Тёмный лабиринт
Анна Александровна Тищенко

22.00 P.M.

   Последний луч солнца нежно коснулся невесомым теплом каменных стен поместья, словно с сожалением уступая место темноте. Лишь на западе громоздившиеся в небе облака ещё пылали великолепным огненным золотом. В долине расходился и таял душистый туман, отступая перед сухим и тёплым дыханием опускавшейся ночи. В глубине старого особняка раздался негромкий бой часов. Их ажурные стрелки передвинулись с сухим скрипом, таким громким в тишине старой библиотеки. Девушка в кресле встрепенулась. Тёплый, уютный свет керосиновой лампы выхватывал оранжевым квадратом страницы книги на фоне сумрака комнаты. Давно остыл чай в фарфоровом чайнике, глаза от долгого чтения устали и слипались. Кэти захлопнула книгу.
   «Уже десять» – подумала она. «Так незаметно летит время в этом пустом и холодном доме. Свои лучшие дни я провожу в печальном одиночестве средь пыльных фолиантов в кожаных переплетах. Лишь холодный шёлк этих пышных платьев ласкает мое нежное тело…» Строго говоря, усыпанный крошками имбирного печенья и смятый от долгого сидения в кресле батист не особенно ласкал, но думать так было приятно. «Ах, как повезло Элизе, у которой был Пьер, Мэри, у которой был Этьен…. Даже у глупой Сюзанны был такой жестокий, но такой красивый Филип! Лишь у героев моих романов настоящая жизнь! А я, как фарфоровая кукла средь этих сотен слуг, таких скучных и правильных родителей, которые лишь одевают меня и дарят подарки! Никто из них не хочет понять мою душу, полную тёмных страстей…»
   Она обвела рассеянным взглядом библиотеку. Мрачный частокол стоявших на дубовых полках фолиантов в потемневшей коже, названия на корешках стёрлись и увы, от времени, а вовсе не от прикосновений рук. Поскольку библиотекой в семье пользовалась одна Кэти (за что имела репутацию очень умной и образованной девушки), она бесстрашно ставила свои любимые французские романы вперемешку с трудами Вольтера и Руссо, правда, обрезом, а не корешком вперед. Всё же миссис Лонли тут протирает иногда пыль, и её могут смутить названия вроде «Всепоглощающая страсть Жульетты». Ещё маме расскажет. Кэти сладко потянулась в кресле. Прямо перед ней на стене висел огромный портрет чопорной леди, облачённой в строгое платье, отделанное изящным, но нисколько не придающим очарования её постному лицу венецианским кружевом. Какой-то предок по папиной линии. Леди очень неодобрительно наблюдала, как Кэти, высунув от усердия язык, впихивала книгу с изображением полуобнажённой красавицы, которую сжимал в объятиях суровый кавалер, по соседству с «Житием Фомы Аквинского». Справившись с сокрытием следов преступления, Кэти показала мрачной леди язык, и стащив из серебряной вазочки миндальное пирожное, предалась размышлениям.
   «А ещё этот Джордж со своими вечными разговорами о скачках и гольфе! И это ничтожество приезжает уже завтра. Ну почему мама так хочет выдать меня за него замуж? Пусть он лорд, у него титулы, земли, положение… Но это всё пустое! Разве может, разве сможет он познать глубины истинной страсти? И потом. Ему всего двадцать три. Что может мужчина в этом возрасте?»
   Внезапно ход её мыслей был прерван. Порыв ветра ударил в окно, его тяжёлые створки распахнулись, и длинные белые шторы взметнулись, как парус в лунном свете. Она услышала тихий шорох. Пирожное выпало из внезапно ослабевших пальцев. В дальнем, тёмном углу комнаты, куда никогда не проникал холодный лунный свет, и метла миссис Лонли, что-то шевельнулось. Или ей это показалось? Набравшись смелости, Кэти взяла тяжёлый медный подсвечник и зажгла свечу. Держа её перед собой, она робко шагнула в сгущающийся сумрак, и навстречу ей во мраке зажглись два зловещих огонька. Кэти подняла подсвечник выше, и в ту же секунду на неё что-то ринулось из темноты. Вскрикнув, она отпрыгнула к окну и в свете луны увидела огромную чёрную летучую мышь, которая бесшумно чертила воздух под потолком библиотеки. На мгновение Кэти словно окаменела, сердце билось так бешено, что казалось, вот-вот вырвется из груди.
   «Это всего лишь летучая мышь, чего я так испугалась». Но не успела она закончить свою мысль, как летучая мышь устремилась вниз, к её ногам. С низким, утробным урчанием животное приблизилось и начало ласкаться. Преодолевая некоторую робость, Кэти нагнулась и запустила пальцы в густой блестящий мех. Мышь подняла голову, и, обнажив острые клыки, нежно лизнула руку девушки. Раскрыв огромные угольно-чёрные крылья, она взмыла вверх и, вылетев в окно, зависла над балконом, пританцовывая в лунном свете и словно приглашая следовать за ней.
   Когда вы живёте в местах, где не происходит решительно ничего, а единственным преступлением за прошедшие полвека является эпизод, когда мальчик хорист засунул своему коллеге жука-навозника за шиворот, любое событие, мало-мальски тянущее на приключение упустить просто невозможно. Кэти и не стала. Лишь мгновение поколебавшись, она перелезла через подоконник и спустилась в сад.
   После душной, жаркой библиотеки ночной воздух приятно освежал своей прохладой. Мышь чёрным всполохом мелькнула в конце кипарисовой аллеи, и Кэти, не раздумывая, побежала за ней. Знакомый до мелочей привычный пейзаж совершенно преобразился ночью – огромные, посаженые ещё прадедом Кэти кипарисы в свете луны стали призрачно белыми и походили на погребальные свечи, цветы на клумбах попрятали свои личики и сад казался тёмным и мрачным. Ночь была тёплой и тихой, и плыли, мерцали, светили топазовым светом над головой древние звезды, и острый серп месяца казалось, пристально смотрел с небес как живое волшебное существо. Кэти, очарованная этой красотой, рассмеялась от удовольствия, и побежала вниз, по дорожке из скрипучего розового гравия. Июньский ветер касался её разгоряченных щек, ласкал обнаженные плечи, нырял под платье, нежно омывая кожу. Но вот аллея закончилась и Кэти остановилась – где мышь? И тут же увидела её, парящую над увитой жимолостью беседкой. Здесь, майским вечером, Джордж подарил ей первый поцелуй любви… Кэти поморщилась. Поцелуй любви вышел несколько не таким, как она ожидала.
   Они тогда сидели на низкой каменной скамье, увитой диким плющом, над головой купол цветущей и сладко пахнущей жимолости. Джордж говорил, держа её за руку, а она слушала, не поднимая глаз… Когда же Джордж на мгновение замолчал, припоминая, какой именно фаворит не оправдал его чаяний на Дерби в прошлом году, Кэти воспользовалась паузой и сказала:
   – Такой романтичный вечер, не правда ли?
   – Ну… Э…, Пожалуй, да, – выдавил Джордж, тут же отпустив руку и опасливо поглядывая на невесту.
   – Закат, соловьи поют свои любовные песни…
   – Кто?
   – Соловьи, – твёрдо сказала Кэти, решительно игнорируя оглушительное кваканье лягушек и раздающийся из-за живой изгороди кашель садовника.
   – Джордж, мы давно помолвлены, и я думаю…
   – Отчего же, совсем недавно.
   – Три года. – Кэти начинала терять терпение.—И мне кажется, сейчас самое время…
   – Возвращаться к вечернему чаю? – в голосе Джорджа прозвучала робкая, как былинка перед грозным дыханием осени, надежда.
   – Не совсем. Я говорю о проявлении нежности. Ну, о том, что должно произойти однажды между двумя влюблёнными.
   – !?
   – Ты ведь видел, как ведут себя два влюблённых голубка? Они воркуют и целуются. Так что ты можешь сделать это прямо сейчас.
   – Но как же….
   Выяснилось, что при случае голубица может посрамить смерч «Святой Игнатий».
   – Поцелуй меня!!! Немедленно.
   – О. Ну да. Конечно.
   Смирившись перед неизбежной поступью рока, Джордж, глядя затравленным взглядом, наклонился к ней, Кэти закрыла глаза и… Что-то влажное неуверенно ткнулось ей в щёку. Кэти отшатнулась так резко, что едва не упала со скамейки. В гаснувшем свете майского дня уши Джорджа медленно заливались краской. Затем щёки, лоб, шея… Кэти вспомнила, что где-то читала – во Франции при изготовлении дорогих вин была традиция купать в чане с суслом самую прекрасную и невинную из окрестных девственниц. Очевидно, после ванны «Шато де Молин» (сухое, красное) невинные девственницы примерно так и выглядели. Она почти с жалостью посмотрела на смущённое, счастливое, ошалевшее лицо жениха. «Ну что с него взять? Понятно, не Этьен. И уж точно не Филип.»
   Увлёкшись воспоминаниями, Кэти едва не упустила свою добычу и бросилась за мышью, которая свернула в старую часть сада. Здесь деревья были старше и выше, и вдруг Кэти охватило странное чувство. Как будто всё это с ней уже происходило. Ей пять лет, и она точно так же сбежала ночью из дома, но для того, чтобы забрать забытого в парке мишку. Тогда она задыхалась от быстрого бега и страха, что гувернантка заметит её отсутствие. Деревья казались выше, дорожка из розового гравия гораздо длиннее. Тогда в конце аллеи она повернула налево, к большому дубу, под которым надеялась найти свою игрушку, но вместо неё обнаружила там незнакомого джентльмена. Кэти смело подошла и спросила, не видел ли он её мишку. Незнакомец улыбнулся, присел на корточки и протянул ей игрушку, в этот момент луна вышла из-за облаков, и девочка смогла его рассмотреть. Высокий лоб, благородные, но немного резкие черты лица оттеняли иссиня-чёрные волосы, а глаза были голубые, прозрачные, как речной лед. Кэти поразила матовая бледность его кожи. «Будто сделана из алебастра, как те статуэтки, которые так любит моя мама». Он отдал девочке медвежонка и сказал: «Когда-нибудь мы встретимся ещё».
   И тут Кэти поняла, что она стоит в тени того самого дуба, но нет уже давно ни того плюшевого медвежонка, ни старенькой гувернантки, ей восемнадцать и она совершенно одинока в ночном пустынном парке. Отсюда открывался вид на семейное кладбище. Старинные, покрытые лишайником и густой паутиной плюща, склепы резко выделялись гипсовой белизной на фоне чёрно-зелёной стены деревьев. Дорожки, заросшие мхом и дикой мятой, скрывали звук её шагов, и Кэти почувствовала себя призраком, блуждающим средь могильных плит. Пройдя немного вглубь, она остановилось у прекрасного памятника работы итальянского скульптора – два плачущих ангела сжимающих друг друга в объятиях. «Марджори и Роберт Бранн» – прочла она. «Ах, как печально! Два пылких сердца, некогда сгоравших от любви, теперь лежат под этими холодными плитами… (на самом деле дядюшка Роберт скончался от апоплексического удара, вызванного неумеренным потреблением крепких напитков и кулинарных изысков любимого повара, но думать об этом почему-то не хотелось.) Лишь шелест листвы и пение цикад…» Помимо пения цикад её слух уловил странный звук прямо за спиной. В испуге Кэти обернулась и увидела в нескольких метрах от себя громадного серого пса. Безумные, горящие яростью глаза, смотрели прямо на неё, с клыков капала слюна. Кэти застыла. Как в кошмарном сне она видела, как зверь, не сводя с неё глаз, пригибается к земле, готовясь к прыжку. Мощные мускулы под атласной шкурой напряглись, когти вонзились во влажную кладбищенскую землю. Кэти закрыла глаза.
   Но не успела она даже вскрикнуть, как чья-то сильная рука подхватила её за талию и в следующий момент она оказалась в густой траве. Опираясь на ладони, она приподнялась и увидела мужчину, словно сошедшегосо страниц скандинавских легенд. Он стоял прямо перед ней, огромного роста, мощный, холодные, чуть насмешливые светло-голубые глаза… Где она видела подобные? Вся его одежда и лицо были залиты кровью, а в метре от него лежало изуродованное тело собаки. Кэти вскочила на ноги.
   – Вы не ранены?
   Даже встав в полный рост, она едва доставала ему до груди. Мужчина окинул её с ног до головы безразличным взглядом.
   – Кто выпустил тебя ночью из дома, дитя?
   Кэти отступила назад с достоинством:
   – Я Кэтрин Бранн. И кстати! Я, вообще-то леди и хозяйка этого поместья, и совсем недавно мой кузен Марк говорил, что я совсем взрослая и меня пора выдавать замуж. Вот.
   Говоря это, она старательно, но безуспешно отряхивала перепачканные землёй коленки и порванное платье.
   – Не понимаю, откуда здесь взялась эта собака. Роджер на ночь запирает внутреннюю часть сада, видимо, она как-то пробралась сюда…
   Она предприняла ещё одну неудачную попытку поправить сбившиеся волосы.
   – А вы? Могу я узнать ваше имя и что привело вас сюда?
   Говоря это, Кэти попыталась придать голосу тон светской любезности и непринуждённости, хотя колени предательски дрожали. Её спаситель выслушал эту восторженную сбивчивую речь с лёгкой усмешкой.
   – Мне кажется, ваш пёс ранил меня.
   – Ах, боже мой, где, что случилось? – растерявшись и мигом утратив образ светской львицы, Кэти сделала шаг навстречу, но зацепившись ногой за предательски спрятанный под покровом мха край надгробия достопочтенного дядюшки Роберта, полетела вперёд. И упала бы, если бы её не подхватили.
   Неожиданно для себя поймав в свои объятия это маленькое, несуразное существо, от которого пахло цветами и летом, незнакомец, казалось, сам растерялся. Её тепло и цветочный аромат волос ошеломил его, в этот мгновение Кэти, окончательно смутившись, попыталась отстраниться, опираясь ладонями о его широкую грудь. Но сделать ей это не удалось. Мощные руки обвили её талию, так сильно, что перехватило дыхание. Она в испуге подняла лицо:
   – Вам больно?
   Пьянящий запах её волос, нежный шелк кожи и огромные, испуганные глаза – всё это настолько сбило его с толку, что, не отдавая себе отчёт в происходящем, он повалил её на траву.
   – Что вы делаете!? – пролепетала Кэти.
   Он склонился над девушкой, опираясь на одну руку, а другой сжав её нежные, тонкие запястья.
   – Что? Нет! – вскрикнула Кэти, судорожно пытаясь встать, вывернуться из-под его мощного тела.
   – Тихо, – выдохнул на ухо низкий голос, посылая по телу волны паники. Она попыталась оттолкнуть его, упёршись ладонями в плечи, но с тем же успехом можно было пытаться остановить разъяренного носорога. Кэти вскрикнула, когда почувствовала, как одна мужская рука запрокинула её голову за подбородок, а другая очутилась на груди, и требовательный рот впился в нежную кожу на шее. Она судорожно всхлипнула, вцепившись пальцами в его короткие, белоснежные волосы, но это не только не остановило его, а будто только раззадорило. Мужчина, усмехнувшись, лениво тряхнул головой, как хищный зверь, которому докучает расшалившийся детеныш. Кэти почувствовала, как его бедра прижимают её, оцепеневшую, напуганную к земле. Он медленно, почти нежно провёл ладонью от её горла к тяжело вздымавшейся груди, и нетерпеливо рванул вниз плотный лиф атласного, ещё недавно белоснежного платья.
   – Не надо, не надо, не так… – как в кошмарном сне повторяла Кэти, – так нельзя…
   – А как? – хрипло выдохнул он, обжигая её шею отнюдь не нежными поцелуями.
   Кэти на секунду смешалась. Она так часто представляла себе это «чудо любви», «миг священного экстаза» … Ну, то есть «он» (почему-то всегда высокий стройный брюнет с зелёными глазами и благородной сединой на висках), становится на одно колено, смиренно опустив взгляд, предлагает ей руку, сердце и кольцо, потом церковь, венчание, фата, флердоранж. Конечно, гости, колокола, большой торт, (и не такой, как у Каролин Сплит был на свадьбе, а получше, с розочками.) И вот, в алькове, на шёлке брачных простыней он касается её губ нежным поцелуем. Дальше мечты уносились в нечто радужно-прекрасное, но до крайности неопределённое. И как же это было не похоже на то, что происходило с ней сейчас!
   Встретив сопротивление жёсткого лифа, мужчина без усилия разорвал тугую шнуровку корсажа, освободив высокие, упругие груди. Кэти ахнула, задохнувшись от стыда и испуга, попыталась закрыться руками, но он тут же поймал её запястья и развёл их в стороны, любуясь перепуганным, раскрасневшимся личиком, беззащитной, обнажённой грудью. Кэти даже кричать не могла – во рту неожиданно пересохло, язык прилип к гортани, воздуха в лёгких стало катастрофически не хватать… Осознав свою беспомощность, она жалобно всхлипнула, перестала вырываться и затихла, напряжённая, как струна, готовая порваться даже от лёгкого прикосновения. А его ладони накрыли и сжали нежные груди, пропуская маленькие, съёжившиеся от ночной прохлады соски между пальцами, от чего те затвердели и заныли. Странно, но это было… приятно? Кэти распахнула глаза от нового, незнакомого ощущения. По телу прокатилась волна тепла и необычного волнения. Запрокинув голову, она лежала, забыв о смущении, когда эти ладони двигались вверх, скользя по груди и шее, а оттуда вниз, к розовым соскам. Его рука сорвалась ниже, задрав юбку до талии, и Кэти вновь почувствовала укол страха, судорожно попыталась сжать колени, закричать, но он одной ладонью зажал ей рот, другая нырнула между женских бедер, отодвинула тонкую ткань трусиков и пальцы прикоснулись к самому сокровенному месту её тела. Кэти почувствовала, как сердце ухнуло куда-то в бездну, низ живота взорвался томительным спазмом, происходящее подёрнулось пеленой зыбкого горячечного тумана. Мужчина одним движением сдёрнул с неё трусики. Кэти словно впала в оцепенение, запротестовала только когда он, полностью освободив её от платья, широко развёл бёдра в стороны. Ошарашенная настолько, что в первую секунду даже не шелохнулась, Кэти часто задышала, и крик протеста застрял у неё в горле.
   – Не бойся, – негромко сказал он мягким голосом, – обещаю, я ничего не сделаю.
   Нежным, но властным движением его ладони скользнули вниз, накрывая бедра, пальцы раздвинули её складочки и что-то мягкое, влажное приникло к сокровенному бугорку. Стыд молотом ударил в голову.
   – Не надо! Прекратите! – в смятении закричала Кэти.
   Он и не думал прекращать. Заскользил языком по нежной плоти, сначала едва касаясь, потом чуть сильнее, чуть дальше. Кэти продолжала неуверенно отпихивать его, но мир вокруг расплывался, теряя контуры и очертания, тело отказывалось подчиняться разуму, таяло в дурманящем коктейле стыда, страсти, желания. Она вдруг изогнулась, с губ сорвался требовательный, протяжный стон, бёдра бесстыдно раздвинулись шире, русалочьи волосы разметались меж травы. Она слышала тяжёлое дыхание своего мучителя, чувствовала, как его пальцы до боли сжали её ножки, как он вдыхает еёнежность, влажный тесный жар, её невинную женственность. Язык надавил на розовый бугорок ещё и ещё раз, пока её бесконтрольные стоны не перешли в крик.
   Кэти показалось, что прошла целая вечность, пока она пребывала в сияющей пустоте, но тут на неё обрушилась суровая действительность. Как снежная лавина, неожиданно спустившаяся на мирный альпийский луг, смела она остатки блаженной истомы, и тут Кэти осознала, что лежит она на могильной плите, обнажённая, с раздвинутыми ногами. Попытка свести колени успехом не увенчалась – тело всё ещё не слушалось её. Всё, на что она оказалась способна – это закрыть лицо руками. На непродолжительное время она смогла даже забыть о мужчине, который, поправляя рубашку, со снисходительной улыбкой наблюдал за ней, но тут он напомнил о себе.
   – Меня зовут Эрик Рэйберн.– произнёс он, протягивая Кэти руку.
   Поскольку в данный момент Кэти на всё реагировала немножечко медленнее, чем обычно, воспользоваться предложенной помощью она не смогла. Эрик немного постоял с протянутой рукой, потом, пожав плечами, отступил к ближайшему памятнику. Небрежно опираясь о плечо мраморного ангела, он некоторое время наблюдал, как Кэти безуспешно пытается сесть, надеть платье, привести в порядок корсаж. Окончательно запутавшись в том, что полчаса назад являлось последним словом французской моды, а ныне представляло собой обрывки перепачканной материи, Кэти, наконец, сдалась. Она села, обняв себя руками, и уткнулась лицом в колени. Эрик подождал ещё немного.
   – Как ты? Идти сможешь?
   – Я? О, да. Конечно.
   Врёт.
   Смерив её взглядом, которым многоопытная профессиональная нянька смотрит на порученное ей слабоумное дитя, Эрик, вздохнув, шагнул к ней. Нагнувшись, он легко, без усилия подхватил её вместе с платьем на руки. Икнув от неожиданности, Кэти тут же пришла в себя и начала вырываться.
   – Что!? Куда вы меня несёте?
   Эрик, не обращая на неё ни малейшего внимания, пошёл вниз по аллее.
   – Ты знаешь замок Рэйберн? – негромко спросил он, для удобства встряхнув и поправив свою брыкающуюся ношу.
   Знаком ли ей этот замок? Старый замок в самом сердце вересковых пустошей находился лишь в нескольких милях от её дома, она восхищалась им, но знала так же мало, как и её родители. Говорили, что замок то пустовал по нескольку лет, то вновь обретал жизнь, когда возвращался его загадочный хозяин. Тогда по ночам там горели огни, слышались музыка и смех. Иногда, в одно и то же время года там устраивали великолепные балы, на которые съезжались экипажи столь ослепительные, что у Кэти, заезжавшей в своих конных прогулках несколько дальше, чем о том знали родители, просто дух захватывало. Её родители, впрочем, не питали ни малейшей симпатии ни к замку, ни к его обитателям.
   – Странный человек этот лорд.– часто рассуждал отец Кэти. – Конечно, хозяйство у него в идеальном порядке, даже когда он в отъезде, но образ жизни! По ночам пирушки, днём ни в церкви, ни в пабе его не встретишь! Наверняка какой-нибудь испорченный лондонец и друзья, очевидно, такие же – с дурной репутацией… Ах, Кэти отдала бы половину своей библиотеки французских романов – главного своего сокровища, чтобы побывать на балу. Да ещё кавалеры с дурной репутацией! Разве можно придумать более пленительный соблазн для восемнадцатилетней девочки. Эрик прервал её мечты небрежным:
   – Сегодня там будет бал маскарад, ты будешь самым желанным гостем. Остальные начнут собираться через час, мы верхом доберёмся туда минут за десять, так что у тебя будет достаточно времени подобрать себе костюм. Секундный восторг Кэти тут же сменился паникой.
   – Я должна вернуться домой и привести себя в порядок!
   – Полагаю, возвращаться в поместье при данных обстоятельствах не лучшая идея, – деликатно заметил Эрик.
   Зерно истины в его словах, безусловно, было. Родители, конечно, уже спят, но вот дворецкого миновать не удастся. Воображение Кэти незамедлительно нарисовало картину:
   – Мисс Кэти!?
   – Всё в порядке, Реджинальд. Просто меня только что изнасиловал незнакомец на кладбище. Кстати, я сейчас еду к нему в гости на всю ночь. Да, к завтраку не ждать. Нет, кровь не моя.
   В это время они миновали входные ворота, которые оказались не заперты. Кэти с удивлением отметила про себя этот факт, такого на её памяти никогда не случалось прежде. За воротами, в тени раскидистого тиса их ожидал конь, удивительно напоминавший своим обликом хозяина. Исполинского роста, белоснежный и… совершенно не осёдланный.
   – А… – пролепетала Кэти, когда её бесцеремонно поставили на землю, не дав опомниться и поймать падающее разорванное платье, – хотя бы уздечка?
   – Не нужна, – бросил через плечо Эрик, запрыгивая на спину своего жеребца.
   В этот момент конь повернул к Кэти свою голову и на неё посмотрели красные, горящие как угли глаза. Кэти попятилась, но сильные руки подхватили её за талию и подняли наверх. Она поёрзала, устраиваясь поудобнее, прижалась к его груди, уткнулась носом в шею, вдыхая его запах, уже знакомый – мускуса, бальзамических трав и ещё чего-то тёмного, пьянящего. Так пахнут молодые хищные звери.
   Конь взял с места в карьер и понёсся стрелой через лес, минуя дороги и тропы. Казалось, он слушался малейшего движения своего хозяина, вспарывая прохладный ночной воздух своим могучим телом, ныряя под кроны деревьев в омуты абсолютного мрака, прогалины, залитые неверным лунным светом, ни разу не оступившись и не помедлив, словно видел в темноте так же ясно, как днем. А Кэти казалось, будто первый раз видит она этот ночной лунный летний мир. Таким таинственным, волшебным казалось всё вокруг – вот на севере расходятся громадные, словно изнутри светящиеся облака, похожие на снежные мёртвые горы, вот луна пробивает их своим бледным светом, тонкими лучами проникая то в тёмно– зелёные прогалины, то в звёздные глубины неба. И резким, будто алмазной пылью осыпанным силуэтом высится впереди громада замка, такого тёмного и сумрачного при свете дня. Внезапно конь круто свернул направо, и они выехали на забытую дорогу, ей много лет не пользовались – появился более удобный путь через пустоши. За её поворотом показалась заброшенная церковь, уже давно являвшаяся предметом вожделения Кэти, которая не единожды пыталась уговорить Джорджа совершить туда ночную экскурсию на предмет нахождения призраков, вампиров или чего-нибудь подобного – захватывающего и интересного.
   Стены, обветшавшие и осыпавшиеся в некоторых местах, полностью пропадали под пышным ковром растительности, но бронзовый крест упрямо светился в лесном мраке. Эрик, очевидно, решил проехать через церковный дворик, выложенный ослепительно сиявшим белым камнем, но конь вдруг остановился, как вкопанный, захрапел и встал на дыбы. Кэти взвизгнула от испуга, а Эрик раздражённо дёрнув плечом, достал из-за пояса хлыст.
   Кэти ахнула:
   – Он боится святого креста! Конь – демон!
   – Конь альбинос. – проворчал Эрик, охаживая круп коня ударами такой силы, что на атласной шкуре мгновенно появились тёмные рубцы.
   – Его глаза чувствительны к яркому свету. Днём он бесполезен, зато ночью незаменим, ты видела, как уверенно он чувствует себя в тёмном лесу. Но, конечно, если тебе приятнее думать, что ты едешь на исчадии ада…
   Уголки губ у него дрогнули. Улыбается?! Дальнейшую часть дороги Кэтипристыжено молчала. Но вот лес расступился, и перед ними разлился океан лиловой вересковой пустоши, окружавшей с восточной стороны замок Рэйберн. Проигнорировав подъездную дорогу, по которой неспешно катил экипаж, запряженный четвёркой вороных лошадей, Эрик направил коня прямо через вересковый луг, и к запаху свежего ночного ветра добавился аромат потревоженных цветов, резкий и горький. В окнах замка приветливо горел свет, однако в большом старом парке, окружавшем замок, было темно и пустынно. Ветер шумел в кронах громадных дубов, таких старых, что стволы их, кряжистые и деформированные временем, казались в темноте похожими на лесных чудовищ из кельтских легенд. Кэтис удивлением отметила полное отсутствие не только ворот, но и ограды, а ведь западным крылом замок упирался прямо в лес, тянувшийся на многие мили. Она поинтересовалась у Эрика – не боится ли он ну пусть не хищных зверей (результат встречи со зверем она сегодня имела удовольствие наблюдать) но, к примеру, преступников? Он недобро улыбнулся:
   – Пусть приходят, мы только рады будем.
   Кэти, немного поразмыслив, решила не уточнять. Как говориться, не спрашивай того, чего знать не желаешь. Копыта коня глухо зацокали по каменистой подъездной дорожке, и когда до входной лестницы оставалось совсем немного, взору Кэти и её спутника предстала весь необычная картина. Прямо перед мраморными ступенями располагалась круглая мощёная площадка с фонтаном посредине, по краям её венчали две серповидные клумбы, выложенные диким камнем и почему-то усаженные лесными цветами. Кэти заметила там вербену, остролист, шалфей и те странные сиренево-голубые цветы, что называют фиалкой чародея. По одной из этих клумб бродила старушка, закутанная в ветхую хламиду. В руках у неё была плоская корзина – такую используют огородники, и в неё она собирала цветы, хихикая и напевая песенку, так, словно была гимназисткой на цветущем ромашковом лугу. Иные растения вырывались и укладывались в корзину с корнем, другие, после тщательного осмотра подвергались экзекуции и в корзину следовали лишь некоторые их части. Несмотря на то, что лицо старушки было полностью скрыто капюшоном, из-под которого выглядывали спутанные седые волосы, Кэти тут же узнала её.
   – Это же миссис Пибоди! – воскликнула девушка, и уже тихо, с восторгом.– Говорят, она настоящая ведьма!
   – Да ну, – мрачно пробурчал Эрик, подъезжая к беспечной сборщице цветов.
   Кэти его, в общем-то, понимала – не очень-то приятно видеть, как топчут и обдирают твою клумбу, пусть даже это делает и настоящая ведьма.
   – Эй, бабушка, что вы тут делаете? – не особенно любезно поинтересовался Эрик.
   – А то сам не видишь, сынок.– в тон ему ответила старуха. Поднатужившись, она вырвала из земли целый куст тимьяна. – Травки собираю. Добрым людям на пользу, тебе на погибель…
   – Зачем вы так! – не утерпела Кэти. – Нехорошо. Мама всегда вот вам помогала…
   Заслышав голос Кэти, старуха резко вскинула голову и вдруг, бросив охапку награбленных трав, схватила её за руку крепкими, как дубовое дерево, пальцами.
   – Слушай, маленькая госпожа. Не к добру ты забыла родительский дом. Не к добру и себе на погибель.
   – Как забыла? – несправедливые обвинения до глубины души возмутили Кэти. – Да я пятнадцать минут назад там была!
   – Оно и понятно, мёртвые ездят быстро.
   – Что ты такое несёшь, старая ведьма, – зашипел Эрик, и Кэти краем глаза увидела, как рука его легла на тяжёлую эбеновую рукоять хлыста.
   – Может я и ведьма, да только ты, девочка, рассвета здесь уже не встретишь. Точнее нет, встретишь, да только он будет для тебя последним. – Старуха рассмеялась неприятным, каркающим смехом. – Хочешь знать свою судьбу? Позволь старой Пибоди показать тебе твоё будущее, и ты бегом отсюда побежишь.
   Кэти стало жутко. Чёрные, блестящие из-под грязного капюшона глаза колдуньи, смотрели на неё с тревогой и участием. Она протянула Кэти свою узловатую, словно пергаментную руку. Но Эрик вдруг рассмеялся и неожиданно спокойно сказал:
   – Я распоряжусь, чтобы вас накормили ужином. Сегодня ночь летнего солнцестояния, а не хеллоуин, так что не пугайте девочку понапрасну.
   Он развернул коня, но Кэти успела услышать, как старуха прошептала:
   – Ты должна узнать, девочка…
   Но уже через минуту они были у крыльца, Эрик спешился, передал коня заботам невесть откуда взявшемуся мальчику-груму, и когда он понес Кэти на руках вверх по широкой каменной лестнице, все страхи и вопросы растаяли, как дым от погасшей свечи.
   «Вот не думала, что мне суждено выйти замуж за владельца этого таинственного замка! А как странно произошло наше судьбоносное знакомство! Немного не так, как я представляла…» – мечтала Кэти, уютно устроившись на руках Эрика. В том, что дальнейшим развитием событий будет венчание, причем в кратчайшие сроки, она нисколько не сомневалась.
   Как раз в тот момент, когда Кэти всерьёз задумалась о возможной вероятности того, что в прошлой жизни они, очевидно встречались – Эрик, конечно, был римским императором, а она, разумеется, рабыней – христианкой, их путешествие закончилось. Перед ними распахнулись тяжелые, окованные потемневшей от времени бронзой двери и Кэти очутилась в холле, поразившем её своей мрачной красотой. Высокие, стрельчатые окна мерцали рубином и колдовской зеленью витражей, серпантин мраморной лестницы обнимали перила, сотканные из мраморных тел, переплетённых в действии столь странном, что Кэти отвела глаза. (Впоследствии, узнав, что сюжетом рельефа была всего лишь битва амазонок с доблестными мужами Спарты, она была страшно разочарована).
   Стены из тёмного дикого камня покрывало кружево искусной резьбы, а в полумраке ниш полотна, потемневшие от времени, но от того еще более чарующие и загадочные, изображали мужчин и женщин, чьей стати позавидовали бы все короли минувших дней. Особенно поразил Кэти портрет молодой, черноволосой женщины, одетой в простой греческий пеплум. Изображена она была на фоне залитой солнцем колоннады античного храма и смотрелась довольно неожиданно среди дам и кавалеров, одетых по британской моде.
   Перед Эриком склонилась в поклоне молоденькая служанка.
   – Сэр, к вашему прибытию подготовили гранатовую комнату… – тут она подняла взгляд и увидела необычную ношу своего хозяина. Она застыла, рот открылся, глаза округлились до такой степени что она стала похожа на чучело лягушки – творение таксидермиста-любителя. Кэти стало немного обидно. Ну да, платье порвано в клочья, лицо и ноги перепачканы, причёска а-ля Мария Магдалина в тот период, когда на неё уже снизошел свет истины, и который она потратила на сожаления о периоде жизни, когда этот свет еще не снисходил, но всё же… Вовсе необязательно вот так долго стоять и смотреть с отвисшей, как увядшая лилия, челюстью, честное слово. Горничная, наконец, смогла взять себя в руки:
   – Э-э-э… Дополнительные распоряжения, сэр?
   – Полагаю, они очевидны, – сухо ответил Эрик. – Юной леди нужно привести себя в порядок и подобрать костюм.
   Минуту спустя Кэти оказалась в довольно необычной комнате – несмотря на внушительные размеры в ней отсутствовали окна, зато горел непривычный в летнее время камин. Жарко, между тем не было – напротив, когда Эрик довольно небрежно стряхнул её на обитую серым бархатом оттоманку, Кэти ощутила неприятный холод, такой чувствуешь, спускаясь в подземелье.
   К большому разочарованию Кэти, ожидавшей увидеть стены, сплошь выложенные драгоценными гранатами, они были обшиты резным дубом, тёмным, как шоколад. Таким же был и потолок, и лишь несколько мгновений спустя Кэти заметила резной орнамент, включавший в себя изображения лопнувших от спелости плодов граната. Обставлена комната была с мрачноватой роскошью, у противоположной от двери стены располагалась кровать, крытая пологом зелёного шёлка, верх которого терялся во мраке дубового потолка. На стенах прекрасные полотна итальянской школы эпохи позднего ренессанса, на резном комоде изящные терракотовые статуэтки, а в углу, за китайской лаковой ширмой ванна на бронзовых ногах. Воды в ней не оказалось, зато дно было выстелено нежным японским шёлком бутылочного цвета. Эрик оставил её на попечение двум горничным, попросив сообщить, когда она будет готова. Девушки принесли ей туфли, отороченные мехом ангорского кролика, лёгкий пеньюар, оказавшийся длинноватым для её роста. Они наполнили ароматной тёплой водой мраморную ванну, покоящуюся на бронзовых львиных лапах, куда озябшая Кэти нырнула с удовольствием и поспешностью молодого влюблённого, стремящегося в объятия своей суженой.
   Смешливую рыженькую горничную звали Фанни, а другую, с печальным робким взглядом, чем-то похожую на монашку – Элен. Как выяснилось, Элен работала тут всего несколько дней, а вот Фанни давно, потому за каких-нибудь пятнадцать минут Кэти поневоле оказалась в курсе всех сплетен о прислуге, работающей в замке, где лично Фанни «жуть как нравится» хотя их старшая горничная мисс Спенс «кошмар, какая строгая». А вот о хозяине, не смотря на аккуратные, но настойчивые расспросы Кэти почти ничего узнать не удалось. Кроме того, что он никогда не был женат (ну это само собой), весь день он работает (очень странно), и жизнь ведет совсем скромную – к примеру, в его комнаты допускается всего один камердинер, Стоун (вообще непонятно). Так же она была подробно проинформирована о готовящейся свадьбе самой Фанни с конюхом по имени Мэтью, который молод, красив «ну совершенная лапочка», одна лишь беда – он в отличие от Фанни не оказывает должного почтения священному писанию, так что их грядущее счастье нередко омрачается богословскими спорами. И сколько сил ни тратит Фанни, что б спасти суженого от геенны огненной путем наставления на путь истинный, всё терпит крах.
   Наконец Фанни дала ей маленький колокольчик, сделанный в виде миниатюрной горничной: «Позовите нас, когда искупаетесь», и они исчезли за неприметной дверью, которая вела в смежную комнату.
   Нежась в тёплой ванной, Кэти рассматривала картину, занимавшую едва ли не половину стены. Современная, она была написана на модный ныне сюжет «Персей, освобождающий Андромеду». Почему-то закованный в броню Персей отступал к лодке, невежливо наступив на издыхающего змея, а обнажённая Андромеда смотрела на него взглядом столь однозначным и плотоядным, что не будь Кэти столь невинна, она подумала бы, что храбрый воин Эллады по своей собственной инициативе приобрёл проблемы куда более серьёзные, чем огнедышащий дракон. Но вниманием девушки завладело совсем другое – Кэти неожиданно увидела тонкий лучик света, идущий от левого глаза рыцаря. Снедаемая любопытством, она торопливо выбралась из ванной, и, накинув лёгкий пеньюар, оставленный для неё горничными, приблизилась к картине. Радужка глаза отсутствовала, вместо неё оказалось круглое отверстие, и Кэти, не удержавшись, приникла к нему. Комната, которую она увидела, очевидно, служила спальней. Две уже знакомые ей горничные суетились, раскладывая на увенчанной балдахином кровати карнавальные платья. Элен, неся целую груду нарядов, неожиданно споткнулась, и весь этот ворох шёлка, бархата и украшений оказался на полу. Высокая, астенично худая леди лет сорока (очевидно, это и была мисс Спенс), набросилась на провинившуюся горничную.
   – Элен, неуклюжая лентяйка! Это уже третья провинность за сегодняшний день! Ещё раз и мне придется строго наказать вас! Отнесите нашей гостье вино и фрукты.
   Перепуганная, сжавшаяся под взглядом напоминавшей голодного стервятника экономки, горничная взяла тяжело нагруженный поднос и заспешила к двери. Не успела Кэти отскочить от глазка, как грохот и звон разбитого хрусталя возвестил ей об очередной неудаче незадачливой горничной.
   – Я рассчитаю вас завтра же утром. Сейчас, ввиду праздника, мне нужны любые руки, даже такие бесполезные, как ваши, – мисс Спенс поджала губы.
   – Угощение отнесёт Фанни, а вы уберите это немедленно, – экономка махнула рукой на разбросанные по всей комнате фрукты, щедро посыпанные осколками хрусталя.
   Элен упала на колени и принялась поспешно сгребать то, что пару минут являло собой изысканный ужин. Она была повёрнута спиной к Кэти, но было заметно, как вздрагивают у неё плечи. Плачет? Неожиданно в комнату вошёл слуга, очень молодой, с подвижным, обезьяньим личиком. Со вздохом оглядев комнату, теперь больше напоминавшую Авгиевы конюшни, чем гостиную в приличном доме, он начал помогать Элен с уборкой. Справлялся он с ликвидацией крушения гораздо быстрее и энергичнее, Элен же явно не знала куда деть не только погубленный хрусталь, но и собственные руки. Она то застывала, в недоумении оглядывая комнату, то с робкой улыбкой взирала на Джеймса, но тот совершенно не обращал внимания.
   – Спасибо, Джеймс, – прошептала девушка, но ответа не последовало.
   Но не успела Кэти поразмыслить о том, как непросто приходится девушке, которой в силу несправедливости судьбы приходится заниматься такими ужасными вещами, как работа, она услышала быстрые шаги.
   Кэти, которая на время подсмотренной сцены застыла и распласталась по стене подобно обессилившей черепашке, отскочила от глазка как ужаленная, и весьма вовремя, потому что минутой позже дверь распахнулась безо всякого стука и явилась тяжело нагруженная Фанни. Водрузив поднос на низкий столик красного дерева, она налила вино из хрустального, украшенного бронзовой кабаньей головой графина, и лишь тогда взглянула на озябшую и раздетую Кэти. Всплеснув руками и заахав, как любящая мать курица над потерявшимся цыплёнком, она тут же облачила девушку в уютный халат из шотландской шерсти, укутала пледом, и две минуты спустя Кэти наслаждалась зелёными греческими оливками, толстыми, будто покрытыми лаком, марокканскими финиками, ароматными и сладкими, пахнущими пустынным зноем. Виноградом, словно сделанным из прозрачного нефрита и розовыми, бархатно-шершавыми персиками. Однако только что увиденная странная сцена не давала ей покоя, Кэти всё время мысленно возвращалась в соседнюю комнату. Каково же было её удивление, когда в комнату как ни в чем ни бывало, вошла Элен, неся изящные туфли из расшитой парчи. Если бы не румянец на её бледных щеках и слегка покрасневшие глаза, Кэти подумала бы, что все это ей приснилось.
   Съесть всё несмотря на героические усилия, не удалось. Немного поколебавшись, Кэти всё же отважилась попробовать и вино, решающую роль сыграла мысль, крупными мазками нарисовавшая лицо Джорджа, если бы он увидел её с этим самым бокалом. Затем горничные проводили её в ту самую комнату, где Кэти увидела разложенные на кровати карнавальные костюмы. Там был костюм цвета больной персидской бирюзы с чешуйчатым корсажем и длинным муаровым шлейфом, изображавшим игуану, огненно алый, имитировавший прихотливые и изменчивые языки пламени, невинно-белый, отороченный мехом ангорского кролика, аспидно-чёрный, расшитый крупными бриллиантами, с диадемой, увенчанной луной. Кэти остановила свой выбор на пепельно-сером, украшенном колхидским жемчугом. Лиф и низ юбки отделан высеченным лебединым пером – лишь ромбовидные кончики на конце перьевого стержня не тронул нож портного. Из пера и маска, сделанная в виде шапочки с ушками-рогами, скрывающая верхнюю половину лица. Филин. Единственная птица, которую ненавидят и боятся все прочие лесные птицы. Кэти и сама не могла бы объяснить, почему выбрала именно этот образ, но взяв этот костюм первым, другие она даже мерить не захотела. Она немного походила по комнате, чтобы привыкнуть, немного смущаясь чересчур смелого декольте, и открытой спины, но ведь она совсем взрослая теперь, правда?

22.55 P.M.

   Неожиданно без стука вошёл Эрик, как раз в тот момент, когда Кэти, уже полностью одетая, тренировала перед зеркалом «дерзкий и манящий» взгляд роковой женщины (один глаз прищурен, руки упираются в бока, одна ножка выставлена вперёд). Застигнутая врасплох, «роковая женщина» совсем неэлегантно взвизгнула, но увидев его улыбку и искреннее восхищение в глазах сразу успокоилась.
   – Прекрасно выглядишь, – он с видимым удовольствием скользнул взглядом по её изящной стройной фигурке. – Вижу, ты отдохнула и набралась сил. Чудесный здоровый румянец.
   Минуту назад румянца и в помине не было. Кэти нервно хихикнула, чувствуя, что визуальные проявления здоровья расползаются на уши и шею…
   – Ну что же, если ты готова, пора представить тебя хозяину замка, чьими гостями мы сегодня являемся.
   В первую минуту Кэти решила, что она ослышалась. Но слова калёным железом врезались в сознание, и покидать его не желали.
   – Хозяину?! Как… А ты…?
   – Я брат Генриха, по отцу. И в этом замке так же гость. Мы давно не виделись, но ты удивишься, – Эрик явно не видел замешательства Кэти, – он упоминал тебя в письмах и не единожды. Девочка в ночном парке, много лет назад поразившая его воображение. И я подумал, неплохая идея привезти тебя с собой.
   – Как!? – изумление и разочарование Кэти постепенно перерастали в гнев. – Так ты что же – решил прихватить меня в качестве подарка!?
   – В какой-то мере, – его лицо осветила озорная мальчишеская улыбка.
   – Признаться, я думал, что приглашение на карнавал будет ну, более официальным что ли, – он засмеялся, – но надеюсь, тебе тоже понравилось. А теперь идём, бал уже начался, и я хочу познакомить тебя с Генрихом.
   Кэти начала раздуваться как глубоководная рыба-ёж.
   – Так это замок твоего брата? И он, выходит, не знает, что я приехала?
   – Нет. Это будет прекрасным сюрпризом.
   – Ах вот как. Сюрпризом. – У Кэти даже голос от злости зазвенел. – Да как ты посмел!?
   Эрик перестал улыбаться. На его лице вновь появилось холодно-насмешливое выражение.
   – Что именно вызывает такое неудовольствие, юная леди?
   – Какое право ты имел притащить меня сюда без моего согласия в качестве подарка своему идиоту братцу!?
   – Не смей в таком тоне отзываться о моем брате, ты поняла, девочка? – его глаза недобро блеснули.
   – Это ты не смей назвать меня девочкой! – Кэти в ярости сорвала с себя маску и швырнула её на комод. – Немедленно отвези меня домой, негодяй!
   – Утром я именно так и поступлю. А если ты и правда леди, то и веди себя достойно. Кажется, ты не слишком возражала, когда я вёз тебя сюда.
   – Ты обманул меня!
   – Когда же? – он усмехнулся, глядя на неё со странной смесью разочарования, удивления и грусти.
   Кэти запнулась. Действительно, ведь ни капли лжи в его словах не было. Всё это она придумала себе сама. Да, но ведь тогда на кладбище она ведь не хотела! Он её заставил… «Но ведь тебе понравилось» – шепнул в голове непрошенный голосок. Но Кэти с негодованием отогнала эту нелепую мысль и закричала, сжав кулачки:
   – Ты меня изнасиловал!
   Вот теперь Эрик искренне и от души смеялся.
   – Дурочка, – неожиданно мягко сказал он. – Ты даже не представляешь, о чём говоришь.
   Вместо ответа Кэти схватила первое, что оказалось под рукой – терракотовую статуэтку изображавшую святую деву Марию (коленопреклонённую, в юности, за молитвой), и запустила её прямо в голову смеющемуся мужчине. Тот легко увернулся и спокойно заметил:
   – Я подожду снаружи, пока ты успокоишься и приведёшь себя в порядок.
   Его невозмутимость окончательно вывела Кэти из себя, и она завопила:
   – Да никуда я с тобой не пойду! Пошёл вон, ты, жалкий лакей!
   Рука Эрика, которая уже почти коснулась дверной ручки, застыла в воздухе. Очень медленно он повернулся, и Кэти его не узнала – расширившиеся зрачки превратили его небесно голубые глаза в чёрные, губы побелели от ярости.
   – Как ты назвала меня?
   В других обстоятельствах инстинкт самосохранения и воспитание подсказали бы Кэти более разумный выход из сложившейся по её собственной вине ситуации, но обида и злость, а также кровь покойного прадеда сэра Родерика Бранна, не знавшего удержу ни в битвах, ни в пирушках, ударила в голову.
   – То, что слышал! Ты не смел и пальцем меня касаться, плебей!
   Эрик повернул, а затем вынул ключ из двери. У Кэти, наблюдавшей за его действиями, по спине пополз неприятный холодок. Что он собирается делать!? А он медленно повернулся и направился к ней, расстегивая ремень на брюках. Кэти застыла и попятилась назад.
   – Что ты собираешься делать!?
   – Проучить тебя, – выплюнул Эрик.
   Он как куклу швырнул её на кровать, навалился сверху, одной рукой поймав её запястья, другой вытаскивая из брюк ремень. Кэти брыкалась и извивалась, безуспешно пытаясь освободиться, но он, не обращая внимания на её крики и яростное сопротивление, вытянул вперед её руки и крепко стянул их ремнём. Пропустив другой конец ремня через ажурную кованую спинку кровати, он привязал запястья Кэти, и стянул узел так, что она ахнула от боли, затем рывком перевернул её на живот. Отстранившись, он некоторое время наблюдал за её отчаянными и бесплодными попытками освободится.
   Очень скоро Кэти убедилась, что чем больше она вырывается, тем сильнее затягивается узел на её запястьях.
   – Освободи меня немедленно! Не то ….
   – Не то что? – он наклонился, почти касаясь губами её щеки, и спросил негромко. – А тебе не кажется, что ты не в том положении, чтобы угрожать?
   – Ты же обещал, что ничего плохого мне не сделаешь! – Кэти, наконец удалось так повернуть голову, чтобы видеть его лицо – губы плотно сжаты, между светлых бровей залегла вертикальная морщинка. Раньше её не было.
   – Я поторопился, – вкрадчиво заметил он, не без удовольствия наблюдая, как рассерженное выражение её лица сменилось испугом. – Видишь ли, на тот момент я являлся джентльменом, а теперь низложен до лакея, так что… Что не дозволено Юпитеру, быку совершенно не возбраняется.
   Кэти сглотнула. Только теперь до неё дошло осознание своей полной беспомощности. А Эрик между тем спокойно поднялся с кровати, отошёл куда-то в сторону (Кэти не могла видеть), но через минуту вернулся, держа в руках шёлковую подушку, похожую на конфету. Подпихнув её Кэти под живот, он задрал до самой талии юбку и подцепив пальцем её трусики лениво потянул их вниз. Кэти попыталась сжать колени, но он, насмешливо хмыкнув, одним резким движением сорвал трусики и бросил на пол. Потом не торопясь обошёл кровать и остановился, скрестив руки на груди. Кэти повернула к нему раскрасневшееся от унижения и злости лицо.
   – Мы вроде бы на бал опаздывали, – она пыталась сохранить остатки самообладания.
   – Пожалуй, я уже не спешу, – Эрик, казалось, забавлялся. Стоял, опираясь коленом о край кровати и беспрепятственно её рассматривал – юбка задрана до самой талии, колени судорожно сжаты, на лице от стыда и обиды проступили красные пятна.
   – Отпусти меня, – голос Кэти прозвучал так жалобно, что самой неприятно стало. – Что ты собираешься сделать?
   – Ещё не решил, – он нежно провел ладонью по её обнажённым ягодицам, и Кэти почувствовала странное тепло между ног.
   – Ты ведь уже понимаешь, что никуда я тебя не отпущу?
   – Да, – очень тихо прошептала Кэти.
   Эрик, стоя перед ней начал неторопливо раздеваться. Кэти, охнув, отвернулась, закусив губу, и спрятала пылающее лицо в складках шёлковой простыни. Он тихо рассмеялся – такая милая, невинная, маленькая. На мгновение им овладело что-то похожее на жалость, но это мимолётное чувство исчезло, едва взгляд скользнул по её стройным, обнажённым ножкам.
   А Кэти трясло и мутило от страха и нового, странного ощущения – между ног стало горячо и почему-то влажно, голова шла кругом, и она сама не могла понять – она боится того, что он сделает что-то ужасное или не сделает? Она была напугана и растеряна, не понимала, что творится с её телом и откуда взялось это странное ноющее тепло внутри. Попыталась сжаться в комочек, стиснуть колени, когда Эрик оказался на постели, но он, заметив эти поползновения, лишь усмехнулся и широко раздвинул её ножки в стороны, не обращая внимания на жалкие попытки сопротивления. Его ладони провели по внутренней стороне бёдер Кэти, накрыли её ягодицы, сжали… Кэти услышала, как участилось его дыхание и зажмурилась. Это сон, дурной сон!
   – Не надо, пожалуйста! – в отчаянии прошептала девушка, сильнее вжимаясь в смятую ткань простыней.
   Кэти беспомощно заскулила, почувствовав, как его пальцы скользнули по внутренней стороне ее бёдер, поднимаясь все выше и выше, пока, наконец, не коснулись влажного, ноющего местечка.
   – О, – хрипло выдохнул Эрик. – И ты еще будешь лгать мне, что тебе неприятно?
   Он прошёлся по нежной плоти, описывая круги, чуть надавил, прижался теснее, раздвигая её лепесточки, проникая внутрь. Палец натолкнулся на эластичную преграду.
   – Так у тебя еще не было мужчин? – жаркий, тихий шёпот.
   Кэти отчаянно замотала головой, пряча пылающее лицо в смятый шелк.
   – Развяжи, – прошептала она дрожащим голосом, безуспешно пытаясь выдернуть запястья из тугой петли ремня. – Не надо. Пожалуйста. Не лишай меня….
   – Что ж… – он улыбнулся.
   А затем, наклонившись, неожиданно провёл языком по её ноющей плоти, лаская бёдра, сжимая ягодицы. Пальцы сжали, раздвинули белоснежные половинки, кончик языка проник между ними, дразня колечко ануса. Кэти ахнула от нахлынувшей волны удовольствия, стыда и нетерпеливого, жадного предвкушения. С губ слетел тихий стон, тело напряглось. Он еще раз провел пальцами по её горячей, влажной промежности, затем палец вошёл в тугую дырочку совсем чуть-чуть, затем дальше. Кэти задохнулась от ужаса. Ведь туда же нельзя! Он вышел, затем проник ещё и ещё раз, сначала очень медленно, потом чуть быстрее, вводя палец уже полностью в анальное отверстие. Это было так дико, так бесстыдно и грубо, и вместе с тем её тело отозвалось странным, похожим на удовольствие ощущением. Сгорая от унижения, она сначала неуверенно и очень медленно, потом всё смелее начала сама насаживаться на его пальцы. Змей вожделения проснулся, лениво разворачивая внутри неё свои кольца, и его сладкий яд потёк по венам, убивая разум и стыд. Страх боли отступил перед этим обжигающим, пьянящим как вино желанием. Эрик приподнял её бедра, подвигая подушку и притягивая её к себе как можно ближе, теснее, так что она ощутила своими ягодицами его напряжённый, плоский живот. Почувствовала, как головка твёрдой плоти упирается в тесно сжатое отверстие, трётся, скользя вверх и вниз, посылая по телу волны острого удовольствия, скользит по нежным складкам, лаская ещё и ещё раз. Затем нетерпеливое, горячее прикосновение, он надавливает, слегка входит внутрь. Головка наполовину вошла в тесное, узкое отверстие. Рука нырнула под её живот, скользнула меж напряжённо раздвинутых ног, прошлась по упругому холмику и нашла нежный припухший бугорок. Пальцы нежно потёрли его.
   – Эрик, пожалуйста…
   Он медленно вошёл в её попку, как нож в масло. Кэти задохнулась от боли и дёрнулась, но он только крепче прижал её к себе. Немного помедлил, оставаясь внутри, сжимая её талию, и медленно начал двигаться, всё же не решаясь войти до конца. Кэти сдавленно застонала, чувствуя, как он погружается всё дальше и дальше, теряясь в горячечном тумане, внизу её лона поднималась жаркая, жгучая волна. Эрик остановился, втягивая воздух сквозь плотно сжатые зубы. Потом впился пальцами в податливые, нежные бёдра, заставляя их раскрыться ещё шире, принимая его до конца. Кэти ахнула, когда его немаленький член вошёл ещё дальше, инстинктивно подалась вперёд, стараясь отодвинуться. Но он жёстким рывком придвинул её к себе, вонзаясь всё глубже. Он начал двигаться, сначала очень медленно и осторожно, потом всё быстрее, почти полностью выходя из неё и входя всё резче и глубже. Кэти прогнула спину, раздвигая колени ещё шире, приподнимаясь, чтобы ему было удобнее ласкать её рукой, и она начала ощущать, что от влажного трения его плоти внутри волнами накатывает какое-то странное, захватывающее ощущение. Страх отступил, уступая место бесстыдному, жгучему желанию и она впервые сама подалась назад, насаживаясь на его напряжённый член, разрываясь между стыдом и страстью.
   – Развяжи, – уже не просьба, а приказ хриплым, сорванным шёпотом.
   И он торопливо содрал с неё путы, поспешно, раня нежную кожу запястий, но Кэти этого не заметила. Опираясь на локти, она бесстыдно прогнула спину, вставая на четвереньки, приподнимая бёдра как можно выше.
   – Давай. Сильнее.
   Она слышала его хриплое, рваное дыхание, чувствовала, как его движения становятся всё более грубыми и резкими, и сама погрузилась в темноту острого, порочного наслаждения, такого запретного, неправильного. И Кэти знала, что сейчас этот дерзкий, грубый человек принадлежит только ей одной. Вбиваясь в неё грубыми толчками, заполняя собой до конца. И она чувствовала сквозь притупившуюся боль, как на неё накатывает странное, прежде неведанное ощущение. Внутри всё взорвалось огнём, прокатившимся по всему телу и стёршим все сомнения, волнения и страхи. Всё её прошлое и будущее сузилось до единственной точки настоящего. Взрыв удовольствия ударил вверх по позвоночнику прямо в голову. Обезумевшая, она билась в невыносимых, сладких судорогах и шептала имя того, кто заполнял её собой. Эрик с такой силой сжал её бедра, что она вскрикнула, слыша его низкое рычание, грубые, бесконтрольные толчки, которые становились всё жёстче и быстрей. Он издал протяжный стон, вскрикнул, резким толчком насаживая её на свой член до конца, вздрогнул, и она почувствовала его неуёмную дрожь, струю его семени внутри себя. Ей не хотелось, чтобы он покидал её, но он медленно и осторожно вышел, повернул её лицом к себе и обнял, прижимая к себе так крепко, что у неё перехватило дыхание. Его губы нашли её рот, и она упивалась долгим, глубоким поцелуем, пока огненные вспышки медленно угасали в её теле.
   Потом она расслабленно лежала рядом, любуясь его резким профилем. Высокие скулы, дерзко очерченный подбородок, губы расслабленно полуоткрыты. Какие они у него необычные! Розовые, нежные, мягкие, совсем как у девушки. И это создавало странный, волнующий контраст мужественному лицу. Затенённые светлыми ресницами, сонно прикрытые глаза смотрели в пустоту.
   – Эрик… – Она сама порывисто обняла, прижимаясь крепко-крепко к его широкой груди, уткнулась носом в шею.
   Эрик успокаивающе погладил её по голове, пропуская спутанные прядки волос между пальцами и Кэти совершенно успокоилась, погружаясь в расслабленный полусон. Весь мир остался там, за дубовой дверью, откуда приглушенно доносилась музыка и шум голосов, но её это не касается, не тревожит… В таком состоянии пребывают, находясь в пограничном состоянии между блаженным полётом по иным мирам и явью, и не видят, как входят всякие камердинеры, которых между прочим, никто и не звал.
   Кэти, пискнув, едва успела натянуть покрывало до подбородка. В комнате возник седовласый, худощавый камердинер, всем своим видом выражавший почтительную вежливость. Эрик тут же встал с кровати, нимало не заботясь о полном отсутствии одежды.
   – Стоун?
   – Сэр, весьма сожалею, но должен незамедлительно сообщить вам о прибытии нежеланных, как я понимаю, для вашей светлости гостей.
   И ни слова сожаления о беспокойстве, которое он причинил своему хозяину! Кэти была раздосадована. Ну как же можно так бесцеремонно вламываться, в столь значительный момент в жизни каждого человека и вести себя так, словно находишься в кабинете министров, а не в спальне, где на постели неодетая, между прочим, девушка. Разговор, за этим последовавший ситуацию нимало не прояснил.
   – Сэр, должен поставить вас в известность – прибыла с визитом мисс Блекхилл. С ней её брат и ещё один джентльмен.
   Эрик отреагировал на новость не самым обычным образом.
   – Какого черта, кто её звал?
   – Она утверждает, что вы, сэр.
   – Вот так номер!
   – Никогда не слышал подобного выражения, сэр, но полагаю, вы имеете ввиду, что находите поведение её светлости эксцентрическим.
   Стоун выдержал деликатную паузу.
   – Её светлость так же сообщила, что имеет некоторое небезынтересное деловое предложение.
   – То есть, вы хотите сказать, что эта бесстыжая стерва не только посмела сюда явиться, но и ещё чего-то хочет?
   Камердинер кашлянул.
   – Я бы не взял на себя смелость охарактеризовать визит её светлости в столь экспрессивных выражениях, но общую суть вы, в целом, истолковали верно. Полагаю, вы лично желаете встретить её светлость?
   – О да. Где эта дрянь?
   – Её светлости подали чай в восточной комнате.
   – Прекрасно. Надеюсь, она успеет его допить прежде, чем я сверну ей шею.
   Эрик, подцепив на ходу брошенную на пол одежду, исчез за маленькой боковой дверью, бросив Кэти через плечо:
   – Я встречу тебя в зале.
   Не успела Кэти снова обидиться, как камердинер, вежливо поклонившись, проинформировал её, что будет ждать за дверью, чтобы проводить в бальный зал и представить. Поскольку излить гнев и возмущение происходящим оказалось решительно некому, она начала приводить себя в порядок. Минуту спустя прибежала на помощь кем-то вызванная Фанни. Рыженькая горничная, ещё полчаса назад лучившаяся весельем и счастьем, сейчас являла собой вместилище мировой скорби – губы надуты, покрасневшие глаза распухли от недавних слёз. Доискиваться причин долго не пришлось.
   – Фанни?
   – Ах, мисс, я его бросила! Моего Мэтью! У-у-у-у….
   – Но почему…
   Выяснилось, что камнем преткновения оказался предмет, рушивший мир и между более значительными представителями рода человеческого. Да что там, не оставляет сомнений тот факт, во имя религии было убито больше народу, чем по какой-либо другой причине. Сколько войн случилось во имя мира, добра и истины! А Мэтью, как выяснилось, высказал что-то очень неучтивое относительно инцидента, произошедшего между Ноем и Хамом.
   – Ну, вот тогда я и сказала ему, что между нами всё кончено. Вот. – И она завыла в голос.
   Если девушка, расставшаяся по собственной инициативе с женихом ввиду несогласия по вопросам теологическим, решит искать утешения и понимания у девушки, чей кавалер покинул ложе любви с поспешностью голодного волка, учуявшего запах жирного кролика, она это понимание, скорее всего, не найдёт.
   Кэти уточнила:
   – То есть, ты его бросила из-за Ноя?
   – Но мисс, Мэтью назвал Ноя старым алкоголиком!
   И тут Кэти взорвалась. В течение трёх минут она доходчиво и аргументировано объяснила остолбеневшей горничной, что она думает о теологических спорах вообще, о Ное в частности, и о том куда она, Фанни, должна отправить Ноя вместе с Хамом, и всех их многочисленным семейством, а заодно и животными.
   – Стало быть, мисс, думаете, я погорячилась маленько?
   – Фанни, – твёрдо сказала Кэти, – лично я бы, имея выбор между пьющим мёртвым Ноем и симпатичным (говоришь, он лапочка?) живым Мэтью, выбрала бы второе.
   – Ой, наверное, правда ваша, мисс…
   Общими усилиями через пятнадцать минут Кэти была готова. Она посмотрела на себя в зеркало. Странно, но никаких глобальных перемен во внешности заметно не было. Ну, разве что губы и щёки ярче обычного, а в остальном выглядит как обычная восемнадцатилетняя девушка, а ведь теперь она многоопытная женщина! Решив серьёзно поразмыслить об этом, когда будет побольше времени, она выскользнула за дверь.

23.20 P.M.

   В конце тёмного коридора, скудно освещённого факелами, чёрные ленты дыма которых вплетались в сумрак высокого потолка, замаячил сияющий проём. Когда до входа в бальный зал оставалось несколько шагов, Кэти повернулась к сопровождавшему её камердинеру.
   – Ах! Я забыла веер! Не могли бы вы принести его?
   Получилось, кажется, очень естественно. Ей показалось, что глаза Стоуна весело блеснули.
   – Конечно, мисс.
   Любопытно, сколько времени у него уйдёт, чтобы найти веер, заботливо спрятанный под подушку смятой постели? У неё точно есть минут пятнадцать, чтобы осмотреться, прежде чем её представят. Кэти уверенно шагнула в бальный зал.
   Свет от сотен свечей заливал огромное помещение с неожиданно низкими сводами. Соединяющие пол и потолок готические окна не имели стекол, и плющ беспрепятственно проникал из внутреннего двора, полз вверх и вниз, то отдельными плетями, то сплошным зелёным ковром покрывая стены, расписанные фресками, столь реалистичными, что изображённые на них люди так же казались гостями этого бала. Впечатление усиливали живые цветы, поставленные вдоль стен – томные махровые камелии, аскетичные тюльпаны, вздрагивавшие своими лаковыми головками от движения воздуха, изломанные, чарующие своей болезненной красотой орхидеи. Их аромат смешивался, переплетался, подогретый огнём свечей, поднимался в воздух, струясь под резным потолком, и наполнял лёгкие сладким дурманом.
   «Как странно», – подумала Кэти, любуясь прихотливыми изгибами плюща, – «Сейчас это конечно очень красиво, но зимой, когда листья опадут и голые ветви будут казаться чёрными трещинами на стенах, гигантской паутиной… И какие странные фрески!». Изображённые на них сводчатые комнаты с изумительной точностью продолжали перспективу самого бального зала, только вот персонажи были одеты в белые и алые пеплумы и тоги, или не одеты вовсе. «Какое-то античное празднество» – догадалась Кэти.
   Она любопытным взглядом обвела зал и одна мужская фигура бросилась ей в глаза. Не броситься не могла по объективным причинам. Высокий, худощавый юноша стоял, байроническим жестом облокотившись на мраморную полку камина, и вперив в неё мрачный взгляд. Современные барышни называют такой взгляд демоническим, хотя, по мнению Кэти, если бы все демоны в преисподней смотрели бы так на своего господина Вельзевула, бедняга давно заработал бы тяжёлую депрессию вкупе с комплексом неполноценности, и попросился бы на пенсию.
   Молодой джентльмен Кэти заинтересовал. Во-первых, единственный из гостей он не был в костюме, во-вторых вся его одежда выглядела весьма странно. Шейный платок в почему-то широко расстёгнутом вороте рубашке был невообразимо яркого розового цвета, хорошего кроя сюртук украшен живописной, и как выразилась бы Фанни, «весёленькой» вышивкой, впрочем, весьма искусной, привлекали внимание и гентские кружева, смело выглядывавшие как минимум сантиметров на пятнадцать из рукавов. Неужели это и есть загадочный хозяин этого замка? Кэти неуверенно пошла к нему навстречу. По мере приближения лицо загадочного незнакомца изменялось. Кэти поняла, что юношей он именоваться, пожалуй, не мог. Ему было лет тридцать пять, не меньше, иллюзию создавали юношеские кудри, придававшие лицу некоторую нежность и женственность, и то, что демоническое выражение понемножку, по мере приближения девушки, менялось на робкое. Первой заговорила Кэти.
   – Какой приятный вечер! – и умолкла, не зная, что сказать ещё.
   Незнакомец немного осмелел.
   – Вы находите? А по мне – такая скука! Как и вся наша жизнь… Но я не представился. Персиваль Корнулинни! Но зовите меня просто Перси.
   – Кэтрин Бранн, – она не удержалась и спросила.– Вы итальянец?
   – Ну, не совсем. Корнулинни – мой творческий псевдоним. Я – поэт!
   Кэти это впечатлило. А заодно успокоило. Нет, юноша ей скорее понравился, но всё же… Хозяина замка она с таким вот жабо представить не могла. Другое дело поэты. Это творческие личности, им, небожителям, позволено много больше, чем простым смертным.
   – Что вы говорите! А что вы написали?
   – Я пишу. Громадную, великую поэму. Замысел родился четыре года назад, во Флоренции, где я изучал кватроченто, – он снова почему-то опечалился.
   – Вы о кватроченто пишете? – машинально спросила Кэти, пытаясь понять, кого же так сильно напоминает ей поэт – то ли персонажа иллюстрации «Страдания юного Вертера», то ли пуделя Томми, когда он проглотил целую бутыль слабительно, прописанного нянюшке.
   – Да нет же. – Поэт немного оскорбился. – Я современный поэт, драматург, древнюю культуру я изучал с целью получить степень бакалавра. Да! Я декадент!
   – О… Получили? Степень бакалавра? – несмотря на довольно скромные познания в области культурологии, Кэти не была уверена, что кватроченто такая уж древняя культура, но поэтам, конечно, виднее.
   – Не совсем, – Перси немного смутился. – Меня влекли музы, я отдавался искусству со всей страстью молодого влюблённого, а эти старые зану… Я хотел сказать, учёные мужи, так вот они всё время требовали, чтобы я куда-то приходил, что-то там читал или писал… Не помню. В любом случае, творческая личность насилия не терпит!
   – Конечно, конечно. Покажете мне свою поэму?
   Стихи Кэти любила. Петрарка был зачитан до дыр, нравился даже «Фауст», точнее первая его часть, там, где они с Грэтхен познакомились. Дальше было очень скучно и не очень понятно.
   – Показать не могу, она ещё не написана. Но она у меня вся в голове! – поспешно добавил Перси, увидев, как вытянулось личико его очаровательной собеседницы, которая с каждой минутой нравилась ему всё больше. Такая нежная, персиковая кожа, большие, оттенённые тёмными ресницами глаза, тонкий стан… Сразу видно, девушка умна, образованна, и, бесспорно, хорошо разбирается в искусстве.
   – Вот, послушайте. – Он возвел очи к потолку, драматично нахмурил брови, и начал трагическим голосом:

     Тугие струи дождя хлещут по обнажённым деревьям
     Ночь, тоска и смерть в моём сердце навеки
     Змеи ползут по холодному мёртвому мрамору
     К моим помертвелым ногам, что стоят на земле…
     Смерть!
     Смерть!
     Смерть!

   Он отдышался и гордо глянул на онемевшую Кэти:
   – Ну как вам моё произведение?
   – Э…. О… Ну, очень современно. И так необычно! – смогла она, наконец, выдавить из себя.
   Перси приосанился:
   – Это самое главное – новизна и необычность.
   – А, простите, рифмы почему же нет?
   – Это тоже современно – называется «белый стих»
   – Наверное. А у вас есть что-нибудь про любовь?
   Поэт по-отечески снисходительно улыбнулся. Весь его вид как бы говорил – ах, девушки! Эти нежные, наивные создания…
   – Конечно. Называется «Моей возлюбленной Натали», – он снова уподобился певчему на хорах и застонал, на сей раз жалостливо:

     Ты лежишь в мраморном склепе нагая
     Я печально целую твои хладные уста
     О, как рано смерть накрыла тебя своим крылом!
     Увядшие лилии на твоей невинной груди
     О, Натали! Как жестока судьба!
     Смерть сжимает тебя в своих объятиях!

