   Опыты жизни
   Психологические эссе
   Анна Валентиновна Кирьянова

О правителях

Страшно, наверное, было жить при правлении Хуанны Безумной. Или вот – Филиппа Одержимого. Карл Жестокий и Иван Грозный тоже внушают тревогу. Николай Кровавый тоже звучит неприятно. А мне нравится испанский король Филипп Добросовестный. Его так за добросовестность прозвали. Присущую всем олигофренам. И это ничего, что он был олигофрен. Зато никого не мучил и ничего плохого не делал лично. Гранды – те да, воровали, грабили народ, бесчинствовали… А Филипп как начнет с утра одеваться – так до вечера добросовестно одевается. Аккуратно, размеренно. Или указ добросовестно по складам читает и печатными буквами подписывает. Неделю. Цветочек нарисует в углу… Милый человек. И скончался мирно. В кресле. Задохнулся от дыма из камина. Пока искали гранда, который отвечал за то, как кресло передвигать

Когда тяжело на душе

и кажется, что энергия куда-то делась; и интуиция может обмануть, и психологические способности иссякли, и все горести пациентов обрушились на меня, и злые люди пишут и говорят всякие гадости, я не начинаю работать с чакрами или делать какие-нибудь упражнения. На голове стоять или твердить заклинания. Я вспоминаю о радостном и веселом. О тех, кто меня любит. И понимает. О детях. Дети безошибочно чувствуют душу человека. Их трудно обмануть. Можно, конечно, заманить конфетами или обещаниями. Как всех нас. Но в основном они все чувствуют и понимают. Что еще раз доказывает, что душа – она врожденная, мы с ней приходим и уходим. И души всегда узнают друг друга. Как один маленький мальчик в кафе-мороженом. Он там справлял свой день рождения; наверное, третий. Родители его привели, а с ним – двух таких же крошечных мальчиков. Колпачки такие на них надели. На столик пирожное поставили, мороженое. Большие стаканы с колой. И мальчик довольно скучливо сидел и глядел на других мальчиков. А они – на него. Вообще никакого веселья и очень натянутая атмосфера. Как у нас, у взрослых. И вот мальчик посмотрел на меня. Улыбнулся. Робко сначала, а потом залихватски. Начал хлопать ладошками по столу. Сильнее и сильнее. Так, что кола стала выливаться. Колпачок на ухо сдвинул. Захохотал. От меня просто глаз не отрывает. Разошелся не на шутку. И, глядя на меня, схватил другого мальчика за грудки и отвесил ему такую шутливую, но ощутимую оплеуху. Тут родители закричали, вмешались, я тихонько ретировалась. Но на прощанье мальчику помахала… Другая девочка на курорте вообще еще разговаривать не умела. И родители ее были турки. Но при виде меня этот младенец срывал с себя кружевной чепчик и махал им, зажав в кулачке. Это был привет ангелов звездам, как писал Гюго. А недавно одна женщина пришла на прием и привела с собой маленького сына. Его оставить не с кем было. И он тихонько сидел на стульчике, воспитанно молчал и слушал, как я страстно и уверенно настраивала женщину на победу в борьбе с врагами. Включив всю свою силу, энергию и волю. И в конце приема мальчик мне задал вопрос. Который, признаюсь, поставил меня в тупик, хотя и польстил. Он с восхищением спросил: «Тетя, вы можете переплыть ВИЗовский пруд?». И даже сейчас я об этом вспомнила и силы появились. И настроение поднялось. И думаю, если буду тренироваться и верить в себя, может, и смогу пруд переплыть. И дальше успешно работать и помогать людям.

О разочарованиях

   В глубине души у всех живет такой наивный, ожидающий чуда ребенок. Даже у известных психологов и писателей, которые ко всему скептически относятся. К письмам на электронную почту, в которых сообщается об огромном наследстве. К рассказам людей о своих добродетелях. К обещаниям баснословных скидок. Но у каждого есть свое слабое место, которое можно задеть – и мы поверим. И страшно обрадуемся. Хотя бы на секундочку. А потом будем себя корить за доверчивость… Мне сегодня позвонили и говорят:
   – Здравствуйте, Анна Валентиновна. Приглашаем вас на конкурс красоты, который состоится в начале июня там-то и там-то. Просим сообщить, свободны ли вы в эти дни.
   Я залепетала, что мне сорок четыре года. Рост небольшой. Борюсь с весом. Кроме того, ношу очки, без них ничего не вижу.
   А мне отвечают: ничего, мол. Пустяки какие. Главное – очки не забудьте, потому что как же вы будете судить в жюри без очков-то!
   Не успела я устыдиться, второй звонок. Из Москвы, радио «Шансон». Говорят, что почитали мои тексты, восхитились и хотят меня позвать на передачу. И вообще тесно сотрудничать. И наивный ребенок в моей душе моментально вообразил, как я в таком котелке, с розой в петлице, выступаю на сцене с песней на свои стихи. Надо, думаю, что-нибудь блатное написать. Залихватское такое, за душу берущее… А собеседник внятно поясняет, что мне предстоит выступить в передаче про психопатов и с точки зрения науки пояснить их злобное поведение… И вроде, все верно. Правильно. Мне сорок четыре года. Я известный психолог. Писатель. Философ. В очках, небольшого роста. Меня с уважением зовут на разные мероприятия. Все, как положено. Только грустно стало как-то на душе. Там, где и живет у всех нас этот наивный ребенок.

О вредных привычках

Употреблять алкоголь и курить очень вредно. Фрейд выкуривал по 50 сигар в день, Есенин был алкоголиком, да еще и много курил впридачу, так, что зубы чернели – его друзья звали «чернозубым ангелом». Курили Цветаева и Ахматова. Сталин курил, пока врачи не запретили. Композитор Мусоргский умер от белой горячки. И курил. В общем, многие великие люди имели вредные привычки. Переживали по этому поводу, боролись, как могли. Фрейд бросал курить постоянно, но удержаться не мог, даже когда заболел раком. А вот Гитлер не пил. Даже кофе и чай. Не кушал мясо. Бульон называл «трупным чаем». А с курением боролся просто беспощадно. Запретил курить Еве Браун – иначе, говорит, немедленно тебя брошу! На дверях бункера, в котором покончил с собой, повесил табличку: «Не курить!». Даже Геринга заставлял бросить курить, угрожая не поставить ему памятник. И отказался публиковать фотографию Сталина с папиросой, потому что это, мол, унижает монументальный образ вождя и пропагандирует курение.
Еще в детстве мой папа, известный нарколог, рассказал мне маленькую историю. Екатерине Второй представили одного вельможу, и все расхваливали его: он, мол, не пьет и табаку не курит, ведет трезвый образ жизни! На что Екатерина Вторая ответила так: «Трезвость – еще не добродетель, а лишь отсутствие порока».

О разрушителях мечты

Я однажды была в зоопарке. С ребенком ходила. И мы стояли и смотрели на львов. Как и положено в зоопарке. И к нам подошел мальчик. Такой уже большой мальчик, можно сказать, подросток. В нелепом пальто, в лыжной старой шапочке и в разбитых ботах. Его нельзя было назвать красавцем, этого мальчика. И это мягко сказано. И с дикцией у него были проблемы, так что я едва поняла, что он хочет сказать. Мальчик показал пальцем на льва и веско заявил: «Это мой лев. Это Король Лев. Симба его зовут». Мальчик рассказал, что его лев любит его. Ждет. И слушается всех приказаний. Но мальчик не будет делать приказаний, чтобы, например, Симба прыгнул. Потому что Симба устал, и надо иметь совесть. Но потом Симба отдохнет, мальчик вот этак вот щелкнет пальцами (он показал), и Симба прыгнет. И будет кувыркаться и танцевать. Но пока нельзя, надо отдохнуть Симбе. С большим воодушевлением и очень эмоционально мальчик рассказывал о своем льве. О том, как сильно лев его любит и ждет. И тут появился то ли сторож, то ли дворник. В грязной телогрейке, с метлой и запахом перегара, конечно. Он замахнулся на мальчика метлой и закричал: «Опять ты здесь, дебил проклятый! Опять возле львов отираешься! Опять без билета пролез!». И владелец Симбы побледнел и хотел убежать, хромая. Я, конечно, заступилась, и дала деньги – сколько стоил билет. И сторож ушел, ворча и обзываясь. А мы еще долго стояли у клетки с Симбой, обсуждая его привычки и взаимоотношения с мальчиком. И мальчик твердо пообещал, что в следующий раз Симба обязательно станцует специальный танец, которому научил его мальчик. Специально для меня и ребенка. И мальчик был счастлив, и я тоже. Да и лев, судя по всему, неплохо себя чувствовал. А я иногда читаю некоторые комментарии и сообщения по поводу того, что здесь пишу. Что, мол, за рождественские истории с хорошим концом! Что, мол, за сентиментальные мечтания! В жизни так не бывает! И вспоминаю сторожа. Или дворника. Не слушайте тех, кто не верит в хорошее. Уходите от тех, кто запрещает мечтать и радоваться, кто все время говорит: «У тебя ничего не получится!». И знаете, все, что я здесь пишу – святая правда. И, к сожалению, не все истории кончаются хорошо и отлично. Но мечты сбываются. Добро побеждает зло. А злому сторожу в конце концов просто можно дать немножко денег. Может, это сделает его добрее…

О потерянной любви

Настоящая любовь не имеет никакого отношения ни к возрасту, ни к полу. Ни к физиологии вообще. Она просто есть – и все. Это я давно поняла. Это такое невероятное чувство притяжения, понимания, радости от присутствия человека, что ни с чем даже сравнить нельзя. Просто – восторг и радость души, когда даже мурашки по коже. И это хорошо понимают дети, которые далеки и от возраста, и от физиологии. Они просто любят восторженно – и все. И меня так любил один мальчик семи лет, Сережа. Просто безумно. И я его тоже любила, конечно. Он бежал по двору и бросался мне в объятия. И повисал на шее, и крепко обнимал. И глаза у него так и сияли. От любви. Но, поскольку я уже была подростком, страстные чувства этого мальчика вызывали смех у других детей. Все потешались. Наверное, со стороны это нелепо выглядело, когда маленький мальчик виснет на шее у почти взрослой девушки. И я при встрече как-то стала его осторожно отодвигать. И ласково здороваться, но уже без объятий. И он, как все истинно любящие, все понял. И, конечно, продолжал ко мне подбегать, но уже не так пылко. А вполне сдержанно. В такой, знаете, шапке с мысиком на лбу, вроде конькобежной. И варежки на резинках болтались. А потом он упал на катке, повредил ножку коньками и умер от заражения крови. И больше уж никто не подбегал ко мне, визжа от невероятной любви и радости. За последние тридцать лет. И совершенно душу переворачивает мне стихотворение Некрасова, который был великий лирик. «Еду ли ночью по улице темной, бури заслушаюсь в пасмурный день – друг беззащитный, больной и бездомный, – вновь предо мной проплывет твоя тень»… И я поэтому очень не люблю, когда меня обнимают чужие люди. Просто есть с чем сравнивать. А своих я сразу узнаю. Какими бы удивительными и странными они ни были. В них есть что-то такое, сережино, искреннее. И я их тоже всегда обнимаю.

О бедности

В биографиях великих писателей часто пишут о нищете и бедности гениев. О трудных, так сказать, бытовых условиях. И мне в детстве было очень жалко этих бедных писателей. Но потом я стала вдумчиво читать. И сочувствия поубавилось. Достоевский в Швейцарии дошел до настоящей нищеты. Он в рулетку играл. И проиграл все деньги. Дьявольски не везло. И он стал таким бедным, что вынужден был отказаться от кухарки. И заложить семейные драгоценности. Хорошо, что мне не грозит такая нищета. Кухарки никогда не было. Семейных драгоценностей тоже. Марина Цветаева в Париже жила в бедности. Даже в нищете. Каждое лето на четыре месяца надо было ехать на море. А денег не хватало. Добрые люди помогали, чем могли. Саломея Адронникова-Гальперн отдавала треть своего жалованья. И некоторые другие так поступали. Но делали это не очень регулярно. Что отражалось на семье поэтессы. За стихи платили очень мало. Муж не работал. Потом уже стал работать. На НКВД. Бедность довела. И очень трудно было платить за трехкомнатную квартиру в центре Парижа с ванной и двумя комнатами для прислуги. Хорошо, что у меня двухкомнатная на Эльмаше… И бедность до того дошла, что в центре комнаты стоял мусорный ящик. И прыгали блохи. Как результат мучительной бедности. И багаж этой нищей поэтической семьи, который они привезли в Советский Союз, вернувшись обратно, не входил в комнату. Если собрать все мои вещи, не считая мебели, выйдет три чемодана. Примерно. Мусорный ящик, наверное, занимал много места… А Эдгар По был беднее всех. Он от бедности, как пишет биограф, пил неразбавленный джин. Я всегда полагала, что от бедности старушки продают ненужную утварь и жалкие герани. И плохо кушают. И роются, извините, в мусорных ящиках. Которые у по-настоящему бедных поэтов гордо стоят посреди комнаты. В Париже.

О мужских решительных поступках

От мужчин всегда ждут решительных поступков. Масса конфликтов происходит из-за того, что мужчина не принимает решения. Не совершает мужского поступка. Уклоняется от ответственности. Это всегда раздражает женщину и вызывает чувство обиды. поэтому я сегодня вам расскажу о решительном поступке трех свирепых и смелых горцев, черкесов по национальности. Это были два брата и один их друг. Даже имена их уже намекали на свирепость и смелость. Их звали Амир, Фарух и Джафар. Я вылечила их маму, которая к ним приезжала. И в знак глубокого уважения и признательности эти черкесы пригласили меня на праздник в мою, так сказать, честь. Они на Вторчермете дом снимали, где и жили со своими женами и детьми. И я поехала, потому что тоже решила проявить уважение. Да и, честно сказать, много читала об обидчивости свирепых горцев и кровной мести… И праздник начался и проходил вполне хорошо и пышно. Кроме того, Амир, Фарух и Джафар решили в мою честь зарезать барашка. Так полагается из уважения. Дикий и жестокий обычай. Они привели барашка. Принялись очень решительно расхаживать вокруг него с ножиком. Говорить между собой на своем языке. Сверкать черными глазами. Готовиться к убийству. Я лепетала, что не надо никого резать. Но суровые и жестокие горцы не слушали меня. Они между собой спорили и даже принялись ругаться и, видимо, говорить друг другу разные обидности. Страшные, дикие люди. С ножиком. Они ругались очень долго и, наконец, пришли к согласию. Ко мне очень решительно подошел Джафар. Протянул ножик. И заявил: «Аня у нас – девушка-джигит. Пусть Аня и режет барашка». И видно было, что все трое испытывают глубокое облегчение. Никто из них не хотел резать бедного барашка. И они нашли отличный выход – свалили все на меня. И ножик дали… В итоге барашка мне подарили и даже привезли его ко мне домой. Где этот барашек пробыл почти сутки и чуть с ума меня не свел. Потом друзья на машине его в деревню отвезли и подарили местным жителям. А ковер выбросить пришлось. А ножик на память остался. Чтобы я не забывала о важном уроке. И тогда, двадцать лет назад, я все поняла о мужской решительности. Почему они решение принять не могут и на девушек-джигитов сваливают. Им просто жалко барашка. Даже таким вот свирепым горцам…

Об отличных оценках

Моя бабушка была учительницей русского языка. А во время войны она служила в военной контрразведке. И поэтому тетради учеников проверяла очень строго. Сурово, я бы сказала. Вечером сядет перед горой тетрадей и проверяет. И ставит очень строго оценки. То «кол», то «двойку», то «тройку». А я маленькая играла рядом. И внимательно слушала бабушку, которая мне разъясняла, какие ошибки делают ученики из-за неграмотности и невнимательности. Поэтому я уже в четыре года была довольно грамотной. Но еще я была очень жалостливой и доброй. И я прямо всю ночь не могла уснуть, представляя, как ученики получают свои тетрадки, а там – «колы» да «двойки»… Я все думала, как они заплачут. Огорчатся. Может, даже заболеют от горя. И я тихонечко ленинградской белой ночью встала и взяла бабушкину ручку красную. И терпеливо во всех тетрадках вывела цифру «5». Довольно кривобокую, но вполне ясную. А плохие оценки зачеркнула. Потому что не надо никого огорчать. Ребята старались, писали письменными буквами. Которые я еще не умела даже читать. Пусть им за это будет «пятерка». Пусть улыбаются и еще лучше учатся. Вот такой мелкий случай из моей жизни. И я думаю, что невидимые ангелы тоже очень добрые. Как некоторые дети. И, может, они тоже тихонечко смотрят, что мы написали. Что сделали. Как старались. И в последний момент они тоже могут перечеркнуть плохие оценки, которые нам суровая жизнь выставила, и поставить «отлично». За старание. И чтобы мы не огорчались…

О нашем университете

Я только что приехала в Башкирию. Ехать долго, почти четыреста километров. Я по дороге устала и попросила мужа остановиться у придорожного кафе. Возле харчевни, как раньше говорили. Чтобы кофе выпить. Или что там подают вместо кофе. Сладкое и горячее. Я на все была согласна, так сильно устала. Хотя, конечно, страшновато было. Опасаюсь я придорожных деревенских кафе. Зашла, попросила кофе. Два местных жителя громко кушают суп и на своем языке разговаривают. С женщиной средних лет, которая принимает заказы и всем остальным занимается. Мы сели за столик и стали кофе пить. И еще заказали два эчпочмака – это такие треугольные пирожки. И стали ждать. Довольно уютно, чисто, беленькие занавески на окнах. За окнами свиноферма, лес, поля, домики. Башкирская деревня. Непонятный мне пока язык. Эчпочмаки… И женщина поглядела на меня острым вглядом и говорит: привет, мол, философскому факультету! Да здравствует альма-матер, наш Уральский университет! Как поживает профессор такой-то и декан такой-то? Сдала ли ты, Аня, тогда кандидатский минимум? Защитилась ли? Что новое написала? И так интеллигентно и важно меня расспрашивает, что местные жители тоже заинтересовались. Хотя к университету не имели никакого отношения. Они трактористы. Но тоже интересуются философией. Они здесь каждый день обедают и ведут интересные беседы. С Гульнарой, которая училась на историческом и экономическом. И меня помнит. Мы хорошо побеседовали о философии, психологии и трудностях бизнеса. И непростой работе тракториста. Гульнара мне с собой эчпочмаков положила. По студенческим правилам. Угощение. И я поехала дальше в хорошем настроении. Проезжая другие придорожные харчевни. «Алтын балык», «Юлай», «у Рамазана»… А у Гульнары кафе называется интеллигентно и просто: «Париж». Кстати, рекомендую.

Воспоминания о прошлом

Однажды на телекомпании, где я работала, устроили вечеринку. И пригласили рекламодателей, которые приносили доход. Чтобы сделать им приятное и укрепить сотрудничество. Я не люблю вечеринки. И вынужденное общение – особенно. Недаром считается, что в тюрьме люди больше страдают не от лишения свободы, а от вынужденного общения с сокамерниками. И я тихо сидела в уголке и размышляла. Особенно меня раздражала такая крупная высокая женщина, которая громко кричала и хохотала, простите, как гиена, собственным шуткам. И выражалась. И была разряжена, как трансвестит… И ко мне обращалась на «ты», рассказывая о своих проблемах» с мужиками». Я пошла одеваться в гардероб, а она – за мной. Кричит, шумит, задает личные вопросы… Я раздражилась донельзя, но терплю. Приличия соблюдаю. И вдруг эта вульгарная тетка пристально смотрит на меня и спрашивает: «А у тебя, случайно, не было в детстве собачки Белочки?». А у меня была собачка Белочка. Когда я еще маленькой девочкой жила у родственников в чужой семье. И была не очень счастливой маленькой девочкой. И пелена упала с моих глаз; вот все встало на свои места. Я узнала девочку Люсю, с которой гуляла во дворе, вместе с собачкой Белочкой. И Люся была сирота и жила с дедушкой. И мы с Люсей прятали собак дворовых от собачников, которые на специальной машине ездили по дворам с крюками и веревками. А мы прятали щенков внутрь деревянной горки и кормили их. И вместе побили мальчишку-садиста, который мучил котенка. И Люся была такой бледной и худенькой девочкой с косичками. Как и я. И мы узнали друг друга и даже прослезились. И Люся перестала орать и выражаться, и мы тихо и нежно поговорили обо всем. И я вспомнила слова Платона о том, что любовь и дружба – это просто узнавание тех людей, которых мы знали еще до рождения. Мы их просто узнаем, вспоминаем и начинаем любить с такой же силой и нежностью, как прежде. Хотя сами не знаем, почему. Самое трудное – это узнать, вспомнить. Увидеть сердцем…

О бездарности

Император Нерон был страшным человеком. Его кровавые злодеяния просто ужасны. Мучил и убивал людей, предавался разврату, наслаждался чужими страданиями, отбирал имущество… До самоубийства доводил. Даже Рим поджег. И все как-то сходило ему с рук. Как многим кровавым тиранам. И свергли его из-за сущей ерунды. Нерон повадился петь и танцевать в театре. Пел и танцевал он бездарно. Плохо. Зрителей насильно удерживал и принуждал аплодировать. И вот этот пустяк вывел людей из себя. Народ и сенаторы возроптали и свергли Нерона. И в летописях описываются его чудовищные преступления. Но даже великие историки все время сбиваются на упоминание о бездарных песнях и стихах тирана. Понятно становится, как он всех достал и разгневал именно своим так называемым творчеством. И, сидя в театре или на поэтическом вечере, иногда чувствуешь такую же неловкость и злость, как зрители на концертах тирана. Мне лично становится невыносимо стыдно, как будто я сама выступаю на сцене с бездарными виршами или танцами. Просто не знаешь, куда глаза девать. Телевизор сразу переключаешь, когда бездарные актеры играют в бездарном фильме. Потому что очень стыдно за них. Или вот один писатель хорошо написал о выступлении психолога: «Как тяжело, как стыдно слушать, как он говорит, словно лопатой скребет по асфальту…». Чехову вообще физически плохо становилось, когда приехавшие к нему литераторы читали свои пьесы и рассказы. Он деликатный был человек. Может быть, оттого и скончался рано. И странно, что так на нас действуют неопасные и вполне обычные вещи. Ну, играет человек плохо. Ну, написал галиматью. Ну, читает вслух или публикует. Ну, потерпи, послушай, похлопай. Ведь ничего плохого он не делает. Никого не убивает, не мучает… В том-то и дело, что мучает. Как вот пенопластом водят по стеклу и звук такой невыносимый получается. И становится тошнотворно плохо. И начинаешь понимать, почему в Риме и Древней Иудее предусматривались физические наказания для бездарных актеров. Наказывают же бездарных врачей. Полководцев. Строителей. Потому что они причиняют вред. Мне большой вред нанесли строчки одного поэта: «Следы остались на дороге: здесь пробежали чьи-то ноги». Меня буквально преследуют теперь эти страшные, отдельно от туловища бегущие ноги. А слушать пришлось. Как-никак литературный вечер. И даже пришлось аплодировать, как Нерону. И хочется мне повторить слова Аверченко, которые он сказал молодому писателю: «Вы милый, добрый человек! У вас вся жизнь впереди! Пожалуйста, не пишите!»… А бездарным актерам и поэтам пусть попадется такой же бездарный психолог. Который говорит, как лопатой скребет по асфальту…

О комплексе спасителя

В последнее время читаю советы психологов. Раньше в основном так американские коллеги рассуждали. А теперь и наши соотечественники принялись внушать: не надо ничем жертвовать. Если вам захочется помочь человеку пьющему, больному, несчастному – это вы сами больной. Психически. Это у вас комплекс спасителя. Или – спасительницы. Надо в любых отношениях в первую очередь заботиться о своих интересах. Чтобы вам лично было хорошо и удобно. Сразу, так сказать, определить границы в отношениях с мужчиной, например. Это – мое. А это – твое. Это – мои проблемы. А это – твои. И, если что не так, отношения следует рвать. А лучше всего – и не начинать их вовсе. А то вдруг человек окажется недостойный. Или пить примется. Или заболеет. И, конечно, помешает вам жить. Делать карьеру. Деньги придется тратить, усилия прилагать. Вот зачем вам это надо? Живите для себя. Разумный эгоизм. В 19 веке доктора Гааза, который даром лечил тех, кто сидел в тюрьме, вымаливал для них прощение у властей, на каторгу провожал и делился деньгами, называли святым доктором Гаазом. А нынче психиатры пишут, что он страдал мазохизмом и комплексом спасителя. И, если женщина спасла алкоголика или наркомана, как жена Булгакова, если вышла замуж за инвалида или бедняка – она попросту ненормальная. С комплексом спасительницы. Надо было поискать нормального, обеспеченного человека. А калеку немедленно бросить. И жить для себя. Делать карьеру, вкусно кушать, сладко спать и заниматься духовным развитием. Посещать тренинги и другие интересные мероприятия для духовного роста. И мне вспомнились показания одного юноши из уголовного дела столетней давности. Была такая секта – скопцы. Они добровольно лишали себя, извините, органов воспроизводства. Из высоких духовных соображений. И один скопец, одинокий богатый человек, начал заманивать юношу в эту секту. Предлагая отрезать некоторые части тела. И привел паренька в подвал. И показал ему полный сундучок золотых монет. Видишь, говорит, как я богат! Сколько у меня золота скоплено! А все потому, что у меня нет жены-транжиры. Детей-спиногрызов. Я один. И все тебе оставлю. Да и ты немало скопишь, если последуешь моему вдохновляющему примеру. Юноша в ужасе убежал и дал показания в полицейском участке. И я бы убежала. И даже показания бы дала. Потому что любовь и совместная жизнь невозможны без жертв и спасения. И никакой сундучок с золотыми монетами не заменит милосердия и сострадания. А комплекс спасителя – мне нравится это название. Потому что я знаю, кого Спасителем называли.

О славе и Пушкине

В Екатеринбурге меня многие знают. А в Санкт-Петербурге – немногие. Но и там я стала знаменитостью однажды. Среди китайцев. Мы с ними ждали «Метеор», чтобы плыть в Петергоф. И я с одной китайской туристкой разговорилась. По-английски. Милая такая китайская женщина. И я ей рассказала, что мой дедушка воевал на финской, на Отечественной, а потом – в Китае. Сбил десять американских самолетов. И Мао Дзе Дун подарил ему на личной аудиенции свой портрет. Дедушка живет в Пушкине. И китаянка стала очень оживленно и громко что-то кричать по-китайски. И меня окружила целая толпа китайцев. Они показывали на меня пальцами и качали головами, и восхищенно переглядывались. Я даже покраснела от удовольствия. Что так им пришлись по душе подвиги дедушки. А китаянка говорила громко, уже по-английски: «Смотрите, это внучка Пушкина!».

О шахматах

Давным-давно я была совсем маленькой девочкой. Такой маленькой, что, когда меня спрашивали, сколько мне лет, я показывала три пальчика. Хотя мама меня уже ругала за это. Надо было голосом отвечать: три годика. И я преотлично помню все, что происходило. И одну странную историю помню. Про шахматы. Папа играл на гитаре, мама – на рояле. Шахмат дома не было, и они мне очень понравились, когда я их впервые увидела. В гостях. Мы с мамой пришли в гости к ее пациентке, Бэлле Соломоновне. Тогда это было нормально – доктор мог подружиться с пациентом и пойти в гости. Чаю попить, поговорить об искусстве. Тогда врачи и пациенты разговаривали об искусстве. Бэлла Соломоновна была очень старая. Лет сорока с лишним. Седые волосы. Очень добрая. Она мне подарила замечательные карандаши. И даже дала бумагу, усадила за стол в другой комнате и разрешила рисовать. И все трогать, что я хочу, а не только глазками смотреть. И они с мамой пошли пить чай. А на столе стояли шахматы, в коробке. Я коробку открыла и стала удивительные фигурки рассматривать. И в комнате как-то появился большой мальчик. Он мне стал все объяснять. Как фигурки расставлять. Как они называются. И даже успел объяснить, как пешка ходит по доске, на другую клеточку. Мальчика звали Павлик. Он был очень взрослый, но ласковый и добрый. Я улыбалась и фигурки расставляла. И мне было совсем не скучно. Потом в комнату зашли мама и ее пациентка. Мама изумилась, как я фигурки расставила. Вас разве в садике учили? – спросила. А я плечами пожала. Потому что прекрасно поняла, что про большого мальчика говорить нельзя. На прощанье Бэлла Соломоновна меня поцеловала, погладила по головке. Она была очень грустная. И мы с мамой пошли домой. И по дороге мама мне рассказала, что Бэлла Соломоновна оттого грустная, что у нее год назад умер сын, Павлик. В пятнадцать лет. Сердце остановилось. А он был подающий надежды юный шахматист, очень добрый и хороший мальчик. И это его шахматы были. И было мне так грустно на душе и радостно. И потом, уже во взрослой жизни, теряя самых любимых и близких, я имела силы не отчаиваться до предела. Меня очень шахматы утешали. Не сами, конечно, шахматы – я в них так и не выучилась играть. А вот эта давняя история. Из которой я не вывожу никакой морали и не делаю выводов. Просто искренне рассказываю о том, что было. Взаправду, как мы в детстве говорили.

О Юпитере

Я часто погружаюсь в свои мысли. Почти всегда. Все размышляю и размышляю. О связи событий окружающего мира и внутреннего состояния человека. Думала: как прекрасно было в греческих пьесах устроено. Попал человек в безвыходное положение. Спереди – засада, сзади – западня. Выхода нет. Враги одолевают. Молнии сверкают. Земля горит под ногами. Полное отчаяние. Или, как говорил пациент-уголовник, амба. И ту человек взывает к богам. Предположим, к великому Юпитеру. И вызывает его на подмогу. И сверху, на сцену спускают при помощи такого приспособления, машины, этого бога на веревочке. И он решает все проблемы несчастного героя, все улаживает, приводит к счастливому избавлению. Здорово вызвать Юпитера! Взять бы и вызвать! И в этих размышлениях я, конечно, забыла снять квартиру с сигнализации. У подъезда машина затормозила. В дверь позвонили. Сотрудники охранного предприятия. Один такой крупный красивый мужчина. Величественный. С ним два спутника. Помельче. Прошли в квартиру, все проверили, меня немного поругали за невнимательность. Дали бумажку расписаться. Один экземпляр себе, один – мне. И так же величественно удалились в свою машину. Я посмотрела на бумажку в расстроенных чувствах. А там написано крупными буквами: «Вызов ложный. Старший смены Юпитер Гиздуллин»…

О заботливом мужчине

Год назад я была в Египте. Там обо мне так заботились, как никогда в жизни. Это я поняла, когда столкнулась с настоящей заботой. Истинной. Там был гид. Довольно молодой еще человек, высокий, худой, с мрачным лицом. И образ мыслей, и речи – все у него было мрачное. Для начала он сообщил туристам, что все вокруг – мошенники и воры. Президент – дурак, и его надо свергнуть. В такси ездить нельзя, потому что таксисты обманывают. Купаться в море не стоит. Акулы могут напасть. В бассейне многие тоже тонут. В первую очередь те, кто выпивают. На экскурсии ездить не следует. Это плохие экскурсии. Покажут какой-нибудь камень в пустыне и наврут, что это что-то интересное. И на автобусе ехать четыре часа. Автобус может попасть в аварию. И хотя он, гид, должен продавать экскурсии и этим зарабатывать деньги, он не будет этого делать. Потому что если с кем-то случится плохое, его Аллах накажет. Да и сам он себе этого не простит. Гид говорил так долго и мрачно, что все ушли купаться и отдыхать. Одна я осталась, с удовольствием слушая гида. Потому что больше всего на свете я люблю сидеть и читать. Или – писать. И никуда не ездить. Так, погулять, пока не жарко – и снова за книжку. Что крайне не нравится моей семье. А гиду – очень понравилось. Он был за меня спокоен. Он мог за меня ответить перед Аллахом. Я сидела на диванчике в таком закутке с книгами, под названием – библиотека. А гид приносил мне газеты для чтения. Чтобы я никуда не ходила. И это пустяки, что газеты были чешскими и польскими – некоторые слова я вполне понимала. И еще он мне рассказывал всякие ужасные истории, которые должны были побудить меня не покидать библиотеку и слушаться гида. Он знал, как страшна жизнь и коварны люди. Он сообщал, что на улице пятьдесят пять градусов жары. А море, оно просто кишит всякими чудовищами. Как и персонал отеля. Не говоря о туристах. И за неделю гид даже развеселился и начал улыбаться. Такой саркастической улыбкой, указывая мне на некоторых легкомысленных отдыхающих. Которые купались и ездили на экскурсии. Так, в полном согласии, мы провели чудесную неделю. Я даже не загорела. Написала три больших статьи и закончила повесть. И, когда уезжала, этот Мухаммед пожал мне руку и проводил нашу семью до автобуса. Чтобы ничего ужасного не случилось. И пригласил еще приезжать. Если, конечно, мы доживем до следующего лета… И он был очень счастлив. Потому что ему просто очень хотелось о ком-то заботиться. Защищать и присматривать. Такой уж он был человек. А запугивал он специально, чтобы заботиться, понимаете? Так многие мужья и отцы поступают. Поэтому не стоит на них сердиться. Возьмите вот книжку или вязание, и посидите дома, на диванчике, пока он рассказывает про президента, войну и прочие ужасы жизни. Иногда надо просто позволить о себе позаботиться…

Про День рождения

За сорок пять лет много прошло дней рождения. И радостных, и грустных. Разных. Но я об одном расскажу, самом памятном. Когда мне шесть лет исполнилось. Родители мои были интеллигентные и образованные доктора. И дружили с поэтами, писателями и музыкантами. Папа сам играл на гитаре. Мама – на рояле. Меня учили. Безуспешно, к сожалению. И на мой день рождения в гости приглашали таких же интеллигентных детей с их образованными и творческими родителями. И я спросила у мамы: «Можно, я тоже приглашу одну девочку из двора?». Мама согласилась, конечно. Приглашай, говорит, Анечка, кого хочешь. А я хотела пригласить Лену Коптяеву. Это была такая девочка в вытянутых тренировочных штанишках и вязаной шапке, надвинутой на глаза. Немного сопливая, извините. Волосы из-под шапки торчали. Говорила она невнятно и грубо. И не очень хорошие слова. И копалась в помойке иногда. И дети с ней не то, что не дружили, а просто разбегались, когда она во двор выходила. Дралась она очень больно. А мама у нее освободилась из тюрьмы и работала дворником в нашем дворе. Зимой скребком очищала асфальт. А летом – метлой. На руке кривыми буквами было написано: «Люся». Зубы железные. Иногда она шаталась и пела песни. Такие, несовесткие. Но жизненные. На меня производили большое впечатление. И вот эту Лену я боязливо пригласила на свой праздник. Вместе с мамой. Потому что все другие дети должны были прийти с мамами и папами. Лена так изумленно на меня посмотрела и кивнула. А мои мама и папа еще более изумленно посмотрели на появившихся на пороге Коптяевых. Хотя и скрыли свое изумление. Насколько могли. Лена и ее мама принарядились. Мама – в платье с цветочками. Лена – в новые тренировочные штанишки. Спортивный стиль. Лена мне подарила пригоршню медного купороса. Очень красивого голубого порошка. Из кармана достала. Она его на помойке нашла. А ее мама – книжку. Сказки. Подержанную, но интересную. И мы отлично провели день рождения. Лена играла с другими детьми и не дралась почти. И научила меня выдувать пузыри из слюней. А ленина мама сыграла на гитаре моего папы. И удивительно красивым голосом спела песню. Один куплет до сих пор помню: «А мусор пытал меня, крыса позорная, скажи мне, воровка, с кем в деле была»… Гости аплодировали. Приятный вечер. Для всех. И для врачей. И дли поэтов. И для музыкантов. И для Лены Коптяевой. Меня, кстати, с тех пор никто во дворе не обижал. Даже плохие мальчишки. На моей стороне всегда были Лена Коптяева и ее мама… И за все сорок пять лет это был лучший день рождения. Осталась грустная песня. Умение выдувать пузыри. И дружить с довольно удивительными персонажами, из которых получаются самые верные и преданные друзья…

О суровой женщине

В башкирском селе я оформляла документы на квартиру. Это непросто – документы оформлять. Сами знаете. А в деревне – особенно. Пришлось, как Сноудену, отвечать на многочисленные вопросы: с какой целью я собираюсь здесь жить. Кто я по профессии. Какое образование имею. Есть ли семья. Какие, так сказать, планы и ожидания. Вопросы задавала суровая женщина средних лет. Остальные сотрудники слушали внимательно. Я чистосердечно отвечала. Ничего не скрывая. Что планах на будущее – папу из Санкт-Петербурга пригласить пожить. Папа один остался. А здесь – природа, санаторий рядом, свежий воздух, чистая вода. Женщина мрачно поинтересовалась кто мой папа. Я честно ответила. Она кивнула и подписала договор на электричество. Как комиссар ЧК – оправдательный приговор. Тяжелый честный разговор. Очень похожий на допрос. И такая неприветливая угрюмая женщина. Я даже расстроилась немного. И пошла. А в коридоре она меня догнала. И сурово спросила, понимаю ли я, что делаю. До конца ли осознаю ответственность. Например, как я собираюсь перевозить рояль. В деревне не продают роялей. Старинный рояль придется везти из Санкт-Петербурга. Потому что профессор-папа – как он здесь будет без рояля? На котором, несомненно, привык играть. Я лепетала, что у папы нет рояля. есть штанга и гири. Но женщина не слушала меня. «Как он будет здесь ходить по деревне, в галстуке и бакенбардах?», – взволнованно спрашивала она. С кем общаться? Кому читать научные статьи? Как мы будем перевозить библиотеку? У папы ведь масса книг. Наверное, вагон. Ему тут будет скучно. Его никто не поймет. Он будет такой одинокий и потерянный ходить по улицам в шляпе. С бакенбардами. С палочкой. Ужасно. Его могут обидеть. И, главное, когда мы привезем папу? В конце концов, есть и здесь понимающие люди. Они помогут с роялем. На худой конец можно купить пока детское пианино в соседнем большом селе. И женщина уже не была суровой. Она была страшно взволнованной. В некотором нервном ожидании. На щеках у нее появился румянец, а в глазах – слезы, когда она говорила о том, что профессора можно обидеть. Даже вот просто – непониманием. И мы расстались друзьями. Я пообещала держать ее в курсе событий. И принуждать папу пить витамины и не волноваться по пустякам. Из-за рояля там или библиотеки. Пусть приезжает, когда захочет. Она сможет за ним присмотреть. Умеет обращаться с учеными. И на прощанье мы помахали друг другу. И она сурово пошла выполнять свою работу. Такая ответственная одинокая женщина…

Всеобщий любимец

Однажды я была всеобщим любимцем. Это научная правда. Доказано путем социологического опроса и психологического тестирования. На третьем курсе философского факультета взошла моя звезда. Когда я получила научное подтверждение, что все меня любят и уважают. Нам начали преподавать социологию. Науку об обществе. И преподаватель провел тест. Там был такой вопрос: если бы вам предстояло год провести на необитаемом острове или в космическом путешествии, кого из группы вы взяли бы с собой? Чтобы вдвоем преодолевать, так сказать, тяготы. И проводить довольно однообразное время на острове или в звездолете. И, изучив наши тесты, преподаватель торжественно сказал: «самый популярный человек в группе – Анна Кирьянова. Все до единого отметили, что именно с ней полетели бы на год в космос. Или вот на острове бы жили. Поздравляю, Анна!». Мне было приятно. Хорошая штука – социологический опрос. Неподдельный и непредвзятый. Что ни говори, наука. Все доказано. Но радость была несколько омрачена простым фактом. В группе было тридцать юношей. И всего две девушки: я и монголка Ичинхорлоо. Которая редко посещала занятия. И плохо говорила по-русски. Наверное, меня выбрали, потому что я отлично по-русски говорю… Но соцопросам я с тех пор не слишком доверяю…

О национализме

Только что вернулась я из Башкирии. Из самой башкирской Башкирии, где горы и поля, где луга и реки. И где живет коренное население. И было мне грустно и обидно после оскорбительных комментариев и прочих неприятных сообщений. Которые, кстати, писали люди, которые в «друзья» зарегистрировались. После моего интервью про нынешнюю ситуацию на родине. А на улице перед домом играли два башкирских мальчика лет пяти. Просто загляденье, что за мальчики! Плотные, упитанные, крепенькие. Щекастенькие, круглолицые. Смугленькие, румяные. Глазки карие, чуть раскосые. В руках – палки. Это как бы мечи. И один мальчик мне говорит: «Тетя, давайте с нами играть!». Я отвечаю: «С удовольствием! А во что вы играете?». И один мальчик взмахнул мечом и кричит: «Я Илья Муромец!». А второй тоже взмахнул. И тоже кричит: «А я – Добрыня Никитич!». Они богатыри земли русской. Мальчики-то. А мне предложили стать Тугарином Змеевичем. Я вежливо отказалась, и мне разрешили быть третьим богатырем – Салаватом Юлаевым. И дали палочку. И мы два раза вокруг дома обошли, угрожая палочками Тугарину Змеевичу. Если бы он нам с Рамазаном и Наврузом встретился, не сносить бы ему головы! От трех богатырей-то. И мне стало гораздо веселее. Потому что нет у детей ни национализма. Ни политики. Ни оскорбительных комментариев в интернете. А война только с Тугарином Змеевичем. Который, понятное дело, испугался и спрятался. От трех богатырей земли русской: Ильи Муромца, Добрыни Никитича и Салавата Юлаева…

О спорах и распрях

Задумка московской передачи была проста до гениальности. Меня позвали. Рассказать о ясновидении и прочих загадочных феноменах психики. Ученого профессора-атеиста, чтобы он быстренько разоблачил все эти явления: мол. одно самовнушение и иллюзия. И священника. Чтобы он с точки зрения религии и профессору, извините, нос утер. И мне указал на недопустимость мистических взглядов. И, возможно, чтобы мы переругались и наговорили друг другу обидностей. Для увеселения зрителей. Там, видимо, предполагались какие-то особенные зрители. Любители гладиаторских боев и публичных казней. И перед студией мы все трое встретились. Довольно натянуто поздоровались. Как боксеры перед поединком. С некоторой угрюмостью. А в здании шел ремонт, а с бокового входа наверх вела такая крутая обледеневшая лесенка. Как вот горка. С хлипкими перильцами. А я красивые сапоги надела. На каблуках. Чтобы казаться выше и элегантнее, когда меня будут обижать и подавлять аргументами. И с горечью поняла, что никак не подняться мне по лесенке. Я еще и вижу плохо. А уже смеркается. О чем и сообщила будущим оппонентам. Прямо и искренне. И тогда пожилой профессор-физик стал искать выход из положения. А молодой священник ему помогать советом. Они даже горячились и спорили. Но отнюдь не по религиозным вопросам, нет. А по вопросу моей транспортировки по лесенке. И, ругаясь и споря, нашли выход из положения. Спиной вперед пошел ученый. Крепко держа меня за руки. Его разбитые прочные ботинки были очень устойчивыми. Физик все-таки. А сзади, крепко держа меня за воротник, пошел представитель религии. Утешая меня кротко. Что если мы упадем – то упадем вместе. Мне будет мягко. Но очки лучше снять и в карман положить. И лучше все же не падать. И так мы поднялись успешно в здание телекомпании. Запыхались, раскраснелись, ученый со священником спорят о том, как меня обратно транспортировать… Аргументы научные приводят. И я рада, что не расшиблась. А передача прошла очень скучно. Потому что все трое обращались друг к другу с невыразимой добротой и дружелюбием. И кивали разным историям и научным выкладкам, которые ничуть не противоречили друг другу по сути. И улыбались. Впереди нас ждало важное и интересное занятие – спуск. Совместное и увлекательное дело. Дружное. Благородное. Позитивное. Поэтому я не люблю спорить. Из-за какой-то философской дефиниции или взглядов на происхождение человека можно упасть с лесенки. Одному-то. Ну их, дефиниции и формулы. Главное – это все же понимание и помощь. Они нас и объединяют в итоге…

Об утешениях

Есть дежурные утешения. Бессмысленные и беспощадные. Потому что только подчеркивают безразличие человека к вашей беде. Даже писать их не хочу. А есть утешения нелепые. Глупые. Бесполезные по сути. Но очень действенные. Как по столу стукнуть, за что, что ребенок об угол ушибся. Или подуть на царапину. Или сказать: «Ничего страшного! Мы с тобой еще горы свернем!», – хотя какие горы? И зачем их сворачивать? Но утешает почему-то. Меня редко утешали во взрослой жизни – как и всех, наверное. Поэтому и запомнилось. Недавно паспорт меняла. Очередь, все злятся, присесть негде. Страшные лампочки под потолком, люди ругаются и кричат. Ужасно. Обычная история. Я огорчилась, конечно. Опаздываю. Вслух говорю об ужасной организации дела и плохом отношении к людям. И сосед по очереди, очень колоритный мужчина с железными зубами и кольцами на пальцах – к сожалению, нарисованными, – меня утешал. «Не расстраивайтесь, – говорит, – дама! – Я двенадцать лет без паспорта жил. В смысле, сидел. И сейчас у меня только справка об освобождении. И ничего. Я вас вперед пропущу. Потому что вы инженер и можете на симпозиум опоздать. Это по вам сразу видно. Вам паспорт нужнее. Дорогу ученым, граждане!»… Утешительно думать, что производишь приятное впечатление на людей. Благодаря очкам и пальто. А в другом случае, в Эрмитаже, тоже внешность помогла. Я с маленькой дочкой стояла в громадной очереди. И вдруг вижу: объявление. Мол, гражданам России – билет сто рублей. А иностранцам – сто долларов. Нужно предъявить паспорт. Я распереживалась, что паспорт дома оставила. Говорю: вот примут нас, Сонечка, за иностранцев. И заставят билет за такую огромную сумму покупать. Мужчина впереди обернулся и утешил меня ласково: что вы, – говорит, – женщина, с ума сошли? Кто нас за иностранцев примет с нашими рязанскими мордами? Не стоит переживать! Сейчас приобщимся к культуре! Это меня здорово успокоило. И билет продали дешевый. Прав оказался добрый мужчина. А недавно в магазине купила персики. Кассир такой интересный юноша, с волнистыми волосами, элегантный. На пальце кольцо. Настоящее, с камушком зеленым. Рубашечка розовая. А персики не пробиваются на кассе почему-то. Я огорчилась. А кассир так элегантно меня утешил: «Это ужасно гадкие персики, уверяю вас! Скажу по секрету, тет-а-тет, кислые и жесткие. Некоторые – гнилые. Вы их скушаете, и живот заболит. Как нехорошо могло бы выйти! Тьфу, пакость, а не персики!». Я сразу повеселела и сказала кассиру, что он красивый. Это святая правда. Ну их, эти персики. Потому что был такой философ, Лейбниц. Про него все забыли давно. Ну, кому нужен древний философ? Но одну его фразу мы часто повторяем. Она утешительная. «Все к лучшему в этом лучшем из миров»!. А если коротко: «Все к лучшему!»…

Про шарфик

Лев Толстой себя помнил с пеленок. В буквальном смысле. И многие люди – тоже. А я помню, как я ходить научилась только-только. Настала уже зима. Валеночки мне надели, такие, с калошками. Шапку круглую с резинкой. И шубу. Мое поколение помнит эти шубы из цигейки. Они больше самого ребенка весили. Как целый дом. И, конечно, шуба несколько сковывала движения. Мягко говоря. Навыки пешего хождения утрачивались. Шаг сделаешь – и падаешь. Но не больно. Вообще ничегоне чувствуешь. Лежишь, как жук, и встать не можешь. Пока не поднимут. Потом дальше передвигаешься. Шага два-три. И дедушка со мной гулял, держал меня за шарфик. Не прочно, а для страховки. Чтобы предупредить падение. И, стоило ему меня взять за шарфик, как я падать переставала. Чудесным образом появлялась устойчивость в инквизиторской советской шубе и скользких валеночках. Шла себе да шла. И на коньках он меня так же учил кататься потом – держал за шарфик. Сам чуть не падал на льду – ноги ему пулеметной очередью в Сталинградской битве перебили. Но я потихоньку катилась и не падала. И научилась. А потом он меня на велосипеде учил кататься. Я ехала, а дедушка бежал сзади, держась за багажник. И командовал: «Тормози, Анечка! Поворачивай, Анечка!». И тоже научилась. Без страшных травм и переломов. Единственные мои спортивные достижения за всю жизнь. И еще я научилась своей работе. Надо правильно держать человека за шарфик. Чтобы это не стесняло его движения, не давило на горло, не душило. Чтобы он вообще этого не чувствовал. Но знал, что я где-то сзади иду. Или бегу. И кричу: «Тормозите, Алексей Николаевич! Направо, Тамара Петровна!» – это в случае опасности. И человек чувствует, что его за шарфик держат. Для страховки. И через этот шарфик передают энергию любви и заботы. Которые тоже руками потрогать нельзя. А только почувствовать. И те люди, которых вот так держат, реже падают. Не расшибаются. Многому учатся без серьезных потерь. А если даже упадут – обязательно встанут. Хорошо, когда тебя за шарфик держат. Или за багажник. Как Ангел-Хранитель…

Душевная глухота —

неумение и нежелание понимать и слышать других людей. И душевную глухоту зачастую проявляют люди, считающие себя чувствительными, эмоциональными, ранимыми… Очень тяжело и горько читать переписку поэтессы Цветаевой с молодым поэтом Штейгером. Все начиналось очень хорошо и романтично. Она написала поэту, который лежал в госпитале, тяжело больной. Ему легкое вырезали. Поэт ответил искренне и лирично, как и положено поэту. О поэзии, о своей судьбе и внутреннем мире. Это письмо произвело большое впечатление на Цветаеву. Ей захотелось поближе пообщаться со Штейгером. Она стала писать ему многостраничные письма. Звать к себе. Предлагать приехать. Задавать вопросы. Цитировать стихи. Напрасно бедный больной поэт робко и деликатно намекал, что он болен. Что он даже ходить не может. Только, извините, под себя. Что ему не всегда удается ответить на излияния великой поэтессы… По понятным причинам. Она просто остановиться не могла. Искренне сочувствовала его болезни, рассказывала, что у нее в семье тоже были больные туберкулезом. Некоторые скончались. Куртку прислала в подарок. И начала страшно обижаться, что поэт как-то не очень активно ей отвечает. И не рвется к встрече сквозь все преграды. Она словно не понимала, что пишет тяжелобольному человеку, который думает о смерти. И, возможно, ему не до писем. Ну, напиши ему открыточку. Вышли денег на лекарства. Пожелай выздоровления. И подожди ответа. Если, конечно, он будет. Кончилось все печально. Великую поэтессу опять не поняли. Гадом оказался этот самый молодой поэт. Так что она написала ему язвительное письмо: вы, мол, гораздо больнее, чем я думала. На голову, так сказать. И куртку потребовала обратно. И такие ситуации возникали в ее жизни постоянно. То умирающему поэту Рильке пишет, то еще кому… И сначала людям приятно получать письма от великой поэтессы. А потом они уже не знают, куда от нее деваться, потому что она утрачивает всякое представление о границах, а на деликатные намеки и жалобы вообще не обращает внимания. Как назойливый гость, которому робко намекаешь, что тебе утром вставать рано. А он в ответ подхватывает, что вставать рано очень тяжело. И для здоровья вредно. И такие люди очень обидчивы, когда дело касается лично их. То есть, они вполне адекватны и восприимчивы. И не страдают эмоциональной тупостью, как шизофреники, которые ни чужих эмоций не понимают, ни своих не испытывают. Это обычные эгоисты, которым по большому счету нет никакого дела до других людей. И на месте умирающего поэта я бы все-таки доползла до чернильницы. И хладеющей рукой вывела бы: «Что вы в меня впились, как клещ? Что вы меня мучаете? Заберите свою куртку. Не пишите мне больше писем. И вообще их никому не пишите, раз не можете себя контролировать. Пишите лучше стихи, а меня оставьте в покое! Дайте умереть спокойно!». Хотя сомневаюсь, что это подействовало бы…

Про игрушки

Сейчас в Башкирии снег идет крупными хлопьями. Горы, лес, за лесом – даль… Я вспомнила и вам советую: покупайте своим детям игрушки. Даже если денег мало – всё равно покупайте. Даже если непедагогично баловать. Даже если не заслужил. Даже если дети ваши выросли, или нет своих – вы какому-нибудь ребенку купите. Он обрадуется. Заулыбается. Или смутится и станет отказываться. Или схватит и поблагодарить забудет. Неважно. Это всё равно самое прекрасное дело. Хотя и абсолютно бесполезное: ну зачем она, игрушка? Поиграет да забросит. Забудет. Никакого толка. Разве что в развивающих играх есть польза. Ребенок от них умнеет и получает знания. Готовится к школе. Все остальные игрушки – сплошное баловство. А я всю жизнь помню; у одной девочки во дворе был такой стеклянный шарик. Внутри шарика – домик крошечный. С окошком. Окошко желтенькое – свет в домике горит. Стекло синее – это зимний вечер. Потрясешь шарик – поднимается метель из белых крупинок-снежинок. Снежинки медленно кружатся и ложатся на крышу домика… И девочка даже мне дала два раза потрясти шарик. Я лично делала метель и снег. Больше всего на свете я хотела такой шарик с зимней ночью и домиком. И даже попросила у папы, хотя ничего не просила обычно. Но такую игрушку не продавали, это была редкость. Ценная импортная вещь. И каждый вечер я думала об этом шарике. И даже немножко трясла руками; тренировалась. И прошло сорок лет. И в магазине я увидела похожую игрушку. Шарик, домик, белые крупинки… Купила. Потрясла. Ничего особенного. Грустно на душе стало. Поддельный шарик. Китайский, наверное. А я по нему сорок лет тосковала в душе. И поэтому своей дочке я всегда покупала игрушки. Даже на нищенскую стипендию. Довольно убогие и дешевые, но всегда. И вам советую. Ребенка так просто сделать счастливым! Просто наполненным счастьем. Пусть и временным. Мы ведь тоже, как мой папа однажды сказал, – временные… И время неумолимо уходит. Вот еще одна зима, и снег падает. Как в том чудесном шарике.

О старухах

Скоро мне самой переходить в эту категорию. Если повезет дожить, конечно. Невольно к старухам приглядываешься. Многие хорошо так выглядят, загляденье просто. Макияж, прическа, всякие подтяжки и процедуры. Утешительно видеть такую моложавую старушку. Даму преклонных лет. А некоторые старухи, видимо, живут вечно. Они такие же, как в моем детстве. Платок. Боты. Приталенное пальто с воротником из умершего от бешенства животного. Или даже вечный плюшевый жакет. И суровое морщинистое лицо. Эти старухи мне очень нравятся. В них сила, воля, разум и некоторая загадочность. Сказочные старухи. Решительные и сильные. Такую Раскольников вряд ли зарубил бы топором. Я видела недавно по пути в Башкирию съехавшую в кювет фуру. Никто не пострадал. Фура перевернулась и из нее помидоры рассыпались. Очень много. И целый отряд таких старух решительно грабил помидоры. Вся деревня – одни старухи. Молодые разъехались, мужики спились. Остались одни старухи. Они как пираты действовали. И у каждой был сотовый телефон, по которому она вызывала других знакомых старух. Грабить. Водитель стоял, бессильно опустив руки. В небе кружила стая страшных птиц. А другая такая старуха сидела у метро и продавала жалкие герани и салфетки вязаные. А потом вообще какой-то унылый домашний скарб. Сурово и героически. Я всегда что-нибудь покупала, но вещь не брала, конечно. «Пусть, – говорю, – у вас полежит»… Чтобы не унижать милостыней. Трагическая картина. Если не знать, что потом эта старуха в «пальте» и платке шла в метро, где стоял такой игровой автомат. И азартно бросала в него разменянные пятирублевики. Иногда ей везло, и сыпалась мелочь. Старуха хохотала и опасливо прятала деньги. Иногда – не везло, и старуха бранила автомат и его владельцев. Она разрумянивалась, глаза сверкали. Жизнь продолжалась! Как и у другой старухи, которая смирно сидела на крылечке магазина. Я ей подала денежку. Старуха спрятала денежку в кармане бывшего малинового пальто. И рассказала мне, как в 1956 году поймала диверсанта на территории завода. В темных очках и кожаном черном плаще. Он имел при себе чертежи и гранату. А на крылечке она сидит не для того, чтобы побираться. А чтобы рассказывать про диверсанта. За которого ей дали орден. А на мою денежку она купит своему дедке пива. В утешение, что у него не было такой увлекательной и полной опасностей жизни. И такая же старуха, суровая, в той же униформе, работала консьержем в моем подъезде. Смотрела на всех жильцов пронизывающим взглядом. Как древняя Сивилла, которой ведомы людские сердца. Конечно, ведомы. Недаром почти каждый день у лифта висело объявление, написанное паучьим почерком: «Кто потерял деньги, обратитесь к консьержу» или «Кто потерял золотое кольцо с драгоценным камнем, обратитесь к консьержу». Видимо, некоторые жильцы покупались на уловку. Потому что здоровалась она выборочно. А некоторых обливала холодным презрением. Которые, видимо, хотели получить кольцо с драгоценным камнем. Или другую ценную вещь. Так что ничего страшного в том, чтобы стать старухой – нет. Но не моложавой, с кудерьками и разглаженным лицом. А такой вот – загадочной старухой. А униформу, видимо, им где-то выдают. Об этом не стоит беспокоиться…

Идиотское положение

Каждый из нас может в такое положение попасть, поэтому я не сержусь и не обижаюсь, когда человек что-то скажет или напишет. А потом – извиняется. Переживает, конечно. Мучительная неловкость. Тягостное чувство. Не знаешь просто, что делать. Извинениями только усугубляешь ситуацию. Молчать – тоже нехорошо… Ох, по себе знаю. Утешает только одна история про художника Репина, который очень любил психиатрию. Горячо увлекался. Приглашал в дом светил-психиатров, вел беседы, впитывал знания. И одно светило, уходя, страшно заинтересовалось портретом мальчика на стене. «Какой изумительный дегенерат!, – в восхищении заявил ученый-психиатр. – Истинный, настоящий дегенерат! Вы гений, господин Репин. И видно, что дегенерат – потомственный. То есть, его родители тоже были дегенераты. Прошу пояснить, что это за мальчик и где вы такой замечательный образчик дегенерата встретили?». Репин скромно ответил: «Это мой сын, Юра». И, наверное, повисла неловкая пауза. И красный как рак профессор поспешил, что-то бормоча, прочь из гостеприимного дома… Лепеча что-то невнятное. Как я недавно. На одной конференции я разговорилась с женщиной-психиатром. Увлекательная профессиональная беседа. Солидная дама-доктор в очках с проницательным взглядом. Слушала внимательно. А я малоразговорчива, но внимание меня просто подкупило. Видно было, что очень интересно новой знакомой меня слушать. А я рассказывала о шапках. Про то, что шапка многое символизирует. Указывает на принадлежность человека к социальной группе, а также – на его психическую нормальность. Шапка царя – признак величия. В высшем смысле – корона, символ власти. Шапка церковного иерарха – то же самое. Намек на связь с высшими силами. Шапками награждали и подчеркивали статус. Или наоборот – на еретиков надевали колпак безобразный, шутовской, чтобы унизить. И шут носил тоже такую дурацкую шапку – с бубенчиками, нелепую и странную. Что означало его полную ненормальность. Оторванность от законов общества. Подчеркивало уродство и тела, и психики. Давало возможность говорить все, что вздумается. И особенно я отметила, что психически ненормальные люди с вычурной, причудливой психикой тяготеют к таким же странным и манерным головным уборам. Своеобразным и несколько диким. Как говорится, что в голове, то и на голове. Дама просто глаз с меня не сводила. В раздевалке я платок завязала. Продолжая интересную тему. А доктор достала из рукава шубы очень странный головной убор. С такими меховыми колбасками кругленькую шапку, расшитую бусинами. А на кончиках колбасок – металлические шарики. Вроде бубенчиков… И мрачно надела ее на свою голову. И я скомкано попрощалась. Покраснела от стыда. И мне до сих пор стыдно, когда вспоминаю. Идиотское положение…

О вранье

Вранье отвратительно. Вранье отталкивает. Ржа есть железо, а лжа – душу, – как говаривал Горький. Когда человек врет, он проявляет неуважение – считает окружающих доверчивыми глупцами. И о таком вранье мы еще напишем и поговорим. Но есть такое вранье, которое у меня лично вызывает умиление. И разоблачать не хочется. Век бы слушала… Трогательное вранье. Как у писателя Карла Мая, который врал, что знает девяносто три языка. Финский, норвежский и диалект апачей при этом он не считает. Таких успехов он достиг, потому что спит всего три часа в неделю: скажем, со вторника на среду – час, и потом еще в выходные – два. А остальное время изучает языки. И пишет свои приключенческие романы из жизни индейцев. Это Карл Май рассказывал своим читателям, отвечая на письма, в которых читатели интересовались, как ему удалось стать таким умным и гениальным. Письма читателей он тоже сочинял сам. Очень восторженные хвалебные письма. Ровным счетом ничего страшного нет в таком вранье. Или вот седой генерал в отставке очень любил со мной гулять вечерами. Во дворе. Он меня был старше на сорок пять лет. И был участником войны, награжденным многочисленными орденами за храбрость и мужество. Но мне он рассказывал, как его захватили гестаповцы. И у них в гестапо работала очень красивая дама-психолог. Чем-то похожая на меня. Я понимала, что в гестапо никаких психологов не было. А были палачи и убийцы. Но с удовольствием слушала увлекательную историю про то, как эта дама-психолог раздобыла такие «кошки» – ну, знаете, как раньше у электриков были. И, подчинившись влиянию речей генерала – тогда еще лейтенанта – помогла ему организовать побег. Он слез по отвесной скале, держа в зубах парашютно-десантный нож. А потом помог этой даме порвать с фашистами и начать новую жизнь. И даже подарил ей столик на колесиках и огромный букет алых роз. Так мы гуляли во дворе вечерами. Он был очень старенький, хромал, но держался с военной выправкой. Я очень его любила. И его дикие истории – тоже. Особенно – историю про дирижабль, на котором над фронтом пролетал товарищ Сталин. И вот этак вот помахал рукой лично моему другу. Я знала, отчего сочинял свои истории генерал. Он был очень одинокий. Совсем один. И очень старенький и больной. И он боялся, что если он будет рассказывать правду о кровавых боях и потерях, я не стану с ним гулять. Правда – она жестокая и не слишком интересная. Вот он и придумывал истории, как дряхлая Шахерезада. Чтобы мы ходили по двору под ручку, и я ему поправляла шарф. Который всегда сбивался оттого, что генерал бурно жестикулировал, изображая товарища Сталина на дирижабле. А потом он умер. И я горько плакала. И, когда кто-то вот так вот врет – или фантазирует – я никогда не разоблачаю и не спорю. Это от одиночества. От такого одиночества, когда сам себе готов письма писать, как автор приключенческих романов Карл Май…

О перекрестках

Один автор собирает истории о перекрестках Екатеринбурга. Памятные истории и важные факты. Я тоже про перекресток написала. Который произвел на меня давным-давно большое впечатление… Можно, конечно, много о перекрестках написать. Например, что издревле перекресток считался особенным, мистическим местом. Там, где дороги пересекались, возникала и существовала особенная энергия. Там ставились магические столбы и жертвенные камни. Там закапывали вампиров, не забыв вбить осиновый кол в сердце. Там творили любовную магию и оставляли вещи больного человека, чтобы доверчивый путник взял одежду себе, а вместе с ней – и болезнь… Я другое расскажу. Когда я была маленькой девочкой с ключом от квартиры на шее (так тогда ходили маленькие девочки), я самостоятельно шла в садик. Тогда это было нормально и естественно. И сама переходила дорогу. А на перекрестке всегда стоял такой мужчина-мальчик с синдромом Дауна, с такими круглыми коричневыми глазками. Бог знает, сколько ему было лет. В клетчатом пальто и шапочке с помпоном. И с велосипедиком. Он не катался, конечно, на велосипедике – не умел. Но всегда его катил рядом с собой. Ему очень велосипедик нравился. И вот этот мужчина-мальчик всех переводил через дорогу. На зеленый сигнал светофора. Его, наверное, мама научила правильно переходить дорогу. И он очень ответственно к этому отнесся и всех стал переводить. Он каждое утро дежурил на перекрестке и всех переводил. Многие, конечно, пугались. И даже грубо отказывались. А я соглашалась. Он меня брал за руку такой короткопалой рукой и, катя свой велосипедик, переводил через дорогу. Исключительно на зеленый свет. И я всю жизнь его вспоминаю. Когда трудно и тяжело. И думаю, что, когда придет пора переходить на ту сторону, в другой мир, он снова появится. В пальто, в шапочке с помпоном, с велосипедиком. И меня ответственно и добродушно переведет, куда надо. Абсолютно молча. Потому что о чем, собственно, можно разговаривать с ангелом?

О женском идеале

У каждого мужчины есть идеал. Это красавицы. Брюнетки и блондинки. Очень изящные и элегантные. Иногда – известные актрисы, просто ослепительно прекрасные и ухоженные. Не обращайте внимания. Я училась в художественной школе в детстве. И там был один преподаватель-художник. Такой типичный художник: с длинными волосами. В мятом берете. С бородой, в которой что-то вкусное осталось с завтрака. В тяжелых разбитых ботинках. Но с оченьвозвышенной душой. Он писал восхитительные картины с женскими образами. Фантастически красивыми и утонченными. В реальной жизни таких не встретишь. Это просто ангелы какие-то были, а не женщины. И потому он жил один. Мне по секрету учительница сказала, что он ищет свой идеал. И, конечно, найти такого утонченного ангела непросто. Поэтому он выпивает. Проще говоря, пьет запоями и пропускает занятия. Но его можно понять. Тоска по идеалу мучает. И, как следствие, одиночество. И алкоголизм. И вот однажды я стояла и во все глаза глядела на романтического страдальца. Страшно сочувствуя. А он во все глаза глядел на довольно дикую сцену: два хулиганистых мальчика как-то обидели девочку Альбину. То ли палитру отобрали, то ли мольбертом стукнули. То ли кисточкой мазнули по лицу. Альбина тоже была похожа на знаменитость. На актера Жерара Депардье. Даже прическа такая же. И фигура. Крупная, коренастая девочка. И она себя защитила: схватила одного хулигана за волосы, а другого – за ухо. И планомерно стала колотить их о подставку с натюрмортом. Приговаривая хрипло и грубо: дескать, я вам покажу, как должны себя вести юные художники! Я вас отучу пакостить! Вы у меня станете примерными пионерами, гады! А мальчишки так визжали, помните: «Уй-я! Уй-я!»… Я просто похолодела от такой грубой сцены. На глазах у утонченного преподавателя-идеалиста. Но он посмотрел на меня растроганно и сказал: «Вот, Аня, кому-то повезет… Кому-то такая жена достанется! Но не мне, не мне»… И ушел в учительскую, шаркая разбитыми ботинками. Воплощать очередной творческий замысел в тоске по идеалу…

Добрые и светлые силы

постоянно предлагают нам помощь и посылают знаки. Их просто нужно увидеть и понять. А мы в рутине жизни, в раздражении и суете, просто не видим мосты и дороги, которые приведут нас к счастью. Или хотя бы к решению насущных проблем. Вот звонил и звонил мне старик. И властным дребезжащим голосом говорил: «Это Эдуард? Эдуард, ты смотрел новости? Ты надел шапку? На улице холодно!». Иногда старик звонил почти в полночь. Будил меня. И напрасно я отвечала, что я – не Эдуард. Хотя имя красивое. И объясняла, что он не туда попал. Старичок очень упорно звонил снова и снова. Это было как назойливый звон сигнализации. И можно было просто ее отключить. Чтобы не тревожиться и спать. Но я не стала отключать телефон или блокировать старичка. Я все же выспросила у него про таинственного Эдуарда. Старичок плохо слышал и предпочитал говорить сам, но я поняла, что Эдуард – его внук. Доктор. И живет в Ленинграде. И все стало понятно. Мой телефон 8 – 912 и так далее. А код Санкт-Петербурга 8—812. И старичок вместо восьмерки набирал девятку. Так что я запросто дозвонилась до Эдуарда из Санкт-Петербурга. И сообщила, что мне звонит его дедушка. И, может, дедушке нужна помощь или просто внимание. Эдуард познакомился со мной. Сообщил, что дедушка живет в Екатеринбурге. И да, часто звонит, но плохо видит и слышит, потому что ему уже за девяносто. Он полковник в отставке. Живет на Уралмаше. Один. Не хочет ни с кем жить или в приют отправляться. Его навещают родственники, а доктор Эдуард приезжает раза четыре в год. А сам Эдуард живет в Санкт-Петербурге. Точнее – в Пушкине, бывшем Царском Селе. На улице Школьной. И в Пушкине, на улице Школьной, живет мой дедушка. Которому тоже за девяносто. И он тоже не желает никуда уезжать. Он участник трех войн и полковник в отставке. И я за него все время переживаю и тревожусь… И мы с доктором договорились, что я буду навещать его дедушку. Если что. А он – моего. Если будет нужно. Тем более, телефоны друг друга знаем… И адреса. Так что дедушки теперь под присмотром. И спать я стала гораздо лучше. Только иногда меня будит дедушка из Екатеринбурга. Про политику говорит. Про Украину. Велит надеть шапку. И, хотя он называет меня Эдуардом, все равно на душе спокойнее. Потому что добрые силы присматривают за нами. Надо всего лишь быть внимательнее. И добрее.

Об индульгенции

Индульгенцией в средние века называлась такая специальная бумага, в которой черным по белому было написано: обладателю сего прощаются все грехи. Некоторые – даже вперед, авансом, так сказать. Католические церковники вполне бойко торговали индульгенциями, приумножая доход церкви. Заплатил деньги – получил индульгенцию. Лет на десять вперед, если хорошо заплатил. И мне сама идея очень нравится. Только не за деньги, а за добрые поступки можно давать индульгенцию. И прощать ошибки и неправильные поступки. Вот был поэт Брюсов. Довольно неприятный персонаж; изображал демоническую личность, писал довольно искусственные стихи, какая-то психопатическая поэтесса из-за любви к нему застрелилась. После революции примкнул к большевикам. Распределял пайки между поэтами и писателями. И многие его ненавидели. Считали предателем. И, наверное, обижались из-за маленьких пайков. А этот Брюсов в голодные годы взял к себе жить маленького сироту, мальчика четырех лет. Кормил его и воспитывал. И даже учил различать архитектурные стили и отличать ямб от амфибрахия. Главное – жить к себе взял и кормил… Ахматову вот обвиняют, что она имела много связей с мужчинами и небрежно относилась к воспитанию сына. Но, когда люди умирали с голоду, она отдавала молоко Чуковскому, для его ребенка. А в войну отдавала хлебные карточки сыну Цветаевой. Хотя у него свои были. И своему сыну отправляла посылки в лагерь, выстаивая дикие очереди в тюрьмах. И уже совершенно неважно для меня, насколько морально она себя вела в личной жизни. Маяковский как поэт мне не очень нравится. Но он тайно отправлял деньги одиноким старикам. А Мандельшам был слабовольным человеком, брал в долг, не отдавал, мог приврать. Но в страшные годы вырвал у чекиста из рук расстрельный список с фамилиями. И порвал. И вот один мрачный и угрюмый мужчина, бизнесмен, который уделял жене мало внимания, когда она заболела, продал свой дом. Два машины. Бизнес. Стал донором костного мозга. И вылечил ее, просидев в реанимации тридцать суток рядом с ней. И потом два года выхаживал, кормил с ложечки. Он стал бедным и еще более угрюмым. И совершенно седым. И, если бы в моей власти было выдавать индульгенции, я бы обязательно ему выдала отпущение грехов. И сегодня, проезжая по ямам, едва не прикусив язык, я не ругала мэра. Потому что помню, как лет двенадцать назад, когда он разбирался с наркоторговцами, я ему в передаче прямо сказала: «Считаю, что вам надо выдать индульгенцию. За прошлые грехи и за будущие. За то, что вы сегодня делаете». И, наверное, смысл жизни не в том, чтобы вообще не грешить. А в том, чтобы совершить хотя бы один поступок, за который нам многое простится…

Об умягчении сердец

Не надо войны. Не надо распрей. Не надо злобы, и даже дискуссий не надо. И политики не надо тоже. Люди гордятся своей мужественностью, жесткостью, прямотой. Иногда эти качества превращаются в жестокость и свирепость. И сами люди непоправимо меняются. Бабушка у меня была жесткая и решительная женщина. Секретарь парткома. Единственным справедливым наказанием считала расстрел. Лучше – на месте. Главным ругательством было – «аполитичность». Жизнь такая была у этого поколения. И только в парке Дворца пионеров, гуляя со мной и вспоминая, она смягчалась и становилась доброй. Потому что она тоже была маленькой девочкой когда-то. В начале тридцатых. И в этом парке гуляла с другими детьми; там пеликаны были. Лодочки на пруду. В беседке шахматисты играли. И здесь бабушка-девочка Георгина познакомилась с тихой рыженькой девочкой. Имя унесли годы. Девочка была бледненькая, рыженькая, ровесница Геры. А жила она в подвале полуразрушенной церкви со своим папашей. Папаша тоже был рыжий и бледный. И девочку никуда не отпускал от себя. Потому что он был поп, а с попами разговор у Советской власти был короткий. Враг народа. И как-то девочки подружились между собой. И даже папа-поп стал отпускать свою дочку поглядеть на пеликанов или на шахматный турнир. И девочки вместе смеялись и бегали по дорожкам, как положено девочкам. А потом Гера пришла в парк, заглянула в подвал – а там никого. Все смято, разбросано, пусто. Ни рыженькой девочки, ни попа. Никого. А потом умер мой прадедушка, герин папа – от кровоизлияния в мозг. Его заставили ехать на раскулачивание, по партийной линии. Он увидел ужас и горе – и не выдержал. Ничего не мог сделать. Пришел домой, сказал: я ничего не могу сделать. И умер. Вот так решительно отказался участвовать. И в последний раз осиротевшая бабушка-девочка увидела свою рыженькую подружку уже осенью. Только она была наголо бритая. Ее здоровенная воспитательница запихивала в автобус вместе с другими детдомовцами. И куда ее увезли – неизвестно. И девочки только помахать друг другу успели. А дальше – репрессии, война, другие события. Жизнь великой страны. Не до сантиментов. И вот в этом парке сердце бабушки смягчалось. Она помнила рыжую девочку и тосковала по ней. И по себе, по тому времени, когда она была доброй, как все дети. Аполитичной, так сказать. Как я.

