Жизнь по ту сторону правосудия
Татьяна Сухарева

О книге

   Эта книга о фабрикации уголовных дел, о пытках и полицейском беспределе, о положении женщин в российских тюрьмах. О том, какие методы используются, чтобы добиться нужных для обвинения показаний, о том, как грубейшим образом игнорируются требования закона по отношению к тем, кто оказался по ту сторону тюремной решетки.
   В своей книге Татьяна Сухарева рассказывает, как готовилась к участию в выборах в Московскую городскую думу, не подозревая, что политические противники фабрикуют против нее уголовное дело. И в день получения кандидатского удостоверения ее арестовала полиция. Арест больше напоминал силовой захват. Татьяна восемь месяцев провела в СИЗО «Печатники», пять – под домашним арестом, в настоящее время находится под подпиской о невыезде.
   Автор предупреждает читателей: на ее месте может оказаться любой человек, в том числе абсолютно невиновный. Достаточно только встать на пути у сильных мира сего. Татьяна Сухарева дает советы о том, что делать далекому от криминала человеку, попавшему в лапы «правосудия», чтобы защитить себя от «правоохранителей». Все события подлинные. Некоторые имена изменены. Иногда используются ники из социальных сетей.
   Все права защищены. Никакая часть этой книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, а также запись в память ЭВМ, для частного или публичного использования, без письменного разрешения владельца авторских прав.

© Сухарева Т. В., 2015

Отзыв на книгу Татьяны Сухаревой «Жизнь по ту сторону правосудия»

   Получила я недавно в дар по почте книгу очень мужественной женщины, настоящего борца за свободу и за права женщин Татьяны Сухаревой, которая называется «Жизнь по ту сторону правосудия». Первое мое впечатление о книге очень хорошее: простой текст, книга очень легко читаема. Я ее прочитала буквально за сутки.
   Могу сказать следующее: вообще я обычно не поддерживаю тех, кто у нас участвует в выборах, но Татьяна Сухарева хотела добиться своим местом в Мосгордуме того, чтобы в Мосгордуме был тот, кто будет защищать права женщин, будет представлять оппозицию. Таких людей мало, кто действительно идет за получением мандата ради того, чтобы работать на благо народа, а не для себя. Но таких активных борцов власть убирает с выборной компании, фальсифицируя уголовные дела. Поэтому можно сказать, что Татьяна Сухарева-единственный человек, которого я поддерживаю, участвовавший в выборной компании. Сама же я всегда призываю бойкотировать выборы, показывая власти, что мы не поддерживаем сам этот выборный их институт. Татьяна Сухарева -настоящий борец за права женщин, за феминизм. О проблемах феминизма не пестрят статьями СМИ, а власть проблемы женщин в нашем патриархальном государстве замалчивает.
   Могу сказать, что мне также, как и Татьяне Сухаревой, «Эхо Москвы» отказало блоге, где я хотела разместить информацию о своем уголовном деле. Также, как и Татьяна, могу сказать, что настоящих правозащитников у нас в стране мало. Достаточно вспомнить включение в списки политзаключенных «Мемориалом» Сергея Титаренко, который дал против меня показания на суде и на предварительном следствии, за что получил амнистию. А мне, между прочим, благодаря и его показаниям в т.ч. сидеть 1, 5 года в колонии-поселения. От себя могу сказать, что поддержки в отношении меня не было и со стороны некоторых представителей мужчин, относящих себя к левой оппозиции (например, Кузьмина, Шелковенкова сотоварищи). Для них главная цель-не революция и создание нового народного общества, а получение пиара из-за занятия политической деятельностью. И, конечно же, для них, умная женщина в политике-ненужный элемент, от которого надо избавляться. Вот и с их стороны поступают различные унижения и оскорбления в мой адрес. Именно по причине сексизма вышеуказанных мужчин они меня и отстранили от борьбы в Москве за революцию, совершив кражу моих личных вещей. Но это уже совсем другой вопрос, о котором я писала немало.
   Вернемся к книге… Я решила сделать анализ книги Таьяны Сухаревой и сравнить ее и мои дни в заключении под стражей. В своей книге Татьяна Сухарева рассказывала, как она два раза держала голодовку в СИЗО. Она настоящая молодец! У меня бы не хватило смелости и духа выдержать. Я за все время всех своих отсидок держала один раз лишь голодовку в спецприемнике в Новороссийске длительностью 5 дней. Я думаю, что именно благодаря голодовкам Татьяну и перевели под домашний арест. Татьяна писала о своих голодовках в СИЗО. Я же вспомню про свою попытку проведения голодовки из-за подсаженной мусорской. Один раз, когда в СИЗО подсаженная Галина Петрова/Меженная/Попова (фамилию она меняла для меня и дежурных) стала меня наказывать отказом от сигарет, постоянным мытьем туалета и избиениями за то, что я не признаю вину, я погрозила администрации СИЗО, что объявлю голодовку, если меня не переведут от нее. Тогда Галину от меня все же перевели, и я свое решение об объявлении голодовки не воплотила в жизнь. Кстати, эта Галина многих женщин подставила и заставила признать свою вину. Об этом мне рассказала Екатерина Харебава, которую в камеру к нам переводили на 1 день. Катя также сказала, что эта Галина находится в СИЗО с 2009 года, является осужденной по ст. 159 ч. 4 УК РФ и заключила договор с ФСБ. Она мне посоветовала жаловаться на Галину, что я в общем-то и делала. Затем, как перевели Галину с моей камеры, я осталась с Анико, которая обвинялась в госизмене за отправку смсок в Грузию о том, что видела в Абхазии военную технику (техника была российской). Армянка Анико свою вину признала благодаря Галине, хотя я считаю, что в ее действиях нет состава преступления…
   Вернемся к книге. Татьяна писала о том, что она попала в камеру, где было место для 40 заключенных женщин. И опять я хочу сделать сравнение с моим заключением под стражу в СИЗО. Я попала в камеру, где было 2 места для женщин и одно запасное (раскладушка для третьего человека, коим я оказалась поначалу). На раскладушке я спала месяца 2, а потом я перебралась на кровать, когда освободилась место. Правда, в нашей камере был телевизор, холодильник и кондиционер. Я думаю, в камере у Татьяны всего этого не было. Хотя наше СИЗО-5 г. Краснодара отличается от многих СИЗО отсутствием связи между заключенными, «дорожек», телефонов. Даже письма с воли мне передавались не все. А следователь тем временем, когда не передавал письма, издеваясь, интересовался, пишет ли мне тот или иной человек. В своей книге Татьяна писала, как ее избивал конвоир, следователь. Она все это вынесла! Она настоящая мудрая и мужественная женщина! Меня же следователь ФСБ Шаповалов и опер ФСБ Котенко не пытали физическим способом. Пытка с их стороны была психологической– мне разрешено было всего 2 свидания с мамой (и то перед свиданием ее настраивали сотрудники ФСБ, чтобы она меня уговаривала признать вину). Опер Котенко вообще говорил, что если я не признаю вину, то он подбросит наркотики моим родителям и некоторым другим знакомым мне людям. Также пыткой была «работа» подсаженной мусорской Галины в мой адрес. Я думаю, также сотрудники ФСБ давили на меня тем, что подговаривали сотрудницу СИЗО Наталью Николаеву, чтобы она забирала у меня разрешенную начальником СИЗО краску для волос, запрещала делать прически на суд. Татьяна же вынесла настоящие физические пытки, избиения от мусоров! За что ей выражаю большое уважение. Также Татьяна писала, как она готовила апелляционные жалобы, и про свою защиту со стороны адвокатов. Адвокаты Татьяны работали хорошо, сообщали общественности о судах и прочее. Татьяну не постоянно вывозили в Мосгорсуд, а иногда устраивали видеоконференции. Теперь сравним с моим заключением под стражу Я же могу сказать, что на меру пресечения я постоянно писала апелляционные жалобы. Меня каждый раз вывозили в Краснодарский краевой суд. Однако о рассмотрении жалоб в Крайсуде адвокат Аванесян никого не оповещал. А если и оповещал, то предупреждал, чтобы эту информацию не распространяли. От адвоката Аванесяна я впоследствии отказалась. Он заставлял меня признать вину, попросил пароль от моей старой заблокированной страницы, из-за чего я теперь на нее не могу зайти. Новый же адвокат Андрей Сабинин был против того, что Виктор Чириков опубликовал показания Титаренко против меня, говорил, что я хочу славы и прочее. В связи с чем, я убедилась, что все адвокаты одинаковые, и товарищ Ленин был в отношении них прав. Татьяна также пишет в своей книге о том, что она, вопреки патриархальным предрассудкам нашего общества, считает «старых» дев очень умными и порядочными женщинами. По этому вопросу я полностью соглашусь с Татьяной. Я считаю, что предназначение женщины не состоит в том, чтобы она вышла замуж и рожала детей. У каждой женщины свое предназначение и цель в жизни разная. Лично моя цель состоит в том, чтобы осуществить социалистическую революцию. И я этого добьюсь любой ценой. Считаю, что таких книг о борьбе женщин за свои права должно быть больше. Татьяна в ней раскрыла сущность нашего патриархального государства, о жизни женщин в местах лишения свободы.
   Я выражаю огромную благодарность Татьяне Сухаревой за то, что она подарила эту замечательную книгу. Также я призываю всех феминисток и политических активистов бороться за прекращение уголовного дела в отношении Татьяны, в отношении меня. Кстати, Татьяна до сих пор не включена в список политпреследуемых.
   Автор: Дарья Полюдова, активистка «Левого фронта» из Краснодара. Осуждена 21 декабря 2015 года к 2 годам колонии-поселения по ч. 1 ст. 280 («Публичные призывы к осуществлению экстремистской деятельности»), ч. 2 ст. 280 («Публичные призывы к осуществлению экстремистской деятельности, совершенные с использованием сети „Интернет“»), ч. 2 ст. 280.1 («Публичные призывы к осуществлению действий, направленных на нарушение территориальной целостности Российской Федерации, совершенные с использованием сети „Интернет“») УК РФ в связи с её участием в подготовке несостоявшегося «Марша за федерализацию Кубани», находится под подпиской о невыезде.
   Отзыв опубликован в Открытой России [1 - https://openrussia.org/post/view/12280/].

Глава 1. Накануне

   Штаб работал сегодня слаженно, как никогда. Утвердили основную концепцию предвыборной программы, согласовали график встреч с избирателями, расписали сетку выхода на местное телевидение. Была готова даже моя предвыборная фотография. Михаил Юрьевич, руководитель предвыборной кампании, настоял на том, чтобы фотография была единственная и чтобы выбрали ее сами фотографы. Я была очень довольна работой штаба. Наконец, после нескольких попыток, подобралась слаженная команда.
   Я верила в себя и в свою команду. Я верила в нашу победу. Я не сомневалась, что в ближайшее время меня зарегистрируют в качестве кандидата в депутаты Московской городской думы [2 - Выборы в Московскую городскую думу проводились 14 сентября 2014 г. Здесь и далее примеч. авт.]. Юристы в штабе сильные, все документы – в идеальном порядке. А еще нам очень помогали юристы общественного движения «Моссовет». Его координатор Сергей Удальцов [3 - Сергей Удальцов – российский политический деятель, координатор «Левого фронта», один из лидеров протестного движения России 2011—2013 гг. В июле 2014-го Мосгорсуд признал его виновным в организации массовых беспорядков и приговорил к четырем с половиной годам лишения свободы. В настоящее время находится в колонии.] сейчас отбывает наказание по Болотному делу [4 - Болотное дело – уголовное дело о предполагаемых массовых беспорядках и насилии в отношении органов власти во время акции протеста – «Марша миллионов» 6 мая 2012 г. Считается политическим.].
   Я осталась единственным оппозиционным кандидатом, который дошел до регистрации. Всех самовыдвиженцев срезали на подписях. Я прекрасно понимала полную бесперспективность затеи с самовыдвижением. В прошлом году в качестве эксперимента я выдвинулась кандидатом в муниципальные депутаты Щербинки, недавно присоединенной к Москве. Для участия требовалось всего десять подписей, и я все собрала лично: звонила в каждую квартиру, проверяла паспорта. Сдала в избирательную комиссию. И что бы вы думали – мне отказали в регистрации из-за… фальсифицированных подписей. Я возмутилась, хотела привести подписавших избирателей, накатала жалобу – но комиссия даже не соизволила мне своевременно ответить на нее: прислала отписку с опозданием. Я пожаловалась в суд – получила отказ; подала апелляцию в Мосгорсуд – те тоже посчитали действия комиссии законными. А для регистрации в депутаты Мосгордумы нужно собрать 5000 подписей за месяц. Сравните: 10 – и 5000. Понятно, что при любом раскладе избирательная комиссия «найдет» достаточный процент брака для отказа.
   Поэтому от идеи идти самовыдвиженцем я отказалась наотрез и стала вести переговоры с партиями. С разными партиями. Но весной 2014 года изменилось законодательство. Только выдвиженцы от парламентских партий («Единая Россия», КПРФ, «Справедливая Россия», ЛДПР) и «Яблока», получившего более 3% на последних выборах в Госдуму (2011), могли не собирать подписи. Взвесив все «за» и «против», я остановила выбор на «Справедливой России». Я понимала, что из-за крайне мракобесной позиции отдельных депутатов партии по вопросам отношения к ЛГБТ [5 - ЛГБТ – лесбиянки, геи, бисексуалы и трансгендеры. В самом широком смысле аббревиатура употребляется для обозначения сообщества всех негетеросексуальных и нецисгендерных людей.] от меня отвернутся многие друзья из ЛГБТ-движения. Но выбора не было. Если я хочу защищать права женщин, ЛГБТ, представителей малого бизнеса, работающих и пенсионеров, мне нужно стать депутатом Мосгордумы. А «Справедливая Россия» – как автобус, следующий до нужной станции. Другие автобусы в самый последний момент сняли с маршрута. Как дальше будут развиваться мои отношения с партией – время покажет. Это брак по расчету, а не по любви.

Татьяна Сухарева выступает на предвыборной конференции Партии «Справедливая Россия». Фото со страницы Татьяны Сухаревой в социальной сети facebook.

Следует сказать, что «Справедливая сила», молодежное объединение «Справедливой России», здорово помогла мне на праймериз «Моя Москва» [6 - Праймериз «Моя Москва» – пробные выборы в Мосгордуму (их еще называли «выборы кандидатов в кандидаты»). Проводились по инициативе руководства Москвы и общественных организаций. В праймериз участвовали все кандидаты от «Единой России». «Справедливая Россия» поддержала инициативу, но своим кандидатам позволила самим решать, участвовать или нет. Представители других партий отказались от праймериз, посчитав, что эта затея на руку только «Единой России».] с агитаторами. И я им благодарна. А так в «Справедливой России» разные люди, многие из которых очень порядочные.

Татьяна Сухарева дает интервью рядом с агитационным кубом на праймериз «Моя Москва». Фото Александрины Данилкиной

Когда я решила баллотироваться в Мосгордуму, мы со штабом предполагали различные сюрпризы: визиты полиции, налоговой, пожарной инспекции и криминальных элементов. Мы допускали возможность закрытия штаба, ареста автомобиля, на котором перевозится наглядная агитация, и даже нападения на меня. И были к этому готовы. Мы понимали, на что идем.

Агитационный куб Татьяны Сухаревой на праймериз «Моя Москва». Фото Александрины Данилкиной

Татьяна Сухарева готовится к митингу «Женщин во власть». Фото Александрины Данилкиной

   Татьяна Сухарева на митинге «Женщин во власть». Фото Александрины Данилкиной

   Летом 2014-го произошли нападения сразу на трех самовыдвиженцев в Мосгордуму. По странному стечению обстоятельств все пострадавшие были женщинами. Это Татьяна Логацкая, Вера Кичанова и Саша Андреева.
   В пятницу, 4 июля, Татьяну Логацкую, муниципального депутата района Хорошево-Мневники, пыталась сбить машина. Водитель мгновенно покинул место происшествия, но Татьяне удалось сфотографировать отъезжающий автомобиль, номер был виден. Тут же на нее напал агрессивный пьяный местный житель, попытался вырвать из рук планшет и сумку. Если бы за Татьяну не вступились подоспевшие молодые люди, инцидент мог бы закончиться еще печальней. Татьяна написала о произошедшем на своей странице в фейсбуке, указала точный адрес места происшествия: проспект Маршала Жукова, дом 35, строение 1. Полиция приехала быстро, Татьяна написала заявление.
   В субботу, 5 июля, у станции метро «Сходненская» нападавшие разгромили палатку Веры Кичановой, независимой кандидатки в Мосгордуму. Порвали листы примерно с 40 подписями. Это как минимум два дня работы сборщиков. Веру схватил Алексей Булычев, который представился старшим инспектором торгового центра «Калейдоскоп». Он утверждал, что территория около метро принадлежит ему, а корочку муниципального депутата Вера якобы «купила в переходе».
   Третье нападение. Муниципальный депутат от Лефортова Саша Андреева попыталась снять, как в парке косят траву. Представитель коммунальных служб пошел на Сашу с кирпичом, обещал разбить ее фотоаппарат. Трудно поверить в случайность происходящего, если учесть, что все три женщины очень активны и все баллотируются в Мосгордуму.
   Нападения на политических активисток для столицы не редкость. В октябре 2013 года во время публичных слушаний муниципального депутата Елену Ткач сбросили со сцены представители фирмы-застройщика. Елена получила сотрясение мозга и две недели провела в больнице. На сход в ее поддержку пришло много людей из разных районов Москвы.
   Откуда такая агрессия и почему она направлена в первую очередь на женщин? Можно не разделять чужих политических позиций, можно не соглашаться с чужими взглядами, спорить, отстаивать свою точку зрения. Но нападать – это уже за гранью.
   В те же дни, в начале июля, ко мне на встречу напросился неизвестный. Я назначила встречу в кафе «Фьорд» рядом с метро «Орехово». На всякий случай пришла вместе с помощником по безопасности. Мужчина, одетый, как бандит из 90-х, выглядел весьма странно, говорил на фене. Он скрытыми угрозами пытался заставить меня снять кандидатуру. Я сказала, что разговор не имеет смысла, и вышла из кафе вместе с помощником. Отойдя на небольшое расстояние, заметила, что визитер нас «пасет». Но не обратила особого внимания.
   – Ты почему не написала, что имеешь степень DBA [7 - DBA (англ. doctor of business administration) – высшая степень в области бизнес-образования.]? – прервала мои размышления юрист предвыборного штаба Галина Перфильева.
   – Я указала, что я кандидат экономических наук. Думаю, этого достаточно. Большое количество дипломов тоже воспринимается неоднозначно. К тому же далеко не все избиратели понимают, что такое DBA.
   – Опять умничаешь! Когда ты начнешь прислушиваться к чужому мнению? Биографию переделать: добавить, что Татьяна Викторовна имеет степень DBA, – сказала Галина уже Насте, верстальщице.
   – Может быть, лучше сделать акцент на моей поддержке голодовки многодетных матерей, на помощи Крымску? – гнула свою линию я.
   – Таня, блин, мы ведем твою предвыборную кампанию и отвечаем за нее. Ты ни дня не работала пиарщиком, ты не вела ни одного кандидата, – стояла на своем Галина.
   В штабе царила суета. Утверждались проекты плакатов, листовок, стикеров. Кстати, Михаил Юрьевич много сделал для оптимизации расходов на предвыборную кампанию. Я была очень рада, что выбрала именно его. Пиарщики у других кандидатов элементарно осваивали бюджет, то есть первую половину разворовывали, а вторую тратили неэффективно. Наш тандем с Михаилом Юрьевичем был идеальным в части контроля за эффективностью бюджета. Оценка эффективности бюджета – это вообще моя профессия, а Михаил Юрьевич провел много удачных губернаторских и президентских кампаний до отмены (в 2007 году) выборов губернаторов и президентов республик.
   Параллельно мы готовились к завтрашнему круглому столу на тему «Права женщин в России и за рубежом», который был запланирован на три часа дня в «Московском комсомольце».
   – Делай что хочешь, но твое выступление на круглом столе должно быть во всех СМИ, – сказала Галина.
   – Выберите самый лучший костюм, пусть на вас фокусируются камеры, – посоветовал Михаил Юрьевич.
   – Я заеду к тебе и накрашу тебя, – добавила Галина. – Не вздумай краситься сама, ты не умеешь.
   Во время обсуждения круглого стола мне на мобильник пришло SMS. Окружная избирательная комиссия №127 сообщала, где и во сколько завтра состоится заседание. Такое же сообщение пришло мне на электронную почту.
   Я обрадовалась, предвкушая, что меня завтра зарегистрируют. Оснований для отказа не было, о чем мне накануне сообщил юрист «Справедливой России».
   – Думаю, не смогу участвовать в круглом столе, – сказала я. – Очень важное мероприятие, я долго его ждала, но регистрация важнее. Не хочу распыляться и боюсь не успеть.
   Но члены штаба дружно убедили меня: надо участвовать, это важно, я успею.
   – А пробки? Не хотелось бы ехать на метро.
   – Если будешь успевать – Андрей тебя отвезет, если нет – придется на метро, но отменять нельзя.
   Я заранее решила, что на регистрацию пойду в новом салатовом платье с синим пиджаком и надену светло-бежевые босоножки.
   Честно говоря, я ненавижу юбки и каблуки и предпочитаю ходить в ботинках, но для подобных мероприятий иногда делаю исключение. Поэтому перспектива ехать в метро (на каблуках) меня мало привлекала. Мой немалый вес позволяет еще ехать на каблуках в машине, но в метро у меня ноги будут болеть жутко. А на заседании избирательной комиссии не хотелось бы выглядеть измученной. Но делать нечего. Друзья правы: нужно успеть и туда и туда.
   – Тогда завтра можно запускать первый цикл статей в газете «Мой район», – сказал Михаил Юрьевич. – Мы с Алексеем с утра в редакции, а к моменту регистрации присоединимся к вам. Устроим торжественное событие.
   На мобильный поступил звонок с неизвестного городского телефона:
   – Татьяна Викторовна, – сказал суровый мужской голос, не предвещавший ничего хорошего. – Из УВД ЮВАО [8 - Юго-Восточный административный округ Москвы.] вас беспокоят. Как вас найти?
   – Чем обязана?
   – Проверяем вашу кампанию.
   «Начинается, – подумала я, – об этом меня предупреждал Михаил Юрьевич. Сейчас специально будут проводить проверки, чтобы сорвать предвыборную кампанию».
   Я не чувствовала за собой никакой вины и потому назвала домашний и рабочий адреса и все телефоны. Но некоторая тревога охватила меня.
   – Не нравится мне это, – сказала я. – В последний день перед регистрацией…
   Но в предвыборных хлопотах звонок из полиции быстро забылся. Я сходила в салон «Город красоты», расположенный в том же здании, где и мой штаб, сделала шеллак для ногтей, чтобы завтра быть при параде, и вернулась в штаб.
   Заседание продлилось до половины двенадцатого. Первую статью в «Моем районе» решили посвятить женщинам-избирательницам, и писать ее поручили мне (а кому же еще?). Оба моих варианта Михаилу Юрьевичу не понравились. И тогда я предложила текст Вервольф Айлаш [9 - К сожалению, мне известен только ник – Вервольф Айлаш, а ее имя – нет.], которая вела в соцсети «ВКонтакте» паблик «Женская сила»: «Утверждать, что сила женщины в ее слабости, – то же самое, как говорить, что богатство кроется в бедности, а здоровье – в болезни. Так что же есть Женская сила без патриархальных стереотипов и давления шаблонов «правильная девочка – правильная жена – правильная мать»?
   Женская сила – это человеческая сила, сила интеллекта, характера. Это гордость, чувство собственного достоинства, солидарность в борьбе за свои интересы, потребности, права и личный выбор, как жить. Это социальное положение, деньги, связи, влияние – то, что женщинам якобы не положено, но то, что является важным в мире.
   Женская сила – это сила, сотворяющая мир. Это гармония, приводящая мир из хаоса в порядок, забота и ответственность за себя, свою семью и окружающий мир. Это сознательность и способность давать и оберегать жизнь.
   Женская сила – это наш рост и развитие. Способность учиться, получать новые знания и навыки и применять их в делах и отношениях.
   Это знание о своих базовых правах и способность их отстаивать словом и действием. Это защита своих границ, сил, ресурсов, творческих порывов от посягательств извне. Это способность рычать на любые попытки нами манипулировать.
   Женская сила – это спокойная уверенность в себе, потому что мы не обязаны удовлетворять ожидания других, мы уже хороши с тем телом, которое дала нам природа, с тем разумом и интеллектом, которые у нас есть. Никто не вправе диктовать нам условия, какими мы обязаны быть и как выглядеть. Мы не украшения, мы – люди.
   Женская сила – это настойчивость в достижении того, что для нас важно, будь это работа, отношения, карьера, творчество, претворение в жизнь наших идей и заветных желаний.
   Это реализация нашего человеческого потенциала, способность подняться с колен, стоять во весь рост и идти против навязанных догм и убеждений, что «место женщины на кухне». Наше место в этом мире на равных, мы такие же люди, способные творить, созидать и вносить свою лепту в этот мир.
   Женская сила – это объединение и солидарность всех женщин в борьбе за свои человеческие права. Сила угнетенных долгими веками, но все равно выживших, развивающихся и обретающих свободу женщин» [10 - Текст из описания паблика «Женская сила» в соцсети «ВКонтакте»: vk.com/ public66980170].
   – Прекрасно. То, что надо! – одобрил Михаил Юрьевич. – Лучше не напишешь.
   – Обязательно должна быть ссылка на автора, – настояла я. – И захочет ли она, чтобы я использовала ее работу в предвыборной кампании? Если согласится, я разрешу это печатать.
   Мы списались в фейсбуке с Вервольф Айлаш, и она любезно дала согласие.
   В полдвенадцатого мы выехали из штаба. Закончился напряженный, но очень продуктивный рабочий день.
   Завтра регистрация. Я шла к этому очень давно. Я была уверена, что выиграю выборы. Не знаю почему, но так должно быть. Это видно по активности кандидатов на праймериз. Да и кандидаты от КПРФ и ЛДПР оказались чисто для галочки. Юрий Урсу, которого можно было рассматривать как серьезного соперника, в последний момент отказался от выборов – по его словам, «по семейным обстоятельствам». Вместо него кандидатуру выставил малоизвестный Добровольский. Кандидат от «Яблока» Евгений Федорук забыл перед выдвижением расторгнуть отношения со «Справедливой Россией», за что завтра, скорее всего, будет снят избирательной комиссией (так и случилось). А от ЛДПР выдвинулась никому не известная женщина. Самовыдвиженцы с праймериз не собрали подписи. В итоге я оказалась фактически единственной реальной соперницей кандидата от «Единой России» Степана Орлова.
   Я приехала домой, отвесила костюм для завтрашних мероприятий и достала туфли. «Будет очень неплохо, солидно и вместе с тем эффектно», – подумала я, легла и тут же уснула.

Глава 2. Беспредел

   В шесть утра в дверь коммунальной квартиры, где я живу, стали очень настойчиво звонить.
   – Кто бы это мог быть в такую рань? – удивилась я.
   Я услышала, как Наташа, моя соседка, открывает дверь. «Может быть, залили кого-нибудь», – мелькнула у меня мысль.
   В мою комнату вошли около десяти мужчин, двое из которых держали автоматы наготове.
   – Полиция, – бросил один из них.
   – Предъявите удостоверения, – сказала я, понимая, что в меня никто не выстрелит.
   Два года назад я смотрела замечательный фильм Люка Бессона «Леди» о судьбе Аун Сан Су Чжи, которая возглавляла оппозиционную партию «Национальная лига за демократию» Бирмы (современная Мьянма). В одной из сцен фильма женщина бесстрашно шла мимо строя вооруженных солдат – и никто не решился выстрелить.
   Аун Сан Су Чжи была одним из кумиров моей юности. В 1990 году в условиях жесточайшей военной диктатуры ее партия одержала оглушительную победу на парламентских выборах. Аун Сан Су Чжи должна была стать премьер-министром. Но военная хунта никому не собиралась отдавать власть; она отменила результаты выборов и отправила оппозиционерку под домашний арест на целых 15 лет.
   Я понимала: похоже, сейчас начнется обыск. За ним, скорее всего, последуют арест (вряд ли домашний) и силовое отстранение от выборов. Нет, это не Мьянма 1990 года, не Чили времен Пиночета, не Южная Осетия – 2011. Это Россия, Москва, XXI век, 2014 год. И это происходит со мной, а не с бесстрашными героинями, которые боролись с диктаторами в Азии, Африке и Латинской Америке. Мозг отказывался поверить в реальность происходящего. Казалось, что я смотрю программу «Сегодня в мире» [11 - «Сегодня в мире» – ежедневная информационная программа советского телевидения о событиях за рубежом.] в середине 80-х, где показывают, как диктаторы устраняют оппозиционеров. В детстве я очень любила эту передачу…
   Оперативник (по-видимому, старший) показал удостоверение. Я успела прочитать фамилию – Суровый. После этого оперативники схватили со стола мои телефоны и планшет. Я оставалась в постели.
   – Можно одеться? – из-за жары я спала обнаженной, а сейчас на меня смотрели два десятка мужских глаз.
   – Киньте ей халат, – грубо приказал Суровый.
   Мне бросили зеленый халат. Пришлось одеваться при десяти посторонних мужчинах. Я знала, что в полиции практикуют подобные меры давления на женщин.
   – Вы были на Болотной площади? Когда последний раз ездили на Украину? – грубо спросил Суровый.
   – Я не буду отвечать на вопросы без своего адвоката.
   – Есть постановление о проведении неотложного обыска в вашем жилище.
   – Постановление суда? – спросила я.
   – Следователя.
   – Назовите фамилию следователя.
   – Убогова Ольга Валентиновна. Вы догадываетесь, почему мы здесь?
   – Разумеется. Сегодня я должна получать удостоверение кандидата в депутаты Мосгордумы. И вас наняли, чтобы меня устранить, – сказала я.
   – Не преувеличивайте свое политическое значение. Дело возбуждено по 159-й статье [12 - Статья 159 УК РФ – мошенничество]. Приступайте к обыску.
   – Я требую дать возможность связаться со своим адвокатом.
   – Звоните, – ответил Суровый и громко заржал.
   – Я требую дать возможность связаться со своим адвокатом, – настаивала я.
   – У следователя встретитесь.
   – Я не собираюсь никуда ехать, пока не поговорю со своим адвокатом.
   – А вы арестованы, вас доставят.
   – Вы никуда не имеете права доставлять меня без повестки.
   Меня никто не слушал. Оперативники приступили к обыску. Первым делом забрали анархистско-феминистскую газету «Воля», мою предвыборную программу, весь тираж недавно вышедших брошюр с моими статьями о феминизме.
   Заметив на столе значок с надписью «Я был на Болотной, арестуйте меня», один из оперативников ехидно заметил: «Мечты сбываются» – и положил значок на столе на самом видном месте. Другие архаровцы дружно рассмеялись.
   Обыск продолжался два часа. Перевернули все вверх дном. Сломали дверь шкафа, разбросали вещи. За это время мне не разрешали выйти из комнаты даже в туалет. Закончив, оперативники обернули забранное липкой лентой с надписью «УВД ЮВАО».
   Меня грубо схватили за руки и потащили из квартиры. Я попыталась попрощаться с Наташей и получила удар по губам.
   На улице меня затолкали на заднее сиденье машины, не полицейской. По бокам уселись двое мужчин, что причинило мне боль. Я была довольно крупной женщиной (тогда я весила 96 килограммов), и оперативники прекрасно понимали, что мне не просто больно, но и трудно дышать.
   Меня повезли в офис, где работал предвыборный штаб. Оттуда выводили начальника службы безопасности моей фирмы Андрея Старкова, который успел сказать: «Все из-за вашей политики».
   В кабинете находился мой помощник Ярослав Сухарев.
   – Вы кто? – спросил его Суровый.
   – Я пришел на работу.
   – Сегодня работы не будет, идите домой.
   – Ярослав, пожалуйста, передайте это Алексею и Галине, срочно, – попросила я.
   – Заткнись, истеричка, – перебил меня Суровый, – иначе сейчас раком поставлю, и ты всех мальчиков обслужишь, депутатша долбаная. Впрочем, кому ты нужна, уродка старая, которую никто не трахает, вот и поперлась в политику. Думаешь, там какой-нибудь старик тебя выдерет?
   Меня не пускали в кабинет, где велся обыск.
   – О, что мы нашли! – ржал Суровый, потрясая пакетом с белым порошком.
   Разумеется, никаких наркотиков в штабе не было и быть не могло, но я прекрасно понимала, что полиция может их подбросить и ничего уже не доказать. Я знала о таких случаях.
   В десять часов к офису подошли активисты. Я узнала по голосу Алексея Савеличева и Галю Перфильеву. Внутрь их не пускали.
   – Специально выбрали день? Завтра вы бы к ней и близко не подошли, – говорил полицейским Савеличев.
   Потом я услышала крики и попыталась выйти из здания. Омоновец ударил меня по нижней части позвоночника с такой силой, что я упала на колени. Затем, вывернув мне руку, грубо потащил в кабинет.
   …Колени болят у меня до сих пор, я до сих пор прихрамываю. Как-то во время прогулки в СИЗО у меня так болели колени, что я не могла спуститься по лестнице. Меня взяла под руку одна из сокамерниц. «Как беременную выводят», – отметила дежурная надзирательница. Позвоночник не проходит тоже, несмотря на уколы диклофенака, которых я с трудом (с пятой попытки) добилась в СИЗО.
   – Вы не имеете права так со мной обращаться, – сказала я.
   – Вы слишком много знаете о своих правах и слишком мало – о правах полицейских. А ваши правозащитники всегда все дела нам портят, – ответил Суровый. – Будете и дальше хулиганить – мы имеем право применить оружие.
   – Я требую связаться с моим адвокатом, – настаивала я.
   – У следователя свяжетесь.
   Мне не разрешали пить. Меня не выпускали в туалет во время следственных действий. Это приравнивается к пыткам.
   От удара по спине мне стало плохо. Я попросила оперативников вызвать скорую помощь. Получила издевательский смешок. Подошла к окну и повторила просьбу активистам, стоявшим на улице. Оперативник, который меня ударил, с силой оттащил меня от окна и вывел в коридор.
   – Я требую возможности созвониться с адвокатом, – повторяла я, – вы ответите за этот беспредел.
   – Звоните.
   – Так дайте телефон.
   – Со своего звоните!
   Он издевался: все мои телефоны забрали и не возвращали. Через полчаса зазвонил домофон. Оперативники открыли дверь.
   На сей раз меня никто не оттаскивал. На пороге стоял врач скорой помощи. Значит, активисты успели услышать мою просьбу.
   – Что это такое? – спросил Суровый.
   – Скорая помощь, – ответил Михаил Юрьевич.
   – Кому?
   – Татьяне Викторовне.
   – Идут следственные действия, мы не можем никого пускать.
   – Тогда я сейчас вызову полицию из местного отделения. Вы отказываете человеку в медицинской помощи.
   Оперативникам пришлось сдаться. Только полноценного осмотра они провести не дали. В кабинете, где меня осматривал врач, сидел оперативник-мужчина. Врач измерил мне давление. Оказалось 160 на 100, когда мое рабочее давление – 120 на 80. Дал мне таблетки.
   Сразу после отъезда скорой помощи меня поволокли из кабинета.
   – Где повестка о вызове на допрос? – спросила я.
   – Неужели ты думаешь, что твои депутатские выкрутасы что-нибудь решат? Ты арестована и сядешь. Лет на десять.
   – Я требую дать мне возможность связаться с адвокатом.
   – Адвокат у следователя будет.
   Меня выволокли из офиса. Юлия Мартынова попыталась остановить это. Она взяла меня за руку и проверила пульс.
   – Я врач и ее подруга, – сказала Юлия. – Ей плохо, ей нельзя ехать.
   – Это решенный вопрос, – отрезал Суровый.
   – Тогда я поеду с ней, а если с ней там что случится?
   – Не положено.
   Алексей Савеличев дал мне микрофон:
   – Как вы можете прокомментировать происходящее?
   – Как силовое отстранение с выборов в Мосгордуму, – ответила я.
   В это время вернулся Андрей, руководитель службы безопасности.
   – Представляете, Татьяна Викторовна, по моей машине стреляли.
   Я не могла ничего понять. Какой абсурд. Если возбуждается дело о страховом мошенничестве, зачем ментам стрелять? Я понимаю, если бы они преследовали убийцу или насильника…
   Меня потащили в машину, запихнули на заднее сиденье, очень больно ударили дверью по руке.
   Когда мы ехали мимо леса, один из бравых оперативников со смешком предложил:
   – А может, в лес с ней прогуляемся? После прогулок барышни у нас сговорчивее становятся. А то всё отрицают, пока большого ствола в попке не ощутят.
   При этом он положил мне руку на бедро и медленно повел ею вверх.
   – Да оставь ты ее, Серега. Старая и страшная. Стошнит же. Тетенька уже все поняла. Вы же будете сотрудничать со следствием? – обратился другой опер ко мне. – А то всё – депутат, депутат. Обычная баба, которую мы в любой момент отымеем во все щели всем отделом. Тогда будет знать свое место, какое бабам положено.
   Мы приехали. Меня встретил оперативник, сообщил, что я арестована (на тот момент я еще находилась в статусе свидетеля), и под конвоем доставил к следователю.