   – Ну, вот, опять вы про смерть, – вздохнула Кэти. —А скажите, вы же разбираетесь в античной культуре, каков сюжет этих фресок?
   – Не знаю, —отмахнулся несостоявшийся бакалавр.– Так о чём это я? Да. Смерть повсюду! О чём же ещё петь моей лире, как не о смерти и любви! Она… В смысле, смерть. Она подстерегает нас в тиши лесов, средь шумного бала…
   Перси повернулся, очевидно, вознамерившись продемонстрировать Кэти бал, где их вполне возможно подстерегает смерть, пафосно взмахнул рукой и застыл, как вкопанный. Прямо перед ними стояла смерть. Ну, точнее, высокий мужчина в костюме смерти комедии дель арте. Очевидно, он некоторое время слушал их беседу, потому что незамедлительно ответил на вопрос Кэти:
   – Это Дионисийские мистерии. Здесь изображён ритуал поклонения Дионису.– произнёс он глубоким голосом, показавшимся Кэти странно знакомым.
   – Это бог виноделия? – Кэти проявила эрудицию.
   – В том числе, – он слегка улыбнулся. – Это бог тёмного, хтонического начала природы. В античных храмах его изображения размещали на стене, куда никогда не попадал солнечный свет, напротив всегда освещённой стены, где было царство Аполлона – бога искусства и красоты. Раз в год Дионису воздавали почести, устраивая вакханалии, где люди погружались из мира цивилизованного, скованного правилами и нормами, в темноту своих желаний, страсти и абсолютной свободы. Простите, я помешал вашей беседе?
   – Нисколько! – живо откликнулась Кэти.– Мы с мистером Корнули.. Корноли…
   – Мы знакомы с лордом Клейтоном, – мягко улыбнулся смерть, очевидно, знавший Перси не под творческим псевдонимом.
   Перси немного смутился.
   – Да? И как вам его поэма? Вы знаете, я первый раз в жизни познакомилась с настоящим поэтом! – щебетала Кэти.
   – Перси, это правда? Вы поэт? И как давно вы почувствовали первые симптомы?
   – Это от рождения, – сдержанно заметил Перси.
   – Что ж, тогда, конечно, ничего не поделаешь.
   – А это кто? —Кэти указала на обнажённых женщин на фреске – одна из них держала чашу, наполненную чем-то красным – то ли вином, то ли кровью. Две другие кружились в экстатическом танце.
   – Это менады. Жрицы Диониса. Своим танцем они могли доставить человеку самое сильное удовольствие в его жизни. И лишить рассудка. Околдованный чарами менады, человек не может более себя контролировать и…
   Все трое обернулись на звон разбитого стекла. Официант поспешно убирал осколки у ног юноши в костюме Пьеро. Последующие две минуты пока Кэти и её спутники наблюдали за ним, он умудрился задеть локтем проходившую мимо даму, повернувшись к ней, заблеял извинения, и буквально сшиб с ног танцующую пару. Пытаясь поддержать падающую девушку, врезался задом в фуршетный столик, с которого посыпалась посуда. Кэти мгновенно опознала симптомы. «Джордж!? Но откуда он здесь? Ведь он только завтра должен был приехать». Озорной бесенок внутри неё ожил и заплясал. Упустить такой шанс? Никогда.
   – Это мой знакомый, – почему-то извиняющимся тоном сказала Кэти своимсобеседникам, – подойду, поздороваюсь.
   Она устремилась к долговязому нескладному Пьеро, но её опередили. У женщины, подошедшей к Джорджу, была поистине королевская осанка. Благородная голова с пышным узлом тёмно-каштановых волос, глаза полуприкрыты тяжёлыми веками, проницательный, чуть насмешливый взгляд. Костюм дамы пик как нельзя лучше подчеркивал её высокое, стройное тело. Она заговорила голосом, в котором чувствовался сильный восточноевропейский акцент, так хорошо знакомый Кэти благодаря горничной славянке.
   – Скучаете? Осмелюсь предположить – вы одиноки этим вечером?
   Джордж дёрнулся, как от зубной боли.
   – Я? Н-нет. Признаться, я случайно здесь оказался, меня позвал с собой мой друг, Марк.
   На прошлой неделе Кэти читала мистический роман о несчастной девушке, на которой, как водится в таких романах, лежало родовое проклятье. И в конце был эпизод, где жестокая и подлая герцогиня (виновница всех бед и проклятия заодно) падает вместе с каретой в пропасть и разбивается на мелкие кусочки. Кэти ещё тогда подумала: а что чувствовала в этот момент подлая герцогиня? Теперь она это поняла. Сердце рухнуло вниз, желудок сделал двойное сальто. Значит и кузен Марк здесь. Поездка в загадочный замок плавно превращалась в пикник в тесной компании родных и друзей. Впрочем, особенно беспокоиться не стоит – врядли кто-то узнает в пепельной ночной птице Кэтрин Бранн.
   – Простите, я не представилась. Княжна Мария Сухотина. А это мои сёстры – Татьяна и Ольга. Она величавым жестом указала на двух женщин – одна, блондинка лет двадцати была в костюме дамы червей, другая, чуть постарше, изображала даму треф. Окончательно смешавшись в обществе трёх дам, Джордж, от природы застенчивый, совсем утратил присутствие духа.
   – Д-да. Очень приятно, я Джордж Мэлвик…
   Он хотел сказать что-то ещё, зацепил локтем свечу, стоявшую неподалеку в канделябре и не ждавшую беды, но в это время Кэти, вынырнув из толпы, взяла его под руку.
   – Добрый вечер. Джордж, дорогой, не ожидала тебя здесь увидеть. Чудесный приём, не правда ли? – И приподняла на мгновение маску. Чтоб узнал. Эффект превзошёл все ожидания. Джордж всхрапнул и попятился, побелев, как полотно. Ни дать, ни взять – чопорная английская леди увидела фамильное привидение.
   – Кэти!? Что ты тут…? Как?!
   Русские княжны были мгновенно забыты.
   – Я тут по приглашению хозяина дома, – Кэти не могла не заметить, как при этой фразе расширились глаза княжны Марии.
   – Это ваша спутница? – поинтересовалась она у Джорджа, не забыв одарить Кэти взглядом, которым образцовая хозяйка награждает муху, барахтающуюся в её праздничном торте.
   Джордж машинально представил их друг другу.
   – Какой красивый замок, не правда ли? – жизнерадостно щебетала Кэти, игнорируя безумные взгляды Джорджа, дёрганье за руку и попытки что-то спросить. – Меня поразили эти фрески на античную тематику.
   – О да, – снова встряла в разговор княжна.– А какие здесь гобелены! Некоторым более трёхсот лет. Наверху есть комната, где находятся наиболее ценные. Позволите устроить вам маленькую экскурсию? – говоря, она подчёркнуто обращалась только к Джорджу, игнорируя наличие Кэти как досадное недоразумение.
   – Гобелены? Простите, никогда ими не интересовался, – нервно пробормотал Джордж.
   К ним незаметно подплыл официант.
   – Могу я предложить вам вина?
   – Я пью только минеральную воду и чай, – оскорбился Джордж.
   Кэти картинно взяла сразу два бокала, наслаждаясь новым взрывом ужаса в глазах несчастного жениха. Его и винить-то было нельзя. Человек по чистой случайности оказывается ночью на балу у незнакомого джентльмена и обнаруживает там девушку, с которой он помолвлен, одну, без сопровождения, да ещё в таком рискованном наряде.
   Вино оказалось тёрпким, пахнущим диким мёдом и яблоками. До сих пор знакомство с дарами Бахуса ограничивалось для Кэти причастием, дома ей внушали, что алкоголь является одним из тягчайших пороков человечества. Но после первого же глотка у Кэти зашумело в голове, что-то мягко стукнуло в затылок, огоньки свечей стали ярче, а в груди разлилось приятное тепло. После недолгой борьбы Джорджу удалось оттащить её к мраморной колонне, увитой плющом так густо, что ветви его, тянущиеся из окна, образовывали некоторое подобие беседки под пологим куполом. Музыка здесь звучала тише.
   – Ты хоть понимаешь, что это за место? – зашипел Джордж, стискивая её локоть.
   – Нет, – честно призналась Кэти, делая большой глоток из бокала.
   – Послушай, приличной девушке нельзя тут быть. Здесь просто какая-то… – он мучительно подбирал слова, – Венеция. Лица скрыты под масками, а потому все ведут себя, как хотят, алкоголь… – Джордж с отвращением покосился на бокалы.
   – А дом! Посмотри на эти фрески, скульптуры. Да здесь всё пронизано… Этим. Даже вот. – Он ткнул пальцем в ножку винного бокала.
   Только тут Кэти с изумлением заметила, что хрустальный тюльпан бокала поддерживала бронзовая ножка, изображавшая амуров – мальчика и девочку, обнимающихся среди лилий. То ли под воздействием хмеля, то ли что-то в ней самой уже изменилось, но её удивление сменилось весельем.
   – Ах, Джорджи, ты слишком серьёзен. Может, тебе действительно стоит посмотреть на гобелены в компании этих очаровательных барышень?
   – Да пойми ты, – его голос сделался почти умоляющим. – Тут такое творится! Я, когда шёл в этот зал, видел справа, в галерее, пару. Так вот, джентльмен целовал леди прямо здесь, – Джордж неопределённо махнул рукой в сторону декольте Кэти и тут же страшно сконфузился, залившись краской.
   – А она… Она трогала его… его…
   – Фаллос, – услужливо подсказала Кэти. Как славно, что её рассеянный учитель часто забывал ключик от одного небезынтересного шкафчика в библиотеке, и ей удалось выкрасть анатомический атлас. Вот, при случае можно блеснуть глубокими знаниями. Однако же задерживаться не стоит.
   – Прости, Джордж, мне надо кое-кого найти. —Кэти повернулась, чтобы уйти, но звук, похожий на писк раненной куропатки, заставил её обернуться. Её жених обрёл удивительное сходство с молельной статуей древних ассирийцев. Ассирийцы были людьми весьма занятыми, стоять и молиться в храме времени не имели, потому оставляли вместо себя статуи, которым рука скульптора придавала надлежащий вид – вытаращенные в половину лица глаза, разинутый рот, руки слегка разведены в стороны. Кэти немного смягчилась.
   – Ну, право же, Джорджи, всё не так уж плохо. По крайней мере, здесь нет твоей матери, и ты можешь немного расслабиться.
   – Руку! Она трогала его руку, а не то, что ты… Ты откуда такие слова знаешь?! И при чём здесь моя мама?
   – При том, что ты, когда она рядом, дышать боишься. И я тебя не виню. Император Калигула перед ней жалкий младенец. Не сомневаюсь, что леди Мэлвик даже его приучила бы пить исключительно минеральную воду. Кстати. Как она поживает?
   – Великолепно. Спасибо.
   – Чудесно, чудесно, – заулыбалась Кэти, хотя отношения её с будущей свекровью были таковы, что она с гораздо большей радостью узнала бы, что та заразилась бубонной чумой. Мама Джорджа относилась к той породе людей, которые считают день прожитым зря, если до захода солнца они не совершили что-то такое, что заставит содрогнуться потрясённое человечество. Смелые, решительные, властные и непоколебимые, они незаменимы на палубе пылающего галеона, в римском сенате или во главе татарской орды, несущейся в бой, но вот в быту сними бывает сложновато о чем-то договориться. Кэти не удержалась от доли ехидства:
   – Кстати, как она тебя сюда отпустила?
   – А она не знает, – тихо пробормотал Джордж. – Я заехал к Марку насчёт покупки двух жеребцов и вот, оказался здесь. Он сказал, только у лорда Рэйберна мы сможем найти то, что нам нужно.
   – Ну ладно, – поспешно сказала Кэти, опасаясь узнать о тонкостях покупки жеребцов гораздо больше, чем ей хотелось бы. – Я ненадолго покину тебя…, и она поспешила смешаться с толпой, почти не ощущая угрызений совести.
   Эрика нигде не было. Кэти по ажурной витой лестнице поднялась на балкончик, но сверху было видно море парящих в волнах вальса пар без лиц, возраста, имени. Вот китайская ваза танцует с луной, вот египетскую богиню увлекает в вихре танца галантный арлекин. В этом водовороте лишь одно, если можно так сказать знакомое лицо – у фонтанчика, бронзовая дельфинья пасть которого изрыгала светло-золотые струи шампанского, стояла и наблюдала за всеобщим весельем безучастная смерть. Кэти поспешила вниз, и когда сбегала по лестнице, перепрыгивая ступеньки, взгляд выхватил сценку – княжна Мария, рассекая океан танцующих пар, тащила за руку Пьеро, как муравей дохлую гусеницу. Кэти от души ему посочувствовала. Но едва её нога ступила на паркет, началась кадриль, и её подхватил весёлый толстяк в расшитом золотом бархатном камзоле. Безумный темп кадрили с её постоянной сменой партнеров, напоминавшей тасуемую колоду карт, странно расслабляюще подействовал на неё. Волнение, смущавшее разум улеглось, зато в крови вскипело другое, прежде неведомое. Калейдоскоп масок, вихрь атласа, шелка и бархата, смех и взрывы музыки, подобные порывам ветра, стали казаться более реальными и настоящими, чем жизнь, оставшаяся за стенами замка. Но вот угасли озорные всполохи кадрили и Кэти, наконец, обрела свободу. Но, как выяснилось, ненадолго.
   – Вот она, – послышался за спиной суровый голос.
   Повернувшись, Кэти едва не расхохоталась. Перед ней, уперев руки в бока, в позе итальянской мамаши, встречающей нерадивого подвыпившего сына, стоял разгневанный Пьеро. Из схватки с русскими княжнами он вышел не без потерь – один помпон оторван, края картонного воротника печально поникли, как осенняя хризантема под порывами холодного ветра, чёрный грим под глазами потёк и казалось, что Пьеро плачет чёрными слезами. Компанию ему составлял брутального вида морской пират со шпагой и кортиком за поясом. Холодный взгляд тёмно-серых глаз пирата ничего хорошего не предвещал. Пара, безусловно, получилась комичная, но Кэти стало не по себе.
   – Джордж! Кузен Марк! Вот не ожидала вас здесь… Хотя тебя, Джордж, я уже видела. Как гобелены?
   Пьеро скрипнул зубами.
   – Малышка Кэти, мы сейчас же едем домой, – пират ласково, но неумолимо взял её под руку.
   – Но Марк! – Кэти была готова заплакать от досады. Между тем, она понимала, что сопротивление бесполезно. Её двоюродный брат относился к той редкой породе людей, чья жизнь подчинена железному распорядку и незыблемым правилам, которые он распространял как на себя, так и на других. К огромному неудовольствию последних. Кэти некстати вспомнилась целая коллекция чучел – охотничьих трофеев, педантично пополнявших его кабинет. Каждое под ежедневно протираемым стеклянным колпаком, снабжено подробной табличкой, содержавшей всю необходимую информацию – время, место убиения, название на латыни.
   – Твоё пребывание здесь в это время абсолютно недопустимо.
   Кэти всё больше начинала чувствовать себя заблудившейся овечкой, повстречавшей производителя хаггиса. Спасения, конечно, нет – строгость его моральных взглядов шокировала бы даже Томаса Торквемаду. Уж во всяком случае, великому инквизитору было чему поучиться у её двоюродного брата. И конечно, как старший брат, он может с ней делать всё, что ему заблагорассудится – даже увезти домой!
   – Простите, – Смерть возник из ниоткуда и поклонился Кэти. – Но дама ангажирована на три тура вальса. – Вы ведь сдержите свое слово? – с лёгкой улыбкой в голосе обратился он к Кэти.
   – Что вы, конечно, —радостно заблеяла Кэти, теперь уже как овечка, вырвавшаяся от производителя хаггиса и увидевшая на дальнем конце холма свою маму. Она гордо взяла своего спутника под руку и покинула обескураженных Пьеро и пирата, бросив им на прощание взгляд, которым смотрит чудом спасшийся житель Египта на оторопевших крокодилов.
   – Спасибо, – тихонько прошептала Кэти, отойдя на безопасное расстояние.
   – Не стоит, – с улыбкой в голосе ответил мужчина, ведя её под руку в центр зала.
   Все пары расступались, давая им дорогу, и когда Кэти и её загадочный кавалер остановились прямо под большой хрустальной люстрой, пылавшей сотней восковых свечей, вокруг них на паркете образовалось пустое пространство.
   – Кто был этот джентльмен? Я имею ввиду Пьеро, – неожиданно осведомился её похититель.
   – Один мой знакомый, – сообщила Кэти, скромно умолчав, что знакомый приходится ей женихом, с которым через три месяца она должна сочетаться браком.
   Оркестр заиграл вальс, и им пришлось прервать разговор. Никогда прежде у Кэти не было такого партнёра. Едва она положила узкую руку, затянутую бархатной перчаткой на его плечо, её собственная воля и сущность исчезли, подчинившись и растворившись как снег под лучами солнца. Впервые она не думала о фигурах, не слушала счёт, её тело двигалось, летело, таяло в его руках, полностью отдаваясь чужой воле и сладостному парению в небесах музыки, которая омывала её своими теплыми, пенными волнами. Полёт венского вальса совершенно вскружил ей голову, она чувствовала, что нервы её натягиваются, как струны скрипки, и только ждут прикосновения смычка, способного исторгнуть музыку. Её музыку. Но вот оркестр смолк, и её партнер шепнул:
   – Хотите увидеть звезды?
   – О да, здесь так душно.
   Они вышли в сад, переступив каменное обрамление проёма, ведь стеклянных преград в окнах этого странного зала не было. Ночь дышала жасминовой прохладой, в высоте застыл ледяной серп луны, а под ногами на тёмном мху мерцали жемчужно-белые звёздочки странных цветов. Кэти никогда таких прежде не видела.
   – Что это? – она нагнулась и сорвала бледную звёздочку.
   – Асфодель. Древние верили, что в загробном мире души умерших питаются этими цветами. В Аиде целые поля асфоделей.
   – Брр-р-р-р. Есть исключительно цветы. Воображаю – умираешь, попадаешь в загробный мир и первое что видишь – поле, на котором будешь пастись вечно. Ужас.
   Она украдкой попробовала откусить бледный лепесток и тут же, сморщившись, выплюнула.
   – Нет, первое, что видишь – это белый кипарис.
   – Это зачем же?
   – Не знаю, – он задумался. – Наверное, как рефракция —всю жизнь ты видел тёмные кипарисы на светлом небе, а теперь наоборот. Ведь в Аиде всегда сумерки. И привыкание к новой реальности, к жизни в смерти, начинается с этого белого кипариса, такого невозможного и всё же существующего.
   – А что потом?
   – Потом, если хочешь всё забыть – можешь выпить воды из Леты. – Опасаясь следующего вопроса, он пояснил.– Одна из четырёх рек загробного мира. Её воды светятся и похожи на жидкое золото. Это единственный шанс, потому, что когда Харон перевезёт душу через сумрачный Стикс, вернуться на берега Леты она уже не сможет.
   – О-о-о… а потом?
   – Зависит от того, как ты вёл себя при жизни. Праведных ждет тихая жизнь в домах, увитых виноградными лозами, прогулки по зелёным долинам и кипарисовым лесам, грешников же сбрасывают в Тартар. Тартара боятся даже боги.
   – А чего им бояться, они же бессмертные.
   – Ну не совсем. Великий Пан, величайший бог древнего мира, покровитель природы, например, умер.
   – Откуда известно?
   – Так говорит Плутарх.
   – Ваш знакомый?
   – Гм, нет. Это древнегреческий философ. Он уже умер.
   – А, жалко. А чего это Пан умер?
   – Возможно, потому, что в него перестали верить. И сейчас он, свободный и спокойный, прогуливается по цветущим полям вместе с душами тех, кто помнит его величие.
   – Всё равно, асфодели не заменят кофе с французскими булочками на завтрак. Мне не нравится такой загробный мир, – пробурчала Кэти.
   – А какой загробный мир ты бы хотела?
   – Я бы вообще хотела жить вечно.
   – Правда?
   Странный тон его голоса удивил Кэти, заставив обернуться. Мужчина снял маску.
   – Я Генрих Рэйберн.
   – Вы тот, кто отдал мне медвежонка. Ночью, в парке. Двенадцать лет назад.
   Он совершенно не изменился, даже благородной седины на висках к изрядному разочарованию Кэти не появилось.
   – Хочешь подняться на крепостную стену? Оттуда весь замок виден, как на ладони, к тому же прекрасный вид на вересковые пустоши.
   – Конечно!
   Генрих вновь зачем-то надел маску, и они стали подниматься по узкой, вырубленной в стене лесенке. По-видимому, последний раз ею пользовались лет этак сто назад – ступени поросли мхом, сорными травами, местами сильно обветшали и покрылись трещинами. Дважды Кэти поскользнулась на коварном мху, влажном от ночной росы, но твёрдая рука её спутника не дала ей сорваться вниз. Несколько минут спустя они стояли на гребне крепостной стены. Ночной ветер, одновременно свежий и тёплый, омывал лицо и нескромно играл складками платья Кэти, наполняя всё её существо волнением и радостью. Его порывы были такими сильными, что она инстинктивно старалась держаться поближе к стоящему рядом мужчине.
   – Взгляни, – голос звучал из-под маски глуховато, и недаром – ведь костюм смерти был популярен во времена многодневных венецианских карнавалов среди тех, кто желал оставаться инкогнито. Своеобразная конструкция маски создавала резонанс, меняя голос до неузнаваемости. – Похоже на дыхание моря.
   С минуту вглядываясь в бескрайний океан вересковых пустошей, Кэти поняла, что он имел ввиду. Ветер то стихал, то набирал силу, скользя по сиреневой глади вереска, отчего по ней прокатывались волны, на гребнях которых мерцал отражённый лунный свет. Вздымаясь и опадая, эти волны плыли к исчезавшему в ночной тьме горизонту, бесшумно, как тени. До сих пор всё, что знала Кэти о вереске – это что из его корня делают лучшие в мире курительные трубки и ещё варят неплохой эль, по крайней мере, таково было мнение её отца. Теперь же на ум приходили гораздо менее прозаические вещи – вспоминались сказки няньки-валлийки о призрачных рыцарях, осуждённых вечно бродить по таким вот пустошам в поисках (разумеется, безнадёжных) упокоения, демонах, устраивавших ночную охоту на души грешников. Отчего-то Кэти посетила нечестивая мысль о том, что должно быть приятно скакать по такому вот сиреневому цветущему полю на большом, и конечно, чёрном как ночь коне, преследуя душу какого-нибудь (разумеется симпатичного) грешника… Зажмурившись, она помотала головой. Однако, что он там говорит?
   – …. С запада замок окружён непроходимыми болотами, уходящими далеко в лес, а северная стена упирается в лабиринт…
   Кэти посмотрела в указываемом направлении. Перед ней, уходя на многие мили вперёд, простирался гигантский лабиринт. Высокие, идеально сформированные стены образовывали причудливые узоры, тем не менее, подчинённые строгой логике. Периодически, разрывая монотонную зелень тиса, как прибрежные скалы поднимаются из моря, выглядывали белые строения.
   – Какой он большой… У нас тоже есть, только он очень маленький, за сто десять лет там смог заблудится только один человек, мистер Мэлвик. Вы его сегодня видели в костюме Пьеро.
   – Ну, лабиринты имеют философское и сакральное значение, в них совсем не обязательно теряться.
   – Сакра… Какое значение? – Кэти озадаченно потёрла переносицу. – А кто их вообще придумал?
   – Первый лабиринт, описанный Геродотом и Диодором Сицилийским… – Генрих осёкся и поспешно добавил, – эти джентльмены так же жили в древней Греции и уже умерли. Так вот, они описывали древнеегипетский лабиринт близ «города гадов», города Шедит, расположенного на берегу Меридова озера в Фаюмском оазисе.
   – «Город гадов»? – Кэти пришла в совершеннейший восторг.
   – Да, культовый центр бога Себека, человека-крокодила. В храме располагался лабиринт, протяжённостью около семидесяти километров, и состоявший из трех тысяч гранитных помещений, часть из которых была под землёй. Некоторые из комнат были погружены в абсолютный мрак, а двери, ведущие в погребальные камеры, в которых покоились фараоны и священные крокодилы, при открывании издавали звук, похожий на раскат грома. И вот в самом сердце подземной части этого лабиринта, в зале, своды которого поддерживали колонны редчайшего красного мрамора, и находилось земное воплощение бога Себека – живой крокодил, украшенный золотом и алмазами. Соответственно, добраться до него могли только избранные жрецы, досконально знавшие архитектуру этого лабиринта. Потом, как это обычно и происходит, сакральная идея – путешествие к божественному, перешла в христианство. Только там уже это было менее материалистично выражено – саму жизнь, дорогу, ведущую к раскаянию. Запутанную, длинную, полную тупиков и ловушек. В готических храмах лабиринт всегда присутствует.
   – О… А это что там, беленькое? – Кэти указала на белоснежное в лунном свете строение, выныривающее над поверхностью бархатных тисовых стен.
   – Это мраморная беседка, это фамильный склеп, а это мёртвый дуб, я прятался в его расселине, когда был маленьким.
   Кэти посмотрела на его чёрный на фоне синевы ночного неба профиль. Был маленьким? Невероятно.
   – Я даже не знала, что ночь так красива… – она словно впервые видела россыпь бриллиантов звезд на бархате неба, слышала пение соловьев, неразличимое в шуме и суете дня, любовалась золотыми пятнами света, льющимися из окон в ночной сумрак. Глаза быстро привыкли к темноте и начали различать оттенки цветов, гораздо более сложные и богатые, чем днём. Она сказала об этом Генриху.
   – Да. Ночь на всё набрасывает тёмную вуаль, оттого все краски открывающего перед твоим взором вида нереальны. Словно ты смотришь на картину, написанную фламандским мастером столетие назад. Уже слегка потемневшая, опалённая дыханием времени, она, как и любое совершенное произведение искусства показывает тебе только самые яркие моменты, остальное прячется в густых тенях, чёрных, как бездонный колодец. И тени её безлики и многолики, вечны и изменчивы. Человеческий глаз способен различить около восьмидесяти оттенков чёрного.
   – А как увидеть настоящий, окончательно чёрный?
   Генрих с любопытством взглянул на неё. Потом спросил:
   – У тебя есть кусочек чёрного бархата и коробочка?
   Искомый предмет был обнаружен в виде банта на сумочке Кэти и безжалостно оторван. Затем опустошили маленькую перламутровую пудреницу Кэти, и Генрих аккуратно выстелил её чёрным бархатом. Кэти прижала её к глазу. Это был не просто цвет. Тьма, настоящая тьма взглянула на неё, она давила, и словно просачивалась внутрь глаза. Кэти с минуту смотрела, а когда опустила шкатулку вниз, всё вокруг засияло новыми красками. Ей показалось, что взгляд её словно проник много дальше, на мили вокруг раздвигая пространство, уже не сумрачно-неясное, а многогранное и цветное. Мимо проплыла стайка огненных мух, нечто таинственно-зелёное тлело за лесом, кипел и переливался под стенами замка аметистовый вереск и то вспыхивали, то гасли зловещие болотные огоньки над гиблыми топями.
   – Царство Селены. Нежной и хрупкой богини Луны. А мы – гости в её чертогах…
   Неожиданно налетевший порыв ветра был так силён, что едва не сбил Кэти с ног. Она пошатнулась, и Генрих подхватил её под локоть. Говорят, первое прикосновение решает всё. Кэти словно огнем обожгло, когда прохладная, сильная рука сжала её плечо. Ледяной огонь прокатился вниз по позвоночнику, сжал тревожным, коротким спазмом живот и растаял осколком в сердце. Кэти вздрогнула, стиснула зубы, стараясь смотреть прямо перед собой и ничем не выдать своего волнения.
   – Идём вниз? – он произнес это спокойным, будничным тоном, будто ничего и не было минуту назад. Кэти, вздрогнув, очнулась. Её взгляд случайно упал в сторону лабиринта и то, что она увидела, её поразило.
   – Подожди. Что это? – Она указала в сторону чернильной зелени лабиринта. Там, на самой верхушке самшита, выстриженного в форме шахматного коня, сидел ослепительно белый кот.
   – Как он забрался туда? У самшита такие слабые, но колючие веточки. Это невозможно! Я знаю, я пробовала. Ой! – кот вдруг не спрыгнул – стёк по рельефной стенке фигуры, тело его при этом неестественно вытянулось, от верхушки коня до самого низа, где из земли показывались узловатые корни, и исчез за кустами. Это было жутко.
   – Я ничего не видел, – мужчина твёрдо взял её за руку. – Идём.
   Когда спускались вниз, Кэти заметила ещё одну странную вещь. Все окна северной башни горели яркими огнями, кроме одного окна, находящегося по центру башни. Лишённое обрамления, в отличии от других, забранных витражным стеклом, оно слепым глазом мрачно смотрело на чернеющий под ним лес. Немного поколебавшись, она обратила на это внимание Генриха. Того вопрос не удивил.
   – Это одна из загадок нашего замка. Дело в том, что в эту комнату нет входа, более того, самой комнаты нет на плане. Признаюсь, некоторое время я пытался найти её, но потерпел неудачу.
   Они спустились и пошли по газону, болтая, словно были сто лет знакомы, но у Кэти никак не шёл этот эпизод из головы. Маску Генрих неожиданно снял и оставил на одном из фуршетных столиков. Кэти это слегка удивило. Он что, на праздник уже не собирается возвращаться? Многие гости, последовав их примеру, начали выходить на площадку подышать воздухом. Кэти боковым зрением отметила Пьеро и пирата, которые как голодные акулы на модном курорте, присмотревшие аппетитных туристов, медленно приближались к ней, двигаясь по кругу. Она забеспокоилась, но тут её вниманием завладел материализовавшийся как кролик из шляпы фокусника Стоун.
   – Мисс Бранн, я нашёл ваш веер. Простите, что поиски несколько затянулись…
   Генрих его прервал.
   – Майкл, Вы сообщили Эрику о приезде мисс Блекхилл?
   – Да, сэр. Мистер Рэйберн уже встретился с мисс Блекхилл. Я имел удовольствие присутствовать при беседе.
   – Сомнительное, я полагаю, – Генрих усмехнулся. – Я хочу знать содержание этой беседы в точности.
   – Но сэр… – слуга бросил быстрый выразительный взгляд на Кэти, которая аж пританцовывала от снедавшего её любопытства.
   – В точности, – с нажимом повторил Генрих.
   – Как пожелаете, сэр.
   – Итак, я проводил его светлость, сэра Рэйберна в восточную комнату, где его ожидала её светлость мисс Блекхилл. Вначале его светлость поинтересовался о причинах визита её светлости. Её светлость ответила, что решила доставить себе удовольствие лицезреть его светлость и вас, сэр, а также представила его светлости своего брата. Его светлость счел информацию не достойной доверия, а знакомство с братом её светлости недостойным внимания, о чем незамедлительно поставил её в известность. Затем его светлость высказал предположение, что истинной целью визита было незаконное присвоение, то есть похищение хранящегося у вас некоего ценного предмета…
   – Какого же именно?
   – Не располагаю информацией, сэр. Её светлость не стала отрицать правомерность этих обвинений. Тогда его светлость провел параллель между её светлостью и самкой собаки в брачный период, далее порекомендовал её светлости незамедлительно покинуть дом и направиться в путешествие к, так сказать, истокам мужественности, а также нанести визит матери, к сожалению, запамятовал чьей именно. Её светлость выразила сожаление такой вопиющей негостеприимностью и ответила отказом. Тогда его светлость выразил беспокойство относительно умственного и душевного здоровья её светлости, а также опасения относительно её физического здоровья в случае дальнейшего пребывания в замке. Затем он задал вопрос риторического характера – что именно мешает ему ускорить процесс незамедлительного отъезда её светлость посредством оказания ей физической помощи в виде спуска с лестницы. Её светлость ответила, что она полагает вам, сэр Генрих, скучно и на балу и в последнее время, она обозначила довольно длительный период времени, и вас развлечёт эта маленькая игра, призом в которой будет бесценный артефакт.
   – Дерзкая, – сказал, улыбаясь, Генрих тем особенным тоном, которым оценивают добродетели, а не пороки оппонента. Кэти эта его интонация, а в особенности возбуждённый блеск глаз не понравились весьма. Но её интересовало кое-что ещё. И она не замедлила спросить, как только они расстались с Стоуном:
   – А почему Эрик так зол на мисс Блекхилл?
   – Это забавная история, – Генрих рассмеялся. – Но при Эрике лучше её не упоминать. Они познакомились год назад, когда он был в Венеции. Тогда там проходил аукцион, и я попросил его купить одну из работ Рембрандта – портрет мужчины, что он и сделал. Но уже после торгов к нему подошла эта женщина, Ровенна Блекхилл. Она сказала, что опоздала на торги, на которые приехала исключительно с целью купить этот самый портрет. Леди Ровенна попросила уступить ей картину за бо`льшую сумму, чем заплатил Эрик, но тот, разумеется, ответил отказом. Но по неизвестной мне причине пригласил её поужинать.
   – А она красивая? – как бы невзначай поинтересовалась Кэти.
   – Мисс Блекхилл? Да. Весьма.
   – Ну тогда я знаю почему, – хмуро буркнула Кэти.
   Генрих улыбнулся.
   – За ужином Ровенна дала понять, что картина ей просто необходима и начала снова уговаривать Эрика. Переговоры продолжились и в номере отеля, где мой брат остановился и …м-м-м… несколько затянулись. Когда же он проснулся утром, то не обнаружил ни мисс Блекхилл в своей постели, ни картины в своём чемодане.
   Кэти хихикнула.
   – И чем закончилась эта история?
   – Его поиски не увенчались успехом, я же нашел и беглянку, и картину только через неделю в Берлине, где она собиралась передавать её заказчику. Оказалось, что она весьма опытный и не слишком деликатный в методах работы делец, занимающийся поиском и продажей редких произведений искусства. Среди её клиентов весьма богатые и влиятельные люди.
   – Как ты думаешь, что она хочет забрать у тебя?
   – Полагаю Венеру. По крайней мере, она является одним из самых ценных экспонатов моей коллекции. И я имел неосторожность рассказать о ней во время моей последней встречи с этой дамой.
   – Венеру? – воображение Кэти незамедлительно нарисовало богиню любви в блеске её порочной красоты, на мраморном пьедестале… Или нет, лучше выходящей из лазурного моря. Или…
   – Так я её назвал. Это совсем не то, что ты думаешь. Статуэтка, одна из старейших найденных на сегодняшний день в мире, выполнена из терракоты. Изображает богиню плодородия.
   – Всё же богиня?
   – Да, и очень древняя. Когда она была создана, великие египетские пирамиды ещё не подняли к солнцу свои вершины, на месте Лондона росли непроходимые леса, и никто не слышал о рае и аде. Люди поклонялись силам природы, ветрам, огню и воде. Людям вообще свойственно поклоняться только тому, что внушает им ужас.
   Кэти хотела было заспорить, но вспомнила воскресные проповеди достопочтенного падре Брауна. Они были полны столь детальных, пространных и анатомических описаний мучений грешников в аду, что можно было подумать, что доблестный служитель церкви видел всё это воочию, подрабатывая на полставки в преисподней. И ведь именно эти проповеди стимулировали довольно вялый интерес к изучению закона божьего и не позволили стащить жестянку с печеньем, когда старенькая и рассеянная гувернантка забыла запереть буфет. Мысль из прошлого перенеслась в более волнующее настоящее. Богиня! К тому же всё же любви. Он ведь это имел в виду, говоря о плодородии? Глаза у Кэти загорелись.
   – Вот бы посмотреть…
   – Что, прямо сейчас?
   Кэти заметила кузена, решительным шагом направляющегося к ней и поспешно ответила:
   – Ну а почему бы и нет? Если ты, конечно, не спешишь поучаствовать в предложенной этой дамой игре.
   – Не спешу. Деньги меня не интересуют, а лишаться своих вещей в мои планы пока не входило. Что ж, если ты правда хочешь увидеть Венеру, нам придётся пойти в мой кабинет, там есть и другие любопытные вещи, которые я собирал в своих путешествиях.
   Кэти заколебалась. Внутри неё произошла короткая, но страстная борьба. С одной стороны, разумная девушка не должна решаться на прогулку в апартаменты мужчины, хотя бы и джентльмена. Но взглянуть на древнюю богиню любви! (все объяснения Генриха память решительно отмела как не состоятельные). Конечно, воспитание и богатый опыт сегодняшнего вечера требовали вежливо отказаться и сейчас же вернуться в полный людей и света бальный зал, но это так же означало попасться в лапы Марка и Джорджа. При мысли о том, сколь много кузен подумает, скажет и сделает, дабы наставить её на путь истинный, и всё это будет сопровождаться полным смертной муки и упрёка взглядом Джорджа… Таким смотрит моль на хозяйку, посыпающую её отравой. Разум был сломлен этим последним аргументом, и сердце возобладало – Кэти вложила ладошку в мужскую руку.

00.00 A.М

   Через узкую каменную арку они покинули дворик и пошли вдоль замковой стены в сторону леса. Кэти крепко вцепилась в руку Генриха, дрожа то ли от холода, то ли от страха. Лес вплотную подступал к стенам замка и что-то ворочалось, шептало в его подвижной, чёрно-изумрудной тьме, вздыхало, шевелилось. Неожиданно с ветки раскинувшегося над их головами дуба слетела сова, глянула своим круглым, огненным глазом, и пронеслась над головами, обдав током прохладного воздуха. Тропинка вынырнула из леса на небольшую, усыпанную гравием площадку. Здесь к северной башне примыкала низкая каменная постройка, очень старая, судя по красивым стрельчатым аркам, изъеденным ветрами и дождями, прямо за ней Кэти увидела небольшую, но тщательно ухоженную леваду.
   – Конюшня? – спросила Кэти, прислушиваясь к негромкому перестуку копыт по мягким опилкам и всхрапыванию лошадей, —такая маленькая?
   – Здесь только самые ценные лошади, остальные в большой конюшне, возле центрального крыла.
   Конюх, сидевший на низкой каменной скамеечке, приветственно поднял шляпу, завидев хозяина и удивлённо уставился на Кэти. Она очень смутилась и ускорила шаг. Генрих толкнул тяжёлую, почерневшую от времени и дождей дубовую дверь, которая Кэти вначале даже не заметила, поскольку она пряталась в тени растущего возле стены старого падуба. На них дохнуло тёплой влажностью и запахом земли. По стенам были вбиты кованые канделябры, удерживавшие очень толстые и длинные свечи, светившие ровным, ярким пламенем. Площадка, на которой они стояли, была как бы перекрестком – винтовая лестница уходила наверх, подобно домику улитки, разворачивая свои ажурные спирали, и вниз, во мрак подземелий. Кэти заметила две статуи в нишах.
   – Ой, какие красивые! – она подбежала к ярко освещённой огнём свечей статуе.– Кто это?
   – Это Дионис.
   Кэти заворожено рассматривала скульптуру. Статуя изображала юношу во всём блеске уже расцветшей красоты. Стройное, мускулистое тело, мышцы не слишком велики, зато каждая выступает напряжённым рельефом. Узкие колени и запястья, тонкие пальцы, а лицо очень юное, по-мальчишески дерзкое, полуоткрытые словно для поцелуя губы, насмешливый взгляд из-под ресниц, нахальный, устремленный в упор на зрителя. Колечки волос спадают на сильную, длинную шею, и в их завитках виноградные листья. Кэти с трудом заставила себя взглянуть на другую статую. Во мраке лестничного пролета стоял одетый в тогу молодой мужчина с лирой в руках. Величественная и горделивая осанка, царственный поворот головы, совершенные черты лица и тело, поражавшее своей безупречностью, полностью оставили Кэти равнодушной.
   – А это?
   – Аполлон.
   – Хм. А ты же говорил, он должен быть на свету, а Дионис… – она ещё раз с восхищением взглянула на порочного мальчика, – Дионис должен быть в тени?
   – Не уверен, что расстановка скульптур в этом замке каждый раз производилась в соответствии с историческими традициями, – ответил Генрих. – Они были сюда поставлены в последний год жизни моего отца, он тогда многое здесь изменил.
   – А что это за кулончик? – палец Кэти дотронулся до круглого бронзового диска, висевшего на груди Диониса.
   – Это солярный знак. «Солярис» значит «солнце». Этот символ часто сопутствует Аполлону. Конечно, строго говоря, богом солнца является Гелиос, но видишь ли, античные боги сочетали в себе различные функции, основные и вторичные… – Генрих вздохнул, глядя в восторженные, ничего не понимающие глаза.
   – Ну, это примерно, как у тебя на столе лежит естествознание и латынь, а под подушкой, полагаю, «Коринна» госпожи де Сталь.
   – Ага. Понятно. Ой! А откуда ты знаешь про «Коринну»?
   – Догадаться нетрудно. Идём.
   Он подал Кэти руку, и они пошли вниз, всё дальше от света, музыки и тепла, спускаясь по крутой спиральной лестнице северной башни. Сюда никогда не заглядывало яркое солнце, и мох проступал на серых камнях каменной кладки как вода – просачивался сквозь швы, лился струями. Кэти совсем продрогла, кожа покрылась мурашками, пальцы окоченели.
   – Про этот замок ходит много страшных легенд, – Кэти старалась жаться поближе к своему спутнику.
   – Например?
   Глаза у Кэти загорелись.
   – Ну, что твой дедушка… Ты только не сердись, ладно? Был поклонником дьявола и подчинён этому культу. Например, говорят, тут есть длинная галерея, с картинами столь страшными, что ни один человек не был способен дойти до её конца, не сойдя с ума…
   – А-а-а, полагаю речь о коллекции картин моей бабки Джейн. М-да, она действительно не обладала должным художественным вкусом и не слишком разбиралась в живописи.
   Кэти прыснула в ладошку. Генрих меж тем рассказывал:
   – Когда-то эту башню использовали для наблюдения, с её вершины открывается вид на вересковые пустоши, а подземелье служило тюрьмой для пленников. Я сделал наверху небольшую обсерваторию, а внизу мой рабочий кабинет.
   – Ты устроил кабинет в подземелье? О…
   – Удобно. Меньше посетителей, меньше отвлекают, – прервал Генрих её фантазии в духе немецких романтиков.
   Кэти была немного разочарована таким прозаическим, и, что самое обидное, логичным объяснением.
   – Мы пришли.
   Они стояли перед массивной дверью из тёмного, источенного временем дуба. «Интересно, как глубоко мы под землей?» – подумала Кэти.
   – Прошу, – он пропустил её вперед.
   Ожидавшая увидеть гибрид лаборатории средневекового алхимика и кабинета инквизитора, Кэти была немного разочарована. В камине весело потрескивали поленья, вдоль стен, выложенных из грубого камня, стояли шкафы, битком набитые книгами, ими же был завален вполне современный рабочий стол. По стенам, правда, было развешено оружие – мечи, кинжалы, даже громадный двуручный топор, особенно Кэти заинтересовавший. Правда, крови на нём не обнаружилось, к большому её разочарованию. Необычным было, пожалуй, отсутствие окон и странный для кабинета предмет мебели – внушительных размеров кровать, заваленная шкурами. Поймав её взгляд, Генрих пояснил:
   – Я часто остаюсь здесь после работы.
   – Садись, – он махнул рукой в сторону стола.
   Кэти дважды приглашать не нужно было, секунду спустя она уже сидела за столом, ёрзая от нетерпения. Генрих скрылся в недрах своего скудно освещённого кабинета, но вскоре вернулся, неся в руках небольшую кипарисовую шкатулку. Он откинул резную крышку, и глаза Кэти расширились от изумления. Кэти часто представляла себе богиню любви, это был один из немногих уроков истории, когда её пожилой преподаватель удостоился полного и безраздельного внимания своей воспитанницы. Венера Пандемос – богиня возвышенной духовной любви, одетая в сверкающие белоснежные одежды, увенчанная драгоценной тиарой, Венера Урания – покровительница любви плотской – обнажённая, увитая венками из роз, пожертвованными её почитателями, жаждущими разрешения своих любовных проблем, и голуби на алтаре у её ног.
   Все это было частыми сюжетами фантазий в одиночестве домашней библиотеки. Но то, что предстало взору Кэти и женщиной-то было трудно назвать. Искусно вылепленная из терракоты фигурка изображала очень тучное существо с гигантскими, в половину её роста грудями, половые органы тщательно и с любовью проработаны, а вот на лице был только рот, обозначенный дырочкой, другие черты отсутствовали. Внушительные ягодицы покоились на чрезвычайно коротких толстых ножках, руки едва намечены. Стоять фигурка не могла ввиду отсутствия ступней. С минуту Кэти оторопело разглядывала этого монстра.
   – Это абсолютно чудовищно, – смогла она наконец выдавить. Чем больше смотрела она на фигурку, тем сильнее её охватывало странное беспокойство.
   – Почему? – Генрих подошел так близко, что почти касался её плеча, от этого ощущение тревоги только усилилось.
   – Да она же страшна, как смертный грех!
   – Это на твой взгляд. А мастер, её создававший, уверен, отобразил идеал женской красоты. В своём понимании, разумеется.
   – Как идеал?! Да она же толстая! И глаз нет, и носа.
   – Ну, это не главное, – он изо всех сил старался не рассмеяться.
   – Как не главное!? Ведь глаза – это зеркало души! Это же отражение личности женщины!
   – Хм… Не сказал бы что главное, что интересовало мужчину в женщине со времен Адама – это личность… – он нежно провёл пальцем по розовой терракоте, повторяя линии и изгибы статуэтки.—Смотри с какой любовью сделал её мастер. Он любовался, восхищался ею и видел в ней не только богиню.
   – И что же ещё?
   – Женщину, – последнее слово он выдохнул, почти касаясь губами её шеи.
   Кэти словно пробил электрический разряд. Рзум кричал об опасности, а вот с телом начало твориться что-то непонятное – между ног стремительно потеплело, по ним разлилась странная слабость. Генрих словно почувствовал – отстранился. И Кэти, ещё оглушенная непривычным состоянием, неловко попыталась встать из-за стола, едва не смахнув на пол бесценное произведение искусства.
   Обстановку немного разрядил Стоун, вошедший без стука и водрузивший на стол большую, обшитую синим бархатом коробку.
   – Сэр, простите, если я не вовремя, но мистер Клейтон привёз для вас подарок. Сказал, что приобрёл это на аукционе в Париже, и что человек такого тонкого вкуса, как вы, непременно оценит это поистине великолепное произведение искусства.
   Генрих тихонько застонал.
   – Если это бесценное произведение подобно тому, что я получил от него в подарок на прошлое Рождество…
   – Желаете, чтобы я открыл, сэр?
   – Не желаю.
   Разумеется, от уступил просьбам умиравшей от любопытства Кэти, синий бархат был снят, под ним обнаружился ларец из карельской березы, из которого Стоун осторожно извлёк весьма странную статуэтку. Кэти, успевшая придать лицу выражение, необходимое для созерцания великого произведения искусства, не удержалась и хихикнула.
   Сюжет «Леда и лебедь» был популярен во все времена, но вот исполнение данного экземпляра никого не могло оставить равнодушным. Распростёртая под краснолапым, больше похожим на полоумного недоощипаного рождественского гуся лебедем, Леда была бы симпатичной, если бы села на низкоуглеводную диету и немного позанималась спортом. Но её, как бы сказал деликатный человек, было слишком много. Её широко и не особенно элегантно разведённые колени, ярко-красные соски, а главное лицо, удивительно походившее на лицо матроса, только что ступившего на твёрдую землю после долгого плавания и увидевшего жрицу продажной любви, могло смутить и более циничного человека. Изготовлен этот шедевр был из неплохого фарфора, но совершенно напрасно щедро раскрашен и покрыт блестящей глазурью.
   – Это достойная конкуренция рождественскому подарку? – тихонько спросила Кэти у обратившегося в мраморное изваяние Генриха.
   Тот уверенно кивнул:
   – Достойная. В прошлый раз была нимфа. И что самое интересное, бедняга наверняка отдал кучу денег за этого монстра.
   На заднем плане вежливо замаячил камердинер, деликатно кашлянул, привлекая к себе внимание глубоко задумавшегося хозяина:
   – Мистер Рэйберн, мистер Клейтон выражал надежду, что вы поставите это произведение искусства на свой рабочий стол…
   – Нет. – Генрих вздрогнул. – Вот что, Майкл, передайте этот шедевр Бэйлишу, он мудрый человек, что-нибудь придумает.
   Пока Леду упаковывали обратно в шкатулку, Кэти прошлась по комнате, с любопытством рассматривая довольно аскетичный интерьер. Рядом со столом находился шкаф, на полках которого располагались экзотические удивительные вещи – жутковатые африканские маски, статуэтки, выполненные из дерева и глины, странные на вид предметы обихода из оникса, нефрита и бронзы.
   – Трофеи из путешествий?
   – Да. Я люблю историю. Смотри, – он взял в руки небольшой нож из чёрного камня, – этот нож сделан из обсидиана. Им пользовались древние Майя…
   – Из чего-чего?
   – Обсидиан – вулканическое стекло. Когда земля ещё была юной, она кровоточила огнём и лавой. И остывая, эта огненная кровь превращалась в самый твёрдый материал, который использовали, чтобы делать оружие, хирургические инструменты и украшения. «Обсис» по-гречески зрелище. В древности из него делали зеркала. Смотри, этот ритуальный нож прервал немало жизней на вершине храма солнца. Если бы этот кусочек чёрного, как уголь камня мог говорить, он рассказал бы тебе много интересного. Я люблю узнавать как можно больше о вещах, которые мне нравятся…
   – Однако же обо мне ты ничего не знаешь.
   Генрих сделал шаг ей навстречу и заговорил очень тихо, глядя на неё со странной улыбкой:
   – Я знаю, как звали твоего первого пони, какие туфельки были на тебе в день конфирмации, и куда ты прятала от няни конфеты. Что ты любишь охоту и не любишь жёлтые цветы, что боишься тумана и держишь под подушкой эти смешные французские романы. С того момента, как я поднял твою игрушку, я не однажды был рядом с тобой. Возможно, ты это чувствовала.
   Окончательно смешавшись, Кэти опустила взгляд и вот тут она по-настоящему испугалась. Пламя камина отбрасывало розово-жёлтую дорожку на каменные плиты, и от ног Кэти тянулась по полу чёткая тень, но вот от стоящего рядом Генриха её и в помине не было. В комнате было жарко, но по спине Кэти пополз холодок. Генрих поймал её взгляд, и глаза его весело блеснули.
   – И что же, ни капельки не страшно?
   Кэти застыла. В голове стучала нелепая мысль. «Так вот почему у него такие прохладные руки…». Она робко посмотрела ему в глаза.
   – Ты ведь не причинишь мне вреда?
   – Это с какой стороны посмотреть.
   Кэти вздрогнула. Подняла испуганный, непонимающий взгляд на стоящего перед ней мужчину, а он, снисходительно улыбнувшись, нежно провёл пальцем по её подбородку, слегка коснувшись губ, затем мягко привлёк к себе за талию. У Кэти слегка закружилась голова. Волнение, страх, желание, всё смешалось в безумном хороводе, мысли путались. Мелькнуло в памяти другое лицо, другие руки, совсем недавно сжимавшие её в объятиях. Мелькнуло и пропало. А Генрих нежно коснулся губами её щеки, раз и другой. Его рука отбросила тяжелую волну золотистых волос девушки, на мгновение сжав её хрупкую шею. Ладонь надавила ей на затылок, не давая увернуться. Да она и не пыталась. Его губы нашли её нежный рот, надавили, заставляя раскрыться, и Кэти задохнулась от нового, волнующего ощущения, без остатка погружаясь в этот томительный, сладкий поцелуй. В первый раз она сомлела, растворилась в холоде мужских губ. Ей хотелось бесконечно целоваться, упиваться этими губами, до головокружения, до пьянящей, опустошающейистомы. Кэти, раскрасневшаяся, ошеломлённая, взволнованная, всхлипнула, с каким-то отчаянием вскинула руки, охватывая мужскую шею, ещё не решив – хочет его оттолкнуть или напротив, прижать к себе. Она ещё пыталась сопротивляться, остатки благоразумия и страх мешались со странным, прежде ей неведомым влечением, кровь стучала в висках, и глаза заволокло мерцающим туманом. От волнения у неё выступили слёзы, дыхание сбилось, она совсем растерялась, отстранилась с усилием и подняла растерянный взгляд на Генриха.
   А он, так же раздираемый противоречивыми чувствами, все ещё сжимая её талию, смотрел в это детское, испуганное, затуманенное страстью личико. Слегка распухшие от поцелуя губы, лихорадочный румянец на щеках и слёзы, выступившие от волнения. Совсем ребенок ещё, в сущности. И страшно, и хочется этого «страшного». Смешная, маленькая, жалкая. Милое и наивное дитя. С какой доверчивостью она пошла сюда за ним! С огромным усилием он отвёл взгляд, медленно разжал объятия и отстранился, стараясь не смотреть на белоснежную грудь, тяжело вздымавшуюся в вырезе платья, не вдыхать её запах, сладкий, ванильный. Отвернулся.
   – Уходи, – глухо сказал он и тут же поправился, боясь её обидеть. – Уйдем отсюда.
   У неё краска от щек отхлынула.
   – Почему? Что я сделала не так?
   – Всё так, – Генрих повернулся, заставив себя улыбнуться, просто и естественно, что далось ему с большим трудом, успокаивающе провёл пальцем по её мокрой от слез щеке.– Просто я не должен…
   А у неё от разочарования, волнения и обиды задрожали руки.
   – Не уходи! – она, не понимая, что происходит, поймала и сжала его запястье.
   – Кэти, – Генрих вновь отвернулся. Что же она делает, он и так себя едва сдерживает. Он кожей чувствовал тепло её тонких пальцев, с неожиданной силой сжимавших его руку.
   – Кэти. Я ведь второй раз не пожалею.
   Она то ли не услышала, то ли не поняла – шагнула навстречу и прижалась к нему всем своим маленьким, тёплым телом. И он не выдержал. Сжал в объятиях, покрывая лихорадочными поцелуями её лицо, руки, шею, волосы. Кэти откинула голову назад, закусила губу и застонала тихо, мучительно. Потом с какой-то сумасшедшей порывистостью обняла, прижавшись крепко, до боли. Тогда он поднял её на руки и понёс в темноту, на устланную шкурами постель. Подхватив её под ягодицы, посадил к себе на колени, широко разведя бедра. Грубая ткань брюк оцарапала нежную кожу, но Кэти едва это заметила. Затем он быстро и осторожно стянул с неё перчатки и, не переставая целовать, расстегнул корсаж… Кэти, цепенея от сознания собственного бесстыдства, робко запустила пальчики в его густые, иссиня-чёрные волосы, погладила сильную шею. Генрих тихо рассмеялся от удовольствия. Отстранившись, он быстро стянул с себя сюртук и бросил его на пол. Туда же минуту спустя полетел и корсаж Кэти. Она, сжавшись и ссутулив худенькие плечи, обхватила себя руками, не смея поднять взгляд, закусила губу, и его мучительно пронзила невинность всего этого. Сжав зубы, он крепко взял запястья, под тонкой кожей которых чувствовались все косточки и опустил вниз. Потом, не давая ей опомниться, опрокинул на постель. Кэти, вспыхнув от смущения, попыталась сжаться в комочек, чем вызвала в нём взрыв веселья, смешанный с жалостью. Он неторопливо снял с неё юбки, оставив только чулки и трусики. Кэти лежала на спине как мёртвая, крепко зажмурившись и сжав кулачки. Открыть глаза и посмотреть на стоящего рядом, и беспрепятственно разглядывающего еёмужчину она не смела.
   – Кэти, – голос мягкий, почти успокаивающий.
   Она медленно подняла взгляд, борясь с чудовищным смущением. Щёки залила жгучая краска стыда, когда она посмотрела на Генриха.
   – Идём, – Генрих рывком поставил её на ноги, набросил на плечи чёрное шёлковое покрывало, до этого мирно лежавшее на стуле. Удивлённая, озадаченная, Кэти послушно подошла к огромному зеркалу, висевшему напротив кровати. Очень старое, местами потемневшее и покрытое пятнами, разъедавшими его гладкую поверхность, оно отражало большую часть комнаты, придавая ей зловещий флёр.
   Странно, но тонкая шёлковая ткань дарила удивительное чувство защищённости. Кэти потуже стянула узел на груди. Генрих стоял сзади, обнимая её за плечи, и через тонкий шёлк она чувствовала прохладу его обнажённой кожи. Кэти сделала шаг вперёд. Из тёмной, покрытой пятнами тлена зеркальной глубины на неё взглянуло её отражение. Большие, перепуганные глаза из-за скудного освещения выделялись тёмными провалами на бледном личике. Но ещётемней были глаза стоящего за её спиной мужчины.
   – Ты отражаешься в зеркале? – брови Кэти поползли вверх.
   – А не должен?
   – Но я думала… Ты же… вампир? Они же в зеркале не отражаются!
   Генрих поморщился.
   – Тебе надо поменьше читать книги для женщин. И побольше – посвящённые естественным наукам.
   – Да? А вот можно ещё спросить?
   – Да, мой юный вампировед?
   – Ну… Насчёт кола в сердце…. И если вампиру голову отрубить?
   – Хм. А ты поживи с колом в сердце и без головы. Хотя, насчет последнего….
   – Что? – мрачно поинтересовалась Кэти, почуяв недоброе.
   – Да как-то вспомнилась сказка о русалочке. Ведьма в оплату за ножки взяла её голос, лишив тем самым возможности говорить. Я вдруг задумался – возможно, именно это послужило залогом успеха – что принц в неё влюбился.
   Кэти пристыжено опустила голову. Всё, она окончательно умерла в его глазах. Когда молчание стало невыносимым, она решилась взглянуть в его лицо. Генрих вздрагивал от еле сдерживаемого смеха. Так он не сердится?
   – Так ты… не разочарован во мне?
   – Как это возможно? – он нежно провёл пальцем по линии её подбородка, затем вниз, по тонкой шее и потянул узел, стянутый на груди. Это движение вернуло Кэти к реальности. Она судорожно стиснула ладонью тонкую ткань, не давая её развязать. Краска стыда мгновенно залила щеки. Одно дело в темноте, на постели, когда ты лишь жалкая игрушка в безжалостных руках рока, и от тебя ничего не зависит. Ну, или почти ничего. И совсем другое – глядя себе в глаза, осознанно позволять…
   – Чего ты стыдишься?
   Она растерялась.
   – Себя? Своего собственного тела? Тебе не кажется, что это странно? – он говорил тихо и бесстрастно, словно не к ней обращался. – Мне всегда казалось забавным, как люди стесняются всего лучшего, чем обладают. И, напротив, выставляют на показ всё скверное. Повесить в гостиной отрезанные головы мёртвых животных – это красиво и пристойно. А вот повесить картину, на которой изображено обнажённое тело большинству обывателей представляется немыслимым. Полагаю, такие люди считают себе добропорядочнее и целомудреннее Господа, создавшего Адама и Еву. Они ведь прекрасно обходились в Эдеме без одежды.
   Кэти живо представила, как Господь, сотворяя Еву, краснеет, глупо хихикает и отворачивается, точь-в-точь как Джордж, когда она ему иллюстрации к комедии «Лисистрата» показывала. Сомнительно.
   – Ну, это же традиции, – примирительно сказала она Генриху, – и у каждого общества они свои.
   – Да. И каждое общество соревнуется, придумывая, что можно открыть в человеческом теле для всеобщего обозрения, а что надлежит спрятать.
   – Наверное, в будущем женщины будут носить меньше одежды. Скажем, юбки, открывающие ноги.
   Кэти попыталась представить себя в платье, едва прикрывающем колени. Покраснела. Нет, это ужасно пошло.
   – И потеряют часть своего очарования, – улыбнулся Генрих.
   – Это ещё почему?
   – Потому, что потеряют часть своей загадки. Но ты права, всё дело в традициях. Люди стыдятся целоваться в обществе, но нисколько не стыдятся ссориться. Рассказывая легенду, ты можешь во всех красках и деталях описывать, как меч входит в грудь человека, но не можешь даже упомянуть, как пенис мужчины входит в лоно женщины. Хотя это подарит новую жизнь и море удовольствия. А вот насчет меча – не уверен.
   Кэти слушала, раскрыв рот. Наконец решила возразить:
   – Но ведь смерть бывает разная! Если это на поле битвы, или во имя любви, то это достойное, величественное, прекрасное … – она мучительно подбирала слова, – и в итоге человек обретает покой.
   – Я много раз видел смерть. И нет в ней ничего величественного. И прекрасного.
   Он отошёл к столу и вернулся, держа в руке красное яблоко, такое гладкое и блестящее, что казалось покрытым лаком.
   – Смотри. Это маленькая, но всё же жизнь. Она ещёхранит тепло летнего солнца, ещё источает сладкий аромат, но вот наступает, как ты говоришь, величественный момент… – он сжал в кулаке яблоко, в одно мгновение раздавив его.
   Кэти вздрогнула от неожиданности. На её губы попала капля сладкого сока, которую она машинально слизнула. Генрих стряхнул с руки желтоватую кашицу, вытер ладонь от того, что минуту назад было красивым, сладко пахнущим, ярким. Обнял оцепеневшую девушку за плечи.
   – С первой секунды рождения мы несём внутри себя маленькую смерть. И с каждым днём она ширится, растёт и крепнет внутри нашего тела. Часы безжалостно отсчитывают время, его так мало, и надо как можно ярче его использовать. Жизнь, как зачарованный лес – вступи в него и зашевелятся во мраке древние чудовища – страх, стыд, сомнения, запреты. Надо идти вперед, не обращая на них внимания, и тогда откроется тебе чудесное сокровище.
   – Какое же? – одними губами прошептала Кэти.
   Но он услышал. Усмехнулся.
   – Великое тайное знание. Что счастье – это здесь и сейчас. Что красота мгновенна и так хрупка, что уловить её, ускользающую, так же легко, как аромат цветка в жаркий полдень. И, как аромат цветка она недолговечна. Смотри, – он намотал её пшеничный локон на палец, – похоже на ручную змейку.
   Завиток соскользнул с руки и потёк жидким мёдом по груди. Генрих слегка раздвинул полы чёрной накидки (Кэти и не заметила, когда же был развязан соединявший их узел). Узкая полоса её алебастровой кожи как луч лунного света матово блеснула в ночной темноте. Генрих, не касаясь её кожи, медленно повёл рукой вниз, словно приглашая её в путешествие по собственному телу, на которое она теперь смотрела, словно видела впервые. Вниз, от розовых губ, ныряя в ложбинку яремной впадинки, чуть вверх по лилейному холмику мягкой груди, теперь дальше, по плоскому животику. Он на мгновение коснулся прохладными пальцами её кожи, отчего та мгновенно покрылась мурашками, а соски напряглись и затвердели, соблазнительно проступив через тонкую ткань. Треугольник волос внизу живота был таким светлым, что в сумраке казалось – их нет вовсе, как у античных статуй.
   – Это называется – холм Венеры, – пальцы задержались, а затем нырнули вниз, раздвигая лепестки розовой розы, лаская, дразня, скользя по шелковистой плоти. И медленно, словно с сожалением, рука покинула своё недолгое пристанище. У Кэти вырвался вздох разочарования. Она отметила с раздражением мимолётную улыбку, коснувшуюся губ Генриха. Он снял покров с плеч Кэти, и ткань с тихим шорохом упала на пол. Инстинктивно она закрыла руками грудь.
   – Нет. Опусти руки.
   Очень медленно, борясь с собой, она подчинилась.
   – Вот так. А теперь посмотри себе в глаза. Давай. Есть старинная испанская пословица: «Страх отнимает половину жизни». Слова, которые ты не произнесла, вещи, на которые не решилась…
   – Ошибки, которых не совершила… – съехидничала Кэти.
   – А многие ошибки и станут жемчужинами твоих воспоминаний, когда ты станешь милой дряхлой старушкой, – в тон ей парировал Генрих.
   – Ты заставляешь меня…
   – Я заставляю тебя без стыда и страха посмотреть на собственное тело. Никогда уже не будет июньской ночи, когда тебе семнадцать, – он сжал её плечи и развернул к себе.
   – Биение крови, горячечный стук сердца, красота этой ночи, то, что поднимается из глубины твоего существа – это всё, и более нет ничего, это и есть жизнь во всей её силе и полноте.
   – Так ты не веришь в грядущее блаженство? В то, что существует рай? – прошептала Кэти.
   – Почему люди верят только в грядущее, но нисколько не умеет наслаждаться настоящим? Почему, когда человек берёт на руки первенца, выигрывает битву, сжимает в объятиях желанную женщину, он не скажет, не подумает – вот оно, блаженство? Мне кажется, что, переступив порог рая такой человек будет весьма разочарован: «Как? Облачившись в белые одежды целую вечность бренчать на лире? И ради этого я себе во всём отказывал?»
   – Во что же ты веришь? – Кэти и сама не знала – ужасаться ей или смеяться.
   – В то, что здесь и сейчас, – он привлек её к себе. Растерянную, смущенную, окончательно запутавшуюся. Приник к её губам требовательно, жадно. Кэти впала в странное оцепенение. Он пугал её, и тянул как магнитом. С Эриком было по-другому – она чувствовала себя с ним равной, могла обижаться, злиться, желать. Но в самых тёмных глубинах сознания ощущала, что может доверять. Так собственным телом можешь быть не доволен, но противопоставлять себе или отторгать? Никогда.
   – Всё остальное – лишь правила, придуманные обществом. Смотри, – он коснулся губами её руки. – Я целую тебя, как друг, – теперь губы оставили тёплый след на её щеке – теперь как брат. Теперь, – он на мгновение приник к её губам и тут же отстранился, – как любовник. Медленно, не спуская глаз с её ошеломленного личика, Генрих опустился на колени, положил ладони на её бедра и поцеловал покрытый золотистым пухом треугольник. – Но это смешно, – его руки скользнули вверх, нежно лаская её кожу, – каждый сантиметр, каждый атом твоего тела прекрасен и нет разницы, не может быть разделения – что грешно в нём, что свято…
   Он подхватил её на руки и отнёс на постель. Тело окунулось в мягкий мех волчьей шкуры. Оцепенение не покидало Кэти. В голове сделалось абсолютно пусто. Пальцы похолодели, низ живота горел огнём, её мутило от страха и желания. Веки опустились помимо воли, язык прилип к гортани, ни вздохнуть, ни вскрикнуть.
   – Ты прекрасна.
   Она ещё крепче зажмурилась и покачала головой. И тут же почувствовала тяжесть его тела рядом с собой. Его рука медленно и нежно прошлась от её колен вверх по животу, ненадолго задержавшись на покрытом золотистым пушком холмике, накрыла грудь. Пальцы прочертили прохладный круг вдоль съёжившегося соска.
   – Боишься?
   Она качнула головой.
   – Тогда открой глаза.– услышала она чувственный, жаркий шёпот и почувствовала бедром его тело, уже полностью обнажённое, жесткий рельеф мускулов, упругую гладкость кожи. Огромным усилием воли смогла открыть глаза. Всего за несколько минут его лицо изменилось – прежде гладко зачёсанные волосы упали на лоб красивыми завитками, холодные и спокойные глаза теперь смотрели взволнованно и нежно. Он что-то говорил, Кэти не слышала и не хотела понимать, разум затянула красная пелена тумана, сердце глухо и громко билось о грудную клетку. Отчего час назад ей в гранатовой комнате не было так страшно как сейчас? Ощущение было таким же, как в ту ночь, когда она ещё ребёнком, ездила с родителями на море. Начался шторм, да такой силы, что обрушилась часть прибрежной скалы у входа в бухту, где располагался их отель. Ночью она убежала на берег и смотрела, расширенными от ужаса и восторга глазами на исполинские волны, вздымавшиеся крутыми скалами над её растрепанной золотистой головкой. Что-то взревело в вышине, и небо расколола ослепительно белая молния, обнажившая зелёный провал бездны там, где должен был быть горизонт. И не было там больше ни моря, ни неба. Была бесконечная глубина светящегося изумрудом мрака. На мгновение другой мир глянул на нее зелёными, страшными глазами. И когда в следующее мгновение её обняли руки встревоженного отца, они показались ей менее реальными, чем эти обнажённые бездны. И такой же ужас, и безысходность на несколько секунд она ощутила сейчас. «И если будешь долго смотреть во тьму, тьма начнёт смотреть на тебя».
   Кэти вздрогнула всем телом, её руки взметнулись вверх, обняли Генриха за шею, губы нашли его рот и впились жадным поцелуем. Чудовищное наваждение отступило, истаяло, как тают ночные кошмары, когда их коснётся рассветный луч. «Я твоя» – прошептали её губы. Он вздрогнул, ничего не ответил, просто поцеловал ещё раз, длительно, но уже не так нежно. Не переставая поглаживать и сжимать её груди, покрыл поцелуями наряжённый впалый живот, накрыл обеими ладонями те нежные места, где бедра соприкасаются с венериным холмиком. Кэти, уже осмелевшая, разнеженная, послушно развела бёдра в стороны. Почувствовала, как его пальцы прошлись по влажным лепесткам, ласково скользя по шелковистым складочкам вверх и вниз, снова и снова, пока она вся не стала мокрая настолько, что почувствовала влагу даже на своих бедрах. Генрих, медленно нажимая руками, развел её ноги широко в стороны, сам опустился ниже, обжигая дыханием её самые нежные места. Раздвинув пальцами складочки, провёл языком по набухшей плоти. Дразня, лаская, его язык начал двигаться чуть быстрее. Кэти застонала, инстинктивно раздвигая бёдра как можно шире, почти до боли, что бы эта сладостная пытка никогда не кончалась.
   Все тело у него было покрыто шрамами – маленькими, едва заметными, их было множество, особенно на плечах и предплечьях, один, совсем светлый и едва различимый под пальцами шёл по горлу, охватывая всю поверхность под подбородком. А на груди были более заметные, глубокие и словно бы оставленные исполинской человеческой рукой, снабжённой острыми, как кинжалы когтями.
   – Откуда это? – она провела пальчиками вдоль ужасных отметин. – Медведь?
   – Да.
   – И что же вы не поделили?
   – Оленя, – он нетерпеливо тряхнул головой, отнял её нежную ручку от своей груди и прижал к губам. Потом потянул вниз, сжимая тонкое запястье, и Кэти послушно уронила её вдоль бедра. Его дыхание становилось все чаще, и поцелуи, которыми он покрыл её грудь и живот были уже отнюдь не нежными.
   Неожиданно он приподнялся, и Кэти обиженно захныкала – куда, зачем? Еёживот и бёдра накрыла тяжесть мужского тела. Кэти не особенно понимая, что происходит, обвила руками плечи Генриха, запустила пальцы в густые, жёсткие волосы, уткнулась носом в шею, глубоко вдыхая тёплый, пряный запах его кожи. Он приподнял её бедра, подпихнув под них смятую шкуру и заставляя их максимально широко раскрыться. Осторожно раздвинул пальцами её лепестки, и Кэти почувствовала, как что-то упругое и жёсткое упирается в их основание. И в следующее мгновение острая, режущая боль скрутила жгутом все её внутренности. Боль такой силы, что она истошно закричала, судорожно вдавившись спиной в жёсткую поверхность постели. Во всех романах, которые ей довелось прочитать, когда главная героиня лишалась невинности, она, ощутив мимолётную лёгкую боль, уже через мгновение парила в облаках блаженства. Оставалось признать одно из трёх – либо французские романисты бесстыдно лгали, либо им бесстыдно лгали их не впервые опороченные возлюбленные, либо размер мужского достоинства вышеозначенных романистов был столь незначителен, что не производил сколь-нибудь существенных разрушений.
   Генрих тут же остановился.
   – Больно?
   – Да-а. И очень.
   – Я сейчас выйду, – он медленно и осторожно, боясь причинить ещё больше боли, вышел.
   Кэти, всхлипнув, крепко обняла его за шею.
   – Это что, всегда так будет? Так больно?
   В памяти всплыла сцена в гранатовой комнате. Лучше уж так, хоть и неправильно, но очень приятно.
   – Нет, нет, – он тихо засмеялся. – Сейчас всё пройдет, а в следующий раз тебе очень понравится, обещаю.
   – Он нагнулся, поискал возле кровати и затем вытер её между ножек своей рубашкой. Когда бросал её на пол, Кэти заметила тёмные пятна. Кровь?
   – Пойдем, посидим у камина, ты замерзла, – так деликатно он обозначил лихорадку, бившую Кэти крупным ознобом.
   Через пару минут Кэти сидела, укутанная пледом, чувствуя приятную тяжесть мужской руки на своём плече, и вглядывалась в танцующие языки пламени в камине. И тут случилось странное. Часы, стоявшие на каминной полке, отсчитали тридцать минут по полуночи. Немного погнутая бронзовая стрелка с тихим скрежетом передвинулась на деление, чуть ближе к солнцу, глядящему раскосыми глазами на девушку луну, выгравированную напротив. Вдруг циферблат побелел, вспух мыльным пузырем, и из него возникла голова крупного, снежно-белого кота. Когти скрипнули, царапнули эбеновую полку камина. Вслед за головой показались плечи, туловище, затем длинный пушистый хвост. Кот мягко спрыгнул на пол. Он был, по крайней мере, вдвое крупнее обычного, желтоглазый, мохнатый. Кэти вскрикнула.
   – Это Спарки. Пришёл, любопытный шалун? – Генрих протянул руку, и Кэти показалось, что кот приветственно наклонил круглую пушистую голову, но подходить не стал. Сел в углу, не сводя с них горящих в темноте, жёлтых, как новые монеты глаз, и начал вылизывать лапу. Кэти слегка вздрогнула, когда увидела, какие длинные и острые у него клыки. Через его жемчужно-белое тело немного просвечивала резная дверца шкафа.
   – А-а-а… Он неживой?
   – Он жил здесь около трёхсот лет назад, точнее не скажу. Был всеобщим баловнем и любимцем, исправно выполнял свою работу – ловил крыс и мышей, а по вечерам имел обыкновение уходить в лес. Но всегда возвращался к часу ночи в кухню, где кухарка ставила ему миску молока. Но однажды он не вернулся. Не пришёл он и на другой день и на третий. А на четвертый в обычное время кухарка услышала, как кто-то скребётся в заднюю дверь. И когда она её открыла, он вошёл на кухню и сел на свое обычное место, вот только молоко пить не смог. С тех пор он стал хранителем этого дома и каждый вечер ему ставят в кухне молоко. Слуги придумали легенду, что пока Спарки здесь – с домом ничего не случится.
   – Ух ты! —глаза у Кэти загорелись, она ещё раз взглянула в темный угол. Кот так же подверг её критическому осмотру, видимо, вынес для себя вердикт, и широко зевнул, обнажив пару десятков острых и длинных, как кинжалы зубов. Кэти придвинулась поближе к Генриху.
   – Хочешь сказку?
   – Конечно! – она прижалась ещё теснее, чтобы ощутить его такую успокаивающую близость.
   – Слушай. Жил в этих землях около двухсот лет назад богатый и могущественный дворянин, сэр Моран…
   К сожалению, узнать, что же стряслось с сэром Мораном, Кэти не удалось. Портьеры, отделявшие дверной проём от комнаты шевельнулись, и Кэти от души пожелала Стоуну скорейшей и мучительной смерти. Как оказалось, напрасно. На пороге замаячила Элен. Генрих удивлённо вздернул брови.
   – Как ты вошла сюда? И почему?
   – Сэр, мистер Бэйлиш поручил вам передать записку. – Она нервно облизнула сухие губы.
   – Почему не он сам?
   – Он очень торопился, сэр. Очевидно, был занят.
   – И объяснил, где меня найти?
   – Да, сэр.
   Очевидно, странное состояние горничной заметила не одна Кэти. Та стояла, глядя в пол и заламывая руки. Кэти часто читала о таком в романах, но видела впервые. Это такие движения руками по кругу, вверх и вниз. Забавно.
   – Ладно. Можешь идти, – он, не поднимаясь, протянул руку и взял письмо. Элен опрометью выскочила из комнаты, словно романтический любовник, услышавший тяжелую поступь приближающегося к алькову мужа.
   – Странная она какая-то. – Кэти проводила озадаченным взглядом убежавшую горничную. – Что случилось? – вопрос был адресован Генриху, который, пробежав глазами записку, явно куда-то засобирался.
   – Это уже интересно. Мисс Блекхилл сообщает, что у неё письмо, написанное моим отцом, где он сообщает, что оставил мне и Эрику некую ценную вещь. Я должен с ней поговорить. Подождёшь меня здесь? Не думаю, что это займет много времени.
   – Нет! Хочу с тобой.
   – Я думал, ты не очень хорошо себя чувствуешь?
   – Да ничего-ничего. – Кэти поспешно встала, очень стараясь не хромать на обе ноги, между которых до сих пор горела боль. – А кто такой Бэйлиш?
   – Наш дворецкий. Ты уверена, что хочешь пойти?
   – Конечно!
   Поднимаясь по лестнице, Кэти вдруг вспомнила интересовавший её вопрос:
   – А почему ты над Перси смеялся?
   – Я не смеялся, – Генрих удивленно на неё взглянул, – он неплохой человек, мечтатель и романтик. Но бездельник, тридцать два года, и всё у матери на шее.
   – Тридцать два? Я думала, ему лет сорок.
   – Ну ты же знаешь этих обитателей Парнаса – в душе дети, лицом умудрённые старцы.
   – Парнас?
   – Да, гора такая. На её вершине Пегас… Ты знаешь, кто такой Пегас?
   – Да, конечно, – надменно процедила Кэти. Он что, глупенькой её считает?
   – Так вот, Пегас ударил копытом, и в этом месте забил источник, который был назван Ипокреной. Кто испил вод Ипокрены становился поэтом, художником, ну и так далее. Служителем муз и их пленником.
   – А, понятно. А Перси ты откуда знаешь?
   – Мы были дружны с его отцом, генералом Клейтоном. Славный был человек, грубоватый, резкий, но смелый и честный. Жаль, умер двадцать лет назад.
   – Может, это он в маму такой застенчивый пошёл? – рассудила Кэти.
   Через несколько минут они были у восточной комнаты.
   00.49 A.M.
   Чайная комната напоминала собой китайскую лаковую шкатулку. Чёрные стены были покрыты перламутровыми инкрустациями – маленькие фигурки путешествовали по неприступным горам, ловили дичь в непроходимых лесах, дарили подношения неведомым Кэти богам, умирали в кровопролитных битвах. Сама жизнь мерцала перед Кэти в чешуйках перламутра, искрясь и уходя в небытие. По углам стояли огромные, в человеческий рост вазы, покрытые мягким, словно выполненным акварелью рисунком, почему-то без цветов, а у дальней стены располагался низкий, окружённый диванами стол, за которым сидела весьма своеобразная компания. Эрик безмолвствовал, как гробница, устремив мрачный взгляд в стену, мисс Блекхилл (это была несомненно она) прекрасно справлялась с ролью хозяйки салона – беседовала, разливала всем кофе, отдавала распоряжения слугам. Ещё за столом присутствовали двое мужчин.
   Один, такой же изящный и стройный, как и его спутница, вёл непринужденную беседу, смеялся и одарил вошедшую Кэти весьма дружелюбным взглядом. Другой был гораздо старше и шире, в плечах и талии, коротко остриженные волосы сильно тронул иней седины. Чем-то он напоминал Кэти интеллигентную гориллу. Он молча пил кофе и казалось, был погружен в свои мысли. Мисс Блекхилл приветствовала Генриха и Кэти, и жестом пригласила за стол. Получалось со стороны странновато – словно она была хозяйкой, встречавшей гостей.
   Чем больше Кэти разглядывала Ровенну, тем больше портилось у неё настроение. Лицо мисс Блекхилл напоминало персонажей, сошедших с фресок Джотто. Миниатюрная, немногим выше Кэти, она, тем не менее, излучала скрытую силу и глубину. Пепельно-серые, совершенно не убранные волосы водопадом стекали с покатых плеч, хрустальные голубые глаза смотрели кротко и нежно. Не портил её даже загар, столь нетипичный для аристократки. И ни намёка на отвратительные веснушки, которые не удаётся вывести даже хвалёным ромашковым кремом! Кэти тихонько вздохнула. Всем своим обликом она напоминала ангела, решившего ненадолго покинуть небеса. Но вот она заговорила, быстро и деловито, и маска невинности спала с неё, как спадает она с невесты, только что отошедшей от алтаря.
   – Рада видеть вас, Генрих. Позвольте представить вам моего брата, Рэя, и моего стряпчего, мистера Дауни.
   Генрих коротко кивнул и представил собравшейся компании Кэти. Когда с формальностями было покончено и все наконец уселись, Ровенна откинулась на спинку кресла и, лукаво взглянув на Генриха, заметила:
   – А у вас тут великолепная обстановка, лорд Рэйберн. Должна отдать должное вашему вкусу. Ведь это современный интерьер? – она провела пальцем по полированной поверхности стены. – В былые времена комнаты отличалась большей лаконичностью.
   Генрих наклонил голову:
   – Вы правы. В наши дни выбор стиля интерьера и цвета стен занял место средневекового копания в душе, и обычно сопряжён с не меньшими моральными терзаниями.
   Ровенна рассмеялась:
   – И муками совести. Но давайте к делу. Джентльмены, у меня есть к вам предложение, – она впилась белоснежными зубами в канапе, которое минуту назад венчало целую груду его собратьев, разложенных на серебряном блюде, – поскольку вы и так заставили меня ждать, буду краткой. В мои руки попало письмо, написанное вашим отцом незадолго до его кончины и адресованное вам, Генрих.
   – Как же оно попало в ваши руки, осмелюсь поинтересоваться? – раздался ехидный голос Эрика, но мисс Блекхилл не удостоила его ответом.
   – Так вот, в этом письме говорится о древнем, могущественном артефакте, который ваш отец спрятал в этом самом замке. Найти его можно при помощи подсказок, заключённых в картине, так же у вас хранящейся. Ещё в письме упоминается, что найти эту вещь сможет лишь человек, хорошо знающий замок, так что преимущество на вашей стороне. Предлагаю вам увлекательнейшую игру – тот, кто первым найдёт сокровище, становится его хозяином. Мои условия просты —я передаю вам письмо, вы мне даёте доступ к картине и свободу передвижения по всей территории замка до восхода солнца.
   – Всё это весьма любопытно, – усмехнулся Генрих. – Но о какой вещи идёт речь?
   – Глаз ведьмы.
   Лицо Генриха превратилось в маску. Но от пытливого взгляда Кэти не укрылось, как блеснули его глаза при этих странных словах. Во взгляде же Эрика сквозило явное недоумение.
   – Это красивая старая легенда, не более, – голос Генриха был сухим, как страницы древних фолиантов.
   – У меня есть доказательства обратного.
   – Что это такое? – осмелилась подать голос Кэти, стряхивая себе на тарелку пять-шесть сэндвичей. Только сейчас она поняла, что умирает от голода.
   – Мне тоже любопытно, – Эрик, наконец, снизошел до общения.
   – Эту историю любят рассказывать в местных пабах, удивляюсь, Эрик, почему ты её не слышал, – Генрих вернулся к своей обычной насмешливой манере.
   – Так расскажи. Введи всех в курс дела, – Эрик налил в кубок Кэти ледяного тыквенного сока, за что получил взгляд, полный если не любви, то горячей благодарности уж точно.
   – Хорошо, – Генрих пожал плечами.
   Он немного помолчал, затем заговорил негромким голосом.
   – Жил около двухсот лет назад в этих землях богатый и могущественный дворянин, сэр Моран. Он был бесстрашен в боях, покрыт славой и любим своими подданными. И страстно любил охоту. Иногда по нескольку дней проводил он в лесах, выслеживая зверя и довольно далеко уезжая один от своего дома. Однажды день выдался неудачный, он долго скитался по лесу и неожиданно для себя забрёл на гиблые болота, так местные называли этот довольно красивый участок леса, который весной покрывался ковром диких орхидей. Гиблыми же болота прозвали потому, что там якобы нечисто – в глухие ночи блуждающие огоньки заманивали путников прямо в трясину, видели там громадного чёрного пса, появлявшегося в туман, а главное, что там было место, где жили ведьмы. Так это или нет – проверить большого количества желающих не было. Вот туда-то и занесла нелёгкая славного рыцаря. Он спешился и повёл коня на поводу, ощупывая под ногами твердую почву, как вдруг на пригорке увидел волчицу, очень крупную, а мех её, необычного серебристого оттенка блестел даже в сумерках. Он схватил лук и выпустил в неё стрелу, но, очевидно, промахнулся. Зверь понёсся в лес, а сэр Моран забыв об опасности, вскочил на коня и во весь опор пустился в погоню. Он выпустил все оставшиеся у него пять стрел, и уже было отчаялся, как вдруг увидел на сухом мху рядом со следами животного капли крови. Значит, он всё же ранил зверя! Он пошёл по следу, но через некоторое время потерял его. Уже решив возвращаться, Моран повернул коня, как вдруг его слух уловил слабый стон. Отодвинув ветвь старой ели, он увидел очень странную картину – на ложе из густых папоротников лежала девушка в простом белом платье, она была ранена. Рыцарь решил, что по случайности попал в неё, когда наугад стрелял из лука в чаще. Чувство вины, ослепительная красота его невольной жертвы, её несомненная добродетель, а также превосходные манеры послужили причиной того, что он повёз девушку в свой замок…
   – Скорей уж превосходная форма её попки, – вставил бессовестный Эрик.
   – Итак, – продолжал Генрих, не обращая внимания на подобные литературные дополнения, – её звали Мэри, она была дочерью лесника. По крайней мере, так она сказала. Шли дни, она быстро выздоравливала, сэр Моран навещал её, исключительно, чтобы справиться о здоровье…
   – Тайком от жены, конечно.
   – Боюсь, что так. И не заметил, как в его сердце закралась любовь. Сколь ни старался он сохранить верность обету, данному у алтаря своей жене….
   – Видимо, не особо старался.
   – …но не прошло и месяца как они стали любовниками.
   – Как неожиданно, – Эрик ухмыльнулся, чем вызвал уже не первый взрыв негодования в душе Кэти. Ну как можно быть таким циничным! Саму же её как магнитом влекло к вазочке с засахаренным миндалем. Досадно, но эта серебряная вазочка, доверху полная розоватых, покрытых инеем сахара орешков стояла довольно далеко. Попросить Эрика? Но он, как и остальные, внимательно слушает это повествование. Кэти раздиралась между вожделением и правилами приличия.
   – Конечно, в абсолютной тайне их связь долго оставаться не могла, и слуга сэра Морана, бывший свидетелем их встреч, воспылал странной неприязнью к девушке. Проследив за ней и заметив, что по ночам она куда-то отлучается из замка, он сообщил об этом своему хозяину. Встревоженный и заинтригованный сэр Моран следующей же ночью тайком последовал за своей возлюбленной. Покинув замок, девушка пошла неприметной тропой прямо в лес. Они прошли уже около полутора миль в ночной темноте, Мэри, и не подозревавшая, что за ней следом идет её любовник, двигалась так быстро и уверенно, что даже опытный охотник едва поспевал за ней. Но вот тропинка вынырнула из чащи и раздвоилась – широкая её часть ныряла вниз, с холма по направлению к старой церкви, другая, едва заметная вела направо, на болота. Туда и устремилась Мэри, а сэр Моран, выждав немного, последовал за ней. Моран был очень смелым человеком, но с каждой минутой ему становилось все более не по себе. Туман рваными клочьями струился над болотом, и в его объятиях скелеты деревьев кривились, корчились, тянули свои узловатые пальцы к непрошенному гостю. Что-то всхлипывало, шептало в сгущавшейся темноте, неясные тени змеились по высохшей траве, подбираясь всё ближе. Но вот стена из светлого камня вынырнула из темноты, и Моран увидел, как девушка вошла внутрь полуразрушенной башни римской постройки. Её обглоданный временем остов сверху был разодран, взломан щупальцами плюща, каменная кладка местами обвалилась, и на неровной белизне стен, местами покрытой пятнами седого лишайника, зияли провалы слепых дыр. Внезапно Моран понял, что его окружает полная тишина. Наступила глухая ночь, время, когда даже лесные птицы спят.
   – Какая – какая ночь? – не утерпела любознательная Кэти.
   – Глухая, – терпеливо повторил Генрих. И, очевидно опасаясь последующих вопросов, пояснил, – это в три часа после полуночи.
   – Ага, спасибо.
   – Мне продолжать?
   – Да-да, пожалуйста. – Кэти вздохнула. И чего все, на диете, что ли? Одна Ровенна Блекхилл более-менее человек, хотя бы кофе пьёт. Остальные сидят с постными лицами и внемлют столь внимательно, что будь здесь падре Браун, умер бы от зависти – его-то проповеди с таким благоговением не слушают. Или всё-таки потянуться через весь стол за миндалём?
   – …поколебавшись, он, старясь двигаться как можно тише, вошёл внутрь башни. В нос ударил горьковатый, дурманящий запах трав, дыма, звериной шерсти и сырости. На источенных жучком деревянных балках висели пучки высушенных растений, птичьи перья, собранные связками, были холщовые мешочки, чем-то набитые и источавшие странный запах. В очаге едва теплился огонь, перебегая по тлеющим поленьям синеватыми искрами. Единственная свеча, стоявшая на грубом дощатом столе, освещала комнату и девушку за этим столом. Мэри сидела, положив ладони на странный, зеленовато-мутный кристалл, внутри которого колыхались вихрями и плясали мутные тени.
   – Так ты и вправду ведьма! – больше не прячась, Моран шагнул к столу, рука нащупала кинжал у пояса.
   Мэри подняла на него взгляд, полный такого безмятежного спокойствия, что Моран на мгновение смешался. Она улыбнулась своей милой, такой до боли знакомой улыбкой, и поманив его рукой сказала:
   – Я знала, что ты придёшь. Глаз ведьмы сказал мне, – она указала на кристалл, лежавший перед ней на столе.– Он показывает будущее и никогда не ошибается.
   – Этот кусок хрусталя? – Моран недоверчиво покосился на камень.
   – Да. Хочешь узнать, что тебе уготовано судьбой? – она встала, уступая место.
   Всё ещё колеблясь и не выпуская рукоять кинжала, он подошёл к столу. Позволил усадить себя на шаткий стул, чувствуя, как странное оцепенение охватывает все его члены. Огонь в очаге неожиданно ожил, взметнув вверх сноп искр, а зыбкие вихри в глубине хрусталя задвигались, закружились в танце, и он увидел себя как в зеркале. Но отражение отвело взгляд, отвернулось к стоящей рядом девушке, и вот уже он сжимает Мэри в объятиях, осыпая жадными поцелуями. Вот он несёт её на руках по коридорам замка, а вот уже весна, и они бегут, взявшись за руки, под цветущими яблонями. Вот он целует её округлившийся животик, а вот он по случаю кончины своего брата, бездетного герцога норфолкского становится наследником и хозяином его обширных земель…
   – Достаточно, – Мэри, с неожиданной силой взяв его за плечи, вырвала Морана из сладкого плена видений. Наклонившись к нему так низко, что на его грудь упали её тяжёлые, шёлковые локоны, она зашептала:
   – Со мной тебя ждут победы и успех. Верь мне. Ты видел своё будущее.
   И он поверил. Сладкий дурман, наполнивший его сердце в ту ночь, не покидал, когда они вместе вернулись в замок и встретили рассвет в одной постели. Дни и события сменялись, как карты в тасуемой колоде. От неизвестной болезни скончалась его некогда горячо любимая жена, младший сын упал во время прогулки со своего шетлендского пони и умер, ударившись головой о камни. Однажды, ненастной ноябрьской ночью приехал погостить единственный брат, Томас, герцог норфолкский. Как во сне, он помнил, что Мэри вложила в его ладонь отравленный кинжал, шепнув:
   – Иногда судьбу нужно немного ускорить…
   Милосердная память стёрла события той ночи. Его старший сын бесследно исчез, и он слышал шёпот меж слуг, что юный Артур бежал на гиблые болота, в лес, чтобы не стать следующей жертвой своей колдуньи мачехи. Но вот Моран, теперь герцог и хозяин богатейших владений стоит в яблоневом саду, и опадающие лепестки покрывают его плечи как саван. Беременная Мэри, смеясь, ему что-то рассказывает, но он не слышит, ведь в последнее время его снедает другая страсть. Зыбкие тени в кристалле притягивают и манят. Раз за разом они рисуют картины всё более сладостные, и он всё свободное время проводит в маленькой потайной комнате, погружённый в волнующий мир видений….
   Кэти не выдержала. С очень серьёзным лицом, глядя исключительно на Генриха, потянулась к серебряной вазочке. Ура! Вроде бы никто не заметил. Только Рэй проводил рассеянным взглядом этот манёвр, но это он, очевидно, машинально. Кэти поспешно сунула в рот целую горсть, продолжая почтительно смотреть в лицо Генриху. В тишине, разбавляемой только негромким голосом рассказчика, раздался оглушительный хруст. Кэти замерла, стиснув в зубах сладкий миндаль и чувствуя, как краска заливает лицо, шею, и в особенности уши. Все за столом встрепенулись, резко перенесённые из романтического шестнадцатого в наш прозаический девятнадцатый и воззрились на Кэти. Генрих, бросив на неё весёлый взгляд, тут же возобновил рассказ:
   – …. А между тем его новая юная жена управляет от его имени его землями и людьми. Она старалась быть добра ко всем, старалась завоевать их любовь и доверие, но потерпела неудачу. Тогда для себя Мэри избрала другой путь – силу, жестокость и власть. Но пройдёт несколько лет и однажды ночью сын Морана, Артур, вернётся. Вернётся глубокой ночью, в сопровождении нескольких преданных ему людей, но слуги и воины тут же присягнут ему на верность. Хотя что-то странное появилось в молодом хозяине, и дело тут было не в том, что бежал в леса он мальчиком, а вернулся зрелым мужчиной, нет, тут было другое. Хотя лицо его покрывала восковая бледность, а под глазами залегли глубокие тени, в нем появилась пугающая сила, заставлявшая даже старых слуг, носивших мальчишкой его на руках опускать глаза. Заточив мачеху вместе с её маленьким сыном в подземелье замка, Артур потребовал отвести его к отцу. Но там его ждало печальное зрелище. Его славный отец, храбрый воин, покрывший себя славой в боях, сидел в маленькой тесной каморке без окон, устремив жадный взгляд в недра мутного куска хрусталя, исхудавшие руки лежали на столе, периодически вздрагивая и делая странные движения. Когда Артур назвал себя, он даже не повернул головы, лишь пробормотал невнятное приветствие. Несколько минут Артур с болью в сердце наблюдал за отцом.
   – Что он видит там? – спросил Артур у слуги, стоявшего рядом.– Будущее?
   – Нет, милорд. Мы тоже так думали вначале. Но… Потом поняли. Он видит свои грёзы и тайные желания. Как он покоряет города и завоёвывает земли, добивается славы, золота и прекраснейших женщин. Этот проклятый камень заменил ему настоящую жизнь, он верит в него больше, чем в вас, стоящего рядом. Мы ухаживаем за ним, иначе он умер бы с голоду, не отойдя от этого стола, – слуга немного помолчал.– Знаете, ведь у него там даже есть вымышленные друзья, соратники и возлюбленные…
   – Но я думал…
   – Госпожа сказала, что будущее в этом камне может увидеть лишь ведьма, простые же смертные видят свои мечты и желания.
   – Мы сожжём госпожу прямо сейчас, как она того и заслуживает.
   Но тут взгляд Артура скользнул в направлении окна. Заметив, как заалела полоска небосвода, предвещая восход, он быстро сказал:
   – Впрочем, займёмся этим следующей ночью, сейчас я должен уйти.
   Но когда ночная мгла опустилась на землю, предавать огню оказалось некого – Мэри загадочным образом бежала вместе с сыном. Найти её так и не смогли. Это всё, что мне известно.
   – Аминь, – Эрик с хрустом разломил французскую булочку, и щедро намазав её свежим маслом, передал Кэти. – Значит, вероятнее всего глаз ведьмы и правда до сих пор в замке. Хотя, как-то слабо верится во всю эту историю. Как можно предпочесть реальную ба… (тут взгляд его некстати коснулся Кэти) истинную леди, я хотел сказать, какой-то призрачной химерической леди внутри камня?
   – Так у призрачной масса преимуществ, – мрачно буркнула Кэти, дуя на обжигающий кофе. – Ничего не просит, ни на что не жалуется. Наряды покупать не нужно.
   – Знаю, ты предпочитаешь обладать, а не любоваться, – мисс Блекхилл послала Эрику самую обольстительную из своих улыбок, на что тот ответил взглядом, который заморозил бы и эскимоса.
   – Что ж, теперь, когда все знают, о чём идет речь, я повторю свой вопрос – вы принимаете мои условия?
   – А у меня другое предложение, – Эрик зевнул, как тигр, только что отобедавший славным, упитанным туземцем. – Мы сейчас отберём у тебя письмо и вышвырнем отсюда. Что? – он улыбкой ответил на негодующий взгляд Генриха. – Око за око.
   – Потому я и прибыла не одна. – Ровенна, казалось, нисколько не обиделась на столь невежливое замечание.
   Кэти заметила, как рука угрюмого стряпчего словно бы невзначай полезла во внутренний карман сюртука. Обстановка за столом накалялась, но тут Генрих одним махом разрубил гордиев узел.
   – Мы играем.
   Кэти ужасно не понравился оживлённый блеск его глаз.
   – Прекрасно. – Ровенна достала из корсажа конверт плотной бумаги и бросила его через стол Генриху.
   Кэти только успела позлорадствовать, представив, как сложно было бы Эрику найти письмо, но тут же сникла. Не сложно. Генрих быстро пробежал взглядом письмо, затем подозвал статного, величественного дворецкого, до этого безмолвствовавшего у стены.
   – Бэйлиш, нам нужна картина «Игроки в карты».
   – Насколько мне известно, у нас таких три, сэр. Две выполнены в классической манере, третья, которую вы привезли с последних торгов… – на лицо дворецкого набежала тень, – работы молодых французских… гм, художников.
   – Да, но только одна создана в год смерти отца.
   – Вас понял, сэр. Она висит в зале для игры в бридж. Желаете насладиться её созерцанием? Но там сейчас довольно большое количество гостей, сэр.
   – Прошу вас, займите их чем-нибудь. Нам нужно, что бы кроме нас в комнате никого не было.
   – Да, сэр. Полагаю, минут через десять мне удастся этого добиться.
   – Да, и ещё. Почему вы прислали ко мне горничную с запиской?
   – Но я не присылал, сэр. У меня на этот счёт есть чёткие инструкции, которые вы мне дали, сэр.
   – Вот как? Любопытно. Как только увидите эту девушку, Элен Грант, немедленно пришлите её ко мне.
   – Да, сэр.
   Дворецкий отплыл в неизвестном направлении, а Кэти воровато подтянула к себе вазочку с рахат-лукумом из розовой воды. Он волновал её воображение не меньше, чем поиски таинственного кристалла.