О метафизике

Писательница Гиппиус любила подшутить и образованность свою показать. И к одной даме она все приставала с вопросом: «Какая у вас метафизика? У вашей души?». И хихикала, когда растерянная дама побежала искать в словаре это слово. Сложное такое философское понятие, которое означает основу основ. Первопричину, управляющую всеми физическими процессами, о которой писал Аристотель и другие мудрые философы. Я очень просто расскажу, какая у меня метафизика. Когда я училась в шестом классе, умер Брежнев. Всех детей отпустили на каникулы, на один день. А двух пионеров решили поставить в почетный караул у портрета умершего. И я согласилась. Потому что мне было жалко Брежнева. Он был старенький. Сильно болел. Воевал. Над ним все смеялись и передразнивали его. И согласился еще один пионер, школьный хулиган, потому что его хотели исключить из школы. А за участие в почетном карауле обещали оставить. И в свободный день в пустой школе мы с этим хулиганом несли почетный караул у портрета. Час я стояла, с рукой, поднятой в салюте. Час – этот плохой мальчишка. Учителя и ученики разошлись по своим делам, день-то выходной, траурный. А мы так и стояли до двух часов дня, пока нас не отпустил военрук. И я пошла домой, утирая слезы. И это была моя метафизика. А честно сменявший меня хулиган потом пал смертью храбрых в Афганистане. И это была его метафизика. Его души. Так что я бы ответила писательнице Гиппиус. Потому что в сложных философских понятиях нет ничего сложного. Они очень простые.

Любовь облагораживает человека

об этом говорят многочисленные примеры из жизни знаменитых людей. И истории из жизни моих пациентов. И один мелкий случай, который я наблюдала лично, когда отдыхала на юге. Утром по пляжу шел ужасный тип в костюме собаки. То есть, голову он держал в руке. Вернее, в такой лапе. Его собственная голова торчала из грязного костюма, облепленного окурками и грязными бумажками. Он, видимо, ночью где-то валялся. Волосы были всклокочены, небритое лицо опухло. Он еле шел, шатаясь. Он скрипел зубами и ругался плохими словами. Перегаром разило за несколько метров. Это было крайне неприятное зрелище. А навстречу шли родители с маленькой девочкой в панамке и розовом платьице. И эта крошечная девочка вдруг побежала к этому чудовищу своими толстенькими ножками. Родители даже среагировать не успели. А девочка восторженно и радостно кричала: «О, Гуффи! Милый мой Гуффинька! Моя любимая собачка!», и, протянув ручки, обняла страшного мужика за собачью ногу. Ее лицо просто пылало восторгом и любовью, искренней и сильной. И этот похмельный дядька как-то выпрямился. Нахлобучил на всклокоченную голову – голову собаки. И начал танцевать и делать всякие смешные и добрые движения, забавляя девочку, которая просто светилась от умиления и любви, выкрикивая «Мой Гуффинька! Моя собачка танцует!». И это и правда уже был не похмельный мужик, а добрая собачка. Родители кое-как забрали свою девочку, а Гуффи пошел дальше. Выпрямив по-военному спину, гордо подняв собачью морду к солнцу. Иногда он оборачивался и махал девочке рукой. То есть, лапой. И это история про любовь.

О понимании

Главное в жизни – понимание. Понимание другого человека и обстоятельств его жизни. Понимание рождает прощение, любовь и милосердие. На философском факультете преподавали высшую математику. До сих пор не понимаю – зачем на философском факультете высшая математика? Которую я, к сожалению, не понимала абсолютно. Напрочь. Какая-то часть мозга, которая отвечает за образное мышление, перекрывала все мои математические способности. А высшую математику преподавал такой высокий худой профессор. Лысый. В очках, как донышки от бутылок. О котором было известно, что он очень сурово принимает экзамен, поскольку считает математику царицей всех наук. А мне было восемнадцать лет. Я была замужем. В положении. На сносях, проще говоря. Мужа в армию забрали. Жила я у его родственников. И уходить в декрет не собиралась – жить было не на что. Только на стипендию. А ее давали на дневном отделении. И я все экзамены сдала на «отлично», а с математикой решила поступить так: выучила наизусть весь учебник. Все формулы и графики. Ничего не поняв. И пришла на экзамен, дрожа от ужаса. Ответила на билет. Написала формулы. И гениальный профессор понял, что я ничего не понимаю. А просто заучила все наизусть. И начал задавать вопросы, и ловить меня, и уличать. И, злорадно улыбаясь, сказал: «Вы все выучили, но ничего не поняли в высшей математике. И поэтому»… И тут взгляд его упал на мой живот. И он посмотрел сквозь свои ужасные очки на мое бледное лицо. И на лице его отразилось понимание. Он как-то засуетился. Очки снял. Кое-как вывел в зачетке хорошую оценку. Рукой махнул. Закашлял. Спросил, как я себя чувствую. А потом, когда родился ребенок, я с младенцем иногда приходила на лекции. Меня понимали и пускали. И я училась и получала повышенную стипендию. А профессор в столовой, когда мы сталкивались, неумело улыбался младенцу. И покупал булочку. И неловко совал ее ребенку. Не понимая, что таким крошечным младенцам нельзя есть булочки. В младенцах он понимал столько же, сколько я в высшей математике. Потому что он жил совсем один и не имел ни жены, ни детей. Но имел доброе сердце. И умел понимать…

О жизненных история

Все, что я вам рассказываю – было на самом деле. Это жизненные истории. Искренние и правдивые. Поэтому они помогают. Утешают. Заставляют плакать или улыбаться. А философские притчи и поэтические образы я не очень люблю. Хотя красиво, конечно. Буддийский монах встречает красавицу. Белый единорог спускается с небес. Три слона между собой беседуют. Или маленький принц встречает маленькую принцессу. Романтично. Только я знаю жизнь. И люди, которые приходят – тоже знают жизнь. Причем не с самой романтической и приятной стороны. Кого-то обманули. Бросили. Дали надежду – и отобрали. Хотя, возможно, вели беседы о тонких энергиях и даже притворялись принцем. Истории должны быть жизненными, иначе они ничем не помогут. А только могут разозлить и расстроить еще больше. На заре девяностых писатели и поэты решили детский дом посетить. Времена были тяжелые. Мягко говоря. С продуктами было плохо. Инфляция дикая. На улицах стреляли. И в детских домах обстановка была тоже тяжелая. И писатели приехали к сиротам. Ужасно. Нищета и все остальное. Описывать тяжело. Дети угрюмые и молчаливые. Их собрали, чтобы перед ними выступили писатели. И поэты. И тяжелым, много что повидавшим взглядом смотрели дети на одного поэта, который никак остановиться не мог. Все рассказывал притчи и читал совершенно оторванные от жизни стихи. С кухни пахло пригоревшей кашей. И сорокалетний поэт, живший с родителями-академиками, рассказывал в этой мрачной тишине про бурундучка. Который то ли ангела встретил. То ли фею. И научился быть добрее. Или сильнее. Я уже плохо помню. Мне очень стыдно было слушать. И, видимо, поэта тоже как-то эта тишина обеспокоила. Показалась ненормальной. Ни улыбок. Ни одобрительных возгласов. Ни аплодисментов. И он выдохся и замолчал. Повисла мертвая тишина. И в этой тяжелой тишине концлагерной раздался детский голосок с хрипотцой. Какой-то маленький мальчик в рваных колготках спросил: «Что ж ты замолчал-то, гнида? Дальше про бурундучка рассказывай!»… И поэт потом всю дорогу в автобусе молчал. Может быть, что-нибудь понял о жизни. И о маленьких принцах…

О скрипочке

Когда я была совсем юной, один друг моего папы, очень пожилой и очень умный профессор-психиатр спросил, куда я буду поступать. Я ответила, что на философский факультет. И этот мудрый человек сказал: знаешь, девочка, я еврей. И я тебе расскажу, почему еврейского мальчика учат играть на скрипочке. Конечно, хорошо, когда он умеет играть на рояле. На виолончели. Или вот на арфе. Это замечательно. Но, когда начинались погромы, выселение и войны, мальчик брал свою скрипочку подмышку. И ехал, плыл, бежал и карабкался с нею. Вставал и падал. А потом, в хорошее время, он снова играл на своей скрипочке и имел свой кусок хлеба. Так вот: рояль, арфа или вот громоздкий тромбон – это образование. Профессия. А скрипочка – это ремесло, которое будет тебя кормить. Где бы ты ни был, и что бы ни случилось. Поэтому, кроме образования, надо иметь ремесло. Практические, так сказать, навыки. Свою скрипочку. На которой надо виртуозно играть. Лучше всех. И она тебя прокормит и поддержит в самые трудные времена. И я запомнила эту мудрость. И вот – делюсь с вами. Играю опять на своей скрипочке. Хотя я, конечно, не еврейский мальчик…

О политике

Я не принимаю участие в митингах, пикетах и шествиях. Плохо вижу, да и побаиваюсь – толкнут, уронят, схватят и поволокут. Очки сломают, воротник оторвут. Я видела по телевизору. А я должна буду сопротивляться и кричать: «Сатрапы! Палачи!». Ужасное зрелище. Я сохраняю свои убеждения и статьи пишу. Правдивые и искренние. Но благодаря политическому заговору я оказалась в Башкирии. Приняла участие в тайном собрании свободолюбивых политиков. Совершенно случайно. Я поехала по совету знаменитого башкирского писателя посмотреть славную Уфу. 540 километров. И поздно вечером мы приехали в этот чудесный город. Зашли в гостиницу. А мест нет. Все занято делегатами. А я уже просто падаю от усталости и мне нехорошо. И добрый портье сжалился и все-таки дал номер, чтобы я отдохнула. Какой-то запасной. И еще в лифте я обратила внимание на доброжелательность и дружелюбие. Все улыбались мне. Пожимали руку со значением. Мужчина с красивой татуировкой другого мужчины, в лисьей шапке и на коне, попросил не опаздывать на заседание. Двое постояльцев приехали тоже из Екатеринбурга – они моментально меня узнали о окружили вниманием. Все спрашивали: «Неужели вы тоже с нами! Похвально!». На душе потеплело. Потом меня на заседание повели. Я думала, в Башкирии так принято – ночью в гостинице проводить заседание. Называется – Курултай. И, хотя выступали на башкирском языке, мне одна дама все переводила. Есть дурной человек у власти. Фамилию не помню. Ворует, врет, подвергает преследованиям. Есть хороший человек. Жертвует всем, борется за правду, всем помогает. Вот вы бы за кого проголосовали? Понятное дело, за хорошего. И второй вопрос обсудили: Башкирия должна быть свободной. Независимой. Сильной. Это тоже не вызвало у меня никаких возражений. Я проголосовала и расписалась. Потом пели песни и танцевали. И было угощение. Сказочный вечер, вернее, ночь. А с утра мы посмотрели город и поехали дальше, в Казань. Где я из прессы узнала, что приняла участие в тайном собрании националистов. По крайней мере, так их неодобрительно назвали в газете и по телевидению. И их цели объяснили как не слишком мирные. Мягко говоря. Хотя мне они показались милыми людьми. Я голосовала я честно, по совести. За хорошего человека и за свободу. Эта история произвела на меня большое впечатление. И я теперь наполовину живу в Башкортостане. Он мне стал родным. А тот, за кого я голосовала, сейчас занимает высокое положение. Победил. Может быть, и мое скромное участие повлияло…

О злых комментариях в интернете

Вы не расстраивайтесь, если вам что-то неприятное и критическое пишут. Это нормально. Злые люди безошибочно чувствуют добрую энергию. И немедленно хотят ее погубить и уничтожить. Раз уж насладиться не в состоянии. Я на днях разговаривала с одним ученым-философом, мягким, добрым человеком. Доказывала, что зло существует. И носители зла – тоже. Даже в интернете. Пишут оскорбления и обидные комментарии. А добрый ученый заявил, что это из-за того, что мы сами задеваем чьи-то чувства. Пишем провокационные посты. На политические, к примеру темы. Надо быть добрыми, спокойными. И никто не будет тебе писать злое… Я его послушала, покачала головой, но спорить не стала. С таким добрым и милым человеком. А утром зашла на фейсбук. Он в своей хронике картину разместил, которую сам написал: лодочка, озеро, камыши, рассвет… Очень красиво. Ни политики, ни психологии. Мир и благодать. И первый комментарий уже прислал кто-то: «Не рисуй картины, дядя, – не подохнешь в нищете»…

Про райскую жизнь

Я в первый раз приехала в санаторий с семьей. В Кисловодск. В такой бюджетный санаторий. Довольно обшарпанный. Если не сказать, убогий. Но мне всё равно очень нравилось. Просто ужасно. И к нам за столик посадили одного карачаевца, Барисби Ильясовича. Он работал в ауле пастухом колхозным, а потом заболел. И ему вот дали путевку для лечения. Тогда еще давали. Такой маленького роста черноглазый худой мужчина с немного кривоватыми ногами. Он полностью разделял мои восторги. Другие отдыхающие жаловались, что суп невкусный. Котлеты с хлебом. Медленно обслуживают. И долго приходится ждать процедур и приема у врача. Все сердились и требовали комфорта. Согласно путевкам. А Барисби Ильясович кушал аккуратно суп. Ни разу не швыркнув. Вытирал тарелку кусочком хлеба. Медленно ел котлетку. Очень медленно, маленькими кусочками. Чтобы продлить удовольствие. Изумлялся, что три раза в день дают мясное. И можно выбирать: сосиски или курица. Это же просто рай. Необыкновенная райская жизнь. И еще булочки. И каша с маслом. И чаю сколько хочешь. Я его угощала своей едой – я всегда на диете. Но он соглашался только меняться. Котлетку – на винегрет. Булочку – на яблоко. Все неприятные процедуры он принимал с благоговением – им занимаются врачи! Разговаривают и спрашивают, как здоровье! И назначают лечение. Это просто рай. Так не бывает. А после процедур, когда отдыхающие ходили жаловаться или просто гуляли, Барисби Ильясович был занят. Там была горная речка с каменистым берегом. Курортники купались. А вылезать по камням – скользко. Можно упасть. И проворный горец всем помогал выходить из воды. Подставлял руку калачиком старикам и детям. Но особенно часто помогал полным женщинам. Чтобы они не упали. И ловко провожал их до лавочек. Когда купание заканчивалось, Барисби Ильясович сидел в холле, в потертом мягком кресле. И улыбался от удовольствия. Телевизора не было, и он смотрел на аквариум с гуппи. Каждое утро он подвигал мне и ребенку стулья. И печально и громко произносил, как молитву: «Еще семь дней в раю осталось отдыхать!»… Потом – шесть. Пять… А потом он сидел и ждал маршрутку. Далеко ехать в горы, потом идти. Мы его провожали. У него губы так по-детски кривились и он шептал: «Пора мне убираться домой. Другим надо в раю отдыхать. По очереди!»… Из подарков взял только чай. Очень любил чай. А потом улыбнулся, прощаясь. И выразил надежду, что болезнь не прошла до конца. И когда-нибудь его снова отправят в райское место. Невероятно прекрасное, сытое, чудесное место. И я много где потом побывала. На курортах. И не скандалила. Не жаловалась. Вспоминала Барисби Ильясовича. И жалела только о том, что не могла с ним поделиться. Взять его с собой…

Мустафа

Он первый раз пришел десять лет назад. Я обомлела. Видели фильм «Путевка в жизнь?». Там был такой татарчонок, Мустафа, беспризорник. В лохмотьях, узкоглазый, смуглый. Замызганный и грязный, как и положено беспризорнику. Вот он и зашел в кабинет. В спортивных штанишках, в жуткой кофточке. Галоши снял в коридоре. Лучше бы не снимал… Неважно. Он еще и говорить не мог по-русски. Практически совсем. Но из обрывков слов я поняла, что он приехал из глухой деревни, заброшенной и спившейся, чтобы добиться успеха и стать начальником. Родители от пьянства умерли. Дом сгорел. Брат выгнал. И вот он здесь. У меня. Я два часа с ним проговорила. При помощи коротких внятных слов и жестов. Но он слушал очень внимательно, очень. Он решил стать автослесарем и получить права. Для начала. А жить в гараже при автосервисе. Уходя, он вежливо сказал «Пасиб!» и положил деньги, хотя я отказывалась. «Жертва нада давать!», – важно пояснил он и ушел с достоинством, хлопая одной калошей. Десять лет, каждый год, в один и тот же день ко мне приходит этот Мустафа. С каждым разом он одет чище и лучше. Говорит, правда, мало, все меня слушает. Улыбается иногда. Иногда – плачет тихонько. Потом важно кладет «жертву» и уходит куда-то в свою жизнь. Которая год от года меняется, как и костюм Мустафы. Сегодня он опять пришел. Задал вопросы про работу своего автосервиса в кризис. Про отношения с водителями, которые выполняют на его фурах дальние рейсы. Про то, как лучше распорядиться сбережениями – поменять комнату на квартиру. И потом сказал так: «Спасибо большое, Анна Валентиновна. Потому что вы меня научили говорить. Не правильно говорить по-русски, а вообще – говорить. Я всегда знал, что душа – есть. Смысл жизни – есть. И, когда один водитель при мне говорил, что ясновидение – обман, я ему просто сделал вот так: – Мустафа махнул пренебрежительно рукой. – Они ничего не понимают. Хотя хорошо говорят. Я с первого раза все понимал, что вы говорили. Хотя был дикарь. Но я не умом понимал, а душой. И теперь настала пора жениться, но мне не нужно просто девушку – мне нужно, чтобы она меня душой понимала!». А приходит Мустафа именно в этот день по простой причине – это его день рождения. Он, конечно, это эссе не прочитает – он вообще читает плоховато. Но я все равно его поздравляю. Потому что душой – он все прочитает и поймет. Как и вы, друзья…

Имя и характер

Наука подтверждает связь имени, характера и судьбы. И мы еще про это поговорим. А я поделюсь мелким случаем из жизни. Я его в турецком отеле наблюдала. Там был такой удивительный мальчик. Упитанный, плотненький, с брюшком. На прямой пробор причесанный. В жилетке поверх футболки. Он очень степенно кушал. Долго и помногу, покряхтывая от наслаждения. Вытирал губы салфеткой, откидывался на стуле, а потом принимался чай пить. Помногу, с удовольствием. Отдуваясь и пыхтя. Вспотеет, бывало, но еще наливает. С сахаром и сластями. Потом прогуливается неспешно. Купается – войдет в море, присядет, окунется с аханьем – и на берег. Он мне ужасно нравился, этот степенный мальчик. Лет шести. Как-то мы с ним смотрели на дельтаплан, на котором туристов поднимают в небо. Мальчик улыбался так иронично, подбородок поглаживал. «Придумают же, черти полосатые, забаву!», – ко мне обратился баском. Я спросила, как его зовут. «Платон. – солидно представился мальчик. – Фамилия наша – Дормидонтовы!».

О детях

В эти новогодние дни не до поучений и разъяснений. Да и не очень они нужны даже в будни. А просто – мелкий случай из личной жизни. В садике все девочки были Снежинками. Белые чешки, белые гольфы, белое платьице. Довольно просто и доступно. Мне три года было. И была интересная задумка. Идея. Я завернулась в мамин халат. На голову короткими детскими ручками навертела длинный шарф. Чалму соорудила. Чешки, само собой. Выбор обуви был невелик. Вышла к родителям и твердо сказала, что не хочу быть Снежинкой. А буду – мудрый кади из Басры. Буду всех справедливо судить и советы давать. И прибавила что-то. На незнакомом родителям языке. Поклонилась. Мол, рахмат за внимание и позволение. Папа-психиатр сам чуть с ума не сошел. Начал вопросы задавать. Но, к сожалению, не про прекрасный город Басру и обязанности кади, а про то, нет ли у меня голосов в голове. Потом у меня забрали и шарф, и халат. И велели никому не говорить про некоторые известные мне вещи. Иначе все кончится плохо. И нарядили Снежинкой. И научили не врать, но скрывать. А сейчас я в Башкирии. За окном – мечеть. Муэдзин кричит азан. Я всем детям от нашего с вами имени подарки подарила. Носочки и игрушки. Они отвечали: Рахмат! Как я сюда попала? И работаю я почти что мудрым кади. Даю советы и рекомендации. Консультирую. Странная штука – детство. И хорошо, что сейчас дети сами костюмы выбирают для праздника. И в этом есть смысл и тайна.

Об элегантности

Я один раз видела настоящую утонченную элегантность. Восхитительные одежды и манеры. Просто галантный век. Это я у отделения милиции стояла, чтобы продлить лицензию на оружие. К несчастью, в те годы это было нормально – иметь оружие. Потому что попросту могли убить. Особенно – на Эльмаше. Неэлегантная ситуация была в те годы. И милиция – страшное обшарпанное здание. Кого-то волокут. Кто-то сам мрачно шагает. Машины грязные стоят, и люди в некрасивой форме ходят туда-сюда. И я вся выпачкалась. И стою, жду, слушаю грубые речи. И тут появился элегантный человек. Такая прическа волнистая. Усики тонкие. Очки. Белая накрахмаленная рубашечка. Лаковые ботиночки остороносые. Костюмчик с искоркой. Галстук, конечно. И изысканное пальто. Он меня узнал и подошел поздороваться. Представился: «Вольдемар. Свободный художник». Поцеловал мне руку, как дворянин из фильма. И заговорил об искусстве. Чтобы скоротать время. Ему еще рано было к следователю. Он, как воспитанный человек, пришел пораньше. И вот сюрприз – меня встретил. Как это мило и вообще – какой шарман! Я с обычной прямотой спросила, по какому он вопросу сюда пришел? Вольдемар махнул светски ухоженной рукой и говорит: «Не стоит вашего внимания. Бытовая мелочь. Избил жену».

Воспитание вежливости

Это очень важно – воспитывать вежливость. Я часто о вежливости пишу. И о ее воспитании. А о чем я пишу – тут же и происходит. Сегодня в подъезд заходила. Передо мной – папа с сыном. И этот сын-подросток хотел вперед меня шмыгнуть в подъезд. И папа схватил его за воротник. Отшвырнул в сторону. И заорал громко: «Куда лезешь, гаденыш! Куда прешь?! Разуй зенки – пропусти даму!». И мне вежливо предложил: «Проходите, дама!». Я испугалась и спрашиваю, не подвох ли это. Не схватит ли он меня за воротник? Может быть, по правилам этикета, я должна его сначала пропустить? Он мне вежливо разъяснил, что я могу пройти. Без страха и боязни. Потому что вежливость – это его главное правило воспитания. Надо, чтобы все были вежливыми. С детства. А он просто следит за всеми. Воспитывает у людей это прекрасное качество. Я пешком на пятнадцатый этаж поднялась. Чтобы в лифте не получить оплеуху за какую-нибудь невежливость…

Катание на собаке

Они говорят: мы, мол, уже переживали трудные времена и кризисы. Переживали, да. Помню. Как раз на Новый год дело было. Дочке было два, мне – двадцать один. Сапоги, конечно, осенние. И молния сломана. Потому что – трудные времена. На ребенке – пуховичок страшненький, китайский. И на мне, понятное дело, тоже. Стипендию выдали за три месяца – долго не выдавали. Зима и снег. И елка. И под елкой – такая совершенно замерзшая интеллигентная старушка в очках. И такая же замерзшая интеллигентная собака-дворняжка. И санки. И на санках – лист бумаги. Объявление. «Катание на собаке». И цена. Сколько – я не помню. С тех пор прошли сотни, тысячи и миллионы рублей. Примерно одна стипендия. И в эти жалкие санки уже какая-то мамаша пытается усадить своего крупного мальчика. Довольно взрослого. Он в санки почти не помещается. И как его будет собачка катать – совершенно непонятно. На что я немедленно указала с присущей мне прямотой. А старушка пояснила, что, собственно, санки будет везти она. Она еще довольно быстро бегает. А собачке не придется ничего тащить. Она просто будет бежать впереди. Для виду. Это старушка мне шепотом пояснила, чтобы не спугнуть возможного клиента. Но клиенты все равно ушли – они хотели катиться не вокруг елки – это мало. А вокруг всего ледового городка. И мальчик выпадывал из санок и канючил. Действительно, так себе развлечение. А Соня зарыдала. Собственно говоря, и я тоже как-то начала взглатывать и шмыгать носом. И старушка тоже утирала глаза. И я отдала часть своих денег, конечно. Хотя старушка отказывалась. И мы вместе покатили санки с моей дочкой. Небыстро. А собачка бежала впереди, налегке. Но все равно казалось, что она тоже участвует. И теперь, когда мне говорят о том, что кризис уже был, а трудные времена мы пережили, мне вспоминается эта старушка и собачка. Я не знаю, пережили ли они трудные времена. Старушки и собачки не так уж долго живут. Особенно – в кризис. И мне хочется, извините, схватить за горло того, кто так говорит. Я не буду этого делать, конечно. Или вот – привязать к нему санки с упитанный крупным мальчиком. И пустить вокруг елки. Извините за грустную историю. Хорошо, что мы есть друг у друга…

Люди и звери

В давние времена художники очень любили рисовать картины-аллегории, на которых определенные животные символизировали те или иные человеческие пороки. Осел – глупость. Свинья – нечистоплотность. Жаба – зависть. Это, конечно, большое упрощение. Но то, что животные могут быть носителями вполне человеческих качеств – правда. Я это лично наблюдала летом, на даче, в детстве. У деревенского магазина ходил такой мрачный грязноватый баран. Он подходил к выходившим из магазина покупателям и выпрашивал хлеб или прянички. Если давали кусочек – кушал, шевеля губами. А когда добрый человек поворачивался спиной, баран разбегался и с разбегу очень больно бил рогами пониже спины. Благодетель падал. Баран стоял и смотрел, дожевывая. Воплощенная неблагодарность. Коза объедала посаженную дедушкой черемуху. Дедушка прогнал ее веточкой. Вечером мстительная коза вернулась с козлом и двумя козлятами, которым принялась показывать, как правильно объедать кору с дедушкиной черемухи. Как копытами упираться в ствол и подцеплять зубами нежную кору. А у одной изящной кошечки родился котенок. Она его любила, кормила, играла с ним. Котенок вырос в такого крупного лобастого кота, с головой размером с телевизор «Фотон». И в этой голове, видимо, был какой-то дефект, потому что он по-прежнему продолжал пить кошечкино молоко. В смысле, сосать грудь. Измученная кошечка бегала от своего здоровенного отпрыска. Но он был сильным, зорким. Истинный охотник. Только он выслеживал не мышей и птиц. Он выслеживал свою маму. Двумя быстрыми хищными прыжками догонял ее. Валил наземь и пил из нее. Будем надеяться, молоко… И поэтому я животных не то чтобы страстно люблю. А просто понимаю, что, в сущности, это те же люди. С теми же достоинствами и недостатками…

О нормальности

Это очень растяжимое понятие. Но я психически нормальна. У меня и справка есть, где это написано. Вернее, я надеюсь, что там это написано – потому что разобрать можно только большие восклицательные знаки. Их много. После каждого слова. Эту справку мне выдал один доктор. Когда я лицензию на оружие получала, очень давно. Доктор был похож на Ленина. И жестикулировал так же. И очень энергично качался на стуле. Даже упал один раз. Но встал самостоятельно. Он задал мне проверочный вопрос: «Надо ли клонировать людей? Добиваясь полного бессмертия?». Это он меня на предмет метафизической интоксикации проверял. Я-то знаю. Я ответила отрицательно. Доктор рассердился и упрекнул меня в бездушии и черствости. Клонирование необходимо. Человек умер, а другой – про запас! Как будто ничего и не случилось. Жизнь продолжается! Потом спросил, пью ли я. Я сказала, что очень редко. Раз в полгода. Он уточнил: «то есть, запоями». Но успокоил меня. Запои – это пустяки. Самый страшный вид алкоголизма – когда вообще не пьют. Потому что боятся спиртного. Трусы. Чувствуют, что не способны справиться с алкоголем. Начнут пить – и остановиться уже не смогут. Это алкоголизм. Потом спросил, слышу ли я голоса. Я ответила отрицательно. «А у Орлеанской Девы были голоса, – многозначительно сказал доктор. – И ничего. Наголову разбила англичан в битве при Пусси». Я ответила, что сожалею об отсутствии голосов. Но надеюсь на их появление. Ответ успокоил доктора. Он спросил, бывает ли у меня плохое настроение. Которое сменяется хорошим. Намекая на циклотимию. Я ответила, что настроение всегда одно – ровное. Никаких перепадов. Бодрость и спокойствие. Видно было, что он очень не хочет давать мне справку. И коньяка еще полбутылки осталось. Который я, к стыду своему, ему подарила. Он его пил из стаканчика для карандашей. Очень полезно для сосудов. Ему было одиноко. Осень, вечер, дикий ветер и дождь. Пациенты. А тут – интеллигентный нормальный человек. Приятная беседа. Коньяк. И он еще много задал мне вопросов. Чем карандаш похож на ботинок? Как грифель в карандаш вставляют? А потом написал справку. Пригласил еще приходить. И грустно сказал, что меня он бы клонировал. Про запас. А то он всегда один. Жена умерла, а коту уже восемнадцать лет и у него ножка отнимается… И, хотя справку пришлось потом брать у врача с более разборчивым почерком, все равно хорошо поговорили. Хотя и грустно. А справка – на память осталась…

Письмо о любви

   Мир огромен. И людей в мире живет огромное количество. И кто-то из этих людей очень любит вас. Верно, преданно, глубоко, всем сердцем и на всю жизнь. Вы просто об этом не знаете. Может, догадываетесь, но о силе и глубине любви – точно не знаете. Я вчера получила письмо, и все хожу и думаю. И прикладываю руку к сердцу, и вздыхаю, и вспоминаю. Простое такое и короткое письмо:
   «Здравствуй, Аня! Ты меня помнишь, наверное. Это Саша. Мы с тобой дружили в художественной школе. И всегда возвращались домой вместе. И этюдники били нас по ногам. И я всегда тебя провожала и слушала, потому что ты говорила о таких вещах, о которых больше никто не говорил. И я сохранила все письма, которые на каникулах мы писали друг другу. Все твои письма. Я живу теперь в Австралии. Уже давно. И я часто вижу тебя во сне. Я очень тебя любила и люблю. И всегда мечтала, что когда нибудь ты приедешь ко мне. Когда мы станем старухами в длинных юбках. И мы будем вместе бродить по берегу океана. Хотя с тобой бродить не получится – ты всегда очень быстро ходила. И говорила громко. Замечательные вещи, которые меня поддерживают по сей день. Я мечтала, что мы будем гулять и разговаривать. И пить ром в прибрежном кафе. И смотреть на волны и на звезды. Потому что в старости все пройдет, отойдет, и можно будет стать такими же, как в детстве. Но, видимо, судьба распорядилась иначе. И мне не суждено стать старухой в длинной юбке. И гулять с тобой по берегу океана. И поэтому я пишу тебе это важное письмо, просто, чтобы ты знала – я всегда тебя любила и люблю. Всей душой. И в другом мире, куда я, безусловно, попаду, я тебя буду ждать на берегу океана – а там, безусловно, тоже есть океан. И мы опять будем вместе». И подпись: Твоя верная Саша.
   Я помню. Я все помню. И тоже всегда видела тебя во сне. И корю себя только за то, что не понимала до конца – не любви, нет. Глубины любви. И ее вечности. Но тоже верю, что мы еще будем вместе. Как давным-давно. А пока я постараюсь справиться с жизнью. Потому что мы живем благодаря тем, кто очень далеко и очень тайно нас любит. Верно и преданно. Даже если мы не знаем об этом.

О лечении алкоголизма

Сейчас много методов существует. А в американском учебнике наркологии описан вообще замечательный способ. Следует алкоголика усадить за имитацию барной стойки. На высокий стульчик. Налить ему мартини – общеизвестно, что алкоголики предпочитают мартини. Любимый напиток. Предложить выпить. И сильно ударить током через присоединенные электроды. И каждый бокал сопровождать таким ударом. И алкоголик отвыкнет от мартини. Выработается условный рефлекс. Или перейдет на другие напитки. В домашних условиях, без стульчика и доктора. Или привыкнет сопровождать возлияния электрошоком. Добавлять перчику… Сомнительный способ, по-моему. А я расскажу о семейном опыте. Когда не было ни кодирования, ни блокирования, ни мартини. А был год этак пятидесятый. Дедушка прошел финскую, Отечественную и еще в Корее повоевал. Стал полковником ПВО и посещал заседания Генштаба. И, скажу откровенно, иногда эти заседания сопровождались выпивкой. Что, безусловно, не нравилось бабушке, которая часть войны прослужила в СМЕРШе. Она ругала дедушку. Угрожала. Не бессвязными истерическими угрозами, а трофейным пистолетом и парашютно-десантным ножом. Она им капусту рубила для пирогов. Писать жалобу в партком она не собиралась. На собственного мужа не пишут жалобы. А самостоятельно помогают ему встать на верный путь. На то и жена. И однажды дедушка совсем сильно выпил. И его притащил денщик. И молодой дедушка уснул и захрапел, даже не сняв сапог. И тогда бабушка приняла решительные меры. Обмакнула пальцы дедушки в чернильницу. А потом теми же чернилами вывела на свежепобеленной стене ужасные слова. «Сталин – сволочь! Долой Сталина!». Крупными кривыми буквами. И утром дедушка проснулся под звуки привычного гимна и речи правителя. И посмотрел на свои пальцы. И прочел ужасную надпись. И увидел жену и сына, глядящих на него с укором и страхом. И больше никогда не пил. Вообще. Даже пиво. А мой папа стал известным наркологом. Видимо, метод произвел на него громадное впечатление. Дедушка прожил с бабушкой в любви и согласии семьдесят лет. Он, кстати, и курить тогда же бросил. Бабушка не любила курение.

О национализме

Я национализм не терплю. И с детства борюсь с ним. Помню один поучительный случай. Мы играли во дворе с Галей Шапиро. Одуванчики собирали, пупсикам суп варили. И к нам привязалась такая злая девчонка, Таня Хлоптунова. Стала дразниться. Обзываться. Лезть. И Галю обзывать «жидовской мордой». Видимо, дома научили. Я за друзей всегда вступаюсь. «Зачем, – спрашиваю, – ты Галю обзываешь?». А злая девчонка говорит: «А потому что она никакая не Галя, а еврей!». Я начитанная была девочка в свои семь лет. И отвечаю: «Карл Маркс тоже был еврей!». Хлоптунова так посмотрела со злой иронией и говорит: «Так, может, и Зоя Космодемьянская была еврей?». Мне деваться некуда. Я отвечаю: «Да». А она ехидно этак: «Так, может, и Леня Голиков был еврей? И Марат Казей? И Павлик Морозов?». Я киваю, мол, общеизвестный факт. А она страшным голосом спрашивает: «И Ленин?». Надо всегда идти до конца. Я громко сказала, что – да. Ленин тоже еврей. И я тоже еврейка. И мои родители, разумеется. Хлоптунова оглянулась радостно и кричит: «Ну все, теперь тебя из октябрят исключат!». И бросилась к идущему по двору завучу нашей школы. Жаловаться. И уже на ходу вопит, жалуется. Доносит: «Иосиф Рафаилович! Иосиф Рафаилович! А Аня обзывала Карла Маркса, Павлика Морозова и своих маму и папу евреями!». Из октябрят меня не исключили. Похвалили за начитанность. И за поддержку друзей. Евреев. Так что к какой только меня национальности меня потом не относили – я не спорила. Чтобы в случае конфликта встать на сторону тех, кого обзывают.

О поэтах и политике

Русская интеллигенция все спорила. Все дискутировала. Все мечтала о переустройстве мира. Как его правильно переустроить. Фратерните, либерните и что-то еще третье добавить. Писались длинные статьи эзоповым языком с тайными смыслами и латинскими цитатами. Решили издавать либеральный журнал. И главную статью попросили написать поэта Фета. Отлично писал поэт Фет: «Шепот, робкое дыханье, трели соловья!». К тому же, у него было поместье, где он мог наблюдать народ и делать выводы. Польщенный поэт согласился и написал большую статью. Ему, наверное, лестно было выступить в роли политика. Статья была полностью посвящена тому, как правильно пороть крестьян…

Про магазины

В детстве я не любила магазины. Как и многие из вас. Особенно – обувные. Новые сандалики хуже старых – те привычные, разношенные. Новые всегда давят. О чем я громко сообщала с тоской и мукой. Вывела маму из себя; она пошла и принесла калоши размера сорок пятого. «Надевай, – говорит, – Анечка!». Я надела. «Нет, – говорю, и эти тоже нехорошие. Спадывают. Но тоже давят». А теперь я иногда люблю в магазины ходить. Где продавцы не ругаются и не пристают. Ходишь, смотришь, успокаиваешься как-то. И даже можно завести приятные знакомства. В отделе сыров – когда появились разные, удивительные, – с интеллигентнейшим мужчиной познакомилась. В кашемировом пальто и в кашне. Очки в тонкой оправе. Он мне все про сыры пояснил, какой с чем едят и чем запивают. Во Франции. Он долго жил во Франции. Зовут его Сергей Сергеич. С женой развелся из-за несходства душ. Но не держит зла. Увлекается философией и изучением языков. Несколько раз хотел покончить с собой, но таблетки ему здорово помогли. И больница. Чудесный человек, правда, без иронии. Интеллигент. И даже он купил дорогой сыр с плесенью и мне откусил кусочек. Попробовать. Я предлагала сама откусить, раз уж он так настаивал, немного истерично и нервно. Но он сказал, что поухаживает за мной сам. Я сделала вид, что съела. Чтобы он успокоился. А в одном египетском магазине продавец просто прикрыл глаза руками и пошатнулся. Я его просто ослепила своим видом. Воскликнул: «Хатшепсут!». Это про меня. Я сразу купила магнитик на холодильник. Тут уж грех скупиться. Только немного обидно было, что он другую туристку назвал «Нефертити» и тоже за глаза схватился.. А в магазине белья мне милейший юноша помогал выбирать, извините, бюстгалтер. Он был исключительный профессионал. Все знал об этих бюстгалтерах. Любезно помогал мерить. Очень деликатно. Рассказывал о преимуществах одной модели перед другими. Только потом женщина-продавец его выгнала из магазина. «Опять, – говорит, – этот извращенец здесь ошивается»… И бывают добрые продавщицы, которые дарят такие пробные пакетики с чем-нибудь. Почему-то очень приятно. И, если у меня с собой есть что-нибудь хорошее, я им тоже дарю. И даже если мало денег, все равно можно зайти в магазин. И будет не так одиноко. Люди ходят. Продавцы улыбаются. Тепло и светло. Могут что-нибудь подарить. Или угостить чем-нибудь. Откусить кусочек. Пусть магазины работают. И чтобы в продаже всегда было что-нибудь дешевое, самое простое и нужное. Чтобы чувствовать себя покупателем на ярмарке жизни…

О чужом дедушке

Сегодня день объятий. Я не очень люблю обниматься, особенно – с чужими людьми. Точнее, совсем не люблю. Но терплю: руки по швам, стоишь, как деревянный, смотришь вдаль и уклоняешься деликатно от поцелуев. И я всегда вспоминаю про Гришу Израиля. Такой был унылый неинтересный мальчик. И все заходил ко мне домой, классе в четвертом. То уроки узнать, то про сбор макулатуры уточнить, то насчет стенгазеты поговорить. И говорил таким шмелиным гудением. Кудрявые волосы, большой нос, нескладное сложение. Зайдет и сидит часами. Утомительно. Скучно. Дедушка его обо всем расспрашивает. Ведет беседу. Про математику, про шахматы, про маму. Гриша так уныло и скучно гудит в ответ. Ужасно надоедает. Потом кое-как удастся его выпроводить. Так он еще на пороге топчется. И говорит: «Дедушка, дайте мне три копейки для трамвая!». Он далеко жил и всегда отдавал потом денежку. Но потом снова просил: «Дедушка, дайте мне три копейки для трамвая!». Очень мне этот Гриша надоел. Он и в школе никому не нравился. Скучный такой мальчик. Но однажды Гриша все топтался на пороге. Ботинки зашнуровывал полчаса, курточку застегивал, очки протирал. И вдруг обнял моего дедушку. Так сильно-сильно. И прогудел в нос: «Я хочу, чтобы вы были мой дедушка. Моих на войне убили». И убежал, стуча ботинками. И я только тогда догадалась, что он «три копейки для трамвая» просил, чтобы сказать: «дедушка». Он вовсе не ко мне ходил. А к дедушке. И мечтал, и представлял, что это – его личный дедушка… И, когда нас обнимают – даже чужие люди, – может быть, они представляют на секундочку, что мы – немножко их. И немножко их любим. И проявляют свою любовь. Поэтому стоит потерпеть иногда. И самим кого-нибудь обнять – крепко-крепко. Даже чужого дедушку…

Претензия

Никому не приятно, когда претензии предъявляют. Обидно и грустно. Но я вот даже смеюсь и улыбаюсь. После предъявленной претензии. Бодрой и энергичной.
– Это Анна Валентиновна? Здравствуйте. Вы меня должны немножко помнить, кто вам звонит. Это звонит ваш знакомый Абрам Шаевич Фридман. Мы недавно видались. В девяносто пятом году. Я искал у вас утешения от депрессии. Вспомнили? Конечно, вспомнили! Я еще подарил вам свою книжку эпиграмм. Эпиграммы – такие короткие едкие стихи. Я звоню вот по какому поводу. Но сначала скажу претензию. Мое здоровье мало наладилось с тех пор. Слуховой аппарат барахлит, и чешется нога. И есть еще остатки депрессии. С которыми я пока имею силы бороться, пиша эпиграммы. Это такие едкие стихи. Короткие. Так что мне не до конца помог тогда визит к вам. Но вы добрая дама и сделали все, что могли. А что не могли – это уже претензия не к вам. А к моей тяжелой и непростой жизни. Я вот звоню с какой целью. Послезавтра я буду иметь свой день рождения. Девяносто лет. И я хочу вас пригласить на свой праздник. Большого угощения не будет, я скромный пенсионер. Но мы можем зажечь торшер и посидеть на диване. Выпить немного вина, и я вам буду читать эпиграммы. Это короткие едкие стихи. А претензия – пусть останется между нами. Я вас всегда горячо рекламирую в нашем подъезде!». Хорошая какая претензия. И реклама хорошая. Хотя бы в одном отдельно взятом подъезде. Я заеду, подарок завезу. На девяносто лет. Как говорится, чтобы мы так жили в этом почтенном возрасте. И мягко попрошу не писать про меня эпиграммы – короткие едкие стихи…

Про плохое зрение

У меня очень плохое зрение. Но на приеме я всегда без очков. Наденешь очки – будешь хорошо видеть человека. Но другое будешь видеть плохо. Вы понимаете. Поэтому, если я с вами не поздороваюсь – не обижайтесь. И если радостно брошусь к вам – не удивляйтесь. В целом мне довольно комфортно в моем мире размытых обликов и ясных душ. Хотя после одной истории я на улице очки не снимаю. Папа моего однокурсника был профессор. Преподавал у нас в университете на первом курсе. Лысый, в очках, небольшого роста. А стал дворником. Жизнь полна превратностей. И даже не совсем дворником, честно говоря. А в контейнерах принялся искать нужные вещи. Очень печально. Усы отрастил, чтобы его не узнали. И каждое утро шарился в контейнере, у меня во дворе. Я делала вид, что не узнаю его. Из деликатности. Смотрела сочувственно только. Выносила бутерброды и аккуратно клала на бордюр. Конфетки там, пряники. Потом здороваться стала осторожно. А он – со мной. Потом потихоньку стали разговаривать. Как, мол, дела. Как погода. Много ли хороших вещей нынче в помойке. И уже утренний визит на помойку стал обязательным дружеским визитом. Беседуем. Он стал помаленьку раскрывать душу. Что сын Александр пьет горькую. Запоями. Не работает. Все философствует. Лежит пьяный и философствует. Это меня как раз не удивило – мы же на философском учились. Но то, что стал пить – ужасно. Политолог, социолог – и так опустился. С папой стал плохо обращаться и отбирать пенсию. И вот – папа на помойке. Злой рок, удары жестокой судьбы. И мы с бывшим профессором стали друзьями. Позавтракаем у контейнера, я на метро, он – снова за работу. Улыбаемся, машем друг другу. А потом я встретила однокурсника. В метро. В костюме, при галстуке. Вышел из запоя, видимо. Надел маску приличного человека. Я с ядом в голосе спросила, как папа поживает. Он ответил, что папа во Франции, на симпозиуме. Я говорю, мол, давай ко мне зайдем на минутку. Кое-что покажу интересное. И поговорим о твоем будущем. О лечении от страшной болезни, которая разрушает и тебя, и твоих близких. Однокурсник испугался. Я могу быть убедительной. И мы вышли из метро и пришли на помойку. Где бывший профессор сортировал вещи. И закусывал. И я подвела однокурсника к контейнеру и сказала: «Вот твой папа». Очень трагично получилось. Как в индийском кино. А, если бы я очки носила, ничего бы не вышло. Потому что это был не папа. То есть, папа какого-то другого Александра, пьяницы и дебошира. И вовсе не профессор истории. Хотя история как наука его привлекала. Он много читал исторических книг в тюрьме. Недоразумение выяснилось, и мы даже долго беседовали об истории и политике. О беспутных сыновьях и родительском горе. И расстались друзьями, конечно. А потом я переехала в другой дом. А мнимый профессор устроился сторожем в лесопарк. А однокурсник избегает меня, наверное. Я его давно не видела. Впрочем, я вообще плохо вижу. В обычной жизни.

Дилемма

   – У меня проблема выбора, – так она говорила серьезно и с расстановкой. – Сейчас я могу закончить третье высшее образование и получить должность исполняющей обязанности заведующей отделом. Это принесет повышение зарплаты на тридцать процентов. Примерно. Плюс премии. В то же время, диссертация практически написана, и можно двигаться к защите, сменив научного руководителя. Сменить научного руководителя необходимо в связи с перестановками в ученом совете. Кроме того, необходимо внести некоторые уточнения в сам текст, особенно в тезисы. Защита может состояться не ранее, чем через год. За это время я могла бы экстерном сдать кое-какие экзамены и практически получить третий диплом. Теперь встает вопрос ипотеки. На данный момент я имею двухкомнатную квартиру. Которую необходимо поменять на квартиру большей площади, желательно – таун-хаус. В связи с чем мне придется взять в банке определенную сумму, что выбьет меня из намеченной колеи – необходимо поменять автомобиль на более хороший. Поскольку новый социальный статус в роли исполняющей обязанности заведующей отделом предполагает наличие автомобиля брендовой марки. Что первостепенно – улучшение жилищных условий или автомобиля? И достаточно ли будет прибавки к зарплате, чтобы выплачивать кредит?
   Я себя почувствовала, как при решении задачи по высшей математике. Хотя у меня и с алгеброй были трудности. Тем более, девушка нарисовала графики для наглядности. И разделенные на секторы кружки с цифрами. И еще какие-то топографические карты. И всем этим стол занят от края до края. И вдруг она поверх всех этих схем, графиков и карт хлопает такой фотографией. Красивого брюнета с усиками и нахальным взглядом карих глаз. С бокалом чего-то искристого. И добавляет:
   – Или другой вариант. С этим вот удачливым игроком в покер свалить на полгодика в Таиланд. Хату сдать. «Диссер» отложить. Надоело. Тем более, Аркашка замуж зовет, а не просто так. А я в Таиланде никогда не была. И замужем – тоже. А мне тридцать…
   Два года прошло. Недавно с Аркашкой и я познакомилась. Он на прием приходил. И показывал фотографию толстенького младенца. В карты ему по-прежнему везет. И в Таиланде они неплохо устроились. Вот будут деньги – я тоже в Таиланд слетаю. Они говорят, там хорошо…

Ноев ковчег

Вчера мы выбирали главного. В башкирской деревне. Ко мне подошли и предложили принять участие в выборах главного. В маленьком курултае. Который состоялся в подвале, в семь часов вечера. Собрались все жильцы. Выбирать было нетрудно; чего голову ломать? Один только человек претендовал на этот важный пост. Мы сидели в подвале. Тусклый свет. Бетонные стены. Лавочки. Седовласый крупный мужчина спокойно и раздельно сказал, что главным будет он. Наступают тяжелые времена. Некоторые лишатся работы. Некоторым будет не хватать денег. Продукты стоят очень дорого, и будут стоить еще дороже. А в доме надо ремонтировать крышу и проводку. Все старое. Мы не будем платить за капремонт, который обещают сделать через двадцать лет. А будем собирать деньги и ремонтировать дом. А подъезды закроем на ключ, чтобы злые судебные исполнители не смогли зайти. И будем охранять дом силами жильцов. И сторожить наши цветники и клумбы, которые мы разбили прошлым летом. В подвале мы сделаем библиотеку и бильярд, чтобы отдыхать и развиваться. И турники. Пусть другие боятся кризиса. Нам бояться нечего. У председателя сельсовета он возьмет разрешение, чтобы разбить большой огород. У нас будет картошка и все остальное. Овощи мы будем хранить в подвале. Будем собирать грибы, ягоды и целебные травы. Он лично их всегда собирает. И нас научит. Охотники будут ходить на охоту. У многих есть ружья. А рыболовы – ловить рыбу. Среди жильцов есть врачи, слесари и электрики. Мы справимся. Он за свои семьдесят девять научился справляться. А если кому-то будет совсем плохо, мы поделимся с таким человеком, чем можем. Так мы проживем тяжелые времена, все вместе. Главное – прибираться в подъезде и делать припасы. И починить проводку. Не надо бояться. На самый крайний случай у нас есть отличный вместительный подвал, где мы от всего можем укрыться. А он лично уже подал заявления в суд, прокуратуру и различные инстанции, чтобы наш дом оставили в покое. Мы сами разберемся. И с управлением, и с собственностью. А пока следует сохранять спокойствие и оптимизм. К августу все уляжется, и нефть поднимется в цене. Злые будут наказаны, а воры – изобличены. Главное – отстоять свой дом. А он будет главным, что означает – он будет за все отвечать. И в тусклом подвальном свете люди заулыбались и зашевелились. Даже светлее стало. Хорошо, когда есть главный. Который за все отвечает. Проголосовали единодушно.

«Дежа вю»

   Я не люблю Кронштадт. Это прекрасный город, но с ним связана странная история. Там со мной в детстве происходило много странных историй, но об одной я помню всегда. Я приехала в этот город впервые в 11 лет. Остров. Военная крепость. Канал. Казармы. Пристани. Корабли. Старые каштаны и клены в осенней золотой листве. Ощущение, что я знаю этот город и была здесь, было таким сильным, что мне стало нехорошо. Но я скрыла свои удивительные чувства – я до сих пор многое скрываю. И попросилась погулять. Я пошла по улице, свернула за угол, еще немного прошла по другой улице и остановилась перед старинным домом. Почти весь Кронштадт тогда состоял из старинных домов. Подняла голову и стала искать нужное окно. Нашла. И увидела того, кого и ожидала увидеть – седоватого худого мужчину. Он просто стоял и смотрел на меня глубоко посаженными глазами. В какой-то темной одежде, похожей на халат. Мы смотрели друг на друга довольно долго. Чувство глубокого горя и печали передалось мне. Затем мужчина в окне – «старичок» – отошел вглубь комнаты и исчез из виду. Я вытерла слезы и тихонько пошла домой, ни разу не сбившись с пути. Безмерная жалость и грусть переполняли меня. Потом я много раз ходила к тому дому, но в окне никого не было. Я и не стала ходить. Происходили другие загадочные и странные истории, о которых я еще расскажу. Но эта была мучительной. Я точно знала, где дом, где окно, как должен выглядеть «старичок». Даже повторять не буду, что никогда до этого не бывала в Кронштадте. Прошло много-много лет; больше тридцати. И я решилась посетить город моего детства с экскурсией. Купила с мужем билеты и поехала на автобусе – теперь остров соединен с Санкт-Петербургом дамбой. Я хотела преодолеть свои воспоминания и спокойно посмотреть на казавшийся мне таким трагичным город детства. Экскурсовод торопливо рассказывал знакомые вещи. Показал уродливое «дерево счастья», которое специально соорудили для туристов – желания загадывать. Морской Собор. Корабли и каналы. А потом мы подъехали к тому самому дому. И равнодушным голосом экскурсовод рассказал, что в этом доме жил Иоанн Кронштадсткий. Проповедник и святой. И однажды жители города его сильно побили, в связи с чем больной Иоанн Кронштадтский проповедовал из окна своей квартиры. Вот из этого окна…
   Я постаралась все забыть. Нельзя жить видениями детства. А «дежа вю» – всего лишь проявления мозговой патологии. Наверное. Так психофизиологи утверждают. Ложные воспоминания. Нам просто кажется, что мы это уже видели. И как идти по незнакомой улице – нам кажется. И окно, одно из всех – тоже кажется. И старичок в окне – кажется. И печаль, и тоска, и грусть – кажутся. Мы их воображаем расстроенным сознанием. Как и положено сумасшедшим… И сегодня мы говорили о будущей передаче про «дежа вю». Я вспомнила ту давнюю историю. Набрала в поисковике «Иоанн Кронштадтский». И первая же цитата из его проповеди меня утешила и успокоила. Пусть все это нам кажется. Некоторые философы считают, что и земная жизнь – она тоже нам кажется. Как сон. Каждому – свой… А вот только что прочитанные мною слова:
   …«Случалось мне не раз пристально смотреть из окна своего дома на проходящих мимо дома – и они, как бы привлекаемые какою-то силою к тому самому окну, из которого я смотрел, оглядывались на это окно и искали в нем лицо человеческое; иные же приходили в какое-то замешательство, вдруг ускоряли поступь, охорашивались, поправляли галстук, шляпу и прочее. Есть тут какой-то секрет»…

Пер Гюнт

Я училась в хороших школах. В школах уделяли большое внимание нашему эстетическому развитию. Особенно – музыке. Мы не горланили песни, как подвыпившие рабочие; мы изучали историю музыки под руководством Дины Эммануиловны. Я всегда была склонна к изучению истории; это весьма поучительно и дает много пищи для размышления. Я очень внимательно слушала Дину Эммануиловну, которая была страстной поклонницей некоей оперы. Изучению этой оперы мы посвятили целую учебную четверть. Мы слушали пластинку с неразборчивыми завываниями. И еще более неразборчивую, страстную речь учительницы. У нее был какой-то удивительный дефект речи: она говорила много, на высокой ноте, очень патетично, многословно, наверное, красочно, но выделить отдельные слова было просто невозможно. Но иногда мне это удавалось. Например, я научилась различать слова «Сольвейг», «лыжи», «Григ», несколько глаголов. В конце урока мы прилежно записывали в дневники название оперы, которую намеревались изучать и на последующих занятиях. Опера называлась неприличным именем главного героя. Просто и внятно: «Пердун». Впрочем, будучи интеллигентным и воспитанным ребенком, к тому же обратив внимание на малозаметный нюанс в произношении слова, я записывала в дневнике более приемлемую версию: «Пер-Дун».

Дом отдыха композиторов

   Вы уже заметили, что вся жизнь моя просто пронизана музыкой. И это при полном отсутствии музыкального слуха. Мама играла на рояле и пела. Мне нанимали учительницу музыки, с которой дело кончилось плохо: она оказалась пациенткой моего папы-нарколога. Зато я научилась плясать «камаринского» и выучила слова многих тоскливых романсов. Очень заунывных и страстных. Потом я изучала творчество Грига. А потом дедушка через Академию Наук каким-то образом раздобыл путевку в Сухуми, на море. Почему-то в Дом отдыха композиторов. И мы туда отправились вдвоем. О Доме композиторов я просто обязана оставить мемуары. Я там видела Майю Плисецкую. Она сидела на берегу под зонтиком, всегда одна. Загорать ей было нельзя. Мои воспоминания о великой балерине очень коротки. Я подошла к Майе Плисецкой и стала в упор на нее смотреть. Чтобы запечатлеть в памяти для написания мемуаров. Майя Плисецкая тоже посмотрела на меня и хрипло сказала:
   – Видишь этих жирных баб?
   Действительно, в плоских волнах плескалось большое количество упитанных женщин. Факт бы налицо. Я признала его, кивнув.
   – Хочешь стать такой же? – продолжила балерина.
   – Нет. – твердо ответила я.
   – Тогда не жри. – веско произнесла великая женщина.
   Она отвернулась, а я пошла прочь, унося в сердце завет Майи Плисецкой. Он очень помог мне в борьбе с нарушением обмена веществ. Никакие диеты не помогут. Помогает только совет великой балерины. Он краток и полон смысла, как завершенный иероглиф. Я буду следовать ему всю оставшуюся жизнь.

Человек-оркестр

Музыка буквально преследовала меня. Всю жизнь. И это святая правда. Музыка преследовала меня в физическом смысле и воплощении. В священном городе Аркаиме за мной гнался человек-оркестр. Я посетила священный город Аркаим. На самом деле это какие-то раскопки и сомнительные ямы посреди бескрайних степей. Там полно сумасшедших. Некоторые из них агрессивны. Я заплатила деньги за посещение нескольких ям и не увидела ничего, достойного внимания. Мне стало скучно. Я отошла подальше от экскурсии и увидела домик. На домике была надпись, что здесь находится человек-оркестр. Пока я читала надпись, близоруко щурясь, из кустов появился сам человек-оркестр. Это был пожилой нетрезвый мужчина, в руках которого были трещотки. На груди висел бубен. К локтям крепилась гармоника. Во рту была приспособлена губная гармошка. Из карманов торчали еще какие-то музыкальные инструменты. Возможно, сзади была приделана дуда. В смысле, вставлена. Мужчина был страшен и дик. Он издавал звуки, которые должны были привлечь мое внимание и заставить раскошелиться. Я просто оцепенела от ужаса. Потом пошла прочь, все быстрее. Человек-оркестр не отставал. Мы уже не шли, а бежали. Бег сопровождался звуками. Особенно выделялись трещотки. Я хорошо бегаю на короткие дистанции. К тому же, человек-оркестр был обременен музыкальными инструментами. Мне удалось спастись бегством и затеряться в толпе сумасшедших. В толпе мне были не рады – в паническом бегстве я наступила на чью-то персональную дорожку счастья. Сумасшедшая женщина в наряде, которому позавидовал бы Монтесума, грубо оттолкнула меня со словами: «Это моя дорожка счастья!». Я немедленно сошла с ее дорожки. У меня, слава богам, есть своя.

О воспитании детей

Есть отличная сказка в «Тысяче и одной ночи». Там все сказки отличные, но эта – еще и поучительная. Для педагогов и психологов. И любителей вмешиваться и давать советы. У султана был сын. И жена-султанша. Остальных можно не считать, – жена настоящая – она одна. Сын был необычайно прекрасен: лицо подобное луне. Тонкий стан. Прекрасные бедра. Они походили на подушки, набитые страусиными перьями. И от этого стан еще более красиво покачивался и изгибался. Так, что сын еле ходил. Все сидел на прекрасных бедрах и угощался рахат-лукумом. Но однажды этот рахат-лукум ему в голову бросился. Он упился вином, встал на свои прекрасные ноги, и, переваливаясь, посетил заедание государственного совета, где устроил скандал. Жениться захотел. Скандалил он стихами и песнями, а потом ударил своего папу-султана. Он не хотел ударять, но, понятное дело, в него вселился злой дух. Как объяснила султану жена. Все равно неприятно. Все плачут и читают стихи, как положено во время семейной бури. Позвали визиря. Который играл роль психолога и педагога в те далекие времена. И визирь велел наказать сына. Жестоким наказанием. Чтобы неповадно было папу ударять. Наказание придумали страшное: заточить сына на ночь в башню. Все плачут. У сына все шальвары от слез мокрые. Но визирь непреклонен. В башню. И весь вечер невольники носят в башню ковры, светильники, одеяла, подушки и припасы рахат-лукума. Музыкальные инструменты и книги. Ковры и мебель. Пока родители убиваются от горя. Потом рыдающего красавца-сына ведут в башню. И оставляют там на ночь с несколькими слугами. Красавец засыпает, а в окно башни влетает ифритка, которой юноша страшно нравится. И она даже принимает ислам. И осыпает храпящего царевича драгоценностями. И пишет у него на лбу свое имя. Так что утром все кончается очень хорошо. Царевича женят на ифритке. Теперь уже благонравной мусульманке. А визирю отрубают голову. За коварство. Это я к тому, что не стоит вмешиваться в воспитательные процессы. И склонять родителей к наказанию любимого отпрыска. Они его простят. Потому что любят. Что бы ни случилось. А вот визирю может не поздоровиться. Голову ему, кстати, отрубили по совету ифритки. Она сразу поняла, от кого надо избавиться в первую очередь…

О разговорах

Поехала я на поезде в Москву лет десять назад, на конгресс литераторов. Обсуждать вопросы культуры, искусства и творчества. Купила билет на поезд – поезд откуда-то с севера ехал. В купе – мрачный рыжий мужчина с запахом перегара. Угрюмая женщина средних лет. Лысоватый дяденька в очках, все документы какие-то штудирует. Я в окно смотрю. Усталая проводница чаю предложила. Все стали пить чай. Женщина достала копченых карасей и всех стала угощать. Хотя и угрюмо. Все отказываются. И она так, к слову, рассказала, что карасей наловил ее муж. Который ей изменил и вообще на пятнадцать лет младше. И она решила поехать в Москву, к родственникам. Поискать работу. Я задумчиво сказала, что Есенин тоже был младше Айседоры. И тоже изменял. Но вот – любовь. Сложный вопрос, трудная дилемма. «А кто такая Айседора?», – женщина спросила. Я рассказала. Мужчина в очках и с лысиной внес уточнения. Это был преподаватель университета, ехал в Москву документы для ВУЗа оформлять. Мы плавно перешли к вопросам судьбы и любви. Примеры стали проводить. Женщина разрумянилась и тоже стала рассказывать, как у них на Севере один вернулся вот тоже, из тюрьмы. И на учительнице женился. Проводница зашла в купе за стаканами, да так и осталась. Она тоже знала много историй. Потом люди из соседних купе стали заходить – сначала за проводницей, за чаем, а потом присаживались и очень интересное рассказывали. Про жизнь. Потом из других вагонов стали подтягиваться, так что в наше купе стали пускать по очереди. Рассказал историю, сорвал аплодисменты – и вышел. Уступил место следующему. Рыжий мужчина с перегаром в выгодном положении – он у окошка сидел. И как закричит: «Это что! Вот у нас на фанерном заводе!». И так всю ночь проговорили, горячо и страстно. Чай все себе сами наливали, потому что проводница боялась, что без нее самое интересное расскажут. Про ведьм, например. Про колдовство. Все, конечно, горячо спорили. Кто-то нервный кричал. Кто-то заплакал, но утешился и рассказал свою историю без очереди – в утешение. Рыжему мужчине надо было выходить, но он сказал, что поедет до Москвы. Он никогда не был в Москве. Погуляет, посмотрит на Кремль – и назад. Надоела работа и пьянство. Женщина с Севера сказала, что она тоже пару часиков погуляет, а потом купит обратный билет и домой поедет. Может, муж не такой уж пропащий человек. И, в общем, так до утра и проговорили. Почти сутки. Вышли в Москве. Бледные, усталые, но довольные. Попрощались всем поездом. Обнялись. Я поехала на конгресс. Там выступал какой-то писатель: «экзистенциальные основы творчества… духовность… смысловые семантические нагрузки текста»… И так мне стало тоскливо и пусто после поезда, что я домой уехала. У меня там муж. Друзья. Пациенты. Работа. Собачка. Мои книжки… Нехорошо, но в тот же день уехала. На самолете улетела, так что поговорить не удалось. Хотя я вспомнила еще массу интересных историй, которые не успела в поезде рассказать. И вот теперь здесь вам рассказываю…

О материнской любви

Все ругают своих матерей. Вокруг одни жертвы недолюбленности. Непонимания. Какого-то недружелюбного отношения со стороны родителей. Не родители, а чудовища. Были нормальные люди. Превратились в родителей – и пошла писать губерния. Садизм, ругань и разрушение незрелой психики ребенка. Одного только знаю человека, познавшего истинную материнскую любовь. Он мне лично рассказывал, мой друг Денис Александрович. Он же – подруга Верочка. Он, видите ли, транссексуал. Хотя даже в армии служил, в картографических войсках. А до этого жил в детдоме.
«Материнская любовь, Анна Валентиновна, – говорил мне Денис Александрович с поучением, – это святая любовь. И я знал такую любовь в своем детстве. Решили мою мамочку лишить родительских прав за алкоголизм. Хотя она не так уж часто пила и готовила суп, когда была трезвая. Когда за мной из детской комнаты милиции приехали, мамочка забросала меня тряпками, облила бензином и подожгла. „Не отдам, кричит, моего Диньку! Пусть лучше сгорит, чем без матери останется!“. Вот такая она, Анна Валентиновна, святая материнская любовь. Я потом в детдоме всем рассказывал, как мама меня не хотела отдавать. Все завидовали, дети-то. И потом она из тюрьмы один раз освободилась и ко мне приехала в детдом. Конфет привезла. И опять все завидовали. Я очень любил свою маму. Когда ее убили, я сильно плакал». И я слушала и плакала. От святой материнской любви. А потом пошла на работу, слушать ужасные и душераздирающие истории о жестоких материях, которые ни черта в психологии не понимали. А туда же – рожали и воспитывали. Без всякой святой материнской любви…

О жалобах

Ехал писатель Бунин в поезде с другим писателем. И все жаловался: плохо себя чувствует. Дела неважно идут. Возраст. И вот – нога болит. Ехали они, ехали, а потом спутник Бунина выскочил из купе и закричал: у него нога страшно заболела. И плохо стало. И это неудивительно: научно доказано, что передается депрессия. И даже программа смерти передается. И психические заболевания. Как зевота. И поэтому зря Бунин обижался на Чехова, что тот ему коротко ответил на восьмистраничное письмо, состоявшее из жалоб и описания сложного душевного состояния. Чехов телеграмму послал: вы, мол, поменьше пейте. И жизнь наладится. И Бунин обиделся. Надо же. А изливать свои жалобы тяжелобольному человеку на пороге смерти он считал совершенно нормальным. Чехов остатки легких выплевывал, а Бунин о своих противоречивых стремлениях ему писал. И о ноге. Хотя у него с ногами ничего страшного не было – судя по биографическим сведениям. И есть у Чехова один рассказ о враче, у которого умер единственный ребенок. А пациент ему жалуется, что от него жена сбежала. И возмущен отсутствием сочувствия и нежеланием доктора разделить его страдание. Видимо, после общения с Буниным написан рассказ. Я к тому, что прежде, чем изливать душу и рассказывать о страданиях, подумайте о других людях. Мне лично очень совестно бывает. Не за себя. А за тех, кто громко и горестно рассказывает, что у него голова болит иногда. Или денег мало. Или муж не очень сильно любит. А вдовы и сироты его утешают. И инвалиды поддерживают. А умирающие – подбадривают. И даже шутят, как вот Чехов в телеграмме Бунину.

Телефонное хулиганство

Теперь особо не похулиганишь по телефону – номер определяется. И в интернете тоже не так легко. Разве что на анонимных форумах, где злые неудачники поливают грязью достойных людей. Но достойные люди на форумах не бывают. А в компании таких же неудачников все хулиганство теряет смысл. Как никого не удивляет поведение сумасшедшего в сумасшедшем доме, а уголовника – в тюрьме. Некого поражать. А раньше по телефону можно было хулиганить и шутить совершенно безнаказанно. И этим занималась одна старушка из Подмосковья, тетя Лиза. Тетя Лиза была графиня. Самая настоящая, ее папа был дореволюционный граф. Она жила в таком деревянном домике под липами, с садиком. И носила прелестные, хотя и заплатанные, платья из шелка. С жабо и манжетами, довольно потрепанными. Тетя Лиза постоянно курила. И сыпался пепел времени с ее длинных подолов. И она хулиганила по телефону. Но очень странно. Возьмет записную книжку и звонит некоторым. А, когда берут трубку, нажимает на рычаг – отбой. Но она действовала не из хулиганских побуждений. А из самых благородных. Позвонит своей подруге, такой же старушке. Положит трубку и говорит: «Пусть Катичка думает, что ей звонил Леопольд. Он был в нее страстно влюблен. Катичка по сей день его помнит. Она услышит звонок, добредет до телефона – а там гудки короткие. И она подумает, что Леопольд положил трубку, заслышав милый голос. Застеснялся. Но помнит и любит!». Или позвонит юной внучатой племяннице. И тоже трубку положит. Чтобы девушка думала, что звонит поклонник. Робкий и застенчивый. Позвонил и испугался, не смог произнести слова любви. И она будет думать, мечтать и верить в себя и свое счастье. Потому что поклонники вот звонят и, можно сказать, клянутся в вечной любви. И так она звонила иногда тем, кто, по ее мнению, нуждался в поддержке и любви. В надежде. В избавлении от одиночества. А сама она ни с кем почти не разговаривала по телефону – в самом деле, что за удовольствие со старухой разговаривать? Про здоровье, про погоду, про лекарства. И все тетю Лизу любили, хотя и не догадывались о ее хулиганстве. Она просто намекала людям, что кто-то их любит. И хочет поговорить. Но стесняется. И, может быть, стоит позвонить самому и начать беседу. Наверное, некоторые так и поступали. А звонила всего лишь старенькая-престаренькая тетя Лиза из своего домика под липами… А я сидела на низеньком стульчике возле ее кресла, в папиросном дыму. Тогда еще не знали, что дым – очень вреден. Тогда думали, что самое вредное – одиночество и ненужность.

О хорошем

Иногда спасительно и полезно вспомнить о хорошем. Что произошло за день – хорошее. Я зашла вот в магазин за хлебом. И мужу булочку купила. Такую, с корицей, кругленькую. И, в размышлениях о психологическом шантаже, инстинктивной агрессивности и проблемах танатоса, пошла домой. Поскальзываясь на грязноватом снегу. В глубочайших раздумьях. Но быстро. Я быстро хожу. И кто-то топочет и кричит. Кричит и топочет. «Девушка! Девушка!». И, наконец, я поняла, что это мне кричат. И меня догоняют. И подбежала такая женщина средних лет. В пальто и шапке. Шарфик размотался. Шапка немного набок съехала. Запыхалась. И протягивает мне булочку. И так радостно, от того, что догнала, говорит: «Вы булочку забыли!». Это она за мной бежала из самого магазина, довольно далеко. И совсем это не женщина средних лет. Потому что у нее круглые медведиковые глазки. И улыбка с ямочками. И из-под шапки прядь волос. Девочка лет пятидесяти. А в руке – булочка. Господи, думаю, – а жить-то можно на свете. Не так все и плохо. Несмотря на инстинкт агрессивности и проблемы Танатоса. И сорок пять лет. Говорю: «Спасибо!». А женщина-девочка поправила шапку и сказала, что тоже сейчас пойдет и такую же булочку купит. Чай будет пить. И, улыбаясь, мы разошлись. А на солнце уже снег таял сегодня, я лично видела.