Глава 3. Не верьте в сказки про Каменскую

   Люди, далекие от криминала и не имевшие дел с полицией, при слове «допрос» представляют интеллектуальную дуэль с умным следователем вроде Каменской из одноименного сериала или полковника Рогозиной из сериала «След». Это наша основная ошибка. А еще мы наивно полагаем, что при следственных действиях будет соблюдаться закон. Такие большие, имеем по два высших образования, кандидаты, доктора, руководители разного ранга, а в сказки верим. Карманные воришки, которые подчас не умеют читать и писать (да, да, не удивляйтесь), гораздо лучше нас понимают, как вести себя в полиции. Мы думаем: сейчас я все подробно и честно расскажу следователю, он разберется, выяснит, что подозрение ошибочно, и отпустит меня.
   Так бывает только в кино. Следователю совсем не нужно устанавливать истину. Ему нужно доказать вашу вину и посадить вас. За раскрытое дело следственная группа получает премию – полмиллиона рублей, а за дело с политическим подтекстом – еще и звездочки на погоны. Будет ли такой следователь искать истину? Заинтересован ли он в этом?
   Что касается экономических статей, которые ведет УБЭП и ПК [13 - УБЭП и ПК – Управление по борьбе с экономическими преступлениями и противодействию коррупции. Даже в полицейской среде считается самым коррумпированным подразделением.], то их щедро проплачивают заказчики. Как-то сгорел дом, застрахованный в «Росгосстрахе» на 90 миллионов рублей. Сотрудник службы безопасности компании, бывший сотрудник УВД СЗАО [14 - СЗАО – Северо-Западный административный округ Москвы.], вызвал к себе клиента, сообщил о сомнениях на предмет самоподжога, а на клочке бумажки написал: «Десять процентов». Клиент все понял, отказался платить откат и пригрозил безопаснику заявлением в полицию. Тогда компания «Росгосстрах» через этого безопасника возбудила уголовное дело о мошенничестве в отношении агента, который заключал договор. Заплатили в УВД СЗАО взятку: 3 миллиона рублей. Голый экономический интерес. Лучше отдать 3 миллиона, чем 90. Оптимизация расходов, так сказать. Сотрудники управления убытков, юристы и безопасники получили за счет сэкономленной выплаты премию, намного превышающую взятку. Так что сработали с прибылью. Да, против агента возбудили уголовное дело, – так разве волнует человеческая судьба тех, кто ворочает миллиардами? Парень сначала признался, затем написал отказ от показаний, сообщив, что они получены в результате физического воздействия. Таких примеров за 14 лет работы в страховании я знаю много.
   Так что не ждите профессиональных бесед с умным следователем. Не рассчитывайте на допрос при адвокате (никто не допустит до вас адвоката, пока вас не переведут в статус обвиняемого). Сначала будут оказывать жесткое психологическое давление. Раздавливать и уничтожать морально. Операм и следователям это доставляет колоссальное удовольствие, уж поверьте. Особенно если перед ними человек, достигший определенного профессионального уровня или финансового положения.
   А следователь как был тупым ментом, так на всю жизнь им и останется.
   Помните, как в школе шпана избивала отличников, ботаников и очкариков? Как они хотели доказать свое превосходство, ощущая неполноценность? Как хвастались потом по углам своими подвигами? Шпана выросла, кто-то ушел в криминал, кто-то – в полицию. Но органическая, на уровне рептильного мозга ненависть троечников к очкарикам осталась.
   И вот такой троечник сидит в следственном кабинете и допрашивает руководителя компании, которому шьют 159-ю статью. Думаете, поинтересуется финансовыми потоками, движением денег по счету, кредитами-векселями-депозитами? Нет, убогих мозгов троечника хватит, чтобы понять: в таком диалоге он проиграет и дело развалится, не начавшись. Поэтому он применит другие методы, в которых заведомо превосходит вас – интеллигента, отличника.
   Следователь начнет с унижений, морального давления, запугивания. Наверняка сообщит, что подельники полностью вас сдали, что вы все равно сядете, но если дадите признательные показания – то лет на пять, а если начнете все отрицать, брать 51-ю статью Конституции [15 - Статья 51 Конституции РФ гарантирует гражданам РФ право не давать показания против себя и своих близких], – то и на все десять. Кто-то ломается уже на этой стадии. И неважно, что вы – директор крупного комбината, в подчинении у которого 10 000 работников, целый штат помощников и секретарей; неважно, что вам уже 50, что вы – опытный человек, выиграли множество дел в арбитражных судах и у налоговой… Вас морально раздавит зеленый капитан или лейтенант, раздавит легко, потому что до вас он так же раздавил уже сотни людей.
   Если станете упорствовать и на этой стадии, в ход пойдут пытки. Нет, на дыбу не вздернут, звезду на груди не вырежут, на раскаленную плиту не посадят. Все гораздо проще. Не будут выпускать в туалет и давать пить по много часов. Понадобится медицинская помощь – никто ее не окажет. А еще в запасе у полицейских – ломание пальцев, избиение пластиковыми бутылками с водой, которые не оставляют следов, надевание пакетов на голову. Есть «конверт», когда руки и ноги сковывают наручниками за спиной и в таком виде человека подвешивают. Есть «слоник», когда на вас надевают противогаз и перекрывают воздух. Изнасилование бутылкой шампанского используется во всех отделах полиции, а не только в ОВД «Дальний» [16 - В ОВД «Дальний» (Татарстан) был изнасилован бутылкой из-под шампанского и после этого скончался в больнице 52-летний Сергей Назаров. Его пытали, чтобы добиться признания в краже. Дело стало резонансным благодаря блогерам и СМИ. Руководство МВД Татарстана отделалось легким испугом, продолжает работать на старом месте и получать государственные награды.]. Есть особый вариант для женщин: бутылку засовывают глубоко во влагалище и бьют полицейскими дубинками по животу. Вместо бутылки могут использовать швабру или ту же полицейскую дубинку. Френд на фейсбуке, с которым я подружилась уже после перевода на домашний арест, писал, что он полтора часа провисел «ласточкой», пока ждали потерпевшего. «Ласточка» – это такая пытка, при которой человеку связывают либо сковывают наручниками руки и ноги за спиной, причем руки и ноги между собой тоже сковывают. Он может быть подвешен в этом состоянии, его могут бить или просто держать в этом положении до тех пор, пока он не признается.
   Если человек, не выдержав пыток, умрет (а такое случается часто), то оформят, что он вышел через пост, на посту нарисуют подпись о времени выхода, а труп запакуют в черный мешок и подбросят без документов куда-нибудь, где побольше наркоманов и бомжей, как будто они и убили.
   Так что не повторяйте моих ошибок и не забывайте следующего.
   Никогда не являйтесь на допрос без повестки. Не опасайтесь привода: привод возможен только в случае, если вы дважды не явились по повестке без уважительных причин.
   Повестка должна быть вручена вам надлежащим образом: под расписку. Никаких вызовов по телефону.
   Ни в коем случае не являйтесь на допрос без адвоката. В качестве свидетеля и даже потерпевшего – тоже. Не рассчитывайте на то, что вы достаточно компетентны и справитесь сами. Вы пойдете в одиночку на встречу с кучей бандитов? Когда вы один на один с полицейскими, у вас нет никаких прав, с вами можно сделать что угодно, лишь бы получить признательные показания.
   Не верьте в сказки про доброго полицейского дядю Степу и умного следователя Каменскую, которые стоят на страже закона. Поверьте, у них совсем другие цели, нежели борьба за справедливость. Их цель – получить за ваш счет звездочки на погонах и заработать на хлебушек с черной икрой. Им наплевать на вашу загубленную судьбу. Им наплевать на ваши заслуги перед родиной. Любые заслуги. Вы для них – ресурс для получения званий и наград. И денег, конечно. Если дело ведет УБЭП и ПК, то оно наверняка проплачено вашими конкурентами или теми, кто заинтересован в том, чтобы вас посадить. Поистине противодействие коррупции в данном случае напоминает об оруэлловских министерствах правды, изобилия, любви и мира [17 - «Министерство мира занимается войной, министерство правды – ложью, министерство любви – пытками, министерство изобилия морит голодом» (Оруэлл Дж. 1984 / Проза отчаяния и надежды. Дж. Оруэлл. – Л.: Лениздат, 1990. С. 49)].
   Если бы я явилась на допрос по повестке с адвокатом, ни при каких условиях не случилось бы ни ареста, ни предъявления обвинения, потому что предъявлять там было нечего. Меня попросту пристегнули к чужому деянию, которое тоже нельзя квалифицировать как мошенничество. Максимум – сбыт поддельных документов, статья 327 Уголовного кодекса (УК) РФ. Это преступление относится к легким. Максимально возможное наказание за него – два года лишения свободы. Реально дают штраф или условное заключение. Виновных в нарушении статьи 327 не заключают под стражу, поскольку это преступление незначительно. Но следователю не нужна раскрываемость по легким статьям.
   За них не получишь ни звездочек, ни премий. Вот и загоняют под мошенничество и подделку документов, уклонение от уплаты налогов. А мошенничество относится к категории тяжких преступлений, наказание за него – до десяти лет лишения свободы.
   …Когда меня завели в кабинет к следователю, то оперативник первым делом сказал кому-то: «Пулю нашли». Какую пулю? Откуда? Как я поняла уже позже, легенда про пулю была попросту одной из манипуляций, чтобы я прониклась всей серьезностью происходящего и быстро дала нужные показания. Брали на испуг. Кабинет занимали следователи Демина и Убогова. Грубая женщина в форме майора (как оказалось, майор Демина) тут же начала допрос. Выражением лица и манерой разговора она напоминала гестаповца из старых советских фильмов о войне.
   – Я не буду говорить без своего адвоката, – сказала я.
   – Вы в качестве свидетеля – пока. Явились на допрос добровольно. Адвокат вам не положен.
   – То есть как это добровольно?! Когда меня силой затолкали в машину, когда меня ударили дверью по руке?
   – А вы не стройте из себя умную. Все равно сядете на семь-восемь лет. И только от вашего поведения и признания вины зависит снижение срока. А если возьмете пятьдесят первую, то на все десять в Мордву поедете.
   Не скрою, после этих слов мне стало жутко. Но я собралась с силами и повторила, что без адвоката отвечать на вопросы не буду.
   Демина ухмыльнулась:
   – Какого депутата Мосгордума потеряла!
   Я продолжала настаивать на звонке адвокату.
   – Звоните, – сказал оперативник, карауливший меня.
   – Дайте телефон.
   – А вы со своего позвоните.
   – Вы же его забрали у меня, верните. Следователи и оперативник громко заржали.
   – Полюбуйтесь, что про вас написано, – сказала Демина. – Какого депутата Мосгордума потеряла!
   Она прочитала мне заметку из Интернета. Там говорилось, что кандидата в депутаты Мосгордумы – то есть меня – и еще 16 человек задержали по подозрению в продаже поддельных бланков полисов ОСАГО. Сухарева признала свою вину, изъято более 20 000 поддельных бланков, проведено 28 обысков…
   Вот как. Полиция сообщила в СМИ о том, что я во всем созналась. Я поняла: значит, они выбьют у меня признания любой ценой.
   …Через восемь месяцев, когда меня перевели под домашний арест, я попыталась найти заметку, которую мне прочитала Демина. Я искала долго и кропотливо. И не нашла. Ни один новостной сайт, ни одно СМИ не написало: «Сухарева во всем созналась» или «Сухарева признала свою вину». А материалов в прессе о моем задержании вышло немало. В них было много явной лжи. Обыски в типографиях, молдавские аферисты, изъятие 20 000 полисов – все это полный бред, экстренно сварганенный, чтобы придать моему аресту хоть какую-то легитимность. Как же, сенсация! Кандидат в депутаты Мосгордумы оказалась главой этнической преступной группировки, и доблестная полиция схватила ее аж перед получением кандидатского удостоверения. Молодцы, оперативно сработали. Много лжи написали, но нигде – ни слова о том, что я во всем созналась. Значит, следователь специально прочитала новость с искажениями. Она хотела дать мне понять, что мое признание – уже решенный вопрос.
   – А партия ваша уже от вас открестилась, – заметила Демина, дочитав заметку, и перешла к комментариям под новостью: «Вот такие у нас депутаты!», «Васильева перекрасилась» [18 - Очевидно, комментатор имел в виду Евгению Васильеву, члена совета директоров ОАО «Оборонсервис». Ее имя стало широко известно после громкого коррупционного скандала, за которым последовала отставка министра обороны Анатолия Сердюкова. Во время написания книги Васильева являлась обвиняемой по части 4 статьи 159 УК РФ. В мае 2015 г. была приговорена к пяти годам лишения свободы в колонии общего режима и отправлена в СИЗО «Печатники». В августе того же года освобождена по УДО], «Ну и рожа, ей бы в колхозе дояркой работать».
   – Я могу ознакомиться? – спросила я.
   – Вам не положено пользоваться интернет-ресурсами, вы арестованы. Вы сами себя задерживаете.
   Следователь приступила к допросу. Я упорно отказывалась говорить без адвоката.
   – Я вас в психиатрическую больницу отправлю, – сообщила Демина, – и вас там так заколют, что вы на всю жизнь овощем станете.
   – Я не буду отвечать на вопросы без адвоката, – настаивала я.
   – Какая сложная женщина, – сказала женщина помоложе, в платье и туфлях на каблуках.
   Я все еще надеялась, что ребята дозвонятся хоть до какого-то адвоката, мы прервем допрос и я успею зарегистрироваться кандидатом в депутаты.
   Тут я почувствовала удар по голове такой силы, что, похоже, на какую-то долю минуты потеряла сознание. Потом – еще и еще. В голове как будто звенел набат, в ушах стоял шум, глаза застлала ярко-синяя пелена. Еще удар. Еще один.
   Потом я увидела, что меня бьют пластиковой бутылкой, наполненной водой.
   Голова казалась огромной и чугунной. Я думала, что мозг сейчас взорвется.
   Позже, когда я уже знакомилась с делом, эта же следователь Демина возмущалась, когда я с ней не здоровалась. «Вас что, здороваться не учили?» Но я не Мишель Бачелет, и здороваться с тем, кто меня избивал, не могу [19 - Вероника Мишель Бачелет Херия – президент Чили c 11 марта 2006 г. по 11 марта 2010 г. и c 11 марта 2014 г. от Социалистической партии Чили. Была арестована спецслужбами и посажена по личному приказу Пиночета в одну из главных тюрем Чили, «Виллу Гримальди». Она была центром пыток, и в ее стенах бесследно исчезли сотни чилийцев. Мишель и ее мать тоже не избежали изощренных издевательств, но чудом остались живы. В настоящее время живет в одном доме со следователем, который пытал ее. Каждый раз, встречаясь, здоровается с ним. Этим она демонстрирует, что враждой ничего не добьешься.].
   И каждый раз, когда Демина видела меня на следственных действиях, у нее начиналась истерика. Она без причин хамила мне и кричала на меня.
   Когда мы со Светланой Мелиховой были в суде по жалобе на нарушение моего права на защиту, то Демина на голубом глазу заявила, что я явилась на допрос добровольно. Это после того, как суду была продемонстрирована видеозапись, где во время обыска я кричала, когда меня били. Это при том, что полно свидетелей моего насильственного захвата.
   Конечно, я знала о пытках в полиции. Но никогда не предполагала, что это произойдет со мной.
   Конечно, после этого я стала отвечать на вопросы. Но я говорила исключительно правду, на то, чтобы оговорить себя, не поддавалась. Хотя было очень тяжело.
   Потом Демина дала мне подписать протокол. Я ознакомилась с ним бегло (удары по голове дали о себе знать, она очень болела), но все же нашла несколько нестыковок и начала писать с первого же листа.
   – Я вас сейчас в психиатричку отправлю, – твердила Демина, – вы сумасшедшая, здесь вы можете только подписывать, а замечания – в конце.
   Для замечаний она дала мне отдельную бумажку. Мне удалось оставить на протоколе два замечания, еще два пришлось написать на бумажке. Позже она из дела исчезнет.
   Потом была очная ставка, на которую подозреваемый пришел с адвокатом. Я воспользовалась этим и вновь потребовала адвоката себе.
   – Вы еще свидетель, – отвечали мне, – вам не положено.
   Но присутствие адвоката, пусть и чужого, придало мне сил. Хоть какой-то свидетель. Хотя бы не будут бить. Я попросила бумагу и написала, что отказываюсь участвовать в очной ставке без адвоката.
   Второй подозреваемый, мой бывший агент Николай, выглядел сломленным и подавленным. Он указал на меня как на организатора преступления. Я прекрасно понимала, какими методами следователи добились нужных показаний. Если они позволили себе бить сорокалетнюю женщину, кандидата экономических наук, баллотирующуюся в депутаты Мосгордумы, то станут ли они церемониться с молодым парнем, прописанным в Пензе? Я поняла, что вокруг моей шеи затягивается петля.
   Тем временем появился мужчина, Сергей Николаевич Чесноков, представился моим адвокатом. Оказалось, его прислала «Справедливая Россия». Очная ставка продолжилась уже с ним. Потом мне предъявили обвинение. Я написала, что давать показания буду только с моим адвокатом Юрием Черноусским.
   Чеснокову позвонили. Поговорив, он сообщил мне:
   – Заседание по вашей регистрации кандидатом в депутаты перенесено на шестнадцатое июля. Но, скорее всего, будет отказ. Избирательная комиссия не хочет регистрировать вас при данных обстоятельствах.
   Последняя надежда выбраться из захлопнувшейся мышеловки рухнула. После регистрации ментам пришлось бы меня выпустить.
   После этого меня забрал конвоир. Я взяла у Чеснокова телефон, позвонила маме, сообщила о том, что случилось, попросила ее связаться с адвокатом Черноусским. Я представляла, что испытывает моя пожилая мама. Я всегда была ее гордостью, окончила школу с золотой медалью, два университета с красным дипломом, в 25 лет защитила кандидатскую диссертацию по экономике… Особенно она всегда гордилась тем, что я защитилась в ведущем экономическом вузе – Академии (ныне университет) имени Плеханова. И тут – арест, обвинение в тяжком преступлении. Как она все это переживет?
   Когда мы уже стояли внизу, женщина рядом со мной спросила у конвойных:
   – Я понимаю, что я уже подозреваемая, но можно мне в туалет выйти?
   – Мне тоже, – сказала я.
   Все 16 часов, пока велись следственные действия, попить так и не дали, в туалет не выпустили. Это приравнивается к пыткам.
   Потом на нас надели наручники, вывели из здания и повели к автозаку.
   – Баб – в общак, мужика – в стакан, – гаркнул конвойный.
   Общак – это запирающийся отсек в задней части автозака. Он настолько мал, что коленями упираешься в переднюю стенку. Максимальная вместимость – четыре человека. Но доходит до того, что там могут ехать все десять.
   Стакан – помещение на одного арестованного. Стаканов в автозаке четыре, общак один. В стакане вы едете, согнувшись в три погибели.
   С женщиной мы перекинулись парой фраз. Она оказалась Ларисой Суворовой из Тульской области, арестована за страховое мошенничество. «Значит, одна из тех шестнадцати», – подумала я.
   Сегодня я готовилась получить регистрационное удостоверение кандидата в Мосгордуму. А сейчас – еду в автозаке как преступница. Думаю, вы догадываетесь, что я чувствовала.
   Я вспоминала о том, как чуть больше года назад (6 мая 2013 года) выступала на митинге, посвященном первой годовщине событий на Болотной площади, где говорила: «События последних лет показывают, что страна все больше и больше скатывается в тридцать седьмой год. В диалоге с оппозицией власть опирается исключительно на язык политических репрессий: арестов, обысков, проверок, судов. Вновь, как и в тридцать седьмом году, востребован опыт массовой фабрикации политических процессов, фигурантом которых может стать каждый из нас. И известные политики, Алексей Навальный [20 - Алексей Анатольевич Навальный – один из ведущих российских оппозиционных политиков, крупнейший блогер.] и Сергей Удальцов, и никому не известная студентка. Аресты и обыски гражданских активистов приобретают массовый характер. Мы не можем и дальше оставаться равнодушными. В противном случае мы вновь скатимся в тридцать седьмой год, хотя мы уже туда фактически скатились. Неужели все забыли, что в период массовых репрессий не осталось почти ни одной семьи, где бы ни было «своего» репрессированного? Мы хотим, чтобы это повторилось? (Площадь хором отвечает: «Нет!!!»)
   Если мы не хотим, чтобы это повторилось, то наша задача – объединить усилия и предотвратить дальнейшее скатывание страны к новым виткам государственного терроризма. Мы призываем политические партии и общественные объединения оставить разногласия и объединиться в борьбе за достойную жизнь граждан России. Именно от нас зависит, сможет ли страна остаться в цивилизованном рынке либо вновь превратится в огромный концлагерь. Мы обращаемся к гражданскому обществу, надеясь на его гражданскую зрелость. Мы должны защитить страну, защитить себя, своих близких и своих друзей. Свободу политзаключенным! Свободу России! Россия будет свободной!»

   Татьяна Сухарева на митинге 6 мая 2013г. Фото со страницы Татьяны Сухаревой в социальной сети facebook

   Говоря о никому не известной студентке, я имела в виду Аврору Брязгину, феминистку, ЛГБТ-активистку.
   В Новопушкинском сквере 8 марта 2013 года проходил митинг «Феминизм – это освобождение». Согласованный, разрешенный митинг. Он проводился совместным оргкомитетом партии «Яблоко» и оргкомитетом самого марша и митинга. Я была одним из организаторов.
   Аврора Брязгина встречала представителей фирмы, которая привезла фиолетовые шарики (фиолетовый цвет – символ феминизма). Мы раздавали шарики каждой приходящей на митинг. Новопушкинский сквер был полон шаров, фиолетовых и радужных флагов, феминистских плакатов. Очень красиво начинался митинг. И ему было суждено войти в историю России как второму разрешенному митингу, жестко разогнанному полицией.

   Татьяна Сухарева на митинге 8 марта 2013г. Фото со страницы Татьяны Сухаревой в социальной сети facebook

   Ранее мэрия Москвы пыталась запретить его. Заявительнице митинга Татьяне Шавшуковой пришло уведомление из прокуратуры: якобы имеются сведения, что заявители планируют провести несогласованные акции. Мне 6 марта звонили из УВД ЦАО [21 - ЦАО – Центральный административный округ Москвы.] и опять же требовали пояснять, собираемся ли мы проводить несогласованные акции.
   Митинг был разогнан через час после начала. Поводом для задержания первых двух человек послужило то, что они раздавали феминистскую газету «Воля». Остальных – около 15 человек – прихватили за поддержку первых. Особый цинизм состоит в том, что девушек в женский праздник возили лицом об асфальт. Я выехала с митинга и, добравшись до первого попавшегося компьютера, написала в фейсбуке пост о том, что произошло. Он заканчивался так: «Очевидно, что нам не дают даже открыть рта, даже хоть как-то выразить свое мнение. Женщинам не дают поднять голову. Слово «феминизм» для властей – как красная тряпка для быка.
   Позор!
   Прошу распространить эту информацию на стенах и в группах, так как я с чужого компьютера. В автозаке сейчас примерно 17 человек. Мне известны имена троих: Анастасия (Аврора) Брязгина, Сурков Сергей, Олег Васильев. Задержаны также некоторые ораторы митинга» [22 - См. полностью здесь: [битая ссылка] www.facebook.com/tasukhar/posts/460377617365892].
   Мое сообщение перепостили более 300 раз. Именно благодаря ему информация о жестком разгоне митинга и избиении женщин 8 марта попала в федеральные СМИ. Иначе об этом никто бы не узнал. Информацию о феминизме власть дает исключительно в негативном свете, а оппозиция – замалчивает.
   Мы звонили журналистам, в том числе иностранным, и правозащитникам. Откликнулся телеканал «Дождь», процитировал сообщение проекта «ОВД-Инфо»: «Полицейские жестко выхватывают людей как за территорией акции, так и на территории согласованного митинга. Автозак с 16 задержанными отъехал только что от сквера, находящиеся в нем жалуются на травмы и избиения, продолжающиеся в автозаке». Один из задержанных рассказал «Газете.Ru» по телефону, что все они более часа находятся в ОВД «Красносельский», полицейские отказываются сообщить причину задержания или составить протокол. Сами задержания, по его словам, проходили в жесткой форме: у автозаков сотрудники правоохранительных органов били активистов ногами, один из задержанных потерял сознание, у одной из девушек повреждена рука. В итоге всех отпустили, оформив административную статью 20.2 (нарушение установленного порядка организации либо проведения собрания, митинга, демонстрации, шествия или пикетирования).
   А Елене Надежкиной вменили то, что она якобы ударила в пах полицейского.

   Татьяна Сухарева на пресс-конференции по поводу разгона митинга 8 марта 2013г. Независимый пресс-центр. Фото со страницы Татьяны Сухаревой в социальной сети facebook

   Через несколько дней, 15 марта 2013 года, мы с организаторами и участниками митинга провели в Независимом пресс-центре пресс-конференцию. Мы подробно поговорили о том, что случилось, о полицейском беспределе, показали видео и фотографии. Я обратила внимание журналистов на видео, где полицейский кричит женщине: «Сидеть дома надо, и никаких проблем не будет!», и на фотографию: двое полицейских волокут девушку в автозак, зажав ей лапищей рот. «Вот наиболее яркие иллюстрации отношения властей к женщине», – сказала я.
   Елену Надежкину тогда удалось вырвать из лап кривосудия. Мы вздохнули с облегчением. Но в конце мая в нападении на полицейского обвинили Аврору Брязгину. Мы искали для нее адвокатов, но Аврора предпочла уехать во Францию. Как потом оказалось, самый верный шаг. Помню, как она обращалась за помощью, ей там было трудно. Но я уверена, что у нее все будет хорошо. Главное, что она в цивилизованной стране.
   Предстоявшие осенью 2014 года выборы в Мосгордуму увеличили число политзаключенных. По обвинению по части 4 статьи 159 УК РФ (мошенничество в особо крупном размере) арестован и посажен в СИЗО лидер партии «Альянс зеленых и социал-демократов» Глеб Фетисов, который вместе с рядом членов партии имел шансы создать собственную фракцию в Мосгордуме. По обвинению по статье 159.4 УК РФ отправлен под домашний арест муниципальный депутат Константин Янкаускас. Он считался одним из наиболее перспективных кандидатов в муниципальные депутаты в Зюзине.
   А сегодня политзаключенной, против которой фабрикуется уголовное дело, стала я сама. Мне трудно было поверить в происходящее. Разум говорил: «Нет, это сон, такого не может быть. Сейчас я проснусь и буду собираться на круглый стол, а затем отправлюсь за регистрационным удостоверением в избирательную комиссию».
   Дико болела голова, тошнило, перед глазами плыли радужные круги.
   …Когда меня уже перевели под домашний арест, я написала в блог на «Эхо Москвы» и gulagu.net [23 - Gulagu.net – сообщество независимых правозащитников и родственников заключенных, экспертов, журналистов, блогеров, депутатов, адвокатов и всех неравнодушных. Основная цель проекта – создание эффективной системы мониторинга и профилактики нарушения прав заключенных, сбор информации о незаконных действиях сотрудников Федеральной службы исполнения наказаний (ФСИН), огласка и публичное обсуждение нарушений прав граждан в местах принудительного содержания.] о пытках в полиции. Мои записи перепостили много раз. На сайте newsland.com неизвестный мужчина оставил к моей записи комментарий: «Я считаю себя законопослушным гражданином, любил сериал „Менты“, но однажды волей случая попал в руки доблестной полиции и, если б не оперативно сработавшие друзья, пополнил бы список людей, отсидевших за несовершенное преступление. После этого я ненавижу правоохранительную систему так же, как и действующую власть. В полиции меня за то, что я отказался писать чистосердечное признание, с камеры завели в гараж, раздели (температура была —30), за руки привязали к потолку и начали поначалу бить по печени и почкам, потом по хребту, потом начали дергать за член и яйца, делая вид, что пытаются их оторвать. Так в гараже я провисел сутки, а потом меня нашли друзья. Менты, в свою очередь, извинились, но при этом пригрозили, что знают, где живет моя родня, и то, что я пережил, не переживет моя семья».
   Его поддержала неизвестная женщина: «У меня подруга развелась с мужем-ментом, потому что с дежурств он приходил, весь забрызганный кровью. И когда он явился с ПОГНУТЫМИ часами, то она не выдержала и сбежала от него. Как их туда берут? КАК??? Сборище садистов».
   Позже, прочитав откровения бывшего опера, по понятным причинам пожелавшего остаться неизвестным, я поняла, что пытки применяются везде и абсолютно всеми операми [24 - Полностью «откровения» бывшего опера уголовного розыска, по понятным причинам пожелавшего остаться неизвестным, можно прочитать, пройдя по ссылке: [битая ссылка] http://www.index.org.ru/journal/27/kuz27.html]. Для них это повседневная работа. Более того, они убеждены, что «зря сюда не попадают», что любой, кто попал, – преступник и что пытки – это необходимый для раскрываемости преступлений инструмент. Аж целый раздел опуса называется «Необходимость пыток». По логике ментов, иначе никто не признается, ведь «в тюрьму никто добровольно не хочет» (кто бы мог подумать!).
   Далее экс-опер в садистских подробностях описывает содержание самых распространенных пыток – «парашюта», «ласточки», «слоника» и прочих (раздел «Технология пыток»). И добавляет, что к «женщинам, старикам, малолеткам и просто ослабленным людям» применяются «щадящие пытки». «К старикам, женщинам, малолеткам и просто ослабленным применяются более гуманные, но тоже действенные методы. Скажем – зажать ему между двух пальцев карандаш или ручку и крепко стиснуть – это больно, можете сами убедиться! Или шарахнуть по голове увесистой книжкой – башка гудит как колокол, в глазах качается, но внешне – никаких следов. Женщину, если у нее объемный бюст, толстой книжкой можно болезненно шмякнуть по груди. Маленькие груди можно осторожно прижигать окурком или сжимать соски пассатижами».
   «По голове стараемся не бить и уж тем более никогда не бьем в лицо – оно слишком уязвимо, на нем даже от поверхностных ударов остаются заметные следы: ссадины, синяки, багровые пятна и порезы. А это – нежелательно. Доведись в дальнейшем отпустить бедолагу раньше, чем эти следы исчезнут, – он тут же снимет побои, накатает квалифицированную жалобу… По лицу граждан бьют только неопытные сосунки, но таких на опасные задержания и не берут – успеют еще нахвататься острых впечатлений». То есть главное – не оставлять следов, чтобы потом не было доказательств избиений и пыток.
   Походя бывший опер рассказывает, как зверски избил отца задержанной – ветерана труда, пишет, что по-человечески (он считает себя человеком) ему жаль старика (он, оказывается, жалостливый, подумать только!). И вспоминает о случае, когда один из задержанных, не выдержав пыток, умер, как, умирая, он просил вызвать врача, а врача не вызывали, пока он не подпишет «явку с повинной». Рассказывает о том, как «заметали следы», представляя смерть задержанного как смерть от инфаркта.
   Также садист откровенничает, что судмедэксперты работают в связке и всегда покрывают садистов-ментов, выдавая нужные им медицинские заключения на тот редкий случай, если задержанный, еще имея на теле следы побоев и пыток, окажется на свободе раньше, чем менты предполагали.
   Сдавать друг друга и тем более начальство в случаях, если «попался», недопустимо. Судья навесит на годок-другой больше планируемого срока, чтобы другим неповадно было. И если попался, то отрицать тоже нельзя, результат будет тем же, нужно плести на последнем слове что-то типа «не знаю, что на меня нашло, бес попутал» и т. п.
   Самое интересное, что садист прекрасно понимает, что попадись он в те же жернова, никто не пощадит и его самого, с той лишь разницей, что специально его никто сажать не будет, в этом его особый статус. Но если вдруг сработал «нечисто» и «попался», тогда пеняй на себя.
   «Если мы попадемся, та самая государственная машина, которой мы служим, безжалостно растопчет нас и за ненадобностью выбросит на помойку. Поэтому попадаться не надо. Хитрозадые менты-начальнички, слепые в некоторых случаях прокуроры и лукавые судьи специально ловить нас не заинтересованы, разве что мы сами наследим и „засветимся“… Поэтому первейшая заповедь любого опера: не наследи!»
   «…Завожусь ли я от битья? Ни капельки. Всего лишь исполняю свои производственные обязанности – спокойно, настойчиво и методично», – пишет отморозок. «Мы ж не гестапо какое-нибудь. Мы – милиция. И у нас честных людей не сажают», – завершает пожелавший остаться неизвестным мент свое повествование.
   Самое отвратительное, что мент пишет о том, что менты, регулярно применяющие пытки, никакие не гестаповцы и не садисты, что садистов среди них не больше, чем среди журналистов и преподавателей. Что они просто выполняют свою работу, а работают они на государство, решают важные государственные задачи. А в масштабах государства чего стоит жизнь одного человека, «загнувшегося» от пыток, даже если потом окажется, что он невиновен. Все это для них – работа. Повседневная обыденная работа. Между пытками они отмечают дни рождения, праздники, общаются с семьей, считая себя образцовыми семьянинами…
   Пока я предавалась грустным воспоминаниям и мыслям, нас привезли в изолятор временного содержания (ИВС).

