёс он, стараясь достать привязанный к верхнему ремешку сапога узелок. Там он хранил теперь перстень, который добрался до Мерва на пальце его ноги. – Вот, держи! На торговой площади есть одноглазый меняла…
   – Да, я его знаю.
   – Поменяешь у него на монеты и купишь лошадь и вино. Сможешь?
   – Смогу. Откуда он у тебя? – Икадион старался рассмотреть перстень при лунном свете, но это было трудно.
   – Потом расскажу. Нашёл в храме. Павел Цэкус научил.
   – Слушай, слепой не только петь умеет.
   – Да. Короче, мы договорились? Завтра всё сделай и дай нам знать.
   – Хорошо.
   Они разошлись возле конюшни, и каждый думал о своём. Но если бы Лаций знал мысли Икадиона, то, возможно, смог бы предотвратить ту беду, которая постепенно на них надвигалась.

Побег Александра

   На следующее утро после встречи с друзьями Икадион сидел и думал о том, что ему очень не хочется расставаться с таким дорогим перстнем. Он явно стоил гораздо больше, чем одна лошадь и пара бурдюков с вином. Постепенно у него в голове созрел план и, завернув перстень в кусок старой ткани, он спрятал его в пристройке для сена, после чего направился во вторую конюшню, где стояли старые лошади с разбитыми копытами, на которых уже давно не ездили всадники.
   Утром Саэт нашла вторую служанку в комнатах с бельём и одеждой. Та перекладывала вещи и напевала какую-то мелодию. Отведя её в сторону, Саэт рассказала о плане Лация. Девушка согласилась помочь и пообещала достать всё, что она просила.
   Атилла целый день нервничал и даже накричал несколько раз на своих товарищей, которые неправильно выложили проём для стрельбы из лука в верхней части первой стены. Но потом остыл и извинился, сказав, что уже не спал два дня из-за криков сына. Его все поняли и даже предложили поспать под стеной, чтобы не видели стражники. Но он отшутился, добавив что так можно и не заметить, как тебя самого замуруют в стену.
   Лаций постоянно прокручивал в голове план, в котором ему почти ничего не приходилось делать… Ничего, если всё пройдёт хорошо. Если же всё пойдёт не так, как он задумал, то придётся спасать жизнь Саэт и её подружки-служанки.
   Во дворце в это время готовились к выезду на охоту. Мурмилак хотел доставить предводителю хунну радость и предложил ему подстрелить несколько горных баранов. Тот охотно согласился. Но перед этим он попросил сатрапа поговорить ещё об одном одолжении.
   – Ты знаешь, я обошёл все твои прекрасные стены. Твой цзянь [31 - Цзянь – инспектор (кит.).] хорошо работает. Я видел, как они строят, какие камни кладут под дворец. И стены прекрасные. У тебя есть сады и бассейны. Мне очень понравился твой дворец. Как в столице империи Хань. Настоящий дворец императора.
   – Я не император, Чжи Чжи, – ответил польщённый Мурмилак. – Просто у меня хорошие строители-рабы. Они – римляне. Умеют строить по рисункам. Это большая редкость. Они строят, как в своей столице Риме.
   – Вот я и хотел тебя попросить об этом. Ты можешь продать мне две—три тысячи хороших строителей? Я тоже хочу сделать себе такой город. И готов тебе заплатить любую цену. Золотом, – шаньюй остановился и открыто посмотрел ему в глаза. Он был прямолинеен и бесхитростен, этот вождь степных кочевников, который мечтал объединить всех хунну и даже захватить империю Хань, чтобы наказать императора и его двор за их «гибкую политику», которую он считал настоящим предательством. Мурмилак задумался, не зная, что сказать. Наконец, он вздохнул и ответил:
   – Дай мне несколько дней, чтобы обдумать твоё предложение. Я не могу так быстро дать тебе ответ. Мне надо посмотреть на дворец и стены. Если Надир сможет сам закончить работу, то я продам тебе тысячу римлян.
   – Ты наполовину ханец, – с уважением в голосе произнёс Чжи Чжи. – Ты думаешь, а потом делаешь. Это очень хорошо. Так поступают великие правители, – искренне похвалил он Мурмилака, но тот понимал, что, оставшись без поддержки брата, Чжи Чжи, хоть и является выбранным вождём хунну, но не имеет своей столицы. И теперь он хочет построить новый город, чтобы доказать остальным племенам, что он настоящий вождь. Но мог ли Мерв сейчас лишиться двух тысяч римлян? Это Мурмилак не знал. Сначала ему надо было поговорить с Надиром и, конечно, со своей женой, Лорнимэ.
   Она встретила его с такой радостью и ярким блеском в глазах, что Мурмилак на несколько мгновений забыл, о чём хотел с ней поговорить.
   – Скажи, у тебя хорошее настроение? – игриво спросила она.
   – Да, но я хотел бы сначала поговорить с тобой об одном важном деле, – улыбнулся в ответ он, думая, что Лорнимэ хочет как можно быстрее заманить его в кровать.
   – Я тоже, – проворковала она и обняла его за шею. Мурмилак отстранился и, взяв жену за руки, внимательно посмотрел ей в глаза.
   – Что случилось? – спросил он, чувствуя, что причин для беспокойства нет, и новость будет для него приятной. – Ты хочешь станцевать для меня танец? Или ты встретила богиню счастья? – густые брови насмешливо поднялись вверх, и в его глазах промелькнула ирония. Лорнимэ поджала губы и радостно замотала головой.– Это то, что я думаю? – заинтригованно произнёс он.
   – Думаю, да. Я не хотела говорить тебе заранее, но мне кажется, что у нас будет ребёнок. У меня совсем по-другому бьётся сердце. Даже не знаю, как тебе сказать…
   – Молчи, молчи! Я не верю своим ушам! Неужели это правда?
   – Надеюсь, что да, – не в силах сдержать наворачивающиеся на глаза слёзы счастья, прошептала она и с силой обняла его за шею. Они ещё долго болтали о всякой чепухе, строили планы и радостно смеялись, чем вызывали недовольство евнухов, не знавших, как себя вести и что делать. Но вскоре все успокоились, потому что сатрап и его жена не кричали на них и не звали к себе, поэтому можно было продолжать сидеть на полу у дверей и не нервничать.
   – Тогда завтра ты останешься во дворце и не поедешь в горы. Тебе нельзя. Мы будем на самой вершине Тары, на нашей площадке. Помнишь?
   – Да, помню. Но почему мне нельзя поехать с вами? Это же так прекрасно. У нас ещё есть время. И ничего страшного со мной не произойдёт. Я же не буду прыгать по скалам и охотиться на диких козлов. Делайте это сами. А я буду рядом.
   – Дорогая, я никогда не приказывал тебе. Но я слишком долго ждал момента, когда у меня будет сын… или дочь. И я не хочу сейчас рисковать. Ты останешься здесь. Слава Акуре Мазде, Куги До нет! Я бы сошёл с ума, если бы он постоянно угрожал нам сейчас. Кстати, Чжи Чжи попросил продать ему пару тысяч строителей. У него снова проблемы со старшим братом и двором императора. Ему нужна новая столица.
   – И что ты думаешь?
   – Я?.. – смутился Мурмилак. – А ты? Ведь это ты у нас главная советчица по таким делам. И ещё настырный Надир, который суёт свой нос в каждую дырку.
   – Благодаря этому во дворце так мало дыр, – нравоучительно заметила она.
   – Надо его женить. Ну, так что? Как быть со строителями?
   – Ты был в новом дворце? Что там?
   – Там сделаны только стены. Но полы и всё остальное уже готово. Все сады, дорожки, бассейны и постройки. Правда, крыши и сливы, которые придумал этот римлянин, ещё не доделаны. Надо в горах очистить и восстановить стоки с ледников, чтобы вода шла прямо во дворец. Много мелкой нудной работы, как я понял. Но все большие здания сделаны.
   – Ты знаешь, что-то подсказывает мне, что лучше дождаться твоего возвращения с охоты. Давай подождём, а? А пока вас не будет, я сама схожу с Надиром или с Синамом и посмотрю, что там с новым дворцом.
   – Ты просто прелесть, любовь моя! Как же я счастлив! Дай я обниму тебя посильней, чтобы почувствовать вас обоих.
   Они ещё долго разговаривали и предавались плотским утехам, поэтому заснули после полуночи, когда до выезда на охоту оставалось совсем мало времени.

   Вечером Панджар осмотрел всех лошадей гостей и сатрапа, потом – запасы еды и снаряжение. Он был плохим оратором, но хорошим воином, и любил всегда всё проверять сам.
   – Какого коня завтра готовить? – спросил Икадион, чтобы хоть как-то разрядить напряжённое молчание, которое всегда возникало, когда начальник стражи сам осматривал снаряжение.
   – Саравата, – буркнул Панджар.
   – А подкладку какую? Обычную или красивую? – остановившись у того места, где хранилась сбруя начальника стражи, поинтересовался он.
   – Э-э… Завтра? Наверное, нужна будет вон та, кожаная, – недовольно ответил Панджар, потому что не любил яркие цвета.
   – Простую, значит, – покачал головой Икадион и погладил рукой сначала одну накидку, а затем другую.

   Весь дворец успокоился в этот вечер довольно быстро, потому что вставать на охоту надо было с первыми лучами солнца. Поэтому к середине ночи все, кроме караульных на стенах и у ворот, уже крепко спали. Даже стражники у подземной тюрьмы решили отдохнуть, и один пошёл спать на лавку в небольшой комнате, а другой прилёг у стены, в двух шагах от двери в подземелье.
   Когда две тени в длинных накидках приблизились к спящему стражнику, тот даже не пошевелился. Им пришлось растолкать его, чтобы поговорить. Это был тот самый воин, который любил поесть, и Азата, которая пряталась под одной из накидок, очень этому обрадовалась. Она сразу стала предлагать ему еду со стола сатрапа, которую им удалось вынести из дворца вместе со второй служанкой. Тот с радостью согласился, поинтересовавшись, почему они сегодня пришли вдвоём. Саэт объяснила, что скоро юного грека казнят и её подруга хочет провести с ним эту ночь, чтобы сохранить память до конца своей жизни. Для простого воина, уже сделавшего несколько глотков крепкого вина из первого мешка, такое бессмысленное объяснение прозвучало убедительно, и он согласился пустить её внутрь. Девушка быстро проскользнула за ворота, стараясь не уронить то, что у неё было спрятано под накидкой. Но когда за ней закрылась дверь, проснулся второй стражник, который любил приставать к служанкам на внутреннем дворе и которого она просто ненавидела. Выйдя из своей каморки, он спросонья не сразу понял, что происходит, но, почувствовав запах мяса и пряностей, сразу пришёл в себя. Пока его напарник пытался заплетающимся языком объяснить ему, зачем им принесли еду и вино, он сам уже набил рот лепёшками и мясом, не заметив, как Саэт осторожно пододвинула к его ноге мешок с вином. Он схватил его и стал запивать еду, но потом остановился и повернулся к ней. Саэт замерла.
   – Как тебя зовут, а? – икнув, спросил он.
   – Родогуна, – как учил Лаций, ответила она.
   – Ну, что, пошли, Родогуна? – как будто всё уже было давным-давно решено, сказал он. – Что сидишь? – не понял он, увидев, что она даже не пошевелилась. – Твоя подружка была посговорчивей. Сегодня ты за неё. Пошли! – он схватил её за руку, и Саэт поняла, как молодой служанке удавалось попадать к юному греку. С замиранием сердца она последовала за чавкающим на ходу стражником, не зная, что делать дальше. Когда они зашли в маленькую каморку с короткой лавкой, он буркнул ей: – Давай, быстрей! – и показал, чтобы она подняла накидку.
   – Дай мне тоже выпить! Мне страшно… – попросила Саэт, чувствуя, что сейчас умрёт от отчаяния.
   – Дура! Где мешок? – стражник оглянулся по сторонам и, не найдя его, спросил её: – Ты не брала?
   – Нет. Я сейчас схожу, – охотно предложила она.
   – Сиди. Я сам! – грубо оборвал он и исчез в проёме двери. Она не видела ни его лица, ни глаз, только широкое тело и качающийся живот. Колени сами подогнулись от страха, и Саэт опустилась на край лавки. Рука коснулась чего-то круглого и холодного. Она провела ладонью по поверхности – это был шлем толстого стражника. Пальцы сами сжали край железного полукруга, и когда перед ней остановилась большая тёмная масса с булькающим мешком вина в руках, Саэт изо всех сил ударила туда, где, как ей казалось, должна была находиться его голова. Звук был глухим, и ей показалось, что она ударила очень слабо. Несколько мгновений в комнате было тихо, а потом большая тень медленно сползла вниз, и на её месте, в узком проёме двери показались звёзды. Снаружи тоже всё было тихо – наверное, прожорливый напарник заснул от выпитого вина и ничего не слышал. Саэт медленно перешагнула через грузное тело и шагнула за дверь. Неподалёку, сыто храпя, спал второй воин. Она поторопилась к большой деревянной двери и позвала подругу. Ей пришлось понервничать, пока снизу не послышались осторожные шаги и вскоре наружу вышли две фигуры в накидках.
   – Всё? – только и смогла спросить Саэт.
   – Да. Без факела трудно. Стены скользкие, – ответила девушка. Они постарались как можно тише задвинуть обратно большой засов, потом забрали мешки и быстро исчезли в направлении конюшни. В десяти шагах от стражников их встретил Лаций и проводил дальше. Дойдя до Икадиона, они остановились, и одна из накидок отлетела в сторону.
   – Мне жарко, – прошептал Александр, и все почувствовали запах кислого пота и прелой травы, который шёл от его немытого тела.
   – Прости, но времени нет, – быстро произнёс Лаций и подтолкнул его к Икадиону. – Ты говорил, что умеешь ездить верхом.
   – Да, умею.
   – Тебя проводят и дадут за стеной коня. Из города придётся выбираться самому. Дорогу тебе покажут. Скоро рассвет. Постарайся добраться до ворот раньше. Тогда будет легче. Там будет уже много народу. Выедешь с ними.
   – Хорошо. Благодарю тебя! – юноша прижал руку к груди и повернулся к двум женским фигурам, которые продолжали стоять в накидках.
   – Поторопись! – громко прошептал Лаций. – А вы идите обратно! Скоро все встанут на охоту. Давайте, давайте, – поторапливал он, но женщины никак не уходили. Наконец, Икадион взял Александра за локоть, и они исчезли в тени высокой дворцовой стены. Саэт пришла в себя и быстро увела подругу вдоль изгороди к задним пристройкам дворца. Лаций дождался возвращения Икадиона, который провёл юношу за стену и передал Атилле. Тот ждал его с лошадью и сопроводил до самых городских ворот у рынка. Это было самое безопасное место, потому что там всегда собирались ночью торговцы и нищие и в предрассветное время среди них легко было затеряться. Александру оставалось только дождаться открытия ворот и выйти вместе с теми, кто покидал город.
   Атилла вернулся радостный и воодушевлённый удачей. По дороге ничего не произошло. Но Лаций считал, что радоваться пока рано. Что-то настораживало его в этой лёгкости и быстрой удаче, и он только кивал головой, когда друзья подбадривали его и убежали, что всё будет нормально. Но они даже не догадывались, что это было только начало и побег юного грека будет первым звеном в цепи тех событий, которые полностью изменят их судьбу.

