   Тупик
   мистические и фантастические рассказы
   Виктор Мельников

Хлёбово

1

Ночь прошла беспокойно. Однако под утро мне приснился сон, что я потерял время. Казалось, я нахожусь в свободном падении, а мир проплывает вокруг меня в режиме какой-то паузы, стоп-кадра; хотел быть точным, чтобы не опоздать на работу, но не смог: электронные часы во всём городе, а вместе с ними время – исчезли, испарились, ликвидировались. Надо полагать, отразилось молнией, кто поймал время, застолбил – тот не спешит. Поспешность – неспешность. Равенства между этими понятиями нет, скорей – тире. Мой мозг явно не находился в состоянии покоя, он бодрствовал, хотя на самом деле я спал.

2

   Обладая номером «78654», я мог себе позволить летающий автомобиль «Летатра-7500». Правда, он был в употреблении. Зато квантовый двигатель находился в хорошем техническом состоянии. И то, что немного протекала плазма, а на лобовом стекле расположилась трещина, не имело значения, ибо голографическая магнитола, сиденья с подогревом, сигнализация с лазерной турелью компенсировали остальные недостатки.
   Анну я подвёз к отелю – у меня возникали мысли жить с ней вместе, но я пугался той её отрешённости от жизни, какую проявляли почти все долгожители, и Анна была не исключением. По пути нам встретилась новая красочная реклама, которой раньше на этом месте не было. Она гласила: «МУЧАЕТ СОВЕСТЬ? ПРИМИ ТАБЛЕТКУ СЧАСТЬЯ!» И мелким шрифтом под фотографией улыбающейся полуобнажённой девушки: дёшево, доступно каждому.
   Она сказала сухо, но сумела в одно слово вложить всю свою уставшую от бытия душу:
   – Спасибо!
   Я смотрел ей вслед, её тембр голоса возбуждал – не резкий, не монотонный. Вот что цепляет меня в ней. Я нуждаюсь в ласковом слове, я понимаю интонацию. Это так странно звучит. Тем более перед инструктажём, который я сейчас буду проводить перед двумя десятками охранников. И голос мой, как старшего по смене, должен быть убедительным, я обязан найти правильную интонацию: суметь объяснить просто. Кажется, я догадываюсь, почему привязан к этой красивой женщине, привязан уже полгода – я её понимаю.
   Она скрылась за входной дверью. Квантовый двигатель щёлкнул – на работу без опозданий.

3

   Торговая сеть «Вестер» являлась крупнейшей в стране. Супермаркет, где я работал, насчитывал двадцать тысяч квадратных метров торговой площади – без учёта складских помещений.
   На входе наряду с пластиковой карточкой доступа была предоставлена таблетка «совести» – минус 0.02 креда с зарплаты. Всё буднично, как обычно бывает перед сменой.
   Меня уже ждали. Я обвёл взглядом собравшихся – из двадцати человек пять новеньких, одна из них девушка. Политика супермаркета была таковой по отношению к своим сотрудникам, что любая провинность каралась в лучшем случае увольнением. И так как коллектив менялся, каждый день в мою обязанность входила ежедневная лекция либо планёрка, на которую отводилось тридцать минут.
   – Первое, на что следует обратить внимание, – начал я свою речь, вспоминая голос Анны, – это распределение потока людей в торговом зале. Второе – исключить возможность проникновения посторонних лиц в служебные помещения. Тотальная слежка за всеми – в первую очередь за работниками супермаркета. Практика показывает, что львиная доля хищений совершается именно сотрудниками, а не покупателями. Двое из вашего числа будут отслеживать работу самих охранников – об этом я сообщу анонимно по телефону, кого посчитаю достойными. И за этими двоими непосредственно буду следить я сам через событийный видеоконтроль у себя на рабочем месте аналитика. Есть вопросы?
   Девушка спросила:
   – Всё так серьёзно?
   – Новенькой, прощаю этот вопрос. Я понимаю, есть те, кому надоели эти инструктажи, но это моя обязанность, которую я буду выполнять неукоснительно, до запятой в тексте… Идём далее. Значит, сразу определяйте зоны, наиболее вероятные для совершения хищений. Во-первых, это места выгрузки товара, места маркировки товара. Во-вторых, сами торговые залы, кассы. Необходимо проверять заднюю территорию супермаркета, на улице, но не задерживаться там с сигаретой в зубах дольше трёх минут – я всё это прекрасно буду видеть. Теперь: способы совершения преступлений. Стало быть, это кражи, совершаемые покупателями, это кражи, совершаемые непосредственно персоналом, это хищения, совершаемые в сговоре между персоналом супермаркета и покупателями…
   – А возможен сговор между старшим охранником и главным менеджером, к примеру, чтобы отстранить неугодного работника? – Сергеев задал вопрос, который интересовал и меня. В моё отсутствие.
   – Нет, – ответил я. – Сергеев, ты уволен.
   Он вышел из конференц-зала, молча. Таблетки совести порой дают побочные действия.
   Моя должность позволяла убирать неугодного подчинённого, но эта должность не позволяла подобрать на освободившееся место угодного мне человека.
   – На чём мы остановились? Основные мероприятия по предупреждению хищений. Это самая важная часть в нашей работе – предотвратить, а не поймать. Главное, я считаю, – это использование методов психологического воздействия, под которыми следует понимать демонстрацию присутствия охраны с вашей стороны, я же в свою очередь провожу видеонаблюдение, информируя об этом в громкоговорители покупателей и сотрудников супермаркета. С целью выявления лиц, как покупателей, так и сотрудников, вынашивающих умысел совершить преступление, сотрудниками службы безопасности, то бишь охранниками, должна вестись агентурно-оперативная работа. Для негласного сотрудничества следует выявить лиц из персонала супермаркета, кто сможет с нами работать негласно. Руководство для этих целей выделяет солидные денежные средства для поощрения, как охранников, так и персонала супермаркета. Охранник обязан следить за работой рабочего персонала. Лишние разговоры, недоброжелательность к покупателю, частые выходы в курилку и прочее – всё фиксируется, в форме докладной предоставляется мне. Охранник службы безопасности должен уметь определить потенциального вора в общей массе покупателей, уметь вести наблюдение за подозрительными лицами, правильно задерживать и предъявлять претензии, предельно корректно и вежливо вести себя со всеми покупателями, даже если это оказался вор. Одним словом, потенциальный вор, оценивая нашу работу, должен говорить, что есть только одна причина, удерживающая его от преступления, – охранник, способный свести с ума своим присутствием, – подытожил я. – Да, и ещё… Помните: контролируете вы, контролируют вас.
   Последнее предупреждение было самым важным из всех – потерять статус означало опустить себя на дно жизни, никаких привилегий, рабский труд, презрение общества, забвение.

4

Рабочий десятичасовой день подошёл к концу. Прошли те времена, когда ты работал восемь часов. Гудок, и чуть ли не строем все покидают рабочие места, никаких вольностей, иначе – понижение социального статуса, увеличение порядкового номера.
Я забрал Анну с отеля. Каждый день я выполнял одни и те же действия.

5

   Сон повторился. Но я не смог его увидеть до конца, проснулся: Анна переворачивалась на другой бок и зацепила меня. Она не была моей женой, не была любовницей. Анна не была даже проституткой. Так она считала, но я ей платил за её услуги. Она была похожа на разумного человека, и могла понимать, что ей говорили, и более или менее успешно исполнять любовницу. Высшие власти знали, кто она такая. Знал и я.
   За окном ещё не рассвело, и неоновая вывеска рекламы ярко светила, ослепляя, красной надписью: «КУПИ СЧАСТЬЕ! ДЁШЕВО! А ЛУЧШЕ ПОТРАТЬСЯ! ПОДАРИ СЕБЕ РАДОСТЬ ЖИЗНИ! КУПИ ВЕЧНУЮ МОЛОДОСТЬ!» И мелким шрифтом под фотографией улыбающейся полуобнажённой девушки: «Дорого».
   В утренних сумерках мне сделалось страшно. Я сжался в комок, подогнул под себя колени, и подбородок упёрся в них. Я привык к рекламе не постепенно – сразу! Всосал с грудным молоком матери ложь. А теперь догадывался – и я был не одинок в своих мыслях – реклама инструмент. То есть я-то так считал, но вслух не говорил, поймёт ли ближний? Хотя всем известно, что сигареты, алкоголь, вечная молодость и смерть одна волчья ягода. Правда, вечная молодость – здесь есть сомнения, профессоры высказывают свою точку зрения по этому поводу, но она всегда совпадает с официальной точкой. Что не удивительно. Анна в своё время это тоже понимала. Её двузначный порядковый номер «97» говорил о высоком статусе в обществе – она не могла не знать, но купилась на дешёвую рекламу с надписью «дорого». Тогда это было престижно, престижно и сейчас. Да, двадцатипятилетняя успешная модель не смогла удержаться перед соблазном. А как иначе? Остановив старость – она остановила и любое развитие своей личности. Ей сто двадцать, старушка. Молодое тело, а душа устала. Сколько таких! Тысячи. Бывшие толстосумы или дети их. Они живут вечно, а кончают суицидом. Правительство не поощряет самоубийц, зарабатывает на этом. Купить смерть дороже, чем вечную молодость. Бизнес на смерти и вечной молодости – выгодная статья дохода государства.
   Рука прикоснулась к груди девушки. Эрекция. Я вошёл в неё спящую. Она проснулась и стала симулировать оргазм – привычка, выработанная за десятки лет, тяжёлая ноша. Для проститутки это естественно, но Анна, я говорил, не считала себя таковой, и мне не казалось странным её поведение – зачем? Ладно, IQ. Видимо, у неё, действительно, не могли срабатывать никакие другие защитные реакции организма – она знала, так надо, ей платят за это. Вечная молодость – вечная покладистость… Нет проблем. Поэтому правительство перечеркнуло её двузначный порядковый номер на запястье ещё девяносто пять лет назад, но не извело совсем, как напоминание о том далёком благополучии.
   Мой номер «78654» соответствовал среднему статусу. Я не завидовал ни тем, кто вверху, и не испытывал сочувствия к тем, кто внизу. Они находились в недосягаемости от меня. И когда семя вылилось в пустоту, я сумел остаться безразличным, ибо спать с бессмертной женщиной не каждый может себе позволить. А я могу! И здесь моя ложь выглядит открыто, как на ладони.
   Из прикроватной тумбочки я извлёк деньги, отсчитал нужную сумму. Я мог бы дать ей и меньше, но те самые таблетки совести, которыми пичкает правительство почти бесплатно каждый день всех и каждого, действовали, наверное, со вчерашнего дня. И я был честен с ней.
   Она спрятала деньги в потрёпанную сумочку и неожиданно сказала:
   – Если бы ты, Сергей, сумел бы меня убить, я бы была тебе благодарна. Там, на том свете возвратила долг. Тысяча кредов – это приличная сумма в моём положении. Но хотелось бы освободиться, понимаешь? – она сделалась грустной и от этого ожила, приняла человеческий облик.
   Я обладал толикой понимания, как ни странно.
   – Глупостей не говори, – сообщил ей.
   – Эвтаназия – мало кому доступна. Как и вечная молодость. А руки на себя не поднимаются. И грех, говорит правительство. Страшный грех, говорит церковь. Они правду говорят?
   Она разучилась различать цвета. Её недостаток – благо для цивилизованного общества. Рекламные щиты, рекламирующие вечную молодость, часто располагались рядом со щитами, рекламирующими смерть. Я знал наизусть текст этой рекламы – эту рекламу знали, видимо, все. Она гласила: «НЕ БЕРИ ГРЕХ НА ДУШУ, ПРЕКРАТИ СУИЦИД, ДОВЕРЬСЯ ДРУГИМ – ЗАКАЖИ ЭВТАНАЗИЮ! ОПЫТНЫЕ СПЕЦИАЛИСТЫ ПОМОГУТ ТЕБЕ СПРАВИТЬСЯ С ЖИЗНЬЮ!» И мелким шрифтом под фотографией улыбающейся полуобнажённой девушки со шприцем в руке: очень дорого.
   Я ушёл от щепетильной темы, сказал:
   – Мне пора на работу, сегодня вечером снова тебя заберу.