Глава 4. Об ИВС, рынке страхования и поддельных полисах

   В ИВС мы очень долго ждали, пока нам откатают пальцы. Полностью измученная, желающая только попить и сходить в туалет, я прижалась к стене. Во рту пересохло, язык приклеивался к нёбу. Голова болела дико. Я не могла ни о чем думать. Единственное, что крутилось в голове, – абсурдность происходящего.
   Через два часа я дождалась своей очереди. Откатали пальцы, завели в какой-то кабинет, быстро раздели, осмотрели чисто формально, не отметив никаких повреждений, и отправили в камеру на двоих человек.
   Железные нары с матрасом, прикрытые голубой одноразовой простыней, еще одна одноразовая простыня, служащая одеялом. И то и другое – прозрачное. Туалет прямо в камере. Очень холодно. Я попросила воды.
   Уснуть не смогла. Ночью было очень плохо. После ударов бутылкой дико болела голова. Я нажала на кнопку и попросила дежурного вызвать скорую помощь. На удивление, она появилась быстро. Видно, в ИВС не впервой имели дело со зверски избитыми подследственными, доставленными из отделений полиции. Меня попросили подписать согласие на осмотр, потом дали какие-то таблетки и вернули в камеру. Что они зафиксировали, я так и не узнала.
   Уснуть так и не получалось. Я продолжила вспоминать. Весной в Москве проходили так называемые праймериз, выборы кандидатов в депутаты Мосгордумы. Мы с активистами организовали два куба (по аналогии с кубами Навального) возле станций метро «Орехово» и «Домодедово». Куб – это четыре больших транспаранта, соединенных в цельную конструкцию, которая собирается и разбирается. Мы проводили встречи с избирателями. К нам подходили активисты, знакомились, задавали вопросы, делились проблемами. Мы помогали их решать. Кто-то просил у меня автограф.

   Фото со страницы Татьяны Сухаревой в социальной сети facebook

   Сначала мы были одни. На четвертый день около наших кубов появился мужчина в бейсболке с надписью «ЛДПР». Он дарил прохожим сим-карты. На пятый день возникла палатка от КПРФ в кумачовых тонах. А в последние дни – штендеры с агитацией за кандидата от «Единой России» Орлова с молодыми студентами-активистами. К ним никто не подходил, и агитаторы иногда присаживались на рюкзаки и откровенно спали. Одного из них я вывела на разговор. Оказалось, студент понятия не имеет, кто такой Орлов, а сам вообще из Подмосковья.
   Конечно, я знала о целях игры под названием «праймериз». И 6 июня написала об этом статью для «Эха Москвы», где были следующие слова: цель праймериз – «оценить всех опасных „бунтовщиков“, одно возможное появление которых в избирательном бюллетене на выборах в Мосгордуму представляет если не катастрофу, то большую угрозу для кандидатов от „Единой России“. Найти на „смутьянов“ скорейшую управу, а лучше – суды и уголовные дела» [25 - Полностью мою запись «Выхожу из игры под названием „праймериз“» можно прочесть здесь: [битая ссылка] www.echo.msk.ru/blog/t_suhareva/1335288-echo]. А 7 июля я написала статью о беспределе крупнейших страховых компаний России, которые вступили в картельное соглашение и фактически монополизировали страховой рынок. Добиваясь повышения тарифов на ОСАГО, перестали отгружать полисы ОСАГО в регионы, кроме Москвы и Санкт-Петербурга. А в Москве и Петербурге за их покупку требовали приобрести в нагрузку никому не нужные полисы от несчастного случая.
   Получается, ездить надо, а полисов ОСАГО не найти. Потому россиянам остался только один выход: покупать подделки.
   И все это я изложила в статье. Получается, сама подсказала противникам, как меня устранить. Получается, сама дала им козыри в руки. Сама, дура, виновата.
   Что же, собственно, мне вменяли? Формально меня обвиняли в том, что я, создав организованную преступную группировку (уже смешно, если абстрагироваться от той ситуации, в которой я сейчас нахожусь), сбывала доверчивым гражданам поддельные полисы ОСАГО.
   Тут необходимо сделать отступление, чтобы разъяснить, во что по состоянию на 10 июля 2014 года превратился страховой рынок вообще и рынок ОСАГО в частности.
   Рынок ОСАГО стартовал в 2003 году, после введения закона об обязательной «автогражданке». Это дало мощнейший толчок развитию рынка страхования в целом. Ранее страховые компании работали только в Москве и крупнейших городах. А тут пошли заявки на открытие филиалов в регионах. Так и я, начальник отдела страхования юридических лиц и по совместительству андеррайтер тульского филиала РОСНО [26 - РОСНО – одна из ведущих и старейших страховых компаний России. Основана в 1991 г. После покупки немецкой страховой компанией Allianz стала называться «Allianz РОСНО Жизнь», ныне – «Allianz Жизнь».], получила возможность открыть собственный филиал страховой компании, перескочив в карьерной лестнице ступеньку зама директора филиала. Этим я и воспользовалась, открыв филиал страховой компании МАКС [27 - МАКС – одна из крупнейших страховых компаний России. Основана в 1992 г. В 2003 г. под влиянием введения закона об ОСАГО стала активно расширять региональную сеть.]. Пять лет дела шли отлично: обороты росли, МАКС благодаря мне вошел в тройку лучших страховых компаний Тульской области, а Новомосковское агентство моего филиала по обороту уступало только Бузулукскому, которое накачивали всеми возможными способами (Бузулук – родной город генерального директора компании)
   В 2008 году грянул кризис. И руководители страховых компаний им удачно воспользовались. Они в первую очередь урезали полномочия директоров филиалов, фактически превратив филиалы в агентства. Теперь директор филиала не мог ни подписать решение о выплате, ни выдать сотрудникам зарплату: она начислялась в Москве. Меня это не устраивало. Надо было что-то менять. В 2011 году я приехала в Москву, где открыла собственный страховой брокер и раскрутила его до оборотов в 20 миллионов рублей в месяц, обозлив менее удачливых конкурентов.
   Наступил 2013 год. Страховые компании уходили с рынка, закрывали филиалы и агентства, банкротились. Российский союз автостраховщиков [28 - Российский союз автостраховщиков контролирует рынок ОСАГО и выпуск полисов ОСАГО.] оставил нормальные квоты по обеспечению полисами ОСАГО только двум десяткам компаний. Другим полисов не хватало даже для пролонгации, не говоря уж о развитии.
   Но этого показалось мало. На рынке ОСАГО осталось всего пять крупнейших компаний. Они вступили в картельное соглашение и монополизировали страховой рынок. Собирались надавить на Госдуму, чтобы та подняла тарифы на ОСАГО. Действующие тарифы показались им слишком низкими. Монополисты, видите ли, несли убытки.
   Крупнейшие страховые компании сделали вот что.
   Ликвидировали скидки за безубыточное вождение, заставив проверять каждую скидку через базу. А база выдает всем единицу: и тем, кто десять лет аккуратно ездил, и тем, кто каждый год совершал по несколько аварий. Ваш полис стоит в два раза дороже, чем должен.
   Перестали отгружать полисы ОСАГО в регионы. Некоторые агентства по-тихому разрешали агентам выписывать полисы, но с коэффициентом Москвы и Московской области. Например, если вы найдете в Калуге (региональный коэффициент – 1) полис ОСАГО, его коэффициент будет равен 1,7.
   Запретили страховать автомобили мощностью ниже 100 лошадиных сил (либо считают как 100, даже если мощность ниже).
   Запретили страховать автомобили на полгода и менее…
   Но и этого монополистам мало. Они заставят вас раскошелиться на совершенно ненужную страховку от несчастного случая в автомобиле. Выплат по ней вы вряд ли дождетесь. К примеру, компания «Росгосстрах» придумала замечательный полис «Фортуна». Стоит 2000 рублей. И застраховать ОСАГО без него никак нельзя.
   А еще вас вынудят перевести пенсию в негосударственный пенсионный фонд, контролируемый страховой компанией. У всех крупных компаний есть карманный НПФ, куда добровольно никто ничего не переведет.
   Вот такие условия надо соблюсти, чтобы выполнить закон об обязательном (!) страховании автогражданской ответственности.
   Федеральная антимонопольная служба и прокуратура не раз выписывали штрафы оборзевшим олигархам от страхования. Но тем все по барабану. Молодой мужчина, возглавляющий управление по работе с посредниками Росгосстраха, признавался: «Ну заплатили мы полмиллиона рублей штрафа. А прибыль получили – восемьдесят миллионов. И что нам этот штраф?»
   А теперь нехитрая арифметика. Тариф ОСАГО рассчитывается по формуле:
   П = ТБ × КТ × КБМ × КВС × КМ × КС × КН × КП,

   где ТБ – базовый тариф;
   КТ – коэффициент территории; КБМ – коэффициент бонус-малус;
   КВС – коэффициент за возраст и стаж; КМ – коэффициент мощности двигателя;
   КС – коэффициент сезонности страхования; КН – коэффициент нарушений;
   КП – коэффициент срока страхования.

   Допустим, вы единственный владелец автомобиля мощностью 68 лошадиных сил, зарегистрированы в Калуге, управляете 12 лет без единой аварии, всегда страховали ОСАГО. Вам нужно застраховать автомобиль на год.
   Считаем. Базовый тариф – 2574 рубля, коэффициент бонусмалус (за безаварийность) – 0,55, коэффициент территории и все остальные коэффициенты – 1. Стоимость страховки должна составить 2574 × 0,55 = 1415 рублей 70 копеек.
   Должна. Но на самом деле все будет иначе. Вы побегаете по страховым точкам родной Калуги. Везде встретите ответ: «Нет бланков». Ответ честный: бланков действительно нет, так как страховые компании попросту не отгружают их в регионы.
   Если ваши героические усилия все-таки завершатся встречей с агентом, у которого есть бланки, события будут развиваться так. Страховку вы получите как на Московскую область (территориальный коэффициент 1,7 вместо 1), как на автомобиль с мощностью от сотни лошадиных сил (коэффициент мощности 1,2 вместо 1), а коэффициент за безаварийность применен не будет.
   Итак, получаем: 2574 × 1,7 × 1,2 = 5250 рублей 96 копеек. Это только сам полис. Плюс 1000 рублей за диагностическую карту (без нее по закону полис ОСАГО не оформить). Плюс 2000 рублей нагрузки (страховка от несчастного случая). Плюс перевод пенсии в негосударственный пенсионный фонд. Итого 8250 рублей 96 копеек.
   А теперь просто сравните стоимость вашей страховки за два года: 2013-й (1415 рублей 70 копеек) и 2014-й (8250 рублей 96 копеек). Подорожание почти в шесть раз. И подумайте, что проще купить: официальный полис или подделку за тысячу-полторы? Можно ездить с поддельным полисом и показывать его гаишникам. Единственное, чего не даст подделка, – это выплаты. Но кто гарантирует выплату, если вы приобретете подлинный полис? Никто! Страховая компания может обанкротиться, закрыть филиал в вашем регионе (кризис, господа!) или просто отказать под надуманным предлогом. И какой смысл платить бешеные деньги за подлинный полис? А если вы вообще его не найдете?
   Поддельные полисы всегда были неотъемлемой частью рынка ОСАГО. Их так и называли – воздух. Всегда находились люди, которые предпочитали не платить деньги за страховку. А когда существовали стикеры (помните, такие наклейки на стекла автомобилей?), то они предлагались в любом газетном киоске. Автогражданка тоже была доступна всем и продавалась на каждом углу.
   Когда полисы невозможно приобрести, а если возможно – то с удорожанием в несколько раз, поддельные полисы становятся просто незаменимыми. Вам нужно ездить, а полис купить негде. Приходится выбирать подделку.
   Поддельные полисы продают во всех ГИБДД и абсолютно все работающие там агенты. Бизнес крышуют полицейские. Самое крупное ГИБДД в Москве – на Перерве. Угадайте с трех раз, какое УВД крышует его? Правильно: УВД ЮВАО. Так что следствие беспрепятственно соберет доказательства против меня.

Глава 5. Суд по мере пресечения

   С утра я начала требовать встречи с адвокатом. Но так ничего и не добилась.
   Где-то после полудня открылась дверь камеры, и дежурный лающим голосом произнес:
   – Сворачивайте матрас и собирайте все вещи!
   – Куда едем? – спросила я.
   – В суд, – отрезал дежурный.
   На меня надели наручники и повели к автозаку, посадили в стакан.
   – Женщина, какая беда у тебя? – донесся мужской голос из общака.
   – Сто пятьдесят девятая.
   – Часть какая?
   – Четвертая.
   – Лет пять получишь, – ответил мужчина.
   Мне все еще казалось, что это дурной сон. Я не могла поверить, что такое может произойти со мной в реальности.
   Когда мы приехали в Кузьминский суд, меня вместе с другой женщиной посадили в холодную конвойку. Не хватало воздуха. Воняло мочой: кто-то из арестованных недавно справил здесь нужду. Я все время кашляла. За ночь застудилась в холодной камере. Меня забрали в летнем пиджаке, сшитом Натальей. В том самом пиджаке, в котором я еще четыре дня назад подавала документы на выдвижение кандидатом в депутаты Мосгордумы.
   Казалось, прошла вечность. Или то, что было раньше, мне вообще приснилось. Я никогда не получала высшего образования, не защищала диссертацию, не была директором, не ходила на совещания и никуда не баллотировалась. Я в конвойке, как преступница. Меня только что привезли в автозаке, вели в наручниках. И уже никогда от этого не отмыться. Жизнь кончена.
   С моей невысокой соседки все время сыпалось что-то белое. Как я узнала позже, у нее был псориаз. Звали ее Лена. Она доставала из пакета хлеб, сухари, всякий раз предлагала мне. Но я отказывалась. Из-за стресса не могла есть.
   – У меня сто пятая, – сказала Лена.
   Трудно было представить себе убийцей эту хрупкую и безобидную женщину. Я аккуратно поинтересовалась обстоятельствами.
   – Козла своего ушатала. Лупил он меня через день. А что я могу сделать? Идти мне некуда. Милиция заявления не принимает, говорит: ваше семейное, разбирайтесь сами. Вот так прошло пять лет. Но вчера он меня отхреначил так, что мне уже все стало пофигу. Я взяла сковородку и со всей дури долбанула его по башке. Думала, просто вырубится на какое-то время. А он сдох, сука.
   – Но это же превышение пределов необходимой обороны. Почему сто пятая? – спросила я.
   – Не понимаю. Мне сказали: сто пятая. Сижу жду. Подумалось: сколько таких женщин, как она, десятки лет терпят насилие от мужей и любовников. Полиция их просто посылает. У женщин заканчивается терпение, они берутся за нож или что-нибудь тяжелое и решают проблему своими силами. А потом – арест, суд и зона. Почему наше государство не способно защитить женщин даже от домашних насильников? Да потому, что ему все равно.
   Я постучала, снова потребовала адвоката. Конвоир буркнул:
   – В суде увидите.
   – А разве мне не надо подготовиться к суду?
   – Я все сказал, – и загремел ключами.
   – Кто это? – услышала я чей-то голос.
   – Мошенница, – отвечал конвоир. – Сначала по старушкам ходят, а потом адвокатов требуют.
   Я опешила. Какие старушки? Я никогда в жизни не ходила по старушкам. Все переговоры вела в своем офисе либо приезжала к клиенту. Что за бред? Какая дикость. Тогда я не знала, что столкнусь с еще большим абсурдом.
   Через пять часов ожидания в конвойке меня вывели. Около конвойки на стуле сидел мужчина, около него суетилась врач скорой помощи, мерила ему давление.
   – Он еще подозреваемый? – спросила врач.
   – Нет, уже осужденный, – ответил конвоир.
   Меня в наручниках ввели в зал суда. Около зала я увидела журналистов НТВ и LifeNews, Галю и Алексея, а в зале – адвокатов и маму.
   Меня завели в клетку. Представляете, как можно полноценно посоветоваться с адвокатом из клетки? Вот так было реализовано мое право на защиту. Мы поговорили очень коротко.
   В зал вошли журналисты НТВ:
   – Пусть скажет, признает ли она вину.
   – Нет, – ответила я. – Любому ясно, что это – политическое преследование.
   Началось заседание. Следователь назвал причины, обосновывающие необходимость моего заключения под стражу: Сухарева совершила корыстное групповое тяжкое преступление, за которое законом предусмотрено наказание – свыше трех лет лишения свободы. У следствия имеются основания полагать, что, находясь на свободе, Сухарева может скрыться от органов предварительного следствия и суда, а также воспрепятствовать производству по делу путем уничтожения доказательств или оказания давления на свидетелей и потерпевших.
   Прокурор полностью поддержал доводы следователя. Защита возражала против заключения под стражу. Она обосновывала это моей непричастностью к преступлению, а также тем, что я – гражданка РФ, имею регистрацию в Москве, работаю, положительно характеризуюсь. Еще один довод – то, что феноменальная спешка в возбуждении уголовного дела может быть связана с недопущением моей регистрации кандидатом в депутаты Мосгордумы.
   В результате судья Якубаев продлил мой арест еще на трое суток, чтобы получить информацию о моей регистрации кандидатом в депутаты и дополнительные материалы о моей причастности к инкриминируемому преступлению.
   У меня появилась надежда.
   С мамой поговорить не дали. Снова надели наручники. Когда меня заводили в автозак, мама стояла с Алексеем и Галиной.
   – Все будет хорошо, – успела сказать Галина.
   – Я люблю тебя, – ответила я первое, что пришло на ум. Меня грубо толкнули внутрь и посадили в стакан.
   – Прикинь, браток, НТВ приезжало, – говорил конвоир кому-то по телефону. – Никогда такого не было.
   Сидеть в стакане можно только согнувшись в три погибели. Но мое настроение улучшилось. Появилась надежда на справедливость. Нельзя же просто так, ни за что ни про что посадить невиновного человека в тюрьму. И я верила: скоро этот кошмар закончится. Через три дня меня освободят, и я вернусь к предвыборной кампании.
   Автозак остановился.
   – Капотня, дома! – гаркнул конвоир. – Эй, мусульманин, выходи. Там твои братья. Семьдесят процентов тюрьмы.
   – Все мусульмане – братья, – ответил мужчина, не заметив насмешки.

Глава 6. Снова в ИВС

   Меня завели в ту же камеру, что и раньше. Также со мной посадили Лену, с которой я была в конвойке.
   С нее словно падал снег. Все одноразовое одеяло усыпано. Такой псориаз.
   Нам принесли еду, и мы поели. Я попросила у дежурного книги.
   – Мне что-нибудь про любовь, – сказала Лена.
   А я подумала: тебя столько лет избивал муж, от постоянного унижения и безысходности ты стала алкоголичкой, у тебя псориаз на нервной почве. В конце концов ты убила насильника. И все еще надеешься встретить принца…
   Дежурный принес несколько книг:
   – Это все, что есть.
   Я взяла почитать автобиографию Софьи Ковалевской. А Лена, как она думала, любовный роман. Потом оказалось, что это современная версия «Джейн Эйр».
   Утром 12 июля нас вывели на прогулку в крохотный дворик. Лена все время подбирала бычки (передачи в ИВС запрещены) и рассказывала о своей жизни. Я читала автобиографию Ковалевской. Это отвлекало от тяжелой реальности.
   И тут по радио сообщили о смерти Валерии Новодворской. Ей было 64 года. Умерла она или ее убили? Талантливый, высокообразованный человек, свободно владевший несколькими языками. Истовая нонконформистка, за что ее сторонились даже в оппозиционной тусовке. Светлая вам память, Валерия Ильинична.
   Дверь камеры открылась:
   – Сухарева! Адвокат.
   Меня завели в железную клетку. Я поразилась: за кого меня держат, кого от меня охраняют?
   За столиком сидел адвокат Черноусский.
   – Избирательная комиссия должна вас зарегистрировать. Я говорил с Галиной, оснований для отказа нет. Заседание комиссии шестнадцатого. Четырнадцатого вас, скорее всего, арестуют, и вам придется провести несколько дней в «Печатниках». С этим надо смириться. Хотя я бы очень хотел, чтобы четырнадцатого вы ушли домой. Но вероятность мала. Готовьтесь к худшему. Будьте также готовы к тому, что шестнадцатого вас сразу не освободят. Скорее всего, после выходных.
   Адвокат принес мне распечатанные публикации из Интернета. Вернувшись в камеру, я начала читать их.
   Первая распечатка оказалась материалом Владимира Черного с сайта news2.ru: «Кандидат от „Справедливой России“ Татьяна Сухарева стала жертвой махинаций молдавских мошенников и „болотной демократии“». Владимир Черный отметил, что мое задержание связано с политикой, и сделал своеобразное предположение: «Действительно, в „деле Сухаревой“ виден серьезный политический бэкграунд. Не так давно она, известная феминистка и участник Координационного совета оппозиции, сменила свою политическую ориентацию. Ей надоел „болотный балаган“, и Татьяна Сухарева перешла под крыло „Справедливой России“, захватив с собой багаж знаний о методах и тактике „несистемной оппозиции“ и существенную часть электората. Именно это могли не простить ей „белоленточники“, которые в последнее время встали на путь национального предательства. Иначе как злым умыслом связывание имени Татьяны Сухаревой и отпетых этнических мошенников не объяснить». Также автор перечислил реакцию нескольких людей на мой арест. Александр Агеев, председатель совета Московского регионального отделения, «считает, что задержание Татьяны Сухаревой может быть попыткой оказать давление на активного кандидата». Руководитель московского отделения «Справедливой России» Алексей Спиваков сообщил: «Мы считаем, что оказывается политическое давление с тем, чтобы снять нашего кандидата по данному округу» [29 - Полностью материал Владимира Черного можно прочесть здесь: news2. ru/story/415862].
   Вторая публикация с заголовком «Арестована феминистка Татьяна Сухарева» была из «Живого журнала» Татьяны Болотиной. Она писала о моем задержании, об обысках в квартире и предвыборном штабе, о том, как мне не давали попить и позвонить адвокату. «Данные действия, – читала я, – проводятся без санкции суда… что свидетельствует о срочности данного дела, возможно, это связано с тем, что сегодня Татьяна Сухарева должна была получать удостоверение кандидата в депутаты Московской городской думы и подобные наезды были бы невозможны». О причинах моего задержания Болотина высказалась однозначно: «Формально ее обвиняют в продаже поддельных страховых полисов ОСАГО (Татьяна – владелица страхового брокера). Но с вероятностью 99% это политическое преследование с целью устранения оппозиции с выборов в Мосгордуму» [30 - Запись в блоге Татьяны Болотиной: shagirt.livejournal.com/118278.html].
   Татьяна Болотина – феминистка, не идущая ни на какие компромиссы с патриархатом, готовая бороться с ним даже в одиночку. Чайлдфри и асексуалка.

   Татьяна Болотина в майке «Свободу Татьяне Сухаревой». Фото Татьяны Болотиной

   Кстати об асексуалках. Я выросла под предостережения: «Тебя никто замуж не возьмет»; «Останешься старой девой». В глазах общества быть старой девой – плохо. Я никогда не разделяла этой точки зрения, потому что старые девы, которых я знала, – очень умные и глубоко порядочные женщины.
   Марья Сергеевна, директор моей школы, была настоящей подвижницей. Всю жизнь посвятила воспитанию детей и заботе о них. Помните, раньше были парты с наклоном? А когда я начала учиться, их сменили столы. Перейдя в новую школу, я с удивлением обнаружила «старые парты» у первоклассников. Как выяснилось, Марья Сергеевна настояла сохранить их, чтобы у детей не было искривления позвоночника. Зато сами дети в школе за глаза называли ее старой девой, целкой… Недавно она умерла в 90-летнем возрасте, полностью сохранив ясный ум.
   Профессор Ирина Викторовна. Талантливый ученый-экономист. Автор немалого количества трудов об экономике предприятия. Многие мои работы основаны на ее методиках. Некоторые из них я использовала в своей диссертации.
   Ольга, одаренная пианистка. Ее называют национальным достоянием. Ей не раз предлагали уехать из России, она могла бы сделать головокружительную карьеру и стать состоятельной. Но она не хочет покидать родину, где у нее репутация чудачки. Такой вот патриотизм. У Ольги нет ни подруг, ни друзей. Потому что она открыто называет себя старой девой и зимой и летом носит перчатки: бережет пальцы.
   А ведь Новодворская тоже была асексуалкой.
   Я всегда скрывала свою асексуальность. Это оказалось достаточно просто. Так получилось, что друзей-мужчин у меня всегда было больше, чем подруг-женщин. А также замы, партнеры… И многих из них принимали за моих любовников. Вокруг меня сложился стереотип «женщины-вамп», которая не желает связывать себя семейными узами и встречается с женатыми мужчинами. Модно и современно. Я не создавала такой образ специально, но и не опровергала его.
   Если разобраться: почему общество так негативно относится к асексуалкам? Почему «старых дев» стараются принизить, затравить или пожалеть? Ведь отказ от секса не делает человека глупее. Даже наоборот, у асексуалок больше времени для самообразования, исследования и творчества. А вот почему: они не подчиняются патриархальным нормам. Асексуальность – это протест против патриархата. Протест одиночки. Патриархальное общество такого не прощает, и асексуалку ждут насмешки и издевательства. Я пишу эти строки, находясь в тюрьме по ложному обвинению, в камере-одиночке, на третий день голодовки. Сейчас я делаю запоздалый камин-аут [31 - Камин-аут – добровольное раскрытие информации о своей сексуальной ориентации либо гендерной идентичности.]. Лучше поздно, чем никогда. Я – асексуалка. Я всегда ею была. И мне стыдно, что я скрывала это и стеснялась того, чем надо гордиться. Прости меня, Татьяна.

Татьяна Сухарева с Татьяной Болотиной. Фото со страницы Татьяны Сухаревой в социальной сети facebook

Глава 7. Добро пожаловать в Ад!

   Повторный суд по мере пресечения состоялся 14 июля
   Я постоянно кашляла. Сидение в холодной конвойке даром не прошло.
   На суде были мама, Михаил Юрьевич, Алексей с Галиной и муниципальный депутат Наташа Чернышева, моя подруга.
   Она тоже собиралась баллотироваться в Мосгордуму. Вошла в центральный политсовет вновь созданной партии «Альянс зеленых и социал-демократов». Лидер партии Глеб Фетисов собирался поддержать кандидатуру Натальи, но в феврале 2014 года, как я уже рассказывала, был арестован по обвинению по статье 159, часть 4. Уже из следственного изолятора Фетисов писал: «Что ж, видимо, не только в историю, но и в большую политику у нас в России можно попасть только через СИЗО. Хорошо, что не через постель, как в шоу-бизнесе. <…> И по этой причине нельзя стать по-настоящему народным защитником, оппозиционным политиком, пока на собственной шкуре не поймешь, каково это – оказаться в местах лишения свободы… Это я уже понял. Как давно понял, что без реальной, ответственной оппозиции у страны нет будущего. <…> Ради такого благого дела не грех и посидеть» [32 - Полный текст письма Глеба Фетисова: www.echo.msk.ru/blog/gleb_ fetisov/1279022-echo].
   Заключение Фетисова, а также отстранение партии «Альянс зеленых и социал-демократов» от выборов в Мосгордуму (напомню, к ним допустили только парламентские партии) заставило Наталью искать поддержки у «Яблока». Но «Яблоко» отказало ей, включив в списки только своих. Наталья начала собирать подписи, но поняла, что это бесполезно.
   А у меня получилось договориться со «Справедливой Россией». И вот меня тоже зачистили. Как зачистили Фетисова и Янкаускаса (жестко) и других оппозиционных кандидатов (более мягко). В качестве дополнительных материалов о моей причастности к преступлению фигурировала распечатка телефонных разговоров, один из номеров в которой был зарегистрирован на некую Татьяну.
   Судья спросил:
   – В распечатке есть ваш телефон?
   – Нет, – ответила я.
   Потом прокурор зачитал ответ на запрос из Московской городской избирательной комиссии, где говорилось: «По состоянию на 14 июля 2014 года Татьяна Сухарева не зарегистрирована кандидатом в депутаты Мосгордумы».
   Адвокаты возражали против ареста, упирая на то, что я непричастна к преступлению, положительно характеризуюсь, живу и работаю в Москве, а дело фабрикуется с целью снять меня с выборов. Несмотря на их красноречивые доводы, мне избрали меру пресечения в виде заключения под стражу. На два месяца, до 10 сентября.

