   Constanta
   Время уходит или остаётся с нами – в зависимости от того, чем мы живём в нём. История 90-х о дружбе, ненависти и любви
   Игорь Стенин

Глава первая

   Учебное заведение встречало новые лица. По длинному коридору, частицей спешащей на лекцию толпы, вчерашняя абитуриентка шла ему навстречу.
   Сон наяву открывался перед Степаном Грековым. Сердце билось на пределе возможного. Первокурсница брала верх над старшекурсником.
   Преследуя уходящий призрак, он оказался в помещении комсомольского архива.
   Среди учетных карточек членов ВЛКСМ её открылась одной из первых.
   Барышинская Илона.
   Чёрно-белым бутоном, прекрасная и юная, восемнадцати лет от роду смотрела с фотографии она на него, обещая расцвести при умелом обращении с кодом цветения.
   Cудьба? Избранником ее или случайным встречным прими вызов, узнай мальчишка…

   Физкультура. Преодоление себя. Возвращение в своё естественное состояние – к истокам.
   Незнакомый белокурый юноша, участвуя в перекличке группы, парил высотой покорённой деревянной шведской стенки напротив. Казалось, слитый с ней воедино и возвышаясь над всеми, он изображал ангела. Концентрация внимания была предельной – победа над земным притяжением ковалась прямо на глазах.
   Перекличка закончилась. Внимание группы переключилось на преподавателя, в ответ на его команду шеренга заколыхалась, пришла в движение и побежала, демонстрируя уже собственные физические возможности. Юноша продолжал висеть.
   Быть висельником Степану не составляло особого труда. Так, в своё время, он отрабатывал прогулы перед завкафедрой профессором Чугуновым – спортсменом до мозга костей, прирождённым тренером, личностью, одержимою чужими рекордами. Вис на бис был излюбленным упражнением обоих, в то время как другим, менее одарённым прогульщикам, приходилось искупать свой грех обычным физическим трудом. Уборщиками, мусорщиками, рабами.
   Пробегая мимо шведской стенки второй круг, Илона практически забыла про ангела наверху. До того ли в бегах. И вдруг он прыгнул прямо на неё.
   Казалось, настоящая волна обрушилась сверху, подхватила и вынесла её из бегущего потока. Она даже не успела вскрикнуть. Волна овладела ею целиком. Сквозь туман до неё донёсся голос:
   – Ты не ушиблась?
   Внезапно она увидела перед собой парня, красивого и сильного, почувствовала контакт, тепло, энергию живого близкого мужского прикосновения. Такого с ней ещё не бывало. Волна чуть снова не подхватила её, на сей раз угрожая вынести далеко – за пределы спортивного зала. Встряхнув головой, она высвободилась, попятилась и устремилась обратно в бегущий рядом спасительный поток, бросая на ходу:
   – Ты, что, с ума сошёл?
   Уже на приличной дистанции от парня Илона окончательно пришла в себя. Возмутитель спокойствия, заняв место в центре зала, вступил в оживлённый разговор с преподавателем. А она усердным сосредоточенным бегом по кругу, плечом к плечу среди своих подруг, принялась анализировать произошедшее событие.
   Напасть.
   Падение ангела.
   Случайность, возносящая до сверхъестественной головокружительной высоты.
   Когда парень оказывался спиной к ней, она украдкой устремляла любопытный взгляд на него. Неужели он один из них – простой студент?
   Бег закончился. Пришёл черёд других упражнений. Свободно маневрируя по залу, Илона ловила на себе взгляды парня, одновременно отмечая его синхронные перемещения вместе с собой. Всякий раз, когда расстояние между ними сокращалось до опасного минимума, она стремилась уйти в отрыв. Однако это не спасало. Парень неизменно снова и снова оказывался рядом, словно притянутый незримым магнитом. И, вероятно, нарываясь-таки на новую случайность.
   Физкультура кончилась. Они перебросились между собой парой фраз. И разошлись. Открыв друг друга.
   Сопротивление Илоны длилось несколько недель. Но то была всего лишь дань кокетству. Пришёл день, когда уступая его настойчивости, она согласилась выпить вместе сока. В порядке компенсации за причинённый случайностью ущерб.
   Их знакомство завязывалось. Разницы в целых пять лет как ни бывало. Илоне претило быть и выглядеть младшей. Она чувствовала себя на равных с ним. И даже выше. Ведь источником притяжения была она. Ему выпала судьба испытывать силу её притяжения.
   Тем временем спокойную студенческую жизнь ждали перемены. Неожиданно грянули первые ранние заморозки. Пришли холода, а вслед за ними – и весть о мобилизации первого курса. Убирать картошку.
   В свои неполные 19 лет яркая голубоглазая брюнетка Илона Барышинская была одной из дочерей страны Советов. Такая же, как все, урождённая воспитанница коллектива. И полная противоположность ему. Осаниста, глазаста и желанна. Достойна провожатого мужского рода.
   Они ехали за тридевять земель в картофельное царство вдвоём.

   Выделиться среди колхозного десанта особого труда не стоило. Пятилетняя разница в возрасте была налицо. Кнут, пряник, личный пример – властью, данной деканатом, Степан отвечал за то, чтобы не погасла ни одна свеча на ветру, студенты-первогодки остались целы.
   Холод, морось, невыносимая тяжесть невольничьего труда. Они прошли всё. Мечта стала явью. Зарею на закате однажды среди бескрайнего поля два сердца соединились в одно…

   – Хочу пить!
   Слова сорвались и полетели, словно птицы, рассеивая крыльями сладкий безмятежный сон.
   Июль.
   Окрестности посёлка Солнечное. Граничащая с водами Финского залива песчаная коса. Одно из самых ярких и красивых мест курортной зоны Ленинграда.
   Полуденный зной дикого пляжа ожил.
   – Джинн услышал тебя! – заявил он, поднимаясь. – Потерпи, я скоро. Отыщу росу, вернусь и напою тебя вволю.
   Она улыбнулась. Смотря вслед ему – спешащему творить добро – прищурилась. Как жаль, что кончился лимонад…

   В вестибюле пансионата было людно. Дикарей – раз, два и обчёлся.
   Доминировала одежда разных фасонов, покроя и цветов.
   Слегка освоившись и оглядевшись, он увидел буфет, а в нём – много лимонада в бутылках зелёного стекла. Товарно-денежный обмен был в разгаре. С бумажным советским рублём в кулаке он занял очередь навстречу.
   Оживлённый гул сотрясал помещение. В стороне за деревянной шахматной доской шла азартная баталия. Игроки, их секунданты, случайные прохожие – все как один профессионалы – соревновались между собой в поисках ходов личного Шаха или Мата.
   Степан совсем не разбирался в шахматах. Да их было и не видно за толчеёй. Гораздо интереснее и забавней было видеть другое – как шахматы играют людьми. Увлёкшись, он не заметил, как оказался у самой стойки буфета и даже вздрогнул, когда вдруг прямо перед ним раздалось:
   – Тебе чего, спортсмен?
   На него, что-то жуя, в упор смотрело безмятежное румяное лицо буфетчицы.
   Он протянул мятый рубль вперёд, коснулся им дна тарелки с затейливым цветастым рисунком.
   – Лимонада, на все!
   – Эх, – подхватила буфетчица, – гулять так гулять! Тебе на вынос?
   – Да.
   – Тогда одна бутылка в руки, – подбоченясь, заявила румяная.
   – Хорошо.
   Рубль исчез одним неуловимым движением. Появилась бутылка, брякнула мелочью сдача.
   – Открывашка-то есть? – уже с некоторым участием спросила буфетчица.
   – Да обойдусь.
   – Ну, на здоровье!
   Обратно он шёл той же дорогой, усеянной как и прежде божьими коровками.
   Ярко-оранжевая, местами чёрная полоса мёртвых жуков самостоятельной частью суши тянулась вдоль всей видимой кромки воды. Застывшая кульминационным выплеском энергии стихия.
   В порыве невольного трепета Степан старался держаться от неё особняком, на дистанции, предпочитая холоду и хрусту под ногами скользящее плавание в горячем и податливом песке.
   Показались заросли осоки. Кончалась территория жуков и людей. Начинались владения дикого пляжа. Вступая в их раздольные просторы, Степан вспомнил об Илоне. Предвкушение близкой встречи охватило его. Включился автопилот. И рванулась босая душа вперёд, не разбирая ни дорог, ни преград вокруг.

   Степан был хорошим пловцом. Несколько раз за день, срываясь и оставляя её одну, он уходил в залив – по пояс, плечи, целиком, пока не сливался с водой так, что совсем скрывался из вида. Заплывы длились бесконечно. И всякий раз, когда ожидание Илоны на берегу достигало пика, он возвращался, выходя из воды медленно, не торопясь, исподволь – обрядом мира и согласия с родной стихией.
   Прошло достаточно времени как он ушёл. Она поднялась с песка, отряхнулась, посмотрела вдаль на залив, повернула голову и чуть не вскрикнула. Он возвращался из сухопутного путешествия раненым, хромая на одну ногу.
   Илона побежала ему навстречу.
   – Поранился?
   – Пустяк. Держи свой лимонад.
   – У тебя кровь. Давай садись, посмотрим.
   – Сейчас. – Он передал ей бутылку, направился к воде, всполоснул ногу и запрыгал обратно на одной здоровой ноге – к брошенному на песок покрывалу.
   – Представляешь, – опустился он на ткань, – шёл туда – жуков под ногами видимо-невидимо. Иду обратно – ещё больше.
   – Ты не бредишь? – спросила она, внимательно взглянув на него. – Какие ещё жуки?
   – Божьи коровки. Павшие.
   – Бред, – пожала плечами Илона. – Или какая-то аномалия.
   – Море жуков! Последний парад насекомых. Такого я ещё не видел.
   – Разберёмся, – сказала Илона.
   Она взяла сумочку, вынула носовой платок, пластырь. Устроилась перед ним, положила его ступню себе на колено и принялась внимательно осматривать её.
   – Так на что ты напоролся?
   – Стекло, – поморщился он.
   – И правда – стекло, – нащупав, она ухватила краешек прозрачного осколка. – Стекло – это хорошо. Чище, по крайней мере, ржавого гвоздя. Смотри, – продемонстрировала она вытащенный осколок.
   – Малыш, – улыбнулся он через силу. – Если бы ты видела, какого сома вытащил я сам! Вот, – отмерил он длину указательного пальца.
   – Охотно верю, – сказала она, приглядываясь к ступне. – Но, кажется, тот сом был не последний.
   Он побледнел.
   – Я ничего не чувствую.
   – Хорошее обезболивание, – улыбнулась она. Проходясь пальчиками по уже пустой ране и изображая схватку, воскликнула:
   – Смотри-ка, ускользает!
   – Лови! – подбодрил Степан.
   – Эх, – щипнув воздух, остановилась Илона. – Поздно, уплыл за первым сомом.
   – Туда ему и дорога, – с облегчением вздохнул Степан.
   – Да, – согласилась Илона, беря в руки пластырь. – Однако нет худа без добра, продолжила она, распечатывая упаковку. – Тебе, мой друг, заплывы в ближайшие дни противопоказаны. Слышишь? Строгий сухопутный режим. Если честно, я очень рада.
   Степан, откинув голову назад, смолчал.
   Залепив рану пластырем, Илона подула на него, подняла глаза на раненого.
   – Как?
   – Стреляет, – отозвался он.
   – Так и надо. Теперь всё. Устала, хочу пить.

   …Илона задумчиво гладила его по волосам. Туда-сюда. Белокурый жёсткий ёршик ласкал её руку, она – его. Внезапно она нахмурилась и, прерывая сеанс нежности, ущипнула любимого за ухо.
   – Короче не мог подстричься?
   Он зажмурился, пожимая плечами, выдавил:
   – Производственная необходимость.
   – Что ты имеешь в виду?
   Степан открыл глаза.
   – Я имею в виду сборы.
   – А-а, – протянула она.
   – Все пацаны решили, – продолжал он, – лучше оставить неприкосновенный запас волос, чем лишиться их совсем. Главный военный обещал всем волосатым бесплатную стрижку под ноль.
   – И что он себе позволяет! – возмутилась Илона. – Сатрап! Это же самое натуральное подавление личности.
   – Точно, – поддакнул Степан.
   – Чтобы после сборов не смел так стричься!
   – А что плохого? С такой стрижкой вся армия ходит – от солдата до генерала.
   – То армия, – заметила она. – У неё кругом враги. А нам с тобой воевать не с кем. Мы люди мирные. Наше счастье – в вихрах. И здесь, как в настоящем хлебном поле – каждый колосок на счету.
   Степан озабоченно провёл рукой по ёршику.
   – Хорошо хоть корни остались, – сказала Илона, смотря на него и хитро прищуриваясь. – Всё же, какое-никакое, а утешение.
   – Да, – улыбнулся Степан.

   …Последняя электричка в город уходила через час. На пляж опускались сумерки. Умиротворённо, чуть слышно, словно сожалея о своём дневном неистовстве, плескались волны о песок. Особое чудесное настроение распространялось вокруг. Природа обретала покой, сливаясь воедино стихиями земли, воздуха и воды.
   – О чём задумалась? – спросил Степан, нарушая тишину.
   Илона откликнулась не сразу. Прошло несколько минут прежде, чем одолевающие её чувства нашли выражение словами.
   – Знаешь, наше одиночество обманчиво. Мы здесь не одни. Перед нами наше общее родное начало. Ласковый и нежный, бесконечный океан.
   Она повернулась к нему. Глаза её горели.
   – Твои жуки не умерли. Круг замкнулся. Они стали частицей океана. Самой бесконечностью.
   Степан улыбнулся.
   – Прекрасный день для новой жизни, – заметил он.
   – Прекрасный, – подтвердила она. – Один из лучших. Такой день остаётся в памяти.
   – Да, – соглашаясь, кивнул Степан.
   – Навсегда.
   Думы и разговоры иссякли. Они сидели перед огромным во всё небо розовым закатом, забыв про всё, наедине с собой и целым миром, в обнимку, словно боясь потерять друг друга, совсем ещё дети, накануне большой и взрослой жизни – прошлым, настоящим и будущим лета тысяча девятьсот восемьдесят восьмого года…

Глава вторая

   Ранним утром 1-го августа трёхкомнатная квартира Степана на Гражданке переживала столпотворение. Вся семья – мать, отец, сестра, суетясь, собирали его в дорогу. Домочадцев угнетала предстоящая месячная разлука. Степан, напротив, был оживлён и весел. Впереди встреча старых испытанных друзей. Жизнь роем.
   Ранее, прослышав про сборы, всполошился дед. И тут же условился об обязательном свидании с внуком: для, так сказать, напутственного слова. Свидание состоялось. Вдвоём с Илоной они навестили деда проездом с пляжа, благо до Репино, где дед жил в собственном доме, было рукой подать.
   Дед. Бывший фронтовик, морской пехотинец, ныне 70-летний пенсионер Серафим Греков. Здоровый телом и духом, поджарый жизнерадостный белозубый старик.
   Дед жил один, потеряв жену – бабушку Степана – несколько лет назад в автомобильной катастрофе. Едва поздоровавшись с гостями, он отправил Илону хлопотать на кухню, а сам уединился со Степаном. Разговор по душам. Серьёзней не бывает. Степан пытался было рассеять серьёзность напускным весельем, но дед не поддался. Терпеливо дождавшись подходящего момента, он устремил взгляд в глаза внука и, приковывая внимание, изрёк:
   – Грековы за твоей спиной. Будь достоин на людях всех наших. Гляди, не посрами.
   То были части ключевой фразы. Прямое попадание. Он – первый и последний мужчина своего рода на рубеже между прошлым и будущим. До конца вечера, в течение которого дед, веселясь, смешил Илону морскими байками, Степан молча, наедине с собой пожинал плоды. Сила напутственного дедовского слова, ожившая магия древнего обряда, эстафета, терзая и заставляя быть серьёзным, брали своё.
   Прощание с Илоной состоялось накануне, во время долгих, чуть ли не до утра, проводов её после пляжа домой. Она поделилась важной новостью. Учёба в институте на инженера-технолога разочаровала её. Посоветовавшись с матерью, она решила переводиться в Медицинскую Академию, пойти по материнским стопам – стать врачом.
   Степан возблагодарил небо, что подобная перемена случилась вовремя, после того как ему посчастливилось встретиться со своей половиной. Не повезло Вузу – бедному институту вновь предстояло плодить безликую инженерную братву.
   На вокзал Степан поехал вдвоём с сестрой, младшей его на целых 8 лет, 15-летней Викторией.
   Жизнь Виктории была размеренна и безмятежна. Она плыла по ней, рассекая волны, и в штиль, и в бурю, на корабле маминой опеки. Мама управляла кораблём от киля до парусов, в то время как Виктория была на нём единственным беззаботным пассажиром.
   Спозаранку она крутилась возле матери, помогая укладывать вещи в походную сумку Степана. При этом постоянно напоминала родителям о необходимости дать денег брату в дорогу, тайком бросая красноречивые взгляды на него самого – в расчёте получить свою долю на вокзале.
   Дети уехали, муж отправился на работу, дома осталась одна мать. Прирождённая домохозяйка, проводящая практически всё время в движении. Казалось, не было момента, чтобы можно было застать её без дела. Очереди, доставка продуктов, уборка, стирка, приготовление пищи – хлопот хватало, она успевала везде.
   Семья жила на отцовскую зарплату. Крошечная стипендия Степана была не в счёт.
   На вокзале Степан купил сестре мороженое. Пересчитав родительские деньги, отдал большую часть ей.
   – Мне они ни к чему. Я буду жить на всём готовом, – объяснил он свой подарок. – Не отказывай себе ни в чём, вспоминай брата.
   Вика приложила руку к груди и чмокнула брата в щёку.
   – Откажу себе во всём, – подсчитала вслух она, – тогда на одну хорошую вещь хватит.
   Он был рад, что взял сестру с собой. Школьные каникулы тянулись монотонным однообразием, любое новое впечатление было как нельзя кстати, подобно глотку свежего воздуха оно позволяло скрасить время и выжить. Конечно, Вика могла бы поехать за воздухом и к деду, но «полосатый», как называла она его, неизменно видел её лишь членом экипажа с сопутствующим ворохом обязанностей – от полки грядок до мытья полов. Рассчитывать на счастливое детство в компании с ним не приходилось.
   Погуляв ещё некоторое время с сестрой по вокзалу, Степан обнял её, дал несколько напутствий и отправил домой – официальная часть проводов подошла к концу.
   Финляндский вокзал. Площадь перед перроном. Аквариум со знаменитой «рыбкой» – паровозом Ильича. Традиционное место сбора путешественников всех мастей. Среди затопившего его людского моря пестрел островок стриженых голов. Неприкосновенный запас волос. Увидев его, Степан поспешил навстречу и, ворвавшись в самую гущу, растворился в нём без следа.
   Коротая время в ожидании отъезда, однокурсники прощались с гражданской жизнью. Успеть надышаться, наговориться и ещё кое чего. Самые отчаянные обратились к сопровождающему офицеру.
   – Товарищ капитан, исполните последнее желание!
   Офицер по фамилии Запарка, высокий, стройный, подтянутый и начисто лишённый эмоций, поднял бровь.
   – О чём разговор?
   – Жажда мучит. Напиться бы.
   – А слёзы мамкины в дорогу – разве не вода?
   – Их след давно простыл. Нам бы иной водицы, живой – пивка…
   Капитан пожал плечами. Время брить головы наголо, разделять и властвовать ещё не наступило.
   – Валяй.
   А пива на вокзале было вдоволь. Группами, одна за другой, стриженые потянулись к торгующим ларькам. Примкнул к живой очереди и капитан.
   Уносились прочь километры, колёса стучали по рельсам, весёлая эйфория сопровождала путь студентов. И, казалось, и ей, и рельсам нет конца. Вместе им уготована одна бесконечная дорога. Однако пиво, как всегда, оказалось верно своей природе. Минуло совсем немного времени, как стадия фильтрации была завершена.
   Терпение – удел настоящего солдата, терпеть были готовы все, но электричка вдруг сбавила скорость, потеряла ход и встала посреди зелёного луга, как деревянный пароход во льдах – на вечный прикол. Убивая все надежды дотерпеть.
   Лихорадка пивного бремени охватила вагон. Минута стоянки – и она вырвалась наружу. Стриженые рванули прочь со своих мест, прошли лавиной сквозь полуоткрытые двери, выскочили на луг, заметались под пристальными взглядами набитой до отказа электрички и остановились, смыкаясь тесным кругом одной на всех нужды.
   Согретая и вскормленная солнцем зелёная трава затрепетала…
   Возвращение было тихим. Дождавшись последнего подопечного, капитан Запарка пробежался насмешливым взглядом по лицам, приподнялся и, хлопая в ладоши, сказал:
   – Бис!
   Демонстрация превосходства одиночки над толпой. Рассаживаясь по местам, студенты открывали заново своего препода. Оказывается, всё человеческое было ему чуждо. Одно море пива. Казалось бы, следом одна неизбежная потеря лица. Но нет. Армейский волк знал секреты победы над собой. Как будто и не пил ничего вовсе.
   Движение по рельсам возобновилось. Около час курс ехал в полной тишине, затем сошёл на землю. Здесь студентов ждали автобусы. Впереди маячило бездорожье, местность всё более напоминала глушь.
   Затерянный сельский уголок. Автобусы миновали ворота высокого бетонного забора и въехали на территорию действующей воинской части. Место конечного назначения. Вечерело. Веяло дыханием близкой осени. Вступала в свои права иная форма жизни и бытия.
   Начальник кафедры полковник Гайдук, юркий тщедушный, словно сваянный наспех дефицитом любви и времени человечек, бодро вышагивал по плацу перед строем новобранцев. Новобранцы, большие и рослые, тяготясь пристальным вниманием к себе, отвечали откровенной усталостью.
   Осмотр мало-помалу распалил полковника. Обуреваемый противоречивыми чувствами, он остановился перед бесстрастным, словно часовым на посту, Запаркой.
   – Ну что это за… кха! – размыкнулись полковничьи уста. – Груз призраков, без вести пропавшие, отщепенцы, ей-Богу!
   Внезапный порыв увлёк Гайдука прочь от шеренги, к краю плаца. Запарка тенью последовал за ним.
   – Здорово, ребята! – загремел полковничий голос. – Спрятаться хотите? А кто служить будет? Может, я один?
   Шеренга, слушая, стояла из последних сил.
   – Отставить зевать! – гаркнул Гайдук.
   Эхо взлетело над плацем. Полковник замер, прислушиваясь. Наверное, вот так же в давние времена предок вояки, настоящий дикий гайдук, брал быка за рога, искушая мирных селян одичать с ним в дремучих лесах – угрозой помещичьему господскому произволу. Война, не жалея себя – до победного конца. Однако истекал XX-й век. Эхо стихло. На плацу царило полное равнодушие.
   Гайдук утёрся ладонью.
   – Вы, двое там, с конца ряда, – палец полковника замер строгой указкой. – Вам, вам говорю, щёголи волосатые! Я предупрежал о длине волос. Напрасно вы не прислушались. Завтра будете бриты оба до голой макушки.
   – Ха-ха-ха! – раздалось из шеренги.
   Полковник хищно улыбнулся.
   – Вот именно – ха-ха! Перевод дословный.
   Он посмотрел на часы.
   – Однако уже закат. Жаль, время вышло. Хотелось бы пожелать спокойной ночи, – зыркнул он недобрым взглядом, – но здесь я вам, ребята, никаких гарантий дать не могу. Капитан, командуйте отбой.
   В казарме курс был поделён на несколько взводов. Каждый из них обзавёлся местным армейским командиром. Взвод Степана принял лейтенант Фатуйма. Молодой, розовощёкий и несуразный. Ряженый. Объявись Фатуйма в лихой час близ тёмной подворотни – и лучшей приманки для злого промысла было бы не сыскать. Однако сейчас время, место и субординация охраняли Фатуйму. Более того, делали его командиром. Поэтому, скрепя сердце, приходилось подчиняться. Впереди была первая ночь в казарме. Фатуйма знал как скоротать её с удобствами.

   В опустевшей казарме их было трое. Оставленные в первый наряд на кухню, они лежали на койках, ожидая начала смены.
   – Я засыпал и просыпался частями, по отдельности. Потом упало одеяло. Я – за ним. Едва успел закрыть глаза, забыться – и тут этот крик: «подъём»! Какая пытка – это утро!
   Вова Налимов, рыхлый и упитанный, живое воплощение здорового мальчишечьего самолюбия, с оскорблённым видом вертел сапог в руках.
   – Мужайся! – подбодрил его Степан. – Ты в армии. Впереди ещё 30 подъёмов.
   – И железная строевая вертикаль днём, – добавил вылитый азиат Сергей Ким.
   – Не трави душу, Ким, – бросил сапог на пол Вова, – она у меня ранимая.
   – Опять раздвоишься, Налимыч? – спросил Степан, с интересом смотря на товарища.
   – Похоже, деваться некуда, – вздохнул Налимыч. – Придётся.
   – Ой, только не это! – замахал руками Ким. – Ты смоешься, а нам с твоей мумией жить? Мамочки, как вспомню, так мороз по коже. Такой урод!
   – Я за себя в таком состоянии не отвечаю, – пожал плечами Налимыч. – Если тебя что-то не устраивает, держись на расстоянии, не общайся, обходи стороной.
   – А может это и наш выход? – произнёс Степан, размышляя вслух. – Мумифицироваться с тобой – за компанию. Как думаешь, Налимыч?
   Налимыч устроился поудобнее, закрыл глаза, блаженно потянулся.
   – Этой методе нет цены, – тоном бывалого профессионала сказал он. – Попало тело в безвыходное положение – спасай душу. Представь себя сродни космосу, отдай концы и воспаряй – уходи в астрал.
   – Я в таких экспериментах не участвую, – решительно заявил Ким. – Парите ребята без меня.
   – Тебя никто не агитирует, – открыл глаза Налимыч. И махнул рукой. – Подъёмная тяга не та.
   – Что значит – не та? – насторожился Ким.
   – Ты – земля. Простой балласт, короче.
   – А ты? – привстал Ким.
   – Я? Гм… Я – другое дело. Воздух!
   Ким слетел на пол, в мгновенье ока оказался перед койкой Налимыча и сходу без остановки прыгнул прямо на него.
   – Йё, – выдавил Налимыч, прогибаясь в панцирной сетке.
   – Полетели! – закричал Ким, хватаясь. – Даёшь тягу!
   Налимыч попытался было отделаться от напасти, но Ким вцепился намертво. Барахтание пары не оставило равнодушным Степана. Он подошёл, постоял, посмотрел и, заряжаясь энергией борющихся тел, упал сверху. Крики, шум, усилясь, сотрясли казарму. Трое летели в космос.
   Уже в поднебесье, в разгар борьбы за удобное место в полёте, чей-то голос догнал их.
   – Я был о вас иного мнения.
   Остановясь, они оглянулись. Святоша Фатуйма собственной персоной стоял на земле, изображая последнюю связь с ней. Конец полёта. Возвращение.
   Красные, запыхавшиеся, они стояли перед ним – своим одногодком, увенчанным погонами, теряясь в поисках оправданий. Но Фатуйме было не до их откровений – он раскрывал крылья для собственного взлёта.
   – Играете! – заявил он, вздымая голову. – Детства не хватило? Хотите сделать игрище из армии?
   – Да какое там игрище, – парировал Ким, отдуваясь. – Так, размялись, просто пар выпустили.
   – Узнаю гражданку, – полетел Фатуйма. – Все потери на передовой испокон веков из-за таких, как вы. Откуда в вас столько легкомыслия и безответственности?
   – Вы зря всё так воспринимаете, – попытался защититься Налимыч. – Это просто недоразумение.
   – Анархии не будет! Армия – это жизнь по уставу. Ясно вам?
   Степан поднял глаза в потолок. Тоска – вот попались!
   Глаза Фатуймы застил туман. Он достиг самой запредельной высоты.
   – Ваше счастье, что есть, кому за вас ответить, – сказал он, паря. – Благодаря тому, что сегодня первый день службы, я обойдусь словесным предупреждением. Но следить за вами отныне буду с пристрастием. Все ваши заслуженные наказания впереди.
   Отыграв роль командира и дождавшись на лицах подчинённых выражения запоздалого раскаяния, Фатуйма перевёл дух, придал своему лицу отстранённое выражение и приказал всем троим немедля покинуть казарму – для встречи с объявившим общий сбор Гайдуком.
   Приняв, как положено, вид мобилизованного контингента, одетые и обутые, словно братья-близнецы, студенты застыли на плацу. Гайдук в окружении офицеров кафедры маячил чуть поодаль. Все примелькавшиеся родные лица, сменившие затворничество институтских аудиторий на вольную волю. Общение без званий и чинов – на равных. Взрыв смеха, взмах полковничьей руки и компания рассеялась. Гайдук взошёл на плац, прошёл несколько шагов и остановился перед молодёжью – одинокий повелитель судеб величиной с перст.
   Несколько минут напряжённой тишины.
   – Больные, – рявкнул он. – Шаг вперёд!
   Никто не отозвался.
   – Хорошо, – отреагировал полковник. – Это обнадёживает. Есть резерв для манёвра.
   Он поднялся на цыпочки, сделал несколько пружинящих движений и вернулся в исходное положение.
   – Итак, – вновь зазвучал его голос. – Товарищи курсанты! Видимые и невидимые, близорукие и дальнозоркие, юноши… Начинается мероприятие под кодовым названием «муштра». Каждому предоставляется возможность усладиться оным и придти, слегка изменясь, к общему знаменателю. Объявляю обратный отсчёт.
   – Короче, спасайся, кто может!
   Гайдук уставился в шеренгу. Спустя несколько секунд его пытливый взор выявил среди окаменевших лиц одно живое.
   – Отставить! Диалога захотелось, товарищ курсант? Фамилия?
   – Боронок, – последовал ответ.
   – Как?
   – Боронок.
   – Знал я одного Боронка. Тот немой был. Настоящий человек. Ничего, дай время – я и тебя очеловечу.
   Отвлёкшись, полковник бросил несколько общих фраз, покосился на возмутителя спокойствия и закончил своё выступление. Под крик «Р-разойдись!» плац опустел. Начиналась муштра – повзводно и для каждого в отдельности.
   Курилка – четыре скамейки под деревянной крышей – была забита до отказа битком. Весёлое оживление царило внутри. Гвоздём программы был Боронок.
   – Видели, как у Гайдука лицо вытянулось? Кто посмел голос подать? Перечить самому главному! Ха-ха!
   – Молодец! Охмурил полкаша.
   – Так держать!
   – Боронок, будь человеком, не обижай армию. Ой, умора!
   Среди общего восторга нашлось место и неодобрению.
   – Накликал себе приключение. Гайдук злопамятный, покажет ещё тебе, где раки зимуют.
   – Испугал ежа голым задом! – парировал худой парень, прозванный за чрезвычайно широкие ноздри Горынычем. – Знал бы ты, какое приключение мы пережили вдвоём перед сборами! Гайдук и вся его армия отдыхают.
   Боронок. Брат ветра и солнца, увенчанный боевым убором полубокса – бритым затылком и густой пепельно-серой чёлкой волос. Cложенный по образу и подобию богатыря, таящий ум, хитрость и одержимость оборотня.
   Судьба не баловала парня, она вела его путём бесконечных испытаний, растя и пестуя из него своего любимца. Ведомый ею, совершенствуясь, он постепенно обретал характер, облик и черты своего земного героя. Тит Боронок. Судебный исполнитель. Мобилизованный.
   Слушая и улыбаясь, он сидел молча – немым участником праздника слова. Последняя реплика Горыныча слегка оживила его. А действительно: приключилась же история неделю назад. Редкой закрутки сюжет. Есть что вспомнить.
   …Свадьба общих знакомых удалась на славу. Отгуляв на ней положенное время, Боронок и Горыныч возвращались домой в Купчино, где жили по соседству в одной многоэтажке. Час был поздний. Необходимо было спешить, чтобы успеть добраться до метро, грозящего вот-вот закрыть двери. Успели. Сев в пустой вагон, друзья расслабились, закрыли глаза и уснули.
   Сон кончился на конечной – в ста с лишним километрах от родного дома. Тиха, свежа и прохладна была ночь. Метро исчезло. Подземный поезд на глазах вдруг превратился в электричку. Спасаясь от наваждения, потрясённые, они поспешили прочь – в объятия местных спасателей. Те посмеялись над бедой, ободрили и повели за собой. В спасительный оазис. Поначалу Боронок не придал значения исчезновению Горыныча. Подумал, так и надо. Когда же спустя время хватился его, всё стало по местам: оазис – лесом, спасатели – шпаной, он – переодетым оборотнем.
   Перепуганная шайка рассеялась. Горыныч был найден и спасён. В отместку разъярённый Боронок бросился в погоню. И неизвестно, чем бы закончилась эта ночь, каких бы дров пришлось наломать, сколько жизней загубить, если бы в дело не вмешалась третья сила – вооружённый милицейский патруль.
   Услышав звуки предупредительных выстрелов в воздух, Боронок с Горынычем дрогнули, бросили охоту и устремились вон из леса, на огни близлежащего шоссе.
   Шоссе было оживлено. Оставив Горыныча у обочины, Боронок двинулся голосовать. Какое-то время, пытаясь обратить на себя внимание, он соблюдал осторожность. Однако машины проезжали мимо, не замечая его. У него была веская причина покинуть это место и он начал рисковать, выходя на опасную середину дороги. Его боднули. Один раз, другой. Увёртываясь от третьего, он очутился перед автобусом. Один на один. На сей раз возможности для манёвра были исчерпаны, ослеплённый фарами, он закрыл глаза и пал на асфальт – в летящее навстречу узкое пространство. Разминуться не удалось. Сомкнулась незримая пасть, уцепилась страшными зубами и потащила за собой, отрывая от асфальта. Конец был близок. Всего один волосок отделял его от гибели. И тогда, рвя связь с жизнью и жертвуя собой, он использовал крик, благой мат во всю мочь – средством оповещения света о своём рождении заново. Свет услышал. Движение остановилось.
   Происшествие и вид самого Боронка, вылезающего невредимым из-под колёс, потрясли пассажиров автобуса. Все как один они высыпали наружу и облепили его. Им, случайным встречным, конечно, было невдомёк, что стоны и ахи ни к чему, это всё не просто страшное стечение обстоятельств – рука судьбы, одно из ниспосланных свыше испытаний, очередной этап пути преодоления себя и достижения необходимых закалки, крепости и мужества.
   …Курилка дымилась, как потревожённый вулкан. Боронок бросил окурок наземь и растоптал его.
   – Среди всех этих гавриков и гайдуков я признаю только Запарку, – подал голос он. – Что скажет, то и сделаю. Скажет – закопайся, закопаюсь. Прыгни в окно – прыгну. Остальным я живым не дамся. Пусть занимаются своим привычным делом – приручают голубей.
   Он встал, расправил плечи.
   – Ну, всё, пацаны, расступились. Хочу выйти.
   Пространство вмиг поредело.
   В конце курилки, преграждая путь наружу, спиной к Боронку стоял, сладко потягиваясь, равнодушный ко всем земным страстям Налимыч.
   – Здорово, Налимыч!
   Налимыч повернулся.
   – А, это ты, Боронок, – сказал он, зевая. – Чего здороваешься несколько раз на дню? Виделись же.
   Заметив протянутую руку, он пожал плечами и протянул навстречу свою.
   – Здорово.
   Рукопожатие замкнулось. В следующую секунду Налимыч, обмякая и выпучивая глаза, стал медленно оседать наземь. Давление руки Боронка росло, превосходя сопротивление всего Налимыча. Тот опускался всё ниже и ниже. Когда колени Налимыча коснулись земли, гримаса боли, перекосив лицо, достигла апогея, Боронок отпустил его. Налимыч не удержался и сел. Перешагнув через устранённую помеху, Боронок вышел.
   Курилка хранила полное молчание.

   Второй день сборов. Дождавшись послеобеденного отдыха, у курилки, маскируясь офицерским кителем, объявился змей-искуситель.
   – Кому здесь свобода дорога? – вкрадчиво произнёс он.
   Минутой позже плотное кольцо студентов окружало начальника тыла части капитана Рыбкина.
   – Кто такой Гайдук? – вопрошал он, купаясь в общем внимании. Два передних золотых зуба его, блистая ярким блеском, норовили затмить собою солнце.
   – Шишка, – сказал кто-то, выражая общее мнение.
   – Ха. – Капитан закурил студенческую сигарету – одну из множества, преподнесенного ему со всех сторон. – Ответ неверный, – пустил облако дыма в воздух он. – Гайдук здесь – гость, воробей на птичьих правах. А настоящий хозяин местной жизни – я. Предлагаю иметь дело со мной. Поработаем? Встряхнём косточки ударным трудом так, чтобы всем врагам тошно стало.
   – А как же муштра?
   – Муштра? – переспросил капитан. – А что муштра? У вас впереди один месяц. Что можно сделать за него? Морскую болезнь победишь, а плавать всё равно не научишься. Потерянное зря время, пустота. А труд – дело другое, каждый из вас знаком с ним с рождения. Потому здесь лови мгновение, трудись, оставляй след на земле.
   – Муштра и труд – одна неволя, – возразили капитану. – Где же тут свобода?
   Капитан бросил окурок.
   – Выбор – ваша свобода, – улыбаясь, обнажил золотые зубы он.
   – Нам экзамены перед Гайдуком держать. Как же без муштры?
   – Это моя проблема. Кто со мной – тому экзамены автоматом.
   – Круто. А что делать-то?
   – Будем строить вольер для свиней.
   – Что-о-о? – застигло всех врасплох разочарование. Чары змея вмиг утратили свою силу.
   – Никого не неволю, – произнёс капитан. – Я же сказал: ищу тех, кому свобода дорога.
   – Подумать надо.
   – Думайте.
   В результате раздумий круг студентов разомкнулся. Возле капитана остались двое: Налимыч и Степан.
   – Мало вас, ребята, – сказал капитан, морщась. – Я рассчитывал на бригаду.
   – Мы запевалы, – подал голос Степан. – Сейчас запоём, народ откликнется, подхватит, будет бригада.
   – Запевай, – усмехнулся Рыбкин. – У тебя есть время до ужина. Смотри, не упусти его.
   – Скажите пожалуйста, – обратился к нему Налимыч, – а есть гарантия, что мы не провалим экзамены?
   – Что?
   – Вы говорили – кто с вами, тому экзамены автоматом.
   – Слово офицера, – подтвердил капитан.
   – А-а, – протянул с неопределённостью Вова.
   Рыбкин ушёл.
   Степан ткнул Налимыча в бок.
   – Пляши, Вова! Мы улизнули от Гайдука. Встречаться с ним теперь будем два раза в день – на поверках.
   – Я рад, – отозвался Вова, хмурясь. – А ты уверен, что это наша удача?
   – Конечно. Ведь Рыбкин прав. Работа – это естественное состояние человека. А когда угрожает муштра – вдвойне. Лучше работать, чем маршировать. Очнись, Налимыч, это большая свобода из двух.
   – Хорошо, – попробовал изобразить улыбку Вова. – А ведь я, Стёпа, уже собрался в автономку. Осталось запечатать выход.
   – Я догадался.
   – Да. Однако повременю, раз такое дело.
   – Благодари Рыбкина.
   – За этим дело не станет. Если он и вправду кудесник, моё место в очереди благодарных будет первым.

   Песня пропела. Откликнулись Ким, Горыныч, комсорг Коля Раков. Не остался равнодушным и Боронок, выразивший желание присоединиться к бригаде сольным номером – в образе простого универсального домкрата. Слегка задерживаясь, он подходил к месту сбора последним, прицельным взглядом угадывая своё место в строю.
   Настроение искрилось. Всех томило радостное возбуждение. Лишь одному Налимычу было не по себе. Рука, знакомая с домкратом, болела. Страшило продолжение знакомства. Однако Боронок был горазд на сюрпризы. Подойдя, он распахнул объятия и обнял его без всякого намёка на насилие: трепетно, нежно, искренне, чуть ли не со слезами на глазах, вынуждая забыть всё плохое и заключить мир.
   – Психологическая совместимость – это хорошо, – заметил Рыбкин. – Она – залог успеха любого дела. – Он обвёл взглядом бригаду, остановился на Степане. – Весь список, запевала?
   – Весь, – ответил тот.
   – Поздравляю. Продолжение песни за мной. Пошли, спеваться будем по ходу и месту.
   Боронок оставил Налимыча и с озабоченным видом уставился на капитана.
   – Я слышал, вы решили выгуливать свиней? – спросил он.
   – Да, – ответил капитан. – А что – тебя это напрягает?
   – Нет. Просто интересуюсь.
   – Не понял. Что это за интерес такой?
   – Взаперти наездников меньше.
   – Кого?
   – Гадов ползучих.
   – А-а, – облегчённо протянул капитан. – Это… Не переживай. Свиньи – твари ещё те. Любого гада порвут, ползучего, стрекучего и даже в людском обличье. Попробуй встань у них на пути.
   – Вот как, – протянул Боронок, почёсывая затылок. – Ну я-то с этой фауной незнаком. Думал, ветчина есть ветчина. Однако, если она постоять за себя может, пусть гуляет.
   – Вот именно – пусть. – Капитан вдруг помрачнел. – Весной они у меня погуляли. Разнёс хряк дембельский вольер и рванул с ордой по окрестностям.
   – Наездники лихие попались? – поинтересовался Коля Раков.
   Капитан оставил его иронию без внимания.
   – Ловили всей частью. Двух так и не нашли. Удрали. – Капитан горько вздохнул, поминая про себя утрату, затем, сплюнув, продолжил:
   – Дембеля, сволочи, пьют сейчас портвейн дома и радуются – обставили Рыбкина, липой отделались.
   Лицо капитана вдруг посуровело, он скользнул взглядом по бригаде и пристально уставился на Боронка, как будто разглядев и найдя в нём главного виновника своей беды.
   – Ребята, – зазвучал угрожающе капитанский голос, – я вас предупреждаю серьёзно: никаких потёмкинских деревень. Напортачите как дембеля – живыми не выпущу.
   Боронок выпятил грудь. Угроза подействовала на него возбуждающе.
   Капитан попытался было смягчить свои слова, но Боронок опередил его.
   – Работа – это праздник, – сказал он. – Не будем омрачать его пустой болтовней. Показывай дорогу, командир.

   Тыл части был оголён. Никаких знаков, забора и КПП. Границей с внешней жизнью служил лес.
   Оживлённо переговариваясь, бригада во главе с капитаном пересекла большую лужайку и остановилась перед длинным приземистым зданием.
   – Вот, – ткнул перед собой рукой Рыбкин, – это и есть наша ферма. Прямо перед ней – на этой поляне – мы и построим наш новый вольер. Старый дембельский был деревянный. Пустили мы его на дрова. Теперь будем ваять железный. Столбы, – махнул он рукой вертикально, – сетка, – рассёк воздух по горизонту. – Садитесь здесь, обустраивайтесь. Вон сварщик местный сидит, познакомьтесь, он будет помогать нам. А я пока отлучусь кое-куда, вернусь, тогда и начнём.
   – Как звать сварщика? – спросил Коля Раков.
   Капитан ответил.
   – Как? – переспросили все.
   Капитан повторил.
   Сварщик был мужчиной лет пятидесяти, весь заросший щетиной, довольно угрюмого и неприятного вида. По первому взгляду казалось, он явился сюда не работать – свести счёты с жизнью. Компания усевшейся рядом молодёжи не произвела на него абсолютно никакого впечатления. Немое самоистязание было в разгаре.
   – Всё сварка проклятая, – сочувственно сказал Боронок, глядя в хмурое лицо работяги. – Допекла парня.
   Отверженный не шевелился. Весь вид его говорил – ему не до разговоров.
   – Может он с бодуна? – предположил Налимыч.
   – Нет, – поспешил возразить Горыныч. – Ты принюхайся, он свежими яблоками пахнет.
   – Что-то личное, – молвил Степан, выражая своё мнение.
   – Грош! – вдруг гаркнул Коля Раков.
   Сварщик вздрогнул.
   – Откликается! – закричали все.
   Оживлённо потирая ладоши, Боронок подсел к сварщику вплотную.
   – Куй железо, пока горячо!
   – И чего? – насторожился тот.
   – Откройся нам, – убедительным тоном заговорил Боронок, – всю правду без утайки, кто ты, чем дышишь, за что нам любить тебя.
   Огорошенный сварщик захлопал глазами.
   – Меня любить? – Он замотал головой. – Не надо. Люби Рыбкина. Он медаль даст.
   – Само собой. А как насчёт деревенских развлечений?
   – Иди и развлекайся. Я при чём?
   Боронок взял паузу. Он начал пристально разглядывать Гроша, с интересом коллекционера, встретившего редкую экзотическую бабочку.
   Грош заёрзал.
   – Грошовая опера у тебя получается, – произнёс Боронок, нахмуриваясь. – Никакой правды жизни. Вспоминай, чем жажду утоляют в деревне. А то у нас без вариантов, голяк – один одеколон.
   Какая-то неуловимая перемена промелькнула в Гроше. Он оторопело уставился на Боронка.
   – Признавайся, гонят самогон? – задал прямой вопрос Боронок.
   Слова дошли до ушей Гроша.
   – Само собой, – ответил он, изображая отдалённое подобие улыбки. – Могу похлопотать, если охота.
   Боронок хлопнул сварщика по плечу.
   – Другой разговор. Вот ты и открылся. Будем любить тебя.

Глава третья

   Спустя неделю Степана ждало чудо. Устанавливая очередной железный столб в яму, он услышал откуда-то издалека:
   – Грека! Тебя две девчонки ждут.
   Не послышалось. И гадать не приходилось. Илона и сестра. Столба с ямой как ни бывало.
   Он нашёл их перед КПП.
   – Чем вас кормят? – первым делом после объятий по-взрослому осведомилась Виктория.
   – Мечтами, – вздохнул Степан.
   – Мечты материализовались, – вступила в разговор Илона. – Бери сумку, солдат. Мы еле дотащили её вдвоём.
   Путь в казарму выдался на редкость оживлённым. Весть о гостьях с быстротой молнии облетела часть и кругом стало зелено от хаки – армейской молодёжи с диким жадным блеском в глазах. Вчерашние пацаны, оторванные от вольной жизни долгом перед Родиной, сбежались пережить миг встречи с ней наяву.
   Виктория шла впереди, открыто и по-детски получая свою долю внимания и от души купаясь в нём. Илона тушевалась, стараясь выглядеть как можно более незаметно.
   – Ой, Стёпа, – прошептала она, проходя мимо большой группы солдат, – что-то мне не по себе. Смотрят как кровожадно, будто людоеды.
   – Не бойся, – поспешил он успокоить её. – Между вами море брома. Эту заразу не переплыть. Только смотреть и остаётся.
   – Вам дают бром?
   – Конечно.
   Она взглянула на него. Немой вопрос отразился в её глазах.
   – Не беспокойся, – улыбнулся он. – Как видишь – я учусь держаться на плаву.
   Она отвернулась и через несколько шагов ткнула его в бок. За слишком грубый солдатский юмор.

   – Мама скучает. Прислала тебе письмо. Папа передаёт привет. «Полосатый», как всегда, занят своим огородом.
   Лёжа на койке, Вика щебетала без умолку.
   Илона и Степан сортировали привезённую провизию, раскладывая её направо и налево – для срочного и длительного хранения.
   Закончив сортировку, Степан оглядел всё сказочное пищевое изобилие и, не удержавшись, ухватился за голову.
   – Придётся делиться с пацанами. Иначе буду раскулачен.
   – Тебе виднее, – согласилась Илона. – Вам вместе жить.
   Отсортированные продукты заняли место в тумбочке и походной сумке. Сев передохнуть на койку, Степан посмотрел на взявшую паузу сестру.
   – Какие новости на личном фронте? Воспользовалась моим отсутствием?
   – Стёпа! – с укоризной произнесла Вика. Спохватившись, сунула руку за пазуху, повозилась и вытащила маленький плеер с наушниками.
   – Смотри, что я купила! За те деньги, что ты мне дал. Помнишь?
   – Помню.
   – Спасибо тебе. У меня с собой «Моден Токинг». Хочешь послушать?
   – Не больше одной песни. И то – если потом заслушать «Бон Джови».
   – «Бон Джови» нет, – вздохнула Вика.
   – Тогда не надо, – отмахнулся Степан. – Один «Токинг» не по мне, слишком сладок на слух, слушай сама.
   Следуя словам брата, Вика надела наушники и, увлёкшись музыкой, затихла.
   Степан устремил взгляд на Илону, ясный и открытый, стремясь разглядеть в её глазах одно небо на двоих. Увидел море.
   – Бром, Стёпа, – улыбаясь, объяснила Илона. – Бром. – И поджала ноги под себя, притворяясь неуловимой русалкой.
   Подобное поведение не охладило пыл Степана. Искра за искрой пламя страсти охватило его, обещая сжечь дотла, но одолеть любое море.
   Пришло время прогуляться. Они вышли из казармы, прихватив с собой сумку с продуктами, и направились в лес. Подальше от людского внимания.
   Небольшая заросшая травой поляна. Едва устроившись, Степан похлопал себя по карманам и, изображая сожаление, произнёс:
   – Курева нет.
   Хитрым глазом глянул на сестру.
   – Вика, будь другом! За казармой офицерское кафе, сбегай, купи сигареты. – Он вытащил мелочь из кармана. – Пачку «Родопи».
   Вика подняла брови, перевела вопрошающий взгляд на Илону.
   – Отставить, – немедля отреагировала та. – Разве можно менять курево на братскую любовь? Любовь дороже.
   Степан сорвал травинку, сунул в рот и, жуя, поднял глаза в небо. Девчонки затаили дыхание. Ах, какая досада эта любовь!
   Разжевав травинку в полном молчании, Степан сплюнул.
   – Свидание у меня, – решительно заявил он. – Делим любовь пополам. Вика, погуляй немного.
   На сей раз обошлось без уловок. Вика заговорщицки улыбнулась Илоне. Ни слова не говоря, поднялась и повернулась лицом к чаще.
   – Далеко в лес не уходи, – бросил ей вслед Степан.
   Они остались наедине.
   – Привет, – прошептал он.
   Илона насмешливо взглянула на него.
   – Мне кажется, я слышу настоящего мужчину?
   Вместо ответа он обнял её, крепко-крепко, за все дни разлуки, насладился долгим поцелуем и увлёк за собой в траву.

   На лужайке кипела работа. В поте лица своего трудилась вся бригада. Выбрав место почище, Степан и его спутницы остановились.
   – Эй, – крикнул он, – братья по разуму, обезжиренные!
   Бригада, отзываясь, бросила работу. Смущённо улыбаясь, двинулась навстречу. Последним, вслед за всеми, подошёл Боронок. Впечатлённый, пожал руку Илоне, затем Вике. Удерживая ладошку девушки дольше положенного, засмотрелся на неё, словно ища отличия от брата. Вогнал девушку в краску.
   – Эй, – отвлёк его Степан, – смотри, сколько еды – ешь не хочу. Угощайся!
   Угощение было разделено на всех. Хотя бригада отобедала, принесённые в сумке припасы растаяли буквально на глазах, без следа.

   День постепенно подходил к концу. Обеспокоенный близостью вечера, Степан решил ускорить отъезд девушек и проводить их ещё засветло.
   Они прощались, стоя перед КПП. Из окна, ничуть не стесняясь, опершись на подоконник, на них глазел дежурный офицер.
   – Переводишься? – спросил Степан Илону.
   – Да. Все документы уже сдала, собеседование прошла. Буду врачом. – Присмотревшись, она стряхнула с его плеча несколько своих волос.
   – Изменщица.
   – Зато буду всё знать про тебя, как ты устроен, чем живёшь и дышишь.
   – А сейчас разве не знаешь?
   – Тсс, – приложила палец к губам Илона. – Мы не одни.
   Степан покосился на сестру. Ушки на макушке. Предупреждение прозвучало вовремя.
   Пришёл момент расставания. Долой слова и границы. Любовь делилась в открытую на троих.

   Несмотря на близкое родство, Виктория не была копией красавца брата. Она родилась его тенью. Однако постепенно с возрастом в ней росло и формировалось женское начало, цельное и настоящее, способное сиять самой внутренней красотою. Отражённым светом своего начала возвращалась Вика домой. Одна из настоящего женского рода. Земная красавица.
   – Лёша! Виктория звонила с вокзала. Они вернулись. Через полчаса подъедет к дому. – Переговорив с дочерью по телефону, обрадованная мать поспешила в гостиную.
   Отец лежал на диване, смотря телевизор.
   – Через полчаса? – переспросил он. Взглянул на часы. – Ночь на дворе. Лягушка-путешественница. Надо идти встречать.
   – Иди, – согласилась мать.
   Управившись с маминым ужином и держа большое яблоко в руках, Вика с ногами забралась на диван.
   – Ну, рассказывай, как наш Стёпа, – подсела рядом мать.
   – Нормально, – сказала Вика, кусая яблоко.
   – Рад был видеть тебя?
   – Да.
   – А девушку свою?
   – Илонку? Ещё бы! Она ему такую сумку еды собрала… Вот! – раскрыла она руки.
   – Свадьба скоро? – спросил отец.
   – Я не знаю.
   – А вы всё время рядом были? – поинтересовалась мать.
   – Конечно. От начала и до конца. Там все на виду, никуда не скроешься, даже если очень захотеть. Стёпке даже едой пришлось делиться, а то неудобно. Друзья у него хорошие. Один такой…
   Вика остановилась, пытаясь найти точное определение.
   – Большой. Мне кажется он сильнее всех. Даже нашего папки. Точно. Если бы вы встретились, он бы тебя одной левой…
   – Мне бы его года, – взволновался отец, – тогда бы померились силами.
   – Ладно, ладно, – вмешалась мать, вставая на защиту мужа. – Заговорились, поздно уже, сейчас мы папу уложим, а с тобой, Вика, ещё на кухне поговорим.
   За полночь, когда сил разговаривать уже не осталось и Виктория начала потихоньку ронять голову вниз, мать встала и принялась убирать на столе. Остатки ужина, блюдце с застывшим вареньем, недопитый чай. Мельком глянула на дочь.
   – Спать сегодня будешь как младенец, – с улыбкой сказала она.
   – Ага, – потягиваясь, зевнула Вика.
   – И хорошо, что съездили. Стёпка как-будто снова рядом с нами.
   Родная уютная постель. Виктория засыпала. Улетали прочь сосны, ели, берёзы, мелькали чужие и родные лица… И вдруг, затмевая вся и всех, объявился он. Большой. Сказочный герой, молвящий сквозь время и пространство:
   – Спокойной ночи!

   Мать Илоны была из тех женщин, которые никогда не стареют. Возраст был не властен над ней – с годами она становилась ещё краше и привлекательней.
   Со своим мужем, отцом Илоны, она рассталась ещё когда та была ребёнком. С тех пор они практически исчезли из жизни друг друга. Через общих знакомых до неё доходили слухи о его отъезде за границу, работе якобы в торгпредстве и даже новой семье. Она была бы рада, если бы эти слухи оказались правдой. Их совместная жизнь не сложилась, но каждый имел право на счастье. Своё счастье она нашла в дочери и работе. Хирург. Женщина на страже чужих жизней. Гроза отчаяния и боли. Днём и ночью. Коллеги-мужчины, боготворя, готовы были пасть к её ногам при первом удобном случае. Однако случай не предоставлялся. В этой жизни её выбор был определён. Ею самой и, как она полагала, судьбой.
   Тихим поздним вечером маленькая кухня двухкомнатной квартиры в старой кирпичной пятиэтажке на улице с радужным названием Благодатная была полна света.
   Илона сидела перед матерью. Они пили чай.
   – Что, доча, съездили?
   Илона зажмурилась.
   – Ой, времени не заметила. Будто слетали.
   – Нравится он тебе?
   – Да.
   – Не торопись говорить ему об этом.
   – Он знает.
   Мать внимательно посмотрела на дочь.
   – Нетрудно было догадаться. – Пригубила чашку. – Что-же, тогда в добрый путь.
   Илона готовилась ко сну. Живой Стёпа стоял перед глазами. Исхудавший, растерянный, с улыбкой до ушей. Первые минуты встречи. Перед поездкой она решила, что не даст ему никакого шанса пустить руки в ход. Железная решимость и опора в виде Вики были на её стороне. Она готова была держаться. Кто знал, что вид, запах и тепло любимого окажутся сильнее…

   Постепенно вокруг лужайки рос частокол железных столбов. Рыбкину не терпелось увидеть хотя бы фрагмент будущего вольера и он велел как можно скорее приварить к столбам несколько рам из сетки. Пирамида рам лежала в полной готовности неподалёку. Пока бригада обедала, двое взялись за работу. Сняв с верхушки пирамиды раму, Боронок понёс её к двум столбам, где наизготовку в амуниции сварщика замер Грош.
   – Как варить начну, ты на сварку не гляди, – предупредил Грош. – А то неровён час – схлопочешь зайчика.
   – Что за зверь?
   – Раз-два слепанёт, потом слезу будет сутками вышибать – такой вот зверь.
   Боронок примкнул раму к столбам и, держа её на весу, послушно отвернулся.
   Грош опустил маску, чиркнул электродом по столбу, высекая искру, и удовлетворённый, принялся за дело.
   Сварка длилась минуту-две, как вдруг Боронок, казалось, слившийся единым целым с железом, встрепенулся.
   – Слушай, Грош, кажется, лихорадит меня.
   – Чего? – спросил Грош, не прерывая сварки.
   – Трясёт, говорю.
   – Это ток. Так и должно быть. Сыро вокруг. – Грош прервал работу. – Выравняй-ка раму чуток, – скомандовал он.
   Боронок исполнил команду. Решив помочь рукам, в качестве дополнительной опоры подсунул под раму ногу. Вспышка, разряд и сильная конвульсия сотрясла его с пят до головы.
   – А-а-а! – закричал он, едва удерживая раму.
   – Держи! – рявкнул Грош, тыча электродом. – Держи, пока не прихвачу.
   Сноп искр, трескучий ослепительный свет, железо, калясь и плавясь, поплыло ручьём лавы. Столб и рама насильно соединялись между собой.
   – Всё, – выдохнул Грош, поднимая маску.
   – Ух, – ответил ему Боронок, убирая ногу из-под рамы.
   Уставившись на твердеющий шов, Грош молча порадовался своему мастерству. Взглянул на Боронка.
   – Сыро сегодня, – почесал лоб он. – Надо пережить.
   Сварка продолжалась. Одна рама, другая, третья… Рука Гроша, вооружённая электродом, подрагивала, методично круша, плавя и смыкая части железа. Отдача терзала Боронка.
   – Грош! – вскрикнул он, извиваясь от очередного разряда.
   – Чего?
   – Ой-ё-ёй!
   – Сыро, – отвечал Грош.
   – Грош!
   – А?
   – А-я-яй!
   Устав от жалоб, Грош остановился. Поднял маску.
   – Маетно тебе?
   – А сам попробуй!
   – Сам?! – вскричал Грош. – Да где он, этот ток? Покажись!
   Являя собой живой пример железного бесстрашия, он ткнул в воздух обгоревшим электродом.
   То была последняя капля. Немедля в ответ Боронок вцепился в раму, бешеным усилием оторвал её и поднял над головой.
   Короткое замыкание.
   Сварщик, открыв рот, замер.
   Бум-м-м, упала брошенная рама.
   – Живца нашёл? – прохрипел Боронок, судорожно кривя лицо и разминаясь. – На тебе!
   Грош сорвал маску и в сердцах бросил её наземь. Всё вышло из-под контроля. Конец работы. Конструкция требовала немедленного заземления.

   Помимо свиней на ферме постоянно находились двое солдат-срочников. Полностью освобождённые от службы, они шефствовали над животными, обслуживая их, ухаживая и потакая всем капризам. За такую близость к свиньям парни были вынуждены мириться с участью отверженных, живя и трудясь в зоне отчуждения. Граница нарушалась лишь самостоятельными выходами на кухню, да визитами повара. Повар находил на ферме убежище и покой, свинари же получали от него свежие новости и гостинцы. Союз зижделся на крепкой взаимовыгодной основе. Присоединилась к данному союзу и проводящая свои трудовые будни на ферме бригада.
   – Совсем крысы обнаглели, – жаловался повар во время одной из общих посиделок, угощая всех сухофруктами. Его юношеское лицо, украшенное чёрными вразлёт бровями, тоненькими усиками и выдающимся орлиным носом, выражало большую озабоченность. – Рано утром выползают и шастают по столовой, как у себя дома. Жирные.
   – Откормились на солдатских харчах, – заметил Налимыч.
   – Не-ет, – отмахнулся повар. – Харчи под охраной. Они отбросы жрут, что сюда свиньям собираем.
   – Это непорядок, – подал голос Коля Раков. И посоветовал: – Котов натравите.
   – Пробовали. Коты их боятся.
   – Значит, надо дрессировать.
   – Я – что, дрессировщик?
   – Учись. Становись им от такой жизни. Поймай крысу за хвост, сунь мордой в ящик, туда же кота. Выживет, значит, будет крысоловом. Нет – повтори. Работай, пока не получится. Главное, чтобы котов хватило.
   Повар задумался. Казалось, слова Коли произвели на него впечатление. Было в них нечто, побуждающее к действию.
   Спустя два дня личный состав части, за исключением караульных, устремился в дальний марш-бросок. На ферме воцарилось праздничное настроение, можно было расслабиться и отдохнуть. У повара тоже возрадовалась душа, он дал знать о себе, прислав на ферму вестового – с приглашением потешиться зрелищем поединка животных.
   – Что он дурак, твой повар? – лениво отозвался Боронок, разглядывая не в меру возбуждённого вестового. – Какая нам радость от этого?
   – Мы кошку с крысой в окно посадили, между стекол – чтобы всё видно было. Меня за это кошара вон как расцарапала. – Вестовой показал руки, кровоточащие свежими царапинами.
   – И что крыса? – спросил Боронок, поневоле оживляясь.
   – Ждём вас. Пока не стравляли.
   Возбуждение мигом охватило всех. Поединок, драка зверей. Конечно, такое зрелище не для одиночки, повару действительно требовалась компания. В обратный путь вестового сопровождала вся бригада, за исключением Гроша, оставшимся верным своему ремеслу.
   Животные находились в разных углах окна. Рассевшись перед ним, публика затаилась.
   Горели, не мигая, пронзительным огнём глаза кошки. Сидя за стеклом, словно за стеной, она была подобна застывшему каменному сфинксу.
   Иным было поведение крысы. Рождённая во тьме, добычей света, она стремилась всячески поладить с ним – привстав на задних лапках, качаясь из стороны в сторону, туда-сюда, и непрерывно исследуя воздух носом.
   Потакая общему зрительскому нетерпению, повар нагнулся, подхватил с пола тряпку и метнул её в окно. Стекло задрожало от удара. Сигнал был красноречивей некуда. Однако должного гладиаторского отклика он не получил – животные остались на своих местах.
   Повар и Боронок переглянулись.
   – Время – деньги, – сказал Боронок. – Пора драться.
   Кивнув, повар поднялся и направился к окну.
   Это возымело действие. Не дожидаясь приближения человека, крыса опустилась на четыре лапы и устремилась в кошачий угол.
   Все оцепенели. Два кровных врага сошлись. Крыса попыталась перебежать через кошку. Та заблокировала движение. Возня, ужимки, мелькание зубов и когтей. И, наконец, всё успокоилось. Крыса заняла место сверху, кошка – под ней.
   – Брэйк, брэйк! – отчаянно закричали зрители.
   Повар вооружился палкой, открыл переднюю раму и, сунув палку в щель, принялся разъединять бойцов.
   Кошка в страхе попятилась, крыса, напротив, сгруппировалась и, прыгнув вперёд, вступила в отчаянное противоборство с палкой.
   Упоённо, с азартом, коля и рубя, фехтовал повар палкой. Удары сотрясали крысу от носа до хвоста. Терпя, она сражалась.
   Повар решил сменить руку. Крыса воспользовалась моментом и цепкой наездницей оседлала конец палки. Не успел повар моргнуть глазом, как палка оказалась объезжена – морда крысы сунулась наружу в щель.
   Повар бросил палку, ухватился за раму и с грохотом захлопнул её. Но было уже поздно. Пленница вырвалась на волю. Прыжком сиганула с подоконника на повара, скользнула по нему вниз, соскочила на пол и, петляя, побежала в сторону кухни. Потрясая кулаками, повар бросился за ней.
   Отчаянное мяуканье кошки привлекло внимание бригады. Оставшаяся в одиночестве пленница требовала своей свободы.
   Делать было нечего. Представление кончилось. Бригада поднялась с мест, выпустила кошку и, оживлённо переговариваясь, направилась к выходу из столовой.
   Покинуть столовую мирно не удалось. Примерно на середине пути их поджидало серое видение. По виду – сытому и наглому – сама подруга крысиного короля, беспечно развалясь, нежилась на полу.
   – Бей! – вырвался из глоток единый крик.
   В руках мигом появились сапоги и ремни. Истосковавшиеся по адреналину зрители ринулись в бой.
   Шансы были не в её пользу. Крыса распласталась на полу, оценивая обстановку. Оценила. И, вскочив, бросилась навстречу. Одна против всех. Смешала ряды атакующих и юркнула в брешь. Горыныч замахнулся ремнём. Свист, удар пряжкой… Мимо. Эстафету принял Налимыч. Разбег, пинок. Носок сапога разминулся с серой бестией и нашёл голень Горыныча. Хряп. Тот захватался руками за воздух, выронил ремень и осел, мгновенно белея. Протяжно воя, опрокинулся назад, вернулся и закачался. Туда-сюда.
   Бригада окружила раненого.
   – Горыныч, ты окучен, – с видом знатока заметил комсорг.
   Горыныч остановился, взглянул на него и выдохнул:
   – Умри, Коля Раков!
   Растолкав всех, перед Горынычем присел Боронок.
   Унял суету замелькавших перед собой рук, снял сапог с пострадавшей ноги и, обнажив рану, исследовал её.
   – Пустяк, – заметил он спустя несколько секунд. – Завтра будет на что посмотреть, а сейчас – ерунда.
   Схватив Горыныча за уши, он потряс его и скомандовал:
   – Крови нет. Ты здоров. Собирайся, пошли.
   Энергия Боронка придала Горынычу мужества. Лицо его порозовело, охая, он пришёл в себя, поднялся на ноги и к радости товарищей, хромая, сделал шаг вперёд.
   Выход из столовой. Здесь их ждал ещё один призрак. Уже иного рода. Гайдук. Столкнувшись с ним, они хотели было исчезнуть без следа, но грозный окрик, парализуя, остановил их.
   Гайдук разглядывал их несколько секунд.
   – Бригада! – сказал он, презрительно кривя лицо. – Проданные души. Товарищи их маршем истязаются, а они без всякого стыда их имя позорят. Того и гляди, самого полковника затопчут, не оглянутся.
   – Что с ногой? – обратился полковник к Горынычу.
   – Упал, – ответил тот, морщась.
   – Жаль не в моём присутствии. Потешил бы старика. В твоём ведь возрасте падают либо от лени, либо от вина. Другого не дано. А ну, дыхни!
   – Ха, – выдохнул Горыныч прямо в лицо Гайдуку.
   – Ленивый, – оценил результат полковник. Повёл носом, принюхиваясь к остальным.
   – А-а-а, – уставился он на Боронка. – Главный ёрш мелководья, баламут подполья, партизан.
   Боронок поднял глаза вверх, словно пытаясь вообразить себя хотя бы одним из перечисленных образов. Не получилось. Глаза вернулись обратно. Невинные.
   – Во! Где-то я уже это видел. А! – приседая, хлопнул себя по ляжкам Гайдук. – Вспомнил – Иоганн Вайс без памяти.
   Левый глаз Боронка непроизвольно дёрнулся.
   – Что? – нахмурился Гайдук. – Есть возражения?
   – Нет, – сквозь зубы ответил Боронок.
   – То-то, – упиваясь своей властью, расслабился Гайдук. – Чти старшего. За это я, так и быть, похлопочу о твоём будущем. Забирай с собой лентяя и марш за мной, примерять хомуты. А вы, – обратился Гайдук к бригаде, – передайте от меня привет своему альфонсу Рыбкину. Пусть справляется меньшим числом. Эти двое – теперь моя отдушина. Ну, пошли, жеребцы.
   И тщедушный полковник, тыча в спины, погнал Боронка и Горыныча перед собой вперёд.
   Это был настоящий конец шоу. Такого не мог предугадать никто. У гладиаторов животного мира – крысы и кошки – оказывается, был свой небесный покровитель.

   Несколько дней настроение было хуже некуда. С утра до вечера все работали, опустив головы, молча, без звука. Временами тишину нарушал голос Гроша, в одночасье на безрыбье возомнившего себя пупом земли. Никто не был в состоянии дать ему отпор. Призрак Гайдука страшным чудищем витал перед глазами, парализуя волю.
   Полным составом бригада встречалась в казарме. Охомутанные Боронок и Горыныч возвращались под вечер – зализывать раны и пытаться забыться на время общим сном. Пахота их была тяжёлой. В гараже находился отживший своё старый облезлый УАЗ Гайдука. Им было велено вдохнуть в него жизнь и сделать крылатым.
   Отчаяние угнетало. Однако жизнь постепенно брала своё. Внутри созревала острая потребность в разрядке. Рассказы солдат-свинарей о близости воли – в деревне, за лесом – подливали масла в огонь.
   Вскоре Боронок велел передать Грошу, чтобы тот раздобыл гражданской одежды и самогон. Было решено готовиться к вылазке.
   Близились выходные. Деревня грезила субботней танцевальной вечеринкой. И, как нельзя кстати, Гайдук засобирался по семейным обстоятельствам в город. Лучшего времени для осуществления задуманного было не придумать. Утром в пятницу на ферме появились деревенское зелье и одежда на десятерых. Оставалось дождаться отъезда полковника.
   Гайдук уехал.
   Радости не было предела. Однако они не успели вдоволь насладиться ею. В самый разгар торжества, как чёрт из табакерки, объявился Фатуйма.
   Грянул гром среди ясного неба.
   Бороновать Боронка. Круглосуточным нарядом до понедельника.
   Такова была оглашённая вслух последняя воля призрака.

Глава четвёртая

   Они шли походным маршем, переодетые. Ветер свистел в ушах. Огонь пылал внутри. Сначала самогон показался простой сивушной водой, но Грош не обманул. Большой Литр дал шороху. Он разметал всю компанию в стороны, усыпил свинарей, отключил Налимыча, уронил на четвереньки Колю Ракова и оставил на ногах только их двоих. Сейчас, шагая по главной деревенской улице, мимо божьих одуванчиков, лающих псов и каких-то дикарей, они, Степан и Ким, совсем не замечали потери. Казалось, их – целая бригада, они все вместе и каждый из них – Боронок.
   На крыльце большого дома, украшенного вывеской: «Дискотека», они остановились, повернулись друг к другу и обнялись.
   – Грека!
   – Ким!
   Хотели растянуть объятия, но сзади поднапёрли. В дело вмешалась местная разгорячённая молодёжь. Внеся внутрь дома, не давая опомниться, она подхватила, закружила и заразила их общим плясом. Руки, ноги, тела заходили ходуном, деревенская дискотека – прочь церемонии, пляши и бери от жизни всё, пока молодой.
   В самый разгар пляса Ким узрел перед собой живое девичье лицо. В порыве страсти едва не облизнул его. Девушка рассмеялась. Принюхалась и, приняв за своего, прижалась к нему всем телом. Степан почувствовал рядом упругое бедро её подруги. Веселиться стало ещё веселее.
   Песни сменяли одна другую. Басы пробирали до пят. Веселье, веселье, веселье! Внезапно Степан ощутил какое-то движение сзади. Толкнулся в ответ. Толчок вернулся. Не удержавшись на ногах, он упал лицом в пол.
   – Наших бьют! – раздался голос Кима.
   Сигнал боевого клича. Разлёживаться было некогда. И, вступаясь за наших, Степан поспешил вскочить на ноги.
   Лес махающих рук. Поддаваясь общему порыву, он дал волю своим рукам, махая, попадая и зажмуриваясь в ответ. Спонтанная, дикая и беспощадная рубка – все против всех.
   – Где наши? – закричал Степан, внезапно сталкиваясь с Кимом.
   – Здесь, – ответил Ким, хотел было что-то добавить и исчез. Чужой страшный до одури Квазимодо, пялясь оловянными глазами, предстал вместо него.
   – Ким! – закричал Степан, размахнулся и ударил кулаком по страшной роже. Кулак сгинул вслед за Кимом.
   Потеря была страшной. Степан едва не заплакал.
   – Отдай! – закричал он, кидаясь вперёд головой.
   Квазимодо дрогнул.
   Кулак вернулся на место, вместо страшной чужой рожи Степан увидел Кима.
   Друзья успели порадоваться новой встрече, но на свою беду – гораздо горячее, вдохновеннее и продолжительнее, чем следовало бы. Внезапно драка стихла. Оба оказались на лобном месте – перед самой дверью. Миг прозрения. Одни против толпы. Самогон пылал в крови всех. Но деревенской крови было больше. Сгореть?
   – Грека!
   – Ким!
   Нет, жизнь дороже. И, выпуская пьяный дух, трезвой памятью они обратились в бегство.
   Погоня гналась следом, по пятам. Какие-то минуты и кончилась деревня. Лес, земля, поросшая сорняками, бараки.
   – Беги! – крикнул Ким, виляя в сторону и исчезая.
   Степан хотел броситься за ним, но передние настигали и, извернувшись, пулей он понёсся к родной ферме.
   Уже вблизи фермы погоня отстала. Угрозы и проклятия вслед. Спасся, можно считать повезло, если бы не канувший по пути Ким. Радость и горе пополам. И Степан продолжил бег. Он бежал за помощью, поднимать на выручку друга казарму, ребят, Боронка.
   Плац. Одинокий взвод. Запарка перед ним. Вечерняя поверка.
   – Стой! – гаркнул капитан, прерывая бег.
   Степан остановился.
   – Ко мне!
   Тяжело дыша, едва не задыхаяясь, Степан приблизился.
   – Почему в гражданском? – спросил капитан.
   – Они вольер строят для свиней, – подал голос кто-то из взвода.
   – Слышал, – усмехнулся капитан. – Солдатскую форму сменил, а бегать всё равно приходится. Свиной дух покоя не даёт?
   – Нет, – ответил Степан. – На нас напали.
   – Кто?
   – Местные. Кима поймали. Убивают.
   Степан перевёл дух. Поднял глаза на Запарку. Теперь делай, что хочешь, капитан. Вся ответственность на тебе.
   Шеренга зашумела.
   – Отставить! – бросил Запарка. Выпрямился, вонзил взгляд в Степана, глубоко, до самой правды.
   – Ким кто – наш?
   – Да.
   – Тоже строитель?
   – Да.
   – Взвод кру-гом! – скомандовал капитан, меняясь в лице. И бросил Степану:
   – Веди.
   Земля содрогалась от топота ног. Степан бежал впереди, взвод за ним и сзади, замыкая строй, один за всех – Запарка.
   Ферма, лес. Показались бараки, те самые. Рывок. Замедляя бег, Степан остановился.
   – Здесь!
   – Ким! Ким! – закричала десятками голосов подмога.
   Пространство завибрировало от оглушительного зова.
   Тщётно – кругом пустота, в ответ – никакого отклика.
   Неужели опоздали? Внезапно среди отчаяния Степану что-то почудилось. Он шагнул в тень, пошёл, углубляясь в неё и неожиданно, споткнувшись, очутился перед ямой. Она была обитаема. Он уловил движение. Различил голову. И шестым чувством опознал раскосые глаза с улыбкой до ушей. Друг нашёлся!
   Казалось, неиссякаема эмоциями была встреча. Радости не было предела. Она переполняла всех.
   – Где враги? – вернул в реальность капитан.
   Ким и Степан разомкнули объятия. Посмотрели друг на друга и повернули головы в сторону деревни.
   – Там, – не сговариваясь, сказали оба.
   И действительно, там – на границе деревни, сливаясь грозной тучей, маячила вражья сила, толпа местной молодёжи, разгорячённая и взбудораженная ожиданием развязки беспокойного вечера.
   Все стихли.
   – Взвод кругом! – скомандовал Запарка.
   – Товарищ капитан! – раздались протестующие голоса.
   Но капитан был неумолим.
   – Исполнять! Всем обратно – в расположение части.
   – А вы?
   – А я сам по себе.

   Толпа ждала.
   Уверенным шагом Запарка подошёл и остановился перед ней.
   Темнело. В бликах догорающего света дня две стороны, сойдясь, выражали решимость взыскать удовлетворение друг с друга. Туз с головы до пят и сборная разношёрстная колода.
   Условный знак, волнение и толпа расступилась. Вперёд вышел долговязый с колом наперевес. Приглядываясь, вытаращил глаза.
   – А-а-а! – внезапно закричал он со всей мочи, поднял кол и устремился на Запарку.
   Не миновать беды… Хрясь – приняв удар, брызнула во все стороны земля перед капитаном. Запарка не пошелохнулся.
   Долговязый взглянул на него, выронил кол и отшатнулся.
   Резким махом полетела наземь фуражка. Следом – пуговицы воротника, ремень. И словно страшная невидимая сила вырвалась наружу.
   Толпа замерла.
   – Айда со мной, – шагнул ей навстречу Запарка. – Умрём вместе!
   Руки капитана, маня, раскрылись…

   Они ждали его на плацу всем взводом, возбуждённо переговариваясь и беспрестанно куря. Он появился неожиданно, откуда ни возьмись, словно вынырнул из-под земли, весёлый и невредимый, с ремнём на плече, фуражкой в руке. Обвёл всех шальным взглядом, остановился на Киме.
   – Молодец, что отсиделся в яме. Как поёт Высоцкий: коридоры кончаются стенкой, а тоннели выводят на свет.
   Посмеявшись со всеми, взглянул на часы.
   – Впечатлительным – оставить все впечатления при себе. Военная тайна. Гайдук узнает – пеняйте на себя. На сегодня это всё, свободны. Дуйте по койкам, шагом марш!
   Смотря уходящим воспитанникам вслед, капитан задержался на плацу. Улыбка появилась на его лице. Как воспитатель он был более чем доволен. Ай да вылазка! Реальная мимолётная… Она одна стоила целого месяца муштры.

   Боронок кинул в ведро очищенную картофелину, потянулся к громадной куче нетронутой кожуры, взял новую и принялся с остервенением чистить её.
   Только что из кухни вышли Степан и Ким, помятые и счастливые, укаченные от души опасным аттракционом местной деревенской жизни.
   – Я убью Гайдука, – произнёс он, мрачно глядя перед собой. – Проберусь к нему ночью, вопьюсь в горло и выпью всю кровь. Пусть даже потом отравлюсь – всё равно. Старый полкан. Нашёл время для картошки.
   Боронок был возбуждён. Произошедшие события никак не могли оставить его равнодушным.
   – Жаль, что всё кончилось миром. Будь иначе, я пошёл бы с Запаркой воевать вдвоём, – загорелся он. – Слышишь, Горыныч? Мы бы взяли штурмом деревню, не оставили бы ни одного пленного, а потом всем бы сиротам дали наши имена. Запарка! – взмахнул он левой рукой. – Боронок! – повторил движение правой.
   Горыныч молчал. Ему было всё равно. Хомут висел на шее. Ключи от его жизни, свободы и языка находились в чужих руках.

   Толпа не тронула Запарку. Он не тронул её. На том и разошлись, удовлетворённые друг другом. Первой – толпа.

   Спустя день на лужайке появился деревенский мальчишка лет восьми. Постояв и поглазев на бригаду, он подошёл к ближнему – Коле Ракову. Комсорг, трудясь, засыпал лопатой гравий в яму со столбом.
   – Кольча! – представился ему мальчишка.
   Комсорг кинул в его сторону недружелюбный взгляд.
   – Чего тебе?
   – Конфету дай.
   – Ха! А две не хочешь?
   – Хочу.
   Коля остановился и, опёршись на лопату, утёр лоб.
   – Иди мальчик отсюда, – сказал он. – Здесь люди делом занимаются и плохо себя чувствуют.
   – Дай. А я тебе чего скажу. – Мальчишка поднял брови и состроил серьёзную мину, словно готовясь предсказать будущую Колину судьбу.
   – Отвали пацан! – Коля с шумом зачерпнул гравия.
   – Не жмоться, дай.
   – Катись, шкет!
   Шкет! Разговор перешёл границы дозволенного. Искоса глянув на подходящую троицу: Кима, Налимыча и Степана, мальчишка склонил голову и шмыгнул носом.
   – За шкета получить можешь, – тихо сказал он.
   – От тебя что-ли? – с усмешкой спросил Коля.
   – От меня – когда вырасту. А пока – от Рябого.
   – Кого?
   – Кореша моего.
   – Пошёл отсюда! – вступая в разговор, заступился за комсорга Налимыч.
   – Ты, толстый, не встревай, – отмахнулся от него мальчишка. – Не с тобой говорю.
   – Ах, ты…, – рванулся было в его сторону Налимыч, но увяз в руках бросившихся на защиту ребёнка Степана и Кима.
   – Налимыч, вы в разных весовых категориях, – сказал Ким, успокаивая друга. – Остынь.
   – А чего он провоцирует?
   – Разберёмся.
   Когда страсти поутихли, Степан и Ким устремили внимание на мальчишку. Он – на них.
   – Пацан с секретом, – убеждённо заметил Ким.
   – Думаешь?
   – А я видел его на дискотеке. – Ким подмигнул мальчишке. – Здорово, вражина! Разнюхивать сюда послан, лазутчиком – собирать агентурные данные?
   Мальчишка растерянно захлопал глазами.
   – Попался! – довольно ухмыльнулся Ким.
   – Конфету дай! – попробовал выкрутиться мальчишка.
   Ким сложил фигу и с чувством нескрываемого удовольствия поднёс её ему к носу.
   – Выкуси! Я из-за твоих друзей личного счастья в эту субботу лишился. И ещё по морде получил, вместе с товарищем.
   – Ладно, – примиряюще сказал мальчишка. – Так и быть, скажу чего пришёл. Конфету будешь должен. Гляди, не заныкай.
   – И зачем же ты пришёл?
   – Наши ждут вас здесь, в лесу. Картошку пекут, мириться хотят. Вожак Рябой сказал, что не тронет. – Он задумался, вспоминая. – Гарантия безопасности вам обещана.
   – Всё?
   – Да.
   – Это не стоит конфеты. Обойдёшься.
   Мальчишка обиделся, засопел, но высказаться вслух не решился. Детская личина отошла на второй план, маски были сорваны, уже как настоящий парламентёр он должен был вести себя достойно.
   Информация требовала приватного обсуждения. Оставив мальчишку, Степан и Ким отошли в сторонку. Откликаться или нет? Какой сюрприз подготовила для них деревня? Какое у них всех будущее – мир или война?
   Постепенно, взвесив все за и против, оба сошлись во мнении, что пути в лес не миновать. Следовало открыть карты. Уверенности в своих силах добавляла возможность подстраховаться живым парламентёром. Заложником.
   Выпытав у парламентёра маршрут, они заперли его в каморке свинарей, поручили тем приглядывать за ним и, условившись с Налимычем о времени возвращения, отправились в путь. На мирные переговоры.
   До условленного места встречи они добрались без помех, довольно скоро. В центре большой, окружённой соснами, поляны горел костёр. Восемь-десять человек сидели вокруг него. Их ждали.
   Рябой оказался плотным крепышом. Лицо его было сплошь усеяно веснушками. Казалось, сомкнись глаза с белесыми ресницами – и праздник солнца на отдельно взятом лице был бы обеспечен. Однако хозяину лица было не до того. Глаза его были настороже, буравя отнюдь не солнечные лица гостей.
   – Где наш пацан? – осведомился он.
   – Остался, – ответил Ким, стараясь выглядеть как можно более убедительнее и непринуждённее. – Какие-то дела там у него.
   Вожак усмехнулся.
   – Подлиза. За сладкое мать родную продаст. Но моё слово верное, расслабьтесь, будем разговаривать.
   – Хорошо, – согласился Ким.
   Рябой протянул им руку. По очереди они пожали её.
   – А ведь вы не солдаты, – заметил он, приглядываясь. – Умело скосили под наших. Все, как бешеные, перемахались между собой. И дёру дали вовремя. Кто такие?
   – Студенты, – ответили они в один голос.
   – На сборах, – добавил Ким.
   – А-а, – протянул Рябой.
   – И мы не косили, – продолжил Ким, – танцевали и всё.
   – Танцы кончились мы и ушли, – подхватил Степан. – Зачем нам лишние хлопоты, мы – люди мирные.
   – Кабы так, сейчас бы вас здесь не было, – раздался чей-то хриплый голос.
   На это ни у Кима, ни у Степана не нашлось, что ответить. Возникла затяжная гнетущая пауза.
   Рябой вытащил сигареты. Они, чуть помедлив – свои. Закурили.
   – Слышь, – начал снова Рябой, – а главный ваш каков, пришёл нас успокаивать. Один. Он, что, всегда такой?
   – Какой?
   Рябой поёжился.
   – Психический.
   – Но вы же все целы, – осторожно заметил Степан. – Потерь нет.
   – А что ему оставалось делать? – подал голос Ким. – Такой форс-мажор! Ведь вы сами себя уже не узнавали.
   – А нечего по чужой территории шастать, чужих девок лапать, – возбудился один из сидящих напротив – долговязый.
   – Хорошо, хорошо, спокойно, – поднял руки Степан. И обратился к Рябому: – Зачем звал?
   – Да забыть всё надо, – ответил тот. – Что кудахтать-то – дело сладилось. Картоху, вот, печём. Садись есть с нами.
   Усердно дуя на испёкшуюся картофелину, Степан перекатывал её в руках и искоса разглядывал своих бывших противников. Все как один – крепкие жизнерадостные ребята. Студенты по возрасту, деревенские видом. Достойные уважения. Внезапно он затаил дыхание. Квазимодо. Отдушина родной кулачной ярости. Кулак был разбит, на долгое время выйдя из строя. Лицо Квазимодо, напротив, скалясь весельем, было живее живых. Жду нового боя, казалось, говорило и бросало вызов оно. Стушевавшись, Степан отвёл глаза и опустил голову. Причуда природы. Уродство неуязвимо. Пожизненно. В отместку увядающей самой собой красоте.
   Постепенно деревенские перестали замечать гостей, оживление охватило их – больная тема не давала покоя.
   – Слышь, Рябой, – обратился к вожаку долговязый, – надо было офицерика всё-таки проучить. Зря отпустили.
   – По башке сразу надо было бить, – поддержал его хриплый.
   – Зря пугали, – раздались ещё голоса. – Навалились бы всем скопом и раздавили.
   – Зачем скопом? – вскричал доловязый. – Я ему уже второй раз готовился ка-а-к…
   Долговязый не успел закончить фразу. Оглушительно стрельнуло полено. Яркое пламя костра взметнулось до небес. Все обмерли. Живая противопехотная мина предстала вдруг перед глазами. Фигура капитана. Память, сеющая страх, паралич и немоту…
   Рябой предложил им дружбу. По всему облику и поведению желая её больше, чем они. Это был тот самый редкий случай, когда ему, вожаку местной молодёжи, было не до войны. И они, Степан и Ким, единогласно без колебаний приняли предложение, прекрасно сознавая, кому обязаны им. Капитан Запарка стоял за их спинами. Управой на всех Рябых.

   На радостях от заключенного мира Ким потерял голову. Сумасшедший кавалер взыграл в нём, готовый сорваться и мчаться без оглядки вслед за украденным счастьем.
   – Мы обманем Гайдука, Стёпка, – убеждённо говорил он, укладываясь поздним вечером в койку. – Отбудем поверку в субботу, смоемся и прогуляем всю ночь в деревне – до самых петухов.
   Бессильный разубедить друга, Степан вынужден был поддержать его, молча, с тяжким вздохом записываясь в телохранителя.
   Питая сладкие мечты, Ким уснул. Прошла ночь. Утром ему лучше было бы не просыпаться.
   Очередь перед умывальником, увидев его, расступилась. Удивлённый, он посмотрелся в зеркало на стене. И едва не лишился чувств. Такого себя он ещё не видел.
   Назад он вернулся с понурой головой, едва волоча ноги. Койка встретила его разбитыми в пух и прах мечтами.
   – Ты себя видел? – спросил его Налимыч.
   – Видел, – мрачно ответил он. Вся правая половина его лица припухла, расцветя синевато-красной желтизной. Глаз почти заплыл. Проявлялась тайнопись субботнего вечера.
   – Махнёмся лицами? – предложил Степан, улыбаясь. – Сделаю тебе одолжение на субботу.
   – А может пройдёт? – с надеждой взглянул на него Ким. Осторожно дотронулся до глаза.
   – Не надейся, – сказал Налимыч. – Это случай особый. Жди свадьбы, не раньше.
   Все засмеялись. Позволил улыбнуться себе даже Коля Раков, последние дни непохожий на себя самого. Большой Литр травил изнутри, блуждая в поисках выхода. Глядя на меченого Кима, Коля мечтал разрешиться своим тяжким бременем.
   – А кому какое дело в деревне до его лица? – высказался Налимыч по пути бригады к вольеру. И продолжил: – Они, может, сами все такие с рождения.
   – Ты давно в деревне не был, Налимыч, – возразил Ким. – И там любовь живёт. За неё, видишь, как приходится расплачиваться. – Он замолк. Потрогал пальцами лицо. – Ёлки-палки, хотя бы на пару минут дольше мы с ней знакомы были. Адрес, имя знать – тогда бы залез ночью прямо в окно.
   – А если она чья-то подруга? – спросил Степан.
   – Отдохнула бы. Что я зря за неё схлопотал?
   – Смотри, ещё схлопочешь.
   – Хуже уже не будет.
   – Опять пить придётся, – вздохнул Степан.
   – Да ладно тебе. Много не будем. Так, по чуть-чуть, для бодрости.
   При этих словах Коля Раков вдруг побледнел и, шумно дыша, зашатался. Все уставились на него. А Коля, наконец-то, дождался своего момента. Подпрыгнул, зажал рот рукой и устремился к бетонному приюту свиней, метя путь по дороге.
   – Повезло хрюшкам, – бросил ему вслед Ким. – Сегодня Коля угощает.
   Все заулыбались. Кроме самого насмешника. Ему было не до веселья – половина лица его пухла и расцветала ярким буйным цветом на глазах.

Глава пятая

   Стоя посреди зарослей лопуха на маленьком пустыре позади офицерского кафе, лейтенант Фатуйма справлял нужду. Лето. Пора выхода из табу и полного слияния с природой.
   Уйти по-хорошему не удалось. Почуяв неладное, он наклонился, пригляделся и увидел преображённый правый сапог – яркий, цвета зрелой лимонной кожуры. Злость закипела в нём. Что за напасть? Не успел избавиться от своей нужды, как угодил в чужую. Какая же морока теперь с этим сапогом, с собой – обгаженным. А ведь он при исполнении – на службе.
   – Р-р-р, – донеслось вдруг сзади.
   Он обернулся. Буквально перед ним, рыча, стоял чёрный с рыжими подпалинами бродячий пёс. Налиты кровью глаза, обнажены клыки, из пасти свисает густая жёлтая слюна. Бешеный. Только его и не хватало. Забыв про испачканный сапог, Фатуйма сорвался с места и резвым иноходцем устремился прочь. Пёс – за ним.
   Отчаянными зигзагами Фатуйма одолел пустошь и добежал до асфальта. Кровь стучала в висках, дышать было нечем, сердце норовило выскочить из груди. Замедляя движение, он перешёл с бега на шаг. Остановился. Позволил себе оглянуться. Пёс исчез. Растаял, словно призрак. Естественно, а по другому и быть не могло – здесь дикая территория кончалась.
   Ох, попадись ему эта псина в руки! Рассчитался бы за пережитой страх сполна. Руками студентов. Вот этого например.
   – Куда следуем, товарищ курсант? – обратился он к проходящему мимо Киму.
   Идя беспечной походкой, словно по Невскому, тот отвернулся в сторону.
   – Стоять! – бросился наперерез Фатуйма.
   Внимая команде, Ким встрепенулся и остановился. Чуть помедлив, со вздохом развернул лицо и глянул на подскочившего командира заплывшим глазом. Получай.
   Фатуйма лишился дара речи.
   Ким зажмурил здоровый глаз, притворяясь сражённым насмерть.
   – Вам плохо? – еле совладал с собой Фатуйма.
   – До казармы как-нибудь дотяну, – открыл глаз Ким.
   – Это вас укусил кто-то?
   – Да. Шмель ночью.
   – Осторожней надо. Холод приложить. Потом обязательно в санчасть.
   – Хорошо. Я пойду?
   – Да-да, конечно.
   Гнев Фатуймы рассеялся. Ну и сюрпризы порой преподносит жизнь. Он посмотрел на сапог, повертел носком. Вздохнул. Как же хорошо, что из двух зол его выбрало меньшее. По крайней мере эта гадость внизу не кусалась.

   Близилась вечерняя поверка. Ещё один день остался позади. Казарма гудела, как потревоженный улей. Степан, Ким и Горыныч коротали время, лёжа на койках.
   – Остался я без женской ласки, – произнёс Ким, рассматривая своё отражение в маленьком осколке зеркала. – С такой рожей только собак пугать. Прощай деревня навсегда.
   – Сдаёшься? – спросил Степан.
   – А что делать, если самого себя убить хочется. Пусть девчонки спят спокойно. Страхолюга Ким им не приснится.
   – Пацаны, – обратился к друзьям Горыныч, – вы оба такие опытные, как я погляжу. Подскажите как подцепить девчонку – самым безотказным способом.
   Ким удивлённо взглянул на него.
   – А тебя разве Боронок ещё не обучил?
   – Он обучит, – фыркнул Горыныч. – У него одни замужние на уме. Таскается по ним и день, и ночь. Одна ему даже свитер связала. Видели зимой на экзамене – с узорами?
   Спохватившись, он испуганно вытаращил глаза:
   – Только я вам ничего не говорил.
   – А мы ничего и не слышали, – поспешил откреститься от лишней информации Ким.
   – Так как познакомиться, чтоб без проблем? – снова задал вопрос Горыныч.-Подскажите.
   – Я не знаю, можно ли делиться таким опытом? – обратился Ким к Степану.
   – Тем более, когда он достаётся такой ценой? – спросил в свою очередь тот.
   – Хватит цену себе набивать! – возмутился Горыныч. – Пока вы в деревне веселились, я картошку чистил. Между прочим – и за вас. Давайте, шуты гороховые, открывайте свои кубышки, делитесь. – И, устроившись поудобнее, Горыныч закрыл глаза в ожидании.
   – А первый опыт у тебя уже есть, – сказал Ким. – Самый что ни на есть ценный. Как вспоминаешь о девчонках – сразу начинай чистить картошку. Ха-ха-ха!
   Глаза Горыныча открылись, ноздри затрепетали, он вскочил, крутя головой в поисках подручных средств – совет требовал достойной расплаты. Однако до этого дело не дошло. Внутри казармы внезапно воцарилась тишина – зычным голосом вестового Гайдук объявил, что ждёт встречи со всеми на плацу.

   Вольер был закончен. В результате полной отдачи душевных и физических сил, опоясывая и надёжно изолируя от внешнего мира безымянную поляну, выросла рукотворная железная изгородь. Стоя перед своим творением, бригада наслаждалась моментом заслуженного торжества.
   Запертые в бетонной коробке свиньи, словно чувствуя всю важность происходящего, хрюкали и визжали – это был праздник и на их улице.
   Радуясь, Рыбкин потирал ладоши.
   – Это вещь! Всем таранам теперь конец. Пусть разбиваются.
   – Этой ограде сноса нет, – поддакнул Грош. – Переживёт и нас, и свиней.
   – Долгие лета! – откликнулся Боронок. – Ржаветь и ржаветь.
   – Ржаветь? – встрепенулся Рыбкин. – А мы красить будем. Каждый сезон.
   Боронок глянул на него, хотел было углубиться в тему, но памятуя о грядущих экзаменах, осёкся и махнул рукой.
   – Истомились Хавроньи, – сказал он. – Чего ждёшь, капитан? Шампанского?
   – А-а, – улыбаясь, погрозил ему пальцем капитан. – Самому невтерпёж. То-то же. – И, обращаясь к замершим у ворот фермы свинарям, скомандовал: – Выпускай!
   Освобождённые, свиньи выбежали наружу. Старые, средние и молодняк – все одной группой. Постояли, косясь на людей, и управляемые хряком, побежали вдоль границ вольера, по периметру – знакомиться с жизнью за сеткой. Одолев несколько кругов, животные остановились и рассеялись. Обживаться.
   Торжество подошло к концу. Попрощавшись с вольером, свиньями, благодарным Рыбкиным и, оставив их наедине, бригада отправилась в казарму. Рыбкин пробыл у вольера до вечера, любуясь контрольными испытаниями студенческого труда. Это занятие так увлекло его, что он совершенно потерялся в пространстве и времени. Перед ужином, едва докричавшись в два голоса, свинари вернули его на землю. Придя в себя, Рыбкин вспомнил, что ничего не ел с самого утра. И уверенный, что наконец-то поймал и держит всех свиней под своим контролем, в узде, под свист бодрой мазурки покинул свой пост.
   Ночью на небе было много звёзд. Каждая, искушая, звала в дорогу. Покинув вольер, несколько свиней бежали.
   Утро хмурилось. Небосвод был затянут тучами. Казарма просыпалась.
   – Налимыч! – окликнул друга Степан, потягиваясь. – Осталось мучиться два дня. Настигла под конец всё-таки муштра. Ты как, в космос не собираешься?
   – А зачем? – откликнулся Ким. – Что ему там делать? Космос – это пустота. Вот джунгли – другое дело. Сплошной рай кругом – перед глазами заросли дремучие и непуганая женская туземная нагота…
   Смех сотряс насмешников.
   Глянув на них искоса, Налимыч пожал плечами. Несмышлёныши пытались вывести из равновесия мудреца.
   – Если обижают – скажи, – вмешался Горыныч. – Мы их быстренько проучим. – Он сверкнул глазами на весёлую пару. – Натравим Боронка. Тогда узнают, почём фунт лиха.
   Неожиданно перед всеми с зубной щёткой в руке вырос сам Боронок. Конец разговора донёсся до его ушей.
   – Кто это здесь поминает меня всуе?
   – Я, Тит, предупредил их всех, – выпрямился Горыныч, – пусть только попробуют тебя обидеть – будут иметь дело со мной.
   Боронок озадаченно уставился на него.
   – Вот такой был разговор, – растерянно захлопал глазами Горыныч.
   Внезапно все отвлеклись. Общение прервал запыхавшийся Фатуйма.
   – Вы строили свиньям загон? – спросил он.
   – Мы, – отозвались все.
   – Мигом туда. Капитан Рыбкин зовёт.
   Бригада переглянулась.
   – Чего это ему приспичило? – недовольно спросил Боронок. – Он, что, не знает, что нам завтракать надо.
   – Отставить завтрак! – взвизгнул Фатуйма. – Выполнять приказ!
   Конец света. Непредвиденное происшествие. Побег. Ночью три свиньи вырыли подкоп, выбрались наружу и были таковы. К счастью, беглянок удалось догнать в ближайшем перелеске, схватить и вернуть. Но лаз остался. Рыбкин стоял напротив него, снаружи, красный, без фуражки, олицетворяя собой крах всех надежд. Лазы мерещились по всему периметру.
   – Какие проблемы, капитан? – бодро спросил Боронок, подходя во главе бригады.
   Рыбкин повёл на него мутным взглядом.
   – Любуюсь вашим творением, – мрачно ответил он. – Видишь, как свищет – фьють, туда-сюда, свиньями. Есть добровольцы постоять вместо меня?
   – Добровольцев нет, – замотал головой Боронок, улыбаясь. – За нас железки стоят.
   – А свиньи по лесу бегают! – вскричал в сердцах Рыбкин, теряя остатки контроля над собой.
   – Сам виноват, – пожал плечами Боронок. – Развёл таких. Может, они у тебя ещё и летают. Мы при чём?
   – Ах, ты… – задохнулся от возмущения Рыбкин. – Я тебе покажу – при чём! – погрозил он кулаком. – Нашёлся шутник, мать твою… Сейчас же пожалуюсь Гайдуку. Он тебе вправит мозги.
   Глаза Боронка сузились. Гайдука здесь только и не хватало. Ситуация выходила из-под контроля. Требовалось немедленное адекватное реагирование.
   – Давай, капитан, отойдём, – предложил он. – Чего воздух зря сотрясать. Есть разговор без свидетелей.
   Чертыхаясь и оглядываясь на ходу, капитан последовал за ним.
   Они отошли шагов на десять. Остановившись, Боронок развернулся. Сурово было выражение его лица.
   – Мало тебе одной дыры? – спросил он стальным голосом. – Хочешь остаться без вольера?
   Гром и молния. Угроза страшнее ядерного взрыва. Живой исполнитель перед глазами. Сердце Рыбкина зашлось и едва не остановилось.
   – Не буди лихо, дядя, – услышал он далее. – Мы – студенты, цвет дембеля. Наше место – в столовой.
   Слова Боронка возымели действие. Учёная молодёжь своё отработала – ругаться было бессмысленно. И терпящий бедствие Рыбкин призвал на помощь армию. Через час возле вольера появилась гора досок, заметались солдаты, запели пилы, застучали молотки и уже к вечеру пространство за сеткой преобразилось. Землю укрыл настил. Студенческий труд обрёл завершённый облик. Отныне свобода свиньям могла только сниться.

   Экзамены. Как ни стращал Гайдук, гроза прошла мимо. Офицеры – экзаменаторы, экзаменуя, были слепы и глухи, рассыпая щедрой горстью отличные оценки направо и налево. Бригада не почувствовала никакого снисхождения – оно было одинаковым для всех. Складывалось впечатление, что именно месячник муштры и труда и был настоящим экзаменом. Все были оценены ранее – за каждый прожитый, отслуженный и отработанный день. Награда нашла своих героев. Претензий не было.

   Близилась последняя ночь на сборах. Та самая, что должна была навсегда остаться в памяти. Прощальная. Никто не собирался спать. Все грезили праздничной бессонницей. На собранные по кругу деньги Грош купил деревенского эликсира. С большими предосторожностями его припрятали на ферме, в каморке свинарей. Сама ферма по плану должна была сыграть роль тайного островка дембельской анархии.
   Чувствуя приближение праздника, местные командиры сложили свои полномочия и вернулись к солдатам. Все, за исключением Фатуймы. Как особо доверенное лицо командования он должен был разделить все перепитии армейской жизни студентов до конца.
   За два часа до отбоя казарма испытала удар ниже пояса – явился, полный надежд выслужиться перед начальством, соглядатай. Праздник в одночасье оказался под угрозой срыва.
   Шло время. Ферма звала. Прикрываясь безобидным перекуром, казарма устремилась на зов. После первого захода вернулись все. Второй оказался слаще первого – пошли безвозвратные потери. Третий заход, опустошив помещение, оставил Фатуйму одного.
   Встревоженный долгим отсутствием подопечных, лейтенант выбежал наружу. Никого. Он бросился на поиски. Нюх привёл его к ферме.
   Едва Фатуйма переступил порог свиного приюта, как оказался в ином измерении. Атмосфера братства, равенства и любви распахнула перед ним свои жаркие объятия. Он попятился было, но об отступлении не могло быть и речи. Отсюда был только один выход – через вход.
   Ночь. Захват фермы. Дикий шабош внутри. Командование, проверив посты, прислушивалось. Это было почти что законное сумасшедшее торжество. Со своим началом и концом. Как и во времена грешной молодости самих командиров.
   Утро. Холодная роса на траве. Бредущие по прямой друг за другом лунатики. Крестящийся Рыбкин. Босой анархист Фатуйма.
   Студентам было велено отсыпаться до обеда. С Фатуймой дело оказалось сложнее. Стоя перед начальником части, беспрестанно улыбаясь и вращая глазами, он пытался объясниться. Но тщётно. Слова были чужие – из чрева какой-то потусторонней пустой бочки – и все, как одно, почему-то начинались на «у». Грозный тучный полковник, отчаявшись разобрать что-либо, покрутил висящую на нитке пуговицу кителя грешника, оторвал её, бросил на землю и с горечью отца, потерявшего сына, произнёс:
   – Не пей больше вина, Фатуйма.
   Фатуйма хотел было что-то ответить, но слова вдруг кончились. Подхваченный под руки, с приросшим к нёбу языком, он опустил голову и покорно поплёлся вдаль – под замок, туда, где кончалась свобода и начинался трудный путь обратного превращения в ряженые.
   После обеда, отоспавшись, весь курс высыпал на плац. Последнее торжественное построение. Гайдук, окружённый однополчанами, смотрел на студентов. Облик его был миролюбив. Хотя помятые и опухшие, местами еле держащиеся на ногах, но перед ним стояли уже плоть от плоти его – взращенные собственными потом и кровью офицеры.
   – Ну, что, соколики? – почти ласково произнёс он. – Закончен наш совместный путь. Позади последняя вершина. Мы сделали из вас всё, что могли. Не обессудьте, это случилось. И сейчас я хочу поздравить с этим знаменательным событием каждого лично, от всей души.
   Следуя своему желанию, опьянённый чувствами, Гайдук двинулся в обход. Клеймить отцовской милостью родное многоликое детище. Жать руки.
   Радостная суета царила вокруг. Праздник созревших на корню плодов. Конвейер живых эмоций.
   Боронок стоял в первом ряду, занимая место крайнего. С бесстрастным лицом он ждал приближения своей очереди. Добравшись до него, полковник остановился, нахмурился, но в ту же секунду тряхнул головой и с выражением радеющего благодетеля на лице протянул руку. Кто старое помянет…
   Минута жаркого излияния, другая…
   Парадный выход полковника прервался. Капкан учуял живую плоть, охотник – жертву, отличник месячного боронования – свой долгожданный звёздный час. Контакт замкнулся.
   Полковник дёрнулся. Туда-сюда. Свобода откликнулась пилением воздуха. Конечно, будь на боку шашка, Гайдук немедля пустил бы её в ход. Но шашки не было. И тогда, желая освободиться, полковник взмахнул безоружной рукой. Хрясь!
   Контакт остался на месте, невредим.
   Сопровождающие офицеры переглянулись.
   Боронок надел маску скорбного сочувствия.
   Полковник понял: попался, как кур в ощип, пощады не будет, это поединок. Приходя в себя, он снял фуражку и принял вызов.
   – Скучать буду по тебе! – заявил он, потрясая захваченной рукой. – Мы ведь с тобой, что ни говори, друзья. Где, когда ещё доведётся свидеться.
   Прислушиваясь, Боронок склонил голову.
   – И расстаться не в силах, – продолжал Гайдук. – Верите, – повернулся он к офицерам, – со слезами на глазах прощаюсь. Один ведь он у меня такой, честное слово!
   Боронок кивнул, улыбаясь.
   Гайдук кивнул в ответ и, откинув голову назад, закричал:
   – Ох, соколик, прости старика!
   Удар лбом пришёлся Боронку в грудь.
   – Эх, не держи зла!
   Второй удар.
   – Ах, ты…
   Третьего удара не получилось. Конвульсия сотрясла полковника. Началось разрушение. Извиваясь, непобедимый Гайдук устремился вслед за тающим величием. И этого оказалось достаточно. Капкан открылся.
   – Вот чертовщина!
   Полковник едва устоял на ногах. Укрощая инерцию и обретая равновесие, с невероятным усилием вернулся в исходный образ железного вояки.
   – Как иной раз подводят чувства, – заявил он, пристально смотря на Боронка и потрясая освобождённой ладонью. – Поддашься – и сладу нет, выворачивают прямо наизнанку.
   Тишина.
   Немота и безучастность царили в строю – Боронок выглядел невиннее младенца.
   Полковник утёрся.
   Последние мгновения противостояния. Пик.
   – Поздравишь от меня остальных, – рявкнул Гайдук, завершая борьбу. – Доверяю.
   Отступил несколько шагов назад, развернулся и с видом далёкого от земной суеты полководца устремился прочь.
   Растерянные офицеры последовали за ним.

   Оставался час до отъезда. Бригада прощалась со свинарями. Мимо, следуя куда-то по своим делам, катил тележку невозмутимый Грош. Боронок окликнул его. Остановившись, Грош отпустил тележку и изменил свой маршрут.
   Положив руку на плечо, Боронок проникновенно уставился в глаза сварщику.
   – Береги себя. Ты светоч наш. Без тебя мы бы здесь потерялись. Оставайся таким же и впредь. И смотри, – он погрозил пальцем, – ты больше не Грош. Мы узнали твою настоящую цену. У тебя теперь новая фамилия.
   – Какая? – спросил Грош, улыбаясь.
   – Червонец!
   Все засмеялись. Грош тоже. Везапно сквозь смех его глаза увлажнились и он чуть было не заплакал. Выдержка изменила закалённому сварщику. Взыграла неизвестная доселе чувствительная струна его души…

Глава шестая

   Илона возвращалась домой. Позади Медицинская Академия, дела и заботы, связанные с переводом. Завтра первый день учёбы – первое сентября.
   А сегодня балом правил последний день августа. Отчаянно светило солнце, лето прощалось и она шла по улице, нарядная и красивая, вместе с ним, последним предупреждением для всех – ухожу.
   Стайка девчонок промчалась навстречу. За ней ещё одна. Показалась пожилая степенная пара. Без остановки, разминувшись со всеми, она подошла к метро. Заглянула в стоящий по соседству киоск, рассеянно пробежалась глазами по россыпям журналов и газет, увидела своё отражение в стекле, поправляя волосы, улыбнулась ему.
   – Девушка!
   Илона затаила дыхание.
   – Можно я вас нарисую?
   Она оглянулась.
   Симпатичный кудрявый парень стоял перед ней, всем видом желая подхватить на лету.
   Ну, что же, попытка не пытка, подумала она. И вслух сказала:
   – Придётся занять очередь.
   Скользнув взглядом по парню и объявившемуся рядом приятелю, не торопясь, пошла к входу в метро. Обнажёнными ногами ощутила жар вдогонку. Усмехнулась. Холодно, ищите женскую душу, кавалеры.
   Они сели в один вагон. Оба парня заняли места напротив неё. Как всегда в таких случаях, Илона приняла отчуждённый непроницаемый вид. Игра началась. Поехали.
   Пересадка. Выйдя из вагона, она прошла по переходу – к перрону, и остановилась на нём в ожидании поезда. Парни подошли и остановились неподалёку. Завели разговор. Интересно было бы послушать – о чём?
   Подъехал поезд. На сей раз внутри вагона было людно, пришлось ехать стоя. Она – у дверей, они – в середине вагона. Несмотря на значительные неудобства, буквально сплющенные давкой между собой, парни не теряли свой интерес и продолжали держать её в поле зрения.
   «Электросила» – объявил остановку металлический голос. Последняя надежда. Илона поспешила наружу. Подхваченная потоком людей, стараясь быть на виду, прошла перрон, вознеслась на эскалаторе вверх, вышла в вестибюль. Увидев большую корзину цветов, подошла и задержалась возле неё. Невзначай оглянулась. Догнали. Глазеют. Дав им минуту, она засекла время. Когда секундная стрелка минула круг, она повторила забег. Потом ещё раз, ещё… Пятая минута исчерпала терпение. Разочаровавшись, она вынесла безжалостный приговор – парни робкого десятка, не от мира сего, созерцатели. Глянув мельком в зеркальце на себя, она оправилась, приняла бодрый походный вид и устремилась к выходу. Не доходя шага до дверей, внезапно остановившись, развернулась. Ближний контакт.
   – Не надо меня провожать, ребята. Идите своей дорогой. А то закричу.
   Выйдя наружу и пройдя шагов двадцать, она оглянулась. Пусто. Хвост о двух головах исчез. Вздохнув, гордая и одинокая, продолжила путь. Ну, где же ты, Стёпа?

   Финляндский вокзал. Электричка остановилась, живая волна вырвалась из неё, затопила перрон и, оглушая пространство, опознала себя многоголосым ликующим криком:
   – Здравствуй, Питер!
   Город встречал своих потерявшихся сыновей.

   – Наконец-то! – всплеснула руками мать, увидев сына на пороге.
   Шагнув в квартиру, Степан обнял её.
   – Всё в порядке, мам. Живой.
   Словно не веря, мать крепко-накрепко прижалась к нему.
   За спиной матери появился отец.
   – Привет, сын!
   – Здорово, батя!
   – Давай на кухню, – потянул за собой отец, – стол накрыт.
   – Идите, идите, – сказала мать, отпуская и гладя сына рукой. – А я Вике позвоню. Она у подруги.
   Сестра не заставила себя долго ждать. Не прошло и десяти минут, как она вихрем ворвалась в квартиру. Не обращая внимания на родителей, сходу прыгнула на Степана и, обняв, повисла на нём.
   – Ух! – выдохнул он, целуя и обнимая её в ответ.
   Усадив рядом с собой, дал волю словам.
   – Наша декабристка! Была на краю света рядом с братом.
   Счастливо улыбаясь и пряча глаза, Виктория зарделась.

   Торопясь на условленную встречу, Степан вышел из метро. Прогуливая лекции, Илона ждала его дома. Одна. Мать была на дежурстве.
   Его внимание привлекли выставленные на продажу цветы. Он подошёл, пригляделся. Изобилие, но как назло, её любимых гербер нет. Лучащиеся, словно маленькие солнца, говорила она. И цвет – обязательно сиреневый. Хорошо бы объявиться с ними, но где их возьмёшь? Будешь искать – мать вернётся. Остаётся купить то, что есть. Он сунул руку в карман за деньгами. Три роскошные бархатистые красные розы, выделяясь, как и положено своим ярким аристократичным видом, выглядели достойной заменой.
   Цветы произвели должное впечатление. Приняв их с особым трепетом и осторожностью, Илона немедля кинулась в ванную, как будто спасать, бросив ему на ходу:
   – Проходи.
   Следуя приглашению, он прошёл в гостиную, остановился перед окном, посчитал ворон на ветках и, истомившись, отправился на кухню. Илона была уже здесь. Перед ней стояло полное воды ведро, в которую она опускала последнюю розу.
   – Пусть напьются, – объяснила она. – Потом уже в вазу.
   Наблюдая за ней, он сел на табурет.
   Она смахнула обрезки стеблей в руку, выбросила их в урну, критичным взглядом осмотрела плоды своего труда и, переведя дух, уселась рядом с ним.
   – Привет!
   – Привет! – Он через силу улыбнулся.
   – Как дела?
   – Нормально. Ещё бы немного и меня тоже можно было бы брать голыми руками, как эти растения.
   Она хитро улыбнулась.
   – Неужели?
   – Да. Уход был очень соблазнительный.
   – Так и положено, – сказала она. – Цветы – наше всё. Краса жизни. Их дело – раскрыть лепестки, наше – следить, чтобы не опали раньше времени.
   – Цветы цветам рознь.
   – Ты это о чём?
   – О себе наверно.
   – О себе? Интересно. И каким же цветком ты мнишь себя, Стёпа?
   Степан задумался на секунду. Море цветов. Многих он не знает даже по имени. Что же выбрать?
   Ответ нашёлся сам собой.
   – Тот, что всегда над всеми. Эдельвейс. Цветок горных вершин.
   – Вот как! Тебе в скромности не откажешь. Высоко забрался – попробуй доберись.
   – Высоко, – согласился он. – Но сегодня особый день – я спустился с гор. Встречай.
   Он раскрыл было объятия, трепетный и нежный, готовый воссоединиться с ней после тяжёлой и долгой разлуки, но она остановила его.
   – Побереги силы. Сначала займёмся делом.
   Два полюса сошлись на одной кухне. Дистанция всего ничего – длина вытянутой руки. Но между ними непреодолимая преграда – готовящийся обед: борщ, котлеты, макароны…
   Она накормила его досыта. Затем повела за собой в комнату, усадила рядом на тахту, развернула фотоальбом и начала потчевать десертом – знакомством со своими видами в далёком детстве. У сытости свои границы бдения. Незаметно перейдя их и потеряв контроль над собой, он утратил чувство реальности, поддался искушению и уснул.
   Его разбудил толчок.
   – Подъём. Мама на подходе. Тебе пора.
   Придя в себя, он кинул взгляд на часы. Стрелки не обманывали – время и вправду вышло. Настроение мигом покинуло его. Она заметила и уже в дверях, провожая, спросила:
   – Что такой хмурый? Разве ты не всё получил, что хотел?
   Океан мира, покоя и любви открылся перед ним. Устоять было невозможно. Он зажмурился.
   – Свободен, – сказала она, улыбаясь и отпуская его.

Глава седьмая

   Боронок рос сиротой. Авиационная катастрофа в одночасье унесла жизни его отца – чемпиона-тяжелоатлета, матери, бабушки и дедушки. Спустя несколько месяцев эхо прерванного полёта откликнулось бедой на земле – взрывом газа в квартире усыновивших ребёнка родителей матери. Оба, дед и бабушка, погибли мгновенно. Он уцелел. Из адского огня и дыма его вынес пожарный – годом от роду, крохотного, синего, еле живого.
   Он попал в детдом. Едва научившись разговаривать, начал спрашивать, где его мама. Ему отвечали, что она в отъезде и живёт в далёкой стране. Он загорелся желанием непременно попасть в эту страну, чтобы встретиться с нею. Ему говорили, что для этого надо вставать по утрам, есть кашу и слушаться старших. День за днём. Он вставал по утрам, ел кашу, слушался старших, но время шло, день за днём, год за годом, до страны было по-прежнему далеко, встреча откладывалась и ожидание делало его всё нетерпимее.
   Когда ему исполнилось шесть лет, он убежал из детдома, пытаясь найти кратчайший путь в страну. Его поймали при переходе первой дороги.
   Через год он сбежал снова. Миновал несколько дорог и очутился один посреди огромного потока машин. Вскоре одна из машин остановилась. Распахнула дверцу. И подвезла – до милиции, а потом – в сопровождении милиционеров – до детдома.
   В этот раз детдом встретил его как чужого. Он поклялся себе, что сбежит третий раз и никогда больше не вернётся сюда. Слова клятвы оказались пророческими. Третий побег закончился встречей со специнтернатом. Теперь путь в далёкую страну преграждали грозные воспитатели, крепкие двери с замками, решётки на окнах и строгий отнюдь недетский режим.
   Через неделю новые друзья приговорили его к повешению – за то, что он был чужак и ниже их на голову. Казнь не состоялась, но он пережил её почти по-настоящему, задыхаясь в воображаемой петле несколько дней, пока они на его глазах готовились.
   Далёкая страна продолжала притягивать и звать его. Он мечтал о встрече с ней, просиживая дни напролёт в тёмном подвале. Его вытаскивали на свет, наказывали, он убегал туда снова.
   Однажды ему приснился сон. Дорога. Машины, преследуя, настигают и сбивают его, одна за другой, он падает, плачет, поднимается и бежит дальше, чтобы упасть, сбитым снова. Бег продолжался всю ночь, пока он вдруг не остановился как вкопанный. И тогда движение прервалось – машины начали разбиваться об него, одна за другой, словно о стену, вдребезги.
   Всполошившись, он закричал и проснулся. Сон рассеялся. Включился механизм самозащиты. Начался отсчёт нового времени. Память шести близких и родных людей пробудилась и ожила в нём, превращая его – единственного продолжателя рода – в оборотня.
   Внезапная перемена ошеломила всех. Пропащий ребёнок, маленький бунтарь и изгой, преобразившись в одно прекрасное мгновение, словно по мановению волшебной палочки, стал смирным и послушным – таким, как все.
   Постепенно прошлое забывалось. Интернат обретал облик родного дома, а коллектив – семьи. Чтобы выжить, ему оставалось продолжать слушаться старших, жить в ладу с собой и всеми, и расти.
   Несмотря на свою автономность, Интернат находился в самом центре довольно оживлённого квартала. Деление на своих и чужих было неизбежно. И потому при достижении определённого возраста каждый интернатовский мальчишка поневоле становился объектом самоутверждения местного одногодка. Больше всего синяков и ушибов приходилось на субботние вечера, когда интернат лишался большинства своих воспитателей и целиком высыпал на улицу – усидеть в четырёх стенах было невозможно.
   Свой пятнадцатый день рождения Боронок проводил в компании друзей, играя во дворе в ножички. Возмужавший, он выделялся среди всех ростом и мощью. Друзья замерли, когда растолкав их, к нему подошли четверо с цепью, ткнули в грудь и спросили:
   – Ты кто?
   Безжалостный глас неба.
   Вызов времени.
   Встреча один на один с собой, лицом к лицу.
   Вопрос повторили, размахивая в воздухе цепью.
   Таить правду не имело смысла.
   Тогда, обретая силу и выходя на свет, он открылся:
   – Я – Боронок.
   И детский сон ожил. Машины начали разбиваться о него.
   Побоище едва не стоило ему исключения из интерната и отправки в колонию. Друзья, все как один, отшатнулись от него. Победа осталась неразделённой. И лишь один человек – одно из имён благодарной памяти – завхоз Данат Шарипович Салимзянов выразил тайную поддержку, обронив тихо, украдкой, наедине:
   – Ты бился за своих, за весь интернат. Молодец!
   Жизнь продолжалась. Новое испытание не заставило себя ждать. Через пару суббот, намереваясь взять реванш за поражение, местные подыскали бойца ему под стать, только плечистее и старше.
   Они встретились на заднем дворе интерната, посреди заросшего травой стадиона, окружённые толпой зрителей. За Боронка болела и переживала вся мальчишечья половина интерната, за окнами, связанные с ним одной недетской любовью, вздыхали, желая победы, старшие девчонки.
   Они стояли друг против друга, целясь взглядами, несколько минут. Оба – сродни и духом, и плотью. Боец оказался прозорливее – вопреки слепой ненависти и жажде крови он вдруг увидел перед собой брата. То был волнующий переломный момент. Их крепкими взаимными объятиями – ярким неожиданным исходом встречи – многолетней вражде между интернатовскими и местными пришёл конец.
   В возрасте шестнадцати лет Боронок узнал, что оказывается не так одинок на белом свете. Его разыскала родная тётя из Архангельска, сообщившая, что кроме неё у него есть ещё дядя и двоюродные брат с сестрой. Вспомнилась далёкая страна. Сердце Боронка начало таять.
   Через год мужа тёти – кадрового военного – перевели служить в Ленинградский Округ. Покинув Архангельск, семья переехала в Ленинград, тётя устроилась на работу в местный ЖЭК. Появилась возможность проводить вместе одной семьёй выходные.
   Вскоре, пользуясь своим служебным положением, тётя выхлопотала для него отдельную жилплощадь – однокомнатную квартиру в Купчино. Своё совершеннолетие и выход в большую жизнь Боронок встречал уже с собственным жильём. В раздумьях о своей дальнейшей судьбе, как настоящий мужчина, он выразил было желание послужить, но тётя была начеку, категорически воспротивившись столь опрометчивому шагу.
   – Поступай в институт, – убеждала она. – Следуй примеру своих родителей. А в армию успеешь. Потом, если захочешь.
   Тётя была умудрённой. Она успела привязаться к племяннику и хорошо знала, что обычными двумя годами службы ему не отделаться – таких, как он, армия не отпускает никогда.
   Лето после выпуска из интерната Боронок провёл с родственниками на даче под Всеволожском. Домик был неказистый, деревянный, продуваемый всеми ветрами насквозь, но это не имело ровным счётом никакого значения. Всё окупалось с лихвой местной природой. Она была сказочная.
   Со своими братом и сестрой он ладил, как и подобает близкой родне. Брат Толик, худой очкарик, ровесник, следовал за ним тенью, денно и нощно, втайне лелея надежду зарядиться хотя бы частицей его незаурядного мужества. Сестра Таня, годом младше, страстная чаёвница, частенько зазывала провести время за столом. Иногда среди разговоров она вдруг замолкала и начинала внимательно смотреть на него, словно пытаясь взглядом донести что-то сокровенное. В такие моменты Боронку становилось не по себе. Сердце замирало. Он чувствовал, как сквозь время и пространство оживает, лаская его, тепло родного материнского прикосновения.
   Лето пролетело. Боронок поступил в институт. Это было начало новой жизни.
   Из девятнадцати прожитых лет последние семь он провёл во хмелю. Ускользающая девичья натура. Не счесть юных пташек, сражённых им на лету. Однако постепенно наступало пресыщение охотой. Теряла соблазн форма, всё более привлекательней становилась суть. Истерзанная детской неприкаянностью душа жаждала взаимности. И находила её, вне заповедной юности, среди взрослых женщин – подруг, стоящих в одиночку десятка ровесниц.
   Он встретил её, первую, как-то под вечер, гуляя по Невскому. Утомлённая заботами рабочего дня, она пила кофе с подругой за стеклом пышечной. Немедля он устремился внутрь, подошёл и присел рядом – влюблённым на всю оставшуюся жизнь.
   Любовь длилась полгода. Однажды она испугалась и ради спасения собственной семьи повинилась во всём перед мужем. Их связь прервалась. Внезапно, как и начиналась.
   Боронок горевал недолго. Он нашёл утешение в объятиях другой, третьей… Убивал время, пока в возрасте двадцати двух лет не встретил Алёну, одну из разведённых тридцатилетних, потерявших надежду на счастье. Готовую ради него на всё.
   Их совместная жизнь постепенно входила в свою привычную колею. Приближалась первая праздничная годовщина.

   Утренние сборы в школу. Баланс начал. Всё важно. Ангельское – внутри земного. Короткая юбка, рубашка, пиджачок – готовый и полный облик взрослой школьницы. Учебники с тетрадями прилагаются.
   Едва притронувшись к завтраку, Виктория чмокнула маму в щёку и вышла в коридор. Смотрясь в зеркало, прислушалась. Из комнаты брата ни звука, тишина, а ведь ему пора быть на ногах, студенческая зорька давно позади. Толкнув дверь, она с шумом вошла внутрь. На кровати лежал безжизненный кокон. Вика ухватилась за него.
   – Стёпка, подъём!
   Кокон распахнулся, чужое заспанное лицо брата, зыркнув из него, прошипело:
   – Отстань!
   На секунду Вика опешила, а затем вознегодовала:
   – Что значит – отстань? А ну, вставай!
   И, не удовлетворившись одними словами, бросилась в рукопашную.
   Спасаясь, Степан заметался по кровати.
   На шум в комнату заглянула мать. Схватка между братом и сестрой разгоралась не на шутку. Сходу без колебаний мать вступилась за сына.
   – Вика! Оставь его. Пусть спит – он поздно вернулся.
   Заступничество матери произвело должный эффект. Не без сожаления, прекращая борьбу и выпуская из рук бесчувственного противника, Вика поднялась с кровати. Приходя в себя, оправилась.
   – Позор! – сказала она, уходя. – А ещё комсомолец!
   Провожая, мать задержала дочь на пороге.
   – Кажется, у Стёпы проблемы на личном фронте, – шёпотом поделилась она своим беспокойством.
   Вика постояла в раздумье, выдержала паузу и, не желая утруждать себя в данный момент чужими проблемами, ответила:
   – Мы – разные поколения. Он – взрослый, я – маленькая. Между нами Китайская стена.
   – Ладно, – вздохнула мать, завершая разговор. – Иди, а то опоздаешь.
   Пространство вокруг школы было оживлено. Ребятня от мала до велика со всех сторон спешила навстречу знаниям. Вика шла в школу своим проторенным путём, через стадион, на краю которого в укромном месте – между кустами сирени и качелями – её, как всегда, ждал близкий человек, одноклассник по имени Коля.
   Встретившись и обменявшись приветствиями, они постояли немного и продолжили путь вместе.
   – Давай сбежим сегодня с уроков? – неожиданно предложил он ей.
   – Зачем? – спросила она, изображая недоумение.
   – Хорошая погода, – поднял глаза в небо Коля. – Гулять охота.
   – Гулять можно и после уроков, – заметила она.
   – Ждать долго.
   – Ничего. Всему своё время.
   – Отличница! – с укором буркнул Коля.
   Вика повернула голову и внимательно посмотрела на него.
   – Уроки пролетят незаметно, – сказала она, улыбаясь. – Сделаю всё, что в моих силах – обещаю. Если ты, конечно, от меня не пересядешь.
   – Не пересяду, – выпалил Коля. И, взбежав по ступенькам крыльца вверх, открыл перед ней дверь в школу.
   Новичок Коля Трубников появился в их классе год назад. Неделю, тихим и неприметным, он адаптировался. Затем, исчерпав все ресурсы чужой личины, слился с реальностью и стал тем, кем был с рождения – бунтарём.
   Классный руководитель, учительница математики, сухая пожилая женщина по прозвищу «Интеграл» попыталась укротить мальчика, но не тут-то было. Незыблемый стеклянный фасад школы дрогнул и осыпался – не жалея окон, мальчик ответил игрой в атакующий футбол.
   Поражение было сокрушительным. Счёт – разгромным. Однако «Интеграл» не опустила руки и продолжила борьбу. По поводу и без над Колей начали устраиваться общественные судилища.
   Отвечая за свои выходки распятием на лобном месте – перед всем классом у школьной доски – он вызывал противоречивые чувства. Цыган и видом, и поведением, один против всех. Присматриваясь, Вика подолгу задерживала на нём взгляд. И… постепенно, находя одну привлекательную черту за другой, влюблялась.
   Шло время. Противостояние учительницы и бунтаря усиливалось. Одних распеканий «Интегралу» уже было мало и она решила уязвить Колю в самое сердце, устроив ему показательное отчуждение от девичьей половины класса. По глубокому убеждению старой и опытной женщины такому хулигану, как он, было суждено прожить всю жизнь одному, изгоем, без пары и любви.
   Упорствуя в своём убеждении, на одном из собраний «Интеграл» обратилась к прекрасной половине класса:
   – Девочки, обратите внимание – единственный в классе Трубников у нас сидит один. Есть возможность исправить положение – воплотить в жизнь свою мечту.
   Тишина воцарилась в классе.
   – Неужели никому из вас он не симпатичен? – продолжала «Интеграл», злорадствуя. – Подайте знак, кто хотел бы дружить с ним.
   Никому не было дела до него. Равнодушие. Ни шороха. Полный штиль. И вдруг поверх голов взметнулась ввысь рука Виктории. Неожиданно для всех и, прежде всего, – для себя самой. Грянул гром среди ясного неба. Движением открывшейся наружу души девочка признавалась в своих чувствах мальчику.
   Усевшись за одну парту, они стали неразлучны. Чувствуя свою ответственность, Вика взялась за перевоспитание Коли. И чудо – бунтарское начало поддалось. Не до бунта, когда ты – опора девушки. Плечом к плечу на уроках, встречи у порога школы и проводы домой, поведение должно было соответствовать уровню доверия.
   Единственная и последняя памятная попытка Коли выйти из-под контроля случилась на предновогодней школьной дискотеке. Перед самым её концом, потеряв мальчика из виду, Вика заподозрила неладное. Выбежав в коридор, сразу же увидела его, во главе шумной и весёлой компании, собравшейся разряжать огнетушители. Она успела появиться буквально за секунду до того, как рука Коли была готова дать отмашку пенной буре.
   – Коля! – крикнула она.
   Встретилась с ним взглядом и, уходя, дала понять: ты – на распутье.
   Коля сделал правильный выбор. Огнетушители остались целы. Буря была укрощена. Без особого принуждения и труда – в угоду ангелу.
   «Интеграл» тяжело переживала своё поражение. День за днём она видела Колю в компании Виктории – отличницы, комсомолки, примерной во всех отношениях девочки. Отношения развивались. Скрепя сердце приходилось признать: у этой пары было будущее.

   Прозвенел звонок. Зов на перемену услышали все, кроме учителя. Погружённый с головой в своё занятие, как заведённый, он продолжал исписывать доску формулами. Уроку, казалось, не будет конца.
   Возмущённый, Коля взял учебник, тихонько отвёл руку с ним в сторону и, дождавшись удобного момента, разжал пальцы.
   – Бах! – сработал закон всемирного тяготения.
   – А-а-а! – взорвалась тишина на задних партах.
   – У-а! – подхватил весь класс.
   Оглушённый учитель отпрянул от доски, обернулся, поднёс наручные часы к глазам.
   – Да, действительно пора, – растерянно заметил он. – Как время летит – прямо бедствие какое-то. – Он поднял глаза на класс. – Все свободны. И прошу вас – не забудьте про домашнее задание.
   Несмотря на суету, охватившую класс, за партой Вики и Коли царил покой. Под её пристальным взглядом, прямой и неподвижный, смотря вперёд, он изображал полную безучастность.
   – Хватит притворяться! – толкнула она его. – Знаю – твоя работа.
   Коля пошевелился.
   – Но, если по-честному, – продолжила Вика, – то для физики вполне хватит и сорока пяти минут.
   Вдохновлённый её словами, Коля мигом преобразился, сжал кулаки и, потрясая ими, запел:
   – В нашем смехе и в наших слезах,
   И в пульсации вен – перемен!
   Мы ждём перемен.
   Выйдя из класса, они отправились в столовую. За обедом стояла большая очередь, терять время попусту не хотелось и они решили обойтись без первого и второго, перекусив в буфете, чем придётся. Вика заняла места за свободным столиком, Коля пошёл за едой.
   Вскоре на столике появились ватрушки и компот. Разглядывая стоящий перед собой стакан, Вика поморщилась – внутри плавала большая розовая медуза.
   – Компот абрикосовый, – сказал Коля, заметив её реакцию. – Это абрикос.
   Вика выудила медузу из компота ложечкой и осторожно положила её на край тарелки с ватрушками.
   – Хочешь – ешь, – предложила она.
   Теряя воду, медуза начала расползаться.
   Коля поспешил вооружиться ложечкой и принялся окучивать её, пытаясь поднять и отправить в рот. Медуза отчаянно сопротивлялась.
   Наблюдая за их противостоянием, Вика внезапно ощутила беспокойство. Прилив. Волнение тайной стихии внутри. Стихии, живущей по своим законам и правилам, и проявляющейся всегда спонтанно, неожиданно, без предупреждения. Чаще, когда они оставались с Колей наедине.
   Однажды всё зашло слишком далеко. У неё отчаянно забилось сердце, пошла кругом голова и она чуть было не потеряла сознание, перепугав и себя, и Колю. Тут же покончив с поцелуями, они освободились из объятий друг друга, сели порознь и долго приходили в себя. Уже потом, спустя время, дома, наедине с собой, почти позабыв про пережитое, она обнаружила их – тайные знаки большого прилива. Будь осторожна, уходя, предупреждали они, море огромно, родников, питающих его не счесть, томлению взаперти оно предпочитает волю.
   Наконец, с большими ухищрениями Коле удалось победить медузу. Аккуратно и бережно он поднёс её ко рту.
   Вика опустила глаза. Достигнув своего пика, волнение постепенно сходило на нет.
   – Вкусно! – поделился своими впечатлениями об абрикосе Коля.
   Очнувшись, Вика потянулась к ватрушке, надкусила её, пригубила компот.
   – Сегодня хорошая погода, – сказала она. – Давай погуляем в парке.
   – Давай, – согласился он.

   Прошло три дня с прошедшей встречи. Старые розы, ведя схватку со временем, слегка увяли. Новые, заняв место рядом и словно подбадривая их, были изначально свежи и белы.
   Илона улыбалась.
   – Разомнёмся стряпнёй? – предложил Степан.
   – Это лишнее, расслабься. Обед готов – мама постаралась перед дежурством.
   Удовлетворённо кивнув, Степан подошёл и обнял её. Она не сопротивлялась.
   – Тогда я начну побеждать, – заявил он, приободряясь.
   – А справишься?
   – Не беспокойся. Я занимался самбо, целых пять лет.
   – Странно, в газетах об этом ничего не писали.
   – Скромность украшает чемпионов.
   – А по-моему, всё как раз наоборот, – сказала она, отступая к тахте.
   Он наступал. Шаг за шагом путь сокращался, слова иссякали и, наконец, исчерпав все лимиты пространства и общения, они оба упали на тахту.
   Домой он вернулся поздно. Метро уже не работало, пришлось добираться на попутках.
   Утром его разбудила сестра. Больше он не уснул. Уставившись в потолок, лежал и старался прогнать мрачные мысли прочь.
   Накануне он пресытился борьбой допьяна. Однако любовный омут остался взаперти.
   – Санитарный день, – лукаво улыбаясь, объяснила Илона.

Глава восьмая

   Вечерело. В квартире Боронка горел свет. На маленьком мягком диванчике перед ним сидела Алёна – запахнутая в домашний халат, чистая, обаятельная, тёплая. Прелюдией яркого романтического настроения струились по плечам распущенные белокурые шелковистые волосы. Велик соблазн… Но Боронку было не до того. Он ждал звонка. Ночь обещала добычу. Четыре раза в неделю без сна – он разгружал вагоны.
   …Детский сад, работа воспитателем. Всё светлое время суток на ногах в суете и заботах. Вечером – пустая комната в коммуналке. Так, коротая дни, жила-была Алёна, одна-одинёшенька.
   Однажды жарким летним днём она опомнилась. Пытаясь поймать свой лучик счастья из щедрой горсти солнечного дождя, разорвала замкнутый круг, взяла отгул и отправилась на озеро под Всеволожском.
   Он вышел из воды с ластами подмышкой, большой, весёлый, беззаботный. Подойдя и бесцеремонно уставившись, оглядел её всю. Поймав взгляд, сказал, что если она улыбнётся ему, то он сотворит чудо из чудес – подвинет озеро.
   Она усмехнулась, легла на живот и притворилась неживой, давая понять, что не верит.
   Незнакомец не уходил.
   – Я занята, – сказала она. И, прикрываясь полотенцем, добавила: – Мне не нужны ваши фокусы.
   – Жаль, – вздохнул он. – Это мой коронный номер. Я тренировался и день, и ночь, всю жизнь.
   Она сокрушённо покачала головой – болтун, каких немало, прилип, так просто не отстанет. Повернулась и улыбнулась блеском всех 32-х зубов. Сопроводила улыбку взмахом руки: спектакль окончен, иди двигай своё озеро и сам утони в нём.
   Вернуться в исходное положение она не успела. События вышли из-под контроля. В один миг мощная сила подхватила и вознесла её высоко над песком, лицом к лицу с ним – бесшабашным. Он улыбнулся ей, держа на весу в своих дланях.
   Долгая секунда оцепенения…
   – Спасите! – прошептала она, зажмуриваясь и обхватывая руками его шею.
   Он откликнулся. Сомкнул хват ещё крепче и понёс её, легко и непринуждённо, как пушинку, навстречу спасению, одним, только ему ведомым путём.
   Спустя время, услышав плеск воды, она решилась открыть глаза. Они шли прямиком в озеро.
   – Зачем? – еле слышно спросила она.
   – Договор, – ответил он. – Я двигаю озеро.
   Не в силах сопротивляться, словно сражённая гипнозом, она потеряла связь с реальностью.
   Он вошёл в воду и, рассекая её, двинулся вперёд. Светлое безбрежное царство, даль глубокая, просторы великого блаженного покоя без страха, одиночества и боли открылись перед ней. Явь превращалась в сказку…
   Она вышла из пучины, восседая на плечах богатыря.
   У неё были с собой бутерброд, помидор, леденец и время. Всё, что она могла предложить ему взамен.
   …Телефонный звонок.
   Боронок снял трубку.
   – Алло! Да, я. Выхожу.
   В дверях он остановился. Чувствуя девичье волнение, обнял её, прижал к себе и поцеловал.
   – Спи. Не заметишь как пролетит время, придёт утро и новой серенадой я разбужу тебя.
   Алёна поправила ему воротник, погладила по руке.
   – Не надрывайся там, Тит. Я тебя очень прошу.
   Боронок вышел во двор. У телефонной будки стоял мотоцикл «Урал» с коляской. Рядом маячили напарники – братья Четниковы. Оба рыжие, плотные, крепкие, силой и физическим развитием почти не уступающие ему самому. Две половины единого целого. Близнецы Чет и Нечет. Хулиган с серьгой в ухе и миротворец.
   Кивнув обоим, Боронок занял место в коляске. Нечет уселся рядом, Чет впереди.
   Мотоцикл завёлся, взревел и, срываясь с места, понёсся навстречу ночи.
   Калининская овощная база. Напротив, через дорогу – Пискарёвское мемориальное кладбище. Вечный огонь и покой. Внимая и отдавая должное столь щепетильному соседству, как добрая соседка, база скрывала свою беспокойную суету за высоким бетонным забором. Праздник урожая, в праздники и будни, круглые сутки, и ночью, и днём. Троица поспела в самое время. Как всегда, старший по разгрузке Наумыч, встречая её, был на своём посту.
   – Чего кислые? – спросил он, здороваясь.
   – Менты тормознули, – ответил Чет. – Прикопались к габаритным огням.
   – Штрафанули?
   – А как же!
   – И шут с ними… Хорошо, что отпустили. Иначе без вас мне кранты. Значит, как всегда, два вагона?
   – Да.
   – Вперёд, ребята! – радостно потёр руки Наумыч. – Родина вас не забудет.
   Неторопливым размеренным шагом, разминаясь, подошёл Боронок к вагону. Очередное испытание духа и тела ждало впереди. Овощ тот ещё враг. Поначалу заигрывает с тобой, поддаётся, сам лезет в руки, потом сбрасывает маску и объявляет войну. Опомниться не успеешь, а уже пройден рубеж, килограммы ушли, откуда ни возьмись, давя дикой мощью, прёт на тебя махина весом в тонны…
   Воин или бурлак? Боронок засучил рукава. И тот, и другой. Труд как сражение. Иного пути нет. Ставки сделаны – к утру вагоны с картошкой должны опустеть.