О несчастном человеке

Длинное название некрасиво выглядит, а то я бы написала: «о несчастном, задерганном, замученном жизнью человеке». Это есть один олигарх. Самый настоящий. У него очень много всего. Я даже смутно себе представляю, сколько. Холдинги (до сих пор не знаю точно, что это), заводы, фабрики, магазины, рестораны, несколько домов в разных странах, машины, потом еще вертолет зачем-то, шале в горах (шале – тоже не знаю), и он постоянно что-то еще строит или покупает. Бедненький. Мы с детства знакомы. И он по старой памяти ко мне заезжает и жалуется. Держится за сердце. Вздыхает. Раздражается по пустякам. Что какие-то акции падают. Или, наоборот, растут. Кричит на телохранителей, что они шепчутся в коридоре. Мешают жаловаться. Понятно, им в коридоре тесно, трем амбалам. А в мой кабинетик они не вмещаются. Туда только психолог личный вмещается, такой худенький субъект в очках, вся работа которого – приговаривать: «Спокойствие, Анатолий Эдуардович! Следим за дыханием! И – раз! И – два!». А Анатолий все жалуется и рассказывает. Правда, не позавидуешь. Почти не спит, все в уме прикидывает и считает. Расходы огромные. Счета фантастические. Народишко подлый и вороватый. Мощи и иконы слабо помогают, хотя их тоже очень много. Телефон постоянно звонит. Рейдеры могут захватить одно из предприятий в области. И с прокурором поссорился. Подрался в бане. Тоже нервный субъект попался. Врачи сказали, что в жилах у него не кровь, а какой-то наваристый бульон из чистого холестерина. И требуют денег за чудодейственное лечение. Мошенники. Принеси мне чаю, Анна Валентиновна. Зеленого, пожалуйста. От черного можно умереть. Китайский целитель твердо пообещал. И я его успокаиваю и утешаю. Но искренне сочувствую. Правда. Он еще в детстве в группе нахватает игрушек и сторожит. Играть некогда. Другие дети могут взять, пока одним танчиком играешь. Глядь – а уже машинку подтянули. Или вот кубики. Мишку поволокли куда-то. Он все ревел и дрался, дрался и ревел. Обиженным громким басом. И мне по сей день его жалко, как в детстве. Я ему помогала игрушки сторожить. Он знал, что я честная и не возьму. С меня и книжки довольно. Я его утешу и поддержу. Чаю налью. Он мне подарит что-нибудь. То пепельницу из отеля. То календарь с логотипом завода. Потому что искренне привязан. У него нет друзей, кроме меня. Я его не брошу, конечно. Он мне даже цветы один раз подарил. Полевые. Красивые. Сам насобирал. Так что ничего хорошего нет в жизни олигархов, по-моему. Тревожная, страшная жизнь. А у меня ему очень нравится. Особенно ему зеленая нефритовая фигурка понравилась. Так я ему тут же подарила. Бери, говорю, конечно. Насовсем и задаром. Бедненький.

О собачках

Я теперь часто живу в башкирской деревне. У меня три собачки: старенький-престаренький той-терьер. Толстенькая собачка вроде шпица. И от умершего друга осталась такая, как в фильме «Маска». В самом деле, куда ее? Вот и взяли. И в деревне собачки не очень нравились жителям. По мусульманским обычаям собак в доме не очень принято держать. Харам. И вообще, мы чужие тут, в деревне. Да еще с тремя собачками… И вот прошло полтора года, как я здесь живу. Мы нынче наблюдали удивительную картину: некоторые жители деревни обзавелись маленькими собачками. Условно маленькими. И даже водят их гулять на поводке. А одна особенно удивительная собачка, похожая на павиана некоторыми частями тела, даже одета в меховую курточку. К сожалению, без штанишек. Очень неприлично, честно говоря. Я спросила хозяина, сурового мужчину: что, мол, у вас за порода? Чтобы приятное сделать, конечно. И он гордо и грубовато ответил: «Это той-терьер. Разве не видите?». И залюбовался на своего песика. Научно называется осмос. Взаимопроникновение культур. Потому что я летом хочу улей завести. Тут у всех ульи…

О сокровище

У некоторых людей есть сокровище – другой человек. И этих обладателей сокровища легко узнать по тайной улыбке и мечтательной поволоке в глазах. И по довольно спокойному отношению к жизненным неурядицам. И по румянцу на щеках, когда они про свое сокровище рассказывают. И умиляются. И восторгаются. И даже недостатки сокровища описывают так прелестно, так любовно, так радостно… Иногда сердятся на свое сокровище, но таким особенным образом: не повредило бы оно себе! Не упало бы и не расшиблось! Не заработалось бы до смерти! Не стало бы жертвой злых людей или холодного ветра: люди обидят, а ветер – продует. И престарелый профессор взахлеб рассказывает об удивительно умном студенте. Просто юном гении. Который все понимает с полуслова. Пишет удивительные по глубине статьи. Такой самостоятельный. А брючки старые. Рубашечка мятая. Никто о нем не заботится. Наверное, питается плохо. И все свои знания и открытия профессор рассказывает этому замечательному студенту. Часами они сидят в аудитории и разговаривают. И провожают друг друга до дому, не в силах расстаться. А грубый владелец заправки, который весь мир считает населенным мерзавцами, познакомился в санатории для нервнобольных с одним шеф-поваром. Ну, может, он просто повар, но ему просто суждено быть шефом. Гениальный повар. Редкая умница. Такой красивенький, как статуэтка фарфоровая. Владелец заправки ходит к своему повару в гости. И просто душой отдыхает от семьи и работы. Его Алексей Емельянович такие пиры закатывает! Котлетки, пюрешка воздушная, нежная. Еще салат. И мерзавцы, которые населяют мир, хотят обидеть Алексея Емельяновича. Но не выйдет. Владелец заправки бережет свое сокровище. Только им и живет. А скептически на все смотрящий врач-травматолог бережно показывает фотографию своей медсестры. И даже поглаживает милый облик рукой, приговаривая: «Она, конечно, психопатка и истеричка. Но я без нее жить не могу!». А мрачная бандерша оживляется и совершенно умилительно рассказывает о мальчике Женечке. Она к себе взяла сына одной убитой работницы. Мальчика четырех лет. Некоторые профессии довольно опасные; могут убить. И суровая, много что повидавшая бандерша, совершенно преображается, когда говорит о своем Женечке. О том, что он непременно станет кандидатом наук. Он исключительно умный. Он уже как профессор. И репетитор по английскому тоже не нахвалится этим умницей, Женечкой. И все для него, и вся жизнь – для него. И, слегка улыбаясь от счастья, эти обладатели сокровища идут жить дальше. Потому что есть для кого. И Фрейд, наверное, всюду увидел бы комплексы и сексуальную подоплеку. Но только у него тоже было сокровище – внучек Мэтью. И в серьезных и важных статьях пожилой доктор все рассказывал про своего Мэтью. Как он прятался в кроватке. Как игрушки бросал. Какие ему сны снились. Про сокровище очень хочется рассказывать и говорить, даже в научных статьях. Это чистая любовь. Нет в ней никакой сексуальности. И мучительности. Просто – восторг и радость. И самое лучшее в жизни – иметь свое сокровище. И жить ради него. И надоедать всем рассказами о его милых выходках и словечках. Может быть, это и значит – жить.

Ловушка

Зовут в гости. Приходите, мол, посидим. Поговорим. Выпьем рюмку чаю. Еще будет торт, запеченное мясо и окрошка. Или еще что – мне неважно, потому что я на строжайшей диете. Из-за обмена веществ. И к спиртному не прикасаюсь вообще. О чем всем сообщаю сразу, заранее. Но и им неважно – это они так заманивают меня в гости. Харчами и выпивкой. И еще – фотографии будем смотреть, чтобы совсем бездуховной встреча не казалась. На ноутбуке. На котором я ничего не вижу, да и места, которые посетили хозяева, мне мало интересны. По телевизору есть канал «Национал Джеографик». Там много красивых мест показывают. Если я захочу, я посмотрю. Или даже съезжу куда-нибудь. Недалеко. Я интроверт, мне дома очень хорошо. А сходить я могу на выставку или в кино. Там не надо делать вид, что ешь. И притворяться, что пьешь. И не надо с томительным ужасом ожидать, что сейчас тебе расскажут все проблемы и несчастья, которые накопились у хозяев. И будут ждать ответа и помощи. Немедленной. Неважно, что нужно несколько консультаций. Неважно, что это не моя компетенция. Неважно, что время и место не слишком подходящие. Отвечай. «Танцуй, Изадора!» – как кричал пьяный Есенин. Который благоразумно успевал напиться, чтобы его не заставили стихи читать. Или плясать «русскую». Хотя и его заставляли в доме у писательницы Гиппиус, на заре его славы. Именно – плясать и петь частушки. И невольно думаешь, что хорошо бы напиться, как Есенин, и хозяевам, как Есенин, разбить окно. Или еще что выкинуть. Чтобы не отвечать на вопросы. Но отвечаешь, тоскливо и деловито. И думаешь: ведь это милые люди. Нормальные. Ведь они не позовут грузчика в гости. И после угощения не заставят его носить тяжелые предметы. Или преподавателя английского за миску щей и стакан водки не заставят же заниматься с ними спряжением глаголов. Или врача – осматривать жизненно важные органы. Зачем они так? И смотришь на спасительную дверь и на часы, и мучительно придумываешь оправдания, чтобы уйти к себе домой, к своим книжкам и компьютеру. И, когда приходишь, на душе так тяжело. Как, наверное, у Высоцкого было, когда он написал: «Не надо подходить к чужим столам и отзываться, если окликают». Я и не отзываюсь. И к столам тем более не подхожу. А в гости меня пригласил один коренной москвич, замечательный человек. Он занимается лечебным голоданием, пьет только воду, компьютера с фотографиями у него нет. А на вопросы на мои он сам ответит. Ему голоса все продиктуют. А от вредоносных влияний у него есть шапочка из фольги. Вторую он даст мне, когда я приеду. И, знаете, мне это предложение показалось куда более заманчивым, чем визит к дальним родственникам и школьным друзьям. Я там уже была. И вот – делюсь грустными впечатлениями…

Пытливый ум.

С детства у меня – пытливый ум. И я задавала родителям массу вопросов. Чем, безусловно, их утомляла. И мне папа предложил вопросы писать. А он в свободное время на них по порядку ответит. Пришлось выучиться писать. И первый вопрос был такой: «Пачиму в садике у курицы нет ножек и крылышек. Только спинка. А дома есть?». Папа спокойно разъяснил, что ножки и крылышки воспитателям нужны для их собственных детей. Что вполне понятно. И не может служить причиной недоумения. Ответ успокоил меня. Все стало ясно. Именно поэтому я не задаю подобных вопросов руководителям страны. Мне с трех лет все ясно. Папа объяснил. Спасибо.

Пытливый ум – 2

Еще один вопрос, запомнившийся мне, касался вилок. В детском саду вилок нам не давали. Мы все кушали ложками. Я спросила: почему в детском саду нам не дают вилок? На что папа спокойно ответил, что у него на работе вилок тоже не дают. Пациентам. Он заведовал отделением в сумасшедшем доме. Вилками пациенты могут выколоть глаза – себе, другим пациентам или персоналу. И мне снова все стало ясно. Спасибо.

Хорошее место

Очень хорошее. Прекрасное место. Счастливое. Это наш университет. Все изменилось, а университет стоит. И двери те же, большие такие. И даже гардеробщик, кажется, тот же. Который пальто выдавал не по номеркам, а кому какое нравится. В мою юность пальто были примерно одинаковые. В фойе шахматисты играют под управлением моего профессора. Профессор совсем старенький. Кричит: «Аня! Аня!», – и нисколько не обидно, что без отчества. А за ним другой профессор, опираясь на палочку, спешит. Беретик тот же, из-под него – седые кудри. Тоже совсем старенький. «Анечка!», – кричит негромко. И охранник улыбается и пропускает. Раньше не было охранника, но тоже хороший. И профессора радуются и почему-то решают показать мне кофейный автомат. Отличный аппарат. Из него пьет кофе Мухаммед, которого тоже мне показывают. Он из Йемена. И Мухаммед хороший. Он немедленно протягивает мне свою чашку, из которой пьет. И улыбается. И даже зачем-то пошедший с нами юный шахматист с доской тоже улыбается и обещает показать мне какой-то удивительный этюд одного гроссмейстера. И меня ведут в подвал, где радио. И там тоже все радуются и улыбаются. Знаете, от удовольствия бывает такая немножко нелепая улыбка, от которой губы сами разъезжаются в стороны. И все немножко краснеют от удовольствия. Просто так. И записывается передача, и передаются приветы слушателям, и все ужасно нравятся друг другу. И потом с такими же улыбками фотографируются. И машут, и прощаются. А потом девочка не выдерживает, догоняет меня и обнимает. На прощанье. И я ухожу, переполнившись счастьем и радостью. Просто так. И Мухаммед машет мне чашкой, а профессор – какой-то шахматной фигурой. И я понимаю, что такое «Альма-матер». Мой университет. Меня отсюда в роддом увезли. На лекции с младенцем пускали. Отдавали свое мыло, которое было по талонам. Пеленки стирать. Профессор покупал младенцу булочки в столовой, которые я, конечно, младенцу не давала – грудному нельзя. Но меня они буквально спасли в голодные годы. И здесь я свои дипломы получала. И написала свои первые рассказы. И ничего не изменилось – как была любовь, так и осталась. Навсегда. И ничего не страшно. Ни кризис. Ни старость. Ни даже смерть. Которая все равно когда-то будет. Пока есть хорошее место. Оно для каждого свое. У меня – наш университет. И вот еще – эта книга. Укрытие, убежище и приют души. Вот что такое – хорошее место.

«Мисс Интиллект»

Я недавно в глухой башкирской деревне была. Молодой человек на избу клеил объявление. Ему очень чайник мешал. Я чайник подержала и объявление прочла. «Сегодня состоится конкурс» Мисс Интиллект». В 19 часов. Потом угощение и танцы. Свистеть и драться запрещено. За первое место – приз!». Красивыми буквами. И я, конечно, спросила про конкурс. Молодой человек мне все объяснил. Передо мной – директор Дворца Досуга. И сам Дворец. Сегодня будет праздничный конкурс. В честь 8 марта. В прошлом году был тоже вот конкурс. По красоте. Но было много несправедливости и драк. Между претендентками. И даже Гульшат увезли в полицию. В этом году он решил избрать иные критерии. С помощью сложных вопросов на конкурсе выберут самую умную девушку. И она получит приз – чайник. Все будет честно и без подвоха. Справедливо. И мне идея очень понравилась. Я рассказала, что древние философы так и мыслили: сначала в жизни идет эстетическая стадия. Человека привлекает красота и он все ей меряет. Потом главным становится ум. Интеллектуальная стадия. А потом – морально-нравственная, когда понимаешь, что самое главное – добро и справедливость. Милосердие. Порядочность. И следующий конкурс можно посвятить доброте. Душе. Хорошим поступкам. Это очень понравилось директору Дворца. Он прямо расцвел и заинтересовался философией. И согласился, что драка вряд ли произойдет на конкурсе для самых добрых. И свистеть не будут. И даже можно поближе познакомиться с доброй девушкой. О чем он лично давно мечтает. С такой, морально-нравственной. Потому что красота и ум – хорошо. А душа – лучше. И он мне даже хотел подарить чайник. За ум. Но мне пора дальше ехать в мое путешествие. И мы расстались друзьями с Марсом. И он всем передал привет и поздравления. К которым я горячо присоединилась.

О мужском внимании

Есть мужчины очень элегантные и умеющие дарить подарки. А есть мужчины любящие, заботливые, но не умеющие. Не сердитесь. Не огорчайтесь. Они вас ужасно любят, просто – не умеют. Элвис Пресли тоже не умел выбирать подарки. И всем дарил розовый «кадиллак». Если бы «кадиллака» не было, дарил бы одинаковые тюльпаны и конфеты. Или отрез ситца на платье, как мне – мой дедушка. Он, хотя и работал в Академии Наук, с деревенского детства запомнил, видимо: отрез ситца – лучший подарок. А мой маленький папа порадовал бабушку на 8-е марта. Тогда только тюль появился, и бабушка сшила первые послевоенные шторы. С цветочками кружевными. Которые маленький папа аккуратно выстриг ножницами и сложил в стопочку. И преподнес эту стопочку бабушке. Шторы пришлось выбросить, но бабушка была очень растрогана и умилена. Потому что мотивы поступка были самые благие. Порадовать маму. Мужская забота заметна на моей детской фотографии. Я там с папой в его научной лаборатории. Сижу на решетчатом ящике с крысами. На ногах – галошки. Чтобы ножки не промочить. Трусики надеты поверх колготок – чтобы колготки не спадывали. Умно придумано. На голове – панамка. Чтобы не напекло солнцем голову. Панамка примотана бинтиком. Чтобы ветром не сдуло. Справа – горшочек. Удобно. В руках – книжка о вреде алкоголизма. Счастливая маленькая девочка, о которой заботится ее папа. Молодой ученый-нарколог. Надо еще добавить, что для дезинфекции меня папа чистым спиртом протирал. Как говорится, смерть микробам! Сразу видно, что об этой маленькой девочке заботится ее любящий папа. Мама, когда из командировки приехала, чуть в обморок не упала при виде меня. Но я была здоровенькой и веселой. Чего и вам всем желаю. Потому что те, о ком заботятся и дарят подарки, всегда будут веселыми и здоровенькими. И девочки, и тетеньки. Пусть даже цветочки из штор выстрижены, а шляпка бинтиком примотана – можно и потерпеть. Это они так любовь и заботу проявляют. Неумело, но от всего сердца.

Про любовь

Любовь – это узнавание. Мы узнаем друг друга в этой жизни. Так считал Платон, а до него – другие древние мыслители. Души встречаются и узнают друг друга. И снова хотят быть вместе. Хотя и не всегда это получается. Но как часто в рассказах встречается фраза: «Я ее увидел и понял – это моя жена». Или «я его встретила и поняла – это мой муж». Мужчины, как ни странно, чаще узнают. Хотя, как правило, далеки от мистики. Брат дедушки в своей книге про войну пишет, как ушел добровольцем в семнадцать лет. И эшелон стоял на станции Кузино. И беленькая девочка-школьница ему дала котлет из картофельной шелухи. А он ей – мыло. И на фронте он точно знал, что его не убьют. Как его могут убить, если на станции Кузино есть беленькая девочка? Его будущая жена? И он прошел до Берлина, а потом поступил в университет. И на лестнице встретил эту беленькую девочку. Узнал, что ее зовут Зоя. И, конечно, на ней женился. Потому что любовь – это судьба. И не надо волноваться, что вы свою любовь пропустите и не узнаете. Узнаете. Это я твердо обещаю. И возраст – тоже неважно. Бывало, и в шестьдесят узнавали. И старше. Время – оно только в земной жизни играет такую важную роль. Об этом знал мудрый Платон. И это подтверждают современные физики. И я присоединяюсь к этой точке зрения. Главное – быть внимательным и доверять своему чувству. И верить в любовь. И те, кто вот так узнал любимого человека, поймут, о чем я. А кому еще только суждено – потом поймут. А я вам от всей души желаю любить и быть любимыми. Ради этого стоит жить.

Об осуждении

Анна Ахматова великая была женщина и много страдала. И все раздавала, вплоть до хлебных карточек. Почет ей и уважение. Но и она однажды совершила ошибку; увидела на заседании Союза Писателей пьяную поэтессу Ольгу Берггольц. И нетрезвая Ольга что-то выкрикивала о преследованиях и угрозах. «Типичная паранойя!», – отреагировала Ахматова. Пьяный бред. Ну да, ну да. Только после блокадного Ленинграда, где у Берггольц умер с голоду больной муж – первого еще до войны расстреляли – немудрено начать пить. И после того, как нерожденного ребенка сапогами в тюрьме выбили, а двое старших умерли – тоже можно начать пить. И бояться преследований. Айседору Дункан гневно осудила секретарь, которую наняли для записи воспоминаний великой танцовщицы – дескать, лакает джин, как воду. Возможно, и лакает. Когда дети утонут в машине в реке вместе с няней, а потом их найдут с искаженными ужасом лицами, укрытыми пледом – няня, захлебываясь, укрыла, – тут не только пить можно начать. Тем более, ни Айседора, ни Ольга никому плохого не делали. Только хорошее. Хотя вот – выпивали. Денис Александрович жил у меня в семье некоторое время – так сложились обстоятельства. И я как-то спросила, с какой целью он под подушку кладет орешки и печеньки. Крошки и вообще негигиенично. Он покраснел и сказал, что это из детского дома привычка. Где он провел свое детство. А уж потом пошел в армию, учился и стал художником. Но привычка осталась, извините. А в его квартире временно живет девушка из его детдома. Она ребенка родила и ей негде жить после тюрьмы. Но это я и так знала. А про печеньки – нет. Да пусть хоть торт засунет под подушку – это неважно. Я не осуждаю. У меня другая профессия, к счастью. И пациентов не осуждаю за семейные драки и скандалы. Или ошибки. Или слабости. И, надеюсь, они меня не осудят. Потому что у каждого страдавшего человека – свои печеньки под подушкой. Свои недостатки. Которые не следует поспешно осуждать. Особенно – если сам благополучен и утрат не пережил. Кто его знает, что судьба уготовила…

Элвис жив!

Вчера вечером вижу – стоит девочка-соседка и плачет. Это в деревне, а Башкирии. Я подошла, спросила: чего, мол, плачешь, Гульшат? Расскажи. Может быть, горю можно помочь? Она сквозь слезы рассказала, что плачет из-за Элвиса. Великого Элвиса. Так она любит его замечательную музыку и песни. И никогда не бывать ей на его концерте! Такая драма. Я поговорила с Гульшат про Элвиса. Действительно, великий певец. Такой красивый, энергичный, талантливый. И так рано умер. А все депрессия виновата. Вернее, доктора, который назначили Элвису кучу таблеток. Он их доверчиво глотал – пристрастился – и умер. Пошел в ванну, взял с собой штук шестьдесят таблеток, съел их одну за другой – и скончался. Гульшат просто поразилась моим познаниям. Внимательно очень слушала, и про Элвиса, и про его депрессию, и про трагическую гибель. Даже плакать перестала. «Надо же, – говорит, – а я и не знала. Ну, тогда хорошо, что мама мне денег на билет не дала. А то концерт-то отменят, понятное дело. Бедный Элвис!». Тут я изумилась и стала расспрашивать про концерт. А Гульшат говорит – да вот же, мол, объявление! В соседней деревне сегодня выступает Элвис. С песнями на башкирском языке и танцами. А по-настоящему его зовут Ринат Халиков. Но раз такая трагедия, надо подругам позвонить и предупредить: Элвиса нет больше с нами. Депрессия, врачи, таблетки, смерть. Закат яркой звезды рок-н-ролла или другого музыкального направления. Недоразумение выяснилось. Тем более, Элвиса я лично видела сегодня утром в магазине! Он покупал газировку и семечки. Его портрет мне показала Гульшат, он у нее в телефоне. И Элвис был бодр, энергичен, строен, полон сил и здоровья! И, судя по покупкам, хорошо себя чувствует, не пьет. Румяный и черноглазый. А денег на билет я Гульшат одолжила. Вырастет – вернет. Чего там – пятьдесят рублей за концерт Элвиса. Великого и, главное, живого!

Одинокий странник

Я только что к себе в Башкортостан приехала. Дорога тяжелая. Долгая. А собачка у меня маленькая и очень старенькая. И мы остановились у обочины, чтобы отдохнуть в беседке. В Башкирии у дорог стоят аккуратные беседки для уставших путников. И собачку я выпустила походить – а она немножко шатается от дряхлости. И к нам подошел бродяга. Как из песни: бродяга, судьбу проклиная, тащился с сумой на плечах. Вместо сумы – детский рюкзачок с трансформером. На ногах – грязные кеды. Остальное одеяние можно увидеть на картине Рубенса о блудном сыне. И лицо – как говорится, со следами порока. И этот бродячий человек спросил, кто мы и откуда. И почему собачка шатается. Я ему объяснила, что от старости. Ножки не держат. Поэтому мы и остановились. И бродяга разволновался и почему-то решил, что мы хотим бросить своего песика. В лесу. Бывают такие злые люди – завезут собачку в лес и бросят. А собачка погибнет – она же не человек! Это человек – ко всему привычный. А собачка – она нежная. Беззащитная. Не бросайте собачку! Обязательно возьмите ее с собой! Она еще долго проживет. Он лично знал кота, который тридцать восемь лет прожил. И при хорошем питании наша собачка вполне может рассчитывать на долгие годы. И он тревожно провожал нас взглядом, когда мы шли к машине. Беспокоился. И на прощанье сказал, что идет в Михайловск, к брату. Из Уфы. Может быть, брат его примет; он может помогать по хозяйству, строить, носить что-нибудь тяжелое. И уже почти не пьет – в тюрьме отучился. Но одному плохо. И человеку, и собачке. И я согласилась – одному плохо. Я знаю. И собачку не брошу в лесу, разумеется. И мы дали ему немножко денег на хорошее питание, хотя он и не просил. Он просил только, чтобы животное не бросали. Очень искренне. И это грустная история…

О подаянии

Был такой писатель, Успенский. Не тот, который придумал Чебурашку, а давным-давно, задолго до революции. Он был очень противный. Неблагодарный – всех, кто ему помогал, обругал в фельетонах. И устно злословил. Деньги пропивал. Жена у него умерла, и осталась девочка лет семи. Он эту девочку заставлял плясать в трактирах и петь похабные частушки. За подаяние. Со всеми рассорился и страшно пил. Грязный, пьяный, мерзкий. Все от него отвернулись, конечно. А он опускался все ниже и ниже. И притащился к одному писателю, просить денег. Немного, мелочь. Писатель его спросил строго: зачем, мол, тебе деньги? Пропьешь ведь! А неприятный тип Успенский ответил: дескать, хочу ножик острый купить и зарезаться. Мой затупился. И писатель ему нравоучительно и шутливо ответил. Мол, если хочешь зарезаться, зарежешься и тупым. Ну, Успенский пошел. И перерезал себе горло. Тупым личным ножиком. Ужасная история. Он, понятное дело, не за деньгами на ножик приходил. В глубине души он искал сочувствия и человечности. Уповал на милосердие. И поэтому Чехов всегда подавал нищим. Хотя его убеждали, что нищие пропьют деньги. И вообще – наглые обманщики. Зачем, мол, вы им даете полтинник? А Чехов отвечал так: может быть, – говорил, – этот полтинник – его последняя надежда на человеческое милосердие. И не дать я не могу. Пойдет человек в последнем отчаянии – да и в омут головой. Погубит душу. Лучше дам. И поэтому нет окончательного ответа, подавать ли нищим. Отвратительным и грязным. Но, по-моему, лучше немножко дать, если есть. Как раньше говорили, за спасение души.

О взрослых серьезных людях

Ребенку нужно играть. Это необходимая стадия развития. Если ребенок не будет играть – у него возникнут серьезные трудности и даже психические отклонения. Замедлится развитие, и физическое, и умственное. Он не сможет адаптироваться к жизни – ведь он познает жизнь через игру. Но взрослому человеку тоже надо играть. Это ученые доказали. Хотя бы иногда. Только играть особо не с кем и негде. Умные лекции и напряженные тренинги, спортивные занятия и походы в лес заменяют игру. Но не совсем. Да и некогда. Надо работать. И оставаться взрослым и серьезным. Как сотрудники одной унылой инстанции, куда я зашла по унылому делу. С бумагами, квитанциями и прочей мрачной пакостью. Нули, цифры, коды ОКВЭД и еще что-то длинное и страшное. И серьезная дама стала мне все разъяснять. А я стала делать вид, что все понимаю. Преданно смотреть в глаза, как спаниель. Бесконечно добрым и бесконечно тупым взглядом. Бесполезно мне объяснять про цифры и коды – так уж мозг у меня устроен. И я спросила, не занималась ли дама гимнастикой. Она была очень изящная и такая элегантная, что я не могла не спросить. Просто вот – девочка на шаре. Она сказала, что да, занималась. И мы разговорились про приятное. Про гимнастику, соревнования, прыжки и подскоки. Про ленту на палочке – зачем эта лента. Про бревно и брусья. И так горячо и интересно разговорились, что дама показала мне шпагат. Настоящий. Здорово! Еще она умеет так колесо делать. Но в кабинете места мало. Так что, когда зашел взрослый и серьезный мужчина, он не смог как следует прием показать. Прием рукопашного боя. Этот прием может спасти жизнь, если на нас нападут. Надо сзади зайти и так схватить локтем за шею. Хотя преступник вряд ли позволит сзади к нему подходить. И может оказаться громадным верзилой. Тогда подсечку можно сделать. И он привел еще одного сотрудника, чтобы показать подсечку. И они стали бороться, как два нанайских мальчика. Еще одна сотрудница рассказала, что очень любит плавать. Нырять. И научила меня задерживать дыхание. Она зашла за документами. Мы сидели и задерживали дыхание. И было так хорошо и весело. И все смеялись, как в детстве. И заполнили за меня документы. Подпись я, как всегда, не там поставила. Но это тоже вызвало добродушный смех. И мне еще раз заполнили документы. И проводили меня до дверей, и пригласили еще приходить. Я рассказала, что умею крутить обруч, играть в теннис и делать «секретики». И только на улице вспомнила, сколько мне лет.

О поборниках нравственности

К тем, кто делает замечания и лезет в чужую жизнь, я отношусь с тревогой. Мало ли, что им не понравится в моем личном облике и поведении. Кальвин и Савонарола сначала делали замечания, а потом стали убивать. За музыкальные инструменты, песни, пляски и неподобающий внешний облик. Нравственность требует суровых мер. Но теперь и я – поборник нравственности. Суровый, как древний проповедник. Мы в бассейн ходили с мужем. Я в дамской раздевалке переоделась. Муж – в мужской. Очки я сняла, понятное дело. Пар и влажность. Но трусы сразу увидела. На муже. Золотистые, обтягивающие, с сердечками. Кризис среднего возраста. Купил втайне и надел. Натянул. С усилием. Сорокалетний кокетка, если не сказать хуже. Я гневно сказала, что такие трусы ужасны. Непристойны. Они шокируют. Следует вспомнить о возрасте и чувствах других людей. Немедленно переоденься! Ступай в раздевалку! Я даже разделила в этот момент чувства Савонаролы. Безнравственность отвратительна! И незнакомый мужчина стал оправдываться. Он купил эти трусы здесь, в бассейне – забыл свои. Простите. У него такие, как шорты; но они дома. Он устыдился и чуть не плакал. И купаться не пошел – я же велела ему переодеться. И даже так пальцем делала в воздухе. Как Савонарола. Который тоже, наверное, без очков ходил. И лез к посторонним людям, перепутав их со своими слугами или домочадцами.

Про лыжи

Мой отец – известный нарколог. Ученый. Хороший доктор. Он многих вылечил. И благодарные пациенты дарили ему подарки и стремились отблагодарить. И один пациент от избытка чувств подарил папе лыжи. Принес к нему в клинику и прямо насильно подарил. Можно сказать, навязал. Папа не хотел брать. Я бы тоже не взяла. Лыжи были ужасны. Одна лыжа без крепления. Краска стерлась. Трещины и царапины. Как будто на них по асфальту катались. В тысяча восемьсот девяностом году. И без палок. Но пациент поставил лыжи в угол кабинета и ушел, благодаря. А у экономного папы рука не поднималась выбросить приличные еще лыжи. Военное поколение. Рачительное и практичное. И лыжи очень некрасиво стояли в углу. Намекая на пользу спорта и физкультуры. И папа вылечил еще одного пациента. Интеллигентного знакомого. Который благодарности не проявил, а принялся ходить к папе на прием, словно в гости. И жаловаться. Он жаловался на психастению. На дистимию. На циклотимию. На нарушения сна, когда дневной сон какой-то поверхностный, а ночной, наоборот, слишком глубокий. На высокую тревожность. И вообще – на психосоматику. Он имел теперь много свободного и трезвого времени, и читал специальную литературу. Он приходил почти каждый день, словно в гости. И мешал вести прием. И использовал массу специфических терминов, предлагая назначить себе то один, то другой препарат, о которых он тоже прочитал в книгах. Проще говоря, он пил кровь и ел мозг. Выпивал и закусывал, так сказать. И однажды взгляд папы упал на страшноватые лыжи. И практичный папа сказал своему знакомому: «Все твои недомогания – от малоподвижного образа жизни. Ты не занимаешься спортом, Николай. Например, ты мог бы заняться лыжной ходьбой. И вот – приобрести у меня эти отличные лыжи! Чтобы заниматься самостоятельно. Ты выйдешь на свежий морозный воздух. Кругом – лес. Птички и зверушки. Ты наденешь эти великолепные лыжи и будешь так быстро катиться по скрипящему снежку! Бодрит! Дает силы и энергию!». Конечно, у лыж нет одного крепления. Но это легко починить. Зато какие они – боевые! Сколько километров на них проделано! Эти лыжи не подведут! А палки – они только мешают. Можно встать на лыжи и так – раз! Раз! Энергично, помогая всем корпусом. Вперед по лыжне! И, знаете, Николай приобрел лыжи. Он сомневался, конечно. И недоуменно слушал папин рассказ. Но вот – купил. Несмотря на июль месяц. И задумчиво с лыжами ушел. И потом долго не приходил. Год. А потом – пришел и горячо поблагодарил. Спорт ему помог. Он начал ходить в бассейн и заниматься боксом. Чтобы дождаться лыжного сезона. Раз уж купил лыжи-то. И ему полегчало. И стало на душе веселее. И силы появились. И улыбка. И читать учебники по психиатрии стало некогда. А лыжи так и стоят у него в гараже. Нет времени купить новое крепление. Но он обязательно их починит к зиме. Спасибо, доктор! И это поучительная история с хорошим финалом. Об экономности, практичности и пользе физических упражнений.

Про богатого мальчика

В детстве, в городе Кронштадте, за мной ухаживал один богач. Очень богатый мальчик. Ему тоже было десять. Он всего достиг своим трудом. Не коррупционер какой-нибудь и не потомок влиятельных родителей. Все у него было: и жвачка. И пепси. И игрушки, какие хочешь. Даже маленький Микки-Маус. Он все покупал у моряков. На честно заработанные деньги. И меня угощал. Я не брала. Хотя он мне на грязной ладони труженика все протягивал щедро. И многие не брали. Собственно, никто. Мальчик трудолюбиво разводил опарышей. Купит мясо, сгноит, мухи снесут яйца – вот тебе и опарыши. Он их складывал в спичечные коробки и продавал у магазина рыбакам. Полтинник за коробок. Трудолюбивый, предприимчивый, успешный мальчик. Это я просто вспомнила вдруг. Мне девушка одна сказала: «Хочу замуж за богатого человека, который всего достиг своим трудом». Глупо я тогда поступила. Стала прятаться от богатого мальчика. Впрочем, его вскоре положили с дизентерией в больницу. Так и расстались…

Верное сердце

Давным-давно мы с дочкой поехали в деревню на электричке. Погулять на свежем воздухе и посмотреть деревню. В начале девяностых. Потому что особо ездить было некуда и не на что. Взяли сумочку. Положили туда рулет, кекс и бутылку пепси-колы большую. И поехали в путешествие. И в деревне гуляли и вся разглядывали. Домики, козочек, баранчиков. На речку пошли. А там деревенский мальчик Пашка с нами познакомился. Он мордой ловил шаролобиков. Слово другое, нецензурное. Но вы догадались. Морда – это банка такая с крышкой. Туда надо накрошить крошек хлебных. В крышке – дырка. Банку следует утопить, эти шаро..бики туда набьются битком – вот и богатый улов. Еще их можно вилкой тыкать прямо в воде. Но это сложнее. Потом из рыбы можно сварить уху в консервной банке на костре. Если скрасть на огороде картошки и луку. Но мы варить уху не стали, а стали есть кекс, рулет и запивать пепси-колой. Пашка себе в «морду» наливал. А рыбок мы выпустили – дочка попросила. И так мы сидели на бережку и мирно беседовали. Про дервишей, одиноких странников, императрицу Цы-Си и местных «сикоманов». Это которые клей нюхают. И очень подружились. Пашке лет двенадцать было. Такой белобрысый подросток с очень светлыми глазами. Он нас проводил до электрички, чтобы «сикоманы» не напали. И сказал, что очень будет нас снова ждать. Очень. Но мы больше не приезжали – сложная жизнь. Да и опасно по деревням вдвоем с ребенком ездить в начале девяностых. И прошло лет десять. Все улучшилось и изменилось. И мы на машине поехали в эту деревню. Очень она нам запомнилась. И стали гулять и вспоминать трудные времена. И пошли на речку. А там ловит рыбу такой белобрысый светлоглазый мужик. Небритый такой дядька. На удочку. И он как бросится к нам! Как побежит! Удочку оставил на берегу. Кричит радостно: «Рулет! Кекс! Пепси-кола! Императрица Цы-Си! Здравствуйте!». Конечно, Пашка здорово изменился. Но он нас помнил и ждал. И немедленно начал учить ловить рыбу удочкой. И развел костер. И домой стал зазывать. Он не стал ни пьяницей, ни «сикоманом». А стал помощником машиниста. И хорошо зарабатывает. И живет в большом поселке, а в деревню к мамке ездит на выходные. И всегда вот – ходит на речку летом и нас ждет. Мы же обещали приехать! И не подвели – приехали! И Пашка много рассказал интересного, и нашими делами интересовался. Дал много наставлений, притащил картошки и луку – не краденых, а своих. И был чрезвычайно счастлив. Ожидание – оно никогда не бывает напрасным. А я все думаю – может, все обошлось и сложилось именно потому, что в заброшенной деревне кто-то про нас думал и нас ждал. Мы тоже его все время вспоминали, этого светлоглазого Пашку.

О благотворительности

Айседора Дункан великая была женщина. И очень добрая. Импульсивная, щедрая, великодушная. И делала много добрых дел. Однажды привезла из Греции много маленьких греческих мальчиков с чудесными голосами. Поселила их у себя в доме и принялась учить музыке. Организовала хор греческих мальчиков. Умилительно и трогательно было видеть, как мальчики в белоснежных туниках выводят рулады своими небесными детскими голосами. Все плакали. Благородное и доброе дело. Но Айседора была танцовщица. Гастроли, разъезды, турне и светская жизнь. И вообще – жизнь идет. Мальчики растут. Особенно – греческие. Они быстро созревают. И потом полиция с огромным трудом вылавливала в Париже этих усатых головорезов. Которые, действительно, спелись. И принялись вести беспутную жизнь и преступать закон. Еле-еле этих бывших мальчиков в потрепанных бывших белоснежных туниках вернули обратно в Грецию. Они, понятное дело, уезжать не хотели. Им в злачных кабачках Парижа очень нравилось. Или вот – Луи Пастер открыл вакцину от бешенства. Аплодисменты и признание в научном мире. Новая звезда взошла не небосклоне науки. А в это время русский барин-благотворитель выслал Пастеру в Париж пять мужиков, якобы покусанных бешеным волком. Для получения спасительного лечения. Тоже довольно мило. Встаешь утром, выпить кофе с круассаном. А к тебе в дверь стучится компания русских бородатых мужиков в тулупах, которые очень долго добирались из России. Пешком, на телегах, на лодках, а потом – по железной дороге… И говорить по-французски не умеют. А как-то в лицах изображают то, что с ними произошло в русском лесу месяца два назад. Как их бешеный волк покусал. А потом живут у тебя в доме и тоже вот – пьют кофе с круассанами. И с вакциной от бешенства. Спасибо доброму барину. Мужики, кстати, почти все выжили. Двое погибли, но не от бешенства. А, возможно, от злоупотребления сывороткой. Остальные долго жили в доме ученого и очень к нему привязались. Как греческие мальчики – к Айседоре. Насилу он их в Россию отправил. И это забавные, но поучительные истории про благотворительность. Которая имеет свои темные стороны, как любое доброе дело…

О выражении чувств

Я гуляла с собачкой в скверике у дома. С маленькой собачкой, той-терьерчиком. И встретила малыша с мамой. Кругленького, упитанного. Отличного малыша! Он еще нетвердо стоит на толстеньких ножках. И ходит так, как немножко пьяный. Еще тельцем не очень умеет управлять. У него такие большие синие глаза, круглые брови. И нелепая шапочка, вроде шлема витязя, застегнутая на пуговку под двойным подбородочком. От чего лицо похоже на грушу немножко – щечки выпирают. И этот малыш так удивился и обрадовался встрече с маленькой собачкой. Просто вот – был поражен. Радостное изумление отразилось на его личике. Он хотел сказать: «Какая удивительная собачка! Первый раз вижу такую маленькую собачку, весьма элегантную и изящную! Это не собачка, а игрушечка просто! Прелестно! Восхитительно! Обратите внимание все – экая собачка милая!». Но речью малыши тоже плохо владеют. И он так проорал: «Ы-а! У-у-у! Хыррр!». Сначала с восторгом. А потом понял, что не так получилось, как надо. И сморщился, чтобы заплакать. И мама вот тоже. Подлила масла в огонь. «Вава!», – говорит ласково. – Вава!». Малыш аж ногами затопал, качаясь. От отчаяния и обиды. И снова прокричал хрипло: «У-у-у! Ы-а!». Но я прекрасно поняла его слова. Внутреннюю речь. И все немедленно перевела на обычный язык. Маме. И малыш успокоился и заулыбался. Закивал головой. И хотел, возможно, послать мне элегантный воздушный поцелуй. Но коротенькая ручка не слишком слушалась его. И он так взмахнул рукой в воздухе и пальчиками сделал «пока-пока». От избытка чувств. И в благодарность за понимание. Ничего. Он скоро вырастет. Как все мы выросли. А чувства вообще трудно выражать. И яркость этих чувств как-то стирается с годами. И все реже хочется от радости и восторга прокричать: «Ы-а! Хырр! У-у-у!». Расплываясь в искренней улыбке. тревожность. И вообще – на психосоматику. Он имел теперь много свободного и трезвого времени, и читал специальную литературу. Он приходил почти каждый день, словно в гости. И мешал вести прием. И использовал массу специфических терминов, предлагая назначить себе то один, то другой препарат, о которых он тоже прочитал в книгах. Проще говоря, он пил кровь и ел мозг. Выпивал и закусывал, так сказать. И однажды взгляд папы упал на страшноватые лыжи. И практичный папа сказал своему знакомому: «Все твои недомогания – от малоподвижного образа жизни. Ты не занимаешься спортом, Николай. Например, ты мог бы заняться лыжной ходьбой. И вот – приобрести у меня эти отличные лыжи! Чтобы заниматься самостоятельно. Ты выйдешь на свежий морозный воздух. Кругом – лес. Птички и зверушки. Ты наденешь эти великолепные лыжи и будешь так быстро катиться по скрипящему снежку! Бодрит! Дает силы и энергию!». Конечно, у лыж нет одного крепления. Но это легко починить. Зато какие они – боевые! Сколько километров на них проделано! Эти лыжи не подведут! А палки – они только мешают. Можно встать на лыжи и так – раз! Раз! Энергично, помогая всем корпусом. Вперед по лыжне! И, знаете, Николай приобрел лыжи. Он сомневался, конечно. И недоуменно слушал папин рассказ. Но вот – купил. Несмотря на июль месяц. И задумчиво с лыжами ушел. И потом долго не приходил. Год. А потом – пришел и горячо поблагодарил. Спорт ему помог. Он начал ходить в бассейн и заниматься боксом. Чтобы дождаться лыжного сезона. Раз уж купил лыжи-то. И ему полегчало. И стало на душе веселее. И силы появились. И улыбка. И читать учебники по психиатрии стало некогда. А лыжи так и стоят у него в гараже. Нет времени купить новое крепление. Но он обязательно их починит к зиме. Спасибо, доктор! И это поучительная история с хорошим финалом

О красивых женщинах

Есть чрезвычайно красивые дамы среди моих знакомых. Я всегда восхищаюсь ими и любуюсь. И знаю, что в трудную минуту надо держаться к ним поближе – красота спасет мир, верно сказано! Мне лично красота спасла жизнь. И принесла много приятных минут потом, после спасения. Мы с мамой, исключительной красавицей, отдыхали на море. Я плескалась в воде у берега, а мама загорала. Она внимательно относилась к внешности. И хотела добиться ровного загара. Поэтому верх от купальника сняла и элегантно замоталась полотенцем. Тогда никто топлесс не загорал. Незагорелые полоски на теле выглядели бы некрасиво. А красавицам нельзя некрасиво выглядеть – это закон, сами знаете. Налетела волна, потащила меня, перевернула – и я стала тонуть. Наверное. Точно не могу сказать. Потому что я немедленно закричала. В четыре года я твердо знала, что надо кричать в случае опасности. Мама вскочила, полотенце уронила и тоже закричала: «На помощь!». Что тут началось! Меня столько мужчин побежало вытаскивать, что чуть снова не утопили. И чуть не разорвали на части – каждый хотел отдать меня лично маме, которая уже бежала ко мне. Очень элегантно, забыв про полотенце, конечно. В трусиках. Все гладили меня по головке. Щипали за щечки. Растирали мне руки и ноги. И так и хотели меня вырвать из рук мамы, чтобы проверить – все ли со мной хорошо. Мне дали чурчхеллу, персик, виноград, палочку шашлыка и лимонад. И прямо ни на шаг от меня не отходили. И от мамы. Которая опомнилась и немедленно оделась. И мы пошли с пляжа, поблагодарив спасателей. Отважных мужчин. Которые спасли меня исключительно быстро и качественно. Я кушала персик и с восхищением смотрела на маму. И твердо обещала папе ничего не рассказывать…

О мечте

Свекровь у меня маленькая. Просто крошечная старушка. Где там было вырасти – она в деревне жила и была круглая сирота. И в тринадцать лет убежала из колхоза без паспорта – тогда паспорт не давали колхозникам. Потому что школа закончилась и надо было ехать работать на лесоповал. В 1948 году это было нормально – посылать детей на лесоповал. А у нее не было валенок и рукавиц. Вообще ничего не было. Она жила за печкой у родственников. Ну, и убежала в галошах по снегу. Жила в городе нелегально, в няньках, потом на маляра выучилась. Это от первого брака свекровь. И стала я с ней жить с восемнадцати лет. И как-то привыкла. Полюбила. И стала с ней жить всегда. Хотя, это, наверное, странно. И называть «мама». И говорит моя мама вот что: все, говорит, у меня теперь есть. Питание хорошее. Чай и кофе. Халаты и сорочки. И даже пластинки Лещенко, о которых я всю жизнь мечтала. Я – счастливый старушонок! Страшно везучий и богатый. Даже страшно иногда от такой великолепной жизни. И ничего мне не надо. Вот я какая богатая и счастливая. Есть только мечта. Но и она близка к исполнению. Я ежедневно молюсь о твоем здоровье и еще очень нужно, чтобы ты разбогатела. И купила квартиру в небоскребе, на самом высоком этаже. На пятидесятом или сотом. Это необходимо так сделать. Потому что выйду я вечером на балкон небоскреба и буду наблюдать звездное небо. И наконец-то увижу инопланетян. Очень мечтаю об этой встрече – о многом надо спросить и поговорить. Как у них там устроено все, как дела и здоровье. И уговорить их не нападать на нас. Надо жить мирно, Анечка. Без войны! Надо уметь уживаться!». Золотые слова, мама. Если учесть, что я с вами двадцать шесть лет уживаюсь. И просто – живу. И многому научилась. Хотя первый муж иногда меня в шутку упрекает, что я похитила чужую маму. Как инопланетянин…

Про черешню

Когда я вижу черешню, сердце у меня сжимается. Будь проклята бедность. И те, кто твердят, что поэт и философ должен быть бедным. Бедность дает просветление и учит терпению, мол. Но, как правило, так говорят небедные люди. Даже зажиточные. Сытые. И эгоистичные. Потому что одному быть бедным – это еще терпимо. А когда ребенок просит ягодки, а ты купить не можешь – стипендию не выдают уже три месяца – это другой коленкор, как говорится. А ребенку – два годика. И разъяснить ему пользу бедности не представляется возможным. Тем более, ребенок не просит, а просто тянет ручки к бордовым ягодкам и лепечет: «Ягодки!». А килограмм черешни стоит как одна стипендия. Которой все равно нет. И наплевать, что туфли рваные и колготки сто раз зашитые. Это пустяки. И надо бодрым специальным голосом говорить ребенку, что ягодки мы купим потом. Попозже. Потому что кругом – люди, и быть бедным очень стыдно. А мимо проходила монголка Ичинхорлоо. Мрачная, с длинными черными волосами, с грубым голосом. Она по-русски плоховато разговаривала, но монголов тогда по идеологическим причинам посылали учиться на философский факультет. Вот она и училась. И мы не общались, конечно. У всех была своя жизнь. Иногда я на лекции приходила с дочкой – не с кем было оставить. Неважно. И на полпути к автобусной остановке монголка Ичинхорлоо догнала меня и молча сунула кулек с черешней. И быстро ушла. Только ребенка ущипнула за щечку, так, что он расплакался. И потом она стала ко мне подходить и молча совать разные детские вещи монгольского производства. Носочки, чепчики, рукавички, фартучки. Это ей из дому стали присылать, из Улан-Батора. Она родителям написала, что у нее есть прекрасная русская подруга с ребенком. Хотя мы вовсе не дружили. Но стали дружить. Почти молча. Она приедет ко мне и играет с ребенком. И рассказывает про лошадей и тибетских лам. Очень любила и тех, и других. И еще очень любила стирать. По крайней мере, так уверяла. И мы с ней вдвоем стирали детские вещи. А потом – гладили. Она гладить тоже обожала. Не подруга, а енот-полоскун… И угощала монгольскими лакомствами. И обещала, что мы поедем с ней в Улан-Батор. И в университете все удивлялись – почему я дружу с монголкой Ичинхорлоо? О чем я с ней разговариваю? Она же по-русски еле говорит. О чем можно беседовать и шептаться на лекциях и семинарах. Да ни о чем можно не беседовать, уверяю. Просто сидеть рядышком. Или вот – смотреть, как Ичинхорлоо рисует лошадей. Она прекрасно рисовала. Да даже если бы и не умела совсем – все равно это были бы самые лучшие рисунки на свете. Потому что не в рисунках дело. И не в умных разговорах. А в черешне. И в человеческом сердце.

Перейти дорогу

кому-то – можно вовсе этого не желая. И обзавестись недоброжелателем. Меня, например, в библиотеку в деревне не пустили. И посмотрели угрюмо. Мрачный мужчина сказал, что библиотека – это трудно. Непросто. Надо писать заявление руководству. Мало ли. Может, я буду повреждать книжки или иллюстрации вырезать красивые. Не в силах удержаться. Или не отдавать вовремя. Знает он писателей и поэтов, которые так поступают. И вообще метят на чужое место в литературе и в жизни. Например, хотят писать стихи на кефире. Я изумилась. Насчет кефира – особенно. Но мне потом все пояснили по секрету. Это был поэт. Очень известный. А не просто библиотекарь. Его перу принадлежат стихи на упаковках местной молочной продукции. Про здоровый вид и отменный аппетит. А насчет меня он навел справки и страшно огорчился – член Союза Писателей может начать писать свои стихи. И это будет обидно и неприятно. Так что все прояснилось и стало понятным. Но так и хочется теперь взяться за «Балладу о кефире». Хотя лучше вот – о конкуренции написать. Чтобы никому не обидно было…

Про любовь

Я в жизни видела любовь. Преданную и верную. Трагическую, как в пьесах Шекспира. А может быть, еще трагичнее. И как вспомню – сердце щемит. И тогда щемило, в двадцать лет. И даже в семь, когда мы с Лилей познакомились. Она ко мне во дворе подошла важно, протянула руку и басом представилась. Прохромала, правильнее сказать. Опираясь на такую детскую палочку, неуклюже ступая ортопедическими ботинками. Очки минус пятнадцать, толстые красные губы – она их постоянно облизывала. И мы стали дружить. Она умная была девочка, много читала. разговаривала плоховато, но я все понимала. Только бегать было невозможно, хотя она очень хотела. И в «казаки-разбойники» мы с ней постоянно проигрывали, конечно. Ну, и дети, понятное дело, дразнили. Иногда – швыряли камни. Особо злые. Но и она швыряла, откровенно говоря. И ругалась. А потом я замуж вышла и ребенка родила. А Лиля влюбилась. В одного политического диссидента. Тогда еще были диссиденты. И, после занятий в университете, мы приезжали ко мне домой. Она мне с младенцем помогала. Хотя я с ужасом бегала вокруг нее, когда она ребенка брала на руки и подкидывала. Или неловко поворачивалась у самого дверного косяка. Или детскую кашу пальцем пробовала. А потом поясняла, что так рекомендовал делать прогрессивный доктор Спок. И ругала меня за то, что я не читала Солженицына. Упоительный «Раковый корпус». И статьи какого-то деятеля так и не прочитала, отпечатанные в шестом экземпляре: «Сатрапы и палачи КГБ! Мы вас не боимся!». Хотя я вот по сей день побаиваюсь сатрапов и палачей. Страшные люди. А вечером мы с громоздкой коляской шли на другой конец города. Лиля так сильно хромала без палки – она не брала палку с собой. Советские джинсы серые за шесть рублей, растянутый свитер, беретка. Очки. И мы приходили во двор чужого дома. И Лиля стояла и несколько минут смотрела на окна диссидента. Так подняв лицо. Фонари светили, вечер темный. И вот мы постоим да и пойдем. Лиля только вздыхает тяжело иногда. А мне и спросить неловко ни о чем. Все и так понятно. Диссидент женат. Лиля – инвалид. И так тяжело ботинки стучат по асфальту и шаркают. И все. И это была любовь. И, чтобы ей стало веселее, я давала ей покатить коляску с младенцем. И идти так, знаете, ей было легче. Хоть какая-то опора. И скоро бледность исчезала с ее лица, и она снова смеялась и разговаривала. И громко невнятно ругала меня за то, что я не читаю Солженицына. Там – вся правда жизни!
…А главное-то я чуть не забыла написать – может быть, кто-то стоит у нас во дворе вечером, под фонарями. И смотрит на окна. А мы никогда об этом не узнаем.

Про врачей

Я врачей понимаю и люблю. Всем сердцем. С детства. И люблю именно потому, что понимаю. Я сама из семьи врачей. Люди как люди. Работают, кричат и ссорятся, про деньги думают, могут выпить, рассказывают анекдоты и на гитаре играют. Чинят машину. Водят детей в садик. Платят за школу. Делают маникюр. Покупают красивые платья. Только про маникюр и платье я потому вспомнила, что однажды во дворе мальчику злые дети выбили камнем глаз. И мама моя, наплевав на маникюр, в окровавленном платье новом, спокойно что-то такое делала с глазом, пока ждали «Скорую». Держала мальчика и уговаривала, и поехала с ним в больницу, где сделала операцию – она офтальмолог-хирург. И это была немножко не моя мама, а врач. А папа на пляже бросил гитару и бросился делать искусственное дыхание утонувшей тетеньке. Хотя он психиатр. Но люди кричали: «Врач! Есть здесь врач?», – и он, конечно, побежал. А потом мы шли домой, папа в облеванной, извините, тетенькой рубашке, и руки дрожат. И гитару забыли на пляже-то. И, когда садик не работал, я сидела тихонько или в темной комнате в офтальмологическом кабинете. Или у папы за занавеской. И все видела и слышала. И тысячи лет назад «врач» означало «волшебник». Врачом надо было родиться. Желательно – в семье врачей, чтобы стать потомственным волшебником. Чтобы успешно лечить людей заклинаниями и травами – других лекарств не было. И, знаете, вылечивали, как ни странно. Потому что считалось, что лечит само присутствие врача. Позвали врача, заплатили – и пациенту стало лучше. Если есть на то воля богов. Такое наивное верование. Но последние научные изыскания тоже это подтвердили. Вылечиться самостоятельно невозможно. Нужен врач. Пусть хотя бы стоит рядом. Или – сидит. За руку держит и пульс щупает. Врач лечит одним своим присутствием – вот такая странность. Но это касается, конечно, тех, кто именно врач. Родился им. Загадочная личная энергия, подкрепленная профессиональными знаниями. И быть истинным врачом очень тяжело. Анализы стали брать у врача после приема – и изумились. Такое впечатление, что он полгода провел на льдине в Арктике. Такие же анализы. Он всю энергию и силы отдал пациентам. И врачей надо беречь. И жалеть. И не донимать по пустякам. Так еще Амосов писал, который сам был гениальный врач. А к чему я про врачей пишу – уходят они и уходят. Старшее поколение. Друзья родителей и знакомые. Теперь мы – старшее поколение. Мои ровесники. И я не врач, я философ и психолог. Специально выбрала такую работу. Потому что врачам тоже нужно к кому-то придти. У них тоже что-то болит и что-то мучает. Не обязательно телесное. Ножка болит или на работе обидели. Или муж ушел. Или ребенок временно сбился с пути. Я все понимаю. И уважаю глубоко – потому что вот случись что, и все закричат: «Врача! Есть здесь врач?». И они бросят гитару и забудут про маникюр. И станут теми, кто они есть на самом деле. Спасителями.

О конфетках

На помойке сейчас женщина и маленький мальчик рылись. Такое тяжелое зрелище. Но мальчик такой добрый. Он мне и дверь на помойку открыл – она за забором находится. И пакет у меня из рук взял. И придержал под руку, чтобы я не споткнулась. Такой, замурзанный мальчик в шапочке-«менингитке». С и ранцем за плечами. Видимо, ходит в школу. Бедный. А после школы с мамой копается в помойке. Я так расстроилась и растрогалась. Погладила мальчика по голове. По шапочке. И протянула денежки. Беги, – говорю, купи себе конфеток! Мальчик улыбнулся железными зубами. На лице – седая щетина. Подмигнул и спрашивает: «А можно, я себе кое-что другое куплю?». Ему лет шестьдесят. Засмеялся от радости, и с женщиной, которая вовсе не его мама, пошел куда-то бодрым шагом. Но все равно – вежливый. Лилипут. А я поехала в Башкирию. По пути новые очки закажу.

Про отпуск

Одна американка поехала в отпуск на машине, с мужем. Она хотела отношения наладить в путешествии. И даже книгу об этом отпуске написала: «Две недели с Гитлером». Книга хорошо разошлась. С мужем она развелась, конечно. Но деньги за книгу ее очень утешили. Я однажды тоже в отпуск ездила. На три дня, на теплоходе по Каме кататься. С дочкой и одним знакомым бардом. Тоже можно книгу написать: «Три дня с бардом». Это еще хуже. Бард еще в поезде «Ивдель-Пермь» – а мы емудоверили билеты купить, он и купил – в общий вагон, – вызвал неприязнь. У суровых мужчин с очень короткими стрижками, которые из Ивделя ехали. Бард на гитаре играл и пел: «Как здолово, сто все мы здесь сегодня соблались!». И подмигивал, встряхивая кудрявыми волосами. Но, когда нас уже собрались убивать, он рассказал замечательную историю. «У одной зеньсины не было голясей воды. А ванна была, да. И зеньсина осень любила купаться, осень. Она налила в ванну воды холодной. А под ванной поставила паяльную лампу. Лампа наглевала ванну. Вода стала голясей. И зеньсина уснула, лазмолило ее. Лампа голела, вода наглевалась… И зеньсина свалилась зазиво! Узас! Стласная истолия!». После этого нас раздумали убивать. И стали сурово рассуждать о паяльных лампах и женщинах. А бард все играл и пел. Пел и играл. Всю дорогу до Перми. И про «солныско мясное», и много других песен. А в Перми нас никуда не пускали. Ни в столовую, ни в магазин, ни в парк, на каруселях кататься. Потому что бард был в противоклещевом костюме и с палаткой, привязанной к спине. Он желал на остановках теплохода ставить палатку. Ну, и гитара еще, понятное дело. И мы полдня шатались по Перми с бардом. Но он не унывал. А грыз брикет растворимой лапши. Закусывал. И нам с дочкой предлагал. И, когда мы на теплоход наконец, сели, я умоляла барда поселить где-нибудь на нижней палубе. В ящике для собак. Или в трюме. Но его добродушно поселили в соседней каюте. Где он пел и играл, играл и пел: «как здолово, сто все мы здесь сегодня соблались!». Так что в отпуск надо ехать осмысленно. И без Гитлера. Или барда. Хотя вот с бардом мы по сей день дружим. И он всегда заинтересованно спрашивает, когда мы в отпуск поедем. Ему лично очень понравилось на теплоходе по Каме кататься.

О предательстве

Один писатель очень не любил свою родину. СССР. Его не печатали и книги, которые ему нравились, не издавали почти. И заставляли работать. Тогда всех заставляли. В общем, он на все плюнул и эмигрировал в другую страну. Где его тоже не печатали. Но встретили приветливо. И он оказался в кругу таких же литераторов и вольнодумцев. Можно стало говорить все, что угодно. И критиковать все, что угодно. Как говорится, прощай, немытая Россия. И сначала писателю все это понравилось. Тем более, работу предложили. Преподавать русский язык военным. О чем он на родине и мечтать не смел. Жизнь стала налаживаться. И он открыл учебник, по которому надо было вести уроки. И прочитал: «Мы при-ве-ли из раз-вед-ки двух плен-ных». И он не стал учить солдат русскому языку. Он понял. Он понял, что это – предательство. Вот все, что он до этого говорил и ругался – это одно. А «мы привели из разведки двух пленных» – это другое. Это что-то ужасное. Кто будет этими пленными, с которыми надо по-русски разговаривать? Зарплата хорошая, и океан рядом. Можно загорать и купаться. Но этот писатель уехал из приятного городка, где располагалась военная школа. И правильно сделал. И эта история – не только про измену и предательство родины. А вообще про любое предательство. Про предел и грань, за которые нельзя заходить. Как кричал во дворе один обиженный мальчик: «Ты бей меня! Обскорбляйся! Но предавать-то зачем?». Действительно. Незачем предавать.

О выражении чувств

Про обезьяну

Это был одинокий толстый мальчик. С футляром для виолончели – его учили на виолончели играть. Ранец, мешок для сменной обуви и виолончель – многовато для третьеклассника. С ним никто не дружил – толстый потому что. И вообще – отличник. Со строгой мамой, которая его везде провожала. А он очень хотел дружить. И однажды рассказал, что у него дома живет обезьяна. Дрессированная обезьяна, вот как в цирке. Очень милая, в штанишках клетчатых. Поэтому он так торопится домой. Надо ухаживать за обезьянкой. И на виолончели ей играть – она любит музыку. И потешно танцует. Все чрезвычайно захотели дружить с этим мальчиком. Он просто стал кумиром класса. И все спрашивали его про обезьянку, а он рассказывал степенно разные подробности. И девочки совали ему конфетки для питомца. А мальчики давали советы по дрессировке. Дня три этого мальчика просто на руках носили и умоляли показать обезьяну. Которая то болела, то была не в настроении. Которой, конечно, не было. А была строгая мама, строгий папа и еще более строгая бабушка. И виолончель. Которой его и побили, когда все выяснилось. И подвергли бойкоту за вранье и, как теперь говорят, попытку манипуляции общественным сознанием. Но я с ним все равно дружила, конечно. Я понимала, зачем он про обезьяну придумал. И как боялся разоблачения. Но людям иногда нужна хоть капля внимания и любви. Особенно – детям.

О Египте

Рядом с небольшим отелем строят другой. Может быть, уже достроили. Я там два года не была. И стройку охраняет мой друг, старый человек в платье до полу и в тюрбане. У него две большие собаки: черная и белая. Он сидит под навесом и смотрит на небо. На звезды. И вечером после ужина я приходила туда и садилась рядом. И из кармана доставала кусочки для собак – это с ужина из отеля. Я не ем вечером, так что можно взять кусочки для собак. Это честно. Собаки подходили и давали себя гладить. А со старым мужчиной мы говорили молча, подолгу. Иногда смеялись. Иногда – грустили. На звезды смотрели вместе. Он такой же, как я. Нас мало, но вот – иногда встречаемся. И еще он показывал кошку. Делал так рукой, и через дорогу бежала кошка. Тень кошки. Собаки лаяли, бросались за ней, а тень исчезала. Вот и вся магия. И так всю неделю – я раз в году ездила на неделю. Пять лет мы сидели под навесом и смотрели на звезды и кошку. И говорили молча. А теперь я два года не могу уехать. И очень тоскую. Иногда так хочется поговорить на своем языке, молча, как положено. И посмотреть на звезды и на тень кошки. И снова почувствовать спокойствие – я не одна такая. Хотя вот – кошку показывать не умею. Это другая магия – египетская. Или магрибская. Есть вещи, которые невозможно объяснить словами.

Об угощении

В детстве мы я дедушкой были в гостях у одного писателя, на даче. Он старенький был и сильно пьющий. Все покашливал, и руки дрожали, когда он колбаску резал. Очень вкусная колбаска – тогда вообще никакой не было вдоволь. А эта – сырокопченая, замечательная. Писатель сидел на крылечке у домика и угощал меня и бездомную собаку, которая подошла и умильно глядела. Мне давал кусочек колбаски, предварительно очистив от кожурки. И собаке давал. И тоже от кожурки очищал. И приговаривал тихо, сквозь кашель, – мол, собачка не может себе сама почистить колбаску. Совестно давать с кожуркой, нехорошо. И мне ужасно понравился этот больной и не совсем трезвый старичок. И колбаска. Впрочем, я ее почти всю отдала собаке, тоже почистив. Научилась от писателя. И уже потом я узнала, что это был известный детский писатель, который писал добрые сказки и повести о детях и животных. Фронтовик. Друг дедушки. Он вскоре умер, и я плакала. Мне было очень его жалко – хотя я его совсем не знала. И уже во взрослом возрасте я посетила дачу одного известного писателя. Было много угощения – стол ломился. Писатель хорошо зарабатывал сатирой и юмором, которыми бичевал недостатки страны и некоторых граждан. Но обеспеченная жизнь не сделала его расточительным, отнюдь. Он собрал головы от селедки и молоки на газетку. И отнес соседу-пьянчужке. Угостил. Этот сосед у него в огороде работал, копал грядки. Добрый писатель из милости давал ему работу. И кишки от селедки. И, знаете, я собралась и уехала с праздника. Довольно угрюмо попрощавшись и не взяв ничего со стола. Хотя много всего было. И селедка, и колбаска – та самая, сырокопченая…

Про пряничный домик

Хорошие люди навсегда остаются детьми. И любят то же самое, что и в детстве. Только сейчас совестно эту любовь демонстрировать – могут за ненормального принять. Или за пьяного. И поэтому кивнешь благосклонно, скользнешь взглядом и проходишь себе мимо. Мимо замечательного пряничного домика – египтяне в отеле на новогодние праздники смастерили домик из имбирного печенья! В человеческий рост, с окошечками и дверцей в разноцветной глазури. Ароматный, восхитительный имбирный домик! Все шли мимо, фотографировались рядом с домиком и спешили на новогодний ужин. Было очень весело и шумно в тот далекий докризисный год. Я не пью и шум не выношу. И я от семьи тихонько ускользнула в разгар веселья. И пришла в холл, где было пусто и тихо. И где стоял имбирный домик. Раз есть дверца, можно в него заглянуть! Вот что интересно и важно. Что там: кроватки из шоколада и мармелада? Столик из леденцов? Креслице из зефира? Внутри-то что? – вот что важно! И я тихонько подкралась к домику и заглянула в дверцу. Вдруг нельзя и портье заругается? В домике сидел толстый дяденька с бородой. Мой ровесник. И глядел в окошечко. Он первый залез. И застеснялся, конечно, но все мне показал. Мы посокрушались, что нет кроваток и столика. Он вылез из крошечного домика, а я залезла. А потом он залез. По очереди. Потом мы погладили домик, понюхали стены – так преотлично пахнет! – и пошли к своим. Дяденька работает детским доктором во Владимире. А кто я – вы и так знаете. Это было самое лучшее на празднике – пряничный домик и сидящий в нем дяденька с бородой. И тетенька…

Про вишню

Я сейчас вишню собирала и вспомнила. Летом мы ездили в деревню в Ленинградской области, там моя прабабушка Акулина жила. Я была крошечная, а прабабушка – очень, очень старенькая. Ей было девяносто с лишним лет. И рядом с нашим домом был другой. Забор между домами. А через забор свешивались ветви вишни – там вишня большая, раскидистое дерево, не как у нас. И на ветках было полным-полно ягодок, спелых и красных. Я, конечно, подошла к ветке и хотела сорвать ягодку. Очень заманчиво! Протянула ручку. И прабабушка Куня сказала: «Не бери вишню, Анечка. Это – вишня полицая». И мне дали других ягодок, конечно. И пояснили, что старик из соседнего дома – нехороший дедушка. Нельзя кушать его вишню. Животик заболит. Я уже потом узнала, что деревня была в оккупации; многих жителей убили и замучили. И угнали в Германию. И были вот – полицаи. Этот отсидел, вышел и живет, как все. И вроде все забылось, и жизнь идет своим чередом… Но от его вишни может стошнить. Я запомнила. И ничего не брала никогда у плохих людей; даже деньги за консультацию. Хотя их это очень злило, как ни странно. Как и того рыжего старика в деревне – он мне протянул конфетку, а я зарыдала и убежала. Он сильно рассердился… Вот видите – по сей день помню: вишня полицая.

О подаянии

Перед сном я вспомнила историю про подаяние. Мне ее рассказал не очень хороший человек. Криминальный авторитет, так сказать. Но история странная и поучительная. У этого не очень хорошего человека было казино. Свое. И еще много чего было, но он любил именно в казино сидеть и творить свои дела. Наверное, не очень хорошие – в начале девяностых сами знаете, какие были дела. И в это казино почему-то заходил с синдромом Дауна то ли мальчик, то ли мужичок. В шапочке спомпоном, в детском пальтишке. И глядел, как играют. И этот криминальный авторитет не выгонял странного человечка. Что-то доброе было в его душе. Что-то человеческое. И наоборот, он приказывал давать этому посетителю пирожное или мороженое. Что-нибудь вкусненькое. И разрешал смотреть, как страшные люди играют в рулетку и стучат бильярдными шарами. А потом этот авторитет поехал в другую страну. Очень далеко. И там тоже сидел в казино со своими преступными друзьями. И к своему изумлению вдруг увидел этого человечка с синдромом Дауна, в шапке с помпоном. Впрочем, люди с синдромом Дауна похожи внешне. Но шапка! Но пальто! И этот человечек потянул авторитета за рукав и, улыбаясь нелепо, вытащил на улицу. Ну, не вытащил, а тот сам пошел за человечком, заинтригованный. И в этот момент раздались выстрелы – всех перестреляли враждебные бандиты, из другой группировки. Нешуточные тогда творились дела. А этот не очень хороший человек остался жив. Человечек с монголоидным лицом куда-то потерялся в суматохе. И эту историю не очень хороший человек рассказал мне лично. Он по сей день жив, и сейчас не авторитет, а уважаемый человек. Хотя и не очень хороший. Но вот – история про подаяние. Про жалость.