01.27 A.M.

   Как и обещал Бэйлиш, когда они через десять минут вошли в комнату для игры в бридж, она была девственно пуста. В воздухе ещё витал табачный дым, смешанный с запахом женских духов, а свечи в потемнелых бронзовых люстрах успели догореть только до половины. На ломберных столиках Кэти заметила брошеные карты. Интересно, чем Бэйлиш смог вытащить гостей отсюда, что они даже не кончили партии?
   – Вот она, сэр. – дворецкий придвинул шаткий, трехногий столик к стене и водрузил на него канделябр, который осветил немалых размеров полотно.
   На картине была изображена эта же самая комната, в которой они сейчас находились. За игорным столом сидела престранная компания. С левой стороны находился одетый в красное мужчина лет сорока, чей благородный профиль пробудил в Кэти неясные воспоминания. «Где я видела его?» – терзалась она и никак не могла вспомнить.
   По левую руку от него, лицом к зрителю располагалась совершенно обнажённая девушка. Ее золотистые волосы были усыпаны примулами, а единственным предметом одежды был золотой браслет с непонятной надписью, сжимавший ее нежное плечо. Ее карты лежали открытыми, но никто, включая ее саму в них не смотрел. Девушка держала за нити двух марионеток, Коломбину и Пьеро, что само по себе было очень странным. Кэти поискала и не обнаружила Арлекина и Пьеретту. Куклы самозабвенно танцевали, не обращая внимания на нити, пронизывающие их тела. Словно пока не знали, что они – куклы. Прямо напротив мужчины сидел другой, и при взгляде на него по спине Кэти пополз неприятный холодок. Очень худой, облаченный во все черное, он единственный из всех персонажей имел на лице маску. Но даже она не мешала ощущению, что он пристально смотрит прямо в лицо своего оппонента. За изображенным на картине окном виднелся лабиринт. Кэти машинально перевела взгляд на настоящее окно. Но там совсем другое! Оба окна этой комнаты выходят во дворик, где сейчас горели огни, смеялись гости, пускали зелёные и красно—золотые фейерверки, и отчетливо виднелась изрытая временем стена замка. Но даже если мысленно ее убрать – тогда окна выйдут в лес, а никак не в лабиринт. Над головами у игроков был расписанный фресками потолок, украшенный изображением муз. Кэти подняла голову. Те же музы и над ней вершили свои чёрные дела, смущая людей, соблазняя на такие бесполезные, непрактичные поступки, как поэзия, танцы, театр. Стоп. Или не те же? Кэти посмотрела внимательно, потом, словно невзначай, прошлась по комнате и подошла к тому самому столу, за которым играла в карты несколько сот лет назад эта жуткая компания. Но ведь если смотреть с того самого ракурса, над столом должна быть девица с лирой, а не с бубном. И кто они вообще такие? Ах, наверное, стоило все же хоть что-то слушать на уроках истории.
   На переднем плане, вопреки всем канонам живописи была изображена спиной к зрителю женщина шулер. Она передавала правой рукой карты своему партнеру в маске, который, впрочем, словно не замечал усилий своей партнерши. Стоящий рядом то ли крупье, то ли слуга, смотрел почему-то на висящее над камином зеркало. Вообще, создавалось впечатление, что игра в целом и карты в частности интересуют только мужчину в красном, он впился в них лихорадочным взглядом, не замечая ничего и никого. Что, конечно, извиняло и объясняло его безразличие к происходящему вокруг безобразию. Был и еще один персонаж. На заднем плане был изображен сидящий за клавесином музыкант. Казалось, он не замечает, где находится, не обращает внимания на людей, сидящих за его спиной. Он самозабвенно предавался музыке, глядя в нотную тетрадь, раскрытую перед ним. Рядом стояли часы, не имевшие стрелок. «Для него нет времени» – догадалась Кэти. Отчего-то её не покидало чувство, что изображённый спиной к зрителю музыкант вот-вот обернётся. Свет от канделябров создавал очень странный природный эффект – тень от мужчины в чёрном на стене рисовалась страшным двуликим профилем, виной тому был капюшон его плаща причудливой формы.
   Три минуты прошли в гробовом молчании.
   – Ну что ж, – беззаботно пропела мисс Блекхилл, – оставляю вас наедине с вашими мыслями и чувствами. Я же пойду, подберу среди любезно предоставленных вами костюмов себе что-нибудь подходящее и сольюсь с музыкой, светом и дарами Бахуса.
   Она подошла к Эрику, не сводившему с неё сурового взгляда, игриво провела рукой по вороту его рубашки:
   – А ты разве не хочешь насладиться всеобщим весельем? – её ладонь пустилась в путешествие по груди Эрика, но была поймана и отброшена в сторону.
   – Ты всё ещё сердишься на меня за наше маленькое венецианское приключение?
   – Нисколько. Просто считаю, что за ночь с тобой цена была, скажем так, высоковата.
   – Неужели? – Ровенна весело рассмеялась. – Тогда отчего же эта ночь была такой долгой? – подняв изящные руки, она вынула длинную, острую как стилет шпильку из волос, и их тяжёлый узел распался сверкающей волной, которая залила узкие плечи, упала водопадом вдоль спины. От внимания Кэти не укрылось, как заворожено все мужчины в комнате следили за этим действом. Ровенна повертела в руках шпильку, увенчанную круглой, багрово красной шпинелью.
   – Право же, Эрик. Все события, происходящие с нами, подобны этой шпильке для волос – относиться к ней серьёзно глупо, несерьёзно, – тут она внезапно провела тонким, как игла остриём по горлу Эрика, – опасно… Постарайся обрести мир среди войны.
   Эрик скривился и одарил Ровенну взглядом, каким смотрит очень благочестивый священник на жрицу любви, предлагающую ему развлечься.
   – Что ж… – с улыбкой, она обвела взглядом притихших присутствующих, – не будем терять время. Вы приступаете к поискам древнего артефакта, а я – удовольствий.
   На прощание она потрепала за щёку Рэя:
   – Удачи, мой ангел, в поисках глаза ведьмы.
   – Как? – не выдержала ошарашенная Кэти.– Неужели вы сами не будете принимать участие в игре?
   – Ну, это всё, конечно, очень увлекательно, – засмеялась Ровенна, – но пропустить такую вечеринку? Да я никогда бы себе не простила.
   И она как тень выскользнула из комнаты. К счастью, два её сопровождающих последовали её примеру. Кэти вспомнила стишок про Мэри и её ягнёнка. Ягнёнок этот, насколько смогла вспомнить Кэти, вечно следовал за ней, куда бы его непоседливой хозяйке ни вздумалось направиться. Кончилось это тем, что пришёл он вслед за Мэри и в школу, где ему отчего-то чрезвычайно обрадовались голодные ученики и профессор. А вот дальнейшая судьба ягнёнка оставалась тайной за семью печатями. В комнате же наступило то неловкое молчание, когда хорошие люди понимают, что пора взяться за дело, но не знают, за какое именно.
   – Предлагаю пойти в библиотеку, —наконец предложил Генрих. – Во-первых, именно оттуда виден изображённый здесь пейзаж, во-вторых там никто не подслушает, так она устроена.
   – Мы же там картину видеть не будем! – заметила Кэти.
   – Ну отчего же? – ухмыльнулся Эрик, снимая полотно со стены.

01.43 A.M.

   Войдя в комнату, Кэти, считавшая свою домашнюю библиотеку большой и мрачной, убедилась в справедливости фразы «Всё познаётся в сравнении». Свет свечей на огромной бронзовой люстре не достигал потолка, тонувшего во мраке. Даже лунное сияние, льющееся из окон, разделявших стены книжных шкафов не могло его рассеять. Монотонность книжных рядов, покоящихся на дубовых полках и покрывавших всю поверхность стен, лишь в одном месте нарушал исполинский камин, в котором гудело пламя, лижущее кажется, целый древесный ствол. У каждого ряда стояла мраморная скульптура, изображавшая девушку в тоге. Даже не имея сколько-нибудь значимых знаний в области искусствоведения и истории, Кэти догадалась, что скульптуры очень старые. Нет, не под силу современным мастерам, отмеченным галереей Тейт как «лучшее произведение года» создать такие нежные, полураскрытые для поцелуя губы, горделивую посадку головы, взгляд из-под тяжёлых век, глядящий в пустоту и прямо в глаза стоящего перед статуей неофита. Ах, не под силу им, отягчённым всевозможными регалиями, заставить свой резец вспороть холодный, спящий мрамор так, чтобы проснулась, ожила нежная женская кожа, текучий шёлк волос, проступили под тонким полотном упругие округлые груди и маленькие острые соски, что бы послушные складки ткани обняли крутые бедра и упали грудой к ногам. Мраморных женщин было несколько, и каждая держала в руках какую-нибудь вещь. Ещёнад камином была картина, сразу привлёкшая внимание Кэти.
   На тёмной, практически чёрной траве, усыпанной цветами, стояли, сидели, прогуливались девушки в полупрозрачных одеяниях, каждая держала в руках весьма странный и неподходящий предмет. Одна сжимала в руках свиток, другая маску, третья какую-то непонятную штуку. «Музы!» – догадалась Кэти. «И по стенам такие же в виде статуй». Пока Эрик возился с канделябрами, зажигая свечи, а Генрих о чём-то думал, не глядя на картину, Кэти от скуки начала сравнивать живописные изображения муз с их скульптурными. Правда, музе с мячиком и красивым жезлом пары на картине не нашлось. «Забыл её, что ли художник? Хотя, может, он просто спорт не любит…»
   – Я думаю, надо начать с бального зала, – нарушил молчание Генрих.
   – Это почему? – Кэти неохотно вынырнула из своих искусствоведческих странствий.
   – Мне кажется, очевидно. Истина держит в руках танцующую пару, примулы в её волосах…
   – Это вот эта девочка раздетая? А почему она Истина?
   – У неё же на браслете написано, – Генрих явно старался быть терпеливым. – «NudaVeritas» – обнажённая истина. По-латыни.
   – А-а-а-а… А примулы причём тут? И чего это она обнажённая?
   – Первые цветы, распускающиеся весной. Отсюда «primus» – первый. А обнажённая, значит – кристально чистая. Ну, в конкретном случае.
   – А моя няня называла эти цветы «ключи святого Петра». Ты уверен, что это примулы?
   Генрих рассеянно кивнул:
   – Всё верно. По легенде святой Петр однажды уронил ключи от рая. Они упали на землю, ну а как ты знаешь, при свободном падении, скорость тела растёт в … – Генрих, собиравшийся пошутить в весьма материалистическом ключе, осёкся, взглянув на Кэти. – Ну, об этом позже. Словом, там, где они упали на землю, выросли эти цветы, так похожие на золотые ключи. Ну, а поскольку слово «ключ» имеет ещё значение «путь к разгадке»…
   – Подожди, подожди, – Кэти сильно забеспокоилась. – Это что же получается, он потерял ключи и рай закрыт?
   – Да нет же, – Генрих старался сохранить терпение. – Не волнуйся, пожалуйста. Он послал ангела и тот ключи забрал, всё хорошо, а теперь идём в бальный зал, ладно?
   Они пошли по коридору, Генрих тем временем развивал свою мысль.
   – Ещё на картине, если вы помните, есть изображение двуликого Януса. И его же голова венчает своды бального зала. Очень надеюсь, нам удастся хотя бы приблизится к этому рельефу.

01.59 A.M.

   Удалось. В зале как раз меняли свечи, большинство публики разошлось, чтобы не мешать слугам, опустившим на длинных, скрипучих тросах огромные люстры, заниматься своим делом. В воздухе приятно пахло горячим воском, щекочущим ноздри дымом от гаснущих фитилей, раздавались негромкие голоса. Высокий седовласый слуга ловкими привычными движениями накрывал догоравшие свечи стеклянным колпачком на длинной бронзовой ножке, отчего те сразу гасли. А на место изъятого огарка тут же ставилась новенькая желтоватая восковая свеча. Генрих подвёл Кэти и Эрика к центру зала, где сочленения арки венчала двуликая мраморная голова. Одно лицо, красивое и юное, было обращено в сторону зала, где фрески были посвящены дионисийским мистериям, другое, лицо старика с курчавой бородой, смотрело в часть зала, посвящённую Аполлону. Кэти очень быстро заскучала. Предоставив Генриху в одиночестве задумчиво стоять перед суровым ликом Януса и бросать рассеянные взгляды на фрески, она со вздохом опустилась на низкий диванчик, на спинку которого, как ей в первую секунду показалось, кто-то набросил измятое пальто. И тут же подскочила, как ужаленная, потому, что пальто ожило и обратилось в Перси, который до того возлежал на диване, в позе слегка подтаявшей на солнечном побережье медузы.
   – Ах… Мисс Кэти, я как раз грезил о вас…
   – М-да? Неужели? – Кэти собиралась было улизнуть, но краем глаза заметила приближавшегося к ним Марка и тут же развернулась к Перси, попытавшись прикрыть лицо веером.
   – Я представлял вас на вершинах Парнаса, на брегах Ипокрены…
   – Да-да, знаю. Такой ручеёк, его Пегас натопал.
   – … Вы шли в сиянии непорочной красоты, такая пленительная, неприступная. И я был ослеплён вашим величием и пал ниц, чтобы целовать землю, по которой ступали ваши ножки.
   – Ага.
   Перси восторженно повернулся к Кэти и от этого движения с его колен соскользнула и упала на ковер небольшая записная книжка в кожаном переплёте. Кэти её подняла.
   – Ах! Прошу вас, отдайте!
   – Да ни за что. Это же ваши стихи? – сгорая от любопытства, Кэти начала листать страницы. Стихов оказалось не так уж много, хотя переплёт был основательно потёрт, словно книжку много и часто носили с собой. Большая часть произведений оказались чужими, аккуратно переписанными изящным почерком, другие же были написаны разными чернилами, словно автор по многу дней обдумывал каждую строчку.
   – Так, что тут…

     «Ты как снежный цветок на смертном ложе
     На бледных лилий лепестки похожа…»

   – Опять лилии. – Кэти перелистнула ещё несколько страниц.—О, а вот это уже интересно.
   – Молю, отдайте! Это… Ещё не закончено! – врожденный аристократизм не позволял несчастному поэту просто вырвать из рук похитительницы свою собственность, и ему оставалось только скорбно стенать да заламывать руки.
   – Да ничего, ничего, – отставив руку в сторону, так, чтоб Перси до книжечки точно не дотянулся, Кэти начала читать вслух:

     Под сенью мраморных ангельских крыл
     Любимая, тебя со страстью я лобзаю
     Свой пламенный любовный пыл
     С тобою, хладной, нежной, утоляю…

   – Хм, Перси, вы правда думаете, что кому-нибудь в здравом уме взбредёт в голову заняться любовью на постаменте памятника «под сенью мраморных ангельских крыл»? И почему это она «хладная»? Замёрзла, что ли? – Кэти пробежала глазами ещё несколько строк. – А, понятно.
   Она ещё полистала. Перси на заднем фоне тихо подвывал, не особенно, впрочем, отвлекая.
   – О, да тут ещё и рисунки в конце! Это иллюстрации, да? – Кэти захихикала, рассматривая нескромные сюжеты, где фигурировал весьма номинальный юноша и тщательно прорисованная девушка в самых разнообразных позах. Перси же повёл себя странно – упал на колени перед ней и захрипел:
   – Прошу вас! Сжальтесь!
   – Да ладно вам! – засмеялась Кэти, но смех тут же замер на её губах.
   Непрофессиональные рисунки легко идентифицировать по гендерному признаку – всегда видно, кто автор. У женщин превалирует интерес к деталям одежды, причёскам, создания же, находящиеся внутри этих одежд и причёсок, как правило, довольно эфемерны. У мужчин же скорее преобладает интерес к, так сказать, внутреннему содержанию. Рисунки Перси хоть и вряд ли прошли бы отбор в солидную галерею, являли собой редкий синтез мужского и женского восприятия, так что Кэти с ужасом узнала по платью и маске, кто являлся главной героиней сюжетов. Но едва она собиралась обрушить праведный гнев на незадачливого творца, как чья-то рука ловко выхватила у неё книжечку.
   С каждой переворачиваемой страницей брови Марка поднимались выше и выше. Перси оставил своё занятие – негромкое постукивание лбом по мраморной колонне и бежал, оставив книжечку, как оставляли щиты на поле боя побеждённые римляне. К ним незаметно подошла Ровенна, и впервые Кэти была ей рада.
   – Странный парень, – Марк проводил глазами убегавшего Перси.
   – Почему? – промурлыкала Ровенна, заглядывая в книжечку, которую Марк всё ещё держал в руке.
   – Смерть, могилы, трупы юных дев. Ему ведь не четырнадцать, в его возрасте уже пристало поругивать политику, ворчать о скудоумии сограждан и грезить о юности, солнце и красоте.
   – А интересно, – Кэти изо всех сил пыталась отвлечь свой ум от гнусных иллюстраций, – он действительно целовал своих мёртвых нагих возлюбленных в склепах?
   – Что вы, моя милая! – Ровенна рассмеялась своим серебристым смехом. – Уверена, лорд Клейтон никогда не целовал никаких девушек – ни мёртвых, ни живых. Вы же знаете этих молодых современных поэтов – на бумаге им море по колено, а предоставь им живую, не мёртвую нагую девушку, так он побежит, как чёрт от ладана.
   Пока Марк о чём—то спросил Ровенну, Кэти рассеянно поискала глазами Эрика. Тот колдовал у столика с напитками, наполняя листьями мяты три высоких хрустальных бокала. На него заворожено смотрела высокая девушка в костюме Пьеретты. От волнения она даже сняла маску, стояла, ломая в руках дорогой изящный веер из лебединого пера. Потом, видимо, наконец отважившись, пошла к нему решительной походкой. Кэти её вспомнила, видела однажды на приёме у матери Джорджа. Решив дольше не ждать, она подбежала к Эрику и по-хозяйски взяла под руку. Увидев Кэти, красавица-Пьеретта тут же остановилась в смущении. Кэти с негодованием отметила новенькое обручальное кольцо на её пальце. Вот бессовестная! Как можно имея уже одного мужчину, смотреть на другого. Какая безнравственность! Эрик повернулся к ней, протягивая бокал, полный льда, мяты, звёздочек бадьяна. Кэти с удовольствием выпила обжигающе холодный напиток, на вкус отдававший имбирём и мёдом.
   – Ну что, пойдём, поможем? Кажется, он застрял, – у глаз Эрика появились очаровательные морщинки, которые были у него всегда, когда старался не улыбнуться.
   Они подошли к Генриху.
   – Расскажи, что ты знаешь об этом парне, – Эрик и Кэти, скрестив на груди руки, стояли по обе стороны от Генриха с видом с видом богатых прожжённых коллекционеров, которым не слишком щепетильный дилер пытается всучить сомнительное по качеству произведение искусства.
   Генрих вздохнул:
   – Янус – символ двойственности, того, что в мире слиты свет и тьма, огонь и лёд, жизнь и смерть. Ещё его имя расшифровывается как «арка», «проход». То есть, он указывает путь. Но куда? Одно его лицо обращено к Дионису, то есть, ко тьме и природе, свободе и хаосу. Другое к Аполлону, к свету, цивилизации, искусству и порядку. Но что это нам даёт?
   Эрик широко зевнул:
   – Это всё лирика. И все твои проблемы от того, что ты слишком много знаешь. Давай думать практически – в год создания этой сумасшедшей картины из зала что-нибудь убрали?
   Генрих задумался, потом медленно произнёс:
   – Да. Собственно, статуи Аполлона и Диониса, я помню, ещё был очень этому удивлён, они были великолепны.
   – А где они были?
   – Да вот же ниши по обеим сторонам зала. На пустующих постаментах теперь столы размещены с напитками.
   – Ну, это разумно. А статуи? Знаешь, куда их дели?
   – Я знаю! – Кэти пришла в страшное волнение. —Они же в северной башне, перед спуском в подземелье.
   – Ты была там? В подземелье? – Эрик бросил острый, внимательный взгляд сначала на Кэти, потом на Генриха. Оба, как дети, застигнутые в кладовой кондитера, отвели глаза.
   – Что ж, идём туда ещё раз, – подытожил наконец Эрик ровным, спокойным голосом.
   Когда покидали зал, Кэти бросила случайный взгляд в темноту бокового коридора и увидела Фанни, передающую сложенный листок бумаги дворецкому со словами: «Только тотчас ему отнесите, мистер Бэйлиш, век благодарна буду!» Кому это она записки шлёт? Кэти удивилась, но эпизод этот тут же выскочил у нее из головы. По влажной от ночной росы траве дошли до северной башни. Вход в подземелье встретил зелёным сумраком и тишиной.
   – Ну, вот они, – Кэти с радостью первопроходца, увлекающего за собой академическую коллегию, продемонстрировала статуи. – Это Аполлон, а это… Ой, а кулончики-то перепутали!
   – Кулончики?!
   – Ну да. Ты же сам объяснял, – Кэти указала Генриху на полированный диск на шее Диониса. – Солёный знак Аполлона.
   – Солярный!
   – Да не важно. Надо бы поставить на место.
   И прежде чем ей успели помешать, или хотя бы возразить, Кэти сняла ожерелье со статуи Диониса и повесила на шею Аполлона. И тут случилось странное – свет от канделябров на стенах отразился от круглого бронзового медальона и осветил Аполлона, арку над его головой и что-то тускло блеснуло за спиной статуи. С минуту она и Генрих рассматривали впаянный в стену странный символ, на котором была изображена лира и погасший факел. Генрих пустился в длительные рассуждения о том, что погасший факел является символом Танатоса, бога смерти, а лира, безусловно, обозначает музыку, но их слияние разумеется, является следующим этапом головоломки, и сколь сложно сейчас будет найти новую отправную точку, чтобы понять, в каком направлении следует идти, и… Когда в своём рассказе он дошёл до описания Гипноса, являвшегося вышеозначенному Танатосу братом, а также, в какой-то мере, антиподом, Эрик что-то прорычал про знания, которые не только умножают вселенскую скорбь в целом, но и являются сегодняшней ночью причиной его мигрени, в частности. После чего просто ткнул кулаком в бронзовый диск. Внутри стены глухо щёлкнуло, и она с тяжёлым скрежетом отъехала в сторону.
   – Прошу, – мрачно проворчал Эрик. Затем широким жестом, словно зазывала на ярмарке, указал в темноту открывшегося прохода. – Похоже, мы сейчас как раз окажемся в том секретном чулане, который ты так долго и безнадёжно искал.
   Генрих секунду остолбенело молчал, затем высказался, что мол, так вот и пала великая античность под натиском варваров. Они начали подниматься по лестнице, закручивающейся подобно спирали. Пространство было столь узким, что только Кэти могла идти свободно, не задевая плечами стен, мужчины чувствовали себя гораздо менее комфортно. Было трудно дышать. Воздух, который никто не тревожил десятилетия, был спёртый, сухой, к тому же внешняя часть каменной стены отдавала накопленное за день тепло. Так что, когда они наконец достигли узкой верхней площадки, вид у всех троих был примерно такой, какой был у Данте, когда они с Вергилием завершали свою познавательную экскурсию по преисподней.
   Немного постояли, чтобы отдышаться. Теперь Кэти уже была уверенна – ей не кажется, из недр замка доносилась тихая, словно приглушённая музыка. С каждым поворотом похожей на завитки раковины улитки лестницы, музыка становилась всё отчётливей. Она была пугающе странной. Монотонный, плавный её ритм был необычно бедным, словно бы плоским, как голые скелеты деревьев зимней порой, когда ничто не нарушает монохромное однообразие их мёртвых ветвей. Лестница закончила свой крутой спиралевидный взлет.
   – Генрих? Ты чего?
   – Всё хорошо. Просто…
   – Что?
   – Значит, мне не казалось. Многие годы, иногда, в особенно тихие дни я слышал отголоски этой мелодии, поднимающейся из глубины. Но думал, что это лишь призрак минувших дней, живущий в моём воображении.
   – Что ж… Вот сейчас у тебя есть шанс насладиться музыкой в полном объёме, – ухмыльнулся Эрик, нажимая на ручку двери перед которой они стояли.
   Скрипнули заржавленные петли, створки огромных железных дверей медленно распахнулись. Их встретила бархатная, многие годы не нарушавшаяся темнота. А затем скрип кремния, шипение… И вспыхнул огонь на покрытых пылью фитилях масляных ламп, осветив огромный зал. На противоположной от входа стене располагался орган, бронзовые трубы которого уходили в темноту. Органист, не обращая внимания на потревоживших его покой, самозабвенно играл, и пальцы его танцевали на пожелтелых клавишах слоновой кости.
   Сначала Кэти показалось, что плечи его старомодного жилета странно окрашены серым, как и волосы, но тут же поняла, что это пыль. Такая же, как в заброшенных домах покрывает рамы картин и чехлы на мебели, чучела птиц и покинутые детские игрушки. Серые мягкие покровы лежали на плечах и волосах живого человека. И это было страшно. Осторожно приблизились, не решаясь ни окликнуть музыканта, ни подойти к органу.
   – Я знаю этот мотив, – неожиданно нарушил всеобщее молчание Эрик. —Слышал эту песню у одной молодой весёлой вдовушки в Париже. У неё был салон…
   – Не важно, – торопливо прервал его Генрих, выразительно покосившись на Кэти. – Почему ты сказал «песня»?
   – Так это и была песня, её пел тапер, что-то про парня, который собрался в поход, ну жена его ждет, и тут паж приходит:

     Принёс я весть такую,
     что плакать вам, рыдать
     Наряд ваш подвенечный
     на траур вам сменить

   – … Не помню точно. Только там мелодия была как бы полной, объёмной что ли… А здесь только основной ритм.
   – Ты гений, – улыбнулся Генрих. – Всё верно. Её нужно сыграть в четыре руки.
   Он пошёл к странному музыканту, тихонько напевая:
   …Мальбрук в поход собрался
   Бог весть, вернётся ли…
   Генрих опустился на покрытую пылью банкетку рядом с загадочным музыкантом. И тотчас мелодия смолкла, резко оборвавшись в воздухе, словно кто-то перерезал тонкие нити, заставлявшие жить куклу-марионетку.
   – Ну что, сыграем вместе? – обратился Генрих к человеку, чьи тонкие, изящные руки застыли в воздухе в дюйме от костяных клавиш.
   Кэти почудилась словно бы запинка в его голосе. «Неужели он смущён? В это трудно поверить. И всё же…»
   Раздался тихий, едва различимый скрежет. Неестественно медленно, как бывает во снах, музыкант повернул голову и посмотрел ему в глаза. Генрих, в принципе, ожидал чего-то подобного, но всё же на мгновение ощутил беспокойство, когда на него внимательно взглянули прозрачные, как аквамарин глаза с чёрными точками зрачков, не расширившихся даже в таком сумраке. Живые глаза механической куклы. Умный и строгий проницательный взгляд. Лицевая часть весьма искусно выполнена из слоновой кости, но под острым подбородком проглядывали тусклым золотом механические детали, из-под настоящих, гладко зачёсанных назад волос выбегали, прихотливым узором ложась на скулы узкие бронзовые полосы. Костяные фаланги пальцев так же соединяли бронзовые механические сочленения, и от их ударов по клавишам раздавался едва слышимый стук. Руки живых такого не издают. Несколько секунд прошло в молчании. Затем механический музыкант так же медленно наклонил голову в знак согласия и повернулся пустому пюпитру.
   Кэти, наконец, решилась последовать примеру Эрика и опасливо, как кот в тёмном проулке, опасающийся, что сейчас из услужливо распахнутого окна на его многострадальную спину выльют ведро помоев, подошла поближе. Как зачарованная, она смотрела, как две человеческие и две механические руки плавно в унисон опустились на желтоватые клавиши. И мелодия, теперь полная и глубокая, печально и торжественно полилась под сводами мрачного зала. Кэти случайно подняла взгляд на Эрика и была очень удивлена. Он не отрываясь смотрел в лицо музыканта, безмятежно игравшего старинную балладу о напрасных надеждах и мечтах, истаявших в дым. И она могла поклясться, что глаза у сурового северного воина предательски блестят. Кэти тронула его за рукав. Эрик не обернулся, только прошептал:
   – Подумать только, все эти годы… Бесконечные часы и дни он сидел тут в абсолютной темноте и играл одну и ту же мелодию, ожидая конца.
   – Почему конца… – начала Кэти и ахнув, смолкла.
   Потому, что бронзовые трубы органа начали медленно опускаться, уходя в каменный пол. И когда самые длинные исчезли, в стене, которую они прежде скрывали, обнаружилась небольшая дверь. Мелодия угасла. И тогда механический музыкант неторопливо расстегнул жилет и рубашку на своей груди. Желтоватые костяные пальцы нащупали и нажали невидимую для присутствующих кнопку, и его грудь раскрылась, подобно лепесткам цветка, а внутри обнаружилось вполне настоящее, хотя и бронзовое сердце. Оно ещё билось, когда кукла передала его Генриху, вырвав из своей груди. Руки музыканта дрогнули и, наверное, выронили бы драгоценную ношу, если бы Генрих не поддержал их, взяв в свои ладони. Аквамариновые глаза закрылись, и музыкант застыл, уронив голову на разрушенную грудь. Зато, хоть и ненадолго, ожило бронзовое сердце, покоившееся в руках Генриха. С нежным, певучим звоном оно раскрылось, открыв спрятанный внутри маленький, невзрачный ключ. Генрих вынул его, и, бросив на пол ненужное уже сердце, шагнул к двери. К всеобщему удивлению, замка в ней не оказалось.
   – Значит, он не отсюда, – задумчиво пробормотал Генрих, вертя в руке ключ. Он был довольно необычным. Бородка была весьма сложной формы, а вот навершие представляло собой безглазый скалящийся в жуткой ухмылке человеческий череп.
   – Ладно, поглядим, что же за этой дверью. Если, конечно, она не закрыта.
   Когда уходили, Кэти краем глаза заметила, как Эрик что-то торопливо прятал себе за пазуху. Генрих мрачно заметил:
   – А у отца своеобразное чувство юмора. Выбрать именно эту песенку.
   – Как это, юмор? – оторопела Кэти. – Это же очень грустно. Как его хоронили под пенье соловья, и, в особенности, насчет подвенечного наряда.
   – Видишь ли, «Мальбрук в поход собрался» стало расхожим выражением, означающим предприятие, заранее обречённое на неудачу.
   – Ну, строго говоря у папы был повод сердится на дедушку, – философски заметил Эрик. – Ну что, войдем?
   Дверь не была закрыта. Короткий путь по узкому, тёмному коридору, и в лицо им ударил свежий ночной ветер. Генрих едва успел поймать за локоть беспечно побежавшую вперед Кэти, не то она наверняка сорвалась бы вниз. Они стояли в оконном проёме, слепой дырой зиявшем на башенной стене. Внизу, насколько хватало глаз, простирался лабиринт, поднимал к ночным небесам узловатые ветви мёртвый дуб, белым островком маячил мраморный склеп. Ещё Кэти успела заметить странную скульптуру, выполненную из матового мрамора. Вроде бы ангел с ребёнком.
   – То самое окно из комнаты, которой нет на плане! – Кэти взвизгнула от восторга. Но тут же задумалась.
   – А дальше-то куда? Ни одно живое существо не сможет воспользоваться таким путем. – Ну разве птицы.
   – Верно, – отозвался Генрих. – Этот путь не для живых. Да и ключ, скажем так, с символическим декором. Предлагаю посетить фамильный склеп.
   Возражений, равно как и других идей ни у кого не оказалось. Вернулись тем же путём. Кэти старалась не смотреть на скорчившуюся фигурку, обнимавшую навеки замолкшие клавиши. Эрик задержался. Уже у двери Кэти повернулась и увидела, как он бережно поднял и посадил в стоявшее у стены пыльное кресло мёртвого музыканта. Она видела, что Генрих тоже заметил, но комментировать не стал, только головой покачал.
   – Кто мог сделать… такое? – Кэти не сразу решила, говорить о музыканте как о кукле, или как о человеке.
   – Думаю, сам отец, – Генрих был необычно хмурым и задумчивым. – Он любил всякие механизмы, постоянно что-то изучал, собирал, экспериментировал. Эрик, боюсь, это унаследовал от него. Ещё в детстве он любил возиться в мастерской отца, тогда как я отдавал предпочтение живым существам.
   – О да. У нас были разные игрушки, – ухмыльнулся Эрик и небрежно добавил. —Но ломали мы их одинаково часто.
   – Ну да, ну да, – кивнула Кэти и тут же вытаращила глаза:
   – Что!?

02.26 A.M.

   Все дороги ведут в Рим. И они поневоле снова оказались в бальном зале. Там как раз кончился котильон, и оркестр взял паузу. Гости ходили по залу, в воздухе висел гул многочисленных голосов, сладкий запах вина и плавящегося пчелиного воска, многообразие ярких красок карнавальных костюмов. По пути встретился Перси, увидев Кэти, он побледнел, пробормотал что-то нечленораздельное и ретировался со скоростью морского бриза. Кэти это немного огорчило.
   – Кажется, я его обидела и теперь он меня ненавидит, – с сожалением сказала она.
   – Ненавидит? – Генрих улыбнулся.– Да мистер Клейтон влюблён в тебя со всем пылом вечно юной поэтической души. Вон, все симптомы на лицо – галстук съехал, глаза подобны лунам, или, скорее, одуванчикам на тонких стебельках, цветом лица уподобился хладному мрамору, столь часто фигурировавшему в его произведениях. Не слишком удивлюсь, если узнаю, что в этот самый момент он уже создает новую поэму о страданиях влюбленного поэта. Скажу больше, чем заодно избавлю тебя от мук совести – ему необходима именно несчастная любовь. Несчастная любовь чрезвычайно удобная вещь для творческого человека.
   – Как это!?
   – Давай посмотрим правде в глаза. Чем чревата счастливая любовь? Правильно, – не дал он ответить просиявшей Кэти, – браком. А брак накладывает на мужчину огромное количество обязательств, как финансовых, так и моральных. Мыслимо это для творческого человека? Нет и ещё раз нет. Да и как он может «…бряцать на лире вдохновенной и в сонме муз парить…» когда должен думать о хлебе насущном? Так что несчастливая любовь, и только она, дает возможность спокойного существования в собственное удовольствие и богатую пищу для творческих мук.
   – А чего он сбежал тогда, едва меня увидев?
   – Ну как же, любовь делает женщин смелыми, а мужчин, напротив, робкими. О чем и те, и другие в последствии сожалеют.
   – А, ну тогда ладно.
   Перси был тут же забыт и Кэти озаботилась проблемой более насущной – что бы такое съесть, и желательно как можно скорее. Воспользовавшись тем, что Генриха подхватил под локоть незнакомый плешивый джентльмен, и принялся о чём-то тихо, но бурно упрашивать, Кэти приблизилась к столу с прекрасно сервированными закусками. Но едва она успела отправить в рот покрытый бархатистой плесенью кусочек бри, к которому была приколота толстая, словно бы инеем подёрнутая сладчайшая виноградина, как перед ней вырос Пьеро. Увы, их встреча была неотвратима, как встреча Ромэо и Джульетты в постановке Королевского театра. Но в отличии от юной Капулетти, Кэти своему жениху обрадовалась не слишком. Нежнейший, кремово-сливочного вкуса сыр обратился в пепел на её губах.
   – О, Кэти!
   Ну вот. Опять этот полный любви и всепрощения взгляд Иова на гноище. Лучше бы он ругался. Хотя нет, это как-то мелко для мужчины. Вот, к примеру, взять Отелло. Вот это настоящий образец маскулинности. Ну, не то что бы приятно, когда тебя душат, но всё же… Его бешенная страсть и безумная ревность, мощные чёрные руки на её нежной шее… Кэти с усилием прогнала греховные образы и попыталась сосредоточиться на более высоких материях. Интересно, а как выглядит это самое гноище? Наверняка, что-нибудь весьма непрезентабельное. И почему Иов всякий раз Господа благодарил? Ну, когда он отнял у него дом, друзей, семью? Может, он сам хотел от всех них избавиться? Кэти затрясла головой. Ну как можно было предаваться таким нечестивым мыслям? А Джордж меж тем перешёл от причитаний к упрекам.
   – … покинуть родителей…. В абсолютно чужом доме, за полночь, одна… Что скажет твоя мама, я же ответственен за тебя.
   – Джорджи, я бы на твоём месте беспокоилась о том, что скажет твоя.
   – Твой вопрос носит риторический характер, я понимаю, ты хочешь меня уязвить…
   – Да нет. Хочу, чтобы ты обернулся.
   – Это зачем ещё?
   – Ну, к примеру, чтобы поприветствовать леди Мэлвик.
   Лицо Джорджа приобрело нежный салатный оттенок. Он как-то сразу стал ниже ростом, и Кэти могла поклясться, что заметила движение, подозрительно похожее на желание спрятаться за её спину.
   К ним на всех парах приближалась женщина, чей корпус напоминал морские галеоны, уверенно взламывающие льды Арктики. Танцующие пары, зазевавшиеся гости и официанты, все в испуге отпрыгивали в разные стороны. И не зря. От своей матери Джордж унаследовал только высокий рост, да странный, трудно поддающийся классификации цвет глаз. Поэт назвал бы их зелёными, художник сказал бы, что они цвета умбры, Кэти же считала (и не поленилась сообщить об этом Джорджу) что они были подобны цвету болот, в изобилии покрывавшим просторы Девоншира. Поскольку Джорджа эпитет «болотные» почему-то не радовал, сошлись на определении «девонширский зелёный». В остальном же он был полной противоположностью своей решительной и властной матери, чей голос с легкостью перекрыл и музыку, и шум голосов. В целом, мог бы перекрыть и трубный глас страшного суда.
   – Джордж! Как ты посмел приехать ночью, в незнакомый дом, без моего разрешения? Отвечай, негодный мальчишка!
   – Но, мама, поймите, так сложились обстоятельства…
   – Что ты там мямлишь? Что бы подумал о тебе покойный отец? Что подумает о тебе преподобный епископ Грегсон?
   Только тут Кэти заметила за спиной леди Мэлвик того самого человека, который остановил минуту назад Генриха. Не будь он в компании матери Джорджа, его можно было бы назвать солидным. Высокого роста, осанистый, епископ явно обладал внушительным интеллектом и не менее внушительным брюшком. Мечтой поэта он, пожалуй, не был. Величавую голову украшали сразу три залысины – на затылке и висках, отчего казалось, что достопочтенный падре основательно побит молью. Вздёрнутая верхняя губа, обнажавшая крупные зубы, наводила на мысль о зайце и бобре, а маленькие, глубоко посаженные глаза, хоть и светились мудростью и благодушием, всё же изрядно напоминали рыбьи. Словом, Кэти видела на своем веку лица, в значительно большей степени ласкающие взор. Впрочем, на фоне разгневанной леди Мэлвик он как-то померк.
   Леди Мэлвик набрала побольше воздуха и только собралась обрушить на голову сына новые упреки и обвинения, как взгляд её упал на праздно стоявшую у камина Кэти. Выщипанные в ниточку брови поползли вверх, и вообще вид у неё был примерно такой, какой бывает у тигра, к которому в логово по доброй воле заявился маленький пушистый ягнёнок. Несмотря на то, что события сегодняшней ночи характер Кэти, скажем так, изменили, всё же это было чересчур серьезным испытанием. Ощутив слабость в коленях, девушка немного попятилась.
   – Ты?!
   Удивительно, как много эмоций и значений может содержать одно-единственное местоимение. Произнеси его пылкий Ромэо, который неожиданно встретил в ночном проулке свою Джульетту, это «ты» было бы преисполнено любви и нечаянной радости. Воскликни это святой Христофор, узревший, что не простое дитя, а младенца Иисуса он нёс через брод на своих плечах, восклицание было бы полно восхищения и умиления, в данном же случае…. Никогда прежде Кэти не доводилось слышать такой великолепной смеси удивления, презрения и уничижения. Прегрешения Джорджа были временно забыты, и весь свой богатый потенциал леди Мэлвик обрушила на будущую невестку.
   – Как ты посмела?! Мало того, что ты сама поехала за полночь на бал к одинокому мужчине, ты затащила сюда и моего бедного мальчика!
   Кэти попыталась оправдаться тем, что уж кого-кого, а Джорджа она сюда точно не приглашала, но что такое голосок малой пташки перед рёвом океана?
   … – А твой внешний вид! Декольте! И это будущая леди Мэлвик! Будь ты моей дочерью, я бы…
   К счастью, о своей возможной участи Кэти узнать не довелось. К их компании, которая, к слову сказать, начала собирать немалое количество зрителей, наконец, присоединился Генрих. Эрик маячил на заднем плане, беседуя с дворецким. Епископ по неизвестной причине бросил на Генриха жалобный взгляд и шепнул вполголоса:
   – Ну, вы всё же подумайте, сэр Рэйберн!
   Генрих еле заметно кивнул и тут же приступил к прямым обязанностям хозяина дома – а именно усмирению разбушевавшихся гостей. Спокойно взяв под руку Кэти, от чего та сразу почувствовала себя гораздо увереннее, а леди Мэлвик слегка опешив, на мгновение смолкла, он с приятной улыбкой обратился к Джорджу.
   – Мистер Мэлвик, мы с вашим другом Марком Бранном уладили дела, которые стали причиной вашего сегодняшнего визита. Лошадей смогу доставить вам завтра, сегодня же вы можете сделать ваш окончательный выбор. Вас проводит на конюшню мой слуга, Джеймс. Сейчас же, коль скоро все финансовые вопросы решены, предлагаю вам принять участие в празднике, если же вы утомлены – сообщите дворецкому, он предоставит всё необходимое.
   На протяжении его монолога леди Мэлвик неоднократно пыталась перебить его многочисленными «но послушайте» и «да как же», но с тем же успехом можно было пытаться остановить северный ветер, низринувшийся с шотландских гор. Покончив с Джорджем, который как-то сразу воспрял духом, (правда бросал недоумённые взгляды на руку Кэти, покоившуюся на предплечье Генриха), он повернулся к разгневанной леди Мэлвик.
   – Леди Мэлвик, хоть вы и не были приглашены на сегодняшний вечер, – от возмущения мать Джорджа издала странный звук, похожий на хрюканье, но Генрих не дрогнул, – но я рад видеть вас в числе моих гостей. Прошу, наслаждайтесь вечером. Коль скоро вы на карнавале, не желаете подобрать костюм и присоединиться ко всеобщему веселью? Вам чрезвычайно подошёл бы костюм Моретты. Хотя бы маска. Нет? Тогда, возможно, вас соблазнит искусство моего повара. Позвольте предложить вам попробовать этот замечательный торт с черничным хрусталем и трюфелями.
   Генрих жестом подозвал проходившего мимо официанта, и он тут же подбежал, неся на блюде торт, при виде которого у Кэти алчно загорелись глаза. В облаках нежнейших сливок покоились прозрачные чернильно-фиолетовые кристаллы, ярко-зелёные листочки мяты вносили пряную нотку, и всё это великолепие накрывала хрупким куполом тонкая карамельная сетка. Ничего этого леди Мэлвик не оценила.
   – Какой жирный, – она презрительно скривила губы. – Извините, для меня это слишком вредно.
   – Леди Мэлвик, – Генрих ласково улыбнулся. – Всё хорошее или вредно для здоровья, или непристойно, или незаконно. Вы, как и я, смею надеяться, ярый противник всего непристойного и незаконного, так остановим же свой выбор на том, что вредно.
   Он собственными руками ловко отрезал внушительный клин торта и отправил его на подставленную официантом тарелку.
   – Согласитесь, немного соблазна вносит яркие краски в нашу жизнь. – Генрих весело протянул тарелку леди Мэлвик, но та отвергла решительным жестом и глянула на него взглядом Клеопатры, которой Октавиан Август предложил сдаться.
   – Вот, преподобный Грегсон подтвердит, – Генрих лукаво взглянул на священника.
   К удивлению Кэти, дотоле не подававший признаков жизни епископ ожил и с готовностью кивнул. Интересно, почему Генрих его поддразнивает и о чём таком епископ его просил?
   – Я выше слабостей и искушений, – леди Мэлвик надменно поджала губы.
   – Не собираетесь же вы в своем усердии переплюнуть святых апостолов?
   Флоренс Мэлвик оскорбилась и облила его взглядом, полным такого ледяного презрения, что позавидовал бы и Нерон.
   – Никто не может сравниться с апостолами! – торжественно произнесла она чопорным голосом.
   – Возможно, – миролюбиво согласился Генрих. – Особенно учитывая те факты, что Пётр трижды отрёкся от Христа, Иуда его вообще предал, Фома отказывался верить не только в воскресение Господа, но и глазам своим. Согласитесь, надо быть человеком совершенно особенного склада, чтобы додуматься совать пальцы в рану воскресшего учителя. Будьте более человеколюбивы и не так суровы к детям своим. Иисус был менее строг и взыскателен, чем вы, леди Мэлвик. Осмелюсь предположить, вы не приняли бы в ученики человека, убившего своего отца и изнасиловавшего собственную мать.
   Кэти ахнула:
   – Это кто же?
   – Иуда Искариот.
   Падре вежливо кашлянул:
   – Ну, строго говоря, Иуда искупил содеянное. Он раскаялся и дабы смыть грех свой, многие годы носил во рту воду, чтобы полить воткнутую в землю на горе палку. И эта сухая, бесплодная палка зацвела, возвестив миру о искуплении.
   – То есть, вы полагаете, что любой грех может быть искуплён и прощён?
   – Ну, разумеется.
   – И если я убью вашего отца и изнасилую мать, а потом представлю вам в качестве компенсации жердь с листьями, вы возрыдаете на моей груди?
   Священник молчал некоторое время, потом сдержанно ответил:
   – Я – нет. Но Господь простил бы.
   – Бесспорно, это же не его родители.
   Спор принимал опасный оборот, но Генрих внезапно погасил им же раздутое пламя.
   – Я просто хотел сказать, что не должно судить других и не судим будешь. Нагорная проповедь.
   – Ах, вы правы, к тому же, и гордыня – смертный грех.– Вернул пас преподобный Грегсон.
   Кэти вздохнула с облегчением. Вообще, на присутствовавших дискуссия произвела изрядное впечатление. Джордж походил на человека, которого огрели пыльным мешком по голове, леди Мэлвик удивительно напоминала глубоководную рыбу, название которой Кэти не смогла вспомнить. Так вот, в случае опасности эта рыба раздувается, как воздушный шар с ярмарки, покрывается иголками, открывает рот и выпучивает глаза. Что-то очень похожее являла собой сейчас и леди Флоренс. А вот незаметно подошедший к ним кузен Марк имел вид благовоспитанного серого волка. Очевидно, всё самое интересное он пропустил, потому вежливо обратился к матушке Джорджа:
   – Леди Мэлвик, какой приятный сюрприз! Не ожидал вас здесь встретить. Прекрасный вечер, не правда ли?
   Леди Мэлвик так не считала. И когда Генрих потянул Кэти за руку, та с большим удовольствием поспешила покинуть театр военных действий. Они с Генрихом отошли в сторону, к фонтанчику, где шаловливый амур целился из лука, выискивая свою очередную жертву.
   – Джордж – твой жених? – вопрос был задан в упор и Кэти смешалась.
   – Не знаю, – наконец, честно ответила она.
   – Значит – нет.
   – Почему это? – она даже слегка обиделась.
   Генрих усмехнулся.
   – Когда к Авиценне (это был такой великий врач, в древности) пришла за советом девушка, и спросила его: «Учитель, у меня есть жених, но я не знаю, выходить ли за него замуж» Авиценна ответил: «Нет». «Почему?» – удивилась девушка. «Ведь я даже не успела тебе рассказать о нем!» И Авиценна ответил: «Потому, что ты спрашиваешь». Всё это, конечно, так. Но тебе не кажется, что ты должна была мне сказать?
   Надо было срочно направить беседу в более безопасное русло. И Кэти это удалось.
   – А почему леди Мэлвик так рассвирепела, когда ты предложил ей костюм Моретты?
   – Ах, это, – Генрих весело рассмеялся. – Моретта – очаровательный персонаж. Это дословно «смуглянка» – служанка «венецианской дамы».
   Увидев непонимание в глазах, Генрих показал на десяток дам в бальном зале одетых в шелка и атлас, украшенных перьями и драгоценными камнями. Костюмы были разных цветов и отделки, но всех их роднила белая, словно гипсовая маска и яркие губы – алые, золотые, розовые.
   – Это – венецианские дамы. А вот Моретта.
   Кэти посмотрела в указанном направлении. Под руку с мужчиной, одетым в весьма забавный наряд – красно-золотой, с нарочито выпяченным животом и в маске с огромным безобразным носом, шла высокая женщина, просто и элегантно одетая. На лице у неё была маленькая, круглая, невесть как державшаяся бархатная маска чёрного цвета.
   – Как она держится на лице? – Кэти с любопытством разглядывала удивительную маску.
   – В этом вся суть. Ещё эту маску называют «отрада мужей». Она снабжена специальным шпеньком, который надо удерживать зубами, так что Моретта не может ни пить, ни есть, ни разговаривать…
   – Да уж… – Кэти от души посмеялась. – Неудивительно, что на три десятка дам только одна служанка. А кто этот садист, ведущий её под руку, в дурацком костюме?
   – Это её супруг, полковник Кроу. Костюм не дурацкий, а вполне классический – Полишинель, остряк и весельчак, не умеющих хранить секреты. Может, слышала выражение «секрет Полишинеля»? Полагаю, выбор обусловлен практической необходимостью – полковник обладает не слишком изящной талией.
   Посочувствовали супруге полковника ещё раз.
   – Однако, мы теряем время, – тихо сказала Кэти. – И мисс Блекхилл нигде не видно. Неплохо бы, чтобы кто-то за ней следил.
   Генрих кивнул, не глядя на неё.
   – Согласен. Пожалуй, надо бы разделиться. Эрик может… Кстати, где он? – Генрих в тревоге оглядывал зал.
   К ним незаметно подошел камердинер. Он хотел что-то сказать, но встревоженный Генрих его не заметил.
   – Не знаешь, куда Эрик мог пойти? – спросил он Кэти.
   – Нет, – она в волнении оглядывала цветную массу гостей, переливавшуюся, как стёклышки в калейдоскопе.
   – Сэр, не угодно ли вам… – встрял камердинер, но от него отмахнулись.
   – Не сейчас, Стоун. Кэти, ты не заметила, куда он делся?
   – Послушайте, сэр…
   – Ой, а может его похитили? – от волнения Кэти едва не уронила сумочку.
   – Сомнительно. Кому он нужен? Вот может он что-то узнал…
   – Или увидел…
   – А может…
   Камердинер, наконец, внёс свою лепту в этот пир разума и излиянье душ.
   – Сэр, я думал, вас интересует местонахождение его светлости? – в голосе его явственно прорезались металлические нотки.
   – Конечно, что же вы молчите.
   – Его светлость несколько минут назад покинул зал в обществе служанки мисс Сноу. Насколько я понял, они направились не то в подземелье, не то в погреба, где его светлость обещал что-то взять. Или мисс Сноу должна будет там что-то взять у его светлости, я не вполне расслышал их диалог, поскольку его светлость говорил очень тихо, а девушка, напротив, очень громко хихикала.
   – Хихикала!?
   – Совершенно неподобающее поведение, я с вами согласен, сэр. Сегодня же с ней поговорю.
   – Тогда, я кажется, знаю, о чём шла речь, – мрачно подытожил Генрих.
   Кэти же в свою очередь понадеялась, что на лестнице, ведущей в подземелье, будет достаточно темно, что бы кое-кто оступился и сломал шею. Но в это время миниатюрный, тонконогий менестрель поднёс к полудетским губам рожок, и стихла, смолкла и погасла музыка в зале, остановились танцующие пары и весёлый, звонкий голос провозгласил:
   – Лита! Зажигаем костры и да вершатся судьбы этой самой короткой ночью года! Следуйте за мной и пусть огни осветят летнюю ночь.
   Всё общество смеясь, гурьбой устремилось сквозь оконные проёмы в сад. Кэти заволновалась:
   – Куда они все?
   – В парк. Там сейчас зажгут костры в честь Литы, праздника летнего солнцестояния. Высокие, их по кельтской традиции называют «башни», они должны очистить, освободить ночь от тайных, злых сил, и один низкий, дымный. Его укроют зелёными ветками, бросят мешочки со свежим папоротником, чтоб дымил, так же тмин, белую полынь и чеснок, что бы никто не заболел в этом году. А затем через него станут прыгать, взявшись за руки, пары, решившиеся скрепить союз. Чем выше будет их совместный прыжок, тем выше рожь и лён поднимется на лугах. В общем, всё это совершеннейшая глупость, не будем терять время.
   – А мне бы очень, очень хотелось посмотреть, – прошептала Кэти. – Можно?
   – Нет. Мы торопимся и к тому же… – Генрих увидел её опечаленное личико и сказал уже мягче:
   – Кэти, это же просто традиция, это не по-настоящему. Понимаешь? Ничего особенно интересного не будет. Освятят вино, засунув в него ритуальный нож, воздадут хвалу рогатому Кернунносу, кельтскому божеству плодородия, попляшут, споют, обвенчают какую-нибудь возможно давно женатую пару, ну и прочие глупости. Я никогда не хожу на эти празднества, это скучно, каждый год одно и то же.
   Генрих хотел сказать что-то ещё, но увидел, что глаза чайного цвета наполняются слезами, а губки опасно задрожали, и сдался.
   – Ну ладно. Но только на минуту!
   – Ура-а-а-а!

02.04 А.М.

   – Какая ж гадость эти хозяйские праздники, верно я говорю, дядя Том? – обратился Мэтью к сидящему напротив седовласому сторожу.
   Тот благодушно кивнул, отхлебнул пива из старой глиняной кружки, и, растянувшись на деревянной скамье, предался своим философским мыслям.
   – Эти праздники ни отдыхать, ни работать спокойно не дают, – продолжал развивать свою мысль конюх.
   – Пойду-ка я, запру дверь на засов, не ровён час, какого придур…, я хотел сказать, хозяйского гостя принесёт, – поспешно поправился Мэтью, заметив, как нахмурился сторож.
   Том был консервативен и вольностей в адрес молодого господина не допускал. Хозяин на то и хозяин – ему решать, нужны гости или нет. А дело конюха заниматься лошадьми. Каждый на своём месте должен быть, а то до чего докатиться можно – эдак бабы скоро штаны начнут носить. Мэтью едва успел повесить тяжёлый дубовый засов, как в дверь громко постучали. Конюх с яростью распахнул маленькое окошко:
   – Тише! – зашипел он свирепым голосом.– Ты, Джеймс? Чего шумишь?! Это вообще-то конюшня!
   – Знаю, – радостно ответил слуга. – Хозяин вот меня послал мистеру Марку Бранну лошадей показать, он их купил.
   Здесь Мэтью видел некоторую проблему:
   – Ночь на дворе, они же спят!
   Джеймс проблемы не видел:
   – Так разбуди.
   Чувства конюха, когда он отпирал двери передать непросто. Лошадей, с которыми он проводил практически целые сутки, за исключением того непродолжительного времени, которое выделялось невесте Фанни, он любил как собственных детей. И вот является какой-то презренный лакей и требует, чтобы он будил, а впоследствии отдал навсегда самых дорогих его сердцу существ. Что-то подобное должен ощущать губернатор, отдавая замуж единственную дочь за коммивояжёра. Но однако же выбора не было и Мэтью, скрипнув зубами спросил:
   – Ну! Кого?
   – Ветку сакуры, Фатума и Сапфира, – вежливо произнёс стоявший за спиной Джеймса покупатель.
   – Как!? Всех троих? – тяжёлый железный засов выпал из внезапно ослабевших пальцев Мэтью и упал ему на ногу, но он даже не заметил. Теперь он чувствовал себя, как губернатор, узнавший, что его зять коммивояжёр не в ладах с законом. Все три лошади были его любимцами, а особенно огненно-золотой Фатум. Он долго умолял лорда Рэйберна оставить жеребца на племя и не продавать, но крохотный, едва заметный только опытному глазу «козинец» на передних ногах решил дело.
   – Нет, только двоих. Нужно выбрать, потому и прошу показать.
   Значит, надежда ещё оставалась. Мэтью вывел лошадей в леваду, засыпанную мелким речным песком, и принялся за дело.
   – Знаете, – доверительно обратился он к Марку, – я бы Фатума не брал. Обратите внимание на сильнейшее искривление запястных суставов.
   Марк обратил:
   – Совершенно ничего не вижу. К тому же, лёгкий козинец совершенно не влияет на работоспособность лошади.
   – Сэр, он может оступиться! Вы же упадёте!
   – Я умею ездить верхом, – сдержанно ответил Марк. – Хочу его под седлом попробовать.
   Мэтью поплёлся за сбруей, призывая все кары небесные на того, кто взгромоздит своё никчёмное тело на спину его царственного любимца. Возвращение в леваду радости не добавило – мистер Бранн глаз не сводил с Фатума, только что слюна не течёт, а вид как у дяди Тома, когда он на трактирщицу Молли смотрит. Да что его винить – это не конь, а жидкое золото, танцующее в горне, а стати какие! Мэтью его, в общем-то понимал. Надев на Фатума уздечку и испытывая чувства человека, отдающего лучший швейцарский хронометр в руки африканского бабуина, Мэтью предпринял последнюю попытку:
   – Сэр, конь нервный и норовистый. То на свечку встанет, а то и спиной выбивает. Может, лучше Ветку сакуры и Сапфира возьмёте? Славные кони и покладистые, чтоб мне провалиться.
   С тем же успехом Тибальд мог рекомендовать влюблённому Ромэо вместо Джульетты удовольствоваться трактирщицей Молли.
   – Дайте хлыст, – в голосе Марка уже чувствовалось лёгкое раздражение.
   Хлыст!? О, боги, есть же предел человеческому терпению. Право, иногда можно совершить маленькое зло ради огромного добра. Мэтью просунул шип акации между седлом и атласной золотой спиной. Шип этот он совершенно случайно сорвал пару минут назад, когда нёс седло, и конечно же абсолютно машинально спрятал в ладони. И подпругу почему-то забыл застегнуть, став так между мистером Бранном и конём, что тот не мог видеть этого вопиющего промаха. Это, очевидно, от огорчения. Но хлыст! Определённо, этот человек сам виноват, что оказался на земле вместе с седлом, а Фатум золотым облачком резво унёсся в темноту хозяйского леса. Ничего, он умница, часа не пройдёт, как вернётся в стойло. Все возвращаются в стойло.
   – Ну. О чем я и говорил, сэр. Конь – ну чисто бешеный. Возьмите-ка лучше Ветку Сакуры и Сапфира, – участливо сказал Мэтью, помогая встать Марку Бранну.

02.37. A.M.

   Все гости уже покинули зал, так что Кэти и Генрих шли практически в одиночестве. Они спустились вниз, по кипарисовой аллее, внутри которой было бархатно темно, лишь кое-где блистали змеиными глазами зелёные пятна лунного света. Большой, широкий лунный пруд лежал золотой выпуклостью в конце высоких кипарисовых чертогов. Узкий ледяной серп спокойно светил в той стороне, где роились розовые огни ночных звезд, отражаясь в сонной глади воды пруда. Таинственно мерцала золотистая полоса зеркальной воды в этой ещё непотревоженной тишине, так что скрип гравия от башмачков Кэти казался оглушительно громким. Только теперь она обратила внимание на то, сколь бесшумными были шаги Генриха, ведущего её под руку.
   – А где же все? – удивилась Кэти.
   – Сейчас придут. Их повели другой дорогой, значительно более длинной. Я хотел тут несколько минут побыть с тобой наедине.
   Сердце у Кэти от этих слов сладко затрепетало. Она подняла лицо, ещё не зная, что скажет в ответ, но тут издалека послышалась музыка, тёмная масса деревьев рассеклась пламенными кинжалами света, и на сонный берег ночного пруда вышла процессия людей с факелами в руках. Это было удивительное зрелище – одетые в длинные, белоснежные одежды со скрытыми под капюшонами лицами, они, как река, разделившаяся на два рукава, разошлись в разные стороны, огибая пруд. Кэти, наконец, заметила и музыкантов. Юноши и девушки, полуобнажённые, украшенные цветами и травами, они шли, пританцовывая, играя на свирелях, рожках и еще каких-то неизвестных ей инструментах. Кэти и Генрих пошли навстречу этой процессии, как вдруг мимо них с крутого холма пронеслось с шипением и гулом горящее колесо. Его падение в пруд сопровождено было всеобщим смехом и ликованием. Генрих пояснил вполголоса:
   – Это символ солнца. Колесо обматывают соломой и поджигают. Если не погаснет до того момента, как коснется воды – год будет урожайным.
   По мере их приближения музыка нарастала, обдавала хмельными волнами, окутывала дурманом и волнующей радостью. Но вдруг одна из фигур в белом подняла руку, и разом все смолкло и в тишине, нарушаемой лишь стрекотом сверчков и пением цикад, безликий друид поднес руку к высокой поленнице, стоявшей у самой кромки воды, и та, как по мановению волшебной палочки вспыхнула. Взметнулся огненной ведьмой сноп искр, и загудело, заревело пламя, делая ночь вокруг себя лилово – оранжевой, а музыка вспыхнула вновь, обдав тела присутствовавших горячечным жаром. Один за другим начали вспыхивать костры по берегам пруда, с шипением и ревом, а на деревьях качались, дрожа, подобные гигантским светлякам, стеклянные фонарики, в которых колыхались, перекатывались зеленоватые огоньки.
   – Это похоже на сказку – прошептала Кэти, благодарно сжимая руку Генриха.
   Он не повернулся, остался стоять, наблюдая за разворачивающейся фантасмагорией, но Кэти увидела, как губы его дрогнули в довольной улыбке. Они присоединились к празднеству. Наблюдали, как вынесли молодое дубовое деревце, украшенное лентами и цветами, поставили у его изножья безобразное чучело, сплетённое из соломы, изображавшее что-то среднее между зверем и человеком. Чучело подожги и оно вспыхнуло с шипением и треском. Из пояснений Генриха Кэти узнала, что чудовище – возможный вредитель урожая и потому лучше уничтожить его заранее. Потом смотрели, как юноши и девушки берут венки, поджигают в центе просмоленный кусочек ткани и пускают на воду – чем дольше горит, тем дольше проживёт человек, ну а если прибьёт к одному берегу, значит в этом году поженятся. Кэти тоже захотела непременно попробовать, но у Генриха венок вовсе не удалось зажечь, венок же Кэти едва коснулся воды, тут же погас. Она очень огорчилась, и Генрих, едва она отвернулась, позвал жестом виночерпия, быстроного гибкого мальчика, и тот, блестя яркими, будто увлажнёнными слезами глазами, наполнил ей бычий рог вином. Мальчик будто бы случайно коснулся её плеча, сверкнув белозубой улыбкой. И Кэти очень хотелось верить, что его увитые плющом рожки – настоящие. Ей поднесли блюдо с козьим и овечьим сыром и первыми ягодами – жимолостью и земляникой, а ещё маленькие перепелиные яйца, вымоченные в соли с травами. Шесть горьких недель, вспомнила она слова старенькой няни. Да, конечно, овощи и фрукты ещё только растут, зимние запасы уже кончились, нет ни муки, ни вяленого мяса. Конечно, сейчас совсем другие времена и мы можем наслаждаться плодами далеких земель, не считаться со временем года, но здесь, на этом древнем празднике, часы словно бы остановились и стрелка начала движение в обратную сторону.
   А музыка всё разгоралась. Ритм её, всё более громкий и звучный, начал соединяться с ритмом сердца, и Кэти стала в собственной крови ощущать это биение, звучание голосов, гортанных, то резких, то тягуче-плавных. Вокруг огромного костра, куда бросали охапки папоротника и лесные цветы, образовалась гибкая лента хоровода, который двигался, ломаясь и изгибаясь в танце вокруг этой исполинской, пылающей башни. И Кэти, вовлечённая в этот колдовской круг, совсем растворилась, потерялась в этой жаркой фантасмагории, ощущая ртом дымную сухость воздуха, ломкость ещё молодой травы под ногами, дурманящий запах горящих цветов и жар человеческих тел. Одну её руку держала девочка лет четырнадцати, рыжеволосая, растрепавшаяся на ветру, в простом крестьянском холщовом платье. Иногда она со смехом поворачивала к Кэти раскрасневшееся лицо с раскосыми чёрными глазами и улыбалась ей светло и радостно, как равной. Другую руку у запястья сильно сжимал Генрих, и именно его прохладное прикосновение давало единственную связь с реальностью. Пламя костра, колонны деревьев и в их темнеющих арочных сводах всполохами крылья ночных птиц, жар огня и человеческих тел, свет звёзд и тлеющих углей… Голова у Кэти кружилась, она практически перестала чувствовать собственное тело.
   Но вдруг музыка вспыхнула с новой силой, изменив свое движение, как меняются тени на воде, и в круг вторглась новая фигура. Жрец. Ну, или как нужно ещё назвать то существо, двигавшееся пригнувшись к земле, увенчанное оленьими рогами, одетое в невообразимые лохмотья то ли ткани, то ли кожи. И сразу танцующая масса разделилась – вокруг жреца-оленя образовался тесный круг пар юношей и девушек, остальные, и Кэти с Генрихом в их числе отошли в темноту.
   – Что происходит? – крикнула Кэти Генриху, такой невообразимый шум стоял вокруг.
   – Это пары, решившие соединить свои жизни в этом году. Сейчас жрец выберет ту единственную пару, которой суждено сыграть роль короля и королевы на празднике солнцестояния и совершит обряд венчания.
   Жрец двинулся вдоль круга танцующих, сжимая в руке узловатую палку, должно быть посох, резко вскидывая голову то в право то в лево, как это делают пугливые животные, но в этот момент конь цвета жидкого золота врезался в круг, разом смешав наблюдателей и участников. Он вскидывал угольно-чёрные, похожие на обгорелые спички ноги, прял ушами, косил огненным глазом. Испуганный огнями, людской толпой и музыкой, он кидался из стороны в сторону, взмётывая блестящим хвостом, как плетью. Кэти понесло волной людской толпы, она зажмурилась от страха, и, если бы не руки Генриха, вовремя сжавшие её в своих объятиях, она упала бы. Открыв глаза, она обнаружила, что корявый, узловатый посох указывает прямо на них. Вокруг стояла абсолютная тишина. Генрих чуть отступил назад.
   – Это случайность, – он покачал головой, – мы не…
   Но жрец (мужчина он был или женщина?) разразился лающим смехом.
   – У рока нет случайностей! Или ты вправду наивно полагаешь, что управляешь своей судьбой? Сама богиня Эпона, божественная кобылица, дала нам знак.
   Генрих хотел возразить, аргументировав свой протест хотя бы тем, что этот жеребец, точнее даже мерин, Эпоной быть ну никак не может, но тут взгляд его упал на Кэти. У бедняжки даже губы побелели. Волосы растрепались, медовые завитки прилипли к потному лбу, тёмные глаза широко распахнуты и смотрят с мольбой и надеждой. Понимая, каким унижением и потрясением будет для неё его отказ, он, вздохнув, опустил веки в знак согласия.
   И лишь только его согласие было получено (Кэти в силу того, что она была женщина, никто и не спрашивал), их тотчас облекли в чёрные свадебные одеяния и украсили венками из дубовых ветвей. Все присутствовавшие на этой странной свадьбе перевили запястья зелёными плетёными браслетами, унизанными серебряными колокольчиками, чей нежный перезвон должен был отпугнуть злых духов. И когда полночный сон раскололся сотней этих хрустальных льдистых звонов, с ещё большей силой взметнулись в небо танцующие языки костров. Немало веселья добавил Спарки, эффектно прыгавший из костра в костер и в итоге свалившийся в озеро. Кэти дали в руки чашу с рубиново-чёрной, будто лаковой жидкостью. Генрих опустил туда покрытый рунами нож, затем поднёс чашу к губам Кэти, шепнув: «Не бойся, это вино». Но ей было уже всё равно. Как зачарованная, с бьющимся и замирающим от восторга сердцем, не помня себя, она повторяла за друидом слова, чувствовала, как их руки связали вместе на долгую жизнь «пока в ваших сердцах живёт любовь». Это ей не очень понравилось. «Пока смерть не разлучит вас» значительно надёжнее звучит. С тугим хлопком взметнулись над ними атласными змеями чёрные ленты, крест-накрест, образуя купол воздушного храма над их головами. По пути к свадебным креслам, на которые жених и невеста должны были сесть, что бы их внесли в круг женатых, на Генриха напала целая толпа юношей в соломенных масках, символизировавших инфернальных соперников жениха. На их плечах и груди были нарисованы руны, бронзовая кожа влажно блестела, и оттого их тела казались ещё более рельефными, придавая сходство с языческими божествами. Вначале нападали они на жениха осторожно, так сказать, символически, но очень скоро убедившись, что подобны котятам, пытающимся одолеть медведя, устроили вполне приличную драку, отчего все присутствовавшие, а особенно Генрих, получили огромное удовольствие. Пока Генрих разделывался с последним инфернальным соперником, Кэти, смеясь, повернулась к креслам и застыла.
   На деревянном сидении её, невестиного стула, скалила острые зубы огромная крыса. По кругу гостей пролетел шёпот: «Дурная примета», «Быть беде». Кэти в ужасе смотрела в налитые кровью глазки, бурую, дыбом вставшую шерсть. Никто не решался подойти. Даже повернувшийся к ней Генрих на мгновение окаменел, но тут раздалось оглушительное шипение, будто чайник закипел. И мгновение спустя Спарки возложил к ногам побледневшей Кэти поверженного врага. Вряд ли герой, принёсший к трону принцессы голову свежеубитого дракона, удостаивался большей благодарности – Кэти наклонилась и порывисто обняла кота. Ощущение было не особенно приятное – будто сжимаешь в руках ком напитанной прохладной водой ваты. Но Спарки ласку оценил – лизнул её в щёку шершавым алым языком. А затем скользнул по тропинке, ведущей к лабиринту, бросив на них выразительный взгляд, словно приглашая следовать за ним.
   По пути встретился Перси. Увидев Кэти, он набрал воздуха в грудь и ринулся в растущий поблизости розовый куст, где немедленно застрял. Острые шипы прочно удерживали его изысканный костюм, и Кэти показалось, что поэт нуждается в помощи.
   – Перси? Вам помощь нужна? – в унисон её мыслям участливо спросил Генрих.
   – Нет! – Перси гордо взглянул на Генриха. – Мистер Рэйберн! Могу я попросить у вас…
   – Секатор?
   – Нет! – оскорбился Перси. Потом сдержанно добавил. – Позволения сорвать розу в вашем саду.
   – Конечно. – Генрих с весёлым любопытством наблюдал бесплодные попытки Перси хотя бы подобраться к пышным розовым цветам.
   – И секатор тоже, – сдался наконец новоявленный Ромео.
   Генрих, улыбнувшись, сорвал, невзирая на жалящие уколы шипов самую красивую розу и вручил её Перси. Тот важно принял цветок и осторожно, стараясь не запачкать светлые брюки, опустился на одно колено перед не ждавшей беды Кэти. Та немного попятилась.
   – Кэтрин Бранн! Согласны ли вы стать моей женой?
   Кэти немножко растерялась. Она, словно ища поддержки, взглянула на держащего её под руку Генриха. Тот снисходительно улыбнулся:
   – Увы, нет. Мисс Кэти помолвлена, и боюсь, с двумя джентльменами.
   – Нет! – Кэти возмутилась до глубины души. – Я с Джорджем рассталась!
   – Да? А он об этом знает?
   – Ну… Нет, вообще-то. Но я ему точно сегодня скажу!
   Перси сник, как и роза в его руке.
   – Что ж… Желаю счастья, – пробормотал он убитым голосом и побрёл по дорожке, уронив цветок на землю.
   Кэти и Генрих продолжили путь в лабиринт.