6

   – … да, и ещё… Помните: контролируете вы, контролируют вас, – закончил я привычной фразой планёрку.
   Событийный видеоконтроль работал безупречно. На своём рабочем месте я был уверен в электронном устройстве. Руководство супермаркета совсем недавно поставила эту систему, и она окупилась, поговаривали, за четыре месяца.
   Вот и сейчас звуковой сигнал сообщил об обнаружении вора. Монитор включил нужную картинку. Это был покупатель. Он снимал маркировку с дорогой бритвы. Сегодня или завтра придёт подельник. А может, и он сам вернётся. Я сообщил охранникам номер стеллажа, но предупредил, чтобы его не задерживали. Если брать, то с поличным. Нанесение вреда маркировки товара не является преступлением.
   Обед на рабочем месте. Как обычно. Я заварил себе кофе, оно не даёт эффект сонливости, сделал быстрый плов в пластиковом пакете.
   Событийный экран вывел картинку: в супермаркет зашла полная дама в дорогой длинной шубе. Она обошла множество отделов, рассматривала технику, примеряла одежду, купила кое-что из косметики и, видимо, собиралась уходить. Я отвлёкся, чтобы доесть плов. Через пару минут позвонил охранник, работающий в зале.
   – Сергей Николаевич, – сказал он, – спускайтесь вниз, сработали антикражевые ворота.
   Кофе пришлось оставить остывать. Спускаюсь вниз.
   На внешний вид даме было лет шестьдесят. Сколько ей на самом деле не знал никто, только пластиковая карточка паспорта могла прояснить этот вопрос. Я заставил женщину распахнуть шубу. Она возмутилась, но я сказал, что если даже что-то мы найдём, то отпустим её, представителям власти не будем выдавать. Она подчинилась: пылесос, разобранный по частям, был спрятан по потайным внутренним карманам.
   – Не хорошо, – сказал я.
   Пылесос был изъят. Я попросил даму пройти ворота ещё раз, но они зазвенели снова.
   Даму проводили в отдельную комнату. Девушка-охранник, новенькая, осталась с ней наедине. Даме предстояло полностью раздеться. Она долго сопротивлялась, выкрикивая бранные слова, угрожая всем и каждому. Но вскоре успокоилась. Видимо, вспомнив мои слова.
   Когда она оделась, я вошёл в комнату. На столике лежали женские прокладки с защитной этикеткой: именно они, а не пылесос, стали причиной провала хитроумной операции.
   Даму пришлось задержать до приезда правоохранительных органов (в любом случае я бы её не отпустил из супермаркета, даже если б не нашлись эти злосчастные прокладки), а руководству доложить о неполадках в электронике антикражевых ворот.

7

   Анна никогда не говорила много. Старалась отвечать кратко «да» или «нет», не спорила и не пререкалась – можно сказать, она являлась идеальным вариантом для любого мужчины. Да, это так. Но мне с ней было скучно. Совместный ужин, просмотр альтернативного телевидения через интернет, секс, сон.
   Секс получился быстрым. Вытирая салфеткой сперму с ягодиц девушки, я услышал снова:
   – Убей меня, – она перевернулась на спину.
   – Я не могу, – сказал я не сразу, комкая салфетку.
   – Боишься правительства?
   – Боюсь понижения статуса.
   – Это одно и то же, Серёжа. Значит, боишься.
   – А тебе не страшно? Умирать.
   – Нет.
   – Деньги для эвтаназии можно скопить.
   – Я не могу их копить сто лет. В моём положении это невозможно.
   – Оставим эту тему на завтра, хорошо?
   – Ладно.
   …казалось, я нахожусь в свободном падении, а мир проплывает вокруг меня в режиме какой-то паузы…

8

   Он вернулся. Как я и предполагал. Бритва утонула в кармане пальто. На выход он шёл через рыбный отдел.
   Там его и задержали.
   Бритва была изъята – я удивился – из протеза: вор был инвалидом. Хитроумная уловка. Я видел, куда пряталась бритва. Но при досмотре в кармане её не оказалось.
   Раздевался мужчина при мне. Оставшись голым, он казался таким беззащитным. Член и так маленький, сморщился, почти не был заметен в густых зарослях. Я обратил внимание на его ноги ниже колен. Они имели различие в цвете. Не трудно было догадаться – это протез из гибкого силикона, он полый.
   Так оно и было. А карман пальто соединялся специальным рукавом, проходящим через брюки, с протезом. В нём я обнаружил ещё три баночки чёрной икры.

9

   Её не было в номере. Никто из работников отеля не знал, когда она ушла. Телефон не отвечал. Постоянство было нарушено.
   Летатра, подъезжая к дому, сломалась: вытекла вся плазма.
   Звонок в морг.
   – Головная служба моргов города.
   – Девушка с перечёркнутым номером «97» к вам не поступала?
   – Минуточку… полчаса назад.
   Я прибыл в морг. Мне представили документы о её смерти: огнестрельное ранение в голову несовместимое с жизнью.
   – Она сама это сделала? – спросил я у девушки, предоставившей документы.
   – Нет, молодой человек. Он уже задержан, – сказала она и спросила:
   – Тело вы будете забирать?
   – Нет.
   – У неё есть родственники?
   – В таком возрасте у людей нет никого, – сказал я и пошёл прочь.
   Я долго не мог уснуть. У неё, наверное, был ещё один любовник, о котором я мог бы догадываться. Именно он до конца смог понять её, войти в положение, и он дал ей шанс. Он знал, чем рискует.
   И я это знал… и ушёл от ответа.
   Был ли во всём этом смысл?..
   Постепенно я погрузился в сон. Стоп-кадр превратился в подвижную картинку, время ускорило ход.

Тупик

   Мы знаем, что наш язык неспособен воспроизвести даже отражение ушедших в небытие диковинных состояний.
Жан Жене «Дневник вора»

   Есть случаи, где и самый благомыслящий человек потеряет веру и представление об окружающей действительности. Просто не укладывается в голове, не поддаётся логичному объяснению, что подобное может произойти, – всё равно, что поставить чайник на огонь, а он не закипит, замёрзнет. Понимание идёт через страх. В мире, надо полагать, загадок хватает, но такую тайну познать – многого стоит… (Замечу, я остался в неведенье.)
   Ещё на работе в конце рабочего дня, когда за полчаса до окончания смены можно расслабиться, зайти в интернет, так, чтобы, конечно, никто не заметил, я наткнулся на заметку, в которой говорилось, что в Южном Федеральном округе, почти на всей его территории, пчёлы теряют ориентир, не могут возвратиться в семью. Это может стать серьёзной экологической проблемой, а также нанести урон сельскому хозяйству. Причины не указывались, и я пропустил информацию мимо себя, опустил её в виртуальную корзину, и отыскал в интернете развлекательные новости: Ольга Бузова решила выйти замуж, «блестящие» – невесты, названы убийцы Майкла Джексона, как Лолита отдыхала в Болгарии…
   После работы я направился на автомобильную стоянку, где оставил свой автомобиль. Я шёл по тропе через парк. Так поступаю всякий раз, как обычно, изо дня в день. Курю сигарету. Странным показалось то, что меня вдруг охватила гнетущая тишина, хотя с Волгоградского водохранилища только что дул сильный ветер. Курить тут же перехотелось – скажу даже так, сделалось плохо, затошнило, и я выкинул сигарету…
   …Провал в памяти…
   …Я сижу дома, голый, рядом очень красивая девушка (но это не Майя), блондинка, она одевается, её тело очень красиво, белоснежные волосы усыпаны, казалось, блёстками, они сверкают в полутьме. Лица я не вижу.
   Я находился в некой прострации, не мог осознать, что к чему, и что делал вообще! В глазах двоилось.
   Он зашёл в спальню и стоял неподалёку от нас. Это был парень, высокий и худой. Рассмотреть его я не мог: от оконного занавеса падала тень.
   – Ты его не знаешь, – сказала девушка. Голос её казался мелодичным, отдалённо напоминал детский. Она произносила букву «ш» через зубы. Это звучало так необычно для меня.
   – Не знаю, – отрешённо ответил я.
   – Это мой новый муж, скоро поймёшь. Чтобы заняться любовью, нам нужен третий, так мы устроены.
   Они ушли, растворились. Желание, можно представить, проводить их у меня отсутствовало. Было ощущение, что мною воспользовались. Я ничего не мог вспомнить и уснул мертвецким сном.
   Утром я списал всё на усталость. И пошёл чистить зубы.
   Звонила Майя:
   – Ты почему не брал трубку, – она негодовала. Я забыл про неё. Вечером мы всегда перебрасывались телефонными звонками.
   – Устал на работе, – говорю. Понимаю, так не оправдываются.
   – Не ври!
   – Хочешь, не верь. Ты сама не захотела ждать…
   Она бросила трубку. Зачем так делать, если хочешь услышать правду?
   На работу пришлось добираться в общественном транспорте. Мой автомобиль, по крайней мере, так и остался стоять на стоянке – в обеденный перерыв я сбегал и проверил, не угнал ли его кто.
   О случившемся никому не сказал – для чего?

   Отпуск мы решил провести на берегу моря, в Геленджике.
   Майя уехала раньше, как я уже упомянул, – к сожаленью, у нас не совпадало начало отпуска, ни я, ни она так и не смогли договориться со своим начальством, поэтому так получилось, некое разногласие. (Если бы она осталась, в моей квартире не появились, я считаю, эта самая блондинка и незнакомец.) Ей не хотелось ждать меня, она рвалась к морю, словно птица из клетки, ей надоел Волгоград, душный, пыльный, и я её отпустил. Одну. Не сомневаясь в чём-либо непотребном. Отчасти мне даже было так удобней. Она сама, без моего участия находила ту гостиницу, которую считала для себя подходящей, обустраивалась, налаживала быт, а я уже через неделю должен был подъехать, так сказать, на готовое место.
   Она звонила через каждый час, наверное. Иногда даже надоедала своими звонками, потому что я работал. Говорили ни о чём, как часто бывает. Я интересовался, что она делает, и Майя подробно рассказывала обо всём: как она доехала, где обосновалась, что ела, что пила, жаловалась на высокие цены, говорила, какая тёплая вода в море – прелесть; что отдыхающих много, пляж похож на лежбище морских котиков, и, если я скоро не приеду, можно не сомневаться, кто-нибудь с ней познакомится – это она так зло шутила, припоминая, видимо, тот самый странный для меня вечер.
   Шеф, по всей вероятности зная о моей невесте, отпустил в отпуск на день раньше. Это не было на него похоже. Видимо, кто-то из сотрудников его уговорил. Я даже догадывался, кто это был. Но знал, что этот человек скажет, Серёга, ты чего, надо мне больно…
   – Сергей Анатольевич, – сказал шеф, – я прекрасно понимаю, что может произойти с красивой девушкой, одной, на курорте…
   – Я в ней уверен, – убедительно ответил я.
   – Когда будешь с ней рядом, тогда можешь так утверждать. Заветный перстень не всегда хорош поношенный. Отдел без тебя справится, поезжай.
   Шеф умел за словом в карман не лезть. Это у него было в крови, с рождения, наверное. За это его и недолюбливали многие сотрудники отдела. Я относился к их числу. Но лишний день к отпуску для меня был кстати, чего уж там.
   Вообще-то эту поездку мы планировали после свадьбы, но регистрация была назначена на октябрь месяц. А хотелось сейчас. Июль, жара: чего ждать? Так считали мы оба.
   Вечером приготовил вещи, документы, проверил автомобиль – конь, импортный, не должен подвести – и рано утром выехал из города.

   И вот я уже мчусь на новеньком «нисане» через Сальск, несколько сотен километров позади, слежу за указателями, сворачиваю на главную дорогу, набираю скорость до ста пятидесяти километров в час, к ужину, думаю, буду на месте. Чем короче путь становится, тем быстрей хочется оказаться в Геленджике.
   Смотрю в навигатор. А нельзя ли сократить путь? Есть, наверное, объездные пути, о которых знают только местные жители. Притормаживаю, сбавляю скорость. Выходит, правда-то есть. Ага, если свернуть вправо через десяток километров и проехать посёлок Латыши, то я сокращу расстояние на добрых восемь или девять километров, без всяких на то сомнений.
   Так и делаю. Эх, в поле четыре воли, а в городе жутко – известно.
   Звонит Майя, спрашивает:
   – Ты где, Серёжа?
   – Скоро буду, не волнуйся.
   – Я сижу сейчас у самого берега, волны ласкают ноги и бёдра. Почти так же, как делаешь ты, – она уже не злится на меня.
   – Я тебе завидую. Соскучилась?
   – Да. Я тебя люблю!
   – Я тоже тебя люблю! И целую! Но, без обид, ты отвлекаешь меня от дороги. До связи! – ох уж эти уси-пуси…
   – Я тебе позвоню, как мне станет скучно.
   – Жду, конечно.
   Включаю магнитолу, добавляю громкости. Звучит радио «Максимум». Играет АС/DC, композиция «Большая дорога в ад», 1979 год. Тащусь от музыки семидесятых и восьмидесятых! Пальцы рук выбивают барабанную дробь по баранке руля. Дорога прямая, никого нет впереди. Я увеличиваю скорость – мне не терпится увидеть любимую. Любовь – это дурь! И я хочу стать дураком, упиться этой самой дурью до полного изнеможения, опьянеть, чтобы стошнило; заняться любовью желаю… я буду ласкать Майю… я растворюсь в ней крупицей соли, я загляну ей в глаза и утону в этом голубом океане…
   Недельное воздержание отозвалось восставшей плотью, я откинул эротические мысли в сторону, добавил звуку. В фантазиях правды нет, а болячка за ненадобностью вырастет. Неужели с той блондинкой у меня был секс?
   Заяц перебежал дорогу. Из-под самых колёс выскочил. Я чуть было его не сбил. Всё произошло так быстро, что я не пытался сбавить скорость.
   – Чёрт! – выругался.
   Ещё два зайца выбежали впереди, один даже остановился, встал на задние лапы, посмотрел в мою сторону, уши торчком, и рванул вдогонку за собратом.
   – Куда они это так торопятся? От лисы бегут? Или миграция серых началась, что ли…
   Я надавил плавно педаль тормоза, чтобы не сбить очередного какого-нибудь выскочившего зверька, достал сигарету из пачки, закурил, и в этот момент неожиданно заглох двигатель, умолкло радио – автомобиль катился по инерции вперёд.
   – Сука! – сказал я. – Только этого не хватало.
   Через метров двести автомобиль остановился сам.