Ведьма

Ходит по двору женщина с прозрачными светлыми глазами. Гуляет. В плащике или курточке, обычная, ничем не примечательная, лет пятидесяти с лишним. Довольно общительная. Здоровается со всеми, подходит к молодым мамам с детьми, к старушкам с собачками. Старушки вежливо разговаривают, потом берут собачек в охапку и спешат домой. А молодые мамы укатывают быстренько коляски и уводят детишек постарше. А если не успеют увести детишек и собачек – те непременно заболеют после общения с женщиной со светлыми, широко расставленными глазами. Да и взрослые – поговорят с ней, а потом такое ужасное состояние: тоскливо становится на душе. Пусто. Словно выпили душу-то или украли что-то важное, ценное. Все кажется обидным и постылым; приходят домой и учиняют скандал на ровном месте. Или падают без сил. А женщина все ходит и ходит. Гуляет. Румяная, полная, добродушная. Обо всем спросит: как здоровье. Что на работе. Хватает ли денег. Как дети, как родители. Не отвечать – невежливо, и все попросту убегают. Агата Кристи как-то написала, что в пьесе «Макбет» напрасно изображают ведьм гнусными и уродливыми старухами в лохмотьях. Они совершенно обычные женщины средних лет. В типичных костюмах. Благообразные и спокойные. И спокойным голосом они говорят будничные вещи, совершенно нестрашные. После которых хочется кого-нибудь убить или умереть самому. И сами ничего дурного они не делают; но словно подталкивают человека сделать дурное. Отомстить кому-нибудь. Завладеть чужим имуществом. Напиться. Ребенку дать оплеуху. Собачку шлепнуть. И ведьму уличить невозможно, очень трудно; только в глазах у нее – тайное удовольствие, а в голосе – скрытый яд. И всем от нее плохо. И она это прекрасно понимает. Но все равно гуляет по двору и подходит к детям, к мамам, к собачкам и старушкам. К тем, которые убежать не успели. И собачки жмутся к хозяевам, а детишки плачут. А дама улыбается им и смотрит холодными глазами прямо в душу…

О трудолюбивых людях

Эта супружеская пара была очень трудолюбивой. Но денег все равно было мало – надо было платить ипотеку за однокомнатную квартиру. Муж работал на стройке, а вечером делал ремонты. Жена днем трудилась медсестрой, а вечером ходила по домам и делала массаж. И у них было двое детей, которые тоже трудились, помогали родителям – ведь родителей целыми днями не было дома. И мне было их очень жалко: у жены ноги в варикозных узлах от постоянной нагрузки. У мужа – больная спина из-за тяжелой работы. А еще у них был садик и там они выращивали картофель и огурцы – на это уходили выходные и отпуск. Тяжелая трудовая жизнь. Они всегда были уставшие, с землистыми от недосыпа лицами, руки у мужа все покалеченные… Ни отдыха, ни покоя. Даже неловко было перед ними – чувствуешь себя ленивцем каким-то, баловнем судьбы. Ни сада, ни огорода, ни ремонта. И вот, наконец, им повезло – у мужа умерла двоюродная бабушка, которую он почти не знал. И у этой старушки не было других родственников, так что этим трудолюбивым супругам досталась трехкомнатная квартира в самом центре, просторная, с высокими потолками и лепниной. И, можно сказать, пришел конец их мучениям – можно квартиру продать и выплатить ипотеку. Или в нее жить переехать, а однокомнатную – сдать. Или просто – продать квартиру и купить что-то хорошее. И отдыхать поехать. Зажить хорошо! И они квартиру, действительно, продали. Но, когда я их встретила, они выглядели еще более уставшими. На вырученные деньги они купили участок земли и стали строить там большой дом. На большой дом денег не хватало, поэтому пока они выкопали своими силами, так сказать, большую яму под фундамент. И взяли кредит на постройку дома. Который очень трудно выплачивать, поэтому жена набрала еще пациентов, а муж – ремонтов. И спят они теперь по четыре часа в день, – надо же еще в сад ездить. А там поспели огурцы, которые жена, шатаясь, закручивает в трехлитровые банки по ночам. И плачет от боли в ногах, а муж кряхтит, хватаясь за спину, засовывая банки на антресоли – в однокомнатной квартире мало места, сами понимаете. И выглядят они старыми и некрасивыми, как крестьяне с полотен Ван Гога, – как и положено выглядеть честным труженикам…

Русалочка

Вот красивая дама – высокая, стройная блондинка. Такая элегантная, немного похожа на актрис из старых фильмов. Глаза синие, лицо породистое. Хотя и обезображенное ожогами. Это от солнца. Дама приехала из Египта – первый раз отдыхала на хорошем курорте за всю жизнь. А ей уже за пятьдесят. Она логопед по профессии, работает с детишками; живет в крошечном городе. Вроде рабочего поселка. Одинока. Потому что в рабочем поселке трудно познакомиться с кем-то. И в Египте она плавала в море, – она прекрасно плавает. И рядом плавал мужчина, очень приятный. И смотрел на нее украдкой. Воспитанный, интеллигентный мужчина в очках. Они каждый день рядом плавали. И мужчина даже начал круги нарезать все ближе и ближе. Так, что к десятому дню почти приблизился к даме. Которая тоже плавала на одном и том же месте, чтобы облегчить знакомство. И мужчина даже поднял руку из воды и сказал, помахав: «Здрасте!». Очень робко сказал и быстро уплыл, как Ихтиандр. Застеснялся. И все. Пришло время ехать домой. Мужчина тоже, наверное, весь в ожогах солнечных – они подолгу плавали и глядели друг на друга. Ныряли красиво, плавали брассом и кролем… О, бедные люди! Бедные интеллигентные люди! Как трудно знакомиться и как пусто потом на душе… Только и остается вспоминать этот робкий взмах из воды и нелепое «Здрасте!»… Пожалуйста, знакомьтесь с нами, дорогие мужчины. Ну, не со мной, хотя с мужчинами дружить хорошо. И они всегда помогают, потому что я плохо вижу и плаваю так себе. Но с красивыми дамами, которые преданно и верно сидят в воде под палящим солнцем, – с ними знакомьтесь! Умоляю! А дама правда – очень красивая. И еще поедет в Египет, денег накопит и поедет. Там еще много других мужчин плавало…

Про веревочку

Я была очень маленькая тогда. Только ходить научилась – но все помню. Я рано себя помню. Я очень любила на балконе играть в игрушечки. Сижу себе и играю на солнышке, никому не мешаю, тихо и мирно. Мы на втором этаже жили, а на третьем жила большая девочка. Лет шести, наверное. И эта девочка придумала веселую игру: привяжет на веревочку игрушечку и спустит ко мне на балкон. Поскольку младенцам присуща доверчивость, я радостно к этой игрушечке начинала тянуть пухлые ручки. К пупсику или зайчику. Я думала, что это для меня игрушечка. Тем более, девочка приветливо кричала: Анечка, мол, бери игрушечку! А потом очень ловко выдергивала игрушку из моих еще неокрепших рук, вызывая потоки слез. Потом снова спустит приманку – и снова приветливо предлагает. И папа вышел на балкон, посмотреть, почему ребенок то захлебывается в рыданиях, то пищит радостно. И увидел эту удивительную игру. Ему, наверное, игра не очень понравилась, потому что он сходил за ножницами и обрезал веревочку. Молча. И зайчик остался у меня в руках. Потом он, конечно, отдал этого зайчика. Родителям девочки. И что-то им сказал, потому что веселая игра прекратилась. И я эту историю по сей день помню. И не люблю, когда похваляются и дразнятся. И на веревочке спускают к нашему носу разные заманчивые вещи: здоровье, богатство, успехи. Дескать, у меня есть, а у вас – нету. Глядите! В любой момент может зайти кто-нибудь сильный. И разгневаться. И обрезать веревочку, лишив хвастуна преимуществ. Не надо дразнить других. Все не так уж прочно на свете…

Про сливочки

Это давно было, еще до войны. В семье было две девочки, две сестрички. И большой деревянный буфет, в котором стояли две бутылочки с молоком. Одна бутылочка – для одной девочки. Ей четыре годика было. И вторая – для второй, пятилетней. Звали девочек, предположим, Зоя и Маша. И Маша знала, хотя и маленькая была, что ее бутылочка – со снятым молоком. Оно такое, синенькое. А в бутылочке для Зои – молоко желтенькое. Это сливочки. А про любовь к детям тогда никто не говорил. И в объятиях не сжимал. Все работали, чтобы жить. И покупать детям молочко. Вот оно стоит в буфете: синенькое и желтенькое. И прошла целая жизнь, девочки стали старушками, с внуками и правнуками. Им уже под девяносто было, когда бабушка Маша горько вдруг сказала детским голоском: «А меня мама не любила. И я всю жизнь это знала. Мне всегда в бутылочку наливали синее молочко». И заплакала, как ребенок. Она всю жизнь это помнила, всю жизнь это понимала и всю жизнь ее это мучило и тяготило, хотя прошла именно – целая жизнь. Немножко отравленная этим синим молочком. И детей нельзя делить, одному давать лучше, а другому – хуже. Даже если нам кажется, что они ничего не понимают. Все понимают. Но молчат, даже если сердце разрывается от обиды. Просто тихонько пьют свое синее молочко…

Говорить о любви —

не все могут. Не каждому дано с эмоциональной экспрессией выражать свои чувства и раскрывать объятия; люди по-разному устроены. И на прямой вопрос: «Ты меня любишь?», – не все могут ответить цветисто и убедительно. И любовь все выражают по-разному. Мы просто не замечаем иногда проявления любви. Я очень любила своего дедушку, очень. Но тоже была подростком, не слишком склонным к проявлению эмоций и чувств. Так уж подростки устроены. Да и дедушка не рассказывал о своей любви. В основном, уроки проверял. И каждый вечер я тихонько чистила его ботинки. Старые, починенные, я их по сей день помню. Щеткой и гуталином. Пока он не видит. Тайно, так сказать. Почищу, поставлю в уголок и все. Он утром ботинки наденет и пойдет на работу, в Академию Наук. Один раз сказал только: «Спасибо, Анечка, что ботинки почистила мне», – подросток стал отпираться, конечно. А потом плакал подросток-то. От любви. Так что посмотрите внимательно, прозорливо. И много увидите проявлений любви: котлетку вам оставили или конфетку. Носки подобрали. Ходят тихонько и говорят шепотом, если вы спите. Лоб трогают – нет ли температуры. Есть заставляют… Но не ловите любящих на этом: они, как подростки, тут же начнут отпираться и даже хамить. Пусть так будет. Это настоящая любовь.

История про жизнь

Один человек украл путевку в отель олл инклюзив. Как бы не украл, а взял себе. Он работал в рекламе, и в счет рекламных услуг дали вот путевку для двоих людей с ограниченными возможностями в турецкий отель. Чтобы они бесплатно отдохнули на море. И этот хитрый человек взял путевку себе. Он устал и плоховато себя чувствовал. И с девушкой были натянутые отношения. И он решил поехать и отдохнуть на море, тем более, что на работе не было инвалидов. Некому, можно сказать, передать путевку. И вот он приехал, с чемоданами, ластами, фотоаппаратом и со своей девушкой. Заселился в номер, специально оборудованный, и даже ему это очень понравилось. Поручни, держатели, сплошные удобства. И они пошли купаться в бассейне. Там много людей купалось. А на берегу лежали остегнутые руки и ноги. И стояли кресла. Некоторые – пустые, а в некоторых сидели люди, которые не могли купаться. И ходить. И даже двигаться. И стояли палочки тех, кто не видит. Хотя все веселились и плавали. И этот нечестный человек пошел на обед, купаться не стал. И на обеде за общим столом его попросили с ложечки кормить одного гостя. Он сам не мог есть, а персонал не все успевал. И одних просили помогать другим – это считалось нормально, это же специальный отель. И все друг другу помогают. Пойти куда-то, если не видишь. Или вот – покушать. Или к воде спуститься. И этот человек и его девушка тоже стали всем помогать. Всю неделю помогали, красные от стыда. Они были в душе неплохие люди, способные стыдиться. И мучительные угрызения смягчались, когда они оказывали посильную помощь другим отдыхающим. И так прошла неделя. Они и на экскурсию съездили с незрячими, помогали им ощупывать памятники и деревья. И катали кресла тех, кто не мог ходить. И ссориться перестали, все молчали и думали, молчали и думали. И он вернулся совершенно другим человеком. Ушел с телекомпании и стал работать в другом месте. В общественной организации, а в какой – неважно, он и сейчас там работает. Жизнь может изменить человека, особенно – если он неплохой в своей душе. А временно сбился с пути. Даже за неделю может. Так фронт менял, утрата близкого, раскаяние и сострадание. Все мы – гораздо лучше, чем о себе думаем. Но лучше не совершать дурные поступки, конечно, – по возможности. И не брать чужую путевку – она может не принести радости…

Нелюбовь

Я эту девочку по сей день помню. Очень аккуратную, в отглаженной форме, с манжетами и воротничком белоснежными. Худенькую, с косичками. Круглую отличницу. И родители у нее были отличные – папа – главный инженер завода. Мама – работала в доме моделей. И дома у нее было очень красиво – тогда все бедно жили. А у нее дома была отполированная мебель и диван, и два кресла. И великолепный сервант с сервизом, очень красивым сервизом. Я один раз к ней зашла уроки рассказать – она болела. И прекрасная квартира привела меня в восхищение. Похоже на музей. А на полу лежал надувной матрас – не такой как сейчас в телемагазинах продают, а обычный. Плавательный. Потому что диван нельзя раскладывать. Он от этого портится. А на кровати в спальне спят родители. Раскладушка портит интерьер. А матрас – очень удобно. Надул-сдул. Сдул-надул. И на этом плавательном матрасе девочка спала. И кушала девочка из эмалированной мисочки. Потому что в самом деле – не из сервиза же есть. Серебряными ложками. Серебряные ложки она натирала как раз, когда я пришла. А ела она обычной, алюминиевой. Вот и все. И, когда захочется рассердиться на родителей за их дикие выходки, пьянство или психологическое давление, за ругань и шлепки, вспомните вот про эту девочку. Она умерла от туберкулеза в восьмом классе. Но я уже в другой школе училась. Но вот – помню ее. И очень жалею.

Об одиночестве

«Самые лучшие люди всегда одиноки,» – так начинается популярный пост. И так говорила одна моя одинокая знакомая, очень образованная и высокодуховная женщина, кандидат философских наук. Беседовать с ней было – одно удовольствие. Эрудиция, блестящий ум, оригинальность мышления. Я у нее диплом защищала, когда была студенткой. И она меня приглашала к себе, о дипломе поговорить и об одиночестве. Которое – удел сложных и недюжинных натур. Пока я мыла посуду, – мы много беседовали. Вернее, она говорила, а я слушала. Потом она обедала или ужинала, потом – кофе пила. И говорила много важных и интересных вещей. Про то, что причины одиночества – это тайна. Которая скрыта в бессознательном человека. И, уходя и прощаясь, с мусорным мешком в руке – она всегда мне с собой давала мусор вынести, – я размышляла, что иногда никакой тайны нет в причине одиночества. А есть – удивительный эгоизм. Но действительно, бессознательный. Врожденный. С полным отсутствием критики к своему поведению.

Про лесовоз

Это такая ужасная, циклопических размеров машина. Я сейчас по пути ее видела. Кровь стынет в жилах от такой большой машины и связанного с ней воспоминания. Мы с мамой гуляли на даче в лесу. Шли себе мирно по просеке, я за ручку держалась и цветочки нюхала. Мама элегантная. как всегда, в туфельках, с прической, в светлом платье. Она же была красавица и даже в лес ходила красавицей. Мы беседовали о чем-то возвышенном: о бабочках, предположим. Или о фруктовом мороженом за семь копеек – сколько его может скушать маленькая девочка пяти лет. Облачка, солнышко и птички поют. Идиллия. И на просеке появился чудовищный лесовоз. Ужасная громадная машина, которая волокла за собой срубленные громадные деревья. И водитель лесовоза был просто поражен неземным видом моей мамы. Он испытал культурный шок, эстетическое потрясение. И стал что-то кричать. И править лесовозом в нашу сторону. Машина грозно ехала, сзади выдергивались куски почвы, ревел мотор, кричал что-то приятное водитель. И мы с мамой очень быстро побежали. Очень. Хотя она была на каблучках. А за нами, страшно урча, гнался лесовоз. И, хотя шофер кричал что-то добродушное и был полон самых романтических намерений, мы забежали в чащу леса и спрятались под елкой. И там долго сидели тихонько. А потом выбрались и пошли домой. Но у дома уже стоял страшный лесовоз. А у кабины прогуливался водитель с букетиком полевых цветов. Вся тропинка к дому была взрыта и покорежена. И этот водитель еще много раз приезжал на страшном лесовозе к нашему домику, пока дедушка не приехал и с ним не поговорил серьезно. Но он буквально отравил нам жизнь и все испортил: тропинку, цветочки, траву, – и настроение тоже. Потому что мы боялись гулять – боялись романтичного водителя на лесовозе. И вот некоторые люди так себя и ведут – как лесовоз. Гонятся за нами на чудовищной машине. Кричат. Рушат и портят все вокруг. И становится страшно, и хочется спрятаться под елкой. Несмотря на букетик полевых цветов в руках преследователя…

О радостях жизни

Императрица Цы Си много сотворила зла: сына довела до смерти, невестку уморила беременную, сгубила племянника. Отравила свекровь. Казни и пытки были привычным и обычным делом в Китае. Описывать ужасы не хочется. Императрица состарилась, так и не выпустив власть из рук. И ей подарили трехколесный велосипед, который ей ужасно понравился. И фотоаппарат. И старая императрица, убийца и интриганка, каталась на велосипедике по дворцу. И всех фотографировала. Чрезвычайно увлекли ее эти занятия. А Сталин в старости повесил в своей комнате вырезанные из журналов картинки: мальчики катаются на лыжах. Детки идут за грибами с собачкой. Девочки танцуют и собирают цветочки. И рассматривал эти детские картинки… А Ленин в инвалидном кресле хотел собирать грибы. Очень ему понравилось грибы собирать. И агенты спецслужб втыкали в землю грибы, чтобы доставить удовольствие больному вождю революции. И я думаю: как просто быть счастливым. На велосипеде прокатиться. Грибы собирать и ягодки. Фотоаппарат купить и фотографировать. Хотя сейчас можно на телефон. И рассматривать на страницах друзей приятные картинки… Друзей, которых ты не боишься и не внес в расстрельные списки. И ядовитые конфетки не послал им по почте. Человеку не так много надо для счастья и хорошего самочувствия. Но иногда тираны или злодеи понимают это уже в конце жизни, когда ничего нельзя исправить. Жизнь кончена и приближается расплата за содеянное. А так хочется покататься на детском трехколесном велосипедике и смеяться от счастья с другими добрыми детьми…

О своих и чужих

Цветаева как-то обмолвилась: никогда не ругайте своих при чужих. И не смейтесь над ними – даже над кошкой. Чужие уйдут, а свои – останутся. И к этому надо стремиться. Не ругать своих при чужих. Не обсуждать недостатки своих родственников, страны и даже домашних животных при чужих людях. Которые с удовольствием поругают наших детей или родителей вместе с нами, посоветуют быть строже с домашним питомцем или ребенком, а страну – покинуть. Или еще что-нибудь с ней сделать этакое, радикальное. Чтобы камня на камне не осталось. И уйдут к себе домой, пить чай и обсуждать наши трудности. А мы останемся с теми, кого ругали и над кем смеялись. И даже кошке будет совестно смотреть в глаза. Еще в юности пожилой профессор заметил одну мою особенность и предложил с ней бороться и работать. Все свои: друзья и пациенты, – кажутся мне гораздо лучше чужих. Красивее, умнее, добрее, замечательнее, талантливее. И я не обращаю внимание на мелкие недостатки или несовершенства. И делаю все, чтобы мои друзья чувствовали себя счастливыми. Это неправильно. Своих надо критиковать и наказывать, применять строгие меры и требовать улучшений. А недостатки – высмеивать. Замечать дефекты. И профессор предложил мне рассказать о его дефектах и несовершенствах. Я даже очки надела, чтобы разглядеть, что именно мне не нравится. И что надо улучшить. И честно сказала, что улучшить я бы хотела только его здоровье и зарплату. Вот недостатки. А в остальном он мне ужасно нравится и я всегда буду его любить. И все засмеялись, конечно. Кроме нас с профессором. Пусть смеются – это были чужие люди. И им показалась забавной моя наивная искренняя речь. Но после лекции со многими мы подружились. С самыми красивыми и умными, – по крайней мере, я твердо в этом уверена.

Про плохого мальчишку

Я на всю жизнь запомнила Борю, хотя он недолго с нами проучился. У него была стрижка – ежик, морщины на лбу и глубоко посаженные хищные глаза. А на пальцах было так и написано: «Боря». На каждом пальце – по одной букве. В кармане – ножик зэковской работы с наборной рукояткой. На шее – цепочка той же работы. Он ни к кому не приставал, никого не задирал. Сидел себе тихо на задней парте и сам с собой в карты играл. Может, кого-то сам себе проигрывал. И курил деликатно, в рукав. Он недолго с нами проучился – сначала милиция приехала к директору, а потом Борю куда-то увезли. И шел он так вразвалочку, с окурочком, руки за спину. Немного насмешливо. И хорошо, что забрали – он давно на меня поглядывал со значением. И на других четырех пальцах тоже буквы появились синие. Синие буквы на красных пальцах: «Анна». Махнул он мне рукой на прощание, положил что-то в бумажке и исчез. Слава Богу. Он продал цыганам имущество соседей, вплоть до люстры. А на вырученные деньги ездил за золотым песком, на север. И соседа моего по парте с собой сманил. И там столкнул его в ледяную реку. Сосед мой по парте кричал: вернись, Боря! Я жить хочу! А Боря посмотрел хищно через плечо и сказал холодно, философски: «Все хотят жить, Степаныч. Все, понимаешь, хотят жить»… Ну, и по пути он еще что-то натворил, за что его и забрали. А моего Степанова спасли добрые люди. Так что я кое-что знаю о плохих мальчишках. А в бумажке его цепочка оказалась. Которую испуганный дедушка смыл в унитаз, чтобы ничего больше не напоминало о плохом мальчишке. Но, знаете, спасибо ему. Потому что, когда начался беспредел и ужасы девяностых, я морально была готова к общению с плохими мальчишками. И как-то вот – удалось уцелеть благодаря опыту. И недавно одноклассник меня спросил: не знаю ли я, где Боря? Его все помнят по сей день. Я не знаю. Но думаю, на острове Огненный…

О совместной жизни

Страстная любовь – это прекрасно. Но не всегда страстно любящие друг друга люди способны уживаться. Бурные эмоции, крики, ссоры и примирения… Иногда до драк доходит. Эти люди не умеют уживаться и часто расходятся, хотя все начиналось с сильной любви. Жить вместе – это другое. Мне с детства нравились очень слова в сказке: «И стали они жить-поживать и добра наживать». Ужиться нетрудно, если принимаешь человека таким, какой он есть. И совместно обустраиваешь жилище. Свой домик. Ватсон отвадил Холмса от наркотиков, запретил стрелять в комнате, научил разбирать корреспонденцию и следил, чтобы Холмс вовремя кушал. И они очень счастливо жили. Потом, правда, Ватсон женился, но по ошибке. Потому что в разных рассказах он жену называет разными именами. Точно не помнил ее имя. А потом вернулся к Холмсу и они снова счастливо зажили вместе. Я ни на что не намекаю, просто они ужились. И Бернард Шоу, женоненавистник, женился в 42 года на 45-ти летней Шарлотте. И они стали счастливо жить в своем домике. Прелестный домик, с книгами, картинами и роялем, в сельской местности. И драматург, умница такая, первым делом сходил на местное кладбище. Увидел надписи на могилах, вроде «1818—1895. Она умерла слишком рано!». В уме посчитал возраст той, что умерла юной. И остался жить с Шарлоттой в этой деревне. И прожил 94 года. И счастливая совместная жизнь не всегда зависит от страстной любви. А зависит от умения уживаться. Не только любить человека, но и уважать его. И жалеть. И учить прибираться. И вместе покупать что-то в домик. И, как Ватсон, следить, чтобы в буфете всегда была вареная говядина, портвейн и печенье – для Холмса.

Про плохую женщину

Безусловно, Мессалина была дурной женщиной. Вела развратный образ жизни и даже вышла тайно замуж за какого-то раба. Изменяла своему мужу Клавдию направо и налево, а он был к ней очень привязан. И путем интриг и заговоров патриции казнили Мессалину, о чем сообщили императору. Освободили его от плохой жены, так сказать. И привели все доказательства ее ужасного поведения, раскрыли глаза мужу. Хотя он и так все знал. И Клавдий, конечно, признал справедливость казни. Так ей и надо, развратнице. Только с ним что-то случилось. Он у всех стал спрашивать: а Мессалина-то где? Почему к завтраку не вышла? Почему не идет играть в настольные игры? Ему сто раз объясняли, что плохую жену убили, все в порядке. И Клавдий кивал и соглашался. И снова спрашивал: где моя Мессалина? Где моя дурная жена? Может, она все-таки придет? И решили, что Клавдий впал в слабоумие. Может, так оно и было. Только он, наверное, любил свою Мессалину. И делал вид, что ничего не знает. Только бы она была с ним. А поборники нравственности поступили справедливо, наверное, но очень жестоко. И с Мессалиной, какой бы она ни была, и с императором, который все искал свою плохую жену, все спрашивал про нее. А потом окончательно с ума сошел и умер. Хотя его даже женили на ком-то, но он этого почти не заметил. И поэтому так трудно вмешиваться в чужие отношения и призывать к справедливости и казни. Все бывает очень сложно. И человеческое сердце – загадка. А любовь – тем более.

О парке культуры и отдыха

Человеку нужно отдыхать и развлекаться. Хотя бы изредка. Особенно – маленькому человеку. Можно на троллейбусе поехать в парк отдыха. Там всегда хорошая погода и светит солнце – и всегда лето. И идти за ручку с молодыми мамой и папой – там они всегда молодые. И кушать мороженое из бумажного стаканчика деревянной палочкой. А можно не так – можно эскимо сделать. Воткнуть палочку в мороженое и выдавить его из стаканчика. Получится эскимо. Можно язычком облизывать медленно. Потом вам ручки платочком вытрут и усадят на педальный автомобильчик. И Петя Светофоров укажет добродушно, куда ехать. И вы будете давить на педальки и обгоните всех детей! Тем более, движение по кругу, и непонятно, кто кого обогнал. Никому не обидно. Потом можно пойти на карусель. Там очередь. Надо купить билет и терпеливо ждать, пока одни детки покатаются, а другие – рассядутся и отправятся в путь. Главное – занять оленя. Лошадки, слоники и верблюды тоже хорошие, но олень – лучше всех. Хотя в него впился мертвой хваткой рыдающий мальчик, который не хочет покидать карусель. Но его отрывают от оленя. А на верблюде сидит вся, извините, облеванная девочка. Ее снять так и не смогли, она десятый круг едет. Но вид суровый и целеустремленный. И звенят какие-то тайные колокольчики-бубенчики – музыкальное сопровождение. И мир крутится, крутится. И в повозке на пони тоже очень хорошо. Лошадка бежит, а в руке у вас – такой шарик из мятой фольги на резинке. Он прыгает и прыгает, безумно красивый и сверкающий. А распотрошишь его – там опять опилки. Хотя смутно надеешься на что-то другое, восхитительно-прекрасное. И еще качели-лодочки, задаром, просто надо часик постоять в очереди. И колесо обозрения, которое почти что в космосе находится. И надо держаться за родителей – а в том парке у всех у нас есть родители, молодые и веселые… И потом, в сумерках, пора идти домой – а ноги подкашиваются от усталости и счастья. И звенят невидимые колокольчики. Вот и все. Так мало надо для счастья. Для культуры и отдыха. Главное – вспомнить номер троллейбуса и уехать туда от всех забот и невзгод. Все равно этот парк где-то есть – раз мы все еще помним его…

Про очень полную даму

Иногда человек полный не из-за обжорства. Есть много болезней и особенностей организма. Вот синдром Иценко-Кушинга, или диабет, – не будем перечислять. И одна учительница была очень, очень полной. При синдроме Иценко-Кушинга еще и лицо такое – лунообразное, одутловатое. И ученики смеялись над женщиной, а мужчины даже не смотрели в ее сторону. Только с насмешкой. И женщины тоже часто вели себя нехорошо. И в девяностые годы еще и жить стало не на что; а из еды – одна картошка, от которой учительница еше больше полнела. И вот однажды вопрос выживания встал ребром: женщина вообще оказалась без работы. Но она продала все, что было и поехала в Эмираты, чтобы купить товар и перепродать. От отчаяния. И в аэропорту Эмиратов шла, вся колыхаясь и стараясь ни на кого не смотреть; на ней ведь еще была летняя одежда. Ей было совестно и она боялась, что ее опять обидят. Но нет, не обидели. А в нее немедленно влюбился местный житель. Он просто ошалел от роскошной фигуры женщины. А ее потупленный взор ему пришелся по сердцу. А потом он узнал, какой у нее добрый нрав и спокойный характер. И он тоже ей понравился – маленький и сухощавый, энергичный такой! Он всплескивал руками и кричал: «Мадам супер!». И все предубеждения исчезли и развеялись. И она так в Эмиратах и осталась. Сейчас у них там с мужем оранжереи, они цветы выращивают. И четверо худеньких сыновей. А одевается женщина сейчас в местные одежды, так что полнота незаметна. И муж доволен – не ревнует. Хотя много поводов для ревности – полнота нравится мужчинам. И выглядит она замечательно, потому что счастливая жизнь улучшила все процессы в организме. Так что иногда можно просто уехать в другое место. Или познакомиться с другими людьми, которые примут нас такими, какие мы есть. Мир – он большой, а люди – разные…

Вечер у камина

На одном мероприятии ко мне подошел видный мужчина. Очень видный – похож на червового короля. Только бритый наголо. И рассказал о себе. Он очень успешный и богатый. Живет он в шикарном доме. У него там камин, и вечера он любит проводить у камина, с рюмочкой коньячка и сигарой. Очень комфортно и приятно проводить вечера у камина. Я даже заулыбалась от удовольствия – так холодно, а представишь камин – и уже теплее. Он еще много чего хотел рассказать о себе, но подошла довольно нервная дама и говорит: дескать, давно хотела к вам прийти. Уже не знаю, что делать с мужем. Вчера напился до поросячьего визга, как обычно. Обмочился и упал головой в камин. Еле вытащили… Хорошо, что король к этому времени от меня отошел. Но понял, что разговор о нем. Улыбался и так махал рукой величественно…

О границах

Границы есть у государства и человека. И свои границы мы сами устанавливаем и охраняем – это наше личное право. Обращение на «вы» – граница, отчество – граница, рабочее время – граница, оплата труда – тоже граница… Утомительно охранять границы, потому что они и так понятны. Нормальным людям. Но есть люди не то, что ненормальные, а особенные. Нарциссические личности. Именно от них приходится бдительно и неусыпно защищать себя и свою личность. Хотя они не злые, нарциссы. Просто они искренне уверенны, что другие люди созданы для них. И им принадлежат. Как кудрявые мальчики в Риме – богатые римляне искренне были уверены, что кудрявые мальчики созданы именно для их пиров. Их там вместо салфеток использовали – не мальчиков, а кудри. Чтобы вытирать жирные руки. Позовут кудрявых мальчиков и вытирают… Беззлобно, между блюдами, между беседами. Нарциссы имеют уверенность вот в чем: другие люди созданы для исполнения желаний. На любой звонок или сообщение другие люди должны тотчас ответить. И оказать всю возможную помощь. Просто потому, что нарцисс этого хочет. Другие люди – всего лишь кудрявые мальчики, не более, о которых можно и нужно вытирать руки. А потом – ноги… Нарциссы не испытывают ни вины, ни стыда. Никогда не испытывают. И считают, что весь мир завидует им. Самооценка остается высокой при любых обстоятельствах. И, если жить или общаться с нарциссом, все кончится плохо. Вы получите травму на всю жизнь. Ваши границы будут нарушены, и до последних дней вы покорно будете подставлять голову для вытирания рук… Так что не на все звонки и сообщения надо отвечать. Пока нами еще что-нибудь не вытерли.

О еде

Как приятно и утешительно смотреть на тех, кто с аппетитом и аккуратно кушает! Именно – кушает. Это старинное слово можно употреблять с оттенком умиления и доброжелательности. «Кушайте на здоровье!», – так и хочется сказать. С таким человеком приятно рядом оказаться – он просто источает благотворную энергию. Даже читать у Лескова приятно: «мужик он был справный, зажиточный. Кушал из горшка горячую гречневую кашу с маслом, да еще ложку сметаны добавлял – для скусу». Ясно, такой человек не может быть незажиточным. А у Чехова дьячок всю икру съел на званом обеде. Его и толкали, и на ногу наступали под столом, и страшные глаза делали – а он кушал, «окоченев от наслаждения». Все один съел. И ясен характер и материальное положение дьячка… Или вот – я одного бизнесмена увидела за обедом. Он резал пиццу ножом. Рвал ее на куски и ел. Волосы свесились; он над тарелкой пригнулся хищно и рукой ее прикрывал сбоку. Потом его посадили надолго за устранение конкурентов и рейдерские захваты. Неудивительно. Или изящная девушка в кафе рвала руками курицу, так, что до меня брызги долетали. А потом пальцы облизывала. И молодой человек, который в кафе ее пригласил, имел испуганный вид. Когда она со швырканьем всасывала остатки коктейля – запивала курицу. Думаю, больше они не встречались. И один доцент-философ шевелил над едой пальцами и детским голосом говорил: «Ням-ням! Вкусь-вкусь!». Так и живет с родителями, скоро ему пятьдесят будет. Он еще губами так чмокал, всасывая еду. Да. Тяжело вспоминать. А один доктор кушал, как кот: с аппетитом, бесшумно и быстро. Тарелка чистая оставалась, как вылизанная. Отличный был доктор, хирург. На него можно было положиться. И, может, правы были индейцы-майя: прием еды был делом даже более интимным, чем секс. Мол, злые духи, зависть, болезни… Не только в злых духах дело – очень много можно понять о человеке, глядя, как он ест. Умеренно или прожорливо, аккуратно или плюя на чувства окружающих. Впрочем, пусть все кушают на здоровье. Было бы что кушать-то, вот о чем начинаешь думать в последнее время…

Про серебряную ложечку

Психолог Карл Густав Юнг лечил одну пациентку. Но ей все равно было грустно и тоскливо. Хотя она старалась. Юнг и сновидения толковал, и про знаки говорил, и про удивительные совпадения – но женщине все равно не очень помогала терапия. И однажды, уже отчаявшись, доктор спросил: «Что вы видели во сне?». Дама ответила: «Жука. Удивительного золотого жука». И в тот же момент в кабинет влетел красивый золотой жук. Большой такой, золотистый, чудесный… И доктор, и пациентка замерли в восхищении. И дама поняла, что все имеет смысл и значение; все не просто так. И, как говорил один герой, «кто-то там, наверху, очень нас любит». Женщина выздоровела и стала счастливой. И жизнь ее наладилась. И вот – шла я по Екатерининскому парку с коляской. Тоже вот – осень начиналась. Листья желтые, пышное природы увяданье. Лицей. Пруды и ротонды. Надо ехать в Екатеринбург и дальше учиться. Все неясно и непросто, а в коляске спит младенец. И так грустно от осени и желтых листьев. Очень грустно. Вы знаете, бывает так на душе. И скоро день рождения – страшная цифра – двадцать лет! А через неделю потом – ребенку годик. И на дорожке перед коляской что-то блеснуло. Я наклонилась и подобрала: ложечка. Серебряная маленькая ложечка. С собачкой веселой на ручке. И гравировкой, старинной, с «ятями»: «Аничке на День Ангела»… И никого вокруг, ни одного человека. Некому отдать ложечку. Я еще долго кругами гуляла с коляской – но никто не пришел. Некому отдать ложечку. Хотя я всегда все отдаю. Но ложечка долго была моей очень долго. Я с ней пережила все тяжелые времена; и ребенка кормила кашей из этой ложечки. Хотя с молоком и крупой становилось все хуже и хуже. Но волшебная ложечка помогала, и всегда была сладкая манная кашка… Из серебряной ложечки с надписью и веселой собачкой. И потом я снова поехала к папе – прошло много лет. И положила ложечку на той же дорожке. Так надо было. Для другой «Анички». Чтобы у нее тоже был знак. И День Ангела. И пошла, не оглядываясь, быстрым шагом. Оглядываться не надо, когда происходит что-то чудесное – это мы с детства знаем…

Школа выживания

Сейчас в горах туман и ливень. Ни зги не видать. И очень хорошо дома, пить горячий чай и слушать дождь. А двадцать пять лет назад мне не понравилась такая погода. Потому что я шла с автобуса на турбазу – читать лекцию. Долго шла. Часа два. Пришла вся мокрая, уставшая – а там деревянные домики типа бараков. И сорок полных женщин с руководителем фашистского вида. Он приветствовал меня отрывисто и разъяснил, что это – школа выживания. И похудения. В смысле, голодания. Здесь нет ни крошки еды! – это он гордо сказал. А есть только лекции и медитации. Можно пить воду – сколько хочешь. Не возбраняется. А с едой надо покончить. Нет проклятой еде! Голод – наш отец и спаситель. И еще будем прыгать через костер. Я тоже могу прыгать, вместе со всеми, хотя я всего лишь лектор от общества «Знание». Но мне он разрешит. Автобус будет через два дня. Можете пока отдыхать. Я пошла отдыхать и сушить вещи. Которые руководитель осмотрел – нет ли еды. Некоторые пытались пронести еду, но их с позором выгнали. В комнате я была одна – в таком чуланчике, с железной коечкой. И было не по себе, хотя руководитель сказал, что без еды можно спокойно жить пятьдесят дней. И прекрасно себя чувствовать. Но я уже чувствовала себя нехорошо. Так и уснула, голодная и в страхе. А ночью в дверь постучали полные дамы. Приказали одеться и идти с ними. Я пошла – раз школа выживания, надо идти. И вообще – держаться в группе. Мы долго шли в тумане под дождем, отрывисто перекликаясь. Как сорок разбойников. И пришли в круглосуточную чайную для дальнобойщиков. Там пили горячий чай и ели бутерброды с селедкой и кабачковой икрой. У меня не было денег, мне же еще не заплатили, – и добрые женщины угощали меня и жалели. И проклинали злодея – руководителя и самих себя, за то, что не узнали подробности… И дождь кончился, и туман развеялся. А утром я прочитала лекцию, получила деньги и все пошли провожать меня на электричку – оказывается, были электрички! И махали мне на прощание, а сами всё же остались – худеть и тренироваться. И прыгать через костер. Потому что в целом там было интересно, правда, – но туман, ливень и голод все делают страшным…

О маленьких неудачах

Всякое бывает: колготки новые порвешь. Что-нибудь потеряешь или вот – сломается что-то. Или придешь куда-то, а там закрыто. И документ оформлен неверно. Оценку получишь ниже, чем рассчитывал, или вовсе не сдашь с первого раза. Это, знаете ли, хорошо. Даже отлично – хотя звучит дико. Надо зашить, починить, переоформить или еще раз прийти. И с удовлетворением сказать: боги любят меня! Греки и римляне именно так и считали. Потому что плохо, когда все идет слишком хорошо, идеально. Без сучка и задоринки. Это – синдром Поликратова перстня. Самосский царь Поликрат жил удивительно хорошо, вообще без проблем. И ему баснословно везло во всем – даже перстень, который он уронил в море, в тот же вечер повар нашел в животе у пойманной рыбы. И умница-философ, который гостил при дворе, собрал свои бедные пожитки и сбежал подальше от счастливчика Поликрата. Ненормальное везение – дурной знак! Что-то будет ужасное! И точно – царство захватили персы, все пожгли и разграбили, а Поликрата убили… И люди настороженно относятся к вечным удачам и выигрышам. Должны иногда быть и проигрыши. Что-то должно не получаться, ломаться, откладываться. Это нормально и хорошо. И римляне оставляли на кухне немножко мусора, а испанцы при встрече с завистливым человеком начинали прихрамывать. А мудрые суфии допускали некоторый беспорядок и небрежность в одежде. Когда все идеально – ты можешь привлечь внимание злых духов и завистливых богов. Так раньше считалось, и не без оснований. Везение – штука переменчивая… Так что маленькие проблемы – это недурно. И небольшие потери – вполне терпимы. Может быть, они помогают избежать участи счастливого Поликрата. Не очень счастливого, по большому счёту.

Про собаку и золотое блюдо

Один купец впал в бедность: корабли потонули с товаром, а дом разграбили напавшие на страну враги. И купец скитался, больной и голодный, пока не достиг города Басры. И присел отдохнуть в тени великолепного дома, испытывая голод. И увидел роскошно одетого человека, который кормил собаку. Да так шикарно кормил: принес ей яства на золотом блюде. И ушел. А собака не стала кушать. Она головой и лапой указала голодному купцу на еду и покивала: бери! И бедный странник поел. И собака указала ему на золотое блюдо и велела взять его. И нищий взял. И заложил блюдо, получил деньги, отдал их в рост, купил товар, продал, получил прибыль, снарядил корабль… Через год он снова стал богатым. Но он был справедлив и честен. Он взял много товаров, погрузил их на мулов, велел изготовить точь-в-точь такое же золотое блюдо и отправился в город Басру. И там огорчился, увидев, что дом в запустении, хозяин впал в бедность… И рассказал хозяину историю про добрую собаку, и стал предлагать дары и совать золотое блюдо… А хозяин ответил спокойно и мирно: разве ты бесноватый? Собака подарила тебе блюдо! А не я. Я на тебя и не поглядел. Но судьба переменчива – и я теперь беден. Но я ничего у тебя не возьму, о купец! Как я могу взять обратно подарок моей благородной собаки? Иди и прославляй имя Аллаха, милостивого и милосердного. Помни о превратностях судьбы, будь добр к людям и делись с ними! А мы с собакой как-нибудь проживем! И, если будет воля Аллаха, снова разбогатеем. И купец ушел, просветлённый и умудренный, размышляя о превратностях судьбы. И собака помахала ему лапой, наверное. Она же была умная и благородная. И мне так понравилась эта сказка, что я рассказала ее вам. Будем угощать и делиться с бедными странниками. И хорошо относиться к собакам – как видите, иногда они бывают добрее и сострадательнее, чем люди…

Про одиночество

Люди бывают очень одинокими. Хотя окружены другими людьми. И довольно успешны. И дети у них есть, и даже внуки иногда. И подчиненные. И власть, и деньги, и почетные грамоты. А поговорить по душам совершенно не с кем, особенно – мужчинам. Они не слишком умеют говорить по душам. И женщины тоже в этом немножко виноваты: скажут: «Поговорим по душам!». А потом оказывается, что это значит – поговорим о том, что ты уделяешь мне – мне! – мало внимания. И мою маму не любишь. И отдыхать мы давно не ездили, и шуба у меня старая. Вот и весь разговор по душам. И вот бывают случаи: мужчина пришел на консультацию. И всю консультацию рассказывал мне горячо фильм «Легенда номер семнадцать». Его очень этот фильм поразил и потряс. И ему хотелось поделиться, так хотелось, что он ко мне пришел и рассказал. А некоторые моменты – изобразил в лицах. Потом как-то застеснялся, устыдился, руками развел – дескать, что это я? Что со мной? А это вот что – одиночество… Когда никому нет дела до фильма, который тебя поразил, до твоих снов и чувств. И до почетных грамот, которые мне показывает другой успешный человек. До его наград и грамот дело было только его маме, но мама умерла давным-давно. А так хочется с кем-то поделиться успехом и рассказать, как президент пожал руку и выразил благодарность. Кому-то, кому есть до этого дело, и кто будет искренне радоваться. Я искренне радуюсь. Я понимаю. Я понимаю, какая страшная штука – одиночество среди других людей. И знаю, как важно, чтобы вас просто выслушали и похвалили – иногда это важнее, чем советы и наставления. И грустно на душе от такого одиночества. И понимаешь, почему люди иногда заболевают или начинают пить – поговорить бывает абсолютно не с кем. Хотя вокруг очень много людей, которым нет до нашей души никакого дела…

Беречь себя —

необходимо, пока есть хоть одно живое существо, которому вы нужны. В блокадном Ленинграде работала врач, Эсфирь Львовна. И выдавала кормящим женщинам, истощенным и черным от голода, соевое молоко. Полстакана. И сурово следила, чтобы женщины выпили это молоко при ней. Потому что все они пытались перелить молочко в баночку; для младенца. И дистрофичная, с трещиной в черепе после бомбежки, Эсфирь Львовна говорила: «если вы не выпьете молочко, вы умрете. И ваш ребенок будет ползать в темной и холодной квартире рядом с вами. И тоже погибнет. Пейте, чтобы спасти своего ребенка!». И заставляла пить. Чтобы сберечь себя. И поэтому – берегите себя, хотя иногда эти слова звучат дико и странно. Как себя убережешь от злых людей, несправедливости, обременительных просьб, житейских бурь? И надо быть добрым, и всем помогать. Только ваш ребенок никому будет не нужен, если что плохое с вами случится. И близкие люди останутся без вас, и им будет очень плохо. А если нет никого, кому вы нужны – вы мне нужны. Раз я пишу каждый день, а вы – читаете. И заведите себе кого-нибудь, кому вы будете больше всего на свете нужны. И пейте молочко. Гуляйте на свежем воздухе. Плюйте на врагов. Иногда можно даже в них плюнуть, если это – фашисты. Ездите на курорты и покупайте себе красивые вещи, чтобы себя порадовать и дольше прожить. Оставаясь здоровыми и веселыми. И помогайте другим людям беречь себя. Этому так трудно научить, если человек не умеет, и привык жить для других. И умирать за других. Только умирать-то и не надо – как они без вас? Так что – берегите себя. И других, конечно, тоже. Особенно – своих близких и любимых…

О вопросах

Иногда задают особые вопросы. Специальные. Чтобы причинить боль и страдание. И остаться в добрых отношениях, не получив, извините, по башке. Улыбнуться и пойти по своим делам, оставив вас в печали и тоске. Если не замужем – спросят, когда же вы замуж выйдете. Годы-то идут. Если детей нет – спросят, когда вы их заведете. Годы-то идут. Если работы нет – спросят про работу. А если муж ушел – то про мужа. Как он поживает. Это психологические садисты так делают. И вот одну даму так все время спрашивала бывшая одноклассница. После чего дама приходила домой и плакала. Потому что на все вопросы приходилось отвечать отрицательно: не замужем. Детей нет. Денег нет. Шубы нет. И жизни, выходит, тоже нет. А не общаться – неудобно, неловко. И однажды, дойдя до отчаяния, дама вдруг начала врать своей приятельнице. Тоже отчаянно. Дескать, устроилась в новую клинику. Защитила диссертацию. Познакомилась с неженатым доктором. Скоро выхожу замуж. Шубу купила, боюсь носить – слишком роскошную взяла. Стоит и врет. От обиды. Она же прекрасно понимала, почему приятельница вопросы задает. Потом пришла домой – и заплакала. Потом – засмеялась от собственной нахальной лжи. И от воспоминаний о лице любительницы вопросы задавать. Потом устроилась в клинику и познакомилась с коллегой. Вышла замуж и шубу купила. Только по ночам пришлось корпеть над диссертацией – она же не лгунья была. Просто вот в момент наивысшего морального страдания и отчаяния человеческая психика творит чудеса. Много есть таких фактов, вы знаете. И мозг как-то перепрограммируется на хорошее. Магия происходит, как раньше бы сказали. Только дама жалеет, что не наврала про беременность – пока с этим проблемы. Но она надеется встретить одноклассницу и наврать. И завести младенчика. И я ее в этом поддерживаю. Потому что это не ложь. А как на войне – дезинформация. И результат отличный получился – мы победили!

О советах

Одному писателю жена изменяла. Он у друга попросил совета. Друг говорит: а ты убей ее. В самом деле, надо же, обнаглела. Задуши ее веревкой вот. Петлю такую сделай и того… Писатель ахнул и с другом перестал советоваться. А с женой просто мирно расстался. Это я к тому, что советы бывают разные. И дают их разные люди, которые не будут отвечать за последствия своих рекомендаций. И зачастую заинтересованы в том или ином вашем решении. Стивен Ликок хорошо написал: если до обеда прийти к врачу, он будет голоден. И посоветует вам хорошо питаться, кушать отбивные, супик, салаты, пирожные тоже можно. А после обеда идти к объевшемуся доктору невыгодно: он вас на диету посадит. Максимум, что разрешит – бульон с сухариком… И одна психолог всех подговаривает разводиться немедленно. И обрести свободу. Она ее давно обрела. Лет двадцать назад. И больше никто на эту свободу не покушался. Или учит, что замуж – не обязательно. Она, например, никогда замужем не была и очень хорошо себя чувствует. А психолог-мужчина твердит, что измены – это нормально и хорошо. Просто надо их правильно скрывать, как вот он лично делает. А детей надо сурово наказывать, хулиганов этаких. Он, например, всегда наказывал. Сейчас сын в тюрьме, но это и хорошо – он там увлекся психологией, выйдет лет через десять, и применит знания на практике. А дама, никогда не имевшая детей, посоветует вам, как правильно воспитывать ребенка. Как Крупская. Которая сказки Чуковского считала вредительством. И вообще сказки запретила. И в голове – туман, и неясно, кого слушать. Иногда никого не надо слушать. Только собственное сердце – оно не обманет. И доброго друга, который не лезет и поддерживает, как умеет. И говорит: «Я тебя не оставлю». А разводиться и убивать – не советует. Я, кстати, тоже от таких советов воздерживаюсь. А советую держаться подальше от тех, кто в безапелляционной форме выдает решение проблемы и точно знает, как следует поступить…

Сказки и истории

Когда я была маленькая, я сильно заболела. Очень сильно. Маленькому человечку тяжело болеть и лежать. И не играть в игрушечки, потому что нет сил, и не радоваться мандаринке – потому что не хочется мандаринку. И ночью не спать тяжело – голова болит и тошнит. И дедушка ночи напролет сидел у кровати и рассказывал сказки и истории. И держал меня за руку, и раскачивал кровать – такая была тогда панцирная сетка, ее можно было качать. Я тихо лежала и слушала. И бедный дедушка засыпал почти – он уставал, он много работал. И все рассказывал про Винни-Пуха, как этот отважный медвежонок шел по лесу… Шел, навстречу – фашистский снайпер; – это дедушка уже засыпал. Потом поднимал голову, поправлял очки и дальше рассказывал. Про пчелок и «Мессершмиты» – они летели по небу… И так – до утра, качал кроватку и рассказывал. Галиматью, честно сказать, потому что он от бессонных ночей уже плохо соображал и засыпал с открытыми глазами. И качал, качал кроватку. Я выздоровела. Даже врач меня похвалила: какая, говорит, живучая девочка! И дала желтеньких витаминок, чтобы повысить живучесть. И книжку со сказками подарила – тогда врачи ходили на дом к больным детям. Меня истории и спасли – страшно ночью маленькому человеку одному, больному и слабому. Я запомнила. И, когда кто-то болел, даже собачка или котик, я ночью всегда сидела рядом и не спала. И что-нибудь рассказывала интересное и поучительное. Хотя иногда галиматья получалась, но главное – не спать. И рассказывать. И качать кроватку. Или вот – за руку держать. Или – за лапу. Ночь пройдет, наступит утро и живучесть повысится. Это проверено. Страшное время останется позади. И только дедушке я ничего не смогла рассказать – он в больнице умер, после операции. Совсем один – меня не пустили. Я еще в школе училась. Но истории остались. И привычка не спать и сидеть рядом – тоже. Иногда для выздоровления так мало надо – просто, чтобы кто-то сидел рядом и рассказывал истории. Да хоть галиматью нес – не в этом дело…

Стресс-подножка

Это очень опасно. Пережили вы жизненную бурю и катаклизмы. Смирились с утратой. Выздоровели от тяжелой болезни. Преодолели смертельную опасность. И начали вставать, раненый и слабый. Но – вставать. Еще немножко! Еще шажочек! И тут – бац! – случается какой-то неприятный инцидент. Может быть, не такой важный и страшный, как то, что вы пережили. Можно сказать, ерунда! И в обычном состоянии вы бы спокойно и даже смеясь преодолели бы трудность и маленькую неудачу. Но не сейчас, не после драмы или трагедии. И пустяковый стресс запускает губительные механизмы. И человек снова падает, а сил подняться – уже нет. В Библии есть притча о соломинке, которая сломала спину верблюда: его грузили-грузили. Потом решили еще соломинку добавить. Всего одну. И верблюд упал. Все удивились, конечно. Хотя удивляться нечему – повторный стресс, даже маленький, опаснее первого. Поэтому стоит избегать общения с теми, кто вас раздражает или употребляет в пищу. Отказаться от всего, что связано с риском и травмой. И пройти реабилитацию – на воды поехать. Побыть с теми, кого вы хорошо знаете и кто точно вас не обидит и не обременит требованиями. Не положит соломинку и не сделает подножку. После которой не все могут встать, к сожалению…

Про Екатерину Вторую

В 13 лет Екатерина заболела плевритом. Как она пишет, «нарыв в боку образовался». Сейчас многие погибают. Но Екатерину лечили кровопусканием: помогло. Вернее, невзирая на кровопускания, она выжила. Лежит, вся слабая, а мама ее и говорит: «Поскольку, милый друг, ты вряд ли выживешь, могу ли я взять себе голубую материю, которую тебе дядя подарил?». Очень мило. Но будущая императрица все равно выжила. Потом неудачно замуж вышла и родила. Все так обрадовались появлению наследника, что с ним ушли, а ее так и оставили истекать кровью на родовой постели. На досках с тряпками. И дворцовые окна не притворили. И пить не дали. Потом, уже ночью, пришли – искали мантилью, которую на радостях забыли. И заодно помогли переползти на кровать. Потом у нее зуб болел пять месяцев. Решили вырвать. Двое держали ее на полу, а доктор рвал зуб. Вырвал вместе с куском челюсти. Фонтан крови, но опять – сделали кровопускание, и немного легче стало. Только она не могла на балы ходить; не из-за челюсти, а потому, что все пять пальцев лекаря оставили на ее лице черные и синие пятна. Потом она упала, снова беременная. Но встала на четвереньки, потом – на ноги, и отправилась на прием. Потом – нарывами покрылась. Возможно, была оспа. Но вода с тальком очень помогла… В общем, страшно читать, но бодрит чрезвычайно. Потому что она никогда не ныла и не жаловалась. Да и кому: маменьке? Или свекрови? Или мужу полоумному? Который то в солдатики играет, то пьян, то крыс судит и вешает? Но про болезни она пишет шутливо и вскользь. И описывает странный эпизод, как в Ораниенбауме к ней подошел садовник. Он умел предсказывать будущее. И за это его садовником и сослали, подальше от дворца. И этот загадочный садовник сказал, что она будет императрицей. Непременно будет. И «повторял это столько раз, сколько мне угодно было это слышать». Я бы тоже так сказала, непременно, – и воскликнула бы восхищенно: «Что за женщина!». Как сказал поэт, «гвозди бы делать из этих людей». Хотя при чем тут гвозди? Императриц из таких людей надо делать. Что, в сущности, и произошло в итоге…

О бессмертии души

Я сдавала экзамен. Предположим, по марксистско-ленинской философии. Один из первых экзаменов на философском факультете; это было очень давно, тогда еще документы съездов партии изучали. И основным вопросом философии считался вопрос о том, что первично: материя или сознание. Следовало отвечать, что, конечно, материя. И подкреплять свой ответ цитатами из Маркса и Энгельса. Сначала – материя, потом – в ней зарождается сознание. А потом мы все безвозвратно умрем, черпая удовлетворение в мысли о том, что достойно потрудились на благо социализма. И преподаватель слушал мой ответ. И о чем-то думал. О своем. А потом спросил: бессмертна ли душа? И надо было ответить бойко, что душа – поповские выдумки, как верно писал Ленин. И то, чего нет, не может быть бессмертным. А есть лишь сознание – как отражение реальности, данной нам в ощущениях. Видите, я по сей день помню ритуальные ответы и вопросы. После этого следовало получить заслуженное «отлично» и стипендию, на которую я жила с крошечной дочкой. И вот – душа, которой нет, сжалась и запротестовала. И я сказала, что, конечно, душа бессмертна. О чем писали великие философы. И преподаватель удивился и еще спросил: что будет после смерти? И будет ли что-то? И я рассказала о том, что я видела, когда со мной приключилось плохое. Мои личные впечатления: свет, лестница, ангелы. И ответы на все вопросы, гораздо более сложные, чем на экзамене… Хотя это противоречит материализму, я понимаю. И преподаватель помолчал и сказал, что он тоже так думает. Ему нужно было подтверждение, поэтому он и спросил. Он поставил мне отличную оценку за экзамен – и это было справедливо, ведь на ритуальные вопросы я ответила ритуальными ответами. Правильно ответила, кроме последнего вопроса – о бессмертии души. А уже потом я узнала, что у этого пожилого человека умерла жена неделю назад. С которой он всю жизнь прожил. И он, наверное, думал о ней и тосковал. И пытался найти ответ и утешение – но вряд ли его нашел в материализме. И так ему было тяжело, что почему-то он спросил меня. Впрочем, может быть, он всех спрашивал. И все отвечали так, как он сам и учил – нет никакой души. И ему становилось еще тяжелее. И, возможно, не стоит ждать утраты или тяжкого испытания, чтобы задуматься о душе. А просто жить с этим и верить, и чувствовать, и поддерживать других в трудную минуту. Может быть, Марксу и Энгельсу тоже нужен был чей-то бесхитростный и искренний ответ – душа есть. И с этой жизнью все не кончается. Не бойтесь. Мы все обязательно встретимся… Но их некому было поддержать – верные ученики твердили им именно то, чему они сами их учили. Про поповские выдумки…

«Эффект Земмельвейса»

Иногда умный, талантливый, трудолюбивый и честный человек грустно спрашивает: «Что я делаю не так? В чем моя ошибка? Почему отличный проект не реализуется? А мои предложения не рассматриваются или не принимаются? Почему мои услуги не нужны, я же профессионал, вот дипломы. Почему не покупают нужный и хороший товар? Почему меня не слушают? Где ошибка?». А нигде. Нет ошибки. Вы во всем правы. И не просто правы – вы талантливы и умны. И ваши предложения – это отличные предложения. Только от этого не легче – вы оказались в контакте с человеком или социальной группой людей, которые вас не понимают и не воспринимают. Они – идиоты. Или – злодеи, которые так поступают специально. Или – то и другое вместе. И я не боюсь это открыто писать, потому что ученые давно выделили так называемый «эффект Земмельвейса». Это был такой доктор, который очень переживал, что женщины в больнице умирают от заражения крови после родов. И он еще заметил, что коллеги-врачи не моют руки после вскрытия трупов. А сразу спешат с саквояжем в роддом. Инструменты они тоже не моют. Некогда и незачем. И женщины умирают в муках. И этот Земмельвейс начал писать статьи и уговаривать коллег мыть руки. Всего лишь – мыть руки. Все смеялись, издевались, поясняли, что сепсис – это не от грязных рук. А от неких миазмов. Все знают, что такое миазмы. Ну, которые в воздухе летают. Ишь, Мойдодыр нашелся! С работы Земмельвейса выгнали, жестоко над ним издевались, а потом – посадили в сумасшедший дом. Где доктор и скончался. Потом ему памятник поставили – но не врачи-коллеги, а роженицы. Потому что со временем врачи все же стали мыть руки… Незавидна судьба Земмельвейса. И мы часто оказываемся в таком же положении – мы абсолютно правы. Но идиоты смеются над нами и несут чушь. Или просто не понимают преимуществ того, что мы им предлагаем. И хорошо, что есть теперь интернет, где можно искать единомышленников и распространять знания. И У Земмельвейса был выход – обращаться не к глупым коллегам с огромным самомнением, а к роженицам. И к их мужьям. И к их родственникам. К другой социальной группе, заинтересованной в его открытии. И мужья рожениц заставили бы врачей мыть руки. Даже насильно. И роженицы требовали бы того же. Или бойкотировали бы больницы… Выход есть, хотя бывает очень тяжело. Посмотрите, к кому вы обращаетесь. Злое хихиканье, оловянные глаза и туманные рассуждения о «миазмах» должны заставить нас искать тех, кому мы и наше дело важны и интересны. Вот о чем я размышляю после приема. А Земмельвейса очень жаль – он, кстати, умер от заражения крови. И есть версия, что его специально заразил один доктор. Так что все они прекрасно понимали. Просто – притворялись идиотами…

О благодушии

Я лично видела пример благодушия. Настоящего, неподдельного. В университете, на лекции одного знаменитого профессора. Там были взрослые люди, педагоги и психологи. А профессор читал интересную лекцию. И полноватая дама за первой партой, так сказать, кивала ему и улыбалась доброй улыбкой. Поддерживала психологически. Такая уютная, с ямочками на щеках. Раздевалка не работала почему-то, был дикий мороз, все с вещами, некоторые – в пальто. Но все равно захватывающе и интересно. И профессор чувствовал поддержку и разошелся не на шутку. Писал мелом формулы и стирал. Рисовал схемы – и стирал. А дама кивала, дескать, понимаем! Очень хорошо! И только после лекции сказала мягко: «Отдайте мне, пожалуйста, мою шапочку!». Потому что профессор стирал все с доски ее шапочкой вязаной. Схватил ее с парты в начале лекции и стирал… А она ни слова не сказала, чтобы не унизить и не перебить. Потом отряхнула шапочку, надела и пошла, благодушно покачивая станом. Поблагодарив за лекцию. А потом я видела, как профессор ее до автобуса провожал… Я бы и сама проводила, до того мне эта дама-учительница понравилась – своим истинным благодушием.

О трагической жизни

Трагическую жизнь можно себе запросто создать. Надо жить прошлыми обидами, ненавидеть свою работу и писать ужасы и ядовитые колкости. А в дневниках писать все плохое. Кафка – гениальный писатель. Наверное. Я его романы читала без воодушевления. Очень мрачно и безысходно – кого-то преследуют и обижают без всякого повода. А дневники еще мрачнее – там про коллег, клиентов и девушек, которые истязали писателя. И еще письма к отцу, который был главным истязателем – принудил Кафку закончить университет, получить специальность и выучить три языка. А еще в детстве выставил Кафку на балкон, за то, что маленький писатель специально не давал ему спать и просил пить, хотя пить, по собственному признанию, не хотел. А хотел немножко изводить папу. И вот Кафка болел, что еще усугубляло трагичность жизни – туберкулезом, нарывами и запорами. Ничего удивительного. Если его почитать, тоже можно себя нехорошо почувствовать. Гениальный писатель отлично передает свое мироощущение читателю; и нарывы и запоры – тоже. Ровным счетом ничего ужасного не было в трагической жизни Кафки – кроме болезни. Но тогда туберкулезом половина населения болела, ничего не поделаешь. И лучше было уйти с ненавистной работы, чем изливать яд и желчь в дневниках – придешь к юристу, а он потом про тебя напишет обидное. За что? Я же не виновата в его нарывах и трагической жизни. Да и отцу, наверное, было обидно и больно – он же как лучше хотел… И девушки были совершенно не виноваты, что Кафка в них разочаровывался… Эх, думаешь, – три языка знал! Образование университетское. Девушкам нравился. Занялся бы переводами. Нарывы полечил. Запоры. О которых надо не писать, а лечить. И сидел бы где-нибудь в Карловых Варах, переводил. Или защищал старушек на процессах, а не придумывал «Процессы», которые так пагубно повлияли на его здоровье. А злые начальники и мерзкие коллеги, между прочим, выделили Кафке пенсию в 39 лет. Хотя он в 40 все равно умер… Так что создать мрачную реальность и отношение к миру – запросто можно. И о нарывах писать. Но лучше не надо. Лучше о хорошем, о добром. Глядишь, и здоровье поправится…

Злобная жертва

может напасть неожиданно и отравить настроение. Злой человек просто оскорбит, унизит и дальше пойдет, творить свое трудное дело – сеять зло. А мы вытрем слезы, встанем с земли и кое-как придем в себя. Злобная жертва – другое дело. Оскорбит, унизит, но так, что вам оправдываться придется до пенсии. Если она будет, конечно. Злобная жертва вам быстро разъяснит, что вы оскорбили ее чувства. Причинили вред. Внушили надежду – и разочаровали. И все несчастья – это из-за вас. Или таких, как вы. Теперь вот у злобной жертвы нет доверия к людям и голова болит. И жить не хочется. И в лице злобной жертвы вы оскорбили все человечество или самую незащищенную социальную группу. Нянька в садике, Раиса Ивановна, проклинала свою горемычную жизнь. Мужа-пьяницу, бедность и отсутствие образования. И лупила детей, выбирая тех, у кого родители попроще. Даст подзатыльник, машет в воздухе отшибленной рукой и плачет, себя жалеючи. Какая она бедная и несчастная. Меня колотить она боялась; за мной папа приходил обычно. Но почему-то слезливо попрекала меня вымышленным богатством и образованностью. Она почему-то полагала, что меня учат французскому языку. Даже не знаю, с чем был этот бред связан. И, когда ей особенно было жаль себя, требовала, чтобы я говорила по-французски. Я говорила, жалко, что ли. «Каля-маля» и еше разное. Вот – «мадемуазель». И нянька рыдала от злости и жалости к себе в три ручья. Одни по-французски умеют и жрут пирожные. А другие вынуждены подзатыльники раздавать и бедствовать. Вот что такое «злобная жертва». На простом и понятном примере. И общаться с ними не стоит, себе дороже. Разве что на французском языке, который я так и не выучила.

«Эффект Земмельвейса»

О подвигах

Хорошая песня – «Священная война». От нее мурашки по коже и воодушевление. И готов идти в бой или совершать подвиги. И автор песни представляется мужественным, смелым человеком. Уважаешь его. Только уважать не за что. Этот Лебедев-Кумач в октябре 41-го побежал из осажденной Москвы. Испугался. Может быть, паника обуяла. По крайней мере, Фадеев пишет, что поэт помешался психически. От страха. Это возможно, конечно, только при этом он пытался погрузить в поезд для эвакуированных два пикапа вещей, что делает гипотезу о панике несостоятельной. И о помешательстве – тоже. Сумасшедшие не грузят вещи в пикапы, а потом – не пытаются запихнуть скарб в последний поезд для детей и женщин. Они вещи раздают, как Гайдар в запое: купит полный грузовик вещей и раздает прохожим. Пока в сумасшедший дом не отвезут. Гайдар, кстати, пошел на войну и там погиб… И ученые выяснили интересный факт: все подвиги и отважные, жертвенные поступки совершаются бессознательно. То есть, только в минуту опасности можно узнать, кто герой. А кто – так себе, Лебедев-Кумач. И самое удивительное, что и сам человек может узнать, кто он, только в минуту опасности. Не раньше. Он будет сомневаться, мучиться, считать себя слабым и малодушным. И всех спасет. Неожиданно для себя. Раз – и сработала программа подвига, о которой нам знать не дано. Вот и ходим, и общаемся, и дружим, – и сомневаемся, кто мы. И хорошо, что сомневаемся. И восхищаемся чужими подвигами и самопожертвованием. А не выкрикиваем призывы и лозунги. Вот что точно замечено – те, кто выкрикивают, бегут первыми. Предварительно погрузив вещи в пикапы…

О шальварах

С человеком по имени Хасан случилась неприятность – в юности с него упали шальвары. Штанишки. Завязки развязались или еще что, но вышел конфуз при гостях. И опозоренный Хасан убежал из родного города. Пережил много приключений и многого добился. Стал богат, знаменит, занял высокую должность и женился на нескольких красавицах. Все уважали Хасана. И через двадцать лет он приехал в родной город, важным и влиятельным человеком. И услышал, как нищенка спрашивала у матери, когда она родилась? И мать отвечала: «Ты, дочь моя, родилась в тот год, когда с Хасана упали шальвары!». Это ужасно расстроило вельможу, и он поспешил прочь из родного города. Где двадцать лет про его упавшие штанишки помнили… А больше людей ничего не интересовало из жизни великого соотечественника. Поэтому иногда избегаем встречи со старым знакомым, который запечатлел нас в своем мозгу навеки. Плаксивым малышом, упавшей в лужу девочкой, неудачливым торговцем или обманутым мужем. Несчастливым ребенком или брошеной невестой. Да мало ли каким бывает человек в разных обстоятельствах. Давно минули плохие времена. И завязки на новых шальварах прочные. Но им наплевать на успехи и достижения, этим старым знакомым. Они хлопают нас по плечу и называют «Хасанка!». И все про шальвары норовят напомнить. Потому что их собственная жизнь давно остановилась, а самое яркое событие в этой жизни – наша неудача. И напоминание о неудаче бодрит и радует этих людей. Им есть, что о нас рассказать и о чем нам напомнить. Поэтому иногда нет смысла возвращаться в прошлое и возобновлять старое знакомство – есть другие дела и задачи… Отсчитывать время по чужим упавшим штанишкам – не очень веселая жизнь у этих людей. Не слишком богатая событиями.

О человеческих отношениях

Человеческие отношения – тайна. Почему люди живут вместе и зачем один человек нужен другому – непросто понять. А иногда – невозможно. И советы психологов расстаться с неподходящим партнером часто идут от недостатка опыта и понимания. И от самомнения. Да и не только психологи высказывают свое мнение: «разведись с этой психопаткой», «брось изменника», «откажись от общения с манипулятором»… Так вот и мужу балерины Анны Павловой говорили. Когда она металась по квартире, визжала, оскорбляла, устраивала дикие сцены. Он в кабинете закроется – она на колени бросается перед дверью и самоубийством угрожает. Ужас, а не жизнь. Типичный вампризм. Но муж с ней не разводился, несмотря на негодование друзей. Плевал он на их мнение. Анна Павлова выкупила его из тюрьмы, когда его посадили, бывшего богача и бонвивана. И он моментально стал никому не нужен. А она давала представления по два раза в день, чтобы собрать нужную сумму. И выкупить. Хотя до этого этот Виктор ее бросил и забыл. И он просто рвал отношения с советчиками. А жене Александра Второго фрейлина открыла глаза на его измену. Глядите, дескать, его любовница столь нагла, что во дворец приехала и вот – стоит. Нахалка какая. Императрица удалила фрейлину от двора. Она тяжело болела туберкулезом, иссохла и кашляла кровью. От женщины в ней мало что осталось. Но она знала, что муж ее любит и никогда не бросит. Так и вышло – когда ему бомбой ноги оторвало, он с ней одной простился и попросил прощения. Любовницу не пустил к себе. Он только жену любил. Жизнь – сложная штука. И Фрейду тоже удивлялись – зачем он дружит с истеричками, которые у него лечатся? С психопатками? Он же доктор, должен понимать. Он и понимал, что душа человека и его нервные заболевания или дикие выходки не всегда связаны между собой. Можно быть психопаткой, истеричкой или еще кем. И при этом – великим человеком. Как его пациентка, которая выкупила доктора у фашистов. Отдала за него свой замок и спасла. И, когда он приехал в Америку, приказала расстелить на перроне красную ковровую дорожку. Что поделаешь – истерическая натура. Ну и что? И мудрый психиатр говорил так: «человек не равен своей болезни. И своим порокам. Он равен своей душе». Так что не всегда со стороны виднее. И лучше не давать советов расстаться, если не знаешь, почему эти люди вместе. Что их связывает. И зачем они нужны друг другу.

О друге

Меня мой друг очень поддерживает. И никогда не беспокоит. И пуговку мне пришьет, если надо – я плоховато вижу. И костюмчик погладит, чтобы я была – как куколка. И про куколок расскажет. Про свое счастливое детство. Когда его мама была жива и на свободе, она нянечкой работала в детском саду. И было большое счастье – каждый день кормили три раза. Котлетки, супик. Хлеба сколько хочешь. А главное – куколки. Мама уснет на полу – она уставала очень. И часто на полу засыпала, когда оставалась в садике одна – она еще и сторожем подрабатывала. И мой друг всем куколкам платьица перестирает. Всех причешет и в чистенькое оденет. И играет, сколько хочет. Но он не играл, он прибирался – надо, чтобы было чисто, когда детки придут в садик. Чтобы маму не выгнали. Потом маму посадили за убийство, и он в детский дом попал. Там тоже жил счастливо – его в группу для умственно-отсталых определили. Мама его облила бензином и подожгла, поэтому он не мог говорить, вот и попал в эту хорошую группу. Но по маме очень скучал, плакал даже. Группа была хорошая – все тихие, молчаливые. И он за всеми ухаживал. И прибирался. И куколок обстирывал – хотя куколок было мало, и те поломанные. Потом заговорил и учился хорошо. Пошел в армию. Служил два года, как положено – и в казарме лучше всех прибирался, и к нему все хорошо относились. Потом стал художником. Потом – мы подружились. Хотя мы совсем разные. Я – тетенька, которая плохо пришивает пуговицы. А он – дяденька, который все моет и прибирает. И старается, чтобы я была – как куколка. И жизнь – она иногда тяжелая. Даже страшная. И всякое бывает. И я его иногда теряю из виду. Но снова нахожу. Он сейчас в деревне живет. И я к нему собираюсь – в среду поеду. И он мне пишет: «Дорогая Анна Валентиновна! Не волнуйтесь за меня – все у меня хорошо. Дом прекрасный, деревянный такой. Три окна! Печка теплая! Вода чистая здесь, и воздух отличный. Приезжайте поскорее отдыхать, и картошку заберите – крупную!». И щемит сердце, и ничего не поделаешь – у каждого своя судьба. А любовь и дружба – одна. И, чтобы меня совсем утешить, Аркадий Александрович приписал: «А рядом с моим домом есть большой. Отличный дом, пятиэтажный!». Это, по его мнению, меня успокоит. Он меня всегда успокаивает. И мнительно, и тревожно оглядывает при встрече – не надо ли пуговку пришить. Или платьице погладить. Чтобы я была – как куколка. И не от мира сего мой друг, наверное. Но я практичная. Повезу ему утюг, котлетки, много всего. Скучаю и даже вот – заплакала бы тихонько. Хотя большой пятиэтажный дом – утешительно звучит… Действительно, успокаивает.

Время лечит

Это бесспорно. Время притупляет боль утраты, обиды, разочарования. Многое начинает казаться смешным и мелким. И даже удивляешься, что так переживал. Только живем-то мы здесь и сейчас. И предлагаемая техника: «подумай, будет ли это важно через пять лет» не всегда работает. Да почти никогда. Скажем, прищемлю я палец дверью. И в утешение, для просветления буду представлять, что через пять лет этот смешной эпизод полностью изгладится из моей памяти. И станет неважным. Нет, все же палец надо освободить. Под холодную воду сунуть, подуть, а может быть – и к врачу поехать. К такому, который не будет философски меня убеждать, что страдания через некоторое время пройдут. Пальцем больше, пальцем меньше… У некоторых вообще нет рук или ног. А многие умерли. Или на свет не родились… Пусть вот немедленно делает рентген и обрабатывает рану. Потому что мне очень больно! И у Диккенса злая содержательница пансиона колотила беззащитных детей и не давала им еду, философски приговаривая, что через сто лет все это не будет иметь никакого значения. Все суета сует. А один король тоже мудро советовал представлять себя далеко-далеко от ситуации. На другой далекой звезде. И все будет казаться маленьким и неважным. Но потом его посадили в тюрьму и даже хотели казнить. И размышления о далекой звезде перестали помогать, хотя раньше он всем подданным советовал эту простую и действенную технику. И удивлялся, что они все равно жалуются на голод или боль. Но потом сам понял, что техника так себе. В тюрьме-то, накануне казни. Так что не стоит морочить себе голову туманными представлениями. Пять лет-то еще прожить надо. А нерешенная проблема может нам этой возможности не дать. Или сильно изменить будущее к худшему, если речь идет о событиях и ситуациях, которые можно и нужно исправить. Так что не всегда эта удивительная техника подходит. И очень надо иметь большую уверенность в будущем, чтобы рассуждать о том, что будет для нас иметь значение через пять лет, а что – не будет. Если вот за квартиру не платить, через пять лет это очень большое будет иметь значение. Или зуб не лечить. Или позволить себя обижать и унижать. Поэтому надо действовать и принимать решения. И, решив проблему, размышлять о том, что будет через пять лет. Или – через сто… Когда многое, действительно, уже не будет иметь никакого значения.