   Начало лекции было монотонным и скучным. Голос преподавателя витал где-то высоко, под самым потолком, пытаясь достигнуть уровня замерших внизу студенческих голов. Слух Степана, как и большинства его товарищей, был отключен. Не до профессора, когда ты во власти потрясающей новости. Освобождалась квартира – на целую неделю Горыныч вместе с родителями уезжал в Москву.
   Первым шагом к цели было занять место в аудитории рядом. Вторым – войти в доверие и получить ключи.
   – Горыныч! – толкнул он хозяина квартиры.
   – А? – отозвался тот, увлечённо рассматривая брелок.
   – Хочешь – покараулю твоё жильё?
   Горыныч недоумённо приподнял бровь.
   – Зачем её караулить? В дверях замки хорошие.
   Взяв паузу, Степан устремил взгляд на брелок. Смотреть было на что. Женщина одевалась и раздевалась перед глазами, в зависимости от угла зрения переливаясь на свету.
   – Круто! – поспешил выразить своё впечатление он.
   – Ага! – откликнулся Горыныч. – Подарок.
   Степан оживился.
   – Что тебе подарить, чтобы ты пустил меня к себе пожить? Говори, я за ценой не постою.
   Горыныч отвлёкся от брелока.
   – Ты один или с подругой? – спросил он.
   – С подругой, – признался Степан. – Пришло время проверить чувства, а подходящих условий нет. Выручай, брат.
   – Видишь, какая несправедливость, – произнёс Горыныч, снова уткнувшись в брелок. – Ты имеешь подругу, но – бесквартирный. У меня есть квартира, но нет подруги. Какой напрашивается вывод?
   – Какой?
   – Гони подругу. И тогда, так и быть, на неделю квартира твоя, вселяйся и веселись. Только смотри, чтобы моя подруга была не хуже твоей. Я в этом плане привередливый.
   Степан растерялся.
   – У меня нет лишней подруги. Да ещё такой, чтобы угодила тебе.
   – Это твоя проблема. Ищи, коли приспичило. Свободная хата стоит того.
   И, заканчивая разговор, Горыныч потряс в воздухе связкой ключей.
   Как ни старался Степан, найти за один день девушку, достойную Горыныча, не удалось. Условие оказалось невыполнимым, квартира – недоступной, и каждый из них – хозяин и влюблённый – в итоге остался при своём.
   На следующий день после отъезда Горыныча, сидя в аудитории, Степан слушал очередную лекцию. Тоска донимала его. Жить не хотелось. Рядом, вертя что-то в руках, увлечённо разглядывал Боронок. Бросив в его сторону случайный рассеянный взгляд, Степан встрепенулся. Луч света в тёмном царстве. Знакомый брелок. Тот самый – с переливающейся женщиной.
   – Откуда у тебя это? – спросил он, облизывая пересохшие губы.
   – Горыныч оставил, – ответил Боронок. – Мы же соседи.
   – Он… и квартиру тебе оставил?
   – Да. Ведь там живность – хомяк и рыбы. Надо следить, чтобы не окочурились в его отсутствие.
   В отличие от Горыныча Боронок оказался куда сговорчивее. Никаких условий. Всего лишь одно пожелание – взять хлопоты по уходу за живностью на себя. Степан обещал. И ключи вместе с волшебным брелоком тут же перешли к нему. Как временно исполняющему обязанности хозяина квартиры.

   Стоя перед сервантом, Илона внимательно разглядывала хрусталь за стеклом. Какие сюрпризы порой преподносит жизнь. Неделя свободной жилплощади. Начало игры в жениха и невесту. Дозволено всё, никаких запретов, открыты все дороги, среди которых и та, одновременно близкая и далёкая, уносящая личную свободу – в ряды юных домохозяек, обременённых бытом и семьёй.
   Она оторвалась от хрусталя, огляделась, заметив зеркало, подошла к нему. Собственное отражение по пояс. Несколько минут она придирчиво рассматривала его. Вынося вердикт, улыбнулась. Всё как всегда – среди смуглянок с холодным сердцем она первая, поиск изъянов – пустая трата времени, должный эффект без всяких уловок и прикрас налицо. Она заложила руки за голову и закрыла глаза. Задумалась. А что же и вправду дальше? Какие перспективы в действительности ждут её, красавицу, впереди? Институт, диплом, работа – вехи совершенно необходимые для становления личности, важные этапы, без которых нечего и думать о каком-либо существенном изменении судьбы. Да, жених женихом, игра игрой, а записываться в невесты рановато. Время ещё не пришло.
   Она открыла глаза. А где собственно он? Ушёл кормить хомяка, обещал через пять минут вернуться и – как в воду канул.
   Тихо на цыпочках, стараясь не шуметь, Илона отправилась следом за ним, в соседнюю комнату. Дверь была приоткрыта. Поддев её носком и распахнув пошире, она заглянула внутрь.
   Степан стоял перед окном, спиной к ней, совершенно голый. Сердце Илоны отчаянно забилось. Маяк. Сигналит. Кому?
   – Эй!
   Он развернулся.
   Она пошла навстречу.
   Мельком на ходу отметила: с сигналом беда – никаких надежд. Глянула в окно. Внизу никого. Далеко впереди башенный кран. Обернулась. И едва не зажмурилась, застигнутая врасплох. Сигнал, реагируя, оживал на глазах.
   – И что мне теперь делать? – спросила она, смотря ему прямо в глаза.
   – Забыться, – ответил он. – Под нашей собственной крышей. Крепко-накрепко. Чтобы осталась память о ней.
   Ярок, горяч и полон чувств был призыв. Словно панцирем сдавило грудь. Раздумывать было некогда. Поддаваясь и отметая прочь все тайные и явные противоречия, она поспешила сбросить лишний груз.
   …Отутюженный жарким полным контактом пушистый напольный ковёр остывал, впитывая влагу разгорячённых неподвижных тел.
   Они лежали рядом, касаясь друг друга и смотря в потолок.
   – Когда-нибудь так у нас получатся дети, – голосом пересекающего финишную черту марафонца заявил он. – А пока я получил всё, что хотел.
   Она улыбнулась. Тронула его рукой. Сигнал таял в розовом тумане. Маяк исполнил своё предназначение.

   Боронок вошёл в вагон. Треть картошки уже снаружи. Осталось выгрузить ещё треть и братья придут на помощь. Он уставился на гору перед собой. Рассыпайся!
   Груз в сетках не пошелохнулся.
   Он полез наверх. Тронул мешок под самой крышей, ухватился за другой, третий… Отзываясь, гора встрепенулась, задрожала и пришла в движение. Начался картофелепад. Спасаясь, Боронок бросился вниз, а затем прочь из вагона. Картофель – за ним.
   Из соседнего вагона на шум выглянул кто-то из братьев. Озадаченно уставился на беглеца.
   – Нормально, – откликнулся тот, приходя в себя. – Сорт такой. – И, набычившись, ринулся обратно, за реваншем – очищать заваленный вход в вагон.
   Глубокая тёмная ночь. Равнодушно рассеивая тьму, светили фонари. На платформе перед вагонами, ожидая заполнения поддонов, стоял погрузчик. Сидящий внутри водитель, покуривая, смотрел увлекательное шоу. Троицу он видел впервые. Студенты? Навряд ли. Хотя и молодые, но работают так, будто не овощами – золотом промышляют – молча, упорно, старательно. Чувствуется серьёзная натура. Мужики.
   Заморосил дождик, сначала тихо, затем всё более крепчая и набирая силу. Вскоре на крышу погрузчика барабанной многоголосой дробью обрушилась настоящая стихия. Всё, приехали. Хочешь-не хочешь, пришло время сматывать снасти, объявлять перерыв и ждать прояснения погоды. Водитель раскрыл было рот для усыпляющего зевка, как вдруг замер. Безумие творилось на его глазах. Бросая вызов стихии, троица сбрасывала одежду.
   Первым под дождь вышел серьгастый. Вынес трёхпудового младенца на руках, маршем дюжей няни пронёс его до поддона и впечатал в деревянный настил.
   Запел.
   Двое, выходя со своим грузом на руках, подхватили песню.
   Подавшись невольно навстречу участником события, водитель начал жадно ловить слова. Несомненно главный секрет был в них. Точно.
   – Это Кара-Кара-Кара-Каракум…
   Ночь уходила. Свет фонарей угасал. Огромным багряным заревом поднималось над горизонтом солнце.
   Голышом, в одних трусах и ботинках, троица выгружала последние мешки из вагона. Из тени внезапно вынырнул Наумыч. Водитель Сёма, сверкая шальными глазами, бросился ему навстречу. Бедолагу шатало из стороны в сторону.
   – Наумыч, не подумай чего, – заголосил он, тряся головой. – Я не пьян, ей-Богу!
   Наумыч молча уставился на него, затем перевёл взгляд на трудяг.
   – Ты, брат, легко отделался, – заметил он. – Одёжка всё-таки при тебе осталась.
   Сёма зажмурился.
   – Не пил ничего.
   – Конечно.
   – Наумыч!
   – Верю. Ты, Сёма, пьян этой стервой Победой. Я знаю. И со мной такое бывало.
   – Да, – закивал, соглашаясь, Сёма. – Та ещё зараза. Нет спасения.
   Подошёл Нечет.
   – Поздравляю с успешной сдачей норматива! – раскрыл ему объятия Наумыч. – Отлично сработали. – Обнимая и хлопая по спине, добавил:
   – Пошли за расчётом.
   Утро вступало в свои права. База просыпалась. Ночная смена, усталая и довольная, с заработанным рублём в кармане шла на проходную. Путь триумфаторов был усеян овощным изобилием. Картошка, брюква, морковь… Внезапно глазам открылась арбузная отдушина. Они сошлись. Словно сами собой большие полосатые ягоды прыгнули в руки. Боронку – две, братьям – по одной. Ноша окрылила. Идти стало намного легче.
   Из-за поворота перед проходной наперерез внезапно выскочил человек в чёрной робе. Уставившись на них, он увидел арбузы и, словно гончая, поймавшая след, устремился навстречу.
   – Охрана, – тихо сказал Чет.
   – Не слепые, – в тон ему произнёс Боронок.
   Довольная улыбка во весь рот озаряла лицо человека.
   – Какая удача! – осклабился он, разводя руками. – За всю неделю ни одного воришки, а тут за один раз сразу трое. Ну, что, попались, ребята? Сдавай кладь, будем акт оформлять, штраф вам светит нешуточный.
   Боронок переглянулся с братьями.
   – Погоди, – сказал он. – Рано радуешься. Эти арбузы – битые.
   – Битые? – переспросил человек. Нахмурился, шумно задышал и, приходя в бешенство, ткнул перед собой пальцем: – Покажи!
   – Смотри, – пожал плечами Боронок. И простым бесхитростным движением шулера выронил арбуз.
   Хрясь – разбился вдребезги тот.
   Человек замер. Боронок, улыбаясь, стал подкидывать в руках второй арбуз, Чет и Нечет, вторя, принялись жонглировать своими.
   – Ты не за теми охотишься, – заметил Боронок. – Мы – работяги, всю ночь здесь пахали. Этими арбузами не восполнишь того, что выжала из нас твоя база.
   – Ищи лучше халяву, – посоветовал Чет. – Она там не стесняется – арбузы тачкой увозит.
   – А? – обрёл дар речи человек.
   – Ага.
   – Куда увозит?
   – Будто сам не знаешь. Туда, где дыра в заборе.
   – Где? – присел человек.
   Боронок и братья показали. Не сговариваясь – в противоположные стороны. Глаза охранника растерянно заметались.
   – Дыра сквозная, – объяснил Боронок. – Вход-выход.
   Человек жадно посмотрел на арбузы, перевёл взгляд на розовое пятно на асфальте, махнул рукой и, чертыхаясь, побежал искать дыру в заборе.
   На проходной навстречу поднялась пожилая женщина-сторож.
   Чет прижал арбуз обеими руками к груди.
   – Заплачено, бабуля!
   – Кому, ему?
   – И ему тоже.
   Она уставилась в окно.
   – Тогда куда-это он стреканул?
   – За долей своей. Чтобы не забыли.
   – Ах, ты!
   Они вышли наружу. Остановились, вдохнули полной грудью свежую прохладу нового дня и, оживлённо переговариваясь, устремились к поджидавшему их мотоциклу. Ещё одна ночь из череды трудовых будней была позади.

   Сквозь сон Степан услышал птичью трель, бодрую и заливистую. Будя, она звала ожить, вспорхнуть и запеть вместе с ней. Он открыл глаза. Звонили в дверь.
   Спрыгнув с дивана, он поспешил на зов. По пути услышал шум с кухни – Илона что-то готовила, ей было не до птичьих разговоров.
   С замиранием сердца открыл дверь. За ней – никого. Он хотел было закрыться, но в последний момент, передумав, решил выглянуть наружу. По лестнице вниз удалялась знакомая широкая спина.
   – Тит! – окликнул он.
   Боронок оглянулся.
   – Я думал тебя нет, – радостно осклабился он, меняя направление движения.
   – Здесь мы вдвоём, – сказал Степан, встречая друга. – Закрылись, как в крепости. Почти не выходим.
   Боронок понимающе кивнул.
   – Никто вас не беспокоит внутри крепости? – спросил он, останавливаясь и обмениваясь рукопожатием.
   – С какой стати? – встревожился Степан. – Хозяин уехал.
   – Сам – да. А домовой на страже. Вдруг материализуется, захочет свести знакомство.
   – Пусть он Горыныча дожидается. Мы здесь транзитом, на время, поживём и съедем.
   – Ладно. Тогда у меня есть предложение. Приглашаю посидеть вечерком по-соседски, парой на пару, вчетвером.
   Внезапно к разговору присоединилась Илона. Прильнув сзади к Степану, она обхватила его руками и выглянула наружу.
   – Здрасте!
   – Здрасте! – кивнул Боронок.
   – А почему в дверях? – спросила Илона.
   Вопрос повис в воздухе – из кухни донеслось громкое шипение, раздался протяжный свист, застучала гулкая дробь.
   – Ой! – вскрикнула она, отшатнулась от Степана и стремглав бросилась на шум.
   – Колдует, – кинул ей вслед Степан.
   – Консервы, – заметил Боронок, принюхиваясь.
   – Ага.
   Минуту друзья молчали.
   – Хорошо, что ты зашёл, Тит, – сказал Степан. – Спасибо за приглашение. Давай и правда отметим наше новоселье, закатим пир на весь мир.
   – Договорились. Тогда до вечера. Встречаемся у меня.
   Боронок двинулся вниз. На середине лестницы, вспомнив что-то, остановился.
   – А Горыныч что с тебя за квартиру требовал?
   – Знакомства, – ответил Степан. – Подругу хотел.
   – Старая песня, – усмехнулся Боронок.
   – Я не смог ему ничем помочь.
   – Не терзайся. Такое положение вещей – в интересах общего дела. Пока Горыныч один, нам с тобой делить блага. Тебе – квартира, мне – его дружба.

   Стоя перед раскрытой зеркальной дверью шкафа, Алёна перебирала платья. Сегодня с Титом они ждали гостей и потому следовало выглядеть достойно. Полосатое или в горошек? А может быть это – отливающее бирюзой? Примеряя платья, одно за другим, она смотрелась в зеркало. Неудовлетворённая, продолжала поиск. Внезапная мысль мелькнула в голове: дело не в платьях – в ней самой. Разница в возрасте, целых семь лет! Отсюда неуверенность, искажающая лицо, облик, фигуру. Как справиться с ней? Море платьев вокруг. У каждого своя история. Она закрыла глаза, уходя в мир воспоминаний, поплыла и пропала. Спустя время, по возвращении платье из платьев ждало её. Затая дыхание, как в первый раз, она одела его, пригляделась, подняла голову. Да, та самая. Любимая. Красивая и молодая, вне возраста, времени и памяти лет.

   Начало вечеринки кружило голову. Проведя несколько дней взаперти и отвыкнув от людского общения, Илона к своему удивлению стеснялась. Придти в себя и освоиться помогла хозяйка. Радушия, непринуждённости и гостеприимства ей было не занимать. Илона видела перед собой взрослую женщину, превосходство опыта и умения быть собой, старшую подругу из соседней квартиры, ту самую, что в иных моментах бытия – открытия сокровенных женских и житейских тайн – ближе родной матери. Общий стол, сидящие рядом мужчины не давали возможности сблизиться. А так хотелось! В разгар вечеринки, переглянувшись, они поднялись со своих мест. Взяли початую бутылку лёгкого вина, бросили мужчин и уединились в углу на мягком диванчике среди полумрака и тишины. Грёзы и мечты парящей в небесах одной, обретённая твердь под ногами другой – встретились два полюса, качнулись качели и начался поиск уравновешивающей всё единой вечной истины.
   Мужчины были заняты собой. От обильной еды ломился стол, горели ярким огнём звёзды крепкого армянского коньяка, шло полным ходом весёлое и беззаботное братание.
   Наступила глубокая ночь. Небо было усеяно звёздами. Боронок и Степан вышли на балкон. Вспыхнула ярким пламенем спичка, рассеяла тьму, зажгла два огонька. И заклубился сигаретный дым. Языки развязаны, души нараспашку, пришло время откровения.
   Боронок выпрямился, вынул сигарету изо рта и, удерживая её на весу перед собой, заговорил:
   – Знаешь, Стёпка, я с рождения одержим одной большой мечтой. Сколько себя помню – пашу изо всех сил, ищу счастье, прокладываю путь в свой залитый солнцем оазис. Мне счастья много надо, я хочу его всё, что есть на земле и мне отмерено. За это ничего не пожалею, любую цену заплачу, себя с землёй сравняю.
   Степан слушал, не перебивая.
   – И главное, – продолжал Боронок, – о чём прошу судьбу в этих мытарствах – не отлюбить, остаться собой, жить и дышать до конца, любя.
   Замолчав, он сунул сигарету обратно в рот, опёрся локтями на перила и опустил голову вниз.
   Дым клубился. Тишина царила вокруг. Наконец, в ночь, один за другим полетели два огонька, чертя мерцающим светом свой путь, достигли земной тверди, ударились о неё, вспыхнули и рассеялись.
   Земля и небо.
   Горели звёздами светляки.
   – Ты услышан, Тит, – тихо сказал Степан. – Адрес верный.

Глава девятая

   Пятница была особенной. Сидя за партой, Вика и Коля еле сдерживали возбуждение. Первое путешествие за город вдвоём – в гости к «полосатому» деду.
   Накануне родители со Степаном проведали деда. Обратно вернулись впечатлённые, с горой свежего урожая – помидорами, кабачками, яблоками… На словах дед передал, что ждёт внучку. И надеется дождаться её приезда раньше, чем появится ещё одна. Шутки шутками, а деду не позавидуешь, живёт старый моряк один-одинёшенек, компании ему не хватает.
   Коля вознёсся на седьмое небо, когда Вика предложила ему составить ей компанию. Обрадовал. Правда, насторожил знакомый шальной блеск в глазах, но она тут же поспешила успокоить себя. Пусть только попробует что-нибудь выкинуть – она просто бросит его по пути. Невелика потеря. Потом посмотрим, как будет вымаливать себе прощение.
   Мама, узнав про их совместный отъезд, встревожилась. Подобное намерение явно имело тайную подоплёку. Краснея, Вика ответила ей немым укором. У этих взрослых всегда одно и то же на уме. Как будто не видно, что они оба ещё дети.
   Уроки, наконец, кончились. Наскоро перекусив в буфете, они вышли из школы и устремились на вокзал.
   Электричка была полупустой. Октябрь, пляжный сезон давно миновал, за стеклом проплывала красно-жёлтым нарядом осень. Вика устроилась у самого окна, Коля подпирал её плечом, сидя рядом. Между их ног на полу стояла большая сумка – в гости к деду они ехали не с пустыми руками.
   На половине пути, распугивая сонную тишину, в вагон ворвалась троица подростков. Юная рабочая смена, она же – живое проклятие родного ПТУ. Вдоволь покуролесив и набегавшись, новые пассажиры заняли места на соседней лавке, позади Вики и Коли. Смехом, матерщиной, лущением семечек и плевками продолжили общий путь.
   Вика смотрела в окно, изредка с любопытством поглядывая на Колю. Он сжимал её руку в своей, красный, уставившись невидящим взглядом прямо перед собой. Временами, в ответ на шум за спиной, брови его хмурились, на скулах играли желваки. Никаких сомнений – в любой момент он был готов подняться и проявить себя защитником.
   Остановки летели одна за другой. Пассажиры постепенно покидали вагон. Пришло время и их выхода. Ступив на перрон, Вика облегчённо вздохнула – неприятный отрезок пути кончился, хулиганы-попутчики остались позади. Вдвоём они спустились с перрона и отправились к билетной кассе – узнать расписание поездов на воскресенье. Остановившись перед огромным стендом, Вика углубилась в чтение. Коля оказался предоставлен самому себе. Скучая, он обернулся и уставился на электричку. Уезжая, та медленно набирала ход. Показалось окно с пэтэушниками. Увидев Колю, все трое вскочили со своих мест, прильнули к окну и начали прощаться. Отчаянием в лицах и жестах. Взгляд Коли застыл. Отчаяние нарастало. Электричка уезжала. Время прощания стремительно таяло. И тогда Коля очнулся. Срываясь с места, бегом устремился вслед, подхватил на ходу с земли воображаемый камень, поравнялся с окном, взмахнул рукой и сымитировал бросок. Попал. Окно вмиг стало прозрачным, как будто за ним никого и не было.
   Насладиться победой он не успел.
   – Хулига-а-ан! – внезапно истошно закричал кто-то рядом. – Вот он. Держи его!
   Оправдываться было бесполезно. Петляя, как заяц, Коля рванулся назад. В мгновенье ока достигнув билетной кассы, подхватил сумку и, увлекая Вику за собой, понёсся прочь.
   Они остановились через несколько минут, когда опасность в виде всполошённого кричащего на все лады люда осталась далеко позади. Вика задыхалась, у неё отчаянно колотилось сердце, кололо в боку. Пытаясь придти в себя, она согнулась и упёрлась руками в колени.
   – Вика, они первые начали, – сказал Коля. – Я только ответил.
   С тяжёлым вздохом Вика выпрямилась. Глаза её источали ледяной холод.
   – Слышать ничего не желаю, – прохрипела она. – Ещё раз подобное повторится – сильно пожалеешь. Понял?
   – Да, ладно, – отмахнулся Коля. – Я всё равно промахнулся.
   – А если бы меня рядом не было? Разбил бы окно?
   – Не знаю, – пожал он плечами.
   Находя дальнейший разговор бесполезным, Вика махнула рукой.
   – Пошли.
   До дома деда им удалось добраться без приключений. Дед находился во дворе, коля топором дрова. Идя вдоль забора к калитке, смотря во все глаза на него, Вика испытывала невольный трепет. Её дед. Всегда в строю, солдат полка Победы, вне времени и перемен.
   Увидев гостей, дед воткнул топор в колоду, утёр руки и пошёл навстречу.
   – Здравствуй, внучка!
   Растроганная Вика не жалела чувств, обнимая и целуя родного человека. Нельзя пропустить ни морщинки… Внезапно щека полыхнула огнём. Ойкнув, она поспешила остановиться и отпрянуть.
   – Колется, – пожаловалась она.
   Старый Греков провёл рукой по щетине.
   – Колется, – с улыбкой подтвердил он.
   – Бриться надо.
   – Это точно. – Дед перевёл взгляд на Колю. – Как звать?
   – Николай.
   – Водку пьёшь?
   – Ещё не пробовал.
   – Жаль, а то бы научил тебя опохмеляться.
   Теряясь в поисках ответа, Коля потупился.
   – Дед, что за глупости ты говоришь? – поспешила вступиться за друга Вика. – Коля – ещё школьник.
   – И что? Это не повод ставить на себе крест. Тем более, когда он с меня ростом.
   Коля, оживившись, поднял глаза.
   – Не робей, – подмигнул ему дед. – Школа школой, а главная наука – сама жизнь. Раз приехал, познакомлю тебя с ней, введу в курс молодого бойца.
   Колины глаза зажглись.
   Нехорошее предчувствие охватило Вику. Перспектива приятного отдыха стремительно улетучивалась. «Полосатый» был верен себе. Пользуясь подвернувшимся моментом, сколачивал экипаж.
   – Дед, а ведь мы к тебе в гости, – недовольным тоном сказала она.
   – Добро пожаловать! – откликнулся он.
   – Хотим отдохнуть на природе, – продолжила она.
   – Пожалуйста.
   – Гостинцы у нас.
   – Понял. Семь футов нам под килем. Идём обедать.
   И, ухватив сумку с гостинцами, он развернулся к дому.
   Предчувствие не обмануло Вику – дед и в самом деле положил глаз на Колю. Срочно требовалась помощь по хозяйству. И «полосатый» не мог отказать себе в искушении вылепить за обедом из парня добровольца. Обед кончился. Оба отправились работать. Скрепя сердце, Вика осталась в доме одна. Единственное, что могло в этой ситуации утешить – клятвенное заверение деда в разумных пределах помощи. Часы сверены – всего каких-то пол-суток и затем полная свобода передвижения им обоим. Как они распорядятся этой свободой деда, казалось, не волновало. Два юных голубя прилетели поворковать наедине. Не будет же он им помехой.
   Посидев в одиночестве, без дела, Вика заскучала. Поднялась, прошлась от окна до окна и решила привести в порядок холостую дедовскую обитель. Это занятие так увлекло её, что с непривычки пошла кругом голова. Оставив веник и вытряхнутый наполовину ковёр, она поспешила в укромное место под бабушкиным портретом.
   Какая дикая несправедливость: гибель под колёсами по вине пьяного водителя. А будь всё иначе, была бы бабушка жива, разве сидела бы сейчас здесь Вика одна-одинёшенька, потерянная, уставшая и обиженная. Бабушка не дала бы в обиду. Приласкала бы, ободрила, а главное – запретила бы деду своевольничать. Вика приподнялась и, обернувшись, устремила взгляд на старую чёрно-белую фотографию. Лицо на портрете, молодое и весёлое – на нём бабушке не было и сорока – ожило. В бабушкиных глазах Вика увидела себя. Почудилось, что они с ней одно целое. А ведь так оно и есть, поддакнул голос внутри. Внучка – прямое бабушкино продолжение. Связь между ними жива вопреки всему – скреплённая родной кровью поколений. Здравствуй маленькая дюймовочка, была у тебя защита и опора, есть и будет, ты на этом белом свете не одна.
   …Её разбудил яркий свет и шум. Открыв глаза, она увидела деда и Колю, топчущих пол грязной обувью.
   – Спишь? – спросил дед, улыбаясь.
   Негодуя, Вика вскочила на ноги.
   – Сплю, – заявила она. – После трудов праведных. Не заметил, что здесь чисто?
   Уставившись себе под ноги, дед озадаченно почесал голову.
   Вика подняла голову и с чувством оскорблённого достоинства вышла из комнаты. Затевать сыр-бор с этой компанией она не собиралась.
   Компания признала свою вину. Дед демонстративно, с азартом, вымел все грязные следы из дома, Коля не менее усердно рассеял их по ветру. Инцидент, казалось, был исчерпан. Выдерживая характер, Вика погуляла некоторое время по двору, вернулась в дом и без лишних предисловий и околичностей возобновила прерванное общение.

   Было зябко. Светало. Вика закинула руку за изголовье кровати, нащупала наручные часики на тумбочке, поднесла их к глазам. Циферблат показывал прошедшее время. Так и есть – забыла завести. Немудрено, всё-таки это первая ночь, проведённая с мальчиком. Крутя колёсико завода, она приподнялась и устремила взгляд в сторону Коли. До дивана шагов пять. Длинных. Интересно, как он переночевал? Судя по смятому, расположенному в ногах одеялу, закрытой крест-накрест руками голове, ему было не до сна – с кем-то боролся.
   Откинувшись на подушку, она уставилась в потолок. Чета комаров, лишённая каких-бы то ни было инстинктов, деля пятачок крошечного пространства вниз головой, мирно дремала прямо перед ней. Сонное царство. Жизнь за лишнюю минуту сладкого сна. Присоединяйся!
   Обдумывая ответ, она затаилась. Слов нет, понежиться хотелось. Тем более, когда ты здесь не одна – в компании.
   – Коля, – позвала она. – Коля-а-а…
   Тишина.
   Внезапно нечто вроде маленького беспокойства заворочалось внутри. Мысль, что придётся провести выходные вот так, лёжа, впустую, не за грош, ужаснула её. Беря себя в руки, она откинула одеяло и, поднявшись, соскочила с кровати.
   Исполнив армейский норматив по одеванию, на одном дыхании она подскочила к дивану, схватила одеяло и бросила его на спящую Колину голову. Не дожидаясь ответной реакции, с криком побежала из мансарды вниз.
   – Деда!
   Отклика не было. Вика юркнула на кухню, оттуда в комнату. Пусто. Кровать деда была убрана, без морщинки, аккуратно, по-походному, ярким вызовом и укором всем лежебокам. Вика вспомнила про свою расхристанную постель, отвернулась и, ёжась, побрела умываться в коридор. Голубой умывальник встретил её. Самодовольный, бока раздуты, словно полон воды по самую крышку. Предвкушая потоп, Вика осторожно тронула его ладошкой снизу. Всхлип. Долой крышку… Внутри до самого дна – пустота. След «полосатого», он и здесь первый, попробуй угонись за ним.
   Вернувшись в комнату, она осмотрелась. Чем же взбодрить себя? Взгляд остановился на старой ламповой радиоле. Она подошла к ней, приласкалась, провела обряд колдовства и отправилась на кухню. Магия возымела своё действие – вслед ей начал распеваться Джо Дассен.
   Под голос любимого певца она начала готовить завтрак. Вскоре еда – разогретые мамины котлеты с вермишелью – была готова. И в этот момент, рядом, как нельзя, кстати, объявился Коля.
   – Коля! – скомандовала она. – Срочно нужна вода в умывальник.
   – А где её взять? – спросил он, зевая.
   – Во дворе колонка.
   – Пошли, умоемся под ней.
   – Ты что – с ума сошёл? На улице ноль градусов.
   – Тогда я один.
   – Делай, что хочешь. Только сначала, будь добр, заполни умывальник, потом – подвиг.
   Коля исчез.
   Вика вспомнила про деда. Куда подевался? Неужели замышляет что-то опять? Сегодня у них с Колей в планах поход в лес, костёр. Не хотелось бы попасться впросак, как вчера.
   Внезапно хлопнула дверь. На кухню пулей влетел Коля – в одних плавках, возбуждённый, красный, как из парной. Рука деда, сразу поняла Вика.
   – Вик! – вскричал Коля. – Меня дед окатил у колонки целым ведром!
   – А ты и не сопротивлялся. Почему?
   – Мы проверяли: настоящий я мужчина или нет.
   – Зачем?
   – Надо было. Иначе дед не пустил бы в лес нас одних.
   – Ну, дед! – возмутилась не на шутку Вика. Кинула взгляд на дверь. – А где он сам?
   – Не знаю. Зато как мне сейчас хорошо! Даже жарко. Сбегаю, умоюсь ещё.
   – Коля! – прикрикнула Вика, но было поздно – того уже и след простыл.
   Покачивая головой, Вика ухватила сковороду. Ища свободное место на столе, обратила внимание на странную пирамиду под полотенцем. Оставив сковороду, потянула за полотенце… И обомлела, обнаруживая перед собой стопку свежих румяных блинов, пропитанных красным ягодным вареньем. Гонка прервалась. Промежуточный финиш. «Полосатый» предлагал мировую.
   Начало прогулки обескуражило. Лес оказался заперт преградой. Оголённые, лишённые листьев, кусты, смыкаясь, препятствовали движению. Стоя перед ними, Вика предложила путь в обход, но Коля и слышать ни о чём подобном не хотел. Разбежавшись, он устремился в прорыв. Кусты не устояли перед ним, отчаянно хлестаясь ветвями вдогонку. Вика осталась одна. Недолго думая, она развернулась спиной к кустам, зажмурилась и последовала явленному примеру. Рывок, провал, блуждание в потёмках – и Колин смех и руки встретили её по ту сторону живой границы.
   Утопая в мягкой лесной подстилке, Вика всем сердцем ощутила и почувствовала свободу. Впереди глаза радовал целый хоровод красавиц берёз. Приходя в себя, предложила Коле держать курс на них.
   Они обосновались близ большого поваленного дерева. Запасшись хворостом и дровами из сухостойных сосенок, сложили шалашик, сели и предложили пищу огню.
   Костёр набирал силу. Сгорая первой лёгкой добычей, нижние тонкие сухие веточки чернели, затем вдруг белели и рассыпались золою. Языки пламени жадно устремлялись вверх, облизывая дрова, изгоняя шипящую влагу и норовя полыхнуть из всех их пор ярким весёлым плясом.
   Лес вокруг, казалось, затих. Мальчик и девочка сидели рядом, плечом к плечу, выпустив на свободу огненного джинна и завороженно любуясь им, всемогущим.
   – Классный у тебя дед, – промолвил Коля.
   – Да, – откликнулась Вика.
   – А он воевал?
   – Конечно. Только ты от него рассказов не дождёшься. Эта тема запретная.
   Вика помолчала.
   – Бабушка рассказывала, что однажды он был на волосок от гибели. Из батальона их осталось только пятеро.
   – Батальон – это много?
   – Наверно. Они выходили из окружения, охраняли какого-то важного генерала, не давали немцам подступиться.
   – Они были десантники?
   – Моряки. Братва без страха и упрёка. «Полундра».
   Поджав губы, Коля молча и уважительно склонил голову. То были люди избранного круга.
   – Генерал спасся? – спросил он после паузы.
   – Да. И дед вместе с ним. Он при генерале личным охранником был, потому что самый молодой.
   – А у деда много наград?
   – Хватает. Но самая главная, как он сам говорит – это жизнь.
   – Вик!
   – А?
   – Я хочу быть похожим на твоего деда. Чтобы и в старости быть таким, как он. Решено, буду обливаться по утрам холодной водой.
   Вика посмотрела на него.
   – Ты не торопишься? Это утро ещё не кончилось.
   – Да, брось ты. Что мне будет? Я, знаешь…
   – Коля, – тихо позвала Вика, перебивая его.
   Он осёкся.
   – Что?
   – Холодно, – повела плечами Вика.
   Коля внимательно посмотрел на неё. Жар румянил её щёки. В глазах, отражаясь, плясали яркие блики костра. Он потянулся ей навстречу. Сближаясь, осторожно обнял её, прильнул губами к тёплой щеке. Почувствовал отражением себя.
   Лес зашумел. Пришли в движение мехами кроны деревьев, разогнали, подхватили и понесли воздух навстречу огненной стихии. Проснулись спящие светлячки. Взвился до небес костёр. И, казалось, нет спасения всему живому. Но… двое уцелели. Опасность минула их. Укрываясь в тени лесного огня и довольствуясь его теплом, они остались вне зоны горения, самими собой, детьми – играющими в любовь мальчиком и девочкой.
   Сумерки сгущались. Небо над головами почернело. Сливаясь единым фоном, окрасились в тёмные тона деревья вокруг.
   – Коля! – встрепенулась Вика, поднимаясь. – Уже вечер.
   Сборы в обратный путь были коротки. Костёр пылал. Полный жизни он выражал способность гореть и гореть – до хлопьев невесомого пепла. Вика была не против. Но Коля взбунтовался, решив бросить вызов стихии и сразиться с ней один на один.
   Он догнал её у кустов. Дым ел глаза, выжимал ручьями слёзы, однако мальчику было всё равно, счастье его было безмерно, очередная победа кружила голову – он ощущал себя дождём Вселенной, пролившимся на маленький горящий лес и укротившим огонь.
   Дом встретил их ярким светом. Перед окнами, развеваясь на ветру, трепетала тельняшка. Подобно поднятому флагу, деля на равных радость возвращения, она обещала отдых, кров и еду.
   Коля открыл дверь, устремился вперёд и тут же, как кур в ощип, угодил в крепкие дедовские объятия. Засада. Минуя борющихся охотника и жертву, Вика поспешила унести ноги – прямиком на кухню.
   Большая кастрюля стояла на плите. Она подошла, подняла крышку и, выпустив наружу клубы пара, заглянула внутрь. Источник вечной жизни – волшебный флотский борщ – предстал перед ней.
   – Дед, ты ел? – крикнула она, облизываясь.
   Ответа не последовало. Она крикнула ещё раз, постояла в раздумье и, закрыв кастрюлю, пошла на поиски. Прихожая, комната… Никого. Ясно – мужская компания была вновь одержима своим двором. Возвращаясь, Вика остановилась. Собственные глаза, отражаясь в зеркале, привлекли её внимание. Такие непохожие на себя, счастливые, дикие, лесные. Чего им не хватало? Музыки! Срываясь с места, она устремилась к старой радиоле. Загорелись лампы, закружилась, наматывая витки, голубая прозрачная пластинка и вскоре бархатистый мягкий голос Джо Дассена, оживая, воспарил в пустой тишине. Подпевая, Вика направилась на кухню, дошла до порога и вдруг замерла. Вторя ей и песне, со двора нёсся радостный собачий лай. Рой вернулся с прогулки.
   Не находя себе места, отчаянно жестикулируя хвостом, пытаясь выразить доступным языком все лучшие собачьи чувства, большая серая дворняга металась между Колей и дедом. Увиливания, хлопки, смех… Чувства пропадали. Но подоспела Вика. И всё изменилось. Явилось миру чудо, торжество без границ, яркий праздник воссоединения общего родного начала человека и зверя.

   Вика ворочалась. Объятия у костра. Разве заснёшь после них. Утром она боялась, что взволнуется море, стихия вырвется наружу и случится непоправимое – она потеряет Колю. Но беспокойство оказалось напрасным. Внутри было тихо и покойно, ни отголоска. Коля остался близким и родным.
   Ночь. Полна копилка. В любой момент можно закрыть глаза, уснуть и начать любоваться ими – безопасными страничками детских снов. Пусть так будет и дальше, без последствий. Ведь всё хорошо – Коля любит её, она – его, а больше ничего и не надо.
   Внизу скрипнула дверь. Звуки бодрой мелодии огласили пространство, раскатистый женский голос, прорываясь сквозь них живым словом, произнёс:
   – Говорит «Голос Америки» из Вашингтона. Программа для полуночников. Мы снова с вами, друзья!
   Дверь захлопнулась. Всё стихло. Ни звука. И вдруг среди звенящей тишины откуда ни возьмись донёсся комариный писк. Тонкий заливистый, исполненный безудержного азарта охотника. Досада охватила Вику. Зима на носу, грядёт конец всей жизни, а одному из приговорённых насекомых всё равно неймётся – зовёт в пике чужая кровь.
   Она приподнялась, села и отчаянной отмашкой рук вступила в незримый бой с летучей напастью.
   Ночь постепенно брала своё. Мысли Вики кружились, путались и пропадали. Сменяя друг друга, мелькали зрительные образы. Поезд. Проплывающие мимо за окном дома, деревья, люди. Кто-то большой и сильный, обращая на себя внимание, махнул вслед ей рукой.
   – Я с тобой! – донесло крик эхо.
   – Я с тобой, – повторила она, уезжая.

   Было позднее воскресное утро. Охваченный плотницким усердием дед строгал рубанком доски. Рой, сидя на цепи, контролировал порядок. Терпкий запах свежей древесины разливался по двору.
   Дверь дома распахнулась. На пороге появилась Вика. Рой рванулся ей навстречу прыжком во всю длину цепи. Остановился, скованный неволей, и принялся скакать на месте, весь вне себя от радости и возбуждения.
   Его обострённые нюх и чутьё предвкушали праздник. Борщ, тот самый, чудесный и забытый, которым дед кормил в те годы, когда их родная стая жила втроём. Всё не зря – невыносимая тоска по бабушке, долгий, трудный и безуспешный поиск её следов, вой по ночам… Конец печалям. Плохие времена были пережиты.
   Вика не обманула собачьих надежд. В её руках действительно была миска с борщом. И личный подарок другу – оторванное от своей порции мясо.
   Увидев Вику, дед прервал работу. Выковыривая стружку из рубанка, предупредил:
   – Смотри, пальцы береги.
   Вика не вняла предупреждению. Она смело подошла к Рою, поставила миску перед ним, присела рядом и запустила пальцы ему в шерсть.
   Пёс ткнулся в неё, лизнул и, извиняюще мотнув головой, склонился над миской. Борщ начал с шумом таять. Лаская Роя, Вика забыла про всякую осторожность. Но дед был настороже. Упёртый строгий хозяйский взгляд довлел над псом. И тому ничего другого не оставалось, как вымарывая из себя зверя, стараться выглядеть агнцом – кротким, миролюбивым, добродушным.
   Когда миска опустела, дед, глядя на облизывающегося довольного Роя, заметил:
   – Пропала собака.
   – Ну, что ты, деда, – вступилась Вика. – Он просто хорошо поел. Правда, Рой?
   Рой гавкнул в знак благодарности.
   – Собака должна знать своё место, – сказал дед. – Она не птица небесная, чтобы кормить её с руки.
   – Дед, Рой не просто собака – он наш друг.
   Дед усмехнулся.
   Вика присела, обхватила голову Роя и посмотрела ему в глаза.
   – Таков наш дед, – с сожалением произнесла она. – Никогда не выставляет свои чувства напоказ, но будь уверен, Роюшка – он любит тебя.
   Рой внимательно выслушал её, повернул голову к деду и замер немым ожиданием, словно спрашивая, правильно ли он понял эти слова.
   Дед промолчал. Но вид его был красноречивее всяких слов. Нам, брат, с тобой зимовать.
   Вернувшись в дом и пройдя на кухню, Вика встретила Колю. Он сидел, уткнувшись в чашку чая, сосредоточенно и неподвижно, словно ища в ней клад.
   – Привет! – обратилась она к нему. – Как спалось?
   – Э-мме-э, – отозвался Коля, продолжая углублённо изучать чашку.
   Чувствуя неладное, Вика подошла и заглянула в чай.
   – Ты что такой? – спросила она, не найдя ответа.
   – Нос не дышит, – ответил Коля гнусавым голосом, не поднимая головы.
   – Посмотри-ка на меня! – велела Вика.
   Коля подчинился.
   Его вид ошеломил её.
   – Допрыгался, испытатель!
   – Да, – тяжело вздохнул Коля.
   – Сиди. Надо рассказать деду.

   – Вжик, вжик, – летели из-под рубанка стружки.
   Дед с воодушевлением строгал очередную доску.
   Вика подбежала к нему.
   – Коля заболел!
   – Как это его угораздило?
   – Без тебя не обошлось. Ведро воды утром помнишь?
   Дед остановился, отложил рубанок, взглянул на Вику.
   – Что совсем больной?
   – Совсем.
   – Сочувствую.
   – Сочувствуешь?! Ну, ты даёшь, дед! Коле плохо. Он сюда здоровый приехал. Тебе не стыдно?
   – Кто знал, что этим кончится, – пожал плечами дед. – Надо было сразу признаться: так мол и так, сделан из сахара, ограниченной годности. Я ведь ему навстречу шёл.
   – Что теперь делать?
   – Лечиться. И не смотри на меня так. Прожжёшь насквозь – придётся всему Репино карантин объявлять. Давай, зови его сюда ко мне, во двор.
   Вика убежала. Спустя несколько минут она вышла из дома, сопровождая еле переставляющего ноги, одетого в ватник инвалида.
   С выражением прощающегося с жизнью мученика на лице Коля приблизился к деду.
   – Однако как тебя скрутило, – заметил дед. – Холодно в ватнике-то?
   – Да-а, – передёрнул плечами Коля.
   – Видишь, как всё вышло – не так, как хотелось бы. Выбор теперь у тебя невелик. Либо таким навсегда останешься, либо послушаешь меня.
   Борясь с собой, Коля попытался обрести дополнительную устойчивость.
   – Что? – приложил к уху руку дед.
   – Ш-ш-ш…
   – Не слышу! – рявкнул дед и сбросил куртку, оставаясь в одной тельняшке.
   Вика вцепилась в Колю сзади. Он отчаянно заморгал глазами.
   – Если веришь мне, – голос деда звучал натянутой струной, – айда за мной. Утренняя роса нынче свежа и бодра как никогда. Сольёмся с ней в одно целое. И не слушай мою Викторию. Она тебе сейчас не подмога.
   – Греков! – попыталась урезонить деда Вика.
   Но тот отмахнулся. Его внимание было целиком устремлено на Колю.
   – Ну, что, двое здесь мужиков или один?
   Вместо ответа Коля начал раздеваться.
   – Вика, отвернись! – приказал дед.
   Глаза Вики растерянно заметались, не зная, что делать, как противостоять творящемуся беспределу, она отвернулась и начала молча поднимать падающие наземь Колины ватник, рубашку, штаны…
   Дед в одних плавках устремился к колонке. Обнажённый Коля – за ним.
   – Ты сам виноват, – говорил дед, сатанея на ходу. – Породнился вчера с водой, теперь надо жить с ней в союзе, разлуки, как видишь, она не прощает.
   Жадно хватая воздух ртом, словно пойманная рыба, Коля прислушивался.
   Дойдя до колонки, дед встал босыми ногами на цементную плиту, сжал кулаки и, потрясая ими, послал вызов всему холоду на земле, в небесах и на море. Поставил ведро под кран, открыл вентиль. Кран выдохнул, задумался на мгновение и брызнул струёй шумной ледяной воды.
   Ведро наполнилось до краёв. Коля замер. Дед подмигнул ему, схватился за дужку и, подняв ведро, в мгновенье ока облил себя водой с головы до пят.
   – Уф!
   Коля поёжился.
   – М-моя очередь?
   – Точно.
   – А м-может не надо? – жалобно выдавил Коля.
   Но дед, как будто не слыша его, скомандовал:
   – Вставай на моё место!
   Через силу, как неживой, Коля шагнул на плиту.
   Снова зашумела струя, ведро начало заполняться водой.
   – Стой смирно, – велел дед. – Закрой глаза, отключись.
   – А как отключиться? – спросил Коля, зажмуриваясь.
   – Это просто. Вспомни себя до рождения.
   Скрипнула дужка, донёсся лёгкий плеск. Коля почувствовал лёд всей изнанкой кожи. Стиснул зубы…
   Вода выплеснулась.
   Он открыл глаза. Лужа расплывалась у ног. Мимо.
   Улыбаясь, дед покачал пустым ведром.
   – Молодец!
   – Дед! – Стоя у дома и прижимая к себе Колину одежду, Вика сердито смотрела на них.
   – Идём, – махнул ей дед рукой.
   Коля молчал, не в силах произнести ни слова. Рот его был открыт. Он дышал им взахлёб, как отпущенная в воду рыба. Уже не больной – битый, тот самый, за которого всегда дают двух. Небитых.

   После экзекуции, отправив внучку и Колю в дом, дед взялся было снова за рубанок, но сноровка покинула его. Инерция была велика. Экзекутор доминировал над плотником. Он решил передохнуть. Отложил рубанок, развернулся и пошёл по следу молодёжи. Возвращать былое равновесие.
   – Эй, Серафим! – раздался вслед ему оклик.
   Он оглянулся. За забором маячила грузная фигура соседа Леонтия. Махая руками, тот звал к себе. Изменив направление, дед пошёл ему навстречу.
   – У тебя никак гости? – спросил Леонтий, поздоровавшись.
   – Да, – ответил дед. – Внучка.
   – А парень кто?
   – Какой парень?
   – Цыган. Никак жених, а? – Лицо Леонтия розовело на глазах, предвкушая свежую животрепещущую новость для всего посёлка.
   – Привиделось тебе. Внучка одна.
   Леонтий растерянно вытаращил глаза.
   – Не было никакого цыгана, – сказал дед. – Собака на цепи – почуяла бы.
   – Шёл я мимо давеча… – неуверенно начал Леонтий.
   – Меня рядом видел? – спросил дед.
   – Нет.
   – Я же говорю – привиделось. Мне с чужаком на одном дворе не разойтись.
   – Ладно, шут с ним, – проговорил Леонтий, смотря на деда с недоверием. – Значит, одна твоя внучка?
   – Одна голубка, одна.
   Вынужденный поверить на слово, Леонтий махнул рукой. Порозовевшее лицо начало бледнеть. Оставляя в покое чужие радости и печали, пришло время вспомнить про свои собственные.
   – Беда у меня, Серафим.
   – Что случилось?
   – Мыши. Целое кладбище в подвале.
   – Вот это да! Неужто голодуха доконала?
   – Я было поначалу и сам так подумал. Да у всех, вишь, знак характерный – хребет переломан. Опознал, чья работа. Летом у меня мансарду семья снимала. Тихая, хорошая, всем довольная. И я ею доволен тоже был. Питались они там же – в мансарде. На погибель мышам. И, вишь, одну за другой потом из мышеловки тихо, тайком, в простенок отправляли. Он худой у меня. Все до подвала и долетали. Полез намедни за огурцами, а там…
   – Вернули, стало быть, тебе твоё добро? – заметил дед, улыбаясь.
   – Нагадили поганцы в самую душу. Что теперь делать?
   – Яму копать, – посоветовал дед. – Для братской могилы. Чем глубже, тем лучше.
   Сзади в доме скрипнула дверь, наружу выглянула Вика.
   – Дед! Ты где? Мы с Колей ждём тебя.
   – Иду, – откликнулся дед.
   Леонтий, насторожившись, вытянул шею.
   – Коля? А кто это – Коля?
   – Родственник малолетний.
   – А говорил – одна внучка.
   – Так он от земли два вершка. Не считается.
   – Он на тебя больше похож или смуглее? – вновь начало розоветь лицо Леонтия.
   – Чуток смуглее.
   – Он самый и есть цыган! – не терпящим возражений тоном заявил Леонтий. – Два вершка волосы у него на голове.
   – А хоть бы и так. Что теперь?
   – Женихаться приехал?
   – Эх, как у тебя личность разгорелась! – заметил дед. – Был бы курящим – прикурил.
   – А всё же?
   – Напрасно ты полыхаешь, Леонтий. Нет здесь ни женихов, ни невест. Одни родственники. Вечером уезжают.
   – Ах, Серафим, – покачал головой Леонтий. – Старый ты краб. Так и помрёшь со своими тайнами.
   – Вот свидимся на том свете, тогда и исповедуюсь, – улыбнулся дед. – Узнаешь всё.
   Они не покидали дом до вечера. Пользуясь подвернувшейся возможностью, дед обучал Вику премудростям домашней кулинарии. Под его руководством она попыталась приготовить обед – первый в своей жизни. Не хватило нескольких ингредиентов. Каких именно, дед не уточнил, лишь многозначительно прищурившись во время общей пробы.
   Коля долечивался. На сей счёт в его распоряжении были пар от сваренной в мундирах картошки, горячий сладкий чай и старые, выцветшие от времени, фронтовые фотографии деда.
   Пришло время отъезда. Как ни отговаривали деда и Вика, и Коля, он отправился провожать их на станцию.
   Стоя перед раскрытыми дверьми электрички, Вика не удержалась и бросилась ему на шею.
   – Не забывай про меня, – сказал он ей на ухо. – Приезжай.
   – Обязательно, – прошептала она. – Я люблю тебя, очень-очень…
   Прощаясь и жмя руку деда, Коля смотрел на него во все глаза. Стараясь запечатлеть всё, не пропустить ни одной детали, он высекал его навечно в граните своей памяти.
   Электричка уехала. Смахнув невольную слезу, дед постоял, посмотрел ей вслед и отправился домой.
   Оставленный один, визжа и лая, пытаясь вырваться на волю, Рой бесновался на цепи. Дед открыл калитку, прошёл во двор и остановился перед псом. Утихомиривая, потрепал по загривку. Поднял глаза в небо, приложил пятерню к груди и, унимая свои сердечные боль и трепет, вздохнул.
   – Будем зимовать, Рой.

Глава десятая

   За день до освобождения квартиры Степан принялся заметать следы тайного пребывания в ней, стараясь делать это как можно незаметнее. Однако Илона заметила. Пришлось признаваться. Узнав всю правду о своём участии в авантюре, она пришла в ужас. Но делать было нечего, следов хватало, времени убрать их оставалось в обрез и потому следовало немедля браться за работу. Узнай Горыныч, чего им обоим стоило вернуть квартире прежний вид, то не потребовал бы платы за наём – компенсация была достойной.
   Наконец, все волнения остались позади. Шли последние минуты перед уходом. Сидя, они прощались со своим временным жильём.
   – О чём задумалась? – спросил он её.
   – Мы всё равно оставляем здесь частицу себя, – ответила она, осматриваясь. – Свою энергию, если хочешь. Незримую тонкую материю.
   – И что с этим делать?
   – Не знаю. Тебе виднее – ведь ты же всё это затеял.
   Они помолчали.
   – Долой стены, – сказал он, махая рукой. – Возвращаемся в природу.
   – Назад в эдельвейсы? – подыгрывая, улыбнулась она.
   – Другого выхода нет. Мы были и остаёмся бездомными. Хотя в этом есть и своё преимущество – таким, как мы, открыты все вершины. Хотела бы увидеть облака?
   – И среди них тебя – в неземной красе!
   – Ну, да.
   – Заманчиво. Про облака-то я наслышана, а вот, каков ты в своей настоящей красе, не знаю.
   – Будь уверена – я не разочарую тебя.
   – Хотелось бы верить. Однако, ты – снежный эдельвейс. Я – спутница южных широт, любимица солнца, гербера. Как будет выглядеть наш союз?
   – Мы дополним друг друга. Половинами единого целого. Свет, воздух и вода – всё, что нужно цветам для счастья.
   Илона вздохнула.
   – Хочу утешиться. Живыми цветами – прямо сейчас.
   Материалистка, едва не бросил ей в лицо Степан. Но сдержался. Такова женская природа.
   Он поднялся.
   – Куда ты? – спросила она.
   – Мы уходим, а хомяк с рыбами остаются. Надо договориться, чтобы не вздумали рассказать про нас.
   Задумавшись, Илона устремила взгляд ему вслед. А ведь он слов на ветер не бросает. Отыщет путь, возьмёт да и поведёт за собой на свою вершину. Ум, сила, характер – всё есть. Мужчина…

   Стрелка уровня топлива колебалась близ нулевой отметки. Бензобак был почти пуст. На последнем издыхании, выжимая из себя всю способную пламенеть жидкость, мотоцикл нёсся к заветному источнику. Этим вечером горючее было нарасхват, слаще и привлекательнее самого нектара. Длинная очередь растянулась перед бензоколонкой. Примыкая к ней и достигая цели, мотоцикл остановился.
   Чет выключил фару, заглушил мотор и, снимая шлем, обернулся.
   – Полчаса простоим, не меньше.
   – Потерянное время, – откликнулся Боронок из коляски.
   Сидящий за Четом Нечет зевнул.
   – Интересно, – вступил в разговор он, – хватит бензина на всех? Может…
   – Не каркай! – поспешил оборвать его Чет.
   Боронок вылез из коляски. Вытянув вперёд руки, прямой, как аршин, медленно присел. Один раз, другой. Размявшись, уставился на очередь. Неподвижная вереница людей и машин производила тягостное впечатление.
   – Нечётный, – позвал он.
   – Что?
   – А ведь нам с тобой бензин без надобности.
   – Да, – оживился Нечет.
   – Тогда что тут делать? Пошли, погуляем под звёздным небом.
   – Это дело!
   Чет не стал препятствовать их уходу. Оставшись один, стоя, с видом мученика он скрестил руки на груди. Реанимация беспомощного железного коня требовала от него известной доли стойкости, терпения и самопожертвования.
   Вскоре сзади подъехала машина, хвост очереди удлинился, переднее транспортное средство тронулось с места, оживляясь и толкая мотоцикл вслед за ним, Чет начал движение вперёд.
   Когда очередь сократилась наполовину, мимо, медленно, словно разыскивая кого-то, проехали две «Явы». Спустя некоторое время, вернувшись, они притормозили рядом.
   – Эй, ты! – окликнул Чета ближний наездник.
   Лишённый возможности избавиться от внезапного пристального интереса к себе, Чет поднял голову и ответил хмурым взглядом.
   – Ты нас помнишь?
   – Впервые вижу.
   – А кто же тогда вчера ночью поворот нам не уступил?
   – Где?
   – Здесь недалеко – у Пискарёвского кладбища.
   – Не знаю я такого кладбища. Никогда там не был и даже не слышал про него.
   – Охотно верим. Да вот только колымагу твою ни с чем не спутаешь. Одна она такая на весь Питер.
   – К чему разговор?
   – Это уже конец разговора. Значит, так – заправляйся и возвращайся на вчерашнее место. Погоняем наперегонки.
   Мотоциклы взревели.
   – До встречи, друг!
   Сынки богатых родителей, подумал Чет, уныло смотря мотоциклистам вслед. От жира бесятся. Им не нужно разгружать вагоны по ночам, стоять в очереди за бензином, трудиться и мучиться, всё куплено. Отводя взгляд в сторону, он сплюнул. Нет справедливости на земле, если все блага принадлежат трутням.
   Расстроенный, он дождался своей очереди, заправился и верхом на мотоцикле отъехал от бензоколонки. Ушедшие в ночь пассажиры задерживались. Теперь следовало ждать их.
   Боронок и Нечет объявились после второй выкуренной сигареты. Обращая на себя внимание, Чет посигналил фарой. Увидев его, они пошли навстречу. Оба возвращались не с пустыми руками. Приглядываясь, Чет опознал в ноше сладкое. Куски самого настоящего торта. Вот это да! Долгое ожидание, трутни, горькие думы – всё вдруг рассеялось при виде неведомо кем посланного угощения.
   Подойдя, Нечет протянул брату его долю. Чет вопросительно уставился на него.
   – Свадьба, – объяснил Нечет, утираясь от крема. – Две пятиэтажки гуляют.
   – Поспели вовремя, – добавил Боронок, жуя. – Молодожёнам не хватало горечи. Мы поделились своей. Махнулись на сладкое, не глядя.
   Чет улыбнулся. Устремил взгляд на лакомство, облизнулся и тут же без церемоний целиком отправил его в рот. За молодожёнов!

   Впереди показалось Пискарёвское кладбище. Приближалась конечная. Редкая машина попадалась навстречу, пустынной дорога оставалась позади. Справа у забора базы Чет разглядел группу мотоциклистов. Присмотрелся. Сомнений не было – то были его недавние знакомые. Он сбавил газ.
   – Перед нами по ходу ночные гонщики, – кинул он через плечо. – Что делать будем?
   – Тарань, – откликнулся Боронок.
   – Не обращай на них внимания, – посоветовал Нечет.
   – Короче, – подытожил Нечет, – выручайте, родные колёса. – И прибавил газу.
   Проезд не остался незамеченным. Казалось, гонщики только и ждали вызова. Началась погоня.
   Преследуемый Чет не стал сворачивать к базе. Бак был полон горючего. Взыгравший азарт гонщика погнал его вперёд.
   Минуя дорогу и бездорожье, порядком вытряся души пассажиров, мотоцикл одолел большой круг и вновь выехал к кладбищу. Хвост из десятка мотоциклистов не отставал.
   Чет мотнул головой.
   – Ещё круг! – И дал газу.
   Голубые ели вдоль базы ожили, замахали мохнатыми лапами в отсветах фар – ох, и тревожен сон в эту ночь.
   Второй круг был на излёте. Погоня настигала. Закусив удила вместе со своим железным конём, Чет готовился идти на новый круг, третий, но Боронок, изрядно измученный тряской, крикнул:
   – Баста!
   От неожиданности, едва не выпустив из рук руль, Чет подпрыгнул в седле. Оставленная без присмотра люлька дала знать о себе.
   – Сворачивай в лес! – последовала команда.
   Чет пришёл в себя. И, кивнув, без лишних слов уступил лидерство в гонке.
   Огромный прикладбищенский парк. Широкая пешеходная дорога под сенью сосен уходила в пустоту. Тьма впереди смыкалась.
   – Стой! – крикнул Боронок.
   Чет притормозил.
   – Дальше один, – продолжил Боронок, выпрыгивая из люльки. – Мы с братом пешие за тобой. Будешь живцом.
   Двое наездников растворились во тьме. Мотоцикл проводил их и продолжил путь, освещая пространство перед собой ярким светом фары.
   Вскоре света прибыло. Погоня вышла на след. Услышав топот бегущих ног за спиной, Чет повернул руль, перегородил мотоциклом дорогу и заглушил мотор.
   Топот приближался. Он слез с мотоцикла. Развернувшись к догоняющим лицом, приготовился к встрече.
   Подоспевшая дюжина обступила его.
   – Почему с дистанции сошёл? – услышал он. – Кто разрешил? – И не успел ответить, как получил неожиданный удар под дых.
   Чтобы одолеть последствия и совладать с собой, пришлось согнуться в две погибели.
   – Ребята, – укоризненно произнёс девичий голос, – зачем же сразу бить? Сначала надо объясниться.
   – А он не может объясняться. Видишь – немой.
   Чет с трудом выпрямился. Приходя в себя, выдохнул.
   – Давай один на один, – сиплым голосом предложил он. – Кто самый сильный?
   – А мы все сильные. Как один.
   Удар. Он зажмурился. Прямое попадание в лицо. Открыл глаза. Новый замах… Реагируя, он обрушил свой удар первым. Кулак пришёлся по темени – транзитом до пят. Темя потеряло опору. Чет отпрыгнул, лягнулся, двинул локтем, коленом, размахнулся и услышал приговором девичий голос:
   – Бейте его, раз дерётся.
   Боронок отправил Нечета к брату. Сам притаился меж сосен, внимательно разглядывая сторожащую мотоциклы троицу. Безмятежна и весела, словно перед распевкой победной здравицы.
   Ближний к лесу парень, учуяв шорох, насторожился. Подался вперёд, присматриваясь, и отшатнулся при виде выросшего перед ним лесного человека.
   – Здорово, – протянул руку тот.
   – Ага, – машинально ответил парень, исполнил свою часть дружеского ритуала и, угодив ладонью в адские тиски, со стоном упал на колени.
   – Лежать, – велела железная хватка.
   Покорным молниеносным броском парень распростёрся на земле.
   – Привет, – обратился Боронок к его товарищам. И распахнул объятия.
   Лесные чувства требовали взаимности. Товарищи опешили. Один трясся. Другой каменел. Внезапно сработал инстинкт самосохранения. Рывок… Прыжком большой пантеры наперерез, Боронок поспешил встать на пути обоих.
   Сзади донёсся шум. Боронок прислушался. Нечет вступил в бой.
   – Ты кто такой? – пришёл в себя окаменевший.
   – Леший, – улыбнулся Боронок.
   – Я кишки тебе выпущу, леший! – внезапно взъярилась окаменелость и выхватила складной нож.
   Троица ободрилась. Чувствуя близость переломного момента, поднял голову лежачий.
   – Порежу! – блеснул страшным лезвием потрошитель.
   Место действия вдруг показалось Боронку тесным. Пятясь, он отступил в чащу.
   Опьянённые жаждой расплаты за пережитый страх двое бросились вслед за ним.
   Лежачий поднялся с земли. Успокаиваясь, начал отряхиваться. Отряхнулся, плюнулся в сердцах – надо же пережить такое!
   Нечет обежал мотоцикл, тронул на ходу рукой – потерпи машина. Увидел перед собой девичий силуэт. Замахнулся.
   – Сгинь!
   Впереди драка. Настоящая мужская. Нечет сжал кулаки, стиснул зубы и ринулся в неё, как в омут головой – недостающей половиной Чета.
   Сидя на мотоцикле и ожидая возвращения товарищей, парень жалобно смотрел на ладонь. Как будто чужая, лишённая всех степеней свободы, деревяшка. Вот и пожми руку первому встречному. Врагу не пожелаешь такой напасти. Из леса донёсся шум. Злорадная ухмылка исказила его лицо. Конец лешему. Эх, если бы не травма – сам бы охотно поучаствовал в расправе и первым делом, мстя, без малейших колебаний оторвал бы проклятую железную клешню.
   Шум усилился. Парень обернулся и, забыв про всё, обмер. Страшнее картину трудно было придумать. Леший. Укрощённый нож торчал изо рта – добычей хищно оскаленных зубов, безжизненные тела мстителей волочились по бокам. Поединок без правил. Не дожидаясь новой встречи с лесным чудищем, парень спрыгнул с мотоцикла и пустился наутёк.
   Выйдя на дорогу, Боронок бросил свою ношу. Оба были без чувств. Он вынул нож изо рта, сложил его, спрятал в карман. Тылы были зачищены. Наступил черёд идти на помощь братьям.
   Рысью он миновал мотоцикл Чета. Наткнулся на девушку, шуганул её. Сошёлся с аллеей часовых. Развешивая оплеухи направо и налево, несокрушимым тараном прошёл её насквозь. И очутился посреди схватки – в самом её центре. Здесь себя уже требовалось проявить в ином качестве. Обретшим волю безжалостным молотобойцем. Что он и сделал.
   Противник бежал. Среди опустевшего пространства их осталось четверо. Чет держал в своих руках одетого с иголочки заморыша. Помятый и подавленный, тот был ни жив, ни мёртв.
   – Отпусти его, – вступился за врага Нечет.
   – Сейчас! – состроил недовольную мину Чет. – Ты посмотри на него – это же их вылитая касса. Где деньги, хипарь?
   – В за-а-днем кармане.
   Рука Чета немедленно скользнула в указанное место, порылась там и вытащила несколько смятых купюр. Чет развернул их. Как на заказ – три двадцатипятирублёвки. Не обращая внимания на пятящегося в страхе заморыша, он повернулся к друзьям.
   – Наши призовые! – заявил он, махая перед собой деньгами. – Гуляем пацаны! Долой работу в ночную смену!
   Трое друзей с криками бросились в объятия друг друга.
   Одержанная ценой бескомпромиссной жертвы победа обрела свой завершённый облик.

   Илона шла домой. Здравствуй, родная улица, шумная и весёлая! Ты не изменилась – как всегда Благодатная. И я под стать тебе, возвращаюсь из Богом забытого Купчино, полная радужных переживаний и восторга, с медовым раем в душе.
   Дверь открыла мать.
   – Приве-е-т!
   – Привет! – ответила мать. Впустив дочь, обняла её, спустя мгновение ощутила что-то новое и в то же время удивительно знакомое.
   – Пахнешь как-по-особенному, – заметила она.
   – По-особенному как – хорошо или плохо?
   – Хорошо, – улыбнулась мать. – Дурманишь.
   – Это, наверно, аромат любви.
   – Наверно. Как всегда – вечной. А я и забыла.
   Илона освободилась из объятий.
   – Насчёт вечной – не будем загадывать.
   – Не будем загадывать, – согласилась мать, рассматривая дочь с головы до ног.
   Под материнским взглядом дочь начала раздеваться. Скинула туфли, сняла куртку, хотела было повесить на вешалку, но мать, перехватывая движение, протянула руки.
   Глаза их встретились.
   – Неделя, – сказала мать, беря и прижимая куртку к себе. – За это время я обнаружила какая же огромная у нас квартира. Просто дворец!
   Она хотела добавить ещё что-то, но Илона, реагируя, вспыхнула, как порох.
   – Мам, мы же договаривались! Одиночество – тема запретная.
   Глаза дочери были полны укора.
   – Прости, – поспешила загладить свою вину мать. – Не обращай внимания. Пытаюсь брюзжать с непривычки. Всё хорошо. – Придя в себя, она повесила куртку на вешалку и повернулась к дочери.
   – Я желаю тебе счастья – за нас обоих. Чтобы всё было, как в кино. – Мать улыбнулась. – Пусть даже и с такими синячищами под глазами.
   Илона схватилась руками за лицо, сорвалась с места и побежала к зеркалу.
   – Мам, и правда синяки, – донёсся спустя минуту её голос. – Откуда? Раньше их не было.
   – Привыкай, – вздохнула мать. – Это первая плата за счастье.
   Вечер они проводили, сидя перед телевизором. Мать старалась не беспокоить расспросами – дочь взрослая, сама отвечает за свою жизнь. Однако о планах узнать не мешало бы. Украдкой она поглядывала на неё. Увлечена экраном, а исчезни он – и не заметит. Стёпа перед глазами.
   – Илона, – осторожно начала мать, – ты уже определилась насчёт своей будущей специальности?
   – Нет, – ответила Илона, не отрываясь от просмотра. – Пока общая практика. Мы выбираем, нас выбирают. Процесс в самом разгаре.
   – Врач – не только учёба, – продолжила мать. – Это ещё и опыт. А для настоящего хорошего врача, который предан своему делу, любой опыт бесценен. Самая грязная и трудная работа, благодаря которой потом, спустя время, будешь одевать халат и знать – он по-настоящему белый, ни одного пятна на нём.
   – Мам, – повернула голову Илона, – я поняла, куда ты клонишь. Не беспокойся, буду врачом, как и ты. Выучусь, постараюсь, чего бы это ни стоило. И любовь здесь мне не помеха. Если надо будет – заморожу.
   – Да люби, люби на здоровье, – спохватилась мать. – Кто же запрещает? Я не о том. Просто если так получится, всё ведь возможно – победят чувства, можно уйти в академку. Доучиться никогда не поздно.
   Илона поджала губы. Подобные рассуждения, выражая определённый смысл, задевали за живое.
   Завершая разговор, мать поднялась.
   – Пойдём перекусим, – предложила она, – а то я что-то проголодалась.
   Отказываясь от предложения, Илона покачала головой.
   Мать ушла.
   Посидев минуту в одиночестве, Илона поднялась и подошла к телевизору. Внимательно глядя на экран, начала щёлкать переключателем по кругу. Пустое пространство замелькало перед ней. Притягательное и таинственное, словно отголосок будущего. Щелчок, ещё один… Экран оживился. Какая-то говорильня. Слова, слова, слова… Ничего не понять. Она остановилась, постояла в раздумье и вернулась на своё место. Села. Закрыла глаза. Трудно признаться себе, а тем более матери: как далеко всё зашло. Щемящим комком подступила к горлу разлука. Всего несколько часов одна, а уже не хватает его. Эта неделя вдвоём открыла страны, моря и континенты. Кажется, все земные открытия позади. Впереди – вершины. Для простых смертных – живые воплощённые мечты. Она готова. В силах начать восхождение, расстаться с земным притяжением, пройти все испытания и где-то там высоко, среди одной из покорённых вершин, найти и обрести своё счастье. Ради этого можно пожертвовать многим. Почти всем… Глаза её открылись. Всем – но не собой. И потому здесь, кроме желания, во что бы то ни стало нужна страховка. Личная опора. Одно из средств, связующих напрямую с божьим промыслом. Белый незапятнанный халат.

   Леонтий, красный от натуги и выпитого, частил жаркой скороговоркой. Сегодня вечером рот его не закрывался. Дед почти не перебивал. Благодарный слушатель, спаситель Серафим. Нет рядом докучливой жены, их только двое, тикают часы, да собака редко взлает за окном. Давай ещё по одной и слушай дальше. Ох, сколько ещё припасено…
   Всему, как известно, есть свой предел. За полночь под грузом накопившейся усталости красноречие Леонтия стало понемногу иссякать. Дед, задумчиво смотря на него, думал о чём-то своём. Ковырнув закуску, бросил вилку. Полный винегрет в голове, но отыскалась и изюмина, надо воспользоваться моментом и поделиться с Леонтием.
   – Мы все одной закваски, – заговорил он. – Любая букашка, что по земле ползает – родня. И мы с тобой сродники. Худой и толстый, а личность одна. Потому, Леонтий, вследствие такого общего естества жить надо без зла, в мире и согласии с собой и всеми. Тогда жизнь будет только в радость, одно бескрайнее земляничное поле.
   – Я, Серафим, с добром к людям, – заметил Леонтий. – А они, вишь, чем в ответ платят. Мышами.
   – Мыши – последняя надежда корабля, – назидающе поднял указательный палец дед. – Пока они с тобой, ты на плаву. Нет их – потоп, хана всему. Расти новых, а этих давай я похороню, если тебе тошно.
   – Зачем их хоронить? Они всё равно, что консервы – мумии. Тьфу. Завтра возьму, соберу их в мешок, да в лес. К зиме, вишь, голодуха наступает. Может кто зубастый возрадуется.
   Потеряв интерес к разговору, дед взглянул на часы.
   – Пойдём-ка, Леонтий, во двор, ночью подышим. А потом оставайся у меня. Покемаришь в мансарде. Жена-то знает, что ты здесь?
   – Сказал ей.
   – Тогда вопросов нет – оставайся. Режим флотский. Через час отбой. Подъём в шесть. Самое чудесное время. Росой как умоемся – всякому похмелью труба.
   Леонтий закряхтел.
   Дед внимательно посмотрел на него.
   – Что-то ты больно пунцовый, дружище. От света, от водки или камень за пазухой таишь?
   – Брось, Серафим, – обиженно засопел Леонтий. – Я пунцовый сам по себе, от природы. Близость сосудов у меня. Страдаю от неё всю жизнь. Того и гляди, неровён час, дозрею до лихости и поминай как звали – брызнет изо всех щелей сок.
   – Когда-нибудь мы все дозреем. Чего раньше времени горевать? А пока живы, собирайся, Леонтий, айда с песней во двор.
   Дед встал, расправил плечи и запел:
   – Прощайте скалистые горы…

Глава одиннадцатая

   Степану не спалось. Он лежал на нижней полке плацкартного купе поезда Ленинград-Таллин лицом к столику. Сзади, обхватив его руками, спала Илона. Делить одно узкое ложе на двоих под стук колёс им ещё не приходилось. Как и отправляться в путешествие накануне Нового года в чужой город, наобум, без адреса пристанища и приглашения. Казалось бы, безумная затея. Но разве могут остановить крылья за спиной? Крылатой была и компания: Боронок, Алёна, Чет и Нечет с подругами. Исключение составлял Горыныч. Но у него всё было впереди, он ехал за крыльями – в Таллине ему обещали найти подругу.
   Льготных билетов в кассе им продали всего пять, остальные предложили купить без студенческой скидки, по полной. Они отказались, решив сэкономить на неудобствах в пути, но зато компенсировать всё потом по приезду. Впереди три дня приключений, здесь каждый рубль на счету.
   Наверху заворочалась Алёна. Ей повезло. В её распоряжении была целая полка. Трудно представить, как бы она уместилась на ней в обнимку с Боронком. Сам он, сверхгабаритный, устроился на боковом сидении в коридоре. Сидя, скрестив руки на груди, держал осанку – само воплощение недремлющего ока на посту. Напротив него, уронив голову на столик, размякший и бесформенный, витал в небесах Горыныч.
   Чет и Нечет, деля сон со своими половинами, находились в соседнем купе.
   Степан прислушался. Дыхание Илоны было ровным и спокойным. Пальцы её были замкнуты у него на груди. Страховка от падения. Как он не сопротивлялся, она настояла. Иначе угрожала бессонницей. Скоро придётся потревожить её – надо перевернуться на другой бок, размять затёкшую нижнюю половину тела. И тогда пусть размыкает свой засов. Не упал первую половину ночи, дотянет невредимым до утра.
   Думая о своей любимой, Степан улыбнулся. Он в руках будущего врача. Хорошо, что хозяйке этих рук, нежных и сильных, удалось избежать тех испытаний, что были уготованы ему – без пяти минут молодому инженеру.
   Родной Вуз не делал различий между юношами и девушками. И тем, и другим предстояло пройти школу мужания на настоящем заводе. Мужать надо было два года, сочетая 8-часовой рабочий день у станка с вечерней учёбой. Это было лихое время. Однажды, поднявшись чуть рань, Степан окунулся в него всей душой и телом, с головой.
   Его встретил не просто завод – гигант советского машиностроения, город в городе, поражающий своими масштабами легендарный «ЛМЗ». Плутая среди огромных корпусов и отдавая должное впечатляющему зрелищу, он добрёл до маленького приземистого здания, окружённого металлическим забором и четырьмя сторожевыми вышками. Конечный пункт назначения, согласно воле жребия и разнарядке – цех 22. Здесь, уступая место какому-то странному потустороннему ландшафту, завод кончался. Зона отчуждения от мирной жизни, как насмешка над ожиданиями, раскрыла объятия Степану. Он ощутил себя узником. И, как оказалось, не зря. Тому имелось основание. Каждой ночью цех превращался в укреплённую тюрьму, встречая смену заключённых из расположенных поблизости «Крестов». Запирались двери и ворота, исчезали за плотными глухими жалюзями окна, появлялась вооружённая охрана. На вышках вспыхивали прожектора, освещая пространство вокруг ярким предупреждением: осторожно, здесь работают зэки.
   Утром всё возвращалось на круги своя. Цех становился прежним. Работу начинала вольная смена. Полный цикл обработки турбинных лопаток, конвейер от станка к станку, волшебство, превращающее ржавые, похожие на больших рыбин с квадратной головой и длинным плоским хвостом, болванки в блестящие изделия-сувениры.
   Степана допустили к процессу. Недалеко от цехового буфета пустовало место станочника. Старый обшарпанный станок когда-то фрезеровал пазы в головах лопаток. Ныне с этим успешно справлялись полуавтоматы. Уступая им в производительности, станок дожидался своей очереди в металлолом. Студент был ему достойной парой.
   Грамоте общения с железным памятником Степана обучила бабушка-настройщица. На это ей потребовалось не более получаса. Далее Степан был предоставлен самому себе. От него не требовалось ровным счётом ничего. Стой, мелькай, бей баклуши, обретай опыт фрезеровщика без фрезы. Но Степан решил работать – хотелось доказать себе и всем, что ты на что-то способен.
   Несколько дней он общался со станком, что называется наощупь. Тот отвечал взаимностью, стараясь ожить всем своим естеством. Совместные усилия дали свои плоды. Наступил долгожданный и волнующий момент. Степан установил лопатку в прокрустово ложе приспособления, замкнул её намертво захватом гидроусилителя и отправил вместе со столом навстречу вращающейся зазубренной дисковой фрезе. Оглушительным хрустом металла жизнь станка возродилась заново.
   Шум не остался незамеченным. Когда в конце смены смеха ради к Степану подошла контролёр ОТК, она была приятно удивлена – пазы трёх лопаток из пяти были достойны качества полуавтомата. Через неделю результаты улучшились – из десятка лопаток за смену годными становились девять. Степана похвалили и даже пообещали поощрить материально. Довольная бабушка-настройщица объяснила его успех профессиональным выражением – «поймал базу» – и с особой теплотой, как родному, пожелала так держать и впредь.
   Вторая молодость станка побудила начальство задействовать его во вторую ночную смену. Однако попутно среди спецконтингента требовалось отыскать ловца «базы», терпением, сноровкой и чутьём подобного Степану. Поиск затянулся на несколько недель. Каждое утро в течение этого времени Степану приходилось несладко – он был вынужден устранять последствия общения со станком случайных людей. Наконец, пришёл день, когда этого не потребовалось. Невидимый ночной сменщик оказался тем, кем надо. День, ночь, люди и станок объединились, бросая вызов засилию всемогущего полуавтомата. И пошли потоком пазы.
   Всё было хорошо несколько месяцев. Но однажды случилось непредвиденное. Перед обедом, как обычно, Степан выключил станок и размыкнул систему захвата, нацелив свободный конец шланга гидроусилителя вверх. Проходящая мимо в середине обеда бабушка-настройщица увидела незамкнутую лопатку и машинально среагировала на неё, замкнув захват. Реакция оказалась бесполезной с точки зрения техники безопасности и роковой для очереди в буфет. Струя машинного масла, взмыв вверх, окатила её щедрым проливным дождём. Осознав промашку, с проворством достойным молодой спортсменки бабушка исчезла в ближайшем убежище – мужской раздевалке. Она не появлялась наружу, пока не утих шум и не нашли виновника – курящего у открытых ворот Степана. Толпа умасленных разъярённых работяг едва не линчевала его. Спасли невинные круглые от страха глаза ребёнка.
   Бабушку пришлось простить – старость не радость. Однако этим всё не кончилось.
   Масляный дождь отразился на работе, взаимодействие человека и станка нарушилось, лишённый в одночасье покоя Степан потерял «базу». Лопатки уродовались одна за другой. Лимит брака превысил все допустимые пределы. Заканчивая смену, Степан оставил станок вконец расстроенным и безнадёжным. С тяжёлым сердцем он отправился домой. Былой уверенности в себе как ни бывало. Карьера фрезеровщика была кончена, синхронно что-то важное умирало в нём самом.
   Однако впереди была ещё ночь. Сменщику-зэку были чужды посторонние лиризмы. Ему хватало своих. Пазы были единственной зэковской отдушиной, символом свободы, способом и средством выжить. Он реанимировал станок. Брак сравнялся числом со Степановым, но утром стол был чист и свеж, в приспособлении лежала нетронутая лопатка, фреза голодным зубом целилась на неё. Настройка совершенна, парень, гласило послание, не отчаивайся, дай жизнь первому пазу и продолжай наш общий марафон.
   …Полёт разбудил Степана. Он не успел расправить крылья, как столкнулся с препятствием. Аварийное приземление. Под ним пол. Первым желанием было вскочить и закричать, но крик застрял в горле – вдогонку летела Илона. Ей повезло больше. Следуя проторённым путём, она упала, подминая собой его податливое тело.
   – Ах, – выдохнуло тело.
   – Ты жив? – испуганно спросила она, обустраиваясь на нём.
   Он не ответил. Вокруг начали просыпаться пассажиры.
   – Живой он! – донёсся весёлый голос Боронка. – Притворяется.
   Илона начала ощупывать рукой лицо Степана. В поисках жизни попала пальцем в рот. Рот ожил.
   – Ай! – выхватила она прикушенный палец назад.
   Немедля, продолжая прерванный контакт, воспользовалась языком. Встретила язык навстречу.
   – Закон Ньютона, Горыныч, – снова раздался голос Боронка. – На то они и фрукты, чтобы созревая, падать.
   – Прекратите шуметь! – зашипел кто-то из пассажиров.
   – Спокойной ночи, – ответил Боронок.
   Сверху свесилась Алёна.
   – Вам помощь нужна? – шёпотом спросила она.
   Илона молча отмахнулась – нет.
   – Не пора ли дёрнуть стоп-кран? – опять подал голос Боронок.
   – Тит, прекрати! – шикнула на него Алёна. – Люди спят.
   – Я за них и волнуюсь. Пропустят самое интересное.
   Степан с трудом укротил свой язык.
   – Пошли в туалет, – предложил он шёпотом Илоне.
   – Я – первая, – шепнула она в ответ.
   Туалет. Место уединения всех летунов во сне и наяву. Не мудрствуя лукаво, Илона поспешила обнажить себя самое перед Степаном. Тот ответил взаимностью. И стены пали, границы расступились, земное притяжение исчезло, на сей раз полёт вознёс их ввысь, до головокружительной высоты. Стёрлись без остатка все страхи и следы падения. Хорошо. До того, хоть падай снова. И пари, пари, пари…
   Когда веки их, усталых и приземлившихся, смежил сон, послышался тихий голос Боронка.
   – Спи, Горыныч, не терзайся. Неисповедимы пути влюблённых. Следи – не следи, всё равно не уследишь.
   Горыныч вздохнул, соглашаясь. У этих влюблённых всё не так, как у обычных людей.

   Таллин встретил метелью. Белый свет был невидим, мириады снежинок неслись в лицо, с неистовой силой хлестали наотмашь и единым неудержимым вихрем проносились мимо.
   Компания замерла на месте. Замороженная, оглушённая, ослеплённая и онемевшая. Вся, кроме Боронка.
   – Ехали на чужбину, а здесь нормальная питерская погода! – изрёк он, бросая вызов снежной кутерьме.
   Все, как по команде, уставились на него. Широкие драповые штаны в клетку, кожаная куртка, мохнатая кепка. Легка экипировка, отнюдь не для вызова. Однако роем солнечных атомов оживала вечная энергия внутри. Не жалея себя, пылало сердце. Ключом от парадных городских ворот, затмевая белую пелену, открывалось перед глазами лето…

   Зубы Горыныча выбивали чечётку. Лицо выражало крайнюю степень возбуждения. Ноздри были раздуты больше обычного. Змей предвкушал добычу.
   Чет толкнул его локтем, указал на стоящую перед ним тарелку.
   – Ешь.
   Приходя в себя, Горыныч огляделся. Ближайшая к вокзалу столовая предлагала перекусить, стоя на ходу, за невысокими – вровень под пупок – столиками. Сосиски, хлеб с горчицей. Жирное мутное какао. Есть Горынычу не хотелось. Чет и Боронок, сосредоточенно двигая челюстями, расправлялись со своими порциями рядом. За соседним столиком трапезничали Грека с Нечетом. Каждый при своей подруге. Каждая Горынычу чужая. Интересно, на какую из них будет похожа его подруга? Машинально сунув в рот кусок сосиски и жуя, он углубился в размышления.
   Подругами братьев можно пренебречь. Ни розовощёкая чётная Катя, ни рыжеволосая нечётная Юля его не прельщали. Одна чересчур тихая, другая, наоборот, слишком болтлива. Красотой не блещут. Обыкновенные.
   Хороша Алёна. Да взгляд у неё какой-то особый, умудрённый. Глянет – и улетает Горыныч в далёкое детство, ощущая себя маленьким напакостившим шалопаем. Если вовремя не отвести глаза, можно там и потеряться. Всё дело в возрасте, слишком взрослая.
   Остаётся последняя. Грекова отрада. Разглядел её в поезде хорошо, во всех ракурсах и видах. Разволновался, нервишки пошаливают до сих пор. Однако сейчас она совсем непохожа на себя, холодная и бесстрастная, как манекен в магазине. Хотя этому и есть своё объяснение. Что они вытворяли ночью с Грекой… Горыныч внезапно поперхнулся, судорожно глотнул, пропуская внутрь непрожёванный кусок. Горло обожгло огнём. Он поспешил отправить вслед куску большой глоток какао. Кха! Осторожней надо с этой едой. Неровен час остаться навсегда девственником. А ведь так хочется дожить до своей любви… Он отложил вилку в сторону, обмакнул губы салфеткой.
   – Ты что? – спросил Чет.
   – Не хочу, – с вызовом ответил Горыныч. И нахмурился, предупреждая всем своим видом: с ним шутки плохи.
   Чет посмотрел на две оставшиеся целые сосиски, подцепил одну, взглядом пригласил стоящего напротив Боронка последовать его примеру. Тарелка немедля опустела.
   Горыныч поднял стакан и, допивая какао, устремил взгляд в пустоту. Похоже цель его поездки ясна, оформилась конкретным образом. Пусть только попробуют не найти похожую эстонку. Держись тогда Грека! И ноздри Горыныча раздулись до предельной величины. Предвестниками грядущего вселенского пожара.

   Когда они, опрашивая прохожих, добрались до гостиницы «Виру», миновал полдень. Метель унялась, хмарь рассеялась, выглянуло солнце. То был добрый знак. Их ждал кров. И не какой-нибудь, а самый лучший, с номерами типа люкс и обслуживанием по высшему разряду. Перед стеклянным простенком гостиницы, встречая, приветливо улыбался швейцар. Улыбнувшись ему в ответ, они вошли внутрь.
   Тепло, роскошный финский интерьер, мягкие кресла. Где-то рядом были радостные приветствия, дифирамбы, ключи на блестящем подносе. Рассевшись, они начали ждать.
   Стрелки настенных часов описали круг. Долгожданное признание явилось в образе пожилой администраторши. Мельком глянув на них и безошибочно определив социальный статус, она неожиданно рявкнула:
   – Свободных номеров нет!
   Мгновение столбняка. Одолевая его и вскочив со своих мест, они поспешили окружить даму и отчаянной разноголосицей чуть ли не со слезами на глазах попытались расположить в свою сторону. Тщетно. Хозяйка гостиницы была неумолима. «Виру» – заведение для избранных, студентам здесь не место, ищите ночлежку. Напоследок, смущённая возможным землячеством с белокурым Степаном, она кинула ему наживку на местном языке.
   Степан растерянно захлопал глазами.
   Успокоенная администраторша указала на двери.
   – Уходите.
   – Националистка! – выпалил ей в лицо Чет.
   Эстонская непереводимая речь была ему ответом.
   Улыбка швейцара на выходе была лишена души и сочувствия. Реакция регистрирующего движение автомата. Униженная и понурая компания, прямая противоположность себе самой ещё какой-то час назад, поплелась прочь от гостиницы.
   Идущий последним Боронок остановился перед швейцаром. Он был унижен и оскорблён больше всех. Истукан на посту был за это в ответе.
   – Идите, – бросил Боронок вслед компании. – Я догоню.
   Под пристальным ледяным взглядом Боронка профессиональная дежурная улыбка швейцара начала претерпевать изменения.
   Боронок не отводил взгляда. Он видел перед собой одну из опор будущего реванша.
   – Семейный? – вдруг спросил он.
   – Да, – ответил швейцар с лёгким поклоном.
   – И я. У тебя семья большая?
   – Нет. У нас это не принято. Меньше детей – больше любви.
   – Вот как! Экономия, стало быть. Вряд ли она прижилась бы среди нас, люберецких.
   Швейцар захлопал глазами.
   – Есть такие люди на земле, – продолжал Боронок. – Куда бы не забросила их судьба, они везде дома.
   – Вы один из них? – осведомился с дрожью в голосе швейцар.
   – Трудно признать?
   Испарина выступила на лбу швейцара.
   Газетные страшилки про город беспредела, столицу грубой физической силы – Люберцы, обретали весьма конкретный вид. Шальной ветер дул в сторону гостиницы.
   – Будущее за коммуной, – сказал Боронок. – Гостиницы должны объединять, а не разъединять людей. Сегодня вечером я с земляками попробую растолковать это твоему руководству.
   Оставив швейцара, Боронок воссоединился с компанией. Все расспросы друзей он оставил без внимания. Радостное возбуждение владело им. Он решил вселиться в гостиницу во что бы то ни стало. Почему бы и не любером, раз студенты здесь не в чести?

   Спешить было некуда. Они отправились в пешую прогулку по Таллину. Столица крошечной советской республики, свято хранящая свою независимость духом, речью и житейским укладом древнего города всех эстонцев, представала перед ними. Маленькое зазеркалье, пространство, лишённое всех перспектив, отдушина времени. Казалось, здесь можно было расстаться с самим собой, но не потеряться. Диковинные впечатления ждали ленинградских студентов. Магия, начало начал, остров во Вселенной и они, очарованные им, чувствовали себя островитянами.
   Улочки, улицы, проспекты, площади. Близ какого-то важного особняка одного из министерств, нарушая походную идиллию, Боронок остановился. Объявил общий сбор в 9 вечера у «Виру» и исчез, уведя с собой Горыныча. Хлопоты насчёт ночлега, подумали все и, облегчённо вздохнув, продолжили путь.
   Несмотря на холод, скользящий под ногами лёд, зимний день, пронизанный ярким солнечным светом, был чуден и великолепен. Думы, мысли и заботы улетали прочь. Илона откинула назад капюшон, распустила волосы, открылась навстречу. День стал ещё ярче. Для полного слияния с ним требовалось полная независимость. Подхватив под руку Алёну, Илона ускользнула из-под Степановой опеки и, демонстрируя свободу и раскрепощённость, устремилась вперёд. Подруги братьев тотчас последовали её примеру и шествие, преобразившись, превратилось в парадный женский выход. Во главе – принцессы, позади свита. Расступитесь.
   Молча, мурлыкая песенки или непринуждённо переговариваясь, Илона с Алёной прокладывали общий маршрут. Попадая в людскую толчею, они неизменно приковывали к себе внимание поклонников, принимали его как должное и уходили, прикрываясь плетущимся сзади хвостом.
   Незаметно подкрались сумерки. Ноги не чувствовали утомления. Казалось, они достигли своего совершенно естественного состояния – идти, идти, идти…
   На какой-то безымянной площади, среди проплывающих мимо вывесок магазинов, стеклянных витрин, предновогодней праздничной мишуры Илона внезапно увидела родные цветы, сошедшие на землю живой мечтой, редкое сочетание цвета и красоты – любимые сиреневые герберы. Радостное возбуждение охватило её. Сияние волшебной сказочной красы. Какая неожиданная встреча! Однако, едва вспыхнув, радость тут же и погасла. Непреодолимая преграда разделяла их. Увы, время и место этой встречи находились по ту сторону реальности – вне стихии праздника и чувств.

   На чердаке общежития профтехучилища было сыро и неуютно. Горыныч сидел перед Боронком, смотря как тот, орудуя складным ножом, готовит бутерброды. Они вели разговор.
   – Я тебе, Тит, про свой тип говорю.
   – Твоя горячая десятка?
   – Да. Подруга Греки – самое то. Хитовая.
   Боронок, улыбаясь, подмигнул.
   – Хитовая, говоришь! Однако она из той десятки, что и Даная, и Мерилин Монро…
   – Ага, ещё и Джоконду приплети, – перебил его Горыныч, недовольно мотая головой. – Брось, Тит, не до шуток в самом деле. – Глаза его загорелись. – Мне надо найти такую же, как она. Чтобы точь-в-точь.
   – И никаких отличий?
   – Да.
   Боронок уставился на Горыныча пристальным недоумённым взглядом. Выдержав паузу, опустил глаза.
   – Горыныч, – изрёк он, разворачивая плавленый сырок.
   – А?
   – С какой стати быть при красоте рабом? Я, например, за равноправие. Дама сердца должна быть твоего поля ягода.
   – Что же я по-твоему уродины достоин? – обиженно засопел Горыныч.
   – Я такого не говорил. Не путай одно с другим. Однако не всё то золото, что блестит. Возьми тех же русалок. Вот где настоящий клад! Неспроста они прячут свой блеск в пучине – душой манят, глубиной натуры.
   – Оставь свои бредни при себе! – вскипел Горыныч, негодуя. – Слушать не желаю!
   – Ладно, – вздыхая, пожал плечами Боронок. И, заканчивая разговор, протянул другу бутерброд.
   Трапеза заняла несколько минут. Покончив с ней, Боронок выглянул во двор. Фигурки пэтэушников сновали туда-сюда.
   – М-да-а, – с сожалением протянул он, наблюдая за ними через маленькое закопчённое оконце. – Мала ребятня. Не доросла ещё до подвигов. Придётся ограничиться массовкой.
   Горыныч молчал. В данный момент, кроме раздумий о личном будущем, его не волновало больше ничего.
   Они спустились с чердака под вечер, когда по наблюдениям Боронка общага заполнилась до отказа всем своим штатным населением.
   Пожилая вахтёрша, памятуя о дневном общении, встретила их как старых знакомых. Едва усиживая на своём месте, взволнованно сообщила:
   – Пришёл Хейно. Первая дверь по коридору налево.
   Боронок улыбнулся. Продолжая разыгрывать из себя загадочного важного гостя, поблагодарил вахтёршу и вразвалочку, увлекая за собой Горыныча, пошёл в указанном направлении. Большая тяжёлая сумка была у него в руке. Перед указанной дверью он остановился, поменял руки и, строго глянув на Горыныча, приказал:
   – Мобилизуйся!
   Двойной стук ногой. Секунды ожидания. Дверь приоткрылась. Усталый белобрысый парень показался в проёме. Осточертели – было написано у него на лице. Кого ещё принесло? В ответ, распахивая дверь на всю ширину, Боронок решительно пошёл вперёд. Хозяин попятился. Сумка, звякнув стеклянным содержимым, опустилась на пол. Горыныч, замыкая прорыв, тихо притворил дверь сзади.
   – Шишкин, – представился Боронок, улыбаясь. – Мастер из Ленинграда. Командированный.
   – А-а-а, – неопределённо протянул парень.
   – Приехал делиться опытом, – бодро продолжил Боронок. – Обучать передовым технологиям. Где молодёжь?
   – Отдыхают.
   – Хорошо. Как звать тебя?
   – Хейно.
   – Гм… Какое странное имя. Я бы на твоём месте взял псевдоним, Хан или Херувим. Имя при твоей должности должно внушать страх и уважение.
   – Меня и так боятся, – сказал парень, переступая с ноги на ногу и косясь вбок.
   Проследив за направлением взгляда, Боронок увидел жареную картошку в большой сковороде – стынущий ужин Хейно. Момент для визита гостей был явно неподходящий.
   Желание покоя и статус коменданта придали смелости Хейно.
   – А какая у вас специальность? – спросил он, загораживая собой ужин.
   – Шефы, – ответил Боронок.
   – Шефы? Вы, наверно, ошиблись адресом. Наша путяга готовит краснодеревщиков, плотников и столяров.
   – Профиль – деревообработка? – уточнил Боронок.
   – Да.
   – Тогда мы по адресу.
   – Но я про вас ничего не знаю.
   – А как ты можешь что-то знать про нас, если мы никогда не встречались? Ты здесь, мы там, между нами города. Зато сейчас мы, наконец, встретились. Проблем много, они копились и зрели не один день, будем их решать.
   – Нет никаких проблем.
   – Слышь, ты, – вдруг подал голос Горыныч, – не мути воду, разуй глаза, нас к тебе послали.
   – Кто? – подозрительно посмотрел на него Хейно.
   Не зная, что ответить, Горыныч беспомощно уставился на Боронка.
   – Не будь Буратино, Хейно, – сказал тот. – Ты же умный парень. Расслабься. И поверь на слово. Мы – свои, спецы-древоточцы, работаем без отходов.
   – А документы ваши можно посмотреть?
   – Можно. Только сейчас они у директора твоей путяги. Уговорил оставить, вроде как в залог – не поверил счастью своему. – Боронок вздохнул. – Жаль, командировка маленькая, три дня всего. Первый раз такое. Но ничего, придётся собраться, попытаемся научить вас уму-разуму и за это время.
   Горыныч, подтверждая, закивал головой.
   Не давая коменданту опомниться, Боронок ласково, по-отечески, взял его за грудки.
   – Я решил остановиться здесь, в общаге, – тоном, не терпящим возражений, сказал он. – Хочу быть ближе к молодёжи. Со мной ещё четверо, все – мастера. Подумай, куда нас устроить. И давай без комплексов. Мы хоть и старики, а радоваться жизни ещё не разучились. Сегодня отметим наше знакомство дискотекой.
   – Дискотекой? – переспросил Хейно, облизывая пересохшие губы. – У нас в общаге для таких мероприятий нет условий.
   – Естественно. Общага есть общага. Но ты не переживай. Для дискотек в Таллине имеется гостиница «Виру». Слыхал про такую?
   – Да.
   – Всё заказано. Иллюминация, звук. Ждут нас к девяти. А пока давай-ка разомнёмся.
   И Боронок подмигнул Горынычу. Кивнув, тот бросился к сумке, расстегнул её и обнажил неисчерпаемый походный источник пива в бутылках.
   Лицо Хейно расплылось в довольной улыбке. Дело принимало совершенно иной оборот. Где же вас носило раньше, мастера?
   Весть о необычных гостях молнией облетела всю общагу. В мгновение ока комната Хейно пережила массовое нашествие рабочей молодёжи. Желающих обзавестись личным знакомством с ленинградцами было не счесть. Освобождённая пенная жидкость, изливаясь наружу, пошла по кругу.
   Святилище деревянных идолов гуляло. Невидимый резец искушённого мастера встречался с замкнутыми оковами, вскрывал их, пробивался сквозь оболочку и достигал живых душ, обнажая их во всей скрытой доселе первозданной красе. Боронок работал виртуозно, с полной отдачей, ладно и гладко, как и обещал – без отходов. Отзываясь, раскрепощаясь и сбиваясь в единый коллектив, узники были готовы на всё, любую смену личности и жертву, лишь бы не возвращаться с этого праздника жизни назад – в свои глухие опостылевшие норы.
   В начале девятого разношерстная толпа вышла из чертогов общежития на улицу. Спаянная и электризованная общей переменой – навстречу пляскам до зари.

   Часы показывали четверть десятого. Уже более часа компания топталась у гостиницы, ожидая Боронка. Пытаясь согреться, Чет, Нечет и Степан по очереди заводили одну и ту же бесконечную шарманку из смешных историй, анекдотов и легенд – по мере усиления холода всё более пустую и бесмыссленную.
   Дневной свет давно угас. Чернея с каждой минутой, ночь подступала со всех сторон. Гостиница оживала светом окон. Счастливые постояльцы спешили мимо поодиночке, парами, группами, стремясь скорее добраться до своих номеров и окунуться в мир вожделенного искусственного тепла. Тёмных окон становилось всё меньше.
   Надежды на благоприятный исход таяли. Ощущение неотвратимости страшного конца – ночлега под открытым небом, леденя кровь, закрадывалось в душу.
   Внезапный свист прервал мучения. Оглушительный, дерзкий, неистовый. Полный силы жизни глас спасения. Все повернули головы в его сторону. Спустя минуту из темноты показался Боронок. И не один – во главе ополчения.
   Опознав себя, он остановился, сунул пальцы в рот и свистнул снова – на сей раз условным сигналом Чету.
   Откликаясь, Чет немедля устремился ему навстречу.
   Несколько минут общения и посвящённый в план общих действий Чет вернулся. Согласно плану компания разделилась. Девушки в сопровождении Степана направились в сторону гостиницы, братья – к Боронку.
   Укрепив передние ряды Четом и Нечетом, Боронок двинулся навстречу свету. Его ждали. На ступеньках непоколебимой преградой стояли швейцар и два милиционера. Ответная реакция на дневной визит любера.
   – Мест нет! – крикнул швейцар, желая остановить нашествие.
   Боронок поднял руку. Гвардия остановилась. Он отделился от неё и продолжил путь вперёд один.
   – Мест нет, – повторил швейцар, встречая его. – Руководство гостиницы просило передать свои сожаления.
   Боронок остановился, сорвал кепку и с силой бросил её наземь.
   – Тогда спать будем прямо здесь – под окнами, – заявил он. – Любера не сдаются!
   Швейцар замер.
   – Слушай, парень, – вмешался один из милиционеров, – это гостиница, а не приют комедианта. Давай обойдёмся без шума.
   – Это как? – спросил Боронок.
   – Так – разворачивайтесь и дуйте отсюда.
   – Куда?
   – А мне всё равно. Хоть на кудыкину гору.
   – Покажи дорогу, – предложил Боронок. – А ещё лучше – присоединяйся. Комедия смех и грех – ночь под открытым небом.
   – Ты знал куда едешь? – вскипел другой милиционер. – Да ещё с такой оравой! Заранее надо было оформлять жильё, беспокоиться.
   Боронок нагнулся, поднял с земли кепку.
   – Я побеспокоился, – сказал он, отряхивая головной убор. – Второй раз здесь. У меня бронь. Вот этот фрукт подтвердит.
   Милиционеры, недоумевая, уставились на швейцара. Того поразила немота. Клин вошёл меж сплочённой троицы.
   – Дайте мне потолковать с товарищем наедине, – предложил Боронок, наслаждаясь общей растерянностью и одевая кепку. – Утром мы были друзья. Напомню ему о наших договорённостях.
   Единый монолит защитников гостиницы разрушился.
   – Толкуй, – махнули руками милиционеры, отходя.
   Боронок подошёл вплотную к швейцару. Обнял его. Привёл в чувство.
   – Дружище, – задышал он ему в лицо, – у меня есть запасной вариант, но за этот подлый обман я вынужден потребовать сатисфакции.
   – Какой такой обман? – пролепетал швейцар. – О чём вы говорите?
   – О нашем с тобой общем желании пожить вместе.
   – Не было такого желания!
   – Что? – угрожающе произнёс Боронок. – Не было? А посмотри, сколько у меня свидетелей за спиной!
   Швейцар посмотрел на толпу, затем на милиционеров. Ему вдруг стало невыносимо страшно и одиноко. Всё перевернулось с ног на голову. Помощи ждать было неоткуда. Бандит в кепке, заваривший всю эту кашу, воплощал единственную надежду на спасение.
   – Не надо шума, – еле слышно вымолвил он. – Давайте разговаривать.
   Боронок удовлетворённо кивнул.
   – Вы сказали – у вас есть запасной вариант?
   – Да. Поселишь четырёх девчонок.
   – Так нет же мест.
   – Тогда остаются сорок парней.
   Швейцар вздохнул.
   – Других вариантов нет?
   – Нет.
   – Надо сообщить руководству. Я на вашей стороне, но решение принимать ему.
   – Давай, сообщай, – согласился Боронок.
   Швейцар отсутствовал несколько минут. Томительно было ожидание. Но возвращение переговорщика окупило всё с лихвой.
   – Немедленно освободите территорию, – потребовал он. – Руководство выделило вам один номер.
   Пока Горыныч на улице сдерживал нетерпение молодёжи, Боронок, Степан и братья в холле гостиницы желали своим подругам спокойной ночи. Проводив их наверх, они сделали по телефону контрольный звонок в номер, услышали живой довольный щебет и покинули гостиницу.
   Проходя мимо милиционеров, краем уха Боронок услышал обрывок их разговора.
   – Вот и главный любер.
   – Куда он свою ораву уведёт?
   – Его дело.
   – Представляешь, что они там у себя на родине вытворяют?
   – Да-а-а…
   Боронок улыбнулся. Победа ликовала в его душе. Он взял штурмом крепость, принял капитуляцию и на правах победителя вселился в павшую твердыню всем своим ценным обозом. Теперь можно наслаждаться свободой. Вместе с войском. Вот они, перед ним, потешные дублёры люберов. Все как один достойные благодарности. Сподвижники победы. И Боронок, не в силах сдержать чувств, с короткого разбега прыгнул на них, подминая собой и валя с ног целый клин. Оказавшись на снегу, не успокоился и закувыркался, умножая число отблагодарённых. Обессиленный, упал на спину, раскинул руки, зачерпнул горстями снег и умылся им. Вскочил на ноги, выбежал из гущи, двинул сжатым кулаком в небо и закричал во всю мочь:
   – Даёшь дискотеку!
   – Даёшь! – подхватили десятки голосов.
   В мгновение ока образовавшийся единый живой энергетический поток устремился в ночь – прочь от гостиницы.
   Гостиница светилась множеством окон. Одно из них было необычайно оживлено – добровольные пленницы, провожая, желали доброго пути своим мужчинам.
   Внизу, покидая свой пост, один милиционер повернул голову к другому.
   – Я понял, – сказал он. – Эти любера здесь не случайно. Ребята отчаянно нуждаются в отдыхе.
   Милиционер был прав. Ребята встретили рассвет на окраине Таллина. Дискотека бушевала внутри них. Окружающую тишину распугивала песня всех пропавших без вести:
   – Это Кара-Кара-Кара, Каракум…

   Все вместе они встретились вечером следующего дня в общежитии. Едва переступив порог комнаты, Илона увидела яркое пятно. Большие сиреневые ромашки – герберы. Сердце замерло. Она присела, завороженно смотря на цветы, боясь потревожить и спугнуть это чудо, не видя и не слыша ничего вокруг.
   Букет был общим для всех девушек, иначе и быть не могло. Каждая могла любоваться им, считая по праву своим. Однако в нём была сокрыта сокровенная тайна – личное послание ей одной. Не было нужды задавать извечный животрепещущий вопрос «любит-не любит» и отрывать со вздохом лепестки по кругу, гадание здесь было неуместно, все лепестки были изначально красноречивы как один.
   А ведь мог бы пройти мимо витрины, не заметив или сделав вид, что не заметил. Нет, заметил, пустил шапку по кругу, сумел достучаться до парней, вернулся тайком и купил. И ради чего? Чтобы порадовать её неожиданным праздником.
   Илона взглянула на него, своего белокурого любимца. Подтвердила всё без слов. Замороженный прошлым днём, отлучённый, он остался прежним, тем самым, достойным места рядом и отогрева. Возвращайся, поманила взглядом она. И, оживая отражением редкой сиреневой герберы, дала волю чувствам.
   Атмосфера шума и веселья царила в комнате. Восседая на огромном табурете посреди сборища пэтэушников, Боронок буквально разрывал себя и их на части потоком смешного словоблудия.
   В дальнем конце комнаты, стоя в одиночестве перед раскрытым окном, курил Чет. Мало помалу массивный широкий подоконник привлекал его внимание. Податливый, молчаливый, сверкающий белизной собеседник. Докурив, Чет присел, вынул перочинный ножик и под общий шум вступил в общение. Спустя время подошедший перекурить Хейно застал конец разговора.
   «Здесь был Чет – декабрь 1988», – открылся признанием подоконник.
   – Слова улетают, написанное остаётся, – объяснил Чет смысл своей росписи Хейно. И бережно, словно благословляя на долгие лета, погладил буквы пальцами.
   Разговоры разговорами, а необходимо было что-то есть. Руководство по приготовлению общего ужина взяла на себя Алёна. Помощники раздобыли огромный пищевой бак, водрузили его в кухне на плиту и вскипятили воду. Очищенный и нарезанный дольками картофель покорной жертвой отправился на дно бака. Тушёнка, сухие супы в пакетиках и прочие приправы-ингредиенты заняли место подле бака, ожидая своей очереди.
   Хлопоты не остались без внимания внука вахтёрши. Гроза всех местных индейцев, вооружённый с ног до головы игрушечным оружием, шестилетний мальчуган отложил топор войны и нашёл себе новое развлечение. Для такого одержимого бойца, как он, это был новый бесценный опыт. Едва дождавшись момента, когда бак остался без присмотра, он подбежал к нему, встал на табурет и заглянул внутрь. Открытое варево, гипнотизируя, звало поделиться чем-нибудь, обещая взамен исполнение чуда. Мальчик вспомнил про своё сокровище – шоколадный батончик. Немедля вытащил его, развернул и, надкусив, бросил в бак. Батончик закружился, встал торчком и, булькнув, утонул. Варево довольно облизнулось. То было всё чудо – с началом и концом. Мальчику стало жалко себя. Он соскочил с табурета и побежал за палкой. Вернувшись, принялся вылавливать утонувшее лакомство. Однако как ни старался, всё было тщетно. Батончик исчез. Бросив палку, с плачем мальчик побежал жаловаться бабушке на вахту.
   Узнав про шалость внука, бабушка ужаснулась, велела держать язык на замке и забыть дорогу на кухню. Смягчая свой наказ, пообещала купить новую шоколадку. Успокоенный малыш отправился в туалет. Захотелось по-маленькому, перед тем как снова отправиться в погоню за индейцами. Но коварные неугомонные враги опередили его. Едва он успел вспомнить о них, как они скользнули мимо и устремились на кухню. Иного выбора, как броситься вслед за ними, не было.
   Кухня. Враги внезапно рассеялись. Вместо них глазам предстал всё тот же бак, наглый, самодовольный и булькающий, предлагающий сразиться с ним за всех – один на один. Это уже было слишком. И мальчик принял вызов.
   Он встал на табурет, навис над варевом и, изо всех сил, вращая языком во рту, начал собирать слюну. Занятие так увлекло его, что он не заметил подошедшей сзади Алёны. Капкан цепких женских пальцев замкнул ухо. Рот мальчика мгновенно пересох. Большой плевок сорвался.
   – Что там? – спросила Алёна.
   – Ша-ка-ладка, – со всхлипом ответил мальчик.
   Алёна отпустила ухо, строго посмотрела на шалуна и вынесла вердикт.
   – Будешь есть вместе с нами.
   – Не буду!
   – Тогда расскажу про тебя всем.
   Малыш вздохнул.
   – Буду.
   Ужин был готов. От желающих отведать его не было отбоя. По настоянию Алёны право первой пробы доверили внуку вахтёрши – самому маленькому и голодному. Ободренный ею, он зачерпнул варево ложкой, подул на него и, закрыв глаза, отправил в рот. Мгновение… Суп как суп. Шоколадкой и не пахло. Он открыл глаза, взглянул на окружающих и расплылся в улыбке.
   – Вкусно!
   Сидя и бойко орудуя вязальными спицами на своём месте у входа за столиком, вахтёрша прислушивалась к всеобщему оживлению. Нечто особенное происходило в жизни общежития. Событие большого городского масштаба. Приезд мастеров. Марш молодёжи утром, днём и вечером. Праздник вне закона и границ. Спасибо, что не забыли про внука и уделили частицу внимания и ему. Кажется, он нашёл себе хороших друзей. Сегодня он был сам не свой, уже несколько раз подбегал к ней из-за общего стола. Большие детские глазёнки блестели, уйма впечатлений переполняла его. Ещё бы! Это тебе не какие-то придуманные индейцы.
   Когда за внуком, как обычно, пришла мама, он обнял бабушку и коснулся губами её уха.
   – Не надо шакаладки, – жарко зашептал он. – Я наелся.
   В ответ она только умилённо покачала головой.

   О том, что он остался без подруги, Горыныч вспомнил за пять минут до отхода поезда. Провожающие пэтэушники восторженно толпились вокруг. Три дня, веселясь, он провёл среди них и совсем упустил из виду цель приезда. Оглянуться не успел – пора возвращаться назад, в тоску и холод одиночества. Внезапная перемена в лице Горыныча воспринялась провожающими по-своему. Все, как один, они начали уговаривать его остаться. Беспомощно озираясь, мямля что-то невразумительное в ответ, он колебался. Однако, колебания были напрасны. Достойная пара не объявлялась. Все девушки Таллина, прячась, желали Горынычу доброго пути.
   Поезд уходил. Стоя на перроне, пэтэушники махали руками вслед. Волею заезжих мастеров три дня они были освобождены от всех занятий в училище, проходя невиданную и неслыханную доселе духовную и физическую практику. Кончилось совершенствование. Возвращаться на круги своя или припустить по шпалам за поездом? Выбор оставался за ними.
   Начало движения. Перекур в тамбуре выдался на редкость холодным. Дым коромыслом, тление табака и никаких эмоций. Горыныч, выглядя безжизненным истуканом, был явно не в духе.
   – Что с тобой, Саша? – спросил Боронок, пытаясь проникнуть в скорбный образ друга.
   – Сам знаешь, – буркнул Горыныч.
   – Нет! – убеждённо затряс головой Боронок.
   Горыныч вздохнул.
   – Вспоминаю твоё обещание насчёт моей подруги. Ты, кажется, даже слово давал.
   – А, подруга, – улыбнулся Боронок с таким видом, словно речь шла о чём-то малосущественном – призрачном объекте, бабочке-однодневке, случайно пригрезившейся во сне.
   – Ага, – мрачно подтвердил Горыныч. – Подруга.
   – Бывает – разминулись. Зато сколько новых друзей нашёл!
   – И что мне теперь с этим делать?
   – Дружить. Друзья – это самое лучшее, что у нас есть.
   – Подруга нужна, – сквозь зубы процедил Горыныч. – Я всё-таки доверял твоему слову.
   – Далась тебе эта подруга! – загремел Боронок, досадуя. – Брось. У тебя есть гораздо более ценное богатство – свобода. Наслаждайся ей. Она, как и настоящая дружба, размену не подлежит.
   – Дружба! – Горыныч в сердцах бросил окурок на пол и тут же растоптал его. – Что мне дала твоя дружба? Пьянки с песнями до рассвета, да шишки! Хороша замена, ничего не скажешь.
   – Не кощунствуй, – сказал Боронок приглушённым голосом. – Это святое. Так закалялась сталь.
   Шумно распахнулась дверь. В тамбур вошёл Чет. Теребя сигарету в руках, попросил прикурить. Пыхнув дымом, посмотрел на друзей, понял, что лишний, и отошёл в сторону.
   Горыныч, умолкнув, опёрся спиной о стенку, запрокинул голову и поднял глаза вверх, словно мученик, обращающийся к небу с последней молитвой.
   Боронок, покуривая, принялся искоса следить за ним. Пытался ли обмануть его друг? Едва ли. Приходилось признать, какие бы испытания и закалка ни были позади, какой бы крепкой и надёжной не казалась защита, тяжкая минута в один миг ставила всё на свои места. Женская натура во плоти. Нет от неё спасения. Зов вечный.
   Боронок бросил окурок. Подошёл к Горынычу и, привлекая внимание, тронул его за плечо.
   – А может и правда пробил твой час, – размышляя вслух, произнёс он. – Глядишь, отыщется, блеснёт чешуёй на безрыбье русалка. Предлагаю дождаться вечера и обыскать поезд.
   Горыныч сглотнул слюну.
   Боронок кивнул в сторону Чета.
   – Этого брать с собой не будем, – заявил он. – Курильщик подосланный. Ложный след.
   Лицо Горыныча озарила улыбка. Змей воскрес. Утраченное дружеское доверие обретало былую силу.

   Темнело. Поезд мчался сквозь белоснежье домой. Стучали, убаюкивая, колёса. В купе было тихо. Среди общей сонливости Алёна увлечённо рассматривала купленный в таллинском универмаге красочный букварь для дошкольников. Одна страница, другая… Постепенно она добралась до буквы «Х», которую представлял большой и добродушный рыжий хомяк. Она невольно залюбовалась им. Нарисован умело, с душой, совсем как живой. Показывая рисунок, поделилась своим впечатлением с сидящим рядом Четом.
   – Крыса, – отозвался тот, пожимая плечами.
   – Нет, – замотала головой Алёна. Ласково погладила рисунок рукой. – Хома. Друг всех детей.
   – Дудки, – сказал Чет, зевая. – Пусть выскажется специалист. Горыныч!
   – А? – откликнулся тот.
   – Тебе слово. Кто такой хомяк?
   Купе оживилось.
   – Грызун, – ответила Илона.
   – Ну, да, – поддакнул Горыныч.
   – Вот видишь, – кивнул Чет Алёне. И развёл руками. – Нас большинство.
   Алёна, нахмурившись, попыталась возразить, но Чет, внезапно переменясь в лице, остановил её.
   – А там это кто? – спросил он, указывая дрожащим пальцем в темноту под столиком.
   – Кто? – испугалась Алёна, поджимая ноги и захлопывая книгу.
   – Он! – воскликнул Чет, состроив уморительную мину.
   Все засмеялись.
   Переведя дух, Алёна замахнулась книгой на насмешника.
   – Вот ненормальный!
   – Держи хомяка на замке, – предупредил Чет, закрываясь руками, – а то сбежит.
   – Хомяк в это время спит, – подал голос Горыныч. – Днём его пушкой не разбудишь.
   – Точно, – поддержала его Илона. – А ночью совсем безумный. Помнишь, Стёпа, нашего хомяка, того, который клетку грыз?
   – Клетку? – переспросил Горыныч. – Мой хомяк тоже в клетке живёт. И грызня по ночам – его самое любимое занятие.
   – Ну, вот, – кивнула головой Илона.
   – Забирается наверх, виснет в углу и грызёт, грызёт, – продолжал Горыныч, – потом заснёт и…
   – …падает! – в один голос с ним закончила Илона.
   Горыныч внимательно посмотрел на неё. Илона растерялась. Она внезапно поняла, что допустила непростительный промах. Речь, вероятно, шла об одном и том же хомяке, прописанном в квартире Горыныча, где ей довелось пожить тайком. Попались… Встрепенувшийся Степан поспешил отвлечь внимание на себя.
   – Горыныч, первый раз слышу, что у тебя хомяк живёт.
   – А что? – насторожился тот.
   – Обычно змеи с мышами не дружат.
   – Я – исключение, – самодовольно ухмыльнулся Горыныч.
   – Чем кормишь? Семечками?
   – Нет. Я даю ему сухие макароны. По праздникам – свежие овощи.
   Илона опустила глаза. Вспомнила, чем неделю кормили хомяка они. Не бедствовал, жировал, отъелся за все постные дни. Напоследок подсунули ему хлебный мякиш с сюрпризом. Не всё ведь хомяку масленица. Зверёк отведал чеснока у них на виду. Ох, и потешились!
   Горыныч увлёкся разговором со Степаном. Подозрения минули стороной. Мало ли пленных хомяков пытается сбежать по ночам одним и тем же путём. Инстинкт.
   Улучив момент, Илона склонилась к уху Степана.
   – Он?
   – Да.
   Вечер для Горыныча выдался потрясающим. У него в собеседницах была сама грековская отрада. За три дня они едва успели переброситься с ней парой фраз, её красота как самое дорогое достояние была нарасхват. Приходилось довольствоваться дистанцией и местом стороннего наблюдателя. У неё было имя, редкое и благозвучное, но он не желал даже и слышать его. Разве имело оно какое-то значение? Для него она была гречанка, безымянная уроженка южной страны, обители неиссякаемого яркого полудня, колыбели, творящей во все времена женщину не просто венцом природы – желанной невестой всего света.
   Всякий раз, когда солнечный луч встречался с ней, лаская чёрную смоль волос, оживляя нежное личико, зажигая глаза, образ красавицы обретал своё настоящее подлинное совершенство. Сердце Горыныча замирало. Неиссякаемый источник вдохновения открывался перед ним.
   И вот сейчас, казалось, пришло время, небеса сжалились над ним и дали возможность выразить все потаённые чувства. Несколько раз к нему подходил Боронок, звал за собой на прогулку по поезду, но Горынычу было не до того. Сеанс связи был в самом разгаре. Ноздри его шумели и трепетали. Огонь поднимался из скрытых глубин. Всепобеждающий, сжигающий дотла и …призрачный. Кто знал, что гречанке было не до взаимности. Общаясь, она просто искупала свою тайную вину перед ним, доступной жертвой, любезностью прекрасного соцветия – одним осыпавшимся лепестком.
   Сторожа своё придуманное счастье, Горыныч не смыкал глаз всю ночь. Утром, околдованный, потерявший всякую связь с реальностью, он вышел из вагона и устремился вслед за ним. Когда все границы дозволенного остались позади, счастье, казалось, было уже в руках, чья-то сильная рука ухватила и остановила его. Полный сочувствия друг Боронок молча встряхнул его, обнял и, разрушая чары красавицы, бесчувственным манекеном повёл в обратную сторону – туда, откуда брала своё начало разбитая мечта.

   Дома. Родной город, шумный и просторный.
   Безудержный поток времени подхватывает и несёт, стирая жизнь мгновение за мгновением.
   Но остаются воспоминания.
   И среди них те, что не боятся времени.
   Яркие маяки.
   Три дня в Таллине.

Глава двенадцатая

   Подушка была мокрой от слёз. Сегодня они расстались. Полчаса на вокзале, поезд уехал, а потом пришла ночь, которая не кончается. Она осталась одна. Вика всхлипнула.
   Далёкий южный город Сочи. Новый адрес Коли. Писать письма, ждать ответа, жить надеждой на встречу. А ведь они были единственной парой в классе, кому все прочили счастливое будущее. Эта волшебная ночь на набережной перед разведенным мостом… Как упоительна она была для выпускников. Полна особым смыслом, грёзами и планами. Дождавшись рассвета, они прошли по сомкнувшемуся мосту вдвоём первыми – прямо в лето. Лето пригрело. Расслабившись, они забыли про всё, впереди открывалась большая жизнь, которую им было суждено прожить вместе. Прошлое оставалось позади, настоящее было прекрасно и вдруг, как гром среди ясного неба, это известие. В Сочи обнаружился родственник – кооператор, зовущий разделить с ним блага дозволенной новой сладкой жизни. Семья Коли, кочевая душой – не зря сам Коля так походил на цыгана – поспешила откликнуться. Родительская воля, короткие сборы и – в дорогу. Коля пытался протестовать, она – тоже, но всё было бесполезно. Разлуку можно было испугать клыками взрослой любви, молочных зубов первой она не боялась.
   На вокзале мама Коли, сочувствуя, пригласила Вику в гости. Так, без конкретной даты, в любое время года. Смотря в Колины глаза, Вика была рада и этому.
   Он уехал в последний день августа. Лето кончилось. Это был настоящий затянувшийся во времени выпускной.
   …Вика очнулась. Звонил телефон. Настойчиво, требовательно, как сирена. Голос утра. Она вскочила, обежала всю квартиру – никого. Как бы ни хотелось ни с кем общаться, но придётся.
   Она подошла к телефону. Незнакомый женский голос спросил:
   – Это квартира Степана Грекова?
   – Да, – ответила Вика.
   – Он дома?
   – Нет.
   – А вы кто?
   – Как кто? Cестра. А вы кто?
   – А я – его кошмарный сон, – ответил голос и рассмеялся.
   – Илонка! – обрадовалась Вика. – Как хорошо, что ты позвонила. А я ведь совсем одна. Никого нет дома.
   – Немудрено. Рабочий день за окном. Степана след уже простыл?
   – Я его не видела со вчерашнего вечера. Отключилась.
   – Причина уважительная?
   Слёзы навернулись у Вики на глаза, комок застрял в горле.
   – Вика! – окликнула её Илона, не дождавшись ответа.
   – Я здесь, – сдавленным голосом отозвалась Вика.
   – Ты в порядке?
   Вика проглотила комок.
   – Да.
   – Свет за окном. Пора просыпаться и жить.
   – Я живу.
   – Радости не слышу.
   – Тебе хорошо, – чужим голосом сказала Вика. – У тебя Стёпа есть.
   – А я не жадная. Делюсь, чем могу. Он ведь всегда возвращается. Разве не так?
   – Да, всё нормально, – подобие улыбки тронуло губы Вики. – Мне его хватает. И, вообще, я вас со Стёпкой очень люблю. Хорошо, что вы есть. А больше мне никого не надо.
   Поговорив с Илоной, Вика почувствовала себя лучше. Оказались востребованы холодная вода из-под крана, зубная щётка, а потом и мамин завтрак, оставленный на кухонном столе. Когда из магазина вернулась сама мать, Вика встретила её уже в форме – беззаботной и весёлой. Прочь все горести. И беда – не беда. Ведь так хотелось, повернув время вспять, продолжать жить по-старому – надеждой и любовью, верой в сказку со счастливым концом.
   Вечером того же дня Илона встретилась со Степаном в парке Победы – ярком и большом оазисе природы близ своего дома. Взявшись за руки, они отправились в прогулку по парковым аллеям. Тишина и жёлтые наряды деревьев дышали началом осени.
   – Я сегодня утром с Викой разговаривала по телефону, – сказала Илона. – Мне показалось, проблема у неё.
   – Что за проблема? – насторожился Степан.
   – Подозреваю, личная. Несчастный роман.
   – Как догадалась?
   – В таких случаях, вспоминаешь про тех, кто рядом. Расчувствовалась девчонка, словно мы с ней не общались несколько лет. Признаться, я была поражена. Что скажешь, брат?
   – Со стороны, наверно, виднее. Однако, если чувства остались, значит, есть надежда – всё вернётся на круги своя.
   – Как бы там ни было – я тебя предупредила.
   Молчаливым кивком Степан поблагодарил её.
   Некоторое время они шли в полной тишине, думая каждый о своём. Илона нарушила молчание первой.
   – Чувства, – сказала она. – Откуда они в нас, кто управляет ими, где их корни? Как думаешь, Стёпа?
   – Это вопрос не по адресу, – отозвался Степан. Подумав, добавил:
   – Спроси у радуги. Она знает точно.
   Илона подняла глаза в небо.
   – Радуга. Я помню, как она выглядит. Триумфальная арка вечности.
   – Она самая, – подхватил Степан.
   – Она не услышит меня, – опустила глаза Илона. – Я – материальна.
   – В твоих силах одолеть это. Для чувств нет ни преград, ни расстояний.
   Илона вздохнула.
   – Что с тобой? – спросил Степан, удивлённый внезапной переменой её настроения.
   – Жаль расставаться с материей, – ответила она. – Даже на время.
   – Не жалей, – с жаром призвал Степан. – Вспомни луковицу тюльпана. Чешуя за чешуей, а внутри – цветочный стебель. Он и есть смысл всему. Так устроено всё живое. И мы с тобой.
   – Время покажет, – тихо сказала Илона.
   Степан внимательно посмотрел на неё. Определённо, что-то таилось за пазухой. Какая-то неприятность, предназначенная специально для него. И точно.
   – Уезжаю я от тебя, Стёпа, – чуть дрогнувшим голосом открылась она. – Фельдшером – на скорой. Боюсь, мне уже будет не до встреч.
   – Что за блажь такая? – после некоторого замешательства спросил он.
   – Это не блажь, – ответила она. – Школа мужества. Практика настоящего врача.
   – Разве в Академии мужества недостаточно?
   – Мало. Хотя, когда я первый раз внутренности увидела, так не казалось.
   – Пережила? – поморщился Степан.
   – Как ёжик в тумане. Спасибо профессору. Выручил своим хладнокровием. Если верить ему – всё дело в привычке.
   – Гиппократ нашёлся! – посуровел Степан. – Умник. Он такой хладнокровный только потому, что внутренности ему ответить не могут.
   – Ш-ш-ш, – поспешила утихомирить его Илона. – Чем это тебе профессор не угодил? – До моих внутренностей ему не добраться, – заявил Степан. – Кишка тонка.
   – Да-а?
   – Да. Замок у меня отменный.
   – Это пупок что-ли? Нашёл замок! Развяжет в два счёта – не успеешь и глазом моргнуть. Хотя зачем тебя трогать? Ты и так весь на виду. Могу рассказать, что там внутри.
   – Ну?
   – Одна большая детская обида.
   Степан засопел.
   – Твоих рук дело.
   – Ну, извини, что делать – практика есть практика. Жизненная необходимость. У тебя остаётся право экстренного вызова. Обещаю откликаться.
   – Звучит как приговор.
   – Поверь – ничего личного.
   Степан остановился.
   – Исполнишь моё последнее желание? – спросил он.
   – Какое? – прервала движение Илона.
   – Исчезнем на пару дней.
   – Не знаю, – опустила голову Илона. Выдержав паузу, подняла глаза на него.
   – Надо посоветоваться с профессором, – сказала она. И засмеялась.
   В ближайшие выходные, прихватив с собой Вику, они исчезли. Место устроило всех. Старое доброе Репино с видом на залив и дедом впридачу. По случаю приезда гостей несказанно обрадованный Серафим Греков поспешил устроить застолье. Когда плодами его суеты стол был накрыт и все начали занимать места за ним, дед устроился как и подобало – между барышнями.
   Пытаясь успокоиться, он открыл бутылку домашней наливки, разлил жидкость по трём рюмкам и, не дожидаясь традиционных тостов и чокания, опрокинул свою рюмку в рот. Илона и Степан последовали его примеру. Вика поддержала их глотком привезённой с собой пепси-колы.
   Наливка вызвала испарину. Горячая картошка и разогретая в сковороде тушёнка добавили жару. Общее настроение взыграло. Вика пыталась присоединиться к нему, но безуспешно. В самый разгар застолья она незаметно отделилась от компании и исчезла в комнате. Здесь, сидя в полумраке, наедине с бабушкиным портретом, ощутила потребность выговориться. Пользуясь отсутствием постороннего внимания и тишиной, стала облегчать душу. Выговорилась. И, обретя опору, избавленная от тяжкого груза вернулась на кухню. Когда дед, оторвавшись от оживленной беседы, обратился к ней с вопросом о Коле, она даже не вздрогнула – сработала защита. Не моргнув глазом, ответила:
   – В гостях – у родственников.
   Предвосхищая дальнейшие расспросы, подняла палец и помахала им в воздухе.
   – Заноза. Глубокая была, еле достала.
   Дед уставился было на палец, но она тут же поспешила спрятать его. Сжатым кулачком стукнула по столу:
   – Не буду плакать!
   И, устремив взгляд в дедовы глаза, со сталью в голосе повторила:
   – Не буду!
   Дед откинулся назад и расплылся в улыбке.
   – Молодец. Капни-ка ей, Стёпа, в рюмку вишнёвки – в награду за храбрость.
   – Не надо, – отмахнулась Вика. – Рана – пустяковая. И, вообще, прошу без опеки. Я почти совершеннолетняя.
   – Почти не считается, – сказал дед.
   – Это дело поправимо, – вмешалась Илона. – Я добавлю лет. Сколько тебе не хватает, Вика? Не стесняйся – бери и пользуйся.
   – Слышал, дед? – торжествующе засветилась Вика. – Я уже совершеннолетняя.
   – Сговорились? – прищурился дед.
   – Да, – в один голос откликнулись обе.
   Дед развернулся к Илоне.
   – Раз так, тогда давай, красавица, сговариваться до конца. Хватит особняком ходить. Бери фамилию нашу.
   От неожиданности Илона потеряла дар речи.
   – Вступай в наши ряды, – загораясь, продолжил дед. – Будь Грековой, люби Степана, оставайся красавицей навек. Как глава династии благословляю.
   Наступила пауза. Илона обвела Грековых взглядом, увидела родню, своё место между ними, почувствовала единое притяжение. И, приходя в себя, поспешила уклониться от искушения.
   – Я возрастом ещё не вышла. Пусть красота созреет. Дождёмся совершеннолетия, дед Серафим.
   От такого ответа дед угас. Вика, беззвучно смеясь, пригубила пепси-колу. Степан перевёл дух. Дедовский капкан не сработал. И хорошо. Иначе в собственных глазах было бы не оправдаться.
   – Вот так, дед, – обратился он к нему. – Красота требует жертв. И династия твоя ей не указ.
   – А пускай, – махнул рукой дед. – Мы пленных не берём. Всему своё время.
   – Выпьем за мой диплом, – предложил Степан.
   И, разряжая обстановку, поднял рюмку.
   – О, – оживился дед.
   Наполнил рюмку Илоны до краёв, плеснул наливки себе и, не слушая протестов красавицы, заставил её разделить радость за внука до дна. Предложил закусить. Жуя, посмотрел на Степана.
   – Решил, кем будешь теперь?
   – А я уже есть, – ответил Степан. – Молодой специалист.
   Дед перестал жевать, пригляделся, помотал головой.
   – Гудок.
   И назидающе продолжил:
   – Береги пар для работы. Это главная заповедь твоего диплома.
   – Слушай деда, – вступила в разговор Вика. – Станешь передовиком производства, будешь зарабатывать, приумножать общий достаток. Нашей семье лишние деньги не помешают.
   – Ты особо на лишние деньги не рассчитывай, – отозвался дед. – Ваша мама в ответе за всю семью. Она найдёт им нужное применение.
   – Пожалуйста, – пожала плечами Вика, утрачивая интерес к разговору.
   – Деньги – это зло, – продолжил дед. – Рассада соблазнов. У труда должен быть другой эквивалент.
   – Какой? – спросил Степан, улыбаясь.
   – Проживи жизнь – узнаешь.
   – Без денег нет счастья на свете, Серафим.
   – Всё моё счастье со мной, – сказал дед. – Да был бы в добром здравии друг мой Грюндик. И гори всё остальное ясным пламенем.
   – Грюндик – это кто? – спросила Илона.
   – Приёмник иностранный с антенной, – ответил Степан.
   – Он самый. – Дед взглянул на часы. – Кстати, уже полночь. Время сматывать удочки.
   – Опять будешь слушать вражий голос, дед? – спросил Степан.
   – Вражий голос, – передразнил дед. – И-эх, – со вздохом он повернулся к Илоне. – Очередной сеанс связи у меня. Мы – два берега океана. Ему там главное – речь не забыть, мне здесь – услышать. SOS.
   – Как же так? – растерялась Илона. – Он ведь на родину клевещет. Подрывная агитация.
   – Пережитки прошлого, – заявил дед. – Как Горбачёв глушилки отменил – сразу исправился. Вот намедни узнал я, как наша лодка подводная тонула. Об этом ведь ни в газетах, ни в новостях – ни гу-гу.
   Дед внезапно посерьёзнел.
   – Всё, молодёжь, потешились и ладно. Дайте старику простора. Эфир ждёт.
   На следующий день все вчетвером они отправились в лес за грибами. Рой пропадал в посёлке. На случай неожиданного возвращения пса дед, уходя, оставил калитку открытой.
   Путь до настоящих грибных угодий был неблизок. Дед шёл впереди опытным и неутомимым проводником. Следующая за ним в компании занятых друг другом брата и Илоны, Вика поначалу держала дистанцию. Затем, чувствуя себя не в своей тарелке, оставила пару наедине и решительным порывом присоединилась к старшему. Дед сбавил шаг, превращаясь на ходу в воспрявшего духом и статью джентльмена. Юность и старость, рука об руку, двумя сомкнувшимися полюсами одиночества пошли вместе.
   – Коля надолго уехал к родственникам? – спросил он её.
   – Насовсем, – ответила она, смотря себе под ноги.
   – Вот оно как, – протянул дед.
   – Мы ещё встретимся. Обязательно. Я ему письмо пишу. – Вика улыбнулась, постучала по голове. – Вот здесь.
   – Что же это за оказия приключилась?
   – Судьба, наверно, такая.
   – Да-а.
   Некоторое время они шли молча.
   – А ты слышала когда-нибудь легенду о грибах? – вдруг спросил дед.
   – Нет.
   – Слушай. Однажды затеяли небо и земля спор – кто из них главнее. Спорили между собой, спорили, пока не разрешился спор. Деревья, травы и цветы вступились за небо. Осталась земля в одиночестве, загоревала и в этой горести настигла её страшная засуха. Восстала угроза всему живому. Опомнилось небо, заплакало, да так, что дошла небесная влага до самых глубоких земных недр, пробудила их и родила на свет грибную рать. Вышла она наружу, заполонила всё и, озарённая светом молний, выбрала царя под стать себе – белого. Встречай, радуйся мать сыра земля, отныне и навек мы с тобой, твоя преданная защита и опора. С той поры дожди и молнии каждый год начало грибной жизни дают. И небо с землёй между собой мирятся.
   – Интересно, – заслушавшись, откликнулась Вика. – А вдруг это правда?
   – Конечно, правда. На прошлой неделе дождь проливной был. Молний, правда, не припоминаю. Но это не беда – сейчас самое грибное время.
   В поисках грибов день прошёл незаметно. Илона и Степан брели по безжизненному ковру из мха, отмерших сучьев и хвои, потерянными в пространстве и времени странниками. Этот бесконечный лесной лабиринт был для них чужим. В отличие от них дед, казалось, обрёл свою настоящую природу. Ведомый каким-то удивительным сверхъестественным чутьём он находил дары леса один за другим. Едва поспевая за ним, Вика складывала добычу в большой полиэтиленовый пакет. Грибы попадались обыкновенные – грузди, сыроежки, серушки. Большей частью перезревшие, изъеденные насекомыми. Грибная рать, потерявшая царя.
   В сумерках дед успокоился. Руководствуясь опять внутренним чутьём, двинулся на поиски выхода и вскоре вывел всех в редколесье, а затем и к самому заливу. Признаков дома поблизости не было, но дорога, усеянная песком вперемешку с камнями – открытая и доступная твёрдая опора – обещала скорую встречу с ним.
   Было по-летнему тепло. Впереди за песчаной косой в лучах заходящего солнца блестела вода. Бесконечная, манящая дорогой в обратную противоположную дому сторону. Какое сказочное искушение для утомлённого многочасовой ходьбой пловца! Некоторое время Степан колебался, наконец, не в силах удержаться, свернул с общего пути и поспешил ему навстречу. Не слыша предостерегающих криков девчонок и деда, сбросил с себя одежду, покинул берег, с шумом вошёл в воду и поплыл.
   Дед замер, напряжённо следя за его движениями. Движения были уверенными. Настолько, что можно было расслабиться. Дед оторвал взгляд от воды и уселся на песок – рядом с уставшими Илоной и внучкой.
   – Откуда у него столько сил осталось? – спросила, недоумевая, Вика.
   – Вода – его стихия, – ответил дед. – Сызмальства, как только я его плавать научил. Тебя тогда ещё и в помине не было.
   – А он случайно не в воде родился? – спросила Илона.
   – Не-ет, – засмеялся дед. – У него роды были как у всех – земные.
   – Это ничего не значит. Я подозреваю, связь между ними всё-таки есть.
   – Связь есть, – согласился дед. – Бог даст, никогда не утонет.
   Илона замолчала, нервно кусая губы и исподтишка наблюдая за пловцом. Тот тем временем плыл. Доплыв до бакена, повернул обратно.
   Вскоре Степан вышел из воды и направился к ним. Несмотря на сотрясающую тело дрожь, вид его был довольным.
   – Как водичка? – встречая его, поинтересовался дед.
   – Бр-р, бодрая!
   Глядя на брата, Вика обхватила себя руками и в поисках тепла прижалась к деду. Степан начал растираться рубашкой. Лицо его излучало блаженство.
   – Спасибо, что дождались.
   – Мы не ждали, – сказала Илона, глядя в небо. – Просто захотелось отдохнуть.
   – Ох, ёлки-палки, – спохватился Степан. – Зря я торопился. Надо было ещё поплавать.
   – За чем дело стало? – перевела взгляд на него Илона. – Вода за спиной. Возвращайся.
   Он вздохнул.
   – Я бы вернулся. Если бы не был в ответе за тех, кто здесь – на берегу.
   – Вспомнил? – Илона поднялась и начала отряхиваться. – Ай, да молодец!
   – А? – приставил Степан ладонь к уху, изображая глухого. – Не слышу, говори громче, у меня вода в ухе.
   – Больше ничего не скажу. Пусть она с тобой разговаривает – вода в ухе.
   – А?
   Время словесных баталий кончилось. Пытаясь вернуть ему потерянный слух, Илона размахнулась… Степан оказался настороже. Встречное движение, контакт, падение на песок и началась борьба, отчаянная и азартная, двух борцов, получивших, наконец-таки, возможность свести давние счёты друг с другом.
   Ошарашенный зрелищем бескомпромиссной схватки дед крякнул. Отводя глаза в сторону, поднялся.
   – Это пустая забава, – сказал он. – Судить вас некому. Мы ушли.
   В начале пути, прислушиваясь к шуму за спиной, дед посоветовал Вике:
   – Не оборачивайся. А то испортят ещё.
   – Чем это?
   – Запрещённым приёмом.
   – Ой, дед, – отмахнулась Вика. Но послушалась.
   В немом созерцании окружающей природы они прошли несколько сот метров. Чарующа была панорама залива. Провожая взглядом парящих над водой чаек, Вика случайно оглянулась. И остановилась. Дед последовал её примеру. Оставленная на песке пара догоняла их – Илона верхом на Степане.
   – И кто из них кого победил, дед? – спросила Вика, улыбаясь.
   Дед прищурился.
   – Кто знает, – сказал он. – Судя по всему, до финиша ещё далеко.
   На следующий день они встали поздно. Позавтракали подогретой жареной картошкой с грибами. Отдохнули. Больше дел не было. Пришло время собираться в дорогу. Попрощавшись с дедом, Илона и Степан вышли на дорогу. Вика задержалась у калитки.
   – Рой так и не появился, – с сожалением сказала она.
   – Гуляет, пока снега нет.
   – Дед, – она вытащила из кармана печенье, – передай ему. Пусть вспомнит обо мне.
   – А ты положи вот здесь у калитки. Обещаю, не трону.
   Вика подержала печенье в ладонях, подышала на него и согретым своим теплом положила на траву. Выпрямившись и смотря деду в глаза, замерла, словно ожидая последнего напутствия.
   – Насчёт будущего не переживай, – заговорил дед вполголоса. – Ты – цветок в поле. Расти и жди. Твоя судьба прилетит, найдёт тебя. Не зря же ты появилась на свет. Верь и надейся. Будешь любима и любить. Дед сказал.
   – Мгм, – радостно кивнула она, кидаясь ему в объятия.
   Освободившись спустя минуту и озорно размахивая руками, побежала догонять своих спутников. Два родных взрослых человека, встречая её, обернулись. И бег в одно мгновение стал полётом ветра, ведь она не просто бежала – расставалась с детством…

Глава тринадцатая

   Учёба кончилась. Степан получил свободный диплом. Это обстоятельство давало ему возможность самостоятельного выбора места будущей работы. «» ЛМЗ»» изобиловал молодыми специалистами, их число превышало все допустимые пределы и потому рассчитывать на продолжение карьеры здесь не приходилось. Совместная жизнь с заводом ограничилась проходной вехой в биографии – фрезеровщик.
   Замена «ЛМЗ» отыскалась быстро. Всего в паре автобусных остановок от него находился ещё один оазис труда – «Арсенал». Лишённый своей кузницы кадров, он был весьма охоч до учёной молодёжи. За компанию со Степаном увязался Ким. Близость завода к дому была основной приманкой для обоих.
   «Арсенал». Перед входом на заводскую территорию маячил бюст какого-то героя. По первому впечатлению – времён гражданской войны. Узнавать подробности и знакомиться ближе друзья не захотели. Хотя и каменная, но голова была задрана слишком высоко. И они равнодушно прошли мимо. Однако памятник не оставил их в покое. Уже на территории завода, в кабинете начальника-кадровика его устами он сам снизошёл до них, представившись:
   – Фрунзе. Покоритель Сиваша, гроза всей белогвардейской нечисти.
   Друзья переглянулись. Ни распростёртые объятия, ни посулы златых гор впереди не возымели такого действия как голос издалёка. Фрунзе стучался в ворота их бытия, претендуя быть первым при посвящении в «арсенальцы».
   Несколько дней, оформляя документы, они знакомились с заводом. «Арсенал» занимал довольно большую территорию, разделённую на две части. Одна находилась на набережной, соседствуя с «Крестами», другая, большая, была частью «материка» через дорогу напротив. Согласно устоявшейся давней традиции пришлось переступить и порог музея заводской славы. Здесь, среди вызывающего зевоту рассказа экскурсовода, потрёпанных временем экспонатов и благозвучной тишины их ждало потрясающее открытие. Оказывается, дореволюционное прошлое «Арсенала» было отнюдь не беспросветной тьмой. Рабочие, вскормленные армейскими заказами, сытые и востребованные, цеплялись за него изо всех сил, противостоя попыткам пролетариев увести их в неизвестное будущее. Такое поведение заслуживало одобрения. Обратись время вспять, и Степан с Кимом без колебаний встали бы на сторону этих трудяг. А с ними, наверное, и вся страна, дожившая к началу девяностых до стадии критического развития социализма – паралича идеи и власти.
   Неожиданности было не миновать. Выдавая готовые пропуска, кадровик с некоторой дрожью в голосе объявил о разлуке их пары. Киму предстояло трудиться на набережной, Степану – «на материке». Причину подобного решения разлучник не объяснил, терпеливо снеся протесты, да разведя руками – пропуска оформлены, обратной дороги нет.
   Формальности были улажены. И, наконец, пришёл тот самый день, когда связанный подпиской о неразглашении военной тайны Степан оставил пропуск на проходной и шагнул в заработанное годами учёбы будущее.
   Несмотря на раннее время – часы показывали начало восьмого – дух его был на высоте. По данным ему в отделе кадров ориентирам без особого труда он нашёл свой цех. Большой и неприступный снаружи, как крепость. Он остановился. Огромные массивные ворота преграждали вход. В углу их таилась маленькая калитка. Лаз. Игольное ушко естественного отбора. Доступ для всех, кому не пристало поступиться собственной гордыней и испытать родство с ужом. Входя в образ пресмыкающегося, Степан нагнул голову, открыл калитку и полез внутрь.
   Шум оживлённого производства встретил его. Он пошёл ему навстречу свободным широким и длинным проходом. По обе стороны от него, визжа, ревя и клекоча, безжалостно расправлялись с металлом станки. Наверху над головой двигался кран. Крюк его хищно раскачивался в воздухе, вынуждая поневоле глубже втягивать голову в плечи. Слегка ошарашенный Степан добрался до разветвления прохода. Налево были туалеты, направо – лестница, ведущая вверх. Без раздумий он двинулся направо – на второй этаж. Тишина и покой царили здесь. Длинный коридор и множество дверей с табличками. Он устремился на поиски своей.
   «Планово – диспетчерское бюро».
   «Отдел труда и заработной платы».
   «Начальник цеха».
   «Техбюро».
   Он открыл последнюю дверь. Яркий свет ослепил его. Настолько яркий, что, казалось, то было сияние самого солнца. И немудрено – здесь таилось средоточие самого ума цеха. Вдохом-выдохом он начал сливаться с ним, восстанавливая зрение. Постепенно большая комната предстала перед глазами. Прямо напротив него у окна за столом сидел тщедушный человек средних лет с немым вопросительным выражением лица. Чувствуя всю важность момента, Степан поднял голову, принял торжественный вид и представился:
   – Греков. Инженер-технолог третьей категории.
   Представление сработало. Человек проворно выскочил из-за стола и бросился навстречу. Нисколько не стесняясь своего малого роста – он едва доставал Степану до подмышки – схватил его за руку и начал с чувством трясти её.
   – Да-да-да! Нам звонили насчёт тебя. Я – Леркин Дмитрий Матвеич. Главный.
   Несколько минут взаимной радости.
   – А это, – сказал Леркин, слегка унимаясь, отпуская руку и указывая в стороны, – наш коллектив.
   Степан огляделся и увидел ещё двоих за столами. Пошёл знакомиться с ними.
   Первый коллега был старше его раза в два. Однако, подавая руку, представился без лишнего зазнайства, скромно и просто:
   – Миша.
   Можно было бы и удивиться, но всё объясняло лицо – по-детски доброжелательное и общительное.
   Второй коллега, ровесник Миши – тоже в летах – оказался его полной противоположностью. Холод рукопожатия, представление по полной:
   – Бакин Николай Васильевич.
   И предупреждение строгим надменным взглядом: соблюдай дистанцию – держись своего места, молодой.
   После церемонии знакомства Леркин усадил Степана за свободный стол, рядом с Мишей, и сунул под нос большой ворох чертежей.
   – Посмотри, чем мы занимаемся.
   Степан развернул первый попавшийся наугад лист. Пахнуло резким запахом аммиачной краски, а затем наружу выглянуло то, опознание чего могло стоить нескольких лет жизни. Тоска и дикая безысходность мгновенно овладели им. Помощи ждать было неоткуда. Внезапно открылась вся иезуитская хитрость кадровика. Именно так – поодиночке – и следовало расправляться с молодёжью
   Около получаса, делая вид, что чрезвычайно увлечён чтением технологического письма, Степан приходил в себя. Миша и Бакин, склоня головы над чертежами, чтили тишину своим примером. Леркин расхаживал посреди комнаты взад-вперёд, задумчиво смотря в пол, как полководец накануне решающей битвы.
   Внезапно бешеным рывком открылась дверь. Внутрь ворвалась женщина. Запыхавшаяся, полноватая для своих 35 – 40 лет, но тем не менее решительная и боевая, как амазонка. По тому как оживились коллеги – ещё секунду назад окаменевшие истуканы – Степан понял, что ему открылись ещё не все секреты этой комнаты. И действительно. Кинув общее приветствие, едва не сбив на ходу Леркина, по-хозяйски деловито и уверенно женщина устремилась в угол – за соседний со Степаном стол. Предвкушая увлекательное зрелище, Бакин и Миша откинулись на спинки стульев. Словно потакая их ожиданиям, нисколько не смущаясь Степана, лишь слегка покосившись на него, женщина уселась, перевела дух и вошла в образ главной героини.
   – Слушай, Дима, что за фигня? Сажусь в трамвай – он обязательно с рельс сходит. Автобусы, один за другим, просто битком. Даже не знаю, как вовремя до работы добираться.
   – Наташа, – с надрывом отозвался Леркин, – моя рекомендация одна – раньше вставай.
   – Да! – вскричала она, изображая отчаяние. – А ты знаешь, что я – сова? Утренний сон для меня – это единственное спасение.
   – Отключи телевизор, – посоветовал Леркин.
   – Ай, – махнула на него рукой Наташа. И, обращаясь к Бакину, продолжила: – Как я торопилась – даже не позавтракала.
   – Мои тебе соболезнования, – буркнул Леркин.
   Нашла коса на камень.
   Лицо Натальи покрылось красными пятнами.
   – Дима, я голодная!
   – Ну и что, – пожал плечами Леркин. – Ты на работе. Компенсируешь всё в обеденный перерыв.
   – Вот тебе! – отреагировала Наталья в сторону начальника фигой. – Бакин, ставь чайник, доставай всё, что там у тебя в столе припрятано. Буду есть.
   Лицо Леркина перекосилось. Как ужаленный, он подскочил к столу, порыскал взглядом по нему и, пытаясь справиться с собой, занялся машинальной переборкой чертежей. Бакина словно подменили. Выполняя женский каприз, он стал воплощением юношеской резвости и суеты. Судя по всему, последуй команда иного рода – расправы с самим Леркиным – и он, не моргнув, исполнил бы и её.
   – Й-ё-ха! – очнулся вдруг Миша. – Я же вспомнил – сегодня тоже ничего не ел. Почаёвничаю-ка я с вами. – И с этими словами выудил из ящика стола пакет с сушками.
   Леркин обернулся.
   – Наташа! У нас новый человек. Что он обо всём этом подумает?
   – Он что ли? – пренебрежительно кивнула в сторону Степана Наталья. – А зачем его брали? Нам самим здесь делать нечего. Только время зря тратим – губим свои жизни.
   Леркин подскочил к Степану и, ухватив его за рукав, потянул из-за стола.
   – Пойдём отсюда. Цех посмотришь.
   За дверью Степану пришлось догонять начальника. Тот спешил, словно преследуемый какой-то страшной угрозой – полководец на грани поражения.
   – Шальная баба, – нёсся по коридору дрожащий Леркинский голос. – Я её терплю исключительно за профессионализм. В нашем деле на лету блоху подкуёт. Смотри, ты с неё пример не бери. Сам понимаешь, ей много позволено.
   Внизу Леркин пришёл в себя. Начальник вновь возобладал в нём.
   – Это наш цех, – торжественно объявил он, останавливая Степана возле горы ржавых болванок. Взмахнул рукой и повёл ей по кругу, предлагая обозреть всё до мельчайших подробностей.
   Круг замкнулся. Взгляд Степана упёрся в Леркина. Тот понял: мало жеста. И двинулся вперёд, открывая пешую экскурсию.
   Они не расставались целый час. За это время гора впечатлений обрушилась на Степана. Волею судьбы он попал в элитное подразделение «Арсенала» – инструментальный цех. Именно здесь рождалась чудо-оснастка, та волшебная колыбель, которой было суждено вынашивать все заводские изделия – от мала до велика. Было чем гордиться.
   Назад, в техбюро, Степан вернулся один без Леркина, намеренно или случайно прервавшего экскурсию исчезновением в одном из закоулков цеха.
   Трое старших технологов работали, уткнувшись в чертежи. Никто из них не обратил на Степана никакого внимания. Он сел на своё место и задумался, стараясь переварить полученную информацию.
   Техбюро. Плоды конструкторской мысли обретали здесь программу своего воплощения в жизнь. Бакин и Наталья Мотылева обычно исписывали всю обратную сторону чертежей подробностями процесса, не оставляя чистого места. Миша, в отличие от них, старался не утруждать себя и быть предельно лаконичным. Цех принимал Мишины чертежи безропотно. И этому имелось своё объяснение. Два раза в месяц – в аванс и получку – Миша срывал с себя знаки отличия «белого воротничка» и напивался в доску вместе с рабочими. Во имя такой смычки каждый работяга считал своим долгом обходиться собственным технологическим умом. В исключительных случаях, когда этого ума не хватало, Миша спускался в цех. И тогда техпроцесс рождался на месте общими усилиями коллектива – в прямом контакте с железом.
   Степан присматривался. Его окружали старшие коллеги. Каждый со своими причудами. Три пути постижения профессии: правый, прямой и левый. Выбирай любой. И, кажется, никаких проблем. Удручало лишь одно. Каждый из путей требовал своей доли жертвы – минимальной 8-часовой усидчивости за рабочим столом.
   Конец первого рабочего дня Степан воспринял подарком небес. В мгновение ока он очутился за проходной, устремился на набережную и встретился с Кимом. Поделившись первыми впечатлениями, друзья не стали тратить попусту время, поймали попутный потрёпанный «жигулёнок» и единым порывом понеслись прочь от завода – навстречу заслуженному вечернему отдыху.