   Зной! Свинец плавится у меня под ногами. Ничего подобного я ещё не ощущал. Растерянный, я стою над двигателем, не могу разобраться, что случилось. В сердцах хлопаю капот, бью кулаком горячую сталь – вмятина. Ну и пусть!
   Прошло минут пятнадцать, ни одна сволочь не проехала мимо. Взъерошив волосы, смотрю по сторонам. Слева – кукурузное поле, справа – подсолнечник. Глушь! Пот ручейками скатывается с висков на щёки, капает на футболку. Обтираюсь носовым платком, пропитанным насквозь потом.
   Обшарпанный указатель говорит, что до посёлка два километра.
   Пчёлы летят со стороны подсолнухов, справа налево. Их много. Не исключаю, что статья в интернете не врала, – это факт. По идее их полёт должен был быть в точности наоборот.
   Я жду ещё пятнадцать минут – никого. Беру литровую бутылку минеральной воды, забираю документы, закрываю автомобиль и иду в посёлок за помощью.
   Солнце в зените; асфальт пылает огнём; глядя вдаль, видно, как над горизонтом колышется воздух, он, подобно бесцветному пламени, преломляет свет, искривляет видимое пространство. Прямая дорога напоминает спину двугорбого верблюда: вверх – вниз, вверх – вниз, до самого горизонта. Мне кажется, что за тридцать лет моя жизнь такой и была, прямая, с небольшими подъёмами и спусками, я шёл по накатанной дороге, где-то было скучно, где-то затаивалась обида, иногда неподдельное веселье поднимало настроение… зато всегда предсказуемо. Лёгкий поворот, влево или вправо, мог бы что-то изменить в другую сторону, но мне этого ничего не требовалось. Я шёл, смотрел вперёд и понимал: в данный момент накатанная прямая это не то, чего я хочу.
   Кажется, я прошёл больше двух километров. Так и не дошёл до посёлка, он, наверное, отсутствовал либо располагался дальше. Может, указатель врал? Да, Серёга, ей-богу всё не то, заманчивым казалось содержание дорожного знака, не более.
   Я останавливаюсь. А если свернуть влево, через кукурузу пойти? Куда-нибудь я же выйду. Или через подсолнухи, взять вправо? Кто-то ж эти растения сажал – как лучше поступить?
   Нет-нет, притормаживаю себя, боюсь ошибиться, лучше идти прямо, вперёд. Да и некстати по полям бегать вместе с зайцами. Я усмехаюсь.
   Дорога раскалена до чёрной смолы. Жажда высушивает горло. Открываю бутылку, пью тёплую минералку. Уже тёплую! Полбутылки нет. Надо экономить, коль так всё плохо.
   Дорога пуста! Вымерли все как будто, только я остался. Валентин, один из немногочисленных друзей, как-то сказал, что у меня необыкновенное уменье жить… для себя. Я тогда сделал вид, что не понял его. Ему не понравился мой поступок, было дело. Я оправдывал себя, говорил, что, если я сделаю себе хорошо, тогда и другому будет так же, как мне. Но в этой ситуации я мало хотел остаться один. Подобно пчеле, отбившейся от своего улья, я себя ощущал.
   В ушах появляется гул. Нет, это не ветер. Совсем что-то другое. Странно, я начинаю испытывать необъяснимый дискомфорт, похожий на страх. Желание уйти влево почти непреодолимо, инстинкт; на уровне подсознания происходит какой-то перелом, трудно понять что, но я иду прямо. Можно осмеивать мою трусость, предрассудки, это так, но я сам себя осмеять не могу, не получается. Лишь бы был какой-то итог, а то за всеми усилиями может открыться лишь ничтожный результат. И, кажется, всё к этому идёт… или я сам к нему иду…
   Звонит сотовая трубка. Я уже забыл про телефон.
   – Серёжа, я обгорела. Сейчас сижу в тени, думаю о тебе, любимый.
   – Приятно, дорогая, раз не забыла, что я есть. Я тоже о тебе думаю, но у меня, правда, возникли проблемы… – телефон вырубило. – Алло! Алло! Майя, ты меня слышишь?
   Я взбесился! Стал орать, что за чёрт, что за глушь, что за связь!.. Моему гневу не было предела. Я ждал этого дня, чтобы встретиться с невестой, планировал уже сегодня вечером пойти в дорогой ресторан, поужинать, выпить и развлечься, а ночью искупаться нагишом в море вместе с Майей, как обычно это делал, всякий раз, приезжая на побережье. Но, кажется, этому не суждено было сбыться.
   Аккумулятор сел. Я смотрел на телефон, как на ненужную вещь. Желание выкинуть дорогую трубку в подсолнечник было так велико, что я, надо сказать, замахнулся, какое-то мгновение раздумывал, правильно ли поступаю с недешёвой вещью, как телефон снова заговорил:
   – Серёжа, я тебя не слышу… – и отключился снова.
   Нет уж! Я спрятал телефон в карман шорт. Что-то здесь не так. А телефон денег стоит, последняя модель-то.
   Снова слышится странный гул. Я смотрю по сторонам, ожидая увидеть чёрт знает что! Мне мерещатся монстры – и это в ясный солнечный день, когда до заката добрых часов шесть. А что же будет ночью?
   Где этот долбанный посёлок! Я иду целый час, наверное, и не могу добраться до конечной цели! Плюю в сторону, слюна испаряется ещё в воздухе. Адская дорога, не иначе.
   Может быть, я перегрелся на солнце? – задаю себе вопрос. Обычно человек гордится своим здравым смыслом, он живёт как в трансе, занятый повседневными заботами, радостями и печалями. Обычные люди отстают от мирового развития, потому что групповое сознание развивается у них медленно. Все они верят в то, что видят, и знают только то, что хотят знать. Сегодня я ещё верил; я причислял себя, вообще-то, к иному типу людей, но, видимо, я – обычный человек, раз уж оказался в такой ситуации и ничего не могу поделать. Повернуть назад?
   Нет, возвращаться не хотелось. И убеждать себя не пришлось. Если дорога существует, она должна куда-то вывести. Я только оглянулся: как и впереди, дорога, ничем не отличалась сзади, упиралась в горизонт: вверх – вниз, вверх – вниз…

   На обочине, по ходу движения, стоял чей-то автомобиль. Я его не сразу заметил. Он как будто выплыл из пустоты, материализовался ниоткуда.
   Теряя терпение, я перешёл на бег. Мне казалось, что автомобиль сейчас исчезнет так же неожиданно. За короткий промежуток времени у меня создалось впечатление, что дорога обманывает, ей верить нельзя.
   Это была вишнёвая «девятка». Солон пустой. Вокруг никого. Я подал голос:
   – Здесь есть кто?
   Никто не ответил. Я громче повторил:
   – Есть кто?!
   – Не кричи, я здесь, – из кукурузы вышел огромный мужчина лет сорока. В нём, без обмана, килограмм сто пятьдесят было, а роста ниже меня. – Тебе чего?
   Я сделал шаг назад.
   – Помощь нужна. Я заглох, там, сзади, в пяти, наверно, километрах от тебя. И как назло, ни встречной, ни попутной машины. В посёлок направляюсь.
   Я заметил указатель, такой же обшарпанный: Латыши, два километра.
   – По-твоему, я просто так стою, да? Делать мне больше нечего! – воскликнул он. Почему-то я подумал, что он гора, способная родить мышь.
   – И давно стоишь?
   – Часа два. Хоть один, смотрю, сумасшедший появился, а то, думал, волком завою, – он сделал попытку улыбнуться.
   – Подозрительно всё это. И гул слышишь? – я попробовал прощупать почву.
   – Слышу! И пчёлы меня искусали, и зайцы стаями бегут из подсолнечника в кукурузу. Не замечал?
   – Как только повернул на эту дорогу, троих видел. Они мне тоже странными показались. Как и пчёлы.
   – Меня Миша зовут, – протянул он руку. Я ответил на рукопожатие. – Если какие-то инопланетяне откроют для себя нашу планету, то наверняка подумают, что главные живые существа на ней – автомобили; люди же – их начинка, внутренние органы, средства размножения. – Он опёрся толстым задом о свою «девятку» и отскочил, как от кипятка. – В подсолнухи не ходи. Я тебя предупреждаю, – обречённо сказал он.
   Если я хоть как-то пытался себя успокоить, то Миша, напротив, нагонял эмоций – от него так и пылало пессимизмом!
   – Это ты о чём?
   – Понятно, что не о зайцах.
   – А чего в кукурузе прячешься, Миша? – я окинул его взглядом с ног до головы. Он мне не нравился. Бывает так, человек с первого взгляда не внушает доверия.
   – Под стеблями не так жарко. Тебя как зовут? Не представился ты, нехорошо.
   – В посёлок пойдёшь – познакомимся ближе. По-другому не вижу смысла – Миша! – называть своё имя, – я давал ему почувствовать своё презрение.
   – Ну и не надо, твоё право.
   – Всё ясно. Так почему ты в посёлок не идёшь? Два километра – не так уж далеко, – задаю вопрос, желая услышать ответ, так как указатель этот стал внушать ужас больше, чем гул в ушах и предупреждение не ходить в подсолнухи; я посмотрел на указатель снова.
   – Жду.
   – Чего ждёшь.
   – Тебя, может быть, жду, – огрызнулся он. Кажись, до него дошло, что я не питаю к нему уважения.
   – Я мог и не появиться.
   – Ты же появился.
   – Смотрю, у тебя третий глаз открылся. Только что?
   – Не трудно догадаться.
   – С такой плотностью населения, не мудрено… – я издевался.
   – Я вижу, а ты не прогляди, – он решил съязвить. У него получилось.
   – Что будем делать? – вот и поговорили, думаю.
   – Я буду ждать.
   – А чего ждать, не понимаю. Надо в посёлок идти.
   – Ты иди, а я здесь посижу. И про меня не забудь сказать. В посёлке.
   Странный человек этот, Миша, – мешок картошки! Я так не смог бы сидеть, спрятавшись в тени. Всему своё время, а момент пришёл тот, когда ждать – смерти подобно.
   – Как хочешь, я ухожу, – но я продолжал стоять на месте. Оставаться одному, по правде, мне не хотелось.
   – Иди, чего стоишь?
   – Иду.
   Попытка увлечь его за собой не увенчалась успехом. Он снова скрылся в кукурузе. А я пошёл прочь от него. Если доберусь до Латышей, специально не обмолвлюсь о нём ни словом. Забуду. Пусть дальше сидит, ждёт… Миша.