О знакомствах

Раньше не было этой проблемы: познакомиться с интересным человеком. С приятным; для дружбы и любви. Увидишь интересного человека, подойдешь и встанешь рядом застенчиво. Тем более, интересный человек интересным делом занят: ямку в песке копает совочком или салат из одуванчиков готовит. Скажешь: «давай играть!». И все. Знакомство состоялось. Иногда спросишь для порядка: «ты мальчик или девочка?». Это если зимой, в шубе до пят, тяжелой и огромной, как дом. И в круглой шапке с резинкой. Сейчас познакомиться труднее, но все равно можно. Можно в книжном магазине. Если вас романтические натуры привлекают и звездные странники – можно у полок с фантастикой. Если интересные парадоксальные натуры – у полок с психологическими книжками. Там, правда, еще и психиатрические есть. Книжки-то. А если нравятся серьезные интеллигентные люди – можно у полок с русской классикой. Там всегда кто-то ходит с бородкой и в очках. Выбирает книжку. Или тоже хочет знакомиться. Плохо, что ввели санкции – раньше с утонченными натурами, повидавшими мир, можно было знакомиться у прилавка с дорогими сырами. Там бродили мужчины в кашемировых пальто и шелковых кашне, выбирали сыр. И увлеченно рассказывали, как надо есть этот сыр. С корочкой и бутылочкой Шато-Марго, как они привыкли во Франции, в Париже, на антреме. Мне один раз даже предложили откусить кусочек от купленного сыра, восхититься тонким вкусом. Можно знакомиться с простыми и верными натурами, если на такси ездить приходится. Водители всегда очень общительные и знакомятся с радостью. Под звуки шансона. Мне вот один уже два года пишет смс-ки: «Если война – мой кольт в вашем распоряжении!». Это очень поддерживает. Да где угодно можно знакомиться. Алгоритм тот же – стоять или сидеть рядом застенчиво – это сначала. А потом – предложить дружить и вместе играть. И можно не уточнять, мальчик это или девочка. Хотя иногда все же приходится. И вот всю эту теорию знакомств я рассказывала в бассейне в Египте одной полненькой даме лет пятидесяти. Она приехала – а знакомиться-то и не с кем. Кругом пары. Или вот танцы – она ходила, ее никто не пригласил. А в столовой все пихаются и лезут за вкусным – не до знакомств… Но я так хорошо рассказала, что она настроилась оптимистично. И познакомилась с доктором, вывихнув ногу в спортзале. Куда ходила знакомиться. С приятным пожилым мужчиной, который мне очень понравился. Все осмотры и лечение он начинал с того, что гладил пациента по голове и очень сочувственно кивал. Я с ним тоже познакомилась и мы все вечером гуляли по дорожке под пальмами.

О воспоминаниях

Иногда прошлое кажется прекрасным. Деревья были большими, еда – вкусной, друзья – верными, а любовь – настоящей. А сейчас все не то – по сравнению с тем, что было. Китайскому императору каких только блюд не готовили – он ел, конечно. Но все вздыхал и вспоминал, какую вкусную похлебку варила в детстве его мать. Всем похлебкам похлебка! Вкус – изумительный. Никакого сравнения с нынешней едой. Все ел да сравнивал. Ностальгия и воспоминания… В итоге он собрал громадную толпу сопровождающих и отправился в родную деревню. Поесть баснословно вкусной похлебки. Ну, и маму повидать заодно. Добрался, наконец-то. И в грязной хижине довольно неприветливая старуха сварила ему эту прекрасную похлебку, которой он всем, извините, вынес мозг. Император съел немножко и поскорее поехал обратно, в свой дворец. Возможно, тихонько отплевываясь. И философски сказал: всему свое время. И с тех пор перестал вспоминать прошлое и кушал, что дают. И Агата Кристи написала, что некоторые люди живут прошлым: все вспоминают, каким золотым парнем был Майкл. И каким ангелом была Мери. Идеализируя прошлое, как всем нам свойственно. Забыв, что Майкл хлестал виски с утра до вечера, а Мери изменяла направо-налево. И неизвестно, что бы с нами стало, если бы Майкл не скончался от белой горячки, а Мери – не сбежала с трубочистом. В прошлом были хорошие моменты и отличные люди. Но жить воспоминаниями не стоит; настоящее куда интереснее. И зачастую лучше. Не говоря о будущем. И картинка в ленте – кусок батона с маслом, посыпанный сахаром, – напоминает о детстве. О радости и доверии к миру. О молодом задоре и здоровом аппетите. Но я честно попыталась такой бутерброд сделать. Откусила кусочек и положила тихонько обратно на тарелку. Как китайский император… Как все мы при попытке вернуться в прошлое.

О психологическом рабстве

Люди удивляются и негодуют: как она может жить с мужем-тираном? Или с алкоголиком? Почему он терпит начальника-самодура? Или работает на тяжелой и низкооплачиваемой работе? Или живет в жуткой деревне в доме без удобств и не уезжает? А это оттого, что человек попал в ситуацию психологического рабства. Он уже не имеет ни сил, ни энергии, чтобы что-то переменить к лучшему. Энергии хватает ровно настолько, чтобы влачить существование в предлагаемых условиях. А на побег сил уже нет. В Древнем Египте было много рабов. Рабами зачастую становились смелые и сильные воины из враждебных стран. Их увозили в центр страшной страны Айгюптос и кормили так, чтобы они не умерли с голоду. Держали в отдельных помещениях: так, чтобы вместе оказывались разноязычные люди. И заставляли работать. И били. Через три года рабов продавали. Даже если к этому времени раб мог выучить египетский язык и понять географию незнакомой страны, он уже не мог бежать – силы были потеряны. И моральные, и физические. Так что не приходилось заковывать их в кандалы или еще как-то ограничивать свободу. Человек превращался в самого настоящего раба. Энергия была утрачена. Так что трех лет пребывания в рабстве вполне достаточно для того, чтобы превратиться в невольника. Надо бежать из ситуации, которая вас угнетает и убивает, как личность, пока есть силы. Длительная подготовка к переменам делает перемены ненужными и невозможными. Поэтому соберитесь с силами и действуйте. Пока еще можете.

Про комнатку

Если я о чем и мечтала в детстве – то очень скромно: о комнатке. О своей личной комнатке. Только моей. Чтобы туда все могли приходить в гости – но предварительно постучав. И в шкафчике я так разложу игрушки и книжки, как я хочу. И на стену повешу портрет Оцеолы-вождя семинолов и другие свои рисунки. Кнопками прикреплю, и меня за это не заругают. Ведь это будет только моя комнатка! Я я все строила из кукольной мебели маленькие кукольные комнаты. Там жили пупсик и медвежонок, крошечный, бархатный. И многие советские дети строили игрушечные комнатки – своей-то не было, личной. И кукольная мебель была не у всех; некоторые предприимчиво обклеивали тканью спичечные коробки: шкафчики, диванчики, кроватки… И на подоконнике или в секретере строили комнатки. А у одного писателя я прочитала потом, что он так мечтал иметь свою комнатку, что каждый день ходил в подвал под домом и игрушечной лопаткой пытался комнатку выкопать. Вроде землянки. Чтобы на стенах развесить игрушечные автоматы, сабли, и приглашать друзей – в свою личную комнатку. И дети все строили домики из диванных подушек; еще под столом можно устроить комнатку. Но там тесно, и нет дверей, и могут попросить вылезти, не постучав… Теперь мы уже не очень молоды. И комната своя вот есть. И страница в сети. Наше убежище и личное пространство, которое жизненно нужно человеку – его личная территория. И нельзя заходить, не постучав, – это мы с детства знаем. Но все равно – заходят, конечно. И велят снять Оцеолу со стены, или мебель критикуют… Или трогают руками то, что трогать ни в коем случае нельзя – только глазками смотреть! Поэтому так хочется иногда запереть двери на ключ. Всем хочется. Чтобы нас не трогали временно. А потом, отдохнув, позвать в свою личную комнатку друзей и отдохнуть с близкими и любимыми в своем убежище. Убежище – оно всем нужно. Даже если это просто – личная комнатка…

Книга о вкусной и здоровой пище —

вот что надо читать, когда грустно. Я ее часто перечитываю, она в 1953 году издана. И вот – за всю жизнь и все перипетии судьбы не потерялась. И не утратила актуальности. И картинки прекрасные, успокаивающие. Сосиски с горошком. Стакан томатного сока – вкусного и полезного. Накрытый роскошно стол. И масса полезной и приятной информации: ничего грустного или пугающего. Можно на любой странице открыть и читать. Там все позитивное, подбадривающее, успокоительное. Если вы инженер или другой работник умственного труда, вам полагается 3—4 тысячи калорий в день. Если вы физически трудитесь – можете и семь тысяч употребить. Нормальный вес – это рост минус сто. Если у вас больше – не беда, соблюдайте «диэту». Вот «диэтические» блюда: вкусные, на коровьем масле. Бульон следует осветлить паюсной икрой. Положить в кипящий бульон паюсную икру – черную, осетровую, – и бульон осветлится. Если икры нет, ничего страшного. Можно яичным белком. Тоже хорошо. И не забудьте подать к обеду керченскую сельдь, превосходную по вкусовым качествам. И мясо крабов, которое становится все более популярным. И следите, чтобы никто не кушал с ножа – могут порезать губы и язык. А на ужин можно приготовить в чудо-печке макаронную запеканку из оставшихся макарон. Или пирожков напечь. Вот на рисунке: «чудо-печка». Какая хорошая книжка! Столько полезного и приятного! Ни страшных новостей, ни душераздирающих историй, ни ужасных фотографий. Только хорошее. Даже раздел медицинского питания больных называется позитивно: «диэта для выздоравливающих». Так надо называть больных – и это правильно. Не «инфарктник», а человек, выздоравливающий от сердечного заболевания. Пусть кушает паровые котлетки и читает эту замечательную книгу. Которая очень, очень поддерживает. И, чтобы получить еще одно удовольствие, можно положить лист бумаги на обложку. Там, где выпуклые фрукты вытиснены. И карандашом заштриховать плотно – и на бумаге проступят очертания гирлянд из фруктов. И на душе станет спокойнее и веселее, как после беседы со старым-старым другом. Который точно не заденет и не огорчит ничем. И подтвердит, что нормальный вес – это рост минус сто. Как минимум. И вообще – все идет хорошо и правильно, как и должно быть…

Самый страшный противник —

мать, которая защищает ребенка. И человек, который защищает то, чем живет. Особенно, если он настрадался в жизни, пережил много плохого, и нежно, всем сердцем, к чему-то привязан. Или – к кому-то. Самый тихий и робкий человек проявляет такую силу и смелость, что диву даешься. Он терпел, смирялся, молчал или соглашался – и вдруг отчаянно бросился в бой. И остановить его невозможно. Это во время эвакуации детей из Ленинграда их матери молча вышвырнули из вагонов разместившихся там мужиков с поклажей. Хотя даже истощенные военные и милиционеры ничего не могли поделать. А матери – смогли. Они детей спасали. И вот тихий, спокойный человек вдруг перестает быть тихим и спокойным, когда под угрозой что-то важное для него. То, ради чего он живет и то, чем он живет. Про маму что-то сказали. Пошутили над идеалами. Посмеялись над фотографией любимого человека; хотя лично над ним смеялись – и ничего. Молчал и улыбался. Это вот – самый свирепый противник, тот, чей ребенок под угрозой. Или часть души. Какая-то ценность, стержень, то, чем он живет. И переступать черту не надо. Никто не знает, чем живет другой человек, и что для него важно. Важнее собственной безопасности. Поэтому, может, в «пирамиде потребностей» не все верно. Не потребность в личной безопасности – самая главная потребность. А что-то другое, высшее. Возможно, любовь. Ради которой живешь и можешь умереть, не раздумывая…

Про комнатку

О возрасте

Айседору Дункан и Марину Цветаеву называли «старухами». Глумились и издевались. Или с сочувствием так говорили. Айседоре было 43, Цветаевой – 47, когда такие обидные слова стали звучать. А вот Ахматову так никто не называл, даже враги. Или Екатерину Вторую. Даже когда они стали гораздо старше. В чем дело? В чем причина? Айседора красавица была, высокая, статная, даже несколько полная. На сцене выступала, танцевала – ничего старушечьего! Беда в том, что она выступала в таких же коротких туниках, что и в юности. И по-прежнему не носила бюстгалтер. И чулки отказывалась надевать – она же пропагандировала естественную красоту и наготу. И в танце обнажала грудь. Лучше бы она не делала этого… И красилась она точно так же, как в семнадцать лет: губки бантиком. О чем ядовито пишут современники. И поэтому казалась старухой – и тем, кто видел ее юной и прекрасной, в тех же туниках. И тем, кто увидел ее только теперь, с кудерьками и без бюстгалтера… Я люблю Айседору и мне так жаль ее. Даже Горький над ней посмеялся – дескать, старуха. И Бунин назвал так же. Надо было просто переодеться, и тогда и Бунин, и Горький побежали бы за ней с букетами, уверяю – очень она была хороша. Но следовало надеть некоторые предметы туалета, отказавшись от дезабилье. А Марину Цветаеву добрая современница описывает стройной, с тонкой талией, худощавыми красивыми ножками. Но при этом – с совершенно седыми волосами, в выцветшем платье, в очках. И еще с привычкой отрывать у пальто овчинный воротник и пришивать его к платью – ей казалось, это красиво. И даже сын сказал поэтессе: «Мама, вы похожи на страшную деревенскую старуху!». И тоже – можно было просто переодеться и причесаться. Но она и сама уже не очень хотела нравиться – была в депрессии. И Ахматова в рваном халате в эвакуации выглядела молодой и красивой. В нее все влюблялись, даже женщины – а ей было за пятьдесят. Халат – это ничего, это нейтрально. Хоть и рваный. А Екатерина Вторая носила длинные платья с кружевами и пристойными вырезами. И чулки, конечно. А волосы укладывала в красивые прически. И держалась царственно. И никому в голову не приходило назвать ее старухой, хотя в 18 веке возраст ее казался весьма солидным. Так что можно не стать старухой. Мне лично ближе ахматовский вариант, честно говоря. Хотя у нее было пальто, шляпка и перчатки для выхода. Надо шляпку купить! А можно быть Екатериной Второй. Тоже прекрасно. Или вот – Коко Шанель, – кому что идет. А распашную тунику и бараний воротник носить не надо. Это некрасиво в зрелом возрасте. И намекает на старость и психические отклонения…

О тех, кто нас никогда не оставит

Иногда так хочется спросить: «Вы меня никогда не оставите?». Как в детстве – родителей. Но мы не спрашиваем. Мы взрослые и разумные люди, и прекрасно знаем, что взрослый и разумный человек ответит, что жизнь есть жизнь. И обстоятельства бывают разные. И мы не можем предвидеть, что ждет впереди. И еще много всякого, рационального и правильного. И вообще – неудобно вымогать у другого человека обещание, которое так трудно сдержать. И Мери Поппинс мне не нравилась: она детям отвечала: «Я буду с вами, пока не переменится ветер». Издевательство какое-то; что теперь, вести календарь погоды или справляться на метеостанции насчет ветра-то? Так грустно, так тревожно становится на душе от этих слов. Вот и не спрашиваем. Да и не нужны нам гарантии; нам нужно, чтобы человек сказал: «Я вас никогда не оставлю!». Так Цветаевой сказала молочница, которая в страшные смертельные годы гражданской войны носила молоко ее детям. Голод и мрак. А она привозила и носила. А потом исчезла – скорее всего, ее расстреляли за молоко-то. Тогда всех расстреливали. Но слова остались: «Я вас никогда не оставлю». Больше этих слов никто за всю жизнь Цветаевой не говорил – хотя вокруг были добрые, интеллигентные и даже любящие люди. И она запомнила эти слова и дела – потрясли они ее, не сразу, а уже в конце жизни, когда она настрадалась и поняла… И есть древнее бедуинское предание, которое мы никогда не узнаем – оно растворилось в веках. Про людей, которые ушли собирать мимозу и не вернулись. Никогда не вернулись. И эти слова говорят, когда хотят сказать обратное – про вечность. «Я буду с вами, пока не вернутся собирающие мимозу». А они не вернутся никогда. И поэтому – я вас никогда не оставлю. Так следует отвечать. Как мама в детстве говорила, когда мы еще спрашивали, маленькие и сонные. Иногда это просто необходимо – такой простой ответ. Он и есть – самый правдивый.

«Уходя из дома —

мы предполагаем вернуться». Это стихотворение такое из одной строчки. Когда-то оно меня поразило. Да, мы предполагаем, что вернемся. Даже не думаем об ином. И предполагаем, что близкий человек вернется – он же всегда возвращается. И вообще – он всегда будет рядом. Как обычно. И жизнь идет своим чередом: ссоримся, иногда обзываемся, даже кричим или желаем плохого. Чего в гневе не скажешь! Потом миримся, обнимаем друг друга – и снова все в порядке. Но не все возвращаются. Иногда человек безвозвратно уходит. Иногда – внезапно. Впрочем, даже смерть тяжелобольного кажется внезапной. Еще минуту назад лекарство ему давали; и вот уже его нет. И надо щадить и жалеть близких – хотя это звучит банально. И не расставаться в ссоре и гневе. И удерживать страшные и злые слова изо всех сил. Тот, кто любит – тот, безусловно, простит. Если вернется. А если нет – все плохое останется с нами. И не у кого будет просить прощения, и не к кому подойти и неловко обнять, и заглянуть в глаза, и сказать: «Прости меня!». И услышать: мол, да ладно, я сам виноват. Или – сама виновата. Пустяки какие! Давай чай пить! …Человек безвозвратно ушел. И нигде его не найти. Я рано начала терять близких. И рано поняла, что люди не всегда возвращаются. А воспоминания о нанесенных им обидах – они остаются на всю жизнь. И никогда не уходят. Поэтому нельзя жить без ссор, без конфликтов, но не расставайтесь в ссоре. Даже если это просто временное расставание. И даже спать в ссоре не ложитесь – кто его знает, что может случиться, пока душа летает в иных мирах. Прощайте и не говорите того, о чем пожалеете. Они-то, которые не вернулись, конечно, простили бы нас. Как обычно. Но они не вернутся. Не в этой жизни. Будем щадить. Опускать руку, занесенную для удара. Удерживать яростные слова. Поцелуем своих перед работой и перед сном; всё так хрупко в мире. Хотя мы твердо уверены, что вернемся домой…

Про казылык

Это такая колбаска башкирская. Бывает готовая – я ее друзьям привожу, по очереди. Очень вкусно. Бывает сырая, ее надо варить. Такая огромная сырая колбаса, тяжелая, самодельная. Я купила наконец-то, в первый раз. Довольно дорого, извините за меркантильную подробность. И потащила домой, варить. А за мной пошел старенький-старенький старичок с палочкой. Я не знала, что он именно за мной спешит; но он меня догнал, запыхавшись. И сказал, что я, наверное, не очень умею варить эту превкусную колбасу. Ее можно испортить, если варить неправильно. Например, она может лопнуть, и весь вкусненький жирок уйдет в бульон. Нехорошо выйдет. Надо ее наколоть. Или я могу ее в кипяток положить – тоже вкус будет не тот. Надо в холодную воду и варить на медленном огне. Два часа. Надо будильник поставить, а то вдруг я забуду. Или вот – я могу посолить воду. А казылык уже солёненький; не надо солить! Можно перчика положить. И жирненький бульон не надо выбрасывать – в нем можно сварить лапшу. Очень вкусно! Он так искренне рассказывал; даже палочку зажал подмышкой, чтобы показывать руками. И так радовался, что у меня есть вкусный казылык и теперь я его точно не испорчу! Да еще лапши покушаю с горячим наваристым бульоном! Это так вкусно! Я пришла домой, сварила правильно казылык. Семью покормила. А ровно половину в красивой кастрюльке отнесла старичку. С жирным наваристым бульоном. Я поняла. Необязательно просить. Мы вот и не просим никогда. Но казылыка всем хочется. Он дорогой. И не все могут купить. Но можно порадоваться за тех, у кого есть вкусное. И дать добрые советы. Старичок ужасно обрадовался и угостил меня сметаной. Очень вкусно! И можно прямо так есть, из баночки – не варить. С хлебом. Старичок работал учителем; он знает, как все правильно делать…

Про обыск

Надо говорить: «личный досмотр». Это сейчас в аэропорту так досматривают – вручную. Если зазвенишь в рамке. А в Москве вышла трогательная история со мной. Я прилетела на съемки; зазвенела в рамке, растерялась, – и ко мне тут же подошла большая суровая женщина в форме и с пистолетом. Она хотела меня поддержать. Она рада была моему прилету. Потому что она раскрыла мне объятья! Я тоже ее крепко обняла. Почему не обнять хорошего, доброго человека? И поцеловала. Гостеприимные, добрые москвичи! Как здорово придумали – не успеешь прилететь, растеряться – и тебя обнимают, и хлопают тихонько по спине… Дама изумилась на секунду. Поцелую-то. А потом я поняла, что это – личный досмотр. Обыск. А вовсе не радостная встреча гостей столицы. Но мрачная дама утратила мрачность. Заулыбалась. Потом сморщилась и чуть не заплакала – губы так покривились, как у ребенка, когда он плакать собирается. И сказала басом: «Меня лет десять никто не обнимал!». Подала мне сумку с ленты и еще раз обняла на прощанье. Очень крепко и уже не похлопывая. А звенели ключи, ничего страшного. Ключи – нужная и безопасная вещь. Как и объятия.

Про девочку

В садике была одна девочка – она недолго была. Она там была потому что ее мама работала на кухне, и ей разрешили девочку приводить. Никто не знал, как ее зовут, да никто и не интересовался – она ни с кем не играла. Она была некрасивая, девочка-то – глаза навыкате, бородавки, и такая толстая – оплывшая, бесформенная. И кривые ножки, такие кривые, что она с трудом ходила. И в группе сидела в углу с некрасивым целлулоидным пупсом – им тоже никто не хотел играть. Он скользкий такой был и глаза нарисованные. И кушать ей относили в угол или кормили на кухне – уводили и кормили где-то. Может быть, она не умела сама кушать – я не знаю. А на прогулке она сидела всегда под деревом, на лавочке – на площадке было такое дерево, старый тополь. Он казался огромным. И я на лавочке сидела – меня наказывали, за то, что я не могла научиться завязывать шнурки бантиком. Я была рада наказанию – я не очень любила с детьми играть. Они часто ссорились и дрались из-за игрушек. И кричали громко. И читать не умели. А я много читала – и все рассказывала девочке. Все сказки, все истории, и все свои видения. Про ангелов, про умерших, про то, как душа устроена; про темные сущности и светлые лица. Девочка меня слушала и улыбалась. Она не казалась мне некрасивой – впрочем, я плохо видела. У меня только сердце сжималось, когда она вставала с лавочки и неуклюже шла, вздыхая, на ногах, кривых, как колесо. И я специально не училась завязывать шнурки на ботиночках, чтобы с девочкой играть. Разговаривать. Она все понимала, все-все. Только она не могла говорить. Но ведь понятно, когда человек все-все понимает! Мы так сидели-сидели под деревом. А потом лето началось, и девочку я больше не увидела никогда. Она умерла, так дети сказали. А дерево срубили – я пришла в садик, а дерева нет. Один пень остался. И лавочку убрали – зачем лавочка под деревом, которого нет? Для девочки, которой нет? А я принесла из дома рыбацкий стульчик – такой, алюминиевый, как крошечная табуреточка из брезента. Я одна ходила в садик, как многие дети. Разложила стульчик и села у пня. И девочка пришла. И я снова стала ей все рассказывать. Но стульчик у меня отобрали тут же – и еще папе нажаловались. Они же не знали, зачем мне стульчик. А я не плакала и ничего не объясняла, – что им объяснять-то? Ножки у девочки стали нормальные и она не вздыхала, а улыбалась и отвечала мне. Только не голосом, а по-другому. Вы знаете, как можно отвечать без голоса, в голове или в душе. И девочка была очень красивая. И все с ней было хорошо, – вот что я рассказала папе. И папа сказал, что это – очевидный факт. Нет оснований мне не верить. Но другим рассказывать не надо. Я и не рассказывала. Зачем? Да никто и не спрашивал – никому не было никакого дела до некрасивой девочки, которая все-все понимала…

Мягкое сердце —

часто бывает у самых суровых на вид людей. У них – героическое прошлое. Боевые подвиги. Победа в войнах. Награды и уважение окружающих, которые сурового человека побаиваются и не прекословят ему. Вот как мой боевой офицер дедушка – бабушке. Ее все уважали и всеми она командовала. Даже уголовником по фамилии Коган, который жил по соседству. Он ей из тюрьмы писал письма, а она отвечала ему наставлениями. И пересылала обратно его письма с исправленными красной ручкой ошибками. Она работала учительницей литературы. И ученики пикнуть не смели – такая она была суровая и величественная. А меня на лето к бабушке-дедушке отправляли. Я чрезвычайно была послушная и тихая. Но очень чувствительная. И постоянно плакала – не громко, с визгом, а так губы кривились сами собой и текли ручьем горькие слезы. И рот дугой изгибался – ну, вы знаете, как дети горько плачут. И бабушка совершенно не переносила моих слез. Она прямо задыхаться начинала и сурово уговаривать, а от этого слезы еще пуще лились – я ничего не могла с собой поделать. Я не могла слушать сказки – там постоянно что-то с кем-то случалось. И перед моим крошечным стульчиком вскоре разливалась лужица из слез. Бабушка пыталась придумывать хороший конец, но я точно знала – это неправда. И еще горше плакала. Бабушка стала читать мне Макаренко, «Педагогическую поэму». А потом ее сменял дедушка. Читал военный Устав и «Швейка». Это ничего, можно слушать. Заплетать косички мне было больно. Я горько плакала. Бабушка сурово приближалась ко мне с расческой, но капитулировала при первых сдавленных всхлипах. Сначала я с колтуном ходила, а потом меня заманили в парикмахерскую и постригли очень коротко. Как дедушкиных солдатиков. Туфельки мне давили ножки. Поэтому я ходила в сапожках или в чешках. Или в галошках. И одежду мне бабушка шила, которую я сама хотела. Чтобы избежать слез. С военными дедушкиными пуговицами. Гимнастерочка там, галифе. И кожаное пальтишко еще из дедушкиного, форменного. И шапка у меня была из полковничьей папахи, уменьшенная копия. А на груди – дедушкины медали. Купаться я тоже боялась – мыло щиплет глазки. И бабушка водила меня в общественную баню. Там я не плакала – там шаечки, краны, клубы пара. Интересно. И все, наверное, думали, что суровая бабушка имеет надо мной власть. И тиранит ребенка. И одевает в дикие одежды. А на самом деле это были лучшие дни моей жизни. И я совсем не плакала. Почти ни разу. И мы ходили по аллее, где еще остались ямы от снарядов. Я держала одной рукой – бабушкину руку, а другой – дедушкину. И поджимала ножки в чешках. А папаха сползала мне на глаза. Мне все разрешали – чтобы я не плакала. Суровые люди, повидавшие много горя и зла, на все готовы, чтобы ребенок не плакал. Хотя мама, приехав за мной, была очень удивлена необычным костюмчиком и радостно пересказанными историями из «Швейка». И стрижкой. Но волосы быстро отрасли…

Про плохую песню

Это была плохая, очень плохая песня. И не потому что блатная. Ужасные события в ней описывались: убийство Мурки. Которая зашухерила все малины и пошла работать в Губчека… Исправилась. Стала хорошей. И вот – подлое убийство из-за угла. Я ушла домой, шатаясь от горя. А злой мальчишка смеялся. И с тех пор специально подходил ко мне во дворе и пел последний, страшный и безысходный куплет. В четыре года еще можно зажимать ушки руками, чтобы не слышать душераздирающее повествование. И бежать домой от ужасов жизни. Но однажды папа заметил, что я горько плачу перед сном. Вся подушка мокрая. И спросил, в чем дело? Я объяснила, что проливаю слезы над судьбой бедной Мурки. Ее убил злой Васька, «Ваське-забияке первому по драке мы решили дело поручить»! Мурка умерла. И мне каждый день об этом поет большой мальчик, эту грустную песню – и гулять не хочется. И жить тоскливо. Тут и мама подошла к моей кроватке. Стоят родители, взрослые такие, сильные, – это я сейчас понимаю, что им было лет двадцать шесть. И я плачу, и все про Мурку рассказываю, захлебываясь. Папа пошел в гостиную, взял гитару свою и сказал так: мальчик неправильно запомнил песню. Он, наверное, плохо учится. Или папа ему неправильно спел, когда из тюрьмы вышел. Песня совершенно не так заканчивается, Анечка. А вот этак: и папа сыграл проигрыш, как положено. Запел приятным баритоном грустную балладу. И спел последний куплет, значительно глядя на меня: «Васька промахнулся, Мурка отскочила; он попал немножечко в меня! Я теперь в больнице, а они на воле… Братцы, отомстите за меня!». Это было правильно и совершенно верно. Так и должно было случиться – порок наказан, злодей в больнице. С Муркой все хорошо – она отскочила. А как иначе – она же ловкая такая, в кожаной тужурке, и из-под полы торчал наган. Смогла за себя постоять! Так что, Анечка, песни надо петь правильно. И истории рассказывать правильно. Психологически верно. И стараться завершить историю спасением героя, а не унылым припевом «Мурка, Маруся Климова, прости любимого!». У судьбы и у песни есть варианты, главное – спеть правильно! Спасибо, папа! Я вышла во двор и спела мальчишке правильную версию. И ему понравилось! Он смеялся! Он действительно просто не знал правильный вариант развития событий. А папа – знал. И я теперь знаю. И с Муркой все в полном порядке, а злодей, будем надеяться, надолго изолирован от общества…

Про детскую железную дорогу

В парке была такая железная дорога удивительная: там работали дети. Мальчик-машинист, девочки-кондукторы, еще смазчики, помощники машиниста… Я не хочу показаться грубой, но выглядели они как взрослые. В грязной форме, усталые, грубоватые… Мальчик-смазчик чем-то стучал по колесам так страшно, устало матерясь. Мальчик-машинист тоже выражался не как Гораций. Не очень возвышенно. Но они по делу ругались. Паровозик не так ехал, или стук не тот – я не знаю. Я на девочку-кондуктора смотрела во все глаза. Большая такая девочка, плотно сбитая. В нитяных чулках коричневых. С тугими косичками; даже глаза у нее казались узкими от косичек. И от щек… Она ходила по вагончикам, билеты проверяла. И хулиганов высаживала. Если кто ругался не по делу или лузгал семечки, или драться лез – она его хвать за шиворот. Поезд остановится по ее сиплому крику, и она хулигана выкидывает. Иногда – с помощью мрачного смазчика. Или как называют того, кто стучит по колесам палкой. Мальчик с железной палкой. И кататься в вагончике было одно удовольствие – если, конечно, не материшься и семечки не лузгаешь. Хорошо, когда есть кондуктор и следит за порядком. И с сиплым матом выбрасывает недостойных из поезда, хмуро оглядывая остальных. И все сидят тихо и глядят в грязные окошечки, за которыми проплывают деревья парка и аттракционы… Это я про хулиганов и троллей подумала. И затосковала по девочке-кондуктору. Мне она всегда давала вымпел за хорошее поведение. Впрочем, поведение у всех было хорошим – у тех, кто доехал до конечной. Даже некоторые родители удивлялись, какие спокойные и воспитанные дети выходят к ним из вагончика. Где ты, девочка-кондуктор? Как тебя порой не хватает…

В деревенском магазинчике

довольно уютно. За прилавком – суровая продавщица, у прилавка – мужичок сухонький, с красным носиком и довольно потрепанный жизнью. В такой же потрепанной одежде. О чем-то говорил с продавщицей умоляюще, но нас увидел и деликатно замолчал. А мы решили немножко продуктов купить моему другу Толику. Он в машине остался, с собачкой. Как говорится, старый холостяк, ездил с нами на природу, теперь ведь ему дома тоже надо поужинать. Поэтому я и сказала: «Дайте нам для Толика вот этих вкусных пирожков с рыбой. С капустой. С картошкой. Толик их очень любит. Шанежки еще положите для Толика. И вот возьмем-ка мы ему еще этой колбасы вашей, очень хорошей». Муж говорит: «Возьми ему бутылочку пива. Ты же знаешь, Толик любит пиво». Я отвечаю, что пиво брать не буду. Не надо пить спиртные напитки. Они вредны Толику. Даже небольшой спор у нас вышел. Но мужчина шмыгнул красноватым носиком и сказал, что пиво можно. С пирожками – самое то. Огромное спасибо! Продавщица угрюмо посмотрела на него и говорит: «Эх, Толик, Толик! Везучий ты человек!». Пришлось поделиться пирожками и шанежками. И муж все-таки купил Толикам пиво, хотя я горячо возражала.

Про Турцию

Все пишут про Турцию. И я напишу. Самые счастливые воспоминания у меня остались от Турции. От которых сердце ноет и сжимается иногда. Не от вкусной еды – я мало ем. И не от ярких коктейлей – я не пью. И даже не от теплого моря. Я, знаете, там нашла ребенка. Девочку. На пляже. Вечером гуляла по пляжу, смотрю – на шезлонге лежит девочка. В ползунках, в чепчике таком розовом. Месяцев десяти девочка лежит и смотрит в небо. И улыбается. И никого нет рядом – то есть, люди ходят по своим делам, но никто не заглядывает в шезлонги. Почти все разошлись с пляжа, а девочка вот, лежит. И машет в воздухе ножками. Я подошла робко – вдруг обвинят в приставании к чужому ребенку? Но никто не подошел. Я стала оглядываться – а уже все ушли на ужин. Пустые шезлонги, я стою и девочка улыбается – уже не небу, а мне. И тянет ко мне крошечные ручки. Я ее взяла на ручки. И она меня обняла доверчиво. И так я долго простояла – вдруг за ней придут? Но никто не шел, а уже стало темнеть. И я с девочкой пошла в лобби, взяла водичку и стала у сотрудников спрашивать – чья девочка? И водичку давать ребенку, я же не знала, как долго она была одна. Обезвоживание – страшная штука. Все искали родителей и не могли найти. А я девочку кормила кашкой. И памперсы вот дали добрые люди. И, конечно, моя семья бегала и искала вместе с сотрудниками родителей. И все это время это была – моя девочка. Такая милая, добрая, спокойная – она даже не пикнула ни разу. А веселилась и отталкивалась ножками, когда ее держишь на руках, а ножки – на коленях. Ну, вы знаете. И мне хотелось совершить преступление и взять себе эту девочку. Навсегда. И она меня гладила по лицу и что-то лепетала, гулила. Родителей нашли – маму. В одном из баров. И девочку у меня забрали сразу. Что я могла сделать? Да ровным счетом ничего – даже сказать маме я ничего не могла, она по-русски не говорила. Мне было так жаль отдавать девочку, так жаль… И она тянула ко мне ручки, а глаза у нее были синие-синие, большие. Потом я присматривала за этой мамой и девочкой – вроде, все шло благополучно. Нормально. Она у мамы на ручках сидела. Но при виде меня она так улыбалась и стаскивала с головы чепчик кружевной. И махала им в воздухе: «эге-гей!»… Мы полюбили друг друга. А может, узнали – узнаешь иногда своих. Вот и все мои прекрасные воспоминания. И, может, когда-нибудь я возьму себе девочку. Или мальчика. А без Турции обойдусь, ладно. И без политических распрей. Мне только девочку жалко, и я по сей день о ней думаю…

Азиаты —

красивое слово. Блок вот писал, дескать, «азиаты мы!». А понять азиата непросто. Его азиатскую душу. Я поняла. Я сразу поняла, что мой брат будет чрезвычайно счастлив в браке. Он ученый, физик. И познакомился с девушкой Гулей, тоже физиком. В Академии Наук. С очень интеллигентной девушкой, очень красивой, очень умной. И решил жениться, конечно. Мне Гуля очень понравилась сразу, и в честь знакомства и будущей свадьбы я подарила ей маленькие золотые сережки с голубым камушком. И мы сидели за столом всей семьей и пили чай. Гуля сдержанно поблагодарила, взяла коробочку и вышла. А потом зашла с очень красными ушами. Она в ванной простерилизовала иголку и проколола себе уши. И вставила сережки. Чтобы не выглядеть неблагодарной. И так в сережках и сидела, с красными ушами. Я заохала, руками всплеснула, стала рассказывать про близорукость – я не видела, что уши у Гули не проколоты. А Гуля сдержанно сказала, что ради такого случая надо проколоть уши. Так положено. У азиатов. Потом мы спели песню про Хаз-Булата – всей семьей. А Гуля играла на гитаре. И сережки сверкали, и раскосые глаза… И брак оказался на редкость удачным. И сына назвали Пьер – он в Париже родился. Хотя ему больше другое имя бы подошло – Улугбек, например… Он сильный и смелый. И тоже будет знаменитым ученым-физиком, наверное. А пока он, пыхтя. садится мне на колени, как на лошадку. Тяжелый такой. И поет песни…

О бессильной обиде

Бывает такая обида – боль раздирает душу. А сделать ничего не можешь. Невозможно что-то сделать – такова жизнь. И дело не в прощении, – не всегда оно что-то меняет к лучшему. Не всегда. Дедушке Ване хорошо за восемьдесят было, когда он пошел в банк. Он сам везде ходил. Он на финской ходил на лыжах в лыжном батальоне, потом – на Отечественной сбивал фашистские самолеты, потом в Корее воевал. И на дедушку напал грабитель. И попытался вырвать деньги. Он специально подкараулил старика – думал, что старик не даст отпор. И толкнул дедушку, и ударил. Но дедушка применил прием удушающий, которому на войне научился. И отобрал деньги – не все, грабитель сбежал. Но частично. Я срочно приехала, конечно. Бабушка, папа – все рассказывают историю, а у дедушки – синяк на лице. Он ничего не рассказывал. Он подошел к окну на кухне, высокий, статный, с военной выправкой – полковник. И стал глядеть в окно. Я подошла тихонько, вижу – а на глазах у него – слезы. И он смотрит в окно и думает. И смотрит на облетевшие деревья, на холодное осеннее небо. Кончилось лето и кончилась жизнь. И молодость ушла, и здоровье. И руки – руки дрожат и покрыты старческой «гречкой». И теперь так легко толкнуть и ударить, и отобрать. И фашистам уже не дашь отпор, как в молодости. Когда можно было просто выстрелить, да и все. Что еще с фашистами делать русскому солдату? Я подошла и стояла рядом. И тоже смотрела на безнадежную осень. И дедушка плакал скупыми слезами – от обиды. Я понимаю. От обиды на дряхлость, старость, слабость… Я не плакала – я редко плачу. Так мы стояли и смотрели на закат. А потом дедушка повернулся ко мне и лихо так сказал: «А я, Анечка, здорово ему врезал!». И глаза у него были сухие и ясные. И руки не дрожали. И это было хорошо. Лучше, чем лицемерное и слащавое прощение. Это он жизни сказал, подвел итоги. Не на что обижаться. Закат и осень тоже необходимы – до них еще дожить надо. И сказать: «здорово я ему врезал!», когда тебе под девяносто – это тоже хорошо. Это уже не бессильная обида, от которой выступают слезы. Это другое, это борьба. И надо до последнего бороться, до заката, – если вы сделаны для борьбы…

Про мужчин

От мужчины можно многого добиться, если его хвалить. Искренне, от всего сердца, на людях. Так уж мужчины устроены. И многочисленные эксперименты это подтверждают. И мелкий случай из моего детства, когда ко мне в гости пришли другие дети – на елочку. С родителями. И был такой мальчик Андрюша с челочкой и заячьими ушками – он был зайчик. А на столе стояла закуска с не очень благозвучным названием «хреновина» – вы знаете, помидоры с хреном. Еще много всего было, но мама сказала вскользь: вот, мол, закуска для настоящих мужчин! Такая она была ядреная. Мужчины немедленно потянулись именно к этому блюду. Даже немножко толкаясь локтями. И Андрюша потянулся. Положил себе в тарелочку и все съел. Сильно покраснел и заплакал. И еще потянулся. И, несмотря на уговоры и протесты, еще съел. Потому что все восторгались, как маленький зайчик ест закуску для настоящих мужчин. И он потом, когда приходил в гости, всегда тоненьким голосом спрашивал, нет ли хреновины. Он бы еще скушал. Прямо соскучился без этой пищи богов и настоящих мужчин. Ел бы и ел! Так что надо мужчину хвалить публично. И искренне восторгаться его умениями. Лучше – каким-то одним, мозг у мужчин так устроен, что распыляться они не очень могут. Одни мужчины макароны варят в точности, как итальянцы. Другие – мусор ловко и проворно выносят. Третьи – замечательно купают детей. А четвертые – особым гениальным способом пылесосят ковер. И даже сердятся, когда берешься за пылесос – потому что ты плохо пылесосишь, бессистемно, не под тем углом держишь трубу. Жаль, конечно, что дело на славу выходит только одно. Но со временем можно нахвалить и что-то другое. Хотя это трудоемкий процесс, к сожалению. Но все равно облегчает жизнь и веселит сердце.

О неразумных покупках

Прабабушка осталась вдовой в 27 лет. И две девочки на руках. А крошечный мальчик умер. Денег очень мало, жить тяжело… Жалованье маленькое, надо быть очень, очень бережливой. Экономить и разумно расходовать деньги на ведение хозяйства. Она так и делала. Так и жила. А потом увидела в магазине эти туфли. Роскошные, модные, лакированные, на каблучке-«рюмочке». И купила. Они как раз по ноге пришлись, как влитые. И дома завела патефон и станцевала немножко – она ведь два года не танцевала. И два года вела бережливую жизнь, рассчитывая каждую копейку, хотя жить не очень-то и хотелось. Она тосковала по мужу и по мальчику. Туфли были очень дорогими, ей пришлось потратить все деньги. И она с ужасом думала, как будет жить с детьми и что будет завтра. А ничего плохого не случилось. Заняла денег, потихоньку отдала, наливала себе поменьше супу и мясо отдавала дочкам. А сама хлеб ела и кипяток пила – это пустяки, потому что были туфли. С бантами! Она в этих туфлях пошла на вечеринку к знакомым, там в нее влюбился директор завода пивного, сделал предложение и через год она вышла замуж. И довольно счастливо жила. И девочки были одеты и сыты, и обе получили высшее образование. Хотя война была и всякие ужасы, но туфли, воспоминание о туфлях – они износились, конечно, – очень поддерживало! Это было самое радостное воспоминание! И в девяносто лет прабабушка вспоминала покупку этих восхитительных туфель и улыбаясь, рассказывала в деталях и в лицах тот волнующий момент… Она редко улыбалась, жизнь была суровая. И вот что я думаю: купите себе то, что душа просит. Даже если денег очень мало. Займите немножко, перекрутитесь, отложите покупку обоев или садового инвентаря. Или унитаза. Или еще чего-то важного. Некоторые покупки могут спасти жизнь и изменить судьбу, хотя без них вполне можно обойтись – без туфель с бантами. А вы всё равно купите. И что-то хорошее произойдет. И жить захочется. И танцевать под патефон. И познакомитесь с кем-нибудь интересным. А потом правнучке расскажете про туфли. В девяносто лет. Улыбаясь…

Про любовь

Я все больше узнаю про любовь. И про человеческое сердце – какие тайны оно хранит. К папе ходил социальный работник раз в месяц. Папе это нравилось, хотя он работал, занимался спортом и сам ходил, куда хотел. Как говорится, без ограничений. Но всё равно очень удобно и замечательно, когда к ученому, который живет самостоятельно, ходит социальный работник. И стирает, моет пол или борщ вкусный варит. И мы с папой благословляли власти Петербурга за такое внимательноеотношение к заслуженным людям, ветеранам труда. И сегодня робко постучали в дверь. Я открыла – там худенькая женщина лет шестидесяти, в беретике. Я, говорит, Маргарита Николаевна. Я познакомиться; и помочь прибраться. Я стала ее благодарить за ее отличную социальную работу. И сказала, что хочу ей на работу благодарность написать, а она расплакалась горько и говорит: «я никакой не социальный работник. Я все наврала вашему папе. Я пять лет назад была на его лекции, и он произвел на меня огромное впечатление, просто громадное. И я вот стала его посещать на дому. Как якобы социальный работник. И помогать, и готовить суп, и стирать. И вот – он иногда отрывался от своих бумаг и мы беседовали. О книгах, о фильмах, о психиатрии и про детство еще говорили… И про вас много говорили, и так вот мы пять лет общались и даже стали дружить»… Так она сказала и заплакала еще сильнее. Потому что это была у нее такая любовь, тайная и сильная. И благородное сердце. «Что же я буду навязываться», – так она говорила и плакала. А я думала: надо иногда навязываться. Одиноким ученым, например. Сварить борщ, постирать, поговорить о книгах – и остаться в квартире. Навсегда. Жизнь короткая довольно-таки штука… Надо жить! И мы обнялись и поплакали вместе. И я не сказала, что в шкафу так и лежит тридцать с лишним лет пачка писем единственной женщины, которую он любил – моей мамы… Сердце хранит такие тайны иногда…

Про наследство

У меня была дальняя родственница – очень дальняя. Старушка-божий одуванчик. Тетя Лиля. Она жила в Подмосковье, в своем доме – очень старом, таком же, как она сама. И была то ли баронесса, то ли графиня – в прошлом. Титулованная особа. Вот каким образом у нее остался дом и сад – я не знаю, может быть, это был не ее дом, а она туда переехала после революции. Но дом был большой, а в саду были яблони и вишни. Тетя Лиля была очень-очень бедная. И даже чай пила вприкуску, а не накладывала сахар в чашечку. В железную кружку, честно говоря. Такую, зеленую, эмалированную. Все жалели тетю Лилю и слушали ее рассказы о старых временах. Мне почему-то скучно было слушать. Однообразно как-то. Ни подвигов, ни маленьких человечков, ни событий важных, – все про то, как люди прежде одевались и как хорошо жили. Я понимала, что это тетя Лиля хорошо жила. А маленький дедушка собирал на помойке селедочные головы, когда мама его заболела и стало нечего есть. А потом был на войне. А потом – в Академии Наук стал работать. И носил один и тот же костюм серый и шляпу. И портфель, а в портфеле – кефир и яблочки для меня. И много важных документов. А тетя Лиля скучно рассказывала. Но всегда говорила про наследство, которое оставит. Она сберегла наследство. Она была очень бережливая и экономная. И вот тетя Лиля умерла от старости. И родственники пришли в дом все прибрать и посмотреть запертую комнату – в ней было наследство. И меня взяли, потому что таинственно и интересно – родственники, к чести их сказать, не алчные люди были. И отперли комнату, которая всегда была заперта. И стали смотреть наследство. Знаете, такая дрянь лежала в сундуках и висела на гвоздиках! Какие-то тусклые платья, старые, древние, с осыпавшимися бисеринками. Облезлые боа – мама сказала, что страусиные. Шляпы чудовищные, а в некоторых – черви. Моль. Несколько шуб: котиковые, обезьянковые, собольи… – облезшие от старости, страшные, как трупы животных. И масса темного от времени и грязи фарфора: чашечки, изящные тарелочки, подставочки, блюда… Просто забита была комната посудой. Зачем было пить чай из железной кружки?… И еще – куклы. Видимо, прежде роскошные, фарфоровые, в таких же истлевших платьях и шляпках. В туфельках сгнивших… С вылезшими волосами… Я так удивилась, что у тети Лили была куклы. А она даже поиграть никому не дала. Какой-нибудь девочке. Мне, например. Как странно – иметь кукол и не дать поиграть… И мне мама объяснила, что тетя Лиля всю жизнь берегла это богатство. Гражданская война, голод, репрессии, Отечественная… Потому что была экономная и бережливая. Но время все равно все разрушило – оно-то нисколько не экономное. Оно все пожрало, ничего не осталось. И дотронуться до наследства было противно. Я запомнила эту историю. И вот – делюсь с вами, чем могу. Что у меня есть в душе и в уме. Бережливым быть хорошо, наверное. Но время ничего не щадит – лучше отдать куклу девочке. И пить чай из красивой кружечки…

Противный мужик

был во дворе. Угрюмый, мрачный, взгляд исподлобья. Рожа, извините, вся в шрамах и довольно свирепая. Идет, глазами зыркает; сядет в дорогую машину и все. Поехал. Наверное, бандит или вот – коллектор. А может, палач. И всегда один; ни семьи, ни друзей. И вот он увидел мою собачку и остановился. И смотрит. Обвинить меня не в чем – собачка на руках, она еле ходит от старости. А в туалет дома ходит, в коробочку. И свирепый мужик так заулыбался детской улыбкой. Так обрадовался собачке. Все стал расспрашивать: сколько лет, что кушает, где спит. И сказал, что тоже о собачке мечтает. Вот о такой же. Но у него папа парализованный, а с женой он развелся из-за частых командировок. На войну. И дома сиделка с папой. А мамы давно нет. И никакой он не свирепый оказался, просто очень печальный. Некоторые мужчины от печали кажутся свирепыми, злыми – а им просто грустно и одиноко. И даже он мне хотел подарить зимние колеса зачем-то – не те купил. Просто, от избытка чувств. Или собачку угостить; но чужих собак нельзя угощать, он с детства знает. И так мы на морозе почти час стояли; ему не хотелось никуда идти. Я понимаю. Куда идти-то в зимний холодный день, в праздник. Было бы нам по шесть лет, мы бы пошли с горки кататься. Но нам по сорок шесть… Попрощались и разошлись. И я совсем не замерзла – тепло было на душе. А собачке тоже тепло – он у меня под шубой. Тоже, кстати, довольно угрюмая собачка. На вид…

Про балерину

Идите вслед за своей мечтой и оттолкните все, что вам мешает. Выйдите из зоны комфорта! Воплощайте мечту, невзирая на обстоятельства и на других людей! Хорошо сказано. Только как не обращать внимание на маленького мальчика, который хочет кушать ежедневно. И в садик его надо водить утром, а вечером – забирать. И покупать ему одежду и игрушки. И лечить, когда он болеет – а мальчик часто болел. Он довольно хлипкий родился, болезненный такой. А папа мальчика ушел к другой женщине – так бывает. Тем более, мама мальчика утратила и красоту, и изящество – после родов она сильно располнела и подурнела. А потом бедность, тяжело одной ребенка воспитывать. И она стала покупать себе мешковатые платья и дерматиновые сапоги. И уродливые пальто – других не было в то время. Такие, тяжелые, на вате, с искусственным воротником. Толстая некрасивая женщина в очках. И с мальчиком, который вечно болел. Потом мальчик вырос и попытался заняться коммерцией – в девяностых. Рэкетиры, милиционеры, условная судимость – условная, потому что пришлось все продать, чтобы нанять адвоката, который взял больше, чем рэкетиры и милиционеры, вместе взятые. Потом тяжелые годы, но выросший мальчик добился успеха. Стал владельцем фирмы. И купил себе хорошую машину, и квартиру, а мама так и жила в однокомнатной «хрущевке» – сама не хотела переезжать. Она еле ходила на толстых, распухших ногах. И донашивала все те же жуткие пальто. И работала бухгалтером – она всю жизнь работала бухгалтером. И очень любила своего сына, хотя редко об этом говорила. Так и прожила всю жизнь одна, кто ее замуж возьмет, – в очках, с редкими кудерьками и такую толстую – от диабета… Потом сын женился, а мама умерла. И этот сын пришел ко мне, потрясенный и убитый горем. Он тоже очень любил свою маму и даже подумать не мог, что она умрет. Просто допустить не мог такой мысли. И он смотрел пустыми глазами и все говорил про свою утрату. И про то, что не может найти утешения. И все бессмысленно, и все кончается смертью. И увидел у меня на столе фарфоровую балеринку, очень красивую, изящную, изогнувшую стан и вытянувшую ножку. Эту балеринку кто-то принес и оставил – иногда деликатные люди так поступают. Оставят коробочку и уйдут. А я только потом увижу – вижу-то плохо. И вот – кто-то принес балеринку мне в этот день. Я ее на стол поставила – не успела убрать; и любовалась, честно говоря – очень красивая статуэтка. И молодой человек расплакался сильно, глядя на фигурку, изогнувшуюся в танце. И сказал, что это – его мама. Ее душа. И он так и знал, что обязательно получит от нее знак. И именно этого ждал от меня – не могла же мама его вот так бросить! Просто мама рассказывала, что она мечтала быть балериной. И даже танцевала в кружке в ранней юности, до замужества, – и ей пророчили большое будущее. И она мечтала стать настоящей балериной, но потом родила мальчика и стала бухгалтером. А балериной – не стала. Попрощалась с мечтой, проявила слабость духа и нестойкость характера; не сумела выйти из зоны комфорта и прожила скромную, неинтересную жизнь. Так сказали бы те, кто поучает, как надо жить и воплощать мечту. А сын ее плакал теплыми слезами и рассказывал о маме – как она его любила и как он ее любит. И гладил балеринку, которую я тут же ему подарила, конечно. Это была его балеринка, по праву. Хрупкая фарфоровая мечта его мамы. И привет от нее…

Скульптуры

разные бывают. Пионер с горном. Девушка с веслом. Пролетарий с булыжником. Или Аполлон с арфой. Для каждого времени – своя статуя. Я бы попросила изваять юношу с тортиком. Видела в магазине – полненький такой, крепенький молодой человек. И он стоит в кассу с тортиком в прозрачной пластиковой упаковке. Поднял тортик перед глазами и рассматривает, улыбаясь. И так повернет, и этак – весь поглощен этим занятием. И видно, что тортик ему очень нравится. Недаром такие ямочки на щеках румяных – это он улыбается от удовольствия. Ничего вокруг не замечает, рассматривает торт, предвкушает, как придет домой и отрежет себе кусочек. Со сладким чаем. И ничего, что кризис, и инфляция, и валюта подскочила в цене. Главное – сейчас все хорошо! И вот – можно купить тортик. И, возможно, угостить кого-нибудь милого. Чуть он очередь не пропустил, любуясь и наслаждаясь. Расплатился на кассе, больше ничего не взял. Потому что все есть: и чай, и сахар. И дом, где можно насладиться тортиком. И пошел в замечательном настроении. И все улыбались, глядя на него. Прошла тревога и озабоченность. Это в войну в полуразрушенный магазин зашла девушка и купила купальник с рюшами и кокетливой резинкой. Хотя была зима и голод. И тоже все позабыли о тревоге и стали ей улыбаться, как доброму вестнику – ведь если кто-то покупает купальник зимой в войну, значит, зима и война непременно кончатся! Вот какие надо делать жизнеутверждающие скульптуры. Весло и горн – это не так важно. И арфа вряд ли пригодится. Тортик и купальник. Этого достаточно для хорошей скульптуры…

Про херувимов и серафимов

Трудно утешить человека в горе и печали. Особенно трудно утешить того, кто сам всех утешает. Но можно. В Александровском парке белый снег скрипит под ногами. Холодно и пустынно. Здесь императорская чета принимала во дворце блаженных и юродивых – все смеялись. Дикость какая! Непонятные речи вели эти блаженные. Невнятные и темные. Как бледная худенькая женщина с прозрачными аквамариновыми глазами. В вытертой шубе и лыжной шапочке с надписью «Адидас». Мы говорили про херувимов и серафимов. Про восхождение души на небеса. Про то, как хорошо и ясно на небесах мы будем видеть и как восхитительно будем говорить без слов и слышать… Все понимать, все принимать, все прощать. И как все трудное и тяжелое покажется светлым и радостным. И как поют херувимы, как охраняют и берегут нас ангелы. Утешительные и светлые речи мы вели. А потом моя собеседница практичность проявила: ей нечего было мне дать в утешение. Детям же всегда что-то дают: конфетку или игрушку… И она мне карточку на такси со скидкой протянула – тут инвалидам скидка большая. Возьмите! Я говорю: я, мол, не инвалид. Меня не повезут со скидкой-то! Она отвечает: а давайте вместе ездить. У меня есть время, и я могу ездить с вами и вам помогать. Носить тяжелое или очередь занимать… Так мы и шли по парку моего детства. И пар изо рта клубился вместе со словами про херувимов и серафимов. И колокола звенели. И шли мы как по воздуху; по белому снегу… И отлично понимали друг друга. Ангелы тоже бывают в вытертых шубах и шапочках «Адидас»; надо же как-то одеваться, пока на Земле живешь. И утешаешь печальных. Таких, которые понимают каждое слово, легкое и прозрачное, как пар…

О незримом присутствии

У Бунина есть рассказ про молодого офицера, который уходил на войну. И он своей девушке просто и искренне сказал, что его непременно убьют. Так он чувствует. И он попросил ее жить долго. Счастливо жить. Выйти замуж, родить детей, любить мужа и жить долго. Внуков и правнуков увидеть и любить. Насладиться жизнью сполна и дожить до глубокой старости в счастье и радости. А потом, – он сказал, – когда ты сполна проживешь долгую и счастливую жизнь, ты приходи ко мне. Я буду тебя ждать на небесах. И буду глядеть на твою жизнь и радоваться каждой твоей улыбке. И ждать – там ведь времени нет, это всего лишь миг, мгновение. Живи долго и счастливо! И так и вышло: его убили. И она стала жить. Жить изо всех сил и стараться радоваться и улыбаться. И быть счастливой. Она знала и чувствовала, что любовь никуда не исчезает, и ее возлюбленный наблюдает за ней и радуется: семье, детям, внукам и счастливым улыбкам. И ждет ее с безмерной любовью. И она прожила счастливую долгую жизнь. И именно этого хотели бы те, кого уже нет с нами. Те, кто нас любил и жалел. И продолжает любить; мы это чувствуем. И радуется нашим улыбкам и успехам. И ждет нас там, где нет времени. И нет горя и страданий… Вот что значат старинные слова о тех, кто ушел: «приказал долго жить». Надо постараться. И улыбаться, и радоваться чаще, чтобы им было веселее нас ждать…

Про любовь

Во всем виноваты родители, – так считают некоторые психологи. Они неправильно нас воспитывали и мало любили. Вот источник проблем: недостаток любви матери. Не знаю, не думаю. Бывают проблемы и сложности, обиды и боль – в любых отношениях. И во взрослом возрасте с матерью иногда трудно общаться. И даже невозможно. Все бывает. Но был период любви, которой, возможно, мы не получим больше ни от одного человека. Мало кто будет вставать по ночам, давать нам лекарство, успокаивать наш плач и крики, отдавать последнее, жертвовать жизнью… Мало кто… И что толку говорить: она же мать! Она должна! Нас любили, пока мы были маленькими и беззащитными. В начале блокады эвакуировали матерей с детьми – последним поездом. И у одной мамы в страшной давке и панике потерялся мальчик двух лет. И она бегала и кричала: «Кто видел мальчика в белой панамке и синих штанишках?»… Это было так страшно, а поезд ушел – ждать никто не будет. И мальчик нашелся, на другой улице, в панамке белой. Мать схватила его на руки – и они остались в блокадном городе. Потому что она не могла ведь уехать без мальчика. И пережили ужасы голода и бомбежки, страшное, смертное время. Мать погибла в конце блокады от голода. Может быть, если бы она выжила, у них потом были бы ссоры – так всегда бывает. Или обиды и попреки. И выросший мальчик услышал бы от психолога, что мать допускала ошибки в его воспитании или давала подзатыльники… Во взрослой жизни всякое бывает, конечно. И все матери разные. Это так. Но надо прощать хотя бы за то, что было в младенчестве. За истинную любовь. За то, что бежала бы по страшным улицам, под вой сирен, и кричала: вы не видели мальчика в белой панамке? Позабыв о своем месте в спасительном поезде. В последнем.

«Я больше не могу», —

так иногда человек говорит. Так сказал один мальчик, когда нас на первом курсе в колхоз послали, картошку собирать. На месяц. И условия были тяжелые, и работали по 12 часов в день, и падали от усталости – первокурсники философского факультета не очень выносливы. Все поголовно в очках, и довольно хлипкие. А этот мальчик был полный, румяный такой, кудрявый. Очень крупный. И хуже всех работал. Начальники лагеря созвали собрание и стали его стыдить при всех. А он смотрел в пол и тихо говорил: «Я не могу больше»… Его отругали, велели убираться домой и сказали, что исключат из студентов. И из комсомола. И он уехал домой, молчаливый и толстый. Очень румяный. И дома через день умер. У него был порок сердца, о котором он ничего не сказал – хотел быть с ребятами. Познакомиться поближе; может, думал, что будут песни у костра или еще какая романтика… Дружба и разговоры… Он все детство проболел и, наверное, хотел быть с товарищами. Но не смог. Он и пытался объяснить: мол, не могу больше! Но все могли. И стыдили его. И выгнали вон. А он умер. Он был от болезни полный и румяный. А это всех еще больше злило. И поэтому, если человек говорит: «не могу больше», – он правду говорит. Он не может. И не надо кричать на ребенка и заставлять его до ночи делать уроки. Или играть на пианино до упада. И мужу говорить: иди и зарабатывай! И старичку: почему, мол, медленно идете, мешаете? Иногда люди действительно что-то больше не могут делать. Даже разговаривать или писать – по себе знаю. И принуждение может стать преступным, а указание на других, которые могут – только усугубит ситуацию. Щадить надо друг друга. А то, что человек толстый и румяный – ровным счётом ничего не значит. Если он не может чего-то.

О подарке

Какое счастье – покупать елочные игрушки! Даже если ты до прилавка не дотягиваешься, видишь только чьи-то пальто и цигейковые шубы. И ботинки, и валенки. Куча людей, дикие очереди, но мама игрушки показывает: чудесные они! Шары разноцветные с искусственным снегом, собачки и домики с окошками, сверкающие сосульки! И мама все покупает! Полный прозрачный мешочек игрушечек! А дома – елка, папа принес. И сегодня – Новый год, мама пораньше пришла с работы, и мы поехали в «Детский мир» за игрушечками. Тогда выходных было мало, это было давно. Я сама несла этот восхитительный мешочек с игрушками. Подносила его к глазам и разглядывала, улыбаясь от счастья. Мама мне разрешила самой нести игрушечки! И совершенно зря. Потому что у самого подъезда нашего нового дома я упала, конечно. И уронила мешочек. И все-все игрушечки разбились вдребезги! В мелкие осколки. И я расплакалась от горя, безутешно и тихо. Прижимая к груди мешочек с осколками. Мама присела на корточки и стала меня утешать. А чего утешать-то? Елочка останется голой, все игрушки разбились. И уже темно! Наверное, это было очень грустное зрелище, потому что остановились соседи. Мы их плохо знали, недавно дом построили и мы переехали. Старичок и старушка. Но я помнила, как их зовут – мама велела всегда запоминать имена и отчества знакомых. Моисей Рафаилович и Хена Соломоновна. Вот как звали старичка и старушку. Я еще тише стала плакать – боялась, что меня пристыдят. В советские годы плакс стыдили. Но еще горше, еще крепче к себе мешочек стала прижимать с осколочками. И пошла за ручку с мамой, шатаясь от горя. И не успела валеночки положить на батарею, икая от слез, как пришли соседи, эти вот старички. И принесли чудесные игрушки, необычайные. Я таких до сих пор не видела: колясочка из бисера стеклянного, изящная, с колесиками! Клоун в шапочке. Балерина с тонкими ножками, в атласных туфельках. Грибы и ягоды, гораздо красивее настоящих, из тонкого-тонкого стекла. Полную коробку! Ничего красивее я в жизни не видала! И старички сказали, что это – мне. Пусть будут мои игрушечки! Насовсем. Навсегда! И мама, конечно, позвала их встречать Новый год. И они пришли. Нарядно одетые и очень-очень дряхленькие. И гладили меня по голове, и хвалили за стихи, и кушали салат «Оливье». И тоже много вкусного принесли. А потом Хена Соломоновна заплакала, глядя на игрушечки – они сверкали и переливались драгоценным блеском на елочке. И сказала, что это – игрушки их дочки. Ее убили фашисты, еще маленькую, на оккупированной территории. Так вышло. Потому что была война, и такое вот бывало. А я – пусть я радусь и живу долго-долго. И хорошо кушаю. И учу стихи Самуила Яковлевича Маршака, с которым она лично была знакома. И я непременно буду актрисой – у меня очень выразительные глаза! Из моих выразительных глаз немедленно потекли слезы и я крепко-крепко обняла старичков. У которых потом я часто бывала дома – ведь мама и папа допоздна работали. И они тихонько говорили друг другу, что я – изумительный, необычайный ребенок. Золотая голова! Просто у них было – золотое сердце. И я до сих пор их помню – и вот, вам рассказываю…

Чужое счастье

В школе я проходила практику как машинистка. Пригодилось, кстати, – быстро печатаю. И еще опыт хороший получила. Практика была в одной очень скучной организации, где в машбюро сидели десять очень унылых женщин средних лет. Таких, блеклых, все поголовно в очках и с «химией». В жутких свитерках и юбочках – тогда хорошей одежды мало было. И они давали мне документы, которые следовало перепечатать быстро и без ошибок. И я печатала и на них глядела. В целом, были хорошие отношения в коллективе, так сказать. Что-то они про вязание толковали, выкройки приносили, пили чай из мутноватых стаканов с булочками, вместе ходили в столовую – дружили так скучно и уныло. Но вот – дружили. А потом одна из них стала выходить замуж. Что-то такое хорошее произошло в ее жизни. Даже очки засверкали! Она стала такая симпатичная, говорила таким напевным голосом и пораньше отпускала меня домой. И жуткую «химию» заменила короткой стрижкой – прелестно! Что тут началось! В столовую с ней никто не стал ходить. Сухо отнекивались, поджав губы. К телефону звать перестали. Грубо и резко заявляли, что звонить на работу нельзя! Чай она одна пила, в уголке. И стала чаще ходить с кипами готовых документов по кабинетам, потому что сидеть под взглядами, полными ненависти, ей было тяжело. А меня дамы не стеснялись – чего стесняться девочку-подростка? И начинали такой грязью поливать счастливую коллегу, что мне страшно делалось. И я изо всех сил стучала по клавишам, чтобы заглушить ядовитые речи. А потом они стали шарить у нее в сумке и в столе. Нет, они ничего не крали. Они обсуждали. Например, в столе нашли засохший пирожок в бумажке. Она, видимо, забыла съесть когда-то. «И вот этакие грязнули и распустехи выходят замуж!», – кричала Сцилла. «Бывают же такие дрянные халатные бабы! И еще замуж их кто-то берет!» – выла Харибда. «О, у нее в сумке всего два рубля в кошельке осталось!» – хрипела третья демоница, вытряхивая содержимое кошелечка. – А до зарплаты еще пять дней! на что она семью собирается содержать?!». Еще в сумке находили «счастливый билет» – вот поганка! Куда ей столько счастья, совершенно незаслуженного! Чулок – понятно, развратница и распущенная гадина. Луковицу один раз нашли. Чуть припадок с ними не сделался, хотя обвинения пришлось долго искать – к чему придерешься-то? Но обозвали «Чипполлино». За глаза, понятное дело. И вот в этой атмосфере травли и ненависти я провела дней десять. Мне хватило. Но я поняла важную вещь – завистник везде шарится. Что-то ищет. Какие-то доказательства виновности. Улики. И все, что найдет интерпретирует злобно и ядовито. Но остановиться не может; мучается, страдает, но снова лезет в чужие столы или сумки. Я ушла – кончились мои практические занятия. А они остались. Что стало с жертвой зависти и ненависти – не знаю. Полагаю, она вышла замуж и уволилась. А мегеры остались, страшные и уже нисколько не унылые. Их жизнь обрела смысл наконец-то – ненависть. Ненависть к чужому счастью. К любви. Им гораздо веселее стало. И так вот эти люди копаются в наших вещах и на наших страницах – это и есть их жизнь. Подпитка. Ну, пусть живут. А мы еще быстрее будем печатать свои хорошие тексты. Пусть живут! Хотя на жизнь это не слишком похоже..

О доказательствах

Был счастливый день. Мне папин пациент подарил мешок жвачки. Тогда и пакет с красивой картинкой был невероятной ценностью, а этот был набит жевательной резинкой. Пластиками, кубиками и даже такими сигаретками. Невероятная удача. Это прекрасный человек был капитаном дальнего плавания, и случайно заболел алкоголизмом. Но вылечился. Посоветовал мне не пить и вручил подарок – у него у самого были дети, он понимал, что надо дарить! Ужасно я обрадовалась. Взяласебе пластик, кубик и сигаретку жевательную. А с мешком немедленно вышла во двор. Там гулял одинокий мальчик Кирилл Лопухов. Лопух, в просторечии. Прославленный тем, что его папа сидел в тюрьме. И все об этом знали. Но Лопух всем говорил, что папа – капитан дальнего плавания. И летчик. Поэтому его нет дома, бороздит полярные льды или еще где-то плавает. Или летает. И даже такое развлечение было – подозвать несчастного Лопуха и спросить: «Где твой папа?». И вруша начинал врать. А все смеялись. И говорили: знаем мы, где твой папа! На нарах! Кирюша начинал рыдать истерично, и все хохотали. Издевались. Так что я подошла с мешком во время экзекуции. И внятно сказала: «Вот твой папа тебе просил передать. Это он моему папе дал, чтобы я тебе отдала». И протянула мешок. И нисколько было не жалко. Потому что это было здорово – особенно лица нехороших детей. Их выражение. И садисты стали немедленно выпрашивать жевательную резинку, и идти на всякие унижения, и давать обещания, и протягивать игрушки для обмена. А Лопух вытер слезы и сказал, что никому ничего не даст. Это же от папы. Мы с ним пошли в маленький домик и там он все честно разделил. И дал еще стеклышко от молочной бутылки и гайку. И пообещал, что его папа еще кучу всего привезет. Цепочку зэковской работы, крестик и набор для портачек – из дальнего плавания. И мы жевали жевательную резинку – важное вещественное доказательство, которое произвело на всех огромное впечатление. Так что доказательства существуют. И могут появиться совершенно неожиданно. Кирилла я, кстати, уже во взрослой жизни встретила – он занимался борьбой без правил. И никто уже не спрашивал у него, где его папа.

Про шапочку

Есть хороший анекдот про то, как мужчина спас тонущего мальчика, рискуя жизнью. И мама мальчика нашла героя. И требовательно спросила, где мальчикова шапочка? Я про эту шапочку часто слышу. В ситуациях, когда надо встать на колени и возблагодарить Господа Бога. И спасителей. Но все мысли – о шапочке. У одной женщины дочь тяжело заболела. Тяжелой болезнью. Не хочу даже писать. И врачи посоветовали готовиться к худшему, но все равно проводили лечение – хорошие врачи. Хотя была уже такая стадия, что лечение бесполезно почти. И прошло три года, и я снова встретила женщину. И боялась спросить, но она сама стала рассказывать, что все очень, очень плохо. Просто ужасно. За что ей такая ужасная жизнь и тяжелые испытания? Например, у дочери на работе плохой начальник. И мешает ей занять более высокое положение, а уходить не хочется – зарплата очень хорошая и всякие бонусы. Западня, одним словом. И внук часто болеет – у него сопельки. И муж дочери невежливый, можно сказать, грубиян. И машину взяли в кредит, «БМВ», так теперь кредит надо платить. Страшная жизнь. То есть, говорю, дочь выздоровела! Миллион ура! Какое чудо, какое счастье – она выздоровела! Я так на это надеялась, так поддерживала при встрече, но даже я к чудесам отношусь осторожно и на них не надеюсь – на то оно и чудо. Гарантий нет. Женщина удивилась моему энтузиазму и продолжила рассказ о мытарствах и страданиях. Еще ведь ипотека. Дочь ведь замуж вышла, ребенка родила, пришлось брать ипотеку на трехкомнатную квартиру. И даже женщина чуть не заплакала, рассказывая грустную историю. А я боязливо думала про гром небесный, чтобы он не раздался вдалеке глухими грозовыми раскатами… И про дедушку Горького вспомнила, как он говорил угрюмо: «Эх, люди-и-и»…

Про окно

В детстве я часто оставалась одна дома. Когда болела. Мама и папа работали врачами, и не могли надолго оставлять пациентов. И зимой быстро становилось темно. И страшно одной в пустой квартире. И на горле – колючий шарфик, для прогревания. Но можно было смотреть в окно – там светил ярко фонарь. И падал крупными хлопьями снег. Подбородком упрешься в подоконник – и кажется, что не страшно совсем. Пустынная улица, тихий вечер, месяц на небе. И в другом окне – мальчик в пижаме. Худенький, с челочкой и тоже – с шарфиком. Тоже болеет. Помашешь ему рукой – он машет в ответ. Или показывает машинку – он играет машинкой. Но ему не очень удобно махать – он на костылях. Так проходит вечер в тихой игре, а потом повернется ключ в дверях – мама пришла! Или – папа! И страхи забыты, и мальчик, – я снова в своей квартире, дома, где светло и не страшно. И так проходил день за днем, а потом настала весна, и можно стало гулять во дворе, а в окно и смотреть незачем – весна на улице. Но я мальчика все равно помнила и мне жалко было его – что он на костылях. И я все ждала, что, может, он выйдет гулять – но никак не могла понять, в каком доме он живет. И найти его окно – весною все окна одинаковы. Наверное, он в своем дворе гуляет – я сходила и посмотрела – в чужой двор меня не пускали гулять. Но мальчика не было там. И прошло очень много лет. Скажем, тридцать. И мы разговаривали с моим близким другом зимним вечером. Он тяжело болел и жить ему оставалось недолго. И он полюбил длинные тихие разговоры вечерами, хотя раньше был суровый и сильный человек, молчаливый и замкнутый. Война его таким сделала. И жизнь суровая была – не до сантиментов. И не больно он любил всякие «телячьи нежности» и беседы о детстве. А потом – полюбил. Когда многое понял. Страдание некоторых людей очень меняет к лучшему. Мы много лет дружили уже во взрослой жизни – сразу ужасно понравились друг другу. С первого взгляда. И продружили до последнего его дня. И он все чаще вспоминал детство. Он в деревне жил, далеко в глуши. И очень болел, ходил на костылях. И его клали в больницу, где он лежал один в палате – больница-то была деревенская. А родители работали. И он зимним вечером боялся один. И подходил к окну. Там, за окном, светил фонарь. И снег шел крупными хлопьями. И светилось ярко окно, а в окне – девочка стоит. И машет рукой. И он махал – машинкой. Так проходил вечер. И, когда его мама забрала из больницы, он все хотел найти девочку – но вокруг и домов-то не было. Вокруг больницы было белое снежное поле, башкирская степь. Но девочка точно была! Была, конечно. И окно было, и девочка, и фонарь, и снег. И жизнь. А, когда пройдет эта жизнь, мы снова будем вместе – расстояние ничего не значит. И время – всего лишь свойство сознания. Вот оно – окно. И иногда я вижу своего друга, таким, как когда-то – с челочкой. Мальчика в окне.

