   Фронтир
   Избранный. Книга вторая

   Роман Корнеев

Глава I. Небесный гость

   За что мы сражаемся? Возможно, за собственное право сражаться.
   Контрадмирал Молл Финнеан
   3072 гТС

   Наш мир – внутри нас.
   Анонимный автор
   Монумент Павшим героям, «Инестрав-Шестой»

   Прима в домашней обстановке ничуть не походила на себя в свете рампы. Мягкие босоножки, шлёпающие по тёплому дереву пола, спутанные, влажные ещё после душа волосы, старый полинявший халат и повязанный на талии толстый шерстяной шарф. Дома.
   Это место всегда было тихим и почти заброшенным, она никогда никого не звала к себе в гости, оставляя этот замкнутый мирок пребывать в состоянии нескончаемого, нет, не уединения – одиночества, в котором прима нуждалась иногда куда больше, чем в аплодисментах любящих зрителей. Это был её, только её дом, с замусоренным садиком и тропинкой, спускающейся под сенью кривобоких лиственниц к крошечному круглый год затянутому ряской пруду. Здесь прошло её недолгое детство, и сюда же, когда ей исполнилось двадцать лет, она снова вернулась, осознав всю тщетность попыток бежать от собственных страхов и сомнений.
   Человечество привычно оставалось изо дня в день единым космическим организмом, живущим по своим правилам, и в этой звёздной карусели даже таким, как она, почти не покидавшим своего родного мира, был нужен уединённый уголок, в котором можно было укрыться от вселенной и остаться наедине с самой собой.
   Плотный график репетиций, выступлений и гастролей не давал приме возвращаться сюда слишком часто. Два-три случайных дня, без людей, без нескончаемых живых глаз или искусственных зеркал, отражающих тебя каждый день, без спросу и без возможности от них скрыться. Пару дней вне постоянной необходимости играть не саму себя, забыв о бестелесном порхании в сказочных мирах, придуманных для неё драматургами и постановщиками. Пару дней абсолютной, глухой тишины.
   Первым утром прима обычно просыпалась рано и вот прямо так, с мокрыми волосами шла в сад, почти до самого обеда совершая очередную попытку привести его в порядок – обрезать при помощи разбуженного к такому случаю гнома обломанные ветром ветви яблонь, окультурить разросшиеся кусты сирени, но надолго её энтузиазма не хватало – холодный ветер с холмов навязчиво подсказывал, что трудиться тут можно хоть до ночи, только до костей продрогнешь и все руки исцарапаешь своенравными ветками, а обернись, и даже толики всех трудов не заметить.
   Приходилось, несолоно хлебавши, возвращаться в дом, который к тому времени успевал окончательно растерять холод и сырость необжитого помещения, да и трудолюбивый гном успевал растащить по углам затянутую в чехлы мебель. Поздний завтрак – огромный, увы, диетический омлет, поверх, в качестве вызова режиму, любимые с детства и страшно вредные для обмена веществ кольца тессалийского лука, обжаренные в масле до румяной корочки, и напоследок некогда объект страшной ненависти, а теперь необходимый элемент ритуала – огромная чашка горького какао.
   Теперь самое время забраться с ногами на диван и испытующе вслушаться в окружающую тишину. Здесь, дома, она была особая – обволакивающая, затягивающая в свои сети. Кажется, поддайся ей, и ты останешься здесь навсегда, но нет, прима помнила, что это невозможно.
   Потому что стоило проползти сквозь ничего не деланье и размеренный шелест пульса в висках ещё нескольким часам, приму неизбежно начинало настигать первое чувство тревоги.
   Можно было пытаться что-нибудь читать или слушать, можно было лечь и уснуть, момент возвращения знакомого чувства был неотвратим.
   Откуда оно приходило здесь, где была отключена и надёжно заблокирована всякая связь с внешним миром, где не было никого и ничего, что могло бы потревожить её долгожданное уединение, а до ближайшего форпоста большой Галактики были часы лёта? Прима об этом не задумывалась.
   Она в общем и не пыталась отдавать себе отчёта в собственных действиях, зачем именно в этот день, зачем – снова сюда, хотя для отдыха в её распоряжении были все вожделенные для многих работяг с галактических промкомплексов рекреационные зоны Изолии. Прима не привыкла подолгу копаться в собственных порывах, как всякий прирождённый Творец она жила в своих придуманных мирах, и другие ей будто бы и не были нужны.
   Однажды заведённый порядок уже не мог никуда подеваться. Начинала работать непрошеная память, оттаивая сквозь корку наросшего льда. Едва небо укутывалось в саван закатных сумерек, прима, всё такая же беззаботная, начинала вспоминать.
   Тогда, долгих десять лет назад, когда она была ещё совсем девочкой, в точно такой же тихий вечер привычное её выжидающее одиночество было прервано. И в тот день одиночество стало окончательным.
   При живом (да живом ли?) отце, в толпе товарищей по студии, а потом и на вожделенных подмостках, невероятно юная даже для жадной до талантов Изолии прима стала раз и навсегда одинокой в тот день, когда узнала о гибели мамы.
   Эти проступающие на темнеющем небе звёзды, о, они знали, о чём можно напомнить.
   Галактика уже столетия не была для человечества мрачным пустым внешним пространством, она стала для него тёплым и привычным домом, где промеж населённых миров и бронированных комических форпостов сновали миллионы кораблей, перевозящие ежемоментно миллиард человек, каждый из которых к чему-то стремился, что-то искал. Все они не канули в Галактику, как в вечность, трансгалактические перелёты были привычным делом, из любого путешествия, как бы оно ни затянулось, можно было в любой момент вернуться, с любым человеком, оставшимся позади, вновь повидаться, найти себе дом на любой вкус, а если не найдёшь, возвратиться в родной мир, чтобы остаться там или начать своё путешествие сначала.
   Так же было и с родителями примы. Они улетели, потом вернулись. Тогда же родилась она, будущая прима. А потом они не выдержали ожидания, и снова улетели, пропадая там сперва на месяцы, а потом и на годы, пока прима почти не забывала их лица, пытаясь понять, в чём виновата она, оставшись в одиночестве.
   Пока она жила одна, её миром был танец, а когда однажды с этих сверкающих в небе звёзд вернулся только отец, прима поняла, что настало время смириться со своим одиночеством, и с этими звёздами, которых в Третью эпоху некому уже было бояться, но было кому проклинать.
   Десять лет прошло с тех пор. С отцом они виделись за эти годы всего пару раз, как-то неловко, на бегу, не понимая толком, о чём разговаривать, общение с отцом приме заменял этот их дом и многочисленные родственники мамы, такие же Творцы, как и сама прима, потому люди страшно занятые и поголовно витающие в облаках. К себе на Неону отец, наверное, наведывался чаще. С его родными приму когда-то знакомили по случаю, но это было давно, и прима теперь даже толком не могла вспомнить их лиц.
   Звёзды были этими лицами. Прима вспоминала об этом каждый раз, возвращаясь сюда. Это было как наитие. То, чего не было, но оно раз, и стало.
   Следующее утро было уже совсем другим.
   Прима вспоминала долгие вечера, когда они вдруг оказывались втроём, а она была уже достаточно взрослой, чтобы это запомнить. Отец и мама разительно отличались от всего того, к чему она привыкла здесь, на Изолии. Их лица были суровы и жёстки, их движения походили больше на едва сдерживаемые силой воли удары, даже глядя на неё, их глаза таяли всего едва-едва, на самом дне, когда она бросалась к ним на шею, вызывая улыбки, но не смех. Смеяться её родители, кажется, не умели вовсе.
   Те, кто не умел смеяться, не задерживаются надолго на Изолии Великой, самом дурацком из миров человеческой вселенной. Их ждали звёзды.
   Думала ли тогда будущая прима над тем, что однажды один из них может не вернуться, как не возвращались их товарищи? Наверное, да. Ждала ли, что это наступит так скоро? Наверное, нет.
   Творцы вообще редко смотрят на календарь и живут в среднем в полтора раза дольше обычного жителя Галактики. Для них двадцать девять лет, исполнившиеся приме пару месяцев назад – глубокая юность, для них десять лет, прошедшие со смерти мамы – ничтожный срок, за который не наступит примирения с этим свершившимся фактом, не найдётся решения, как жить дальше.
   Нарыв воспоминаний на третий день обычно распухал так, что не помещался уже у неё в голове, заполняя весь этот дом, выползая в сад, начиная загораживать сами эти звёзды, которые человек давно уже умел видеть и днём, и в пасмурную погоду. Потому что он уже не мог без этих звёзд.
   А прима уже не могла с ними.
   И тогда она бросалась из дома вон, убегала из него, не оборачиваясь, не пытаясь осмыслить, от чего бежит.
   Этот дом напоминал ей, что однажды оттуда не вернётся и отец. И прима даже знала, кто принесёт ей эту весть.
   Впрочем, уже пару дней спустя волшебная круговерть привычной для Изолии Великой бесшабашной жизни Творцов, истинных хозяев этого мира, начисто вымывала из памяти все лишние, ненужные ей воспоминания.
   Она знала только одну жизнь – танец.
   В танце могла она выразить любые чувства, от предельного горя до опустошающей радости, только это были заимствованные, чужие чувства, со своими она привычно расставалась, просто уходя и просто не оборачиваясь.
   Приму ждал другой мир, где звёзды – лишь декорация, где всё возвращается на круги своя на следующем представлении, где нет ничего невозможного, и вместе с тем всё предопределено другими людьми.
   Прима уходила прочь.
   До следующего возвращения.

   5862 гТС Галактика Дрэгон [1 - ГД, NGC292 – Малое Магелланово облако, галактика-спутник Галактики Сайриус, поле основных военных действий в течение Третьей Межгалактической войны (5517 – 5778 ггТС)]
   Двадцать четвёртый Сектор
   Северное Сгущение
   Система СКCГИ543АР
   Планета 2-д

   Планета была прекрасна. Её юные, а потому грандиозные горные вершины были укутаны голубыми снегами, из-под которых били двухсотметровые фонтаны гейзеров. Её неглубокие океаны были готовы принять в себя миллиарды тонн биомассы, качнись климатический маятник обратно и позволь местному светилу растопить ледяной панцирь вылизанных за миллионы лет вечной мерзлоты равнин. Перенасыщенность атмосферы кислородом напоминала, что под этими снегами таится притихшая, но готовая в любой момент пробудиться жизнь. Юная невинная планета на периферии чужой Галактики.
   Невезучая планета.
   Человек никогда бы не ступил сюда, если бы не цепочка несчастных обстоятельств. Если бы не тысячелетняя с перерывами война, если бы не сначала беспрестанно наступавший, а потом раз за разом всё глубже загоняемый в ловушку враг. Если бы не вынужденное решение эвакуировать население ГД, оставив врагу кажущийся надёжным после потери родного дома форпост, который и станет для него могилой.
   Столетия безраздельного властвования над окружающим пространством стали для планеты почти приговором – здесь не было нужды что-то целенаправленно уничтожать, но механоиды, не нуждающиеся в подобных колониях вообще, почему-то предпочитали в память о своём происхождении создавать свои промышленные комплексы и перевалочные базы именно на таких девственных живых планетах.
   А потому теперь, когда враг был уже столетие как отброшен, экспедиционные силы Планетарного Корпуса КГС продолжали методично вычищать испачканные врагом планеты, пока Пространственные Силы космофлота продолжали выслеживать и уничтожать затерянные в пустоте пространства разрозненные флоты. Для таких планет, не имевших даже официального названия, была разработана стандартная процедура. Блокирование с орбиты, потом приповерхностная операция по уничтожению врага малыми силами. Так, чтобы после того, как всё закончится, на планете не осталось бы даже следа пребывания двух враждующих армий. Не сейчас, так хотя бы века спустя. Мгновение в истории Метагалактики.
   Тотальный же конфликт убьёт эту планету навсегда, как убил многие до неё. А потому главной задачей орбитальной сети, плотным коконом окутывающей планету, был ежесекундный мониторинг активности оставшихся без поддержки из космоса сил врага. Любой его шаг – выбросы нанотехнологических роёв оборонного или атакующего назначения, перемещения крупной техники, состояние и количество мобильных вооружённых комплексов, скорость извлечения и переработки полезных ископаемых, всё это плотным информационным потоком в виде тактических и аналитических отчётов лилось вниз, в командный комплекс.
   Для узлового церебра орбитальной группировки враг представлял собой переменной плотности серую кляксу на чистом снегу. Эта клякса, как гигантский микроорганизм, жила своей жизнью, переваривая стороннюю субстанцию в живые соки, накапливая силы для нового броска в бой за пищу и пространство, и если позволят условия, то и для успешного деления. Как и у всякой жизни, пусть и чудовищно извращённой, у механоидов уничтоженной микрогалактики R-x была одна непреодолимая функция – распространение. Враг был злокачественной опухолью на теле Ближайшего Скопления, но опухолью разумной. А потому обладающей помимо инстинкта самосохранения способностью к самопожертвованию ради главной цели. Целью этой почему-то были люди.
   Другие расы воевали с механоидами R-x тысячелетиями, ограничиваясь редкими стычками в пространстве. Но Старую Терру враг некогда уничтожил целенаправленно и безжалостно. И потому с приходом человека на межгалактический театр военных действий война, открытая и глобальная, стала неизбежна. В неё были втянуты все известные расы, локально же она сейчас выглядела вот так – церебр следил за врагом, чтобы враг, осознав вдруг себя загнанным в угол, не попытался бы сделать эту планету непригодной к обитанию, уничтожив её вместе с собой. Любой скачок радиационного фона или попытка запустить достаточно высокоэнергетическую установку, работа которой могла иметь тотальные последствия, тут же вызывала холодный и расчётливый удар сверху, выжигавший на поверхности километрового диаметра круг, блестящий, как стекло. Шрам на лике планеты. Малое зло ради предотвращения большого.
   Это была игра в кошки-мышки.
   Враг делал вид, что у него есть шанс. Кажущаяся малость противостоящих ему сил делала вид, что ему в этом подыгрывает.
   Если планета после длительной колонизации роботами ещё была пригодна для жизни, значит, это была периферийная колония, неважная и ненужная, стоящая поодаль от основных трансгалактических спиралевидных трасс, а значит, оборона её была слаба, и этот расклад сил не изменится, если не давать врагу передышки. Отработав с орбиты по основным целям, развесив над планетой орбитальную группировку и накачав оборонительный щит, КГС удалялся, оставляя на поверхности соединения величиной максимум с гвардейский Легион. На большее у человечества не было сил, слишком много планет, слишком мало людей. А флот улетал прочь, добивать врага в его логове – вечной пустоте космоса.
   Там же, где есть хоть один человек, должен править только он. Потому церебр орбитальной группировки ежесекундно был занят одним – обеспечением тех, кто сражался внизу, информацией.
   Между тем боевые действия внизу то затихали, то разгорались с новой силой, а то словно исчезали вовсе, погружая планету в давно позабытую ею тишину. Две крошечные кляксы на снегу, серая и зелёная, замерли друг напротив друга перед очередным броском.

   Легион никогда не спал, вели свою безостановочную перекличку дежурные постов, ремонтировался парк боевых машин, гудела столовая для гражданского персонала, напряжённо звенел стратосферный канал связи, но Капитан Алохаи всегда мог различить, когда под н-фазными куполами наступало своеобразное перемирие. Всё то же самое, не меняющееся годами движение людей и машин, но вот именно в эту секунду не происходит ни единого боестолкновения, персонал дежурных смен сведён к минимуму, как будто и нет в паре сотен километров отсюда готовых к бою оборонительных комплексов врага, будто и войны никакой нет. Капитан Алохаи особенно ценил подобные мгновения именно здесь, в десятках парсек от ближайшего человеческого форпоста, в полном одиночестве, наедине с таким слабым и таким смертельно опасным врагом.
   Мгновения, когда можно никуда не спешить, когда все указания сделаны, все планы составлены, осталось только лечь, да спокойно поспать или почитать чего-нибудь, или послушать.
   Именно в такие моменты командир перестаёт, наконец, бежать наперегонки со временем. И только в такие моменты, когда никто не видит, он имеет право расслабиться и спокойно подумать о своём, а не о боевом духе Легиона или пополнении запаса бортовых спецсредств. Победа, она иногда скрывается и вот в таких вот праздных мыслях.
   Да и что она, вообще, такое.
   Захваченный промцентр врага – это победа, уничтоженный транспорт – это тоже победа, но ведь спасенный человек ли, ирн ли, житель Галактики Дрэгон или великолепный птах – тоже победа, а вот слезы матери и кровавая роса на снегу – всегда, абсолютно всегда поражение.
   Как много было в его жизни поражений, иногда садишься и начинаешь вспоминать поимённо. Юлю Маример, сержанта Интенда, Реал-Капитана Сориджа, Манипул «Тинао» – прежних Капитанов Северного Легиона Белых Тигров. Других воинов, бывших их родными, друзьями, подчиненными, просто служившими с ними бок о бок под одними небесами. Их было много – случайных и, что страшно, неизбежных жертв этой войны, которая официально завершилась без малого сто лет назад.
   Уходили друзья, уходили подчиненные, уходили просто солдаты, молодые парни и девушки, уходили с готовностью, сражаясь за освобождение планет далекой Галактики. От них этого требовало понимание своей собственной роли в этой реальности. А что оставалось тем, кто не ушёл? Вспоминать хоть иногда, если выдастся время.
   Шла война, как её ни называйте, война неотвратимая, жестокая, смертельная. И Капитан Алохаи отлично знал, что это в первую очередь их война. Не чужая и далекая, но именно своя. Много лет она бушевала очень далеко, но снова и снова давала о себе знать, огненными буквами пылали названия в мемориальных списках Совета: Терра, Новый Вавилон, Мария, Сирилен… им нет конца, не дочитаешь эти страшные строки, не хватит сил, но последний мир, Пентарра [2 - Текст отсылает к событиям первой книги дилогии «Перехват судьбы» – роману «Кандидат»], был в истории Капитана Алохаи особенным, поскольку рядом с ним постоянным напоминанием, тенью прошлого, никуда не девался со-командир Легиона, второй и последний боец манипула «Катрад», Капитан Ковальский.
   У них обоих, как и у человечества в целом, была хорошая память на подобные трагедии. За долгие тысячелетия своей галактической истории впервые появилась настоящая возможность прекратить эту вселенскую войну, начала которой уже никто толком не помнил. Прекратить навсегда. Поэтому жители многих сотен миров становились в строй, поэтому гигантские галатрампы летели сквозь огненные недра иной проекции в сторону Галактики Дрэгон, ставшей последним оплотом бездушных машин, поэтому продолжалась бесконечная война.
   – Мы слишком близко к Барьеру, каждый раз вздрагиваю, когда начинает работать внешний канал, – проворчал Капитан Алохаи. – Скорее бы они начали сдвигать его к внутреннему синусу, как подумаю, что мы до сих пор от них в полупрыжке… Одно радует, планета эта им не нужна вовсе, их группировка снялась, только наши показались. Оставили всё, что внизу, не оглядываясь.
   – Радуйся, что почти нечего было оставлять. Нам меньше работы. А по поводу Барьера… после операции свяжись с Флотом. У меня есть что им сказать, – Капитан Ковальский полулежал в кресле и рассеянно чертил на голопанели нечто сюрреалистическое. Было похоже, что он уже выбросил из головы детали плана и углубился в собственные мысли.
   Легион мог начинать праздновать, когда тот выглядел вот так. Спокойно, уверенно. Когда взгляд расслабленно скользит, а не впивается тебе в самое темя.
   «Редкость. Странно все-таки, – подумал Капитан Алохаи, – столько лет мы друг друга знаем… полвека уж. А Рэд почти не меняется. Словно застыл в одной позе, с одним выражением на лице, разве что раз в полгода словно снова становится человеком. Как он умудряется так жить?» И кажется ведь порой, что вот оно! Очередной оборот уж изменит, распрямит ту внутреннюю пружину, что гнет его уже столько времени. Ан, нет. Проходит время, и Капитан Алохаи опять замечает этот ненавидящий взгляд, направленный во тьму внешнего мира, раскинувшегося за оболочкой купола. И снова появляется на свет та проклятая эрвэграфия.
   Хотя, за столько лет можно было бы и привыкнуть, если тебя попросят, будешь давать советы, а лезть в чужую душу без спроса – это вы как-нибудь без нас. Своих проблем по горло.
   Теперь, когда на нём, как на Втором Капитане, лежала основная часть забот об обеспечении безопасности личного состава, он волей-неволей вспоминал их прежнего Второго. Тогда ведь думал – бог-вседержитель, выручающий парней в таких переделках, что и не сразу сообразишь, глядя на мельтешение тактической виртпанели, что происходит. Капитаны были стеной, за которой каждый воин Легиона чувствовал себя увереннее. Но однажды капитанский манипул сам попал в передрягу.
   Это было на просторах очередной санируемой планеты, такой же безымянной, как и та, за которую сейчас сражался Легион. Под перекрестным огнём возникших словно ниоткуда мобильных зенитных модулей-платформ врага оказалось целое Крыло, уже изрядно потрепанное, со слабеющей каждую секунду защитой, и тогда Капитанский Отряд выдвинулся им на выручку. Дальше всё произошло так быстро, что даже уцелевшие в том пекле бойцы не могли толком ничего рассказать, только бездушная техника с нечеловеческой точностью зафиксировала случившееся.
   По завершении незапланированной контратаки фронт движения машин Легиона и звеньев бронепехоты растянулся на расстояние более тысячи километров, случился просчёт из тех, за которые приходится дорого расплачиваться – в ответ по центру фронта машинами был нанесён не спрогнозированный удар такой мощности, что всё полетело кувырком.
   Расчет Капитанов тогда был прост: мощными фланговыми ударами четырех Крыльев, наименее вымотанных в боях, нужно было смести роботов с материка, отрезать их группировку от основных баз, а затем вычистить всё, что от них останется. Потрепанному же Первому Крылу доставалась работа проще – отбивать разрозненные части врага под собственный заградительный огонь, в центр огненного «ежа», но внезапность атаки решила исход сражения, роботы потеряли всякую возможность продержаться до прихода своих подкреплений с другого полушария планеты, но зато, быстро сгруппировавшись, разом отсекали центральные Отряды от остальных. Они теряли все островные и подводные колонии, они теряли планету, массированная стратосферная обработка последующих трех недель и финальная атака довершили дело. Но они и не позволили тем самым людям, загнавшим их в угол, по-настоящему победить.
   Враг знал, как ценит их противник жизнь.
   Первый и Второй Капитаны оставили тактическое управление на них с Ковальским, командовавших тогда Вторым ударным Крылом. Капитан Алохаи вспомнил, как фланги, ведомые их приказами, сминали, рвали врага. Но было поздно.
   Оба Капитана погибли, пытаясь огневой мощью штурмовиков Капитанского Отряда выручить парней из Крыла Реал-Капитана Сорижда. Как до того погибла в бою Юля, их с Рэдом Юля, некогда третий и последний боец Манипула «Катрад». Как погибли многие до и многие после.
   Та планета была очищена, дальше – Система, всё Сгущение, целый Сектор Галактики. А Легион Белых Тигров после ряда успешных операций в различных уголках ГД перевели сюда, они же с Рэдэриком уже восемь лет оставались его бессменными командирами, а он, теперь уже Капитан Алохаи, продолжал учиться быть таким, каким были его прежние Капитаны.
   Он часто спрашивал себя, почему тогда не смог спасти своих товарищей, да и просто дорогих ему людей, всех тех, кого теперь можно только вспоминать.
   А действительно, почему? Только ли потому, что другие ждали от него действий, от решительности которых тогда зависело категорически всё, очередная победа или поражение, но только не жизнь Сорижда, сержанта Интенда, Капитанов и Юли. Вот почему.
   В такие минуты хочется прожить жизнь сначала – уговорить Юлю не идти после увольнения из Контроля в Планетарный Корпус, а остаться дома, как они и планировали. Почему она тогда решила продолжать служить одиночкой в Капитанском Отряде, а не поступать снова в кадеты вместе с ним и Ковальским, наконец, просто не лезть тогда в это пекло… Многое можно было попробовать сделать. Но разве сделало бы это Юлю счастливой, такой ли она бы осталась, какой он её помнил – восторженно разглагольствующей с каким-то сержантом о тактике ведения приповерхностного боя, до третьего пота не слезавшей с тренажёров, яростным голосом кричавшей в эфир: «Иду, держитесь!» Наверное, нет. Она была счастлива не только с ним, не только дома с родными, она была солдатом. В этом содержалась большая часть её счастья. С этим ничего не поделаешь, но как объяснить это другим, как объяснить это себе?
   Юли нет, а с дочерью он толком не разговаривал уже года три. Ржавый гвоздь в сердце. Не хватает сил вынуть, коснешься как-то – и руку отдёрнешь.
   Ему семьдесят один год, он уже сорок шесть лет в Десанте, когда-нибудь они с Ковальским уйдут в вышкомсостав или в небоевые службы, преподавать стратегию кадетам, или еще куда.
   Но это ещё не скоро. Сейчас они – командиры Легиона, и они с Рэдом должны думать только о двух вещах – как выполнить приказ и как сберечь людей.
   Мысли Капитана Алохаи постепенно вернулись на обычную для него деловую волну. Вдруг вспомнилось, что запрос на дополнительную поддержку Пространственных Сил он так и не подписал и не отправил, да и минус первый транспорт с боеприпасами почему-то не содержал необходимых агрегатов. Некогда отдыхать.
   Мысли Капитана Ковальского, несмотря на его отвлеченный вид, так далеко не улетали. Командир плоть от плоти – он не позволял себе расслабляться полностью даже в приватной обстановке личной каюты. Отвлеченные рассуждения только выбьют из колеи, а дел ещё так много, Капитан Ковальский всё свободное время был в работе.
   Вот и сейчас, когда его ладони свободно скользили по сенспанели, выводя непонятно с чем ассоциирующиеся изображения, похожие то на очертания кораблей, то на раструбы стволов чудовищных орудий, его мозг напряженно работал. То, о чём заговорил Капитан Алохаи, не давало покоя.
   Они всё ещё были слишком близко расположены к условной границе контроля КГС и союзников. Из-за этого миссия на вверенной им планете продолжала представляться крайне сложной. В любой момент их мог настигнуть прорыв вражеского флота – и тогда хорошего не жди. Сил не хватало, огневая мощь Легиона позволяла успешно противостоять местному гарнизону, но отнюдь не регулярным войскам и флоту. Именно поэтому целые эскадры кораблей МГД – и громадные «Сайриусы» людей, и игрушечные «ладьи» ирнов, трампы жаждущих вернуться на забытые уже старые свои миры жителей Галактики Дрэгон и Клин древнейшей цивилизации Тсауни продолжали барражировать вдоль возводимого субпространственного Барьера, за которым всё ещё оставалось слишком много не обезвреженных флотов неживой цивилизации.
   Случались и неожиданные прорывы. Потому не оставалось ничего, кроме как всегда оглядываться, составляя планы завтрашних боев, и чаще смотреть на небо.
   Нежный купол небес девственной безымянной планеты.
   Постоянно ловя себя на подобных мыслях, Капитан Ковальский вновь и вновь посылал запросы в ГКК, требовал предоставления дежурных боевых кораблей среднего класса хотя бы из резервов КГС, клянчил технику, просил боеприпасы, оборудование и просто тихо молился небесам в те дни, когда флот Пространственных Сил с рёвом проносился над ними по ночному небу – в те редкие дни, когда он действительно был уверен в силах Легиона.
   Всё это было тем пятном на солнце, что мешало ему жить. Тактическое командование было талантом Джона Алохаи. Обладатель скорее стратегического мышления, Ковальский планировал операции, вырабатывал вводные к масштабным рейдам и был доволен, только обозначив действия Легиона далеко в будущее.
   Сейчас же, когда действия на планете подходили к своей решающей стадии, Капитану только прибавилось головной боли. Условная линия фронта растянулась на тысячи километров, огромные расстояния от основной базы до форпостов врага сводили на нет всякую возможность внезапного нападения даже при поддержке со стратосферы. Враг всё глубже вгрызался в грунт, становясь недосягаемым с воздуха, и уже не раз самые впечатляющие планы, разработанные Капитанами совместно с командирами Крыльев, рассыпались в прах даже в ходе кабинетных учений, не выдерживая никакой критики.
   Капитан резким движением свернул виртпанель и вздохнул.
   Вот уже несколько сотен местных суток как война на планете выродилась в разрозненные налёты, стычки в воздухе. Ночное патрулирование стало единственной для парней возможностью встретиться с врагом. Это изводило Капитана Ковальского сильнее всего.
   Требовалось перенести Базу поближе к боевым порядкам, временные форпосты не справлялись со своим предназначением, так как не обладали ни обороноспособностью, ни вместительностью, ни ремонтными мощностями, необходимыми полноценному плацдарму для дальнейшего наступления. Однако постройка новой Базы – это время, тогда как командование постоянно требовало ускоренного завершения операции – Северный Легион был нужен в десятке других мест. В Сиреневой Армии ПК КГС их легион «Белые Тигры» исполнял роль подразделения последнего запаса, отправляемого в самое пекло затыкать бреши в чьей-то обороне. Или спокойно дожидающегося срочного вызова на второстепенных направлениях, вроде этой безымянной планетки.
   Именно потому времени не было. И именно потому Капитан Ковальский постоянно искал пути, которые привели бы компанию к завершению. И решение пришло.
   В паре сотен километров от современной условной линии фронта находилась, по данным сейсмической разведки, система карстовых пещер, причем некоторые из них достигали поистине впечатляющих размеров – стоило их занять, немного расширив и прикрыв проходы, как разом решалась проблема обороны, естественные укрепления выдержали бы даже среднемощную орбитальную атаку, плюс исчезал недостаток свободного места, плюс удобство для дальнейшего наступления, предоставляемое местностью.
   Применение же к этому новому форпосту зарядов гигатонной мощности, даже если таковые были в распоряжении врага, по причине непосредственной близости к их собственных промзонам нанесло бы самим роботам непоправимый ущерб – вторичной радиации их тончайшая квантоптоэлектронная начинка боялась не меньше, чем человеческая плоть.
   Решение было принято. Несколько дней назад два манипула из Крыла Реал-Капитана Руссо там побывали, полностью подтвердив данные разведки. План переброски они с Джоном составляли добрых семеро восемнадцатичасовых суток кряду, осталось дождаться подтверждения с «Инестрава-Шестого», а пока…
   Когда приказы сделаны, все возможности учтены, предварительная подготовка проведена, инструкции командирам прочитаны, и когда абсолютно нечего делать, тогда Капитаны снова могут стать обычными солдатами, ждущими, когда наступит время пойти в атаку.

   Кенстриджа пулей вынесло из люка в холодный полумрак холла. В этом крыле Девятичасового пилона традиционно экономили на климатизаторах. Ради кого стараться? Ради него одного? Он потерпит. А так, запусти сюда забортный вакуум, местные обитатели не сразу заметят.
   В отчётные дни, когда он и его горемычная команда собирались вместе на КБ «Сайриус», реже на «Инестраве-Шестом» или Новой базе СПК, и спешили привести свои традиционно запущенные дела хоть в какое-то подобие нормы, Кенстридж себя ненавидел сверх обычного. Себя и свою так называемую работу.
   Инвестигейтор вообще – призвание не для слабых духом или стремящихся к особой мирской славе, но конкретно их, вычурно выражаясь, сфера интересов проникала в такие затхлые уголки человеческого сообщества, что иногда иначе как копанием в чужом грязном белье всё это называть не получалось.
   У Галактики были свои тайны. Точнее, какие тайны, было бы желание, всё лежало и лежит на ладони, просто все спешат, наткнувшись на нечто подобное, скромно удалиться и поплотнее прикрыть за собой дверь. В иных уголках этого космического лабиринта попахивало. Чужой болью, смертью, кровью. Эти тайны смердели. И с ними приходилось разбираться Кенстриджу. Потому что Вечным не успеть всё самим. А потому он с ребятами продолжал разгребать, подшивать в дела и приносить всё это на доклад. Когда раз в полгода, когда раз в пару лет, а когда и чуть не помесячно мотаясь на «Сайриус» и обратно.
   А ещё ему приходилось общаться с ними. Силовым узлом Галактики. И каждый раз клясть себя за человеческую слабость, за неумение хотя бы объяснить, не то чтобы заставить поверить в верность его мыслей насчёт всего этого.
   И каждый раз его идеи оказывались давно пройденным этапом, съеденным вчера завтраком, переваренным и исторгнутым за ненадобностью.
   От осознания этого становилось особенно тошно.
   Так. Кенстридж встрепенулся, продолжая ругаться уже сквозь зубы. Нужно проветриться. Никуда сегодня не ходи, ничего пока не предпринимай. Тебя опять натыкали носом в собственную ущербность. Нет, сделали они это со всевозможным тактом, даже с любовью, и обязательно показали, как ценно его мнение, как они его обязательно примут во внимание, даже уже приняли. Нет, человек с Избранными должен общаться на равных. То есть издали, как социум с собственным отражением. Общими настроениями, коллективными страхами и массовыми устремлениями. С ними нельзя разговаривать вот так, напрямую. Так камень может пытаться беседовать с водопадом.
   Нельзя, а приходится. Ну и к тьме всё это.
   Было бы желание, они бы его поняли.
   Транспортная лента в полном одиночестве уносила Кенстриджа в сторону центральных секторов, где было больше личного бессознательного и меньше коллективного сознательного. За вторым поворотом, когда гравитационный вектор стал почти равномерным, перестав выделывать чудеса с чувством горизонта, показались первые люди. На титанической искусственной конструкции, населённой миллиардами людей, оказываться вот так в одиночестве – было отдельным поводом для стресса. Да и воздух потеплел и перестал отдавать голым металлопластом.
   Нет, правда, сегодня больше никаких дел. Сходим в дендрарий, выпьем там в «уличном» пищевом дворике чего-нибудь максимально полезного, какую-нибудь жутко диетическую органику с тонной витаминов, аминокислот и прочих микроэлементов, помашем рукой в зияющую между сверкающими пилонами пустоту, а потом пойдём топиться в ближайшем эко-пруду.
   Кенстридж криво ухмыльнулся собственной дурацкой шутке. Даже шутить уже разучился, так скоро вконец человеческий облик потеряешь.
   Перебравшись на «магистраль», он уселся в свободное кресло и принялся из его глубин насуплено приглядывать за окружающим кипением жизни. Вот солдатик разоделся в парадное – это он так в отпуск. Возвращаясь в расположение, обычно одеваются в буднее, и лицо делают волевое. Этот сидит, расхристанный, счастливый, соскучился по домашним.
   А вот деловая барышня из типичных внепланетников. Голова коротко стрижена, кисти рук расслабленно брошены вдоль тела, глаза стеклянные, как неживые, что-то она там у себя в голове просматривает, или разговаривает с кем. Галактическая карьеристка ГИСа. Этим подавай побольше точек опоры, и они свернут столько миров, до скольких дотянутся, попутно повергнув к ногам восхищённого человечества всех старых колоссов на глиняных ногах. Купается в своей стихии. Однажды эти купания закончатся, как всегда, не в пользу пловца.
   Интересно, а сам Кенстридж как выглядит со стороны? Что можно подумать об этой безумной шляпе, помятом костюме и бесконечной злобе в маленьких глазках, затравленно бегающих между прищуренных век? Впрочем, Кенстридж себе традиционно льстил. Скорее всего, он похож на подзаплуталого, слегла обалдевшего от окружающих грандиозных красот туриста с периферийной планетки. А злобу эту в его глазах могли разглядеть только самые ушлые из коллег да его сегодняшние визави. Он был зол на себя и он был зол на Галактику. Он был слишком глуп, она была слишком несправедлива. Традиционный, годами и десятилетиями сформированный комплекс инвестигейтора в его крайних проявлениях.
   Если бы на его место была бы готова замена в хоть чуточку лучшей кондиции – он бы усвистал в отставку, только инверсионный след бы растаял. Но у других его ребяток дела были ещё хуже. А потому – сиди и трудись.
   – Барышня, вы сейчас пропустите свою переборку.
   Не выдержал, наблюдательный ты наш. Всегда одно и тоже.
   Девица сперва ошарашено распахнула глаза, которые как-то разом стали живыми и даже симпатичными, потом открыла рот, потом всё-таки сориентировалась на местности и соскочила. Как раз, чтобы не пришлось с ней объясняться. Некоторые привыкшие во всём быть информированными люди странно реагировали на чужую осведомлённость.
   Зачем тебе это надо, Кенстридж? Ну моталась бы потом она в обратную сторону ещё двадцать километров, вот персонально тебе до этого какое дело?
   Будем считать это разминкой, чтобы не терять навыка.
   Бредовое объяснение бредовому поведению.
   Кенстридж окончательно махнул на всё рукой и принялся сосредоточенно лицезреть традиционно грандиозный, но вечно однообразный простор внутренних полостей периметральных направляющих «Сайриуса». Только преобладающие цвета от пилона к пилону меняются. Здесь царил технократический металл, всё поблёскивало, переливалось, беззвучно носилось и скользило, удачно оттеняемое той самой чернотой снаружи.
   Отвратительно. Нет, созерцательности сегодня не добьёшься.
   Пойдём и правда перекусим.
   «Сайриус», как и всякая столетиями обживаемая КБ, успел пропитаться своеобразной сетью потайных местечек для знатоков и завсегдатаев. Или гостей знатоков и завсегдатаев, или просто любопытствующих, вечно сующих свой нос куда ни попадя. Впрочем, откуда человеку случайному знать, что вот здесь банальная автоматика разогревает или что там, нарезает всем желающим традиционное меню из усреднённой галактической «диетической карты», есть можно, но и только, особенно если ты только «снизу», как внепланетники традиционно именовали поверхность любого из сотен миров Галактики, но зато соседний закуток на границе фитозоны, ничем не отличимый от прежнего, окажется просто кладезем для гурмана.
   Здесь, в одиннадцатичасовом пилоне Кенстридж знал сразу три таких места, и со временем планировал поискать ещё. Удачно выбрал «магистраль», как будто заранее подгадывал, тут от терминала даже пешком – минут десять, не больше. Заведение именовалось для понимающих «Пасена», и подавали тут, помимо обычных банальностей (скривившись и пнув автомат-раздатчик) вроде картофельного пюре со свининой – блюда настоящие, приготовленные с пониманием, любовью и мастерством виртуоза. Форель под ягодным соусом, острые фаршированные блинчики сельтена под льяхуа, грудинку с бататом, лакуас для желающих попоститься и чича для желающих наоборот, приналечь после трудов тяжких. Забавно, что как раз пасену здесь не разливали, считалось, что «этот консервированный воздух» ничего хорошего не родит, хоть сколько разводи специальную бактерию. Впрочем, Кенстриджу таких пищевых изысков и не требовалось. Ему сейчас хотелось красоты визуальной.
   Стоило грузной фигуре в дурацкой шляпе показаться между зелёных кущ, из своей каморки тут же высунул свой любопытный нос Моралес. Себя он считал чистопородным гуарани, не без основания, уж нос-то у него был настоящий, фактурный. И Кенстридж никогда не стал бы его переубеждать явными признаками скандинавских кровей. Антропология потерпит.
   Моралес подскочил и захлопотал. Ему явно было скучно. Группа пилотов у дальней стойки хоть и глушила что-то сугубо правильное, но делала это так самозабвенно, что даже забывала между собой разговаривать, куда уж тут затесаться в компанию несчастному Моралесу. Парни, сразу было видно, кремень. Хуже. Базальт. Мучительно переживая профессиональный приступ любопытства, Кенстридж расцеловался с хозяином, запросив тут же сразу и всего.
   Моралес в ответ покачал головой и предложил умерить аппетит, иначе «будешь кушать неразмороженным». Это был плохой вариант, так что пойдут маисовые лепёшки с брынзой, яичницей и льяхуа. И чича. Нет, всё-таки неси, будь так любезен.
   У правильных местечек был один недостаток – к тебе моментально начинали лезть в душу, а лезть в душу к инвестигейтору – плохая примета для обоих.
   – Так, Моралес, к вашему народу приходил Всеславный Че и сказал так – родина или смерть. «Длинный язык или смерть» – не говорил. Сядь лучше, полюбуемся на рассвет.
   Предложение было заманчивым – «рассвет» на «Сайриусе» наступал каждые два часа, необычнайная редкость. Но отповедь возымела своё действие, хитрый индеец присел рядом и принялся высматривать, раз уж не дают выспрашивать.
   Кенстридж чувствовал в нём коллегу, пусть и любителя. У «коллеги» был один большой жизненный плюс, он развлекался в своё удовольствие, ни разу в жизни не заполнял никаких формуляров и знать не знал, что кому-то вообще нужно сдавать отчёты.
   Моралес же пока молча дожидался, пока уйдёт вторая стопка.
   Чича была ровно такой теплоты, как любил Кенстридж, на два градуса ниже температуры тела. Хозяин знал и любил своё дело. Не грех бы и по третьей пропустить, но день сегодня долгий, зачем переводить продукт на бесполезные метаболиты.
   – Как девочки?
   Голос Моралеса был ласков, как елей. Психолог доморощенный.
   – Которые?
   Кенстридж страдальчески изогнул бровь.
   – Младшенькие, – совсем уж расплылся Моралес.
   Грузный инвестигейтор хмыкнул. А разведка у «индейца» на высоте. Кто ж его сдал, а?
   – Пронюхал, значит. Во народ, хоть в другую Галактику улетай.
   – Ты, давай, не уводи тему. Я тебе позволил надрызгаться почти что с утра, так что теперь твой ход.
   – Ладно, ладно, не ворчи так. «Утро» моё уже почти двенадцать часов длится, так что имею полное право. А младшенькие, что младшенькие. Двойня у Ларки родилась, две девочки, но тут ты и сам всё знаешь, не ври. Я их даже ещё не видел, так что подробности – почтой, так и знай.
   – Так что – ты теперь сразу дважды и трижды дед. Уже начал формулировать внутри себя старика, я смотрю. Глаза вон красные, злые. Твоя работа тебя в гроб сгонит, попомни моё слово.
   Надо же, заметил. Вот у кого талант пропадает. Хотя… нет, лучше уж пусть он свою форель жарит.
   – В старики я себя записывать не спешу, уж пусть внуки извинят, а вот работа да. Я собственно так, мимо пробегал. Спешу дальше.
   Моралес пожал плечами с достоинством странствующего философа.
   – Давай-давай, спешун. Зачем заходил-то? Повидаться, небось, хотел, унылый ты брюзга.
   Кенстридж стряхнул с рукава пару крошек и решительно поднялся.
   – Спасибо за угощение, Моралес. Давай я к тебе завтра ещё загляну, только ближе к вечеру. Чтобы не торопиться, идёт?
   Моралес в ответ промолчал, только похлопал по плечу со значением. Ладно, мол, иди, всё понятно, держись, с тебя не убудет, вон здоровый какой.
   Да уж куда там с него убудет.
   Кенстридж не спеша зашагал в направлении осевого узла. Так теперь ближе. Вскоре показалась лента, и скорость перемещения заметно увеличилась, пусть и почти против его воли. Нужно в номер. Да, уже нужно. Там тебя ждёт недоделанная со вчера работа. И как тебе ни хочется заняться чем-нибудь другим, ничего у тебя не выйдет.
   Дома (а как же, конечно дома, в этом номере он провёл уже суммарно добрых десяток лет свой жизни) царил полумрак и пахло несвежим бельём. Зараза, забыл, уходя, активировать уборщиков. Ладно, это всё завтра.
   Умыться, и за дело.
   Впрочем, сразу приступить не дал перезвон коммуникационной виртпанели. Кенстридж поспешил придать лицу подобающее радостное выражение. Звонила Ларка, его средняя и, пожалуй, самая любимая дочь. Так уж получилось, что его отпрыски в уже втором поколении оказывались сплошь женского полу, и вот, их прибавилось ещё на две спяще-орущих единицы.
   На развернувшейся вдоль стены эрвэ-панели послушно возникла рыжая довольная Ларкина физиономия. Запаздывание ретрансляционных станций на «Сайриусе» составляет почти десять секунд, так что она его ещё не видит. Кенстриджу всегда были интересны именно эти десять секунд. В этот момент он словно переносился обратно домой. Как будто стоишь рядом и выглядываешь незаметно из-за плеча, по которому рассыпались рыжие локоны.
   – Во, я тебя застала!
   И всё-таки она немного нахмурилась. Тьма подери, он начинает сдавать, раз становится для всех вокруг такой открытой книгой. Ларке явно не понравилось, как он выглядит. Ничего, вот ты столетие разменяешь, тогда посмотрим. И детей будешь рожать с совсем другим чувством, и на работу будешь смотреть иначе. Кенстридж всегда косо смотрел на слишком ранние матримониальные планы своих дочерей. Ну хоть старшая слушает его советов. Или делает вид.
   – Привет, заяц, как мелкие?
   Десять секунд на обмен информацией делали двустороннее общение похожим на обмен нотами протеста – пока дойдёт, вселенная уже сделала шаг, и все прежние слова уже бессмысленны.
   – Мелкие дрыхнут, а вокруг не дышит целая толпа. Вырвалась из этого балагана, подумала, а вдруг ты там. Так что считай они передают тебе через меня привет.
   – Скучаете по дедушке?
   И снова мучительная пауза. Пройтись что ли по комнате.
   – Да куда там скучаем, тут не скучать, тут кое-кого пристрелить хочется. Иногда лишних рук бывает слишком много. Но ты всё-таки постарайся побыстрее, да?
   – Конечно, постараюсь.
   Конечно, у него ничего не выйдет. Месяц, не раньше, а потом обратная трасса, ещё минимум две недели. Кенстридж никогда не собирался жить от своей семьи отдельной жизнью, но иначе у него не выходило. Галактика была огромна. Куда больше всей твоей жизни.
   – Ну и молодец. Я тебе тут отправила всё, что Иги успел наснимать за эту неделю. Посмотри, тебе понравится. Малышки уже не такие страшненькие, щёчки с кулак.
   Смеётся. Кенстридж, кажется, опять упускает что-то до ужаса важное. Но даже сам не понимает, что.
   – Обязательно, прямо сегодня вечером покопаюсь в ваших завалах. Небось уже каждый пупырышек отэрвэграфировали, негодяи, не даёте детям спокойно разобраться, что это за бардак, куда их угораздило.
   – Будто со мной иначе было! Ладно, я побегу, там уже какой-то писк, удачи, пап, пиши-вызывай.
   – Меньше носись, ещё сама толком в себя не пришла. И маме своей привет от меня. Буду дома как можно скорее.
   Когда изображение спустя положенных десять секунд послушно погасло, Кенстридж устало потёр руками лицо. И ведь день в день родила, как по заказу. Не спишешь собственное отсутствие на форс-мажор. Знал, когда? Знал. Полетел на «Сайриус»? Полетел. Тратишь тут время на чичу под разговоры? Тратишь.
   Ну так и нечего себя жалеть. «Я с этой работой сойду с ума-а-а…» Не сойдёшь. А иначе – надо было оставаться дома.
   Кенстридж любезно оскалился своему отражению и принялся вчерне приводить помещение в рабочий порядок. Вытолкать всю лишнюю мебель в прихожую, активировать дополнительные экраны, снова притушить свет, и пусть что-нибудь вполголоса попиликает.
   Так, теперь он сам.
   Следовые имплантанты привычно ударили по мозгам активаторами, побежала трассировка подключения к галактическим архивам, пальцы машинально хрустнули. На этом разминка окончена.
   На главной панели плыли в воздухе буквы.
   Рэдэрик Иоликс Маохар Ковальский иль Пентарра
   Кандидат
   Кодовое имя личного дела: «Небесный гость».
   Кенстридж почти любил этого парня, в чём никогда бы не признался никому из своих ребят. И одновременно, каждый раз, когда он вновь и вновь возвращался к делу с этим безумным кодовым именем, ему становилось страшно. В чём он тоже никому и никогда бы не признался. Даже Первому, если бы тому вдруг пришла идея об этом Кенстриджа спросить.
   Так, работаем.