   Приключения, риск – вот чего мне было меньше всего нужно. Конечно, это могло раскрыть мои настоящие возможности. Но мало хотелось. Знал я таких, рискованных, ездили в непогоду на водохранилище и кончили тем, что утонули в своём искусственном море. Я в этом отношении фаталист. Двум смертям не бывать, значит – суждено сгинуть на пустынной дороге. Я ловлю себя на мысли, что подобным образом человек начинает стареть, не телом, а душой, когда ему ничего другого не хочется, кроме, наверное, спокойствия и определённости. Дети, наоборот, стремятся к приключениям, стабильность – это не для них.
   Я пытаюсь сравнить себя со стариком. Мало приятного. Но надо быть честным. Понимаю, что у меня занижено самомнение. Но это к лучшему. Такие, как я, не часто щелчки по носу получают… Кажется, я оправдываюсь перед самим собой – а что мне остаётся делать?
   Ни одного деревца на обочине! Слабый ветерок дует со стороны подсолнухов. Они шевелят листьями – кукуруза же, напротив, не шелохнётся. Я беру левей, не зря Миша заикнулся, чтобы я не совался в подсолнухи. Жизнь не идёт спокойно своим чередом, она – кусается.
   Взгляд падает на асфальт. Почему-то раньше я не особо обращал внимания себе под ноги: насекомые – кузнечики и жуки – переползали через дорогу, они уходили из подсолнухов, их что-то гнало оттуда. Может, ядохимикатами опрыскивают подсолнечник?
   Смотрю вдаль. Дымка. По чести сказать, я был близорук, но кто-то шёл мне навстречу. Серая точка увеличивалась в размерах, приобретала гуманоидную форму – большая голова, тонкая шея, длинные руки. Затем она преображалась более отчётливо в человеческую – некто с палкой в руках шагал, но, в отличие меня, он торопился, семенил мелкими шажками.
   Незнакомец поравнялся со мной. Это был старичок, маленький и щуплый. Из местных, однозначно. Его длинный нос и узкий подбородок придавали ему сходство с гномом. Колпака не хватало. Вместо него на голове старичка была натянута кепка, козырьком назад, так сказать, всё у нас по моде. Лёгкая белая футболка, грязная, трико с оттянутыми коленками, на ногах калоши. Ноги у него, подумалось, потные (сам я был в пляжных тапочках), жара ведь, но потом вспомнил, что в Афганистане, например, всё мужское население ходит в калошах – в советские времена эта была единственная страна, которая импортировала у нас «национальную обувь».
   – До Латышей далеко, отец?
   – Два километра, – он не сделал попытки остановиться. Я преградил ему путь.
   – Это я знаю. Указатель видел, не слепой. Но я иду, ни два, ни три километра, но никакого посёлка и в помине нет. Мистика какая-то!
   Старичок усмехнулся, сказал что-то своё:
   – Гиблое место у нас, гиблое! Автобусного сообщения с районом нет, я сам ни один километр наматываю, покуда доберусь… – и пошёл дальше, оттолкнув меня палкой, чтобы я уступил ему дорогу.
   Останавливать я его не стал, значится, посёлок близко. Сколько ж там людей проживает? Одни старики, поди. Помощи от них никакой, понятно, но хотя бы водой напоят, и на том спасибо.
   Провожая его взглядом, откручиваю бутылку, допиваю минералку. Пустую тару выкидываю в подсолнечник.
   Шум листьев, как будто кто-то удаляется вглубь поля, дал точно понять – там нечто живое есть. Позабыв о странном гуле и страхе, я ринулся за кем-то, кто, как казалось, следил за мной.
   Однако, не пройдя и пяти метров, чего-то я испугался, повернул обратно, вышел на дорогу – показалось, думаю. Но там, в подсолнухах, было ощущение, надо полагать, отчуждённости, как будто ты совсем в другом месте находишься, а не в поле, где рядом проходит дорога, – кто-то б другой назвал бы это другим измерением, наверно, но я не был так категоричен. И вообще, всё это сущий бред параноиков! Мистификация, ложь.
   Старичок скрылся из виду за бугром. Сколько точно прошло времени, я не знал. Сотовый не работал. А ручных часов я не носил.
   Я по-прежнему шёл прямо, никого не встречая. Хотелось плакать. От безысходности. Так не бывает, успокаивал я себя. Просто посёлок далеко, поздно или рано я доберусь до него. Видимо, я находился в какой-то прострации, потому что вокруг себя ничего не замечал. Шёл, как прежде, изнывая от зноя (от жажды больше), думал ни о чём, наверное. Пока не наткнулся ещё на один автомобиль. Это был микроавтобус. Он стоял по ходу моего движения – очередной несчастный. Я заглянул в него – никого. Двери открыты, ключей в зажигании нет.
   – Где же водитель? – я начал разговаривать сам с собой. Это не удивительно.
   Выйдя из салона, увидел две фигуры, удаляющиеся в направлении «призрачного» посёлка.
   Я кинулся вдогонку. Тот же самый указатель говорил об одном и том же: Латыши, два километра. Подхватив камень, я кинул его в знак. Раздался грохот. Те, кого я пытался догнать, оглянулись. Это были женщина и мужчина.

   – У вас то же самое, смотрю. Давно стоите? – я догнал их. Ждать да догонять – нет того хуже.
   – Надо было торопиться? – спросила девушка.
   – Случай такой, – говорю, – приходится.
   – Мы потеряли счёт времени, – сказал парень. – День сегодня во всех отношениях для всех неудачный, отстой.
   Пареньку было лет двадцать, а его спутнице, вероятно, и того меньше. Они казались братом и сестрой. Блондин и блондинка. Черты лица утончённые, изящные. Если девушку это украшало, то паренёк казался слабеньким совсем, на чём душа-то держится…
   – В посёлок идёте?
   – Сколько ждать-то можно помощи, а? – ответил паренёк.
   – Есть и такие людишки, готовые сидеть сутки напролёт и ждать с моря погоды. Встретил до вас. Значит, нам по пути, – сказал я. – Старичка не встречали?
   – Видели, – сказала девушка.
   – Со мной он не стал разговаривать, хотел прояснить ситуацию, но он меня палкой прогнал, – я улыбнулся.
   Мы шли вместе. Я чуть отставал ото всех. Паренька звали Андрей, его девушку Таня, они, как и я, срезали путь, но ехали в гости к родителям Тани. В отличие от меня, как выяснилось, они были скреплены узами брака. Я поинтересовался, не рано ли сковали себя одной цепью, можно было ещё погулять. Андрей сказал, что они знают друг друга десять лет. Стало быть, время пришло.
   Про себя я ничего не стал говорить, заметил, что ехал в Геленджик, чтобы отдохнуть.
   Вопрос, который беспокоил меня больше всего, крутился в голове, но я не мог его правильно озвучить. Накопленная за день информация не была разложена по полочкам.
   Я сказал:
   – Вам не кажется странным всё это?
   К моему удивлению, ответила Таня, хотя я обратился к Андрею. Она сказала:
   – Нет, – и смолкла. Девушка, казалось, могла всё объяснить, но не хотела себя утруждать. (Сейчас-то, задним числом, я мог бы частично всё растолковать.)
   Повисла пауза.
   – Я думаю иначе, – говорю. – Во-первых, почти пустая дорога, вы третьи, кого я встретил за всё это время, во-вторых, зайцы, бегущие из подсолнечника в кукурузу, насекомые, пчёлы… далее, гул в ушах, необъяснимое чувство страха… несколько минут назад у меня создалось впечатление, что за мной следят, кто-то прячется в подсолнухах… и сейчас это происходит…
   – Неужели, Серёжа, ты не знаешь, что в жизни бывают такие положения, в которых решительно нельзя ничем помочь и решительно ничего нельзя сделать путного? – Таня говорила как будто она уже взрослая женщина, достигшая сорокалетнего рубежа.
   – Разве ты не видел? – спросил Андрей. Он как бы обронил слова между прочим.
   – Что именно?
   – Значит, не видел. Я тоже не видел. А Таня утверждает, что видела.
   – Да, видела, – сказала она, – тарелку видела, серебристо-жёлтого цвета, она – то появлялась в небе, то – растворялась, как сахар в стакане с чаем, словом, пульсировала… и вижу прямо сейчас, как некто скрывается в подсолнухах.
   – И что же он делает? – Андрей, было заметно, не верил ей. Он похож на меня, подумалось, только ещё больше Фома неверующий.
   – Сергей правильно сказал, кто-то следит за нами.
   – Но я никого не вижу. Где, Таня, он прячется? Там, – Андрей указал рукой назад, – или там? – его рука указала вперёд. Я заметил, что у него необычайно длинные руки.
   – Тебе не дано.
   Я вмешался в их разговор, сказал:
   – Лично я, честно признаться, никого не видел, не встречал, что могло ввести в самый настоящий ужас, летающие тарелки считаю вымыслом, но чувствую какое-то присутствие… не знаю, как объяснить.
   – Потому что мы разные, – сказала Таня. – Это нормально.
   – Вот поэтому я на ней и женился, с ней не соскучишься. Некуда от неё было деваться, как только бежать под венец. Любовь у нас! Крепкая штука…
   Я понимал Андрея, думая о Майе.
   – Не знаю, а мне Таня кажется нормальной девушкой. Я бы сам на ней женился, – пошутил я, а сам удивился своей шутке, зачем я всё это говорю. Действительно, она выглядела намного симпатичней Майи, не только физически. Видимо, поэтому я распустил язык.
   – Потому что ты её плохо знаешь, – Андрей не обратил внимания на мои слова.
   – Не спорьте, мальчики. Я польщена вашим особым вниманием, но, если говорить об этих мистических событиях, всё очень просто, на мой взгляд. Некие «вирусы», заложенные у нас в подсознании – у одних их больше, у других, наоборот, меньше – дают повод сомневаться, а внешние силы оказывают физическое воздействие на органы чувств, происходит борьба между тем, что мы видим и чувствуем. Хорошее не всегда лучшее, потому что есть ещё и плохое, а это хуже хорошего: всегда приходится спотыкаться. Мы споткнулись на необъяснимом феномене.
   – Она будущий психолог, – пояснил Андрей.
   – Я мало чего понимаю, Таня, но ответь мне на такой вопрос. Он меня не покидает с того момента, как заглохла машина.
   – В тринадцать часов двадцать три минуты?
   – Наверное, так. Точно не скажу.
   – В этот самый момент, – сказал Андрей, – она заметила НЛО и машина заглохла. Самое интересное то, что она его видела, а я не видел. Даже злиться на меня стала, чурбаном обозвала.
   – Я не могла представить, что ты действительно слепой.
   – А теперь?
   – Да, слепой, – она посмотрела на подсолнухи, – так ты, Сергей, говоришь, чувствовал что-то… и сейчас чувствуешь?
   По-видимому, Таня обладала хорошей памятью, не девичьей, интуицией и, может, чем-то ещё – она отличалась от обычной девушки из ночного клуба, она отличалась интеллектуально, она отличалась и от Майи.
   – Вот я и хочу спросить, нормально ли это… ну, с головой у меня. Так как и я, и ты, Таня, кажемся сумасшедшими в глазах Андрея. Я ещё скажу, что посёлка Латыши не существует, – пожалуй, я задал вопрос, тот самый, какой хотел, чтобы разрешить некоторые свои сомнения.
   – Да, ребята, – Андрей усмехнулся, – на солнце вы перегрелись. Скажите, что старик – это инопланетянин, – он засмеялся, – дорога эта ведёт в ад, а мы находимся на другой планете… С меня хватит! Я пошёл в подсолнечник… Отолью!
   Андрей быстро свернул с дороги. Таня попыталась его остановить, но он нырнул в густые заросли и исчез. Я, стало быть, собрался последовать за ним, чтобы не дать ему уйти далеко, но Таня резко предупредила:
   – Не ходи, он не вернётся, его уже забрали.
   Всё произошло в одно мгновение. Было видно, как кто-то удаляется быстро вглубь поля, ломая подсолнухи, но я думал, это был Андрей. Честно признаться, человек вряд ли разогнался бы до такой скорости.
   – Я его встречу через несколько часов, – добавила Таня. – Сумасшедшие не ты и не я. Сумасшедший Андрей – он ринулся в омут с головой, потому что не верил, не боялся и был не осведомлён. Он сознательно так поступил.
   Пространные речи не вселяли надежды. Казалось, надо мной зло шутили. Но не могли разные люди одновременно сговориться и всё эдакое подстроить, не верилось. Скрупулёзное расследование причин этой пропажи и всего остального, по-видимому, ни к чему бы ни привело.
   – Получается, дорога эта является неким буфером? – я стал ей доверять, что ли.
   – И буфер, и защита, но почему так происходит, я объяснить не могу, – Таня перевела взгляд на дорогу. Всё это время она смотрела сквозь стебли подсолнечника.
   Мы пошли дальше. Казалось, что Андрей должен выйти – есть ли смысл ему прятаться от нас? Но он не выходил.
   Я спросил:
   – А что там, в конце пути? Мне кажется, что посёлка нет. Может, остановимся?
   – Серёжа, я не знаю, поэтому стоит идти, – она внимательно посмотрела на меня. На её лице не дрогнул ни один мускул. Действительно, очень странная девушка. И очень красивая!
   Мы шли молча. Не разговаривая. Каждый думал о чём-то своём. Я вспоминал Майю, а Таня, не сомневаюсь, думала о своём муже. Её сухая реакция на исчезновение Андрея меня удивляла, другая девчонка заплакала бы, а эта – нет. Почему так? Слишком много вопросов и мало ответов.
   Таня неожиданно сказала:
   – Удивляюсь, как такой человек, как Андрей, мог так глупо поступить, опрометчиво?
   – Об Андрее думаешь?
   – О нём, конечно, – со вздохом ответила она. – Как не думать? Но дело не только в этом…
   – Боишься, чего бы ни случилось с ним?
   – Уже случилось, но он вернётся. Только что это будет за человек, ей-богу не знаю.
   Татьяна сумела понравиться мне, но чувствовалось предупреждающее «быть бычку на верёвочке». И я отогнал дурные мысли. Майя не простит.