Роковая ошибка Икадиона

   До полудня всё было тихо. Лаций и Атилла с рассвета были на строительстве, Икадион лениво выносил из конюшни и развешивал на изгороди старые попоны, отсыревшие ремни и уздечки. Надо было ещё очистить от опасной чёрной плесени все корыта для зерна и воды. Он делал всё не спеша, пользуясь тем, что во дворце не было стражи и сатрапа с Панджаром. Остался один Надир со своими слугами, но ему и так хватало работы. Старший распорядитель не любил заходить на конюшню, считая, что эта часть дворца не такая важная, как внутренние покои сатрапа. Но, на самом деле, все знали, что он просто не любит запах лошадиного навоза. Находясь в полусонном состоянии, Икадион не сразу обратил внимание на странный звук под ногами и остановился только тогда, когда услышал его ещё раз. Что-то выпало у него из рук, и теперь надо было нагибаться, чтобы поднять эту уздечку или подпругу… Но когда он опустил взгляд вниз, то сразу даже не понял, что лежит у него под ногами. Это был кусок чёрного железа, очень похожий на конец от копья или нож без ручки. Ему даже показалась знакомой форма этого предмета, который он видел у Лация… Когда до Икадиона дошло, что это действительно нож друга, то сонливость как рукой сняло, и ноги сами согнулись в коленях, чтобы быстрее подобрать лежащее на земле лезвие. Но ведь перед этим упало что-то ещё! Икадион обернулся и увидел второй нож, который лежал в нескольких шагах позади. Он быстро подобрал и его. Теперь у него в руках были два одинаковых ножа без ручки, и оставалось понять, кому принадлежала попона, из которой они выпали. Тут долго гадать не пришлось – это была попона Панджара. Икадион перевернул её и увидел мешок, в котором лежали ножи. Ремешок развязался, и поэтому они выпали. Засунув их обратно, он решил всё вернуть на место, как будто ничего не трогал.
   После полудня он видел Саэт. Она куда-то спешила и сказала, что пока всё тихо. У противоположной стены, где находился подвал для заключённых, появились две фигуры охранников. Они медленно возились у своей каморки, что-то поднимая с земли и убирая внутрь. Потом один ушёл и долго не возвращался. Из дворца потянулись рабыни. Они несли корзины с бельём для стирки. Увидев их, один охранник тюрьмы подошёл чуть ближе и стал что-то им говорить. Вдалеке показался второй. Среди рабынь была Саэт. Она внимательно следила за стражниками из-под накинутого на голову платка, но те вели себя как обычно. Толстый воин снова приставал к каждой служанке, предлагая провести с ним ночь. Половина щеки у него была тёмной, и она поняла, что это был синяк от удара. Ещё она заметила, что у обоих стражников были красные глаза и они с трудом передвигались, часто приседая и держась за стены. Судя по всему, они плохо помнили, что произошло ночью. Особенно этот, жирный баран с разбитым лицом… Раз не ищет никого, значит, всё в порядке. Вино было хорошим. Не зря они рискнули и украли его у евнухов, пока те спали у себя в комнате.
   Саэт пыталась успокоить себя, чувствуя, как сердце отчаянно стучит в груди и ей трудно дышать. Стражники, тем временем, остались позади. Она не знала, что один из них проспал на земле до самого полудня, а тот, кто приставал к ней, пришёл в себя чуть раньше, но никак не мог вспомнить, что произошло. Когда же он вспомнил, то решил не рассказывать напарнику о своей неудаче, а, наоборот, приукрасить историю какими-нибудь интересными подробностями, чтобы оправдать синяк на щеке. Он громко хвастался своему другу, говоря, что обессилел и упал от того, что рабыня оказалась очень страстной. В душе он решил, что найдёт эту подлую тварь по имени… Родогуна… и даже повторил её имя несколько раз, чтобы лучше запомнить. Служанки прошли мимо, и его очень расстроило, что они все выглядели одинаково. Он долго смотрел им вслед, но потом его окликнул напарник, и они снова стали решать, надо ли нести воду и лепёшки сидящему в подвале молодому греку. Здесь решение было принято быстро: после бурной ночи тому хватит и воды. Толстяк взял бурдюк и, тяжело дыша, потащил его к деревянной решётке. Не зажигая факел и держась за стену свободной рукой, спустился по стёртым ступеням вниз, подошёл к прутьям и, схватившись за них, не удержался и рухнул на каменный пол. Решётка была открыта! «Как же так? Неужели забыли закрыть её ночью? Но ведь верхняя дверь была закрыта на засов, он точно помнил, как открывал её сейчас… Вот стервы! До чего могут довести эти рабыни! Куда евнухи смотрят? А этот, маленький гадёныш, даже не шевелится… Наверное, тоже устал ночью… С открытой дверью спит… Эх, попадись эта дура под руку… Найду, всё равно найду…» -мысли охранника прыгали в голове, и его слегка тошнило от воды, которая разбавила в животе ночное угощение.
   Продолжая бормотать ругательства, он с трудом оторвался от пола и закрыл решётку. Покачав мешок с водой в руках, он бросил его недалеко от клетки, чтобы можно было дотянуться рукой.
   – Захочешь пить, достанешь, – буркнул он в темноту камеры, где виднелась спина спящего на боку заключённого. – Скоро всё кончится. Спи, спи…
   Путь обратно оказался тяжелее, чем спуск. Взобравшись наверх, он пожалел, что оставил воду внизу – всё равно она не пригодится. Подумаешь, денёк-другой посидел бы без воды. Всё равно умирать…
   – Что с пленным? – раздался вдруг голос старшего распорядителя, который на два дня остался во дворце вместо Панджара.
   – Спит, – устало махнув рукой, ответил толстый стражник, закрывая входную решётку. – Воду носил, – добавил он.
   – А что еле идёшь? Вы оба не заболели?
   – Нет. Жарко просто. На солнце долго сидели, – пробубнил он, даже не глядя на Надира, и поплёлся в каморку на лавку. Старший распорядитель проводил его недоверчивым взглядом, посмотрел на второго стражника, который неподвижно сидел у стены, и решил пока их не трогать. Сейчас надо было ехать к городским стенам. Мурмилак приказал к своему возвращению украсить их зелёными ветвями, а на ворота повесить красные и синие куски ткани, чтобы выглядели как окна во дворце. Надо было поторапливаться.
   Конюх быстро вывел трёх коней ему и слугам.
   – О, сегодня у меня новый жеребец, – радостно заметил сзади один из помощников. – А где же старая Нузура? – спросил он раба-конюха. Тот вздохнул и ответил, не поднимая головы:
   – Умерла на днях. Совсем уже не ходила.
   – Ладно, всё, поехали! – приказал Надир, и они тронулись рысью к воротам. В душе он недолюбливал этого «бронзовокожего» конюха, потому что к нему трудно было придраться и у него на всё был готов ответ. Этот раб знал свою работу лучше, чем все предыдущие, и любил лошадей не меньше, чем сами парфяне. За это воины Панджара уважали его, хотя и не показывали это при начальнике стражи или других слугах из дворца. К тому же, он умудрялся услужить сразу двум госпожам – Лорнимэ и Азате, и обе хвалили его за чистоту и опрятность своих лошадей, заплетённые гривы, крашеные хвосты и весёлые чёлки, которые он делал их любимицам перед каждым выездом. Но этот конюх никогда не смотрел ему в глаза, Надир даже не мог вспомнить, какой у него взгляд, а по спокойным и уверенным движениям чувствовал, что этот раб его не боится. Как и тот, который строил дворец сатрапа. Это задевало самолюбие старшего распорядителя.
   Они уже подъехали к базарной площади, когда внимание Надира привлекли рабы у стен, которые, как ему показалось, слишком медленно поднимали вверх по лестницам праздничные ветки. Раздражение от встречи с конюхом готово было уже обрушиться на головы несчастных римлян, когда негромко разговаривавшие сзади слуги вдруг остановились и один удивлённо воскликнул:
   – Смотри, это же моя Нузура! Точно она! Видишь знак сзади? Подкова. Это же она, точно! – он продолжал приводить ещё доказательства, что это его лошадь, а второй слуга посмеивался, говоря, что мёртвые лошади не гуляют по базарам. Но Надир, который случайно повернул голову в ту сторону, сразу заметил клеймение на крупе лошади – это была подкова. Такой знак ставили рабочим лошадям только в конюшне сатрапа. Слуги ещё продолжали спорить, а у него в голове уже промелькнули тысячи мыслей. Перед глазами сразу возник образ коварного конюха, который продавал лошадей из конюшни, говоря, что они умерли. Вот оно что! Надир уже представлял, как уличит раба во лжи и до смерти запорет прямо перед конюшней. Оставалось только забрать лошадь и схватить того, кто вёл её сейчас к городским воротам.
   – Эй! Эй! Стой! – закричал он тонким визгливым голосом, и удивлённые слуги не успели опомниться, как их господин рванулся к невысокой серой лошади, понуро плетущейся за каким-то юношей. Удивлённый начальник караула, направлявшийся к нему со старшим строителем, так и застыл на месте с открытым ртом, не понимая, что происходит. – Отойди! – хрипел Надир, наезжая на толпящихся людей и лошадей, стегая плёткой направо и налево. Люди стали рассыпаться по сторонам, но лошади и повозки всё ещё мешали ему добраться до лошади. Он видел, как идущий рядом с ней юноша повернулся и посмотрел на него уставшим, тоскливым взглядом. Это длилось какое-то мгновение, но для Надира оно показалось вечностью. Чёрная редкая бородка, угловатая, выступающая вперёд челюсть, толстый, мясистый нос и густые, сросшиеся на переносице брови… Он был невероятно похож на ту голову, которая висела на копье у главных ворот. Надир даже замер на мгновение, так сильно было сходство с убитым Куги До! Неужели это был его сын? Значит, хитрый раб продал ему лошадь… или отдал просто так, а им соврал, что она умерла! Этот подлый конюх помог бежать их врагу!..
   Руки сжимали и разжимали плеть, изо рта вырывалось хриплое дыхание, а перед глазами крутились страшные картины заговора, который он должен был раскрыть. Когда Надир очнулся, юноша уже приблизился к воротам. Рядом, лениво развалившись на земле, сидели два стражника, а третий медленно поднимался, услышав шум на площади. Он вразвалку шёл навстречу оборачивающимся людям и что-то спрашивал. Но те только пожимали плечами, оглядываясь назад и ничего не видя. Ещё немного, и лошадь вместе с сыном Куги До окажется за воротами города!
   – Стой! Не выпускай его! – закричал изо всех сил Надир, тыча плёткой в сторону юноши. Ему казалось, что все должны видеть, на кого он указывает, но люди только расступались вперёд, а разомлевший стражник по-прежнему смотрел поверх голов в его сторону. – Это он! Сын Куги До! – наконец додумался выкрикнуть Надир, но стражник всё равно не расслышал его голос. Он так и пропустил бы юношу мимо себя, если бы тот сам не вскочил на лошадь и не попытался быстрее покинуть город. Караульный увидел его и понял, что гонятся за ним. Он поднял над головой меч, стараясь своим грозным видом остановить скачущую на него старую лошадь.
   Он остановил её, но только ценой собственной жизни. Александр не собирался останавливаться и наехал на него прямо на глазах у двух караульных, которые опешили от увиденного и не успели даже встать, чтобы помочь своему товарищу. Меч отлетел в одну сторону, лук, который он снял с плеча, но не оставил у стены – в другую, и над тем местом, где не ожидавший удара стражник попал под копыта лошади, поднялся столб пыли. Стукнувшись затылком о твёрдую землю, он распластался на земле, раскинув руки в стороны, как бы призывая остальных удивиться его падению, но старая лошадь не смогла перескочить через его тело и, споткнувшись, завалилась набок. Александр успел спрыгнуть на ходу, но в десяти шагах от него уже доставали на ходу мечи двое караульных. Их лошади стояли рядом, они были стройные и молодые и на вид были намного выносливее и сильнее, чем та, которая была у него. А над головами столпившихся у ворот людей слышался приближающийся крик ужасного человека с узким лицом и редкой бородкой, который гнался за беглецом с вытаращенными глазами и пеной на губах. Александр чувствовал, что за ним гонится смерть, и сделал то, что подсказывало ему сердце. Он схватил лук упавшего караульного и выдернул у него из колчана пучок стрел. Но половина из них были сломаны.
   Когда первая стрела упёрлась в тетиву, до первого стражника оставалось не более пяти шагов. Несчастный не успел остановиться и, получив стрелу в горло, сделал ещё несколько шагов и упал прямо под ноги Александру. Его товарищ увидел это и испугался. Он остановился, и в этом была его ошибка. Если бы он продолжал бежать вперёд, то успел бы добежать раньше, чем вторая стрела коснулась тетивы. Но он замешкался и упал навзничь с растерянным выражением лица, хватаясь за оперение стрелы, которая с такого близкого расстояния пробила ему нагрудный панцирь. Дальше наступила очередь преследователя. Одна стрела пролетела мимо, а вторая попала лошади в шею. Сидевший на ней старший распорядитель полетел на землю. Больше целых стрел в колчане не было. За остальными надо было бежать к стене. Но Александр не стал этого делать. Вместо этого он сразу рванулся к лошадям стражников. Его гнал страх, потому что смерть уже наступала ему на пятки. Он отвязал удила и, забравшись верхом, сразу ударил пятками в бока. Вторая лошадь осталась на привязи. Поэтому когда Надир, скривившись от боли в ноге и хромая, полный ненависти и желания наказать дерзкого беглеца, добрался до ворот, там стояла только одна лошадь, которая как будто ждала его. К этому моменту туда подъехали ещё несколько всадников из охраны строителей-рабов. Они присоединились к его двум слугам, и теперь все вместе готовы были преследовать юного грека. Если бы у юноши была старая лошадь, погоня закончилась бы через несколько сотен шагов. Но теперь у него была лошадь стражника и он мог бы легко ускакать от преследователей, если бы знал дорогу. Однако Александр её не знал. Он выбрал направление в сторону гор. Ему казалось, что там он сможет спрятаться среди скал и кустов и переждать погоню. По дороге ему пришлось несколько раз останавливаться и осматриваться, чтобы выбрать путь. Из-за этого он никак не мог оторваться от Надира и стражников. Те постоянно видели его спину, которая то удалялась, то приближалась, но никогда не исчезала полностью и надолго. Поэтому, когда он вдруг скрылся за поворотом и больше не появился, парфяне стали бить лошадей плётками, чтобы быстрее сократить расстояние.
   Надир чувствовал, что боль в ноге нарастает и он больше не может управлять лошадью на полном скаку. Он с лютой ненавистью смотрел, как вся группа преследователей постепенно уходит вперёд, и ничего не мог с этим поделать. Он считал своим личным долгом догнать и убить этого дерзкого преступника, но силы покидали его. Вот скрылась за поворотом лошадь его слуги, затем – три воина и за ними – ещё двое слуг. В голове всплыло смутное воспоминание… Кажется, эта дорога вела к реке, или нет? Лошадь с намёта уже давно перешла на бодрую рысь, и когда он доехал до поворота, то вовремя успел дёрнуть на себя удила, остановившись у самого края обрыва. Раньше его здесь не было. Видимо, он образовался совсем недавно. Внизу протекала река, во время дождей она подмыла склон и земля сползла вниз. Надир медленно слез с лошади и, превозмогая боль, подошёл к краю обрыва. Нога непривычно подгибалась, и, в конце концов, он перестал на неё наступать, нашёл палку и передвигался только при помощи неё. Шум реки внизу притягивал к себе, и он с трудом сдержался, чтобы не сделать ещё один шаг. Однако даже с такого расстояния было видно, что внизу никого нет. Ни лошадей, ни людей. Если бы кто-то выжил, то он увидел бы их на воде. Но вода быстро проносилась вдаль, бурля пеной между огромных камней, которые перегораживали ей дорогу, образуя водовороты и буруны. Не веря своим глазам, Надир дрожащими руками подтянул к себе лошадь и с неимоверным усилием взобрался верхом. Разум подсказывал, что надо вернуться в город, но он сопротивлялся и хотел сам убедиться в том, что сын Куги До погиб. Жизни трёх воинов и двух слуг его не волновали. Для того, чтобы спуститься вниз, пришлось вернуться назад и сделать большой крюк. Оказавшись около того места, где вода билась о камни, он ничего не нашёл, кроме выброшенного на берег сапога. Река в этом месте немного сужалась, но даже здесь она всё равно была широкой – около ста шагов и очень глубокой. Он тронул лошадь и продолжил свой путь дальше, вниз по течению. Надир ехал долго, пока не наткнулся на воинов Панджара, которые прокладывали путь для сатрапа и его гостей. Старшему распорядителю помогли добраться до лагеря на склоне, где он сразу рассказал всё начальнику стражи. Мурмилак и Чжи Чжи были ещё в горах и должны были вернуться только к утру. Приказав всем, кто был в лагере, спуститься к реке, Панджар оставил Надира лежать на срубленных ветках кустов и пить горячий бульон. На закате все воины вернулись обратно. Они нашли двух слуг и одного всадника. Все были мертвы. Однако им удалось найти и Александра, который каким-то чудом выжил и попытался заползти в густые кусты на берегу. Его выдал кровавый след на мелкой гальке. У него были сломаны рёбра и рука. Он еле дышал, но его притащили и бросили, как мешок, недалеко от Надира. Панджар знал, где находится Мурмилак и направился туда с несколькими воинами.
   Когда они нашли их сидящими у большого костра на широкой площадке, сатрап удивлённо поднял брови, но постарался сохранить на лице улыбку, сказав шаньюю, что ему надо переговорить с начальником стражи. Наверняка, тот нашёл ещё несколько горных козлов, на которых можно было бы поохотиться утром.
   Панджар коротко рассказал ему всё, что узнал от Надира и ещё о том, что им удалось найти раненого беглеца. Юный грек выплыл из реки и остался жив.
   – Он мне не нужен, – небрежно бросил Мурмилак. – Не тащить же его с собой обратно в Мерв, чтобы там снова убить!
   – Я понял, – кивнул Панджар. – Думаю, надо срочно вернуться в город.
   – Ты хочешь застать этого конюха врасплох?
   – Да! Наверняка, рабы на стенах уже рассказали ему всё, что видели. Его нельзя упустить, – хмуро сказал он. Мурмилак покачал головой и вздохнул.
   – Думаю, ты его не упустишь. Только сделай всё тихо. Чтобы не испортить нашего возвращения завтра вечером. И забери с собой Надира… или пусть его отвезут как-то вслед за тобой. У него ещё много работы во дворце.
   – Всё сделаю!
   – Тогда скачи. Только не упади в реку, как они, – пожелал ему на прощание Мурмилак и вернулся к разговору с Чжи Чжи. Ночь была прохладной, но тепло костра и толстые длинные накидки из овечьей шкуры приятно грели их во время неспешной беседы о том, как прекрасно видны звёзды в горах и сколько длинноногих лошадей сможет забрать с собой в этом году шаньюй хунну. Жизнь текла своим чередом, и водовороты судьбы, выбрасывавшие на берег или топившие в реке одних людей, щадили других, чтобы подвергнуть их потом более суровым испытаниям.