   В тот день я выбрался из ангарного купола лишь под утро. Короткие сутки не давали возможности как следует отдохнуть, и если не было дежурства в патруле или текущих работ по обслуживанию боевой техники, это не значило, что Капитанский Отряд забывал о тренировках, отработке полётных программ и прочем. Само положение КО в Легионе обязывало нас, руководящий состав, посещать разного рода собрания командования, получать инструктаж на советах у Капитанов, в общем, быть заваленными разного рода неизбежной рутиной, сопровождающей службу высшего комсостава Легиона, в который я входил по сущему бюрократическому недоразумению.
   КО был выделенным соединением, назначенным на роль резерва командования, в обыденной сутолоке боя исполняя лишь тривиальную роль тактической единицы, приписанной к Капитанскому Манипулу, по сути телохранителей, призванных в бою удерживать врага на почтительном удалении. Это задавало тон жесточайшим требованиям к личному составу, но отнюдь не освобождало нас от всяких мелких забот, изводящих испокон веков обычные отряды.
   Ну, а что до «ударности» подобного резерва… сотня среднетоннажных атмосферных штурмовиков «Баньши-21—7», пилоты, приученные обходиться без поддержки бронепехов, а потому ими не обременённые, могли в случае чего многое изменить на поле боя. Бронированный кулак, ставящий точку в раскинувшемся на сотни километров сражении.
   Сознание всего этого тешило гордость, но головной боли отнюдь не уменьшало. Постоянные накачки, тренировки с другими подразделениями, мы трудились сутками напролёт, почти не имея свободной минуты.
   Так проходила наша служба.
   В тот день я освободился лишь в три утра по местному времени Базы, так что, только добравшись до каюты, сразу же увалился на матрас и предался в этой непринужденной позе самому большому своему увлечению – чтению книги (вы понимаете, настоящей, бумажной), сопряженному с поеданием хорошего, большого, истекающего соком, хотя и явно синтетического бифштекса, который по моей неформальной просьбе приготовил наш шеф-повар сержант Исидо из манипула «Циззер».
   План предстоящей операции уже сидел у меня в голове, потому поспать бы всё равно не удалось, а так, лучший отдых – это любым способом постараться избежать затяжного ожидания.
   В 5.38 по бортовому времени я оторвался от чтения, машинально сворачивая виртпанель с сигналом Второго Капитана: «Капитанский Отряд, по машинам, готовность минус ноль-тридцать-ноль».
   Полчаса на сборы. Торопятся. Непохоже на них. Мотнув головой, обрубая налипшие за время пребывания в каюте техническое инфоканалы, я убрал книгу в шкаф и принялся одеваться.
   Надевая биосьют, и без того особого удовольствия не испытываешь, а когда ещё и спешишь… Квазиживой экзокостюм биологической защиты мог полностью поддерживать жизнедеятельность и все естественные отправления организма на широчайшем промежутке внешних физических условий в течение нескольких недель, так что во время затяжных боёв, когда сутками не покидаешь штурмовик, можно не беспокоиться хотя бы о своём собственном теле. В принципе, он даже совершенно не стесняет движения, но надевать и снимать его было для меня сущим мучением.
   Покидая каюту, я с содроганием ощущал, как биосьют пристраивается поудобнее на моем теле, но тут пищеклапан у меня за щекой решил за меня, что я нуждаюсь в глотке тоника, а в легкие уже поступал свежий, почти горный воздух, так что я в который раз благополучно смирился с этой второй кожей ярко-зеленого цвета.
   Спустя пару мгновений лифт доставил меня к отсеку хранения «защитников» – тактических бронескафандров, расположенному в центре купола, отведенного КО. Махнув рукой ребятам и прикинув время – на всё оставалось около девятнадцати минут, я вскрыл капсулу своего «ар-эс» и не мешкая влез в его распахнутые внутренности. С мягким гудением внешние н-фазные плиты захлопнулись, отсекая меня от окружающей действительности, но сразу заработала серв-начинка, и тут же он растворился вокруг меня, не мешая обзору и коммуникации.
   Я мог чувствовать заклёпки в полу, я мог видеть всё вокруг с куда большей четкостью, чем невооруженным взглядом, тут же получил через внешние интерфейсы «защитника» расширенный доступ к каналам связи, радарной сетке и тактическим информационным банкам. С почти кошачьей грацией тех самых белых тигров, именем которых мы называли наш Легион, я выскользнул из помещения под скат купола – здесь, в гигантском помещении, и размещались в боевой готовности наши штурмовики.
   Не дожидаясь, когда мой серо-стальной «Баньши» выдвинет трап, я одним усилием экзоскелета запрыгнул наверх и принялся помещать свое бронированное седалище в предназначенное для него гнездо. Любой здравомыслящий человек ни за что не стал бы этого делать – в распахнувшейся «берлоге» были прекрасно различимы хищные жвалы захватов и терминальные линзы энерговодов, однако в штатном «ар-эс» особого комфорта не требовалось, наша задача – надёжно замуроваться в недрах собственного штурмовика, остальное брала на себя квантоптоэлектронная начинка бронескафандра и бортовой церебр «Баньши». Модифицированная следовая начинка десантника освобождала меня от необходимости совершать для управления всем массивом бортового оборудованиея физические действия, кроме, разве что, подтверждающих ключевые команды касаний сенспанелей, что располагались у меня под ладонями.
   Пока монтажные серв-системы замуровывали меня в этом неуютном ложе, я принялся тестировать уже прогретые автоматикой системы. Кругом десантники Отряда готовились к старту, мерцали огни, гудели силовые экраны. Вся База на ногах. Из боковых проходов к нашим машинам двинулись бронепехи Второго Сектора, временно приписанные к Капитанскому Отряду – их требовалось согласно плану транспортировать до точки сброса. Если движения десантника в «защитнике», похожем на мой, были в достаточной степени точны, то бронепехи в своих насекомообразных чудовищах демонстрировали форменный балет, красота их движений завораживала.
   В своё время мне тоже приходилось в таких бегать на полигонах, «скорлупа» этих парней кое в чём будет помощнее внешней брони наших штурмовиков и обладает впечатляющим вооружением, которого обычный «ар-эс» практически не имел. Кроме того, они были мастерами своего дела, в отличие от нас, постигавших науку управления скафандром лишь в качестве факультативного курса.
   Универсальность подготовки – вещь замечательная, мы могли управлять истребителем, большинством малых типов кораблей Флота и так далее, но всё же досконально нас готовили исключительно для управления атмосферными штурмовиками – занятие, далёкое от тонкостей экипировки бронепехов. Каким образом эти парни настолько ювелирно управляются со своими четырехтонными монстрами, в голове не укладывалось.
   Отвлёк меня требовательный сигнал развернувшейся виртпанели – «Баньши» сообщал об окончании тестирования и запуске всех систем. Перед лицевой пластиной скафандра захлопнулась основная броневая плита, сенсоры «защитника» тут же отключились, отдавая свою роль рецепторам штурмовика. Я пробежал по отчёту, отозвавшемуся перезвоном «зелёных» показателей, а сам тем временем связался со своим манипулом.
   «Бета», готовность.
   «Гамма» считает Отряд, я разбираюсь с пехотой. Сообщи пока о готовности Капитанам.
   Голос Элиа Лукаса звучал, как всегда в таких случаях, глухо и обеспокоенно. Последуем его совету. Бортовые системы тут же принялись загружать порядок и траекторию выхода с Базы, и мне ничего не оставалось, как просто передать это дальше по цепочке – командирам звеньев.
   Я сразу же включился в отрядный канал, сосредоточенно листая обновлённое боевое задание.
   Отряд, полётная программа всем знакома, свежие обновления прочитаете на трассе. Просто следуем курсом, построение «звезда» под прикрытием ребят из Спецотряда. Движемся медленно и опрятно – не забирать в высоту и не пылить. Связь – только через НКП, самим требования не посылать – ждите, когда вас подцепят. Остальное позже.
   Я глянул в угол своего поля зрения, где мигали цифры хронометра.
   Мин-ноль-ноль-пятнадцать. Стартуем по сигналу Капитанов. Пехи, держитесь, взлетаем.
   Мой сигнал готовности, переданный «наверх», был тут же обработан – замерцал запрос передачи управления на бортовой церебр одного из капитанских штурмовиков, который я и подтвердил касанием сенспанели, предварительно убедившись, что бронепехота за бортом готова к старту. К мягкой мелодии настроек, звучащей у меня в ушах, добавилась басовитая нота главного силового привода. «Баньши» неспеша приподнялся над стартовой площадкой. В поле зрения моментально возникла радарная сетка, все наши штурмовики работали в ходовом режиме, переливаясь строчкой значков трассировки. Парой секунд спустя главный церебр Базы уже аккуратно выводил нас из-под купола через главные ворота.
   Оглянувшись, я тщательно проверил правильность идентификации ведомых машин – над каждой зазеленели соответственные маркеры над «паучком» вектора ходовой тяги. Меж тем Отряд уже развернулся на просторе, выстраиваясь, как и было приказано, в свою часть конструкции «звезда» по вектору курса. Мы выходили на маршевый режим.
   Подобные затяжные перелёты через весь материк утомляют хуже любого патрулирования, пока вот так висишь меж небом и землёй, поневоле начинаешь излишне расслабляться. Некоторое время я рассматривал ландшафт, проплывающий за бортом, благо низкая скорость и маленькая высота этому способствовали, нечасто десанту удается бросить взгляд по сторонам не через интерфейсы систем наведения. Однако тишина и однообразие заснеженных просторов, лишь изредка сменявшиеся черными полями на местах недавних боестолкновений, еще не затянутых снегом, вскоре мне наскучили.
   Я включился, было, в капитанский канал, но тот был занят – Капитаны что-то обсуждали с командующими Крыльев, так что я благоразумно не стал встревать, лишь послав персональный текстовый запрос в инфоузел, на что получил незамедлительный ответ: «На ваше усмотрение, проконсультируйтесь со Спецотрядом».
   Мысленно кивнув и пробормотав «есть, сорр», я связался с тем манипулом Спецотряда, машины которого, похожие на перевернутые блюдца, окружали сейчас КО вместе с капитанскими штурмовиками огромным тетраэдром.
   Манипул «Кираса» Спецотряда, говорит КО. Насколько мы свободны в своих перемещениях?
   Парни оказались на высоте – живо перестали трепаться о своём и отправили по каналу пакет предписаний, по которым мой бортовой церебр изобразил причудливо изгибающийся трёхмерный объект. Это сложного вида кроваво-красное марево было полем клоакинг-защиты, что создавалось машинами поддержки.
   Можете маневрировать внутри этого объёма, но если кто-нибудь случайно высунется наружу – вас живьём съедят.
   В конце фразы отчетливо скользнул сарказм, на который я ловиться не стал.
   Принял.
   Пользуясь новыми данными, мы с Элиа немного подкорректировали построение Отряда, переместив четвёртое Звено, несущее меньше других пехоты, под самую «крышу» разрешенного объема, то есть прямо над Капитанским Манипулом, всё-таки, несмотря на всю прогулочность конвоя, никто нашу обязанность защищать Капитанов не отменял. Ещё спустя некоторое время, после долгих препирательств с церебром, ведущим нас по курсу, нам разрешили перевести системы в боевое положение, после чего парни с азартом принялись за любимое дело – смену конфигурации вооружения.
   «Баньши» – очень гибкая машина, блоки её сконструированы способными в полёте менять геометрическую конфигурацию в довольно широком диапазоне, позволяя проделывать с ними самые невероятные штуки. Я некоторое время спокойно размышлял над тем, что мне выбрать – излюбленную «ласточку», размещение с весьма широким углом поражения целей, или придумать на скорую руку что-нибудь более подходящее к данному моменту, но тут на связь вышел один из моих «пассажиров» и, злостно нарушая субординацию, принялся высказывать мне всё, что он обо мне думает. Я коротко извинился и передал остальным, чтобы не забывали про пехоту на броне.
   Когда всё утряслось, и я успел проделать, что мог, с Отрядом, своей машиной и всем остальным, начали поступать свежие данные о полётной программе, так что я тут же углубился в изучение, краем уха вслушиваясь в то, как один из сержантов в общем канале травит байки. Боевой настрой нулевой. Мне это не нравилось – мы летели не в отпуск, а к линии фронта.
   Прервав рассказчика, я сперва хотел парням сказать что-то бодрящее, потом плюнул, приказал всем спать, а сам вернулся к плану.
   Спустя час уснул и я. Нужно беречь силы. Если что, автоматика нас разбудит.

   Изолия Великая была миром, полным противоречий. Я её не любил, но, вместе с тем, улетая в который раз, почти сразу начинал по ней скучать. Странный мир. Космос знает, когда заселенный, он был одной из самых старых человеческих колоний в этом Секторе Галактики. Мир-подмостки. Мир-театр.
   В периоды межсезонья, тянущееся порой годами, количество её жителей могло не достигать и пары миллионов. И вместе с тем – ажиотаж в остальное время, наплыв туристов, почитателей, галактических социологов и представителей множества Галактических Служб, переполненные залы Колизеев и Пантеонов. Брызги смеха и скрежет зубовный. Море эмоций. Огромное множество зданий всех немыслимых форм, размеров и расцветок, соперничающих порой по величине и великолепию с самим ирнским И-Сто, были разбросаны безо всякого смысла и цели по всем континентам, – вы бы ошиблись самым ужасным образом, если бы подумали, что это и есть знаменитые Двадцать Три изолийских Театра. Во-первых, вне всякой логики, их было гораздо больше, а во-вторых, это на самом деле музеи на потеху приезжим, а то и вовсе – самые обыкновенные, прозаические жилые дома местных жителей. Одни тут предпочитали жить в сотворённых собственными стараниями дворцах, другие – чуть не в соломенных хижинах.
   А Театры… посмотрите там, маленькое такое. Вот это один из них.
   Творцы жили в башнях, пилонах, пагодах. Жили, отделясь друг от друга сотней метров высоты, что пролегали меж этажами или предпочитая чисто мнимое соседство, например, традиционной таежной разрозненности постиндустриальных миров. Всё это смотрелось странно, непонятно, где-то и вовсе чуждо, но Творцы для меня, по непонятной причине, были теми людьми, которые до конца оставались непонятными даже сами себе, кроме того, однажды они почему-то вообразили, что и я сам им интересен. Я, изгой без дома и семьи, без вкуса к жизни и без вкуса к творчеству, всей своей жизнью опровергающий их ценности, смысл их жизни…
   Если вы думаете, что я понимаю, почему, то вы ошибаетесь.
   Мы довольно часто здесь бывали до того, последнего моего приезда, так всё время получалось, я уж и не помню точно, каким образом удалось меня сюда затащить в первый раз. По-моему, это было еще в бытность нашу кадетами. Но лишь в последний раз я прилетел на Изолию сам, по собственной воле, без уговоров с чьей-то стороны и проклятий с моей. Пусть почти всегда это было в шутку, на этот раз шутить было некому. Три года меня здесь не было, и вот, судьба меня принудила нанести этому миру прощальный визит. Раньше всё выглядело не так фатально, бывали и моменты ближе к жанру фарса.
   «Не хочу я больше видеть этих фигляров! Митрон опять со мной шутки будет шутить, пока не выведет меня из себя, а потом мне же в жилетку плакаться, шмыгая носом. Надоело!» Надо мной потешались, меня уговаривали, меня стращали небесными карами. Как давно это было. В который уже раз, будто в прошлой жизни. Некому уже меня уговаривать.
   Воспоминания, воспоминания… не успел я выйти на платформу Пересадочной, не успел глянуть на изборожденный разводами лик планеты, как тут же они меня захлестнули с головой.
   – Что вы меня всё время одёргиваете?!!
   Это голос одного из пассажиров, ожидавших, как и я, открытия шлюзов. Маленький, лысоватый, с хаотичными порывистыми движениями. Он всю дорогу нервничает, словно первый раз в космосе, и при этом старательно выбрасывает излишки эмоций наружу. Его явно задевает кажущаяся беззащитность перед лицом Пустоты. Да, на открытой террасе Пересадочной у неподготовленного человека возникает ощущение, близкое к агорафобии. Только вместо многолюдности здесь пустота. Ничего, или пройдет, или просто парень больше никогда этого не увидит, его будут перевозить, как багаж. В закрытой таре.
   – А вы тоже в первый раз?
   О, Вселенная, только этого не хватало. Я так надеялся, что меня оставят в покое. Мечты не сбылись. Прицепился.
   Я постарался дать ему понять, насколько сильно я не хочу ни с кем разговаривать, и разворачивался нему со всей возможной, в пределах приличий, медлительностью. Как главная орудийшая башня на флагшипе.
   – А похоже? Нет, не в первый.
   – На концерт Селив прилетели? Сейчас вроде ничего приличного и не идёт. Только не говорите, что вы на эту ужасную выставку Зелёных Волос? Это же не искусство, а маразм, мне кто-то сказал, что чуть не половина этих ребяток не совсем здорова психически, и, к тому же…
   Слова полились из этого маленького лысоватого человечка непрекращающимся потоком, он тут же, совершенно не нуждаясь в моих ответах на его реплики, принялся излагать мне всё, что думал о разнообразных течениях и направлениях современного искусства, и, в особенности, искусства Творцов.
   – И главное, я им говорю…
   – Подождите секунду, послушайте.
   – Да? – он аж потянулся ко мне, встав на цыпочки. Не ожидал, что я ещё и разговор поддержу. Заранее радовался собеседнику. Кошмар.
   – Я очень устал после перелёта. Я бы очень был рад, если бы вы перенесли то внимание, которое вы мне так любезно уделяете, на кого-нибудь другого. Заранее благодарен.
   Надо было видеть, как он сник.
   – Извините, я не должен был…
   Зря, но тогда я действительно едва сдержался, чтобы попросту на него не наорать. Полёт мне стоил последних сил.
   Отправляющимся вниз просьба пройти к четвертому доку для посадки на паром. Орбитальная гостиница в настоящий момент исчерпала все возможности по размещению, поэтому всем прибывшим настоятельно рекомендуется не задерживаться на Пересадочной. Спасибо за понимание.
   О, Творцы, вы даже в голос бездушного демона оповещения постарались вложить что-то, вызывающее у меня жестокую головную боль.
   Спустя полчаса я уже пристально наблюдал за разворачивающейся на эрвэ-экранах грандиозной картиной ринувшейся на нас планеты: как постепенно шар превращается в необъятную плоскость, как пропадает атмосферный налёт, видимый лишь из пустоты Пространства, как становятся различимы отдельные горы, реки, озерца. Наконец, как перед самым моментом касания грунта становится виден каждый трепещущий на ветру листок знакомых эвкалиптов, высаженных до самого горизонта вокруг посадочной площадки. В этом была такая высокая поэзия, что злосчастный инцидент совершенно забылся.
   Прибыли.
   Мы благополучно прошли к поджидавшему нас вагончику монорельса, мерно тронувшемуся спустя пару минут в направлении приземистого здания космопорта. О, эти местные порядки, я помнил их до зуда в подмышках, Творцы отнюдь не страдали галакто– или тому подобным центризмом, после космологического представления, продемонстрированного нам при посадке, они предпочитали преподнести нам то, что они понимали под прекрасным. Спектакль начинался сразу после прилета. И, поверьте мне, продолжится до самого конца. Творцы.
   Описывать бесполезно, слова бессильны пересказать всё великолепие медленно проплывающего вокруг нас пейзажа, рукотворного до последнего листочка, но от этого ничуть не менее прекрасного. Противопоставление естественной дикости Космоса уюту старых миров так и лилось на меня со всех сторон. Да и скорость вагонетки не давала пропустить ни одной детали… пешком быстрее.
   «Ну их, что ли, надоели со своими фокусами», – отчетливо подумалось мне, покуда слух мой, как это следовало в данном случае, сконцентрировался на шелесте листьев на ветру.
   Ах, да… Я повернулся к лысому человечку и протянул ему руку.
   – Рэд.
   Тот посмотрел на меня, хитро прищурился. Протянул руку в ответ. Надо же, не обиделся.
   – Ну, будем знакомы. Миша.
   Мы пожали друг другу руки.
   – Ты, Миша, прости меня, я действительно тогда не был настроен ни с кем разговаривать, – сказал я, быстро переходя «на ты».
   – Ничего страшного, я всё прекрасно вижу на твоём лице, и понимаю. С войны?
   – Я всё-таки забыл снять китель?
   Миша горделиво улыбнулся, шутка ему понравилась.
   – Профессия такая. А узнать-то нетрудно…
   А вот я в нём ошибся. Вскоре выяснилось, что Миша – психолог с ближайшей Галактической Базы, решил в отпуск слетать на Изолию, благо здесь у него по старой ещё памяти куча знакомых. А «поганое его настроение» вполне однозначно объяснялось «жутким завтраком, по глупости заказанным из стандартного меню». Поговорить Миша любил.
   Под журчание его голоса и мои редкие ответные фразы мы прибыли к космопорту.
   – Ну, ладненько, я пойду, меня должны встречать. Вот тебе мой идентификатор, найди меня, когда будет лишнее время. Поговорим. Счастливо!
   Я машинально сохранил карточку в архиве, глядя, как он бодрым шагом направляется в сторону одного из выходов.
   Хорошо. Хоть не испортил человеку настроение. Что ему цель моего прилёта и вообще мои проблемы.
   Ладно, нечего тут стоять. И я поплёлся к лодочной станции.
   Одна из причин, почему я не направился ещё на Пересадочной к частной палубе, где меня ждал собственный скаут-заатмосферник, а спустился вниз паромом, заключалась именно в этой самой станции. Сейчас мне было бы очень неплохо выйти в море, подумать. Да, в общем, и просто прогулка под легким морским бризом тоже не помешала бы.
   Когда я уже собрался сесть в понравившийся мне глиссер, сзади ко мне кто-то подошёл. Я не стал разворачиваться, подождём, когда он сам заговорит.
   – Рэд.
   – Да? – я только теперь повернул голову. Читай мои движения, Творец!
   – Рэд, я только узнал, что произошло. Ты знаешь, вы всегда мне нравились… страшно это.
   Я всё не двигался, оставаясь в напряжении, общаться с человеком вот так, спиной, было верхом того, на что я сейчас был способен:
   – Я думал, ты не решишься. Похоже, я ошибался.
   – Она просила больше не… Требовала, если честно. Ото всех наших.
   – И ты всё-таки приехал?
   Запоздалая пауза. Что ж, думать надо было до этого. Почти щенячий взгляд в мою сторону. Они всегда так, сначала сделают, а потом пугаются:
   – Я… зря я это сделал.
   – Угу. Вот это – правда. Вот поэтому мне и нужно было прилететь самому, – я смотрел на него, не мигая.
   Когда Симеон всё-таки кивнул, я всё-таки отвёл глаза. Пусть его.
   – Она знать не желает, по крайней мере так говорит, всё время проводит на репетициях, ты же знаешь… Весёлая, как всегда.
   Ещё бы.
   – Как ты меня нашёл?
   – Информатор сообщил, что ты прибыл на Пересадочную. Дело техники. Как раз успел сюда. Так и знал, что полетишь паромом. Ты ужасно предсказуем.
   Ясно. На Изолии приватность всегда была не в чести.
   – Скажи, Рэд, о тебе тоже ходила какая-то противоречивая информация…
   Я молча швырнул ему пакет мыслекода, пускай переваривает. И остальным передаст. Живой я для Галактики или нет, при всём хорошем, что было между нами в прошлом, это теперь касалось только меня и Лианы, остальные пусть идут… своим ходом.
   Глиссер беззвучно швырнул меня в сторону голубой глади залива, облака прекрасно гармонировали с оттенком воды. Творцы и здесь оставались сами собой. Вода тоже была великолепна, я проплавал на мелководье вокруг глиссера добрых три часа кряду, пока не сумел выбросить из головы все дурные мысли. И даже эхо этих мыслей словно решило отдохнуть.

   Цитата из Бортового журнала: «Счастье солдата – игра. Даже великий воин ничто без него, но только лучшие из них могут управлять этой странной силой. Я редко веду записи, но именно сейчас мне бы хотелось с кем-нибудь поделиться.
   Бывают мгновения, когда воин должен быть немного философом. Тебя окружает смерть, может, легкая и быстрая, а может, долгая и мучительная, какая разница, конец-то один. Но её ожидание, оно хуже всякой смерти, которая для солдата – дело привычное и даже обыденное.
   Когда твой штурмовик идёт в атаку, когда его броня сверкает, а энерговоды гудят, ты иногда вспоминаешь о ней, но никогда не сжимаешься на ложементе, воображая возможное будущее. Ты просто летишь, отчётливо сознавая возможный исход. И когда это состояние удается сохранить на годы, вот это я и называю частью настоящего солдатского счастья».

   Подопечные Кенстриджа и его ребят иногда знали о негласном контроле за их делами, связями и перемещениями, но почти всегда – хотя бы подозревали о самой возможности такого контроля. А когда имеешь дело с Кандидатами, то ты никогда не ошибёшься, если будешь считать, что подозрение у них переходит в уверенность спустя минуты эдак полторы. Как вообще можно пытаться понять, что происходит в голове у человека, который не только способен в любой момент просто исчезнуть из поля зрения любого прибора, но и, при желании, скормить ему любую липу, какую ему заблагорассудится. Как?
   А вот так и можно. То, что эти люди – Кандидаты, не меняло ничего. Они оставались людьми до последнего, цепляясь за свою человеческую природу как за спасительную соломинку. Соломинка не спасала, но тем не менее. А значит, они терпели и будут терпеть пусть самый тонкий, самый ненавязчивый, самый необязательный, но контроль, потому что человек верит человеку. А в команде Кенстриджа работали люди.
   И сам Кенстридж был человек. Никогда он бы не переступил черты сам, и не дал бы её переступить любому другому. Их вечные в обоих смыслах оппоненты в Совете могли решить для себя что угодно, но это должно быть их решение, а не его, и не его ребят. И исполнять эти решения предстоит уже не людям.
   А значит, помни первое правило инвестигейтора – доверяй свидетельствам, по крайней мере до тех пор, пока они не начинают противоречить друг другу. И не доверяй ничему, как только подобное противоречие будет обнаружено.
   Кандидат, сокрытый за очередным безумным «кодовым именем», был террой инкогнитой не только для Кенстриджа, но прежде всего для самого себя, а потому, решив в уме простейшую задачку, легко становился собственным соглядатаем, более даже не отдавая в том себе отчёта. С их непогрешимой памятью это было немудрено, старое решение просто терялось в завалах мелких каждодневных деталей, но продолжало оставаться в силе.
   Если подумать – вполне логично.
   Каждый Кандидат однажды задумывается, а что сделал бы я, если бы знал, что по Галактике в попытках найти себя шатаются десятки чёрных ящиков убийственной мощи. Что бы он сам сделал, доведись ему решать? Он бы стал наблюдать и ждать. Вот и они теперь – наблюдают и ждут. Других вариантов нет.
   И потому Кенстриджу не приходилось каждодневно извлекать крупицы истины из отвалов шумовых помех, исходящих от весьма способного к тому объекта. Наоборот, информация лилась к нему рекой, кристально-чистая и… непонятная.
   Хотя, если подумать, чего в ней непонятного. Бортовые журналы, переписка, дневники, отчёты, рапорты, распоряжения. Логи переговоров, список просмотренного и прослушанного. Ни единой попытки что-то зашифровать, малейшая двусмысленность во фразе помечена сноской и педантично расшифрована. Любой Кандидат на поверку оказывался открытой книгой, написанной для пятилетнего ребёнка – крупным кеглем и с развивающими картинками. Только толку.
   Железная логика действий, немыслимая педантичность, суровый аскетизм воина в каждом слоге. Предельно последовательно, максимально предсказуемо и безэмоционально. И тут – откуда ни возьмись – раз, и словно после пятой страницы романа идёт сразу двести шестая. Целый мир прожил целую эпоху, а наблюдение этого не заметило, потому что в нашей вселенной прошла всего доля секунды.
   Кенстридж привык к такому, но всё равно каждый раз, натыкаясь на подобные провалы, мысленно принимался складывать в уме сложные идиоматические выражения на древних мёртвых языках. О, он это умел в совершенстве.
   Особенно неведомым террианским предкам доставалось, если такой рывок случался во время отчётных консультаций на «Сайриусе». Потому что это означало одно – все красивые доклады, свёрстанные и подшитые, пошли коту под хвост, и пока кризис не минует, никуда Кенстридж отсюда даже не двинется. Будет сидеть и долбить по кругу, выискивая причину или хотя бы разбирая возможные последствия.
   Он временами начинал подозревать, что Кандидат в такие моменты и сам не замечал – ни с собой, ни вокруг – каких бы то ни было изменений. Наблюдатель оставался вовне, но одновременно получал на руки все необходимые элементы мозаики. Только сложи, ты же посторонний, тебе проще.
   Такова была вторая часть сделки. Ты сидишь за килопарсеки от места событий, ты не лезешь под ноги, ты не ограничиваешь свободного человека ни в чём, кроме самого гипотетического факта твоего существования. А он в ответ ждёт, что в случае чего, ему будет услужливо выкинут красный флажок – здесь осторожно, опасность, ты прошёл очередной излом, но вовне он ещё не проник. Значит, будь осторожнее вдвойне.
   Правда, Кандидаты боялись своей силы куда больше, чем их боялся Кенстридж. И были бы искренне благодарны за любую помощь, только чтобы это была помощь, а не препона, которая будет только сужать и без того предельно узкий коридор выбора для самого Кандидата.
   Так они работали в тандеме. Одинокое «кодовое имя» и его немой и безымянный наблюдатель. Оба пытались уловить ничтожный сигнал, который оправдает их долгое ожидание. И оба в него не очень-то верили.
   Потому что помимо их двоих оставалось ещё и всё остальное. Вселенная против них обоих. А с ней не совладать. Никак.
   Кенстридж помнил, как страшно было, когда на Элдории со сканнеров пропала поверхность. Он был тогда ещё совсем молод, грузный старый инвестигейтор, его дочки даже не собирались заводить никакие семьи, у него было мудрое начальство, масса времени для личной жизни и первое кодовое имя в рабочей папке. На, полистай пока, поприсматривайся.
   С тех по их стало куда больше, а на доклад к Вечным стал таскаться уже он сам, каждый раз задумываясь, кому он пытается что объяснить.
   Но в те дни, сложившиеся в итоге в недели, он постарел лет на десять. Недели зловещей тишины. Они остались без информации.
   Потом Ковальский с манипулом вернулся, и даже сведения об истинной судьбе их коллеги сержанта Рихарда Дайфа иль Миттель-арен навсегда остались в недрах закрытых архивов отдела, но те варианты развития событий, один чудовищней другого, который они успели за это время перебрать… лучше не вспоминать.
   Почему, всё-таки, Кандидатам оставляют такую свободу воли? Вопрос даже не о ней. Вот попросись сегодня тот же Кенстридж в полевые медики КГС, о чём он когда-то мечтал, его вежливо попросят вон, несмотря на все свободы. Если бы этого захотел Кандидат – всё сложилось бы к вящему удовольствию сторон, хотя, действительно, захоти Кандидат хоть играть на скрипке – заиграет так, что меломаны начнут падать в восторженные обмороки.
   Но Кандидат Ковальский захотел после Элдории вернуться в кадровый флот. Спасибо, не в родное ГКК, иначе работа Кенстриджа становилась бесполезной. Дальний рейдер привозил бы по возвращении данные прямиком в архив, инвестигейтор не должен становиться археологом, он работает здесь и сейчас, в динамической обстановке боя со временем.
   Вот и в этот визит на «Сайриус» подопечный задал очередную задачку, навлекая на свою многострадальную голову напрасные проклятия Кенстриджа. И как обычно, ничего не предвещало беды.
   Капитанский Манипул «Катрад» числился в картотеках Планетарного Корпуса (не подозревающего о существовании кодового имени «Небесный гость») эдакими пуристами и перестраховщиками. Их Легион потому и считался первым резервом, что если эти двое что-то делали, то делали они это так педантично, чётко и спокойно, что после начинало казаться, что само привлечение резерва было лишним, вопрос и без того не стоил беспокойства, и основные силы справились бы и сами. Трёхзвёздные Адмиралы на «Инестраве-Шестом» глядели глубже и потому без надобности тактический и стратегический талант командиров Северного Легиона «Белые Тигры» не испытывали, предпочитая отдавать им до поры спокойные участки. Капитаны Ковальский и Алохаи если и догадывались о подобной тактике, то возражений не выказывали, рапортов не писали и вообще со свойственным хорошим военным стоицизмом продолжали «службу войск» там, где прикажет командование.
   Вот и на этот раз, тихая, рутинная операция по выдавливанию врага с занимаемой территории вплоть до окончательной санации планеты. Доклад по «Небесному гостю» привычно обещал быть самым простым и безынформативным. Кенстридж всё подготовил ещё дома, по прилёте же на «Сайриус» он пару раз краем глаза просматривал свежие данные, не особо беспокоясь об успешном представлении и этого подопечного, и действительно, ничего заслуживающего внимания не обнаруживал. Так, армейская рутина.
   Первый тревожный звоночек прозвенел во время сегодняшнего доклада по кодовому имени «Лист яблони». Следовая начинка просигналила о прибытии свежего инфопакета, и Кенстридж на мгновение сбился с текста, скомкав фразу и мучительно пытаясь сообразить, о чём его только что спросили.
   Инфопакет был великоват для обычного суточного отчёта, да и пришёл в неурочное время. Тем не менее, Кенстридж не стал пороть горячку, и доклад всё-таки завершил, списав своё смущение на обычные флюиды вопрошающих. Даже ему, с его опытом, глядеть им в глаза было тяжеловато. Не потому, что они как-то на него особо действовали, просто, с ним вели беседу величайшие разумы человеческого уголка Вселенной, и нужно быть куклой из пластика, чтобы не чувствовать в их присутствии некоего трепета.
   Кенстридж просто пометил себе по прибытии домой в первую очередь заняться «Небесным гостем». И потом, разумеется, честно принялся за неожиданно свалившиеся на его голову авгиевы конюшни.
   Документов, и правда, поступило невероятно много. Рапорты, отчёты, логи совещаний, приказы по личсоставу, какие-то совсем смутные разведданные и вовсе непонятные технические характеристики. За последние пару десятков лет Кенстридж стал практически докой в военных делах, так много ему всего пришлось узнать, но когда вояки принимались разговаривать на своём арго, ему приходилось кисло, даже несмотря на отвалы сносок и пояснений.
   Общий смысл был прост – командование Легиона разработало план форсирования вялотекущей фазы операции по санации поверхности путём переноса опорной базы десанта ближе к театру основных военных действий. Были приложены схемы, обоснования, корректировки, инструкции службам технической и огневой поддержки, расчёты по потерям в людях и технике, расходу энергии, сразу же запросы на пополнение арсеналов и традиционные требования обеспечить Сектор регулярным флотом прикрытия.
   Ответа командования ещё не было, но Кенстридж мог заранее предсказать, что именно решат на «Инестраве-Шестом».
   Операцию одобрить, предупредить резервные транспортные флоты о внеурочных трассах, сообщить, что в Секторе только что завершён плановый рейд по зачистке пространства и развешано ещё полмиллиона бакенов сети раннего оповещения. Пожелать удачи.
   Капитанский Манипул «Катрад» не допускает ошибок. План выглядел внушительно и на вид был безупречен, насколько вообще может быть безупречен в теории план масштабной боевой операции. Штатные аналитики Планетарного Корпуса его, разумеется, перероют вдоль и поперёк, придерутся к паре мелочей, но в итоге поставят свою визу.
   Но тут Кенстриджа кольнуло второй раз.
   План был слишком поспешным.
   Это начальству файлы шлют цельными блоками, как те же его, Кенстриджа, доклады. Но продумывают их месяцами, ну, хорошо, в боевой обстановке – неделями.
   Но этот план до сих пор не фигурировал ни в каких переговорах, селективный поиск не нашёл в ближайших архивах по кодовому имени «Небесный гость» ни единого похожего упоминания. Значит, или Ковальский всё это держал у себя в голове, что на него не похоже, или план действительно был продуман, уточнён и свёрстан за считанные сутки.
   Звериное чутьё инвестигейтора сделало стойку.
   С чего бы так?
   За прошедшие месяцы не было ни одного заметного повода для столь поспешных решений. Какие-то мелкие стычки дальних патрулей, два раза поверхность долбила орбитальная группировка, пресекая чрезмерную активность врага, пытавшегося начать углубляться в кору в попытке оттянуть своё неизбежное поражение. Но и только. Куда ты так спешишь, Капитан?
   Хорошо, зайдём с другой стороны.
   Предположим, оба Капитана давно обдумывали, что бы такое предпринять для ускорения операции. Так бывает, что решение проблемы приходит не постепенно, собираясь из разрозненных деталей, а приходит в голову внезапно, как бы само собой, когда необходимые детали мозаики сами сложатся в осмысленный образ. Такое часто бывало и с Кенстриджем, годы назад, когда он был обычным полевым инвестигейтором. Почему бы такого не случится с вечно занятыми разной организационной мелочёвкой Капитанами, ведь на них висит целый Легион, сотни людей и машин на оторванном от остального человечества мирке.
   Кенстридж привычным жестом запустил селективный поиск по архиву дела «Небесного гостя». Последний раз подобные спонтанные решения принимались Ковальским… Кенстридж почувствовал, как у него потеют ладони. На Закрытой планете Элдория, где в итоге загадка была разгадана, но даже присутствие рядом Воина Элна не спасло подследственного от фатального контакта с чуждым разумом, стоило Ковальскому карьеры агента СПК, а Кенстриджу – долгих лет неопределённости и ночных кошмаров.
   Так. Спокойно. Это ещё ничего не значит. Возможно, идея принадлежала не Ковальскому. Капитан Алохаи в этом тандеме был скорее тактиком, но операция по переброске опорной базы не то чтобы требовала особого стратегического мышления. Она может прийти в голову кому угодно.
   Но ещё один поиск ничего не дал. Точные логи их разговоров придут только спустя шесть часов, с обычным пакетом, а в документах Манипул «Катрад» всегда маркировался обеими подписями.
   Тупик.
   Кенстридж усилием воли остановил свои судорожные метания по открытым документам, сходил к кухонному блоку, налил себе попахивающий полынью матэ, не спеша уселся в кресло и сделал большой щедрый глоток.
   Нет, конечно, можно дождаться поступления свежих сведений… но тогда можно и опоздать. Сутки, Ковальский позволил себе ждать только сутки. Даже меньше. Часов восемнадцать. Лишние шесть часов могут стать в этом деле решающими.
   Эта операция должна стать решением некоей беспокоящей Ковальского, точнее «Небесного гостя», проблемы. Причём беспокоящей настолько, что он успевает не только убедить Алохаи в своей правоте, но и взбудоражить затем весь Легион, поднять на уши командный состав и экстренно разработать план операции. При этом на сознательном уровне подследственный ничего особенного не ощущает, иначе бы поделился своими сомнениями в документах. В осознанное же враньё Ковальского мог поверить кто угодно, только не Кенстридж. Кандидаты ничего не забывают и никогда сознательно не вводят никого в заблуждение. Это их главное свойство, уж поди пойми, почему.
   А ещё их главное свойство – становящиеся иногда совершенно непроницаемыми, а чаще односторонними барьеры в сложном сознании не сформировавшегося Избранного. Ковальский и «Небесный гость» – между этими почти синонимами всегда оставался заметный зазор, временами становящийся различимым невооружённым глазом, иногда же – заметным только опытному взгляду прикреплённого к нему инвестигейтора.
   Затем они и были нужны Совету – видеть то, чего не видят другие. Даже сам Первый видел в Кандидатах только ту, теневую сторону, не в силах отделить от неё человеческое. А оно всё-таки жило своей жизнью.
   А раз так, значит, нужно найти источник беспокойства, пока этот источник не вызрел в нарыв.
   Кенстридж сомнамбулическим жестом отставил калебас, который в ответ жалобно звякнул бомбильей.
   О чём каждый раз просят «Инестрав-Шестой» все командующие легионами? Требованиями чего изводят штабных аналитиков Пространственных Сил начальники комитетов Планетарного Корпуса? Что не перестают повторять во Флоте так часто, что уже не поймёшь, то ли это такое сильное эхо, то ли проблема действительно неразрешима?
   «Пришлите ударную космическую группировку для прикрытия».
   И стандартный ответ про нехватку сил, и без того распылённых по доброй половине ГД. Закладываются новые флотилии, готовятся в недрах Эгрегора Элементалей вакуума первые поколения сверхпилотов. Но пока – потерпите.
   Кенстридж недрогнувшей рукой запустил ещё один селективный поиск.
   Впервые просьба о дополнительном прикрытии возникла в обширной переписке штаба с Северным Легионом всего два объективных месяца назад. Впервые с момента принятия Капитанским Манипулом «Катрад» командования. Месяц назад просьба была продублирована. Две недели назад автосекретарь как с цепи сорвался – не проходило и стандартных суток, чтобы не было отправлено очередное напоминание. Позавчера этот поток оборвался так же неожиданно, как и возник.
   Кенстридж развернул карту предстоящей операции. Основным замыслом Капитанов было боевое прикрытие тыла массированной фронтальной атакой наиболее мобильных сил. Пока оборудование Базы перемещалось, на врага должен был обрушиться такой силы удар, что у Легиона, пожалуй, при должном везении, появлялся шанс, решая тактическую задачу, решить и стратегическую. В случае успеха враг бы оказался настолько обескровлен, что вопрос о его полной элиминации автоматически становился утверждением.
   А вот и ответ.
   Кенстридж дал команду на архивацию всего необходимого материала, а сам тем временем уже вызывал многократно проклятый код Совета.
   Действовать через бюрократическую машину КГС было некогда. Проклятие, почему он не остался в девятичасовом пилоне, пусть там сто раз холодно и неприятно. Уж прогрели бы. Ради дурацкого комфорта потерять столько бесценного времени. Операция уже наверняка получила подтверждение штаба и, может быть, уже начата.
   Ладони у Кенстриджа уже не потели. Зато начали дрожать пальцы.
   Проклятие.