   После пяти или шести часов ходьбы жажда была плохим попутчиком. Я предложил попробовать пожевать молодую кукурузу – кочаны только-только наливались молочной белизной. Таня отнеслась к этой идеи с некоторым скепсисом, типа выйдет ещё хуже. Я отломил кочан – сырой продукт, за вкус не берусь, а мокренько будет, – очистил и первым попробовал: терпкий привкус, но не противный, заглушил потребность пить. Девушка последовала моему примеру, закашлялась, сгрызла зёрна ещё раз – заодно исчезло чувство голода.
   Наш путь лежал дальше. Честно сказать, я уже не горел желанием идти вперёд, не видел смысла. Было разумнее, я предполагал, повернуть обратно – из-за всякого пустяка может человек много выстрадать. Правда, пугало то расстояние, которое я преодолел, – может, я ошибаюсь, и совсем скоро всё закончится, сказать, благополучно, мы придём в посёлок и забудем, как дурной сон, что с нами приключилось: Таня встретит Андрея, я найду мастера, чтобы починить автомобиль…
   – Не молчи, – сказала Таня, – говори, и так гнетущая обстановка.
   – А что говорить? – мне не особо хотелось разглагольствовать.
   – Расскажи про себя. Мне интересно. Я о тебе совсем не знаю.
   Странная просьба. Распространяться о себе не хотелось, так как стал я излишне осторожен, боялся даже того, что не таит в себе особой опасности. Я не привык быть открытым, Майя много про меня не знала, кстати сказать. Но Таня мне нравилась, и я решил довериться, не вдаваясь в подробности, выложить, представим так, вершки. Ведь иногда, конечно, хочется довериться человеку, но здесь, правда, сработал автостоп. Я сказал:
   – Говорить особо-то нечего… Не знаю, за всё время моего, скажу так, существования у меня никогда ничего не получалось: в школе учился посредственно, наука навевала скуку; дрался плохо, чаще получал по физиономии, чем давал сам; работать не любил, и это не странно – физический труд вряд ли облагораживает: в трудовом лагере преподаватели меня называли лодырем; в армию не пошёл – откупили родители. Я сейчас всё это говорю – где-то не договариваю. – И замолчал.
   Таня спросила:
   – Куришь?
   – Тебе дать сигарету?
   – Если есть, пожалуйста.
   – В такую жару и курить особо не хочется, – я протянул девушке огонь от зажигалки, и сам закурил.
   Мы остановились.
   – У нас у всех есть свои червоточины, – сказала девушка, глубоко затянувшись дымом.
   – Поэтому, видимо, так и складывается. Понимаем, видим, а менять – желания нет, приложить усилия надобно. Если бы ни ты, Таня, я повернул обратно, – признался я. – Всё сказанное – задним умом выстрадано. Ни я один такой – многие.
   – Я натурщицей подрабатывала у одного художника, – стала она говорить, глядя куда-то в сторону. – Антонов его звали. Имени не знаю, так все его называли, мужчина в возрасте. Он смотрел на меня всякий раз и всегда повторял, что чрезмерная красота внушает ужас. Я не видела, как он делает наброски карандашом на бумагу и, взглянув после, приходила всякий раз в крайнее негодование, когда рука художника портила ту самую натуру, с которой она писалась. А он часто меня приглашал в мастерскую, полуподвальное помещение, и всегда, мне казалось, издевался надо мной, превращая мою фигуру в бесформенное тело, а лицо – в некий шарж. Его восприятие окружающей действительности походило на кривое зеркало, но смешно не было, – то, что видел он, я не замечала. Почему-то я не представляла цветок розы, который смог бы меня напугать – не получалось. Разве только шипы, но я видела только сам цветок. Однажды я дала понять Антонову, что он старомоден, косвенно, не прямо, мол, где-то я уже подобное видела. Он улыбнулся и сказал, что не пытается передать в мельчайших подробностях тот объект, который он пишет, в рисунке нет новизны – самовыражение есть. Мой карандаш – это гвоздь, бумага – это стена: я царапаю на стене. Я заметила, что это преувеличение, а он сказал, типа, так должно быть. Потом он спросил, как отзываются обо мне мужчины. Я сказала, мол, всегда лестно, мужским вниманием не обделена. Он заметил, значит, во мне видят красивую девушку. Я не отрицала его утверждения. Но он добавил, что идеальная красота не имеет той самой изюминки, которая смогла бы покорить мир, или маленький его участок. Обижаться на слова художника не имело смысла, а когда я узнала, что он дальтоник, то не могла поверить, что этот человек вообще художник! Свои черно-белые наброски он переносил на полотна, наполняя жуткие сюжеты реалистичными красками, – его сознание жило в другом мире, а тело находилось, как у всех, здесь и сейчас.
   – Из твоих слов я делаю вывод, – сказал я, – что мы всецело переместились в другое измерение, мир иной. Неужели эти миры так похожи друг на друга?
   Я отбросил окурок, добавил:
   – Не верю я этому.
   – Быстро ты, Серёжа, делаешь выводы. Не скрою: и я не верю, – сказала Таня, выпуская дым тонкой струйкой, – поэтому у нас с тобой проблемы.
   – Не только у тебя и у меня – по меньшей мере, у четверых, кого я сумел встретить. А у Андрея – и того хуже, видимо.
   – Со своими проблемами он справится сам, так как определил своё место. А нам, кажется, надо друг другу помочь… Я давно не курила, – сказала она, – голова кружится.
   Непреодолимое желание прикоснуться к Татьяне возникло спонтанно. Я не мог с собой совладать, её пространные речи делали намёк только на одно – она желала, чтобы я прикоснулся к ней. Руки сами обняли потное тело девушки, губы впились в губы – она не возражала, и я знал, что всё это вряд ли можно назвать взаимопомощью… Тлен будет, прах будет… и ощущение того, что я – добыча. Я целовал губы, а чувствовал вкус некой опасности, которая отзывалась уже знакомым гулом в ушах…

   Таня увлекла меня в сторону подсолнухов – это должно было произойти! Я сорвал с неё одежду, стащил трусики. В сей момент гул прекратился, как будто всё успокоилось специально для этого соития. Я оказался внизу, девушка сверху. Что-то необычное было в её поведении – да, она имела силу, неприсущую такому хрупкому созданию. Попытка сопротивления не получилась, я был прижат к земле.
   – Прыткий ты какой! – произнесла Таня. – Не дергайся, – и я узнал в ней ту самую блондинку в своей квартире. А где же шипящая буква «ш»?
   Тёплые потоки энергии стали передаваться от неё ко мне – я уже пронзал её на всю свою длину. Сладкое чувство! Она – иномирянка. Я – человек. Для чего всё это? Тут же отозвалась шальная мысль, что мы заблуждаемся, раз верим, что пришельцы превосходят нас во всём. В техническом плане, наверное, – да, но в биологическом – они ниже нас. Вот им и надо наладить воспроизводство. Они живут среди нас. Только зачем они выбрали меня?
   Она сказала:
   – Почувствуешь приближение оргазма – положи руки на землю и раздвинь пальцы.
   Глядя ей в лицо, я уже не видел ту самую Таню, с которой шёл в Латыши. Мне показалось, я смотрю в лицо красивой самке, она ужасна, но она мне нравится… Все те же черты лица, белоснежный волос, бронзовый загар точёного тела, тёмные соски маленькой груди… Но это – особь, она приворожила, она и погубит, а я буду её любить…
   Стебли подсолнухов раздвинулись. Вышел Андрей. И в то же время не он это был – казалось, он напоминал того самого незнакомца в моей квартире, но мне, видимо, только казалось, потому что лица разглядеть я не мог, как и тогда у себя в квартире. Я непроизвольно дёрнулся. Таня нечеловеческим взглядом парализовала мою волю.
   – Он третий, так надо, – сказала она.
   Псевдо Андрей вытянул руки в нашу сторону. От него исходила иная энергия. Объединяясь с энергией Тани, я чувствовал всем телом особенное тепло – оно отличалось от тёплой воды, с которой я попытался это чувство сравнить. Это было космическое тепло посторонней сексуальной энергии. Андрей был тем самым, кто усиливал эту энергию, участвуя в контакте иным путём, мне не понятным.
   Оргазм подходил волной цунами. Я положил руки, как она просила, и развёл пальцы…
   Боже, как же я за это поплатился! В самый завершающий момент моя партнёрша изогнулась и со стоном прижалась пальцами своих рук к моим рукам. Из меня потёк огонь…
   Было полное ощущение, что мой член превратился в огнемёт. Боль страшная! Я не закричал – я заорал! И это был не вопль удовольствия – меня буквально скрутило от боли. Несколько минут я не мог прийти в себя и всё кричал, тряся руками. Потом боль в пальцах потухла, и меня всего стало корёжить: тело изгибалось самым немыслимым образом. По всем сосудам гулял огонь, самый настоящий, похожий на «горячий укол», но в сотни раз сильней. Я думал, что сгорю в этом огне.
   Мне помог Андрей. Когда я уже отправлялся на тот свет, он подошёл к нам, скинул с меня Таню и брызнул с овального сосуда мне в лицо какой-то жидкостью.
   Последнее, что я услышал перед тем, как потерять сознание, так это обвинительный тембр голоса Андрея:
   – Ты что делаешь? Это же низшее существо! Его могла убить твоя энергия! Пусть он нам уже не нужен… – и я отключился.
   Забвение. Пустота.

   Сколько был без сознания, не знаю.
   Голый, я очнулся в подсолнухах. Рядом никого нет.
   Одежду я не нашёл. Осмотрев себя, заметил на кончиках пальцев небольшие ожоги. Но боли не было.
   Царапая тело о жёсткие листья подсолнечника, я выбрался на дорогу. Солнце поднималось над горизонтом. Раннее утро.
   Я пошёл, покачиваясь, в сторону посёлка. Очередной указатель (не такой обшарпанный) упрямо гласил об одном и том же: Латыши, два километра.
   Дорога пустая. Ничего не изменилось. Я вспомнил о Майе и о том, как иномирянка в последний момент, на пике оргазма, пыталась коснуться всеми пальцами рук моих пальцев. Что это?
   Я верил всему случившемуся потому, что шёл голый. Прикрыться чем-либо не хотелось, даже если бы навстречу шла незнакомая женщина.
   Зуд. Неприятное ощущение на головке члена. Я откатил крайнюю плоть. Тонкий золотой волосок блестел на солнце – последнее доказательство того, что случилось. Я смачно сплюнул на ладонь, протёр крайнюю плоть и головку члена.
   Волосок не был человеческим. Даже на первый взгляд у него была совсем другая структура. Я взял его двумя пальцами, поднял руку, посмотрел в последний раз – и дунул, разжав пальцы: волосок полетел в подсолнечник, как лёгкая паутинка.
   Контакт состоялся. Для меня. В душе что-то происходило. Похоже, меня не посчитали равноправным человеком, стоящим на одной ступени с ними. Поделиться подробностями своих испытаний, когда выберусь отсюда? Придётся. Хотя не хочется. Был ли я подопытным кроликом? Был. Нас, видимо, мало таких, но мы есть. Особые особи, над которыми теперь будут измываться другие.
   Дорога пришла в тупик. Она должна была когда-нибудь кончиться. Я не предполагал, что именно так произойдёт. Асфальт обрывался: передо мной расстилалось бескрайнее пшеничное поле. Я стоял и смотрел вдаль. Бесконечность. Повернулся назад – прошедший путь. И снова посмотрел вперёд. Мысль о том, что пшеницу должны уже убирать, толкнула в спину. Я нырнул в колосья, как в морские волны, и поплыл прямо, как делал всё это время.

//-- *** --//
   Я спросил у врача:
   – Майя знает обо мне?
   – Дорогой мой, теперь о вас никто не узнает – вы станете совсем другим человеком. Понимаете? – и он сделал укол. – Вы – без вести пропавший.
   – Понимаю, – сказал я и лёг в кровать, устеленную белоснежной простынею. Ничего не хотелось, только спать.

Там, где скрывается правда

1

   Как такое произошло – ума не приложу.
   Возвращаюсь домой с работы. Вечереет. Схожу с троллейбуса, срывается мелкий снег, довольно прохладно – ёжусь; иду привычным путём, по проспекту Тихорецкий, на углу магазина «Монарх» и улицы Суворова поворачиваю вправо. Темно. Здесь всегда нет света, хулиганы фонари поразбивали. Управы на них нет! В этом переулке всегда людей мало. Тёмный участок метров пятьдесят. Ускоряю шаг. На всякий случай. Ныряю во двор жилого дома, рядом детский сад, огороженный сетчатым забором – в нём дыра. Так ближе, если срезать путь. Пролезаю. По натоптанной тропинке, покрытой тонким льдом, скольжу вниз с пригорка. А вон и моя пятиэтажка! Осталось совсем чуть-чуть, минуты через две буду дома, в тепле; Аня позвонила, сказала, что ужин готов; в пакете бутылка «вермута», согреюсь. В институте выпивали, у Артюхина день рождение, круглая дата, сорок лет. Я бы не смог, чтобы не выпить ещё, но уже дома, тет-а-тет с женой. Так поступаю редко, но сегодня можно. Тем более Антошка у бабушки, а это ещё и повод заняться любовью, не заботясь, что сын не спит и может услышать…
   Я был почти у порога дома, оставалось пройти грязный подъезд, подняться на второй этаж, но вдруг, взявшийся из ниоткуда голубой туман – или дым, я так и не понял – окутывает меня с ног до головы. Он светится подобно фосфору в темноте. В ушах слышится треск, как будто звучит ненастроенный радиоприёмник на волну радиостанции.
   Я потерял ориентир – куда идти? Остановился. Не наткнуться бы на невидимое препятствие – я вытянул руку. Земля под ногами задрожала. Землетрясение? С последней надеждой кидаю взгляд на небо – туман спиралью упирается в звёзды. И вот, так же неожиданно треск начинает стихать, пелена голубого свечения медленно рассеялась.
   Я неоднократно видел, как на красном закатном небе скрывается за горизонтом солнечный диск. Однако появление зелёного луча над поверхностью незнакомого озера меня удивило. Я вспомнил строки Заболоцкого:

     Луч, подобный
     изумруду,
     Золотого счастья
     ключ —
     Я его ещё добуду,
     Мой зелёный
     слабый луч…

   Как физик, причины возникновения этого необыкновенного зрелища я мог легко объяснить, опираясь даже на знания, полученные в школе: достаточно вспомнить закон преломления света. Но как я оказался на берегу озера?
   Оглядываюсь. Скалистый обрыв стометровой стеной окружает меня и впадину, на дне которой незнакомое озеро. И я на его берегу. Воистину: шёл в комнату, попал в другую.