Заговор раскрыт и пощады не будет

   Спускаясь с горы, Панджар решил не заезжать в лагерь у реки и приказал одному из стражников вернуться за старшим распорядителем.
   – Не бери повозку, – добавил он. – Просто посади на лошадь и привяжи ноги. Да, и ещё… Отруби голову мальчишке, которого вытащили из реки, и привези в город. Всё понял? Ну, тогда скачи.
   Далеко за полночь начальник стражи, наконец, добрался со своими всадниками до ворот Мерва и сразу же направился во дворец. Где-то далеко позади медленно ехали три всадника, одним из которых был Надир. Он трясся на лошади, держась за гриву, и тихо стонал. Нога посинела и ныла. Второй всадник скакал рядом, следя, чтобы он не упал. Третий двигался впереди, внимательно наблюдая за дорогой и нервно проверяя привязанный к подпруге мешок. Там лежала голова несчастного юноши, которую Панджар приказал ему доставить в Мерв.

   Римляне в этот день вернулись со стены только после захода солнца. Когда до Лация дошли слухи о том, что произошло утром, он сразу же подошёл к Павлу Домициану и предупредил, что сегодня им придётся бежать. Тот, как ни странно, с радостью воспринял эту новость. Лаций поспешил найти Атиллу и Икадиона. Времени на раздумья не было. Бежать надо было немедленно. Судя по всему, скоро должен был вернуться Надир. И тогда он сразу направится на конюшню. Им надо будет успеть покинуть город до утра, пока тот под пытками не выведал у Икадиона всю правду. Лаций ещё не знал, что либертус отдал юноше старого коня из конюшни стражников, оставив перстень себе. Его также удивляло спокойствие слуг во дворце, которые, наверняка, уже знали, что у базарных ворот что-то произошло, что Надир за кем-то погнался, но в отсутствие Панджара и Мурмилака, по-видимому, никто об охране и безопасности серьёзно не думал. Лаций дождался, когда стражники обойдут все пристройки, и направился к старому дворцу.

   Саэт радостно присела на лавку и обняла Атиллу. Тот осторожно посмотрел на неё, не зная, как реагировать на такое поведение, но, увидев улыбку, немного расслабился и спросил:
   – У тебя есть чего-нибудь поесть? Так устал, что сил просто нет.
   – Конечно, есть, – весело ответила она. – И не только поесть. Я хочу тебе кое-что рассказать, – ему на колени легли несколько лепёшек и жареные бобы.
   – Да? – довольно хмыкнул он, не веря своему счастью и предвкушая, как пища будет двигаться по горлу вниз, к желудку. – Наверное, твои боги решили поделиться с тобой едой, пока сатрап уехал с этим узкоглазым императором на охоту.
   – Нет, но ты должен быть им благодарен. И мне тоже, – как в добрые старые времена ответила она и положила голову ему на плечо.
   – Я всегда говорил, что ты – лучшая из женщин. Хм-м… ты в последнее время даже не ругаешься. Что же такое произошло? – наконец, спросил Кроний, сделав глоток воды и с недоумением уставившись на Саэт.
   – Ты готов? Твой живот не мешает твоим ушам? – с улыбкой проворковала она и потрепала его за ухо.
   – Говори, не тяни. Потому что, если за это мне надо будет пойти и принести тебе кусок разноцветного мрамора из нового дворца сатрапа, я верну тебе всё, что съел.
   – Нет, этого не надо. Но завтра я, может, ещё и подумаю, – лукаво произнесла Саэт.
   – А-а… – догадался Атилла. – Ну, к этому я всегда готов. Могла бы и не готовиться так. Клянусь Дианой, ты очень красивая. Ты лучше всех!
   – Ну, хорошо. Слушай! У нас скоро будет ещё один малыш, – со смехом прыснула она и толкнула его в плечо. Атилла замер и вытаращил глаза.
   – Малыш?
   – Ну, да. Сын или дочь. Ты не рад?
   – Нет, ну почему? Очень рад. Но как-то неожиданно. Слушай, но как же мы будем жить? Тут же невозможно даже сидеть, – он развёл руки в стороны и озадаченно выпятил нижнюю губу.
   – Я поговорю с госпожой. Она мне поможет. Главное, чтобы мы были вместе, – с какой-то странной грустью добавила она и опустила взгляд.
   – Нет, ты не думай… – замялся Атилла, вспомнив разговор с Лацием. – Я тебя не брошу. И не уеду обратно в Рим. Я останусь с тобой, тут!
   – Обратно? В Рим? – удивлённо спросила Саэт и отодвинулась от него. – Ты собирался в Рим?
   – Э-э… Нет… Но я думал… Ты понимаешь… – он растерянно запустил руку в волосы и почесал затылок. В этот момент дверь распахнулась, и на пороге появился Лаций. – Что случилось? – пробормотал Атилла, с первого взгляда поняв, что что-то произошло. На его лице застыло выражение тревоги и напряжения. Он даже не обратил внимания на Саэт, которая, увидев Лация, сразу покраснела и отвернулась.
   – Надир заметил Александра у базарных ворот и погнался за ним. До сих пор никто не вернулся. Надо бежать. Срочно. Если до утра не уйдём, будет поздно.
   – Бежать? – побелев, прошептала Саэт. – Я услышала слово бежать? Это правда? – она дёрнула мужа за локоть, и тот посмотрел на Лация взглядом побитой собаки.
   – Тут, понимаешь, такое дело… Мы останемся… наверное. Потому что у Саэт будет ребёнок. Ну, вот видишь, она не сможет с нами скакать. И всё такое. Короче, я не смогу уйти с вами.
   – Атилла, очнись! – настойчиво произнёс Лаций. – Тут не вопрос беременности, а вопрос жизни и смерти. Если вы останетесь здесь, а мы убежим, вас разрежут на куски.
   – Ну почему? Я могу сказать, что ничего не видел и не знал. Я же строю стены, а ты – дворец. И ты со мной после возвращения не встречался.
   Лаций опустился на пол и обнял голову руками. Какое-то время он сидел, думая о том, что ответить, но все его аргументы были для женатого друга бессмысленны. Поэтому он молчал. Потом решительно встал и сказал:
   – Ладно, я могу только пообещать, что принесу жертву во имя твоего спасения… если вырвусь отсюда.
   – Да, тут ты прав. Сначала надо вырваться. Как вы с Икадионом выведете лошадей? – согласился Кроний.
   – Ещё не знаю. Не говорил с ним. Там были стражники. Они как раз привели лошадей. Сейчас пойду посмотрю.
   – Я пойду с тобой. Если что, помогу, – Атилла объяснил всё Саэт, и та расплакалась. Своим женским сердцем она чувствовала, что на них надвигается беда, но не могла предвидеть, откуда ждать удара.
   – Стойте! – остановила она их уже в дверях. – Я схожу во дворец за водой для Марка. И посмотрю, что там. Лучше подождать, пока все успокоятся.
   Лаций согласился с ней, и они с Атиллой сели на лавку, в середине которой безмятежно спал его маленький сын. Кроний предложил другу остатки хлеба и бобов. Лаций с благодарностью согласился, но жевал с равнодушным выражением, постоянно прислушиваясь к звукам снаружи и с нетерпением ожидая возвращения Саэт.
   Саэт вернулась нескоро. Она сказала, что госпожа долго не ложилась и поэтому евнухи тоже ходили по дворцу и даже по внутреннему двору. Ей приносили воду и угли в спальню. По ночам Лорнимэ стала мёрзнуть, и Синам каждый вечер ставил ей под кровать квадратный каменный кувшин с углями и железной решёткой сверху. Благодаря ему, жена сатрапа спала до утра в тепле…
   Лаций не стал слушать дальше и шагнул в дверь. Атилла поспешил за ним.

Любовный треугольник

   Икадион вздрогнул, услышав быстрые шаги, но повернуться не успел. Маленькие цепкие пальцы вцепились ему в горло и повалили на кожаную шкуру поверх большой кучи сена. Впрочем, хватка была не настолько сильной, чтобы лишить его жизни, и он сразу понял, что его настигло возмездие совсем за другие грехи.
   – Я буду сегодня рвать тебя на части, – шептал в ухо знакомый голос. – Как ты посмел прожить столько дней без меня? Почему ты ещё не умер? – шёпот был горячим и возбуждающим.
   – А что, должен? – приходя в себя и пытаясь улыбнуться, спросил Икадион. Он целый день ждал, что парфяне хватятся убежавшего грека и доберутся до него. Потом, когда до него дошли слухи о гибели двух стражников, он напрягся, но потом, как ни странно, во дворце все успокоились и никто никого не искал. Лаций много раз смеялся над этой небрежностью парфян, сокрушаясь по поводу поражения под Каррами, но теперь Икадион ещё раз убедился, что тот был прав.
   – Да, ты должен умереть… от моей страсти! – прищурив глаза, горячо прошептала она.
   – Что-то случилось во дворце?
   – Нет. Что-то случилось в конюшне! Ты провинился и будешь наказан!
   – Прости, – единственное, что смог он из себя выдавить, разжимая её руки. – Я умру вместе с тобой, – он попытался подстроиться под её тон, но звонкая пощёчина заставила его дёрнуться и снова схватить Азату за руки. – Что с тобой? – начиная злиться, спросил он.
   – А ты не знаешь? – с негодованием ответила она вопросом на вопрос. Потом попыталась вырваться, но хватка конюха сильнее. Азата дёрнулась ещё раз, потом, стиснув зубы, рванулась изо всех сил… но он не дал ей даже сдвинуться с места. Какое-то время она ещё сопротивлялась, переворачиваясь с одного бока на другой, сжимая колени и не давая ему оказаться сверху, но, наконец, сдалась и, разведя ноги в стороны, с невероятной силой прижала к себе его бёдра.
   Когда оба тела распластались рядом, переводя дыхание и стряхивая с лица мелкие сухие стебельки травы, он вдруг повернулся и сказал:
   – Я хочу сделать тебе подарок.
   – Ты? Мне?! – от удивления она даже перестала дышать и закашлялась. – Какой? Старое копыто или уздечку? – доброта была несвойственна Азате, и она не упускала случая поиздеваться над ним даже в такой ситуации.
   – Уздечка будет потом, – прорычал Икадион, но сдержался. – И поверь, тебе она тоже понравится. А сейчас я хочу подарить тебе вот это! – он подошёл к двери и достал из щели небольшой кусок свёрнутой кожи. Затем поднял маленькую плошку с фитилём и вернулся к ней. – Смотри! Этот перстень достоин самой красивой женщины в мире!
   Увидев на своём пальце великолепное кольцо с огромным камнем, Азата опешила и некоторое время не могла оторвать от него взгляд, поворачивая руку из стороны в сторону, чтобы получше рассмотреть его в тусклом свете ночного светильника.
   – Откуда он у тебя? – тихо спросила она. – Это не простой перстень. Таких мало. Его могут позволить себе только очень богатые люди. За него ты мог бы купить себе свободу.
   – Зачем мне свобода без тебя? Я люблю тебя. Безумно люблю. И не хочу терять. Даже если мне предложат променять тебя на всё золото мира.
   – Ты – дурак!.. Но какие слова! – поцокала она языком и хмыкнула несколько раз. – Мне даже хочется в это верить.
   – Я загрызу тебя за твою издёвку! – прошептал Икадион, наклонившись к ней. – Ты даже не поблагодарила меня!
   – Для благодарности мне надо совсем другое, подлый изменник! – мечтательно простонала Азата и закинула руки за голову. Потом, видя, что он лежит и смотрит на неё, приказала: – Неси свою уздечку и плётку! И я отблагодарю тебя за всё. Или ты предпочитаешь слова?
   – Всё уже здесь. Я накажу тебя сам, – ответил Икадион, и они снова слились в любовном экстазе, не замечая ничего вокруг.