   Хорошо, когда удаётся поспать, хоть сон для подготовленного десантника не является необходимостью, но отдых есть отдых, а в бою лишний ресурс для измотанной нервной системы – та роскошь, за которую стоит побороться. Сенсоры штурмовика активировались, разбудив меня перезвоном контрольных точек.
   Работа системы оповещения сигналила – мы подлетали к стартовой площадке, обширной долине, окруженной с двух сторон довольно высокими по меркам планет «голубого ряда» двенадцатикилометровыми горными хребтами. Покрытая вездесущим снегом поверхность не давала рассмотреть детали, но тактические карты, заложенные в базу данных штурмовика, говорили о величине скопившихся внизу сил. Первый и Третий Крылья Легиона, уже перебазировавшись, разворачивали свои порядки по обе стороны от нас, в то время как Четвертый и Пятый медленно подтягивались к флангам, всё ещё соблюдая правила перемещения в тени машин Спецотряда.
   Я оглянулся, высматривая своих «пассажиров». Всё верно, на броне никого не осталось, пехотинцы были уже далеко в тылу, сошли прямо на ходу, даже не удосужившись сообщиться. Уж ладно, разбудили бы.
   Согласно плану Капитанов они, так же как Второе Крыло при поддержке зенитных мобильных комплексов, прикрывали транспортировку уже наполовину погруженного оборудования Базы.
   Массированность задействованных в операции сил вкупе с нашими упреждающими лобовыми ударами должна была отбить у роботов всякое желание этой переброске попытаться воспрепятствовать.
   Согласно тому же предварительному плану штурмовики КО оказывались в центре ударной группировки из четырех Крыльев Легиона, тогда как более скоростные истребительные силы, а также вся артиллерия выстраивались фронтом далеко позади нас. Моим воякам не привыкать сражаться без поддержки, но вот остальным может оказаться непросто. Хотя, мы, Белые Тигры – стратегический резерв. Здесь служат лучшие. Пора бы уже в бой. Слишком долго прячемся.
   Покуда я так размышлял, наш Капитанский Отряд, ведомый флагманами, приземлился на небольшой заснеженный холм посреди долины. Вокруг, насколько хватало глаз, сверкали на ярком свету полированные бока тяжелых штурмовиков всевозможных типов и конструкций, вызывая при этом совершенно мирные ассоциации – словно стая жуков уселась погреться на солнце. Тоже насекомообразные, но совершенно не такие хищные корпуса «Циклопов» и «Ксерксов» только усиливали впечатление.
   Впрочем, мирной картина отнюдь не была. Все были готовы к немедленному старту, от мощности работающих ходовых генераторов дрожал воздух, и даже не задействуя «тактику» я различал, как колышется воздух в конусах внешних силовых полей. Вся мощь десятитысячного парка штурмовых машин Легиона была готова сорваться в бой.
   Мелодичное пение контрольных детекторов моего «Баньши» резко стихло. Индикатор показывал подключение Капитанского канала. Наши командиры хотели сказать пару слов. Я быстро связался с «Бетой», он ответил, что да, все с планом ознакомлены, Отряд готов к бою. Тогда я остыл и стал слушать.
   – Десантники, – голос Первого Капитана был деловит и спокоен. – Вы все уже ознакомлены с полётными заданиями, так что по сути предстоящей операции мне добавить нечего, однако хочется сказать несколько слов от себя. Я надеюсь, что всем понятно: наша цель – отвлечь врага от трассы конвоя наших тягачей, бойцы из группы прикрытия должны в пути отдыхать, а не жертвовать своими жизнями в неравных боях. А потому мы полноценно, всеми имеющимися у нас в распоряжении штурмовыми мобильными силами атакуем ключевой промцентр врага по вектору, транслированному вам сетью. Забудьте слова «создать видимость атаки», Легион Белых Тигров не достоин игр в прятки с врагом. Мы двинемся на них с такой силой, чтобы они и думать забыли о том, что происходит в нашем тылу. А для этого каждый воин должен помнить только о том, что наша единственная цель – впереди. Штурм будет реальным, так что только враг допустит хоть одну оплошность, мы тут же ворвемся под прикрытием орбитальной группировки на его территорию и возьмём от этой победы всё, что сможем взять. Пусть каждый выложится, проявит всё свое мастерство солдата и самосознание человека, чтобы приблизить тот день, когда последний контрольный центр врага будет стёрт с лица этой планеты.
   Капитан помолчал.
   – Ещё. Подвижность сейчас – наш козырь. В случае непредвиденных событий Верховное Командование, согласившись со мной и Капитаном Алохаи, помимо ограниченного орбитального удара разрешило активировать в бою мезонные бустеры ваших машин.
   Общий канал дружно задышал. Ребята встрепенулись, я тоже. Прямоточные мезонные ускорители, наиболее мощные из всего потенциала штурмовых сил, были установлены на каждой машине тяжелее стерднетоннажника, но были запрещены для использования на планетах с развитой вторичной биосферой, поскольку в отличие от стандартных нейтринных генераторов, замкнутых на ядро планеты, среди побочных результатов их работы были разнообразные долгоживущие изотопы, загрязняющие атмосферу сильнее килотонных нуклеарных и кварковых зарядов. Разрешение их использовать, пусть и в крайнем случае, давало нам немалое преимущество в скорости и запасе прочности внешней брони.
   – И последнее. Если бы Капитаны Олдридж и Корнов сейчас были с нами, они бы хотели, чтобы вы справились с задачей и невредимыми вернулись на новую Базу. Десантники Северного Легиона «Белые тигры» Сиреневой Армии Двенадцатой Группы Планетарного Корпуса Космофлота Галактики Сайриус – машины к бою.
   С этими словами Капитанский Манипул стартовал по низкой дуге, увлекая за собой ребят из Отряда, которые, не дожидаясь команды, начали сворачиваться вокруг привычно скользивших в колышущемся воздухе на ребре «брюхом» друг к другу красных «Ксерксов» Капитанов Ковальского и Алохаи.
   Обычно я в бою отвечаю за тактическое командование, в то время как «Бета» ведет наблюдение за местностью и потенциальным противником, а «Гамма» отвечает за координацию с соседями и следит за Капитанским каналом, то есть реализует нашу главную задачу. А потому, я тут же воспользовался данными ребят, принявшись корректировать наши порядки.
   Подразделения Первого и Третьего Крыльев, соседние с нами, состоящие из тяжелых «Циклопов», представляли хорошее фланговое прикрытие, так что, оставив звено «C» висеть на хвосте у Капитанов с указанием «ловить собственными задницами шальные снаряды», я выдвинул остальной Отряд вперед в построение «железный занавес». Пока пусть будет так, а в толчее боя посмотрим.
   Занимаясь покуда разными мелочами вроде десятой уже проверки готовности боекомплектов, я углом зрения продолжал наблюдать, как стратегическая сетка постепенно заливается зелеными волнами сигналов машин Легиона. Наш Отряд, стартовавший в первых рядах, уже давно затерялся в этом море огней. Тысячи уже безо всякой маскировки набирающих высоту штурмовиков под самым носом у передовых форпостов врага должны были произвести на механоидов должное впечатление.
   И точно, не успели мы миновать последние отроги горной цепи, как их оборонительная линия уже казалась рассерженным ульем. Орбитальные сканнеры показали нечто вроде клубящегося зловещего дыма, потянувшегося к нам со стороны промзон. Это работали пусковые шахты и пустели стартовые платформы – к нам приближался враг. Спустя ещё некоторое время «стратег» стал абсолютно бесполезен, так велико было количество сигналов, покрытых к тому же плотной кисеёй нанотехнологических выбросов. Надолго их не хватит, те энергии, которые сейчас бушуют в нашем строю, выжигают сверхпроводящие контуры вражеских нановирусов с лёгкостью концентрированной кислоты. Но повысить энергию на защитных контурах стыков броневых плит моей «Баньши» – самое время. Эту дрянь мы вычистим позже, сейчас не до них.
   Детекторы уже вовсю сигналили о прибытии первого эшелона сопротивления нашей атаке. Оценка бортового церебра легла на панель. Отряду досталось порядка шестисот истребителей модели CS-208 – это легкие машины, вот и подоспели первыми, справиться с ними не проблема, но на подходе более тяжелая техника, и тогда наличие у нас под боком скоростных истребителей станет… обременительным. Враг поторопился, бросая их на нас раньше времени, почти по-человечески паникуя. И надо этой ошибкой воспользоваться.
   Инициализировав сержантский канал, я приказал звеньям «А», «D» и «Е» следовать за мной на перехват, затем оставил командование на «Гамму» с «Бетой» и занялся непосредственно наведением огня. Чёткие ряды шедших плоскостным строем типа «графит» истребителей меня уже начали немного раздражать, так что я с превеликим удовольствием переключил панель в боевой режим.
   Тут же все видимое пространство покрылось векторами атаки, полями манёвра, областями поражения и другой тактической информацией. В углу замелькали данные боеготовности и ресурсов, отслеживались первые доступные цели. Краем уха я вслушивался, как по общему каналу «Гамма» разъяснял парням их задачу: «За один заход отработать все цели по максимуму, но чужие – добивать не пытаться. После – сразу назад к Капитанам. „Терис“, „Мостар“ и „Салазер“ – держитесь сзади, подчистите там всё».
   На радаре стало видно, как три манипула покинули строй и рассредоточились для поддержки первой волны, в которой летели и мы. «Гамма» с «Бетой», как обычно, принялись описывать вокруг меня петли защитного построения, не отрываясь от тактического командования Отрядом. Ну, а моя задача…
   Впереди уже горели цели. Церебр моего «Баньши», заметив, что я переворачиваю машину для атаки, тут же порекомендовал мне подлететь поближе, чтобы повысить коэффициент поражения. Мне это не подходило. Основное вооружение CS-208 – мощные инфракрасные лазеры – было дальнобойным и требовало всего десятисекундной перенакачки, остаться же под этими штуками с истощенными экранами лучевой защиты… в общем, и правда, нужно было бить всё с первого захода.
   Сверившись с банком данных, я нашёл решение. На борту было две кумулятивных торпеды класса «Смерч», крайне редко используемые из-за своей низкой избирательности. В самый раз.
   Щёлкнув пальцем по сенспанели, я с мрачным удовольствием пронаблюдал, как из боковых бомболюков вывалились мои толстушки. Сработали ускорители, и пара точек на экране понеслась в самый центр строя, уже начавшего разворачиваться для атаки на пределе дальности своих орудий.
   Уже несколько одиночных импульсов было обойдено автоматикой, пропустившей их в паре метров от борта «Баньши». Одновременно я, не обращая внимания на зоны прицела вражеских орудий, методично завершал манёвр, в то время как «Смерчи» легко подлетели к цели почти вплотную, где и были с такой же лёгкостью уничтожены. Истребители нырнули в легкое серебристое облачко, оставшееся на экране вокруг места гибели моих торпед. И тут же на их месте развернулся тот самый огненный смерч, давший название типу снарядов. Мощнейшая двухкомпонентная взрывчатка, распыленная в воздухе, сдетонировала от ионизированных корпусов.
   Поползли данные нанесенного ущерба, я мысленно похвалил себя за находчивость. Три четверти уничтожено, ещё десять процентов повреждено до нелётного состояния. Я отчетливо различал падающие на планету обломки. Уцелевшие принялись хаотично выруливать, стараясь восстановить хотя бы видимость атакующего строя, когда я ворвался в их ряды. Сенсоры прицеливающих систем только успевали перебирать объекты поражения, когда я принялся посылать заряд за зарядом плазменные пучки из стволов бортовых импульсных пушек главного калибра.
   Ещё не завершив доворот в тыл, я отключил системы наведения и вернулся к управлению Отрядом, оставляя заботу об уходе от ливня осколков бортовому церебру. За кормовым оперением оставались только падающие вниз искореженные железки, а КО уже вновь в полном составе сворачивался вокруг Капитанских машин. Повреждения – минимальны, задержек тоже не было, вот только парни из Манипула «Салазер» никак не могли добить последний юркий истребитель. Я, с лету развернувшись оверкиль, дал залп. Серебристая искорка тут же полыхнула, в отчаянной попытке увернуться напоровшись на заряд основных преследователей. Велев им возвращаться, я повёл свой манипул в строй – отдыхать было некогда, к нам уже тянулись тяжёлые силы врага.
   Две группы штурмовиков класса FK по сотне машин в каждом – вот наша следующая цель. Ну, или мы – их, если судить по мощности и тоннажу. Кроме того, эти штуки обладали собственным, независимым интеллектом, а не управлялись из командного центра, как истребители класса CS, так что для успешного ведения боя уже требовалась стратегия. Только я так подумал, как по панели поползло сообщение «Беты»: «Построение „железный занавес-три“. На огонь не отвечать. По команде – переход на „торнадо“. Выполнять». Я тут же перестроился, довольный своим напарником, именно такой план у меня уже вертелся в голове. Это будет спектакль, который, увы, враг не оценит. Ну, а пока оставалось только глядеть, как на тебя наводятся стволы, и продолжать следовать своим курсом.
   Первый, ближайший к нам отряд вражеских штурмовиков уже активировал силовую защиту, рассредоточиваясь с намерением атаковать нас по всему фронту. Мимо меня замелькали первые снаряды из достаточно весомого арсенала FK, однако Отряд в ответ молчал, экономя энергетику. Две стены площадью в квадратный километр неслись навстречу друг другу. Бой такой кучности устанавливает собственные правила, благо скоро станет просторнее.
   Когда до нас уже оставалось каких-нибудь три километра, в строй роботов вошел острый клин их второго отряда, на громадной скорости несущегося к нам, чтобы одним ударом разбить наше построение и приняться крошить нас дальше, воспользовавшись своим двукратным преимуществом в огневой мощи. «Перестроение!» – голосовая команда была не нужна, она лишь дублировала инфоимпульс, однако традиция неизживаема. Тут же центр нашего строя втянулся внутрь, образовалась воронка, поглотившая все не успевшие вовремя замедлить свою скорость вражеские машины второй волны. Оба строя всей мощностью ходовых генераторов упёрлись в мёрзлый воздух, насколько можно гася скорость. Тем временем попавшиеся же на удочку собственной стратегии штурмовики врага уже получали тёплый прием.
   Развернувшись традиционной «восьмёркой», я успел внести свою лепту в тот океан огня, что обрушился на врага в центре нашей воронки. Роботы несли мощную силовую защиту, так что тут пригодилась бортовая установка «Игла», срезавшая силовым конусом целые куски их допотопных коконов. Радужные пленки полей сверкали ионизированным воздухом, облезая с корпусов обречённых FK. Их оголённая броня ничего не могла противопоставить залпам в упор из ЭМ-разрядников и мегаваттам ИК-лазеров наших «Баньши». К тому времени, как, увы, трудновосполнимая энергия «Игл» иссякла, последний из состава второго отряда роботов штурмовик уже падал на землю, потеряв управление.
   Остальные пытались прорваться к попавшим в западню, но их наскоки покуда успешно отбивались двумя звеньями, оставшимися охранять фронт нашего построения. Теперь нужно грамотно, не понеся потерь, добить врага. Программируя систему наведения, я снова врубил форсаж, оставляя за кормой огненный дождь – всё, что осталось от сотни грозных машин.
   На этом моя роль бойца фактически завершилась, поскольку столь массированных налётов на вверенный нам участок враг больше не совершал. Теперь задача Отряда сводилась к уничтожению разрозненных соединений врага, мелкими группами прибывающих из-за линии горизонта, а также остатков сил, потрепанных нашими соседями. Отряд, неспешный, как приливная волна, сметал всё на своем пути, а я с ребятами лишь должен был в этом всём осуществлять координацию наличных сил.
   Препятствий нашему дальнейшему продвижению не было, однако от Капитана Алохаи последовал приказ строго придерживаться плана боя и вперёд не лезть. Согласно стратегическим данным, севернее нас шло серьёзное сражение с основными силами второй волны обороны врага. В огневом контакте были задействованы все силы Третьего Крыла и часть парка Пятого. Именно оттуда до нас докатывались совершенно изувеченные штурмовики врага, постоянно отвлекавшие меня от фронтального направления.
   Мы оказались уже довольно близко к «пурпурной территории», ещё ни разу не страдавшей от наших ударов, и чем дальше мы продвигались, тем чаще нас встречали баллистические дуги пусков и разрывы заградительного зенитного огня, доставляя тем самым немало хлопот. Мешало отсутствие бронепехоты, которая могла эффективно погасить чужие зенитки, штурмовики вообще неплохо приспособлены для ведения поверхностной войны, но всё-таки – куда приятнее, когда каждый делает свою работу. Тем не менее, звено «B» в составе манипулов «Стар», «Терис», «Этир», «Нокхаус» и звеньевого манипула «Секира» справлялось со своей задачей, отрабатывая наземные цели на предельно низких высотах.
   Жаль их. Отряд ослабел без своего лучшего звена.
   Пока же мы с текущими трудностями справлялись вполне успешно, крупные же силы нас не тревожили, оттянутые другими участками фронта. Капитаны спокойно занимались командованием, не отвлекаясь на мелкие нападения. Спокойное, размеренное движение, две машины плечом к плечу, никогда не поймёшь, что происходит там, внутри… они, кажется, даже ни разу курса не поменяли с тех пор, как мы пересекли далекую уже горную гряду.

   Я неторопливо брёл по одной из тех широченных пешеходных дорожек, что ведут к «Глобусу». Под ногами тихо похрустывал песок, налетал с озера порывистый ветер, и лавровые ветки с царственным шелестом покачивались под его неловкими ухаживаниями. Всё готовило тебя к встрече с высоким искусством. Но в тот раз последнее, что меня интересовало, были плоды чужого и почти чуждого мне творчества. Я вздохнул, оглядываясь. С каждым шагом вероятность встретить знакомого возрастала.
   «Не хочу».
   Вдоль дорожки по-прежнему были расставлены те могучие чугунные скамейки, на которых мы любили сидеть тихими вечерами. Воспоминания всегда непоследовательны. Ты всегда вспоминаешь то, куда уже не вернуться, а то, о чём можно думать сейчас, всплывает лишь в запоздалых воспоминаниях.
   Они и раньше мне только мешали, дарёная безупречная память Кандидата была тем единственным, что я никак не мог контролировать, и сейчас я гнал, гнал проклятую память, почему все жалеют, что не помнят каких-то мелких деталей прошлого, а я не могу отринуть то, что банально не имеет больше никакого значения, то, что только и способно доставлять боль.
   Никого не воскресить. Так почему они остаются со мной, как живые?
   Я должен войти в это прекрасное здание, предназначенное для того, чтобы приносить человеку высшее эстетическое наслаждение. Мне это было абсолютно неважно. Просто инфоцентр Изолии Великой сообщал, что она должна быть на репетиции.
   – Рэд!!!
   Я благодарно улыбнулся, увидев эту фигуру, как всегда живописно окруженную льнущими к его ногам «монтажниками малыми». Таков уж был он, дядя Вано, как его за глаза называли все знакомые, даже полуразумные автоматы по-своему любили этого странного человека. Порою мне казалось, что он более счастлив в обществе этих насекомоподобных механизмов, нежели в человеческой компании. А вот люди его любили, я его любил. За жизнерадостность, за глубокое, природное чувство справедливости в нашей жизни, за говорок, за неистребимый оптимизм, трудолюбие.
   Впрочем, нет. Это мы его любили, Творцы его боялись. Хорошо, что я его встретил, теперь шансы встретить кого-то из них резко подошли к нулю.
   Я как-то мельком слышал разговор двух Творцов, которые взахлеб друг другу рассказывали, что дядя Вано для них сотворил, и «это было просто оно, великолепное, истинное, однозначное оно!» Дядя Вано был их спасителем, но дай ему хоть повод на тебя рассердиться, и кара была беспощадна, дядя Вано просто переставал с таким разговаривать. Дня на три. Не меньше. Творцы каждый раз подходили к нему с трепетом, без лишней необходимости не беспокоя. Он же их всех раскусывал с полувзгляда. Если и был человек на Изолии, которого я действительно был не против сейчас повстречать, так это был дядя Вано.
   Я помахал рукой, ускоряя шаг.
   – Не ожидал тебя больше здесь увидеть, Рэд, ох, порадовал ты меня!
   – Здравствуй, дядя Вано! И я не ожидал, иду себе по делам, а тут ты…
   Он отогнал совсем уж захмелевшего от общения с ним «монтажника», протянул мне приветственно руку.
   – Опять ты меня так называешь, а ведь знаешь, что мне не нравится! Нехорошо!
   Его рукопожатие я тоже ценил – в меру крепкое, шершавое, ладонь широкая, теплая и уверенная.
   – А как иначе, тебя так пол этого сумасшедшего мира называет!
   – Ох уж… и на счет «не ожидал» ты всё врёшь, где же мне ещё быть, как не тут? Забыл просто про меня в своих скитаниях… я тебя сколько не видел, страшно подумать. Достали тебя Творцы вконец – разочаровался, да? Я же вижу, неспроста всё.
   Вот вам пример.
   – Нет, просто служба. Другая Галактика не ближний свет.
   Дядя Вано знал, что раньше это нам не мешало. И взгляд его был твёрд, хотя и светился незаданным вопросом.
   – Понимаю. Ну, пошли, провожу. Тебе ведь в «Глобус»? Поговорим по дороге, чего время терять. Хоть и отпущено его нам много, да только зачем зря транжирить?
   Неуловимым движением дядя Вано распустил свою механическую свиту, и мы направились дальше. Снова подул ветерок, принесший легкий запах йода и соли, на этот раз со стороны залива.
   – Как у тебя жизнь?
   – Да как она может быть у погрязшего в делах с ног до головы. Меня все эти последнее время просто со свету сжить вознамерились.
   И огляделся вокруг, словно кто-то вокруг уже принялся его «изживать», но люди проходили мимо, не оборачиваясь на нас, вели какие-то свои нескончаемые разговоры, задирали вверх головы, что-то разглядывали, изредка смеялись. Я не заметил поблизости ни одного Творца.
   – Дядя Вано, как ты вообще здесь живешь? На моей памяти не было ни одного инопланетника, который был бы в здравом уме и смог бы при этом прожить здесь больше пары-тройки лет. Они же невыносимы.
   И его дежурная ухмылка в ответ. Мы отнюдь не в первый раз вели этот разговор.
   – Ой, Рэд, что мне тебе сказать. Творцы… это только так называется, а на самом деле их имя – Маленькие Дети, или Поставь Всё С Ног На Голову, или Что Мне С Вами Поделать… ну и я вроде как приглядываю за ними, космос знает, как они меня с ума не свели. В последнее время особенно. Этот, толстый такой… ну, ты его знаешь… Митрон! Вот. Этот рыжий стервец нынче всё время в депрессии пребывать изволит, то так ему не так, то сяк не эдак, как на душу положит. Бывает, с самого утра каждый день меня тиранит.
   – Вот ты говоришь «космос знает». Внепланетники не любят это выражение. Космос ничего не знает, дядя Вано. Там пусто и холодно.
   – А ты почём знаешь, вот ты облетал половину Вселенной, а такой простой вещи понять не можешь… Ты знаешь, значит космос знает.
   Я похлопал дядю Вано по плечу. Не хотелось развивать старые дискуссии. Не до того. Вспомнили и ладно.
   – Всё из-за Премьеры?
   – Угу. Всё из-за неё. У господ Творцов крыша едет, когда сроки подходят. Зритель, он весь как ты, ждать не станет, враз томатами закидает.
   Я благодарно усмехнулся. Да уж. Зритель. Творцы зрителей не жаловали и за глаза называли «болванами».
   Мы уже вышагивали по широким ступеням, ведущим к десятиметровым воротам служебного входа. Громада «Глобуса» нависала над нами, но в этот раз я не почувствовал привычного трепета, что рождался во мне раз за разом в те, прошлые визиты.
   – Тебе, Рэд, куда?
   – Вроде бы, Третий Репетиционный, я точно не знаю.
   – А.
   Кажется, он и правда не знал, только теперь догадался. Загадка решалась банально. Добродушное широкое лицо словно сморщилось, пытаясь найти решение, которого не было. А я был для него непроницаем, и подсказать не спешил. Я же не Творец. У меня нет готовых сценариев.
   – Значит, вот как вышло…
   – Война кончилась не для всех.
   Дядя Вано снова пристально заглянул мне в глаза.
   – У меня сейчас дела. Заглянешь ко мне в каморку потом? Поболтаем, а то, может, и на рыбалку потом съездим, как в старые времена…
   Он всё понимает.
   – Да какая же у тебя каморка, дядя Вано, там же завод поместится! Что ты прибедняешься, в самом деле! Конечно, зайду, как я без тебя.
   И улыбнулся. И он мне. Нет, всё-таки, хорошо, что я его встретил. Прощай, если и был у меня на этой безумной планетке настоящий друг, это был ты, дядя Вано. Лучше мы расстанемся вот так, на полуслове.
   Только я отошел на пару шагов, как вокруг дяди Вано тут же сгрудились невесть откуда взявшиеся автоматы. Снова в родной стихии. Мне всегда было любопытно, откуда он родом. Что не с Изолии – точно, и я бы не очень удивился, если бы мне кто-нибудь сказал, что он с самого Силикона, с такими-то талантами.
   Ладно, надо думать над тем, зачем я сюда пришёл.
   Огромные залы «Глобуса», освещенные с помощью сложнейшей системы световодов наподобие древних храмов. Повсюду под немыслимыми углами падали колонны солнечного света, создавая невероятные эффекты. Лепные потолки, мозаики невероятных оттенков, вычурные изгибы стен… всё это только давило на меня, не позволяя толком собраться с мыслями. Мне плохо, по-настоящему плохо, но я обещал, и выполню обещанное.
   Я заметил Лиану ещё издали, она оживленно беседовала с двумя другими Творцами, но от меня ничего не скроешь, я знал её с первых дней жизни. Я видел, как она росла, взрослела, я знал все её повадки, пусть и скрытые под фиглярской маской Творца. Мне было нетрудно заметить, что за напускным возбуждением, за румяностью щёк прячется синева искусанных губ. Её боль сильнее, чем моя. Она должна быть сильнее, чем моя.
   «Прости меня».
   Она вскинула голову мне навстречу, упрямо двинула вперёд челюсть, стала вмиг похожа на растопырившего иголки лесного ежа.
   С детства такая.
   – Лиана, девочка…
   – Не называй меня так!!!
   Мгновения не прошло, как двое её спутников куда-то исчезли.
   – Я не желаю слушать всю ту банальщину, что ты мне собираешься говорить. Мне повезло, меня давно оставили одну, и никого не интересовало, чего я хочу, все слышали лишь себя. И они получили то, именно то, что хотели! А я научилась жить, как велено, сама!!!
   Её тонкий голос вновь сорвался на крик.
   – Ты, Рэдэрик, со своей войной был для них важнее меня, так пусть они и остаются с тобой. В твоей голове, надеюсь, найдется для них место! У них для меня, видимо не нашлось. Уходи, ты зря прилетел на Изолию.
   И я остался стоять, опустив руки, посреди огромной залы. Абсолютно один. Я пришёл поговорить. А говорила она. Страшные вещи говорила, но я был единственным тут, кто мог их выслушать. Кто должен был выслушать.
   Осталось чувство плевка в лицо.
   Если бы всё было так просто, взять и уйти…
   Тогда я бы так и сделал, но, к превеликому нашему сожалению, жизнь преподносит гораздо больше проблем, чем способов их решения.
   Хотя, честно сказать, был тогда момент.
   Один-единственный миг, когда мне захотелось всё бросить. Будем считать всё, что произошло с тех пор, за все эти годы, разрешением той маленькой моральной проблемы.
   И для меня, и для Лианы тоже.

   «Циззер», распыляете силы – эти две группы можно было отработать быстрее – выговаривал я по звеньевому каналу.
   Но, старлей, сорр, мы не могли зайти со стороны звена «D», там… – послышался голос сержанта Исидо.
   Вы могли отработать перехват по схеме «бумеранг». Подумайте об этом. Конец связи.
   Манипул «Циззер», командовавший в то время звеном «C», пусть и не обладал отточенностью техники и тактическим чутьём ребят из манипула «Секира», мне всегда казался лучшим кандидатом на возможную вакансию Отрядного. У них был потенциал роста и масштаб видения боя, так что мне приходилось постоянно прорабатывать ребят, пусть они побыстрее перерастут синдром рядового, не век же им в звании сержантов оставаться на капральской должности, пусть и в качестве помощников командиров КО. Если у меня всё выйдет, как задумано, то Легион получит хороших командиров Отряда, Легион всегда нуждался в талантливых командирах среднего звена, а если нет… Генеральное Командование всегда не прочь получить хороший материал для централизованной системы подготовки.
   Кроме того, в случае чего наши заместители должны исправно исполнить ту роль, что играем сейчас в Отряде мы. Ребята старались втрое против своих текущих реальных возможностей, так что мои наставления явно ложились в благодатную почву.
   Мысли плавно текли на краю сознания, а пальцы в перчатках всё елозили по шершавой поверхности сенспанели, прижимая сектора подтверждения огневого контроля, впечатывая заряд за зарядом в генератор машины врага, ошалело мечущегося в нашем строю. Аккуратно пропустив по правому борту разлетающийся рой осколков, радужным фонтаном взметнувшийся в зелёные небеса, я принялся завершать очередное тактическое перестроение.
   В тактике поползли данные по всем машинам Отряда. Как всегда, особенно пострадали ребята из звена «А», по обыкновению укомплектованного бойцами-одиночками. У двух машин отключилась часть огневых ресурсов, силовые экраны были на пределе, так что я им велел держаться поближе к Капитанам и в бой не лезть: «Герои мне нужны в машинах, а не в гробах», – резко ответил я на их возражения. Ребята они рисковые, за ними глаз да глаз, не могу понять, как вообще можно сражаться, зная, что прикрыть тебя некому. Хотя… привыкли, значит.
   Позже и мне пришлось привыкать, да только я всё равно в конце концов ушёл из Десанта. Не смог.
   Отключившись, я глянул на таймер, операция уже шла пять часов, в то время как для её завершения требовалось, по крайней мере, часов двенадцать, так что…
   Я резко оборвал себя, вспомнив слова Капитана. Да, нельзя в бою думать о его окончании. Живи этой секундой, не отвлекайся на какое-то «завтра», вот правило любого сражения. Иначе это не бой, а спектакль, в коконе сковавшей тебя мёртвой материи так просто потерять остроту ощущения реальности, а без неё долго не живут.
   «Бета», что с Третьим Крылом, мы ползём, как улитки, даже врага толком не видно.
   «Альфа», – услышал я тотчас голос Элиа Лукаса, – Третий завяз в боях, остальные притормозили, чтобы не нарушать строя, но учти, если прорыв где и будет, так это у них, на фронте Третьего, надо быть готовым перемещаться туда.
   Принято.
   Я успел услышать гудок отключения лишь за мгновение до того, как бросил свою машину в крутой вираж, уводя её из-под волны ревущего пламени, едва не снесшего мне носовую башню. Бой продолжался своим чередом.
   Выжимая ресурсы из генератора, я уже рассчитывал траекторию возврата в строй, нужно снова прикрыть ребят, оставшихся сотней метров выше. Несмотря на отрывочность огневого контакта с противником, это было только начало, если мы всё-таки перестанем ползти и ринемся на прорыв, то дело нас ждёт нешуточное.
   «Трудновато будет». Как много и как мало в этих двух словах. Однако не для этого ли мы здесь? Десант всегда делает своё дело.
   «И хоть бы звено бронепехов в тыл…»
   Долгожданное распоряжение к наступлению мы получили только через час, в 12:44 по базовому времени. Всё прозаично. Пополз по виртпанели текст, и «Гамма» просигналил о новом векторе продвижения. Один взгляд на стратегическую сетку, и всё стало на свои места. Пять Отрядов Третьего Крыла всё-таки прорвали оборону противника, и Легион тут же начал стягиваться к центру, ринувшись в эту двухсоткилометровую горловину. Клин строя указывал точно в центр основных промзон механоидов, и именно туда нацеливали наш Отряд Капитаны.
   Задача сложная, но я уже знал, как её выполнить. Тысячекилометровый бросок Отряд должен пройти в одиночку, не останавливаясь, по самой кромке виртуальной линии фронта, при этом не завязнуть в мелких стычках и не потерять никого из своих. Я тут же, как можно более деловым тоном отдал приказ: «Борт к борту». Спустя мгновение все девяносто восемь машин Отряда собрались в один ощетинившийся во все стороны стволами «муравейник», центом которого были капитанские «Ксерксы». Бортовой церебр моего «Баньши» сам просчитал, к чему всё идет, и тут же пропел мелодию, соединяя машины Отряда в единый виртуальный силовой кулак, давая мне возможность управлять всем этим из единого центра.
   Теперь наши маленькие размеры и загодя дарованная начальством скорость стали нашими главными преимуществами. Когда последний штурмовик слился с пением приборов контроля у меня в ушах своей басовитой нотой, я, мысленно плюнув пару раз через плечо, тронул Отряд вперёд. Некогда раскачиваться, время уходит. Разом взвыли воронки нейтринного потока, и пятидесятиметровая чечевица нашего строя рванула на десяти махах вперёд.
   Экшн захлестнул меня словно помимо моей воли.
   Потом ты это вспоминаешь как тяжёлый, вязкий сон, состоящий из чужих отрывистых выкриков и смазанных образов несущегося тебе навстречу пространства. Ты отстранён от этой реальности, ты над ней, паришь в небесах, впитывая в себя лишь самое главное, и действующий в ответ молниеносно, сокрушительно, бесстрашно. Бесстрашно, потому что это не ты, это твоё второе далёкое «я», живой эффектор в собственных руках, своеобразная Песня глубин для одного единственного слушателя. Только длится она совсем недолго.
   Вернулась обычная скорость восприятия. КО исправно виражил вокруг меня и Капитанов, каждый уже занимался своим делом, словно это не мы только что осуществили многокилометровый прорыв. Пилоты штурмовиков терпеть не могут шутки с экшном в своей обычной работе. Для постороннего наблюдателя это больше походило на затяжной трансгалактический прыжок в недрах иной проекции, как его описывают, тот же, кому приходилось в таком состоянии управлять – лучше бы это сделал за тебя кто-нибудь другой.
   Координаты прибытия подтверждались спутниковой привязкой. Я выполнил задачу. Рефлексы и бортовой церебр, скармливавший мне данные, всё сработало отлично, да только после подобных экспериментов слегка ладони трясутся. Поневоле.
   «Если что и случилось бы, то огорчаться по этому поводу было бы некогда. И некому».
   Как дела, солдат? Ты в норме?
   Да, Капитан, сорр. Уже.
   Тогда включайся, бой ещё не закончен.
   Есть, сорр!
   Связавшись с новыми соседями, я действительно «включился», острие гигантского клина неслось неудержимым потоком вперёд, навстречу второму слою обороны врага, уже начавшему выстраивать боевые порядки парой сотен километров дальше.
   Промзоны врага, выглядевшие как сумасшедшая мазня свихнувшегося художника поверх радарной сетки, готовились к нашему приходу. Впереди нас ждала самая жаркая часть всей операции.
   Но мы были к ней готовы. Впереди уже начала ухать молотом о наковальню наша орбитальная группировка.

   Цитата из Бортового журнала: «Атака за атакой залпы врага выгрызают дыры в твоей броне, кромсают твою защиту, без конца выматывают нервы. Ты, переживший непрерывных четырнадцать часов боя, становишься вопящей живой клеточкой, упрятанной в толщу машины, но от этого не переставшей быть беззащитной. Когда возможности штурмовика подходят к последней черте, за которой – лишь рёв всепожирающего пламени, тогда он, лишь кажущийся частью тебя, действительно становится тобой, вместо тебя. Твой «Ксеркс» дрожит, проносясь сквозь зону прямого обстрела, замирает от ужаса, провожая глазами волну огня, что должна спасти твоего товарища, и кричит от боли, когда из тела друга уходит жизнь.
   Но снова и снова вступает в бой, копя где-то в своем н-фазном нутре поистине человеческую ярость.
   А ты… ты просто замер и ждёшь чего-то, тебе неизвестного».

   Кенстридж кружил по комнате, как дикий зверь в клетке. Ему было безумно тесно в этих стенах, хотелось вырваться отсюда, найти поблизости какое-нибудь место, где было бы много света, много пространства, много людей, лишь бы вырвать сознание из безумного кольца одних и тех же мыслей, превращающих ожидание в пытку.
   Набрать многократно проклятый код Совета было делом считанных секунд. Сколько раз ему ещё предстоит активировать в памяти эту последовательность цифр, которая всегда означала одно и тоже – ожидание скорой беды. И вестником этой беды был он, инвестигейтор Кенстридж. В этом состояла его работа, именно этого от него ждали в Совете, но как же он ненавидел себя, такого нужного, такого полезного галактике, в эти тоскливые минуты.
   Кандидат, кодовое имя «Небесный гость», подвергается непосредственной опасности.
   И всё. Теперь можешь быть свободен. Ты уже сделал своё дело, разгадал очередной ребус, быть может, слишком поздно, но теперь, поверь, от тебя уже ровным счётом ничего не зависит. Тогда зачем ты стоишь посреди пустой комнаты и не можешь оторвать взгляда от двух десятков эрвэ-панелей, которые показывают тебе абсолютно устаревшее уже к этому моменту прошлое далёкой Галактики, не можешь оторваться от разворачивающегося перед тобой маховика судьбы.
   Последние уточнения тоже не потребовали много времени.
   Кенстридж за пару минут сумел убедиться, что пока он возился с информационным пакетом, «Инестрав-Шестой» уже успел дать подтверждение – план операции признан разумным и подлежит исполнению в любые сроки на усмотрение командования Легиона. С тех пор прошло шесть субъективных часов, и не было нужды гадать – с учётом текущего временного лага с ГД в пятьдесят две минуты, по времени «Небесного гостя» операция уже должна была длиться не меньше пяти часов.
   Манипул «Катрад» так торопился сверстать свой грандиозный спасительный план, что не стал бы ждать ни минуты, в расчётный момент прибытия подтверждения машины Легиона уже должны были быть в воздухе. И если бы подтверждение опоздало, всё началось бы и вовсе без него, под ответственность капитанов.
   В чём Кенстриджу и удалось убедиться, стоило его служебному церебру добиться подключения к трансляции по прямому каналу, который по всем правилам был запущен в момент первого огневого контакта. Штабы КГС кто-то очень любезный попросил поделиться с Кенстриджем информацией. И он даже догадывался, кто.
   Иногда прямой контакт с Советом мог быть полезен, хотя обычно от него были одни неприятности.
   Канал работал на полной мощности, но её хватало не намного. Позволить себе стационарный орбитальный ретранслятор с базой, разнесённой в плоскости эклиптики, Легион не мог, а орбитальная группировка была слишком мала, чтобы поддерживать достаточную входящую мощность сигнала, так что в результате приходилось довольствоваться малым – тактикой отдельных Отрядов, переговорами офицеров и телеметрией с базовых наблюдательных станций.
   Всё это с дотошностью самоеда Кенстридж вывел вокруг себя, и теперь кружил в этой информационной клетке, не умея из неё вырваться.
   Он смотрел на безумно далёкую историю и не мог заставить себя поверить в то, что все эти люди уже могут быть мертвы, а он об этом узнает лишь долгих пятьдесят две минуты спустя.
   Плечо Эрхаузе было неумолимо. Субпространственные модулированные нейтринные пучки формально двигались относительно «физики» с бесконечной скоростью, не подчиняясь обычному ограничению на скорость сигнала, но эта условная бесконечность упиралась в другое ограничение – по темпоральной локализации. Фронт сигнала на межгалактических расстояниях начинал «растягиваться» во времени поперёк несущего потока, так что приёмник мог начать достоверно считывать получаемую информацию лишь спустя определённое время, соответствующее полуволне Эрхаузе, тем большей, чем большее расстояние прошёл сигнал. При текущих взаимных положениях Сектора Сайриус ГС и Двадцать четвёртого Сектора ГД это плечо и составляло пятьдесят две проклятых минуты. Обмен сигналами занимал вдвое больше.
   Это было сейчас равносильно просмотру хроники вековой давности. Кенстридж наблюдал, как колеблется вражеский фронт под ударами тяжёлых штурмовиков Ковальского, как стягиваются для контрударов боевые машины механоидов, как сбивает их слаженное взаимодействие шумовая завеса от спецсредств, как накрывает плацдармы средней дальности орбитальная группировка, получившая сегодня возможность хоть частично не стесняться в средствах, ограниченная главным образом требованиями к безопасности для проникших глубоко на чужую территорию штурмовиков Легиона.
   Кенстридж наблюдал за этим всем, как за танцем смерти, который разворачивался перед ним без возможности как-то повлиять на его исход. И всё чаще слезящиеся от долгого напряжения глаза инвестигейтора косились на единственную беспросветно-тёмную виртпанель.
   В его мозгу свербела безответная мысль – а будь у него право и возможность прямо сейчас связаться с «Небесным гостем» и сказать… что он вообще мог сообщать Ковальскому такого, что стоило бы произнесения.
   Попытаться объяснить, зачем он и его ребята нужны Галактике? Что Ковальский должен быть счастлив, что за него есть, кому искать и находить ответы? Те ответы, которые не предназначались самому Ковальскому.
   А может, его стоило бы предупредить? Раскрыть карты, сказать, что теперь он не один, на его стороне работает могучий механизм разнообразных Галактических институтов во главе с Советом Вечных, и что его план уже не нужен, что можно отводить Легион, готовиться к худшему и беречь силы?
   Кенстридж кисло ухмыльнулся.
   Посмотри на этот театр военных действий, инвестигейтор. Всё идёт, как шло. Никто не собирался сворачивать операцию.
   Можно гадать, какие выводы сделал для себя из полученных от Кенстриджа данных сам Первый, но покуда последствия этих решений оставались сокрытыми под непроницаемым пологом пятидесяти двух минут.
   Где-то там, далеко, что-то происходило, что-то грандиозное, но вот что?
   Совет мог отправить Ковальскому сигнал опасности, не вдаваясь в подробности. Мог приказать свернуть операцию. Мог раскрыть все карты, расписавшись в собственном бессилии.
   Кенстридж снова покосился на чёрную виртпанель.
   Да, ответа всё не было. И это изводило его больше всего.
   Его многострадальная находка на самом деле не изменила ничего. Хотя бы приблизительно было понятно, где искать. И даже, наверное, что искать. Но чем искать и самое главное, что потом с этой находкой делать – оставалось непонятным.
   Да, флотская разведка наверное в этот момент работала в авральном режиме, по тревоге поднимался персонал космических крепостей, архивы перелопачивались в поисках свежих разведданных, и самое главное – собирались все силы, которые можно было стянуть в тот отдалённый участок пространства ГД.
   Шла война, все наличные силы и так были задействованы на своих участках боевых действий, флотские резервы были не бесконечны, и нужно было время, многократно проклятое время, чтобы перегруппировать корабли, не оголяя при этом другие участки. Ведь если подумать, планета не стоила таких усилий, к тому же вся свистопляска по факту началась из-за смутных догадок одного старого усталого инвестигейтора, у которого только что родились ещё две внучки.
   Или из-за паранойи Капитана Ковальского. Или из-за них обоих.
   Да стоило ли вообще сообщать об этом?
   Через пару часов всё и так разрешится само собой. Ковальский с наскока возьмёт штурмом центральный промсектор врага, а вся эта кутерьма забудется, как страшный сон.
   С чего ты взял, инвестигейтор, что только ты в этой истории прав?
   Каков шанс того, что Совет сообразил, в каком цейтноте оказался, и не стал ничего предпринимать, что эта виртпанель так и останется чёрной, сколько не сверли её глазами? Что, если уже ничего нельзя сделать, и у этих ещё живых воинов на поверхности бесконечной далёкой безымянной планеты уже нет шансов, и им просто оставили возможность до последнего думать, что судьба – в их руках?
   Нет, так нельзя. Это бесчеловечно.
   А что человечно?
   Швырнуть в сторону уже завязшего в боях Легиона инфопакет, так, мол, и так, мы делаем всё, что в наших силах, но помочь вам в данный момент не представляется возможным, потому что мы и сами не знаем, чего вам ждать, и мы не уверены даже в том, верны ли наши вводные данные, что наша слежка за вами несовершенна, потому что мы вам слишком доверяем, Капитан Ковальский, а вот держали бы вас на коротком поводке, и возможно, ваши люди бы сейчас не гибли.
   А может, Совет так и поступил? Признался во всём, после чего «Небесный гость» в своих сумрачных глубинах стиснул зубы и продолжил действовать по старому плану, ведь решил же он однажды, что это единственный путь?
   Кенстридж со злостью стукнул раз и второй по собственной раскрытой ладони, да только боль в запястье не помогала.
   Это был замкнутый круг, из которого не выбраться. Что он знает о Первом? Что он знает о Совете? Что он знает о Ковальском, кроме тех крох, что они ему доверили.
   Знаток душ Кандидатов, гроза подчинённых, трижды дед инвестигейтор Кенстридж.
   Ничего-то ты не знаешь. Твой удел – вот эта чёрная виртпанель.
   Оставалось молиться, чтобы Капитанский Манипул «Катрад» всё-таки сумел довести свой самоубийственный план до конца.
   Только чёрные небеса «Сайриуса» были глухи к подобным мольбам, там не было ничего, чему можно было бы молиться. Живые боги человечества обретались внутри силовой скорлупы титанической космобазы. И они сделают, что могут. История покажет – уже показывала миллионы раз до того – как много и как одновременно мало они могут.
   Между тем драма, скрывающаяся за схемами и визуализациями, продолжала разворачиваться перед Кенстриджем во всей своей неприглядной красе.
   Ударный клин Легиона сначала ринулся в обнаружившийся просвет вражеского строя, ломая чужое построение, на полном ходу, на немыслимой для тяжёлых штурмовиков скорости, не давая противнику опомниться, собрать силы для контратаки. Но без прикрытия отстающих флангов центр с каждым пройденным километром подвергается всё большей опасности отсечения и блокирования над территорией вражеских промзон.
   Рискнёт Ковальский или нет?
   Кенстридж не был великим военным стратегом, но он недаром столько лет по крохам изучал психологию «Небесного гостя». Он видел, как колеблется Капитанский Манипул, разрываясь между такой близкой, такой ускользающей с каждым мгновением победой и необходимостью удерживать своих людей от рискованных манёвров. У Легиона не было сейчас так необходимой ему поддержки с поверхности, не было мобильной бронепехоты, лёгкой авионики и зенитной артиллерии. От орбитальной группировки же при такой плотности боя не было никакого толка. А значит, нужно во что бы то ни стало держать линию фронта, тормозя прорыв, подставляя под огонь столкнувшиеся с яростным сопротивлением фланги, теряя людей.
   На войне всегда гибли люди, разница лишь в том, становились ли они бессмысленными жертвами чужих ошибок или же до последнего сражались за своё понимание собственного предназначения, сознавая, что их смерть не была напрасной.
   Кенстридж наблюдал на эрвэ-экране огненную дугу мучительно выгибающейся виртуальной линии фронта, сверлил взглядом опасные участки и с облегчением переключался на другие, когда опасность прорыва миновала.
   Сколько невероятной силы воли было вложено в этот бросок, сколько сложнейшего стратегического расчёта и тактического таланта, а ведь те двое, что управляли сейчас этой слаженной боевой машиной, не сидели, как Кенстридж, в прохладе бункера, они были там, со своими людьми, в самом пекле, под огнём. И потому могли решать, насколько оправдан риск.
   Десант всегда так воевал. Никаких телеуправляемых систем, только люди. И дело тут было не в потенциальной опасности взлома контрольных кодов, хотя механоиды были горазды на такие методы ведения войны, дело было в принципе.
   Солдат и его война. Один на один. Неважно, что враг бесчувственен и безмолвен. Неважно, что он, вообще говоря, и неживой. Иначе всё бессмысленно, подвиг превращается в механическое подобие. За которым – поражение и всё равно смерть. Только уже не только твоя лично.
   И потому Ковальский не мог бездумно бросать в бой отряд за отрядом, как это делал его противник, ему нужно было беречь тот единственный ресурс, который не восполнят никакие транспорты из метрополии. Людей.
   И он сдался.
   Решение было принято, это Кенстридж понял мгновенно. Чуть дольше сменным манипулам разрешили задержаться в тылу на отдых, замедлилось продвижение вперёд, начал сокращаться по краям фронт, ударные Отряды уже не так яростно бросались в любые открывшиеся просветы в обороне врага.
   Что ты делаешь, Ковальский, на что надеешься?
   Даже если Совет тебе так ничего и не сообщил, у тебя есть твой «Небесный гость», спроси его, спроси себя, что ждёт Легион уже вряд ли на новой Базе, а скорее на полпути назад из-под угрозы окружения. Он не может никого спросить.
   Обессиленный Кенстридж снова убрался в угол к своему креслу и забытому матэ.
   Если он был прав в своих построениях, то это был конец.
   Что бы ни ждало Легион в дальнейшем, это будет уже не война, а гонка наперегонки со смертью. Иначе зачем несколько часов назад Ковальский так яростно тянулся своей армированной перчаткой к горлу врага? Зачем весь этот безумный риск и безумное же военное мастерство?
   Всё теперь бесполезно. Легион поворачивал домой.
   Нет, конечно, допусти сейчас чужеродный разум заметный просчёт, ему не дадут шанса его отыграть назад, здесь воевали величайшие мастера своего разрушительного, но одновременно спасительного ремесла.
   Но враг ошибок не совершал.
   Да, он тоже до предела измотан, если это слово применимо к толком не исследованной квазиживой плоти механоидов, он сжёг в пламени орудий Легиона большую часть своих сил, и на восстановление ему понадобятся годы, как будто они у него будут. Но то, что осталось, продолжало быть серьёзной угрозой для изношенного, оставшегося без спецсредств и забравшегося слишком далеко от дома Легиона.
   Путь домой на взгляд отсюда, из бесконечного далёка пятидесяти двух минут, был ничуть не более безопасным, чем продолжение атаки. Но всё-таки Ковальский принял такое решение.
   Кенстридж устало потёр глаза. Если он устал, стоя тут и глядя на симуляцию, то как устали десантники там?
   А потому стой и смотри. Это твоё решение, возможно, оказалось слишком запоздалым. Это оно, возможно, завершит сегодня дело кодового имени «Небесный гость». Это оно, возможно, стоило жизни целому Легиону.
   Который сейчас неторопливо, подобно левиафану, принялся подбирать растянувшиеся в пространстве щупальца Секторов и отдельных Отрядов, и постепенно начинал обратный ход.
   В тот момент, когда орбитальная группировка начала прощальный салют, расчищая Легиону путь к отступлению, Кенстридж почувствовал, с какой силой колотится его сердце. Чёрная виртпанель сменилась сверкающим символом ожидания. Слепленная из двух протуберанцев двояко изогнутая буква S могла нести что угодно, спасение или смерть. Но она означала одно – Совет нашёл разгадку. Мучительное ожидание окончилось.
   Но лучше бы оно продолжалось дальше.
   В висках всё бил и бил кувалдой о металл набат сердцебиения. Разгадка не была концом, она была только началом. У Кандидата Ковальского в деле мелькнула очередная пометка. Он снова подтверждал неслучайный выбор его кодового имени. Возможно, последний раз в жизни.

   «Мы с Капитаном Алохаи посчитали, что на данном этапе операции будет нелишним подвести некоторые итоги сегодняшней кампании.
   Фронтальная атака провалилась, вам это прекрасно известно. Мы ещё потесним врага на некоторых второстепенных участках, постаравшись нанести как можно больший урон их инфраструктуре и мобильным боевым подразделениям, однако на этом можно смело признавать наш первоначальный план не актуальным, и в дальнейшем действовать согласно тактической обстановке.
   Согласно предварительному анализу Капитана Алохаи главная наша ошибка состояла в пропущенном нами незначительном отклонении первоначального вектора атаки – ударные подразделения, брошенные противником на наш фланг еще в первой фазе операции, я имею в виду боестолкновение в квадрате UF-4, задержали правый фланг достаточно, чтобы мы вынуждены были отклонить фронт на десяток градусов влево. На схеме видно, что произошло дальше.
   Группировка врага, которая сумела остановить Третий и Пятый Крылья, лишь усилила первоначальное искажение генерального плана, всё дальше оттягивая нас назад по времени. Вместо того, чтобы ворваться на скорости на их территорию, заставляя бомбить собственные промзоны, мы завязли в череде мелких стычек над второстепенными комплексами механоидов, не имея возможности разрывать строй без поддержки с поверхности.
   Механоиды – не очень хорошие стратеги, то даже таким незначительным преимуществом они воспользовались. Теперь мы слишком далеко на чужой территории, так что сбор всего Легиона для обратного прорыва потребует значительного времени, и теперь орбита нам не поможет. Второму Крылу следует быть готовым обеспечить основным силам отход в случае непредвиденных сюрпризов из нашего тыла. Мобильная пехота основными своими силами остаётся встречать нас на равнине, наземные мобильные комплексы также остаются на прежних позициях.
   Далее. Транспортировка Базы ещё не завершена, поэтому не забываем, что это – основная цель сегодняшней операции, поэтому разведка врага должна по-прежнему оставаться в неведении о перемещениях за условной линией фронта. Осталось самое сложное – силовые щиты заметно истощены, и ресурс машин не бесконечен, нужно аккуратно, как на учениях, свернуться и отступить. Личную работу с манипулами оставляю на ваше усмотрение.
   Надеюсь всех вас увидеть завтра на разборе полётов в куполе Капитанского Отряда.
   Совещание окончено».

   Отряд был измотан до крайности, постоянное перемещение с фланга на фланг лишало меня остатка чувства ориентации. Где мы, какое подразделение прикрываем, в тылу мы или на самой линии фронта. Откуда ни возьмись явившийся нам на голову плотный снег, закрывая прямой обзор, заставил немедленно отключить внешние видеорецепторы штурмовика, и я с головой погрузился в пространство фантомов тактического интерфейса. Мысли терялись в нагромождении полей и векторов, невозможно оставаться до конца участником сражения, ты волей-неволей отстраняешься от этого бредового хаоса, становясь инертным. Всё чаще и чаще мне приходилось уводить ребят в тыл, где парни могли хоть немного отдохнуть и прийти в себя.
   В каналах связи царила тишина. Все устали, как собаки. Я даже не мог припомнить, когда в последний раз с кем-то разговаривал. Только сейчас, когда моя машина спокойно висела бок о бок со штурмовиками Капитанов в самом центре водоворота боя, я ощутил тишину. Здесь нельзя было вообразить, какой огненный дождь изливается на землю в десятке километров отсюда. Снег шипел на раскаленных бронеплитах, да искрили стыки в том месте, где направляющие силовых полей вплотную прилегали к выступающим частям моего «Баньши». Накачку экранов приходилось уже серьёзно беречь, сворачивая кокон до минимума, экономя на касательных попаданиях.
   Не веря самому себе, я активирую область контроля связи.
   Лишь бы она тоже отдыхала в этот момент…
   В тот раз мне повезло.
   Капрал Иреннис, на связи КО.
   Её лицо, возникшее передо мной, было неестественно напряжено, почти перекошено.
   У меня такое же. А может, и похуже.
   Как вы там?
   Держимся. А вы?
   Тяжело ждать. А так, сейчас снова передышка, осталось километров сто пятьдесят.
   Готовьтесь, похоже, скоро ваш ход. Береги себя.
   Есть, сорр! И тебе счастливо.
   Образ погас, напоследок вымученно улыбнувшись.
   Я выдохнул и вернулся к текущим делам. Повторный прозвон энерговодов набортного вооружения. Да уж… этот блок готов – прямые попадания для штурмовика даром не проходят. Как глупо – из всего моего арсенала теперь функционирует всего четыре установки. Бой не пощадил моего «Баньши». Анализаторы систем авторемонта давали «серые» результаты по всем каналам – регенерация лишь на Базе, хорошо, что всё штатно заглушено. В чудовищном пекле сражения не выдерживают даже сложнейшие системы восстановления. Торчащие оплавленные обрубки насекомообразных конечностей – вот верный сигнал тому, кто считает, что мощная броня позволяет совершать ошибки.
   Третья смена! Вернуться в бой, к нам идут.
   Активировать ходовую. Тактику на основную виртпанель.
   Я вновь обрел дар управления машиной, по короткой дуге выходя на курс, и поспешил присоединиться к ребятам, находившимся в самой гуще боя.
   Продолжим.
   Залп, уход, доворот, блок, удар!.. всё в жутком карусельном темпе.
   До отупения, до полного исчезновения страха, до океана ярости, плавящего твой мозг.
   К моменту сигнала начала движения Отряд потерял двенадцать машин – больше, чем за последние полгода.
   Хуже было другое.
   Совсем другое.
   Девять человек из этих двенадцати уже никогда не увидят свои родные миры. Каждый из них мне был не подчинённым – товарищем. Я знаком с их родными, помню наизусть дни рождения, любимую музыку, пару анекдотов о их родной планете и количество лун вокруг неё. Лун, которые больше не их луны.
   Они остались просто набором атомов, подвешенным в пустоте космоса, как и вся остальная неживая, и потому никому не нужная материя.