2

   Достаю сотовый, пытаюсь позвонить домой. Анна убьёт, если я не предупрежу, что задержусь. А скажи ей правду – не поверит! Меньше пить, скажет, надо на работе. От волнения у меня очки даже запотели.
   Батарея садится – зараза! Нахожу нужный номер, делаю вызов – связи нет! Чёрт подери, смотрю на индикацию приёма сигнала – пусто. Отключаю телефон совсем. Может, на возвышенности сигнал будет присутствовать? Бегу по пологому склону наверх – на самый край обрыва, конечно, быстро не взберёшься, большая высота, надо искать тропинку, тем более – вечером, на закате, это глупо. Останавливаюсь, здесь нормально, предполагаю. Включаю телефон – связи нет. Подняться ещё выше? Есть ли смысл? Нет, наверно. Телефон отключаю снова: батарею надо экономить. На сколько минут её хватит, если не отключать? Часа на три, думаю.
   Спускаюсь вниз – надо возвратиться на прежнее место. Уже совсем стемнело и найти ту самую точку, на которой я стоял, как вкопанный, когда увидел озеро и зелёный луч, почти нет возможности. Почему возникла такая мысль, не имею понятия, но так, уверен, будет лучше.
   Кажется, здесь. Сажусь на холодную каменистую почву, под зад подкладываю перчатки. Окружающая температура низкая, но, ощущаю, плюсовая, градусов десять или двенадцать выше нуля. В Питере, наверно, минус один и влажность процентов семьдесят – верится, я бы околел сейчас! На мне плотная дублёнка, под ней костюм и рубашка; а под синтетические брюки ничего не поддето – Аня всегда предупреждала, мол, надевай тонкое трико, теплее будет. Что ж, цистит-простатит обеспечен. В лучшем случае.
   Вспоминаю про «вермут». Как он кстати!
   Вытащить пробку невозможно, и я просто отбиваю горлышко о выступ скальной породы. Делаю глоток. Один, второй… Острые края режут губы, я чувствую привкус крови – вино и кровь одно и то же. В моём положении – всё равно. Неужели я сошёл с ума? Или умер? Щёлкнув себя по носу, понимаю, что это не так. Тогда – в чём же дело? Вопросы, вопросы, вопросы… Логики никакой.
   Я долго не могу уснуть. Бутылка пустая, валяется рядом. «Вермут» согрел, но мысли не упорядочил. В институте завтра скажут, Магеровский опаздывает, а через час Артюхин позвонит жене и спросит, не заболел ли я?.. Нет, Аня сегодня вечером сама созвонится с Артюхиным и поинтересуется, не продолжил я застолье у него дома? Нет, ответит Артюхин и удивится, что меня до сих пор нет дома. Загулял, пошутит он. И Аня расплачется, скажет, за десять лет совместной жизни мой Саша никогда не гулял, не может быть! Артюхин попробует её успокоить, но у него это не получится. И тогда моя Анечка позвонит в милицию. Ей посоветуют обратиться через три дня с заявлением, и она ещё больше расстроится.
   – Мужчина, проснитесь! – меня настойчиво толкала чья-то рука. Я открыл глаза. – Замёрзнете! Вам помочь?
   – Нет, – отрезал я и подскочил на ноги. Боже, я спал возле своего дома, рядом с подъездом на промерзшем асфальте. Какая удача, надеюсь, что не увидел Сафроныч, сосед с первого этажа, а то бы весь дом языками чесал.
   Незнакомец пожал плечами и удалился, бросив несколько слов самому себе, наверное:
   – Понажираются! А с виду – культурный.
   Жена встретила, как обычно: сдержанной улыбкой.
   – Который час? – спросил я.
   – Ровно восемь вечера.
   – Я не опоздал?
   – Как раз вовремя, ужин тёплый. Мой руки, садись есть. Кстати, а что это с твоими губами? Они в крови.
   Я молниеносно протёр губы тыльной стороной руки – действительно!
   – Порезался об острые края пивной банки, – соврал. – У Артюхина день рождения был.
   – Знаю, – говорит жена. – С каких это пор ты пиво стал пить? Это не твой напиток, не замечала раньше, кстати.
   Сажусь за стол. Аппетита нет. И того сексуального желания, которое испытывал, когда возвращался домой – тоже.
   – Не заболел? – уточняет моя заботливая жёнушка.
   – Нет, просто устал.
   Она махнула неоднозначно рукой. Но я не мог с собой совладать. Бессилие овладело моим телом. И что-то ещё: в голове творилась полная неразбериха мыслей – это беспокоило больше, ибо, как учённый я знал, такое происходит от потрясения.

3

   Уснул только под утро.
   Будильник разбудил резким звонком. Я с трудом просыпаюсь. Аня перевернулась на другой бок, повернувшись ко мне спиной. Это что-то новенькое: всегда вставала вместе со мной. Осерчала, наверное, что я пришёл поддатый. Это и к лучшему, иногда жену надо позлить.
   Одеваюсь быстро. Выхожу на лестничную площадку.
   Возле подъезда осматриваю то место, где окутал меня туман. Ничего подозрительного.
   На работу прихожу раньше всех. Иду в свой кабинет, завариваю кофе.
   Заходит Артюхин. Лицо помято. Видимо, последовало продолжение праздника, но уже дома, с друзьями и родственниками. Мог бы сегодня не выйти, как начальник. Но, зная его характер, понимаю, что такое вряд ли возможно, слишком ответственный человек.
   – Доброе утро, Александр Петрович!
   – Доброе, – отвечаю, – Михаил Иванович.
   – Раненько что-то ты сегодня, раненько. То всегда опаздываешь…
   – Не заспалось.
   – Оно и понятно. Чрезмерное употребление спиртных напитков может привести к бессоннице. Кофе ещё есть?
   – Заварить?
   – Не откажусь.
   – Правда, только одноразовый пакетик. Со сливками.
   – Пойдёт.
   Я засыпал кофе в чашку, залил кипятком.
   – Александр Петрович, – начал говорить Артюхин о работе, как обычно это бывает с утра, – для нас принципиально важно, что в быстром реакторе при каждом акте деления ядер образуется большее количество нейтронов, которые могут быть использованы для интенсивного превращения U-238 в делящийся изотоп плутония Pu-239. Это превращение происходит в результате ядерной реакции… – он написал на клочке бумаги формулу, протянул мне.
   Я его не слушал – делал вид, что слушаю. Хотя прекрасно понимал, он говорит, что существующая технология атомной энергетики, основанная на так называемых «тепловых» ядерных реакторах с водяным или графитовым замедлителем нейтронов, не может обеспечить развития крупномасштабной атомной энергетики – это связано с низкой эффективностью использования природного урана в таких реакторах… Я по-прежнему думал о вчерашнем событии. Если говорить языком фантаста, то вчера произошла телепортация тела из одной точки в другую, и – обратно. Какие законы физики были задействованы – спросить было не у кого.
   – Александр Петрович, голубчик, я кому – стенам рассказываю? Ты меня слышишь?
   – Да, Михаил Иванович, слышу.
   – Но не понимаю, – закончил он за меня фразу. – Что случилось?
   Я не хотел вначале рассказывать то, что произошло вчера, но неведомая сила сама развязала язык. Тем более он уличил меня в абстракции.

//-- *** --//
   Он долго молчал, глядя в окно, потом спросил:
   – А сам-то веришь в этот полный бред?
   – Нет, – ответил я.
   – Врёшь, Александр Петрович, нагло врёшь. Я вижу, веришь!
   И я сорвался:
   – Есть такие вещи, Михаил Иванович, в которые действительно нельзя поверить, как, например, чёрт, дьявол, нельзя поверить в то, что человек может убить себе подобного, или поверить в межнациональные конфликты – это невозможно, если быть в здравом уме! Ты же физик, как и я, Михаил Иванович, понимаешь, к чему я клоню, – но это всё происходит, чёрт подери!
   – Зачем так, Александр Петрович, взрываться? Я тебя таким никогда не видел. Пугаешь ты меня, пугаешь. С научной точки зрения твой рассказ – вымысел. Заработался ты. Вот и всё! Плюс алкоголь подействовал, всё просто. Всякое бывает. Иди домой, отдохни. Я тебя отпускаю. На сегодня хватит.
   На что я надеялся и чего мог ожидать? Вот именно – подобного ответа. И никакого понимания.
   Я сказал:
   – Страшно почему-то идти домой.
   – Иди-иди, – видимо он не понял, про какой такой страх говорю я, – день тебе зачтётся, Лидия Ивановна поставит восьмёрку, что ты работал сегодня. И не беспокойся, я никому не расскажу. Всё правильно сделал, что доверился мне. Другие бы не поняли, Александр Петрович.
   Я ушёл. Весь день слонялся по городу, заходил в магазины, бары, кафе, даже в библиотеке, в читальном зале, просмотрел свежие газеты – убивал время, одним словом, чтобы моя Анечка ничего не заподозрила.
   Схожу с троллейбуса, срывается мелкий снег, довольно прохладно – ёжусь; иду привычным путём, по проспекту Тихорецкий, на углу магазина «Монарх» и улицы Суворова поворачиваю вправо. В этом переулке всегда людей мало. Ныряю во двор жилого дома, рядом детский сад, огороженный сетчатым забором – в нём дыра. Так ближе, если срезать путь. Пролезаю. По натоптанной тропинке, покрытой тонким льдом, скольжу вниз с пригорка. А вон и моя пятиэтажка! Осталось совсем чуть-чуть, минуты через две буду дома, в тепле. Вспоминаю стихи Валерия Брюсова:

     Быть может, эти электроны —
     Миры, где пять материков,
     Искусства, знанья, войны, троны
     И память сорока веков!
     Ещё, быть может, каждый атом —
     Вселенная, где сто планет;
     Там – всё, что здесь, в объёме сжатом,
     Но так же то, чего здесь нет…

//-- *** --//
   Я неоднократно видел, как на красном закатном небе скрывается за горизонтом солнечный диск. Однако появление зелёного луча над поверхностью незнакомого озера меня уже не удивило.

4

   Горный район, скалистые обрывы. Я нахожу тропинку, поднимаюсь наверх. Куда она приведёт?
   Воздух чист и свеж, вдыхаю полной грудью – не могу надышаться, как будто уставший путник в пустыне от жажды не может напиться водой.
   Ущелье очень красивое, как и всё здесь. Один склон с отдельными валунами покрыт густой, довольно высокой зеленой травой, среди которой стоят – я подхожу ближе, рассматриваю – фисташки с только что распустившимися бутонами. Внизу узкое каменистое плато – и озеро, километра четыре длиной и полтора шириной. С другой стороны голые скалы. Погода меняется очень быстро. Небо совсем темнеет, и начинается дождь. Очень холодно, мне кажется. Местами, вижу, лежит снег.
   Я прошёл с километр, а может быть больше. Встретить кого-либо уже не надеялся. Тропинка вела в неизвестность. Но то, что она существовала, предоставляло надежду: здесь живут, или иногда бывают люди.
   И набрёл на дом, дверь заперта, света в окошке не видно. Стучусь. Тишина. Толкаю дверь плечом, она, не без труда, поддаётся.
   В доме две ледяные комнаты. Света нет, газа нет, печка развалилась. Есть железный топчан и стол – металлическая рама на ножках, накрытая доской несколько меньшего размера. В доме почти так же холодно, как и на улице, только без ветра. С грязной полки снимаю закопчённый чайник, набираю в него снега, развожу костёр возле порога, кипячу.
   Дождь не прекращается. Хорошо, что крыша в доме целая, промок бы, однозначно.
   Нахожу старое одеяло, заворачиваюсь в него, как куколка бабочки в кокон, вприпрыжку влезаю на топчан, засыпаю.
   Мне снится прелестная пятилетняя девочка – Нургазель. Она уже печёт хлеб вместе с взрослыми женщинами, самостоятельно прилепляя лепёшку к стенкам глиняной печи. Подходит ко мне, блестя глазами и кольцами с цветными стёклышками. Девчушка не понимает по-русски, но я, как могу, выказываю ей своё восхищение – мы оба довольны. Она улыбается, уходит. Всплывают слова Чехова: «Она в двенадцать лет уже презирала гадких мужчин». Нургазель всего пять, но это Восток!
   Я просыпаюсь, раннее утро. Солнце заглядывает в маленькое оконце. Как и прежде, я здесь, не переместился обратно. И, кажется, сон дал ответ, где я нахожусь. Я не верю снам, но здесь готов поверить во что угодно!
   К дому – чётко прослушивалось – приближались шаги. Я слез с топчана, вышел на улицу – туман стелился тяжёлым белым покрывалом по самой земле. Сразу заметить, кто идёт, не было возможности. Сердце колотилось в бешеном ритме.