   Арест Татьяны Сухаревой, 14 июля 2014г. Фото Людмилы Сухаревой

   Только после этого я увидела постановление следователя Убоговой о возбуждении перед судом ходатайства об избрании мне такой меры пресечения. Раньше мне ничего не разрешали передавать. Постановление изобиловало грамматическими ошибками. Но это не главное. Может быть, следователь торопилась скорее закрыть опасную преступницу, главу организованной преступной группировки… Самое интересное в постановлении – следующий текст: «Сухарева Т. В. не занималась предпринимательской деятельностью, т. е. осуществляла свою преступную деятельность как физическое лицо, т. е. нормы ст. 108, ч. 1.1 [33 - Часть 1.1 статьи 108 УПК РФ гласит, что заключение под стражу в качестве меры пресечения не применяется к подозреваемому или обвиняемому в преступлении, предусмотренном в числе прочих статьей 159 УК РФ, если преступление совершено в сфере предпринимательской деятельности. В комментариях к УПК Б. Т. Безлепкина, которые мне любезно предоставила сокамерница, осужденная по части 4 статьи 159 УК, говорится: «Заключению под стражу не подлежит тот, кто перечисленные в ней экономические преступления совершил, осуществляя предпринимательскую деятельность или участвуя в ней, когда эти преступления непосредственно связаны с указанной деятельностью (постановление Пленума Верховного суда РФ от 10 июня 2010 г.)».], к ней не применимы». Я была поражена. Как это так – не занималась предпринимательской деятельностью?! Ведь всем известно, что я – владелица страхового брокера. Если я не занималась предпринимательской деятельностью, какого рожна менты проводили обыск в офисе, где еще и избили меня? Если я не занималась предпринимательской деятельностью, откуда у меня офис?
   То есть следователь Убогова сознательно сфальсифицировала документ, написав в нем заведомую ложь с целью заключить меня под стражу.
   …Через восемь месяцев, когда мое здоровье ухудшилось и меня перевели под домашний арест, я стала блогером сообщества gulagu.net. Там я познакомилась с прекрасной женщиной, Ириной Жоголевой, матерью четверых детей. В прошлом Ирина была эффективным предпринимателем, а теперь, после четырех лет зоны, стала видной правозащитницей.
   Фирма Ирины строила дачные дома. С одной из клиенток возник конфликт. И, как пишет Ирина на сайте «Руси сидящей» [34 - «Русь сидящая» – общественная организация, объединяющая несправедливо осужденных и их родственников. Возглавляет ее Ольга Романова, журналистка, жена осужденного по части 4 статьи 159 бизнесмена Алексея Козлова.] zekov. net, «гражданско-правовые отношения переродились в уголовные». Часть 4 статьи 159. У клиентки – связи, у следователя УВД ЮВАО – желание получить очередные погоны. Следствие назвало цену. Ирина принципиально отказалась платить взятку. А дальше – 23 тома уголовного дела, угрозы и шантаж следователя, жалкое подобие суда и 12 лет лишения свободы, дома и детей. Через четыре года женщину выпустили по статье 82 УК (отсрочка отбывания наказания).
   «Все эти четыре года, – писала Ирина, – пытаюсь добиться пересмотра, восстановить свои права, в постоянном режиме пишу жалобы, сужусь. Мой драгоценный Кузьминский суд и прокуратура ЮВАО очень жаждут вновь лишить меня свободы – им надоели мои жалобы. Ну а как по-другому, если часть материалов уголовного дела исчезла, часть доказательств утилизировал следователь, приговор своевременно не вручили, протоколы судебных заседаний сфальсифицированы, показания ряда свидетелей признаны клеветой… и т. д. до бесконечности. За успешное завершение предварительного следствия по моему уголовному делу следователь получил погоны майора и стал ездить на новой „мазде“. Судья Самохина Л. Д. также известная личность (в том числе ею была засужена корреспондент Айгуль Махмутова [35 - Айгуль Махмутова – главный редактор общественно-политической газеты «Судьба Кузьминок».]), ей „достаются“ очень интересные дела… Я опасаюсь в отношении себя противоправных действий, всякого рода провокаций… Но отсиживаться и молчать не собираюсь» [36 - Запись Ирины Жоголевой опубликована здесь: zekov.net/?p=226].
   Тот же УВД ЮВАО, тот же Кузьминский суд… Следователь в скором времени получит майорские погоны…
   Чтобы защитить себя от незаконного заключения под стражу, нужно выучить главу 13 Уголовно-процессуального кодекса (УПК) РФ «Меры пресечения». Знайте, если вы – гражданка России, имеете регистрацию и постоянное место жительства в РФ, не скрывались от органов предварительного следствия и суда, то к вам нельзя применять меру пресечения в виде заключения под стражу. То же самое относится к предпринимателям, если инкриминируемое им деяние совершено в сфере предпринимательской деятельности. Об этом говорит часть 1.1 статьи 108 УПК. Четко заявляйте в суде о незаконности заключения под стражу. Пусть ваши адвокаты делают то же самое. Требуйте внести это в протокол. Тогда шансы на то, что вам изберут более мягкую меру пресечения, повысятся.
   Уже в СИЗО я узнала, что мой случай – не единичен. Все обвиняемые по части 4 статьи 159 были связаны с предпринимательской деятельностью. Учредительницы и директрисы в своих компаниях, одна бухгалтер, две секретарши (к ним мы еще вернемся). Все мы юридически грамотны. Мы могли бы защитить себя, доказать свою невиновность, получив другую меру пресечения. А нас просто закрыли, фактически захватив в заложники карательной системы. Под стражей мы оказались беззащитны.
   Одним из самых резонансных дел в 2014 году было дело главы ГУЭП и ПК Москвы Дениса Сугробова и шести его подчиненных, обвиняемых по статье 210 УК («Организация преступного сообщества и участие в нем»), статье 286 УК («Превышение должностных полномочий»), а также статье 304 УК («Организация провокация взятки»).
   Надеюсь, что Сугробов получит большой заслуженный срок. За отправку невинных людей на зону я бы лично не то что пожизненное, а смертную казнь давала.
   Но интересуют два других вопроса: что будет с жертвами? Все, чьи дела расследовались под непосредственным руководством Сугробова, уже после его ареста были осуждены и отправлены на зону. Возбуждение уголовного дела в отношении Сугробова никак не повлияло на ход их дел; все прекрасно понимают, что УБЭПы в округах и районах работают так же, как и ГУЭБиПК, в каждом имеется свой Сугробов местного масштаба, и дела фабрикуются точно по такой же технологии. Что будет с другими экономическими делами? Что будет с людьми, дела которых сфабрикованы?
   Я считаю, что помимо наказания Сугробова нужно заниматься еще полноценной реабилитацией жертв Сугробова и ему подобных. Необходимо пересматривать все дела по экономическим «преступлениям». И полноценно возмещать жертвам материальный и моральный вред. Аналогично жертвам сталинских репрессий.
   Сколько таких преступников, незаконно лишающих людей свободы, работает в УБЭПе? Сколько прокуроров и судей покрывает преступников в погонах, признавая законность постановлений о заключении под стражу, становясь их соучастниками?
   Наверно, вы возразите: «Но эти женщины за решеткой – мошенницы, обманщицы! Они совершили преступления и должны быть наказаны». Но, во-первых, любое мошенничество – ничто по сравнению с незаконным лишением свободы, пытками и полицейским беспределом. А пыткам подвергается каждая вторая – вдумайтесь в эту цифру! А во-вторых, в нынешней России обвинить по части 4 статьи 159 можно любого – нет, не политика и не предпринимателя, – любого работающего человека. Со мной в камере сидели и совсем юные женщины, которые пару недель назад приехали в Москву и устроились на работу простыми офис-менеджерами.
   Клетку открыли, на меня надели наручники.
   – Я могу попрощаться с мамой?
   – Нет, – отрезал конвойный.
   – Не переживай, тебя через два дня зарегистрируют, им придется тебя освободить, – сказала Наташа Чернышева.
   Меня затолкали в автозак и на этот раз посадили в общак. Мы ехали вдвоем с мигранткой из Таджикистана. Познакомились. Ее звали Умида.
   – Значит, ты с ареста. А я с продления.
   – Камеры большие?
   – По сорок человек. Сначала посадят в карантин на четверых, а потом переведут в общую камеру. В карантине будешь неделю. В камере есть старшая – все вопросы к ней. Но будь осторожна, в каждую камеру подсаживают мусорских.
   Когда доехали до СИЗО №6 «Печатники», автозак три часа простоял перед воротами. Было очень жарко, в запертом общаке – нечем дышать. Потом, когда ворота открылись, Умиду забрали сразу, а меня продержали еще два часа под предлогом того, что нет врача.
   Дверь автозака была открыта, и со двора СИЗО доносился запах мертвечины. Чем и почему так пахло, я узнаю позже.
   Наконец фельдшерица изволила явиться на рабочее место. Меня завели к ней. Она меня даже не осмотрела. Спросила только, не больна ли я СПИДом, сифилисом, туберкулезом, была ли в контакте с туберкулезным больным. Еще спросила про первый день последних менструаций. Далее сказала: «Пойдемте!» – и завела меня в вонючее обшарпанное полутемное помещение, где уже находилось примерно два десятка женщин.
   – Что это? – спросила я.
   – Отстойник, – отрезала фельдшерица.
   Дышать в отстойнике невозможно. Туалет в углу. Нужду приходилось справлять на виду у всех.
   Я присела на каменную скамью, сверху накрытую неприбитой доской.
   – Ты первоходка? – спросила меня одна из женщин.
   – Да, – ответила я. И тут же ощутила весь ужас этого слова, отделяющего меня от прошлой жизни. Меня словно заклеймили им и уже оценивают по тому, который раз я «заехала» (как принято говорить в СИЗО).
   Женщина, задавшая мне вопрос, «заехала» сюда шестой раз по части 1 статьи 228. Наркотики. Большая часть женщин «заехали» по разным частям этой статьи. Ее в СИЗО называют народной: по 228-й сидит большинство подследственных. Сроки дают не только за сбыт, но и за употребление наркотиков.
   Было три женщины с мелкими кражами. И еще три с убийствами. Две из них убили мужей, не выдержав постоянных побоев, а одна – отца, который ее изнасиловал. Все женщины (кроме последней) фиксировали травмы, обращались в полицию, но оттуда их попросту посылали с формулировкой «разбирайтесь сами». Они и разобрались.
   Активнее всех вела себя Света, крашенная под блондинку молоденькая цыганка с длинными волосами. Спрашивала у каждой входящей, внешне похожей на цыганку: «Ты кто по нации?» И если выяснялось, что цыганка, то следовали дальнейшие расспросы. Света твердо намеревалась создать цыганскую диаспору. Приехавшая из «больнички» Катя расспрашивала всех про Мордву и говорила:
   – Там страшно. Там такие лесбиянки…
   Хотя ни разу в Мордве не была, так как ранее «отделывалась условкой».
   В отстойнике меня продержали семь часов. Другие женщины сидели в нем с полудня. В душном помещении, где от смрада можно упасть в обморок. И это после поездки туда и обратно в общаках и стаканах автозака, сидения в конвойке в суде, самого суда…
   Кто-то периодически стучал и требовал дежурную. Когда та появлялась, мы спрашивали:
   – Когда нас заведут в камеру?
   – Что я могу сделать? Я одна, вас везут и везут.
   Меня забрали предпоследней. В пять утра, когда уже начало светать. Сфотографировали в фас и профиль, раздели догола, заставили присесть. Потом начали откатывать пальцы, со всей дури ударяя по руке.
   – Хорошие пальцы, сразу видно, что не наркоманка, – дежурная улыбнулась, посчитав, что делает мне комплимент.
   Выдали матрас (которому было, наверное, лет 50 от роду), завели в маленькую, темную, затхлую камеру на четыре места с зарешеченным окном вверху. Это и был карантин.
   На одной из шконок лежала цыганка Света и тщетно пыталась заснуть. Через час завели Катю, которая страшно боялась мордовских лесбиянок.
   По углам стояли дырявые шконки, представляющие собой решетку из обрезков стальных листов. Я положила на эту решетку тончайший матрас, не понимая, как тут можно лежать даже со здоровым позвоночником (которым я не обладала).
   «Добро пожаловать в ад!» – сказала я сама себе.

Глава 8. Карантин

   В камере у Светы поубавилось активности и оптимизма. Она постоянно плакала и молилась, становясь на колени, повязав на голову вместо платка полотенце из «казенки». Я не понимала, зачем покрывать голову, если ты молишься не в церкви.
   Мне нужно было добыть бумагу и УПК. Бумагу – для жалобы в управление собственной безопасности и Генеральную прокуратуру на применение ко мне физического насилия, а также для апелляционной жалобы в Мосгорсуд. УПК – ибо без него жалобу не написать. Кстати, на апелляцию отводится трехдневный срок. Установлен тем же УПК. Мы должны его соблюдать, а в отношении нас его соблюдать необязательно.
   Я нажала на «клопа» (кнопка для вызова дежурной надзирательницы). Открылась корма.
   – Что нужно?
   – Я бы хотела получить бумагу и УПК. УПК мне нужен для подготовки апелляционной жалобы в Мосгорсуд.
   – Бумагу сейчас дам. А УПК – ждите, воспитатель придет, он знает, есть УПК или нет.
   – Но как я напишу жалобу без УПК? Это незаконно, вы лишаете меня права на защиту. А жалобу надо своевременно отправить…
   – Подождите, не закрывайте, – подбежали Катя и Света к корме. – Дайте нам хоть одну сигарету на двоих, ну пожа-а-алуйста!
   – Не положено, – отрезала дежурная.
   – Ну очень надо!!!
   – Нет.
   Сигареты в карантине и ИВС – страшный дефицит. Люди подбирают бычки, безумно радуясь находке. Курение в тюрьме – единственная радость. Иногда кажется, что девушки готовы отдать жизнь за сигарету. Цыганка из соседней карантинной камеры даже пыталась объявить голодовку из-за отсутствия сигарет, но дежурная на прогулке с ней поговорила (даже не слишком строго), и та быстро передумала.
   Дежурная принесла три листа бумаги. Я написала жалобу в управление собственной безопасности и прокуратуру Москвы о применении в отношении меня физического насилия сотрудниками УВД по ЮВАО.
   Воспитатель появился через три часа. Он принес мне УПК. Света подошла к корме и попросила передать ей молитву «Отче наш».
   – Не положено.
   – Тебе нужна молитва «Отче наш»? – спросила я.
   – Да.
   – Давай я тебе напишу.
   Я отдала Свете один лист бумаги и написала на нем молитву.
   – Нет, ты не так напиши.
   – А как?
   – По-печатному, – сказала она, немного подумав.
   Я догадалась, что Света почти не умеет читать. Я написала ей молитву печатными буквами. Потом пришлось переписывать заглавными.
   На свои жалобы мне осталось только два листа.
   В апелляционной жалобе я сообщила, что при принятии постановления о заключении меня под стражу была грубо нарушена часть 1.1 статьи 108 УПК РФ. Также я написала о том, что доводы следствия (я якобы могу скрыться от следствия и суда, надавить на следователей, свидетелей и потерпевших) надуманные и ничем не подкреплены. Я указала и то, что являюсь гражданкой РФ, зарегистрирована и живу в Москве, работаю, не привлекалась даже к административной ответственности.
   В жалобе в управление собственной безопасности и прокуратуру я написала о том, как меня били и как на меня оказывали психологическое давление. Написала также о пытках и об отказе в защите и в медицинской помощи.
   Закончив, я снова нажала на «клопа».
   – Что еще?
   – Это нужно отправить.
   – На вечерней проверке отдадите.
   Я дождалась вечерней проверки и передала документы. Мне сказали, что об отправке меня оповестит спецчасть.
   Ночью я увидела, как Света заворачивает матрас, чтобы на нем можно было спать. Я сделала так же. Подушка состояла из наволочки на напернике. На белье стояли штампы «СИЗО 6». Как спать на такой подушке, я не знала.
   Проснулась с дикой болью в голове и шее.
   Наступило 16 июля. В этот день меня должны были зарегистрировать кандидатом в депутаты. Я волновалась, зарегистрировали ли? Я думала, что это вынудит карательные органы соблюсти закон и освободить меня.
   Появилась спецсвязь, сообщила, что документы отправлены.
   День прошел тревожно. Я не находила себе места. Да и как я могу узнать? Никак. Только ждать сообщения.
   В карантине нас продержали до воскресенья. Вечером в воскресенье дежурная открыла корму и сказала:
   – Собирайтесь, я через пять минут отведу вас наверх.
   Мы собрали матрасы, кружки, ложки, все вещи, понесли их наверх. Поднялись на три этажа. Всю поклажу волочили на себе. Люди задыхались, но никому не было до этого дела.