   Атомная дрожь. Бесконечность, возведенная в неизмеримую степень. Мрак-свет, чудесный коллаж фантомов, несущихся из ниоткуда в никуда. Атомы просто существовали. Им не было дела до того странного понятия, которое называется нашей вселенной. Отсюда, изнутри, всё выглядело совершенно иначе. Нет горя, нет радости, боли и счастья. Есть только атомная дрожь и вероятность состояния. Голая математика сгустков энергии не несла ничего. Только бесконечность сочетаний квантовых бездн превращала нечто в реальность. Это в нашем мире вакуум космоса был разорван всплеском чудовищных энергий. Распоротое пополам, пространство задрожало и на свет появились огромные структуры, порождения нашего и не нашего миров. Все завертелось в эйфории осколков частиц и гибнущих душ. Продукты тысячелетних цивилизаций, продукты миллиардов лет эволюции сражались за право устанавливать свои законы над частицами этого кусочка пространства. И разве атомам не все равно, куда кинет их очередная флуктуация, и есть ли у неё разумное начало. Есть ли у тех фантомов душа…
   Да что душа… тот же фантом.
   Что бы ни происходило в макрокосме, оставалось лишь дрожание атомов. Говорят, и оно когда-нибудь прекратится, но, между нами, это будет нескоро, а до тех пор…
   Симах-Нуари зябко повел крыльями, преодолевая последствия сгущения. Тяжело чувствовать себя смертным. Неприятное ощущение возникло сразу после беглого взгляда на план сражения. Кандидат как всегда оказался в самом пекле, при четырёхкратном превосходстве сил врага. Однако он умело руководил своим Легионом и успел значительно продвинуться в глубь чужой территории. Он добился своего и теперь, когда силы его всё же иссякли, а они всегда кончаются, рано или поздно, ему следовало отступить, перегруппироваться, отремонтировать парк машин и ринуться дальше делать своё дело, пусть не сразу, но победа была близка. Всё грамотно, расчётливо и чётко. Но судьба подчас губит даже лучшие таланты, будь они хоть сколько гениальны в своих планах.
   Сегодня она приготовила им обоим такую проверку на талант и везение воина, что не пожелаешь и ракшасу, кажется, так в террианской мифологии звали демонов-людоедов.
   Нельзя сказать, чтобы Симах-Нуари привык о чём-то жалеть или что-то просить у судьбы, нет. У Тсауни в словаре не было такого понятия, как «сожаление».
   Просто сегодняшний день может многое изменить в истории Метагалактики, а ему, Симах-Нуари, не дано и толики сил, с помощью которых на эти последствия можно было бы хоть как-нибудь повлиять… От него сегодня ничего не зависит, разве что от Кандидата.
   Повинуясь команде, флот Птерикса ринулся на врага.

   – Дядя Вано, ты мне скажи, почему на Изолии так мало дней с плохой погодой. Мне здесь постоянно чего-то не хватает. Маленькой грозовой тучки у горизонта. Эти красоты кажутся приторными, источенными сотнями лет спокойного любования. Сюда бы грозу, бурю! Чтобы мы не сидели вот так, свесив ноги, не рыбачили, тихо переговариваясь, а кричали бы в голос посреди штормящего моря.
   – Ох уж мне эти молодые да скорые! Всё вам шуму подай, тишина их не устраивает.
   Голос дяди Вано пронизывал его собственный, колоритный сарказм, но я почувствовал, что он доволен, мало того, откровенно дожидается хорошего, мужского разговора.
   – Шум шуму рознь. Просто… ну, так не бывает, даже на базовых мирах Терраформеров ГИСа всегда есть сезоны, всякие неожиданности, что природа любит выкинуть. Что тут хорошего, когда столетия подряд одно и тоже?
   – Рэд, ты ж сам понимаешь. Изолия – декорация. И только. А уж во что её Творцы завтра возжелают превратить… Они и сами не знают. Вот будет Премьера, так они в тот день ещё не такое устроят. А может, возьмут, и ничего трогать не станут, оставят как есть.
   – Говорят, «Изолия-Мейджор» уже отправилась в полет?
   – Да, полетела, милая, теперь мои подопечные пуще прежнего меня кушать примутся. А всё-таки, почему, как сам считаешь, тебе спокойствие здешнее не нравится? Только ли потому, что всё так предсказуемо?
   Будто я знаю. Вот уж, это вопрос, на который толком не ответишь.
   – Не по мне это. И всё тут.
   – Хе, это в тебе говорит солдат, ему странно наблюдать, как людей десятки лет окружает тишина, хочется крика, надрыва, сражения. А здесь все не такие. Буря в душе, борьба идей, всплеск эмоций. Сидит иной такой Творец в своей келье, может полжизни просидеть, в поисках нужного слова. А потом выйдет, и всем тут покажет. Или не выйдет и не покажет. Всяко бывает.
   Я решил не отвечать. Всё равно толком не смогу сказать.
   – Ведь всё это дорого и тебе тоже, но – оно слишком уж много сил отнимает, Изолию можно просто и инертно любить, за неё не нужно бороться, если ты не Творец. А ты не Творец, я знаю.
   – Ох, дядя Вано.
   – «Нельзя рисковать собой, не поняв до конца, что именно ты хочешь этим защитить»? Не это ли ты мне в прошлый приезд декламировал? Вот ты и принял свою жизнь как само собой разумеющееся, как единственно возможный вид существования. Ты не должен быть прост, как те вояки, которых встретишь в любом порту. Так неужели я не прав? Только не обижайся за своих братьев по оружию, их жизнь действительно проста и безыскусна, они сражаются, жертвуют своими жизнями. И всё. Штатский вынужден придумывать куда более прозаические оправдания своему существованию.
   – Ты считаешь, что я размениваю свой собственный внутренний мир на физику, рефлексы, чистую борьбу за собственную жизнь, без изощрённых эмоций и долгих планов, что мне чужда глубина?
   – Да нет, что ты. Просто ты говоришь себе, что твоя психика не может пережить и то, и другое разом, что ты просто сломаешься. Я же вижу, Рэд, ты слишком ценишь тишину и тепло внутри себя. Слишком много, видать, сил и слез ушло на их создание. И ты уже не можешь сделать так, чтобы и там была буря. Чересчур много былой боли, чтобы теребить раны без надобности. И ищешь, и находишь ту самую грозу на горизонте – снаружи. Да только не всякая тишина годится человеку, как и не всякая гроза.
   «А твоя могилой отдаёт». Это я сам тогда додумал или случайно с ним соприкоснулся мыслями? Не знаю.
   Я помолчал, молча глядя на поплавок, подсёк, аккуратно снял рыбешку с крючка, насадил червя и снова закинул.
   – Я ушёл из Десанта.
   Он удивился, но показывать этого не стал. Вот как. Он до последнего был уверен, что даже причина моего последнего здесь появления не заставит меня свернуть с избранной когда-то тропы. Всё так же, не оборачиваясь на меня, он принялся теребить подбородок. Хоть чем-то я сумел его поразить.
   – Браво. Хотя… я тебе не завидую, причина-то ой, какая. Это всё как-то связано с причиной твоего здесь появления? Ты же здесь не просто сообщиться Лиане, тем более, что она и сама знает.
   – Почти, дядя Вано, я вообще-то хотел в наших с ней отношениях кое-что переиграть, раз уж обещал, но вот, не вышло. Завтра улетаю обратно в Галактику.
   – Загадками разговариваешь. Ну, не хочешь говорить сам, пытать не стану. И что ты собираешься делать? Не присмотрел ещё себе тихий мирок здесь, в старых Секторах?
   – И в мыслях не было. Хочу побродить немного по Вселенной, давненько не выходил в свободное плавание. Вот, начал с Изолии.
   – Устал? Видок у тебя, ежели правду сказать…
   – Честно? Очень. Оглядываюсь назад, на свою жизнь, и так страшно становится, что хоть вой. Очень устал.
   – Это ничего. Это переживают.
   Мне показалось, что на какое-то мгновение его мозг закрыла непроницаемая броня, я ничего не смог уловить. И тут же встрепенулось во мне безумное эхо. Что-то почувствовало.
   Продолжил он не сразу.
   – Мне тоже как-то было плохо. Я и на Изолии оказался-то по этой причине. И, как видишь, до сих пор живу, ценю то малое, что мне осталось.
   – И я так хотел бы… но вот, не получается. Ищу.
   – Ничего, найдешь, да только…
   – Что «только», дядя Вано?
   Он вздохнул.
   – Я боюсь, что твой путь ещё далеко не завершён, ты можешь пережить ещё не один миг отчаяния.
   – Почему? – не знаю, почему, но в тот момент я весь вскинулся. – Я и сейчас-то не знаю, что поделать с собой!
   – Никто не знает, вдумайся в прошедшее, может, что и поймёшь. Ты для этого достаточно необычный человек…
   – Да я обычный, самый обычный!
   – Не-а. Не выйдет. Загляни теперь себе в душу, что ты там видишь?
   – Только вакуум, заполненный мыслями и эмоциями, а ещё массу добрых и горьких воспоминаний. Как у всех людей.
   – Ой, нет, вот когда твоё истинное «я», которое ты еще не осознал, воспрянет… Тогда ты вспомнишь, всё вспомнишь. Я не лекарь человеческих душ, я простой представитель вымершей профессии. Бродячий философ, которого все считают трудягой. Здесь, на Изолии я повидал всякого, да и до этого… И чутью своему привык доверять.
   Я не нашёлся, что, ответить, чересчур всё… напыщенно звучало. Поэтому оставалось снова под качание поплавка и плеск волн о сваи погрузиться в молчание. Странная штука жизнь, прожил я на свете столько лет, а не удосужился и пару раз вот так сесть, просто собраться с мыслями. Вот чем хороша служба, она дает тебе полную уверенность в том, что всё происходит именно так, как нужно, а что остается там, у тебя внутри, оно как-то и не очень важно.
   И всё же дядя Вано в чём-то прав, я ведь родился на планете, патриархальнее которой не найти, хотя все и считали её фронтиром. Тихий мирок, искусственные грозы и скромные планы на будущее, обязательно содержащие в себе несчётное количество подвигов. Я даже гибель родителей в итоге воспринял, как должное, не прочувствовал, не обдумал. Только теперь, повидав смерть во всех, пожалуй, её проявлениях, начинаешь осознавать что-то такое, что есть только там…
   Подвиги, вот где они у меня сидят, подвиги эти, я разочаровался в своей войне. Нельзя сражаться с «никем», нельзя победить «ничто». Рано или поздно кто-то победит, судя по последним событиям, скорее мы их, ну и что? Да ничего, для большинства жителей Галактики эта война уже завершилась сотню лет назад. Что будет через век-другой, я и подумать не могу. Победы не заметят. Или произойдет чудо и Галактика изменится.
   Борьба… даже ты, посвятивший ей всю жизнь, не хочешь в ней прожить остаток лет. А что другие?
   Почему на Изолии не бывает бурь… тебе ли задавать такой вопрос?
   Да тебя всю жизнь окружает гробовая тишина. Ты даже плакать не смог научиться, вояка. А ведь в детстве все умеют плакать, ты вот разучился, а вернуть это умение не смог.
   Эх, ты…
   – Смотрите, дядя Вано.
   Метрах в пятидесяти от нас по воде шла молодая женщина. Обострившимся зрением я мгновенно разглядел каждую чёрточку сверкающей на солнце фигуры. Маленькие, обутые в сандалии ступни едва касались воды. Стройные ноги, широкие бедра, волосы, развевающиеся на легком ветру. Тонкие запястья парили в воздухе, повторяя очертания колышущихся под ними волн. На ней была накинута лишь короткая пелеринка из полупрозрачной тонкой ткани, едва прикрывающая налитую молоком грудь. Да, он отчетливо понял, что она не так давно, может, дней двадцать назад, родила ребенка. Ещё слегка округлый живот эффектно выглядывает из-под кокетливо колышущейся ткани, вокруг сосков темнеют пятна проступившей влаги. И глаза. Пронзительно голубые. Она вся была воплощенным материнством.
   – Лебёдушка плывёт…
   – Что? – я засмотрелся и не расслышал.
   – Я говорю, вот ради таких картин и стоит жить.
   – Да. Что ни говори, есть на свете вещи, которые ценишь просто за факт их существования, просто так, безо всяких собственнических замашек. Любя и всё.
   Дядя Вано усмехнулся, похлопав меня по плечу.
   – А как у самого-то на личном фронте? Поди присмотрел себе эдакую чаровницу?
   – Да вот и нет, не угадал. Я и с женщиной-то в последний раз был не помню когда, а уж про любовь и думать не вспоминал. Жизнь такая.
   – Ой, Рэд, не говори мне про жизнь! Она вот какая – чего просишь, то, в конце концов, и получаешь. Вот скажи честно, готов?
   – Теперь даже не знаю, то есть… не знаю. Честное слово.
   – Да уж… значит, скоро будешь готов. С тобой явно что-то произошло, что-то более глубокое, чем ты мне хочешь рассказать, после такого человек меняется.
   – Быть может, да только мне вот что горько… Почему нужно было обязательно этому произойти, чтобы я понял? Почему только так?!!
   Дядя Вано ответил не сразу.
   – Загадки твои мне всё равно не понять. А гадать – что толку.
   – Не могу. Мне об этом нужно рассказать, но не тебе, дядя Вано, и на два подхода у меня не хватит сил. А говорить надо искренне, иначе всё прахом.
   – А ты всё продолжаешь надеяться…
   – Да. Надеюсь. Но, в любом случае, завтра улечу. Будь как будет.
   Уже вечерело.
   Дядя Вано на прощание ободряюще похлопал меня по плечу. Я уже отвязывал лодку, когда он произнёс:
   – А ведь это шла моя правнучка, и она даже не знает, что я – это я. Так тоже бывает. Галактика становится мельче песчинки.
   – Да?
   – Угу.
   Легко оттолкнувшись от поросшей водорослями сваи, я прощально махнул рукой.
   – Может, больше и не свидимся, дядя Вано.
   Лодка тихонько покачивалась на волнах.
   – Всяко бывает…
   Мне показалось, что его лицо погрустнело. Он всё понял. И попрощался.

   Всем Крыльям. Говорит Капитан Алохаи. Начинаем действия в завершающей фазе, план отхода пересылается прямыми пакетами, приступаем по сигналу, проконтролируйте получение данных.
   Он немного помолчал, раздумывая, не добавит ли ещё пару слов, но передумал.
   Конец связи.
   Всё. Кончено. Джон, ожидая зеленых сигналов системы оповещения, вывел на обзорную виртпанель собственное изображение. Насупленное, грозное и непоколебимое. Таким его видят парни во время сражения. В том было что-то от религиозного ритуала, отправления своего рода культа – в конце каждого сражения он, чтобы тщательно удалить эту приставшую к лицу маску, подолгу всматривался в незнакомого ему человека, роль которого ему поневоле приходилось играть. Не скажешь, что это жёсткое выражение лица было ему неприятно… просто это был не он.
   Напряжённые черты, словно из камня вытесаны, сдвинутые брови, стеклянные глаза, чуть оскаленный рот и глубокая складка на лбу. Попробовав улыбнуться, Джон скривился от боли в затекших мышцах. И эта челюсть, сжатая так, чтобы никто, не допусти Космос, не услышал лишнего. Никто на свете не узнает, что творится у него на душе.
   Страшная, всё-таки, картина. Невероятно страшная. Продукт долгих лет яростной ломки и молчаливого потакания внутренним слабостям, лишь слегка прикрытым этой, как кажется со стороны, непробиваемой бронёй.
   На сегодня всё заканчивается. Всему приходится заканчиваться. На графиках эффективность огня неуклюже ползла вниз. Силы у парней были на исходе, и, хотя контратаки кое-где ещё удавались, не оставалось ничего умнее отступления.
   Ему ли не знать, что стоит за этими графиками…
   Время послушно мигнуло и проглотило ещё час, пролетевший, словно миг.

   Тьма тебя побери, выбирай левее, повторяю, двадцать градусов левее!
   Только этого не хватало, потерять ещё одну машину. Отступление оказалось затяжным, мы продолжали испытывать постоянные проблемы с координацией, но Отряд приходилось сворачивать всё плотнее, и всё становилось ещё хуже.
   Я резко довернул вверх и влево, заходя в хвост одному из атаковавших нас истребителей и отбросил веер его виртуальных траекторий назад своей очередью. Не лезь!
   На большее моей машины уже не хватало.
   Попытавшись вспомнить, какая это по счету атака, я понял, что более бессмысленного сейчас занятия придумать сложно. Нападение следовало за нападением, контратаки за контратаками, а я оставался… чем угодно, только не прежним полузабытым уже человеком, переставая обращать внимание на какие бы то ни было детали. Операция длилась уже более суток, за это время я и мой штурмовик трижды заслужили хороший отдых. Это как минимум. Лучше сразу лазарет и ремонтный бокс.
   Всё произошло именно в тот момент, я это помню с отчетливостью, достойной лучшего применения.
   Хаотичный бег мыслей разом встал, наткнувшись на непреодолимую преграду. Это было как удар о стену. С разбегу. Лбом. В углу панели, в строке состояния горели, корчились, переливались, сияли мертвенным голубовато-зеленым светом похожие на клубок насекомых, извилистые, скользкие и, вместе с тем, колючие… мета-символы Содружества Галактик. На всех частотах и по всем каналам разверзлась бездна мрака – приборы оборвали своё мерное бормотание. К планете летел, нёсся, проламывался сквозь пространство сигнал. Нет, он ещё только приближался, а руны уже кричали об информации высшего приоритета.
   Летела, неслась, проламывалась сквозь пространство гранёным лезвием Песня глубин. То пело само жёсткое, шершавое и неживое нутро Вселенной. Галактика хрипела, забившись в истерике, символы рун разлились по всему сознанию, растягивая секунду в локальную бесконечность, затопляя тебя, уводя…
   …на границе зсм системы силами космофлота галактики птерикс ведется бой огневая мощь недостаточна для эффективного блокирования возможность успешной высадки десанта на планету в таком случае враг сможет продержаться на орбите необходимое время для уничтожения всех соединений легиона ваш шанс не дать им плацдарма для закрепления уничтожьте планетарную колонию врага любой ценой до прибытия регулярных сил если успех тогда полетаем высшая честь умереть сделав всё возможное для победы сделайте это больше песен не будет прорываюсь к вам во имя совета вечных и во славу жизни вперёд соорн-инфарх сиерика воин симах-нуари регулярный флот галактики птерикс…
   Песня стихала, угасая на задворках сознания, распадаясь на атомы и кварки, впитываясь в сознание целиком, до последней ноты. Скорбь, упорство, любовь, ненависть, страх, смелость… Все человеческие чувства, которые только бывают на этом свете, захлестнули меня ураганным потоком. Словно энергозаряд взорвался у меня в черепе, осколки его рванулись по нервам, сводя судорогой мысли и дробя кости. Я закричал, пытаясь неподвижными, беспомощными руками вынуть это из меня, только бы оно замолчало.
   Так я потом вспоминал.
   Но мне не дали. Какая-то иная сила пробудилась вместо меня. Будто новорожденный великан с восторгом посмотрел на этот мир и вдруг осознал правила игры, в которую ему предложили сыграть. Что это за великан, как он здесь оказался, нам не дано было знать, да мы и не задумывались. Разбуженное небесным гостем море огня уже захлёстывало наше сознание. Наше общее сознание. Ибо слово «я» мне пришлось забыть, как и всю свою былую жизнь.
   Словно демоны смерти, мёртвой хваткой уцепившись за капитанские машины, мы ворвались в передовые ряды преследовавшего нас вражеского строя. Вокруг меня рушился мир. Дальше четко помню только одно – индикатор расхода мощности уже за красной чертой. И рёв генераторов. Гневный рёв.

   Пикунок сидел, сжавшись в комок, около своей норы и мечтал. Чего не помечтать, когда в желудке приятная тяжесть первого завтрака, правый бок нежится под первыми лучами Небесного Огня, а шкурка у тебя до того тёплая, густая и прекрасно вычищенная, что не страшны тебе ни северный ветер, ни промозглая сырость талого снега. Пикунок огляделся по сторонам и сощурился от удовольствия. Изумрудная травинка, торчащая из-под снега, тихонько колебалась под куполом почти такого же ярко-зелёного неба. Сглаженность линий сугробов, источенных ветрами за долгую и не очень снежную зиму, чёткая дорожка, протоптанная им, Пикунком, до обильных закромов, и его личный знак, перо странной птицы Сыок, основательно, как он любил, вкопанное у входа в норку.
   Всё было мило, привычно и уютно.
   Мечтал он о настоящем лете, когда снег истончится, станет тяжёлым и плотным, а с южной стороны сыпучим и хрупким, тогда из-под земли полезут такие вкусные и ещё сонные червячки. Тогда снова можно будет копать норы, хранилища… детскую он планировал построить ещё в позапрошлом году, да как-то было недосуг. Теперь он этим точно займется, противного соседа осенью залило и тот умер, даже не сумев выбраться из своих бездарных хором, теперь Пикунка никто не будет отвлекать от главной цели: построить спальню для будущей жены, ту самую детскую, ещё пару амбаров про запас, и тогда… Пикунок, повизгивая, принялся мечтать о той толстенькой самочке, что, как ему показалось, была вполне благосклонна к нему в прошлом году. Теперь она вошла в возраст, теперь ей не устоять против его очарования.
   Нет, как, всё-таки, хорошо!
   Или нет?
   Пикунок почему-то неожиданно забеспокоился. Что-то вползало в его мирок, что-то новое. Странное. Непонятное. Страшное. Что это такое, Пикунок никак не мог понять, его жизненный опыт не распространялся дальше ближайшего холма, трудно маленькому пушистому, лишь малой толикой разумному зверьку осознать окружающий мир.
   А диссонансная нота уже звучала.
   Повинуясь внезапному наитию Пикунок встал на задние лапки и задрал мордочку кверху, чего никогда в жизни не делал. Глаза его удивленно заморгали, силясь понять. Посреди белого дня в небе зажглась звезда.
   Нет! Это была не звезда, звёзд не бывает днём! Нечто, огромное и ужасное, на чудовищной скорости неслось прямо на него!!!
   Секунду зверёк смотрел на охваченный огнём шар. Низкий гул уже заполнил всё вокруг, закладывая уши, останавливая мысли, становясь нестерпимым.
   Бежать. Скорее бежать! Юркнув в норку, Пикунок сделал то, что он всегда делал в случае опасности. Он ловко засыпал лаз и помчался по сложной системе подземных ходов в сторону секретного выхода, туда, в сторону северного холма. Пикунок бежал изо всех сил, он в жизни так не бегал.
   Но не успел.
   Он просто не мог успеть.
   Почва затряслась, посыпались камни с потолка, да ещё промороженная земля под лапами стала вдруг горячей и влажной. Захлюпало, и стало душно.
   Закрыв в страхе глаза, Пикунок прижался к стене лаза. Он, наконец, всё понял.
   Старики говаривали, что недра небесных хлябей населены ангелами мщения, и время от времени они приходят сюда за теми, кто не угодил вышним силам.
   И тогда он закричал во весь свой слабеющий голос:
   – Почему я?
   Но ему никто не ответил, раздался тяжкий грохот, удар и наступила полная тишина.
   «Почему я…», – шепотом молил Пикунок, но напрасно, невидимая сила уже пронзала его хрупкое тельце. Посмотрев на лапки, которыми он утирал бесполезные слёзы, зверек увидел, что они все в крови. Жутко запульсировало в голове, кровь уже хлестала из носа, рот заполнился едкой слюной, мысли стали путаться.
   Пикунок издал последний визг и завалился набок. Его задняя лапка в последний раз дрогнула и застыла.
   Навалился мрак.
   «За что… за что… за…»
   Жизнь покинула его тело.
   А костёр адского пламени уже пел погребальную песнь над могилой неведомого существа, приведшего сюда собственную смерть.

   Покореженный штурмовик сильно кренило на левый борт, так и не отстрелившаяся орудийная установка продолжала раз за разом с ужасающей силой бить в борт машины. Всё вокруг содрогалось, но я как сквозь сон продолжал орать бортовому церебру, надеясь лишь на то, что хоть он не сошёл с ума в этой передряге.
   Если постараться, то можно вспомнить, как ещё какой-нибудь час назад меня продолжало интересовать, что я, где я… смешно. В настоящий момент все мои интересы были сфокусированы на одном:
   – Церебр! – орал я. – Курс!!! Держать курс!!!
   Нос «Баньши», вернее то, что от него осталось, мучительно и косо заходило на столб жирного чёрного дыма, вяло вываливающего из-за горизонта.
   П-поверхность б-близк… возможн-но… – вдруг откликнулся церебр.
   Всё-таки жив, собака.
   – Плевать!!! Курс, держать курс!!!
   Что-то добела раскаленное промелькнуло слева. Ой! Поля же… Хотя, идиот, какие у тебя теперь поля.
   Враг – плевать, топливо – плевать!
   Выполнить свой долг, последнее, что у меня осталось. Помочь Капитанам.
   И опять я, с упорством бульдога, повисшего на ухе тигра, все пёр и пёр, презрев всё, на этот дым… Хоть снег больше не шёл, ведь сетка наведения осталась в далёком прошлом, внешние рецепторы работают, хоть какое-то представление о происходящем получаешь, а не то уже бы лежал на грунте кучкой коптящих обломков. Хоть бы наведение… А зачем мне наведение? Огневой всё равно не осталось.
   – Курс, твою душу мать, – устало выругался я, – держи… курс…
   И, подстегиваемый таким образом, церебр выдюжил. Выжимая последние соки из умирающего генератора, доковылял до чёрного выжженного круга среди покрытых снегом, а местами коптящих корпусов какого-то промышленного объекта. Дрожь, пронизывающая машину, возросла уже до опасного предела, так что, прижимая ладонью последний функционирующий сектор на сенспанели, я почувствовал наконец толику облегчения.
   Катапультирование! – почему-то очень внятно произнёс напоследок синтезированный голос церебра.
   Удар в спину с жутким скрежетом вырвал меня из гнезда, в котором я покоился с самого момента старта на старой Базе. Что-то сработало нештатно, вокруг меня замелькало искромсанное «мясо» моего штурмовика, но я был цел и спокойно летел по дуге чуть в сторону от места будущей жёсткой посадки. Чего ещё желать.
   Наконец-то. Полная свобода, радость движений и нормально функционирующий «защитник». Чтобы оценить это богатство, нужно увидеть своими глазами, как твой штурмовик начисто срезает огромный заснеженный холм в паре километров от тебя. Отлетался, бандит, усмехнулся я. Тогда мне подобная мысль показалась презабавной.
   Я легко вернул себе в полёте ориентацию, мягко спружинив на четыре точки. Не очень эстетично, зато меньше нагрузка на экзоскелет. Одно движение, и вот я уже стою на твердом грунте. Не желающий таять местный снег мягко скрипнул под широкими ступнями. От умиротворённости звука отчаянно защипало в носу. Я, видимо, окончательно отвык слышать что бы то ни было, кроме грохота, рёва, визга и крика.
   Настроение подскочило до неведомых высот, и я тут же буквально вприпрыжку понесся к Капитанам, туда, где на краю покрытого сажей пятна были видны остовы их машин.
   Ещё больше я обрадовался, увидев следы чужого «защитника», ведущие в сторону одного из ближайших ангаров. Следы странные, слишком глубокие – даже скрытый под не убранным снегом бетон был заметно продавлен. Что это у Капитана такой «защитник» тяжелый, почти как у бронепехов. И где Второй?
   Ничего. Теперь найдётся. Самое плохое позади. Прорвёмся.
   В совсем уже приподнятом настроении я ворвался под крышу огромного пустого здания, и…
   Сердце оборвалось, крик радости замер на губах, а желудок судорожно дёрнулся вниз.
   Только теперь я сообразил, что значили те глубокие следы.
   «Защитник» Капитана Ковальского держал на вытянутых руках то, что осталось от Капитана Алохаи. Ног не было, одна из армированных «рук» держалась на остатках изжёванного экзоскелета. Чудовищная вмятина на груди обнажала покромсанные куски биосьюта.
   Капала кровь пополам с биотехническим гелем.
   Малые манипуляторы осторожно освобождали то, что осталось, от мёртвого уже н-фазного хлама. Сверкнула пика нейтринного конуса и деформированная бронеплита упала на покрытый изморозью пластик.
   Как же так.

   Джон умирал.
   Я сумел при помощи Отрядного извлечь его из остатков «защитника», обработанные лазерным коагулятором ткани перестали кровить, но толку всё равно было мало. Отказывали почки, печень, на очереди было сердце, сорванное не вовремя насытившей ткани химией. Микронасосы в центральной кровеносной продолжали поддерживать насыщение крупных органов залитой фторорганикой кровью, но долго ему так не протянуть. Нужен госпитальный бокс и, я подумал об этом без привычного содрогания, регенерационный саркофаг. Который остался где-то там, далеко, и между ним и нами троими лежала тысяча километров чужой земли.
   – Джон, ты будешь жить, запомни это.
   Он словно нехотя повернул ко мне голову. Посмотрел, не говоря ни слова. Откуда у него эти страшные морщины? Кожа стала словно прозрачный пергамент, синева просвечивает, каждая жилка как на ладони. Взор оставался ясен, но на дне глаз уже зияла отрешенность. Если бы можно было хотя бы перенести Джона подальше от этой кошмарной окровавленной кляксы на снегу.
   – Рэд, мне же видны отчёты… Организм разваливается, я сам чувствую это. Пытаюсь завести хотя бы одну почку, да и стимуляторы ещё работают, но… у нас мало времени, Рэд.
   На лбу Джона напряглась жилка, и у меня в тот миг отчаянно защемило сердце – его боль отчетливо чувствовалась даже через разделяющие нас сантиметры. Слишком долгое время мы старались быть одним целым, слишком часто эта незримая связь спасала наши и не только наши жизни. Даже теперь у меня, нового, незнакомого, не хватало сил её оборвать. Он снова закашлялся, выплёвывая красную росу на измочаленные оболочки мёртвого биосьюта. Начался распад сосудов лёгких.
   – Зачем ты в это ввязался, Рэд?
   – Не болтай чепухи, я должен был тебя вытащить, мы с Отрядным тебя доставим на Базу, всё будет хорошо.
   Он покачал головой. Хорошо покачал, энергично.
   – Я не о сегодняшней передряге. Я о Десанте. Это была ошибка, Рэд, ещё там, на Аракоре.
   – Сейчас не время вспоминать какие-то…
   – Помолчи, Рэд, сейчас моё время говорить.
   Я заткнулся.
   – Слушай меня, Капитан. Ради памяти всего, что тебе дорого, уходи из Десанта как можно быстрее, пока не стало поздно, – единственная уцелевшая рука с неожиданной силой вцепилась мне в рукав, голос его стал горячечным, возбужденным. – Формально ты не имеешь права больше командовать Легионом в одиночку. Максимум – до переформирования. После всего сегодняшнего с этим вопрос не станет. Тебя переведут… позовут в Верховное Командование, дадут Майора, а там… ты не можешь чувствовать это сам, а я видел, видел всё это время, эти твои голоса… Тебя уведёт, куда не пожелаешь и врагу. Беги отсюда. Воевать должны молодые. Старики должны думать о доме. Здесь тебе не место. И никогда места не было. Умоляю, не плыви по течению, ты можешь бороться с собой, верь мне.
   Я не понимал.
   То есть, чувствовал, что это не горячечный бред, что это важно для меня, но всё равно не понимал. Я смотрел на Джона, будто впервые его видел.
   А он всё твердил:
   – Тебя всегда заставляли поступать так, как следует. Память, товарищи, обстоятельства, наша дурацкая Эпоха и твой долг перед Пентаррой. Без них тебя бы здесь не было.
   Показалось, будто меня ударили по лицу. Джон не должен был напоминать мне о том, что привело меня под эти чужие небеса. Но он посчитал это нужным. Что же ты хочешь сказать, старый друг?
   Склонив голову, я молчал и ждал. Надеясь только на то, что мои мысли не отражаются на лице. Не знаю почему, но мне стало стыдно. И очень, очень горько.
   – Жил-был мальчик, который любил искусственные леса родного мира, каким он его знал, любил космос, который делал его свободным, и не любил огромные города, которые пускали его в этот космос, а ещё он любил девочку. Так вот. Когда она умерла, он тоже предпочёл умереть, а его бренные останки принялись зачем-то мстить за свою поруганную душу. Случалось, что он получал шанс возродиться, снова стать человеком, но он каждый раз предпочитал гнить заживо. Друзья… у него они были, настоящие, на век, да только откуда им было знать, что мальчик тот уже всего лишь древний гниющий остов, страдающая память, наделённая к тому же привычкой разговаривать сама с собой. А может, знали они всё, да только предпочитали не замечать. Оставлять, как есть, не трогать товарища. И получалось, что их стараниями было то тело обглодано до состояния голого сухого скелета, только и способного, что воевать и воевать…
   Джон замолчал, судорожно хватая ртом воздух.
   – Рэд. Ты талантливый человек, прирожденный боец… да вот только, кроме талантов, у человека должна быть цель, прости меня, что я так и не сумел за все эти годы подсказать. Рэдди, тебя давно так никто не называл, пойми, душа может перевоплотиться, только если похоронено тело. Я понял это после гибели Юли. Сколько ни сражайся с врагом, которого нет, ты будешь воевать только с собой. Используя все свои таланты. А нужна-то какая-то малость, проститься с прошлым.
   Ощутив на «коже» своего биосьюта холодную окровавленную ладонь Джона, я невольно вздрогнул. Оказалось, я уже долгую минуту смотрю куда-то в сторону.
   – Дай мне ту эрвэграфию, Рэд. Дай мне её.
   Могучая, но неразумная сила молодого планетарного интеллекта поставила эксперимент, он удался, сорр! Капитан, во имя всего того, что ты сам помнишь, уничтожь её. Прямо сейчас, я знаю, она всегда у тебя с собой.
   Он это сказал?!! Да нет же, он молчал. Лишь хватал ртом воздух да напряженно старался удержать расползающееся сознание.
   Нет, мне показалось! Показалось же!!!
   Я содрогнулся. Оля. Моя Оля. Оленька…
   Я так люблю любоваться тобой пустыми вечерами.
   Я так люблю тебя. До сих пор.
   – Ты сходишь с ума, Рэд.
   – Не могу. Джон, честное слово, не могу, – тихо сказал я.
   – Ради меня, ради нашей дружбы.
   – Нет.
   – Ради самого себя!!! – я отвел глаза.
   – Тогда ради неё. Скажи, она хотела бы остаться такой, продолжать жить вот так?
   Моя рука дрожала, словно от огромного напряжения, я неловко достал из нагрудного контейнера тонкую пластинку, казавшуюся всегда совершенно чужой в этих огромных сверкающих броневых ладонях.
   Медленнее, чем хотел, но так быстро, как только мог, я поднес эрвэграфию к глазам. До последней черточки знакомое лицо. Она грустно улыбалась. Как всегда. «Будь ты проклят…» – отчетливо подумал я. К кому я обращался? Не понимаю до сих пор. Сейчас я сказал бы, что к Первому, но тогда…
   Не помню.
   – Вы всю жизнь мстили, Капитан Ковальский, за очередную планету, за Олю, за Юлю, за Пентарру, за Исили, за ребят, за Капитанов, за Легион, за Альфу, даже иногда за всё Человечество разом. Не желаете прекратить тратить свою жизнь на бесполезные метания?
   Сарказм… В этом горячечном шёпоте он был еле слышен, но бил сильнее всего.
   – Месть разрушает душу, Рэд, такова человеческая природа, так построено наше сознание. Без исключений. Хотя есть одно единственное – ты не желаешь отомстить самому себе?
   – Себе?
   Я ничего не понимал тогда, дурак, но всё же…
   – Да, себе.
   – За что?!! За кого?
   – Да за себя. Ты знаешь, Юля… она была умница, она ещё тогда, после Элдории всё поняла. И тоже хотела убежать по-своему, но тоже не сумела, несмотря на всю ту радость, на семейное счастье, несмотря на принятые решения. А я её тогда не понял. Глупый был. Теперь умнее. Да вот, её нет. И я…
   – Джон…
   – Подожди, ты ещё успеешь поспорить… сам с собой. Больше будет не с кем… Я скажу последнее. Как ты думаешь, Оля смогла бы любить тебя вот таким? Посмотри на себя сегодняшнего.
   И всё же я сделал тогда правильный выбор. Если бы не проклятая судьба, я выполнил бы его последнее пожелание. Не его вина, он был человек. А я – ещё нет.
   Он всё смотрел мне в глаза. Пристально-пристально. А у меня в голове сверкали блицами какие-то странные воспоминания… белки-эйси, дом в лесу, а ещё – озеро. Откуда такие?
   В наступившей тишине сверкнула в ладони искра голубого пламени, уничтожив то, что там было. Без следа.
   Но ничего я не понял, только почувствовал вдруг, что поступил правильно. Всё-таки правильно.
   – Я рад за тебя.
   Почему голос Джона вдруг сделался таким слабым?
   – Отрядный знает, как там дела? – он кивнул в сторону грузной фигуры десантного «защитника», старательно, раз за разом, оглядывающего окрестности.
   – Нет. Он тоже не знает. И сетки нет.
   – Жаль, – голос Джона стихал, он терял последние силы. Я почувствовал, что он уходит, наклонился над ним, коснулся ладонью его щеки. Я только позже понял, что плачу. – Будь счастлив, Рэд, и не поминай лихом. И вот что… передай Лиане, что её отец в последний момент сильно поумнел. И запомни… бросай службу… если вернёшься… не опозд…
   Внутренний свет гас и гас, а потом глаза Джона стали как стекло – спокойные и неживые. В обеих Галактиках у меня оставался только один по-настоящему близкий человек. И теперь его не стало. Не стало. Новое слово. Кажется, впервые я думаю о смерти, как об исчезновении.
   Забыв, что на меня смотрит Отрядный, я впервые после своей первой смерти на Пентарре сумел по-настоящему заплакать. А казалось, совсем разучился.

   Каким огромным и пустым теперь казался этот дом, в нём уже не было тихих разговоров заполночь, в нём не было восторженных декламаций, шутливых кулачных боев, в которых мы всегда торжественно проигрывали. И споров до хрипоты, в которых мы проигрывать отнюдь не желали, тоже уже никогда не слышать этим стенам. Домик был предназначен для встреч старых друзей, для вина, иногда для сигар, очень часто для праздничных пирогов и почти никогда для утирания носов заблудшим Творцам.
   Их сюда не пускали.
   А теперь… я пробыл в тот, последний, раз на Изолии Великой очень недолго, но уже начал тяготиться нашим маленьким домиком. Усилиями ли Лианы, моим ли «разговором» с хорошим, в общем-то, человеком Симеоном, неважно, главное – никто под эту розовую крышу так и не пришёл. Мои вещи, присланные службами космопорта, так и остались лежать, не распакованные, в прихожей. Я даже камин не нашел в себе сил разжечь, хотя ведь почти мечтал об этом, пока летел сюда. Вот и поспорь со своими собственными ощущениями… Тоска.
   А время, сколь ни медленно оно ползет, но остановиться не может. Я для себя решил, что отправлюсь полуденным рейсом на Пересадочную, а там, как получится. Собственно, меня больше ничего не задерживало, да только… просто хотелось посидеть в последний раз.
   Я поймал себя на том, что уже долгое время неотрывно смотрю на большую эрвэграфию, что висела в архаичной лакированной деревянной рамочке на противоположной стене. На ней трое молодых улыбающихся людей в парадной форме Службы Планетарного Контроля стояли, обнявшись, у трапа шлюпки. На их лицах была написана уверенность за человечество, горделивая осанка выдавала пройденную кропотливую подготовку, а дружеские жесты наглядно демонстрировали, каким сплочённым всегда был Манипул «Катрад». Остался ли он таким до конца? Не мне судить. Но вот то, что уверенность в бесконечности отпущенных нам сил куда-то делась за последние десятилетия, это мне объяснять не требовалось.
   Откуда на моём лице такая улыбка? Вот этого я понять не мог, сколько себя помню, всё время одно и тоже: «Рэд, посмотри мне в глаза», «Рэд, ты плохо спишь»… Неужели я мог хоть иногда быть и таким? В этом случае, может, и есть у меня шанс осилить то, о чём мне говорил Джон?
   Ничегошеньки я в этой жизни не понимаю. И кто сказал, что с возрастом это проходит.
   Поднявшись из кресла, освещенного лишь маленьким ночником, я подошел к окну, распахнутому в ночь.
   Вокруг в воздухе было полно громадных светляков, они носились по небу, внося в картину и без того шикарного изолийского неба какой-то странный, потусторонний штрих. Я глядел вверх и размышлял, как вообще можно подумать, стоя вот так, под куполом носящихся как попало мерцающих огней, что некоторые из них – целые миры, что там есть таинственные древние цивилизации и дикие племена. Скорее уж тебе придут в голову мысли вроде тех, что я столько раз слышал на этой сумасшедшей планете. Нет, всё-таки, смешные ребята – Творцы. Небесный огонь, танец всемирного Хаоса… материализм не в чести среди людей, стремящихся только к одному – играть чужими чувствами. Одно время мы попросту не понимали друг друга, как на разных языках говорили, только потом, когда прошло несколько лет, когда уже начала подрастать Лиана, я понял. Или думал, что понял.
   Впрочем, как обычно.
   Самое странное в этой истории было то, что родители Юли действительно были Творцами, не очень видными, но всё же… Лиана показала, что это именно так, все говорили, что она и характером, и повадками очень походила на бабушку, и совершенно не была похожа ни на отца, ни на мать. Ох уж эти её штучки, которые она начала выделывать, даже ещё не поступив в учебный центр первой ступени, на них просто нельзя было спокойно реагировать.
   Ладно Юля, уж что-что, а шлепнуть расшалившуюся дочурку она могла – Лиана уважала мать и строгости с её стороны воспринимала совершенно спокойно. Но вот мы с Джоном… рёву и обид было таких, что оставалось только опустить руки и предаваться тому, что Юля называла «распустили ребенка до невозможности».
   Я вздохнул и невольно улыбнулся. Вспомнился тот случай, когда в двенадцатилетнем возрасте Лиана вдруг вообразила, что влюбилась в меня. Да, неделька была ещё та. В итоге ребёнок передумал, но мы все извелись страшно. Что ни говори, они втроём были очень счастливой семьей, пусть и нечасто виделись, это потом всё пошло наперекосяк, а я даже толком не понял, с чего все началось. Но вспомнить было о чём, это было почти моё счастье, почти моя радость. Не смог ничего создать сам, порадуйся за другого.
   Ох, Лиана, Лиана, зачем же ты меня огорчаешь.
   Странности моей дурацкой памяти… Ведь я видел, как ты маленькой глядела на отца, когда мы приезжали в отпуск. Я же помню, и каким взглядом ты провожала Юлю в её первый с нами поход после твоего рождения. Я всё помню. Это последнее проклятие, что мне осталось от былого.
   Закрыв резким движением окно, я собирался снова сесть в кресло, но замер, различив в окружающем полумраке светлую фигуру.
   Некоторое время мы просто стояли и молчали, я даже не решался перевести зрение в ночной режим, просто не желал видеть то, чего она сама не хотела показать. Это было данью всем тем долгим годам почти моего счастья, как можно иначе? Если бы она тогда просто взяла и ушла, ничего так и не сказав, даже в таком случае я бы её не стал задерживать. Ни словом, ни жестом. Тот визит в «Глобус» был моей ошибкой.
   Но мне повезло, стена, незримо разделявшая нас, разом рухнула, испарилась, пропала, унося с собой отчужденность и обиду. Всё стало на свои места, когда она жалобно всхлипнула. Не прошло и мгновения, как я уже чувствовал её острые кулачки, упёртые мне в грудь, она сжалась в комок и отчаянно ревела в голос, всхлипывая и содрогаясь всем телом. Я легонько прижал её к себе, коснувшись щекой вздрагивающей макушки. Я знал, помнил, какое у неё в этот момент должно быть обиженное лицо, с опущенной нижней губой и каплей слёз, свисающей с носа.
   Когда мне показалось, что моя рубаха уже отсырела достаточно, я взял маленькую разноцветную головку в ладони и повернул к свету. Её зареванное лицо мне больше нравилось, нежели та бледность и круги под глазами в «Глобусе». И эти большие зеленые глаза, ставшие от слез словно бездонными.
   – Рэд, дядя Рэд… мне так плохо…
   – Плачь, девочка, даже вам, Творцам, это нужно – плакать. Без этого… никак.
   – Самое страшное… это одиночество, столько людей вокруг, близких и не очень, но все они – не те. Все эти разговоры… они начали шушукаться по углам, только пришло сообщение. Я наорала на них, я говорила чудовищные вещи… только бы они прекратили, только бы перестали. Даже слово с них взяла – молчать.
   – А когда приехал я, ты решила сыграть маленькую камерную пьесу.
   Она наконец открыла глаза и посмотрела на меня. Удивленно.
   – Это только так говорится, что я ничего не понимаю в психологии Творцов. Ой, девочка… Прости меня, что я вообще приехал, если бы я знал, как много огорчений это тебе принесёт, я бы ограничился письмом. Большим, правильным, хорошим письмом, даже забыл бы про обещание твоему отцу. Письмом, которое ты бы просто не стала открывать.
   Она снова обняла меня, я почувствовал её ладонь, гладящую меня по плечу.
   – Не обижай меня, дядя Рэд… ты же знаешь, что твой приезд для меня всегда в радость, помнишь тот разговор в лесу?
   Ещё бы мне не помнить. А ведь я о нём, честно-честно, никому так и не рассказал, сколько меня ни расспрашивала Юля.
   – Папа…
   – Ему повезло, он успел перед смертью сказать мне пару слов. Нечасто так выходит.
   – Это было что-то личное?
   – О, те слова мне не очень понравились, но я им последовал, не нашлось сил идти наперекор единственному другу.
   – Почему, Рэд… почему так? – глаза Лианы уже почти высохли, она приходила в себя. На место отчаяния приходила тихая грусть, которая была гораздо плодотворнее, как сказала бы мне сама Лиана.
   – Это просто был наш выбор, и злая случайность, что твои родители ушли раньше меня. И я бы с удовольствием поменялся с любым из них местами. Живым тяжелее мёртвых. Они ещё есть, а мёртвых уже нет. Знаешь, твой папа просил передать, что он сильно поумнел.
   Лиана задумывалась, переваривая.
   – А ты, дядя Рэд?
   Я улыбнулся.
   – И я тоже… поумнел. Ты знаешь, Лиана, я сегодня улечу, и меня долго не будет. Очень долго. И поэтому, знаешь…
   Я замялся. Как она отреагирует?
   – Что, дядя Рэд?
   – Тебе надо будет разобрать этот дом. Ни твоей матери, ни твоему отцу не понравилось бы, что в их честь стоит посреди Изолии Великой подобный склеп. Я же вижу, ты тут не живёшь. Раз в году заглядываешь, и только.
   Она смотрела на меня таким серьезным взглядом, который трудно ожидать от Творца, тем более – в её возрасте. Даже при всех обстоятельствах. Потом, почему-то снова взяла в руки мою ладонь и прижала к щеке. Зажмурилась. Подождала. Открыла глаза и прошептала.
   – Хорошо. Я понимаю. Но ты мне должен рассказать о них всё. Это несправедливо, что я, их дочь, знаю о родителях меньше тебя, – она жестом оборвала мои поспешные возражения. – И потом, если тебя долго не будет, – тут я понял, что она догадывается, насколько долго, – лучше это сделать сегодня.
   Я покосился на индикатор хронометра. И кивнул.
   – Ты любил мою маму, дядя Рэд?
   Тот вечер был долог, очень долог, мы сидели вдвоем на старом диване. Обнявшись. Разговаривали. Нам обоим много чего было вспомнить. Несколько раз мы вновь принимались плакать, много раз – смеяться.
   Для меня воспоминания всегда были чем-то, находящимся за пределами сознания, такие вот посиделки, когда легко и просто делишься мыслями, как с самим собой. Вы можете вспомнить, о чём думали, когда, наконец, выходили из тёмной комнаты, где просидели долгое время? Посиди как-нибудь час-другой перед зеркалом, не отрываясь, тогда ты просто перестаёшь видеть себя, ты растворяешься в этом серебристом незримом мареве…
   Когда мы вдруг поняли, что уже не можем говорить, она поднялась, оглянулась так удивленно, словно не могла понять, где она. Повернулась снова ко мне.
   – Дядя Рэд, зав… то есть, уже сегодня в «Глобусе» будет Генеральная Репетиция, и…
   Она неловко двинула рукой, описав в воздухе какую-то судорожную кривую. Она всегда делала так, когда не могла точно передать мысль. Не любила недосказанности. Такая вся.
   – И?
   – Я хотела когда-то, чтобы на ней хоть раз побывал папа. Ты придёшь… вместо него? У тебя есть на это время?
   Я останусь здесь ещё на несколько часов, акцент на последнем слове говорил достаточно. Мы поняли друг друга. Значит, и поговорили не зря. Я по-прежнему был поднятой из могилы тенью её родителей, невелика роль, пусть же она поймет, где верх, а где низ в этом новом, перевёрнутом мире. Надеюсь, мне удалось ей показать правильное направление.
   Мы распрощались именно так, как мне хотелось. Лиана просто сказала: «До свиданья, дядя Рэд», а я просто долго стоял под Глупым Деревом, это Лиана когда-то его так назвала, и махал ей вслед платочком.