   Своё первое дежурство на скорой Илона просидела в помещении. Шесть часов ожидания. Ни одного вызова. Хорошо, догадалась взять с собой конспект – потратила время с пользой.
   Второе дежурство было похоже на первое как две капли воды. Дежурный врач Ян – худощавый бойкий парень лет тридцати – почти всерьёз высказал предположение, что именно её приход и свёл на нет все вызовы, оставил бригаду без работы.
   – Я не против, – заявил водитель, молодой круглолицый крепыш. – Лишь бы зарплату платили.
   В середине дежурства, услышав краем уха разговор про себя, Илона оторвалась от конспекта. Оба смотрели на неё и улыбались. Опознали. Как не пыталась замаскироваться под фельдшера – не помогло. Она отложила конспект. Ну что же, делать нечего, пришло время открыть своё настоящее лицо. Конспект больше не понадобился – за весёлым и непринуждённым общением дежурство пролетело быстро и незаметно.
   Третье дежурство они встречали уже как старые знакомые. Предоставляя водителю, влюблённому в свою жену и баранку, полную свободу тешиться самим собой, Илона устремила всё внимание на Яна. Холостой, симпатичный и, без всяких сомнений, профессионал своего дела. Красивая наивная, полная детского любопытства девочка предстала перед ним. Рот Яна не закрывался. Престижный медицинский Вуз, работа санитаром в психбольнице, несколько лет дежурства на скорой – ему было, что рассказать о себе.
   Общение прервалось неожиданно. Последовал долгожданный первый вызов. Домашний. Откликнулись, успокоили бабушку – сделали укол от одиночества. Едва успели вернуться – второй вызов. Опять ничего особенного, обошлись без госпитализации. Зато третий вызов – под самый конец дежурства – превзошёл все самые страшные ожидания. Авария. Большая, с участием нескольких грузовых машин и автобуса.
   К месту происшествия одна за другой съезжались «скорые». Их бригада подоспела в числе первых, по горячим следам. Крики, стоны, общий шок. Полная потеря ориентации. Стихия. Привёл в чувство Ян. Просто встал перед ней, заслонил собой всё и она устояла. Следуя за ним, начала оказывать помощь.
   Сдала дежурство полностью без сил. Добралась до дома, не помня себя. А через день – новое дежурство.
   Минул месяц. Учёба днём, три вечера в неделю – скорая помощь. Свободное время – вечера и выходные – для восстановления. Вся личная жизнь – в прошлом.
   Очередной вызов. И снова Илона рядом с Яном – ловким, спокойным, собранным. Стихия вокруг, а он, словно заговорённый, непоколебим. Как победить себя, научиться владеть собой, стать ровней с ним?
   – Превратись в камень, – советовала дома мать. – Все эмоции – побоку.
   Ян никак не ассоциировался с окаменелостью. Скорее всего, он напоминал бамбук, скользящий по поверхности воды. Подвижный ловец волн. Всегда на плаву. Однако мать была права. Формы были разные, суть – одна. Стихия укрощалась отрешением чувств, исходом внутреннего «я», посредством торжества холодного разума, опыта и механики.
   Первым не выдержал Степан. Однажды, выходя вместе с Яном за ворота станции, увидела его. Мигом забыла про всё и на глазах провожатого помчалась навстречу.
   Несколько часов они провели вместе, бродя по центру города. Затем спустились в метро и поехали к ней домой.
   В конце пути она вспомнила о Яне. Тайна девочки оказалась раскрыта. Прости, Ян. Дальше будем просто работать вместе. Ты прекрасный наставник, учи, общайся, любуйся и не доводи дело до стихии. Рядом с тобой способная ученица. Холодный каменный цветок.
   Они зашли в парадную. Дома была мать. Илона предложила подняться, познакомиться, но Степан отказался. Сослался на то, что не в форме. Илона пожала плечами: при чём тут какая-то форма? Прощаясь, обнялась с ним и вдруг ощутила как ёкнуло сердце в груди. Каменный цветок дрогнул.
   – Стёпа, – прошептала она и, прильнув к нему, затрепетала.
   Месяц испытаний последней каплей вмиг одолел её, панцирь слетел, поток чувств рванулся наружу, вызывая горячую ответную волну. И сомкнулась воедино двумя полюсами жизнь – крепостью сильнее всех устоев и оков, торжеством победы бытия над небытиём, огня над холодом, личности над каменным безличием…

   Познакомиться с Боронком директор завода решил сам, лично. Тяжёлый кризис переживала советская промышленность, рушились старые устои, десятки заявлений об уходе по собственному желанию ложились на директорский стол. Уходили самые лучшие, униженные и оскорблённые обесценившейся стоимостью своего труда. Приход молодого специалиста озарял мрак, вселял надежду на будущее, хотелось верить, что это – первая примета светлых времён.
   Несколько минут, сидя напротив, они разглядывали друг друга. Разгорячённый до искр в глазах директор и невозмутимый Боронок.
   – Коммунист? – спросил директор, теребя в руках шариковую ручку.
   – Да, – не задумываясь, ответил Боронок.
   – Билет есть?
   – Нет.
   – Безбилетный? А говоришь, коммунист.
   Боронок пожал плечами.
   – Таким, как я билеты не выдают. Надо же списывать на кого-то общие грехи.
   – Кто списывает?
   – Те, кто с билетами.
   Директор бросил ручку.
   – А что за грехи?
   Боронок отвёл глаза в сторону.
   – Я воздержусь от ответа. Умею держать язык за зубами. – Подумал и добавил:
   – Билет – это пропуск в рай прямым рейсом. А я еду туда сам по себе – автостопом.
   Директор хлопнул по столу ладонью так, что подскочил переносной календарь.
   – Нам по пути!
   Боронок поднялся и расправил плечи.
   – Готов принять завод.
   Директор поднялся за ним.
   – Ну, заводом тебе руководить ещё рано, – сказал он. – Ты это погоди. А вот цехом командовать – другое дело. Будешь начальником. Правда, – директор хитро улыбнулся, – пока с приставкой ио – ведь ты же безбилетный.
   Боронок протянул ему руку.
   – Сработаемся.
   Дорога к цеху не была усеяна лепестками цветов. Торжественность момента разделял чёрный чавкающий под ногами снег. Высоко в воздухе парила ржавой жестью надпись: ЗАВОД ПОДЪЁМНО-ТРАНСПОРТНОГО ОБОРУДОВАНИЯ
   Яркая и великолепная когда-то, ныне – угасшая звезда. Разглядывая её изнутри, Боронок шёл и думал. Работы невпроворот. Возродить жизнь из пепла, вернуть имя заводу. Деяние, достойное героя. Как раз такого, как он.
   Цех встретил его тишиной. Внутри у ворот, согретый дыханием воздушной тепловой завесы, спал рабочий. Боронок остановился. Спящий не шевелился, сладко посапывая в глубоком и крепком забытьи. Балласт. Идти дальше, оставляя его за спиной, было неразумно – неизвестно, что ждало там, впереди.
   Отыскав большую красную кнопку, Боронок нажал на неё всей пятерней. Дыхание завесы, отключаясь, стихло. Рабочий очнулся, заворочался, замахал руками, призывая тепло вернуться обратно. Осознав тщету усилий, поднялся и с закрытыми глазами двинулся навстречу красной кнопке. Уткнувшись в Боронка, остановился.
   – Прозри, слепой, – щёлкнул тот его в лоб.
   Глаза открылись.
   – Ты хулиганишь? – спросил рабочий.
   – Я, – ответил Боронок.
   – Делай, что хочешь, только тепло включи. Замерзаю ведь.
   – Кончилось тепло.
   – Кто сказал?
   – Я сказал.
   – А ты кто такой, начальник?
   – Он самый.
   – Ха, здесь столько начальников перебывало…
   – Я – последний, – сказал Боронок.
   Рабочий уставился на него, поморгал и опустил голову.
   – Тогда хорони нас, – сказал он, зажмуриваясь. – Меня – первого.
   – Это успеется, – улыбнулся Боронок. – У меня к тебе дело. Кличь всех, кто стоять ещё может. Разговаривать будем. Я пока по цеху пройдусь, вернусь, чтобы здесь густо было. Ясно? – с угрозой закончил он.
   – Ага, – закивал головой рабочий.
   Боронок шёл по цеху. А впереди, обгоняя и проникая во все потаённые места, мчался слух – явился хозяин. Замирали в воздухе костяшки домино, сыпался табак из папирос, улетал прочь сон. Ни сыграть, ни закурить, ни успокоиться. Слух, так слух!
   Когда Боронок вернулся, у ворот, поджидая его, стояла целая толпа телогреек. Озабоченные лица заполонили всё пространство. Безработный рабочий люд жаждал узнать правду про своё будущее.
   Боронок обвёл всех отеческим взглядом.
   – Положение критическое, – сказал он. – Конец неизбежен. Можно либо продолжать убивать время, либо…
   – Либо?
   – Либо попытаться изменить всё.
   – А вы кто?
   – Кризисный управляющий. Ваш новый ио начальника цеха. Тому, кто пойдёт за мной – путём полной самоотдачи – обещаю праздник. Мне нужны вы, ваш опыт, руки и головы. Вместе мы – сила.
   Толпа выслушала речь, задумалась, постигая смысл сказанного. Наконец, после паузы её прорвало:
   – А сколько будет стоить ваш праздник?
   – Да! Прежней зарплаты маловато.
   – Как платят, так и работаем.
   Боронок поднял руку, унимая шум.
   – Ноу-хау за мной, – сказал он. – Ваше дело работать. Блага пойдут в общий котёл. Оттуда каждый из нас получит свою долю.
   Рабочие с недоверием смотрели на него. Верить или нет? Сколько уже было обещаний – при прежнем начальстве – не счесть. Сомнения одолевали. Однако никто не решался высказать их вслух. Никому не хотелось раньше времени искушать судьбу и записываться в личные враги начальника. По виду ио был из тех, кто не бросает слов на ветер. Он брал на себя ответственность. И, значит, следовало выждать время, дать ему шанс. На том, расходясь, и сошлись.

   Как и следовало ожидать, Ян замкнулся. На откровения рассчитывать больше не приходилось, отныне его опыт был доступен лишь в случаях острой служебной необходимости. В перерывах между вызовами он был слеп, глух и нем – бесстрастный бамбук, испаряющий следы стихии.
   Илона училась принимать своего наставника другим. Несмотря на его отчуждённость, оставалась преданной ученицей, радуясь самой возможности быть просто рядом.
   …Машину тряхнуло. Ухаб. Совсем разбиты городские дороги. Илона устремила всё внимание на больного. Дышит, борется за жизнь, сопротивляется. Вздохнула с облегчением – довезём.
   Сегодня у самой с утра раскалывается голова. Ещё бы, вчера вечером пережить такое! Посреди ужина – международный звонок, а в трубке строчкой из песни Высоцкого голос отца:
   – Здравствуй, это я!
   Конец света – далёкая Норвегия. Каждая секунда общения безумно дорога. Отец засыпал вопросами, интересуясь всем подряд, вплоть до того, что у них на ужин. Несколько раз касался темы предстоящего юбилея, скоро 25 декабря, ей исполнится двадцать лет. Он полностью владел инициативой разговора, не оставляя ей иного выбора, как отвечать, отвечать, отвечать…
   Разговор кончился. Вдвоём с мамой они вернулись на кухню. Сели, заворожённо уставившись на оторванный листок календаря, где наспех огрызком карандаша успели записать:
   ФЛЕККЕФЬОРД
   Далёкий город рыбаков длинной строчкой прописных букв сквозь время и пространство соединял семью.
   – Хотела бы увидеть его? – спросила мать.
   – Да, – ответила Илона.
   – Я тоже. – Мать закрыла глаза. – Раньше он был хорош собой. Фигура, лицо – писаный красавец. Интересно, какой он сейчас? Прошло почти пятнадцать лет.
   – Я похожа на него? – спросила Илона.
   Мать посмотрела на неё.
   – Конечно. Ведь он твой отец. – Она улыбнулась. – Но ты красивее. Сначала в тебе открывается моя красота, потом – всё остальное.
   …Машина затормозила. Больной заворочался. Илона наклонилась над ним, унимая волнение, успокоила. Машина тронулась, она перевела дух. Довезём.
   …Взрослый мир. Отец – опора и защита – провожает в него, оставаясь за спиной. Ты уходишь, лелея мечту, чтобы твой избранный мужчина достойно принял эстафету, любил и берёг тебя хотя бы отчасти не корысти ради – отцовской любовью. Она слишком рано рассталась с отцом, но и в разлуке продолжала чувствовать связь с ним – близким и родным. Он позвонил, подтвердил всё за обоих. Судьба отцов расставаться с детьми. Главное, что он есть у неё, думает о ней и любит. Любовь вернётся к нему, как любому другому отцу, счастьем дочери. Будет счастье впереди, одно большое счастье на всех. В этом Илона не сомневалась.
   …Машина въехала в ворота больницы. Илона сжала руку больного. Довезли. В эту минуту ей было мало одной спасённой жизни, хотелось спасать и спасать, лишь бы ощущение счастья – настоящего и будущего, отчаянное желание делиться им не проходило.

Глава четырнадцатая

   – Привет! – услышал Степан.
   Нехотя поднял голову от чертежа. Перед столом стоял румяный светловолосый бородач. Старший мастер Андрис Мяатэ. Степан молча кивнул ему и, уронив голову, вернулся в позу думающего узника. Однако вопреки подобному поведению отделаться от бородача не удалось, он был охвачен жаждой общения.
   – Технолог Греков! Вас вызывает трюм.
   Степан не шелохнулся.
   Рядом оживилась Наталья.
   – Мяатэ! Что ты распетушился в такую рань?
   Бородач медленно повернул голову в её сторону, смерил уничижающим вззглядом и, пренебрегнув ответом, снова обратился к Степану:
   – Вставай, проклятьем заклеймённый! Отрывай пятую точку, иначе никогда не узнаешь, что такое настоящий трюм.
   Морщась, Степан поднял глаза на бороду.
   – О чём речь? – спросил он. – Какой трюм?
   – Это сборище придурков внизу, – ответила Наталья. – Знакомься, Мяатэ – один из них.
   – Что я там забыл? – пожал плечами Степан.
   – Я без тебя не уйду, – решительно заявил Мяатэ. – Давай, собирайся.
   – Ты разрешение спросил? – рявкнула Наталья.
   – У кого, у тебя что-ли? – развернулся к ней бородач.
   – У меня. Здесь я за него отвечаю.
   – Что ты говоришь?
   – Пока он в человека не превратится, в твой трюм ему путь заказан.
   Разгорелась перепалка. Двое схватились не на шутку. Степан слушал их сквозь полудрёму. За прошедший месяц он научился спать с открытыми глазами. Шорох – смена позы. Не подкопаешься. Сейчас самым большим желанием было, чтобы его оставили в покое. Ведь утренний сон – до обеда – самый сладкий. Однако последние слова Мотылевой, влетев в уши, застряли беспокойным раздражителем в мозгу. Он покосился на неё. Фурия. Одинокая несогретая женщина в предвкушении грядущего сорокалетия. Техбюро – дом и семья. Трое зрелых мужчин и он, Степан, сырая глина в её натруженных опытных руках. Внезапно он встрепенулся. Образ законченного изделия предстал перед ним во всех красках и подробностях. Этакий гибрид Миши, Леркина и Бакина. Кошмар – вот до чего может довести беспечное отношение к работе и себе!
   – Пошли, – сказал он бородачу, стряхивая остатки сна и поднимаясь.
   У самой двери, пропуская Мяатэ вперёд, он оглянулся.
   Мотылева молча смотрела ему вслед. Такого исхода она не ожидала.
   Дверь захлопнулась. Наталья опустила глаза и закусила губу. Её ослушались. Целый месяц сидящий рядом мальчик был паинькой – ниже травы, тише воды. Лучшей кандидатуры для служебного романа было не придумать. Не чета отставной троице, не чета. Ему бы в кино сниматься, в главных ролях, а не штаны здесь просиживать. Однако, похоже, шанс упущен – прошёл месяц впустую. Уж как ни старалась, ни изворачивалась, ни заманивала. Всё без толку. Сорвался с крючка, показал норов. Стоп, хватит. Подробности ни к чему. Надо уважать себя, ведь не последний человек в цеху – заслуженный мастер-технолог. А молокосос есть молокосос. Учить таких надо. Работа – это не дискотека, где девочкам мозги пудрят.
   Вернулся с перекура Бакин. Приходя в себя, она поднялась и устремилась к нему. Оседлала стол, потребовала чая, пряников и внимания. Получив всё сразу, начала изливать душу.
   Тем временем ничего не подозревающий виновник переполоха следовал за своим проводником. Обрусевший прибалт, кипучий и деятельный, выразитель чаяний и интересов трудового коллектива, воплощённый дух революционных времён, заступник всех униженных и оскорблённых, пламенный трибун цеха открывал глаза молодому технологу. Трюм. Вот, где оказывается, собака зарыта. Всего лишь подняться со стула, спуститься по лестнице и можно двигаться, дышать, жить – наслаждаться реальной жизнью вместо рисованой.
   Ведомый Степан шёл навстречу иной, полной света и гармонии, реальности. Дорога привела их к дверям туалета. Войдя внутрь, они остановились. Реальность ударила в нос зловонием – все унитазы, как один, были забиты до отказа нечистотами. Степан вопросительно уставился на Мяатэ: сбились с пути?
   – Главная болячка трюма, – сокрушаясь, вздохнул тот. И, ухватившись за шнур ближнего сливного бачка, с ожесточением рванул его вниз.
   Нечистоты, умывшись, остались на месте. Запах усилился.
   Мяатэ повернулся к Степану.
   – Чего здесь не хватает? – спросил он.
   – Чего? – спросил в свою очередь тот.
   – Водопада. Надо усовершенствовать сливную систему. Так, чтобы вместо болота туалет стал частью живой природы, образцом экобаланса, средой гармоничного взаимодействия прилива и отлива.
   Мяатэ внимательно посмотрел на Степана.
   – Справишься?
   – Я?
   – Ты. Придумай модель. А я возьмусь за её воплощение.
   Степан растерялся.
   – Не знаю, – пожал он плечами. – Справлюсь ли… А почему бы тебе не обратиться к Бакину или Мотылевой? У них опыта больше.
   – Пустое, – махнул рукой Мяатэ. – Они небожители, живут и работают в ином измерении. Их нужда не чета нашей, она поёт песней дождя – подарком всем нам грешным сверху. Ты не из их числа?
   Степан задумался.
   Внезапно в туалет вошёл рабочий. Расстёгивая на ходу ширинку, двинулся к ближайшему унитазу.
   – Эй! – окликнул его Мяатэ. – Протри глаза. Где уважение? Не видишь – здесь начальство думает.
   – А чего думать? – отозвался рабочий, торопясь донести свою ношу. – Думы – это лишнее. Здесь место особое – отхожее. Давай лучше присоединяйся.
   Нисколько не смущаясь, он остановился перед унитазом, обнажил свои чресла и замер в позе сладкого освобождения.
   – Гвозди бы делать из этих людей, – беззлобно заметил Мяатэ. – Никакого стыда.
   Степан корректно промолчал.
   Справив нужду, рабочий обернулся.
   – Стыдно под себя ходить, товарищ Мяатэ, – сказал он. – Использовать исподнее бельё не по назначению. Вот это стыд так стыд.
   – Готовься, – парировал Мяатэ. – Запасайся бельём впрок. Сегодня все туалеты в цеху закрываются на ремонт.
   – Слава КПСС! – уходя и потрясая кулаком, отреагировал рабочий.
   Уникальная и редкая возможность отличиться открылась перед Степаном. Туалет – место слияния человеческой и дикой природы – являл собой рычаг, способный перевернуть и изменить мир в масштабах всего цеха. Он встретился взглядом с Мяатэ. Крайняя степень возбуждения владела революционером. Закваска бурлила. В своей решимости одолеть стоячее болото тот был готов на всё, вплоть до нырка с головой в это самое болото. Удерживая бородача от столь опрометчивого шага, Степан согласился попытаться оправдать оказанное доверие и испытать себя.
   Исполнение взятого обязательства стоило трёх дней напряжённого умственного труда. Время пролетело незаметно. Проведя его в абсолютной изоляции – внутри стеклянного офиса Мяатэ – Степан обнаружил полное отсутствие усталости. Смотря на готовый чертёж придуманного искусственного водопада, он переживал эйфорию, неизвестное доселе удовлетворение, чувства отнюдь не технолога – поэта, создавшего в одночасье на пике творческого вдохновения одну из лучших своих поэм.
   К, сожалению, всё хорошее рано или поздно кончается. Отдав плоды своего труда Мяатэ, Степан спустился с небес на землю.
   Техбюро встретило его холодом отчуждения. Многозначительное молчание Мотылевой, взгляды исподлобья Бакина – старшие товарищи объявили бойкот. Отныне, чтобы выжить, Степан был вынужден искать человеческое общение вне стен сего приюта – на стороне.
   Однажды, вернувшись с очередной прогулки, он обнаружил сидящего на своём столе гостя. Тот вёл весёлую и непринуждённую беседу с Мотылевой. Уже по спине, широкой и плотной, Степан опознал в госте коллегу Мяатэ – старшего мастера Ладкова, пользующегося в цеху весьма дурной репутацией. Полный антипод доброго прибалта, грубый и неотёсанный мужлан, душитель рабочего люда в прямом и переносном смысле, восседал на стопке чертежей – святая святых рабочего места молодого технолога.
   Сердце Степана затрепетало. Точимый изнутри хронической желудочной язвой гость находился в состоянии постоянной борьбы с собой и окружающим миром. Сопротивление было бесполезно. Немедленное безжалостное удушение до бессознательного состояния грозило всякому посмевшему бросить вызов ему. Так утверждалась ладковщина – система превосходства одного над всеми.
   Начальник цеха, конечно, журил Ладкова, тот признавал вину. Однако со временем всё возвращалось на круги своя, язва давала знать о себе, пар требовал выхода наружу и руки старшего мастера вновь смыкались на горле очередной невинной жертвы. Ходили слухи, что подобной участи не удалось избежать даже самому Мяатэ – недаром при одном лишь упоминании имени злодея голос защитника всех угнетённых терял всю свою одержимость и силу.
   Боясь потревожить Ладкова, бочком, с большой предосторожностью Степан протиснулся на своё рабочее место и сел. Его появление осталось незамеченным – как будто скользнул мимо отживший своё опавший древесный лист. Оба, и Ладков, и Мотылева были увлечены беседой и собой. Степан облегчённо вздохнул. Запасся терпением и, раскачиваясь на стуле, предался вынужденному отдыху – пассажир поезда, пересекающий многокилометровый подземный тоннель. Время шло. Монотонно жужжала беседа. Скрипел, поддакивая ей, стул. Внезапно общая идиллия прервалась.
   – Упал бы ты, что-ли, – услышал Степан адресованный себе голос Ладкова.
   Он остановился.
   Беседа возобновилась. Но тут очнулся Леркин.
   – Серёжа! – обратился он с недовольной гримасой к Ладкову. – Ты здесь языком чешешь, а у тебя люди внизу остались без присмотра.
   – Успокойся, – отозвался Ладков. – У меня всё под контролем.
   – Дима, отстань, – поддержала его Наталья.
   Общение продолжилось смешками.
   Грозно сдвинул брови Бакин, зашевелился в своём углу Миша и Леркин, чувствуя поддержку, ринулся в атаку.
   – Серёжа, а я говорю, пора и честь знать – засиделся ты у нас.
   – Слушай, Дима, – начал было Ладков, но Бакин перебил его.
   – Ступай, ступай отсюда. Тебе русским языком говорено. Нашёл себе развлечение в самом деле.
   Недовольство Бакина сыграло свою роль. Ладков нехотя поднялся. Конфликт с отцом всех технологов был нежелателен – уж слишком видной фигурой он был в цеху. Бакинская реакция отразилась и на Наталье. Вздыхая, она прикусила язык и превратилась в смиренную послушницу.
   – Я ещё вернусь, – пообещал ей на прощание Ладков.
   И, уходя, выразительным недобрым взглядом глянул на Степана.

   Наступил день долгожданных испытаний. Туалеты претерпели значительную реконструкцию. На правах отца проекта Степан готовился подвести итог общим усилиям. Подрагивая от волнения, он взялся за цепочку, приводящую в движение сливную систему, затаил дыхание и потянул её вниз. Внутри пятилитрового бака поднялся, выходя из воронки, тяжёлый металлический конус. Вода с рёвом устремилась в открытую полутораметровую трубу, достигла унитаза и начала исчезать в чёрной дыре.
   Степан отпустил цепочку. Конус вернулся на место, запирая воронку. Проект ожил. Мяатэ долго и с чувством жал ему руку. Степан смущённо улыбался. Они сработали одной командой. Успех следовало делить на всех.
   Уже наверху при подходе к техбюро Степан услышал рёв водопада из коридорного туалета. Эксплуатация его творения началась. Проточная среда торжествовала. Отныне с болотом было покончено раз и навсегда.
   Леркин и Миша, переживая первую победу Степана как свою, поздравили его от всей души – шумно и восторженно. Бакин и Мотылева не спешили присоединиться. Он и не ждал. Однако, оставшись наедине с ними, дождался.
   – Гордишься собой? – вдруг спросил его Бакин.
   Степан посмотрел на него. Насмешливый тон, презрительный взгляд – вряд ли то были признаки, располагающие к взаимному общению. Но всё же, пожимая плечами, он ответил:
   – Приятно.
   – Пока ты со своим хлопотуном Мяатэ прохлаждался, мы за тебя работали, – сказала Мотылева, не поднимая головы от чертежа.
   – Я старался не для себя – ради общественного блага, – заметил Степан.
   – Бакин, вот сейчас вся молодёжь такая пошла, – продолжила Мотылева, будто не слыша его. – Никакой ответственности. Как такого учить? Руки опускаются.
   – Не надо беспокоиться. Обойдусь.
   – Слушай, что тебе старшие говорят, – загремел Бакин. – Ты пока ещё ничем не отличился. За месяц ни один техпроцесс в цех не отправил. Значит, денег ни копейки не заработал. Получается, что нашу с Натальей зарплату придётся с тобой делить. А я вот, хоть уволь, не хочу с тобой делиться.
   – И я не хочу, – подняла голову Наталья.
   – Я с вами солидарен, – сказал Степан, пытаясь унять разгорающиеся страсти. – Не надо делиться. Буду вас догонять. Трюм – это кладезь опыта.
   – Бакин, это он намекает, что ты для него не авторитет. Конечно, он же с Мяатэ спелся.
   – Пусть тогда и катится к нему, – рявкнул Бакин. – Два сапога пара. Тот – крикун, этот – дармоед.
   Степан откинулся на спинку стула.
   – Постижение любого ремесла не терпит спешки, – сказал он. – Месяц – слишком короткий срок, чтобы чему-то научиться. Тем более, стать таким талантливым, как вы.
   – Тебе до моего таланта, как до луны, – рванул Бакин в сердцах воротник рубашки. – Никогда не доберёшься.
   – Не надо так кипятиться, – улыбнулся Степан. – Талант испаряется.
   – Щенок! – Бакин вскочил. – Сейчас в морду дам.
   – Коля! – взвизгнула Наталья.
   Степан поспешил закрыться чертежом, удивляясь самому себе.
   Бакин схватил сигареты, спички и устремился в коридор, по пути столкнувшись в дверях с Леркиным.
   – Что случилось? – спросил Леркин, растерянно смотря вслед главному технологу.
   – Новенький постарался, – ответила Наталья. – Прёт против коллектива.
   – Ну, не так всё, – негодующе отложил Степан чертёж в сторону. – Что зря придумываешь?
   – Дима, ты начальник. Укороти-ка ему язычок, а то больно длинный стал, пока в трюме болтался.
   Степан перевёл взгляд на Леркина.
   – Ладно, ладно, Стёпа, – успокоил тот его. – Ты работай. И держи себя в руках. Нам здесь, знаешь, конфликты не нужны.
   Степан почувствовал нехватку воздуха. И, чтобы не задохнуться, поспешил подняться и выйти в коридор.

   Шёл мокрый снег. Вика стояла за витриной магазина, упёршись головой в прозрачное стекло. Живая вода, осаждая, обживала стеклянную преграду множеством капель. Каплей за каплей, стекающими ручьями вниз, девочка открывала великую и святую истину – своё единое родство со стихией. Кем она была раньше: рекой, морем, океаном? А может быть, подземным родником? Жизнь, чтобы вспомнить. Успеть бы. А пока она – одна из капель, частица стихии, живущая и преломляющая дневной свет особняком.
   Вика оглянулась. Очередь, казалось, не двигалась. Мама стояла на том же самом месте, устремив задумчивый взгляд на маячащий впереди прилавок. Время перемен. Ощущение близости конца старой жизни и прихода неизвестности. Пустеют день за днём прилавки, удлиняются очереди, растут страх и озлобление. Наверное, так и должно быть – народ отвечает за ошибки своих правителей.
   Вика оторвалась от витрины и поспешила к матери. Встала рядом, ухватилась за руку, прижалась. Вместе веселее.
   Одному деду Серафиму всё нипочём. Любые испытания – только в радость, борясь, преодолевая их, он живёт. Живее всех живых. Теперь в Репино они живут втроём: дед, Рой и свинья.
   Прошло несколько месяцев, как они расстались с Колей. За это время она успела послать ему два письма, в ответ получила три. Последнее письмо было особенным, непохожим на предыдущие. Сочинская жизнь постепенно приходилась Коле по душе, зима по календарю – а на улице полное отсутствие снега. Он приглашал в гости, обещая встретить у поезда и открыть ей в январе весну. Вика хотела бы откликнуться, поехать, но знала, что пока это неосуществимо. Мама не отпустит. Тем более – нет денег. Она помощница матери, на полном обеспечении отца и брата. Ещё целый год, не меньше, не стоит и помышлять ни о каких поездках. Тогда, спустя время – летом – возможно, что-то изменится. Она станет взрослее, независимее, реализует себя в этой жизни. Ради этого готовится к экзаменам в Педагогический. Детей Вика любила. А сейчас, будучи одинокой, тем более. Маленькие, доверчивые, безгрешные ангелы. Как же здорово открывать мир вместе с ними заново, быть их опорой, наставником, сестрой.
   Очередь двигалась. Вожделенные продукты, отпускаясь строго определённой нормой в одни руки, занимали места в сумках и авоськах и покидали магазин. Поддержать жизнь до новой очереди.
   Вика стояла, прижавшись к матери, и терпела. Надо было достоять до конца. Заслужить вечернюю свободу. Какие бы хмурые времена ни наступали впереди, взрослая хандра не для тех, кому едва за шестнадцать. Нет страха перед будущим, когда живёшь одним днём. Так было, есть и будет всегда. Дискотеки, как и саму жизнь, не отменишь.

   Три опьянённые свободой девчонки впорхнули в вагон метро. Уселись на свободные места и поехали, оживлённо переговариваясь между собой. Конечная цель – место вечного праздника юных – Дворец молодёжи.
   Гардеробная была полна народа. Чтобы добраться до зеркала, прихорошиться, понадобилось занимать очередь. Вика, отделясь от подруг, отошла в сторонку. Лишняя встреча со своим зеркальным отражением была ни к чему. Смотрины всегда уродовали её, отнимая то немногое, чем можно было бы ещё дорожить. Невольно она завидовала подругам. Красавицы. Накажи их судьба её внешностью, они не изменились бы, всё равно остались бы хороши. Как не хватает ей их раскованности, кокетства, самоуверенности… В погоне за ними все средства хороши. Пляски – одно из самых эффективных. Сокращая дистанцию до предела, они способны делать их ровней.
   Внезапно кто-то толкнул её. Какой-то парень, пританцовывая, предложил уцепиться за него. Крутя руками, как колёсами, он изображал паровоз. Вика растерялась. Для подобной близости её время ещё не пришло. Ища взглядом подруг, она оглянулась. Те уже спешили на помощь. Самое время. Парень, вздохнув, отправился в порожний рейс. Сойдясь, девчонки объединились в единое целое и устремились следом.
   Звук и свет правили бал. Децибелы пронзали насквозь, срывали тормоза, оглушали. Свет бил наотмашь разноцветьем лучей, отражался бликами от вертящегося под потолком стеклянного шара, ослеплял. Энергия танца, первородная и чистая, стихией общего движения и ритма рвалась наружу из множества тел. Дворцовая зала пульсировала. Дрожали стёкла в оконных переплётах, вибрировали стены и потолок, девчонки, отплясывая вместе с толпой, освобождались от оков.
   Время летело незаметно. Спустя час захотелось пить. Выбравшись из своего угла, разгорячённая троица спустилась в фойе. Вика уже ничем не отличалась от своих подруг. Чудесное превращение свершилось. Не имело никакого значения, какой она была часом ранее. Сейчас, смелая и решительная, отчаянная и красивая, яркая производная животворящего духа, она была настоящей – самой собой.
   Сока было на донышке, всего на глоток, оставалось допить и подняться вслед за подругами, но что-то удержало её. Предчувствие. Кивком она отпустила подруг и поднесла стакан к губам, стараясь растянуть глоток насколько придётся. Ждать пришлось недолго. Предчувствие не обмануло. Рядом за столик опустились двое. Ровесники. Юные новобранцы любви – в поисках её начала. Самый ближний смотрел прямо в упор. Другой прятал глаза.
   Она допила сок. Все шансы были на стороне бесстрашного.
   – Хорошо танцуешь, – сказал он ей.
   – Спасибо, – ответила она.
   – А девчонки с тобой – твои подруги?
   Делая вид, что поражена, Вика округлила глаза:
   – Ты что, следил за нами?
   Вопрос привёл парня в замешательство. Пытаясь справиться с собой, он смахнул пот со лба, склонил голову и представился:
   – Рома.
   – Вика, – улыбнулась она. – Очень приятно. Хочешь, чтобы я представила тебя своим подругам?
   – Не надо.
   – Тогда…
   – Пусть с ними Саня танцует, – перебил он её. – А я выбираю тебя, если ты, конечно, не против.
   – Не против, – выпорхнула Вика из-за столика. – Только давайте поторопимся, а то дискотека кончится.
   С трудом разыскав в толчее подруг, Вика представила им Рому и Саню. Их компания приумножилась. Вскоре общий кружок привлёк ещё девочек и мальчиков, расширился и стал кругом. У подруг объявились кавалеры и со спокойным сердцем Вика обратила всё своё внимание на Рому.
   Затишье. Пляски кончились. Пришло время медленного танца. Свет погас, всё пространство уступили парам. Вика вышла на середину зала, положила руки на плечи Роме, почувствовала тепло его ладоней на своей талии и всей душой вместе с ним устремилась навстречу живому течению мелодии.
   Рома был выше её почти на голову, пах как-то приятно – по-домашнему, его горячий шёпот, минуя ухо, проникал прямо в сознание, овладевая всем её существом. Студент-первокурсник, с детских лет фанат таэквон-до, достигший на этом поприще уровня мастера, однолюб, симпатизирующий исключительно таким девчонкам, как она.
   Подобные откровения стоили сокращения расстояния. Сближаясь танцем, постепенно они приближались к той лёгкости бытия, что одолевает все препятствия на свете. Мелодия прервалась. Вспыхнул свет. Слегка смущённые, обретая вес, они поспешили в общий круг.
   – Ты ли это, Вика? – встретила удивлённым шёпотом подруга.
   – Я, – ответила Вика, смеясь.
   Удивляться было чему. Такую дискотеку, полную открытий, они переживали впервые. Следующий танец оба ждали с нетерпением. И, едва погас свет, зазвучала мелодия, устремились в объятия друг друга. Долой запреты и ограничения. В порыве танца разрешено всё.
   Когда Вика опомнилась, на часах была уже половина одиннадцатого. Бросив клич подругам, она быстренько попрощалась с Ромой и устремилась к выходу. Подруги поспешили вслед за ней. Одеваясь, Вика обнаружила хвост – Рома записался в провожатые. Радуясь тайком, внимательно и придирчиво рассмотрела его. Пшеничная копна волос, скуластый, симпатичный. И, кажется, настоящий спортсмен.
   Они вышли на улицу.
   – Ты с нами? – спросили подруги.
   Рома умоляюще посмотрел на неё, полный надежд продления медленного танца этим вечером.
   – Да, – ответила она, делая свой выбор.
   Весь путь домой Вика была увлечена общением с подругами. Рома прислушивался, поглядывая и не подозревая, что речь идёт о нём. Слова, слова, слова, а за ними тайной подоплёкой – настроение. Разгадывая шифр, Вика благодарно улыбалась подругам – они признавали кавалера своим.
   Когда они добрались до Гражданки, была уже половина двенадцатого. Вика попрощалась с подругами и вместе с Ромой зашагала к дому. У подъезда остановилась, поделилась номером телефона и, пожелав ему скорейшего возвращения домой, улизнула.
   Первый пролёт лестницы одолела на одном дыхании. Поворот, следующий пролёт. Здесь её ждала неожиданность – столкновение со встречным. Испугаться не успела. Успокаивая, брат поспешил опознать себя.
   – Стёпа! – радостно воскликнула она. – Ты меня встречаешь?
   – Ага, – ответил он. – Полночь. Где тебя носило?
   – Я была не одна, – выпалила она. И, спохватившись, прикусила язык.
   – Ясно, – сказал Степан. – А имя его – Коля.
   – Мгм, – кивнула Вика. – Коля.
   Степан развернулся и пошёл обратно. Вика – за ним.
   – Жалко Колю, – сказал он. – Тебя спас, а самому теперь каково? Тьма на улице, хоть глаз выколи, как в фильме ужасов.
   – Да-а…
   Они поднялись на родную площадку.
   – Будем надеяться на лучшее, – улыбнулся Степан, останавливаясь перед дверью. – Где мы ещё такого бесстрашного родственника найдём.
   В квартире было темно. Свет горел только на кухне. Степан пошёл к себе в комнату, Вика, сбросив одежду, отправилась отчитываться перед матерью. Вопреки всем ожиданиям отчёта не потребовалось – мать выглядела миролюбивой и усталой. Вика уселась рядом с ней. И тут же почувствовала собственную усталость.
   – Есть будешь? – спросила мать.
   – Завтра, мам. Сейчас сил нет.
   – Тогда надо поставить в холодильник. Гуляш с гречневой кашей. Утром разогреем.
   Мать посмотрела на дочь.
   – Может, передумаешь?
   Аппетита у Вики не было, но мамина забота заслуживала отклика.
   – Ну, если только ложку или две.
   Аппетит пришёл во время еды. После добавки вернулись и силы. Мать поднялась было помыть посуду, но Вика остановила её:
   – Не надо, мама. Я сама.
   Оставшись на кухне одна, она задумалась. Личная жизнь – на перепутье. Коля. Он был первым мальчиком, кто разглядел в ней то, что она хотела видеть сама, но никак не получалось. Теперь к Коле присоединился Рома. Двое симпатяг для одной уродины – совсем неплохо. Однако место Ромы – в запасных. Ничего личного. Пусть будет рядом. На всякий случай. Просто так, чтобы знать, что Коля – не единственный на свете.
   Покончив с думами, она поднялась и пошла за чистым тетрадным листом и ручкой. Последнее Колино письмо требовало ответа.

   Поезд скользил по бесконечным рельсам. Последний товарный вагон, гружёный свежим вином – прицепной. Дверь наружу. Зарешеченное оконце. Вход и выход. Внутри на страже Боронок. Уже неделю он в пути. Впереди – спрос, позади – предложение. Между ними расстояние в тысячи километров, города, прицепы, отцепы, тупики, прогоны… Райской птицей из солнечной Молдавии летит вагон в снежную северную страну.
   …Ремонт и обслуживание автомобилей, производство металлических заборов, решёток и дверей, складские услуги, слесарные, малярные, плотницкие и дворницкие работы – вверенное хозяйство преображалось на глазах. Вскоре фонд заработной платы был обналичен. Поток денег хлынул в цех. Как исполняющий обязанности – коммерсант – в пределах заводской территории он достиг вершины. Путь в настоящую коммерцию начинался за воротами. Директор завода свёл с кооператорами, провёл личный инструктаж и, помолившись за обоих, дал отмашку.
   …Казалось, сейчас можно было бы и успокоиться. Скоро прямая ветка – до родного города рукой подать. Но Боронок бдителен, мобилизован и подвижен. Рядом переносная печка, горит синим цветком газ, дым очередной «Стрелы» обжигает горло. Как лев в клетке, он готов к любым неожиданностям.
   В памяти черниговское приключение. Пока искал попутный состав, договаривался с начальником узла, машинистами, вагон отогнали в тупик. Появилась транспортная милиция, заинтересовалась грузом и самой его личностью. Представился, как и положено, экспедитором. Накладные, сопроводительные, справки. Двое суток провёл он под замком. На третьи спровоцировал бунт заключённых. Выпущенный из-под замка, устремился на поиски своего честного имени. И потерялся. Вместе с вагоном. Ищи-свищи ветра в поле. Не поминайте лихом.
   Ночами он спал урывками. Снились стрелки, рельсы, пути. Остановка – и сна как ни бывало. Бодр. Несколько раз на стоянках скреблись, царапались, ломились. Будто чуяли, что везёт. Открывал дверь. Молчаливым силуэтом в проёме убеждал – пустое, идите мимо с миром, ребята. Однажды пришлось спрыгнуть – попались близорукие. Отнял топор, ломик, ещё, кажется, фомку, высек всей честной компании искры из глаз и отправил восвояси, пожелав прозрения по пути. Это местечко в следующий раз лучше объехать стороной. Близоруким недалеко до слепоты. Тогда уже по-хорошему не разойдёшься. А ему, материально ответственному, эти лишние хлопоты ни к чему.
   Директор совхоза, виноградарь в десятом поколении, маленький пузатый Иона увидел в нём ангела, спустившегося с небес. Соседние хозяйства – в угоду горбачёвскому указу – пустили свои виноградники под нож. Однако жизнь всё равно взяла своё. Расти, ласкай взор спасённая волшебная лоза! Под сенью твоей благодати встретились покупатель с продавцом. И оба – среди первых.
   Напоследок Иона пожелал взять с Боронка слово, что тот обязательно вернётся. Боронок обещал. На том, крепко обнявшись, довольные друг другом и расстались.
   Боронок покидал Молдавию преображённым. Земля обетованная открылась перед ним. Её настоящие сокровища нельзя было увезти с собой, купить, продать, они обретались жизнью здесь – обласканным солнцем виноградом, единством с природой, свободой и покоем своей души. Искушение было велико. Боронок решил поддаться. В своё время, при известных обстоятельствах, когда старость, беззубая и одинокая, одолевая немочью, возьмёт своё.
   Однажды ночью состав, остановившись, замер посреди бескрайнего поля. Истомившись неизвестностью, он выбрался наружу. Огляделся. Никого. Белая вихрящаяся позёмка. Чёрный звёздный купол над нею. Таинство сближения. Удержаться было невозможно. Развёл костёр, уселся подле, хлебнул от души вина. И, пока не тронулись с места колёса, сидел, потерянный где-то между небом и землёй, одиноким маяком, трепеща языками пламени напротив.
   Пискарёвская база ждала вагон. Там же должна была состояться встреча с кооператорами. Завершалась первая крупная сделка. Несмотря на время и испытания пережитые вместе, ему было не жаль расставаться со своим товаром. Пусть большой город выпьет вино за считанные часы. Он будет удовлетворён, получив в качестве платы свои проценты.
   Когда вагон, миновав ворота, въехал на территорию базы, рядом объявился, отдающий направо и налево команды Наумыч, Боронок, наконец, позволил себе расслабиться. Он пересёк заветную финишную черту. Марафонец, пробежавший весь путь вагона собственными ногами.
   Кооператоры оказали ему необычайно восторженный приём, подхватили под руки, усадили в машину, повезли в чебуречную. Там, накормив и рассчитавшись, предложили развлечься. Он вежливо, но твёрдо отказался – необходимо было сохранить голову ясной и довезти все деньги, в целости и сохранности, домой.
   Когда он в одиночку вернулся на базу, то застал вагон уже пустым. Наумыч был пьян.
   – Облучение третьей степени, – с трудом выговорил он. – Вино – настоящее. Продукт солнечных лучей.
   – Где моя заначка, пьяница? – улыбаясь, спросил Боронок.
   – Здесь, по моими ногами. Сторожу, чтобы всё было чин чинарём. Ты это для себя или кому-то презентуешь?
   – Подарок, – ответил Боронок. – Директору завода. Моему начальнику и благодетелю.
   – Ну, да? – удивился Наумыч. И всплеснул руками. – Господи, как все мы равны в лихую годину перед ликом твоим.
   Боронок молча ухватился за канистру.
   – Пусть всегда будет солнце, – хлопнул его по плечу Наумыч. – Гони вагоны, Тит. Черпай источник до дна. Будем разгружать, пить и облучаться.
   – Эх, – тряхнул канистрой Боронок.
   – Ай-я! – подхватил Наумыч, пускаясь в пляс.
   Боронок рассмеялся. Впервые за последние дни. Как в старые добрые времена – от всей души, громко, весело и непринуждённо.
   На звонок в дверь никто не отзывался. Алёна достала из сумочки ключ, вставила его в замочную скважину. С бешено бьющимся сердцем минула порог, прошла коридор и вошла в комнату.
   Все опасения рассеялись. Звонивший ей по телефону часом ранее, он лежал на диване, приоткрыв рот, с разметанными в стороны руками. Чудом угомонившийся спящий охотник. Добыча лежала рядом на тумбочке. Большая пачка крупных купюр. Столько денег наяву и сразу Алёна видела впервые. Репортажи криминальной хроники по телевизору – не в счёт. Боронок. Деньги. Дом. Осторожно, стараясь не спугнуть счастье, она вышла из комнаты, перевела дух и отправилась на кухню. Готовить праздничный ужин.

Глава пятнадцатая

   Ночь выдалась тяжёлой. Множество раз Илона просыпалась, подолгу ворочалась, не в силах заснуть снова. Резало глаза, болело горло, гудела голова. Микробы, вирусы и прочая чужеродная братия, размножаясь, брали приступом. Простудиться прямо в свой день рождения – такого не пожелаешь и заклятому врагу. Всю последнюю неделю она была как тростинка на ветру. Как ни старалась, не убереглась.
   Она открыла глаза. Темно, но подсвеченный шум с улицы подсказывал, что утро в разгаре. Радовало, что предстоящий торжественный день будет выходным, свободным от всех привычных хлопот и обязанностей. Вчера отменила всё, предупредила всех, кого могла подвести. Теперь остаётся лечиться, приводить себя в порядок и готовиться принимать гостей с поздравлениями.
   Поднявшись, она накинула халат. Превозмогая лёгкое головокружение, начала убирать постель.
   Мать хлопотала на кухне. Встречаясь с ней, Илона прикрыла рот ладонью.
   – Мама, караул! Болею. Пришло и по мою душу ОРЗ.
   Мать бросила на неё внимательный взгляд.
   – Терпи, новорождённая. Нам с тобой расслабляться нельзя – праздник не отменишь.
   Вздыхая, Илона двинулась к окну.
   – Главное, чтобы жертва была не напрасной, – сказала она, останавливаясь и обретая опору в виде подоконника.
   – Ты это о чём?
   Илона улыбнулась.
   – О подарках, конечно. Хочу много и разных.
   – Ну, первый подарок уже на подходе, – кивнула мать на кастрюлю с тестом. – Пирог твой любимый.
   – С капустой?
   – Да.
   Обрадованная Илона захлопала в ладоши и, не удержавшись, послала матери воздушный поцелуй.
   – Надеюсь, Стёпу твоего сегодня увижу? – спросила мать, вытирая руки.
   – Да, – кивнула Илона. – Уж очень просился – пришлось пригласить.
   – Не гундось, – нахмурилась мать. – Разговаривай по-человечески.
   – Я ни при чём. Так получается. Это судьба меня огундосила. Наградила подарком, да ещё в такой день…
   – Привыкай. Это не самое тяжёлое испытание.
   – Куда уж тяжелее.
   – Принимай всё, как есть. Судьба изначально добра к нам. Каждый её укол – это прививка. Прививайся – крепче будешь.
   – Получу иммунитет.
   – Точно.
   Илона кашлянула.
   – Микробы, брысь!
   Задумавшись, мать обеспокоенно вздохнула.
   – Всех ли мы гостей посчитали? Не ошиблись? Как будет неловко, если кого-то забудем.
   – Давай посчитаем снова, – предложила Илона. И, загибая пальцы, принялась перечислять гостей вслух.
   – Стёпу забыла, – в конце счёта заметила мать. – И, кажется, ещё соседей наших.
   – Ой, – спохватилась Илона. – Соседей забыла – каюсь. – Загнув два пальца, посмотрела на мать. – Всё. Насчёт Степана не переживай. Он неприхотливый. К тому же в доску свой. Нам с ним вполне хватит одного места на двоих.
   – Может, отец позвонит, – сказала мать, смотря в окно. – Ещё раз. Юбилей всё-таки.
   – Может, – помолчав, еле слышно произнесла Илона.
   – Я бы на его месте, – начала было мать и осеклась. – Ай, ладно, – тряхнула она головой. – Хватит лясы точить. Иди, мойся, дочка. Будем завтракать. Дел у нас с тобой впереди невпроворот.

   Степан шёл на работу. Настроение было лучше некуда. Он буквально лучился радостью. Сегодня был всем праздникам праздник – день рождения любимой девушки.
   Задержавшись в трюме – следовало обменяться рукопожатием с множеством новых товарищей и знакомых – взбежал по лестнице вверх. Коридор. Единственный встречный попался на глаза. Миша, с сочувствием на лице.
   – Обожди, – сказал старый технолог. – Сердце ничего не вещует?
   – Нет.
   – Хорошо. Долго жить будешь. Наши насчёт тебя сцепились. Пойдём покурим, пусть пар выпустят.
   После краткого перекура, придя в себя и набравшись храбрости, осенённый Мишиным крестным знамением, Степан устремился навстречу неизбежности.
   У самой двери техбюро до него донёсся громкий гневный голос Мотылевой:
   – Ничего из него не получится. Я тебе говорю, Дима, выше туалета он не прыгнет. Это его предел.
   Степан открыл дверь. Застигнутая врасплох Наталья замолчала, устремив всё внимание на какое-то ползущее по столу насекомое. Леркин и Бакин синхронно нахмурились.
   Со времени последней памятной стычки с Бакиным Степан отправил в цех несколько техпроцессов. Сейчас один из них находился в руках начальника – знакомый до боли, мятый, без одного угла чертёж. Сердце ёкнуло при виде его, неприятное тяжёлое предчувствие сдавило грудь.
   – Стёпа, ОТК потребовало предъявить документы термообработки пальцев, – сказал Леркин, поводя плечами. – Разберись, отправлял ты их в печку или нет.
   – Никуда он их не отправлял, – возбудилась снова Наталья. – Это ежу ясно – пропустил сырыми. Голова пустая, о чём только думает во время работы.
   Степан опустился на стул перед развёрнутым чертежом. Прямой контакт с истиной – глаза в глаза. Маленький, еле видимый, полуистёршийся значок конструктора пульсировал на бумаге. Хотелось бы дать отпор Мотылевой, ох, как хотелось, но вопреки его желанию значок не исчезал. Сорок единиц твёрдости – качество, достигаемое закалкой в печи.
   Голос Леркина вывел из замешательства.
   – Отправляйся в здание 35. Это наш филиал. Там идёт сборка твоих изделий. Спросишь старшего мастера Валеру Цыпко. Вместе решите, как быть дальше.
   Здание 35 находилось минутах в десяти ходьбы от цеха. Большое, стоящее особняком. Миша рассказывал, что этот цеховой аппендикс служил пристанищем для самой грязной чёрной работы, нося соответствующее тому прозвище: «преисподняя». Судя по всему, и рабочие, трудящиеся там, должны были быть не от мира сего. Кумовьями, братьями нечистой силы… Еле переставляя ноги, Степан решил готовиться к самому худшему.
   Грохочущий шум встретил его. Работала гордость всего завода – гильотина – махина, способная одним махом перекусывать металл дюймовой толщины. Едва он минул открытые ворота, как её челюсти сомкнулись, произведя эффект, подобный орудийному выстрелу. Пол и всё вокруг, включая самого Степана, содрогнулось. В растерянности он остановился. Следом пришло эхо. Оглушённый, Степан поднял голову. Безмятежные голуби ворковали под самой крышей наверху – то ли во сне, то ли наяву…
   Двое рабочих копошились возле гильотины. Яркие вспышки света в далёком углу выдавали работу сварщика. Внимание Степана привлекла громадная металлическая плита. Огромной доминантой возвышалась она над полом, напоминая собой палубу севшего на мель корабля. Масштабы поражали. Они совершенно скрадывали рассеянные по поверхности многочисленные изделия со злополучными сырыми пальцами внутри. Подойдя и остановившись, Степан начал с интересом рассматривать их вблизи.
   – Это наш новый технолог, – спустя время донёсся до него человеческий голос.
   Встрепенувшись, он оглянулся.
   Стена рабочих стояла позади.
   Настежь были раскрыты ворота, холодный морозный воздух, прорываясь сквозь тепловую завесу, шевелил волосы на головах. Вольные ратники труда с детским любопытством на чумазых лицах рассматривали его. Живые души преисподней. Последняя надежда и опора цеха.
   – Чаю хочешь? – спросил один из них.
   – Нет, – ответил Степан. – Мне не до чая.
   – Это ты туалеты отремонтировал? – последовал новый вопрос.
   – Я, – со вздохом скромно потупился он.
   – Мы теперь чаще в цеху бываем – и по нужде, и так. Всё никак не привыкнуть. Стрёмная система.
   – Как в аттракционе.
   – Ха-ха-ха!
   Под общий смех из группы выделился пожилой рабочий. Кивнул на изделия.
   – Твоя работа?
   – Моя.
   – Калить сталь надо. Разбирать будем.
   – Да.
   Рабочий похлопал себя по карманам, наткнувшись на рукавицы, вытащил их наружу. И, словно дал сигнал всем – потеха кончилась. Пора вернуться к оставленному делу.
   Грохнула гильотина. Машинально вздрогнув, Степан зажмурился крепко-накрепко, поднял голову и открыл глаза. Вопреки ожиданию голуби оставались на своих местах.
   Вооружившись подсобным инструментом, рабочий начал разбирать ближнее изделие.
   – Отэкашник привязался, – сказал он, ловко снимая крышку. – Калёные пальцы – не калёные. А я почём знаю?
   – Ну, да, – понимающе кивнул головой Степан. – Это я виноват. Проглядел.
   – Бывает. – Рабочий остановился, склонился над изделием и погрузился в раздумье, соображая как сподручнее действовать дальше.
   Чувствуя себя лишним, Степан отошёл от него. Чуть поразмыслив, решил отправиться на поиски старшего мастера. Пришёл черед познакомиться и с ним – главой всего этого хозяйства.
   Кабинет начальства находился в глухом коридоре. Здесь было темно и тихо. Степан взялся за ручку двери. Скрипя, та подалась вперёд.
   Глазам открылась большая светлая комната. За столом у окна сидел, куря, молодой парень в очках.
   В отличие от своих рабочих – типичных землян – он выглядел как инопланетянин: пиджак, галстук, рубашка, лицо белее свежей пудры.
   – Ты за сахаром? – спросил он, выпуская дым изо рта.
   – Нет, – покачал головой Степан. – Меня послали насчёт пальцев.
   Недоумение отразилось было на лице парня, но тут же оживление пришло ему на смену.
   – А, вспомнил! – встрепенулся он. – Пойдём, я сейчас дам команду.
   – Не надо, – остановил его Степан. – Это лишнее. Работа уже кипит.
   Рука, держащая сигарету, дрогнула. Брови парня, сдвигаясь, поползли к переносице.
   – Что, поспешили? – спросил Степан, видя его недовольство.
   – Да. – Парень бросил сигарету в пустую чашку. – Самодеятельность… Я её не терплю. Здесь все живут и работают по моей команде. Даже мыши. Понял?
   – Понял, – кивнул Степан. – Извини. Буду знать.
   Парень улыбнулся.
   – Ладно. Спишем всё на твою неопытность.
   – Спасибо. Хорошо.
   – Тебя как звать?
   – Степан.
   – А меня – Валерий. Можно просто, Валера. Слышал, как наше место люди называют?
   Степан молча кивнул, предоставляя начальнику право самому озвучить страшное прозвище.
   – Преисподняя, – с некоей долей сладкого упоения произнёс тот. – Дыра всех дыр. Изнанка света.
   Степан вспомнил голубей.
   – Ну, не совсем так.
   – Ты про телефон? – спросил Валерий, указывая на чёрный блестящий аппарат перед собой. – Это связь с внешним миром. Не больше.
   – Хорошо тут у тебя, – оглядывая кабинет, попытался сменить тему Степан.
   – Мне положено, – отозвался Валерий. – Я – начальник. – Он дотронулся до галстука, взглянул на Степана, глаза его за стёклами очков заблестели. – Все проблемы решаю. Вон, сахаром затарился – на весь цех. Успел штурмом склад взять, пока другие дремали. За Кротова старался, начальника нашего ПДБ. А он, лиса, не ценит. Теперь канючит, чтобы я ему ещё и в цех доставил. Сам. А разве это моя проблема? Пусть снабженец и забирает. Ему по должности положено. Он ведь от природы Крот. Правильно?
   – Да, – согласился Степан.
   – Слушай. – Валера вдруг пристально уставился на него. – А ну его к чёрту, этого Кротова. Забери ты сахар, а? Я тебе личный транспорт выделю, человека. Сам понимаешь, у нас ведь здесь этому товару не место.
   Степан колебался недолго – всего одно мгновение. Встреча с преисподней. И личного греха, раздутого до масштаба вселенского потопа, как ни бывало. За это стоило поступиться собой.
   На радостях старший мастер едва не облыбызал его. Усадил на своё место, угостил «Мальборо» – пиратским подмосковным – и, оставив одного, побежал готовить сахар к отправке. Спустя час Степан стоял перед гружёной электрокарой. Большая матерчатая рукавица, плотно набитая металлическими пальцами, была зажата подмышкой. Цыпко инструктировал водителя.
   – Сначала отвезёшь технолога в горячий цех. Подождёшь. Потом вместе с ним к нашим. Разгрузишься – и обратно. За сахар отвечаешь лично, головой.
   Водитель, лет пятидесяти, крепкий, подвижный, словно ртуть, едва стоял на месте. Инструктаж и прочая канитель были явно ему в тягость. Душа жаждала движения. Наконец, Цыпко закончил и представил его Степану:
   – Бадянис. Потомок лесных литовских братьев. Моя правая рука.
   Бадянис косо улыбнулся, кивнул Цыпко и, проворно нырнув в кару, сел за руль. Следуя его примеру, Степан поспешил пристроиться рядом. Кара тронулась в путь.
   Возвращение в цех было сродни маленькому торжеству – на колёсах, в сахаре, да ещё с телохранителем… Реальность была похожа на вымысел. Голова шла кругом.
   Разгруженные мешки заняли место в инструментальной кладовой. Расставшись с Бадянисом, Степан задержался – по просьбе пожилой хозяйки-кладовщицы придать грузу большей кучности. С азартом, потакая женскому капризу, взялся за дело.
   Хлопнула дверь за спиной. Мимо прошествовал Ладков. Его сопровождал шлифовщик – молодой весёлый парень, вчерашний флотский дембель, очаровавший весь цех байками про свою нелёгкую службу подводника. Каждую неделю истории походов обрастали новыми подробностями – неизменно противоречащими старым – но на это никто не обращал внимания, правда парня была в особом способе подачи информации – ярком, искреннем, живом.
   Пара исчезла из виду. Тишина воцарилась было вокруг, как вдруг глубина кладовой дала знать о себе громом. Степан выпустил мешок из рук. Чуть помедлив, бросился на шум. Стеллажи были позади. Полная драматизма финальная сцена поединка человеческих страстей открылась ему. Униженный и оскорблённый, полуживой от страха, шлифовщик, пылающий яростью, весь вне себя Ладков, а между ними – кудахтающая, махающая руками, словно крыльями наседка, старая женщина. Новенького здесь только и не хватало. Ощерившись, кладовщица вцепилась в него, тряхнула и, отбивая разум, толкнула прямо на Ладкова – мешком в огонь.
   Жар оказался нечеловеческим. Степан отпрянул. Мимо, воспользовавшись моментом, скользнул ужом восвояси шлифовщик. Пятясь, под разочарованные крики кладовщицы Степан устремился вслед за ним.
   Выбравшись из кладовой и остановившись, оба начали приходить в себя.
   – В-т-оо-рр-ой рр-аз мм-мен-я дду-ш-ит, – заикаясь и потирая шею, пожаловался шлифовщик.
   – За что? – спросил Степан.
   – А х-хрен его знает. Больной. – Бывший подводник покрутил пальцем у виска. Вздохнул. И, опасливо озираясь на дверь кладовой, виляющей походкой подранка двинулся прочь.
   Проводив его сочувственным взглядом, Степан поправил одежду, постоял в раздумье и направился прямой дорогой в техбюро. До заката было далеко. Краски дня сгущались на глазах. Какие ещё испытания ждали молодого технолога впереди?

   Худо-бедно, но они с мамой постарались. Праздничный стол действительно выглядел по-праздничному. Илона сидела рядом со Степаном. На плечах был подаренный им красивый тёплый пуховый шарф. Её слегка знобило. Простуженная именинница в окружении подарков и гостей. Все приглашённые были на своих местах. Больше ждать было некого. Торжество близилось к своему апогею. Неожиданный звонок в дверь застал врасплох. Мать и дочь озабоченно переглянулись. Кто бы это мог быть?
   Выйдя из-за стола, Илона направилась в коридор.
   На пороге за открытой дверью стоял незнакомый мужчина с сумкой. По виду и одежде – вылитый иностранец. Он не ошибся адресом. Каким-то внутренним чутьём Илона угадала кто перед ней.
   – Папа?
   – Я. Здравствуй, Илона. С днём рождения тебя!
   Внезапно закружилась голова, ноги подкосились, она покачнулась.
   – Что с тобой? – кинулся он к ней, бросая сумку на пол. – Тебе плохо?
   Вместо ответа, подавшись вперёд, она уткнулась лицом в холодную кожу его куртки.
   Отец обнял дочь.
   – Болею я, – тихо сказала она, обретая опору. – Жар у меня, простуда.
   – Мне не страшна простуда, – заявил он, обнимая её ещё крепче. – Я из тех мест, где климат иной.
   Повеяло свежим воздухом, до Илоны донеслись крики чаек, шум моря, плеск солёных брызг.
   – Я помню, – сказала она. – Флеккефьорд.
   – Да. Город рыбаков.
   Пол начал постепенно твердеть под ногами. Пришло время приходить в себя. Размыкая объятия и освобождаясь, она отступила назад. Увидела улыбку, белые ровные зубы, прищуренные сияющие глаза. Пушистая шапка-ушанка была у него на голове, он поспешил снять её, обнажив волосы, такие же, как у неё самой – чёрные и густые. Запах, поведение, облик какого-то знакомого с детства популярного актёра – по всему сразу нельзя было не опознать в нём родню.
   – Не разочаровал? – спросил он.
   – Нет, – замотала она головой.
   В коридор вышла мать.
   – Кто этот поздний гость? – спросила она, останавливаясь и упирая руки в бока. – Все наши кавалеры уже давно за столом.
   Илона улыбнулась отцу, развернулась и, уходя, тихо сказала матери:
   – Это не кавалер – мой папа, мама.
   Вновь встретиться с отцом наедине удалось, когда всё улеглось, спустя несколько часов, на кухне.
   – Тебе не хотелось бы переехать сюда, к нам поближе? – начала она разговор, сидя напротив него на кухне.
   Отец задумался. Пробуя свежезаваренный кофе из ячменя, поднёс чашку к губам.
   – Одного желания мало, – сказал он, сделав глоток и отставляя чашку. – В Норвегии прожита не самая худшая часть жизни. Я женат. Моя жена – норвежка. Это её родина. У меня появились норвежские корни, недвижимость.
   Чувствуя, что говорит совсем не то, остановился, напустил на себя заговорщицкий вид и тихо, словно выдавая архиважную тайну, продолжил:
   – А самое главное, что и я уже не советский гражданин.
   – А кто? – в тон ему спросила Илона.
   – Норвежский подданный.
   – Это из-за жены?
   – Да.
   – Она богатая? Дочь миллионера?
   Он улыбнулся.
   – Нет. Самая обыкновенная. Просто она единственная из всех встреченных мною норвежек, кто более менее сносно разговаривает по-русски.
   У Илоны так и вертелось на языке спросить, чем же таким норвежка превзошла маму по части женской привлекательности, но стеснение взяло верх. Вопрос остался неозвученным.
   Однако отец оказался на удивление проницателен – его ответ не замедлил себя ждать.
   – Мы с ней познакомились случайно, на работе. Проводили много времени вместе, привыкли друг к другу. Она некрасивая. Но это не имеет никакого значения. Мы – семья. Хочешь посмотреть на неё?
   – Да.
   Он полез за пазуху, вытащил бумажник, бережно извлёк из него фотографию. На ней Илона увидела девочку лет пятнадцати, мальчика-дошкольника и улыбающуюся скромного вида женщину. Женщина действительно не выглядела красавицей. Но у неё были умные, живые, чрезвычайно выразительные глаза.
   – Как её имя? – спросила Илона, разглядывая фотографию.
   – Хелен.
   – А… А кто это рядом с ней?
   – Девочка – её дочь, мальчик – наш общий сын, твой брат.
   – Мой брат! – воскликнула Илона, впиваясь взглядом в фотографию. Спустя несколько мгновений подняла глаза на отца. – Я ничего не знала.
   – Пришло время раскрывать секреты.
   – Все, все? – спросила она, прищурившись.
   – Да, – ответил он, глядя ей прямо в глаза.
   Она уткнулась в фотографию.
   – Тогда ответь, почему ты не с нами?
   Вздыхая, отец устало потёр глаза.
   – Это история обычных человеческих взаимоотношений. Никто не хотел уступать. Мы с мамой слишком ценили личную свободу. В итоге получилось то, что есть. В конце концов, мама оказалась сильнее, раз до сих пор одна. Я – сдался.
   – Ты теперь подчиняешься?
   – Уступаю.
   – Наверно, вы не любили друг друга.
   – Ошибаешься. Была любовь. Живое доказательство тому – это ты.
   Илона поджала губы. Весомый аргумент, ничего не скажешь – в самую точку.
   – Ты мог бы любить маму сильнее, – заметила она. – Переступить себя. Она заслужила это. Твоя Хелен совсем ей не ровня.
   – Хелен – это другая жизнь. А та, что была прежде… Она ушла. И я остался в ней, с вами. Вот он, я! – И он раскрыл ладони, словно маг, превращающий разом невидимое в видимое.
   Фокус удался. Ревность отступила. Живой отец вопреки злой и долгой разлуке вновь был рядом.
   Опустив глаза, Илона уткнулась в фотографию.
   – А как нам встретиться с братом? – после непродолжительной паузы спросила она.
   Вместо ответа отец засуетился, полез в сумку и вытащил пузатую стеклянную банку. С торжественным видом поставил её на стол.
   – Хорошо, что напомнила. Тебе подарок от него.
   Джем. Черничный – гласили, как живые, ягоды на этикетке.
   Достойной парой черничному лакомству объявилась на свет большая толстая плитка шоколада в красивой обёртке.
   Сладости не было предела. Однако главный подарок ждал впереди.
   – А это от меня лично, – сказал отец, протягивая ей маленькую чёрную бархатную коробочку. – Рождественский презент.
   Казалось, пальцы были ни при чём, коробочка открылась сама собой – по мановению волшебной палочки.
   Одаренная, Илона не могла вымолвить ни слова. Впервые за двадцать лет она почувствовала связь с тем днём, когда появилась на свет. Тогда целый мир распахнулся перед ней, также – как сегодня.
   Золото. Цепочка и сердечко.
   Когда девушка пришла в себя, отец был уже занят общением с матерью. Мысленно благодаря его и желая им обоим долгой и мирной беседы, она прижала подарки к груди, поднялась и бесшумно, не дыша, на цыпочках, скользящим призраком покинула кухню.
   Мать и отец старались не вспоминать общее прошлое. Сошлись на настоящем. Он рассказал, что работает в крупной частной компании, добывающей и перерабатывающей морепродукты. Дослужился до уровня управляющего. Как достиг такого успеха? Очевидно, удачное стечение обстоятельств. Здесь и собственный профессионализм, и связи бывшего служащего советского торгпредства, и родство с чужбиной – женитьбой на одной из её дочерей.
   Улучив момент, он положил перед ней деньги – большую пачку обмененных по льготному курсу в аэропорту рублей. Преодолевая её демонстративное сопротивление, настоял на своём. Это была дань за воспитание их общего ребёнка, убеждал он словом. Взглядом выражал преклонение перед ней самой – ведь она прекрасно сохранилась, как будто не было и в помине этих прожитых порознь пятнадцати лет.
   Приближалась полночь. Вечеринка шла своим ходом. Мать и дочь улучили минутку для общения наедине.
   – Папа останется ночевать у нас? – спросила Илона.
   – Нет, – ответила мать. – Он улетает через несколько часов. В Норвегии сейчас Рождество – семейный праздник. К нам он вырвался чудом – исключительно ради твоего дня рождения.
   – Понятно, – вздохнула Илона. – Он совсем непохож на нашего папу. Настоящий Бельмондо, только красивее.
   Соглашаясь, мать кивнула.
   – А как тебе Стёпа? – спросила Илона.
   – Хороший мальчик, – ответила мать, откусывая кусочек шоколада. – Только, по-моему, немного стеснительный. Наш папа должен преподать ему урок.
   – Бедный Стёпа, – сказала Илона. – Ему не позавидуешь – знакомство с чужими родителями. Как буду выглядеть на его месте в подобной ситуации я?
   – Достойно. У тебя перед глазами будет бесплатный живой пример.
   Они посмотрели друг на друга и, не удержавшись, беззвучно рассмеялись.
   Отец уходил. Время было неумолимо. Он просил не беспокоиться и продолжать веселье. Они не спрашивали, когда их встреча состоится снова. Когда-нибудь. Этот неожиданный приезд, воплощая мечту в жизнь, был первым чудом.
   Илона не могла отпустить родного человека одного, с пустыми руками, без подарка, и потому без колебаний отдала в провожатые всё ценное, что было за душой – свою любовь.
   – Не потеряйся, – напутствовала она Степана, утирая нос платком. – Следи в оба – за ним и за собой.
   Попрощавшись и закрыв дверь за мужчинами, она успокоила бешено стучащее сердце, передохнула и пошла к гостям.
   Проходя мимо зеркала, встретилась взглядом с самой собой. Да, выглядела она далеко не лучшим образом. Полное опустошение снаружи и внутри. Отчаяться? Ну, нет! Жизнь – это театр. И как актриса сегодня она достигла пика. Игра сыграна – одна из лучших главных ролей позади.

   Вечерний город пестрел множеством огней. Отражая искусственный свет, такси мчалось среди потока машин. Оторвав взгляд от окна, отец повернул голову к Степану.
   – Какое имя у тебя непривычное, – сказал он. – Помню, в моём детстве редких стариков Степанами звали.
   – Мода возвращается.
   – Да. Не перевелись Степаны на Руси. Каждое имя дорогого стоит. Твоё – особенное. За ним энергетика поколений: пахарей, служивых, героев. Почувствуй её, обрети опору и расти.
   – Я постараюсь.
   – Постарайся. Игра стоит свеч. Мой норвежский компаньон Сольдекерг начинал с нуля, а сейчас владелец целого флота. Всё потому, что имя у него простое русское – Иван.
   Они оба улыбнулись.
   – Верь мне, – продолжил отец. – Я правду говорю.
   – Как вещий Олег?
   – Да.
   Аэропорт.
   Граница земли и неба.
   Последние мгновения перед отлётом.
   Они не могли расстаться просто так.
   – Ты должен обязательно увидеть Норвегию, – заявил отец. – И лучшее время для этого – Рождество. Года хватит, чтобы подготовиться? Жду вас обоих в следующем декабре.
   – Но…
   – Никаких возражений. Всё получится. Рождество дарует нам веру в чудеса.
   – Да я…
   – Договорились?
   – Да.
   – Хорошо. И последняя просьба, Стёпа. Я старше тебя, но это ничего. Будем на ты – зови меня отныне Олегом.

Глава шестнадцатая

   Кончилась учёба. Студенческий муравейник распался. Пришло время устраивать свою личную судьбу. Особых иллюзий относительно своих способностей Горыныч не питал. Честолюбием был обделён. И потому, получив диплом на руки и выйдя за ворота учебного заведения, сразу же подался в сторожа, бить баклуши – сутки через трое.
   Уйти из активной жизни досрочно не удалось. Преградой на пути стала электрическая гитара. Выставленная на продажу в витрине музыкального магазина, она в один миг вернула всё на круги своя. Покой Змея был потерян. Стирая пальцы о чужие струны, не зная нотной грамоты, наощупь, слухом, все школьные и студенческие годы он шёл ей навстречу.
   Цена кусалась. Однако попутно счастливым стечением обстоятельств разбогател Боронок. Шуба любимой, собственный изысканный гардероб, машина родственникам… Гитара другу? Нет проблем.
   Внутри магазина было не протолкнуться. Стена чужих лиц перед глазами. Эмоции и долгое ожидание подтачивали силы. Боронок подоспел вовремя. Рыбак, взъерошенный и счастливый, поймавший щуку голыми руками. Откуда-то издалека, сквозь туман началом новой жизни донёсся голос:
   – Играй, Саша! Она твоя.

   Хмель новогодних праздников кружил голову. Кафе было набито битком. Первый публичный концерт. Пробираясь сквозь гудящий люд на импровизированную сцену, Горыныч не чуял под собой ног.
   Перед глазами аршинными буквами маячили напутственные слова Боронка:
   УПРАВЛЯЙ СТРАХОМ. БУДЬ СЛЕП И ГЛУХ. ПУСТЬ ОН БОИТСЯ ТЕБЯ.
   Первый аккорд. Откликнулись динамики. Публика притихла.
   – Акустический концерт, – объявил он в микрофон, обретая чувства. – Исполнитель – Александр Гаврилов.

   Эхо филигранно и мастерски отыгранной мелодии кружило над крышей родной высотки. Эффект был потрясающим. Музыка брала за живое.
   – Это ты сам сочинил? – спросил поражённый Боронок.
   – Да, – кивнул Горыныч. – Всё, что до меня – моё, говаривал маэстро Моцарт.
   – Талант, – сказал Боронок. – Удачно я вложился в тебя.
   – Это ты насчёт денег?
   – Ага.
   – Искусство требует жертв.
   Последняя репетиция перед концертом. Никакой пощады себе и струнам. Форменное самоистязание. Работа на износ. Время не имело значения. Однако условия открытой площадки – ветер и лёгкий морозец – постепенно брали своё. Дрожь, зубовный скрежет, досадные промахи мимо струн – с трудом, но Муза покидала мастера.
   Разогреваясь, Боронок двинулся навстречу солнцу.
   Крыши было мало. Уходящая из-под ног опора остановила его. Он развернулся.
   – Ты что? – с испугом спросил Горыныч.
   – Иди ко мне, – поманил Боронок.
   – Зачем это?
   – Постоять на краю. Устоять. Победить себя. Одолеть пауков – внутри и снаружи.
   – Это опять – типа закалки стали?
   – Почти.
   – Проходили. Прошлых испытаний достаточно.
   – Оставишь меня здесь одного?
   – Да.
   Угасая, Боронок вздохнул.
   – Вот она проза жизни. Камень и струна. Между ними бездна.
   – Это точно, – подхватил Горыныч. – Бездна есть. Четырнадцатый этаж всё-таки. Потому, – он поднёс озябшие пальцы ко рту и подышал на них, – позвольте откланяться.
   Несколько минут Горыныч был увлечён сборами. Дело требовало предельной концентрации и внимания. Внезапно воцарившаяся тишина вокруг насторожила его. Он остановился и оглянулся.
   Боронок стоял на прежнем месте, спиной к краю крыши, точно забытое временем изваяние. Солнце пряталось за ним. Светящийся нимб окружал голову.
   – Тит, ты в порядке?
   Молчание.
   Не дождавшись ответа, Горыныч сделал шаг навстречу.
   Боронок оживился.
   – Пространство поёт, – сказал он. – Как много музыки вокруг. Стоит забраться на крышу, постоять на краю, чтобы услышать.
   Горынычу было холодно, но он не удержался и расплылся в улыбке.
   – Здесь же витает и моя песня, – продолжал Боронок. – Рождённая со мной в один день, переживёт ли она меня?
   – Переживёт, Тит. Солнце вечно.
   Боронок улыбнулся.
   – Поживём – увидим.

   Горыныч ликовал. Публика слушала его, рукоплеская. Если в начале концерта он был готов сбежать, спрятавшись за спину Боронка, то сейчас, купаясь в лучах общего внимания, напрочь забыл про неуверенность и страх. К чему лишняя обуза?
   Несколько раз пузатые дядьки, выскакивая из гущи, пытались облобызать его, совали деньги, заказывали свои любимые произведения. Он отвечал им как мог, угождая ручными нотами направо и налево.
   Соло электрической гитары. Живая музыка. Кратчайший путь к мечте. Увидев вдруг её, прекрасную и неотразимую гречанку, смотрящую на него во все глаза, он встретился с вершиной мира и потерял голову.
   Вулкан проснулся.
   Игра ли то была гитарных струн, вспышка страсти, рождение огня, всё вместе или что сверхъестественное иное – директор кафе учуял опасность первым. Упитаннее и пузастее всех, с проворством юного гимнаста он бросился Горынычу в ноги – спасать себя и своё прибыльное детище. У форс-мажора не было шансов. Усилиями администрации парящий в поднебесье Орфей был повержен. Огонь укрощён. Победой суррогатной музыки над живой грянула фонограмма из динамиков:
   – Эй, эй, Распутин…
   Горыныч пришёл в себя внутри глухого тёмного закутка. Опустошённый и разбитый. Услышав жалобный всхлип струн рядом, встрепенулся.
   – Эй, осторожней, – заявил он в темноту. – Это инструмент, фирма, больших денег стоит. Случись что – век не расплатитесь.
   Кто-то рассмеялся.
   – Ты счёт предъявишь? – последовал вопрос.
   – Я. Если понадобится.
   – А кто ты есть такой?
   – Узнаете.
   Большая самодовольная ряшка выплыла из темноты.
   – Это вряд ли, – сказала она. – Достал ты нашего директора. Велено гнать тебя взашей, а харю твою занести в чёрные списки – чтобы не просочился сюда случайно ещё раз. Что скажешь?
   У Горыныча внезапно стало сухо во рту.
   – Пить дайте.
   – Пить? Чо, совсем обнаглел? Давно из унитаза не хлебал?
   Горыныч промолчал.
   Его подняли на ноги, бесцеремонно обыскали, отобрали все чаевые и толкнули к открытой двери:
   – Чеши отсюда.
   Выйдя наружу, он оглянулся.
   Два дюжих прожорливых дармоеда провожали его, ухмыляясь вслед. Без гитары, денег, славы – униженного и оскорблённого.
   Беспредел. Неслыханный произвол. Подобного отношения музыкант-самородок не заслуживал. Он остановился. Собрал все силы воедино, поднял сжатые кулаки перед собой и в неимоверной запальчивости потряс ими.
   – Это чо такое?
   – Хочу воды, недоноски!
   Силы были неравны. Им удалось добиться своего – трижды его голова опускалась в унитаз. На четвёртый он захлебнулся.
   Когда свет вновь зажёгся в глазах и вернулась способность дышать по-человечески, экзекуторов в туалете уже не было.
   Горело адским огнём горло, ломило зубы, вода ручьями текла c волос. Он включил сушилку, подставил под неё голову и, приходя в себя, начал избавляться от следов насилия. Тепло достигло корней волос. Преображённым, с причёской дикого варвара на голове он вышел из туалета.
   Кафе. Трёхмерная система координат. Он не жалел себя. Но поиск был тщётным. Боронок как в воду канул.
   Раздосадованный и уставший, он вернулся обратно к туалету. Уставившись хмурым взглядом перед собой, опёрся спиной о стену и замер. Судьба смилостивилась над ним. Вскоре откуда ни возьмись, неожиданным подарком, с обворожительной улыбкой на лице, пробираясь сквозь расступающийся люд, объявилась она – прекрасная гречанка. Горыныч зажмурился, сделал глубокий вдох, выдохнул и открыл глаза. Реальность не обманывала. Девушка шла ему навстречу.
   – Привет, – сказала она, подходя.
   Он кивнул.
   – Не знала, что ты так хорошо играешь. Всё было на высшем уровне. Просто супер.
   Горыныч подался вперёд. Лицо его прояснилось.
   – А почему ты не участвуешь в общем веселье? – спросила она. – Ты разве не в курсе? Мы собрались в кабинете директора всей компанией – на маленький сабантуй.
   Горыныч слушал, хлопая глазами. Слова красавицы имели второстепенное значение. Волшебный образ затмевал собой всё.
   – Эй, – щёлкнула пальцами она. – Бросай свой пост. У нас сабантуй.
   – А, сабантуй, – спохватился Горыныч.
   – Да. Иди. Я присоединюсь позже. У меня дела в комнате за твоей спиной.
   – А! – вскричал Горыныч, обретая разум. И, освобождая девушке дорогу, опрометью бросился прочь.
   Кабинет распахнулся перед ним сам собой, как запасной выход при землетрясении. Вбежав внутрь, он остановился. Боронок, Грека, несколько незнакомых девушек и парней, все сытые и довольные, утопали в мягких кожаных диванах перед столиками, ломящимися от соблазнительных и редких яств.
   – Наших бьют! – едва не закричал Горыныч. И осёкся. Кричать было бесполезно. Вершина жизни. Потусторонняя заповедная благодать. Атмосфера, свободная от шума, насилия и всего суетного земного. Мир и покой входящему. Место на диване к твоим услугам. Рядом с безмятежным Боронком.
   – Что у тебя с головой? – рассеянно спросил тот, встречая друга. – Ты где был?
   Горыныч развалился на диване. Расслабляясь и обретая дар речи, пригладил волосы.
   – Где был? Отдыхал от народа.
   – Вот как! – удивился Боронок. – Гм… Больше не теряйся. А то разминёшься со славой, упустишь свой шанс и останешься на бобах – безымянной звездой.
   Горыныч, соглашаясь, кивнул. Девушка за соседним столиком громким голосом начала рассказывать анекдот. Он повернул голову в её сторону. Крошка была в ударе.
   Внезапно дверь распахнулась. В кабинет впорхнула гречанка. За ней бодрым шагом вошёл хозяин кафе. Охрана сопровождала пузатого. Сердце Горыныча подскочило к горлу, затрепетало и едва не остановилось. Вся троица насильников была в сборе.
   На сей раз условия встречи были иными. Когда они встретились взглядами, Горыныч успел придти в себя. Подвинувшись ближе к Боронку, он поднял голову и с видом оскорблённого аристократа уставился реальности в лицо.
   Пот выступил на лбу директора, молодцы, теряя самообладание, обмякли. Ликвидированная угроза ожила. Феникс восстал из пепла.
   Делать было нечего. Репутация заведения была на кону. Следовало принимать срочные меры. Короткой командой отправив охрану в угол, директор мобилизовался и бросился навстречу. Оправдываться разговором по душам наедине.
   Вина пузатого была огромна.
   – Ошибка вышла, каюсь, – лопотал он. – Приняли вас за простого самозванца. Думали, вы один из них – мальчишка из подземного перехода. Решили заработать на нас, воспользоваться, так сказать, бесплатными площадями.
   Горыныч смотрел на него сверху вниз – уничижающим взглядом.
   – То есть, ты понял, что я – личность? – спросил он. – Что за меня есть заступиться кому?
   – Да, да, – угодливо закивал директор, косясь на Боронка. – Вы друг нашего большого друга. Это в корне меняет дело. Умоляю, давайте обойдёмся без шума. Бывают же на свете недоразумения.
   – Гитару верни.
   – Это не беспокойтесь. Она в целости и сохранности. Получите, как соберётесь отсюда, на выходе.
   – Царапину найду – убью.
   – Бр-р, – замотал головой директор. – Что нибудь ещё?
   – Зови меня маэстро.
   – Договорились.
   – Впереди весь вечер. Я с моим другом побуду здесь ещё. Посижу, отдохну, осмотрюсь. Потом решу, прощать тебя или нет. Всё зависит от твоего поведения.
   – Не разочарую, – приложил пухлую ладонь к груди директор. – Уверяю вас, всё будет шик и блеск. Расстанемся лучшими друзьями.
   – Ладно, – затрепетал ноздрями Горыныч. – Живи пока.
   Суета и угодничество директора не остались незамеченными. Глядя, на какие жертвы он идёт ради друга, Боронок расчувствовался. Талант музыканта требовал всеобщего признания, поддержки и опоры.
   – Угощайся, Саша, – поддаваясь порыву, плеснул он в бокал красной жидкости из графина. – Все местные винные запасы в твоём распоряжении. Мало будет – только скажи, я съезжу в Молдавию, привезу ещё.
   Горыныч пил и ел за двоих. Центр внимания, дитя семи нянек, герой – чего желать ещё более? Двое молодцев, стоя в углу, охраняли его. Он – их. Прошлое было под надёжным замком. История писалась заново.
   Вечеринка закончилась в полночь. Уезжая в такси вместе с Боронком и Алёной, музыкант находился в исключительно приподнятом расположении духа. Гитара, завёрнутая в одеяло, была в его руках. Концерт, публика, успех. Особняком – тайная любовь. Грех было жаловаться.
   Расстраивало лишь одно – как и все, она называла его Горынычем.

   Настроение было лучше некуда. Сойдя с попутки в паре автобусных остановок от дома, они решили пройти остаток пути пешком. Жизнь требовала движения.
   Идя пустым двором, Степан держал Илону за руку. Позади были две проведённые вместе ночи. Приезд отца в одночасье сделал их одной семьёй – мать, дочь и молодой человек без труда сошлись, нашли взаимопонимание и ужились на одной жилплощади.
   Время было неумолимо. Праздник близился к концу. Но молодые жили предвкушением яркого будущего. Всего год отделял их от настоящего чуда. Скандинавия, Рождество…
   Мать, прожившая всю жизнь в условиях, максимально приближенных к земным, выражала скепсис. Однако оптимизм пары был неистребим. Железный занавес пал, границы открылись, никто и ничто не помешает им.
   Девушка и юноша, объединённые одной мечтой, бросали вызов судьбе.
   Степан посмотрел на Илону.
   – Хорошо иметь такого друга, как Боронок, – сказал он.
   Она молча кивнула.
   Кафе. Оазис предпринимательской инициативы. Место, проводящее чёткую границу между тобой, студентом, и остальным миром. Платное обслуживание, чаевые… Боронок, словно волшебник, в одночасье изменил всё.
   – А как тебе наш музыкант – Горыныч? – спросил Степан.
   Илона пожала плечами.
   – Смешной.
   – Смешной?
   – Ага. Мультяшный персонаж. Несуразный, страшненький и при том – ужасно обаятельный. Гитара, конечно, его преображает. Вдвоём они смотрятся. Наверняка, сейчас готовится стать сердцеедом. Такой успех – все девчонки его.
   – Он долго постился. Девчонкам не позавидуешь.
   – Имеет право. Заслужил. И, вообще, – она стрельнула глазами на него, – музыканту многое позволено. Ради него вполне можно пожертвовать собой. Жаль, моё сердце под замком. А то бы… Эх!
   Губы Степана тронуло подобие улыбки.
   – Ты улыбаешься? – спросила она.
   – Да.
   – Чему?
   – Твоё сердце под надёжным замком.
   – Надолго ли?
   – Пока хватит жизни и меня.
   – Надолго, – вздохнула Илона. – Понадобится не одна дюжина ключей.
   – Что ты имеешь в виду? – насторожился Степан.
   – Сердце – трепетный механизм. Замок замком, а ключу требуется периодическая замена. Нельзя успокаиваться, Стёпа. Смотри, в один прекрасный день упустишь момент, закроюсь и поминай как звали – останешься на улице один.
   Пауза.
   Глаза её были на редкость серьёзны. Розыгрыш? Вряд ли. Степан чувствовал – она не шутит. Подобные откровения звучали впервые. Было от чего насторожиться.
   Он продолжал идти, держа её за руку.
   Аристократка, свято оберегающая своё частное пространство. Чудесное творение природы – девичья натура, свет и тьма в одном лице. Неужели недостаточно его стараний, придётся вновь и вновь доказывать свою любовь?
   И тут, прижавшись к нему, вся уже во власти иного весёлого настроения, озорно улыбаясь и указывая на ледяную горку впереди, она предложила:
   – Давай прокатимся!
   Хмель молдавского вина ударил ему в голову.
   – Давай!
   Вершина. Месяц освещал уходящую вниз колею. Путь раскрепощения. Вот и хорошо. Пришёл момент. Сейчас он скатится, а потом, раскрепощённый, возьмёт и выложит ей всё. Хватит терпеть, накипело!
   Немедля он разбежался и с криком побежал вперёд. На полусогнутых ногах, пружиня, подпрыгивая на неровностях и размахивая руками, понёсся вниз. Одолев весь скользкий путь до конца и оставаясь на льду, развернулся.
   – Давай за мной!
   – Ой, мамочки, а я боюсь.
   Он усмехнулся.
   – Не бойся. Лёд не кусается.
   Она ухватилась за сумку, висящую на плече. Подумав, сняла её и прижала обеими руками к груди.
   – Делай шаг вперёд и съезжай, – крикнул Степан. – Я встречаю тебя.
   – Хорошо, – кивнула она. И отчаянным решительным движением поспешила избавиться от балласта.
   – Ш-ш-ш, – покатилась брошенная сумка вниз по льду.
   Спуск девушки запаздывал. Призывы. Сомнения, колебания и неуверенность в ответ. Слова, жестикуляция, слова… Тем временем, оставленная без внимания сумка разгонялась. Достигнув подножия горки, она выскочила на финишную прямую и, как живая, устремилась ему в ноги.
   Удар.
   Препятствия исчезли. Страх пропал. Илона бросилась ему навстречу, минуя лёд – по снежной целине. Куртка расстёгнута, волосы разметаны, подаренный им шарф развевается на ветру…
   Подсечка. В соперниках – сама природа. Вместо мата – лёд. Поединок без пощады и права на ошибку. Всё всерьёз.
   Он встретил её, стоя на ногах. Спасённый реакцией тренированного борца – автоматической страховкой самбо.
   Утраченная опора возвращалась. Устоять, сохранить лицо, показать, что всё под контролем – было делом мужской чести. Смотря на него, пытающегося состроить хорошую мину при плохой игре, со смешанными чувствами собственной вины, отчаяния и сочувствия она ждала самого худшего.
   – Как упал? – спросил он её, изображая веселье.
   – Как в кино.
   – Правда?
   – Ага. Все каскадёры отдыхают.
   Отворачиваясь и подавляя боль, он сошёл со льда на снег. Она – за ним.
   Затерянный двор улицы с чудным названием Благодатная спал. Свет одинокого месяца озарял подножие ледяной горки. Время останавливалось.
   Она прильнула к нему. Он обнял её, прижался щекой к щеке, проник в святая святых и замер.
   Замок был старый.
   Ключ – новый.
   Сердце открылось.

   Сидя на кухне в компании родителей, Вика пила чай с сухим шоколадным тортом. Сладкая домашняя жизнь. Вот уже несколько дней – с середины новогодней ночи – всё по-старому, без перемен. Любимое чадо. Скромница, послушница, примерная во всех отношениях девочка… Однако вопреки всем внешним признакам благополучия семейная идиллия была иллюзией. Незримый огонь разгорался. Любовная лихорадка, та самая, что стала причиной исчезновения брата, шла и по её пятам.
   Звонок. В который раз телефонная трубка в маминых руках. Очередная отчаянная попытка установить контакт. Молчание абонента. Предельно красноречива тишина на том конце провода.
   Рома. Спортсмен. Горячий сторонник спорта и в их отношениях. День знакомства был разминкой, пара следующих встреч – тренировкой, а уж третья, предпоследняя, едва не закончилась парным прыжком в постель. Она не помнила момента уединения в гостях у его друзей – хмель выпитого вина кружил голову. Возбуждённый, ласкаясь и шепча горячие слова про любовь, со знанием дела он принялся ваять из неё прыгунью. И чудо – откликнулось спортивное начало. Испытывая неизведанную доселе сладость, она почувствовала себя податливым и нежным пластилином в его руках. До превращения оставалось совсем немного… Она вовремя опомнилась.
   Несовременная, вынесли вердикт в один голос подруги. Белая ворона. И, пользуясь случаем, с предельной откровенностью, основанной на личном богатом опыте, начали раскрывать секреты взаимоотношения полов.
   Подруги. Близнецы. Сёстры. Дороже их не было никого на свете. Невинность – это бремя? Пережиток прошлого? Барьер? Долой его.
   Случай представился довольно скоро.
   Канун Нового года.
   Он провожал её домой после сеанса кино. На Гражданке дул пронизывающий ветер, падал большими хлопьями снег, непогода стирала границу между реальной жизнью и киношной. Сошедшие с автобуса, прямо в полымя человеческих и природных страстей они приспосабливались к стихии. Уже не как прежде, в одиночку, разделённые барьером – дуэтом.
   Поиски уединения привели на пустырь. Знакомое и родное с детства место. Оплаканная и пережитая вместе разлука с Колей – осенняя печаль. Тогда, всего несколько месяцев назад, листва полыхала красно-жёлтым огнём, сгорая, жизнь уходила на зимовку в корни. Сейчас от общей непогоды не осталось и следа – покрытые пушистым снегом деревья спали.
   Редкие прохожие, коротая дорогу, брели домой. Пара старичков выгуливала одетую в жилетку собачонку. Одинокий лыжник, бодро махая палками, прокладывал себе лыжню. Большое, стоящее на отшибе, развесистое дерево. Без ропота, дрожа от страха, холода и возбуждения, пойманной птицей она распростёрлась под ним, спиной к стволу. Кажется, это был клён, источник детской радости – красивых и чудесных, волшебных листьев-подарков. Каких сюрпризов ей стоило ждать теперь?
   Рома полез целоваться. Как умела отвечала ему. Снег посыпался сверху с ветвей, попал за шиворот, тая, потёк по спине. Какая мелочь по сравнению с тем, что, ласкаясь, вдруг попало в руку… Живой обнажённый трепет. Само мальчишечье возбуждение. Она попыталась было отделаться от него, но Рома сомкнул руку сверху, горячим шёпотом призвал укрепить контакт. Она смирилась. Пульс возбуждения вырвался наружу, забился рукой в руке. Шёпот стихал, уступая место шумному дыханию и, наконец, взрыв потряс Рому. Пронзённая взрывной волной, Вика слилась с праздником – далёким и чужим.
   Секунды, рука освободилась. Приходя в себя, Рома поспешил отвернуться.
   Под ногами была всё та же мёрзлая земля, за спиной спящий клён. И – никаких подарков. Немое снежное равнодушие вокруг. Она устремила взгляд в чёрное небо. Выдохнула. Зато теперь она была другая. Равная среди равных. Ей было чем оправдаться перед подругами.
   Прошло несколько дней. Пользуясь общим празднеством, она отсиживалась дома. Ребячья радость Ромы под клёном – как далеко ей было до неё. Опустошение. Ни слов, ни мыслей, ни эмоций. Прыжками делу не поможешь, всё оказалось куда серьёзней, долог и тернист путь навстречу личному финишу, необходимо было настраиваться на длинную дистанцию – марафон.
   Терпение, придёт и её время. Она узнает, кто есть на самом деле, что за таинственная стихия прячется внутри. Эх, если бы так внезапно не прервался их роман с Колей…
   Раздался неожиданный звонок в дверь. Мать пошла открывать. За дверью никого. Она уже хотела было пожурить вслух местную ребятню, как вдруг увидела прилепленный скотчем к дверному косяку цветок – живую белую розу. Приятная неожиданость – какое интересное продолжение телефонных трелей!
   Водруженная в вазу, роза заняла место посреди кухонного стола. Светлы и чисты были намерения влюблённого мальчика. Мать умилялась. Вика хотела бы последовать её примеру, поддаться эйфории и расслабиться, но спорт есть спорт – действительность была далека от желаемого. Отвечая на последовавший вскоре очередной звонок, она поблагодарила за знак внимания и согласилась на встречу. Завтра, когда у неё выдастся свободное время.
   Ромина квартира оказалась довольно уютным гнёздышком. Запершись изнутри, он сообщил, что здесь они совершенно одни, родители на даче, вернутся послезавтра. Краснея, Вика заметила, что вряд ли сможет дождаться их – у неё в запасе не более двух часов. Такое замечание вызвало краску на лице Ромы. Пытаясь справиться со своей досадой, он предложил расслабиться и посмотреть видик. Вика обрадовалась – подобное чудо техники ей только снилось.
   Просмотр увлёк обоих. Герой Брюс Ли – живое олицетворение кулачного добра – творил немыслимое на экране.
   Незаметно минуло полтора часа. Дождавшись финальных титров, Вика поднялась и отправилась в туалет. Здесь она задержалась дольше, чем требовалось бы – размышляла, не пора ли домой. В поисках ответа вышла и попала в объятия стоящего напротив источника беспокойства. Послышались знакомые слова про любовь, вдвоём они поплыли в сторону комнаты. Комната встретила их ахами и стонами, видик демонстрировал оргию совокупляющихся женщин и мужчин. Начало было положено. Уход домой здесь явно был преждевременен.
   Старательно отворачиваясь от экрана, Вика устремила всё внимание на Рому. Взяв инициативу в свои руки, он усадил её на диван, начал раздевать. Вика попыталась отвлечь его словами. Тщётно. Рома был глух. Его пальцы, барабаня, скользили по её животу, груди, плечам, переместившись за спину, начали терзать замок бюстгальтера…
   Натиск испугал её. Ища выход, она устремилась на поиски корня возбуждения. Отыскав, ухватилась за него, как за спасительную соломинку, сомкнула пальцы и принялась трудиться. Опыт и сноровка сделали своё дело. Ромина атака захлебнулась, остановившись и прекратив все движения, он откинул голову назад и замер. Вдохновлённая своим успехом, Вика старалась. Дух непобедимого Брюса Ли управлял ею, помогая противостоять бешеной мужской энергии.
   Побеждённый, Рома представлял собой жалкое зрелище. Кажется, он чувствовал себя обманутым. На правах победительницы Вика решила проявить сочувствие и поухаживать за ним. Затуманенным взором, лёжа, он уставился в потолок, а она выключила видик, отыскала полотенце, утёрла его и, гладя по голове, заняла место рядом. Таким, размякшим и безвольным, она его не боялась – он был безопасен.
   Время шло. Уход не замедлил сказаться. В Роме снова начал просыпаться спортсмен. Возбуждение возвращалось. Вика понимала: отделаться испытанным приёмом уже не удастся. И действительно, на сей раз Рома был настороже, приберегая свой разящий потенциал до пика общей страсти.
   Последняя одежда полетела на пол, нагая, она приготовилась терпеть. Рома подмял под себя, цель была близка, оставалось слиться с нею. Инстинктивно предчувствуя боль, она извивалась. Рома пыхтел, дрожал, помогал себе руками, наконец, почувствовав замершее лоно, подался в него и… пал жертвой преждевременного взрыва.
   Лёжа под обмякшим неподвижным телом, Вика выждала несколько минут, затем извернулась и поднялась. Необходимо было привести себя в порядок, смыть следы осады и перевести дух.
   После душа она отправилась на кухню – приготовить обоим что-нибудь перекусить. Вскоре подошёл и Рома.
   – Тебе было хорошо? – с надеждой в глазах спросил он.
   – Да, – не раздумывая, ответила она. И, кажется, даже сама поверила в это.
   Наскоро перекусив бутербродами, они вернулись в комнату. Рома выглядел неважно. Она предложила ему отвлечься – просмотром мультфильмов, чтением книги, сном. Освободила от необходимости своих проводов. Оделась. Подошла к двери, без труда и заминки самостоятельно открыла замок.
   – Созвонимся, – подал голос он.
   – Ага, – кивнула она.
   Оглянулась. И, уходя, выразила все чувства – разделённые и неразделённые – одним воздушным поцелуем.

Глава семнадцатая

   Рабочее место казалось эшафотом. Под безудержную болтовню коллег, подпирая обеими руками склонённую над столом голову, Степан тупо смотрел в чертёж. За праздники Бакин и Мотылева соскучились друг по другу. Барабанные перепонки трепетали от перенапряжения. Всё тело было резонатором их голосов.
   Эх, как не хватало рядом Миши. Место друга пустовало. Он был далеко. От греха подальше, предотвращая неизбежный праздничный запой, его прятали в санатории под Старой Руссой. Уезжая в заповедник трезвости, с блеском в глазах старый пьяница убеждал Степана, что несмотря на все козни начальства вернётся здоровым и молодым. Зазноба-повариха ждала его там, в отличие от жены большая мастерица по омоложению.
   Степан закрыл уши и, представляя в красках живую санаторную Мишину идиллию, забылся.
   Очнулся от чьего-то взгляда в упор. Поднял голову. Перед столом стоял Леркин.
   – Здрасьте, – кивнул Степан. Принял серьёзный вид. И, выходя из мира воображения, заверил:
   – Я работаю.
   Леркин кивнул в ответ. Изобразил сочувствие, вздохнул и с трагической гримасой на лице изрёк:
   – Пойдём, Стёпа. Необходима твоя помощь.
   Через несколько минут Степан был представлен начальнику Планово – Диспетчерского Бюро Кротову – розовощёкому подвижному крепышу лет пятидесяти.
   – Экстренный случай, – объяснил тот. – Кажется, ты хороший парень. Я помню, как ты мне с сахаром помог. Теперь надо срочно отоварить несколько заказов для цеха. План горит.
   – А как же моя работа? – спросил Степан, растерянно уставившись на Леркина.
   Начальник промолчал.
   – Это тоже работа, – ответил за него Кротов. – И важнее её сейчас ничего нет.
   Степан пожал плечами.
   – А я справлюсь?
   – Справишься, – обнадёжил с улыбкой Кротов. – Здесь особого ума не требуется. Резвость и настойчивость, больше ничего.
   Резвость и настойчивость… Разве это качества, достойные технолога? Степану вдруг захотелось найти ответ в глазах Леркина, но тот, пряча их, потупился.
   Кротов выдал ватник, снабдил необходимыми документами и адресами, и сопроводил до ворот.
   Выйдя наружу и окунувшись в свежесть морозного дня, Степан поёжился. Ощущение приговорённого не покидало его. Один эшафот был позади. Что ждало впереди?
   Прогулка затянулась. Чтобы обойти все адреса, понадобилось два часа. Потратив уйму килокалорий, изрядно пропотев, с мотком стального троса на плече и тяжёлым грузом в обеих руках, он вернулся в цех.
   Сдав груз кладовщице и восстановив непродолжительным отдыхом силы, он отправился в кабинет к начальнику – доложить о выполнении задания. Кротов сидел в мягком кресле, заложив руки за голову, блаженно жмурясь и слушая радио.
   – А может вернёмся, поручик Голицын? Зачем нам, поручик, чужая земля? – подпевал он несущейся из динамика песне.
   Степан шумно хлопнул дверью.
   – Ты уже? – обрадовался Кротов. – Молодец! А я ведь тебя жду. Сейчас мы с тобой…
   – Я думал, моим хлопотам конец, – перебил его недовольный Степан.
   – Да какие же это хлопоты? – обезоруживающе улыбнулся Кротов. – Разрядка. Производственная гимнастика. Ты же молодой – самое время проявлять прыть.
   – А где ваши работники? – возмутился Степан. – Где их прыть? Почему они бездельничают?
   – Они все на своих местах. Каждый при своём деле и обязанностях – поверь.
   – Почему же вы не справляетесь?
   – Служба такая, – вздохнул Кротов. – Нас всегда не хватает.
   – Ясно, – махнул рукой Степан. – А я как раз – лишний технолог. Больше вопросов нет.
   Кротов промолчал. Поднимаясь, выразительно посмотрел на Степана – молодец, понятливый.
   Их совместный напряжённый труд длился несколько часов. Это было воистину настоящее соревнование между собой – юности и зрелости. Они сделали многое, служба могла бы ими гордиться. Однако достижение вершины далось нелегко, физическое состояние обоих претерпело значительное изменение – и начальник, и подчинённый едва держались на ногах. Последний железный ящик с гайками опустился на пол кладовой. Кротов выпрямился, скрестил руки перед собой и, скомандовав отбой, сдавленным голосом поблагодарил Степана.
   Обеденный перерыв был на исходе. Степан решил передохнуть и пообедать позже. Рывком распахнул дверь в Техбюро. Внутри ворковали Ладков и Мотылева. Хотя пару разделял стол, интимность общения не вызывала сомнений – голова Ладкова лежала на столе, сидящая напротив Наталья обеими руками гладила его волосы. Неожиданное появление молодого технолога застало их врасплох. Словно обжёгшись, Мотылева отдёрнула руки. Ладков, подняв голову, откинулся на спинку стула.
   Избегая смотреть в их сторону, Степан проследовал на место Миши – подальше от провокаций и конфликта. Усевшись, притворился безжизненным предметом. Для пущей убедительности прикрыл веки.
   Гудели натруженные мышцы. Перед глазами мелькал забавный Кротов, коренастый, круглолицый, со слегка шальным удивлённым взглядом. Интересно, как он восстанавливается после их совместной разрядки? Снова слушает радио?
   Шум побудил открыть глаза. Хлопнув дверью, ушёл Ладков. Степан посмотрел на часы. Обеденный перерыв кончился. Время подойти Леркину с Бакиным. Всё равно уже не отдохнёшь. Надо идти обедать.
   В отличие от Ладкова он не стал хлопать дверью. Возможно вспомнил, что Мотылева вопреки всему – единственная из них всех – была женщиной.
   В столовой он подсел к уписывающему обед за обе щёки Мяатэ. В последнее время, загруженные личной работой, они почти не виделись. Пришёл момент наверстать упущенное. Общение без галстуков – под первое, второе и десерт.
   Общаясь, Мяатэ лучился радостью. Степан отвечал взаимностью. Казалось, этому чувству нет предела. Вдруг, прямо посреди разговора радость оборвалась.
   Степан уловил на себе пристальный взгляд старшего мастера.
   – Почему ты не ходишь на наши цеховые собрания? – строго спросил Мяатэ.
   – Первый раз про них слышу, – удивился Степан.
   – Особого приглашения дожидаешься? Изволь. Понедельник и среда. Дважды в неделю – в семнадцать ноль-ноль, через час после работы. Между прочим, на них животрепещущие проблемы поднимаются.
   – Например?
   – Например, как спасти завод от гибели.
   – Завод?
   – Да, ты не ослышался – завод. А его судьба – наша судьба.
   – И как успехи, каков план спасения?
   – Смеёшься?
   – Андрис, – вздохнул Степан, – в отношении меня агитация бесполезна. У меня своё спасение. Сейчас – это обед, вечером – ужин и так далее.
   – Аполитичный ты товарищ, как я погляжу.
   – Какой есть. Я всем доволен.
   – Это до поры. Коммунисты уходят, бегут с корабля, власть их кончается. Бакин, наш вечный парторг, кремень-мужик, уже билет сдал, от всех полномочий отказался. Сдулся. Чувствуешь, какой характерный знак?
   – Ну, и что? Завод-то в любом случае останется.
   – Завод без хозяина – не завод. А настоящий хозяин – это народ. Все полномочия, активы и собственность должны полностью и безоговорочно перейти к тем, кто производит материальные блага – трудящимся.
   – Опять? Они уже переходили в семнадцатом…
   – Трудящимся, – перебил Мяатэ. – Слышал про ОФТ?
   – Объединённый Фронт Трудящихся? Слышал что-то.
   – Я в нём состою. И ещё много народа с «Арсенала». Весной будет митинг общегородской. Меня рекомендуют в руководство фронта от завода.
   – Поздравляю. Только объясни, с кем будешь бороться, что за демоны твои враги?
   – В глобальном масштабе – клика Горбачёва – Ельцина. Здесь, на заводе – администрация. У них общая сладкая цель: всё распродать, уехать за рубеж и жить на проценты. А для народа припасена массовая безработица. Конверсия, одним словом.
   – Наговариваешь ты что-то. Сказки.
   – Сказки? Открой глаза – ты живёшь во время перемен.
   – Правда? Пришла пора браться за булыжники?
   – До этого пока не дошло. Но близко. Я на последнем собрании с начальником схватился. Очень интересная у него позиция – лишних людей искать. Думаю, это первая ласточка, спит он и видит, как от нас всех одним махом избавиться.
   – Зачем ему это? Коллектив – его опора. Иначе – какой он начальник?
   – Буржуи его искушают. Хотя холодная война и кончилась, для них такой завод, как наш, большая угроза. Спокойного сна не будет, пока есть на свете «Арсенал» и его кадры.
   – Предатель, значит, наш начальник?
   – Он заложник своего места. И выбор его конечный будет один – за себя и администрацию, против народа.
   Степан слушал бородача и вспоминал начальника. Липченков Василий Павлович. В просторечии – Палыч. Седой пожилой очкастый мужчина. Несколько случайных встреч с ним производили благоприятное впечатление. По общему мнению Палыч был человеком, достойным своего места, отцом всех подчинённых, личностью с ярко выраженными сверхъестественными способностями. Сидя в кабинете, он одновременно находился в гуще событий. Вся жизнь цеха была перед ним как на ладони. Начальник контролировал всё. Кое-кто объяснял этот феномен простым стукачеством, но таких было раз, два и обчёлся. Большинство подобным слухам предпочитало веру в чудо.
   Как бы там ни было, образ Палыча не вызывал у Степана никаких отрицательных эмоций. Ошибкой было бы доверять словам Мяатэ. Крен революционера был очевиден. Другое дело – Ладков. Вот кто заслуживал всеобщего порицания. И, желая прояснить ситуацию, Степан поспешил закинуть удочку.
   – Андрис, а Ладков, он белый или красный?
   Услышав вопрос, Мяатэ поперхнулся. Кашлянул раз, другой, глянув на часы, принял озабоченный вид.
   – Разговорился я с тобой. – Он утёр салфеткой губы. – В цех пора.
   – Ты не ответил, – удержал его Степан.
   Бородач оглянулся, поводил настороженным взглядом вокруг, словно в поисках притаившейся незримой опасности, потом нагнулся и вполголоса сказал:
   – Зверь. Чёрно-белый. Берегись его.
   – Говорят, он больной – язвенник?
   – Когда попадёшь в руки к нему – озверевшему, не забудь спросить. Может быть, это тебя спасёт.
   Последние слова дались Мяатэ с трудом. Он нервно повёл головой, потёр рукой шею, словно пытаясь успокоить старую разбуженную рану. Степан догадался – отметина Ладкова. Мяатэ бывал в его руках.
   По пути из столовой их ждала неожиданная встреча. Сам антигерой. Он шёл бесстрастной походкой властелина, смотря ледяным взглядом поверх голов людей. Дороги разминуться не хватило. Пришлось сойти прямо в грязь. Униженные и оскорблённые, пропустив его, они оглянулись.
   – Мне кажется, он нас просто не заметил. – высказал предположение Степан, возбуждённо дыша.
   – Похоже на то, – едва слышно отозвался Мяатэ.

   Неделя прошла в относительном затишье. Утро понедельника принесло неожиданную перемену. Степан вдруг понадобился самому начальнику цеха.
   Персональный вызов.
   Дожидаясь встречи в приёмной, Степан лихорадочно ворошил прошлое. Грешки были, но маленькие. Ничего особенного не припоминалось. Что же узрело всевидящее око?
   Палыч предложил сесть напротив. Снял очки, устало потёр глаза, водрузил стёкла обратно и, смотря перед собой, заговорил хриплым баритоном:
   – Кротов тебя хвалит. Приглянулся ты ему. Не хочешь поменять начальника?
   Степан заморгал глазами.
   – Леркина на Кротова?
   – Да.
   – А как же моя профессия? Я ведь технолог.
   Возникла многозначительная пауза. И вдруг Степан понял: всё решено, он продан Кротову. С потрохами – молодой и красивый. Вот и весь смысл разговора.
   – Молодость – пора поиска, – вновь зазвучал баритон. – Надо пробовать себя во всех ипостасях, искать своё призвание, биться с трудностями, преодолевать их. Может, в результате ты моё место займёшь. Кха, – кашлянул начальник и, склонившись, полез в ящик стола.
   Степан начал соображать. Путь обратно в Техбюро был заказан. Без Леркина и коллектива не обошлось – они отказались от него. Сейчас его судьба решалась в этом кабинете. И он либо остаётся в цеху – в ПДБ, с Кротовым, либо уходит на улицу. Другого выбора нет.
   Липченков уловил конец размышлений. Перестав рыться в ящике, поднял голову и, ободряюще улыбаясь, уставился на него.
   – Я готов работать с Кротовым, – сказал Степан. – Если так надо.
   – Надо, – заверил Палыч. – Снабжение сейчас – основа нашего выживания. Твоя энергия будет там к месту.
   – Когда приступать?
   – Немедленно.
   Степан кивнул и поднялся.
   – Со своими бывшими сослуживцами расстанься по-дружески, – напутствовал Липченков. – Не надо ссориться. Будь выше – ведь ты же остаёшься в цеху.
   Степан промолчал. Всё ясно. Он был прав. Небожители прервали его карьеру. Нет места ему среди них.
   Выйдя из кабинета в приёмную, он неожиданно столкнулся с Цыпко. Начальника преисподней было не узнать – он был само воплощение праздника. Степан слегка опешил.
   – Здорово! – оглушая громким голосом, хлопнул его по плечу Цыпко. – Как жизнь молодая?
   Степан, пригнув голову в плечи, испуганно приложил палец к губам.
   – Тсс. Он там.
   – Кто, начальник? Естественно, а где же ему ещё быть? Он ведь главный. Тук-тук, Палыч… Ха-ха, сегодня у нас с ним последнее рандеву.
   – Что случилось? – тихо спросил Степан.
   – Увольняюсь. Сдаю дела и подаюсь на вольные хлеба.
   Воля. Какая чудная альтернатива заводу. Никаких отчётов, обязанностей и начальников над душой. Слова Цыпко поразили Степана в самое сердце. Он едва не зажмурился от неожиданно объявшей его волны чувств.
   – Эй, – вывел его Цыпко из ступора. – Что с тобой?
   – Беда у меня, – сказал Степан, приходя в себя. – Пинка дали из технологов.
   – Этого и следовало ожидать. Ты – юн, образован, умён. Готовый кандидат на смену Бакину и Мотылевой. Сработало их чувство самосохранения.
   Цыпко внимательно посмотрел на него.
   – Давай-ка, выйдем, – предложил он.
   Они вышли в коридор. Вид Цыпко был серьёзен.
   – Хочешь быть моей заменой? – вдруг без подготовки огорошил он.
   – Я? – растерялся Степан.
   – Да. Я могу похлопотать. Замолвлю за тебя словечко перед Палычем. У меня глаз намётан. Ты справишься. И потом мне лучше своё место доверить тебе, чем какому-нибудь чужаку.
   Слова Цыпко вновь взволновали Степана. На сей куда серьёзней – уже до приступа дурноты. С трудом стараясь устоять на ногах, сквозь туман он продолжил слушать искусителя.
   – Мужики тебя знают, – говорил Цыпко. – Примут. Поначалу трудно будет, но ничего, дело времени – приспособишься.
   – Да я даже не знаю, как общаться, управлять…, – попытался было вставить слово Степан.
   – Командным голосом! – загремел Цыпко. – Я тебя ему обучу.
   Степан недоверчиво хмыкнул.
   – А ещё секрет открою – главный, – понизил голос Цыпко.
   Степан навострил уши.
   – Умей держать слово. При любых обстоятельствах. Всегда. Тогда люди с тобой будут плечом к плечу – одним целым. Куда ты, туда и они. Я так себя вёл. Сейчас ухожу и плачу за это – рвётся всё по-живому.
   – Может, передумаешь, останешься?
   – Нет, – замотал головой Цыпко. – Всё решено. Назад пути нет. – Он помолчал. – Насчёт тебя Палыч меня послушает, но решение окончательное в любом случае за ним. Я слышал, у него на примете несколько кандидатур. Будет выбирать.
   – Меня не выберет, – уверенно сказал Степан.
   – Почему? Потому, что ты здесь без году неделя – зелёный? Это ничего, созревай на ходу. Докажи, что время в твоём случае не имеет никакого значения, ты достоин.
   – Не стоит, – махнул обречённо рукой Степан. – Меня к Кротову пристроили. Нашли моё место – согласно потолку всех достоинств. Выше головы не прыгнешь. Буду работать снабженцем. Так будет лучше всем. Спасибо тебе, Валера. Удачи на воле.
   Безжалостен всегда приговор самому себе – сдающемуся без боя.
   Они пожали друг другу руки.
   – Как знаешь, – сказал Цыпко, отступая и отводя глаза.
   В Техбюро было пусто. Расстраиваться не стоило. Такое прощание вполне устраивало его. Пожелав отсутствующим того же, что они желали ему, он собрал вещи и отправился по адресу новых служебных обязанностей.
   Кабинет Кротова, в отличие от большинства других, был довольно малых размеров. От двери до окна одним рядом в нём умещались три рабочих места. Войдя, за дальним из них – у окна – Степан увидел хозяина. Ладкова. Тот был верен себе, изображая полное пренебрежение к параллельной реальности. Стакан чая стоял перед ним, в руках было что-то съестное, челюсти ходили ходуном.
   Степан сел на стул у двери, сложил вещи на стол и уставился в стену напротив. Путёвка в новую жизнь выглядела не слишком привлекательно.
   Кротов объявился спустя полчаса. При любых других обстоятельствах то был бы вполне безобидный отрезок времени, но тридцать минут безмолвия и неподвижности в компании со зверем показались сродни вечности.
   Прямо с порога начальник ПДБ уставился на Ладкова. Короткий обмен взглядами. Недовольство вернулось бумерангом. Кротов вздрогнул, обмяк, отвернулся и увидел Степана.
   – А! – оживился он.
   – Я с вещами, – сдержанно произнёс Степан.
   – Ага. – Кротов отвлёкся и, охваченный суетой, принялся обустраивать подопечного. В распоряжение Степана отходили стол, стул, вешалка в шкафу, различные канцелярские принадлежности.
   Хлопоты прервал Ладков. Оба оказались на пути его выхода. Пропуская идущее напролом тело, Степан поспешил прижаться к столу, Кротов распластался по стене.
   Дверь захлопнулась.
   – Повадился тут, – позволил высказаться себе вслух Кротов, возмущённо смотря на Степана. – Ты не знаешь, что он тут забыл?
   – Нет.
   – И я не знаю. Но такое поведение – это просто верх наглости и неприличия.

   Миссия снабженца коренным образом преобразила сидячий образ жизни Степана. Горизонты расширялись. Территория завода, меченая тропинкой между проходной и цехом, превратилась в одно большое беговое поле. Вскоре пришло время познакомиться и с Кимовской стороной «Арсенала». Выполняя заказ начальства по срочному химическому покрытию важных деталей, Степан вышел за проходную, добрался до набережной и оказался на противоположной территории завода.
   Служебное задание заняло около получаса. Тронутые ржавчиной детали расстались со своим изъяном и обрели благородную серебристую окраску. Желая подобного изменения и себе, он отправился на поиски Кима.
   Рабочее место друга пустовало. Срок действия временного пропуска истекал. Потратив время на бесплодное ожидание, Степан смирился с неудачей и двинулся назад. За десяток шагов до проходной его настиг шум топота. Он оглянулся. Ким спешил на перехват. Распахнулись объятия. Сдетонировал общий внутренний заряд, взрыв чувств сотряс друзей, они обнялись и, теряя ощущение реальности, устремились куда глаза глядят.
   На пути попался маленький уютный полуподвальчик. Внутри находился бильярдный стол. Посреди стола царило вопиющее неравенство шаров – одиночка кичился превосходством перед треугольником. Не в силах удержаться, Степан схватил кий и вступил в спор. Шары расскатились, пара перепрыгнула через борт, один упал в лузу. Ударом кия, едва не вспоров сукно, к нему присоединился Ким. И посреди бильярдного стола воцарился хаос – оба игрока начали атаковать шары одновременно с двух сторон.
   Они остановились, когда на столе не осталось ни одного шара. Игра понравилась. Заспорили относительно победы. Каждый, естественно, мнил победителем себя. Конец спору решили положить новой партией. Пыхтя, начали собирать шары.
   Череда партий, одна за другой, оказалась бессильна выявить победителя. Преследуемые азартными киями шары летали по столу, взлетали, падали, укрывались в лузах. Рукотворному броуновскому движению было не до счёта.
   – Чей это бильярд? – спросил Степан, разбивая треугольник в очередной раз.
   – Начальства, – ответил Ким. – Оно здесь вечерами собирается.
   – Развлекается, значит. Шикарно. А мы когда до этого доживём?
   – Когда начальство сменится или вымрет. Что, кстати, одно и то же. У нас здесь процесс в разгаре – по одному траурному портрету в неделю вешают. А у вас как?
   Степан задумался, вспоминая. Проходная обычно была заклеена множеством листовок – наглядной агитацией ОФТ, объявлениями о продуктовых наборах, скупке-продаже всевозможных товаров. Некрологи были большой редкостью.
   Он прицелился, нанёс удар. Довольный результатом, посмотрел на Кима.
   – На моей территории начальство живучее. Атмосфера другая. Там больше простора, жить хочется.
   В дверь постучали. Пустое беспокойство. Страховка в виде надёжного засова защищала игроков. Тук-тук-тук – силился остановить игру посторонний звук. Тщётно. Однако то была всего лишь прелюдия беспокойства. Вскоре дверь начала сотрясаться от ударов – в неё стали открыто ломиться. Пришёл момент уже прислушаться, насторожиться и удержать кий в руках.
   – Кто это? – спросил Степан.
   – Не знаю, – пожал плечами Ким.
   – Они что, бездельники, не знают, что сейчас рабочее время, бильярдная закрыта?
   Внезапно приступ прекратился. Игра тотчас возобновилась. Шары продолжили летать по столу и вне его.
   – И почему это людям не работается? – спросил Ким, обходя стол с кием наперевес в поисках удобной позиции.
   Вопрос повис в воздухе. Окно на улицу, расположенное на уровне земли, ожило человеческим лицом. Перекошенным звериной яростью, с разинутым зубастым ртом, горбатым большим носом… Сомнений в полномочиях не было. Так – падким на живых людей – здесь могла выглядеть только большая шишка.
   – Это он – взломщик! – воскликнул Степан.
   Остолбеневший Ким кивнул.
   – Бешеный, – прошептал Степан.
   – Он по наши души, – отозвался Ким.
   Сквозь стекло донеслись угрозы. Одна страшнее другой. Ещё бы – шишке пришлось преклонить колени, чтобы увидеть их.
   План спасения родился сам собой.
   – Дверь открыта, – закричали они в один голос.
   Лицо исчезло.
   Горбоносый бросился к входу в полуподвал, они – через придвинутый к стене и осёдланный бильярдный стол – к выходу. Первым на улицу ящерицей выскользнул Ким, Степан – за ним.
   Бег наперегонки с самими собой. Пятьдесят метров, сто… Бильярдная скрылась из виду.
   Остановившись в укромном месте, они отдышались, пришли в себя, переглянулись и расхохотались.
   – Как думаешь, он обиделся на нас? – спросил Степан после веселья.
   – Он хотел попасть внутрь, – пожал плечами Ким. – Мы ему уступили.
   – Приём не очень достойный. Он привык пользоваться дверью.
   – Ничего. Пусть смерит гордыню. Это подвал. Там окно не отличить от двери.
   – А вдруг он обозлится, возьмёт и объявит облаву?
   – Пусть докажет, что мы там были.
   – Да, – поддакнул Степан. – Пусть докажет.
   Ким посмотрел на Степана.
   – Пропуск кончился? – спросил он.
   – Да, – вздохнул Степан.
   – Это ничего. Что-нибудь придумаем.
   – Что? Сам знаешь, какие церберы на проходной. Это не шутки – пропускной режим.
   Внезапно Степан похолодел, проблема пропуска мгновенно утратила своё значение – он вспомнил о своём грузе. С надеждой оглядел себя. Руки, карманы… Пусто.
   – Ким, – сказал он дрожащим голосом, подняв глаза на друга. – Мои детали…
   – Что?
   – Они в бильярдной.
   – Ты уверен?
   – Да.
   – Улики, – побелел лицом Ким.
   Снаружи бильярдная выглядела безжизненной. С большой предосторожностью остановившись поблизости и выбрав позицию для наблюдения, они уставились на открытое окно.
   Время шло. Внутри и вокруг было тихо. Ни души. Степан двинулся на сближение. Прошёл мимо окна один раз, другой. На третий остановился напротив и, решившись, нырнул в зияющую пасть ногами вперёд.
   – Тебе помочь? – спросил Ким снаружи.
   – Не надо, – отозвался Степан.
   Внутри всё было на виду. Стол, пара стульев, этажерка. И никаких следов деталей. А ведь он точно оставил их тут – то ли на стуле, то ли на этажерке, то ли…
   Внезапно ему стало невмоготу. Окинув бильярдную прощальным взглядом, он собрался наружу. Ноги Кима маячили перед окном. Одна из них странно подёргивалась, словно поражённая внезапным недугом. Удивлённый Степан высунул голову, поднял глаза и встретился взглядом с горбоносым. Детали были у него в руках.
   – Вылезай, – почти ласково произнёс он. – Ты, кажется, их ищешь?
   Они вытянулись перед ним навытяжку. Вблизи обманутый начальник походил на инквизитора: кустистые брови, запавшие немигающие глаза, глубокие морщины…
   – Знаете, кто я?
   – Нет.
   – Главный технолог Шумановский. Желаю знать, почему гоняем шары в рабочее время?
   У них пересохло во рту.
   – Мы виноваты, – чужим голосом сказал Ким.
   – Виноваты? – вскипел горбоносый. – А знаете, что я с вами сделаю? – И, не дожидаясь ответа, устремился в ближний психический бой.
   Слова, брызги слюны, махающие руки… Мелькающие в воздухе перед лицом детали попались на глаза Киму.
   – Они радиоактивные, – вдруг выдавил он. – Фонят.
   Атака прервалась.
   – Чего?
   – Нам велено сдать их в лабораторию на анализ, – продолжил Ким.
   – А бильярдная при чём? – скорчил недоверчивую гримасу Шумановский. – Ошиблись адресом?
   – Это наша слабость, – признался со вздохом Ким. – Боялись, потом будет не до игры.
   Внезапно Шумановскому показалось, что он услышал правду. На свете и не такое бывает.
   – Дураки, – сказал он, суя детали в руки Киму. – Мозги порченые. Знаете, сколько стоит моё время? Я ещё сыграю с вами в прятки – на вашу зарплату.
   Провожая взглядом торопящегося по своим делам грозного начальника, Степан перевёл дух. Спонтанный радиоактивный бред. Лучшей защиты против инквизиции не придумаешь.
   – Терять было нечего, – сказал Ким, хитро прищуривая глаза. – Я вспомнил Боронка. Взмолился, помоги, друг. И в самый ответственный момент, как видишь, он откликнулся – заговорил за меня.
   Степан принял слова на веру. С кем поведёшься… Он схватил Кима за плечи и встряхнул.
   – Боронок! С нас причитается. А теперь, если ты ещё здесь, заклинаю, выведи меня отсюда.
   – Да! – подхватил Ким, отдавая детали.
   Боронок не подвёл и на этот раз. Ведомые его невидимой рукой, они вдруг очутились перед проходной грузового автотранспорта. Ворота были открыты настежь, грузная вахтёрша провожала самосвал.
   – Ким! – крикнул Степан. – Сейчас или никогда.
   – Давай! – откликнулся Ким.
   Вахтёрша учуяла движение за спиной. Развернулась и, подняв руки в стороны, загородила путь. Ким бросился ей навстречу, Степан скользнул мимо – в створ ворот.
   Бегство удалось. Один ушёл наружу, другой вернулся назад. Вахтёрша ничего не могла поделать – попались две настоящие юлы.
   Уставившись улепётывающей добыче вслед, она выругалась, подняла сжатые кулаки и, потрясая ими, закричала:
   – Я вас запомнила…

   Противостояние обострялось. Обслуживание участка Ладкова, занимая львиную часть рабочего времени, превращалось в тяжкую ношу. Старая обида не давала покоя Ладкову, масла в огонь подливала бывшая коллега Мотылева, оба, казалось, только и жили неистовым желанием измучить его, сломать и превратить в раба.
   Степан сопротивлялся. Как мог пытался отстоять своё человеческое достоинство и самое главное – старался не дать повода зверю проявить агрессию. Однако борьба давала знать о себе – терпение и силы таяли с каждым днём.
   Этим утром Ладков выглядел мрачнее и угрюмее обычного. Отдыхая в Кротовском кабинете, он сидел на стуле, упершись затылком в стену и смотря неподвижным взглядом в потолок. В трюме у него имелась своя каморка, прозванная за свою стеклянную прозрачность «аквариумом». Она была хороша для работы и контроля за участком, но рассчитывать в ней на покой не приходилось. Покой Ладков находил в скрытом от множества глаз каменном убежище. Здесь же он чаёвничал, обедал, принимал снадобье от своей язвы. За гостепримство платил Кротову общением, затевая разговоры о насущных проблемах жизни внутри цеха и за его пределами.
   Степану в таких случаях приходилось довольствоваться ролью немого слушателя. Впрочем, слушателем он был редким – Ладков не терпел присутствия посторонних в периоды своих откровений. Даже, если те были заняты работой. Как, например, сейчас – заполнением накладных.
   – Мне нужны шайбы Гровера, – бросил фразу в пространство Ладков. Положение его при этом осталось неизменным.
   Кротов оторвался от изучаемого чертежа, посмотрел на него, словно удостоверяясь, не ослышался ли.
   – А что, разве кончились? – спросил он.
   – Кончаются.
   Кротов угодливо засуетился.
   – Это в наших силах исправить. Напиши диаметр, количество. Степан сейчас сбегает.
   Услышав обращение к себе, Степан заскрипел зубами. Прыгать с одной работы на другую – Ладков знал, как испортить настроение.
   – Может, попозже, – попытался выразить протест он.
   – Шайбы нужны в течение часа, – отрезал Ладков.
   Степан поднялся и молча пошёл к шкафу с верхней одеждой.
   Перед уходом Кротов передал ему бумажку с данными шайб, попросил попутно разузнать на складе про вакуумную резину. Степан кивнул. День начинался как обычно.
   Получив на одном складе две полные рукавицы шайб, Степан отправился на другой – за резиной. Той в наличии не оказалось, но обещали подвезти. Получив по телефону от Кротова команду дожидаться, Степан остался на складе.
   Ожидание продлилось несколько часов – до обеда. С рулоном резины на плечах он отправился в цех.
   Цех вымер. Обеденный перерыв. В тишине стучали костяшки домино. Избавившись от резины, Степан решил забросить шайбы в каморку Ладкова. Ещё издали сквозь стекло увидел его самого, сидящего в неподвижной задумчивой позе.
   Встречая посыльного, Ладков оживился.
   – Почему так поздно? – спросил он.
   – Так получилось, – ответил Степан и положил рукавицы на стол перед ним.
   Повернулся, чтобы уйти, но Ладков остановил его.
   – Почему шайбы без покрытия?
   – Что было, то и взял. Ты не заказывал с покрытием.
   – Вернёшь. Пусть поменяют.
   Неимоверная усталость вдруг навалилась на Степана. Отмахнувшись, он двинулся прочь из каморки.
   – Забери их! – крикнул Ладков. – Такие шайбы мне не нужны.
   Степан обернулся.
   – Командуй своим контингентом. Меня не трожь. Я подчиняюсь Кротову. Ясно?
   И довольный отпором вышел из каморки.
   Слова оказались роковыми. В проходе Степана настиг шум. Он оглянулся. Свершилось, джинн вылетел из сосуда – Ладков нёсся на него.
   Хищник и добыча.
   До удушения было далеко. Железной хваткой Ладков мотал из стороны в сторону, грозя живым вытрясти из тела.
   Инстинкт велел держаться на ногах, стоя до конца. Повинуясь, Степан держался, как мог – пританцовывая. Хватая руками всё вокруг, искал опору. Той не было.
   Угасая, отключилось сознание. Разум, воля, свет… Последней хаос встретила мышечная память. И, принимая эстафету, сработали рефлексы. Смыкая мёртвыми захватами кулаки, пришла в движение механика борца. Танец превратился в схватку.
   Ярости Ладкова не было границ. Обуреваемый жаждой расправы он был неукротим. Лавина выходила из-под контроля.
   Давление росло. Критическая масса увеличивалась. Противостояние достигало своего пика. И, наконец, движением двух сил навстречу родилась третья – великого крутящего момента. Степан остался на месте, в центре – её опорой, Ладков кругом полетел на пол.
   Самбо. Вывод из равновесия. Стандартное лишение всех опор.
   – Среди множества приёмов нет равных коронному, – говорил старый добрый тренер. – Сроднитесь с ним единым целым и побеждайте всех.
   Достичь единого родства со своим «коронным» Степану стоило немалых трудов. Тысячами повторений, сотнями тренировок, спаррингов и схваток они притирались и сливались между собой. Наконец, «коронный», заменив в одночасье множество приёмов, стал единственным – самим собой.
   Спортивная юность. Яркая почти забытая зарница прошлого. Спустя время, зрелым и возмужавшим, стоя над поверженным врагом, Степан переживал волнующую встречу с ней. Чудесная пора исполнила своё предназначение. Охотник за бессмертными подковами самбо недвижим лежал перед ним.
   Постепенно чувства возвращались. Поверженный пошевелился. Заговорил шёпотом. Степан наклонился.
   Слова были неразборчивы.
   – Что? – переспросил он.
   – Больше не надо, – вдруг внятно донеслось до него.
   Поединок кончился. Больше здесь делать было нечего. Степан выпрямился, развернулся и, слегка пошатываясь, отправился по пустому коридору в столовую.
   Вокруг не было ни души. Тишина. Стучали костяшки домино. Обеденный перерыв был в разгаре.
   Казалось бы, всё обошлось без постороннего внимания, но, как всегда в таких случаях, глаза и уши Палыча видели и слышали всё. Происшествие потрясло начальника до глубины души. То было нечто сродни землетрясению, пострадал не один Ладков – внезапному неконтролируемому воздействию подверглись основы иерархии всего цеха.
   Шли дни. О поединке знали только трое. Победа оставалась личной. Неразделённой. Мальчишка рос. Сквозь стёкла своих очков Палыч начинал видеть в нём опору.