Глава 9. Камера №208

   Нас завели в 208-ю камеру с надписью на двери: «Особый контроль». Меня поразило количество сидящих там женщин. Камера оказалась 40-местной. Двухэтажные шконки. Расстояние между ними – полметра. Туалет никак не отделен. Все посмотрели на новеньких. Тем временем «тормоза» (как здесь называют дверь) закрылись.
   К нам подошла женщина лет 30.
   – Здравствуйте! Меня зовут Нора. Я – ответственная за чистоту. И рассказала нам о пользовании туалетом и дежурствах. Дежурство предусматривалось только для новеньких (до шести месяцев). Старшие и старосиды от дежурства освобождались. Можно было откупиться сигаретами. Сигареты здесь – основная валюта, своего рода аналог денег.
   Желающих много. Есть женщины, от которых открестились семьи, и передачи им никто не присылает. А есть и те, на которых заявления написали родные матери. Тоже сидят без передач. Они охотно берутся за любую работу, лишь бы заработать сигарет. Также есть желающие купить дежурство перед этапом. Большинство арестованы по 228-й статье. У всех, как правило, третья часть, по которой грозит срок от 10 до 15 лет. А также по 228.1 (срок до 20 лет). Хотя, как правило, это обычные наркоманки, которых вынудили вступить в «сетевой маркетинг», чтобы не лишиться дозы. Наркобаронесс я там не обнаружила. Были две профессиональные «барыги» (которые сами не употребляли и к наркоманкам относились с глубоким презрением), но и те не верхушка, а низшее звено «сети».
   В СИЗО я впервые услышала о спайсе и закладках. Закладки – это маленькие свертки, которые оставляют в подъездах, дворах, сообщая наркоманам по SMS, где они лежат.
   Две девушки – украинка Люда и таджичка Мухабат – наркотики никогда не употребляли. Про то, что спайс – это наркотик, не знали. И я им верю. Я тоже, пока не оказалась в тюрьме, не знала, что такое спайс.
   Люду отправила на тюремную шконку родная сестра. Она разместила в Сети объявление о продаже курительной смеси и попросила Люду раскидать его по соцсетям «Одноклассники», «ВКонтакте». Всего-то. Сейчас Люда вместе с сестрой арестована. Ожидает суда. Ей грозит срок более десяти лет.
   Мухабат приехала в Москву и стала искать работу. Ее никуда не брали. Во-первых – женщина, во-вторых – таджичка, в-третьих – прописка не московская. И однажды она увидела объявление: «Требуется курьер для продажи курительных смесей». Мухабат решила, что курительная смесь – это табак. И (о, чудо!) после стольких поисков ее взяли на работу. Она пребывала в эйфории и не оценила возможные последствия. На первой же продаже ее арестовали. Приговор – 13 лет лишения свободы. Мухабат борется за свободу, написала прошение о помиловании президенту.
   Одни мечтали увидеть семью, детей, очень переживали. У других была одна-единственная цель: добраться до шприца. Ни семья, ни дети, ни обстоятельства дела их особо не волновали. Они хотели только уколоться и торопились закрыть дело, быстрее осудиться, уехать на зону: туда проносят наркотики.
   Второе место после 228-й (наркотики) занимает 159-я (мошенничество). За исключением максимум двух человек у всех часть 4. Большая часть обвиняемых – руководительницы фирм, одна – бухгалтер. Две молодые девушки недавно приехали устраиваться на работу в Москву. Устроились (одна – в экстрасенсорный салон, другая – в кадровое агентство), проработали там по две недели и вместе со всеми коллегами за компанию «заехали» с частью 4 статьи 159. ОПГ [37 - Организованная преступная группа.], однако!
   Старшая камеры – Джамиля, 46 лет. Женщина грамотная и умная. Интересуется политикой, прекрасно разбирается в экономике. Уже полтора года сидит под следствием. Ее бизнес заключался в предоставлении мигрантам миграционных свидетельств, чтобы им не приходилось самим обращаться в ФМС. Миграционные свидетельства стоят 38 000 рублей. Для многих мигрантов такая цена запредельна, и они охотно покупают «левые» за 5000. «Левыми» свидетельствами торгуют абсолютно все фирмы, работающие с мигрантами. Но если мигрант попадается с подделкой и его, незнакомого с российским законодательством, пугают огромным сроком, он охотно соглашается написать в полицию заявление. Мол, гражданка такая-то похитила у него такую-то сумму денег. Заявление с открытой датой прячется в папку. Среди фирм, работающих с мигрантами, огромная конкуренция. Они буквально наступают друг другу на пятки. Чтобы убрать соперника с дороги, некоторые не прочь отнести миллиончик-другой в ближайшее УБЭП. По закону это преступление небольшой тяжести (подделка документов), оно предусматривает максимум два года лишения свободы. А если человек никогда не привлекался к уголовной ответственности, то и штрафом отделаться может. И никакого заключения под стражу (по крайней мере, для граждан РФ). Но наше доблестное УБЭП оформляет это по части 4 статьи 159. Чтобы получить звездочки за раскрытие тяжкого преступления.
   Раиса, 34 года, – неофициальная заместительница, основная семейница и близкая подруга Джамили. Джамилю она искренне любит. В СИЗО находится вся ее семья. Конкурирующая фирма их попросту заказала, заплатив солидный куш следователю. И открыла сайт, где поливала их грязью и через который вербовала «потерпевших» (за откат от цены гражданского иска).
   Людмила Михайловна, 62 года. Взяла на себя вину сына, который занимался аферами в сфере недвижимости. Полностью признала вину. Получила пять лет лишения свободы. Часто говорила мне: мол, плохо, что у меня нет детей. Вот у нее сын есть, заботится о ней, присылает передачки.
   Любовь Алексеевна, 68 лет, – самая пожилая и самая мудрая в камере. Я ее называла гроссмейстером: она великолепно играла в шахматы. Держалась особняком, старалась ни с кем особую дружбу не водить. Любила смотреть новости. Была спокойна, приветлива, корректна, немногословна. О деле говорила мало. Я узнала только, что она работала бухгалтером в банке и попала под арест вместе со всем руководством. В группе в составе 12 человек.
   Виктория, 30 лет. Приехала из Ростова в Москву, искала работу. Устроилась офис-менеджером в кадровое агентство. Через две недели была арестована вместе со всеми сотрудниками. От передач отказалась, чтобы не напрягать пожилую мать. Именно Вика помогала мне первое время выжить в камере. Объясняла, что и как делать, давала советы. Пока я сидела без передач (посылки идут страшно долго), умудрилась найти мне простую еду, а также мыло и шампунь. Я сразу прониклась к ней симпатией. Вика – очень принципиальная девушка, и я почувствовала в ней близкого человека. Очень жаль, что она пробыла в камере недолго. После драки с 19-летней хамоватой девицей по кличке Белка Вику перевели в другую камеру.
   Оказалось, что Вика – дальняя родственница Аллы Джиоевой, которая в ноябре 2011 года победила на президентских выборах в Южной Осетии, опередив действующего президента на 10%. Но победа Джиоевой не входила в планы «хозяев», и ей не дали вступить в должность президента, объявив выборы… сфальсифицированными. Вы можете представить себе сфальсифицированные выборы, если победила оппозиционная кандидатка? Я – нет. Но я, наверное, не разбираюсь в политике. Объявили новые выборы, в которых Джиоева уже не могла участвовать: на нее завели уголовное дело. На скорую руку приняли закон, запрещающий кандидатам, в отношении которых возбуждено уголовное дело, баллотироваться в президенты. Несколько месяцев тысячи осетин в мороз стояли на театральной площади. Инаугурация Аллы Джиоевой, которую она планировала провести без оглядки на действующую власть, должна была состояться 10 февраля 2012 года. За день до этого, 9 февраля, ее пришли арестовывать. Во время штурма штаба Джиоева была зверски избита и попала в больницу. Именно после этого вопиющего случая я и пришла в оппозиционную политику. Я познакомилась с Аллой Алексеевной в фейсбуке, написала слова поддержки. У меня появилось много друзей-осетинок – Ирина Гаглоева, Фатима Салказанова. Фатима Александровна – выдающаяся журналистка, долгое время работала на «Радио „Свобода“». В 16 лет ее исключили из школы за сочинение, в котором свобода слова сравнивалась с Декларацией прав человека и гражданина. Фатиме Александровне пришлось учиться в школе рабочей молодежи. Позже она покинула СССР. Она ненавязчиво подсказывала мне, как поступить, давала простые, но бесценные советы. О ее смерти я узнала только после перевода на домашний арест.
   Начав знакомиться с другими друзьями Аллы Джиоевой, я вышла на российскую оппозицию. Так и началась моя оппозиционная деятельность.
   …Статья 159 УК РФ «Мошенничество» в правоприменительной практике имеет мало чего общего с реальным мошенничеством. «Резиновая», труднодоказуемая, она идеально подходит для фабрикации уголовных дел и устранения конкурентов по бизнесу и политике. И не только.
   Уже выйдя под домашний арест, я узнала на фейсбуке историю Елены Филипповской. Она не была политиком или бизнес-леди. Она не стояла на пути у соискателей депутатского мандата, ее бизнес никто не собирался отжимать. Она была обычным риелтором. Дело на нее сфабриковал бывший муж-опер.
   Елена познакомилась с Побережным Андреем Владимировичем в 2007 году в автомобильной пробке. Познакомились, остановились в кафе, выпили кофе. Работал Андрей тогда начальником курса информационной безопасности по борьбе с организованной преступностью в институте МВД. Красиво ухаживал, дарил цветы. Стали жить вместе. Через три года отношения зашли в тупик и начались ссоры. Весной 2011-го расстались. Елена зарегистрировала брак с человеком, который давно предлагал ей выйти за него замуж. И когда родился сын, у него были, как у всех, оба родителя. Но Андрей не давал спокойной жизни: следил, контролировал, приходил к ней домой, и были серьезные конфликты. Осенью 2011-го он предложил оставить Елену в покое и забрать свои вещи из ее квартиры. Елена согласилась.
   Но очень быстро настроение изменилось, Андрей стал требовать невозможного: автомобиль, затем квартиру, и Елене пришлось в ближайшем отделении полиции написать заявление о привлечении его к уголовной ответственности. После этого Андрей заявил Елене, что теперь он покажет ей, как фабрикуются уголовные дела. Елена старалась не обращать на его тотальную слежку внимания, занималась ребенком и работой. Оформляли с мужем все необходимые документы на усыновление еще одного ребенка. Но Андрей отнесся серьезно к своему обещанию и по всем правилам войны сделал врагов Елены своими друзьями. Знакомым и друзьям настойчиво рекомендовал во избежание у них проблем отойти от Елены на время в сторонку. Занялся ее бизнесом. Где мог, помешал выигрышу в суде, помешал сделке. Но Елена и представить не могла размеры его мести. Она была уверена, что если она все делает в соответствии с законом, то его обещание отправить ее за решетку – не более чем метод запугивания. Но в один из дней мама не дозвонилась человеку, который снимал квартиру в Самаре и благополучно жил уже четыре года на иждивении Елены. Оказалось, что Андрей с сотрудниками полиции вывез его вместе с двумя другими людьми в Москву и поселил в полной изоляции от общества в чужой квартире. Потом были неоднократные предложения изменить принципам своей работы, от чего Елена категорически отказалась. После этого все и началось. Елена получила 12 лет лишения свободы. Сейчас она ждет апелляцию.
   Неважно, мошенник вы или нет, чтобы возбудить против вас уголовное дело. Случится это или нет, зависит только от одного: от финансового состояния тех, кому вы мешаете.
   Дела о мошенничестве шьются УБЭП и ПК. Ни для кого не секрет, что это самое коррумпированное подразделение в полиции. Оно зарабатывает миллионы и погоны на отправке предпринимателей на зону. УБЭП охотно откроет уголовное дело по труднодоказуемой 159-й статье, если ваши конкуренты промотивируют его 3 миллионами рублей или больше – в зависимости от сложности дела.
   Иногда дела о мошенничестве возбуждаются, чтобы списать кредиторскую задолженность, повесить недостачу на бухгалтера. При этом судьба человека, попавшего в жернова полицейской машины, никого не волнует. Приведу несколько примеров. Первый пример. Как-то раз со мной на сборке сидела Эльвира, молодая студентка (21 год), владелица небольшой фирмы, разрабатывающей программное обеспечение. Крупнейшим клиентом фирмы был институт, в котором училась Эльвира. На его площади и солидный преподавательский состав положил глаз более крупный вуз. В итоге институт, с которым сотрудничала девушка, признали неэффективным. Зачем? Попадание в список неэффективных упрощает реорганизацию (вернее, поглощение и слияние) вуза-«аутсайдера». Для чего, собственно говоря, и была затеяна вся эта эпопея. В число неэффективных попал даже РГГУ (!), который считался вторым после МГУ. Для меня это было личным потрясением: я проработала десять лет в тульском представительстве РГГУ, читала лекции, руководила дипломниками, участвовала в работе государственных комиссий, аттестационной и экзаменационной. И вдруг… РГГУ – и неэффективный? Он стал лакомым кусочком из-за своих площадей. А со студентами РГТЭУ я участвовала в забастовке за сохранение вуза.
   Вернемся к Эльвире. Институт признали неэффективным. Ректора и его деловых партнеров проверяла прокуратура. Ректор понимал, что ему грозит обвинение в растрате. За огромную взятку ему удалось выскочить из почти захлопнувшейся мышеловки. Но финансовые дыры надо было на кого-то спихнуть, и он написал в УБЭП и ПК заявление на Эльвиру (часть 4 статьи 159). Якобы та, злоупотребив доверием, похитила у него 10 миллионов рублей, которые ректор снял со счета и передал ей наличными, без расписок и документов. Оперативники давили на девушку, добиваясь признательных показаний. Эльвира отказалась признавать вину. Ей пообещали: «Тогда посидишь в СИЗО два года и попишешь мемуары о том, как обманывала государство». Эльвира парировала: «Я буду писать о том, как государство обманывало меня».
   Как бы то ни было, девушка находится в СИЗО под следствием уже полтора года. А УПК, между прочим, запрещает держать под стражей больше года.
   Второй пример. Случай с «Росгосстрахом», о котором я рассказывала выше. Напомню: чтобы избежать страховой выплаты (90 миллионов рублей) за сгоревший дом, безопасник «Росгосстраха» заплатил в УБЭП взятку (три миллиона). В отношении страхового агента, оформившего полис, возбудили уголовное дело о мошенничестве. Служба безопасности, «обнаружившая» мошенничество, получила премию: девять миллионов рублей. Именно такую сумму отказался дать в виде взятки строптивый клиент.
   Я сама страховщик и не раз сталкивалась с мошенничеством своих агентов. Один из них умудрился за день похитить полисы, чтобы потом перепродать, аж у шести страховых брокеров. Офис мошенников нашли, туда вызвали полицию, изъяли документы. Но, когда дошло до возбуждения уголовного дела, оперативники потребовали с каждого брокера по 10000 долларов. Естественно, все отказались.
   Под мошенничество загоняют всё: уклонение от уплаты налогов, изготовление и сбыт поддельных документов и прочие деяния, которые должны квалифицироваться по более легким статьям УК. Но зачем они следователю? За легкие статьи погоны не получишь. Вот и шьют тяжкие.
   В 2012 году были приняты специальные составы мошенничества, в частности мошенничество в сфере предпринимательской деятельности (статья 159.4 УК), кредитования (159.1), страхования (159.5). Эти статьи УК (159.1—159.6) предусматривают более мягкие сроки наказания и запрещают заключать под стражу обвиняемых. Но они остались только на бумаге. Все мои сокамерницы, обвиняемые по части 4 статьи 159, были предпринимателями. Ни одной обвиняемой со специальным составом я там не встретила.
   Обвиняемые по части 4 статьи 159 по два года и более сидят в СИЗО, ожидая суда, хотя УПК ограничивает этот срок одним годом. Но на УПК судам наплевать. Так же грубо нарушаются сроки продления содержания под стражей, предусмотренные частью 8 статьи 109 УПК РФ. И конечно, полностью игнорируется часть 1.1 статьи 108 УПК РФ, которая запрещает держать под стражей обвиняемых в мошенничестве предпринимателей. А ведь это не что иное, как незаконное лишение свободы.
   Если доказательств нет, следователи буквально выбивают у подозреваемых признание вины. В ход идут и пытки, и психологическое давление. Хотя само содержание в СИЗО без нормальной медицинской помощи и нормальной пищи можно приравнять к пыткам.
   Те, кто не признал вину, содержатся в гораздо худших условиях. Им не дают свиданий, не разрешают телефонных звонков. Шансы на более мягкую меру пресечения гораздо ниже.
   Даже если человек выдержал все издевательства, он обречен на обвинительный приговор. Приговоры строятся на абсолютно шаткой доказательной базе, выбитых показаниях подельников, а также на фактах, которые можно трактовать двояко. Ведь ни следователь, ни судья не разбираются в тонкостях экономики, когда судят, к примеру, банкира.
   В России выносится 0,4% оправдательных приговоров. Представляете, сколько невиновных людей отправляется на зону?
   Фабрикация дел по мошенничеству в последние годы достигла угрожающих масштабов. Обвиняемые в мошенничестве – это, по сути, интеллектуальная элита страны. Те, кто может поднимать экономику страну, повышать ее ВВП. Их отстранение от экономической деятельности (возможно, навсегда) наносит экономике страны непоправимый урон.
   Если имеется судимость, то к ряду видов деятельности человек не допускается. Если приговор оправдательный – формально человек допущен ко всему. По закону с судимостью по 159-й страховой деятельностью заниматься запрещено, а после убийства – разрешено. Такое возможно только в России.
   Женщинам приходится тяжелее, чем мужчинам. Им дают сроки выше, мужчин же часто оправдывают и отпускают из зала. За статью 159 женщины получают по пять лет, а мужчины за разбой и за изнасилование – два года.
   На третьем месте после 228-й (наркотики) и 159-й (мошенничество) – арестованные за кражу (статья 158). Щипачки держатся спокойнее всех. Они понимают, что просидят полгода в СИЗО и будут отпущены в зале суда: больше полугода им не дают. На адвокатов не тратятся, ограничиваются государственным. Воровство для них – профессия (каждая зарабатывает так, как умеет), а посадка – ее издержки. Некоторые, как цыганка Света, не умеют читать и писать. Зато «отрабатывают» кошельки великолепно. Щипачки – миниатюрные женщины. Профессия требует. Одну из них – венгерскую цыганку по имени Дионтия – я поначалу приняла за 12-летнюю девочку. Оказалось, у нее уже трое детей. На момент ареста Дионтия только что родила. Ребенка отняли у нее прямо от груди.
   Иногда попадались и квартирные воровки. Одна из них – Нора, наша ответственная за чистоту. По профессии Нора – рекламщица. Как она говорила сама о себе, «жадность фраера сгубила». Встала на шухере во время квартирной кражи. Вместе с Норой арестовали почти всю взрослую часть ее семьи: мужа и 18-летнюю сестру.
   Были в камере две арестованных по статье 241 (организация занятия проституцией).
   У Люси, крупной женщины с плечами борца, – статья 105 (убийство). Когда-то Люся была подающей надежды пловчихой, но жизнь сложилась по-другому. На вокзале к ней пристал пьяный мужик. Она крикнула: «Я тебя убью!» – и достала нож. Позже экспертиза не подтвердила, что дыру на рубашке сделал этот нож. Да и сам мужик исчез, никто не видел его, ни живого, ни мертвого. Люся была уверена, что статью переквалифицируют на телесные повреждения, а она уйдет за отсиженным. Держалась особняком, отдельно от других. При этом отличалась добрым характером и спокойствием. Хотя все понимали: если ее разозлить – мало не покажется. Люся «заезжала» в «Печатники» не в первый раз. Нас называла «тупые первоходы». Но это скорее любя и даже по-матерински. В прошлый раз ее сначала осудили, но отменили приговор, когда Люся уже приехала на зону и пробыла там три дня.
   Люся гадала на картах, и считалось, что она говорит правду. К ней все обращались погадать. У нее были карты, как она говорила, «от Екатерины». А еще она любила кроссворды. Часто спрашивала меня, какое где слово.
   Большинство женщин оказались нормальными. Кто мог, помогал советом. Конфликты случались редко. И межнациональные, и межстатейные. Но до мордобоя, пока старшей была Джамиля, не доходило.
   Несмотря на тяжелейшие условия СИЗО, женщины старались как могли обустроить в камере уют и украсить быт какими-то мелочами.
   В камере часто молятся. Православные – утром и вечером, мусульманки – по часам. Тюрьма многих обращает к религии. Женщины, прошедшие через тюрьму, – целевая аудитория религиозных деятелей (если так можно выразиться). Возвращаясь из мест заключения, отвергнутые семьей, обществом, не способные устроиться на работу, они часто уходят в монастырь.
   В камере была маленькая библиотечка. Большая часть книг – религиозные, они прямо призывали к уходу в монастырь.
   В СИЗО есть маленький храм. В него ходят все, в том числе некрещеные.
   Хотя тюрьма делает женщин более религиозными, в храме ставят кучу свечек за упокой. Но не умерших близких, а «непреставившихся рабов божьих». Следаков, тех, кто сдал, заказчиков дел. Поставить свечку сложно: нет свободных мест, нужно ждать, когда другая догорит. В небольшую комнату, служащую тюремным храмом, заводят максимум по две камеры. Получается, что свечки за упокой души живых врагов ставит почти каждая.
   – Следачке! – сказала как-то Людмила и воткнула свечку вверх ногами. – Хорошо горит! Ой, хорошо горит! Чтоб она так горела, сука! В аду, падла!
   Людмила не уголовница и не бандитка. Имеет два высших образования. На воле у нее, авторитетной оценщицы недвижимости, была оценочная фирма. Людмилу считали одним из лучших экспертов. Кому-то помешала – завели дело по части 4 статьи 159.
   Многие станут возмущаться и говорить, что это грех. Но в тюрьме значение понятия «грех» смещается. Да, все следят за тем, чтобы прочитать молитву правильно и вовремя, но при этом желают смерти тем, по чьей вине оказались в тюрьме. Особенно невинно обвиняемые и невинно осужденные. Они озлобляются на весь мир. В первую очередь на тех, кто виновен в их судьбе.
   В тюрьме перестаешь прощать. В тюрьме начинаешь ненавидеть, даже если на воле была добрейшим человеком. Людям, прошедшим тюрьму, нечего терять. Они уже не вернутся ни на свою работу, ни к своим друзьям. Многие навсегда потеряют семью. Остается только один смысл в жизни: мстить. Мстить тем, кто искалечил жизнь, лишил будущего. Почему они должны жить и радоваться? Почему им должно быть хорошо?
   И мстят. Одни ставят свечки за упокой непреставившихся рабов божьих, а другие, выйдя на волю, нанимают киллера или встречаются с врагом сами.
   – Срок не резиновый, – говорят женщины. – Выйду и рассчитаюсь с козлом, который меня сдал. Недолго ему по земле ходить. Мне хочется сказать подлым следователям, судьям, прокурорам и стукачам: вам не страшно отправлять невинных людей на зону? Вы не боитесь проклятий? Вы не боитесь, что вам и вашим детям будут желать мучительной смерти?
   Когда-нибудь возмездие вас настигнет. Следователей и судей тоже сажают в тюрьму. Кого-то догоняет шальная пуля, кому-то на голову случайно падает кирпич. Подумайте об этом, когда будете укатывать невиновных или выносить заведомо неправедный приговор.
   Храм в тюрьме – это еще и один из основных центров межкамерной связи (наряду с медицинской частью, следственной частью, а также отстойниками, где женщины ожидают, когда их заберут в суд или на этап). Через эти центры путешествуют так называемые эмки (записки), которые невозможно передать по «дорогам».
   «Дорога» – это тюремная почта. Делается она так. Распускается шерстяная одежда, из нескольких ниток плетут веревку. Это «конь». «Конь» должен быть длиннее расстояния до камеры, с которой нужна связь. К «коню» привязывают носок, туда закладывают эмки (они же малявы) или «бандероль» (мобильный телефон, сигареты, еду). На эмке пишут номер камеры и имя (либо погоняло) получательницы.
   По эмкам передают новости, общаются, дружат и даже заводят виртуальные романы. «Печатники» – это не чисто женская тюрьма. В ней также сидят бээсники, то есть бывшие сотрудники правоохранительных органов, большая часть – мужчины. Некоторые женщины находят там «женихов». Хотя я считаю, что арестантке западло водить дружбу с мусором, который сидит за пытки или за взятку. Были и те, кто арестован по обвинению в изнасиловании. Но некоторые женщины настолько исстрадались по мужскому общению, что и с мусором не прочь. Хотя бы эмками по «дорогам».
   Доходило даже до того, что арестованные мужчины и женщины показывали в окно камеры друг другу обнаженные части тела. Некоторые женщины заигрывали с мужчинами-надзирателями.
   Не со всеми камерами есть «дорога». Иногда установить ее невозможно из-за расположения камер. Тогда «дорога» передается через другую камеру либо медку, следку, церковь или отстойник. Некоторые камеры и некоторых старших наказывают и «замораживают», то есть лишают «дороги» на неделю или больше.
   Чтобы снять «заморозку», старшие договариваются между собой через оперативницу либо через следку, медку и церковь.
   Связь по «дорогам» происходит через окно после отбоя. «Дорожницей», как правило, работает молодая арестантка. «Дороги» (как и любая межкамерная связь), понятное дело, запрещены правилами внутреннего распорядка. После отбоя дежурные начинают отлавливать нарушительниц. Хотя по правилам открывать корму после отбоя можно, только если в камере драка или кто-то нажал на «клопа». Но правила дежурных не касаются. За каждую объяснительную дежурная получает премию 500 рублей, за рапорт – 1000 рублей. «Дорожниц» вызывают на дисциплинарную комиссию. При повторных случаях могут отправить в карцер.
   Мобильный телефон в камере – вещь запрещенная, но необходимая. Поэтому оперативники продают простейшие телефоны за 30000 рублей. Иногда телефон оплачивает старшая и сама устанавливает правила пользования. Иногда сумма делится между всеми арестантками, пользующимися телефоном. Иногда находится спонсорша – как правило, из числа арестованных по 159-й статье – и получает право на телефон в любое нужное время, даже днем. Хотя разговаривать до отбоя крайне рискованно. Дежурные смотрят в глазки, и вся камера может лишиться трубки. За связь в любом случае платят все. В неделю дают говорить один раз по полчаса. Телефон, естественно, без Интернета. Если трубку находят во время шмона, то старшую отправляют в карцер на 15 суток. Всю ответственность за телефон она берет на себя. В мужских тюрьмах доступ к телефону свободней. В одной камере по несколько трубок.
   В камере часто гадают. На нарисованных картах (настоящие запрещены), на «вольных» сигаретах (говорят, что там высвечивается цифра срока) или на свечках, принесенных из церкви. Хотя лично я гадать не любила и всегда отказывалась.
   Также в камере пишут стихи и рисуют. Вот где раскрываются настоящие таланты. Некоторые научились рисовать даже иконы. Вместо красок – косметика с воли. Впрочем, она мало у кого есть. Многие лепят четки и фигурки из хлеба. Красят чернилами, украшают стразами. Когда для четок делают тесто из хлеба, в нем отчетливо видны серебристые прожилки. Это бром, который добавляют почти во всю пищу. От баландерок известно, что безопасно есть на обед лишь первое и кашу.
   Когда говорят, что бром добавляют только мужчинам, знайте: это ложь. Добавляют всем. Для подавления не только сексуальной, но и умственной активности. Зачем следователю арестантка с умственной активностью? А подавленную проще «закатать».
   Помните, я говорила о запахе мертвечины со двора СИЗО? Он проникает и в камеры. Во дворе – множество мертвых голубей. Арестантки бросают хлеб голубям, и у птиц из-за него взрывается зоб. Таким вот хлебом кормят женщин.
   Каша представляет собой налитое в тарелку молоко, в котором плавает несколько зерен гречки, манки или сечки. Одна порция на двоих.
   В обед суп (тоже одна порция на двоих). Очень мало супа. В детстве у меня была серия книг «Пионеры-герои». Одна из них посвящена Люсе Герасименко из Минска, единственной девочке в серии. Когда Люся оказалась в гестаповской тюрьме, то фашисты давали арестованным «десять ложек какой-то баланды». Так вот, я посчитала количество ложек в супе. Их две. Даже фашисты давали больше.
   На второе дают вонючую капусту, которую никто не берет. Там должна быть тушенка. Тушенка дается из списанных запасов мобилизационного резерва 70-летней давности. То, чем нельзя кормить солдат, отдали арестанткам. Но и этой тушенки в капусте два-три волоска. А по нормам положено 50 граммов на человека в день.
   Рыбу как-то привезли с солитерами.
   Мясо – крохотную котлетку – выдают только по праздникам.
   Это было на Новый год и Рождество.
   На ужин – жидкая картошка. Она как вода.
   По ночам люди храпят, сопят, бредят. Выспаться невозможно. Многие берут снотворное. Пишут заявление и получают димедрол или феназепам.
   Утром и вечером всех выводят на проверку. По четвергам проводится так называемый «голый день»: камера выходит на проверку в халатах или простынях на голое тело. Около входа стоит фельдшер, перед ней надо снять простыню или халат и показать обнаженное тело. Этот осмотр формален. Он призван скорее унизить и заморозить женщин, нежели что-то обнаружить. Фельдшер «не замечает» ни синяков, ни царапин. «Голые дни» проводились и зимой, когда в коридоре холодно. Иногда держали на проверке подолгу – в одном халате, в мороз.
   Полагается прогулка, не меньше часа в день. Водят в закрытый дворик. Несколько раз зимой, в мороз, держали по несколько часов. Это делают специально, чтобы дать женщинам понять, что они абсолютно бесправны, что с ними можно сделать все что угодно. Мы возвращались в камеру замерзшие, с сосульками на губах.
   Спали на железных решетчатых шконках с тончайшими матрасами. От этого дико болят ноги и спина. Просыпаешься в синяках. У меня заболевание позвоночника, и я пыталась добиться второго матраса. Главврач Иванова после осмотра сказала: «Вижу, но, пока справок с воли не представите, второй матрас не получите». «Но вы же видите, что он мне показан», – возразила я.
   – Я вам все сказала. Идите!
   Как я могу запросить справки с воли без паспорта? Никто их не выдаст. Нет справок – ты здорова. Обойдешься без матраса. Часто из других камер слышны повторяющиеся крики вроде:
   «Один ноль семь, врача срочно!» (это номер камеры; говорят не «сто семь», а «один ноль семь»). Если кричат и грохочут кружками, дело совсем плохо. Врач не приходит подолгу. Бывают смерти от неоказания медицинской помощи. Однажды, на следующий день после дикого крика о враче, мы узнали из следки, что женщина умерла от менингита, так и не дождавшись помощи.
   У нас в камере была больная эпилепсией. Однажды ей стало плохо. Врач появилась только через шесть часов.
   Из врачей-специалистов – только гинеколог и психиатр.
   По всем остальным вопросам – главврач Иванова.
   Когда человеку плохо, давление измеряют через открытую корму. Мы смеялись, что скоро через корму будет и гинеколог осматривать. Когда нужен укол, человека выводят, как здесь говорят, «на коридор». Прямо там делают укол и отправляют обратно в камеру.
   Особое издевательство – это шмон. Шмоны проводят для профилактики и для наказания «шатающих режим» арестованных. Например, тех, кто жалуется в ОНК [38 - ОНК – Общественная наблюдательная комиссия. Контролирует соблюдение прав человека в местах принудительного содержания.]. Перед их визитом оперативник вызывает старшую камеры и разъясняет ей, чтобы никто из арестованных «не вынес сор из избы», иначе «у всей хаты будут проблемы». Вернувшись, старшая беседует с новенькими и особо «буйными», чтобы не подводили всю хату и ничего не рассказывали. Если арестованная жалуется ОНК на безобразные условия или побои, то буквально через час после выхода членов ОНК из СИЗО в «нарушившей правила» камере начинается шмон. Всех женщин запирают на три часа в шмоналку – холодное помещение с кафельным полом. Курящие в камере – абсолютное большинство, немногочисленным некурящим остается только задыхаться. Присесть некуда, разве что на пол. Измученные женщины садятся на сланцы, но все равно простужаются. После таких шмонов массово просятся к гинекологу. Иногда проводят по два-три шмона в день.
   Основная цель оперативников – мобильный телефон. Если его находят, то изымают, а старшую отправляют в карцер на 15 суток. (Я думаю, вы представляете, что сделают махровые уголовницы с той, которая лишила их единственного средства общения, пусть редкого, с близкими.) Иногда при шмоне отбирают бражку, нарисованные карты и таблетки. Но это побочный доход дежурных. Особенно зверствовала на шмонах оперативница Надежда Рысиковна по кличке Рысь. Запомните это имя: страна должна знать своих героинь. Заходя в камеру, она орала: «Эй, курицы! Задницы подняли, оперативник вошел». Ее все боялись. Как-то во время шмона она отправила камеру к гинекологу в поисках телефонной трубки. Врач намеренно причиняла женщинам боль, а Рысь их держала. Одна из арестованных не выдержала и укусила ее.
   Мощно укусила. Рысь потом ходила с перевязанной рукой, но ее зверства только усилились.
   Поэтому до ОНК не доходит множество безобразий, творящихся в СИЗО.
   Зачем над арестованными издеваются? Основная цель, как и в фашистских и сталинских лагерях, – уничтожить вас как личность, лишить достоинства, доказать, что вы – никто. Сделать так, чтобы вы поверили в свою виновность, даже в то, что не совершали, ощутили, что недостойны человеческого обращения. Надзирательницы обращаются к арестованным исключительно на «ты» независимо от возраста, подчеркивая их приниженное положение. «Эй, ты, поди сюда!», «Тишину словили!», «Курицы!» – такое ты слышишь постоянно. Мало кто делает замечания надзирательницам. А в ответ на редкие замечания следует фраза: «Не надо преступлений совершать». В СИЗО вам дают понять, что вы уже преступница, что для «порядочного» общества вы потеряны. Говорить надзирательницам о презумпции невиновности и законе – то же самое, что показывать слепому картины.
   Атмосфера «зря сюда не попадают» передается и некоторым арестованным. Эту фразу часто повторяла наша вторая старшая, Ирма. А еще она не сходила с языка у магазинной воровки Вали. Зайдя в камеру, она представилась именем Дойна; потом решила назваться подлинным именем, о чем написала заявление оперативнику.
   В шесть утра заходит дежурная надзирательница и заставляет всех вылезать из-под одеял. Ты больна? Приехала из суда в три ночи? Никого не волнует. Оказалась в шесть под одеялом? Пиши объяснительную. Единственная цель – унизить людей. В СИЗО не работают, и просыпаться в шесть утра, если не надо ехать в суд, бессмысленно. Просто очередное издевательство.
   …Сейчас я под домашним арестом. Два дня назад у меня случился сердечный приступ. Было настолько плохо, что я не умолчала и написала о нем в фейсбуке. Мне отвечали, что по моей активности в соцсетях видно, как мало я сплю. Это действительно так. Я просыпаюсь в четыре-пять утра, а то и в два-три. И не могу уснуть. Хотя не иду на работу. Это уже стало рефлексом. Пережитый стресс разрушил мой сон, и я не знаю, смогу ли когда-нибудь спать нормально, как раньше, а не по три-четыре часа.
   Карты в СИЗО запрещены. Но девушки их рисуют. Карты отбирают, заставляют писать объяснительные. Потом вызывают на дисциплинарную комиссию. Пишут рапорты. Два рапорта – карцер на неделю. А дежурные получают за одну объяснительную премию – тысячу рублей. Вот и стараются.
   Чтобы не сойти с ума от безысходности, я выучилась играть в домино. Предавалась давно забытой игре в «дурочку». Освоила «бур-козла», вспомнила «пьяницу». Один раз нарвалась на объяснительную и дисциплинарную комиссию. После этого Настя по кличке Мумука написала на моей кружке (они здесь железные): «Танька-картежница».
   Еще одним способом уйти от реальности были книги. Библиотека раз в месяц поставляла штук десять книг. В первый день красивая интеллигентная женщина по кличке Фрося (из-за фамилии) подошла ко мне:
   – Смотрю, вы любите читать. У меня Акунин есть, обращайтесь.
   Фрося болела СПИДом. Но она не унывала, верила в то, что это не конец. Мечтала, чтобы ее дождалась мама. Фросе светил большой срок: сбыт наркотиков. Еще у четырех женщин в камере, в том числе у Насти и Кати, был ВИЧ.
   Из-за книг меня называли полиглотом, читала я больше всех. Правда, когда появились Татьяна и Света-бухгалтер, они вытеснили меня на третье место.
   В женских СИЗО и зонах (не знаю, как в мужских) принято семейничать. В этом нет никакого сексуального подтекста. Просто две (или более) женщины на соседних шконках ведут совместное хозяйство, делятся передачками, стирают друг другу, помогают заправлять шконку. В тюрьме без «семьи» еще можно выжить, но на зоне – нет. Женщины так и называют друг друга: «моя семейница». Считается, что разбивать «семью» не по понятиям. И если старшая перекладывает одну из семейниц на дальнюю шконку, это воспринимается как наказание.
   Впрочем, любовную пару я тоже там застала. Меня это не удивило. Удивило другое.
   В начале жизни в камере я была уверена, что Настя – дочь Любовь Михайловны. Она ее называла мамой, а Любовь Михайловна утром говорила: «Девонька моя проснулась, писать захотела». Когда я узнала, что они познакомились лишь в карантине, была очень удивлена. Их сначала посадили в разные камеры, и Настя рыдала до истерики. Потом ее перевели к «мамке». Радости не было предела. Когда Любовь Михайловну увезли на этап, Настя хотела только одного: уехать во Владимир, к мамке.
   А еще в камере жили два привидения. Я их, правда, никогда не видела. Но они ко многим приходили по ночам. Особенно перед судом. Не верю в мистику, но трудно не поверить, когда тебе рассказывают одно и то же разные люди.
   Люся помнила одну из них живой. На воле эта женщина работала заместителем главы управы одного из районов Москвы. В управе вскрыли крупные хищения в муниципальном заказе. Повесили их на женщину. Она, невиновная, верила, что суд ее оправдает, и стойко переносила тюремные трудности. Юридически грамотная, многим помогала писать апелляции и жалобы. Ее лучшей подругой была одна из самых издаваемых в России писательниц, фамилия которой слишком известна, чтобы ее называть. В бытность на высоком посту чиновница предоставляла писательнице помещения для презентаций…
   Суд приговорил женщину к трем годам. В полном отчаянии она позвонила подруге-писательнице. А та ответила: «Забудь меня и этот телефон». Не выдержав, осужденная повесилась на простыне. Через несколько лет, уже после отставки Лужкова, ее посмертно реабилитировали. Но душа ее так и не успокоилась. Вот и приходит по ночам к женщинам, ожидающим суда. Ничего не говорит, но может потрогать.
   О второй женщине ничего не известно, кроме того, что ее убило током.
   Многие в камере рассказывали о том, как их избивали оперативники, но доказать что-либо было невозможно.
   Руководительнице кадрового агентства на допросе ломали пальцы. Не выдержав, она написала явку с повинной. Сейчас она стучалась во все инстанции с тем, чтобы явку признали недействительной, ведь она получена путем насилия. Но бесполезно. Ее осудили по части 4 статьи 159 на четыре года.
   У Наташи, задержанной за сбыт наркотиков, вообще вырван из памяти отрезок времени между предъявлением обвинения и судом по мере пресечения. Она не помнит, как ей изменили статус со свидетельницы на подозреваемую, как ее арестовывали, везли в автозаке, не помнит, была ли в ИВС. Очнулась в конвойке уже перед судом, когда ей сделали какой-то укол.
   В СИЗО можно запросто заразиться туберкулезом. Теоретически каждой новой арестантке должны делать флюорографию. Но часто проверку проводят, когда человек уже переведен из карантина в общую камеру, или не проводят вообще. У 19-летней студентки правовой академии, дочери одной из моих сокамерниц, подозрение на туберкулез IV степени. До этого к ним в камеру посадили больную туберкулезом женщину. Инфекцию можно подхватить и в автозаке, где до тебя везли больного.
   Дежурные никогда не говорят, куда забирают. «С документами» означает, что поведут в следственную часть, куда пришел следователь или адвокат. «Следка» – на свидание. «По сезону» – в карцер. «На выезд собирайтесь» – в суд или на освидетельствование. «Со всеми вещами и с казенкой» может означать перевод в другую камеру, отправку в Матроску (СИЗО «Матросская тишина»), Бутырку (психиатрическая больница) или в другой изолятор.
   Для вывоза в суды будят в четыре-пять утра. Несколько часов ты сидишь в отстойнике, потом трясешься в автозаке. Иногда в общак автозака (на четверых) набивали до 12 человек. Сидя внутри, коленями ты упираешься в дверь, а головой – в потолок. А теперь представьте: вас подняли в пять утра, несколько часов продержали в вонючем общаке, привезли в суд в набитом до отказа автозаке и посадили в конвойку, где воняет мужской мочой и до того душно, что можно задохнуться. Смогли бы вы после этого убедительно отстаивать свою невиновность или бороться за снижение срока? После судов всегда возвращаются за полночь. Порой в три-четыре утра. Все повторяется в точности, только в обратном порядке. Конвойка, автозак, отстойник. Иногда в суды приходится ездить ежедневно.
   Нужно подготовиться? Написать выступление? Вспомнить о важнейших событиях, которые могли бы вас оправдать? Некогда, некогда, некогда. Не говоря уже о том, чтобы элементарно позаботиться о внешнем виде. Судья и так видит тебя в клетке, а когда человек в клетке, то чисто психологически трудно поверить в его невиновность.
   Помимо психологии, есть и другая сторона. Приговоры выносятся конвейером. Когда следователь или прокурор передает дело в суд, обязательно прилагает флешку с заранее написанным обвинительным приговором (а других почти не бывает, в России только 0,4% (!) оправдательных приговоров). Зачем осложнять жизнь судье лишней работой? Проще скопировать обвинительное заключение, поменять шапку и заранее прописать меру наказания. Большая часть приговора повторяет обвинительный акт – вплоть до описок и знаков препинания.
   Обвинение и суд довольны таким плодотворным сотрудничеством. Судам меньше работы по поиску приемлемых формулировок, обвинение застраховано от неожиданностей вроде грубых ошибок в тексте по невнимательности или из-за отсутствия квалификации у судей. Только на загубленную судьбу подсудимого всем абсолютно наплевать. Судьи, прокуроры и следователи делают себе карьеру за счет человеческих жизней.
   Вы только вдумайтесь: 0,4% оправдательных приговоров. Что это значит? Это значит, что следствие почти никогда не ошибается. Такое возможно? Конечно, нет. Даже если представить себе, что в следственных органах работают кристально честные и компетентные люди. Но это все-таки люди. А людям свойственно ошибаться. А теперь прибавим к этому низкую квалификацию следователей, особенно когда речь идет о такой статье, как мошенничество, где следователю приходится разбирать специфику различных видов предпринимательской деятельности. Представьте, что бы написал учитель пения о квантовой физике. Представили? Обвинительное заключение по мошенничеству – такой же надуманный бред. Его еще называют «пол-палец-потолок». С пола подобрал, из пальца высосал, с потолка взял. И сочинил заключение, которое ляжет в основу обвинительного приговора. Именно поэтому в России оправдательных приговоров всего 0,4%.

     Полетят мотыльки над тайгой,
     Будто сотни загубленных судеб,
     И ни лагерь, ни подлый конвой —
     Нет, никто, лишь Господь их осудит [39 - Фрагмент текста песни «Мотыльки», исполняемой группой «Воровайки».].

   Апелляционная инстанция (Мосгорсуд) редко существенно изменяет приговор. Как правило, оставляет его без изменений. Или кратко, «безе». Так и говорят: «Мосгорсуд печет пирожные безе». На моей памяти обвиняемых только два раза вывозили в Мосгорсуд. Многие писали ходатайства о просьбе обеспечить личное участие, но их игнорировали. Лишь видеоконференция. Вывозили только на приговор. На меру пресечения – ни разу. Когда уже арестовали Реймера [40 - Александр Реймер – бывший директор ФСИН. 30 марта 2015 г. арестован по обвинению в мошенничестве при закупке электронных браслетов для арестантов.], то для него единственного сделали исключение: вывезли в Мосгорсуд. Но меру пресечения так и не изменили, оставили его в СИЗО.
   Так что вы мало что можете изменить. Хотя все к судам готовятся серьезно. И все надеются, хотя умом понимают: не на что. После Мосгорсуда следует этап. На этап собирают всем миром: кто даст сигареты, кто вермишель «роллтон» или «доширак» (здесь их называют «бомж-пакеты»), кто конфеток, кто печенья.
   Каждая обязана дать, что может. Это не обсуждается. Это святое, потому что коснется всех.
   По дню недели и времени, когда забирают, можно определить, на какую зону везут. Ночью в среду – в Мордву, днем в субботу – во Владимир, поздно вечером в четверг – в Ярославль.
   Уже на зоне пишут кассационную жалобу. Если ее принимают, то человека этапируют обратно в Москву. У нас было несколько таких. Здесь их называют «транзитницы». И только одной приговор отменили. Бывшей чиновнице, осужденной за получение взятки.
   Самое страшное в тюрьме – информационный вакуум. Ты не знаешь, что происходит с твоим делом, поддерживают тебя на воле близкие и подруги или отвернулись.
   Первые полгода никаких следственных действий не ведется вообще. Тебе тупо продляют меру пресечения. Формулировка всегда одна и та же: «В связи со сложностью и многоэпизодностью данного дела».
   Все это иначе как пыткой не назовешь. Умышленно наносят вред здоровью ужасными условиями в СИЗО, чтобы ты взяла вину на себя: оговорила себя и других ни в чем не повинных людей.
   Как только у меня появилась тетрадь, я начала писать эту книгу. Я назвала ее «Белая лебедь в темнице». Белая лебедь должна была стать символом моей избирательной кампании…

Глава 10. Тюремные будни

   Утро началось с объявления Норы:
   – Девочки, просыпаемся, готовим камеру к проверке.
   Надо было заправить постель «по-белому». Я не поняла, что это значит, и мне показали. Тончайший, побитый молью плед складывают вдвое, а простыню поверх пледа отворачивают так, чтобы по бокам оставались белые полоски.
   Потом Люся позвала нас:
   – Новенькие, подойдите ко мне.
   И стала каждой щупать голову, искать вшей. Нашла у цыганки Светы. Вызвали дежурную. Свету вывели, заставили собрать все вещи на прожарку. Через час она вернулась, обритая налысо и заплаканная.
   Примерно в 11 часов открылась корма, и дежурная крикнула:
   – Девочки, построились!
   – Проверка приехала, – предупредили меня.
   Через пять минут вошли представители ОНК. Среди них я узнала Анну Каретникову. С ней мы познакомились на съемках программы «Совершенно секретно» у Кучера [41 - Станислав Кучер – российский журналист, общественный деятель, ведущий телевизионных программ. В их числе – «Совершенно секретно», «Час Кучера».], где участвовали в дебатах перед выборами в Координационный совет оппозиции [42 - Координационный совет российской оппозиции – негосударственный политический и гражданский орган, выборы в который состоялись в октябре].
   Я очень обрадовалась:
   – Анна, вы узнаете меня?
   – Да, Татьяна Викторовна, мы с вами сейчас поговорим. После общих вопросов она прошла со мной на кухню. Всю беседу снимал на камеру представитель СИЗО.
   – Алексей мне звонил, – сказала Анна. – Похоже, вас зарегистрировали, но точно сказать не могу.
   – Значит, меня выпустят?!
   – Лучше не обнадеживайтесь, чтобы потом не разочароваться. Но я уже поверила, что скоро буду свободна. Осталось потерпеть совсем немного. Буквально несколько дней.
   Через несколько дней пришел адвокат Черноусский. Он подтвердил, что избирательная комиссия меня зарегистрировала. Но при этом сказал, что решение о моем освобождении может быть принято только на апелляции в Мосгорсуде. И то не факт. Отдал мне копию написанной им апелляционной жалобы.
   – Если вывезут в суд – шансы есть; если будет видеоконференция – намного меньше. Так что напишите здесь: «Прошу обеспечить личное участие, исключая видеоконференцию».
   Я написала.
   – Нужно будет акцентировать внимание не только на том, что вы зарегистрировались, но и на том, что вы занимались предпринимательской деятельностью, – посоветовал Черноусский. – Больше вероятность, что именно это сработает.
   Через день адвокат Чесноков принес мне жалобу, которую он написал в прокуратуру ЮВАО. В ней он последовательно изложил все нарушения, допущенные при возбуждении в отношении меня уголовного дела и заключении меня под стражу.
   2012 г. Через год прекратил работу. Показал себя как искусственный и абсолютно не способный к реальным действиям орган, направленный исключительно на пиар его членов.
   Моя регистрация кандидатом в депутаты Мосгордумы привела только к тому, что дело забрали у УВД ЮВАО и передали в Главное следственное управление.
   Я надеялась, что Мосгорсуд отменит незаконное решение Кузьминского суда. Хотя мне говорили: это невозможно, будет «безе». С «безе» возвращались постоянно.
   Утром 27 июля меня позвали к корме:
   – Сухарева. Видео в десять.
   Я сильно расстроилась. Раз видео – значит, точно не отпустят.
   Только в 11 меня забрали в отстойник, откуда через час завели в маленькое помещение с огромным экраном.
   Со мной сидела Людмила из единственной в СИЗО женской камеры для бээсников. В молодости она работала в ГАИ. После увольнения стала оценщицей. Потом получила аттестат и открыла свою фирму. Людмила обвинялась в мошенничестве. Одна подполковник полиции – в убийстве сожителя. А все остальные бээсники проходили за превышение полномочий.
   За время следствия от инфаркта умер муж Людмилы.
   – А тебя по телевизору показывали, – сказала Людмила. – Ты, кажется, депутат.
   – Кандидат в депутаты, – машинально ответила я. Она дала мне несколько адресов для жалоб:
   – Я уже здесь полгода. Следственных действий никаких не ведется, тупо закрыли и держат. Нужно писать везде, может быть, что-то выстрелит. Собери волю в кулак и борись.
   Сначала слушали Людмилу. Суд не удовлетворил ее апелляционную жалобу и не изменил срок содержания под стражей.
   После настал мой черед. В зал вошли мама, адвокаты, Михаил Юрьевич, руководитель аппарата московского отделения «Справедливой России» Алексей Спиваков и Наталья Чернышева. Адвокаты зачитали апелляционные жалобы. Я зачитала свою. Адвокаты указали, что мое заключение под стражу противоречит части 1.1 статьи 108 УПК РФ, и ходатайствовали приобщить материалы, свидетельствующие о том, что я занимаюсь предпринимательской деятельностью (выписки из ЕГРЮЛ [43 - ЕГРЮЛ – Единый государственный реестр юридических лиц. В выписке из него указываются все актуальные данные о предприятии.]). Прокурор отказалась приобщать материалы.
   Меня охватил ужас. Ведь следователь написала в ходатайстве заведомую ложь о том, что я не занимаюсь предпринимательской деятельностью. Меня заключили под стражу незаконно. А доказательства прокурор не приобщает.
   Я поняла, что справедливого решения не будет.
   Адвокаты приложили решение Московской городской избирательной комиссии о моей регистрации в качестве кандидата в депутаты Мосгордумы. Прокурор отказалась приобщать и его. Адвокаты зачитали ходатайство о залоге и поручительстве депутата Государственной думы Александра Агеева (в «Справедливой России» его называли Сан Санычем). Без толку.
   Суд отказался удовлетворять все ходатайства. Единственное, что он изменил, – срок содержания под стражей. Не до 10 сентября, а до 5.
   Я написала на бумаге: «Голодовка». Но все замахали руками. Спиваков советовал: «Ни в коем случае, вы только навредите делу». Мама, подойдя близко к экрану, говорила, что здоровье – это самое главное.
   Я пожалела маму и отказалась от идеи голодовки. Сейчас я думаю, зря. Голодовку нужно было начинать еще тогда. Бессрочную или сухую. Тогда, может быть, все пошло бы по-другому.
   Вернувшись в камеру, я начала писать жалобы. Я писала в прокуратуру и правозащитникам. Как выяснилось позже, многие жалобы правозащитникам ушли в никуда. По их адресу находились другие организации.
   – Танюха пишет и пишет, а толку никакого, – говорила Валя, арестованная за кражу. – Раз уж сюда попала, значит, виновна, зря же не посадят. Все равно свой срок отсидишь.
   – Пусть пишет. Может, повезет. Со мной в ИВС сидела девочка, и ей после жалоб отменили приговор, – возражала Наташа, арестованная за наркотики. Наташа тоже писала жалобы.
   – Помнишь Катьку? – вступала Люся. – Сидела с такой же статьей, как Таня. Писала везде, из зала суда освободили, дали по отсиженному.
   – Зря ты все это делаешь, – сказала мне Настя. – Тебе надо побыстрее осудиться, а с зоны уже выкупаться.
   Ответы на жалобы приходят месяца через два после обращения. Письма из Москвы в Москву в России движутся безумно долго. Если вы «приличный человек» с деньгами, то лучше воспользуйтесь услугами DHL, Pony Express. Когда я была «приличным человеком», а не «арестанткой», я именно так и делала. Почта России доставляет жалобы со скоростью черепахи. А арестанты сидят и сидят, некоторые заражаются туберкулезом, СПИДом, получают инвалидность, умирают.
   Я получила несколько ответов. Генпрокуратура отвечала, что мое обращение для проверки доводов направлено в прокуратуру Москвы. Прокуратура Москвы отвечала так же, слово в слово: обращение для проверки доводов направлено в УВД ЮВАО. А прокуратура ЮВАО сообщила: «Проведена проверка, в результате которой выявлено, что установлена ваша причастность к совершению преступления», «нарушений требований статьи 182 УПК РФ [44 - Статья 182 УПК РФ – «Основания и порядок производства обыска».] при производстве обыска органами предварительного расследования не установлено. Изучение материалов данного уголовного дела показало, что расследование ведется полно, объективно и всесторонне, устанавливаются все обстоятельств произошедшего. Оснований для принятия мер прокурорского реагирования в настоящее время не имеется».
   Круг замкнулся.
   Прислала письмо Наталья. Писала, что испекла мои любимые пирожки, но их не пропустили. Попросила сообщить, что мне нужно из вещей. Любовь Михайловна и Настя подсказали, без чего не обойтись в СИЗО: вещи, «мыльно-рыльные», сумка, обувь. Я отправила письмо Наталье.
   Из Матроски вернулась Юля. Выглядела овощем. Ни на что не реагировала, так ее закололи. Но потом пришла в себя. У нее диагноз – вялотекущая шизофрения. Вообще, этот диагноз придумали советские психиатры нарочно, чтобы упекать в психушку диссидентов. Всемирная организация здравоохранения его не признает. Но Юля стремится «соскочить» по болезни. У нее часть 4 статьи 228 (сбыт наркотиков в особо крупном размере), и ей грозит срок от 10 до 15 лет.
   Юля сидела в СИЗО уже год. Срок пребывания под стражей закончился, пока она находилась в больнице. По закону ее должны были отпустить. Юля нажала на «клопа» и рассказала дежурной о ситуации. Через три часа ей принесли копию постановления о том, что суд прошел вовремя, без нее, и содержание под стражей продлили еще на два месяца. А по закону продлевать срок без обвиняемой допускается только в том случае, если она находится в розыске.
   У меня загноился правый глаз. Конъюнктивит. Трижды просила дежурных вывести меня в медчасть. В первый раз они предложили мне лечиться народными средствами, а во второй раз на утренней проверке сказали, что выведут только на основании заявления. Нормально, да? А если человек умирает – тоже сидеть до вечера, положить заявление на корму, а на следующий день дожидаться, когда заберут? А если не доживешь, заберут уже тело?
   Вечером я положила на корму заявление. Но меня в медчасть не вывели. Писала снова и снова – не вывели. Так я и не получила медпомощи. Хорошо, что у Ксюши, одной из сокамерниц, нашелся альбуцид, и она закапывала мне глаза.
   Лекарства в СИЗО – страшный дефицит. От всех болезней выдают только аспирин. Не больше двух таблеток. Чтобы получить лекарства с воли, надо верно оформить кучу бумаг. Выдадут через месяц.
   Приближалась осень, а у меня была только летняя одежда. Костюм, в котором меня забрали (любимый серый пиджак и брюки), босоножки и эластичные гольфы. Еще кое-что дали сокамерницы. Вещевые передачи разрешены лишь раз в полгода. Я написала письмо Наталье, но посылка пока не приходила.
   Я не сломалась потому, что мне писали. Письма придавали мне силу и вдохновляли на борьбу.
   Первым стало электронное письмо Тани Болотиной, которое пришло 5 августа. Она сообщила о том, что феминистки за меня беспокоятся, что проводили пикет возле Генеральной прокуратуры. Еще информировала о создании страницы в фейсбуке в мою поддержку.