Про дирижера

«Хорошо вам! – одна дама сказала. – Работа у вас хорошая. Провел консультацию – деньги в карман. Или вот статью написал – деньги в карман. Везет. Усилий почти никаких, чисто, спокойно. И деньги в кармане». Я говорю, мол, люди печальное рассказывают, ужасное. Про болезни, про ссоры, про несчастья. И им нужен конкретный план действий и некоторое прогнозирование ситуации на научной основе. И надо оставаться безгневным и сострадательным. И учиться надо, университет вот закончить. Лучше – два раза. И талант иметь еще надо, способности… Она подхватила: талант – это задаром. Родился с талантом и живи себе. Деньги хвать – и в карман. Хорошо быть талантливым. Повезло. Но, говорит, плохое, действительно, слушать неприятно и тяжело. Я бы, наверное, не смогла. Но есть вот еще завидная работка. Дирижер. Это просто упоительная везучая работа. Играть ни на чем не надо. Петь не надо. Плясать тоже не надо. А вышел на сцену и машешь палочкой. А деньги – в карман! Огромные такие деньжищи. Я бы могла дирижером, пожалуй, работать. Люблю сцену, а палочкой махать много ума не надо. Хорошая профессия… Я спорить не стала. Действительно, недурно выходит – махнул палочкой, а деньги – в карман. Хорошо быть дирижером! А еще лучше – волшебником. И чтобы палочка – волшебная… Деньги хвать – и в карман. А сама дама не работает пока, ищет себя. Выбирает профессию. Работает муж, строителем. Кирпич положил – деньги хвать и в карман. Или яму выкопал – тоже хвать деньги! Завидно даже…

Про клоунов

Клоуны мне были неприятны в детстве. Ужасный грим, дикая одежда, громадные ботинки. Нелепые движения, и слезы из трубочек брызгали, когда один клоун бил другого по голове надувным молотком. Развинченная походка, скрытые за маской грима глаза оловянные, неживые. И голоса потусторонние – они ведь не как люди говорили. Совсем иначе. Как страшные птицы. И-и-и-и! А взрослые полагали, что клоун – это весело. Это смешно. И дети натужно улыбались, внимательно следя за клоуном – он мог схватить ребенка и утащить на арену. И шутить над ним нелепые шутки, словно не замечая, что мальчик или девочка с трудом сдерживают слезы. Сейчас мудрые доктора даже открыли болезнь – коулрофобию. Страх клоунов. И нашли причины. Роман Стивена Кинга «Оно» и неправильный грим. И разные комплексы. Вот причина! Писатель всех напугал! Но роман Кинг оттого и написал, что сохранил воспоминания о страшном клоуне. И помнил, как в детстве все боялись этого, с неживым лицом и походкой зомби. А я теперь знаю. Правильно клоунов мы боялись. Инстинктивно. В Древнем Риме клоуна нанимали на похороны. Он надевал одежду умершего и шел за гробом. Одежда была не по размеру – топорщилась и свисала. Волосы его надевал. Они торчали во все стороны. И имитировал движения и голос – передразнивал. И проливал искусственные слезы – оплакивал самого себя. Вот откуда взялись клоуны. И вот почему мы так не любим, когда нас передразнивают. Противным голосом повторяют наши слова и развинченно имитируют наши движения. Вот вам и клоун. Дети все понимают. А клоунов я до сих пор не очень люблю. И бездарных актеров – они тоже похожи на клоунов. И таят в себе мрачное подобие смерти. Меня изображала одна актриса; по моей детской повести. Мы встали и ушли с друзьями. А она карикатурно кланялась вслед – многие помнят… Ну их, клоунов…

Поманили и бросили

Это самое трудное, самое горькое. Одна успешная и богатая женщина рассказывала, что в детстве она была в детском доме. Так вышло. И мимо решетки, за которой играли на площадке детдомовские дети, шла тетенька красивая. В пальто и с сумочкой. Очень добрая, наверное, потому что она остановилась и стала с этой девочкой разговаривать. Как ей живется в детдоме спрашивала. Не обижают ли. Хорошо ли кормят. Очень ласково разговаривала. И даже сказала, что девочка ей очень понравилась своими благоразумными ответами и опрятным внешним видом. Покопалась в сумочке, дала конфетку шоколадную и пообещала скоро прийти и забрать девочку к себе. Погладила по голове через решетку и ушла, цокая каблучками. А эта девочка каждый день стала ждать эту добрую даму. С утра до вечера. И на прогулке не играла с детьми, а все стояла у решетки, смотрела сквозь прутья – не идет ли дама. И всем детям и воспитателям говорила, что скоро ее заберут домой. Вот завтра, наверное. И каждый вечер она засыпала в слезах в своей кроватке, под казенным одеяльцем. Дама, понятное дело, так и не пришла. И до сих пор эта успешная выросшая девочка не может понять – как можно было так поступить? Зачем? Может быть, дама попала под машину? Или с ней еще что-нибудь страшное случилось? Грабители хотели отнять сумочку и убили даму? Она заболела и умерла? Да, так легче думать, хотя это и страшные вещи. Потому что другое – еще страшнее. Так, для развлечения, проявила дама добрость. Подарила минутное счастье. И пошла по своим дамским делам… И вот так с некоторыми людьми поступают. Сначала ласково заманят в отношения. По голове погладят. Конфетку дадут. Наобещают забрать к себе. И прийти или позвонить на днях. И все. Удалятся, цокая каблучками. Или копытами. А их ждут и ждут. И засыпают в слезах. Ведь он же обещал! Ведь она же говорила! И не хочется играть с другими детьми, которым уже рассказал, что тебя завтра заберут. Нельзя манить и бросать. Знакомиться, вступать в отношения, а потом – не брать трубку. И не отвечать на сообщения. Или холодным голосом говорить о своей необычайной занятости. И напоминать, что мы взрослые люди и нет взаимных обязательств. Было да сплыло. У меня совещание! И с новыми одинокими душами знакомиться, заманивать, показывать добрость и повышать свою самооценку. Совершенно плюя на то, что кто-то засыпает в слезах каждый вечер. Или вовсе не спит…

Жить для кого-то

неправильно. Надо жить для себя. Любить себя и делать себе приятное – так говорят. Но мне лично даже обедать одной неинтересно. А готовить для себя изысканные деликатесы и в одиночестве наслаждаться фильмом очень трудно… И одна очень древняя старушка жила ради своей дряхлой собачки. Такой облезлой, полуслепой, грязно-белой дворняжечки маленькой. Её звали Белочка, собачку. А старушку не знаю, как звали, она гуляла у забора со своей старенькой собачкой всегда. А потом собачка одна стала ходить по двору, шатаясь от слепоты и старости. Старушка тяжело заболела и её увезли в больницу умирать. А в её квартиру въехали какие-то родственники и выгнали слепую Белочку. Соседи постелили собачке подстилку, поставили чашечку в подъезде и стали думать, что делать. Тогда и люди-то особо никому были не нужны. А у меня уже были собачки, но я все же решила Белочку взять себе. И вышла во двор – она там ходила, как тень, и плакала тихонько. Я уже руки протянула, а старушка как крикнет дребезжащим голосом: это, мол, моя собачка! Стоит бледная, худая, синеватая, платок набок, еле дышит – но яростно смотрит. В руке пакетец, с тряпочками и документами. Она схватила Белочку в дрожащие руки и зашагала домой. Потом соседи рассказали, что старушка бодро выгнала родню. И стала жить-поживать. И всем сказала, что она в больнице почти умерла, но как же она подружку оставит? Свою Белочку? Выжила, и пошла домой. Поехала на двух трамваях. Так что не знаю насчёт «жить для себя». И изысканные деликатесы готовить. Когда тебя кто-то ждёт и ты кому-то нужен, выжить и выздороветь как-то проще. И из дому прогнать незваных гостей. Которые тоже решили жить для себя в нашей квартире…

Про кота

Есть история одна – про мужчин, котов и неловкое положение. Мы жили тогда в старом доме. И в форточку стал по ночам залезать кот. Такой, с огромной башкой – другое слово не подходит. Весь в шрамах, глаз один поврежден и уши почти под корень изодраны. Боевой кот, мрачный, неласковый. Здоровенный. Прошел Крым, рым и медные трубы, сразу видно. Он по ночам залезал. Походит по кухне и уйдет. И я стала ему оставлять еду: колбаску, сыр. Он съест и вылезет обратно, на волю. Он походил на уголовника, условно-досрочно освобожденного. И никогда не давал себя гладить и вообще – делал вид, что меня нет. Но потом как-то мы подружились и даже на улице он стал здороваться. Бежит с крысой в зубах – обязательно кивнет. Или караулит глупого домашнего кота, чтобы избить – и тоже взглянет на меня приветливо. Самостоятельный, сильный, свирепый кот, полный достоинства и самоуважения. Я его так и звала: «Этот кот». И однажды мне привезли сметану деревенскую. Полную миску. А я забыла в холодильник убрать – зачиталась. И семья не обратила внимания. А Этот кот залез ночью и подумал, что это – для него. Он же никогда ничего не крал – у своих. И всю миску съел. И у него случилось несварение. Вылезти он не мог – отяжелел от сметаны. А живот расстроился. И он, извините за грубое слово, обкакался по всей кухне. Видно было, что ему тяжело было очень. Он пытался закопать, но еще хуже стало. И утром я зашла на кухню и завизжала, конечно. Я же женщина все-таки. И кот так угрюмо и мрачно посмотрел на меня и попросился в двери. И ушел. И стал делать вид, что мы незнакомы. Перестал здороваться. В форточку больше не залезал. Отворачивался. Такой вот феномен – напакостит человек, и избегает нас потом. Делает вид, что незнаком с нами. И никогда не дружил, и в гости не ходил… Воротит морду при встрече. Но Этот кот переживал. Думал. И все исправил однажды ночью. Принес мне в подарок мертвую крысу и положил на кухонный стол. Я потом его встретила на улице, поблагодарила. И мы снова стали здороваться и общаться…

Про совесть

Мы с друзьями подарили нашему слепому другу из далекой страны палочку. Специальную, дорогую палочку, чтобы ему было легче ходить везде. Потому что подарить зрение мы не можем, хотя, несомненно, постарались бы. У меня очень хорошие друзья. Но палочку вот – подарили. И вот что случилось: палочку у него украли. Хулиганы, знаете, украли. Он же не видит. Они схватили палочку и убежали, хохоча. А потом один стал комично изображать слепого, тыкая и размахивая палочкой. И потешно закатывать глаза, и падать, и шататься. А остальные – смеялись и веселились. Хулиганы, что возьмешь. Такая отвратительная история. И слепой юноша стал ходить со старенькой, обычной палочкой. Но через несколько дней обнаружил нашу, новую – ее кто-то к двери прислонил. Он обрадовался очень, сами понимаете. А вечером того же дня ему кто-то к дверям поставил пакет со сливами и яблоками. И на следующий день кто-то принес виноград. А потом еще груши… А потом пришел хулиган и попросил прощения. И расплакался горько. Он сказал: «Прости меня! Мне сначала было весело и смешно. И все ребята меня подзадоривали и хохотали, когда я изображал слепого. Всем было весело, и я был в центре внимания. А ночью мне стало плохо. Страшно. Тоскливо. Я не мог спать. Было очень темно, и я думал, что это очень плохо – когда постоянно темно. И ничего не видно ровным счетом. И светло никогда не будет. У меня заболело вот тут – в груди. Может быть, сердце заболело? Может быть, меня Бог наказал за мое плохое поведение – я стал мучиться и переживать. Хотел выбросить палочку украденную, да не смог. И стал думать ужасную мысль, что эта палочка может теперь мне самому пригодиться… Ты, наверное, меня проклял или пожелал плохого, вот со мной такое и приключилось. Прости меня, пожалуйста!». И наш друг ответил, что он никого не проклинал, просто расстроился. И ходить стало трудно. А мучает что-то – это совесть. Это у каждого нормального человека есть – Совесть. Они приходит и напоминает о том, что мы – люди. И нельзя причинять другим боль и страдания. И приходит Совесть только к тем, кто нужен Богу. Кто ему дорог. Так объяснил наш друг, по-своему, но я с ним согласна. Не ко всем приходит Совесть. Только к людям. Так что кончилось все хорошо, и раскаявшийся хулиган даже съел все сливы незаметно. И вытер слезы, и через полчаса уже смеялся и слушал, как наш друг играет на пианино. И просил его научить. И теперь заходит в гости и незаметно провожает слепого юношу до работы – чтобы его никто не обидел. Хулиганов полно кругом!

О практичности

В обувном магазине скидки. И супружеская пара выбирала практичную обувь. Они приехали из деревни. Мужу зарплату дали, и еще они подкопили, и вот – выбирают. Что-нибудь практичное, износоустойчивое, недорогое. Уже они не очень молоды, муж седой и с животом, с обветренным красным лицом. Ну, и жена похожа на мужа, как часто бывает. И она меряет сапоги, приговаривая, что главное – практичность. И недорого чтобы. Чтобы Витале тоже купить ботинки. Чтобы хватило, значит. И меряет так вдумчиво, не спеша, выбирает самое дешевое и прочное. А на витрине, за стеклом, стояли ковбойские сапожки. Такие блестящие, со стразами, клепками и пряжками. На скошенных каблуках! Мужские ковбойские сапоги. Китайские или турецкие – я не знаю, но чрезвычайно роскошные. И чрезвычайно дорогие! И седой мужчина прямо прилип к этой витрине. Ему жена велела ботинки подбирать, а он оторваться не может. Глаза заблестели и так рукой он провел по стеклу витрины. И пошел было к полкам с обувью, где скидки, но опять к витрине вернулся. И смотрит. А жена все про практичность твердит. И про грязь. И про лед. И про деньги… Но она подняла голову и тоже увидела, куда Виталя смотрит. И отложила примерку и подошла. И они вместе стали смотреть на сверкающие ковбойские сапоги. И Виталя хриплым голосом сказал, что это довольно практичные сапоги. Это он к примеру говорит, не для покупки. Он еще не рехнулся. Но практичность налицо: скошенный каблук легко вставить в стремя, когда садишься на лошадь. А высокое голенище защищает от укусов гремучей змеи. И такие сапоги годами служили ковбойцам. Ковбойцы их передавали от отца к сыну, вот такие это практичные сапоги. И еще к ним приделываются шпоры для погоняния лошади, вот сюда, над каблуком. И так мне стало грустно, потому что лет этому Витале – вот как мне. И, значит, он совсем недавно был мальчиком. И у него были пластмассовые индейцы и ковбойцы – так их называли. А может, не было. У других мальчиков были, а он мечтал. Жизнь так быстро проходит; не так уж много сапог износить пришлось, если посчитать. И все вечно надо считать. И экономить. И выбирать практичное… Жена решительно позвала продавца и попросила дать эти сапоги примерить. Чтобы убедиться, действительно ли они практичные. Виталя отказывался, ворчал что-то, рукой махал. Сапоги оказались как раз. Прямо на Виталю сшиты. Хотя нелепо выглядели, но все равно роскошно! И жена велела их упаковать. Денег хватит! Ей новые сапоги ни к чему пока, такая грязь в деревне! И из магазина они вышли совершенно счастливыми, с пакетом в руках. Хотя Виталя ворчал, мол, надо было тебе купить обувь… Зачем мне? Я обойдусь! Хотя это очень практичные сапоги, Люся! Им сносу не будет! И на выходе из магазина они обнялись крепко. И пакет с сапогами нисколько не помешал объятию…

Про красавиц

С красавицами надо правильно обращаться. Быть красавицей очень тяжело и трудно, мне одна красавица еще в детстве объяснила. Она курила за верандой, большая девочка. Я подошла с саночками и стала любоваться. Снег меня заметал, а я все любуюсь. Красавица окурок выбросила и недоброжелательно спросила: «Чего, мол, вылупилась?». Я искренне ответила – любуюсь. У меня есть книжка про Снежную Королеву – так вот такая же красавица там нарисована. И мама у меня красавица. Я понимаю толк в красавицах! И могу показать и книжку, и маму. Большая девочка стряхнула с меня снег, усадила в саночки и катала долго по двору. И сказала, что я очень умный ребенок. И добрый. А все остальные – злые. Обижают ее и травят – за красоту. Все девки во дворе ненавидят! Потому что все мальчики на нее обращают внимание. И вот приходится курить от нервов. Я радостно сообщила, что мама тоже курит иногда. И красивая девочка может к нам приходить, курить с мамой. Маме тоже, наверное, нелегко. Хорошо, что я не красавица, а маленький круглолицый человечек! И мы преотлично провели время с красивой девочкой. И она проводила меня до квартиры, и сказала маме, что первый раз такого умного ребенка видит. Саночки поставила в коридоре, а от моего предложения закурить отказалась. И покраснела. И мама – красавица покраснела. Очень приятно было видеть двух румяных красавиц. Но книжку я показала – действительно, было сходство! И мама сказала, что быть красавицей непросто. И красавицам редко говорят, что они красивые. А им это очень нужно, нужнее, чем всем, потому что на самом деле – люди не очень любят красивых. Совершенно зря. Одни завидуют, другие считают красавиц заносчивыми. А это они просто стесняются – они почему-то очень стесняются. И у меня много очень красивых знакомых. И я не стесняюсь им об этом говорить – чего стесняться-то? И с изумлением узнаю, что им никто этого не говорит почему-то. А наоборот, обижают и травят всем двором…

Разговоры про любовь

не приняты были у нас в семье. Мелодрамы не приветствовались. И это однажды очень огорчило моего юного папу. Он вошел в возраст романтики – семнадцать лет. И, видимо, влюбился. И решил спросить у родителей про любовь. Родители сидели на диване. Дедушка свой пистолет разбирал. Бабушка свой собирала. Родители были заняты. На спинке стула висел дедушкин китель. Сверкая наградами и блестя орденскими планками. А бабушкин висел в шкафу. Она уже преподавала литературу. «Горящее сердце Данко» и прочие романтические произведения. И папа задал, стесняясь, романтический вопрос: за что ты, папа, полюбил маму. Мама и папа очень удивились. И молодой дедушка отложил оружие и сказал, сурово глядя на сына: «За то я полюбил Розалию Каэтановну, что она отлично борщ варила!». Бабушка сверкнула глазами гордо. И сказала, что полная кастрюля борща и сейчас ждет сына на кухне. Надо хорошо питаться, сын, а не задавать нелепые вопросы. Ответ на которые ясен! И папа так огорчился отсутствию романтики, что уже в зрелом возрасте рассказал мне эту историю. Очень прагматичный ответ сурового дедушки. А я поняла ответ. Очень хорошо поняла. В сорок втором году непросто было на фронте сварить отличный борщ. Попутно уничтожая фашистскую гадину собственноручно. И потом варить, в Корее, а потом – скитаясь по городам и весям вслед за мужем. И спокойно и строго рубить капусту парашютно-десантным ножом. Это надо быть особенной женщиной, на которой стоит жениться. И с которой можно прожить всю жизнь. И второй смысл ответа был ясен – нет ответа на этот вопрос. Никто на него не ответит. Полюбил и все тут. Незачем спрашивать, сын! Про любовь не спрашивают. И папа согласился со мной в этом вопросе. И признал ответ блестящим. Мы докопались до смысла вместе. Хотя дело, конечно, не в борще – вы понимаете…

Солнечный день

Я стояла в очереди в кассу. И довольно долго стояла – впереди рассчитывался такой дяденька. Дяденька-мальчик с круглыми коричневыми глазками. Солнечный дяденька-мальчик. В шапке-«петушок», в коротком плащике, в коротких брючках. И короткими пальчиками он доставал долго вязаный красный кошелечек. А в корзинке у него баночка сметаны, лапша растворимая и мороженка. И этот солнечный человек очень широко улыбался. Очень радостно. Достал из кошелечка паспорт и радостно, громко сообщил, что ему положена скидка. Знаете, почему? Ни за что не угадаете! У него сегодня – день рождения! И он еще шире улыбнулся, развел короткие ручки в стороны и на всех поглядел с восторгом. И вся очередь, которая образовалась, пришла в смятение. Ведь сначала все немножко раздражились и перетаптывались довольно нервно. И кассир немножко напряглась – он ведь долго доставал кошелечек из пакетика, а пакетик – из рюкзачка. И кассир быстро нашлась: говорит – «Поздравляем с днем рождения!» – и достала чупа-чупс. Подала имениннику. И я бросилась за конфетками, и некоторые другие люди из очереди стали брать на кассе всякие леденцы и шоколадки, расплачиваться торопливо и кричать: «именинник, подождите!» – и все давать солнечному человечку. А он и не хотел уходить. Он радовался, улыбался и с удовольствием брал конфетки и шоколадки. И всем говорил: «У меня день рождения! Мне положена скидка!». И легонько кланялся, убирая подарки в пакетик. Спасибо, мол! Так и положено в день рождения – скидка, поздравления и подарки. Действительно, ведь так и положено! Улыбки, радость, поздравления, пожелания! И все об этом помнят. И, когда я уходила, именинника все еще все поздравляли и угощали. Он был совершенно счастлив. И те, кто поздравлял – тоже. Все улыбались…

Про подснежники

Я сидела и плакала над прописями. Буква «к» никак не выходила. Надо было написать палочку. Потом вернуться в обратном направлении и вывести верхнюю закорючку. Потом по ней второй раз вернуться и нижнюю деталь буквы вывести. И так – восемь строчек. Многие помнят. А начиналась весна, солнышко теплое светило, и мама сказала, что в лесу расцвели подснежники. Она видела, продают букетики мохнатенькой желтой сон-травы. И можно поехать в лес и на подснежники посмотреть. Рвать мы их не будем – это редкие цветы, пусть цветут. Но посмотрим. И погуляем. И подышим воздухом. И надо было эту букву «к» писать поскорее и покрасивее. Правильно писать. Тренироваться на листочке, а потом – выводить в прописях. Мне так хотелось поехать на электричке в лес. Там желтая сон-трава, белая ветреница и медуница сине-красная. Там птички и солнышко. А здесь – буква «к», и скоро обед, и надо писать и писать. И мама взяла у меня прописи и восемь строчек буквой «к» заполнила. Быстро и элегантно. Специальным медицинским беглым почерком, не прибегая к ухищрениям. За две минуты. И сказала, что выходной день кончится. И солнышко зайдет. И подснежники отцветут. А букву «к» я еще научусь писать попозже. На пенсии вот целыми днями можно тренироваться и выводить иероглифы и букву «к». Ужасный, непедагогичный поступок, крайне неправильный. Но мы поехали в лес и там было чудесно! И сон-трава росла целыми лужайками, нежно-золотистая. И солнышко светило. И мама с папой, молодые, веселые гуляли со мной по тропинке. А вечером похолодало и даже снег пошел – но от счастливого дня осталось счастливое воспоминание. Оно и сейчас согревает мне душу. А писать эту букву я научилась, конечно, – только без прописей вполне можно обойтись. А без подснежников – нельзя. Жизнь проходит и солнце не вечно светит. И цветы не вечно цветут. Иногда можно плюнуть на прописи, хотя это непедагогично. И написать, как умеешь. Или вовсе отложить нудную работу до сумерек и снега. Иногда можно. Хотя мама была ужасно возмущена, когда увидела «двойку» под своей буквой «к» в моих аккуратных прописях.

О пустоте

Пока гневаешься на человека, обижаешься, споришь – это ничего. Это бывает. Любовь и дружба могут вернуться с новой силой. И даже обоюдная драка этому не помеха, хотя драться нехорошо. Но бывает, человек скажет или сделает что-то такое, что попросту исчезнет для нас. Как Цветаева писала: как город, который мы проехали. И огни, и здание вокзала, и башенки, и деревья, и перрон – все исчезло из поля видимости. Города больше нет. Хотя он есть, конечно. Его для нас нет. И человек приходит и разговаривает. Продолжает общаться. И, возможно, жаждет примирения – понимает, что гнусность совершил, хотя даже себе не признается в этом. И спрашивает: «ты еще сердишься?». А мы с чистой совестью отвечаем: «Нет, нисколько!». И действительно не сердимся – как можно сердиться на пустоту. И смотришь на ботинки или пальто. На шевелящиеся в разговоре губы. На пустые глаза. Или читаешь пустые строчки ненужных слов. Вежливо и вяло отвечаешь: ну что вы! Все в порядке. Просто я очень занят, мне некогда отвечать. В самом деле, что ответишь пустому месту? Или ботинкам и оловянным глазам? Плечами пожмешь и закончишь томительную беседу с чужим совершенно человеком. Вежливо попрощаешься. И забудешь – поезд едет дальше. Чужой город и чужой человек остались позади, попросту – исчезли. И нет ни сожаления, ни боли, ни обиды – пустота. Нельзя переходить последнюю грань в словах и поступках – так уж устроена психика. Если что-то становится непереносимым, оно перестает на нас действовать и влиять. Так что ссора – не самое страшное. Помириться можно. Страшно, когда исчезает реакция. И звучат слова: «Ну что вы! Я нисколько не обижен. Я просто очень занят»…

Про 9 мая

Хорошо, что сейчас такой торжественный праздник! Это великий день. А в моем детстве праздник был весёлый, живой, домашний – ветераны-то были ещё довольно молодые… Дедушкам немного за пятьдесят, бабушкам и того меньше. И мы с дедушкой в Ленинграде посещали парк Победы, чтобы катать меня на каруселях! Я надену лаковые сандалики и сарафанчик с утёнком. Дедушка – парадную полковничью форму. Бабушка Роза выдаст нам деньги на проезд и на карусели. И строго напомнит, что на улице есть нельзя. Опасно и негигиенично! И отдельно дедушке напомнит, что главную опасность представляет пивной ларёк, у которого собираются алкаши. И из грязных кружек дуют пиво! И закусывают чебуреками! Их надо сдать в милицию, но, к сожалению, пока нет такого закона. Вечером будет утка с яблоками и пирожки. Идите и помните об опасностях! Бабушка тоже воевала. И все деньги были у неё. Так было положено. Но мы с дедушкой очень любили друг друга. И были кое-какие тайны у нас. Насчёт праздника. В метро я дедушку сзади обниму – так и пройдём турникет. 5 копеек сэкономили! И в парке были бесплатные качели-«лодочки» – я их ужасно любила. А на каруселях меня тошнило – так я дедушке говорила. Я не хочу на карусели! Ничего интересного! А вот два часа качаться на «лодочках» – восхитительно! И задаром! Хотя тошнило потом контуженного дедушку… Но все денежки оставались у нас. И, взявшись за руки, мы топали, пошатываясь, к пивному ларьку. Извините за правду! И дедушка покупал кружку пенистого пива – тогда в этом не было ничего предосудительного. Всюду были эти киоски с настоящим и невредным пивом. А на оставшиеся денежки мы покупали шашлык на деревянной палочке в тарелочках из фольги! И одно сало было, но так вкусно! Дедушка мне выбирал мясные кусочки, а сало сам кушал. Потом платочком вытирал мне масляный ротик, и немножко хвои с дерева съедал, чтобы отбить запах. Бабушка ведь в контрразведке служила. И мы, счастливые и праздничные, возвращались домой. А там пирожки, утка, ещё много всего! И бабушка ни о чем не догадывалась. И вечером мы смотрели салют. И я только сейчас поняла, какие они ещё были молодые. Как мы сейчас. Почти как мы сейчас…

Про любовь

К Григорию Ефимовичу Распутину пришел молодой человек и жаловался на несчастную любовь. Описывал свои страдания и муки, а потом на обед остался. И как начал питаться! Булки маслом намазывает и ест, одну за другой. И поймал на себе задумчивый взгляд Распутина. И принялся оправдываться: дескать, аппетит – это от нервов! А Распутин печально сказал: нет, мол, в тебе любви. Одно заблуждение. Ты эту девушку хочешь как булку сожрать. Ам! – и готово. Любовь другая. Любовьдействительно другая. Какие там булки с маслом – последний кусочек хлебца понесешь по темному и холодному городу. И пальто отдашь в холод, и шарфик завяжешь, и поднимешь, если упадет. Но иногда любовь не сразу такая появляется, и сам человек не знает, что он на нее способен. Это вот один бизнесмен любил девушку. Очень сильно. Прямо как булку с маслом. И старался ее завоевать, дарил дорогие подарки и производил впечатление. И даже нанял детектива за ней следить – почему она не отвечает взаимностью? Нет ли соперника? Соперника не было, а был больной папа, после инсульта, лежачий. О чем девушка не рассказывала – она работала в фирме бизнесмена и справедливо думала, что такие подробности ни к чему знать другим. И этот бизнесмен, Вова, устыдился вдруг. И встретил девушку у аптеки, когда она с памперсами выходила. И стал помогать и участвовать, совершенно бескорыстно и без всяких приставаний. И они стали встречаться и разговаривать, ездить к врачам, привозить массажистов – и отец вскоре встал на ноги. И сейчас будет свадьба и, надеюсь, счастливая семейная жизнь – счастливая, потому что это не история с булкой. Которую ам! – и съел. Людей объединяют трудности, проблемы, понимание и сама жизнь. И тогда возникает истинная любовь, про которую и толковал Григорий Ефимович. Но его, как обычно, никто не понял. И подумали, что ему жаль стало булок для прожорливого гостя…

О ссоре

Один мужчина поссорился с отцом. Чего-то там про политику они спорили и перешли на личности, как обычно и бывает. И сын хотел отцу хлестко и едко ответить. Довольно зло и остроумно. И вдруг увидел, что отец совсем седой. Когда это он поседел? И руки трясутся от нервов, и руки такие, морщинистые, со старческой гречкой. А недавно он его брал подмышки и подкидывал под потолок. Вот этими руками, слабыми и дрожащими. И волосы у папы были черные, кудрявые. И на лице не было морщин и склеротических жилок… И наплевать на спор, и на политику, и на былые обиды. Сын отвернулся к окну и скрыл слезы. А отец смеялся старческим дребезжащим смехом – думал, что нечем крыть! Он победил! Победил. Он воспитал сына добрым и милосердным. Так что иногда стоит удержаться от споров и распрей – это же наши близкие. Родные, друзья… И спор-то выеденного яйца не стоит. Не о жизни и смерти идет речь, а о каких-то других вещах. Абстрактных по сравнению с близкими, реальными людьми. Я поэтому стараюсь не спорить с теми, кого люблю. И вам не советую. Лучше читать хорошие истории и поддерживать друг друга. А спорить ходить к врагам, если уж очень хочется. Хотя и врагов иногда тоже жалко – вот и молчу…

Сердце может ожесточиться

Череда ударов судьбы, утрат и несчастий может ожесточить сердце. И человек не станет злым, а просто будет ко всему относиться спокойно и иронично. Подшучивать, с сарказмом говорить о любви и вере, и ни на что не надеяться. И ни на кого не рассчитывать. Так было с одним бизнесменом. Жена его обманула и бросила. И оттяпала большую часть имущества. Старинный друг, с которым был бизнес, тоже предал и подставил – чуть в тюрьму не попал этот человек. И еле откупился – те, кто его хотели посадить, тоже оказались оборотнями… Тяжёлые времена он пережил и снова поднялся. Он был умный и сильный. Но сердце его ожесточилось и стало холодным. И в бизнесе это здорово помогло. А женщин он менял и презирал в душе – все они были падки на деньги, хотя возвышенно говорили о любви… И так он жил и иронично относился ко всему. А потом врач обнаружил у него опухоль и направил на обследование в диспансер. Бизнесмен и к этому спокойно отнёсся – смерть его не пугала особо. Но опухоль оказалась нестрашной, к счастью; он взял анализы и собрался уходить. И заплутал в коридорах и вестибюлях больницы. И увидел молодую женщину, которая рыдала и дрожащим голосом умоляла спасти её мальчика. Ведь можно же что-то сделать! Ещё что-то предпринять! Ведь уже столько мук принято, столько лечения пройдено – сделайте же что-нибудь! А мальчик лет пяти стоял и маму тихонько теребил за руку. Ему неловко было за крики и плач. И он шептал маме: «мамочка, не проси! Миленькая, перестань! Я и сам выздоровею, и побегу быстрее всех! Не плачь!». И этот бизнесмен пережил потрясение. У него в глазах потемнело и слезы потекли. И никакое не каменное сердце у него оказалось, потому что он отдал все свои деньги этой женщине – на лечение мальчика. И плакал, как маленький, хотя мальчик его утешал. Он возил эту маму с мальчиком по врачам и все такое, очень привязался к ребёнку. Они были совсем одни, мама и мальчик. И эта история ничем не кончилась – ребёнка лечат. И вылечат, будем очень надеяться на это. И бизнесмен делает все, что может и помогает. И он снова стал живым – а был почти мертвым. Только у почти мертвых – каменное сердце. А у живых – живое, и поэтому иногда больно. Иногда так и должно быть – живым больно…

Про жесткий подход

Знаете, вы держитесь подальше от тех, кто применяет волшебные пинки, целебные подзатыльники и чудесные удары ногой в живот. Ну их к черту, извините, таких «терапевтов». Без того тяжело и больно; человек и не просит ничего, ему бы слово участия сказать и поддержки. Или просто по плечу похлопать утешительно. Или совет добрый дать, как поступить и как пережить плохое время. Или помолчать хотя бы. Ему отрезвляющие пощечины не нужны. И приведение в чувство при помощи оскорблений тоже не нужно. Он не терял чувств, наоборот – больно ему. И свинство говорить такому человеку: «соберись, тряпка!». Это на войне можно сказать, когда враг вооруженный прет и стреляет по нашим. И выхода нет, кроме как смертельно раненым идти в последний бой. Но это же на войне. И тогда надобно вместе в последний бой идти, поддерживая друг друга и выкрикивая вот эти слова. А в жизни зачем по живому резать? И соль на рану сыпать? И без обезболивания ампутировать конечности? Все эти ужасные слова говорят тайные садисты и психопаты. Которых немало среди психологов. Так же, как среди психиатров – немало сумасшедших. Это трудные профессии, и иногда в них приходят люди, которые хотят либо в своих ненормальностях разобраться, либо получить возможность удовлетворять свои комплексы тайные. Мучить и причинять боль под видом практики. «Соберись, тряпка! Ты никто и звать тебя никак! Жизнь – дерьмо (извините), кругом эгоисты и предатели, и не смей ни на что рассчитывать, ничтожество! Вытри сопли и иди мой унитаз!». Какие сопли? Какой унитаз? И кто дал право так с людьми разговаривать? Так фашисты в концлагере разговаривали. И на оккупированных территориях так кричали. И Салтычиха именно так к крестьянам обращалась. Так что присмотритесь к тем, кто такие слова говорит и такие методы применяет. А гуманизм называет «соплями». И запомните их. И, когда они заплачут от боли, вы будете знать, что им написать в комментариях. Или лично сказать.

Про подарок

Император Александр Третий любил свою жену, принцессу Дагмару, хотя они уже 19 лет прожили и шестерых детей нажили. Император попивал; кругом террористы и напряжение, все непросто. И, наверное, в семье были трудности – как без этого? На Пасху он жене преподнёс драгоценное яйцо Фаберже, очень красивое – понятно, император имел такую возможность. Но суть не в этом. Яйцо было копией того, которое маленькая принцесса видела в детстве, в одном замке. И оно ужасно понравилось девочке; и запомнилось. Так запомнилось, что она даже мужу-императору про это яйцо рассказала и описала его. Возможно, на заре супружеской жизни. И забыла – жизнь идёт, дети рождаются, от мужа опять коньяком пахнёт и снова теракт произошёл… Не до воспоминаний. А он запомнил и подарил. Такое, как она рассказывала. И это был счастливейший день их супружеской жизни, лучшая Пасха. Потому что в подарке была истинная любовь. Только любящий человек может нам такое подарить, а сколько стоит подарок – не так уж важно… Главное – любовь. А любовь была – император умер рано из-за того, что держал на себе крышу вагона, когда произошло крушение на железной дороге. Держал изо всех сил, чтобы семью не раздавило. И повредил здоровье, – но семью спас. Впрочем, и по подарку понятно про умение любить.

Иногда обидят человека —

он ничего не скажет. Пойдёт своей дорогой; может, заплачет, когда никто не видит. Но не ответит и мстить не будет. Как гувернантка, которой жалованье не заплатили. Или казак больной, который в степи встретил помещика в карете и попросил кусочек кулича. И ему не дали. Гувернантка тихо собрала пожитки и уехала. Казак вздохнул и поплёлся дальше. И тот, кого обидели, не заплатили, лишили радости или куска хлеба, тоже просто уйдёт. И унесёт с собой счастье, здоровье, благополучие… Не специально, конечно. Но вот так получается. И помещик в тоске все ездил в степь и искал больного казака. А барыня, не заплатившая гувернантке, раздавленная чередой несчастий, тоже её искала – и не могла найти. Так что не надо обижать тех, кто не может ответить. И просто уходит, вежливо попрощавшись. И не напоминает о случившемся, и не жаждет мести, и не требует жалованье или кулич. Почему-то последствия, когда таких людей обижают, очень печальные. И вряд ли это наказание свыше – хотя и так может быть. Совесть – она именно свыше дана. И даже если человек её не слышит, она его будет наказывать. Даже в виде болезней и потерь. Так что обижать людей не следует. Пользоваться ими задарма, жалеть кулича кусочек, издеваться – не стоит, точно говорю. Именно добрых людей нельзя обижать. Которые не могут ответить – за них может ответить кто-то другой… Невидимый и сильный.

Заболит душа о ком-то

– а вы позвоните или напишите. Узнайте, как дела. Не бывает, чтобы душа просто так болела. Есть таинственные связи между людьми, наукой не изученные и весьма смутно описанные. Вспомнишь человека, даже если его много лет не видел – он появится. Начнешь звонить кому-то – а тебя в ту же секунду набирают. Во сне увидишь – и наяву встретишь или что-то услышишь про этого человека. Души общаются между собой без слов иногда, и без других передатчиков информации. И душевная тревога не бывает беспричинной – может, ничего и не случилось плохого. Может, нет оснований тревожиться… Но что-то человека этого беспокоит и мучает. И почему-то он о нас вспомнил – хотя мы, возможно, и не настолько близкие люди. И не родственники, и не друзья закадычные. Ничего не бывает просто так, во всем есть смысл, тайный и иногда непонятный. И, если позвонить невозможно, можно просто об этом человеке тепло подумать, с любовью и нежностью. И пожелать ему всего хорошего. Или помолиться о нем, если умеете. Как это действует – я не знаю. Никто не знает. Но точно действует благотворно – любовь исцеляет даже на расстоянии. И я лично так часто делаю, когда вдруг заболит о ком-то душа. Хотя что такое душа – науке тоже неизвестно. Но она иногда болит, значит – есть…

Про Гадкого Утенка

Гадкий Утенок жил довольно хорошо. О нем заботилась мама – Утка, братья и сестрички-утятки весело крякали рядом. Кормили его регулярно и не подвергали истязаниям. И давали добрые советы, наставления, и учили жить. Как правильно ставить лапки, как крякать, как вести себя и чего хотеть в жизни. И Гадкий Утенок чувствовал себя несчастным, таким несчастным, что однажды ушел с птичьего двора, навстречу опасностям. Так и человеку иногда невыносимо в каком-то окружении, в семье или на работе. Хотя все вокруг говорят, что так и должно быть. Надо жить по правилам. Учиться, работать и правильно ставить лапки. И жениться, и замуж выходить, – все, как положено. Гадкий Утенок на самом деле был лебедем, вот ему и было плохо. Дело иногда не в окружении, не в родителях, не в коллегах. И не в наших недостатках. А просто человек – иной. Другой. Не такой, как его окружение. Поэтому он не может реализоваться, найти себе вторую половину и просто почувствовать себя счастливым – он живет чужой жизнью. И надо искать своих. Свое окружение. Менять круг общения и среду обитания. Это очень трудно – пуститься в долгий путь, без всяких гарантий. И сменить профессию, и начать общаться с новыми людьми, и по-новому посмотреть на себя и свою жизнь. Но без этого можно погибнуть – от тоски и духовного одиночества. Про которое ограниченные люди говорят: «Какое еще духовное одиночество? Что это вы придумали? Вот сколько людей вокруг!». Много, да. Много званых, да мало избранных. И надо найти в себе силы, чтобы продвигаться к своим – они точно где-то есть, мы это смутно чувствуем еще с детства. И другие чувствуют – мы их раздражаем. Вот и дают наставления, как правильно ставить лапки. И советуют поменьше думать… Иногда побег из привычного окружения – единственный способ спастись и найти своих.

Про желания

Одна женщина попала в больницу – очень тяжело заболела. И лежала, бледная и худая, глаза не могла открыть. Её лечили, конечно, но уже ожидали печального финала. И профессор с врачами пришёл на осмотр, посмотреть этот тяжёлый случай и коллегам показать. И спросил у пациентки, нет ли каких желаний. Хотя обычно про жалобы спрашивают. И женщина прохрипела тихо: «дайте мне зеркальце! И маринованный огурец!». И профессор засмеялся и сказал, что пациентка непременно выздоровеет! Уже начала выздоравливать! У неё есть желания, значит, все в порядке! Дайте ей зеркало, огурец и все, что она желает. Пока человек что-то хочет – он живёт. А когда ничего не хочет – это неблагоприятный признак. Живые постоянно чего-то хотят: зеркальце, огурец, чтобы поцеловали, дом построить или начальнику правду в глаза высказать. Прическу сделать или скушать пирожное. И женщина выздоровела и снова стала работать на телекомпании. И мне эту историю рассказала, а я – вам. Хотя буддисты советуют от желаний отказаться, чтобы побыстрее закончить эту утомительную земную жизнь. И обрести покой. Но если такая цель не стоит – подумайте о своих желаниях. И исполните те, которые невредные и возможные. Желания – это жизнь.

Про розовый куст

Один Священник жил при стареньком храме. Он был молодой и добрый. И он искренне верил. И посадил розы – денег хватило всего на один куст. Он ухаживал за розами, поливал их и рыхлил землю – и куст покрывался белыми прекрасными цветами с дивным ароматом. И священник от радости и умиления плакал чистыми слезами, когда никто не видел. И он решил построить большой храм на месте прежнего. И стал собирать деньги, участвовать в общественной жизни и активно действовать, движимый лучшими намерениями. И вскоре строительство закипело. Все шло очень хорошо! Люди жертвовали деньги, все любили молодого священника, и храм стали посещать богачи и политики. И еще больше жертвовать, поскольку все чувствовали себя умиротворенными и счастливыми. А бедные стали редко приходить, им как-то неловко было, что они мало дают. Да и все время было много важных персон, тоже как-то неудобно идти в лохмотьях… И здание становилось все выше и величественнее! Прекрасный вид, чудная архитектура! И священник целыми днями работал, контролировал стройку, общался с рабочими, считал стройматериалы, чтобы не украли, ругался иногда с плохими строителями и поставщиками… Шел месяц за месяцем, грузовики привозили кирпич и плиты, цемент и кровлю… И священник очень уставал, но утешал себя тем, что делает благое дело, очень важное. И однажды присел на кучу камней, отдохнуть. И увидел придавленный строительным мусором засохший розовый куст – он совсем забыл о нем! Совсем забыл! И сердце его болезненно сжалось, он заплакал и побежал за водой. И стал расшвыривать кирпичи, камни, стекла – освобождать свой умерший куст. И поливать водой, плача – такой он был чувствительный человек. А куст был мертвый и очень печальный… И что-то перевернулось в душе священника. И он стал горячо молиться – просто так. И каждый день это делать, и каждый день поливать свой мертвый куст, и страшно раскаиваться в чем-то – хотя он не делал ничего дурного. И однажды утром куст ожил. На одной веточке появились зеленые листья, а потом – и белоснежный тугой бутон. И священник почувствовал себя таким счастливым, каким давно уже не чувствовал – словно он стал маленьким мальчиком… И он больше никогда не забывал о своих розах, никогда – потому что именно этим и живет человек. Может быть, только этим. И это сказка не только про веру, о которой можно забыть в суете жизни и стройке. Это сказка про забытую любовь. И про нашу собственную душу, забытую, как розовый куст на стройке… Но все можно оживить и исправить. И это – единственная сказка, которую я вам рассказала. Хотя она тоже – правдивая…

О нарушении границ

Интересным опытом поделился один психолог. Ему пришлось помогать одной даме, тоже психологу. Которая, в свою очередь, консультировала некоего Роберта. Сначала дама согласилась проводить консультации в офисе Роберта – он был богатый бизнесмен, и ему некогда было на приём ездить. Потом она молча выслушивала скабрезности и вежливо отказывалась от предложений с Робертом пообщаться в неформальной обстановке. А потом Роберт стал к ней выходить голым из душа – у него в офисе был душ. И неторопливо одеваться, продолжая беседу. Хорошо, что ногти стричь не начал на ногах… И психолог-учитель посоветовал даме-психологу намекнуть Роберту, что неплохо бы надеть штаны. И намекнуть на свои чувства. Он, этот бизнесмен, просто не понимает, что немного задевает специалиста своим поведением! И все наладилось! Не знаю, не думаю. Роберт или обнаглевший совершенно человек, или психически больной, которому надо к психиатру, а не к психологу. А даму надо лишить права практики – ежели при ней человек так распустился. А старший психолог, гордо рассказавший эту историю, тоже профнепригоден. Какие намёки и консультирование, если при вас в голом виде ходят? Что означает простую вещь – не считают за человека… И вы сами позволили так с собой обращаться – за деньги или бесплатно – это неважно. При первом проявлении неуважения и нарушения границ следует не робко закрывать глаза и стыдливо отворачиваться, а решительно приказать одеться. Сменить тон. Прекратить говорить непристойности. И так далее. Иначе все зайдёт далеко! А самое главное – какой смысл в работе и в профессиональном общении? Это общение раба и патриция, которое хорошим точно не кончится. Так что не позволяйте садиться себе на шею и обращаться без уважения. Уважение, как считал Кант, главный принцип человеческого общения. И профессионального, и бытового…

Чем больше стараешься нравиться —

тем меньше нравишься. Как говорил человек-обезьяна в «Острове доктора Моро», таков Закон! Сотни прочитанных руководств и десятки тренингов ничего не изменят. На то и закон. Чем больше стараешься – тем меньше результат. Потому что люди – не дураки. И прекрасно чувствуют фальшь и натяжку, придуманный идеал, неискренность игры… И безошибочно отличают соевый батончик от шоколада – несмотря на красивую обертку и рекламу. Невкусно. Но почему? А вот будьте собой. Живите, говорите, одевайтесь, как вы считаете нужным. И не задевайте чужих чувств, не обижайте никого. И свои чувства не давайте задевать. И не притворяйтесь моложе, веселее или энергичнее, чем вы есть. И будьте искренним и добрым, не слишком стараясь всем нравиться. Да и зачем? Сегодня нравишься, а завтра забыл слова роли или не то сказал – и разонравился моментально… Или кто-то другой понравился… Любовь и дружба – искренние чувства. И для них нужна искренность. Так что не стоит, как Гитлер, часами репетировать перед зеркалом жесты и гримасы, чтобы нравиться толпе. Это к хорошему не приводит, как показала история. Быть собой куда честнее и проще.

Самое лучшее в любви

да и в дружбе – стадия принятия. Сначала восторг и восхищение владеют нами. Потом – некоторое разочарование. А потом, если все благополучно, и мы нашли своего человека – наступает полное принятие. Все, он наш! Идеалисты потому и остаются в одиночестве – не могут справиться с разочарованием. С тем, что Ленин тоже ходил в туалет, – в это трудно поверить! И что любимый человек имеет свои недостатки или просто черты характера – это тоже принять нелегко. А вот примешь – и ещё крепче полюбишь. Как говорил один писатель, ну и пусть кое-где торчат ниточки! Он, этот человек, все равно наш. Если эта стадия произошла – все будет хорошо, и в любви, и в дружбе. И пациент убедится, что доктор – не всесильный великан. А любимый друг – не ангел. Обычный, живой, тёплый человек, который точно так же нуждается в любви и понимании, как мы. И начнутся личные отношения, про которые писатель сурово сказал: «нельзя строить жизнь на личных отношениях!». А потом дописал: «А на чем тогда строить жизнь, если не на личных отношениях?»…

Разные люди —

так одни супруги решили. И подали заявление на развод. И в ожидании развода осыпали друг друга претензиями и упреками, вспоминая обиды столетней давности и моменты непонимания. И говорили о бесплодно потраченном времени. И яростно делили имущество. И родственники вмешались, понятное дело, и с одной стороны, и с другой, давая советы и подливая масло в огонь. И эти разные люди поехали к юристу в очередной раз, скандалить из-за дома и участка. А по пути у них машина сломалась; и, пока муж что-то чинил, к машине подошел таксик, грязный и ободранный. И очень худой. Он, видимо, потерялся. И хромал на одну лапку. А может, его выгнали – бывают злые люди на свете. И супруги, продолжая ругаться, подхватили таксика и поехали к ветеринару. И там сделали анализы и рентген; долго пробыли, опоздали к юристу. Доктор сказал, что лапка не сломана, но нужен покой и хорошее питание. И муж с женой поехали домой, сделали таксику подстилочку и стали давать лекарство. Добрая собачка оказалась, только напуганная чем-то и нервная. Стоило повысить голос – и таксик начинал плакать и ушки прижимать. И прятаться. Так что кричать супруги перестали и занялись лечением собачки. И ничего, знаете, помирились. Забыли о распрях и обидах. Может, поняли, почему они вместе двадцать лет прожили – не такие уж они разные люди. Добрые люди очень похожи друг на друга, как вот эти муж с женой. И толстенький таксик тоже теперь на них похож. Так что ругаться и ссориться все могут, всякое бывает. А собачку везти к ветеринару – не все. И с теми, кто добрый, можно жить вместе. И помириться. И многое простить. Все проходит, а доброта остается. И любовь возвращается… Не такие уж мы разные на самом деле.

О тяжелых людях

Тяжелый человек даже не думает, что с ним тяжело. Он угрюмый, молчаливый, ворчит… Смотрит исподолобья. И все работает, работает, – так и живет в работе и молчании. А по выходным выпьет чекушку и спит. Или смотрит черно-белый телевизор, в позе царицы Хатшепсут, натруженные руки на коленях, спина прямо. Свекор у меня такой был. Жили трудно, муж был в армии, я на дневном училась, с ребенком грудным мама-свекровь оставалась – она уже была на пенсии. Свекор всех содержал. И я стипендию получала повышенную. И прекрасно мы уживались. Потому что свекор иногда говорил грубым голосом: «Главное – это образование. Надо учиться. Ты сдала экзамен? Какие отметки учитель поставил?». Сам-то он семь классов закончил, а потом пошел работать – в семье было девять детей, а отец на фронте погиб. И еще говорил: «Иди покушай!». Вот две темы были у нас для общения. И еще он потом перестал выпивать. Курить сразу бросил, как ребенок родился. А выпивать перестал из-за книжек. Он заметил, что я все читаю. Спросил, про что написано? Я рассказала, что молодой журналист Дюруа соблазнял женщин и всяческими способами прокладывал себе путь к успеху, ничем не гнушаясь. Или вот – король Франции Филипп Красивый обвинил ложно тамплиеров и сжег магистра ордена на площади, а тот проклял короля… Или как одна жена влюбилась в красивого приказчика и отравила мужа-купца. И преступление повлекло за собой другое преступление, и она попала на каторгу… И свекор стал брать книжки и читать, надев очки. И мы стали больше разговаривать. Он теперь ворчал не беспредметно, а вот этак: «Ну и подлец этот Дюруа! И женщины хороши – не могли раскусить негодяя! Голову бы ему оторвать, подлецу! Как он с этой, с полной-то поступил!». А над некоторыми книжками свекор плакал – когда жестокий отец выгнал беременную дочь из дому и она шла под дождем, одинокая и больная. И еще он плакал, когда умер попугайчик. Хотя на попугайчика тоже ворчал. Тяжелый такой был человек, ворчун. А потом он и сам умер – сердце его было надорвано тяжелой работой и тяжелой жизнью в детстве. Я понимала. Я тоже не очень общительная в быту. Поэтому мы хорошо уживались, с младенцем, попугайчиком, книжками – и я до сих пор скучаю по этому тяжелому человеку. И прекрасно уживаюсь с такими людьми – с молчаливыми работягами. Которые могут плакать над книжками, когда никто не видит…

Это дорого обходится – злиться

Особенно – некоторым людям. Добрым, светлым, предназначенным судьбой для хороших дел. Не наше это дело – гневаться и сердиться. Потому что стоит даже подумать раздраженно о чем-то – и бац! – выйдет мелкая неприятность. Запнешься, порежешься, деньги потеряешь или машину поцарапаешь. Злодей весь в панцире, утыкан иглами и острыми плавниками. Зубы и когти острые у него! Он – хищник, ему только и остается злое творить. А добрый Чуковский написал в юности гневную статью, какой-то памфлет или фельетон – и как у него стал палец нарывать! Именно тот, писательный палец. Чуть он без пальца не остался. И решил писать сказки для детей и стихи с английского переводить – он отлично знал английский язык. И вообще – поменьше сердиться. И юморист Аверченко, человек мягкий и с добрым юмором, в эмиграции озлобился, разгневался, стал писать злую сатиру – это понятно, он же все потерял. И Россию жалко было, и на душе тяжело. Только стало еще хуже – сначала ему глаз удалили, а потом он и вовсе умер еще молодым. Хотя мог пожить – жизнь только-только стала у него налаживаться. И он справедливо писал гневные вещи, но они его разрушили. Так что некоторым людям сердиться – себе дороже. И спорить, и конфликтовать, и выходить из себя, и писать сердитые комментарии или отвечать на них. Куда нам против профессионального хищника с зубами и когтями? Лучше от него удалиться. Или его удалить. Сказать: идите своей дорогой, куда шли. А нас оставьте в покое; нам ваше рычание и визг неинтересны. И делать то, для чего мы созданы – хорошее. А злому, как говорили, типун на язык и все прочее. Хищники все же – тоже люди. И мы просто не знаем, что у них потом с глазами и пальцами происходит… В общем, будем поспокойнее. А от тех, кто выводит нас из равновесия – подальше. По возможности. Пока на самом деле не придет время для борьбы; для нее силы и нужно сохранять.

Про историю

Каждую историю можно по-разному рассказать и по-разному с ней жить. Одна девочка упала в яму на стройке. Шаталась по стройке и упала. И долго сидела в этой яме, и звала на помощь – никто не пришел. И тогда эта девочка достала из кармана грязного пальтишка детский совок, выкопала такие ступенечки и вылезла. Хотя ободрала руки и колени, и дома ей попало. Проще говоря, выдрали – это давно было. И можно было всю жизнь рассказывать эту мрачную жалостливую историю про людскую черствость и сидение в яме. Изображать в лицах страх и ужас, показывать колени и пальцы – как они болели. И рассказывать, как нашлепали. Но женщина была другого склада. И эта история стала ее гордостью и вдохновением. В самые трудные минуты жизни она говорила себе: «ежели я в детстве вылезла из ямы самостоятельно, то теперь точно выкарабкаюсь!». И выкарабкивалась, да еще как! Все преодолевала и служила примером мужества для других. Стала богатой и знаменитой. И всегда возила в машине совок – на память о той истории. Так что ничего ужасного в прошлых испытаниях нет, если на них не зацикливаться. И всегда есть выбор – жалобно рассказывать свою горестную историю. И получать сочувствие. Или гордо рассказывать о победе в жестоких боях, демонстрируя шрамы и получая восхищение и аплодисменты. Индейцы считали, что в местах Счастливой Охоты, куда человек попадает после земной жизни, его первым делом просят показать шрамы. Это доказательство, что он жил, боролся и побеждал. И посмотреть в прошлое надо не с тоскливым чувством обиды и боли, а удовлетворенно посчитать, из скольких ям мы вылезли. Совершенно без посторонней помощи! А если кто помог – надо поблагодарить. Это еще больше вдохновляет. И помогает добиться успеха в настоящем.

Про шашлыки

Сезон начался – все шашлыки жарят на природе. А я не люблю шашлыки на природе. Дело не в шашлыках, конечно – я радуюсь, что люди веселятся и кушают с аппетитом. На здоровье! Я вспоминаю про начало девяностых, когда мы с маленькой дочкой тоже ходили на шашлыки. В лесопарк рядом с домом – больше-то некуда было. И мне хотелось дочке показать, что такое шашлык. Что мы тоже хорошо живем и можем себе позволить шашлык изжарить. Хотя мы совсем одни и не очень богатые. Ивообще – надо на свежий воздух выбраться, подышать, а то в подъезде опять собрались наркоманы. А по телевизору показывают войну в Чечне и перечисляют, кого за сегодня убили – из коммерсантов или бандитов. Тогда это часто означало одно и то же. А деньги все равно надо немедленно тратить, потому что почти постоянно появляются новые купюры и новые цены. Удивительная была жизнь. И я купила колбасу и хлеб – хлеб не так-то просто было купить. Почему-то за ним стояли громадные очереди. А колбаса была, врать не буду. Что было, то было. И спички были. И совок, которым я выкопала ямку и туда веточек положила. И спичками подожгла. А на другие веточки нанизала колбасу вперемешку с хлебом – вот и шашлык. И мы уютно сидели на бревнышке в лесопарке. Топор рядом лежал – на всякий случай. Хотя тогда впору было и по городу с топором идти – мы и ходили. До лесопарка. И с нами на бревнышке сидел старик, такой, высокий, худой. Совершенно седой, белый. Он работал сторожем, но зарплату ему не платили – тогда никому не платили почему-то. Старик жил в лесу в шалашике, потому что дома у него был пьяница-сын. Бил его и пенсию отбирал. А сторожем работать было выгодно – можно было собирать бутылки. Этот старик на войне был разведчиком и сохранил острое зрение. Мы случайно познакомились, когда он спросил, можно ли взять кусок хлеба. Да, вот так мы и сидели над костерком – этот дедушка вырыл правильную ямку, я не умею копать и костры разводить. И мы мирно закусывали – понятное дело, я делилась. И со стариком было не страшно, поэтому мы очень радовались, что с ним подружились. И дочка называла его «дедушкой». Очень приятно мы проводили время, как тогда казалось, даже домой не хотелось идти. Ни мне, ни дедушке – вот он в шалаше и жил. И так мы провели лето. Вот мое сочинение: «Как я провела лето 93-го года». На шашлыках провела. На лоне природы. Мы почти каждый день ходили, потому что дома было еще страшнее, на окраине Эльмаша. И мне ельцинские времена этим и запомнились – шашлыками. Хотя лично я ни к кому претензий не имею. Просто однажды старичок не пришел. И шалаш кто-то сжег. Видимо, шашлыки готовил. Ностальгии нет по тем временам. И шашлыки до сих пор не очень люблю – но это мое личное дело, конечно. Наверное.

Не надо нарываться!

примерно так сказал академик Лихачев. Он в молодости попал в лагерь и там сидел в ужасных условиях. Надрывался на непосильной работе, голодал и терпел издевательства охраны. Но в редкие свободные минуты общался с другими интеллигентами – тогда интеллигентов часто сажали. Чтобы не умничали. И до академика дошла простая мысль: неприятности чаще случаются с теми, кто на них нарывается. Это он с другими образованными зэками беседовал о поэзии и понял вдруг: те поэты, которые призывали смерть и стонали о том, что жизнь ужасна, умерли очень рано. Воспевали боль и страдания – и получили и боль, и страдания. Смеялись над Высшими Силами – и довольно мрачную и короткую жизнь прожили, потому что Высшим Силам тоже было плевать на этих людей. Отвернулись от них Высшие Силы. Писали о безнадежности, о погибели, о том, что «жизнь, как посмотришь с холодным вниманьем вокруг, такая пустая и глупая шутка». И глупая шутка послужила причиной их смерти очень быстро. Лет этак в 27. Чего им не жилось? Спали на мягких перинах, плотно и вкусно кушали, пили дорогое вино, носили хорошую одежду. За дамами ухаживали. И не работали. Работали другие. А эти все ныли и стонали. Это вот у Ильфа в записных книжках есть стишок: «Два певца на сцене пели: „Нас побить, побить хотели!“ Так они противно ныли, что и вправду их побили!». Подумал будущий академик, и перестал воспевать плохое и мрачное. И упиваться страданиями. И начал во всем находить что-то хорошее и благодарить за каждый прожитый день – потому что в тех условиях это и впрямь было чудо. И он выжил и освободился. А потом блокаду пережил. И тоже вел дневник, куда записывал все правдиво и честно, но не упивался ужасами и не призывал романтическую смерть. Не нарывался. Хотел жить и выжить. И чтобы семья выжила, дети особенно. И дети спаслись, хотя страшно голодали – но вечером читали сказки, если не надо было в бомбоубежище спускаться… И совершенно прав мудрый академик Лихачев – незачем нарываться и призывать страдания и смерть. И преувеличивать мелкие неудачи, и пророчествовать о кровавых и страшных временах и грядущих несчастьях. Надо будет – наступят страшные времена. Без наших призывов. Не надо – не наступят. Не нашего ума это дело. А призывать несчастья и муки и показывать всем свои страдания очень опасно. Потому что вымышленные страдания могут повлечь за собой вполне реальные. Нечего нарываться, проще говоря. И я тоже так считаю. В целом, все в порядке. А бытовая ссора или обида или денег маловато – не повод мечтать о смерти. Или еще о чем-нибудь мрачном.

Про жизнь

На одном тренинге строили в песочницах жизнь. У каждого – своя песочница, и каждый при помощи фигурок, стеклышек и разных причиндалов строит картину жизни. Символическую. Знаки, дорожки, связующие между собой горы, символизирующие духовное одиночество, запутанные тропинки и тупики размышлений, истоки рек и зеркала души. Сложно все и символично. В основном одинокие дамы были. И тренинг был непростой, и ведущий многозначительно говорил о магии символов и о том, что построить карту жизни очень, очень сложно. Жизнь сложна и запутана необычайно. И состоит из взаимоперетекающих символов и архетипов. Все очень старались – какую карту построишь в песочнице – такую жизнь и проживешь. И на путях духовного поиска встретишь, возможно, таинственного незнакомца. Веточка его символизирует. В общем, у одной женщины получилось сложнее и лучше всех. Не песочница, а делириозный бред какой-то. По-моему. Но ведущий ее похвалил и они решили утром продолжить тренинг – вся группа была на выезде, за городом. И утром можно было получить прогноз жизни, и путь успеха вычислить по этим песочным построениям. Утром все пришли доделывать карту жизни – а женщина чуть не расплакалась! В ее личную песочницу забрался котенок и все сломал. И духовную гору, и мистический ручей взаимопонимания, и болото надежды; все раскопал, разбросал, использовал песок по назначению и уснул тут же. Ободранный такой и худенький. Из деревни, видимо, прибежал. И ведущий хотел прогнать котенка – рассердился очень. А женщина взяла его на ручки и понесла кормить в столовую. Потом вымыла, блох выловила и увезла котенка к себе домой. Плюнув на тренинг и скрупулезно выстроенную карту жизни – что толку, если все сломано и разбросано? И ничего, нормально все стало. Как-то жизнь сама наладилась и тревога прошла. И котенок превратился в сытого и наглого кота. И друг появился, худой, ободранный и бедный, изгнанный из семьи за непригодность. И работу женщина внезапно поменяла, стала заниматься ногтевым дизайном и отлично зарабатывать. А была инженером. Все само собой изменилось. Но женщина боготворит кота Мурзика. Потому что он подарил ей просветление и понимание – ну ее, эту умозрительную карту жизни. Живой и теплый котенок гораздо лучше и понятнее. Жизнь сама все меняет к лучшему иногда. Приходит и ломает наши песочные замки – и все к лучшему. Болото надежды – надо же… Слишком все это сложно, а жизнь – простая в общем-то. И иногда надо просто жить.

Про старую деву

Все привыкли праздники у Ларисы справлять. Потому что так было всегда – как школу закончили, так у нее и собирались. Все девочки из класса. А потом уже – молодые женщины. Во-первых, Лариса жила в собственной квартире. Мама у нее умерла, а папы не было. И Лариса удивительно хорошо готовила, хотя продуктов тогда почти не было – по карточкам давали. Но Лариса из ирисок и кукурузных палочек умела делать торт; селедку под шубой, рыбу под маринадом, пирожки с капустой, для которых надо было тесто три дня расстаивать, изумительные запеканки, – сложные блюда. Из простых продуктов. Ну, и свои карточки она тратила. И свои деньги – но про это как-то никто не думал. Вино принесут – и ладно. Все любили ходить в гости к Ларисе. И она любила гостей, угощала до отвала, стол просто ломился. А она сидела в уголке и поминутно вскакивала, чтобы принести соус или масло взбитое. Свое масло – тогда давали его мало. Она тратила все свое. И иногда тоже включалась в беседу, что-то хотела рассказать, но раскрасневшиеся девушки ее перебивали и громко хохотали над вольными шутками. И Лариса краснела – она была старая дева. А все уже замуж повыходили, и многие стали мужей приводить в гости. И мужья тоже закусывали и выпивали, и курили, и смеялись. И детей стали приводить постепенно – бывает же, что не с кем оставить. А Лариса работала лаборанткой. И почему-то никто не думал, что ей трудно – все это было в порядке вещей. И рассказы о своих семьях – тоже. И жалобы на мужей и детей – постоянно раздавались. И даже бывали ссоры. И Лариса всех пыталась мирить. Поскольку это были мои знакомые, я раза два была в гостях. Без семьи. И на кухне помогала Ларисе раскладывать пирожки на блюдо – она их из духовки достала. А из комнаты раздавался гвалт и хохот. И детский визг… И у Ларисы с головы упал парик. Я все поняла: почему она такая бледная и худая. И почему ничего не ест. Она парик надела и стала смотреть в окно. На деревья и весенний вечер. И сказала, что болеет еще со школы. И у нее никогда не будет ни детей, ни мужа – это точно. Никогда. И надо жить для других, радовать людей, делать то, что умеешь – например, готовить вкусно. И приглашать в гости. И детей забавлять. Раз своих никогда не будет. В общем, мы расплакались и обнялись. И я поклялась никому не рассказывать про болезнь. Хотя все это было очень, очень тяжело. И я потом одна приходила, фрукты приносила, еще что-то – я сама была бедная. И дочка маленькая – и оставить особо не с кем. Все было очень грустно. Пока эта Лариса у себя на кафедре не познакомилась с Витей. Таким краснощеким деревенским парнем, он заочно учился на агронома. И этот богатырь первым делом без всякой лирической грусти выгнал гостей, грубо заявив, что нечего ходить с пустыми руками в чужой дом. Наорал на курящего мужа одной дамы. Сделал замечание визгливому мальчику, который прыгал на кровати. В общем, в дом только меня пускали, и то – по предварительной записи. На день рожденья. Да я и не люблю в гости ходить. И ровным счетом ничего плохого с Ларисой не случилось! Волосы выросли. Сама она пополнела, мягко говоря. И по сей день жива-здорова. А детей они взяли, но это неважно, где. Есть дети! Так неожиданно кончилась эта грустная и лирическая история. И я все думаю – а может, дело в наглых и обжорливых гостях? Которые ели и пили в три горла и не щадили чужих чувств? И на кровати прыгали, и курили в комнате? Не знаю. Но мне лично Витя очень понравился. Хотя все считают его хамом…

Выбрать хорошего мужа —

непросто, конечно. И много статей и советов, как правильно выбрать спутника жизни. Какие вопросы ему задать, на какой уровень доходов ориентироваться, на какие черты характера обращать внимание и как проверить уровень интеллекта… Мои тетя с дядей счастливо прожили в браке. И хороших сыновей воспитали, моих двоюродных братьев. И жили хорошо, в мире и согласии, хотя были и мелкие споры, и бытовые трудности – а как без них? И дядя довольно рано ушел из жизни, к сожалению – он занимался ядерной физикой. Это опасная наука все же. И, конечно, все мы плакали и переживали. А тетя сказала, что ни о чем не жалеет. Это был очень счастливый брак. И она сделала правильный выбор. Хотя были разные варианты, и еще не было страстной любви. В юности студентами они поехали в Прибалтику отдыхать – тогда это было модно и доступно. И юная тетя заметила, как юный дядя, с которыми ее еще не связывали отношения, играет с чужими детьми. И уделяет им внимание, и бросает мячик, не раздражаясь и не уставая, и вытирает носики своим платком, и дует на разбитые коленки, если вдруг упадет чей-то малыш. И уговаривает терпеливо не плакать… Там на пляже было много детишек. И отдает бродячей собаке свой пирожок… Тетя наблюдательная была и трезвомыслящая, на авиаконструктора училась. И сделала правильные выводы. Человек, который любит детей и животных, будет хорошим мужем. Душа у него хорошая. А мелкие недостатки совершенно неважны – модель можно усовершенствовать! Так они почти сорок лет и прожили в любви и согласии. И дядя так и не узнал причины, почему его полюбили и выбрали. И ни минуты не жалели об этом… Так что вот – еще один совет, как выбрать мужа. Или просто – найти хорошего человека. При помощи детей и животных…

Сохраняйте лицо

И другим помогайте его сохранить. Дайте шанс даже нечестному человеку выйти из неприятной ситуации без крайнего унижения. Хотя такие люди не понимают наших благородных намеков обычно. И продолжают лгать и красть до последнего предела… Но все равно нужно сказать: «я вижу, вы немного обсчитались?», или» вы, вероятно, не знали про ситуацию, да ведь? И по ошибке меня оклеветали?», или» вы забыли мне долг отдать – видимо, много у вас дел, вот и замотались!». Впрочем, это бесполезно, честно говоря. Плевали такие люди на сохранение лица и публичное разоблачение. А вот свое лицо сохранить надо. Особенно – если оказались в ситуации как в пьесе Горького «На дне». И у вас с любопытством спрашивают, как дела – чтобы развлечься, в лучшем случае. А в худшем – порадоваться вашим неприятностям или бедности. И очень мне нравятся люди, которые умеют сохранять лицо. Но при этом не лгут, не обманывают, говорят правду! Как одна брошеная жена, которой звонила подруга, узнать, как дела. А дама с достоинством отвечала, что пока не может говорить – с ней рядом молодой и веселый красавец с бутылкой искрометного напитка. И еще гости сейчас придут! И что за беда, если красавцу было всего пять, а в ручонке он держал газировку? И просил открыть лимонадик? И скоро должны были прийти бабушка с дедушкой? Или вот другая дама мне тоже очень понравилась. Которая все разговоры о своей болезни переводила на тему сочетаемости устриц с белым вином. Сочетаются или не сочетаются? Как вы думаете? А бедный юноша, который помогал родителям копать выгребную яму на садовом участке, отвечал, что провел воскресенье на лоне природы. И имел умеренную физическую нагрузку. И такие люди отказываются от угощения – если это подачки. И говорят, что недавно плотно покушали. Спасибо. А в театр они попозже сходят, пока много дел. А муж не бросил, а решили некоторое время пожить отдельно, как интеллигентные люди. И с работы не выжили, а сами ушли в связи с внутренним кризисом, поиском чего-то нового. Это правильно. Близким и дорогим можно все рассказать и получить поддержку и участие. А чужим – не надо. Помочь не помогут, а любопытство натешат. И будут обсуждать ваши неудачи. И вас считать сбитым летчиком. И это непременно скажется на будущем. Так что сохранять лицо необходимо – успех придет. К терпеливым и сильным он приходит чаще и скорее. А лицо – оно еще нам очень пригодится. Счастливое и довольное. Когда будем устриц запивать газировкой. Вино я лично не люблю. Да и устрицы мне не понравились. Но так принято говорить – чтобы сохранить лицо

О совместной жизни

Кто-то мечтает о жизни с богачом. Кто-то хотел бы со знаменитым учёным жить. А некоторым нравятся принцы. Или мужчинам нравятся восхитительные красавицы и танцовщицы. Или возвышенные поэтессы, утончённые и хрупкие. А вот уживёмся ли мы с объектом мечты – большой вопрос. И я много об этом думаю. Утонченная Ахматова была поистине утонченной. И могла ловко проползать под воротами, когда муж запирал её дома. Он её запрет, чтобы она не ушла на романтическое свидание, а она ловко, по-пластунски уползёт, как змея. Или прекрасная танцовщица Айседора – тоже с ней миллионер Зингер намучился. Чуть с ума не сошёл. И, пока его держали в клетке и лечили электрическими разрядами, Айседора ему изменяла прямо на рояле с гениальным музыкантом. О чем искренне написала в мемуарах. Принц Людвиг Баварский был истинным принцем. Хотя и страдал наследственным безумием. И его жене не позавидуешь, хотя были спектакли, оркестры и катание на лодке по пруду. В этом пруду Людвиг утопил психиатра, которого наняли его полечить… Или богач Рокфеллер, который был очень экономным и заставлял домочадцев ловить мух в баночки. Для развития трудолюбия. А гениальный физик Ландау водил домой женщин при жене прямо. И убеждал жену, что она должна быть счастлива – ведь он счастлив! Простая физика! Эйнштейн никого не водил, но и жене не разрешал в комнату входить вне расписания и заговаривать с собой в неурочное время. И это я вам рассказываю не о пьющих гениях, не о помешанных дамах, а о более-менее спокойных людях. Добрых и порядочных. Великих и знаменитых. Так что ужиться не со всеми можно все же. И на тигра можно полюбоваться в зоопарке или по телевизору. А домой взять обычного котика или кошечку. Или собачку. Не все люди приспособлены для семейного уюта. Так что правильно мы для жизни выбираем обычного человека и любим его, как умеем. Вспомнишь о великих и знаменитых – и простишь своего за все сразу. За то, что с ним или с ней можно просто жить. Просто уживаться…

О вспышке гнева

Я все понимаю. И вспыльчивых людей понимаю. И борюсь с собственной вспыльчивостью упорно; надо оставаться безгневным, пока можешь. Это и на войне поможет – безгневный снайпер попадет в цель. Безгневный полководец правильно проведет сражение. Надо очень стараться оставаться безгневным и не спешить наносить удар. Но вовсе не абстрактные философские истины могут научить безгневности и терпению. А простая жизненная история, когда замотанная работающая мама собирала утром сынишку в садик. А он сонный такой, вялый и молчит. Видно, что назло. И очень медленно натягивает колготки, хотя мама его подгоняет. И молчит, только смотрит так исподлобья – провоцирует конфликт. Не хочет идти в садик и капризничает. Раздраженная и опаздывающая мама надавала ему шлепков и подзатыльников. Кое-как одела и уволокла в садик. А уже потом ей из садика позвонили и сказали, что Андрюшу в больницу увезли – у него детский инсульт. И поэтому речь отнялась и движения скованные. Может, Андрюша и хотел сказать маме, что ему что-то нехорошо. Что он не может, видимо, в садик идти. Но сказать не мог. И ребенка вылечили, к счастью. А мама себя простить так и не может. Так что сгоряча действовать не надо. По крайней мере, бить и ругать точно не надо, ни взрослых, ни детей. Ни собак, ни кошек. Вообще никого. Бороться надо со вспыльчивостью, а не похваляться, дескать, я отходчивый. Отойдем – да поздно уже, не исправишь… Отвечать и реагировать надо, конечно – но стараться безгневно. И без ругани и рукоприкладства, по возможности…

Про чужую свадьбу

Одна женщина работала на рынке. Обычная такая женщина, под пятьдесят, с мужем-алкоголиком развелась, и вот – жила себе, платила кредит, работала и очень была привязана к торговцу ботинками. Он неподалеку продавал свой товар. Он был уроженец бывшей южной республики, а ныне – отдельной страны, и звали его Ахмет. Он был похож на Алладина из мультфильма. И с ним тоже приключались всякие неприятности и истории: то его обворуют и унесут все ботинки, то деньги выманят, то в полицию заберут, то он заболеет и надо его лечить. И эта Тамара ему всегда помогала и разговаривала о душевном. Сидят в кафе или у нее и разговаривают. И все смеялись на рынке, потому что Алладин был еще совсем юный. И Тамару подозревали в любви – и правильно подозревали. Она действительно этого юношу полюбила, но свои чувства не демонстрировала, а просто – дружила. Вытаскивала из неприятностей, поддерживала, наставляла, отваживала от плохих друзей, и вкусно кормила совершенно задаром. Такая у них была дружба. И торговки смеялись над Тамарой и говорили: все равно у вас ничего не выйдет! Уедет на родину и женится! А тобой просто пользуется, дура ты! И Тамара гордо отвечала, что она ни на что и не претендует. А просто – дружит. Между людьми бывает дружба и духовная близость. Про духовную близость – эти слова вызывали взрывы смеха и неандертальское веселье. Наверное, и вправду было комично наблюдать такие отношения. А потом Ахмед уехал на родину и женился – так положено. И Тамару пригласили на свадьбу. Она растерялась сначала и пришла советоваться. И немножко душа у нее болела. Были чувства все же. Но она превозмогла себя и благородно заняла денег, купила достойные подарки и поехала – дружить так дружить! Оделась красиво, накрасилась и прическу сделала. И вернулась совершенно счастливой – ее приняли с необычайной радостью и восторгом. Многочисленные родственники говорили ей приятные слова, и угощали, и поселили в самой лучшей комнате, и проявляли внимание, а на свадьбе она была почетным гостем. Все целовали и обнимали ее, особенно – дядя жениха, вдовец. Седовласый доктор-хирург. За которого в итоге Тамара и вышла замуж. И переехала в другую страну и в другой город. И счастливо живет в мужем-доктором и общается с многочисленной родней. И нянчит племянников – такие женщины любят кого-то нянчить и за кем-то ухаживать. И еще – в душе они благородные, хотя на рынке работают и иногда грубо разговаривают. И могут поехать на свадьбу бывшего любимого человека с богатыми дарами и чистыми намерениями. И могут стать счастливыми – потому что у них добрая душа. А люди с доброй душой всегда могут стать счастливыми – так получается.