Глава восемнадцатая

   Рой выполз из конуры. Потянулся, зевнул. Весна на дворе. Кругом радостный птичий щебет. Чуть поодаль возле свежей лужи, греясь на солнышке, расположился зверь с пятаком вместо носа. Чужак, назойливо пытающийся лезть в братья. Он появился с началом холодов – в предзимье. Маленький, лопоухий, голый щенок, тыкающийся во всё тёплое и живое. Путание под лапами нового обитателя двора беспокоило Роя, но кусаться было запрещено. Дед велел обращаться с пятаком по-дружески, как с меньшим братом.
   Поначалу у брата было плохо с аппетитом. Встревоженный дед решил сделать кормёжку общей, надеясь заразить мальца собачьим аппетитом. Рой был не против. Есть за двоих пришлось недолго. Вскоре брат познал вкус пищи.
   Шло время. Миска сменилась корытом. Маленький щенок превращался в лоснящуюся надутую тушу. Началась борьба за территориальные права во дворе. И это было ещё пол-беды.
   Килограммы веса, день за днём прирастая живым мясом, воздвигали барьер между псом и дедом.
   Причин любить брата у Роя не было.
   Мимо быстрым шагом прошёл дед. Вид его был озабоченный. Он покружил по двору, подошёл, отомкнул цепь, взмахнул рукой: гуляй!
   Рой потряс головой, расправляя шерсть, смятую ошейником, и остался на месте. Он не спешил воспользоваться свободой, чуя: что-то затевается.
   Нехорошее предчувствие охватило и брата. Спокойный и ласковый, он вдруг забеспокоился.
   Хлопнула калитка. Во дворе, шумно голося, появился старый приятель деда. Краснолицый. Внимательно понаблюдав за ним, Рой успокоился. Очередная песенная сходка. Все опасения напрасны. С лёгким сердцем, поднявшись, он перемахнул через лежащую цепь, выбежал за калитку и устремился в посёлок.
   Когда пёс исчез из виду, дед и Леонтий уставились на свинью. Взгляды людей не предвещали ничего хорошего. Инстинкт угадал начало охоты. Свинья поднялась и бросилась наутёк. Они – за нею.
   Гонки изрыли весь двор. Свинья спасалась от напасти, проявляя чудеса прыти и изворотливости. Неукротимая страсть к жизни управляла ей. Однако силы были не бесконечны – спустя время усталость дала знать о себе. Измотав себя и людей, она остановилась посреди двора и заняла позицию для последней схватки. Отдуваясь, охотники начали обходить её с обеих сторон. Туша не шевелилась. Маленькие глазки настороженно следили за вражьим манёвром, рыло, подрагивая, принюхивалось. Вдруг свинья всхрапнула и ринулась на Леонтия. Тот отпрянул. Свинья немедленно развернулась, встречая деда. Дед сходу прыгнул ей на спину, схватился за бока. Леонтий кинулся под неё, вцепился в заднюю ногу. С рёвом, негодуя, свинья крутанулась. Дед слетел наземь. На трёх ногах, волоча за собой Леонтия, свинья устремилась в галоп.
   Забор остановил движение. Леонтий торжествующе закричал… Свинья подалась назад на человека и, заглушая крик, опорожнилась прямо перед ним.
   Когда Леонтий очнулся, всё было кончено. Свинья, задрав ноги вверх, неподвижно лежала на спине. Рядом с ней, тяжело дыша, сидел дед.
   – Извини, Леонтий, – прерывающимся голосом сказал он. – Некогда было тебя оживлять. Чушка взбесилась.
   – Как ты её? – изобразил искреннее недоумение Леонтий.
   – Дрыном меж ушей. А по-другому никак.
   – А она точно, того? – спросил Леонтий, с опаской косясь на свинью. – Готовая?
   Дед вытер окровавленный длинный тесак, искоса глянул на тушу.
   – Если сердце одно у неё, запаски нет, то – готовая.
   Участливо посмотрел на Леонтия.
   – Ты сам как? Оклемался?
   – Да, – махнул рукой Леонтий. – Нервы всё. Не ждал я такой прыти от свиньи.
   – Все жить хотят. Свинья – не исключение.
   – Да-а, – протянул Леонтий. – А вроде бы с виду – беззащитное животное.
   Внезапные судороги сотрясли свинью. Леонтий вздрогнул, отвернулся и поморщился.
   – Раз всё кончено, пойду за женой, – сказал он.
   – Давай, – согласился дед. – Пора. Втроём управимся скоро.
   Вечером от лежащей посреди двора туши не осталось и следа. Освежеванная и разделанная, она заняла место в подвале. В знак благодарности дед пригласил своих помощников за стол, разделить плоды труда, полакомиться свежатиной.
   – Семья твоя в городе поди соскучилась по таким деликатесам? – спросила жена Леонтия, пробуя жареное мясо.
   Дед кивнул.
   – Как колбаса будет готова, пригласишь на пробу, – пунцовея от выпитой рюмки, сказал Леонтий. – Я тебе свой сертификат качества выдам.
   – Договорились, – улыбнулся дед.
   – Вот жизнь настала, – сокрушённо вздохнул Леонтий. – Знай только, день-деньской крутись, как белка в колесе. Сплошная маета.
   Дед взглянул на него, покачал головой.
   – Маета маетой, а без работы не прожить. Жизнь, Леонтий – это аванс. За неё расплачиваться надо.
   – А что в конце? Я всю жизнь пахал как проклятый, не жалея себя. Какая мне теперь на старости лет от этого выгода?
   – Но ведь дожил же до своих лет, не сгинул в расцвете сил. Ну, и гордись, удовлетворяйся прожитым. Ты – настоящий человек.
   – Правильно говоришь, Серафим, правильно, – поддакивая, закивала головой половина Леонтия. – Работа – всему голова. Живи с пользой, работай пока можется, а там – как и положено, Бог тебе за всё воздаст.
   Уже почти глубокой ночью дед проводил соседей. Закрыл калитку. Потом вспомнил о Рое, отомкнул засов. И отправился спать.
   Изголодавшийся уставший Рой появился к утру. Проник во двор, насторожился и принялся кружить, обнюхивая многочисленные следы. Кутерьма воображаемых образов мельтешила перед его глазами. Не в силах разобраться в ней, он подбежал к дому, замер у порога, стремясь убедиться в самом главном. Убедился – дед жив. Тогда, встряхнув головой, он отогнал всё лишнее и, свободный, устремился к своей конуре. Здесь, рядом с пустой миской, его ждала большая свежая кость. Он лёг, положил морду на лапы и неподвижным взглядом уставился на неё.
   Жизнь возвращалась на круги своя.
   Собачий нюх не обманешь.
   Под шкурой брата, как и следовало ожидать, пряталась чужая личина.

   Они лежали рядом, приходя в себя после бурного излияния чувств. Рома был где-то на седьмом небе, Вика убеждала себя, что тоже, старательно принимая его ощущения за свои. Всё началось с того раза, как он впервые по-настоящему овладел ею. Открылись препоны. Они породнились. Пришла пора жить одной жизнью на двоих. Что-то не нравилось, иногда хотелось совсем не того, порой настроение портила гордая девичья натура, но всё искупала близость с человеком, которого Вика полюбила. В том, что это была любовь, настоящая, как в старом хорошем советском фильме, она не сомневалась.
   Поначалу мешала привязанность к Коле. Она прекратила переписку, пытаясь сжечь все мосты с этой частью прошлого. Каждая встреча, затмевая Колин образ, служила оправданием. И постепенно навязчивые воспоминания и угрызения совести оставались позади, рассеивались, уступая место новым отношениям. Героем её романа становился другой.
   Он был хорошо сложен, мускулист, тренирован. Рождённый быть её защитой и опорой.
   Наедине с собой им постоянно не хватало времени, оно летело слишком быстро, пытаясь продлить мгновения, оба жертвовали часами из личного НЗ. Она отказывалась от домоводства, он – от учёбы.
   Найти подходящее временное убежище для Ромы было не проблемой. Квартира, комната, подвал, чердак и даже неисправный лифт. Место, площадь и роскошь декораций абсолютно не волновали Вику, ей было хорошо с любимым везде.
   Счастье улыбалось им. Не успели оглянуться, как минула зима, растаял снег, городские улицы запели весенней капелью.
   Спасаясь от хронической неуспеваемости в институте, Рома был вынужден воспользоваться академическим отпуском. Всё бы ничего – армии вечных студентов прибыло, но шёл весенний призыв и Рома, как военнообязанный, попал под его гребёнку. Вереница повесток, одна грознее другой, призывала в военкомат. Реагируя, Рома предстал перед военкомом. Строгий начальник слыл опытным стратегом. Не успел Рома моргнуть глазом, как был ошарашен, разоблачён и сагитирован в морскую пехоту. Данный зигзаг судьбы Рома воспринял как должное. Служба так служба. Он нашёл свою любовь. Теперь пришёл черёд стать настоящим мужчиной.
   Впереди маячила разлука. Долгая. Вика привыкала к мысли, что любимого придётся делить с армией. Не потому ли так горячи последние часы вдвоём? Успеть запасти тепла впрок от своей неделимой половины.
   Она придвинулась ближе, приподнялась, положила голову ему на грудь. Начала слушать дыхание.
   – Зачем ты признался, что занимаешься борьбой? Хвастун.
   – Пусть знают, с кем имеют дело, – ответил он. – Если служить, так с пользой. Красить зелёнкой траву я не согласен.
   – Ну и заработал три года вместо двух.
   – Всё равно. По любому самый тяжёлый год первый. Остальное время летит незаметно. Так друзья говорят. Я им верю.
   Вика замолчала. Продолжать разговор расхотелось. Слова лишали покоя. Тишина, под шум лишь одного дыхания, его сохраняла.
   День призыва выдался пасмурным. Низкие свинцовые тучи закрывали небосвод. Ветер – буян предпринимал попытку за попыткой разогнать их. Тщётно. Полная безысходность царила вокруг.
   Хмуры были лица призывников. И лишь одно было исключением, весёлого и беззаботного, словно случайно оказавшегося среди всех шального гуляки. Рома был верен себе.
   Вика находилась рядом, вторя ему. Никаких переживаний, как будто нет и в помине впереди никакой разлуки. Между ними связь сильнее любых рассстояний. Куда бы не забросила служба, они всё равно будут вместе. Шёпотом на ухо Вика обещала навещать, пусть ждёт свиданий.
   Крикнули сбор. Пёстрый призывной сброд поспешил организоваться подобием строя. Провожающие, сбившись в кучу, притихли. Началась перекличка.
   Вскоре подошёл поезд. Пришла пора общего гомона, всхлипов, последних напутствий.
   Рома и Вика обнялись.
   Дорога домой. Небеса разверзлись, стремясь утопить землю. Сойдя с автобуса, она моментально промокла насквозь. Однако, не колеблясь, продолжила путь пешком. Потоки ручьёв текли с волос по лицу. Улыбка была на её лице. Прятаться не было никакой нужды. Дождь весной – живая вода, от которой всё только расцветает…

   В канун майских праздников Степан отмечал первые сто дней пребывания в должности старшего мастера. Начальник преисподней двадцати пяти лет от роду.
   Всё произошло нежданно-негаданно спустя неделю после памятной схватки с Ладковым. Внезапно он понадобился Палычу. В этот раз начальник смотрел на него по-особому – просто буравил взглядом, словно пытаясь свести несколько разных противоречивых образов в ясный и простой один.
   Задав несколько вопросов по текущим снабженческим делам, Палыч выдержал паузу и без каких-либо предисловий предложил ему стать заменой Цыпко. При этом начальник заявил, что идёт навстречу мнению рабочего коллектива, которое надо уважать.
   Всего лишь неделю назад нечто подобное могло Степану только присниться. Однако победа над Ладковым изменила всё – невозможное стало возможным. В свете произошедшей чудесной перемены он принял предложение начальника как должное – наградой. Без раздумий.
   Довольный исходом разговора, Палыч снял очки. Свято место обрело хозяина. Пришло время большого откровения.
   Главный секрет преисподней был всем секретам секрет. Оказывается, внутри неё водилась огненная вода, желанная добыча и мечта всех пьяниц «Арсенала». Никто не мог докопаться до сути и природы этого явления, как функционировал источник, где прятался, кому подчинялся – на виду всегда лишь были проходящие сквозным потоком пьяницы-контактёры.
   Разрешение тайны огненной воды было навязчивой идеей Цыпко. Однако как он ни старался, ни засады, ни облавы, ни допросы пьяниц желаемого результата не принесли. Тайна осталась тайной. Грех – грехом.
   Как новому старшему мастеру Степану доставалось тяжёлое наследство. Первая радость мешала оценить, насколько оно было тяжело.
   В новом качестве Степан был представлен интеллигенции цеха – «белым воротничкам».
   Реакция была разной. Ладков смотрел в пол, Мяатэ от души радовался, Кротов выражал сожаление. Остальные – прятали всё внутри себя. Под конец представления слово от технологов взял Бакин.
   – Греков, а ты, оказывается, летун, – сказал он. – Порхаешь с места на место. Совесть есть?
   Повисла гнетущая тишина.
   – Василий Палыч предложил, – нашёлся Степан. – Я согласился.
   Бакин озадаченно уставился на начальника. Тот встал и, пресекая все дальнейшие провокации, объявил представление законченным. Сдвинув брови, ледяным тоном призвал всех любить и жаловать нового старшего мастера.
   Представление Степана преисподней было куда теплее. Вопросов не было. Не успела закрыться дверь за Палычем, как мужики облепили Степана и повели в чайную – небольшую изолированную комнату без окон – пить чай с сухарями.
   Вглядываясь в лица мужиков, Степан чувствовал их безоговорочную поддержку. Казалось, все как один, они были готовы повиноваться ему. Разительная перемена была налицо. Преображённый властью, он воплощал собой разум, волю и силу всего коллектива.
   Выходя из чайной, Степан обратил внимание на аппарат газированной воды.
   – Работает? – спросил он, останавливаясь.
   – Нет, – ответили ему. – Давно стоит. Память о прошлом. Он никому не мешает.
   Некое беспокойство ожило и тут же растаяло внутри. Пожав плечами, Степан хмыкнул и продолжил путь. Руководить – значит, предвидеть. Однако он только учился руководить.
   Возглавив преисподнюю, Степан обзавёлся личным кабинетом, мягким креслом, столом, телефоном, уважительным обращением по имени-отчеству и множеством проблем.

   «Арсенал» выживал за счёт гражданских заказов. Коммерсанты, неизвестными путями проникшие на территорию режимного предприятия и организовавшие здесь свои лавочки, на фоне умирающей государственной монополии внедряли в жизнь частную конверсию. Палыч, откровенничая со Степаном уже на равных, признавался, что вынужден подчиняться обстоятельствам и браться за любую халтуру, и правую, и левую, лишь бы сберечь кадры, платить людям зарплату, пережить время до светлого будущего. В том, что оно придёт, всё вернётся на круги своя, возродятся былые мощь и величие «Арсенала» – флагмана оборонной промышленности, Палыч не сомневался.
   Товарно-денежные отношения. Передний край. Условия, приближенные к боевым. Не жалуют здесь простых мастеров. Имеет вес и ценится лишь одно – слово полевого командира.
   Всё началось с затоваривания преисподней. Хитря и экономя на складских услугах, коммерсанты не спешили забирать готовые изделия. Продукции всё прибавлялось, постепенно она заполоняла всё вокруг, угрожая свободе труда и передвижения. Воплощением всех неудобств был огромный – размером с гараж – металлический короб. В паре со своим хозяином – франтоватым мужчиной средних лет по фамилии Корчагин, он причинял Степану наибольшее беспокойство.
   Однажды, скользя ужом между коробом, печками и грудой дымоходов, пожилой начальник ОТК не удержался на ногах, споткнулся и упал, расквасив себе нос. Одновременно в ходе контрольного осмотра Корчагин вляпался внутри короба в нечто, идентифицированное им чуть позже на свету бешеным криком:
   – Дерьмо!
   Ситуация вышла из-под контроля. Всё смешалось – льющаяся кровь, стоны раненого, беснование Корчагина. Короб, эта розовая мечта о чистогане, осрамлённый и обгаженный, вдруг превратился в позорище, годное отныне только в утиль. Угрозы небесной кары, суда и штрафных санкций обрушились на голову Степана. Преисподнюю ждали тяжёлые последствия.
   Пришло время действовать.
   Утром следующего дня Степан объявил о срочной и безоговорочной эвакуации всех посторонних грузов с территории участка. Первым был приговорён короб. Под руководством Бадяниса, буксируемая дизельным погрузчиком, волоком, елозя из стороны в сторону, злополучная махина покинула пригретое местечко и отправилась восвояси. Ближайший перекрёсток дорог стал её новым прибежищем. Здесь груз и остался, меченый яркими свежими надписями на боках: «СОБСТВЕННОСТЬ КОРЧАГИНА. Телефон такой-то.»
   Скучать долго в одиночестве коробу не пришлось – подобная реклама в самом центре оживлённого заводского движения просто не могла остаться незамеченной.
   Больше Корчагина Степан не видел. Слух о постигшей коммерсанта напасти с быстротой молнии распространился среди его собратьев. Эвакуация обрела организованный характер – силами и средствами самих хозяев грузов. Через три дня территория преисподней была очищена полностью.
   Успехи были очевидны. Но оставался фронт, где всё было без перемен. Таинственный источник алкоголя бил ключом внутри преисподней, контактёры шли, шли и шли, припадая и сливаясь с ним втихую – без шума, координат и следов.
   Обращения к коллективу, призывы о помощи были бесполезны. Мужики молча отводили глаза в сторону. Степан понимал: круговая порука, орудует кто-то свой.
   Он решил бороться в одиночку, избрав своим союзником время. Всё тайное рано или поздно становится явным. Возможно ему повезёт больше, чем Цыпко.
   В редкие минуты отдыха его посещал Мяатэ. Он живо интересовался проблемами и заботами участка, делился своими, просвещал относительно обстановки в стране, попутно подсмеиваясь над политической безграмотностью Степана.
   Степан искренне радовался визитам бородача. Благодарность Мяатэ – человеку, проводившему его в настоящую жизнь цеха, открывшему ему самого себя, не знала границ. Их первый совместный проект – преображённые туалеты – работал без сучка и задоринки, с точностью хорошо отлаженного надёжного часового механизма, грея славой и служа залогом яркого плодотворного будущего.
   Близился общегородской митинг трудящихся. Мяатэ, как один из активистов ОФ Т, оппозиционер действующей власти и существующего порядка готовился дать волю языку. Пламенные речи прирождённого оратора сотрясали стены цеха с утра до вечера. Предкушая минуту своей славы, Мяатэ тренировался без всякой жалости к себе. Угнетённые всей страны стояли перед ним.
   И вот, наконец, пришёл тот день, когда голосу Мяатэ было суждено вырваться из стен цеха.
   Многотысячная толпа.
   Прямая трансляция с Дворцовой.
   Трюм и преисподняя прекратили работу, прильнув к динамикам радиоточек. Все обратились в слух, ведь должен был говорить родной общий голос.
   Оратор представил Мяатэ, перечислил все его заслуги и регалии, зажёг пространство предчувствием чего-то сверхъестественного и уступил микрофон.
   Начиная свою речь, Мяатэ кашлянул.
   Выступление бородача застало Степана в пути. Порожняя кара неслась к трюму. Обоим – и Бадянису, и ему – хотелось услышать хотя бы одно слово. Когда они добрались до ближайшей радиоточки, вокруг было пусто. Из динамика доносились звуки чужого голоса. Растерявшись, они уставились друг на друга. Проходящий мимо седой рабочий прояснил ситуацию.
   – Опоздали, – сказал с усмешкой он. – Высказался Мятэ. Одним словом.
   Степан и Бадянис переглянулись.
   – Крикнул: долой! И сгинул. – Махнув рукой, рабочий продолжил путь, рассуждая уже сам с собой:
   – Мятэ! Какой он Мятэ – мята огородная. Тьфу.
   Мяатэ был непохож на себя. Таким Степан его ещё не видел. Поникший, белый, с поредевшей, словно ощипанной бородой. Растерянно глядя куда-то перед собой, он попросил закрыть дверь в кабинет, задёрнуть занавеску на окне и не отвечать на телефонные звонки. Нащупав рукой стул, сел. Ему было худо. Так, как, вероятно, ещё не бывало никогда.
   Степан, сочувствуя, молчал.
   – Конец, – произнёс бородач.
   – Что случилось? – спросил Степан.
   – Конец, – повторил Мяатэ. – Это море голов у меня до сих пор перед глазами. – Он нервно поднёс раскрытые ладони к лицу и умылся ими.
   – Не нашли общий язык?
   – Да. У меня он просто прирос к нёбу. Не ожидал я от себя такого. Эх…
   – Ничего. Ты уже учён. В следующий раз всё получится.
   – Не будет следующего раза. Это море сильнее меня. Я как увидел его, так и обмер. Вся речь вылетела вон. Вот такой конец политической карьеры. – Бородач горько вздохнул.
   Наступила пауза.
   – А как твои товарищи из ОФТ? – спросил Степан, прерывая молчание.
   – Они дюжие. Их языки – настоящие, без костей. Немота им неведома.
   – Людей судят по делам.
   – Это точно. – Бородач взглянул в окно. – Нет худа без добра. Главное – открылись глаза. Я на своём месте, не надо лезть мне в это пекло. – Посветлевшим взором он уставился на Степана.
   – Слушай, к лешему эту политику. Давай сменим тему. Вернёмся к нашим делам. Я тебя давно хочу спросить насчёт Ладкова. Похоже, его озверин на тебя уже не действует? Что между вами произошло?
   – Мы с ним породнились, – ответил Степан, улыбаясь. – Вот так! – потряс он соединёнными в замок руками. – На всю оставшуюся жизнь.
   Мяатэ озадаченно вытаращил глаза.
   – Будет обижать, – продолжил Степан, – обращайся. – И ободряюще подмигнул.
   Теряя дар речи, бородач замер. Мир преображался. Революция вершилась на глазах. Кто был ничем, тот становился всем. Без бунта, баррикад и лишнего публичного красноречия.
   Встречая старшим мастером свою первую весну, Степан был счастлив. Каким бы усталым, приходя домой, он не ложился спать, утром неизменно просыпался раньше будильника, свеж, бодр и полон сил – его ждала любимая работа.
   Кадровая замена осуществилась. Палыч пожинал плоды. Мальчишка работал, оправдывая доверие, неустрашимо шёл вперёд, брал на себя ответственность, боролся и одерживал победы.
   Боец.
   Один из трёх старших мастеров.
   Один за всех.
   Один из неродных сыновей, кому прямая дорога в родные.

Глава девятнадцатая

   Это была первая продолжительная остановка в пути. Одна из безымянных железнодорожных станций Полесья оказалась запружена товарняками до предела. Возобновление движения предвиделось не раньше утра. Впереди были свободные вечер и ночь. Время для отдыха.
   В этом рейсе Боронка сопровождал Горыныч. Охочим до путешествий авантюристом. Прожжёным перекати-поле. И, как оказалось позднее на поверку, горячим молдавским парнем в душе.
   Смуглянки были чудо как хороши, спелее, нежнее и податливее плодов персика. Спеша навстречу, Горыныч уже растворялся в них, но… звёзды не сошлись, любви не получилось – преградой на пути стали Боронок и дело. Бизнес есть бизнес.
   Обратный путь несчастного влюблённого был тяжёл. Мучения неутолённой страсти терзали Горыныча. Но мучился не он один. Засада из невест на виноградном поле. Феерия соблазна. Не до покоя было и раненому в сердце Боронку.
   Стучали колёса. Пылали жаром сердца. Смуглянки бежали следом, маячили перед глазами, непреодолимым наваждением звали опомниться, откликнуться и спрыгнуть на ходу…
   Покидая погрузившийся в дрёму состав, оба сошли на землю. Огляделись. И устремились навстречу огонькам станционного буфета.
   Еда была постной. Винегрет, хлеб и рыбьи, прожаренные до костей, хвосты. Жуя через силу, Боронок водил глазами по сторонам, словно в поисках чего-нибудь скоромного. Блуждая, взгляд остановился на двух разодетых девицах, пьющих сок в углу.
   Платные жрицы любви, готовые за лишнюю копейку превратиться во что угодно. Почувствовав внимание мужчины, девицы приободрились, раскрыли пошире глаза и приняли стандартные откровенные позы.
   Боронок толкнул локтем Горыныча.
   – Ты им понравился, – сказал он, указывая на девиц. – Не проворонь своё счастье.
   Горыныч оглянулся, застыл на секунду оценивающим взглядом и, оживая, уткнулся обратно в тарелку.
   – Дешёвка, – буркнул он. Помолчав, добавил:
   – И пахнет от них. Чувствую даже на расстоянии.
   – Однако ты привереда, – удивился Боронок. – Слышал бы тебя сейчас Наполеон.
   – А что Наполеон? – насторожился Горыныч.
   – Для Наполеона запах имел первостепенное значение, – заявил Боронок. – Когда он возвращался с войны, велел своей Жозефине не мыться. Мир встречал его, благоухая и пьяня дурманом дикого женского хмеля.
   Говоря, Боронок продолжал открыто разглядывать девиц.
   – История повторяется. Только кажется мне, в отличие от Жозефины, аромат наших матрон, – он улыбнулся им, – просрочен. Двойным дном попахивает.
   – И я о том же, – горячо подхватил Горыныч. Мельком оглянувшись, вернулся в исходное положение и с озабоченным видом уставился на Боронка. – Не хватало только какую-нибудь болезнь подцепить.
   – Это точно, – согласился Боронок.
   Он перевёл взгляд на Горыныча.
   – Долой подставы. Нам с тобой чистая любовь нужна, с домашним адресом и санитарной книжкой.
   – У тебя здесь знакомые есть?
   – Полно. За разовое культурное человеческое счастье ответственность несут чужие жёны. Испокон веков они главные на этом посту.
   – Интересно. Как нам достучаться до них?
   Боронок пожал плечами.
   – Стучать надо от души, в самое слабое место, чтобы открылись засовы, отказали тормоза и восторжествовало милосердие. Главная добродетель женщины.
   – Хотелось бы, чтобы в итоге вышло что-то путное.
   – Попробуем. Как тебе та мадам, что накормила нас?
   Горыныч посмотрел на скучающую за прилавком молодую пышногрудую буфетчицу. Контраст с девицами был налицо.
   – Ничего.
   – У неё есть подруга. Точная копия. Плюс-минус незначительные детали.
   – Это хорошо. Только имей в виду – судя по всему, она точно замужем.
   – Ясное дело. Хочешь дать задний ход?
   Горыныч посмотрел на Боронка. Пожал плечами. С ним ему ничто не угрожало.
   – Нет.
   – Тогда пошли, – сказал Боронок, утирая салфеткой губы. – Время не ждёт.
   Они подошли к буфетчице. Горыныч прятался за спиной друга. Вблизи женщина казалась неприступной, прилавок – баррикадой. Как всё пройдёт? Боронок был верен себе. Никаких колебаний. Из любых обстоятельств выход всегда один – вперёд, на свет.
   – Спасибо, хозяйка!
   Буфетчица хмуро кивнула в ответ.
   – Мы с товарищем интересуемся – холодны ли ночи в ваших окрестностях?
   – А что, ночевать негде?
   – Мы здесь проездом.
   – Ясно. Гастролёры, значит.
   – Наш дом – дорога, – вздохнул Боронок.
   Она оценивающе взглянула на него.
   – Сочувствую. – И отвела глаза. Взяла тряпку в руку, начала протирать прилавок.
   – Имя скажи нам своё, – пошёл ва-банк Боронок.
   – Зачем? – не отрываясь от своего занятия, спросила она.
   – Дожить до рассвета. Чужбина всё-таки.
   Она улыбнулась.
   – Думаешь, имя тебя спасёт?
   Он улыбнулся в ответ.
   – Как повезёт. Любой исход мы встретим вместе.
   Рука с тряпкой скользнула мимо прилавка, жар овладел ей. Пытаясь совладать с собой и отогнать наваждение, чужим голосом она сказала:
   – У меня муж ревнивый.
   – Бывает.
   – Дочка.
   – Хорошо.
   Она спохватилась. Что же это с ней происходит? Отважилась пристальным взглядом уставиться на него. Встретила родные глаза. Умиротворение. Чужак знал про неё всё. Какой смысл обороняться, разыгрывать из себя недотрогу? Желание охватило её – не упустить свой шанс, покориться дикой мужской силе, узнать всё про неё.
   – Меня зовут Оксана, – тихо сказала она.
   Тряпка куда-то исчезла, не зная, что делать с руками, сунула их в карманы халата. И уже едва слышно добавила:
   – Встречаемся на углу – у продуктового, через два часа.
   Кров, сытный ужин, разведённая подруга для Горыныча, а затем вся ночь напролёт в объятиях друг друга – милосердие, соскучившись и выйдя из тени на свет, устроило свидание само себе.
   – Я тебя никогда не забуду, – прошептала на рассвете Оксана.
   Боронок улыбнулся. Сколько раз в своей жизни он слышал эти слова! И, как в первый раз, не кривя душой, ответил:
   – Я тебя тоже.
   До станции было не более получаса умеренной ходьбы. Боронок пристально вглядывался во мглу, словно пытаясь увидеть в ней очертания оставленного вагона.
   – Горыныч! – позвал он.
   – А? – отозвался тот.
   – С крещением тебя.
   Горыныч захихикал.
   Боронок повернул голову в его сторону.
   Крещёный выглядел узником, обретшим долгожданную свободу. Голова его была всклокочена, вихры торчали в разные стороны, он семенил расслабленной походкой, выписывая ногами забавные кренделя.
   Боронок вспомнил про шум, доносившийся ночью с его половины комнаты.
   – Как всё прошло? – спросил он.
   – Отлично, – кивнул Горыныч.
   – Без эксцессов?
   – Ага. Жаль, у неё мужа нет.
   – Почему?
   – Моя бы коллекция пополнилась его рогами.
   Горыныч прыснул.
   Боронок не поддержал его.
   Некоторое время они продолжали путь молча.
   – Тит! – подал голос Горыныч.
   – Да?
   – А ведь ты своей Алёне изменил.
   – Ну?
   – И как у вас дальше будет?
   – По-старому. Как всегда. Если, конечно, ты ей не расскажешь.
   – Я? Ты что? Я – могила.
   – Ну, тогда ничего не изменится.
   – Нет, а всё-таки, это же измена, Тит?
   Боронок вздохнул.
   – Одно солнце у подсолнухов, – тихо сказал он. – Что делать, если я люблю их всех…
   Впереди довольно ощутимо слышался шум. Сомнений не было. Станция оживала. Когда они добрались до путей, их состав, двигаясь, набирал ход. Мимо проплывала замыкающая платформа со щебёнкой.
   – Бежим! – крикнул Боронок.
   И камнем, пущенным из пращи, понёсся вдогонку.
   Отчаянный рывок вознёс его на платформу. Щебёнка показалась мягче перины. Но разнеживаться было некогда. Уносились прочь шпалы, земля, а вместе с ними отстающий объятый ужасом Горыныч. Праща оказалась одна на двоих – друг бежал за платформой собственными ногами.
   Боронок прильнул к борту. Бросил конец из взгляда, крика и жеста. Контакт сработал. Горыныч побежал быстрее собственного ужаса, наперегонки с колёсами. Всё ближе и ближе были руки друга. Но под ногами была отнюдь не ровная дорога. Падение. Связующий конец порвался. Один метр разрыва, пятый, десятый… Прощаясь, лежащий на шпалах Горыныч поднял руку.
   Момент был из критических. Раздумывать было некогда. Решаясь, единственно возможным средством Боронок остановил движение. Приземлившись и обретя опору под ногами, поднялся и без оглядки, под стук удаляющихся колёс пошёл навстречу воссоединению всех связей и концов.
   Горыныч не чаял дождаться благополучного исхода.
   – Тит, – задыхаясь и дрожа, всхлипывал он в объятиях друга. – Тит…
   – Тихо, тихо, – успокаивал его Боронок, прижимая к себе. – Всё позади. Разве мог я тебя бросить здесь? Не-ет. Ты – мой главный подсолнух.
   Погоня за грузом продолжалась два дня. Ходьбой, бегом, попутными колёсами они преследовали его буквально по пятам. Увы, скорость движения оставляла желать лучшего. Сказывалась разница материи. Дух уступал вину.
   Они разминулись на сортировочной под Псковом. Вагон исчез из виду. Четыре ветки железнодорожных путей расходились в стороны – множественным эхом стука беглых колёс.
   Останавливаясь и теряя последнюю надежду, Боронок сел на рельсы.
   Горыныч примостился рядом.
   – Что теперь будет, Тит? – тихо спросил он через несколько минут, глядя в глаза другу.
   – Посылка будет на деревню деду, – ответил Боронок. – Лекарство против старости.
   Он поднял глаза в небо.
   – Вот так, брат. Конец сказки. Не бывает на свете бесплатного милосердия. Получил своё и будь милосерден – поделись с другим.

   …Работа больше не казалась опостылевшей. Она вновь была полна жизни и сил. Глаза проезжей публики радовал праздник. Любимица мужа и семьи, блистая, стояла за прилавком станционного буфета.
   Оксана.
   Цвет женского счастья.
   Согретый солнцем подсолнух.

   Возвращение Боронка одного налегке, без денег и вина, вызвало небывалый переполох. Обескураженные кооператоры отказывались верить в случившееся. Потеря была слишком велика. Искренне переживая и сочувствуя, он обещал исправиться. Коммерческая братия взяла недельную паузу, подумала, подсчитала все материальные и моральные издержки и, возбудившись, предъявила счёт к немедленной оплате. Сумма была непомерна. Пришла очередь обескуражиться Боронку. Легче было удавиться. И тогда он объявил конец дружбе и полный расчёт по всем обязательствам и долгам. Пострадавшие бросились за помощью к директору завода. Тот беспомощно развёл руками. Оставшись ни с чем, бывшие друзья столкнулись с необходимостью использования последнего и самого действенного средства.
   Неприятности не заставили себя ждать. Однажды утром двое нанятых громил встретили его у проходной. Обменявшись взглядами, постояли, помолчали, расшаркнулись и ретировались.
   Второй случай оказался серьёзнее. В рабочий кабинет ворвался бесноватый гость. Размахивая пистолетом и вопя, принялся искушать расстаться с собственным рассудком.
   Отвечая, Боронок схватил табурет и бросился ему навстречу. Грянул выстрел в упор. Газовый. Облако удушья окутало Боронка, но он не выпустил табурет из рук. Пистолет оказался на полу, обезоруженного гостя спасла сбежавшаяся на шум цеховая интеллигенция.
   Вечером, слушая подробности этой невероятной истории и одновременно устраняя последствия – промыванием его воспалённых глаз – Алёна знакомилась с трофеем. Хвастаясь, Боронок вертел его перед собой и так, и эдак. В итоге, когда страсти успокоились, пистолет занял место в домашнем арсенале, среди столовых ножей, топорика и бритвы. Смутное время. Надо быть готовым ко всему.
   Прошёл месяц. Кооператоры и связанное с ними беспокойство, постепенно стираясь из памяти, начали забываться. Боронок работал, готовился к новым рейсам в Молдавию, ничто не предвещало грозы.
   На сей раз их снова было двое. Выйдя из проходной, он сразу наткнулся на них. И понял: они по его душу. Одетые в кожу профессионалы. Бандиты.
   – Ты – наш, – тихо сказали они ему. – Выбирай: с нами едешь или пуля прямо здесь.
   И начали стрелять глазами по сторонам, отпугивая случайных свидетелей.
   Шестым чувством Боронок угадал свой близкий конец. Сопротивление было бессмысленно. Одно неверное движение и камера криминального репортёра Невзорова покажет его крупным планом в вечернем телесериале «600 секунд» – пугалом для всех оставшихся в живых. Обмякший и смиренный он выбрал путешествие. Их ждала красная «Нива». За рулём сидел водитель, как две капли воды похожий на роковую парочку. Путешествие началось.
   Когда они выехали на окраину города, он попытался завести разговор. Тщётно. Троица хранила молчание, избегая даже какого-либо намёка на общение. Боронок понял, что попался. Случайности исключались. Это были жернова настоящей крыши, организации, которая работала без жалоб и предложений, как мельница – на результат.
   Конец путешествия. Окрестности городского Крематория. Глухая пустая дорога под автомобильным мостом.
   Сверху доносился шум оживлённого движения, здесь, внизу, было тихо.
   Выведя из машины, его отвели к бетонной опоре. Один взял на мушку, другой без предисловий потребовал возврата злополучного долга. Платить было нечем. Тогда началось избиение.
   Водитель, расслабленно откинувшись на спинку сиденья, предался зрелищу. Подобные разборки были ему не в диковинку, но как всегда, приковывая внимание и потакая инстинкту, дарили большое и незабываемое наслаждение.
   Удары сыпались градом. Боронок чувствовал себя боксёрской грушей, трещащей по всем швам. Напрасно он пытался изворачиваться, пропуская часть ударов вскользь. Это только усиливало злость и поражающую силу следующих. Ноша с каждой минутой становилась всё тяжелее и тяжелее, спасения ждать было неоткуда. Предстояло умереть забитым насмерть – от побоев, кануть в Лету изувеченным ничтожеством, мешком, рабом – личностью, не имеющей ничего общего ни с ним, ни с бунтующим внутри оборотнем. Дождавшись момента смены мучителей, он напустил на себя вид раскаявшегося грешника, закрылся руками и со слезами на глазах взмолился о пощаде.
   Кулак замер в воздухе. Такого от него не ожидали.
   Боронок опустил руки. Надежда озарила его лицо.
   – Ребята, дайте я сам за себя отвечу. Порешу себя на ваших глазах. Только не бейте больше.
   Истязатели переглянулись.
   – Сознаюсь, виноват я. За это сейчас прыгну с этого моста. Вам же лучше – не надо убивать, несчастный случай, одним грехом меньше.
   Он ударил себя кулаком в грудь.
   – Дайте умереть в ладах с собой.
   Пара начала совещаться.
   – Это мы ему, наверно, все мозги отбили.
   – А что? Для него это выход. Пусть прыгает, раз денег нет.
   – А долг? – подал голос водитель.
   – Расплатится жизнью. Она дороже любого долга. А мы полюбуемся бесплатным зрелищем.
   Последовала пауза. Старший раздумывал, кусая губы и поглядывая на жалкого избитого. Наконец, приняв решение, махнул рукой и скомандовал:
   – Двигай на мост, самоубийца.
   – Ага, – обрадовался Боронок.
   Подъём по лестнице наверх вёл на исходную. Ступенькой за ступенькой увеличивалась высота прыжка.
   Мост. Пик земного противостояния. Узкая пешеходная дорожка отделяла их от потока машин. Его поставили лицом к ограждению. Он глянул вниз. Асфальт был на месте.
   Предвкушая захватывающее шоу, зрители заняли места с обеих сторон.
   – Прыгай!
   Он вздохнул – нельзя осрамиться.
   Взялся руками за ограждение – оно было по пояс, примериваясь, качнулся вперёд, раз, другой…
   – Прощайте, пацаны! – крикнул он с чувством.
   И, развернувшись, бросился назад – в поток машин.
   Прыжок на капот легковушки. Кувырок под колёса второго ряда. Подъём, скачок – третий ряд. Уход разворотом от тарана. Лицом в асфальт перед идущим следом. Смирение под колёсами. Рывок наперерез четвёртому ряду.
   Зрители, открыв рты, замерли. Герой американского боевика, бегущий по лезвию бритвы, соединял воедино реальную жизнь и киношную.

   …Урчал мотор, руки сжимали руль, водитель приходил в себя, находясь в машине посреди какого-то безлюдного места. Обрывки воспоминаний начали роиться в голове. Взгляд упал на лобовое стекло. Он содрогнулся и отпустил руль.
   Захват, гонка, записка.
   «Пацаны! – гласило послание. «Прыжок позади. Пределы необходимой самообороны исчерпаны. Живым, здоровым и в ясном уме я возвращаю машину с водилой и выхожу из игры.
   Прощайте. Надеюсь, мы квиты.
   В случае продолжения недоразумения и предъявления новых претензий буду вынужден поступиться собой, вынести сор из избы и обратиться за помощью к своей крыше. Ваши ФИО и адреса мне известны. Спасибо водиле.»
   Покончив с чтением, водитель откинулся назад, на спинку сиденья. Ледяная испарина выступила на лице. Помимо захвата и гонки ему пришлось пережить и ещё кое-что. Пытка любимым «ТТ». Спасибо памяти – не подвела. Смотря прямо в чёрный зев дула, выдал всё, как на духу. Лишь с шефом вышла заминка. Голос вдруг отказал. Пришлось изворачиваться и заканчивать исповедь на пределе возможного – шёпотом.
   А выстрел всё-таки грянул. Напоследок пассажир решил проверить: настоящий ли пистолет. Ба-бах! Все сомнения рассеялись. Чокнувшаяся гильза, дыра в крыше и пуля, исчезнувшая в поисках звёзд. Водитель зажмурился. Вот тут-то, теряя остатки контроля над собой, он и вцепился намертво в руль…

   Домашний арсенал пополнился настоящим боевым оружием. Под большим секретом Боронок сообщил Алёне, что участвовал в захвате особо опасных преступников. Рабочая дружина едва не отличилась. Рецидивисты убежали, обронив пистолет.
   Смотря в его опухшее, изуродованное лицо, близкая к затяжному обмороку, она верила и не верила. Перед сном срывающимся голосом потребовала выхода из рядов дружинников и прекращения участия в каких-бы то ни было рейдах. Боронок обещал. Вдохновлённая своей маленькой победой, Алёна предложила избавиться заодно и от пистолета. Но здесь Боронок, проявив твёрдость, был неумолим. Смутное время. Честное население должно вооружаться. И, кончая пустые разговоры, сконцентрировал общее внимание на демонстрации волшебной магии оружия.
   Страх объял Алёну. Ей было не до забав. Но мужское слово было твёрже стали. Пистолет оставался дома, членом семьи. Смирение было неизбежно. Скрепя сердце, приходилось стерпеть – у них обоих, и у «ТТ», и у её мужчины не было предохранителя.

   Прошла неделя. Раны Боронка затягивались. Однако на душе было тяжело. Он ждал развязки.
   Очередная встреча произошла вечером, в нескольких шагах от проходной. Знакомая пара вдруг выросла у него на пути. Выглядя довольно миролюбиво, предложила прокатиться. Он был не в силах отказать им.
   Они прокатились до профтехучилища на улице Бассейной. Рядом, внутри жилого двора находилось кафе. По словам водителя – лежбище крыши.
   Перед входом его обыскали, убедились в отсутствии оружия и повели внутрь. Как он догадался, здесь ему была уготована встреча с главным, шефом, тем самым загадочным инкогнито, одно лишь упоминание о котором привело в ступор и лишило голоса водителя во время сеанса правды в машине.
   Усаженный за один столик с ним, Боронок понял водителя. Кликни пыточных дел мастеров из средневековых подземелий, и главный без труда один бы затмил их всех. Душегуб. Редкая паутинка жёлтых волос на голове, перебитый расплющенный нос, пронзающий насквозь взгляд. Меж узловатых, увенчанных перстнями, пальцев был зажат мундштук с дымящейся сигаретой. Однако чего-то не хватало в этом образе. Боронок затаил дыхание. И дождался – ему ухмыльнулись блестящие железные зубы.
   – Твоя записка? – последовал глухим голосом вопрос.
   Глянув перед собой, Боронок увидел знакомые родные письмена. Написанное пером не вырубишь топором. Признаваясь, молча кивнул головой.
   – Остроум. Теперь расскажи, про какую крышу речь идёт?
   – Там всё написано.
   – То есть, надо думать, за тебя есть вступиться кому?
   Боронок промолчал. Без пяти минут пенсионер наводил страх, который был ещё ему неведом. Из какой норы он вылез?
   Струя сигаретного дыма, пущенная прямо в лицо, побудила обрести дар речи.
   – Отпустите меня, – поник головой Боронок. – Моя крыша вам отступные выплатит. Даю слово.
   – Брось, – отмахнулся главарь. – На кой ляд мне твои отступные? Это с меня причитается.
   – За что причитается? – поднял голову Боронок.
   – За то, что встретились мы с тобой.
   – Встретились, – эхом повторил Боронок.
   – Ухарей моих развести, пленного взять, машину, пушку и смыться – таких смертников я не припоминаю. А живу я долго. Редкой породы ты.
   – Обознались вы. Не я это.
   – Крыши твоей я не боюсь, – задумчиво, не слыша слов Боронка, произнёс главарь. – Пусть, что хочет делает, хоть из портков вылазит – мне всё равно. Ты теперь ухарь мой.
   – Как это? – сдавленным голосом спросил Боронок.
   – Так. Отбегался ты, парень. Отныне вместе жить и работать будем. Гарантирую деньги и чистые руки. Бабы, еда, выпивка и прочие развлечения – за мой счёт.
   – Я…
   – Соглашайся. Одна у тебя путь-дорожка. Вариантов нет. За грехи свои прошлые не переживай. Нашлось кому ответить. Ты сейчас съезди, попрощайся. Да долго там не задерживайся. Жду я тебя.
   Главарь выпустил облако дыма и взмахом руки прервал разговор.
   Не успел Боронок опомниться, как снова оказался в окрестностях Крематория – под автомобильным мостом. Без проволочек его вывели из машины и повели к какой-то лежащей на асфальте фигуре тряпья. Приблизившись, Боронок увидел человека, разбившегося насмерть. Спустя мгновение опознал водителя. Внутри захолонуло. Вот так кончаются настоящие прыжки с моста.
   Он взглянул в лица своих провожатых.
   – Прощайся, – сказали они. – И живи. Вот ключи.
   Ключи были от красной «Нивы». Она стояла поблизости, возле опоры моста, сиротливо ожидая своей участи.
   Ухари были смертны, как и он сам. Бояться их особых причин не было. Но, затмевая реальность, перед глазами стоял бессмертный главарь. Зло, страшнее самой смерти. И рука вопреки воле непроизвольно сама собой потянулась за ключами.
   Дружескими хлопками по плечам бандиты одобрили его выбор.
   – Водить умеешь?
   Он отрицательно покачал головой.
   – Научишься. Как и всему остальному. Поехали.
   Темнело. Красная «Нива» и белые «Жигули» покинули зловещее место. Под мостом остался лежать труп неизвестного. Несчастный случай. Чревато хождение по мостам в одиночку.
   По пути новых товарищей потянуло на общение.
   – Силён ты был на мосту. Где обучался таким трюкам?
   – Трудное детство.
   – А-а. Повезло тебе.
   – Спасибо на добром слове. И за то, что в спину не стреляли.
   – Хотелось досмотреть, чем всё кончится. Шансов у тебя почти не было.
   Пауза последовала вслед за общими воспоминаниями. Бывшие зрители насупились.
   – Товарища из-за тебя потеряли. Теперь с тебя спрос будет особый – как за двоих. Имей это в виду.
   Боронок кивнул. Общение внезапно утомило его. Рубя все связи и контакты, он ушёл в себя.
   Трагичным оказался побег с моста. Ему – бандитский капкан, водителю – вечные объятия с асфальтом. Какие козни ещё готовила судьба?
   Машины мчались в город. Немая тьма проносилась за стеклом. Все ответы были впереди. А пока жизнь одолевала смерть – ярким примером неисповедимости путей постсоветского естественного криминального отбора.

   Прочитав заявление об увольнении по собственному желанию, директор завода растерянно вытаращил глаза. Бросив бумагу на стол, полез за платком – вытереть вспотевший лоб.
   – Это что, шутка? – спросил он.
   – Чистая правда, – ответил Боронок.
   Директор отбросил платок в сторону. Пальцы на обеих руках пришли в беспорядочное движение, словно отражая коллапс мыслей в голове. Наконец, первый шок остался позади. Директор пришёл в себя, сложил два кукиша и, потрясая ими перед собой, закричал:
   – Вот тебе увольнение, на – выкуси!
   Пожав плечами, Боронок развернулся и молча направился к выходу. Директор не дал ему уйти. Бросившись вслед, ухватил за руку, остановил и с извинениями потащил обратно. Усадил на своё место в кресло, сам залез на стол перед ним. Начал говорить.
   Боронок слушал. С директором его связывало нечто большее, чем работа. Съеденный на двоих пуд соли. Нехорошо было оставлять его одного без возможности выговориться.
   Директора несло. Он призывал сомкнуть ряды, открыть второе дыхание, найти новые силы и продолжать двигаться дальше. До рая по его подсчётам оставалось всего ничего – рукой подать.
   Последнее слово затягивалось. Прощание превращалось в сеанс агитационного гипноза. Устав, Боронок встал и с непреклонным видом устремился к двери. Вдохновенная речь прервалась.
   – Трудовую книжку я тебе не отдам! – крикнул директор, используя свой последний шанс.
   Боронок открыл дверь.
   – Дарю на память.
   Усевшись в машину, полная сомнений Алёна решила выразить их вслух.
   – Не верится мне, что это наша «Нива». По-моему, это какой-то розыгрыш. Признавайся, кто её настоящий хозяин?
   – Я, – уверенно ответил Боронок. – Не веришь, загляни в документы.
   – Странно всё это, – пожала плечами Алёна. – Сначала дружина, потом пистолет, другой, теперь вот – машина. Что дальше?
   – Дальше – звание мастера спорта по вождению, – заявил Боронок с неподражаемым выражением чистоты и искренности намерения на лице.
   – Вот оно что, – произнесла она, испытующе глядя на него.
   – Да. Оно. И больше ничего. Будь уверена.
   – Ладно. Тогда так и быть – попробую поверить, что это наша машина. – Она улыбнулась. – Дорогая?
   – Копейки. Она ведь учебная. Научусь водить как следует – куплю другую. Иномарку.
   – А по мне и эта хороша. Я бы на ней согласилась ездить долго-долго. Вплоть до нашей общей старости.
   Он промолчал.
   Хотя дыра в крыше была залатана, документы оформлены, курсы вождения пройдены, безопасность данного транспортного средства оставляла желать лучшего. Незримый дублёр присутствовал рядом. Дух бывшего хозяина, витая перед глазами, был готов в любой момент ожить, перехватить руль и принять управление на себя – прямиком в аварию.
   С большими предосторожностями, на предельно малой скорости, уступая дорогу всем и вся, Боронок одолел свой нелёгкий путь и доехал до места конечного назначения.
   Впереди полная неизвестность. Работа без праздников и выходных. Тайна, которую следовало беречь любой ценой. Однако нет худа без добра – любимая добилась своего. Грядёт торжественный обет отречения. Он порывает с правоохранительной деятельностью. Дружина и дружинники уходят в прошлое. Раз и навсегда.
   Ресторан. Скромная пирушка на двоих. Час личного маленького счастья.

   Главаря звали Гордеем. Так, по крайней мере, все величали его. В личные документы Боронок не заглядывал, а если бы и представилась такая возможность – поостерёгся бы. Человеческое имя злодея вполне устраивало его, служа своего рода гарантией сохранения собственного.
   Однажды, словно доказывая, что ничто человеческое ему не чуждо, Гордей позвал в баню. Сбросить покровы один на один.
   Раннее утро. Проспект Обуховской обороны. Мрачного вида общественное здание из красного кирпича. Машина с водителем осталась ждать их на улице.
   Несмотря на неурочный час в раздевалке было людно. На фоне тощих и упитанных обрюгзших тел особой статью и красотой блистала целая дюжина культуристов. Впереди их ждало ответственное соревнование и они коротали время разминкой, демонстрируя друг перед другом и окружающими своё упруго-резиновое совершенство.
   Скривясь, словно отведав лимона, Гордей протиснулся сквозь них к свободным местам. Боронок не отставал от него. Они начали раздеваться.
   Увидев обнажённым Боронка, Гордей крякнул. Гримаса восхищения исказила его лицо. Казалось, крепко сложенный и развитый новобранец не обманул ожиданий. Самому же ему похвастаться было нечем. Худой, костлявый, исполосованный с ног до головы отметинами страшных ран. Скользнув по нему, быстрым взглядом, Боронок отвернулся.
   – Что, не нравлюсь? – спросил Гордей, скаля железный ряд зубов. – Не вороти нос. Во мне ничего лишнего.
   Кащей, подумал Боронок.
   – Колючая проволока, хлеб да водица – такова была моя диета долгие лета, – продолжал Гордей.
   Боронок молчал. Злодей. Чужая кровь – твоя водица.
   Они парились до одури, пока парилка не стала расплываться перед глазами, превращаясь в сплошной горячий туман. Спасаясь, бросились прочь. Под ледяным душем в моечной пришли в себя. Выйдя из душа, Гордей намылил мочалку, протянул её, сочащуюся обильной пеной, Боронку.
   – Потри спину, – велел он. И согнулся, упершись руками в колени.
   Худая плоть одним выпяченным хребтом предстала перед Боронком.
   – Как драить? – спросил он. – Жалеючи?
   – Не жалей, – огрызнулся Гордей.
   Получив добро, Боронок принялся сдирать кожу. Гордея зашатало.
   – Хорошо-о-о, – пытаясь устоять, блаженно застонал он.
   Благодарности, как и ответной любезности, не последовало. Буркнув что-то нечленораздельное, отдраенный Гордей выпрямился и устремился в душ.
   Боронок намылил свою мочалку и принялся охаживать себя спереди и сзади. Обиды не было. Главарь здесь был один. Потереть ему спину – значило исполнить определённую часть ритуала, услужить.
   Омовением воды из тазика он завершил ритуал.
   Раздевалка встретила их громким гоготом. Веселье культуристов достигло апогея. Выставленная напоказ сила служила оправданием дикого вызывающего и шального поведения.
   Боронок приготовился было снова протискиваться свозь них, но Гордей вдруг остановил его.
   – Жеребцы! – гаркнул он, обращаясь к культуристам.
   Раздевалка замерла.
   – Кончай жеребячиться. Объявляю всех молодожёнами. Аминь.
   Уходя от неминуемого страшного ответа, Боронок сделал шаг в сторону. Вот она настоящая баня! Нарвался злодей. Быть беде.
   Культуристы пришли в себя, переглянулись и живой галдящей стеной двинулись на обидчика.
   – Назад! – внезапно раздался окрик.
   Вперёд, останавливая движение, выступил атлет в бриджах. По виду – старший.
   – Остыньте, ребята. Вам выступать сегодня. Я разберусь с дядей.
   И, вращая кистями рук, пошёл один на Гордея.
   Все ждали естественного трагического конца. Никто и вообразить не мог, что жалкая невзрачная худоба способна оказать какое-либо сопротивление. Однако, едва атлет приблизился, как она ощетинилась, сжалась в комок и выплюнула лезвие бритвы изо рта. Вооружённая костлявая рука взметнулась в воздухе.
   Атлет машинально вскинул руки, защищаясь.
   Вжик – вспорола бритва плоть.
   Раздевалка ахнула.
   Вжик, вжик…
   – А-а-а! – закричал атлет, укрываясь от режущих ударов и отступая.
   Крестя всё подряд перед собой без разбора и безумея от вида крови, неистовая бритва устремилась следом.
   Раны множились, кровопотеря росла, технический нокаут требовал немедленной остановки боя.
   Спасаясь, атлет бросился в бега.
   Останавливаясь и провожая его злобным прищуром, Гордей щёлкнул пальцами. Тиньк – пронзительно звякнуло в полёте лезвие бритвы. И, рассекая воздух, вонзилось в плакат на стене. Он повернул голову. Выпятил ребристую грудь, поднял узловатый палец, обвёл им сбившихся в кучу качков и, превращаясь в настоящего Кащея, произнёс:
   – А в заднице у меня настоящая опаска спрятана. Кому жить расхотелось – налетай!
   Словно порывом ветра исполинов сдуло к стене. Бесшумно суетясь и толкаясь, они побежали прочь из раздевалки. В спасительный горячий туман.
   На улице Гордей позволил себе расслабиться. Посасывая мундштук, уставился на Боронка.
   – Что скажешь?
   Боронок пожал плечами.
   – На чьей ты стороне? Сдаётся мне, переживал за качков – едва слезу не пустил?
   – В чём их вина? – вместо ответа спросил Боронок.
   Гордей затянулся. Неторопливо выпустил дым через нос.
   – Уважения у них нет к людям, – сказал он. – И мозгов. Это две вещи, которые я никому не прощаю. – Он кашлянул. – С лёгким паром тебя! Хорошо провели время. Нашёл я твоё место в строю. Будешь моим личным телохранителем.
   В конце дня, преображённые общей банной процедурой, они нанесли визит кооператорам. Тем самым, бывшим друзьям, оказавшимся впоследствии заклятыми врагами. Новый статус Боронка весьма озадачил кооператоров. В целях собственной личной безопасности Гордей велел забыть былые обиды и вновь подружиться. Пожимая руки «друзьям», Боронок наслаждался. На сей раз Гордей угодил ему. Более чем.
   Бремя телохранителя пришлось Боронку впору. Охрана шефа, без участия в кровопролитном крышевании. Чистота рук и помыслов. Почти обыкновенная работа.
   Потянулись одни за другими дни, ночи и сутки. То был временной коридор между прошлой жизнью и новой. Впереди единственным ориентиром маячила спина Гордея и Боронок слепо следовал за ней. Разные чувства и мысли обуревали по пути. И среди них ярким солнцем – мечта о побеге. Ради того, чтобы осуществить её, он был готов на многое – даже удавить шефа. Останавливал страх. Мерещилось ядовитое жало упыря, способное жить и жалить самостоятельно, вне хозяина, само по себе.
   Гордей выжидал. Месяц относительной свободы, другой и западня захлопнется. Первая пролитая чужая кровь укротит новобранца, сотрёт грань между добром и злом, лишит связи с прошлым. Родится новый боец, которому не будет равных. И тогда, объединившись, вдвоём они свернут горы.
   Победа будет за крышей.

Глава двадцатая

   – Я уже не девочка, мама! – вскричала Вика, дрожа от возбуждения.
   И осеклась. Эмоции хватили через край – личная сокровенная тайна весьма некстати вырвалась на волю.
   Мать, обмякая, опустилась на стул.
   – Конечно. Как я сразу не догадалась. Дружба здесь совсем ни при чём.
   Приходя в себя, она вздохнула и легонько стукнула кулаком по столу.
   – Но всё равно, кричи-не кричи, одна ты никуда не поедешь.
   Тишина воцарилась на кухне. Стадия немого противостояния матери и дочери. Атмосфера накалялась.
   Появился дед. Оглядел соперниц, оценил обстановку и, разыгрывая из себя миротворца, нарочито весёлым голосом спросил:
   – Меня звали?
   Молчание было ему ответом.
   Однако дед не стушевался. Продолжая играть роль, он указал на свернувшуюся кольцом на столе колбасу собственноручного приготовления и сказал:
   – Коли невкусная или лишнее что нашли – не взыщите. Каюсь. Я хотел…
   – Да не о том речь, – оживая, отмахнулась Вика.
   – А о чём? – живо откликнулся дед, выражая готовность присоединиться к прерванной беседе.
   – Борюсь против произвола, – буркнула Вика, косясь на мать.
   – Она вздумала ехать на край света, – сказала мать, разводя руками. – Там её парень, видите ли, служит.
   – Край света – это где? – осведомился дед.
   – Под Мурманском, – ответила Вика. – Почти рядом.
   – Солёная местность, – заметил дед. – Баренцово море.
   Наступила пауза. Напряжение начало нарастать вновь.
   – Парень твой…, – начал дед. – Как имя его, я запамятовал?
   – Рома, – зарумянилась Вика.
   – Да, – сказал дед, не подавая вида, что знавал когда-то и Колю. – Он же на казарменном положении – подневольный. Не пара вы сейчас.
   – Ну, что ты такое, дед, говоришь! – возмутилась Вика. – Мы с ним не виделись давно, скучаем, нам не хватает друг друга, понимаешь?
   – Вот так, – кивнула мать деду, умывая руки.
   Дед посерьёзнел.
   – Служба есть служба, – заметил он. – Без разлук и ожидания здесь не обойтись. Приходится приспосабливаться, жить врозь. Терпи. Переживи это время. Тем слаще будет дембель и ваша встреча.
   Прислушиваясь, Вика молчала.
   – А чтобы дожить до этого момента без потерь, – продолжал дед, – забудь про всё, запасайся калориями, ешь колбасу. Она из нашего родного Репино, эксклюзивная, дедовская.
   Приступ красноречия вдруг не на шутку увлёк деда. Говоря и слушая самого себя, он забылся.
   – Не хочу никакой колбасы! – перебивая его, громким голосом заявила Вика. – Одна еда на уме. Дождётесь, – пригрозила она, – перейду на хлеб и воду. Будет среди вас блокадница.
   Слух вернулся к деду. Слова внучки, возымев особый вес, сделали её равной собеседницей.
   Пользуясь моментом, Вика поспешила закрепить успех.
   – Представь себя на моём месте, – сказала она деду. – Твоя Настя далеко, мается, ждёт тебя, а перед тобой выбор: она или колбаса. Подумай, что бы ты выбрал.
   Пронзённый подобным откровением, дед опешил. Слово за словом, задевая за живое, внучка представала совсем в ином свете – отнюдь не воплощением капризного упрямого дитяти.
   – Вика! – поспешила вступиться за деда мать. – Как тебе не стыдно! Бабушка здесь при чём?
   – При том, – огрызнулась Вика. – Они с дедом всю жизнь вместе прожили.
   – Она права, – откликнулся дед.
   – Что это значит? – заподозрив неладное, нахмурилась мать.
   – Коли есть сердечный звон меж собой, – сказал дед, – деваться некуда. Следует слушать себя. Никакие запреты и препятствия здесь не помогут.
   – Одна она никуда не поедет! – заявила мать.
   – Одной нельзя, – согласился дед. – Нужен попутчик.
   – Где его взять? – подала голос Вика.
   – Оглянись, – сказал дед. – Ты в этой семье не одна. У тебя есть брат. Он среди всех самый путный.
   – Я бы поехала с ним, – обрадовалась Вика. И посмотрела на мать.
   – Как мама – разрешает? – спросил дед.
   Мать поднялась.
   – Делайте, что хотите, – устало бросила она. – Мне не до ваших сговоров – ужин готовить надо.
   – Вот и славно, – подмигнул дед внучке. – Теперь дело за малым – осталось уломать Стёпку.
   Вернувшись с работы, Степан увидел перед собой оживлённого, сияющего, как золотой червонец, деда. От скорбного уныния временного городского жителя не осталось и следа. Новый вид говорил сам за себя – старший Греков собрался в дорогу. Однако, на поверку оказалось, что дорога ждёт сестру. Поведав об этом, дед дал дорожное благословение и самому Степану.
   – Как я её ни отговаривал, – сокрушаясь, оправдывался он, – всё бесполезно. Упрямая девчонка. Вся в меня.
   Последнее слово было за ним. Ужиная, Степан размышлял. Сестру было жалко. Потом, по собственному армейскому опыту он знал, как дорого солдату девичье внимание. Добро не стоило особых усилий.
   Его согласие принесло конец разногласиям. Мир наступил в семье. Мать отпустила дочь.
   Они отправились в дорогу через две недели. За сутки, одолев путь поездом, автобусом, пешком, сестра и брат достигли места назначения. Воинская часть была затеряна среди безжизненных сопок. Суровая местная природа встречала их коротким эфемерным летним теплом.
   Им повезло. Рома появился сразу после вызова. Познакомившись с ним, Степан отправился на территорию части – договариваться насчёт увольнения.
   Командир, младший лейтенант, почти его ровесник, поломавшись для вида, дал согласие и отпустил солдата до вечерней поверки.
   С увольнением на руках они втроём устремились прочь от КПП. Впереди находился обжитой людьми маленький посёлок. Решили держать путь туда.
   Несмотря на обретённую относительную свободу, Рома держался довольно скованно, затравленность, свойственная угнетённому духу, сквозила в нём. Курс молодого бойца сделал своё дело. Былой спортсмен исчез, уступив место серой обезличенной модели.
   Степан старался не смущать его, поглядывая в основном на Вику. Она, проекция Роминого образа, выглядела довольной и счастливой. Что ещё требовалось брату?
   Оба влюблённых вели себя пристойно, и вида не показывая, что тяготятся его компанией. После получасового общего времяпровождения, идя им навстречу, Степан объявил торжественную часть встречи закрытой. И, оставляя обоих наедине, устремился в противоположный конец посёлка. Любоваться сопками.
   Они воссоединились спустя два часа. Довольная реализацией своих тайных желаний пара ждала его в условленном месте. Пришло время прощаться. Степан пожал Роме руку, пожелал всего хорошего и пошёл к автобусной остановке. Вика, отшептавшись и нацеловавшись, последовала за ним.
   По пути, едва поспевая за братом, она часто оглядывалась. Рома, чеканя шаг, возвращался в часть. Кажется, ей удалось вдохнуть в него жизнь. Тщётно пыталась скрыть гимнастёрка воспрявшую былую стать спортсмена.
   Сидя рядом в автобусе, Вика прижалась к брату и положила голову ему на плечо. Миссия выполнена. Можно успокоиться до следующего раза, пока не придёт черёд отправляться в путь снова.
   – Почему он имя сменил? – спросил Степан. – Раньше, кажется, его Колей звали.
   – Это другой.
   – А Коля где?
   – Далеко.
   – Это ты от него письма получаешь?
   – Да. Только я ему не отвечаю. У нас связь такая – односторонняя.
   Степан многозначительно поджал губы.
   – У Ромы имя красивее, – сказала Вика.
   – Ещё бы, – отозвался Степан. – Почти Роме-о!
   – Ага, – подхватила Вика. – Ромео. А я – его Джульетта.
   Она вздохнула.
   – Сейчас приедем домой и снова буду одна, без него. Как жить, Стёпа?
   – Жить как жила – по привычке. Вокруг тебя народу полно. Семья. Неужели забыла?
   – Помню.
   – Очень хорошо. И самое главное, не забудь – за вами с дедом должок. Придёт время, выручите меня, как я вас сегодня.
   – За это не беспокойся. Мы тебя не подкачаем.
   – Ловлю на слове.
   Постепенно, затухая, разговор терял оживлённость. Пройдя фазу обмена малозначительными фразами, сошёл на нет. Вика притихла. Усталость брала своё. Удобно пристроившись рядом с братом, она задремала. Заботясь о её покое, Степан замер, слился с сиденьем и, превратясь в неподвижное изваяние, устремил взгляд в окно.
   Автобус тряхануло. Он отвлёкся, скользнул взглядом по сторонам. Внимание привлёк ребёнок напротив. Маленький, лет трёх от роду, он сидел на руках молодой пышногрудой мамы, смотря перед собой живыми смышлёнными глазёнками. Их взгляды пересеклись. Любопытствуя, малыш начал рассматривать Степана, крутя головой и так, и эдак. Степан поспешил ответить ему взаимностью, чинно и степенно, как и положено дяде неполных тридцати лет. Постепенно беззаботность малыша брала верх. Гляделки превращались в забаву. Поддаваясь, синхронно моргая и позёвывая, Степан сбрасывал лета, освобождался от дум, чувств, ответственности и, наконец, возвращаясь вместе с маленьким попутчиком в детство, смежил веки. Сон сморил обоих.
   Они позабыли оставить часовых.

Глава двадцать первая

   Посадка была мягкой. Самолёт рейса Ленинград – Осло завершил полёт, доставив своих пассажиров на норвежскую землю в целости и сохранности. Канун Рождества. Следуя отцовской инструкции, растаможенные, они вышли из здания азровокзала. Отделанный деревом, огромный и совершенно безлюдный, он произвёл первое неизгладимое впечатление.
   – Норвегия, – произнёс Степан. – Мы здесь. Ты веришь в это?
   – Какие могут быть сомнения? – откликнулась Илона, пожимая плечами.
   – Отсюда родом группа «А-ХА». Помнишь их клип, тот самый, знаменитый – рисованый?
   – «Тэйк он ми»?
   – Да. Мне кажется, он про нас. Готова ты сменить измерение?
   – Податься в рисованый мир?
   – Да. Чтобы вся Норвегия открылась перед нами, как в сказке.
   – Запросто. У нас для этого есть все данные. Только, боюсь, без провожатого здесь не обойтись, – сказала она, улыбаясь кому-то за его спиной.
   Он оглянулся.
   Рыжеволосый весёлый детина, выросший словно из-под земли, стоял перед ним.
   – Степ-ан? – спросил он.
   – Йес, – машинально ответил Степан.
   – Рашша?
   Кивок.
   – Ай эм Йорген, – ударил себя в грудь кулаком рыжеволосый. – Фром «Новежн Селмон». Велком!
   – Папин человек! – обрадовалась Илона. – Теперь мы не потеряемся.
   – Летс гоу. Коммон, – приглашая идти за собой, махнул рукой Йорген.
   Илона ухватилась за руку Степана.
   – Это будет наш клип, Стёпа, – горячо зашептала она. – Чёрным по белому. С чистого листа.
   Молча Степан обнял её и увлёк вслед за Йоргеном. Начало положено. Музыка и слова – старые норвежские. История – новая. Тэйк он ми.
   Дорога заняла около шести часов. Управляемый тёзкой святого Йоргена микроавтобус «Фольксваген» нёсся подобно самолёту, в отличие от него даруя возможность вволю любоваться земным придорожным кино. Необычайный подъём, воодушевление, воистину волшебное музыкальное настроение овладевали Степаном и Илоной. Они меняли измерение.
   Рыбацкий город встретил лёгкой метелью. Двухэтажный ярко-жёлтый дом.
   Красочная вывеска на фасаде. Белобородый старичок-гном, озорно подмигивая, улыбался им с неё.
   – Хотел, – сказал Йорген, заглушая мотор. – «Олдер Патрик».
   И, подняв большой палец вверх, потряс им с видом бывалого знатока.
   – Фо старс!
   – Гостиница «Старый Патрик», – перевела Илона. – Четыре звезды. – Она взглянула на Степана. – Столько света. Неужели, правда?
   – Конечно, – бодро сказал он. – Ведь мы же в сказке. Поверь.
   – Йес, – подтвердил Йорген, словно угадывая о чём идёт речь.
   В вестибюле гостиницы их встретила хозяйка, роскошная женщина лет пятидесяти, с длинными блестящими шоколадного цвета волосами.
   – Магда, – представилась она, улыбаясь.
   Услышав имена гостей, кивнула и обратилась к ним с приветственной речью, среди которой они без труда уловили радость и радушие, принятые в кругу старых добрых друзей. Без каких-либо долгих формальностей в руках Степана оказался ключ от номера. Из обещанных звёзд это была первая.
   Ведомые пареньком из обслуги, Степан и Илона поднялись на второй этаж, где попали в большой хорошо освещённый коридор. Паренёк указал на ближнюю дверь из красного полированного дерева. Степан поспешил воспользоваться ключом, замок, поддаваясь, щёлкнул.
   Номер оказался довольно просторным. Однако в нём было чересчур темно. Разглядев закрытое плотным жалюзи окно, Илона тотчас устремилась к нему. Мгновения и освещённая светом угасающего зимнего дня комната преобразилась, представая во всём своём натуральном великолепии. Гости опешили. Жильё настоящей аристократии до самых мельчайших подробностей и деталей. И единственной связью с реальностью – снежная панорама за стеклом.
   Замерший у дверей паренёк с интересом наблюдал за реакцией гостей. Приходя в себя, Степан счёл необходимым выразить ему благодарность и, покопавшись в кармане, откупился тем, что попалось под руку – горстью аэрофлотовских мятных леденцов. Отблагодарённый паренёк исчез.
   Номер понравился.
   Вторая звезда.
   Вскоре зазвонил телефон. Это был отец. Обменявшись радостью и приветствиями, они условились о времени и месте встречи.
   Новый звонок. На сей раз беспокоила хозяйка. Пора было перекусить. Они с радостью откликнулись. Среди застолья отыскалась третья звезда.
   Пресыщенные заморскими яствами они вернулись в номер. Закрылась дверь. И оба вдруг почувствовали себя дома. Зажглась последняя звезда из созвездия четырёх.

   – Здесь жизнь настоящая, какая и должна быть у всех нормальных людей. А мы, дома, не живём – бытуем.
   Горькое сожаление было написано на лице говорящего Степана.
   Загорелся зелёный свет. Движение возобновилось.
   – Здесь действует закон личного счастья, – сказал старший Барышинский, управляя машиной. – И празднуют Рождество. Добро пожаловать во Флеккефьорд!
   Квартира бывшего советского служащего располагалась в небольшом доме близ набережной. Судя по стилю, дом был старинный. Однако добротность и крепость постройки вкупе с ухоженным внешним видом и благоприятным микроклиматом внутри без каких-либо скидок и условностей одолевали время – достоинствами и статусом элиты современного комфортабельного жилья.
   Раздевшись в прихожей, гости во главе с Олегом направились в залу. Здесь, в окружении красивой мебели, ковров и картин их встретила семья – женщина невысокого роста и двое детей. Пауза. Небольшое замешательство с обеих сторон. Превозмогая стеснение и робость, вперёд шагнул мальчик. Шаркнул ножкой, кивнул и представился:
   – Ханс Барышински.
   Зрелище было настолько живым и уморительным, что все преграды разом рассеялись. Атмосфера разрядилась. Объятия распахнулись навстречу друг другу.
   Тёплое знакомство переросло в обмен подарками. Степан и Илона получили по красивому пушистому исландскому свитеру. Семье были преподнесены сувениры с ленинградской символикой, а маленький Ханс был осчастливлен игрушечной железной дорогой, купленной по большому блату через знакомых знакомых в «Детском Мире». Предмет вожделения многочисленной армии советских малышей пришёлся по вкусу и маленькому норвежцу. Ничего похожего прежде ему не дарили. Он готов был немедленно распаковать подарок, собрать рельсы и пустить по ним локомотив с вагончиками, но воспитание требовало проявить выдержку и временно поступиться собой. Подчинить свои интересы взрослому большинству.
   Праздничный стол ждал всех.
   Илона заняла место рядом с братом. Еда – едой, общие разговоры – разговорами, а у них была цель подружиться друг с другом. Встретились настоящие родственники. Памятуя о первых незабываемых минутах встречи, она периодически тормошила его и, обращаясь серьёзно, по-взрослому, спрашивала:
   – Ты кто?
   Мальчик откладывал в сторону столовые приборы, принимал не менее серьёзный вид и, устремляя взгляд прямо перед собой, отвечал:
   – Я – Ханс Барышински.
   После довольно продолжительного общего времяпровождения, Илона поднялась из-за стола. Дань этикету была отдана сполна. Пришло время личных интересов. Железная дорога требовала своего оживления. Упрашивать Ханса нужды не было. Подброшенный, словно пружиной, с места, он помчался в детскую. Сестра, еле сдерживая себя, последовала за ним.
   Торжество завершилось глубоким вечером. Усадив гостей в машину, Олег повёз их в гостиницу. Люди, машины, дома. Витрина яркой заморской жизни сопровождала путь. Обыкновенный местный супермаркет. Остановка по требованию.
   Новое потрясающее открытие ждало молодых ленинградцев. Свежие тропические фрукты прямо у порога. Кричащее продуктовое изобилие. Свобода выбора и перемещения. И никаких вопросов: «кто последний?»
   – Понравилась вам гостиница? – спросил Олег, прощаясь.
   – Очень, – ответила Илона. – Вряд ли можно было найти здесь лучшее место для нас. Ведь мы же пара.
   – Вот именно, – улыбнулся Олег. – Отдыхайте. Ни в чём себе не отказывайте. Всё оплачено. Завтра утром поедем ко мне в компанию. Познакомитесь с моим компаньоном. Потом будем готовиться к празднику. Ведь главное – не забыть, что грядёт Рождество.
   Первая ночь в сказочном городе. Спать не хотелось. Привлечённые светом и жаром огня в камине, они спустились в холл. По команде Магды знакомый паренёк поставил перед камином два кресла, принёс шерстяные полосатые пледы, подбросил поленьев в огонь и, желая приятного времяпровождения, оставил рядом на столике длинные изящные стаканы с розовым напитком.
   Благодарные, Степан и Илона заняли места перед камином, расслабились и, потягивая через соломинку вкусную слегка пахнущую алкоголем жидкость, начали превращаться в особо важных персон. Магия окружающей обстановки и места, облагораживая и затмевая прошлое, подыгрывала им.
   Незаметно стаканы опустели. Оглянувшись, Степан заметил проходящего мимо паренька. Поднялся, вошёл в контакт и, не в силах выразить чувства словами, ограничился крепким мужским рукопожатием.
   – Гуд, гуд, – откликнулся паренёк, кивая головой. И, удовлетворённый чужим хорошим настроением, унёс тару.
   Возвращаясь, Степан увидел Магду. Хозяйка сидела спиной к нему, увлечённая просмотром какой-то передачи по телевизору. Рядом с ней на стойке находился цветок. Гербера. Красные лепестки лета. Опускаясь в кресло, он перехватил взгляд Илоны.
   – Это мой подарок тебе, – сказал он.
   – Спасибо, – откликнулась Илона. – А это, – сказала она, указывая на огонь, – мой подарок тебе. – И, не желая оставаться в долгу, зачерпнула тепло ладонями и плеснула на него.
   Он зажмурился. Подарок пришёлся по душе. Хотелось дождаться продолжения, но Илона обратила ладони к огню и, уходя в себя, замерла.
   Желая нового обмена, он потянулся к ней. Может быть, поделимся собственным теплом? Встрепенувшись и приняв прежний вид, Илона отпрянула – холодно. Негодуя, начала оказывать сопротивление. Завязалась схватка. Полетели на пол пледы, заскрипели кресла, едва не угодив в огонь, оба опомнились.
   – Надо вести себя прилично, – хлопнула Илона Степана. – Забыл, где мы?
   Обретая покой, она бросила беспокойный взгляд на Магду. Что скажет хозяйка? Однако та не подавала признаков жизни, продолжая неподвижно смотреть телевизор. Чем бы дети ни тешились…
   Их разбудил настойчивый стук в дверь. Утро. На пороге стоял улыбающийся Йорген – ярким призывом расстаться со сном, подняться на ноги и выйти наружу – навстречу новому дню.
   Офис «Новежн Селмон». Иван Сольдекерг, бодрый подтянутый старик, больше смахивающий на морского волка, нежели на главу фирмы, был само радушие. Общаясь через Олега, он утолял своё любопытство, интересуясь всем подряд. Перемежая общение горячим ароматным кофе, Илона и Степан старались не ударить в грязь лицом и держаться с присущим советской молодёжи достоинством.
   Время шло. Кругозор Сольдекерга расширялся. Казалось, ему было тесно в маленькой Норвегии и он был несказанно рад случаю узнать как можно больше о жизни за её пределами.
   На прощание, пожелав гостям всех благ, Сольдекерг пригласил их приехать во Флеккефьорд летом – покататься на яхте. С чувством огромного облегчения гости покинули офис. Ещё бы немного и вполне вероятно что, хозяин, следуя своей неугомонной кипучей натуре, скомандовал бы отдать швартовы немедленно, не дожидаясь лета – прямо здесь и сейчас.
   – А как вы думали? – развёл руками Олег, оправдывая компаньона. – Бизнес есть бизнес. Выживают только яркие личности.
   – Как переводится название вашей компании? – спросила Илона.
   – Норвежская сёмга. Или лосось. Как больше нравится. Приедем домой, я покажу вам целый фильм про нас.

   – Климат у нас особый, суровый, поэтому не обессудьте, дорогие гости, что в духе традиции приходится угощать вас ассортиментом отнюдь не первой свежести, – говорил Олег, восседая за праздничным столом.
   – Копчёности-солёности, – улыбнулась Илона.
   – Зато какие! – С торжествующим видом Олег оглядел изобильное убранство стола. – Вот, например, знаменитое норвежское рождественское блюдо – лютефиск. Вяленая треска, вымоченная по особому рецепту. В результате это уже и не треска вовсе, а настоящий шедевр кулинарного искусства. Рыба, съевшая сама себя.
   – Необычно, – заметил Степан, разглядывая желеобразный лютефиск.
   – Это съедобно, – заверила его Хелен. – Пробуйте, вам понравится.
   Олег ухватился за стоящую перед ним бутылку жёлтого прозрачного напитка.
   – А начать предлагаю с «Аквавита». Это традиционный горячительный напиток местной общественности. Главный живой исток всех застолий.
   – Крепкий? – спросил Степан.
   – Думаю, да! Дважды прошёл экватор в дубовой бочке. Корабль уплыл. Весь сухой остаток внутри этой бутылки. – Олег с жаром потряс её.
   – Я, пожалуй, тоже попробую, – отозвалась Илона. – Хочу узнать вкус далёких морей.
   – Конечно, – обрадовался отец. – Вспомнишь те места, где никогда не бывала.
   – И никогда не буду, – с грустью произнесла Илона.
   – Не будем загадывать. Вся жизнь впереди.
   Спустя полчаса после начала праздничного ужина дети покинули свои места, за столом остались одни взрослые. Можно было дать волю своим внутренним голосам. Прислушиваясь к разговору между отцом и Степаном, Илона готовилась пообщаться с Хелен. Однако та, хлопоча, суетясь и угождая, как и подобало хозяйке, не сидела на месте, пребывая в постоянном движении. Возможно, тут присутствовала ещё и немалая доля нервозности – встреча отца и взрослой дочери. На кону семейное благополучие. Останется всё по-прежнему или…?
   Уже в самом конце ужина, когда большинство блюд на столе опустело, Илона улучила подходящий момент.
   Они сошлись наедине в маленькой уютной кухне. Встретившись взглядом с девушкой, Хелен насторожилась и замерла. Однако Илона была настроена миролюбиво. Удивительная трогательная нежность к этой чужой женщине просыпалась внутри. Успокойся, Хелен, хотелось сказать ей. Я не собираюсь разбивать твоё счастье. Всё сложилось так, как сложилось. И нечего здесь делить. Слова застряли где-то на пол-пути, отчаявшись отыскать их, Илона протянула руку.
   – Что? – растерянно произнесла Хелен.
   – По-русски это значит – нет претензий, – сказала Илона.
   – Нет претензий, – повторила Хелен.
   И, обрадовавшись, обхватила протянутую ладонь обеими своими руками.
   – Наш дом – твой дом, – поспешила заявить она, крепко пожимая руку. – Мы всегда будем рады тебе.
   Илона тряхнула головой. Совершенно потерян контроль над собой. По жару чувств угадывается близость экватора. Ах, этот морской гуляка «Аквавит»!
   – Фильм! Фильм! – закричал, вбегая на кухню Ханс. – Папа показывает фильм.
   И, ухватив за руки маму и сестру, потащил их за собой навстречу захватывающему зрелищу.
   Они успели вовремя. Фильм только начался. Судно, штормящее море, разгар рыбной ловли. Одетые в оранжевые комбинезоны суровые люди суетились у борта судна. Поднималась сеть, билась блестящая чешуёй рыба. Картинка плясала ходуном. Казалось, это была охота за самим Нептуном, прячущимся в пучине и откупающимся от участи добычи своими сокровищами.
   Вскоре картинка успокоилась. Прибытие судна в порт. Разгрузка улова. Перерабатывающий завод. На фоне разделки и упаковки рыбы размахивающий руками радостный Сольдекерг.
   Крупным планом на экране мелькнула облачённая в белый халат Хелен.
   – Я – заведующая лабораторией, – скромно прокомментировала она свой вид. – Отвечаю за качество.
   – Качество отменное, – сказал Степан, вспоминая перепробованные за ужином блюда.
   – Ещё бы! – оживился Олег. – По другому нельзя. Наша продукция экспортная. Америка, Европа.
   – А Советский Союз? – спросила Илона.
   – Обязательно, – кивнул Олег. – Члены Политбюро – наши постоянные клиенты. Платят щедро – рублёвой инвалютой.
   – А народ тем временем голодает, – заметила Илона. – Нас, между прочим, двести миллионов.
   – Что поделать, – развёл руками Олег. – Для народа Гост другой.
   – Конечно, – отозвался Степан, – поешь норвежской сёмги и неровён час возомнишь себя не от мира сего – вольной птицей. Кем тогда будет управлять Политбюро?
   – Да, – поддакнул Олег. – Лучшая рыба для народа – бычок в томате. Или докторская колбаса. Дисциплина и покой гарантированы.
   – Очень грустная история, – сказала Хелен.
   Олег нахмурился.
   – Советский Союз – могучая морская держава. Он мог бы кормить морепродуктами весь мир. Были бы светлые головы у руля.
   – Давайте не будем о грустном, – предложила Илона, подводя итог разговору. – Смотрим фильм, он ещё не кончился.
   После просмотра фильма праздничный вечер продолжился на улице. Украшенные гирляндами ёлки, неоновые вывески магазинов, улыбки прохожих – свет и веселье царили во Флеккефьорде. То тут, то там взрывались петарды, хлопушки, чёрное небо расцветало огнями салюта. Город лучился счастьем, сбрасывая тяжесть старых буден, встречал обновление, начало новой жизни. Рождество.
   Ближе к полуночи вся семья и гости оказались перед гостиницей. Олег принялся кричать что-то по-норвежски. Хелен пыталась утихомирить его, но тщётно. То был голос буйного городского настроения.
   Открыв дверь, испуганная Магда выглянула наружу. И, преображённая, отступила назад. Праздник ворвался внутрь.
   Рождественская феерия длилась ночь и день. Ранним утром следующего дня страсти улеглись. Праздник ушёл прямиком в море. Город опустел. Крепкий сон сморил уставших горожан.

   Семья прощалась со своими гостями.
   Олег, уже видя в Степане родню, искренне и горячо напутствовал его. Возвращение обратно в СССР. Стоило проявить максимальные бдительность и осторожность.
   Хелен, держа в руках большой пакет, скороговоркой перечисляла Илоне секреты и достоинства собранной для неё лучшей в мире натуральной скандинавской косметики.
   Дети молча смотрели на взрослых. Маленький растерянный Ханс едва не плакал. Хлопая глазами, он никак не мог понять, почему вдруг уезжает его красавица сестра.
   У Илоны не было на это ответа. Прощаясь, она предложила переписываться. То был единственный достойный способ справиться с бедой.
   В начале пути в аэропорт оба, и Степан, и Илона, ощутили огромную усталость. Сказывались напряжение последних дней и бессонная рождественская ночь. Не в силах одолеть навалившийся сон, они уснули.
   Проснулись от лёгкого прикосновения Йоргена. Сон на колёсах и вот он перед глазами – аэропорт. Потешаясь, смотрел Йорген на их заспанные лица. На ломаном английском предложил подвезти обратно – до Флеккефьорда. Приходя в себя, они замотали головами: нет – мы улетаем.
   Он проводил их до зоны таможенного контроля. Постоял, шепнул комплимент на ухо Илоне и, простившись, зашагал к своему «Фольксвагену». Последний свидетель уходящего в прошлое времени.
   – Чёрно-белый мир обретает краски, – сказала Илона. – Наш клип становится цветным.
   – Ты счастлива? – спросил Степан.
   – Да.
   – Мы вернёмся сюда?
   – Конечно. Только бы пережить это счастье. Дух захватывает.
   – Береги себя. У тебя только одно сердце.
   – Я помню, – сказала она.
   И, улыбаясь, приложила ладонь к груди. Не страшно. Всё под контролем. Сваянное самой любовью из вечно юного золота сердечко было на месте. Оберегом живого.

   Старый тысяча девятьсот девяностый год уходил. В ожидании боя курантов семья Степана сидела за столом. Работал телевизор. Проникновенно звучала речь Горбачёва. Однако никто не слышал его. Всё внимание было обращено на возвратившихся из дальнего путешествия героев. Они сидели рядом – Степан и Илона. Сияние исходило от обоих. Стол украшали розовая норвежская сёмга и прозрачные красные жемчужины икры. Материальные доказательства существования райского места на земле – города Флеккефьорда.

Глава двадцать вторая

   На собственном горьком опыте Степан убеждался в неискоренимости пьянства среди подчинённого рабочего люда. Люд пил, от радости или безысходности, а то и вовсе без всяких причин, выбывая из строя традиционной троицей в день. Зелёный Змий пожирал людей. И не было никакого слада с этим злом, хоть сам сдавайся, садись и пей вместе с ним. По инструкции любой пьяный случай требовал наказания – оглаской, выговором и, самое главное, рублём. Казалось бы, инструкция, прозорливая и беспощадная, должна была вести старшего мастера путём побед. Однако, слепо следуя ей, Степан побеждал условно, одерживая далеко не настоящие – Пирровы победы. Каждый раз, переживая за обиженных товарищей, коллектив сумрачнел, лишался инициативы, смекалки и энтузиазма. Один битый превращал десяток небитых под стать себе – в охмурённых солидарностью зомби. Инструкция на инструкцию. Косой на камень.
   Где ты, выход? В поисках его, недолго думая, Степан решил упразднить бесполезные бумажные параграфы. Жизнь требовала проявления гибкости, способности управлять по-иному, когда среди казённых служебных отношений находилось бы место человеческим. Утверждаясь в роли новатора, Степан взял шефство над пьяницами. И под его личную ответственность на территории преисподней заработал тайный вытрезвитель, где каждому грешнику были гарантированы уединение и отдых на период временной потери трудоспособности. Конечно, за такую поблажку полагалась расплата штрафными работами на трезвую голову в выходные, праздники или по вечерам, но среди пьяниц не было ропота, все как один были готовы платить сторицей за проявленную к ним долю сострадания и человечности.
   Преисподняя преображалась. Общий климат оздоравливался. Трудились одни трезвые, пьяницы совсем перевелись. На виду оставались только контактёры. Но то был иной случай – чужаки.
   Поначалу Палыч встретил массовое отрезвление преисподней скептически. Его глаза и уши доносили всю правду без прикрас. Однако ударная производительность труда, неисчерпаемый добровольческий ресурс, готовый работать и денно, и нощно, без выходных, взывали к снисхождению. Не стоило придираться по пустякам и мешать процессу. Передовой опыт Грекова заслуживал право на жизнь.
   Настоящих трезвенников среди коллектива преисподней было раз, два и обчёлся. Примерная пара состояла из Бадяниса и Кости Ятколенко – 40-летнего гиганта с ясными голубыми глазами.
   Секреты своей стойкости оба хранили втайне. Попытки выведать их в приватных беседах были безуспешны. Литовец отделывался неизменной молчаливой улыбкой, а Ятколенко отводил глаза в сторону. Время дало исчерпывающее объяснение такому поведению.
   В начале 1991-го года «Арсенал» сохранял незыблемым лишь своё название. Некогда могучий флагман советской оборонки, преодолевая бурю перемен, потерял управление, напоролся на рифы и, рушась, развалился на множество частей. Объединяясь по территориальности, профилю, дружеским и иным связям обособленные части начали борьбу за своё выживание. В этих условиях труд становился делом второстепенным, на первое место выходил доступ к общезаводским ценностям, среди которых главной был металл. Чёрный, цветной, благородный, тоннами и метрами он представлял богатство гораздо большее, нежели все цеха, вместе взятые, с их оборудованием, площадями и людьми. Хозяйка металла – служба материального обеспечения, объявив его своей собственностью и вступая в права богатой наследницы, предложила цехам рыночные отношения. Любые объёмы в обмен на живые деньги. Или – от ворот поворот.
   Внезапно в цеху кончился запас самого ходового листового железа. Острая нужда в нём возникла сразу на всех трёх участках: ладковском, Мяатэ и Степана. Дефицит грозил срывом государственных и коммерческих заказов. Покупать сырьё было не на что – на счету цеха не было ни копейки. Начался простой. Ладков, верный себе, стал кидаться на людей, Мяатэ ушёл в себя, Палыч вместе с Кротовым повисли на телефонах.
   Степану оставалось присоединиться к коллективу, уединиться на своём участке и ждать манны небесной. День, другой, манна запаздывала. Проблема усугублялась. Несмотря на многочисленные связи Палыча, никто не спешил откликнуться, протянуть руку помощи, поделиться деньгами или товаром. Беспомощность угнетала. Оставшемуся наедине с бедой, Палычу сопереживали все и лишь один Степан, сопереживая, разделял беду начальника как свою собственную. Невозможно было усидеть на месте и сохранить покой, когда вокруг творилось такое. Манна была рядом и Степан чувствовал себя одним из тех, кому по силам дотянуться до неё, исправить положение и выручить Палыча.
   Бадянис был из тех, с кем ходят в разведку. Мастер на все руки, в совершенстве владеющий специальностями водителя, стропаля и ведомого. Всегда готовый, он ждал лишь приказа своего командира.
   Во вражеский тыл они отправились вдвоём тёмным вечером холодного февральского дня.
   Маршрут был окольный.
   Безлюдье. Склад. Здесь, под открытым небом хранилась листовая сталь, та самая, ставшая в одночасье золотой. Застрахованная своей ценой и весом – самая маленькая пачка достигала величины 6-ти тонн, сталь казалась неприступной. Кроме денег и мостового крана не было такой силы окрест, способной сдвинуть её с места. Любая охота была обречена.
   Шальные головы пошли на приступ.
   Вооружённые ломиками оседлали пачку, вскрыли упаковку, распоясали её, распахнули жесть и добрались до обнажённой металлической души. Та замерла. Что дальше? А дальше, презрев все правила и церемонии, охотники занялись потрошительством.
   Сомкнулась пасть струбцины, натянулся трос, взревел электропогрузчик и часть захваченных листов поползла, выскальзывая из общей колоды наружу. Сопротивляясь, сталь елозила, визжала – помогите! Тщётно. Бах – упали листы плашмя на землю и волоком поехали вслед за погрузчиком – в преисподнюю.
   Ещё с десяток раз, слетая, падала с пьедестала наземь сталь, стреноженной пленницей, униженная и оскорблённая, отправлялась в свой последний путь. Наконец, вскрытая пачка опустела. Охота кончилась.
   Внешне на складе ничего не изменилось. Исчезла капля в море. Таял отутюженный колёсами погрузчика грязно-серый снег.
   Утром, перед совещанием, на стол Палыча легла запечатанная в пластик бумага. Сопроводительный паспорт груза. Сталь. Марка, серия, вес. Что за розыгрыш? Сняв очки, Палыч вопросительно уставился на Степана.
   – Чек обналичен, – ответил тот, улыбаясь. – Груз наш. – Развёл руками. – Большой – занял три квадратных метра преисподней.
   – Не может быть, – хриплым голосом сказал Палыч. И облизал разом пересохшие губы. – Как сумел договориться?
   – Мы не договаривались. Темно было.
   – Темно? – переспросил Палыч.
   – Темнее не бывает.
   – Хм, – подпрыгнул начальник на стуле, засуетился и поспешил смахнуть паспорт в ящик стола – с глаз долой. Взглянул посветлевшими глазами на удальца.
   – Всё шито-крыто?
   Степан кивнул.
   – Какой простой выход, – задумчиво произнёс Палыч. – Я как-то упустил его из виду. – Он вздохнул. – Однако одна вылазка проблемы не решает. Эти восемь тонн мы израсходуем за пару недель. И снова дефицит. Как быть?
   Обращение было адресовано в воздух. Однако, упоённый победой Степан, приняв его на свой счёт, поспешил откликнуться и успокоить шефа:
   – Лиха беда – начало. Будем наличить. Пока не поймают.
   – А поймают – и что с того? – оживился Палыч. – Они сами жулики. Не имели никакого права присваивать себе заводское добро. Оно советское, общее, наше. – Он замолчал и уже тихим голосом продолжил: – Но лучше, конечно, не попадаться. Будь осторожен. Ты меня понимаешь?
   – Да.
   Дверь открылась. Донёсся гомон множества голосов, на пороге появились люди. Вспомнив про совещание, Палыч замахал руками.
   – Назад! Идите отсюда. Всё отменяется. Возвращайтесь в цех.
   Недоумение овладело входящими. Посыпались вопросы.
   – Уходите, я сказал! – рявкнул начальник. – Не до вас. Понадобитесь – позову.
   Люди попятились и устремились назад. Все, за исключением Ладкова. Покоробленный подобным обхождением, он решил задержаться.
   Нахмурясь, Палыч устремил на него недовольный взгляд.
   – Я ради совещания все дела свои оставил, – мрачно заявил Ладков. – Что я вам – мальчик на побегушках?
   – Оставь свои обиды при себе, – сказал Палыч. – И дела тоже. Они не стоят и копейки. Мы сейчас со Степаном Алексеичем заняты – сталь делить будем. Иди и жди своей доли.
   Дважды указывать на дверь не пришлось. Вожделенное горячее железо ковалось без свидетелей, в тишине. Иного выхода, как удалиться вслед за большинством, у Ладкова не было.
   Оставшись наедине со Степаном, Палыч открыл ящик стола, достал вскрытую банку сгущёнки, два стакана. Сунул руку под стол, вытащил чайник с горячей водой.
   – Садись, угощайся, – сказал он, излучая отеческое тепло. – Попьём молочка по-домашнему. Это наш праздник. Ведь только мы с тобой знаем настоящую цену этой стали.
   Молочные реки, кисельные берега… Благодать. И не было большей радости для мастера и начальника, чем разделить её на пару. Поровну.

   Через две недели истощившийся запас стали пополнился новым. На сей раз всё также прошло удачно, за исключением небольшой травмы. Строп ободрал большой палец правой руки Степана. Оставшись в строю, он дождался конца вылазки и отправился на перевязку в чайную. На его удивление здесь, расположившись по-хозяйски, как у себя дома, сидела, блаженствуя, в обнимку пара чужаков. Сразу бросилось в глаза – оба контактёры. Жмурясь от запаха сильнейшего перегара, Степан указал непрошеным гостям на дверь. Беспрекословно, поднявшись и шатаясь, те вышли.
   Неприятная встреча испортила настроение. Подошёл Бадянис. Взглянув на мрачное лицо раненого начальника, сочувственно вздохнул.
   – Цыпко тоже с ними мучился, – сказал он.
   Степан промолчал.
   Они сели пить чай. Жар вылазки владел обоими. Литовец нервничал, ему было не по себе, солдат чувствовал, что сейчас, угождая и потворствуя большинству, он предаёт своего командира.
   Когда их глаза встретились, Бадянис не выдержал.
   – Я с детства спиртное не переношу, – заговорил он. – Аллергия. И этих, кто под ногами здесь путается, ненавижу. Их наши не выдают потому, что сами с ними заодно.
   Степан молчал. С Бадянисом их связывала такая тайна, перед которой меркли и отступали все прочие. Болтая недопитый чай в кружке и слушая, командир давал возможность лесному брату открыть свою душу.
   – Здесь, в чайной, всё пойло хранится, – сказал литовец. И сопроводил свои слова кивком в сторону аппарата газированной воды. – Вон там.
   Степан не поверил своим ушам. Ещё с самых первых дней мастерства он был знаком с этим шкафом – реликвией времён бесплатной газировки. Сломанный, без надежды на восстановление, тот взывал к милосердию. Рука не поднималась причинить ему зло. И вот, оказывается, всё это время безуспешных погонь за контактёрами и поисков истины именно этот жалкий тихоня и был главной целью.
   Степан поднялся и подошёл к аппарату. Тот был заперт.
   – Ключ где? – спросил он.
   – У хозяина, – ответил Бадянис.
   Степан посмотрел на него. Литовец выражал готовность быть рядом до конца. Однако начальничий иммунитет был только у одного из них. Нужды в неоправданном риске не было.
   – Уходи, – сказал Степан. – Я его сейчас взломаю. Пусть у тебя будет алиби.
   Когда он вернулся в чайную с ломиком, Бадяниса в ней уже не было. Немедля, обуреваемый жаждой встречи с тайным источником, взялся за дело. Внутри была полость. Ничего, что хотя бы отдалённо могло выглядеть и пахнуть газировкой. На полках встроенной этажерки вертикальными рядами стояли полные бутылки спирта «Ройяль». Рядом, поблескивая полированным боком, висела знакомая самодельная плоская фляжка из нержавейки. Перед Степаном разом открылись все тайны преисподней.
   Утром первые вошедшие в чайную обнаружили распахнутый настежь порожний схрон. Прочитали записку и, ошеломлённые, побежали делиться неожиданной вестью с остальными. Преисподняя затаилась, словно перед бурей.
   Текст записки был следующим.
   «Алкоголь конфискован. Хозяину явиться ко мне с повинной. Жду до 8 утра. После указанного срока начинаю официальное следствие. Ст. мастер Греков.»
   Сидя в кабинете и прислушиваясь к звенящей тишине, Степан ждал. Под столом находилось два десятка бутылок, на столе лежала главная изобличающая улика – фляжка. Ровно в восемь в дверь осторожно постучали. Он отозвался. Дверь открылась и вошёл умелец на все руки – Костя Ятколенко. Бережёная трезвая голова. Казалось бы, яркий пример для большинства, а на самом деле – глава пьяного змия.
   Преодолевая дикое искушение предаться чувству праведного гнева и закидать голову бутылками из-под стола, Степан взял себя в руки. Голова приняла ультиматум. Следовало держать своё слово.
   – Твоя фляжка? – начал он разговор.
   – Моя, – ответил гость.
   – Значит, всё, что было при ней, тоже твоё?
   – Угу.
   Степан откинулся на спинку кресла.
   – Проходи, Костя, садись, – предложил он. – Дай полюбоваться на тебя в новом качестве. Ты у нас, оказывается, бизнесмен.
   – Это не от хорошей жизни, – попытался оправдаться Ятколенко, усаживаясь. – Семью кормить надо.
   – У всех семьи, – оборвал его Степан. – Причина для тайного промысла неуважительная. Как тебе удавалось так долго всех водить за нос? Поделись своими хитростями.
   Испуганно тараща свои ясные голубые глаза, Ятколенко поёжился.
   – Говори, – подбодрил его Степан. – Всё останется между нами. Обещаю.
   Ятколенко утёр вспотевший лоб.
   – Спирт покупной, – сказал он. – Чайная была местом хранения. Здесь же я его разводил. Потом заполнял фляжку. Она при мне постоянно была. Кому надо, подходили ко мне, я наливал.
   Степан протянул ему фляжку.
   – Покажи.
   Ятколенко расстегнул спецовку, обнажил некое подобие кобуры подмышкой, сунул в неё фляжку, запахнулся. Техника разлива, продемонстрированная им, была проста и эффективна. Даже в этот напряжённый момент, под оком начальства, конспиратор показал себя спецом – ни фальши, ни дрожи, ни тени волнения, движения его были уверены и отточены до автоматизма.
   Насупясь, Степан смерил его полным неприязни взглядом.
   – Нашим тоже наливал?
   – Да, – отвёл глаза в сторону Костя.
   – Что с тобой сделал бы твой бывший начальник, окажись он сейчас на моём месте?
   – Цыпко?
   – Да.
   – Не знаю.
   – А всё же, подумай, ведь ты его хорошо знаешь.
   – Скорее всего, уволил бы по статье.
   – Я тоже так думаю. Твоё счастье, что не попался ему. Я тебя прощаю, но при условии, – Степан поднял сложенные крестом руки, – конца бизнесу.
   – Я обещаю, – поспешил выпалить в горячке Костя и тут же, не выдержав пристального взгляда Степана, опустил голову.
   Будешь продавать, подумал Степан, разглядывая поникшие кудри. Пройдёт время и снова возьмёшься за старое. Веры тебе никакой.
   – Спирт я конфискую, – жёстко сказал Степан.
   Голова Ятколенко дёрнулась. И опустилась ещё ниже.
   – Фляжку можешь оставить себе, – подсластил пилюлю Степан. – Инцидент исчерпан. Иди, работай.
   Ятколенко поднялся. Не такого исхода он ожидал. Змий надеялся выторговать себе иное – полное прощение. У двери он задержался, надеясь видом невинно пострадавшей жертвы вызвать жалость и вернуть товар. Однако последнее слово прозвучало. Хозяин преисподней был неумолим.
   Уничтожение конфиската происходило на виду у всех. Сбежался весь цех. Двери туалета были распахнуты настежь. Палыч выливал в унитаз одну бутылку за другой. Степан работал на подаче.
   – А запах! – блаженно втягивали носами воздух толпящиеся работяги.
   Степан сохранил имя Змия втайне. От всех, кроме Палыча. Сидя после смены у него в кабинете, он поведал начальнику всё, как на духу. Палыч обещал не наказывать Ятколенко, приняв во внимание данный ему Степаном иммунитет.
   – А ты знаешь, – доверительно открылся Палыч, – мы ведь его с Цыпко и подозревали. В дни зарплаты люди вокруг него роем вились, как пчёлы. Возвращали должки. Как думаешь, после этого провала будет он дальше торговать?
   – Будет, – ответил Степан, не раздумывая. – Старая схема раскрыта, но он горазд на выдумки – придумает что-то новое.
   – Что же нам тогда с ним делать? Может, уволить?
   – У него руки золотые. Он классный специалист, профессионал. Я предлагаю перевести его в трюм, подальше от искушения. Тогда, если появится у меня, сразу ясно будет – потянуло на старое.
   – Пожалуй, ты прав. Хороший выход. Через пару недель подпишу приказ. Сделаем рокировку.
   – Мне бы хотелось равнозначной замены. Потеря будет для меня серьёзная.
   – Договорились, – улыбнулся начальник.
   Проводив Степана и оставшись в кабинете один, он ухватился за телефонную трубку. Душа жаждала общения со своей ровней – начальниками соседних цехов. Имелся повод поделиться большой радостью. Ликвидирована подпольная алкогольная малина. Победа. В сейфе, цела и невредима, ярким доказательством конца стихийного пьянства ждала своего часа последняя литровая бутылка конфискованного «Ройяля».

Глава двадцать третья

   В конце июля 1991-го года Москва порадовала «Арсенал» перспективой крупного госзаказа. Работа предстояла серьёзная, помимо высокой квалификации и опыта она требовала пары сотен квадратных метров вакуума. Капитальные стены на территории завода имелись, не хватало дверей, которые запирали бы их наглухо – с гарантией космоса. Изготовлением таких дверей – согласно своему предназначен ию – должен был заняться инструментальный цех.
   Директор завода вызвал Липченкова, поставил задачу и дал срок исполнения – один месяц. Курировать проект, как и олицетворять его важность, было поручено главному технологу Шумановскому.
   Возвратившись в цех, Палыч созвал экстренное совещание «белых воротничков». Радуясь, сообщил долгожданную весть – Родина вспомнила про них.
   Двери были особой конструкции, состояли из множества комплектующих и требовали кропотливой ручной сборки. Её, самый ответственный этап, Палыч решил доверить Степану. С поимкой Ятколенко, исчезновением тайного источника и контактёров преисподняя переживала свои лучшие времена. Коллектив ходил перед Степаном в должниках. Приговор Змию, отделавшемуся ссылкой в трюм, нашёл отклик в железных мужицких сердцах – благодатью личного помилования. Место Ятколенко заняли двое молодых слесарей. Преисподняя была как никогда работоспособна.
   В начале августа готовые каркасы дверей прибыли из трюма. Вслед за ними собственной персоной явился сам Шумановский.
   Поначалу Степан, занятый приёмом ценного груза и расстановкой людей на исходные позиции, его не заметил. Когда же освободился, Шумановский был тут как тут.
   – Помнишь меня? – поинтересовался он, подойдя вплотную.
   Расчёт был ясен – на повторение пройденного. Однако ожидаемой реакции не последовало. Страх и трепет потерялись где-то по пути. Хозяин преисподней хмурым взглядом смерил гостя и отрицательно покачал головой.
   Предвкушая совсем иной результат, главный технолог растерялся. Лицо его приняло обескураженное выражение, словно он получил неожиданную хлёсткую пощёчину.
   – Я не знаю, кто вы, – сказал Степан стальным голосом. – Но, кто бы вы ни были, лучше поберечься. Здесь зона особого риска. Гарантии безопасности никакой.
   Словно в подтверждение этих слов возле гильотины что-то грохнуло, сцепились двое рабочих, началась шумная заварушка. Степан стрелой метнулся туда.
   Шумановский уставился ему вслед. Память никогда не обманывала его. За юного бездельника, убивавшего рабочее время игрой в шары, теперь отвечал кто-то другой.
   Уйдя с головой в сборку, преисподняя старалась. Все как один чувствовали свою ответственность. Помощь шла отовсюду. Не было ни минуты простоя. Рождалось общее детище – двери будущего.

   Утро 19-го августа было обычным утром понедельника. Однако, едва выйдя из дома на улицу, Степан уловил признаки незримой грозы. Атмосфера была до невозможности гнетущей. Казалось, наступил последний из всех понедельников. Полный тревожных предчувствий, он добрался до завода, миновал проходную и на подходе к своему участку встретил Мяатэ.
   – Конец демократии, – огорошил тот его. – Горбачёв при смерти. Власть перешла к ГКЧП.
   – ГЧ… Кому?
   – Государственному Комитету Чрезвычайных Полномочий. Его возглавили соратники Горбачёва – Янаев, Язов, Пуго, Крючков. КГБ, армия на их стороне. В Москве танки.
   Ближе к обеду старших мастеров призвал к себе в кабинет Палыч. Очки его лежали на столе, глаза были воспалены, вид растерянный.
   – Положение серьёзно, – сказал он. – Могут быть самые непредсказуемые последствия. Однако, чтобы у них там в Москве не творилось, мы должны сохранять спокойствие и продолжать свою работу.
   – Хуже, чем было, уже не будет, – подал голос Мяатэ.
   – Андрис, – обратился к нему начальник, – особая просьба к тебе: не возбуждать людей. В наших интересах проявить максимальные терпение и выдержку. Мы граждане законопослушные, должны доказать, что не хотим и не допустим никаких провокаций.
   – Конечно, – успокаивая шефа, склонил голову бородач.
   Получив наказы по текущим рабочим делам, мастера разошлись.
   День прошёл. Гроза миновала, напугав лишь далёким отголоском. Вечером, заставив прильнуть к экранам телевизоров, московские события пришли в каждый дом.
   Колонны бронетранспортёров, солдаты, танки, протестующие москвичи. Прессконференция ГКЧП. Объявление о планах спасения Отечества. Призывающий к гражданскому неповиновению и бессрочной забастовке Ельцин. Кому верить?
   Утром 20-го Мяатэ поджидал Степана с газетой в руке.
   – Слушай! – Бородач был изрядно возбуждён. – Сегодня должно было состояться подписание нового Союзного договора. Центр лишился бы всех своих полномочий. Вот она – главная причина заварухи. Любой ценой назад в СССР. А они как оправдываются. – Мяатэ развернул газету. – Вице-президент Янаев: «…политика реформ зашла в тупик. На смену энтузиазму пришли безверие, апатия и отчаяние. Экстремистские силы, воспользовавшись предоставленной свободой, стремятся к захвату власти, ликвидации Советского Союза.» Вот даёт, жук!
   – Паны ссорятся, – заметил Степан. – Если они между собой не помирятся, будет война.
   – Да, – согласился Мяатэ. – Всё к этому идёт.
   Второй день московской грозы оказался тревожнее первого. Руководство РСФСР, оказывая сопротивление ГКЧП, укрылось в Белом Доме. ГКЧП пригрозил штурмом. Вокруг Белого Дома начали расти баррикады.
   Вечером того же дня активизировались местные активисты ГКЧП. Военный комендант Ленинграда генерал Самсонов объявил о введении в городе чрезвычайного положения. Выступая по радио и телевидению, перечислил сопутствующие тому меры. Особенно резанули слух и взяли за живое запрет на использование гражданами звукозаписывающих средств, и угроза их последующего изъятия.
   – Какая необходимость, – взволнованно говорила мать Степана, – лишать нас личного имущества. Придут домой, обшарят всё, заберут радио, магнитофон. Потом дойдёт очередь и до телевизора. Это же настоящий бандитский произвол.
   Слушая мать, Степан ожесточался. Она была права. Единственная надежда оставалась на Ельцина. С ним ассоциировалась защита собственности и свобода. Он становился символом борьбы против этого монстра – ГКЧП.
   Напряжение последних суток постепенно концентрировалось вокруг Белого Дома. Падёт он – обретёт явь, придёт в действие, заработает всё сказанное и написанное от лица ГКЧП. Тьма восторжествует над светом.
   Семья спала. Отговорённая от дежурства на «Скорой» Илона – тоже. Степан беспокоился только за Ельцина. Сидя на кухне, он слушал настроенный на FM-диапазон приёмник. Работала единственная доступная станция – «Радио «Рокс». Взволнованный прерывистый голос диктора доносил свежую информацию с московских улиц. Музыкальным лейтмотивом событий звучали, сопереживая, баллады «Дайер Стрейтс».
   За полночь пролилась первая кровь. Несколько раз диктор объявлял о начале штурма Белого Дома. Спустя время с облегчением опровергал себя. Замолкал, уступая эфир музыке.
   Незаметно подкралось утро. Пришло время собираться на работу. Для не сомкнувшего глаз Степана это был повод оторваться от приёмника.
   В середине дня преисподняя прекратила работу. Ворвавшийся с улицы Бадянис сообщил последнюю новость заводского радио: Ельцину присягают войска. Это был конец противостояния и полный крах ГКЧП.
   Вечером телевидение показало сходящего по трапу самолёта живого и невредимого Горбачёва. Президент СССР возвращался в спасённую страну. Прозревшим и знающим отныне – по личному меткому выражению – кто есть ху.
   Триумф демократии совпал с очередной победой Степана – первый комплект дверей в полной сборке был предъявлен ОТК. Преисподняя сработала на совесть. Палыч покинул свой кабинет и посетил прокопчёные стены, чтобы поздравить виновников торжества лично.
   Все были как одна семья. Эмоции били через край. И лишь некто, удалённый от коллектива, на фоне общей бури сохранял холодный рассудок. Слесарь Ятколенко обживался в новых условиях. Запасная фляжка таилась подмышкой. В условленном месте ждали своего спасения горящие души контактёров.

Глава двадцать четвёртая

   – Такие, как мы, плохо кончают! – выпалил Боронок. Руки его дрожали. Он еле владел собой.
   – Любой конец – это начало, – оскалился Гордей. – Я – конченый многократно. Но, как видишь, до сих пор живой. Чем больше презираешь жизнь, тем крепче она держится за тебя. – Он поднял узловатый палец. – Проверено.
   Горсть квашеной капусты отправилась в хищный рот, железные зубы, смыкаясь и клацая, начали с хрустом перемалывать её.
   Боронок опустил глаза. Распитая на двоих водка развязала язык, но не придала храбрости прекословить упырю.
   Неделю они сидят в подполье. На войне как на войне. Потрудились на славу. Уберегли свои жизни, принеся в жертву другие.
   – Куда подевалась твоя крыша? – вдруг спросил Гордей.
   – А что?
   – Потеря для неё большая, – усмехнулся Гордей. – Видела бы она подвиги своего птенца. Может, когда-нибудь доведётся пересечься с ней, а?
   – Может быть, – угрюмо ответил Боронок.
   Ответ не понравился Гордею. Его настроение переменилось, он нахмурился.
   – Не строй из себя святошу, – жёстко сказал он. – Взгляни на меня. Я – твоя изнанка.
   – Хороша изнанка, – склонил голову Боронок. – И нора ей под стать. Мечта всей жизни.
   – Дурак! – сплюнул в сердцах Гордей. – Радуйся, что спасаю тебя. Крысой жить не зазорно, другое дело – отдать концы ею.
   – А пацаны наши на воле, которые головы сейчас кладут, они по-твоему кто?
   – Расходный материал. Шушара. Такие на дню сотнями плодятся. Они нам не чета. Пусть подыхают. Мы должны пережить их.
   Замолчав, Гордей начал внимательно разглядывать Боронка.
   – Наверх собрался? – спросил он. – Может, тебе моя компания приелась? Чую, ждёшь случая, немощи моей. Хочу тебя разочаровать – пустое это. Такие, как я, по кругу ходят. Случись что со мной, я не пропаду, под другим номером воспряну, отыщу и страшный суд устрою. Усвоил, телохранитель?
   Боронок молчал. За пазухой таился заряженный «ТТ». Гордей, казалось, был безоружен. Но не было сил дать достойный ответ главарю. Пресловутое превосходство духа.
   Постучали в дверь. Стук был похож на условный. В мгновенье ока на столе перед Гордеем появилась 20-тизарядная «Беретта». Он прикрыл её газетой. Кивнул Боронку:
   – Открой.
   Идя к двери, Боронок испытал невольное восхищение упырем. Фокусник. Попробуй, сладь с таким.
   Неожиданностей не было. Стучавший оказался гонцом из зоны боевых действий – своим. Пропустив его, Боронок закрыл дверь и отправился в угол на топчан. Третий в предстоящем разговоре был лишним.
   Неделю он не был дома. Очередная отлучка, новое беспокойство для Алёны. Обман тяжёлым грузом давит грудь. И нет выхода. Украдена жизнь. Кандалы на руках и ногах, и ключ от них спрятан на дне далёкого глубокого моря.
   Усевшись, он отключился от реальности. Горькие думы овладели им.
   Минуло немногим более получаса. Утолив любопытство Гордея, гонец поднялся.
   – Собираемся, – сказал главарь, встречаясь взглядом с телохранителем. – Отсидели своё. Пора на волю.
   Боронок облегчённо вздохнул. Куда угодно, лишь бы прочь из этой дыры.
   Перед Бассейной они вышли из попутки. До кафе решили дойти пешком.
   – Поглядывай по сторонам, – предупредил Гордей. – Недобитки остались. Могут полезть на рожон.
   Боронок молчал. Он был настороже и без лишних слов. Слишком свежи были в памяти последние события.
   Показалось кафе. Их ждали. Обступили плотным кольцом, сообща двинулись внутрь. Кафе гуляло. Весёлым шумным банкетом заведение оправдывало свой имидж благопристойного.
   Без остановок Гордей торопливо минул зал, прошёл на кухню, оттуда, увлекая за собой сопровождающих, устремился в подвал.
   Подземное убежище. Низкий, буквально нависающий над головой потолок, отсутствие окон, яркий искусственный свет. Таинство общения под надёжным прикрытием праздничной бутафории наверху.
   Рассевшаяся на мягких спортивных матах крыша приготовилась держать ответ перед своим вожаком.
   Ткнув пальцем в ближнего, Гордей велел:
   – Говори.
   – Рынок наш, – отозвался тот. – Всех, кто тявкать мог, положили.
   – Кха… Это хорошо. Надо полагать, не получилось затяжной войны?
   – Они новички в нашем деле. Хотели числом взять. Надорвались. Последних ищем, пробиваем по адресам, через пару дней закончим.
   – Зря я прятался что-ли?
   – А кто знал? Заявка была серьёзная.
   – Да, – согласился Гордей. – Пуганули салаги.
   Боронок сидел возле Гордея, разглядывая своих товарищей. Звери после охоты. За каждым из них числился личный кровавый счёт. Неделю назад он едва ли мог считаться их ровней. Теперь в ответных взглядах отражалось его превосходство. Как будто вернулось детство, пятнадцатый день рождения, когда, впервые дав отпор врагам, он воплотил собой мужество и силу всех интернатовских одногодков.
   …Директор рынка был сама любезность. Готовый рассчитаться сполна по всем долгам с процентами, он жаждал встречи. Территория торгаша была подконтрольна Гордею. Предвкушая щедрую расплату, он взял с собой Боронка, Кузнеца, Малого и отправился в гости.
   Ранним утром за час до условленной встречи они въехали на территорию рынка и остановились неподалёку от ворот. Гордей велел Малому оглядеться вокруг. Исполняя команду, тот вылез и исчез.
   Спустя минут пять после его ухода возле машины появился невзрачного вида паренёк с пакетом в руке. Постоял, поглазел по сторонам, подошёл вплотную.
   – Тебе чего? – спросил Гордей, опуская стекло.
   Паренёк скривил лицо, ухмыляясь.
   – Что за…, – начал было Гордей и, обрывая себя на полуслове, соскользнул с сиденья на пол.
   Боронок и глазом не успел моргнуть, как события приняли нежданный оборот. Двуствольный обрез выпорхнул из пакета. Обнажая своё истинное намерение, паренёк преобразился.
   Угроза была реальней некуда. Отсидеться было невозможно. Жизнь ударила в набат. Толкая дверь, Боронок бросился наружу.
   Увернулся от первого выстрела, посылая стволы куда подальше – в сторону отчаянной брани Кузнеца, отмахнулся от второго. Облапив и валя наземь, подмял стрелка под себя.
   Встречаясь с деянием рук своих, Боронок остановился. Тяжело дыша, поднялся. Дивиться было чему. Лежащий на земле паренёк уходил также, как появился на белый свет – без срама, невинным и беспомощным младенцем, мочась от всей души под себя в штаны.
   – Утихомирился, пацанчик, – донёсся до ушей знакомый голос.
   Боронок повернул голову.
   – Ему бы, дураку, пальнуть в нас шагов с пяти, без разговоров, – сказал Гордей, встречаясь взглядом. – А он нам с тобой шанс в руки дал. Молодец, паря, воспользовался моментом – не растерялся, проявил себя!
   – Что теперь? – тихо спросил Боронок.
   Гордей пожал плечами.
   – Пошли, узнаем. Пацанчик этот – наш входной билет.
   – Кузнец, – вдруг спохватившись, подался в сторону машины Боронок.
   – Нет больше Кузнеца, – остановил его Гордей. – Убит он. Всю дробь нашу на себя принял. Вечная ему память.
   Боронок перевёл взгляд на вожака. Новый страшный мир вдруг разверзся перед ним. Одному было не выпутаться. Только Гордей знал, что делать, как жить и быть дальше. Не было сейчас среди живых ближе и дороже человека, чем он.
   – Пошли, – хриплым чужим голосом сказал Боронок.
   Территория рынка была на редкость пустынна. Дойдя до здания администрации, они встретили Малого. Тот поделился своими опасениями относительно затишья вокруг. Подозрительно душевное гостеприимство.
   – Мы – главные гости, – ухмыльнулся Гордей. – Других здесь не ждут.
   Он оказался прав. На лестнице перед кабинетом директора их встретила конкурирующая крыша. Без представления лавиной бросилась навстречу. Вместе они покатились вниз до выхода. Здесь движение замедлилось – лавина наткнулась на ощетинившегося Боронка. В узком сжатом пространстве, тая под размашистыми ударами его кулаков, стихия начала терять единство и рассыпаться. Воспользовавшись этим, Гордей с Малым выскочили наружу. Из огня да в полымя.
   Услышав шум дикой схватки за спиной, Боронок устремился в прорыв наверх. Прокладывая путь отчаянной рубкой голых рук, не помня себя, достиг крыши. В глаза бросилась пожарная лестница. Ухватившись за неё, бросился по ступеням вниз. Второй этаж. Директорское окно. Спина самого хозяина маячила внутри. Недолго думая, Боронок вломился к нему в гости. Общения не вышло. Ускользнув в соседнюю комнату, директор закрылся на замок. Метаясь в поисках удовлетворения, Боронок наткнулся на знамя. Красное, с жёлтой бахромой. Хотя и бывшая в употреблении, но всё равно святыня. Удовлетворённым знаменосцем он продолжил путь по пожарной лестнице вниз.
   Спустившись, поднял древко, расправил полотнище. И приманил врагов. Окружённый, пустил знамя в ход, обороняясь им и атакуя. Схватка была жаркой, но вражьи головы и кости оказались крепче святыни. Лишившись её, Боронок бежал.
   В лабиринтах рынка навстречу попался гружёный кочанами капусты грузовик. То была достойная замена знамени. Преградив путь, Боронок остановил его, высадил водителя, сел за руль и вернулся назад.
   Он гонялся за врагами, рассеивая их по всему свободному пространству, в своё удовольствие, пока не попал под обстрел. Заряд картечи неожиданно разнёс в щепу правый борт. Освободившиеся кочаны хлынули рекой наружу. Боронок ударил по тормозам. Толкнул дверь. Кубарем выкатился на землю. Двое стояли перед ним. Крича, с голыми кулаками понёсся на них. Прогнал. Обежав рассыпавшиеся кочаны, увидел ещё троих с обрезами. Выстрел. Пригнулся. Нащупал рукой камень, поднял его, размахнулся и броском встретил следующий выстрел. Залп. Ничком упал в кочаны. Беспорядочная стрельба сотрясла пространство. Град свинца вырвался на свободу. Капуста, прикрывая живую цель, начала превращаться в месиво.
   Внезапно всё стихло. Ругань, сухое щёлканье курков – эхо сожжённого впустую пороха. Откликаясь, Боронок поднялся навстречу со своей полной пороховницей.
   Трое бежали. Он за ними. Снова здание, лестница. Спасение было на крыше. Но она оказалась слишком мала для четверых. Спасаясь, Боронок остался один.
   Бегом спустился на землю. Мимо бежал Малой. За ним – четверо с железной арматурой. Рванулся следом, нагнал последнего, подсёк, выхватил прут и побежал дальше, фехтуя на ходу. Срубил наземь одного, другого. Малой, остановившись и вступив в бой, расправился с третьим. Не успели порадоваться победе, как попали в окружение чёртовой дюжины, вооружённой всё той же арматурой.
   Малой пал под десятком ударов. Отчаянно сопротивляясь, рассекая воздух прутом направо и налево, Боронок вырвался из окружения. Дюжина начала преследовать его. Крики, ругань, тяжёлый топот ног. Теряя силы, на последнем издыхании Боронок выскочил на открытую прямую. Последние сто метров до конечной. Рывок. Финишируя, он увидел перед собой демона. Скрестив руки на груди, страшен и беспощаден был Гордей. Кащей в обнажённом до костяного блеска образе.
   Врата ада распахнулись. Боронок кинулся на землю. Раздался оглушительный стрекот очередей. В спор между жизнью и смертью последним убойным аргументом вступила двадцатитизарядная «Беретта».
   Упала наземь последняя гильза. Обойма опустела. Боронок решился поднять голову и оглянуться. Чистое пространство открылось позади. Брошенная арматура, несколько корчащихся и неподвижных тел. И – никаких следов дюжины. Пропала, как сквозь землю провалилась.
   – Вставай! – гаркнул Гордей, сходя с места и меняя обойму на ходу.
   Как в тумане, Боронок поднялся и, пошатываясь, последовал за ним.
   Они шли к зданию администрации, повторяя по ещё горячим следам свой прерванный путь. Вокруг торжествовала полная гармония. Изредка, когда движение или незначительный шорох пытались нарушить её, Гордей, реагируя, открывал стрельбу.
   Расстреляв двух случайных встречных на лестнице, главарь минул порог директорского кабинета. Пусто. Хозяин, прячась, отсиживался в запертой изнутри соседней комнате. Разнеся выстрелом замок, Гордей ворвался в неё. Жертва заметалась перед ним, подняла руки и отступила к стене. Бах – остановил движение выстрел. Позади на стене кляксой расплылась ярко-красная густая акварель. Директор рухнул как подкошенный.
   Отказываясь верить в реальность происходящего, Боронок обхватил голову руками и опустился на корточки. Жуть. Последней каплей перед глазами – переливающаяся на свету живая акварель.
   Очнулся Боронок в машине. Рядом лежали истерзанные, обезображенные до неузнаваемости Кузнец и Малой. Гордей сидел за рулём. Они неслись по встречной.
   Главарь что-то кричал ему. Он не слышал. Хотелось умереть. От страха, боли, жалости к своим и чужим. Но ни того, ни другого, ни третьего. Пустота. Дикое звериное нутро одерживало верх. И это было только начало.
   …«Разбор полётов» был закончен. Удовлетворённый, Гордей позвал директора кафе.
   – Организуй-ка нам столик на четверых в укромном месте, – велел он. – Меню как обычно.
   – Мне домой надо, – попытался было улизнуть Боронок.
   – Успеешь, – отрезал Гордей. – Твой настоящий дом здесь. Привыкай.
   – Увидев помрачневшее лицо Боронка, нахмурился. – Ну, а коли есть какие-то претензии, жалуйся своей крыше. Пусть она вступится, похлопочет за тебя, а я рассмотрю.
   Стиснув зубы от бессильной ярости, Боронок опустил голову. Несмотря на откровенную издёвку, в словах упыря присутствовала определённая доля смысла. Единственная надежда оставалась на крышу. Выдуманная, она должна была материализоваться. Рано или поздно проявить себя – защитой чести и достоинства униженного и оскорблённого бойца.

   Минуло три дня.
   Боронок открыл глаза. Незнакомое место. Пьяный угар туманил голову. Он лежал на широкой тахте в окружении двух женщин. Одна не спала. Радуясь пробуждению мужчины, она ласково провела пальчиком по его небритой щеке.
   – Ты кто? – спросил он, хрипя.
   – Наташа, – ответила она. – Мы обе Наташи. Почему ты звал нас ночью чужим именем?
   Рядом ожила другая Наташа. Открыв глаза и приняв бодрый вид, устремила на него взгляд древнеегипетской царицы.
   Провал в пространстве и времени.
   Двойные женские объятия. Не устоять. Пряник Гордея, как и кнут, лишал всякой способности к сопротивлению.

Глава двадцать пятая

   – Значит, всё – не вернёшься к нам? – спросил Ян.
   Илона помотала головой.
   – Родные против. Время лихое. Говорят, своими дежурствами я хожу по краю пропасти и лишаю их покоя.
   Она взяла в руки косметичку. После своего внезапного ухода из бригады эта забытая вещица оставалась последним связующим звеном с прошлым.
   Расставание. Искреннее сожаление в глазах Яна. Уходила напарница. Красота, которой не требовалось быть никем – достаточно было оставаться собой. Мисс Скорая Помощь.
   Он проводил её за ворота станции – до автобусной остановки. Стоя в белом халате, со стетоскопом на шее, не обращая внимания на окружающих, закалённый практический врач переживал потоп, излияние большого прекрасного чувства, бессильный поделать что-либо с собой и с ним.
   – У меня был шанс? – спросил он.
   Она промолчала. Загадочный блеск таился в её глазах. Ответ был неизвестен.
   – Это я спрятал косметичку, – вдруг признался он.
   – Вот как! – оживилась она.
   – Хотелось увидеться ещё раз. Попрощаться по-человечески.
   – Вот именно попрощаться, – погрозила Илона косметичкой. – Я девушка несвободная. Учти.
   – Учту, – тряхнул головой он. – Звони, если что. Первая помощь всегда на связи.
   Кивнув, она поспешила в подошедший автобус.
   Выйдя из метро, девушка наткнулась на мать. Та возвращалась с дежурства, неся авоську в руках. Увидев дочь, улыбнулась.
   – Идём со мной. Я угощаю.
   По пути, устремив взгляд на авоську, Илона разглядела картонную упаковку пельменей. Надоевшая, хуже пареной редьки, дежурная еда.
   – Мам!
   – А?
   – Опять пельмени. Мне уже от их одного вида плохо.
   – Да, – вздохнула мать. – Однако ничем другим порадовать не могу. Кругом пустые прилавки. А там, где есть хотя бы крупица съестного – очередь как в Мавзолей. Во всём винят этих комитетчиков.
   – Их же посадили.
   – Ага. Нашли козлов отпущения.
   – А знаешь, как расшифровывается ГКЧП?
   – Как?
   – Гады Коммунисты Что Придумали. Нам лектор в Академии по секрету сказал.
   – Тише. Не надо повторять чужую глупость.
   – Почему? Боишься, Ельцин их простит и выпустит?
   – Выпустит – не выпустит, это всё равно. Пусть он воплотит в жизнь чаяния народа.
   – Свобода и процветание?
   – Да. Хотя можно обойтись и одним процветанием, без лишней свободы.
   – И все люди – братья. Конец страхам, несчастьям и болезням. Полная и безоговорочная победа всеобщего счастья.
   – Не обольщайся. Как бы не изменилась жизнь, наша с тобой профессия не умрёт. Счастливые тоже болеют.
   – Я видела счастливых людей. Наш папа – один из них.
   – Сейчас придём домой, сядем за стол, расскажешь ещё раз об этом поподробней. Будет хорошая приправа нашим пельменям.
   Такой сон Илона видела впервые. Одна в диковинном чудесном лесу. Блуждая в поисках выхода, нашла тропинку. Пошла по ней. Лес не кончался, тропинка плутала, пока, наконец, не завела в глухую чащу. Тупик. Однако путь не прервался. Лес ожил, склонил деревья, обхватил её ветвями и поднял высоко-высоко. Эстафету принял ветер. Он подхватил её и понёс, как невесомую пушинку, над землёй. Дух захватывало от полёта. Показался необъятный зелёный луг. Отпущенная ветром, она приземлилась на нём, среди пьянящих трав по пояс. Купаясь в свежей росе, пошла вперёд, туда, где всходило солнце. По пути её обгоняли жужжащие шмели, пчёлы, мотыльки. Всех влекло, манило собой солнце. Яркое, необыкновенное, сиреневое…
   Она проснулась утром, совершенно не помня того, что снилось. Однако ощущение свободного полёта, преодоления больших преград и расстояний, встречи с прекрасным чувством упоительно сладкого томления переполняло её. Легко поднявшись с постели, она устремилась к телефону.
   Степан был дома.
   – У меня свободный вечер сегодня, – сказала она ему. – Конец дежурствам.
   Молчание было ответом.
   – И настроение, – продолжала она, – какое-то необыкновенное. Словно побывала на другом конце света. Лето в душе.
   Она вдруг спохватилась, что разговаривает сама с собой.
   – Эй, Стёпа, ты что, язык проглотил?
   – Звонок неожиданный, – сказал он. – Вспоминаю, чем мог насолить тебе.
   – Расслабься, – засмеялась она. – Отбой воздушной тревоги. Это мирные переговоры.
   Он услышал её. Утренние телефонные переговоры продолжились вечером – прогулкой по Пискарёвскому парку.
   – Ты исхудал, – заметила она.
   – Работа такая, – ответил Степан. – Приходится лезть из кожи вон. Особенно последние дни.
   – Начальство хоть ценит?
   – Мы худеем вместе.
   Илона улыбнулась. Украдкой бросила внимательный взгляд на него.
   – Похоже на любовь. Отречение от себя. Всё та же добровольная жертва.
   Он посмотрел на неё.
   – Что, разве тебе не хочется поговорить об этом?
   Степан вздохнул.
   – Такие разговоры между нами обычно плохо кончаются.
   – Не обобщай. Что у нас в данном конкретном случае?
   – В данном случае? И в данном случае, и любом другом, истина всегда одна. Есть привязанность – люби. Нет – иди мимо. Слова здесь не имеют никакого смысла.
   – Речь мужа.
   – Заводская школа. Старший мастер Степан Греков, сыновья и К°. Усыновление матёрых мужиков. Жизнь, работа и любовь во имя благой общей цели.
   – Это здорово, – сказала Илона. – Вашему коллективу не хватает лишь малой толики преображения.
   – Какой?
   – Женской. Удочеряй меня, Степан Греков. Так и быть, согласна быть вашим лицом.
   Парк кончался. Темнело. Тополиной аллеей двое влюблённых шли вперёд. Журавли парили в небе. Уходила в Лету советская эпоха. Солнце оставалось с ними, от восхода до заката – ярким светом всех прошлых, настоящих и будущих времён.