   Лаций внезапно остановился, как вкопанный, и Атилла ткнулся ему в спину.
   – Что там? Мне уже страшно.
   – Какие-то люди. Странно. Они стоят у ворот и не идут. Придётся зайти с другой стороны. Пошли, там есть проход мимо изгороди.
   Атилла тяжело дышал, стараясь пригнуться к земле пониже, как и Лаций. Но изрядно увеличившийся живот мешал ему делать это так же легко, как и раньше. Они обошли конюшню с другой стороны и подошли к той части, где была пристройка для сена. Обычно Икадион спал там. Лаций не обращал раньше внимания на то, что все щели между брёвнами были забиты травой. Ночью она бросалась в глаза, потому что свет Луны превращал пучки в шевелюры диковинных зверей, а длинные тени пугали своими рваными краями, напоминая торчащие из передней шеренги копья и мечи. Он решил, что спросит об этом Икадиона потом, но в этот момент его внимание привлекли тихие шаги за изгородью. Кто-то крался, стараясь, чтобы его не услышали. Атилле пришлось распластаться прямо в пыли, рядом с Лацием, который в душе молил Нокса, чтобы их не заметили за мокрыми перевёрнутыми корытами для лошадей. Но неизвестный, видимо, был настолько поглощён своими мыслями, что даже не повернулся в их сторону. Лаций проследил за тёмной фигурой до самого главного входа. По сутулым плечам и покачивающейся походке он узнал в незнакомце начальника стражи!
   – Это Панджар, – прошептал он, повернув голову к Атилле. Тот не расслышал его, потому что живот давил внутренности и мешал дышать. Перекатившись набок, Кроний переспросил:
   – Что?
   – Тише, это Панджар, – повторил Лаций.
   – Панджар?.. Он же на охоте… – с ужасом прошептал Атилла, чувствуя, что начальник стражи тайно вернулся ночью не просто так.
   – Он зашёл в ворота. Пошли! Надо успеть опередить его! – процедил Лаций сквозь зубы и схватил друга за локоть. Тот с трудом оторвался от земли и поковылял за ним, постоянно оглядываясь по сторонам. Но дверь, которая ещё месяц назад была хорошо видна посреди стены и которую можно было спокойно открыть, теперь была спрятана под густым слоем сухой травы и закрыта изнутри. Лаций прислонил ухо к еле заметной щели и услышал слабые стоны. Голос был женским.
   – Он там со служанкой… – пробормотал он. – Надо срочно его спасать! – схватившись рукой за жердь, он уже хотел рвануть её на себя, но в этот момент изнутри раздался резкий женский крик и хриплый голос Панджара. – Быстрей! – приказал он Атилле. – Панджар уже там. Придётся бежать прямо отсюда.
   – У ворот десятка два всадников, – пробормотал в ответ Атилла. – Наверное, они пришли вместе с ним.
   – Там придумаем, – шепнул Лаций ему на ухо. – Молчи и иди за мной! Только тихо!
   Впереди была видна узкая полоска слабого света. Он вырывался из небольшой комнатушки. Значит, Панджар уже был там. Они неслышно прокрались между стойлами. Лошади хлопали ушами и фыркали, мотая головами. Когда Лаций дошёл до конца и прижался грудью к стене, ему с трудом удавалось сдерживать своё дыхание. Стук сердца в ушах смешивался с голосом Панджара, который бросал слова, как копья, и Икадиону, видимо, приходилось туго. Но пододвинувшись ближе, он онемел от изумления и ужаса, потому что на полу, сжавшись в калачик, сидела Азата. Она была без одежды, как и стоявший рядом с ней Икадион. Сам Панджар отрывисто похлопывал плетью по колену, и было видно, что сейчас он пустит её в ход.

   Когда они, наконец, подскакали к воротам, он приказал всадникам ждать у ворот и никого из дворца не выпускать. Даже если это будет жена сатрапа. Первым делом, надо было навестить конюха. Панджар был уверен, что во всём виноват именно он. Надо было обязательно застать его врасплох, чтобы никто ничего не услышал. Тогда подлый раб точно испугается и всё расскажет. Ему даже угрожать не придётся. Так, пару ударов плёткой. Рабы обычно сразу начинают плакать и молить о пощаде.
   Так, размышляя, он дошёл до конюшни и прислушался. Снаружи не было слышно никаких звуков. Переложив плётку в левую руку, Панджар открыл плетёную дверь и шагнул в тёмный проход. В ноздри ударил знакомый запах тёплого конского навоза. Лошади тихо стояли в стойлах и изредка качали головами, как бы приветствуя его. Но Панджар их не замечал. Он дошёл до самого конца и упёрся в торчащую из стены траву. Она была повсюду – во всех щелях, вверху и внизу двери, как будто кто-то специально забил её между прутьями. Вдруг изнутри до него донёсся еле слышный стон и после этого – радостный женский голос. Такой неожиданно знакомый… Кровь сразу ударила в голову, и сердце застучало в груди, как молот!
   Он рванул на себя прутья с такой силой, что чуть не вырвал всю дверь. В слабом свете небольшого светильника была видна большая старая шкура, на которой лицом вниз лежала тёмная мускулистая фигура конюха. И, о, ужас, спину этого раба обнимали две руки и ноги, которые совсем недавно точно также обнимали его…
   – Азата!.. – хрипло прорычал Панджар и остановился, чтобы не задохнуться от захлестнувших его чувств. В глазах потемнело, и он почувствовал, каким горячим стало его дыхание – вырывавшийся из ноздрей воздух буквально обжигал верхнюю губу. Он шёл сюда, чтобы наказать конюха и узнать у него правду. Но оказалось, что конюх наказал его. И как наказал! О, как же не убить их сразу? Как заставить мучиться и страдать?
   – Панджар! – взвизгнула Азата, увидев в дверях мужа. Её глаза округлились от ужаса и застыли, как будто кто-то пытался выдавить их из глазниц. Икадион быстро вскочил, дёрнулся в сторону, но увидев, как тот предупредительно поднял плеть, замер.
   – Азата… Значит, Куги До был прав? – покачал головой он. Но его жена была настолько перепугана, что не могла произнести ни слова. Она поджала под себя ноги и, обхватив руками колени, дрожала всем телом. – Значит, прав, – хмуро заключил Панджар. – Ты клялась мне в любви! Я простил тебя после Куги До. А теперь!.. Тогда, за стеной, у камня… ты с ним тоже изменила мне? Почему у тебя был в руке нож, но ты не убила его? Потому что ты делаешь это со всеми. И с Куги До, и с конюхом, и со всеми рабами!
   – Нет, нет, нет! – затряслась Азата, и из её глаз полились первые слёзы.
   – Да! – он поднял плеть и изо всех сил опустил ей на спину. Но нервное напряжение помешало нанести сильный удар – рука слишком крепко сжимала рукоятку, поэтому плеть просвистела рядом с обнажённым плечом, задев только ногу. Азата вскрикнула от боли и завизжала:
   – Он убьёт меня! Убьёт! Сделай что-нибудь! Нет, нет! Не надо! – она с невероятной скоростью отползла назад, как паук, и забилась в угол, закрывая голову руками. Её совсем не было видно, и если бы не яркий блеск обезумевших глаз, то можно было не заметить, что там кто-то есть. Панджар сделал шаг вперёд и склонился над ней.
   – Он не понимает тебя, дочь змеи! Он – раб. И умрёт, как раб, проклиная тебя. А ты будешь ещё долго мучиться. Я сниму с тебя кожу и буду поливать солёной водой. Я вырву у тебя все зубы и ногти, чтобы ты страдала, как страдаю я! – он взмахнул плетью, но она ударила по стенам, не причинив Азате вреда. Панджар бил ещё раз и ещё… – Иди сюда, – прорычал он, злясь от того, что не попадает по ней, и схватил жену за волосы. Сбоку что-то звякнуло, но он даже не посмотрел в ту сторону. Вытащив Азату на середину комнаты, Панджар прижал её ногой к полу и занёс плеть над головой. Но нанести удар он уже не успел.

   Лаций не мог оторвать глаз от хлещущего плёткой Панджара и взвизгивавшей в углу Азаты. Она закрывала голову руками, и у неё на пальцах то и дело вспыхивал ярким светом большой камень. Напротив стоял Атилла, который от переживаний опустился на одно колено и прижался щекой к траве. Когда Панджар вытащил жену из угла, Лаций заметил, что у неё действительно очень красивое тело с крепкими бёдрами и узкой талией, но эта мысль промелькнула быстрее молнии и вдруг с той стороны, где стоял Икадион, что-то тихо звякнуло. Взглянув туда, он успел увидеть у его ног чёрное лезвие. Это был нож! Его нож! Лаций быстро взглянул на Азату, которая, обезумев, лежала на животе и протягивала руки к двери, как бы стараясь вырваться из-под ноги мужа. Её пальцы были так близко, что если бы он протянул руку, то мог коснуться их. Но Лаций смотрел на её руки остолбеневшим взглядом и не мог пошевелиться – на пальце Азаты был перстень, который он дал Икадиону, чтобы купить лошадь! Значит, тот оставил его у себя, а Александру отдал свою, одну из этой конюшни. Вот почему Надир заметил юношу у ворот!..
   Огромные тени плясали по маленькой пристройке, и крошечный светильник готов был вот-вот погаснуть, передвигаясь вслед за шкурой, которая подталкивала его каждый раз, когда Панджар наступал на неё или дёргал из стороны в сторону. Он придавил ногой к земле тело Азаты и занёс над ней плеть для страшного удара, затем набрал воздух и выпрямился… Но удара не последовало.

   Икадион понимал, что всё рухнуло и его жизнь теперь никому не нужна. Но чувство к Азате от этого стало только сильнее. Оставшийся ещё со времён жизни на вилле Папирусов страх перед хозяином сначала парализовал его волю, но когда Панджар схватил Азату за волосы и стал вытаскивать из угла, он вдруг почувствовал невероятный прилив сил и отчаянной храбрости. Снаряжение Мурмилака и Панджара всегда хранилось в этой пристройке. И под одной из них сейчас лежало его спасение. Он сделал шаг в сторону и, не сводя глаз со спины обезумевшего начальника стражи, засунул руку под попону. Там, в мешке лежали два длинных чёрных ножа. Пальцы запутались в кожаном ремешке и никак не могли вытащить их оттуда. Вдруг один нож, выскользнув из мешка, с тихим звоном упал на твёрдую землю. Икадион рванул мешок на себя и успел вовремя схватить второе лезвие. Тупая часть без рукоятки была непривычно узкой, но он даже не подумал об этом. Просто сжал и разжал пальцы, а потом сделал шаг навстречу Панджару. Удар пришёлся под рёбра, в печень. Икадиона не надо было учить убивать. Лезвие вошло по самую рукоятку, и внезапная боль, пронзившая бок, сковала всё его тело, не дав нанести удар. Рука безвольно упала вниз, и из разжавшихся пальцев выскользнула волосяная плеть. Панджар ещё успел повернуть голову в его сторону и посмотрел на Икадиона с растерянностью и недоумением. Но через мгновение в его взгляде появилась боль, он опустился на колени и, потеряв сознание, рухнул лицом вперёд, на старую шкуру.
   В этот момент снаружи послышались голоса стражников.
   – Ты убил его! – закричала Азата и схватила свою одежду. – Ты убил его! – повторила она несколько раз, натягивая дрожащими руками длинную рубашку.
   – Я спас тебя, – обречённо произнёс Икадион, глядя на неё с мольбой в глазах. Ему достаточно было услышать от неё хотя бы одно слово любви или благодарности, и после этого он сам готов был сдаться страже. Но Азата как будто не замечала этого.
   – Ты убил его! – повторяла она, как сумасшедшая. Когда в дверях появился первый воин, она вытянула руку в сторону Икадиона и сказала:
   – Схватите его! Он убил моего мужа!
   Отчаяние охватило его вместе с болью предательства. Он готов был пойти ради неё на смерть и хотел, чтобы она знала это и оценила, но он не хотел быть жалким рабом, которого убьют просто так, и о котором она даже не вспомнит. Стражник оказался слишком медлительным. Икадион успел вытащить нож из тела Панджара и приставил его к горлу Азаты. Она часто с ужасом рассказывала, что так с ней поступил Куги До, поэтому он решил сделать точно так же.
   – Отойди! – хмуро приказал он стражнику. Тот попятился назад. – Иди до конца! Иди!
   Когда они вышли из конюшни, Икадион потребовал, чтобы все стражники отошли от лошадей. Когда те неохотно выполнили его требование, он отрезал у одной лошади уздечку и связал Азате ноги и руки. Потом быстро срезал уздечки у остальных лошадей, кроме двух самых выносливых. Теперь у него были две лошади. Он довёз Азату до ворот, а потом опустил на землю. Больше она ему была не нужна. Он не мог её убить, потому что любил. И в душе жалел, что этого не сделал Панджар. Дальше Икадион поскакал один. До южных ворот было недалеко. Но он не знал, что при въезде в город начальник стражи приказал всем караульным быть готовыми к нападению с любой стороны. У недостроенных южных ворот было всего четыре стражника. Раньше здесь легко можно было перескочить через сбитый из брёвен заслон и ускакать по ущелью в сторону гор и дальше, на юг, в сторону Арейи. Но четыре стражника услышали стук копыт ещё до того, как перед ними появилась его лошадь. Они схватили луки и стрелы. И в этот момент Икадион пожалел, что не взял с собой Азату! С такого расстояния все стрелы точно попали в его лошадь, и он оказался на земле, чувствуя, как от сильного удара сбилось дыхание. Он лежал на спине, а перед глазами было только чёрное небо, которое медленно кружилось вокруг одинокой яркой звезды.

Неудачный побег

   Лаций толкнул Атиллу в плечо и, схватив за руку, затащил под перекладину стойла. Они прижались к задней стене и замерли. Лошадь несколько раз недовольно фыркнула, подёргивая ушами и опустила голову вниз. Крики, которые раздались сразу после удара Икадиона, не оставили времени на раздумье. Лаций понимал, что надо было срочно бежать. Но для этого необходимо было избавиться от Азаты и входящих в конюшню стражников. А сделать это без оружия и тихо было невозможно. Оставалось затаиться и ждать.
   Икадион тоже не хотел сдаваться, и Лаций слышал, как потребовал освободить ему дорогу, прикрываясь Азатой. Когда либертус вышел из конюшни, все парфяне последовали за ним. Ненадолго всё стихло, и Лаций решил приподняться. В щель под навесом он с трудом разглядел у стены около двух десятков воинов, а возле лошадей – голую фигуру Икадиона.
   – Вылезай! – тихо приказал он Атилле. Тот с неожиданной прытью выскочил из стойла и поспешил к выходу. – Подожди! – прошипел ему в спину Лаций. Он быстро вернулся в комнату Икадиона. Нож оказался недалеко. Оставалось только сунуть его в сапог. Задержавшись на мгновение над телом Панджара, он подумал, стоит ли поджечь сухую траву и конюшню, но потом решил, что пока этого делать не стоит. Здесь были самые лучшие лошади, и они могли пригодиться ему самому. Что-то подсказывало ему, что скакать вслед за Икадионом пока не надо. Если бы он знал, как жестоко поступит с ним судьба, то поджёг бы не только конюшню, но и весь дворец, но Лаций ещё питал надежды на безопасный побег и верил, что у него всё получится.
   В приоткрытую дверь было видно, что у ворот толпятся всадники. Там кто-то приехал: мелькали факелы, слышалась гортанная речь воинов и было видно, как несколько человек снимали кого-то с лошади. Икадион покинул дворец совсем недавно, поэтому его вряд ли могли поймать так быстро. К тому же поведение стражников было суетливо-растерянным. Они бегали от ворот к столбам, что-то друг другу кричали и пребывали в явной растерянности. Атилла вывел лошадей из стойла и подвёл к самому выходу.
   – Я с тобой не поеду… Ты уж прости… Не могу, – вздохнул он. – Вот, три лошади. Надо только затянуть подпругу и уздечки, – добавил он.
   – Похоже, что нам надо срочно отсюда уходить, – не слушая его, ответил Лаций, и Атилла понял, что ему сейчас не до его объяснений. – Отведи лошадей назад!
   – Что там? – настороженно спросил он.
   – Кто-то приехал. Не пойму, кто. Но, кажется, они поднимают всю стражу. Вон, идут ещё. У ворот много людей. Не проскочим. Ага, а эти куда-то уезжают. Наверное, за Икадионом. Человек двадцать.
   – Слушай, давай лучше вернёмся к нам. Там всё-таки много людей, – прошептал Атилла. – Если застанут здесь, сразу убьют.
   – Знаю. Помолчи. Всё, понял! – неожиданно повернулся к нему Лаций. – Это Надир вернулся. – Видишь, как руками машет! – он постоял немного, прислонившись спиной к дверям, и, приняв решение, резко выдохнул. – Пошли!
   – Куда? – с надеждой в голосе спросил Атилла.
   – Обратно к нам. Здесь ничего не получится. У Саэт нельзя оставаться… Быстрей! – Лаций дёрнул его за локоть и, пригнувшись, нырнул в приоткрытую дверь. Атилла увидел, что со стороны ворот к конюшне идут несколько человек с факелами. Но луна зашла за облака, и вокруг стало темно. Поэтому те, кто шёл с факелами, вряд ли видели что-то дальше двух—трёх шагов. Когда парфяне подошли к конюшне, Лаций с Атиллой, согнувшись, успели пробежать вдоль невысокой изгороди и нырнуть в старый ров под стеной. Теперь можно было выпрямиться и бежать, не оглядываясь, к новому дворцу.