03.04. A.M

   Как правило, когда старший брат говорит о младшем, он не стесняется в выражениях. Может назвать его кретином, посетовать, что не придушил подушкой в ранние годы. Генрих сделал и то и другое.
   – С ним всегда так, – жаловался Генрих, когда они покинули празднество и пошли по направлению к лабиринту. – Ещё когда он был подростком, ко мне постоянно приходили отцы девушек, которых обесчестил, юношей….
   – Юношей!?
   – …. Которых он убил или искалечил. К тому же скот….
   – Скот?!
   – Он вечно голоден, совершенно не умеет себя контролировать.… Нет, я не жалуюсь, – проговорил Генрих с видом святого Иакова, которому отрезают пятый или шестой палец, – но иногда мне кажется, что лучше бы я имел младшую сестру, а не брата.
   – Юность. – Кэти проявила широту взглядов. – Когда-нибудь остепенится, повзрослеет. Женится… Возможно.
   Она поплотнее закуталась в шаль, которую предусмотрительно прихватила, покидая замок, в надежде хоть немного защититься от комаров. Они её обожали. Когда вечером на улицу выбирались влюблённые парочки, преступники, поэты, бездомные и просто любители свежего воздуха, комары без дела вились в воздухе что бы быть в хорошей форме к появлению Кэти. Её же встречали со всей страстью и пылом юного любовника, стремящегося к своей суженой. Однако же в эту ночь комаров видно не было, зато на фоне лилового ночного неба был виден силуэт мёртвого дуба. Кэти украдкой на него посмотрела – какой зловещий! Тисовые коридоры то сужались, касаясь её плеч своими колючими веточками, то становились настолько широки, что лунный свет выхватывал зернистую поверхность гравия под их ногами. Они неуклонно приближались к исполинскому дубу, Кэти всё поглядывала на него, наконец не удержалась:
   – А можно мы на него посмотрим? Ну всего секундочку.
   Генрих со вздохом уступил. Дуб превзошел всяческие ожидания – громадный, покрытый мхом, его раздутый столетиями ствол изгибался причудливыми выступами, но казался совершенно цельным – ни щели, ни дупла.
   – А как же ты там прятался? – Кэти изумлённо смотрела вверх, задрав голову.
   – Там есть дупло, наверху. Что бы попасть внутрь, нужно забраться очень высоко.
   – А-а-а… А это что? – Кэти подбежала к каменному сооружению, в центре чёрным глазом зияла дыра.
   – Это старый колодец, он давно заброшен. Он был тут ещё до постройки замка. В деревне говорят, его построили фейри. И они будут очень недовольны, – он поймал её тонкую ручку, уже намеревавшуюся бросить в жерло колодца увесистый камень, – если всякие безобразницы будут мусорить внутри их жилища.
   Генрих встряхнул ладошку над травой, растущей у тисовых корней, и Кэти послушно выронила камень. Затем украдкой, пока он не видел, вытерла руку о платье.
   Капризная луна кокетливо спряталась за тучки и в лабиринте воцарилась жутковатая темнота. Кэти вцепилась в руку Генриха, как Эвридика, наверное, держалась за Орфея, когда он вёл её из мрачного Аида навстречу солнцу. Но в отличие от легендарной супружеской четы, Кэти и Генрих шли не к свету дня, а в сгущающуюся тьму. Бледное лунное сияние выхватывало косматые тисовые стены и на них россыпь густо-розовых, словно подёрнутых инеем, смертельно ядовитых ягод. Что-то завозилось, заскрипело справа от них. Генрих резко остановился, замер, прислушиваясь.
   – Стой здесь. Жди меня. Я проверю, что там, хорошо?
   Он бесшумной тенью скользнул в боковую галерею. Кэти осталась на месте, как было велено, но в глубине души она была готова к встрече с любым врагом в обществе Генриха, только бы не оставаться здесь одной. Луна милостиво выглянула из-за облаков, осветив длинный зелёный коридор перед ней. Но что это за тёмная фигура из глубины тисовой аллеи ломкой, странно медленной походкой приближается к ней? Кэти почувствовала себя как в кошмарном сне, когда хочешь и не можешь убежать. Ноги стали ватными и словно приросли к земле, она хотела позвать Генриха, но голос неожиданно пропал и только липкий, сковывающий члены страх крепко держал её в своих объятиях. И не слышно звука шагов… Но тут она услышала знакомый, словно надтреснутый голос:
   – Ты пришла, девочка. Это хорошо. Иди за старой Пибоди, и она покажет тебе твою судьбу.
   Кэти, вздохнув от громадного облегчения, слабо запротестовала.
   – Очень хочу, честное слово. Но сейчас никак…
   В порыве чувств, старуха схватила её за руку. Ощущение такое, будто тебя укусил аллигатор.
   – Идём, маленькая госпожа. Тут, за тисовой стеной грот, где нас ждут боги четырёх стихий. Там я раскину свои руны, и ты узнаешь правду. Перед тобой очень скоро встанет выбор, важнее которого нет ничего для тебя. И ты можешь допустить очень страшную ошибку.
   Кэти вздохнула. Бог с ним, с глазом ведьмы. Тут есть дела поважнее. Эрик или Генрих? Она совсем запуталась. Но едва она двинулась вслед за колдуньей, ветки справа от неё затрещали, и на дорожке возник Генрих. Он мгновенно оценил ситуацию.
   – Миссис Пибоди, – голос Генриха был не то что бы сердитый, но и нежным его Кэти не назвала бы. – Не испытывайте более моё терпение. Вы, кажется, в грот собирались? Вот и идите, а то боги четырёх стихий уже заждались, ещё обидятся.
   Он взял старуху за плечи и, развернув, подтолкнул в спину.
   – Прямо по коридору и направо. Посмеете ещё раз забивать детские головы вашей мистической чушью, лишу возможности совершать набеги на мой парк, вам ясно?
   Старуха ушла, что-то недовольно бормоча себе под нос. Кэти смотрела на её удаляющуюся спину, как смотрит сидящая на диете красотка на витрину кондитерской. После чего, тяжко вздохнув, спросила:
   – Что там происходит? В лабиринте.
   – Что-то очень странное. В лабиринте больше людей, чем на Оксфорд стрит в сезон рождественских распродаж. Предлагаю не ждать и не искать эту безответственную свинью, а идти к склепу.
   – Безответственная свинья? – раздался сверху родной наглый голос. – Надеюсь речь обо мне?
   Кэти подняла взгляд и к огромной своей досаде увидела знакомый чёрный силуэт на фоне ночного неба. Эрик сидел на гребне тисовой стены лабиринта и, очевидно, уже несколько минут наблюдал за ними. Затем бесшумно, как пантера, спрыгнул вниз.
   – Эрик, – тон Генриха любви, радости и всепрощения не сулил. – Ты хоть час можешь прожить без распутства и пьянства?
   Эрик с минуту серьёзно подумал.
   – Пожалуй, нет.
   – И где тебя носило?
   – Следуя совету нашей общей знакомой, я пытался обрести мир во время войны.
   – Вижу, – хмуро заметил Генрих, покосившись на бутылку бургундского, которую Эрик держал в левой руке. – Это откуда?
   – Из твоих личных погребов.
   У Кэти от сердца отлегло. Слабая надежда заставила её спросить:
   – Так вот ты зачем ходил?
   – А ключ как достал? Убил мою горничную? – невинно поинтересовался Генрих.
   – Нет, зачем. Уговорил.
   Надежда, поперхнувшись, тихо умерла. На сердце стало опять как-то не очень.
   – Хорошее вино, – одобрил Генрих, приглядевшись к этикетке.
   – И мне понравилось. Такое лёгкое фруктовое послевкусие. … И пояснил, заметив взгляд Генриха, остановившийся на запечатанном горлышке бутылки. – Их три было.
   Они почти подошли к склепу, когда на повороте едва не налетели на Ровенну, шедшую в компании Рэя. Парочка пребывала в прекрасном настроении, в руках мужчины был белый круглый фонарь на длинной палке, такие используют хранители луны, когда за медную монетку провожают прохожих по неосвещенным ночным улицам. Рэй облачился в костюм летучей мыши, который ему необычайно шёл, а дерзкая Ровенна, очевидно решив подразнить хозяев замка, избрала облик фигурировавшей в легенде волчицы – маска-шапочка с серыми пушистыми ушами, на груди алая шпинель, очевидно, изображавшая рану от стрелы.
   – Гуляете? – тоном, полным светской любезности осведомился Генрих.
   – О, да. Погода, знаете ли, чудесная, – Рэй махнул рукой то ли в сторону грозовых туч, собирающихся на северо-западе, то ли на зловещие языки тумана, клубящиеся в глубине аллеи. – Любуемся вашим прекрасным парком.
   – Ну и как впечатления?
   – Очень колоритно, – Ровенна словно невзначай коснулась руки Генриха. – Великолепное, мрачное поместье, словно созданное для того, чтобы тут совершали преступления. Так и ждёшь крик ворона, возвещающего о проклятии последнего представителя рода, появления рыдающего призрака, ну или что там полагается. А ваша экономка! Один глаз косит, другой зловеще поблёскивает. Пока я тут прогуливалась, приметила примерно с десяток мест, которым явно не хватает хорошего трупа.
   Эрик горячо с ней согласился, почему-то выразительно поглядывая на тонкую шею мисс Блекхилл. Помолчали. Мимо них пробежала группа хохочущих молодых людей с такой же лампой, какую держал в руке Рэй и мандолиной, как тут же выяснилось, вконец расстроенной.
   – А вы случайно не знаете, отчего это вся публика переместилась из замка сюда? Как-то немного непривычно, – осведомился Генрих.
   – А, так это ваш чудесный дворецкий предложил увлекательную игру – кто первый найдёт грот четырёх стихий в лабиринте, получит приз.
   – Кто найдет первым грот, получит приз в виде злобной старушки – колдуньи, – ухмыльнулся Эрик.
   – Это почему ещё?
   – А она туда направилась. И пробудет там до рассвета, по своему обыкновению.
   – Ужас какой. А что она там делает? – Ровенна явно заинтересовалась.
   – Сушит травки, режет мышек, проклятья всякие насылает… Ну или чем там ещё занимаются на досуге пожилые леди.
   – Неправда! – Кэти возмутилась до глубины души. – Миссис Пибоди настоящая, могущественная ведьма.
   – Это ты так думаешь. А, по-моему, она сумасшедшая старуха, которая забивает тебе голову всякой чушью, – Эрик был неумолим.
   – Она мне в гроте погадать обещала!
   – Вот как? – Ровенна удивлённо подняла брови. – Почему же в гроте? Заглянуть в будущее, как я слышала, колдунья может при помощи магического кристалла, но ведь там его нет? А погадать по руке она могла, не сходя с места. Зачем же куда-то идти? Похоже ваша старушка не так проста.
   – Вы так сведущи в знаках судьбы, Ровенна? – улыбнулся Генрих.
   – Только женщины способны чувствовать дыхание иного, потустороннего мира. И понимать, что всё предопределено, – она бросила быстрый, пристальный взгляд на Кэти.
   – Бред. – Эрик явно не был способен чувствовать дыхание иного мира.
   Тема пророчеств была исчерпана. Обе группировки переминались на месте, бросая косые взгляды вглубь коридора, ведущего к склепу.
   – А мы вот к мёртвому дубу направляемся, – вдохновенно соврала Кэти.
   – Как интересно! – заметно оживилась Ровенна.
   – Составите мне компанию? – галантно предложил Генрих. – Мисс Бранн, видите ли, подвернула ногу, так что они с Эриком возвращаются в замок.
   – Кто? Я!? – возмутилась Кэти, но тут же опомнилась. – Да. Вообще идти не могу. Ужасно болит.
   К их изумлению, Ровенна легко согласилась. Эрик, стоически вздохнув, поднял Кэти на руки, и две группы чинно разошлись.

02.39 А.М.

   Генрих и Ровенна неторопливым шагом уходили вглубь лабиринта. Со стороны казалось – молодая элегантная семейная пара совершает вечерний променад. Ровенна беззаботно улыбалась, развлекая Генриха ничего не значащей светской болтовней, он почти не слушал, отвлекаясь на незначащие мелочи – шуршание шёлка её юбок, тревожный крик ночной птицы в ветвях старого дуба, странную, словно бы осязаемую тишину, за этим последовавшую. Когда через пару минут Генрих словно бы ненароком оглянулся, то Рэя позади не обнаружил, тот незаметно испарился.
   – Как зовут вашу новую игрушку? – небрежно осведомилась Ровенна, беря Генриха под руку.
   – Игрушку?
   – Не делайте вид, вы меня поняли. Это очаровательное юное создание с медовыми волосами.
   Генрих пожал плечами:
   – Я отношусь к мисс Бранн с почтением и уважением.
   Ровенна рассмеялась, и неожиданно сильно сжав его запястье, спросила, не глядя ему в глаза и покачав головой, словно в ответ своим мыслям:
   – Так охотник стал дичью?
   – Не понимаю вас.
   – Понимаете. Не верю, что вам не знакомо чувство волка, погнавшегося за ланью и уже готового вонзить в неё зубы, как вдруг – сухой щелчок затвора за спиной. О, этот удивительный миг, когда хищник понимает, что сам стал жертвой!
   – Что ж, он может повернуться и напасть на человека. Бесконечная цепь вариаций, но финал известен – один станет жертвой, а другой добычей. Это как в танце, вам ли не знать, вести может любой из партнёров, но характер и рисунок танца выстраивает тот, кто делает первый шаг.
   – Не знала, что она так вас увлекла. – Ровенна с живым любопытством взглянула ему в глаза. – Но помните – любовь юной девочки не похожа на пламя, которое согреет и разгонит темноту, а также послужит домашним очагом. Она, как фейерверк, вспыхивает в ночи, рассыпаясь яркими искрами, и тут же с шипением гаснет.
   – Ровенна, – мягко заметил Генрих. – Кто вам сказал, что в ней я ищу любви?
   – Вот как? В таком случае мне жаль бедную девушку.
   – Как вы сентиментальны.
   – Просто я знаю, как болезненно разочарование в любимом мужчине, – голос у Ровенны едва заметно дрогнул, и Генрих с удивлением взглянул на неё.
   – Вы же сами сказали – девочки не способны на любовь.
   – Зато они способны на сильные эмоции и страшные ошибки.
   – Откуда такая забота о девочке, которую вы даже не знаете? – Генрих с любопытством взглянул на свою спутницу.
   – Отказываете мне в христианском милосердии?
   – Да.
   – Возможно, вы правы. – Ровенна натянуто засмеялась, и они продолжили путь.

02.39 А.М.

   Кэти и Эрик для вида свернули в соседний коридор и, как оказалось, зря.
   – Кажется, мы окончательно заблудились, – сурово констатировала Кэти, когда пять минут спустя вместо ожидаемого склепа их взору предстала круглая, вымощенная каменными плитами площадка. В центре площадки, на противоположной стене которой вяло журчал небольшой фонтанчик, находилась внушительных размеров скульптура – ангел смерти возносит к небесам безвременно почившее дитя. Дитя было крупновато и толстовато, так что выражение страдания на лице ангела выглядело логичным и естественным.
   – Я видела это место с крепостной стены, и оно гораздо дальше от склепа, чем вход, с которого мы начали. Нам нужно вернуться.
   – Да, – жизнерадостно согласился Эрик, сажая Кэти на мраморный пьедестал статуи. – Вернёмся. Но попозже.
   – Что!?
   – Ну, раз уж мы так удачно заблудились (не представляю, как же это получилось), мы просто обязаны воспользоваться этим досадным недоразумением.
   – Даже не думай! – Кэти ласточкой слетела с пьедестала и тут же очутилась в крепких объятиях. Ни вырваться, ни вздохнуть.
   – Хорошо, – согласился он, целуя ей шею, – думать не буду.
   – Отпусти меня немедленно!
   – К сожалению, не могу.
   – Почему?!
   – Хочу тебя. Немедленно.
   – Ты не посмеешь!
   – Проверим, – он подхватил её под ягодицы, прижал спиной к зелёной тисовой стене. Посадил к себе на бёдра и сжав запястья, развёл руки в стороны над её головой.
   – Ты меня подарил, помнишь? – Кэти, переведя дыхание после долгого поцелуя, подпустила каплю яда в голос.
   – Что доказывает лишь одно. Я твой хозяин. И могу поступать с тобой, как захочу. Как он и ожидал, Кэти взорвалась.
   – Не смей говорить со мной в таком тоне! И вообще, моё сердце и душа целиком принадлежат Генриху! (Где-то она видела такую фразу, но сейчас это прозвучало абсолютно искренне).
   – Так я же на сердце и душу не претендую, – он перехватил её ноги поудобнее. Стянул вниз декольте, обнажив грудь и начал разматывать прозрачный газовый шарфик, которым Кэти обернула шею, чтобы скрыть следы не слишком нежных поцелуев Генриха. Запутался, бросил это бесперспективное занятие и занялся юбками Кэти. Та яростно рванулась вперёд, пытаясь оттолкнуть его, замахнулась рукой….
   – Хочешь ударить? Давай, – он весело и зло посмотрел ей прямо в глаза.
   Кэти оторопела. Соблазн был велик, и она, мгновение поколебавшись, несильно размахнулась и мазнула ладошкой по его щеке. Эрик тихо рассмеялся.
   – Сильнее.
   Она, цепенея от ужаса и восторга, ударила в полную силу. Заметила тонкую струйку крови, протянувшуюся от уголка рта.
   – Ещё.
   Ей кровь бросилась в голову. Ударила ещё раз, так, что у него голова мотнулась в сторону и в следующую минуту сама впилась в его рот таким поцелуем, что у Эрика дыхание перехватило. Вкус его крови поразил неожиданной сладостью. Он ответил так агрессивно, что ранил её нежные губы, но Кэти не только не отстранилась, наоборот, вопреки всей логике и убеждениям, всем существом без остатка растворилось в этом диком и ненормальном поцелуе. Эрик мягко поставил её на землю и вдруг, неожиданно перевернул спиной к себе, так, что ей пришлось, вскинув руки, ухватиться за ветки тиса. Глянцевая хвоя царапнула обнажённую грудь, уколола соски, впилась в нежную кожу. Кэти застонала, попыталась отстраниться, но он сильно и грубо толкнул её обратно. Коленом раздвинул её ноги, поднял юбку и прошёлся ладонью по обнажившимся ягодицам. Затем его пальцы коснулись насквозь промокших трусиков.
   – Ты всегда будешь моей.
   Кэти сильно дёрнулась, прошипела сквозь сжатые зубы:
   – Этого не будет.
   – Да?
   Он запустил руку в густые, непослушные волосы, намотав их на запястье, оттащил её от тисовой стены к пьедесталу статуи. Там Эрик заставил опуститься руками и грудью на холодный мрамор, забросив юбки ей на спину. С минуту Кэти вырывалась, шипя от злости и пытаясь приподняться. Почувствовала, как его бёдра прижались к её ягодицам. Эрик подождал, пока она убедится в бесплодности своих попыток освободиться, затем порвал на ней трусики и сунул себе в карман.
   – Ты больше не будешь носить бельё. Мне надоело их постоянно снимать. Буду брать тебя, когда и где захочу.
   – Что!? Не смей до меня дотрагиваться! Я сейчас же закричу! – а сама чувствовала предательское тепло, разгоравшееся между судорожно стиснутых ножек, и что-то расширяется внутри…
   – Прелесть лабиринта в том, – Эрик не спеша расстёгивал брюки, – что звуки в нём разносятся в различных направлениях и нельзя проследить их силу. И понять, откуда именно они идут. Не сжимай ножки, это бесполезно. – Он провёл пальцами по её влажным складочкам и тут же, без предупреждения, ввёл их внутрь. Не встретив сопротивления усмехнулся:
   – Кажется, мой подарок понравился.
   Кэти, всхлипнув от бессильной ярости, попыталась приподняться, опираясь на ладони. Эрик, поймав её руки, завёл их ей за спину, сжав запястья одной рукой и заставляя её прогнутся ещё сильнее. Соски обожгло холодом, когда обнажённые груди коснулись полированного мрамора.
   – О, так он не кончал в тебя? Прекрасно, я первым наполню твой животик. Тише, тише. Я всё равно сделаю с тобой всё, что захочу.
   Кэти отчаянно дёрнулась, но боль в до предела вывернутых плечах заставила умерить пыл, свести колени так же не удалось. Чуть не плача от унижения, она стояла с широко раздвинутыми ногами, чувствуя, как предательская влага проступает на её нежных складочках. Нельзя, что бы он узнал, как сильно она его хочет!
   Она почувствовала, как головка его члена упёрлась в истерзанное, нежное отверстие. Кэти сжалась в ожидании боли, насколько было можно, подалась вперёд. В живот вдавился холодный край каменного пьедестала. Но он не стал входить, скользнул твёрдой плотью вверх и вниз, лаская и увлажняя её полураскрытые нижние губки, раздвигая ягодицы. Массаж был упоительным, но вот он отстранился и начал медленно входить между вспухших от притока крови, разнеженных лепестков.
   – Прошу тебя… Не надо!
   Слабое сопротивление, лёгкая боль, и ещё непривычное, нежное лоно рывком заполнило что-то большое, неумолимо жёсткое. Кэти инстинктивно рванулась вперёд, но он лишь крепче сжал её бедра, заставляя глубже насаживаться на ощерившийся член, не обращая внимания на болезненные стоны, проникая всё дальше.
   – Тише, тише. Вот так. Прими его весь, – полностью войдя, Эрик остановился, престал двигаться, давая ей почувствовать, как он заполняет её целиком.
   Всхлипнув, Кэти перестала, наконец, вырываться. Стенки её лона судорожно сжимались, пытаясь исторгнуть из себя этот большой предмет, и чувствовали острую сладость от невозможности это сделать. Руки Эрика нашли и сжали съёжившиеся от холода мрамора груди. Сжали отнюдь не нежно, до боли, так что Кэти тихо застонала. Она вскинула голову, касаясь затылком его плеча, закусив губы. Эрик усмехнулся, наклонился к склонённой шее, коснулся губами нежной кожи и жадно втянул сладкий аромат. Сбросил с её спины волосы, которые беззвучно стекли на мрамор золотистым потоком, и покрыл поцелуями беззащитную шею и плечи. Только тут Кэти поняла, что он её больше не держит и попыталась воспользоваться этим шансом. Она резко оттолкнулась от мраморной плиты, подавшись бёдрами вперед, рванулась, что было сил. Эрик тихо зарычал, как голодный дракон, у которого пытаются отнять прекрасную принцессу. Резко вышел из неё, одним движением перевернул на спину, согнув ножки в коленях и разведя в стороны так широко и сильно, что Кэти вскрикнула. Она подняла, насколько это было возможно, голову, чтобы взглянуть в лицо обидчика.
   – Ты не смеешь так со мной поступать! Только у женщины есть право решать – быть близости или нет!
   – Почему это? – искренне изумился Эрик, перехватывая её ноги поудобнее.
   Кэти яростно взглянула на ангела, разметавшего над ней свои мраморные крылья. Тот ответил равнодушным взглядом, его-то нисколько не волновали права женщин. Кэти попыталась руками свести колени обратно, прекрасно осознавая всю бесперспективность этой затеи. А Эрик немного помедлил, глядя в её раскрасневшееся от гнева и желания лицо и затем вошёл так резко и грубо, что Кэти, ахнув, откинулась назад, разбросав руки по гладкому камню, из глаз брызнули слёзы. Эрик склонился над ней, тяжело дыша, глядя прямо в глаза. И Кэти к своему изумлению заметила, что у него дрожат губы. Это странное мгновение длилось недолго, от тут же отстранился, придав лицу обычное холодно-насмешливое выражение, стиснул ладонями её плечи и начал двигаться грубыми и жёсткими толчками. Но странно, чем резче и сильнее становились его движения, тем сильнее разгорался огонь между её бедер. Неожиданно для себя самой, Кэти обхватила ногами его поясницу, пытаясь податься вперёд. Эрик подхватил Кэти за талию, раздаржённо смяв мешавшую юбку, поднял с пьедестала. От неожиданности, Кэти, чтобы не потерять равновесие, обвила руками его шею. Теперь он держал её ладонями под ягодицы, растягивая их в стороны, заставляя максимально раскрыться и насаживая на твёрдый, как мрамор член. У Кэти перед глазами пошли цветные пятна. Руки странно онемели, словно затекли, а внутри пылал пожар.
   – Ну давай же… Ещё… – она не узнала свой голос – невнятный, охрипший от страсти.
   Он тут же опустил её на землю, резко развернул к себе спиной, и забросив юбки ей на голову, толкнул вперёд. Кэти едва успела, выставив руки, опереться о пьедестал. Теперь уже сама бесстыдно развела широко ноги и наклонилась, ожидая вторжения. Ладонь Эрика надавила на поясницу, заставляя сильнее прогнуться, соблазнительно подставив попку. Кэти с готовностью подчинилась. Стыд испарился, как ночная роса под лучами жаркого солнца. Эрик сжал ладонями её ягодицы, раздвинул и как бы в задумчивости провел твёрдой плотью по пылавшей, истекавшей соком промежности вверх и вниз.
   – Ну? И куда же мне войти? – дразня её, он совсем чуть-чуть ввёл пальцы в оба отверстия.
   Кэти конвульсивно дёрнулась, разом насаживаясь на мокрые от влаги мужские пальцы, и они нетерпеливо проникли глубже, лаская изнутри. Он улыбнулся, почувствовав, как гладкие мышцы сжимаются, сокращаясь, охватывая пальцы плотнее, начал двигаться, имитируя толчки полового акта. Разнеженная этой бесстыдной лаской, Кэти повернула голову, насколько это было возможно, и прошептала тихим, срывающимся от страсти голосом:
   – Как пожелаешь…
   – Господин, – подсказал Эрик, резко вводя пальцы на всю глубину и наслаждаясь новым взрывом её возмущения.
   – Ещё чего! – от злости она снова дёрнулась, пытаясь вырваться, но тут же была поймана и возвращена в прежнюю позицию.
   – Стой смирно, – он звонко шлёпнул Кэти по беззащитной попке и тут же без предупреждения грубо вошёл в её изнывающее лоно. Скользкий, сильный толчок и она содрогнулась от острого, ещё болезненного удовлетворения. Эрик сдавил обеими руками озябшие грудки, прижимая к себе.
   – Я наполню твой животик своим семенем, слышишь, маленькая? – прошептал он ей на ушко, и от этих слов, от его низкого, вкрадчивого голоса живот свело долгим, томительным спазмом вожделения.
   Она охнула, судорожно дёрнулась, вцепилась руками в скользкую холодную поверхность плиты. Мир раскололся на части, по всем венам прокатилась жгучая волна. Эрик тихо застонал, сжал её талию, насаживая на себя, начал двигаться, сначала медленно и плавно, почти полностью выходя и входя до предела, потом всё быстрее и резче.
   – Эрик, – выдохнула Кэти, – ну же…
   Его пальцы глубоко впились в податливые бедра, корпус чуть откинулся назад, хриплое, рваное дыхание выдавало чудовищное напряжение. Кэти чувствовала сквозь гаснущую боль, как от этого влажного трения внутри разгорается пылающий, пульсирующий океан, она подалась вперёд, ловя его ритм, застонала, проваливаясь в зыбкую, бархатную темноту, растворяясь в невыносимо сладком плену, лишаясь мыслей, памяти, разума. Сдавленное, низкое рычание, сквозь жёсткие, бесконтрольные толчки, протяжный стон, и она почувствовала, как его тело содрогается в сладких судорогах, как впервые изливается в ещё девственное лоно семя мужчины, которому она сейчас безраздельно принадлежала. Кэти выгнулась и застонала, когда Эрик склонился, накрывая её своим телом, забилась в длительном, безумном экстазе, уже не ощущая его рук, нежно гладящих и обнимающих. Её тело содрогалось в сильнейшем оргазме, и она, уже полностью утратив над собой контроль, закричала.
   Отголоски блаженства медленно, подобно искрам от горящих поленьев, угасали внутри её тела. Кэти уронила голову, и струи тяжёлых волос полились на спящий мрамор. Дыхание постепенно выравнивалось, зрение возвращалось, а вот чувство нереальности происходящего никак не желало покидать свою пленницу.
   К действительности её вернул странный звук – как будто комнатная собачонка взвизгнула, больно врезавшись в ножку стола. Кэти медленно открыла глаза и тут же закрыла их обратно. Но от суровой действительности не уйдёшь – прямо перед ней стоял Джордж, а на его руке, как чёрт на сухой вербе повисла достопочтенная княжна Ольга. Или Мария. Кэти никак не могла их запомнить. Две другие, судя по треску гравия за тисовой стеной, были где-то поблизости. Кэти от души пожелала им заблудиться. Глаза открыть всё же пришлось, и взглянуть на Джорджа тоже. Хотя на уроках священного писания Кэти бессовестно пользовалась тем, мистер Сеппингс был подслеповат, и она смело клала на стол, и со всем старанием изучала что-нибудь вроде «Первая любовь Женевьевы» или «Проклятие страсти», кое-что всё же отложилось в её памяти. Например, когда Лот и его супруга покидали город и ей строго запретили оборачиваться назад, а она, понятное дело, обернулась и увидела нечто, весьма её впечатлившее – испепеление города, убиение младенцев и всё такое. Ну и соответственно, миссис Лот обратилась в соляной столп. Примерно так же выглядел сейчас и Джордж. Глаза вылезли из орбит, рот раскрыт, как у голодного птенца пеликана. А вот у достопочтенной княжны Ольги во взгляде сквозило мрачное удовлетворение. Словно наконец-то оправдались её худшие опасения. Кэти от души было жаль жениха. Первое, и до сегодняшнего дня единственное потрясение с ним случилось, когда таксист по ошибке привёз его вместо концерта духовной музыки в варьете (осознал он свою ошибку, лишь когда занавес поднялся, и сбежать из зала оказалось не так-то просто). Теперь же много хуже – он спешил к ней на крыльях любви, готовый упасть к её ногам, в её объятья… А тут выясняется, что всё вышеперечисленное уже занято, и падать ему решительно некуда.
   Эрик между тем неторопливо застегнул брюки и, видимо решив о чём-то осведомиться у Джорджа, окинул его оценивающим взглядом. Очевидно, оценка вышла неудовлетворительной, и он адресовал свой вопрос человеку, более физически и морально подготовленному, а именно княжне Ольге.
   – Вы ведь у беседки были?
   – Да, именно так.
   – Смерть там видели?
   Вопрос был простой, на него можно ответить «да» или «нет». Но княжна Ольга почему-то растерялась.
   – Я имею в виду лорда Рэйберна. Он одет в костюм смерти, – счёл наконец нужным пояснить Эрик.
   – Ах, вот оно что! – обрадовалась княжна. – Да, видели. Да вот и он сам, кстати, – сказала она, повернувшись в темноту тисового коридора.
   Если бы няне Кэти, немало часов потратившей на бесконечные утренние подъёмы и многочасовые одевания своей подопечной, сказали, что её воспитанница способна одеться и привести в порядок платье и причёску, а также обзавестись непринуждённой светской улыбкой за десять секунд, она бы не поверила. Но факты, как известно, самая упрямая в мире вещь – когда на площадку быстрой походкой вышел Генрих, все присутствующие имели самый весёлый и естественный вид. За исключением злополучного Пьеро, чья фортуна сегодня, очевидно, решила взять внеочередной отпуск.
   Говорят, иногда милосердие стучится и в самые жестокие сердца. Эрик зубами вытащил пробку из винной бутылки и молча протянул её Джорджу. Тот принял мёртвой рукой и, не задумываясь, выпил не менее половины прямо из горлышка на глазах у остолбеневшей Кэти. Затем повернулся к Ольге и хрипло прорычал:
   – Гобелены. Ведите. Немедленно.
   – А что это с лордом Мэлвиком? – поинтересовался заинтригованный Генрих.
   – А у него сегодня сложный день, – невинно бросил Эрик. – Много новых впечатлений…
   Кэти сделала вид, что её очень интересует севший на ветку пурпурный бражник.
   – От мисс Блекхилл я избавился. Идём, не будем терять время. – Генрих шагнул по направлению к тёмному проходу.
   – О, ну наконец-то. – Эрик расплылся в широчайшей улыбке. – Обидно, не я сам…
   – Имею в виду, она пребывает в уверенности, что мы пошли к дубу.
   – А, жаль.
   – А что это с твоим рукавом? – неожиданно поинтересовался Эрик.
   – Кажется, я потерял запонку, – Генрих с удивление взглянул на расстёгнутый рукав. – Странно, что ты спросил…
   Он окликнул проходившего мимо парнишку с подвижным обезьяньим личиком, нёсшего в руках ящик для вина.
   – Джеймс!
   – Да, сэр?
   – Что там за история с гротом, конкурсом и призами?
   – Так ведь мистер Бэйлиш предложил соревнование – тому, кто первый найдёт грот – бутылка «Петрюс» в качестве приза. Сказал, дескать, это в равной степени подойдёт и даме, и джентльмену. Ну и понятно, всё общество устремилось на поиски. Вот, несу, – он продемонстрировал пыльный ящик.
   – Погодите, Джеймс. Видите ли, у нас там сейчас колдунья находится… Миссис Пибоди. Гостей жалко. Всё же люди.
   – Да выгнать её оттуда, – Эрик по своему обыкновению предложил не самый гуманный, но вполне практичный вариант решения проблемы.
   – Чтоб она бродила по парку и, подобно Кассандре, оглашала окрестности безумными пророчествами? Конечно, впечатлены этими глупостями будут только эксцентричные старые девы и дети… – Генрих почему-то бросил выразительный взгляд в сторону Кэти.
   Та заинтересовалась.
   – А что за Кассандра такая?
   – Жрица храма Аполлона, пророчица. Сам великий бог красоты и искусства воспылал к ней страстью, но получил отказ.
   – Это, наверное, потому, что он же бог и вряд ли женился бы на ней. Она же не глупая была, понимала это, – поразмыслив, вынесла вердикт Кэти.
   – Э-э-э, вероятно. Ты в этом лучше разбираешься. Так или иначе, Аполлон проклял её. Отныне никто не верил предсказаниям Кассандры. Даже когда данайцы привезли под стены Трои знаменитого коня, и Кассандра умоляла сжечь его, они ей не поверили.
   – Вот это они зря.
   – Разумеется. В итоге, великий Илион пал.
   – Кто-кто?
   – Илион. Это настоящее название Трои. Я настаиваю на расширении твоего литературного круга избирательности. Вот что, Джеймс. Примем Соломоново решение – он жестом остановил Кэти, которая уже открыла рот, чтобы задать вопрос. – Про суд Соломона над женщиной, укравшей ребенка, расскажу позже.
   В этот момент на площадку, где они стояли, с хохотом вбежала довольно экстравагантная парочка. Мужчина был облачён в костюм, весьма модный в Венеции прошлого столетия. Чёрный плащ с капюшоном и жутковатая маска с длинным, загнутым вниз носом. Доктор Чума. При взгляде на девушку даже у Кэти брови поползли вверх. Она была в костюме Арлекина – шапочка, увенчанная бубенчиками, красно-зелёно-золотое трико. И никакой юбки. Право, даже для нашего безумного, распутного девятнадцатого века это чересчур. Лунный фонарь они, очевидно, где-то разбили, о чём свидетельствовал металлический шест, на который мужчина опирался, как на трость. Арлекин и доктор чума, хохоча, не сели – упали на садовую скамейку. Мужчина, который был, очевидно, изрядно пьян, уронил голову на плечо своей спутницы и почти тут же громогласно захрапел.
   Генрих поморщился и тут же отвёл взгляд от парочки, а вот Кэти не покидало ощущение, что глаза доктора чумы, чёрными жуками блестевшие через крохотные круглые дырки этой маски, продолжают следить за ней. Что, конечно же, было абсурдно – он храпел, как рота солдат на привале.
   – Что ж, каждый имеет свой вкус и манеру развлекаться. Джеймс, возьмите ключ и заприте этот грот, вместе с достопочтенной миссис Пибоди.
   – Но приз, сэр?
   – Постоите у входа, вручите первому пришедшему. Уверен, ждать недолго. Как ни низок средний уровень интеллекта моих гостей, – он ещё раз с неприязнью взглянул на пару на лавочке (Арлекин тщетно трясла доктора чуму, в безуспешных попытках разбудить последнего.) – Пора бы им уже найти этот проклятый грот.
   Он вручил невзрачный медный ключик юноше. Джеймс кивнул, спрятал ключ в кармане расшитого серым шёлком жилета, и, откланявшись, ушёл, прижимая к себе пыльный ящик.
   – Пойдём? Пока мы тут о древнегреческих мифах беседуем, эта чертовка кристалл найдет. – Эрика проблемы нравственности и морали современного общества волновали не слишком.
   Генрих окинул его критическим взглядом.
   – Надел бы ты маску. Выделяешься, привлекаешь ненужное внимание. Только ленивый не в курсе о твоих передвижениях.
   – Предлагаешь потратить время на возвращение в замок и подбор аксессуаров?
   Генрих задумался. Потом медленно перевёл взгляд на сумочку Кэти, сиротливо валявшуюся на мраморном пьедестале.
   – Тушь есть?
   – Что? – хором спросили Кэти и Эрик.
   – Пожалуй, маску можно нарисовать.
   Эрик попятился, как христианский мученик на арене, завидевший десяток голодных львов.
   – Разрисовать меня женской косметикой? Никогда.
   – Смотри на это под другим углом. К примеру, воины в Кении…
   – Вот пусть воины в Кении тушью и красятся.
   – А сметы на содержание рабов в древнем Египте включали в себя не только расходы на еду, одежду и медикаменты, но также и косметику. Она предохраняла от паразитов.
   – Всегда знал, что к младшим братьям относятся, как к рабам. Но не до такой же степени!
   – Просто не думай о том, что это женская тушь. Строго говоря, её состав не отличается от того, который использовали викинги, нанося на свои лица ритуальные боевые знаки.
   – Нет.
   – М-да, вот не думал, что ты так печёшься о белизне своей кожи… – небрежно заметил Генрих.
   Эрик тут же сел и подставил лицо. Говорят, талантливый человек талантлив во всём. Когда десять минут спустя Генрих отошёл, отряхивая руки, от своей жертвы, Кэти посмотрела на него, как смотрит первый ряд на великого Паганини, когда он опустит смычок, утирая пот со лба.
   – Потрясающе. Ну, прямо как живой, – восхищённо прошептала она.
   – Вроде он так даже лучше смотрится.
   – Однозначно лучше. А вот эти трещинки?
   – А это швы. Венечный, ламбдовидный…
   – Зачем нужны?
   – Возникают при формировании. Например, у новорождённого…
   – Да о чём это вы?! – Эрик почти жалобно переводил взгляд с Генриха на Кэти и обратно. На фоне нарисованных тушью чёрных глазных провалов черепа его прозрачные голубые глаза смотрелись особенно ярко.
   – Ой, да не важно. Ты отлично смотришься. А откуда ты так хорошо знаешь, – как выглядит человек без кожи? – восторженно поинтересовалась Кэти у Генриха.
   – Видел.
   – А… Ну да… Я так и подумала.
   Эрик рванул к фонтану. Минуту разглядывал в зеркальной глади воды своё лицо, теперь во всех деталях имитирующее человеческий череп, потом проворчал:
   – Ладно. Могло быть и хуже. Идём?

02.50. А.М.

   Аккуратно переступив лепёшку конского навоза, мистер Бэйлиш открыл неприятно скрипнувшую дверь конюшни. «Хоть бы петли смазал», раздаржённо подумал он, и крикнул в полумрак, пахнущий сеном, навозом и конским потом:
   – Мэтью! Вы здесь?
   – Заходите, мистер Бэйлиш, сэр, – вежливо отозвался конюх и ласково шепнул лошади, чью узкую, благородную бабку держал в своей ладони. – Ничего, милая. Сейчас мы этого старого дуралея быстренько выгоним, а там уж я тебя почищу на славу.
   Лошадь фыркнула, мирно ткнулась бархатным розовым носом в его плечо. Дворецкий меж тем осторожно продвигался к ним, злясь всё больше. На то, что Мэтью остался сидеть, а не выбежал на встречу, за то, что мягкие, но уже не первой свежести опилки пачкали безупречно вычищенные ботинки, а более всего его раздражала роль письмоносца собственной племянницы, отказать которой в силу почти отеческой любви он так и не смог.
   – Письмо, – чопорно изрёк он, протягивая сложенный листок бумаги Мэтью.
   Покрутив ручку лампы, так, что огонёк разгорелся ярче, Мэтью пробежал глазами записку и довольно усмехнулся, прошептав:
   – Ну! Так и знал. Часу не прошло.
   Бэйлиш скрипнул зубами. И что только Фанни в нем нашла! Конюха он не любил. За смазливую физиономию, независимый характер, безусловную симпатию к нему любимой племянницы, а главное, за полное отсутствие должного благоговения перед ним, дворецким. Выгнать бы его. Но придраться, увы, было не к чему. Конюхом парень был, что называется, от Бога, а лошади у хозяина были совершенно необычные, кого угодно к ним не подпустишь. К тому же, Мэтью, в отличии от подавляющего большинства его профессиональных коллег практически не пил. В который раз отметив про себя эти два прискорбных факта, дворецкий величаво развернулся и собирался поскорее покинуть неприятное ему место. Не тут-то было.
   – Эй, мистер Бэйлиш, постойте-ка. Щас ответик ей черкану. – Мэтью порылся в карманах и достав оттуда невероятно грязный и мятый клочок бумаги, начал быстро писать на нём огрызком карандаша, которым обычно записывал меры овса.
   На высокогорных вершинах у Бэйлиша образовался лёд.
   – Юноша! Я вам не почтальон!
   – Спору нет, конечно. А всё ж ответик возьмите, надо ж девчонку утешить. Ревёт небось.
   Увы, он был прав. И потому Бэйлишу ничего не оставалось, как подчиниться. Двумя пальцами, так, словно он держал ядовитого тарантула, он с великим омерзением взял импровизированное письмо и удалился с гордо поднятой головой.

03.20 A.M

   Ветер пробежал по высокой траве, поиграл с ветвями старой сосны, нырнул под каменную арку, в тени которой, невидимые для посторонних глаз, стояли мужчина и женщина. Их взгляды были прикованы к небольшой каменной часовне, одиноко белевшей на фоне ночного леса. Оттуда доносились странные звуки – что-то среднее между блеянием заблудившегося козлёнка и заунывными вздохами осеннего ветра в печной трубе.
   – Узнал? – нетерпеливо спросила женщина, повернувшись к своему спутнику.
   – У нас небольшие проблемы, – ответил мужчина, – в часовне мистер Клейтон. Скорбит. Ему девица какая-то оказала в своей руке, сердце, ну и прочем. Всё это не слишком интересно, но вот часовню он покидать не желает, поскольку «лишь мрак и уединение способны пролить бальзам на его какую-то там душу». Точнее не запомнил.
   – И что? – женщина крепко заматывала шёлковым шнуром мешочек, в котором был очень странный набор предметов – мужские серебряные часы и запонка.
   – Ну… Не можешь же ты это делать при нём? А из этой часовни северная башня как на ладони.
   – Тебе словно всё ещё десять лет, – вздохнула женщина. – Идём, покажу наглядно.
   Они миновали участок леса, густо заросший дикой ежевикой. Неоднократно её колючие цепкие ветви хватали мужчину за полы длинного плаща, его же спутницу они словно сторонились – ни один шип не коснулся её серого шёлкового платья. Выйдя из леса, пара разделилась. Мужчина остался стоять в тени раскидистого дуба, женщина быстрой и лёгкой походкой пошла к маленькой каменной часовне, откуда доносились громкие горестные рыдания.
   – Мистер Клейтон?
   – Ах! – от неожиданности Перси едва не свалился со скамеечки, на которой он предавался вселенской скорби.
   – Послушайте, что вы тут делаете? – женщина вошла в часовенку и участливо взглянула на страдальца.
   – Простите мои слёзы, – Перси шумно высморкался. – Моё сердце разбито, душа страдает, и я…
   – Да-да, – терпеливым и ласковым голосом, каким психотерапевт увещевает больного тяжёлой степенью шизофрении, прервала его женщина, – прекрасно вас понимаю. Но к чему страдать? Если вам отказала девушка, не лучше ли направить весь свой богатый потенциал… – она скептически взглянула на пол, щедро усыпанный обрывками исписанных листков, – …на её завоевание?
   – Но её сердце отдано другому!
   – Послушайте, на что вам её сердце? У женщины есть много другого, более интересного, чем этот неказистый мышечный орган.
   – А?
   Очевидно, с женской анатомией поэт был знаком не слишком.
   – Это что же, например?
   Женщина взглянула на него с искренней жалостью. Поколебалась.
   – Гм. Душа. Её прекрасная, чистая душа. Послушайте, вам следует бороться. Идите к ней, раскройте сокровища вашего таланта, вы же поэт, ведь так? Спойте серенаду. Слова любви, подкреплённые музыкой… Тут, кстати по всему саду шатается изрядное количество недурных музыкантов, которые бездельничают, вместо того, чтобы развлекать гостей. Берите любого за шиворот и вперёд. Смелее, мой храбрый рыцарь!
   – Но у меня совершенно нет голоса!
   – А как же легендарные барды? Которые в пору мрачного средневековья ходили по дорогам и тавернам, за кружку эля развлекая благодарных слушателей поучительными историями? Думаете, они обладали выдающимися вокальными данными? Слова, вот что было их несокрушимым оружием. Так что, мистер Клейтон, если кто-то начнет вам говорить, что вы не умеете петь, говорите, что вы – бард. Всегда можно объяснить свои недостатки оригинальностью и стилем.
   – Но я не уверен…
   – Вот в этом все ваши проблемы, – женщина достала носовой платок, вытерла обильные слёзы на лице несчастного поэта, поправила на нем сюртук. – Если бы славный Цезарь, подобно вам, ныл и топтался у Рубикона? Стыдитесь, мистер Клейтон.
   – Вы думаете?…
   – Я уверена, – женщина бестрепетной рукой подпихнула всё ещё растерянного служителя муз к выходу из часовни. – Слова любви, музыкант и немного удачи. Ну, вперёд!
   Что-то в её голосе заставило хранителя скорбей выпрямиться, расправить плечи и почти уверенной походкой направиться к замку.
   – Восхищён, – мужчина, который незаметно, как ночная тень проскользнул в беседку, поцеловал руку женщины.
   Она снисходительно улыбнулась и посмотрела на небо, с которого сошли лёгкие перистые облачка и теперь оно стало чистым, бездонным и тёмным.
   – Теперь путь свободен. Заодно, этот дурачок займёт мисс Кэти, и она не будет путаться у нас под ногами. Приступим?

03.20 A.M.

   В этой части лабиринта было особенно темно. Высокие кроны старых деревьев смыкались в вышине, образуя громадный купол, через который почти не пробивался слабый лунный свет.
   – А почему ты о миссис Пибоди заботишься? – спрашивала Кэти Генриха.
   Ум следовало немедленно занять и отвлечь от недавних событий в лабиринте. Она совсем смешалась и запуталась, идя между двух мужчин, близость которых заставляла сердце биться быстрее. Что же ей делать? Так не может, да и не должно продолжаться. Она же не такая испорченная и порочная, как негодница Сесиль из «Прекрасной куртизанки». Ну, строго говоря, в отличии от Сесиль у неё просто не было выбора…
   Генрих пожал плечами.
   – А я должен её гнать и отказывать в куске хлеба? Эта женщина всю свою жизнь за гроши помогала людям. Лечила, помогала советом, дарила надежду. И все к ней приходят со своей бедой. Ночью, тайком. А днём плюют ей в лицо при встрече. Как же – ведьма!
   – Пришли! – весело объявил Эрик. —Я здесь впервые, а ты, Генри?
   Склеп выглядел вполне традиционно – плачущие ангелы у входа, каменная арка, расцвеченная пятнами лишайника. Массивные двери заросли плющом, засовы поржавели. Эрик отодрал от поросшей мхом деревянной поверхности длинные, покрытые крупными глянцевыми листьями, лозы. Замка на двери не оказалось, однако, когда Эрик сильно толкнул их внутрь, двери даже не шелохнулись.
   – Забавно, – вдруг усмехнулся Генрих, проведя ладонью по почерневшему от сырости лицу ангела. Изо рта выполз потревоженный паучок и поспешил скрыться под надёжную защиту складок ткани на груди ангела.
   – Что именно? – заинтересовалась Кэти.
   – Если верить, что праведные души после смерти устремляются в небеса, то почему эти ангелы так опечалены?
   – Ну-у-у… Может эти конкретные души должны… ну, не в небеса, в общем?
   – То есть ты имеешь в виду, что скульптор изначально предрёк всему моему роду (это же фамильный склеп, все Рэйберны нашли тут пристанище) гореть в геенне огненной?
   – Нет, я вовсе не это хотела сказать…. – Кэти немного смутилась.
   – Допустим так. Но тогда почему абсолютно все кладбищенские ангелы рыдают? Ты хоть одного весёлого видела?
   – Сочувствуют нам, наверное, – встрял в беседу Эрик. – Ещё не факт, что там, в раю, так уж весело. Ни выпить, ни полюбить, ни подраться.
   Он ещё раз потряс массивные кованые двери.
   – Ключ есть? Нет? Ну и не надо. – Эрик поднажал плечом, ворота жалобно звякнули и одна створка вылетела, сованная с петель, и упала с жутким грохотом на каменный пол.
   Генрих, вздохнув, приладил дверь на место, постаравшись, что бы проходящему мимо склеп казался надёжно запертым. Внутри было довольно светло. Лунный свет просачивался сквозь узкие оконца и освещал небольшое помещение, уставленное саркофагами. Мужчины и женщины, рыцари и дамы, спали здесь глубоким сном на своих мраморных постелях, которым руки скульпторов придавали то царственное величие, то небрежность и естественность. Чем современнее были надгробия, тем больше жизни и простоты старались передать резец и молоток.
   – Простите, – раздался взволнованный голос Эрика, – я знаю, мы здесь не за этим, но я хочу на неё посмотреть.
   Кэти и Генрих подошли. На каменном ложе лежала женщина, с поразительным реализмом выточенная из розоватого мрамора. Никогда прежде Кэти не видела такой скульптуры. Нежное, полудетское тело было едва прикрыто тонкими складками мраморного шёлка. Лежа на животе, она запрокинула голову, рот был открыт в немом крике, все члены судорожно сведены в напряжении огромной силы, ткань, весьма искусно высеченная из мрамора, смята под мечущимся телом. Над ней огромный волк, накрывший её своим телом, мощные лапы вонзили когти в нежную кожу, оскаленная пасть сжимает тонкую шею. Все ложе обвивал змей, поглощающий собственный хвост.
   – Что это!? – Кэти в ужасе рассматривала странное надгробие.
   Генрих и сам, казалось, был потрясён.
   – Я не был тут никогда, если честно, – он с любопытством рассматривал скульптуру.
   – Все эти гробы, саркофаги… Не понимаю, чем они так привлекают поэтов и юных дев.
   – Как? – изумилась Кэти. – А разве ты днём не лежишь в…
   Увидев расширившиеся глаза Генриха, она благоразумно прикусила язык.
   – Её прокляли, как я полагаю. Смотри – этот змей, – после некоторой паузы Генрих указал на гибкую ленту, обвивающую ложе, – уроборос, он символизирует вечность, бесконечность, вселенную. Значит, то, что происходит здесь, будет длиться до скончания веков.
   – Вопрос. Что именно? – Кэти обошла саркофаг. – Она страдает от боли или от страсти?
   Оба мужчины с удивлением посмотрели на неё.
   Кэти пояснила:
   – Это ведь похоже. Внешние проявления боли и страсти почти одинаковы. А иногда и ощущения.
   Она перевела взгляд на саркофаг:
   – Но кто она?
   – Это Мэри Рэйберн, та самая колдунья, что соблазнила моего деда. – Генрих со странным выражением вглядывался в искажённое лицо мраморной женщины.
   – Хочу её увидеть. – Эрик упёрся руками в бортик верхней плиты надгробия.
   – Ты чего, зачем?
   Но было поздно. Каменная плита с тяжким скрипом сдвинулась, и Генрих, и Кэти, повинуясь неодолимому зову любопытства, заглянули внутрь. Там их встретила тьма и пустота.
   – Совсем ничего нет! – разочарованно протянула Кэти, но Эрик покачал головой.
   – Подожди, – он медленно провёл ладонью вдоль днища. Затем, усмехнувшись, жестом предложил Кэти последовать его примеру. Сначала она ничего не почувствовала, исследуя вытянутой ладонью деревянный настил, но вдруг дуновение холодного воздуха неприятно обдало кожу. Она ещё раз прошлась в том же направлении. Ветер! Слабый, едва различимый, он шёл из узкой щели между плохо подогнанными досками. Эрик поискал щель пошире, затем взялся обеими руками за дощатый настил и вырвал его. Под ветхими досками обнаружилось некое подобие двустворчатых дверей из кованого железа, покрытых изысканным, но жутковатым орнаментом – языки пламени пожирали десятки переплетённых человеческих тел. А по центру, соединяя тонкий шов дверных полотен была оскаленная волчья морда. Эрик с минуту изучал странные двери.
   – Не выбью. Они механические, одно полотно входит в другое. Хотя…
   – Эрик, милый. – Генрих полез в карман, – я понимаю, для тебя это странно, но иногда двери не обязательно высаживать. Их можно открыть. Например, ключом.
   Он достал крохотный бронзовый ключик.
   – Я что-то замочной скважины не вижу.
   – Ну, это же не значит, мой дорогой, что её вовсе нет. – Генрих с минуту рассматривал двери, потом со вздохом сунул руку прямо в оскаленную волчью пасть. Кэти ахнула и вцепилась в руку Эрика. Но ничего ужасного не произошло. Раздался негромкий щелчок, и створки медленно разошлись в стороны, открыв проход в темноту. Вниз уходила крутая лестница, каменные ступеньки поросли мхом и бледными, пузырчатыми грибами. Кэти содрогнулась.
   – Что-то мне туда не хочется. Что натворила эта девушка, что её похоронили ниже и глубже мёртвых, покоящихся в этом склепе?
   – Есть только один способ всё это узнать. – Генрих взял её за руку, и они начали опасный спуск в кромешную темноту.
   – Ничего не вижу, – пожаловалась Кэти.
   – Светло, как днём, – возразил Эрик. – Держитесь за меня.
   – Веди нас, Эндимион, – вздохнул Генрих, очевидно, не так хорошо ориентирующийся в темноте, как брат.
   – Эндимион? Кто такой? – заинтересовалась Кэти.
   – Юноша, влюблённый в Селену, богиню – луну. Он погиб, пытаясь управлять колесницей Гелиоса, кони сбросили его в пропасть. Селена просила у Зевса воскресить его, но даже он не смеет отнять жатвы бога смерти Аида. Всё же кое-что он сделал. Эндимион спит вечным сном в пещере на берегу моря, и каждый день Селена проводит с ним. Она родила от него пятьдесят дочерей. И, как ни удивительно, продолжает его любить.
   – Как раз не удивительно, – вдруг промолвила Кэти.
   – Почему?
   – А нет никаких испытаний. К тому же ты придаёшь предмету своей привязанности любые приятные тебе черты. Я такое видела у моей подруги Джейн. Она была до безумия влюблена в своего жениха, пока они полгода не виделись. Он приехал, и они в пять минут поссорились. Поэтому и маленьких детей родители обожают всегда, а вот кода они вырастают – крайне редко. Потому что придумывают им блестящее будущее и качества, которыми те непременно будут наделены, а возразить младенец ведь не может.
   Генрих посмотрел на неё, как будто видел впервые. Эрик вдруг громко расхохотался.
   – Ты чего?
   – Да представил себе физиономию Пигмалиона, когда он с раскалывающейся после вчерашнего посещения паба, (или как это у них там называлось), головой волочит бренное тело к завтраку, а прекрасная Галатея прыгает ему на спину, закрывает ладошками глаза и щебечет: «Угадай, кто?» Уверен, он не раз сожалел, что она не осталась хладным мрамором.
   Кэти это истолковала по-своему:
   – Да, не все созданы для нормальной семейной жизни.
   Генрих только головой покачал.
   – Ещё одна дверь, – прервал их светскую болтовню Эрик. – И она открыта. Это настораживает. Непривычно как-то.
   Он первым вошёл в помещение, сделав предупреждающий жест рукой. Кэти вцепилась в Генриха, как детёныш-коала в свою мохнатую маму. Он успокаивающе обнял её.
   – Стойте там, от вас всё равно никакого проку, – крикнул Эрик. – Вроде тут никого нет, я сейчас осмотрюсь и попытаюсь зажечь свет, если это тут предусмотрено.
   – Почему он так? – обиделась Кэти.
   – Имеет в виду, что мы в темноте не видим, в отличие от него.
   – А он почему видит? Вы же одинаковые. Ну, я имею в виду вашу природу.
   – Не совсем. Я стал вампиром, когда мне было тридцать. Эрик таким уже родился. Он никогда не видел солнечного света, зато даже в кромешной темноте прекрасно без него обходится.
   Из погребальной камеры донёсся грохот, словно там опрокинули шкаф с кухонной утварью и тихая брань Эрика.
   Кэти улыбнулась:
   – Видимо, не всегда. А ты почему? Ты был смертельно ранен? Болен?
   – Нет. Просто отец предложил мне выбор. В качестве подарка на день рождения. Полную ярких событий короткую человеческую жизнь, возможность иметь семью, путешествовать, встречать восходы чужих небес. Или войти под тень белого кипариса. – Он усмехнулся. – Я подумал – целая вечность передо мной, сколько можно всего узнать, создать, попробовать. Как ни смешно – я выбрал смерть, потому, что слишком любил жизнь.
   – Жалеешь? – тихо спросила Кэти.
   Генрих ответил не сразу.
   – Да. И нет. Это огромная сила, огромные возможности… И время. Обычной жизни недостаточно, чтобы успеть хоть что-то оценить и понять. Именно поэтому я цепляюсь за традиции вроде этого дурацкого бала, чтобы сохранить хоть какие-то цепи.
   Кэти удивилась:
   – Но все, напротив, хотят свободы! Хотят ничего не бояться…
   – Неправда. Свободны бродяги в поле под открытым вечным небом, однако ж никто не стремится последовать их примеру. Более всего человек боится самого себя. Поэтому сильнейшим испытанием становится одиночество и никто, поверь, никто его не выдерживает.
   – Но как же, к примеру, отшельники?
   – Они не одиноки, у них есть Бог. И не свободны уж точно. Не ты ли, молясь, называешь себя рабой божьей? Нет, жизнь без любви и веры – это жизнь без страха и цепей, она – пустыня бесплодная. Простирается до горизонта – неуязвимая, прекрасная, безжизненная, бесполезная. Ничего не создаёт, ничего не теряет…
   – Что-то не пойму, – Кэти нахмурила лобик, – ты восхищаешься или порицаешь?
   Он не ответил.
   – Вы с Эриком росли вместе?
   – Нет. Его мать умерла, и тогда отец привёз его сюда из Норвегии. Он был тогда восьмилетним мальчишкой, – Генрих понизил голос до шёпота, – и с тех пор он не вырос. Я имею ввиду в духовном развитии…
   – Интересно, почему бы это, – беззлобно отозвался обладавший излишне острым слухом Эрик. – Не стало ли тому виной влияние старшего брата? Природа ведь стремится к равновесию.
   Генрих засмеялся, но в это время Эрик опять чем-то звякнул и вдруг, комната, на пороге которой они стояли, осветилась мягким розово-жёлтым светом. Они находились в очень странном помещении. Посреди погребальной комнаты на постаменте стоял большой, выточенный из чёрного базальта саркофаг. Его поверхность была девственно чиста – ни имени, ни фамилии, ни даты. А по стенам висели портреты. Разных размеров, одетые в великолепные рамы, все они изображали женщину, по всей видимости, очень красивую. Об этом можно было судить по тонкому стану, гордой посадке головы и другим деталям, проступавшим то тут, то там на разрушенной поверхности полотен. Сырость не пощадила некогда великолепные картины – они были покрыты пятнами плесени, местами краска пошла пузырями, где-то вовсе отвалилась.
   – Как ужасно… – прошептала Кэти. – Неужели человек, перенёсший их сюда, не знал, что так будет?
   – Знал, конечно. – Генрих попытался снять плесень с лица на портрете, но добился лишь того, что она вместе с краской грязью осталась на платке.
   – Знал. И, похоже, наслаждался этим.
   – Интересно, а этот гробик тоже пуст? – Эрик уже привычным жестом сдвинул крышку саркофага. – Хм. Не совсем.
   Внутри на грубо отёсанной поверхности лежала массивная железная цепь.
   – Закалённая, – он продемонстрировал Кэти и Генриху синеватую сталь. – Идеи есть?
   – Две, – мрачно ответил Генрих. – И одна другой хуже. Но к нашим поискам это отношения не имеет.
   – И почему надписи никакой нет? Непонятно.
   – Вот это как раз понятно. – Генрих, казалось, был немного раздражён. – Надписи делают, чтобы те, кто пришли отдать дань памяти и возложить венок, смогли найти могилу. Этого же человека хотели предать забвению. Никто не должен был о нём скорбеть, приносить цветы и вообще, в этот склеп мог входить лишь тот, кто должен был положить сюда тело. И не смог.
   – Тело, говоришь? – Эрик намотал на руку массивную цепь, поднёс к пламени свечи. Металл сверкнул матово-синим. – Странная сталь. Но невероятно прочная. Такую даже я бы не смог порвать. Тебе это о чём-нибудь говорит? – он протянул цепь Генриху.
   – Много. – Генрих поднёс железную змею поближе к свету. – Это низколегированная сталь, к тому же, она была подвергнута воронению, с целью предотвратить коррозию. Здесь, бесспорно, сыровато.
   – И как такое делают? – Эрик настолько заинтересовался технической стороной вопроса, что совершенно забыл о цели их визита.
   – Выдерживают при высокой температуре в щелочных растворах с окислителями. На поверхности металла появляется плёнка из окислов железа. По цвету можно понять какова толщина слоя. Цвета побежалости сменяют друг друга…
   – Понял. – Глаза у Эрика горели, как у ребёнка, вышедшего ночью к рождественской ёлке и заставшего там Санта Клауса, развешивающего подарочные носки. – Цепь синяя, значит, пятый цвет побежалости, соответственно толщина плёнки…
   Кэти решилась, наконец, прервать эту увлекательнейшую техническую дискуссию и обратить внимание на более насущную проблему:
   – А меня другое интересует. Мёртвых в цепи не заковывают.
   Братья смолкли и обменялись понимающими взглядами.
   – Смотрите! – воскликнула вдруг Кэти. – А эту картину решили почему-то сохранить. Где-то я уже видела что-то подобное.
   Она показала на висящую на стене картину, надёжно защищённую толстым стеклом. Сырость и тлен не тронули изображенные на ней тёмные травы, лесные цветы, стволы деревьев, уходящие в темноту и юную нимфу, держащую в руках большой белый шар. Она смотрела на кого-то, оставшегося за линией отреза полотна.
   – В библиотеке. – Генрих повернулся к ней. – Это фрагмент большой картины над камином. Помнишь – играющие музы. Я всегда удивлялся странной композиции и того, что одной не хватает.
   – И я заметила! – обрадовалась Кэти. И не утерпев спросила. – А чему она покровительствует? С мячиком?
   – Какой мячик? – оторопел Генрих. – Это же Урания, покровительница астрономии.
   – А. Так это не мячик, значит. – Кэти немного смутилась.
   Они задули свечи, все, кроме одной, которую Генрих прихватил с собой. И пошли наверх, осторожно ступая по крутой и скользкой лестнице.
   – Не понимаю. – Генрих, казалось, обращался к самому себе. – Зачем приводить нас сюда? Что он хотел этим сказать?
   – Да просто тут надёжно. Ну, кому придёт в голову сюда лезть? – Эрик был настроен философски.
   – Нет, тут что-то не так. – Генрих покачал головой. – Надо вернуться, я хочу кое-что посмотреть. Мне кажется, я начинаю понимать. И мне это очень не нравится.
   Но Кэти взмолилась:
   – Не хочу возвращаться! Там жутко! И вообще, нам в библиотеку надо.
   – Вот что, вы идите наверх, а я вас догоню.
   Не дожидаясь возражений, Генрих заспешил вниз, а Эрик молча взял Кэти за руку и повёл наверх в кромешной темноте. Кэти так замёрзла, что даже его ладонь показалась ей тёплой. Ей отчего-то сразу стало спокойно и хорошо, и даже почти не страшно. Выйдя из склепа, они нос к носу столкнулись с прогуливающейся парочкой.
   – Мисс… – начал было Эрик. И более уже ничего не успел, потому что и молодой человек, и леди в костюме Пьеретты секунду остолбенело смотрели на его лицо, после чего юноша резво унёсся куда-то в боковой проход, а девушка, завопив не хуже ожившей мандрагоры, упала в обморок. Эрик, успев машинально подхватить её на руки, теперь озадаченно рассматривал бездыханное тело.
   – Что такое? – обратился он не то к Кэти, не то к себе самому.
   – Думаю, дело в твоём лице. Оно, скажем прямо, выглядит несколько неожиданно, – деликатно заметила Кэти.
   – Разумеется, на карнавале-то.
   – Так то на карнавале, когда на тебе хотя бы маска. А тут вываливаемся из склепа, и… – она сняла с плеча Эрика довольно длинную паутину.
   – Ладно, понял, – он снял домино с лица девушки. – И куда теперь девать эту слабоумную девицу?
   – О, а я её знаю! – обрадовалась Кэти. Это леди Мэйбл Талли, она тут с мужем… Интересно, что это был за молодой человек, так быстро нас покинувший.
   Эрик тяжело вздохнул, разорвал корсаж на груди девушки, затем, немного примерившись, отвесил ей звонкую пощечину. Мера возымела должный эффект. Леди Талли вздохнув, открыла глаза, но увидев заботливо склонившееся над ней лицо жителя загробного мира, слабо пискнула и вновь лишилась чувств. Эрик закатил глаза.
   – Всё, мавр сделал всё, что мог. – С этими словами он аккуратно уложил бесчувственное тело прямо посреди дорожки.
   – Не собираешься же ты её вот так здесь бросить?! В таком виде?
   – Почему нет?
   – Ну, её беспомощным состоянием может кто-нибудь воспользоваться…
   – Кто? Я с тобой, к тому же занят… Эрик – переступил через лежащее тело. – Идём. И так задержались.
   Не успели они пройти и ста метров, как с ними поравнялся лысеющий полный господин, лицо которого выражало сильнейшее беспокойство.
   – Лорд Талли!
   – Простите, э-э-э… сэр Рэйберн! Вы не видели случайно мою супругу?
   – Там. – Эрик лаконично ткнул пальцем себе за спину.
   – Весь благодарен, сэр, э-э-э… я очень вам…
   – Не стоит. Её туфли и пояс я положил под куст жасмина. Всего хорошего, лорд Талли.

03.27 A.M.

   Ночной ветерок шевелил листья клёна, играл с фиолетовыми фиалками в густой траве, заплетал длинные, зелёные косы дикого шиповника. Северная башня резким светлым силуэтом выделялась на фоне ночного леса, а маленькая часовня у её подножия стояла пустой. Шаловливый ветерок вынес из стрельчатого окна мятые бумажки и понёс их, весело подбрасывая над луговыми травами. Потом окутал своей невесомой, прозрачной шалью молодых влюблённых. Невидимые для посторонних глаз, юноша и девушка сидели, обнявшись, и смотрели на звезды, мерцавшие в ночном небе, подобно маленьким бриллиантам. Сама природа создала над их головами естественный грот из колючих лоз шиповника, в это время года уже рдевших кровавыми ягодами. В перерывах между долгими поцелуями они шептались друг с другом, как это заведено у влюблённых.
   – Ох, Мэтью, ну и дураки ж мы с тобой были, что поссорились, верно говорю?
   – Не мы. А ты. Кто порвал помолвку и вернул кольцо и все подарки?
   – Не так уж много подарков, на то пошло.
   – Ну! А открытка с надписью с надписью: «Привет из Кетнтербери?» А лента для волос? Между прочим, целый шиллинг стоила. А, наконец, свинья-копилка?
   – Вот хоть бы пенни в неё положил. В свинью. Ладно, можешь всё это мне вернуть. Коль помирились.
   – Ну! Верну, ясное дело.
   Акт примирения был скреплён особенно долгим поцелуем. Было тихо. Только бились сердца, да храпел в канаве дикий кабан, явно страдавший бронхами. Наконец Мэтью нежно отстранился и, немного подумав, заявил серьёзным голосом:
   – И давай, чтоб больше без этого. Ещё не обженились, а ты меня уже в церкву гонишь.
   – Да как же не ходить-то можно?
   – Очень даже можно. Вот когда увижу самолично деву Марию, тогда и поверю, а так – нет.
   – Мэтью!!!
   – Тихо, Фанни. Идёт кто-то.
   И действительно, через каменную арку вышли двое – женщина в сером и мужчина в тёмном плаще и домино.
   – Ой, это ж гости. Ежели увидят, что я с тобой тут прохлаждаюсь, вдруг хозяину скажут? – испуганно зашептала Фанни.
   – Сидим тихо, не увидят. И чего это их сюда в лес понесло? Дамочка враз свои светлые наряды измажет.
   Идущие под руку мужчина и женщина остановились всего в нескольких метрах от притаившихся заговорщиков. Ветер дул с их стороны и Фанни и Мэтью было отчётливо слышно каждое слово.
   – Ну как? Узнал? – у женщины был нежный, мелодичный голос.
   Её спутник рассмеялся. – Это было несложно. Как ни забавно, этот секрет мне открыл как раз Полишинель – полковник Кроу.
   – И?
   – Рэйберны занимаются разведением, тренингом и продажей весьма редкой и дорогой породы лошадей – ахалтекинская чистокровная. Бизнесом этим занимаются давно и успешно, конкуренции никакой – с этими лошадками есть тонкости.
   – Я в этом не очень разбираюсь, если честно.
   – Требуют специальной тренировки и особого содержания, которые, разумеется, держатся в секрете. По статям и потенциалу им равных нет. Продают только кобыл и меринов, очень дорого.
   – Умно! Но не ожидала от Генриха, если честно. Насчёт меринов.
   – Это обусловлено практической необходимостью – жеребец этой породы не подпустит к себе никого, кроме тренера, с которым провёл детство. Мерины гораздо покладистее. Соответственно, если жеребчика кастрировать, решишь сразу две проблемы – чересчур буйный норов сходит на нет, да и на племя его уже никак. Так что конкуренции лорду Рэйберну можно не бояться. Если слышала о легендарных победителях осеннего приза – Гиацинт, Любовник Элизы – все они из этой конюшни.
   – Как-как?! Любовник Элизы!?
   – Он не виноват, бедняжка. Говорят, старший конюший настоящий кудесник своего дела, но выбор кличек, которые он даёт своим подопечным… Словом, он имеет тайный грешок.
   – Он извращенец?
   – Да. Большой поклонник дамской любовной лирики.
   – Что ж… Это упрощает дело. Полагаю, племенные жеребцы содержатся отдельно?
   – Разумеется. Конюшня вплотную примыкает к северной башне.
   – Лучше и желать нельзя. Позаботишься о них?
   – Ну конечно, – мужчина рассмеялся и вдруг порывисто обнял свою спутницу, но она отстранилась.
   – А мне пора заняться нашими милыми мальчиками. Хотя младшенького, право, жаль. Он был таким очаровательным, – говоря это она сбросила с плеча мешочек и высыпала его содержимое в траву. Мужчина наклонился, очевидно, чтобы рассмотреть.
   – Только мужчины? – тихо спросил он, – а девушка?
   – Зачем? Она так наивна и слаба, что нисколько не помешает, – женщина тихо рассмеялась, затем сняла с лица маску и развязала тугой узел волос на голове, стянула с рук длинные перчатки и бросила их на землю.
   – Любовью, что ль, займутся? – в голосе Мэтью прозвучала надежда.
   – С ума сошёл? Благородные девушки разве будут такое на улице делать? Да она платье замарать побоится, не то что… – Фанни замолчала.
   Было от чего. Женщина расстегнула тугой лиф, и через мгновение тяжёлое платье с шумом упало в траву. Под ним она оказалась совершенно обнажённой, с бронзовой от загара кожей, столь необычной для аристократки. Переступив через груду серого шёлка, она повернулась к лесу, раскинула руки, как крылья, подняв их раскрытыми ладонями к небу и вдруг запела низким, гортанным голосом, покачиваясь из стороны в сторону, уронив голову на грудь. Пепельные, растрёпанные волосы полностью закрыли лицо, превратив молодую женщину в древнего, безликого идола. На одной ноте, пение лилось без пауз и выражения, постепенно поднимаясь и нарастая, слова нанизывались друг на друга, как бисер на нить. Но то был не человеческий язык.
   – Она зовёт, – вдруг севшим, не своим голосом прошептала Фанни. – Я слышала такое однажды. В Шотландии, когда была маленькой. Моя бабка была колдуньей… Она зовёт. Но кого?
   И столько в этом кличе было древней, неизбывной и пронзительной тоски, что у обоих наблюдавших волосы на голове встали дыбом. И лес откликнулся. Тревожно зашумели кроны деревьев, вихревые змейки помчались меж встревоженных трав, что-то грозное, тёмное заворочалось во внезапно потемневших небесах.
   – Святые угодники! – ахнула Фанни, показывая дрожащей рукой возле себя. Зелёный, влажный мох зашевелился, и прямо у её ног влажную землю разорвали, поднимаясь, белые как кости мертвецов грибы. Один за другим, они выползали из почвы, формируя правильные концентрические круги. Мэтью, сглотнув, крепко сжал её дрожащую руку.
   Гальваническая дрожь пробежала по телу женщины, она упала на колени, запуская, вонзая руки в жирную, чёрную землю по локоть, бессвязно выкрикивая слова на языке, давно забытом живыми. Её спутник, до этого спокойно сидевший на камне невдалеке, неспешно поднялся и пошёл в сторону замка. Он вошёл в арку, лишь на мгновение обернувшись и посмотрел на женщину, словно хотел убедиться, что всё в порядке. А она начала биться, словно в припадке, обхватила себя руками, размазывая землю по груди и животу. И не только землю. Полная луна освещала женщину, как свет сотен свечей льётся на алтарь. И Фанни, и Мэтью могли поклясться, что всё её тело измазано кровью.
   И тут они появились. Одна за другой, из леса выныривали серые тени. Стелясь по траве, разрывая клубы тумана, они вышли из леса. Даже в ночном мраке их глаза светились, горели жидким расплавленным золотом. Волки. Их было не меньше сотни, и они были гораздо крупнее своих обычных лесных собратьев. Бесшумно ступая, огромные звери собирались вокруг своей хозяйки. В воздухе повисла звенящая тишина. Плотнея, сгущаясь, казалось, воздух меняется вокруг них. Женщина поднялась и бросила в эту бесформенную серую массу какие-то вещи, извлечённые из своего мешочка. Дрожь волной пробежала по волчьей стае, то тут, то там, подобно островкам в бушующем море, поднимались волчьи головы, жадно втягивая воздух расширенными кожаными ноздрями.
   – Убейте, – прошептала женщина.
   Серые волны вздрогнув, схлынули, и никого уже не было на залитой лунным светом поляне, кроме колдуньи. Она, словно опустошённая недавним действом, сидела на земле, низко опустив голову и расслабленно бросив руки вдоль тела. Казалось, она не дышала. Под тонкой кожей отчётливо проступали рёбра и позвоночник, придавая женщине сходство с рептилией. Под рукой Фанни хрустнула сломанная ветка. В испуге она разжала ладонь, но было поздно. Стремительно и резко, как иволга, потревоженная в своём гнезде, ведьма обернулась через плечо, и на Фанни глянули затянутые молочной пеленой, словно вырезанные из оникса глаза. Этого было достаточно. С криками, парочка кубарем скатилась с крутого травяного склона и бросилась бежать.
   – Святые угодники! – вопил Мэтью, резво перепрыгивая попадавшиеся кочки и волоча Фанни за руку, – Дева Мария и ты, Отче! Защити нас от ведьмы проклятой и всего её воинства!
   – Куда бежим-то? – задыхаясь от быстрого бега, едва смогла выговорить Фанни.
   – В церкву!!!
   – Ночь на дворе, закрыта она!
   – Плевать, на паперти молиться будем.
   Несмотря на все недавние события, Фанни Джонс была абсолютно счастлива.