Про мальчика для битья

Кто-то хочет сделать из вас мальчика для битья? Обвинить в чем-то, злость сорвать, унизить? Вы поясните, что в целом это возможно. Понятное дело, если человек этот – коронованная особа. Нанимать мальчика для битья мог только король. Затем вам должны предоставить комнату в замке. Опочивальню. Зал для фехтования, учебную комнату, библиотеку, танцевальный зал – много всего. Разодеть вас в парчу и бархат. Шляпу выдать с плюмажем. И для особых дней – золотую корону. Кормить вас надо за королевским столом, яствами на золотой посуде. И поить вином из золотых кубков с инкрустацией. Обслуживать вас должны слуги, а двери вам открывать – лакеи. И платить за каждый подзатыльник вам должны десять золотых дукатов. Которые вы тщательно пересчитаете унизанными перстнями пальцами. Вот так жили мальчики для битья в 15 веке. А в 16 от их услуг пришлось отказаться – дорого выходило содержать мальчика, которого били вместо принца. За промахи принца и шалости. Так что даже королю иметь такого мальчика было разорительно, как видите. Но я полагаю, даже за такое вознаграждение мы бы не согласились на эту должность. Так стоит ли задаром позволять? Пусть кого-нибудь другого наймут, если средства позволяют. И есть свое королевство. И срывают злость, сколько угодно. Хотя мальчики были мстительные. Имели связи и деньги. И недолго те, кто им дал подзатыльник, жили на свете… Интересная профессия!

Про стакан воды

Это история про обычный стакан воды. Без всякой магии и наговоров. Тем более, это про девочек история. О том, как одна девочка из неблагополучной семьи приходила в гости к девочке из семьи благополучной. И у нее даже своя комната была, что в те годы было довольно роскошным. И у этой благополучной Яны собирались другие девочки. И весело проводили время: играли, общались, смеялись и платья мерили. А девочка Оля жила плоховато, отчим пил и дрался, мама тоже любила выпить. И она стала дружить с Яной и в гости приходить. Придет и сидит. Молчит или говорит что-то невпопад. И ест печенье и пряники в больших количествах. И вообще – надоела. Бывают ведь навязчивые, надоедливые люди, которые совершенно не понимают, что их присутствие неуместно. И приходят снова и снова. И эта Яна стала не очень-то привечать неблагополучную Олю. И однажды даже сказала, что занята, уроки делает, хотя из комнаты доносилось хихиканье подружек. И спросила, зачем Оля пришла? Некогда ведь. И эта бледная некрасивая и туповатая Оля потопталась на пороге и попросила попить. Дескать, я просто пить хочу, налей мне водички, пожалуйста. И Яна сбегала к подружкам, закатила так картинно глаза и сделала вот что: налила в стакан воды из унитаза. Чистой, нормальной, но вот оттуда. И Оле подала. Оля стояла в подъезде и не видела, конечно. Только слышала хихиканье девочек. Выпила воду и пошла себе. Домой, к отчиму. Или просто – в магазины, греться. Потому что на улице холодно, а в магазине – тепло. И девочки ужасно смеялись и изображали пиявку Олю. И хохотали над остроумием Яны. И это была такая смешная история, что не очень молодая Яна мне ее рассказала. Как надо остроумно поступать с навязчивыми людьми. И пригласила в кафе посидеть – мы работали вместе на одной телекомпании. От посиделок я с ужасом отказалась, хотя я ненавязчивая. Даже наоборот. И все думала об этой печальной и мрачной истории, в которой нет ни черной магии, ни отравления. А просто – тяжело на душе. И не хочется общаться с человеком. И несчастливая жизнь Яны, ее утраты, одиночество и депрессия как-то понятны, хотя иногда и добрые люди страдают. Нет закономерности в судьбе… Но наливать в стакан воду из унитаза нехорошо. Даже если человек вам не нравится. Есть предел. Хотя не у всех он есть…

Про зятя

В одной татарской семье – именно так – была мама-санитарка. Папа – водитель грузовика. И дочь Альфинур, Аля, которой родители дали отличное образование. Она была юрисконсульт. И родители очень хотели хорошего зятя, образованного, желательно татарина – это их личное дело, не так ли? И с ужасом обнаружили, что Аля переписывается с уголовником. Совершенно неважно, какой национальности, главное – уголовник из тюрьмы! И она влюбилась в этого трижды судимого парня, который, как водится, сидел ни за что и все такое. И писал слезливые письма с романтическими стихами. И отец, мрачный и угрюмый человек, страшно разгневался. И пытался грозить и ругаться. А мама плакала. А тридцатилетняя незамужняя Аля стояла на своём и решила выйти замуж за этого Валерика, когда он освободится. Через три года. И отец семейства мрачно вздохнул и сделал вот что: поехал на свидание к Валерику. Как-то ему удалось это сделать. Поговорил, посмотрел. Узнал, что сидит дурак за угон и глупость. Причём третий раз. Что его воспитывала тётка, что он едва восемь классов закончил и все такое. И отец стал писать письма Валерику и посылать продукты. И давать наставления. И встретил его из тюрьмы – его раньше освободили. И стал его перевоспитывать. И, знаете, получилось! Валерик не злой был, просто запущенный. И очень привязался к Равилю. Стал папой звать. И тоже стал водить фуру, отлично зарабатывая. И все делать, как папа скажет. И папа разрешил ему жениться, только фамилию велел на свою сменить. Чтобы забыть позорное прошлое. Ну, и чтобы внуки имели родовую фамилию. Потому что вскоре двое внуков и родилось. И семья стала жить счастливо и хорошо. И Равиль рассказывал мне эту историю, ещё давно. И сказал: жаль, что зять – не татарин. Вот только об этом жалею. Потому что ведь и я – никакой не татарин, наверное. А меня спасли в Татарстане, меня эвакуировали с детским домом из блокадного Ленинграда. Эшелон разбомбили, детей разобрали по домам добрые люди. И меня воспитали и вырастили, а имя мне дали приёмные родители – Равиль. И они меня учили, что надо принять судьбу и помогать, если можешь. Если человек может принять помощь. Вот я и помог. Так и живём большой татарской семьёй! Так и живут. Равиль только болеет, нога отнялась. Но зять заставляет его ходить и гуляет с ним во дворе. И внуки любят дедушку Равиля. Который, может, был вовсе не Равиль при рождении…

Чувство собственного достоинства

самое важное определение личности. Есть достоинство – есть личность. Нет достоинства – и личности нет. И Чехов ужасно жил в детстве: его избивали, унижали, заставляли руки целовать благодетелям и богачам поддакивать. В лавке торговать, говоря умильно: «чего изволите?». Жить в грязи и скотстве, в «рабьем мире». И слова Чехова о том, что надо по капле выдавливать из себя раба, неправильно истолковали – как призыв к революционной борьбе. А он писал про то, что нельзя позволять обращаться с собой, как с рабом. И он был добрым, учтивым человеком; и не изобличал чужие недостатки, прощал долги и часто себе в убыток работал, чтобы издатель не заподозрил его в «использовании». И со всеми был ровен и вежлив. Но стоило нарушить границы – и Чехов ответил: не надо, мол, кормить меня помоями. И поливать ими. Так ответил, что все удивились – никто не ожидал. А он просто побывал в рабстве – и понял, что это невыносимо. Сегодня позволил себя на «ты» назвать и без отчества – завтра будешь угодливо руки целовать и спрашивать: «чего изволите?». Сегодня про вашу пьесу глупость написали – а завтра про вас клевету напишут. Сегодня при вас закурили и нога на ногу сели – а завтра вы за папиросами в лавочку побежите. И вам за это оставят докурить – в лучшем случае. Так что любое нарушение границ – разрушение чувства собственного достоинства. Чтобы вернуть вас в рабство. И те, кто там бывал, прекрасно это понимают. А те, кто избежал – потом поймут, когда им начнут подзатыльники отвешивать и руки совать для поцелуя. Умение защищать свои границы и говорить «нет» – признак зрелой личности. И чувство достоинства надо развивать и укреплять – раньше считалось, что оно – врожденное. А сейчас – что оно от нас зависит все же. И можно из «Антоши» стать «Антоном Павловичем». Для этого надо стать взрослым духовно человеком. И получить право на отчество. На уважение. Потребовать его, если нужно. Те, кто пытаются нас обратить в рабство – сами рабы. И не могут вынести чужую свободу.

О тайной любви

Бабушкина сестра в почтенном возрасте восьмидесяти лет пошла на кладбище – в этом возрасте это вполне привычный маршрут. Поухаживать за могилой супруга. И перенесла страшное потрясение – к ней подошёл дряхлый старичок, сторож, и сказал, что он – мальчик Толя, с которым Зоенька занималась во Дворце Пионеров в тысяча девятьсот тридцать втором году. Или – восемьсот, уже неважно. И он, наконец, решил рассказать ей о возникших чувствах. Они возникли ещё тогда, но Толя мучился и размышлял. И посвящал Зоеньке стихи; и мечтал о взаимности. И вот, наконец, встретил Зою здесь, на кладбище, два года назад. И ещё два года думал. И решил открыть сердце и признаться, наконец. И он протянул тёте Зое цветы, слегка увядшие, от которых она решительно отказалась. Подозревая, где он их взял. И дома её дети и внуки; и правнуки – отпаивали валидолом. Она пережила страшное потрясение. Надо же! Жизнь прошла; столько всего было, потрясения, война, утраты, любовь, дети, профессорская кафедра, десятки стран… А мальчик Толя был где-то рядом и любил её тайно. Но как-то странно, какой-то робкой и несмелой любовью. И поздновато признался. А ведь он ей нравился, такой скромный, с чёлочкой, в пионерском галстуке! В общем, она стала бояться встречаться с этим Толей. И на кладбище перестала ходить почти – уехала в Исландию на научную конференцию. И там познакомилась с энергичным исландским учёным, с которым стала дружить и переписываться, и созваниваться. Хотя он тоже был старенький, но активный. Надо как-то активнее проявлять свои чувства. Как-то энергичнее. Жизнь так быстро проходит! И нет никаких особых препятствий, чтобы хотя бы дружить и общаться. А не терзаться семьдесят лет сомнениями и раздумьями… Хотя это история без выводов – просто случай из жизни.

О памяти

Во дворе на лавочке сидела старуха Лазаревна. И все дети боялись её – она лезла с замечаниями, следила, подслушивала и жаловалась родителям – все перевернув с ног на голову. И палкой замахивалась. Может, она была такая от несчастной жизни, как сейчас говорят. Но дети считали её просто – злой. Не вдаваясь в психоанализ. И такой на всю жизнь запомнили – злая старуха Лазаревна. А в киоске с булочками и пирожками сидела очень-очень полная старушка. Она почти весь киоскзанимала. И дети бегали покупать булочки и ватрушки. Иногда денег у кого-то не было, полная старушка замечала грустного ребёнка и давала булочку горячую в долг. А потом про долг забывала – но дети всегда отдавали, дети честные обычно. Ей оставляли ключи для ребенка, тяжёлые ранцы и мешки со сменной обувью. Коньки, лыжи, санки. И сами забирались в киоск – погреться. Хотя места было маловато. У неё был белоснежный шершавый халат и белая наколка в прическе. И красное, отёкшее, доброе лицо. И она всех утешала и жалела. И я ее по сей день помню – она была добрая, хотя вряд ли более счастливая, чем Лазаревна. И сейчас этих пожилых женщин уже нет на свете – сорок лет прошло! А память осталась. Злая и добрая – так дети говорят. Все остаётся, ничего не проходит бесследно – мы оставляем след в судьбе других людей. А они – в нашей. И злой человек навеки останется злым. А добрый – добрым. Несмотря на сложные объяснения. И где-то стоит в небесах голубенький киоск с булочками и доброй старушкой. Хотя она там не старушка, конечно. Может быть добрая девочка… А где злая Лазаревна с палкой – и представлять не хочу. Нигде. Зло всегда оказывается нигде…

Про сироту

Здесь в Пушкине жила девочка Лена. У неё не было мамы – мама умерла. И Лена жила с мачехой – папа у нее в тюрьме сидел. И мачеха хорошо относилась к Лене, заботилась нормально; но эта неуловимая печать сиротства и заброшенности! Колготки как-то в гармошку собраны, платьице на два размера больше, на вырост, панамка уродливая натянута на уши… Я и сама в гимнастерке с медалями ходила, перешитой из дедушкиной – и стреляными гильзами украсила бабушка мой вязаный жилетик – но это не сиротство. Оно другое. Некрасивый ребёнок без мамы, бледный и косички остригли – короткий ёжик под панамкой. Некогда заплетать. И мы с Леной играли, что я – её мама. И я ругала её, руководила, читала нотации и заставляла понарошку есть суп из одуванчиков – ешь немедленно! А то не встанешь из-за стола! А Лена разбила об асфальт найденный трансформатор и сделала мне из фольги волшебный шлейф – я была мама-волшебница. И ещё я гладила её по голове за хорошее поведение – так мама делала. Едва встретимся, Лена снимает панамку и подставляет «ежик» – гладь меня за хорошее поведение! Вы живите долго. Нельзя ребёнку без мамы. Он бледный, запущенный и читать не умеет. Даже взрослому без мамы невыносимо иногда – живите долго. И гладьте по голове. И суп заставляйте есть. А Лену я встретила сегодня во дворе, у тех же качелей. С двумя внуками, и ещё два есть. И детей четверо. И она сама – мама и бабушка. Но я её все равно по голове погладила – за хорошее поведение. А она меня обняла и пожалела, что теперь не найти трансформатор и не разбить его об асфальт – для фольги серебристой. Чтобы сделать плащ мамы-волшебницы. Потому что по маме она так и тоскует – всю жизнь. Такое оно, сиротство. Так что постараемся прожить как можно дольше – ради детей.

Люди-ангелы

на ангелов совсем непохожи. Но появляются именно в нужный момент и спасают. Иногда и сами не догадываются, что спасли. Спасут – и снова принимаются яму в песочнице копать, как Игорь Груздев с синдромом Дауна. Он обычно рыл яму в песочнице, упорно, как бульдозер. А маленький мальчик вырвался у папы и прямо под машину побежал! Этот Игорь прыгнул, как лев, схватил мальчика за шиворот и гневно закричал на него. «Ы-ы-ы!». В смысле, надо слушаться папу! И снова пошёл копать. Этот папа осыпал Игоря дарами и мороженым, но спаситель скромно взял только совок и занялся любимым делом. Или вот совершенно пьяный мужчина сделал на улице умирающему искусственное дыхание и «Скорую» вызвал – «Скорая» приехала, потому что он сам был врач со «Скорой». Хотя и сильно пьяный. А на мои благодарности только и мог механически делать жест рукой и повторять: «Это мой долг!». От пьянства, кстати, он избавился – мой папа помог. Это тоже был его долг. А спасённая бабушка осыпала его дарами – но он удивился и ничего не взял вообще. Кроме банки грибов – очень грибы любил. Или вот пришёл ко мне опасный сумасшедший. И в ту же минуту пришёл милиционер в форме – он не успел переодеться. И сумасшедший мгновенно смекнул, что к чему – иногда опасные субъекты очень понятливы. И сбежал. А милиционер не мог взять в толк, чего я так ему радуюсь и готова за мороженым бежать. И называю спасителем… Люди-ангелы даже не понимают иногда, что кого-то спасли, так, походя, совершенно без умысла. И не всегда они на ангелов похожи. А может, их к нам посылают – оттуда, сверху. Пришли, спасли, сделали жест рукой и сказали: это мой долг! Спасибо. Может, и мы так кого-то спасли и даже не заметили. Выполнили долг. Или – вернули должок. Не знаю точно, но все равно – это очень хорошо!

Про крохоборов

Это вчера вслед мне сказали в мебельном отделе. Потому что я выбирала самый дешёвый диван – надо на чем-то спать, а папину спальню я закрыла пока. А диван совсем плох. И надо ремонт начинать, жалко дорогой диван – вдруг испачкается. И одета я в пуховичок и джинсики – бедно. И продавец меня пристыдила и заругала: нечего нищим ходить по мебельным магазинам. А спать можно в спальном мешке, например. И вместе со мной выгнали ещё одну нищенку – старушку в беретике, которая на диван присела. И этим могла его испортить. Нищие всегда все портят. А диван 10 тысяч стоит, между прочим! И ушли мы, гонимые, униженные и оскорбленные. И с горя я зашла в салон дорогой иностранной мебели, просто поглядеть и пережить унижение. Здесь больше нет мебельных. И старушка в беретике была уже там. И держала в руках пачку крупных банкнот, требуя итальянское витражное стекло в витрине буфета. Ей надо именно такое, чтобы с дверями сочеталось – сын двери поставил, а буфет она сама выбирает. И спальню ещё. Старушка меня узнала, хихикнула так по-молодому и предложила отдать мне свой диван, если надо. У неё шесть диванов в коттедже. И она вполне может поделиться. А продавщица в том отделе – дура. Так и сказала весёлая старушка. Я тоже засмеялась к своему стыду и пошла – потом диван куплю, делов-то. Или спальный мешок. Или спальню отопру, в конце концов. И ремонт потихоньку сделаем. Настроение улучшилось. Хорошая, поучительная старушка. И беретик красненький, славный.

О подвешенном состоянии

Самое трудное и тяжёлое – это когда вас держат в подвешенном состоянии. Не говорят ни «да», ни «нет». Думают вроде бы про что-то своё, показывают занятость и полную увлеченность своей жизнью. И делают вид, что ничего не происходит. А на отчаянные или робкие вопросы удивлённо отвечают, что все нормально. Или просто молчат. Но мы же чувствуем, как отдаляется человек! Мы ощущаем его изменившееся отношение. И тайные помыслы сердцем чувствуем. И снова спрашиваем: ты хочешь меня бросить? Вы хотите меня уволить? Я вас чем-то разгневал? «Ну что ты придумываешь!»; «с чего вы это взяли? Все нормально!» – и сказать больше нечего. Только ещё больше убеждаешься, что что-то нехорошее происходит, но нам об этом не говорят. Как хозяин, который решил избавиться от собаки; смотрит на неё задумчиво, что-то решает в уме, гладит иногда так отстранённо… Замыслил недоброе, вот почему он так себя ведёт. И не хочет брать ответственность на себя – ждёт, пока вы дадите повод. Ошибку совершите, сорвётесь или хлопнете дверью – но сами. Или собака убежит на прогулке. Сама. В подвешенном состоянии для этого и держат – чтобы перенести ответственность на вас. И ничего не решать пока. И ещё есть время для манёвра, скорее всего. Но утешать себя тем, что вы с ума сошли, и вам все это кажется – тоже не надо. Так и есть. И надо действовать в поиске решения, а не задавать бесполезные вопросы. И не ждать пощады – обычно те, кто держат нас в подвешенном состоянии, не склонны щадить. Жестокие это люди все же…

Про воспитание

Надо любить ребенка. И, наверное, надо правильно воспитывать – это бесспорно. Но мне вот с детства внушал ужас рассказ Толстого про сливы. Все помнят: на блюде лежали сливы. Мальчик одну тайком съел. Мать сливы пересчитала, хвать – а одной-то нету! И она рассказала ужасную историю про смерть одного мальчика, который косточку заглотил. И съевший сливу ребенок зарыдал, и сказал, что косточку выплюнул. Так его и разоблачили публично, перед всей семьей. Ну ее, такую семью и такое воспитание. Мне было страшно: мать сливы пересчитывает. Я никогда в жизни не считала ни сливы, ни виноградины. Есть, правда, заболевание, при котором даже колбасу линейкой меряют, чтобы никто не отрезал. Но это – болезнь. И зачем выкладывать сливы на блюдо, как приманку, а потом – считать? И история про смерть мальчика – ужасная. И способ, с помощью которого разоблачили воришку – тоже изуверский. И то, что при всех – позор и унижение. И ребенок, видимо, слив вдосталь никогда не видел, раз одну стащил. И вообще – воровство ли это, если сливу съешь с блюда? Забыв, что в доме все пересчитывают? Поэтому я не сторонник правильного воспитания, научного. Мне все эта жуткая история вспоминается. Пусть ребенок ест сливы, помыв тщательно. И не до расстройства желудка, понятное дело. И вишни еще ему надо купить, и виноград, и яблоки. И игрушки. И на каруселях покатать – тем более, это выгодно – можно и самой кататься, тщательно скрывая удовольствие. И можно гулять за ручку в зоопарке и глядеть на зверей. А можно – пойти в аквапарк или в кафе-мороженое. А вечером – читать сказки или мультики смотреть. И обнимать, и валяться в постели, и щекотать, и строить из «лего» что-нибудь. И вырезать снежинки, сложив бумагу, или хороводы водить. А если он игрушки не убирает специально, и вы поссорились – можно помириться и крепко обняться потом. Вот мои взгляды на воспитание, неправильные и ненаучные. Но позволю себе их изложить, потому что с детьми я не работаю. И на прием прошу не брать, потому что мне со взрослыми сразу неинтересно разговаривать. И я тайком смотрю на свои игрушки, они на шкафу стоят с книжками. Под видом сувениров и статуэток. Слонов, ежиков и бегемотов… И ребенок смотрит туда же, понятное дело. И конец работе! Не вышло из меня Песталоцци и Ушинского. Мне Януш Корчак ближе всех. Просто потому что он так любил детей, что и погиб вместе с ними…

О сильных женщинах

Я прекрасно знаю, что значит «сильная женщина». И всегда с подозрением отношусь к тем мужчинам, которые сильными женщинами восхищаются. Есть у меня основания. Я знаю, как женщины становятся сильными. В детстве мы с друзьями, Владиком и Костей, выкопали в лесу землянку. Для штаба, понятное дело. Там сосну подмыло ручьем, образовалась такая берложка, мы ее расширили и вышла землянка. Месяц копали. И, шатаясь от усталости, шли вечером домой. Это на даче было. Засыпали мертвым сном, а утром снова шли как бы гулять. Копать дальше. И уже почти все было готово для штаба. Но мы пришли – а в землянке два дядьки в татуировках. С очень короткими прическами. Сидят и курят. И разговаривают так своеобразно. Это были беглые зэки, как потом выяснилось. Нам не понравилось, конечно, что в нашем штабе дядьки сидят. Мальчики прямо возмутились. И вытолкали меня вперед, назначив командиром – чтобы я дядькам достойно и внятно разъяснила, что они заняли чужое помещение. Я юбочку одернула и сказала ясным пионерским голосом: «Товарищи! Это наш штаб. Это наша землянка. Давайте разберемся по справедливости. Мы будем здесь играть днем, а вы можете приходить и играть вечером. Так будет честно и все будут довольны!». Дядьки заулыбались железными зубами, закивали и ушли по делам. Грабить деревенский магазин. А мы залезли в землянку. И Владик с Костей очень меня хвалили и жали руку. И называли командиром партизанского отряда. Хотя во время моей речи трусливо мялись где-то вдалеке, готовые дать стрекача… Я все понимала. Но принимала хвалу, что же делать. Я же командир. А дядьки вечером не пришли – их прямо в магазине взяли с поличным и вели через весь поселок. И дядьки с восхищением на меня смотрели и улыбались железными зубами. Один даже выкрикнул, что вернется и женится на мне после возвращения из санатория. Девочка-командир! Ну-ну. Дедушка так и не понял смысла обещания – он никогда не узнал про землянку и знакомство с зэками. И поведение моих друзей. И так и считал меня маленькой слабой девочкой. И помогал, и заботился, и защищал; и не было никакой необходимости быть сильной. Пока он был рядом. Вот что такое сильная женщина, которая обо всех заботится и всех защищает. Очень часто это происходит потому, что ее просто толкают вперед. И никого нет рядом, кто мог бы ее защитить и поддержать…

Про конфетки

На день рождения в садик все приносили конфетки. И угощали других детей. Именинника выводили на середину группы, и он из кулечка раздавал всем конфетки. Кто победнее – карамельки. Кто побогаче – шоколадные. Это был очень важный и приятный момент – всем раздать конфетки. Вот я и шла в садик с таким бумажным фунтиком – тогда в них конфетки развешивали. Потому что у меня был день рождения – пять лет. Я одна ходила в садик – он был рядом, во дворе. И подбежали плохие мальчишки, кулечек стали вырывать – я крепко держала. Но все равно он разорвался и конфетки все упали – некоторые в лужу. А некоторые конфетки мальчишки схватили и убежали, смеясь. Я так растерялась. А потом горько заплакала и стала собирать конфетки «Золотой петушок». Они испачкались и промокли. И их мало стало – не хватит! Я положила в карманчики то, что собрала. И в руки еще взяла. И пришла в садик, рыдая. Я плакала не из-за того, что с конфетками такое случилось. А из-за того, что я не смогу всех угостить. Все знают, что у меня – день рождения. И все будут ждать конфеток: и Вова, и Галя, и Элечка, и Люда… А у меня так мало, и все – грязные, испачканные. В общем, я так отчаянно плакала, что у меня голова затряслась и меня водой отпаивали. И я до сих пор помню этот случай. И в мемуарах одного блокадника прочитала, как он из садика нес маме кусочек хлеба. Сам не съел, а нес маме домой, чтобы мама не умерла. И грабитель спросил: «Что это у тебя в кулачке, мальчик?». Он доверчиво показал хлеб, а грабитель его схватил и убежал. И мальчик ужасно плакал – не из-за того, что сам хотел съесть хлеб. А из-за того, что он нес маме. И не донес. И на всю жизнь запомнил… Это разные случаи, конечно. Но главное – встреча со злым человеком отнимает у нас то, что мы несем любимым людям. Злой человек не просто нам причиняет боль и отнимает энергию – он нас грабит. Он забирает то, что мы хотели отдать ребенку, мужу, маме, друзьям – и мы идем с пустыми руками, плача. Так, незаметно плача. И приходим горестные и утомленные, ограбленные и униженные. Вот чем опасен злой человек. Вот почему так больно и тоскливо бывает после встречи с ним – нам нечего дать близким. Пусть идет стороной плохой человек. А если встретится на пути – так мы уже не дети. Я буду крепко держать фунтик с конфетками – они не для меня лично. Они для вас. И истории – для вас. И хорошее настроение – для вас. И вы не плачьте, а защищайте то, что несете любимым – здоровье, счастье, хорошее настроение и любовь. Близким это очень нужно. А плохие мальчишки как-нибудь обойдутся. Могли бы ведь и попросить, правда?

О самообвинении

Мне в юности старенький профессор логики рассказал вот такую историю. Капитан военного корабля пил чай. И поставил чашечку на стол. Раздался выстрел. Он встревожился, но продолжил пить чай. Отхлебнул и снова чашечку на стол поставил. И снова выстрел раздался. И еще раз такое случилось. И капитан решил, что эти события связаны. И ужасно испугался, что каким-то неведомым образом развязал ядерную войну. С помощью чашечки. Его потом долго лечили внушением и разубеждением в специальной клинике. Это просто его не предупредили о начале учений. Это называется – «ошибка атрибуции». Нам кажется, что что-то плохое случилось из-за нашего поступка или наших «плохих мыслей». Не уделили человеку внимание – он заболел. Не сдержались, закричали – готово дело, опять заболел. Пожалели денег – на семью свалился период безденежья. Или опять кто-то заболел. Ясное дело, это мы виноваты, кто же еще! И в проблемах фирмы вы виноваты – вот же, начальник твердо это сказал. И в курсе валют. И в плохой погоде. И в том, что мы слишком много едим, а дети Африки голодают. И в том, что мы здоровы, а кто-то – болен. Это как-то мы повлияли. Так вот преуспевающий хирург Рединг решил, что это он виноват в осложнении после операции у одного пациента. Пошел в гараж и покончил с собой. Хотя потом даже пациент уверял, что у него и в мыслях не было обвинять доктора. Это доктор себя обвинил и вынес себе приговор. Самообвинения – это болезнь; так и называется – «болезнь совести». И этим состоянием успешно пользуются люди, у которых нет болезни совести. И совести нет. Так что желающих нас обвинить – немало. Не стоит к ним присоединяться. Не стоит быть себе судьей и палачом – их и без нас достаточно. Лучше всего стать себе другом. И добродушно к себе относиться. Зло творят умышленно и сознательно, как правило. А небольшие ошибки мы все совершаем – на то мы и люди. И плохие события случаются вовсе не из-за того, что мы поставили на стол чашечку или выругались… Они просто случаются. И надо стараться, чтобы пореже плохое случалось – с нами. Беречь себя, уважать и защищать. И по мере сил помогать другим. Этого достаточно, полагаю…

Ресентимент —

страшная вещь. И стать жертвой ресентимента очень легко. Достаточно подать руку помощи и поддержки неудачнику. Как же так? Ведь надо помогать слабым! Надо поддерживать тех, кому трудно! Я знаю. Но есть огромная разница между тем, кто переживает временные трудности и неудачником. Неудачник полон зависти и сознания своей неполноценности. Он тщетно пытается завоевать более высокое положение в обществе – но его усилия бесполезны. Он, видите ли, не осознает причину своих неудач и совершенно не готов искать их своем поведении. Но теперь, когда вы рядом, причина неудач понятна – это вы. Раз вы обладаете возможностью помочь, поддержать, великодушно делиться – ясное дело, это вы во всем и виноваты. Вы и есть тот таинственный враг, который всему причиной. Вот что такое ресентимент. И поэтому не следует брать на работу человека, которого «выгнали за правду» или «подвергли преследованиям». Не стоит начинать бизнес с партнером, которого «подло обманули» и «лишили достояния». И начинать романтические или дружеские отношения с тем, кого «низко использовали» – тоже не стоит. Это звучит неправильно, но так и есть. Чем больше человек рассказывает об обидах и несправедливостях, которые ему причинили, о своем «непонятом таланте» и преследованиях – тем больше шансов, что преследовать он начнет именно вас. И, чем больше поддержки и участия он от вас получал, тем неожиданнее будет обвинение и удар. И ладно, если все одним ударом ограничится, а не пожизненной травлей и обвинениями. Это вот один мой знакомый только что вернулся из органов власти, куда на него подал заявление уволенный за кражу продавец. Которого и прежде увольняли, и не брали на работу, и не понимали его музыкальный талант… Если кого-то откуда-то выгнали и не хотят общаться, может быть, для этого есть основания. И еще какие. А прекратить ресентимент практически невозможно – разве что найдется другой добродушный дурак и пожалеет несчастную жертву. И станет новым, более интересным врагом, который во всем виноват…

О последствиях

Говорить правду легко и приятно. До поры, до времени. А иногда – невыносимо тяжело и опасно. Следует всегда думать о последствиях, вот и все. Это – единственный критерий. Психолог Райх в детстве заметил, что у мамы – роман с гувернером-студентом. И поставил в известность отца. Отец был суровым и тяжелым человеком; последствия были ужасны. Мать будущего великого психолога покончила с собой, не в силах вынести попреки и унижения. Да, она сама была виновата. Но Райх всю жизнь терзался этой историей и мучился. И, наверное, тосковал по маме, но вернуть ее уже было нельзя. Трагическая история. Или вот врач правдолюбиво и прямо сказал одной женщине, что у нее, скорее всего, рак. Надо готовиться к худшему! Это еще во время моей юности было. Женщина пришла домой, сообщила мужу, что ей скоро конец, и они в ужасном горе выпили три бутылки водки. И на следующий день женщина не пошла на работу; и муж не пошел. И они еще выпили. И еще. Короче говоря, мужа уволили за прогулы; и женщину тоже – но они не особо расстроились, потому что речь шла о смерти. А потом пришли результаты анализов и оказалось, что женщина попросту беременна, хотя считалась неспособной иметь детей. И эти два безработных будущих родителя прыгали до потолка от радости и тут же принимались рыдать от ужаса. Потому что потеряли работу и боялись, что у них родится ненормальный ребенок. Ребенок родился нормальный, к счастью. И даже работу они потом нашли все же, хотя было очень трудно в начале девяностых. Все кончилось хорошо. Но думать о последствиях своих слов необходимо. И не всегда надо похваляться своей прямотой и резать правду-матку. Мало ли, какие будут последствия для других людей. Щадить надо людей-то. Они же живые. Даже если они сами виноваты…

Взять что-то с собой

считается неприличным. Вот Есенин с Айседорой жили в шикарных отелях. И выпивали. И Айседора швыряла деньги направо и налево – такая у нее была манера. И щедро раздавала чаевые – Есенину давала деньги для чаевых прислуге, так было положено. Ну, а потом деньги кончились, и нечем стало за номер заплатить и за еду. И подруга Айседоры открыла чемоданчик Есенина; шарилась в поисках денег. А там – все чаевые и лежат. И еще шампунчики, одеколончики – все, что дают в гостиницах. И подруга страшно возмутилась такому скряжничеству. Хотя именно этими деньгами они заплатили за гостиницу. Как я понимаю, подруга тоже жила за счет Айседоры. Я вот лично не вижу ничего плохого в поступке Есенина. Он, наверное, вспоминал о своих сестрах в нищей деревне. О своих родителях. И решил им привести гостинцы: шампунчики, одеколончики. А денежки прибрать подальше от выпившей Айседоры и алчных лакеев. Он же бедный был. И на самом деле не понимал, как можно разбрасывать деньги. Хотя и сам пьяный разбрасывал. Или вот у Чехова в рассказе – бедный священник тихонько со стола взял несколько печенинок. И богатый барин написал на него жалобу руководству – случайно заметил. А священник взял крендельки своей жене и парализованной теще; он жил в нищете. И не мог сам поесть у барина, а домой ничего не принести. И он, наверное, съел не очень много печеньица, специально, чтобы можно было взять без угрызений совести, с собой. И я со шведского стола брала булочку и колбаску – в Египте. Я не ужинаю, но ведь за ужин заплачено. Я относила старичку-сторожу, бутерброд и яблоко – купить негде было. Я не себе брала. Но было очень неудобно брать. Совестно. Но и смотреть на ломящиеся от еды столы и думать про голодного старичка тоже было совестно. И на пышных мероприятиях, где я иногда бываю, мне очень хочется завернуть с собой что-нибудь вкусное. Но я, понятное дело, так не делаю – неприлично! Ни в коем случае! И тихо стою со стаканом воды. И думаю, как обрадовались бы некоторые, если бы им тоже дали вот эту вкусную штучку с поджаристой корочкой. Или экзотический фрукт. И в мое детство обычно гостям давали с собой кусочек торта или пирога. Или фрукты – домой. Детям или старичкам. Хороший был обычай. А может, это крестьянская прижимистость и скряжничество, как у Есенина? Впрочем, Гоголь был щедрым человеком. Но колотый сахар просил завернуть с собой – за него ведь уплачено. Не знаю, как правильно. Но тоже всем стараюсь с собой завернуть…

О бесполезных усилиях

Они не такие уж бесполезные. Мой друг в Афганистане волок на себе убитого товарища. Тому в голову выстрелили и убили. А мой друг его поволок на себе в медчасть. Да, и доволок. И врач сказал – зачем, мол, ты подвергал свою жизнь опасности и полз с этим неживым товарищем? И мой друг не нашелся, что ответить. И я не знала, что ответить, когда и меня спрашивали потом про друга: зачем вы его лечите? Это бесполезные усилия! Пять лет я это слышала – значит, усилия были не такие уж бесполезные. И дедушка Ваня мой умер в 93 года. Хотя диагноз «рак легкого» ему поставили в 77. И сказали, что все усилия бесполезны, надо прощаться. Я прощаться не стала, а купила бутылку красного вина и баночку икры. И каждые полчаса насильно заставляла дедушку есть и пить – по капельке. Идиотство, конечно. И бесполезно. И всего неделя у меня была – я жила в другом городе и приехала прощаться, как велели родственники и врачи. Да и дедушка все равно умер ведь. В 93 года. Так что по большому счету – бесполезные усилия. Но я думаю, эти усилия очень полезны – для нашей души. Для того, чтобы оставаться человеком. И полузадушенную собаку с веревкой на шее мы все равно изловили и веревку сняли. Хотя это бесполезно – собака укусила мужа и убежала, дело было в дороге. И, может, ее опять кто-то попытается повесить – кто знает, на что способны изверги. И всегда находится кто-то, кто твердо и уверенно говорит, что бесполезно спасать кого-то. Он, практически, уже мертв. Бесполезно лечить алкоголиков и наркоманов – а мой папа лечил и вылечивал. Бесполезно помогать неизлечимому ребенку – а вот иногда бывают случаи выздоровления. А бывают и гибели, да. Но мы сделали все, что могли. Вот и все. Может, немного. Может, глупость сделали. Бутылка вина и баночка икры еще никого не спасли. И волочить убитого нет смысла. Надо его бросить и забыть. Только забыть невозможно – и будешь всю жизнь помнить собаку с веревкой на горле, убитого товарища, оставленного в горах, где душманы, дедушку умирающего – всех будешь помнить. Поэтому все же попытаемся что-то сделать. Что можем. Это полезно – чтобы жить дальше в мире со своей душой и Тем, кто на небе смотрит за нами.

Старушка в галошках

зашла в аптеку. В платочке, в кофточке, юбка длинная и носочки вязаные. Галоши, конечно… Деревня ведь, и старушка деревенская. Она просила таблетки. Ей дали – тридцать два рубля она заплатила, руки дрожат от дряхлости. И она так грустно детским голосом говорила: «у меня голова болит!». И аптекарь вежливо отвечала, что это от давления. Надо к доктору! Старушка кивала и никак не хотела уйти. Все рассматривала яркие коробочки. А потом села на стульчик у дверей и спросила: можно посидеть? Отдохнуть? Аптекарь разрешила. Старушка посидела и пошла себе так жалобно – видно, что идти некуда особо. В аптеке люди и коробочки, а дома нет никого. И голова болит… А на улице – рыночек. И тоже можно тихонько ходить между людей, шаркая галошками. И старушка увидела кружечки с петушками и курочками. Китайские, аляповатые, яркие и прельстительные. Старушку они сразу прельстили – она даже осторожно потрогала одну дрожащей рукой. И робко заулыбалась. И что-то по-башкирски сказала. И я немедленно эти кружечки купила и старушке сложила в пакет. Потому что у меня дома очень похожая старушка восьмидесяти лет. И кружечки иногда помогают лучше таблеток, если давление и голова болит – это проверено! И старушка повеселела, хотя недоверчиво брала кружечки – вдруг я отберу обратно? Скажу: самой нужна такая красота! Но потом заулыбалась старушка и прижала пакет к себе покрепче. И заиграла гармошка – какой-то тоже древний старичок соорудил стульчик и заиграл на рыночке. Фальшиво запел! И старушка пошла хвалиться кружечками – это знакомый старичок. И все снова стало хорошо: летний тёплый день, старичок, гармошка, кружечки в пакете… И можно ещё пожить. Жизнь не такая уж грустная вещь…

О мужском извинении

Мужчины извиняются своеобразно. А вообще, они жалостливые и переживают, если обидели. Но обычно вида не подают, потому что гордые они. И боятся укоров, продолжения скандала, слез… Но извиняются своеобразно. Мой сосед по парте был отличный мальчик. И отношения у нас были отличные. Он меня звал: «Анна Валентиновна». Я его: «Сергей Николаевич». Парта была ровно пополам поделена и чертой расчерчена. И ни одного у нас не было конфликта за долгие годы. В пятом классе только вышла незадача: я начала урок отвечать по географии, а Сергей Николаевич видит, что я запуталась – мне плохо давались цифры и координаты. Хотя я хорошо училась. И Сергей Николаевич начал на бумажке писать цифры и мне подсовывать. Куда там! – с моим-то зрением. И Сергей Николаевич расстроился, раздражился и прошипел неожиданно громко: «Ты что, слепая?». Переживал, значит, за меня. А я заплакала тихонько – обидно стало. Действительно, плохо вижу! Учительница Мирра Григорьевна меня утешила, она добрая была, и урок продолжился. Хотя Сергей Николаевич без спросу выбежал из класса… Потоптал немножко свою шапку в отчаянии и выбежал. Очень огорчился своим поведением потому что. И жалко меня стало – он побежал в галантерейный магазин и купил мне за рубль помаду. У него был рубль на обеды. Наверное, у него сердце разрывалось и хотелось меня утешить, успокоить, погладить по плечику… Женские слезы на мужчин сильно влияют, тем более, я никогда не плакала в школе. Ну, и на перемене Сергей Николаевич долго вокруг меня ходил. Ходил и ходил. Стеснялся. Извиняться он не умел, как большинство мужчин. И поэтому просто схватил меня за шею и помадой все лицо изрисовал. Я еле промокашками оттерлась потом с его помощью. И помаду грубо сунул в руку, да. Но я все поняла и не стала сердиться. Простила своего Сергея Николаевича. Тем более, мы в этот день дежурили, и он составил все стулья, и вымыл один весь пол в классе. Пока я любовалась помадой и пробовала красить губы – там еще много осталось…

Про аквариум

Это неофициальная информация. Но я поделюсь – это важно. Я беседовала с одной дамой-профессором психологии, и она мне это рассказала – проводили интервьюирование онкобольных женщин. И просили их рисунок нарисовать – без задания, просто рисунок. И очень, очень многие нарисовали рыб в аквариуме. Рыбы в аквариуме; большие рыбы. В маленьком аквариуме… И прошло много лет после нашей беседы. И официально признали психологический фактор в возникновении тяжелого заболевания. И, наконец, подчеркнули, что неспособность выражать недовольство и отрицательные эмоции, – не испытывать, а именно выражать, создают огромный фактор риска. И есть два таких плохих варианта: излишняя покорность и кротость. Смирение. Или неожиданные и бурные вспышки гневных эмоций, неконтролируемый гнев. Когда рыбы разбивают аквариум… И поэтому излишняя покорность и излишнее смирение – это проявление опасного «синдрома покорности» – предвестника гибели. Это одна сиделка в больнице безошибочно предсказывала смерть некоторых вполне «благополучных» больных; психологи и врачи заинтересовались этим мрачным мистическим даром. А сиделка сказала: «эти больные ведут себя как-то иначе. Они не протестуют и со всем соглашаются»… И не так давно – это уже официальная информация – пациентов стали специально злить и помогать выражать гнев и раздражение. И многие, знаете ли, пошли на поправку. Когда стали сердиться и нормально высказывать свое неудовольствие. И врачи радовались, когда пациенты гневались и от чего-то отказывались, чего-то требовали – это давало надежду, это спасало… Достаточно пробыть в покорности от полугода до полутора лет, чтобы возникло заболевание. Это очень тревожно и печально, но это многое объясняет. Особо терпеть не надо: ни оскорбления, ни издевательства, ни глупое чужое «мнение», ни общение с неприятным человеком – риск слишком велик. И за доброту и кротость придется расплатиться своим здоровьем, хотя ваше смиренное поведение будет очень нравиться некоторым людям. Просто чрезвычайно. И вас будут хвалить за терпение и понуждать к нему – но вы помните про рыб в аквариуме. Больших рыб в маленьком и тесном аквариуме…

От одного мужа жена ушла

Хотя он не обижал ее, не пил, не бил. Он на диване лежал обычно, как морской котик. С работы его сократили, вот он и лежал – года три. Но оставался приветливым и улыбчивым человеком. Люстра лежала в углу новая, кран подтекал, пыль иногда скапливалась под диваном и вокруг мужа. Фантики от конфеток и обертки от шоколадок. Но он радовался, когда жена домой приходила с работы, и весело спрашивал: «Что прикажете покушать?». Вот эта фраза жену и доконала. И она ушла к другому мужчине – на работе познакомилась. И все горячо ее осуждали – ведь не пил, не бил, не обижал! Хороший, приятный человек! Люди забыли, что если женщина изменила и ушла – за этим всегда что-то серьезное стоит. Очень серьезное. Это мужчина может увлечься, а потом горько каяться и говорить, что затмение нашло. Женщины по-другому устроены. И, если уходят, редко возвращаются назад – они уходят, если очень несчастны. И испробовали абсолютно все методы для решения ситуации и проблемы. И зашли в полный тупик. Только тогда может появиться увлечение и начаться роман, и это означает не просто секс, а эмоциональную связь с другим человеком, от которой женщина так просто не откажется… А муж иногда по-прежнему ничего не замечает, лежит на диване, бросает фантики или пиво дует. И весело спрашивает: «Что прикажете покушать?». И потом в отчаянии рассказывает, как его подло бросили и покушать не оставили… Не надо женщину доводить до края, ох, не надо! И первый признак, что дело идет к концу – она больше не устраивает сцены, ничего не требует, мало разговаривает – что толку к дивану обращаться? И смотрит куда-то вдаль, и думает о чем-то своем, – собирается в путь. Или жильца собирает, хотя он об этом даже и не догадывается – что он теперь всего лишь жилец… Внимательнее надо к женщинам относиться, осторожнее, бережнее. И подумать, почему она перестала настаивать на привешивании люстры, хотя три года настаивала. И перестала ругаться из-за носков и фантиков. И задумчиво смотрит на уши, как Анна Каренина…

О нейтралитете

Иногда мы сомневаемся в любви или дружеских чувствах другого человека. Потому что он за нас не заступился, не принял нашу сторону, промолчал… И нам спокойно, как неразумным детям, поясняют, что нужно сохранять нейтралитет. И ничего страшного нет в том, что человек дружит с нашими врагами и общается с ними – он же не скрывает этого. Это его личное право. Он и нас любит, и этих недоброжелательных по отношению к нам людей. А в скандал не вмешался, потому что не любит конфликты. Это ему неприятно как-то. И так это убедительно звучит, что мы почти верим: так и должно быть. Это нормально! И нас можно любить, и с нами дружить, и с врагами проводить время, смеяться их шуткам и молчать, когда нас обижают. Нас все равно любят! Не любят. Любовь и дружба способствуют выбросу окситоцина. Гормона такого полезного; он еще при грудном вскармливании вырабатывается. И этот же гормон отвечает за защиту «своих» от «чужих». Есть гормон – человек инстинктивно чувствует потребность нас защитить. Нет гормона – нет такой потребности. Так что все это – простая химия, как писал Зощенко. И вряд ли нас любят те, кто дружит с врагами и недоброжелателями. И со временем мы печально убеждаемся в правоте подозрений – под обидными и грубыми комментариями появляются «лайки» от тех, кто держал нейтралитет. А в жизни нейтральные люди попросту бросают нас в трудную минуту, когда взять у нас больше нечего… Так что не стоит, конечно, гневно обличать такого человека. Но и другом его считать точно не стоит. Как говорил Валька Копченый, это знакомец просто. Который нами по тем или иным причинам пользуется, пока ему удобно и выгодно. Или интересно…

Про подвижные игры

Дети любят бегать, прыгать, играть в подвижные игры. Дети энергичные и активные! А у меня в детстве была подружка Лиля, с ДЦП. В некрасивых ортопедических ботинках и с костыликом… И мы так хорошо играли вместе, и книжки читали – рано выучились читать, и театр кукольный устраивали – но бегать Лиля не могла, хотя очень хотела. Она же тоже была ребёнок. И совершенно было невозможно убежать, когда играли в «казаки-разбойники», и быстро спрятаться, когда в «двенадцать палочек» играли, – Лиля стучала ботинками, волочила ножки, и костылик стучал… Некоторые дети смеялись – им потешно это было. А мы все равно бегали – но медленно. Можно научиться медленно бегать. И не раздражаться. И не вопить: «ты что, не можешь быстрее?»… Если понимаешь и любишь – можно научиться. И неуклюже играть в подвижные игры можно. Потому что есть любовь, сострадание и совесть. И костылик стучит рядом… И я отучилась быстро ходить и бегать. Это плохо, конечно; но пригодилось с дедушкой на раненых на войне ногах. А потом – с крошечной дочкой, когда она медленно шла. И с другом тяжелобольным, когда гуляли… И вообще – пригодилось. Не все могут быстро бегать, отлично соображать, много зарабатывать, достигать высот карьеры… И, если любишь, умеришь шаг и медленно пойдёшь, щадя и поддерживая. Всю жизнь будешь помнить про костылик, и про то, что Бог всем разную силу дал. Не всем – одинаковую. Кто-то может бежать, а кто-то очень старается – и не может. Это ничего. Можно бежать медленно – я умею. Но вместе!

Про развязность

Я отлично знаю, что это такое. Сама в детстве проявила это качество. У нас в гостях был один литератор, мужчина с бакенбардами. Мне он чрезвычайно понравился: он так сидел в кресле непринуждённо, нога на ногу. Сыпал пепел с сигареты. И говорил маме: «Ну, Елена Викторовна, сыграйте-ка на рояле и спойте что-нибудь этакое! «Соловей российский, русский птах!»… И он встряхивал по-собачьи бакенбардами при этом, подмигивал и щёлкал пальцами в воздухе. Мама петь холодно отказалась, а я все утро потом тренировалась щёлкать пальчиками – в пять лет это непросто. Пальчики толстенькие, маленькие и щёлкают плоховато. Но за завтраком мне удалось щелкнуть пальцами, подмигнуть и сказать с интонациями вчерашнего гостя: «дайте мне что-нибудь этакое». Я бы и бакенбардами встряхнула, но их не было, к сожалению. И папа мне разъяснил, что это – отвратительное поведение. Развязное. Признак бескультурья и неуважения к другим людям. Хотя ничего плохого можно и не говорить при этом! Но вот на Руси взрослые люди обязаны были носить пояс – подпоясываться. Это символизировало дисциплину, уважение к себе и другим, умение держать себя в руках. Все взрослые подпоясывались. Без пояса бегали малые ребятишки да пьяницы. Быть развязным – это и значит «распоясаться»; выйти за рамки общества. И такой человек всем неприятен. А следующая стадия – разнузданность. При которой уже не подпоясывать надо, а веревками вязать. Или надевать специальную рубашку с длинными, завязывающимся сзади, рукавами. Так что подпоясываться желательно. И соблюдать эмоциональный контроль. Это благотворно влияет на отношение к нам других людей и на положение в обществе. Не стоит распускаться – пояс – это внутренняя совесть и мораль. Они нас и поддерживают в трудную минуту…

Если вы упали —

значит, вас кто-то толкнул. Хотя это странно звучит – никого рядом не было. А в голове – был. Тяжелое душевное состояние, эмоциональные конфликты, тревога и тоска – за этим ведь всегда кто-то стоит. Совершенно конкретный человек. И Юнг недаром обмолвился, мол, большая ошибка отрицать влияние на человека автономной силы. Иногда травмы, падения, аварии и болезни – это следствие влияния другого человека. Не обязательно прямого. У Куприна в рассказе «Олеся» описано, как девушка-знахарка предложила герою просто идти. Он шел, шел, да и упал. Встал, пошел – и снова упал. А она смеялась – она сзади шла, нога в ногу, и имитировала падение. А он – падал без причины. Нет, причина все же была! И доктор Лоуэн, знаменитый кардиолог, недаром сказал, что все его пациенты – жертвы эмоциональных конфликтов. Их кто-то довел до болезни. Сознательно или несознательно – неважно, но довел. И обычно это так называемый эмоционально-значимый человек, родственник или знакомый, коллега, друг – хотя другом трудно назвать такого персонажа. Так что не стоит себя винить в паранойе и суеверии – у любой травмы, аварии, несчастного случая или болезни есть причина. И эта причина – другие люди. Сартр недаром сказал: «ад – это другие люди»… И, когда мы падаем, кто-то смеется. Если намеренно нас толкает. И кто это – на этот вопрос Юнг тоже ответил. Мы всегда знаем, кто желает нам зла. Но признаваться в этом даже себе как-то неудобно, неловко… А иногда причина – лишение любви. Близкий и важный человек нас отверг и разлюбил, обидел, уязвил – и тоже толкнул. И так это было неожиданно и больно, что мы упали и расшиблись. Или в аварию попали. Или палец порезали сильно… Много причин для беды и травмы, но эмоциональная причина – самая сильная. Другой человек…

Найти своего человека —

иногда бывает очень просто. Но он совсем не таким может оказаться, как мы представляли. Вместо высокого широкоплечего брюнета с сильным характером может найтись полноватый блондин, который плачет над фильмами. Вместо худощавой красавицы с томным взором – совсем не худощавая дама средних лет в очках, за которыми трудно взор разглядеть. Или истеричная девушка с синими волосами может найтись. Старый генерал с боевыми шрамами вместо романтичного итальянца-дизайнера. И разносчик пиццы вместо профессора философии. Или вообще – солдат срочной службы. И раз! – оказывается, это именно наш человек. Просто вот так он отлично замаскировался, но сердце безошибочно указывает – это он! Это именно она! Это мой человек! Навеки мой, для меня сделанный и мне предназначенный. Поэтому я внимательно слушаю, как, по вашему мнению, должен выглядеть ваш человек. Какую иметь профессию, какие взгляды и какое образование. И какую фигуру, что очень, очень важно для некоторых… А потом своего человека встретите – и моментально узнаете. В любом обличье, в любых одеждах, в любом теле – так мама узнает своего ребенка. Моментально. Хотя иногда люди пугаются и сердятся. И говорят, что совершенно неподходящего персонажа встретили и полюбили. Подходящего, раз полюбили. Именно своего, такого, как надо. А кто решил, кого нам надо – неизвестно, но иногда – точно не мы. Даже всегда – точно не мы. И жизнь опрокидывает планы и расчеты, и разрушает мечты и фантазии – зато приходит любовь и свой человек. Сделанный и предназначенный специально для нас…

О незлобивости

Бывают люди незлобивые по своей природе. Неагрессивные, не склонные к насилию. И это им здорово мешает в жизни и в профессии – сначала. А потом это качество окупается. Всегда окупается. Мальчик Гаврюша в школе не дрался и не кричал. И запомнился мне мелким эпизодом: он хотел скушать пирожок с повидлом за 5 копеек. Были такие круглые пирожки. И уже открыл рот и полпирожка туда засунул. Увидел, что я рядом стою, достал пирожок обратно и мне протянул, так и не откусив. И он всех мирил и утешал. Сейчас банкир на Манхеттене, да. Девочка подбирала бездомных котят и устраивала в добрые руки. И не принимала участие в ссорах, сплетнях и «бойкотах». Мирная была, тихая девочка, всем дарила календарики переливающиеся, вместо того, чтобы копить, как все. Сейчас замужем за богачом и благотворительностью занимается. Юноша на велосипеде приезжал узнать, как дела. Тихий и мирный такой, что в девяностые годы было удивительно. И угощал дочку «баббл-гумом» – у него был крошечный киоск, он мирно жвачкой торговал и печенюшками. Хотя его били рэкетиры и вообще – нападали. Сейчас холдингом владеет и ездит на другом транспорте. Или вот звонил выпивший на радостях мой друг – генерала дали в Москве. А когда-то его выгнали из оперуполномоченных за отсутствие жесткости. Жестокости. Он не умел допросы проводить. Его в участковые перевели, тихого блондина в очках. И там он себя достойно проявил, все отлично организовал и мирно улаживал конфликты с гражданами. И пошел вверх по служебной лестнице. Или вот – был вор в законе, но по природе он не был злым и агрессивным. Прямо из детдома в тюрьму попал и там и прожил жизнь. Но не был жестоким человеком, хотя и был криминальным авторитетом. И все толковал неумело, что надо оставаться добрым по возможности. И что? От туберкулеза вылечился, порвал с преступным миром, женился на нянечке из детского сада и вполне благополучно чем-то торгует и бизнесом занимается. Хотя с криминальной должности его сняли. И масса таких случаев – все же мне уже немало лет, и есть длительные наблюдения. Хотя все эти люди плоховато умели защищать свои интересы, мстить и драться. Что-то было у них в душе важное, какой-то предохранитель, который не сгорел, и по-прежнему их защищает. Лучше, чем зубы и когти. А злых и агрессивных – что-то маловато осталось…

О детской непосредственности

Иногда человек хочет хорошее сказать. Комплимент. От души. И громко его говорит. И одна добрая женщина так хорошо описала случай, когда она увидела знакомого и радостно выкрикнула: «Как вы похудели! Как вам это удалось?». А он так грустно посмотрел на нее и тихо сказал: «Я на диете». И ушел, слабый и похудевший. И она в этот миг многое поняла… Ах, не стоит спешить выкрикивать комплименты и задавать вопросы. Мы так мало знаем о других людях, и то, что видим – потом может оказаться совсем иным… Иногда лучше воздержаться от выражения даже доброго мнения, если оно поспешно и мы не знаем причины. А то потом будет тяжело на сердце. Я уезжала навсегда прощаться с папой в Петербург; говорю, вот – уезжаю в Петербург. И договорить не успела, потому что знакомая радостно стала рассказывать, как хорошо в Петербурге! Как там радостно и много достопримечательностей… И тоже ей было потом грустно, я понимаю. А всего-то надо было дослушать. Так что поосторожнее, прошу, с выражением первого впечатления. Люди не всегда коротко стригутся для красоты. И не всегда худеют от специальной диеты и упражнений. И не всегда едут куда-то отдыхать и гулять… Чуть больше терпения. Чуть больше молчания. И будет лучше, уверяю.

О зависти

Археологи недавно раскопали древнее захоронение одной дамы. Она 2 с половиной тысячи лет назад умерла. И в захоронении обнаружили 5 свинцовых табличек, которые к даме не имели отношения. На этих табличках автор трудолюбиво выколупал обращение к богам подземного мира, а могилу использовал как почтовый ящик – чтобы письмо быстрее дошло. В поэтической и эмоциональной форме автор предлагал злым богам обратить внимание на супругов Деметрия и Фанагору. Они тут неподалёку имеют харчевню! Кафе, так сказать. Напитки подают, кушанья, опять же – игра в кости приносит доход… Надо бы забрать кафе. И супругов – в подземный мир. Или, в крайнем случае, поставить на них клеймо, знаете, на языке: «собачье ухо». Что переводится как «зеро», а ещё проще – «лузеры». Пять свинцовых страниц исписать острым предметом – это не фунт изюму! Это сильная зависть к Фанагоре и Деметрию! Неприятный какой человек это сделал! Будем надеяться, кафе супругов продолжало процветать, а брак – оставаться счастливым. А злобный автор потратил свою жизнь на изготовление других табличек – там ещё про другие харчевни нашли, в других захоронениях. Так что одни открывают кафе и подают вкусные блюда. А другие – отправляют письма злым духам. Работал бы лучше, с таким же трудолюбием. Клевету, доносы и проклятия сейчас проще писать, конечно. Но некоторые тратят на это всю свою жизнь…

Случайная ссора

размолвка – все это бывает. И так часто отношения рушатся – между людьми добрыми и интеллигентными, мыслящими и чувствительными. И река жизни все дальше нас уносит друг от друга, время не ждет… И душу царапает эта ссора, а в уме – миллион слов и аргументов, и размышлений, отчего так вышло, кто прав, кто виноват, что надо было сказать, как ответить… И так трудно помириться, снова вступить в отношения, разобрать причину ссоры, свою позицию защитить, а чужую – опровергнуть… Я вот скажу так, а мне ответят так, а я тогда приведу такие аргументы – бесконечный монолог в голове. И проще так и жить в ссоре. Тем более, окружающие подливают масло в огонь, поддерживают нас, не понимая, что в душе мы страшно переживаем и больно нам. И скучаем. И хочется снова быть вместе. Но, чем дальше – тем дальше мы друг от друга. Так вот Ахматова поссорилась с сыном. И все разделились на два лагеря. Одни Ахматову осуждали. Другие – Льва Гумилева. В общем, они перестали общаться. И Ахматова уже тяжело заболела и все говорила о ссоре с сыном. И ей в утешение кто-то сказал, мол, Лев Николаевич просто полагает, что сейчас объяснения неуместны, они могут вас разволновать и ухудшить состояние. Поэтому он воздерживается от объяснений, от разумного диалога с выяснением причин и доказательствами правоты! И Ахматова тихо сказала: «Не надо мне никаких объяснений. Пришел бы и сказал: «мама, пришей мне пуговицу». Какие простые слова, в самом деле. И как просто помириться. Не надо снова пускаться в длинные объяснения, не надо ничего доказывать. Надо просто прийти и сказать: мама, пришей мне пуговицу. Иван Петрович, дайте чаю, пожалуйста. Анна Валентиновна, я без вас скучаю. Пусто без вас. Давайте не будем ссориться и многословием усугублять обиду. Просто придем и скажем. Это так просто! А то можно не успеть – мы же не вечные. И мириться будет просто не с кем. Так что, если что, пришейте мне пуговицу, да и все. Вместо миллионов слов в голове и вечной тоски по непоправимо и невозвратно ушедшим…

Про Россию

Иногда небольшой факт больше скажет о стране. Я от политики далека; мне философия и психология ближе. И в лечении психических расстройств было два подхода: в Европе считали, что если человек впал в депрессию – это он отпал от Бога. Он еретик и его надо сжечь. Если помешался – это опять его злая воля. Он не хочет принимать жизнь такой, какая она есть. Его надо бить, пытать, держать на цепи – и он возьмётся за ум! Примет ответственность на себя! Особенно, если применить ещё рвотное, слабительное и нарывный пластырь. И лишить пищи. И строили тюрьмы для помешанных, где их держали в ужасных условиях. А в России считали психические заболевания и депрессию следствием чужого тёмного влияния: кто-то причинил человеку вред, «испортил» его. Или же Господь послал тяжкое испытание страдальцу; неведомы умыслы Бога! И психически больных жалели, держали при монастырях, подавали милостыню, не обижали. И академик Бехтерев в нищие времена детства кушал «кусочки» – нищие его маме-вдове с тремя сыновьями приносили избыток подаяния. В мешочках были и шанежки, и булочки, и калачики – люди не жалели милостыни блаженным и юродивым. И Бехтерев стал великим психиатром и великим гуманистом; он понял. Понял ещё до того, как стал лечить – что надо жалеть. Человек не виноват в болезни и страдании! Вот в этом и разница двух подходов. И мне наш, российский, как-то понятнее и ближе. Не обвинять и жалеть. И никого не бить по голове, как Есенин писал.

«Благословен тот, кто говорит хорошее», —

такая мусульманская мудрость. Я же сейчас в этих краях, вот и размышляла. И шла по улице со своим дряхленьким песиком на руках. И за мной как побежит мальчик лет пяти! Изо всех сил! И запнулся, упал и разбил коленку. Я подбежала, конечно, мама, от которой он убежал, ещё подошли добрые люди. Подняли и стали коленку осматривать, мальчик так скривил рот скобочкой и слезы текут очень. Ох, как жалко его! И мама спрашивает: зачем ты, Эмиль, побежал? А Эмиль заулыбался сквозь слезы и говорит: «Я хотел сказать собачке – какая она красивая! Какая красивая маленькая собачка! Крошечка-красотулечка!»… Тут уж все чуть не заплакали. И даже свирепый беззубый пёсик дал себя погладить – как не дать погладить себя тому, кто бежал со всех ног – просто для того, чтобы сказать хорошее! Просто так, без корысти и умысла, в наивном и добром порыве… Надо дать себя погладить! И Эмиля погладить по черным гладким волосам. Благословенны те, кто говорят хорошее. Трижды благословенны те, кто бегут со всех ног, чтобы это сказать…

Вы будете красивыми

если кто-то вас любит. И, когда окружающие делают вам комплименты и говорят, что вы – красивая или красивый, это потому, что вас любят. Кто-то очень сильно вас любит. Какими бы странными и непонятными были ваши отношения – любит; хотя отношений в обычном смысле и нет; знакомство и редкая переписка, нечастые встречи… Но такой человек непременно есть, он и заставляет вас светиться внутренней красотой. И внешней, конечно, – так заметной другим. Как Диану де Пуатье, которой уже за шестьдесят было, когда она поражала своей дивной красотой. И никакая злоба, зависть или оскорбительные клички вроде «старого гриба» не могли эту красоту разрушить. Пока был тот, для кого она была Прекрасной Дамой. В 26 лет Диана поцеловала маленького мальчика семи лет, Генриха – его испанцы везли в тюрьму, как заложника. И никто не подошел к мальчику; он стоял, бледный и испуганный, и сдерживал слезы – кому какое дело в 16 веке до детских слез? И Диана поцеловала – что она еще могла сделать? Ребенка отвезли в тюрьму, где били и морили голодом. И освободили только через четыре года. Но он жил образом своей Прекрасной Дамы и любил. Потом стал принцем – и любил. Потом женился на другой, как положено будущему королю – и любил. Стал королем – и любил… Всю жизнь любил. И всю жизнь Диана была прекрасна. И человека, которого кто-то любит – его сразу видно. Он красив и гармоничен. Любимый ребенок всегда красив. И чья-то Прекрасная Дама – всегда красива. И чей-то любимый мальчик – хотя уже не мальчик давно – прекрасен. И, если вам говорят, что вы похорошели и красивы – вас кто-то любит. И, может быть, вы об этом даже не знаете – но и это неважно. Важно, что для кого-то – вы Прекрасная Дама. Или Прекрасный Принц. И такими нас видят другие люди – спасибо любящим…

Если человек обратился за помощью —

помогите ему по мере возможности, если вы добрый и ответственный человек. Это благое дело! Если человек обратился за помощью во второй раз – действуйте с опаской, начинается нечто нехорошее. Если в третий – прервите общение. Это началась дикая и невыгодная игра в Спасателя, в которой вы обязательно проиграете. Из вас пытаются сделать «собаку сверху» – мудрого, сильного, богатого и всезнающего Спасателя. Который на все вопросы знает ответ, для всех проблем найдет решение. А сами остаются в роли «собаки снизу» – бедного песика, который ласково просит косточку. Это нехорошая игра, и заканчивается она ненавистью к Спасателю. Потому что он плоховато спасает. Недостаточно хорошо! Нерегулярно и безрезультатно; хотя результат постоянно ожидается разный – начиная от личной жизни и заканчивая финансами. Здоровье, карьера, успех, любовь – задания для Спасателя меняются каждый раз, и в конце концов он не справляется, что естественно. Собака какая! И «собака снизу» наказывает «собаку сверху» – диким тоскливым воем и непрерывными жалобами и укорами. Распространяя на Спасателя свою тоску и боль. И укоряя: это все из-за тебя! Твоя помощь была плохой, и ты не смог меня спасти! Раньше считалось, что нужен еще третий персонаж – Преследователь, который и мучает Жертву. Вы знаете, игра вполне может продолжаться и без Преследователя – его роль успешно переносится на Спасателя. Это он во всем виноват! Короче говоря, это плохая игра. И вторая просьба – точный сигнал о начале игры, в которой вы проиграете. Заканчивайте общение – если есть возможность. Или, если выхода нет, расскажите о своих личных несчастьях, проблемах, тревогах, трудностях – это неприятно, но иногда это помогает. Жертва теряет интерес с проблемному человеку и ни за что не хочет стать Спасателем – уж больно это невыгодно.