   Капитан Ковальский уже три часа неподвижно сидел на одном месте, даже головой ни разу не повел. Подле него стояла капсула, которую я выломал из покореженного гнезда под брюхом у одного из «Ксерксов». Мне тогда казалось, что смерть Капитана Алохаи стала для нас обоих чем-то большим, нежели просто смертью боевого товарища, даже не просто личной трагедией.
   И Капитан Ковальский был очень плох.
   Лицо его было бледным до синевы, губы нервно сжаты, какой-то нездоровый тёмный свет в глазах. Не свет жажды мщения, как казалось вначале, а свет озарения.
   Капитан смотрел вперёд себя и не видел ничего. Даже когда я пару раз подходил к нему, он даже глаз не подымал, витая где-то очень далеко.
   Пришла в голову мысль, что я толком ничего не знаю об этом человеке, которого уважаю, даже боготворю как командира, но впервые вижу в нём не военного, а просто человека. Когда я впоследствии встретил его, бесконечно изменившегося, на Ню-Файри, то даже тогда это не стало для меня настолько удивительным открытием. Хотя почему, сам не понимаю. Странная это была пара, достойная, но странная.
   Мрачный, даже угрюмый, Капитан Ковальский мог быть очень чутким и терпеливым, когда ты что-то делал не так, а весельчак и, вообще, глубоко восторженный человек Капитан Алохаи иногда замыкался, с тоской глядя по сторонам. Чувствовалось между ними нечто, связывающее их сильнее простых дружеских уз, какие были у нас с ребятами. Это был не просто Капитанский Манипул «Катрад» – это была тайная сила, способная повести в бой. Как тогда, после зова Симаха-Нуари. Это были они, других вариантов быть не могло. Вернее, кто-то один из них.
   И вот теперь эта тайна раздулась до такой степени, что полностью загородила человека, похоронила его под собой. В двух метрах от тебя на корточках сидело что-то, абсолютно на тебя не похожее. Другой природы.
   Стараясь не хмуриться даже под непроницаемым шлемом бронескафандра, я поднялся и подошел к двери ангара. Тишина. Никакого движения. Даже звуки воздушного боя, раньше то и дело долетавшие до наших ушей, теперь стали такой же историей, как и всё остальное, что было прежде. Да и не было уже, наверное, никакого боя.
   Для Белых Тигров Капитаны были отцом и матерью, неразделимое понятие, всегда вместе… и теперь уйти им придется тоже вместе – и Капитанам, и Легиону. Осталось немного. Механоиды нас найдут, чудо – что они до сих пор не отправили поисковый отряд к месту аварии. Неожиданное везение, они дали Капитанам попрощаться, не в горячке боя, а спокойно. Поговорить до конца, как редко достается Десанту такая возможность.
   Будет ещё бой, может быть, если мы окажемся в удачном положении, не один, а затем – конец. Судьба перетянула на себя руководство операцией, не позволив Капитанам воплотить свои планы в жизнь. И до чего резок был прыжок через пропасть, от чувства победы до вот этого…
   Я тогда подумал, как всё-таки странно, вот так, запросто сидеть и размышлять о том, что Легиона нет.
   Не будет уже сборов на «Инестраве-Шестом», вечеринок на Верхних Ярусах. Не будет пикника с ребятами по случаю возвращения домой, и не увижу я Ирен. А ведь хотел на ней жениться… хотя так до конца и не разобрался, люблю я её или нет, всё думал, думал… вот так вот.
   Я глянул вверх и увидел грубые конструкции перекрытий. А ещё уже никогда не будет Космоса с его сиянием огней и темными силуэтами кораблей за бортом. Галактика тоже уходила.
   Но, при всех тех мыслях, мне почему-то было очень спокойно. Это продолжалась во мне Песня Глубин… подобные удары человек просто так пережить не может, после такого он меняется, иногда навсегда. Перестарался ты, Воин из другой Галактики, гордый птах. Хотя был ли у тебя выбор, нам теперь и спасибо-то сказать тебе, судя по всему, не получится. Умно с его стороны – дать нам ещё один шанс. Я помню, никогда в жизни не забуду, как мы кинулись тогда, крича от ярости, в самую гущу врага. Щедрый подарок.
   Меня передернуло.
   Не знаю, как это должны были видеть сами Капитаны. Брр!.. Сотни и сотни горящих машин, наших ли, чужих ли – не поймёшь.
   Разверзающаяся бездна. Оскаленная маска смерти.
   Как я спокоен.
   Повернувшись к Капитану, я увидел, что он поднимается на ноги. Бронемаска «защитника» была опущена, так что выражения лица я не видел.
   – Отрядный, приготовьтесь. Приближается противник.
   Да. Точно. Группа наземных мобильных единиц уже была видна невооруженным взглядом.
   Я кивнул.
   Укрывшись в узком проходе между ангарами, мы с Капитаном Ковальским встали плечо к плечу, и принялись ждать.
   Было даже интересно наблюдать, как они ловко подбираются. Давненько я вас так близко не видел. Это бронепехи с вами «на ты», а сверху и не различишь.
   Какая цивилизация породила такое? Какая сумасшедшая воля проглядывала в этих разумных машинах?
   И, при этом, полная бессмысленность во всем. Глаз хаотично скользил по мелким деталям, ему просто не было за что зацепиться. Бред воспалённого, но, при этом, гениального сознания. Кто-то мне говорил, что в Галактике есть люди, знающие что-то о создателях механоидов, вспомнился ещё один из вечных мифов Галактики – Всадники Времени, Хранители и не решённая до сих пор даже ими Проблема Первоисточника. Всё – неправда, можно это знать… пожалуй, что можно, да только понять такое человеку не дано. Разве что Великий Галаксианин и его люди-эффекоры Ксил Эру-Ильтан на такое способны.
   Крутанув барабан ручного разрядника, я приготовился защищаться до конца.

   Ровная как стол заснеженная поверхность на сколько хватало глаз простиралась идеально круглым блюдцем, в которое налили густое белое молоко бесконечных зимних сумерек. Местное светило упряталось за горизонт, но бесконечные девственно сверкающие просторы пускали его свет в кругосветное путешествие, которому не было дела до распрей, чинимых здесь пришельцами с других миров.
   Планета не спешила прерывать свой многотысячелетний каталептический сон даже под ударами в сотни гигаджоулей энергетического эквивалента. Сотню километров в сторону, и уже кругом царит прежняя неизменная тишина и благостность.
   Планеты не умеют задумываться о собственной судьбе, их удел – инерционные витки спирали сквозь килопарсеки и миллиарды лет. То, что пришельцы были способны одним сознательным ударом навеки изменить лик планеты с девственно-белого на безжизненно-чёрный, ничего не меняло. Это их дело. Планета же… она могла подождать ещё миллиард лет, пока жизнь снова вернётся под эти небеса, у неё было много времени в запасе.
   И эта неподвижность бесконечного ожидания оказывала своё подспудное воздействие и на торопливых пришельцев. По крайней мере на тех, кто сам был живым.
   Посреди бескрайней заснеженной поверхности вздымалась в небеса громоздкая конструкция. Её самоходная платформа неслышно коснулась поверхности и торопливо принялась фиксироваться на грунте, с дымом и воем погружая буры якорей в плоть безымянной планеты.
   Планета не возражала. Пройдёт небольшой снегопад, и эти некрасивые следы сотрутся с её бледного лица, а много позже случившийся здесь язык ледника изотрёт в пыль и сбросит в океан оставшиеся от чужаков крохи чужеродного металла.
   В развёрнутом виде самоходный зенитный комплекс «Оккам-42—10» представлял собой сложную телескопическую конструкцию, предназначенную для баллистических пусков на скоростях выхода снаряда до пяти махов, как с активным, так и с пассивным наведением на цели расстоянием до тысячи километров и высотным потолком до верхних границ стратосферы. Как и почти всё в Десанте, это была невероятно красивая и столь же невероятно эффективная машина разрушения: изломанные и перекрученные конструкции сверкали рёбрами силовых полей, энерговодами, поглотителями и гирляндами перемигивающихся контроллеров силовой катапульты основного ствола. Управлялся комплекс, как и вся самоходная артиллерия, из единого центра, потому наличия на борту людей не требовалось, хотя биополости для них и были предусмотрены.
   Непривычный взгляд не смог бы распознать, кому из двух противоборствующих сторон принадлежит эта машина уничтожения. Снаружи две армии отличались только деталями конструкций и особенностями технологических решений. Воевали там и там – металл и поле, а они во Вселенной одни.
   Разница была только в том, что было сокрыто под этой бронёй, а её ты попробуй разгляди.
   Вот и сейчас, четыре замершие у основания вознесённого в светлое небо колосса фигуры тоже были ничуть не более человеческими, чем любая другая боевая техника.
   Четыре статуи рябой полимерной стали, изъязвлённой первой волной вражеского злого тумана, что налетел да осыпался металлической стружкой, снова исказив изначальную белезну снега вокруг. Четыре глыбы, упавшие с неба да так и оставшиеся стоять неровным полукругом, обращённым навстречу далёкому врагу.
   Четвёрка боевых коконов мобильной пехоты, четвёрка таких же проверенных в боях машин для убийства, каким был вверенный в охранение зенитный комплекс.
   Он развернулся во весь свой огромный рост, они же с тех пор едва ли раз пошевелились. Конструктивно заложенная стремительность их насекомообразных экзоскелетов им ещё пригодится, но в режиме ожидания пехота предпочитала экономить свой главный ресурс – энергию.
   При столь скромных, хоть и совершенно нечеловеческих размерах бортовые генераторы могли поддерживать в острой боевой фазе лишь основные функции, главным же источником для силовых установок служили свёрнутые жгутами силовые тороиды, несущие в себе неприкосновенный запас. Потому недвижимы были прекрасные в своей универсальности механизмы, потому даже их пилоты молчали, не перекинувшись за прошедшие бесконечные часы и парой слов.
   Всё было и так понятно. Каждое случайное зарево над горизонтом, каждый едва уловимый внешними рецепторами звук, каждый электромагнитный всплеск – всё говорило об одном. Там, далеко за горизонтом, сражался их Легион. Штурмовые силы, оставив пехоту в далёком тылу, приобрели дополнительную маневренность, но потеряли в обороне. Их некому было прикрыть с земли, и все зенитные комплексы оставались тут же, не выпустив с самого начала ни единого снаряда, не увидев в прицельном интерфейсе своих систем наведения ни единой машины врага.
   Но таков был приказ, и пока не последует иного, они четверо будут стоять здесь, слушая общий канал.
   Даже теперь, после свалившегося на них послания с небес.
   Даже теперь, когда шла битва не за обладание этой безымянной планетой, а за жизнь каждого солдата Легиона.
   Зная, что там гибнут их товарищи, зная, что там творится, зная, что будет с ними всеми, если Легион проиграет.
   Пехотинцы стояли четырьмя истуканами богу времени. До самого ключевого мгновения, когда за их спинами раздался разъярённый рык стратосферных ускорителей. На него обернулся только один пехотинец, что стоял крайним справа.
   Над их головами уже чертили глиссады тяжёлые штурмовики Второго Крыла.
   Прекрасные в своей взбешённой мощи.
   Волна за волной.
   Полные сил, свежие, готовые рвать врага зубами и ногтями.
   Теперь, когда они получили возможность вступить в бой, они боялись только одного – не успеть.
   Мобильная пехота, приказ сопровождать зенитные комплексы на полтысячи тиков вперёд, потом вступить в бой по обстоятельствам. Выполнять.
   Четыре железных статуи ожили в единый миг. В бой. Им приказали идти в бой.
   Это было лучше, чем счастье, это был вкус самой жизни.

   «…я отчетливо понял, что не успеваю. Доля секунды, но в этой доле моя смерть. Что ж. Я был готов.
   Но она не пришла. Ласковая, нежная, долгожданная. Не пришла.
   Отрядный тормошил меня, а бронепехота добивала мою смерть под звук приземляющегося транспорта. Моей смертью был боевой механоид класса UFH-3010. Совершенная, грозная, она, моя смерть, отступила. Тогда мне ещё пришло в голову, что придется жить. Как это сказал Джон, «ради меня»?
   Вокруг что-то кричали прибывшие с пехотой пилоты, радостно хлопая друг друга по спинам «защитников», рядом молча громоздились хищные коконы «пехов». Я сообразил, что именно мне пытаются сказать, только после взлёта, когда разглядел в обзорнике ровный строй нашего эскорта. Восемь штурмовиков с маркировкой Второго Крыла.
   Пока я пытался найти свою смерть, опустошённый, раздавленный, они сражались за всех нас. Моя первая и последняя Песня Глубин обескровила Легион, самого меня навсегда сделав слепым и глухим, голым, как младенец. Только теперь я начал понимать, что такими же беспомощными всё это время чувствовали себя в бою Юля с Джоном, ребята из Капитанского отряда, все солдаты Галактики.
   Тот всплеск энергии разом исчерпал не только без спроса дарёную на Элдории силу, он опустошил меня целиком, избавив меня от всей моей сущности Кандидата. И пока я беспомощно барахтался в океане захлестнувшего меня бессилия, жизнь продолжалась без меня.
   Вступление в бой свежих сил сломило и без того ошарашенную нашим безумным рейдом оборону врага, и как только было очищено достаточное пространство, была продолжена точечная орбитальная обработка промзон.
   В атмосферу огненными шарами поднимались тонны короткоживущих изотопов, но этот ущерб планета переживёт. Мы ей поможем.
   Легион уже завершал уничтожение остатков раздробленных мобильных сил врага. Висевшее же над нами дамокловым мечом космическое сражение наконец изменило свою траекторию, флотилия рейдеров противника оставила попытки прорваться и закрепиться на планете, наши наличные заатмосферные штурмовики уже отправляются операторами Базы в сторону границ ЗВ [3 - ЗВ – Зона влияния, термин внутрисистемной навигации, означающий область преимущественной гравитации того или иного космического тела] Системы навстречу флоту Галактики Птерикс.
   Капитан, вы нужны на Новой Базе!
   А ещё спустя двенадцать часов и сколько-то минут флот вышел на орбиту, обеспечив окончательную санацию планеты.
   Вот и всё. В этом письме было много о себе и мало о самой операции, но иначе не выходит, так что я решил отправить это лично вам. Официальный рапорт я отправлю по обычным каналам.
   Мне показалось важным запечатлеть именно эмоциональное впечатление от этого, последнего для меня сражения. В конце концов, парни, погибшие в этом бою, заслуживают не только сухих слов официального отчета, а вам, я знаю, важнее понять, а не просто разобрать дело.
   Взамен у меня будет просьба лично к вам. Точнее, не просьба.
   На этом я снова становлюсь человеком, а значит, обо мне вы больше не услышите. Не пытайтесь меня вернуть, только вам это под силу, если не считать вечно занятого Совета. Не пытайтесь за мной следовать. Иначе я действительно найду способ вернуться. И тогда былое эхо в моей голове станет чьим-то проклятием.
   Прощайте, инвестигейтор. Жаль, что у нас не было шанса поговорить.
   Конец записи».
   Капитан Ковальский придавил пальцем нужный сектор сенспанели и встал из кресла. Это нужно было сделать. Если уходить, то вот так.
   На предплечье знакомыми символами тускло замерцали знаки различия, когда он накинул поверх формы Планетарного Корпуса спадающий до пола белый плащ. Капитан недовольно сморщился при виде Звезды победителя, на которую был тот заколот. Ну, что ж…
   Сделав всего пару шагов по коридору, Капитан оказался у полупрозначной силовой переборки, которой был забран изнутри балкон над плацем для общих собраний. Отсюда были видны ряды одетых в белые плащи десантников.
   Он впервые выходил на этот балкон там, на далёкой планете, где погибла Юля, и где они с Джоном стали Капитанами. С тех пор это делал только Джон, Капитан Ковальский всегда отказывался, ссылаясь то на занятость, то на личный авторитет напарника.
   Теперь это предстояло сделать ему самому.
   Переборка послушалась одного незаметного движения руки.
   Стали видны мелкие детали – покрытые отливающими металлом перьями головы птахов, обращённые к нему глаза людей, стала слышна невероятная тишина, царившая под каменным куполом искусственной пещеры. Такая тишина обычно называется гробовой.
   Вот перед ним весь Легион, те, кто пережил ту бойню, которая была запланирована рядовой операцией по переброске.
   Молчали ребята из КО, молчали уцелевшие в бою командиры Крыльев, молчали простые парни из рядовых манипулов. Они вторили тем, другим. А я больше не был в состоянии спокойно отмечать это в голове.
   Молчал Джон. Молчал Интенда. Молчал Соридж. Молчала Юля. Молчал в полном составе Капитанский Манипул «Тинао».
   В отдалении стояла, склонив голову и нежно улыбаясь, Оля.
   И рядом – красавчик Рэдди в серой форме Корпуса Планетарной Обороны Пентарры.
   Подняв лицо вверх, Капитан Ковальский услышал, как заиграла тихая музыка, идущая ниоткуда.
   Это он. Воин Симах-Нуари, Соорн-Инфарх сиерика.
   Пришёл поприсутствовать, вестник беды. С тобой мне не о чем сегодня говорить, благородный чужак. Был ли он таким же чужаком для своих сородичей, каким чужаком был каждый Кандидат. Кто знает тебя, непрошенный небесный гость.
   Капитан Ковальский заговорил негромко, но его услышал каждый.
   – Отныне и во веки веков да будет объявлен этот мир Свободной Планетой Галактики Дрэгон. Свободной планетой, ибо за её свободу было заплачено самой дорогой ценой. Ценой жизней наших товарищей, воинов, проявивших великую щедрость и положивших всё, что возможно, на чаши весов, отмерявших нашу победу. Мы будем помнить их вечно, ибо вечно они живы. Это небо – их бессмертное воплощение. Здесь, в этот миг, на этом месте, положено говорить о славе, героизме, священном долге, что нёс наши машины всё дальше и дальше вперед, но я говорю: просто вспомним их.
   Словно ледяной потусторонний ветер ударил ему в лицо, взметнув полы плаща и наполнив глаза слезами. Что-то почувствовав, единым движением чужаки повторили этот незримый порыв, расправляя в воздухе свои могучие крылья пяти метров в размахе.
   Набрав полную грудь воздуха, Капитан возвысил голос так, что эхо заметалось между стен.
   – Слушайте! Вот их имена!
   Шла нескончаемая вереница званий, боевых единиц, имён… Капитан не называл в этом длинном списке одного – имени их родного мира. Каждый из них своей гибелью доказал, что человек способен бороться не только за родимый дом, и они были героями в масштабах всей расы.
   – … рядовой… капрал… рядовой…
   Простые парни, что стояли до конца. Девушки, что никогда не станут матерями. Рядовой, вот второе имя Славы. Сколько их! Капитан не посмел забыть ни одного, их имена огненными буквами горели перед его глазами.
   – …Командир Отряда…
   Сержанты, лейтенанты, не оставившие своих постов до самого конца. Опытные командиры, проявившие весь свой талант полководца, сохраняя жизни бойцов, но не свои собственные.
   И, наконец:
   – Капитан Джон Карионс Синетрек Пио Леннокс Алохаи, манипул «Катрад», командир Северного Легиона «Белые Тигры» Сиреневой Штурмовой Армии 12-й группы Планетарного Корпуса Космо-Флота Галактики Сайриус. Вечная. Слава.
   Тишина, ветер тоже стих.
   Но даже в такой тишине никто не слышал, как он про себя добавил.
   И Капитан Ковальский.
   Шаги сзади – это с корабля. Правильно. Быстрее, время слишком бежит, чтобы его тратить на пустые прощания.
   Шёпот:
   – Капитан, сорр, шлюпка причалила. Отправление – минус пять минут.
   Капитан развернулся, захлестнув полы плаща, и исчез в глубине закрывшегося тут же проёма. Скоро эту базу разберут, и даже следа человека не останется на этой планете.
   Симах-Нуари же покачал головой и подумал про себя: «Мы снова не получим тропы к Людям. И на этот раз – нет. Всегда что-то случается, и вот, ещё один шанс потерян». Он был просто Воином, ему было позволено иметь возможность делать это – думать про себя.

   Кенстридж по стародавней привычке в нетерпении принялся настукивать носком правой туфли какой-то известный только ему одному ритм. Больше всего на свете он ненавидел вот эти последние мгновения.
   Казалось, он налетал по Галактике десятки тысяч часов, порой он просто жил в дороге, носясь, как оглашенный, меж десятков и сотен человеческих миров, но вот к чему он до сих пор не мог привыкнуть, так это не замечать первое движение стартующего челнока, означающее новый путь, новую дорогу, новых людей, и не терзаться мучительными ожиданиями перед самым прибытием.
   Иногда его накрывало после того, как в эрвэ-экранах вешнего обзора начинала обретать различимые черты сверкающая в лучах светила капля планеты, иногда это случалось позже, уже на пересадочной станции, если вдруг отчего-то приходилось слишком долго ждать кроссатмосферного транспорта, но чаще всего ощущение тянущего страха и неосознанного отторжения нового места приходило уже внизу, когда челнок уже увязал в тенётах принимающей воронки, и медленно, вальяжно подходил к причальным докам.
   Уже завтра он проснётся, спокойный и рассудительный, побывавший в самых необычных местах, многоопытный мудрый старый инвестигейтор. Но пока не раскрылась скорлупа переходного шлюза, пока он не вдохнул воздух нового места, избавиться от наваждения было невозможно.
   Особенно пугало это чувство ловушки, неопределённости, пугающей чуждости всего вокруг, когда он возвращался домой.
   Чего опасаться ему здесь, в этой тихой гавани для заблудшего галактопроходца, с таким трудом убежавшего наконец от бесконечных трудовых будней, под родными небесами и родным светилом?
   Кенстридж этого не знал, и лишь настукивал, настукивал старую мелодию то ли самбы, то ли пасодобля, вгоняя себя в подобие транса. Пережить, скорее пережить эти тягучие мгновения. Пусть пролетят и унесутся прочь. Кенстридж так часто бегал наперегонки со временем, что научился его по-настоящему бояться.
   Интересно, встретит ли его кто-нибудь? Каждый раз Кенстридж мучился этой мыслью, и каждый раз понимал, что ну вот кто его будет встречать? Там дети народились, всем не до него, он постоянно летает куда-то чуть не неделю через три, обычная рутина инвестигейтора, неужели он так жалок, что умаявшиеся родные побегут через горы и веси его, родимого, приветствовать на родной земле?
   Глупости какие.
   Но всё равно, будь здесь стеклянные стены, он бы высматривал до последнего, пока не иссякнет надежда – ну, неужели правда? А вдруг?
   А ещё одной особенностью этих его затяжных прибытий было обычное одиночество. Такая жизнь, он почти не летал рейсовыми трансгалами, которые оставляли на пересадочной пёструю толпу туристов, гостящих родственников, командировочных, просто праздно шатающуюся по Галактике в поисках цели в жизни молодёжь. Обычным средством передвижения Кенстриджа были скоростные патрульники ГКК, грузовые транспорты, изменившие ради него одного свою трассу, порой это были даже, великое дело, личные яхты кого-то из членов Совета, чаще управляемые автоматикой или специально выделенным пилотом, но однажды эту посудину вёл один из Воинов, увы, не представившийся. И каждый раз Кенстридж оказывался в капсуле кроссатмосферника один, иногда с парой скучающих инженеров ГИСа, по делам мотавшихся на орбиту, в лучшем случае это была школьная экскурсионная группа, эти всегда стараются подгадать свободное от прибытия шумных трансгалов время, и натыкаются в итоге своего захватывающего путешествия на усталый взгляд мучающегося Кенстриджа, остаток пути имея счастье наблюдать его выстукивающий румбу, а может, джайв, носок правой туфли. И тоже начинали ныть и причитать, видимо, за компанию.
   Так что лучше, конечно, иметь в попутчиках пёструю и говорливую компанию, чем детсадовский выводок, но и одиночество сойдёт.
   Кенстридж так углубился в свои построения, что едва не пропустил долгожданный сигнал на выход. Уже погасла внутренняя силовая переборка, и лепестки шлюзовой камеры приветливо распахнулись, стоило Кенстриджу сделать шаг в нужном направлении. Что ж, багажа у него сегодня с собой не было вовсе, тем быстрее доберёмся до дому, нужно только будет по дороге заскочить…
   Потоком мыслей грузную фигуру Кенстриджа вынесло через переходник и сканнеры биоконтроля, туда, навстречу ласковому солнцу и свежему ветру, такому необычно ароматному после месяцев станционных климатизаторов. Мучительное ожидание закончилось, снова можно было вернуть себе возможность делать, что хочется. Он дома, об этом стоило напоминать почаще, а не то…
   Он действительно дома. Под аркой центрального портала огромного пустого зала посадочной его ждала Ларка в обнимку с двумя яростно верещащими мелкими козявками. Ждала и улыбалась, как может улыбаться безумно любящая дочь своему бедолаге-отцу, который так погряз в своей работе, что скоро забудет дорогу домой. Веснушки вызывающе сверкали на чуть вздёрнутом носу, рыжие локоны трепал обещанный ветерок. В этот момент Кенстридж был готов провалиться сквозь землю от стыда и умереть от нахлынувшего на него чувства. В носу предательски защипало. Так, держись, инвестигейтор.
   – Привет, пап.
   – Привет, заяц. Я привёз тебе подарок.
   – Надеюсь, не как в прошлый раз?
   – О, дважды так сглупить даже у меня не выйдет. На этот раз всё по-взрослому. Я взял год тайм-аута. Пока. Если понравится, уйду насовсем.
   – Не обманываешь?
   – Я тебя когда-нибудь обманывал?
   Два взгляда, один навстречу другому. Как часто бывает на службе. Но, глядя на Ларку, он не нуждался в талантах инвестигейтора, они читали друг друга как открытую книгу.
   – Ты часто добросовестно заблуждался.
   – Сейчас всё не так. Мне предложили временно передать все дела, и я согласился. Никаких авралов, никаких вызовов на «Сайриус», мне нужно разобраться с самим собой, чтобы понять, куда двигаться дальше. Мне банально больше некуда лететь.
   – Только сюда?
   – Да.
   – Ты поэтому так задержался? Сдавал дела?
   – Не только. Галактика полна соблазнов. Мне нужно было тщательно обрубить все хвосты. Теперь я только ваш – твой, ваш, этого мира. По крайней мере на год. Обещаю.
   Тут эти самые «мелкие» окончательно перешли на ультразвук, принявшись орать во всю глотку. Им явно не нравилось, что на них не обращают должного внимания. Сколько же им, что они так верещат? Месяца четыре, наверное, силушек лишних полно. Впрочем, Ларка на их вопли не обращала никакого видимого внимания.
   – Не обещай. Просто останься здесь, сколько сможешь.
   – Я останусь.
   Кенстридж впервые за последние недели по-настоящему обрадовался обстоятельствам своего последнего полёта на «Сайриус». Бывает и так, что самые трагические события оборачивают тебя в нужном направлении.
   Кенстридж приветственно помахал вопящей парочке, оставаясь на почтительном расстоянии, и они не спеша двинулись на выход. Снаружи, кто бы мог подумать, их ждала Элизабет, а в сторонке неуверенно топтался молодой папаша с выражением крайней неловкости на лице. Этот ладно, ему положено, хоть до сих пор они и десятком фраз не перекинулись, ничего, Кенстридж ещё узнает его поближе. Но вот появление бывшей стало для него ещё одним на сегодня сюрпризом. Последним ли?
   – Как поживаешь? Мы с тобой года полтора не виделись, да?
   Элизабет, видимо, вовремя разглядела его выражение лица и решила на этот раз с порога не начинать, ограничившись лаконичным:
   – Потихоньку. Ну как, поговорили? А малышки чего вопят?
   – Испугались чужака-пришельца. Я правда такой страшный?
   – Ты не страшный, ты ужасный. Давно в зеркало смотрелся? Спать пробовал? Полезно.
   Кенстридж послушно хохотнул. Да, нужно поспать. Ему теперь вообще можно спать хоть целый день.
   – Ну, пошли, что ли?
   Погрузка во флайер оказалась делом небыстрым. Кроме двух вопящих благим матом пигалиц, всяческого детского скарба первой необходимости было набрано с собой с полцентнера, не меньше. Сразу заметно мудрое руководство любящей бабушки. Ларка оставила бы дома и муженька, и всё это хозяйство, тут делов лететь туда-обратно полчаса, не больше. Но Элизабет была на борту, а потому одни сборы у весёлого семейства заняли часа полтора, если не все два.
   И теперь утлая летательная посудина по новой наполнялась всякими баульчиками, рюкзачками, бутылочками и приборами неясного назначения. Куда тут вместится ещё и старому инвестигейтору – загадка.
   – Чего стоишь, загружайся на заднее.
   Он почему-то так и знал. Рядом с предложенным ему местом уже маялся дорогой зятёк.
   – Как звать-то! А?
   Бравый служебный тон заставил того подпрыгнуть. Кенстридж прекрасно знал все нужные имена, всё-таки это его хлеб, помнить всякие мелкие ненужные детали, но поддеть бедолагу не удержался.
   В ответ прозвучало что-то малоразборчивое, на лице у испытуемого царила смертная тоска. Лады, зайдём с другого бока. Кенстридж понизил громкость речи до интимного шёпота и проворковал:
   – Ладно, не потей ты так, это я ради Элизабет клоунаду устраиваю. Потом как-нибудь в нормальной обстановке поговорим, ага?
   И подмигнул. Пусть переваривает.
   Тем временем погрузка скарба торжественно завершилась, мелкие встретили эту новость свежим песенным репертуаром, удачно разобрав его на голоса. В ушах потихоньку начинало характерно резонировать. Пигалиц погрузили последними, лишь каким-то чудом не забыв на площадке маму.
   – Ларка, чего это они так дурниной заходятся?
   – Пап, ты не понимаешь, это они так поют.
   – О, я должен был догадаться.
   Флайер наконец стартовал, ничуть не снизив накала страстей в переднем отсеке, зато Кенстридж теперь мог спокойно откинуться на спинку и прикрыть веки.
   В голове было гулко и пусто. Как раз то, чего он и добивался. Плотный слой слежавшихся затхлых эмоций, заполнивший подвалы его сознания за прошедшие месяцы, никак не желал оттуда рассасываться. Ему нужно время. Много времени, чтобы прибраться в собственном подсознании. И пока он этого не сделает, не сможет сдвинуться с мёртвой точки.
   Мягкий толчок посадки привёл Кенстрижа в чувство. Кажется, он незаметно для себя успел задремать.
   – Ну что, приехали?
   Вопрос был риторически задан в воздух, но все присутствующие тут же поспешили уверить его в правильности таких предположений. Не исключая двух горлопанок.
   С момента первых новостей о скором появлении у Ларки двойни старый дом ещё родителей Кенстриджа окончательно превратился в нечто, в шутку названное кем-то из знакомых «хутором». Некогда совершенно пустой, с момента повторного воцарения здесь Элизабет, а также возвращения под родную крышу самой Ларки, не говоря уже о множестве разом и навечно поселившихся здесь тётушек, приходящего семейства старшей, а также разнообразных знакомых – их хутор окончательно превратился в поселение гаремного типа, где было много женщин, детей и домашних животных, вот только хозяина не хватало.
   Кенстридж с удивлением уставился на собственное отражение в послушно материализовавшемся зеркале. Видимо, эту роль теперь предполагается исполнять ему самому.
   Так.
   Кенстридж решительным жестом распахнул люк, с головой, как в прорубь, погружаясь в человеческое море. Четырёхлетняя старшая внучка с воплями унеслась за чужие спины, не реагируя на посулы «поздороваться с дедушкой». Отовсюду лезли приветственно обниматься, поздравляли. На все здравицы Кенстридж уверенно отвечал, ни разу, вроде бы, никого не перепутав и ни разу не повторившись. Оказалось, ближе к вечеру на поляне между новым с иголочки домиком для молодой матери и главным цветником обещана вечеринка. Элизабет. Её штучки. Ладно, мы ещё пообщаемся, мирно, но с намёком на неглубоко закопанные болеодорас войны.
   А пока, осталось у Кенстриджа ещё одно, последнее дело.
   И тогда можно начать жизнь вольной птицы.
   Когда первую приветственную суматоху удалось усмирить, Кенстридж тут же воспользовался паузой, чтобы ускользнуть в свой личный флигель, который был надёжно ограждён от незваных и самое главное званых гостей личным кодом, и потому дожидался хозяина в неприкосновенности и тишине.
   Там он раньше работал, теперь, видимо, там он будет отдыхать.
   Но сперва нужно отдать этой работе последний долг.
   Он держал это письмо про запас, несколько раз порываясь распечатать, но всё не находя достойного момента. Больше тянуть не имело никакого смысла. Пусть там, за дверью, продолжается бардак, здесь он привычно усядется в задвинутое в самый угол кресло, и активирует до боли знакомую эрвэ-панель.
   Забавно, но Кенстриж ни разу не слышал голоса Ковальского. Все эти годы инвестигейтор привычно оперировал расшифровками переговоров и опять же текстовыми отчётами. Если напрячься, можно вспомнить лицо «Небесного гостя», но голос, как сейчас выяснялось, до сих пор оставался для него загадкой.
   Он отнюдь не жаловал металлические командирские нотки, он не рокотал грозными раскатами воли своего обладателя, хотя и не мямлил тоном человека растерянного. Он просто говорил, что должен был сказать, интонациями вполне будничными, не лишёнными театральных обертонов, но и ничуть не позёрскими. Будто это не было первым и последним сообщением лично ему, инвестигейтору Кенстриджу, единственному в Галактике человеку, который знал Ковальского лучше его самого. Просто письмо, по делу серьёзному, но не судьбоносному.
   Всё, что нужно было решить, они двое решили задолго до даты, что стояла на подписи документа. А значит, всё это нужно было просто проговорить напоследок, придавая всей этой печальной истории чувство завершённости.
   Ковальский рассказывал о тех критических часах, которые Кенстридж провёл сначала в попытках докопаться до сути, а потом в ожидании приговора.
   Он рассказывал о том, чего не прочитаешь в отчётах, он рассказывал, чего этот вынесенный в итоге приговор стоил лично ему, как человеку, как другу, как Капитану, как Кандидату.
   Да, он спел свою первую и последнюю Песню Глубин на той безымянной планете, кладя самую свою суть на алтарь победы, которая в тот день была синонимом жизни и будущего для всех его солдат. А потому он не колебался ни секунды.
   Легион был брошен в огонь и вышел оттуда победителем, как в старые времена Мирофаит, битвы у Барьера, когда Воины разных рас вели в бой армады кораблей, сражаясь за будущее всей Метагалактики. Но тут всё было проще и прозаичнее. Сжигая себя, Кандидат давал другим шанс, и лишь гибель Капитана Алохаи была той случайностью, которую никто бы не смог предусмотреть. В итоге победа обернулась для Ковальского личной трагедией. Была оборвана последняя нить, связующая его с внешним миром, а внутренний – опустошила Песня Глубин.
   Кенстридж пытался выяснять, пользуясь своим прямым каналом с Советом, что бывает с Кандидатами, пытающимися спеть Песню Глубин, пусть им и удалось накопить из внешних источников достаточно для того энергии. Внятного ответа не последовало. Внешняя матрица сознания Кандидата была хрупка и нестабильна, её можно было разрушить и гораздо более слабыми воздействиями. Такая же грандиозная встряска могла привести к любым, самым непредсказуемым результатам.
   Судя по письму, Ковальскому повезло, он просто перестал слышать то, что он называет в письме своим «эхом». Вторичные личности Избранного или растворились в небытие, или же просто потеряли всякую связь с физической реальностью Кандидата, замкнувшись на себя в вечном молчании. Точно также, как в своё время замкнулся сам Ковальский в госпитальном боксе Наристийского Госпиталя.
   Кенстридж дослушал запись до конца, потом погасил панель, но подниматься из кресла не спешил.
   Прощайте, инвестигейтор. Жаль, что у нас не было шанса поговорить.
   Да, у них не было шанса. Как нет теперь шанса и у Ковальского. Да, он думает, что стал теперь обычным человеком. И у него действительно есть такая возможность. Только это возможность, не более. Галактика не оперирует возможностями. Дело под кодовым именем «Небесный гость» его ребятки, скорее всего, действительно закроют. Но вот Совет вряд ли оставит его в покое.
   Если Первый придёт к какому-то решению, никакие обещания Кандидата Ковальского инвестигейтору Кенстриджу ничего не изменят. Другой вопрос, что если Ковальский действительно по-прежнему Кандидат, то он сам найдёт свою судьбу, как бы он этому не противился. Он снова окажется ровно в то время и в том месте, где без него всё бы обернулось иначе.
   И тогда, действительно, этот надолго замолчавший голос снова станет чьим-то проклятием. Но уже не его, старого грузного инвестигейтора, у которого к тому моменту станет ещё парой внучек больше. Или, чем Галактика не шутит, всё-таки хотя бы одним внуком.
   Прощай, Ковальский. Действительно, жаль, что у нас обоих не было шанса поговорить.
   Кенстридж поднялся и вышел из кабинета, плотно прикрыв за собой дверь. Пора возвращаться из большой Галактики в маленький мир простой жизни, иначе она пролетит целиком, и ты этого даже не заметишь.

   Весь почти следующий день я проспал, как убитый. Поначалу мне снились какие-то кошмары, но я проснулся, привёл мысли в порядок и снова заснул, на этот раз спокойно, надолго и без сновидений.
   О, это странное ощущение… когда я одевался за полчаса до названного Лианой времени, то уже не чувствовал давящей на меня тяжести. Той самой, что прошедшие месяцы мешала дышать, мешала думать. Словно я помолодел лет на сто, словно истёрлись в моей памяти все эти люди, события, мысли. Нет не истёрлись. Помутнели, покрылись глянцем музейных экспонатов, перестали ранить.
   Я с удовольствием позавтракал, размышляя над словами дяди Вано. «Скоро будешь готов».
   Воздух вольно гулял между открытых настежь окон, дом гулко отвечал на любой звук, он словно уже почувствовал, и тут же стал такой. Нежилой.
   Вещи мои отправились своим ходом до космопорта, может, ещё успею на «Риону». Решение отправиться туда прямо из «Глобуса» пришло как-то само собой, не было нужды особо его обдумывать. Просто зайти. И уйти. Мы уже попрощались, да и ответ на моё послание инвестигейтору Совета в тот момент уже пришел. Мне милостиво разрешили исчезнуть. Я им больше не был нужен. И той пустоты, что была вокруг меня так долго, уже не осталось. Я просто уже почти стал тем полузабытым человеком, что, как оказалось, был всё ещё жив во мне до сего момента. Жаль, что мне тогдашнему не было дано право выбора, в тот момент я ещё действительно мог послужить Галактике.
   Я снова шагал босыми ногами по гравию дорожки, потом сызнова легко скользил в разреженном на такой огромной высоте воздухе, потом опять мой скаут плавно снизился подле «Глобуса», в который раз меня окружал шелест листьев на ветру и плеск волн. Я присел на скамейку, предпоследнюю, перед самой анфиладой. Подозвал тихо следовавшего за мной «гнома». Его мягкие, теплые на ощупь лапки протянули мне только что завязанный галстук. Ловко. Именно так, как я любил. Я полюбовался узлом.
   Токседо на мне сидел так, словно я из него вчера только вылез. И это хорошо, не будет отвлекать. Вообще, я никогда не задавался таким вопросом: а ходят ли на Генеральную Репетицию во фраке или смокинге? Ну, ничего, будем считать эту дилемму последним реверансом старушке Изолии Великой. Осталось надеть туфли, не босиком же идти.
   Музыка уже была слышна, она всегда разносилась стараниями дяди Вано и его многочисленных помощников на многие километры вокруг, не встречая преград в прохладном вечернем воздухе. Я оглянулся на поникшие кроны, окрасившиеся закатными лучами в бурые цвета, шелестевшие в такт потусторонним звукам, оглянулся на огромное, такое странное при взгляде отсюда, марево неба. Вздохнул и пошёл внутрь.
   Музыка лилась и лилась, силясь прорваться внутрь меня, смести всё на свете, унести за собой. Я словно вламывался грудью в оборону неведомого мне противника, работа тела была ощутимой, предельной, нестерпимой.
   Ох, Творцы, вы не можете тихо, вы так не хотите.
   Дайте только добраться, дайте пройти эти положенные сто тридцать три ступеньки. Я брёл, как немощный, пытаясь стряхнуть то наваждение, что захватывало меня вновь и вновь.
   Очутившись в заветной ложе, я не мог толком вспомнить, как там оказался, сам ли пришел или был-таки чем-то подхвачен… внесён сюда против воли?
   Музыка, та музыка стихала, уступая место тишине. За этим я сюда пришел. Сцена тонула во мраке, но её я видел. Лиана замерла, в своем странном одеянии кажущаяся частью дикого леса, возникшего по мановению руки вокруг неё. Я не сразу осознал, что она уже играет.
   Но когда это наитие со мной всё-таки случилось…
   Вокруг царила тьма, наполненная страхами, часто надуманными, но от этого не менее жуткими. Она рвалась к небу, но оно отвечало лишь видениями меж искореженных временем и страданием ветвей. Она цвела чёрным цветом, неслышно пела, касалась онемевшими пальцами мёртвых душ, витающих вокруг.
   Со сцены на меня лилось плотным потоком эмоциональное напряжение. Не смотри туда, и тут же покажется, что эту далекую фигурку можно погладить рукой. Лиана ощущалась, как часть меня… это было подобно тому незабываемому чувству, когда в бою просто протягиваешь руку – и напарник рядом, с готовностью исполняет всё то, что ты от него хочешь. Зритель и Творец стали одним целым.
   И пусть я не понимал ни слова из сказанного ею мне – единственному зрителю этого спектакля эмоций, но никто не заставит меня сказать, что я не хотел чего-то понимать. Просто пусть осядет, отлежится, всплывёт в памяти много позже, такое оказывается значимее всяких слов. Такое стоит того, чтобы помнить.
   Я не мог отвести взгляд. Я ничего не соображал. Я даже мог толком сказать, сколько времени я провел вот так, чуть склонившись в странном полупоклоне в её сторону.
   Схватив неожиданно коснувшуюся плеча ладонь, я вцепился в нее с такой силой, что скрипнули суставы пальцев.
   «Тише, Рэд, это она просила тебе передать», – неслышным голосом прошептал дядя Вано.
   С трудом срывая с себя наваждение, я развернул белый листок, легко мнущийся под пальцами, всмотрелся обострённым зрением. Прочитал.
   «Дядя Рэд, ты слышишь, я посвящаю это тебе и моим родителям. Людям, отдавшим себя тому, что вы считали службой другим. Прости меня, я глупая девчонка, мне всё подряд нужно объяснять. Увы…»
   Я бросил нетерпеливый взгляд на сцену, где лилась и лилась во все стороны странная сила юной Примы. Да, теперь я до конца понял, насколько она – Творец.
   «Увы, я не смогла пересилить себя и попробовать отговорить тебя улетать…»
   Да, это работа дяди Вано, организовать маленькую разведку он может, а вот отказать малышке не в состоянии. Ну, что ж тут попишешь.
   «Как только смогу, обещаю побывать в Зале Славы. И последнее. Если бы я в тот момент была старше и могла выбирать, то я захотела бы, чтобы отцом моего первенца был ты. Прощай, дядя Рэд».
   Я усмехнулся. Никогда не понимал Творцов. И до сих пор не понимаю.
   И только тут до меня дошло.
   Проклятие, она написала так, словно ребёнок у неё уже скоро будет! Я законченный идиот. Джон не дождался своего внука совсем немного.
   Я простоял у края балкона до самого конца её выступления. Потом вышел, всё так же молча махнув рукой дяде Вано на прощанье.
   Покидая Изолию, я который раз успел удивиться этому новому ощущению – как следовые имплантанты теряют планетарный инфоканал. Пора привыкать быть человеком. Они многое чувствуют иначе.