   Надир приехал в город через северные ворота. Здесь уже проехал Панджар, и стражники знали, что за ним должен прискакать старший распорядитель. Все были наготове, у ворот с обеих сторон стояли полные караулы по четыре человека, и он сразу это заметил. Значит, начальник стражи оценил его усердие.
   Однако у ворот дворца его ждала совсем другая картина: сами ворота были раскрыты, а внутри метались несколько человек с факелами. Около десяти всадников сидели верхом, но никуда не двигались, как будто ждали чьей-то команды, а уже внутри, шагах в десяти от ворот сгрудились ещё десятка два воинов. Они стояли рядом с неподвижно лежавшим на земле телом.
   Когда Надиру помогли спуститься, начальник караула рассказал, что конюх убил Панджара и хотел украсть его жену. Услышав это, Надир даже забыл про копьё, на которое опирался, и шагнул вперёд. Острая боль пронзила ногу и, как камнем, ударила в голову. Он вскрикнул и схватился за древко. Неловко ковыляя, ему удалось самому подойти к Азате. Старший ночной смены доложил ему, что её отбили у раба прямо у самых ворот, но Надир его не слушал. Азата лежала на земле, и он приказал, чтобы её переложили на плащ. Но у стражников ничего с собой не было. Тогда он скинул свою накидку из овечьей шкуры и отдал им. Потом выяснилось, что стражники выбежали за Икадионом из ворот и наткнулись на тело Азаты, которая лежала неподалёку без сознания. К его приезду они успели разрезать тонкие кожаные ремни у неё на руках и ногах. Надир сразу послал одного во дворец за служанками, носилками и водой. Вскоре Азата пришла в себя и смогла встать. Ему бросилось в глаза, что она была босиком, без обуви, руки и ноги были перепачканы в крови, хотя рубашка оставалась чистой. Сестра сатрапа вся дрожала и постоянно обнимала плечи руками. Надир ни о чём её не спрашивал, но она почему-то попросила его присесть и стала рассказывать, что с ней произошло. Он видел, что госпожа очень переживает и все её чувства казались ему искренними. На последних словах Азата не сдержалась и, задрожав всем телом, расплакалась. У неё началась истерика.
   – …он ударил его, схватил меня и потащил за волосы! Он хотел меня убить! – она нервно засмеялась, потом зарыдала, громко всхлипывая и задыхаясь. Было видно, что она снова переживает всё произошедшее и не может успокоиться. Надир приказал служанкам позвать старую повитуху, чтобы та успокоила и отвлекла её от горестных мыслей.
   Выйдя на ступени, он присел и стал давать указания слугам: пойти в конюшню, вынести тело Панджара, обойти весь двор, осмотреть все пристройки, госпожу Лорнимэ не будить, он сам это сделает, отправить всадников к новому дворцу и усилить охрану рабов. Утром на работы не выводить, пока он не скажет, никого не впускать и не выпускать. Ко всем городским воротам разослали дополнительную охрану. Двадцать всадников поскакали искать беглого конюха. После этого, отправив Азату со служанками и евнухами во дворец, он дождался, пока тело Панджара вынесли из конюшни и отнесли в дальний зал. Там его можно было оставить внутри до возвращения сатрапа.
   – Раб ускакал совсем голый, – сообщил ему в конце один из стражников. – Как зверь какой-то.
   – Голый? – переспросил он и посмотрел на воина. Тот кивнул головой. Это было странно, и эти слова всколыхнули у него другие подозрения, но стражник не дал ему сосредоточиться и понять, что было не так.
   – Может, он там с лошадьми… того? – криво усмехнувшись, подёргал он руками взад-вперёд, показывая жестом, что мог делать конюх с лошадью, и добавил: – Женщины у него не было. Один жил. Мог и с лошадью, а? Что тут такого? – стражник пожал плечами, видя, что старший распорядитель смотрит на него с недоверием. Надир хотел вернуться к своим тревожным мыслям, которые прервал этот олух, но тут подошёл старший евнух Синам, который шепнул ему, что жена сатрапа срочно требует его в большой зал. Она хочет всё знать. Кривясь и постанывая, он отправился во дворец. Лорнимэ уже ждала его и, не перебивая, выслушала всё до самого конца. Она искренне поблагодарила его и, заметив, что у него болит нога, предложила пойти отдохнуть. Однако Надир, преисполнившись долга и чувствуя, как на глаза наворачиваются слёзы рабской признательности, гордо отказался. В этот момент слуга доложил, что у базарных ворот поймали беглого конюха. Его уже привезли во дворец и ждали дальнейших распоряжений. Надир, не подумав, приказал в присутствии Лорнимэ опустить его в старый колодец у конюшни и сказал, что лично убьёт всех, если этому рабу удастся оттуда сбежать. Заметив, как удивлённо поднялись вверх её брови, он замялся, но она согласно кивнула головой и подтвердила его слова слуге. Тот быстро исчез. Лорнимэ поспешила к Азате, чтобы успокоить её, а Надиру надо было ещё поговорить с охранниками тюрьмы. Не ложась спать, он добрался туда при помощи слуг и выяснил, что пленник находится внутри и никуда не убегал. Каково же было изумление стражников, когда они, спустившись вниз и открыв дверь, обнаружили за решёткой набитую сухой травой одежду юного грека. Упав на колени прямо в подвале, они стали клясться Надиру, что это злые духи обманули их, а тот, сидя на ступенях, жалел, что не может убить их прямо на месте. Приказав засунуть двух болванов на место юного грека, он собрался уже уходить, когда один из них расплакался и рассказал, как всё было. Так Надир узнал о двух служанках, одну из которых звали Родогуна. Ему сразу стало понятно, что этих двух глупцов обманули, как детей. Но кто мог это сделать? Это он решил выяснить уже утром. Голова просто разрывалась на части. Рухнув на кровать, он успел только сказать слугам, чтобы ему принесли воды и разбудили чуть позже восхода солнца.
   Однако утром он уже не мог даже повернуться без помощи слуг, поэтому приказал им положить его на носилки и носить по дворцу, чтобы сделать всё, что наметил. А наметил Надир немало. Но ему удалось только посмотреть на беглого конюха, который молчал и не отвечал ни на один вопрос, и ещё раз допросить нерадивых охранников в тюрьме. Поговорив с Синамом, он узнал, что служанки по имени Родогуна во дворце уже давно нет. По приказу госпожи Азаты её давным-давно убрали, и теперь о ней никто даже не помнил. Это только укрепило уверенность Надира в том, что побег сына Куги До тщательно готовили. Он попросил Синама узнать, с кем дружила эта рабыня и был ли у неё мужчина.
   Надир собирался ещё поехать на строительство нового дворца, но сил уже не было, и он приказал своим слугам самим съездить туда и узнать у стражников, не замечали ли они что-либо подозрительное, а также осмотреть всех рабов – вдруг что-то заметят. Хотя, что могли заметить эти глупые исполнители чужой воли? Надир был уверен, что они ничего не узнают.
   К вечеру его состояние ухудшилось, и он понял, что надо что-то делать. Нога возле стопы распухла и стала чёрного цвета. Дворцовый лекарь после долгих уговоров сам схватил его за ногу и, когда Надир, потеряв сознание от боли, безвольно откинулся на носилки, сообщил слугам, что у того сломаны кости. Старшему распорядителю надо было лежать. Причём с самого начала…
   После лекаря пришёл Синам. Он долго смотрел на большое деревянное ведро с холодной водой, в котором Надир держал опухшую ногу. Когда слуги вышли, евнух рассказал ему, что Родогуна была дружна только с Саэт, любимой служанкой госпожи Лорнимэ, и мужчины у неё не было. Она ни разу не беременела и не прислуживала придворным. Поговаривали, что она недолго встречалась с тем рабом-римлянином, который строит сейчас новый дворец, но это были только разговоры. Как он и говорил, все уже забыли об этой тихой и глупой рабыне из Сирии, а тех, кто её помнил, уже не было в живых. Но Надиру было достаточно и этого. Услышав ненавистное имя Лация, он сразу понял, что без этого римлянина здесь не обошлось. К тому же, Саэт жила с его другом, который строил стены. У них даже был ребёнок. Когда госпожа Лорнимэ была в Арейе, с ней были Саэт и Лаций, и обратно они привезли сына Куги До. Надир понимал, что находится совсем рядом с разгадкой страшной тайны, и ему надо только немного попытать этих подлых рабов огнём. Обычно после двух-трёх прижиганий даже самые неразговорчивые начинали рассказывать всё, что знали… и не знали. Но его попытка встать не увенчалась успехом – нога, покинув холодную воду, сразу превратилась в раскалённый шар, и в голову ударила волна жара. Все мысли перемешались, и подкатившая к горлу тошнота перехватила дыхание. Впервые в жизни Надир молил богов, чтобы Мурмилак быстрее вернулся во дворец…

   Лаций с Атиллой успели вернуться в длинный сарай до прихода парфянской стражи. Когда послышался стук копыт и короткие отрывистые приказы начальника караула, они были уже внутри. Всех пленных закрыли снаружи и даже подпёрли двери палками. Никто, кроме них двоих, не знал, что происходит.
   Проведя всю ночь и день взаперти вместе с другими римлянами, Лаций не отходил от плетёной двери, наблюдая за стражниками. Он ждал, что из дворца вот-вот прибудет старший распорядитель и их сразу схватят. Интуиция подсказывала ему, что самый страшный враг во дворце сейчас ищет тех, кто помог Александру сбежать. Но вместо бредившего весь день Надира приехали его слуги. Они долго обсуждали последние события, и Павел Домициан, добросовестно подслушивавший их разговоры, пересказывал их потом всем остальным. Узнав от него, что Александра убили, а Икадиона поймали у самых ворот, Лаций почувствовал, как сжалось от тревожного предчувствия сердце. Оказалось, что старший распорядитель не приехал, потому что лежит со сломанной ногой и не может встать. Ему было очень плохо, и его лечил кочевник хунну. Ещё он собирался пытать Икадиона, но не смог – стало плохо.
   К вечеру Лаций настолько обессилел от внутренних переживаний и постоянных размышлений, что упал без сил у входа и заснул. Атилла разбудил его и перетащил на деревянный настил, чтобы не простудился. Ночи становились холоднее, и осень всё чаще напоминала, что скоро наступит неприятная, коварная зима. Сегодня впервые пошёл мелкий дождь, как будто Парки оплакивали судьбу Икадиона. Но во второй половине дня из-за туч ненадолго показалось солнце, и его скупые лучи лишь коснулись земли, не согрев и не высушив мокрой пыли.