04.31 A.M

   Эрик и Кэти шли по коридору, ведущему в бальный зал. Здесь было шумно и людно, сновали слуги, нёсшие на блюдах жареных фазанов под колпаками из перьев, сделанных так искусно, что казалось на серебряных блюдах восседают настоящие птицы, несли корзины с фруктами и подносы с искрящимися хрустальными бокалами, повсюду встречались смеющиеся, беседующие люди. Прямо у входа в бальный зал находилась небольшая комната, откуда из-за плотной, шитой бирюзовым шёлком портьеры, доносился знакомый серебристый смех. Ровенна! Ну как можно пройти мимо. Кэти потянула Эрика за руку и он, к её удивлению, подчинился. В комнате обнаружился полковник Кроу в компании Ровенны и практически пустой бутылки виски.
   – Какой у вас очаровательный костюм! – мурлыкала Ровенна, любовно поглаживая золочёный воротник Полишинеля. – Вот только эта брошка… Вы её в память о бабушке носите?
   – Брошка? – генерал встрепенулся, покраснел и даже слегка протрезвел.
   – Кажется, моему прадеду принадлежала. Не помню. А что, – тут голос его стал тревожным, – мне не идёт?
   – Ах, ну видите ли, – Ровенна посмотрела на полковника тем долгим, проникновенным взглядом, которым смотрит индийский удав на особенно мягкого и жирного суслика.
   – Всё же она женская… И к тому же такая дешёвая безделушка вам явно не к лицу… Не продадите мне её для благотворительного базара? Скажем, за два фунта?
   Такое предложение полковник с возмущением отверг и подарил Ровенне камею, решительно оторвав её от шёлкового жилета. Ровенна тут же рассыпалась в благодарностях и извинениях – она так спешит, ей решительно пора. Она уже собиралась упорхнуть, но в коридоре была поймана под локоть Эриком.
   – Куда так торопитесь, мисс Блекхилл? Могу я взглянуть на ваш трофей? – он поймал и крепко сжал её узкую ладонь, державшую камею.
   – Подозреваю, этой штуке лет двести и стоит она не меньше трёх сотен фунтов?
   Ровенна звонко расхохоталась.
   – Обижаешь, милый. Эта камея выполнена около второго века нашей эры и стоит около двух тысяч фунтов. Если не торговаться, конечно.
   Кэти ахнула:
   – Как вам не стыдно!
   – Нисколько, – Ровенна блеснула белозубой улыбкой. – Напротив, я доброе дело сделала.
   – Да как же это?!
   – Ах, ну милая моя, подумайте. Эта чудесная вещь, изумительной, кстати, работы, принадлежала болвану, который не придумал ничего лучше, чем прицепить её на карнавальный камзол, чтобы прикрыть недостающую пуговицу! А я продам её человеку, который сможет по достоинству оценить эту красоту и позаботится о её сохранности.
   И ловко вывернув запястье из руки Эрика, Ровенна ускользнула.
   – Как можно не только делать такие ужасные вещи, но и выдавать их за добродетель! – Кэти была возмущена до глубины души.
   – Увы, в её словах есть зерно истины, – Эрик, к удивлению Кэти, безмятежно улыбнулся, – никто не знает, что есть зло и что благо.
   Это заявление возмутило Кэти ещё больше. Как можно не понимать столь элементарных вещей? Она воскликнула с жаром:
   – Я знаю! Я точно знаю, что хорошо, а что плохо.
   – Вот уж не думаю. Ну, приведи пример того, что ты считаешь плохим.
   – Воровство! – воодушевлённо начала Кэти, но Эрик её прервал.
   – А если ты, к примеру, украдёшь яд у убийцы и тем самым спасёшь жизнь его потенциальной жертве? Или похитишь планы нападения у захватчиков и спасёшь невинный город?
   Кэти озадаченно смолкла. Но, как говорил один печально известный француз: «Добродетель скучна и предсказуема, порок же разнообразен и цветист». Хорошо. Коль скоро порок оставляет широкое поле для творческой фантазии, обратимся к ясной и понятной добродетели.
   – В качестве примера добра. Ну так, к слову. Спасти жизнь младенцу? – она победно взглянула в насмешливые синие глаза. Не впечатлила.
   – … который потом вырастет и станет Гаем Калигулой. Или Иродом. Уверен, матери тех младенцев, которые были убиты по приказу этого почтенного императора, неплохого политика и стратега, к слову сказать, так вот, они тебя точно бы не поддержали. Они бы предпочли, что бы в нежном возрасте никто не спасал бы жизнь этого милого малыша.
   – Ну… Никто никогда не знает, что вырастет из ребёнка, – сконфуженно пробормотала Кэти.
   Эрик снисходительно посмотрел на неё.
   – И никто никогда не знает, что вырастет из совершенного тобой поступка. Вот я одолжил после долгих просьб Снежка (мы на нём с тобой сегодня в замок приехали) так вот, одолжил знакомому. А он на нём днём вздумал прокатиться, развернул его против солнца, а у альбиносов глаза очень чувствительны к солнечному свету. Конь встал на дыбы и скинул седока, а тот и разбился. Так, желая угодить другу, я стал его убийцей.
   Кэти не нашлась, что ответить.
   – Так что, – Эрик чуть улыбнулся, взглянув на озадаченную Кэти, – с возрастом я стал менее пылок, добр, отзывчив, и соответственно, куда менее опасен для общества.
   Он вдруг мягко притянул к себе растерянную девушку, неторопливо, спокойно обнял, словно они были не в людном коридоре, где вялой рекой передвигались гости и стоял гул голосов, а в совершенно уединённом месте. Кэти взволновано подняла на него взгляд, но Эрик лишь поцеловал её в лоб и золотистые, пахнущие миртом и ночным воздухом волосы, и так же неторопливо разжал объятия. Так целуют очень любимого маленького ребёнка, но никак не возлюбленную. Кэти на мгновение прижалась щекой к прохладному, жесткому от крахмала шёлку его рубашки, с удовольствием вдохнув его запах, не изменённый по последней мужской моде духами. Тёплый, свежий, и по-детски сладкий. Только теперь она обратила внимание на этот выраженный лаконизм. Единственный из всех знакомых ей мужчин, Эрик не пользовался духами, не носил никаких украшений, даже на карнавале он не озаботился маскарадным костюмом. И почему-то совсем не отталкивала Кэти эта простота. Озадаченная, смущённая, Кэти машинально перевела взгляд на стену, где располагались большие напольные часы, чей бронзовый маятник, подобно метроному, считал в тишине. Считал минуты и секунды жизни с неумолимостью палача.
   – Идём? – встрепенулась Кэти.
   И он молча подал ей руку.
   Они прошли по длинному коридору, ведущему в бальный зал. Из комнаты слева донёсся знакомый голос:
   – … вопреки распространённому заблуждению, немецкое слово «носферату» не означает «вампир». Это слово греческого происхождения и значит «переносящий болезнь».
   – Опять Генрих выпендривается, – вздохнул Эрик. – Пошли, послушаем про вампиров?
   Они вошли в очень уютную комнату. Стены обиты тёмно-зелёным атласом и почти не видны за прекрасными полотнами фламандских мастеров. Одна из картин поразила Кэти. Сюжет был, судя по всему эротический, но пару художник изобразил престранную. Молодая красивая женщина сидела в мрачном каменном подземелье, а к её обнажённой груди приник губами в целом неплохо сложенный, но совершенно седой старик. Кэти всё недоумевала – мастер, написавший картину явно профессионал и талантливый художник, тогда отчего такую прегадкую модель выбрал на роль любовника? И поза для любовных утех какая-то странная… Через неделю она узнает от Генриха, что сюжетом картины «Кимон и Перо» послужил исторический пример дочерней любви. Молодая римлянка спасала таким образом осуждённого на голодную смерть отца, кормя его грудью и рискуя собственной жизнью. Кэти будет весьма озадачена.
   Камин здесь был выполнен из светлого, словно воздушного мрамора и поднимался причудливой скульптурной композицией до самого потолка. Он словно был образован из виноградных лоз, корнями уходивших в пол, и сгибающихся под тяжестью гроздей, меж которых младенцы-сатиры устроили весёлую возню с такими же юными нимфами. Вокруг этого камина расположилась знакомая компания.
   По центру, как китайский император на троне восседала, надменно поджав губы, миссис Мэлвик, справа от неё Рэй, удачно облачённый в костюм летучей мыши, что делало его живой иллюстрацией и чрезвычайно веселило присутствовавших. Чуть поодаль – мрачный епископ, всем своим видом порицавший подобные беседы. Мэйбл Талли томно возлежала на диванчике в позе восточной одалиски и без нужды обмахивалась своим лебединым веером. Даром что сквозняк был ужасный и девушка явно мёрзла, даже губы её приобрели элегантный, но несколько нетипичный для этой части лица голубоватый оттенок. По временам она бросала выразительные взгляды на Генриха, который взгляды эти не замечал, равно как и якобы нечаянно обнажившуюся щиколотку. Сам Генрих расположился в большом и неудобном кресле чёрного дерева, и вдохновенно рассказывал про вампироподобных духов, называемых Лилу и упоминавшихся в ранней вавилонской демонологии.
   – Вампиры – девчонки? – хихикнув, прошептала Кэти Эрику.
   – Зря смеёшься, – так же тихо ответил он, – сегодня на балу видел троицу таких.
   Но не успела Кэти осмыслить шутка это или стоит расспросить поподробнее, как их заметили.
   – Входите же, – Рэй приветственно подвинул два стула, – мы тут на модную нынче тему дискутируем. Вот вы верите в вампиров, мистер Рэйберн?
   – Верю, – серьёзно ответил честный Эрик.
   – О, вы на нашей стороне, – захлопала в ладоши миссис Талли, – а то эти материалисты, – она указала на коалицию в лице епископа, леди Флоренс и Рэя, – они не верят. А я говорю, что вампиры – это так романтично!
   – Что же тут романтичного? – слегка опешил Эрик.
   – Вот и я о том же, – подал голос недовольный служитель церкви, – если даже предположить, что подобные богомерзкие создания и в самом деле существуют, как они по-вашему выглядят, проводя дни в гробу под землей, а ночи в поисках жертвы? Все эти клыки, когти, истлевшая одежда, залитая кровью невинно убиенных.
   Эрик закатил глаза.
   – Можете обзывать нас материалистами, сколько угодно, – фыркнула леди Флоренс, – но в этом мире существуют только живые существа, из плоти и крови, вот вроде этого кота.
   Тут она указала на Спарки, который невесть как оказался в комнате и теперь подбирался к китайскому столику, на котором заботливые руки прислуги расставили чайную посуду и два внушительных блюда с сэндвичами. На современном серебряном, как успела выяснить Кэти, были сэндвичи с говядиной, на старинном медном – с огурцом. Увидев, что явление его не осталось незамеченным, кот мирно сел рядом со столиком и принялся вылизывать лапу.
   – Ничего вы в вампирах не смыслите, – надула губки Мейбл и кокетливо взглянула на Эрика, – вы бы лучше лорда Байрона почитали.
   Епископ негодующе хрюкнул, из чего присутствовавшим сделалось ясно – он лорда Байрона не читал и читать не собирается. Мейбл продолжала, не обращая на него ни малейшего внимания:
   – Вампиры они такие… утончённые, аристократичные… У них глубокий, томный взгляд, алые губы, ледяная кожа…
   – Такая? – Генрих, едва сдерживая смех, дотронулся до её руки. Чем вызвал взрыв негодования в душе Кэти. Нет, какие же мужчины вероломные создания – оставь их на пять минут, и вот, уже трогают другую девушку за руку.
   – Ну нет, мистер Рэйберн, у вас рука просто прохладная, это не то. Ледяная, это как снег. – Мэйбл мечтательно устремила взор в потолок. – Вот я представляю, если бы у меня был возлюбленный вампир, мы парили бы в ночных небесах, купались бы в лунном свете, танцевали под звездами…
   – Охотились бы на селяночек, – ввернул неромантичный Эрик.
   – А? – Мэйбл непонимающе захлопала ресницами.
   Тут Кэти вздрогнула. Сначала она решила, что неподалеку взорвался склад боеприпасов, но тут же осознала свою ошибку. Нет, их мирной жизни ничто не угрожает, это просто леди Флоренс зычно расхохоталась.
   – В самом деле, милочка, вы же упустили одну деталь. Как нас только что информировал мистер Рэйберн, вампиры пьют кровь людей!
   Миссис Талли, в это время занимавшаяся тем, что лениво потягивалась, стараясь случайно приподнять юбку повыше, и не спуская рокового взгляда с Эрика, немного смешалась.
   – Ну… – смущённо протянула она, – это же не обязательно? Можно использовать что-нибудь другое… – её взгляд остановился на сэндвичах с говядиной, красивой пирамидой лежавших на серебряном подносе, – к примеру, быков?
   – На вкус – мерзость, – решительно отверг это предложение Эрик, но увидев выразительный взгляд брата, спохватился. – Даже в виде стейка.
   – Ах, еда, это не главное. Ради любви можно даже стать вегетарианцем! – возмутилась Мэйбл.
   – Нет, не выйдет, – решительно возразила леди Флоренс, – моя подруга увлекалась этим с полгода назад. Прочла в каком-то модном французском журнале, что мол, нехорошо кушать «в злобе убиенных животных». В итоге всё семейство было посажено на такую диету, начиная от супруга её, и заканчивая охотничьими собаками. Супруг почёл за благо развестись и соединить свою судьбу со значительно менее возвышенной и требовательной особой.
   – Но собаки-то с ней не развелись?
   – Нет, что вы. Собаки начали кашлять, а потом передохли.
   – Ужасно, – вздохнула Кэти, пряча улыбку.
   Миссис Талли возмущённо наморщила носик. Ещё раз без нужды переменив позу (а заодно сделав вполне целомудренное декольте значительно менее целомудренным) и послав соблазнительную улыбку Эрику, она томно промурлыкала:
   – Меня такие скучные материальные вещи мало занимают. Я думаю о другом. Как с восходом солнца я возлежу в мраморном склепе в объятиях своего бессмертного возлюбленного…
   – И скучаете до самого заката, – ухмыльнулся Рэй, – поскольку занять вас ему будет решительно нечем.
   – Это почему же? – слегка оскалился Эрик.
   – Ну как же, – Рэй поднял на него невинный взгляд, – у мертвецов же ничего не работает.
   – У вас, очевидно, какие-то трудности возникли с представителем кровососущих? – нежно поинтересовался Эрик. – Полагаю, такая информированность обусловлена личным опытом?
   – А вы, очевидно, имеете успешный опыт, – парировал Рэй, сверкнув белозубой улыбкой.
   Снова взрыв на складе боеприпасов. Миссис Мэлвик вытирала кружевным платочком выступившие от смеха слёзы. А Кэти тихонько потянула Эрика за рукав. Лучше бы покинуть театр военных действий, пока не стало слишком жарко. Он без слов понял её, поднялся и подал руку.
   – Генрих, друг мой, да объясните же наконец дамам, что всё это исключительно фольклор. Вампиров и прочей нежити не существует! – взмолился епископ, озадаченно поглядывая на Спарки, который, продолжая изображать невинную добродетель, просунул лапу сквозь столешницу и подпихивал один из сэндвичей к краю. Сквозь его толстый мохнатый хвост слегка просвечивали венецианские розы на ковре.
   – Боюсь, мистер Грегсон, я не тот человек, который сделает это надлежащим образом, – улыбнулся Генрих.

04.50 А.М.

   Бал встретил Эрика и Кэти карнавальным шествием. Протяжно ревели рожки, гортанным, диким языком возвещая о приближении вечных врагов, вечных любовников – солнца и луны. Их оловянные лики, обращаемые к гостям то налево, то направо поразили Кэти своей варварской красотой. Пронесли гондолу, на плечах, как в стародавние времена проносили мёртвых и влюблённых, и сидящая в ней пара, увенчанная миртом и тамариском, раскланивалась во все стороны. Медленно, словно марионетки на шарнирах. И если б не живой, по-птичьи быстрый взгляд девушки, искрой блеснувший из-под маски, Кэти могла бы поклясться, что две куклы разыгрывали на глазах гостей странную и волнующую фантасмагорию. Мишурный блеск их нарядов, потёртое, тусклое золото гондолы, волны бледно-голубого, призрачного люстрина, который смеющиеся мальчики-пажи несли на вытянутых руках, обнимая им гондолу, словно клубами тумана, всё это взволновало её воображение. Обоняние дразнили соблазнительные запахи корицы, ванили и чего-то ещё, волнующего, свежего. Кэти заметила у стены фонтанчик, чьи искрящиеся, словно снежные струи извергали золотистое шампанское.
   – Я что-то пить хочу.
   Но Эрик заметил Генриха, появившегося в тёмном проходе галереи. Кивнув, он поспешил к брату, оставив Кэти наедине с шампанским и превосходными лиможскими устрицами, сервированными на низком мраморном столике рядом с фонтаном. Чему Кэти была несказанно рада.
   – Ну и который из них ваш? – негромкий, чуть насмешливый голос вывел Кэти из состояния, пограничного между оргазмом и нирваной – на языке ещё ощущалась бодрящая резкость лимонного сока и гладкий шёлк устрицы. Она в испуге повернулась к Ровенне, стоявшей за её спиной.
   – Возлюбленный, кавалер, жених? – пояснила та свой вопрос, поглядев в растерянные, непонимающие глаза Кэти.
   Кэти задумалась, потом призналась честно:
   – Трудный вопрос. Вообще, официально я помолвлена с Джорджем Мэлвиком…
   – Но он же похож на скумбрию на последней стадии туберкулёза!
   Кэти мысленно прикинула:
   – Пожалуй, сходство есть. Но он истинный джентльмен!
   – Вот это и есть самое худшее.
   – Почему?!
   – Ах, моя милая, если мужчина этого типа вдруг всё же окажется в будуаре, где на постели лежит в соблазнительной позе совершенно обнажённая красавица, он сядет в уголок на самое отдалённое кресло и оттуда виноватым тоном будет интересоваться, какие именно книги она прочитала за последнее время. Но вы сказали «официально». Который из братьев ваш любовник?
   На этот, довольно-таки бестактный вопрос Кэти не нашлась, что ответить, но почему-то в испуге быстро взглянула на Генриха, спорившего с двумя внушительного вида джентльменами. Ровенна лукаво посмотрела на Кэти.
   – Значит, старший. О нет, я не спрашиваю, кем обладаете вы, – она, улыбнувшись, жестом остановила хотевшую было возразить Кэти, – я имела ввиду – кто обладает вами. Что ж, я понимаю, – она с удовольствием скользнула взглядом по стройному, сильному телу Генриха. – Он – и Эрос и Танатос. Обольстительный, жестокий, властный, способный погубить даже то, что его очаровывает. Но я бы выбрала младшего. Он взрослее.
   Кэти попыталась возмутиться, но её вновь остановили властным взмахом руки.
   – Генрих – ребёнок. И по-своему невинный. А никто не обладает такой жестокостью, как невинность. Он, как дитя готов на всё, чтобы обладать взволновавшей его воображение игрушкой, но как только он поймёт, каково её устройство – тут же потеряет интерес. Детскость и невинность чисты, неопытны, а оттого безжалостны. Вам же нужен мужчина более понимающий и лояльный.
   Кэти вспыхнула, бросила сердитый взгляд на Ровенну, готовая возразить, но тут взгляд её упал на стоявшего неподалеку мистера Дауни. Безучастный к танцам и всеобщему веселью, он стоял у окна, скрестив руки на груди и задумчиво смотрел в ночную темноту. «Интересно, какой у него голос?» неожиданно для себя подумала Кэти и спросила, указав на него Ровенне:
   – Слушайте, он у вас вообще разговаривает?
   – Бесплатно обычно нет.
   – О…
   – Милая, он ведь юрист. Они люди весьма практичные и ценят всё, что срывается с их уст. И каждую минуту своего времени оценивают в денежном эквиваленте.
   – Как же они, в таком случае, влюбляются?
   – Не думаю, что с юристом может случиться подобная неприятность.
   – Неприятность?!
   – Конечно. Любовь – это худшая из бед, которая может случиться с человеком. Ничто не способно причинить такую боль, как любовь.
   На это Кэти могла даже аргументировано возразить:
   – Но в библии ведь сказано: «Если владею всеми сокровищами земными (или языками?) но любви не имею, то я кимвал бренчащий и что-то там ещё, не помню, в общем никуда не годное».
   – Помните, дитя мое, библию писали старички, давно утратившие всякую мужскую силу.
   – Это что за сила такая?
   – Да неважно. Раз вы библию упоминаете, я процитирую. «Любовь долготерпит, (это если не слишком жаждет) милосердствует (только не соперникам), любовь не завидует (если удовлетворена, да и то сомнительно), любовь не превозносит (а что же она делает?), не гордится (значит, не ценит), не бесчинствует (да ну?), не ищет своего (а чего же?), не раздражается (неужели?)»…
   – Послание к коринфянам цитируете? Похвально, весьма похвально!
   По счастью, шум в зале стоял невообразимый и епископ не узрел, так сказать, полной картины. Ровенна не смутилась ничуть, одарила сэра Грегсона сияющей улыбкой, и глядя на эти нежные, такие невинные губы, трудно было поверить, что они только что богохульствовали сверх всякой меры.
   – А я к вам, мисс Бранн, с пренеприятной для меня, по крайней мере, миссией. Миссис Мэлвик затевает сеанс общения с духами, в соседней комнате. Прескверная идея, надо сказать. Велела вам прийти, присоединиться. Говорит, сегодня ночь особенная, хоть и не дома, а на контакт выйти нужно. Ох! – и епископ скривился.
   Кэти скривилась тоже:
   – Ой, как не хочется! Опять это проклятое златокудрое дитя, чтоб ему пусто было. Не знаю, от чьей руки оно погибло в четырнадцатом веке, но я эту руку не только не осуждаю, но и…
   – Так не ходите. – Ровенна удивлённо подняла брови.
   – Противиться воле леди Мэлвик так же легко, как противостоять каре господней, – епископ понизил голос до шёпота и отчего-то вытер пот со лба. – Она и лорда Рэйберна за стол этот богохульный сесть заставила. Никак в уединении с ним поговорить не могу…
   Услышав, что Генрих там, Кэти сдалась и пошла в указанном направлении.
   – А знаете, я, пожалуй, с вами, – у Ровенны глаза загорелись. – Поглядеть, как Генрих спиритизмом занимается! Да можно ли упустить такое! – она опустила на глаза маску и теперь только глаза её весело поблёскивали в окружении серого меха.
   – А что за дитя такое? – интересовалась Ровенна, пока они шли в сторону кабинета.
   – Восьмилетняя девочка в голубом платье, Жюли Бланш. Её вроде бы убили в четырнадцатом веке. Миссис Мэлвик дня без неё прожить не может. И Кэти передразнила: «Надо ли стричь газон, о златокудрое дитя?» «Нет, леди Мэлвик». «О, дитя, тогда я подожду следующей осени».
   Ровенна хихикнула.
   – Но откуда известно про цвет волос и платье? Неужели леди Флоренс удалось добиться её зрительного образа? – полюбопытствовала она.
   – Нет, конечно. Она сама так себя описывает. Дитя, в смысле.

04.10. А.М.

   Джеймс тоскливо вглядывался в темноту лабиринта. Туман зловеще курился бледными вихрями, площадку перед гротом почти полностью заволокло и даже малейшие движения тисовых ветвей, отзывавшихся на порывы прохладного воздуха, казались призрачно-жуткими. Деревянная коробка стала странно тяжёлой, он замёрз этой необычно холодной летней ночью, зябко ёжился под намокшей от ночной росы рубашкой. Сказывалась отцовская итальянская кровь – холодно, холодно летними ночами на берегах туманного Альбиона! Неожиданно из клубящегося туманными вихрями тисового коридора возник мужчина. Знакомый длинный нос доктора Чумы.
   – Слава Богу, сэр! Вы нашли грот, вот ваш приз! – с огромным облегчением Джеймс протянул коробку победителю.
   Тот принял, поблагодарил приятным голосом, но едва он отступил в сумрак тисовой галереи, как на площадку вышла девушка. Даже в слабом лунном свете Джеймс мгновенно её узнал, но секундное восхищение её нарядом сменилось удивлением. Почему она так одета? Он обладал острым умом и прекрасной памятью. И в памяти этой всплыл очень странный эпизод сегодняшнего вечера и совсем другая женщина, затянутая в такой же серый шёлк. Однако, подумать как следует над этим ему не дали.
   – Джеймс! Мистер Генрих просил ключ от грота, дашь? – девушка протянула ладонь в пепельной перчатке.
   – Нет уж, – Джеймс нахмурился. – Хозяин мне его дал и никаких инструкций на твой счёт. Ему и верну.
   – Что ж… Если тебе хочется лишний раз бегать по всему замку… Так я пойду.
   Но вместо этого девушка подошла ближе и неожиданно обняла, приникла к его губам поцелуем.
   – Джеймс… Спасибо тебе за сегодняшнюю помощь. Ты мне всегда нравился, знаешь? – её руки прошлись по талии, скользнули к груди.
   Но Джеймс тут же с отвращением отстранился.
   – Я не по этой части, милая. Меня девушки не интересуют, поняла? И чего это ты вырядилась, словно гостья?
   – Хотела тебе понравится, – её голосок дрогнул, она снова попробовала обнять его, но Джеймс с раздражением отбросил девичьи руки.
   – И не смей больше… – договорить Джеймс не успел. Бесшумно выросший сзади коренастый мужчина, закутанный в тёмный плащ, нанёс короткий, но сильный удар по его затылку и юноша рухнул на землю как подкошенный.
   – Мы так не договаривались. – Девушка ошеломлённо смотрела на камень в руке мужчины. – Нельзя было убивать!
   – Да не будет с ним ничего, – доктор Чума толкнул носком ботинка не подававшее признаков жизни тело Джеймса. – Через десять минут очнётся. Поторопись, – обратился он к мужчине, который выбросил камень в кусты и наклонился над бездыханным юношей.
   Мужчина обшарил карманы своей жертвы и достал маленький ключ. Он быстро вскинул взгляд на доктора Чуму.
   – Идём, – доктор Чума коснулся локтя девушки, и та послушно пошла в тёмную тисовую галерею. Затем повернулся к мужчине. – Она слишком много видела.
   Тот коротко кивнул и через несколько секунд только лежавший без сознания Джеймс остался на площадке.

04.56 A.M.

   Небольшой квадратный кабинет, весь обшитый тёмным дубом, освещали лампы в красных абажурах, заливавших всю комнату зловещим багровым светом. От этого лица присутствовавших казались существами из страшного, потустороннего мира, а высокие пальмы по углам не только не оживляли картину, напротив, смешение красного и зелёного породило жуткий чёрно-лиловый. Так что пальмы казались нежитью, слегка шевелящейся по вине сквозняка. Их длинные, чернильные пальцы тянулись из неосвещённых углов, судорожно вздрагивая и дёргаясь, когда входивший в кабинет поневоле вносил с собой порцию свежего воздуха. Словом, обстановка была на славу. О собравшейся компании тоже ничего плохого сказать было нельзя. Кэти с весёлым изумлением увидела, что за столом помимо Леди Флоренс и Генриха присутствует немало знакомых ей лиц включая полковника Кроу, Эрика и Рэя. Последовавший за ними мистер Дауни, сидел, попыхивая сигарой, на обитом чёрным бархатом диване и наблюдал за компанией. Лицо его, как обычно, ничего не выражало.
   Очевидно, без Кэти не начинали, поскольку присутствующие вели светскую беседу, пили чай и занимались вещами вполне обыденными. Рэй любезно беседовал с женщиной в костюме венецианской дамы, Генрих скучал, а леди Мэлвик с чашечкой чая слушала полковника Кроу, который как раз рассказывал о рождении своей шестой дочери.
   – Как мило! – гудела басом леди Мэлвик. – На вас похожа?
   – О да, просто копия! – рокотал в ответ полковник.
   Кэти успела от души посочувствовать несчастной малютке, но тут её, наконец, заметили.
   – А, Кэтрин! – леди Флоренс покровительственно взмахнула рукой. – Садитесь же наконец. Надеюсь, вы не питаете иллюзий, на предмет того, что мы ждали именно вас по причине вашего обаяния или других достоинств?
   – Да не то что бы…
   – Просто скверне неизвестной я предпочитаю скверну знакомую, хоть в какой-то мере. – Леди Мэлвик взглянула на неё через лорнет, как учёный биолог смотрит на особенно зловредную бактерию.
   Кэти послушно села между Генрихом и полковником. Рука Генриха тут же легла на её колено, слегка сжала, и Кэти подумала, что сегодняшний сеанс вызова духов она перенесёт сравнительно легко. Леди Флоренс меж тем приняла внушительный и немного трагический вид, и скомандовала:
   – А теперь соедините руки.
   Все послушались, и левая ручка Кэти буквально утонула в мясистой руке полковника. Ровенна положила ладонь на руку Эрика, и от взгляда Кэти не укрылось, как на мгновение его бесстрастное лицо исказилось. «Надо же так ненавидеть!» поразилась она. Леди Мэлвик между тем возложила руки на фарфоровое блюдце и возопила:
   – Приди, о златокудрое дитя!
   Пара минут прошли в тягостном молчании, Кэти изо всех сил старалась не зевать, хотя очень хотелось. От нечего делать она рассматривала мрачного Эрика и Рэя, пребывавшего в превосходном настроении, рассеянно скользя взглядом от одного к другому. И тут ей в глаза бросилось что-то неправильное. Странное беспокойство кольнуло и осталось тупой иглой в сердце.
   – Дитя, ты здесь? – вернул её к жизни голос леди Флоренс, обращённый к мёртвым.
   Блюдце дёрнулось, и нарисованная восковым карандашом стрелка передвинулась на слово «да». Леди Флоренс возликовала. А вот лица присутствующих реагировали по-разному. У Генриха на лице отобразилось насмешливая гримаса, а вот Ровенна была скорее удивлена. После обычных реверансов: «Ты ли это, о Жюли Бланш» и «настроена ли ты общаться с нами», леди Флоренс спросила:
   – Есть ли иные жители мира мёртвых среди нас?
   Стрелка тут же метнулась, к удивлению засыпавшей уже было Кэти, указала на Генриха, потом на Эрика, затем как-то несмело, кривовато передвинулась к Ровенне. Та насмешливо вздёрнула брови.
   – Не советую сегодня лгать, дитя. Ты же знаешь, со мной шутки плохи. Этим вечером для разнообразия, ты будешь говорить только правду.
   Эрик фыркнул:
   – Похоже, леди Флоренс, сегодняшний вечер вам предстоит провести в компании мертвецов.
   Все рассмеялись, и громче всех Кэти, знавшая, что это не шутка. Блюдце замерло. Леди Флоренс бросила на Ровенну заинтересованный взгляд. Затем пробасила обычное:
   – Задавайте вопросы.
   – Какое будущее ждёт моих шестерых дочерей? – поинтересовался полковник.
   – Ваших двух дочерей, – уточнил дух.
   – Но у меня их шесть! – возмутился полковник.
   – С чего вы взяли, что все они ваши? – нагло ответило блюдце.
   – Быть может, вы изволите рассказать мне… – взревел полковник, совершенно забывая, что беседует с предметом домашнего обихода, а не с офицером на плацу.
   Блюдце изволило. Оно живо заскользило по столу, и Кэти, у которой сон как рукой сняло, впилась глазами в бумагу.
   – Разумеется. Джон Мэйсон, регулярно посещающий ваш дом в качестве вашего друга…
   – Что?! Джон?!
   – … является отцом Розмари. Отцом Эмили – Эштон Коул, Маргарет – Дэвид Роуан, Лили – Дональд Фромм.
   Полковник взвыл, как голодный койот, у которого из-под носа отняли пьяного ковбоя.
   – …но вас интересовало их будущее, – продолжало меж тем никем не останавливаемое блюдце. – Эмили, как и её отец, ваш лакей, будет весьма неразборчива в интимных связях, и так же не взыскательна….
   – Довольно! – взревел побагровевший полковник.
   Блюдце замерло. Присутствующие за столом безмолвствовали так же. Наконец, леди Мэлвик смогла взять себя в руки и постаралась разрядить обстановку:
   – Расскажи, о златокудрое дитя, о моих будущих внуках.
   Кэти, слышавшая эту сагу уже немалое количество раз, снова заскучала и собралась вздремнуть, как вдруг…
   – Их не будет. – Литеры собрались в эту неожиданную фразу.
   – Но ты же много раз рассказывала мне! Про Джона и Ричарда, – гнев леди Мэлвик вполне мог конкурировать с негодованием полковника, который если и молчал до сих пор, то только от того, что временно по независящим от него обстоятельствам утратил природный дар речи.
   – Это была ложь, – вычертив эту фразу, блюдце нахально развернуло стрелку в сторону вопрошавшей. И тут же ожило снова. – А сегодня мне не позволяют лгать.
   – Пять лет! —возопили полковник и леди Мэлвик, и Кэти подивилась слаженности их дуэта.
   – Пять лет? – глаза Ровенны озорно заблистали. – Пять лет он над вами издевался?
   – Он? – леди Флоренс непонимающе уставилась на Ровенну. – Но почему…
   – Вы ведь хотели, так сказать, «увидеть зрительный облик»? Извольте. – Ровенна едва сдерживала смех. Она протянула руки к центру стола и сделала странное движение – будто накрыла блюдце невидимым куполом. И вдруг словно бы воздух в этом месте начал плавится, ломаясь и растекаясь, и в центре возникла, густея и плотнея, голова и плечи лысоватого мужчины. Практически голый череп украшали, если уместно так выразиться, клочки жидких волос, маленькие глазки лукаво поглядывали из-под кустистых бровей, а мясистые губы кривились в глумливой улыбке.
   – Что!? Кто это? – пролепетала леди Мэлвик, с отвращением разглядывая лысого господина.
   – Рекомендую – Гастон Лезье, ростовщик с Примавере руэ. Это он пять лет общался с вами под видом златокудрого дитя.
   – Но… Оно говорило о девочке! – изумление леди Флоренс постепенно перерастало в гнев.
   – Девочки, безусловно, представляли для него главный интерес в его жизни, – Ровенна неприязненно взглянула на призрак. – Именно поэтому родители троих из них и удавили его шестнадцатого октября в собственной квартире. Ах, какой дождь лил тогда в Париже! – Ровенна усмехнулась каким-то своим воспоминаниям, затем перевела взгляд на умильно улыбавшегося Гастона.
   – Посмеешь ещё раз дурачить наивных людей, я тебя в такие места упрячу, что сам дьявол будет тебе сочувствовать. Исчезни. – Она взмахнула рукой, и мерзкий ростовщик пропал, будто его тут и не было. Возникла пауза, правда, не долгая. В глазах Генриха блеснул лукавый огонек, он обвёл весёлым взглядом присутствовавших и предложил:
   – Ну а теперь, когда мошенник и шарлатан изгнан, не попросить ли нам приступить к делу настоящего профессионала?
   Ровенна очень заинтересовалась.
   – Это кто же?
   – Вы.
   Она явно не ожидала. Изумлённо распахнула глаза, даже слегка вздрогнула.
   – Но я не умею предсказывать будущее!
   – Это мы уже знаем – Генрих, явно преследуя какую-то тайную цель смотрел на неё в упор и добавил, негромко, но уверенно. – Но вы же прекрасный медиум. Станете отрицать?
   – Нет, – медленно ответила она, уже взяв себя в руки. – Не пожалеете? А то мёртвые не всегда ведут себя достаточно смирно, как хотелось бы живым. И не всегда достаточно скромно, – она бросила лукавый взгляд на Эрика.
   – Как много слов и оправданий. Берите пример с мистера Дауни – вот он знает цену словам.
   – Я бы даже сказал – он скуповат, – весело ввернул Рэй, оглянувшись на стряпчего.
   Тот обсуждение его личности презрел и углубился в газету. Ровенна же положила руки на стол и опустила голову. И вдруг словно бы самый воздух в комнате изменился. Дохнуло холодом, и шевельнулись листья пальм, как тёмные пальцы мертвецов, что-то пробежало с лёгким, еле слышным потрескиванием по стене за спиной у Кэти и странное беспокойство, не страх, о нет, а именно тревога засела осколком где-то в сердце.
   – Духи! Они здесь! – с неприличным восторгом прохрипела леди Мэлвик свистящим шёпотом.
   Говорить негромко для неё было делом, конечно же непривычным, но очевидно Ровенне удалось неслыханное – заслужить уважение леди Флоренс. А у Кэти голова шла кругом. Как же это удивительно, наверное, открывать врата между миром мёртвых и миром живых! И можно услышать покойных родственников, может, даже удастся узнать, как оно там, на том свете? Неужели правда есть все эти котлы с кипящим маслом и сковородки, всё, что она видела на картинах фламандцев и слышала от падре Брауна? Вот она сегодня с поэтом познакомилась, а Генрих его папу знал, а сейчас этот папа умер, и если он был генералом, то, наверное, был толстым, как все генералы, и попал в рай. Кэти попыталась представить себе корпулентного генерала в коротенькой тунике и с крыльями, а также с лирой под мышкой, позолоченной. Ну не могут же они там всем раздавать лиры из чистого золота?
   Генрих внимательно следивший за Ровенной, расслабленно откинулся на спинку стула и произнёс:
   – Вызываю дух покойного…
   И тут, как это бывает иногда во время детской игры в прятки, когда напряжение всё нарастает и чем ближе ищущий, тем больше хочется выбежать или что-нибудь крикнуть. И Кэти неожиданно для себя выпалила:
   – Генерала Родерика Клейтона! – и тут же в ужасе зажала себе рот руками. Сидящие за столом изумлённо раскрыли глаза, и более всех почему-то леди Флоренс. Но Ровенна не дала удивлению гостей развиться до критической степени. Она заговорила, но не своим высоким и нежным, а густым и низким голосом:
   – Я здесь.
   Нет, с леди Флоренс положительно что-то не то. Впервые в глазах Кэти она обрела некоторое сходство с сыном – побледнела и даже немножечко задрожала. Генрих, заметно раздосадованный (он явно планировал другую кандидатуру) тяжкую поступь рока принял с философической стойкостью истинного конфуцианца, и спросил:
   – Лорд Клейтон, вы согласны ответить на наши вопросы?
   – Нет, это пусть она ответит на МОИ вопросы!
   – Кто!?
   – Моя жена, разумеется. Флоренс! – рявкнула Ровенна голосом, который повергал в своё время в трепет не одного юнгу. – Объясни, что ты творишь с нашими сыновьями!? Старшего ты упекла за границу, где он окончательно спятил под влиянием этих проклятых итальяшек, а младший собственной тени боится, и даже не подозревает о том, что у него есть брат!
   – Но что я могла, дорогой? – елейным (Кэти ушам своим не верила) робким голосом пролепетала миссис Мэлвик. – Наш старший сын опозорил семью, что я ни делала, чтобы воспитать из него достойного мужчину! Но всё было тщетно, и я позволила ему жить той ужасной жизнью, которую он так жаждал. Родерик… – она запнулась. – Перси стал… поэтом!
   – Что ж, – шепнул Генрих, наклоняясь к Кэти, – и поэтов создал Бог.
   – Знаю, – рявкнул её покойный супруг. – Строчит дурацкие вирши – любовь, соловьи, а сам ещё ни одну бабу не потрогал! И я виню в этом тебя!
   Ситуация за столом царила примерно такая – Рэй и Эрик давились со смеху, полковник блаженствовал, слушая голос старого боевого друга, Генирх смотрел на леди Флоренс без тени сострадания, сама же леди Флоренс своим видом напоминала готовящееся гаспаччо – была красного цвета и слабо побулькивала. Кэти прикипела к стулу.
   – Миссис Мэлвик была дважды замужем? – шепнула она Генриху.
   Тот в ответ качнул головой:
   – Нет, после смерти мужа, генерала Клейтона она вернула себе девичью фамилию.
   – Так что же это получается – Перси и Джордж родные братья?!
   Неизвестно к чему дальше привёл бы весь этот хаос, но мистер Дауни незаметно поднялся, подошёл к Ровенне и слегка встряхнул её за плечи. Она вздрогнула, обвела сидящих за столом непонимающим взглядом. Быстро взглянув на Рэя, ответившего ей успокаивающим движением – мол, ничего плохого не случилось, Ровенна поднялась из-за стола.
   – Всё это было очень занимательно, – она лениво потянулась, как молодая пантера, – однако я вас, пожалуй, покину. – С этими словами она поднялась и вышла. С минуту присутствовавшие молчали, потом разом заговорили. Рэй развернулся к Эрику, видимо, хотел что-то спросить, и тут Кэти как громом поразило. Тот же нос, такой же излом губ, даже вот эта манера улыбаться одними глазами. Да ведь они похожи, и даже больше, чем Генрих с Эриком. Что происходит!? Но все расходились, мимо прошествовала леди Мэлвик под руку с полковником, что-то сердито бормоча. Ни дать, ни взять – один разгневанный морж делится мыслями с другим разгневанным моржом.
   – Идём, – Кэти не поняла, кто это произнёс, но Эрик и Генрих практически одновременно подали ей руку. Кэти немного растерялась, но Эрик тут же уступил небрежным жестом, поселив некоторую досаду в сердце Кэти. В холле было людно и шумно. Стайка гостей громко обсуждала довольно рискованную картину, полностью занимавшую нишу между ореховым шкафом и арочным проходом. Полотно было очень смелым – изображённый на нём святой Себастьян был не умыт, его лицо было искажено более чем натуралистичным страданием, а поза его тела была весьма, скажем так, неизящной. Генрих не стал ввязываться в жаркую баталию между сторонниками правды жизни и обитателями Парнаса, тем более, что в споре принимали участие дамы, а значит, был риск применения физической силы.
   – Всё же не понятно, отчего сама мисс Блекхилл не принимает участие в ей же предложенной игре? – задумчиво пробормотала Кэти.
   – Насколько я знаю эту женщину, – промолвил Генрих, – она сначала подождёт, пока мы выполним всю грязную работу, чтобы потом присвоить себе плоды. Кстати. Куда опять подевался этот бездельник?
   – Да вон же он, в шахматы с Стоуном играет. – Кэти не надо было объяснять, о ком идёт речь. Она указала в сторону большой пальмы, в чьей раскидистой тени расположились за шахматным столиком Эрик и камердинер. Подошли поближе. Битва была в самом разгаре, противники были так увлечены, что Кэти и Генриха заметили не сразу.
   – Эрик, дорогой, а ты другое время для партии найти никак не мог? – Генрих был, кажется, немного рассержен.
   – Я обещал Стоуну взять реванш. И не поднимусь из-за этого стола, пока не одержу победу.
   – О, ну в таком случае ты пропустишь не только сегодняшний завтрак, но и рождественские праздники. Стоун, не могли бы вы ему как-нибудь проиграть? Вряд ли вам улыбается перспектива провести свои лучшие годы за этим шатким столиком.
   – Это весьма затруднительно сделать, милорд, – ответил камердинер, пряча улыбку.
   – Хм. Эрик, а если ты выиграешь, ты обещаешь встать и пойти, наконец, с нами?
   – Конечно, – ответил Эрик, мрачно глядя на доску, – хотя положение в этой конкретной партии, на мой взгляд, безнадёжное…
   – Ох, ну в таком случае конь на Е 3. Шах и мат, Стоун. Вставай же, ты обещал.
   – Часто они так? – улыбаясь, тихонько спросила Кэти.
   – Едва ли не каждый вечер. Иногда по часу. Я тогда сам варю им кофе. У Стоуна, надо сказать, талант.
   Эрик послушно поднялся, зачарованно глядя на доску.
   – Скажи, Генри, где изобрели шахматы?
   – Предположительно в Индии.
   – Надо бы съездить.
   Генрих поморщился.
   – Хватит уже твоей поездки в Аргентину. Что ты там делал четыре месяца?
   Эрик пожал плечами.
   – Мне нравится простая и дикая жизнь, а там как раз такие места. И люди.
   – Чего же тогда вернулся? В местных барах вся выпивка кончилась? – не без ехидства поинтересовался Генрих, пристально вглядываясь в толпу.
   Эрик усмехнулся и тут же перевёл тему:
   – На что это ты смотришь?
   – Да меня в какой-то мере восхищает самообладание Ровенны. – Генрих с любопытством взглянул на мирно стоявшую у коктейльного столика волчицу. – Интересно, где её жуткая парочка?
   – А мне Рэй показался довольно симпатичным, – ляпнула Кэти и тут же осеклась. Но Генрих и внимания не обратил, он с возрастающим интересом наблюдал разыгравшуюся сценку – неуклюжий толстяк в облике китайского мандарина толкнул Ровенну, в результате содержимое её бокала оказалось частично на серебристом бархате платья, большей же частью на его костюме. Женщина всплеснула руками и тут же попыталась привести в порядок одежду незадачливого гостя.
   – Эрик, – тихо позвал Генрих, но тот видел и понял.
   – Мисс Блэкхилл! – мощный голос Эрика легко перекрыл музыку и шум толпы.
   Волчица вздрогнула, резко повернулась на его окрик и вдруг бросилась бежать.
   – Куда же вы?
   Лавируя меж прогуливающихся гостей, как леопард, который в тесно засаженном тропическом лесу преследующий аппетитную лань, Эрик в мгновение ока преодолел немалых размеров зал и бросился в погоню за беглянкой. Кэти и Генрих последовали за ними. Бежать за Эриком оказалось весьма комфортабельно – в толпе после него оставался внушительный проход, как после Моисея в море огненном. Погоня привела их в тёмную галерею этажом выше. Все двери были закрыты кроме одной, в самом конце коридора. Генрих на ходу пояснял:
   – Она вела себя странно. Ты обратила внимание? Нетипично для леди.
   Нет, не обратила. И вообще ничего не поняла.
   Кэти и Генрих почти одновременно вбежали в комнату. Ночной ветерок беззаботно играл с тонкой шёлковой шторкой, которая подобно мотыльку то влетала, то вылетала из распахнутого балконного окна. Романтический ночной пейзаж загораживала от их взора широкая спина Эрика, который перевесившись через балконную ограду, рассматривал что-то внизу. Девушки в комнате не было видно и Кэти стало не по себе. Гораздо медленнее, чем следовало, она вышла на балкон и посмотрела вниз. Под окном была разбита клумба, ещё недавно покрытая цветущими левкоями, виолами и пурпурными загадочными цветами, которые Кэти видеть прежде не доводилось. А сейчас на их душистом ковре лежала, разметав руки, подобно бабочке, сломавшей крылья, женщина в костюме волчицы. Кэти охнула, зажав себе ладонями рот.
   – Зачем? – Генрих сурово посмотрел Эрику в лицо.
   Эрик отшатнулся.
   – Ты подумал, что это я? Нет.
   – Эрик, я понимаю, ты не хотел…
   – Клянусь жизнью, я этого не делал, – неожиданно взволнованным голосом ответил тот.
   – Её у тебя нет.
   – Ну, тогда своей совестью.
   – Её у тебя нет тем более.
   – Это не он, – неожиданно вмешалась Кэти.
   – Почему? – Генрих взглянул на неё с любопытством.
   – Ну, то есть, теоретически Эрик мог убить девушку. Но толкать сзади в спину, что бы она упала? Никогда. Он бы задушил её голыми руками.
   Генрих очень внимательно посмотрел на Кэти, потом медленно кивнул и повернулся к Эрику.
   – Расскажи, что ты видел.
   Тот пожал плечами.
   – Когда я вошёл в комнату, она была пуста, а окно распахнуто. С чего ты вообще решил, что её убили?
   – Потому, что это так, – медленно промолвил Генрих. – Взгляни. Столик в комнате опрокинут, разбита ваза, оборвана портьера, очевидно, она пыталась схватиться за неё, когда её тащили к окну.
   – Но кто мог желать смерти мисс Блекхилл? – Кэти, конечно, к ней особенно дружеских чувств не испытывала, но что бы такой ужасный конец….
   – Это не она, – хором возразили Генрих и Эрик.
   – Откуда вы знаете?! – Кэти озадаченно рассматривала тело женщины в карнавальном костюме и маске.
   – Не её тело, особенно ноги. Кстати о ногах. Ничего не замечаешь?
   Кэти посмотрела и ахнула. При падении юбка задралась и на смятом белом шёлке даже в ночном сумраке были отчётливо видны тонкие ножки, затянутые в красно-зелёно-золотое домино.
   – Осталось выяснить, кем же является наша таинственная незнакомка. – Эрик бесшумно спрыгнул вниз. Генрих последовал его примеру. Затем, подойдя поближе к балкону, раскинул руки.
   – Прыгай! Я поймаю.
   – С ума сошёл? – Кэти попятилась. – Ни за что.
   – А вдруг убийца все ещё прячется в комнате?
   Несмотря на то, что он откровенно смеялся, более уговаривать Кэти не пришлось. Приземление оказалось на удивление комфортным. Когда Генрих осторожно поставил её на землю, Кэти подумала, что не прочь повторить это. И не раз. Эрик, тем временем бережно снял маску с мёртвой женщины и Кэти снова, не сдержавшись, издала возглас удивления.
   – Элен! Как это возможно?
   – Меня не это беспокоит, а кто это сделал. – Эрик нахмурился.
   – Вот это как раз несложно. Подними голову и увидишь окно комнаты, в которую скрылся убийца. Да вот, кстати, и он сам.
   Кэти и Эрик как по команде вскинули головы, но успели увидеть в тёмном провале окна лишь бледную маску поспешно отстранившегося человека.
   – Сейчас ты его не поймаешь. – Генрих жестом остановил дёрнувшегося было Эрика. – Балкончик сообщается с другой комнатой, а та выходит в коридор. Уверен, сейчас наш убийца развлекается в бальном зале, и мы даже не знаем, мужчина это или женщина. Ты ей ничем уже не поможешь, тем более сожалением, – жёстко сказал он Кэти, которая, как потерянная продолжала всматриваться в лицо убитой девушки.
   – Меня вот что занимает, – задумчиво пробормотал Генрих, – получается, два одинаковых костюма волчицы Ровенна привезла с собой. В замке все костюмы для гостей были сшиты в одном экземпляре, а значит…
   – Эта девушка с самого начала была её сообщницей! – ахнула Кэти.
   Генрих слегка поморщился. – Это и так понятно. И не важно. Важно другое – легенду, которую я рассказал в китайской комнате она давно и хорошо знала.
   – Идём через сад, так короче, – предложил Эрик, уже утративший всякий интерес к несчастной Элен.
   – Но как же! – ахнула Кэти. – Мы ведь должны позаботиться о ней.
   – Да потом как-нибудь – Эрик пожал плечами. – Гости её тут не увидят, а неотложных дел у бедняжки уже нет.
   Кэти такой цинизм потряс до глубины души.
   – Ты что, человеческую жизнь вообще ни во что не ставишь?
   – А должен?
   – Ну конечно! Нужно иметь уважение даже к самой маленькой жизни!
   – Почему? – Эрик, прищурившись, с любопытством взглянул на неё. – А тебе не кажется, что ценность жизни как таковой изрядно преувеличивается вами, людьми? И этот моральный… как это называется…
   – Нравственный принцип, – машинально подсказал Генрих.
   – Да. Так вот, этот нравственный принцип сохраняется только благодаря железной клетке закона. Когда же человек оказывается в экстремальных условиях – к примеру, на войне, или стоит перед выбором сохранить жизнь себе или незнакомому человеку, все эти основы морали рушатся, как песочный замок.
   – И ты считаешь это благом? – с любопытством спросил Генрих.
   – Я считаю это естественным. Мать орлица, к примеру, почти всегда убивает своё младшее дитя, чтобы отдать на корм старшему. И при этом она лучшая мать, нежели многие человеческие. И инстинкт материнства у неё сильнее инстинкта самосохранения. А в природе всё совершенно. Её законы шлифовались веками. Другое дело люди – сегодня они считают благом одно, а завтра обратное. Есть такой народ – бушмены. Так вот, у этих ребят нет хороших и плохих богов, всё зависит от обстоятельств. Если бог помог украсть мне козу – он хороший, если помог соседу украсть козу у меня – плохой.
   – Ну, сравнил дикарей с цивилизованным обществом.
   – А, брось. И любой цивилизованный человек, дай ему абсолютную власть, и безнаказанность станет зверем.
   – Не соглашусь. Как же, в таком случае святые?
   – По счастью, их немного, – хмыкнул Эрик. – А то человечество давно бы вымерло.
   – Как ты можешь! – ахнула Кэти.
   – А где я слукавил? Если все подадутся в святые, кто будет работать в поле и рожать детей? Им же некогда. Они спасением души занимаются.
   Кэти зажала уши, чтобы не слышать подобные омерзительные богохульства.
   Едва вышли в сад, столкнулись со Стоуном. Он куда-то нёс поднос с пустыми бокалами, но увидев хмурые лица тут же поспешил к ним навстречу.
   – Всё в порядке, сэр? Могу я чем-нибудь…
   – Благодарю вас, Майкл. Две просьбы, – начал Генрих спокойным, небрежным голосом. – В связи с тем, что у нас тут убийство произошло, не могли бы вы обращать внимание на гостей, ведущих себя странно? Особенно на тех, кто посетит северную галерею. Гостям там делать совершенно нечего, но именно там произошел неприятный инцидент, в связи с которым на нашей прекрасной клумбе с бразильскими орхидеями сейчас лежит труп.
   – Желаете, чтобы я убрал, сэр?
   – Да нет, утром займётесь, пока пусть полежит. Это первое. А второе – пришлите ко мне экономку, мисс Спенс.
   Экономка нашлась на удивление быстро. Не прошло и трёх минут, как она догнала их у входа в сад, и Кэти поразилась произошедшей в ней перемене. Куда девалась её чопорная строгость и неприступность! На щеках багровые пятна, волосы растрёпаны, не слишком, конечно, но всё же.
   – Мистер Рэйберн, сэр…
   – Мисс Спенс. Вы ведь, кажется, ответственны за подбор персонала?
   – Да, сэр, конечно. Вы о горничной, мисс Грант? Что она натворила?
   – Просто ответьте, при каких обстоятельствах её приняли на работу.
   – Ах, при ней были рекомендации, самые лучшие! Вот только когда она приступила к своим обязанностям, я была поражена её, как бы это сказать…
   – Неопытностью?
   – Именно, сэр. А сегодня, после одиннадцати она просто исчезла! Я приказала вскрыть и обыскать её комнату, и обнаружились весьма странные вещи, сэр!
   – Вот как?
   – Никаких баночек с косметикой, девичьих безделушек и прочих обычных для девушки её возраста вещей, зато мы нашли чётки, распятие, библию и власяницу! А ещё мешочки с остатками трав. Полынь, крапива и можжевеловые ягоды.
   – Значит, она была монашкой. А вот травы мне ни о чём не говорят. А вам?
   Мисс Спенс замялась. На выручку неожиданно пришёл Эрик.
   – Я слышал про этот набор травок в Марсельских портовых борде… – он покосился на Кэти, – общественных заведениях. Теперь мне понятно, как она угодила в лапы к Ровенне. Монашка в положении! Понятно, она хотела избавиться от этого любой ценой. И готова была за помощь на некоторые услуги.
   – Избавится от чего? – не поняла Кэти. Но все трое, обменявшись понимающими взглядами, оставили её вопрос без ответа. Отпустив расстроенную мисс Спенс восвояси, они вошли в пустынный сад. Воздух свежел с каждой минутой, потянуло необычным для июньской ночи холодом. Вдали глухо заворчало. Кэти взглянула на небо – на западе собрались громады дождевых туч. Только бы дождь не пошёл, подумала она, и словно в ответ её мыслям, по листьям деревьев весело забарабанили капли.
   – Переждём? Небо дальше на запад чистое, дождь будет коротким. Генрих повёл их по узкой, петлявшей меж кустов тропинке прямо к жутковатому строению из дикого камня, почти полностью скрытому от посторонних глаз каскадами испанского мха. Это был столь модный в последнее десятилетия, так называемый «грот любви». Имитировавшее естественную пещеру природного происхождения, это творение ландшафтного дизайнера было пригодно для чего угодно, кроме любви. О чём высокий Эрик, который едва втиснулся вслед за Кэти и Генрихом, не преминул сообщить.
   Внутри обнаружилась безобразная скульптура фавна, тоскливо поглядывавшего на пришедших, и каменная скамья, вся покрытая патиной и мхом. По крайней мере, Кэти вначале так подумала, но, когда решилась провести ладошкой по шероховатой поверхности, на пальцах остались хлопья зеленоватой краски.
   – Краска? – она удивлённо вздернула брови. – Фальшивая патина?
   – Для фальшивок в наши дни чудесный термин придумали – ухмыльнулся Эрик. – «Имитация».
   Генрих взглянул.
   – Краска, и к тому же некачественная. Я всё думал, на что тратит деньги мой управляющий…
   – Ладно, хотя бы сухо, – улыбнулась Кэти поглядывая на тугие струи дождя, решёткой отрезавшие грот от остального мира. В воздухе запахло фосфором и огуречной свежестью, потянуло влажным холодом, и Кэти зябко поёжилась. Близость обоих мужчин смущала и волновала её. А если один из них захочет, к примеру, обнять её? Что тогда другой? Не успела подумать, как почувствовала руки Генриха на своей талии. Немного поколебавшись, он всё же сел на импровизированную скамью, потянул Кэти к себе, и она опустилась к нему на колени. Бросила быстрый взгляд из-под ресниц на Эрика, а тот к немалой её досаде скользнул безразличным взглядом и вышел наружу под дождь, проворчав что-то про безумных архитекторов, и соответствующих им по интеллекту хозяев парка. Ах, так? Ладно. Она обвила руками шею Генриха, нашла его губы и нежно к ним прикоснулась. Дальше ей инициативу проявлять уже не пришлось. Генрих, нимало не смущаясь присутствием брата, ответил долгим поцелуем. Наконец, нехотя оторвавшись от её губ, опустился ниже, вдоль по нежному горлу к груди, которой стало вдруг тесно в корсаже. Голова у Кэти закружилась, шея и плечи горели от его поцелуев, она раздвинула ножки, нетерпеливо заёрзала по его бедрам, чувствуя, что скользит по чему-то твёрдому между его ног. Шум дождя и холод исчезли, на смену им совсем другие ощущения охватывали тело, но тут негромкий голос вырвал её из сладостного плена.
   – Я конечно понимаю, что вы решили использовать беседку по назначению, но дождь кончился.
   Кэти с удовольствием отметила нотку раздражения в голосе Эрика. Луна нырнула за облако, в саду стремительно потемнело. Они пошли по длинной аллее, украшенной арками цветущих роз. Белые днём, в темноте они казались пронзительно синими. Кэти украдкой сорвала одну и пока возилась, прикрепляя её к корсажу, немного отстала от своих спутников. Внезапно из кустов на неё что-то ринулось, едва не сбив с ног. Метнувшийся к ней Генрих подхватил под локоть, не дав упасть. С изумлением они воззрились на несущихся по дорожке юношу и девушку.
   – Кто это?
   Эрик прищурился:
   – Наша горничная и наш лакей.
   Бегущие слуги зрелище само по себе неординарное. Обычно эти особи передвигаются очень медленно и неспешно, праздно застывая в самых неожиданных местах и подолгу сохраняя статичное положение. Эти же бежали крупным аллюром, и хозяева ими залюбовались.
   – Куда они направляются, как ты думаешь? – поинтересовался Генрих у Эрика.
   – Очевидно к часовне. – Эрик указал на белое строение в конце дорожки. – Я бы, пожалуй, поставил на девушку, парень тяжеловат.
   – Да, но он больше выкладывается, ставлю на него. Фунт?
   – Принято.
   Через минуту монета легла в ладонь Генриха. Немного подзадержались, чтобы понаблюдать, как стоящий на коленях молодой человек истерично выкрикивает «Отче наш», сопровождая каждый «аминь» биением головы о мраморные полы часовни, а девушка наблюдает за ним с победным видом.
   – Это же Фанни! – Восхитилась Кэти. – А это, очевидно, её жених Мэтью. Он всё в бога не верил, а она мечтала его уговорить. Вот, уговорила.
   – Пошлю её к своему налоговому инспектору, – решил Генрих. – Третий год не могу добиться от него льгот по новому закону.
   – Ты не можешь договориться с инспектором? – у Эрика брови поползли вверх. – Ну, хочешь, я с ним поговорю.
   – Нет, спасибо. А то новый может оказаться ещё хуже.
   Кэти поглядывала на Мэтью и пыталась решить – «совершеннейшая он лапочка» или не вполне. Ну, не то что бы красота его повергала ниц великие народы, но в сумерках при слабом освещении воздействовать на один небольшой народец, он бы, пожалуй, смог. Скажем, проживающий в верховьях Амазонки. Они двинулись вглубь сада. Внезапно Генрих тронул Кэти за руку:
   – Слышишь?
   Она прислушалась.
   – Нет, ничего.
   – Верно. Птицы внезапно смолкли. И сверчки.
   Эрик тревожно огляделся.
   – Что-то происходит. Жаль, я не Спарки. Сейчас за минуту обследовать бы весь сад…
   – Но ты же можешь превратиться в летучую мышку и полететь и посмотреть! – восторженно внесла Кэти стратегическое предложение.
   – Я… что?!
   – Ну да, ты же уже это делал, когда мы познакомились.
   Эрик остановился, как вкопанный.
   – Ты что же полагаешь, что мужчина двухметрового роста может превратиться в крысу?
   – Летающую мышку. А разве…
   – Хорошо, летающую крысу. Я, конечно, не жду от женщины знаний физики, но простая логика…
   – Так это был не ты?
   – Нет! Генри, ну что тут смешного? Кэти! Ну, хорошо. Я могу непродолжительное время управлять простейшими животными. Сегодня вечером я намеревался подождать тебя у ворот, вот и отправил мышонка, который лакомился грушами в вашем саду, чтобы выманить тебя из дома. Подумал, что ты любопытна, как все девочки, и последуешь за ним. Но потом я почувствовал собаку и забеспокоился. Пришлось слезать с лошади и… Ну, ты помнишь.
   Она помнила. Хорошо, что в саду так темно и не видно вспыхнувших красных пятен на щеках. Они поравнялись с низким каменным бассейном, у края которого росло изогнутое деревце, полоскавшее редкие ветки в его зеркальной воде. Внимание Эрика привлёк тусклый блеск, мерцавший сквозь толщу воды, он нагнулся и поднял то, что несколько минут назад было серебряными часами.
   – А я думал, что обронил их. Ровенна украла. То-то я удивился внезапной заботе и поползновениям поправить мою одежду.
   – Второй раз уже ты вступаешь в одну и ту же реку, – напомнил бессовестный Генрих. Взглянул через плечо брата и удивлённо вздёрнул брови. – Не только украла, но, похоже и пожевала.
   Часы были в плачевном состоянии – стекло разбито, а на полированной поверхности глубокие вмятины, превратившие круглую заднюю стенку в подобие смятой фольги.
   – Хотел бы я знать, что всё это значит, – задумчиво пробормотал Эрик.
   Некоторые сведущие люди утверждают, что если чего-то очень хочется, это непременно сбудется. К сожалению, иногда они оказываются правы. Тишину благоуханной летней ночи прорезал жуткий звериный вой. Его подхватил другой, с противоположной стороны замка. Эрик вскинул голову, жадно втягивая через ноздри прохладный ночной воздух.
   – Волки? – испуганно спросила Кэти.
   – Нет… – Эрик выглядел встревоженным и растерянным. – Я не чувствую запаха зверя.
   – А чем они пахнут? – глухо спросил Генрих, вглядываясь в темноту за спинами Эрика и Кэти.
   – Тленом. И смертью.
   Эрик и Кэти обернулись. Медленно, не спеша и совершенно бесшумно волки выходили на площадку. Один коридор, другой и третий – пути к бегству были отрезаны и, сознавая свое превосходство, звери не торопясь окружали мужчин и дрожащую от страха девушку. В сумраке тисовых коридоров зажглись опалово-зелёные огоньки словно слепых волчьих глаз – десятки, сотни.
   – Почему они такие… тихие? Эти волки? – Кэти не узнала свой голос
   – Не волки это, Кэти. Встань за моей спиной и не беги, что бы не случилось.
   – К-кто же они тогда?
   – Нежить.
   Осторожно и медленно ступая, Эрик преодолел метр, отделявший его от красивого деревца, склонившего свою крону к прозрачному зеркалу воды, и вырвал его из земли вместе с корнями. Дальнейшее напомнило Кэти ночные кошмары – когда хочешь и не можешь проснуться. Генрих и Эрик, двигаясь по кругу, старались держать её в центре, закрывая своими телами. Они очень изменились. Их движения стали бесшумными, напряжённо-гибкими, такими же, как у зверей, окруживших их кольцом. По счастью, пространство площадки было очень маленьким и не позволяло сразу всем хищникам оказаться внутри, и это давало мизерное, но всё же преимущество. Эрик слегка взмахнул деревцем, стукнув его об ладонь, словно проверял вес и вдруг оскалился. Это словно послужило сигналом. Как по команде звери кинулись на них.
   Когда первый волк метнулся к Генриху, он, слегка подавшись в сторону, перехватил зверя в прыжке. Кэти услышала сухой хруст, увидела, как мотнулась голова с оскаленной пастью и повисла безжизненно, как сломанная ветка. Генрих швырнул волка на землю, прямо перед остолбеневшей девушкой. Тело зверя завалилось на бок, голова была вывернута под неестественным углом, и прямо на неё посмотрели медленно угасающие, ещё полные лютой ярости глаза.
   Как зачарованная, Кэти смотрела на вытекающую из раскрытой пасти чёрную и густую, как мазут кровь. Она не видела, как на Эрика, у которого руки были заняты двумя пытающимися дотянуться до его горла волками, прыгнул третий. И зубы человека сомкнулись на шее зверя. Как исчез под серой лавиной сбитый с ног Генрих и встал, весь обвешанный впившимися в него зверями, ломая, разрывая на части их мощные тела. Кэти расширенными глазами смотрела, не отрываясь на труп волка у своих ног.
   Шерсть отваливалась кусками вместе с кожей, мышечная ткань съёживалась, усыхая и тлея на глазах. Обнажились желтоватые кости, и тут же тление охватило и остов, покрывая его, как ржавчина. Рёбра рассыпались вдоль позвоночника, и жадные травы начали оплетать кости, втягивая их во влажную землю. Но тут чья-то рука грубо рванула её за волосы, так, что она упала навзничь на траву. И как раз вовремя. Клыки лязгнули в сантиметре от плеча Кэти, и в следующее мгновение убитый зверь мешком рухнул на траву, придавив её своим телом. Эрик нагнулся, что бы стащить с неё рассыпающийся труп и это было его ошибкой. Крупный зверь прыгнул ему на спину, разрывая кожу и впиваясь клыками в плечо. Эрик взревел, схватил волка за загривок, тем самым открыв живот, и другой хищник не преминул этим воспользоваться. Генрих бросился на помощь, но на него самого кинулись сразу трое волков. Кэти, лежащая на земле, в ужасе сжалась в комочек, закрыв лицо руками, и вдруг воцарилась тишина.
   Очень медленно, всхлипывая от страха, она убрала от лица дрожащие, липкие от крови ладони. Зрелище, открывшееся перед ней, было поистине удивительным. Волки в смятении переминались с ноги на ногу, беспокойно втягивали носом ночной воздух, пропитанный тленом, кровью и цветущим вереском. Взрыкивая, пританцовывая и мотая серыми головами, они в растерянности переводили взгляд то на окровавленных мужчин, то на мраморный бортик бассейна, по которому прогуливался белоснежный кот. Гордо распушив поднятый трубой толстый хвост, он степенно вышагивал взад и вперед, бросая презрительные взгляды на полную смятения серую массу.
   – Спарки! – Кэти чуть не прослезилась.
   А кот, видимо, решил подлить масла в огонь. Обведя взглядом волчью стаю, смотревшую на него, как караульный солдат на стриптизёршу, приступившую к своим профессиональным обязанностям, он уселся на мокрый от росы мрамор и широко, лениво зевнул. Это было подобно искре, упавшей в пороховую бочку. Издав полный ярости и праведного гнева вой, стая ринулась на наглеца. Кот, грациозно махнув пушистым, как боа хвостом, взлетел на верхушку тисовой стены и понёсся крупными скачками в сторону вересковых пустошей. Подпрыгивая, наскакивая друг на друга, лязгая зубами в бесплодных попытках достать обидчика, волки помчались за ним.
   Кэти, Генрих и Эрик не могли видеть, как миновав лабиринт, Спарки, подобно белой чайке заскользил по сиреневому морю вереска. То петляя, то двигаясь зигзагами, следя, что бы ни один из преследователей не отбился от погони, кот увлёк стаю на гиблые болота. Мерцая болотным огоньком, ныряя в туман и снова появляясь, чтобы раздразнить и раззадорить волков, кот бежал по трясине, пока коварная топь не поглотила последнего из них.
   Когда вдали стих последний отзвук волчьего воя, Генрих расслабленно опустился на траву.
   – Ушли. И, думаю, не вернутся.
   Эрик его благодушия не разделил. Назвав Ровенну Блекхилл самой незаконнорожденной из всех незаконнорожденных, он обрушился на брата:
   – Генри, какого дьявола? Почему мне пришлось защищать не только девочку, но и тебя? Ты дрался, как….
   Тут он произнес два совершенно незнакомых для Кэти слова. Она шёпотом повторила их для себя, чтобы лучше запомнить и расспросить при более благоприятной обстановке.
   Генрих виновато развёл руками:
   – Честно говоря, я не ел около недели.
   – Какого …?
   И снова повторилось одно из этих незнакомых слов. Не забыть бы. Кэти тихонько воспроизвела его для себя ещё раз.
   – Прости. Больше этого не повторится.
   Эрик коротко кивнул и оба присели на мокрую траву.
   Более сухой и гибкий, чем его брат, Генрих пострадал гораздо меньше. Сидевшая рядом Кэти с любопытством наблюдала, как на глазах затягивается длинный порез на его щеке. Через пару минут только кровь на коже свидетельствовала о том, что в этом месте была рана.
   – Пожалуй, своим внукам я не расскажу об этой драке, – хрипло рассмеялся Эрик. – Большего позора…
   – Я расскажу, – задушевно промолвил Генрих, – Расскажу, как их ныне дряхлого деда, а некогда великого воина, спас от верной гибели дохлый кот.
   Эрик фыркнул от смеха и махнул рукой. Сил на большее у него не было. Вся спина была разодрана, на животе и бёдрах открытые раны, а взглянув на плечи и руки, Кэти поспешно отвела глаза. Кое-как содрав с себя бесполезные лохмотья, в которые превратилась его рубашка, он, шатаясь, подошёл к бассейну.
   – Идите. Я догоню вас через пару минут.
   – Что ты собираешься делать? – Кэти вскочила в испуге.
   – Принять ванную.
   Повернувшись спиной, он рухнул в бассейн, подняв целый столб воды, разлившейся на несколько ярдов вокруг. Обиженно заквакали потревоженные лягушки. Кэти подошла поближе, заглянула. Эрик лежал, раскинув руки на мозаичном дне бассейна. Выложенные из золотой, янтарной и терракотовой смальты русалки, казалось, старались обнять его и увлечь с собой на дно. Кровь тонкими нитями поднималась наверх, закручиваясь спиралями, подчиняясь ритму колыханий тёмной воды, смешиваясь с ней, подобно акварели. Казалось, что тело Эрика обвивают красные морские водоросли. Он закрыл глаза.
   – Пойдём. – Генрих тронул Кэти за руку. – Ему надо немного отдохнуть и восстановиться.
   – А он точно не умрёт? – Кэти ещё раз с беспокойством заглянула в воду.
   – Сгоревшую спичку второй раз не подожжёшь. – усмехнулся Генрих. – Он и раньше-то не особенно жив был.
   Дошли до замка, изрядно перепугали своим внешним видом гостей, вышедших подышать свежим воздухом, но Кэти так переволновалась и устала, что никакого удовольствия от этого не получила. Едва переступили порог северной галереи, навстречу им вышел Стоун. Плечи широко расправлены, глаза сияют. Так король Эдуард выглядел после битвы при Кресси.
   – Милорд, как вы и велели, мне удалось его поймать.
   – В самом деле? – чрезвычайно оживился Генрих, – и как же?
   – Злоумышленник таился, прячась в нишах меж статуй. Мне пришлось оглушить его и связать, а ваша милость может теперь решить, как следует с ним поступить.
   У Кэти всю усталость как рукой сняло. Наконец-то таинственный преступник у них в руках! Вслед за Стоуном они поспешили в отдельный кабинет, находившийся в той же злополучной северной галерее. Все стены небольшого помещения были заняты под экспозицию оружия. Чья-то искушённая рука придала этой коллекции весьма изысканный вид. Мечи и кинжалы были выложены на поверхности стены, зашитой резным дубом, каскадами и полукружьями, копья и пики выстроены ажурным частоколом. Элегантный, изысканный алтарь смерти и членовредительства. А посреди этого великолепия сидел, крепко привязанный к стулу, человек в костюме доктора Чумы.
   – Правда, сэр, такая досадная оплошность с моей стороны, – деликатно заметил камердинер, – но, когда я заметил преступника во тьме коридора, мне пришлось действовать экспромтом. В моих руках не оказалось иного оружия, кроме чудесного подарка мистера Клейтона. То есть, не то что бы это было оружие…
   – Но вы ведь им воспользовались? – с трепетом и надежой в голосе поинтересовался Генрих.
   – Да. Увы. Мне пришлось оглушить преступника с помощью великолепного произведения под названием «Леда и лебедь», и оно, к моему огромному сожалению…
   – Да?
   – Разбилось. На мелкие кусочки. Я так сожалею.
   – Я тоже. Весьма. – Генрих взглянул на Кэти с неприличной радостью в глазах.
   В это время пленник со стоном поднял скрытую под маской голову. Генрих шагнул вперёд и потянул за длинный нос. Маска слетела, открыв присутствующим багровое от злости знакомое лицо.
   – Полковник Кроу!
   – Он самый. Хороши хозяева, нечего сказать. Когда измученный жаждой гость… – полковник явно собирался рассказать историю своих злоключений подробно и с деталями.
   Генрих вопросительно воззрился на камердинера. Тот в ответ безмятежно пожал плечами:
   – Сэр, он таился. Крался по коридору, беспрестанно оглядываясь.
   – Конечно, я, как вы выразились, таился. Интересующий меня шкаф оказался заперт, а ваш милый дворецкий снабдил меня ключом. – Плененный Полишинель раздражённо дёрнул плечом. – Но оставалась опасность быть застигнутым Дженни, моей супругой.
   Видя непонимающие взгляды, полковник снизошёл до объяснений. Специально для неженатых.
   – Дженни обладает достаточной широтой взглядов, так она, по крайней мере, утверждает. Ежедневно, до завтрака. Но алкоголь является для неё тягчайшим пороком. Ну а вечеринки, подобные этой, полны, по её мнению, страшнейших соблазнов. И хотя на мой просвещённый взгляд соблазны эти никак не сопоставимы с теми, что испытал на своей шкуре святой Антоний… Кстати, – полковник озабоченно взглянул на Генриха, – вы случайно не знаете, что такого соблазнительного усмотрел почтенный старец во всяких гротескных уродцах и способах телесных наказаний? Смотрел я все картины с этим сюжетом, и что его могло соблазнить – ума не приложу.
   Генрих открыл было рот, но Кэти удалось вовремя спасти присутствовавших от, бесспорно, познавательной, но обширной и длительной искусствоведческой лекции.
   – А что вы из шкафа хотели взять? – поспешно спросила она полковника.
   Тот слегка замялся и, словно ища поддержки, взглянул на камердинера, который в это время занимался тем, что разматывал на своем пленнике длинную пеньковую веревку. Очевидно, семейная жизнь вырабатывает в мужчине определенные защитные рефлексы, которые потом распространяются на всех особей женского пола.
   – Виски, – пришёл на помощь Генрих, – в этом шкафу превосходная коллекция виски. Окажите мне честь, полковник, и выберите пару бутылок самого лучшего.
   – Несомненно, я так сейчас и поступлю, – пробурчал Полишинель, с достоинством поправляя одежду. Впрочем, голос его был уже не так суров.
   – А где вы взяли этот костюм? – поинтересовался Генрих, с какой-то мыслью поглядывая на маску доктора Чумы.
   – Лежал на комоде у входа в галерею, – пожала плечами несчастная жертва злых обстоятельств. – Я и взял на время, мне ведь была необходима маскировка. А сейчас, господа, я вас покину – меня чертовски мучает жажда.
   Кэти и Генрих тоже задерживаться не стали. В западной галерее, где сладко пахло старым, источенным временем деревом, а дощатые полы на каждый шаг отвечали пронзительным скрипом, им встретился Бэйлиш.
   – Сэр, тут вас преподобный Грегсон повсюду разыскивает…
   Генрих только отмахнулся:
   – Скажи ему, что я умер.
   – Но сэр! – дворецкий гордо выпрямился. – Не могу же я лгать его преосвященству…
   – Так вам и не придется, – вздохнул Генрих.
   – Скажи, – Кэти еле волочила ноги по вощёному паркету, от недавно пережитого шока во всем теле разлилась предательская слабость, – а есть тут у тебя такое место, где тихо, спокойно, хорошо, уютно и никто не придёт, как обычно, в самый неподходящий момент?
   Генрих не раздумывая кивнул.
   – Конечно!