5

   Смотрю на сотовый телефон – связи нет, как прежде.
   Действительно, откуда ей взяться в такой глуши.
   Из тумана появляются три фигуры. Двое мужчин и женщина. Идут гуськом, за плечами рюкзаки, у одного в руках тренога. Наверное, туристы.
   В метрах тридцати, заметив меня, останавливаются. Первый мужчина говорит своим спутникам какие-то слова – я не могу разобрать, – и они снова направляются ко мне.
   – У нас гости, – приблизившись ближе, сказала женщина.
   – Откуда вы? – спросил мужчина, идущий первым.
   Сердце успокоилось, я мог представить, что угодно, даже самое немыслимое в своём положении. Мог подумать о гуманоидах или о незаконных бандитских формированиях, скрывающихся в горах. Но передо мной оказались просто туристы.
   – Меня зовут Александр Петрович. Фамилия – Магеровский. Я – физик.
   Они поравнялись со мной.
   – А зачем нам физик, а? – сказал первый мужчина, который, видимо, был главным. – Физики нам не нужны. Хорошего проводника бы нам, из местных – правильно я говорю, ребята? – обратился он к своим спутникам. – Анатолий меня зовут. В фамильярности в горах нет проку, как от туфлей на высоком каблуке. – Он смотрел на мою обувь, она, не без оснований, вообще не вписывалась в эту местность, точно так же, как и брюки; и так же, если я скину дублёнку – строгий костюм с галстуком.
   – Наталья Викторовна, можно просто – Наташа, – представилась девушка.
   – А это Георгий, – сказал Анатолий. – Так кто же вас прислал к нам? И как вы добрались сюда. Дорога-то трудная. Не в одиночку же.
   – Я из Санкт-Петербурга. Заблудился, – нагло вру. Правду говорить, не имело смысла. Одного Артюхина было достаточно.
   – С Ленинграда, значит. Красивый город. Бывал.
   – А вы чем занимаетесь?
   – Биологи мы. Процессы образования новых видов животных изучаем. Об эволюции обычно говорят в прошедшем времени, и напрасно. – Анатолий скинул рюкзак, пододвинул к себе остаток мокрого пня, валявшегося возле дома, присел, достал пачку «Космоса», закурил. – Она и сейчас происходит. Эволюция! Но чтобы обнаружить хоть что-то, требуются годы кропотливых исследований и немного везения.
   Мне показались эти биологи странными. Или точней сказать – я был не в своей тарелке.
   – Мы пытаемся отыскать гибридную популяцию горных ящериц, – сказала Наташа и улыбнулась. Эта улыбка настраивала на хороший лад.
   – Интересно, – говорю. – Биология не моя стезя, но очень интересно. А разве в такую прохладную погоду ящерицы не впадают в спячку?
   – Агама относится к роду горных, или кольцехвостых. В солнечные дни с ранней весны до поздней осени агамы регулярно попадаются на глаза.
   – Если говорить о так называемых популяциях, то у разных животных существуют свои процветающие гибридные популяции, – поясняет Георгий, – а это значит, что эволюционные процессы не остались в прошлом, а происходят в настоящее время на наших глазах, пусть и в ограниченном масштабе.
   – В пятидесятые годы, – продолжила Наташа, – французский учёный Гебе описал новый подвид кавказкой агамы, но позже было решено, что это всё-таки хорасанская агама. А в 1955 году экспедиция Гарвардского университета нашла в Пакистане агаму, которую определила как кавказскую, подчеркнув почти полное сходство этой ящерицы с экземпляром Гибе. Мы предположили, что причиной подобных недоразумений может быть гибридное происхождение спорных экземпляров. Однако этот вывод надо было подтвердить фактами. Стало быть, искать места совместного проживания хорасанской и кавказкой агамы мы решили именно в Бадхызе.
   – И как, успешно проживают эти твари? Совместно.
   – Хорасанская агама – обычный вид Бадхыза. А вот кавказскую агаму мы ещё не нашли, – пояснил Анатолий. – Но всё только в начальной стадии.
   – А это возможно?
   – Почему бы и нет, Александр. Наши народы уживаются друг с другом, почему и ящерицам не ужиться.
   После этих слов в моей голове уложилось всё по полочкам. Вот откуда пачка «Космоса», которую днём с огнём не найдёшь, Санкт-Петербург – это Ленинград, а все народы – братья! Я почувствовал такой прилив сил, что готов был прямо сейчас рассказать всё будущее России, и был готов раскрыть рот, как вдруг Наталья спросила:
   – А что это у вас в руках?
   Я держал сотовый, забыв его спрятать в карман.
   – Часы, – нашёлся я.
   – Дайте взглянуть.
   Я отдал телефон. Девушка внимательно его рассматривала, вертя в руках и так и сяк.
   – Импортная вещица, – сказала она. – Дорогие, наверное, эти часы?
   – Китайские, ширпотреб.
   – Но-ки-а, – прочитала она по слогам.
   – Давайте вместе сфотографируемся, – сказал Георгий и расчехлил ФЭД. Подобный аппарат был у моего отца, помню.
   Он установил фотоаппарат на штатив, нажал на автоспуск и прибежал к нам, мы выстроились в одну линию, обнявшись за плечи. Фотоаппарат щёлкнул.
   – Готово! – сказал Георгий.
   Не удержался и я. Я сказал, что мои часы и фотоаппарат ещё, два – в одном. Только автоспуска нет. Поэтому мы по очереди сфотографировали друг друга. И я показал снимки на экране телефона.
   – Я слышал, что японцы разработали такой фотоаппарат, а не китайцы, – сказал Анатолий, – «поляроид» называется.
   – Нет, американец придумал, одессит, между прочим.
   – Это радует! Вам, как физику, лучше знать.
   Биологи развели костёр, достали «завтрак туриста» сварили уху. Отхлебнув ложечку совдэповского супа, на меня нахлынула ностальгия – я застал клочок того самого прошлого, которое, казалось, не может быть досягаемым вовсе.
   И вот они стали собираться в путь. Я почувствовал, что не смогу их так просто отпустить, не узнав точно, какой год сейчас на дворе. Но спросить прямо не мог – точно приняли за сумасшедшего. Я уточнил лишь:
   – Из какого города будете?
   – Из Новосибирска, – сказала Наташа и поцеловала меня в щёку.
   Они ушли. Я остался один. Вначале хотел пойти с ними, но не стал торопиться, не моё это время, не моё. Будущее не изменишь, а себе навредишь.
   Подняв пустую консервную банку, я посмотрел на этикетку, где стояла дата выпуска: двенадцатое сентября тысяча девятьсот восемьдесят первого года.

//-- *** --//
   Я возвратился к озеру. Ничего не происходило. Пока не стемнело. Сон сморил, и я уснул.
   – Мужчина, проснитесь! – меня настойчиво толкала чья-то рука. Я открыл глаза. – Замёрзните! Вам помочь?
   – Нет, – отрезал я и подскочил на ноги. Боже, я спал возле своего дома, рядом с подъездом на промерзшем асфальте. Какая удача, надеюсь, что не увидел Сафроныч, сосед с первого этажа, а то бы весь дом языками чесал.
   Незнакомец пожал плечами и удалился, бросив несколько слов самому себе, наверное:
   – Понажираются! А с виду – культурный.
   Позже я вычитал в одном из журналов: «Расчёты теоретиков говорят о том, что Вселенная, возможно, состоит из двух наложенных один на другой, очень слабо связанных, почти прозрачных друг для друга миров. Два мира материи: обычная и очень слабо с ней взаимодействующая – теневая. В момент их образования различные виды материи интенсивно перемешивались и составляли единый мир. Последующее расширение Вселенной, при котором плотность вещества снижалось, а гравитационные силы ослабевали, сформировало два практически не зависящих друг от друга мира».
   Такая теория, я понимал, ничем не подкреплена. Иными словами, вполне возможно, что по соседству с нами, в том же пространстве-времени существует «параллельный» мир-невидимка, в точности такой же, как наш, а может быть, совсем непохожий, ведь я к нему лишь прикоснулся, не более.
   И я молчал. Никому не говорил боле ни слова о происшедших событиях. Лишь несколько фотографий, сброшенных с телефона на диск, напоминали о случившемся.
   Аня спрашивала:
   – Кто это?
   – Мои друзья, биологи, я тебе не рассказывал.
   Позже, в интернете, я нашёл кое-что об исследованиях этой группы. Я даже узнал фамилию Наташи – Зыкова. Она ещё несколько лет ездила в Туркмению, но полный отчёт по проделанной работе так и не обнаружил. Видимо, годы кропотливых исследований, как они говорили, не были вознаграждены везением.
   Бывает, все труды идут насмарку. В прошлые годы это было редким исключением, сегодня – мир теряет способность рождать идеи, безликая посредственность становится для него нормой.
   Через месяц, случайно на сайте «в контакте», в статье посвящённой Бадхызу (автор статьи не был указан), я увидел чёрно-белую фотографию, сделанную стареньким фотоаппаратом марки ФЭД.
   Все четверо мы улыбались.

В ином свете

   Он выращивал свиней. Всю сознательную жизнь. А дело, значится, это хлопотное, но прибыльное, свиноводство. Пятьдесят свиней в хозяйстве – это не так много, конечно, но и не мало, если считать, что с делами он справлялся сам. Жена умерла сразу, как родила ему дочь. Видно, что молву поветрием носит: очень хорошая женщина была, о ней долго в деревне хорошим словом отзывались. Так сказать, доброму Савве добрая и слава. Он долго переживал, чуть было к рюмке не приложился, но соседи отговорили.
   Одним словом, мужик взял себя в руки. Ему прекрасно было известно, как кормить поросят-отъёмышей, поэтому для него не составило труда выходить своего ребёнка, свою кровиночку. А жениться, надо сказать, он больше не смог – слишком любил свою жену, и не мог представить для своей дочери другую маму. Нет иной мамы, есть отец и мать в одном лице тогда. Дни бежали, дочка подрастала, о маме спрашивала редко – она не могла сравнить, что такое жить с мамой, а после только с папой.
   И хозяйство росло – уже не пятьдесят свиней в подворье, все сто! Училась дочка хорошо и, как заботливый отец, он все свободные средства вкладывал в ребёнка, чтобы потом девочка смогла поступить в высшее учебное заведение. А она хотела стать медиком, как мило с её стороны это выглядело, чтобы мамы не умирали у детей. Отец не возражал, медиком – так медиком, что может быть лучше?
   И продолжал работать: кормил маленьких поросят густыми влажными мешанками три раза в сутки (смеси делал вручную, душу вкладывал, однозначно), корм давал через равные промежутки времени, поддерживал чистоту; поил животных, часто с рук. Делал всё по норме, чтобы не осаливались поросята. Был ласков с ними, как с детьми малыми, а вырастали – ничего не поделаешь, некоторых под нож лично сам отправлял, хотя и жалко было. Взрослых особей он держал отдельно от молодняка. Поросёнок считался взрослым, достигнув веса тридцати килограмм. Откорм – основная цель разведения свиней, считал он, решающий показатель экономического результата. И он умел, никаких сомнений, его достигнуть, получая дешёвую мясную свинину по себестоимости. Сам же и разводил поросят, используя искусственное осеменение. У самок свиней овуляция происходит в ранние утренние часы. Поэтому он решил, сегодня не ложиться спать вообще, в два часа ночи вставать надо, а утром выспаться часок-другой.
   У соседа взял фильм на DVD для просмотра. Дочь уже спала, завтра в школу, десятый класс. Он включил проигрыватель, вставил диск. Странный фильм, подумалось ему, и в правду сказать. Почти без слов, и всё так узнаваемо. Главный герой деревенский романтик! Было видно, что в утренние часы он любил наблюдать за звёздами. Только небо светилось у него над головой да тусклая лампочка над входом в сарай – он, сидя на порожках, пялился на звёзды, на Луну, произносил непонятные монологи, говоря о пастухах и дичи. Но вот небо осветили необычные шары. Он принял их за шаровые молнии. По сюжету ему приходилось их уже наблюдать – ещё одна загадка природы, вот она взрывчатка мироздания. И этой ночью так и было, он, видимо, знал, что это произойдёт. После обычно находили в полях вытоптанные круги местные фермеры. Сначала это казалось для всех в диковинку, а спустя некоторое время деревня привыкла к феномену. Чему быть того не миновать.
   После того, как уфологи из Москвы истоптали одному фермеру всё пшеничное поле, и он понёс убытки, больше никто не захотел обращаться к этим доморощенным учёным. Себе самому хуже сделаешь, а тайны не узнаешь, пожалуй. Никто из этих учёных не сможет понять, что иные миры сломали десять тысяч колосков, а люди – миллионы. Такие совсем обыденные мысли вертелись в головах жителей деревни, проводником которых был этот самый главный герой, романтик. Он тоже имел приусадебное хозяйство, растил подростка-дочь, делал своё дело, одним словом, но чувствовалось, что всё давно предрешено. Прямая из точки «А» не пересечётся с точкой «С», она всё равно упрётся в точку «В», только кривая изменится. На его лице ощущалась тревога, рыхлая кожа век дрожала, глаза слезились.
   Деревня, где он жил, постепенно становилась безлюдной. Люди то ли уезжали, то ли умирали, было не совсем понятно: дома пустели, их хозяева исчезали бесследно. Далее: топтание на месте, обыденность, тяжёлый труд – и пьянство, как итог. Многие разводили руками, а кто-то опускал руки совсем, вялый сюжет клонил ко сну. Не только зрителя. Белая пелена перед глазами.
   И вот приехал покупатель – просигналила машина. Покупатель приезжал один раз в десять дней. С ним было выгодно работать, он хорошо платил. Слово за слово, дело было сделано. Расплатившись, он сказал, что яйцеобразные формы облаков впервые видит (они висели над ними), да чтобы ещё светились в тёмное время суток!.. Хозяин подворья произнёс: любопытное кино – и всё стало исчезать после мощной вспышки; она ослепила, в глазах засияло яркое жёлто-красное пятно, в ушах жужжания шмеля… и знакомый голос дочери: «Папа, папа, мне страшно!» Дочь спала, он это знал, а теперь её голос слышался совсем где-то рядом. Он хотел её успокоить, но слова исчезли в пустоте пространства, он хотел броситься ей на помощь, но ноги парализовало, они не слушались его. Пятно рассеялось, жужжание шмеля усилилось, он увидел покупателя, превращающегося в маленького серого карлика, который уходит по лучу света вместе с его дочерью… хлопок – и всё как будто вернулось на свои места.
   Он очнулся, выключил телевизор, который приглушённо шумел, – вот откуда этот звук! Я, кажется, проспал. Больше, чем предполагал. Надо приниматься за работу. За окном ещё темно. Господи, старый балда, решил развлечься! Тьфу! А свиноматки ждут папку!
   Проходя мимо спальни дочери, заглянул к ней: подросток отсутствовал в своей постели. Он подошёл к кровати, дотронулся рукой до простыни: она хранила ещё тепло её тела. «Что же это такое?» – задался он вопросом. Страшилка была близка к тому, чтобы сбыться… И она сбылась – не воротилась дочь.
   «В гостях воля хозяйская, – повторял он соседям одни и те же слова каждый день, завидев кого, – а кто они, чтоб дочь мою удерживать? Не люди! Мы у них бычки на верёвочке». На что соседи отмалчивались, а когда раздосадованный горем отец шёл прочь, говорили полушёпотом: «Совсем старик с ума сбрендил, видимо, – загуляла его дочь, загуляла, сбежала от него и от его свиней».