Загадочное возвращение перстня

   По приказу Лоримэ Надира не будили до самого полудня. Он метался в жару, несколько раз порывался вскакивать, но слуги поили его водой и укладывали обратно. Во второй половине дня старший распорядитель пришёл в себя и приказал подготовить конюха к пыткам. Он хотел ещё схватить любимую рабыню госпожи и строптивого римлянина, но не успел, снова провалившись в беспамятство. К этому времени во дворец, к огромной радости почти всех его обитателей, вернулся Мурмилак. Его далёкий гость уже в общих чертах знал о том, что произошло, и изъявил желание остаться на несколько дней, чтобы посмотреть на казнь, которая обязательно должна была последовать после таких событий.
   Мурмилак первым делом встретился с женой, которая быстро рассказала ему всё, что узнала от Надира и слуг. Потом он пошёл к сестре и очень долго успокаивал её, выслушивая стенания и жалобы на судьбу. В одном из приступов отчаяния и даже неприсущей ей истерики Азата попросила его разрешить ей самой казнить этого подлого раба, пригретого во дворце… Чтобы успокоить сестру, Мурмилак согласился.
   – Я убью его тем же ножом, которым он убил Пандажара! – воскликнула она с воодушевлением. – Моя месть будет жестокой. Я хочу этой мести! – она сцепила зубы, как будто уже убивала этого раба, и стала выкрикивать проклятия и угрозы, представляя, как будет наслаждаться его муками. Мурмилак только покачал головой.
   – На улице дождь. Боги оплакивают твоего мужа, – со вздохом произнёс он. – Если завтра будет так же, ты можешь намокнуть и простудиться.
   – Как ты можешь думать о простуде, когда у меня такое горе?
   – Я должен думать обо всём, – пробормотал Мурмилак, понимая, что лучше согласиться с сестрой, чем взывать к разуму. Надо было начинать готовиться к похоронам. По обычаям, Акура Мазда должна принять тело умершего на следующий день после смерти. То есть, завтра…
   В это время к ним подошла Лорнимэ, и он попросил её присмотреть за сестрой. Та поняла его и, обняв Азату за плечи, стала поддакивать и успокаивать, как могла, пока вдруг не заметила у неё на руке странный перстень. Разглядев его, Лорнимэ несколько мгновений не могла пошевелиться, но потом спохватилась и продолжила гладить Азату по спине, просизнося какие-то слова, которые обычно всегда говорят в такой ситуации, но сама она мыслями уже была совсем в другом месте.
   Когда сестра мужа пришла в себя, Лорнимэ оставила её одну и, вернувшись к себе, сразу же позвала Синама. Старший евнух внимательно выслушал её просьбу и, поняв, что дело очень важное и никто об этом не должен знать, с поклоном вышел из покоев своей госпожи.
   Зайдя к Азате, он завёл неспешную беседу о том, что той теперь придётся долго оплакивать мужа и он всегда будет рад помочь ей, если у госпожи будет какая-то просьба. Когда разговор зашёл о подлом конюхе, сестра сатрапа внезапно воодушевилась и поделилась с ним радостной новостью – брат разрешил ей самой убить этого раба и она придумает ему такую казнь, от которой все содрогнутся! Синам в душе порадовался, что казнить будут не его, и сказал, что рад за неё, потому что такой благодарной и заботливой госпожи не было ни у кого.
   Он явно льстил ей, но Азате были приятны эти слова, особенно после того, как она узнала, что Икадиона поймали живым и невредимым. Теперь она вся жила ожиданием казни и в душе торопила это событие. Она очень боялась, что Надир сможет под пытками узнать у конюха правду, но и здесь её изощрённый ум уже придумал надёжное оправдание. Болтая с Синамом, Азата успокоилась и даже стала улыбаться, поэтому, когда тот задал новый вопрос, она с радостью стала на него отвечать.
   – Можно взглянуть на эту ослепительную красоту? У моей госпожи такой красивый дорогой перстень! – вкрадчиво произнёс евнух. – Такой мог подарить только очень богатый человек. Я никогда не видел таких камней раньше, – в его глазах читались зависть и восхищение. Евнухи любили золото и драгоценные камни, поэтому поначалу для Азаты в этом вопросе не было ничего удивительного.
   – О, да, это редкий перстень! Камень большой и красивый, – она вытянула руку вперёд, и он заиграл в лучах солнца. Азата вдруг замерла и нахмурилась. Она поняла, что допустила ошибку, и теперь ей срочно надо было объяснить этому проныре, откуда он у неё взялся, иначе по дворцу поползут слухи, которые она никак не сможет пресечь и остановить. Синам заметил эту перемену в настроении Азаты и горько вздохнул, подумав, что госпожа снова вспомнила о своём горе.
   – Прости меня, в день гибели твоего мужа нельзя радоваться красоте камней, – опустив голову произнёс он, не успев заметить, как вспыхнули глаза Азаты от внезапной догадки.
   – Ты прав, – покачала головой она, стараясь добавить в свой голос как можно больше печали. – Ведь его подарил мне Панджар, когда вернулся из Александрии. Это была его благодарность за тот день, когда на нас напал ужасный Куги До! – она страдальчески закатила глаза вверх, и по щеке скатилась одинокая слеза. – Теперь я буду всегда смотреть на него и видеть там его отражение. Он всегда будет со мной…
   – Господин подарил такой перстень? – не смог скрыть своего изумления евнух, который обычно узнавал обо все подарках во дворце на следующий день.
   – Да, это очень печальная история. Он подарил мне его после возвращения из Арейи. Он сказал, что этот перстень принадлежал Куги До. Когда Панджар убил его, то снял перстень у него с пальца…
   – С пальца? – евнух поражался всё больше и больше.
   – О, это долгая история! Мой отец хотел, чтобы Куги До стал моим мужем. Ты помнишь, что меня хотели отдать за него замуж? – скорбным тоном начала Азата, быстро придумав историю возникновения перстня и даже убедив себя в её правдивости.
   – Да, я помню это. Тяжёлое было время, – пробормотал Синам, продолжая копаться в глубинах памяти и удивляясь, что до сих пор не знал о таком подарке.
   – Так вот, Панджар говорил, что за него старый сатрап Фраат предлагал Куги До триста лошадей и двести наложниц, но тот отказался. Это было ещё до того, как он стал разбойником.
   – Не может быть! – искренне воскликнул Синам.
   – Да-да! Но прошло много лет, и боги решили восстановить справедливость, – продолжила она. – Вот видишь, как сильно он любил меня!
   – Кто? Куги До? – неосторожно спросил главный евнух.
   – Ты что! – воскликнула Азата и отдёрнула руку. Её глаза заблестели лихорадочным блеском, и на бледном лице появился яркий румянец.
   – Прости, госпожа, но я подумал, что если Куги До носил его столько лет на руке, значит, он был ему дорог, – затараторил, оправдываясь, он.
   – Конечно, дорог! – хмыкнула она. – Он стоит столько, что можно купить сто лошадей! Ты же видишь, какой он большой? – пояснила она уже более спокойно. – Но сейчас он стал мне ещё дороже, потому что его подарил мне мой муж, – она снова вспомнила, как ужасно испугалась, увидев Панджара в дверях конюшни и сколько ужасных мгновений пережила, находясь на волосок от смерти. Поэтому слёзы и испуганное выражение лица были настолько естественны, что в них трудно было сомневаться.
   Азата плакала, вспоминая покойного мужа, и Синам не посмел дальше надоедать ей своими разговорами.
   Лорнимэ ждала его с нервным нетерпением, перебирая в голове все варианты появления перстня у Азаты. Когда он вошёл, она набралась терпения и стала слушать. Однако то, что рассказал ей Синам, поразило её ещё больше, чем появление самого перстня. Старший евнух сообщил ей, что Панджар в страшной битве отрезал у Куги До палец и забрал этот перстень себе. А потом подарил его в знак любви своей жене.
   В голове у Лорнимэ всё перепуталось. Она оказалась в тупике и не могла найти объяснение этим словам. «Как перстень мог оказаться у Панджара? Как? И почему он не сказал ей об этом ещё в Александрии? Неужели он так любил Азату, что не хотел, чтобы кто-то видел этот перстень? Нет, нет, это всё было очень странно. Здесь явно что-то было не так. Кто мог отдать ему перстень? Это мог знать только тот жрец, которому отдала его Саэт. Может, жрец от страха отдал перстень Куги До? Забрал у своего сына и отдал?.. Скорей всего так и было! По-другому он попасть к Куги До не мог. Он всё время кричал, что ему надо только золото. Золото… Там были жрецы. Он нашёл их и притащил к храму. Кажется, они тоже обещали ему золото… Значит, так и было! Саэт отдала перстень сыну жреца, тот – Куги До, а потом его забрал Панджар. Всё правильно. Но теперь оба мертвы. И её ребёнок не виноват в их смерти. Ведь она не касалась их крови. Значит, пророчество должно сбыться и ребёнок всё-таки родится. Но Саэт? Что делать с ней? Рано или поздно она увидит этот перстень. И может проболтаться Азате. Она слишком много знает. От неё надо избавиться. Не убивать, а просто избавиться… Но кто тогда поедет в Александрию, когда родится малыш? Неужели придётся делать это самой? Почему бы и нет? После рождения ребёнка можно будет съездить туда с богатыми дарами и поблагодарить пифию, а заодно расспросить этих жадных жрецов. Тем более, что они никогда не отказываются от золота».
   Пока эти мысли одолевали Лорнимэ, она старалась найти выход, и постепенно в голове у неё созревал план. Через какое-то время волнение улеглось, и она ещё раз представила себе, что скажет мужу. Теперь всё было просто. Оставалось теперь только дождаться, когда он вернётся от Надира.

Судьба римлян решена

   Мурмилак долго разговаривал со старшим распорядителем, и у него тоже возникло много вопросов, которые будоражили в душе неясные подозрения, не давая ему покоя. Но все они были далеки от истинных причин произошедшего и раздражали сатрапа из-за того, что отвлекали от сделки с Чжи Чжи. Тот всегда платил за лошадей больше, чем другие покупатели, а сейчас всё могло пойти не так. Мурмилаку надо было продать ему лошадей и получить за них золото. Иначе постройку нового дворца пришлось бы отложить, а всех римлян продать соседним сатрапам.
   Надир поспешил воспользоваться редким моментом, когда Мурмилак сам пришёл к нему и настоял на том, чтобы немедленно приступить к пыткам конюха. Надо было узнать, кто ещё помогал сыну Куги До бежать из тюрьмы. С горящими глазами он тянулся с кровати и шептал пересохшими губами, что раб на конюшне не знал этого юного грека и, наверное, кто-то другой попросил его дать ему лошадь. «Это мог быть только римлянин-строитель, который с ним часто встречался и был в Арейе. Ещё конюх был голый. И голым ускакал из дворца. Почему? Служанку звали Родогуна, она выпустила сына Куги До, но служанки такой нет… Но больше всего он подозревал римлянина Лация. Его надо было пытать в первую очередь…»
   Но Мурмилак уже давно не слушал его, думая, что сейчас у Надира просто подвернулся удобный случай, чтобы свести счёты с ненавистным ему рабом. К несчастью, Надир торопился рассказать всё, что знал, и вместо ясной картины в голове у Мурмилака всё смешалось в кучу: рабы, лошади, служанки, евнухи, стражники и придворные… Наконец, устав слушать шёпот старшего распорядителя, он встал и поблагодарил его, сказав, что их гость, шаньюй Чжи Чжи, попросил оказать ему честь и предложил услуги своего лекаря. Тот уже стоял у входа и готов был осмотреть его ногу. Опешив от такого внимания со стороны сатрапа, Надир даже не знал что ответить. Это было воспринято Мурмилаком как благодарность, и он ушёл.
   В комнату вошёл невысокий, худенький хунну. Он сел рядом с кроватью Надира, что-то постоянно говоря слуге-переводчику. Его мнение совпало с мнением придворного лекаря: плохая кровь скопилась в ноге, и надо было разрезать кожу, чтобы выпустить её наружу. С трудом напоив Надира вином, слуги отошли в сторону и стали наблюдать за узкоглазым знахарем. Тот не сделал ничего особенного: разрезал почерневшую кожу на ноге в нескольких местах и поставил под неё деревянную чашку. Но крови было мало. Просидев до ночи, лекарь хунну, в конце концов, посмотрел на потное мокрое лицо Надира, закатившиеся глаза и пересохшие губы, сокрушённо покачал головой и сказал:
   – Надо ждать.
   В комнате остался только один помощник Надира. Остальные пошли спать, чтобы утром снова вернуться к кровати господина.
   У ступеней дворца к Мурмилаку подошёл начальник ночной смены.
   – Господин, что делать с головой этого беглеца? Которого поймали в реке? – спросил он, показывая на мешок, в котором была голова сына Куги До.
   – Повесь рядом с отцом! Пусть гниют рядом, – скривив губы, ответил сатрап и направился на женскую половину дворца. Разговор с женой был для него сейчас важнее всех остальных проблем.
   Лорнимэ выслушала его и поняла, что мужа больше всего волнует продолжение постройки дворца, а не смерть верного Панджара, в которой даже ей многое казалось непонятным. Но сейчас надо было поддержать мужа, а потом выяснить всё остальное. Для продолжения строительства Мурмилаку нужны были деньги. Ну, что ж, она готова была предложить ему решение, которое устроило бы всех вокруг, кроме Надира и рабов-римлян. Но Надир плохо себя чувствовал, а мнение рабов никто никогда не спрашивал.
   – И что мне посоветуют мои любимые? – наконец, устало спросил он и, сев рядом, осторожно погладил её по животу.
   – Любимые могут посоветовать только хорошее, – бархатным голосом проворковала Лорнимэ, нежно погладив его руку. И только по внимательному, серьёзному выражению её глаз можно было понять, что в этот момент она была далека от мыслей о ласке и любви. Но Мурмилак видел и слышал только то, что ему хотелось, поэтому прильнул к её плечу и поцеловал в шею.
   – И что же хорошее у вас есть? – улыбнулся он.
   – Наша любовь к тебе. Мы уже любим тебя там, – хитро начала она, прижав его руку к животу. Мурмилак расплылся от удовольствия.
   – Я хочу, чтобы это был сын, – вздохнул он.
   – Это будет сын, – уверенно произнесла она, и в его глазах вспыхнуло такое восхищение, что Лорнимэ поняла, что сейчас её муж согласится со всем, что она предложит. И Мурмилак сам подтвердил это:
   – Моя любимая, ты носишь в себе наше зёрнышко! Я обожаю тебя! Что ты хочешь, чтобы я сделал? Скажи, и я сразу прикажу это исполнить!
   – А разве я могу хотеть без тебя? – с ироничным укором спросила Лорнимэ, и он с удивлением посмотрел ей в глаза, понимая, что любит её не только за красоту и ласку, но и за эту поддержку, которую после смерти отца он не мог найти ни у одного человека в Парфии. – Всё, что хорошо для тебя, будет хорошо для меня и твоего сына, – прошептала она, и Мурмилак с благодарностью обнял её за шею и поцеловал.
   – Ты… хитрая, – только и смог произнести он, скрывая за этими неловкими словами свою признательность и слабость одновременно. Но Лорнимэ не обратила на это никакого внимания. Мурмилак был готов слушать, и она начала не спеша рассказывать ему свой план, гладя его рукой по непослушным чёрным волосам.

Жестокая казнь

   Холодное, хмурое утро не принесло никаких новостей. Сквозь щели в стенах было видно, как вдалеке, в туманной дымке показываются и исчезают горы. Второй день в заточении обещал быть прохладным и пасмурным. Возможно, даже дождливым. Настроение у всех римлян тоже было тоскливым: они лежали на настилах, кутаясь в скудные одежды в ожидании прихода стражников. Те уже второй день сидели под навесом и играли в кости. Они регулярно менялись, но с пленными не разговаривали и еду тоже раздавали молча. Павел Домициан порывался несколько раз поговорить с ними, но безуспешно. Лаций нервничал и волновался, не зная, чего ожидать от хитрого Надира и подлой Азаты. Атилла не находил себе места из-за Саэт. Он уже рассказал Лацию о её беременности, но тот только сокрушённо покачал головой и ничего не ответил. Кроний в очередной раз понял, что его новые семейные проблемы отдалили его от друзей ещё дальше, и сильно расстроился. Все молчали. Даже слепой Павел. Они втроём знали, что произошло, и уже много раз обсуждали, что будет, если Икадиона станут пытать и он всё расскажет…
   Но время шло, и ничего не менялось: стражники продолжали играть в кости, вяло спорили о выигрыше и не трогали римлян. Во второй половине дня вдалеке, за стенами города, показался дымок. Он постепенно увеличивался и, в конце концов, превратился в толстый столб чёрного дыма. Вечером приехала ночная смена караульных, и они долго что-то рассказывали старой смене. Лаций попросил Павла прислушаться к их разговорам. Слепой певец долго слушал, но в конце обескуражено сообщил, что не понимает их языка. Вроде бы, какие-то слова были похожи, а другие он совсем не мог разобрать. Единственное, что он понял, это «похороны Панджара».
   Томительное ожидание навалилось на Лация, как тяжёлая скала, из-под которой он никак не мог выбраться. «Всех рабов держали взаперти, чтобы они не мешали хоронить начальника стражи? Это было понятно, но что делал Надир, и почему никто не приходил за ними? Что задумали парфяне, какие у них были планы? Что им сказал Икадион?»
   Наступившая ночь не принесла облегчения, и даже осенняя прохлада с промозглой изморосью, от которой все остальные кутались в тряпки и обрывки шкур, не могла остудить его голову. Он чувствовал, что в этот день за городскими стенами разыгралась ужасная картина, и не мог справиться с волнением. Воспалённое воображение рисовало страшные сцены, где он вместе с Икадионом сопротивлялся парфянам, дрался, бежал, нападал, защищался, не хотел сдаваться живым и убивал нападавших на него стражников одного за другим…
   Звёздное небо не посылало никаких знаков, и, не в силах спокойно лежать, Лаций продолжал ходить вдоль тонкой стены, изредка выглядывая в широкую щель над дверью. Но там всё было по-прежнему тихо и спокойно. И только мелкий дождь иногда нарушал ночное молчание природы мягким шуршанием капель по пыльной земле.