04.57 A.M.

   Вода качала его тело, словно в колыбели, подчиняя своему ритму и делая невесомым. Мерные движения, слабый холод, слабое тепло, когда поверхности обнажённой кожи касались то вода, то воздух. Эрик чувствовал, как клетки его разорванных мышц тянулись друг к другу, соединяя и восстанавливая разрывы и порезы. Острая боль сменялась тупой, ноющей, а значит (знакомое ощущение) скоро всё восстановится полностью. Лунный свет бело-зелёным маревом проходил сквозь сомкнутые веки, даря чувство защищённости и покоя. Откуда-то, из далекого прошлого всплыло видение (или воспоминание?) Мать говорила – нам не дано помнить час своего рождения. И всё же….
   Тихий женский голос: «Мне очень жаль. Но твой сын родился мёртвым». «И всё же я хочу взять его на руки». Тогда лунный свет так же лился через его сомкнутые веки. И внезапно его сменила тьма. Тогда он открыл глаза.
   Вода танцевала, колыхалась, менялась, как цветные стёклышки в калейдоскопе. И мешала понять, какое же именно выражение лица у стоявшей над ним Ровенны. Полтора года назад он вот так же смотрел на неё из-под воды, когда, желая её развлечь и удивить, дурачился в сонных водах ночного Лидо. И радовался, видя, как удивление на её лице сменяется волнением и беспокойством.
   Венеция! Тогда он увидел этот город первый раз, ничего в ней не понял, кроме того, что она непозволительно, невозможно прекрасна. Похожая на гордую королеву, ставшую нищенкой, трогательна в своей бедности, ветшающей роскоши. Истёртое кружево лепнины на фасадах, трещинки на стенах дворцов, как морщинки на лице женщины, запах дыма, моря, дешёвых сигар, тлена и духов. Он едва не опоздал на этот проклятый аукцион, потому, что шатался по городу, потеряв чувство времени и реальности, как влюблённый. Его поразили строгие, устремлённые в небеса линии готических соборов, их искрящие витражи и музыка. Он долго стоял у церкви святой Марии из Назарета, слушал величественный хорал, биение, мерцание детских голосов, поднимающихся ввысь, в холодные небеса, где сгустилась непроницаемая ночная тьма, и когда служба кончилась, всё же решился войти, испытывая странную, непривычную робость.
   Внутри было темно, сладко пахло ладаном и тающим пчелиным воском, а ещё камнем, пылью и человеческим теплом. Он прошёл вдоль стен, исчезающих в сумраке, среди волшебных мраморных статуй, от света свечей казалось, что они дышат, из стрельчатых арочных ниш на него смотрели пытливыми глазами лица с фресок и вдруг остановился, как вкопанный. Небольшое полотно, заключенное в круглую раму, а на ней такая чужая среди суровых святых и величественных образов, девочка с медовыми волосами, играющая с ребёнком. Перед ней стоял бронзовый столик странного вида, а на нём ровным пламенем горели свечи, и он тоже зажёг и поставил одну, не зная, зачем это нужно, но так хотелось хотя бы что-то сделать для неё. «Это – Мадонна великого Рафаэля» – негромко, но с тайной гордостью сказал незаметно подошедший священник.
   А потом был аукцион, и Ровенна, совсем другая, с её болезненной, гибельной красотой, волнующей дерзостью, такая яркая, смелая. И девочка с медовыми волосами растаяла, отошла в тень, чтобы вернуться так неожиданно сегодня, в старом парке. Но тогда ночь напоила его своим хмельным вином и всё рассыпалось искрами в его памяти. Они вышли с Ровенной из аукционного дома, слушали бродячего певца, очень юного, босоного, затянутого в грязный алый кушак, смеялись и бросали ему медные монетки. Он купил Ровенне букетик фиалок, и она украсила ими корсаж и волосы, а потом, откинувшись на погребальный бархат мягких подушек гондолы, они молча скользили по зеленоватым в лунном свете водам каналов, глядя на хищную секиру на корме. Они едва сказали друг другу несколько слов, но его буквально мутило от желания, волновали её запах, непривычная молчаливость, чуть насмешливый взгляд из-под опущенных век. А потом, в душном, жарком номере он едва успел захлопнуть дверь, как она потянула его к постели, на ходу сбрасывая с плеч тонкую, как паутина шаль. Уже перед рассветом он забылся коротким сном, чувствуя на груди приятную тяжесть её головы, и мягкий тёплый шёлк спутанных волос. И каким же оказалось его пробуждение!
   Состояние умиротворения и покоя как рукой сняло. Эрик резко сел на дне бассейна и в упор посмотрел на женщину, стоявшую перед ним. Она с улыбкой протянула руку, затянутую в узкую муаровую перчатку:
   – Вы позволите?
   Он молча протянул руку. Любопытство всегда было его ахиллесовой пятой, так что он огромным усилием воли подавил все эмоции и, постаравшись принять равнодушный вид выбрался из фонтана. Ноздри уловили лёгкий запах лаванды, мускуса и корицы. Её запах. Но было кое-что ещё. Слабый, едва уловимый запах стали. И это заставило если не беспокоиться, то, по крайней мере, внимательно следить за ней. Но почему она медлит? Ей что-то нужно, но что?
   – Чем обязан такой любезности?
   Это напоминало предварительный обмен формальными любезностями, который проводят политики, перед тем, как взяться за дело и вцепиться друг другу в горло. Ровенна улыбнулась и посмотрела на Эрика тем нежным, трепетным и проникновенным взглядом, который действовал на мужчин как удар копытом.
   – Ностальгия. Знаешь, я ведь даже не успела рассмотреть тебя. Мы были так близки… А близость не позволяет увидеть целостной картины.
   Эрик усмехнулся, расстегнул брюки, и они упали вниз, на мокрую траву. Он отшвырнул их ногой и остался стоять, теперь полностью обнажённый, как статуя работы Микеланджело. Ровенна не спеша обошла его кругом, внимательно рассматривая. Почему она медлит? Ведь с каждой минутой он всё более восстанавливается, и она не может не понимать этого.
   – Ты совершенен, – Ровенна взглянула на него странно блеснувшими глазами. – Ах, как я рада, что с тобой ничего не случилось!
   – Скажем так, почти ничего. На меня почему-то напали волки. – Эрик внимательно следил за выражением её лица.
   – Ах, неужели! И как же тебе удалось спастись?
   Так вот в чём дело.
   – Я их победил.
   Ну и ладно, наверняка все герои древней Эллады немного преувеличивали. В конце концов, что такое Илиада? Поездка парня, которому было нечего делать за овчинкой, с помощью которой старатели добыли пару унций золота. А сколько шума!
   Завершив круг, Ровенна остановилась прямо перед ним.
   – Ты прекрасен, как Нарцисс, и так же, как и он, знаешь, как ты великолепен, – она приблизилась и положила ладонь на его грудь. Вторая рука Ровенны соскользнула вниз, вдоль по рельефному прессу, ниже и ниже. Он заставил себя не двигаться и ничем не выдать нарастающее волнение, но она заметила. И неправильно истолковала.
   – Боишься? Мой бедный мальчик, не надо. Подними на меня свой отороченный инеем взгляд. Я так люблю твои глаза – искрящиеся, льдисто-синие. В них холод и величие фьордов, где ты был рожден. Твое могучее тело, никогда знавшее солнечного света, будит во мне так много желаний… Тёмных, порочных… Как ты мог подумать, что я могу всё это разрушить, бросить во тьму? – её маленькие, тёплые рукилегли на его грудь и медленно начали гладить. Нежно, словно успокаивая.
   «Бросить во тьму». Что за пошлая девичья экзальтация. И какая самоуверенность! Его руки сжали тонкую беззащитную шею. Ну, давай же, ударь меня. Сталь, а значит, скорее всего, стилет у неё в корсаже, обоняние не могло его подвести. Но… Ровенна развела руки в стороны. Эрик ждал. И… Ничего. Он чувствовал, как отчаянно бьется её сердце, видел, как расширяются зрачки, открылись, в попытке получить глоток воздуха губы. Ещё несколько секунд и всё. Ещё несколько секунд. Но она не сопротивлялась. Только отчаянно смотрела ему прямо в глаза и раскрыла, подобно крыльям, руки.
   И, проклиная свою слабость, Эрик разжал ладони и приник к её губам. Её поцелуй был жадным, сумасшедше страстным, и он едва заставил себя разорвать этот сладостный плен. Отодвинул её, сжав плечи, оттолкнул. И Ровенна тут же упала на колени, сжимая его запястья, покрыла поцелуями живот, где ещё не успели затянуться шрамы, а затем её тёплые губы опустились ниже. Это было уже слишком. До этой минуты Эрик ещё пытался как-то сдерживаться и мог уйти, но теперь… По венам потёк жаркий яд соблазна, мысли и чувства притупились. Все эмоции и ощущения сжались до одной единственной точки. Он больше не чувствовал холода и боли, только эти мягкие губы, скользящие по всей длине его плоти, тёплый рот, принимающий её в себя до конца. Время раскололось, рассыпалось осколками в темноту. Не в ту, знакомую, ночную, а в ту, которую боялся даже он. Со стороны это выглядело, наверное, странно. Женщина в шелках и бриллиантах на коленях перед израненным, обнажённым мужчиной. Он улыбнулся сам себе, но внезапно…
   Рука Ровенны взметнулась вверх, пальцы впились в тело чуть ниже левой стороны груди с такой силой, что ему показалось, они вошли внутрь. И сердце взметнулось, подобно птице, попавшей в силки. Эрик вздрогнул от этой неожиданной боли, отстранился, глядя ещё затуманенными глазами на неё, поднимающуюся с колен. Губы Ровенны беззвучно шептали какие-то слова и Эрика охватило странное чувство – словно на него набросило ветром липкую сеть, тонкие нити которой, проникая в тело, оплетали сердце.
   – Твоё сердце теперь подчиняется мне. И никому не снять это проклятие. Я оплела его паутиной и, как паук, выпью в любой момент.
   Да неужели. От его пощечины Ровенна упала ничком на мокрую траву. Повернулась, смеясь разбитыми губами:
   – Какой ты свирепый. Мне это нравится. Ну, иди же сюда.
   Нет.
   Но юбка от падения задралась, обнажив стройные ножки, а взгляд был таким презрительно-дерзким, что он не выдержал. Упал на тёмную, сладко пахнущую ночной прохладой траву, сжав в одной руке её запястья, другой задирая, сминая юбки ещё выше. Рука прошлась по обнажённым бедрам. Белья на ней почему-то не оказалось. Что ж, тем лучше. Резким толчком он вошёл в сухое, неподготовленное лоно. Её лицо исказилось от боли, не вызвав у него ни малейшей жалости. Ненависть настолько сплелись с желанием, что Эрик сам не мог бы сказать, что доминирует и чего он больше хочет – вдохнуть аромат этого цветка или растоптать его в пыли. Сдавив её плечи, он начал двигаться резко и быстро, нисколько не заботясь о чувствах женщины, лежавшей под ним. Разорвать, подчинить её себе. Она с тихим стоном выгнулась, втянула воздух сквозь стиснутые зубы и прошептала:
   – Ну давай же… Возьми меня… Я так хочу…
   И вдруг обвила ногами его бёдра, подалась навстречу его движениям. Вздрогнув от неожиданности Эрик взглянул в её побледневшее от страсти лицо, приоткрытые раскрасневшиеся губы, меж которых блеснула жемчужная полоска зубов. Пепельные волосы разметались тёмными змейками, смешиваясь с травой, руки, которые он больше не удерживал, взлетели и обняли его обнажённую спину, глаза широко распахнулись и в их ночной темноте отразились белые пятна звезд. И услышав, как она выдохнула его имя, он, склонившись, осыпал поцелуями её блестевшую звездным инеем грудь, тяжело вздымавшуюся в тесном вырезе платья. И всё рухнуло – и попытки её забыть, уверить себя в безразличии, в ненависти. Весь этот год, прошедший в тумане и пустоте, в бесконечных воспоминаниях, как мог я прожить его без тебя? Он провёл дрожащими пальцами по её лицу и шее, пытаясь передать всю ту огромную нежность, ржавчиной источившую сердце, шептал ей слова, которые никогда не говорил прежде ни одной женщине, чувствуя, как рассыпается в пыль его броня. Он потянул вниз её корсаж, освобождая высокие, маленькие груди с тёмными точками сосков, тут же сжавшимися от прохладного ночного воздуха. На землю, жалобно звякнув, вывалился ненужный стилет, и он машинально отбросил его в сторону, как какое-то мерзкое насекомое. И всё вокруг менялось вместе с ним, потянуло от леса то тёплым, то горячим ветром, вспенилась зелёная трава, изорванная, измятая их телами, рванули ввысь столбы деревьев, смыкаясь в вышине готикой сводов. И глянул вниз, в этот колодец месяц, мертвенно – бледный, в ореоле скоплявшихся грудами облаков, и залил все фосфорическим, зеленоватым светом.
   Задыхаясь от наслаждения, Ровенна впилась острыми, перламутровыми ногтями в его напряжённую спину и вдруг руки её сорвались резким движением вниз. Эрик резко вскинул голову вверх, сдержав стон, чувствуя, как по коже заструились дорожки крови. Дыхание рвалось из груди, он склонился, нашел её рот, впился жадным поцелуем. В ноздри ударил её запах – тёплый, пьянящий. И смешивались с ним запахи земли, сока истерзанных трав, цветов и крови. Невыносимый жар, разраставшийся между их телами захлестнул его волной, застил глаза пеленой тумана, сковал все члены сладкой судорогой, он не видел, как в пароксизме подступающегося блаженства разметала руки Ровенна, стиснув пальцами что-то в траве, только чувствовал, как всё более судорожно, резко, подавались её бедра навстречу его движениям. Она закричала, выгнулась под ним, судорожно сжимая коленями его спину, сердце Эрика дало перебой, он словно провалился в пылающую тьму, откинул назад голову, как вдруг…
   Клинок стилета вошёл в его горло, сжимаемый твёрдой, тонкой рукой, которая минуту назад так нежно гладила его волосы.

05.02 A.M.

   – Кухня!? – с округлившимися глазами Кэти рассматривала тёмное, низкое, но довольно просторное помещение. Здесь, как нигде в замке, витал дух старины. Почерневшая от дыма громадная каменная печь скалила из темноты свою необъятную пасть, с потолка свисали пучки ароматных трав, на полке располагались щербатые глиняные горшочки, в которых росли шалфей, тимьян, мята и еще какие-то неизвестные Кэти растения. Стена рядом с дверью была увешена бронзовыми колокольчиками, каждый снабжен пеньковым шнуром, уходящим в стену и табличкой, шрифт на которой выцвел и поблёк так сильно, что уже невозможно было разобрать, какой комнате он соответствует. Возле шкафа со всевозможными мешочками, полными круп и муки стоял массивный, дочиста выскобленный стол, а на нем дубовая кадка, накрытая тканью.
   – Ну да, – Генрих прикрыл за собой дверь. – Миссис Филч, наша кухарка, только через час придёт, чтобы испечь хлеб. И мне всегда тут нравилось, если честно. Ещё маленьким сюда прибегал, стянуть что-нибудь вкусное или просто спрятаться от своего преподавателя латыни.
   Кэти уселась на низкий колченогий стул, стоявший у стены, и стала наблюдать, как Генрих быстро развёл огонь в печи, водрузил на крюк большой медный чайник, принёс таз, в котором обычно моют овощи и начал раздеваться.
   Кэти, всё ещё испытывая сильное смущение, заставила себя не отводить взгляд. До чего же красивый! Не такой высокий и мощный, как его брат, Генрих имел грацию бенгальского тигра, а мускулы под матово-белой кожей напоминали стальных змей. Почувствовав на себе её взгляд, Генрих, уже полностью обнажённый, повернулся к Кэти. Ну вот! Опять она, залившись краской, поспешно перевела взгляд на фырчащий над огнём чайник и принялась его сосредоточенно рассматривать.
   – Мне кажется, я знаю, о чём ты сейчас мечтаешь – улыбнулся Генрих.
   – Я? О… – Цвет лица Кэти теперь вполне мог соперничать с легендарным тирским пурпуром. И представлял серьезный интерес для научных изысканий в области медицины.
   – Уверен, ты хочешь чаю. Я сейчас приготовлю тебе его с тимьяном и медом.
   – Ой, да! – более чем искренно воскликнула Кэти, хотя секунду назад думала она вовсе не о чае.
   – Но сначала душ.
   Генрих быстро искупался, поливая себя водой с помощью глиняного кувшина, потом поставил в таз упиравшуюся Кэти. Несмотря на то, что для неё в воду добавили кипятка, едва струя из кувшина коснулась её кожи, раздался визг.
   – Холодно!
   – Куда? Назад! Ты же хочешь быть чистенькой?
   – Не хочу! Ай!
   В целом, диалог сильно напоминал дискуссии Кэти с няней лет этак двенадцать назад, но сейчас её это мало занимало. Когда с водными процедурами было покончено, постороннему человеку могло бы показаться, что в кухне недавно происходило что-то очень криминальное. По всему полу была разбросана рваная в клочья одежда, вода в тазу была красивого алого цвета, стул перевёрнут.
   Завернутая сразу в несколько холщовых полотенец, и удивительно похожая на нахохлившегося воробья, Кэти, насупившись, сидела на кухонном столе, болтая ногами. На обидчика, весело хлопотавшего над чаем старалась не смотреть. Пусть страдает, осознавая свою вину. К её большому разочарованию, Генрих пребывал в великолепном настроении, печали и вселенской скорби на девичьем лице не замечал, и угрызений совести за совершенное насилие явно не испытывал. Когда в фарфоровые китайские чашки полилась струя крепкого, ароматного чая, искушение победило. К тому же, в буфете обнаружилось имбирное печенье, так что пришлось мириться.
   – А это что? – с удовольствием грея руку о горячую чашку, Кэти стащила покрывало со стоявшей рядом кадушки. Под ней обнаружилось что-то мягкое, белое, ноздреватое.
   – Это же тесто для хлеба! Ты что, никогда не видела?
   – Не-а. Ой! – извлечённая из недр теста ладошка потянула вслед за собой длинные вязкие нити. – Оно не отклеивается! И как из этой штуки хлеб делают?
   – Смотри, – предварительно окунув ладони в мешок с мукой, стоявший рядом на полке, Генрих помял ком теста в руках и продемонстрировал Кэти забавного поросёнка. Она в восторге захлопала в ладоши.
   – Ух ты! А давай его зажарим!
   – Ничего не выйдет, мой кровожадный малыш. В печи он потеряет форму.
   – Ну, пожалуйста! А ещё чегонибудь слепи, а?
   После недолгих споров поросёнок был отправлен в печь. Генрих, отряхнув от муки руки, вытащил из кадки расшалившуюся Кэти и, взяв в ладони её смеющееся лицо, поцеловал в горячие от чая губы. Кэти, приникнув к его рту, обвила его шею руками. Полотенца сиротливо свалились на стол, но никто этому не воспрепятствовал.
   – А… – Кэти смущённо покосилась на дверь, – она не запирается?
   – Увы, нет. Но беспокоиться решительно не о чем – кому придет в голову прийти сюда в такой час? – и Генрих мягко потянул её к себе.
   – Жёстко! – пожаловалась Кэти, когда край стола больно врезался в нежные ноги.
   – Тогда так, – смеясь, шепнул ей Генрих, подхватывая её на руки. Сам забрался на стол и посадил Кэти сверху, позволив ей удобно оседлать себя бёдрами. – Осторожно! – он показал ей на громадный мешок с мукой, который угрожающе кренился с соседней полки. Но Кэти не обратила внимания. Дрожащие от волнения ладони пошли вниз, от жесткой рельефной яремной впадины по мраморной груди, которой мог бы вдохновиться Пракситель, живи он чуточку позже.
   – Приподнимись, – и она послушно выполнила приказание. Какая она там влажная, горячая, открытая! Кэти медленно опустилась на его гладкий, твёрдый как камень пенис.
   – Да-а-а… – её глаза широко раскрылись от непривычного ощущения. Её распирало, разрывало изнутри, и невозможно опуститься полностью. Пришлось удерживать вес своего тела на коленях, она медленно опускалась и поднималась, упираясь ладошками о его грудь. Генрих, очевидно забывшись, в нетерпении надавил на её бедра, заставляя опустится ниже и вызвав крик боли.
   – Прости, – он, успокаивая, погладил её ладонями. Руки встретили сопротивление высокой груди, бёдер, живота. Кэти сместилась чуть вперёд, опираясь ладонями о его руки. Уронив голову к его шее, она судорожно вдохнула его волнующий, тёплый запах, порывисто прижалась к его рту недолгим поцелуем. Руки Генриха подтолкнули её под ягодицы, и она попробовала двигаться назад и вперёд. От жаркого трения и между ног по телу начала подниматься горячая волна, мир перед глазами затуманился и поплыл. В подступающем экстазе Кэти резко откинулась назад, и… Лопатки врезались в нечто жёсткое и шершавое. А в следующий миг сухой пушистый водопад обрушился на голову, и вокруг закружилась снежная метель из первосортной муки.
   Генрих потряс головой, стряхивая с лица сугробы муки и попытался сурово взглянуть на отплёвывающуюся, фыркающую Кэти. Не смог.
   – Ты похожа на Снегурочку.
   – Кто такая? – она попыталась вытряхнуть муку из волос.
   – Персонаж русского фольклора. У них был языческий бог по имени «Мразь», повелитель северных ветров и зимнего холода. Как обычно, с приходом христианства он утратил своё могущество и стал героем детских сказок по имени дед Мороз.
   – Злой?
   – Да нет, детям на Рождество подарки приносит.
   – Как это? Ты же говоришь – он языческий?
   – Ну, русские вообще странный народ. Так вот, подле него всегда находилась снежная девочка по имени Снегурочка.
   – А кто она ему?
   – Вроде бы внучка.
   – О, так у него дети есть?
   – Нет.
   – Тогда непонятно.
   – Ну, полагаю, истоки этой легенды лежат в традиции человеческого жертвоприношения. Я расскажу. Находили самую красивую девушку в деревне, привязывали к ели…
   Кэти торопливо закрыла его рот глубоким поцелуем. Отстранившись попросила:
   – Про Снегурочку потом, хорошо?
   Генрих, смеясь, кивнул, и вдруг, без всякого предупреждения, поднялся со стола, подхватил взвизгнувшую Кэти и перевернул её на спину. Сдавил узкие колени и широко развёл в стороны, так что все её нежные места оказались широко раскрыты. Кэти поёрзала в нетерпении, облизнув сухие губы. Ну что же он медлит? Она буквально истекала влагой в предвкушении, но Генрих не торопился – головка его твёрдой плоти лишь поглаживала, тёрла уже до предела возбуждённые, налитые кровью нижние губки. Постанывая от неудовлетворённого желания, она попыталась придвинуться ниже, уперлась в его жёсткий, напряжённый живот. Он усмехнулся, покачал головой, потом все же вошёл в её распалённое лоно, но лишь на пару дюймов, чем вызвал вздох недовольства.
   – Ну давай же, ну что же ты… – пробормотала Кэти довольно невнятно, и с яростью взглянула на Генриха.
   Её мучитель улыбнулся, резко вышел и остался стоять, любуясь её такой открытой, покорной позой, перекошенным от гнева личиком.
   – Скажи. Потребуй, чего ты хочешь.
   Превозмогая злость и унижение Кэти прошипела:
   – Возьми меня. Прошу. Пожалуйста!
   И тут же почувствовала, как он входит, заполняя её всю, до боли, до предела. И начинает медленно двигаться внутри. Склонившись к ней, он коснулся губами её нежной шеи, провел кончиков языка по поднявшимся венам, потом Кэти почувствовала лёгкое, невесомое прикосновение зубов. По её телу пробежали мурашки. А если он…? Любопытство побороло страх. Так хочется увидеть это воочию!
   – Покажи клыки.
   – Что?! – от неожиданности он даже двигаться перестал.
   – Давай. Я хочу.
   Генрих хмыкнул, опустил голову вниз, к животику Кэти, а когда медленно лицо поднял, все её веселье как рукой сняло. В комнате было довольно темно – каменная печь лишь отбрасывала кровавые всполохи на предметы и мебель, зато толстая свеча из желтоватого пчелиного воска, стоявшая на серванте возле стола хорошо осветила лицо Генриха. Прежде гладко зачёсанные назад волосы упали на высокий лоб, отчего его лицо утратило всякий налёт цивилизованности, а вот зрачки прозрачных, как вода глаз, расширились настолько, что тьма поглотила серебро. И застывший, странный взгляд этих минуту назад знакомых и любимых глаз заставил Кэти содрогнуться. Клыки под приподнявшейся губой оказались гораздо длиннее и острее, чем она себе представляла. Кэти словно холодной водой окатили. Но тут её внимание отвлекло какое-то движение слева.
   В кухню проследовал Спарки, которому дубовая дверь была, конечно же не помехой. Бросил на замерших в странной и нелогичной, по его мнению, позе хозяев уничижительный взгляд, и прошествовал к миске, стоявшей у камина, которую Кэти прежде не замечала. Торжественно обойдя её кругом, Спарки сунул свой нос прямо в свежее молоко, очевидно оценивая качество, потом, посидев подле минуту, с важным видом покинул кухню.
   Генрих смахнул на пол полупустой мешок муки, явно бывший лишним на столе, и засыпал её грудь и живот тёплым снегом. Потом чертил пальцами узоры по нежной коже, обнажая среди искристо белого персиково-розовое, и Кэти смеялась. Почувствовав, что его движения ускоряются, Кэти обхватила его ногами за талию и бедра, привлекла к себе, насаживаясь на его ощерившийся член всё сильнее, как вдруг дверь в кухню медленно отворилась с омерзительным скрипом.
   Льющийся из коридора свет сделал фигуру вошедшего персонажем из театра теней, так что лица его Кэти не увидела. Впрочем, особого желания у неё и не было. Человек охнул, попятился, несколько секунд поколебался, очевидно решая, что лучше – принести извинения или сейчас же покинуть авансцену. Кэти его, в общем-то понимала. Когда идёшь в кухню, ожидаешь увидеть что угодно – поваров, трудящихся над яствами, слуг, сервирующих подносы, Санта Клауса, застрявшего в трубе, на худой конец грабителя, лезущего в окно, но что бы… Наконец, нежданный гость предпринял разумные действия – опрометью бросился вон, попутно опрокинув медный ковшик для варенья и ведро с водой. Кэти скрыла в ладонях пылающее лицо.
   – Ох, какой ужас. Этого я никогда не забуду.
   – Конечно, забудешь. Минуты через две, – он спустил её на пол, перевернул спиной к себе, опустился на колени. А в следующую минуту Кэти почувствовала, как его твёрдые пальцы раздвигают её ягодицы и язык ласкает и гладит попеременно оба отверстия. Очень скоро неприятный эпизод канул в Лету, и золотистые воды реки повлекли Кэти за собой в сладкое небытиё. Почувствовав, как дыхание её участилось, Генрих поднялся, подхватил Кэти рукой, лаская живот, грудь, непроизвольно сжал горло и у неё вырвался стон удовольствия. Он чему-то улыбнулся, покачав головой, ещё сильнее сдавил тонкую шею и вошёл нарочно резко и жёстко. Эта неожиданная грубость отозвалась во всём теле неведомым прежде ярким удовольствием, и Кэти, широко распахнул удивлённые глаза, попыталась повернуть голову, словно ища объяснений. Но он, намотав на руку узел золотистых волос, запрокинул её голову вверх, не позволяя ни шевельнутся, ни вздохнуть, и ей оставалось лишь подчиняться, всем телом ощущая его волю, его власть, чувствовать, как он заполняет лоно, до боли входя в неё и не встречая сопротивления. И когда уже Кэти была на миг от того, чтобы упасть в сияющую глубину экстаза, дверь распахнулась, услужливо пропуская полненькую, весьма пожилую женщину. Та некоторое время с негодованием смотрела на открывшуюся её взору сцену, затем, не проявив никакого почтения к молодому господину, замахнулась на Генриха тряпкой.
   – Генри! Негодник! Что ты натворил со столом? И что это за запах?
   Только тут Кэти заметила, что вся кухня заполнилась едким, удушливым дымом. Миссис Филч опрометью бросилась к печи и извлекла из неё дымящийся чёрный холмик.
   – Что это было? – сурово возопила она.
   – Поросёнок… – потерянно пробормотала Кэти.
   – Он был из теста, – поспешил уточнить Генрих, потому, что взгляд несчастной поварихи тут же метнулся в тёмный угол, где свисали, подвешенные на железных крюках обшитые джутом свиные окорока.
   – Так вы ещё и тесто испортили?! – миссис Филч захлопотала, как лань над раненным детенышем, над кадушкой с безнадёжно опавшим тестом. – Как же я хлеб-то печь буду?
   – Нэнни, ну Господь с этим хлебом, не им единым, как говорится. – Генрих спрятал кадушку под стол, как труп врага. Но бедная повариха никак не могла успокоиться.
   – Скверный мальчишка! Всегда ты так! Разве я не велела тебе держаться от кухни подальше?
   – Ну не всегда, – возразил Генрих и по тону его Кэти поняла, что смелый и бесстрашный в схватках с представителями мира человеческого и нечеловеческого, старенькую повариху он побаивается.
   – Да? А кто кошку в дымоход спустил?
   – Нэнни, мне было семь лет!
   – А порох в печь кто бросил? – гремел хорошо поставленный голос кухарки, всегда приводивший в трепет лакеев, да и не только их.
   – Я не собираюсь оправдываться! – начал оправдываться Генрих, и на щеках его проступил лёгкий румянец.
   – Ох, говорила я твоей покойной матушке, царствие ей небесное, балует она тебя больно! А твой покойный батюшка, царствие ему небесное, всё смеялся, когда ты всю утварь к кухонным полкам приклеил, говорил: «Ничего, Нэнси! Повзрослеет! Изменится!» Мне тогда восемнадцатый шёл. Сейчас девяносто. Повзрослел ты? Изменился? Ничуть!
   – Правда, приклеил? – восхитилась Кэти, открывавшая для себя всё новые удивительные грани возлюбленного.
   – А то как же, барышня. Все, как есть и горшки, и тарелки, всё чем-то к полкам прилепил. Старый Томас, царствие ему небесное, дёрг-дёрг поднос, значит, с полки, а он ни с места! Бедняга чуть умом не тронулся, решил, нечистая сила, значит. А этому негоднику смех! – она вновь бросила испепеляющий взгляд снизу вверх на хозяина. – А учителю латыни, мистеру Барнсу, царствие ему небесное, мышь кто в тарелку подсунул?
   – Ну ладно вам, Нэнни! – Генрих, смеясь, обнял за плечи и поцеловал старенькую кухарку в сморщенную, как печёное яблоко, щёку.
   – И девочку простудишь, – проворчала она, но уже не так сердито. И неожиданно, стянув с себя потёртую, порыжевшую от времени шерстяную шаль, заботливо укутала плечи Кэти. Наконец, после окончательного примирения она удалилась, на прощание украдкой, по-матерински перекрестив Кэти.

05.04. А.М.

   Не отдавая себе отчёт в том, что произошло, Эрик машинально вырвал из горла стилет и отшвырнул его в траву. Зажимая рукой рану на шее, он потрясённо смотрел на женщину, чьи спазмы удовольствия он ещё чувствовал. А она с улыбкой удовлетворения на лице, сладко потянулась и вдруг, с неожиданной силой толкнув Эрика коленями в живот, высвободилась из-под его тела. Легко поднявшись на ноги, Ровенна поправила одежду и повернулась к лежащему на траве мужчине. Задыхаясь и захлебываясь кровью, которая мгновенно наполнила лёгкие и рот, он всё не мог поверить в то, что произошло несколько секунд назад и скорее растерянно, чем с гневом смотрел на женщину, которая опустилась рядом с ним на траву, нежно положила ему руку на лоб.
   – Не смотри так на меня! Мой милый, любимый… – в голосе её сквозила искренняя нежность, и это, пожалуй, было самым страшным. – Что поделать, я дитя природы, а в ней всё совершенно, не так ли? И часто самка после любви убивает самца, ты же знаешь… Но я просто не могу видеть, как ты мучаешься, – она поискала что-то в траве.
   – Прости меня, – она замахнулась, тускло блеснул стилет, но в следующую секунду Эрик с такой силой рванул её за руку, что она ничком упала на землю. Выбив из женской руки клинок и с трудом сдержав желание сдавить посильнее это тонкое запястье так, чтоб оно сломалось, он отшвырнул кинжал как можно дальше. Глухой плеск воды и возмущенной кваканье возвестило, что стилет угодил в бассейн, вновь нарушив мирный лягушачий вечер.
   – Я не понимаю, – Ровенна потрясённо смотрела на Эрика, – почему мои чары не действуют? Я ведь связала твоё сердце.
   – К твоему сожалению, – прохрипел Эрик, взяв её за волосы и оттягивая голову в сторону, – оно бьётся лишь раз в сорок минут. И раз уж речь пошла о законах природы, я, пожалуй, вспомню, что тоже её дитя. – И он приник к её горлу.
   Зубы пробили нежную кожу на шее, как раз в том месте, где слабо пульсировала тонкая голубая вена. Ровенна издала сдавленный стон, дёрнулась, но он крепко прижал её своим телом к земле, чувствуя, как боль в сердце перерастает в гнев. Её кровь отдавала полынью, сталью и мёдом, дурманила и опьяняла, и он с трудом заставил себя оторваться.
   – Никак не пойму, – он насмешливо взглянул в побледневшее лицо, – эти неудачные попытки меня убить – это проявление любви или непрофессионализма? Ударь ты в основание позвоночника, здесь, в области шеи… Но второго шанса я тебе не дам. Однако, мы не закончили. – Рана на горле затянулась и голос его снова стал чистым и звучным. – По крайней мере, я.
   Он разорвал по всей длине платье и отшвырнул его в сторону. Понимая, что убежать ей не удастся, Ровенна всхлипнула, инстинктивно сжала колени, подтянув их к животу. Из глаз её брызнули слезы, она обхватила себя руками, словно пытаясь защититься, но в нём словно что-то надломилось. Ещё десять минут назад он себя бы дал убить, но не позволил бы даже улыбке угаснуть на этом лице, теперь же… Не обращая внимания на слабое сопротивление, он перевернул её на живот, прижимая лицом к земле. Ровенна попятилась назад, в бесплодной попытке освободиться, подтянула колени к животу, приподняв поясницу, и он, усмехнувшись, навалился сверху всей тяжестью. Легко нашел узкое, не потревоженное прежде отверстие и рывком вошёл, раздвигая, разрывая гладкое мышечное кольцо. Ровенна закричала, падая ничком во влажные ночные травы, но рука Эрика, нырнувшая под гладкий живот, не позволила её бедрам опуститься вниз. Подождал минуту, пока она билась в его руках, безуспешно пытаясь вырваться и причиняя себе ещё больше боли.
   – О нет. Стой на коленях, не смей ложиться. – Он наконец поймал оба её запястья, сжал их левой рукой, поднимая выше поясницы. Это заставило Ровенну прогнуться ещё сильнее. Резко и грубо выйдя, Эрик несколько секунд полюбовался её униженной позой, широко раздвинутыми ногами, беззащитной, высоко поднятой попкой, затем сплюнул прямо на нежное, темнеющее отверстие. Она всхлипнула, попыталась сжать колени, но он резко поднял её руки вверх, вызвав стон.
   – Раздвинь ножки. Шире. Вот так.
   Она покорно раздвинула колени, приподняла попку ещё выше, и он вошёл, ещё более резко и грубо, не в силах контролировать растущее возбуждение. Как девственно узко, жёстко, но с каждой минутой становится всё шире, податливее, и всё труднее сдерживаться, не кончить прямо сейчас в это нежное, беззащитное отверстие. А её колени подогнулись, и она упала со стоном на живот, и он приник всем телом, ощущая жар влажной кожи, слыша бешеный стук сердца, сжав её в объятиях с такой силой, что едва не сломал кости. И на самом пике удовольствия его зубы вновь сомкнулись на тонкой женской шее.
   Несколько мгновений спустя Эрик вышел из неё, перевернул на спину и лёг, обнимая, рядом. Ровенна не двигалась, лежала, как мёртвая, уронив руки вдоль тела, только грудь тяжело вздымалась. Он убрал длинную прядь волос, прилипшую к щеке, подивившись, что волосы её по-прежнему были убраны в причёску. Взглянул в лицо. Похожа на спящую принцессу, ожидающую поцелуя, который разбудит её ото сна.
   – Скажи мне, как это? – Ровенна подняла на него тяжёлые, словно сонные веки. – Как это, когда пьёшь саму жизнь? Я тоже могу отнимать жизнь, но не принимаю её в себя.
   – Как океан. Его питают реки, их воды смешиваются, растворяются, но не исчезают. Кровь имеет память, древнюю. Не только твои, но и воспоминания праотцов текут в твоих венах. А теперь и в моих. Но для тебя твои сны, страхи и желания темны и неясны, я же могу видеть некоторые из них, как жемчужины, которые волны выносят на берег. – Эрик поднял её безвольную руку, полоснув зубами по голубоватой сетке вен. Рубиновая дорожка прочертила свой путь по нежной коже.
   – И что же ты видишь? – голос её слабел, становясь глухим и неясным.
   – Маленькую девочку, идущую по зимнему лесу, на ней только старое тоненькое платье, но кажется, она не чувствует холода, – Эрик провёл языком по внутренней стороне предплечья Ровенны, затем коснулся губами запястья, где матово голубел рисунок вен. Алый ручеёк исчез. – А вот это ещё раньше. Пылающие дома, солдаты, запах цветущих яблонь и гари врывается в окна… Это было в мае? Девочка, плачущая от страха, склонилась над глиняной миской, наполненной кровью и молоком, а пожилая женщина шепчет заклятье, проклиная её душу, соединяя её звериной и птичьей кровью с миром, чуждым добрым людям… Это была твоя мама? Как ты выпила эту мерзость?
   – Если ты видишь это, ты знаешь, что было дальше. Её убили солдаты несколько минут спустя. Прямо у меня на глазах. – Ровенна в упор посмотрела на него ясным, твёрдым взглядом. – Когда жизнь посылает нам первые испытания, слабые ломаются, а сильные становятся жестокими. Я выбрала второе.
   Какое-то движение сзади заставило Эрика на мгновение оглянуться. Треск ломаемых кустов возвещал миру, что к ним пробирается, по меньшей мере крупный кабан-секач, но на поляне появился всего лишь мистер Дауни, в безупречном костюме и как всегда бесстрастный. Удивления он не выказал – то ли привык видеть хозяйку в подобных ситуациях, то ли сама ситуация была для него делом привычным, но ни один мускул на его лице не дрогнул. И в это мгновение словно огонь взорвался у Эрика в области шеи. Он даже не почувствовал, как его оттолкнули в сторону, тело перестало слушаться, а глаза закрыла кровавая мгла. Ровенна поднялась, легко и грациозно, отбросив за спину распустившиеся волосы.
   – Мистер Дауни, что так долго? Можно ваш платок? – Получив желаемое, она неторопливо начала вытирать окровавленную серебряную шпильку, увенчанную алой шпинелью. – Эрик, помнишь, я говорила тебе о ней – не стоит относиться с такой беспечностью даже к такой малости. А теперь прощай. – Она повернулась к мистеру Дауни, который со скучающим видом доставал из внутреннего кармана отделанный серебром пистолет.
   – И когда закончите, постарайтесь, чтобы его нашли не скоро. Ни к чему весь этот шум, пока мы здесь.
   – Ровенна… – прохрипел Эрик изо всех сил стараясь говорить внятно. – Знаешь, когда я сегодня в склепе увидел каменный гроб с цепью внутри, я подумал – возможно ли так сильно кого-то ненавидеть, чтобы желать ему такой смерти. Сейчас я скажу – возможно.
   Ровенна вздрогнула, застыв на мгновение, затем ушла не оглянувшись, а стряпчий неторопливо начал снимать сюртук. Эрик наконец сумел сесть, опираясь спиной о колючую тисовую стену, провёл дрожащей рукой по окровавленным волосам. Это к лучшему. Её убить он всё же не смог бы, а здесь всё просто. К действительности его вернул сухой щелчок затвора.
   – Прекрасный дуэльный пистолет. Ле Паж, если я не ошибаюсь? – Эрик прищурился, разглядывая направленное на него дуло.
   Впервые на лице стряпчего появилось что-то похожее на эмоции. Нет, не то что бы на нём отобразилось удивление, но уголок рта у него точно дёрнулся.
   – Мистер Рэйберн. Вы сейчас умрёте. И единственное, что вас интересует, это марка оружия? – негромко произнес он.
   – Не совсем. Если честно, хотел услышать, как же всё-таки звучит ваш голос. Довольно приятно.
   – Ещё более странно.
   – Да я вообще не в меру любопытен. – Эрик, стараясь действовать незаметно, напряг мускулы, проверяя их готовность. Рана на шее затянулась.

05.20 А.М.

   – Ну, надеюсь, на сегодня визиты окончены, – развёл руками Генрих, поворачиваясь к Кэти. Та поспешно отвела взгляд, что не осталось без внимания.
   – Кэти! Неужели ты все ещё смущаешься? После всего, что было? Даже после нашего… – уголки губ у него дрогнули, – венчания?
   – Н-нет.
   – Тогда взгляни на меня.
   Она стиснула зубы и зажмурилась так крепко, что заболели глаза. Отчаянно замотала головой, когда он, смеясь и нашёптывая всякие милые глупости, поймал её ручку и насильно опустил вниз. Пальцы Кэти коснулись твёрдой, гладкой плоти и она попыталась отдёрнуть руку. Безуспешно. Посмотрела ему в лицо. Смеётся. И смотрит с такой нежностью, как на маленького ребенка. Ну ладно же! Превозмогая страх, она попыталась охватить пальчиками его член, сомкнуть их не удалось, тогда она попробовала погладить. И услышала, как участилось, стало неровным его дыхание. Ободрённая этими явными признаками удовольствия, Кэти осмелела. Толкнула ладошкой в грудь, и он послушно развернулся, опираясь руками о стол, закрыл глаза. О, это пьянящее чувство власти над другим человеком! Кэти больше не чувствовала холода босыми ступнями, стоящими на каменном полу, лаская его одной рукой, она провела кончиками пальцев по его полуоткрытым губам, за которыми блеснула жемчужная полоска зубов, вниз, по горлу к нежной впадинке меж крыльев ключиц. Какие у него ресницы длинные, как у девушки! Она впервые его беспрепятственно рассматривала, удивляясь, как близко у мужчин мышцы расположены к коже, любое движение, и их рельеф изменяется, и никакой мягкости, нежности, все твёрдое, жёсткое, как дерево.
   А Генрих уже не мог больше сдерживать растущее возбуждение. Распалённый её неумелыми ласками, он порывисто подхватил Кэти под колени, и поднял её, весело взвизгнувшую, на руки. Снова взметнулась облако муки, когда он бережно опустил её на стол, и всё смешалось в этой жаркой мгле – его прохладные губы на влажной коже, запах дыма и сухих трав, отблески огня в зелёных и янтарных оконных стёклышках, скрип старого деревянного стола… Скрип отворяемой кухонной двери….
   – Мистер Рэйберн, Генрих! Можно мне войти? – и, разумеется, не дожидаясь согласия, в комнату вломился епископ Уитлширский, собственной персоной.
   Никогда в своей жизни Кэти не была так негативно настроена против служителей святой церкви.
   – А как вы узнали, что я здесь? – спросил Генрих немного охрипшим голосом.
   Кэти порадовалась. Ну, хоть не ей одной сейчас плохо. Тихонько потянула к себе платье. Преподобный Грегсон деликатно отвёл от неё свой взгляд, но это нисколько не смягчило сердце Кэти.
   – Так ведь все знают, Генрих. И прислуга, и экономка, и…
   Генрих поднял вверх руку, прерывая очевидно длинный и подробный список информированных лиц. Дальнейший их диалог Кэти, скажем так, несколько удивил.
   – Вы насчёт девушки?
   – О, да. Мистер Рэйберн. Красота её столь совершенная пленила сердце моё, так что вынужден настаивать и уговаривать вас расстаться с ней, искусительницей души моей… – и прибавил уже совершенно другим тоном. – Ваша цена?
   – Двести фунтов, – Генрих, с видом капитана корабля, чей корабль взяли на абордаж безжалостные пираты, устало потянулся за рубашкой. – Но ещё раз хочу вам напомнить – она не вырастет в цене, так что рассматривать её как вложение не стоит. А стоимость всё же высока ввиду уникальности – она была последней у Критца.
   – Ах, что есть деньги в нашем суетном мире? – епископ явно обрадовался. – сказано ведь: «Не собирайте себе сокровищ на земле, где моль и ржа истребляют и где воры подкапывают и крадут». Евангелие от Матфея. Чек вас устроит?
   – Да, вполне.
   Епископ тут же разгрёб на столе место и принялся выписывать чек, но вдруг, словно о чём-то вспомнил и смущённо взглянул на Генриха.
   – Только вот… Генрих, друг мой, нельзя ли как-нибудь вывезти девушку, скажем так, тайно от глаз людских? Сам я человек современный, но вот супруга моя… Редкой духовной красоты женщина, и не только духовной, к слову сказать, но… «Страшна как преисподняя ревность, стрелы её – стрелы огненные». Песнь песней Соломона.
   – Разумеется, я сейчас распоряжусь. Через двадцать минут она будет ждать вас в вашей карете.
   – О, благодарю вас, мистер Рэйберн.
   Епископ тут же поспешно удалился, вручив Генриху чек и ещё раз рассыпавшись в благодарностях. Не успела Кэти ничего спросить, как покинувшего театр военных действий епископа сменила мисс Спенс. При ней находилась и задумчивая Фанни. Вид у горничной был слегка ошарашенный и встрёпанный, словом такой, какой бывает у человека, проведшего с мисс Спенс более трёх минут наедине. Впрочем, при виде Кэти, мучившейся с корсажем, она тут же вышла из лирического состояния и бросилась на помощь. Генрих меж тем объяснял:
   – Мисс Спенс, епископ Грегсон приобрёл у меня «девушку с павлиньим пером». Терракота Критца. Необходимо сейчас же упаковать и отнести в его карету. Возьмите сундучок подходящих размеров, не забудьте пергамент и опилки, думаю, джутовые валики тоже не будут лишними. Проследите лично. Да, и он просил, что бы о покупке никто не узнал.
   – Да сэр. Фанни, вы закончили?
   – Да, мисс Спенс. – Фанни ловко завязала шнур на корсете Кэти, и сделав книксен, поспешила к экономке.
   – Возьмите сундучок для перевозки чая, тот, что среднего размера, пару фунтов опилок с конюшни и всё это в восточную комнату. И скажите Мэтью, что бы готовил лошадей епископа, он уезжает. Фанни!
   – Да, мисс?
   – И никому не болтайте.
   – Ясное дело, мисс.
   – Особенно Мэтью.
   – Конечно, мисс.

05.25 А.М.

   – …и совершенно нелепая идея, говорю я вам. Только время теряем в этих тисовых дебрях. Ну с чего мой милый Джордж пойдёт бродить по этому неприятному лабиринту? Он, конечно, в замке.
   – Но миссис Мэлвик, уверяю вас, мистера Джорджа видели идущим сюда в компании двух дам! – Джеймс изо всех сил старался, что бы голос его по-прежнему звучал вежливо и почтительно. Отчего-то сильно болел затылок, да ещё этот странный обморок, заставивший его пролежать на земле у проклятого грота минут двадцать, не меньше. Определённо, сегодня не самая удачная ночь в его жизни.
   – Наверняка эта бессовестная Кэтрин снова его куда-то потащила. Ни на минуту не поверю, что мой дорогой мальчик приехал сюда сам! Это не дом, а Содом и Гоморра какие-то.
   Епископ вежливо кашлянул
   – Генрих Рэйберн мой старинный друг. И уверяю вас, он в высшей степени порядочный и благородный человек…
   – Вздор, – леди Мэлвик была несокрушима. – Порядочные люди карнавалы не устраивают. А картины? Ничего на духовную тему – сплошные Венеры да Марсы. Блуд, разврат на каждом шагу. Даже в этом проклятом лабиринте я боюсь наткнуться… Ну вот, что я говорила?
   Компания вышла из тисового коридора на открытую площадку и зрелище перед ними предстало эпическое. На траве был распростёрт лицом вниз хрипевший от бессильной ярости мистер Дауни, а на нём сверху обнажённый Эрик, который по понятным причинам одеться не успел. Зажимая одной рукой рот своей жертве, другой он держал стряпчего за волосы и как раз уже собирался вонзить зубы в его шею. От неожиданности все, включая дерущихся, застыли на месте.
   – Блуд, – с удовольствием констатировала леди Мэлвик. – Притом в самой его омерзительной и извращённой форме. И ведь не стыдятся ничего – нет бы в будуаре, тайком…
   – Что!? – от неожиданности и ужаса относительно неверной трактовки происходящего, Эрик и его полузадушенная жертва завопили почти в унисон.
   – Давайте уйдём – пробормотал преподобный Грегсон. – Не нам, не нам, простым смертным судить их… Ох, горе. Но Господь милостив, возможно и простит.
   – Нет! Мы не… – Эрик был готов признаться в убийстве, которое собирался совершить, лишь бы поскорее развеять ужасное заблуждение.
   – Они ещё пытаются отрицать! Как низко, – фыркнула леди Мэлвик. Напоследок испепелив взглядом Эрика и мистера Дауни, она торжественно отплыла в темноту лабиринта, прихватив с собой расстроенного епископа. Остался Джеймс, заворожено глядевший на своего господина.
   – Мистер Рэйберн, сэр… Что ж вы раньше-то молчали? Да если б я знал…! Я… Я для вас всё… Я на всё… Одно лишь ваше слово! Хотите, сегодня же к вам приду? Я в десять работу закончу и… – голос у юноши сорвался от переполнявших его чувств.
   – Джеймс, – очень тихо сказал Эрик. – Уйдите.
   – Понимаю, сэр! – Джеймс восхищённо рассматривал обнажённое тело хозяина. – Как закончу смену, так сразу. Не пожалеете, сэр. Я та-а-акое умею…
   – Вон отсюда!!!
   – Конечно, конечно. – И бросив на прощание взгляд, полный немого обожания, слуга исчез.
   – Ч-чёрт. – Эрик со стоном уронил голову на плечо своей жертвы.

05.37 A.M.

   – Мэтью! – Фанни едва перевела дух, не так-то просто бежать с сундуком в руках до самой конюшни, но такая новость не могла ждать.
   – Привет, старушка.
   Конюх пребывал в великолепном настроении. Его рыжий любимец вернулся, и сейчас он бережно чистил золотой бок самой мягкой из имевшихся в наличии щёток.
   – Ой, чего скажу-у-у-у! – Фанни буквально распирало от известной только ей страшной тайны.
   – Ну?
   – Епископ Уитлширский. Ну, толстый такой, на бобра похож.
   – Ну?
   – Не перебивай! Так вот, епископ у нашего хозяина ЖЕНЩИНУ купил. Во как. За двести фунтов. Сама слышала.
   Мэтью присвистнул.
   – Это что ж за девица такая, что такие деньжищи стоит? Не та мелкая с веснушками, что за хозяином весь вечер бегает?
   – Не. С веснушками – это Кэтрин Бранн, дочка лорда Бранна, они тут живут недалеко. Не, ту, что он купил, зовут Тера Кота. Но это ещё не всё. Видишь сундук у меня в руках? Так вот, повезёт её епископ в этом сундуке. Тайно!
   Мэтью окинул сундучок критическим взглядом.
   – Не влезет.
   – Порубить, так влезет. Да, кстати, лошадей ему запрягай.
   Мэтью отмахнулся.
   – Дурь несёшь, Фанни. Ну на кой ему дохлая девица? Польза от неё какая?
   – Слышь, Мэтью. А вдруг епископ колдун? И вообще, все гости тут собрались на чёрную мессу? Вон и мисс Блекхилл и братец её, а теперь вот Кота в сундуке.
   Мэтью глубоко задумался.
   – Ну! А ведь правда твоя, старушка.
   – Что ж делать-то?
   – В церкву!
   – А лошади, а сундук?
   – Ладно. Лошадей готовим, сундук несём, но потом сразу в церкву!

05.30 A.M

   Выйдя из лабиринта, Эрик пошёл вдоль восточной стены замка. Сюда выходили окна комнат, в которых обычно размещали гостей, ну а коль скоро гости сейчас, как им и положено, бесчинствуют на балу, то никто его не увидит. Нынешний облик его, скажем так, не вполне соответствовал общественным стандартам. Брюки превратились в мокрые обрывки неопределённого цвета, останки рубашки он оставил мирно плавать в мозаичном бассейне. Ну, не беда. Отсюда рукой подать до чёрного хода, ведущего в кладовую, а оттуда в кухню. Лишь бы какая-нибудь романтическая душа не вздумала в этот неурочный час полюбоваться луной, звёздами и прочей небесной атрибутикой.
   – Мистер Рэйберн!
   О нет, только не она. Но увы, именно Мэйбл Талли махала ему из окна.
   – Лорд Рэйберн, я хотела принести извинения за свой нелепый испуг. Тогда, в лабиринте. Видите ли, я просто вас не узнала.
   Она распахнула створки французского окна и вышла на балкончик. Все ингредиенты романтического свидания были на месте – ночь, луна, соловьи, балкон, увитый плющом (старым и чрезвычайно крепким, что делало его вполне пригодным для несанкционированного проникновения в спальню томной красавицы). Собственно, была в наличии и томная красавица, облачённая в довольно прозрачный пеньюар и выказывающая признаки сильнейшего интереса к стоящему под балконом кавалеру. Вот только сам кавалер мечтал отнюдь не о страстных ласках на ложе любви, а о ванной и стакане хорошего бренди.
   – И не мудрено.
   – И, конечно, извиниться за моего мужа.
   – Почему?
   – А, так он вас ещё не встретил? – Вид у неё стал немного смущённый.
   – Нет.
   – Он пошёл вас искать. В таком случае, приношу извинения заранее. Не хотите подняться ко мне? Вы сможете привести себя в порядок, а я позабочусь о вашем костюме.
   – Вы очень добры, миссис Талли. Но право же, я спешу.
   – В таком виде? Вы же гостей напугаете. Пойдут всякие разговоры…
   Вопрос был не праздный. В лохмотьях, весь залитый кровью, Эрик понимал, что визит его в замок, полный людей, произведёт яркое впечатление.
   – Поднимайтесь ко мне, сэр Рэйберн. Здесь есть карнавальный костюм мужа, ему он больше не понадобится, мы вскоре уезжаем.
   Немного поколебавшись, Эрик принял приглашение. Забираясь на балкончик второго этажа с помощью дикого плюща, он чувствовал себя, как заправский венецианский любовник, то есть глупо. Очутившись в комнате леди Талли, он был радушно встречен. Чрезмерно радушно. Отказавшись от вина, бренди, виски и чая, Эрик смог умыться, и вскоре был облачён в костюм мистера Талли, который Мэйбл на удивление быстро и легко подогнала по его фигуре. Впрочем, на протяжении всей примерки его не покидало ощущение, что трогают его совсем не в тех местах, которые следует подшить.
   – А вы удивительно ловко орудуете иголкой для аристократки, миссис Талли, – пошутил Эрик.
   Мэйбл пробормотала слова благодарности и отвела глаза.
   Наконец Эрик обрёл более-менее человеческий облик и решительно направился в бальный зал. Отделаться от леди Талли не удалось. Пропустив мимо ушей все его намёки относительно двусмысленности их совместного появления, она решительно взяла его под руку, и Эрику оставалось лишь смиренно опустить голову перед неумолимым роком.
   Оркестр только что кончил кадриль, и под низкими сводами полилась тягучая мелодия медленного вальса. Эрик посмотрел по сторонам в поисках Генриха и Кэти. Неужели не дождались его? Или что-то случилось? Наверное, стоит некоторое время побыть здесь, иначе есть риск потерять друг друга. Как неудачно, однако, получилось. И что там лепечет это несуразное существо?
   – Эрик… Я ведь могу к вам так обращаться?
   Не успел он ответить отказом, как Мэйбл восторженно продолжила:
   – Конечно, по правилам это должны сделать вы, но сегодня я позволю себе быть немножечко безрассудной. И дерзкой. – Она вскинула голову и посмотрела на него затуманенным взглядом опытной соблазнительницы. Выглядело это не слишком убедительно. – Я приглашаю вас на танец. Да. Я – вас!
   О великие боги, за что вы так со мной?! Но он ей обязан. К тому же не стоять же здесь столбом, когда остальные танцуют, привлекая ненужное внимание. Вздохнув, Эрик привлек её к себе. Танцевала она прескверно, не успевала в темп, к тому же явно устала за один лишь тур вальса. Его это удивило. Такая юная девушка должна порхать, подобно мотыльку и её головка наверняка полна лишь детскими забавами, танцами, развлечениями и прочими глупостями, нелепыми и милыми. Он впервые внимательно взглянул в её лицо. Неестественная бледность, на щеках пылают красные пятна. А ведь она, пожалуй, больна.
   – Миссис Талли, вам нехорошо? – равнодушно спросил он, оглядывая зал в поисках Генриха и Кэти.
   – О, я прекрасно себя чувствую! Обнимите меня.
   Не особенно задумываясь о своих действиях, Эрик послушно сжал её в объятиях. Что-то хрустнуло и сломалось. То ли пластинки китового уса, формирующие корсет, то ли рёбра. Леди Талли жалобно пискнула, и Эрик поспешно разжал руки.
   – Ах! Вы такой страстный!
   Только этого не хватало. Где только носит её мужа?
   – Эрик. Не желаете ли прогуляться под луной?
   – Нет.
   – Это так романтично! Только вы и я…
   – Вот это меня и пугает. Леди Талли, я…
   – Зовите меня Мэйбл.
   – Леди Талли, с вашего позволения, я должен вас покинуть.
   Мэйбл хотела что-то возразить, но тут у неё начался такой приступ кашля, что Эрик был вынужден отлучиться за водой, и препроводить даму на ближайшую банкетку.
   – Мне что-то нехорошо. Нужно на воздух.
   А ведь она, пожалуй, не шутит. Губы посинели, дыхание неровное, ладонь, сжимавшая руку Эрика, была холоднее его собственной. Через арочный проём вышли на улицу.
   – Какая поэтичная ночь! Звезды, пение птичек … – начала Мэйбл, жеманно глядя ему в глаза. Голос после недавнего приступа кашля всё ещё дрожал. Эрик не ответил.
   – Луна, – она для верности указала рукой. Её спутник безмолвствовал, как египетский сфинкс, которому докучают туристы.
   – Светит, – Мейбл теперь взяла на себя роль терпеливой, милосердной учительницы младших классов, но, как известно, среди любых школьников пять процентов необучаемы.
   Но когда Кайрос отворачивается, свои объятия открывает Геката. Новый приступ кашля отвратил обоих участников трагедии от романтических воззрений.
   – Поможете мне добраться до моей комнаты? – Мэйбл жалобно взглянула ему в глаза.
   – Обопритесь о моё плечо.
   До комнаты добрались практически без приключений, не считая встретившегося по пути Марка, проводившего их удивленным и явно неодобрительным взглядом. Знал бы он, сколь далеки от истины его домыслы! В комнате было темно и холодно. Огонь в камине погас, свечи догорели. Только теперь Эрик обратил внимание на разбросанные по комнате вещи, похоже, хозяева в спешке собирались, притом без помощи слуг.
   – Что ж, полагаю, я вам больше не нужен? – Эрик повернулся, чтобы уйти, но Мэйбл бесцеремонно схватила его за руку.
   – Ах, ну куда же вы так спешите? Я так вам признательна за помощь! Позвольте угостить вас чаем? – она словно бы случайно повела плечами, отчего и так смелое декольте опустилось ещё ниже. Вот Далила!
   – Миссис Талли, полагаю, ваш муж вернётся с минуты на минуту и не одобрит приватное чаепитие.
   – Нет-нет, не вернётся. Я сказала ему, что вас можно найти у склепа, а это около мили отсюда. И у него подагра. У нас с вами есть час, не меньше. И мы не можем потерять это время! Ведь я вам нравлюсь, не так ли? – она жеманно откинулась на спинку дивана.
   Ну, это как сказать. Эрик вздохнул. Просто уйти или поставить её на место?
   – Миссис Талли, я польщён, но должен вас немедленно покинуть.
   Её личико вытянулось. Разочарована. Что ж, поделом ей. Мэйбл плотнее закуталась в меховую шаль.
   – Здесь так холодно. Вас… Не затруднит развести огонь?
   Вздохнув, Эрик разжёг огонь в камине, открыл заслонку и пламя с весёлым гудением устремилось в дымоход. Подбросив поленьев, он повернулся и увидел леди Талли, сидевшую на постели в позе одалиски, совершенно обнажённую.
   – Миссис Талли, вы, очевидно, собираетесь ложиться спать? Не смею более обременять вас своим присутствием, – рассерженный, он повернулся к двери.
   – Мистер Рэйберн!
   Что-то в этом голосе заставил его обернуться
   И он увидел слёзы. Настоящие слёзы. Мэйбл сидела на постели, судорожно сжав руками простыню, слёзы лились по щекам, а взгляд был таким, что Эрик, растерянный, удивлённый, подошёл к ней и присел на кровать.
   – Что с вами? – он налил ей бокал воды, и она послушно выпила жадными глотками.
   – Вы, наверное, думаете, что я дурная женщина. Так оно, возможно и есть. Меня выдали замуж, когда мне было шестнадцать. Я была экономкой у тетушки лорда Талли. Мать моя умерла от чахотки, отец… Он был рыбаком. Добрый, хороший человек, он любил меня и несмотря на то, что мы были очень бедны, даже после смерти мамы мы были как-то счастливы. Но однажды он не вернулся. Я ждала его день, два и три, пока не поняла, что море забрало его и он больше не придёт домой. И тогда я поехала в город. Мне повезло, я смогла найти работу в прекрасном доме. Но через какое-то время лорд Талли обратил на меня внимание, а затем его тетушка, у которой я работала, позвала меня вечером выпить чашечку чая. И поговорить. Выбор у меня был невелик – возвращаться мне было некуда, а…
   Тут она заметила движение Эрика и покачала головой.
   – Нет, нет, лорд Талли прекрасный человек. Я всем ему обязана. Но недавно он получил наследство – поместье возле Кардифа. Я была там, мистер Рэйберн. На многие мили пустоши да камни. Только волны глухо бьются о каменные отвесные скалы, на которых стоит этот дом. Скоро мы уедем туда, навсегда. Мы и прежде почти никогда не выезжали, думаю, это последний мой визит туда, где люди, музыка и смех. Да это и не важно… Прошу вас, не уходите, ещё всего несколько слов. Мы женаты три года и у нас до сих пор нет детей. Не было их у лорда Талли и с прежней супругой, с которой он прожил пятнадцать лет… Я недолго проживу, я это знаю. И я хочу…
   Эрик недоверчиво, потрясённо смотрел на неё.
   – Вы… Просите меня?
   Она сглотнула и подняла на Эрика глаза, полные слёз.
   – Пожалуйста, лорд Рэйберн. Вам ведь ничего не стоит…
   Пятнадцать минут спустя, Эрик вышел и тихо закрыв за собой дверь, пошёл по коридору. На лице у него застыла странная смесь жалости, нежности и печали. Мы встречаем свою судьбу именно на той дороге, по которой стараемся от неё убежать. Через восемь месяцев леди Талли умрёт в родах, подарив миру дочь, чья звезда будет много ярче и сильнее звезды её несчастной матери, а жизненный путь изменит судьбы многих, очень многих людей.

05.35 A.M

   У старинных фамильных библиотек есть немало недостатков. Да, они мрачны и унылы. Да, суровая торжественность их темнокожих книжных рядов заронит мысли о суициде даже у фамильного привидения, бряцающего цепями в тёмном углу. Но они обладают неоспоримым преимуществом – гость сюда забредёт разве что вследствие роковой ошибки, ну а члены семьи, с архитектурой дома знакомые, вовсе избегают её, как чумное кладбище. Здесь и только здесь можно побыть некоторое время в одиночестве, наслаждаясь покоем и абсолютной тишиной.
   Едва они успели войти в библиотеку, где Кэти без сил рухнула в большое кресло, обтянутое буйволовой кожей, а Генрих предпринял попытки поворошить бревно в камине, как в комнату вплыл камердинер. В одной руке он держал стопку чистой одежды, а в другой медный поднос. На подносе обнаружились два графина, наполненные амарантовой жидкостью, тарелка с масляными бисквитами и чёрный пудинг. Вообще, Кэти предпочла бы жареного мамонта или что-нибудь в этом роде, но пудинг, так пудинг. Она коснулась бокала, который Стоун незаметно ей наполнил, и тут же отдёрнула руку.
   – Ой! Он горячий!?
   – Это глинтвейн, мисс. Вино с пряностями и мёдом, подаётся горячим. Сейчас это именно то, что вам нужно.
   – Ага, спасибо, – Кэти дотронулась до графина Генриха. – А у тебя холодный.
   – А у меня не вино.
   – А…? Хотя, пожалуй, не отвечай. – Кэти взглянула в его озабоченное, задумчивое лицо. – Что тебя беспокоит?
   – Такое ощущение, что отец затеял всю эту игру для того, чтобы мы сделали то, что он сам не смог. Так ненавидеть женщину!
   – Отец? Но ведь это мисс Блэкхилл играть предложила! И письмо к ней попало…
   – Письмо попало, потому, что он так хотел. Очень надеюсь, что я ошибаюсь. – Генрих взглянул на Кэти. – Давай, выпей скорее глинтвейн, пока он не остыл. Не хочу, чтобы ты простудилась.
   – Мисс Кэти, – Стоун слегка наклонился к ней и понизив голос сообщил, – мистер Клейтон желает, чтобы вы вышли на балкон. Он десять минут назад осведомился у меня, где вас можно найти.
   – Но… Зачем?
   – Боюсь, мисс, – в голосе у слуги появились соболезнующие нотки, – мистер Клейтон желает исполнить для вас серенаду.
   – Что-о?
   Вот только серенады Кэти и не хватало. Хотя ещё пару дней назад такое предложение не вызвало бы у неё ничего, кроме восторга. Выросшая вдали от светского Лондона, она тосковала по галантным кавалерам, романтическим ухаживаниям, то есть, по всему тому, о чём она так много читала в романах и никогда не видела в жизни. Конечно, последние пару лет её окружало немало кавалеров, которые вполне серьёзно рассматривали её в качестве будущей спутницы жизни, но кто они были? Богатые молодые сквайры, обожающие охоту, размеренный образ жизни и ещё раз охоту. Протанцевав с ней тур вальса, (при этом четырежды наступив на её маленькие ножки), сообщив, какого здоровенного кабана удалось пристрелить в прошлый четверг и расплывшись в не самой интеллектуальной улыбке, они считали культурную программу законченной. И ей отчаянно мечталось выйти лунной ночью на балкон, увидеть внизу кипящего от страсти, как масло на сковородке, кавалера, услышать поэтические слова любви… Воистину – бойтесь ваших желаний, ибо они могут исполнится. Ну вот. Луна, кавалер, балкон. Отчего же у неё мигрень начинается?
   – Мисс Кэти, – деликатно напомнил о своем существовании камердинер, – лучше бы вам выйти, а то мистер Клейтон, кажется, приступил к осуществлению…
   Действительно, со стороны балкона доносились душераздирающие звуки, подобные тем, что издаёт дракон, проглотивший вследствие ужасной ошибки вместо нормальной принцессы борца за права женщин, и теперь страдающий желудком.

     Кэти, ты смогла явиться мне
     Словно ангел. Чистый и небесный.
     Я теперь горю в любви огне
     По тебе, прекрасной и чудесной…

   – доносилось из сада.
   – Кэти, обрати внимание, ты оказала столь сильное влияние на Перси, что он даже изменил своему поэтическому стилю. Никаких горячих лобзаний холодных трупов, солёных слез, сладкой смерти, – Генрих задумчиво поставил бокал на столик.

     …И когда сойдём под сень гробниц…

   – Нет, всё же он верен своей творческой манере.

     …Сладкой смерти испивая чашу…

   К сожалению, подобный концерт просто не мог остаться без внимания. В окна начали выглядывать люди, сад наполнился голосами.
   – Что случилось?
   – Я слышала ужасные крики.
   – Это, должно быть общественная благотворительная организация…
   – Пропустите, я врач.
   А Перси вошёл в раж. Не обращая внимания ни на музыку, ни на изрядную толпу невольных слушателей он перешёл, наконец, к сути.

     …Приди в мои объятья, ангел мой!

   Это было уже слишком серьёзным испытанием для Кэти, которая и так сегодня узнала слишком много нового. Малодушно бежав и оставив пылкого влюблённого объясняться с любопытствующими, она захлопнула окно и буквально рухнула в глубокое кресло.
   – Глинтвейн, мисс? Вам сейчас не помешает, – слуга участливо протянул ей бокал.
   Кэти спорить не стала. Она с жадностью залпом выпила весь бокал. А дальше произошло что-то странное. Очертания комнаты вдруг потеряли свою четкость, по телу разлилось тепло, мысли стали тягучими и медленными, и вдобавок, Кэти почувствовала, как у неё пылает лицо и уши.
   – Кажется, я заболела. У меня жар.
   Генрих в тревоге подошёл к ней, взял за подбородок и прикоснулся губами ко лбу.
   – Мама так делала, – пробормотала Кэти и неожиданно для себя хихикнула.
   Генрих внимательно посмотрел в её затуманенные глаза и вдруг рассмеялся.
   – Всё в порядке. Просто кое-кто напился.
   – Что!? Я!? Нет.
   – Ну конечно. И, как я подозреваю, впервые.
   – Да как ты… – громко икнув, Кэти потеряла нить беседы.
   Генрих, смеясь и поддразнивая её, помог переодеться, потом привёл в порядок себя. Кэти ужасно расстроилась, что в библиотеке нет зеркала, и она не может как следует полюбоваться нарядом игуаны, в который была теперь облачена. В особенное восхищение её привел длинный шлейф, имитирующий хвост. Она вертелась перед зеркалом то одним, то другим боком, попыталась принять соблазнительную позу, не особенно, впрочем, удачно. Пару минут спустя Стоун, верно оценив обстановку, вернулся с большим чайником чая, тостами, черничным джемом и блюдом под крышкой.
   – Я вот всё же не понимаю, – рассуждала Кэти, наливая себе четвёртую чашку горячего чёрного чая. Не помогало. В голове шумело, ватные ноги слились не то с полом, не то с креслом, было не вполне понятно. – Всё это просто пронизано античной культурой. Почему музы, фрески мистерий, богини и тому подобное?
   – Всё прозаично, – Генрих уже четверть часа стоял, разглядывая картину над камином. – После смерти деда мой отец отправился путешествовать, чтобы побороть депрессию. Он побывал в Греции и был совершенно ею очарован. Вернувшись, он существенно изменил облик замка, привёз с собой статуи и картины.
   – Ручаюсь, у него там был роман, – хихикнула Кэти.
   – Да. В Афинах он встретил мою мать. Он привез её сюда, и четыре года они были счастливы, родился я. Но местный климат оказался губительным для неё. – Генрих отвернулся и замолчал.
   Кэти очень смутилась. Желая как-то сгладить неловкость, она встала, прошлась по залу. Немножко шатало. Ноги стали слегка ватными, она изо всех сил старалась идти ровно, сохраняя достоинство и осанку истинной леди. За третьим рядом книжных полок нашлась муза, изображённая на картине в склепе. Она стояла, держа в руках сферу и жезл, и взгляд её нежных, безмятежных глаз был устремлен вдаль, за пределы тёмной библиотеки. Туда, где ночи пахнут лимоном и лавром, где ветер юн и свеж, где бирюзовые волны прибоя с тихим шорохом ложатся на песок. И такими чужими и лишними казались предметы в её руках… Словно прежде их там не было.
   – Ты говорил, эту музу зовут Урания?
   – Да, – Генрих подошёл к ней. – Есть идеи?
   – Да я тут подумала… – Кэти споткнулась и едва не упала, – а этот кристалл. Ну, который мы ищем. Он какой формы?
   – Круглый. Это же шар прорицателей.
   – Ну вот. А этот мячик, который она… (и чего так смеяться хочется?) ну, в руках держит…. Ой… Спасибо, что поймал меня. Вот… Может, помыть этот мячик!?
   – Кэти. Ты предполагаешь, что Глаз ведьмы всё это время был на виду прямо в библиотеке?
   – А чего… Забавно же? Дав-в-вай помоем?
   Не особенно отдавая себе отчет в том, что она делает, Кэти подошла к статуе и без всяких усилий вынула из руки мраморной музы белый шар. Поискав подходящее место для купания, она, недолго думая, поставила его на поднос и полила содержимым кувшина. Хрупкая пленка скололась под пальцами тонкой скорлупой, отвалилась, а вино смыло нестойкую краску, и перед Генрихом и Кэти сверкнул обнажившимися полированными боками хрустальный шар.
   – Поверить не могу, – Генрих потрясённо смотрел на мутный, зеленоватый шар, – он столько лет был здесь, а мне и в голову не приходило.
   – Конечно, – промурлыкала Кэти, нежно сжимая в объятиях диванную подушку и любовно её поглаживая. И почему отяжелевшие веки закрываются против воли? Спа-а-а-ть.
   – Выпей-ка чаю. И идём, – Генрих явно был взволнован, но Кэти сейчас его чувств не разделяла. Ну куда спешить?
   От чая отказалась, замахав руками.
   – Идти. Не могу….
   – Может, и к лучшему, – не слишком трепетно, Генрих подхватил её на руки.
   Кэти слабо запротестовала:
   – Неси эту штуку в безопасное место, а я тебя здесь подожду.
   Слово она своё не сдержала. В библиотеке было темно и мрачно, по углам шептались тени, скульптуры казались странно живыми в лунном свете, а скрипучий шорох за третьим слева книжным шкафом прогнал остатки хмеля и заставил Кэти бежать в коридор. Там оказалось не лучше. Свечи погасли, и зловещая темнота окутала коридор и висящие по стенам портреты. С бьющимся сердцем и стучащими от страха зубами Кэти побежала, не разбирая дороги вперёд. Коридор свернул вправо, и бегущая девушка с размаху врезалась в человека, шедшего ей на встречу в темноте.

05.50. A.M.

   – Малышка Кэти! Слава богу!
   Ну, это вопрос сложный. Кэти прекратила визжать. И подумала, что кузен Марк, пожалуй, составит достойную конкуренцию Стоуну на профессиональном конкурсе умеющих появляться в самом неожиданном месте в самое неподходящее время.
   – Мы с Джорджем с ног сбились. К слову сказать, он тоже куда-то пропал. Собирался идти в лабиринт. Плохая идея, ты же знаешь, как он на местности ориентируется, до сих пор дорогу в клуб не может запомнить. Наверняка заблудился. Где только не искали тебя! И в саду, и в библиотеке, а одна очень милая леди в костюме волчицы подала мне нелепую идею поискать тебя в кухне! Кстати, ты не представляешь, что я там, гм, видел.
   У Кэти во рту пересохло.
   – И… что же?
   – Даже не знаю, как сказать, чтобы не оскорбить твой целомудренный слух, – Марк явно смутился. – Какая-то безумная пара предавалась немыслимому разврату прямо там. В кухне.
   – Да ты что! Не может быть!
   – Да, отвратительно. Чудовищно!
   – Какая мерзость!
   – Да, какое счастье, что ты не могла это видеть. Для тебя подобное зрелище могло бы стать настоящим потрясением. Ты такая хрупкая!
   – О, конечно.
   – Полагаю, ты очень утомлена и нам нужно как можно скорее покинуть это ужасный дом.
   – Нет-нет, я вовсе не устала, – Кэти беспомощно заозиралась в поисках путей отступления.
   – Ты вся белая, в лице ни кровинки! – Марк поднял свой маленький железный фонарик, где за разгорячённым стеклом тускло мерцал свечной огарок, и пристально вгляделся в её лицо.
   – А это аристократическая бледность, – объяснила Кэти, оглядываясь по сторонам. Из-под двери, находившейся прямо перед ней, лилась узкая полоска света и слышался приглушённый звук голосов. Там люди. И, возможно, надежда на спасение. Кэти рванула на себя тяжёлую дверь и ринулась в комнату, как Ланселот, спасающий Гвиниверу. Яркий свет на мгновение ослепил её, и не сразу позволил увидеть, куда же она попала. Увы, преуспела она не больше, чем человек, надеющийся укрыться от непогоды в пещере, где мирно обитают Али Баба и его сорок славных разбойников. Компания в комнате собралась как на подбор. На роль Али Бабы могла смело и с заведомым успехом претендовать леди Флоренс, полковник Кроу на её фоне смотрелся, конечно, скромно, но на средненького разбойника вполне тянул. Епископ пребывал в состоянии меланхолической задумчивости, иначе чем объяснить тот факт, что он, не участвуя в разговоре, вперил свой взгляд в картину, на которой была изображена купающаяся Диана?
   Увидев Кэти, леди Флоренс издала рык, которому позавидовал бы и бенгальский тигр в зарослях олеандровых. Кэти мгновенно взвесив возможные риски, тут же приняла единственно верное стратегическое решение, и, воспользовавшись тем, что противник ещё не перешёл в фазу активных боевых действий, устремилась обратно в тёмный коридор. Да, двоюродный брат, безусловно, зло, но зло, однозначно меньшее и куда более безобидное. Но когда спасительная тьма свободы уже почти приняла Кэти в свои милосердные объятия, что-то рвануло её назад. Тяжёлая дубовая дверь прищемила муаровый хвост игуаны, и Кэти дёрнуло обратно, как болонку на поводке. Дверь распахнулась, и железная длань леди Флоренс легла на плечо несчастной жертвы высокой моды.
   Вообще, со стороны картина удивительно напоминала рекламный плакат – умудрённая годами и жизненным опытом пожилая мать покровительственно хлопает по плечу дочь, только вступающую в жизнь, и советует ей, будущей жене и матери: «И главное, дорогая, во все блюда добавляй супервкусную суперприправу „Крексон и Пэксон“ и тогда твой супруг воспарит к небесам. (Что вероятно и в буквальном, кстати, смысле. Особенно учитывая из чего такие приправы делают). Любая гадость, которую ты приготовишь, обратится в амброзию и не`ктар при помощи чудодейственной суперприправы.» Кэти даже видела что-то такое на рекламном щите на Бонд стрит. В кабинет прошествовали всем составом, Марк захлопнул за собой дверь и звук показался Кэти похожим на тот, который издает крышка гроба, опускающаяся на свое законное место.
   Обычно, когда предвкушаешь что-то ужасное, на поверку всё оказывается не так уж плохо. Так вот, в случае с Леди Мэлвик это правило не сработало. Она торжественно погрузилась в кресло, улыбнувшись нежной улыбкой Горгоны Медузы, встречающей нечаянных посетителей её логова, и, бросив испепеляющий взгляд на обратившуюся в ледяную статую Кэти, приступила к делу. Голос её мог бы с успехом конкурировать с трубами иерихонскими и обрушился на будущую невестку, как снежная лавина в Альпах. Но как раз в тот момент, когда леди Флоренс более-менее закончила свои мысли по поводу хронического алкоголизма Кэти и собиралась приступить к разбору её поведения, перед которым меркнут подвиги Мессалины, дверь распахнулась. В проёме возник Генрих. И вид его заставил умолкнуть суровую вершительницу правосудия.
   Если бы минуту назад в коридоре оказался сторонний наблюдатель, он был бы сильно поражён, наблюдая за странными манипуляциями лорда Рэйберна. Уже положив руку на дверную ручку, он прислушался, затем усмехнувшись и покачав головой, предпринял следующие действия – растянул безупречный узел шейного платка, расстегнул сюртук, сбил рукой прическу. Видимо, этого ему показалось мало, и зачерпнув воды из сиротливо стоявшей у стены цветочной вазы, он смочил лоб и распахнул дверь.
   Так что неудивительно, что, увидев лорда Рэйберна столь взволнованным, все присутствующие в комнате застыли, как актеры японского театра «Но». Который, как известно, отличается изяществом и статичностью поз. Вообще, вестник трагедии в этом театре преподнес бы дурные новости примерно так: «О горе мне, несчастному!…» И так далее, включая обязательное посыпание волос пеплом. Генрих же перешёл сразу к делу:
   – Джордж пропал. – Он выдержал необходимую драматическую паузу. – Пошёл в лабиринт и исчез.
   Секундная тишина сменилась взрывом. В общем хоре голосов можно было разобрать отдельные реплики про какой-то клуб, карнавалы, являющиеся вместилищем разврата, а также про какого-то бедного ребенка. Затем всё общество резво покинуло помещение, причем леди Мэлвик, разумеется, возглавила кавалькаду. Кэти бросилась своему спасителю на шею.
   – Ты потрясающе талантливо лжёшь!
   Он улыбнулся.
   – Самый оригинальный комплемент в моей жизни.
   – Отнёс?
   – Да. Осталось Эрика найти. По последним данным, полученным от Стоуна, он брёл в сторону курительной.
   – Зачем?
   – Там сюрприз для гостей вообще, а для него в частности. Кстати, тебе тоже будет любопытно, идём.
   По дороге встретили Перси, скорбно стоявшего у портрета святой Лукреции, закалывающей себя кинжалом. Кэти не могла не отметить некоторого сходства между несчастной римлянкой, возведшей покрасневшие очи ввысь и не менее несчастным поэтом.
   – Перси! – махнул ему рукой Генрих – Идёмте с нами! Там сейчас аргентинское танго исполнять будут, впервые на наших туманных землях.
   Перси мгновенно приободрился и присоединился к компании. Разбито сердце, не разбито, а на аргентинское танго посмотреть интересно.