«Вещи изнашиваются по краям», —

написал поэт. Вещи неизбежно изнашиваются – даже если ими не пользоваться. И дорогая одежда в шкафу изнашивается и теряет вид. И духи испаряются, теряя аромат. И конфеты, и вина, и посуда – все теряет вид, вкус и исчезает во времени. Золото остается! Это так. Только уже не носить нам кольца наших бабушек – старомодны они. А в возрасте бабушек и вовсе уже не нужны кольца на старых руках – потому что тело тоже изнашивается. Это грустно, с одной стороны, – сохранить ничего нельзя. И бабушкина соболья шапка, которую она для меня берегла – нелепо выглядит сейчас. И даже драгоценные камни теряют свою свежесть – спустя тысячи лет камни тоже умирают, нет ничего вечного. Но кое-что остается – то, что мы подарили в счастливую, светлую или печальную минуту, – печальные минуты сочувствия и сострадания тоже просветляют сердце. И мы можем отдать что-то ценное и дорогое – просто так. На, это тебе! Бери! Мне ни капли не жалко – ни этих денег, ни этих вещей… И вот эти вещи – они не изнашиваются. Они навсегда остаются радостью и любовью, самыми дорогими воспоминаниями, – то, что мы подарили и просто отдали от всей души. И на закате жизни человек улыбается от воспоминаний, какую прелестную шубку он купил дочке! Как она не ожидала, робко взяла, потом просияла от радости… И от шубки следа не осталось, – а радость осталась! Или как мы отдали что-то ценное тому, кто нуждался – сейчас это пустяки, ерунда, – а радость осталась! Как мы в детстве подарили игрушку, которая нам самим нравилась – и как обрадовался мальчик или девочка разулыбалась. И снова тепло на сердце, и хочется жить, и совсем не тревожит, что вещи изнашиваются по краям – хотя это печальная метафизика. Есть нечто важнее вещей сохраненных – вещи отданные и подаренные. И странный мистик Сведенборг уверял, что все подаренные вещи сохраняются в другом мире, куда мы со временем попадем. Прекрасные и сияющие, ослепительно-прекрасные, как наша душа в момент щедрости и любви. И там мы будем вместе играть и учиться хорошему, окруженные этими прекрасными драгоценными вещами… Не знаю, конечно, но что-то в душе подсказывает, что это возможно. Не все изнашивается и теряет смысл, далеко не все…

Похвалишь человека

восхитишься его поведением и качествами, выскажешь уверенность – «он не такой! Уж он-то так не поступит!», – и человек немедленно выкинет такой номер, что изумишься. Трезвенник напьётся, труженик не выйдет на работу, отличный врач поставит неверный диагноз, а воспитанное дитя изваляется в грязной луже или закатит истерику. А честный человек заломит такую цену, что испугаешься. И опасаешься хвалить уже. Сдерживаешь восхищение, чтобы не сглазить, как люди говорят. И правильно говорят: механизм недоброжелательного внимания в народе называют «сглазом» – недоброе завистливое наблюдение человек чувствует, и все у него идёт наперекосяк. Людям смотрели в затылок и просили нажимать кнопку, когда они чувствовали взгляд. Более девяноста процентов людей взгляд чувствовали и кнопку нажимали именно в те моменты, когда на них смотрели. А восхищённое внимание – оно тоже человека бессознательно тяготит. Разрушает. Ведь реальный человек и идеальный образ – разные вещи. И нахлобученная корона давит, а мантия связывает. И, чтобы освободиться от навязанного идеального образа, человек бросается к первой же грязной луже, фигурально выражаясь. Чтобы смыть позолоту – позолоченный художником мальчик умер, если помните. Кожа не могла дышать. Так что лучше просто любить друг друга, дружить и уважать – без излишнего восхищения. И не гарантировать отличное поведение другого человека чрезмерными восторгами и похвалами. И другим его не расхваливать, а с уважением отзываться… А то можно невольно спровоцировать нехорошее… И не говорить: «я ручаюсь», «я полагаюсь как на самого себя», – потому что иногда и за себя трудно поручиться. Умеренная и достойная оценка – укрепляет человека.

О долгах

Сейчас многие люди в долгах. И кто-то долги выплачивает и справляется. И даже получает выгоду от кредитов – развивает бизнес, улучшает жилищные условия, получает образование или учит ребёнка. И это не совсем долги. Это работа с кредитами; рискованно, но необходимо. Настоящий должник должен всем. И заплатить не может; как Айседора Дункан на закате карьеры. Когда она в отчаянии говорила, вспоминая былое богатство: главное – это деньги! Их надо любить и беречь! И вотпсихологи и философы стали изучать проблему долгов. И интересный вывод сделали: должник – это бывший кредитор. То есть, в долгах оказываются именно те люди, которые ранее бессознательно считали, что все им должны. Должны помогать, уделять внимание и оказывать бесплатные услуги – просто так. И к другим людям будущие должники предъявляли требования и проявляли завышенные ожидания; словно другие люди – их должники. И постоянно брали у других людей что-то даром – им же должны! И кредиты брали с этой же бессознательной установкой – всего лишь забирали то, что принадлежит им по праву! И в итоге оказались в положении должника, выйти из которого психологически не могут. С долгами рассчитаться смогут те, кто привыкли за все платить. Они преодолеют финансовые трудности – Дисней вот шесть раз банкротился, а у Марка Твена один раз описали имущество и только плита осталась в доме. Но они справились и рассчитались – всякое бывает. Не справятся и останутся вечными Должниками вечные Кредиторы – те, кто по-прежнему намеревается брать и пользоваться бесплатно, задаром; потому что весь мир им должен! И в этом случае терапия и разъяснения бессмысленны – тем более, платить за это Должники не хотят. Предпочитая получать помощь задаром, так и не поняв, что им никто ничего не должен – должны именно они. И в редких случаях с первого платежа и признания долга ситуация меняется к лучшему – это проверено.

С кем поведёшься, от того и наберешься

И иногда пора начать большую стирку. Или чистку своего окружения. Безгневно и спокойно вспомнить физику, которой учили в школе. Человек – это система. Свойство системы – отражение. Система сохраняет и накапливает свойства тех систем, с которыми взаимодействует. И, если другие системы так себе, мы тоже приобретем их свойства в процессе общения – без всякой мистики. Учёные удивились, когда рядом с гнилой луковицей начинала разлагаться здоровая. Причём – отделённая непроницаемой перегородкой. И пятна гнили располагались на тех же местах. И в запаянной пробирке здоровая культура бактерий оказывалась поражённой вирусом – как в пробирке с другими, больными бактериями. Впрочем, можно почитать про эти эксперименты подробно – они широко известны, и до конца механизм непонятен пока. Но влияние одной системы на другую бесспорно, поэтому причина «торможения» дел, ухудшения здоровья и конфликтов может быть в ненужном взаимодействии – мы ему и значения не придаём, а оно есть, как тот суслик в поле. И наоборот – взаимодействие с сильными, добрыми, великодушными и возвышенными людьми способно само по себе менять к лучшему жизнь и приносить удачу. Поэтому так старались коснуться короля или вождя – чтобы приобрести его качества. Но коснуться мало. Надо душой коснуться и начать взаимодействие – дружбу или работу. И стоит подумать даже здесь, в сети, – с кем мы общаемся и соприкасаемся. И как меняемся вследствие этого. К лучшему или к худшему… Изменения объективно будут, это обычная физика. Но мы можем их и не заметить сначала; собственные изменения трудно заметить. Но иногда пора начать большую стирку и генеральную уборку; и поискать системы здоровые и процветающие – не обязательно материально. И окружающие скажут, что вы стали лучше выглядеть, что с вами интересно общаться; вас начнут приглашать и делать приятные предложения – это хороший признак. Мы на верном пути!

Старушка в галошках

Кольцо с бриллиантом

было у одной женщины. И вот кольцо пропало. Прямо из квартиры – а она жила одна. К ней приходил только сын, который и купил эту хорошенькую квартиру. И кольцо тоже он купил – он был замдиректора крупной компании. И маму очень любил. И любил свою жену, недавно женился, на такой Гале из поселка – ужас, конечно. Она была из не очень благополучной семьи, мать – вдова, трое братьев. И техникум закончила, то есть, почти без образования. И вообще – обезьяна Чита, как мама Кирилла сказала. Вылитая обезьяна Чита. И эта мама, Нинель Александровна, очень деликатно, хотя и плача, сказала про пропажу кольца сыну. Еще пропало немного денег – взято из пачки. Нинель Александровна хранила деньги в пачках – ей сын много давал. И понятно, что Галя-Чита взяла. Потому что у нее мама заболела и братьев надо содержать. А у мужа она боялась просить – Нинель Александровна строго предупреждала, что нельзя просить деньги на родственников. Это мещанство и подло довольно-таки. Вот Чита и взяла кольцо, чтобы продать. Это можно понять! Это можно простить! Но пусть признается и раскается – только тогда прощение будет заслуженным! Чита ни за что признаваться не хотела, рыдала, клялась всем, чем угодно. И Кирилл ее не выгнал, конечно. Он с ней продолжал жить, но к маме ее больше не брал. И отношения испортились – каждый вечер допрос и попытки вывести Галю на чистую воду, чтобы она сама призналась. В общем, в один прекрасный день Чита уехала к себе в поселок. И через некоторое время вышла замуж там за какого-то парня. А Кирилл так и не женился, он потерял веру в людей. И все про это кольцо с мамой говорил; что вот призналась бы Чита – теперь и он так ее называл, обезьянним именем – и ее бы простили и стали бы дальше жалеть и жить с ней. И в гости к маме брать. А она вот какая оказалась! И так прошло десять лет. И Нинель Александровна попала в больницу, с сердцем. Кирилл поехал к ней домой, искать какие-то документы. Полез в трюмо – а там коробочка с кольцом. Раньше она пустая была, мама часто ее демонстрировала, пустую, обворованную – а вот оно, кольцо! Лежит и сверкает себе, запрятанное в дальний угол. И растолстевший поседевший Кирилл все понял. И заплакал. Но было уже поздно, конечно. И вот говорят – правда восторжествует! Ну и что? – хочется иногда ответить. Толку-то. Судьба искалечена, жизнь сломана, отношения безнадежно испорчены. И нет человека рядом. Так что не спешите верить дурному и обвинять. И допрашивать. И осуждать… Печальная такая история. И хорошее – только в том, что Кирилл позвонил Гале и попросил прощенья. Хотя бы это…

Блинчики с мясом

мама приготовила – ждали гостей. Она много наготовила, но именно блинчики с мясом произвели на меня громадное впечатление. Я один съела и второй попросила. Мне четыре года было и это извиняет мои слова и желания. Я заявила, что скушаю ещё два блинчика. Или три. Или, лучше, все скушаю! Не надо гостям давать эти вкусные блинчики, пусть едят все другое. А блинчики – это мне! Мама улыбнулась и поставила передо мной блюдо с поджаристыми блинчиками. Но я печально поняла, что ни кусочка больше проглотить не могу – я же маленькая девочка. И совершенно наелась, даже тошнит немножко… И мама сказала: так человек устроен. Он иногда жадничает и ошибочно думает, что съест все! Один скушает все блинчики! Это не так. Природой устроено, что мы съедим ровно столько, сколько вместит животик. А от лишнего – затошнит. Не надо жадничать и хватать блюдо; всем хватит! И жадно требовать от жизни все больше и больше тоже не надо. Вкусный только первый блинчик. Ну, второй. Хорошенького понемножку! – и тогда будет удовольствие, и на всех хватит угощения. Жадным быть глупо и невыгодно; гости обидятся и уйдут, и жадина в одиночестве будет обедать. А это тоскливо и грустно. И я вечером энергично угощала гостей-докторов блинчиками, поучительно предлагая не жадничать. После второго тошнит, я пробовала! Хорошенького понемножку! И гости добродушно смеялись. В те годы все знали, что жадность – это нехорошо. Это ведь давно было…

Про сгусток злобы

Это бывают такие люди – как шаровая молния. Их, может, кто-то обидел давным-давно и повредил важный предохранитель. Может, ещё что с ними приключилось – но в момент встречи об этом некогда думать. Сегодня из машины выскочил такой человек на трассе – он выезжал с проселочной дороги и чуть в нас не врезался. Еле увернулись. А у него очки от злобы раскалились, трясётся весь и ругается. Хотя это он виноват. И угрожает. Муж промолчал, и я промолчала. Хотя он бегал вокруг машины и вызывал на честный бой. Ну, мы уехали потихоньку, от греха подальше. А он чрезвычайно быстро нас обогнал. Очень быстро. Ну и ладно. Обогнал и обогнал – далеко не уехал. Вот его машина стоит, видать, сломалось что-то – неудивительно, машина очень старая и очень грязная. И человек этот, трясясь и изрыгая ругательства, бегает вокруг своего автомобиля. И мне бы хотелось написать: мы благородно остановились и оказали помощь! И, пока мой муж чинил трясуну машину, я с ним поговорила о добром и вечном. И он исправился. Но я ещё из ума не выжила. И сказала спокойно мужу: поехали-ка подобру-поздорову от этого ненормального. Пока он не стукнул тебя по голове вот этой монтировкой, которой злобно размахивает. Пусть сам чинит свою машину или пешком идёт. Мне все равно. И мы спокойно поехали подальше от психопата. И это я к тому, что добрым быть хорошо! Но надо быть ещё живым и здоровым. Вот и все. А шаровые молнии пусть остаются позади – помогать им рискованно и опасно. И мне все равно, как они живут – беспокоюсь только о хороших людях, которым они могут повредить. Такая вот недобрая, но жизненная и здравая история.

Про семейную жизнь

По этой дороге семьи едут на юг. Сейчас сезон. И у источника останавливаются передохнуть и перекусить. Замужние дамы, их мужья и дети. Диккенс писал, что замужнюю даму легко отличить: она ест много, опасаясь не наесться. А незамужняя – мало, опасаясь показаться обжорой. И чтобы фигуру сохранить. Здесь все семейные. И едят много и с аппетитом: шашлык, куламу, эчпочмаки… И жены следят, чтобы мужья хорошо кушали – ехать далеко! Одного седовласого мужа ругает жена – он зашёл в воду в сандаликах. И теперь поедет с мокрыми ногами! Второго бранят за то, что он потерял футляр от фотоаппарата. Третий весь перепачкался шашлыком, всю футболочку испачкал. Ещё один гордо отказывается надеть бейсболку, и ему может напечь голову. Бейсболку на него одевают насильно. А мускулистый супермен поскользнулся на ступеньках и ушиб попу. И жена ругает его, растирая ушибленное место – надо смотреть, куда идёшь! Дети спокойно едят и пьют лимонад; а вот с мужьями морока! Даже бородатого человека в тюбетейке ругает жена в мусульманской одежде – он встал под струю воды и весь вымок, с бороды капает! А потом пора ехать дальше! На юг! И мужья сурово собирают семью и садятся в машины. Мужественные, строгие, важные… Все же хорошо семьёй путешествовать! И замуж все же надо выходить. И жениться надо – иначе кто подаст руку и разотрет ушибленное место? И застирает под водопадом испачканную футболку? И немного поругает? Жизнь совсем не похожа на статьи в глянцевых журналах о правилах поведения с мужем. Нет никаких правил, если любишь. Да и не надо…

Обижать никого не надо

Это нехорошо. И могут ответить. О чем обидчик как-то не думает, не ожидает. В юности я шла по улице с одним преподавателем философии и беседовала об этике Канта: что есть нравственный поступок, а что – безнравственный. Я наивна была. Преподаватель со мной бродил по улицам вовсе не из-за Канта, я ему нравилась. Но до меня это не доходило. Он был старенький, как мне казалось. Маленького роста, лысый и в очках. Толстенький старичок пятидесяти лет – так мне думалось. И к нам подошёл бродяга, попросил какую-то мелочь. Совершенно опустившийся человек. И преподаватель резко сказал, мол, убирайся, грязный нищий! А я испуганно и машинально полезла в карман и отдала скудные денежки – я сама была почти нищая. Бродяга деньги не взял у меня. Распрямился, посмотрел презрительно и сказал внятно: дай Бог, тебе, добрая и красивая девушка, хорошего мужа! Высокого, молодого, с причёской, и с хорошим орлиным зрением! Щедрого и доброго! И добавил, глядя на учёного: «А ведь и я когда-то был инженером! Судьба переменчива, уважаемый!». И ушёл. И мы молча пошли к остановке. И преподаватель стал ещё старше, меньше и лысее – унасекомил его бродяга. А муж – муж у меня был и сейчас есть. Именно такой, как бомж описал. И деньги я по-прежнему подаю, хотя это глупо и неправильно…

Про гусеницу

Один слепой мальчик жил в интернате, в далекой стране. Он был сирота. Ему было шесть лет, когда он в траве нашел гусеницу – наощупь. Такую мохнатенькую, толстенькую гусеницу. Мальчик посадил гусеницу в баночку, нарвал травы и почувствовал себя очень счастливым – теперь у него был друг. Гусеница. А еще он знал, что из гусениц получаются бабочки, летающие изящные создания с крылышками. И мальчик поминутно трогал свою гусеницу легонько – не превратилась ли она в бабочку! Не произошло ли чудо? Он всюду носил баночку с собой, а вечером ставил на подоконник и засыпал, счастливый. Хотя он голодный был и больной. И жил среди грубых людей – такие были времена. Но у него была его гусеничка! И все смеялись над ним, а однажды большие мальчишки ему сказали, что это ядовитая гусеница. Опасная! Можно умереть, если ее трогать. И она ужасно безобразная, отвратительная – просто он слепой и не видит, насколько мерзкое создание сидит в банке. И только и ждет, чтобы укусить мальчика за палец. Укусит – и умрешь в страшных мучениях. Фу, гадость! Мальчик очень испугался и выбросил баночку в окно с отвращением. А потом горько заплакал и побежал на улицу, искать баночку с гусеницей. Шел страшный ливень, а он ползал в кустах и в траве, шарил руками, искал баночку, боялся, что гусеница убилась… Шептал всякие ласковые и добрые слова сквозь слезы – но ничего не нашел. Тут и зрячий бы не нашел, не то, что слепой мальчик – маленькую баночку в густой траве и кустах… И мальчик вырос, стал известным музыкантом. Он все преодолел, все превозмог, и на всю жизнь запомнил главное – для него главное. Не надо слушать чужих людей, которые ругают то, что мы любим. И внушают нам страх и отвращение к тому, что нам дорого. И хотят разрушить наше счастье, разорвать отношения, убить надежду и растоптать любовь. Это наша любимая гусеница, из которой непременно получится бабочка. А если не получится – мы все равно будем любить. И не слушать злых людей, которые потом будут смеяться и смотреть, как мы ползаем в отчаянии под поливным дождем – со стороны это, наверное, очень смешно. Злые любят посмеяться…

Про старый галстук

Одного мужчину парализовало – инсульт у него был. И сам он был неблагополучный, ухаживать за ним особо некому, приходили родственники, ругались, но помогали. Врачи выписывали таблетки. И он лежал, страдая, в своей грязной комнате. И я привела врача – это давно было, в нехорошие годы – я их так называю. И врач согласился пойти со мной, потому что он тоже был – неблагополучный. С работы его выгнали за пьянство и за правду – это часто взаимосвязанные вещи. Но он добрый был, этот Петя, такой типичный русский добрый алкоголик. И вот – пошел. Посмотрел больного и грустно сказал: «Я не могу тебе нанять массажиста и физиотерапевта. И лекарства дорогие купить – денег нету таких. Но я думаю, ты еще молодой и ты встанешь. Если будешь делать вот что»… И этот Петя привязал к батарее свой старый галстук – он ходил в обтрепанном костюме и в галстуке, чистенький был человек. Доктор ведь. И он велел больному здоровой рукой – вторая тоже плохо слушалась – подтягиваться на этом галстуке и стараться сесть. Одни раз, два раза, три раза… Это будет больно и тяжело, но другого пути нет. И доктора другого нет, а есть страшный дом для инвалидов. Или смерть. Так сказал Петя и показал, как надо делать. Это было тяжело и душераздирающе видеть, но больной послушал его. И, в одиночестве, дожидаясь родственников, подтягивался и подтягивался. Мы заходили иногда с Петей, когда Петя был в состоянии заходить. Одна я боялась в этот страшный барак соваться. И, знаете, больной потихоньку встал. И начал ходить, хромая. А потом вообще начал быстро ходить. К сожалению, за водкой – врать не буду. И я помню этот старый галстук на ржавой батарее – все, чем мог помочь доктор. И чем мог себе помочь больной. Больше у нас ничего не было, кроме человеческого участия и сочувствия. И еды скромной. И в тяжелые времена, когда надо было прилагать большие, большие усилия, я их прилагала. Один раз, и второй, и третий – потому что другого пути нет. Старый галстук, немного человеческого участия, доктор без лекарств и твоя сила и воля. Упадешь – и снова подтягивайся, пока есть время и ты ждешь помощи – помощь может и не прийти. А вставать на ноги все равно надо… И минимальная поддержка творит чудеса – если ты и сам подтягиваешься. И Петю я в благодарность грубо заставила закодироваться у знакомого врача, хотя он страшно сопротивлялся – и тоже ничего. Бросил пить и стал работать – он отличный был врач, просто сбился с пути. Все мы можем на время сбиться с пути – но есть галстук. Надо подтягиваться, вот что я думаю…

Больше всего жалеть

в старости мы будем не о том, что мало путешествовали. Не о том, что мало уделяли внимания своему духовному развитию. И не о том, что плохо воспитывали своих детей. И не о том, что не посвятили себя искусству. Хотя, может, об этом и пожалеем, конечно – так вот пишут некоторые психологи. Которым еще далеко до старости. Я со многими очень пожилыми людьми общалась, которые были вполне в своем уме. Больше всего они сожалели о том, что позволяли себя нагло использовать. И терпели обиды, незаслуженные и подлые. «Почему я не могла ответить, когда меня начальник принуждал за троих работать?», – говорила одна дама. А другая вспоминала родственников, которые приезжали в гости в комнату, где она ютилась с двумя детьми и мужем. И жили в гостях неделями. А она все убирала, стирала, готовила и угощала, как положено – хотя кем такое положено? Кто-то терпел жестокость пьяницы-мужа. Кто-то – нахальные требования совершенно посторонних людей. Не из малодушия или трусости – а просто, чтобы никого не обидеть, не задеть. Остаться в глазах потребителей добрым человеком. Вот об этом поголовно все жалели. И вслух размышляли, как бы сейчас, с высоты прожитых лет, они просто и спокойно отказали. Горячую воду давали раз в неделю. И к женщине с тремя детьми в этот день съезжалась со стиркой вся родня. Ну, и купались все, конечно. И у нее не оставалось времени постирать и искупать детей. И в девяносто лет она с горечью и недоумением об этом вспоминала – не о том, почему так поступали родственники. А о том, почему она не нашла слов для отказа… Ей было обидно очень! Вот о чем мы точно будем жалеть – о бесцельно и бездарно потраченном времени, об усилиях и жертвах, о добровольном рабстве. О ненужном терпении – которое никто не ценил. Так что терпеть лишнее не надо. Тогда останутся силы и время и для путешествий, и для детей, и для внуков, и для искусства. И здоровье останется. А горечи в душе не будет – надо просто учиться говорить «нет». И все. Или просто игнорировать нахальные просьбы, посвятив себя искусству, путешествиям или отдыху. Или – воспитанию детей…

Одинокая дама

приехала в санаторий. И элегантно гуляла: в белом платье с кружевами, в шляпке и с сумочкой. Очень красиво! Но одна. Она, видимо, на месяц приехала – я её постоянно вижу. А сегодня тоже увидела: дама увлечённо собирала землянику. Туфельки на каблуках сняла, ползает в перепачканном платье и собирает: в сумочку. И в шляпку. Она случайно увидела ягоды и увлеклась! Глаза горят, разрумянилась; собирает душистую ягоду! И подошёл солидный мужчина в светлом костюме, начал помогать. Тоже увлёкся. Он одуревал от скуки в санатории и важно шагал по дорожкам. А теперь ему тоже интересно! И я им рассказала, что тут рядом можно ловить рыбку. И ещё есть заброшенные сады с клубникой. И они, радостные, решили немедленно туда пойти – только переоденутся во что-то попроще, поудобнее! И ушли вдвоем, он нёс сумочку, а она – шляпку с ягодами. Так что важно вышагивать по дорожке – не лучший способ познакомиться с кем-то. Надо что-то делать интересное, предпринимать, увлечённо заниматься своим делом – и обязательно кто-то к нам примкнёт. Обратит внимание. Захочет общаться. К тем, кто чинно гуляет в элегантной одежде – редко подходят. Уж больно у них важный и неприступный вид…

Иногда ничего делать не надо

надо выпить брому и успокоиться для начала. Или меня послушать; я плохого не посоветую! В страшном волнении, в стрессе, в гневе, в обиде можно много чего понаделать, – и потом жалеть об этом. Стресс действует примерно как контузия. Человек на вид нормальный, но действует как в тумане. И трудно его удержать – он даже злится иногда. Пойду, мол, и все скажу ему в лицо! Или позвоню вот в десятый раз и выскажу все, что накопилось! Или возьму этот заманчивый кредит – это же прелесть, что за кредит! И куплю вот эту вещь! Или перепишу имущество на этого милого и бедного родственника! И с работы уволюсь, прямо сейчас! Надо что-то делать! Иногда – не надо. По крайней мере, сейчас. Все может измениться и получить объяснение; ситуация может оказаться совсем иной! И даже если она не изменится, изменится наше ненормальное состояние. Не принимайте импульсивных решений, пока вы в гневе или в горе; боль искажает реакцию. Не подписывайте документы в этом состоянии – а, если вас принуждают и торопят, скажите, как Швейк, что вы за ночь разучились писать. Если жажда деятельности обуревает импульсивного человека, уговорите его обождать – это очень трудно! Но возможно. И сами обождите, опустив ноги в холодную воду, или поставив горчичник на икры – это бесполезные и идиотские средства, но они отвлекут от опасных намерений. День пройдёт – и все станет ясным. И вы будете благодарны тем, кто вас удерживал, это точно. А подстрекателей гоните прочь – именно они горячо поддерживают вас в гневных или необдуманных порывах. Подождём немножко – иногда это мудро и спасительно – выждать и ничего не делать…

Самая сильная психотравма

– это унижение. Мозг – он все может пережить и переварить. И из всего извлечь опыт на будущее. А унижение – не может. Потому что унижение тем и отличается – это безответная реакция. Унизить можно только при условии, что человек не может ответить. Поэтому унижают детей и тех, кто в силу обстоятельств вынужден смолчать и стерпеть. А потом – плакать или наоборот, нелепо улыбаться, что-то бормотать, идти, куда глаза глядят, с тяжким чувством в груди… «Это ничего, ничего… Подумаешь – унизили при всех. Не ударили ведь. Или вообще один на один унизили – никто не узнает. Ничего страшного!». Страшное это дело – именно после унижения происходит суицид или психическое расстройство. А, если психика крепкая, осадок остается на всю жизнь. И человек на все готов, чтобы забыть унижение – а оно никак не забывается, именно потому, что это – самая сильная и болезненная психотравма. Унизил начальник; на собеседовании унижали; вопросы задавали унизительные и замечания делали. Унизили в больнице, в магазине, в учреждении, и пришлось стерпеть – некуда деваться. Поэта Рубцова тоже вот унизили братья-писатели: поехали на теплоходе кататься, все в каюты расселились, а Рубцова поселили в коридоре – он же нищий пьяница, детдомовец, ему вполне нормально в коридоре плыть! Правда, писатели все время спрашивали: удобно ли Рубцову? И он отвечал: мол, вполне удобно. Благодарю! А потом как начал пить горькую; и вскоре погиб. Хотя ему было удобно в коридоре, наверное, – но ужасно в душе… И единственный способ с унижением справиться – все же ответить. Даже если от этих людей зависишь, – все равно ответить спокойно и адекватно. Потому что никакие деньги и мирные отношения не компенсируют травму унижения; она остается навсегда. И, чем сильнее вас унизили, тем выше свою самоооценку подняли – как на качелях, где один – внизу, другой – наверху. Надо ногой оттолкнуться и сменить позицию, все равно другого выхода нет. И сказать, что в коридоре отдыхать неудобно – это идиоту понятно. Получать наглые письма – противно. Выслушивать оскорбления – неприемлемо. И пойти, лечь на кровать в каюте главного писателя – вот там удобно. А что потом будет – да ровным счетом ничего, как правило. Те, кто унижают – трусливые и подлые люди. И вряд ли они наберутся смелости прогнать вас с кровати или продолжить унижения. Как только будет ответная реакция – не будет унижения, вот в чем фокус. Бить не надо. Браниться не надо. Разъяснять надо, как советовал Высоцкий. Удобно лежа на кровати – добавлю я…

Про паренки

Через «е» с точками – я всю жизнь помню. Это дедушка пообещал нас на даче угостить необычайно вкусным лакомством – паренками. В детстве он этим блюдом лакомился изредка – очень, очень вкусно было! И на фронте он мечтал об этих домашних замечательных паренках! Вот он сложил печку – он все умел, хотя работал в Академии наук. Но родом был из Туринской Слободы, из поселка, вот и умел. И паренки делать умел – и мы с братцем Алешенькой с нетерпением стали ждать угощенья. Алешенька даже самостоятельно салфеточку подвязал и тихонько стучал по тарелочке вилочкой. Паренки делать долго! И, наконец, дедушка достал чугунок с печеными овощами: морковкой, луком, свеклой – вот они, паренки! Мы откусили по кусочку и заплакали. Алешенька – от страшного разочарования. Дрянь и гадость! Но он все равно жевал гадкую морковь – он послушный был, добрый мальчик, и не хотел дедушку огорчать. Кушает и плачет. И я – кушаю и плачу. Потому что ясно увидела дедушку маленьким мальчиком, которому вот эта вот дрянь казалась невероятно вкусным лакомством. Потому что обычно ели тюрю – о ней дедушка тоже воодушевленно рассказывал. Вода с хлебом и сырым луком. Или с квасом хлеб. Или вот лакомились ломтиками редьки с солью и постным маслом. А по праздникам – вот эти, значит, паренки. И их честно делили на всех пятерых детей, всем поровну! И это было праздничное блюдо, лакомство… Дедушка хлопотал у печки и не видел, что на столе натекли две лужицы от слез. А мы с Алешенькой ели паренки, давясь. И говорили, что очень вкусно, дедушка! И плакали тихонько. И почти все съели, потому что мы были добрыми в детстве. И дети почти все – добрые. И все прекрасно понимают. И мы еще больше стали любить дедушку и слушаться. И вечером сидели с ним на лавочке, Алешенька к одной руке прижался, я – к другой. Мы пели военные песни – мы всегда на вечерней зорьке пели с дедушкой песни на лавочке. Хвалили паренки. А дедушка воодушевленно обещал приготовить нам тюрю как-нибудь, по всем правилам! Тюря – это очень вкусно! И я с тех пор всех кормлю, кто приходит – даже пожарного инспектора. И у всех спрашиваю, не хотят ли они кушать? Люди ведь иногда не говорят, что хотят кушать – извините за неправильное слово. Есть – так правильнее…

«Вы только не обижайтесь» —

противная манипуляция. Прекрасно человек понимает, что сейчас скажет обидное, заденет за живое, оскорбит и унизит, желательно – при всех. Но все равно говорит, потому что заранее выговорил себе преференцию – отвечать нельзя. Вы же не обидчивый ребенок, в самом деле! На обиженных воду возят. Я скажу обидное – а вы не реагируйте, молча проглотите. И добродушно улыбайтесь, и отвечайте: «Ну что вы! Я нисколько не обижен. Вы совершенно правы!». Вам же ясно сказали – сопротивляться и реагировать нельзя. Не обижайтесь! Так говорят сознательно и специально, чтобы остаться в безопасности и комфорте. Наговорить гадостей и продолжить общение, как ни в чем не бывало. Предупреждение же было сделано. И указано, что реагировать нельзя. Это как человеку сказать: «Я вас сейчас душить начну, а вы не сопротивляйтесь. Ногами пинать – а вы не реагируйте. Это будет очень весело и хорошо, я часто так развлекаюсь. Но всегда искренне предупреждаю – сейчас я в вас плюну. Не обижайтесь и не реагируйте. Оботритесь и продолжайте беседу, а потом я пойду по своим делам, другим говорить правду. Или душить за горло». Вот после этой фразы, как одна умная дама на нашей странице написала, надо быстро сказать: «Не обижайтесь? Так вы не обижайте меня – я и не обижусь». Понимаете ведь, что сейчас пакость скажете, но дрожите за свою безопасность, боитесь, что ответят. Или тоже душить начнут – люди разные. Так что такие люди прекрасно понимают ситуацию. И все требования начинают с фразы: «Я понимаю, что вам это трудно сделать, но все равно попрошу», «я понимаю, что у вас с деньгами трудно, но все равно – дайте мне!», «я понимаю, что у вас времени нет, но…» Это «двойное послание», подловатый психологический приемчик, с помощью которого человека можно довести до шизофрении; это ученые доказали. И об этом мы еще поговорим. Но после слов «вы только не обижайтесь» беседу смело можно заканчивать. Предупредив, что вы непременно обидитесь, как любой нормальный человек, на нарушение границ и оскорбление. А именно оно скрывается за этими словами, как правило. И эти слова лучше не говорить и не писать. И не слушать, самое главное…

Беречь и прощать над тех

кто способен принести нам передачу в тюрьму и больницу. Все остальные – приходят и уходят; и, возможно, это милые и добрые люди, и к ним надо хорошо относиться. Но беречь и прощать надо тех, кто точно к нам придет с передачей. И какая разница – допускала ли ошибки в воспитании сына Ахматова, если полжизни потом она хлопотала о его освобождении и простаивала в страшных тюремных очередях с узелком, с посылочкой, сама нищая и затравленная? И Цветаевой можно все простить – все педагогические ошибки – за то, что она сушила на батареях морковь, дочери в лагерь отправить. Хоть какие-то витамины. И нелепые вопросы в письмах: не надо ли заодно прислать серебряный браслет в тюрьму – тоже можно простить, это неважно. И необразованная жена Некрасова просиживала у его постели ночи напролет, когда он стонал от боли – превратилась в старуху из цветущей женщины. Но ухаживала за ним до последнего дня. И один доктор верно сказал: пациенты в больнице ругаются с теми, кто их навещает. И сердятся на близких – редко приходят, не те продукты принесли, не те лекарства. И скучают по тем, кто к ним не приходит, звонят, пишут – ведь повод для ссор есть только у близких людей. И конфликты чаще всего происходят между близкими. На них и сердимся. А другим мы и не нужны вовсе; им нравится что-то, что у нас есть, но вряд ли они будут сидеть у одра болезни и слушать наше ворчание. У них свои дела и своя жизнь. И надо общаться доброжелательно, но тем, кто нас не бросит в трудную минуту, надо все простить. Заранее, оптом и в розницу. И один писатель попал в тюрьму за свои политические выходки. И там у него было время подумать. И он вот что надумал: он общался с неподходящими женщинами. А в тюрьме оказался нужен родителям стареньким, которые его убеждения не разделяли, но продолжали любить и заботиться. А женщину он отныне выбирал по такому критерию: может она навещать его в тюрьме или нет. И под старость лет освободился, женился и завел детишек – видимо, нашел то, что надо. А раньше все про красоту писал, про ноги, про грудь… Та грудь хороша, на которую можно припасть в трудную минуту. И этих людей надо беречь. И все им прощать.

Как иногда не ценят близкого человека…

Просто потому, что он – близкий. Он всегда был и всегда будет. И заботиться – это его привычная обязанность. И быть рядом – это тоже нормально, куда он денется? А другим людям так хотелось бы, чтобы у них был такой человек! Это как в повести «Дуэль», Лаевский жалуется на свою подругу доктору. И надоела она, и прилипчивая, и денег много уходит, и как бы вот отделаться от нее? Разлюбил! А доктор вдруг тихо сказал: а мне бы, мол, Бог послал бы хоть старушку кривобокую – я бы любил ее и жалел… Жалел! А добрых порядочных людей почему-то редко жалеют. И все хорошее воспринимают, как должное. У психолога была на приеме семейная пара. И муж упрекал жену, что она все хозяйством занимается, хлопочет, мещанка, в общем. Гладит, стирает, ремонты затевает, полы моет – не развивается, и скучно. И психолог грустно думал, что он совсем не умеет гладить рубашки. И ремонтом не умеет заниматься. И полы плохо моет… И как бы было хорошо, если бы ему кто-то гладил рубашки и заботился о нем! Вот и пуговица плохо держится… И он спросил мужа: а благодарит ли он свою жену за заботу? За то, что он вкусно ужинает, ходит в чистых рубашках, что у него такой вычищенный костюм с красивым галстуком? Нет, не благодарил. Да и за что? Это же ее обязанность! Близкого доброго человека как-то не замечают. Чуковская мыла Ахматовой полы. И голову мыла – почему-то поэтесса не могла это делать самостоятельно. И карточки на продукты в войну добывала, и в больницы устраивала, и берегла – но это было так привычно и даже надоедливо, что Ахматова не очень хорошо к Чуковской относилась. И обижала ее невниманием и шутками. Да и новые друзья появились, новые поклонники таланта; не нужна стала старая добрая знакомая… И так это грустно читать – зачем же обижать доброго и преданного человека? Если он может нам полы помыть и погладить рубашку? Но это как-то не слишком ценится. Только потом человек понимает, как тоскливо и пусто без преданного и скучного партнера. И как много он делал – он иногда уже непоправимо поздно. И лежат мятые рубашки, и неоплаченные счета, и пусто в холодильнике – в самом деле, кто-то ведь его наполнял. И пыль копится по углам. Только те, кто страдал и терял, могут по-настоящему оценить эту заботу и преданность, заметить их – обычно такое просто не замечают. И не благодарят. А надо бы. Таких людей очень мало, которые могут нам что-то погладить и приготовить. Не говоря уже о том, чтобы пол помыть…

О настоящей женщине

Женщина должна жить в холе и неге; она для этого и создана. Она не должна работать и напрягаться, а должна создавать уют в доме, смотреть в окно, носить кружевное белье и нежиться на шелковых простынях. И ласково встречать своего мужчину, который о ней заботится. Потому что у нее широкие бедра, тонкая талия и маленькие, не предназначенные для труда, кисти рук. Это красивый текст, я с удовольствием прочитала. Это мечта. Только потом от этих женщин уходят, как правило. Как один известный хирург ушел от красивой жены с талией и маленькими, но хищными руками. Она нежилась на простынях и в окно смотрела. Или в большой телевизор. Зажигала ароматические свечи и нежно предлагала мужу заняться любовью на шелковых простынях. И ласковым голосом говорила, что все проблемы и огорчения не должны вместе с ним переступать порог дома. Они должны остаться за дверью! И ей было совершенно наплевать, что после тяжелой операции у него трясутся руки и болит сердце. И на работе произошел скандал с главврачом клиники. И новый метод операции оказался очень сложным и небезопасным – все это она и слушать не хотела. Она хотела беседовать о духовном развитии и путешествовать. В общем, брак распался, и эта замечательная женщина еще и дом оттяпала у хирурга. И прошло много лет. Хирург давно женился на коллеге-докторе, и они построили новый дом. Там у них дети, шум, гам, тарарам и, как называется азербайджанская детская передача, шурум-бурум. И горячее обсуждение медицинских новинок и проблем на работе. Хотя жена не имеет тонкой талии, а шелковые простыни дети моментально заляпали бы ягодами и мороженым. Да и упасть можно с шелковых простыней-то – скользкие они. А женственная красавица несколько пообтрепалась за десять лет, честно сказать. И другого такого дурака, как доктор, не нашла – возраст берет свое. Новые женственные красавицы появились за это время. А красота вянет. И старушка в кружевных чулках с ароматическими свечами никому не нужна, как это ни грустно. Потому что рано или поздно, красота исчезает. Возраст берет свое. И приедаются свечи, кружева и музыка, потому что мы все – живые люди. И имеем проблемы, трудности, огорчения, трудом зарабатываем деньги и не всегда готовы заниматься любовью. Других дел немало. Так что одной красотой и женственностью никого не удержишь, к сожалению – хрупкие это вещи и невечные. Вечна только любовь. Только понимание. Только родственные и равноправные чувства могут навсегда нас связать. И, кстати, потом у этой бывшей красавицы сгорела квартира – она дом продала, содержать-то его не на что было. А квартира сгорела от ароматической свечки, так что добрый хирург еще и денег ей на ремонт давал – больше некому оказалось…

Недоброжелательное внимание

у Гоголя хорошо описано. Ел человек галушки с аппетитом. Макал в сметану и кушал. А хозяйке жалко стало галушек и она думала: чтоб ты подавился! Гость подавился и помер, прямо за столом. Так что вряд ли получится хорошо станцевать, спеть, сдать экзамен или заработать, если кто-то смотрит колючим взглядом и недоброжелательно думает: чтоб ты подавился! И причина неудач может быть именно в этом – мы прекрасно чувствуем, как относятся к нам люди. И недоброжелательное внимание может свести на нет все наши усилия. И лишить удовольствия. Невербальная информация влияет на нас очень сильно; и деланная доброжелательность только усугубляет проблему. Мозг получает двойное послание: медовые речи и злобный взгляд порождают диссонанс. И галушки впрок не идут… Так что лучше есть траву с добрыми людьми, чем мясо – со злыми, как тысячи лет назад написано. И петь, танцевать, писать и работать лучше для добрых. И на экзамене – стоит заменить экзаменатора, и результат совсем иной получается, хороший. Так что чувствам можно доверять; примерно 20 секунд – и мы распознаем отношение к нам даже незнакомого человека. И можем поблагодарить за общение, взять шляпу и уйти. Иногда это единственный выход.

Когда-то, в юности

мне баснословно повезло. Мне подарили книги: сборник американских детективов и «Детей Арбата» Рыбакова. Это был необычайно щедрый и великолепный подарок, новенькие такие книжки, очень ценные и модные. Я прочитала и отнесла в букинистический магазин. Обменяла на трехтомник сказок братьев Гримм, с прелестными иллюстрациями старинными. Этот трехтомник где-то валялся в углу – кому в тяжелые и смутные времена нужны сказки? И продавец даже меня пожалела за наивность. И несколько раз переспросила, осознаю ли я, какие ценные книги отдаю ей в обмен на это старье? Я осознавала. И она мне дала календарик еще в подарок с подмигивающей китаянкой – утешительный бонус для идиотов. Почитал сказки – полюбовался на китаянку. И забыл, что лишился ценных и важных книг… Да, сказки до сих пор у меня. И утешают меня, и иллюстрации прекрасны: Рапунцель с длинными волосами в башне, злой Румпельштильцхен пляшет у кипящего котелка, Гензель и Гретель подходят к пряничному домику… А без тех книг я преспокойно обошлась, и ничуть не тоскую по ним. А захочется перечитать – можно найти текст в интернете. Или в любом магазине купить… Так и с людьми. Человек кажется таким интересным и ценным, таким притягательным и новым! Но лучше выбрать старинные сказки с чудесными иллюстрациями. Лучше выбрать немного старомодного человека, у которого есть вечные ценности: милосердие, справедливость, сострадание, честность… Может, он не так блестящ и оригинален, и говорит будничные и немного банальные слова. И обложка слегка потрепана – но что за чудные истории под этой обложкой! Что за прелестные иллюстрации! Какая душа у этого человека! И такие люди остаются с нами на всю жизнь. А заманчивые модные незнакомцы – быстро теряют оригинальность и новизну. Хотя они, может, хорошие. Но, как бы сказать, не на всю жизнь… И цена их со временем падает. А старинных друзей – растет и растет…

Правило третьего раза

Хорошая игра была в детстве, «Золотые ворота». И слова правильные в игре говорили: «первый раз – прощается, второй раз – запрещается, а на третий раз – не пропустим вас!». И не пропускали. Двое детей ручки сцепят, создадут преграду и не пускают. Все верно, все правильно. Первый раз человек может случайно соус на скатерть пролить. И, как Чехов советовал, можно сделать вид, что этого не замечаешь. Второй раз пролил – все же нужно мягко указать, что надо быть поаккуратнее. Этак скатертей не напасешься. И другим гостям не очень приятно сидеть за залитой соусом скатертью. Может, конечно, у гостя болезнь Паркинсона, или его воспитывали в пещере, где не было ни соуса, ни скатерти, – много причин. Но надо мягко попросить не проливать больше ничего. Если третий раз пролил – я попрошу поставить на место соусник. И выйти из-за стола – в крайнем случае, я могу накрыть отдельный столик с клеенкой, а соус налить в супницу и разрешить хлебать ртом. Но дело не в этом – третий раз доказывает, что человек умышленно пакостит. И все прекрасно понимает. Он скандал провоцирует и хочет всем навредить, вот и все. Поэтому, когда человек в третий раз делает одну и ту же гадость, следует все же обратить на это внимание. Чехову и его героям скатерти, знаете ли, стирала прислуга. И соусы готовил повар. И слова-маркеры: «вечно я что-то не так сделаю!», «я постоянно что-нибудь могу ляпнуть!», «ой, я опять не то сказал! Слишком я правдивый!», – изобличают любителей разводить грязь за общим столом. И в третий раз прощать не надо. То есть, и обижаться, и злиться не надо, но и продолжать смысла нет – человек поступает так умышленно. Обидел, задел, разжег конфликт, наговорил гадостей, солгал, насплетничал, оскорбил, подвел по работе – на третий раз стоит попросить из-за стола. И отказать от дома, как во времена Чехова.

Самое лучшее лечение —

в санатории, – так подумала одна дама, насобирала денег и отправила маму на воды. Хотя врачи говорили, что уже поздно пить нарзан, а в санатории тоже маму неохотно приняли – она была плоха, как говорится. И диагноз неутешительный. Но раз уж так далеко она приехала – приняли. Лечить не стали – слишком тяжелая болезнь, только водичку мама пила регулярно, по полстакана. И эта вода сделала чудо – мама выздоровела! И приехала домой румяная, пополневшая, бодрая. Хотя дочь эту поездку рассматривала как прощальный подарок, так сказать – но воды сделали чудо! И веселая пожилая мама ожила, и анализы стали хорошие, и кушать мама стала с аппетитом, и купила себе красивый халат и платок, и захотела отметить день рождения! Вот что такое санаторий и подземные воды! Полстакана – и такой результат! А потом на день рождения к маме приехал старичок из Узбекистана, вылитый Хоттабыч. С бородой и тоже в красивом халате. Литератор и поэт узбекский, очень приятный человек, похожий на волшебника: они с мамой познакомились в санатории, распивая напитки – нарзан. Понимаете, дело, может, вовсе не в воде и не в санатории – хотя это исключительно полезно. Все дело – в человеческих отношениях, вот и все. Они и лечат. И дают желание жить. И умирать совершенно не хочется, когда есть седобородый волшебник Хоттабыч. И полезно ездить в санатории и пить воду – там можно встретить человека, для которого вы немедленно выздоровеете. Как к знаменитому кардиохирургу пришел неизлечимо больной сердечник и попросил: дайте мне, – говорит, расписку, – что я проживу еще пять лет. Да побыстрее, пожалуйста. И я немедленно выздоровею – я тут кое с кем познакомился и желаю жениться, так что расписка меня весьма успокоит. Доктор был мудр. Он дал расписку. И через пять лет – еще одну. А потом – еще одну… Больной выздоровел, потому что нашел, ради кого жить. Вот и все. Это правдивые истории, и я твердо уверена, что лечат именно человеческие отношения, любовь и дружба. И некоторые ученые робко стали говорить, что выздоравливают те пациенты врачей и психологов, которые любят своих врачей и психологов. И желают им приятное сделать своим выздоровлением. Дико звучит, но так и есть. Так что надо знакомиться и общаться, и в санатории ездить, и у врачей не просто лечиться, но иметь с ними хорошие отношения, – это очень, очень поддерживает. А иногда – спасает.

Если возникли проблемы с общением

можно сделать простую вещь. Посмотреть свои входящие и исходящие звонки и сообщения. Проверить баланс общения. И многое станет ясным. Многие иллюзии развеются, и будет над чем подумать. Разладились отношения с важным для нас человеком, напряжение возникло – неудивительно. От нас пятьдесят сообщений, а он – всего лишь отвечает. Или уже не отвечает. Или от нас сто звонков – а от человека ни одного. Это мы постоянно звоним и пишем, пишем и звоним. Но пребываем в иллюзии равноправных отношений… Это многому учит – проверка баланса, хотя иногда это печально и грустно. Но можно ведь подумать: не пора ли остановиться? И не слишком ли многого мы ждем от тех, кому сами звоним и пишем, пишем и звоним? Если человек ни разу нам не позвонил и не написал сам, может быть, стоит сделать паузу? И прекратить навязываться? Это всего касается – и личных, и деловых отношений. Так один актер не получал ролей, друзья его избегали, в личной жизни проблемы и одиночество – но он посмотрел в телефон, ужаснулся и многое понял. Иногда лучше избавиться от иллюзий. И прекратить звонить и писать, писать и звонить; если нас не окликают и не зовут, пора остановиться. Если мы нужны человеку – он непременно нас окликнет сам. Это проверено. И через месяц актеру стали звонить и писать те, кому он был дорог и нужен. И с работой все наладилось, и с жизнью; и новые знакомства появились. Баланс должен быть равным примерно; если этого нет – пора сделать паузу. И оставить людей в покое на время… И решить – кому больше нужны эти отношения, можно ли что-то требовать и чего-то ждать, если человек ни разу – ни разу! – не позвонил нам и не написал по собственной воле… Это иногда грустно, но подсчитывать баланс всегда грустно. И десятки звонков по нашей инициативе без обратной связи – верный признак приближающегося разрыва и одиночества… Так что звонить и писать лучше тем, кто хоть иногда сам звонит и пишет. Это – равные отношения, полезные и обоюдные.

К одному сыну мама пришла в больницу

Скажу прямо: в сумасшедший дом. И ласково попеняла, что сын не рад её видеть и не выражает чувств. Сын попытался маму обнять, а она по-доброму сказала: чего лезешь? Давай сначала поговорим о твоём самочувствии. Сын начал говорить, что ему лучше, а мама не слушала и о своём говорила… В общем, сына с припадком утащили в палату, а доктор сделал выводы: это «двойное послание». Когда непонятно, что от тебя хотят и какие действия требуются. По-русски, «куда ни кинь, везде клин». Вот сын и помешался; он с рождения в такой атмосфере жил. И начальник-самодур или родственник с «двойными посланиями» могут довести до нервного срыва. Или до крика: «Вы что, издеваетесь?». Да, издеваются. Совершенно верно. Это – разновидность издевательства, сознательного или бессознательного, которое разрушает психологическую защиту. И вызывает некоторое помешательство. «Никогда и никому не позволяй оскорблять тебя, гнида», – так папа сыну говорил. Или жена упрекала мужа, что он не дарит подарки. А когда он начал перечислять подарки, жена сказала: какой ты мелочный! Разве хорошие мужья запоминают подарки? Да и так себе подарки! Это мой дядя, будущий учёный-физик, взял в детстве два штепселя, соединил проводом и воткнул в две разные розетки. Произошло замыкание. Вот в мозгу это и происходит. И человек или сбегает, если это возможно, или его увозят в клинику. Но «починить проводку» вполне даже можно, к счастью. Если начать общаться с нормальными и добрыми людьми, которые ясно выражаются и дают простые советы; или понятные указания. В ответ на улыбку – улыбаются, в ответ на шутку – смеются, а за подарки благодарят искренне. И говорят: вот хорошее, а вот плохое. На зелёный свет надо переходить дорогу, а на красный – не надо. В понедельник мы будем работать, а в воскресенье на дачу поедем. Иди сюда, я тебя обниму и пирожка дам! Как это просто, как банально – однако несчастный сын выздоровел, общаясь с доктором. А мама так и не поняла ничего. Якобы. Потому что на самом деле её куда больше устраивал ненормальный и зависимый от неё сын, чем самостоятельный человек – во всем есть умысел…

Молчание лечит

Не злое молчание, которое используют как наказание, а мирное и тихое. Если вы почувствовали, что жизненной энергии маловато, вы утомлены или огорчены чем-то, можно просто помолчать. Погулять на природе, посидеть на лавочке или дома побыть; даже если есть рядом близкие – и это не помеха. С близкими и любимыми тоже можно хорошо помолчать. Бурные речи отнимают много сил; и могут быть предвестником депрессии или психоза. А молчанием лечат логоневрозы, депрессию, гипертонию и некоторые психические заболевания. Бывают дни, когда мы чувствуем себя опустошенными; стоит несколько часов помолчать – и силы вернутся. И сознание прояснится. И станет ясно, как поступить, что делать и куда двигаться. И не надо спешить обсуждать тревожные новости, прекрасный фильм или разговор со значимым человеком – надо помолчать немного. Пусть информация усвоится и прояснится, иначе можно все испортить, разрушить и совершить ошибку. Пифагор считал умение помолчать условием мудрости; даже не очень длительное молчание благотворно действует на нервную систему. А говорливые люди – утомительны для других и для себя. Шумовая завеса скрывает внутреннее неблагополучие; но сколько энергии расходуется на речь! Молчание – золото, если есть с кем помолчать. И молча улыбнуться друг другу – это сильнее слов…

Родители разные бывают

И много чего могут натворить, к сожалению. Кардиохирург доктор Лоуэн видел своими глазами, как его пациенты погибали от проклятий матери. А психиатр Берн наблюдал психозы и суициды под влиянием родительских слов. Да что там – весь психоанализ основан на родительских ошибках… Бывает тяжело и так обидно; я понимаю. Вспомнится плохое или наговорят дурного; сожмётся сердце от обиды. Почему ко мне так относились? За что? Ах, никто не ответит на этот печальный вопрос. Но вот в такую минуту можно принять противоядие; не у всех есть средства на психоанализ, да и он маловато утешает. Надо немедленно постараться и вспомнить хорошее. Очень хорошее. Оно у всех было, даже у тех, чьи родители не могли и не умели быть родителями. Какой-то добрый момент, светлый и радостный. Как папа посадил на плечи, и показывал салют. Или учил в футбол играть. Или возил на машине, все показывал. Как мама сидела во время болезни рядом и читала книжку. И уговаривала потерпеть; горчичники жгутся, но лечат! Или сидела на утреннике и хлопала, когда мы стихи лепетали. И покупала мороженое за хорошее поведение. Неважно, что это – мелочи и глупости; вы на миг почувствуете любовь и счастье. Папа снова станет папой, мама – любящей мамой. И все их злые слова и необдуманные поступки перестанут разрушать и убивать. И проклятие потеряет силу. Это работает. Это непросто – все внутри сопротивляется иногда доброму воспоминанию. Но постарайтесь – не ради родителей, а ради себя. И тени исчезнут, зло растворится и растает как дым. Это не о прощении даже и не о примирении; это о том, как избежать зла. Попробуйте; это работает – с родителями, сёстрами, братьями, детьми, старыми друзьями. И они словно что-то почувствуют и перестанут нападать и мучить – хотя бы временно. Но на свете все – временное…

Романтическое знакомство

у меня на глазах произошло. Высокий худенький юноша ехал в тамбуре электрички. Где ему ещё ехать с виолончелью? Кудрявый, кареглазый, и штанишки смешно надеты, высоко подтянуты. Но рубашечка любовно выглажена, галстучек, ботиночки начищены. Очень хороший, интеллигентный юноша-музыкант. И девушка ехала. Как говорится, не очень хорошая внешне. В татуировках, кольцо в носу и в пупке тоже что-то сверкает. И накрашена некрасиво немного; как Тутанхамон. И по телефону она хрипло и грубо разговаривала. Юноша глядел в окно и в ноты – он вёз ноты. И в тамбур старушка выползла еле-еле. В очень грязном плащике, совсем древняя, с палочкой, в мужских сандалиях. И стала на всех валиться и за всех хвататься. И просить помочь выйти на остановке, очень жалобно – там надо перешагнуть такую щель между поездом и перроном. Мы далеко стояли, стали пробираться, но девушка с татуировками нас опередила. Подхватила старушку и стала ей ласково помогать, грубым голосом говоря слова поддержки: сюда ножку! Сюда ручку! Держу-держу! Осторожно, бабушка! И юноша стал помогать, поддерживать крепко. И любезным музыкальным голосом тоже ласково говорить и советовать, про ручки и ножки. Так они повели старушку, поддерживая с двух сторон. А виолончель юноша забыл – мы её несли за ним. Старушка рядом живёт, и они вместе пошли её провожать. Виолончель юноша взял и попрощался вежливо. И все смотрел на девушку в татуировках. Он и до этого тайком на неё смотрел в тамбуре, но не знакомился. А теперь у них есть старушка, виолончель, ноты и общее доброе дело. И повод для знакомства.

Расстаться с кем-то

несложно. Можно принять решение и сказать прощальные слова. Или вовсе их не говорить, просто перестать звонить и писать. И некоторые психологи советуют расставаться, если что-то в отношениях не устраивает. Это правильно. Но не всегда. Человек не сам по себе живёт; он живёт как атом, как часть атома. И другие люди – тоже части этого атома. И, чем ближе человек к нашей душе, тем более важной частью он является. Части атома можно заменять, и одних людей заменять другими. Но с годами делать это все труднее; все сложнее находить части атома. И можно по ошибке расстаться с человеком, от которого зависит наша жизнь. Может, он нас огорчает. Мы ждём большего, но не получаем. Может, мы видим, что отношения не развиваются так, как нам бы хотелось. Или эта часть атома натворила что-то плохое. Бывает! Но какова будет боль и цена разрыва – никто не знает. Легко сказать: какая у вас кривая и волосатая нога! Вам надо избавиться от неё, да поскорее! Эта нога вам мешает быть счастливым! Умник какой говорит эти слова. Человек – не сороконожка, и конечности заново не отрастают. И слабое сердце лучше, чем искусственное. И глаз, который плохо видит, мне нужен. Я могу очки надеть! Некоторые люди – наша часть. Поэтому так мучает их дурное поведение или невнимание. Но разрыв может принести боль и инвалидность. И даже гибель – утрата важных незаменимых частей ведёт к гибели. Так что отрезать что-то можно, конечно, – при угрожающих жизни обстоятельствах. Но лучше починить, полечить, наладить – отношения тоже можно лечить. Так что рубить с плеча не стоит; боль может прийти позже. И найти замену мужу, сыну, дочери, старому другу просто невозможно… Не будем спешить и слушать советы «хирургов»; все живое стремится к исцелению. И к целостности.

Дольше и счастливее живут люди

психологически здоровые. Не психически, а психологически. Учёные долго наблюдали за несколькими тысячами пожилых людей, проще говоря, старичков и старушек. Долгожителями оказались те, кто чувствовал себя здоровым и счастливым. Нет-нет, они не были здоровее и счастливее других, эти люди. Те же болезни, те же проблемы – мы ведь все живём примерно в одинаковых условиях. Но эти люди именно «чувствовали» себя здоровыми и счастливыми. И проявляли ассертивность – отличное качество. Сами ни к кому не лезли и не нарушали границы. Не нападали. Но и к себе не позволяли лезть. И говорили такие слова: «я вас не понимаю» – когда что-то в речах или поведении другого человека не понимали. Надо приложить усилия и понять! Или вежливо сделать вид, что понимаешь и терпеть! Не надо. Лишнее это. Они говорили: «я не знаю». Должны знать! На вопрос надо постараться ответить, изо всех сил! Не надо. И они отвечали искренне: «мне это безразлично» – когда что-то было им неинтересно. Вместо того, чтобы изображать заинтересованность и выслушивать неинтересное лично им мнение. Или делать что-то, что от них требуют. Это и есть проявления ассертивности, поэтому они и чувствовали себя здоровыми и счастливыми. И жили долго и с удовольствием. Агрессор и вечная жертва – больные и несчастные люди. Надо жить в гармонии с самим собой, а гармония с окружающими – придёт следом. Вместе с психологически здоровыми окружающими.

В юности так всего хочется!

Вот эта славная курточка так бы мне пошла! И какие ароматные персики и мандарины! И туфельки – мне бы пришлись по ноге. И так хочется к морю, купаться и плавать – можно часами из воды не выходить! А на машине – если бы она была – можно путешествовать, сутками ехать и восхищаться видами природы! Спать совсем не хочется! И сейчас, бывает, спать не хочется. Но совсем по-другому; думаешь, тревожишься, переживаешь… И куртку уже не хочется; возраст не тот. И туфли выбираешь удобные – ноги устают. И персики – можно купить. А можно и не купить – не так и хочется, если честно. Многого попросту перестало хотеться. И китайская мудрость по поводу того, что дети должны себя обеспечивать – правильная мудрость. И советы – мол, человек должен сам все заработать – правильные советы. Заработает. И к среднему возрасту все у человека будет: дом, машина, одежда и бытовая техника. Только персиков не очень хочется. И вишен. И помаду или духи вроде хочется – но совсем не так, как в юности. Поэтому все понимаем. Соглашаемся с мудростью предков. И даём украдкой взрослым детям что-то лишнее. Чего им хочется, но они не просят – хорошие дети никогда не просят. Но ведь можно догадаться! Все так непросто на свете. И жизнь коротка; и желания уходят со временем. Седому издерганному жизнью человеку мало, что искренне хочется. Так что покупайте и дарите, даже большим детям, – для нас они все равно маленькие…

Одиночество —

это очень тяжело. Как одна женщина рассказывала, ей даже погулять было не с кем пойти. А одна она боялась; она очень поздно приходила с работы. И она брала собачий поводок и шла гулять. Большой такой поводок, со строгим ошейником. И поминутно кричала: Джерри! Джерри! Хотя никакой собаки у неё не было. Это она для острастки кричала, для хулиганов и насильников, чтобы они боялись. А собаку иметь она не могла – такая была работа. Вот такое было одиночество, беспросветное. И где знакомиться? И с кем? И кому ты нужна в пятьдесят лет, потрёпанная жизнью, небогатая, с поводком от несуществующей собаки? И гулять с Джерри вошло в привычку – ловкая выдумка! Пока один прохожий не стал ей помогать искать и ловить Джерри. Который, якобы, убежал. Так они и познакомились. И завязались отношения. И стали они вместе жить, втроём с Джерри. Нет, они не сумасшедшие, конечно; просто дама тогда указала на здоровенного бездомного пса и сказала, что это Джерри. Наврала от стыда. И все довольны, особенно пёс, с которым гуляет хозяин – он на пенсии, военный, так что может иметь собаку. И семью. А одиночество – это очень тяжело. Так тяжело, что можно гулять с воображаемой собакой. Но многое воображаемое становится настоящим…

«Человека бросить нельзя

он не вещь!», – есть такие мудрые слова. Можно. Потому что те, кто бросают, именно как к вещи и относятся к другому человеку. Как ребёнок к игрушке. И восторженная радость, увлечённость, обожание и признания в любви кончаются в лучшем случае – равнодушием и скукой. В худшем – ненавистью. От любви до ненависти один шаг, если это – незрелая любовь незрелой личности. И брошенный человек страдает и ищет причину – может, я что-то не так сделал, сказал? Может, меня оговорили злые люди? Может, коварная разлучница или соперник вытеснили меня из сердца любимого человека? В чем причина? И несчастный брошенный человек пытается эту причину выяснить, поговорить, – но его избегают, от него отмахиваются или вовсе – обвиняют и поливают помоями. С удовольствием соглашаясь, что это он виноват, что его бросили. Так поступают инфантильные личности, не способные на истинную любовь. Они о любви понятия не имеют: их никто не любил прежде, и они никого не любили. Они дефектны по природе и способны только на влюбленность, на восторженное обожание и преувеличенный интерес, которые длятся недолго. Игрушка надоедает, конфеты съедены, наступает скука или раздражение. И даже гнев. Фрейд описывает ребёнка, который восторженно играл с котёнком. Очень его полюбил. А потом убил молотком, за то, что котёнок его царапнул случайно. И очень удивился, что котёнок больше не играет; надо же! Так поступают те, кто бросают близкого человека. Столкнувшись с чужими потребностями, желаниями, чувствами, с душой – они предпочитают – бац! – и молотком стукнуть. Или бросить. Котят полно на свете. И не надо себя винить, искать причины, – страдания и так достаточно. Это очень тяжёлое потрясение, когда бросают в любви и дружбе. Но причина точно не в вас. Вот это главное – не в вас причина. И главный тревожный сигнал – когда любовь декларируется вслух, громко и восторженно. Когда внимания в начале отношений масса. Когда без вас просто жить не могут! Сначала. А потом – вполне могут. И стоит себя поберечь и не искать причин в себе – такие уж это люди, инфантильные и эгоцентричные. С молотками за спиной…

О черной неблагодарности

Вот взяла одна дама на работу продавца-девушку, из очень бедной семьи, папа-алкоголик, у мамы еще несколько детей, и вообще – они живут в деревне. Эта девушка украла несколько шуб, а потом магазин подожгла, чтобы скрыть кражу. И, будучи изобличенной, еще и проклинала хозяйку. Или взяли в фирму беженца, доброго парня, которому так не повезло в жизни. И этот веселый и добрый парень открыл сейф, взял денежки и сбежал. Или горемыка один устроился к моим друзьям водителем, его из жалости взяли, дали шанс. Ему очень в жизни не везло: жена ушла, детей забрала, он даже хотел покончить с собой. Вот его и взяли. Вы даже не догадаетесь, чем все кончилось, не так ли? Он напился, сел за руль и разбил вдребезги машину. И чужую разбил. И так нередко получается, но почему? Ведь нами же движут самые добрые намерения! Помочь, дать удочку, как говорится, работу предоставить, – а люди такое совершают. И даже рассказывать совестно бывает, до того подло поступают те, кого пустили, обогрели и дали шанс. Это потому, что мы жалостливые, милосердные. И об этих людях мои знакомые ничего не могли толком сказать: о деловых качествах этих людей. И о душевных. А только произносили: «несчастная сиротка», «беженец», «невезучий парень», «бедолага» и прочее. А остальное осталось за кадром, как говорится. И жалость – хорошее и высокое чувство, но из одной только жалости не стоит человеку доверять машину или ключи от сейфа. Потому что есть люди, которые так и представляются: беженец. Страдалец. Сирота. Дитя алкоголиков. С первой встречи. И делают это с понятным умыслом – разжалобить и вызвать наше милосердие. Все же не этим человек нам дорог и интересен; и полезен не этим. И надо, наоборот, очень внимательно присмотреться к тому, кто с порога рассказывает о своей судьбе тяжелой и несчастьях. Ведь такой человек не милостыню просит, а работу. И претендует на близкое общение и доверие. Хорошо, что бедная нянечка-сиротка, которую другие добрые люди взяли, всего лишь носила хозяйкины вещи, а в бутылку с коньяком наливала чай. Так в пальто и ушла. И сережки прихватила, чтобы немного утешиться и забыться. И написала все, что о хозяевах думает, помадой, на зеркале, очень кратко… Так что с профессиональными сиротами и неудачниками надо поаккуратнее общаться и даже с особо пристальным вниманием, такой вот печальный опыт.

Человек постарел

– да так, что при встрече с трудом его узнаешь. Вот недавно еще был бодрый, с живым лицом, энергичный, – а теперь даже косметические ухищрения не могут скрыть изменений. И не в морщинах вовсе дело, хотя и морщин прибавляется, – куда-то ушла энергия. Чехов страшно постарел в последние годы; и не только в болезни было дело. При туберкулезе иногда наоборот, человек румяный, с блестящими глазами, нервно-возбужденный… А Чехов в 43 выглядел, как старик, все лицо было покрыто сетью морщин, и движения такие же были, стариковские, трудные. Часто человек стареет не от болезни, а перед болезнью, как ни странно. И ученые выяснили, что, действительно, иногда за год человек стареет как за три года. А может и гораздо сильнее состариться. А вот со снижением памяти и интеллекта – тоже загадка. Вроде как и нет никакого снижения, хотя эти исследования ученым не нравятся. Должно быть снижение, наукой доказано! Но тесты показали странную вещь – старые люди все прекрасно понимают. И логика у них получше, чем у молодых. Только им неинтересно все понимать и запоминать, вот и все. К чему, если жить мало осталось и вообще – пенсия и ждать больше нечего? Неинтересно. Вот и главное слово – неинтересно жить становится. И быстрее стареют те, кто перенес много утрат, много разочарований, те, кто не знают, чем жить. Смысл утрачен. И им советуют жить внуками или цветы выращивать. Или марки собирать. Но им это неинтересно в душе, хотя внуки и цветы – это объективно хорошо. Старость и смерть – это нереализованные возможности, утрата смысла, потеря интереса. И быстро стареют красивые женщины, которые жили красотой. И сильные мужчины, которые жили силой. И те, кто уже родился вялым и старым – бывают такие психологические старички с юности. Смерть и старость – это черная тень, которая все гуще и темнее; она за спиной человека, по некоторым верованиям. И эта тень состоит из утрат и разочарований; чем их больше, тем тень мрачнее и безысходнее. А некоторые ничего, не стареют особо. Красивые и энергичные, бодрые и упитанные в меру – им интересно. У них есть кое-что, чем они живут. Они кого-то любят, куда-то стремятся, смеются и плачут, утирают слезы и снова куда-то бегут. Вот оно что, точно! Эти люди развиваются и стремятся к цели, хотя смутно ее осознают; но стремятся и бегут. Иоанн Златоуст сказал, мол, надо бежать! Бегите, и не состаритесь. Бегите к Царствию Небесному, бегите как можно быстрее. Даже если до финиша совсем немного осталось, так это и хорошо! Удвойте усилия и бегите! И без религиозного смысла – все равно хорошо и понятно сказано. Надо бежать! Понимая, что есть светлая и хорошая цель; не слишком анализировать, а просто бежать и стараться становиться все лучше и лучше в этом беге и движении. И отлично, если есть с кем бежать этот марафон, который сохраняет нас молодыми. Временно бежать можно и одному, как Форест Гамп. Но бежать точно надо, это проверено. К таинственной высокой цели, становясь все лучше и лучше…

Желания сбываются

так часто бывает. Вот одна женщина очень хотела, чтобы муж вернулся – он от нее ушел. Она просто жила этой мыслью, предпринимала разные шаги, не всегда правильные, ложилась и вставала с этим желанием. Оно буквально отравило ей жизнь – ей так хотелось, чтобы все стало, как прежде… И спустя семь лет желание сбылось – муж вернулся! Но вместо счастья и радости возникла некоторая неловкость – очень неудобно стало жить в квартире, где давно жил новый муж и бегал малыш. Хотя старый муж исправился, бросил пить, драться, бегать за женщинами, за все попросил прощения и стал признаваться в любви. И носить букеты полевых цветов – на покупные у него денег не было. И здоровья теперь тоже не было. Поэтому он раскаялся и вернулся. Люди часто раскаиваются, когда больше не могут пить, бегать за женщинами и драться – физически не могут. Так вот они и живут теперь вчетвером, что не очень удобно, но отселить бывшего мужа пока непросто. Да и он не хочет отселяться, ему вполне комфортно, он стал такой добрый и мягкий, как выживший из ума спаниель. И взгляд у него бесконечно добрый и бесконечно тупой, извините. Что-то с психикой, видимо, – отлично погулял, как говорится… И жаловаться женщине не на что – она же не уточняла в своем желании, когда именно муж должен был вернуться. Она только плакала и твердила, что будет ждать его всю жизнь! Некоторые ситуации лучше принять и пережить; острое желание «вернуть все как было» может пройти. Можно познакомиться с новым человеком, вступить в новые отношения, полюбить кого-то всей душой и с ужасом вспоминать прошлое. И с работой так бывает, и с любовью; «вслед за горем веселье придет непременно», как писал поэт. И старое уходит, чтобы освободить место новому, как ни банально это звучит. Но если слишком тосковать о прошлом, отчаиваться и страстно желать возвращения былого – оно может вернуться. В самый неподходящий момент постучать в дверь и поселиться в квартире, когда уже не надо! Открываете – а там желание с букетом увядших полевых цветов… Многое происходит, когда уже не надо и даже в тягость; но это и хорошо! Это учит не слишком отчаиваться и огорчаться, и примиряться с чем-то, и жить с надеждой дальше – впереди еще много хороших событий и интересных встреч…

Опыты жизни Психологические эссе Анна Валентиновна Кирьянова

О правителях

Когда тяжело на душе

О разочарованиях

О вредных привычках

О разрушителях мечты

О потерянной любви

О бедности

О мужских решительных поступках

Об отличных оценках

О нашем университете

Воспоминания о прошлом

О бездарности

О комплексе спасителя

О славе и Пушкине

О шахматах

О Юпитере

О заботливом мужчине

Про День рождения

О суровой женщине

Всеобщий любимец

О национализме

О спорах и распрях

Об утешениях

Про шарфик

Душевная глухота —

Про игрушки

О старухах

Идиотское положение

О вранье

О перекрестках

О женском идеале

Добрые и светлые силы

Об индульгенции

Об умягчении сердец

О метафизике

Любовь облагораживает человека

О понимании

О жизненных история

О скрипочке

О политике

О злых комментариях в интернете

Про райскую жизнь

Мустафа

Имя и характер

О детях

Об элегантности

Воспитание вежливости

Катание на собаке

Люди и звери

О нормальности

Письмо о любви

О лечении алкоголизма

О национализме

О поэтах и политике

Про магазины

О чужом дедушке

Претензия

Про плохое зрение

Дилемма

Ноев ковчег

«Дежа вю»

Пер Гюнт

Дом отдыха композиторов

Человек-оркестр

О воспитании детей

О разговорах

О материнской любви

О жалобах

Телефонное хулиганство

О хорошем

О несчастном человеке

О собачках

О сокровище

Ловушка

Пытливый ум.

Пытливый ум – 2

Хорошее место

«Мисс Интиллект»

О мужском внимании

Опыты жизни
Психологические эссе
Анна Валентиновна Кирьянова