Глава 2. Прощание

   Дракон умирал,
   Ему какая печаль?
   Дракон – навсегда.
   Неизвестный автор
   «Хайку последней осени мира»
   Терра, XXII вТС

   Мы встретимся там, где нет темноты.
   Джордж Оруэлл, «1984»
   Терра ХХ вТС

   Ашрам был крошечным, не предназначенным для обитания клочком прошлого, которое не вернуть. С трудом вспоминаю, как здесь оказался, безумные дни Прощания редко у кого из выживших отпечатались в памяти достаточно подробно, чтобы можно было вспомнить хоть что-то явственное теперь, тридцать шесть лет спустя, но забыть то чувство, благодаря которому я здесь остался, я не смогу и после смерти.
   Случайность забросила меня в этот уголок нашей крошечной погибающей вселенной, не было в том провидения, ведь верить в силу путеводной Проповеди Тетсухары именно в те дни было невероятно тяжело. А то, во что даже не верят, уже само по себе не существует в какой-то особенно изощрённой степени. Разъярённая буря хаоса носилась над водами нашего мира в те дни, это мы её пробудили, сами, кажется, впервые ни у кого не спросясь. И мы же гибли миллионами в этой буре, не в праве даже роптать.
   Мы выбрали Прощание, все, как один. Но только некоторым из нас было суждено увидеть его плоды.
   Одним из таких несчастливых счастливцев стал я, однажды словно очнувшийся от жуткого сна на ступенях ашрама, босой, простоволосый, весь изъеденный язвами неизвестных мне болезней и покрытый вполне узнаваемыми радиационными эритемами. Я знал, что означают эти красные пятна, что-то из прошлой жизни, какая-то сокрытая память.
   Каким чудом я выжил, приговорённый, в этой чёрной пустыне, что простиралась внизу, сколько дней я бродил там, потерянный, известно только Тому, кто нас объединил для выбора. Тому, кто позволил нам сотворить обряд Прощания. Я же, ничтожный человек, у которого когда-то было всё, жизнь, призвание, семья, будущее, просто очнулся и сразу, сейчас смешно это вспоминать, поспешил замотать голову тем, что осталось от надетой на меня куртки.
   Всё-таки ашрам, святое место. Босые изодранные в кровь ноги меня почему-то не смущали.
   Я ступил под эти своды, прислушиваясь к царящей тут тишине. В ашраме, как и сейчас, не было ничего, что напоминало бы о прежних временах. Сюда если кто раньше и наведывался, то делал это нечасто. Всё затянуто паутиной серой каменной пыли, ничего из привычного инвентаря вроде курительниц и эофоров, которые стояли наготове даже в самых забытых Проповедью местах. Только пустая каморка за алтарём, в которую едва протиснешься, да он сам, высеченный прямо из породы, монолитно с полом, словно гигантский гриб, проросший из самых недр земли.
   Но то, что делало ашрам ашрамом, здесь оставалось.
   Помню, слёзы брызнули у меня из глаз. Дни Прощания с того и начались. Во всех ашрамах кто-то словно разом погасил свечу. Только свеча та была негаснущей. Была.
   Это только первый шаг к пропасти, но, как я сейчас понимаю, его мы тоже проделали вместе. Объединившись в едином порыве отрицания, мы потеряли и веру в Того, кто нас объединяет. А значит, мы потеряли всё.
   Но в этом ашраме, затерянном в горах, ничем не выдающемся, даже наоборот, скромнейшем из всех, что у нас когда-то были, едва заметная голубая искра по-прежнему мерцала над алтарём, согревая, утешая, даруя любовь к жизни.
   Я так и не смог отсюда уйти.
   Сколько раз за все эти годы пытался собраться силами, спуститься вниз, туда, где ютились души немногих переживших дни Прощания, и рассказать, что не всё потеряно. Но стоило мне покинуть эти стены, сделать два шага наружу, на меня вновь обрушивалась царящая вокруг повсеместная пустота, рядом с которой отшельническая тишина ашрама казалась средоточием юной могучей жизни.
   Там, снаружи, было мёртво и пусто. Мне было до слёз жалко всех тех, кто вынужден был жить во внешнем мире, даже не подозревая о том, что всё может быть иначе. Да и что я мог предложить тем, кто мне поверит? Привести сюда? Но здесь не хватит места и троим, мне и одному приходилось годами здесь жить впроголодь, едва добывая на этих голых скалах скудную пищу, разве что воды из ручьёв тут было вдоволь.
   Что там говорить, даже я один тут выжил чудом. Молитва, бывает, творит невозможное залечивая неизлечимые душевные раны, но бренное тело питать не может. Если бы спасательный патруль нашей общей инопланетной Кша-Немезиды не наткнулся на меня, уже погибающего без сил на пороге ашрама, не оставил мне медблок, воздушный деактиватор и месячный рацион, меня бы здесь уже не было, и этот ашрам остался бы таким же пустым и заброшенным, каким был до этого.
   О, я действительно поверил в свою миссию. Хранитель последнего ашрама на всей Альфе, без меня ашрам погибнет, сгинет в беспросветной тьме внешнего мира. Я служил последнему клочку нашего прошлого, как если бы оно было живо. И синяя искра вторила моим стараниям. Из года в год она становилась всё ярче, придавая мне сил.
   Иногда их даже хватало на то, чтобы задуматься и об остальных страждущих этого мира. Но годы шли, и мои попытки покинуть своё убежище становились всё более редкими. Там, снаружи, уже выросло, должно быть, целое поколение людей, даже не подозревающих, что именно потеряли их отцы. Для них дни Прощания стали чем-то мифическим, просто символом убогости и беспросветности их нынешней жизни. Что я им могу принести? Голубой огонёк над алтарём, который бы избавил их от невыносимого одиночества?
   Как мне им объяснить смысл существования всей нашей планеты, забытой Тем, кто нас объединяет?
   Ни один мой соплеменник так и не заглянул в ашрам за эти годы, и только патрули внепланетников навешали меня изредка, каждый раз ненавязчиво предлагая помощь. Уже второй их визит позволил мне обзавестись приличной всесезонной одеждой и сменными реактивами для фильтров, все же прочие удостаивались от меня лишь отрицательного качания головы. Они не виноваты, они хотели как лучше. Но мы уже сделали выбор, предпочтя свою смерть чужой жизни. И лишь этот огонёк напоминал мне, что есть ещё и третий вариант – своя судьба для этого мира, особая судьба.
   И тогда они, словно однажды убедившись, что я действительно не нуждаюсь в их заботе, тоже перестали сюда прилетать.
   А я жил, не особо задумываясь о завтрашнем дне, лишь изредка с удивлением поглядывая на календарь, неужели так много времени пролетело?
   Всё закончилось единственным визитом незнакомого мне внепланетника. Патрульные, которые навещали меня когда-то, часто сменялись и редко кто бывал тут больше пары раз, да и давно это было, но его я бы непременно запомнил. В нём жила та же пустота, что бесновалась вокруг моего ашрама. Это выглядело как пустые глазницы мертвеца на живом лице уже немолодого, но и далеко не старика.
   А ещё я сразу обратил внимание на то, какой жадный взгляд он бросил на синюю негасимую искру жизни над алтарём. Дальнейший состоявшийся между нами диалог лишь подтвердил первое впечатление:
   – Старик, я вернулся на Альфу после долгих лет отсутствия. Как мало вас осталось, тех, кому я могу задать свои вопросы.
   Внепланетник поник головой и быстро-быстро зашевелил губами, словно читал какую-то свою молитву. Потом снова выпрямился, обжигая меня своими пустующими глазницами:
   – Поэтому я прошу тебя, не откажи в ответе. Иначе знание погибнет вместе с тобой, знание, которое нужно не тебе, но твоему миру.
   Губы сами сложились, произнося ответные звуки:
   – Вы вели нас, несмышлёных, сквозь тьму невежества столько тысяч лет, и у вас действительно остались какие-то неразрешимые вопросы?
   Как ни странно, гостю понравились эти мои слова. Он даже словно ожил, предчувствуя что-то своё, от меня сокрытое.
   – Старик, ты просидел тут столько лет, и до сих пор не понял, что мы не те, кто в силах вести целую планету туда, куда она сама не пожелает идти?
   – Вы, может, и не в силах. Сотни чужих планет вокруг одной нашей. Но она действительно пожелала. Оглянись вокруг, нежданный гость, а если этого не хватит, расспроси тех из вас, что был тут, когда разверзлись дни Прощания.
   – Мне незачем кого-то расспрашивать, старик. Я был здесь тридцать шесть лет назад. Я был тогда другим, но я всё видел.
   Он называл меня стариком. Но, похоже, впору мне его называть так же.
   – И у тебя всё равно остались вопросы? Ты хочешь знать, откуда всё это?
   – Зачем? – он мотнул головой, словно что-то отрицая, от чего-то открещиваясь. – Это мы выяснили сразу. Тысячи посвящённых, не сговариваясь, по всей планете. Старые могильники, тысячелетиями законсервированные шахты, склады, оборонительные комплексы, подарки старых поколений, и самое главное – много чего нового, собранного по крупицам, слепленного кое-как, естествознание у вас давно не в чести. Ради одной цели – тотального самоуничтожения.
   – Тогда о чём ты хотел спросить, внепланетник?
   – Что-то было причиной. Не поводом, который послужил спусковым крючком, а причиной. Что должно было произойти, чтобы вы все не просто отринули Проповедь, а сделали это разом и по доброй воле. Что такое случилось тогда с целой планетой?
   – И этого вы не знаете? Вы, которые разглядывали нас из века в век? Вы не пробовали поставить себя на наше место? Стать колонией бактерий под стеклом микроскопа? Мы просто огляделись вокруг и увидели, что мы живём в стерильной стеклянной призме, наполненной солевым раствором. Мы – искусственны, эфемерны. Мы это поняли и просто перестали быть.
   – И ты, старик, за все эти годы в тишине и одиночестве ни разу не задался вопросом, как же это возможно, целой планете однажды почувствовать одно и тоже и принять одно и то же решение. И потом кропотливо, методично, изо дня в день приняться исполнять некий план, который кончился вот этим. Последним ашрамом. Он ведь правда последний, ты знаешь, старик?
   Я огляделся вокруг. Да, я думал над этим как-то. Только ашрам этот не был для меня «последним». Он был единственным.
   – Вы никогда не пытались понять, что такое эта негасимая искра?
   – Технически, это…
   – Я разве спросил тебя об этом? Пойми, почему именно эта искра осталась гореть, и ты найдёшь ответ на мучающий тебя вопрос. Поверь мне, он проще, чем кажется. Но для этого тебе придётся вернуть себе зрение. Ведь ты слеп, внепланетник. Ты знаешь об этом?
   Он знал. И не стал меня больше мучить расспросами. Как можно объяснить слепому, что такое свет. Как он там сказал, «технически»?
   Когда он ушёл, я вдруг понял для себя, что теперь у меня есть цель, дождаться его возвращения. Потому что если он вернётся, у нашего мира ещё есть шанс. На новую жизнь. Свою жизнь. Да, среди них, но не с ними.

   5877 гТС ГС
   Сектор Сайриус
   Альфа, Свободная Планета ГС

   Острая боль, она приходила снова и снова, возвращаясь с неотвратимостью качания маятника. И каждый раз, когда внешний мир вгонял обломки ребер в левый бок, словно молния пробивала нервные каналы, устремляясь в мозг. Сержант на мгновение приходил в себя, с приятной отстраненностью наблюдая за мерным и неторопливым процессом, что происходил вовне, затем сознание снова угасало. Очередное погружение во мрак и снова всплытие к поверхности.
   «Посмотри, это сапог одного из них, того, со следами плохо заживших септических струпьев на лице. Он так близко – пара сантиметров, и можно коснуться».
   Погружение – всплытие.
   «Стоит только протянуть руку», – спустя целую вечность вернулась мысль.
   Сержанта убивали. Вернее так – остальные просто топтались вокруг да неуверенно били кто куда, только тот, приметный своей напряжённой безэмоциональностью, действовал методично, нанося удар за ударом. Отступал назад, замахивался, бил. Бил, отступал, замахивался. Убивал.
   «Человек способен на богатейшие эмоциональные переживания…»
   «…но как сложно испытывать столь холодную ненависть».
   Двигаться сил не было, хотя спиртовые метаболиты уже покидали сотрясаемое судорогами тело. Минутное просветление наступило, но бороться уже не было сил.
   Следовая начинка так и не сумела ужиться с его непривычной к квантоптоэлектронным костылям имплантантов нервной системой. Он слишком хорошо научился обходить её наивные блоки. Заполнявшую его пустоту интеллектуальная биохимия осилить не могла. А потому ну её к тьме.
   Сержант умрёт. Он уже понял это, понял так ясно, как чувствовал твердый носок сапога, такой же твердый, как камень, который впивался ему в позвоночник. И умирать ему предстоит ещё долго и мучительно. То, что запоздало пытается привести его тело в работоспособное состояние, будет продолжать бороться за его бессмысленную жизнь. Однако жизнь и так чересчур печальная штука, чтобы её заканчивать вот так, в собственной блевотине, крови и бессилии.
   Вот уж не думал, что старые десантные фокусы ему пригодятся спустя столько долгих лет.
   В бесчувственный посиневший безымянный палец сквозь узлы сведенных мышц послушно полился тёплый ручеёк, лишая организм своего тлетворного привкуса, такого прекрасного, как сама жизнь. Тренированный человек может накапливать и использовать резервные силы нервной системы для приведения организма в состояние повышенных энергозатрат, такой своеобразный костыль для тех, кто не в состоянии просто войти в экшн. У этой силы есть один нюанс. Сержанта в его текущем состоянии она убьёт. Быстро, эффективно и с гарантией.
   Болезненное жжение начало наливаться силой, словно кто-то перетянул руку в локте ржавой колючей проволокой. Сержант с трудом разлепил залитые кровью глаза. Уходить с закрытым забралом не хотелось. Слишком устал. Глаза поднялись к вечернему небу, залитому привычным гало сияния стратосферы. Шторы, скрывающие Галактику. Окно в никуда, эфемерное сияние того, что нельзя потрогать, есть ли ты, Вселенная?
   Послушно вернулись те, которые были, но которых никогда не будет, картины из других миров, посторонних происшествий и чужих мыслей. Сержант с грустью попытался в последний раз ощутить свою жизнь, но ничего толком не разглядел. Она коротка, жизнь Сержанта, а его предшественников… их вспоминать не хотелось. Выражение отрешенности сошло с лица, уступив место покою. Когда-то было то время – он терзался, совершал, но теперь… Хотелось жить в этом неспокойном месте, хотелось искренне, даже с этой треклятой пустотой. А вышло вот что.
   До жути отчетливо ощутилось липкое крошево из грязи пополам с кровью, в котором он был измазан. Всё против него. Случайная смерть, сказали бы те, кого уже не было, но случайности в таком ответственном деле, как смерть, быть не должно. Не у него. Сержант прошел свой путь до конца. Теперь заряд, что пульсирует в посиневшем сломанном пальце, освободится. Стоит только на миг ослабить контроль. Маятник двинулся в свой последний поход.
   И остановился. Занесенный меч сгинул, погасло непрошенное зияние ничего. Эти, сколько их там, замерли, некоторые в замешательстве отступили. Сержант чётко уловил спад направленной на него агрессии. Возникло ощущение, будто из глубины чахлого здешнего леса к ним приближалась буря. Слабый ветерок нёс в себе грозную силу огня и камня, воспринятую давними предками и ими же возведенную в культ. К ним двигалась высокоразвитая единица малопонятного общества. Сержант почти ничего не видел, но и так сообразил, чего испугались его убийцы – до него отчетливо дошел эмоциональный поток ирна. Его ни с чем не спутаешь.
   Последовавшее за этим произошло мгновенно – даже тягучее время подчас неспособно передать всю завораживающую красоту процесса. Поваленные друг на друга бесчувственные тела. Тишина и расплывчатое пятно её лица.
   – Схуэни, мать всех битв, я вижу перед собой маску смерти. Как ты мог допустить такое? Необходимо до беспамятства накачать себя, чтобы отключились даже резервные рефлексы. Ты это специально, да?
   Сержант попытался разжать губы, однако не смог. Едва ощутимая прохлада тонких детских пальцев – и зрение послушно обрело резкость. Внимательные голубые озёра глаз спрашивали и объясняли одновременно. Потом на миг сомкнулись, и тёмный заряд исчез. Прекрасное лицо, достойное лучшего, чем Сержант, ценителя красоты, вытесняло всё, заполняя собой сознание, гася глупую искру воли.
   – Сегодня я тебе помогу. Нам ещё предстоит путь, у каждого свой, но сейчас – иди за мной.
   Что она в действительности хотела сказать? Ирнов мало слушать, их надо услышать, а на это у Сержанта уже не было сил. Последнее, что он помнил, это сильные, словно стальные руки, поднимающие такое огромное для них тело.
   Интересно, кто её сюда привёл?
   И недолгая напряжённая тишина.
   Всплытие из мрака, подъем из могилы, эйфория. Зловонное дыхание близкой смерти уходило в небытие. Через ломоту в костях и тянущее напряжение едва не скрипевших как несмазанный механизм мышц, через все клеточки тела, такого легкого, почти невесомого.
   Но вместе с тем непомерно тяжелого – подобно тревожному сну, не дающему покоя душе, это непонятное ощущение сюрреализма во всей гамме захлестывающих чувств теребило, толкало, будило мозг. Ему все-таки удалось выкарабкаться, и это было так прекрасно, даже несмотря на полную неопределенность, несмотря на смутное чувство потери чего-то важного, какого—то груза за спиной… несмотря на всё это, в нём царило ликование. Жив.
   Пришло в голову и другое: почему он чувствовал себя таким. Введение организма в состояние экстренной регенерации при поддержке следовой начинки творило чудеса. Подготовленные люди могли исцелить у себя тяжелейшие, даже смертельные раны. Сердце, печень, легкие и даже некоторые отделы мозга словно по волшебству возрождались из небытия. «Народная медицина» – шутливо называл этот процесс Джон, когда они ещё были кадетами. Однако в чудесном таинстве таился подвох, человек сжигал годы жизни за одну возможность жить вообще, чуть утрата контроля – раковые опухоли поражали здоровые органы, иммунитет сходил с ума, начиная пожирать себя изнутри, одновременно переставая бороться с внешней угрозой.
   А уж попробовать проделать этот путь, пока пациент не стабилизирован хотя бы на время, не зная толком, что творится в самых важных участках организма… Сержант по памяти сам себе поставил диагноз. Такое за обозримое время смогли бы вылечить только в приснопамятном саркофаге, под присмотром сотни интеллектуальных систем и пары квалифицированных докторов, а тут…
   Но его сумели поставить на ноги. Могла ли это сделать Золотце, это маленькое, в пол его роста золотоволосое, неестественно розовощёкое, словно кукла, существо из других миров? Идеальное создание, будто сошедшее с полотна древних художников – так изображали библейских ангелов. Он до сих пор так и не понял, была ли Золотце по меркам её расы по-настоящему взрослой или ещё подростком, кто их разберёт. Недоступная для понимания и загадочная, как кошка, вместе с тем верная, как лучший друг, прекраснее самой любви, логичнее Центрального Церебра «Инестрава-Шестого» и жёсткая подчас, как броня боевого модуля класса «Нефариан». Она могла. Наверняка могла. Провести его сквозь лабиринты мрака, вытаскивая его с того света.
   Они не применяют чего-то аналогичного нашей следовой начинке, но залатать Сержанта вдали от лаборатории можно было, только слившись с его бесполезным роботизированным телом в единое целое. А значит, в полной мере взяв на себя весь риск остаться там, с ним, в полной темноте комы.
   Скальпель, вот настоящий образ любого ирна. Предмет завораживающе прекрасный, но вместе с тем грубый, остро отточенный и опасно сверкающий. Каждый способен по своей воле стать лекарством и орудием возмездия – такая близкая нам и такая непонятная цивилизация. Ирны с первого дня входили в Совет Вечных, но никогда в делах людей не участвовали, их миры были намного старше человеческих колоний, однако в определённом смысле они давно уже остались позади в техническом прогрессе, остановившись там, где пожелали.
   Эту расу всегда окружала тайна.
   Был момент в галактической истории, когда ирны могли начать против террианских сил широкомасштабные боевые действия, но отказались от этого, простив нас за то, за что не прощают. Гуманоидная раса, живущая в нашей Галактике на полуста мирах, постоянно с нами рядом, но вместе с тем более далекая от нас, чем гордые Тсауни или коллективные интеллекты из Галактики Дзеган, Дома К’Каха. Чуждые, но не отчуждающиеся, они ничего не делают просто так, так что же, в конце концов, здесь делает Золотце?
   Прохладные пальцы детской ладони коснулись его лба. Сержант открыл глаза, и на том спасибо. Внимательный, разделяющий чувства взгляд. Такие губы и пушистые ресницы бывают лишь на картинах. Странные чувства рождало это лицо.
   – Всё прошло, Сержант, скоро сможешь и двигаться. Будет тебе матэ.
   «О-о-ох, да никогда я ничего не пойму. Один её голос, уже окончательно утративший даже тончайшие нотки чужеродности, чего стоит – впечатление, что колокольчик звонит». Почти против собственной воли он разлепил губы и попросил:
   – Золотце… Спой, пожалуйста.
   А в ответ ни удивления, ни порицания, просто изучающий взгляд.
   – Нечасто ты, Сержант, настолько явно высказываешь своё мнение о других. Сегодняшний день тебя чему-то научил.
   Что она этим имеет в виду? Некоторое время стояла тишина, словно Золотце задумалась, что бы ещё сказать. Он уже начал потихоньку пытаться припомнить, а не ляпнул ли он сам чего, и вообще, правильно ли понял хотя бы интонацию, с какой была произнесена ответная фраза?..
   Песня полилась, словно издалека донесся раскат грома, инопланетянка тихо-тихо начала выводить странно звучащую мелодию, постепенно заставляя звуки незнакомого языка набирать силу, медленно переливы голоса заполняли комнату и, наконец, стали надрываться и клокотать в горле. Сержант лишь каким-то третьим чувством ощущал биение чужого ритма, пронизывающего сложнейшие созвучия музыкальной линии. Смысл так и остался непонятен, однако в песне явственно слышалось какое—то неуловимое ощущение силы, мощи и даже агрессии: так роботанк движется сквозь заграждения. Однако уловить это всё Сержанту удалось лишь поверхностно, так как в мелодию постоянно вплетались другие голоса, оставляющие за собой и вовсе какой—то хаос чувств.
   «Какой-то марш или гимн…» – была единственная мысль.
   Сержант продолжал внимательно вслушиваться, пытаясь выделить из звуковых наслоений что-то своё, человеческое, ведь неужели ирны настолько замкнутая на себя цивилизация, что даже за прошедшие бок о бок тысячи лет у них до сих пор нет ничего от нас? И только ему казалось, что вот оно, как следовала диссонансная нота, и всё рушилось в единый миг. Сержант второй раз слышал, как Золотце поёт, но тот источник, который он последнее время судорожно искал во всём окружающем, по-прежнему оставался недоступен. Песня стихла.
   Наступившая тишина показалась жутковатой, словно и не было только что этих голосовых переливов. А пела ли она вообще, или мне по нездоровью чудилось? Осталось какое-то ощущение волшебства, нереальности происходящего, как во сне. С ирнами всегда так.
   – Эта песня, о чём она?
   Молчание в ответ. Не слышно ни движения, ни вздоха, Золотце даже не шелохнулась. Сержант открыл глаза и, почувствовав способность двинуть рукой, приподнялся на локте. Словно не желая замечать неловкость его движений, Золотце отвернулась к столу и принялась там перебирать что-то. Такими человеческими движениями.
   Краем мыслей Сержант вдруг понял, что он – у себя дома, как только раньше не догадался?
   – Это о счастье иметь дитя, – в ответе ни эмоции, но при этом что-то… Сержант не смог придумать что. Золотце говорила тихо-тихо, словно не она это только что пела во весь голос. Вот тебе и Золотце.
   – На что похожи ваши дети?
   И тут же – резкая, взрывная ответная реакция, простой взгляд из-под опущенных ресниц, резкий, бьющий и… соглашающийся, принимающий слабость собеседника.
   – Информации не будет.
   Дурак, – вяло выругался про себя Сержант. – Не понять тебе их, никогда не понять. Розовое платьице впору семилетней девчушке, бравурные песни о детях, строгий пиетет в их отношении и та груда недвижимых тел на холме.
   – Те беженцы, ты их… убила?
   Золотце уже гремела посудой, сооружая завтрак (тьма побери, а может, ужин?), так что оборачиваться она не стала, выражение лица осталось неизвестным, голос же был ровным, как бронеплита.
   – Благодарю, конечно, за предложение, но это твои кхуир’та… враги, – перевела она после паузы, – я не в праве, так как я не твой Учитель. Ты их сам убьёшь, ведь это тоже плохо – отдавать свои долги другим, не следует дарить слишком много.
   Сержанта передернуло. Человечество боролось в самих себе с желанием убивать на протяжении тысячелетий. С жуткой болью изживая эту потребность, колеблясь на грани выживания во время Века Вне, и потом, долгие тёмные века Второй Эпохи, а ирны… Они отнюдь не отличались кровожадностью, например, смертная казнь как способ избавления от лишних членов общества у них перестала применяться задолго до основания их первой звёздной колонии, но вот зачастую неписанный свод законов чести и понятие врага у ирнов были настолько зыбки, сложны и самое главное жестоки, что рядовому человеку постигнуть это всё было просто невозможно. Даже специалисты в ксенопсихологии часто не сходились в оценках. Иные считали, что у них там, не переставая, до сих пор идут гражданские войны.
   Сложнейшая структура причинно-следственных связей, указующая в далёкие пыльные тысячелетия. Ирны нарушили свои законы лишь однажды – после известных событий на Ирутане в бесконечно далёком 2621 гТС. Тогда человечество буквально обрело право существовать, а Галактика Сайриус – свое начало. Почему они так поступили? Не зачем, а почему – эти два похожих по смыслу слова для ирнов были, по сути, антонимами. Или это проявился тысяча первый закон их бытия? Золотце, как единственно доступный в данный момент представитель их цивилизации, оставалась такой же тайной.
   И Сержант пошёл ва-банк.
   – Ты знаешь, я не стану этого делать. Не стану их убивать.
   Золотоволосая головка вздернулась, и горящий угольями ядерного пламени взгляд вонзился ему в лицо. Сержант замер. Это был второй раз, когда он видел на её лице подобное выражение. Первый был там, на холме. Ком застрял в горле. Прошла секунда, прежде чем выражение сменилось, однако она показалась вечностью. Увидев, как золотистая головка затряслась в неудержимом смехе, он перевёл дыхание, кажется, оброненная фраза принята за шутку. Очень смешную шутку. Вот почему ему ни разу не приходила в голову древняя банальность доморощенных контактёров – что, мол, хоть смеемся-то мы одинаково. Слишком разный то был смех.
   – Ну, ты, Сержант, и даешь!.. – заливался золотцев голос-колокольчик, она всё содрогалась от смеха, только что не падала на пол. Оставалось просто молчать. Наконец, успокоившись, она протянула ему обещанный матэ и кусок местного ноздреватого хлеба с маслом.
   – Всё чистое.
   – Не сомневаюсь.
   Золотце постепенно посерьезнела и уже спокойно наблюдала за тем, как он ел. Когда он, борясь с предательским урчанием в животе, проглотил последний кусок, она взяла у него калебас, при этом словно невзначай проведя ладонью по его руке, осторожно поставила его на край стола, замерла на секунду и резким рывком направилась к двери. Сержант молча продолжал наблюдать. Всё, на этот раз ты наговорился! У двери Золотце развернулась и, теперь, очень серьезным голосом сказала:
   – Моя миссия на этой планете подходит к концу. Я скажу ирнам, что вы готовы начать то, что задумано, теперь нам осталось увидеться лишь раз, когда ты сделаешь выбор. Постарайся быть при этом самим собой, таким, какой ты есть – оставь лучшее от человека, а остальное отбрось. Существо, избранное судьбой, имеет миина… Большой Долг. Это бывает жутко, но всегда необходимо. Мне, кажется, удалось затронуть что-то, и вскоре тебе предстоит стать таким, каким ты должен быть. Жаль, что время подчас так быстро летит. Счастливо, Сержант. Мне пора, не буду мешать.
   Дверь закрылась. Снова тишина, а он действительно так и не успел понять, что она имела в виду, когда говорила о том, кем он должен быть. Вдруг снова легкие, словно невесомые шаги. Сердце Сержанта болезненно сжалось, эти шаги он не смог бы перепутать даже во сне, никогда, пока жив.
   – Сержант… – это прозвучало как полузадушенный выдох.
   Боль за грудиной рассосалась. В проёме двери стояла Кеира. Волна блестящих чёрных как смоль волос метнулась к нему, и Сержант почувствовал, как маленькие теплые ладони принялись теребить его слабые руки, а губы всё шептали: «зачем… Сержант, сердце моё…» Полилось знакомое тепло. Сержант улыбнулся, слушая, как бьётся дорогое сердце, и как Кеира, всхлипывая, говорит ему что-то, обняв за плечи.
   – Прости меня, ты должен меня простить, они же могли… они же…
   Кеира замолчала, опустив глаза. Сержант так любил это ощущение, когда она касалась его, что желание о чём-то думать само собой куда-то исчезло, будто унесенное порывом ветра.
   – Ты умница, что пришла, и не ты должна прощения просить, а я. Нам нужно забыть о том дне, раз и навсегда, – Сержанту снова показалось, что вот-вот, и снова начнется, сосредоточиться, не упустить, схватить, удержать этот неуловимый момент… – Мне нет прощения, мийон-тха сор Кеира, это… тебе, наверное, так сложна жизнь со мной, любимая. Если я ещё раз попробую от тебя сбежать, ты бросай меня, слышишь?
   – Нет… – качание головой. – Нет. Ни за что. Охорни-то мери мьйонна. Я не буду так больше, не смогу просто… попробовала, хуже не бывает. Я словно осталась без частицы души. Не знала, что я способна так скучать, так жалеть, – цепкие пальчики расслабились и отпустили его куртку. – Я так люблю тебя…
   С ним опять творилось что-то непонятное, а потому пугающее. Когда-то давно, будто в другой жизни, он умел становиться с этой вселенной одним целым. Это было его даром и его проклятием. Но он сполна расплатился и с судьбой, которая одарила его этим непрошенным подарком, и тем чужаком, что слишком рано превратил дар в оружие.
   Оружие сделало залп и навеки затихло, мёртвое и холодное. Но с тех пор, раз за разом, в Сержанте словно просыпались фантомные боли. Это не было чем-то привычным, чем-то знакомым. Он не начинал чувствовать своим неживым нутром колючую изнанку окружающего пространства, наоборот, он словно проваливался в никуда. И сейчас это началось снова, сперва искрой надежды, потом стоном разочарования.
   На этот раз это вязкое затягивающее болото не дало ему сказать то, что он хотел сказать Кеире.
   Сержант продолжал из последних сил держать себя здесь, но зыбучая воронка вокруг него предательски росла, и даже невообразимо родной голос перестал звать… обессилено отпуская себя, Сержант прикрыл глаза от ставшего резким света и вслушался, наконец, ощущая то, что всё чаще его охватывало. Это холодное чувство было жестокой пыткой для неопытного разума Сержанта, когда все твои стремления отступают, растворяются, как туман. Ничего похожего на горячее, яростное море информации, хранимой в недоступных кладовых Вселенной, что вдруг вырывается на свет, сводя с ума. Такое далёкое стало теперь столь безликим… недобрый мир, мир враждебный, люди, враждебные друг другу, люди добрые, слабые, люди с опущенными руками, теплый мирок вокруг сгинул, осталось лишь чёрное поле зараженных зон. И пристальный взгляд тех двоих.
   Ощущение пропало. Почему всё стало таким другим, зачем всё так изменилось, зачем такая Вселенная является ему, будто в кошмарах? Что происходит вокруг его мирка? Да и эти двое, беспристрастно следящие, подслушивающие, нащупывающие… Почему-то снова пришло в голову, что именно об этом он и думал, когда подходил к тому лагерю беженцев, когда поднимался по тропинке на холм. Размолвка с Кеирой, не признак ли это того самого вмешательства? Что, в конце концов, происходит с ним самим?
   Он был тогда холоден и расчётлив, выпил ровно столько, чтобы не терять окончательно связи с реальностью, но чтобы полностью расстроить защитные функции следовых имплантантов. Он знал, зачем туда идёт? Он знал, кто там его ждёт? Сейчас Сержант не мог этого даже представить, настолько это дико звучало.
   Он вздрогнул, окончательно приходя в себя, обнял Кеиру за плечи и осторожно прижал к себе, словно она могла разбиться от неосторожного движения. Надвигается что-то страшное. Не пугающее, а именно страшное. До дрожи в ногах, до сведенных судорогой скул, и не спрячешься от этого, не уйдёшь. Это то, что хуже смерти.
   – Ой, – вскочила вдруг она, вытирая одной рукой заплаканные глаза и оправляя другой юбку. – Си тхани ауюрте! Я тебе больно не сделала?
   – Да что ты, радость моя, я в порядке, вот только полежу, устал очень… Есть хочу – просто невмочь, – и улыбнулся, как мог, всегда нужно находить в себе силы тепло улыбнуться. Он знал, как реагирует Кеира на малейшую грусть в его глазах.
   Сержант, ты готов слушать, или мне следует позже…
   Это ты, а я уже забеспокоился, почему молчишь.
   Да, я. Сестра у тебя?
   Это ты её сюда?…
   Нет, что ты, я просто сказал, что ты дома.
   Ты всегда знаешь, что ей сказать, да?
   Я знаю, ну может, не до конца понял, но знать-то я знаю. Она без тебя тут чуть с ума не сошла. Когда ты ушел, пробормотав, что жалеешь обо всём… Она ничего не могла поделать, только металась, не находя себе места. Теребила меня, чтобы вернул, но я отказался. Я не стал за тобой следовать, думал, тебе нужно побыть одному… Я бы не прав? Ты очень плохо выглядишь.
   Ты прав, тьма побери, как же ты был прав. Я был очень сильно… не знаю, как сформулировать.
   Я не следовал за тобой, и потому не почувствовал, но у меня было время подумать о твоих словах и о том, что случилось позже. Сержант, ты тоже понял, наверное, многое изменилось. Я могу понять вас с Кеирой, если очень постараюсь, но я не понимаю того, что случилось с тобой. Почему, Сержант? Зачем ты так поступил, зачем они так поступили?
   Я тоже не понимаю. Я не машина, я иногда ошибаюсь.
   Тогда я сам постараюсь всё обдумать. Возможно, тогда и пойму.
   Не надо. Ты очень добрый человек, ты не должен. От этого будет только хуже, всем – хуже.
   Раз ты говоришь, я постараюсь пока думать о другом, но мне почему-то постоянно кажется, что я должен кое-что уяснить для себя из всего этого. Вокруг тебя что-то растёт. Гости в опасности, ты тоже.
   Скорее всего случайность, пойми.
   Я постараюсь.
   Когда выдастся время, я зайду к вам – поболтаем, нам о многом надо поговорить.
   Да, ты прав, особенно, помнишь, мы разговаривали… тот момент из Синей Сутры… А это неприятно, когда тебя бьют по ребрам?
   Язвительность противоречит Третьей Заповеди Тетсухары. Хотя да, это очень неприятно.
   Извини, не смог удержаться.
   «Ой, доиграешься, шутник».

   Небольшое поселение беженцев из зараженных зон, поселение людей, что выжили, приютилось у остатков некогда простиравшихся от самого Западного океана Дольних лесов. Сейчас эти чахлые следы некогда царившего здесь великолепия живой природы представляли собой одинокие группки деревьев, разбросанных по нескольким тысячам квадратных километров.
   Здесь всё называлось не своими именами. Беженцы не были беженцами, они ниоткуда не бежали. И Гости-со-звёзд не были их гостями. Как и леса уже не были лесами, погубленные вырвавшейся на свободу серой наносмертью там, где всё не сгубили подоспевшие химические и редиоактивные осадки. Но жителей наскоро собранных из походных модулей посёлков продолжали привычно называть беженцами, гостей Гостями, а леса – лесами.
   Красивейшие некогда зелёные холмы предгорий теперь были укутаны в металлический саван. Редкие участки незаражённой земли благодаря своевременной рекультивации всё-таки могли прокормить беженцев. Землю берегли скорее по привычке, людей на планете спустя столько десятилетий каждодневого тусклого вымирания оставалось так мало, что хватило бы одних продуктов дальних океанических ферм, которые почти не пострадали. Просто даже для серолицых безэмоциональных беженцев в этих парниках было что-то символическое. Не намёк на светлое будущее, скорее знак, напоминание, что сами они ещё, по какой-то непонятной прихоти судьбы, живы.
   Потому что вокруг было куда больше напоминаний совсем иного.
   От пограничного поселка на северо-восток шла некогда ровная, широкая десятиполосная трасса для наземного транспорта, и, проводив неё внимательным взглядом, каждый мог сообразить, куда она вела, не погрешив против правды ни на йоту.
   То был путь в ад. Ни одного следа не было заметно на растрескавшейся за годы поверхности. Здесь никто и никогда не ездил уже очень давно. Спустя сотню километров она обрывалась на краю гигантского зеркально-полированного круга, что раскинулся на месте бывшей многомиллионной столицы огромного государства, самое название которого теперь никому и вспомнить. Десятки лет останки жителей лежали, вплавленные в чёрное стекло горнилом ядерного пламени.
   Этого места боялись, как чумы, не нашлось смельчаков, набравшихся достаточно храбрости, чтобы заглянуть в громадный стеклянный глаз, мертвенно сияющий в темноте. И во все стороны от проклятого места тянулись щупальца абсолютно голой земли, это потоки дождевой воды уносили частицы прокаженной материи дальше и дальше, в глубь континента, и ничто не могло сдержать этот тихий натиск.
   Здесь воняло смертью. Смертью добровольно принятой, и потому ещё более ужасной.
   Однако именно это место влекло бродягу к себе, как волшебное. Выплывал он всегда точно над эпицентром. Здесь веяло тем немногим, что он понимал. И за эти крохи стоило пытаться зацепиться.
   Однако сейчас было не время вслушиваться в журчание струй энергии, широким потоком лившейся из гигантской стеклянной могилы. Следовало вернуться домой, в посёлок, туда, где обреталось уже столько лет его неподвижное тело, там будет ждать Сержант, а его теплая душа и быстрые мысли были гораздо важнее могучего, но мертвого стеклянного диска. Бродяга как можно точнее постарался припомнить, когда он впервые увидел Сержанта. Тринадцать лет, два месяца и двенадцать дней назад. Да он тогда и бродягой-то не был.
   Беспамятное, будто новорожденное существо делало первые шаги, не понимая своей цели и не помня своего пути.
   Былой лес, который он видел, как наяву, казался ему местом волшебных снов, где ему станет покойно.
   Первое, что он отчётливо помнил – белый плащ Сержанта. Мокрая насквозь от бесконечного дождя фигура быстро нагнала смутно белевшего среди мёртвых стволов чужака. Чужак казался рыцарем из сказок, добрым, знающим, он должен был помочь, подсказать. Но добежать ему не удалось, лишь мелькнуло вокруг незнакомца нечто, похожее на сияние, как на него обрушилась тяжесть. Остались только распахнутые в ужасе глаза Гостя-со-звёзд.
   Сержант проверял разметку зараженной области под прикрытием портативного нуклеарного ингибитора мощностью в полсотни киловатт. Вокруг оператора неизбежно возникает короткоживущая проникающая радиация, что за минуту спадает до относительно безопасного фона, но до тех пор…
   Сержанту удалось отыскать у пострадавшего, окончательно впавшего в кому на вторые сутки, лишь одного близкого – юную девушку, назвавшуюся сестрой, хотя судя по биометрии пациент был её старше минимум на пару десятков лет. Разыскать её помог маяк, который вживляли каждому беженцу, кто не был в состоянии отвечать за свои действия и нуждался в присмотре.
   Девушка называла пострадавшего братом скорее для простоты и по привычке, подобно многим жителям Альфы, не удаляясь в лишние подробности и не пытаясь что-то для себя объяснить. Её родные погибли в дни Прощания, только мама, которая встретила те времена подростком, прожила куда дольше. Кто был её отец, девушка не знала, она помнила только бесконечную тоску в глазах матери, которая, едва подняв её на ноги, однажды тоже уснула и не проснулась. Девочке тогда было двенадцать. И сколько она себя помнила, рядом с ней был названный брат, почти не встававший, толком не разговаривавший, старше её, обуза, к какой можно привыкнуть, особенно если ты – почти такая же сомнамбула, как и все остальные вокруг. Только однажды брат встал и пошёл, так что она даже не заметила. А спустя пару дней её отыскал Сержант.
   Он твердил, что всё будет хорошо, а она неожиданно горько плакала и проклинала себя за беспечность, что-то встревожено пищал обруч белого металла на голове внепланетника. Тёплые руки придерживали его беспомощную голову, вливая в него жизнь. С этого момента и началась новая жизнь бродяги.
   Его удалось спасти, и он окончательно стал собой, таким, каким он себя только и мог теперь припомнить. С тех пор он любил Сержанта, как отца, которого он не знал, как учителя, которого у него не было, любил его грустные глаза, его веселую улыбку, доброе сердце. Если все чужаки такие, то они, верно, спустились с небес.
   Смешная шутка, откуда им ещё спускаться.
   Прошло время, и некогда беспамятное существо превратилось в бродягу: неподвижное тело, полуприкрытые веки и бессильные руки на подлокотниках кресла.
   Бродяга… несмотря ни на что, в этом теле с тех пор воцарился разум, и разум этот с неожиданной силой устремился вырваться из бренного тела и воспарить, влиться всем естеством в окружающее полуживое пространство.
   Годы шли, девушка стала женщиной, почти ожив, обретя в отражении глаз Сержанта толику собственного, уже почти живого блеска. А её названный брат на вид оставался всё тем же молодым мужчиной не старше тридцати, каким казался когда-то. Теперь они действительно выглядели как брат и сестра, и только трое на всей планете могли догадываться, что его история не так проста, какой могла бы показаться. Он явно пережил дни Прощания уже взрослым, и с тех пор над ним словно стали не властны годы. Как он появился в этом доме, почему однажды встал и пошёл, а потом снова упал и уже не поднялся?
   Бродяга сам задавался всеми этими вопросами, но не знал на них ответа. Впрочем, они его и не настолько беспокоили, больше всего он боялся уйти снова, уйти так далеко, откуда не вернуться.
   Я не уйду туда.
   Слишком дороги ему сестра и Сержант, слишком близка эта истерзанная земля. Ещё столько нужно пережить, столько познать.
   А сейчас особенно. Меня беспокоят те трое.
   Все они были как-то связаны с Сержантом, буквально ходили вокруг него, словно хищники вокруг жертвы, не желая ему зла, но и вряд ли любя. Так он видел. Все – внепланетники: Учитель, Боец и Никто. Три имени, почти неотделимых от него, и три больших проблемы. Спросить у Сержанта? Нет, узнать самому.