Глава двадцать шестая

   Боронок пропал. Как в воду канул. Все старания Степана отыскать его были безуспешны. Однажды он дозвонился до Алёны. Безжизненным голосом та поведала ему, что последний раз вживую общалась с Титом три месяца назад, осенью. Затем, уже в начале зимы, был междугородний звонок, давая знать о себе, пропавший сообщил, что командирован заводом за продуктами, миссия почти что секретная и как только сложатся благоприятные обстоятельства, он вернётся, как всегда любящий, верный, надёжный.
   – Наверно, это край, где продукты растут на деревьях. Тит ждёт, пока созреют, – горькой шуткой закончила Алёна разговор.
   Степан решил продолжить поиски при помощи Горыныча. Этот наверняка знал, куда мог запропаститься закадычный друг.
   Приватная информация требовала близкого общения. Созвонившись с Горынычем, Степан напросился в гости.
   Они встретились накануне 23 февраля. Горыныч был дома один. Вид у него был озабоченный, шикарная дорогая гитара висела на ремне через плечо – предстояло праздничное выступление в родной пекарне.
   – Ох, ты каков музыкант! – воскликнул Степан, едва увидев его.
   Горыныч подбоченился.
   – Что сыграть? – спросил он. – Заказывай, я многое могу.
   – «Дайер Стрейтс» – «Братья по оружию», – выпалил Степан первое, что пришло на ум.
   Не сходя с места, Горыныч исполнил дорогую и близкую мелодию. Копия так искусно подражала подлиннику, что Степан, невольно забывшись, потребовал исполнения на «бис».
   Перед четвёртым исполнением оба, опомнившись, пришли в себя. Горыныч остановился, снял гитару и повёл гостя на кухню.
   Увы, за чаем Степана ждало разочарование. Горыныч был отрезан от Боронка, также, как и Алёна.
   – У тебя какое-то дело к нему? – спросил Горыныч.
   – Давно не виделись.
   – И что?
   – Скучаю.
   Горыныч вздохнул.
   – Мне его тоже не хватает. Исчез куда-то. Последнее время он какой-то странный был, непохожий на себя. Дома часто не ночевал.
   – Проблемы? Почему он с тобой ими не делился?
   – Не знаю. Как с завода уволился, так и пошло. Наверное, бизнес. А это, сам знаешь, потёмки.
   – Алёна говорит, он в командировке.
   – Возможно. Тогда я даже догадываюсь, где.
   – Где?
   – В Молдавии. Я однажды там вместе с ним был. Проездом. Такие соблазнительные девицы на нас вешались – едва не остались. Потянуло, видать, Тита обратно в солнечные края. Это он раньше вино вагонами гонял, ишачил на других, а сейчас я не удивлюсь, если узнаю, что он сам сусам – винный барон. И все наши девицы при нём.
   Степан затаил дыхание.
   – Что же, по-твоему, мы его больше не увидим?
   – Вернётся, – убеждённо заявил Горыныч. – Такие, как Тит, не пропадают. Он ещё покажет нам, где раки зимуют. Дружба для него – дело святое. Только не знаю, как он оправдается перед своей подругой. Но, думаю, она его любит и если он вернётся, при деле и богатым – простит.
   – Тяжело, наверно, ей одной?
   – Мы редко встречаемся. Она, кажется, работает в детском саду, вроде не бедствует – получает зарплату.
   – Всё равно, ты будь внимательней. Может быть, ей помощь понадобится. Мы же друзья Боронка. Главная и единственная опора в его отсутствие.
   – Это да, – согласился Горыныч.

   – Прекрати. Это насилие. Хочешь, чтобы я проснулась? У тебя есть язык и пальцы.
   Произнеся слова спросонья, Илона даже не открыла глаз.
   Степан улыбнулся. Рассвет. Воспрявшая штыком мужская бодрость. Попробуй, справься с ней, когда ты не один в постели. Однако следует и вправду умерить пыл. Проснись, ответь, любимая, внимая тебе, я мягок, обходителен и нежен.
   Они пришли в себя спустя несколько часов. Суббота. Позднее утро. Устремив взгляд в потолок, Степан вспоминал чью-то замечательную фразу: «счастье – это просыпаться рядом с любимой».
   – Скажи мне что-нибудь хорошее, – попросила Илона.
   Он перевёл взгляд на неё.
   – Буддисты говорят, что человек – это сосуд желаний. Искореняя их, можно достичь нирваны. Одним желанием стало меньше. Мы на правильном пути.
   – Я чувствую, это желание не последнее. Сколько их ещё впереди?
   – Пока хватит дыхания – все наши.
   – А потом?
   Отвернувшись, Степан вновь устремил взгляд в потолок.
   – Потом свет снизойдёт до нас, – сказал он. – Отступит тьма и мы узнаем, какие же мы были тёмные.
   – И это будет миг просветления?
   – Да.
   Раздался осторожный стук в дверь.
   – Ребята, пора вставать, – прозвучал приглушённый голос матери Степана.
   – Слышала? – повернул голову Степан к Илоне. – А я думал, наш необитаемый остров отрезан от внешнего мира – мы здесь одни.
   На завтрак была каша. Умытые Степан и Илона сидели за столом. Уходя из кухни, мать остановилась и спросила:
   – Илона, а вы дома чем питаетесь?
   – Щи, каша и гуманитарная помощь, – ответила девушка.
   – Помощь? – переспросила мать.
   – Нам папа посылки шлёт, – пояснила Илона. – Галеты, шоколад, варенье.
   – На этом долго не протянешь.
   – А есть не хочется.
   – Не хочется? Вот интересно. Ты повторяешь последние слова узников Бухенвальда.
   – Какой Бухенвальд, мама? – вступил в разговор Степан. – Мы победили в той войне.
   – Одной победой сыт не будешь, Стёпа, – заявила мать. – Взгляни правде в глаза.
   Оставшись наедине, молодые переглянулись.
   – Значит, есть не хочется? – спросил Степан.
   – Не-а.
   – Ничего. Придётся поработать ложкой через силу. Представь, что на дне тарелки находится выход из этого тупика. Готова ты вновь почувствовать себя голодной и счастливой?
   – Готова.
   – Тогда за дело.
   После завтрака Илона заторопила Степана в путь. Впереди был праздничный дискотечный вечер. Она хотела предстать на нём в соответствующем достойном наряде, том, что дожидался своего часа у неё дома.
   Проводив их, мать уединилась на кухне с Викой.
   – Ох, не завидую я вам, молодёжь! – Лицо матери выражало море печали и сочувствия. – Мы жили-тужили, страдали и боролись, надеялись, вам, детям, достанутся плоды наших трудов. А что в итоге? Страна чудес. Каждому поколению – своя Голгофа. Вкушайте дети горечь разбитых надежд своих родителей и продолжайте этот трудный путь сами.
   Вика слушала и молчала. Настроение было лучше некуда. Сегодня вечером, втроём, вместе с братом и Илоной, они отправляются на дискотеку. Первая студенческая сессия, которой она боялась больше всего на свете, позади. Экзамены сданы на отлично. Любимый мальчик, живой и здоровый, мужает под присмотром командиров. Не до печалей. Говори, что хочешь, мама. Свет озарял личное будущее. Жизнь только начиналась.

   Спустившись в метро, Илона и Степан отправились на платформу. Поезд только что ушёл. Множество людей, толпясь, ожидало прибытия нового. Остановившись на свободном пятачке, они примкнули к общему ожиданию.
   – Как я выглядела со стороны? – спросила Илона. – Заметно было, что стеснялась?
   – Тебя это волнует?
   – Волнует. Хотелось бы соответствовать на людях своему родному образу – без искажений.
   – Успокойся, ты произвела достойное впечатление.
   – Даже если ты обманываешь, не буду переживать. Девочкам слабости простительны.
   Степан, соглашаясь, кивнул.
   – Парням – нет, – продолжила она.
   – Что это значит? – удивился Степан. – Мне и расслабиться уже нельзя?
   – Нельзя. Посуди сам. Я должна быть всегда уверена в тебе. Иначе, какой из тебя кавалер?
   Степан расправил плечи, принял молодцеватый вид, добавил стального блеска взгляду.
   – Стена к твоим услугам.
   – Договорились, – улыбнулась Илона.
   – Хотя она не сразу строилась, – сказал Степан, возвращаясь в исходный образ.
   – Что ты говоришь?
   – Это правда. Я был стеснительный малыш. В детском саду чурался своих товарищей, играл один, ну, одним словом был вылитый отшельник.
   – И с девчонками не общался?
   – Я привлекал внимание воспитательниц, девчонок лет по 17—18 лет. Маленький, забавный крепыш, плюшевый медвежонок, которому все детские эпидемии были нипочём. Перед свиданиями со своими парнями первый поцелуй девчонки всегда дарили мне. На удачу и тренируя технику. Нашу общую любовь подвели мои малые лета. Приходя домой, я распоясывался и искал взаимности у всех подряд. Тайна открылась. Маманя устроила большой переполох в саду.
   Воспоминания захватили Степана. Он хотел было продолжать делиться ими вслух, но пристальный взгляд Илоны побудил его прерваться и остановиться на полуслове.
   – Значит, ты – знаток женских слабостей, – протянула она, покачивая головой. – Любовник со стажем. Спасибо маме, что сохранила тебя в целости и сохранности до наших дней.
   – Теперь ты уверена во мне?
   – Более чем.
   – Согласна провести со мной остаток дней?
   – О, для этого одной уверенности мало. Нужна сопутствующая материальная база.
   – Рай с милым в шалаше – это не для тебя?
   – Нет.
   – Хорошо. Буду иметь в виду.
   Подошёл поезд. Они поспешили на посадку и, смешавшись с людской толчеёй, штурмующей вагон, покинули платформу.

   Дом Культуры на Обводном переживал нашествие. Праздничный вечер 23 февраля. Огромный зал был полон. Отплясывая под оглушительную музыку, сотни ног полировали дощатый блестящий пол, стирая его до основания.
   Это было особенное место для Илоны. Здесь, воспряв впервые, открылась свету красота юной девы – принцессы школьных дискотечных вечеров.
   Прошло время. Минули большие перемены. И вновь всё было по-старому. Середина зала, гуща танцующих, концентрация мужского внимания вокруг неё. Молодцеватые курсанты, тесня друг друга, подбираются со всех сторон, и она уже замечает первую растерянность в глазах Степана. Мужское состязание в разгаре. Курсантов много, он один.
   Внезапно куда-то исчезла Вика. Чуть помедлив, Степан собрался с духом и бросился на поиски. Найдя её среди всё тех же ухажёров в погонах, ухватил за руку и потащил за собой.
   Его отсутствием воспользовались. Курсанты уступили место самому достойному. Отличник, косая сажень в плечах, будущий генерал, токующим глухарём подпрыгивал вокруг Илоны.
   – Он мне нравится, – крикнула Илона, смеясь.
   – Я приглашаю на медленный танец, – заявил глухарь, перекрывая общий шум.
   – Я согласна, – ответила Илона. Для верности кивнула головой.
   Курсанты радостно загудели.
   Лёд и пламень схлестнулись внутри Степана. Он стиснул зубы. Вне себя от нахлынувших чувств, расталкивая окружающих, бросился прочь из зала.
   Площадка перед лестницей, ведущей вниз. Он остановился. Машинальным движением достал пачку сигарет. Закурил. Признать поражение и убежать? Ну, нет. То был вызов ему. И надо было отвечать. Покурив и успокоившись, он вернулся в зал. Полутьма. Заканчивался медленный танец. Большинство жалось к стенам, уступая место счастливому танцующему попарно меньшинству.
   Степан двинулся в путь. Обходя периметр, наткнулся на симпатичное личико.
   – Потанцуем? – предложил он, стараясь улыбнуться и расположить девушку всеми фибрами души.
   – Что? – растерянно переспросила она.
   – Иди, – толкнула её подруга. – Тебя приглашают.
   Подруга показалась Степану краше. Но изменить что-либо уже было нельзя – выбор был сделан.
   Они успели побыть парой минуту – ровно столько, сколько суждено было продлиться общему медленному танцу. Зажёгся свет. Перед ним замерло орудие мести, невинное, одноразовое, готовое к беспрекословному подчинению. Неприятное чувство стыда охватило его.
   – Прости, – сказал он, отводя глаза. – Мне срочно надо в туалет.
   За дверями зала пыл мстителя окончательно рассеялся. Он решил дождаться своих потерянных девчонок здесь, убивая время сигаретами. Про то, что оказался лишним, старался не думать.
   Прошёл час. В зале наступило затишье. Громкий голос через микрофон призвал всех отдохнуть. Двери открылись. Разгорячённый людской поток хлынул наружу. Вскоре, среди чужих лиц Степан увидел родные. Обе, и Илона, и Вика, стреляли глазами по сторонам – в поисках, конечно же, его. Встретившись с ним взглядом, обрадовались и поспешили навстречу.
   – Спасибо, Стёпа! – Илона сияла счастьем. – Ты дал нам расслабиться. Настоящий джентльмен.
   – Стёп, со мной сразу трое познакомились, – защебетала Вика. – Они друзья. Ты, говорят, нам всем нравишься, но оставляем выбор за тобой.
   – Выбрала? – ледяным тоном осведомился Степан.
   – Стёпа, – с укором сказала Илона. – Остынь. Мы для тебя старались. Сбросили одним махом весь негатив.
   – Что? – сиплым голосом выдавил Степан.
   Илона томно прикрыла глаза, взмахнула ладонью.
   – Влюблённые курсанты. Буря эмоций. Разве можно дать пропасть даром такому добру?
   Вика молчала, испуганно смотря на брата. Он перехватил её взгляд. И она тотчас поспешила укрыться за Илону, чтобы не разрыдаться от жалости к нему.
   – Стёпа, мы вернулись, – сказала Илона. – Целые и невредимые. Цени нашу преданность.
   Последние слова Степан уже не слышал. Из дверей на перекур выходили кителя. Все, как один, преображённые одной общей неожиданной переменой.
   Степан ловил на себе взгляды, как и прежде, чужие и недружелюбные, но уже без тени соперничества. На него глазели опустошённые ребята-сироты.
   – Что ты сделала с ними? – спросил он Илону, сам не свой от удивления.
   – Мальчики любили, – обольстительно улыбнулась она, пожимая плечами. – Я – любилась. Простой обмен и никакого мошенничества.
   Степан смотрел на неё и не мог оторваться. Сияет и лучится за десятерых. Чудеса. Неужели и вправду воспользовалась моментом, зарядилась курсантской энергией, опустошила до дна их закрома? Ему вдруг до нетерпимости захотелось проверить свою догадку, обнять её, впиться губами, почувствовать заряженным себя…
   – Я больше вас в зал не пущу, – заявил он, с трудом приходя в себя. – Хватит, навеселились.
   – Конечно, – согласилась Илона. – Двадцать третье февраля кончилось. До свидания, мальчики. Восстанавливайтесь.
   – Уходим, – сказал он, отводя взгляд от неё. – Скоро соберётся очередь в гардероб. Не протолкнёшься.
   По пути домой, замкнувшись, он не разговаривал с обеими. Обида переполняла его. Украли праздник.
   Дома, повязав Илону общением с родителями, он отозвал сестру в укромное место и учинил допрос с пристрастием. Доведя Вику до слёз, узнал главное – измены не было.
   Пришло время сна. Они лежали вдвоём в одной постели, укрытые тёплым одеялом.
   – Вечеринка, звёзды, настроение, – тихо заговорила Илона. – Как удачно всё соединилось в эту ночь. Представь, это наша последняя ночь. Неизвестно, что будет завтра. Я готова не спать.
   Степан громко зевнул.
   – Ты, наверно, сова, – заметил он. – Все совы жалуются на бессонницу. Ничего, пройдёт. Бери пример с меня. Я – жаворонок, засыпаю на лету. До встречи.
   Несколько минут Илона обдумывала ответ. Наконец, решительно откинула одеяло, вскочила и уселась верхом на него.
   Степан открыл глаза.
   – Ты не птица, Степан Греков, – жарко задышала она, наклонившись и демонстрируя вырезом сорочки свои обнажённые прелести. – Ты – мой пленный. Готовься держать ответ за мою украденную любовь. Один за всех.
   Трепет охватил Степана.
   Такого между ними ещё не было.
   Чужими курсантскими телами был сложен будущий костёр.

   Алёна выполняла обещание. В этот поздний час все маленькие воспитанники, разойдясь с родителями по домам, уже спали в своих кроватках. На полу замерли груды оставленных игрушек. В детском саду с Костиком они были одни.
   Дожидаясь отца, они раскрашивали цветными карандашами чёрно-белые картинки в детской книжке о богатырях. Костик, сопя, с усилием нажимал на грифель. Алёна помогала ему, деликатно и незаметно, как добрая фея, старающаяся разбудить талант маленького художника.
   Семья Костика была неполной. Согласно горькой шутке отца мать значилась в списках пропавших без вести. Редкий страшный случай – ради личного счастья женщина бросила своего ребёнка, сбежав неведомо куда с любовником.
   Отец с сыном жили в общежитии. Завод, на котором работал отец, числился в банкротах. Перебиваясь кое-как, всё свободное время отец проводил в поисках случайных заработков. Сегодняшний вечер – не исключение.
   Увлечённые своим занятием, Алёна и Костик совершенно позабыли о времени. Внезапный сигнал автомобильного гудка с улицы вернул их в реальность.
   – Папа приехал! – закричал Костик, бросая карандаш. Торопя Алёну, бросился к шкафу – за одеждой.
   Спустя несколько минут, одетые, они столкнулись в дверях с отцом.
   – Спасибо вам огромное, – начал благодарить он Алёну. – Я в большом долгу перед вами.
   – Я рада помочь, – поспешила остановить его Алёна. – У меня море свободного времени. Пусть от него будет хоть какая-то польза.
   Отец погладил сына по голове.
   – Может, вас подвезти? – предложил он.
   Алёна замялась, представляя себе его маленький «Запорожец».
   – А мы поместимся туда все?
   – Ещё как! – уверенно заверил отец. – Поехали!
   Машина остановилась перед парадной её дома.
   – Зайдёте? – предложила она. – Выпьем чаю.
   – Что скажешь, герой? – обратился отец к сыну. – Хочешь в гости к тёте Алёне?
   – А у тебя дома есть зверюшки? – спросил малыш.
   – Есть, – улыбнулась Алёна. – Только нарисованные. Пойдём, я вас познакомлю.
   Усадив гостей на диване в комнате, дав Костику в руки энциклопедию домашних животных, Алёна отправилась на кухню. Чиркнула спичкой, поставила чайник на плиту. Смотря на огонь, села. Вот уже несколько месяцев прошло с того дня, как она поселилась в этой квартире, живя ожиданием встречи с любимым. Время идёт, тот не торопится возвращаться, обрекая её проводить дни и ночи в одиночестве. Сегодня впервые здесь гости. Такие же неприкаянные, как и она сама. Общая беда сближает. Известная старая истина подтверждалась собственным примером. Она вдруг поймала себя на мысли, что эти два человека – отец и сын – очень дороги ей. Им всем не хватало опоры и тепла.
   Чайник зашумел, отвлекая от дум. Она встала и, поспешив привести себя в порядок, занялась подготовкой к чаепитию.

   Горыныч возвращался с помойки, неся в руке пустое мусорное ведро. Скользя беззаботным взглядом по фасаду дома, вдруг встрепенулся и насторожился. Внимание привлекло окно Боронка. Свет как свет, но какой-то слишком яркий, необыкновенный, пожалуй, даже праздничный. Он вошёл в парадную, начал подниматься по лестнице. Дошёл до квартиры Боронка, поставил ведро, прильнул ухом к двери. Спустя несколько минут тишины услышал чужие голоса, смех. Он отпрянул от двери. Ошибки быть не могло – гости.
   В прихожей собственной квартиры Горыныч задумался. Следовало проявить бдительность. Нельзя было упускать из виду чужаков. Ведь он сейчас – глаза и уши Тита. Внезапно из-за двери донёсся шум. Горыныч кинулся к ней, прислушался. И не поверил в свою удачу – звучал голос Алёны. Мигом схватив ведро, он открыл дверь и выскочил наружу. Какой-то малыш стремглав пронёсся мимо. Алёна, спускаясь, шутливо грозила ему. За ней маячил незнакомый мужчина.
   Горыныч замер, преграждая путь.
   – Привет, – поздоровалась с ним Алёна.
   Молча кивнув в ответ, Горыныч устремил всё внимание на незнакомца.
   Обойдя живое препятствие, пара пошла вниз. Горыныч, недолго думая, устремился вслед за ней. Выйдя на улицу – свидетелем проводов гостей – остановился.
   – Мы поехали домой, Алёнушка, – сказал незнакомец, садясь за руль «Запорожца».
   – Всего доброго.
   – До свидания, Саша, – ответила она ему. Постучала по боковому стеклу машины. – Костик, до завтра.
   «Запорожец» уехал.
   Обернувшись, Алёна встретилась взглядом с Горынычем. Увидела ведро в руке.
   – Зачем ты ходишь с пустым ведром? – спросила она. – Пугаешь всех.
   – Пугаю? – переспросил он.
   – Да. Пустое ведро – это же плохая примета.
   Слегка уязвлённый, Горыныч поспешил спрятать ведро за спину.
   Она пошла в парадную.
   – Что передать Боронку? – бросил он ей вслед.
   Она оглянулась. Тоска отразилась в её взгляде.
   – А где он, твой Боронок?
   Горынычу внезапно стало не по себе. Он почувствовал себя вором, крадущим чужое счастье.
   – Я знаю, он скоро вернётся, – сказал он, оправдываясь.
   Она кивнула и пошла дальше, обронив на ходу:
   – Жду.
   Дверь парадной закрылась.
   Горыныч постоял, задумчиво почесал рукой затылок и двинулся в сторону помойки. Перед мусорным баком, прозревая, остановился. Нехорошая примета сопровождала его. Ноша, как таковая, отсутствовала. Ведро было пусто.

Глава двадцать седьмая

   Весной тысяча девятьсот девяносто третьего года дух реформаторства обуял освободившуюся от коммунистической тирании Россию. Молодое правительство, выдав населению приватизационные чеки, объявило о разделе советского наследия. Общественная собственность уступала место частной.
   «Арсенал» в числе всех прочих заводов и фабрик готовился к участию в реформаторском почине – путём так называемого акционирования. Администрация и её представители на местах – начальники бюро, отделов и цехов – развили бурную активную деятельность. Бывшая красная элита, обуреваемая жаждой приспособления, стремилась конвертировать себя в хозяйку новой жизни. Необходимо было заручиться безоговорочной поддержкой большинства и прибрать к рукам его доверие.
   За сутки до решающего цехового собрания директор завода вызвал к себе Липченкова.
   – Обещай им всё, – начал он свой приватный разговор. – Заботу, работу, премии. Самые щедрые посулы, не скупись. Покажи, что готов снять с себя последнюю рубашку. В итоге контрольный пакет акций должен оказаться у тебя.
   – Ваши последние слова да Богу в уши. – Палыч тёр платком вспотевший лоб. – Однако в цеху есть шальные головы. Боюсь, начнут настраивать народ на альтернативный вариант – коллективное управление с наёмным подотчётным начальником. Закон, ведь, предоставляет им такое право.
   – Это я беру на себя, – махнул рукой директор. – Сегодня выступлю по заводскому радио, предупрежу всех, что капитанов на переправе не меняют. Успокойся, Палыч. Ты – моё доверенное лицо. За тобой – свет, тепло и вода. Всем остальным – кукиш с маслом.
   – А что дальше? – поинтересовался Палыч.
   – Дальше – бабки. Большие. Такие, какие мы с тобой сроду не видывали. Вспомни девяносто первый год. Это за нас с тобой Ельцин влез на танк. Давай достойно примем эстафету.
   Загруженный до отказа директорскими наставлениями и инструкциями Палыч вышел из заводоуправления. Слегка кружилась голова. Казалось, всё будет хорошо. Однако следовало отдавать себе отчёт – у него только один шанс. Акционирование должно было пройти гладко, без сучка и задоринки. Любая оплошность могла привести к краху и стоить карьеры. Никаких отеческих чувств и прочих антимоний. Предстоит поход по головам. Каждый сам за себя. Такое пришло время.
   Неторопливой размеренной ходьбой он минул большую часть пути и вышел на прямую, ведущую к цеху. Впереди справа перед воротами преисподней стояла гурьба рабочих во главе со старшим мастером. Необычайное оживление владело всеми. Что у них там стряслось? Приблизившись, Палыч остановился и принял заинтересованный вид.
   – Василий Палыч! – едва увидев его, кинулся навстречу Степан.
   – Что такое?
   – У нас ЧП. Ворота упали. Представляете, сами собой рухнули. Петли проржавели насквозь. Сначала левая половина, за ней следом правая.
   – На дорогу упали?
   – Прямо поперёк неё.
   – Надеюсь, обошлось без жертв?
   – Да. В этом нам повезло.
   – Ветшает всё, – заметил Палыч. – Но я вижу, вы нашли выход из положения – обошлись своими силами, подняли ворота.
   – Мы их краном зацепили изнутри. Он их сейчас стропами держит. Вот соображаем, как дальше быть.
   – Соображайте, – кивнул Палыч. – Желаю удачи. – Обвёл Степана, рабочих и ворота рассеянным взглядом, отвернулся и продолжил свой путь.
   Слегка озадаченный подобным поведением шефа Степан растерянно уставился ему вслед.
   – Кабинетная натура, – донёсся чей-то голос из-за спины. – Ему до наших дел нет никакого дела. На-ча-ль-ник!
   Степан пришёл в себя. Нахмурившись, повернул голову в сторону голоса.
   – Я тоже начальник, – сказал он. – Здесь и сейчас – на переднем крае с вами. Кому память отшибло?
   Сражённый отповедью рабочий растерялся, онемел и, склонив голову, поспешил затеряться с ответом за спинами товарищей.
   Палыч шёл и думал. Вырос мальчишка. Преобразил преисподнюю, стал её признанным лидером и уже имеет все шансы тягаться на равных с ним самим – заслуженным управленцем. Во главе с таким удальцом преисподняя страшна и опасна. Отсюда веет угрозой реформам, здесь таится и зреет, ждёт своего выхода наружу мятежный дух. И потому нет и не может быть у них общего будущего. Ворота пали. Какой своевременный приговор людям, нашедшим убежище за ними.

   Цеховое собрание проходило в канун Международного женского дня. Традиционных поздравлений не предусматривалось. Повестка дня целиком была посвящена серьёзнейшему мероприятию – смешению полов, и женщин, и мужчин, в одну безликую общность акционеров.
   Палыч, красный от натуги, осипшим голосом убеждал собрание в реальности исполнения подобной задачи. Он предлагал возглавить путь навстречу ей, обзавестись общей копилкой – уставным капиталом, куда жертвовал квартиру, дачу, имущество и самого себя с потрохами. От людей ничего подобного не требовалось. Всего лишь толика веры и голос ценой в ваучер – приватизационный чек.
   Люди слушали. Отец народа был убедителен.
   Как всегда оппонировал вслух начальнику один Мяатэ.
   – Почему людям не дали возможность ознакомиться с уставом? – вопрошал он.
   – Устав большой, – отвечал Палыч. – Насыщен юридической беллетристикой. Я попросил проштудировать его уважаемых людей цеха. Им все доверяют. Пусть выскажут своё мнение.
   – Кто эти люди?
   – Начальник ОТК Аросевич и технолог Бакин.
   Оба поименованные поднялись со своих мест и в один голос заявили:
   – Устав хороший. Одобряем.
   – По этому документу верхушка АО владеет неограниченными полномочиями, простые же акционеры лишены элементарного права голоса, – не унимался Мяатэ.
   – Это на пользу общему делу, – парировал Палыч. – Злоупотреблений я не допущу. Вы меня знаете.
   – Знаем, – крикнул кто-то. – Верим Палычу!
   – Верим! – хором подхватило большинство.
   – Не торопитесь! – пытался остановить цепную реакцию Мяатэ. – Давайте проведём гласную общественную экспертизу устава, внесём свои коррективы, предложения и поправки.
   Собрание шумело, словно роща в осеннюю бурю.
   Слово попросил Аросевич. Все притихли. Седой интеллигентный мужчина, дитя ленинградской блокады, был непререкаемым авторитетом в цеху.
   – Я призываю всех задуматься, – начал он. – Какое тяжёлое ярмо вешает на себя Василий Палыч. Фактически он наш спаситель. У него громадьё планов, большой портфель заказов. Он прекрасно взаимодействует со всеми службами завода, вхож в высокие кабинеты. Любой другой вариант нежизнеспособен, мы только потеряем время и в итоге забредём в тупик. Призываю всех следовать моему примеру. Я голосую «за».
   Снова поднялся шум. Мяатэ пытался привлечь внимание, но тщётно. Никто больше не хотел слышать его. Вопрос ставился на голосование. Кто за? Лес рук был ответом. Свершилось. Виновник разгоревшихся страстей не мог скрыть торжества. Вознесённый на вершину власти крепким жимом рук над головой он принялся благодарить людей. И не было среди собравшихся большего должника, чем этот человек. Оптовый покупатель душ. Бывший советский руководитель.

   Степану было не до собраний. В этот переломный для людских судеб час его интересовал приземлённый металл. Тайная добыча продолжалась. Теперь в ней участвовал целый железнодорожный кран. Знакомый машинист доставил по рельсам прямо к воротам преисподней посылку со склада.
   В паре с Бадянисом, осматривая груз со всех сторон, Степан готовился к его оприходованию. За этим занятием его и застал Мяатэ. Увидев расстроенного озабоченного бородача, Степан вспомнил про собрание.
   – Чем всё кончилось? – спросил он, отходя с бородачом в сторонку.
   – Цех превратился в АО, – грустно ответил Мяатэ. – Все пишут заявления. Хотят быть членами.
   – Тебе, кажется, это не нравится?
   – Нет. Но теперь это не имеет никакого значения. Я потерял все возможности как-либо управлять событиями. Старый лис Палыч празднует победу. Остаётся смириться и присоединиться к большинству.
   – А что обещают?
   – Бесплатный сыр. Который бывает, только сам знаешь где.
   С сочувствием глядя на разочарованного бородача, Степан улыбнулся. Рано горевать. Правда там, где большинство. Дурилка ты картонная, Андрис.

   Через неделю после памятного собрания, утверждаясь в своей новой роли, Палыч начал первые преобразования. Оптимизация производственного процесса неизвестной доселе угрозой замаячила перед рядовыми членами новоиспечённого АО. Созванные на летучку старшие мастера получили приказ готовить людей в отпуск за свой счёт. Меньше всего при этом повезло преисподней. Никаких квот. Палыч объявил ей полную демобилизацию.
   Опережая протест Степана, едва не крича, выступил Мяатэ.
   – Побойтесь Бога, Василий Палыч, – попытался образумить он шефа. – Даже в самые худшие времена люди оставались на своих местах. Один за всех, все за одного.
   – Производственная необходимость, – невозмутимо отвечал Палыч. – Целесообразность текущего момента. – Глаза его за стёклами очков казались непроницаемыми. – Я рискую частью ради сохранения целого. – Глаза внезапно ожили, дикая злоба отразилась в них. – И кто ты такой, чтобы мне перечить? Я в твоих советах и указках не нуждаюсь. Решение принято. Иди, работай.
   Степан смотрел на начальника, не в силах произнести ни слова. Творилось нечто несусветное. Таким Палыча он видел впервые.
   Поражённая горькой новостью прямо в сердце преисподняя взбунтовалась. Напрасно Степан пытался успокоить своих подчинённых. Страшилка бесплатного вынужденного отпуска была сильнее. Отчаявшись совладать со стихией, он решил ещё раз переговорить с Палычем, разговором по душам попытаться вызвать в нём любовь к ближнему, пробудить те качества, что были ему присущи ещё неделю назад. Страсти утихли. Во главе десятка делегатов старший мастер отправился обратно в цех. Перед кабинетом начальника он велел делегатам затаиться и, постучав в дверь, переступил порог один.
   Палыч был не один – в компании с Леркиным. При виде гостя оба нахмурились. Степан поспешил извиниться.
   – Василий Палыч я к вам с челобитной. Люди ошарашены, просят вас изменить своё решение. Они готовы на всё, лишь бы работать.
   – Что ты хочешь от меня? – раздражённо спросил Палыч. – Я сам подневольный. Директор завода урезал финансы. Где взять лишнюю зарплату?
   – Участок затоварен металлом. Зачем нам директор? Давайте работать самостоятельно.
   – Нет у меня сейчас заказов, нет. Все, что были, уже в работе. Кротов ищет новые, надо потерпеть. И тут ещё это… – Речь начальника внезапно стала походить на лепет.
   Степан перестал разбирать слова. Липченков бубнил что-то невразумительное себе под нос.
   На фоне иссякшего красноречия начальника вдруг оживился Леркин.
   – Стёпа, а ты знаешь, почему твои люди недовольны? – спросил он. Не дожидаясь ответа, заявил: – Пить будет не на что.
   – В таком положении не до питья, – заметил Степан. – Надо содержать семьи.
   – Палыч! – обратился Леркин к начальнику. – Ещё один защитник угнетённых. Чем будет заниматься Греков в отсутствие своих людей? Ведь это же лишняя буза.
   Степан устремил всё внимание на начальника. Что за бред? Очнись, проснись, заступись Палыч. Ведь мы же с тобой почти что единое целое.
   Палыч снял очки, положил их на стол. И тихим голосом зазубрившего наизусть текст истукана, смотря в стол, сказал:
   – Степан, ты с завтрашнего дня тоже уходишь в отпуск. Без содержания. Пока месяц, дальше видно будет.
   Слова ударом молота достигли сознания.
   – Я так понимаю – это наше общее посвящение в акционеры? – через силу выдавил Степан.
   – Ай, – устало махнул рукой Палыч.
   Истина во всей своей неприглядной обнажённой красе открылась перед старшим мастером. Продолжать разговор не имело смысла. Всё было расставлено по местам. Страшный грех – мутация начальства – правил бал. Чувство необычайной лёгкости, воздушной эйфории, свободы овладело Степаном. Ярмо и цепи пали. Отныне каждый был сам за себя.
   – Я за мужиков пришёл просить, – сказал он. – За себя беспокоиться не стану. Ваш приказ для нас закон. Мы подчиняемся и все уходим в отпуск. Пришлите кого-нибудь в конце смены. Оставлю пароли, ключи. А то мало ли преисподняя решит вступиться за нас.
   Под испуганными взглядами Липченкова и Леркина он развернулся и устремился к выходу.
   За дверью делегаты обступили его.
   – Ну, как? – спросил слесарь Крутов, меднолицый широкоплечий здоровяк. – Сумели договориться?
   – Нет. Приговор окончательный, обжалованию не подлежит. Меня списали вместе с вами.
   Делегаты обмерли.
   – Может, его взорвать? – предложил Крутов, указывая на дверь кабинета.
   – Не стоит, – ответил Степан. – Не забывай – «Кресты» рядом. Мы пойдём другим – мирным путём. Уходим.
   Нет худа без добра. Узнав о том, что вожак приговорён к общей участи, преисподняя пришла в себя и угомонилась. Отпускное настроение овладело рабочими – они отправлялись на вольные хлеба не одни.
   По пути в кабинет Степана остановил Бадянис. Оглядываясь, тихо поинтересовался:
   – Это нас за воровство металла наказали?
   – Нет, – ответил Степан. – Я думаю, пришло время лишних людей. Мы – первые из них. Приятного тебе отдыха, лесной брат.
   За ключами явился сам Леркин. Вид его был спокоен и безмятежен, словно и не было ранее никаких размолвок. Ожидая освобождения занятого уборкой своего рабочего места Степана, он принялся коротать время ходьбой по кабинету. Две крепкие длинные доски, стоящие в углу, привлекли его внимание.
   – Стёпа, а чьи это доски? – спросил он, остановившись и уставившись на них.
   – Не знаю, – ответил Степан. – Давно стоят.
   Леркин подошёл к доскам, погладил их, смахнул пыль и повернулся к Степану.
   – А знаешь, я ведь вспомнил. Это мои доски.
   При любых других обстоятельствах Степан нашёл бы что ответить. Сейчас было не до того. Молча он взял со стола связку ключей и с безучастным видом устремился прочь из кабинета.
   Время полномочий истекало. Власть переходила в другие руки.

Глава двадцать восьмая

   Целый месяц безделья.
   Первую неделю Степан отсыпался. Потом, поднявшись на ноги, сопроводил сестру на свидание со служивым Ромой. Вернувшись, передохнул пару дней и отправился догуливать отпуск в Репино, к деду.
   Родную заимку было не узнать. В её пределах хрюкали свиньи, кудахтали куры, пыжились своим гонором индюки. Жизнь натурального хозяйства утверждалась здесь победой над всеми прочими.
   Встречая внука, дед обрадовался новым рабочим рукам. И сразу же, не теряя времени даром, предложил принять участие в насущном проекте – строительстве вольера для кроликов. Степан без раздумий согласился. Работа была лучшим лекарством для него. Ведь он переживал далеко не лучшие времена – внутри мучительной смертью умирал светлый образ Палыча.
   Работа спорилась. Постепенно удавалось забыться. И до примирения с новой реальностью, казалось, было недалеко.
   Однажды, отдыхая, Степан сидел на лавочке во дворе. Свежевыстираная тельняшка сушилась рядом. Полосатая ткань, беспокоясь на ветру, рябила в глазах, грозила сорваться, вспорхнуть высоко-высоко и улететь. Следя за ней и проникаясь единым трепетом, Степан постепенно открывал секрет. Матросская душа. Волна, жизнь вопреки всему, полоса за полосой, сквозь обстоятельства, беды и невзгоды.
   Пришёл день отъезда. Прощаясь с дедом, внук невзначай отвернул ворот рубашки. Показался край тельняшки.
   – Поздравляю с обновкой, – сказал дед. – Видали мы таких. Колорадский жук вам часом не родня?
   – Дед, ты что? Это же твоя одёжка – из сундука.
   – Пригодилась, значит, – прищурился дед. – Однако тельник каждый дурак может нацепить. Ты докажи, что это не забава, твоя вторая натура.
   – Буду полосатым – докажу.
   – Я тебе вот что скажу. Есть такая старая казацкая поговорка: упадёшь – держись за землю. Бросай свой город. Земля мать всему. Здесь воля, настоящая работа и никого над душой. Возвращайся к корням.
   – Рано мне, дед, о корнях вспоминать. Я на взлёте. Самое время расправить крылья.
   – И долго намерен летать?
   – Не знаю. Чувствую, всё, что раньше было – учёба. Главное – впереди.
   – Ну, тогда благословляю тебя, – сказал дед, участливо глядя на внука. – И тельник… пусть греет!

   После месячной разлуки преисподнюю было не узнать. Исчезла гильотина, пропало почти всё подсобное оборудование, не видно и не слышно было воркующих под крышей голубей. Поносящие весь белый свет в поисках личного инструмента мужики дополняли картину всеобщего опустошения.
   Ошарашенный Степан поспешил уединиться в своём кабинете. Однако обрести покой и равновесие внутри не удалось. Распахнутая настежь дверь встретила его. Счёт потерям продолжался. С порога он обнаружил отсутствие кресла. Оборванный шнур телефона валялся на полу. Пустые ящики стола были брошены в углу. Ни сменной обуви, ни чайника, ни стакана, ни кипятильника…
   Кто-то кашлянул. Степан оглянулся. Мяатэ стоял за спиной.
   – Ты вовремя, – обрадовался Степан. – Расскажи, что случилось? Впечатление такое – как-будто здесь Мамай прошёл.
   – Мужайся, Стёпа, – промолвил бородач. – Преисподняя приказала долго жить. Теперь здесь будет автомастерская. По слухам – личный бизнес самого директора завода. А Мамая ты знаешь. Его зовут Ладков. Это он старался.
   – Ай, да, Палыч, – горько усмехнулся Степан. – Молодец! Грамотно он нас обезвредил. Обвёл вокруг пальца – подстраховался от баррикад.
   – А я тебя предупреждал, – напомнил Мяатэ. – И это ещё не конец. Всё худшее – впереди.
   – Да. Приходится с тобой согласиться. Ну, что же, начало положено, пойду, узнаю всю остальную правду. Какая бы она ни была горькая, всё лучше сладкой лжи.
   Мяатэ молча уступил ему дорогу.
   Палыча на месте не оказалось. Вместо него за столом восседал начальник БОТа.
   – Заходи, – пригласил он Степана. – Дело есть.
   – Где начальник? – поинтересовался Степан, воспользовавшись приглашением и усаживаясь напротив.
   – На территории завода. Через пару часов будет собрание. Он обещал подойти.
   – Понятно.
   – Ознакомься, – предложил начальник БОТа, суя какие-то бумаги.
   Откликаясь на предложение, Степан углубился в чтение. Одна бумага, подписанная Палычем, была приказом об отправке коллектива в очередной отпуск. Другая извещала о превращении трёх участков в один, упразднении руководящих должностей и, как следствие, переводе его, Грекова, и Мяатэ в мастера с подчинением главному старшему мастеру Ладкову. Внутри всё похолодело. Сбывался мрачный прогноз бородача. Настоящая правда оказывалась значительно горше ожидаемой.
   Кончив чтение, Степан вернул бумаги. Начальник БОТа засуетился, открыл лежащую на столе тяжёлую папку, вытащил несколько крупных купюр и протянул ему.
   – Палыч велел тебе передать. Возьми и распишись.
   Степан взял деньги, не пересчитывая, сунул в карман.
   – Спасибо, – сказал он. – Расписываться не буду. Я стою дороже.
   И, глядя в глаза оторопевшего начальника БОТа, добавил:
   – Встретимся на собрании.
   Когда Степан добрался до разорённой преисподней, ситуация вышла из-под контроля – все, за исключением Бадяниса, были пьяны. Он был бессилен что-либо поделать. То был крик души списанных со всех счетов пахарей. Всё, что оставалось у него – это право высказаться за себя и за них. Запершись в кабинете наедине с собой, он начал готовить своё последнее слово.
   Актовый зал цеха был набит битком. Отчитавшись перед собравшимися о достигнутых успехах, Палыч смахнул пот со лба, сошёл с трибуны, шагнул левой, правой и, повернувшись спиной к коллективу, уселся на свободное место в первом ряду.
   Готовый поддержать отчёт шефа цифрами начальник БОТа с папкой подмышкой двинулся к трибуне. Однако Степан опередил его, стремительным броском заняв место оратора первым.
   – Не слушайте его! – закричал начальник БОТа, махая папкой.
   – Это ещё почему? – подал голос ведущий собрания Аросевич. – У нас свобода слова. Высказаться могут все. Говорите, Степан Алексеич.
   – Спасибо, – поблагодарил Степан. – Товарищи! – обратился он к собравшимся. – Самое страшное, что сейчас может быть – это отпуск поневоле. Я выступаю здесь от имени всех таких отпускников.
   – Сам виноват, – вновь закричал начальник БОТа. – У тебя на участке повальное пьянство. Ты распустил коллектив. Споил лучших специалистов.
   Взглядом Степан прервал поток обвинений.
   – О чём речь? Свой первый стакан они пили без меня. У нас общее только похмелье.
   Одобрительный гул пронёсся по собранию.
   Начальник БОТа растерянно попятился и, оступившись, едва не упал. Несколько рабочих поддержали его, сопроводили к окну, усадили на подоконник. Он обхватил папку обеими руками, прижал к груди и, навострив уши, замер.
   Устранив оппонента, Степан продолжил своё выступление.
   – Товарищи! Плохо быть безработным. Ещё хуже быть рабом. Считаю своё дальнейшее пребывание в цеху дешёвым компромиссом с собственным достоинством. Потому объявляю о своей отставке. Ухожу тем, кем был – старшим мастером. Счастливо оставаться.
   Крик Палыча перекрыл общий шум:
   – Две недели! Две недели будешь отрабатывать, Греков – по закону.
   – Я отработаю, – ответил ему Степан, сходя с трибуны.

   Вечером, забыв про телевизор, вся семья сидела на кухне, обсуждая неожиданный уход Степана с работы.
   – Стёпа, а может, ты погорячился, всё как-нибудь образуется, вернёшься назад? – спросила мать.
   – Нет, – ответил Степан, качая головой.
   – Но ведь ты был на хорошем счету, – сказал отец, недоумевая. – Почти что передовик производства. Почему вышло так?
   – Всё меняется.
   – Вот именно.
   – Но я без работы не останусь.
   – Это всё равно, где работать, – заметила мать. – Лишь бы целым быть, здоровым, с головой на плечах.
   – Буду, – улыбнулся Степан. – Меня голыми руками не возьмёшь. Я ведь бывший старший мастер.
   Он бодрился, стараясь успокоить семью. Глядя на родных отца, мать, сестрёнку, пытался убедить их, что продолжает оставаться надеждой и опорой. Внешне он и выглядел таковым. Глубоко внутри таилась правда, делиться которой было нельзя.
   Время, жестокое и беспощадное, срывало маски, обнажало настоящую суть людей. Добрейшей души человек, начальник, святой отец по имени Палыч потерял свой прежний облик, превратился в чудовище и стал врагом. Поддаться ему – значило потерять себя, вступить в схватку – остаться собой. Степан выбирал последнее. Без всякой надежды на счастливый конец.

   Преисподняя перешла на осадное положение. Степан знал: рано или поздно территорию придётся уступить. Однако сейчас, самое малое две недели, он был готов биться за каждую её пядь. И противостоять Палычу на равных.
   Люди слушались его. Прочь работа, цеховые приказы и указки. Старший мастер объявил праздник непослушания и они будут праздновать его вместе с ним.
   Дух был на высоте. Не хватало материальной опоры. В подвале дожидалась своего часа припрятанная от чужих глаз листовая нержавейка. Последний золотой запас начальника преисподней. Пришло её время.
   Позвонив знакомым коммерсантам, арендующим на заводе офисные помещения, Степан договорился о сделке.
   Часом позже по случаю удачного завершения купли-продажи коммерсанты и Степан встретились в офисе. Белоснежные рубашки, цветастые галстуки, аромат дорогого заграничного парфюма. Степан приглядывался. Как знать, возможно, так скоро придётся выглядеть и ему самому.
   Сидя в мягком кресле и с наслаждением угощаясь горячим крепким кофе, он поинтересовался судьбой проданной нержавейки.
   – Чудак есть один, – ответили ему. – Хочет вечную крышу сделать для своего особняка.
   Разговор продолжался. Слово за слово Степан узнал ещё про одного чудака, который только собирался строить особняк. Глаза старшего мастера загорелись. Незримая витающая в воздухе цель материализовалась. Он устремился ей навстречу.
   – Я могу здесь помочь, – сказал он. – Строительство – моё призвание.
   – Да, ладно, – отмахнулись коммерсанты. – Сейчас строителей хоть пруд пруди. Найти того, кто сможет дом построить, не проблема.
   Степан поставил чашку на стол.
   – Такой, как я – один.
   – Так ты же при деле.
   – Я ухожу с завода. Настоящая профессия зовёт. Хотелось бы начать с серьёзного проекта. Помогите. Если ваш друг согласится, я в долгу не останусь. – Он указал на пакет с вырученными за нержавейку деньгами. – Ваша премия – половина.
   Коммерсанты переглянулись.
   – Я – вне конкуренции, – добавил Степан. – Строю под ключ. Ещё никто не жаловался.
   – А что? – обратился один к другому. – По-моему, есть шанс у парня. Кажется, он и впрямь строитель.
   – Отчего же не помочь ближнему, – откликнулся другой. И, уставившись на денежный пакет, облизнулся. – Это наша премия?
   – Половина, – подтвердил Степан.
   – Плюс десять процентов от вашей сделки, – подхватил первый. – И тогда, считай, дело в шляпе. Через пару дней у нас с товарищем общая баня. Там улучим момент, расскажем про тебя.
   – Если согласен, готовься к знакомству, – буркнул второй.
   – Договорились.
   Коммерсанты радостно загудели.
   – Кстати, – улыбнулся Степан, обмениваясь рукопожатием, – можете быть уверены, ваша нержавейка настоящая. Я проверял – магнит к ней не прилипает.
   Не чуя под собой ног от радости, он добрался до преисподней. Перед дверью своего кабинета столкнулся с рабочим. Пригляделся – слесарь Крутов.
   – Степан Лексеич, – доверительно обратился тот к нему, – что с нами будет после ваших проводов?
   Резкий запах перегара заставил Степана отвернуться в сторону.
   – Вы бы хоть в это святое время пить перестали, – с тяжёлым вздохом, морщась, сказал он.
   – Это невозможно, – потупился Крутов. – Мы вас любим.
   – А я вас, таких – нет!
   Признавая свою вину и вздыхая, Крутов подался было в сторону участка.
   – Постой, – удержал его Степан. – Скажи-ка, среди наших строители есть?
   – Я строитель.
   – Ты серьёзно?
   – Конечно. Трудился на этом поприще – было дело на целине.
   – Почему я об этом не знаю?
   – А вы и не спрашивали. Мы народ разносторонний. Недаром собрались в таком месте.
   – Поинтересуйся, кто ещё под стать тебе.
   – Есть какое-то дело для нас? – Лицо Крутова приняло выражение почти детского любопытства. – Можно узнать поподробней?
   – Узнаешь. Если всё сложится, как надо, уйдём отсюда торжественным маршем, под музыку, все вместе – одной бригадой.
   Обретя временный покой внутри своего кабинета, Степан хотел было развернуть пакет с деньгами и пересчитать их, но, оглядевшись, раздумал. Безопасность оставляла желать лучшего. Чудилось всевидящее око Палыча. Сунув пакет под стопку чертежей, он уселся на стол и уставился в окно.
   Из задумчивости его вывел Мяатэ. Увидев его на пороге, Степан обрадовался.
   – Заходи!
   Следуя приглашению, Мяатэ вошёл, остановился, поозирался в поисках стула и, не найдя ничего подходящего, уселся прямо на пол.
   – Устал, – сказал он, отдуваясь. – Ладков свирепствует. Посвящает меня в мастера.
   – Ну, да? А ты не поддавайся.
   – Легко сказать. Была бы за мной хотя бы тень ОФТ или ты рядом – другое дело. А так я – один-одинёшенек, бери меня голыми руками.
   – Не прибедняйся, вспомни, ты же – Мяатэ!
   – Ага. Ладно, хватит о плохом. Спросить тебя хочу, ты всерьёз решил увольняться?
   Степан посерьёзнел.
   – Да. Все мосты сожжены. Завод – это вчерашний день.
   – Палыч сегодня сам не свой, – сказал Мяатэ. – Я несколько раз заходил к нему. Полный неадекват. Похоже, ему тебя не хватает.
   – Ещё бы! Мы с ним вместе пуд соли съели.
   – Тогда, может, поговоришь с ним, найдёшь общий язык, заберёшь заявление и останешься с нами?
   – Поздно. Он свой ход сделал. Простым мастером я ему не товарищ.
   Мяатэ вздохнул.
   – Мд-а-а, – произнёс он, пощипывая бороду. – Сейчас Палыч совсем не тот, что был раньше. Лариска из БОТа божится – большие деньги появились в цеховой казне. Капитализм рождает своих героев.
   Внезапно открылась дверь. Показалось довольное лицо Крутова.
   – Степан Лексеич! Я узнал. Всё, как вы велели.
   – Говори.
   – Есть каменщики, кровельщики, плотники. Бадянис – сантехник и электрик. Полный набор. Можно строить всё, что хотите – хоть город под землёй.
   – Спасибо за информацию, – сказал Степан, блестя глазами. – Иди и скажи всем, чтобы собрались для важного разговора.
   Дверь закрылась.
   – Вот так, Андрис, – обратился Степан к Мяатэ. – Какой бы Палыч ни был капиталист, а я его сильнее. За мной людской капитал. – Он потряс сжатым кулаком. – И правда.

   Коммерсанты не подвели. Услуги профессионального строителя вызвали интерес. Клиент пожелал свести знакомство.
   – Мы ему сказали, что ты – профессионал. Дока в своём деле. Руби с него по полной, не стесняйся, он торгаш, в деньгах купается. Вот его телефон.
   Коммерсанты выглядели довольными. Простая рекомендация принесла большой доход.
   Степан уставился на визитную карточку. Такой опознавательный знак он держал в руках впервые.
   – Крутая вещь, – сказал он, приходя в себя.
   – Так что, берёшься за это дело?
   – Конечно.
   – Смотри, не подведи нас. Мы твоих домов не видели, но сказали, что ты их десяток построил.
   – Близко к этому, – подтвердил Степан, не моргнув глазом.
   – Тогда удачи тебе. Как дом построишь, не забудь про наши проценты.
   – Не забуду, – пообещал он.

   Прошла неделя. Храня нейтралитет, Палыч выжидал. В ящике его стола лежал готовый приказ об отправке всех мятежников в бессрочный отпуск. Дело было во времени, оставалось дождаться естественного развития событий – ухода вожака. Согласно изъявленному собственному желанию.
   Клиент назначил встречу на субботу. В сумерках за полчаса до условленного времени Степан подъехал к частному деревянному дому на окраине ближайшего питерского пригорода – Всеволожска. Нешуточный экзамен ждал впереди. Предстояло подтверждать чужую рекомендацию личным общением. Его лихорадило. Накануне он не сомкнул глаз. Бессонная ночь – верное средство укрепления духа перед решающей битвой, гласило поверье древнерусских дружинников. Сейчас он был одним из них.
   В запасе было ещё время. Размявшись короткой прогулкой среди величавых сосен и освоившись на местности, он вернулся к машине. Машина и водитель, оба арендованные, были частью его легенды – придуманного образа строителя-профессионала.
   Часы подсказывали – пора. Кивнув водителю, Степан направился к дому.
   Дверь открыл ладный молодец в рубашке с короткими рукавами.
   – Вам кого?
   – Я – Греков, строитель, – представился Степан. – У меня назначена встреча с Александром Орловым.
   Молодец уступил дорогу.
   – Проходите, он ждёт.
   Клиент оказался полной противоположностью своим друзьям-коммерсантам. Такое чудо Степан видел впервые. Боров в человеческом обличье. Казалось, у него начисто отсутствовала шея, голова росла прямо из плеч. Лоснящаяся кожа, надутые щёки, узкие щёлки глаз. Сомнений не было. Приметы настоящего денежного мешка. Увидев гостя, развалившийся неподвижной тушей на диване боров зашевелился. Усилие стоило ему учащения дыхания, за которым внезапно последовал звук, похожий на нечленораздельное:
   – НПФ…
   Вдохнув порцию свежего воздуха, боров задержал дыхание и, выдыхая, спросил:
   – Ты кто?
   – Греков, – ответил Степан.
   – Строитель?
   – Да.
   – Слышал. НПФ… Имя не нужно. Буду звать тебя Грека. Это самое то будет.
   – Хорошо.
   – А меня зови просто Шура. Такой мой позывной в округе. НПФ…
   Веки борова разлепились, обнажая налитые кровью белки. Пытливым взглядом он уставился на гостя.
   Стараясь устоять, Степан облизал пересохшие губы. Глаза в глаза работодатель выглядел более-менее – почти человеком.
   – Я бы сам дом построил, – сказал боров, смыкая веки. – Но мне некогда. Хлопот много. Я ведь сейчас птицефабрику выкупаю. Прихватизация называется. НПФ… Ты привёз картинки показать, чего ты там понастроил?
   – Друзья ваши воочию всё видели. Остались довольны.
   – Друзья! Мышата. Для них любая нора за дом сойдёт. Ты не их – меня ублажать должен. А это, брат, совсем другая история.
   – Чем же она другая? – осторожно спросил Степан.
   – Мне мир тесен. Я его раздвинуть желаю. НПФ…
   Разговор прервался. Широко разинув рот, Шура зевнул.
   – Мы-а, – сомкнулись челюсти. По щеке покатилась слеза, голова поникла, скука, сковывая язык и беря верх над общением, овладела тушей.
   Степан опешил. Подобное поведение клиента не вписывалось ни в какие рамки. От этого чучела в прямом смысле слова зависела его судьба. Впереди – путёвка в жизнь. Позади – заводская неволя. Отступать было некуда. Полный решимости бороться до конца он воспользовался стоящим рядом табуретом.
   Боров поднял голову. Вид усевшегося без спроса гостя вывел его из забытья.
   – Чем докажешь, что годен для меня, Грека? – спросил он, с трудом подавляя очередной зевок.
   Степан выпрямил спину.
   – Конечным результатом докажу. Расшибусь в лепёшку, но дом построю. Такой, как скажете.
   – Так все говорят, – усмехнулся Шура, махая рукой. – Построим, угодим… Болтовня всё это. В чём твоя сила конкретно, чем ты лучше других?
   – В старину, чтобы сохранить эксклюзив своих теремов, один царь отрубал головы зодчим. Хотите – верьте, хотите – нет, но я – прямой потомок тех мастеров. Грековы – известная династия.
   – НПФ… – Шура выкатил глаза, шумно задышал, самодовольная ухмылка тронула его губы. Сравнение с царём попало в точку.
   – А ты шустрый малый, – заметил он, утирая пухлой рукой лицо. – Одной смазливой мордахи мало, династией решил прикрыться.
   – Какой смысл скрывать правду?
   – НПФ… Хм, значит, тебе придётся вдвойне стараться – и за себя, и за фамилию.
   – Да.
   – Нормально. Такие речи по мне. Посмотрим, чего будут стоить твои слова на деле.
   Степан облегчённо вздохнул.
   – Сам напросился, Грека. Не обижайся, если что.
   – Никаких обид, – заверил Степан. – Согласен на всё.
   – Хорошо. НПФ… Теперь давай с небес спустимся, поговорим конкретно.
   – Давайте.
   – Участок мой находится недалеко – минутах в десяти езды отсюда. Земля хорошая, но не без подлянки – мина в ней зарыта.
   – Мина?
   – Не бойсь. Это я так кабель подземный называю. У меня от него одна тошнота. Достань его, выкопай, избавь меня от этой заразы.
   – Он, наверно, неслучайно там. Свет кому-то даёт.
   – Это меня не колышет. Твоя задача вытащить его. А кому он свет даёт – пусть берут и закапывают его на своей земле.
   – Хорошо. – Степан поднялся. – А дом какой будем строить, Шура?
   Шура зажмурился.
   – Каменный трёхэтажный, с каминами и бассейном. Большой, очень большой дом. Цитадель.
   Глаза борова открылись.
   – Короче, не будем тянуть время. Проветрись сейчас до участка, осмотрись, вернёшься – поговорим обо всём остальном. Филя!
   На окрик в дверях появился молодец.
   – Покажи участок строителю. Объясни всё на месте. НПФ… Давай, пока. Ехал грека через реку… Ха-ха…
   Домой Степан вернулся далеко за полночь. Счастливый. Экзамен был сдан. Он произвёл должное впечатление. Денежный мешок оценил продолжение их знакомства в сто тысяч долларов. Даже за вычетом процентов сумма была космическая. Весь цех впридачу с Палычем стоил куда дешевле.

   Истекали последние минуты пребывания на заводе. Стоя перед воротами цеха и держа в руке оформленный бегунок, Степан прощался с Мяатэ.
   – Как ты мог в одночасье вдруг превратиться в строителя? – недоумевал бородач. – Откуда в тебе такой талант?
   – Спасибо времени. Это его заслуга. Белые, красные, богатые, бедные… Я против войны, Андрис. Вне баррикад и насилия. Строитель – самая мирная профессия. Тем более, оказалось, она у меня в крови.
   – Да-а, это правда. Всё начиналось с туалетов. Слив работает как новенький – до сих пор.
   – Точно, – улыбнулся Степан. – То было первое проявление задатков.
   – Со всеми простился? – спросил бородач, обмениваясь рукопожатием.
   – Со всеми. Кроме Палыча и технологов. Они переживут.
   – Ну, тогда, будь здоров, – сказал Мяатэ. – Созвонимся.
   Выйдя наружу и пройдя несколько шагов, Степан столкнулся с начальником ОТК.
   – Уходите? – спросил Аросевич, сопровождая вопрос приветливым кивком.
   – Да, – ответил Степан.
   – Уделите мне минутку?
   – Пожалуйста.
   Аросевич взял Степана под руку и, не спеша, повёл в сторону от цеха. Удалившись на приличное расстояние, оглянулся. Обычная мера предосторожности. Кажется, он боялся быть подслушанным.
   – Я, Стёпа, переживаю за вас, – заговорил он, глядя в глаза Степану. – Думаю и весь коллектив тоже. Несправедливо с вами обошлись. Бесчеловечно. Но вы сделали правильный выбор. Завод – это не ваша стезя. Вы достойны большего. Сейчас пришло время таких, как вы – молодых, умных, дерзких. Я верю в вас. Дерзайте, пусть у вас там, на воле всё получится.
   Степан, слушая, благодарно улыбался старому блокаднику. Одновременно странное щемящее чувство подкрадывалось откуда-то изнутри. Боязно было признаться себе самому. Кажется, на прощание ему хотелось услышать нечто подобное от Палыча…

Глава двадцать девятая

   Рано утром в условленном месте на Финляндском вокзале собралось пятнадцать человек – половина списочного состава преисподней. За неделю работы на участке Шуры выбыло пятеро.
   – Плюньте, – успокаивал Степана Бадянис. – Слабаки. Одна морока от них. Пусть ищут себе лучшей доли.
   Степан старался крепиться. Шёл поиск кабеля. За неделю при помощи кирок и лопат участок был изрыт почти на треть, но никаких следов и признаков электрической жилы обнаружить не удалось. В таких условиях каждая пара рук была на особом счету.
   Подошла электричка. Чуда не произошло – опоздавших не было. Скрепя сердце, Степан скомандовал посадку.
   Злосчастный кабель нашёлся через пять дней. К этому времени в бригаде их осталось семеро.
   Степану хотелось верить, что то был конец людским потерям, с долгожданной находкой, распаханной вручную целиной, вокруг него сплотился просеянный сквозь сито испытаний костяк, та горстка единомышленников, для которой нет и не будет иной главной цели, кроме воплощения в жизнь одной на всех мечты.
   Кабель уходил одним концом в группу заброшенных строений, другим – в бескрайние просторы поля.
   Приложив козырьком ладонь к глазам, Бадянис устремил взгляд вдаль.
   – И куда он петляет, – задумчиво произнёс он. – Фидер надо искать. Неизвестно, холостой кабель или огнестрельный. В последнем случае для смертельного исхода достаточно одного удара лопатой.
   – Конец работе, – решительно заявил Степан. – Техника безопасности превыше всего.
   Радостный гул был ему ответом.
   – Поехали в чебуречную, – продолжил он. – Я угощаю. Сегодня день вознаграждения.
   Утро следующего дня преподнесло неожиданный сюрприз. Явившись на участок, бригада обнаружила на нём посторонних и трактор. Бойкий мужичонка в четырёхугольной кепке и ватнике бегал по участку, метя безопасный путь между ямами и траншеями следами своих ног.
   – Конкуренты! – крикнул Крутов.
   Человек в кепке навострил уши, оглянулся, увидел их и бросился навстречу.
   – Вы тут больше не работаете! – закричал он, махая руками на ходу.
   – Это ещё почему? – уставил руки в бока Крутов.
   Мужичонка остановился на пол-пути.
   – Мы местные, – крикнул он.
   – А мы – городские, – ответил Крутов. – И что?
   Страсти разгорались.
   – Погоди, – вмешался Степан, успокаивая разъярённого слесаря. – Не время затевать сыр-бор. Пусть подойдёт и объяснится.
   Вдохновлённый мирной паузой мужичонка продолжил прерванный путь.
   – Зря вы кипяшитесь, – сказал он, подходя. – Хозяин решает, кому на него работать.
   – Степан Лексеич, – прорвало опять Крутова, – сделайте что-нибудь, иначе быть беде.
   Знаком Степан остановил слесаря.
   – Вас нанял Шура? – спросил он, пристально глядя на мужичонку.
   – Ну, да.
   – Когда?
   – Вчера.
   – Ясно, – сказал Степан, переводя взгляд на Крутова. – Это простые исполнители, такие же, как мы.
   – Что теперь делать? – спросил Крутов.
   – У нашего работодателя, видать, отшибло память. Забыл про нас. Поеду, покажусь ему на глаза.
   – Во-во, – подхватил мужичонка, – правильное решение. Езжайте, пообщайтесь, выясните всё. И своим накажите, чтобы не бузили тут без вас.
   – Ты не командуй тут! – вскипел Крутов, сжимая кулаки. – Падальщик, мать твою. Явился на всё готовое.
   Мужичонка попятился, обиженно засопел и, развернувшись, пошёл к своим. Степан и слесарь переглянулись.
   – Остаёшься за главного, – сказал Степан. – Смотри, держи себя в руках, не подведи меня.
   Крутов утёрся ладонью.
   – Не беспокойтесь. До вашего возвращения здесь будет тихо. Обещаю.
   Шура был дома. Знакомый охранник беспрепятственно пропустил Степана внутрь. Усталый, оставляя по пути прилипшую влажную землю с подошв, он прошёл в гостиную.
   Работал телевизор. Шура смотрел утреннее ток-шоу.
   – Кха! – кашлянул Степан, останавливаясь.
   – О! – отвлёкся хозяин. – Чего тебе?
   Степан не успел ответить. Боров увидел землю на полу.
   – Блин! – хлопнул он себя по жирной ляжке. – Ты зачем сюда в грязной обуви припёрся?
   – Момент такой, – сказал Степан. – Мне не до этикета. Кажется, вы слово не держите, Шура.
   – И что? Из-за этого, решил, можно здесь следить?
   Степан посмотрел вниз.
   – Эти следы – маленькая частица того, что у меня сейчас на душе.
   – Чего?
   – Замарана душа, Шура.
   – НПФ… А я при чём? Сам виноват. Твои мастеровые корни подвели тебя – оказались полное фуфло. Ты две недели кабель выкапывал, а мне местные ребята обещали всё за пару часов провернуть. Чувствуешь, какая между вами разница? Короче, Грека, дальше стройкой будут заниматься они. Ты уволен. Все договорённости отменяются. И потом – такие бабки платить! Мне местные даром дом построят – за еду. Я здесь хозяин. НПФ…
   Ярость и страх одновременно схлестнулись в Степане. Впору было пуститься во все тяжкие. Однако слишком большая ставка была на кону.
   – У вас, Шура, проблема с идентификацией личности, – спокойно произнёс он, приходя в себя. – Путаете специалиста и шабашника. Себя не уважаете.
   Шура навострил уши.
   – Когда ваши друзья обратились ко мне, я тут же откликнулся, – продолжил Степан. – Друг моих друзей – мой друг. Чтобы помочь вам, я уволился с завода. А у меня там, между прочим, было хлебное место. Я – прирождённый строитель. И не зря копался две недели в земле. Необходимо было досконально изучить структуру грунта, выражаясь профессиональным языком, провести изыскания, отделить зёрна от плевел.
   Шура молчал.
   – Зато теперь, по прошествии этого периода времени, я знаю какой вам нужен фундамент.
   – Какой?
   – Монолит.
   Слово из семи букв. Ключ и разгадка всех житейских кроссвордов. Значение его было трудно переоценить. Заколебавшийся Шура сцепил руки замком на груди.
   Степан поспешил развить успех.
   – Время строить, Шура.
   – Ты дорого берёшь, Грека.
   – Если проблема в деньгах, давайте удешевим стройку. Используем местную рабочую силу. Но всё равно существует лимит, который переступать нельзя. Я могу работать бесплатно, – Степан говорил, краснея от собственного унижения, – ради дружбы. Но людям и за материалы надо платить. Дом – это гармония общих интересов. Иначе долго он не простоит. Уже были случаи.
   Шура насторожился.
   – Пизанская башня, например.
   – Где это?
   – В Италии.
   Шура махнул рукой.
   – Это турки строили. Какой с них спрос.
   – Хороший дом денег стоит. Бесплатно его не построить. Тем более с бассейном.
   – Бассейн, – расплылся в мечтательной улыбке Шура.
   – Да, один он чего стоит.
   Шура утёрся ладонью.
   – Всё равно дорого, – сказал он.
   – Ваша цена? – спросил Степан.
   – Десять-пятнадцать штук баксов максимум за всё – дом, людей, материалы.
   Степан смотрел на самодовольное мурло и понимал: торг неуместен. Надо соглашаться. Брать то, что дают.
   – Больше не дам, – вернул к действительности Шура.
   – Хорошо, я согласен.
   – Тогда работай. С местными разбирайся сам, остаются они или нет – мне по барабану. Будет буза, вообще всех без денег оставлю, объявлю должниками, на счётчик поставлю. Ну, чего тебе ещё?
   – Я бы хотел скрепить наш договор авансом.
   – Сколько?
   – Хотя бы треть суммы.
   – А ты – Грека! – прищурил боров и без того узкие глаза. – Ладно, исполню твоё желание, дам я тебе пару тысяч.
   С авансом в кармане Степан отправился в обратный путь. Тоскливо было на душе. Космическая сумма одним капризом борова превратилась в ничто. Пятнадцать тысяч долларов – цена однокомнатной квартиры. И то – на нижнем этаже.
   На участке его ждала полная идиллия. Свои и чужие перемешались, куря и мирно переговариваясь между собой. Появился строительный вагончик. Выкопанный, рубленый кусками кабель, оказавшись безопасным «холостым», лежал на поверхности.
   Он остановился. Человек в кепке, как по сигналу, вдруг вырос перед ним.
   – Ну, что? – спросил он. – Уходите?
   Степан смерил его недовольным взглядом.
   – Остаёмся.
   – Как же так?
   – Так. Как звать тебя?
   – Я – Иннокентич, военный строитель со стажем. А… вы?
   Степан улыбнулся.
   – А я – начальник. Шура погорячился насчёт тебя. Эта стройка – моя.
   – Как же так? – растерялся Иннокентич. – Мы же с ним договорились. У нас здесь техника, мы местные, знаем всё и всех.
   – Между нами есть существенная разница. – Степан вынул деньги из кармана. – Я получил аванс, – потряс он пачкой банкнот, – и претендую на всё остальное.
   Иннокентич снял кепку и приложил её к груди, словно присутствуя при торжественном подъёме флага.
   – Буду рад работать под вашим началом, – сказал он.
   – Думаешь, мне штрейкбрехеры нужны? – нахмурился Степан. – Ты мою цену сбил ниже некуда.
   – Отработаю. У меня трактор, грузовик – собственные, приватизированные.
   Степан сделал вид, что раздумывает. Потянув время, махнул рукой.
   – Ладно, дом большой – работы всем хватит.
   – Спасибо, – ответил подобострастным поклоном Иннокентич. – Лучшего помощника, чем я, вам здесь не найти. Знаю все особенности местной среды, как свои пять пальцев. Взять хотя бы тот же простой песок. Его немерено понадобится – кубов пятьдесят, а то и более. Если воспользоваться ближайшим карьером и своим транспортом, так ночью для нас этот песок будет бесплатным.
   – Бесплатный песок – это хорошо, – сказал Степан. – Только, боюсь, – продолжил он со вздохом, – это проблемы не решит. Придётся экономить на всём, без исключения.
   – Сэкономим, – убеждённо заявил Иннокентич.
   Смотря на него, Степан задумался. Копание земли не прошло даром. Объявился военный строитель с техникой. Если бы не патологическая жадность Шуры, можно было бы поверить в свою счастливую звезду.
   – Какой чин у тебя, Иннокентич?
   – Прораб я.
   – Вагончик твой?
   – Мой. Хотите посмотреть? Он жилой.
   – Потом. Давай определимся с планом действий.
   – Давайте.
   – У тебя есть проект дома?
   – Надо спросить у Шуры. Пусть нарисует.
   – Нет. Шуру беспокоить не надо. Я обещал ему дом под ключ – вместе с проектом.
   – Тогда надо немедля заняться этим. Проект – начало и конец всему.
   – Есть здесь пока работа без проекта?
   – Навалом. Перво-наперво – это дренаж. Потом…
   – Занимайся, Иннокентич, – прервал его Степан. – Руководи. Я поехал менять аванс на рубли. Ещё встретимся сегодня. Кстати, кто занимается обычно проектом?
   – Архитектор. Это его хлеб.

   Поиски архитектора заняли два дня. Переговорив по телефону с десятком кандидатов, разместивших информацию о себе в газете бесплатных объявлений, Степан остановил внимание на одном – немногословном, показавшимся эрудированнее и увереннее всех.
   Утром кандитат материализовался на участке. Генрих Персович Перец. Бывший советский специалист. Высокий, худой, предпенсионного возраста. Костюм-тройка, большой цветастый галстук, утончённое достоинство могли бы придать ему вид белой вороны. Если бы их не дополнял завораживающий с первого взгляда особый внутренний магнетизм. Казалось, Степан не обманулся в своих ожиданиях. Он видел перед собой человека, живущего любимым делом.
   Познакомившись, Генрих Персович выразил желание продолжить общение с глазу на глаз. Степан пригласил его в вагончик.
   – Проект и смета будут готовы через неделю, – заявил Генрих Персович, сев на прикрытый газетой топчан.
   – Хорошо, – сказал Степан, слегка смущённый ущербной обстановкой вокруг. – Меня особо беспокоит бассейн.
   – А что бассейн? – пожал плечами архитектор, не замечая смущения хозяина. – Простая чаша из бетона.
   – Камины?
   – И камины не проблема. Сделаем каждый с собственным фундаментом, дымоходом и прочими хитростями. Меня лично интересует другое. Свобода творчества. Насколько позволят выразить её ваши денежные средства?
   – Скажу честно, напрямик – в средствах мы ограничены. Наш клиент – человек бережливый.
   – Понятно, – усмехнулся Генрих Персович. – Бережливость – характерная черта наших новоявленных богачей. И на какую сумму следует ориентироваться?
   – Пятнадцать тысяч долларов.
   Лицо Генриха Персовича вытянулось и закаменело.
   – Это несерьёзно, – произнёс он металлическим голосом.
   Превозмогая растущий холод отчуждения, Степан решил открыть все карты перед архитектором.
   – Мы – голодранцы, Генрих Персович, – жёстко заявил он. – Наше положение – ниже ватерлинии. Дом – это наш единственный шанс выплыть на поверхность. По крайней мере, для меня и моих людей.
   Глаза Генриха Персовича слегка потеплели.
   – Это же чужой дом, – резонно заметил он. – Какой вам прок работать бесплатно?
   – Работа работе рознь. В данном случае важно сотворить не просто дом – молитву в камне, которую услышат небеса.
   Генрих Персович поджал губы.
   – Ваши люди, конечно, не знают всей правды? – осведомился он.
   – Не знают. Но они верят мне. И я постараюсь сделать всё, чтобы не обмануть их. Будет праздник и на нашей улице.
   Степан пристально взглянул в глаза архитектора.
   – Вы знаете всё. Каково будет ваше решение?
   Вопрос повис в воздухе. Генрих Персович задумался.
   – Откровенность на откровенность, – произнёс он спустя минуту. – Не скрою – я ожидал большего. Однако ваша одержимость впечатляет. Вкупе с верой в победу она достойна уважения. Мне, как и вам, терять нечего. Я готов присоединиться. В конце концов, могу оказывать свои услуги в кредит.
   Гора упала с плеч Степана. От радости он не нашёлся, что и ответить.
   – Я так понимаю, вы мыслите серьёзно, отнюдь не категориями шабашки? – продолжил Генрих Персович разговор.
   Степан пришёл в себя.
   – Я мыслю по ходу событий, Генрих Персович, – сказал он.
   – Это правильно. Однако мысли должны опережать события.
   – Что вы имеете в виду?
   – Перспективу. Недвижимость – самый прибыльный и эффективный бизнес. Необходима концепция и стратегия. Нельзя ограничиваться сегодняшним днём. Надо захватывать свою нишу рынка. Это следует делать уже сейчас.
   Генрих Персович увлёкся. От былой сдержанности не осталось и следа. Магнетизм рвался на волю.
   – Я рекомендую браться за стройку не одного дома, а двух, ещё лучше – трёх.
   – Сил не хватит.
   – Хватит. Главное – порядок и правильная организация труда. Сейчас начало строительного сезона. Воспользуемся этим. Если удастся заработать хотя бы небольшой стартовый капитал, уже к следующей весне можно будет заняться серьёзным бизнесом. Привлечь в партнёры банк.
   – Это интересно, – сказал Степан. – Перспектива весьма заманчивая. Однако давайте начнём с малого – вернёмся к текущим делам.
   Генрих Персович, вздыхая, пожал плечами.
   Дверь в вагончик открылась. Показалась голова Иннокентича.
   – Степан Лексеич! Я гравий по дешёвке нашёл. Мне бы деньжат.
   – Заходи.
   Отсчитав необходимую сумму, Степан посмотрел на прораба.
   – Зови бригаду. И сам знакомься. Генрих Персович Перец – наш главный архитектор.

   Строительство шло полным ходом. Заканчивалась кладка первого этажа. В разгар рабочего дня на стройку внезапно заглянул сам Шура. В футболке необъятных размеров, шортах и сандалиях на босу ногу, натруженно пыхтя, он вылез из машины.
   Едва увидев работодателя, Степан бросил все дела и поспешил навстречу. Генрих Персович с чертежом подмышкой устремился за ним. Обретя опору, Шура отдышался, хмуро оглядел обоих и дал каждому по очереди пожать свою пухлую ладонь.
   – НПФ… Пойдём, посмотрим, чем вы тут занимаетесь, – сказал он.
   Далеко ходить не пришлось. Зрелище растущего дома впечатлило Шуру. Лицо его приняло удовлетворённое выражение. Взглянув на Генриха Персовича, он спросил:
   – Фундамент монолитный?
   – Простите? – переспросил Перец.
   – Какой фундамент, говорю?
   – А… Сваи плюс плита. От стандартного ленточного мы отказались. Видите ли, близко грунтовые воды. Кстати, по этой же причине не будет и подвала…
   – Короче, – обратился Шура к Степану, – ты сделал фундамент такой, как обещал?
   – Монолит, – заверил Степан.
   Шура поджал губы. Помолчав, кивнул на дом.
   – А почему окна маленькие?
   – Для сбережения тепла, – поспешил ответить Генрих Персович. – Наш климат требует страховки. Кстати, и стены у вас будут тёплые. Колодцевая кладка. Вот! – поднял Перец вверх большой палец.
   – Шура, – обратился Степан к борову, – как видите, мы заканчиваем первый этаж. Какие будут пожелания насчёт перекрытий – железобетонные или деревянные?
   Шура задумался.
   – Бетонные – это что, как в склепе?
   – А деревянные скрипят, – заметил Генрих Персович. – Подвержены биологическому разрушению, пожароопасны.
   – Ты это о чём? – спросил Шура, наливаясь краской. – Без перекрытий меня хочешь оставить?
   – Боже упаси, – приложил руки к груди Генрих Персович. – Просто делюсь информацией. Выбор за вами. Хозяин – барин.
   – НПФ… Нет, это интересно – выбор за мной. А если бы я сейчас не приехал, какие перекрытия вы бы мне втюхали?
   – Те, что предусмотрены проектом.
   – Какие это?
   – Самые экономичные.
   – Чего? – насторожился Шура.
   – Того, – невозмутимо ответил Генрих Персович. – Судя по тем деньгам, что вы положили на алтарь, вас устраивает минимализм.
   – Про что базар, Грека? – развернулся боров к Степану.
   Степан развёл руками.
   – Денег вам мало? – нахмурился Шура.
   – Это не наша прихоть, – сказал Степан. – Такова объективная реальность. Мы имеем возможность сравнивать ваш проект с другими.
   – Откуда у тебя другие проекты?
   – Люди строятся. Сейчас строительный сезон.
   – Что за люди?
   – Они называют себя новыми русскими.
   – НПФ… Ха, что в них новорусского конкретно?
   – Конкретно?
   – Да.
   – Масштаб. Человек один, а запросов и потребностей – на десятерых.
   – Ну, и я такой.
   – Конечно, никто не спорит. Только, – Степан замялся, – ваша смета скромнее, она уступает их сметам. Почти в десять раз.
   Шура изменился в лице.
   – Нашёл меру! – возмутился он. – Да я такими делами ворочаю, что для ваших смет бумаги не хватит. Ясно? Ха-ха, – сотряс его нервический смешок.
   – Мы вас поздравляем, – сказал Генрих Персович. – Никто не оспаривает ваших заслуг. Только чертовски обидно, когда такой человек, как вы, добровольно отрекается от простого житейского счастья. Среди богатых аскетизм нынче не в моде. Вы – последний из могикан.
   – НПФ… – выдохнул боров. Побагровел. Слова Переца угодили в цель. Отозвалась запрятанная внутри подкожной клетчатки чувствительная струна. Участилось дыхание. Уязвлённый, пытаясь совладать с собой, Шура уставился на Степана.
   – Грека, – хриплым прерывистым голосом вымолвил он, – дам я тебе денег. Работай. Потом будем разбираться, устроим смотрины, потягаемся насчёт крутизны.
   Шура уехал. В руках Степана остались несколько увесистых пачек банкнот.
   – Вот видите, Степан, – сказал Генрих Персович, улыбаясь. – Какую важную роль в бизнесе порой играет простой разговор по душам.
   – С почином нас, Генрих Персович, – ответил Степан. – Кажется, в таких случаях говорят – удачная разводка.
   – Пусть говорят. Теперь нам просто жизненно необходимо обзавестись дополнительными проектами. Нельзя обманывать партнёра.
   Степан кивнул, соглашаясь.
   Взглянув на часы, Перец посерьёзнел.
   – Делу – время, потехе – час. Прошу прощения, я должен оставить вас. Необходимо срочно разобраться с гидроизоляцией.
   Степан пожелал удачи архитектору, спрятал деньги и отправился в самое сердце стройки.
   Внутри дома, задрав голову вверх, стоял Иннокентич.
   – Прораб! – окликнул его Степан.
   – А?
   – Я к тебе.
   – Хорошо. Только под ноги смотрите. – Иннокентич отвлёкся. – Эй, – крикнул он в небо, – причалку укрепи. За швами послеживай.
   – Иннокентич, раствор кончается, – раздался голос сверху.
   – Вяжи ведро, спускай сюда.
   Бросив взгляд на Степана, Иннокентич толкнул ногой корыто с жидким раствором.
   – Хороший раствор, – сказал он. – Вот смотрите.
   Подхватил с земли застывший кусок, впился в него пальцами и принялся ломать. Кусок не поддавался.
   – А ведь только недавно схватился.
   В ответ на возрастающее усилие цемет дрогнул, рассыпаясь частями, кусок выпал из рук.
   – Вот так, – удовлетворённо причмокнул Иннокентич, очищая ладони. – Морозовка славна не только порохом, но и раствором.
   – Морозовка – это посёлок рядом? – спросил Степан.
   – Он самый. Там и завод пороховой – детище царя Петра, и растворный узел. Начальник узла – мой свояк. Раствор получается дешевле городского и лучше самодельного. – Иннокентич взглянул на Степана. – Вы со своими людьми разговаривали?
   – О чём?
   – О пополнении. Кажется, их друзья просятся к нам на работу.
   – Мои бывшие. Пусть возвращаются. Будем штурмовать новые высоты. Нам люди нужны. У тебя, кстати, есть ещё кто-нибудь на примете типа Шуры?
   – В нашей округе такой он один. Дачники не в счёт. Но, если хотите, можно закинуть удочку подальше.
   – Закинь. Клюнет – сразу дай знать.

   Летели дни. Стройка шла своим чередом. Удочка не клевала. Новые Шуры предпочитали отсиживаться на глубине. Генрих Персович предложил закинуть невод, и подальше. В ход пошли сарафанное радио, объявления в газетах, платная агитация вдоль дорог.
   Невод оказался производительней. Спустя пару дней он принёс первый улов. Два джипа остановились на участке. Из них высыпали коротко стриженые крепыши в спортивных костюмах. В поисках своего улова предстали перед обедающими строителями.
   – Кто старший?
   – Я, – поднялся Иннокентич, подрагивая.
   – Где бабки?
   – Какие… бабки?
   – Бабло, деньги, юродивый.
   – У хозяина.
   – А он где?
   Иннокентич, запинаясь, назвал почтовый адрес Шуры.
   Встряхнув прораба за грудки и, матерно выругавшись, главный крепыш погрозил кулаком всем строителям и скомандовал отбой.
   Cпустя несколько минут после отъезда нежданных гостей строители обрели дар речи.
   – Кто это такие?
   – Бандиты.
   – А могут они сделать худо нашему Шуре, Иннокентич? – спросил Бадянис.
   – Это не наше дело, – ответил прораб, пытаясь унять нервную дрожь. – Пусть разбираются между собой. Они друг друга стоят.
   – Не дай Бог повторится целина, – сказал Крутов. – Я всего три дня там проработал. Пришлось делать ноги – спасаться от шпаны. Дали бы здесь мирно доработать, сволочи.
   – Вовремя Степан Лексеич за кирпичами уехал, – заметил чей-то голос. – Чуть задержался – и накрыли бы его вместе с деньгами.
   – Повезло, – откликнулся Иннокентич.
   – Надо часовых ставить по периметру, – предложил Крутов. – Особенно в денежные дни.
   – Может, больше не сунутся, – произнёс Иннокентич, с тоской и надеждой глядя вслед уехавшим джипам.
   Угнетённое настроение воцарилось на стройке. Вернувшись через несколько часов, Степан застал своих подчинённых растерянными и подавленными. Два десятка голосов наперебой начали делиться с ним пережитым. Выслушав всех, он решил немедля отправиться по следу визитёров – проведать Шуру или то, что от него осталось. Дверь дома открыл охранник Филя.
   – Шура дома? – спросил Степан.
   – Да-а.
   – Он… в порядке?
   – Вашими молитвами. А что?
   – Да слух был – неспокойно в округе. Нечисть всякая шляется.
   Филя улыбнулся.
   – Не бойсь, – сказал он. – Шура – главный спонсор местной милиции и братвы. Отобьёмся.
   – А, – вымолвил Степан.
   Утолив своё любопытство, он попрощался с охранником. Успокоенный отправился обратно. Куда делись налётчики, что с ними стряслось, нашли они то, что искали или нет – было уже всё равно. Главное – Шура был жив-здоров, деньги при нём, стройка продолжалась.
   Минули сутки. В четверть двенадцатого вечера в квартире Степана зазвонил телефон. На проводе был всполошённый Иннокентич.
   – Степан Лексеич, – голос прораба захлёбывался, – клиенты клюнули. И не какие-нибудь – по виду ровня самому Шуре.
   – Где они?
   – На участке. Вас дожидаются. Двое.
   – Поздно уже. Скажи, пусть завтра подъезжают.
   – Вы что? Такой клёв – надо подсекать!
   – Ты откуда звонишь?
   – Рядом с нашим участком есть гараж. Сторож мой дальний родственник. Кстати, бутылку требует за звонок – междугородний всё-таки.
   – Сочтёмся. Опиши клиентов, как выглядят-то?
   – О, оба пижоны расфуфыренные, пахнут духами за километр, наш контингент, не сомневайтесь.
   – Ладно. Так и быть, еду.
   Через несколько минут, кое-как успокоив родителей, Степан выскочил на улицу и устремился на поиски попутки.
   Клиенты и вправду выглядели достойно. Шикарная дорогая иномарка, малиновые пиджаки, золотые перстни и цепи, начищенные до зеркального блеска штиблеты – не до сна было преуспевающим дельцам в эту летнюю белую ночь.
   Вальяжно знакомясь со Степаном, они открыли причину своей бессонницы.
   – Катим после трудового дня по шоссе. Один плакат, другой – и мы в теме. Коттеджа для полного счастья нам только и не хватает.
   – Это серьёзное намерение. Утром не передумаете?
   – Чего ради? Разве мы похожи на трепачей?
   – Тогда милости прошу. Я покажу вам наши возможности.
   Остов строящегося дома. Они обошли его, заглянули внутрь, походили по коридорам и комнатам, постояли перед опалубкой будущего бассейна. Увиденное зрелище производило эффект.
   Уже более уверенный в себе Степан заявил:
   – У нас есть одно-единственное условие, которое мы всегда оговариваем в начале. Это – предоплата. Девяносто процентов.
   Пара переглянулась.
   – Все хлопоты, включая смету, проект и саму стройку, мы берём на себя, – продолжил Степан. – Остальные десять процентов отдаёте при получении ключа. Ваши особые предложения и пожелания будут непременно учтены, в любой момент вы можете обсудить их с архитектором.
   – И архитектор есть?
   – Есть, – с гордостью ответил Степан. – Наша фирма серьёзная.
   – А почему без названия?
   – Времени не хватает придумать. Приходится трудиться и день, и ночь. У нас кроме этого объекта…, – Степан сделал вид, что считает, – ещё около десяти.
   – Это правильно, – одобрили клиенты. – Лето – горячая пора. Надо зарабатывать деньги. Нас всё устраивает. Давай назначим встречу на послезавтра. Кинотеатр «Заря» знаешь?
   – Да. Хаживал туда в детстве.
   – Там теперь казино «Пасека». Подъезжай вечерком.
   – Кого спросить?
   – Ты имеешь дело с его совладельцами.

   Поздним вечером Степан и Генрих Персович вышли из казино. Чёрный дипломат был в руке Степана. Глаза обоих блестели. Горящие неоном пятиугольная пчелиная сота и надпись «ПАСЕКА» за спинами провожали их.
   – У меня такое впечатление, Генрих Персович, что мы побывали в самом настоящем денежном раю.
   – Так оно и есть. Глаза вас не обманули. Все условия для слёта кошельков. Это ещё одна характерная особенность богачей. Самоутверждение среди себе подобных. Наши новые друзья сделали на этом прекрасный бизнес.
   – Не верится, что в этом дипломате такая сумма. Сто тысяч долларов. Может, они фальшивые?
   – Деньги настоящие. Я, Степан, вспоминаю наш с вами первый разговор. И чувствую всей душой – та молитва в камне, про которую вы говорили, работает. Мы встретили свою звезду. Нам помогает энергия добра. В отличие от разрушительного зла это созидающая сила, вечная опора, Константа.
   – Константа, – повторил Степан. И загорелся. – Давайте воспользуемся этим, отблагодарим её, сделаем названием нашей фирмы. Как думаете, Генрих Персович?
   – Я не против. Константа – хорошее название.
   – Пусть покровительствует нам, укрепляет, помогает во всех делах и начинаниях. – Степан тряхнул дипломатом перед собой. – Благослови и будь с нами всегда, святая Константа!
   Генрих Персович улыбнулся.
   Степан опустил дипломат.
   – Чему вы улыбаетесь, Генрих Персович?
   – Сбылась мечта архитектора. Я радуюсь этому чемодану в ваших руках. Наконец-то, после периода вынужденного безделья я вновь смогу применить свои опыт и знания на практике.
   – Тогда – в добрый путь, – сказал Степан.
   И, устремив взгляд в поток машин, принялся искать попутную.
   Увидев на пороге сына в сопровождении седого интеллигентного незнакомца, мать растерялась.
   – Знакомься, мама, – сказал Степан. – Это Генрих Персович. Архитектор.
   – Архитектор, – машинально повторила мать.
   – Очень приятно, – галантно поклонился Перец.
   – Нам тоже, – тихо ответила мать.
   Растерянная, она не знала, что и сказать. Её глаза, устремлённые на гостя, были полны смятения.
   – Мы вместе работаем, – поспешил успокоить её Генрих Персович.
   – Я понимаю…
   – Чужих в доме нет? – спросил Степан.
   – Здесь только мы с папой. Вика у подруги.
   – Хорошо. Будем делиться тайной. Мама, только не падай в обморок – мы сказочно разбогатели.
   – Клад нашли?
   – Да.
   Мать увидела дипломат, испуганно приложила руки к груди.
   – Но мы обещаем вернуть всё хозяевам, – заверил Генрих Персович, улыбаясь. – За вознаграждение.
   Отец вышел из комнаты.
   – Здрасьте, – кивнул ему архитектор.
   Через несколько минут трое мужчин, собравшись на кухне, начали увлечённо обсуждать тайну дипломата. Мать, устроив застолье, уединилась в комнате. Притаившись, внимательно прислушивалась к разговору. Странный гость с необычными именем и фамилией производил неизгладимое впечатление. Ну, никак он не походил на простого архитектора. Скорее его можно было принять за потомка старинного дворянского рода, вернувшегося на родину живым воплощением связи времён. Общение с таким человеком требовало известной доли собранности и подготовки.
   Проводив Генриха Персовича, Степан закрыл дверь. Развернулся.
   – Где будем прятать деньги, родители?
   – На шкаф, – сказал отец. – Там для них самое лучшее место.
   – Хорошо, – согласился Степан. – Пойду за стулом.
   Мать хранила молчание. Стройка, архитектор, полный денег дипломат. Выигрыш сына в неизвестной игре. Что потребует жизнь взамен? Материнское сердце, переживая, болело.

Глава тридцатая

   В конце июня после удачно сданной сессии Илона решила откликнуться на призыв отца провести лето в Норвегии. Для Степана её отъезд стал полной неожиданностью. Ещё больший сюрприз ждал впереди. Придя в гости с оформленными документами на руках, Илона заявила, что забирает с собой его сестру. Степан был ошеломлён. Девчонки сидели перед ним, хихикая и демонстрируя полную готовность отправиться в дальнюю дорогу.
   – Заработался ты, Стёпа, – заметила Илона.
   – Надо чаще бывать дома, – вторя ей, добавила Вика.
   – Почему вы раньше меня не предупредили? – спросил он.
   – А что бы изменилось? – прищурилась Илона.
   Степан пожал плечами.
   – Ничего, – ответила она. – У тебя обязательства, надо работать, расслабляться нельзя. Крепись, и постарайся принять всё как должное. Мы отдохнём за тебя.
   Следуя совету, он осведомился о дне вылета. Задумался. Полез в карман, вытащил стодолларовую банкноту и протянул её Илоне.
   – Валюта, – улыбнулась она, принимая подарок. – Откупаешься от наших проводов?
   – Угадала. Дел невпроворот. Будет возможность – встречу.
   – Не беспокойся. Мы можем вполне обойтись и без этих церемоний. Главное, чтобы время пролетело незаметно и мы бы соскучились друг по другу.
   Степан внимательно посмотрел на Илону.
   – Жди нас, – отвечая ему ласковым взглядом, сказала она. – Только очень жди. И мы обязательно вернёмся.
   Наступил день расставания. Ранним утром, уходя на работу, Степан склонился над постелью сестры.
   – Тсс, – приложил он палец к губам, будя её. – Все спят. Давай прощаться.
   Вика кивнула, зажмурилась и подставила щёку. Братский поцелуй запаздывал. Не дождавшись его, она приоткрыла глаза. Брат стоял перед ней, словно фокусник, держа на раскрытых ладонях по большому пакету. Сон мигом улетучился. Заинтригованная, она приподнялась.
   – Это что? – шёпотом спросила она.
   – Ваша обновка, – ответил Степан. – Тебе – джинсы, Илоне – платье. Не обессудьте, если что. Я буду приглядывать за вами, норвежки.

   Дорогой в аэропорт, сидя в такси, Илона внимательно рассматривала подарок. Она не разворачивала его. Нужды не было. Сквозь прозрачную плёнку видимость была прекрасная. Всё бы ничего, если бы для подарка было выбрано другое место и время. А сейчас… Готова ли она, облачась в эти нежные покрова цвета сирени, стать непроницаемой для окружающего мира, запереть все мысли, чувства и желания внутри и добровольно лишиться лета?
   Она повернула голову в сторону Вики.
   – Мне кажется Стёпа перепутал подарки. Это платье – твоё.
   Вика встретилась с ней взглядом.
   – Оно мне велико.
   – Не может быть. Мы с тобой почти одной комплекции.
   – У меня сорок четвёртый размер.
   – Сорок четвёртый, сорок шестой… Какая разница?
   – Я не люблю сиреневый цвет, Илона.
   – Да? Тогда оставь платье, носи джинсы.
   – А как же ты?
   Илона загадочно улыбнулась.
   – А я как-нибудь перебьюсь. В крайнем случае, буду ходить голышом.
   Вика широко открыла глаза. И поразилась увиденному. Оказывается, подруга брата, забыв про него, спешила на свидание. В кандидатах – вся мужская половина Норвегии…

   Пока Генрих Персович, взяв недельный отпуск, колдовал над проектом нового коттеджа, Степан знакомился с участком. Хотя тот находился почти в черте города, вокруг царило запустение настоящей деревенской глуши. Бездорожье, каменистая, поросшая чахлым кустарником земля – местность оставляла желать лучшего. Каждое утро Степан приезжал сюда на личном транспорте – купленном по случаю ликвидации тыловой воинской части «уазике». Шофёр терпеливо сидел в кабине, изредка выходя наружу размяться, а Степан проводил по несколько часов на ногах, расхаживая вдоль и поперёк. Чувства первооткрывателя, волшебника, Творца переполняли его. Ещё несколько дней – и начнётся преображение. Придёт тяжёлая техника, заснуют строители, земля вздрогнет, оживёт и подастся навстречу неукротимой человеческой энергии. Это будет завтра. А сегодня он был здесь один – живая плоть и кровь волшебного начала…

   Звонок Мяатэ был сигналом из далёких почти забытых времён. Уже с первой минуты разговора Степан почувствовал, что настроение бородача – хуже некуда. Голос звучал надтреснуто и безжизненно. Убедившись, что дела Степана ладятся, Мяатэ взял паузу.
   – Как работается мастером? – спросил Степан.
   – Ой, – ответил Мяатэ.
   – Может, хочешь сменить работу?
   – Кому я нужен, – с тоской произнёс Мяатэ.
   – Если ты хочешь перемен, то обратился как раз по адресу. Я затеваю новую стройку. Мне нужен опытный руководитель. Ты бы сгодился, если, конечно, не разучился руководить.
   – Не разучился, – оживился Мяатэ. – Это талант умрёт вместе со мной.
   – Тогда улучи время – приглашаю тебя на день открытых дверей. Введу в курс дела. Подумаешь, взвесишь всё и примешь решение.
   Мяатэ появился на стройке следующим утром.
   – Прижало тебя, – посочувствовал Степан, обращая внимание на угнетённый вид бородача.
   – Прижало, – согласился тот. – Рассказать, что творится в цеху?
   – Давай.
   – Палыч – банкрот. Все слова его, обещания пошли прахом. Никто больше не верит ему. Молодёжь разбегается. Ладков ходит по цеху как лев. Вместо нормальной речи – один рык.
   – Ясно. А на заводе что?
   – То же самое. Продают всё направо и налево. Таможню недавно открыли. Помнишь наши двери секретные, что мы перед путчем всем скопом в поте лица делали?
   – Да.
   – Так вот. Они сейчас эту самую таможню охраняют. Караулят транзит ширпотреба.
   – Да, – сказал Степан. – Катится завод неизвестно куда. – Он махнул рукой. – И пусть. Нам с ним не по пути. Будем жить своей жизнью.
   Стройка привела Мяатэ в полный восторг.
   – Бадянис! – увидел он знакомое лицо. – Ты? Наконец-то, я добрался до тебя.
   – Здравствуйте! – отозвался литовец. – Вы к нам?
   – Да. Степан Алексеич жаловался на тебя – дичаешь. Буду тебя приручать.
   – Пожалуйста, – улыбнулся Бадянис, пожимая плечами.
   – Где вы видели ручных лесных братьев, товарищ Мяатэ? – спросил меднолицый Крутов, появляясь в проёме окна. – Это же прирождённый бандит. Сколько его ни корми, он всё в лес смотрит.
   – Крутов! – обрадовался Мяатэ. – И ты здесь. Вся компания в сборе.
   – Целина приветствует вас! – осклабился Крутов, разводя руки в стороны.
   – Эти яркие личности – моя гвардия, – сказал Степан. – Твоя бригада, Андрис, будет из новеньких. О, прораб наш, – кивнул он в сторону суетящегося возле грузовика со щебёнкой Иннокентича. – Запомни его в лицо. Будет помогать тебе.
   – Я здесь работать буду? – спросил Мяатэ.
   – Нет. В другом месте. Поедем, посмотришь.
   Помахав рукой Бадянису и Крутову, Мяатэ поспешил вслед за Степаном.
   – И зачем я держался до последнего за этот завод? – сокрушался бородач. – Почему сразу с тобой не ушёл? Только время даром потерял.
   – Наверстаешь, – успокаивал его Степан.

Глава тридцать первая

   Боронок таял. Это была настоящая красота. Брюнетка за столиком напротив олицетворяла собой Мадонну. Поиски душевного равновесия выходили на финишную прямую – до спасения было подать рукой. Требовались время, приличие и терпение. Ведь женщина была несвободна. Подруга Торгаша, приятеля Гордея, по имени Катерина.
   Ужин в ресторане близился к концу. Едва отведав десерт, крутолобый рыхлый Торгаш утёр салфеткой рот, скомкал её и небрежно бросил в тарелку. Пошарил языком за щекой. Посмотрел на сидящего напротив Гордея.
   – Зачем звал? Про что хотел потолковать?
   Гордей не успел ответить. Торгаш перехватил устремлённый на Катерину пристальный взгляд Боронка. Повернул голову к ней.
   – Катя! – произнёс он, впечатляясь.
   И полез обниматься.
   – Что за манеры? – недовольно заметила Катерина, отстраняясь. – Держи себя в руках.
   Но крутолобого было уже не остановить.
   – Я пьян тобою, – заявил он, полностью теряя контроль над собой.
   Гордей чертыхнулся. Уткнувшись в тарелку, зачерпнул вилкой остатки салата. Заходили ходуном челюсти. Баба, как всегда мешала деловому разговору. На встрече можно было ставить крест.
   Посопротивлявшись и не в силах сдержать натиск своего кавалера, Катерина смирилась. Крутолобый облобызал лицо, шею, скользнул вниз головой, прижался к её груди и замер. Ребёнок, нашедший после долгих скитаний материнскую защиту и опору.
   Пользуясь моментом, Боронок сосредоточился. Не сходя с места, поймал цель в прицел и устремился в атаку. Всё обаяние мужского совершенства открылось перед женщиной. Глаза её зажглись…
   Немой контакт, казалось, длился вечность. «Младенец» зашевелился. Оглушённый бешеным сердцебиением Катерины, он поднял голову. Связь прервалась. Спохватываясь, она поспешила прикрыть глаза. Самодовольная улыбка тронула губы Торгаша. О, эта загадочная женская душа! Надо почаще разыгрывать любовь на людях, глядишь – страсть перекочует и в постель.
   С шумом отодвинув стул, поднялся Гордей.
   Торгаш недоумённо уставился на него.
   – Куда ты?
   – На кудыкину гору, – ответил Гордей. – Продолжим разговор завтра у меня. Один приезжай.
   И, ругнувшись, в расстроенных чувствах он направился к выходу.
   Боронку ничего другого не оставалось, как встать и тенью последовать за ним. Кащей и охранник. Порывисты и страстны были движения последнего – в отличие от основной фигуры он, уходя, уносил с собой частицу драгоценного женского тепла.

   На следующий день Боронок сказался больным. Гордей поверил. Отпуская домой, велел исполнить одно деликатное поручение.
   – Закинешь стволы в тайник. Неровен час выстрелят, спалят нас.
   Спустившись в подвал кафе, Боронок встретился с подпольным арсеналом крыши. Пять автоматов, десяток рожков, патроны россыпью. С последнего памятного боя минуло более двух недель. Оружие пылилось без дела. Желая подобной судьбы смертоносному грузу и впредь, Боронок начал укладывать его в большую походную сумку.
   Выйдя на улицу, он решил отделаться от поручения как можно быстрее. И выбрал из всех путей, ведущих к тайнику, самый короткий.
   Площадь перед метро была оживлена. Центр сосредоточения бойкой торговли. Цветы, ларьки, барахолка. Минуя группу подвыпивших горланящих подростков, Боронок юркнул в узкий проход, протиснулся сквозь толчею и вышел на свободный пятачок. Внезапно кожным чутьём уловил чужое внимание сзади. Оглянулся. Рыжий. Один из братьев Четниковых с большой коробкой в руках стоял и смотрел на него во все глаза – ожившей памятью минувших дней.
   – Чет! – воскликнул Боронок, опознавая знакомую серьгу в ухе.
   – Тит! – расплылся в улыбке Чет.
   Друзья бросились навстречу друг другу. Обнялись. Немедля на правах одного из хозяев местной территории Чет позвал в гости. Весело переговариваясь, они устремились в направлении ближайшего ларька. Переступив порог и бросив коробку на пол, Чет принялся освобождать место для приёма гостя – вокруг царил беспорядок.
   – Так ты, значит, теперь коммерсант? – спросил Боронок, осматриваясь.
   – Он самый, – с гордостью ответил Чет. – Мы с братом арендаторы. Торгуем круглосуточно.
   – Смотрю, ассортимент ходовой, – заметил Боронок. – Шоколад, пиво, сигареты.
   – Надо жить. Сводить концы с концами. У нас обоих семьи.
   Наконец, усилия Чета увенчались успехом. Порядок был восстановлен.
   – Садись, – предложил он.
   Боронок сел.
   И началось общение.
   Чет, проверенная временем дружба, родня по пережитому, почти что брат. Разговаривал в основном он. Боронку похвастаться было нечем. Счастливый молодожён Чет жил будущим, Боронок – днём настоящим. Сумка с автоматами в ногах, новые друзья-бандиты, проданная в рабство костлявому упырю Гордею душа. Духу не хватало открыться и поведать всю горькую правду другу.
   Внешне Чет не замечал в Боронке никаких перемен. Открытый взгляд, всё тот же залихватский чуб… Лишь появилась некая настороженность в глазах. Однако жизни без изменений не бывает. Тем более, что жить приходилось в условиях тяжёлых смутных времён.
   – Челнок, – ответил Боронок на вопрос о роде своих занятий. – Вожу шмотки туда-сюда.
   Удовлетворённый подобным лаконизмом Чет более не задавал вопросов. Раз Боронок настроен больше слушать, нежели говорить, надо воспользоваться случаем – и выговориться. В отличие от друга Чету было не до тайн, он радовался подвернувшейся возможности разом поделиться всеми.
   Время летело незаметно. Минул час. Взглянув на стоящий неподалёку будильник, Боронок поднялся – пришла пора расставаться.
   – Твоя женщина ждёт тебя? – спросил Чет.
   Боронок задумался на секунду.
   – Да, – ответил он.
   Чет взял пустой пакет, подошёл к большой коробке, открыл её. Залез внутрь рукой и, орудуя ею, как ковшом, начал извлекать наружу шоколадки. Горстями. Одну за другой.
   Боронок стоял молча и смотрел, как содержимое коробки перекочёвывает в пакет. Наконец, набив пакет доверху – приблизительно одной третью коробки, Чет остановился.
   – Возьми, – протянул он пакет Боронку. – Передай своей женщине.
   Боронок полез было за бумажником, но Чет энергично замотал головой.
   – Всё за счёт фирмы. – И, подмигивая, улыбнулся. – Пусть ваша жизнь станет ещё слаще.
   – Спасибо, Чет, – дрогнувшим голосом поблагодарил Боронок. Взяв пакет, крепко пожал руку другу. – Привет брату, – сказал он, прощаясь. – До встречи!
   И, подхватив оружейную сумку, стремительно устремился прочь из ларька. Перед стеклянными дверьми входа в метро, не в силах продолжать путь дальше, он остановился. Случайная встреча бередила душу. Кануло в Лету прошлое. Он – вне закона. Один из группы риска. Меченый. И потому судьба ему отныне и навеки волчья – не любить, не дружить и не жить.
   Рука разжалась, выпуская смертоносный груз, другая крепким хватом вцепилась в подарок – последнюю связующую с миром нить.
   Людской поток шёл мимо. Он стоял посреди него непоколебимо, как вкопанный. Какая-то старушка, наткнувшись на него, выразила общее недовольство.
   – Чего встал-то? Истукан. Олух царя небесного, прости Господи.
   Молчание было ей ответом.
   – Эй!
   Он вздрогнул. С трудом приходя в себя, вернулся в потерянное время.
   – Тебе чего, старая?
   – Чего? Дорогу дай людям.
   Внезапно Боронок ощутил, как уходит из-под ног земля. Рушилось равновесие между добром и злом. Слишком много шоколада одному грешнику.
   – Держи, бабуля, – сказал он, суя пакет в руки старушки. – Твоя взяла.
   В вестибюле метро он успокоился. Отстоял очередь за жетоном, шагнул на ступень эскалатора и поехал вниз.
   На перроне прислонился спиной к колонне и, держа сумку на весу перед собой, начал ждать поезд.
   Мимо мелькали силуэты людей. Фиксируя неподвижным взглядом их оживлённую суету, он вдруг представил себе, как хорошо было бы бросить всё, вывернуться наизнанку и стать одним из них, раскрепощённым, свободным от груза печалей и грехов, вновь испытав всю изначальную радость бытия простого смертного…
   Внезапно кто-то задел сумку на ходу. Удар сотряс оружие. Боронок встрепенулся. Сержант местной милиции, потирая ушибленную голень, остановился рядом. Щупая взглядом сумку, подозрительно прищурился.
   – Что там? – спросил он.
   Боронок подался ему навстречу. Обнажая самое себя, открылся:
   – Путь в небеса.
   Глянув в бесшабашные глаза, сержант увидел правду. Ту самую, что режет без ножа. Не в силах отвести взгляда, предпринять что-либо, застыл на месте.
   Жребий был брошен. Боронок ждал искры, реакции, толчка – момента детонации всей скованной свободы внутри.
   Чужие счёты с жизнью. Игра безумца. Любое движение смертельно. И потому, сержант, противостоя, старался не шевелиться.
   Гул подходящего поезда сотряс пространство. Лицо сержанта покрылось испариной. Глаза Боронка прояснились. Реальность вопреки всему звала опомниться.
   Внимая голосу разума, Боронок попятился, обрёл прежний вид и отступил. Двери закрылись. Стремительное движение поезда, подхватив, понесло прочь.
   Тоннель. Мир сузился, пропал, из окна рикошетом ударило собственное дикое отражение.
   Боронок вздрогнул. В холодном поту, вздыхая, закрыл глаза. И сразу же увидел её. Свет маяка во мгле. Женщину всех прошлых, настоящих и будущих жизней. Катерину.

   Машина находилась в непосредственной близости от кафе. Мнимая болезнь развязывала руки. Готовый устремиться в погоню за личным счастьем, он ждал появления ориентира.
   Подъехала большая роскошная иномарка. Торгаш. Неторопливо он вылез из машины и в сопровождении охранника направился в кафе.
   Придя в состояние полной готовности, Боронок устремил всё внимание на выход. Деловые разговоры Гордея обычно были коротки.
   Гордей оказался верен себе и на этот раз. Спустя десять минут он показался на пороге, провожая своего гостя. На ходу он что-то говорил Торгашу, тыча указательным пальцем в землю. Тот слушал его с виноватым видом, потупившись. Охранник рядом, прикидываясь глухонемым, мерил окружающее пространство бесстрастным взглядом. Наконец, Гордей закончил общение. Пожав руку, косо улыбнулся и отпустил Торгаша. Иномарка тронулась с места. Выждав, пока Гордей исчезнет из виду, Боронок отправился следом.
   Торгаш колесил по городу до вечера, периодически останавливаясь и покидая машину. Дел у него было невпроворот. Боронок, сидя на хвосте, не выпускал его из виду.
   В половине седьмого иномарка устремилась на Московский проспект, проехала квартал и остановилась близ большого восьмиэтажного дома сталинской постройки. Судя по всему, это было жильё Торгаша, семейное гнёздышко его и Катерины.
   Крутолобый скрылся в парадной дома. Иномарка отправилась восвояси. В раздумье относительно дальнейших планов Боронок поехал за ней. Сопроводив её до заправки, развернулся и устремился обратно к дому. Ждать. Он верил, что непременно увидит Катерину сегодня. Летний вечер. Время выхода в свет. Торгаш не преминёт блеснуть своим достоянием.
   Вера не подвела его. Подъехала иномарка. Посигналила. Спустя несколько минут из парадной вышла она. Женщина, прекрасная и лучезарная, как божество, под руку со своим кавалером.
   Чужой праздник начался. Иномарка тронулась в путь, Боронок незримой тенью устремился за ней.
   После непродолжительной езды они выехали на Невский, проехались по нему и остановились возле излюбленного места праздного времяпровождения Торгаша – ресторана рыбной кухни. Переступив вслед за парой порог заведения, Боронок поспешил в дальний тёмный угол. Ждать, затаясь, своего маленького праздника.
   Пришлось запастись терпением. Торгаш держал Катерину подле себя мёртвой хваткой. Время шло. Рыбные деликатесы и неподвижность постепенно начинали угнетать Боронка. Однако удача не оставила его. Женская физиология взяла своё – Катерина пожелала уединиться. Стараясь не привлекать лишнего внимания, он утёрся салфеткой, поднялся и последовал за ней.
   Мужская и женская половины туалета соединялись общим холлом. Боронок устроился подле большого зеркала, предвкушающим добычу мартовским котом – ярким воплощением физиологии мужской.
   Стук каблуков, аромат духов и, наконец, сам реальный женский образ оживили мёртвое пространство.
   – Какая неожиданная встреча! – произнесла она, останавливаясь перед ним.
   – Неожиданная, – подтвердил он, улыбаясь. – Предлагаю воспользоваться моментом – открыться чувствам и уйти вместе со мной.
   – Вот как! – удивилась она. – А ты – матадор. Хватаешь сразу быка за рога.
   – Я такой. – Он заложил руку за спину. – Дабы не возбуждать чужого любопытства, уйдём запасным путём, сквозь стены – через кухню.
   – А мой муж? – изобразила она недоумение. – Разве он чужой?
   – Третий – лишний, – решительно заявил Боронок. – Здесь место особое – не богадельня. Кто отпускает свою женщину – теряет все права на неё.
   Она поджала губы – как бы в раздумье. Повернувшись, сделала шаг к зеркалу, пробежалась быстрым взглядом по себе, поправила волосы, коснулась платья.
   Боронок ждал.
   Она оглянулась. Устремила взгляд на него, поднесла пальцы к губам и нарочито медленным плавным движением сотворила воздушный поцелуй. Насладилась эффектом и, покачивая бёдрами, пошла к двери, ведущей обратно в залу – жена, преданная своему мужу и господину.
   – Аривидерчи, матадор!
   С минуту Боронок стоял неподвижно, уставившись в закрытую дверь.
   Таял аромат духов.
   Осечка.
   Аппетит был потерян. Он прошёл на кухню, расплатился за ужин с поваром и запасным выходом вышел на улицу. Остановившись, вытащил сигареты и закурил. Любимый образ, владея всем сердцем и душой, продолжал властвовать над ним.
   Катя. Икона вечной памяти. Женщина на все времена. Неувядающий цветок пустыни.

   Он размышлял над ситуацией все следующие сутки напролёт. И пришёл к выводу – без Торгаша не обойтись. Необходимо было идти ва-банк. Брататься.
   Подстеречь мужа одного не составило труда. Ближайший холостяцкий ужин в ресторане пришёлся как нельзя кстати.
   – Ты? – удивился Торгаш при виде нависшего над столиком Боронка.
   – Я, – подтвердил Боронок.
   – А где Гордей?
   – Не знаю. Сегодня мы с ним порознь. Гуляю – у меня личное время. Имею право.
   – Имеешь, – согласился Торгаш.
   – Праздник у меня, – сказал Боронок. – Счастье моё безмерно. Считай, жизнь удалась.
   – Что такое? – спросил крутолобый, оживляясь.
   Боронок уселся напротив него.
   – Она должна сказать мне: да!
   От таких слов глаза Торгаша полезли на лоб. Зашевелился рядом охранник. Казалось, гром, грянув среди ясного неба, поразил обоих.
   Боронок придал своему лицу выражение безумного романтика.
   – Сбросьте шоры, ребята, – сказал он. – Примите святую правду. Любви покоряются все сердца. И в том числе таких лихих разбойников, как я.
   Оживление крутолобого достигло пика. Он схватил пустую рюмку, поставил её перед Боронком, заполнил до краёв коньяком.
   – Пей. Я угощаю.
   – А ты? – спросил Боронок, беря рюмку.
   – За меня не переживай, – отмахнулся Торгаш. – Пей. Я слушать тебя буду.
   – Хорошо, – сказал Боронок. – Я и один выпью море. За мою даму – самую красивую на свете! – И одним махом он отправил содержимое рюмки в рот.
   – Приворожила, значит? – поинтересовался Торгаш, подвигая тарелку с закуской. – Кто такая, раскрой секрет.
   – Рассвет видел?
   – Ну?
   – Она из него вышла.
   – О, как! Супермодель что-ли?
   – Да.
   – Ха! Губа не дура. Только не зря ли ты здесь распинаешься, служивый? Эта фря знает себе цену. Такой, как ты, ей даром не нужен. Мошной не вышел.
   – Ясное дело, – согласился Боронок. – Но иногда, – он зажмурился, – и беднякам улыбается счастье.
   – Ну, и в чём же твоё счастье? – спросил Торгаш, хмыкая. – Может, ты разбогател?
   – Да, – открыл глаза Боронок. – Именно так и вышло.
   – Как это? – удивился Торгаш.
   – Случай, – сказал Боронок. – Время сейчас сами знаете, какое. Гнались утром за одним барыгой менты. Он, спасаясь, балласт скинул. Как я при том оказался – потёмки, гадаю до сих пор. Но главное, сошлись мы с ним в одном месте и времени. И разошлись. Ему – спасение, мне – кошелёк. Полный рюкзак валюты.
   – Оба-на! – выпалил Торгаш, облизываясь и расстёгивая от внезапного приступа жара ворот рубашки. – Как людям везёт!
   – Я же говорю – случай.
   – Да, – поддакнул Торгаш, приходя в себя. – Теперь благодаря такому случаю в люди пожелаешь выбиться?
   – Для начала женщину свою любимую околдую. Брошу рюкзак к её ногам. Слушай, будь ты на её месте, откликнулся бы, снизошёл до меня?
   Торгаш закивал головой.
   – Да.
   – Ну, и я так думаю. Она – моя.
   Алчность вдруг полыхнула в глазах Торгаша. Он поспешил прикрыть веки.
   – Валюта, говоришь? – почти бесстрастно спросил он.
   – Битком.
   – И где она?
   – Спрятал.
   – Место надёжное?
   – Вполне.
   – Кха, надо это – забрать.
   – Э, пусть стемнеет, всё уляжется. В таком деле спешка ни к чему.
   Торгаш взялся за бутылку.
   – Давай я тебе ещё налью. Ты пей, не стесняйся.
   Пользуясь торгашеской добротой, Боронок принял на грудь изрядную долю спиртного. Хмель разобрал его. Когда за окном начало темнеть, крутолобый уже практически расплывался перед глазами. Банкет подходил к концу. Братание было не за горами.
   Торгаш привёз его к себе домой. Оказал гостеприимство, на пару с охранником дотащив и бросив в ванну. Оставшись в ней один среди кромешной темноты, Боронок услышал голос Катерины:
   – Кто это?
   – Ценный фрукт, – ответил Торгаш, тяжело переводя дыхание. – Пусть отдохнёт малость, дозреет, потом мы его съедим.
   За ним пришли спустя час. За это время он успел избавить желудок от излишеств, а те, что попали в кровь, разбавил несколькими литрами холодной воды из-под крана. Сознание прояснялось.
   Бесцеремонный пинок ногой. Делая вид, что просыпается, он заворчал.
   – Поднимайся, – раздался голос Торгаша. – Пора платить за ужин.
   Сильная рука, вцепившись, потащила из ванны. Он поднялся.
   – Ну, что, очухался? – спросил крутолобый, озабоченно глядя на него. Не дожидаясь ответа, скомандовал:
   – Поехали.
   – Куда? – спросил Боронок.
   – На кудыкину гору – за рюкзаком.
   – Там нет меня, – замотал головой Боронок.
   – Будешь, – пообещал Торгаш. И велел охраннику: – Сунь-ка его мордой под струю. Да ледяную.
   Рука охранника мигом схватила Боронка за чуб, повела к умывальнику, нагнула. Зажурчала вода. Скрепя сердце, Боронок слился с нею. Умытый, отфыркиваясь, полез обниматься.
   – Придурок! – вскричал Торгаш, отбиваясь. – Кончай дурить. Поехали!
   – Поехали, – молвил Боронок, прикладывая ладонь к груди. И запел: – Эх, вдоль по Питерской…
   – Заткнись! – рявкнул Торгаш, округляя глаза. – Ментов разбудишь.
   – Пускай, – заявил Боронок, блуждая бессмысленным взглядом. – Рюкзак большой, всем хватит.
   – Тьфу, – сплюнул крутолобый.
   – Его нельзя брать с собой, – заметил охранник.
   – Сам вижу, – огрызнулся Торгаш.
   Потёр лоб в раздумье. Затем обратился к детине во хмелю.
   – Ты где рюкзак оставил, сволочь?
   – Там, – махнул рукой Боронок.
   – Где – там? Говори, гад, или убью.
   Боронок зажмурился.
   – Врежь ему, – приказал Торгаш охраннику.
   Получив хлёсткую оплеуху, Боронок зашатался. Затрещина заставила его попятиться. От аперкота, раскинув руки, он упал в ванну. Ноги остались торчать наружу. Подойдя, Торгаш услышал слова чистосердечного признания со дна ванны:
   – Мусорный бак в ста метрах от Володарского моста.
   Удовлетворённо хмыкнув, Торгаш заглянул в ванну. Жертва отключилась. Цена превзошла все пределы – признание стоило слишком дорого.
   – Поехали, – сказал Торгаш охраннику. – Это конец города. Надо успеть обернуться до рассвета.
   Свет в ванной погас.
   Очнулся Боронок в полной тишине. Усилием воли привёл себя в порядок. Пришло время выбираться наружу.
   Кухня. Шум заставил её оглянуться. Стоящая перед столом, в халате, с чашкой кофе в руке, она едва удержалась на ногах.
   – Ты? – с трудом выдавила она.
   – Я, – ответил он.
   – Что за маскарад? Почему ты здесь?
   – Стечение обстоятельств. Препятствий больше нет. Мы одни. И в этом – вся суть происходящего.
   – Он вернётся.
   – Ждать и догонять – удел рабов. Твоя свобода внутри. Откройся. Судьба даёт нам шанс.

   …Явь возвращалась. Она лежала под ним, обмякшая и безвольная, как земля, размытая до самых потаённых недр весенним проливным дождём. Пустота внутри исчезала. Новые ощущения неудержимым потоком заполоняли её. Рабыня уступала место женщине.
   Боронок пошевелился, соскользнул с неё и, перевернувшись, занял место рядом. Она прикрылась халатом.
   – Где мой муж?
   – Тебе его не хватает?
   – Он – единственный, кто вправе потребовать за всё это объяснения.
   – Не беспокойся. Он одержим поиском кладов. Я открыл ему адрес ближайшего.
   – Впервые слышу, что он – кладоискатель. А впрочем, это похоже на правду. Барыши у него всегда на первом месте. Продажная душа.
   Боронок многозначительно промолчал.
   – Он гражданский муж, – сказала Катерина, повернув голову к нему. – Мы с ним не расписаны.
   Боронок молчал.
   – Не знаю, что ты сделал со мной, как это случилось, но я…, – она вдруг запнулась и, лишившись дара речи, краснея, поспешила укрыться халатом с головой.
   Боронок улыбнулся. Святая искренность стыда. Всё не зря. Труды стоили того – любовь была взаимная.
   …Под окном взвизгнули тормоза.
   – Это он! – испуганно вскрикнула она.
   Боронок вскочил на ноги, мигом оделся. Озабоченно посмотрел на неё.
   – Спи. Я отыграю финал.
   Спустя несколько минут дверь в ванную распахнулась. Зажёгся свет. Внутрь ворвался злой, весь вне себя, Торгаш.
   Лежащий в ванне в прежней позе с выставленными наружу ногами Боронок открыл глаза.
   – О, – произнёс он. – Ты вовремя. Дай руку, брат, мне пора выбраться отсюда.
   Торгаш подскочил к нему. От него нехорошо пахло, лицо дёргалось, глаза были выпучены.
   – Где рюкзак, блаженный?
   – Тебе виднее, – ответил Боронок, потягиваясь.
   – Нет его там! – завопил Торгаш. – Нет, сволочь. Не нашёл я его.
   – Дудки, – сказал Боронок, грозя пальцем. – Не надо меня обманывать.
   – Нюхай, чем пахну, гад! – закричал Торгаш, суя грязные руки в лицо Боронку.
   Боронок, воротя нос, отмахнулся.
   – Чуешь? Это так твоя подстава пахнет. Отвечай, что ты затеял? Был рюкзак или нет?
   – Перепрятал, значит, – тихо сказал Боронок.
   – Что?
   – Я тебе тайну доверил, открылся, а ты меня решил обмануть. Воспользовался минутной слабостью. Не по-людски это. Бог не простит.
   Торгаш молча уставился на Боронка. Простодушия обманутой жертвы было не занимать. Никаких признаков двойной игры или иного подвоха. Сникая, крутолобый утёр ладонями лицо.
   – Дурак ты, – сказал он. – Да окажись у меня рюкзак бабла, разве я перед тобой здесь сейчас бы распинался? Приехал бы, утопил бы тебя в этой ванне и все дела. Всё мне бы одному досталось.
   – Правда? – шёпотом спросил Боронок.
   – Да. Не сомневайся. Всё так и было бы.
   – Получается, повезло мне, – растерянно произнёс Боронок. – Я жив остался. Однако злодей ты, братец. Геенна огненная по тебе плачет.
   – А кто мог эту зелень перехватить? – нетерпеливо перебил его Торгаш. – Какая сволочь ещё про неё знала?
   Боронок не ответил. Он убрал ноги и начал медленно вылезать из ванны.
   – Надо что-то делать, – сказал он, ступив на пол.
   – Что?
   – Искать рюкзак. Так это дело оставлять нельзя. Это же моя последняя надежда.
   – На случай пеняй. Он дал, он – и взял.
   Боронок запустил пальцы в волосы, сжал их и яростными рывками начал испытывать скальп на прочность.
   – Не верю, – изрёк он глухим голосом. – Я снова нищий.
   Злорадная ухмылка тронула губы Торгаша.
   – И всегда будешь таким. Знай своё место. Рыло свиное, а туда же – прёт в калашный ряд. Выкуси-ка!
   Боронок вновь устремил взгляд на него.
   – Это ты виноват, – заявил он, прекращая самоистязание. – Из-за тебя я денег лишился.
   – Ха-ха! И не только денег. Упорхнула твоя супермодель. Помахай ей ручкой, голытьба.
   – Дай денег мне взаймы. Прояви благородство. Ведь я тебе как брату открылся.
   – Взаймы? – Взгляд Торгаша стал полон ненависти. – С ума сошёл что ли? Я тебе помогу, только не деньгами – советом. Доберись до набережной, выбери самое людное место и сигай с головой в Неву. Это самый лучший выход для такого лоха, как ты.
   – М-м-м, – замычал Боронок, обхватив голову руками. – Это конец. Пропал я…
   – Пошёл вон отсюда! – закричал Торгаш, топая ногами и теряя контроль над собой. – Любовник хренов. Убью!
   Встревоженная Катерина вышла на шум из комнаты.
   До рукоприкладства не дошло.
   Финал. Он уходил. Возлюбленная оставалась. Разлука делала игру более чем достоверной.

   Следующие дни Боронка было не узнать. Тих и печален, неотступной тенью следовал он за Гордеем.
   – Я слышал фарт от тебя улизнул? – спросил Гордей, воспользовавшись подвернувшимся моментом.
   – Слухи, – ответил Боронок, отводя глаза в сторону.
   – Это хорошо, что улизнул, – сказал Гордей. – Простые урки живут дольше фартовых. И умирают без мучений.
   Боронок вздрогнул и вопрошающе уставился на главаря. Зловещее предупреждение было ему ответом.

   Счастье было в руках. Однако пользоваться им приходилось украдкой, тайком. Местом для встреч служила съёмная квартира. Здесь в условиях относительной безопасности они нашли и обрели свой рай.
   …Работал телевизор. Они лежали перед ним на диване. На полу стояла вазочка, полная гроздьев крупного сочного винограда. Время от времени Боронок опускал руку вниз, нащупывал ягоду и, отрывая, нёс её в рот.
   – Промахнись, – говорила Катерина, желая получить свою долю – и получала её.
   Несколько раз он не услышал её. Она повернула голову, внимательно посмотрела на него. Лёжа рядом, глядя в экран телевизора, он был где-то далеко.
   – Не мучь меня, – сказала она. – Почему ты такой?
   – Какой?
   – Пропавший.
   Он ответил не сразу, подбирая слова тому, что мучило его.
   – Нам надо бежать. – Взгляд его был прикован к телевизору. – И как можно дальше. Лучше всего – на Камчатку.
   – Ты боишься?
   – Здесь нам не будет жизни. – Он повернул голову к ней. – Рано или поздно про нас узнают.
   – Спохватился! Эх, ты герой. О чём ты думал раньше? Ничего, месяц прошёл – выжили. Будем осторожны, повезёт и дальше.
   Он вернулся в исходное положение. Ухватил внизу ягоду, понёс ко рту и… промахнулся.
   Наслаждаясь сочным промахом, Катерина скользнула взглядом по нему, остановилась на волосах. Коснулась ближней ниспадающей на ухо пряди.
   – Какие волосы у тебя чудные, – заметила она. – Настоящие буревестники – и видом, и духом.
   Внезапно она поднялась, развернулась и села на него сверху, заслонив собой экран телевизора. Коснулась левого плеча, затем правого. Словно сама собой соскользнула вниз сорочка. Боронок замер. Ответственность за них обоих была велика. Но любовь, казалось, была сильнее. Соединяя воедино мужество и нежность, она рассеивала все страхи, убеждая: спасу и сохраню.
   Он улыбнулся ей. Слова иссякли. Ураган рождался внутри…

Глава тридцать вторая

   Шура клял Степана на чём свет стоит. Расходы росли. Затея со строительством обходилась недёшево. Однако, как бы там ни было, приходилось признать – деньги уходили отнюдь не в песок. Рос их каменный эквивалент. И это был тот крючок, от которого Шура при всём своём желании не мог освободиться. Искушение утвердиться местным феодалом – первым среди всех, побеждало. И потому раз в несколько дней, после подробного отчёта Степана, скрепя сердце, Шура лез в тайник, считал доллары, мерил линейкой рубли и с горьким придыханием кидал их на алтарь стройки. Работай, Грека, рви жилы, твори.
   Памятуя о рейдах залётной нечисти, Степан старался возвращаться на стройку без денег. Все расчёты осуществлялись за пределами участка. Бережёных Бог бережёт. В известность о витающей вокруг угрозе был поставлен и сам Шура. Стоило ему узнать про любителей лёгкой наживы, топчущих родную землю, как реакция последовала незамедлительно. Подъехавший на джипе-вездеходе некто большой, представившись крылатым именем Лёвы Морозовского, объявил всю стройку – от кирпича до волоса на головах строителей, зоной своих жизненных интересов. Население стройки взбодрилось. Лёва Морозовский выглядел достойно. Праздник материи, неисчерпаемый запас килокалорий, живая крепость, за стеной которой можно было выдержать и пережить любую осаду.
   В этот раз после визита к Шуре Степан решил изменить своей обычной предосторожности и велел водителю Саше гнать «уазик» на участок. Не терпелось узнать, пришли ли заказанные накануне комплектующие для каминов.
   Резво колеся по грунтовому подобию дороги, подпрыгивая на ухабах, «уазик» подъехал к участку. Место стоянки автотранспорта было занято двумя чужими джипами. Хозяева их, в спортивных костюмах и кедах, деловито по-хозяйски расхаживали по территории. Бригада пряталась в доме. Ни Лёвы Морозовского, ни каких бы то ни было его следов поблизости не было и в помине.
   Сожалея о своём недальновидном поступке, Степан поспешил сунуть деньги под сиденье. Тоном, не терпящим возражений, приказал Саше:
   – Мотай отсюда.
   Толкнул дверь, вылез наружу. Не чувствуя под собой опоры, словно проваливаясь в пустоту, побрёл навстречу нежданным гостям. Те заметили его. Сбились в стаю.
   – Хорошо дела идут, начальник, – услышал он, сходясь.
   – Так, помаленьку.
   – Подсоби-ка нам.
   – Чем?
   – Деньжатами.
   – Вы не по адресу. Здесь стройка, не банк.
   – Ты же не бесплатно трудишься. Хоромы дорогие. С тебя причитается. Помоги ближним.
   – У меня ничего нет. Все деньги вкладываются в этот дом. Хотите, разбирайте его на кирпичи.
   Разговор прервался толчком. Затем последовал удар в лицо, неожиданный и сильный. Не удержавшись на ногах, Степан упал на землю. Серое небо сомкнулось над ним. Боли не было. Он поспешил подняться. Навстречу новому удару. На сей раз стало очень солоно во рту. Ещё один удар – в корпус. Он осел на колени. Тяжело вздохнул. Раскачиваясь, поднялся. Краем зрения увидел вымерший дом, испуганное лицо Бадяниса из-за угла. Замотал головой – не высовывайся. Оглядел врагов, остановился взглядом на ближнем.
   – Бабок нет, – процедил сквозь зубы. – Разбирайте дом.
   Новый удар. Он устоял, поражённый стойкостью и чужеродностью собственного тела. Никаких реакций. Удивительно, но это придало дополнительных сил. От него требовали денег, он вновь послал их по прежнему адресу – за кирпичами, громко, почти крича. Его сшибли с ног, стали пинать со всех сторон. Отпинавшись вволю, отступили. Он кое-как поднялся. Бросил затуманенный взгляд на дом. Бадянис стоял уже возле угла, не прячась, отчаянно жестикулируя и переминаясь, словно верный пёс на цепи. Он махнул ему: сгинь. И, обращаясь к истязателям, вновь, что было сил, повторил свою крылатую фразу.
   Очередной удар потряс его. Упав, он сделал попытку подняться и не смог. Всё кружилось перед глазами, мельтеша и уплывая.
   Числом, втрое превосходящим гостей, бригада следила за творящимся бесчинством из дома. Все искренне сочувствовали вожаку, но никому не хотелось оказаться на его месте. Пока Степан держался на ногах, ему от души желали стойкости.
   – Бадянис, что он говорит им?
   – Не разобрать. Кажется, чтобы ломали дом.
   – Что делать будем?
   – Он велит сидеть тихо, не вмешиваться. Это его разговор.
   – Да отдайте вы им эти проклятые деньги, Степан Лексеич! – взмолился Крутов, припав к щели в кладке. – Забьют ведь.
   – Экие звери, – вздыхали, наблюдая, благообразные седые мастера-печники.
   – Он велит нам не вмешиваться, – приговаривал Бадянис, оправдываясь.
   После последнего удара, стоившего Степану лишения чувств, бригада очнулась.
   – Человека убили, гады! – изо всех сил закричал Бадянис.
   – Айда за телом, мужики! – загремел Крутов. – Хватит сидеть сиднем. Отобъём нашего Греку!
   – Отобъём! – подхватили голоса.
   Отражённое стенами эхо сотрясло дом.
   Спортсмены насторожились.
   Настроение осаждённых взыграло. Дом ожил. Изо всех щелей наружу полезли угрюмые фигуры.
   Терять людям было нечего. Стая дрогнула. Подхватив лежащего Степана, она бросилась наутёк.
   От него избавились, вытолкнув из машины на полном ходу. Кубарем он полетел вниз. Жухлая полегшая трава. Гиблое место. Отлежавшись, он начал подниматься. И тут боль догнала его, проснулись все заторможенные шоком реакции. Стоная, он принялся карабкаться вверх. Умереть, но только не здесь – было последнее желание истерзанной плоти.
   Кое-как с большим трудом он выбрался на асфальт. Сел, свесив голову вниз. Вот и всё, давай, начинай отсчёт, костлявая. Внезапно пронзительный автомобильный гудок оглушил его. Он поднял голову. Родной «уазик» мчался навстречу. Жизнь возвращалась – в лице верного водителя, вчерашнего дембеля Саши Новгородцева.
   Усаженный в машину, он пришёл в себя.
   – Как ты меня нашёл?
   Саша улыбнулся.
   – Я, Степан Алексеич, уехал – как вы велели. Только недалеко. В пределах близкой видимости.
   – Отлично. Поехали на участок. Надо успокоить наших.
   – Ага.
   – Только за дорогой следи.
   – Не беспокойтесь. Я в армии столько дорог исколесил, в таких переделках побывал… – Саша обеспокоенно взглянул на Степана. – А может, вас сперва в больницу отвезти?
   – Что, плохо выгляжу?
   – Плоховато. Но бывает и хуже.
   – Вот именно. Не надо больницы. Говорю, двигаюсь, дышу – значит, живу. Давай на свежий воздух.
   Обретя потерянного вожака, бригада вышла из себя. Сунься враг в данный момент – и ему бы сильно не поздоровилось. Успокаивая страсти, Степан взял слово.
   – Надо убрать агитацию с дорог. Пусть больше не мозолит глаза никому. Наши услуги проданы.
   – Сделаем, – пообещали все хором.
   – А в остальном мы молодцы, выстояли и справились своими силами – отбились.
   До конца рабочего дня он находился в бытовке. Его не тревожили, памятуя о том, как крепко ему досталось. Из забытья его вывела внезапно наступившая тишина. Он вышел наружу. Бригада собиралась домой.
   – Бадянис, – позвал он литовца.
   Глядя в преданные, готовые исполнить любой приказ глаза, тихо заговорил:
   – Мне нельзя в таком виде домой. Вот телефон, позвони родителям, скажи, что я уехал в командировку. Срочное дело. Неделя-две.
   – А поверят?
   – Скажешь, Генрих Персович со мной. Тогда никаких вопросов не будет – поверят.
   – Хорошо. Вы сами здесь останетесь? – литовец кивнул на бытовку.
   – Да.
   – Запритесь на ночь.
   – Не беспокойся за меня. Всё худшее позади.
   Среди ночи Степан проснулся. Мутило, кружилась голова, вспыхивали искры перед глазами, оттачивала по живому своё жало боль. С трудом превозмогая себя, он поднялся с топчана и, едва переставляя ноги, вышел в ночь. Кромешный сумрак, тишь и свежая прохлада встретили его. Высоко в небе сияли звёзды. Впереди серым призраком маячил дом. Глядя на него, Степан испытал невольный трепет. Рукотворная гора поднималась над землёй.
   Оживая на глазах, обретал дух камень.
   Неиссякаемый источник силы, одолевая страх, боль и немощь, открывался перед ним.

   Лёва Морозовский объявился спустя несколько дней. В прекрасном расположении духа, как всегда сытый и безмятежный, он вылез из вездехода и отправился навстречу своим подопечным. Лёгкое разочарование ждало его. Как назло, все в это время были заняты. Внизу дома монтировались камины, наверху полным ходом завершалась кладка стен. Озадаченно почёсывая затылок, Лёва огляделся. Одинокая фигура Степана привлекла его внимание. Обрадовавшись, он устремился к нему.
   Слова приветствия застряли в горле Лёвы, когда он увидел Степана вблизи.
   – Что с тобой? – спросил он, меняясь в лице.
   Степан пожал плечами.
   – Битый я.
   – Кто посмел? – возмутился Лёва.
   – Дикари.
   – Где они?
   – Уехали.
   – Опиши их.
   – Подъехали на джипах, кеды на босу ногу, спортивные костюмы, наглые – выше головы.
   – Ха, точно дикари. У них, кроме тачек, за душой больше ничего нет. Нищета на колёсах. Жрать хотят, вот и кидаются на людей. В следующий раз…
   – Они тебя искали, – прервал словесный поток защитника Степан.
   – Меня? – изумился Лёва.
   – Да. Жалели, что не застали. Похоже, что ты им чем-то насолил или близкий родственник. А я, так – под горячую руку попался.
   Лёва задумался.
   – А, ну-ка, опиши их ещё раз поподробней, – потребовал он.
   – Четверо. Стрижены под ноль. Спортсмены.
   – Не, ну, тут тема беспокойная какая-то, – вступил Лёва в разговор сам с собой. – Дикари, спортсмены… Отмороженные, что ли?
   – Будешь искать их? – спросил Степан.
   – Зачем? – округлил глаза Лёва.
   Степан не мог не улыбнуться. И охнул от боли – воспротивилась разбитая верхняя губа. Укрощая улыбку, он зажал рот рукой.
   Гримаса была ещё та.
   Недоумённо уставившись на него, Лёва шумно задышал и выпалил:
   – Видал я их всех в гробу в белых тапках. Пусть только покажутся.
   В ответ Степан понимающе кивнул головой.
   Лёва привёз с собой важную новость. Банкротство государственного СМУ. Остались бесхозными автокран, два грузовика «Урал», бетономешалка… Настоящее «эльдорадо».
   – Бывший директор ищет покупателей, готов отдать всё по цене лома – ему срочно приспичило линять за бугор, – сообщил он.
   – Цена лома – это сколько?
   – Договоритесь, – обнадёжил Лёва. – А мне оплатишь пару вечеров с кралей в ресторане. Только учти – я пью много.
   – Надо посмотреть на товар.
   – Я готов тебе устроить смотрины. Поехали хоть сейчас.
   Степан загорелся.
   – Давай. Только возьмём с собой технарей, чтобы всё надёжно было – без обмана.
   Прихватив одним технарём Бадяниса, за другим – Иннокентичем, они отправились на вторую стройку.
   Вездеход Лёвы домчал до места действия в мгновение ока. Езда с удобствами разморила. Пришлось потратить несколько минут, чтобы придти в себя, расстаться с машиной и вылезти наружу.
   Стройка жила. Котлован, горы песка вокруг, копошащиеся рабочие. Возле груды арматуры увлечённо разговаривала между собой одержимая нулевым циклом троица: прораб, архитектор и бородач Мяатэ.
   Степан, приблизившись, окликнул их.
   При виде его лица всех троих окаменели.
   – Что случилось? – испуганно в один голос спросили они.
   – Партизаны, – ответил Степан, предусмотрительно придерживая пальцами верхнюю губу.
   Генрих Персович недовольно покачал головой.
   – Нельзя было оставлять вас одного, Степан. Это всё-таки наше общее дело.
   – Стёпа, надо обязательно обратиться в милицию, – убеждённо заявил Мяатэ. – Такие вещи прощать нельзя.
   Степан отмахнулся.
   – Не надо милиции. Это дань за место под солнцем. Уплачено.
   Он повернул голову к безмолвному прорабу.
   – Иннокентич, нашлась беспризорная техника. Поехали, глянем. – Глядя на грязную спецовку и облепленные землёй сапоги прораба, продолжил: – Только переоденься. У нас машина стерильная, как санитарный бокс.
   Иннокентич без слов устремился исполнять команду начальника.
   – А кто это, Стёпа? – спросил Мяатэ, указывая на сидящего в машинеЛёву.
   Глаза того были блаженно закрыты. Он слушал музыку.
   – Наш центровой, – ответил Степан. – Он следующая мишень для партизан. Видишь, зажмурился, глух и нем – готовится.
   Мяатэ перевёл взгляд на Степана.
   – Твой оптимизм, Стёпа, поражает. Глядя на тебя, нам ничего другого не остаётся, как присоединиться и тоже быть оптимистами. Вы согласны, Генрих Персович?
   Архитектор, тяжело вздохнув, промолчал.
   – У нас нет другого выхода, – сказал Степан. – Даёшь свет! Светить всегда, светить везде – до дней последних солнца.
   Выслушав сию жизнерадостную тираду, бородач хлопнул себя по нагрудному карману, вытащил солнцезащитные очки и протянул их Степану.
   – Только позволь одну ремарку, – произнёс он. – Береги себя – свети не так ярко.
   Степан, спохватившись, тронул припухлость под глазом.
   – Фонарь? – спросил он.
   – И ещё какой! – ответил, улыбаясь, Мяатэ.