   Неспокойно в этот день было только в старом дворце. Там всю ночь, до самого утра, готовились к важному событию – похоронам Панджара. По обычаю, его надо было хоронить на следующий день после смерти, и Мурмилак решил казнить конюха сразу после прощания, чтобы душа верного воина увидела, как свершится возмездие. Это было удобно по многим причинам.
   К утру недалеко от городской стены сложили большую стопку сухих веток. Сверху и по бокам их обложили толстыми стволами срубленных деревьев. Мурмилак заранее сообщил шаньюю хунну о церемонии, и тот сразу прислал гонца, чтобы выразить свою скорбь и подтвердить намерение присутствовать на похоронах. До полудня с Панджаром прощались во дворе. На носилках лежало замотанное в белую ткань тело, по бокам высились зелёные ветви кипарисов и можжевельника, поверх которых были разбросаны цветы. В ногах положили его меч и пояс. По всему двору стояли медные чаши с углями. Огонь в них часто гас, и вдоль земли ползли длинные струи дыма. Слуги махали ветвями, раздувая пламя, но сырая ночь сделала своё дело и только к полудню, когда приехал шаньюй хунну, в чашах, наконец-то, горел огонь.
   Встретив Чжи Чжи, Мурмилак дал команду трогаться. Носилки перенесли на небольшую повозку, запряжённую шестью лошадьми. Спины лошадей были покрыты тканью белого цвета, а гривы распущены и покрашены чёрной краской, сделанной ночью из золы с маслом. Белые копыта резко выделялись на фоне чёрных ног и грив. Рядом шли жрицы из храма Акуры Мазды, они пели печальные песни и размахивали над головой зелёными ветвями с мягкой хвоей. Все люди в этой длинной процессии шли босиком, хотя было очень холодно, и они должны были простоять на месте совершения погребального обряда до самого вечера.
   Несмотря на возражения Мурмилака, Лорнимэ тоже решила поехать на похороны Панджара, сказав, что жена сатрапа должна в трудные моменты быть рядом с мужем и народ должен это видеть. Возразить ей было нечего. За стенами города уже собрались почти все горожане. Но у них, помимо ожидания расправы и естественного любопытства, была ещё одна причина присутствовать здесь – обычно после смерти знатного парфянина его родные разбрасывали в толпе деньги и разные вещи, принадлежавшие умершему. И тот, кому что-то доставалось, долго потом хвалился перед остальными своей удачей.
   Мурмилак спрыгнул с коня и подошёл к носилкам жены. Они вместе прошли к накрытой ковром скамье. Рядом расположился Чжи Чжи со слугами и все остальные придворные. Не было только Надира, который с вечера лежал без сознания и постоянно бредил. Нога у него посинела уже до колена, ему было жарко, и он всё время потел.
   На Азате была белоснежная накидка, в волосы вплели белые лилии, а лицо намазали белой пылью, похожей на муку. В руках она сжимала тонкий чёрный нож, который стражники привезли во дворец вместе с Икадионом. Теперь все знали, что именно им он убил Панджара, а потом хотел убить и её. Но уже никто не помнил, что такой же нож был в руках Куги До во время ночного нападения на дворец, а потом он оказался у лежавшей без сознания за стенами города Азаты. Это мог бы вспомнить Панджар, но он был мёртв, или Надир, но его здесь не было. К тому же, все устали и ждали быстрого конца. Придворные – чтобы поесть и отдохнуть, а горожане – чтобы начать драться за разбрасываемые монеты.
   Огонь долго не разгорался, и вспотевшие слуги тщетно пытались раздуть его теми ветвями, которые несли в руках жрицы. Они даже высыпали в хворост угли из жертвенных чаш, но те, пошипев, через некоторое время затухли. Ветки коптили синевато-чёрным дымом, он расползался вокруг длинными струями, заставляя окружающих чихать и кашлять от едкого запаха. Мурмилак с опаской несколько раз посмотрел на Лорнимэ, но та кивнула ему, как бы говоря, что чувствует себя нормально. Наконец, Чжи Чжи не выдержал и со свойственной ему прямотой обратился к Мурмилаку:
   – Его душа не хочет покидать землю. Так всегда бывает, когда воин хочет, чтобы сначала отомстили убийце!
   Мурмилак хотел сказать ему, что вчерашний дождь и сырая погода виноваты в этом больше, чем душа Панджара, но Чжи Чжи сидел в нескольких шагах от него и ему пришлось бы кричать. Это было невежливо. Поэтому Мурмилак с согласием покачал головой и повернулся к Азате.
   – Ты можешь приступать к мести, сестра, – с трудом произнёс он, потому что в душе был против, чтобы она принимала участие в этом обряде. Это была работа палача, а не сестры сатрапа. Но сейчас с Азатой лучше было не спорить, и Мурмилаку оставалось только молить Акуру Мазду, чтобы это длилось не очень долго.
   Горожане с радостными криками восприняли слова глашатаев о казни убийцы. Они любили такие зрелища и потом долго испытывали радостное возбуждение, которое нередко выливалось в драки, убийства и насилие над женщинами, но уже в городе.
   С одной из повозок сбросили накидку и вытащили оттуда обнажённого Икадиона. Его лицо было всё покрыто ссадинами и синяками, плечи и грудь измазаны грязью, связанные кисти и стопы посинели, и он не мог стоять на ногах. Чтобы подтащить его к столбу, потребовалась помощь четырёх слуг. У столба верёвки на руках и ногах разрезали, и прижали тело к дереву. Двое слуг поддерживали его, а третий – обматывал вокруг толстую верёвку. Он то и дело цеплял Икадиона за голову, и она болталась из стороны в сторону, как спелый инжир. Азата что-то сказала одному из стражников, и тот быстро принёс два бурдюка с водой. Открыв один, он стал лить воду Икадиону на голову. Когда она закончилась, к столбу подошёл раб с медной чашей, полной углей. Мурмилак, который наблюдал за всем этим с нарастающим любопытством, был вынужден признать, что его сестра основательно подготовилась к этому событию. Как же сильно она должна была любить своего мужа, чтобы так ненавидеть убившего его раба! Он покачал головой и посмотрел на Лорнимэ. Та, не отрываясь, следила за Азатой. Но Мурмилаку не было видно, что она смотрит, в основном на руки его сестры, а не на лицо, стараясь разглядеть там злосчастный перстень.
   Тем временем слуга приподнял ноги Икадиона и подставил под них чашу с углями. Раздался шипящий звук, и в воздухе разнёсся резкий запах горелого мяса. Капли воды стекали по обнажённому телу Икадиона и с шипением падали на угли. От этого звука у многих по телу пробежала дрожь, потому что каждый знал, насколько ужасной должна быть боль от такого ожога. Но Икадион даже не пошевелился. Казалось, он не чувствовал боли. Только вздрогнул и приподнял голову, упёршись взглядом в широко открытые глаза – такие знакомые и такие чужие. Он почти ничего не чувствовал и с трудом дышал, потому что провёл полтора дня без воды и еды, связанный по рукам и ногам, подвергаясь избиениям и пыткам. Перед тем, как бросить его в старый колодец, стражники постарались выместить на нём злобу и чуть не убили. И теперь его сильное, мускулистое тело было одним сплошным кровоподтёком. Только глаза каким-то чудом ещё открывались, и он мог видеть стоявшую перед ним Азату. Она что-то шептала, со злостью выплёвывая незнакомые слова из своих красивых, изгибающихся, как ветви ивы, губ. Он не слышал её. Но помнил, как целовал и обнимал. И не мог без неё жить.
   – Азата… – прошептал он еле слышно. Пересохшее горло зашипело, как вода на углях, и слова оборвались, не дойдя до языка. Он сглотнул и повторил: – Азата! – на этот раз получилось чуть лучше, и она его услышала. – Жаль, что я тебя не убил!.. Я без тебя… не могу… – с трудом выговорил он. – Ты была для меня самая лучшая. Самая лучшая, – с болью и страданием в голосе произнёс он, и стоявшие неподалёку слуги сразу напрягли слух.
   – Ты убил моего мужа! Ты хотел убить меня! Я ненавижу тебя! – раздался вдруг громкий истеричный крик. – Я убью тебя! – ещё громче выкрикнула она, срываясь на визг. Слова Икадиона оказались для неё неожиданными, и Азата на мгновение опешила, но ей надо было, чтобы все видели подлую натуру раба и не сомневались в её ненависти. А это можно было сделать только, заткнув ему рот. Она слышала, как толпа разнесла повсюду её слова: «… ненавидит… убьёт…» и это было хорошо. Люди должны были видеть её злобу и ярость. Она стала кричать ещё громче, обзывая его самыми страшными ругательствами и вспоминая в душе, как ей было страшно, когда Панджар замахивался на неё плёткой. Это помогло, внутри всё закипело, Азата распалялась всё больше и больше, доводя себя до неистовства, и вскоре для постороннего наблюдателя она превратилась в настоящую разъярённую мстительницу. Позвав слугу, она приказала ему вытащить у раба язык. У того никак не получалось это сделать, потому что Икадион потерял сознание и его тело вяло повисло на верёвках. Взбешённая неуклюжестью слуги, она схватила Икадиона за волосы и подняла голову вверх. На неё смотрело лицо с закатившимися глазами и полуоткрытым ртом.
   – Держи! – грозно приказала Азата, и слуга дрожащими руками вцепился ему в волосы. Открыв Икадиону рот, она попыталась схватить его за язык, но тоже безуспешно. Тогда, потеряв самообладание, Азата засунула нож в рот и разрезала ему щёки от одного уха до другого. По рукам полилась тёплая кровь. Она стекала на белоснежную накидку и расплывалась по ней неровными яркими пятнами. Нижняя челюсть Икадиона упала на грудь, рот безобразно оскалился жёлтыми зубами и теперь ей удалось схватить его за язык у самого горла. Азату лихорадочно трясло. Пытаясь отрезать этот кусок мягкой, ускользающей плоти она несколько раз порезала себе пальцы и, в конце концов, стала просто водить ножом взад-вперёд, тыча остриём в горло и не обращая внимания на то, что потоки крови заливают ей руки по самые локти. Пальцы постоянно соскальзывали, поэтому она вцепилась в язык ногтями и держала его до тех пор, пока он, наконец, не отделился от горла. Это кровавое зрелище вызвало у толпы остервенение. Со всех сторон стали доноситься неистовые крики, визги, люди хотели подойти ближе, как будто вид крови притягивал их к себе, как хищных зверей.
   В это время слуги отчаянно пытались раздуть огонь под носилками с телом Панджара. Наконец, им это удалось, и со стороны ног показалось пламя. Толпа ещё больше забесновалась, и Мурмилаку пришлось сделать знак, чтобы стражники оттеснили горожан подальше. Азата, опьянев от вида крови и истеричного напряжения, чувствуя, как всё внутри неё содрогается от животного удовольствия, завизжала тонким голосом и бросила в толпу отрезанный язык.
   – Смотри! Смотри на свою смерть! – кричала она, и звук её голоса вызвал неприятные ощущения даже у повидавшего виды Чжи Чжи. Он поёрзал на месте, искоса посмотрел на Мурмилака, убедился, что все, выкатив глаза, смотрят на казнь и не обращают на него внимания, и тоже повернулся к Азате. Та в этот момент вонзила нож в живот Икадиона и стала медленно разрезать его от одного бока до другого. Крик толпы немного стих, люди не понимали, что происходит, но когда они увидели, как у раба из живота выпали кишки, истеричные возгласы стали ещё громче. Азата вцепилась пальцами в чёрные скользкие внутренности и потащила их на себя. Потом стала отходить всё дальше и дальше, растягивая тонкие и толстые полосы кровавых кишок, как прядильные нити. Когда она остановилась, от Икадиона её отделяли около десяти шагов. Дёрнув несколько раз и убедившись, что они больше не тянутся, она пошла по кругу вокруг столба, выкрикивая в воздух слова ненависти и ругательства. Она прошла один круг, другой, третий, обматывая обречённо висящее тело раба его собственными внутренностями. Толпа неистовствовала. На шестом круге Азата приблизилась к Икадиону вплотную и, прижав скользкие кишки к его груди, всадила в них нож. Тело вздрогнуло, но больше ничего не произошло. Отойдя назад, Азата замерла и уставилась на тело замершим взглядом. Толпа в изнеможении орала и требовала отдать ей казнённого на растерзание. Чёрный нож торчал из груди жертвы, как обломок стрелы, и с рукоятки на землю стекала тонкая струйка крови. Вскоре она истончилась, и в чашу с тлевшими углями начали капать крупные капли. Со стороны погребального костра Панджара налетел короткий порыв ветра, и столб с телом Икадиона накрыло густым белым дымом. Зрители увидели, что над носилками Панджара поднимается пламя, и с радостью закричали, подняв руки к небу.
   – Душа рада! – кричали они, теперь уже не отрывая взгляда от огня, который почти полностью охватил носилки. Пламя лизало белую ткань на теле трупа, и та постепенно становилась чёрной. Чжи Чжи повернулся к Мурмилаку и заметил:
   – Хорошая месть! Душа воина рада. Она поднимается в небеса! – он поднял взгляд вверх и покачал головой. Мурмилак ничего не ответил, потому что к нему подошла Лорнимэ и сказала, что дым стал сильным и она уезжает во дворец. Он кивнул ей и повернулся к шаньюю.
   – Пора вернуться во дворец. Нам есть что обсудить. Думаю, тебе это понравится, – предложил Мурмилак.
   – Я согласен. Мне уже всё понравилось. Лишь бы только ты не предложил мне жениться на твоей сестре, – улыбнулся Чжи Чжи и передёрнулся. – Страшно. Очень!
   – Она любила своего мужа… И не может пережить его смерть, – чужим голосом выдавил из себя Мурмилак, всё ещё находясь под впечатлением от увиденного. Он не ожидал от Азаты такой жестокости и сам был немало удивлён.
   – Я об этом и говорю. Страшная любовь, – вздохнул шаньюй и последовал за ним в город.
   Там сатрап предложил ему пройтись по небольшой оливковой роще, чтобы немного развеяться. Вождь кочевников согласился. Они какое-то время молчали, каждый думая о своём. Наконец, Мурмилак остановился и, сорвав листочек, сказал:
   – Ты хочешь купить всех моих лошадей в этом году. И я благодарен тебе за это. Но ты всегда был со мною честен, поэтому я хочу спросить тебя тоже честно: как ты заплатишь за них? Это стоит много денег.
   – Ха, и это всё? – расплылся в радостной улыбке Чжи Чжи. – Я не думал, что такого великого сатрапа, как ты, волнуют такие мелочи. Через две недели сюда привезут всё золото, которое надо заплатить за лошадей. Золото и только золото, – узкоглазый кочевник поднял вверх ладони, как бы призывая богов в свидетели. – Я знаю тебя давно. Зачем придумывать что-то новое? Ты только скажи, сколько лошадей продашь, и завтра же гонец помчится за платой.
   Мурмилак, ждавший этого ответа несколько дней, был настолько рад, что растрогался, и его следующие слова прозвучали для Чжи Чжи по-настоящему искренне.
   – Пятьсот лошадей. Это самые лучшие, которые у меня есть. Однако ты просил ещё дать тебе строителей. Я долго думал над этим. И прикидывал, сколько мне самому нужно. Но тебе я отказать не могу. Я предлагаю тебе тысячу человек, в придачу с их жёнами и детьми, которых они успели тут нарожать. Думаю, это поможет им выжить у тебя в степи. С семьями им будет легче. И тебе – тоже.
   – Не могу поверить своим ушам! – тонкие брови над узкими глазами взлетели вверх. – И что ты просишь за свой щедрый дар? – спросил Чжи Чжи.
   – Если у тебя будет тысяча рабов из других мест, пришли мне их взамен, – улыбнулся Мурмилак.
   – О, это слишком неравный обмен! – запротестовал хунну, но потом подумал и добавил: – Я пришлю тебе две тысячи рабов, чтобы хоть как-то отблагодарить за столь щедрый подарок!
   – Договорились, но давай сначала вернёмся к лошадям. Сколько точно тебе надо сейчас?..
   Они стали обсуждать подробности предстоящей сделки, а во дворце в это время шла подготовка к передаче рабов: Лорнимэ вызвала к себе писаря и тихо говорила ему, что записывать и кому потом отнести эти таблички. Следующий день должен был начаться для многих во дворце по-новому.