   Планета умирала, не в силах справиться с наваждением чёрного дыхания зловонных ран, что нанесли ей люди. Даже те несколько десятков видов живых существ, что сумели приспособиться к радиации, оказались выбитыми из прежних экологических ниш. Где биосфера не была поглощена серым приливом всепожирающих наномашин, биоценозы всё равно обессилено разламывались на жалкие подобия тех сложнейших систем межвидового взаимодействия, что существовали на этих землях раньше.
   Где раньше буйствовала река жизни, в лесах, степях, пойменных лугах теперь догнивали останки погибших животных. Чёрные коряги и трухлявые пни сочились не ароматом леса, запахом лугов, а аммиачно-йодистым смрадом смерти. Даже страшные рассказы про гигантских болотных мутантов не добавляли очков загнанной в угол жизни, слабые, больные множеством неизвестных науке болезней, те из них, что смогли приспособиться, уходили подальше в оставшиеся еще кое-где живые леса, стремясь хотя бы спокойно закончить жизнь, не способные к продолжению рода.
   Осталось слишком мало пригодных для более-менее сносной жизни мест, да и те тут же начинали использоваться для выживания человека. Работа Гостей по очистке близлежащих территорий давала ту отдушину, в которой нуждалось всё на планете. Сержант каждый раз с удовольствием смотрел на зеленые ветки им лично посаженного деревца, что росло у самого его дома. Уже через метров пятьдесят виднелись сквозь полумрак скорченные мёртвые ветви столетнего дуба, и их сухой треск на ветру напоминал, что столько еще необходимо сделать. От таких мыслей было неуютно. Ветер тихо завыл за окном, смотреть расхотелось.
   Выходя из дома, он по привычке выключил свет и потянулся к сенсору запора, но тут же вспомнил о забытом на полке в прихожей ингибиторе. Вечно возвращаться…
   – Сержант, ты ещё долго?
   – Иду. Иду.
   Сержант потратил несколько лишних секунд на поиски нужного сенсора. Открывалась дверь нехотя, словно желая его разозлить. Когда мерцание силового полога истаяло, Сержант уже клял во все корки хваленую галактическую технику.
   Схватив диадему, он сунул её в карман, и, уже буквально выбегая, хлопнул по панели запора. Проклятие. Спуститься с небольшого пригорка, на котором стоял дом, было делом нескольких секунд, однако и это время почему-то показалось вечностью.
   – Кеира, милая, – и прижал её к груди с такой силой, что она охнула. Сержант поспешно сделал шаг назад и тряхнул головой. – Извини, словно чего-то испугался. Я сам не понимаю, что со мной сегодня происходит.
   Кеира развела руками, вопросительно глядя из-под капюшона.
   – Ты – испугался?
   – Да, случается и такое. Ты себе представить не можешь… – Сержант взял её за руку и широко зашагал в сторону поселка, так что Кеире поневоле пришлось припустить почти бегом. Гость, мужчина, которого она столько лет любила, продолжал идти, глядя прямо перед собой, и говорил, говорил… Она знала, что Сержант порой очень нуждается в слушателе, и продолжала внимательно впитывать его слова, которые часто становились вовсе непонятными, но в них всегда слышалась неподдельная горечь. А значит, и любовь.
   – …это словно тебя вынули из твоего теплого мирка и окунули в ледяную прорубь. Паранойя, чистой воды паранойя, но за моим плечом будто всегда стоит кто-то, постоянно чей-то взгляд, но не чуждый, а какой-то родной, что ли, этот взгляд советует, сочувствует. Иногда он холодный, но чаще строгий. Я чувствую, словно подступает что-то… такое почти неживое, и если в тот момент нет рядом тебя или бродяги, если нет чьей-то руки, если я не могу ощутить чью-нибудь ладонь, становится жутко. Не знаю, как это назвать, но всё началось несколько месяцев назад, а особенно усилилось после той истории, когда я убежал от тебя и ввязался… Откуда взялась эта неуверенность? Я смотрю вдаль и вижу нечто туманное, оно завораживает, тянет куда-то вглубь. Разве можно так жить? Я, наверное, совсем умом двинулся, раз не могу от тебя теперь даже на шаг отойти, – лицо Сержанта поднялось, и его взгляд устремился к небу. Сквозь хриплое дыхание прорывался шепот.
   – Нет, Кеира, то, что происходит между нами, это не любовь, что что-то другое. Я когда-то очень давно любил одну девушку… И тогда всё было иначе. Да, желание доставить радость, да, восхищение, но не так же, чтобы бояться просто отпустить твои пальцы… Последнее время мне хочется спрятать тебя за спиной, а что окажется на моём пути, снести прочь! Это хаос, безумие. Ты же мне кажешься такой, как бы выразить… беззащитной, я не понимаю. Всё словно в кошмаре – точно весь мир ополчился, но не против меня, а против дорогих мне людей. Кеира, скажи мне правду, пожалуйста, мне это нужно. Я правда не понимаю ваш мир до сих пор, даже спустя столько лет?
   Сбивчивый поток слов прервался. Сержант замер на месте, осторожно отстранил её от себя, с неожиданной тоской всмотрелся в дорогое лицо. Однако глаза не обманули, они светилось ответным пониманием.
   – Ты ищешь всё время одно – себя, а видишь только меня. Ты так похож на мой народ, на то, что от него осталось… Мы тоже ищем себя в этих руинах, хотя и не подозреваем об этом. Ты любишь меня, милый, но и боишься этого. Пойми, для тебя любовь – это борьба. Но я не хочу борьбы, не могу я так. Я другая, а ты раньше жил среди подобных себе, добрых, умных, сильных людей. Со звёздами в глазах и солнечным ветром в могучих руках. Не все такие, мы тут – точно не такие, так что не думай больше о долгах, просто будь собой, тем, кого я люблю.
   Сержант много думал об их отношениях. Она словно не чувствовала в нём вины за тот выбор, что сделал некогда её народ. Загадка дней Прощания её не касалась, а потому она его не изображала космическим кукловодом, и ей не за что было его прощать. Но он-то помнил, потому что был здесь. Сильные руки… Альфа оказалась в этих сильных руках давным-давно. И узнав об этом, она покончила с собой.
   – Ох, Кеира, не такие уж мы и сильные, и не такие умные, и уж точно не такие добрые, – Сержант улыбнулся и, по привычке, снова нахмурился. – Но всё равно спасибо. Прости, что я тебе всякую чушь плету. Но мне давно не было так страшно. Сильные люди, да, там много очень сильных людей, а тут… Ты знаешь, твой народ словно начинает находить свой новый путь, но что-то мне подсказывает, что путь этот принесёт много бед, а у нас уже не осталось морального права вас на этом пути… неважно. Тот случай… эти беженцы не просто полезли в драку, они действительно хотели моей смерти и унижения. Не знаю даже, чего больше. И вот теперь все эти мысли, они лезут и лезут в голову. Наверное, это старость.
   – Охвэйни лао, – чуть грустно засмеялась Кеира, – какая старость? Да мои ровесники выглядят старше тебя, рарша ех, пусть Сэми в нашем роду единственный дееспособный мужчина, ему едва за тридцать, а он уже совсем седой.
   – Молодость, старость… Кеира, мне уже почти сто наших лет, ваших – даже немного больше, там живут очень долго. А здесь даже я начинаю чувствовать старость… чувствовать, что я втрое старше тебя.
   – Ты устал от нашего мира? – шепнула она, попытавшись вырваться, но он не пустил.
   – Нет, я бывал на безумно тяжёлых мирах, мирах вечного мрака, вечных снегов и вечного пекла, я тебя сутки могу нести на руках и не устану. Здесь другое. Позавчера в соседнем поселке умер парень, совсем молодой, отказала печень, и он умер, отравленный теми самыми лекарствами, что спасали ему жизнь до этого. Так не бывает, я готов был выть от злости. Почему! – орал я на его семью. Как вы могли, ведь я был в двух шагах. А они молчали и лишь отводили глаза. От этого постареешь.
   – Сержант, в тебе чересчур много всего, ты несёшь в себе боль всех, кого встречаешь.
   – Это плохо?
   – Это плохо потому, что однажды эта боль тебя убьет… или в тебе просто иссякнет любовь к жизни, и для тебя тоже наступят дни Прощания, как наступили они у нас.
   Они уже подходили к дому Кеиры, огонек над крыльцом приятно мерцал, заливая всё вокруг ровным мягким светом. Сержант одним движением поднял Кеиру на крыльцо и, сделав шаг назад, чтобы лучше её рассмотреть, серьезно ответил.
   – Раньше ты меня разлюбишь.
   Качание головой.
   – Нет, раньше тебя просто не станет… Ты так и не понял, что люди умирают не так, как умирают деревья. Иногда ты думаешь, что человек ещё жив, он ест, спит, трудится, разговаривает. Но впереди у него – только Прощание.
   Иногда даже после Прощания можно снова стать живым, – раздалось в голове ворчание.
   – Иногда, бродяга, тебе лучше быть молчаливым исключением из правила. И не подслушивать.
   Я просто хотел предупредить. У нас гости.
   В дверях стоял Сэми. И вид у него был такой, что Сержант невольно подобрался, как перед прыжком. Лицо родича Кеиры горело едва сдерживаемым гневом, кулаки были сжаты, однако под пристальным взглядом Сержанта он быстро сник, опустив руки и ссутулив плечи, хотя в глазах его продолжала поблескивать затаенная искра. Сэми в первый миг было не узнать, однако сейчас он быстро обернулся прежним, таким, каким его привык видеть Сержант. Какими почти всегда оставались беженцы. Апатичным, серолицым, усталым и безэмоциональным.
   – Лоа-то, Сэми. Что тебя сюда привело?
   Тот бросил что-то невнятно приветственное, и, не переставая бормотать себе под нос, отвернулся и зашагал вглубь дома, бесцельно переставляя по пути предметы на полках вдоль стены прихожей. Сержант не без удивления заметил, как с одной из полок исчез незнакомый тяжелый блестящий предмет, и Сэми это явно хотел скрыть. Раздеваясь, Сержант продолжал наблюдать за завершением метаморфозы: сев в кресло у камина, в котором потрескивали уже поленья, Сэми весь окончательно сжался и, судорожно вздохнув, прикрыл веки.
   Вот теперь он окончательно стал самим собой, на лице его опять поселилось выражение отчуждения и безнадежности. Этот новый, незнакомый Сержанту человек, что всё чаще в последнее время подменял Сэми, исчез. Войдя в комнату, Сержант по привычке расположился на старой-престарой софе в углу и, почувствовав, как к его боку прижалась Кеира, тоже молча её обнял. Наступила тишина, некоторое время все без слов смотрели на пламя разгорающегося камина, спокойно наслаждаясь теплом, превращавшим лица в маски чуть сведенной жаром кожи. Мерно попискивали часы на стене, и даже щелчки счетчика Гейгера казались неким элементом уюта. Вот бы так просидеть вечность.
   Сержант, поговори с Сэми. Пожалуйста.
   Главное – не вмешивайся.
   – Сэми, мы задержались сверх обычного и заставили тебя волноваться?
   Тот ещё чуть поник головой и неловко завозился в кресле, убирая с глаз прядь слипшихся волос. Замерев, он опять принялся смотреть в огонь.
   – Это глупо. Сержант, ты же умный человек, умудренный жизнью, но порой твое поведение просто им миршим лениц-то ляруо санне. Зачем, тьма вас забери, их провоцировать?
   – Разве изменение моего обычного распорядка дня что-то решит? Буду уходить позже, приходить раньше, да? Несмотря на то, что никто из ваших так и не согласился толком объяснить, что же происходит, я не дурак. То, что есть, оно и будет. Хоть я буду ходить по посёлкам в сопровождении, хм, охраны. Дело не в моем якобы поведении, а в нашем существовании вообще, так? Гости живут среди вас, не на закрытой базе, а с вами. Причём не просто живут, а трудятся ради вашего же блага. Всё остальное лишь завеса и ничего не изменит, не так ли? Или ты не согласен?
   Сэми вздохнул. Да, подумал Сержант, это опять в точности тот самый человек, которого он впервые встретил тогда в поле за работой. Изрядно седые спутанные волосы, согбенная спина, безвольный голос, что-то напевающий безо всякого выражения. Сэми стоял тогда, наклонившись, над неровной грядкой скудной зелени. Увидав его, Сержанту захотелось отвести глаза и пройти побыстрее мимо, столько житейской усталости и сломленности судьбой было в этой фигуре, куда больше, чем в среднем беженце. На вид этот почти старик никак не мог быть родичем Кеиры, так мало было между ними общего, но она тогда, помнится, решительно взяла его за руку и повела через чахлые грядки.
   – …знакомьтесь!
   Человек выпрямился. Взгляды Гостя-со-звёзд и жителя этого мира встретились. В тот раз глаза рано поседевшего парня не стали прятаться от хоть заметно потухшего, но вместе с тем до сиз пор блестевшего упорством и стремлением к жизни взора Сержанта. Не такие, как у него. Привычным жестом отряхнув руки, испачканные в земле, он замялся, не зная, что сказать.
   – Сержант, познакомься, это мой старший родич Сэми. Сэми, это Сержант, Гость, – как будто это нуждалось в объяснении. Кеира смотрела то на одного, то на другого, не зная, что еще сказать. Помявшись, она повернула обратно, но буквально в трёх шагах снова обернулась.
   – Ну, я пошла в посёлок, а вы тут пока побеседуйте, – когда она скрылась, глаза Сэми чуть оживились, точно он стеснялся Кеиры, и Сержант с удивлением разглядел блеснувшую на миг сквозь усы улыбку. Сэми заторможено осмотрел Сержанта с ног до головы, вскользь глянув на сиявшую мерным светом диадему.
   – У меня очень хорошая инья, родич, но она порой бывает немного бестактной, когда не знает, что ей делать со своим желанием всем угодить. Пора ей уже свой дом заводить, не считаете? Она мне много о вас рассказывала. Добро пожаловать к нам, роханье инто, будьте как дома.
   – Я тоже о вас многое слышал, Сэмиен. Спорой работы.
   – Сэми, Сержант, просто Сэми. Вот, тружусь потихоньку, семья нуждается в пище, Кеира помогает наравне со всеми, да какие из женщин работники, всё равно тяжелую работу надо самому.
   Протянулись две мужских ладони и встретились в крепком рукопожатии, жесте, по странной прихоти истории сохранившемся именно на Альфе. Ладонь у Сэми была шершавая и теплая.
   – Мы всегда вам рады, не забывайте этого.
   – Роханье мони, – серьезно ответил Сержант, уже успевший к тому времени изрядно подучить побочный язык этой местности планеты, – но только никаких «вы», а то как-то уж слишком официально.
   – Согласен. Пойдемте… пойдем к дому, там и поговорим.
   Этот разговор с тех пор так и не закончился, иногда возобновляясь вот так, по случаю. Годы шли, менялись интонации, Сержант уже не мыслил своей жизни без Кеиры, Сэми ему стал «почти родичем», а поблизости всегда таился взгляд бродяги, не менялось главное – они двое всегда говорили об одном.
   Вот и в этот раз, глотая обжигающий итонно, они тихо беседовали будто ни о чём, покуда Кеира впопыхах накрывала ужин.
   – А ведь правильно вас сторонятся.
   – Нас – это Гостей?
   – Ты прекрасно понимаешь, что да. Вас, Гостей.
   – Почему же? Что в нас такого, за что нас надо сторониться?
   – Не надо, вот именно, что не надо, но… Вы – смута в нашем тихом болоте. Как звёзды на небе, как солнце, когда оно проглядывает на таком редком теперь синем утреннем небе. Только всё это где-то там, далеко, а вы – близко. И вы – постоянное напоминание о том, что надо бы забыть.
   – Наше над вами многовековое… покровительство? Дни Прощания?
   – Это всё ушло, кто не мог с этим жить, просто умерли, теперь вы как призраки чего-то, что умерло когда-то в нас самих, оставшихся. А умерло в нас много, слишком много.
   – Объясни. Вам неважно, почему это случилось, как это случилось? Однажды утром вся планета решила не просыпаться, так, по-твоему это случилось? Или это была горькая случайность? Постъядерные миры известны во Вселенной, иные даже выживали. Но нет, вы деятельно, деятельно совершили планетарное самоубийство, приложив к этому массу усилий. Как такое может случиться спонтанно, чтобы потом, спустя полвека, ты мне просто говорил, что в вас слишком много умерло, даже не думая, что оно не умерло, а было убито, возможно, вот прямо этими руками!
   Сержант показал свои ладони в пространство, как доказательство.
   – Ты слишком сложно говоришь. На самом деле всё просто. Наш мир себя исчерпал, изжил, нет его! Мы попытались пережить весть о вашем… как ты сказал, покровительстве? И не смогли, если хочешь, проиграли своему тщеславию. Столетия вы нас предупреждали, пытались чему-то учить, но мы не слушали, мы искали иного. Да, по пути мы строили то, что привычнее вам. Вот и построили… пригодилось. А наш путь оказался гибельным тупиком. Остается доживать на радиоактивных руинах, да по возможности помогать вам их разгребать. Мы обречены.
   – И наша помощь…
   – Ничего не даст. Разложение не там, – Сэми кивнул в сторону окна, – а тут, в сердце! Взгляни на меня, я уже старик, хотя я даже не помню дней Прощания. Точнее, они продолжаются до сих пор, ты не видишь? И я устал от всего этого. И большинство остальных чувствуют то же самое.
   – Хорошо, но скажи, вас что, пугают наши намерения?
   – Скорее вас сторонятся потому, что каждое ваше дело – это удар по крышке нашего гроба, по гордости, по истории, по своему пути. Было время, когда мы были такими же, как вы, целеустремленными. Мы, быть может, шли прямиком к вам, к звёздам. Только другим путём. Но вы этого не увидели, и снова, уже скорее по привычке, попытались направить, помочь. Как и сейчас пытаетесь, пусть и с другой стороны. Только результат оказался непредсказуем, да?
   – А теперь… всё кончилось, неужели вы так считаете? – полувопросительно-полуутвердительно сказал Сержант.
   – Наша тень в вас, и это бьёт больнее всего, но что делать, если сил бороться с этой болью просто нет? – Сэми покачал головой, оставляя свой вопрос без ответа.
   Ох, молчание, молчание. Всегда молчание, только молчание.
   Оно окружало Сержанта все эти годы.
   Да, когда-то их просто сторонились, а теперь… Вновь Сержанту пришла в голову мысль о том нападении. Что-то творится, зреет потихоньку, и отточенное его чувство происходящего кричало об этом, только доказательств не было.
   Сержант некоторое время прислушивался к повисшей в воздухе тишине, не зная, что возразить. Должно же быть что-то в этих словах Сэми неправильно, иначе что они тут делают, не пора ли уже оставить эту несчастную планету наедине с её медленной и неизбежной смертью? Нет, оставлять всё в таком состоянии рука не поднималась, это будет просто очередным массовым убийством. Допустить, чтобы подобное снова прорвалось и залило Альфу? Если бы только отдать в их руки хотя бы общую санацию… пусть сами трудятся, активно спасают родную планету.
   Для этого нужна воля, целеустремлённость, способность строить долговременные планы – всё то, чего в соседях Сэми и Кеиры было не сыскать. Да появись среди них хоть единственный человек, который смог бы вести их прочь от бессильного созерцания! Тогда они, Гости, могли бы уйти. Куда он сам подевается в таком случае, Сержанта не волновало. Сначала надо сделать всё, чтобы это «после» наступило.
   Тут он сообразил, что в комнате уже слишком давно молчат. Вздохнув, он подумал – теперь Сэми уж точно не уговоришь уточнить, что именно его так волнует, что он не поленился прийти к ним в столь позднее время. Поднявшись, Сержант направился к креслу бродяги, что стояло в углу. Сегодня тот выглядел лучше обычного, порозовели щеки, взгляд, обычно слепо взирающий на угол комода, теперь заинтересованно поблескивал. Ресницы подрагивали, казалось, что недвижимое тело сможет двинуться.
   В нём тоже жило что-то новое, что-то неизвестное.
   Бродяга, твоё физическое состояние не изменилось?
   Нет, Сержант, двигаться не могу, тела не чувствую, даже вижу плохо… хоть бы и мог, ты же знаешь, мне гораздо лучше… там.
   Мне не дает мне покоя эта твоя замкнутость, ты уходишь от своей жизни туда, где ничего нет. Хотя кто знает, что хуже… Но помни, ты можешь вылечиться, если сам этого захочешь, по-настоящему. И, к сожалению, помочь тебе в этом я бессилен. Физическое твоё тело обследовали и не раз, оно ничуть не повреждено и жизнеспособно.
   Всё не так просто, хотя я иногда жалею, что никогда, например, не смогу познакомиться с девушкой, такой же красивой, как Кеира. У каждого остаётся что-то недостижимое. Мне хорошо, ведь главное, как ты живешь внутри себя, в мире ли ты с самим собой. Сержант, что с тобой? Ты куда…
   Отшатнувшись от кресла, Сержант судорожным движением прижал кулаки к груди, едва сдерживая стон. Потом закрыл глаза от резанувшего света. Всё вокруг поплыло, теряя четкость линий, становясь ирреальным, потусторонним. Удар. Вселенная дернулась, неохотно, с тягостным ощущением сопротивления выворачиваясь всеми своими тончайшими гранями наружу – Сержант снова почувствовал.
   Ощущение было почти привычным. Только к сладости небытия нельзя было привыкнуть никогда. Все чувства сливались в единую симфонию окружающих его образов разноликой материи, и тут же сквозь мрак и стон силовых полей, заглушая песню листьев, шелестящих на ветру, прерывая на полуслове ропот жизни, сжавшейся в пароксизме смертельного страха, прорывался грозный гул опасности. Действительно, что-то происходит. И оно страшнее, чем он мог себе представить.
   Возвращение сопровождалось дикой болью во всём теле. Это следовые имплантанты. От них нужно избавиться, и как можно скорее. Чувствуя, как пережитое ощущение покидает его, Сержант остался наедине с этим миром, лишь горький осадок да возросшая тревога. Когда-нибудь, быть может, он сможет вновь обрести то давно забытое чувство, но не теперь.
   Возвращение было болезненным, Сэми что-то быстро говорил, не глядя на него, а Кеира, неожиданно оказавшаяся рядом, сильно сжала его локоть, сквозь шум в ушах донесся её шепот. Когда Сержанту удалось усилием воли отогнать морок, Сэми уже замолчал, и как ни старайся, его слов уже не вспомнить, переспрашивать же… Переспросить Сержант не смог.
   – Сержант, дай слово, что ты не будешь вмешиваться. Ради Кеиры прошу. Это наше дело, не ваше. Если я тебе смог хоть что-то объяснить… просто прислушайся к моей просьбе.
   Чувство опасности с новой силой резануло по нервам. Что он пропустил?!
   – Д-да, – запнулся он, – конечно, если для тебя это так важно.
   Но что «это»?! Сержант, тебе нужно научиться себя контролировать.
   Похоже, Сэми подобного ответа не ждал, хотя явно остался им доволен. Не говоря ни слова, родич Кеиры кивнул головой, встал и, бросив лишь слегка удивленный взгляд на Сержанта и прижавшуюся к нему Кеиру, вышел из комнаты. Несколько мгновений было слышно, как он возится в прихожей, а затем хлопнула входная дверь. Никто из них так ничего и не заметил. Только бродяга.
   – Почему ты его не остановил, Сержант?
   Тьма побери, что же я пропустил?
   – Я не в праве решать за кого-либо на этой планете, я не пророк, я всего лишь Гость! Он должен поступать так, как велит ему его разум, совесть, над этим нет высшей силы. В конце концов, он – твой родич, и я не вправе.
   Сержант осторожно отстранил Кеиру и принялся ходить по комнате, потирая подбородок. До него начало доходить.
   – Сержант, с ним может произойти что-то плохое.
   Он тут же остановился и посмотрел на сжавшуюся, словно от холода, фигуру Кеиры.
   – Ты помнишь его прежним? Сэми явно меняется, прямо на глазах. В лучшую для него сторону, в худшую ли, не нам решать, а ему. Это его путь, каков бы он ни был… Помнишь, когда мы подошли к дому, это был совсем другой человек, он снова жил, а не существовал.
   И снова голос в голове, где-то за краем мысли.
   Сержант, Сэми унёс тот предмет с собой.
   Я догадывался об этом.
   Сержант кивнул головой, словно соглашаясь с какими-то своими мыслями, и решительно направился в прихожую. Кеира вцепилась руками в накинутую на плечи шаль и выбежала вслед за ним. Сержант, осторожно избегая касаться предметов, разбросанных по полкам, водил ладонями по воздуху, словно нащупывая что-то. Спина его была напряжена, по лицу катился градом пот, словно воздух вокруг него разом загустел, стал горячим и тяжелым. Кеира тихонько подошла к нему сзади и, стараясь не дышать, коснулась его плеча. Сержант замер на секунду, потом расслабился. Не оборачиваясь, он ответил на немой вопрос.
   – Не знаю, куда я его отпустил, но всё хуже, чем я думал. Так же нельзя… нельзя.
   Я слышу тебя, Сержант.
   Ты сможешь проследить за Кеирой?
   И лишь немой вопрос в ответ. Бродяга не умел читать мысли, он лишь отвечал на вопросы.
   Ты сможешь защитить её до моего возвращения? Я должен вас оставить, но ты будешь с ней? Отвечай.
   Буду, можешь на меня положиться.
   Молодец.
   Сержант схватил пояс с крюка у двери и принялся неловко его застёгивать, одновременно пытаясь попасть в полумраке ногой в сапог, а Кеира всё стояла в дверном проёме, закусив побелевшие костяшки пальцев. Одевшись, он её обнял.
   – Кеира, тут должно быть подземное хранилище вроде тех, законсервированных, что остались со времён до дней Прощания. Столько лет тут живу, а что творится под самым носом…
   – В катакомбах у дальних посёлков что-то такое было, я не знаю точно, но ходили разговоры, – неуверенно ответила она.
   – Это где лесок?.. Те парни, что на меня напали, или их родичи, не важно, они попытаются добыть то же, что унёс с собой Сэми. Мне необходимо пойти туда. Запри дверь и активируй защиту. Жди, я люблю тебя. Помни об этом, и, если что, заставь бродягу сообщить мне. Хорошо?
   – Да.
   Заметив слёзы в глазах Кеиры и услышав её чуть дрогнувший голос, Сержант ужасно захотел остаться, но он не мог.
   – Я тоже тебя люблю, Сержант. Мийон-то ире.
   Как часто потом ему пришлось вспоминать эти слова.
   Хлопнула входная дверь, а силуэт закутанной в шаль женщины остался стоять в проёме двери. Раздался сигнал, и криволинейный куб силового поля накрыл дом.
   Резкий ветер ударил Сержанта в лицо, обдавая с ног до головы ледяной моросью. Диадема управления ингибитором коротко вспыхнула, сообщая о всплеске радиации, автоматически cработала защита, сделав всё вокруг на миг зыбким и нереальным. Надо спешить. Пробежав по прямой метров сто, Сержант замер у развилки двух дорог, одна из них вела, со слов Кеиры, к тому бункеру. Подобные хранилища были частью наследия многовековой давности, которое, в конце концов, было умело использовано теми, кто запускал дни Прощания, результаты которых Сержант наблюдал все те годы, что он здесь провёл.
   Идти прямо к тем катакомбам?
   Но он обещал Сэми… обещал ведь не вмешиваться, кто за язык-то тянул! Теперь оставалось только одно – проследить за ним самим, хотя следы уводили далеко в сторону от хранилища, попробовать остановить, попробовать объяснить. Помочь, в конце концов…
   Сержант, дай слово, что ты не будешь вмешиваться. Ради Кеиры прошу. Это наше дело, не ваше.
   Вот положение.
   Сержант тряхнул головой, пытаясь привести голову в рабочее состояние, надо что-то решать, но что? Здесь скоро начнётся нечто небывалое. Сама идея участвовать во внутрипланетарном конфликте казалась тяжёлым бредом. Как это говорится: всеми данными мне средствами… Каким-то образом Гости попали в самый центр событий, но начинать применять навыки оперативника здесь, на и без того полумёртвой планете… Это чудовищно. Вся его подготовка протестовала. Так нельзя!
   Сержант покопался в памяти, выуживая лица. Те, кто входил и выходил из дома Сэми за последний месяц, те, кто беседовал с ним, но, бросив взгляд на приближающегося Сержанта, тут же раскланивался. Все как на подбор потомки вовлечённых, и они, именно они теперь собираются вступить в вооружённый конфликт с представителями своего же народа? Даже поведение тех парней на холме, напавших на него, было более понятным. Ненависть, мышление в категориях поражения и победы… Всё это ужасно, но объяснимо, но что же такое для друзей Сэми Гости, что они готовы на подобное?
   Это всё необходимо остановить.
   Сержант мрачно глянул в сторону дороги, ведущей к хранилищу. Там лежат законсервированные орудия убийства. Насилие всегда порождает насилие, так учили его в Академии, так говорил весь его жизненный опыт. Не надо позволять насилию свершиться, даже ценой собственной жизни. Следы Сэми ещё чувствовались довольно отчетливо, когда Сержант, перейдя снова на бег, двинулся за ним.
   Ледяные струи хлестали по лицу, полы плаща струились за ним, придавая ему какой-то гротескный облик, пришло почему-то в голову. А ещё мелькали тут и там светлые волосы существа, похожего на ребёнка, существа, которое так презирает смерть. Заметив в очередной раз сквозь подлесок отблеск мокрой ткани, Сержант подумал, что Золотце права. Как-то она ему сказала, что воин действует, даже когда стоит на месте. Нельзя убить в себе бойца, можно убить только человека. Ирны всегда правы, но всегда правы по-своему.
   Скоро деревья кончились, уступив пространство более приспособившемуся кустарнику да чудовищно вымахавшим вьющимся растениям. Ушло в историю то время, когда вокруг расстилались леса, покрывавшие всю долину от предгорий до океана. Куда делись благородные арки крон широколиста, которые словно пригибают человека к земле своей поражающей воображение высотой? А где стройные деревца пираи, нежные и потрясающе прекрасные дубы сок? Теперь лишь перелески суховника с грехом пополам выживали под гнётом радиации. Здесь когда-то была жизнь, а вот что осталось. Сегодня не это его волнует… а жаль. Старые проблемы часто кажутся смешными на фоне новых неудач.
   Сквозь морось показались бетонные стены зданий дальнего посёлка. Серые строения будто пригибались к земле под струями белесого дождя, пропитавшего воздух. Странно было смотреть на отгороженные от мира ставнями окна, кажущиеся от этого жалобно сощурившимися. Запертые двери угрюмо темнели под скатом крыши, и ни один голос не расколол серую тьму.
   Пару лет назад всё было не так, хоть тоже и не очень хорошо, но не так. Даже дождь здесь странный, не журчит, а шипит, – размеренно думал на бегу Сержант, – как будто скользкий спрут опутал мир своими щупальцами. Небо – смерть, земля – смерть.
   Смерть, удерживаемая лишь могучим иммунитетом да имплантантами Гостя. Пытаясь отвлечься от гнетущих мыслей, Сержант принялся вспоминать, захватил ли Сэми, уходя, антирадиационный инъектор, что всегда висел у двери. Будет плохо, если не взял, хотя он же не самоубийца.
   Когда острая звездочка Сэми за уголком его глаз уже была почти рядом, Сержант услышал зуммер сигнала. Разом остановившись, он активировал канал экстренной связи.
   – Сержант.
   В слуховой центр мозга полилась лавина вопящих и шипящих звуков, сквозь которые донесся знакомый голос. Учитель.
   – Хорошо, что ты откликнулся. Отправляю к тебе транспорт.
   – Что у вас там?
   – Прорыв в области 415—200. Это серьезнее, чем раньше! – по мере обработки сигнала шум отфильтровывался, и голос Учителя становился все отчетливее, – мне срочно нужен второй оператор, кроме тебя некому. Сержант, тут совсем худо дело, поспеши, я прошу.
   Мысли Сержанта принялись метаться, ища выход, ситуация становилась всё серьезнее. Да что ж это такое.
   – А как же Самоин? Он разве не свободен?
   – Он… – Учитель на миг запнулся, словно что-то в горле застряло, вопли фона тут же усилились, – он куда-то делся, нет его нигде, нужен ты.
   Тьма побери, и что же мне прикажете теперь делать?
   – Торопись, Сержант, под атакой почти весь северный сектор защиты. Транспорт уже на подлёте.
   Замерев, Сержант схватил в кулак мокрые от дождя волосы и с силой дернул, словно намереваясь их вырвать с корнем. Всегда приходится выбирать. Всегда. Не об этом ли выборе твердила Золотце, когда они в последний раз беседовали? Под атакой посёлки общим населением в сто тысяч человек, и никого нельзя снять с дежурства, ведь могут быть еще прорывы, Учитель ни за что не стал бы беспокоить его сегодня без крайней необходимости. Ну почему в этом мире всегда приходится чем-нибудь жертвовать. И всегда это оказываются близкие тебе люди! Всегда. Сержант уже прекрасно понимал…
   Время, кажется, тянется так долго, но когда оно проходит, начинаешь признавать, как же быстро оно летит. Путь был не близок и страшен, но Избранные своих путей не выбирают. Я навеки пришёл в этот мир.
   Учитель всё еще что-то говорил, но внимание Сержанта было приковано к призрачной фигуре, вдруг возникшей поодаль. Человек был едва различим за пеленой ливня, но почему-то казалось, что он почувствовал бы его и в полной темноте – невозможно не узнать свою собственную тень. Закутанная в плащ фигура была словно соткана из водяных струй, воздетые руки молили кого-то, силуэт на фоне блеснувшей молнии четко отложился в памяти. Взгляд, тот самый взгляд, всё тот же взгляд. Это был старший из тех двоих.
   …понимал, что выбора-то нет.
   Так и не ответив, Сержант оборвал связь и ещё раз отправил на базу корректировку пеленг-сигнала. Вот и весь твой выбор. Вновь сверкнула вспышка, словно взмах меча, обагренного кровью. И взгляд растворился в ярости водной стихии.
   Тряхнув головой, Сержант нахмурился, пытаясь сообразить, что же всё-таки произошло за эти кажущиеся теперь эфемерными и нереальными краткие мгновения. Но мысли в голову не шли. Сержант шарахнулся, когда рядом раздался тихий голос Золотца.
   – Вот и настал час твоего выбора, о нём я тебе говорила. Жаль, что он был столь интуитивен и, вместе с тем, так неуверен. Ирны говорят, сделанный выбор – правильный выбор. Пожалеешь ты ещё о нём… но зато тебе больше не придётся выбирать. Горько, однако именно таков был твой долг – долг, больший, чем смерть твоих врагов. Долг перед твоими людьми. Слушай свой голос, избранник. Жаль, что не вышло с тобой как следует поговорить, ибо теперь ты больше не властен быть собой – выбор не даст. Мне пора, не нужна я здесь более. Ксинта’нте – случится, свидимся.
   – Золотце, постой, в чём… – но она уже исчезла. Просто исчезла.
   А ушла-то, пожалуй, навсегда… и все свои секреты унесла с собой. Прощай, девочка с золотыми волосами. Что же ты всем этим имела в виду?..
   Уже забираясь в «блюдце» Сержант заметил отблеск, золотую искру, чиркнувшую по грозовому небу. Это капсула Золотце. Тайна приходит и уходит. И нет времени даже подумать. А было ли оно у него когда-нибудь, это время.

   Сержант вздрогнул и проснулся. Тьма подери, хоть спать не ложись, такое привидится… Хотя после двадцати часов дежурства чего еще ждать от усталого мозга. Открывать глаза не хотелось вовсе, резь в роговице была реакцией на напряженную работу.
   Веки почувствовали прохладу прикосновения, влага чего-то мягкого словно по волшебству убрала прочь неприятное ощущение. Хорошо. Мысли спросонья текли размеренно и неторопливо, думать не было никакого желания. Лень порой бывает таким редким наслаждением.
   Его рука скользнула вбок, заранее предчувствуя то, что она там обнаружит. Кеира вчера поймала его у двери, когда он, едва передвигая ноги, вернулся домой. Подумал бы Сержант раньше, что вымученная улыбка может заменить его любимой нормальное приветствие. Кажется, тогда он просто увалился на кровать и уснул, как убитый.
   Теперь его ладонь почувствовала округлость и теплоту её бедра.
   – Свет мой, ньяха онм, ты меня спасаешь от тяжких мучений.
   Послышался её смех, бархатный, грудной, теплый. Ласковый, как сама жизнь, добрый и заботливый, – уточнил сам себе он.
   – Ты на меня не очень обиделась? А то я вчера был совсем без сил, – Кеира только что-то промычала тихо-тихо. Одеяло прошуршало, когда она пододвинулась ближе, руки обняли его плечи. Приятно пахло от её волос, усталость отступала, уступая место желанию обладать, даже не так – просто счастью возможности прикоснуться к этому тёплому великолепию. Прибыв когда-то на Альфу, он уже толком не помнил, когда ещё так вот, проснувшись, мог найти рядом не одни холодные простыни, а кого-то близкого, горячо любимого.
   Кто бы мог подумать, что именно здесь он найдёт то, что уже не мечтал снова найти. Нужно ли для этого было настолько переродиться, как это сделал он?
   Они лежали молча, пока Сержант не почувствовал, что Кеира вновь уснула, и тогда он открыл глаза. Осторожно выпроставшись из сонных объятий, он медленно-медленно приподнялся на локте. И замер, завороженный. Даже эта заспанная розовая морщинка на щеке… Он знал каждую складочку её тела, но такой – расслабленной, невинной, умиротворенной, слегка улыбающейся сквозь сон… Именно такой он её любил безумно.
   Кеира распахнула ресницы и глянула на него глазами, ставшими вмиг огромными и блестящими.
   – Никто так не умеет смотреть на женщину. Только ты, любимый. Ради этого можно жить. Наш мир населён мужчинами, у которых нет именно этой малости.
   – И ради твоей улыбки можно жить.
   Он наклонился и поймал горячие губы, её кожа словно щекотала электричеством. Нужно навёрстывать упущенное им раньше счастье. Никогда не опаздывай получить и раздать хоть немного этого самого дорогого на свете продукта. Ох, до чего же спасибо тебе, Кеира, за то, что ты можешь себе позволить любить меня таким, какой я есть. Лови момент, Сержант, запомни её такой. Такой самоотверженной и ранимой, такой сильной и хрупкой, такой одинокой и жаждущей любви, простой любви, которой нет для неё без него.
   У них всё ещё было время.

   Сержант захлопнул люк «блюдца», хаос звуков за бортом словно отрезало. Тишина казалась даже какой-то приторной, она застыла, как кисель, набившийся в уши. Тихий ветерок климатизатора холодил промокшие плечи, тихо напевали приборы контроля.
   Расслабься, – приказал сам себе Сержант, – теперь можно.
   Нога слабо пульсировала в том месте, где до неё добралась тварюшка. Надо не забыть обработать.
   Да… эта планета продолжала приносить сюрпризы. Огромные даже на треть не разобранные радиоактивные, химические, бактериальные и нанотехнологические кладбища, разбросанные по всей суше на месте некогда крупнейших промышленных центров и (Сержант невольно содрогнулся, вспоминая) многолюдных городов.
   Эрозия постоянно подтачивала застывшие лавовые поля расплавленного некогда в термоядерном аду грунта, осадки переполняли подземные озёра, насыщенные отравой. Гигантские языки селей, несущих смерть, устремлялись в низины, продвигаясь всем фронтом на километр-два ежегодно. Всплеск наведённой радиации и связанных с ней мутагенных факторов, губя ещё не исчезнувшую до конца жизнь, добирался значительно дальше. Местная фауна, состоящая в основном из чудовищно размножившихся насекомых-мутантов, рост которых подпитывала перенасыщенная кислородом мёртвая атмосфера, срывалась с места в отчаянной попытке уйти от невидимой опасности и неся её с собой.
   Именно эти полуслепые от боли живые облака смерти разносили смерть на многие десятки и сотни километров, ставя под угрозу жизнь уцелевшей горстки людей. Горстки, измеряемой миллионами.
   Сержант взглянул на виртпанель внешнего обзора, в котором были видны орудийные установки «Кадавра» – тяжелого космо-атмосферного штурмовика производства позапрошлого века, единственного столь тяжелого из имеющихся в распоряжении Миссии. Сизый от копоти корпус кое-где расплывался жирными буро-красными пятнами коробящейся от жара сукровицы, и лишь жерла орудий сверкали прежним полированным блеском.
   Это была бойня.
   Сержант тронул сенспанель, опрокидывая ложемент. Зрительный центр мозга был перегружен от необходимости бросаться между десятками визуализаций, нужно дать ему отдых. Глаза лениво уставились на покрытый квазибиологической оболочкой рифленый потолок кабины. Тихо пели приборы контроля жизнеобеспечения «блюдца». Это успокаивало.
   Устал до смерти, отупел, хотя есть в этом и свои плюсы – помогает хоть минуту ни о чём не думать… Что-то Учитель задерживается.
   Как бы в ответ боковой люк раскрылся, обдавая Сержанта волной яростных звуков. Мокрая фигура неловко протиснулась на место второго пилота. Седые пряди волос облепили высокий лоб, сплошь иссеченный морщинами. Ему уже перевалило за третью сотню лет, однако негласный глава Гостей не выглядел таким старым, как некоторые беженцы вчетверо его моложе, только жёсткие складки у губ, оставленные некими вехами прежней жизни, говорили о его реальном возрасте. Тяжело дыша, Учитель захлопнул люк и принялся вытирать шею носовым платком, не замечая, что Сержант вдруг подобрался, его поза стала неестественно-напряженной, глаза впились во что-то, едва заметное в полумраке кабины, подле головы Учителя.
   – Замрите, – холодным голосом произнес Сержант, занося сжатые пальцы правой руки, словно для удара.
   Учитель удивлённо мигнул, но послушно застыл. Подготовка по выживанию была обязательной для каждого в Проекте. На секунду стала слышна капля воды, упавшая на мягкий пол кабины. Повисло гнетущее напряжение, как натянутая струна забился нерв у виска, но шелохнуться Учитель не посмел. Медленно и плавно напряженная ладонь двинулась вперед, раздвигая тугие струи застывшего воздуха. Учитель сумел разглядеть мелкие бисеринки пота на лбу у Сержанта, когда сверкнула, чиркая воздух с коротким свистом, его бледная кисть.
   Что-то пронзительно заверещало, засеменило в воздухе множеством конечностей, пронзенное насквозь, последний раз дёрнулось и затихло. Противные белесые тяжи псевдоподий безвольно обвисли, так и не дотянувшись до цели. Щелчком ногтя Сержант отправил тварь в жерло дезинтегратора и прикрыл люк. Его красные глаза оценивающе, из-под бровей, глянули на Учителя.
   – Похоже, новая мутация. Реакция просто безумная, вы бы умерли, даже удивиться не успели – он у вас буквально на голове сидел, – ровным тоном заявил Сержант, снова откидываясь в кресле. Заболела с новой силой нога, да так резко, что поневоле пришлось сжать угол пульта – до побелевших костяшек.
   Учитель, подняв бровь, скосил глаза на брызги гнусной паучьей крови, растекшиеся по эрвэпанели, и, не говоря ни слова, принялся вводить в бортовой мини-церебр команды для удалённой отправки «Кадавра», мокнущего под дождем, в бункер.
   Учитель позволил себе нарушить тишину только когда «блюдце», временами мелко вздрагивая, набрало высоту.
   – А ты-то как, Сержант? Выглядишь плохо.
   Тот криво ухмыльнулся.
   – Тоже, подставился. Цапнула-таки одна гадость. Сейчас времени нет разбираться, кровь вроде остановил, а так… Дома заштопаю. Вас-то я не очень… сами понимаете, не до сантиментов было.
   – Лучше, чем могло бы, – он глянул на эрвэ-экран. – Стаю мы распугали, да только они, пока не обессилили, опасная дрянь. А свора была огромная, – отбросив полушутливый тон, устало добавил Учитель, – ты крайне вовремя прибыл, Сержант. Упустил бы я её, точно бы упустил, а там…
   – Что с Самоиным? – стараясь поудобнее устроить потревоженную ногу, спросил Сержант. – Вы тогда не сказали.
   Учитель нахмурился.
   – Эти две декады мы вдвоем дежурили по третьему кольцу периметра, так что он должен был оставаться на связи, но… его передатчик не отвечал, и мне пришлось связаться с тобой.
   – Я это понял, – ровным голосом ответил Сержант.
   – Слышу нотки недовольства. Значит, у вас там что-то не так… Пока мы не виделись, ты сильно изменился. Что произошло? С Кеирой всё в порядке?
   – С ней… Мне нечасто в последнее время приходится делать выбор между столь важными для меня вещами, – голос Сержанта заметно помрачнел, – там, перед люком «блюдца», мне его пришлось сделать и, хотя я не совсем понимаю суть этого выбора, я заранее боюсь того, что он неверен.
   – Хотелось бы больше конкретики, Сержант.
   Учитель смотрел на него оценивающе.
   – Раз вы здесь, я хочу знать ваше мнение о происходящем сейчас на Альфе, можете считать это последней услугой учителя своему ученику, пусть она ему уже и не… – в тишине голос Сержанта казался совсем безжизненным, как будто он говорил не о своих друзьях, а о чем-то отстраненном, нарочито отстраненном. – Вот что я знаю на данный момент.
   Рассказ не занял много времени, однако Учитель настойчиво несколько раз переспрашивал, выясняя упущенные детали.
   – Да, ты в чём-то прав, Сержант. Тебя рекомендовали как неплохого в прошлом оперативника, но в аналитики ты зря не пошёл. Спору нет, на Альфе на глазах продолжается очевидный регресс, их ждёт неизбежное падение ценности человеческой жизни, но считать нас причиной я бы не стал. Мы скорее повод. Тьма побери, развязать гражданскую войну в обществе, подобном этому, где полная апатия царит уже полвека? Для этого нужен поистине злой гений и железная воля. Да плюс мы. Мы не годимся их разводить по сторонам, мы сами – сторона конфликта, хотим мы того или нет. Это будет означать только одно – прекращение контакта и отзыв Миссии. Что равносильно смерти для многих из них… Не думаю.
   – Что Сэми пойдет на такое? Теперь от него всего можно ожидать, вы сказали, что я изменился, так вот – он изменился ещё больше. Я уже не говорю о противоположном лагере.
   Учитель нахмурился.
   – Мы в любом случае ничего не узнаем, пока не вернёмся, лететь нам всё-таки ещё добрых полчаса. А до этого момента все измышления бессмысленны. Нужно поговорить вот о чём. Сержант, хотя ты и слишком стар для ученика, ты лучший ученик за всю мою жизнь. Подожди, не перебивай.
   Сержант послушно опустил голову.
   – Твои приступы меня очень беспокоят, я когда-то показал тебе, как живут попавшие в подобное твоему положение, но то, что происходит с тобой сейчас, мне не понятно, ты словно перешел некую грань, преступить которую вновь не дано никому.
   – То есть, даже вы не знаете, что со мной? – хрипло, стараясь не выдать ощущаемую им боль, поинтересовался Сержант.
   – Информации о Кандидатах тебе крайне мало, вы слишком малочисленны, слишком скрытны, известно лишь, что никто не в состоянии просто стать чем-то большим, найти своё истинное «я», вас необходимо инициировать. Ваша структурная проекция тонка, для того, чтобы обрести самостоятельную жизнь, ей нужна огромная энергия. Только потом вы можете проснуться Вечным, Воином, ксил Эру-Ильтан или примкнуть к Клану Хранителей. То же самое у Драконисов и Птахов, как у ирнов – не известно, они ужасно скрытны, – Учитель поморщился.
   – Но я и был инициирован.
   – Не при тех обстоятельствах, в тебе была сила, но она была чужда тебе, и ты нашёл случай от неё избавиться. Там, в ГД. Такого раньше не бывало, и это опасно. Если начать поддаваться твоим пароксизмам, можно уйти совсем, ты пока не готов увидеться с тем, что является частью сущности Избранного. Встреча с твоими двойниками может заставить тебя просто раствориться в том море информации, что заливает окружающий нас мир, и о чём твоё человеческое сознание до сих пор не подозревает. Это не пустые слова. Смертельная опасность.
   Сержант твёрдо глянул в глаза Учителю.
   – Вы не вовремя завели этот разговор, сейчас чужие проблемы меня волнуют больше.
   Учитель грустно улыбнулся.
   – Всегда о других, никогда о себе. Таков ты весь, Сержант. А кстати, тот весьма неординарный человек, что живет в доме у Кеиры, он так и не вспомнил, кто он?
   – Это так важно именно сейчас?
   – Да нет, просто вспомнилось. Почему Кеира его до сих пор называет братом? Он на неё совершенно не похож.
   Бродяга, ты слышал? Не стоит тебе приближаться, когда Учитель рядом.
   Прятаться… мне это не очень нравится.
   Ты слышал, что он говорил про опасность погружений? Ты не уйдешь?
   Я стараюсь, Сержант. Мне не хочется от вас уходить. Не знаю, почему только о…
   Сержанту показалось, или беззвучные слова в голове оборвались посреди фразы? Холодный липкий пот страха прошиб его насквозь.
   – Бродяга!.. – Сержант словно позабыл, что весь диалог до того происходил лишь в его голове, кричал и кричал это имя.
   – Сержант, очнись, что с тобой? – Учитель изменился в лице и резко тряс его за плечо.
   – Я потерял след дома Кеиры.
   – Такое уже бывало?
   – Нет, никогда.
   Сержант замолчал, подчинившись нахлынувшим отчаянным предположениям, а Учитель со вздохом повел «блюдце» на посадку около того места, откуда оно ранее забрало Сержанта. Взвыли контроллеры генераторов, выбирающих кинетическую энергию машины. Сквозь шум в ушах до Сержанта донесся голос Учителя, почему-то не глядящего в его сторону:
   – Я полечу разыскивать Самоина, а ты оставайся у Кеиры. Может понадобиться некоторое время, всех Гостей я буду собирать у вас. Надо принимать решение о дальнейшей судьбе Миссии.
   Распахнутый люк позволил с грехом пополам выбраться наружу, только зубы скрипнули. При взлёте машина обдала его с головы до ног сыростью холодного воздуха. Прощальный взмах руки, и металлическая капля исчезла. Бросив настороженный взгляд по сторонам, Сержант направился к уже хорошо различимой отсюда приземистой неровности входа в катакомбы. Мокрый плащ волочился по траве.
   «Эта тварь успела меня изрядно зацепить».
   Сержант, с тобой всё в порядке? От тебя идёт странная биометрия.
   Всё нормально. Делайте свое дело, Учитель, а я уж как-нибудь справлюсь со своими. Найдите обязательно Самоина, мне есть о чём с ним поговорить, да и всех остальных тоже соберите.
   Постараюсь быстрее. До связи, Сержант.
   Он не назвал его учеником в тот раз.

   Сержант, слегка запыхавшись, добежал до дверей и шумно ворвался в прихожую, неловко зацепив ногой порог и чуть не растянувшись на полу. «Кеира, ал-хома хэине?» – крикнул он в коридор, неловко пытаясь справиться с застежками плаща, ставшего скользким от выступившего дезактиватора. Улыбающееся в ладошку лицо показалось в тёмном проеме двери, она держала в руке его кружку, ароматно пахнущую матэ.
   Сержант, ты сегодня рано, – прошептал голос бродяги.
   – Торопишься как всегда. Неужели за день не набегался? – отчитывающе-заботливые интонации в голосе любимой привычно искрились сдерживаемым смехом.
   – А вот не набегался, – не дожидаясь приглашения, Сержант бросился к ней и принялся кружить по комнате. Когда он угомонился и выпустил Кеиру на волю, оба уже не могли стоять на ногах от смеха, так что оставалось немощно увалиться на диван, потеснив не замеченного ранее Сэми, что он-то тут делает? Тот на хаос вокруг внимания не обращал, только взглянул разок рассеянно в их сторону, пробормотав «взрослые вроде люди».
   Сержант, продолжая давится от смеха, подмигнул Кеире, кивая головой на её родича. Неслышный смех бродяги вторил ему, когда Сержант подумал, что надо Сэми как-нибудь растормошить, однако, глянув на его красные с недосыпу глаза, решил, что и так уже переборщил.
   – Здравствуй, Сержант, – пожатие его было всё таким же крепким.
   – Извини, нашумел. Ваш народ почти разучился смеяться, он вообще почти всему разучился
   – Шутки? Анекдоты? Если хотите, веселитесь, я не обижаюсь. Есть хороший повод?
   Сержант подошел к креслу бродяги и приветственно потрепал по плечу. Тот ничего не чувствовал, но Сержант знал, ему будет приятно.
   – Когда тебя не бывает, Сэми, обычно на меня начинает ворчать Кеира. Я, мол, недостаточно серьёзен, я же Гость, мне нужно соблюдать гордость своего положения.
   – Так и есть, – она продолжала смеяться, уже про себя.
   – Я хотел вас всех кое-куда пригласить… а раз не хотите, то я пошёл, – он попытался сделать вид, что встаёт, но был тут же усажен с не успевшей еще остыть чашкой обратно на диван.
   – Рассказывай.
   Сержант послушно сделал обводящее движение рукой.
   – Я нашёл то, что искал. Густой лес, чистый, как родник в раю. Полно цветов, безопасная живность, красота неописуемая, только оценить некому.
   Бродяга заинтересованно ждал продолжения, Кеира смотрела на него с непонятным пока смешанным выражением. На планете, где почти не осталось мест, не обезображенных катастрофой, частица живой и безопасной природы была поистине даром небес. Только Сэми почему-то снова нахмурился, так, по крайней мере, казалось не уверенному в своей интерпретации его эмоций Сержанту.
   – Ты… не поедешь?
   – Нет. Хотя, не скрою, очень хочется. Не буду вам двоим мешать. А вот его, пожалуй, возьмите, полезно будет, – Сэми слегка кивнул головой в сторону всё такой же неподвижной фигуры.
   И тут же вышел из комнаты. Было заметно, что хоть его сутулые плечи в тот раз были не так опущены, как обычно.
   Сержант вопросительно глянул на Кеиру, но та лишь пожала плечами.
   Вытащить коляску бродяги из узкого люка капсулы оказалось делом нелёгким – Сержант взмок, пока донес её до подножия трапа. Водрузив неподвижное тело на один из его «лепестков», он вытер ладони о плащ и глубоко, всей грудью, вдохнул полуденный воздух. Тьма подери, как всё-таки давно он не испытывал подобного чувства свежести и чистоты. Ионный душ не мог подарить его мыслям такого спокойствия.
   Единственно – не хватает пения птиц. Это когда ещё только придет, сколько ещё чистить эту планету… Здесь нужна полноценная экспедиция терраформеров ГИСа, сотни кораблей, тысячи специалистов. Что они тут возятся, в час по чайной ложке.
   Сержант скосил глаза на отстранённо-неподвижное лицо бродяги. Всегда безжизненное, сейчас оно налилось тонким румянцем, незаметно оживая под целительным потоком. Казалось, он перестал даже мыслить – от него доносились лишь восторженные эмоциональные всплески. «Наверное, это и есть идеальное счастье, – подумал Сержант, – замереть от восторга и ни о чём не думать». Гость заметил, как грудь калеки стала вздыматься глубже, даже румянец на щеках проявился.
   Спасибо, Сержант.
   Тот не ответил, только тихонько отошёл от него, старательно почему-то глядя себе под ноги. Неожиданно отчетливо понял – боится. Боится затоптать, разрушив тем самым тончайшую симфонию цветков, травинок, зелёных искорок – неотделимых деталей настоящей музыки жизни. «Научился ценить. Видно, мне действительно удалось здесь вернуть что-то давно утраченное. Есть ещё шанс и на большее. Тебя в этой жизни ещё кое-чему научат заново… не ты, а тебя – как всегда».
   Сержант пришёл в себя оттого, что почувствовал, как сжимает Кеиру за плечи, и они оба шепчут какие-то глупости, неразборчивые от торопливых поцелуев клятвы и признанья. Галактика, почему нельзя человеку без этого, в любом месте, в любой ситуации, он ищет счастья.
   И слава свету, что в этом была и будет его главная цель. Всегда.
   Их губы встретились посреди моря цветов, их слова таяли на холодном ещё весеннем ветру, их ладони сцепились, словно опасаясь, что этот ветер оторвет их друг от друга и понесёт, понесёт… Мир закружился вокруг, теряя реальность, всё сужаясь, становясь зыбким воспоминанием на дне бездонного колодца. Только он, она и поцелуй на краю света.
   Сержант, кем бы ты ни был, как бы себя не называл, что бы ни делал – ты человек. Ищи уж – коли найдешь, так радуйся, нет – так нет, умереть никогда не поздно. Лишившись вдруг Кеиры, я снова стану другим… и ему, очередному незнакомцу со знакомым лицом, чтобы сгинуть – нужен лишь миг. Уймись, — огрызнулся он сам на себя, и его ладони осторожно коснулись застежек платья Кеиры. Замерли. Вот почему Сэми так поспешил их оставить. Оставил их одних.
   – Милый… – очень-очень тихо.
   – Хорошая моя.
   Пора забыть обо всём. Проблемы этого мира подождут.
   Это был первый настоящий момент их счастья, до сих пор Сержант считал себя неготовым перешагнуть рубеж физической близости. Теперь они оба хотели этого.
   Бродяга, отвернись…
   Далее рывок, нужно вспомнить, что-то другое, тоже очень важное, неуловимое. Куда делась былая непогрешимая память Избранного, его проклятие и кара небесная. Сейчас бы он всё поменял за тот очаг воспалённой памяти.
   …Сержант устало откинулся на спину, давая свежему ветру остудить разгорячённое тело. Трава приятно щекотала бок, солнце в небе было тёплым, облаков почти не было, так что небо представало взгляду огромным голубым диском, растянувшимся на всю вселенную. Мир замер, наконец перестав дрожать в такт бухающему в висках сердцу. Только он и она.
   Ласковые пальцы скользнули по груди и замерли. Маленькая ладонь, хрупкая и сильная одновременно. Сержант, приподнявшись, ещё раз жадно как юнец оглядел черты её фигуры. Упорная и порывистая минуту назад, Кеира расслабленно нежилась, кошачьим движением пристраивая голову у него подмышкой. Не упустить ни одной складочки, сохранить этот прекрасный образ навечно. Он коснулся кончиком указательного пальца того места, где заканчивалась округлость груди, осторожно повел в сторону, щекоча её.
   – Ты даже не представляешь, до чего ты красивая.
   На этот раз её губы стали не настойчивыми, а ласковыми и мягкими.
   – Энхуэри-то, спасибо тебе, Сержант, за то, что ты нас сюда привел.
   Голос чуть хрипловатый, словно она чувствовала неуместность разговоров. Сейчас можно всё понимать без слов.
   – Не моя это заслуга, просто ваша планета не настолько мертва, как вам кажется. Она живёт и, нашими общими стараниями, жить будет. И вы не настолько мертвы.
   – Ты считаешь, рано или поздно это будет мир, где все счастливы?
   – Мне временами кажется, что так и должно быть, но посмотри на меня – разве я похож на человека, который сбежал из Галактики от большого счастья? Всё гораздо сложнее, ен тхани геине, мир и покой будет только там, где люди хотя бы пытаются его найти, а красота вокруг – не более чем просто подспорье. Этот путь предстоит не вашей планете, а вам вместе, ты понимаешь?
   – Всё равно спасибо. Среди нас так мало надеющихся людей. Точнее, мы все ещё надеемся на что-то, иначе бы давно пережили бы свои дни Прощания, но это что-то так эфемерно, что нет сил. Ты сильнее нас всех, раз отчётливо видишь эту пропасть, но ещё надеешься её перепрыгнуть.
   – Ты тоже сильная. Я чувствую в тебе веру в себя, в меня, в человечество, нет ничего более необходимого в жизни, чем это. Тетсухара сказал: сильный человек – слабый человек, и сила его – в слабости. Так слабые могут стать сильными, если захотят. Хорошо, что ты есть у меня.
   Сержант прижался губами к её волосам и с упоением вдохнул тёплый, домашний их запах. Остро кольнуло в груди. Кеира словно почувствовала это, тихо-тихо поинтересовавшись:
   – Ты настолько одинок в своей Галактике?
   Прикрыв глаза, Сержант на секунду задумался, стоит ли начинать то, что в двух словах не перескажешь.
   – У меня было много имён. И все эти люди искали пути, но лишь теряли, почти ничего не приобретя… друзей, родной дом, призвание, любовь всей жизни, наконец, сам этот путь. И потому они все ушли, остался лишь Сержант.
   Зачем он это говорит, как можно объяснить то, чего сам до сих пор не понимаешь? Тех людей больше нет, а не находить, теряя… вот уж не сюжет для рассказа. Несчастный человек посреди океана судеб, – каково быть осколком былого, волею случая оказавшегося способным лететь вдаль от породившего его вселенского катаклизма.
   – Ты сомневаешься, стоит ли мне довериться, – произнесла она, осторожно выпрастываясь. Ее груди слегка колыхнулись, когда она поднялась на локте.
   – Этот рассказ мне самому неприятен. В нём нет смысла. Обычно я сам уходил от подобных разговоров, даже сам с собой не всегда находил силы об этом спорить. Считанные люди во всей Галактике знают обо мне хоть немного. Двое погибли в бою, об одной девушке я ничего до сих пор не знаю, ещё одна стала жертвой слепого случая, только старый грузный инвестигейтор, даже имени которого я не помню, был достаточно умён, чтобы меня в чём-то понять. Ещё есть Учитель… но с ним особая история. Ты первая за многие десятки лет, кто наблюдает меня в такой близи. Я скрытен, и неспроста.
   – Ты боишься. Хорошее, сильное чувство – бояться за других, что они будут бояться за тебя. Ты считаешь, что я могу не справиться с такой ношей. Вот уж не могла подумать, что мне подобное кто-нибудь скажет, – Кеира отвернулась, резко дернув головой.
   Он погладил её по щеке, взял за зябко поежившиеся плечи и развернул лицом к себе, даже не зная, что сказать.
   – Пожалуйста, расскажи мне, как ты стал Сержантом, – попросила жалобным тихим голосом девушка. – Для меня ты все равно останешься самим собой. Таким и никем иным, – губы её слегка дрогнули.
   Сержант, пожалуйста, я тоже прошу.
   А ведь Альфа в его судьбе появляется отнюдь не впервые. Не исчезнет ли для неё от этих рассказов та искра надежды, что он в них обоих сегодня зародил? Ведь для нынешней Кеиры благодаря ему Внешний Мир – сказка, мечта. А ведь он – обыкновенный, со своими проблемами, горем и… такими же несбыточными мечтами.
   – Рэдэрик Иоликс Маохар Ковальский иль Пентарра родился…
   В том рассказе было всё: его радость и боль, любовь и снедающая душу ненависть, страхи и видения, демоны и боги его жизни. Он очень старался ничего не упустить.
   Пока длился рассказ, её глаза неотрывно смотрели в недра вновь разгорающегося пламени. Смотрели внимательно, как никогда раньше.
   – В результате этих многолетних скитаний я снова оказался здесь. Чтобы спасать то, что можно ещё спасти. Грустная история?
   – Охо-эни, – прошептала она. – Нет, не так. Знаешь, я сильно недооценивала твои звёзды. Они жестоки, да, но и благосклонны тоже. Мне почему-то кажется, что во Вселенной всегда найдется миг счастья и миг добра. Для всех. И для тебя.
   Он честно кивнул.
   – И для меня. Я же сказал, всё это были другие… другие люди.
   – Ты правильно решил.
   – Что решил?
   – Знаешь, что главное в жизни?
   – Нет.
   – И это хорошо. Это страшно – быть человеком, который всё знает.
   Сержант пожал плечами.
   – Это точно был бы не человек… разве что ирн?
   – Ирн? Кто это?
   – Не ирн, а ирн. Золотце – ирн.
   Кеира вопросительно скосила глаза.
   – Попытайся вспомнить… иногда поблизости от меня можно заметить золотоволосое создание, только очень мельком. Внешне ребенок, но со взрослым взглядом. Золотце.
   – А она откуда появилась?
   – Не знаю. Пришла из Галактики. Ирны – нечеловеческая раса, наши соседи. Настолько чуждая, что мы уже несколько тысячелетий не можем понять друг друга. Цели их неизвестны, методы странны. И Золотце – такая же воплощенная тайна. Кружит вокруг меня постоянно, вот только сегодня осталась с носом. Мы в данный момент одни, – Сержант улыбнулся. – Будет смеяться.
   – Что в этом смешного?
   – У них своеобразный юмор, моё поведение рассмешит её до слёз. Она так мне по возвращении и заявит: «Давно так не смеялась, Сержант». Вот тебе и Вселенная… не знаешь, кто под твоими окнами живёт, а, может, и не хочешь знать.
   – Сержант, а теперь скажи честно, что ты думаешь о нашем мире.
   – О чём именно? – ему резко захотелось оборвать этот разговор, но он сдержался.
   – Ты был здесь в разгар дней Прощания, о которых у нас за полвека осталась только смутная память. Его ждет участь Пентарры – забвение и вечная ночь… или нет?
   Сержант открыл, было, рот, чтобы ответить, но Кеира не дала, прикрыв его ладонью.
   – Подожди, подумай лучше хорошенько. Не спеши. Я хочу знать правду. Всю, на которую способен наш язык.
   Что-то в её тоне разом двинуло мир вокруг посолонь. Правда, так правда. Непонятые до сих пор приступы были чем-то совсем иным, чем то, каким он помнил себя в обличье Кандидата, и контролировать их он не умел, тем более – вызывать специально, но если хорошо попросить… Толчок поверг сознание на дно колодца, затем, тут же, рывок под самые небеса.
   Вечность среди мерцающих звезд. Мрак посреди света. Поток мыслеформ планеты, её дыхание лилось сквозь него несмолкающим течением бытия. Было ли это правдой, было ли это вопиющей ложью, не важно. Это была реальность, такая, какой её воспринимал этот полумёртвый мир.
   В тот раз Сержант его тоже не узнал.
   Зато те двое – узнали сразу.
   Очнувшись в единый миг, он вздрогнул всем телом. Холодный пот прошиб его с головы до пят. Кеира ждет ответа. «Как ужасно и как хорошо. Вот только спустя мгновение я напрочь всё забуду». Но вслух лишь:
   – Кеира. Надежда, страшная надежда есть, и она рядом с нами.
   Только интонация какая-то… отчуждённая, апатичная, недобрая. Холодными ручейками это уходило, осталась лишь острая тревога. Одна тревога. Кеира взяла его ладонь и прижала её к груди, так что Сержант почувствовал удары сердца.
   – Люби меня, Сержант. Я хочу быть с тобой вместе – как единое целое. Люби меня, и слушай моё сердце.
   Больше слов не было нужно. Сержант рванулся к ней, как раненая птица. Тетсухара писал: мгновение счастья даётся каждому, нужно только уметь его уловить. На горизонте собирались тучи. Их ещё не было видно, но напряжение уже появилось в замершем воздухе. Осталось немного. Бродяга носился вокруг, жадно впитывая новые ощущения, копя опыт. Он всё прекрасно чувствовал, и момент узнавания не пропустил. Понять бы теперь, что это узнавание значило. Тонкая, ещё не отчетливая тревога оживала в потаенных уголках свободного от земных уз сознания. Когда-нибудь облака перерастут в грозу.
   Первую весеннюю грозу.