   Татьяна Болотина в одиночном пикете у Генеральной прокуратуры РФ в поддержку Татьяны Сухаревой. Фото Татьяны Болотиной

   Стало легче на душе. Появилась надежда на то, что на воле меня поддерживают, и на то, что мы скоро встретимся.
   Второе письмо, от Екатерины Бахреньковой, пришло 12 августа. В мае у нас с ней случилось разногласие по поводу Женской исторической ночи [45 - Ночь расклеивания плакатов с женщинами, сыгравшими важную роль в истории, проводится в разных городах мира 8 мая в 8 часов вечера. Это не протестная акция, а напоминание о том, как в нашем мире важны женщины. Феминистские активистки заполняют публичное пространство листовками, плакатами, постерами со значимыми для них женщинами.]. Мы с активистками в Орехове-Борисове расклеивали и раздавали прохожим две обошедшие весь Интернет фотографии с подписью: «Президенты Чили, Бразилии и Аргентины сегодня и 40 лет назад». На первом фото с инаугурации президента Чили Мишель Бачелет улыбались женщины – президенты Чили, Бразилии и Аргентины. На втором фото стояли, отдавая честь, диктаторы этих стран, все, как на подбор, в военной форме, и среди них – Аугусто Пиночет. Эти фото сами по себе как бы противопоставляли матриархат патриархату: улыбчивые, заботливые, солнечные (по выражению Михаила Юрьевича) женщины и суровые диктаторы-мужчины. Екатерина Бахренькова посчитала, что такие фотографии противоречат анархистской основе Женской исторической ночи. А еще она решила, будто я превратила анархистское мероприятие в предвыборное. Следует сказать, что во время предвыборной кампании от меня отвернулось много друзей, особенно «белоленточников». Они посчитали мое соглашение со «Справедливой Россией» предательством интересов несистемной оппозиции.
   И вот Екатерина прислала письмо: «Ошарашена вашим арестом. Желаю вам скорейшего разрешения ситуации, надеюсь, что она ненадолго». Спрашивала, что передать из вещей и продуктов, предлагала поискать адвоката по уголовным делам. Я поблагодарила Екатерину, кратко рассказала о деле, написала, что было бы неплохо привлечь экспертов в части определения подлинности полисов, а поддержка нужна в первую очередь информационная.
   Третье письмо пришло от Ольги Ахметьевой. Она тоже писала о пикете и спрашивала, что мне нужно. В ответном письме я отправила Ольге обращение к феминисткам и своим избирателям. Я хотела, чтобы они знали, какие методы используются для устранения политических противников, и не дали себя обмануть. О помощи всем отвечала одно и то же: нужно максимально распространять информацию и привлекать внимание.

   Обращение Татьяны Сухаревой к избирателям из СИЗО

   Двухмесячный срок заключения под стражей истекал 5 сентября. 3 сентября в 10 утра корма открылась, и дежурная гаркнула:
   – Сухарева! На выезд собирайтесь!
   Я надела костюм и босоножки. Ничего другого не было. Шел дождь, и я промочила ноги. Брюки, которые до этого плотно сидели на поясе, сейчас почти падали. Поддерживать их я не могла, мешали наручники. Когда меня выводили из автозака, я увидела Галину и Алексея. Алексей сообщил, что у меня новый адвокат.
   Следователь Копейкин, которому передали дело, ходатайствовал о продлении срока моего содержания под стражей на один месяц. В зале было несколько феминисток: Таня Болотина, Оля Ахметьева, Наташа Шмидт. Я поприветствовала соратниц, мы поговорили. Приехала мама.
   Заседание, назначенное на полдень, началось больше чем на три часа позже и длилось буквально 15 минут. Следователь не приложил к ходатайству о продлении ареста документ о том, что я – зарегистрированный кандидат в депутаты Мосгордумы, и этим нарушил статью 450 УПК [46 - Статья 450 УПК – «Особенности избрания меры пресечения и производства отдельных следственных действий».]. Судья вернула следователю ходатайство без рассмотрения и перенесла заседание на завтра. Замечу, что это решение незаконно. Судья могла вынести единственное законное решение: освободить меня из-под стражи в соответствии с частью 8 статьи 109 УПК РФ [47 - Ходатайство о продлении срока содержания под стражей должно быть представлено в суд по месту производства предварительного расследования либо месту содержания обвиняемого под стражей не позднее чем за семь суток до его истечения. Судья не позднее чем через пять суток со дня получения ходатайства принимает в порядке, предусмотренном частью 4, 8 и 11 статьи 109 УК РФ, одно из следующих решений: 1) о продлении срока содержания под стражей; 2) об отказе в удовлетворении ходатайства и освобождении обвиняемого из-под стражи]. Галина сообщила о том, что подала в Кузьминский районный суд жалобу на нарушение моих избирательных прав. Рассмотрение назначили на завтра, 4 сентября. Я написала ходатайство o том, что хочу принять личное участие в рассмотрении жалобы, исключая видеоконференцию.
   Назавтра меня снова повезли в Кузьминский суд. Я даже не знала, куда еду, – на продление или на рассмотрение жалобы. В зале суда стало ясно, что это продление. Я спросила у Гали, рассматривалась ли жалоба на нарушение избирательных прав. Галина ответила: да, в рассмотрении отказали, и мы пишем апелляцию в Мосгорсуд. Таким образом, Кузьминский суд назначил на один день рассмотрение сразу двух моих дел. Что же это такое? Хотя точно так же поступит в январе Мосгорсуд.
   Следователь ходатайствовал о продлении срока моего содержания под стражей уже не на один, а на два месяца. Что же такое произошло за ночь, что мне решили изменить меру пресечения? Постановление следователя о продлении меры пресечения было подано не за семь дней до истечения срока моего содержания под стражей, а за сутки. Судья Якубаев, нарушив сроки, предусмотренные частью 8 статьи 109 УПК РФ, его удовлетворил. На суде я узнала о том, что «Справедливая Россия», нарушив избирательный кодекс, отозвала меня из числа кандидатов в Мосгордуму с формулировкой «за недостаточную активность в предвыборной кампании». Своим отзывом партия подыграла ментам. Трусы, других слов у меня нет.
   Когда мэра Ярославля Урлашова арестовали по подозрению в получении взятки, партия «Гражданская платформа» устроила в Ярославле мощнейший митинг, а в Москве – пикеты. Так что все зависит от партии. «Справедливая Россия», поняв, что политических очков на мне не заработать, попросту решила меня слить. В вопросе сливания у «Единой» и «Справедливой» очень много общего. Когда-то губернатор Тульской области единоросс Дудка слил руководителя областного политсовета «Единой России» и его заместителя. А потом слили самого Дудку, предъявив ему обвинение во взятке, о чем сообщили из каждого федерального утюга. Потом, правда, дело прекратили «за отсутствием состава преступления», но губернаторский пост Дудка потерял навсегда. Вместо него губернатором Тульской области стал миллиардер Груздев из Москвы. Он занимает первое место по богатству среди губернаторов российских регионов.
   Мне не оставалось ничего, кроме как объявить голодовку.

Глава 11. Первая голодовка

   Я вернулась в камеру поздно. На следующий день написала заявление на имя начальника СИЗО Кирилловой о том, что объявляю бессрочную голодовку в знак протеста против незаконного возбуждения в отношении меня уголовного дела и незаконного заключения под стражу.
   – Ты че, сдурела? – возмутилась Люся. – Здоровье угробишь, толку никакого. Потом будешь в дальняке [48 - Дальняк (жарг.) – туалет.] сидеть, весь желудок высрешь. Лучше жалобы пиши.
   – Тань, ты что творишь? – говорили остальные. – Тебе за голодовку дадут больше. Режим шатаешь. Уедешь на лагерь с такими полосами, что по УДО не освободишься.
   На карточке заключенного рисуют разноцветные полосы. Один цвет означает склонность к суицидальным попыткам, другой – к побегу, третий – к гомосексуальности, четвертый – к нарушению режима.
   – А мы тебе вафельку покажем, – дразнилась Настя.
   Почти все в камере считали, что голодовка бесполезна, я ничего не добьюсь и только угроблю здоровье. Многие, как Света, не верили, что у меня хватит силы воли выдержать голодовку. И лишь двое встали на мою сторону.
   – Может быть, это улучшит вашу ситуацию, – сказала Джамиля. – Я считаю, что стоит попробовать.
   – Молодец, – сказала Любовь Алексеевна. – Удачи. В первые три дня будет плохо, а на пятый и дальше будете чувствовать себя нормально.
   Днем корма открылась, и дежурная вызвала меня:
   – Сухарева! На коридор выходим! Я вышла.
   – Вы по-прежнему настаиваете на голодовке?
   – Да, – ответила я.
   – Мы разъясняем вам, что мы в случае голодовки обязаны перевести вас в одиночную камеру. После окончания голодовки в эту камеру вас не вернут. Посадят к нарушительницам режима, где вам будет несладко. Вам это понятно?
   – Да.
   – Вы по-прежнему настаиваете на голодовке?
   – Настаиваю.
   Мне велели собирать все вещи с «казенкой». Я попрощалась с сокамерницами, и меня вернули в ту же камеру, где я была на карантине. Только теперь я оказалась там одна.
   В голодовку нужно правильно входить. Изменять до нее режим питания и делать клизмы. Иначе голодовка опасна для жизни. Человек может отравиться собственными каловыми массами.
   Но в тюрьме это недоступно. Можно лишь постепенно сократить потребление еды.
   По закону за человеком, объявившим голодовку, обязан ежедневно наблюдать медработник. Измерять температуру, давление, показатели сахара.
   Во время первой голодовки ничего этого не было. До начала мне измерили вес и температуру, а после выхода – вес, температуру и давление. Но во время самой голодовки никто из медперсонала ко мне не заходил.
   До предвыборной кампании я весила 96 килограммов, в начале голодовки – 75. В СИЗО я потеряла 21 килограмм.
   Интересно, а если арестованная умирает от голодовки, как медчасть списывает свои косяки? Я думаю, выдается заключение о смерти «от острой сердечной недостаточности». Как и всем умершим в тюрьме. А слово «голодовка» на медицинской карточке пишут уже после выхода из нее, чтобы в случае чего не подставлять персонал СИЗО.
   Важнейшее преимущество одиночной камеры: никто не мешает, никто не отвлекает. Можно обдумать, взвесить все за и против, что-то исправить. Я продолжала писать книгу (закончила несколько глав) и жалобы: в прокуратуру Москвы, в Государственную думу, в Администрацию президента и во все правозащитные организации, какие знала. Я старалась писать как можно больше, понимая, что потом силы станут убывать.
   Мне приносили еду. Я не ела. Корма все время была открыта, и в камере порядочно сквозило.
   В первые дни, как ни странно, есть не хотелось. Вообще. Раньше у меня всегда возникал голод, болела голова, когда я, заработавшись, забывала пообедать. Вид и запах еды, которую оставляли на корме, не вызывал никакой реакции. Хотя тюремная еда, как я уже рассказывала, сама по себе не очень-то соблазнительна. Мне даже показалось, что у меня озарение в мозгу, повысилась работоспособность. Хотя, возможно, это было от одиночки.
   На второй день возникает легкий дискомфорт в желудке.
   На третий день – утомляемость, сонливость. Нарушается координация движений. Кружится голова.
   На четвертый день эти ощущения проходят, их сменяет как бы подъем, приток энергии. Но очень ненадолго. Далее утомляемость и сонливость наваливаются с удвоенной силой.
   В туалет перестаешь ходить на третий день. На пятый день появляется запах ацетона.
   Меня ежедневно выводили гулять во дворик, который представлял собой как бы коридор шириной метр и длиной метра три. Ощущаешь себя в нем жутковато. Как будто ты попала в заключение в Средние века.
   Брюки приходилось постоянно поддерживать, они спадали. У меня не было ни колготок, ни штанов. Мне отдали лосины одной из уехавших на этап женщин. За эти лосины, напоминавшие наполеоновские, к моему погонялу «Депутат» добавилось еще и «Бонапарт». Выходя гулять, я надевала брюки на лосины, но брюки все равно падали.
   Как-то в конце прогулки я крикнула: «Два ноль восемь» (номер камеры). Дежурная потребовала написать объяснение.
   Каждое утро и каждый вечер меня единственную выводили на проверку.
   На третий день дежурная сделала замечание, что камера не убирается. Голодающих людей заставляют еще и убираться. А что будет, когда я слягу?
   Голодовка продолжалась неделю. Я вышла из нее, чтобы готовиться к Мосгорсуду. На момент выхода из голодовки мой вес упал еще на пять килограммов, а давление – до восьмидесяти. Сахар никто не замерял.
   Угрозу о переводе в другую камеру не выполнили, и я вернулась в 208-ю. Там узнала, что Любовь Алексеевна и Натали ушли домой. Дело в отношении руководства банка, в котором работала Любовь Алексеевна, прекратили за отсутствием состава преступления. Потом сюжет об этом показывали по телевизору, все бывшие обвиняемые получили право на реабилитацию. Единственный случай из моего восьмимесячного пребывания в СИЗО, когда человека не осудили. Все остальные получали реальные сроки.
   Натали обвиняли по статье 241 УК РФ (организация занятия проституцией).
   Взяли Натали так. Она работала в сауне в студгородке. Двое оперативников позвонили, представились клиентами и спросили об услугах и ценах. Натали подробно рассказала обо всем. Через два часа оперативники в штатском пришли к ней и попросили портфолио. Выбрав «девочек», попросили Натали их привести. А потом предъявили удостоверения.
   В камере Натали чувствовала себя спокойней всех. Она знала, что не будет сидеть дольше шести месяцев (преступление средней тяжести), и жалела только об одном: нету мужиков. И вот срок содержания под стражей истек, и Натали отпустили домой. Я, как могла, привела себя в порядок, поела и легла отдохнуть.

Глава 12. Продолжаю биться в стенку лбом

   Я вышла из голодовки и вернулась в камеру – и только тогда мне отдали письма, которые ко мне приходили. Я спросила цензора о причинах задержки.
   – Мы не знали, где вы находились, – ответила цензор. Отличный аргумент. Конечно, все прекрасно знали, где я нахожусь. Просто решили меня «заморозить».
   Первое письмо – от мамы. Она возмущалась тем, что «Справедливая Россия» открестилась от меня (я уже об этом знала). Сообщила результаты выборов в Мосгордуму: все места, кроме двух, заняла «Единая Россия», по одному досталось КПРФ и ЛДПР.
   «Справедливая Россия» не получила ни одного места. Лучшим результатом было третье место Ильи Свиридова по Таганке, в победу которого партия вложила все финансовые и информационные ресурсы. Остальным кандидатам она просто дала возможность не собирать подписи. Чтобы «Справедливая Россия» перевела деньги на избирательный счет кандидата, нужно было принести наличные в аппарат для перечисления. При этом партия оставляла себе 10%. Стандартная схема обналички, только наоборот. Как я узнала позже, были случаи, когда партия попросту кидала собственных кандидатов, постоянно кормя их «завтраками». Некоторые вносили деньги по частям, ждали, когда первую часть переведут, а затем отправляли второй транш, чтобы не рисковать всей суммой.
   В моем округе победил единоросс Степан Орлов. Он с гордостью сообщил, что набрал лучший результат по Москве – 59% при 7%-ной явке, и с удовольствием записал это себе в актив. Гордился, что победил технических кандидатов от КПРФ и ЛДПР, которых зарегистрировали чисто для галочки. Только я могла составить реальную конкуренцию Орлову. Меня знали в округе, меня поддерживали простые жители. Орлов ограничивался расклейкой листовок со своим изображением и дежурных листовок на Новый год и Восьмое марта. Я выходила к людям, беседовала об их проблемах. Поэтому меня устранили. Но слишком уж жестоким и подлым способом.
   Я понимала, за что сижу. Я пыталась войти в политику. Я пыталась войти в то, чего в России нет. На прошлых выборах мэра Навальному ставили в заслугу то, что он вернул россиянам политику. На самом деле никакой политики в России нет. Как не было ее во времена СССР. В Верховный и прочие советы избирались рабочие, доярки, учителя, врачи и масса людей из простого народа. Но никакого реального влияния они не имели. Сейчас в Госдуме заседают спортсмены и певцы, получают огромные зарплаты и роскошную жизнь. Никаких решений они не принимают. Политики ни в СССР, ни в России не было, если не считать короткого срока с 1992 по 2000 год.
   Второе письмо – от журналиста Александра Минайчева. Короткое, но и этого было достаточно: «Татьяна, вы – героиня, мы с вами». С супругой Александра Минайчева писательницей-феминисткой Лилит Мазикиной и ее дочерью Златой я познакомилась на феминистском фримаркете осенью 2013 года. Злата гадала участницам на картах, а Лилит поправляла ее: «Здесь же валет». Когда наша кошка Маруся потребовала любви, я написала об этом на своей странице в фейсбуке. Откликнулись Лилит и Сергей Шавшуков.
   Мы с Наташей остановили выбор на Лилит, хотя пришлось ехать в Щербинку.
   Александр, как и я, родом из Тулы. И всегда репостил мои записи про Тулу и Тульскую область. Губернатора Груздева, который сменил попавшегося на взятке Дудку (очень громкое дело, освещалось во всех СМИ, потом по-тихому прекратилось «за отсутствием состава преступления»), он называл грибом.
   У Александра и Лилит шикарный кот Чоро, в переводе с цыганского – «вор», потомок (на четверть) камышового кота. Мы не раз возили к нему Марусю. Жених и невеста вроде бы заигрывали друг с другом, но до дела не дошло. Возможно, сказалась разница в размерах: Чоро был в два раза крупнее Маруси.
   Когда я связалась со «Справедливой Россией», Александр даже отфрендил меня. И вот сейчас, несмотря на все разногласия, он меня поддержал.
   Я потихоньку выходила из состояния голодовки.
   В конце сентября мне наконец пришла вещевая передача. Теплая одежда: куртка, шапка, перчатки, еще сумка и обувь. Из ботинок вынули шнурки, из куртки – пояс, шарф не пропустили. Без шнурков было холодно, их пришлось сплести из ниток чьей-то распущенной шерстяной кофты. Без шарфа я тоже замерзала.
   Можно подумать, что если арестованная в тюрьме захочет повеситься, то она не найдет, на чем. Сначала эти уроды доводят людей до стремления к суициду, а потом лишают шарфов и шнурков. Цинизму карательной машины нет границ.
   Женщины уезжали на этап, а новые заходили в камеру.
   Однажды у нас долго не работал унитаз. Несколько часов мы не могли сходить в туалет и ждали сантехника.
   Тормоза открылись, и завели вроде бы мужчину, но почему-то с матрасом.
   – Сантехник? – спросила одна из девушек, не сообразив, что он не может прийти с матрасом.
   – Нет, новенькая, – ответила вошедшая густым басом.
   – Как зовут?
   – Зульфия.
   Зульфия была младшей из трех дочерей в татарской семье. Отец ждал мальчика – родилась девочка. Крушение надежд. Ее постоянно этим попрекали. И Зульфия инстинктивно подавляла в себе все то, что, по ее мнению, присуще девочкам. В 16 лет ее изнасиловали. Подонков не нашли и не наказали. После этого Зульфия еще больше отгородилась мужским образом от враждебного мира. После изнасилования она стала героиновой наркоманкой. Однажды ей позвонил друг, сказал, что умирает, попросил принести дозу. С дозой ее и повязали менты. Она взяла все на себя и не выдала поставщиков.
   Таких, как Зульфия, в тюрьме называют «кобёл». Это своего рода суррогат мужчины. С ними занимаются любовью, на них перекладывают тяжкую работу. Интим с Зульфией никого не интересовал (у нее был гепатит), а тяжелую работу перепоручали. В некоторых камерах «коблов» избирают старшими. Потом так и говорят: «наш старший». Я никогда не понимала желания многих женщин отдать власть мужчинам. Даже ненастоящим.
   Зульфия очень торопилась быстрее осудиться и уехать на зону, причем хотела именно в Мордву: думала, что там дешевле всего выкупиться. Хотя в Мордве женщин избивают до полусмерти, Зульфия верила, что ее никто не тронет. Она стала выкупать все дежурства: собирала сигареты на этап. Иногда ее можно было видеть со шваброй несколько дней подряд.
   Между нами сложились теплые отношения. Зульфия стала писать стихи, и у нее получалось довольно неплохо.
   Однажды Зульфия передала мне посмотреть стихи. Я отредактировала и вернула ей тетрадку. Катя, с которой я была на карантине, Маша и Ксюша внимательно наблюдали за происходящим. Катя таращила глаза. Они подумали, что мы ведем любовную переписку. Вечером я услышала шепот:
   – А тетрадку они куда дели?
   – Выбросили, – ответила Катя, которая во всем подчинялась Маше (надеялась вместе с ней уехать на этап, чтобы Маша защитила ее от «страшных лесбиянок»).
   И тут случилось невообразимое. Маша с Катей… вытащили весь мусор из огромного помойного бачка и стали его перебирать. Борчихи за традиционные ценности не постеснялись рыться в мусоре, чтобы изобличить «извращенок».
   – С головой дружите? – спросила я.
   – Это же противно! – ответила Ксюша. «Противно» относилось не к копанию в помойке, а к любовным отношениям между женщинами.
   Ближе всего Зульфия подружилась с Люсей. Они стали семейничать. Часто можно было видеть, как Зульфия нежно гладит Люсю по голове, а та жмурит глаза от удовольствия, как кошка. 17 сентября в Мосгорсуде рассматривались аж две апелляционные жалобы подряд. Первая – жалоба адвоката Чеснокова на обыск. В ней он указывал, что:
   Обыск происходил в коммунальной квартире, а представители всех собственников при нем не присутствовали.
   Согласно постановлению, обыск проводился в ночное время, а на самом деле он начался в шесть утра, когда полномочия на проведение неотложного обыска закончились.
   Ни в постановлении Кузьминского районного суда об избрании меры пресечения, ни в Мосгорсуде во время апелляции не дана оценка законности обыска.
   На апелляции присутствовал адвокат Юрий Черноусский. Несмотря на доводы защиты, обыск признали законным.
   Второй рассматривалась жалоба адвоката Иванова на постановление Кузьминского районного суда от 3 сентября, которым постановление следователя, вынесенное с грубейшими нарушениями законодательства, было оставлено без рассмотрения.
   Адвокат объяснил незаконность и необоснованность решения, сославшись на пункты 1 и 2 части 8 статьи 109 УПК РФ. Судья, получив ходатайство о продлении срока содержания под стражей, может принять только одно из двух решений: либо продлить срок содержания под стражей, либо нет, и тогда обвиняемый освобождается из-под стражи. В перечне нет такого варианта, как оставление без рассмотрения. Судья нарушила закон. Иванов отметил, что своими действиями суд заведомо ухудшил мое положение как обвиняемой, и просил отменить постановление Кузьминского суда и освободить меня из-под стражи.
   Мосгорсуд не усмотрел в постановлении Кузьминского районного суда нарушений законодательства и оставил постановление суда без изменения.
   Мне осталось только ждать рассмотрения апелляционной жалобы на постановление Кузьминского райсуда о продлении мне содержания под стражей сроком на два месяца.
   Те, кто прошел через застенки СИЗО, прекрасно знали, что в России никакого закона нет. Немногие мои сокамерницы писали апелляционные жалобы в Мосгорсуд, понимая их бесполезность. Нора, которую осудили на четыре с половиной года, говорила: «Есть закон, а есть практика». Джамиля (находилась в СИЗО с марта 2013 года) называла суд спектаклем.
   Принцип презумпции невиновности существует только на бумаге. Да и его собираются отменить. Говорят, что он, как и принцип состязательности сторон (который тоже существует только на бумаге), не подходит для России.
   Рассмотрение апелляционной жалобы о продлении меры пресечения назначили на 24 сентября. Адвокаты и я требовали отмены постановления суда, которое считали необоснованным и незаконным. Суд не принял во внимание то, что я занимаюсь предпринимательской деятельностью, а на момент принятия постановления суда о продлении меры пресечения являлась зарегистрированным кандидатом в депутаты. Мало того, суд не дал оценки факту волокиты: за два месяца, пока я находилась под стражей, со мной не провели ни одного следственного действия. Также мы напомнили, что материал был подан в суд за пределами срока, предусмотренного УПК РФ, что суду не предоставлено никаких доказательств того, что я могу скрыться от следствия и суда, оказывать давление на свидетелей и потерпевших. Прокурор отвечала, что постановление принято законно и обоснованно, и просила оставить его без изменения, а апелляционную жалобу – без удовлетворения.
   В итоге – «фактов волокиты судом не установлено», судья постановил, что «судебное решение основано на объективных данных» и принято «в соответствии с положениями статей 108, 109 УПК РФ, с соблюдением норм уголовно-процессуального законодательства».
   Вот так суды игнорируют закон. Для судов и следствия не писаны ни Конституция, ни УК, ни УПК.
   Срок моего содержания под стражей сократили на один день.
   Всего на один день.
   В камере похолодало. Спать под тончайшим одеялом – невозможно. Позвоночник невыносимо болел. Полученный от мента удар отягощало ложе пыток в виде шконки с тончайшим матрасом. Я стала прихрамывать.
   В камеру завели Ильмиру. Выяснилось, что она умеет гадать и делать массаж. Я попросила ее об услуге. Десять дней подряд она массировала мне спину. На месте удара она обнаружила какой-то сгусток жидкости и велела мне немедленно обратиться в медку. Ильмира, огромная женщина с огромными руками, делала массаж весьма болезненно и, когда кто-то из женщин постанывал или вскрикивал, назидательно говорила: «А гладить тебя муж будет».
   Я не раз писала заявления в медчасть, что у меня болит позвоночник из-за полученного при задержании удара. Без толку. В конце концов я их дожала. Меня вывели и назначили уколы диклофенака и витаминов группы В. По четыре в день, весьма болезненных. С арестованными в СИЗО церемониться не принято. То ли массажи, то ли уколы на некоторое время чуть облегчили мою боль. А потом Ильмиру забрали в Бутырку. Ей грозил большой срок, и она рассчитывала «соскочить» через признание невменяемой. Предпочитала два года принудительного лечения 15 годам зоны. Так уж устроен человек, из всех зол выбирает меньшее. Хотя не всегда знаешь, какое из них меньшее…
   Однажды из камеры вывели сразу восьмерых. Просто вошли и велели за час собраться с вещами. Причин не объяснили. На их места завели новых людей.
   Лена-стюардесса была задержана по статье 229 УК (контрабанда наркотиков). Первая контрабандистка в наших рядах. Ирма в составе группы была задержана по 159-й.
   Апелляция Норы оставила приговор без изменения. Вскоре ее увезли на этап.
   Старшей по чистоте вместо Норы назначили Машу. Маша зашла в камеру месяцем ранее вместе с Оксаной, еще до моей первой голодовки. Сначала подчеркивала, что взяла над Оксаной шефство, затем стала над ней посмеиваться, присвоив кличку Косякова, а потом перешла к откровенным издевательствам.
   Катя, которая подлизывалась к Маше, ночью следила за Оксаной:
   – Маш, Косякова в туалет пошла.
   В туалете после 11 курить не разрешалось никому, кроме старших и старосидов. Но все нарушали это правило. А стоило Оксане нарушить какой-нибудь запрет – ее наказывали дежурством.
   Перед старшими Маша откровенно стелилась, за что ее сделали заместителем старшей по кухне; потом, когда старшую по кухне перевели в другую камеру, – старшей по кухне; после отъезда Норы на этап – старшей по чистоте.
   Став старшей по кухне, Маша постепенно, но уверенно начала «рамсить». Иначе говоря, наглеть. Называла камеру курятником. В «Печатники» она попадала не в первый раз (правда, отделывалась до этого условными сроками), потому считала себя выше «тупых первоходок». Рассказывала без стеснения, что менты часто вызывали ее побыть понятой. Временами выходила к оперативникам на беседу. Скорее всего, Маша на самом деле попалась на 228-й (сбыт наркотиков), но за «сотрудничество» менты повесили на нее легкую часть нераскрытого мошенничества со снятием денег с банкоматов. Такое практикуется часто.
   Когда Маша стала старшей по чистоте, мирная обстановка потихоньку улетучилась. Скандалы раздувались все чаще и чаще, раз в неделю в камере случались драки, что раньше было большой редкостью.
   Вокруг доброй Зульфии все время околачивались жадные девушки, падкие на халяву. Я не раз говорила Зульфие об этом, но все повторялось вновь и вновь. Когда эти девушки получали собственные передачи, то ни с кем не делились.
   Следующий суд по продлению меры пресечения назначили на 6 ноября. Я уже не была кандидатом в депутаты Мосгордумы, так что дело вернули в УВД ЮВАО следовательнице Убоговой.
   Я плохо себя чувствовала. Меня продержали шесть часов в холодном отстойнике, и я кашляла не переставая. Болели позвоночник и глаза. Когда меня привезли, я увидела маму и единомышленниц-феминисток. Они заметили, что со мной происходит. Но, несмотря на ухудшение здоровья, я была готова бороться до победы.
   Судья Фролова перенесла рассмотрение на 7 ноября, так как следовательница Убогова не удосужилась представить материалы о моей причастности к делу. При этом судья нарушила УПК. По закону 6 ноября было последним днем для решения судьи, что делать со мной: освободить или продлить содержание под стражей. Но судья предпочла отложить решение. На следующий день следовательница Убогова в качестве доказательств моей причастности приложила протокол очной ставки, и судья Фролова продлила мое содержание под стражей.
   Я отразила в апелляционной жалобе в Мосгорсуд то, что Фролова нарушила сроки принятия постановления о продлении содержания под стражей. Несмотря ни на что, я рассчитывала, что суд обратит внимание на грубейшее нарушение закона и отменит незаконное постановление.
   Мне передали извещение о том, что апелляционные жалобы, мою и адвокатов, рассмотрят 24 ноября. Люсин суд назначили на это же число. Люся рассчитывала, что ей переквалифицируют статью и она уйдет домой по отсиженному.
   – Я обязательно напишу тебе, – говорила она Зульфие. – Если сегодня все будет хорошо, то я устрою во дворе фейерверк.
   В 11 тормоза открылись, и Люсе приказали собираться со всеми вещами и с казенкой. Мы порадовались за Люсю, уверенные, что сегодня она пойдет домой.
   Через час меня забрали на апелляцию.
   Мосгорсуд оставил постановление Кузьминского суда без изменения, а апелляционную жалобу – без удовлетворения.
   Свое 40-летие мне пришлось встретить в тюрьме.
   Я, конечно, слышала о суевериях, что отмечать 40 лет – плохая примета. И планировала куда-нибудь уехать, отключить мобильный и Интернет, чтобы никто не поздравлял. И надо же: сбылось. Уехала за такие стены, что никаких тебе мобильных и Интернетов.
   Я не хотела говорить о дне рождения. Место не располагает для праздников. Но все-таки узнали.
   Наташа нарисовала самодельную открытку (этакий тюремный зин [49 - Зин – книга, брошюра или листовка, созданная без помощи издательства.]), а Зульфия написала стихи. На открытке, раскрашенной розовыми тенями для век, красовалась очень полная женщина в короне. Джамиля собрала всех на «поляне» [50 - «Поляна» – открытое место рядом с дверью (тормозами) камеры.], зачитала стихи, пожелала мне все-таки не становиться такой толстой, как дама на открытке, поцеловала под всеобщие аплодисменты. Я достала полученный от мамы вафельный торт и угостила сокамерниц.
   Поздравления и письма от знакомых пришли с опозданием. В ответном письме я поблагодарила соратниц и соратников и пообещала сражаться до последнего вздоха.
   С приближением Нового года сначала помалу, а потом все чаще и чаще обсуждали амнистию к 70-летию Победы. Кто-то был настроен скептически: «Такие большие, а в сказки верят», говорили, что 228-я и 159-я все равно не попадут. Но об амнистии думали все. Людям свойственно верить и надеяться даже в таких страшных обстоятельствах. После 2000-го части 3 и 4 статьи 159 ни разу не попадали под амнистию. Даже «экономическая амнистия – 2013» оставила за бортом большинство предпринимателей, которым предъявляли обвинение по 159-й статье. Ведь их дела квалифицировались не по примовой (мошенничество в сфере предпринимательской деятельности – статья 159.4), а по общеуголовной 159-й. А тем, кто обвинялся по наркотической 228-й статье, вообще надеяться было не на что. Но люди все равно верили.
   Новости об амнистии приносили из следки, медки, отстойника и автозаков, где мы общались с женщинами из других камер. Как-то Лена-стюардесса, придя из медки, убедительно рассказывала, что со всех снимут по 600 дней. Джамиля и Рая остужали ее пыл.
   У Джамили приближался суд. Она рассчитывала, что «прицепленная» ей для увеличения тяжести на шестимесячном продлении статья 159 на суде отпадет, останется только «Организация незаконной миграции». Тяжкую статью прицепили, чтобы продлить срок содержания под стражей: УПК запрещает держать под стражей больше полугода по преступлениям легкой или средней тяжести.
   Статья не отпала. Прокурор запросил Джамиле четыре года.
   Дело Раисы тем временем вернулось на доследование. Раиса и ее родители просидели в СИЗО более двух лет, дело возвратили следствию, так что ее должны были отпустить домой. Если они окажутся дома – больше шансов, что дело развалится.
   – Уйду домой, – говорила Раиса, – и напьюсь до одурения, даже при маме.
   Суд у Джамили состоялся 14 декабря. Я не спала, ждала приговора, очень переживала. Вместе с ней на суд уехала Ксюша. Она надеялась, что суд учтет показания ее подельника (менты заставили его оговорить Ксюшу).
   Джамиля вернулась часа через два после отбоя. Я подошла к ней.
   – Дали по отсиженному. Через неделю ухожу домой.
   – Девочки, давайте поздравим нашу старшую, – громко объявила Раиса. Вся камера зааплодировала.
   Ксюше повезло меньше. Ей дали шесть лет. Показания подельника не учли. Статью не переквалифицировали со сбыта на хранение. Ксюша рыдала. Сделала бражку.
   На следующий день впервые более чем за два года Джамиле дали свидание с мужем. Она вернулась очень радостная.
   Завели новую женщину. Немолодую, за 50 лет. Интеллигентный вид, очки. Я подумала, что у нее 159-я. Оказалось – 158-я, квартирная кража. Я очень удивилась. Женщина – ее тоже звали Татьяна – долго не хотела рассказывать свою историю. В итоге, по чуть-чуть, рассказала.
   Татьяна работала в отделе внешнеэкономической деятельности крупной госкорпорации, а ее сын – в банке; несмотря на молодость, уже дослужился до начальника отдела.
   У Татьяны была близкая подруга. Близкая настолько, что они обменялись ключами от квартир. Как-то подруга тяжело заболела, понадобилась дорогая операция. Татьяна собрала полтора миллиона рублей, и подругу прооперировали. Та обещала отдать деньги, как только встанет на ноги.
   Шли месяцы, а потом годы. Подруга не возвращала долг, перестала брать трубку. Тогда Татьяна пришла к ней домой, открыла дверь своим ключом и оставила записку о том, что через месяц пойдет в полицию, если не получит деньги обратно.
   Через два дня полиция явилась к Татьяне. Подруга написала заявление о том, что та… украла из квартиры деньги и драгоценности на полмиллиона рублей.
   Татьяну оставили под подпиской о невыезде. Она была невиновна и надеялась, что ее не осудят. Но ее осудили на год и восемь месяцев. Она дважды подавала апелляции в Мосгорсуд. В итоге оба раза ей скостили по два месяца. Осталось сидеть год и четыре.
   Татьяна взяла на работе отпуск за свой счет в связи с болезнью. Очень боялась, что ее знакомые узнают правду. Тем временем так называемая подруга не унялась и начала писать в социальных сетях («ВКонтакте», «Одноклассники»), что Татьяна – квартирная воровка. Татьяна беспокоилась, что из-за нее из банка могут уволить сына.
   Мы с Татьяной стали семейничать.
   Буквально через два дня после нее появилась Света-бухгалтер, одетая в норковый полушубок, отороченный мехом рыси. Ее забрали прямо из суда. Так и выходила в нем на коридор, халатов у нее не водилось. Как-то в четверг, в «голый день», дежурные отчитали ее: «Обнаглела совсем! В шубе расхаживает!»
   Свете 42 года. Она работала главным бухгалтером филиала крупной компании. Служба безопасности при проверке выявила крупную дебиторскую задолженность. Директор филиала, укравший деньги, договорился с безопасниками. В итоге уголовное дело возбудили на главбуха Светлану. С полностью липовыми доказательствами (что подтвердила даже независимая экспертиза) ее осудили на три с половиной года по части 4 статьи 159 УК РФ. Наша старшая, Джамиля, ушла домой 20 декабря. Мы простились с ней, она с каждой поцеловалась. Многие девушки не могли сдержать слез. Джамиля угостила нас сладостями из передач и покинула СИЗО. На место старшей порекомендовала Ирму, что было серьезной ошибкой.
   После отъезда Джамили Рая взбунтовалась и стала требовать освобождения на основании того, что все сроки уже прошли. Говорила, что ее незаконно лишили свободы. Попросила у меня листов 50 бумаги формата А4, пообещав вернуть при первой возможности. Рая сидела на своей шконке и все время строчила письма во все инстанции. Сидела, фанатично уставившись в свои записи, не замечала ничего вокруг, как безумная. Под Новый год постоянно звала дежурных, оперативников, цензоров, требовала решения суда, которое вернуло дело на доследование, угрожала сухой голодовкой.
   Срок моего заключения под стражей истекал 9 января. Продление назначили на 30 декабря. Ни одного следственного действия – и снова продляют. И снова все будет по беспределу, а не по закону. 29 декабря я объявила сухую голодовку, о чем письменным заявлением уведомила начальницу изолятора Кириллову.
   В одиночку меня не вывели. Дежурная проговорилась (за что получила окрик от оперативника), что голодает слишком много людей – все одиночки заняты. Я голодала в общей камере. Меня уговаривали хотя бы попить (все равно никто не узнает), но я отказалась.
   В отстойник меня вывели в полдень. Там сидело довольно много женщин. В основном первоходки со 159-й статьей и «краткие» (второходки) с наркотическими. Все разговоры, конечно, сводились к амнистии. Одни видели проект, другие что-то слышали по телевизору. «Краткие» говорили, что это чушь: мол, раньше они сидели и тоже ждали амнистию, в итоге ничего не случилось. Но я почему-то поверила женщинам со 159-й. Мозг работает на то, что в лучшее веришь даже при самом худшем раскладе. Может быть, поэтому люди выживали в сталинском ГУЛАГе и брежневских психушках. Включается психологическая защита, которая не дает сойти с ума.
   У меня как никогда болели глаза. В СИЗО появилась дикая боль в глазах, покраснение, казалось, что их кто-то выдавливает. Постоянно лопались сосуды. Я начала терять зрение. Я не раз писала в медку, но мои заявления игнорировали. Прошло несколько часов. Женщин потихоньку забирали. В итоге я осталась одна. На улице – глубокая тьма. Наверное, часов семь. Может быть, суд отменили? Но меня все-таки вывели.
   Полчаса меня продержали у автозака в наручниках, пристегнутой к руке конвоира, на морозе. Руки сначала болели, потом запястья под наручниками стало обжигать. Голые руки покрывались инеем. На конвоире были здоровенные перчатки. На мне – только легкая куртка без шарфа.
   Когда меня завели в суд, одну руку на полчаса приковали к раскаленной батарее. Я чуть не сожгла ее. Читала когда-то, что пытки морозом и холодом практиковал во время Второй мировой войны отряд 731 [51 - Отряд 731 – специальный отряд японских вооруженных сил, который изучал пределы выносливости людей (военнопленных) в нечеловеческих условиях. В живых после их экспериментов не оставался никто.], участники которого по садизму во много раз превзошли немецких фашистов. Своих жертв, на которых проводились опыты, японцы называли «бревно». А бревно, понятно, – не человек.
   Через полчаса меня отковали от батареи и повели в зал суда. На суд пришли мама, адвокаты, помощница одного из них и Татьяна Болотина. Все заметили мои красные глаза и то, что я постоянно держусь за спину.
   Заседание началось на пять с половиной часов позже назначенного. Срок содержания под стражей продлили до 9 марта. Таким образом, в тюрьме мне предстояло встретить не только Новый год, но и главный феминистский праздник.
   Сухую голодовку я продержала два с половиной дня. Меня шатало. Татьяна и Света убедили меня, что лучше подать заявление после новогодних каникул. Сейчас голодовку все равно не заметят, а если что-то случится, никто не спасет: медработников нет, единственный фельдшер пьет, и его не найдешь. Я поняла, что они правы, и послушалась.
   На Новый год девушки принарядились и накрасились. Гуля меня постригла.
   Мы сели смотреть телевизор. Потом Раиса предложила поплясать на столе. Я присоединилась, хотя получалось очень неуклюже: танцевать я не умею. Дежурные из милости разрешили нам встретить праздник, и спать мы легли в час ночи.
   На Рождество пришел священник из тюремной церкви, подарил каждой пару носков, ручку, шоколадку и тетрадь.
   Мне прислала новогоднюю открытку немецкая феминистка Жанна Кромер. Поздравила с праздниками, пожелала скорейшего освобождения и чтобы испытания только закалили мои силы. Писала, что очень хочет показать мне Берлин и выпить по-дружески в местном кафе. К сожалению, ответить Жанне я не могла, отчего испытывала неловкость. В российских СИЗО не позволяют отправлять письма за рубеж.
   Раиса продолжала писать и писать жалобы.
   Как-то тормоза открыли и… ей велели собираться со всеми вещами.
   – Домой? – спросила Зульфия.
   – Домой, – подтвердила дежурная, хотя это запрещено.
   – А амнистия будет? – спросила Зульфия.
   – Будет, – сказала дежурная.
   Несколько девушек, включая меня, захотели посидеть на матрасе Раисы, который, уже свернутый, лежал около двери.
   Девушки простились с Раисой. Вместе с ней на свободу вышли ее мама и отец.
   После новогодних каникул я вновь подала заявление об объявлении голодовки. Подумав, решила остановиться на длительной мокрой.