Деревенская история

   К слову сказать, закона нет, чтобы все были богаты, и бедняков, кстати, тоже не сеют. Сам человек пробивает себе дорогу. А дорога бывает извилистой и ухабистой.
   Молдавская семья из восьми человек, муж с женой и шестеро детей, останавливаются возле заколоченного домика. Они уже прошли всю деревню и увидели более или менее опрятную хатку – открывай дверь да живи!
   Глава семьи смотрит на соседний дом, где лает собака. Смуглый, чернявый – ему лет сорок, жена истощена и, кажется, выглядит старше мужа. Дети – мал мала меньше.
   – Есть кто? – кричит он во двор.
   – Чего, милок? – выходит старушка.
   – В дом, что напротив, вселиться пустите?
   – А чего нет – вселяйтесь. Ничейный он. Жил здесь в прошлом году Степан. Ремонт сделал – к слову, к рукам прибрал. Но от чертовщины сбежал. В доме этом цыгане жили. Сами его построили – решили стать оседлыми, да только жить с соседями мирно не хотели – воровали, хулиганили, шумели, могли собак отравить. Вот люди тогда собрались всем скопом и сказали: «Уезжайте, а то биты будете». Цыганская семья без поддержки табора решила на рожон не лезть и съехала, а нам всем сказала, что в их доме никто из чужаков русских жить не сможет, – повторяет старушка известную всему селу историю. – Проклятый дом – в этом убедились все – быстро избавляется от русского человека. А вас, смотрю, примет. Даже если говорите вы по-русски, а чужаками будете.
   Глава семьи чешет загривок, сомневается.
   – Жену свою и ребятишек любишь? – спрашивает старушка между прочим.
   – Знамо, люблю…
   – Не врёшь?
   – А что врать, если я с ними до сих пор по миру блуждаю. Вон, сотни километров прошёл и проехал, не сбежал… – как-то неуверенно отвечает глава семейства.
   – Верно, милок, верно. Чего стоишь тогда, иди во двор, открывай дверь. Степан с собой из домашней утвари ничего не забрал. А наши, деревенские, – не тронули, ибо боятся входить в дом.
   – Как зовут-то тебя?
   – Стефан меня зовут.
   – А маму как зовут? – обращается старушка к женщине, окружённой детьми.
   – Мария, – отвечает за жену Стефан. – За детей не спрашивайте – сам путаюсь с их именами, – и открывает калитку, идёт в дом. За ним семенит всё семейство.
   Нет смысла справляться, как они жили, так как местные жители деревни посматривали на многодетное семейство с опаской, сравнивали с цыганами – и для этого имелись все основания. Ибо отец семейства частенько вместо хлеба угощал детей оплеухами да затрещинами, и во дворе их частенько стоял крик и плач. Дети были вечно голодные и грязные, на людей смотрели исподлобья и воровали все подряд в садах да в огородах людских. Сердобольные люди жалели детей, но открыто это делать боялись, – это еще больше сердило Стефана, поэтому прятали угощения где-нибудь в траве или сене, а дети находили поклажу, радовались.
   Правда, воровать не прекращали.
   Старушка, завидев Стефана, говорит как-то:
   – Работать тебе надо. Хотя бы огород посадил, живностью обзавёлся. Хозяйство, может, хоть не доброе поначалу вышло, да ведь голод не тётка.
   Стефан, всегда молчаливый, проходит мимо, в сторону старушки даже не смотрит.
   – Детей пожалей, – добавляет она.
   – Не вмешивайся, мать, – притворно бросает Стефан.
   Когда-нибудь, когда он состарится, и волосы его станут белыми как снег, дети накажут его, думает старушка, забудут. Её вдруг охватывает уверенность, что так и будет. И она вспоминает своих детей, которых пережила.
   А тем временем в доме потусторонний дух не буйствует, как бывало при Степане, новым хозяевам не вредит.
   Один из жителей деревни так и говорит:
   – Сразу видно, что чужие. Пусть живут, конечно. Детей только жалко, мучаются дети с такими родителями.
   В деревне, можно сказать, проживал народ зрячий. Он видел, что делается, но не понимал, что творится.
   Однажды вечером Мария выбегает из хаты, бросив шитьё. Она бежит, куда глаза глядят, то ли от мужа, то ли от детей своих. Но останавливается на полдороге: всё небо полыхает как будто молниями, но гроза отсутствует. Сполохи, то алые, то зелёные, прекрасные, фантастичные, и в то же время – страшные, как лесной пожар.
   Вдруг она слышит, как её зовут.
   Вернувшись в дом, женщина видит, как её самая маленькая дочка стоит у окна и заливается плачем. Успокоить ребёнка женщине не удаётся, и она замечает через окно, как местные жители деревни смотрят в небо, крестятся, они, как и её дочь, видят в небе чертовщину, это не сон, как ей казалось.
   Мало-помалу ребёнок успокаивается, но тревога удивительным образом передаётся Марии.
   Остальные дети спят, Стефан ещё не воротился с города. Она не понимает, зачем он туда ходит, если возвращается в лучшем случае с тремя банками рыбных консервов.
   Вскоре приходит муж. В этот раз он с пустыми руками. С ним всё хорошо, никаких разноцветных молний он не видел, и все страхи Марии кажутся беспричинными.
   А местные жители сопоставляют последние события с проклятым домом и его обитателями. Не нравятся им чужаки.
   Вот и лето к концу подходит. А ничего не меняется ни в деревне, ни в пришлой семье. Пока одна женщина не зазывает к себе крохотную молдаваночку, ту самую, которая плакала у окна, и не дарит ей старое платье своей дочери. Малышка радостная бежит домой, где её встречают совсем не ласково. Слышится крик ребёнка, вначале одного, затем другого…
   На другой день семья собирает свои пожитки в узлы и уходит, ни с кем не попрощавшись. Дом их пустеет, и жители деревни вздыхают с облегчением. Но через время замечают странные вещи: нет-нет, да и слышится в доме непонятная речь, что-то падает, скрипит, стонет. По вечерам в грязных окошках прохожие видят огоньки, а если мимо дома проходит чей-то пес, он обязательно поднимает к небу свою морду и протяжно завывает. А раньше, до прихода молдавской семьи, такого не случалось.
   – Странно всё это, – говорит старушка, – дом этот, верно скажу, словно характером меняется. Не нравится мне – да разве может понравиться кому-то страшное место?
   Право, дом очень скоро приобретает славу проклятого места, более проклятого, чем это было раньше, когда в нём жил Степан, и его обходят стороной. Он зарастает сорняками, а в его трубе поселяются совы, но в остальном он остаётся целым и не гниёт, не ветшает, не рушится. И так целых пять лет.
   Старушка, живущая напротив, умирает. Перед смертью она просит разрушить дом, все беды в деревне от него, говорит. Но не решаются жители деревни вмешиваться в иные миры, тут в своём мире проблем гора целая, а в том – пойди, разберись после.
   Но вот однажды ругаются муж с женой, женщина выдворяет своего мужика из дому. Деваться тому некуда, вот и решает он переночевать в проклятом домике, осень-то, хоть и ранняя, прохладно, а там все-таки крыша над головой, ну а чертовщина – она пьяному как море, однако. Залезает он в дом через разбитое окно, разгребает мусор, да и заваливается спать: литр самогона, первача, пусть даже на жирную пищу, любого валит через плечо, борьба эта неравная, в ней всегда один победитель.
   Удивительное дело, просыпается он от того, что ему на лицо что-то капает. Смотрит – девочка возле него сидит и плачет, а слезы ему на лицо текут.
   – Холодно, дяденька, ой холодно! – говорит она и, подойдя к противоположной стене, исчезает.
   – Чур, меня! Чур, меня! – орёт мужик. И из дома выскакивает, как кипятком ошпаренный. Хмель – рукой сняло, и он долго рассказывает своей жене, что с ним в том доме приключилось.
   Жена быстро разносит весть о призраке девочки по всему селу. Люди кто верит, кто нет, и тут один дед вспоминает слова умершей старушки, которая ближе всех к проклятому дому жила. Он говорит:
   – А ведь когда семья молдаван уходила, детей было пятеро, а не шестеро, обмолвилась тогда Ефросинья.
   – Чего ж ты сразу-то не сказал, – напустились на него все.
   – Я откуда знал, тока вспомнил. А она, представляется мне, побоялась, мало ли как у них, у пришлых людей, – отвечает дед.
   На следующий день собирается толпа, да и двигает к дому.
   Заросший двор кажется диким. Внутри хаты полно паутины и пыли, старая печь, переложенная Степаном, разваливается, кое-какая кухонная утварь разбросана по полу. До этого, насколько известно, сюда, кроме соседа-пьяницы, никто не захаживал по известной причине. Видно было, что последние хозяева собирались впопыхах.
   – Где видел девочку? – спрашивают женщины, окропляя святой водой стены и пол заброшенного жилища, крестятся.
   – У той стены, – дрожащим голосом говорит мужик. – Как живая! Вот вам крест!
   – Верим, верим, – говорят ему почти все в один голос.
   – Только раньше времени не состарься, – упрекает жена. – Вон как испугался, поседел весь!
   – В штаны, главное, не наложил, – говорит он, – а то стирала б лишний раз.
   Человек пять приближаются к указанному месту.
   – Здесь?
   – Вроде как.
   Стена поштукатурена добротно в отличие от остальных стен, и это подозрительно.
   Кто-то бежит домой за кувалдой, возвращается и разбивает стену – маленький скелет рассыпается, падает на пол. Остатки детского платьица сохраняют цвет. Люди ошеломлённо смотрят на находку, крестятся.
   Одна из женщин говорит:
   – Это платье я ей сама дарила. Вот ведь сукин сын! Перестарался, избивая дочь! Найти бы его да посадить…
   – Нужно похоронить дитя по-христиански, – говорит одна бабка.
   И тут вдруг все понимают, что даже имени девочки не знают.
   – Пусть будет Таня. Отец – и тот не знал имён своих детей, ужас! – говорит женщина, которая узнала свой подарок на скелете девочки.
   После похорон люди ходят сами не свои, женщинам ничего не остаётся, как носить полевые цветы на могилку Танюши.
   А дом с тех пор медленно умирает, без преувеличений, в нем не слышится чужая речь, не блестит огонек, и собаки не воют, проходя мимо. Крыша проваливается, отходят углы, проседает фундамент. Никто не знает, почему так дом быстро разрушается.
   Однажды кто-то узнаёт из прочитанной книжки, что при строительстве древних замков и крепостей в стены обязательно замуровывали живых людей, считая, что такое строение будет стоять нерушимо. И рассказывает всем.
   Люди верят этому, но не могут поверить, что такое происходило на самом деле в их деревне. Совсем недавно, каких-то пять лет назад.
   С тихим журчанием течёт ручеёк, вода в нём холодная, можно пить. Изгороди той самой давно уже нет, как и проклятого дома. Да и деревня – один жилой дом остался, все съехали. Лай единственной собаки часто переходит в вой. Она не понимает, почему воет, и вряд ли поймёт – зачем ей это?

Об авторе

Виктор Мельников (1973 г.) – автор более десятка книг. Известен больше по произведениям, написанным в жанре контркультуры, – это роман «Клиент всегда прав, клиент всегда лох», повесть «Побег в Республику Z». Ранее публиковался в журналах «Новый Карфаген», «Российский колокол», «Сетевая словесность». Начинал публиковаться на интернет-ресурсах «Удав», «Альтерлит», «Литпром», «Аудиолит» и «Градусс-выше». Проживает в городе Тихорецке.

Тупик мистические и фантастические рассказы Виктор Мельников