05.21 А.М.

   Курительная оказалась довольно большой комнатой с высоким потолком, по стенам восточные диваны, да и сами стены декорированы с варварской роскошью – по красной поверхности вытравлены золотом гибкие узоры. Не тем, ярким, дешёвым золотом, которым встречают посетителей модные в нашем девятнадцатом веке всевозможные восточные кафе и псевдоазиатские рестораны, а благородно-тусклым, словно бы стёртым от дыхания времени. И сплетался с этими узорами тонкий слоистый дым гаванских сигар и всевозможных трубок – вересковых, вишнёвых, пенных.
   Эрик обнаружился за столиком, на котором была разложена папка с рисунками, взглянув на которые Кэти смутилась. Циркачки в домино, клоунесса и танцовщица, чей наряд помимо облегающего трико составлял лишь невероятных размеров шёлковый шлейф. Кэти рисунки, пожалуй, понравились, вот только очень смутили – одно дело привычная нормальная, полностью обнажённая натура, все эти Венеры и Грации, Гераклы и Адонисы, это уместно в любой порядочной гостиной, совсем другое – эти полуодетые кокетки, с лукавым блеском в глазах, причудливыми изгибами поз, эта их одежда, скорее подчеркивающая, нежели скрывающая. А какой странный стиль! Лишь несколько линий, никаких деталей и анатомия серьёзно нарушена.
   – Это новое слово в искусстве, сэр. Франция! – вертлявый джентльмен в поношенном сюртуке демонстрировал Эрику и ещё нескольким гостям рисунки.
   – Я, конечно, не специалист, – чопорно заметила худая, высокая дама, рассматривавшая рисунки через лорнет, – но они выглядят как бы… незавершенными?
   – О да, мадам! – просиял арт дилер, словно она сообщила ему, что он только что выиграл большой приз на благотворительной лотерее. – В этом вся соль! Прошли те времена, когда художники стремились подражать жизни! Теперь они идут по пути отбрасывания всего лишнего! Долой сюжет, пусть будут погребены под обломками устаревшей эпохи все эти пиры Валтасара и Мадонны. Долой детали и классический рисунок! Долой многообразие цвета и да здравствует мысль! Долой…
   – Но если долой всё, то что останется? – поинтересовался Эрик, со свойственной ему простотой. – Не придут ли художники к тому, что поставят на выставочный стенд, скажем, унитаз, (да простят меня дамы) и скажут – вот она, мысль! Вот он предмет, сам по себе! К чему краски, кисти, холст?
   – Ну, я надеюсь, до такого абсурда не дойдет. Ну а уж если обществу суждено будет впасть в безумие, надеюсь, я до этого не доживу, – заметил Генрих, протискиваясь поближе.
   Надеждам его не было суждено сбыться – в 1914 году ему придётся присутствовать на торжественном открытии произведения «Фонтан», творении великого Марселя Дюшана. И представлять собой будет это творение именно обыкновенный мужской писсуар.
   Неожиданно к ним подбежал Джеймс, весь вид которого лучился преданностью и восторгом. Кэти за ним такого раньше не наблюдала.
   – Сэр, может, желаете чего-нибудь? Виски, кофе, сигару? – восторженно обратился он к Эрику.
   – Нет-нет, благодарю, – у Эрика на лице появилось несвойственное ему страдальческое выражение. Кэти показалось, что он даже немного попятился.
   – Только скажите, сэр. Я тут буду, поблизости.
   – Да-да.
   – Так не забудьте же, мистер Рэйберн! После десяти, – юноша взглянул на Эрика с немым обожанием.
   – О чём это он? – удивился Генрих.
   – Неважно! – нервно пробормотал Эрик.
   В это время на маленькой, расположенной по центру сцене обосновался весьма необычно экипированный оркестр. Высокий, черноволосый скрипач был облачён в брюки, державшиеся на красных подтяжках, манжеты и воротничок при полном отсутствии рубашки, чего явно смущался. Второй музыкант держал в руках миниатюрный банданион и на шее его был повязан вполне пиратский красный платок. Третий вышел с огромным, грубо обтянутым кожей барабаном. Остолбеневшим гостям объяснили, что сейчас будут играть танго криолло. Скрипач взмахнул смычком, и музыка взорвалась у Кэти где-то в сердце. Надрывная, пьянящая, страстная, она вспыхнула пламенем и закипела в крови, рассыпалась стеклянными колокольчиками, заструилась тягучим потоком. И Кэти показалось, что запахло в комнате полынью и миртом, и что не жар свечей поднимается к потолку, а знойный воздух пустошей Аргентины ворвался в лёгкие.
   – А вы знаете, как возникло аргентинское танго? – раздался знакомый певучий голос Ровенны. Она стояла прямо за спиной Эрика. Тот словно окаменел, стоял, не шевелясь, устремив внезапно потемневший взгляд на хохочущую на рисунке клоунессу.
   – Оно родилось из уличных драк на ножах, и конечно, вначале его «исполняли», так сказать, только мужчины. Ты ведь был в Буэнос Айресе? – Ровенна подошла к Эрику вплотную, и рука её словно бы невзначай коснулась ножа для разрезания бумаги, лежавшего возле папки. Им резали упаковочную бумагу.
   – Тогда… Ты помнишь?
   Да. Он помнил те дымные бары, босоногих продавщиц сигар и апельсинов, как был изранен утренний сон их гортанными голосами, и как тянуло с полей полынью, мятой и пылью, и падала, опускалась жестяная луна…
   – Потанцуй со мной. – лезвие ножа легло на его горло.
   На лице Эрика ни один мускул не дрогнул, он рывком наклонил голову вперед, затем повернулся к Ровенне, отчего на шее прочертилась алая полоса. Дамы у стола вскрикнули.
   – Твой наряд не подходит для этого танца, – он криво улыбнулся, глядя на платье Ровенны.
   – Да? А так? – лезвие ножа блеснуло в складках атласного платья. Ровенна выхватила треугольный клин из своей юбки, вырвала нижние, и они были отброшены в угол. Она остановилась посреди зала, отчаянно глядя на Эрика. В комнате уже никто не курил, в карты не играл и даже не переговаривался. Эрик не спеша, медленно обошел её кругом, как всего полчаса назад делала она.
   – Недостаточно, – покачал он головой, подошёл к ней сзади и обнял за плечи. Рванул вниз атласные рукава, и они с треском отделились от корсажа. Ровенна качнулась, но удержалась на ногах. Эрик опустился перед ней на колени, несколько секунд со странным выражением смотрел в её лицо, затем разорвал юбку с другого бока. Теперь при любом движении шёлк открывал стройные бронзовые ноги. В комнате тишина была такой, что слышан был треск свечного фитиля. Он поднялся, шагнул ей за спину и сдвинул вниз до этих пор весьма целомудренное декольте. Ровенна улыбнулась, так, как это умела она одна. Подняла вверх изящную обнажённую руку, и Эрик принял её в свою, в которой был зажат нож. Их пальцы переплелись, охватив костяную рукоять. Генрих, до той поры хладнокровно наблюдавший за их движениями, помедлив, жестом отдал приказ оркестру. Скрипка взвизгнула, как безумная, очевидно, музыканты были фраппированы не меньше остальных гостей. Но в этой больной истерии музыки было что-то удивительно созвучное тому танцу, который расцвёл хищным цветком на паркете, прежде знавшем только плавные скольжения вальса и других целомудренных танцев.
   Едва касаясь губами её шеи, Эрик провёл воздушную линию от тёмных завитков волос, вдоль, по плечу и толкнул Ровенну вперёд, разрывая их близость, освобождая её… Но ненадолго. Их имена стирались на глазах у зрителей, утопая в волнах и лентах музыки, сгорая и обращаясь в прах. Безликие и безымянные мужчина и женщина разыгрывали такую одинаковую и такую бессмертную историю любви. Она отступает, пряча за спину руки, подобно крыльям, дразня и провоцируя мужчину, теперь он идет навстречу. Сближение, слияние, её рука взлетает и обнимает его склоненную голову. Тонкая ножка чертит очо по буковой глади паркета, поддержка, и она, взлетев, опускается на его бедро, отдавая себя, подчиняясь ему, мужчине, чье имя она не знает и не хочет знать. А он берёт её, овладевает, сжимая всего на несколько секунд в объятьях, отдавая всего себя… Но лишь на мгновение. И теперь уже мужчина отступает, а женщина бросается к его ногам, её крылья сломаны, она поникла, как срезанный цветок. И он, снисходительно лаская, поднимает её из праха и небытия, влечёт за собой. Сокол и голубка. Кэти не знала, сколько силы нужно мужчине, чтобы выполнить эту фигуру, на одной руке неся партнёршу и создавая ощущение насилия и парения в хтонических небесах свободы. Сколько силы нужно женщине, чтобы невесомо скользить по паркету, словно руки её превратились в крылья. Но магия этой истерично страстной, дерзкой музыки проникла в кровь, движения партнеров, то нежно ласкающих, то ранящих друг друга настолько очаровали, подчинили её разум, что она словно маленькую смерть ощутила в своём сердце, когда танец кончился. Эрик склонился к своей партнерше, разметавшей руки вдоль выгнутого струной тела, и поднял её резким движением. Коротко поклонившись ей одним быстрым кивком головы, он вышел, шатаясь, как пьяный.
   Оркестр после некоторой заминки начал что-то пристойно-обыденное, а Кэти была столь взволнованна, что могла только смотреть и слушать. Её взгляд остановился на Ровенне, которая осталась стоять в центре зала, опустив голову и руки. Она буквально упала за стоявший поблизости столик. Низко уронила красивую голову, волосы выбились из прически и стекли на обнажённую шею и спину, покрывшуюся алмазными каплями пота. Генрих бесшумно присел к ней за стол, о чем-то думая и опустив взгляд. Его рука потянулась к руке Ровенны, безжизненно лежавшей на столе, но пальцы сжались, не дойдя до цели.
   – Ровенна, – мягко и тихо промолвил он, – оставь моего брата в покое.
   Она тут же пришла в себя, горделиво выпрямилась и ответила со своей обычной насмешливой улыбкой
   – Он не ребёнок.
   – Мы оба знаем, что это не так.
   – В любом случае, я не нарушила закон тем, что пригласила мужчину на танец.
   – Ну, есть ведь вещи поважнее закона. Например, совесть.
   – Что?
   – Никогда прежде не слышала? Я так и думал.
   Подошёл официант, держа в руках поднос, уставленный маленькими фарфоровыми чашечками. Церемонно поклонившись, обратился к Генриху и Ровенне:
   – Желаете кофе?
   Оба нервно кивнули, и слуга начал священнодействовать, переливая кофе из крохотных медных турок в фарфоровые чашки. На подносе был так же целый набор пряностей – молотая корица, мускатный орех, дольки лимона и даже сушёный чили.
   – Мне с корицей, – обратилась к нему Ровенна, сияя ослепительной улыбкой, – а джентльмену с цианидом.
   – Мадам?!
   – Мышьяк тоже подойдет.
   Генрих улыбнулся
   – Не удалось получить один трофей, так ты решила взять другой? Зачем тебе Эрик? Я понимаю, ты любишь срывать цветы удовольствий, но это же всё равно что взять уже сорванный цветок, к тому же уже слегка подвявший.
   – Всё-то ты знаешь.
   – Я не настолько молод, чтобы всё знать. В любом случае, игра окончена, и ты проиграла.
   Ложечка прекратила своё мерное помешивание в чашке чёрного кофе. Даже в неверном свете свечей он увидел, как расширились её зрачки. Ровенна откинулась на спинку стула и губы её медленно изогнулись в сардонической улыбке.
   – Так ты нашел его? Глаз ведьмы? Умный мальчик, я всегда на тебя надеялась. Что ж, надеюсь, ты позволишь составить тебе компанию за завтраком вместе с остальными гостями? А после я уеду.
   Она поднялась из-за стола, и вдруг повернувшись к Генриху, добавила с приятной улыбкой:
   – Ах, да. Совсем забыла. Вряд ли ты присоединишься к гостям, верно? Предпочтёшь отдохнуть в своем уютном кабинете, и насладится новой игрушкой. Элен сказала мне, что там очень мило.
   И она пошла лёгкой походкой так грациозно и уверено, будто была облачена в свой лучший наряд, а не разорванное в клочья платье. И большая часть мужчин, к огромному огорчению Кэти проводили её восхищенными взглядами.
   – А про какую игрушку она тут говорила? – сгорая от любопытства спросила она у Генриха.

05.42 А.М.

   Когда сердце разбито, а душа повержена в прах, лишь холод равнодушных звезд, да свежий ночной воздух способны унять боль кровоточащих ран. О чём-то таком думал Перси, печально бредя вдоль замковой стены. Только сегодня впервые в жизни встретил девушку своей мечты, и так упал в ее глазах! И к тому же два этих головореза, всюду её сопровождающих. Наверняка интеллект у обоих не больше, чем у канарейки (какой именно интеллект у канарейки Перси точно не знал, но, судя по её габаритам, большим он быть в силу законов физики просто не мог.) Интеллект-то интеллект, но разве на это смотрят девушки? Разве способны они оценить тонкую поэтическую душу, полную, кстати сказать, тёмных страстей, если видят перед собой смесь племенного быка с бенгальским тигром? Нет, у него совершенно никаких шансов. Остаётся, конечно, только одно – смерть. Да! Только она, верная любовница, примет его в свои нежные, прохладные объятия. К ней, милосердной и чувственной, склонит он свою поникшую главу, и как только оборвётся его такая юная ещё жизнь, о, как она пожалеет! Всю свою жизнь будет нести она это бремя вины на своих хрупких плечах! Она – в смысле неверная кокетка, жестокая насмешница, Кэтрин Бранн. Не смерть, конечно. Перси так живо всё это себе вообразил, что самому себя жалко стало. Однако же, надо оставить предсмертную записку, чтоб не было никаких сомнений относительно причин, заставивших его пойти на такой ужасный шаг. Записка будет, конечно, в стихах. Начать можно так:

     Пленительная, злая, моя кровь
     Навек на Вашей совести лежит
     Душа поэта к вечности спешит
     И никогда не возродится вновь!

   Потрясающе получилось. Только вот беда – как же все догадаются, что речь о ней, коварной искусительнице Кэтрин? Надо бы имя как-то вписать. И главное. На чём написать? Блокнот ведь он оставил в зале, на потеху ничего не смыслящей черни. Вечное перо при себе, да, а вот бумаги нет совершенно! Но ведь бумагу можно раздобыть. Перси остановился, как вкопанный, перед длинным деревянным зданием. Судя по доносившимся оттуда звукам, это была конюшня. Ржали лошади, слышался глухой перестук копыт по усыпанному опилками дощатому полу, раздавался говор и смех людей. Немного робея, он толкнул дверь и вошёл внутрь.
   Керосиновая лампа освещала грубый дощатый стол и сидевшую за ним компанию мужчин, негромко переговаривавшихся и, очевидно, ужинавших. Из мятого медного чайника поднимался пар, на доске лежал ломоть ветчины, гусиные яйца и коврига деревенского хлеба. Вообще, вся картина показалась стоявшему у гробовой доски поэту такой тёплой и человеческой, что из глаз его полились крупные слёзы.
   – Джентльмены! – обратился он к ним срывающимся голосом. – Не найдётся ли у вас бумаги? Не обязательно веленевая, сойдет и обычная почтовая.
   Компания слегка остолбенела. Трудно сказать, что поразило их в большей степени – обращение «джентльмены», слёзы или загадочное слово «веленевая». Но молодой человек у порога явно нуждался в помощи и дружеском участии. Так что его, несмотря на сопротивление (кстати, довольно активное), затащили внутрь и усадили за стол. Когда через десять минут Перси изложил свою печальную повесть, мужчины солидно молчали. Перси же, напротив, выговорившись и будто слегка успокоившись, обратился к самому юному, розовощёкому парню, которого, как он уже выяснил, звали Мэтью.
   – Вот вы скажите, если бы вам дама вашего сердца ответила отказом, когда вы положили свою любовь на алтарь к её ногам, что бы вы делали?
   Мэтью немного подумал и решил уточнить:
   – То есть, если бы моя тёлка, в которую я втюрился, дала бы мне пинка под зад, когда я б ей сказал: «Ну что, старушка, пошли обженимся?» А она меня послала ко всем чертям – топай, мол, парень, проспись и подыши свежим воздухом, у меня тут пацан покруче тебя есть. Не тебе с ним дубинками меряться? Так что ль?
   – Да-да, вы примерно правильно поняли суть. Так что бы вы сделали в такой сложной и неразрешимой ситуации?
   – Ну! Бабы они обычно брякнут чего-нибудь, а потом сами жалеют. Приползёт обратно. Моя вот сегодня взбрыкнула, ну да ничего, сама ж и вернулась в стойло. – Мэтью добродушно усмехнулся.
   – О, моя точно не вернётся… – Перси снова сник. – Как вы изволили выразиться? В стойло?
   – Ну, тогда б я, наверное, надрался. Я обычно не того, но тут бы непременно надрался, точно говорю. В хлам.
   – Думаете, мне следует поступить так же?
   – А то! – Старший конюх пошарил под столом и извлёк на свет божий пыльную бутыль с подозрительной тёмной жидкостью.
   – Но я прежде не употреблял алкоголь, это же вредно для здоровья.
   – Сынок, ты кажись, вешаться собирался? Тоже вредно для здоровья. Пей давай, – и старший конюх, хлопнув Перси по плечу так, что тот едва не полетел на пол, налил ему до краев щербатый стакан.
   Через двадцать минут Мэтью, рассказывавшего анекдот про священника и актрису, прервал могучий храп, доносившийся из-под стола.
   – Поди ж ты, заснул! – озадаченно пробормотал сторож. – Тут оставим?
   – Не, не стоит, – подумав, сказал Мэтью. – Его в замке хватятся и нам по шее дадут, что парня напоили. К тому ж, он рассказывал, что мамашка его тут. Вот что, дядя Сэм, мы с Джонни его отнесём, а ты при лошадях побудь.
   – Добро, – согласился сторож.
   Оставшись один, он закурил длинную, прокопчённую трубку, что при парнях себе не позволял, ещё сболтнут кому. А курить на конюшне никак нельзя – не ровен час попадёт искра на опилки. Но не успел он как следует насладится крепким дублинским табаком, как в дверь резко постучали. Удивлённый, раздосадованный, (неужто так быстро вернулись?) Сэм открыл дверь. На пороге стоял незнакомец, в тёмном плаще и странной, длинноносой маске. «Вот повадились сегодня гости» – подумал сторож. Будь они неладны, эти ежегодные праздники.
   – Здравствуйте, – вежливо начал незнакомец, – вы здесь один?
   – Да, – несколько озадаченный странным вопросом ответил Сэм. – Парни минут через десять вернутся.
   – Спасибо, – ответил загадочный гость и зачем-то взял свою трость в обе руки. Сэм хотел что-то спросить, но не успел, потому, в следующую секунду эта трость с чудовищной силой ударила его в лицо.

05.43. A. M.

   До кабинета добрались без приключений. Там было очень уютно – для Кэти вообще вся обстановка показалась родной – и заваленный книгами и бумагами стол, и старое почерневшее зеркало на стене, оружие, развешенное по стенам, шкафы, забитые всякими мерзостями, привезёнными из путешествий. Как ни странно – добавлял уюта и находившийся там Эрик, сидевший с бутылкой виски у камина. Очевидно, бедняга совсем заскучал и не знал, чем себя занять – помимо логичного бокала, Кэти увидела у него в руках ещё и книгу, которая при ближайшем рассмотрении оказалась «Рассуждением о влиянии наук и художеств Руссо». Добросердечный Генрих, сжалившись, свой томик отнял и вернул на полку. Вызвали Стоуна, для Кэти заказали куропаток, тушёных в белом вине с виноградом и тимьяном, и кофе. Для мужчин загадочное «как обычно».
   Пока ждали – пили шартрез цвета лайма, болтали о чём-то незначащем, смотрели на кристалл, впрочем, издали, как на что-то чужеродное и необязательное. Свечи оплывали в канделябрах, и на Кэти снизошло странное ощущение – словно она теперь лишь вправду дома. Она совершенно расслабилась, свернулась клубочком в глубоком кресле, обтянутом буйволовой кожей, чёрной, с желтоватыми прожилками, местами обтёртой и оттого такой уютной, укрылась шотландским пледом. Веки её тяжелели, всем членам стало тепло и сонно, и она уже начала было засыпать.
   Эрик поднялся и исчез за маленькой дверью, которую Кэти прежде не замечала. Негромкое тиканье часов, потрескивание поленьев в камине, шелест страниц книги, которую Генрих рассеянно перелистывал…. Морфей всё дальше уносил её в своих объятиях, как вдруг…
   – Дьявол!
   – Где? – Кэти подскочила в кресле, растерянно щуря сонные глаза.
   Эрик вышел из комнаты, сжимая в руках полотенце, мокрые волосы взъерошены, по груди стекают прозрачные дорожки воды.
   – Эта краска не смывается! Вообще!
   – А… Так это же водостойкая тушь была. Она и не должна смываться, – Кэти успокоилась и зевнула.
   – Зачем?! Как можно в здравом уме красить глаза тем, что не смывается?
   – Как зачем? Что бы плакать можно было, а она не текла.
   Кажется, объяснения Эрику не помогли. Он стоял, растерянно глядя на Кэти, а Генрих, трясясь от еле сдерживаемого смеха ввернул:
   – Эрик, ты цени. Кэти извела на тебя превосходную французскую тушь, которая, как я полагаю, не меньше шести шиллингов стоила.
   – Семь, – оскорбилась Кэти. – И не понимаю, почему ты так беспокоишься. Тебе идёт.
   – И заметь, – фыркнул Генрих, – ты видишь панику человека, который на моих глазах получив в пылу сражения топором в бок, лишь рассмеялся.
   – Топор не унижал моего мужского достоинства! В отличии от туши.
   – Как легко его, оказывается, унизить.
   Наконец Кэти сжалилась.
   – Тушь нужно специальной жидкостью снимать.
   Она потянулась к сумочке, но вдруг что-то неуловимо изменилось. Генрих вздрогнул, и улыбка угасла на его губах. Эрик резко вскинул голову, невидяще глядя в темноту, стал насторожено прислушиваться. Потом резко втянул носом воздух. Генрих вскочил и бросился к двери.
   – Пожар! Я сейчас вернусь, узнаю, где именно.
   Вернулся он очень быстро, схватил со стола кристалл, поспешно завернул его в одну из своих рубашек, стянув узлом, так что получилась импровизированная сумка, которую можно было надеть через плечо, и передал Кэти.
   – Горит конюшня. Поскольку она примыкает к башне, думаю, огонь придёт сюда минут через десять, самое большее. Эрик, спасай лошадей, а я людей организую – тушить. Судя по тому, что занялось одновременно с разных концов, не приходится сомневаться, что это поджог.
   Эрик кивнул и исчез так быстро, что Кэти даже не успела заметить.
   – Кэти, – Генрих взял её за руку и подвёл к зеркалу. Нажал на бронзовый завиток которыми была покрыта рама, и вдруг зеркало вздрогнуло и с глухим звуком сдвинулось в сторону. За ним оказалась источенная временем каменная арка в которой зияла чернота прохода.
   – Возьми, – он вложил ей в одну руку бронзовый подсвечник с горевшей свечой и повесил на плечо тяжёлый сверток, в котором мирно покоился глаз ведьмы. – Пойдёшь прямо по тоннелю, когда появится перекрёсток тоже прямо, не перепутай, хорошо? Потому, что правый проход выведет тебя в лес, а левый к гроту в лабиринте. Пойдёшь прямо и окажешься в моей спальне. Там ты будешь в безопасности. Я очень скоро вернусь. Пожалуйста, не заблудись и не потеряй эту штуку.
   Он нежно обнял девушку и помог перешагнуть широкую раму. Кэти услышала, как за спиной закрылось зеркало и в проходе стало значительно темнее. На душе тоже потемнело. Налево к гроту! А там сейчас миссис Пибоди сидит, со своими рунами. И ведь это совершенно безопасно – Джеймс её запер, никто не войдёт. И не помешает погадать с помощью глаза ведьмы. Она, с бьющимся сердцем, крепко прижимая к груди драгоценную ношу, шагала во тьме потайного хода. Свеча своим колеблющимся, неверным пламенем выхватывала из темноты земляные стены коридора. В некоторых местах корни деревьев пробивали низкий потолок и струились, и извивались подобно змеям. Один из них коварно схватил Кэти за край платья, вызвав в ней приступ паники, впрочем, не долгий.
   Она стояла на перекрестке. Что же делать? Ведь такого шанса больше никогда не будет! А вдруг она узнает что-то жизненно важное, может, предотвратит ужасную, непоправимую ошибку? Но ведь Генрих ей доверился. Она же не может его обмануть! Свеча выхватила из сумрака переднего прохода ступеньки, ведущие вверх. Несколько шагов, и она будет в спальне Генриха. Но ведь такого шанса больше не будет! А ей так надо, так важно сделать правильный выбор! Ну что такое несколько минут? Она пошла налево.
   Коридор тянулся и длился так долго, что Кэти начало казаться, что она прошла несколько миль под землей. И когда она совсем было уже отчаялась, и подумала, не повернуть ли ей назад, впереди засветило тусклым лунным сиянием. Кэти вошла в очень маленькое круглое помещение. Над головой звёздное небо, большая медведица сурово смотрит на неё с высоты, рядом южный крест – покровитель праведных. Вот-вот, праведных, а не тех, кто ворует доверенный ценный артефакт, пусть даже и ненадолго. Кэти в смятении покрепче сжала свою ношу. Так, наверное, вышла Юдифь к своим соратникам, прижимая голову Олоферна. И вспоминая, что накануне вечером, на ложе если не любви, то страсти уж точно, он был не плох. Весьма. И ещё вопрос, вот стоят перед ней те несколько сотен хилых, чахлых парней, которые не смогли даже приблизиться к такому славному воину, как Олоферн, стоят они того, что руки её в крови, а единственный мужчина, с кем ей было действительно хорошо, лежит сейчас мёртвый в своем шатре? А ведь, он, пожалуй, мог её полюбить. И даже, возможно… В общем, не поторопилась ли она?
   Что-то подобное чувствовала и Кэти, тщетно уговаривая себя, что через полчаса, ну хорошо, быть может, чуть позже, она будет в спасительной темноте спальни Генриха. Однако, что это за место? Круглые, сложенные из грубого камня стены уходили высоко вверх, в них были вбиты проржавевшие металлические скобы, образовывавшие что-то вроде лестницы. «Да я же внутри пересохшего колодца фейри! Скорее всего, в нём никогда и не было воды. А что это за дверца впереди?» Странная, похожая на щупальца гигантского спрута тень падала на противоположную стену и маленькую, покрытую пылью и паутиной дверь. Словно многопалые руки с двух сторон тянулись к этой дверце. Кэти поёжилась. Ещё раз подняла голову. Да это же ветви мёртвого дуба! Он такой высокий, с его верхушки весь лабиринт будет как на ладони.
   Конечно, хорошо воспитанная девушка не должна подобно обезьяне карабкаться по веткам, да ещё и получать от этого громадное удовольствие. Но немного поразмыслив, Кэти решила, что она и так сегодня сделала немало такого, что не слишком допустимо для хорошо воспитанной девушки. Конечно, вины в этом её никакой, так распорядился злой рок… Ну ладно, не такой уж и злой, если честно. Лазанье по деревьям всегда было её слабостью. Как приятно, к примеру, наслаждаться дивным рождественским пудингом, испечённым, как положено за месяц до праздника, сидя на ветвях старого вяза с томиком Шекспира. Ноябрьский ветерок приятно шевелит волосы, на заднем плане голосит дворецкий, ему вторит дуэтом перепуганная гувернантка, сбившаяся с ног в поисках пропавшей воспитанницы, слуги на четвереньках обследуют парковые кусты и зачем-то лезут в колодец…
   Но почему полоска небосвода подёрнулась багровой пеленой? Кэти, поднявшаяся уже довольно высоко, обернулась. От неожиданности нога сорвалась, она потеряла равновесие и едва не упала. Уцепившись каким-то чудом за толстый сук, она вцепилась в ствол дерева. Ободранная нога горела болью, чулок, конечно, разорван, но огорчиться по этому поводу она не успела. Прямо пред ней была северная башня, очертания которой терялись в клубах серого дыма. Огонь, очевидно, полноправно хозяйничал на первом этаже – толстые каменные стены были непроницаемы, но узкие окошки мерцали красным, словно многоглазое чудовище лукаво помигивало. А вот деревянная конюшня была объята пламенем, и, несмотря на расстояние, Кэти услышала полные ужаса и боли крики лошадей. Да, именно крики – они были непостижимо, чудовищно похожи на человеческие. Вокруг пылавшего здания метались люди, кричали, суетились и только мешали друг другу. И только один человек стоял в стороне, и, скрестив руки на груди, спокойно наблюдал за происходящим. На фоне яркого пламени чёрным силуэтом отчетливо выделялся его профиль – длинный, хищно загнутый вниз нос и шляпа доктора Чумы.
   Но тут раздался глухой удар, двери конюшни вздрогнули, выгнулись, как бок винной бочки, толстая древесина жалобно затрещала под напором огромной силы. Ещё удар, сильнее прежнего, и кованые железные засовы вылетели, подобно пушечным ядрам вместе с обломками досок и брёвен. Люди на лужайке как по команде замолчали и застыли, как в популярной игре, где по знаку ведущего все замирают в самых неожиданных позах, а из чрева пылающего здания вырвались на свободу лошади и как безумные бросились врассыпную. У некоторых пылали гривы и хвосты, и они падали, и катались по траве, силясь потушить пламя.
   Вход в конюшню изрядно напоминал врата ада, ну, по крайней мере, нечто подобное было нарисовано в чудесной детской библии, оправленной голубым сафьяном и подаренной кузеном Марком на именины Кэти. И из этого адского пекла, окутанный дымом и объятый пламенем, неспешно, словно он прогуливался по Реджент парку, вышел Эрик. Кэти им залюбовалась. Остатки сгоревшей одежды опадали с него, как осенние листья с векового дуба, открывая лунному свету мощное тело борца. Литой торс, и мышцы, вздувшиеся под обычно мраморной, а теперь покрытой хлопьями сажи кожей. Не пощадил огонь и его белоснежные волосы, они полностью сгорели, впрочем, теперь созданный Генрихом облик казался полностью завершённым.
   Немая сцена на лужайке повторилась. Только доктор Чума напротив, ожил и поспешно удалился в сторону лабиринта. Невольно залюбовавшаяся этим эпическим зрелищем Кэти тоже засуетилась и огляделась по сторонам. Да вот же грот! Всего в нескольких ярдах отсюда. Так может, та маленькая дверь… Через минуту Кэти стояла перед ней. Она уже положила руку на бронзовую ручку в виде когтистой лапы, но тут что-то блеснуло гипсово-белым в углу, привлекая её внимание. Она подошла ближе.
   В углу лежали жалкой кучкой выбеленные временем кости животного. Повинуясь своему извечному властелину – любопытству, Кэти нагнулась, чтобы рассмотреть. Скелет кошки! Ошибиться она не могла. В детстве, её учитель естественных наук пытался объяснить ей близость биологических видов как раз на примере скелета зайца и кота. И сейчас, рассматривая кости, она могла поклясться, что перед ней скелет кошки. Ну, или кота. И какой огромный! Такого большого ей никогда не доводилось видеть, ну разве что Спарки.
   Спарки!? Как же ты…? Она подняла голову. Прямо над ней чернел шипастым силуэтом мёртвый дуб, и даже в неверном лунном свете Кэти увидела толстый обломленный сук. Поросший мхом и лишайником, он выглядел очень старым и очевидно, много лет назад сломался под чьим-то весом. Бедняга Спарки! Так вот почему ты не возвращался четыре дня. На два ярда вверх по каменной кладке Кэти увидела неглубокие царапины, словно бы от когтей. Он пытался и не мог выбраться. А теперь его дух ищет и не находит упокоения, вот почему он осуждён призраком ходить по замку и лабиринту! Вытирая бегущие по лицу слёзы, Кэти вынула кристалл и собрала в импровизированную сумку все-все его косточки и повернула назад. Она похоронит его как следует и освободит от вечного плена несчастную душу. И ему не придётся больше скитаться по замку в поисках упокоения, еженощно приходить в кухню к миске молока, которую ему ставят, появляться в комнатах хозяев…
   Стоп-стоп. Кэти остановилась. А если бы Спарки не было сегодня в лабиринте? И вообще, его милая клыкастая морда успела ей полюбится. Упокоится его душа, и что – не увидим его больше? Аккуратно, стараясь ни о чём не думать и не глядеть по сторонам, она высыпала кости в тот же угол, где нашла их, пристроила сверху череп, погладила дрожащей ручкой. Ну что поделать? Если я люблю тебя – хочу, чтоб ты был рядом. Прости, Спарки.
   Забудем об этом. Однако, что же это за дверь? Поколебавшись, она нажала бронзовую ручку в виде когтистой птичьей лапы. К её удивлению, дверь совершенно бесшумно распахнулась. Проход, за ней открывшийся, был гораздо шире, но легче от этого не стало. Рука искусного резчика превратила каменные своды в фантасмагорию из персонажей древних легенд. При достаточном освещении они, несомненно, радовали глаз, но во тьме, освещённые трясущимся огоньком свечи, казались просто жуткими. Сатиры кривили рожи и смеялись над вконец оробевшей путешественницей, нимфы смотрели пустыми бельмами глаз, кентавры тянули свои длинные руки… Кэти решила смотреть только вперёд. А ещё лучше вниз. Хорошо бы вообще не смотреть. Тишина была такой, что давила на уши, а звук собственных шагов казался оглушительно громким. Она шла, пока не уперлась в очень странную стену. На расстоянии чуть выше человеческого роста располагались два окошечка, забранных рубиновым стеклом, перед ними горели в нишах две толстые свечи. А справа пробивалась узкая полоска золотистого света. Туда Кэти и шагнула.

06.05. A.M.

   Горевший в необъятном, выточенном из нешлифованного обсидиана камине, огонь жарким светом наполнял внушительных размеров помещение. Четыре исполинские скульптуры, каждая в своей нише, поддерживали свод. Вот богиня вод, вот капризный, жестокий повелитель пламени, вот древняя Гея, праматерь мира, богиня земли, а рядом легкокрылый Эол, властелин ветров и воздуха. Четыре стихии. И почему-то совсем не кажется Кэти это место таким несерьёзным, как отзывался о нём Генрих. Если даже не осталось никого, кто верил в древних богов, значит ли это, что они умерли? Или просто дерзкий, самоуверенный современный человек забыл, из какой тьмы он пришёл в этот мир?
   Стена же, из-за которой Кэти вышла, являла собой громадное лицо с открытым ртом, извергавшим воду в сверкающий бассейн, выложенный цветным, зеленоватым, как мятный леденец, стеклом. Красные, как киноварь глаза, зловеще поблёскивали, и казалось, переводили взгляд с одного предмета на другой. Если бы Кэти не знала, что виной тому две свечи, горевшие за этими красными стёклами, впечатление было бы полным. Теперь же знание несколько разрушало сакральность открывшейся ей сцены. «Уж не является ли искусство и дерзость человеческого гения истинным лицом на карнавале религии, нравственного принципа и законов человеческого общества?» – прозвучал в её голове насмешливый голос Генриха, но она тут же с негодованием отогнала эту крамольную мысль.
   Её вниманием завладела фигура, облачённая в бесформенный чёрный балахон, сидящая за грубым деревянным столом. В котле, повешенном над пламенем камина, вяло булькало густое зелье, источавшее весьма соблазнительный запах. Пахло мёдом, корицей, еловой хвоей и ещё пчелиным воском. Кэти вспомнились свечи Кентерберийского аббатства, изумительно белые, горевшие ровным, спокойным пламенем. А ещё Рождество, когда ей было четырнадцать. Кузен Марк подарил ей чудесные перчатки, из настоящей лайки. И Мэри Сиббот чуть не умерла от зависти, когда Кэти пришла в них в церковь. А Джордж чуть не умер от радости, когда они гадали на воске и у неё в миске получилась какая-то бесформенная гадость (не надо было так быстро переворачивать ложку!) но няня сказала, что это похоже на букву «Д». И так ярко пахла хвоя, таким вкусным был рождественский пудинг, в который добавили слишком много брэнди, и когда его подожгли, он пылал гораздо дольше обычного, так что изюм подгорел и отдавал горчинкой на языке. Как давно это было! Наверное, в другой жизни. А в этой Кэти сжала вспотевшими ладонями завёрнутый в тонкую ткань тяжёлый кристалл. И услышала знакомый, надтреснутый голос.
   – Ты пришла, девочка? Это хорошо. Старая Пибоди откроет тебе свою судьбу. Подойди ко мне.
   Внезапно старуха беспокойно дёрнулась.
   – Но ты пришла не одна! Что за тёмную, жуткую вещь ты принесла с собой? Ключ, способный открыть двери иного мира и показать тебе твоё истинное лицо. Не думаю, что ты действительно хочешь узнать всю правду.
   – Но я хочу! – Кэти подошла к столу и сдёрнула покрывало с кристалла.
   Старуха отшатнулась и замолчала.
   – Вы знаете, как этим пользоваться?
   – Конечно. Но тебе это не надо, юная госпожа….
   – Надо, – Кэти села, упрямо уставившись в неприятный сумрак, кружащийся в глубине кристалла.
   – Что ж. Такова воля богов. Положи на него свои руки. – Миссис Пибоди стала за её спиной и сжала ладонями плечи.
   Кэти подчинилась. С минуту ничего не происходило, но неожиданно змеистые вихри в глубине кристалла начали оживать, заклубились дымом, туманом. Границы камня будто бы расширились и Кэти полетела вперёд, проваливаясь в бездну.
   Долина, без конца и края, бесплодная, растрескавшаяся почва. И вдруг ветхое, рваное небо начинает истекать каплями дождя, тягучими, как масло. Они поливают иссохшуюся почву, стекают по коже Кэти, тёплые, желанные. Из земли выползают, ломая хрупкую корку, упругие зелёные ростки, поднимаясь всё выше, сплетаясь друг с другом. На узловатых ветвях, как капли вина выступают, полнеют и ширятся виноградные гроздья. А затем шкурка сочных ягод лоснится, лопается, выступает сок, алый, густой, пахнущий мёдом, похожий на кровь. И лозы разрастаются, пускают корни, вонзаясь в мягкую землю, оплетая человеческие тела, слившиеся в безумном соитии. Мужчины и женщины, соединённые в ненасытной вакханалии, не знающие имен друг друга, не помнящие своих имен. Их обнажённые тела, дарящие ласки, и страсть, и ненависть, извивались перед глазами Кэти в припадке желания и агонии. Океан этих тел вспенился золотом и кровью, обагрился заходящим солнцем, ликовавшим на лезвии гребня вздыбившейся волны. Волны, покрывшей и стёршей всё это людское марево, волны древнего океана, рождающего из себя и пожирающего империи. Безразличного, безучастного ко всему живому, тленному, преходящему. Но и эти воды схлынули, обнажив тёмно-красную, тёплую, пульсирующую землю из которой поднялись виноградные лозы. Оплели каждый член её тела, стянули гибкими узлами, и Кэти почувствовала вкус этих ягод на губах. Вкус крови. В ужасе, она отшатнулась, разрывая морок видений и почти закричала:
   – Этого не может быть, это не я!
   – Как ты можешь знать, что ты такое или чем можешь стать? – голос старухи странно изменился.
   Нет, он был прежним, словно бы надтреснутым, с лёгкой хрипотцой. Но что-то в нём неуловимо изменилось и руки, лежавшие на плечах Кэти, вдруг словно стали тяжелее. Её сковал страх. Безотчётный, инстинктивный, он проник в каждый атом тела. Она забыла только что пугавшее её кровавое видение, тёмные аллеи лабиринта. Всё, чего она когда-либо боялась в жизни, не шло ни в какое сравнение с ужасом, который она испытывала по отношению к существу, стоявшему за её спиной. Кристалл, лежавший перед ней, стал просто полированным камнем, в котором отражалось её внезапно побелевшее личико и тёмный силуэт, стоявший за ней. «Только бы оно не догадалось. Надо потянуть время» Мысли скакали, как белки в колесе, на лбу проступил холодный пот.
   – Ещё я вижу… – язык неожиданно стал совершенно сухим, непослушным.
   – Продолжай, – прошипел голос за спиной. Кэти почудилась в нём насмешка. «Оно знает!» Её охватила настоящая паника. «Генрих, Эрик, милые, где вы? Ох, что же я наделала!»
   – Я вижу своё будущее… – голос совсем ей отказал.
   – Лжёшь, – пальцы сдавили плечи с такой силой, что Кэти охнула от боли и тут же закусила губу, боясь пошевелиться. – Ничего ты не видишь. Во-первых, потому, что будущее могут видеть в этом камне только ведьмы, простые люди видят в нём свои желания. А во-вторых нет у тебя будущего. Твоё время истекает здесь и сейчас. Я это знала с того момента, как в первый раз тебя увидела.
   – Ровенна, – произнёс знакомый голос и Кэти едва не зарыдала от радости. – Я не знаю, что ты сделала с бедной миссис Пибоди, (думаю, что ничего хорошего) но ты переняла у неё отвратительную манеру давать неверные предсказания.
   Генрих, бесшумно ступая по присыпанным опилками каменным плитам, медленно пошёл вдоль стены в сторону камина.
   – Ровенна… Или Мэри? Как ты предпочитаешь, что бы я к тебе обращался?
   – А ты так же умён, как и красив. Когда ты догадался? – она непринуждённо рассмеялась, но Кэти буквально кожей чувствовала, что руки, теперь свободно лежавшие на её плечах, в любое мгновение свернут ей шею. Она не то, что пошевелиться – дышать боялась. Наверное, от того, что все нервы были напряжены до предела, ей померещилось, что тень у исполинской головы шевельнулась, принимая человеческие очертания.
   – Когда увидел картину. А на ней всю печальную историю моей семьи. И моего деда, играющего в карты с судьбой, смертью и ложью.
   – Я дала ему всё, – закричала Ровенна и в голосе её Кэти услышала искреннюю горечь. – Любовь, власть, деньги. А он всему этому предпочёл картинки в хрустале. Его звезда была такой сильной, я видела это! Ни смерть, ни болезнь не коснулись его своим крылом, но вот, он стал жертвой игрушки! Неужели ты думаешь, я хотела этого? Потеряв мужа, я сама потеряла всё.
   Генрих хотел что-то сказать, но неожиданно тень отделилась от исполинской головы, и к столу шагнул доктор Чума. Он неторопливо снял ненужную больше маску, и перед присутствовавшими предстал Рэй Блекхилл. В эту же самую минуту Кэти почувствовала холодную полоску стали на своей шее. Генрих застыл, не сводя глаз со стилета у горла Кэти, а Рэй заговорил своим негромким вежливым голосом:
   – Девушка нам не нужна. Мы возьмём камень, принадлежащий нам по праву, и уйдём. Договорились?
   – Да, – сказал Генрих.
   – Нет, – сказал Эрик, выходя на свет из центрального прохода.
   Кэти, не смотря на всю серьёзность ситуации, едва не прыснула со смеху – Эрик где-то раздобыл чёрные брюки, которые были велики и малы одновременно – заканчиваясь немного ниже колен, они, тем не менее, были настолько свободноваты в бёдрах и талии, так что ему пришлось подвязать их бечёвкой. В итоге выглядел он как заправский моряк с борта «Летучего Голландца» – босой, с голым торсом и черепом вместо лица, весь в саже. Импровизированные кюлоты довершали портрет.
   – Ты мне за горничную ещё ответишь. И знаешь, откуда у меня ключ? Из жилетного кармана вашего друга, мистера Дауни.
   – Что ж, – усмехнулась Ровенна. – Очевидно, мне придётся искать нового юриста?
   – Боюсь, что так. Мы ведь, полагаю, не найдем старушку Пибоди?
   – Найдёте. Там, в боковом проходе. – Она кивнула в сторону скрывавшейся во мраке галереи.
   Кэти инстинктивно дёрнулась – посмотреть… А дальше всё стало развиваться так быстро, что она решительно ничего не успевала понять. Рэй, внезапно прыгнув к столу, схватил кристалл, но на пути его оказался Эрик. Развернувшись, Рэй сильно замахнулся, но удар пришёлся в пустоту – Эрик словно бы не воспринимая поединок всерьёз, лишь слегка уводил голову от ударов. Заложив руки за спину, он, как танцор кубинских танцев слегка двигался назад, отклоняясь корпусом то вправо, то влево. Смеясь и уходя от ударов, он, казалось, наслаждался этим действом. Но тут случилось странное. Неожиданно Эрик застыл, словно налетел на невидимую стену и дёрнулся, словно желая повернуться к Ровенне и Кэти. Это длилось всего пару секунд, но для Рэя этого было достаточно. Он сделал резкий выпад вперёд и Эрик, странно вздрогнув, словно бы потерял равновесие. Он отступил назад, почему-то прижав ладони к груди, и тут между ними мелькнул чёрной молнией Генрих. Раздался предсмертный хрип Рэя и вместе с ним возглас мисс Блекхилл. Отшвырнув Кэти, как это делает благовоспитанная девочка с куклой, из которой она выросла, она коршуном слетела на грудь распростёртому на полу Рэю.
   – Ты убил его!
   С ненавистью взглянув в лицо Генриха, она вцепилась в бездыханное тело и рыдала так, что Кэти стала не по себе. Эрик медленно оседал на пол, цепляясь левой рукой за стену, правая была прижата к груди и меж пальцев поползли тонкие струйки крови, чёрной, как уголь. Генрих и Кэти, которую больше никто не удерживал, бросились к нему.
   – Эрик?! Что ты? Пожалуйста… – Кэти обняла его за плечи, с мольбой вглядываясь в его лицо, и прежде бледное, теперь же приобретшее оттенок мела.
   Он закрыл глаза, дыхание затруднённо рвалось из груди, пальцы сжимали маленький предмет с такой силой, что костяшки побелели.
   – Ч-чёрт. Осина. Долго будет заживать. – он открыл глаза и с улыбкой посмотрел на Кэти. – Я на мгновение будто утратил контроль над телом. А перед глазами её лицо… Будешь за мной ухаживать?
   – Что? Конечно! Я…
   Эрик стиснул зубы и, зарычав, вырвал из груди четырёхгранный заточенный на манер стилета брусок, тёмный от крови. Деревянный клинок глухо звякнул об пол. Кэти как загипнотизированная смотрела, как заливает чёрно-красной пеленой жёсткий рельеф его мускулов. Генрих бережно приподнял брата за плечи, помогая сесть, но тут же резко обернулся.
   Ровенна не рыдала, выла, раскачиваясь из стороны в сторону, обнимая тело Рэя. Кэти с жалостью смотрела на неё. В ней проснулось понимание, смешанное с состраданием. И, не отдавая себе отчёт в том, что она делает, она шагнула к женщине, которую несколько минут назад боялась больше, чем тьмы небытия. Её дрожащие пальцы коснулись плеча Ровенны.
   – Мне очень жаль, – растерянно пролепетала Кэти, совсем не то, что нужно было.
   Ровенна вскочила, дико озираясь, и остриё кинжала коснулось груди Генриха.
   – Хочешь убить меня? Ты в праве, – он спокойно, глядя ей в глаза, произнёс эти слова самым будничным тоном.
   – Убить тебя? Нет, – она прошептала очень тихо, но Кэти услышала.
   – Я хочу, чтобы ты страдал так же, как я. Пусть все, кто тебе хоть немного дорог, умрут на твоих глазах. Пусть жизнь твоя станет выжженной пустыней. Я проклинаю тебя, – она бессильно уронила голову.
   – Ровенна… – прошептала Кэти, впервые называя её по имени.
   – Око за око, – прошептала Ровенна, и прежде чем Кэти смогла понять, что же произошло, она почувствовала сильный толчок в левом боку, ткань платья неожиданно потеплела. И отчего-то стало трудно дышать. Боль пришла позже, а события стали развиваться так быстро, как меняются цветные кристаллики в калейдоскопе, так похожие на леденцы монпасье. Один шиллинг за конвертик пергаментной бумаги, полный зелёных, красных, розовых и жёлтых леденцов. Кэти покупала их каждый раз, когда с родителями приезжала на ярмарку. И розовые, сделанные из розовой воды с сахаром, нравились больше других. Наверное, этого уже не будет, потому, что комната вдруг поплыла пред глазами, она как во сне видела, как что-то прокричал Эрик, а Генрих, метнулся к ней и подхватил её, падающую, на руки. В тёмном проходе скрылась, убегая, Ровенна, схватив со стола кристалл, который так дорого ей достался. Никто на неё не взглянул. Генрих опустился на пол, прижимая Кэти к себе.
   – Потерпи.
   Он резким движением вырвал узкий кинжал из-под её груди. Тупая боль сменилась острой, огненной. Сердце упрямо билось, но с каждым толчком вытекавшей крови, Кэти чувствовала, как жизнь уходит из неё.
   Говорят, смерть приносит покой. На смену отчаянию приходит смирение, а вслед за ним осознание, что жизнь лишь мгновение, а смерть лишь переход в иной, лучший мир, где зелёные холмы, и солнце, и мир, принимающий в свои объятия все страждущие души и дарующий им покой.
   Ложь. Сказки для тех, кто не умирал. Каждый член агонизирующего тела юной девочки корчился в бесплодном усилии защититься, выжить, спастись от этого благословенного перехода. И нет никакого спокойствия, умиротворения, величия. Это удел отживших свой век стариков, чьи члены утратили свою силу, а душа желания. Им, возможно, сладостно смирение, но не восемнадцатилетнему телу, которое бьется в этой бездушной и равнодушной пустоте, такому юному, жаждущему жизни.
   Генрих приник к её шее. Она почувствовала прикосновение его губ, потом зубы коснулись беззащитной кожи. И новая боль молнией пронзила Кэти от разорванных вен вниз, по позвоночнику. Но уже не было сил сопротивляться, зрение заволокла пелена багрового тумана, с её губ сорвался слабый стон. Генрих разорвал рубашку на своей груди, полоснул стилетом, который всё ещё держал в руке. По его алебастровой коже заструилась кровь. Вниз, по рельефу напряженного живота, абсолютно гладкого, как у мраморных статуй.
   – Хочешь жить? Пей.
   Он запустил пальцы в спутанную гриву золотистых волос и насильно прижал лицо Кэти к своему животу. Она послушно раскрыла рот и слизнула капельки стекавшей крови. Сначала вкус отдавал железом и медью, потом сменился медвяно сладким, тягучим. Она поднялась, судорожно вцепившись в его предплечья, приникла жадным ртом к ране.
   – Ну всё, всё. Тише, – он, смеясь, поймал её лицо в свои ладони, поцеловал перепачканные губы. – Теперь всё будет хорошо.
   Кэти послушно отстранилась, почти с сожалением облизнув губы. Смежила веки. Происходящее казалось нереальным, призрачным сном. Слуха достиг голос Эрика.
   – Ты должен был вначале её спросить. Возможно, она не хотела…
   – Я хотел, – отрезал Генрих.
   – А ещё говорят, я жестокий. Вернёмся в замок?
   – Разумеется.
   Сильные руки подхватили Кэти, которая была так слаба, что не могла даже пошевелиться. С негромким скрипом закрылась решетка, ограждавшая грот от нежеланных посетителей. В боковом проходе увидела Кэти при слабом свете факелов лежавшее бесформенной кучей тело несчастной мисс Пибоди. К горлу подкатили слёзы. Кэти отвернулась, закрыла глаза и попыталась ни о чём не думать. Они вышли из темноты душного грота, свежий ночной ветер коснулся разгорячённой кожи Кэти. На востоке слабо заалела полоска небосклона. «И не встретишь ты более рассвет…» А вот встречу. Ей было очень холодно этой жаркой летней ночью, и она сильнее прижалась к нёсшему её на своих руках мужчине. На дорожке, ведущей к замку, они столкнулись с Фанни и Мэтью.
   – Опять эта безумная парочка, – вздохнул Эрик.
   – Весьма кстати, – возразил Генрих. – Фанни! В мою спальню понадобятся тёплая вода, одежда для леди и чай. Гм. Что это с вашим спутником?
   Вопрос был не праздный. Грудь Мэтью украшал добытый при сомнительных обстоятельствах внушительных размеров крест, так же ожерелье из головок чеснока, на запястье намотаны чётки, под мышкой грошовая статуэтка святой Бригитты. Фанни была экипирована более лаконично – распятие, образок с девой Марией и небольшое моще хранилище, купленное год назад по случаю на ярмарке. Торговец божился, что внутри берёзовой шкатулочки ухо святого Христофора, настоящее. И ему можно было верить, исходя из возмутительно высокой цены.
   – Вы что, храм ограбили?
   – Нет, что вы, сэр.
   – Тогда по какому случаю этот омерзительный маскарад?
   – Ведьмы, сэр. И вампиры.
   – Глупости.
   – Никак нет, сэр. Самолично видели. В первый и дай Бог в последний раз.
   – Конечно, не в последний, вы же оба у меня работаете. А сундук на шею зачем повесили?
   – Ухо святого Христофора, сэр. Помогает от вампиров.
   – Сомневаюсь, – Генрих повертел сундучок в руке. – Вы бы ещё рябиновыми ветками обвешались.
   – И что, помогает? – оживился Мэтью.
   – Нет, конечно.
   – Желаете, сэр, я и вам в спаленку такие же святые дары раздобуду?
   – Вон отсюда! Вам работать ещё два часа положено, а вы глупостями занимаетесь. Чтоб через десять минут всё, что я просил, было в спальне.
   – Как угодно, сэр, – обиженные в лучших чувствах Фанни и Мэтью удалились.
   – Не иначе, они имели удовольствие встретиться с Ровенной. Симптомы налицо. – Эрик добродушно посмотрел вслед удалявшейся парочке. – Давайте поспешим – светает.
   В рассветном небе выросла громада замка Рэйберн. Идущий рядом Эрик беззаботно что-то насвистывал, они уже прошли в ту часть сада, что примыкала к восточному крылу, когда их слуха достиг полный мучительной боли стон. Эрик в два прыжка пересёк клумбу и кусты жимолости, отделявшие их от распростёртого на земле тела Элен.
   – Ты смотри-ка! Ещё живая. Добить?
   – Ты в своём уме?! – заорал Генрих.
   – Ладно, ладно. Я же из гуманных соображений, – он с минуту повозился, затем вынес вердикт:
   – Сломана рука, в двух местах, два ребра, вывихнута нога, ну и сотрясение мозга, соответственно. Генрих, куда тебе такая горничная? Даже после ремонта. Всё равно нужна? Хорошо.
   Генрих и Кэти подошли ближе. Эрик вздохнув, сдавил горло девушки. Та беспомощно задёргалась, как бьётся на земле раненная птица, раскрыла в немом крике рот.
   – Ты что? Не надо! – в ужасе закричала Кэти.
   – Да не волнуйся, просто хочу, чтобы она потеряла сознание на полчаса. А то будет раздражать своими криками. Они все так делают. Ну вот, порядок, – он прощупал колено теперь не подававшей признаков жизни Элен, надавил двумя руками. Раздался неприятный хруст. – Теперь руку вправлю….
   – Палачи всегда были лучшими лекарями, – прокомментировал с интересом наблюдавший за этими манипуляциями Генрих.
   Эрик, вздохнув, поднял на руки бездыханную девушку, и они пошли по направлению к замку. Кэти же замерла на руках у Генриха, положив голову ему на плечо. Одна мысль крутилась в сознании, не давая покоя. Та сценка на спиритическом сеансе… Лицо Рэя…
   – Но у Ровенны… У Мэри… Ведь никогда не было брата, – вдруг произнесла она.
   Странно, Генрих слышал это и ничего не ответил. Эрик же явно пребывал в своих мыслях. Через несколько минут он нарушил молчание.
   – Генрих.
   – Даже не думай.
   – Ну право, девушка совсем плоха. К чему длить её страдания?
   – Мы сейчас поручим её заботам мисс Спенс, она и не с таким справлялась. К тому же, когда она придёт в себя, мы многое узнаем.
   – Вот это вряд ли. Она и будучи в добром здравии, особым умом не отличалась. А меня мучит голод.
   – Уже целых полчаса.
   – Будь справедлив, он был юристом! У них нет крови, яд пополам с желчью.
   – Наведайся в деревню. Которая далеко.
   – Вот это и не радует, что далеко.
   – Я сказал – нет.
   Эрик что-то проворчал, но Кэти не услышала. Она пребывала в состоянии, пограничном между сном и явью. Боль исчезла совершенно, уступив место сильнейшей усталости. Слабость была такая, что при всём желании, она не смогла бы даже рукой пошевелить. А вот сознание напротив, обрело необыкновенную ясность. Она буквально кожей чувствовала порывы ветра, то горяче-влажного, то прохладного, зрение обострилось необыкновенно и всё вокруг начало странным образом меняться. Плечи парковых статуй искрились звёздным инеем, травы излучали слабый, зеленоватый свет, звёзды странно расширились, и каждая была обведена дробным ореолом. То, что совсем недавно пряталось в тенях теперь обнажило каждую линию свою, каждую пору и казалось, что деревья, травы, цветы и даже камни стали странно антропоморфными. Ветви ивы это или узловатые, старческие руки, тянущиеся из предутреннего тумана? Светляки танцуют над лугом или тысячи глаз неотступно следят за ней из марева чёрной листвы? Кэти отвернулась и зажмурилась. Так красиво… И так страшно. Уткнувшись Генриху в шею, она забылась коротким, беспокойным сном.

06.17 А.М.

   Когда она открыла глаза, то обнаружила себя в уже знакомой комнате, лежащей на кровати, устланной звериными шкурами. Кто-то заменил свечи в канделябрах, снял с неё окровавленную одежду и теперь она была облачена в уютную старомодную ночную рубашечку из тонкого батиста. Несмотря на то, что её укрыли большой медвежьей шкурой, Кэти буквально трясло от холода.
   – Очнулась, – констатировал сидевший рядом Эрик, и Кэти с удивлением отметила в его голосе искреннюю радость.
   – З-замерзаю, – клацнула она зубами и попыталась плотнее завернуться в шкуру. Не помогло.
   – Это нормально. Твоя кровь сейчас… меняется, скажем так.
   – Умирает, – тихо прошептала Кэти. – Я это чувствую.
   – Пойдём к огню, – Генрих поднял её на руки, завернув, как ребёнка, в тёплый, пахнущий зверем мех, и понёс к камину. Там он посадил её рядом с собой на пол, обняв за плечи. Эрик поднялся с постели.
   – Я пойду.
   – Нет, нет, не уходи, – встрепенулась Кэти. – Ты тоже мне нужен….
   Генрих, отстранившись, пристально посмотрел ей в глаза, потом перевёл взгляд на Эрика. Кэти поднялась в сильнейшем волнении.
   – Мы… Я с ним… Ну в общем тоже…. – объяснила она своим домашним туфелькам. Воцарилась долгая пауза. Первым нарушил её Генрих.
   – Ну что ж… Очевидно, тебе предстоит сделать выбор, – холодно произнёс он, не глядя на Кэти.
   – Но я не знаю! И вообще, почему я должна выбирать, я вас обоих люблю, – слова прозвучали прежде, чем коснулись её сознания. По прошествии минуты она всё же решилась поднять взгляд. У обоих был такой поражённый, растерянный вид, какой бывает у физика-атеиста, который воочию убедился, что земля покоится на слонах, переминающихся с ноги на ногу на огромной черепахе. Как ни странно, первым взял себя в руки Генрих.
   – Почему бы и нет? – севшим голосом произнёс он, взглянув на Эрика. Тот попятился, глядя расширенными глазами то на Кэти, то на брата.
   – Безумие, – выдохнул он наконец и круто повернулся на каблуках. – Я ухожу.
   Но вот это ему как раз и не удалось, потому, что в следующее мгновение две тонкие руки обвили его шею и к его губам приникли губы столь нежные и сладостные, что все принципы нравственности и морали начали отступать и блекнуть перед растущим желанием. Ещё сохраняя последние остатки самообладания, он прошептал:
   – Мы не можем…
   – Почему? – спросил Генрих без тени улыбки, – потому, что так не принято в обществе? Но для общества мы мертвы. А у мёртвых есть одно огромное преимущество.
   – Какое же?
   – Свобода.
   Генрих приблизился к Кэти и теперь они втроём стояли в маленьком озерке света, дрожащего на полу перед камином.
   – Свобода любить, дарить тепло, идти по пути, который выбрали мы, а не для нас. Этот путь такой же бессмысленный, как и другие, но, по крайней мере, по нему можно идти с радостью.
   – Уверен, это самая страшная и приятная из моих ошибок, – проворчал Эрик, разжимая ладони Кэти.
   Шкура с тихим шорохом упала на пол. Кэти осталась стоять в одной рубашечке, дрожащая от холода, такая маленькая, беззащитная, трогательная в своей робости. Казалось, она была не на шутку испугана, губы побелели и тонкие руки безвольно брошены вдоль тела, стояла, не поднимая взгляда. Эрик бережно прижал к губам узкую ладонь, прозрачные, подсвеченные огнём пальцы. И в какой-то момент всё потеряло значение, осталось важным только то, что она сейчас здесь, с ним… с ними обоими. Впервые со времен детских игр он видел глаза брата так близко – всю их небесную синеву, чёрную кайму, бездонный колодец зрачка, изменяющегося в огненном полумраке. И тёплая ладонь Кэти скользнула по его щеке, к губам, большой палец нежно провёл по их соединению, заставляя открыться. Она подняла на него молящий взгляд, руки взлетели вверх и легли на его грудь. Девочка с медовыми волосами, играющая с ребёнком, истаивала в дыме восковых свечей.
   Эрик чувствовал себя, как человек, выздоравливающий после долгой болезни. Вспыхнуло в памяти и рассыпалось другое прикосновение, лишь час назад казавшееся всем смыслом его жизни. Его пальцы не без труда расстегнули маленькие, обшитые тканью пуговицы на груди её тонкой рубашечки и обнажили напрягшиеся, упругие груди. Он коснулся губами шеи, превозмогая горячее, пульсирующее желание впиться, порвать зубами эту нежную, молочную кожу, чувствуя, как это болью отозвалось в паху. Словно задыхаясь, Эрик судорожно дёрнул ворот рубашки, разорвав тонкий шелк. Одежда мешала, сковывала движения, и он нетерпеливо рванул воротник. Пуговицы дождём посыпались на пол, вслед за ними последовал пояс, так стягивавший внезапно ставшие тесными штаны. Расставшись с одеждой, он почувствовал себя свободнее, смущение так же ушло, не оставив и следа. Он дотронулся до приоткрытых девичьих губ совсем легко, но она сама подалась ему навстречу, приникла с болезненным стоном к его губам, впилась в его рот отчаянно и исступлённо. Он, чуть дыша отстранился, взглянул на брата. Генрих, всё это время поддерживавший Кэти за талию, ответил чуть насмешливым взглядом, шепнув:
   – Ну что же ты?
   И в следующую минуту вторгся между Эриком и Кэти, рванул её к себе, взял в ладони побледневшее личико и его губы сменили губы Эрика. Так близко, так невероятно интимно открывшееся зрелище на мгновение словно парализовало его. Это жар камина или что-то другое дохнуло огнём в лицо и заставило потрясённо вздрогнуть. Губы Генриха – яростные, чётко, красиво очерченные, терзали нежный открытый ротик, язык пробивался внутрь, и Эрик услышал, как участилось дыхание девочки. Не в силах больше смотреть на этот грязный, развратный поцелуй, он перевёл взгляд на её узкую спину, с тёмным провалом позвоночника под тонкой тканью рубашки. Потянул на себя батистовый край, освобождая покатые плечи. Рубашка скользнула вниз, задержавшись там, где плоский животик оказался тесно прижат к мужскому прессу. Раздражённый этим неожиданным препятствием, он грубее, чем хотел, рванул ткань вниз, причинив Кэти боль. Она вздрогнула, жалобно застонав, отстранилась, разорвав поцелуй. Теперь она стояла совершенно обнажённая и не на шутку испуганная между двух мужчин, которых желала и страшилась больше всего на свете.
   Левый бок обдало телом от огня камина, правый обожгло холодом, царившем в сумраке кабинета. Но ненадолго. Руки Генриха притянули её к себе. Обнажённая спина коснулась его прохладной кожи. Его губы коснулись израненной шеи, затем спустились ниже. Вдоль по ключицам, по гладкому плечу, по безвольно брошеной маленькой кисти. Её трясло от волнения, страха, желания и это всё сковывало сомнамбулическим бездействием, парализовало каждый член тела. Генрих неторопливо расстегнул запонки на манжетах и положил на каминную полку. И этот сухой, негромкий, в общем-то звук заставил вздрогнуть и Эрика, и Кэти, показался странно чужим и даже грубым. Эрик медленно опустился на колени, покрыв поцелуями гладкий живот, не сводя взгляда с её отрешённого лица. Прижался щекой к золотистому холмику, затем нежно поцеловал влажные губки. И Генрих внезапно почувствовал, как обмякла, отяжелела девушка, которую он держал в своих объятиях, застонала жалобно, уронив растрёпанную светлую головку ему на плечо. Он подхватил её ладонями под внутреннюю сторону бёдер раздвигая тем самым ноги, открывая доступ к самому нежному месту. Эрик вскинул голову, на мгновение оторвавшись от её розы, взглянул вверх. Поддерживаемая мужскими руками, Кэти была такой маленькой и хрупкой в сравнении с высоким, широкоплечим Генрихом, что казалась ребёнком, и это взволновало и смутило его. Но она тут же открыла свои большие, невидящие глаза, застонала просяще и жалобно, и тонкие пальцы обхватили его затылок, потянули назад, ближе, туда, где воспалённая плоть изнывала от желания.
   Внезапно Генрих подхватил Кэти на руки и опустил на тёплое, пахнущее зверем ложе. Она почувствовала скольжение рук, прикосновение губ, но чьих понять уже не могла и не хотела. И через какое-то время, уже испытав апогей страсти, первую свою разрядку в этом странном соитии, Кэти слегка пришла в себя. Сжимая бёдрами Эрика, сидя сверху в позе наездницы, она провела трясущимися пальцами по изгибам его рельефа, по мраморным впадинам и подъёмам… И вдруг руки Генриха толкнули Кэти вперёд, заставляя опуститься вниз, коснуться затвердевшими сосками его прохладной груди. Её ягодицы широко раскрылись, она лежала теперь, беззащитная, послушная, ощущая, как головка его члена упирается в оставшееся свободным отверстие.
   – Генрих? – она вся сжалась, цепенея от страха, не сопротивляясь, но отталкивая своей неподвижностью.
   – Кэти, – жаркий шёпот на выдохе, подавленный стон, мучительная судорога рук, сомкнутых вокруг её талии и губы, прикоснувшиеся к затылку. Вибрации желания и страсти отозвались в теле волной необычной дрожи.
   – Не смей, – выдохнула Кэти.
   – Не бойся, – почти горячий, пьяный, с проступившим на щеках румянцем, он прижался потемневшими, блестящими губами к её узкой, покрытой алмазной россыпью пота спине. Покрыл бесконтрольными поцелуями ложбинку позвоночника, откинул голову, рваными вздохами глотая воздух. Полоска стиснутых зубов мелькнула между губами.
   Кэти дрожала от страха и желания. Их руки и губы, их порывистые движения превратили её тело в сплошную эрогенную зону, и она чувствовала, как ломаются последние мыслимые барьеры, как гаснет воля, сломленная древним животным инстинктом и иссушающей жаждой наслаждения. Она всё ещё сопротивлялась, сгорая от страха, стыда и последних рубежей морали, запрещавших с головой низринуться в эту жаркую тьму порока. И любви. Самой искренней, горячей и такой невозможной, такой неправильной. Внутри её лона движения, толчки плоти мужчины, которому она сейчас отдается, но её ягодицы ощутили твёрдый член, который потёрся, размазывая по коже тёплую, липкую смазку, точно жидкий огонь, который причинит нестерпимую боль – отодвинуться бы, оттолкнуть, но нет сил. Она пыталась успокоиться, но о каком успокоении могла идти речь, когда его неожиданно хрипловатый голос тревожил, волновал, уговаривая довериться, открыться, разрешить…
   И Кэти выгнулась, запрокидывая голову, закатив глаза под закрытыми веками, шумно втянув воздух через рот, чувствуя, как рот Генриха обжигает её шею нетерпеливыми, жадными поцелуями, как его грудь прижимается к спине, влажной от выступившего пота. Жёсткие и сильные мужские руки стискивают её ягодицы, прижимая к своим бёдрам, вынуждая раскрыться…
   – Я хочу тебя, всю тебя хочу, не сопротивляйся…
   И она зажмурилась в исступлении и испуганном смирении, замерла, уже не ощущая рук Эрика, сжимавших её плечи. Так тесно, так узко, да он просто не сможет туда войти… Словно оглушённая, она не услышала протяжный стон Генриха, дёрнулась вперёд в бесплодной попытке вырваться, убежать. Что-то твёрдое, скользкое надавило на стиснутое мышечное колечко.
   – Нет! Пожалуйста! – у Кэти из глаз брызнули слёзы – ей показалось, что в неё погрузилось гигантское раскалённое лезвие. Но он уже скользнул в тесную, жаркую глубину, и взрыв неведомого доселе удовольствия, заставил её конвульсивно дёрнуться, захлебнувшись собственным криком. Она изогнулась, нетерпеливо ловя открытым ртом губы Генриха, нашла и впилась в них таким яростным поцелуем, что перехватило дыхание. Они целовались неистово, безудержно, не в силах насытится друг другом, до боли, почти раня. Эрик неожиданно потянул её вниз и Кэти упала на его грудь, задыхаясь, всхлипывая, принимая их обоих в себя целиком. Её буквально разрывало изнутри, хотя их движения становились всё более слаженными, глубокими, пронзающими, но она почти не чувствовала рук, ласкающих её, губ, целующих каждый сантиметр тела.
   – Всё. Я больше не могу, – прошептал Генрих и сжал её плечи, прижал к себе и Кэти почувствовала спиной каждую мышцу его груди и живота, его содрогание, тихий стон. Кэти почудилось, что его оргазм волнами растёкся внутри её тела, по мышцам и коже. Это казалось невероятным, ошеломительным – она смотрела в глаза одного мужчины, чья плоть заполняла лоно, и ощущала острый взрыв удовольствия другого, сжимавшего её в своих объятиях.
   – Мои, – выдохнула она, зажмурившись, – вы… оба…
   Её пронзила сумасшедшая дрожь, внутри словно взорвался вулкан, глубинное содрогание мышц, раскалённая магма порочного, слепящего, опустошающего наслаждения вспышкой расколола сознание. Она не услышала стона Эрика, не ощутила его трепета, просто рухнула, переполненная дурманящей слабостью ему на грудь, судорожно ловя ртом будто раскалённый воздух. Истомлённая, пьяная, одуревшая от счастья, она стиснула одной рукой Эрика за шею, пальцы другой запустив в жёсткие завитки волос Генриха – иди же ко мне, ближе, ну пожалуйста. И они оба обняли её, прижавшись с двух сторон, словно пытаясь согреть. Кэти захотелось плакать от счастья, прижаться к ним обоим ещё сильнее, даже сейчас, когда удовольствие схлынуло и тело наливалось сонной тяжестью. Опухшие влажные губы Генриха расслабленно целовали её безвольную руку, пальцы Эрика гладили грудь и живот, стирая капли остывающего пота. И от нежности этих успокаивающих, умиротворяющих ласк ей еще сильнее захотелось разрыдаться.
   – Я, кажется, первый раз в жизни потерял голову, – хрипло произнёс Эрик, продолжая рассеянно гладить лежащую рядом с ним девочку и любуясь её тяжело вздымающейся грудью, впалым животом, раскрасневшимися губами,
   – И никак не найду.
   Генрих фыркнул, но от комментариев воздержался. Глубоко вздохнул, крепче обнимая и прижимая её к себе и закрыл глаза. Кэти с трудом разлепила веки, посмотрела взволнованно на одного и другого. У Эрика уже начали отрастать волосы и в жутком красном свете камина короткие и густые, они казались золотой шерстью, покрывающей голову. Она провела по ним трясущимися пальцами, и эта приятная бархатная гладкость прикосновения почему-то её успокоила. А по телу разливалось странное оцепенение. Кэти, часто дыша, лежала, устремив невидящий взгляд в потолок. Мерцающий свет свечей преломлялся сквозь слёзы на ресницах, все члены словно бы онемели и стали чужими. Эрик бережно укрыл её шкурой, подпихнул под голову подушку и вполголоса спросил лежавшего рядом Генриха:
   – С ней всё хорошо? Я никогда не видел, как это происходит.
   Генрих неторопливо взял безвольную, мёртвую руку Кэти, подержал с минуту, очевидно, щупая пульс, поднёс свечу к побледневшему лицу.
   – Смотри. Радужка изменила цвет, но зрачки пока реагируют, как обычно. Ещё час и всё будет кончено, – он ласково провёл пальцем по её щекам, вытирая слезы, убрал со лба мокрые, спутанные пряди. Кэти всё видела, как бы сквозь пелену тумана, чувства притупились, но всё же она заметила, что он о чём-то напряжённо думает. И не ошиблась.
   – Эрик, – прошептал Генрих, – а знаешь, мы ведь с тобой, как два сосуда, заполненные наполовину. Ты рождён, но не был обращён, я напротив – обращён, но не рождён. У нас разные способности и возможности. Что если, так сказать, соединить огонь и лёд?
   – Не предлагаешь же ты…
   – Дай ей свою кровь тоже.
   – Так не делают, – Эрик покачал головой. – Никто, никогда.
   – А мы попробуем. И если получится, представляешь, какой огромной силой она будет обладать?
   – А если не получится? Если она умрёт? Я не стану этого делать, – он хотел отстраниться, но Генрих поймал его за руку.
   – У нас всего несколько минут, решайся. Другого шанса не будет. Возможно, она сможет делать такое, что мы и представить не можем.
   Эрик колебался. Потом покачал головой
   – Слишком высока цена ошибки. Нет.
   Кэти от возмущения ненадолго лишилась дара речи. Да как они смеют решать её судьбу без всякого на то её согласия? Она собралась решительно высказать своё негодование, но голос ей отказал, и вместо решительной отповеди с губ сорвался звук, удивительно напоминающий предсмертный хрип подстреленной на охоте утки, который, разумеется, был неверно истолкован. Эрик тут же склонил к ней золотую в свете камина голову.
   – Кэти? Ты хочешь?
   Она замотала головой, захныкала, потом уткнулась лицом в подушку. К чему всё это? Она умирает, и так ясно. Могли бы уже проявить каплю сострадания и последние минуты её такой коротенькой жизни окружить любовью, восхищением и…
   Эрик, всё ещё сомневаясь, поднял светлые глаза на брата. Тот коротко кивнул и сказал:
   – Давай. Сейчас.
   Острая боль огнём обдала шею, Кэти выгнулась на постели, раскрыла рот, ловя воздух, но к её губам Эрик тут же приложил разорванное зубами запястье и его кровь наполнила рот прохладной сладостью. Она сделала несколько глотков и тут же внутренности скрутило новой болью. Как будто яд медленно растекался по венам, и каждая клетка ощерилась, сопротивляясь. Ахнув, она судорожно подтянула колени к груди. Её било, корчило, и, если бы не руки Генриха, схватившие её за плечи, она бы уже давно упала на пол.
   – Тише, тише. Дыши. Открой глаза, – в голосе Генриха было столько силы и глубины, что Кэти подчинилась – разлепила судорожно стиснутые веки. Комната менялась – на несколько секунд она стала чёрно-белой, потом рассеклась на мозаичные фрагменты, затем, слабо вспыхнув, стала словно сделанной из цветного песка, все предметы составились из красно-зелёных крупинок.
   – Смотри, – услышала она тихий шёпот Генриха. Обращенный не к ней.
   – Зрачки меняются, – одними губами ответил Эрик. – Овал, крест… Она выживет?
   Новый спазм заставил Кэти протяжно закричать, дугой выгнувшись на постели. Вены на теле проступили тёмно-синими узловатыми ветвями, широкими, тугими, они приподнялись над кожей, и так же мгновенно опали, и вздулись вновь.
   – Ей больно. Очень, – Эрик почти умолял. – Можешь усыпить её хотя бы минут на двадцать?
   – Нет, – жёстко отрезал Генрих, – это может нарушить необходимые процессы, которые сейчас происходят.
   Он бережно подхватил её тело на руки, обернув шкурой, поднял, как ребенка и прижал к груди.
   – Буду носить тебя и петь тебе колыбельные, как мама. На каком языке тебе пели?
   На каком языке? Мама? Никогда не пела. И вообще на руки не брала. Не помню… Кэти обняла его шею, крепко, до боли. И Генрих носил на руках, минуты, час. Его низкий, глубокий голос напевал незатейливые, старинные песенки на английском, французском, немецком, валлийском… Многие языки она не знала, но словно бы чувствовала, как через её мысли текут, вплетаясь в них цветной канвой старые, позабытые сказки минувших лет. Боль отступала, истаивала, как нестойкий колдовской туман, мышцы крепли, становились послушными. Она задышала спокойно и ровно. Страшный, парализующий члены холод ушёл, уступив место спокойному, ровному теплу, постепенно заполнившему тело. Через некоторое время Генрих посадил её на постель, подложив под спину подушки и укрыв шкурами.
   Стоун принёс на подносе куски сырого мяса, глиняные плошки в которых были грубая каменная соль и нарезанные травы, а также толстокорые, слезящиеся ломтики лимона. Неожиданно сквозь пылающий камин в комнату проник Спарки, прыгнул на кровать и в упор посмотрел на Кэти суровым взглядом. «Знает» – подумала она и виновато почесала кота за ушком. Пальцам стало холодно и влажно. Как будто снеговика погладила.
   – Ну Спарки, – тихонько зашептала она коту в пушистое ухо, – это же потому, что я тебя очень люблю, понимаешь? И вообще, неизвестно ещё, как бы там было. Ну, там. А вдруг ты попал бы в какой-нибудь кошачий ад?
   Кот презрительно зажмурился, и сердито дёрнул толстым хвостом. Но потом примирительно ткнулся круглой головой в плечо Кэти. Инцидент был исчерпан, и Спарки отправился мародёрствовать. Обнюхал стейки, отведал вина из высоких, серебряных кубков и занялся странной игрой – толкаясь пушистыми лапами от каменного пола, запрыгал вверх по книжному шкафу и обратно.
   – А вот интересно, – невинно поинтересовалась Кэти, наблюдая за ритмичными скольжениями кота – вверх-вниз вдоль резной колонны красного дерева, – Спарки ведь заботится только о хозяевах замка? Почему же он тогда меня спасал?
   – Спектр его обязанностей передо мной и Эриком весьма широк, – принялся объяснять Генрих, – в первую очередь он приглядывает за имуществом – мебель, домашний скот… Не попала, – миролюбиво прокомментировал он туфельку, врезавшуюся в стену в дюйме от его головы.
   – Кстати, – продолжал он, поймав вторую туфельку и отправив её в обратный рейс. Кэти взвизгнув, выставила диванную подушку на манер щита, – Эрик, ты что-то поднял с пола. Там, в гроте.
   – А, да, – Эрик порылся в карманах и принёс на ладони маленький, тускло поблескивавший предмет. – Осколок глаза ведьмы.
   – Потрясающе! – Генрих бережно взял маленький мутный камешек. – Теперь можно будет выяснить – природного он происхождения или был сделан.
   – Ну, выяснишь, и что?
   – Если он, так скажем, рукотворный, можно же новый создать! И если процесс не слишком сложный, то их можно будет сделать много.
   – Зачем?
   – Да ты только представь – любой человек его купивший, сможет в любое время по своему выбору и желанию погружаться в мир своих самых сладких грёз.
   Но Эрик был настроен скептически:
   – Да какой псих на это польстится? Только наш безумный дед был способен сутками гоняться за вымышленными драконами и таращится на прекрасных дам, вместо того, чтобы их… Ну, вы поняли.
   – Конечно, гораздо полезнее и рациональнее тратить время и здоровье на пьянки и дам полусвета, – как бы невзначай заметил Генрих.
   Любознательная Кэти встрепенулась.
   – Что за дамы полусвета?
   Эрик лениво зевнул, вытягивая пробку из запылённой бутылки.
   – Мой брат имел ввиду проституток, не так ли? – он с удовольствием отметил слабый румянец, проступивший на бледных скулах Генриха.
   – Прос-ти-тутки? А что это? – звонкий голосок Кэти громко отчеканил новое для неё слово.
   – Вот теперь сам и объясняй, – злорадно ухмыльнулся Генрих.
   – Не переводи тему, – Эрик явно смутился, – думаешь, кто-нибудь добровольно купил бы проклятие?
   – Конечно, – живо отозвался Генрих. – Человек что угодно готов отдать за мечту. Даже самое дорогое. Время. Ну и тем более деньги.
   – Ни пенни это не будет стоить.
   – Ты это уже говорил, когда я покупал Хальса. Ничего не понимаешь ни в бизнесе, ни в искусстве.
   – И сейчас не понимаю, как несколько граммов краски, нанесённые на текстиль, могут стоить такую кучу денег. – Эрик демонстративно повернулся спиной и занялся мясом – нанизал кусок филе на позаимствованную со стены шпагу, полил лимонным соком и пристроил в камин.
   И тут Кэти допустила роковую ошибку.
   – А ты можешь объяснить, почему одни картины со временем становятся дороже, а другие нет? – поинтересовалась она у Генриха.
   Генрих мог. Когда прошло минут десять, а он только миновал средневековье и приблизился в своем рассказе к возрождению, Эрик решил прийти Кэти на помощь.
   – Генри, оставь девочку в покое, – улыбнулся он, взглянув на увлёкшегося брата.
   – Что плохого я ей делаю? Всего лишь помогаю формированию и становлению её ума.
   – Сизифов труд.
   – Ну не сравнивай. Сизиф был осужден на вечные муки в загробной жизни и страдал, вновь и вновь поднимая камень в гору. Я же надеюсь на плоды…
   – Вот это зря.
   – …. и получаю удовольствие, помогая становлению этого ещё не расцветшего интеллекта. Это всё равно, что наблюдать, как распускается робкий, поздний цветок, прежде не знавший забот садовника.
   – Никакой садовник не способен вырастить из репейника розу.
   Тут уже Кэти не выдержала и возмутилась:
   – Да как ты смеешь сравнивать меня с репейником?!
   – А что в нём плохого? – Эрик развёл руками, – национальный цветок Шотландии.
   – Серьёзно? Я не знала. Ну, тогда ладно.
   – И раз уж речь зашла о загробном мире, – Эрик примирительно обнял Кэти за плечи, – то напомню тебе, Генри, табличку, которая висит там на входе, по крайней мере, по утверждению господина Данте: «Оставь надежду, всяк сюда входящий». Вот сколько лет ты пытался сделать из меня приличного человека. Удалось тебе? К счастью, нет.
   Пока Кэти размышляла, скверно ли, что её сравнивают с преисподней, или напротив, современно и по-декаденсовски, Генрих решил всё же прервать краткое введение во всемирную историю искусства.
   – Дикарь, – вздохнул он, глядя на брата.
   Эрик только ухмыльнулся, достал уголёк из камина и начал раскуривать извлечённую из недр брошенного на стул сюртука старую трубку вишнёвого дерева.
   – Ты ещё и куришь? – ужаснулась Кэти.
   – Редко, – он с любопытством взглянул на неё. – А что?
   – Курение убивает, – серьёзно процитировала маму Кэти. – И алкоголь.
   – Сегодня ночью меня трижды могли убить двое весьма респектабельных джентльменов. Общение с которыми, кстати, не принесло мне особой радости. А эти ребята, – сжимая зубами трубку, он разлил по бокалам старое испанское вино, коричневатое на просвет, с густым терпким ароматом, отдававшим ванилью и чёрным перцем, – хотя бы доставляют мне удовольствие.
   Кэти не удержалась, фыркнула от смеха. Мясо жарилось на огне, из него шипя, капал сок прямо в камин и по комнате заструился пленительный аромат. Эрик стряхнул себе и ей на тарелки опалённые снаружи и нежные, кроваво-розовые внутри куски мяса. Генрих жестом отказался, уединившись с бокалом рубиновой жидкости.
   – Ты можешь есть? – поразилась Кэти, наблюдая, как Эрик, посыпав рубленым розмарином и крупной морской солью кровавый стейк, и помогая себе кинжалом, впился белоснежными зубами в сочное мясо.
   – Да. И получаю море удовольствия. Но потом неважно себя чувствую какое-то время, – признался он. – Но это будет потом, так что наплевать.
   – Пожалуй, – смеясь, согласилась Кэти.
   Стейк оказался восхитительно свежим, вино не опьяняло – бодрило. Ей было так хорошо, что совсем не хотелось думать о времени. Но стрелка часов на каминной полке неумолимо продолжала свой ход. Розоватые блики подсветили чёрно-синий бархат ночи, возвещая о том, что златокудрый Гелиос уже запрягает свою колесницу. Храпят его угольно-чёрные кони и роют копытами влажную землю у кромки миров. Наступало утро.
   Кэти подошла к зеркалу. Спутанные пряди волос львиной гривой лежали на плечах, смятая одежда жалкой кучкой на полу у стены. Нужно привести себя в порядок. Она решительно подтащила к зеркалу стул, вооружилась расческой. Тяжелые, непослушные локоны рассыпались, несмотря на все героические усилия собрать их хотя бы в узел. Кэти засунула в рот все шпильки, которые удалось обнаружить и продолжила неравное сражение. Минут десять педантичный Генрих с возрастающим ужасом наблюдал за бесплодными попытками Кэти. Не выдержал.
   – Это чудовищно, что молодая девушка не может даже причесаться самостоятельно, – он остановился позади Кэти, и взяв расческу, быстро и ловко поймал и собрал этот скользящий водопад. Кэти с изумлением наблюдала, как его руки уверенно делают работу, с которой сама она не справилась. В голове мелькнула страшная догадка.
   – У тебя… Уже была женщина?
   Рука с гребнем на мгновение застыла в воздухе, не дойдя до цели. Кэти робко взглянула в зеркало. Ну чего он опять смеётся?
   – М-да, надо было подождать с обращением. Лед этак пять. Или десять.
   – Не помогло бы, – беззаботно отмахнулся Эрик.
   – Значит, была, – упавшим голосом вынесла вердикт Кэти.
   – Генри, – у Эрика опять бесенята заплясали в глазах. – Помнишь, ты как-то затащил меня в ту дурацкую оперу в Вене на премьеру спектакля про одного парня, который жил себе спокойно, и вдруг выяснилось, что у него есть внебрачный ребенок. Ты тогда расчувствовался, хотя, возможно, в том повинна бутылка вдовы Клико. И ты сказал, что тоже хотел бы когда-нибудь иметь маленького ребенка.
   – И что? – поинтересовался Генрих несколько напряжённым голосом.
   – Ну, так вот, боюсь, твоя мечта сбылась. Наслаждайся.
   Свечи догорали в канделябрах. Стоун принёс кофе с тостами и весёлый завтрак продолжился. Кэти по неосторожности задала вопрос о виденных в гроте богах четырёх стихий, и в течении последующих пятнадцати минут получала подробные и обстоятельные объяснения о зарождении мировых религий вообще, о зороастрейцах в частности, о том, как появилось у них понятие рая и ада, и о возникновении в древнем Египте монотеизма.
   Когда же Генрих залез в такие культурологические, исторические и теософские дебри, куда может залезать, не рискуя сломать шею, только очень образованный человек, сидящий за его спиной Эрик закатил глаза. Пользуясь тем, что Генрих его видеть не мог, он показал Кэти на беспечного брата, в этот момент рассуждавшего о том, как именно христианство набирало популярность в римской империи, и сделал жест, словно перерезает себе горло, затем, указав в сторону Кэти, медленно провёл пальцем по губам. Та беззвучно рассмеялась, отрицательно покачала головой. Эрик вздохнул, развёл руками, мол, ладно, решу проблему сам. Поднялся, абсолютно бесшумно, двинулся вдоль стены. Пальцы обняли и сжали тот самый двуручный топор, так поразивший воображение Кэти несколько часов назад. Эрик картинно замахнулся этим топором и Кэти, которая уже не могла больше сдерживать смех, замахала руками – не надо!
   – Что такое? – растерянно спросил Генрих, выныривая из крестовых походов. Но в следующее мгновение к его губам приникли губы Кэти, ещё горячие и пахнущие кофе. Эрик, улыбнувшись, вернул топор на стену. Поцелуй был долгим, но наконец Кэти отстранилась, ласково проведя кончиками пальцев по его щеке, и хотела было подняться. Но Генрих удержал её за плечо, взглянул в глаза с весёлым изумлением.
   – Ты правда думаешь, что я отпущу тебя теперь? – и он рывком перевернул, повалил её на спину, задрал рубашечку до груди, прижался лицом к разгоряченному, нежному животу. Кэти, смеясь, откинулась навзничь, запустила пальцы в его уже причёсанные волосы, взлохматила их, потом потянула за ремень на брюках.
   – Ну зачем было его одевать? – она вытащила с усилием длинную, кожаную ленту и бросила на пол, к ногам Эрика. Тот вальяжно развалился в кресле, налил себе виски и расположился как театрал в королевской ложе. Кэти скосила на него взгляд, но в следующее мгновение почувствовала, как Генрих разводит в стороны её ноги, прикосновение его прохладной кожи и эту восхитительную тяжесть мужского тела, такую желанную.
   Он легко вошёл в ещё разнеженное, горячее лоно, почувствовал, как ноги судорожно охватывают его бедра, как она вся раскрывается. принимая его в себя с жаром и страстью юности, но вдруг её руки обвили шею и срывающийся голос шепнул:
   – Ну нет. Я возьму тебя.
   И он подчинился. Послушно перевернулся на спину, позволив ей оседлать себя сверху и какие же неожиданно сильные у неё оказались ручки, сжавшие ему запястья! В первый раз чувствуя, что мужчина в её власти, цепенея от сознания собственной дерзости, Кэти взволнованно погладила раскрытыми ладонями его живот. Неожиданно для самой себя притянула его руку к губам и поцеловала раскрытую жёсткую ладонь, коснулась языком тонких вен на запястье. Руки Генриха взлетели и накрыли мягкие грудки, но она сердито сбросила их.
   – Нет! Я сама хочу.
   Генрих в весёлом удивлении откинулся на подушку, наблюдая за ней из-под ресниц. А в Кэти желание боролось со смущением, так непривычна и нова была эта смена ролей, так волновала и будоражила. Не добавлял комфорта и Эрик, развалившийся в кресле, и со снисходительной улыбкой наблюдавший происходящее. Кэти порывисто обернулась и бросила на него быстрый взгляд.
   – Нужна помощь? – ехидно осведомился он и зачем-то набросил тяжёлый шотландский плед на свои колени. «Неужели замёрз?» подивилась про себя Кэти. Перевела взгляд на Генриха и увидев его нежную, ласковую улыбку, сразу успокоилась. Решив не обращать внимания на бессовестного зрителя, она поёрзала, передвинулась ниже и опустилась на его напряженный член. Судорожное движение – и мужские руки стискивают ее податливые бедра, заставляя опуститься ещё ниже, до предела, и Кэти, упираясь ладонями в его твёрдый, рельефный живот, начала двигаться с исступлённым, сумасшедшим нетерпением. И тут же остановилась, чувствуя, что вот-вот наступит разрядка.
   – Не хочешь…? – млея от собственного бесстыдства, Кэти выгнулась и взглянула на Эрика, который застыл в своём кресле. Спарки, который то ли соскучился, то ли решил оказать посильную помощь – прыгнул Эрику на колени. Тот стиснул зубы и прошипел, скидывая кота:
   – Спарки! Что б тебя. Ты же ледяной! – он перевёл взгляд на Кэти и покачал головой, улыбаясь:
   – Ни в коем случае. За вами так забавно наблюдать.
   – Да, да. Конечно ты прав, – легко согласилась Кэти, прикидывая про себя через сколько минут рухнет последний бастион. Она соскользнула с бёдер Генриха, вызвав у того недовольный вздох, повернулась спиной к Эрику, и, встав на четвереньки, прикоснулась губами к ещё горячему от её собственного тепла животу.
   – Ах ты маленькая, развратная… – восклицание это вырвалось у Эрика помимо его собственной воли. Но её поза была уж слишком откровенной, она так чувственно прогнула узкую спину, так широко раздвинула стройные ножки, обративши в его сторону их темнеющее соединение… Он вздохнул, поднимаясь.
   – Нет, нет. Ты же хотел ограничится созерцанием. – Кэти смеясь, попыталась увернуться, когда руки Эрика легли на её бедра.
   – Позже. Лет через двадцать. – Он легко вошёл в её влажное, разгоряченное лоно.