   Смотрины состоялись. Почти вся техника, подвергшись тщательному осмотру экспертов, была признана годной. И Бадянис, и Иннокентич, сойдясь в общем мнении, дали добро на покупку. Поторговавшись до приемлемой цены, Степан предложил продавцу подождать недельку. За это время он надеялся поправиться лицом и получить доступ к хранящимся дома заветному дипломату с деньгами «Пасеки». Довольный Лёва предложил подвезти. Степан согласился.
   Сидя в машине, он разговорился с Иннокентичем. Купленная техника прибавляла хлопот. Необходимо было обзаводиться базой для её хранения и обслуживания. Иннокентич с жаром доказывал, что лучшего места для такой базы, чем территория растворного узла в Морозовке, не найти. Пустые ангары, подсобные помещения и оборудование, централизованные свет и вода – всё в их распоряжении. Степан обещал подумать. Он понимал, куда клонит прораб. Растворы всех марок, бетон. И пригретый свояк впридачу. Радужные грёзы бывшего военного строителя.
   Степан смотрел в окно машины. Уносилась прочь земля. Бежали наперегонки думы и события. Артель преображалась, рождалось нечто новое, воплощалась в жизнь мечта: начиналась история строительной компании «Константа».

   Белоснежная яхта, оставляя пенный след за кормой, скользила по водной глади. Северное море, согретое теплом короткого лета, расстилалось впереди безбрежной далью до самого горизонта. На верхней палубе царило оживление. Компания из взрослого мужчины и трёх девушек, смеясь и громко разговаривая, от души наслаждалась окружающим необъятным простором. Подобной гармонии удалось достичь не сразу, рождалась она в муках. Первые дни девушки находились во власти морской болезни, отлёживаясь большую часть плавания в каютах. Постепенно молодые организмы приспосабливались, шла полным ходом борьба с собой. Сейчас, спустя две недели после начала путешествия, девушки чувствовали себя вполне удовлетворительно, способными бросить вызов даже самой сильной волне.
   Яхтой управлял пожилой седой норвежец по имени Кнут. Суровый облик и манеры выдавали в нём опытного, пережившего немало испытаний моряка. Судно, оснащённое двумя мощными дизельными моторами, полностью подчинялось ему. Он не обращал никакого внимания на пассажиров. Его слух был обращён внутрь, взгляд устремлён далеко вдаль. Частица морской стихии, плывущая в полном слиянии с ней.
   Конечной целью был порт Нарвик. Там планировалась остановка на одну-две недели, осмотр местных достопримечательностей, развлечения и отдых. Затем по плану было возвращение назад – во Флеккефьорд, где их ждали маленький Ханс и Хелен.
   Скучно не было. Олег и Кнут старались вовсю, чтобы плавание не превратилось в простое монотонное перемещение по воде. Усилия оправдывались. По пути они посещали многочисленные безумной красоты каменистые бухты, любовались фьордами, исследовали острова, дрейфовали вдоль населенного побережья, наблюдая за жизнью, далёкой и уменьшенной, словно игрушечной – такой, что её без труда можно было уместить в одной ладони.
   Несколько раз, не удержавшись, они оставляли яхту. Уплывая на резиновой надувной лодке, доплывали до мелководья, высаживались, резвились на нём и обессиленные возвращались обратно. Ясными днями при сопутствующем настроении удили рыбу с кормы. Азарт и веселье, никакого беспокойства, шторма бушевали где-то далеко, топлива и провизии было запасено вдоволь, буйный свежий ветер, пьяня, заряжал, казалось бы, вечной энергией.
   Приезд Илоны в одиночку без Степана озадачил Олега. В его представлении отца они были уже неразлучной парой. Удивила и новость о новом поприще прирождённого заводчанина. Хотя здесь как раз удивляться было нечему. Современная Россия, стоящая у края бездны, была охвачена страстью преображения.
   – Строитель – настоящая мужская профессия, – в итоге выразил своё мнение Олег. – Молодец, Степан! На хлеб с маслом всегда заработает.
   Вика поначалу робела, стеснялась, держась от всех особняком. Но постепенно, поддаваясь влиянию общительного и весёлого отца Илоны, раскрепощалась и становилась собою. Во время общих забав и разговоров она сблизилась с приёмной дочерью Олега – Анной. Та плохо понимала по-русски и Вика, встретив активное желание подучиться второму языку, с радостью предложила свои услуги. Незаметно для самих себя они нашли общий язык и подружились.
   На палубе было довольно ветрено. Краем глаза заметив, как невольная дрожь пробирает Вику, Олег предложил:
   – Кому холодно – пусть скажет.
   Вика оглянулась. А кому здесь холодно? Оглядела Анну, Илону – обеим тепло. Скользнула взглядом по своим джинсам и штормовке, подняла глаза на Олега.
   – Вот ты и выдала себя! – улыбнулся он ей.
   – Неправда, – запротестовала она.
   – Конечно, неправда, – сказал Олег. – Оставим правду для суши. Здесь ей не место.
   Он окликнул Кнута. Тот отозвался. Зазвучала норвежская речь. Внезапно яхта начала замедлять ход, стали глохнуть моторы, движение остановилось.
   – Мы с Кнутом решили сделать остановку, – обратился Олег к девушкам. – Бросим якорь, выпьем по коктейлю, согреемся. Кто за?
   Три поднятые вверх руки были ответом.
   Вика кинула взгляд на воду. Яркие блики солнца играли на ней. Улыбка тронула её губы – у них будет хорошая компания.
   Вечером, лёжа на шезлонгах, они любовались открытым и чистым небом. Причуда северного лета – время захода солнца, но оно светило как прежде, стоя в зените. Яхта слегка раскачивалась на волнах. Снизу доносился приглушённый лязгающий шум – нелюдимый Кнут общался с моторами. Наговорившись за день, утомлённые Вика и Анна молчали. Олег и Илона, напротив, были чрезвычайно оживлены. Украдкой наблюдая за их общением, Вика замечала, что отец, пожалуй, заменял своей дочери всех мужчин. Пока Олег был рядом, измена Степану определённо не грозила. Оставалось надеяться, что так оно будет продолжаться и дальше – в Нарвике, Флеккефьорде, вплоть до отъезда на родину.

   Телефон надрывался длинными трелями. Степан проснулся, спрыгнул с постели. Надо же, первая ночь дома после «командировки» и никакого покоя.
   В трубке раздавались звуки: динь-дон, слышалось протяжное эхо. Внезапно откуда-то издалека донёсся голос Илоны:
   – Алло, Стёпа, алло!
   – Слышу! – почти крикнул Степан, вцепившись в трубку.
   Помехи исчезли, связь установилась, Илонин голос зазвучал гораздо ближе и увереннее.
   – Стёпа, ты спишь?
   – Да.
   – А нам не до сна. Мы проплыли вдоль всей Норвегии на яхте. Папа, Аня, Вика и я. Доплыли до суши. Тебе привет от всех.
   – Спасибо. А вы сейчас где?
   – В Нарвике.
   – Где это?
   – Порт такой, близ Лафотенских островов, сразу за Вест-Фьордом. – Послышался смех.
   – Не знаю такого.
   – Не переживай. Все расписались на набережной. Я оставила место рядом для тебя. Когда-нибудь и ты доплывёшь сюда.
   – Спасибо.
   – Ладно. Мне пора. Чем будешь заниматься? Скажи мне что-нибудь хорошее на прощание.
   – Я сейчас пойду и усну. И постараюсь не просыпаться. Тогда ты быстрее вернёшься ко мне.
   – Думаю, мне придётся это сделать. Местные ребята хороши, но совершенно не знают нашего языка. Не поймёшь, что у них на уме.
   – Ты щеголяешь перед ними в моём платье?
   – Стёпа, твоё платье ждёт своего звёздного часа. Я приеду и разбужу тебя в нём.
   – Тогда я засыпаю.
   – Пока.
   Степан положил трубку. Пошёл на кухню. Пересохло во рту, хотелось пить. И совершенно было не до сна. Он сделал несколько глотков воды из чайника. В дверях появилась мать. Вид её был встревожен.
   – Опять командировка? – спросила она.
   Степан поставил чайник на стол, улыбнулся.
   – Нет, мам, не беспокойся. Это был междугородний звонок. Илона передала привет от Вики.
   – Как они там? – обрадовалась мать.
   – Нормально, отдыхают.
   Чтобы лишний раз не тревожить мать, он решил умолчать о круизе.
   – Всё, иду спать. Завтра рано вставать. Подробности потом.
   И, оставив мать, он отправился в постель. Бодрствовать до утра. Прерванный разговор с любимой ждал продолжения.

Глава тридцать третья

   Идея выбраться на выходные в Выборг принадлежала Кате. Питер всё больше казался ей тесной клеткой, хотелось на волю, открыться миру, поделиться с ним поющей внутри любовью.
   Боронок не возражал. Поездка была ему по душе. Однако хотелось уехать значительно дальше Выборга – его привлекал край света, место, куда не ступала нога человека, откуда не было бы возврата, где можно было бы затеряться раз и навсегда.
   Последняя пятница августа радовала ясным небом и летним теплом. Улетал из-под колёс машины асфальт. Питер оставался далеко позади, указатели вдоль дороги отсчитывали последние километры до Выборга.
   – Хорошо водишь, – похвалила Катерина Боронка. – Я так и не смогла научиться. Ходила на курсы, нанимала личного инструктора – всё без толку.
   – Меня учила жизнь, – отозвался Боронок. – Здесь не бывает компромиссов. Либо ты водишь, либо – нет. Учишься быстро.
   – Везёт же тебе.
   – Да, – улыбнулся Боронок. – Я – везучий. Жизнь продолжается. Рулю.
   Лицо Катерины вдруг изменилось. Она притихла.
   Внезапная перемена женского настроения осталась для Боронка незамеченной. Он глянул в боковое окно.
   – О, подъезжаем.
   – Тит, – окликнула его Катерина спустя минуту.
   – Да?
   – Страшно подумать. Первый раз мы уехали так далеко. У тебя нет дурного предчувствия?
   – Это насчёт мужа? Не-ет. Все потери ему компенсированы. Он жив-здоров, занимает почётное третье место, мы с ним братья – по тебе.
   Она не обратила внимания на его иронию.
   – Я хорошо знаю, на что он способен. У него лютый характер. За малейшую провинность по его приказу людей закапывали в землю живьём.
   – Да минует нас сия чаша, – сказал Боронок. – Все мы не без греха. – И, радостно улыбаясь, подвёл итог разговору. – Оставим наши семейные проблемы позади. Добро пожаловать в иной мир. Вот он, далёкий и близкий Выборг!
   Первым делом, истово желая выразить всю глубину своих чувств, он повёл её в сказку – на дно волшебного океана, усыпанное сокровищами.
   Ассортимент ювелирной лавки был велик. От выставленных на продажу украшений рябило в глазах. Внимание рассеивалось. Но трудно затеряться подлиннику среди копий. Блеснул свет. Тень отступила. Они нашли друг друга – алмаз и женщина. Окольцованная им, она замерла, не в силах вымолвить ни слова. Немедля, осыпав хранителя сокровищ – старика-ювелира, денежным дождём, Боронок подхватил свою одаренную женщину и устремился наружу. Он был готов купить и бросить к её ногам город, отдать за это всё: деньги, личные и общие блага, себя… Однако цена была слишком велика. И, сознавая пределы своих возможностей, он решился на беспримерный рыцарский подвиг – взять в одиночку штурмом каменную крепость города.
   Громада древних бастионов, сторожащая город от многочисленных врагов и пережившая за свою жизнь немало испытаний, спала. Явившийся под стены новый враг из пары рук, ног, пистолета и зажигалки, не ведал, что такое настоящая осада. И крепость, встречая его, предпочла не просыпаться.
   Трижды, остановившись посреди окаменевшего сопротивления, он объявлял о себе. Тщетно – крепость спала. Лишь слабый отголосок человеческой речи доносился сквозь толщу стен. Схватив Катерину за руку, Боронок бросился навстречу.
   Искомый каземат отыскался быстро. Войдя, он встретился с десятком пирующих хорошо одетых мужчин. Потребовав тишины, Боронок принял соответствующую моменту воинствующую позу и торжественным громким голосом представил свою спутницу – госпожу Победу. Представление сработало. В тот же момент перед ними открылась одна из самых мирных и дружелюбных наций в мире – финны. Чужие оказались среди своих. Пир длился сутки. Сошлись две свободы – финская и русская, одна радовалась жизни, другая – любви, и в этом общем празднике души не было места ни языковым, ни культурным, ни иным различиям.
   И всё бы ничего, мирный исход, казалось, был гарантирован. Но в ночь на воскресенье крепость проснулась, восстала и ниспослала буйным гостям призрака.
   Баш на баш. Устроив страшный переполох и вдоволь потешившись, призрак выбрал себе скакуна – здоровяка по прозвищу Карузо, оседлал его и, припустив рысью, был таков.
   Погоню возглавил полураздетый Боронок. Они встретились вновь лицом к лицу на глубине – в одном из глухих подземелий. И здесь призрак, избавившись от загнанного Карузо, вселился в одного из них.
   Как отличить простого смертного от беса? Вернувшись в каземат и построив участников погони в ряд, Боронок извлёк пистолет, взвёл курок и дал каждому один-единственный шанс. В мгновенье ока все собутыльники рассеялись.
   Торжествующий утробный смех чужого существа сотряс пространство.
   Экзекутор замер на месте.
   Неуловимый призрак прятался внутри него самого.
   Чувства вернулись в полдень. Лёжа на полу, открыв глаза, он увидел начало нового дня, свет, льющийся из бойниц, а в нём – свою божественную Катерину. Прекрасным видением наяву, связуя воедино прошлое и настоящее, она звала его придти в себя и опомниться.
   Внимая призыву, он вырвался из пут забытья. Как никогда была велика жажда вновь стать собой, обнять её, как прежде потерять голову… Однако не бывает счастья без изъяна – барьером на пути стала частица иной памяти.
   – Возьми, вояка, – сказала она ему с укором, протягивая «ТТ». – Этой штукой ты распугал всех людей. Ещё немного и дело бы дошло до стрельбы.
   Останавливаясь и охладевая, Боронок взял пистолет.
   – А правда, где наши друзья? – спросил он, озираясь.
   – Ищи-свищи ветра в поле, – сказала Катерина. – Эх, – покачала она головой, – безумна белая горячка. Пошли отсюда.
   Переступая через следы пира – разбросанные в беспорядке на полу бутылки и остатки закуски – они выбрались из каземата, прошли по коридорам, спустились вниз и вышли к воротам.
   Величественная панорама города открылась перед ними. И на переднем плане изображением, проявляющимся на свету, проступили две фигуры – спешащие навстречу милиционеры.
   – Добро пожаловать в наше время! – процедил сквозь зубы Боронок. – Все декорации и действующие лица на месте. Прячься, Катя.
   – И не подумаю! У нас с тобой один грех на двоих.
   Он глянул на неё. Любимая. Единственное бесценное сокровище рыцаря. И в радости, и в горе вместе, пока смерть не разлучит их…
   Пути сторон пересеклись.
   – Граждане, предъявите ваши документы, – потребовали милиционеры.
   – Наши документы досмотру не подлежат, – заявил Боронок, поднимая голову.
   – Почему?
   – У нас двойное гражданство.
   Внимание милиционеров раздвоилось. Один – постарше, уставился на Боронка, другой – помладше – на Катерину.
   – Питерская аристократия пожаловала, – сказал первый, приглядываясь.
   – Точно, – подтвердил Боронок.
   – В таком случае следуйте за нами.
   – Зачем это?
   – Вы проникли на территорию охраняемого памятника, осквернили его и наша обязанность как участковых…
   – У тебя свидетелей нет, – перебил милиционера Боронок. – И памятник твой не такой уж безобидный – живой он, пребывает в стадии действующего могильного кургана. Желаешь убедиться?
   Милиционер задумался.
   – Чтобы ты не решил, – сказал Боронок, вмешиваясь в ход его размышлений, – я по-любому сегодня вечером отсюда уеду. Живой и невредимый.
   Внезапно сработала сигнальная система. Милиционер уловил жар, исходящий от товарища. Обезоруженный плодами безмолвного общения с женской половиной пары, тот выражал решимость подняться над собой, проявить снисхождение и разойтись миром. Подобному поведению должна была быть своя веская причина.
   – Свободны, – сказал служивый, касаясь козырька и уступая дорогу.
   – Повезло ребятам, – молвил Боронок, минуя опасную черту. – Встреться мы в крепости, конец был бы иной.
   Катерина промолчала. Беда обошла стороной. Они уходили. Она не постояла за ценой – пир был оплачен. Слеза скатилась по щеке и пала наземь.
   Алмаз доказательством её любви вернулся на дно океана.
   Город. Идя маршрутом местных достопримечательностей, Боронок остановился перед самой яркой из них – витриной шикарного ресторана. Внутри было людно, не протолкнуться, но им повезло – свободные места отыскались за столиками обретших здесь покой знакомых финнов.
   В отличие от средневекового полумрака крепости яркий исккусственный электрический свет открыл глаза. И всё внимание немедленно устремилось на Катерину. Несмотря на сутки, проведённые вне дома, без ванн, косметики и прочей мишуры, лишённая возможности простого ухода за своей внешностью, она, тем не менее, оставалась собой. Красавицей. Сорвавшись с места и распеваясь на ходу, Карузо побежал на сцену – к микрофону. Ария любви из итальянской оперы пришлась ко времени и месту. Излитые наружу чувства торжествовали. Вся публика ресторана, поднявшись с мест и забыв про еду, объятая единым восторгом рукоплескала.
   Веселье продолжалось до вечера, пока за финнами не приехал автобус. Боронок и Катерина проводили своих друзей. Вскоре пришла пора покинуть ресторан и им двоим.
   Возвращение домой. Скорость движения была предельной. Периодически из окна машины наружу летела гвоздика или роза, оставляя след на дороге – рисунком открытой нараспашку души.
   Питер встретил шумом и множеством огней. Уверенно ориентируясь в городе, Боронок достиг начала Московского проспекта и остановился.
   Она вышла. Уставившись в окно, он провожал её голодным мужским взглядом.
   Женщина, наполняющая смыслом жизнь. Отрада, которой не было и не будет равных – ни до, ни после. Следующие выходные они снова проведут вместе. Праздник будет продолжаться при любых обстоятельствах. Иного выбора нет.

   Ковёр плотных облаков укрывал землю. Пробиваясь сквозь них, самолёт покидал ослепительно яркое солнечное небо. Второй раз в жизни Вика переживала подобный восторг. Частицей волшебного небесного света она возвращалась на землю.
   Норвежские каникулы позади. Приютившая их с Илоной семья, ставшая близкой и дорогой чужая страна. Лето впечатлений, которых хватит на всю оставшуюся жизнь.
   – Девочки! – раздался строгий голос проходящей мимо стюардессы. – Идём на посадку. Проверьте ремни безопасности.
   – Всё в порядке, – подняла застёгнутую пряжку своего ремня Илона.
   – Аналогично, – поспешила вцепиться руками в свою пряжку Вика.
   – Мы с самолётом, – изображая мученицу, вздохнула Илона. – Куда он, туда и мы.
   Улыбнувшись и кивнув им, стюардесса пошла дальше.
   Выпущенные шасси мягко коснулись бетонной полосы. Самолёт резво понёсся по ней, завершая свой полёт.
   После прохождения всех формальностей с тяжёлыми сумками в руках девушки направились к выходу из аэропорта. Выйдя наружу, столкнулись с поджидающим их Степаном.
   – Не верю своим глазам, – сказала Илона. – Неужели он сдержал своё обещание?
   – Какие могут быть сомнения! – радостно воскликнула Вика.
   – Привет, – отозвался Степан.
   Обменявшись поцелуями, он разгрузил девушек и, отягощённый с двух сторон, повёл их за собой.
   Пройдя несколько десятков шагов, они подошли к «уазику». Саша активно, с жаром протирал лобовое стекло.
   – Какой допотопный драндулет, – заметила Илона, скользнув взглядом по машине. – Наверняка, ровесник Ленина. Интересно, и на чём только его душа держится?
   Саша оглянулся. Помял тряпку руками. И, не найдя, что сказать, с ещё большим жаром ушёл в свою работу.
   – Не привередничай, – поспешил заступиться за транспортное средство Степан. – Это символ нашей эпохи. Машина настоящих советских офицеров. Садись, других колёс в наличии нет.
   Дорогой Степан поделился с сестрой новостью – Рома был у них в гостях.
   – Как же его отпустили? – спросила она, блестя глазами.
   – Не знаю. Мама общалась с ним. Открыла дверь, он стоит, спрашивает тебя. Ты не переживай – он письмо оставил. Оно тебя дома – нераспечатанное, дожидается.
   – Наверно, он отпуск заслужил. Жалко, что мы не встретились. – Вика прильнула к брату, заискивая, заглянула в глаза. – Стёпа, съездим к нему?
   – Будет окно на стройке – съездим, – пообещал он.

   «Уазик» подъехал к дому на Благодатной. Велев Саше подождать, Степан пошёл провожать Илону до квартиры.
   – Торопишься? – спросила она, открывая ключом дверь.
   – Да. Вечером заеду.
   – Давай. Спасибо, что встретил. – Обернувшись, она смерила его пристальным оценивающим взглядом. – Что-то изменилось в тебе. Какой-то ты стал новый, необычный.
   Степан улыбнулся.
   – Это естественно, – сказал он. – Целое лето прошло. В разлуке я был целомудрен.
   – Ах, да, – спохватилась она. – Я и забыла. Вот в чём дело.
   – Можем обсудить это за дверью, – предложил Степан. – У нас есть немного времени.
   – До вечера, – заявила Илона, отпихивая его.
   Он вздохнул, пожал плечами, развернулся и отправился вниз по лестнице. Она дождалась, пока он минует несколько пролётов, затем подбежала к лестнице и крикнула вслед:
   – Эй, двойник! Имя своё настоящее не забудь, а то не пущу вечером.

   Встреча Вики и матери была волнующей. Настолько, что, кроме друг друга, они потеряли способность различать ещё что-либо вокруг. Степан прошёл на кухню, выпил стакан воды из-под крана. Вернулся в коридор. Убедившись в своей невидимости, оставил мать и дочь наедине.
   До заветного письма Вика добралась спустя час – разговорам с мамой не было конца. Уединившись в комнате, дрожа от нетерпения, она вскрыла конверт. Развернула листок, быстро пробежалась по строчкам. Не веря себе, прочла ещё раз, медленно по буквам, затем ещё… И сникла, словно цветок, загубленный на корню. Несколько минут она сидела неподвижно, уставившись в одну точку. Потом поднялась, сунула письмо в карман джинсов и чужими непослушными ногами пошла на кухню.
   Мать хлопотала возле плиты.
   – Мам, это письмо сам Рома передал? – спросила Вика.
   – Сам. Сказал, что у него увольнительная. Бравый вояка.
   – Да, – рассеянно кивнула Вика.
   Мать взглянула на дочь.
   – Что с тобой? – насторожилась она. – Письмо нехорошее?
   – Нет, – поспешила ответить Вика. – Просто жалко, что не увиделись.
   – Ну, да, – недоверчиво протянула мать.
   Плита заворчала, она бросилась к ней, засуетилась, успокаивая.
   – Мам, чего-то голова разболелась, – сказала Вика ей вслед. – Пойду, прогуляюсь.
   – А может, лучше приляжешь? От любой боли это самое эффективное средство.
   – Нет, – мотнула головой Вика. – Пойду – подышу свежим воздухом. По пути зайду к подругам, навещу, давно не виделись.
   – Как знаешь, – сказала мать. – Только не задерживайся – обед скоро будет готов.
   Около получаса Вика бесцельно бродила по улице. Затем вспомнила про подруг. Оли дома не было. Удача улыбнулась в образе Марины. Она сияла счастьем. И сходу, без пяти минут жена, принялась делиться им. Радуясь за подругу, Вика позабыла про свою беду. Но ненадолго. Марина разглядела тучу, остановилась, приняла озабоченный вид и потребовала объяснений. Тяжело вздыхая, Вика протянула ей письмо.
   – Вика! – начала читать вслух Марина. – Ты знаешь мой характер. Врать и обманывать не люблю. Я познакомился с местной девушкой. Она такая же красивая, как и ты. Мы полюбили друг друга. После моей службы собираемся вернуться в Питер вместе. Прости, мне было хорошо с тобой. Рома.
   Закончив чтение, Марина вознегодовала:
   – Вот, подлец!
   Вика словно ждала сигнала. Слёзы ручьями полились из глаз. Глотая их и всхлипывая, она опустила голову.
   – Узнай я, что ему плохо, бросила бы всё, помчалась бы к нему – никто бы меня не остановил. Осталась бы рядом, жила, спасала, ухаживала. А сейчас я не знаю, что делать. Верить – не верить. Может быть, ему и вправду плохо и всё это лишь выдумка?
   Она с надеждой устремила взгляд на подругу.
   – Ему не плохо, – покачала головой Марина. – Этим письмом, – она потрясла им, – он отрекается от тебя.
   – Отдай, – попросила Вика.
   Взяв листок, аккуратно разгладила его, сложила и спрятала в карман.
   – Вика, – сказала Марина, наблюдая за ней, – это природа. Выбор всегда остаётся за ними. Надо забыть про него, раз он, предатель, предпочёл тебе другую. Бери пример с меня – мой Саша далеко не первый.
   – Мне надо встретиться с ним.
   – Зачем? Лишний раз сделать себе больно? У тебя на руках письмо. Человек всё обдумал, принял решение и подписался.
   Вика промолчала, утирая рукавом слёзы.
   – Давай лучше готовиться к моей свадьбе, подруга, – предложила Марина. – Посвящаю тебя в свою близняшку. Помоги пережить мне всю эту лихорадку. Потренируйся на моём примере, помечтай, как будешь счастлива сама.
   Слушая Марину, Вика постепенно успокаивалась. Рома сошёл с дистанции. Ну и пусть, жизнь не кончается – марафон будет продолжаться без него. Долой все личные переживания и дела. Надо забыться. Она будет встречать своё двадцатилетие вместе с подругой.

   Катин звонок был неожиданным. Девять утра. Среда. Время неприкосновенной личной жизни Торгаша.
   – Тит, – её голос в трубке был холодным, бесстрастным и чужим, – мне нужно поговорить с тобой. Приезжай.
   – Что случилось?
   – Всё при встрече. Жду тебя.
   Боронок положил трубку. Внутренний голос, перекликаясь с Катиным, предупреждал об опасности. Но он не мог не откликнуться – любимая звала его.
   Подъехав к дому, он остановился, заглушил мотор и осмотрелся. Территория мирной гражданской жизни. Молодая мама, прогуливающая ребёнка в коляске, бодро шагающий в магазин старичок с бидоном, дворняжка, метящая из-под ноги свой маленький уголок рая. Никаких примет притаившейся беды. Всё, как всегда, полно земной радости и покоя.
   Внутренний голос не обманул. Дверь открыл сам крутолобый. Муж, докопавшийся до истины.
   Покатиться кубарем вниз по лестнице и бежать, сверкая пятками, без оглядки – таковой должна была быть естественная реакция любовника. Но тайна открылась, субординация нарушилась, места перемешались. И, оспаривая свои права, Боронок сделал шаг вперёд.
   Торгаш попятился, отступая. Боронок, не мигая, синхронно двинулся за ним. Коридор кончился.
   – Лихой ты мужик, – сказал Торгаш, останавливаясь и качая головой. – Оказывается, твоя супермодель – это моя Катя.
   С этими словами, как по сигналу, за его спиной выросли два бугая. Защитники оскорблённой чести и достоинства. Предвосхищая развязку, Боронок встрепенулся и принял личину оборотня. Торгаш исчез. Один из бугаёв, мобилизуя себя криком, ринулся в атаку. Боковой крюк рассёк воздух. Боронок увернулся, отпрянул и, отвечая, мощным встречным едва не снёс бугаю голову. Бесчувственным мешком швырнул навстречу товарищу. Пнул вдогонку. Распахнул обоими дверь в комнату. Выхватывая на ходу «ТТ», устремился следом. Готовый разрядить обойму, навёл ствол на ползунов и… замер. В углу напротив сидела, затаясь, растерзанная Катерина. Оборотень рвал и метал, беснуясь, звал к победе. Но связь с человеком была потеряна. Уходили драгоценные мгновения. И когда ярость вновь овладела Боронком, превращая в зверя, время вышло – тяжёлый сокрушительный удар сзади настиг его обухом по голове.
   Он пал лицом на ковёр.
   Тьма разверзлась перед ним.
   Отчаяние Катерины безмолвным криком понеслось вдогонку…

   Вместо лица – опухшая маска. Ныло избитое тело. Нестерпимо хотелось пить. Боронок приходил в себя.
   Вокруг был лес. Он сидел перед огромной сосной, в обнимку со стволом, живой, но неподвижный, лишённый всех степеней свободы железными оковами наручников.
   Рядом послышался шум движения, кто-то остановился и присел. Боронок повернул голову. Торгаш.
   – Силён, волчара! Один стоишь целой стаи. Хорошо, что есть лес, а в нём растут такие деревья. – Он с усмешкой похлопал по стволу. – Иначе, как тебя ещё остановить.
   Сзади донёсся голос. Торгаш, откликаясь, поднялся. Боронок оглянулся. Горел костёр. Возле него стоял знакомый бугай-охранник. Держа в руках два шампура, он звал отведать свежее жаркое. Боронок повертел головой в поисках второго бугая. Пусто. Через силу он улыбнулся – невелика потеря, а приятно.
   Жаркое удалось. Торгаш удостоил бугая похвалы. Жуя, он вновь подошёл к дереву, присел. Боронок хмуро уставился на него.
   – Очухался? – спросил Торгаш.
   Боронок облизал запёкшиеся кровью губы.
   – Чего надо?
   Крутолобый усмехнулся.
   – Ты всё знаешь. Проблема наша с тобой – Катькина измена.
   Нервная судорога пробежала по его лицу. Справляясь с собой, он закрылся ладонью, утёрся и поднял глаза в небо.
   – За всё на свете надо платить. Дорого тебе обойдутся мои рога. Через часок к тебе процентщик наведается – взыскать по полной. Жди.
   Крутолобый поднялся.
   – Всё сказал? – глухим голосом спросил Боронок.
   – Всё, – ответил Торгаш.
   – А как насчёт моей платы?
   – Какой твоей платы?
   – Справедливой. Ты, кажется, за неё ратуешь, святой?
   – О чём речь? – осведомился Торгаш, мрачнея. – Уж не о том ли рюкзаке грёбаном, за которым я, сломя голову, в ночь помчался? Так здесь всё по-честному. Я – проветрился, ты – согрелся. В чём претензия?
   – Отпусти нас. Вечным должником буду. Подумай, один раз ты её уже продал.
   Обманутый муж опешил. Крик души влюблённого попал прямо в сердце. Ответить было нечем. И, теряя голову, изо всех сил он пнул крамольника ногой. Один раз, другой… На тебе, на…
   Торгаш трудился как заведённый, сыпя ударами и ног, и рук, пока не выдохся.
   – Любовь зла, – выдавил он, согнувшись пополам и восстанавливая дыхание. – Это тебе от меня лично. Остальное, как обещал – процентами.
   Боронок провожал его, следя косым взглядом через плечо. Уходя, Торгаш задержался у костра.
   – Гордею ничего не скажем, – бросил он. – Ты пропал без вести. Был – и нет. Надеюсь, он это переживёт.
   То были его последние слова. Кликнув за собой бугая, он ушёл. Боронок остался один.
   Горел костёр. Истекало соком брошенное мясо. Вокруг была свобода. Простор, одним видом избавляющий от оков. Казалось, встань, стряхни их и иди. Дорога открыта.
   Боронок поднялся. Дёрнул захват, раз, другой, затем всунул колено между собой и стволом, упёрся в кору и начал тянуть захват на себя. Запястья в стальных браслетах затрещали. Он остановился и, отступая, сел обратно наземь. Мираж свободы растаял. Следовало успокоиться, принять всё как есть и ждать. Посланца Торгаша. Надежды на спасение. Чуда.
   Посланец появился внезапно. Длинный, худой, вылезший из глубокой норы хищный грызун. Необычной танцующей походкой приблизился, остановился и уставился, молча и пристально, словно оценивая.
   – Привет, – нарушил тишину Боронок.
   Улыбнувшись, посланец гукнул.
   – Немой что-ли?
   Тот кивнул.
   – Тяжёлый случай, – сказал Боронок, сочувствуя. – Хорошо, что мы встретились. Давай, размыкай браслеты. Я тебя вылечу. Заговоришь сразу на всех языках – гарантия экстрасенса.
   Казалось, слова Боронка заинтересовали немого. Он обошёл его и остановился за спиной. Боронок притих. На всякий случай поднялся. И тут руки немого, как по команде, пустились в пляс по нему. Рассвирепев от подобной фамильярности, Боронок лягнулся. Немой ответил ударом по затылку – чувствительным до одури. Пресекая дальнейшее сопротивление, хлопнул по ушам.
   Упали наземь спущенные штаны. Открылись свету обнажённые ягодицы. Ощутив ими жар немоты, Боронок встрепенулся, сорвался с места и, пританцовывая, припустил в холодный отрыв – бегом по замкнутому кругу. Немой позволил ему порезвиться. Затем, схватив за волосы, остановил, ткнул лицом в ствол, прижался и начал стращать жутким нечленораздельным подобием шёпота. Отшептавшись, чиркнул большим пальцем по шее.
   Боронок всё понял. Вместо спасения – мучения и смерть. Никаких надежд. Такие пресловутые Торгашеские проценты.
   Немой оставил его. Подошёл к костру, расстегнув штаны, начал справлять нужду. Символическое укрощение огня. Стоя и смотря на неравный бой, Боронок чувствовал, как угасает вместе с языками пламени. Его участь была предрешена. Сегодня ему предстояло пасть жертвой маньяка, существа без проблеска ума и речи, последнего из рода человеческого. Внезапно представив себя в образе добычи подобной твари, Боронок взъярился. Дикий зверь восстал в нём, рванулся наружу и, рыча, отступил – железо, впившееся в плоть, оказалось сильнее. В отчаянии Боронок обхватил ствол, прижался к нему, поднял голову в небо и закричал, стремясь криком, словно птицей, подняться над собственным бессилием.
   Дерево, содрогаясь, подхватило крик всей мощью разбуженного векового проводника…
   Барьер был преодолён. Энергия небесного сверхзвука неистовым огнём пронзила Боронка. Он отпрянул от ствола. И цепь лопнула в одно мгновенье, как игрушечная.
   Насильник замер.
   Чужой предстал перед ним.
   Минуту оба приходили в себя.
   – Беги, – сказал Боронок, утираясь.
   Дистанция изобиловала деревьями. Но не они – палёная живая плоть, клеймённая отчаянным прыжком через угли, остановила процентщика. Измотанный, не в силах продолжать движение дальше, он повалился наземь и замер в позе зародыша.
   Бездна боли, страха и отчаяния открылась присевшему рядом Боронку. Проявлять жестокость и утруждать себя дополнительной работой не стоило – расплата была достойной.
   Он огляделся. Чуть поодаль находилась дорога с большим пригорком. Под ним стояла машина. Очевидно, к ней и стремился немой.
   В раздумье Боронок прищурился. Душа жаждала развязки. И эта глухомань была идеальным местом для неё.
   Темнело. Он развёл новый костёр. Подкрепился остатками мяса. Связанный немой, не подавая признаков жизни, животом вниз лежал рядом. Обгоревшие ягодицы его были прикрыты тряпьём, найденным в багажнике машины. Тряпьё набухало мокротой, что говорило о серьёзности ран. Но Боронку не было до того никакого дела. Его тревожили собственные запястья. Железные браслеты буквально впивались в распухающую плоть. Пытка всё-таки удалась Торгашу. Стараясь терпеть, Боронок утешал себя надеждой на скорую встречу с обидчиком.

   …Ранний утренний час. Солнце поднималось над горизонтом. На пригорке просёлочной дороги стояла одинокая брошеная машина. Вокруг – ни души. Издалека видна машина. Зовёт и манит маяком. Медленно, чуть слышно урча мотором, подъехала к подножию пригорка и остановилась ещё одна машина. Бугай вылез наружу. Крадучись и озираясь, устремился на пригорок.
   Маяк подвергся тщательному досмотру.
   – Пусто, – крикнул бугай, перевернув всё верх дном.
   Стоящий близ подъехавшей машины Торгаш кивнул в ответ и указал рукой бугаю на лес – искать живых и мёртвых там.
   Бугай исчез.
   Утренний холодок брал за живое. Поёживаясь, Торгаш присел пару раз, покрутил головой, затем принял стойку и, бойко боксируя обеими руками, вступил в бой с тенью.
   Внезапно холодно стало и машине на пригорке. Нежданно-негаданно у неё завёлся мотор. Боронок сидел за рулём – прямиком из густой травы близ дороги.
   Торгаш обернулся на шум. Замотал головой, отгоняя наваждение. Тщётно. Сменяя боксёрскую тень, то понеслось на него тараном на колёсах.
   Крутолобый заметался, закричал, призывая бугая на помощь, и в истерике, бессильный предпринять что-либо, пустился наутёк.
   Боронок не дал ему разбежаться. Выжимая до упора педаль газа, настиг на старте и сбил наземь. Продолжая движение, проехался вокруг места действия, замкнул границы и, выйдя из машины, пошёл к лежащему. Подобрал с земли оброненный пистолет – свой родной «ТТ». Улыбнулся при виде ошеломленного лица Торгаша.
   – Убивать меня надо было, – сказал он. – От битья я только крепчаю.
   И, подняв руку, уставил ствол прямо в выпуклую крутизну лба Торгаша.
   – Заряжен?
   – М-м-м…
   – Бах, – дёрнулся ствол.
   Голова Торгаша разрешилась бременем ответа, ударная волна пробежалась по телу, жизнь отчаянной судорогой устремилась вслед за ней. Обшарив тело и найдя ключ, Боронок снял опостылевшие наручники. Бросил их на грудь поверженному врагу. Постоял, спрятал пистолет за пазуху и пошёл в лес.
   Никогда ему ещё не было так легко. Как будто смертного греха и не бывало. Всё произошло в ином потустороннем мире, где люди, подобные Торгашу, не были людьми, а в нём самом синхронно отмерло всё человеческое. Жизнь похожая на игру, игра похожая на жизнь.
   Размышляя над этой чудной метаморфозой, он углубился в лес, миновал чащу и вышел на открытую поляну. Место встречи и пересечения всех миров.
   Удар пули опередил звук выстрела. Ошеломляя и разрывая грудь, вернул в реальность. Спасаясь, он бросился в бега. Мелькали мимо трава, кусты, деревья. Внезапно земля, ускользнув из-под ног, прыгнула навстречу. Уворачиваясь от столкновения, он развернулся в воздухе и упал на спину – лицом в небо. Распластанный пришёл в себя. И, подавляя все инстинкты, остался лежать. Приманкой для контрольного выстрела.
   Тот не замедлил себя ждать. Прошуршал осторожными шагами по траве, подкрался, навис тенью… и высек искру встречного огня. Два выстрела слились в один. Грузно, с шумом, словно подрубленное дерево, рухнуло рядом человеческое тело. В ногах меж стоп Боронок увидел голову. Большую Ахиллесову пяту. Иного выбора, как воспользоваться моментом и разрядить в неё всю обойму, не было.
   Свод неба, тускнея, исчез. Пистолет выпал из руки. Глаза закрылись.
   Сознание вернулось под вечер. Всё плыло и кружилось. Вращалась бешеной каруселью жизнь.
   Хрипя, Боронок перевернулся, встал на четвереньки, обрёл опору и принялся раскачиваться – начальными движениями подъёма. Отчаянным усилием, преодолевая силу земного притяжения, поднялся. Устоял. Шагнул раз, другой и, балансируя руками, шатаясь, запинаясь и ныряя, пошёл.
   Груз был тяжёл. Конечно, без этой бунтующей свинцовой плоти было бы куда легче, избавься он от неё и перед ним открылась бы космическая невесомость пути. Но он гнал подобное искушение прочь. Умирать не хотелось. Земной маршрут был привычней. И Катерина ждала его живым.
   Тьма лишала всех возможностей ориентации. Он шёл наугад. Пробираясь сквозь деревья, услышал тихое журчание воды впереди. Деревья расступились, земля поплыла под ногами и, теряя опору, он покатился вниз. Докатился до ручья. Немедля, опустившись, распластался в нём.
   Вода признала его своим. Источник силы и всех жизней подхватил, разогнал и понёс кровь в венах. Торжеством духа над плотью восстал он из волшебного потока. Заряженный энергией сквозного течения продолжил путь.
   Спустя час или около того, миновав перелесок, пройдя заброшенное поле, он добрался до обжитого места. Редкий ветхий забор преграждал путь. Он проломил его и направился к деревянной постройке с кирпичной трубой. Обошёл её. Тихо. Где-то поблизости лаяли собаки. Он решил заночевать здесь. Выбил стекло в окне, залез внутрь. Разглядел подобие кровати, подошёл и упал на неё.
   Шум разбудил его. Яркий свет слепил глаза. Зловещей тенью на пороге стоял крепкий мужик в кепке – хозяин.
   – Давай знакомиться, – предложил Боронок. – Я – брат твой.
   Мужик попятился, сплюнул и выскочил за дверь.
   Боронок хотел было подняться и последовать за ним, но тело не послушалось его. Налитое свинцом, оно словно приросло к кровати. Собрав все силы, он поспешил остановить побег криком:
   – Золото у меня!
   В проёме разбитого окна показалась голова в кепке.
   – Золото?
   – Да.
   – Откуда в моей избе такое добро?
   – Всё добро в лесу. Лежит под открытым небом. Уйдёшь – Кикиморе достанется.
   – А сам чего?
   – Ранен я. Смертельно.
   – Кто это тебя?
   – Дружки. Не поделили клад на троих.
   – Врёшь.
   Боронок нащупал на шее золотую цепь – подарок Гордея за верную службу, рывком сорвал её.
   – Смотри, Фома неверующий, вещь оттуда. Едва примерил, так дружбы и лишился.
   Зажатая меж пальцев цепь блеснула ярким доказательством.
   – Покажь на свет. Ага, вижу. Порешил, стало быть, своих корешей?
   – Умираю, – вздохнул Боронок. – Помоги, покаюсь, открою тебе душу.
   – Кидай цепочку сюда – к окну. Приму, схожу в церковь, свечку за тебя поставлю.
   – Нет в тебе сострадания. Что ты за зверь? Я же не собака бродячая – человек. Приди ко мне, услышь последнее слово, озолочу.
   – Ага, так я тебя и послушался. Подойду, а ты мне по кумполу – р-раз… Я таких, как ты, хорошо знаю. Не первый день живу на свете.
   Боронок устало закрыл глаза.
   – Да не жилец я. Пользуйся моментом, пока говорить могу. Тайну тебе доверю, поделюсь богатством, мне ведь оно уже ни к чему. – Он всхлипнул. – Взамен похоронишь меня, как достойного светлой памяти человека. Зачтётся ведь тебе это.
   За окном стало тихо. Ситуация и человеческая речь требовали размышления. Наконец, спустя несколько минут раздался голос:
   – Слышь, я – дюжий. И топор при мне. Что не так – зарублю. Имей в виду.
   – Да, иди, иди. Конец ведь мне.
   – Ладно, будь по-твоему.
   Золотая цепь в руке, неподвижность, стоны и ахи живого трупа ободрили мужика. Подойдя, он обратил всё внимание на золото.
   Почувствовав, как ухваченная приманка выскальзывает из руки, Боронок преобразился. Пальцы, рванувшись вперёд, цапнули мужика хищной пастью.
   – А-а-а! – закричал тот, отшатываясь в диком ужасе.
   Пальцы скользнули по нему и захватили то, что попалось – штанину. Мужик, топоча, начал вырываться. Рука держала намертво. Взмах топора, синхронный рывок штанины – и лишённый опоры удар рубанул пол. Фьють – полетела вдаль отколотая щепка, а вслед за ней скакнул и топор. Обезоруженный мужик, упав на ягодицы, с открытым ртом уселся перед Боронком.
   Боронок подтянул его поближе, работая со сноровкой рыбака, вытаскивающего большого сома. Выкатывая глаза, огорошил:
   – Добро пожаловать в неволю. Ты попался. Хочешь вырваться – руби свою ногу.
   Мужик, всхлипывая, поспешил закрыться руками.
   – Ты же на тот свет собрался, – с обидой крикнул он.
   – Обманул, – сказал Боронок. – Рано мне помирать. Нас теперь двое – самое время жить.
   – Отпусти меня, – взмолился мужик. – Оставайся здесь один сколько хочешь. Я никому не скажу. Еды принесу, всё дам, что ни попросишь.
   Дрожащей рукой он протянул Боронку золотую цепь.
   – Мне от тебя ничего не надо.
   Кряхтя, Боронок принял приманку обратно.
   – Как звать тебя? – спросил он.
   – Семён.
   – Заплутал я, Семён. Выведешь меня в город. Это всё, что мне от тебя нужно. – Пусти-и-и…
   – Жарко мне. Чуть остыну и пойдём. – Боронок дёрнул за штанину. – А ну-ка, сменимся – давай сюда руку.
   Семён повиновался. Прильнул боком к кровати, подал руку.
   – Извини, брат, – сказал Боронок и применил свой любимый жим.
   Под тихое дыхание успокоившегося невольника дал приказ руке не разжиматься и отключился сам.
   Очнулся от нестерпимого жара в груди. Рванул рубашку, обнажая раны. Стало немного легче. Встретился взглядом с Семёном. Тот выглядел оторопевшим. Внезапно глаза его закатились, губы затрепетали и, теряя сознание, он обмяк. Связь прочна, подумал Боронок. И снова дал приказ руке не разжиматься.
   Очередное забытьё рассеялось. Боронок открыл глаза. Семён сидел рядом, затравленно смотря на него.
   – Тебе врача надо, – дрожащим голосом сказал он. – Вся грудина изуродована.
   – Не надо, – тихо ответил Боронок, прислушиваясь к себе. Тело слушалось его. – Пора собираться в дорогу.
   Он выпустил руку Семёна. Полез в карман.
   – Я правду говорил про клад. Эта цепь одна стоит любого. Бери, она твоя. Помоги мне добраться до города.
   В начале Московского проспекта, сходя из попутной машины на землю, Боронок размыкнул связь.
   – Прощай, Семён. Не поминай лихом.
   Знакомый сталинский дом. Родная обитель нескольких поколений людей, хранящая множество тайн и историй. Теперь к ним присоединится ещё одна. Возвращение стреляного невозвращенца. Правда, похожая на вымысел.
   Дверь открылась. Катя в халате, бледная, испуганная, живая стояла за ней. Не чая больше увидеть его, потеряла дар речи.
   Он вошёл. Страшный, грязный, едва переводящий дыхание. Разбитое лицо, багрово-синие опухшие запястья, усыпанная пеплом голова, буревестники сгорели, в живых не осталось ни одного.
   Судорожно всхлипнув, она начала оправдываться.
   – Я ни при чём. Он сам всё узнал. Сказал, если тебя не вызову, бросит нас обоих собакам. У него псарня за городом, из бойцовых пород.
   Он протянул руки, привлёк её к себе, обнял.
   – Крепись. У меня плохая новость. Ты – вдова.
   Катерина замерла. Запах леса, тины, угрозы исходил от него. Она не шевелилась. Боронок почувствовал всю остроту момента, необходимость открыться, опознать себя прежнего, родного. И, поддерживая, повёл ошеломлённую женщину в комнату.
   Рассказ отнял слишком много сил. Последние слова давались уже с трудом, язык заплетался, в глазах темнело. Внезапно голова его упала на грудь и он откинулся на спинку дивана, потеряв сознание.
   Катерина заметалась. Уходил последний близкий мужчина. Не помня себя, она подскочила к телефону и набрала номер Гордея.
   Тот откликнулся незамедлительно. Не прошло и получаса, как в сопровождении охраны, он появился на пороге. Оглядев бесчувственного Боронка, уставился на хозяйку.
   Под его пронзительным взглядом, заламывая руки, торопливо и сбивчиво она принялась пересказывать быль Боронка.
   Выслушав её, Гордей недоверчиво прищурил глаза.
   – Как нынче в лесу опасно, – сказал он. – Начали пикником, кончили жмурками. Что ещё скажешь про этого отшельника?
   – Он немой.
   – Гм… Встретиться бы с ним. Есть координаты этого места?
   – Да, я записала.
   – Давай сюда.
   Взяв листок бумаги, Гордей обернулся к охране.
   – Забирайте его, – кивнул он на Боронка. – Кажется, дышит ещё.

   Глаза блуждали под веками. Не размыкавшиеся несколько суток оковы были тяжелы. Но жажда света оказалась сильнее – преграды пали. Избавившись от тьмы, Боронок увидел чьё-то лицо, склонённое над ним. Присматриваясь и отмечая знакомые черты, узнал его. Подпольный эскулап крыши, мастер своего дела, спец военно-полевой медицины. Знакомство их было шапочное – частенько приходилось доставлять раненых товарищей к нему. Боронок повёл глазами по сторонам. Так и есть. Теперь и он угодил в лежачие пациенты лазарета.
   Эскулап исчез. Вместо него появилось новое лицо. Этого узнавать нужды не было. Гордей.
   – И-эх, – укоризненно произнёс он. – Бабу не поделили. И когда ты только успел её охмурить?
   – Успел, – прошептал Боронок.
   Гордей не услышал его.
   – Выкинь её из головы. Она та ещё зараза. Чего ей не хватало при живом Торгаше? Пусть теперь, тварь, убивается.
   – Это любовь.
   Гордей вновь остался глух.
   – Поднимайся скорее, – сказал он. – Время не терпит. Дел много.
   Боронок закрыл глаза.
   – Это любовь, – одними губами повторил он, возвращаясь в забытьё.

   Дела шли на поправку. Чувствуя себя уже вполне сносно, он начал самостоятельно передвигаться по лазарету. Отдыхая, старался больше сидеть, чем лежать. Мучила одышка, пот катился градом, но он упорно стремился к выздоровлению.
   – Не жалей себя, – одобрял подобное поведение эскулап.
   Медицина творила чудеса. Однако Боронок знал, что не ей обязан своим спасением. Капельницы, уколы и таблетки были вещами второстепенными. Главной здесь была судьба, играющая роль первой скрипки и управляющая всеми событиями.
   В начале октября, окончательно поправив своё здоровье, Боронок собрался на волю. Эскулап дал добро.
   – Пули в тебе остались, – сказал он, прощаясь. – Я не стал ковыряться, чтобы не навредить. Сам понимаешь, здесь ведь не клиника.
   – Это опасно?
   – Не-ет. Время пройдёт, они приживутся. Обрастут оболочкой – капсулой из соединительной ткани. Обычно раненые тешатся – вешают себе эти бирюльки на шею. Тебе, считай, повезло больше всех. Украсть твои награды невозможно – они будут всегда с тобой.
   Эскулап помолчал.
   – Однако имей в виду, – продолжил он. – Как только эта зараза внутри заводится, она всегда компанию тянет за собой. Увы, факт проверенный.
   – Агитируешь сменить работу?
   – Самая лучшая агитация здесь – это твоя собственная жизнь.
   – Ухожу калекой, – сказал Боронок, жмя эскулапу руку. – Больно мне. Жалят пули, которыми отстреливался.
   Выйдя на улицу, он остановил такси. Сев в машину, вспомнил, что в чужой одежде и при себе ни копейки. За рулём сидел молодой парень.
   – Куда едем? – спросил он.
   – Вперёд, – сказал Боронок. – За тортом и цветами.
   Парень вздрогнул. Растерянность отразилась на его лице.
   – Что? – спросил Боронок. – Адрес палёный? Не бойся, жив будешь, не обижу. Я ведь простой смертный – жених с того света.
   – А…
   – А ты думал кто?
   – Бандит или вроде того – ополченец Хасбулатова.
   – Обознался. Давай, не тяни время, поехали. Плачу тройную таксу. За прочие услуги расчёт будет особый.
   Машина тронулась с места.
   – Ты упомянул Хасбулатова, – продолжил разговор Боронок. – Кто такой? Знакомая фамилия.
   Парень мотнул головой.
   – Ты даёшь! Это же наш общий знакомый. Главный депутат всей страны. Сейчас он с Ельциным в ссоре – власть делит.
   – И что?
   – Как что? Вся страна этим живёт. В Москве уличные бои, танки прямой наводкой по Белому Дому лупят, такие, как ты, в прямом эфире убивают друг друга.
   – Вот это да! – присвистнув, сказал Боронок. – Разыгрались страсти. Как будто ждали моего возвращения.
   – Это точно, – поддакнул парень. – Ты вовремя.
   Боронок спешил. Он бежал по лестнице вверх так, словно на кону была жизнь и страшно было опоздать. Огромный торт в картонной коробке и букет душистых белых роз были у него в руках. Месячная разлука с любимой кончилась, все препятствия были устранены, ничто не мешало устремиться в общее счастливое будущее.
   Звонок в дверь. Тишина, ни шороха – внутри никого.
   Он развернулся, опёрся спиной о кожаную обивку и медленно сполз вниз. Усевшись, положил торт и цветы на колени, поднял голову и замер. Часовой на страже любви.
   Хлопнула дверь на верхнем этаже. Послышались шаги. Вскоре показался дородный, холёный, с иголочки одетый пожилой мужчина. Увидев Боронка, он остановился. Постояв в раздумье, призвал на помощь своего ангела-хранителя и осторожными шагами выслеженной жертвы продолжил свой путь.
   Боронок проводил его хмурым взглядом.
   Прошло полчаса. Катерина не появлялась. Снизу послышался топот. Кто-то, торопясь, бежал по ступенькам вверх. Шум приближался и, наконец, Боронок увидел оставленного на улице таксиста.
   – Фу-ух-ты, – ухватился то за перила лестницы, останавливаясь и переводя дух. – Я тебя ищу. Давай прощаться. Мне пора.
   – Пока, – кивнул Боронок.
   – Рассчитаться бы надо, – напомнил таксист.
   – За что? Моя поездка ещё не кончилась.
   – Так нельзя! – воскликнул парень, волнуясь. – Ты слово дал.
   – Садись напротив меня, – предложил Боронок. – Доедешь вместе со мной – сдержу слово.
   Парень заколебался. Вид Боронка был непоколебим. Иных вариантов возвращения денег, кроме предложенного, не было. Махнув рукой и смиряясь, таксист поплёлся к противоположной двери.
   Ожидание продолжалось. Теперь время можно было проводить веселее, коротая его разговорами.
   Минул час, другой. Внезапно снизу донёсся цокот женских каблуков. Боронок оборвал общение на полуслове. Дождался – то был вырвавшийся на волю стук его сердца.
   Таксисту вдруг стало невтерпёж. Он поднялся. Намерение уехать немедля восвояси было начертано на его лице.
   – Подожди меня, – попросил Боронок. – Последние пятнадцать минут, не больше. Парень посмотрел на часы, пожал плечами и, ни слова не говоря, пошёл вниз.
   Боронок проводил его. И, стоя, встретил Катерину.
   Квартира внутри поразила его. Голые стены. Пустота. Она пригласила его на кухню. Здесь остался маленький столик и табурет. Она положила розы в раковину, открыла кран.
   – Что случилось? – спросил он. – Ты затеяла ремонт?
   Она не ответила, стоя спиной к нему. Джинсы, свитер, собранные назад хвостиком волосы. Жена Торгаша. Бывшая.
   Он подошёл к ней, развернул к себе.
   – С выздоровлением, – тихо сказала она, пряча глаза. – Извини, что не навестила тебя. Была занята.
   Не слушая, он стал целовать её, жадно, взахлёб, пытаясь найти знакомое родное начало и слиться с ним. Но холодом веяло навстречу. Жар пылал только в нём одном. Поражённый, он остановился и отступил.
   – Что случилось? – глухим голосом спросил он.
   – Не будет нам житья с тобой, Тит, – с надрывом произнесла Катерина. – Я ждала, пока ты поправишься. Хотелось попрощаться.
   Она решилась взглянуть на него.
   Он молчал.
   – Я уезжаю, – сказала она. – За границу.
   – Почему?
   – Так надо. Это лучший выход для нас обоих.
   – И для Гордея? – спросил он, свирепея.
   – Нет. Он ни при чём. – Она потупилась. – Причина во мне.
   Минуту Боронок не мог вымолвить ни слова, смотря на неё.
   – Я не виноват, – буркнул он. – Он первый руку поднял.
   – Ты не виноват, – откликнулась она. – Главное, как раньше было, уже не будет. Давай прощаться, Тит.
   – Куда ты едешь?
   – В Австрию. Уютный маленький городок. Рядом Альпы.
   – На что ты будешь жить?
   – Подруга у меня там. Замужем за очень богатым человеком. Хозяйка настоящего замка. Будем жить вместе.
   Боронок насупился.
   – Мужа похоронили?
   – Да. Гордей забрал их из леса. Всех троих. Никакого отшельника не было. Я догадалась об этом сама, ещё до возвращения Гордея. Твоя работа.
   – Я не мог открыть тебе всю правду сразу.
   – Я знаю. Она и сейчас, спустя время, очень страшна. – Катерина невольно передёрнула плечами.
   – Мы в силах пережить её вместе. Хочешь, я поеду с тобой? Буду простым садовником в твоём замке.
   – Тит, всё кончено, – горько усмехнулась Катя. – Я бегу от себя, мне не нужны провожатые.
   Она смотрела на него открыто, не таясь. Слёзы стояли в её глазах, но это были уже далёкие чужие глаза. Приступ отчаяния овладел Боронком. Тот самый безумный, разорвавший цепь в лесу. Он отступил. Катя невольным движением подалась вслед за ним.
   – Мне пора, – прозвучал его голос откуда-то издалека. – Время пить пирамидон.
   – Тит! – услышал он вдогонку.
   Но поздно – огонь, бушующий внутри, был сильнее. Таксист, сидя в машине, убивал время курением. Обещанные пятнадцать минут истекли. Терпение уходило вместе с дымом последней сигареты.
   Наконец, мучения кончились. Окурок полетел наземь.
   Пассажир был явно не в себе. Казалось, он выбежал из леса, преследуемый по пятам неукротимым адским пожаром.
   – Куда? – спросил таксист, кладя руки на руль.
   – За деньгами.
   Деньги находились на съёмной квартире. Тайник в диване был полон пачек новеньких банкнот.
   Получив плату за свою работу, таксист обомлел. Такой щедрости он не ожидал. Прощаться расхотелось.
   – Тебя подвезти? – спросил он.
   – Нет, – ответил Боронок. – Спасибо.
   Хлопнув рукой по машине, он пошёл по тротуару прочь.
   – Куда ты? – окликнул, не удержавшись, таксист.
   Боронок оглянулся. Стрельнул шальным взглядом.
   – За невестами.
   Тротуар безмолствовал. Боронок шёл по нему пружинистой походкой, женихом сорви-голова, открытым нараспашку всему миру.

   Квартира была последней связующей нитью с прошлой жизнью. Промедление с разрывом грозило бедой. Чтобы не дать страсти лишних шансов, хоромы счастья были выставлены на продажу за половину своей цены.
   Прошло десять дней после их встречи. Опустошённый морем чужих ласк Боронок вспомнил о своей женщине, собрался с духом, улучил момент и набрал заветный номер. Трубку взял незнакомый мужчина.
   – Хозяйка уехала за границу, – сообщил он. – Теперь здесь офис риэлтерской фирмы. Сделаем ремонт – обращайтесь.
   Теряя способность различать человеческую речь, Боронок отключил связь.
   Любовь кончилась. Его ждало возвращение к Кащею.

Глава тридцать четвёртая

   Обрадованная визитом нежданного гостя Илона отправила его умываться, сама поспешила на кухню. Убирая остатки скромного студенческого обеда, задумалась об угощении. Вариантов было негусто. Из всех припасов – пузатый пакет с мукой, яйца, да порошковое молоко.
   Появился умытый Степан.
   – Садись, – кивнула она ему.
   Первый блин, как всегда, оказался комом. Решительно соскобленный со сковороды, он полетел в раковину. Следующий занял его место, растёкся белым пузырящимся пятном, пошипел и послушно приложился к жару другой стороной. Дело пошло.
   Она стояла у плиты. Он говорил без умолку. Попутно без утайки внимательно разглядывал её. Лёгкое домашнее платьице, хвостик волос, тапочки на босу ногу. Вот и все знакомые приметы. А за ними чувства, глубокие и настоящие, от которых захватывает дух, идёт кругом голова. Когда он испытывал их последний раз? Замотанному стройкой и не вспомнить…
   – Продолжай, чего затих? – окликнула вдруг она его.
   Он молчал. Воображение целиком владело им. Память прошлого сходилась с настоящим, впечатления обновлялись, одна-единственная продолжала покорять собой – непоколебимым выбором навеки.
   Молчание насторожило Илону. Она оглянулась. Застигнутый врасплох, он поспешил очнуться. Не желая показать и следа слабости, принял серьёзный вид и пригубил стакан с водой.
   – Ух, эти последние дни – одно сплошное мучение. Жестянщик с крыши упал, слава Богу, удачно. Потом её саму ветром сдуло, разметало частями на сотни метров. На складе обманули, вместо полового шпунта подсунули простую обрезную доску, да ещё сырую. Тяжёл путь от проекта до ключа. Я раньше даже и не представлял – насколько.
   – Зато теперь представляешь. Опыта в твоей копилке прибыло. Поздравляю. Когда будет новоселье?
   – Скоро, через неделю-две. Дом стоит, свет горит.
   – А что потом?
   – Потом подсчитаем прибыль, откроем фирму, расчётный счёт в банке. Объявим о своём рождении. Пускай тогда удача ищет нас, а не мы её.
   – На заводе твои успехи были скромнее, – заметила Илона. Облизнула палец. – Не жаль потерянного времени?
   – Оно не потеряно. Наоборот. Завод закалил меня, дал очень многое, а главное, помог обрести веру.
   – Веру?
   – Да. Способность видеть свет во тьме. Когда пришлось начинать всё сначала, люди пошли за мной. И мы не обманулись. Теперь свет видят все. – Он полез в карман, вытащил две фотографии. – Вот они, наши маяки!
   Илона подошла к нему, взглянула. Два дома. Один краше другого.
   – Это твоих рук дело? – недоверчиво спросила она.
   – Наших.
   Она вернулась к плите.
   – Слушай, я хочу увидеть их собственными глазами, прямо сейчас.
   – Поехали.
   – Правда?
   – Да.
   Хозяйским хлопотам пришёл конец. Конвейер по приготовлению блинов остановился. Новое важное дело не терпело промедления.

   Хмурый ноябрьский день угасал. Сумрак сгущался. Рассеивая его ближним светом фар, «уазик» остановился.
   Приезд начальства застал рабочих врасплох. Усталой вереницей, скованные общей неподвижностью, куря и вполголоса переговариваясь между собой, они сидели на длинных, брошенных на землю досках. Степан устремился к дому ближним путём, мимо них. Встречая его, генерала стройки, идущего быстро и уверенно, кивающего всем на ходу, чумазые, в истрёпанных спецовках люди оживали, подскакивали волной на своих местах, приветствуя и одновременно шепча один другому, горячо и восторженно, словно выражая единое на всех чувство:
   – Грека, Грека…
   Реальность похожая на сон. Пик торжества. Илоне чудилось поле сражения, разбитое наголову вражье войско, воины в упоении одержанной победы славящие своего командира. Идя за ним, его подругой, она не чувствовала под собою ног.
   Вблизи трёхэтажный дом из красного кирпича походил на крепость. Казалось, утверждаясь на своём месте, стены бросали вызов самому времени. Войди, обрети приют и оставайся молодым. Гарантия вечная…
   Она переступила порог. Экскурсия началась. Холл, кухня, каминный зал, отдельная прогулка в сверкающий бассейн и под конец – чердак. Здесь под большим прозрачным окном, открытым прямо в небо, восхищение Илоны достигло апогея. Она остановилась. Степан, подойдя сзади, обнял её.
   – Почему они зовут тебя Грека? – спросила она.
   – Тебе нравится?
   – Это имя героя.
   – Такова воля народа. Я не против.
   Он коснулся губами её уха, зашептал:
   – Давай останемся здесь вдвоём. Я отпущу всех. Устроим тайные именины.
   Она развернулась.
   – У меня другое предложение. Поехали ко мне. Мама на дежурстве. Ты получишь всё, что заслужил. Обещаю.
   Они вышли из дома. Навстречу, торопясь, приближался встревоженный бородач.
   – Знакомься, – кивнул на него Степан. – Начальник этой стройки.
   – Андрис, – представился бородач, подходя. – Очень приятно.
   – Взаимно, – ответила Илона и отвела глаза.
   Бородачу было явно не до неё. Лицо его выражало крайнюю степень беспокойства.
   – Стёпа, – заговорил он, едва сдерживая себя, – Иннокентич пропал. Я боюсь, шаланда по пути заглохла. Остановился и кукует где-то.
   – Отчего ей вдруг глохнуть? – отозвался Степан. – Груз всего ничего, двадцать кубов ваты – пушинка.
   – А я тебе говорю – ЧП у нас, – продолжал Мяатэ. – Дорога туда и обратно – максимум два часа. Пять часов – это перебор.
   Степан задумался, мрачнея.
   – Ещё не вечер, – сказал он. – Однако уже темнеет. Бери машину и дуй навстречу. Возможно и правда, какой-то форс-мажор.
   Исполняя указание, бородач сорвался с места.
   – Проблема? – тихо спросила Илона.
   – Да, – ответил Степан, озабоченно глядя на неё. – Весьма некстати. Доберёшься до дома одна?
   Илона пожала плечами.
   – Конечно.
   – Давай. Саша довезёт.
   – А ты?
   – Разберусь со всем и приеду.
   – Жду. Береги себя.

   Дома, подытоживая свои впечатления, Илона ощутила настоятельную потребность перемен. Свершилось. Белокурый ангел явил мужество, достойное её жертвы. Впервые со дня их знакомства она испытывала готовность без оглядки расстаться с венцом независимости, поступиться собой и довериться ему целиком, безраздельно – как влюблённая женщина своему единственному мужчине.
   Цель близка. Плоды нынешней, а затем и новых мужских побед будут по праву принадлежать ей. Она разделит и сохранит их. Лишь бы победам не было конца. И судьба хранила их обоих…

   Степан приехал незадолго до полуночи. В руке у него был цветок красной гвоздики.
   – Это тебе, – сказал он, виновато улыбаясь. – Аленький цветочек. Один был в поле.
   – Как он кстати, – сказала Илона, принимая подарок. – И к тому же аленький. Будем праздновать бессонницу вместе.
   Нагнувшись, Степан принялся снимать обувь.
   – Как дела? – спросила Илона.
   – Нормально, – ответил он, скинув ботинок. – Шаланда, правда, сломалась, но главное – все живы. Вата уже на месте.
   – Хорошо. – Она взмахнула гвоздикой. – Тогда встречаемся на кухне.
   …Он ушёл рано утром. Чуть свет. Осторожно, стараясь не разбудить её, поднялся, оделся, приглушённо звякнул чем-то на кухне и закрыл за собой дверь.
   Она лежала с открытыми глазами, вспоминая. Ночь как яркая вспышка. Они не предохранялись…

   В середине декабря строительные, отделочные и прочие виды работ были завершены. Степан пригласил хозяев домов для вручения ключей.
   Шура, истративший на стройку целое состояние, отказался от торжественной церемонии. Построенный дом не окупал причинённого ему огромного морального вреда. Владелец магазинов, заводов и птицефабрики, оставаясь скрягой до мозга костей, считал себя обманутым. Искренне радуясь подобному концу общения с ним, Степан доверил ключи благодушному весельчаку Лёве. Облазив с ним весь дом снизу доверху, обучив азам эксплуатации, остановился у камина. За окнами была зима, а здесь горело, даря тепло, ручное пламя. Казалось, и душа дома, живая, притаилась где-то рядом. Жаль было расставаться, самое время для знакомства.
   – Иэ-ха! – крикнул Лёва, блаженно закатывая глаза.
   Степан посмотрел на него. Хозяин. Теперь всё это его. И того, бесчувственного борова.
   – Закрывай дверь на все засовы, Лёва, – сказал он на прощание. – А то огонь украдут. Это сокровище дороже всего дома.
   В отличие от Шуры «пасечникам» нужды прятаться не было. Они примчались на приглашение немедленно, едва то успело дойти до них. Труды Степана заслужили самую высокую оценку. Желаемое превратилось в действительное. На радостях ему предложили отметить завершение стройки банкетом в «Пасеке». Степан начал было отнекиваться, но совладельцы казино проявили настойчивость, убеждая его откликнуться, отбросить ложную скромность и совместить приятное с полезным – презентовать свою строительную фирму, причём, бесплатно, за счёт заведения.
   – Зачем вам это? – спросил он, искренне недоумевая.
   – Бизнес, – ответили ему. – «Пасека» не только отдых, но и полезные знакомства. Профессионалы встречаются, срабатывает эффект причастности, растут ставки на кону.
   Степану оставалось только развести руками. Перспектива была взаимовыгодная. Грех отказываться. Тем более, когда тебя признают профессионалом.
   Удачное завершение строительства, по-настоящему первый грандиозный успех строители праздновали самостоятельно в своём узком кругу. За общим столом в скромном кафе собралось почти сорок человек. Воздав каждому по труду, под звон бокалов Степан поделился планами на будущее. С самодеятельностью было покончено. Отныне из шабашников они превращались в лицензированную организацию. Присутствующие потребовали подробностей. Он зачитал по памяти несколько выдержек из устава, открыл название. Не хватало гимна. И все хором принялись искать его, вспоминая известные народные русские песни.
   Веселье царило за столом. Завтрашний день обещал востребованность, хорошую работу и приличные заработки. Судьба улыбалась строителям.

   И снова, как в первый раз, казино поразило Степана. Бывший советский кинотеатр, отрада детства и юности, превращённый в логово новоявленной отдыхающей буржуазии. Кожаные диваны у входа, фикусы и пальмы в кадках, блеск и роскошь убранства – демонстрация полной и безоговорочной победы частной собственности над общественной.
   Их четверых – самого Степана, Мяатэ, Генриха Персовича и Иннокентича, провели мимо игрального зала в холл, где перед двумя десятками столиков находилось некое подобие сцены. Заняв места за отведённым им столиком, гости огляделись. Самодовольные сытые физиономии преуспевающих господ заполоняли всё пространство вокруг. На сцене кружились, сменяя друг друга, поющие и танцующие артисты. Делать было нечего. Чтобы хоть чем-то походить на основную публику, четвёрка заказала еду и напитки. Сытость и лёгкий хмель рассеяли рябь в глазах, вступили в борьбу с чувством собственной неполноценности и придали некоторой раскованности.
   Тем временем концерт на сцене сменил аукцион. В качестве лотов были предложены застеклённые портреты членов советского Политбюро. Последнего молодого призыва. Предложение породило спрос. Развернулась бойкая торговля.
   Степан, Перец и Мяатэ с интересом следили за происходящим. Иннокентич, обособившись и радуясь бесплатной выпивке, сосредоточился на общении с зелёным змием. После распродажи портретов и окончания аукциона на сцене появились совладельцы. Оба разодетые щёголями.
   – Дамы и господа! – начал один.
   – Позвольте представить, – подхватил другой.
   И оба в один голос продолжили:
   – Строительная фирма «Константа». Впервые у нас, встречайте.
   Публика отозвалась жидкими хлопками. Степана поманили на сцену. Подбодренный товарищами, он двинулся навстречу славе. На сцене, получив микрофон и уняв трепет, уставился взглядом в яркое далёко.
   – Поздравляю всех присутствующих с наступающим 1994-ым годом, – сказал он. – Приглашаю воспользоваться нашими услугами по ремонту, отделке квартир, строительству. Мы используем самый передовой опыт, современные материалы и технологии, выполняем работу дёшево, качественно и в срок.
   Выпалив всю речь без остановки, он вдруг почувствовал себя героем. Собственный голос придал такой уверенности в своих силах, что невольно захотелось даже сплясать.
   Подавляя своё неожиданное желание, он улыбнулся и закончил:
   – Спасибо за внимание.
   Вслед ему со сцены зазвучал возбуждённый голос:
   – Завтра отмечается эксклюзивное новоселье. Один из последних проектов «Константы». Приглашаются все желающие. Не забудьте получить адрес на выходе.
   Публика загудела. Вернувшись на своё место, Степан почувствовал живой интерес. В кармане на всякий случай была припрятана пачка свежеотпечатанных визиток. Он вытащил их, подозвал официанта и велел разнести по столикам.
   Отдуваясь, оглядел товарищей.
   – Как речь?
   Генрих Персович одобрительно кивнул головой.
   – Впечатляюще, – сказал Мяатэ. – Никто из нас не сказал бы лучше.
   Степан посмотрел на Переца.
   – Генрих Персович, будущий сезон, кажется, обещает богатый урожай. Хватит нам тёплых дней?
   – Покинем раньше зимние берлоги, – невозмутимо произнёс архитектор. – Удлиним благоприятный период.
   – С Нового года у нас появится новичок, – сказал Степан. – Мой старый приятель. – Он толкнул Мяатэ локтем. – Наш, заводской.
   – Как фамилия? – спросил бородач.
   – Ким.
   – Не знаю такого.
   – Узнаешь. Представится такая возможность. Вот, думаю, что же ему поручить?
   – Сделайте его своей правой рукой для начала, – посоветовал Генрих Персович. – Потом видно будет.
   Степан не успел ответить. На сцену выскочили полуголые девицы, привлекли общее внимание и серией откровенных движений начали исполнять танец страсти и обольщения.
   Несколько минут за столиком было тихо. Наконец, бородач встрепенулся и спросил:
   – Как вам шоу, Генрих Персович?
   – Если это тоже реклама нашей фирмы, я не против, – ответил Перец. – Привлекательное зрелище. Вновь чувствую себя молодым.
   Степан и Мяатэ, улыбаясь, переглянулись.
   Внезапно ожил Иннокентич. Он обнаружил козни Переца, пытающегося подменить выпивку салатом.
   – Ты кто здесь? – шипя, возмутился он. – Нянька? Мало я от тебя на стройке натерпелся. Скройся с глаз моих.
   Отодвинутый салат едва не полетел на пол.
   – Мы сюда не пьянствовать пришли, – попытался объясниться Генрих Персович.
   – Слушай, Перец, посмотри вокруг. Ты один такой тверёзый. Как ты отсюда уходить будешь? Тебя же не выпустят – примут за шпиона. – Иннокентич икнул и потянулся к бутылке.
   Брезгливо поморщившись, Генрих Персович отвернулся.
   К столику подошёл один из совладельцев в компании двух упитанных нуворишей. Самый упитанный оказался директором продуктовой оптовой базы.
   – Приятно познакомиться, – обратился он к Степану почти женским контральто. – Хочу посоветоваться с вами. У меня квартира на последнем этаже. Обуревает желание увеличить жилую площадь за счёт мансарды. Это возможно?
   Иннокентич захихикал. Генрих Персович с силой наступил ему на ногу. Ойкнув, тот согнулся и полез под столик.
   Отвлекая внимание на себя, Степан любезно улыбнулся.
   – Какой этаж? – полюбопытствовал он.
   – Пятый.
   – Крыша плоская?
   – Да.
   – Тогда особых проблем не вижу.
   – Обсудите это завтра на новоселье, – предложил совладелец.
   И, взяв нуворишей под руки, двинулся дальше.
   Степан стёр любезность с лица.
   – Андрис, прорабу пора домой, – вынес вердикт он.
   Поднявшись, они подхватили Иннокентича с двух сторон и повели к выходу.
   «Уазик» был пуст. Они начали озираться в поисках водителя и тут увидели бегущего и одевающегося на ходу Сашу.
   – Я в магазине грелся, – сказал он виновато, открывая двери. – Продрог до костей.
   Усадив невменяемого Иннокентича в машину, Степан и Мяатэ остановились передохнуть.
   – Стёпа, а почему эта парочка из казино один дом заказала? – поинтересовался Мяатэ. – Неужели они вместе там будут жить?
   Степан пожал плечами, хотел было ответить, но Иннокентич опередил его.
   – Они же голубые, недотёпа. У них это на лбу написано. Ну, как не догадаться, а ещё бородатый…
   Прерывая крамольную речь, Степан захлопнул дверь. Огляделся. Кажется, лишних ушей вокруг не было.
   – Прораб – персона нон-грата, – на всякий случай громко сказал он. – Порет всякую чушь, пьяница. – Глянул на Мяатэ и шёпотом продолжил: – Это одна семья, ясное дело.

Глава тридцать пятая

   Вика сдавала дежурство. Ребёнок спал в кроватке, приоткрыв рот. Бабушка – мать подруги, взглянув на безмятежное личико внука, погладила её по руке и проникновенным голосом поблагодарила:
   – Спасибо, Викочка!
   Она вышла на улицу. Апрель тысяча девятьсот девяносто пятого. Прожито 23 года. Остался последний сезон учёбы. А личной жизни никакой. Не складывается. Подруга Марина, счастливая молодая мама, бросила институт, сейчас проводит дни напролёт со своим любимым. А ей остаётся смотреть со стороны, завидовать белой завистью и мечтать.
   Обойдя большую лужу, она засмотрелась на отражение неба в ней. С прекрасной жизнеутверждающей картинкой перед глазами медленно побрела к подъезду. Здесь её ждало неожиданное возвращение на землю. Путь преграждал какой-то парень. Она сделала несколько шагов, присмотрелась и сердце бешено забилось. Узнала. Они не виделись несколько лет. Тот, кого она провожала в армию и не дождалась.
   – Привет, – сказал Рома, ковырнув ботинком землю.
   Молча кивая в ответ и унимая сердечный стук, она остановилась.
   – Вика, – выдавил он, пытаясь сфокусировать взгляд, – у меня нет никого.
   – Сочувствую, – сказала она, смотря ему прямо в глаза. – Я тут при чём?
   – Ты тоже одна. Я знаю. – Глаза не слушались его, метаясь по сторонам.
   – И что? – спросила она. – Хочешь вернуть всё вспять?
   – Я не знаю, что на меня нашло, – начал оправдываться Рома. – Просто наваждение. Тебя рядом не было… Прости, сейчас всё в прошлом. Я понял, что люблю по-настоящему только тебя.
   Вика вздохнула. Сердце успокоилось. Она приходила в себя.
   – Спасибо за любовь. Но уже поздно. Маме я сказала, что ты хочешь быть генералом, уехал служить в Сибирь. Она очень рада, что я не поехала за тобой.
   Рома двинулся к ней, попытался обнять. Она остановила его.
   – Не разрушай нашу легенду, пожалуйста. Она такая красивая. Желаю тебе счастья и лампасов.
   С этими словами Вика помахала ему рукой и направилась к подъезду. Поднимаясь по лестнице, подивилась своей выдержке. Правду говорят – время лечит.
   Дома ждал сюрприз. Живой брат собственной персоной. Последний год они жили врозь – он снимал квартиру близ Мечниковской больницы, где работала врачом Илона.
   Неприятная встреча выветрилась из головы. Внимание Вики сосредоточилось на своей родне. Кажется, мать и брат вели какой-то важный разговор.
   – Вика, – сказала мать, призывая дочь в союзницы, – кажется, наш Стёпа увиливает от женитьбы.
   Вика уставилась на брата.
   – Какая женитьба, – отмахнулся Степан. – Не до неё. Мы делом занимаемся. Илона врачует, я – строю.
   – Сколько можно тянуть? – стояла на своём мать. – Вы ведь живёте вместе. Надо оформлять отношения, детей рожать.
   – Не переживай, – улыбнулся Степан. – Будут у тебя внуки. Утвердимся на этой земле, тогда и постараемся, обещаю. – Он переключил внимание на сестру. – Поделись новостями. Я слышал, готовишься стать приёмной мамой, опыта набираешься.
   – Приходится, – пожала плечами Вика. – Подходящих-то женихов рядом нет.
   Мать с беспокойством взглянула на дочь.
   – Ничего, Вика. Окончишь институт, найдёшь работу, появятся женихи. А ты, Стёпа, не шути так. Лучше помоги. Может быть, в твоём окружении есть порядочные молодые люди. Познакомил бы сестру.
   – Появятся – познакомлю, – посерьёзнел Степан. – Но ты на меня особо не рассчитывай, – обратился он к сестре, – любовь всюду. Может быть, даже сейчас под нашими окнами бродит. Не сиди сиднем, ищи, находи и влюбляйся.
   Вика вздрогнула. Неприятное воспоминание о Роме острым шилом кольнуло её. Она поспешила переменить тему.
   – Кто у вас дома хозяин? – спросила она.
   – Я, конечно, – ответил Степан. – Что за странный вопрос? Может, спросишь ещё, кто хозяйка?
   – Кто?
   – Ты её знаешь.
   – Знаю, – улыбнулась Вика.
   – Стёпа, а что, Илона убирает, стирает, готовит? – спросила мать, оживая новым интересом.
   – Ну, а как же! Мы ведь семья.
   – Интересно. Я думала, она девушка из высших сфер, такое ярмо не для неё.
   – Первое время так и было. Потом нужда заставила. За самостоятельную жизнь приходится расплачиваться. Кроме того, я ей помогаю, по мере сил.
   – А как у неё с работой – всё ладится?
   – Она молодой специалист. Всё впереди.
   Мать вздохнула.
   – Работу она себе выбрала – не позавидуешь. Ответственность большая, а зарплата – гроши. У нашего государства голова совсем набекрень. Как можно врачей впроголодь держать? Кого они вылечат?
   – Не надо болеть, – сказал Степан. – Потом есть платная медицина.
   – Рядовому человеку она не по карману.
   – Есть свежий воздух, фрукты…
   – Бег трусцой, – продолжила Вика.
   – Точно.
   – Дети, – улыбнулась мать, – да минуют нас все хвори и болячки стороной. А простудимся – не беда, у нас есть свой домашний доктор.
   Семейное общение затягивалось. Взглянув на часы, Степан вспомнил про текущие дела. Пришло время расставаться.
   Закрыв за сыном дверь, мать позвала Вику на кухню. Здесь на полу стояла большая матерчатая сумка.
   – Дела у Стёпы в гору идут, – радостно сообщила мать. – Он нам денег оставил и ещё всякой разной всячины. Давай разбираться.
   Гостинцев было и вправду много. Выкладывая их на стол, Вика размечталась. Стёпа. Надежда и опора семьи. Идеальный жених для всех девушек на свете. Такого бы парня встретить на своём пути.
   Степан вышел во двор. Какой-то незнакомец стремительно вильнул в сторону со встречного пути. Проводив его рассеянным взглядом, он пожал плечами и направился к стоянке автомобилей. На ходу вступив в переговоры с сигнализацией, отключил её, добрался до синего «Фольксвагена», уселся за руль. Мотор завёлся, иномарка ожила и начала плавно выезжать со стоянки.
   За движением пристально следили чужие глаза. Из-за угла, прижавшись к стене, словно вор в ночи, выглядывал застигнутый врасплох Рома. Зрелище было впечатляющим. Явление старшего брата народу.
   Провожая взглядом его отъезд, Рома постепенно приходил в себя. Как несправедлива судьба. Ему – участь несчастного влюблённого, брату – все блага. Дорога любовь. С пустыми карманами здесь делать нечего. Собственной вины как ни бывало. Чувствуя себя преданным, оскорблённым и униженным, Рома отпрянул от стены, принял походный вид и с высоко поднятой головой, негодуя, зашагал прочь.

   Офис находился далеко от центра города – на южной окраине. Арендованная территория бывшего советского ПТУ, давшая приют десятку коммерческих фирм и фирмочек.
   На стоянке Степан заметил знакомые машины: красный «Опель» Мяатэ, зелёную «Вольво» Кима, «уазик» прораба. Вся компания в сборе. За Генриха Персовича, принципиально пользующегося общественным транспортом, можно было не беспокоиться – пунктуальность заменяла ему часы.
   Грядущее совещание в корне отличалось от всех прочих. Целый год Степан вынашивал идею строительства коттеджного посёлка. Сейчас после покупки земли близ Солнечного, готовности проектной документации, смет, сбора всевозможных разрешений и согласований, оставалось сверить часы. Впереди было первое серьёзное испытание. Реализуя себя и свои дерзкие амбиции, молодая фирма «Константа» стремилась завоевать позиции лидера строительного рынка.
   Оживление царило за железной дверью. Пышнотелая секретарь Люба, она же по совместительству бухгалтер, принимала ухаживания Бадяниса и Крутова. Увидев начальника, поспешила пресечь вольности и принять серьёзный вид.
   – Степан Алексеич! Прикажите этим двоим не смешить меня. Я в цифрах путаюсь.
   Степан улыбнулся.
   – Ничего, пообщайтесь напоследок. Скоро у этих двоих такой возможности не будет.
   – Неужели конец ремонту? – воскликнул Крутов.
   – Вспоминай, бригадир, навыки строителя, – вместо ответа посоветовал ему Степан. – Он оглядел обоих. – Прораб с вами приехал?
   – Да, – ответил Бадянис. – Нам его дожидаться?
   – Дождитесь. Вместе зарплату повезёте. Привет бригадам. Люба, начальство в сборе?
   – Да, все ждут вас.
   Степан скрылся за дверью. Бадянис, пользуясь моментом, решил продолжить фривольное общение, но не успел произнести и слова, как Люба, сделав страшные глаза, стукнула ладонью по столу и зашипела:
   – Тихо!
   Ошеломлённый её неожиданным преображением литовец сник.
   Усевшись за стол и поздоровавшись, Степан оглядел своих сподвижников. Пара на пару. Лицом к лицу. У каждого особый блеск в глазах. Нервное напряжение зашкаливает. Иннокентича трясёт больше всех.
   – Иннокентич, – обратился Степан к нему, – тебе нездоровится?
   – Я в порядке, – крутанул головой прораб.
   – Тогда что сидишь, как на иголках?
   – Лихорадит с непривычки. Шутка ли – сразу одним махом двадцать домов построить. Как подумаю, так… Эх, – махнул Иннокентич рукой.
   – Это обычная предстартовая лихорадка, – заметил Генрих Персович. – Явление распространённое и неизбежное.
   – Вот-вот, то самое. Ты, Персович, самый умный у нас.
   – Я – архитектор, – пожал плечами Перец. – Меня уже отлихорадило.
   – Так и не умничай. Дай человеку спокойно свой крест принять.
   – Прораб, не трусь, – вмешался Ким. – Я же видел тебя в поле. Ты и один там настоящий воин.
   Иннокентич мрачно посмотрел на него, хотел что-то ответить, но Степан стуком карандаша по столу призвал прекратить посторонние разговоры.
   – Прошу внимания, – сказал он.
   Все притихли.
   – Подведём итоги. Кредит оформлен. На днях банк переводит деньги на наш счёт. За месяц нам следует привести участок в божеский вид и не позднее первых чисел июня начать стройку. Андрис, ты отвечаешь за технику, она должна быть в Солнечном в середине мая, исправная и с запасом топлива. Серёга, твоя задача – стройматериалы, полная комплектация от и до.
   – Я уже заключаю договора, – отзываясь, потряс толстой папкой Ким.
   Кивнув, Степан продолжил:
   – Мы строим двадцать пять коттеджей. Продаже подлежат двадцать. Пять – собственность нашей фирмы. Призовой фонд. В случае успешного завершения стройки гарантирую каждому из вас отдельное комфортабельное жильё. – Одобрительный шум поддержал его слова. – Жду полной отдачи, – повысил голос он. – Шум стих. – После стройки наша фирма остаётся в посёлке – в виде так называемой управляющей компании. Будем отвечать за эксплуатацию жилья.
   – Местный ЖЭК? – уточнил Мяатэ.
   – Да, – подтвердил Степан.
   – У нас нехватка рук, – подал голос Иннокентич. – Будет дополнительный найм или как?
   – Будет найм, – ответил Степан. – Гастарбайтеры. Но всё равно они – лишь подсобная сила. Основная надежда остаётся на наших стариков.
   – Старики рвутся в бой, – сказал Мяатэ. – Ремонт уже всех достал.
   – Хорошо. Есть ещё вопросы?
   Вопросов больше не было. Степан взял паузу. Производственная часть закончилась. Пришло время лирики. В ожидании последнего слова взгляды присутствующих устремились на него.
   – Все дороги ведут в Рим, – сказал он. – Город вечного лета. Наш Рим – это Солнечное. Идём навстречу.
   Слово возымело магическое действие. Все сидели молча, заворожённые. Бородач Мяатэ шевелил губами. Казалось, он хотел выразить свою реакцию какой-то одобрительной фразой, но никак не решался произнести её вслух, боясь испортить общее настроение.

   Вечером Степан забрал с работы Илону. По пути предстояло заглянуть в супермаркет – дома кончились продукты. Едва усевшись в машину, Илона вытащила мобильный телефон и набрала номер матери. Разговор длился минут пять.
   Попрощавшись, Илона закончила общение.
   – Хоть бы привет от меня передала, – сказал ей Степан с укором.
   – В следующий раз, – пообещала она. – Не звонить же ради этого снова?
   – У вас связь по секундам расписана?
   – Я экономлю, Стёпа. Нам с мамой всегда не хватает времени. А телефон имеет обыкновение отключаться на полуслове. Тариф ведь не резиновый.
   – Раз вы обе такие болтушки, вам нужен особый тариф – безлимитный. Появятся лишние деньги, я позабочусь об этом.
   – Ловлю на слове.
   Они помолчали.
   – Мой бизнес развивается, – сказал Степан. – Если всё задуманное осуществится, через год у нас с тобой будет свой собственный дом. Причём на берегу залива. Как тебе такая перспектива?
   – Здорово. Очень красивая мечта.
   – Да. И для полного счастья будет не хватать только наследника.
   – Наследника?
   – Его, ты не ослышалась. Ведь все мужчины хотят детей.
   – Согласна. Но почему именно наследника? Девочки разве не дети?
   – О чём это ты? – насторожился он.
   – Мужайся, Стёпа. Я продолжаю род дочерьми. Со мной ты можешь рассчитывать только на наследниц.
   – Ты уверена?
   – Материнский инстинкт, – пожала плечами Илона. – Природа и всё прочее. Кроме того, мне снятся вещие сны. Один из них – про нашего ребёнка.
   – И это дочь?
   – Ага. Вся в тебя.
   – Дочь. – Он задумался. – Вылитая я. – Подняв голову, посмотрел на себя в зеркало. – Ладно. Я добрый. У дочери будут мамины глаза – яркое утешение в нашей старости.
   – Я не постарею.
   – Вот как! Ты знаешь рецепт вечной молодости?
   – Да. Я ослеплю тебя своей молодостью и красотой. Раз и навсегда. Ты будешь бессилен увидеть что-либо иное.
   Он посмотрел на неё. Ослепительно молодую и красивую.
   – Я готов провести остаток своих дней слепым.
   Она улыбнулась.
   – Договорились.
   Впереди показался супермаркет. Они подъехали, остановились. Илона вышла первой из машины. Степан за ней. Их ждало серьёзное мероприятие. Как всегда, за один приезд они запасались продуктами на целую неделю.

   Было около восьми часов утра. Солнце уже взошло. На небе не было ни облачка. Слегка припекало. День обещал быть не по-весеннему жарким.
   Шестеро ждали его на границе участка. Сезонные рабочие из солнечного Узбекистана. Все, как на подбор, кряжистые, низкорослые, одетые в видавшие виды одежду, смотрящие исподлобья, настороже.
   Подойдя, Степан поздоровался со всеми. Отдельно выделил знакомца:
   – Здравствуй, Такабуддин!
   Лица рабочих преобразились. Сам Такабуддин, смахивающий на охотника Дерсу-Узала в лучшие молодые годы, заискивающе улыбнулся.
   – Исдраствуйте! – закивал он головой. – Имя трудное моё, как бы язык не сломать. Можно другое придумать, полегче – Вася, Коля…
   – У меня с именами проблем нет, – сказал Степан. – Кем тебя нарекли, тем ты и оставайся. Пойдём, пошепчемся.
   Они отошли на несколько десятков шагов в сторону. Степан смерил взглядом участок. Достал сигареты, угостил Такабуддина. Куря, заговорил:
   – Как мы с тобой договаривались, через месяц здесь должна быть ровная площадка, никаких деревьев, кустов и травы. Голое поле. По периметру – забор. В помощь у тебя будет трактор.
   – Понял, понял. – Такабуддин курил сигарету быстрыми затяжками. – Какая площадь здесь?
   – Два с половиной гектара.
   – Много земли, – с уважением произнёс Такабуддин.
   – Справишься?
   – Другого выхода у меня нет. Справлюсь.
   – Хорошо. Какие есть вопросы?
   Такабуддин бросил сигарету.
   – Денег дайте немного, – попросил он, смущённо потупившись. – Кушать надо, чтоб силы были работать.
   – Да, конечно.
   Степан вынул из кармана конверт, подал ему.
   – Аванс.
   Такабуддин поспешно сунул конверт за пазуху.
   – Спасибо, – поклонился он.
   Внезапно Степан ощутил некое опьянение. Бедный униженный трудяга перед ним демонстрировал всю высоту его собственного положения. Работодатель. Достигший уровня самого Шуры. Три года напряжённого труда не пошли насмарку.
   – Ты где живёшь, Такабуддин?
   – Здесь недалеко, у родственников. Они на рынке фруктами торгуют.
   – Хочешь участвовать в стройке?
   – О чём разговор? Конечно.
   – Тогда собери человек пятьдесят. Будет тебе работа.
   – Э, – просиял Такабуддин. – Люди не проблема. Пятьдесят, сто… Сколько надо, столько будет. У нас дома безработица.
   – Только предупреждаю – нужны строители.
   – За это я отвечаю. Поручусь за каждого. До зимы сможем работать. Только жильё надо.
   – Здесь прямо и будете жить – в бытовках.
   – Хорошо.
   – Завтра жди моего прораба. Познакомишься и будете работать на пару, вместе.
   – Понял, понял.
   Поговорив ещё немного, Степан распрощался и пошёл к машине. Сел за руль. Уезжая, посмотрел в зеркало заднего вида. Гастарбайтеры сгрудились вокруг старшего, оживлённо толкуя между собой. Привалило счастье, их ждало море работы, было чему радоваться – кормильцам оставленных на родине семей.

   Машина выехала на шоссе. Степан притормозил, постоял, раздумывая, и, приняв решение, повернул в сторону Репино.
   Дед был во дворе. Сосредоточенно копаясь в груде овощей и зелени, готовил еду кроликам.
   Степан вышел из машины, подошёл к калитке.
   Дед оставил своё занятие. Застыв на месте, уставился на неожиданное явление. Частенько за последнее время внук баловал его своим вниманием, приезжая на заграничном авто, но, как и в первый раз, дед не верил своим глазам.
   – Здорово, дед!
   – Ты, Стёпа?
   Степан распахнул калитку.
   – Я.
   Дед признал внука.
   – Что ж ты себя не бережёшь? – качая головой, начал урезонивать он. – Среди бела дня на дорогущей машине один. Мафия кругом, неровен час нападут, ограбят, инвалидом сделают.
   – Брось, дед, стращать, – улыбнулся Степан. – Глянь на меня. Я ворон в полном боевом оперении. А своих вороньё не трогает.
   – Смотри, доиграешься, – не унимался дед. – Раскусят тебя и твою легенду.
   – Не раскусят. Пока держу дистанцию, да язык за зубами, буду неуязвим.
   Дед махнул рукой.
   – Айда в дом.
   – Не надоело тебе ещё в этой хижине жить? – спросил Степан, подходя к дому.
   – С чего бы это? – отозвался дед. – Изба крепкая. Меня ещё переживёт. Крыша только прохудилась. Летом придётся латать.
   – А я к тебе как раз по этому вопросу. Может, оставить всё как есть, да сменить место жительства?
   Пройдя на кухню, усадив внука и заняв место напротив, дед вопросительно уставился на него.
   – Проект у меня в Солнечном, – сказал Степан. – Нужен ты мне там. Территория, техника и стройматериалы требуют постоянного контроля. Готов помочь мне?
   – Сторожем что-ли?
   – Бери выше. Главным по стройке – ночным директором.
   – Я не против. Только ведь хозяйство у меня. Надо договориться о пригляде.
   – Давай прямо сейчас и договоримся.
   – Какой ты прыткий.
   – Бизнес, дед. Время – деньги.
   Дед почесал затылок.
   – Поехали.
   Сев в машину, дед почувствовал себя не в своей тарелке. Диво невиданное. Рай на колёсах. До чего же любят себя враги-капиталисты!
   Прямо перед собой вдруг увидел фотографию: внук в обнимку с настоящим генералом.
   – Это кто? – удивлённо спросил дед.
   – Надпись на обороте, – ответил Степан.
   Дед взял фотографию в руки.
   – Степану Грекову, – начал читать он вслух. – Строителю и человеку от МВД. Генерал Огурцов.
   – Мы вместе санаторий милицейский ремонтировали, – пояснил Степан. – Генерал курировал финансы.
   – Значит, фотография на память, – заметил дед.
   – Моя охранная реликвия. От гаишников хорошо помогает. Как дуст от комаров.
   – Надо же, финансист, а рожа честная, – сказал дед, глядя на открытое круглое лицо генерала. – Вижу, хорошо сработались с ним. Отмыли поди на пару государственной казны?
   – Да самую малость. Особо каяться не в чем. Главное, средства освоены, работа сделана на совесть.
   – Смотри, Стёпка, скользкая это дорожка.
   – Дед, всё в прошлом. Огурцов в отставке, пенсионер, живёт в собственном санатории под Москвой.
   – Тьфу. – Дед вернул фотографию на место. – Вот потому и мафия у нас, что такие Огурцовы плодятся и благоденствуют. Они – основа всей беды.
   Степан улыбнулся.
   – Забудь про него. Все не без греха. Вспомни своего Сталина. Он взрослел, грабя царские банки.
   Лицо деда посуровело.
   – Ты Сталина сюда не примешивай, – жёстко сказал он. – Это личность. Он для народа жил. Твой Огурцов при нём бы в денщиках ходил. Знал бы своё место.
   – И мы бы, дед, ходили – как миленькие. Однако изменились времена. Конец сказке. Миром правят деньги. Как ни прятал от нас Сталин эту истину, она всё равно взяла своё. Всё, что нам остаётся – уживаться с ней, один на один, без тумана и вождей.
   Степан завёл мотор.
   – Поехали, Серафим.
   Дед промолчал. Смотря прямо перед собой, потёр левую сторону груди. Саднила наколка. Провокации были неуместны. Вечный профиль Сталина велел держать своё место в строю.
   Они остановились у дома, утопающего в зарослях кустарника. Степан посигналил. В окне показалось испуганное красное лицо соседа Леонтия. Дед открыл дверь машины и выглянул наружу.
   – Айда в гости, – крикнул он.
   – К кому?
   – Ко мне.
   Лицо исчезло. Жена уткнулась в окно. Нисколько не смущаясь, с деревенским бесцеремонным интересом она принялась разглядывать возмутителей спокойствия. Дед поднял голову, расправил плечи, устремил взгляд вдаль. Орёл. И при нём машина.
   …Глубоким вечером дед вышел во двор проводить внука. В доме за столом остался, горланя песню, подвыпивший Леонтий.
   – Куплю тебе мобильный телефон, – сказал Степан, останавливаясь у калитки. – Будем с тобой всё время на связи.
   Дед оживился.
   – Хорошая вещь. Как давеча Викин голос по нему звучал, будто и не в городе она – здесь рядом, за стенкой. – Смотря на серьёзное озабоченное лицо Степана, он осёкся и кашлянул. – Я с собой Роя возьму. Собака для охраны не лишняя, да и мне будет всё веселее. Ты не переживай, я понимаю, какое многотрудное дело впереди. Не подведу.
   – Поеду, дед, пока, – сказал Степан, подавая руку и прощаясь. – До встречи.
   – Счастливого пути, Стёпа, – прошептал дед, смотря вслед уезжающему внуку. – Надейся на меня. Я тебя не подведу.

Глава тридцать шестая

   Боронок пах порохом и кровью. Он не прятался от смерти. Так получилось – пали все, чужие и свои. Лучшие из лучших. Крыша на крышу, стеной на стену. Груды тел, изрешечённые машины и среди них он один, уцелевший, с разряженным «ТТ» в руке.
   Не раз он участвовал в подобных переделках, но эта, оказавшись сущим адом, превзошла все.
   Под звон нестерпимой тишины, едва отдышавшись, он двинулся в обход поля боя. Неужели живой? Терзаясь и мучаясь поисками ответа, он не видел пути перед собой. Один круг, другой… Внезапное видение остановило его. Двойник. Такой же мытарь, как и он сам. Маета на маету. Пистолет с одной стороны, помповое ружьё – с другой.
   Открываясь неизбежности навстречу, Боронок откинул бесполезную железку. Семи смертям не бывать, одной не миновать. Сухо щёлкнул спущенный курок. Перезарядка. Щелчок. Готовый умереть, он стоял и смотрел, как, отчаянно терзая ружьё, пытается отыскать хотя бы единственный патрон двойник. Тщётно. То была агония. Отказавшись перезаряжаться в очередной раз, ружьё выскользнуло из рук, двойник упал на колени, обхватил голову руками и диким воем обратился в призрака.
   Живой – обрёл твердь под ногами Боронок. Живой, значит, надо жить. Он повёл головой по сторонам, увидел одиноко стоящую вдалеке машину и устремился к ней. Машина оказалась более менее невредима. Ключи на его удачу висели в замке зажигания. Усевшись за руль, Боронок завёл мотор. Долгожданная дорога домой сквозь годы опостылевшей бандитской неволи открылась перед ним. Он поднял голову и, освобождаясь от оков, выжал педаль газа до упора.

   Годы крышевания были урожайны. Общак крыши достигал солидной суммы в американской валюте. Хранилищем денег служила пустая однокомнатная квартира, надёжно изолированная от мира глушью городских задворок, зарешёченными окнами и двойными массивными железными дверьми.
   Узкий круг приближённых знал про квартиру. И среди них лишь один Боронок был посвящён в тайну координат и кода главного бандитского сокровища. Таково было доверие Гордея, твёрдо и бесповоротно уверовавшего в единое целое со своим новорождённым братом-близнецом.
   Сейчас, стоя посреди комнаты, перед распахнутым настежь сейфом, Боронок упивался заслуженным доверием. Дорожная сумка на полу делила радость, глотая разинутым зевом пачки денег, одну за другой, сродни ненасытному гигантскому птенцу.
   Опустошив сейф, Боронок застегнул молнию на сумке. Ухватившись за ремни, поднял ношу. И замер от внезапного шороха за спиной.
   Он развернулся. Кащей стоял в дверном проёме. Демон. Казалось, он вернулся с того света, пройдя сквозь все круги ада, чтобы здесь и сейчас сказать своё последнее слово.
   – Ты куда? – вспугнул тишину зловещий голос.
   – Домой, – ответил Боронок, не кривя душой.
   – Что это в руках у тебя?
   – Моё выходное пособие.
   – Закон преступаешь, – поднял вверх узловатый палец Гордей.
   – Твоя школа, – парировал Боронок.
   – Моя…
   – Расстанемся по-хорошему. Уйди с дороги.
   – Не-ет. Одна у нас дорога. Ты – Боря, а я – твой вожак.
   Подняв руки и сжав кулаки, Гордей шагнул вперёд.
   – У нас с тобой больше нет врагов, дурак. Кончай дурить, вертай всё обратно, одумайся.
   Боронок отрицательно покачал головой.
   – Я отвоевался.
   – Отвоевался? Ах, ты…
   Слова теряли своё значение. Гордей опустил руки, поднял голову и дал волю испепеляющему взгляду.
   Желаемой развязки не вышло. Взгляд встретил сопротивление. Чувствуя, как оно растёт, ответным взглядом близнец стремится отстоять себя и украденное добро, Гордей привычно потянулся за «Береттой». Четыре патрона в обойме. Пальнуть очередью и добить последним контрольным, разнеся вдребезги лицо. Достойная расплата за предательство.
   Рука коснулась рукояти и скользнула мимо. Раз, другой. Какая-то проблема с координацией. Отчаянным усилием воли Гордей попытался восстановить контроль. Однако тщетно. Рука блуждала в сантиметрах от оружия, хваталась за него, но была бессильна воспользоваться им. Напряжение достигало пика. Зрение мутилось, близнец расплывался, кто-то неведомый и чужой представал вместо него, буравя дикими глазищами. Хотя бы на мгновение отвести взгляд, разорвать оковы, избавиться от этого наваждения…
   Внезапно защита Кащея дала сбой. Невидимая страшная хватка вцепилась в него, сдавила горло и начала душить. Хрипя, он повалился на пол. Железный обруч был неумолим. Сопротивление таяло. Конвульсии сотрясли злодея.
   Боронок, застыв, стоял на месте. Глаза его горели. Наступало время последнего слова.
   – Прощай, Гордей, – сказал он. – Привет тебе от моей крыши. Вот вы и свиделись.

   За десять минут до полуночи он явился в кафе на Бассейной. Собравшаяся здесь изо всех укромных уголков и щелей крыша в лице полутора десятка боевиков решала свою дальнейшую судьбу. Его приход застал врасплох. Все насторожились. Возникла гнетущая тишина.
   – А где Гордей? – тихо спросил кто-то. – Мы пацанов всех наших забрали. Его среди них не было.
   Боронок поднял голову. Невыразимая смертная тоска отразилась в его взоре.
   – Умер Гордей. Сердце отказало. Общак канувший подвёл.
   Мрачным взглядом обвёл всех.
   – Причастные есть?
   Пола его куртки распахнулась, обнажая висящий на ремне укороченный АКМ. Чужой грех поразил присутствующих прямо в сердце. Все онемели.
   – Отныне я подозреваю каждого, – сказал он, не дождавшись ответа. – Имейте в виду, рано или поздно правда всплывёт. Сочтёмся.
   У выхода его окликнули.
   – Куда ты?
   Он остановился. Глянул исподлобья, леденя кровь в жилах. Верный страж павшего главаря Гордея.
   – Искать общак.
   Необходимость в дальнейших вопросах и ответах отпала. Все точки были расставлены. Их пути расходились. Отныне он был тенью прошлого, вольной птицей, ушедшим и пропавшим без вести следопытом.

   Был яркий солнечный день. Он ехал по шоссе, медленно, не торопясь, неведомо куда, не в силах совладать с внутренним разладом. Странник. Мятущийся в безудержном потоке времени меж жерновов безжалостного бытия. Побоище стояло перед глазами. Прошлое, преследуя, не отпускало его.
   Среди движения впереди на обочине показалась одинокая чахлая берёзка. Она стояла и росла вопреки всему, словно вдохновлённая и питаемая опорой свыше. Древо жизни. Разглядывая его, Боронок услышал зов навстречу.
   Остановившись, вышел из машины. Подошёл, уселся рядом. Показалось, берёзовая душа, ожив, признала его. Он прикоснулся к ней рукой, сопроводил глазами снизу вверх до неба и замер, очарованный. Яркая беспредельно высокая синева открылась перед ним, безоблачная, доступная и неравнодушная как никогда прежде. Вечность. Снисходя, она остановила время, овладела разумом и чувствами, всем существом. И заговорила. Надо жить, запоминал он главное, жить, карабкаясь на свет, с верой и надеждой, день за днём. Всё окупится.
   Прошло несколько минут. Связь прервалась. Он опустил глаза. Пришёл в себя. Согрел берёзку теплом своих ладоней. И, поднявшись, пошёл к машине. Тит Боронок. Судебный исполнитель. Разбитый и собранный воедино заново.

   Радостной и задушевной была встреча двух друзей. Разлука кончилась. Позади жизнь порознь, тоскливое городское безделье одного, тяжкий труд на виноградниках Молдавии другого. В самый разгар встречи, чествуя новоявленного винного барона, Горыныч потребовал праздника.
   Боронок задумался. Тень пробежала по лицу. Легенда требовала подтверждения. Как же быть? Эх, была-не была, держись друг, вся правда только для тебя.
   – Ты думаешь вино берётся из бутылки? – придал Боронок своему лицу отчаянное выражение. – Нет, – замотал он головой. – Из винограда. А как ему вырасти, налиться соком и созреть, когда кругом одни вредители?
   – И что? – испуганно вытаращил глаза Горыныч.
   – Пришлось воевать. По-настоящему – насмерть.
   – Ты победил?
   – Да. Устроил вредителям вечную зимовку. Мой виноград они уже не тронут. Руки коротки. Сейчас он укореняется.
   Комок в горле застрял у Горыныча.
   – Значит, ты не барон, – просипел он. – А кто тогда?
   Боронок улыбнулся.
   – Я отвечу тебе в своё время – урожаем.
   Придя в себя, Горыныч внимательно уставился на друга.
   – А почему ты всё это время молчал, ни слова о себе?
   Боронок вздохнул.
   – Это была необходимая мера предосторожности. Нельзя было дать ни единого шанса врагу. Карантин, сам понимаешь.
   – Понимаю, – сказал Горыныч, кивая. – Я-то понимаю. А Алёна?
   – Алёна?
   – Да.
   – А кстати, как она?
   Горыныч насупился.
   – Ждала она тебя. Переживала, маялась, я – свидетель. Потом взяла да и сошлась с мужиком. Второй год вместе. И пацан с ними.
   Боронок опустил голову.
   – Кто такие? – спросил он.
   – Не знаю, кажется, иногородние, из общаги.
   – Как живут?
   Горыныч пожал плечами.
   – Дружно. Всегда вместе, держатся друг за друга, точно одна семья.
   – Это хорошо, – сказал Боронок, поднимая голову. – Негоже больше прятаться, надо объявиться, подвести итог разлуке.
   – Подожди до завтра, – посоветовал Горыныч. – Я их расписание хорошо знаю. Алёна пару часов дома будет одна.
   Боронок внял совету. На следующий день в 15.00 он был у порога своей квартиры. Позвонил. Дверь открыла Алёна. Отпрянув, инстинктивно сделала несколько шагов назад. Он двинулся ей навстречу. Остановился. Родная, домашняя, несказанно похорошевшая, она не ждала его.
   – Ты всё знаешь? – нарушила она молчание.
   – Знаю, – кивнул он.
   – Это к лучшему. – Она опустила глаза. – Можешь потерпеть? Мы освободим квартиру через пару дней. Просто сейчас такой момент – в общежитии ремонт…
   – Что с твоей комнатой?
   – Её больше нет. Пока я жила здесь, её продали. Там теперь новые хозяева, не подступишься.
   – У тебя теперь есть семья.
   – Да.
   – Поздравляю.
   Она благодарно кивнула в ответ. На несколько секунд ушла в себя, затем припомнив что-то, направилась в комнату. Вернулась со свёртком.
   – Возьми. Это твои переводы. Все в целости. Я брала только плату за квартиру.
   – Как догадалась, что мои? Я ведь не подписывался.
   – Не надо, Тит, – устало вздохнула она. – Ты отрывал эти деньги от своих женщин. Восполни утрату.
   – Ты моя утрата, – сказал он. – Невосполнимая. А эти деньги… Плати и дальше за квартиру. Живи, она твоя.
   Растерянно смотря на него, Алёна замерла.
   – Оформлю всё сам, – обнял он её взглядом. – Прощай. Созвонимся как-нибудь.
   Двумя этажами ниже его ждал обеспокоенный Горыныч.
   – Ну, как?
   – Свято место пусто не бывает, – улыбнулся Боронок, спускаясь. – Я здесь больше не живу.
   – Ты сам виноват, – с горячностью выпалил Горыныч. – Она бы дождалась тебя.
   – Всё что ни делается – к лучшему.
   Боронок вышел на улицу. Оглянулся. Утёр ладонью лицо. Целая жизнь оставалась позади. Когда-то он был по-настоящему счастлив здесь. Безгрешный, почти святой – до вреда себе и ближнему.

   Покупка обошлась недёшево. По заверениям продавца машину пригнали якобы прямо из Штутгарта. Усаживаясь за руль этого чуда автопрома – роскошный серебристый «Мерседес», Боронок открывал мир заново. Прорыв. Зов первозданной чистоты. Преображение. У них был один путь на двоих. Закопанному в лесу бандитскому общаку требовались покой и тишина, ему – движение.
   Первая обкатка, вскружив голову, доказала всё достоинство выбора. Как будто созданная самой природой, работая в полном контакте с законами аэродинамики, машина покоряла пространство без единого пустого выхлопа, играючи.
   Пришло время устремиться в далёкое путешествие. Место рядом, как и положено верному другу, занял Горыныч.
   Машина выехала на городскую окраину, проехала вдоль неказистых маленьких домиков, миновала полуразрушенное бомбоубежище и остановилась перед опущенным вниз шлагбаумом железнодорожного переезда.
   – Куда мы? – спросил Горыныч.
   – За город, – ответил Боронок. – Проведаем моих родственников. Заодно испытаем машину по-настоящему – в полевых условиях.
   Прошёл поезд. Шлагбаум поднялся. Путь, избавленный от временной помехи, продолжился.
   Боронок вёл машину мастерски, она слушалась его беспрекословно, казалось, они сошлись вместе – частями единого целого, чтобы слаженным порядком действий доказать своё родство.
   По мере удаления от города и смены ровного полотна на щербатое, дорога обретала всё большую свободу и прямизну. Наконец, совсем очистившись от транспорта, стреловидным вектором она устремилась в бесконечность. Раскрепощаясь, Боронок прибавил газу.
   Эйфория невесомости воцарилась в салоне. Немецкая подвеска, гася все встречные колебания и изъяны, несла машину над землёй.
   Несколько минут забытья. Внезапно впереди замаячил обрыв. Прямая дорога кончалась. Несмотря на дикое искушение продолжать движение, Боронок был вынужден вступить в противоборство с собой, сбавить скорость и синхронным поворотом руля последовать за уходящим в сторону асфальтом. Обретая чувство земного притяжения, оба постепенно пришли в себя. Самое время – приближалась тётина дача.
   Тётя копалась в огороде. Подъехавшая богатая машина, привлекая внимание, побудила её отвлечься и бросить своё занятие. Узнав в вылезшем наружу парне родного племянника, она всплеснула руками.
   С широкой улыбкой на лице Боронок пошёл ей навстречу.
   – Стой! – внезапно крикнула она. – Петунья!
   Боронок остановился, глянул вниз и запрыгал на месте, словно петух на раскалённой сковородке, ужасаясь маленьким зелёным всходам повсюду.
   – Замри! – громким голосом скомандовала тётя.
   И, приняв вид сапёра, двинулась на выручку.
   Маневрируя среди грядок, ступая на одни носки, грациозная и подвижная, как балерина, она приблизилась, схватила Боронка за руку и, словно неразумного малыша, повела за собой в безопасное место. Добравшись до безжизненного песчаного пятачка, расслабилась и, давая волю чувствам, заключила племянника в крепкие объятия.
   – Где же тебя носило, а? – заголосила она, уткнувшись ему в грудь. – Ни весточки, а-а-а…
   Обнимая родного человека, Боронок почувствовал, как рассыпается кованый испытаниями панцирь, бежит без оглядки оборотень и открывается наружу душа. Святое место. Здесь его любят и ждут. Так было, есть и будет всегда. Как доказать, что он достоин этого? Может, пришло время откликнуться, бросить якорь и обрести покой – выращивать вместе петуньи?
   – Не плачь, Мариша, – сказал он. – Береги фигуру. От слёз толстеют.
   Тётя перестала голосить. Сказанные слова, пройдя сквозь собственную шумовую завесу, достигли сознания. Она отстранилась, утёрлась ладонью, взглянула ему в глаза.
   – Балагуришь? А я думала, в живых тебя уже нет. В наше время-то, такое лихое.
   Боронок улыбнулся.
   – Время лихое, а по тебе не скажешь – щёки налиты как спелые яблоки.
   Тётя упёрла руки в бока.
   – Мне в самый раз. Я – баба. Оплот семьи. Не пигалица какая-то. А когда ты, наконец, своей семьёй обзаведёшься? – Она приложила козырьком ладонь к глазам. – Не краля ли твоя там выглядывает из машины?
   – Нет. Штурман.
   – А-а, – разочарованно протянула тётя. – Знакомство, значит, откладывается.
   – В следующий раз привезу, – пообещал Боронок. Оглядевшись вокруг, спросил: – А где же мои родственники?
   – Одна я. Дядька твой в командировке, брат с сестрой в городе, экзамены сдают. Со дня на день все соберутся. Оставайся, увидишься.
   Боронок помотал головой.
   – Не могу. Дел много накопилось – надо заниматься.
   – Серьёзное мероприятие. Сил требует. Давай-ка я тебя покормлю. И штурмана своего приглашай. Свежий борщ у меня.
   Тут уж было не до отказа. Домашняя еда. У Боронка отчаянно засосало под ложечкой. Тётя знала слабость племянника.
   За трапезой и общением прошло несколько часов. Пришла пора прощаться. Боронок послал Горыныча к машине, сам, оставшись наедине с тётей, вытащил деньги.
   – Что это? – спросила она, увидев протянутую пачку стодолларовых банкнот.
   – Плата за борщ.
   Тётя обомлела.
   – Ты что, Тит? Мы с тобой ещё за машину не расплатились. И тут ты опять… Это же по курсу целый мешок рублей.
   – Бери. Я их на дороге нашёл. Вся моя заслуга в том, что мимо не прошёл – подобрал.
   Племянник уезжал. Стоя и смотря ему вслед, тётя смахнула слезу. Эх, беспризорная душа. Ни минуты покоя. Длинна и трудна навстречу счастью твоя дорога…

   После встречи с тётей пришёл черёд повидаться с друзьями. Они устремились в обратный путь. Спустя час спокойной ровной езды «Мерседес» вернулся в город и покатил по его улицам.
   Показалась станция метро, та самая, где случай ранее свёл их с Четом. Оставив машину на попечение Горыныча, Боронок отправился по знакомому следу.
   Увы, нежданные перемены ждали его. Площадь, усеянная прежде ларьками, преобразилась. Теперь жалких клетушек не было и в помине, всё пространство заполоняли открытые ряды, торгующие разнообразным ширпотребом.
   Расхаживая между рядами, тщательно разглядывая продавцов, Боронок отчаянно пытался отыскать хотя бы проблеск родного рыжего вихра. Тщетно. Пришлось наводить справки. Посланный от одного к другому, от того к третьему и дальше, он дошёл до администратора. Тот сообщил, что бизнес братьев переместился в район Финляндского вокзала, связан с продажей свежей выпечки и, судя по слухам, процветает. Информация была исчерпывающей. Продолжать поиски расхотелось. Горыныч терпеливо дожидался его возвращения. Он сел, закрыл дверь.
   – Порхают братья. – Боронок хмурился. – Грезят чистоганом. Предлагаю по такому случаю объявить им бойкот. Пусть теперь, коммерсанты, сами ищут нас.
   – Вот именно, – поддакнул Горыныч.
   – Кто у нас следующий по списку? Степан Греков. Надеюсь, что этот-то остался честным, без кола и двора, как мы – в бедняках. Поехали.
   Дверь квартиры Степана открыла миловидная девушка. Кажется, это была сестра. Он молча уставился на неё.
   – Я вас знаю, – сказала она, преодолевая сильное смущение. – Мы встречались – на ваших военных сборах. Помните?
   С памятью было туго. Семь лет прошло, сколько воды утекло, столько пережито…
   – Давно это было, – сказал он. – Не помню.
   – Понятно, – промолвила девушка, сникая. Конечно, кто она такая, чтобы её помнили.
   – Я ищу Степана, – обратился он к ней. – Где он?
   – Не знаю, – ответила она. – Он живёт отдельно. Снимает квартиру со своей девушкой.
   – С Илоной?
   Девушка выразительно посмотрела на него. Память, оказывается, была не совсем пропащая.
   Боронок пожал плечами.
   – У нас с ней было одно детство на двоих, – сказал он, оправдываясь.
   – Понимаю. Я могу дать их адрес. Только сейчас их всё равно не застать. Оба работают.
   – Адрес я возьму, – подумав, заявил Боронок.
   – Заходите.
   Поиски и запись адреса на отдельный листок дали ему возможность внимательно разглядеть её. Хрупкая нежная невеста на выданье. С тайной внутри.
   Девушка повернулась, увидела его оценивающий взгляд и, вспыхнув, потупилась. Взяв из её рук листок, он покрутил его в руках и сунул в карман. Их взгляды снова встретились.
   – Мне надо уезжать, – тихо сказала она.
   – Куда, если не секрет?
   – В детский лагерь – на субботник. Я буду работать там летом – воспитателем.
   Поджав губы, Боронок одобрительно кивнул головой. Чуть помедлив, поблагодарил за адрес и направился к двери.
   У порога обернулся и неожиданно и для себя, и для неё предложил:
   – Хочешь подвезу тебя? У меня здесь машина.
   Несколько секунд раздумья. Застигнутая врасплох, она колебалась. Богатырь ждал ответа. Желание одержать победу над его памятью решило всё.
   – Хорошо, – сказала она. – Но только до вокзала.
   Горестный вид сопровождал возвращение Боронка. Горыныч вопросительно уставился на него.
   – И здесь не повезло, – со вздохом признался Боронок. – Степан тоже в бегах. Эх, жизнь слишком коротка, чтобы играть в прятки с ними. Ну их всех к лешему!
   Откинувшись на сиденье, он запрокинул голову назад, прикрыл глаза и затих.
   – Кого ждём? – спросил через минуту Горыныч.
   – Сестрёнку Греки, – ответил Боронок, не открывая глаз. – Она просила подвезти. Опаздывает на электричку.
   Вика выпорхнула из подъезда спустя несколько минут. Одетая по-походному, в голубых джинсах и курточке, с большой полиэтиленовой сумкой в руке.
   Горыныч толкнул Боронка.
   – Она что-ли?
   Встретив и усадив девушку на заднее сиденье, Боронок глянул на неё в зеркало заднего вида.
   – Давай знакомиться, – предложил он. – Как тебя зовут?
   – Вика.
   – Я – Тит, это – Саша.
   – Очень приятно.
   – Нам тоже, – подал голос Горыныч. – Брат твой чем занимается?
   – Строитель.
   Два друга, переглянувшись, обескураженно уставились на неё.
   Вике стало смешно.
   – Он дома строит, – сказала она, едва сдерживая себя, чтобы не рассмеяться. – Разве вы не знали?
   Боронок пришёл в себя первым.
   – Вот это номер, – молвил он. – Мы все птенцы из одного гнезда. Чему нас только не учили, но чтобы дома строить…
   – Он самоучка, – с гордостью заявила Вика.
   – И много зарабатывает? – спросил Горыныч.
   – Это коммерческая тайна. Сами у него спросите.
   – Спросим, – пообещал Горыныч. – Обязательно спросим. – И заёрзал, трепеща ноздрями.
   – Не переживай, Саша, – сказал Боронок. – Пусть наши друзья торгуют, строят, гоняются за барышами – флаг им в руки. Зато мы, в отличие от них, в обществе приятной девушки. Будем наслаждаться настоящей жизнью. Куда ехать, Вика?
   – На Московский вокзал, – сказала Вика, улыбаясь.
   Они приехали на вокзал вовремя. До отхода ближайшей электрички оставалось чутьбольше пятнадцати минут. Вика хотела было распрощаться, но не тут-то было – Боронок настоял на проводах. Общаясь и лакомясь тающим во рту шоколадным мороженым, они дождались поезда. Уезжая, Вика с удивлением обнаружила, что раскована как никогда. Проводы творили чудеса.
   – Как она тебе? – спросил Горыныч, усаживаясь в машину.
   – Что значит – как? – пожал плечами Боронок. – Этот вопрос здесь неуместен. Она сестра.
   – Нет, а всё-таки? – загорелся Горыныч.
   Боронок задумался. Виктория. Ангел во плоти. Юна, чиста и непорочна. Антипод лжи, фальши и греха. Ради такой и любой собственный грех – не грех. Она – само оправдание.
   Горыныч ждал ответа. Боронок встрепенулся. Опытный ловелас проснулся в нём.
   – Мала ещё. Пусть растёт. А там посмотрим.

   «Мерседес» нёсся по Пулковскому шоссе. Обгон машины, ещё одной, обмен ветрами со встречной. Оседлав скорость, Боронок соревновался с самим собой, стремясь навстречу угорелости.
   Гонка достигала своего пика. Угорая, он закричал:
   – Горы-ны-ы-ч!
   Иммунитета хватило только на одного. Голова друга упала набок, рот открылся, бешеная судорога сотрясла тело.
   – Ой-ё! – хватился Боронок.
   Уходя с дистанции, вильнул к обочине и начал тормозить.
   Конец тормозного пути. Штурман передёрнул плечами, поднял голову, повёл вокруг рассеянным взглядом с поволокой.
   – Открой дверь! – с жаром велел ему Боронок. – Подыши.
   Горыныч машинально подчинился. Спустя несколько минут, надышавшись, попытался захлопнуть дверь. Тщетно – руки не слушались его.
   – Как же так? – произнёс Боронок, разочарованный подобной слабостью. – Я думал, ты – железный.
   – Бывает, – шелестящим голосом отозвался Горыныч. – Укачало с непривычки. Домой хочу.
   – Жаль, – сказал Боронок.
   Триста лошадиных сил превратились в одну. Боронок вёз Горыныча домой тихо и бережно, с предосторожностью достойной хрупкого сахарного идола.
   Усилия оправдались. Груз добрался в целости.
   Потеря была значительная. Проводив занемогшего штурмана, «Мерседес» и водитель остались одни.

   Субботник подходил к концу. С непривычки Вика подустала. Ломило поясницу, сердце трепетало в груди, слегка кружилась голова. Она трудилась не покладая рук, наравне с остальными девчонками, стараясь доказать и им, и себе, что отнюдь не неженка. Вшестером они убрали всю территорию вокруг корпусов. Теперь та просто сияла чистотой. Через неделю предстоит новый субботник – уборка в корпусах, затем следующий, и так далее до середины июня, когда лагерь, наконец, заполнится отдыхающей малышнёй, а каждая из девчонок превратится в воспитателя.
   Словно отдушиной будущей серьёзной ответственности девчонки грезили летними романами. Любой перекур начинался разговорами про это. Вика слушала и представляла. Берег озера, 50 км от города, рядом – ровесники-ребята. Все условия для яркого романтического времяпровождения. Она тоже не прочь. Уж больно затянулся её марафон одиночества.
   Однако среди тех ребят, что работали сегодня вместе с ними, пока трудно было разглядеть какую-либо симпатию. Их было трое. Подавленные численным девичьим превосходством, они предпочитали держаться особняком, своей мужской компанией. Всё как всегда. Пресловутая дистанция первого свидания. Оставалось надеяться, что время расставит всё по местам и обратный общий путь домой сотрёт незримые границы. Так оно и произошло. Отпущенные начальником – престарелым бодрячком-физруком, все устремились на электричку. По дороге, смешавшись между собой, превратились в одну весёлую компанию. Пользуясь подвернувшейся возможностью, Вика начала общаться. И, к своему глубокому сожалению, с первых же минут убедилась, как далеки ребята от явленного ей сегодня мужского совершенства. Хотя бы чуточку Боронка. Одна бравада, никаких зацепок. Прозревшая, она видела своих спутников насквозь и разочаровывалась. Юнцы. Зелёные подростки. Постепенно отстраняясь от общения, она уходила в себя. Тяжёлый физический труд давал знать о себе. Намаялась.
   Электричка опаздывала. Стоя на перроне, среди шумной компании, одиноким уставшим изваянием Вика вспоминала Боронка.
   Где ты, простой случайный встречный? Принц или варяг на боевом коне. У сказки, подаренной тобою, есть начало. Она была не прочь дождаться продолжения…

Глава тридцать седьмая

   Дверь в квартиру была открыта нараспашку. Всё было перевёрнуто вверх дном. Стоя посреди страшного беспорядка, Боронок пытался разобраться.
   Разбросанное постельное бельё, разбитая утварь, взломанный паркет – все следы указывали на то, что здесь искали сокровища. Так оно и есть. Работа родной крыши. Видимо похороны Гордея снесли ей крышу.
   Слегка успокоившись, он задумался о будущем. Надо прибраться, переночевать и завтра спозаранку дать дёру. Осквернённое жилище было уже небезопасным.
   Боронок нагнулся и поднял лежащую на ковре магнитолу. Впопыхах её бросили на пол, словно какую-то безделицу, а ведь это вещь, она требует к себе заведомо бережного и осторожного отношения. Он вставил кассету, нажал клавишу. К его радости из динамиков зазвучала музыка.
   Эх, неразумные братья, не замечаете прекрасного рядом, гонитесь за призрачным счастьем, теряя по пути всё человеческое. Суета сует. Урвать, насладиться, успеть. Однако так недолго и заплутать, потеряться, навсегда разминувшись с настоящими сокровищами.
   Улыбка заиграла на лице Боронка. Подпевая музыке, он занялся уборкой.
   Утро принесло новое потрясение. Он проснулся, охваченный странным беспокойством. Позабытый интернат, словно живой, звал его. Это уж совсем было в диковинку. Ничего подобного раньше не случалось. Хотя интернат и был его неотъемлемой частью, они расстались без малого полтора десятка лет тому назад, живя с тех пор каждый своей жизнью.
   Может быть, случилась страшная беда – пожар или землетрясение, приют детства, сгорев или разрушившись, превратился в руины?
   Умываясь, бреясь, завтракая, Боронок терялся в догадках. Наконец, садясь за руль машины, решил последовать навстречу зову и узнать в чём дело.
   Вопреки всем дурным предчувствиям интернат был цел и невредим.
   Годы пощадили его, он выглядел совершенно таким же, как и прежде. Однако при этом в глаза бросалась какая-то печальная пустота, здание казалось обезлюдевшим и осиротевшим.
   Парадный вход оказался заперт. Боронок обогнул здание и устремился к чёрному. Дверь подалась. Он очутился в спортзале. Ступив на его дощатый пол, встретился лицом к лицу с ремонтом. Груды отделочных материалов, подсобные приспособления, запах свежей краски. Кажется, интернат переживал второе рождение. Причина безлюдья прояснялась. Лавируя среди многочисленных препятствий, Боронок отправился на поиски живых душ. Возможно, их устами интернат поведает, зачем звал. Далеко идти не пришлось. Едва выйдя из спортзала, он столкнулся с оживлённо гомонящей троицей. Двое были чужими, третий – щуплый и седой – до щемящего комка в горле свой, родной.
   Бесцеремонно, не обращая внимания на чужаков, Боронок схватил языка за грудки, встряхнул и прижал к себе.
   – Здорово, завхоз!
   Данат Шарипович Салимзянов, прерванный на полуслове, с ведром в руке, послушно припал к могучей груди незнакомца. Силясь устоять на ногах, замер.
   Вволю потискав молчуна и поняв, что тому не до взаимности, Боронок разжал руки.
   – Ты, что, Данат? – спросил он, отпуская его. – Никак забыл меня?
   Уставившись прямо перед собой, завхоз растерянно захлопал глазами. Когда-то и этот гигант был мальчишкой. Трудно поверить, но… Ахнув, он выронил ведро из руки. Перед ним стоял его давний любимец.
   – Тит! – воскликнул он.
   – Я! – откликнулся Боронок.
   Улыбка озарила лицо завхоза.
   – А я думал, всё – хана мне, – сказал он. – Слава Богу, минула костлявая стороной, поживу ещё на этом свете.
   – Поживёшь, – подтвердил Боронок, обнимая его снова. – Зла не припоминаю за тобой.
   – Ты в гости к нам? – спросил завхоз, приходя в себя.
   – Да. Соскучился.
   – Это хорошо. Вот только неудачное время ты выбрал. Раньше бы появился… Было же пятилетие вашего выпуска, десять лет отмечали, полно народу было, все тебя вспоминали – и ребята, и учителя. Где был-то?
   – Где был, там меня уже нет. Дела.
   – Дела, – укоризненно покачал головой Данат Шарипович. – Все вы так говорите. Ладно, что хоть поздно, но спохватился. Чувствуешь свою вину?
   – Чувствую.
   – Ну, а раз чувствуешь, значит, не откажешь подсобить.
   – Само собой. Что надо?
   Помощь подоспела к месту и времени. Гость скинул куртку, распоясался и от всей души внёс свой вклад в преображение отчего дома. Завхоз не мог не нарадоваться – за пару часов была выполнена дневная норма целой бригады. Объявив конец работе, он отпустил товарищей домой и пригласил Боронка уединиться в своём служебном помещении – пообщаться по-родственному, за чашкой горячего чая.
   Общение затянулось. Казалось, череде общих воспоминаний не будет конца. Внезапно Данат Шарпович притих, расстался с благодушием и насупился.
   – Я, Тит, последнюю неделю здесь работаю, – открылся он. – Выпроваживают старика на пенсию. Вот такие, брат, дела.
   – Как же ты собираешься дальше жить – без работы?
   – А что? Я одинокий. Собрал чемодан и фьють на все четыре стороны.
   Спасибо племяннице – место подыскала. Не пропаду, буду свой век в санатории доживать, на берегу залива, при полном пансионе.
   – Что за санаторий?
   – Хороший. От одного названия оживаешь. – Данат Шарипович поднял глаза кверху. – «Светлый Ключ».
   – А где это?
   – Под Зеленогорском. Там новых русских от закидонов спасают. Вновь делают людьми. Большое хозяйство у них. Меня берут главным инженером.
   Боронок навострил уши.
   – Курорт? – спросил он.
   – Да, – ответил Данат Шарипович. – Тишь, благодать, райские места.
   – Тишь, благодать, – повторил Боронок, принимая серьёзный вид. – А знаешь, Шарипыч, какое ярмо на тебя хотят повесить? Коммунальщина – ведь это такая ответственность! Кошмар. Свет, тепло, вода – и днём, и ночью. Тут уж не до природы. Запросто можно хроником стать, заработать неизлечимое заболевание. Это я тебе как бывалый коммунальщик говорю.
   – Вот тебе раз, – растерялся завхоз. – Что же делать?
   – Нельзя тебе туда одному, – заявил Боронок. – Компания нужна. Свой специалист, человек, которому можно доверять, профессионал, с опытом.
   – Где же взять такого?
   – Приглядись ко мне. Я могу быть за него.
   – Ты? А как же твои дела, работа?
   – Сейчас я не у дел – безработный. Мне всё равно, чем заняться. Надоел город, шумно здесь, хочется в тихое место. Бери меня с собой. Кто хозяин санатория?
   – Главный врач.
   – Сведёшь меня с ним. Потолкуем. Ты, кстати, обмолвился про новых русских. Так я за дополнительную плату готов взяться и за них. У меня прирождённые способности экстрасенса. Обойдусь дешевле, чем все сиделки и лекарства вместе взятые.
   – Будет польза от тебя, – сказал Данат Шарипович, улыбаясь.
   – Договорились?
   – С радостью, Тит. Поддержишь меня, старика. А главврач – муж моей племянницы. Никуда он не денется – послушает нас.
   Наступила ночь. Закрыв дверь за завхозом и оставшись один, Боронок двинулся в путь. Первый этаж, второй… Интернат бодрствовал, сон прятался, пустыми коридорами брело эхо шагов вернувшейся на круги своя памяти…

   Большая часть пути до санатория пролегала по Приморскому шоссе. Полчаса комфортной ровной езды и «Мерседес», повинуясь указателю, свернул на гравийную дорогу, вглубь соснового бора. Вскоре бор расступился, впереди показались корпуса санатория. Миновав ворота с плечистым охранником на страже, машина въехала на территорию курортного учреждения. Они остановились рядом с двумя реанимобилями. Осматриваясь, вылезли наружу.
   Впереди, метрах в пятиста, синел залив, рядом радовали глаз мохнатые голубые ели, чуть поодаль красовались нарядные цветники, и на этом прекрасном фоне, сдобренным ароматом свежего чистого воздуха, сознание вдруг отключалось, уступая место ликующей радости бытия.
   Неясный шум послышался сзади. Они обернулись. По дорожке мимо двое санитаров вели под руки какого-то кривляку. Бедолага сопротивлялся, был явно не в себе, казалось, ему довелось испытать нечто несусветное – проснуться в чужом теле.
   – Один из наших подопечных, – сказал Боронок, глядя с сочувствием вслед шествию.
   – Скрутило парня, – молвил Данат Шарипович. – Не приведи Господь испытать такое.
   Боронок махнул рукой.
   – По мне лучше сразу в гроб, чем так мучаться. Игра не стоит свеч. Я выбираю жизнь в полном цвете и соку. Пошли, Шарипыч, представляться.
   Верхний этаж главного корпуса. Данат Шарипович отправился на поиски работодателя, Боронок начал знакомиться с окружающей обстановкой. Взад-вперёд мимо сновал персонал, большей частью холодный и равнодушный.
   Внимательно присматриваясь, Боронок замечал признаки хронической профессиональной депрессии. Замороженная санаторная братия нуждалась в помощи, вне всяких сомнений ей срочно требовалась горячая коммунальная реформа. Увидев висящий на стене большой рекламный плакат, он подошёл к нему. Услуги санатория. За ваши деньги всё, что угодно. Диагностика, лечение, отдых. Не хватало пары крыльев впридачу и в этом Боронок усмотрел досадное упущение.
   – Молодой человек! – окликнули его.
   Он обернулся. Привлекательная женщина средних лет пытливо разглядывала его.
   – Вам помочь? – спросила она.
   – Да, – оживился Боронок.
   – Что вас конкретно интересует?
   – Почём ночь без кошмаров?
   – Такой услуги мы не оказываем, – холодным тоном произнесла в ответ дама. – Вы, наверное, перепутали адрес. Здесь клиника, а не бордель.
   Боронок склонил голову.
   – Мы восстанавливаем здоровье, – смягчилась дама. – Лечим, спасаем. Всё остальное, включая утехи, находится в другом месте.
   Боронок поднял голову.
   – Обсудим это вдвоём на закате, – предложил он. – Возможно, всё дело в несогретой постели – вам, как и мне, приходится засыпать одной.
   Глаза дамы засверкали.
   – Хам, – жёстко отреагировала она. – Жалею, что заговорила с вами. Пусть ваши кошмары вечно преследуют вас.
   Уставившись вслед оскорблённой женской чести, он тщётно пытался понять, чем спровоцировал подобный исход, пока не увидел Даната Шариповича в сопровождении грузного очкастого мужчины. Сомнений не было – то был главный врач. Ядовитая дама мигом перестала интересовать его. Приняв соответствующий моменту вид, он устремился навстречу.
   – Хозяйство сильно запущено, – заявил он, сближаясь. – Боюсь, мои первые выводы вас огорчат.
   – Простите, вы кто? – спросил ошарашенный очкарик, останавливаясь.
   – Это мой помощник, – вмешался Данат Шарипович. – Я вам говорил про него.
   – Да-да, – отозвался главврач, проявляя интерес. – Наслышан. Но я представлял вас немного другим. Вы как-то больше смахиваете…
   – Я тот, кто вам нужен, – перебил его Боронок. – Решаю проблемы на ходу. Большая школа жизни, знаете ли.
   – Понятно. А что вы имели в виду, говоря о запущении?
   – Ели во дворе.
   – И что?
   – Верхушки жёлтые. Деревья точит болезнь. А ведь это первое, что бросается в глаза – лицо санатория.
   – Пройдёмте, – схватил Боронка за рукав главврач. – Поговорим в моём кабинете.
   После часа обстоятельного разговора и признания многочисленных талантов собеседника главврач Ростислав Фёдорович Семашко пришёл к выводу, что лучшего главного инженера санатория ему не найти. Боронок был того же мнения. Тут же на свет появился письменный приказ. В распоряжение нового ответственного лица переходили котельная, прачечная, гараж, коммуникации и весь обслуживающий персонал. Данат Шарипович был жалован почётной должностью садовника. Обоим было обещано служебное жильё в одном из корпусов санатория – хозяйство требовало постоянного внимания и контроля.
   Выходя из кабинета главврача и задыхаясь от избытка чувств, Данат Шарипович не мог нарадоваться такому повороту событий.
   – Спасибо, тебе, Тит. Спасибо. Уважил, спас старика. Век не забуду.
   Вечером того же дня новый главный инженер был представлен коллективу. Стол ломился от яств. Врачи, медсёстры, обслуга, угощаясь дарами виновника торжества и знакомясь, вспоминали свои лучшие времена.
   Под конец застолья Семашко подвёл к Боронку знакомую ядовитую даму.
   – Мой заместитель, – представил он её. – Лариса Алексеевна Будько.
   – Очень приятно, – поклонился Боронок.
   Дама сказала что-то неопределённое в ответ. Она была скована и непохожа на себя. Присоединиться к общей радости мешали глаза главного инженера. Холодные, они обещали нелюбовь.
   Голова Боронка коснулась подушки под утро. Несмотря на принятые обязательства и тяжёлый груз ответственности, жизнь била в нём ключом.
   Санаторий. Укромное и тихое место. Ни одной крыше на свете теперь было не добраться до него.