Глава 13. Вторая голодовка

   Я написала, что голодовкой требую:
   Прекращения незаконно возбужденного уголовного дела в связи с моей непричастностью к нему на основании абзаца 1 пункта 1 статьи 27 УК РФ [52 - Непричастность подозреваемого или обвиняемого к совершению преступления.].
   Освобождения из-под стражи в связи с тем, что такая мера пресечения избрана в отношении меня незаконно и необоснованно.
   Встречи с прокурором для дачи пояснений о моей непричастности к преступлению.
   Меня несколько раз вызывали на коридор по поводу голодовки. Сначала меня пыталась вразумить дежурная. Бесполезно. Потом оперативник начал объяснять, что голодовки еще никому не помогли, что они ничего не дают. Я настаивала на своем.
   В одиночную камеру вывели только под вечер, хотя голодала я уже сутки. Меня обшмонали и завели к фельдшеру. Он измерил мне температуру, вес и давление. Давление оказалось 110. Вес упал до 70 килограммов.
   Потом меня завели в карантинную камеру 03, где я уже была на карантине и на первой голодовке. Только сейчас в ней стоял замогильный холод. Стены покрылись инеем. Из-за сломанной рамы окно не закрывалось. Оно находилось так высоко, что залезть и заткнуть щели я не могла. А на улице было —20.
   Пришлось надеть шапку, куртку, все носки, но я все равно замерзла.
   Я расстелила постель и устроилась на шконке. Пришлось лечь в одежде, я сняла только шапку и подняла капюшон. Лежать оказалось невозможно. Я перешла на противоположную шконку. Там тоже было холодно, но чуть меньше, хотя бы не так сквозило.
   Уснула я тем не менее быстро.
   Утром зашел фельдшер, взял кровь на сахар, измерил давление. Через час появилась дежурная:
   – Пойдемте!
   – Куда? – спросила я.
   – Есть распоряжение отвести вас к медику.
   Меня повели в медчасть. Я бывала там раньше и всегда видела очередь, а сейчас, кроме меня, в коридоре никого не оказалось. Из кабинета, который занимала главврач Иванова, доносились крики. Кричала она на фельдшера. Мат летел через каждое слово. Стало ясно, что обсуждается моя голодовка. Затем Иванова вызвала меня. Орала минут 15:
   – Завтра вас выведут на консультацию к психиатру! Нет, не к местному, а к городскому психиатру! И если он найдет психическое заболевание, вас отвезут в Бутырку, привяжут к кровати, будут колоть и кормить принудительно!
   – Вы не можете направить меня на принудительное лечение без решения суда, – ответила я. – Я грамотный человек, со мной это не пройдет.
   – Сдайте анализ мочи, – сказала Иванова, поняв, что так просто меня не запугать. – А вы возьмите у нее биохимию и померяйте температуру.
   Фельдшер отвел меня в туалет. Затем Иванова сунула мне градусник и велела идти сдавать биохимию.
   – Я же с градусником, – сказала я.
   – Ничего, одной рукой градусник подержишь, из второй кровь будут брать.
   Медсестра взяла у меня кровь на биохимию. Я надела свитер и вышла, градусник так и забыла отдать.
   Я потребовала, чтобы дежурная вывела меня к оперативнику. Я собиралась сообщить о том, что главврач Иванова угрожала отправить меня в психиатрический стационар. Дежурная пообещала, но к оперативнику меня так и не вывела.
   Я написала заявление о голодовке на имя следователя и жалобу надзирающему прокурору ЮВАО. В который раз повторила: мера пресечения избрана незаконно; мое привлечение к уголовной ответственности также незаконно; я не могу добиться справедливости ни в одной инстанции; единственное, что мне остается в таких условиях, – бессрочная голодовка.
   28 января Мосгорсуд рассматривал мою апелляционную жалобу. Меня уведомили об этом только за сутки.
   Я перестала писать жалобы и составила речь для суда.
   На этот раз меня не заводили в отстойник, а прямо из одиночной камеры отправили в крохотную комнату для видеоконференции. Дежурные не допускали моего контакта с другими арестантками. Голодовка означает полную изоляцию.
   Работники Мосгорсуда забыли выключить трансляцию, и я услышала слова судьи:
   – Несите дело мошенницы.
   Вот такая вот презумпция невиновности. Клеймо на вас уже поставлено.
   В зал зашли адвокаты Черноусский и Рыков с Галиной. Все адвокаты, как и я, получили уведомление только за сутки до суда. На основании этого Рыков подал ходатайство о переносе рассмотрения жалобы, и его перенесли на 30 января.
   Вернувшись в камеру, я укуталась в куртку и подошла к батарее. Я заметила, что у меня начинается цистит и болят почки. Позже я поняла, что меня намеренно посадили в холодную камеру, чтобы заставить отказаться от голодовки. В это же время голодало много арестанток, включая Надежду Савченко [53 - Надежда Савченко – военнослужащая вооруженных сил Украины, штурман-оператор вертолета. Обвиняется в причастности к убийству российских журналистов в июне 2014 г. под Луганском. При неясных обстоятельствах попала на территорию России, оказалась в СИЗО №6 «Печатники» в одно время со мной. В декабре 2014-го объявляла бессрочную голодовку. В день, когда была закончена эта книга (16 апреля 2015 г.), Савченко по-прежнему оставалась в СИЗО.]. Только о других голодающих никто не знал.
   Сортир в камере (унитаз, вмощенный в бетонный пол) был буквально ледяным. Сходя с него, я дрожала от холода.
   Я написала одно и то же письмо в несколько инстанций: в президиум Генпрокуратуры, в Министерство юстиции, президенту Ассоциации гуманизации правоохранительных органов, ответственному секретарю Комитета за гражданские права, председателю Совета при президенте РФ по развитию гражданского общества и правам человека, в Комитет ООН по правам человека. Одну жалобу я оставляла себе как образец, остальные отдавала дежурным на вечерней проверке. На следующий день ко мне персонально (честь какая!) приходила спецчасть и докладывала: такая-то жалоба отправлена, номер такой-то. Я записывала номер на отдельную бумагу с адресами ведомств.
   В жалобах я снова и снова повторяла: мера пресечения избрана незаконно; мое привлечение к уголовной ответственности – незаконно; при избрании меры пресечения и ее продлении нарушен УПК; мое здоровье ухудшается. Я обращала внимание на то, что слова следователя в ходатайстве о том, что я не занимаюсь предпринимательской деятельностью, – заведомая ложь. Следователь совершила тяжкое преступление, предусмотренное статьями 299 (привлечение заведомо невиновного к уголовной ответственности) и 301 (незаконное задержание, заключение под стражу или содержание под стражей) УК. Она, а не я нарушила закон.
   «Очевидно, что содержание в СИЗО, уже серьезно подорвавшее мое здоровье, направлено исключительно на то, чтобы я совершила самооговор. Не имея никаких законных оснований для заключения меня под стражу, следователь Убогова использует мое заключение под стражу как метод физического и психологического воздействия с целью добиться от меня самооговора, – писала я. – Человек, попавший в СИЗО, обречен на обвинительный приговор даже при полном отсутствии вины. Это делается для того, чтобы не пришлось платить за реабилитацию, которая перекладывается на судей и следователей.
   Я не могу добиться справедливости нигде. Я писала во многие инстанции, но либо ответа нет, либо мне приходят отписки. Веры в справедливость нет. Я понимаю, что попала в жернова круговой поруки, выбраться из которых невозможно.
   Находясь в полном отчаянии, я была вынуждена объявить голодовку с требованиями прекращения уголовного дела и прекращения моего незаконного содержания под стражей. Также я настаивала на встрече с представителем прокуратуры. Но ни администрация СИЗО, ни следователь не выполняют требования голодовки».
   Я еле держалась на ногах. При этом дежурные требовали, чтобы я убирала камеру. Я кое-как убирала ее, но не каждый день.
   Суд перенесли на 30 января. Я уведомила судью о голодовке и попросила разрешить мне говорить сидя. Она согласилась.
   Я прочитала написанную речь по бумажке (говорить без нее сил уже не хватало). Я привела доводы о незаконности моего содержания под стражей, сказала, что у меня резко ухудшилось состояние здоровья. Выступили адвокаты. Потом прокурор.
   Чуда не произошло. Постановление Кузьминского суда о продлении меры пресечения не изменили, а апелляционную жалобу не удовлетворили. Доводы об ухудшении состояния здоровья суд счел несостоятельными, поскольку я не предоставила медицинских справок.
   Я вернулась в камеру. Меня мучил цистит. Невыносимая боль, жжение. Я поняла, что нужно вернуться в камеру, где хотя бы тепло, и объявила об окончании голодовки.
   Пришлось тащить сумку с вещами и матрас на три этажа, из подвала на второй. Я задыхалась, поднимаясь по лестнице. Естественно, никто не помогал. Полуживая, я добралась до камеры. Дежурная долго не подходила, чтобы открыть дверь. Я стояла, чуть не падая в обморок.
   Когда дверь наконец открылась, я прошла к своей шконке, которая оказалась свободной (как выяснилось, Гуля туда никого не пускала, сохраняла ее для меня), и упала на нее.

Глава 14. В мечтах об амнистии

   Дико, мучительно болели почки. Постоянно хотелось в туалет, но сходить я не могла из-за боли и жжения. После нескольких попыток мне удалось это сделать. Моча оказалась бурой. Я написала несколько заявлений в медчасть, но меня демонстративно игнорировали. Единственное, что я могла, – набрать в пластиковую бутылку горячей воды, положить ее между ног и накрыться жалким подобием пледа. Ненадолго становилось легче. Только так мне удавалось уснуть.
   Я написала в Кузьминский суд ходатайство об изменении меры пресечения. В этот раз я упирала не на незаконность ее избрания, а на ухудшение состояния здоровья. На следующий день спецчасть сказала, что моя жалоба в суд отправлена, назвала исходящий номер.
   После ухода Джамили и Раисы в камере начался полный беспредел. Ирма самоустранилась от обязанностей старшей. Она сразу же заняла «элитарную» одноэтажную шконку, бывшее место Джамили. Ситуацию в камере она не держала. Драки происходили каждый день. Ирма громко кричала старшей по чистоте:
   – Маша! Разберись!
   И, подобно собаке по команде «фас», Маша неслась в центр драки и орала:
   – Суки! Тишину словили! Сейчас морды вскрою!
   Ирма часто выходила к оперативнику. О чем они говорили, можно только догадываться.
   Гулять теперь заставляли всех, кто сидит меньше полугода. Ссылались на какие-то новые правила внутреннего распорядка. Хотя я не раз поясняла девушкам, что прогулки – право, а не обязанность. Старшие обвинили меня в том, что я «качаю режим».
   Однажды у Марины, новенькой, болели почки, и она сказала, что не пойдет гулять. Маша наказала ее дежурством. Зульфия забрала у Марины тряпку и швабру и стала мыть полы. Маша потребовала, чтобы Марина убиралась сама, так как дежурства в наказание не продаются и не передаются. Из-за дежурства Марине стало плохо, пришлось срочно требовать врача.
   Ирму вызвали к оперативнику. Вернулась она бешеная и набросилась на Марину:
   – Если ты больная, ложись на шконарь и не слезай с него! Маше тоже досталось. Впервые на моей памяти старшая камеры наказала старшую по чистоте мытьем туалета и пригрозила повторить наказание за новый вынос сора из избы.
   Только на пятый день меня вывели в медчасть. Почему-то к гинекологу.
   Увидев на карточке запись «голодовка», врач отказалась меня осматривать. Я напомнила ей, что цистит я получила не от голодовки, а от того, что меня поместили в холодную камеру. Крыть ей было нечем. Она осмотрела меня и достала из шкафа амоксициллин. На этот раз выдала не две таблетки, а целую упаковку.
   Когда гинеколог вносила запись в карточку, я заметила… мое ходатайство об изменении меры пресечения в Кузьминский суд. Значит, мне сообщили исходящий номер, а письмо не отправили – отдали вместо этого в медку. Я вспомнила, как Раиса говорила, что многие из ее писем попросту не отправляются.
   Я спросила врача, что у нее делает моя жалоба.
   – Вы же доказываете, что вы вся больная и вам нельзя сидеть. Вот мне и поручено написать медицинское заключение.
   В камере появилась Оксана. Когда-то она провела здесь полтора года под стражей по части 4 статьи 159. Потом ее отпустили под домашний арест, так как все сроки содержания под стражей давно вышли. Сейчас Оксану осудили на два с половиной года. Ей осталось пять месяцев. Она ждала апелляцию.
   Неожиданно вернулась Люся. Оказывается, ее не освободили, а отправили в «больничку» (в Матроску). Статью ей не переквалифицировали, а еще на суде ей очень подгадила мама.
   Зульфия получила восемь лет и шесть месяцев. Обычно добрая и неунывающая, она вернулась злая и угрюмая.
   Каждый раз, отправляясь в следку, медку или суд, девушки старались получить весточку об амнистии. Говорили, что попадают все части 159-й, а также некоторые части 228-й.
   Цыганка Света с суда не вернулась, ушла по отсиженному. Кате дали три с половиной года. Она страшно поразилась. Апелляция оставила приговор без изменения. Через два дня Катю забрали на этап, она не дождалась даже «законки» [54 - Вступление приговора в законную силу. Вручается осужденному спецчастью под расписку.].
   Маше дали четыре с половиной. Два с половиной за преступление, еще два добавили с прошлого условного срока. Она по-прежнему «крепила» сокамерниц, называя их курятником. Однажды, устав от хамства, ее хотели переизбрать. Но Ксюша вступилась за Машу, та публично пообещала, что больше такого не повторится. Прилично вела себя два дня. Потом все повторилось. Ирма все чаще наказывала Машу дежурством в туалете. Но перед Ирмой Маша стелилась, а с другими обращалась по-хамски.
   Татьяну после двух апелляций в Мосгорсуде, где ей сбросили каждый раз по два месяца, ночью увезли на этап. Мы простились. Она отдала мне свой матрас, более плотный, а мой сдала как свой.
   Свету-бухгалтера на апелляцию вывезли (что случается крайне редко). Это дало ей надежду на то, что реальный срок поменяют на условный. Но надежды не оправдались. Приговор не изменили. Татьяна Болотина прислала мне письмо, говорила, что в мой день рождения в фейсбуке пришло больше сотни поздравлений.
   Я ответила Татьяне письмом, которое просила разместить на своей странице. Незадолго до этого я увидела по телевизору репортаж о том, что на Камчатке дают материнский капитал за первого ребенка. Но при условиях: полная семья, зарегистрированный брак и возраст матери не меньше 19 и не больше 24 лет. Все мои сокамерницы, которые находились на кухне, единогласно возмутились. Женщины, страшно далекие от феминизма, многие из которых впервые в жизни услышали это слово от меня, крыли на чем свет стоит уродов, наплевавших на матерей.
   Вот это обращение: «Самое страшное в тюрьме – информационный вакуум. Один канал, который уже решил за нас, как трактовать те или иные события. В этом информационном вакууме просочилась новость с Камчатки. Решили там о демографии позаботиться. И материнский капитал там теперь дают за первого ребенка. Целых 100 000 рублей. И целых 10% из них можно получить наличными. Аж 10 000 рублей. Вот как много. Но самое интересное – это условия, на которых его дают. Итак: 1) семья должна быть полной; 2) брак должен быть зарегистрирован; 3) возраст матери должен быть от 19 до 24 лет. Эти условия возмутили всех моих сокамерниц, которые очень далеки от феминизма! Итак, патриархат уже диктует, в каком возрасте рожать детей. Пока экономическими методами, пока не приказами. Как видно, патриархат испугался образованных женщин. Зачем ему образованные женщины? Пусть прямо со школьной скамьи идут замуж и рожают. А то (ужас!) думать начнут. Так что то ли еще будет. Татьяна Сухарева».

   Письмо Татьяны Сухаревой феминисткам из СИЗО

   Я подумала, каким бы гневным блогом разразилась сейчас на «Эхо Москвы», будь я на свободе. И этот блог попал бы в новости, и камчатскому губернатору со своими министрами пришлось бы оправдываться. Как оправдывались год назад тульские министры и губернатор Груздев.
   19 февраля 2014 года, узнав о том, что власти моей родной области решили потратить 100 миллионов рублей из бюджета на программу предотвращения абортов, я разродилась небольшим постом на «Эхе Москвы». Вот он.
   Из бюджета Тульской области 100 миллионов выделили… на пропаганду [55 - Пост опубликован здесь: echo.msk.ru/blog/t_suhareva/1262194-echo].
   Новость, поступившая сегодня из моей родной Тульской области, меня буквально шокировала. По информации «Тульских новостей», власти региона приняли программу «Никому не отдам» по пропаганде материнства, профилактике абортов и отказа матерей от новорожденных детей.
   Все бы было прекрасно, но на пропаганду выделяется ни много ни мало 100 миллионов рублей бюджетных денег. То есть денег, отнятых у простых туляков, многие из которых почувствовали на себе скачкообразный рост налогов. Чего стоит 20-кратное увеличение с 2000 года налога на ИП, после которого снялось с учета более полумиллиона индивидуальных предпринимателей – цифра, сопоставимая с населением целого города, такого как Тула. Только увеличенные налоги никак не увеличивают кошельки граждан, в том числе тех, для помощи которым они якобы предназначены. Вспомним фокусы с накопительной частью пенсии, планируемый отказ от материнского капитала и тому подобные изыски последнего времени.
   Если бюджет Тульской области позволяет выделить на региональную программу 100 миллионов рублей, то почему не потратить эти деньги на единовременное пособие новорожденным детям, которых в Тульской области за 2013 год родилось 15 500? Получилось бы почти 6500 рублей. Да, мало. Да, за эти деньги семья не решит все свои проблемы, но все равно прибавка. Особенно если учесть уровень зарплат и детских пособий в регионе. Вот это была бы пропаганда. Мамы сами бы рассказали об этом своим сомневающемся подругам, и те, возможно, изменили бы решение.
   Но власти предпочли поступить иначе. Решили попросту списать деньги на листовки, плакаты, тираж которых никто не проконтролирует, рекламу, через которую можно прекрасно обналичить деньги. Солидная часть денег осядет в карманах чиновников ведомства, которому будет поручена реализация программы.
   На пропаганду нагло потрачены деньги туляков, в том числе тех, у которых уже есть дети. Вряд ли чиновники поинтересовались у мам, согласны ли они на то, что их налоги будут потрачены на какую-то там пропаганду. Не лучше и честнее было бы, чтобы пролайферы пропагандировали свои идеи бесплатно, от чистого сердца, по убеждениям. А за деньги может пропагандировать кто угодно.
   Я призываю туляков выступить против грабительской программы.
   Хватит спокойно смотреть на то, что нас грабят!

   Небольшой пост заставил взорваться областное правительство. Первой его раскритиковала министр здравоохранения Тульской области Ольга Аванесян. В интервью «Тульским известиям» она заявила, что «108 миллионов 149 000 рублей – это объем финансирования программы на 2014—2020 годы. В 2014—2015 годах планируется потратить около 47 миллионов рублей». Но я видела текст программы, утвержденный постановлением правительства Тульской области от 18 сентября 2013 года №482, подписанным первым замгубернатора – председателем правительства Тульской области Ю. М. Андриановым. И в тексте фигурируют другие цифры: общий объем финансирования программы – 633,411 миллиона рублей, из них на 2014 год – 197,6648 миллиона. Кому верить? После Аванесян за программу вступились и другие министры.
   В ее защиту выступил губернатор Тульской области Груздев.
   После этого я написала второй пост [56 - Пост «Программа репродуктивного давления Тульской области» целиком можно прочитать здесь: [битая ссылка] www.echo.msk.ru/blog/t_suhareva/1264082-echo], в нем привела несколько цифр из паспорта программы. Региональные целевые программы (как раз на примере Тульской области) были темой моей кандидатской диссертации, которую я защитила в 2000 году. Так что не на ту напали, чиновники. Уж что-что, а анализировать программы я умею.
   Я обратила в посте внимание на несостыковку слов Аванесян с данными паспорта программы, а еще написала:
   «По меньшей мере странным представляется то, что в программе, важнейшим целевым показателем которой является сокращение числа искусственных прерываний беременности, ни слова не говорится о безопасной, эффективной, дешевой и доступной контрацепции. Думаю, любому нормальному человеку очевидно, что нежелательную беременность лучше предотвратить, чем потом прерывать. Но почему-то авторы программы, которая признана «одним из лучших социальных проектов» (по словам О. Аванесян), забыли об этой элементарной истине.
   Одним из важнейших факторов отказа женщины от деторождения является то, что женщина с ребенком превращается в социально слабое существо, зависимое от других членов семьи, общества, государства, работодателя. Многолетнее нахождение в декретном отпуске серьезно снижает шансы женщины на поиск достойной работы и карьерный рост. Эта ситуация осложняется очередями в детские сады и ликвидацией яслей. В прошлом году тульская газета «Слобода» писала о том, что дождаться очереди в детский сад невозможно, потому что преимущественное право на поступление в детский сад имеют дети судей, прокурорских работников, работников следственного комитета, полиции. Преимущественное даже перед детьми многодетных матерей и детьми одиноких матерей. В таком случае почему программа по повышению рождаемости не направлена на строительство детских садов, восстановление системы яслей или хотя бы на создание дистанционных рабочих мест для мам?
   Таким образом, основной целью программы является заставить уже беременных женщин рожать. А что будет дальше с ними и их детьми, авторов программы не волнует. Говоря «заставить», я имела в виду создать у них комплекс вины, греха, оказать психологическое давление, чтобы они отказались от аборта. А это не что иное, как психологическое репродуктивное насилие.
   У нас же принято винить в аборте женщину. Не ее партнера, который отказался от использования презерватива, не общество, где рожать экономически невыгодно, а женщину. Которая и без того стоит перед тяжелейшим выбором.
   Я считаю, что аборты – это зло. Зло – потому что это вредно для здоровья женщины. До абортов надо не доводить. Для этого женщинам нужно любить и бережно относиться к своему здоровью, а мужчинам – заботиться о женщинах, если они их любят. Но если незапланированная беременность все-таки случилась, то принимать решение в отношении нее может только женщина, потому что, кроме нее, нести крест материнства некому. И оказывать на нее давление в этой ситуации – в высшей степени подло». Сейчас я не могла выдать два таких же поста в блоге, поэтому ограничилась письмом. Я не знала, дойдет оно или нет, опубликуют ли его. Но посчитала нужным написать.
   Завели новенькую, рост которой не превышал метр сорок. Катя казалась девочкой. Мы стали называть ее «малая», а еще – «ребенок». Детство она провела в детдоме. В 21 год у нее был семилетний ребенок: подонок изнасиловал ее в 13 лет. Негодяя так и не нашли. Мужа Кати задержали с наркотиками, и она взяла все на себя: «Он в тюрьме пропадет». Но муж не прислал ни одной передачки, открестился от жены-зэчки, которая ценой собственной свободы спасла его от тюрьмы.
   Я не переставала удивляться русским женщинам. На какие только жертвы не идут они ради мужей. Зачем? Ведь благодарности не последует. Муж будет спокойно жить на свободе, быстро найдет новую пассию и забудет о зэчке, наивно верящей в то, что «любимый» ее ждет. Так и хочется сказать: «Думайте о себе, женщины! А уже потом о других».
   В конце февраля открылась корма, дежурная сказала:
   – Девочки, построились!
   Когда тормоза открылись, зашли представители ОНК: Анна Каретникова и незнакомый мужчина. Мужчина спросил, кто из нас Сухарева. Я отозвалась.
   – После общих вопросов мы побеседуем с вами отдельно, – сказал он.
   Общие вопросы кончились быстро. Когда мы зашли на кухню, мужчина представился Сергеем Егоровичем Сорокиным и сказал, что на меня попросила обратить внимание его знакомая Оля Ахметьева (она одна из первых поддержала меня).
   Я рассказала Сергею Егоровичу о том, как провела последнюю голодовку, как меня посадили в камеру с отрицательной температурой и мне застудили почки. Он внимательно слушал. Обещал помочь.
   Появилась надежда.
   Примерно 23 февраля заболела вся камера. Похоже на воспаление легких, но очень тяжелое. Поднялась температура, появился лающий кашель. Врача мы вызвать не могли. Заявления в медчасть не рассматривались.
   На следующий день мне стало очень плохо. Я задыхалась, кружилась голова, у меня явно была высокая температура. Зульфия нажала на «клопа» и попросила врача. Тормоза открылись, и всем приказали выходить на коридор. Ублюдки. Нашли время для шмона, когда болеет вся камера.
   Но этого садисткам показалось мало. Всех, курящих и некурящих, заперли в общей шмоналке. Мы просили не курить, но женщины не выдерживали. Мы задыхались. Стоять я не могла, ломило ноги. Сидеть негде. Так же чувствовали себя и другие. Это сделали специально: все прекрасно знали, что нам плохо и вся камера болеет, не получает медицинской помощи. Но наше положение умышленно решили ухудшить. Нет предела подлости человеческой.
   Я плохо помню, как нас вывели из душной шмоналки. Когда меня обыскивали перед входом в камеру, я сказала, что мне срочно нужен врач. Врача так и не прислали.
   Лишь 25 февраля Ирме выдали десять таблеток на всю камеру. А вечером пришел фельдшер и сделал уколы тем, за чью жизнь мы всерьез опасались, так им было плохо. Уколы строго ограничены. В этот же день из Бутырки, где расположена тюремная психбольница, вернулась Ильмира. Ее закололи так, что она ничего не помнила. Когда пришла в себя, весь матрас был в моче и в испражнениях. Когда давали таблетки, требовали проглотить их немедленно, открыть рот и показать язык.
   Однажды, вернувшись из следки, Ирма принесла в камеру проект амнистии, разработанной Советом по правам человека (СПЧ) при президенте РФ. Мы стали жадно его читать. Вокруг Ирмы собралась целая очередь. Я переписала значимые вещи в тетрадку.
   Потом проект амнистии долго обсуждали.