08.00 А.М.

   Из-за того, что в комнате не было окон, чувство времени совершенно пропадало, но раздался негромкий бой часов, полный, как колокол, возвещая миру что уже восемь утра. Генрих поставил на стол бронзовый письменный прибор.
   – Я думаю, нужно написать твоим родителям и передать письмо с кем-нибудь из знакомых. Сегодня тебе нельзя отлучаться из замка, даже ненадолго. Ты будешь себя не очень хорошо чувствовать. Через пару дней ты уже сможешь ездить в гости.
   – В гости? Сюда?
   – Туда, – Генрих обнял её за плечи. – Кэти. Назад дороги нет, теперь твой дом здесь.
   – Что ж… – Кэти сглотнула. – Не очень представляю, что бы такое написать, что убедило бы папу мирно подождать моего визита.
   Она написала короткое письмо. Сбивчивое, путанное, не очень понятное ей самой, и на минуту задумавшись, подняла вопросительный взгляд на Генриха:
   – С кем бы передать?
   – Марк точно не уехал, – подал голос Эрик, уже четверть часа не отрывавшийся от своего бесценного трофея – бронзовое сердце лежало, разобранное на мельчайшие детали на куске плотного сукна.
   – Откуда такая уверенность?
   – Он меня лично заверил, что не покинет это место пока не найдет свою маленькую сестрёнку и не свернёт шею любому, кто осмелится хоть пальцем до неё дотронуться.
   – А, это хорошо, – Генрих повернулся к Кэти. – Но тебе самой придется с ним встретиться. Мы уже не сможем покинуть подземелья до наступления темноты.
   – Ну да. Конечно, – сложенное треугольником письмо исчезло в складках корсажа.
   – А где твой юный кавалер? – внезапно спросил Генрих. – Джордж?
   Кэти вспомнила.
   – Он пошёл смотреть гобелены с русскими княжнами.
   – Это очень плохо, – Генрих вскочил на ноги. – Эти сумасшедшие русские княжны не обычные женщины, они настоящие ламии, ненасытные и безжалостные дьяволицы. Идём скорее, я знаю где их искать. Когда они его увели?
   – Она была одна, княжна Ольга, кажется… Это было перед тем, как мы вошли в склеп.
   Генрих взял Кэти за руку и через пару минут они бежали вверх по главной лестнице, перепрыгивая ступеньки.
   – Вероятно, уже поздно. Скорее всего, бедный мальчик уже несколько часов мёртв. Сюда.
   Генрих едва коснулся двери, и она распахнулась, как от сильного порыва ветра. Они оказались в маленькой комнате, которая вела в другую, всю и в самом деле убранную гобеленами. Окон не было, источником света служил ярко пылавший камин и два канделябра, слабо освещавшие романтическую сцену. Кэти открыла рот от изумления и схватила за руку своего спутника. Лорд Мэлвик стоял, абсолютно голый, на коленях, на необъятных размеров диване, некогда устланном шёлковыми простынями, теперь же валявшимися жалкими тряпками на полу. В одной руке была бутылка с прозрачной жидкостью, другой он держал за волосы княжну Марию. Та, так же полностью обнажённая, стоя на четвереньках с широко раздвинутыми ногами, с упоением ласкала языком его вздыбившийся громадных размеров член. Достопочтенная княжна Ольга покрывала поцелуями его ягодицы, одновременно массируя яички, а княжна Татьяна лежала, раскинув ноги и лаская себя руками, постанывая, в нетерпении закусывая губу. В нос Кэти ударил сильный запах крепкого алкоголя, женских духов и разгорячённого тела. Джордж залпом допил оставшееся содержимое бутылки, отшвырнул её в угол, где она, жалобно звякнув, присоединилась к остальным. Затем, шлёпнув по спине княжну Марию, скомандовал:
   – А теперь возьми мой член в рот, шлюшка. Да-а, целиком. Вот так, соси его как следует, потому, что сейчас я собираюсь крепко трахнуть тебя в твою маленькую щёлку, девочка. – Да, сожми его зубками… – внезапно он резко вскинул голову и втянул воздух через сжатые зубы. По внутренней стороне бедра стекла тонкая струйка крови.
   – Ты опять кусаться, скверная девчонка?! Придётся снова тебя наказать.
   – Теперь моя очередь! – заныла княжна Татьяна. – Нечестно, её пять раз уже. А меня только три!
   Джордж наградил её двумя увесистыми шлепками по приподнятым ягодицам.
   – Я не позволял тебе говорить, маленькая дрянь! Ты должна покорно ждать своей очереди. А теперь, Маша, встань на колени, как хорошая девочка и раздвинь попку.
   Княжна Мария поспешно выполнила этот приказ, не забыв победно глянуть на обиженную сестру.
   – Шире. Вот так хорошо. Сейчас я кончу в твою маленькую попку, шлюшка…
   Вообще, вся сцена напоминала хорошую, качественную римскую оргию. Нерон мог бы такой гордиться. Кэти тихонько ойкнула, а Генрих, давясь от смеха, смог, наконец, выговорить:
   – Полагаю, мистеру Джорджу не требуется наша помощь. Думаю, нам лучше уйти.
   – Ага, – пискнула Кэти.
   Они тихонько вышли в коридор, и когда осторожно закрывали дверь, до них донеслось: «Да-а, ещё глубже, милый! Накажи меня как следует…»
   Прислонившись к стене коридора, Кэти и Генрих минут пять хохотали и никак не могли успокоиться.

08.30 А.М.

   Бэйлиш пребывал в самом скверном расположении духа. Сегодняшняя ночь была из разряда тех, которые вспоминают в критических ситуациях и успокаиваются, благоговейно произнося: «Бывало и похуже». Пропала служанка – раз. Пропали два трупа – два. Нет, в самом деле, хозяин попросил убрать четыре штуки. А как убрать четыре, если их всего два? Старушка и немолодой, несимпатичный джентльмен. Молодёжи обнаружить не удалось. Изысканная и внушительная коллекция хозяйского виски, хранившегося в чёрном готическом шкафчике, стала значительно менее изысканной и внушительной после набега на неё почтенного полковника. Это три. Разбит великолепный китайский подсвечник – четыре. И самое скверное – куда-то запропастилась негодница племянница. А вдруг она сейчас с этим недостойным конюхом? Ясно же, у парня никаких серьёзных намерений и в мыслях нет. А если сейчас происходит самое худшее? Возможно, в этот самый момент они даже целуются! Руки у несчастного дворецкого самопроизвольно сжались в кулаки. Ах, знать бы где она!
   Мольбы несчастного дяди были услышаны. Через двор крупным аллюром пробежала неразлучная парочка и была схвачена на полном скаку.
   – Мэтью! – Бэйлиш всю душу, весь накопившийся гнев вложил в это восклицание.
   – Да, сэр?
   – Куда это вы несётесь…
   А, бог с ней, с конспирацией.
   – … с моей племянницей!?
   – В церкву, – решительно и смело ответил парень, крепко держа за руку свою раскрасневшуюся спутницу.
   Бэйлиш замер, оторопел, просиял. В одну секунду он изменил своё, конечно же неправильное, мнение об этом честном и порядочном парне. Как мог он подозревать в непорядочном отношении к своей племяннице этого лучшего из конюхов, да что там, лучшего представителя рода человеческого? Сам он был в церкви дважды – один раз на похоронах матери и другой раз, когда венчался со своей Дженни. Не на похороны же они так спешат?
   – Конечно, конечно, – забормотал он, украдкой утирая непрошенную слезу, – только вот, Мэтью, мальчик мой… Там прибыла миссис Грегсон. Жена епископа. Так ты лошадь её прими. Ну, и свободен. Дел-то на пару минут.
   И, похлопав оторопевшего от неожиданной перемены в обращении конюха, пошёл вниз по кипарисовой аллее, насвистывая романтический мотив. Мэтью, надо сказать, не слишком огорчился. Религиозный пыл в нём уже слегка угас, события минувшей ночи поблекли при свете дня, ну а лошадь… Это незыблемое, вечное, сакральное. Неловко извинившись перед Фанни, которая, надувшись, отправилась к себе (а не продолжила святое паломничество, как следовало бы ожидать), он поспешил к подъездной аллее. И, обогнув серповидную клумбу, усаженную почему-то оборванными цветами, замер, как громом поражённый. Молоденький грум, поспешно соскочив со своего коня, помогал спешиться своей хозяйке, всаднице, закутанной в синий дорожный плащ. Она была облачена в изысканную, бледно-голубую амазонку, как видно, подобранную под цвет огромных, отороченных бархатными ресницами глаз. Молодое и нежное лицо поражало не только своей утончённой красотой, но и необычным, строгим выражением. Ничего этого Мэтью не заметил, всем своим сущестовом устремившись к лошади, с чьей золотой спины она легко и изящно спрыгнула. Разлука! Сердце Мэтью забилось быстрей. Полгода он не видел её, не касался этой короткой, бархатистой шёрстки! Раздираемый переполнявшими его чувствами, он мёртвой рукой принял повод, переданый ему юным грумом.
   – Как она прекрасна! – вырвалось у Мэтью, со слезами на глазах разглядывавшего свою любимицу.
   – Да… – вздохнул грум, не отрывая полного любовной муки взгляда от молодой супруги епископа.
   – Ну! А ножки! В ладони уместится. – Обрадованный солидарностью по отношении к его любви, Мэтью опустился на колени и бережно взял в руку благородную узкую бабку. Придирчиво проверил – не подковали ли изверги. Нет, всё в порядке. Ухоженные, заботливо покрытые воском копыта не тронул варварский молоток кузнеца. Сколов, трещин также не обнаружилось. На сердце немного полегчало. Разлука нежно потёрлась бархатным носом о знакомое плечо.
   – Ножки чудо как хороши, – прошептал белокурый грум, не отрывая жадного взгляда от узких щикотолок хозяйки, которая сейчас пытала испуганную служанку. Несчастная горничная виновато разводила руками – нет, она не знает, где можно найти его преосвященство.
   – Хорошо за ней смотришь? – сурово спросил Мэтью, придирчиво осматривая гриву и хвост. Подстрижены и расчёсаны хорошо, не придерёшься.
   – Да… – прошептал несчастный слуга, пожирая глазами свою любовь, которая бросив бесполезную служанку, отловила лакея, которого теперь допрашивала со всем пристрастием.
   – Небось сам бы хотел объездить эту лошадку? – Коварно, тоном змея, вопрошавшего в райском саду глупенькую Еву, тихо спросил Мэтью.
   Юный слуга, покраснев до корней волос, издал тихий стон. Мэтью (и не без оснований) воспринял этот звук в качестве знака согласия, и сочувственно пробормотал:
   – Ну, понимаю. Но это для господ. Не про нашу честь.
   Грум еще раз застонал, в который раз представив траченного молью епископа, которому по неразумному упущению судьбы дозволялось средь бела дня, на глазах у всех, целовать эти несравненные ручки. А ночью… Но об этом было лучше не думать. Слуга так стиснул зубы, что едва не сломал их. А Мэтью с тайным превосходством подумал, что к нему судьба больше благоволила. Этот несчастный мальчик, ну что он может себе позволить? Купать, кормить, и только. Мэтью же доверено самое сокровенное и важное – тренинг. Но Разлука продана, и никогда ему уже не стиснуть шенкелями её золотые бока, не подставить лицо свежему встречному ветру, что есть дух несясь на ней по вересковым пустошам. Теперь эта несносная девица владеет его милой, золотой Разлукой. Он ещё раз неприязненно взглянул на юную жену епископа. Что за пигалица, честное слово! Его Фанни и то ладнее скроена. Конечно, все бабы на одно лицо, но эта совсем уж тощая, глядеть не на что. Он ещё раз с восхищением взглянул на свою утраченную любовь, ласково потрепав её по мускулистой, тонкой шее. Воистину, у каждого свой кумир.

08.23 A.M

   Отпылал карнавал с его безудержным, хмельным весельем. По залам и галереям ещё бродили оставшиеся до утра гости, но в целом замок опустел, даже звук шагов теперь отдавал эхом в пустых и тёмных коридорах. Спускаясь по лестнице, Кэти столкнулась с расстроенным, озабоченным Марком.
   – Малышка Кэти! Слава богу, ты нашлась! Что всё это значит? – под глазами у него залегли глубокие тени, лицо осунулось. Явно всю ночь на ногах.
   – Я в порядке.
   Кэти отступила назад, собираясь достать письмо, но Марк схватил её за руку. Тепло ладони неожиданно обожгло кожу. Простое тепло человеческой руки показалось жаром и подарило неожиданное жгучее удовольствие её стремительно остывающему, умирающему телу.
   – Джорджа насилу разыскал, он внизу. Я с ума сходил от беспокойства. Идём скорее. Где ты была всё это время?
   Он говорил что-то ещё, Кэти почти не понимала, смотрела на него затуманенными глазами. Раньше его хищный, резкий профиль пугал её, в нём чудилось что-то волчье, теперь весь облик кузена показался ей удивительно родным, живым. Человеческим.
   Ей вдруг страстно захотелось прижаться, ощутить это тепло, почувствовать горячий ток крови в жилах, услышать стук сердца. Ощутить тёплое дыхание самой жизни, вдохнуть её в себя. В последний и первый раз побыть с живым мужчиной. В последний и первый раз стать живой женщиной.
   – Послушай, Марк, подожди. Не зови Джорджа. Пойдём, ты нужен мне.
   Она взяла его за руку и повлекла за собой в первую попавшуюся комнату. От удивления он подчинился, не сказав ни слова.
   Комната прежде явно принадлежала женщине. Стены светлые, призрачно-серого оттенка, на белую мебель наброшены чехлы, в китайских вазах засохли букеты роз, на высоком венецианском трюмо безделушки и украшения. Словно хозяйка только что вышла из комнаты и с минуты на минуту вернётся. Но по углам свисали невесомые нити паутины, ломкий рассвет робкими пальцами касался белых чехлов и покрывал, наброшенных на мебель, а в камине лежали покрытые густым слоем пыли дрова. На каминной полке она краем глаза увидела акварельную миниатюру – красивая, черноволосая женщина обнимает вихрастого мальчишку, глаза которого напоминали речной лёд.
   Все это едва коснулось её сознания, она толкнула Марка на обитый ветхим голубым шёлком диван, единственный свободный от покрывал предмет в комнате. Наклонившись, оперлась дрожащими от волнения и страха руками о спинку дивана, скользнула полураскрытыми губами по его сухим, плотно сжатым губам. Марк резко отшатнулся.
   – Кэти, девочка, ты хоть понимаешь, что ты делаешь?
   – Конечно.
   Он пристально посмотрел в её полузакрытые, подёрнутые пеленой желания глаза и резко спросил:
   – Чего ты хочешь? Надеюсь, ты помнишь, что я твой двоюродный брат?
   – Мне холодно. Обними и согрей меня, – тихо произнесла Кэти, наклоняясь к смущённому и обескураженному мужчине. Это была правда. Её бил крупный озноб, в голове шумело, по телу прокатывалась волна то жара, то леденящего холода. Ну, давай же, не бойся. Она легко провела кончиками пальцев по щеке, по грубому от пробивающейся щетины подбородку и остановилась на губах.
   – Ты ведь тоже этого хочешь…
   – Не хочу и не могу, – Марк попытался освободиться от объятий девушки, но получилось обратное. Она упала ему на грудь, оседлав бёдрами.
   – Неужели? – Кэти взмахом руки указала не то на его руки на своей талии, не то на красноречиво оттопыренные брюки. – Я же помню, как ты смотрел на меня прошлым летом, когда мы с Джорджем и Лиз ходили купаться на реку.
   – Я!? Нет!
   Но почему тогда ему кровь бросилась в лицо, а перед глазами отчётливо встал тот ясный июньский день, полуденный зной, прозрачная на солнце, как мятный леденец листва, и её тоненькое юное тело, затянутое в белый купальный костюм? Небо, помоги мне. Нет. Он не должен, он не может.
   Чувствуя, как кровь бешено гремит в ушах, цепенея от собственной дерзости, Кэти повторила попытку – робко поцеловала его в безжизненные губы, прижалась теснее, чувствуя биение своего и чужого сердца. Он не шевельнулся. Сидел, как мраморное изваяние и смотрел в пространство расширенными, безумными глазами. Кэти была готова разрыдаться от разочарования и унижения. Отстранилась, неловко сползла с колен и встала, стараясь не смотреть на Марка. Она была такой юной, нежной, женственной, с раскрасневшимся от стыда и досады личиком. … И он не выдержал.
   – Я, пожалуй, пойду, – неловко пробормотала Кэти. – Прости…
   Договорить он ей не дал.
   – Ну, теперь уж нет! – услышала она за своей спиной.
   Он рванул её за запястье с такой силой, что Кэти едва не упала. И вот её уже несут вглубь комнаты, белым крылом взметнулся сорванный с постели чехол и полетел куда-то на пол вместе с туфельками.
   – Теперь не отпущу и возьму тебя всю, слышишь? – шепнул на ухо хриплый от страсти голос.
   Шёлк простыней, коснувшийся кожи, показался ледяным, но внизу живота разрастался такой жар, что Кэти застонала от нетерпения и раздражения. Ну, давай же, скорее… Он не снял, содрал с себя рубашку, и вот уже его горячее, полуобнажённое, чуть влажное от выступившего пота тело соединилось с её – напряжённым, странно прохладным. Покрывая горячими, жадными поцелуями лицо и шею, он помог дрожащими руками освободиться от платья, потом впился в её рот таким глубоким и страстным поцелуем, что у Кэти закружилась голова. Она глубоко вдохнула запах его кожи, тёплый, яркий. И неожиданно новое, страшное желание накрыло, как волна. Желание приникнуть ртом к его горлу, разорвать зубами плотную, гладкую кожу, почувствовать на языке его кровь, хмельную, как вино. Страх сдавил сердце ледяной рукой, она содрогнулась, откинула назад голову, жадно хватая ртом воздух. И если бы мужчина, сжимавший её сейчас в своих объятиях, поднял взгляд, то увидел бы в отражении полированной спинки кровати, как на несколько секунд изменилось её лицо, потемнели глаза, заострились черты нежного, полудетского лица.
   Но оглушённый страстью, он ничего не замечал. Наконец, освободившись от брюк, он одним рывком сдернул с неё остатки одежды. В комнате было холодно – соски у девушки сжались и превратились в маленькие розовые комочки. Он провёл кончиком языка по одному, потом накрыл губами второй. Прочертил лёгкий путь из поцелуев от шеи к золотистому холмику волос. Какая же она там влажная! Нырнув вниз, он провёл языком по истекающим соком складочкам, и Кэти выгнулась на постели, издав стон. Широко раздвинула ножки, позволяя ему делать всё, что заблагорассудится.
   Неожиданно Марк перевернул её на живот, навалившись сверху всем телом, сдавил горло одной рукой так, что у Кэти на мгновение потемнело в глазах, другая рука нырнула под живот, заставляя приподняться. Кэти выгнула спину, опираясь на локти, поднялась, широко разведя бедра, готовая и желающая вторжения. И он вошёл, грубым, жёстким толчком, проникая до самого конца в её жаждущую, ноющую женскую плоть. Кэти содрогнулась от острого, болезненного удовольствия, чувствуя, как его горячий, твёрдый как дерево член вбивается сильными, резкими движениями, заполняя её всю изнутри, выскальзывая, раздвигая и врываясь ещё глубже, ещё нетерпеливее. Она начала двигаться ему навстречу, вскрикивая от удовольствия, позволяя проникать до самого конца, всё интенсивнее, раз за разом, слыша его хриплое, загнанное дыхание. Внезапно Марк надавил ей на спину, повалив лицом вниз, накрыв всем телом, жарким, влажным. Она слышала, как бешено бьётся его сердце, напрягаются сильные мускулы, вздуваются вены под смуглой кожей. Вдыхала пьянящий мускусный запах разгорячённого мужского тела и чувствовала, как проклятый ледяной холод в груди истаивает, вытесненный этим диким жаром, приближающим её к вершине, к небесам. Оглушенная мощнейшим внутренним взрывом она едва ощутила, как он со стоном сдавил ей плечи так, что едва не сломал кости.
   Минуту спустя Марк расслабленно рухнул рядом с ней на постель. Пресыщенный, потерянный в удовольствии, неспособный думать, что же он натворил и как за всё это расплачиваться. У него будет на это время, а сейчас он хотел лишь раствориться в этой сладостной неге, обнимая ту, которая ещё час назад была для него лишь милым ребёнком, смешной маленькой Кэти, сестрёнкой, которой он покупал подарки к рождеству.
   Кэти улыбнулась, лениво повернулась и поцеловала долгим, нежным поцелуем его раскрытые губы. Долгие годы спустя, когда многие события его жизни изгладятся из памяти, а другие потускнеют, отойдя в тень прошлого, лишь эти мгновения сохранят свою яркость – тяжёлый водопад золотистых волос, льющийся ему на грудь, земляничный вкус полудетских, распухших губ и сладкий, такой тёплый и солнечный запах кожи. Яркая вспышка в темноте. Неожиданный, незаслуженный дар судьбы, самое светлое, самое горькое воспоминание.
   Марк намотал на палец длинный золотистый локон.
   – Хочу его себе.
   – Зачем? Это же так…. – она запнулась. По-детски? Сентиментально? Или это сродни трофею под стеклянным колпаком?
   Он упрямо мотнул головой.
   – Хочу.
   Поискали чем бы отрезать. В груде одежды на полу нашёлся пиратский кинжал, на удивление оказавшийся острым. Золотистая прядь змейкой свернулась в его раскрытой ладони. Кэти соскользнула с кровати, поспешно натянула платье, поправила распущенные волосы. Потом, протягивая Марку сложенный лист бумаги, заговорила быстро и настойчиво:
   – Это письмо, передашь моим родителям. Скажешь, что видел меня, я здорова и в порядке. Приеду через пару дней. Сама. Ты меня понял?
   Он не понял, но кивнул, послушно взял письмо и так и остался лежать, наблюдая, как она, поспешно приведя себя в порядок, идёт к двери, чувствуя, что теряет в этот момент что-то очень важное, что-то, чего он прежде в своей жизни не видел и не увидит впредь. В дверях Кэти обернулась, посмотрела долгим, благодарным взглядом.
   – Спасибо.
   Это был последний раз, когда Марк видел её.

08.54 A.M

   Кэти прошла по коридору и задумчиво опустилась на каменный саркофаг какого-то безвестного рыцаря, по-домашнему стоявший под окном галереи. Верх был покрыт деревом, так что осудить Кэти было, в общем-то, не за что. Побыть в созерцательном одиночестве ей, разумеется, не дали.
   По лестнице быстрым, стремительным шагом понималась стройная молодая женщина. Как ни была Кэти смущена и задумчива, когда она увидела выражение лица незнакомки, ей захотелось оказаться где-нибудь в другом месте. Её очаровательное личико было искажено от ярости и удивительно смахивало на саблезубого тигра. Увидев Кэти, девушка остановилась, как вкопанная.
   – Где этот мерзавец?!
   Кэти решила осторожно уточнить.
   – Какой именно?
   – Мой муж, конечно! Епископ Уитлширский.
   – А-а-а …?
   – Мне сказали, что он входил сюда! И что он прячет какую-то женщину.
   – Уверена, это недоразумение. Епископ произвёл на меня впечатление очень серьёзного человека.
   – Так вы с ним знакомы!? А, случайно, не вы ли….
   – Нет! – завопила Кэти. – Просто видела его на балу! И вообще, я не свободна. Да. Слишком не свободна.
   Миссис Грегсон слегка опешила. – В каком смысле «слишком»? – но тут же поняла. – А, кавалеры соревнуются? Да… – её лицо разгладилось и стало мечтательным. – Я ведь, когда была в вашем возрасте, так много мужчин за мной ухаживало. Великолепных мужчин. Балы, дуэли. … Пока я не вышла замуж за этого сластолюбца, это ничтожество.
   – Ну, зачем же так. Это не совсем подходящий эпитет на мой взгляд, – мягко заметила Кэти.
   – А вы можете предложить что-нибудь пожёстче? – Оживилась миссис Грегсон с видом человека, готового рассмотреть любые разумные предложения.
   – Я не это имела ввиду, – засмеялась Кэти. – Уверена, вы заблуждаетесь на его счёт.
   – Да? А как вы объясните покупку картины «Римская вакханалия»? И ведь спрятать от меня пытался, подлец.
   – Ну, это ведь только картина.
   – Значит, думает об этом, мечтает!
   Кэти не нашлась, что на это возразить. Спросила только:
   – И где теперь картина?
   – Сожгла, – голубые глаза миссис Грегсон сверкнули мрачным удовлетворением.
   – О….
   – А сейчас много хуже – женщина! Ну ничего, на этот раз ему не поздоровится. И ей тоже.
   Сказать или не сказать? А, хуже всё равно уже некуда.
   – Миссис Грегсон, мне известно не многое, но… Слышала, что повезут её в сундучке, так что вряд ли речь идет о любовнице.
   Супруга епископа захлопала длинными пушистыми ресницами.
   – Сундучок? Это меняет дело, – в глубокой задумчивости она стянула перчатку и сунула палец в рот, что сделало её похожей на капризного избалованного ребенка.
   – Что ж… Не то чтобы я одобряла убийство, но… В конце концов, у мужчин могут быть разные обстоятельства. Нельзя быть к ним уж слишком требовательной. В сущности, они дети.
   Кэти не могла с ней не согласиться.
   – Вы с вашим тоже… Построже. Они легко расслабляются. Воспитывать нужно.
   – Ну да, ну да, конечно, – пробормотала Кэти, пытаясь представить, как она воспитывает, к примеру, Эрика. Обычно живое воображение на сей раз извинилось и расписалось в своей профессиональной непригодности.
   Расстались на самой дружеской ноте. Миссис Грегсон устремилась на поиски вероломного супруга, а Кэти, вздохнув, в изнеможении опустилась на бренные останки рыцаря. И тут же подскочила, как ужаленная, потому, что из саркофага раздался придушенный голос:
   – Ушла?
   Казалось бы, после событий сегодняшней ночи бояться уже, в общем-то, нечего, но покойные рыцари в меню еще не входили. Ведьма была, да, нежить и вампиры тоже, а вот мёртвых воинов еще не было. Крышка саркофага медленно приподнялась, и из-под неё выглянуло перепачканное лицо епископа.
   – Маргарет? Она ушла? – спросил он хриплым шёпотом, озираясь вокруг безумным взглядом.
   – Как вы меня напугали! Ушла, ушла. Послушайте, мистер Грегсон, Вы что же, прямо на… останках прятались?
   – Ах, – епископ осторожно выбрался, отряхиваясь, затем бережно извлёк деревянный сундучок, до того заботливо поставленный меж ног покойного рыцаря. – Плоть человеческая – трава, и цвет её – цвет полевой. Душа этого благородного джентльмена наверняка на небесах, так что мирские заботы для него тлен. М-да, тлен. – епископ озабоченно осматривал перепачканные одежды.
   – Впрочем, и это пустое. Ах, что я пережил! Если бы она меня обнаружила!
   И принялся оправдываться:
   – Моя бесценная Маргарет редких достоинств женщина, алмаз сияющий! Но строга. Знаете, у меня ведь была восхитительная живописная коллекция. До того, как я женился.
   На его лице отобразилась глубокая печаль. Кэти стало его жалко.
   – Знаете, что? – решительно сказала она, – Давайте я сама отнесу.
   – Мисс Кэти вы прекраснейшая из женщин! Достоинства ваши… Осторожнее, пожалуйста, крышка не заперта. Так вот, достоинства ваши могут сравниться лишь с вашей красотой. Мой экипаж из чернёного дуба, кучер в красной ливрее. Да ниспошлёт на вас господь милости свои! Теперь я могу предстать перед Маргарет с гордо поднятой головой.
   И он удалился решительной походкой, как конкистадор, вооружённый сияющим мечом и пламенем веры, а Кэти поспешила вниз по лестнице к входным дверям. Уже практически на пороге она заколебалась. Искушение было слишком сильным, и, помучившись угрызениями совести (правда, не очень долго) Кэти спряталась за мраморной колонной и дрожащими пальцами откинула крышку. Под пушистым ворохом опилок обнаружилась изящная терракотовая статуэтка, небольшая, около десяти дюймов в длину и шести в высоту, изображавшая девушку, нежившуюся в постели. Кэти недоуменно ее разглядывала. Ну да, бретель ночной сорочки слегка спустилась, кокетливо обнажая плечо, шаловливое выражение лица, но такие в любой гостиной имеются. Всё прояснилось, когда Кэти начала укладывать статуэтку на место. Терракотовое одеяло поднялось, как бы разделив скульптуру на две самостоятельные части, под ним обнаружились странные вещи. Рубашечка оказалась задрана до талии, а ручка проказницы находилась между широко разведенных ног. Кэти фыркнула от смеха, и подумала, что его преподобие оказался натурой куда более многогранной, чем ей представлялось вначале.
   Она вышла в аккуратный, вымощенный серым камнем с тонкими зелёными прошвами травы дворик, где располагались на ночь кареты. Картина была идиллической – молодая служанка перебирала в корзине зелёные яблоки, играли дети, двойняшки лет пяти, мальчик и девочка. Девочка изо всех сил била палкой по перевернутому медному тазу, грохот стоял невообразимый. Что нисколько не мешало сладко дремать кучеру его преподобия на облучке покрытой чёрным лаком кареты. Брат малышки, похожий на румяного щекастого херувима, высунув от усердия язык, целил из рогатки прямо в затылок не ведающему беды кучеру. Оба были предельно счастливы. Их мать, до сих пор с умилением наблюдавшая за ними, все же сочла нужным сделать замечание, заметив Кэти:
   – Лиззи, – сказала она девочке, – Так нехорошо!
   – А я хочу! – упрямо надула губки юная разбойница и продолжила свое занятие с удвоенной энергией.
   – Дети! – улыбнувшись, обратилась служанка к Кэти, и спрятала в карман пару самых крупных и красивых яблок. – Ничего с ними не сделаешь, верно?
   Кэти считала, что кое-что сделать можно, но в силу воспитания от высказывания воздержалась. Раздался свист пущенного из рогатки камня и разочарованный возглас мальчишки – он промахнулся. Кэти, в душе строго осудившая проказника, с грустью подумала, что она в его возрасте ничего подобного себе бы не позволила. Конечно, современный мир жесток, в нем все больше насилия, но… Она едва успела увернуться от второго камня, и бросив гневный взгляд на мальчика, приступила к пробуждению кучера.
   Очень скоро Кэти поняла, что столкнулась с не меньшей проблемой, чем имели гномы с Белоснежкой. Конечно, ведь гномы были людьми порядочными, поступить так, как повеса-принц они не могли, в итоге результата не имели. Что Кэти ни делала, а ситуация не менялась, несмотря на все её усилия, полные досады возгласы мальчугана, которому никак не удавалось попасть в цель и адский грохот, издаваемый несчастным тазиком. Кучер продолжал безмятежно спать. И тут Кэти осенило.
   – Малыш, – очень ласково обратилась она к покрасневшему от злости херувиму, – ты неправильно рогатку держишь. Можно я тебе покажу?
   Отец Кэти часто любил повторять поговорку «Если бы молодость знала, если бы зрелость могла». Кэти на личном опыте убедилась в неправильности это якобы мудрого утверждения. Зрелость еще как может. Камень, направленный опытной, твёрдой рукой угодил точно в цель, и кучер его преподобия взмыл над облучком, подобно горному орлу над снежными вершинами суровых Альп. А Кэти, торжественно вручив оружие застывшему в немом восхищении мальчику, направилась к кучеру как ни в чем не бывало. Но когда человека столь немилосердно вырвали из сладостных объятий Морфея, он бывает, мягко говоря, не в духе. Так что кучер, потирая шишку, добрых три минуты неодобрительно взирал на молодую леди, вдумчиво и подробно объяснявшую ему куда именно и как следует поместить деревянный сундучок.
   – Понимаете, его надо поставить не совсем внизу, чтобы не раздавить, но и не совсем вверху, что бы не было видно…
   Кучер не понимал. Он задумчиво чесал перебитый во время политической дискуссии нос и никак не мог взять, с чего это юная леди (а в том, что это была леди, несмотря на растрёпанные волосы и отсутствие перчаток, он не сомневался) так вот, с чего это она выполняет обязанности горничной. Возможно, прояви он чуть больше расторопности и сообразительности, все бы кончилось хорошо, но…
   – Люк, подождите, не спешите укладывать! – через двор к ним спешила миссис Грегсон, а за ней, подобно агнцу, которого ведут на жертвенный алтарь, брёл епископ. Действовать нужно было быстро. Кэти сунула в руки опешившего кучера сундучок и поспешила покинуть будущие Помпеи.

08.54 A.M.

   Рядом с подъездной аллеей располагался так называемый шахматный дворик. Небольшая квадратная площадка, по периметру усаженная идеально сформированными кипарисами, между их строгих точёных колонн кусты, сгибавшиеся под тяжестью крупных чайных роз. Шахматные фигуры, выполненные в половину человеческого роста терпеливо ждали на мраморных и травяных клетках, пока их коснется чья-нибудь рука. Идиллическую картину несколько нарушала горзная фигура леди Флоренс, курсирующая между двумя королями – чёрным и белым. Расхаживая по шахматной площадке, как капитан пиратского бриза по палубе, она бросала грозные взгляды на сухопарую, съёжившуюся от страха служанку.
   – Ну? – леди Мэвик выхватила из сумочки лорнет, как морской кортик.
   – Мадам, я право, с ног сбилась! Его нигде нет! – служанка робко взирала на миссис Мэлвик, грозно разглядывающую её в лорнет.
   – Кларенс. Вы самое бесполезное и бестолковое существо, которое когда-либо носила земля. Что значит – «Его нигде нет?» Лошадь Джорджа на месте, значит и сам он тоже здесь. Говорите, обыскали весь лабиринт? Пора приняться за это вместилище скверны.
   – Скверны, мадам?
   – Разумеется. А как можно еще назвать этот возмутительный дом. – Леди Флоренс поджала губы и обвиняющим жестом указала на шахматного коня.
   – Но миссис Мэлвик, может быть, стоит немного подождать? В конце концов, мистер Джордж взрослый мужчина… – служанка пыталась воззвать к разуму своей госпожи, но как известно, там, где говорит материнское сердце, вышеозначенный разум стыдливо умолкает.
   – Молча-а-а-ть! Какая же вы бессердечная, холодная! А если с моим мальчиком что-то случилось? Он такой нежный, хрупкий. Вдруг он что-нибудь съел?
   – Съел, мадам?
   – Как вы глупы. У него слабый желудок, он есть только вареные овощи и паровую рыбу. Кто знает, чем его угостили в этом Содоме? Поднимите на ноги всех в замке.
   – Да, миссис Мэлвик.

09.12 A.M

   Кэти прищурилась от яркого солнца. Во внутреннем дворике на зелёном газоне был накрыт стол с завтраком. Во главе стола восседал Джордж, нимало не смущающийся изумлёнными взглядами, которыми одаривали его немногочисленные сотрапезники. Из одежды на нём были только штаны, да и те в плачевном состоянии. Перед ним стояло блюдо с жареной на огне кабаньей ногой, в которую Джордж вгрызался, игнорируя безупречно сервированные приборы. Отчего-то Кэти вспомнился вечер, когда они в Челси забежали пообедать, и Джордж методично и подробно отчитывал официанта, объясняя, какие именно вилки следует подавать к грушевому десерту. К кабаньей ноге вплотную примыкал жареный фазан с яблоками, рядом в ведре с подтаявшим льдом покоилась пустая бутылка вдовы Клико, а по соседству с ней запотевший графин с прозрачной жидкостью.
   – Джорджи, что это?
   – Завтрак «а ла рюс» – Джордж приветственно взмахнул кабаньей ногой, – присоединяйся.
   – А… А ты уверен, что в России именно так и завтракают? – поинтересовалась Кэти.
   – Нет, – честно признался Джордж, немного подумав. – Но очень надеюсь. Это чертовски вкусно.
   – А это что? – спросила Кэти, с омерзением принюхиваясь к содержимому графина.
   – Русский напиток «водка». Очень согревает. Видишь ли, я уезжаю в Россию. – Джордж мечтательно возвёл глаза к небесам. – Княжна Мария исключительная, восхитительная женщина. И её сёстры весьма достойные, благородные девушки. Истинные леди.
   Кэти заворожено смотрела на скелет фазана.
   – Джорджи, а тебе не кажется, что три дамы это… Ну несколько аморально, что ли.
   – Кто бы говорил.
   Кэти надменно оледенела.
   – Я была во власти неодолимых обстоятельств. И они были гораздо сильнее меня. В смысле – обстоятельства.
   – Ну, разумеется.
   – Кстати, – Кэти оживилась, вспомнив беспокоивший её вопрос, – а что такое «шлюшка»?
   Джордж, наслаждавшийся чашечкой Island of St Helena, поперхнулся, выплюнув кофе на скатерть.
   – Где ты слышала это ужасное слово?
   – Видишь ли, я пошла на третий этаж, посмотреть гобелены…
   – Забудь.
   – Но…
   – Видишь ли, приличные мужчины и женщины такие слова не употребляют. Так что – забудь.
   – Ну ладно, – обиженно пробурчала Кэти. – Передай мне вон тот салат, с рукколой. А где ты там жить будешь?
   – А, у них поместье под…. Джордж замешкался. – Под каким-то «Бургом». Неважно. Уверен, исключительно достойный город. – он подтянул к себе тарелку с сосисками и принялся за них с удвоенной энергией. – В жизни не был так голоден. Скажи, Кэти, что ты знаешь о России?
   – Ну…. Кэти задумалась. – Там холодно. И ещё медведи.
   – Прекрасно, – Джордж мечтательно улыбнулся. – Холод и медведи. Это и есть настоящая жизнь для настоящего мужчины.
   Кэти засмеялась. Взгляд её упал на человека, сидевшего напротив. Это был Перси Клейтон и выглядел он неважно. Цвет лица его прекрасно гармонировал с листьями салата «романо», которые он рассеянно перебирал в тарелке, одежда приобрела ещё более артистический вид, если такое вообще возможно. Кэти заколебалась. Пару раз Перси и Джордж по случайности встречались взглядами, и оглядев друг друга у обоих на лицах появлялось весёлое недоумение. Должна она или нет? Помочь соединению любящих сердец, ведь всё же они братья, или не стоит? Вопрос не простой – вон, Тристан с Изольдой воссоединились и что в итоге? Два трупа, и в дополнение скорбящая вдова и несчастный вдовец… Раздираемая сомнениями, Кэти не сразу обратила внимание на некоторое оживление, возникшее на площадке.
   – Джордж!!! – громовой голос обрушил тишину летнего утра, как порыв ветра карточный домик. Все вздрогнули. К ним приближалась леди Мэлвик с неотвратимостью жестокого рока. Кэти по привычке успела немножко испугаться, но тут же опомнилась. Впервые со дня их знакомства, она искренне улыбнулась при виде леди Флоренс. О да, месть – вещь неблагородная, недостойная и вообще, всячески заслуживающая порицания. Но какая сладкая!
   – Перси, – нежно обратилась она к лорду Клейтону, который в этот момент пребывал, судя по блаженной улыбке и мечтательному взгляду где-то в зарослях Эдема, а скорее, Авалона, окруженный симпатичными валькириями, а не за этим бренным столом. – Перси, тут твоя мама. И пожалуйста, перестань мазать селёдку мармеладом.
   На эту новость все отреагировали молча, но не безразлично. Леди Флоренс резко затормозила и немного подпрыгнула, Перси уронил вилку, опрокинул бокал, повернулся на стуле и чуть не упал, даже Джордж на мгновение отвлёкся от кабаньей ноги. Определённо, ситуация заслуживала внимания.
   – Мама! – просиял Перси, и поспешил навстречу окаменевшей леди Мэлвик.
   Леди Флоренс слегка побледнела, вздрогнула и попятилась, как гордый и смелый Макбет, увидевший на пиру призрак Банко.
   – Мама, я решился покинуть эту праздную Италию и вернуться под родительский кров!
   – Как?! Но я думала, ты хочешь заниматься наукой? – с робкой надеждой пролепетала леди Мэлвик.
   И было видно, что надежда эта трепещет и гаснет, как огонек свечи на сильном ветру.
   – Я разочаровался в науке, мама. И теперь я вернулся в Англию навсегда…
   – Ой!
   – И мы наконец неразлучно будем вместе…
   – Что!?
   – Да, я знаю, ты всегда мечтала об этом. Идём же скорее, мне не терпится увидеть родные пенаты, я так долго странствовал… – подхватив безжизненную руку леди Флоренс, Перси увлёк её за собой.
   Он продолжал ещё радостно живописать леди Флоренс мирные картины семейной идиллии, долгие зимние вечера у камина, которые они вместе будут скрашивать, наслаждаясь поэзией Перси, и когда они уже, войдя под арку, исчезли из вида, раздался страшный грохот, прервавший вдохновенные речи поэта. Звуку крушения предшествовал другой, подобный тому, которые издают клавиши расстроенного пианино, если нажать на них одновременно, нечто среднее между стоном и воем. Все присутствовавшие за завтраком замерли, а через дворик бодрой походкой прошествовал Бэйлиш, невозмутимый, как замороженная камбала. Он наклонился к уху прислуживавшего за столом слуги, и тот тут же, передав поднос своему помощнику, скрылся в направлении арки.
   Кэти, успевшая расслышать только «… и понадобится четыре человека, не меньше», не утерпела.
   – Доброе утро, Бэйлиш, – обратилась она к дворецкому с лучезарной улыбкой, – скажите, а что там случилось?
   – Доброе утро, мисс Кэти. Должен с прискорбием сообщить, что с её светлостью приключился обморок. Полагаю, причиной его послужило чрезмерное эмоциональное напряжение, вызванное естественной радостью матери, воссоединившейся с сыном после долгой разлуки.
   – А-а-а, так вот что это было. А я решила, что это рояль рухнул.
   – Это была её светлость, мисс.
   Кэти и Джордж немного помолчали.
   – Что ж, тем лучше, – Джордж подтянул к себе блюдо с жареным беконом. – Конечно, неожиданно, что у меня есть брат, тем более брат, похожий на пуделя, упившегося слабительным, но по крайней мере теперь мама не будет одинока, и это снимает с меня тяжкий груз сыновней ответственности.
   – А он ко мне сватался, – зачем-то сообщила Кэти.
   – Надеюсь, ты отказала?
   – Конечно.
   – Это правильно. Наверняка только языком работать умеет. Хотя, если правильно его использовать, и то неплохо…
   Рядом возник официант.
   – Ещё шампанского, сэр?
   – Валяйте.
   Официант, покорно вздохнув, водрузил на стол новый плод винодельческого искусства прославленных мастеров Франции. Джордж щедро наполнил два бокала. Искрящаяся пенная жидкость выплеснулась за кромки резного хрусталя.
   – За твое будущее, милая Кэти.
   Кэти, смеясь, протянула руку. Неприятное покалывание пробежало вдоль по незащищенному тканью запястью. Руку медленно обливало огнем, затем лицо, шею и грудь. Кэти вздрогнула, лихорадочно потирая кожу, непонимающе захлопала ресницами. Что происходит? Джордж, очевидно, заметил.
   – Кэти? Всё в порядке?
   – Да. Наверное. Не знаю.
   В испуге она замерла. Все открытые участки кожи пылали, на вид по-прежнему оставаясь фарфорово белыми. Боль усиливалась, становясь нестерпимой. Кэти вскочила, опрокинув бокал. Шампанское медленно заливало скатерть, придавая ей приятный, нежно-золотистый оттенок.
   – Джорджи! Пожалуй, я пойду. Хорошей поездки в снежную Россию.
   Она опрометью бросилась под крыло спасительной тени каменного арочного свода. И темнота приняла её в свои милосердные объятия. Жжение понемногу стихло, боль прошла. Кэти приподняла юбку. Шрам на ноге полностью исчез, даже следа не осталось. Кожа матово светилась ровной белизной в сумраке каменного холла. Кэти стояла в тени галереи, ухватившись за точёный бок колонны и чувствовала, что камень становится теплее её рук.

09.07 A.M.

   – Тихо, тихо, мой хороший, – Мэтью, ласково погладил по крутой, лоснящейся шее нервного, тонконого мерина, который яростно грыз трензель, и никак не желал спокойно идти рядом с конюхом, – сейчас мы его найдем, твоего хозяина, и домой поедем. Ну, то есть ты поедешь, устал, мой хороший?
   Мэтью уже с ног сбился, разыскивая епископа, к которому у него была личная просьба, помимо обязанности подготовить коня. Так что узрев в тени галереи, выходившей во дворик, величественную фигуру, облачённую в дорожный плащ, он вначале возликовал, как путник, узревший оазис после длительного перехода по пустыне, затем так же оробел – не мираж ли это?
   – Ваш конь, мистер Грегсон, – ласковым и деликатным голосом обратился Мэтью к спине епископа.
   Тот в ответ вроде как хрюкнул. Восприняв это междометие как знак согласия и одобрения, Мэтью решился подойти ближе. Епископ стоял, скрестив руки на груди, подобно Данте, взирающему на панораму ада. Впрочем, предмет, на который он устремил свой взор, полный скорби и печали, был не столь велик и лежал у ног преподобного небольшой, красноватой кучкой.
   – Э-э-э-э…. Ваше преподобие, мистер Грегсон? – Мэтью переминался с ноги на ногу в сильнейшем смущении.
   – Ну чего вам ещё? – раздаржённо огрызнулся епископ, наконец, отрывая скорбный взгляд от терракотовых осколков.
   – Сэр, – заблеял Мэтью, – в смысле, ваше преподобие, смиренно просим, точнее, вопрошаем… Я и моя невеста. Тьфу. Короче, не могли бы вы нас повенчать?
   – Нет.
   – То есть как это? Ваше преподобие.
   – А так, – епископ резко повернулся к Мэтью и тот слегка попятился. – Ни к чему умножать скорбь и без того трагичного утра.
   – Конечно, можно вас понять, сэр, – осторожно заметил Мэтью, поглядывая на два великолепных синяка, окружающих глаза епископа и предающих ему разительное сходство с африканским бабуином, – сложное утро, вы устали и всё такое… Я попозже тогда. И Фанни как раз подойдет, супружница моя будущая.
   – Никакого венчания не будет. Ни сейчас, ни попозже. Что вы так на меня уставились? Много вы знаете о женщине, к ногам которой вы так опрометчиво бросаете свою жизнь? Может быть, под маской лилейного ангела скрывается сущий демон? Да-да, дитя мое, – епископ задумчиво почесал глубокие царапины на лице и вдохновенно продолжил. – Каково её отношение к искусству? Спрашивали? Вижу по вашему испуганному лицу, что момент сей вы упустили, и лишь сейчас (благодаря мне!) осознали всю глубину своего упущения.
   – Но сэр, как же… Во грехе ведь живем!
   – Тем более. Господь ниспослал вам милости свои, а вы, вместо того, чтобы воздать хвалы, и пользоваться в своё удовольствие, их презрели. Да, пре-зре-ли. И требуете, чёрт знает, чего, – епископ мрачно полез на лошадь.
   – Но ваше преподобие! – совершенно ошалевший от высказывания, вырвавшегося из святейших уст, Мэтью придерживал стремя, пока епископ неуклюже садился в седло, – Сие ведь благость! Сказал Господь: «Плодитесь и размножайтесь».
   – Правильно. И плодитесь, кто ж вам мешает. А добровольно лезть в петлю…
   – Но ад, сэр!
   – Так я и стремлюсь вас от него спасти. Полная свобода, тихая, счастливая жизнь, профитроли на ужин и сколько захочешь….
   – Пра-фи…!?
   – Ну, в вашем случае, скорее пиво. Ещё не запретила? Запретит.
   – Стало быть, не повенчаете, сэр?
   – Не повенчаю, – и, сдавив шенкелями бока гнедому коню, епископ решительно потрусил со двора.

10.00 A.M.

   – Кэти! – услышала она сзади негромкий голос. Обернулась. Эрик и Генрих стояли по краям ведущего в галерею арочного прохода, за которым зияла темнота.
   Она перевела взгляд на залитую солнцем лужайку, где Джордж приветствовал рассвет застольной песней и пятым кофейником с превосходным кубинским кофе. «И это утро станет для тебя последним…». Оно кончается так же, как кончилась последняя ночь её человеческой жизни. Отныне ночь станет нескончаемым днём, а дни будут протекать мимо, не видимые ею. Сердце глухо стукнуло последний раз и остановилось.
   И… ничего страшного не произошло. Лёгкие внезапно опустели, от этого было жутко, но не больше. Она попробовала вздохнуть, наполнив грудь воздухом. Получилось. Только вот необходимости больше не было, лишь память не давала покоя, страх перед новым, странным и непривычным стискивал ледяной рукой… Но прошло несколько секунд, и она привыкла. Кэти шагнула вперёд, как бы ища защиты у стоявших в полумраке мужчин. Но кто это с ними? Подле Эрика стоял невысокий темноволосый мужчина, в котором изумленная Кэти узнала так поразившего её механического музыканта.
   – Это Роберт, – радостно представил его Эрик.
   – Роберт!?
   – Ну да, надо же его как-то звать, – Эрик явно смутился.
   Роберт слегка поклонился Кэти, и та с удовольствием отметила про себя его исполненные достоинства приятные манеры. Аквамариновые глаза внимательно, но деликатно взглянули на неё, и у Кэти вырвалось:
   – А… Он всё понимает?
   – Да! – восторженный голос Эрика вызвал у Кэти невольную улыбку, – только пока не говорит. Но эту проблему я решу за неделю, не больше. Внутри его грудной клетки оказалось достаточно места, я смогу поместить туда лёгкие из кожи, на каркасе из китового уса, так же смогу добавить к его нервным окончаниям (представляешь, они у него есть!) литиевые соединения, и тогда…
   Узнать, что же произойдет «тогда» помешала ладонь Генриха с размаху запечатавшая уста младшего брата.
   – А ещё говорят – я зануда… – вздохнул Генрих, почти виновато взглянув на Кэти. – Идёмте. Солнце придёт в эту галерею минуты через три, не позже.
   И они начали спускаться в подземелье.

10.00 A.M.

   Ласковые, ещё по-утреннему нежные лучи июньского солнца проникли в маленькую, отделанную ореховыми панелями комнату и осветили страшный беспорядок. Платья, поношенные и не очень, безделушки с ярмарки, распятие, новенькая, ещё не разрезанная Библия, купленная на прошлое Рождество, баночки с косметикой и свежий номер «Модницы», зачитанный до дыр, всё было свалено кучей на неубранной кровати. Фанни, пыхтя и отдуваясь, вытащила из-под продавленной кровати ковровый чемодан, кое-как отряхнула его от пыли и паутины и начала лихорадочно швырять в него вещи. Сейчас к мисс Спенс, получить у неё расчёт как можно скорее, и… Ну право же, разве может замужняя дама работать горничной? И вообще работать? Нелепо. Так она Мэтью сейчас и скажет. Хотя, пожалуй, лучше сказать это после венчания. Ах, ну наконец-то можно будет вдоволь с утра поспать, объедаться сколько влезет любимым апельсиновым джемом, ни о чём не беспокоясь… А платья новые можно будет купить, если эти станут тесноваты… Из плена радужных видений и сладких грёз её вырвал пренеприятный скрип отворяемой двери. На пороге возник Мэтью и вид у него был задумчивый.
   – Фанни, старушка… – он явно был смущён.
   – Договорился с епископом? – Фанни нравилось, когда жених изъяснялся кратко и по делу. А вот эти все интермедии… Собственно, за то она его и полюбила. Когда с утра, на сеновале первая (и единственная) фраза, которую он произнес, была «Ну что, старушка, коль так, теперь обженимся, что ль?», в её сердце вспыхнул огонёк любви. А перед сеновалом ничего сказано и не было, и это хорошо, а то ничего и не случилось бы. Она же порядочная девушка, как можно. А так, уступила грубой мужской силе, какой спрос. Однако, что он там такое говорит?
   – Погоди, вопрос есть. Серьёзный. Ты как относишься к этому, как его… Во, искусству?
   – Мэтью, ты сдурел?!
   Но жених был настроен решительно:
   – Нет, а ты всё ж скажи.
   – Да на кой оно мне? – Фанни была возмущена до глубины души. Тут самый главный день в их жизни, а он о какой-то гадости спрашивает.
   – Уф, ну слава Богу, а то я аж переволновался даже.
   Жизнь подобна долгой и не всегда лёгкой дороге. И не так уж важно, чтобы идущие по ней рука об руку, смотрели друг на друга в продолжении всего пути. Гораздо важнее, чтобы они смотрели в одну сторону, куда бы ни вела их эта дорога. Решив не уточнять откуда столь странные вопросы поселились в душе её суженного, Фанни уж было собралась предложить помочь ей со сборами, но тут взгляд её упал на плотный конверт, который Мэтью держал в руке.
   – Что это у тебя?
   – Письмо, – Мэтью воззрился на конверт, будто сам его впервые видел, – мисс Блэкхилл просила господину передать.
   – Что!? – Фанни ушам своим не верила, – ты взялся выполнить просьбу этой ведьмы? Назови мне хоть одну причину, по которой…
   Называть Мэтью не стал, просто продемонстрировал невесте пятифунтовую банкноту. Которая тут же перекочевала, правда, после небольшого робкого сопротивления в холщовый, вышитый бисером кошелёк Фанни.
   – Ну, это конечно, меняет дело, – уже не столь сурово заметила она, – чего ж не передал?
   – Так ведь…
   – Мэтью, – строго заметила Фанни, – так негоже. Деньги получил, а от работы отлыниваешь? Неси скорей, утро уже, сам знаешь, хозяева днём дела не ведут, хорошо если с тобой встретиться изволят.
   – Знаю, – вздохнул Мэтью, всё ещё слегка скорбевший по пятифунтовой банкноте. Конечно, что такое деньги, когда речь идёт о любви? А всё ж пятерки было жалко, он уже вознамерился обзавестись на эту весьма солидную сумму неплохим гардеробом. Но увы, там, где царит Афродита, Гермес с его низменными меркантильными советами торжественно изгоняется. – А не знаешь, Фанни, к слову сказать, чего это хозяева так? И в правду чудно – сколько лет тут работаю, а ни разу их днём не видал, ни сэра Генриха, ни сэра Эрика.
   – Как не знать, – Фанни фыркнула, гордясь свей осведомлённостью, – у них лигрическая лиакция на солнечный свет. Доктор сказал, во как.
   – Ну? Странно…
   – Вот уж не странно. И чего в этом солнце хорошего? Только родинки от него, да загар как у неблагородной. Вот я как раз этому не удивляюсь ни сколько. Впрочем, – засуетилась Фанни, – мы тут болтаем с тобой, а время-то идёт! Беги уж, письмо передай.

10.45 А.М.

   Солнце косыми золотыми столбами проникало через узкие стрельчатые окна крытой галереи. Пылинки танцевали и кружились в этих медовых сияющих спусках и падали на нагретый дощатый пол. А в глубине галереи, там, каменная арка гранитной радугой отрезала наполненный тёплым летним воздухом коридор от сумрачной залы, стоял Эрик. Облокотившись о перила прохладной резной балюстрады, он холодно смотрел на женщину, стоявшую перед ним. Она прекрасно выбрала место – они могут поговорить, но он и на дюйм не может пересечь определённую ею границу, пол из буковой доски перечерчен золотым и тёмно-синим. Воображаемый, в сущности, Рубикон, но если Цезарь имел выбор – пересечь эту жалкую речонку или остаться на безопасном берегу, то он этого выбора не имеет. За гранью словно бы акварелью нарисованной тени для него только смерть, и она это знает.
   – Даже не знаю, зачем я пришёл, – Эрик как бы небрежно потянул уголок несколько раз перечитанного и бережно сложенного письма. Её письма. – Но ты сказала, что удивишь меня. Едва ли это возможно, но тем не менее…
   – Я уезжаю. – Ровенна сделала шаг вперёд. Достаточно близко, что бы он мог рассмотреть каждую складку на её свежем дорожном платье, чтобы услышать аромат уже до боли знакомых духов, с нотами мускуса и мирта, и достаточно далеко от резкой границы света и спасительной тени, которую, она знала, ему не пересечь.
   – Куда же? – с безразличной вежливостью осведомился он, с удивлением отмечая её нежный румянец и свежесть лица. Никакие события и волнения этой ночи, никакие жизненные невзгоды не могли оставить даже мимолетного отпечатка на вечно юном теле Ровенны. Хрупкая красота женщины иногда подобна несокрушимой рыцарской броне, защищающей нечто поистине смертоносное. Эрик невольно любовался бархатной матовостью кожи, нежным и чистым очерком губ. Говорят, с возрастом человек получает то лицо, которое заслуживает. Ах, если бы! Как просто было бы тогда отличить порочных от безвинных! Но увы, часто добродетель имеет вид самый неприглядный, и нисколько не привлекает душу простого смертного, жаждущего всего яркого, красивого и желательно простого для понимания. Добродетель предсказуема и ожидаемо однообразна. Порок же, как правило, имеет куда более неожиданные и соблазнительные формы.
   – Думаю, сначала в Шотландию. – Ровенна смотрела ему в глаза таким спокойным и ясным взглядом, будто и не было событий минувшей ночи, а встретились они под вечерним фонарём Сан-Марко, и можно мило болтать ни о чём, слыша шум крыльев голубей… – Улажу кое-какие дела в Эдинбурге. А потом в Венецию! Я, знаешь ли, соскучилась по её узким улочкам, усыпанным конфетти, грязным зеленоватым каналам, суете рыбного рынка. А помнишь, как полыхали огоньки в хрустале рубиновой люстры нашего номера? Там комнаты такие старые, всё скрипит – старый вощёный паркет, дубовая кровать, помнишь, мы едва не сломали её?
   Эрик с изумлением увидел слабый румянец, проступивший на её щеках. Неужели? Но он тут же попытался стряхнуть наваждение. Это морок, иллюзия, не больше. Как можно хотя бы на долю секунды поверить этой женщине? Уйти, как можно скорее… Он улыбнулся вежливой, безразличной улыбкой.
   – Что ж, желаю приятного путешествия, – он повернулся, чтобы уйти и никогда больше не видеть её, не слышать этого голоса, не чувствовать эту сладкую боль, которая каждый раз тупой иглой оставалась в сердце после каждой, такой несчастливой встречи.
   – Эрик. Я люблю тебя. – Ровенна стояла перед ним, с каким-то отчаяньем глядя ему прямо в глаза, вся залитая солнцем, словно жидким золотом. Только сейчас он заметил, что в руках она сжимает этот проклятый глаз ведьмы, мутный, зеленоватый шар, сейчас при дневном свете выглядевший таким безобидным.
   – Чем докажешь? – Эрик усмехнулся и хотел сказать что-то ещё, но она разжала руки, и глаз ведьмы, ударившись об пол, разбился миллионом ледяных брызг. Один осколок рассёк нежную кожу на лице Ровенны, но она будто не заметила, стояла, глядя на него, потом медленно повернулась, чтобы уйти.
   – Значит, в Шотландию? – он сам не узнал свой внезапно охрипший голос. И вдруг шагнул вперёд, впервые переступив черту, отделявшую день от родной для него ночи. Поймал её за руку, развернул, резко дёрнув за запястье, прижал к себе с такой силой, что ощутил всё её тело, податливое, нежное. Впервые почувствовал на своей коже солнечные лучи, сначала тёплые и нежные, но в следующую секунду они стали огненными, и нестерпимая боль разлилась по всем незащищенным участкам тела. Задыхаясь, едва сдерживая себя, он нашёл её рот, поймав ладонью шёлковый пепельный затылок, прижав так сильно, что у неё перехватило дыхание. И чувствуя земляничную сладость её губ, Эрик почти не ощущал, как разрушается, сгорая, его плоть под безжалостными солнечными лучами, как тление распространяется, как пожар по всему его телу.
   – Сумасшедший! – Ровенна с неожиданной силой оттолкнула его под покров спасительной тени, но даже измученный, едва живой, он видел, как дрожат её раскрасневшиеся губы, как расширились зрачки обычно безразличных глаз.
   – Я не стою того! И никто не стоит! – она неожиданно обняла его, порывисто, страстно, и прошептала, почти касаясь губами его щеки:
   – Шесть дней я буду ждать тебя на золотой миле.
   И прежде чем Эрик успел не то что бы ответить, просто понять, она вырвалась из его объятий и убежала в сияющий тоннель залитого солнечным светом коридора.

Тёмный лабиринт Анна Александровна Тищенко

22.00 P.M.

22.55 P.M.

23.20 P.M.

00.00 A.М

01.27 A.M.

01.43 A.M.

01.59 A.M.

02.26 A.M.

02.04 А.М.

02.37. A.M.

03.04. A.M

02.39 А.М.

02.39 А.М.

02.50. А.М.

03.20 A.M

03.20 A.M.

03.27 A.M.

04.31 A.M

04.50 А.М.

04.10. А.М.

04.56 A.M.

04.57 A.M.

05.02 A.M.

05.04. А.М.

05.20 А.М.

05.25 А.М.

05.37 A.M.

05.30 A.M

05.35 A.M

05.50. A.M.

05.21 А.М.

05.42 А.М.

05.43. A. M.

06.05. A.M.

06.17 А.М.

08.00 А.М.

08.30 А.М.

08.23 A.M

08.54 A.M

08.54 A.M.

09.12 A.M

09.07 A.M.

10.00 A.M.

10.00 A.M.

10.45 А.М.

Тёмный лабиринт
Анна Александровна Тищенко