   «Мерседес» произвёл впечатление разорвавшейся бомбы. Опытный мастер дядя Вася и его помощник Коля, ответственные за санаторный автотранспорт, встретились с живой легендой. Нечего и говорить, что отныне заморской машине было гарантировано самое привилегированное обслуживание, она получила прописку не только в гараже, но и в сердцах обоих механиков.
   Удостоверившись в надёжной опеке над личным имуществом, Боронок принял под своё начало санаторий.
   Первыми по списку были голубые ели. Не прошло и недели, как благодаря усилиям привезённого из города специалиста они ожили, пришли в себя и сменили удручающую желтизну на естественный здоровый цвет. Тем временем Боронок сосредотачивал в своих руках бразды управления теплом, светом и водой. Работа вдохновляла, вкупе с благотворным климатом она была самым эффективным лекарством для его одинокой израненной души. К сожалению, Данат Шарипович не смог угнаться за ним. Начало жизни в новой среде обитания стоило ему скачка давления. Пришлось укладываться в койку и восстанавливать здоровье строгим постельным режимом.
   Однажды погожим днём, желая подбодрить старика и скрасить ему вынужденный досуг, Боронок отправился в город – за цветным телевизором.
   Путь близ Солнечного преградила колонна гружённых песком самосвалов. Она была исполнена чувства собственного достоинства и превосходства. Силы были неравны. «Мерседес» был вынужден прижаться к обочине и уступить дорогу. Ситуация напоминала военное время. Начальник колонны – бородач на красном «Опеле», верховодил всем и вся, упиваясь властью хозяина дороги.
   Спустя несколько часов, возвращаясь обратно, уже на свободном шоссе судьба вновь свела их вместе – «Опель» и «Мерседес». Машина выскочки, потеряв ход, двигалась навстречу усилиями нескольких людей, сам бородатый шёл впереди, управляя движением при помощи руля.
   Теперь всё превосходство было на стороне Боронка. Памятуя о пережитом унижении, он поспешил воспользоваться моментом. Разгоняясь, «Мерседес» устремился в лоб «Опелю». Не дожидаясь тарана, бородач и помощники бросились врассыпную.
   Машины разминулись в опасной близости. Показав, кто есть кто, Боронок рванул вперёд. Победа! Ликуй, братва! Однако наслаждение было недолгим – всего на сотню метров пути. Внезапно к горлу подкатила нестерпимая тошнота. Одержал верх бандитский атавизм. Горький пережиток прошлого.
   Он резко дал по тормозам, остановился и задним ходом поехал обратно – возвращать победу.
   – Какая проблема, мужики? – спросил он, подходя к замершей возле «Опеля» испуганной троице. – У меня, например, тормоза шалят. Ничего с этим поделать не могу. Маюсь с самого детства.
   – Со всяким может случиться, – осторожно заметил бородач.
   Приблизившись, Боронок кивнул. Огляделся. И вдруг замер, поражённый. Один из троицы показался до боли знакомым. Раскосые глаза, хитрые-прехитрые, одни такие на белом свете.
   – Ким! – выпалил Боронок, не веря своим глазам.
   Лицо Кима расплылось в улыбке. Он хотел было подать голос, но в то же мгновение мощные объятия лишили его дара речи.
   – Вы знакомы? – недоверчиво спросил бородатый.
   – Расслабься, – выдавил Ким. – Свои.
   Убедившись в благополучном исходе встречи, Мяатэ вспомнил про свою беду и, принимая соответствующий скорбный вид, горько вздыхая и сокрушаясь, обратил всё внимание на остановившуюся машину.
   Спустя несколько минут удовлетворённый выражением чувств, Боронок выпустил Кима из рук. Озадаченно уставился на бородача. Капля дёгтя в бочке мёда портила всё.
   – Как звать тебя? – прервал он его горевание.
   – Андрис, – машинально ответил бородач.
   – Цепляй трос, Андрис. Отбуксирую тебя в Самоделкино.
   – Где это?
   – Здесь недалеко. Нам по пути.
   Отбуксированный в гараж санатория «Опель» был доверен механикам. Первичный осмотр выявил причину потери хода. Требовалась замена нескольких деталей. Отправив за ними в путь Колю на реанимобиле, Боронок предложил гостям отобедать.
   За тёплым и дружеским общением в столовой Ким и бородач, перебивая друг друга, открыли общую тайну. Боронок, внимая, таил дыхание. Коттеджный посёлок. Солнечное. Проект Степана Грекова, оживший во всём своём блеске и великолепии.
   – Наверно, это судьба нас свела, – сказал Боронок, выслушав все подробности. – Спасибо встрече, если бы не она, когда мы ещё узнали, что соседи.
   Ремонт был закончен. Стоя возле ожившей машины, главный инженер провожал гостей. Пожимая руку всем по очереди, обратил внимание на смущение Мяатэ. Как оказалось, виной тому была скорая человеческая помощь. Бородач мучился состоянием должника.
   Боронок улыбнулся.
   – Не парься. Мы в расчёте. Придёт время – вы мне поможете.
   – Нет, – помотал головой Мяатэ. – Так не пойдёт. Я приучен платить за добро вовремя.
   Не успел Боронок моргнуть глазом, как в подтверждение этих слов в руках бородача оказался великолепный образчик настоящего холодного оружия.
   – Это финский нож, – сказал Мяатэ. – Особая сталь, закалка и руки мастера. Мне кажется, вы рождены друг для друга. Бери. Рази им всё неживое. Желаю, чтобы он служил тебе верой и правдой – только во благо.
   Расстроганный подарком Боронок принял его, раскрыл руки и молча обнял бородача. Почти так же крепко и тепло, как и несколько часов тому назад на шоссе Кима.

   Санаторий изобиловал женщинами. Многоликими сёстрами милосердия. Связанными клятвой Гиппократа, семейными узами и свободными. Соблазн затеряться среди них был велик. Однако должность была на кону. Обязывая держать себя в руках, она вынуждала Боронка подавлять мужское начало. Энергичный холостяк в расцвете лет маячил у всех на виду, любезничал, обольщал и оставался инженером. Игра. И ещё какая! Спасением были выходные. Кидая хозяйство на Даната Шариповича, Боронок садился в «Мерседес», жал на газ и устремлялся в ближайший оазис – Зеленогорск. Здесь он срывал опостылевшую маску, становился собой и, обретая свободу, от всей души упивался ею. Жизнь возвращалась. Суточной зарядки хватало на целую неделю.
   Однажды поздним июньским вечером, возращаясь с праздника жизни, он вспомнил про стройку. Желание немедленно повидаться с друзьями овладело им. «Мерседес» разминулся со строгим дорожным указателем, оставил заповедник притворства позади и помчался по шоссе в сторону Солнечного.
   Когда он разыскал стройку, близилась полночь. Среди прозрачного ночного сумрака глазам предстала большая огороженная сеткой территория, очертания застывшей строительной техники, жилые бытовки. Близ ворот возвышался силуэт большого дощатого двухэтажного дома с трубой.
   Он осветил ворота дальним светом и, остановившись, начал сигналить сериями гудков, короткими и длинными, поминая всуе на все лады легендарную азбуку Морзе.
   Территория ожила. Послышался гул разбуженных голосов, вспыхнули и заметались по сторонам лучи электрических фонариков. Спустя несколько минут ворота распахнулись. Наружу высыпала ватага во главе с бойким дедом в тельняшке.
   Покончив с сигналами, Боронок вылез из машины.
   Ватага, остановившись, насторожённо уставилась на него.
   – Греков, – крикнул он, – отзовись!
   – Нет таких, – эхом ответил дед, закрываясь рукой от света автомобильных фар.
   – Не может быть. Небесная канцелярия адрес дала.
   – Ошиблась, значит.
   Боронок хмыкнул.
   – Тогда воды дайте напиться. Пережить обман надо.
   – Залив рядом. Езжай туда – там воды вдоволь.
   Разговор зашёл в тупик. Преграда казалась неодолима.
   – Ладно, – махнул рукой Боронок. – Шут с вами. Раз твоя моя не понимает, передавай, дед, привет Стёпке. Скажи, Боронок заезжал.
   И полез обратно в машину, демонстрируя намерение уехать. Подобный манёвр озадачил деда. Казалось, он ожидал чего-то иного.
   – Погодь, – крикнул он. – Ты знакомый его что-ли?
   Боронок остановился.
   – Ну?
   – Стой тогда. Сейчас позвоню, узнаю про тебя.
   Дед развернулся и исчез. Ватага отступила вслед за ним.
   Около машины неожиданно объявился смуглый южанин.
   – Там у ворот яма, – предупредил он. – Будьте осторожны.
   – Спасибо, – ответил Боронок. – Чья это стройка, джигит? Кто здесь за главного?
   – Грека.
   – Ясно.
   «Мерседес» тронулся с места.
   – Езжай тихо, – напомнил южанин.
   – Учи учёного, – отозвался Боронок.
   Стоя подобно рассекающему светом тьму маяку в ночи, Серафим Греков внимательно рассматривал гостя.
   – Прости, дед, – оправдывался Боронок. – Некогда было предупреждать. Случился такой момент – душа вдруг в путь позвала.
   – Причина уважительная, – заметил старый моряк.
   – Зато пароль всегда при мне, – продолжал Боронок. – Не подвёл ведь, а?
   – Не подвёл, – согласился дед. – Здесь место особое. Миллионы крутятся. Без пароля никак не обойтись.
   – Признал, стало быть, Стёпка меня по телефону? – спросил Боронок, озорно блестя глазами.
   – Признал, – ответил дед. – Дружба – дело святое. В одном только мы с ним не сходимся. Он сказал, большой ты, а я гляжу и вижу – по представлению твоему с гудками, да фарами – ты оголец ещё, малой, юноша в начале жизненного пути.
   Боронок захлопал глазами, не зная, что и сказать в ответ.
   – Взрослеть тебе, парень, надо, – продолжал дед, вдохновлённый его растерянностью. – Любой силе хотя бы дробина ума полагается. Возьми того же слона…
   Внезапно посторонний угрожающий рык прервал слова деда.
   Прямо перед собой Боронок увидел оскалившуюся дворнягу.
   – Дед, – вытянулся он по струнке. – Ну, невиноватый я. Скажи это псу.
   – Цыц, Рой! – прикрикнул на собаку дед. И махнул рукой Боронку. – Айда за мной.

   Ночь была на излёте. Вдвоём они сидели на втором этаже дощатого дома, не замечая времени за оживлённым бесконечным разговором. Удивительные метаморфозы происходили с обоими. В одночасье они стали друг другу родными. Как будто встретились и соединились после вынужденной продолжительной разлуки части одной и той же некогда единой и целой жизни.
   Таял дежурный запас спиртного. Подходила к концу закуска. Спасая положение, дед выставил на стол последний резерв – большую банку тушёнки. Однако куда-то запропастилась открывашка. Исчезла и всё. Желанная начинка, дразня и прячась за неприступной жестью, мотала душу. Отчаявшись отыскать управу на неё, Боронок выскочил из-за стола, метнулся в проём двери и пропал. Спустя несколько минут вернулся – с холодным оружием в руке. Сверкнуло обнажённое лезвие, удар сотряс банку, пронзённая жесть затрепетала, стоная и хрипя под натиском безжалостной стали. Вскрыв банку и добравшись до начинки, Боронок положил нож на стол. Дед осторожно взял его, поднёс к глазам и замер, ища следы поединка лезвия и жести. Отметин не было. Стальной блеск затмевал всё.
   – Хороший тесак, – одобрительно заметил он. – Жало как новое – без единого изъяна.
   – Подарок, – откликнулся Боронок. – Из рук доброго человека. Мы теперь с ним вместе единое целое – навсегда. Пусть только кто позарится на мой «Мерс». – Он взглянул на деда и весело оскалился:
   – Зарежу!
   Дед молча отложил нож в сторону. Тень пробежала по его лицу. Не до веселья. Казалось, последние слова разбередили рану – какая-то старая глубоко потаённая боль ожила в душе.
   – Ты что, дед? – спросил Боронок, удивляясь такой внезапной перемене. – Взбодрись. Мы живы. Война ещё не кончилась.
   – Не кончилась, – внезапно согласился дед.
   И, беря слово, решительно смахнул крошки со стола.
   – История есть одна на эту тему. Хочешь услышать?
   – Хочу.
   – Слушай. Я однажды в рукопашной с немцем сошёлся матёрым. Старше он меня был, опытнее, зверь. Судьба рассудила нас. Я оказался ловчее. Когда штыком попал, осерчал, себя уже не помнил – до всей его Германии дорвался… Ему бы концы отдать, как и положено, без шума, ан нет – схватил меня за грудки, окаменел вражина и давай шептать: Гретхен, Гретхен…
   Лицо деда покрылось испариной.
   – Смерть лютует, вокруг сеча, пули свистят, а передо мной – звоном колокола по ушам – живая душа, исходя, открылась. Штык в одну сторону, я – в другую. Очнулся через сутки в медсанбате. Без памяти, речи и слуха – каким мать родила.
   – И что ты думаешь это было такое? – тихо спросил Боронок.
   – Любовь. Её ведь это последние слова были. Жила она в том матёром.
   Наступила тишина. Глубокая и безмолвная. Ни шороха. Лишь из-за окна доносился отдалённый щебет просыпающихся птиц.
   – В том бою великая правда мне открылась, – ожил голос деда вновь. – Бессмертна любовь. Сладить с ней – всё равно, что достать до небес. И осенённый этой правдой, словно яркою звездой, пошёл я воевать дальше, прошёл сквозь всю войну, дошёл до Берлина и вернулся. Цел и невредим, без царапины. Живой.
   – Дай руку, дед! – воскликнул Боронок, приложив ладонь к сердцу. – Прикоснусь! Может, та любовь в тебе ещё осталась и меня когда спасёт.
   Дед поднял руку. Выражая готовность отклика, опёрся локтем о стол.
   – Держи, малой.
   Боронок обхватил десницу двойным захватом. Прижался лицом.
   – Бери, – сказал дед, улыбаясь отчаянному искреннему порыву. – Заряжайся, пока есть чем.
   Посерьёзнев, продолжил:
   – Верить надо в любовь и любить. Вопреки всем смертям. Такова она, земная стезя наша…

   Утро застало врасплох – диким криком:
   – Подъём!
   Приняв вертикальное положение, оба ошарашенно уставились друг на друга.
   Первым пришёл в себя Боронок. Повернув голову, он увидел множество людей. И среди них в первых рядах её – неземную красавицу.
   – Катя! – едва не вскричал он в порыве вспыхнувших чувств, но тут же осёкся. Откуда ей здесь взяться?
   Словно подтверждая это, прекрасное видение рассеялось, на смену ему немедленно явилось чудовище, расплывчатое, изменчивое, норовящее прикинуться кем-то знакомым. Наконец, ему это удалось. Перед глазами предстал белокурый улыбающийся красавец. Сон исчез. Боронок проснулся.
   – Дед! – крикнул он. – Живой пароль объявился!
   – Он самый! – откликнулся дед.
   Боронок вскочил, опрокидывая стул, что был под ним, и бросился навстречу другу. Обнимаясь, уловил женское внимание. Стоящая рядом красавица улыбалась ему. Когда-то он знал её. Илона.
   – Рас-цве-ла, – беззвучно одними губами прошептал он, выкатывая глаза и для большей убедительности поднимая вверх большой палец.
   Услышав его, она склонила голову в знак благодарности.
   Скользнув взглядом по сторонам, он признал Кима, финна Андриса. Перемигнулся с ними.
   Объятия разомкнулись. Степан двинулся к деду, косясь на остатки ночной трапезы.
   – Стёпа, – поднялся дед из-за стола, – гостя принял, проверил, сдаю тебе на руки.
   – Не до сна было? – спросил Степан, кивая на стол.
   – Не до сна, – ответил дед, улыбаясь. – Тяжёлая проверка выдалась.
   – Ладно. – Степан обернулся к Боронку. – Ну, а теперь, проверенный товарищ Тит, пойдём на свежий воздух. Там последней исповедью решим – казнить тебя или миловать.
   – Пошли, – кивнул Боронок, соглашаясь.
   Вдвоём они вышли из дома, прошли через открытые ворота и устремились к заливу. Добравшись до берега и выбрав место поудобней, уселись на песок – лицом навстречу далёкому безбрежному горизонту.
   Тишина. Еле слышен был плеск волн. Время и место встречи старых друзей, разговора по душам, подведения итогов прошедшей пятилетки.
   – Я всегда знал, что ты среди нас – Грека, – начал Боронок. – Сегодня вижу реальное тому подтверждение. Тяжело быть одним из первых?
   – Тяжело. Я, Тит, до сего дня ползком добирался. Позади путь бурлака.
   – Таковы законы бизнеса, – сказал Боронок. – Всё по порядку – сначала ты его тащишь, потом он тебя.
   – Да, – согласился Степан. – А самое главное, нашёл я себя. Стройка – моё призвание.
   – Рад за тебя, – с чувством произнёс Боронок.
   – А как у тебя всё сложилось? – спросил Степан.
   Боронок помрачнел.
   – Хвастаться нечем, – сказал он, уткнувшись в песок. – Мой бизнес, Стёпа, плохо кончился.
   – Что случилось?
   – Засосало в воронку, на самое дно. Пришлось веру бандитскую принять. И жить с ней. Целых пять лет.
   – Не понял.
   – Бандит я, – выпалил Боронок, подняв голову.
   – Бандит? – растерянно переспросил Степан. – Как это? Не верю.
   Горькая усмешка исказила лицо Боронка.
   – Поверь. Бандит. Боец по прозвищу Боря.
   Степан озадаченно уставился на Боронка. Откровенность и искренность того не вызывали сомнений.
   – Ну и дела, – вымолвил Степан. – Как же это тебя угораздило?
   – Сошлись обстоятельства. Выхода не было.
   – И как ты выкарабкался?
   – Улучил момент – пережил главаря. Сейчас начинаю жить заново. Слышал про санаторий «Светлый ключ»? Меня туда взяли главным инженером.
   – Понятно. Слушай, а откуда это прозвище – Боря?
   – Друзья-однополчане прозвали.
   – И было за что?
   – Было.
   – Значит, грех на тебе. Как же ты…
   – А я грешил не один. Нас было много. Мой грех был частью общего греха.
   – Ночами спишь?
   – Сплю. Вера бандитская тем и хороша, что без памяти.
   Степан смотрел на Боронка. И сквозь дымку прошедших лет видел в нём того, прежнего. Хулиган? Да. Бандит? Нет. Не по доброй воле он выбрал такую судьбу. Видно и в самом деле выбора не было.
   – Знаешь, Тит, а мне всё равно. Будь ты хоть трижды Боря, Боронка в тебе больше. Для меня ты он – тот самый. И таким останешься. У нас с тобой одно прошлое.
   – Такие слова дорогого стоят, – тихо сказал Боронок.
   – Я готов подписаться под ними чем угодно, хоть кровью. Цепляйся за нас: меня, ребят, деда. Выплывай на поверхность. Будем строить одно будущее. Мы – твоя семья.
   Комок застрял в горле Боронка. Огромным усилием воли он постарался справиться с собой. Глаза его загорелись.
   – Спасибо, Стёпа. Ты прав – как и прежде, ничто человеческое мне не чуждо. Приглашаю тебя в санаторий. В любое время. Заберёмся в подвал, забаррикадируемся и отметим встречу. Вспомним наши лучшие времена.
   – Договорились. Как только появится окно, жди – приеду.

   Сомнения одолевали Степана. Не вязался облик Боронка с профессией инженера. Что, если тут таился обман? Помимо радости обретения друга желание докопаться до правды движило им на пути в санаторий. Илона сидела в машине рядом. Спокойная и безмятежная. Далёкая от всех мужских тайн и переживаний.
   Предупреждённый ранее звонком Боронок встречал их у ворот. Вид его был торжественным. Волосы зачёсаны назад, торс упрятан в ослепительно белую безрукавку, руки упёрты в бока. По первому впечатлению – и впрямь инженер, отлучившийся от текущих дел буквально на минуту.
   – Вы женаты? – деловито осведомился он, пожимая руку Степану.
   – Нет.
   Боронок улыбнулся Илоне.
   – Добро пожаловать. Санаторий гарантирует сохранение полного инкогнито.
   Кивая головой, Илона улыбнулась в ответ.
   После краткой экскурсии по территории, знакомства с мохнатыми голубыми елями, наслаждения чудесной панорамой залива все трое уединились в резиденции Боронка – небольшом помещении с табличкой на двери «Главный инженер».
   – А теперь, дорогие мои, – сказал Боронок, усаживаясь за стол, – объясните мне, почему вы до сих пор не женаты?
   Занявшие места напротив друг друга Степан и Илона переглянулись.
   – Всё просто, – подал голос Степан. – Ждём, пока будет построено наше семейное гнездо. Место ты уже видел.
   – Причина убедительная, – заметил Боронок. Посмотрел на Илону. – Ты, кажется, если мне не изменяет память, врач? Где твой белый халат?
   – Спрятан в надёжном месте, – ответила девушка. – Мне пришлось временно бросить работу. Раз Стёпа ввязался в такое сумасшедшее дело, надо быть рядом. Я – его личный врач и телохранитель. – И с этими словами она запустила руку ему в волосы, ласково ероша и трепля их. – Мой герой.
   – В самом деле? – спросил Боронок Степана.
   – Да, – ответил тот, зажмуриваясь.
   – Тогда мне всё ясно, – сказал Боронок. – Мира и любви вам. Благословляю.
   Пара заулыбалась. Внимая благословению, поцеловалась.
   Боронок отвёл взгляд. Уставившись на телефон, задумался на мгновение и решительно снял трубку.
   – Женя! – вступил он в общение с невидимым абонентом. – Это я. Бросай всё и пулей ко мне.
   Вскоре Женя появился на пороге. Одетый по-спортивному, в бриджах, футболке и кроссовках, он выглядел честным и исполнительным малым. Представив его гостям, Боронок указал на своё место за столом.
   – Заменишь меня.
   Метнув беспокойный взгляд на гостей, Женя спросил:
   – До вечера вернётесь?
   Боронок укоризненно посмотрел на него.
   – Какие могут быть вечера белыми ночами? Что ты такое говоришь, подумай.
   – А если вас Будько хватится?
   Боронок нахмурился.
   – Пусть ищет меня под землёй – среди призраков. Так ей и передай.
   Выйдя за дверь, Степан поинтересовался: кто такой Будько?
   – Это она, – отозвался Боронок. – Врачиха, жаждущая власти. Спит и видит, как превратить меня в раба. Тяжелейший случай женского климакса.
   – Может быть, перенесём встречу? – предложил Степан, обеспокоенный возможностью конфликта. – Встретимся где-нибудь в более безопасном месте.
   – Такое место есть здесь, – сказал Боронок. – Моя личная подземная отдушина.
   – Подвал? – уточнил Степан.
   – Бывший. Теперь там рай: холодильник, мягкая мебель, климат. Всё для бесследного исчезновения с поверхности.
   Степан улыбнулся.
   – Если это правда, тогда как бы нам не пропасть там.
   – Выберемся. Доверься мне. Не рано и не поздно – вовремя. Я – опытный подпольщик.
   Боронок озорно глянул на Илону.
   – Твой личный телохранитель может расслабиться. Я отвечаю за всё.
   – Буду рада обмену опытом, – ответила она, смотря ему в глаза.

   Они вышли из подвала незадолго до первого крика петухов. Санаторий спал. Белая ночь оправдывала своё название – чуть приглушённый дневной свет царил вокруг. Увидев голубые ели, Илона раскрыла объятия и вприпрыжку устремилась к ним. Степан и Боронок, не торопясь, пошли за ней.
   – Спасибо, что не рассказал Илоне про меня, – тихо сказал Боронок. – Лишнее беспокойство. Пусть это и дальше остаётся между нами.
   – Договорились.
   – Хочу спросить про твой бизнес.
   – Давай.
   – Тебя кто крышует?
   – Никто.
   – Так не бывает.
   – У меня так. Я сам за себя.
   – Значит, у тебя проблемы впереди. Бандюки своего не упустят, только засветись. Чем тогда ответишь?
   Степан усмехнулся.
   – Думаю, твоим бандюкам я не по зубам. В моём бизнесе милицейские деньги крутятся.
   – Вот как! И большие?
   – Большие. Треть коттеджей в будущем посёлке. Милиционеры тоже люди. Заслуживают встречи пенсии по-человечески.
   – Молодец! – восхищённо произнёс Боронок. – Но это как раз и доказывает, что ты не один. Пусть менты, но тебя крышуют. Ты под защитой. Без неё в наше время нельзя.
   – Согласен, – сказал Степан. – Эпоха дикого капитализма. Куда денешься от неё. Ладно, со мной разобрались. Теперь твоя очередь. Скажи мне, только как на духу, ты маскируешься под инженера?
   – Я? – округлил глаза Боронок. – Как ты мог такое подумать?
   – Я хорошо тебя знаю, Тит. Неужели это твой выбор навеки?
   – Да, – кивнул Боронок. – Я последний из могикан, то бишь, советских инженеров.
   Мели, Емеля, хотел сказать Степан, глядя в честные глаза лукавого друга, но из деликатности решил сдержаться и промолчать.
   Боронок уловил момент. Чувствуя необходимость найти другие слова для убеждения, посерьёзнел.
   – Это борьба за жизнь, – тихо произнёс он. – Способ выжить. Здесь мой монастырь, Стёпа. Место освобождения от грехов.
   Степан молчал. Сомнения постепенно развеивались. Слова попали в цель.
   – Ночь прошла, – сказал Боронок, меняя тему и осматриваясь. – Впереди рассвет – время первого хлеба. Отведаем настоящую краюху, ту, что тает сама во рту?
   – Отведаем, – кивнул Степан, соглашаясь.

Глава тридцать восьмая

   Стройка набирала обороты. Огороженная территория преображалась. Буквально на глазах рождалась новая местная достопримечательность, которой было суждено затмить всё вокруг. Земное бытие торжествовало. И как часто бывает в подобных случаях – среди ярких перемен – проснулось вездесущее зло, подняло голову и, приняв обыкновенное людское обличье, устремилось навстречу.
   Прохладным августовским днём близ ворот остановился большой чёрный джип. Блестящая надпись «Дефендер» горделиво красовалась спереди на нём. Открылись двери и из чрева машины вылезли наружу два упитанных молодца, оба под стать джипу, меченые с ног до головы одной яркой глазурью – дефендеры.
   В этот час стройка напоминала разбуженный муравейник. Все были заняты делом. Однако пара не осталась незамеченной.
   Увлекая за собой Такабуддина, Иннокентич устремился наперерез.
   – Вам кого, молодые люди? – спросил он, сближаясь.
   Пара остановилась. Оценивающим взглядом уставилась на прораба.
   – Ты главный что-ли? – спросил один из молодцев.
   – Главный в городе. Вы кто?
   Молодец поморщился.
   – Нам нужен главный. Передай ему, его хочет видеть Аркадий Леонидович Черенков.
   – Кто это?
   – Хозяин здешних мест. Прежде чем начинать здесь чего-то чудить, надо было с ним познакомиться. Понятно тебе?
   – У нас всё по закону, – заявил Иннокентич, выпячивая грудь. – Своеволием не занимаемся.
   Молодец сплюнул.
   – Надеюсь, ты меня услышал, – сказал он, заканчивая разговор.
   Развернувшись, пара направилась обратно к джипу.
   – Не нравится мне это, – произнёс Такабуддин, с беспокойством смотря ей вслед. – Надо срочно известить Греку.
   – Успеется, – отмахнулся Иннокентич. – Видали мы таких хозяев. Перед каждым кланяться – пополам сломишься. У нас всё по закону. Бояться нечего. Пошли работать.
   Такабуддин пожал плечами. Ты прораб, тебе виднее.
   Глянув несколько раз через плечо и проследив за отъездом гостей, Иннокентич успокоился. Не на того нарвались. Он командует сотней рабочих, всей малой и большой техникой, ваяет каменные громады на века. Негоже ему, прорабу, вступать в посторонние баталии. В конце концов он сам себе Грека.

   Подъехав к трёхметровому кирпичному забору, «Дефендер» миновал ворота, въехал во двор и остановился перед необъятным четырёхэтажным особняком. Двигатель, фыркнув, затих. Соревноваться с особняком было бессмысленно – во всех ипостасях джип выглядел перед ним забавной маленькой игрушкой.
   Молодцы покинули машину, поднялись на крыльцо и исчезли за большой массивной дверью из морёного дуба.
   Их путь лежал на второй этаж – в покои хозяина – Аркадия Леонидовича Черенкова. Король подпольного водочного бизнеса, по совместительству глава инвестиционного фонда с ласкающим слух названием «Афродита», недавно отметивший пятидесятилетний юбилей, худощавый, с залысинами мужчина восседал в кожаном кресле среди богато убранного холла. Цепким холодным взглядом встретил он своих порученцев.
   Рассказ о визите на стройку занял не более минуты.
   Выслушав обоих, хозяин небрежным махом прервал аудиенцию. В ярком свете дня, струящимся сквозь большие овальные окна, блеснул полный ослепительного великолепия огромный золотой перстень.
   Жест был впечатляющ. Сродни полёту небесного метеорита. И границы между иллюзией и реальностью как ни бывало…
   Молодцы, пятясь, исчезли.
   Помимо хозяина в холле присутствовал гость. Глава местной администрации Геннадий Васильевич Крикунов – большеголовый человек с пышыми рыжеватыми усами. Особых заслуг и регалий он не имел, а потому сидел на краешке дивана в смиренной позе кучера, сунув руки меж колен.
   – Ну что, Гена? – обратился к нему Черенков, продолжая прерванный разговор. – Вот ты и свободен. Наслаждайся жизнью.
   – Боязно мне, – поёжился Крикунов.
   – Успокойся. Бояться нечего. Ты своё дело сделал. Уезжай в Канаду и забудь обо всём.
   – Легко сказать. Я по любому здесь крайний. Как бы чего не вышло.
   – Ха-ха-ха! Эх, трусливая твоя душонка. Открой уши, услышь меня. Ты выходишь из игры. Теперь мой черёд играться. Держись, голубь залётный! – Черенков поднял руку, сжал кулак и энергично потряс им.
   – Он не похож на голубя, – испуганно сказал Крикунов. – Хочу предупредить, все зовут его Грека. И он… правда, такой.
   Кулак Черенкова медленно опустился и разжался.
   – Я ему имя поменяю, – мрачно заявил он. – Будет сопротивляться – в землю зарою. Другие варианты исключаются. Здесь главный – я.
   Крикунов, вздыхая, обречённо свесил голову.
   Смерив его недовольным взглядом, Черенков нажал кнопку на столе.
   Почти тотчас же в холл вошла его личная секретарша. На её круглом симпатичном личике выражалась готовность исполнить любое пожелание шефа.
   – Рита, – обратился он к ней, – организуй-ка нам кофейку.
   Крикунов поднял голову.
   – Нет-нет, – внезапно воспротивился он. – Это лишнее. Мне пора. Не до того.
   Невольная дрожь сотрясла его тело.
   Черенков пожал плечами.
   – Хозяин – барин.
   – Отпустите меня, Аркадий Леонидович. Домой хочу.
   – Хорошо, Гена. Иди. Не забудь попрощаться перед отъездом.
   – Обязательно, Аркадий Леонидович, – с жаром заверил Крикунов. – Обязательно.
   И, вскочив с дивана, почти бегом устремился прочь из холла.
   Секретарша в растерянности уставилась на хозяина.
   – Как думаешь, – спросил он её, – у него все дома?
   – Думаю, нет, – ответила девушка, не задумываясь.
   – И я того же мнения. Позови Валета.
   – А кофе?
   – Кофе потом.
   Явившийся на зов лишь отдалённо напоминал человека. Вставший на задние ноги матёрый бык предстал перед хозяином. Гладкая лысая голова, маленькие неподвижные глазки, полная – на грани отрешения – невозмутимость…
   – Валет, – сказал Черенков, любуясь им. – Пришла пора размять кости. Опять есть работа для тебя.
   Маленькие глазки ожили. Недобрые огоньки заплясали в них.
   – Наш с тобой друг Крикунов не в себе. Процесс выходит из-под контроля. Навести его вечерком, успокой.
   – Будет сделано, – осклабился Валет.
   – Не переусердствуй. Мне нужна полная естественность. Без каких-либо следов насилия.

   Геннадий Васильевич Крикунов отпер дверь своей квартиры, прошёл на кухню и в изнеможении опустился на табурет. Беда. Он в отчаянном положении. Земля, на которой вовсю идёт стройка, продана им дважды. Страх, дикий страх пронизывает до пят. Надо бежать, и не через неделю, а завтра. С пятьюдесятью тысячами долларов, полученными от Черенкова, можно спрятаться и начать новую жизнь где угодно. Далась ему эта Канада. Завтра вернётся от родителей жена с детьми – и в дорогу. Долой визы и прочие хлопоты Черенкова. Его вина, что кончилась прежняя сладкая жизнь. Так пусть и остаётся в ней. Нечего лезть в чужое будущее.
   Крикунов достал бутылку коньяка. Заполнил до краёв рюмку и залпом осушил её. Огонь пошёл по жилам. Немного полегчало. Он сложил руки на столе, опустил на них голову. И забылся. В ожидании спасительного завтра.
   Завтра наступило. Но Крикунова в нём уже не было. Вернувшаяся жена обнаружила своего мужа лежащим в ванне, окоченевшим, с петлёй на шее. Близ ванны на домашних тапочках лежала записка. Аккуратным почерком Крикунова на ней было написано:
   «Простите меня за всё».

   Спустя несколько дней на поминках безвременно ушедшего соратника Черенков знакомился с новым исполняющим обязанности главы администрации. Сергей Анатольевич Пыжов, румяный энергичный мужчина средних лет, горел жарким любопытством узнать истинную причину самоубийства своего предшественника.
   – Запутался человек, – доверительно открыл ему тайну Черенков. – Одна проблема, другая. И в конце концов они его и задушили. Давайте пожелаем упокоения его душе и подумаем вместе, как не допустить подобного впредь. Место-то хлебное.
   Пыжов внимательно приглядывался к собеседнику. Сомнений не было. Местное бытие было этим человеком, а человек – им.
   Общаясь, время от времени ловя заискивающие взгляды Пыжова, Черенков открывал родственную натуру. Преемственность Крикунову была обеспечена. Власть обретал чуждый житейских проблем, охочий до сладкой жизни приспособленец.

   В этот раз Черенков явился на стройку сам. Костюм-тройка, блестящие штиблеты, дразнящий аромат дорогого парфюма – он рассчитывал произвести впечатление.
   Покинув машину, он огляделся, увидел дощатый дом с вывеской «Штаб стройки» и направился к нему. У двери подозвал первого попавшегося рабочего и вежливо попросил позвать начальника. Тот кинулся исполнять его просьбу.
   Черенков вошёл в дом. Не задерживаясь на первом этаже, проследовал по лестнице на второй – уровень, дающий возможность обозреть и оценить всю панораму строительства.
   Здесь его ждал неожиданный сюрприз. Девушка в трико поливала цветы в горшках на подоконнике.
   Останавливаясь, Черенков кашлянул.
   Илона вздрогнула. Графин подпрыгнул в руке, вода пролилась мимо. Она обернулась.
   – Какая вы! – воскликнул Черенков, изумляясь.
   Хмель ударил в голову. Двадцати пяти лет, прожитых в браке, как ни бывало.
   – Вам кого? – спросила Илона, досадуя на пролитую воду.
   – А?
   – Кого вам?
   – А-а… Я по делу. Но оно подождёт. Преклоняюсь перед вами, милая. Вы прекрасны, как дикая орхидея в цвету.
   Илона поставила графин на стол.
   – Спасибо, – холодно поблагодарила она.
   Черенков скользнул по ней жадным взглядом. Остановился на глазах.
   – Ой! – он зажмурился.
   Илона отвернулась к окну.
   – По-моему, вы слишком озабочены, – заметила она.
   Черенков открыл глаза.
   – Пожалуй, вы правы. Давненько со мной такого не случалось.
   – Держите себя в руках.
   – Постараюсь. Но позвольте спросить, что вы делаете здесь?
   – То есть?
   – Эта дыра и вы – вещи несовместимые.
   – Меня всё устраивает, – заявила Илона.
   Заканчивая разговор, она отошла от окна и двинулась к лестнице. Оставшись один, Черенков подошёл к дивану и с размаху плюхнулся на него. Покой и деловая сосредоточенность были потеряны. Глазастая девчонка заполонила собой всё. Солидный и серьёзный мужчина, он был лучшей кандидатурой для неё. Юная свежая красота, отдавшаяся и безраздельно принадлежащая ему, купалась бы в заботе, ласках и роскоши… Чьи-то шаги, уверенные и громкие, вывели его из забытья. Спохватившись, он постарался расстаться с грёзами и вернуться в свой прежний образ.
   Гость не понравился Степану. Что-то неприятное и отпугивающее было в нём. Однако негоже было привередничать. Это была сугубо деловая встреча.
   После взаимного представления и пожатия рук Черенков остался сидеть на диване. Степан занял место подле, усевшись на табурет.
   – Слушаю вас, – сказал он.
   – Жаль, не откликнулись на моё предложение, – начал Черенков. – Придётся общаться в этих, прямо скажем, непрезентабельных условиях.
   – Первый раз слышу о вас и вашем предложении, – удивился Степан.
   – Ну, теперь это и не важно, – махнул рукой Черенков. – Я тут. Давайте обсуждать нашу проблему.
   – Что за проблема?
   – Дело в том, что земля, где вы сейчас ведёте строительство, принадлежит моему фонду. Вот право собственности на неё.
   Черенков достал сложенный вчетверо листок и протянул его Степану.
   – Копия, – предупредил он.
   Степан развернул листок. Право собственности на 2,5 га земли, оформленное на фонд «Афродита» за подписью главы администрации Крикунова, с гербовой печатью и прочими атрибутами официального документа. Он пригляделся к дате. Документ был выдан на две недели раньше его собственного.
   – Как две капли воды похож на мой, – заметил Степан, возвращая листок.
   – С той лишь разницей, – улыбнулся Черенков, – что я получил его первым.
   – В таком случае обращайтесь к Крикунову, – пожал плечами Степан. – Я ничем не могу вам помочь. Моя сделка законна. Деньги уплачены.
   – Позвольте полюбопытствовать, в какую сумму вам обошлась покупка земли? Случайно не в пятьсот тысяч долларов?
   Степан, чуть помедлив, утвердительно кивнул головой. Какой смысл хранить тайну, если она известна.
   – Ай-да, Крикунов, ай-да мошенник! – воскликнул Черенков. – Представьте, с меня содрал столько же.
   – Вот и обращайтесь к нему.
   – Не могу, – развёл руками Черенков. – На днях он покончил жизнь самоубийством. Повесился.
   – Тогда я вам соболезную. Земля моя.
   – Не горячитесь. То же самое могу сказать вам я. Мы два собственника и здесь возникает спор, который согласно действующему законодательству подлежит разбирательству в суде. Вы готовы судиться?
   – С кем? С вами?
   – Да.
   – Готов. Если понадобится.
   Черенков расслабился.
   – Хорошо. Только хочу вас предупредить. Наша тяжба может затянуться на месяцы и даже годы. Я не рискую ничем, мне принадлежит только голая земля. Вы вложили сюда средства, вам необходимо вернуть их. Начало суда заморозит стройку, вы ступите на путь с весьма туманными перспективами…
   – Что вы предлагаете? – нетерпеливо прервал его Степан.
   – Я?
   – Да. Только покороче, у меня мало времени.
   – Можно и короче. Я уступаю вам право собственности за своё участие в строительстве. Половина посёлка – моя.
   – Нет. Мне партнёры не нужны. Я работаю один. Это всё?
   – Подождите. Могу предложить ещё один вариант.
   – Слушаю.
   – Он самый простой. Миллион долларов наличкой. И мой документ на землю ваш.
   – Обращайтесь в суд, – поднялся Степан. – На этом наш разговор закончен.
   Черенков встал с дивана. Одёрнул костюм.
   – У вас есть ещё время подумать. Советую принять правильное решение.
   Уезжая, Черенков столкнулся с подъехавшим Боронком.
   «Дефендер» двинулся в путь. «Мерседес» остановился.
   Боронок вылез из машины.
   – Что за тип? – спросил он у встречающей его Илоны.
   – Понятия не имею, – ответила она, пожимая плечами. – Свалился как снег на голову. Кажется, у него было какое-то дело к Стёпе.
   – А вот и сам Степан, – сказал Боронок, увидев выходящего из дома друга. – Сейчас спросим у него.
   Степан не стал делиться подробностями неприятного разговора. Безобидный торговец воздухом, обыкновенный проходимец был разоблачён и отправлен восвояси – несолоно хлебавши. Не стоило и вспоминать о нём.
   Приятного было мало. Боронок поспешил отвлечь друга.
   – Позавчера я разыскал братьев Четниковых. Посидели, поговорили. Они рвутся в нашу семью. Готовы бросить свой бизнес. Что скажешь?
   – Рыжие! – обрадовался Степан. – Зови.
   – Лады.
   – Жду их в любое время. Чем раньше, тем лучше.
   – Хорошо, – сказал Боронок. – Я бы порекомендовал их взять в охрану – помощниками деда. Но последнее слово за тобой.
   – Там им самое место, – отозвался Степан. – По крайней мере в настоящее время.
   Прошла неделя. Неприятный разговор получил продолжение. На стройке появились представители местной власти: новый глава адимнистрации Пыжов и капитан милиции Овсянников. У обоих были претензии. Первого заботила экологическая безопасность строительства, второго – нелегалы-гастарбайтеры. Степан, огорошенный серьёзностью претензий, предложил решить дело миром, но ретивые радетели закона остались глухи. Посыпались угрозы, одна страшнее другой. Защищаясь, Степан был вынужден упомянуть имя одного из будущих обитателей посёлка. Первым, забыв о претензиях, удалился милиционер, за ним, фальшиво поругиваясь – глава. Черенковские наймиты отступили.
   Исход поединка совпал с приездом братьев Четниковых. На радостях Степан объявил народу сутки праздника. Работа остановилась. На стройке воцарилось шумное веселье.
   Чет и Нечет практически не изменились. Они рано повзрослели, став мужчинами ещё тогда, когда большинство их сверстников развлекалось играми в солдатиков. Под занавес веселья Степан уединился с обоими. Видя в них охрану, оговорил условия найма, размер зарплаты, сопутствующие льготы.
   – На-ча-ль-ник, – сказал по слогам Чет, донельзя удовлетворённый услышанным.
   – Как нам теперь величать тебя, Стёпа? – спросил Нечет, смущённо улыбаясь.
   – Степан Алексеич, чучело, – опередил Степана с ответом Чет. – Он же наша голова.
   Приняв свойский вид, Степан поспешил внести коррективу.
   – Кроме официального имярека в силе старый позывной. Радиус и время действия неограничены. Пользуйтесь.
   – Чет! – представился тут же серьгастый. Толкнул брата.
   – Нечет! – откликнулся тот.
   – Грека! – подхватил Степан.
   – Братство трёх позывных! – воскликнул Чет, потрясая кулаками.
   – Мяу! – донеслось из под ног.
   Все трое, как по команде, уставились вниз. Котёнок неизвестного происхождения, подняв мордочку, выражал желание присоединиться к общению.
   Наклонившись, Чет подхватил его на руки.
   – Мама родная, ты кто пушистый? – спросил он, лобызая животное в нос.
   Мурлыкая, котёнок признался своим.
   Радости не было предела. Тешась и согреваясь вместе с братьями живым кошачьим теплом, Степан испытывал чувство умиротворения и покоя. Витающие вокруг угрозы рассеивались. Семья была в сборе. Полная любви, мужества и ярких планов на жизнь.

Глава тридцать девятая

   Праздник кончился. Приходя в себя, стройка вернулась в рабочее русло. Новички – Чет и Нечет – принимая вахту во главе с дедом, заступили на её охрану.
   Шло время. Наступил последний день августа. Отчаянно палило солнце, было по-летнему жарко. Тихо шурша колёсами по гальке, к воротам подкатил серебристый «Мерседес». Голый по пояс Боронок вылез наружу. Выгрузив из салона большую упаковку соков, взял вес на грудь и бодрым шагом понёс его к штабу.
   На первом этаже кипела работа. Обложенный удочками и прочими рыболовными снастями дед проверял их годность в дело.
   – Здорово, дед! – сказал Боронок, входя.
   Не отрываясь от своего занятия, дед кивнул.
   Боронок опустил свой груз на пол.
   – Подарок от санатория, – весело объявил он, разминая натруженные мускулы. – Угощайся, пей сок, дед, чтобы сохранить своё здоровье.
   Дед покосился на упаковку.
   – Пейте сами. Мне это без надобности. – Он выудил из большого путаного клубка лески начало прямой нити. – Завтра вот с твоими рыжими товарищами на рыбалку иду. – Посредством ловких и умелых движений нить пошла в рост. – Там и обрету здоровья полной мерой.
   – Это ты хорошо придумал. – Боронок осмотрелся. – А где сейчас рыжие?
   – Отпустил в город пообщаться с жёнами, – ответил дед. – Одна на сносях, другая – с мальком. Личная жизнь требует своего. Подай-ка мне грузило, вон с того стола.
   Боронок выполнил просьбу.
   Дед взглянул в окно.
   – Прошло лето, – сказал он. – Пожаловала унылая пора. Коротка жизнь, эхма!
   – Что за настроение? Ты никак стареть вздумал, грешный Серафим?
   Дед перевёл взгляд на Боронка.
   – Стареть? Нет, брат, это не по адресу. Я моложе тебя.
   – Это как? – выразил искреннее удивление Боронок.
   – Чем больше лет, тем ближе свет, – объяснил дед. – Душа на взлёте. Живу возвращением в начало.
   – А-а-а, – протянул Боронок.
   – Именно так. Малой ты, чтобы понять.
   – Малой, – кивнул Боронок, соглашаясь.
   Дед метнул в его сторону недоверчивый взгляд.
   – Живи дольше, дед, – сказал Боронок. – Старей вместе с нами, встречай одно общее начало.
   Дед посерьёзнел.
   – Это как доведётся.
   Не хотелось Боронку прощаться. Что-то удерживало его на месте. Однако груз ответственности был неумолим – срочные дела звали в дорогу.
   Уходя, в дверях он столкнулся с Илоной. В её руках была полная клубящаяся аппетитным паром кастрюля.
   – Привет, – поздоровалась она. – Я иду деда кормить. Присоединяйся.
   Боронок, улыбаясь, замотал головой. Искушение шло ва-банк, срывая с себя все покрова. Но было уже поздно. Время и вправду вышло.

   Братья вернулись вечером. Чет привёз с собой котёнка. Маленькая любопытная мордочка выглядывала из-за пазухи.
   Дед недовольно поморщился.
   – Баловство, – заметил он. – Отучишь животное от самостоятельной жизни.
   – Потеряшка, – ответил Чет. – Куда он без меня? Главное, чтобы не кусался.
   Дед пожал плечами. И, теряя интерес к данной теме, деловито оглядел обоих братьев.
   – Готовы к рыбалке? Рано утром выходим.
   – Залив большой, – обеспокоенно сказал Нечет. – Как бы нам там не заблудиться.
   – Блуждают в пустыне – среди песков, а вода – наши истоки, – отреагировал дед. – Кому страшно, пусть остаётся.
   – Не-е-т, – запротестовал Нечет, улыбаясь. – Я последний раз школьником рыбачил. Хочу наверстать упущенное.
   – Тогда нечего зря глаголить, – сказал дед. – Я – ваша путеводная звезда. Со мной не пропадёшь. – Он кашлянул в кулак. – Ночь впереди. Надо использовать её с толком. Каждый из нас поспит по очереди несколько часов. В сумме общей бодрости встретить и пережить день нам хватит.
   Покончив с разговорами и отпустив братьев, дед взошёл на пригорок, остановился и уставился на стройку долгим пристальным взглядом. Стройматериалы лежали на виду, приближалось время общего ужина, кругом были тишь и благодать. Но странное беспокойство точило изнутри. Тревожно было на душе старого вояки. И Рой куда-то подевался…

   Рассветало. Ночная вахта подходила к концу. До подъёма на работу оставалось совсем немного времени. Дед велел Чету оставаться в карауле, сам с Нечетом, взяв рыболовные снасти, отправился на берег залива – готовить к отплытию лодку.
   Оставшись на посту один за всех, Чет уселся на перевёрнутый деревянный ящик, разбудил котёнка и вступил с ним в игру. Забава увлекла обоих. Пилотируемые человеком летающие пальцы не давали покоя котёнку. Господствуя в воздухе, они рождали чудеса кошачьей акробатики. Временами пальцы улетали, котёнок рассеянно смотрел им вслед, падал на спину лапками вверх, делая вид, что ему всё равно. Пальцы возвращались, кружили возле мордочки, дразня, задевали её и всё начиналось сызнова.
   Прошло около десяти минут. Входная дверь сзади хлопнула. За мной, подумал Чет. И, примиряясь с соперником, устремил пальцы в штопор. Твоя взяла, котяра!
   Рядом на пол упала тень.
   – Иду, – откликнулся Чет.
   Внезапно удлиняясь, тень зашумела.
   Чет оглянулся.
   Увидев летящую навстречу дубину, попытался увернуться, но та опередила его. Удар пришёлся в лицо. Свет померк. Сражённый, он рухнул на пол.
   Застигнутый врасплох, накрытый полою куртки, словно крылом, котёнок распластался в кромешной тьме. Недоумевая, прислушался. Шум. Когда он стих, пополз на свет. Пальцы были на виду – доступные и неподвижные. Котёнок прыгнул, уткнулся в них носом, тронул лапкой. Лёгкая дрожь в ответ. Предчувствуя очередной подвох, он улёгся прямо перед ними. Пусть только попробуют ещё учудить что-нибудь – он будет настороже.
   Нечет, посвистывая, шёл обратно. Разбудить стройку, сдать вахту и поднять паруса. Последние мероприятия перед уходом в плавание.
   Он толкнул дверь. Переступил порог. Брат сидел в странной позе, спиной наружу, с опущенной вниз головой. Спит, решил Нечет. И осторожно, крадучись, устремился к нему. Подкравшись, через плечо Чета увидел котёнка. Маленький комочек, сидя на полу, беззвучно открывал рот, словно пытаясь и не в силах мяукнуть.
   Пугать брата расхотелось. Он тронул его за плечо.
   – Подъём!
   Тряпичной куклой тот повалился на пол. Затаив дыхание, он опустился перед ним на колени. Поднял голову обеими руками. Обезображенные родные черты открылись перед ним. Почти на грани потери сознания Нечет уловил замах сбоку. Орудие ближнего боя рассекало воздух звоном его колокола. Набат был оглушителен. Опасность неотвратима. Защиты не было. Он закрыл глаза. Склонил голову. И замер, каменея. Единой и неделимой частью Чета…
   Двое стояли над братьями. Оба мощные и тренированные. В руках одного находилась увесистая железная бита.
   – Молодец, Валет! Всё как по нотам. Пикнуть не успели.
   – По-другому и быть не могло, – отозвался Валет. – Я – мастер своего дела.
   Внезапно лицо его с квадратным подбородком, расплющенным носом и маленькими немигающими глазками приняло озабоченное выражение.
   – Третий остался, – сказал он. – Старый.
   Они повстречались с дедом на пол-пути. Встревоженный долгим отсутствием братьев тот двигался по их следу.
   – Вы кого здесь ищете, молодые люди? – обратился он к чужакам. Тельняшка выглядывала из-под ворота его рубашки.
   Валет со спутником переглянулись.
   – Тебя, моряк, – осклабился Валет. – Нынче утром сон здесь бродит мертвецкий. Усыпляет всех насмерть. Спасу нет.
   Дед переменился в лице. Чувствуя неладное, рванулся бегом к штабу.
   Убийцы развернулись и, поглядывая по сторонам, отправились за ним.
   – Не торопись, Серый, – сказал по пути Валет, удерживая спутника. – Пусть старый полюбуется вдоволь. Зрелище должно довести его до кондиции.
   Кондиция превзошла все ожидания. Он встретил их, стоя у двери в одной тельняшке. Бодрый и воинственный.
   – Ну, что? Не добудился напарников?
   Дед расставил ноги пошире, поднял руки перед собой и сжал кулаки.
   – Готовьтесь в преисподнюю, поганцы. Путь укажу.
   Силы были неравны. В считанные мгновения его сшибли наземь. Начали топтать. Расправа длилась несколько минут.
   – Готов, – тяжело отдуваясь, остановился Валет.
   Следуя его примеру, Серый отступил от жертвы. Постоял в раздумье и, размахнувшись, ударил ногой ещё раз – в голову. За вызов, старый.
   Люди в бытовках спали, когда деревянные стены их приюта вспыхнули страшным жарким пламенем. Сон исчез. Паника, крики, отчаянная борьба за жизнь…

   Дед был ещё жив. Слёзы текли из глаз. Каждая кричала нестерпимой болью. Распухшим языком он ощупал рот. Крошево зубов. Он принялся избавляться от него, выплёвывая наружу.
   Перевернулся на спину, отталкиваясь от песка руками и ногами, пополз. Одолев несколько метров, потерял сознание.
   Очнулся. Увидел перед собой склонённое ухмыляющееся лицо с квадратным подбородком.
   – Ещё раз спрашиваю, куда собрался, старый? Ведь мы же тебя прикончили.
   Дед вздохнул, собрался с духом и, шепелявя, выдавил:
   – Моряки на суше не умирают.
   Валет выпрямился.
   – Вяжи ему руки, Серый. Утопим живым.
   …Свежий ветер привёл в чувство. Урчал мотор. Он лежал на дне лодки лицом в небо, со связанными назад руками. Было уже совсем светло.
   Движением правил лысый с квадратным подбородком. Маленькие глазки его были неподвижны. Взгляд, лишённый каких бы то ни было чувств, был устремлён в неведомую даль.
   Рядом лежал кто-то из братьев. Голова его, мотаясь из стороны в сторону, жила своей жизнью. Дед закрыл глаза. Вспомнил обоих. Жалко, не успела пожить ребятня.
   Мотор заглох. Лодка остановилась. Безмолвное качание на волнах. Дед притаился. Пришёл черёд расстаться с жизнью. Уйти мёртвым грузом или…
   Бросок. Первый из братьев полетел за борт.
   Подняли, начали раскачивать тело второго.
   Бросок.
   – Блажен, кто ничего не ждёт, ибо он не разочаруется, – прошептал дед.
   И, ожив, катнулся вдогонку.
   Резкий крен подсёк Серого. Ойкнув, он полетел в воду. Валет чудом удержался. Прыгнул к противоположному борту, затем на середину, широкой стойкой попытался выровнять лодку.
   Вскочив одним рывком на ноги, дед бросился на него. Последняя атака. И над расступившейся водой, заглушая все шумы, взлетело эхо боевого клича моряка:
   – Полундра-а-а!
   Глубина вытолкнула Валета на поверхность пробкой. Отчаянно хватая воздух ртом, он подплыл к лодке и уцепился руками за борт. Озираясь вокруг, крикнул:
   – С-серый!
   – Здесь я, – откликнулся тот с противоположного борта.
   Они влезли в лодку, каждый со своей стороны. Дрожа, клацая зубами, уставились друг на друга.
   – Мотаем отсюда, – сорвалось одновременно с языков обоих.
   Заводя мотор, Валет заметил движение под водой. Через несколько мгновений увидел полосатую спину.
   – Амфибия, – прошептал он.
   Рука рванула шнур изо всех сил. Мотор взревел. Секунды, и лодка, оставляя пенный след, метеором понеслась по воде, прочь от воссоединившихся стихий моряка и моря.
   Они ушли из жизни одновременно.
   Хозяин и пёс.
   Враги не оставили шанса Рою. Он умирал мучительной смертью среди густых придорожных кустов, став на их пути и приняв бой сутками ранее, первым.

Глава сороковая

   Будько переживала отнюдь не лучшие времена. Причиной дисгармонии был он. Боронок. Натура инженера мучила дённо и нощно. Однажды, доведённая его поведением до предела, она пригрозила пожаловаться Семашко. Текущая канализация, гудящие трубы, отсутствие элементарных приличий и этики, да ещё Бог весть что, вплоть до тайного убежища под землёй – компромата хватало.
   Страсти хватили через край. Боронок был вынужден защищаться. Ближайшим же утром он объявился в женском туалете, навис над ней – справляющей нужду – и наглым бесстыжим, прожигающим насквозь взглядом превратил уединённое место в лобное. Сопереживая, бросил в дверях:
   – Теперь и у нас с тобой есть общая тайна. Не вздумай проговориться.
   Она и не думала. Одной общей тайны было достаточно. Неделю она сторонилась его, с опаской, оглядываясь и прислушиваясь, ходила в удалённое от обшего пользования отхожее место и, наконец, смирилась. Инженер был неукротим. Дикий человек, хулиган. Тягаться с таким было себе дороже.
   Тем временем прошло лето. Вступал в свои права курортный бархатный сезон. Вечером первого сентября, совершая дежурный обход, Будько шла по опустевшему холлу санатория. Близ регистратуры надрывался трелями телефон. Рядом никого не было. Она подошла, откликнулась. Просили Боронка. Секунду поколебавшись, Лариса Алексеевна положила трубку на стол и отправилась на поиски инженера.
   Комната Боронка оказалась заперта. Из соседней доносился шум работающего телевизора. Будько толкнула дверь и остановилась на пороге. Удивительное зрелище открылось перед ней. Хозяин комнаты – Данат Шарипович – и Боронок, сидя на полу, были увлечены нешуточной игрой – сортировкой луковиц садовых тюльпанов. Приход гостьи отвлёк их. Оба, подняв головы, вопросительно уставились на неё. Почувствовав себя неловко, женщина потупилась и тихим голосом объяснила причину своего появления здесь.
   – Меня к телефону? – недоверчиво переспросил Боронок. – А почему на мобильный не звонят? Он включён.
   – Я не знаю, – окончательно смутилась Будько.
   Данат Шарипович разинул рот. Вот те на! Да та ли это мегера, что ещё вчера была главным пугалом здешней обители?
   Боронок поспешил прервать опознание.
   – Пойду, узнаю, кому это я понадобился, – поднялся он.
   Они шли к телефону парой, она – впереди, он – сзади.
   – Веди себя естественней, Лорик, – сказал он ей, смотря в спину. – Люди могут подумать невесть что. Например, что между нами любовь.
   Будько нервно усмехнулась.
   – Мне репутация всего дороже, – продолжал Боронок. – В отличие от тебя я здесь работаю. Всё личное – за бортом.
   – Импотент, – процедила сквозь зубы шёпотом Лариса Алексеевна.
   Он услышал.
   Схватил в охапку, прижал спиной к стене, ожёг горящим взглядом. Она замерла.
   – Хочешь любви, – глухо выпалил он, – стань распутницей. Сбрось покров, обнажись. Пусть свихнутся все. И тогда – среди общего безумия – у нас с тобой будет шанс.
   Огонь в его глазах угас.
   – Ну, а до тех пор, пока ты в белом, а я в здравом уме, держись от меня подальше, не трожь фитиля. Ясно?
   – Да.
   Путь продолжился. Инженер и врач остались позади. Теперь впереди шёл мужчина, за ним, слегка путаясь в ногах – женщина.
   На проводе ждал Степан. Разговор занял несколько минут. Будько не отходила от Боронка.
   – Что-то серьёзное? – спросила она, смотря на его озабоченное лицо.
   – У моего друга неприятности, – ответил он. – Мне срочно нужно уехать.
   – Конечно.
   – Не знаю, когда вернусь. Может, через несколько дней.
   – Я никому не скажу, – неожиданно для самой себя поспешила заверить его она. – На меня можно положиться. Учитывая все обстоятельства…
   – Буду иметь в виду.
   Он уехал.
   Лариса Алексеевна, приходя в себя, вернулась в корпус. Нелёгкая понесла провожать его. Холодный истукан. Однако в памяти остались огоньки фар, мигнувшие на прощание. Как знать, возможно, то был хороший знак. Сигнал грядущих лучших времён.

   Территория стройки встретила Боронка зловещей тишиной. Бешеный смерч пронёсся мимо. Ворота были сломаны, одна половина лежала на земле, другая висела на одной петле, в любой момент грозя пасть следом.
   Внутри за воротами стояли машины – несколько иномарок и милицейский «уазик». Окна штаба были освещены. Оставив машину, он направился было туда. Внезапный оклик остановил его. Он оглянулся. Степан, как привидение, маячил за спиной. Вид друга оставлял желать лучшего.
   Боронок молча пожал ему руку.
   – Пойдём, – сказал Степан. – Всё расскажу по ходу.
   Они остановились перед пожарищем.
   Степан потёр глаза.
   – Пять рабочих в больнице с ожогами различной степени тяжести. Остальные разбежались. Их подожгли ночью – спящими.
   Боронок не верил своим ушам.
   – Самое главное – дед исчез. Никаких свидетелей и следов.
   – Как исчез? – обрёл дар речи Боронок.
   – Так. Был – и нету.
   – Как такое могло случиться? Его рыжие охраняли. И ещё собака.
   – Да. Все пропали. Боюсь, что их уже нет в живых.
   – Брось, – отмахнулся Боронок. – Чепуха. Кому это надо?
   – Есть кому. Живёт здесь один… Ты его знаешь, он приезжал при тебе как-то.
   – Торговец воздухом – на «Дефендере»?
   – Да. Некто Черенков. Златоперстый. Как познакомился я с ним, так и пошло, и поехало. Сначала мелкие неприятности, теперь вот…
   – Чего ему надо от тебя?
   – Земля эта дважды продана – ему и мне. И все концы в воду – продавец повесился.
   – Гм… Какая тёмная история.
   – Да. Темнее не бывает. Здесь полдня уже местная милиция работает. Я рассказал им про Черенкова.
   – Так если всё так, как ты говоришь, он и есть причастный. Адрес есть? Давай наведаемся к нему прямо сейчас – глянем в глаза.
   Степан уставился на мечущего молнии друга. Последние сутки измотали, отняли все нервы. Девятым валом надвигалось чувство невосполнимой утраты. Но, кажется, он не зря обратился за помощью. Появился свет в конце тоннеля.
   – Так и сделаем, – сказал он.
   Пространство перед штабом было оживлено. Плачущая Вика, бессильная отыскать покой, металась из стороны в сторону. Увидев Боронка, она бросилась ему навстречу. Боронок раскрыл руки. Они слились – мятущийся кораблик и берег.
   Степан остановился. Пространным взглядом уставился на неожиданную сцену.
   – Мы знакомы, – сказал Боронок ему, оправдываясь.
   Степан промолчал. Удивляться было не к месту и времени.
   – Деда больше не-е-ет, – пролепетала сквозь всхлипы Вика.
   – Кто сказал? – громко спросил Боронок.
   – Ми-и-ли-ция. Они лодку нашли – пустую. Он у-то-ну-ул… – Девушка заревела.
   Боронок и Степан переглянулись.
   – Надо потолковать с милицией, – сквозь Викин рёв подал голос Боронок. – Пусть поделятся плодами своей работы.
   Словно откликаясь на его слова, дверь штаба открылась. Показался капитан Овсянников. За его спиной толпились родители Степана, Илона, прораб, архитектор, Мяатэ и Ким. Увидев Степана, капитан бодро устремился к нему. Остальные удручённо поплелись следом.
   Капитан еле скрывал своё торжество. Ещё бы! Выдворенный однажды, он вернулся. Законный представитель власти. Без сучка и задоринки.
   – Предварительная картина такова, – поздоровавшись, начал он. – Имели место два происшествия. Первое, судя по всему, очевидная заурядная бытовуха. Гастарбайтеры, дикие люди, азиаты, сами понимаете, что-то не поделили между собой, слово за слово, туда-сюда – хлоп, массовая драка, всё верх дном. Опомнились, когда начался пожар. Пришли в себя и разбежались. Где их теперь искать?
   – Они вернутся, – с угрюмым видом сказал Степан. – Их документы остались у меня.
   – Вернутся – тогда и поговорим, – подхватил капитан. – Что касается другого происшествия, констатирую – тоже никакой уголовщины. Несчастный случай. Отправились люди на рыбалку, переоценили свои силы, не справились с природой – и вот он, закономерный печальный результат. Лодку мы обнаружили у берега. Прибило волной. Можно, конечно обратиться в Службу спасения, к водолазам, чтобы поискали тела. Но обычно утопленников у нас в заливе находят редко. Проще положиться на естественный ход событий. Если повезёт, не унесёт в море, сами найдутся – всплывут.
   Речь капитана закончилась. Воцарилась гнетущая тишина.
   – А почему бы вам не связать эти два происшествия в одно? – внезапно спросил Боронок. – Могла бы получиться совсем иная картина.
   Притихшая Вика была в его руках. Успокаивая, он продолжал обнимать её.
   – Нет оснований, – заявил капитан, смотря мимо Боронка.
   – Черенков тоже по-вашему непричастен? – задал вопрос Степан.
   Капитан принял оскорблённый вид.
   – Это уж совсем ни к селу, ни к городу, – сказал он. – Уважаемый заслуженный человек. Зачем ему опускаться до преступления? Если есть какие-либо трения, не проще ли решить их миром, цивилизовано, без эксцессов и насилия?
   Степан вздрогнул. Слова капитана прозвучали слишком двусмысленно. Показалось, что он услышал голос самого Черенкова.
   Слово взял отец. Поддерживая безмолвную, белую, как мел, мать, он сам едва держался на ногах.
   – Стёпа, всё ясно. Милиция умыла руки. Констатация фактов в выгодном свете и больше ничего. Надо идти дальше, обращаться в прокуратуру, искать ребят и деда.
   – Это ваше право, – обронил капитан, насупившись.
   Уход милиционера остался незамеченным. Все смотрели на Степана. Что делать, как жить дальше и переживать беду – предстояло решать ему.
   – Нельзя опускать руки, – сказал он. – Сегодня заночуем все вместе здесь. Места хватит.
   – Это дело, – поддержал его Генрих Персович. И, обращаясь ко всем, продолжил: – Давайте успокоимся, попьём чайку. Утро вечера мудренее.
   Все двинулись к штабу.
   Степан, Боронок и Вика остались стоять на месте.
   Пройдя с десяток шагов, мать оглянулась.
   – Стёпа! – окликнула сына она.
   – Идите, – махнул рукой Степан. – Нам с Титом надо отлучиться.
   – Куда это? – спросила Илона, останавливаясь.
   – Недалеко, – ответил Боронок. – Прогуляемся перед сном.
   Илона пошла назад.
   – Стёпа, – встревоженным шёпотом предупредила она, – не вздумай мстить. Этим ничего не изменишь. Подумай о нас.
   – Не накаляй страсти, Илона, – ответил за друга Боронок. – Что за фантазии? Жизнь дороже.
   – Хорошие слова, – сказала Илона. – Я тебя прошу: помни о них и будь всё время рядом с ним.
   Боронок кивнул.
   – Доверься мне. Я не подведу.
   Пора было отправляться в путь. Вика, прижимаясь к груди, сковывала его. Склонив голову, он начал шептаться с ней. Уговоры подействовали. Поддавшись, Вика рассталась с опорой.
   Взявшись за руки и часто оглядываясь, девушки пошли к штабу.
   – Откуда здесь вся твоя родня взялась? – спросил Боронок Степана за воротами.
   Степан вздохнул.
   – Утром Вика приехала – повидаться перед учёбой. Повидалась. Позвонила родителям. Те тут же примчались ближайшей электричкой. Натерпелся я с ними…
   – Представляю, – сказал Боронок, сочувствуя.

   Темнота сгущалась. Солнечное засыпало. Однако дом Черенкова, расположенный на самой окраине, светился всеми своими многочисленными окнами, демонстрируя рассвет местной ночной жизни.
   Они остановились перед кирпичным забором. Одолеть его – преграду в два человеческих роста – было сверх человеческих сил. Следовало искать ворота.
   Поиск занял несколько минут. Ворота были закрыты. Разглядев переговорное устройство, Боронок нажал кнопку вызова до упора. Захрипел динамик и невидимый собеседник осведомился о цели визита. Время было позднее – не до приличий. Боронок ответил оглушительной матерной тирадой. Динамик, оглохнув, отключился.
   Прошло пять минут, десять… Ожидание затягивалось. Степан начал уже подумывать о возвращении, как вдруг сверху над воротами вспыхнул прожектор. Мигом они оба очутились в центре ярко освещённой площадки.
   В следующий момент, как по сигналу, из темноты на свет с двух сторон шагнули четверо.
   Пятнистая форма, воинственный вид.
   – Мы – охрана, – последовало представление. – Оружие есть?
   Боронок сунул руку в карман.
   – Есть.
   Охранники переглянулись.
   – С оружием вход запрещён, – заявили они. – Хотите войти – разоружайтесь.
   – Зачем нам разоружаться? – спросил Боронок. – Неизвестно, чем закончится разговор с вашим шефом.
   Возникла пауза.
   – Мой друг останется во дворе, – решительно заявил Степан. – Я буду разговаривать с Черенковым дома наедине. Безоружным.
   Охранники колебались.
   – Если такой вариант не устраивает, мы уходим, – сказал Боронок.
   Здравый смысл одержал верх. Один из охранников поднял руку с рацией, скомандовал воротам открыться. Другой двинулся к Степану – обыскивать.
   Во дворе вышедшая навстречу женщина пригласила следовать за собой. Степан и Боронок расстались.
   Второй этаж. Вход в холл. Женщина исчезла. Степан сделал несколько шагов вперёд и наткнулся на Черенкова. Златоперстый вскинул руки.
   – Добро пожаловать!
   Он был в домашнем халате и тапочках, улыбчивый и приторно обаятельный.
   – Не будем терять время попусту, – сказал Степан, наступая на него. – Нам надо объясниться – без масок и лишних слов.
   – Пожалуйста, – отступил Черенков, опуская руки.
   Молча они вошли в холл.
   Черенков поспешил усесться.
   – Я, кажется, догадываюсь, в чём дело, – сказал он.
   – Прекрасно, – отреагировал Степан, останавливаясь перед ним. – Вам и карты в руки.
   – Нападение на стройку. Неслыханное и наглое преступление.
   – Откуда вам известно про нападение?
   – Слухами земля полнится. Хотите начистоту? Если бы вы тогда, во время нашего разговора, послушались меня, откликнулись на предложение – любое из двух – ничего подобного бы не было. Уверяю вас. Кстати, сейчас ещё не поздно. За своё участие в бизнесе я готов взять его под личную защиту. Обещаю полную неприкосновенность. От всех.
   – И от бандитов?
   – Да.
   – И от милиции?
   – От всех.
   – А от себя самого? – Степан напрягся. – Как быть с тобой? Твоя ведь это была работа, Черенок! Ты – настоящий поджигатель и убийца.
   – Докажи! – Черенков вскочил. – Докажи!
   Дверь в холл открылась. Показалось испуганное лицо женщины.
   – Пошла вон! – закричал Черенков, весь вне себя.
   Женщина исчезла.
   Степан перевёл дух.
   – Не сработаемся мы с тобой, Черенок. Грех на тебе. Погибли мои близкие друзья и дед. Этого я никогда не забуду.
   – Зачем ты припёрся сюда? – зашипел Черенков. – Стращать меня вздумал, пугать? Щенок!
   – Я пришёл сказать, что не боюсь тебя. Тебе назло я закончу своё дело, отстрою посёлок и поселюсь в нём. Буду жить долго и счастливо. И даже пальцем не пошевелю, чтобы тебя наказать. Придёт час – тебя задушат в этой конуре твои собственные злоба и бессилие. Таким будет твой конец, Черенок.
   Черенков опешил.
   Степан развернулся и направился к двери.
   – Ты сам ответишь, – закричал вслед ему хозяин, приходя в себя. – Я на тебя в суд подам. Разорю!
   Степан вышел во двор. Боронок ждал его.
   – Поговорили? – спросил он.
   – Поговорили.
   – И что?
   – Черенков – убийца. Теперь я знаю это точно.
   Боронок скрипнул зубами. Поднял глаза на дом. В одном из окон маячила прильнувшая к стеклу мужская фигура в халате. Снедаемая любопытством, в порыве пристального внимания следя за ними, она была готова выпасть наружу.
   – Это он?
   Степан взглянул на окно.
   – Он.
   – Что будем делать, Стёпа? – глухим голосом спросил Боронок.
   Степан перевёл взгляд на него.
   – Ничего. Уходим. Черенок сам подписал себе приговор. Остальное – дело времени.
   Боронок, не отрываясь, смотрел на окно.
   – Тит, – окликнул его Степан, настораживаясь. – Ты слышишь меня?
   – Да.
   – Мы мирные люди. Нельзя нам в это вмешиваться. Вспомни, что ты говорил Илоне.
   – Говорил, – подтвердил Боронок.
   – Так в чём дело? Хочешь вернуться назад – в бандиты?
   – Зачем? Чтобы дать ему возможность откупиться? Нет. Это не по мне. Здесь требуется расплата иного рода – кровная.
   – Вот как! Тогда нам с тобой не по пути. Выбирай: я или он.
   Боронок уставился на друга.
   Тот еле сдерживал себя.
   – Не кипятись, Стёпа, – обезоруживающе улыбнулся Боронок. – Мои желания здесь не в счёт. Архаровцы на стрёме.
   Степан огляделся. Они и вправду были под контролем. Знакомые пятнастые следили за ними во все глаза, карауля первое неверное движение.
   – Завтра я поеду к прокурору, – сказал Степан. – Пусть подключается. Земное правосудие – его компетенция.
   – Я с тобой, – подхватил Боронок.
   – Договорились.
   Степан направился к воротам. Медленно пятясь, Боронок тронулся следом. Ноги отказывались повиноваться. Очень не хотелось уходить по-мирному, давая шанс златоперстому почувствовать себя победителем. Боронку казалось, что враг, уверенный в своей силе, власти и безнаказанности, смотрит и насмехается. Лично над ним.
   Недолго думая, он остановился и с отчаянием прижатого к стене хулигана хлёстким размашистым движением выразил своё презрение – длиной в целую руку. Фигура в окне, отпрянув, исчезла. Заколыхалась спасительная непроницаемая штора.
   Боронок заулыбался. Настроение взыграло. Довольный, он повернулся спиной к дому.
   Забор с воротами остались позади. Они уходили в темноту. Боронок часто оглядывался. Внезапно его внимание привлекла подъехавшая к воротам машина. «Дефендер». Наружу вышли двое и, громко разговаривая, сошлись с пятнастыми.
   Боронок остановился.
   – Давай перекурим, Стёпа, – предложил он. – Заодно полюбуемся. Подъехала настоящая гвардия. Черенковская братва.
   – Откуда ты знаешь? – спросил Степан, останавливаясь.
   Боронок невесело усмехнулся.
   – Мы мужали в одних переделках. Остались общие отметины.
   Он вытащил сигареты. Угостил Степана. Они закурили. И молча начали наблюдать. Боронок был прав. Пара выделялась. И не только своим внешним физическим превосходством. Беспредельная лихость сквозила наружу, проявлялась каждым жестом, движением и даже особой посадкой головы. На фоне пятнастых это были настоящие противники, презирающие жизнь, ходящие в обнимку с самой смертью матёрые бойцы.
   Внезапно один из двоих – лысый, страшный и звероподобный – отделился от компании, сделал несколько шагов от ворот, остановился и, скрестив руки на груди, уставился на них.
   Степану стало не по себе.
   – Чего ему надо? – спросил он, ёжась.
   – Проверяет ночное зрение, – ответил Боронок. – На случай непредвиденной охоты.
   – Он нас видит?
   – Скорее да, чем нет. Кончаем перекур, Стёпа. Пойдём – у нас больше нет уважительных причин задерживаться здесь.
   Окурки полетели наземь.
   По пути назад друзья условились держать в тайне подробности ночной прогулки, прикрыться милицейской версией ЧП и постараться смириться со всем, что были не в силах изменить. До лучших времён.

   Прокурор Курортного района Илья Васильевич Мещеряков, тучный мужчина предпенсионного возраста, сидя за столом своего просторного светлого кабинета, встречал гостей. На стене за спиной висел портрет президента Ельцина. Бросалось в глаза их удивительное сходство.
   Испытывая благоговейный трепет перед сиянием удвоенной начальничьей харизмы, Степан и Боронок заняли места напротив.
   – Наслышан о вас, – начал прокурор, улыбаясь Степану. – Стараетесь, несёте цивилизацию в нашу глушь.
   – Несу, – подтвердил Степан.
   – Дело благое. – Прокурор вздохнул. – Сочувствую вашим потерям. Люди – это самый бесценный капитал.
   – Мы бы хотели поговорить с вами об этом, – сказал Степан.
   – Слушаю.
   – Совершено преступление.
   – Что вы говорите? – удивился прокурор. – Есть улики? Насколько мне известно, люди попросту утонули.
   – Их убили, – с жаром попытался возразить Степан.
   – Домыслы, – отмахнулся прокурор. – Без наличия тел любые подозрения беспочвенны.
   – В Солнечном живёт человек по фамилии Черенков, – продолжил упрямствовать Степан.
   – Знаю, – кивнул прокурор. – Председатель правления авторитетного фонда, успешный бизнесмен, меценат.
   – Незадолго до трагедии он приезжал ко мне, предъявлял претензии, угрожал…
   – И не добившись желаемого результата, решился совершить преступление. Какой злодей! – Прокурор устало потёр глаза. – Ещё раз повторяю, поcкольку доказательств нет, всё это – плод воображения. Домыслы.
   – Он ведёт антиобщественный образ жизни, – вмешался Боронок. – Бесчинствует напропалую.
   – Что вы имеете в виду?
   – То самое. Беспредел буржуйский. На расстоянии километра от дома моргать больно – пылит в глаза.
   – Имеет право. Сейчас это разрешено.
   – Ладно, допустим. А что вы скажете про янычар отпетых, что охраняют его?
   – У них, наверняка, есть и оружие, – добавил Степан.
   – Ничего удивительного, – смахнул пылинку со стола прокурор. – Надо охранять богатство. Богатые всегда на виду. Их грабят в первую очередь.
   – Да они заодно, – заявил Боронок, повернув голову к Степану. – Ясно всё, как божий день – спелись.
   – Простите? – потерял нить разговора прокурор.
   Боронок поднялся.
   – Отказать нам в отправлении правосудия – значит, накликать беду, – сказал он, пронзая прокурора жёстким взглядом. – Преступления без наказания не бывает. ЭФ-ЭМ Достоевский. Вечная классика.
   Прокурор замер.
   – Мой друг не в себе, – прерывая разговор, поднялся Степан. – У нас тяжёлая утрата. Простите нас.
   И, увлекая Боронка за собой, поспешил к выходу.
   Дверь за гостями захлопнулась.
   Глядя им вслед, прокурор вытащил платок и начал утирать вспотевший лоб. Первый раз такое. Как будто ветер ворвался в кабинет, буяня, перевернул всё верх дном, оставил беспорядок и улетел. Ни чинов, ни имён…

   Поставив в известность о трагедии местную Службу спасения, друзья договорились о немедленном начале поисков тел. Здесь же Боронок вспомнил о жёнах Чета и Нечета. Как близкие люди они нуждались в информации из первых рук. К тому же долг обязывал быть в эту тяжкую минуту рядом с ними.
   – Поехали, – после краткого раздумья сказал Степан.
   Первой они навестили половину Нечета. Она была беременна, срок был поздний, большой живот обещал скорое рождение ребёнка. И это обстоятельство стало причиной столбняка Степана. Страшные слова застряли в горле. Когда пауза превзошла все границы, на помощь пришёл Боронок.
   – Твой муж утонул, – безапелляционно заявил он. – Мужайся, мы скорбим вместе с тобой.
   На помощь уже самой онемевшей вдове устремилась её мать, по счастью находящаяся в это время в квартире. Спаянные страшной вестью, они уселись на диван и залились слезами. Любые утешения были лишними. Уходя, Степан обронил слова соболезнования и оставил на тумбочке в прихожей деньги – месячную зарплату Нечета.
   Жену Чета они не застали. Соседи сказали, что видели её уходящей гулять с ребёнком. Решили ждать. Ожидание продлилось чуть более часа. Увидев их двоих со скорбными лицами у двери, она остановилась и в замешательстве прижала к себе ещё несмышлёного рыжего малыша.
   Голосом неумолимого рока прозвучала горькая правда Боронка. Она закрыла глаза. Постояв молча с минуту и взяв себя в руки, выразила желание встретиться с подругой по несчастью.
   Желание было исполнено.
   Вдовы встретились.
   На прощание Степан обещал им всемерную помощь. Пытаясь загладить свою вину, он говорил без умолку. Убитые горем, сидя в обнимку перед огромной зияющей пустотой, они не слышали его.
   С тяжёлым сердцем возвращался он в Солнечное. Нелегко и беспокойно было на душе. Хлопоты не давали забыться ни на минуту.
   Войдя на территорию стройки, увидел гостей. Четверо омоновцев, экипированных и вооружённых, стояли кружком у штаба, поджидая его.
   Он остановился.
   Бойкий и молодцеватый старшина, отделившись от группы, устремился навстречу. Представление. Слова и жесты по уставу… Милицейская крыша, отзываясь на беду, приняла её как свою – опорой и защитой профессиональной охраны.
   Слёзы невольно выступили на глазах. Сдержаться было невозможно. Помощь подоспела вовремя.

   Поиски тел продолжались неделю. Водолазы погружались на дно десятки раз, провели там уйму времени и всё без толку. Никаких следов. Убедившись в тщетности усилий, руководство спасателей скомандовало отбой.
   Боронок предложил устроить прощание по морскому обычаю. Предложение нашло горячий отклик. Родственники, близкие, друзья собрались в санатории, провели там ночь и ранним хмурым утром на арендованном катере вышли в залив.
   Вдали от берега спустили на воду цветы – охапки разноцветных гладиолусов. Слёз почти не было. В отличие от водолазов им на катере улыбалась удача: тучи рассеивались, всходило солнце и цветы, паря над глубиной, держались на плаву – ярким воплощением спасения трёх душ небесами.

   Такабуддин нашёлся спустя две недели. Вышедший из леса, уставший, исхудавший, еле стоящий на ногах Дерсу Узала.
   – Какими судьбами? – спросил Степан, искренне радуясь и обнимаясь с ним.
   – Хвала небу, – ответил он. – Всевышний не оставил нас.
   – Это здорово! Живой. Вернулся. Работа ждёт…
   – Не-е-т, – испуганно замотал головой Такабуддин. – Конец работе.
   Степан разомкнул объятия и вопросительно уставился на него.
   – Одного предупреждения хватит, – объяснил Такабуддин. – Много ума не надо, чтобы понять – нам здесь не место.
   Степан вздохнул.
   – Ясно, – сказал он. – И куда ты теперь?
   – В Подмосковье. Там хорошо. Есть работа до зимы.
   Лицо Степана помрачнело.
   – Видел тех, кто поджёг вас?
   – Нет. Огонь застил глаза. Не до того было.
   – Где пропадал всё это время?
   – В лесу. Днём спали. Ночью выходили на огороды – питаться картошкой.
   – Значит, уходишь?
   – Да. Попрощаться зашёл.
   – Жаль расставаться с тобой.
   – Знаю. Таких мало. Мы мастера своего дела. Втроём эскаватора стоим.
   – Это да, – согласился Степан. – Но я про другое. Тебя спалить живьём хотели, а ты хоть бы хны – человеком остался. Душа у тебя немереной доброты, светлая.
   Такабуддин озадаченно уставился на Степана.
   Степан улыбнулся.
   – Пойдём, – хлопнул он бывшего работника по плечу, – компенсирую все твои затраты. Здесь одними словами не обойдёшься.

   День и бессонную ночь провела семья Степана в пустом доме деда. Собирая фотографии, личные вещи, вспоминали его и бабушку. Леонтий был рядом – за время отсутствия деда он прекрасно вжился в роль хозяина.
   Пришло время уезжать.
   Провожая их, Леонтий был пунцовый от волнения.
   – Я не верю милицейским байкам, – с жаром говорил он. – Брехня. Не такой человек Серафим, чтобы сгинуть без следа. У нас с ним порода особая – мы в огне не горим и в воде не тонем. Вот увидите, он вернётся. Я дождусь его.
   Семья не перечила ему. У каждого свой способ пережить потерю. Вера в чудо – один из самых распространённых.
   Они ехали молча. Тишина царила внутри машины. Уже на подъезде к городу Вика нарушила молчание мучительно терзавшим её вопросом:
   – А где наш Рой?
   Отец и Степан промолчали, будто не слыша. Мать, сидящая рядом сзади, повернулась к ней, взяла за руку и, чуть помедлив, прошептала:
   – Они вместе. Все трое. И дай Бог, чтобы им там было хорошо.

   Несмотря на данное Степану обещание Боронок жаждал мести. Личная вина за трагедию терзала его. И потому единственным утешением казалась заслуженная кара злодею – ответный несчастный случай.
   Во время одной из своих отлучек в Зеленогорск он свёл знакомство с представителями местного криминалитета. Несколько общих вечеринок в ресторане, укрепив знакомство, открыли доступ к справочной информации. Братва хорошо знала злодея. Он заправлял оптовой продажей поддельной и контрабандной водки. В орбиту этого бизнеса были вовлечены покровители из чиновничьей Москвы – самого Олимпа, вследствие чего в местной округе Черенков пользовался статусом и благами неприкасаемого. Звезда злодея горела высоко. Однако это ни в коей мере не могло гарантировать ему защиту от беды. Дома, на работе, в дороге.
   Неделю, днюя и ночуя в купленных у случайного барыги стареньких потрёпанных «жигулях», Боронок следил за своим объектом.
   Утро начиналось как обычно – отъездом в город. Здесь, на Обводном канале, в помещении своего фонда Черенков задерживался до полудня. Затем следовал в ресторан на улице Марата и, отобедав в нём, возвращался в Солнечное. Несколько раз местом паломничества был Зеленогорск. Останавливаясь близ местной элитной пятиэтажной новостройки, Боронок становился свидетелем духовной стороны бытия преследуемого паломника. Иллюзия воссоединения семейной пары. Пешая прогулка под ручку с дамой – особой спортивного вида, зрелой и симпатичной. Никаких признаков противоправного поведения. Законопослушный гражданин. Весь на виду. Однако то была лишь верхушка айсберга. Львиная доля черенковского образа жизни была сокрыта от посторонних глаз за высоким каменным забором частного владения – в условиях полного и безопасного раскрепощения.
   Снаружи и внутри дом охраняли пятнастые. Самого же Черенкова – крепкие ребята в дорогих костюмах. Выезд и передвижение только в составе кавалькады машин. Три «Дефендера», больших и чёрных. Сам он находился в головном, гвардия во главе с лысым – в замыкающем. Посреди – живая сила. Попробуй, сунься.
   Наступала глубокая осень. Облетали листья с деревьев. С ними таяли последние надежды Боронка. Скрепя сердце, приходилось признать: простому инженеру злодей не по зубам.
   Остывая, Боронок вспоминал Гордея. Его слова про личную неуязвимость и бессмертие. Кажется, всё сбывалось. Каждому времени свой Гордей. Нет мирной жизни без него. Черенков был новым воплощением упыря.
   Как быть, что делать, каким образом сладить с этим? В поисках ответа Боронок устремился прочь от Солнечного. Лабиринтами просёлочных дорог забрался в неведомую глушь, сжёг весь бензин, продолжил путь пешим и, не помня себя, спустя несколько дней объявился в окрестностях санатория. Измотанный, выжатый как лимон. И без ответа.
   Ночью, переживая за него, в комнату зашла Будько. Посидела рядом, поговорила, осмотрела, наметила целый ряд необходимых процедур. Уходя, попала под прицел пристального мужского взгляда. И осталась. Заменой всем процедурам.
   Спустя несколько дней, лёжа вместе с Ларисой на мягком матрасе в своём тайном убежище под землёй, слушая её жалобы на мужа – капитана дальнего плавания – Боронок чувствовал, как возвращается в родные берега. Уходила прочь тоска. Рассеивались тяжёлые думы. Как бы там ни было, Черенков заслуживал право на жизнь. Ужиться с ним – значило остаться живым. Увы, такова была судьба инженера.

Глава сорок первая

   Конец января 1996-го года Степан, Илона и Вика по приглашению Боронка проводили в санатории, раскрепощая свои души и тела, скованные зимней неволей, весёлым и непринуждённым отдыхом.
   Веселью, казалось, не будет конца. Однако внезапная отлучка Боронка в город внесла свои коррективы. Трёхдневная служебная командировка лишила компанию лидера – она распалась. Степан и Илона, сосредоточив всё внимание друг на друге, обособились счастливой парой. Вика осталась предоставлена сама себе.
   Два дня, скучая, она провела взаперти, в компании с телевизором и книжкой. На третий вышла в люди. Первым человеком, встретившимся на пути, стал Данат Шарипович. Увлечённый заботами садовник, сумев разглядеть её неприкаянность, позвал за собой. Вика без колебаний согласилась. Время ускорило свой ход.
   Повозившись с грунтом для цветочной рассады, поухаживав за горшечной зеленью, отдав дань фикусам, украшающим вестибюль, они вышли наружу. Узенькой тропинкой Данат Шарипович повёл свою помощницу на экскурсию в снежную целину. По пути, слушая его вдохновенный рассказ о спящих под землёй чутким сном глашатаях весны – тюльпанах, Вика дала волю воображению. Расцветающий волшебный мираж ожил перед глазами.
   Она была готова не отходить от старика и продолжать общение до бесконечности, но тот внезапно понадобился чумазому парню из гаража. Идти за ними вслед Вика не решилась. До самого вечера она слонялась по санаторию одна. Постепенно в результате подобного времяпровождения, наблюдения за людьми – врачами, обслугой, отдыхающими – коллектив стал представляться чем-то близким и родным. Росло чувство единения с ним. Однако расчувствоваться до конца было не суждено. Преградой на пути стала начальственного вида женщина в белом. Слово за слово девушке было велено исчезнуть с глаз долой.
   Комната брата и Илоны, куда Вика прибежала искать сочувствия, оказалась пуста. Поскольку верхняя одежда отсутствовала, было ясно, что оба находились на прогулке. Это было уже слишком. Все ополчились против неё. Родные были в сговоре с женщиной в белом. От внезапно вспыхнувшей обиды у неё потемнело в глазах. Она присела, задумалась, написала записку, бросила её на самое видное место и побежала в свою комнату. Одеваться. Когда влюблённые вернутся, она будет уже далеко.

   Боронок возвращался в санаторий. Все дела были улажены, проблемы решены. Мандариновое изобилие ожиданием оранжевого праздника покоилось на сиденье позади.
   Укорачивая путь, «Мерседес» свернул с дороги и выехал на лёд залива.

   Вика шла по дороге, смотря себе под ноги. В голове одна цель – добраться до станции, сесть в электричку и забыться. Все отвернулись от неё. И пусть. Она докажет, что способна прожить и без них. Одна. Невелика потеря. Она подняла глаза. Дорога уходила в черноту и конца ей не предвиделось. Невольная дрожь сотрясла её. Она сунула ладошки в рукава, приложила их к груди и продолжила путь.
   Пошёл снег. Липкий, холодный, противный. Его только не хватало. Внезапно вспомнился дед. Всегда бодрый «полосатый» утешитель. Как же тяжело жить на этом свете без него. Исчез дед. А с ним и всё, что могло бы поддержать, вселить веру, дать опору.
   Остановка. Прямой путь продолжала узкая протоптанная в снегу тропинка. Дорога сворачивала вправо. Надо идти по дороге. Она выведет. А куда? Вике вдруг почудилось, что она теряет контроль над собой. Усиливалось и росло влияние чьей-то чужой воли. Как будто кто-то невидимый, управляя ходом событий, вёл её.
   Темнота сгущалась. Вокруг не было ни огонька. Безжизненное серое ледяное полотно расстилалось под ногами.
   Далеко впереди вспыхнули маячки. Она пригляделась. Машина.
   По мере приближения маячки становились всё больше и ярче. Вскоре свет автомобильных фар ослепил Вику. Она прижалась к обочине.
   Машина промчалась мимо, обдав снежной пылью и запахом бензина.
   Постояв немного и придя в себя, она двинулась дальше.
   Дорога начала подъём. Идти становилось труднее. Странно, но прежняя цель постепенно исчезала из виду. Станция, электричка, дом. Они терялись где-то среди непроницаемой тьмы, в поисках конца дороги. Пересиливая себя, она пошла в гору.
   Вершина. Отдышавшись, увидела много огней вокруг, а впереди – встречную машину. Да, кажется, и не одну.
   Дойдя до ровного участка, она вновь попала под лучи ослепительного света. Покорно заняла место у края дороги, уступая путь. И вдруг, обмирая, осознала: машины не просто едут, они состязаются между собой. Одна слепая скорость. И никаких преград. Ужас объял Вику. Она выпростала руки из плена рукавов и, отчаянно помогая ими движению, побежала прочь от дороги, куда глаза глядят, прямо в снежную целину.
   Ноги утопали в снегу. Перелесок. Лес. Заплутав в нём, она остановилась и в изнеможении опустилась на колени. Две сросшиеся сосны привлекли внимание. На четвереньках подобралась к ним, села, опершись спиной о стволы. Глаза закрылись. Небольшой краткий отдых. Нужно восстановить силы и успокоиться.
   Стук сердца пришёл в норму, одышка прошла, по телу начало разливаться приятное тепло. Какое чудное место. Наверное, сосны только и ждали её здесь, чтобы встретить, приютить и согреть.
   Причудилось лето. Она совсем ещё маленькая. Учится ходить. Боязно сойти с рук родителей и ступить самостоятельно на землю. Перед ней, подбадривая, кто-то отчаянно машет руками. Дед. Живой и помолодевший. Вика ворочается в руках, просится к нему и её отпускают. Она стоит, качаясь. И делает свой первый шаг.
   …Вика проснулась. Дикой дрожью пробирал озноб. До превращения в ледышку оставалось совсем немного. Страх поднял её и погнал вперёд.
   Откуда ни возьмись, налетел порыв ветра. Лес редел. Ветер становился всё сильнее. Унеси меня в лето, попросила она. Помоги. В ответ ветер засвистел, неясная тень мелькнула перед глазами.
   – Деда! – вырвалось у неё.
   Собравшись с силами, устремилась следом за тенью.
   Лес кончился. Ноги ступили на твёрдый лёд. Она вышла на залив. Тень исчезла. Ветер совсем разбуянился. Повернувшись спиной и погоняемая им, девушка побрела в попутном направлении.
   Идти. Если не из-за себя самой, то ради мамы. Мама ждёт её и будет ждать всегда. Шаг за шагом навстречу родным объятиям. Вопреки всем и всему – идти.
   Лёд под ногами засветился. Сноп света рассеял тьму впереди. Машина. Вика развернулась. И здесь догнали. Никакого спасения от этих лихачей. Мало им обычных дорог, норовят объездить зерцало водяного панциря.
   Закрыв варежкой глаза, она застыла на месте.
   Рык. Взвизгнули тормоза. Она открыла глаза. Свет переместился в сторону. Рядом, приглушённо урча, стояла большая серебристая машина.
   Дверь открылась, салон осветился, из динамиков грянула озорная блатная песня. Наружу выглянуло озадаченное мужское лицо.
   – Эй, снегурочка! – окликнул он её. – Каким ветром тебя сюда занесло?
   Не может быть! Он. Боронок. Едва узнав его, она поспешила прикрыться обеими варежками.
   – Как ты очутилась здесь? – повторил он.
   – Не твоё дело, – чужим голосом ответила она. – Проезжай.
   Он оставил её недружелюбие без внимания.
   – Ближайшее жильё в десяти километрах отсюда. Садись, подвезу.
   Невольная дрожь сотрясла и заколотила Вику.
   – Чего пристал? – закричала она, отдёрнув варежки от лица. – Езжай, куда ехал.
   И, срываясь с места, побежала.
   – Стой! – услышала вдогонку. – Вика!
   Узнал. Однако это ничего не значило. Попробуй, догони.
   Тягаться в данной дисциплине с ним не стоило. Бегун был тот ещё. Догнал в два счёта. Попав в его руки, она поняла: сопротивление бессмысленно. Решила кусаться, но он вдруг, переменившись в лице, отпрянул от неё. Крикнул:
   – Трещина!
   И, охваченный паникой, помчался назад, к машине. Иного выбора, как припустить со всех ног за ним не было.
   Очнулась Вика в машине. Однако не успела порадоваться спасению, как увидела, что едет обратно – прямо на трещину.
   – Там же…, – отчаянно вскричала она и тут же осеклась, разглядев весёлое лицо Боронка.
   – Была трещина – и нету! – заявил он, озорно подмигивая.
   И прибавил газу.
   Вика откинула голову назад. Все страхи были позади. Тепло, уют, покой. Разморенная ими, она почувствовала себя как у зимы за пазухой – в полной безопасности.
   – Куда мы едем? – тихо спросила она.
   – Домой, – ответил он.
   Домой – это хорошо, подумала Вика. И, закрывая глаза, затихла, нема и глуха – во власти глубокого забытья.
   Подобная метаморфоза изрядно удивила Боронка. Руля, он искоса поглядывал на неё. Уснула в одно мгновенье, как убитая. Что же случилось?
   Судя по всему, конфликт, спонтанный взрыв эмоций, девчонка бежала от коллектива. Блуждание внутреннего «я» в потёмках. Значит, пока всё так плохо, бушует и кипит вулкан страстей, обратной дороги нет. Надо продолжать движение – навстречу миру и гармонии с собой.
   Боронок переключил внимание на дорогу. Планы менялись. Прощай, оранжевое настроение. Вступают в силу права и обязанности провожатого.
   Углубившись в беспросветное пространство до самой угольной непроницаемой черноты, он остановил машину. Вылез, взял девушку на руки, перенёс на заднее сиденье, снял обувь и уложил. Коньяком из аптечки растёр ей ступни и ладони. Поднёс фляжку ко рту, заставил сделать глоток.
   В поисках пульса приложил ладонь к её сердцу. Сердце билось ровно и спокойно, в такт ему размеренно вздымалась девичья грудь… Внезапно не на шутку взволновалось собственное сердце. Устои спасателя затрепетали. Укрощая себя, Боронок поспешил отдёрнуть руку. Быстрым движением снял куртку, укрыл спящую и покинул салон.
   Надышавшись свежим воздухом, вернулся на своё место. Захлопнул дверь, приглушил музыку. Положив руки на руль, невидящим взглядом уставился в стекло. Всему виной эта ледяная пустыня. Здесь, в условиях безжизненной вечной мерзлоты, живое девичье тепло было желаннее обычного во сто крат. Доступное и близкое, оно воплощало собой волшебный дар небес. Ключ и начало цепной реакции.
   Желание разгоралось. Прикоснуться, укусить, почувствовать вкус запретного плода, испытать вновь забытые озноб и страсть, стать снова грешным интернатовским подростком…
   Время шло. Боронок хранил дистанцию. Заблудившаяся девчонка, нежданно встретившаяся на пути, нуждалась в опеке и защите. Ответственность была превыше всего. Надо было устоять. Остаться тем, кем он был в свои года – мужчиной.
   Ночь постепенно вступала в свои права. Он опустил стекло до половины, пригубил сигарету, щёлкнул зажигалкой. И, закурив, дал волю памяти. Образы родных интернатовских девчонок, оживая, зароились перед ним…
   …Рассветало. Работала печка. Не сомкнувший глаз Боронок пошевелился. Устремив взгляд на радиоприёмник, коснулся рукоятки настройки и, вращая её, начал искать музыку утра. Его любимые блатные песняры спали. Звучало неизвестно что. Вдруг он остановился. Эфир ожил. То, что надо. Чужим языком пела родственная негритянская душа.
   Позади послышался шорох. Запахло свежими мандаринами. Его оранжевые припасы вступили в схватку с чужим сном.
   – С добрым утром! – поздоровался он, глядя в зеркало.
   – Мгм…, – ответила Вика, жуя.
   Боронок улыбнулся.
   – Зачерпнуть тебе снега умыться? – предложил он.
   – Бр-р, – поёжилась Вика. – Не надо.
   Приподнявшись, она увидела снежную пустыню вокруг.
   – Где это мы?
   – Там, где были и вчера.
   – Я, что, здесь всю ночь проспала? – сделала она круглые глаза. – В одной машине с тобой? Ну и дела! – Сунула дольку мандарина в рот. – Брату пожалуюсь. Будешь отвечать.
   Боронок усмехнулся.
   – Отвечу, – сказал он. – Когда усну. А пока я – безответный. Бессонница.
   Вика притихла.
   – Кстати, насчёт брата, – продолжил Боронок. – Вчера вас разметало порознь. Я в курсе. Ты ведь во мне его увидела, когда мы встретились. Потому и дала стрекача прямо на трещину.
   – Не было трещины никакой. Придумал ты её. Обманул, чтобы голыми руками меня взять.
   – Точно, – подтвердил он. – Всё так и было. На ловца и зверь бежит. Достали тебя родственные чувства. Не было и нет покоя от них ни вчера, ни сегодня.
   Возникла пауза. Вика молчала, не зная, что и ответить.
   – Предлагаю всё забыть, – прервал Боронок молчание.
   – Как? – спросила она.
   – Сменой обстановки. Через пару часов твоя мама проснётся, позвонишь ей, скажешь, что в санатории. Потом поговоришь с Илоной, дескать, добралась до дома в добром здравии. Так убьёшь сразу двух зайцев – удастся избежать поисков.
   – И куда я денусь?
   – Покатаемся. Всё лучше, чем бегать по сугробам одной.
   Вика задумалась. Он был прав. Она действительно нуждалась в разрядке. И не зря она вчера шарахнулась от него – близкого друга Степана, злость на которого не прошла до сих пор. Боронок вызывал доверие. По крайней мере, он был тем единственным встречным на пути, кто спас её от холода, страха и одиночества. Молчание Боронок принял за согласие. Он сделал радио потише и предложил, отрешившись от всего, поспать ещё чуть-чуть.
   Сон рассеялся внезапно. Она встрепенулась, подняла голову, глянула в окно и в ужасе отпрянула от него в противоположную сторону.
   Страшное щетинистое лицо, припав к стеклу, маячило снаружи.
   – Не бойся, – отозвался Боронок, потягиваясь. – Это рыбак. Ошалел от безрыбья. Зрелище ему подавай.
   – Уставился, – дрожащим голосом произнесла Вика. – Что я ему – рыба?
   Боронок оглянулся и с интересом посмотрел на неё.
   – Не желаешь быть чужим уловом?
   – Не желаю.
   – Бунтуешь, значит?
   – Бунтую.
   – Тогда давай сыграем в настоящее кино.
   – Какое?
   – Берегись автомобиля.
   Развернувшись, он скомандовал:
   – Держись.
   И повернул ключ зажигания.
   Мотор завёлся. Рыбак отпрянул. Сработал неистовый крутящий момент, машина ожила и лёд, хрустя под колёсами, мгновенно превратился в одно большое бездорожное поле.
   Перед поворотом в лес Вика занервничала. Момент был серьёзным. Глянув на неё пару раз в зеркало и поняв, в чём дело, Боронок сбавил скорость.
   – Далеко не бегай, – тихо сказал он ей, останавливая машину. – Здесь подсматривать некому.
   Выходя, Вика постаралась крепко-накрепко закрыть дверь за собой. Вдыхая свежий морозный воздух, постояла, поглядела по сторонам – вокруг никого – и, с трудом преодолевая стыд, заняла укромное место позади машины.
   Вернувшись, увидела в руках Боронка мобильный телефон.
   – Решай, – предложил он, – звонишь или едем домой.
   Без колебаний, не раздумывая, она взяла телефон.
   Боронок молча покинул салон – желая неправде ярких красок и достоверности. В одиночестве Вика дозвонилась до мамы, поговорила с ней, кратко поведала о своём санаторном житье-бытье, пожелала им обеим скорейшей встречи, напоследок, дабы избежать случайного материнского звонка в санаторий, пообещала выйти на связь вечером.
   Отзвонившись матери, связалась с Илоной. Телеграфным текстом сообщила о своём прибытии домой. Ввиду нехватки времени предложила оставить все вопросы на потом – до встречи живьём.
   Общение кончилось. Вика отключила телефон и откинулась на спинку сиденья, вся пунцовая от волнения.
   Боронок вновь уселся за руль. Путь продолжился. Они выехали на широкую дорогу, пристроились в хвост к фуре, спустя непродолжительное время обогнали её и устремились навстречу бескрайнему простору.
   – Куда мы едем? – спросила она, постепенно приходя в себя.
   Он глянул на неё в зеркало. Улыбнулся.
   – Нас ждёт Зеленогорск. Столица Курортного района.
   – Никогда не была там.
   – Мы это исправим. Это будет одно из лучших впечатлений в твоей жизни. Обещаю.
   Кивнув, Вика поспешила отвести глаза в сторону. Легко и непринуждённо, словно сама собой, ускользала прочь обочина за окном. Прав был Боронок: дорогу лучше одолевать катаясь.
   Добравшись до окраины Зеленогорска, они оставили машину на платной стоянке и попуткой отправились в центр. Остановились у ресторана. Время близилось к полудню. До часа пик было далеко, место общественного питания выглядело холодным и безжизненным. Но Боронку не было до того никакого дела. Он подошёл к стеклянной двери и принялся сотрясать её ударами кулака, требуя тепла и внимания.
   Шум возымел своё действие.
   Замок открылся. Наружу выглянул озабоченный охранник. Признав Боронка, расплылся в улыбке и распахнул дверь настежь.
   Внутри было тихо и пустынно. Стены, отделанные красным полированным деревом, красочные панно, большие зеркала. Посреди этого великолепия – перевёрнутые стулья на столиках и пожилая уборщица, угрюмо утюжащая шваброй пол.
   – Присаживайтесь, – предложил охранник, уходя. – Я на кухню. Скажу, чтоб приготовили чего-нибудь.
   Боронок уселся напротив Вики. Настроение его было лучше некуда. К сожалению, она не могла похвастаться тем же. Смущение одолевало её, всё в диковинку – первый раз она посещала подобное заведение.
   Поблуждав взглядом, он сосредоточил внимание на ближайшем панно. Красота. Так бы и растворился в ней.
   Мало-помалу состояние Вики приходило в норму. Обживаясь за столиком, она постепенно приходила в себя. Наконец, подавляя остатки робости, осмелилась задать вопрос шёпотом:
   – Мы будем здесь есть одни?
   – Да, – тоже шёпотом ответил он, не отрываясь от панно.
   Послышался плеск воды, мокрая тряпка с размаху ударилась о пол. Уборщица продолжала свою работу, не обращая никакого внимания на гостей.
   Боронок перевёл взгляд на неё, посмотрел с минуту, затем поднялся и пошёл общаться.
   – Убираешь, мать? – спросил он, подходя.
   – Убираю.
   – А завтракала ли ты сегодня?
   Не отрываясь от своего занятия, уборщица недовольно мотнула головой.
   – У нас такое разделение труда, – сказала она. – Вы мусорите, я – убираю. А завтрак мой никого не касается.
   Горьки были слова труженицы. Отповедь любому праздно шатающемуся. Однако Боронок пропустил их мимо ушей.
   – Давай воспользуемся моментом, – предложил он, – устроим общий завтрак.
   Прекратив работу, уборщица выпрямилась.
   – Что за блажь?
   Она кинула взгляд в сторону Вики.
   – А, понятно. Мешаю вам. Извините. Я всегда в это время полы мою. Порядок такой.
   – Сделай исключение.
   – Завтрак? – переспросила она, с недоверием смотря на него.
   Боронок поднял голову.
   – Каждый день над землёй, каждый час, – вдруг запел он, – солнце в бубен играет для нас. И весна наступает, звеня, потому, что ты любишь меня. И-э-э-х! – И, выражая бурю эмоций, затрясся всем телом.
   Глаза уборщицы едва не вылезли из орбит. Такой самодеятельности она не ожидала.
   – Муслим Магомаев! – весело оскалился Боронок. – Вспоминай, мать, молодость. Рано тебе становиться старухой.
   Лёд был растоплен.
   – Эх, парень! – стукнула о пол шваброй уборщица. – Уговорил ведь. Сейчас вымою руки и давай – угощай.
   Они остались в зале одни.
   – В компании нам будет веселее, – сказала Вика, встречая Боронка.
   – Точно, – ответил он, усаживаясь.
   – А ты знаешь эту тётечку?
   Боронок кивнул.
   – Я сын её.
   – Сын?
   – Один из сыновей, – поправился он. – А она – наша общая мать. Если матерям не помогать, они рожать перестанут. Таких, как мы с тобой, больше никогда не будет.
   Вика смотрела на него во все глаза. Шутил он или нет – это было неважно. Сейчас его голосом говорила настоящая и непререкаемая истина.
   Появился охранник. Своё отсутствие он компенсировал с лихвой. Два подноса со свежей снедью были у него в руках.
   Вскочив, Боронок бросился ему навстречу.
   Гуляш с макаронами, бутерброды с красной икрой, яичница… Глаза разбегались. Вооружившись вилкой, без лишних уговоров Вика принялась утолять голод.
   Уборщица вышла к завтраку умытая и переодетая. Усевшись за отдельный столик, оглядела угощение.
   – Куда столько? – изобразила недоумение она. – У меня же зубов нет, всё это съесть. Хватило бы одной яишенки…
   Боронок и Вика переглянулись.
   – У тебя зубы все на месте? – спросил он.
   – Мгм, – жуя, кивнула Вика.
   – Хорошо, – сказал он, разрезая эскалоп. – А то я слишком голодный, чтобы жевать за двоих.
   Внезапный приступ смеха сотряс Вику. Пытаясь совладать с собой и не подавиться, она склонила голову на столик.
   Боронок нахмурился. Подобное поведение за столом было недостойно скромной девушки.
   Покончив с завтраком, они посидели немного, перекинулись парой фраз, поднялись и направились к выходу. Проходя мимо завтракающей уборщицы, Боронок остановился, вытащил несколько купюр и, шепча что-то, сунул их ей в руку.
   Плата за завтрак, догадалась Вика. Выходя на улицу, она оглянулась. Пряча дар на груди и забыв про завтрак, пожилая женщина, расцветая, обретала вторую молодость.
   Боронок предложил прогуляться до машины пешком. Вика ничего не имела против. Идти в паре с богатырём, неустрашимо рассекая собой встречный людской поток, было сродни игре без правил – весьма необычно и приятно.
   Перед самой стоянкой произошло непредвиденное происшествие – на них наскочил какой-то тип с опущенной вниз головой. Вика посторонилась. Тип отпрянул, заметался и, рванувшись вперёд, уткнулся в Боронка. Тот остановился. Тип поднял голову и превратился в молодого набычившегося спортсмена.
   – Хау ду ю ду? – спросил Боронок.
   – Ага, – ответил тип. – В баню мне надо.
   – Хорошо, – сказал Боронок, пристально смотря на него. – Место мне займи.
   – Рядом?
   – Как всегда.
   – О, кей.
   Свободное пространство открылось перед типом. Он устремился туда.
   – Это кто? – спросила Вика, смотря ему в спину.
   – Откуда я знаю? – пожал плечами Боронок. – Первый раз вижу.
   – Но ты ведь с ним общался?
   – Да. Надо было как-то отделаться.
   – Издеваешься?
   – Ничуть.
   – Испугался, значит?
   – Да. Зачем умножать общую немытость? Пусть живёт и моется за нас.
   – Вот оно что! Ну, не знаю как ты, а я – мытая.
   – Чем? – спросил Боронок, принимая насмешливую мину. – Утренней росой?
   – Я принимала душ вчера.
   – Свидетели есть?
   – Нет. Извини, не до того было.
   – Ясно. Надо исправлять положение. По плану впереди у нас общий душ.
   Ага, сейчас. Не дождёшься, решила про себя Вика. И поспешила переменить тему.
   – А где наша машина?
   – Перед тобой.
   Они подошли к «Мерседесу». Выделяясь среди остальных машин, он ждал их, красивый и серебристый, словно птица, застывшая на лету.
   – Встреча на Эльбе, – сказал Боронок, ласково проводя рукой по крылу машины. – Немецкая техника и русская кровь. Садись за руль, – предложил он Вике. – Научу форсировать преграды.
   – Спасибо, – ответила она. – Мне и в пассажирах неплохо.
   – Теряешь много.
   – Ничего. Я переживу.
   – А я думал…
   – Зря. Я родилась девушкой и ею останусь. Менять пол в угоду чьему-то желанию не намерена.
   – В лесу родилась ёлочка, – запел Боронок, открывая дверь машины. – Викторией звалась…
   Вика проворно юркнула в салон. Заняв своё место на заднем сиденье, поёжилась от холода.
   – В лесу гораздо теплее, – заметила она. – Бр-р.
   – А мы скоро согреемся, – пообещал Боронок, заводя мотор. Посмотрел на неё в зеркало.
   – У тебя купальник с собой?
   – О чём ты? Какой купальник? – Она обхватила себя руками. – Это лишнее. Вряд ли в ближайшее время мне удастся согреться до такой степени.
   – Посмотрим, – загадочно повёл бровями Боронок, начиная движение.
   Проехавшись вдоль длинной улицы, он свернул, вырулил на площадь и остановился возле большого аккуратного здания с вывеской «Дом Культуры».
   – Что мы здесь забыли? – спросила Вика.
   – Лето, – ответил Боронок. – Это место, где зима объявлена вне закона. Здесь над ней смеются голышом.
   – C каких пор ДК стал таким местом?
   – C тех пор, как культура рассеялась в массах.
   – И что там теперь внутри?
   – Сауна. Грелка типа люкс.
   – Понятно.
   – Понятно ли? – Он обернулся. – Путешествие продолжается. Ты со мной?
   – Я с тобой в сауну не пойду. Ты что? За кого меня принимаешь?
   – А что мешает? Ты, кажется, назвалась пассажиром. Держи слово. Мы форсируем преграду.
   – Это пожалуйста без меня. Форсируй что хочешь. Я остаюсь в машине.
   Несмотря на решительный тон, слова прозвучали неубедительно. Они никоим образом не отражали настоящих чувств. Простое сотрясение воздуха.
   – Не бойся, – сказал Боронок. – Мы хорошо проведём время. Смоем дорожную пыль. Наши души останутся целы.
   Вика колебалась. То ощущение мира и покоя, обретённое ею с момента их встречи, общение на равных с настоящим мужчиной, всепобеждающая энергия этого искушённого до бесстыдства Казановы – всё висело на волоске, грозя исчезнуть в один миг. И как близка перспектива вновь оказаться на обочине, забытой и брошенной всеми. Внезапно перед глазами возникло лицо мамы, строгое, полное укора и осуждения. Вика опустила голову. Одной было не выпутаться.
   – Выходи, – скомандовал Боронок. – Я выключаю печку.
   Она встряхнула головой. Изгоняя все мысли, собралась с духом, подхватила мандарин – в виде талисмана – и поспешила вслед за ним.
   Внутри ДК было светлым светло. Электричества здесь явно не жалели. У проходной их встретила бодрая старушка в вязаной шапочке с помпоном.
   – Привет, – поздоровался с ней Боронок.
   Старушка, кивнув, настороженно прищурилась.
   – Нелегки шаги, – сказал Боронок с притворной жалостью в голосе. – Еле добрался. Вся надежда на тебя, Индульгенция.
   – Иди, иди, – ответила старушка. – Открыто. Назад пойдёшь налегке.
   – Местная достопримечательность, – шепнул Боронок на ухо Вике. – Сторожиха, заступница всех местных грешников по прозвищу Индульгенция.
   – Где администрация? – обратился он вновь к старушке.
   – Там, где и положено.
   – Ясно. Тогда до встречи. Не скучай. Буду вспоминать тебя в своих молитвах.
   Старушка улыбнулась, обнажая ряды вставных золотых зубов.
   – Гляди, – сказала она, – не переусердствуй. Явлюсь тебе в образе Святой Девы, соблазню и забудешь ты кралю свою. Станешь навеки моим.
   Боронок открыл было рот, чтобы ответить, но осёкся. Юное невинное создание, притаившись, стояло рядом. Смолчав, он обнял девушку и повёл в вестибюль. Старушка была удовлетворена сжатым за спиной кулаком – немым эквивалентом ответа.
   Пройдя вестибюль, они очутились в замкнутом пространстве со множеством дверей. Боронок остановился перед ближней. Рывком распахнул её и вошёл внутрь.
   Трое игроков – хозяева сауны – отчаянно резались в карты.
   – Всем оставаться на местах! – рявкнул Боронок. – Это – тихий шабош.
   Картёжная баталия прервалась. Объявленный шабош снёс головы. Встреча старых друзей преобразила комнату.
   Сторонясь неистовой бури эмоций, Вика шагнула в сторону большого красивого аквариума, остановилась перед ним и уподобилась лежащим на дне, неподвижным, бесстрастно шевелящим плавниками рыбам.
   Она находилась в образе, пока не почувствовала на своих плечах руки Боронка. Ожившая и управляемая им, двинулась к двери. Выход. Здесь её поджидал сюрприз – совершенно голый толстяк в обнимку с двумя прикрытыми простынями девицами.
   – О! – вымолвил он, сталкиваясь с ней. – Какая встреча! Присоединяйся.
   Открытая, простая и бесхитростная любовь к ближнему. Деваться было некуда. Казалось, ситуация безвыходная. Однако Боронок, идущий следом, был настороже – гарантом чести, достоинства и добродетели девушки.
   Раздевалка. Вика медлила. Раздеваться было трудно. Стыдиться своей наготы вполне естественно. А наедине с мужчиной – тем более. Но самому мужчине подобные переживания были неведомы, лишённый каких бы то ни было предрассудков, подавая личный пример, он разделся на её глазах догола в одно мгновение, столь легко и непринуждённо, словно был и не мужчина вовсе.
   Безгрешная телесная свобода открылась перед ней, призывая отбросить ложный стыд и раскрепоститься. Скрепя сердце, она поддалась. Однако полностью лишиться своего начала не смогла – предметами женского туалета на ней остались бюстгальтер и трусики.
   Парная встретила их липким туманом. Усадив её на лавочку и оставив ненадолго одну, Боронок вернулся с огромным пушистым веником. По его виду Вика поняла: предстоит экзекуция. Попыталась протестовать, но силы были неравны – пар и веник без труда сломили сопротивление. Жалеть не пришлось – учинённое насилие в итоге обернулось ярким и неслыханным блаженством.
   Потрудившись над ней, Боронок занялся собственным самоистязанием. Хлёсткие удары веника сотрясали пространство. Лёжа на лавочке животом вниз Вика слушала, приходила в себя и блаженствовала.
   Преображённой она вышла из парной. То было что-то необыкновенное. Настоящий наркотический транс владел ею. Исчезли, растворились границы собственного «я». Кругом всё было общее и родное.
   До душа она дотерпела, а там уже не могла отказать себе в удовольствии и, сбросив досадную обузу – бюстгальтер и трусики – предстала перед Боронком в чём мать родила. Последние различия между ними исчезли. Став спинами друг к другу и замерев под струями падающей сверху воды, они слились единым целым.
   По пути в раздевалку попался знакомый толстяк. Стоя и распивая пиво со своими подругами, он равнодушно глазел по сторонам. Подняв голову и покручивая в воздухе бюстгальтером и трусиками, весёлой юной проказницей обнажённая девушка прошествовала мимо. Оглянувшись, насладилась эффектом. Ничего страшного. Смех над зимой. Дозволено всё. Старуха Индульгенция гарантией отпущения грехов стояла на выходе.
   Усевшись в машину, первым делом Вика придирчиво рассмотрела себя в зеркало. Свежее похорошевшее личико, румяные щёки, алые губы. Хороша купель, ничего не скажешь. Довольная собой успокоилась. Самое время побаловать себя сочным мандарином. Товарищем потерянного талисмана.
   Хлопнув дверью, занял своё место за рулём Боронок.
   – Куда мы теперь? – спросила Вика, очищая кожуру оранжевого плода.
   – Куда глаза глядят, – ответил он. – Нам теперь открыты все дороги.
   Вика промолчала. Общая купель позади, дорожная пыль смыта, тяжкий груз, лежащий камнем на сердце, исчез. И всё это благодаря ему – Боронку. Брат, отец, Коля, Рома – он один в одночасье заменил их всех. Доверие ему безгранично. Пусть продолжается путешествие. Началом всех дорог.
   Одним мандарином дело не ограничилось. Восстановить водный баланс помогли три плода. Утолив жажду, Вика расслабилась и прикрыла глаза.
   – Что с тобой? – спросил Боронок.
   Она открыла глаза.
   – Ничего. Вспомнила своё счастливое детство. Хорошее было время.
   – Жизнь – это лестница. Не жалей о прошлом. Оно – всего лишь ступени.
   – Я и не жалею.
   – Хорошо.
   – Скажи, я – некрасивая?
   Боронок удивлённо поднял брови.
   – О чём ты?
   – Ну, есть красивые девушки и некрасивые. Я – кто?
   – И не то, и не то. Ты сама по себе. Красота твоя особого рода – разделённая.
   – Объясни, – потребовала Вика.
   – Кто-то рождается изначально красивым, а кому-то красота даётся с рождения одна на двоих. Ты из их числа.
   Вика задумалась.
   – А как узнать свою половину? – спросила она.
   – По линии разрыва. Когда исчезнут все огрехи, совпадут выступы и впадины, будь уверена – твоё.
   – Ничего не скажешь – хорошенькое будущее!
   – Не переживай. У тебя преимущество. Прирождённая красота – медаль с двумя сторонами. И обратная сторона здесь чаще всего – одиночество.
   – А как же Стёпка с Илонкой? Они ведь вместе. Любят друг друга.
   – Бывают исключения. Кто-то должен поддерживать эталон. Иначе красота переведётся. За неё всякое уродство принимать начнут.
   Какой умный, подумала Вика. Прямо новый дед. Как будто сговорились вдвоём просвещать её. Она украдкой принялась рассматривать его отражение в зеркале. Резкие мужественные черты, всё в меру, но… никакой особенной красоты.
   – А ты себя кем считаешь? – тихо спросила она. – Красивым или… половиной?
   – Я? – Он усмехнулся. – Я – случай особый. Облако в штанах.
   – Неужели?
   – Да. Я над всей суетой. Не тону, не горю и не плачу.
   – Значит, у тебя изъянов никаких?
   Он вздохнул.
   – Каюсь. К сожалению, есть один.
   – Какой?
   – Женщины, – заявил он, сокрушённо мотая головой. – Не могу без них. Пропадаю.
   Услышав столь откровенный ответ, Вика приняла притворно равнодушный вид и уткнулась в окно. Тайный радостный трепет овладел ею. Вот и сказке конец. Попался!

   Темнело. Естественный свет уступал эстафету искусственному. Взглянув на часы, Боронок остановил машину посреди дороги, развернулся и устремился обратно в Зеленогорск. Уже поздним вечером они подъехали к знакомому ресторану.
   – Давай заглянем, – предложил он. – Самое время для фуршета.
   Он оказался прав. Час пробил. В отличие от утреннего неказистого вида ресторан блистал рекламными огнями, горя желанием угодить едой и выпивкой любому встречному.
   Внутри царило шумное оживление. Несколько столиков посреди зала были составлены в один ряд. Весёлая компания сидела за ними. Хорошо одетые ухоженные женщины и весьма характерного вида, как на подбор, один к одному мужчины. Род занятий последних не вызывал никаких сомнений. Впервые Вика видела перед собой живых настоящих бандитов.
   Официант с подносом, суетясь перед Боронком, просил не мозолить глаза уважаемым людям и пройти в дальний угол. Отмахнувшись от него, как от досадливой мухи, Боронок освободил путь, расправил плечи и двинулся навстречу компании.
   Движение не осталось незамеченным.
   Широкоплечий заводила – коротко стриженый, в расстёгнутой рубахе детина – хмуро уставился на него.
   Боронок остановился. Поднял голову, взмахнул рукой и щёлкнул пальцами.
   – Япона мать! – Красное лицо детины, добрея, расплылось в улыбке. – Кто к нам пожаловал!
   – Наши в городе, – сказал Боронок, улыбаясь в ответ. – Здравствуй, Яша!
   Компания загудела. То было занятное зрелище. Встреча двух вожаков. Неважно, что один из них был без свиты – охраны, товарищей и подруг. Личность, яркая и колоритная, с лихвой окупала всё.
   Потакая общему настроению, Яша усадил гостя и его спутницу рядом с собой. Перед Викой поставили бокал, плеснули жидкости из разных бутылок, потребовали поддержать тост. Она растерянно уставилась на Боронка.
   – Пригуби, – пришёл на помощь он.
   Она пригубила. Сделав глоток, зажмурилась. Все засмеялись. Боронок поставил рядом стакан с нейтральным тоником. Велел на ухо:
   – Глоток их зелья запивай десятком моего.
   Она кивнула.
   – Не перепутай. Иначе отравят.
   Мало помалу страсти успокоились, вина и закуски было вдоволь – хватало на всех, застолье вошло в свою прежнюю колею.
   Осматриваясь, Вика повернула голову. Две соседки сидели рядом. Обе внимательно смотрели на неё.
   – Милая, сколько тебе лет? – спросила одна.
   – Сколько бы ни было – все мои, – ответила Вика, отворачиваясь.
   Соседка хмыкнула.
   – Сразу видно: девочка из приличной семьи. Отличница. Зачем ты увязалась за этим дядей? Что он обещал тебе?
   – Не твоё дело, – огрызнулась Вика.
   – Не кипятись, – оживилась вторая соседка. – Вы такие разные. Скажи, кем он тебе приходится?
   – Кем? А давайте спросим у него. Не возражаете?
   – Нет.
   – Тит, – потянула Вика Боронка за рукав. – Тит.
   – Да, – повернулся он, отрываясь от общения.
   – Кем ты мне приходишься?
   Он нахмурился.
   – Тебя кто-то обидел?
   – Нет. Просто интересуются.
   – Любопытной Варваре нос оторвали. Пусть читают мои мемуары. Там всё написано.
   – Слышали? – с торжествующим видом спросила Вика, повернув голову.
   – Да, – ответила соседка. – Какой мужчина! Наш герой.
   – Ваш? Это вряд ли. Насколько я знаю, про вас в мемуарах нет ни слова.
   – Это досадный пробел. Он будет ликвидирован. Мы с подругой большие мастерицы на этот счёт. Правда, Оля?
   Оля томно закатила глаза.
   – Может, вас познакомить? – предложила Вика.
   – Не надо, детка. Ты кушай, набирайся калорий, тебе расти надо. А мы как-нибудь справимся без тебя. Всё-таки уже взрослые тёти.
   Вика закусила губу. Дама знала себе цену. И та, другая, тоже хороша. Хищницы. Выбрали себе добычу. Ждут момента, чтобы вцепиться и сделать её своей. Но ведь и она не лыком шита. Ночь в машине, баня, теперь пирушка. Пережив такие испытания, под самый конец уступить, сдаться, остаться в стороне? Недолго думая она взяла полный бокал да и выпила его залпом. Вызов принят. Она – настоящая пара Боронка. Хотя бы на время. Пока горит внутренний огонь, жива сила запретного зелья и рядом хищницы.
   Зелье подействовало. Зрение Вики затуманилось, она поплыла. А между тем хищницы не дремали. Самая бойкая поднялась из-за стола, прошлась за спинами и поравнялась с Боронком. Привлекая внимание, коснулась на ходу рукой, одарила горящим взглядом и прошествовала дальше. Большего и не требовалось. Впечатлённый, Боронок ответил Яше невпопад, а затем и вовсе забыл про него, отодвинувшись от стола и уставившись удаляющейся женской фигуре вслед.
   Вика метнула взгляд на оставшуюся хищницу. Та прихорашивалась, предвкушая яркую сцену своего выхода.
   Боронок опередил её. Он потрепал Яшу по плечу, поднялся и отправился по следу первой соблазнительницы.
   Он отсутствовал минут пять, показавшихся Вике целой вечностью. Вернувшись, сел, нагнулся и шепнул на ухо:
   – Радуйся. Сегодня мы ночуем под крышей.
   – Трудно было договориться? – холодно осведомилась Вика.
   – С кем?
   – С хозяйкой.
   – Как ты догадалась?
   – Что она хозяйка? По тому, как ты побежал за ней.
   Боронок пожал плечами.
   – Что же делать? У неё свободная квартира. Не ночевать же нам опять в машине.
   – Бессонная ночь тебе предстоит. Что прикажешь делать мне? Подглядывать за вами?
   – Ты хочешь разделить бессонницу втроём?
   – Вчетвером. Вон та особа тоже желает присоединиться.
   – Да, – удивлённо произнёс Боронок, приглядываясь. – Интересно. Тогда здесь одной ночью никак не обойдёшься.
   Вика задрожала. Неизвестная доселе воительница овладела ею. Она выскочила из-за стола.
   – Ах, если б я был султан… Бабник! Строй свои планы без меня.
   – Ты куда? – встрепенулся Боронок.
   – На кудыкину гору. Путешествие кончилось. Пока.
   Раздетая, в одном свитере, она побежала к выходу.
   Фонари остались позади, шарахающиеся во все стороны прохожие исчезли, вокруг сгустилась кромешная тьма. Бежать дальше было бессмысленно. Словно подтверждая это, где-то совсем рядом завыла бездомная собака. Вика остановилась, согнулась, упершись ладонями в колени, кое-как отдышалась. Выпрямилась, постояла, развернулась и побрела назад, на свет, туда, где находилась последняя связующая с миром нить. Дойдя до первого фонаря, увидела добрую треть компании из ресторана. Впереди, размахивая руками и крича, бежали разгорячённые Яша и Боронок. Её искали. Привлекая общее внимание, она ступила в круг света. Прозревшая компания остановилась. Приходя в себя и радуясь, удовлетворённо загалдела. Поворачивая обратно, оставила Боронка одного.
   Склонив голову, Вика пошла ему настречу.
   Они сошлись.
   – За такое кино полагается возврат билетов, – тихо сказал Боронок. – Сейчас отвезу тебя обратно, где нашёл, оставлю там и забуду нашу встречу как страшный сон.
   Он повернулся и зашагал, не оглядываясь. Вика поспешила за ним. Всю дорогу до ресторана они шли молча. Вика смотрела на его широкую спину, решительную и твёрдую поступь и сознавала: как сказал, так и сделает.
   Перед самым рестораном она начала спотыкаться. Боронок обернулся, зыркнул грозным взглядом. От этого стало ещё хуже. Ноги подкосились, всё вокруг завертелось, хватаясь за ближний фонарный столб, она сползла наземь. Закрывшись руками, съёжилась.
   Боронок навис над ней большой тенью.
   Не в силах удержаться, она содрогнулась и зашлась отчаянным приступом рвоты. Остатки банкета полились рекой.
   – Молодец! – подбодрил он. – Поднатужься, не жадничай. Сбрось всё лишнее до машины.
   В ответ Вика выдавила воздух, всхлипнула и застонала.
   – Эй, бугай! – вскрикнула проходящая мимо женщина с авоськой. – Помоги человеку. Чего пялишься?
   – Интересно – вот и пялюсь, – отозвался Боронок. – Редкая форма ночной фобии. Фонари, фонари, фонари…
   – Негодяй! – вознегодовала женщина. – Споил девчонку и ещё издевается. Вот я сейчас милицию вызову…
   – А я ангелов, – пригрозил в ответ Боронок. – Ухарей крылатых. Вознести тебя, сердобольную, под руки белые до чертогов неземных.
   Сочтя за лучшее прикусить язык и удалиться, женщина исчезла.
   Боронок уставился на Вику.
   – Может, тебя и правда в милицию сдать? – произнёс он, размышляя вслух сам с собой. – В отделение для несовершеннолетних.
   – Не надо, – сказала Вика, утираясь. – Хватит с меня. Я и так уже наказана. Более чем.
   – Да? Тогда прощайся со столбом. Хватит разыгрывать страсть. Взаимности от него всё равно не дождёшься.
   Он взял её за шиворот, легко, словно пушинку, поднял и поставил на ноги. Она уткнулась в него. Железная твердь мышц дышала живым мужским теплом.
   – Не надо меня везти обратно, – попросила она. – Пожалуйста.
   – А куда тебя деть, кто будет нянчиться с тобой? Может быть, Яша?
   Она замотала головой.
   – Старушка Индульгенция?
   Она замотала головой с удвоенной силой.
   – Тогда я не знаю. Больше друзей у меня здесь нет.
   – Я с тобой.
   – Со мной опасно.
   – Ну и пусть.
   Он взял её за плечи. Рывком заставил взглянуть в глаза.
   – Пришла в себя?
   – Ага.
   – Предупреждаю, ещё раз дашь стрекача – прощения не будет. Ясно?
   – Да.
   – Стой здесь. Я за вещами.
   Он вышел из ресторана не один – в сопровождении – вожак, окружённый волчицами. У Вики перехватило дыхание. Отвернувшись и хватая воздух ртом, она вступила в борьбу с собой. Инстинкт, страсть, отчаянный мужской азарт занимали место во главе движения. Горек и неотвратим был отрезок этого пути.
   Хищницы остановились рядом, в шаге от неё, обе уверенные в себе, насмешливые, развязные. Она приняла куртку от Боронка и начала одеваться под их сверкающими взглядами.
   Конечно, всё могло бы измениться в один момент. Подай он только знак и она тут же бросилась бы ему на помощь: одела бы в броню, вооружила бы мечом, а душу бы взяла на сохранение.
   Она оделась. Знака не было. Последняя надежда рушилась. Жестокая реальность открылась ей, ухватила за руку, сдвинула с места и повела за собой в ночь, лишая всех возможностей влияния на ход событий.
   Квартира была обыкновенная, однокомнатная, по внутреннему виду и убранству – типичное пристанище любителей случайных встреч. Хозяйки прошли в комнату. Боронок велел ей следовать на кухню. Спустя несколько минут явился в обнимку с раскладушкой. Заботливо, со знанием дела обустроил место для ночлега.
   Уходя, пожелал спокойной ночи и плотно закрыл за собой дверь.
   Вика легла на своё ложе в свитере. Глаза закрылись. Казалось, было не до сна. Но чувства выработали свой суточный предел. Измученная девичья душа жаждала покоя. Свет угасал, шум исчезал, контакт с окружающей средой, сходя на нет, прерывался.

   …Боронок тряс её за плечо.
   – Где я? – спросила Вика, просыпаясь.
   – Между мной и завтраком, – ответил он. – Подъём. Пять минут на сборы.
   Вика поспешила вскочить с раскладушки. Наткнулась на него. Отпрянула, протирая глаза.
   Он начал убирать спальное место. Сложив в несколько приёмов раскладушку, подхватил её и устремился в прихожую. Вернувшись, зажёг газ, поставил воду.
   – А ты спал? – спросила Вика, приходя в себя.
   – Да, – рассеянно ответил он.
   – А где… остальные?
   – Пали смертью храбрых.
   – Что случилось?
   – Воскреснут – спросишь. Сама выспалась?
   – Да.
   – Это главное. Едем домой.
   Он снял кипящую воду с плиты, заварил растворимый кофе. И отправился в ванную бриться.
   Пользуясь своей неожиданной свободой, Вика выскользнула из кухни, быстрой перебежкой одолела расстояние до комнаты и заглянула в неё. На диване в обнимку спали обе хищницы. Донеслось тиканье часов. Вика поискала их глазами. Нашла. Прямо над диваном. Шесть часов утра. Подобного исхода она и желала. Свои на ногах, чужие пали. Горький отрезок пути пережит.
   На кухне, восстанавливая силы, она торопливо позавтракала чёрствой ватрушкой с кофе.
   Он вышел из ванной, присел напротив, быстро разобрался со своей половиной завтрака. Поднялся, поколдовал над ней, одетую вытолкал в коридор. Спустя несколько минут вышел сам. Она догадалась – попрощался. Ну как же! Оставил здесь частицу своего тепла. Джентльмен.
   Когда они выехали из города, началась метель. Дворники старались, сметали снег со стекла, но справиться с белой пеленой вокруг и улучшить видимость были бессильны. Машина шла на низкой скорости, посылая в пространство яркий свет огней.
   Вика вздохнула.
   – Я забыла позвонить вчера маме. Наверно, меня уже ищут.
   – Не переживай, – отозвался Боронок. – Слишком мало времени прошло. Пока преимущество на нашей стороне.
   – Твои женщины, наверное, уже воскресли, – сказала Вика, притворяясь равнодушной. – Обменялись телефонами?
   – Зачем? – спросил Боронок.
   – Не знаю. – Вика пожала плечами. – Любовь.
   – Это не любовь.
   – А что для тебя любовь? – быстро спросила Вика. И тут же, устыдившись своего вопроса, покраснела.
   – Любовь? Любовь – это душа нараспашку, как у снега за стеклом. – Он глянул на неё в зеркало, улыбнулся. – А румянец – всему начало.
   Бах! Оглушительный хлопок раздался снаружи. Машина осела и пошла вьюном. Уверенным хватом руля Боронок укротил движение, маневрируя, прижался к обочине и, проехавшись по прямой, затормозил.
   – Ух, – перевёл он дыхание. Оглянулся. – Не бойся. Это не авария – всего лишь колесо. Сейчас поправим.
   Он выскочил наружу. Открыл багажник, вытащил запаску, инструмент и занял место у повреждённого колеса. Машина вздрогнула. Вика услышала лязг металла. Восстановительная работа началась.
   Она перебралась на переднее сиденье, сделала погромче радио и запаслась терпением. Мимо, сигналя, с шумом пронеслась большая фура. Страшновато. Слегка встревоженная Вика устремилась к боковому окну, припав к нему, глянула вниз. Боронок работал, сидя на корточках, живой и невредимый.
   Она переместилась обратно. Задумалась. Скоро он вернётся, они поедут дальше, общаясь, продолжат прерванный разговор. Кругом голова, горят румянцем щёки, бьётся пойманной птицей в груди сердечко. Хотя веры Боронку никакой, но ведь каждый человек, пусть даже и самый порочный, пока он дышит, жив изначальной святыней. Той, без которой не прожить и дня. Хотелось верить, что для него, также, как и для неё, этой святыней была любовь.
   Хлопнула крышка багажника. Боронок отошёл полюбоваться плодами своей работы. Повреждение было устранено. Машина стояла на асфальте вновь, как прежде, опорой на все четыре колеса. Удовлетворённый, он отряхнулся и хотел уже было занять своё место за рулём, как вдруг из снега бешеной ракетой вырвалось неуправляемое транспортное средство. Скорость, рёв мотора и никаких препятствий перед собой. «БМВ». Боевая машина братвы. На одной прямой с «Мерседесом».
   Одним прыжком Боронок оказался позади «Мерседеса». Поднял руки, сигналя. И принял удар на себя. Его отбросило на обочину. Машина, чудом избежав столкновения с «Мерседесом», вильнула в сторону, скользнула мимо и понеслась дальше, бесследно растворяясь в снежной мгле.
   Всё произошло на Викиных глазах. Стремительно и неожиданно, так, что крик застрял в горле. Она рванулась прочь из машины, но дверь остановила её. Вне себя от отчаяния, диким зверем она обрушилась на неё. Преграда дрогнула. Освобождённая Вика кубарем вылетела наружу.
   Боронок лежал навзничь на спине, ногами к дороге. Голова его была запрокинута назад, руки раскинуты в стороны, одна ступня боса.
   Вика опустилась на колени перед ним, неподвижным и беспомощным. Затаив дыхание, уставилась в закрытые глаза. Покой казался вечным. Как ни усердствуй – ни бегай, ни кричи, ни сходи с ума – всё тщётно. Страшный исход был очевиден.
   Внезапно веки вспорхнули. Глаза открылись. Она отшатнулась. Терминатор воскрес перед ней.
   – Не бойся, – донёсся до ушей чужой хриплый голос. – Всё худшее позади. Вытри слёзы и принеси из машины куртку, пожалуйста.
   Стремглав Вика бросилась исполнять просьбу.
   Вернувшись, она застала его сидящим. Поза открывающего заново мир. Разутая ступня находилась в центре внимания.
   – Не знаешь, где мой башмак? – спросил он, подняв глаза на неё.
   Вика оглянулась по сторонам. Беспомощно захлопала глазами. Вокруг было белым бело.
   Он махнул рукой. Принял куртку, вытащил бумажник, а из него, порывшись, банкноту. Затем отдал куртку обратно Вике.
   – Садись в машину, закройся и жди час. – Голос его уже обретал знакомые оттенки. – Спустя это время не вернусь – зови на помощь брата.
   – Час, – повторил он, поднимаясь.
   – Куда ты? – испуганно спросила Вика.
   Он промолчал, взглядом и всем видом уже находясь в пути.
   – Тебе в больницу надо, – попыталась остановить его она.
   – После, – сказал он. – Сначала долг верну.
   Подволакивая ногу, он вышел на середину дороги. Остановился, постоял секунду-другую, обернулся.
   – Не поверишь, – крикнул он, – как разуться хочется!
   Нагнулся, снял уцелевший ботинок и, размахнувшись, швырнул его за дорогу. В порыве счастья обретённой первобытной босоты распахнул объятия летящему навстречу снегу.
   Вике стало страшно. Такого Боронка она ещё не знала. Прижимая к себе его куртку, она поспешила в машину. Закрылась, прильнула к окну и замерла, во все глаза следя за ним. Его силуэт, еле видимый сквозь метель, преграждал путь движению. Несколько машин, сигналя, разминулись с ним. Наконец, последняя, визжа тормозами, остановилась. Спустя несколько мгновений, возобновляя движение, тронулась в путь.
   Дорога опустела.
   Отпрянув от окна и переведя дух, Вика отрешённо уставилась в одну точку. Вот и всё. Так устроен мир. Любви без войны не бывает.