Коварный поворот судьбы

   С рассветом всех римлян-строителей вывели из своих сараев и усадили вдоль длинной стены. Несколько тысяч человек пребывали в неведении, пока перед ними не появились слуги из дворца. Они принесли десять столов и маленьких стульев, коробки с папирусами и мешочки со стилусами и чернилами. Чуть позже за воротами послышались шум и крики. Это привели жен и детей тех, кто строил новый дворец и стены. Женщины стали искать своих мужей, послышались крики и плач маленьких детей, многие римляне ругались, но потом всё прекратилось, потому что парфяне стали выводить первых в ряду и подводить их к столам.
   – Раб Агриппа, взрослый… руки и ноги целые, зрячий, зубы… половины нет. Глаза белые. Не глухой. Родом из Рима. Так, присядь! Встань! Всё, хорошо… Колени целые, – щуплый грек-учётчик, нанятый вместо Надира на время его болезни, проверял рабов, записывая на пергамент их состояние и внешний вид. Туда же он заносил всё, что касалось потерянных пальцев, рук, глаз и приобретённых жён и детей. Ему помогали ещё пять человек, которых взяли у купцов в городе, и десять слуг старшего распорядителя, хорошо знавших римлян в лицо. – Волосы серые, знак на руках… строитель. Так, что там дальше?
   – Женщина, двадцати лет, имя Гаиза, жена раба Агриппы, рабыня сатрапа, родом из Лидии, прачка, руки и ноги целые, зрячая, зубы… есть. Не глухая. Так, присядь, встань. Давай дальше!
   – Ребёнок трёх лет в придачу, сын рабыни, имя… Как имя?
   – Садим.
   – Имя – Садим. Что ещё? Ничего? Давай следующего!
   Так длилось до полудня. Когда очередь дошла до Павла Домициана, грек устало выпрямился и прищурил узко посаженные глаза.
   – Это кто? – удивлённо спросил он. Поднятая ногами пыль то и дело попадала на пергамент, раздражая его и заставляя осторожно сдувать её всякий раз, когда рабы подходили слишком близко.
   – Певец богов, Павел Домициан Цэкус, для тебя – слепой, руки и ноги целые, зубов мало, глаза есть, но не видят, родом из Сардинии. Присесть могу. Колени целые, – гордо закончил своё описание слепой певец вместо писаря.
   – И зачем ты там нужен? – почесав затылок, с недоумением спросил молодой грек.
   – А где, там? – сразу же попытался уточнить Павел, сменив свой гордый тон на заискивающий. Никто из римлян не знал, зачем их с рассвета стали заново проверять по старым спискам, составленным ещё много лет назад Надиром и его слугами. Но теперь в эти списки вносили ещё их жён и детей…
   – На строительстве, – ответил тот, чем поверг Павла Домициана в глубокое изумление, но задать второй вопрос слепой певец не успел, потому что его оттолкнули в сторону и дальше наступила очередь Лация. Тот тоже хмурил брови и недоумевал, зачем их всех заново пересчитывают. Но присутствие женщин и детей вызывало у него смутное подозрение, которое он гнал от себя, как назойливую муху. Однако оно не уходило и становилось всё реальней и реальней. Когда после него в список внесли Атиллу и Саэт с Марком, Павел Домициан неожиданно произнёс эту мысль вслух:
   – Кажется, нас будут продавать…
   – Куда только? – процедил сквозь зубы Лаций. Подошедший Атилла с глупой улыбкой спросил:
   – Может, надо было сказать, что у нас скоро будет ещё один ребёнок? Как ты думаешь?
   – Ты шутишь? – хмыкнул Лаций. – Зачем?
   – А зачем они это делают? Может, в армию будут записывать? Тогда всё важно. И сколько получать будем, и где землю потом дадут…
   – Боюсь, старый друг, – нравоучительно изрёк Павел Домициан, – что ты ошибаешься. Что-то подсказывает мне, что сегодня Фортуна готовит нам большие неприятности.
   – Ты что? – опешил Атилла. – Какие неприятности?
   – Ты, видимо, глухой. Разве ты не слышал, что этот человек кричал своим слугам? Он спрашивал, сколько ещё осталось. А потом они говорили, что отдохнут, когда всех уведут. И других проверять не будут. Проверяют только строителей.
   – А как же остальные? – глупо удивился Кроний.
   – Вот я тебя и спрашиваю, как же остальные? И отвечаю тебе, друг мой, что остальные не нужны. Почему?
   – Почему? – повторил Атилла, не понимая, куда клонит слепой певец.
   – Потому что их продавать не бу-у-ду-у-т! – нараспев закончил он и неожиданно расплакался.
   – Продавать?.. – прошептал Атилла и присел от удивления на камень. Он смотрел на плачущего Павла и не мог поверить в то, что услышал. – Продавать? – ещё раз вырвалось у него, но он успел прикрыть рот рукой и быстро посмотрел в сторону Саэт, которая держала на руках Марка и что-то шептала малышу на ухо. – О, боги всемогущие! – пробормотал он. – За что? Сатрап же обещал нам свободу и службу в армии. Скажи, Лаций! Он же обещал тебе свободу! Я сам слышал!
   – Обещал… – покачал головой тот.
   – Тогда как же?!
   – Ты же видел, что этот узкоглазый варвар ходил везде и всё высматривал? Видел? – спросил Лаций.
   – Ну, да, – буркнул Атилла.
   – Видимо, ему нужен такой же дворец, – скривив лицо, покачал головой он. – Говорят, этот кочевник покупает много лошадей. Я думал сначала, что ему нужны будут конюхи и помощники, чтобы перегнать их к себе. Но здесь конюхов нет. Здесь одни строители. И смотри, выгнали всех. Сколько здесь? Тысячи две будет?
   – Да, вместе с жёнами, – прошептал Атилла. – И что, думаешь, всех продадут?
   – Не знаю, – вздохнул Лаций. – Не знаю. Много непонятного. Что там с Икадионом? Его пытали? Где этот нудный Надир? У меня голова раскалывается…
   – Слушай, ты прав! Что там с Икадионом?
   – Надо пойти узнать, – сказал Павел, вытерев лицо рукавом, и попросил Атиллу проводить его к стражникам. Те по-прежнему сидели у ворот и играли в кости. Лаций наблюдал за ними издалека, стараясь утешить Саэт, которая стала плакать и целовать заснувшего малыша в лицо. Но жена Атиллы не поднимала головы, как будто не хотела его видеть. Когда вернулся Павел, его лицо выражало серьёзную озабоченность.
   – Давай отойдём, – тихо сказал он Лацию, и они отошли к сараю. Атилла тоже был рядом.
   – Ну, говори же! – громким шёпотом произнёс он, – Что ты молчишь, как черепаха! Что там, Цэкус?
   – Не бойся, всё самое страшное уже позади. Подлость не меняется лицом, – тихо ответил Павел Домициан, и Лаций понял, что новости будут плохими. – Икадиона убила жена Панджара. Вчера. Своими руками. Проклятый Надир болен. А нас продадут варварам. Навечно… – таким кратким он ещё никогда не был, и Лаций молча смотрел в его слепые глаза, не зная, стоит ли ещё что-то спрашивать. Всё было и так ясно.
   – Она убила, потому что сама там была… в конюшне, – пробормотал поражённый Атилла.
   – Да, – смог выдавить из себя Лаций и отвернулся. Он до последнего надеялся на помощь богов и счастливый случай, поэтому новость Павла Домициана оказалась для него невероятно тяжёлой. Так было тогда, в Экбатане, когда погиб Варгонт… Отчаяние, полное отчаяние овладело им, и теперь, после потери Икадиона, у него не было друга, который помог бы ему найти лошадей и бежать из этого плена! Мечта о свободе и возвращении в Рим снова уплывала от него, как утренний туман, и Лаций чувствовал, что вместе с этой мечтой тает и желание бороться за жизнь. Он сел на камень и опустил голову на руки. Атилла попытался утешить его, но старому другу самому было не по себе от неясного будущего. Поэтому он замолчал, думая, как ему помочь жене, ребёнку… и что теперь с ними со всеми будет.
   В это время Мурмилак, получив часть золота за коней, обсуждал с Лорнимэ, как закончить дворец. Они строили планы на будущее, мечтали, как после рождения ребёнка пригласят всех старейшин родов на праздник и покажут им новый дворец. Мысли о будущем муже для Азаты Мурмилак решил отложить на потом. Траур по Панджару она всё равно должна была соблюдать во дворце, а потом можно было подумать и о том, чтобы укрепить узы дружбы с соседями. Лорнимэ предложила сына Лидия, сатрапа Александрии. Мурмилаку пришла в голову другая мысль. Богатый и любвеобильный шаньюй хунну тоже был без жены! А ведь его золото так сильно помогало им в Мерве. Чтобы он и впредь покупал лошадей только здесь, можно было бы предложить ему в жёны Азату, хоть он и сказал, что такая женщина его пугает. Лорнимэ удивилась столь мудрому решению мужа, потому что в таких вопросах он обычно полагался на неё. Похвалив его, она осторожно спросила насчёт римлян. Мурмилак весело ответил, что их с рассвета переписывает новый грек-учётчик. Но, по мнению придворных и слуг Надира, можно было отдать не более тысячи человек. К тому же, надо было найти замену тем, от кого она так настойчиво пыталась избавиться.
   – Этот раб нам очень нужен, дорогая, – никак не соглашался Мурмилак, не зная, что она уже подготовилась к его возражениям. – Он составлял план дворца, он строил его, как же без него?
   – Но ведь когда он был в Арейе, строительство не заканчивалось? – хитро спросила Лорнимэ.
   – Не заканчивалось. Но здесь был Надир.
   – Ты неправ. Надира здесь не было. Он был в другом месте. Вспомни, ты мне сам рассказывал, что после нападения Куги До отправил его охранять стены города.
   – Да, что-то припоминаю…
   – Но ведь кто-то же строил вместо этого римлянина?
   – Ладно, я понял, что ты уже всё узнала. Говори, кто это? – не желая признавать превосходство жены в этом вопросе, но польщенный её похвалой с выбором будущего мужа для Азаты, примирительно пробурчал он.
   – Этого раба зовут Максим Прастина. Он тоже умеет читать и писать. Он работал вместо Лация, пока тот был в Арейе. Так что ты можешь оставить его здесь.
   – Это всё из-за Куги До? – помолчав, спросил он.
   – Да, – опустила взгляд Лорнимэ. – Я не хочу, чтобы после рождения твоего сына эти люди попадались мне на глаза. Я хочу только улыбаться и забыть об этом ужасе.
   Услышав о сыне, Мурмилак сразу сдался.
   – У меня есть выбор? – улыбнулся он и обнял жену. Лорнимэ мудро промолчала. – Ты, как всегда, права. Никто не должен напоминать тебе о прошлом! Ладно, как там его имя? Повтори ещё раз!
   – Максим Прастина, – чётко произнесла она и с улыбкой проводила мужа до выхода из спальни.

   В дальнейшем хорошее настроение Мурмилака было немного омрачено посещением Надира. Тот по-прежнему был в бреду, и оба знахаря только качали головами, говоря, что у старшего распорядителя плохая кровь.
   Визит к сестре тоже оказался грустным. Азата выглядела настолько растерянной и поникшей, что это сказалось на её внешнем виде: глаза потеряли свой прежний блеск, нос и щёки побледнели, она осунулась, губы вытянулись в одну тонкую полоску и постоянно ломались, как соломинки, когда она начинала говорить. Сначала Мурмилак подумал, что это всё результат пережитого накануне волнения. Однако оказалось, что всё совсем не так. Азата долго не решалась сообщить ему эту новость, потому что сама ещё не могла осознать её и смириться с ней. Но у неё больше никого не было, с кем бы она могла поделиться своим горем.
   Выслушав сестру, Мурмилак сначала встал, потом сел и хотел возразить, что это совсем не горе, но промолчал. Все его планы рушились, но сказать ей об этом он пока не мог.
   – Ты уверена? – единственное, что смог выдавить из себя.
   – Да, я поняла это только утром. Он здесь, – она прижала руки к животу точно так же, как это делала Лорнимэ, и от этого сходства Мурмилаку стало ещё неприятней. – Это ребёнок Панджара, – тихо добавила она. – Боги забрали у меня мужа, но послали новую жизнь, – она уже давно убедила себя в правдивости этих слов, поэтому говорила с искренним жаром и чувством.
   – Да, да, конечно, – пробормотал Мурмилак и сел рядом с сестрой. Он обнял её за плечи и подумал, что, наверное, все беременные женщины похожи. Азата прижалась к нему и положила голову на плечо, как совсем недавно делала жена. Они долго сидели молча. Мурмилак думал, как теперь быть с её замужеством, и ему в голову не приходила ни одна подходящая мысль. Погладив сестру ещё раз, он направился к жене, чтобы обсудить с ней эту неприятную новость. Однако у Лорнимэ его слова не вызвали такого огорчения, как он ожидал. Для неё беременная Азата была уже не так опасна, как раньше. Теперь она ещё больше зависела от них. Понимала это и сама Азата, зная, что избавиться от ребёнка до его рождения будет невозможно и придётся подождать, пока он не родится. Для этого надо будет разыгрывать роль покладистой и покорной женщины, озабоченной будущими родами. И всё время напоминать всем, что это сын Панджара. А дальше всё будет зависеть от того, на кого будет похож малыш…

   К вечеру римлян разделили на две части и загнали обратно в сараи. Через какое-то время приехал щуплый грек и стал искать Максима Прастину. Тот в это время разговаривал с Атиллой. Когда его вытащили из толпы и отвели обратно на склад, никто ничего не понял, кроме Лация. Он печально проводил взглядом своего товарища и не стал ничего объяснять Павлу Домициану и Атилле, которые спрашивали друг друга, что произошло. Максим помогал Лацию в строительстве и много раз подменял его во дворце и на каменоломнях. Он знал практически все чертежи дворца и мог спокойно закончить строительство без его помощи. Лаций лёг на землю и закрыл глаза. Впервые за несколько дней он не мучился мыслями о будущем и сразу же провалился в тяжёлый сон.
   На следующее утро тысячу римлян, их жён и детей вывели за городские стены. Там их уже ждали непривычного вида всадники на низкорослых лошадях с мохнатыми копытами. У всех за плечами были луки и колчаны, полные стрел. Холодный ветер развевал у лошадей гривы и хвосты, трепал оперение стрел. Лаций с тоской посмотрел на недостроенные стены Мерва, на которых были видны фигуры оставшихся в городе римлян. Они неподвижно стояли вверху и внизу, в немой скорби провожая своих товарищей в далёкую неизвестность. Выжив после перехода, они все вместе делили здесь трудности и радости и никто не думал, что судьба может снова разделить их и забросить куда-то дальше, чем этот удалённый район Парфии. Те, кто покидал город, шли, обречённо опустив головы и не оглядываясь. Один Лаций стоял на обочине и смотрел назад. Его не трогали, видимо, понимая, что в этом нет смысла. Странное ощущение недосказанности и незавершённости не покидало его отчаявшуюся душу, и, перебирая в памяти события последних дней, он удивлялся, что Парки не разрезали нить его судьбы своими беспощадными ножницами. Почему? Что они хотели этим сказать? Какой знак давали ему? На какие новые испытания обрекали? Он не знал ответы на эти вопросы. Только чувствовал, что оставляет в этом городе частичку своей жизни, которую так хотел закончить в Риме. Но почему-то чем больше он хотел туда вернуться, тем дальше уводила его богиня судьбы Фортуна от родного города.

Римская сага Том III. В парфянском плену Игорь Евтишенков