Глава 15. Перевод под домашний арест

   Срок содержания под стражей истекал 9 марта. Суд по изменению меры пресечения назначили на 5-е.
   В отстойнике сидело много женщин со 159-й и несколько «кратких» с 228-й. Все интересовались амнистией. У меня была тетрадка с некоторыми положениями проекта СПЧ. Предложила зачитать, если интересно. Зачитала, девушки записывали.
   – Сто пятьдесят девятая должна выйти полностью, слишком много невинных людей за решетку упрятали, – сказала студентка Эльвира. Я уже рассказывала ее историю: девушку подставил ректор, чтобы избежать обвинений в растрате. Она больше года провела в СИЗО под следствием из-за обвинения в мошенничестве.
   Суд был запланирован на полдень. Начался с опозданием на семь часов. Четыре часа меня продержали в холодном отстойнике.
   В зале я увидела маму, феминисток, пришел Сергей Сорокин. Я успела рассказать о голодовке, о холодной одиночке, из-за которой у меня заболели почки и начался цистит. Я хотела передать обращение к участницам митинга Восьмого марта и стихотворение, написанное к нему, но конвой не разрешил.
   Тогда я зачитаю вслух.
   Я читала стихотворение медленно, Таня Болотина записывала. Вот оно:

     Не смотри на мужчин снизу вверх,
     Даже если длиннее он ростом.
     Не смотри на мужчин снизу вверх
     И поверь, это очень просто.
     Не смотри на мужчин снизу вверх,
     Пусть наклонится, если надо.
     Не смотри на мужчин снизу вверх,
     Не одна ты, ты не из стада.
     Не смотри на мужчин снизу вверх,
     Пусть не думает, что он выше.
     Не смотри на мужчин снизу вверх,
     И пусть сердце свободы дышит.
     С Восьмым марта! Свободы всем!

   А обращение я на всякий случай отправила маме за месяц и просила принести на суд. Она его принесла и отдала Татьяне. Следователь Убогова составила ходатайство о продлении меры пресечения вопиюще безграмотно, с грубейшими нарушениями законодательства. Судья (та же Фролова, которая переносила заседание суда из-за отсутствия документов о моей причастности к делу) оставила ходатайство без рассмотрения, вместо того чтобы отказать в удовлетворении.
   Все интересовались, что будет завтра. Я сказала:
   – Это зависит от конвоя.
   – От нас ничего не зависит, мы к СИЗО приехали в одиннадцать, а забрали заключенную только в шесть, – ответил конвоир.
   – А от кого зависит? – спросила Оля Ахметьева.
   – От сотрудников СИЗО.
   Я успела попрощаться со всеми, и меня отвели в конвойку.
   В конвойке продержали часа полтора.
   В общак автозака запихнули пять человек. Одну девушку мне пришлось посадить к себе на колени. Пожалуй, не стану описывать, каково это: ехать в общаке, когда коленями упираешься в дверь, а на тебе еще кто-то сидит. Но делать нечего. Все стаканы заняты мужчинами, а женщин – пять.
   В автозаке я познакомилась с Ольгой. Ее лицо показалось мне знакомым. Но я не могла вспомнить, где ее видела. Оказалось, Ольга вела передачу, где выступали экстрасенсы. Себя она назвала пиарщиком. Сидела по части 4 статьи 159.
   В СИЗО встречалось много экстрасенсов. Про одну группу из 13 человек рассказывала Джамиля, они часто пересекались в судах. Вместе с экстрасенсами сидели водители, айтишники и офис-менеджеры, которые экстрасенсорных услуг не оказывали, но обеспечивали бесперебойную работу фирмы.
   Экстрасенсорная деятельность сама по себе подпадает под действие части 4 статьи 159. Но если считать экстрасенсов мошенниками, то почему по телевизору показывают «Битву экстрасенсов», почему выпускают передачи, где экстрасенсы отвечают на письма, дают советы? Разве руководство телеканала не является в этом случае соучастником мошенничества? Ведь люди верят телевизору. И когда они видят, что экстрасенсы творят чудеса (по телевизору показывали, это действует магически), то они и идут к экстрасенсам с проблемами. Стандарты не должны быть двойными. Или считать экстрасенсов мошенниками и тогда не делать им открытую и скрытую рекламу по телевизору, или признать, что люди сами решают идти к экстрасенсам и отдавать им деньги. Я не считаю, что экстрасенсы – зло. Когда женщина, которую бросил муж, идет к экстрасенсу, чтобы та его вернула, она получает веру и психологическую поддержку. Доступной психологической поддержки нет, и экстрасенсы заняли нишу, которую должны занять психологи.
   Ольга раскрыла некоторые секреты внутренней кухни, которые она узнала, став ведущей передачи об экстрасенсах. За отбор для участия в конкурсе надо выложить миллион рублей, чтобы попасть в финал – 3 миллиона, за победу – 5. Но и для участников, и для финалистов, и для победителей эти деньги отбиваются за полгода. «Прямо как в политике», – подумала я.
   – Но если вам понадобится помощь экстрасенсов, – закончила Ольга, – ни в коем случае не обращайтесь к этим распиаренным. Они ничего не могут. Лучше найти бабушку в деревне, они реально помогают.
   Автозак два часа простоял около «Печатников». Все тело болело из-за тесноты. Когда нас наконец выпустили, я с трудом вытаскивала измученное тело из общака. В отстойнике мы просидели еще полчаса. В камеру меня завели уже за полночь.
   Воду давно отключили. Но ложиться спать после вонючего отстойника и вонючей конвойки я не могла. Я взяла у Зульфии таз, у Оксаны кипятильник, согрела воды и помылась.
   Утром я проснулась и думала: заберут или не заберут? Если не заберут, то 9 марта я должна выйти на свободу, так как истекает срок заключения под стражей. Новое ходатайство следователь Убогова подать по закону (по УПК) не имела права, оно подается за семь дней. Но эта норма в моем случае уже нарушалась на сентябрьском продлении.
   В полдень открылась корма:
   – Сухарева! На выезд собирайтесь! Значит, все-таки решили продлять.
   В отстойнике я встретилась с Леной. Лена попросила передать письмо Свете, моей соседке по шконке. Единственной, с кем она общалась.
   С Леной мы познакомились в медке. Через некоторое время ее перевели в нашу камеру, а потом забрали в «больничку» (в Матроску). Когда Лена вернулась, завели еще и Катю-«малую». Катя не хотела спать на раскладушке. Тогда Ирма налетела на Лену и потребовала, чтобы на раскладушку ложилась она. Такое было против всяких правил. В тюрьме принято уважать старосидов.
   Утром на Лену набросилась еще и Ксюша, и та написала заявление на перевод в другую камеру.
   Лена сидела уже год по части 4 статьи 159. На воле она работала главным врачом частной клиники. Единственная в камере имела европейское гражданство. Дело передали в суд, и суд возвратил его на доследование в связи с недостаточностью доказательной базы. Вообще, по 159-й дела на доследование по такой причине возвращались нередко, но при этом люди, чья вина не доказана, продолжали сидеть.
   Лена, как я и еще одна женщина, многим писала апелляционные жалобы и давала юридические консультации. Я показала ей вчерашнее постановление об оставлении ходатайства следователя без удовлетворения.
   – Тебя сегодня могут отпустить, – сказала она.
   Мы недолго поговорили: Лену забрали быстро. Я осталась с двумя женщинами из кадрового агентства, которые тоже сидели по 159-й и тоже ждали автозака в Кузьминский суд. Они обсуждали свое дело. Подельниц сажают по разным камерам, и встречаются они только в отстойнике или на суде.
   Автозак подъехал. Девушки зашли вперед. Я после вчерашней поездки с женщиной на коленях с трудом поднималась по ступенькам.
   – Быстрее, – гаркнул конвоир и, когда я поднялась, со всей дури толкнул меня к общаку, где уже сидели девушки. Я ударилась головой о косяк железной двери. В глазах потемнело. По-моему, я потеряла сознание: не помню, как оказалась на скамейке.
   Нас посадили в конвойку всех вместе. Через час увели девушек. Через полчаса они вернулись.
   – Залог, – объявили они и, заплакав, обнялись.
   – Какая судья была? – спросила я.
   – Суздаль, – хором ответили девушки.
   Им предстояло вернуться в камеру и ждать, когда залоги внесут на депозиты. Счастливицы решили ничего не говорить сокамерницам, чтобы не вызывать черную зависть.
   Через час забрали меня.
   В зале суда были адвокаты и Галя.
   Я узнала, что судьей будет та же Суздаль. Это вселило в меня надежду. Я тихо передала адвокатам, что судья только что отпустила женщин с аналогичной статьей под залог, посоветовала добиваться залога. Попросила ознакомиться с делом.
   Пока мы находились в зале, слушалось дело другого мужчины. Судимого, со средним образованием, страдавшего алкоголизмом. Его обвиняли в крупном мошенничестве. Я догадалась, что это так называемый номинальный директор, на которого списали все долги. За чьи дела мужика отправляют на зону?
   Потом стали рассматривать мое дело. При ознакомлении с ним выявилась куча ошибок следовательницы. В деле нашлись в буквальном смысле слова белые пятна (Убогова закрывала их бумагой при отксеривании), на что мы обратили внимание судьи.
   Обосновывая необходимость продлить мне меру пресечения в виде заключения под стражу, Убогова повторила ту же мантру, что и на всех предыдущих продлениях:
   – Сухарева может скрыться от следствия и суда, продолжить заниматься преступной деятельностью, уничтожать доказательства, оказывать давление на свидетелей, следователей и потерпевших…
   – А чем вы можете это обосновать? – спросила судья. – У вас есть какие-либо доказательства?
   Следовательница молчала. Она была похожа на не выучившую уроки двоечницу, которая не ожидала, что ее спросят.
   – Чем вы можете подтвердить, что Сухарева может оказать давление? К вам поступали жалобы?
   И тут Убогова начала мямлить, заикаясь, всякую чушь о том, что люди опасаются за свою жизнь и здоровье, что я могу их преследовать, будучи на свободе…
   Я ответила:
   – Ваша честь, я похожа на интеллигента из анекдота, который забивает гвоздь шляпкой вниз. Чем я опасна? Кому я могу угрожать? Кого преследовать? Я ни разу в жизни не применяла физического насилия. Это уже ни в какие рамки не укладывающийся бред.
   Это был перелом.
   Затем выступила прокурор, она поддержала ходатайство следователя.
   Затем выступила я. Рассказала о том, как во время последней голодовки меня посадили в камеру с отрицательной температурой воздуха, из-за чего я получила заболевание почек. Рассказала, что теряю зрение. Напомнила, что за восемь месяцев со мной не проведено ни одного следственного действия, ввиду чего мое содержание под стражей можно рассматривать как пытку с целью добиться от меня самооговора. Добавила, что мое заключение очень тяжело перенес мой дедушка, инвалид Великой Отечественной войны. Но следствию нет никакого дела до юбилея Победы. Также я напомнила, что занималась предпринимательской деятельностью и по закону не могу быть заключена под стражу.
   Затем выступили адвокаты. Они тоже обратили внимание на явные косяки следователя. Они ходатайствовали о залоге.
   На этот раз судья удалилась в совещательную комнату надолго, и мы догадались, что мера пресечения будет изменена. Вернувшись, судья объявила об отказе в удовлетворении ходатайства следователя и об изменении меры пресечения на домашний арест. Все зааплодировали.
   Когда меня выводили из клетки, конвойный поторопился подсунуть мне на подпись бумажку о том, что претензий к конвою нет. В порыве эйфории я подписала ее.
   Мы с адвокатом Аминовой вышли в туалет, с ее телефона я позвонила маме. Сказала, что меня перевели под домашний арест, что мне нужен телефон и компьютер.
   Потом мы вчетвером вышли на улицу. Адвокаты отправились в кафе отмечать, а Галя и Алексей стали ловить такси. Они довезли меня до дома.
   Наталью уже предупредили, но она безумно радовалась.
   – Мы все беспокоились за тебя, – сказала она. Мы долго говорили, а потом я ушла спать.
   Завтра должен был прийти уфсиновец надеть на меня браслет. Кошка Маруся, похоже, беременна. За несколько дней до моего перевода под домашний арест Наташа возила ее сразу к двум женихам. Один был серый, по расцветке похожий на Чоро, а второй – рыжий с белым, точь-в-точь как сама Маруся.
   Я, конечно, хотела, чтобы у нас родились трехцветные девочки-красавицы. Но это вряд ли. Маруся оказалась кошачьей расисткой и выбрала кавалера своей масти.

Глава 16. В больнице

   Рано утром я проснулась от головной боли и тошноты. Меня рвало. Я вызвала скорую. Приехавшая бригада определила сотрясение головного мозга. Удар конвоира о железный косяк даром не прошел.
   Мне сделали укол и сказали, что необходима госпитализация. Я оделась, вышла и села в микроавтобус скорой помощи. Попросила Наташу передать уфсиновцу с браслетом, что я в больнице.
   – В седьмую, – сказал врач водителю.
   Привезли в больницу на Коломенском проезде. Определили в нейрохирургическое отделение. Врач осмотрел меня, подробно опросил обо всех событиях. Я рассказала, что восемь месяцев провела в СИЗО, а сотрясение мозга получила, когда конвоир в автозаке ударил меня о железный косяк.
   Мне сделали рентген и проводили в шестиместную палату.
   Указали на кровать у окна.
   Раньше в гостинице я всегда выбирала одноместные номера. Я очень не люблю спать рядом с кем-то еще. Но после камеры на 40 человек и тончайшего матраса на железной решетке шестиместная палата и толстенный тюфяк показались мне раем. И больничная еда показалась райской по сравнению с тюремной. Женщина в ряду напротив была привязана к кровати. Ее кормили с ложки. Она не понимала реальности. Звала Васю и Ваню, называла Ваней меня. Постоянно отвязывалась и падала с кровати.
   Могла выйти в коридор голышом. Снимала памперс, гуляла, возвращалась в фекалиях и ложилась на кровать. Приходилось звать санитарку, чтобы ее вытерли. Приходил охранник, привязывал ее. Говорил, что работал в психушке и вязать умеет.
   Мужчины, кстати, тоже выходили в коридор в чем мать родила и заглядывали в соседние палаты, в том числе в нашу. Медсестра пояснила, что для такого отделения это неудивительно.
   Рядом со мной лежала Наташа, мать пятерых детей. Ее жестоко избил отец детей, бывший муж (уже третий год как бывший). Наказал побоями за предстоящую свадьбу с другим.
   Наташа откровенно говорила с детьми о том, кто виноват. И я зауважала ее. Она не надевает детям розовые очки «ваш папа хороший», а называет вещи своими именами. Бывший муж иногда появлялся в больнице, приносил еду, просил забрать заявление. Но Наташа была непреклонна. К ней, единственной в палате, приходили мужчины из других палат. Она их привлекала.
   У входа рядом с раковиной лежала пожилая женщина. Она работала в элитарной онкобольнице, у нее было много известных пациентов. Попала в отделение из-за травмы, полученной в переходе, как говорила она сама, «между ванной и туалетом». Сначала мне показалось, что ее тоже ударил муж. Потом выяснилось, что она, выходя из ванной, споткнулась на мокром полу. Сделали операцию. Женщина все время спрашивала врача во время обхода, не останется ли она дурочкой. Когда у меня появился телефон и я стала звонить всем и сообщать, где я, она сказала:
   – Вы похожи на Юлю с Украины. Такая же деловая. И за что вы боретесь?
   Сравнение с Юлией Тимошенко напомнило мне о тюрьме.
   На противоположной ей кровати лежала молодая женщина. По рассказам медсестер, попала сюда не первый раз, у нее задержка психического развития, ее все время бьют.
   Родители приехали 8 марта. Привезли планшет, телефон, еды. Я вышла с ними в коридор, чтобы не мешать больным. Мы впервые за долгое время поговорили.
   Первый раз за восемь месяцев добравшись до любимого фейсбука, я написала пост, поздравила сестер и единомышленниц с праздником, рассказала, где я нахожусь и почему. Условия моего домашнего ареста позволяют пользоваться Интернетом и социальными сетями. Нельзя обсуждать лишь то, что касается дела. В комментариях меня поздравили 40 человек. Татьяна Болотина написала, что только что мое обращение и стихотворение прочли на митинге. Многие возмущались тем, что произошло.
   Вечером я опубликовала в фейсбуке стихотворение «Не смотри на мужчин снизу вверх», а 9 марта написала в блог на «Эхо Москвы». Рассказала об условиях содержания в СИЗО, о женщинах, с которыми там познакомилась. «Если человек попал в тюрьму, – писала я, – то у него нет никакой возможности опровергнуть предъявленные ему обвинения, снять с себя подозрения. Принцип презумпции невиновности не работает. А оправдывать человека, попавшего в СИЗО, не станет ни один судья. Потому что тогда ему придется платить за реабилитацию. Вот такое правосудие» [57 - Пост «Есть ли жизнь после тюрьмы» целиком можно прочитать на сайте «Эха Москвы»: www.echo.msk.ru/blog/t_suhareva/1507880-echo]. В обед приезжали Галя и Алексей. Мы обсудили важные вопросы. Уфсиновец с браслетом так и не появился. Боль в голове понемногу утихала. Решила, как только доберусь до стационарного компьютера, – буду готовить документы в Европейский суд по правам человека. А еще – закончу книгу на основе рукописных наработок, которые я вела в тюрьме. Написала еще один пост в фейсбуке. Писала с ошибками. Сказывалась травма головы, к тому же давно не держала в руках планшет, да и планшет новый, требовал привыкания. Еще он сам исправлял ошибки, иногда весьма несуразно.
   10 марта пришла Оля Ахметьева. Я вышла к ней в коридор в пижаме. Оля записала интервью и сделала несколько фотографий. Мою прямую речь разместила Таня Болотина на новом феминистском сайте femband [58 - Прямая речь о моем заключении опубликована здесь: femband.ru/?p=68]. Оттуда ее стали репостить в живые журналы феминисток.

   Татьяна Сухарева в 7-й Городской Клинической Больнице г. Москвы, фото Ольги Ахметьевой, 10 марта 2015г. Фото Ольги Ахметьевой

   «Ад!» – ужасались в комментариях.
   Вот что написала в фейсбуке левая феминистка Аня Брюс, которую я хорошо помню по дискуссии о феминистском сепаратизме: «А это Татьяна Сухарева (внизу была ссылка на femband с моими фотографиями. – Т.С.). Вот так теперь выглядит та уверенная в себе селф-мейд леди. Все это произошло с ней потому, что она: а) занимаясь бизнесом, б) пошла баллотироваться в депутаты в МГД. Чем она, собственно, отличается от Навального? А тем, что за нее не вписывались всем общегражданским миром. Тем, что она сидела не под домашним арестом и даже не в ВИП-камере на двоих с интеллигентным фальшивомонетчиком. А в камере на 50 человек. Что о ее голодовках не знал никто: к ней не приходили врачи, правозащитники, не было мобилизации на суды, а когда она таки вышла под домашний арест, «Эхо Москвы» отказало ей в блоге. В отличие от Навального, Савченко, Сенцова, про нее не рассказывали из каждого второго утюга. Баннеры и ссылки не выпрыгивали из каждого тостера. Не было кампаний «Дело против Сухаревой – дело против меня». Я знаю об этой истории только потому, что знакома с ней и у меня во френдах занимавшиеся ее делом Оля Ахметьева и Таня Болотина – далеко не самые тиражные блогерки, скажем так. То, что она была переведена на домашний арест, потому что в карцере ей застудили почки, а на прощание конвоир устроил еще и сотрясение мозга, тоже далеко не топовая тема многотиражных СМИ. Собственно, именно поэтому ее совершено спокойно могли морозить в камере и прикладывать башкой о железную притолоку. Когда я агитировала левых не ходить на навальнинги, я говорила: левых они СОЛЬЮТ. Как слили даже бледно-розового Удальцова. Но Сухарева была даже не левой. <…> Татьяна фапает на всяких там женщин-президенток, успешных женщин в бизнесе и прочая… Я к этому не присоединяюсь, потому как классовое разделение считаю не менее фундаментальным, чем гендерное. Но все-таки не могу понять: ПОЧЕМУ эти господа слили тему, которая идеально ложилась в их повестку?
   Ее история же просто идеально ложилась в их дискурс: классическая представительница мидл-класса. Преуспела в бизнесе, а потом на подъеме гражданского сознания отправилась создавать в стране честную, демократическую политику. Законными путями священной представительской демократии. И все было бы у нее и у нас хорошо, если бы брутальный диктаторский режим подло не подрезал ее на низком старте. Так почему не было хоть какой-то, средней паршивости, кампании?
   Я думаю, дело не в том, что она повздорила когда-то с «Яблоком» и еще с кем-то в этом роде. А в том, что Татьяна была действительно феминистка: мало того, что пыталась создавать независимое женское движение, автономное и субъектное. И что хуже, этого не скрывала. А еще она была слишком либералка: ставила на собственные силы, видела политику как жесткую, но честную конкуренцию, где коалиции возможны на прагматичной основе тактических интересов. Впрочем, в либеральном поле даже от либерализма осталось одно название: на практике выглядит как та же клановость с негласными иерархиями, поддержанными неписаными правилами. С четкой системой опознавания «свой/ чужой», построенной не столько на базовых принципах и идеологии, сколько на символических кодах и ритуалах. Вот на это ей было наплевать. В результате наплевали на нее.
   Уверена ли я, что она невиновна? А вы про Навального так уж уверены? А про Ходорковского? Лично я уверена, что два последних не заслужили отсидки. А заслужили они гильотинирование на центральной площади, как в славном 1792 году. Моя позиция в том, что бизнес – это уже само по себе нечестно: «Что значит ограбление банка по сравнению с основанием банка». Но вот Татьяна, в отличие от тех же Ходорковского и Немцова, не создавала этой нечестной системы: она, как и все наше поколение, была поставлена просто перед фактом конца СССР. Я много видела таких женщин: которые, когда их рабочие места или зарплаты перестали существовать, а дети никуда не делись, просто, ну, например, взяли клетчатые баулы и поехали в Турцию. Некоторые из них, самые везучие, стали бизнес-вуменшами и даже решили, что все было правильно и к лучшему. Если ты не участвуешь в игре, она продолжится. Татьяне казалось, что бизнес дает хорошие возможности: например, угостить нас на предновогоднем фем-фримаркете божественным розовым игристым вином. Или… прийти в системную политику, чтобы упорно толкать многострадальный закон о домашнем насилии. Увы» [59 - Запись Ани Брюс: www.facebook.com/permalink.php?story_fbid=15651104 20410720&id=100007353311455].
   Вечером я написала блог на «Эхо Москвы», где рассказала о подробностях фабрикации против меня уголовного дела.
   11 марта мне пришла в голову мысль: а что, если нам начать выпускать феминистскую газету? Опубликовала запись в фейсбуке. Пост лайкнули 20 феминисток. Значит, может получиться. В 11 утра меня выписали. Я позвонила уфсиновцу (его телефон дала мне Наталья). Он приехал на «рено» с уфсиновскими полосами. Звали его Илья Сергеевич. Привез меня домой, надел на ногу браслет и дал подписать разъяснения о правилах поведения.

Глава 17. Борьба продолжается

   Я печатала книгу и публиковала отрывки из нее в фейсбуке. Я писала о женской силе, о зверствах и пытках в полиции, о жизни в женской тюрьме.
   Я похудела на 35 килограммов. Все брюки с меня спадают. Олигархам от страхования удалось-таки додавить Госдуму, и тарифы на ОСАГО были повышены в среднем на 40%. Но полисы в регионах не появились. Так что страхователям, как и прежде, придется приобретать подделки.
   Надежды моих сокамерниц, как и сотен тысяч других заключенных и их близких, на широкую амнистию к 70-летию Победы оказались растоптанными. По амнистии не выйдут ни экономические заключенные по сфабрикованным делам, ни простые наркоманки, которым для выполнения показателей наркополицейские шьют сбыт. Зато выйдут менты и уфсиновцы, осужденные за пытки, в том числе со смертельным исходом (те, которые попались). Дела пыточников возбуждаются по невинной статье «Превышение должностных полномочий», относятся к преступлениям легкой и средней тяжести и подлежат амнистии. А еще полицейским с высоким процентом раскрываемости дел учтут награды и почетные грамоты. Смягчающие обстоятельства, а вы как думали!
   Аня Брюс была права: «Эхо Москвы» отказало мне в блоге. Когда я попыталась разместить там запись о том, как волшебник Чуров [60 - Председатель Центральной избирательной комиссии РФ. Волшебником прозван за виртуозную, по мнению либеральной оппозиции, фальсификацию выборов.] опасался, что женщины вытеснят мужчин из политики, редакция не пропустила ее под предлогом: «Блог в формате комментария». Вторую запись под названием «О полицейском фашизме и моих голодовках в СИЗО» отклонили уже без объяснения причин. «Блог отклонен редактором».
   Я писала в редакцию с просьбой пояснить, почему мои блоги, ранее такие популярные, перестали удовлетворять «Эхо Москвы». Ответа не было. Тогда я написала комментарий в блог главного редактора с тем же вопросом. Его стерли. Я снова написала. И его снова стерли.
   Похоже, либералы специально замалчивали ситуацию со мной (и здесь Аня Брюс была права). Кто-то дал команду замолчать. А почему, тоже ясно. «Несистемная» оппозиция занимается информационной поддержкой исключительно тех политзаключенных, за поддержку которых они получили деньги, как в случае с Навальным. Думаю, что мою ситуацию замалчивали в связи с делом Навального тоже. Слишком уж благополучным и опереточным выглядит это дело. Судите сами: сидел под домашним арестом, а не в СИЗО; освобожден сразу после приговора, а по второму делу осужден условно; тут же получил приоритетное право на рассмотрение дела в Европейском суде по правам человека. Разве это сравнится с делом женщины, к которой применялись пытки и которая восемь месяцев провела в СИЗО?
   Я подумала: а может быть, и не Орлов заказал фабрикацию моего дела? Я мешала не только ему, но и кандидату от «Яблока» Евгению Федоруку, которого здорово лоббировало движение «За права человека». А представители этого движения не раз намекали, что я должна снять кандидатуру и не мешать Федоруку.
   Ведь только этим можно объяснить игнорирование либеральными СМИ моей темы.
   24 марта я опубликовала на сайте gulagu.net блог «О полицейском фашизме и моих голодовках в СИЗО». В этот день в комментариях откликнулся руководитель проекта gulagu.net Владимир Валерьевич Осечкин. Владимир, пожалуй, единственный настоящий правозащитник. Успешный предприниматель, он сам прошел через ад сфабрикованного дела. Освободившись, создал проект gulagu.net и активно помогает заключенным, в том числе жертвам экономических репрессий, как я называю жертв сфабрикованных дел по экономическим преступлениям. Именно он, на своей шкуре испытавший ад современного ГУЛАГа, а не «либеральные» правозащитники, осваивающие зарубежные гранты, может реально чем-либо помочь.
   Говоря «либеральные», я не зря беру это слово в кавычки. Никаким либерализмом и демократией там не пахнет. Жесткая вертикаль, четкое разделение на своих и чужих. Люди нужны только в качестве «хомячков», а если ты попытаешься поднять голову или озвучить мнение, отличное от генеральной линии, тебя раздавят, словно катком.
   Я стала вести блог на gulagu.net, а еще в OpenRussia. Завершая свой рассказ, я хочу обратиться к тем женщинам, которые бегут от феминизма, как черт от ладана. При малейшем намеке начинают доказывать: «Я не феминистка!»
   Феминистки – это единственная сила, которая по-настоящему готова защищать ваши права. В этом я убедилась на собственном горьком опыте. Единственные, кто полностью поддержал меня во время ареста и продолжает поддерживать до сих пор, – это феминистки.

   Татьяна Болотина и Елизавета Пинская около Кузьминского районного суда г. Москвы, май 2015г. Фото Татьяны Сухаревой

   От либералов – тех самых либералов, с которыми я выходила на митинги и пикеты, – я поддержки не увидела. «Справедливая Россия» по-тихому ушла в кусты, сняв мою регистрацию (незаконно). Аннулирование регистрации я и мои друзья продолжаем оспаривать в суде. Дошли до Верховного суда.
   Поддержки от гендерной фракции «Яблока» (ее руководитель Галина Михалева в свое время доказывала, что не нужно создавать феминистскую партию, а лучше вступать в «Яблоко») я не увидела, как и от движения «Социал-демократический союз женщин». Феминистки – единственные, кто защищал мои права с начала до конца. При этом меня поддержали даже те феминистки-анархистки, которые возражали против любого участия в выборах, проводимых патриархатом, и те, кто разделял не все мои взгляды.
   Разговоры вроде «если женщина умная, сама всего добьется, не нужен ей никакой феминизм» пусть сексисты засунут себе сами знаете куда. С таким же успехом можно говорить «если негр умный, сам всего добьется, и не нужен ему никакой Африканский национальный конгресс [61 - Африканский национальный конгресс – движение, боровшееся против апартеида (дискриминации по расовому признаку) в Южно-Африканской Республике. Возглавлял АНК Нельсон Мандела. Многие годы он провел в тюрьме, а потом стал президентом ЮАР]» во времена апартеида.
   Я приложу все усилия для того, чтобы феминистская партия в России состоялась, и буду бороться с патриархатом до конца жизни.
   Сейчас, когда я под домашним арестом дописываю эту книгу, меня мучают загрудинные боли. Болит позвоночник – там, куда ударил оперативник. Я не могу пройти обследование. Я не могу выйти в поликлинику: не позволяют условия домашнего ареста. Я могу только вызвать «скорую» и врача на дом.
   Четыре дня назад пришлось вызывать «скорую». Очень болело за грудиной. Снять электрокардиограмму не смогли из-за электронного браслета, он создавал помехи в работе кардиографа. С закрепленными электродами мне пришлось несколько раз набирать номер уфсиновца Ильи Сергеевича, чтобы он разрешил медработникам снять браслет (хотя они вправе нарушить целостность электронного браслета, просто уведомив об этом УФСИН). Он попросил полчаса, чтобы «доложить начальству» (я все это время сидела с электродами). Согласия не дали. Велел подождать до утра (дело было вечером), когда он сам приедет и снимет браслет (а то вдруг я, опасная преступница, ночью убегу). Бригада скорой помощи уговаривала его, объясняла, что мне нужна ЭКГ, потому что неизвестна причина болей: сердце или остеохондроз. Разрешения так и не поступило. Сделали наугад укол кеторола и актив на неотложку.
   Мне очень хочется знать, ответит ли кто-нибудь за мое загубленное здоровье.
   Сегодня, 16 апреля, пошел уже второй месяц моего домашнего ареста. День «прямой линии» с президентом Путиным. Я раньше никогда не задавала вопросов на прямую линию, а сегодня задала. Я спросила об обманутых надеждах на амнистию сотен тысяч заключенных и их близких. Я спросила, почему под амнистию не попадают экономические заключенные (я теперь называю их так), большая часть из которых сидит по сфабрикованным делам (то, что 30% сидят ни за что, признал даже генпрокурор Чайка), но зато попадают менты и уфсиновцы, осужденные за пытки (в том числе со смертельным исходом), которые прячутся за невинным «превышением должностных полномочий».
   Но ни этот вопрос, ни вопрос многих моих новых друзей про амнистию на «прямую линию» не вынесли. Ни слова об амнистии к 70-летию Победы. Зато вынесли вопрос про то, как бывший военный не разрешает купить жене собаку. Ее подруги просят президента, как Верховного главнокомандующего, приказать мужу разрешить купить жене собаку. А еще делом государственной важности модераторы вопросов посчитали проблему жениха-неудачника, которому отказывает невеста.
   Я уверена, что вопросов об амнистии было много. В стране миллион заключенных, еще столько же подследственных. У всех есть близкие, друзья, которые беспокоятся за их судьбу. Но вопросы об амнистии на «прямую линию» просто не пропустили. Вместо этого забили эфир всякой чушью.
   Дело мое не закрыто. Я не знаю, чем оно закончится. Точно я знаю только одно: я буду бороться до конца, я буду бороться до последнего вздоха. За феминизм, за себя и за своих новых друзей, экономических заключенных, которые тоже сидят или уже отсидели по сфабрикованным делам по 159-й статье. Так что точку в конце этой книги я поставить не могу, хотя очень хотела бы. Придется поставить многоточие…

Жизнь по ту сторону правосудия Татьяна Сухарева