   Боль, двоение в глазах, тошнота. Физическая форма оставляла желать лучшего. Но он был жив духом прирождённого бойца – внутренней силой плоти.
   Водитель, довольный щедрой оплатой вперёд, участливо покосился на него.
   – Я чего-то не пойму, – молвил он. – Платишь сотку зеленью, сам при «Мерсе» и – босой.
   – Так надо, – нехотя отозвался Боронок. – Время менять обувь.
   – Это мы за ней гонимся?
   – И за ней тоже.
   Утолив чужое праздное любопытство, Боронок приложил палец к губам. Не до разговоров. Это гонка. Контроль над дорогой превыше всего.
   Водитель, соглашаясь, кивнул.
   Они встретились у поста ГАИ. Замерший чёрный «БМВ» держал ответ перед вооружённым полосатым жезлом хозяином дороги. Судя по всему, стороны договаривались.
   Проехав пост, Боронок дал знак водителю остановиться. Ждать пришлось недолго. Вскоре отпущенная машина промчалась мимо.
   Преследование длилось несколько километров до поворота. Здесь «БМВ» прервал свой путь по дороге и направился к придорожному кафе. Лучшего места встречи было не придумать. Боронок распрощался с водителем, вылез из машины и дал волю своим ногам.
   Экипаж «БМВ» состоял из пары крепких, мордатых, одетых в кожу образин. Оставив машину на стоянке и громко переговариваясь между собой, они пошли трапезничать.
   Устраивать засаду и ждать их возвращения было выше его сил. В руках был подарок водителя – лыжная шапочка. Он одел её и двинулся следом. Шлёпая босыми ногами по кафелю, нагнал пару в кафе. Под недоумённые взгляды окружающих принял облик полоумного, поднял руки вверх и, потрясая ими, заголосил:
   – Там у вас хулиганы колёса воруют!
   Они обежали круг вокруг машины в поисках скрытой угрозы. Никого. Остановившись, повернулись к нему.
   – Чо, бомж, беленов объелся?
   Он промолчал, скрипя зубами. Момент был критический – не до ответа. Позади обидчиков на дороге объявилась патрульная милицейская машина.
   Пара ухмыльнулась.
   – Ха, точно объелся. Гляди, как вылупился.
   – Здесь они, – сказал он тихо. – Прячутся.
   – Прячутся? Ну, ты передай им, чо с машиной случится – вместе ответите. Ремни из вас нарежем. Понял, пугало хреново?
   – Да, – ответил он, провожая взглядом удаляющуюся мигалку.
   – Чо у тебя глаза бегают? Может, ты им уже знак подаёшь?
   Боронок прищурился.
   – Эй!
   – Может быть, – сказал он, радуясь чистому горизонту.
   – Ах, ты падла…
   То были последние слова, брошенные противной стороной в лицо ожившей реальности. Чудовищная сила сшибла молодцев лбами. Лишёнными ориентации истуканами пустила в пляс. Двумя точными свинцовыми ударами, валя с ног, уложила наземь.
   Наскоро обыскав обоих, Боронок обнаружил два кастета, нож и самодельный револьвер. Вооружение достойное разбойников с большой дороги. Немедля, спеша избавиться от криминального улова, он побросал его в кузов стоящей неподалёку грузовой машины.
   Покидая стоянку, «БМВ» устремился в обратный путь. Сидя за рулём, Боронок нёсся исправлять чужую оплошность. Проштрафившийся экипаж, сопровождая его, лежал в полубессознательной эйфории вповалку сзади.
   На расстоянии километра от поста ГАИ он разогнался. Со включенной сиреной и на предельной скорости начал куролесить на дороге. Временное сумасшествие застило глаза. Вскоре впереди показались маяки родных огоньков. Конец страстям. Успокаиваясь, резким поворотом руля он направил «БМВ» в сторону обочины.
   Машина увязла в снегу. Мотор заглох. С радостной миной на лице он вылез наружу, выволок ближнего молодца, помог ему усесться за руль.
   – Чо с машиной сделал? – спросил тот, растерянно тряся головой.
   – А мне не жалко, – оскалился Боронок. – Авария, мать её. Снимай обувь.
   – Чо?
   – Обувь, говорю, снимай. Я ухожу.
   – А я?
   – А ты – герой. Тебя отсюда вынесут.
   Из двух пар обуви одна пришлась Боронку впору. Обувшись, он швырнул лишние сапоги в метель.
   – Ну, что, пацаны? – обратился он к разутым рулевому и товарищу. – Полная сатисфакция. Мы в расчёте.
   – Ты кто такой? – спросили они, сотрясаясь от страха.
   – Царь бомжей. Фигаро босый. Пишите письма.

   Время неумолимо шло вперёд. Несколько раз, отчаиваясь, Вика была близка к панике. Хватала телефон, набирала номер брата и на последней цифре, останавливаясь, брала себя в руки. Час ещё не кончился. Надо терпеть. Нельзя подводить Боронка.
   Муки ожидания прервались внезапно. Хозяин машины, материализовавшись из воздуха, открыл дверь, улыбнулся ей и уселся на своё место. Близкий, родной, с шальным блеском в глазах Боронок.
   – Ты догнал их? – с опаской спросила она.
   – Нет, – ответил он, смотря ей прямо в глаза.
   Вика оживилась.
   – И хорошо! – радостно воскликнула она. – Это самый лучший выход из всех. Ведь неизвестно, чем всё могло бы кончиться. Их поведение говорило само за себя. Я хочу тебе сказать – мы имели дело с самыми настоящими бандитами.
   – Да? А я и не подумал. Шок. Удар был сильный.
   – Вот именно.
   Она скользнула по нему взглядом. Нежданное открытие ждало её. Ушедший босяком, он вернулся при полном гардеробе.
   – А… обувь откуда?
   – Свет не без добрых людей. Жаль, сэконд-хэнд. Но я не привередлив. Спасибо им.
   – Повезло тебе.
   – Ещё как! А ты как пережила это время, не страшно было здесь одной?
   – Ничуть. Меня машина охраняла.
   – Рад слышать, – сказал он, включая зажигание.
   – Она как живая. Имя есть у неё?
   Он посмотрел на неё.
   – Да. Это имя легенды – «Мерседес».
   – «Мерcедес», – повторила Вика.
   – Созвучие наших побед на дорогах, – сказал он, начиная движение.
   Подъезд к съехавшей с дороги машины был оцеплен. «Скорая помощь», милицейские машины с мигалками, горстка отчаянно жестикулирующих руками людей. Суета царила вокруг «БМВ».
   Счастливый конец, подумал Боронок, проезжая мимо. Ребята должны быть довольны – рассчитавшись, он не бросил их в беде.
   – Ой, что это? – уткнулась в окно, увлечённая зрелищем Вика.
   – Авария, – отозвался Боронок. – Сегодня что-то они частят. Одна за другой.
   – Метель. Будь осторожен.
   – Я постараюсь, – ответил он, сосредотачивая всё внимание перед собой.
   Успокаиваясь, Вика отвернулась от окна. Она доверяла Боронку. Они ехали домой.

   Всё обошлось. Санаторный отдых кончился. Мать встретила дочь. Через день домой заглянули Степан и Илона. Укорив Вику внезапным отъездом, поделились сногшибательной новостью.
   – Боронок-то каков! Весь санаторий на ушах. Вернулся из обычной поездки, словно с войны. Живого места нет.
   – Что случилось? – спросила Вика, старательно пряча свои чувства.
   – Молчит. Переделка, видимо, была ещё та. Наверно, и словом нельзя обмолвиться – строжайшая военная тайна.
   – И как он сейчас?
   – Лежит под дренажом, – ответила Илона. – Борется вовсю. Хочет жить.
   – Послезавтра собираемся навестить его, – сказал Степан. – Поедешь с нами?
   – А я при чём? – удивилась Вика. – Ведь он ваш друг.
   Возникла пауза.
   – А я думал…, – начал было Степан.
   – Некогда мне, – оборвала его Вика. – Работы много в школе.
   Степан испытующе посмотрел на неё. Всего несколько дней назад их объединяла общая весёлая компания. И на тебе. Кажется, он плохо знал свою сестру.
   – Привет школе, – сухо пожелал он.
   Вика промолчала.

   Школа. Учительница младших классов Виктория Грекова. Жемчужина педагогического коллектива. Обаяние, ум, компетентность. Вся на виду. И никому невдомёк, что за страсть таится внутри скромной девушки. Минувшее приключение, озаряя текущие будни, продолжалось. Ярким и живым воспоминанием уносилась прочь дорога. В машине двое – она и он…

Глава сорок вторая

   Праздничный день девятого мая был праздником вдвойне. Общестроительные работы завершены. Авральная стихия позади. Накануне Степан рассчитался с наёмной рабочей силой. Её потенциал был исчерпан полностью. Сдача коттеджей под ключ планировалась на середину осени и он рассчитывал обойтись уже силами одной «Константы».
   Несмотря на выходной всё руководство фирмы находилось на стройке. Заканчивался обход коттеджей. У последнего Степан задержался.
   – Слышите что-нибудь? – спросил он, прикладывая ладонь к уху.
   Все обратились в слух.
   – Ветер внутри гуляет, – отозвался Ким.
   – Это дух домового, – подал голос Иннокентич. – Обживается.
   – Здесь он громко обживается, – заметил Генрих Персович. – Шалит.
   – Зовёт в компанию, – откликнулся Мяатэ.
   – Значит, так тому и быть, – подытожил Степан. – Отзовусь. Это и будет моё семейное гнёздышко.
   – Такой вопрос нельзя решать самолично, – сказал с улыбкой Генрих Персович. – Необходимо посоветоваться с хозяйкой.
   – Точно, – поддержал его Мяатэ. – Кстати, а где Илона? – спросил он, обращаясь к Степану. – Давно мы её не видели.
   – Отдыхает, – бросил Степан. И, меняя тему, с серьёзным видом сделал шаг в сторону от коттеджа. – Пошли смотреть коммуникации.
   Он кривил душой. Последний месяц их отношения с Илоной находились в серьёзном разладе. Началось всё в международный женский день. Получив в подарок свои любимые сиреневые герберы, девушка расплакалась. Буквально через день последовало обвинение, показавшееся Степану нелепее абсурда. Оказывается, он отдаляется от неё. Далее претензии последовали одна за другой, потоком. Наконец, обвинив его чуть ли не в измене, она собрала вещи и уехала к матери. Несколько телефонных звонков вдогонку, пара пустых никчёмных встреч. И жизнь порознь целый месяц.
   Задним умом Степан признавал свою долю вины. Первопричина была ясна. Однако поделать ничего не мог. Стройка как никогда требовала полной самоотдачи. Любовь приносилась в жертву.
   Он уходил последним. В воротах, прощаясь с омоновцем Серёгой, остановился.
   – Как служба?
   – Служим, – пожал плечами Серёга.
   – Жалобы есть?
   Солдат промолчал.
   – Забудь про устав, – подбодрил его Степан. – Отвечай как на духу.
   – Тихо здесь.
   – Хорошо. Так и должно быть.
   – Может быть. Только непривычно это. Так мы воевать разучимся.
   Степан задумался.
   – Мы уезжаем, – спустя минуту сказал он. – Проводите нас. Сегодня всё-таки девятое мая.
   Серёга оживился.
   – Пару-тройку залпов в воздух?
   Степан кивнул.
   – Да. Чтобы враги боялись.
   Эхо салюта догнало «Фольксваген» на шоссе. Искоса глянув на сидящего рядом Генриха Персовича, Степан улыбнулся. Омоновцы не жалели патронов. Лесная кукушка, вторя им, куковала вслед. Глас жизни был неукротим. Не стоило даже и открывать счёт – всё только начиналось.

   Тревожные телефонные трели подняли его утром с постели. Он приложил трубку к уху. Она закричала взволнованным голосом Бадяниса:
   – Степан Лексеич, приезжайте срочно в офис. Здесь повестку принесли…
   Спустя час с небольшим Степан держал страшный документ в руках. Оживший Черенков вызывал в суд, оспаривая право собственности на общую землю. Уткнувшись в послание, Степан отчаянно пытался унять пляску букв перед глазами. То был конец праздника и спокойной жизни. Начинался новый раунд борьбы.
   Одному было не справиться. Требовалась квалифицированная юридическая помощь. Он нашёл её в лице седого профессионала из адвокатской конторы на Невском. Пара часов доверительного общения, оплата совместного обеда в ресторане и солидный аванс сделали личную проблему общей.
   Расставшись с адвокатом, Степан отменил все дела и поехал домой. Проезжая мимо заполонившей все улицы красочной агитации, пришёл в себя. Горячая предвыборная пора. Голосуй, или проиграешь. Кажется, он невольный участник этой кампании. Новая современная Россия посылала вызов всем: от президента до строителя. Живи, работай и доказывай день изо дня, каждое мгновение, что ты – первый.
   Суд принял решение о проведении экспертизы представленных конфликтующими сторонами документов. Впереди замаячил месяц неопределённости. Какая-никакая – передышка.
   Через несколько дней после оглашённого судом решения на стройке объявился Черенков. Опознав его и воспрепятствовав входу на территорию, охрана отправила гонца к Степану. Узнав о том, что нежданный гость домогается встречи, Степан поспешил навстречу.
   Они встретились за воротами. Черенков был пьян. Стоя возле «Дефендера» и качаясь, он сотрясал воздух отчаянной бранью. Сзади страхующей опорой возвышался большой лысый человек. Бычья сила охранника вкупе с висящими по его бокам двумя пистолетами в кобурах подогревали и раззадоривали нарушителя покоя пуще выпитого вина. Увидев Степана, а за ним старшину омоновцев с автоматом и бородача Мяатэ, Черенков перестал браниться.
   – Зови остальных, – осклабившись, замахал руками он. – Всех, кто есть. Знакомиться будем. Я ваш новый хозяин. Главный. А вы все сошки. И земля, и дома, и все вы с потрохами – всё моё личное имущество. Кончились игры в кошки-мышки. Давай занимай очередь в светлое будущее.
   Выслушав речь гостя, Степан молча развернулся в обратный путь.
   – Куда ты? – окликнул его тот.
   – Ошибся ты адресом, Черенков, – подал голос Степан. – Здесь все живые. При своём хозяине и деле. Мёртвые души в другой стороне.
   Выругавшись, Черенков выставил вперёд палец с золотым перстнем и угрожающе замахал им.
   – Я разорю тебя, Грека! Месяц, полгода, год – будешь голодранцем. Растопчу.
   Неиствуя, он рванулся было вперёд. Однако охранник был начеку. Устремившись вслед, он сцапал его своими ручищами, остановил и, подавляя сопротивление, потащил в машину. Усадив внутрь, дал команду водителю.
   «Дефендер» тронулся в путь.
   Все уставились ему вслед.
   – Чистой воды провокация, – произнёс Мяатэ. – Расчёт был на наши неадекватные действия.
   – Мы так и подумали, – сказал Степан.
   Повернувшись, он обратился к старшине:
   – Разве законно на глазах у всех среди бела дня разгуливать с пистолетами?
   – У таких всё схвачено, – ответил старшина. – Можете не сомневаться – имеется куча разрешений от всех инстанций, снизу доверху. Кстати, пистолеты у товарища серьёзные. Система Стечкина. Двадцать смертей в каждой обойме.
   Степан вздохнул.
   – Ладно, – сказал он устало. – Уехали и чёрт с ними. Отбой. Закрывайте ворота.

   Утро следующего дня. Время свободное от любых визитов. Степан и Бадянис, разговаривая, стояли перед открытыми воротами. Желанная гостья возникла внезапно в проёме. Привлекая внимание, кивнула обоим, прошествовала мимо и скрылась в штабе.
   Оставив Бадяниса, Степан отправился следом.
   Она успела подготовиться к встрече. Войдя в дом, он застал её поливающей цветы в горшках – за чисто женским занятием.
   С первых же минут общения стало ясно – хорошего ждать нечего. Нервы Илоны были обнажены до предела. Такой её Степан видел впервые. Она была непохожа на себя. Казалось, перед ним открывался совершенно новый незнакомый человек, весьма далёкий от их общего прошлого.
   Уязвлённая его застывшим удивлённым взглядом, Илона прервала общение и демонстративно повернулась спиной.
   Степан отчаялся.
   – Слушай, – сказал он, – мне сейчас не до выяснения отношений. Очень горячее время.
   – Не надо ничего выяснять, – заявила она, повернувшись. – С тобой всё ясно. Тебе нужна победа любой ценой. Дед, братья, я – потери не в счёт. Главное – посёлок. Вершина.
   – Чепуха, – попытался возразить он. – О чём ты говоришь?
   – Ты выдумал химеру и гонишься за ней, теряя всё человеческое, – продолжала она. – От прежнего Степана остались ножки, да рожки. Ты уже далеко не тот, каким я знала тебя прежде.
   – Мне надо бросить всё по-твоему? – вскипел Степан. – Отказаться от своих планов, пасть в ноги какому-нибудь Черенкову, повесить себе на шею ярмо?
   – Не знаю. Скажу одно. Такой, как сейчас, ты мне не нравишься. Я не хочу любить тебя такого. Тебя нет рядом со мной. Пустота. Ты где-то далеко, витаешь, воюешь. А я не хочу ждать. Счастье – это сейчас. Каждый день, час, мгновение.
   – Вот оно как, – потемнел лицом Степан. – Спасибо за правду. И за то, что была рядом, делила поровну тяготы и лишения буден. Надорвалась, любимая? Тяжела дорога? Возвращайся. Дальше путь в наше будущее я осилю один.
   Илона развернулась и устремилась к выходу, стремглав, без оглядки, не произнеся ни звука. Хлопнула дверью. Это было всё, что она хотела ответить ему.
   В порыве негодования Степан бросился к окну. Наткнулся на цветы в горшках. И остановился, обезоруженный. Беззащитна и нежна раскрывала красота лепестки перед ним. Одержимая свободой убегала. Связь рвалась.
   У самых ворот краешек платья встрепенулся, заколыхался на ветру, словно протестуя, но она спешно одёрнула его и, продолжая движение, выбежала наружу.
   До конца рабочего дня Степан не находил себе места. Жизнь, работа, планы – всё теперь одному. Был ли выбор? Вопрос на засыпку.
   У самого «Фольксвагена» он столкнулся с Генрихом Персовичем. Тот спешил на автобус. Тоже домой.
   – Я подвезу вас, Генрих Персович, – тоном, не терпящим возражений, сказал Степан. – Садитесь.
   Седовласый умудрённый жизненным опытом попутчик занял место рядом. Этот человек знал всё. Ему и карты в руки.
   – Генрих Персович, счастье – это химера?
   – Кто вам сказал?
   – Неважно. Есть такое мнение. Я хочу разобраться. Дом, семья, работа – это понятно. Базовые элементы. А настоящее счастье, смысл, ради которого мы живём, это что?
   – Загадка бытия. Тайна Вселенной.
   – Тайна?
   – Да. Чтобы её разгадать, надо прожить жизнь. Пройти сквозь сито испытаний. Расти, учиться, совершенствоваться. Оно манит, это прекрасное далёко. Идя за ним, мы обретаем его в пути. Здесь и сейчас.
   – Мы ведомы?
   – В юности об этом не задумываешься. Прозреваешь позже.
   – Когда приходит конец?
   – Нет. Время уступить дорогу.
   Камень упал с души Степана. Он не один. И есть цель, яркая и настоящая, к которой следует и должно стремиться.
   – Генрих Персович, хотя вы и прозрели, продолжайте путь. Рано списывать себя со счетов. Мы только сработались.
   Архитектор улыбнулся.
   – Я с вами. Насколько хватит сил и меня самого.
   Степан кивнул.
   – Поехали.
   Экспертиза признала документы подлинными. Руководствуясь этим, суд списал всю вину на почившего Крикунова и предложил истцу и ответчику предъявлять претензии к администрации Курортного района. Иск Черенкова остался неудовлетворённым.
   Через несколько дней жалоба истца поступила в вышестоящий суд. Тот отменил решение низшей инстанции и назначил новое разбирательство. На сей раз вердикт был однозначен – в пользу Черенкова. Его право собственности на землю признавалось приоритетным.
   Защитник Степана обжаловал приговор.
   Дело ушло на очередное рассмотрение.
   Тем временем данный спор вдруг привлёк внимание банка-кредитора. Желая погреть руки, банкиры потребовали объяснений. Степан был вынужден объясниться. Цена первоначального кредита возросла втрое.
   К сожалению, в довершение всего не обошлось и без предательства со стороны милицейской крыши. Неожиданным ударом в спину, заморозив все личные контакты и отказав в покровительстве, она сняла охрану.
   Сомнений не было. Схватка шла не на жизнь, а насмерть. Работали все тайные и явные связи подпольного синдиката Черенкова.
   Посёлок был на кону. Стремление победить любой ценой с одной стороны, не меньшая сила сопротивления – с другой. Пока исход схватки был неопределён, оба соперника, сойдясь в пределах одной спорной территории, прилюдно старались держать нейтралитет и не замечать друг друга.
   Илона была в полном неведении относительно проблем Степана. Никаких догадок и дум. Разрыв есть разрыв. Тяжким переживанием её донимало лишь одно – живые цветы. Оставшиеся без вины виноватыми сироты.
   Ясным погожим днём, скучая по своим любимцам и желая забрать их домой, она отправилась на стройку.
   Распахнутые настежь ворота, отсутствие знакомых ребят-омоновцев – стройка выглядела чужой. Однако всё оказалось не так уж плохо. Вопреки самым худшим опасениям цветы были живы. Одна в пустом штабе, радуясь встрече и общаясь, Илона склонилась над ними и забылась.
   Спустя четверть часа в окружении четырёх деловых партнеров ворота стройки минул Черенков. В обнимку с бутылками шампанского компания шла навстречу своему празднику – след в след проторенным девушкой путём.

   Степан ехал на стройку. Переговоры с адвокатом выдались на редкость тяжёлыми. Впереди затяжная судебная тяжба. Следовало запасаться терпением и готовиться к самому худшему.
   Он остановился возле двух «Дефендеров». Вышел из машины. Скользнул взглядом по лакированному блеску джипов и, поминая недобрым словом наглую вражью назойливость, побрёл к распахнутым воротам.

   Шампанское лилось рекой, звучали тосты, здравицы… Илона старалась не обращать внимания на торжество. Стоя лицом к окну, она была целиком поглощена своим делом. Очередное растение, освобождённое вместе с комом из горшка, требовало бережной и осторожной укладки в походное убежище.
   Степан появился внезапно. Изгой. Бредущий одной и той же бесконечной дорогой в свой посёлок. Их взгляды встретились. Опознали друг друга. Слились. Какая-то минута памяти о прошлом счастье. А потом открылись настоящим те, что были за спиной. Увидев их, он вдруг запнулся, вспыхнул и, сходя с первоначального пути, со всех ног, в ярости, бросился навстречу – её защитником.
   Она ужаснулась. Беда. Мальчишка жаждал схватки. Здесь и сейчас – один против всех.
   Сборище за спиной оживилось. Глаза её заметались. Времени на раздумье не было. Переведя дух, она ухватила заколку на затылке, освободила волосы и развернулась. Раскрывшим лепестки ослепительным цветком. Навстречу утренней заре. То бишь, кавалерам.
   Он был почти у самой двери, когда её спина закрыла собой окно. Взрыв веселья, громовые раскаты голосов. Сражённый, он остановился и попятился. Явление Черенкова перед глазами. Чужая пятерня на родном плече…

   Мужское внимание было под контролем. Черенков – упоённый близостью нектара похотливый шмель – радостно и вдохновенно жужжал рядом с юной девой. Казалось, их объединяла одна общая цель… Но время, исчерпав лимит притворства, расставило всё по местам.
   – Я беременна, – обжигая крылья, призналась она ему.
   Складывая лепестки и отворачиваясь, устремила взгляд в окно. Двор был пуст. Конец игре. По щекам её покатились слёзы.

   «Фольксваген» не подвёл. Несмотря на бешеную скорость, прочным сцеплением колёс с асфальтом он остался в пределах дороги. Пар улетучивался. Снижая скорость и остывая, Степан глянул в сторону обочины. Указатели санатория бросились в глаза. Недолго думая он воспользовался моментом и свернул с прямого пути.
   К счастью, искать долго Боронка не пришлось. Они встретились у голубых елей. Согнувшись, тот тащил на себе большую чугунную батарею. За ним шли двое рабочих, несущие две длинные трубы на плечах.
   Увидев Степана, Боронок остановился, распрямился и сбросил свою тяжкую ношу наземь.
   – Перекур, – радуясь, последовали его примеру рабочие.
   Он глянул на них строгим взглядом.
   – Э… тайм-аут, – поправились они.
   Боронок удовлетворённо кивнул головой и направился к Степану.
   – Не жалеешь ты себя, – сказал Степан, жмя ему руку. – Весь в работе.
   – Такова наша доля, – ответил тот. – Лес наступает – надо отбиваться. Ты каким ветром?
   – Вот, заехал попрощаться. Уезжаю в отпуск.
   – Один?
   – Нет. Вместе с Иннокентичем. Поедем на его родину. Пора сменить обстановку. Обрыдло всё.
   – Отдых – хорошее дело.
   – Да.
   – Какой-то вид у тебя взъерошенный, – заметил Боронок. – Всё в порядке? Не бежишь ли ты часом?
   – От кого?
   – Не знаю. Тебе виднее.
   Степан вздохнул.
   – Черенков, гад, покоя не даёт.
   – А как же твоя милицейская крыша? – спросил Боронок.
   – Никак. У неё светобоязнь. Заняла места в партере. Болеет.
   – Ясно. Тебе одному с Черенковым не справиться. Силён, златоперстый.
   – Понимаю.
   – Тогда отступись.
   – Не могу.
   – Подумай. Маловато Солнечное. Двоим здесь не разойтись. Пройдёт время, страсти улягутся, начнёшь всё сначала. Какие наши годы…
   – Солнечное – это особый проект, Тит, – перебил друга Степан. – Я вложился в него не только деньгами. Здесь все мечты. Будущее. Оно сильнее меня.
   Боронок смотрел ему в глаза и сознавал: любые слова будут лишними. Уговоры бесполезны. Глух человек – одержим плодами собственного воображения.
   – Хорошо, что ты приехал, – сказал он. – У нас есть то, что не отнять вовек никому. Бесплатное приложение к жизни – море чистого воздуха. Пойдём, утонем в нём.
   Спустя час, обойдя санаторий по периметру и, убедившись в бездонности моря, они вернулись к «Фольксвагену».
   Боронок развеселился.
   – Представляешь, на днях кольнуло меня под лопатку. Просветили рентгеном, а там – пуля.
   – Пуля?
   – Да. Пятая по счёту. Как первые четыре схлопотал – помню. А эту, хоть убей, нет. Может, они того – размножаются?
   Степан не поддержал веселья.
   – Пуля не размножается – убивает.
   – А я живой, – состроив уморительную гримасу, развёл руками Боронок.
   – Радуйся. Значит, твою пулю ещё не отлили.
   – А может, и нет такой пули. Я – пуленепробиваемый.
   – Свистнет последний раз – узнаешь.
   – Э, нет, Стёпа! В такой момент я постараюсь быть на стрёме. Стреляный.
   – Лучше вовсе не допускать таких моментов. Ведь ты человек, а не мишень.
   Открыв дверь машины, Степан обеспокоенно посмотрел на друга.
   – Кстати, в продолжение данной темы. С этого часа я прошу тебя воздержаться от посещения посёлка. А ещё лучше – вообще забыть дорогу туда.
   Боронок посерьёзнел.
   – Так всё плохо?
   – Хуже не бывает.
   – Даёшь карт-бланш златоперстому?
   – Даю. Надеюсь, он ему дорого обойдётся. Есть план на сей счёт.
   Прощаясь, друзья расстались.
   Медленным шагом Боронок подошёл к оставленной батарее. Она лежала на месте. Рядом, сидя, отдыхали рабочие. Он уставился на них. Они – на него. Время тайм-аута вышло. Перекур только начинался.

   Правда обнажила самое себя. Пришло время чистосердечного признания. Вечером без утайки Илона рассказала матери всё.
   – Ты должна была не ругаться, а открыться ему, – заявила мать, ошеломлённая и растроганная исповедью. – Как только узнала, что беременна. Ведь он твой близкий человек, самый что ни на есть сопричастный и родной.
   – Ему это не надо, – попыталась оправдаться Илона. – Он строитель, фанатик, одержимый своим делом и лишённый всех других чувств.
   – Ты разлюбила его? – спросила мать.
   – Да, – ответила Илона, не задумываясь.
   Мать пристально посмотрела на дочь.
   – А мне кажется, здесь таится совсем иная причина. Тебя страшат перемены – ты просто боишься быть матерью.
   – Ничего удивительного, – тихо сказала Илона. – Это большая ответственность.
   – Да. И никуда не денешься. Таково наше женское предназначение. Надо следовать ему, как делает это твой мужчина. По-моему он подаёт достойный пример.
   – Ты защищаешь его? Может, он дороже тебе, чем я?
   – Взрослей, дочка. Детство кончилось.
   – Кончилось? Тогда где он, мой мужчина? Почему его нет рядом со мной?
   Мать позволила себе улыбнуться.
   – Ты противоречишь сама себе. Если любишь и хочешь любви, не ссорься – иди навстречу.
   Раздумья одолели Илону после откровенного разговора с матерью. Прошла неделя. Правота материнских доводов крепла. Приняв её, она собралась с силами и поехала на стройку – говорить со Степаном.
   Стройка встретила тишиной. Недоумевая, она прошлась вдоль коттеджей. Остановилась. Зияющие проёмы окон и дверей. Пустая брошенная территория.
   Внимание привлекла иномарка, стоящая близ штаба. Живая душа должна была быть внутри.
   И действительно. На втором этаже, обложенный бумагами, сидел человек. Ким.
   – Привет! – обрадовалась Илона.
   Увидев её, он удивился.
   – Почему ты здесь?
   – А где мне ещё быть?
   – Со Степаном.
   – Ну, пока я одна.
   – А…
   – Давненько я здесь не была. Расскажи, что происходит?
   Ким пожал плечами.
   – Мы ушли. Оставили поле боя местному Карабасу.
   – Вот как? Неужели теперь всё это его?
   – Земля. Но не строения. Каждый камушек здесь был, есть и будет наш. Застрахован Первой Страховой Компанией.
   Ким улыбнулся.
   – Стёпка – голова.
   – И что теперь будет?
   – Война нервов. Затяжная – до победного конца. Мы вернулись на нашу базу под Всеволожском. Будем жить, работать и ковать будущую победу там.
   Он посмотрел на неё.
   – Степан без тебя отдыхает?
   – Отдыхает? – переспросила она.
   – Да. Он же сейчас далеко отсюда – в Уральске.
   – Где?
   – В Уральске. Город такой на реке Урал. Известное место. Там Чапаев утонул. Ты разве не в курсе?
   – Я не в курсе, – растерянно произнесла Илона.
   – Так вы что – поссорились?
   Она не знала, что ответить. Ошеломлённая ушатом ледяной воды. Брошенная и забытая, как эта стройка.
   – Тебя подвезти? – спросил Ким, сочувствуя.
   Машинально кивнув головой, она направилась к выходу.
   Он догнал её у самого железнодорожного переезда. Почти насильно усадил в машину. Всю дорогу до дома пытался разговорить. Тщётно. Она молчала, бесстрастная и холодная, как лёд. Нашла коса на камень. Схлестнулись два начала – женщины и матери. И схватка между ними, ослепляя, затмевала всё.

Глава сорок третья

   Уральск. Бывший казачий форпост Российской Империи. Ныне территория суверенного Казахстана. Жара, потрескавшаяся от засухи земля, песок, скрипящий на зубах. И сотворённое гостеприимной роднёй Иннокентича море радушия. Несколько дней Степан утопал в нём, расплачиваясь диковинной для этих мест питерской харизмой. Наконец, опустошённый, сгрёб в охапку прораба и бежал, чтобы, как и положено отпускнику, забыться и насладиться волей. Палатка, рыбалка и дикая природа берега Урала должны были способствовать тому.
   Отшельничество продлилось неделю. Их нашли. И тут же рядом с одинокой палаткой вырос палаточный городок. Любителей подобного вида отдыха прибыло. Оба были только рады. Свободного места вокруг хватало, рыбы в реке было вдоволь, а самое главное – появился шанс уцелеть среди летающего гнуса, кровожадность которого автоматически делилась поровну на всех.
   Однажды вечером, коротая время после весёлой ухи у костра, Степан приметил плывущую по течению лодку. Яркий огонь привлёк внимание гребца. Заработали вёсла, лодка изменила курс и направилась к берегу.
   Последний взмах вёсел и нос лодки уткнулся в песок. Гребец спрыгнул, подтянул лодку к берегу и устремился к костру. Степан приготовился к встрече.
   Неожиданно из темноты навстречу шагнула девушка. Джинсы, футболка, длинная светлая коса. По-хозяйски оглядевшись, она заметила спящих на песке Иннокентича и трёх парней.
   – Чего делаете здесь? – спросила она. – Помощь не требуется?
   – Ты кто? – поинтересовался Степан, приходя в себя.
   – Даша.
   – Спасибо, Даша. Нам не нужна помощь. У нас всё в порядке.
   – Отдыхаете, значит. А чего место такое выбрали? Могли бы поближе к переправе устроиться. Там культурней. Ресторан, прокат лодок и всё такое.
   – Ты сама оттуда?
   – Ну, вот ещё! – фыркнула она. – Меня туда калачом не заманишь. Я сама по себе. Вольная дивчина. И фамилия моя – Река.
   – Река? – удивлённо переспросил Степан.
   – Вы не ослышались. Река.
   – Знал я человека с такой фамилией, – сказал Степан. – Работал слесарем на заводе.
   – На каком заводе?
   – Большом, питерском.
   – Питер, – вздохнула Даша. – Далёкая прекрасная страна.
   – Оставайся, – предложил Степан. – Я расскажу тебе про неё.
   – А вы откуда знаете?
   – Я оттуда родом.
   Даша недоверчиво прищурилась.
   – Странно. Никогда бы не подумала. Я вас за местного приняла. Ну, в крайнем случае – саратовский.
   Степан улыбнулся.
   – Мимикрия. Я хорошо акклиматизировался. Хотя на самом деле коренной питерец, поверь. Кстати, я тебя поначалу тоже спутал. Решил, что ты – мужчина.
   – Тогда мы квиты, – улыбнулась Даша в ответ.
   – Садись, – предложил Степан. – Отдохни немного. У нас уха.
   – Нет, спасибо, – замотала головой Даша. – Мне не до того – надо плыть дальше.
   – Куда? Ночь уже.
   – Ночь – моё время. Река выходит из берегов.
   Он помог ей столкнуть лодку. Провожая, уставился вслед. Скользя по воде, лодка постепенно пропадала из виду. Нос, борт, корма… Вскоре она исчезла. Движение выдавали скрип уключин, да плеск воды от вёсел. Наконец, границы тьмы сомкнулись – стихли и звуки.
   Спустя долгое безвременье, уже лёжа на боку и засыпая, он увидел Илону. Решительная и одинокая, она шла мимо костра. Ночь одолевала день. Река выходила из берегов…

   Утро. Чрезвычайное происшествие. Весь вне себя от беспокойства, Иннокентич метался туда и сюда, прочёсывая близлежащие заросли и шаря по окрестностям. Тщётно. Начальник как в воду канул. Ни ответа, ни привета.
   Остановившись у кромки воды и пристально глядя вдаль, прораб замер столбом. Степан объявился, когда от ночной прохлады не осталось и следа. Солнце разгоралось. Его личное отсутствие принимало масштаб стихийного бедствия.
   Орущая на все лады и размахивающая тряпками толпа дикарей бегала по берегу. Приближаясь и с удивлением взирая на неё, он вспомнил своё первобытное начало. Время и место показать себя. Одинокий клич дикаря был услышан. Толпа обмерла, потом заревела и бросилась навстречу.
   Он был в одних плавках, мокр с головы до ног и безмерно счастлив.
   – Где вы были? – спросил Иннокентич, задыхаясь от волнения и непосильной физической нагрузки.
   – На том берегу. Течение сильное – занесло слегка. Пришлось обратно топать пешком.
   – Мы испугались не на шутку, – сказал кто-то. – С ног сбились. Думали, тебя Чапай на дно утащил.
   Степан улыбнулся.
   – Чапай доволен. Я переплыл реку. Дважды.
   – Зачем? – воскликнул Иннокентич, хватаясь в ужасе руками за голову.
   – Спасался от наводнения. Приснилось, будто затопило всю сушу – воды было выше головы…
   – Грека, – прошептал прораб, признавая начальника.

   С непривычки от долгой ходьбы ломило поясницу. Черенков остановился. Марш победителя. Перед ним два с половиной десятка коттеджей. И все как один – с открытыми дверями.
   Рядом, тяжело отдуваясь, принял неподвижную стойку грузный адвокат. Вытащив пухлой рукой большой клетчатый платок, он начал вытирать обильный пот со лба.
   – Ладные домишки, а? – обратился к нему Черенков. – Сработаны на совесть. Сразу видно – трудились передовики производства. Настоящие спецы. Мастера.
   – Да, – согласился адвокат.
   – А где хозяин? Может быть, он где-то спрятался и мы его не видим? Какие размышления на этот счёт?
   Адвокат отнял платок ото лба.
   – Самозахват земли – преступление из категории тяжких, – сказал он. – Конец всегда один. Этот горе-строитель понял, что не по Сеньке шапка, бросил всё и смылся. Весьма мудро с его стороны.
   – Ты хочешь сказать, что он добровольно оставил всё это?
   – А что ему ещё оставалось? То давление, под которое он попал, сломило бы любого.
   – Рановато он спёкся. Я ожидал от него большего. Тем более – у нас с ним личные счёты.
   – Что вы хотите? Назад он не вернётся. Закваска не та. Судьба этих строений теперь в ваших руках. Как собственника земли.
   – Но суд ещё однозначно не высказался в нашу пользу?
   – А с кем судиться? – Адвокат огляделся. – Ау! – Не услышав ответа, развёл руками. – Нет никого.
   Черенков улыбнулся.
   – Ладно. Когда я смогу распоряжаться этим добром, причём на законных основаниях, так, чтобы комар носа не подточил?
   – Думаю, годик придётся потерпеть. День возвращения кредита станет последним днём нашего строителя. Он разорится. И мы, быстренько воспользовавшись сим моментом, подсуетившись и оформив все необходимые документы, вступим в свои права.
   – Год. А если он учудит что-нибудь за это время?
   – Что именно?
   – Звезду ухватит с неба, например?
   Адвокат усмехнулся.
   – О чём вы говорите, Аркадий Леонидович! Мы держим его бизнес за горло. Откуда взяться такому чуду?
   – Пожалуй, ты прав, – согласился Черенков. – Это я фантазирую. Так и быть, годик потерплю, послушаю тебя. Но, смотри, двенадцать месяцев – это максимум. Больше я не дам тебе ни дня.
   – Будьте покойны. Обойдёмся этим сроком.
   Противник бежал. Все следы указывали на это. Победа. Оглядев последний раз орлиным взором захваченную территорию, Черенков распорядился относительно круглосуточной охраны и отправился восвояси. Пришло время расслабиться, вспомнить о личных делах и навестить свою вторую половину.
   Предупреждённая консьержем о неожиданном визите мужа, жена пришла в замешательство. Что за блажь? Не для того они живут порознь, на расстоянии друг от друга, чтобы являться в гости без предупреждения, когда вздумается.
   Ссоры не вышло. Аркадий был на редкость романтичным, ласковым и нежным. Душка. Одаренная парой колец, вином и дорогими заграничными шоколадными конфетами, женщина была вынуждена смириться с обстоятельствами и поступиться собой.
   Жизнь кипела. Мир скупался оптом и в розницу. Коттеджный посёлок на берегу залива делал сказку былью.

   Степан не поверил Вике. Разыскал Илонину мать. Та, выразив ему своё сочувствие, подтвердила достоверность информации. Как обухом по голове – Илона уехала в Норвегию. Потрясённый, он вернулся домой, к родным. Мать и сестра ждали его.
   – Она бросила тебя? – без околичностей напрямик спросила мать.
   Он потупился.
   – Не знаю.
   – Чего ей не хватало?
   – Возможно элементарной романтики, – подала голос Вика.
   – Прекрати, – махнула рукой мать. – Нужна ей твоя романтика. Лучшей жизни захотелось. Поехала к папе-богачу – на всё готовое. Там замуж выскочит. Наверняка уже присмотрели кого-нибудь из ближнего круга. Сейчас мода на русских невест. Мне кажется, забыть тебе её надо, Стёпа. Чтобы не мучиться и не страдать. Найдёшь себе другую.
   – Другая не нужна, – сказал Степан. – Зря вы меня раньше времени сватаете. И, вообще, – он уткнулся взглядом в свои натруженные мозолистые ладони, – какой из меня сейчас жених? Я и директор, и плотник, и каменщик в одном лице.
   – Она вдвойне предательница, если бросила тебя в такой момент. – Мать взглянула на Вику. – Неужели даже записки не оставила, взяла и уехала?
   Вика промолчала.
   – Ну, вот, – продолжила мать. – Показала своё настоящее лицо. Первые жизненные трудности – и её след простыл. Разве можно с такой связывать свою жизнь?
   Степан опустил голову.
   Чувствуя всю бесполезность дальнейшего разговора, мать замолчала. Слова больше не имели значения. Конец был очевиден. Требовалось время, чтобы горечь материнской правды открылась истиной для сына.

   Вершина 120-метровой башни Тюхонт – подвижный ресторан. В течение часа, вращаясь вокруг своей оси, ресторан совершает полный оборот. Перед глазами за стеклом проплывает синий фьорд Тронхейм, красочная панорама одноимённого города, окрестные горы с зелёными холмами. Умиротворение, покой и благодать царят вокруг. Илона нашла своё убежище.
   Мать была бессильна удержать её. Несколько бессонных ночей, слёзы в подушку, телефонные переговоры с отцом и, наконец, прощание с Родиной – отлёт. Сладкое чувство мести первых дней постепенно притуплялось. Сейчас она даже слегка жалела Степана. Её отпуск продлится дольше, чем его. Неземная красота Норвегии. Отсюда берёт начало вся красота земная. Здесь же родится и новая жизнь, которую она носит под сердцем. Мужайся, Стёпа. Твоя женщина стала узницей материнства. И ты узнаешь об этом последним, в своё время, спустя положенный срок.
   Солнце клонилось к закату. Пришло время собираться в путь домой. Отец хитро подмигнул Хелен и Илоне и обратился к сыну:
   – Посмотри, Ханс, повнимательней, нет ли поблизости крылатого северного оленя? Уж очень не хочется возвращаться поездом.
   Ханс насмешливо взглянул на отца.
   – Вспомнил! Это детская сказка.
   – Почему сказка? – улыбаясь, вмешалась мать. – Возможно, Пер Гюнт действительно летал верхом на олене.
   – Наверняка! – подхватила Илона.
   – Сговорились, – обвёл семью гневным взглядом Ханс. – Летайте себе сами. Земные рельсы надёжней. Меня вполне устраивает поезд.
   – Ладно, – сказал отец. – Так и быть – спускаемся. А олень пусть пасётся на небесах. Придёт время, Ханс поверит в него, как и мы.
   Все заулыбались. Ханс насупился. Смотря на него, Илона вспоминала малыша шестилетней давности. Брат вырос. И, проявляя задатки личности, открыто противостоял большинству. Родная кровь. Было чем гордиться.
   Не спеша они покинули ресторан и спустились вниз. До поезда ещё оставалось достаточно времени. Илона выразила желание встретиться с фьордом. Отец, идя навстречу, решил составить ей компанию.
   Под ногами была твёрдая скалистая порода, поросшая лишайниками и мхом. Чуть поодаль по сторонам радовали глаз цветущие кусты рододендронов. Впереди растилалась величавая и спокойная гладь фьорда.
   – Ты скучаешь по Питеру? – спросил отец залюбовавшуюся природой дочь. – Не-е-т, – замотала головой Илона.
   – Не может быть!
   – Правда. Я забыла про него. Полная амнезия.
   – Я не спрашиваю о причине, – осторожно начал отец, – она должно быть уважительная. Только обычно перед появлением ребёнка на свет люди стремятся оформить свои отношения, создать семью. Такова традиция…
   – У меня будет по-другому.
   – А если Степан не признает ребёнка, отвернётся от вас обоих? Ты подумала о таком исходе?
   – Значит, не судьба. – Илона повернулась к отцу. – Давай оставим эту тему. Не пытай меня. Это больно.
   – Как скажешь, – спохватился отец. И, меняя тему, продолжил:
   – Хелен хочет в самом ближайшем будущем познакомить тебя с хорошим доктором. Не возражаешь?
   – По женской части?
   – Да.
   – Хорошо.
   Внезапно разговор прервался. Прямо перед ними гладь фьорда взволновалась, сопровождаемая плеском рябь, устремившись вдаль, побежала по воде.
   – Что это? – еле слышно спросила завороженная Илона.
   – Дух Святого Олафа, – отозвался отец.
   – В Норвегии тоже есть святые?
   – Да. Как и везде.
   – Удивительно, – сказала Илона после паузы. – Раньше я знала эту страну случайной встречной, проездом. Обычаи, история, земля – всё чужое. Теперь, живя здесь, как будто рождаюсь заново. Я обретаю вторую родину.
   Отец обнял дочь. Молча они устремили взгляды в далёкий горизонт. Святой Олаф знал путь. Знак свыше был красноречив. Следы бежали по воде – началом их общего будущего.

Глава сорок четвёртая

   Последний урок закончился. Класс опустел. Усталая Вика вела счёт лежащим перед ней на столе большой стопкой ученическим тетрадям. Общение с ребятами продолжится дома – долгий зимний вечер она будет коротать, читая их сочинения. Закончив счёт, она остановилась и откинулась на спинку стула. Отдыхая, оглядела класс. Какой он всё-таки огромный без учеников. Что-то блеснуло в дальнем углу. Присмотрелась. Ёлочная игрушка. Она поднялась и пошла ей навстречу. Казалось, ещё вчера праздновали всей школой новый тысяча девятьсот девяносто седьмой год, а на календаре уже – конец января. Как летит время. Она подобрала игрушку, подержала её в руках и положила на полку в шкаф – к остальным.
   Тишина нарушилась. Из-за двери послышались звуки, похожие на отдалённый топот. Постепенно шум усиливался. Внезапно дверь распахнулась, два сорванца, толкая друг друга, вбежали в класс. Увидев её, прямо с порога закричали:
   – Виктория Алексеевна! Виктория Алексеевна!
   – Что такое? – спросила она. – Успокойтесь. В чём дело?
   Мальчишки притихли, переглянулись и в один голос выпалили:
   – Хватит зимовать. Выходите. Весна на улице!
   Она не успела произнести ни слова, как они, весело смеясь, повернулись и исчезли. Вика выглянула за дверь. Понеслись по коридору как угорелые. Маленькая дикая орда. Какая муха их укусила? Что за бред про весну?
   Через десять минут она спустилась с крыльца школы, совершенно позабыв про выходку шалунов. Вокруг была календарная зима, холод, снег, впереди – привычная дорога пешком до троллейбуса. Перехватив поудобней сумку с тетрадями, мельком бросила взгляд на школьный стадион. И обмерла, поражённая электрическим разрядом. Посреди заснеженного поля на фоне серебристого «Мерседеса» сказочным миражом в распахнутой кожанке стоял Боронок. Виновник мальчишечьего экстаза. Большой и взрослый хулиган. Весна.
   Шаг. Заминка. И ноги сами понесли к нему.
   Они сошлись.
   – Ты портишь моих учеников, – сказала она, пытаясь выглядеть как можно серьёзнее и строже. – Как можно издеваться над детьми?
   Он улыбнулся.
   – Мировые пацаны. Краткий обмен телами. Они уже всё забыли.
   – Мог бы явиться сам.
   – Ты что? – почти искренне удивился он. – С моими габаритами? А директор?
   Вика улыбнулась.
   – Как ты меня нашёл?
   – Тебя найти было совсем нетрудно. Гораздо легче, чем твоего брата. Кстати, где он? Мы не виделись полгода. Посёлок занесло снегом. Там шастают чужие люди. Что происходит?
   Застигнутая врасплох Вика пожала плечами.
   – Стёпа очень занят, – машинально ответила она. – У него большие проблемы. На всех фронтах. Илона далеко – в Норвегии. Уехала ещё летом.
   – Да ты что? Вот это да! Садись в машину – расскажешь всё в подробностях.
   Она не заметила, как оказалась в машине. Обустраиваясь на своём знакомом, почти родном, заднем сиденье, пришла в себя. Какое неожиданное начало обычного зимнего вечера!
   «Мерседес» устремился в путь. Целиком поглощённый движением Боронок молчал. Ожидая вопросов, Вика смотрела в окно. Колеся по улицам, они добрались до центра города и остановились у большого фешенебельного ресторана. Роскошные дорогие иномарки бесконечной вереницей уходили вдаль. Вика встрепенулась. То было место, где по замыслу Боронка должно было состояться их общение.
   – Я не пойду туда, – запротестовала она. – Давай поговорим в машине.
   – Почему?
   – Потому что! Я – простая учительница и знаю своё место.
   – А я не могу обсуждать животрепещущие темы в машине, – парировал он.
   – В таком случае, – вознегодовала Вика, чувствуя себя захваченным в плен языком, – я дам тебе новый телефон Степана. Звони и общайся. Сколько угодно, где угодно. А сейчас…
   Она не успела договорить.
   С проворством кошки он выскочил наружу. Открыл дверь и пал перед ней на колено – прямо в грязный снег.
   – Ты что? – всполошилась Вика. – Люди кругом.
   Он поднял голову.
   – На самом деле мне нет ни до кого дела. Вспомни. Сегодня особая дата – годовщина нашей встречи на льду. – Приложил руку к груди. – Я выбрал самое лучшее место для праздника.
   Вика замерла. Шут гороховый. Финал комедии. Как убедительно и легко он разыграл её.
   – Ты испачкался, – тихо сказала она. – Тебя туда не пустят.
   – Пустят. – Он поднялся. – Со мной моя учительница.
   – Я не твоя…, – попыталась возразить Вика, но осеклась.
   Минул год с их встречи. И последние минуты, мгновение за мгновением, компенсировали потерянное время. Не стоило играть таким подарком. Прикусив язык, она была вынуждена принять приглашение.
   Швейцар на входе, приветливо кивая головой, с подобострастием распахнул дверь настежь. Искрящая эмоциями пара на конкурентноспособном авто сулила прибыль заведению.
   Раздевшись в гардеробе, Вика глянула в зеркало и укоризненно уставилась на Боронка.
   – Доволен моим видом? Ресторан и школа – две большие разницы. Мог бы предупредить заранее.
   Боронок окинул её взглядом с ног до головы. Наряд был и вправду чересчур скромен.
   – Броня, – сказал он ради успокоения. – А ключ от неё…
   – Ключ? – переспросила она.
   – В руках добродетели.
   Развязный метрдотель, проводив их к свободному столику близ большого развесистого фикуса, осведомился о вкусах, желаниях и пристрастиях. Усаживаясь, Боронок шепнул ему несколько фраз на ухо. Метрдотель, пятясь, исчез.
   Ресторан был полон. Судя по внешнему виду и манерам, публика представляла собой сливки общества. Чувствуя себя белой вороной, Вика решила не смотреть по сторонам и сосредоточить всё внимание на Боронке и фикусе.
   Фразы, сказанные метрдотелю, оказались магическими. Через считанные минуты столик у фикуса превратился в место образцово-показательного обслуживания. После сервировки и подачи заказанных блюд с напитками, метрдотель отпустил официанта. Сам, отойдя, замер поблизости в позе внимательного и чуткого наблюдателя.
   Чужое пристальное внимание действовало на нервы. Вика пришла в смятение. Растерянная и лишённая покоя, чувствуя себя подопытным кроликом, она никак не могла совладать с собой.
   Заметив её муки, Боронок глянул по сторонам, обнаружил откуда ветер дует и щелчком пальцев поманил метрдотеля к столику.
   – Чего изволите? – с поклоном подошёл тот.
   – Сядь, – велел Боронок.
   Метрдотель сел.
   Боронок наполнил фужер шампанским и протянул ему.
   – Пей.
   – Нам не положено, – вежливо отказался метрдотель.
   Нахмурившись, Боронок отставил фужер.
   – Тогда выкладывай всё на трезвую голову, – приказал он.
   – Что выкладывать?
   – Ты как будто не знаешь?
   – Нет.
   – Не дури. Где живность?
   – Э… Какая живность?
   – Братья наши меньшие. Тараканы.
   – У нас не бывает тараканов.
   – Уверен?
   – Точно.
   Боронок обнял метрдотеля.
   – Будешь пялиться, – сказал он тихо на ухо, – появятся. У меня особый нюх. Я их чую всюду – даже в абсолютной темноте.
   Метрдотель поднялся. Лёгкий нокдаун кружил голову. Всему виной было собственное пустое любопытство. Неловко развернувшись, шаткой походкой, еле держась на ногах, он поспешил скрыться из виду.
   Вика уставилась на Боронка.
   – Ты правду говорил? – шёпотом спросила она.
   – Насчёт чего?
   – Про тараканов.
   Боронок глянул под столик. Оглянулся по сторонам. Повел носом, принюхиваясь. Скользнул настороженным взглядом по блюдам и поднял глаза на неё.
   – Чисто. Зря ты поминаешь всякую нечисть за едой.
   Вика схватила бумажную салфетку со стола и, скомкав её, бросила в него. Уклоняясь, он улыбнулся и поднял полный фужер.
   – С праздником!
   Со вздохом облегчения Вика ухватила свой бокал, подняла его, устремила навстречу и, чокаясь, под общий хрустальный звон ответила:
   – С праздником!
   Она больше не боялась метрдотеля.
   …Шампанское кружило голову. Говорить не хотелось. Она смотрела и слушала. Перед ней был мужчина, настоящий, весь такой, какой есть, без прикрас и иллюзий, смешной и сильный одновременно, цельный. Меркли школьные будни и проблемы, стирался из памяти коллега-ботаник Виталик, которого прочила ей в мужья сердобольная завуч Елена Сергеевна. Исчезали шоры, оковы и покрова. Внутри пробуждалась стихия, далёкая и, казалось, безнадёжно утраченная.
   Неожиданно он пригласил её на танец. Обрадованная, она выпорхнула из-за столика. Уткнувшись ему в грудь лицом, забылась. Спустя время, оживившись, призналась, что ей не нравится музыка. Чуть помедлив, добавила:
   – Хочу Джо Дассена.
   Боронок оставил её. Музыка стихла. Прошло немногим более пяти минут. Вернувшись, он обнял её и в этот момент девичье желание исполнилось – приветом из юности ожил и запел на весь зал чарующий родной голос француза. Публика встрепенулась. Эхо ушедших лет поразило её в самое сердце. Не в силах совладать с потоком нахлынувших чувств, дамы и господа – сливки общества, объединённые общим советским родством – повскакивали с мест и устремились в открытое пространство танцевальной зоны.
   Толпа и время жаждали разлучить их. Изо всех сил Вика держалась за Боронка. Среди общего восторга страх доминировал над ней. Остаться с ним. Во что бы то ни стало продлить эту встречу. Ради этого она была готова пожертвовать всем.
   Когда они вернулись за столик, был уже глубокий вечер. За окнами горели уличные фонари. Сумрак в зале рассеивал мягкий рассеянный свет настенных ламп.
   – Время позднее, – сказал Боронок. – Тебе пора домой.
   – Не хочется, – ответила она.
   – Ты учительница. Должна подавать пример.
   – Я охотно забыла бы об этом, – заявила она, вызывающе смотря ему прямо в глаза.
   Боронок насторожился. Для проверки взял её руку. Ощутил реакцию. Сомнений не было. Чистосердечное признание.
   – У нашего праздника не должно быть конца, – прошептала она. – Слышишь?
   – Да, – ответил Боронок.
   Расплатившись, он поднялся и увлёк её за собой к выходу.
   Дорога изобиловала препятствиями. Пробки, ремонтные работы, неожиданная проблема с бензином… Наконец, преодолев всё, уже в кромешной тьме, они добрались до санатория.
   Дверь тайного подземного убежища распахнулась перед ними. Свет, гул работающей вентиляции, матрас…
   Часы пробили полночь. Нестерпимый жар объял Вику. Иного выбора не было. Топящей всё на своём пути стихией море выходило из берегов…

   Приближался конец последнего урока. Стоя у доски, она диктовала домашнее задание. Долгожданный звонок застиг на половине фразы. Закончив её, она сделала шаг вперёд, ухватилась за стул, опустилась на него и уставшим тихим голосом, прощаясь, отпустила учеников.
   Класс опустел. Оставшись одна, она закрыла глаза. Не до покоя. Вчера в пучине страстей она забылась настолько, что разом потеряла всё: стыд, целомудрие, достоинство и – даже страшно подумать – сочинения доверенных ей детей.
   Она открыла глаза. Так жить нельзя. Грех велик. Надо решать, кто она – учительница или…
   Внезапно, прерывая думы, из-за окна донеслись звуки автомобильного гудка. Точка – тире – точка… Она уловила что-то знакомое, личное, адресованное именно ей.
   Поднявшись, подошла к окну. Посреди школьного стадиона в окружении мальчишек стоял серебристый «Мерседес». Машина, голосующая пассажиру.
   Не помня себя, она развернулась, бросилась к шкафу, схватила в охапку одежду и, хлопнув дверью, стремглав побежала по коридору.
   Мама, дети, школа, простите. Всему виной любовь. И нет от неё защиты.

Глава сорок пятая

   Клиент выглядел респектабельно. Несмотря на то, что кредит обошёлся ему недёшево, он расплатился и остался при своих интересах, весьма далёким от нужды закладывать последнюю рубашку.
   – Поздравляю, – осклабился банкир. – Кажется, ваши проблемы улажены. Как вам это удалось? Ведь, насколько мне известно, стройка заморожена?
   – Иными словами – откуда деньги? – улыбнулся Степан.
   – Вот именно!
   – У моего бизнеса оказались глубокие корни. Они и спасли.
   – Ну что же, ещё раз – поздравляю!
   – Спасибо.
   – Предлагаю продолжить сотрудничество. У нас новая льготная программа кредитования. Мы…
   – Не трудитесь, – перебил Степан. – Вашу железную хватку я запомню надолго. Признайтесь, вы были в доле с Черенковым?
   Банкир пожал плечами.
   – Бизнес есть бизнес.
   – Хороший бизнес, – сказал Степан. – Мне – банкротство и разорение, вам – все плоды.
   – Так сложились обстоятельства. Вы сами обратились в банк. Вас никто не принуждал.
   – Я брал кредит.
   – Вот именно.
   – Становиться дичью в мои планы не входило.
   Банкир промолчал.
   – Такова моя плата за учёность, – продолжал Степан. – Теперь буду знать, что кроме нечестных судей есть продажные банкиры. Наши отношения закончены.
   – Как вам будет угодно, – посуровел банкир. – Надеюсь, вы будете держать язык за зубами.
   – Ничего на этот счёт обещать не могу.
   – Смотрите, – сухим надтреснутым голосом пригрозил банкир, – как бы не пришлось пожалеть. Ведь сами вы отнюдь не святой.
   Степан поднялся.
   – В отличие от тебя, кошелёк, – сказал он, – я свои деньги зарабатываю. Мои грехи не чета твоим. Я оправдаюсь перед любым судом. Прощай.
   На улице была весна. Степан поднял голову, расправил плечи и вздохнул полной грудью. Долги уплачены. Все страшные и тяжёлые испытания позади. Впереди возвращение в Солнечное, встреча со своим любимым детищем, воплощение в жизнь мечты.
   Сев в машину, он скользнул взглядом по приборной доске и вспомнил, что в ближайшие часы несвободен. Семейное торжество. Виновница – пропавшая и живущая который месяц вне отчего дома сестра – обещала предстать перед всеми в новом свете. Интересно, узнает ли он её?

   Куда же он подевался? Вика блуждала среди сосен, осторожно пробираясь вглубь леса. Игра в прятки без шансов на успех. Пропал, как сквозь землю провалился.
   Его выдала хрустнувшая под ногой ветка. Она обернулась. Незаметно подкравшийся сзади, он замер в пяти шагах от неё. Улыбка до ушей. Большой нашкодивший ребёнок. Разве можно было когда-нибудь предположить такое? Её избранник – сам Боронок.
   Буквально через день после первой близости, сняв квартиру в городе, он пригласил её туда полноправной хозяйкой. Без колебаний, к ужасу матери, она приняла предложение. Их совместная жизнь длилась уже третий месяц. Конечно, не всё так гладко, временами беспокоит, терзает самолюбие и душу его дикая варяжья натура. Однако девушка крепилась. Всё пройдёт. Линия разрыва совпала, росла привязанность, они становились единым целым и это было главное, что вселяло веру.
   Она пошла ему навстречу.
   – Ты в сговоре с лесом?
   – Жаль, ты рано догадалась, – открыл он объятия. – Ещё немного и я бы сцапал тебя.
   – Цапай, – сказала она, сближаясь.
   Он дал волю своим рукам. Поднял её, покружил в воздухе, вернул на землю и поцеловал.
   Обнявшись, они пошли к машине.
   – Не хочется уезжать, – сказала Вика, усаживаясь на заднее сиденье. – Здесь так красиво!
   Занимая своё место за рулём, Боронок улыбнулся.
   – Сыграем свадьбу, вернёмся. Поселимся здесь и будем жить втроём под открытым небом целый месяц. Ты, я и наш «Мерседес».
   – Я согласна, – обрадовалась Вика. – Это будет волшебное время. – Она мечтательно улыбнулась. – Мы родимся заново. Виктория и Кит.
   Он промолчал. Упрямая девчонка. Опять за своё. Не первый раз он слышит про этого Кита. Неужели и вправду простой сменой имени можно добиться перевоплощения: отречься от прошлого, избавиться от грехов, искупить всё? Однако, как бы то ни было, приходилось признать, эта хрупкая натура – залог успеха любого дела. Обнажив свой кладезь любви, огромный и неисчерпаемый, как море, она залечила раны, вернула растраченные силы, сделала его, потрёпанного временем старика, вновь молодым. И если действительно есть такой шанс, хотя бы один из тысячи, тогда здравствуй, Кит! Сотвори чудо. Будь новым Титом.
   Он встряхнулся, подмигнул Вике и поворотом ключа включил зажигание.

   Встреча приближалась. Дома полным ходом шли приготовления. Степан застал родителей врасплох.
   – Ох, слава Богу, это ты! – со вздохом облегчения произнесла мать, увидев его на пороге. Она была в бигудях и фартуке. – Мы испугались – думали, гости.
   – Расслабьтесь. – Степан взглянул на часы. – Времени ещё целый час.
   – Стёпа, а мы ведь знаем этого парня, – сказал отец, здороваясь. – Виделись в Солнечном. Большой такой, всё время рядом с тобой был.
   – Да, – подтвердил Степан. – Это мой друг.
   Отец пожал плечами.
   – Как они стали парой – не понимаю. Он – взрослый, тёртый жизнью мужик. Вика – девочка. Что между ними общего?
   – Стёпа, а действительно? – заволновалась мать.
   – Успокойтесь, – сказал Степан. – Он мужчина хоть куда. Надёжный, как скала. Хватит мучаться и изводить себя. Всё будет хорошо. Дайте поесть, с утра во рту ни крошки.
   Ровно через час в дверь позвонили. Первым с букетом алых роз вошёл Боронок. За ним – удивительно похорошевшая и счастливая Вика. После краткого бурного представления мать разглядела красивый богатый наряд дочери, отметила яркие перемены и увела её за собой на кухню – опознавать.
   Отец устремился в комнату открывать шампанское. Степан, воспользовавшись общей суматохой, позвал Боронка на лестницу перекурить.
   Они вышли, закурили. Боронок перевёл дух.
   – Будешь пытать? – спросил он.
   – Нет, – ответил Степан. – Я хорошо знаю вас обоих. Если вы вместе, значит, так тому и быть. Закон природы.
   – Можешь верить мне, – глаза Боронка блестели, – всё, что происходит между нами, я переживаю впервые. Это любовь.
   – Верю, – кивнул, улыбаясь Степан. – Любите друг друга. Я вас благословляю.
   Боронок расчувствовался. Не зная, что делать с сигаретой, бросил её.
   – Спасибо, Стёпа. Скажи мне, как твои дела? Что с посёлком?
   – Посёлок мой. – Глаза Степана загорелись. – На днях выкурю оттуда Черенкова. Раз и навсегда.
   – Рад слышать. Молодец! Илона нашлась?
   – Здесь не везёт. – Взгляд Степана потух. – Далеко Илона.
   – И ни весточки?
   – Нет.
   – Ничего. Я верю – вы всё равно будете вместе. Того яркого прошлого, что было между вами, не забыть.
   – Будем надеяться на лучшее, – сказал Степан, бросая свою сигарету. – Не мытьём, так катаньем, возможно, всё и образуется.

   – Что это за филькина грамота?
   – Там всё написано, – ответил адвокат, потупившись.
   Принимая из рук адвоката документ, Черенков почуял неладное.
   Поднеся бумагу к глазам и, забыв про свою близорукость, углубился в чтение.
   – Претензия. Предлагаю в месячный срок освободить незаконно занятую территорию. В противном случае… – Он замолчал, бегло пробежался глазами по остальному тексту и, остановившись на подписи, произнёс по слогам:
   – Директор строительной компании «Константа» Греков.
   Поднятый вверх документ затрепетал в воздухе.
   – Это что такое, Штейнбах? – возопил Черенков в гневе.
   Адвокат развёл руками.
   – Борьба.
   – Какая борьба? О чём ты? Борьба закончилась год назад, когда этот Греков сбежал отсюда. Ты говорил, что необходимо только время, чтобы уладить все формальности.
   – Я уповал на скорое банкротство, разорение. Однако этот человек сумел воспользоваться временем, провёл нас, банк. И сейчас…
   – Что сейчас?
   – Силён как никогда. Говорят, он наладил монопольное производство бетона под Всеволожском, строит дороги, ремонтирует ясли и детские сады. По слухам якшается с правительством области – первыми лицами.
   – Круто. Куда ни глянь – там Грека. Так что ли?
   – Увы.
   Невольный смех сотряс Черенкова.
   – Вот оно, чудо! Ухватил-таки звёзду с неба, строитель! Ай да, Грека!
   Он уставился в документ.
   – Что же получается? Меня просто провели на мякине. Я считал себя хозяином посёлка, а оказалось – целый год бесплатно караулил чужое добро.
   – Послушайте, – начал было адвокат.
   – Да пошёл ты! – оборвал его Черенков, комкая и бросая документ наземь. – Наслушался тебя и твоих советов. Хватит. Завтра же продам всё или снесу бульдозером к чёртовой матери. Моя земля.
   Адвокат сник.
   – К сожалению, это невозможно, – пролепетал он.
   – Почему это? Кто мне помешает?
   – Дома застрахованы. Первая Страховая Компания – деловой партнёр «Константы». У них общий бизнес.
   – Первая Страховая? – насторожился Черенков. – Та, что мелькает по телевизору?
   – Она самая.
   – Перекупи их. Займись этим немедленно.
   – Поздно. Они связаны договорными обязательствами. В этом случае репутация дороже любых денег.
   – И что дальше?
   – Будем думать. Безвыходных ситуаций не бывает.
   – И какие перспективы?
   – Честно говоря, наши шансы невелики. Учитывая все открывшиеся новые обстоятельства, проще было бы договориться с Грековым.
   – Пойти на попятную?
   – Это в интересах нашего дела.
   Черенков облизал пересохшие губы.
   – Валет! – крикнул он.
   Из-за двери показалась секретарша.
   – Я сказал – Валет! – рявкнул Черенков.
   Секретарша скрылась. Вместо неё появился охранник.
   – Валет в городе, – отрапортовал он.
   – Так найдите мне его!
   Охранник исчез.
   Спустя несколько минут зазвонил телефон. Черенков поднял трубку.
   – Валет? Я. Слушай меня внимательно. Здесь объявился человек – из недобитков. Угрожает мне расправой. Беспредельничает. Хочет сорвать куш. Займись им.
   Лицо адвоката вытянулось.
   – Даю три дня сроку.
   Положив трубку, Черенков удовлетворённо крякнул.
   – Вот так, Штейнбах. Больше у меня нет никаких юридических проблем. Конец головной боли.
   – А как же Первая Страховая?
   – А что Первая Страховая? Был человек – и нет человека. Им придётся иметь дело со мной. Готовься оформлять документы.

   Посёлок был пуст. Территория изобиловала следами пребывания чужих. Прямо перед входом на стройку пиком вызывающего варварства горела, чадя, гора автомобильных покрышек.
   – Власть сменилась, – подал голос Ким.
   – Дышать нечем, – сказал Степан, морщась от едкого дыма. – Надо бы потушить.
   – Не надо, – махнул рукой Иннокентич. – Пусть догорают – мороки меньше.
   – Украли целый год сволочи, – сквозь зубы процедил Мяатэ. Борода его топорщилась. Щёки горели румянцем. – Сейчас бы здесь жизнь вовсю кипела.
   – И это тоже жизнь, – сказал Генрих Персович. – Самый натуральный пережиток каменного века, ниспосланный нам как испытание. Дай Бог, чтобы все вражьи козни улетучились вместе с этим дымом. Будем надеяться, что всё худшее позади.
   Раздалась трель телефонного звонка. Все встрепенулись, хватаясь за свои телефоны. Однако общая тревога оказалась ложной. Взволнованным голосом матери Илоны заговорил мобильный Степана. Не дыша, он целиком обратился в слух. И услышал то, что желал услышать больше всего каждое мгновение последних месяцев. Илона возвращается.
   Добрая весть мигом поменяла все планы. Сложив свои полномочия и отдав необходимые распоряжения, весь вне себя от волнения он попрощался, сел в машину и устремился в город. Самолёт прилетал завтра в два часа дня. Необходимо было подготовиться.

Глава сорок шестая

   Боронок был счастлив. Родители Виктории, признав его достойным выбора дочери, благословили их союз. Впереди были чудесные перемены – свадьба, конец старой разгульной жизни, умиротворение и покой в семейном кругу рядом со своей любимой. Широко распахнулась душа Боронка – навстречу всему свету.
   Он находился с Викторией в родительской квартире, когда Степан забежал на минутку, дабы поделиться своей радостью. В аэропорт они отправились вдвоём: Боронок не мог оставить друга одного в такой момент, да и чего греха таить – самому усидеть на месте было невозможно.
   Тормоза оказались востребованы у цветочного магазина. Здесь накануне Степан оставил заказ. Тот был исполнен. Цветы – сиреневые герберы – ждали.
   – Куда столько? – спросил Боронок, недоумевая при виде сказочно красивого изобилия лепестков.
   – Цветы не роскошь – язык общения, – объяснил Степан, улыбаясь. – Чем больше, тем лучше. Доверимся красноречию природы.
   Боронок подошёл к цветам вплотную. Встретился взглядом с молоденькой продавщицей. Уловил горячую поддержку слов друга. Ухватывая и прижимая к груди охапку яркой сиреневой жизни, зажмурился.
   – Общаться, так общаться.
   Расплатившись, они вышли из магазина. Продавщица подошла к стеклянной двери. Провожая их, пунцовая от волнения она была сродни цветущим за спиной питомцам. Мечты сбываются, когда встречаются на свете такие парни.
   Половина первого дня. Цветник благоухал за спинами. Сидя за рулём, Степан предвкушал близость встречи со своим счастьем, сам не свой в стремлении как можно быстрее увидеть любимую, прикоснуться, обнять её и слиться воедино в порыве общего прощения. Нет строителя Степана Грекова, нет красавицы Илоны, позади все распри и обиды, лебедь, взмыв в поднебесье, летит навстречу своей лебёдушке…
   Зелёный свет, горя неугасимым добрым знамением, сопровождал путь. Друзья были безмятежны и веселы. Солнце, играючи, плясало на лицах. Ни облачка. Все препятствия – в небесах и на земле – были рассеяны.
   Тень появилась внезапно. Многотонная махина в один миг заслонила всё перед глазами. Таран.
   – Беги! – закричал не своим голосом Боронок, выпрыгивая на ходу из машины.
   Степан вцепился в руль. Удар. Лобовое столкновение смешало землю и небо. Превосходство властелина дороги было неоспоримо. Уносясь прочь, «Камаз» продолжил свой путь.
   Уцелевший Боронок поднялся с обочины, огляделся и кинулся к искорёженному «Фольксвагену».
   Дверь заклинило. Он рванул её изо всех сил. Оторвав, открыл проём.
   Степан был без сознания, левая ближняя рука его, сломанная в нескольких местах, висела плетью, окровавленная голова опущена на грудь.
   Боронок отцепил пристяжной ремень, отбиваясь от раздувшейся подушки безопасности, подхватил и потащил друга наружу. Вытащив, положил на асфальт. Глянул на лицо. Белое-белое. Казалось, всё – конец.
   – Дыши, Стёпка! – закричал Боронок, размахиваясь и ударяя его по груди. – Дыши!
   Удары и крик возымели своё действие. Лицо ожило.
   Сражённой птахой Боронок понёс Степана навстречу движению. Взвизгнули тормоза встречного джипа. Выскочивший парень, распахнул дверь. Через несколько минут они уже мчались в направлении ближайшей больницы.
   По пути Боронок не оставлял раненого в покое ни на секунду. Он непрестанно разговаривал с ним, тряс, хлестал по лицу, призывая биться за жизнь, сопротивляться, бороться.
   Областная Клиническая Больница. Ворвавшись внутрь со своей ношей, Боронок передал эстафету врачам.
   Пришло время формальностей. Вопросы следовали один за другим. Когда дошла очередь до фамилии пострадавшего, не раздумывая, он выпалил:
   – Грека!
   – Как? – переспросили его.
   – Грека! – повторил он.
   И замолчал. Разве объяснишь? Грека. Дух, боевое прозвище, второе «я» друга. Сейчас, как никогда, они должны были быть вместе.
   Уходя из больницы, Боронок задержался на пороге. Тяжёлое предчувствие сдавило грудь. Встретятся ли они ещё на этом свете? Страшным было настоящее, неизвестным будущее. Единственным выходом казалось одно – идти вперёд…

   Высота – десять тысяч метров. Гудят самолётные двигатели. На руках Илоны, витая в розовых снах, спит двухмесячная дочь. Рядом дремлет отец. Вот и закончились норвежские каникулы. Радость маме – семья воссоединяется, возвращается блудная дочь, и не одна, а с внучкой. Вчера извещённая по телефону мать сперва не знала, что и сказать. Затем, придя в себя, тоном, не терпящим возражений, заявила, что её будет встречать Степан. Соглашаясь, Илона промолчала. Время обид прошло. Следовало оставить всё плохое в прошлом и начинать жить заново.
   Посадка. Они сошли на землю. Прошли все барьеры. Устремились навстречу морю встречающих. Смешались с ним. Мельтешение лиц перед глазами. Все были сплошь чужие. Своих – никого. Постояли, огляделись, убедились – радостной встречи не будет. Виной всему, вероятно, как всегда, неотложные дела.
   – Поехали домой, – устало сказала Илона, качая малютку.
   Отец, кивнув, отправился искать такси.
   Ожидая возвращения отца, Илона начала ходить взад-вперёд по залу, поглядывая на взлётное поле за окном. Погруженная в думы, забыв про время, кинула случайный взгляд назад и застыла от неожиданности. Боронок. Таким она видела его впервые. Он был непохож на себя. Большой птенец, случайно выпавший из гнезда.
   Она замахала ему свободной рукой. Он заметил её. Пошёл навстречу, внимательно приглядываясь к ребёнку на руках.
   – Это твой? – спросил он, подходя.
   Раздражение охватило Илону.
   – Обычно сначала люди здороваются, – заметила она, нахмуриваясь. – Где твои манеры, Тит?
   Он отмахнулся.
   – Мне не до манер.
   – Как время меняет людей, – сказала Илона сама себе. – До неузнаваемости.
   – Я за тобой.
   Она насмешливо взглянула на него.
   – С каких это пор ты прислуживаешь Степану?
   – Он…
   – Я знаю, где он, – нетерпеливо перебила она. – Пусть там и остаётся. Нам не по пути. Пока. Рада была повидаться.
   – Постой, – остановил он её таким порывом, что она даже вздрогнула. – Два часа тому назад мы были вместе в одной машине. Спешили увидеть тебя. Степан, я и ромашки.
   Илона замерла.
   – Авария, – глухо сказал Боронок и протянул ей большой сиреневый лепесток – всё, что осталось от цветов – знаком подтверждения и доказательства правды.
   Свет поплыл перед глазами, ноги подкосились, момент был из ряда вон выходящих, но вопреки всему следовало устоять – на руках была дочь.
   – Что с ним? – тихо спросила она, овладевая собой и принимая лепесток.
   – Он в реанимации.
   – Как это могло случиться? – после затяжной паузы вновь задала вопрос она.
   – Такое случается каждый день, сплошь и поперёк. Этого не замечаешь, пока оно не коснётся тебя лично. Тогда понимаешь: дорога есть дорога. С ней шутки плохи. Пойдём, я отвезу тебя домой.
   – Я не одна. Со мной отец. Он ищет такси.
   – Пойдём, – с тоской во взгляде повторил Боронок.
   Олег Барышинский был занят оживлённым общением с несколькими таксистами. Илона отвлекла его. По пути до «Мерседеса» поделилась нежданной бедой. Последний светоч жизни, коим выглядел отец, угас.

   Переговоры с представителями Первой Страховой Компании длились без малого полчаса. За это время Черенков, говорящий без умолку, успел осипнуть.
   Страховщики же – двое молодых людей приятной наружности, сидящие напротив и хранящие каменные выражения лиц, были немы, как рыбы. Запас красноречия близился к концу. Черенков решил использовать последний довод.
   – У меня хорошие отношения с местной администрацией. Более чем хорошие – доверительные. Что будет, если земля посёлка вдруг понадобится государству?
   – Зачем? – встрепенулись страховщики.
   – Ну, не знаю… Например, под строительство многоквартирного жилья для бедных. Или прокладки какой-нибудь подземной коммуникации. В наше время всё возможно.
   – Вы фантазёр.
   – Возможно. Но, – Черенков многозначительно поднял палец, – именно я – гарант неприкосновенности земли. Любые самые сложные и непредвиденные обстоятельства мне нипочём. Поэтому предлагаю иметь дело со мной.
   – Как бы там ни было, – отозвался один из страховщиков, – тот, кому захочется снести посёлок с лица земли, государственный деятель или частное лицо, вынужден будет для начала разобраться с собственниками. И здесь без существенной компенсации никак не обойтись.
   – Форс-мажор предусмотрен, – поддакнул другой.
   – Лады, – согласился Черенков. – Тогда давайте просто подстрахуемся. Застрахуем земные недра. Составим маленький типовой договорчик. Я готов на любые условия.
   – Уточните объект.
   – Посёлок в Солнечном.
   – Этот объект – собственность строительной фирмы «Константа». В данном случае мы работаем напрямую с ней. Если между вами существует какая-то неприязнь, разбирайтесь сами, друг с другом, без нас. Нам лишние проблемы не нужны.
   – «Константа», «Константа»! Да она держалась исключительно за счёт своего директора. Сейчас, когда он выбыл из игры, дни её сочтены. Я намерен возглавить и спасти фирму.
   – Когда это случится, тогда и обращайтесь. Поговорим.
   Страховщики оставались верны себе. Выдержка Черенкова иссякала. Самодовольные чурбаны. О, с каким бы огромным удовольствием он, некоронованный водочный король, показал бы своё настоящее лицо, хватку, перед которой трепетала вся местная округа. Однако не время. Добродетель превыше всего. Без неё никогда не подняться на поверхность, не достигнуть той заветной вершины, где, кроме себя любимого, нет больше места никому. Крякнув, он встал, попрощался и направился к выходу. За «Константой».

   Офис «Константы» бурлил. Рабочие, бригадиры, руководство, собравшись большой разгорячённой толпой, обсуждали последние новости.
   – Степан Алексеич плох, – сквозь слёзы говорила секретарь Люба. – Лежит без сознания.
   – Надо организовать дежурство в больнице, – заявил Генрих Персович. – Контролировать уход за ним.
   – Уход нормальный, – отозвался Боронок. – Мать не отходит от него.
   – Как всё это подозрительно выглядит, – произнёс Мяатэ. – Не успели мы вернуться в посёлок, заявить свои права, как на тебе – Степан разбился.
   – Совпадение, – снова откликнулся Боронок. – Несчастный случай. Я был рядом – знаю.
   Предвосхищая лишние расспросы, он двинулся к выходу. Проходя мимо Кима, знаком пригласил его следовать за собой.
   Вдвоём они вышли на улицу.
   – Вот что, – обратился Боронок к Киму, – оставлять фирму без руководителя нельзя. Бери эту функцию на себя. Всё должно быть так, как при Степане.
   – Он вернётся?
   – Положение серьёзное. Но не будем спешить хоронить его. Будет живо дело, он выкарабкается.
   – А ты не хочешь сам стать за него, Тит? Я, честно говоря, слегка побаиваюсь.
   – Ничего, ты справишься. Он наш друг. И ты, и я, мы оба должны, не задумываясь, идти за него и в огонь, и воду. Запасайся воздухом и плыви. Я выбираю первое.
   Он пожал руку Киму.
   – Постарайся. Я надеюсь на тебя.
   Ободрённый Ким поспешил в офис.
   Проводив его взглядом, Боронок направился к «Мерседесу». Наедине с собой он мог признаться: предстоящее личное испытание было самым тяжёлым. Огонь. Плавучесть Кима, спасение всей семьи – там, за ним. И хотя в огне брода нет, у него есть шанс. Все обязательства и цепи остались в прошлом. Руки развязаны.
   Он сел в машину. Сосредоточился. Внезапно призрак будущей опасности взметнулся перед ним, обжигая и леденя одновременно. Вызов принят. Улыбка заиграла на его лице. Гори, пугало. Гори ясно, чтобы не погасло. Он пуганый – огнём навстречу.

   Дома его встретила Вика. Глаза её были полны слёз, выглядела она далеко не лучшим образом. У Боронка невольно сжалось сердце.
   – Держись, – мягко сказал он ей. – Уже ничего не поправишь.
   – Не могу, – ответила Вика, всхлипывая.
   – Тебе нельзя волноваться. Подумай о нашем ребёнке.
   – Он мой брат.
   – От твоих переживаний ему всё равно не станет лучше. Какой в них прок?
   – Я собираюсь вместе с папой к нему. Поедешь с нами?
   Боронок пожал плечами.
   – Зачем? Я не доктор, а плакать не умею.
   – Железка ты! – выпалила Вика и, сражённая обидой, скрылась в ванной.
   Когда спустя несколько минут, раскрасневшаяся и заплаканная, она вышла наружу, Боронок, стоя, поджидал её поблизости. На лице его блуждало отстранённое выражение.
   – Хочешь, я отвезу тебя к отцу? – предложил он.
   – Хочу, – буркнула она, избегая встречаться с ним взглядом.
   Общаться с ним не хотелось. Здесь и сейчас он был чужой.
   Исполнив желание своей половины, Боронок вернулся. Великая тайна была готова открыться ему – узнать, кто он есть на самом деле. Назад пути уже не было. Инерция была необратима. Эфемерная жизнь, расставаясь с разумом и плотью, достигала высоты обнажённого первозданного духа. Ведомый им, он написал записку Вике, перечитал, подписался. И поехал в лес.
   Спустя несколько часов, уставший и грязный, с большой дорожной сумкой в руке он стоял перед квартирой Горыныча.
   – Тит! – обрадовался тот, открыв дверь.
   До свадьбы лучшего друга оставалось две недели. Горыныч был приглашён свидетелем и потому мало-помалу входил в будущий образ. Свидетель – второе по значимости лицо. Надо соответствовать.
   – Всё играешь, – заметил Боронок, входя, отложенную гитару.
   – Да. Собираюсь блеснуть на твоей свадьбе. Хочу…
   – Свадьба подождёт, – прервал его Боронок и бросил к ногам сумку. – Извини, у меня мало времени. Я должен срочно уехать. Передай это Вике через пару дней.
   – Что там?
   – Вместе посмотрите.
   Глянув Горынычу в глаза, добавил:
   – Через пару дней. Не раньше. Я на тебя надеюсь.
   Вид Боронка обескураживал. Какой-то он был не такой.
   Уже в дверях, смекнув, что происходит нечто из ряда вон выходящее, Горыныч осмелился спросить:
   – Ты вернёшься?
   – Судьба предначертана, Горыныч, – произнёс Боронок, внимательно разглядывая шнурки.
   Поднял глаза и улыбнулся.
   – До встречи там, за чертой.

   Возвращения Илоны из больницы ждали оба: отец и мать. Видеть их вместе было непривычно и в то же время закономерно. Общая беда сплачивает. Илона прошла на кухню, выпила воды. Справилась о дочери.
   – Спит, – успокоили её родители.
   Немой вопрос был в их глазах.
   – Травмы серьёзные, – ответила она. – Но кризис миновал. Жить будет.
   – Слава Богу, – вздохнула мать. – Вы общались напрямую? Он может говорить? Почему на тебе лица нет?
   – Меня к нему не пустили. Я встретилась с его мамой.
   – И что?
   – Она считает, что всё случившееся – моя вина.
   Мать и отец переглянулись.
   Илона вздохнула.
   – Наверное, она права.
   Родители начали наперебой убеждать её, что это не так, нельзя делать скоропалительные выводы и принимать всерьёз слова, сказанные сгоряча. Однако Илона не слышала их. Перед глазами стояла разгневанная мать Степана, обличитель и судья, предъявляющая счёт за своего сына. Она не смогла оправдаться. Пришлось спасаться бегством. И до сих пор звучит приговором в ушах это страшное слово, посланное вдогонку:
   – Шалава!
   Внезапно откуда-то издалека пробился голос отца. Она прислушалась.
   – Боль утихнет, – говорил он. – Мы все придём в себя. И тогда появится возможность рассуждать здраво.
   – Сейчас эмоции побеждают разум, – вторила ему мать. – Необходимо время, чтобы это пережить. Давайте заниматься текущими делами. Мы все в ответе за наше малое дитя.
   Илона молчала. Было тошно. И совсем не хотелось жить. Где ты, святой Олаф, защитник всех униженных, обездоленных и падших духом? Сделай что-нибудь, помоги, отзовись!

   Половина десятого утра. Боронок в плотной облегающей тело красной футболке, с букетом роз вошёл в подъезд элитного дома на окраине Зеленогорска. Консьерж – подслеповатый щуплый старичок – уставился на него, силясь опознать знакомые черты кого-либо из жильцов.
   – Генерал, – обратился к нему Боронок, – здесь ли проживает мадам Черенкова?
   – Здесь, – откликнулся старичок.
   – Велено доставить ей цветы. Помоги. Я запамятовал квартиру.
   – Пятьдесят вторая, третий этаж, – с готовностью отчеканил старичок. И подбоченился – не каждый день сходишь за генерала.
   Инесса Андреевна смотрела любимый сериал, когда в дверь позвонили. С трудом отвлекшись от увлекательного зрелища, еле переставляя ноги, она подошла к двери. Взглянула в глазок. Огромный букет роз. Заинтригованная, она поспешила увидеть приложение к букету. Воплощённое совершенство природы открылось перед ней. Это был молодой мужчина, большой и великолепно сложенный, мечта любой женщины, если бы не сквозящий наружу демонстративный изъян: томный взгляд, ошейник, едкий аромат дешёвых женских духов и вызывающая надпись на футболке – «kiss me».
   – Вы кто? – осведомилась Инесса Андреевна, сбитая с толку его странным видом.
   – Друг вашего мужа, – приглушённо ответил мужчина и с розами наперевес вошёл в квартиру.
   Оторопело вытаращив глаза, Инесса Андреевна отступила.
   – Будем знакомы, – поклонился Боронок, останавливаясь. – Гоша.
   – Гоша, – машинально повторила Инесса Андреевна.
   – Не удивляйтесь, – продолжил Боронок. – Про нас не говорят жёнам. Мы – тайная сторона досуга мужей.
   – Чего? – через силу выдавила Инесса Андреевна. – Кто это мы?
   – Бережёные мужчины.
   – Гм… Вы больной?
   – Да. Я болен Аркашей. – Он зажмурился. – Это страсть. Дикая и беспощадная. Медицина бессильна.
   Инесса Андреевна пришла в себя.
   – Что за бред? О чём вы? Какая страсть?
   Он открыл глаза.
   – Аркаша сорил деньгами. Я платил сторицей. Мы были без ума друг от друга. Простите нас обоих.
   – Без ума? – переспросила она. – А сейчас что, спустились на землю – ум вернулся?
   – Спасите, – приложил Боронок руки к груди. – Разлука невыносима. Устройте встречу, дайте повидаться с ним. Здесь, во дворике, у песочницы. Я большего не прошу.
   – Что-о-о?
   – Сжальтесь. Крик души. Последнее слово приговорённого.
   – Да вы с ума сошли! Я знаю своего мужа. Он никогда…
   – Вот он я! – взметнулись руки в стороны. – Как быть со мной? Ведь я живу, дышу и моё сердце рвётся на части.
   Он двинулся к ней, соблазнённый и брошенный, невинная жертва порока.
   Она отшатнулась.
   – Я никогда бы не посмел явиться сюда, – заявил он. – Всему виной охрана. Она отняла его у меня. Сластолюбцы. Хотите знать подробности?
   – Нет! – выдавила она, мотая головой.
   – Жизнь летит под откос. Если вы мне не поможете, – бросил он букет на пол, – я обращусь к соседям, подниму на ноги весь дом, признаюсь, откроюсь и разобью своё сердце. Мне терять нечего. На миру и смерть красна.
   Упоминание о соседях потрясло Инессу Андреевну. Почти до шока. Она шумно задышала.
   – Да вы трус! Такой большой детина и трус! Ничтожество, прячетесь за женщину…
   – Я в отчаянии, – прерывая её, уронил голову он. – Не судите меня строго. Ведь мы с вами одна половина Аркаши. – Горько вздохнул. – К сожалению, слабая.
   Инесса Андреевна содрогнулась и зашлась нервным истерическим смешком. Сорвавшись с места, заметалась по комнате, задевая телом мебель по пути. Потирая ушибы, остановилась. Смерила Боронка уничижительным, полным презрения взглядом.
   – Какое мерзкое бесстыдство! Тьфу.
   Отвернувшись, она уставилась в стену. Кругом голова. Правда всплыла подобно утопленнику в весеннее половодье. Рушится и переворачивается вверх дном жизнь. И это всё ещё цветочки. Реальная страшная угроза огласки и позора маячит впереди. Необходима срочная адекватная реакция. Надо брать ответственность на себя. Нельзя допустить даже самой минимальной вероятности выхода ситуации из-под контроля.
   – Встречу вам? Хорошо, я устрою вам встречу!
   И с твёрдой мужской решимостью женщина устремилась к телефону.
   – Умоляю, не выдавайте меня! – заголосил вдогонку ей он. – Случайность – наш общий козырь.
   После нескольких длинных гудков трубка отозвалась игривым женским голосом.
   – Алло!
   – Черенкова мне! – рявкнула Инесса Андреевна. – Я – жена.
   – Ой! – реагируя, женский голос сменился мужским.
   – Аркаша! Здравствуй, милый. Я тебя тоже очень люблю. Ничего не случилось. Просто не видела тебя уже целый месяц. Приезжай. Что? Не-ет, Аркадий, через не могу. Вспомни наши базовые семейные ценности. Или они есть, или их нет. Имей в виду, это твой звёздный час. Ага, правильно. Вот и молодец. Попробуй опоздать хоть на минуту.
   Положив трубку, она взглянула на Боронка.
   – Он будет здесь ровно в три.
   Боронок двинулся к выходу. Уходя, остановился.
   – У меня появилась надежда, – сказал он на прощание. – Но я в отчаянии. Если наша встреча расстроится и мы не увидимся – по любой причине, я смирюсь с неизбежностью, вернусь и воспользуюсь вашим окном – как своей последней отдушиной.
   Инесса Андреевна не нашлась, что ответить ему. Да этого и не требовалось. Любые слова здесь были уже совершенно лишними.
   Боронок вышел из дома. Миновал песочницу и, зайдя за ближайшую помойку, остановился. Огляделся по сторонам. Сорвал ошейник, взъерошил волосы. Поднёс циферблат часов к глазам. Времени оставалось достаточно. Он улыбнулся.
   – Не забудь пристегнуться, Аркаша!

   «Мерседес» выехал на открытый песчаный берег залива, проехал вдоль воды и остановился. Открылась дверь. Боронок ступил на песок. В этот дневной час от утреннего антуража не осталось и следа. Сухим остатком потехи были отрешённый вид, спортивный костюм и укороченный автомат в руке.
   Хлопнув дверью, он двинулся в сторону леса. Машина осталась незаперта. В это время года здесь всегда было безлюдно.
   Рубикон был перейден. Граница осталась позади. Сосны встречали его. Одна другой краше, они стремились верхушками в небо, приковывая взор и обостряя чувства. И чудилось идущему под сенью их крон Боронку снисходящее свыше таинство благословения святому ратному делу.
   Он выбрал позицию близ большого поросшего мхом валуна. Взяв под контроль видимый участок дороги, сел, опёрся спиной о сосну и замер в ожидании начала движения.

   Черенков допил кофе. Полюбовался блеском своего любимого золотого перстня. Эх, краток человеческий век. Вот, если бы жить столько, сколько отмерено этой безделушке. Каким покоем была бы наполнена тогда жизнь. А так – ценишь каждую минуту, крутишься как белка в колесе, забывая про всё на свете, порой даже, что женат. Мельком взглянув на часы, он вздохнул. Скоро три. Пора собираться в дорогу.
   – Рита! – позвал он.
   Появилась секретарша.
   – Где Валет?
   – Ещё не вернулся.
   – Я уезжаю в Зеленогорск. Вернётся, пусть догоняет.
   – Хорошо, Аркадий Леонидович.
   – Да, и распорядись насчёт ужина. Пусть сегодня меню будет попроще, без излишеств. Завтра меня ждут великие дела, придётся порхать мотыльком, лишний балласт ни к чему.
   – У вас семейное торжество?
   – Да. Приумножаю своё достояние. Путём неимоверных усилий и трудов справедливость восторжествовала. У нашей «Афродиты» появится сестрица. Как тебе название «Константа»? Вселяет оптимизм?
   – Думаю, да.
   – И я того же мнения. Пусть остаётся. И ласкает душеньку заслуженной победой над врагами.
   – Поздравляю вас.
   – Спасибо.
   Отъезд. Ворота открылись. Два чёрных «Дефендера» показались наружу. Разгоняясь, машины миновали придомовую территорию, выехали на дорогу и грозной армадой устремились в Зеленогорск.

   Чёрным дульным срезом автомат смотрел на дорогу. Стрелки наружных часов сходились с внутренними. Время инженера уходило. Безусловные рефлексы Бори, оживая, брали управление моментом, телом и душой.
   – Мир вашему дому! – прошептал он, ловя цель в прицел.

   Неожиданным виражом джип вильнул в сторону. Движение отозвалось дискомфортом внутри салона.
   – Ты что делаешь, разиня! – закричал Черенков, хватаясь за поручень над собой.
   В ответ джип подпрыгнул, тормозя, голова водителя запрокинулась, сам он, бросив руль и раскинув руки, забился в бешеном эпилептоидном припадке. Резкий страшной силы удар сотряс машину сзади. Черенков и охранник, срываясь с мест, кулями полетели на пол.
   – Да что за…
   Внезапно воздух ворвался в салон. Посыпались дождём осколки стекла. Лопнула, брызнув мякотью, как спелый плод, голова охранника.
   Засада, донеслось до Черенкова.

   Автомат умолк. Тишина воцарилась вокруг. Боронок выждал минуту-другую и поднялся. Осторожно, крадучись, добрался до дороги. Осмотрелся. Стрельба удалась. Зад переднего джипа торчал из кювета. Движущийся следом, опрокинувшись в результате столкновения, промчался несколько десятков метров на боку, отчаянно вращая колёсами в воздухе. Воплощая собой конец тормозного пути, обездвиженной махиной замер на дороге впереди.
   Боронок спустился в кювет. Шестым чувством учуял Кащея. Откликаясь, бросился к двери машины.
   Открытый проём явил трагический исход. Золотой метеорит сходил с орбиты. Дух покидал упыря.
   Держа палец на спусковом крючке, Боронок проверил наличие жизни в лежащем на дороге джипе. Никаких неожиданностей. Глазам открылись четверо изрешеченных. Свинца хватило на всех. Он отвернулся и, не в силах удержаться, вознаградил себя дикой оскаленной улыбкой. Один против семерых. Как упоительно вновь оказаться на тропе войны. Бойцом по прозвищу Боря.
   Кураж овладел им. Трепещи логово Кащея. Всё только начинается. Сменив рожок, он передёрнул затвор и, опустив автомат дулом вниз, отправился в путь.
   Дорога была пустынной недолго. Вскоре впереди появилась точка. Приближаясь, она превратилась в ещё одну машину. Это был третий «Дефендер». Гвардия Черенка неслась во весь опор на помощь шефу.
   Боронок занял позицию посередине дороги. Машина сбросила скорость, но не остановилась, упрямо продолжая движение навстречу. Он поднял автомат, прицелился и выстрелом в лобовое стекло принял управление на себя. Сигнал сработал. Машина остановилась как вкопанная. Он хотел было превратить её в братскую могилу, но четверо гвардейцев, сидящих внутри, опережая его, высыпали наружу. Их выбор был достоин уважения. Отдавая ему должное, Боронок начал упражнение в стрельбе по движущимся мишеням. Редея, гвардия уменьшилась наполовину. Двое, показав пулям спины, сумели выскользнуть из-под обстрела и занять позицию лёжа под машиной.
   В поисках живой плоти пули забарабанили по джипу, прошивая его насквозь, рикошетя и сшибая придорожные кусты и траву. Падали, ликуя безгрешным чистым звоном, гильзы на асфальт. Распластанная по нему жизнь оставалась неуязвимой.
   Боронок прекратил стрельбу. Усилия были тщетны. Следовало вернуть людям их человеческое достоинство – силой слова – во весь потерянный рост.
   – Эй! – крикнул он.
   Ответа не последовало.
   – Братаны!
   – Чего?
   – Выходи.
   – Зачем?
   – За лёгкой смертью, – прошептал он всё заклинание до конца.
   Его услышали. Общение прервалось. Делать было нечего – пришлось вновь воспользоваться языком оружия. На сей раз он ужесточил стрельбу, разжигая её и себя до белого каления. Сверкнул яркий огонь. Он же – сигнальный трассирующий. Пограничная зона. Рубеж последних двух патронов. Конечная. Обновив хват автомата – левой рукой вцепившись в цевьё, сжав до хруста рукоять правой – бесшумным призраком Боронок устремился в ближний бой.
   Боя не вышло. Едва он приблизился к джипу, пара бежала. Недоумённо глядя ей вслед, он остановился. Бежали лучшие из лучших. Лысый с напарником. Смертники. Ну и дела! Кто же тогда в таком случае он?
   Он прицелился. Предпоследним выстрелом рассеял бегунов. Последним уложил по разные стороны обочины. И, опустив уже пустой автомат, двинулся следом.
   На середине пути, предвидя свой неминуемый конец и вспомнив, что рождены мужчинами, они поднялись ему навстречу. Оба были вооружены. Левый – одним пистолетом, правый лысый – двумя. Недостатка в боезапасе не было. Как и у него самого. Помахивая автоматом, он продолжал движение – с видом того самого удальца, главная пороховница которого всегда, вне зависимости от любых обстоятельств, была полна пороха.
   Он шёл, чеканя шаг, отпетым дуэлянтом.
   Они ждали, безмолвствуя в ответ.
   Шаг, ещё шаг.
   – Ба-бах! – раздался сзади взрыв – взлетел на воздух расстрелянный джип.
   Горячая волна ударила в спину. Порох вспыхнул. Дуэль началась. Сорвавшись, он побежал в направлении ближней цели.
   Мёртвая зона.
   Рубеж убоя.
   Ухваченная за шиворот обезоруженная цель развернулась лицом навстречу товарищу.
   – Ва-алет!
   Одна половина сопротивления была в руке, другая – на очереди. Немедля Боронок пошёл на сближение. Рукопашная – стихия, где равных ему не было и нет.
   Валет пришёл в себя. Не раздумывая, поднял опущенные было пистолеты и открыл стрельбу из двух стволов в упор.
   Боронок отбросил автомат. Пытаясь устоять, прикрылся партнёром. Раз, два, три… Щит сопротивлялся долгие мгновения, приняв несколько смертей, пока не стал свинцовым. Отступая, он бросил его. Спасаясь, пригнув голову, петляя, устремился в лес.

   Сосны бежали навстречу. Их прежнего шёпота было уже не слышно. Слова песни, прорываясь сквозь шумное дыхание наружу, распугивали тишину:
   Ягода морошка, не томи меня,
   Ты созрей скорее, покажись красна.
   А красна ты будешь – с милой встречусь я.
   Песню запоём, ягодка моя…
   Простреленная правая рука задела сук и едва не оторвалась вместе с ним.
   – Ы-ы-ых, – закружился на месте он.
   Хватая руку за запястье, прижал её к поясу и продолжил бег.
   Выбежав из леса на песок, он остановился. Вдохнул воздуха всей мощью лёгких и устремил взгляд вдаль. Там, вдали, у самого края горизонта нереальным призрачным видением плыл по воде белоснежный корабль. Весна. Начало навигации.
   Бах! Огнём по касательной пронёсся мимо вихрь. Оглушённый, он схватился за ухо. Его не было. Шатаясь, он развернулся лицом к лесу. Попятился, споткнулся и, не удержавшись, сел. Раненая рука хлестнула по спине. Голова пошла кругом, он едва не поддался искушению упасть замертво, как вдруг увидел его – последнего из тьмы, охотника во всеоружии, ухмыляющегося предвкушению близости чужого конца.
   Оттолкнувшись здоровой рукой от земли, он вскочил на ноги и побежал.
   Машина. Большой финский нож. Вооружённый, он переполз через сиденья, опустился на песок и занял позицию по ту сторону обстрела.
   Смерть неистовствовала за спиной.
   Уже не птицей – простой обыкновенной бронью «Мерс» был един с ним.
   Он поднял глаза в небо.
   Коснулся раненой руки.
   Свободный и безгрешный, одолевая зверя, дал волю клинку…

Глава сорок седьмая

   Тишину больничных покоев распугивал шум множества шагов. По коридору оживлённой гурьбой шли товарищи Степана. Сидящая напротив палаты сына мать повернула голову. Узнала идущего впереди Генриха Персовича. Тот – её. Сближаясь, кивками голов они поприветствовали друг друга.
   – Как Степан? – спросил Генрих Персович, присаживаясь рядом.
   – Жив, – ответила мать. – Слава Богу.
   – К нему можно?
   – Подождите. У него сейчас отец и сестра.
   – Хорошо.
   Генрих Персович дал знак всем отойти от двери. Озабоченная дюжина заняла всё свободное пространство перед матерью.
   – Вы работаете с ним? – спросила она, обведя её взглядом.
   – Да.
   Она вздохнула.
   – Понятно.
   – А что произошло? – спросили её.
   – Что? Помчался сломя голову за своей… вчерашней любовью.
   Она опустила голову и с горечью закончила:
   – Догнал.
   – Можете не сомневаться – мы его не бросим, – заявил бойкий парень с раскосыми глазами. – Что бы там ни было впереди, будем с ним до конца.
   Мать благодарно кивнула.
   – А как дела с вашим посёлком? – спросила она. – Стёпа всё время про него спрашивает. Болит душа.
   Парень хотел было ответить, но Генрих Персович опередил его:
   – С посёлком всё нормально. Беспокоиться не о чем.
   Участливо глядя на мать, он продолжил:
   – Вам нужно поберечься. Езжайте домой, отдохните. Мы примем вахту, организуем дежурство, будем всё время поддерживать связь.
   – Ничего, – отмахнулась мать. – Я справлюсь. Дома будет только хуже.
   – Всему есть свой предел, – заметил Генрих Персович. – А у вас семья. Подумайте о ней.
   Мать вздохнула.
   – Почему Стёпа о нас не подумал? Где была его осторожность? Ведь не первый день за рулём.
   Генрих Персович промолчал.
   Дверь палаты открылась. Показались отец и Вика.
   – Как вас много! – удивился отец столпотворению в коридоре.
   – Мы к директору! – заявила компания и единым порывом, срываясь с места, устремилась в палату.
   Удостоверившись в надёжной опеке над сыном, мать вняла призыву архитектора и вместе с отцом и дочерью отправилась домой. Восстановить силы кратким отдыхом.
   На Гражданке, проявляя независимость, Вика рассталась с родителями. Её ждала самостоятельная жизнь на съёмной квартире.
   Несмотря на вечер Боронка дома не было. Она осмотрелась. Кажется, он даже и не ночевал. Пройдя на кухню, Вика поставила чайник на огонь. Села. Наверняка, стряслось что-то в санатории. Какая-нибудь очередная авария, а он, как всегда, в первых рядах – главный ликвидатор. Может, позвонить ему на мобильный? Подумав минуту, раздумала.
   Попив чаю, она взяла в руки книгу и устроилась на диване. Чтение отвлекло её. Лучшего снотворного и не требовалось.
   Проснулась глубокой ночью. Унимая сердечный трепет, прислушалась. Боронка не было. Она по-прежнему была одна. Поднявшись и включив свет, уже без раздумий набрала его номер. Мобильный молчал. Она разозлилась. Знает ведь, что виноват. И всё равно прячется. Взрослый дядька, а ведёт себя как мальчишка.
   Утром она приготовила завтрак. Позвонила завучу в школу, сказалась больной. Снова улеглась на диван и, вооружившись пультом, начала смотреть телевизор. Смотря на экран, вспомнила потрясающую новость последних дней. Илона родила в Норвегии дочь. Теперь они были настоящими родственниками. И пусть мама считает всё вымыслом, говорит что угодно, относясь к Илоне совсем не по-родственному, у неё, Вики, нет оснований следовать подобному примеру и отрекаться от близких людей.
   Илона была дома. Обрадованная удачным звонком, Вика пригласила её в гости. Та словно ждала этого. Договорились встретиться в течение дня, как только Илона справится со своими текущими делами.
   Довольная собой Вика расслабилась и принялась ждать. Им было о чём поговорить. И как подругам, и как родственницам, и просто как двум женщинам-матерям.
   Звонок в дверь раздался в полдень. Вскочив с дивана, Вика побежала открывать.
   За дверью стоял парень. Бросались в глаза его необычайно широкие ноздри и большая дорожная сумка в руке.
   – Привет, Вика! – поздоровался он.
   Вика кивнула. Разглядывая гостя, начала припоминать знакомые черты.
   – Я – Саша Гаврилов, друг Боронка, – поспешил он ей на помощь. – Помнишь, мы встречались. Ну, Горыныч…
   Вика вспомнила. Пригласила войти.
   Пройдя вместе прихожую и коридор, они вошли в комнату и остановились.
   – Вот, – сказал Горыныч и опустил на пол перед ней сумку. – Тит просил передать.
   – Что там?
   Горыныч виновато шмыгнул носом.
   – Деньги. Извини, не удержался – заглянул перед тем, как идти к тебе.
   Вика ухватилась за молнию. Вжик, и сумка открылась, расходясь в стороны и обнажая тесно упакованную денежную массу.
   Она захлопала глазами.
   – Это что – розыгрыш?
   – Нет. Деньги настоящие. Я проверял.
   – Где он сам?
   – Про себя он ничего не говорил. Велел передать только сумку. Дело было два дня назад. Время прошло. И вот я здесь.
   Вика испытующе посмотрела на него. Похоже, не врёт. Сговора нет.
   – Я не понимаю, – растерянно проговорила она, – откуда это и зачем? Ты сам как думаешь?
   – Он сказал, мы найдём ответ внутри.
   Вика потянулась к сумке, взяла наугад верхнюю пачку банкнот. Зелёные американские доллары сотенными купюрами в два пальца толщиной.
   – Я думаю, здесь не меньше двух миллионов, – произнёс Горыныч. – По самым скромным подсчётам.
   – Убедительный ответ, – сказала Вика. – Ключ есть. Остаётся узнать, что он открывает. Неужели свадьба отменяется? – Она замотала головой. – Я в это не верю.
   – И правильно делаешь, – заявил Горыныч. Ноздри его трепетали. – Тит не такой. У него временные трудности. Он решит их и вернётся. Вот увидишь.
   – Да, – согласилась Вика. – Но пока – в его отсутствие – мне не по себе. И это очень большая проблема.
   Горыныч взглянул на часы.
   – Ты торопишься? – спросила Вика, перехватив его взгляд.
   – У меня репетиция, – виновато развёл руками Горыныч.
   – Останься, – попросила Вика. – Задержись хотя бы на полчасика. Мне надо всё это пережить. Хочешь, денег дам? Бери из сумки сколько надо. Видишь, я – богатая.
   Горыныч покосился на открытую сумку. Доллары – без запаха и счёта. Боронок сдержал своё слово. Вот они, плоды усердного тайного промысла, подвиг мичуринца, сжатый ко времени и месту урожай.
   Он перевёл взгляд на Вику. Шок и трепет. Напасть была ещё та. Конечно, в данный момент нельзя было оставлять девушку одну, без дружеской мужской поддержки и сочувствия.
   – Ладно, – сказал он. – Репетиция потерпит. Я побуду с тобой. И без всяких денег. По-дружески – за Тита.
   Вика обрадовалась. Охваченная суетой начала соображать, куда бы деть сумку. По обоюдному решению самым подходящим убежищем показался старый платяной шкаф. Убрав причину общего беспокойства с глаз долой, они успокоились, передохнули и отправились на кухню. Здесь, занявшись приготовлением обеда, Вика начала выведывать у Горыныча все мельчайшие подробности визита Боронка.
   Они беседовали, когда в дверь неожиданно позвонили. Горыныч пошёл исполнять функцию привратника. Открыв дверь, остолбенел. Прекрасная гречанка материализовалась перед ним. Лихорадка охватила его. Грека в больнице, Боронок пропал без вести, в отсутствие обоих он – единственный мужчина в доме. Второе дыхание открылось в нём. Поборов временную слабость, он преобразился.
   Илона оценила преображение – простым кивком. И, не задерживая далее своё внимание на нём, прошла в квартиру.
   У Горыныча потемнело в глазах. Сам не свой от досады он закрыл дверь и, трепеща ноздрями, отправился вслед за гостьей.
   Когда он добрался до кухни, там уже вовсю шло оживлённое общение. Словно скованные долгим обетом молчания, хозяйка и гостья радостно и вдохновенно освобождались от оков. Став поблизости и навострив уши, он замер. Информация лилась потоком, как из рога изобилия. Норвегия, материнство, роды. Совершенной неожиданностью – не в бровь, а в глаз – открылась новость про беременность самой Вики. Горынычу стало невмоготу. Ситуация становилась безнадёжной. Ничего другого, как смириться, отречься от былых амбиций и сойти с дистанции не оставалось. Однако тихого ухода – без прощания – не получилось. Разговор добрался до последних событий. И женское внимание переключилось на него.
   – Где твой друг? – спросила Илона, нахмурившись. – Что это за игры? Неужели непонятно, что сейчас для них не время?
   Не зная, что и ответить, Горыныч растерянно захлопал глазами.
   – Он в таком же положении, что и мы, – вступилась за него Вика. – Тит оставил и его в неведении. Правда, ведь, Саша?
   – У Тита какая-то большая проблема, – сказал Горыныч. – Последний раз, когда мы с ним виделись – два дня назад, он выглядел очень озабоченным.
   Наступила пауза.
   – Не связано ли это с аварией? – произнесла в раздумье Илона. – Ведь они были со Стёпой в одной машине.
   Вика встрепенулась.
   – Ты думаешь, кто-то подстроил её?
   – Всё может быть, – сказала Илона. – У нас есть враги. Возможно, Тит узнал что-то и добрался до них. – Она посмотрела на Вику. – Не будем гадать. Очевидно, что свобода сейчас для него дороже всего. Дождёмся его возвращения.
   На кухне воцарилась тишина. Вика сосредоточенно резала картофель. Илона теребила хлястик блузки. Горыныч подпирал спиной дверной косяк. Все трое, не сговариваясь, думали об одном и том же. При данных обстоятельствах не было на свете страшней беды, нежели обретённая Боронком свобода.

Глава сорок восьмая

   Место происшествия за лесом на берегу было оживлено. «Скорая помощь», милицейский «уазик», несколько «фордов» с мигалками, криминалистическая лаборатория на колёсах…
   Двое бойцов, сошедшиеся в последней схватке, лежали на песке.
   Один был цел. Рукоятка ножа торчала из груди, застывшая гримаса ужаса искажала лицо. Другому недоставало руки. Улыбаясь, он смотрел широко открытыми глазами в небо.
   Живые стояли над мёртвыми.
   Закон и порядок Курортного района.
   – Что это? – спросил прокурор. – Эхо минувшей войны?
   – Сведение личных счётов, – откликнулся капитан Овсянников, снимая и суя фуражку подмышку.
   – Имела место засада?
   – Так точно. Убийца втёрся в доверие к жене Черенкова. Выманил того к ней. Встретил автоматным огнём. На всех патронов не хватило. Последнего добивал уже ножом. Предварительно нанеся членовредительство себе – по причине тяжёлого ранения.
   Прокурор вспотел.
   – А я ведь помню этого малого, – кивнул он на Боронка. – Встречались.
   Он достал платок. Вытер мокрый лоб, лицо, шею. Финальная сцена поединка во всех красках и подробностях, как живая, предстала перед ним.
   – Руку, говоришь, отрезал? – взглянул он на капитана. – Не-ет. Это он не руку, пуповину свою земную оттяпал. Вот и превратился в третьего. Хорошо одним лысым обошёлся. Успокоился. Ты посмотри, как он рад смерти, будто и не умер вовсе, а наоборот, одолел все преграды и стал собою.
   – О-оборотень? – спросил капитан дрогнувшим голосом.
   – Оборотни там лежат – обугленные, – махнул прокурор в сторону леса. – Здесь – лысый. А этот, скорее, сам по себе, их управа, спецзаказ, посланец Господа Бога. – Прокурор понизил голос до шёпота. – Если хочешь знать моё мнение, так и должно было случиться. Злодей Черенков. За то и расплатился.
   – Правосудие свершилось, – сказал капитан, поддакивая.
   – Да. – Голос прокурора обрёл прежнюю силу. – Значит, всё ясно. Собирай улики, опрашивай, оформляй. Имей в виду, Москва наверняка подключится – потребует тщательной проверки. Шутка ли – убит такой известный человек.
   – Они верно и замену ему пришлют. Как думаете, Илья Васильевич?
   – Конечно. Бизнес-то прибыльный. Какой дурак от него откажется?
   – Значит, всё снова – по-старому?
   – А тебе бы хотелось перемен? Нет, брат. Перемены в наше время плохо кончаются. Ойкнуть не успеешь, как на месте этих двух окажешься.
   Капитан вздохнул.
   – Я всё понимаю, – сказал он. – Одних ловим, других охраняем. И те, и другие – из общего гнезда. Впору раздвоиться и самому стать оборотнем.
   – Какой совестливый! А ты лови больше. Бери количеством. Глядишь, оправдаешься. Кстати, парень этот нам большую услугу оказал. Ему одному под силу взять на себя все наши кровавые глухари. Будет у нас свой местный Потрошитель – спаситель нашей чести и достоинства. Ведь нам с тобой, в отличие от него, здесь ещё жить и жить, а капитан?
   Кивая, капитан опасливо покосился на Боронка. Тот был безучастен. Казалось, ему не было ни до кого никакого дела. Однако никто не мог бы в том поручиться. Покой лежачего был обманчив. Улыбка и открытые глаза таили нечто, неподвластное человеческому контролю.

   Милицейский «уазик» подъехал к воротам стройки. Выйдя из машины, капитан дал знак водителю. Вой сирены огласил пространство.
   Отзываясь, из ворот наружу вышли люди.
   – Кто старший? – спросил капитан.
   – Я, – откликнулся Ким.
   – Отойдём, – предложил капитан.
   Отойдя на несколько десятков шагов, они остановились.
   – Смотрю, у вас новоселье? – начал разговор капитан.
   – Планируем, – ответил Ким.
   – Хорошо. А я к вам по делу. Собирайтесь. Надо опознать кое-кого. По виду один из ваших.
   – Опознать?
   – Да. Нынче он неживой.
   – Кто такой?
   – Вот вы мне и расскажете – кто. Ушёл как диверсант. Без страха, упрёка и документов. Чисто. Осталось одиннадцать тел.
   Капитан поёжился.
   – Как вспомню, что я тут среди вас с ним общался, так ужасаюсь. Буквально мороз дерёт по коже.
   Вытаращив глаза, Ким немо смотрел на капитана.
   Капитан нахмурился.
   – Не надо разыгрывать непричастного, – сказал он. – Я этого не люблю. Одна шайка. Небось вместе тренировались. Смотрите у меня. Всех выведу на чистую воду.
   Покой был потерян. Трясясь в милицейском «уазике», ошеломлённый Ким терялся в поисках истины. Откуда диверсант в их рядах? Кто мог и был способен, не выдавая себя, прятаться за этой личиной?
   В морге тайна открылась.

   Последним приютом Боронка стало Серафимовское кладбище. Проститься с ним собрались друзья, родственники, молодая жена с родителями.
   Стоя перед свежей, утопающей в живых цветах, могилой, Вика держалась молодцом, бесстрастно воспринимая всё происходящее.
   После церемонии к ней подошли механики санатория. Соболезнуя, в память о главном инженере пообещали отремонтировать «Мерседес». Хотя ему крепко досталось, они заверили, что справятся, сделают всё в лучшем виде, будет как новенький. Машинально кивком головы Вика поблагодарила их. Задумалась. Затем взяла и отказалась от услуги, преподнеся машину в подарок. Механики опешили. Но она была тверда в своём решении. «Мерседес» без Боронка всё равно, что корабль без паруса – не машина. Берите, люди добрые. Пользуйтесь.
   Родители проводили её до квартиры, побыли с ней немного и ушли, оставив одну. Она бесцельно походила из угла в угол, попыталась заняться стиркой, но руки не слушались её. Бросив всё, добралась до дивана и в изнеможении растянулась на нём. Забытьё овладело ей. Прошло довольно много времени, когда ей вдруг почудился звонок в дверь. С трудом поднявшись, она пошла на зов. Не почудилось. К ней пришла Илона. Вместе они вернулись в комнату, дошли до дивана, сели.
   Несколько минут тишины.
   – Я прощусь с ним позже, – сказала Илона, взяв её за руку. – Не хотелось показываться твоей маме на глаза.
   – Почему?
   – Сейчас это неважно. Лучше расскажи, как ты?
   Вика опустила голову.
   – Он говорил: жизнь – это лестница, не жалей о прошлом, оно – всего лишь ступени. Мы бежали от прошлого. Казалось, всё, оторвались, назад пути нет…
   – Это правда, что был бой?
   Вика кивнула.
   – Да. Он забрал с собой всех наших врагов. Теперь я одна. Несостоявшаяся жена на сносях.
   Не удержавшись, она всхлипнула. Невыплаканные вовремя слёзы показались на глазах. Боль вышла наружу.
   Илона прижала её голову к своей груди. Успокаивая, начала гладить по волосам. Чем же утешить, как помочь одолеть беду?
   – Он не мог уйти просто так, – тихо промолвила она.
   – Что ты имеешь в виду? – прерывающимся голосом спросила Вика.
   – Должно было остаться какое-то объяснение, письмо, последнее слово.
   Подумав, Вика освободилась из Илониных объятий, утёрла слёзы и поднялась с дивана.
   – Пойдём, – сказала она.
   Они подошли к платяному шкафу. Открыв его, Вика выволокла сумку наружу. Расстегнула молнию. Затем опрокинула сумку. Сложенная вчетверо записка выпала вместе с потоком банкнот.
   То было последнее слово Боронка.
   « – Здравствуй, Вика!» – писал он. «– У этих денег нет цены. Чисты, как утренняя роса. Но я богат тобою. Переживи всё. Береги себя и малыша. Знай, ты – моя последняя любовь. Я буду рядом всегда. Твой Кит.»
   Они перечитали записку несколько раз. Затем, обратив внимание на подпись, Илона спросила:
   – А почему он подписался именно так?
   Вика улыбнулась одними уголками губ.
   – Так надо. Это наш позывной. Тайна – моя и его.
   Илона хотела было продолжить расспросы, но Вика, отвлёкшись, целиком сосредоточилась на записке. Она общалась с любимым.
   Илона отошла. Присела на диван. Задумалась. Удивительно, кто дал подсказку, что за добрый ангел, уж не сам ли это Боронок? Она закрыла глаза.
   …Реальность отступала. Незримые границы таяли. Прозревая, Илона чувствовала тепло, его энергию, рассеявшуюся, но не пропавшую, горящую сердцами каждого из них – любимых и живых.
   Неугасимо было пламя. Рождённое однажды ярким светочем, оно продолжало жить и озарять мир вокруг.

   Мать была дома одна.
   – Где папа? – спросила Илона.
   – Уехал в Солнечное.
   – Зачем?
   – Захотел взглянуть на Стёпин посёлок. – Мать отвела глаза в сторону. – Через два дня он улетает. Жалеет, что не повидался со Стёпой, не увидел вашего примирения.
   Илона прервала её.
   – Не будем об этом. Всему своё время. Лучше помоги мне собрать ребёнка в дорогу.
   – Что ты задумала?
   – Надо, не спрашивай. Я в здравом рассудке. Знаю, что делаю.
   Спустя час к дому Грековых на Гражданке подъехало жёлтое такси. Илона с ребёнком на руках вышла из машины. Водитель, опустив стекло, участливо бросил вдогонку:
   – Вас подождать?
   Илона обернулась. Поблагодарив, помотала головой:
   – Не надо.
   Она подошла к подножию дома, решительная и воинственная, как амазонка. Смерила взглядом твердыню снизу вверх. Набрала воздуха полной грудью и вошла в парадную. За дочь, за любимого, за себя. И за святой сиреневый лепесток.
   Дверь квартиры открыла мать Степана. Её постаревшее лицо было измученным и заплаканным.
   – Галя, кто там? – донёсся изнутри взволнованный голос отца.
   Мать не ответила, каменея. Один на один, сойдясь у порога, скрестились два взгляда. Две женщины по разные стороны баррикады. Правда и боль навстречу – у каждой своя.
   Илона ждала. Ребёнок на руках, казалось, тоже – ни звука.
   Мать попыталась отвести глаза, отгородиться, укрыться, но сердце рванулось из груди. Она сделала шаг вперёд и распахнула объятия. Боль сомкнулась. Оглушительный плач ребёнка взорвал тишину.

Глава сорок девятая

   Прокурор Курортного района пребывал в отличном настроении. Развалившись с безмятежным видом в кресле, он ожидал посетителя. Некто, представившись по телефону иностранным бизнесменом Барышинским, напросился на встречу. Частенько общался Илья Васильевич с коммерсантской братией, но то всё были ребята местные. Заморская птица залетает впервые. Что сулит общение с ней? Любопытство снедало прокурора.
   В дверь постучали.
   – Да-да, – откликнулся прокурор, принимая рабочую позу.
   Вошёл визитёр.
   Ухарь, отметил про себя прокурор. Такому палец в рот не клади. Надо держать ухо востро.
   После рукопожатия на правах хозяина он предложил гостю сесть.
   Сев, Олег Барышинский внимательно присмотрелся к Илье Васильевичу.
   – Как повезло Курортному району, – сказал он. – Прокурор – вылитый президент. Вы с ним как будто близнецы-братья.
   – Что есть, то есть, – самодовольно хмыкнул прокурор.
   – Вам бы ещё голос Бориса Николаевича и тогда граждане могли бы спать спокойно.
   – Кхе, кхе, скажете тоже. В наших краях и так спокойно, криминальный элемент не балует, всё под контролем.
   – Отрадно слышать. Хотя я к вам с претензией на этот счёт.
   – Слушаю вас.
   – Обидели очень близкого мне человека.
   – Что вы говорите?
   – Жил-был простой парень. Законопослушный и мирный. Вдруг жизнь его перевернулась с ног на голову. Сначала был «Камаз», этакий летучий голландец без тормозов. Затем неведомо откуда появилось нелепое уголовное обвинение.
   – О ком речь? – осведомился прокурор.
   – Я говорю про Грекова Степана, строителя.
   – А, знаю. Дело на слуху. Он действительно подозреваемый по весьма громкому преступлению. Можно сказать – главный фигурант.
   – Да, – подтвердил Олег. – Я только что со стройки, где работает его фирма. Там всё и узнал.
   – Кем он вам приходится?
   – Зять.
   – Сожалею, – вздохнул прокурор. – Вина Грекова неоспорима, все доказательства почти собраны. Обещаю, затягивать не будем. Суд разберётся и примет правильное решение.
   – Вы знаете, где сейчас находится Степан?
   – Нет. Насколько мне известно, мера пресечения ему ещё не избрана. Однако это дело ближайшего времени. Последние деньки гуляет на свободе.
   – Вы хотите сделать его ответственным за перестрелку?
   – Перестрелку? Да вы, милейший, понятия не имеете, что произошло. Была учинена массовая бойня с применением автоматического оружия. Погибло более десяти человек. И ваш зять… Гм, я понятно изъясняюсь?
   – Более чем – сказал Олег, – Хорошо, что вы со мной так откровенны.
   – Кхе, это мой долг, – осклабился прокурор. – Стараюсь соответствовать должности. Так вот…
   – Позвольте, – перебил его Олег. – Теперь я откроюсь вам. Сейчас Степан находится в больнице, раненый и беспомощный. Отвечать за свои и чужие действия не способен. Поэтому его интересы далее будем представлять мы – доверенные лица. Вот наши данные.
   Прокурор прочёл надпись на одной из визиток.
   – Олег Барышинский, совладелец «Новежн Селмон», Осло, факс…
   Затем обратился к другой визитке.
   – Частное юридическое бюро Зимина.
   Прокурор задумался, припоминая.
   – Зимин – знакомая фамилия. Это тот, который…
   – Он самый. Когда дело дойдёт до суда, появится ещё и московский адвокат. – Олег назвал известную фамилию.
   Прокурор вспотел. Дело принимало весьма неожиданный оборот.
   – Суд? – переспросил он, утирая ладонью лоб.
   – Суд. Чтобы судебное решение было честным и непредвзятым, необходима квалифицированная профессиональная защита.
   – Это, конечно, так. Но, по-моему, вы горячитесь. Слишком большое волнение. Этак можно и упустить саму суть. И, вообще, неизвестно какова и есть ли она, судебная перспектива у данного дела. Я вполне допускаю, что милиция могла и маху дать. Пошли по ложному следу, что первое подвернулось под нос, тем и воспользовались. Распространённое явление, к сожалению. Всему виной малая зарплата. Работаем, сами понимаете, за гроши.
   – Процесс будет гласным, – добавил Олег, будто не слыша последних слов прокурора. – Газеты, радио, телевидение.
   – Это зачем?
   – Общественность должна быть в курсе. Криминальный элемент – тоже. Им здесь жить.
   Щёки прокурора запылали огнём.
   – Знаете что, – выпалил он, – вы раздуваете из мухи слона, делаете из обыкновенной уголовщины политику. Не нужно. Разберёмся, обещаю вам – как полагается. Без лишнего шума и внимания.
   Олег поднялся.
   – Прошу учесть, – сказал он, выразительно блестя глазами, – я своего родственника в обиду не дам. У меня достаточно времени, денег и сил, чтобы противостоять любому произволу.
   – Я понял, – кивнул прокурор. – Не беспокойтесь. Всё будет хорошо. Желаю скорейшего выздоровления вашему родственнику.
   Дверь за гостем захлопнулась.
   Прокурор откинулся на спинку кресла. Вынул платок, утёрся им. Вот и пообщались! А как же хорошо всё начиналось… Доброжелательное выражение лица сменилось маской гнева.
   – Эмигрант чёртов! – выругался в сердцах он.

   Возвращение от прокурора стоило капитану Овсянникову утраты сладких иллюзий. Дело рассыпалось. При новых открывшихся обстоятельствах вина давнего обидчика переходила в разряд недоказуемых, сам он автоматически становился неприкасаемым.
   От безысходности разыгрался волчий аппетит. Капитан огляделся. Увы – кроме графина с водой служебный кабинет больше не мог порадовать ничем. Он направился к выходу. Открыл дверь и на пороге столкнулся с грузным посетителем.
   – Вы ко мне?
   – Да.
   Вздыхая, капитан повернул обратно.
   – Штейнбах Абрам Львович, – представился посетитель. – Адвокат семьи Черенковых.
   – Я узнал вас, – устало отозвался капитан, усаживаясь за стол.
   – Мы все в ужасе, – заявил адвокат. – Я присутствовал при опознании. Что осталось от Аркадия Леонидовича… Это же невозможно. Оторопь берёт. – Внезапно дыхание его участилось, охваченный страшным воспоминанием, тяжело дыша, он сделал несколько шагов вперёд, нащупал стул и рухнул на него.
   Капитан посмотрел на него и потянулся к графину.
   – Выпейте воды, – предложил он.
   Вода привела адвоката в чувство. Держа в руках опорожненный наполовину стакан, он продолжил разговор.
   – Хорошо, что есть закон. Я требую, чтобы всех сообщников этого Боронка немедленно арестовали. Вы их знаете – руководители фирмы «Константа». Посёлок, который отстроен в Солнечном, должен немедленно перейти в собственность Инессы Андреевны – вдовы Черенкова. Конечно, это ни в коей мере не восполнит утраты, но всё же хоть как-то облегчит страдания.
   Выслушав адвоката, капитан устало потёр глаза.
   – Что с вами? – спросил Штейнбах. – Вы на себя непохожи.
   – Дельные вещи вы говорите, – сказал капитан. – Дельные.
   – Да.
   – Дельные, но не по делу.
   – Как это не по делу? – насторожился адвокат.
   – Так. Факты, доказывающие причастность Боронка к преступлению, не подтвердились.
   – Что? Да бросьте вы! Ежу ясно – всё это его работа. Явился к Инессе в образе малахольного, прикинулся барашком на заклание, этаким страдальцем, душевно покалеченным. Она и в мыслях допустить не могла, чем всё может кончиться. Попалась на удочку как малолетняя девчонка.
   – Свидетели есть?
   – Что?
   – Свидетели, говорю, есть?
   – А… Консьерж.
   – Этому человеку доверять нельзя. Он стар и болен. Я проверял.
   – А чем, позвольте спросить, сама Инесса вам не угодила?
   Капитан пожал плечами.
   – Это не свидетель. В своём состоянии она может придумать что угодно, оговорить кого угодно. Шутка ли – мужа убили.
   – Гм… Кто же тогда по-вашему основной виновник?
   – Следствием установлено: во всём виновата охрана Черенкова.
   – Как это? – выпучил глаза адвокат.
   – Во время следования по неизвестному маршруту близ Солнечного между охранниками произошла ссора. Одних слов оказалось мало. Дело дошло до стрельбы. Результат вы видели при опознании. Единственный уцелевший Горчаков, унося ноги, выбежал на пляж, где наткнулся на отдыхающего Боронка. Естественной реакцией убийцы было нападение, жертвы – защита. Оба погибли. Таким образом, в живых из участников инцидента не осталось никого. Все – и свидетели, и преступники мертвы. Предъявлять обвинение некому.
   – Какая несусветная чушь! – воскликнул адвокат.
   – Возможно. Однако других достоверных фактов на сей счёт нет.
   – Это что за факты такие – киллер превратился в потерпевшего!
   – Бывает.
   – Бывает?
   – Да. Если есть претензии, можете жаловаться. Закон предоставляет вам такое право.
   – Ах, вот как! Хороша милиция, ничего не скажешь! Но ничего, я этого так не оставлю, сейчас же приму меры, обращусь в прокуратуру, мы проведём собственное расследование. Я…
   Адвоката понесло. Отстаивая свою правоту, он потрясал кулаками, кричал и брызгался слюной.
   Слюны было много. Разлетаясь во все стороны, она долетала и до капитанского стола. Морщась, капитан смахнул несколько крупных капель. Ещё час назад он был един с беснующимся. Но обстоятельства изменились. Ничего не поделаешь. Чёрное становилось белым, белое – чёрным. Целесообразность текущего момента была дороже истины.

Глава пятидесятая

   Лето было в разгаре. Со дня похорон прошло несколько месяцев. Вика стояла у свежего памятника. Мастера постарались, она не пожалела денег. На неё, отражённый в камне смотрел Боронок. Как живой, тридцати двух лет от роду.
   Она положила цветы вниз. Выпрямилась. Задумалась. Странное чувство. Они словно и не расставались. Где бы она ни была, он рядом, только невидим. Любимый мужчина, как и обещал, бережёт её.
   Пришло время уходить. Она повернулась и пошла. Заметно округлившийся живот изменил её. Про привлекательность и прочие женские достоинства можно было забыть. Ну и пусть. Она несла ношу, ценнее которой нет.
   Финляндский вокзал. Дождавшись электричку, она села и поехала в Солнечное. Сбылась мечта Стёпы – посёлок принимал первых поселенцев. Она была приглашена фирмой на торжество в качестве почётной гостьи. Представлять брата, разделить общую радость, порадоваться за него.
   До Солнечного оставалась ровно половина пути, когда вдруг электричка сбавила ход, с черепашьей скоростью добралась до ближайшего полустанка и остановилась. Убитым голосом по радио машинист сообщил о неполадках в питающей сети. Срок возобновления питания был неизвестен. Сидеть в душной электричке летом, без движения, стреноженными – такая перспектива показалась многим сродни казни. Поднявшись со своих мест, пассажиры устремились к выходу. Вика примкнула к большинству. Вместе с ним добралась до шоссе. Здесь пассажирская масса рассеялась. Одни в поисках попутного транспорта отправились налево, другие – направо. Остановившись на обочине, Вика принялась размышлять, куда податься ей.
   Впереди виднелась бензоколонка. Она была полна людей и машин, томящихся в очереди за топливом. Глядя на них, Вика почувствовала жажду, внезапную и нестерпимую. Продолжать путь дальше без глотка воды было невозможно.
   Ей повезло. Помимо бензина на территории заправочной станции в продаже имелась негазированная питьевая вода. Купив бутылку, она откупорила её и, не стесняясь, на глазах окружающих начала пить.
   Напившись, обнаружила, что находится в центре пристального внимания. Нахмурившись, обвела любопытных недовольным взглядом. Что уставились – не видели беременную? Люди, смущаясь, отводили глаза. Неловко стало всем. Кроме одного. Хозяин ярко-бордового джипа, по виду из тех, кому сам чёрт не страшен, продолжал глазеть на неё. Тяжёлый случай. Вика вздохнула, отвернулась и, пожелав наглецу заглохнуть посреди дороги, пошла обратно к шоссе. Искать ближайшую автобусную остановку.
   Она неторопливо брела по обочине. Остановки было не видно. Мимо проносились машины. Внезапно одна из них, поравнявшись с ней, сбавила скорость. Проехала вперёд, свернула на обочину и, останавливаясь, преградила путь.
   Ярко-бордовый джип.
   Она оглянулась.
   Сзади тормозили ещё несколько машин.
   Вика остановилась.
   Наглец шёл навстречу. Идя вразвалочку, по-хозяйски и буравя её немигающим взглядом, он видел перед собой желанную женщину.
   – Что, понравилась? – хотела было насмешливо бросить она ему, но он опередил её.
   – Ты жена Бори?
   Вопрос застиг врасплох.
   Она обдумывала ответ, когда сзади подошёл ещё один. Руки в карманах, бритоголовый, подвижный, будто на шарнирах.
   – В миру его звали Боронком, – подал голос он.
   Отпираться было бесполезно. Вика инстинктивно прикрыла живот руками и кивнула.
   – Да.
   Улыбка озарила лицо наглеца.
   – А меня помнишь? – спросил он. – Яша. Мы с тобой как-то зимой в Зеленогорске делили хлеб за одним столом.
   Память ожила. Всколыхнулось прошлое. Чудесная поездка с Боронком. И Яша, тот самый Яша, один из встречных на пути.
   – А ты красивая, – заметил он. – Сейчас намного лучше, чем тогда.
   Вика зарделась.
   – Тогда я была сама по себе, – сказала она. – Девчонка. А сейчас женщина.
   Он подошёл к ней вплотную.
   – Горюем вместе с тобой. Мы знаем, каким конец его был. До последней секунды. Теперь он легенда наша. Всего берега и окрестностей. Держись. Тошно будет – мы умрём за тебя.
   Он посмотрел на живот.
   – Борин?
   – Да, – еле слышно ответила она.
   – Хорошо бы пацан. Добавил бы жара жизни нашей.
   – Как… Боря?
   Яша опустил голову.
   – Что теперь сделаешь? Судьба у него такая. Ничего не попишешь. А насчёт жара, – улыбаясь, он поднял голову, – это я так, в общем сказал. Нам одной легенды хватит. Пусть твой сын просто мужчиной будет. Опорой и защитой тебе.
   Одиночество тяготило. Без раздумий и колебаний, приняв единственно верное решение, Вика села в ярко-бордовый джип. Им было по пути с Яшей.
   Электричка осталась далеко позади. Неудержимой лавиной, рассекая пространство, мчался кортеж из четырёх машин по шоссе.
   Жизнь прорывалась в будущее.
   Подъезжая, они выехали на берег залива. Поехали вдоль леса. Когда сосны остались позади, Вика оглянулась. Почудилось что-то неуловимое, близкое и родное. Миг.
   Она повернулась. Улыбка играла на её лице. Так и есть. Эта встреча на шоссе не была случайной.

   Горячка отступала. Мучительно тяжело, но Степан постепенно выкарабкивался из неё. Он хорошо помнил тот сокрушительный удар, после которого завертелся и померк свет в глазах. Сознавал, что случилась беда, он прикован к койке, изранен. Часто закрытыми глазами, в бреду или во сне, блуждая между землёй и небом, он видел силуэты деда, рыжих братьев, Боронка и даже Роя. До них, целых, невредимых и счастливых, было подать рукой. Но всякий раз, когда, отчаявшись докричаться, он порывался присоединиться к ним, они отступали и исчезали.
   Открывая глаза, он находил утешение наяву. Внимание, забота, общение друзей и близких. Всё было хорошо. Прошлое сопровождало, держало, помогало выжить. Но не хватало её…
   Она появилась внезапно. Вопреки всем сомнениям и разлукам. Заняла место родного иконостаса. Одна. Последняя и самая дорогая частица прошлого.
   Смоль распущенных волос, белоснежная кожа, волшебные глаза. Она изменилась. Он трепетно разглядывал её. Это была новая взрослая одухотворённая временем и испытаниями красота.
   – Как ты? – спросила она.
   – Стреляет, – ответил он, улыбаясь.
   Она кивнула, приложила палец к губам и вытащила фотографию. Поднесла её к нему.
   – Терпи, – сказала она. – Есть ради чего. Я не одна. Со мной наше будущее.
   Охваченный волнением, он приподнялся и устремил взгляд на снимок. Илонины руки дрожали, изображение было перевёрнуто – верно, она волновалась за двоих – но он узнал мать. Она держала на руках свёрток, нечто невероятно близкое и родное. Открытое крошечное личико, смотря собственным отражением, повторяло его самого.
   …Пляж.
   Розовый закат.
   Бесконечность расступилась перед ним.
   Прекрасный день уходил, уступая место спешащему навстречу новому.

Constanta Время уходит или остаётся с нами – в зависимости от того, чем мы живём в нём. История 90-х о дружбе, ненависти и любви Игорь Стенин