   Поистине чёрный день в моей карьере.
   Сержант брёл, спотыкаясь на каждом шагу, по какому-то заросшему дурным кустарником полю, стараясь не замечать острой боли в ноге. Временами она затихала, тихо угнездившись где-то, разрушая подспудно организм. Тупая тоска подползала к сердцу, временами перед затуманенным взглядом начинали плясать назойливые видения. Вздрогнув, Сержант, к своему удивлению, обнаружил себя лежащим ничком в раскисшей под дождём траве. Он встал, проскрежетав сведёнными мышцами. Почему он вспомнил тот день с Кеирой и Странником на поляне, полной цветов?
   Поломался. Вот несчастье.
   Боль – твой друг, боль означает жизнь. Если ты по-прежнему былой Кандидат без имплантантов в теле. Если теперь даже они не справляются, значит, он опять ошибся.
   Приходили в голову бессвязные мысли, то слова Учителя, то, почему-то, Золотце с её ненормальным смехом. И постоянно вспоминалось – случай на холме и внезапно замолчавший голос бродяги. Словно невероятная, неведомая никому логика увязывала всё вокруг воедино, только он никак не мог понять, в чём она состоит.
   Опять уводит судьба в водоворот, выставляя напоказ лишь грязную пену да горсть торчащих щепок. Чьи эти слова?
   Острой занозой засела в мозгу неизбежность. Если грязь на поверхности о чём и говорит, так это о том, что вода нечиста. Скоро будет до скрежета зубовного плохо, и этого уже не изменить. Осталось лишь ждать – Учитель прав.
   Что со мной… фаталистом стал, а ведь никогда им не был, – отстранённо удивился сам себе Сержант. – Надо это бросать. Солдат, привыкший брать судьбу за горло, теперь решил сдаться?
   Наконец, когда Сержант уже начинал злиться на не вовремя решивший сыграть в прятки вход в катакомбы, серое приземистое строение из грубо, но прочно склепанного металла, показавшееся тушей железного кита, наполовину врытого в землю, проявилось перед ним словно из ниоткуда.
   Подволакивая онемевшую ногу, Сержант продолжал тащиться вперед, осматривая пространство тем взглядом, которого вселенная не удостаивалась долгие годы. Гасли последние отблески заката, из-за вновь собравшихся туч обычного сияния стратосферы на небе не было, так что приходилось до предела напрягать зрение, чтобы только сориентироваться в пространстве. Следы были, но вели они отнюдь не в главные ворота, которые, по-видимому, не открывались несколько столетий. Серое здание, укрытое в недрах земли, некогда было окружено мощнейшими охранными системами, и СПК в своё время наверняка наставило тут своих датчиков, но так долго не работает даже самая совершенная техника. Некогда секретный бункер теперь был открыт любому, кому достало бы сил и желания взломать эти некогда неприступные стены. Дело, может, и сложное, но при должном усердии…
   Это мы и прозевали.
   Сил не хватало даже чтобы просто стоять, а ещё нужно обойти периметр.
   Почему такой звон в ушах… Тут любой прозевает, кто знал, что они не такие апатичные, как кажутся? Это просто… немыслимо.
   Он облокотился о влажный бетон, сполз по стене, всей кожей ощущая холод её шершавой поверхности. Слабость побеждала.
   Поделом, не лезь в дело, в котором ничего не смыслишь. И аптечка не поможет. Незадачливый из тебя спасатель.
   Однако где тело пасовало, мозг ещё мог послужить.
   Учитель сказал, что это опасно. Вдвойне опасно теперь, но бродяга по-прежнему молчал, и оставалось только одно. Если холодное болото его нового проклятия есть всего лишь невесть почему проявившийся отголосок прошлого, значит, им можно управлять, и ему можно довериться. А опасность… смерть его не пугала.
   Почувствовав волю, его сознание с облегчением ринулось в ледяной омут небытия, жадно впитывая в себя колючую изнанку пространства. Поток ненужной информации залил глубины мыслей, отгораживая от дел и проблем бренного тела. Боль ушла, и уж ничто не могло оторвать Сержанта от созерцания. Нужен только фильтр, чтобы суметь уловить, осмыслить и облечь в слова.
   Вы, двое, вы знаете, как это делается.
   Они знали.
   Всё кончилось около часа назад. Сержант ясно чувствовал остывшие тела тех, кто навсегда остался в прошлом. Было применено какое-то энергоразрядное оружие, оставившее в воздухе тончайший след озона да ещё обожженные края ран на недвижимых телах.
   Сэми даже после смерти остался тем, кем был – маска смерти не истерла с глаз выражения бесконечной усталости. Жизнь трудна, смерть – всегда облегчение. У Кеиры больше не было родича. Лица остальных были знакомы, не более. Все они когда-нибудь бывали у Кеиры и Сэми, кое-кому он, бывало, помогал сам. Даже находясь в обволакивающей глубине ледяного болота, Сержант почувствовал скорбь. Он мог… хотя, что он мог? Черта перейдена, теперь смерть разделила стороны, остановить безумие теперь будет невероятно трудной задачей.
   Осталось проследить путь нападавших, те были, по-видимому, настолько опьянены легко сошедшим с рук убийством, что даже не проверили тела, хотя один из друзей Сэми лишь отделался болевым шоком и лежал сейчас без сознания. Сержант размышлял о судьбе жалких остатков погибшей цивилизации. Пусть они каким-то неясным образом сами сочли, что их мир никогда толком и не жил, а потому и попрощаться с ним – нетрудно. И даже способ найдётся, варварский, безумный. Теперь это же орудие послужат окончательному провалу в пропасть небытия: добро против недоверия, пещерные рефлексы против недолгой памяти. Антагонизм прогрессировал, и ничего не поделать.
   Планета готовилась окончательно пожрать саму себя. На этот раз они не станут молча умирать под радиоактивным ливнем. Они будут рвать друг друга зубами.
   Но сперва они разорвут горстку оставшихся на планете спасателей. Их, Гостей.
   Почувствовав звук боли, пришедший от раненого, Сержант на минуту вернулся и, осмотрев его, снова бросил своё холодное сознание вперёд, выслеживая следы энергии в быстро стынущем воздухе. Следы соединились с ещё одной дорожкой энерговсплеска, и повели в сторону посёлка. Рывок, и он у дома Кеиры.
   Поднятого силового полога он не почувствовал.
   Потрясение так ударило Сержанта сквозь хаос потоков информации, что он буквально вывалился в обычный мир, в падении лязгнув зубами от невыносимой боли. Она обрушилась на него, выворачивая легкие, свивая узлы сведенных судорогой мышц. Она, царица его тела, была везде. Только не потерять сознание.
   – Кеира… Сержант, вы слышите меня, они пошли за Кеирой!..
   Он едва сумел расслышать. Тихий шёпот сквозь рёв боли. Тот раненый, он пришел в себя и теперь пытается привлечь его внимание, слабо взмахивая рукой.
   Где же бродяга…
   От дикого, животного страха на миг помутилось в голове, кровавая пелена накрыла его и снова отдёрнулась, сметённая волной боли. О судьбе Сэми и остальных он уже не думал – не время. Теперь только живые, а мертвым отдадим всё, что необходимо, потом.
   В тишину воздуха, пронзаемого лишь шелестом зарядившего вновь по разнотравью дождя, метнулся исступленный крик раненого животного. Нейронная буря поднялась в теле Сержанта, принуждая к жизни последние запасы воли и сил. Экшн. Давно забытое слово. А ведь он думал, что навыки оперативника остались в прошлой жизни. Но нет. Сквозь боль, под бешеный барабан сердца, бьющегося в десятки ударов в секунду, насилуя тело, Сержант поднялся и пошёл. Сначала неловко, но потом всё быстрее, переходя сначала на грузную рысь, а потом и на настоящий бег.
   Долгих две минуты были лишь брызги дождя, вой тугого ветра, жидкий огонь в исстрадавшемся организме и липкая волна страха вокруг. И надежда – успеть, не опоздать, а там уж – что получится.
   Бурей пронесся он меж знакомых деревьев. Что же ты, Кеира, они же сами не смогли бы войти, так зачем ты их впустила, девочка моя? Полог силового поля, подключённого к автономному генератору – сила, которая могла на этой планете сдержать натиск чего угодно – растворился в небытие. Словно в тумане Сержант погладил рукой створку гермовхода, не сохранившую на своей поверхности ни единой царапины.
   Как же так?
   Экшн ушел, покинул измученное тело. Было тихо. Тихо, как никогда. Нежданные борцы за свободу от власти внепланетников ушли, не прощаясь. Только воротина гермовхода поскрипывала осколками чего-то, забившимися в проем. Дом был тёмен и мёртв. Заливаясь слезами от безнадежности, Сержант повалился на колени.
   Сквозь дебри сознанья билась истошная мысль.
   Сержант, в доме есть полноценный медблок, вряд ли они стали бы выводить из строя именно его, им было не до туманных расчётов, а вдруг спешащий на помощь Кеире внепланетник окажется смертельно ранен. Если и теперь опоздаешь, значит всё бесполезно. Помни, Кеира жива, да и бродяга тоже.Ты обязан в это верить.
   Как сомнамбула, Сержант, не имея больше сил встать, двинулся ползком по усеянному осколками полу. Измазанная диадема ингибитора почувствовала дом и собралась погаснуть, но тут же с противным урчанием зажглась снова. Бесхозно распахнутая дверь принесла внутрь тончайший слой радиоактивной пыли. Тут тоже угнездилась смерть. Движение рук, подтянувших тело вперёд, ещё и ещё.
   Вот показалось опрокинутое кресло с лежащим без признаков жизни бродягой. На лице засыхала корка крови. Разломанная мебель, в беспорядке разбросанные вещи – следы бессмысленного вандализма. Кеиры не было, и Сержант, пытающийся удержать тающее, как сталь в луже кислоты, сознание, хранил в мыслях лишь цель, не отвлекаясь на постороннее.
   Вот он, тусклый цилиндр, наполовину утопленный в стену. На расстоянии вытянутой руки. Бледная кисть потянулась вперед. Стало темнеть в глазах, только эти растопыренные пальцы, дрожащие в немом напряжении – больше он ничего не видел.
   Смерть крепко ухватила за горло, а?
   Нужно только дотянуться.
   Последнее, что он почувствовал, был штифт анализатора, прочертивший линию на ладони. Всё померкло.

   Выплывая из мрака, его сознание метнуло правую ладонь вверх. Туда, где, покачиваясь, плавало светлое пятно чужого лица. Черты расплывались, но это точно был не Гость. Переливы диадемы он бы узнал даже сейчас. Пальцы впились в горло чужака судорожной хваткой, будто Сержант хотел утащить его на дно того колодца, откуда он сам сейчас насилу выбрался. Раздался звон металла, чужак выронил что-то, пытаясь освободиться. Однако его старания были напрасны.
   – Где. Кеира. Отвечай.
   Слова были произнесены с расстановкой, сквозь сведенные в дикой ненависти зубы, сквозь бурю ожесточения, которую он чувствовал. Дикое зрелище, но даже осознавая это, Сержант ничего не мог с собой поделать. Позабытый оперативник, загнанный годами чуждой ему жизни на самое дно памяти, дикарь с дубиной в руках, живущий в рефлексах каждого человека, теперь вернулся и вовсю правил бал.
   С той стороны пропасти ответило лишь сиплое хрипение. Чужак багровел, не в силах ответить, не в силах вытолкнуть из себя хоть глоток воздуха. Скрюченные пальцы в последнем усилии, ломая ногти, заскребли по железной ладони, ставшей на пути кислорода. Он уже не видел ничего, кроме ненависти в глазах Сержанта. И приготовился умереть.
   Но тут Сержант его узнал. Боль содранной кожи отрезвила, расширила картину бытия да приемлемых размеров. Послышались звуки, проявились ощущения. Это же тот самый знакомый Сэми, что лежал у ангара раненный. Откуда он здесь взялся?
   Когда оба окончательно пришли в себя, уже сидя на полу посреди разгромленной комнаты, Сержант заставил себя, извиняясь, криво улыбнуться.
   – Ошибся.
   Кажется, он уже способен на шутку. Дождавшись недоумевающего хриплого ответа, улыбка мгновенно погасла. Теперь губы были сжаты в линию, а бледное лицо смотрело жёстко и прямо, как таран.
   Оглянувшись, Сержант сообразил, что вокруг далеко не такой беспорядок, как ему показалось, когда он здесь появился. Показалось в шоковом состоянии? Да нет, он уже заметил, что при пробуждении не лежал, скорчившись, на битом стекле, а был водворен на обретший старое место диван. Обежав ещё раз глазами комнату, Сержант остановился взглядом на человеке в серой испачканной хламиде местного покроя.
   – Как вас зовут, я запамятовал.
   – Нас не знакомили, можете на память не грешить. Я – Баррис Кью, а вы – Сержант.
   – Точно так, – Сержант кивнул. – И переходим на «ты», а то после, – он сжал ладонь в кулак, хрустнув суставами, – этого… хм… инцидента совершенно не до того.
   Чуть пошатнувшись, Сержант поднялся на ноги и принялся ходить по комнате, собирая уцелевшую амуницию и пристегивая её на свои места. Баррис молча ждал, пока Гость соберется с мыслями.
   – Что тебе известно? Только насчет Кеиры, остальное потом… как получится. Времени мало.
   Баррис пожал плечом, моргнув красными от инъекций глазами.
   – Я знаю немного. Очнулся недавно, с полчаса. Как сюда попал, не помню. Везде разгром, ты лежишь на диване, больше похож на мёртвого. Кеиры нет, а ваш… забыл имя…
   – Он не мыслил.
   – Да. Помню ещё, здесь появлялся Гость… он мне сделал укол из аптечки, седой, с пронзительными глазами. Правда, я не ручаюсь, что это на самом деле был он, поскольку когда я окончательно пришел в себя, никого вокруг уже не было.
   Сержант опустил голову и что-то пробормотал себе под нос.
   – Прости, что? – не понял Баррис.
   – Это был Учитель.
   – Да? Возможно. Я очнулся, успел только посмотреть, как там вы оба, а тут ты начал просыпаться. Вот и всё.
   Сержант задумчиво потрогал черный коллоид, покрывающий рану на ноге. Уже коробится, скоро слезет. Имплантанты по-прежнему молчали. Так, хотя бы аптечка пусть скажет, что с ним.
   Учитель и прибраться тут успел – радиации нет. Значит, не спешил. Тогда почему ушёл?
   – Где бродяга?
   Аптечка показывала час до оперативной готовности организма к существенным нагрузкам. К тьме аптечку.
   Баррис секунду смотрел непонимающе.
   – А… он в задней комнате. Плох на вид, даже для обычного его состояния, хотя ваша техника ничего конкретного не сообщает.
   Сержант кивнул, он раз за разом пробовал докричаться до бродяги, но тот продолжал хранить молчание. Сознание его покинуло. Отклик был так слаб, что говорил лишь о жизни тела-носителя.
   Теперь нужно узнать главное.
   – Кто это сделал?
   Повисла пауза. Баррис ответил, лишь откашлявшись. Голос Сержанта отнюдь не способствовал безоблачному настроению, от деловитости и обыденности тона продирала дрожь.
   – Из них я узнал только Госса Крибеджа. Остальных, кого сумел разглядеть, я не знаю. Они ещё стараются быть не узнанными. Пока стараются, – добавил он, подумав.
   – Ты знаешь, где он живёт?
   – Конечно, – твёрдым голосом ответил Баррис. – Собирайся, я только взгляну на вашего… хм… бродягу.
   Потом вздохнул, покачал головой и вышел.
   Проводив его взглядом, Сержант сунул руку в карман, который топорщился, заставляя обратить на себя внимание. Ладонь наткнулась на смятый лист обычной писчей бумаги, который порвался, когда он неловко вытаскивал его наружу. Увидев строчки знакомого почерка, Сержант поторопился эту бумагу развернуть.
   Сержант, всё рушится. Самоин не пришел на вызов, потому что не мог. Я нашел его дома, повешенным на перекладине в гимнастической комнате. Наше счастье, если это действительно суицид. Снова прорыв на севере и один ещё назревает, я ждал, сколько мог, теперь ухожу. Нас уже на два человека меньше, если считать и погибшего Нириста, так что сейчас все на счету. Сержант, тебя я отправляю в свободное плаванье…
   «Спасибо».
   …поскольку понимаю все обстоятельства, но действовать тебе придется одному. Найдёшь Кеиру, сразу свяжись со мной, будем решать, что делать дальше. Помни, ты нам нужен. Жаль, что не могу ничем иным помочь в столь трудный момент. Мы и не поговорили даже толком. Не знаю, будет ли время. А теперь иди, но не делай никогда того, что заставит потом себя ненавидеть. И не думай, что ты можешь всё. Ты только человек.
   Да, ещё одно: позаботься о бродяге. Обязательно.
   Учитель
   Оторвавшись от строчек записки, Сержант невольно взглянул на дверь, ведущую в другую комнату. «Ты простишь меня. Я знаю, простишь. А вот сможет ли меня простить Кеира, что сейчас оказалась в их власти. Простит ли Учитель то, что в трудную минуту, когда может понадобиться любой, я ничем не могу ему помочь. Это ведь я виноват в том, что долг разрывает меня на части, разбираться со всем этим нужно было куда раньше, даже до того нападения на холме. Так больше не получается, подчиняться одному и другому долгу сразу. Только одному, и прости меня за то, что я слишком поздно понял, какому именно».
   Сержант, деловито срывая неподатливый коллоид с ноги, размышлял над словами записки. За скупыми строчками таилась горечь. Это был первый раз, когда Учитель и Сержант не поняли друг друга. Ученик ушёл, причем ушёл, прекрасно осознавая факт ухода. Теперь их пути разошлись. Его долг не совпал с долгом Учителя.
   Мысли мелькнули и исчезли, Сержант отряхнул руки от чёрной шелухи. Его голос стал резким и четким, он будто вновь отдавал приказы своему Легиону.
   – Как они смогли проникнуть в дом?
   Показавшийся немедленно Баррис лишь помотал головой.
   – Внутри всё было вверх дном, но на гермовходе ни единой царапины, словно дверь открыли изнутри.
   – Ладно, с этим потом, – сказал Гость, застегивая плащ и делая движение к выходу. – Нашей связью пользоваться умеешь?
   Баррис кивнул, сбитый с толку.
   – Возьми, – протянул оцарапанную серебристую призму Сержант, – будешь сидеть с бродягой, в случае чего – позовёшь кого-нибудь, хотя они нескоро смогут прийти. Если ничего важного не случится, дождись меня. Дай мне координаты дома Госса. Если сам не сумею найти, – Сержант недобро оскалился, – спрошу кого-нибудь из ваших.
   Уже выходя в коридор, Сержант услышал напряженное «я с тобой». Он обернулся и внимательно посмотрел Баррису в глаза. Тот был твёрд. Было ясно, что он не останется здесь и после прямого приказа. Там убили его друзей, может, будут еще смерти.
   …но не делай никогда того, что заставит потом себя ненавидеть…
   «Почему она так важна для людей, возможность спокойно смотреть по утрам в глаза своему отражению в зеркале? Не знаю и знать не хочу. За бродягой могут последить соседи. Это они не услышали, как Кеиру… или не захотели слышать, потому что всё равно ничего не могли поделать, или им было просто всё равно. Вот на чьём месте я бы точно оказаться не хотел».
   – Пошли. Надо пройтись по домам, позвать кого-нибудь дежурить здесь вместо тебя.
   Снова зарядил дождь.

   Ливень разошёлся не на шутку. Плотные струи стегали по зарослям дурной травы, успешно справившейся с радиацией, и теперь буйно разросшейся вокруг поселка беженцев, приютившегося у некогда необжитых восточных отрогов Кряжа Сиари. Стихия бушевала, словно вознамерившись сравнять с землей все оставшиеся напоминания о существовании на Альфе разумной жизни, так обошедшейся с собой и со своим миром. Периодически начинал щёлкать по мокрым листьям град, на земле хрустела ледяная каша вперемешку с грязью. Покрытые синяками усталые плечи болели от напряжения. Сержант глубоко вдохнул полный грозового озона воздух и, проводив взглядом очередную молнию, вернулся к изучению огней в окнах.
   Уже темнело – позади остались сутки поисков и две сотни проделанных в этих поисках километров. Укрытие было идеальным. Без воли Сержанта увидеть его со стороны было невозможно. Он решил для себя, что три минуты – то самое время, за которое не ведавший о слежке провожатый окончательно наведет внутри шорох. Оставалось немного, Сержант бесшумно опустился в примятую градом полутораметровую траву.
   Если бы не потерянное время. Стараясь не возвращаться мыслями к его главной цели – внимание не должно распыляться, первое правило оперативника – Сержант аккуратно снял повязку с руки и, осмотрев рану, достал новый пакет.
   Госс Крибедж оказался сговорчив, точнее, Сержант помог ему таковым стать, когда они наконец сумели его найти.
   Нет ничего убедительнее, чем холодеющий рядом труп. Сгусток плазмы срикошетил от двери, лишь задев Сержанту руку, и попал погибшему прямо в лоб. Выражение смешанных злобы, страха и удивления навсегда застыло в тех глазах. Вспомнилась дикая полуулыбка-полуоскал на перекошенной физиономии Госса. Как все фанатики, он быстро соображал.
   «Если скажешь, где она, я тебя убью. Если не скажешь, я сделаю так, чтобы ты просил меня о смерти», – мягко, сквозь улыбку проговорил тогда Сержант. Мерзавца в ответ так перекосило, что он не мог произнести ни слова, хотя даже если бы и сказал, Сержант ему бы не поверил. Единственный шанс – это заставить его привести себя прямо к цели, у них нет времени проверять всю ту ложь, что мог наговорить Госс. Так он и поступил.
   Вспоминать было противно, особенно было противно оттого, что всё видел Баррис. Видел и ничего не сказал. От криков только что стены не тряслись. Когда подопытный окончательно дозрел, Сержант изобразил срочный вызов со словами: «Теперь я всё знаю. Жалко, некогда с тобой закончить. Попробуешь сообщить своим, из-под земли достану».
   Как и думал Сержант, оставленный в одиночестве, но заблаговременно лишённый связи Госс тут же шмыгнул вон. Проследить за ним не составляло труда. Насмерть перепуганный, он даже не подумал раздобыть какую-нибудь ещё связь, он думал только об одном – найти транспорт и убраться туда, где его смогут защитить от жуткого внепланетника.
   Он привел его сюда. Психическое давление плюс точно рассчитанные защемления нервных узлов, и человек делает от боли и страха всё, что ты хочешь. Просто следуй за ним. Отсчёт времени шёл на часы. Жаль, что на поиски Госса ушло так много времени. О том убитом он уже не жалел. Теперь осталось только завершить начатое.
   Косо глянув на кровоподтек на другой руке, Сержант вспомнил момент, когда находившийся всегда с ним браслет начал читать запоздалую лекцию о кодексе Миссии и нарушении Закона Бэрк-Ланна. Сорвать его с руки не составило труда, и теперь Сержант не подчинялся никому и ничему.
   Эх, если бы не эти изматывающие сутки без еды и питья, более сорока часов без нормального сна, если бы не раны. Он сделал бы всё чисто и быстро, его подготовка позволяла выживать даже в противостоянии с механоидами, армией врага, что говорить об обычных, слабых и больных людях. Пусть и скатившихся к гражданскому конфликту. А теперь оставались только тактика, которая не убила бы его самого.
   Учитель ему говорил как-то, видимо, кого-то цитируя, – пустота должна быть твоей душой, вторым я. И сейчас, мысленно благодаря Учителя, последнего в череде его наставников, мудрейший из которых – сама его жизнь, Сержант сосредоточился, сжимая волю в кулак. Только бы не упасть. Едва заметный на фоне сумерек, снаряд его тела метнулся вперед. Пора. А то поставленный у задней двери «прикрывать» Баррис мог от усталости наделать глупостей.
   Тьма побери, они оказались обычными людьми, с более чем обычными эмоциями. Куда только делись все их затянувшиеся дни Прощания, вся эта планетарная летаргия, длящаяся уже проклятых полвека.
   Из-за двери послышались шорохи, невнятные голоса. Створка распахнулась, выпуская на волю сноп света.
   – Ну и оставайтесь! Он всех убьет, только дайте срок! – скрюченная фигура Госса, всё ещё хватающегося за правый бок, чёрным контуром ограничивала поле видимости. Впрочем, Сержант увидел достаточно.
   – Сдохните тут без меня! – взвизгнул напоследок Госс и хлопнул дверью. Сержант готов был поклясться, что большего страха это ненавистное лицо изобразить уже не могло. Оно ничуть не изменило свое выражение, когда пальцы Сержанта, ставшие тверже камня, вонзились ему под ребра, пробив и без того истекающую кровью печень и остановившись под перикардом. Смерть его не была мгновенной, но была бесшумной. Опустив обмякшее тело на землю, Сержант не стал ждать, громко заколотив в дверь и завопив, подражая интонациям Госса:
   – Пустите, кретины, я у вас плащ забыл! Да открывайте же!
   Раздражённый голос сутулого мужчины, открывшего дверь, застрял у него в глотке. Забыв о ранах и чудовищной усталости, Сержант двигался вперед. Так скользит по зарослям охотящийся удав: мягко, точно, расчётливо, смертельно. Тела падали, одно, два, три, не издавая ни звука, только слышен был стук тяжёлых кровяных капель, бивших в стены и потолок. Жалости не было, не было даже брезгливости. Так полют траву, но траву смертельную, жестокую, ненавистную. Так было надо.
   Откуда-то из бокового прохода – дом оказался больше, чем казался снаружи – вынырнула всклокоченная женщина с бледным лицом и кухонным ножом в руках. Она не собиралась нападать, просто вышла о чём-то спросить. Повинуясь немому приказу, нож мягко, с неизменным чавкающим звуком вошел в грудину. Глаза на миг распахнулись, но тут же угасли.
   Интересно, те двое это видят?
   Пелена апатии накрыла его, погружая мозг в толщу вязкого приторно-сладкого сиропа. Слышалась негромкая песня дыхания, да бухало где-то далеко сердце. А движется ли он вообще? Чтобы прояснить это, пришлось наклонить голову и посмотреть вниз. Ноги, по крайней мере, находились в движении… ладно, поверим первому впечатлению, не отвлекаться. Всё хорошо, глаза точно определяют расстояние до цели, руки привычно исполняют свою работу, а что до головы… Корка шершавой нечувствительности покрывала мозг слоем ваты, но под нажимом воли появилась сеть трещин, которая росла и росла. Повинуясь слабому отзвуку холодной изнанки мира, всё еще чувствовавшейся даже теперь, несмотря ни на что, Сержант распахнул какую-то дверь.
   Даже не снисходя до поворота головы, он одним рывком ладони убил находившегося за ней человека. И замер. Стоя у деревянных нар, где лежала Кеира.
   Он не успел.
   Прикрытое рваным грубым одеялом, медленно сползавшим сейчас на пол, тело загнанного в угол зверька. Страх на изувеченном лице. Оскал, изображающий улыбку, язык, елозящий по разбитым кровавым дёснам. Хрип, заменяющий речь. Зверёк увидел хозяина. Самца, который хотел причинять боль, которому необходимо подчиниться. Одеяло, подталкиваемое дрожащими острыми коленями, спало на пол. То, что он увидел под ним – гематомы, порезы, кровоподтёки по всему телу, да сплошь почерневшее от бесчисленных ударов лицо… весь этот океан страданий могло затмить только одно.
   Полная бессмысленность в глазах.
   Сержанта колотило. Они не убили её, не успели, не захотели. Но и он опоздал. Взгляд его опустился, и уже сквозь слёзы могучий Гость с далеких звёзд увидел в собственной сжатой ладони нож, с которого капала кровь.
   Нужен транспорт для эвакуации. Местным он теперь доверять не мог. Даже товарищам Сэми, Баррису – в особенности.

   Сержант поднял голову к звёздам и вдохнул полной грудью. Даже этот напоенный гнетом радиации холодный воздух казался утренним бризом после многократно регенерированной атмосферы кабины. Вот уже три недели, как он почти не вылезал из ложемента.
   Работа навалилась на него вовремя, говорить с кем-либо желания не было никакого, самое время заняться изматывающей рутиной, самому проверять приборы контроля, вылетать на санацию секторов, лечить планету, словом, продолжать обычную жизнь, обычный труд Гостя на погибающей планете.
   Вот только планета словно взбунтовалась. Прорыв за прорывом, землетрясения, обильные не по сезону осадки, а значит – сели, атмосферные бури, то есть снова прорывы. Работа изматывала. Старые и новые раны тянули жизненную силу, мышцы ныли от беспрестанного сидения в пилотском кресле. Сержант временами начинал про себя проклинать этот мир, однако именно такой график не давал ему раскисать, погружаясь в свои мысли.
   Кроме того, всегда находился удачный повод избежать разговора с Учителем.
   Сержант не отдавал себе в этом отчета, но упорно уклонялся от встречи именно с ним. Пытающийся заговорить беженец вызывал лишь качание головой и взгляд из-под бровей. От Учителя же он бы просто сбежал на край света.
   Хотя, один раз они таки виделись.
   Нельзя было не прийти, когда отправляли на орбиту тело Самоина. Сообщение пришло без подписи, простым печатным текстом, так что ответить отказом, сославшись на занятость, он не смог – некому. Сама церемония произвела на Сержанта более чем удручающее впечатление. Гости стояли под хлещущим дождем в мокрых плащах с непокрытыми головами. Стояли молча, так же молча разошлись. На лицах читался укор, даже некоторая ревность по отношению к коллеге, а для кого-то и товарищу.
   Это было очевидно и поразило Сержанта, хотя там и не было произнесено ни слова. Когда капсула с телом, блеснув номером 028 на борту, серебряным росчерком взмыла к небу, Гость ощутил на себе какое-то нехорошее внимание собравшихся, но когда опустил глаза, то все смотрели вверх, и только Учитель глядел куда-то под ноги.
   Ушёл тогда Сержант настолько быстро, насколько позволяло приличие момента. В тот день ему предстояло ассистировать на трёх полостных операциях в госпитале и посетить выздоравливающих больных в отведенном на их сектор стационаре. Его познаний в медтехнике и полевой хирургии для этого вполне хватало, так что появился ещё один широкий фронт работ – рук со смертью Самоина стало не хватать ещё сильнее.
   Казалось бы, работа в поликлинике должна способствовать общению, но и там он замыкался, то и дело слыша за неплотно прикрытой дверью голоса: «Как он постарел за это время – весь седой стал, а раньше-то – ни морщинки», – выбираться оттуда в кабину летательного аппарата было почти облегчением.
   «От всего-то ты бежишь…» – подумал Сержант, спускаясь по ступенькам и рассеянно наблюдая, как те настороженно втягиваются в корпус, ставший снова литым.
   Многое изменилось.
   Все эти дни беженцы ходили по улицам, словно опасаясь с его стороны внезапного нападения. Испуганные взгляды, взгляды ожесточенные, взгляды сочувствующие… Атмосфера натянутости, отчуждения сковывала людей. Участились летальные исходы среди пациентов стационара – слабые больные тяжело реагировали на обстановку. Надо же, раньше казалось, это апатия вгоняет иного в гроб. Сам Сержант похудел на двадцать килограммов, его волосы снова приобрели пепельный цвет зрелой седины, как тогда, в бытность его Капитаном Планетарного Корпуса. Морщины угнездились вокруг пустых глаз, он теперь выглядел на полвека старше, стал похож на Учителя, – неожиданно пришло в голову.
   Впрочем, на беженцев он не был похож так же, как не бывает похожа королевская кобра, даже смертельно раненная, на застывшего в зимней спячке ужа.
   Как я устал…
   Это мир давил его, как когда-то давила Галактика, как раньше давили бронированные корпуса боевых модулей и космических крепостей с их нечеловеческими проблемами, как до того тяготили потерянные миры, а ещё раньше никем так и не найденный Аракор. Вспомнился только тёплый курортный мирок Наристия, где он очутился после гибели своего мира. Смерть родителей была единственной смертью, которая почти не исковеркала внутреннее самосознание не состоявшегося Избранного – тогда он был юн и беспечен, всё последующее – смерть Эстрельдис и Оли, смерти товарищей по ПКО уже поневоле толкали, как и сейчас, куда-то вперед… и вниз.
   Но и те прошедшие трагедии, большие и не очень, лишь меняли что-то в его душе, сейчас же… Много накопилось мыслей за это время, многое испытано, лишь немногое понято, но даже того, что есть, хватало, чтобы переполнить бездонный колодец человеческого сознания. Мир стал тесен под этим черепом и крошился от любого удара.
   В его годы люди оседают, заводят жену и троих детей, широкий круг знакомых и не такой широкий круг друзей. Впереди век, а то и более, плодотворной жизни, труда на благо планеты, человечества, Вселенной, наконец. А он не нашёл, не понял, не успел.
   Опять не успел.
   Отсюда, с этого чуждого Галактическому Содружеству мира не было пути дальше. Он просчитался в выборе тропы, но стать на другую уже не мог. Сержант дрогнул плечами и двинулся к дому Кеиры. Скоро местные, следившие в его отсутствие за ней и её «братом», должны уйти, и он сможет поговорить с ними обо всём этом. А что они не слышат и не ответят, так чего тут поделать.
   Дверь бесшумно открылась, и Сержант в который уже раз задумался о том, как же тем удалось войти, не взламывая замок. Баррис, сидевший за книгой в кресле, в котором раньше обычно находился бродяга, вскочил и, извинившись за то, что «зачитался», слегка коснулся плеча Сержанта в каком-то немом жесте отчаяния, потом быстро собрался и ушёл. Глянув на часы, Гость сообразил, что до прихода Мэта есть два часа.
   Сержант разделся, налил себе кипятку, запил им кусок хлеба, благо голод давал себя знать, и поспешил в заднюю комнату, превращенную в медицинскую палату и уставленную приборами походного медблока из его личного арсенала. Скользнувшего взгляда хватило, чтобы понять – пока все старания напрасны.
   Физическое здоровье бродяги и Кеиры, пусть относительное, было обеспечено, но и только. Странник так и не вышел из своей комы, столь же непонятной, как и его интеллектуальная квазижизнь до того, а Кеира…
   Она не спала иногда по трое суток, глядя широко распахнутыми стеклянными глазами в одну точку, приборы то и дело показывали малфункциональные ритмы – девушка страдала от боли. Иногда оцепенение спадало, но облегчения это Сержанту отнюдь не приносило. Хорошо хоть, что Кеира перестала пытаться в немом ужасе рвать на себе ночную рубашку, как делала поначалу. Это было ужасно. Глядя на то, как тонкие руки-ниточки в исступлении терзают плотную ткань, он готов был выть от отчаяния, сострадания и горя. Теперь она просто теребила бинты на запястьях и издавала неразборчивые интонированные звуки, будто кому-то что-то выговаривая, с кем-то споря. Проверка фонозаписи церебром Миссии не принесла результатов, звуки не несли видимой смысловой нагрузки.
   Сержант тихо поставил чашку на столик и присел на корточки рядом с кроватью, осторожно взял её ладонь и тихонько погладил.
   Здравствуй, милая, я очень скучал без тебя. Если бы ты знала, как не хватает мне твоего голоса среди всего этого безумия, он приносил мне облегчение в трудную минуту. А теперь только и остаётся, что сжимать зубы да пытаться держать себя в руках.
   Нет, стоп. Так нельзя, это не метод. Кеира должна тебя видеть сильным. Сержант поднялся, сел на стул и принялся разговаривать с ней вслух. Интересоваться, про себя выслушивать ответы, осторожно шутить, вспоминать.
   Каждый раз это был как спектакль, в котором он был и актёром, и зрителем. Это была пытка, но только так оставался шанс привести её и бродягу в чувство, вернуть их для реальности. Так надо. Сколько раз он сам себе это говорил? Вот ведь какое гнусное слово. Необходимость чего-то подразумевает принуждение, неестественность происходящего, искусственность этой необходимости. Это неправильно.
   Три недели он разыгрывает эту самую необходимость меж двух каталок в надежде на чудо, которое должно вот-вот произойти. И прикрывает зияющую дыру действительности чудовищным словом «надо». Оно никого не обязывает, ничего не решает, но при этом не позволяет сойти с проторенной тобой же тропы. Сержант поймал себя на том, что уже не рассказывает, какие он видел цветы тем летом, а истово молится. Неизвестно чему, не отслеживая никакой логики, шепчет какие-то невнятные просьбы, жалобы, проклятия и клятвы. Всё тело его мелко дрожало, так что пришлось схватиться за спинку готового опрокинуться стула.
   Припомнилось вот что: он нес её, избитую, сломленную, к транспортной капсуле, в абсолютном ступоре вслушиваясь в дикую дрожь её тела, которое колотило так, что даже просто не выронить её было страшно трудно, и почему-то подумал о ребёнке, которого она могла бы ему родить. Именно в этот миг ему показалось, что глаза Кеиры на какую-то крошечную долю секунды приобрели осмысленное выражение, а потом всё вернулось вновь.
   Да, признался он себе, есть способ вернуть ей осознание реальности. Вот только один момент его удерживал от опрометчивого шага – он знал, что это может убить так же верно, как удар ножом. Если влиться в неё, нырнуть в омут её угасшего сознания, то можно попробовать разбить скорлупу, которой она отгородилась от мира. Вот почему он так этого боится, он жалеет не её, которая вынуждена будет, придя в себя, в тот же миг осознать весь этот ужас, он жалеет себя, который останется без прежней Кеиры. А может, нет?
   Повинуясь внезапной сумасшедшей идее, Сержант ещё раз мучительно глянул на распростертое под простынями тело. Он отдаст дань уважения той, что одарила его своей беззаветной любовью. Это будет честно.
   Непонятно почему, он принялся насвистывать веселенький мотивчик, слегка напоминавший детскую песенку. Спи, моя радость… Если бы он глянул на себя в этот момент, у него волосы бы встали дыбом. Но он себя не видел, в комнате были зашторены все зеркала. Не дай Свет Кеира испугается.
   Выйдя из комнаты, он пошёл готовить все необходимое.

   Скалистый берег производил одновременно впечатление чего-то незыблемого, вечного и вместе с тем хрупкого, изменчивого, текучего. Рябая гладь океана, исчерченная поперёк лёгкими штрихами прибоя, упиралась здесь в обтёсанный ветрами каменный обрыв, вздымавшийся, сколько хватало глаз, на сотни метров вверх.
   Там, откуда Сержант спустился, вид был тоже впечатляющим, но не таким. Покрытые склизким лишайником и кое-где чахлой травкой предгория полого поднимались в глубь континента, лишь сотней километров далее превращаясь наконец в старые и дряхлые горы, и если смотреть с обрыва, в пределах прямой видимости оставалась лишь грязного цвета рябая скособоченная равнина, резко, прямой агрессивной линией обрывающаяся в пустоту. В плохую погоду, а такая здесь царила чуть не круглый год, даже океана оттуда не было видно, просто серое моросящее ничто вместо тверди, пусть пустой и безжизненной, но хоть как-то существующей. От этого пейзажа хотелось бежать со всех ног, лишь бы не видеть.
   Но тут, внизу, если потрудиться и преодолеть обрыв, не побояться шагнуть в сырую бездонную трясину, сначала обнаруживалась асфальтовая линза изгибающегося к горизонту океана, а потом становился виден и берег.
   Здесь так же, как наверху, царил вечный сумрак и совсем исчезали всякие признаки жизни, но именно тут, на самом дне, начинало теплиться то, что Сержант назвал бы надеждой.
   Да, над головой колоссом нависала голая скала, да, под ногами чавкало нечто неопределённое, оставшееся после отлива, какая-то склизкая субстанция, пахнувшая йодом и солью, а со стороны океана рокотал прибой, дробящийся об огромные валуны в полусотне метров далее. Кажется, валуны когда-то были частью этой кажущейся монолитом каменной стены.
   Здесь тоже было страшно, даже страшнее. Но вместе с тем – здесь продолжалось то, чего не было наверху. И продолжалось самым неожиданным образом, обретая движение, структуру, определённость.
   Под ногами хлюпали водоросли, блестела мелкая выброшенная на берег рыбёшка, тускло отсвечивали боками мокрые валуны, порывами налетал ветер, уносящий морось брызг прибоя куда-то вверх. Недружественными провалами глядели на Сержанта провалы ниш в основании скалы. Здесь у всего было то, чего не оставалось там, наверху. Было прошлое и будущее, цель и предназначение.
   Если там, наверху, он чувствовал себя на краю гибели, у последней черты, в шаге от окончательной смерти, распада, несуществования, то после тяжкого труда, который составил спуск сюда, глядя на этот кажущийся безжизненным, но на самом деле наполненный какой-то своим, внутренним бытием мир, Сержант не уставал радоваться, что заставил себя сюда добраться.
   Альфа, вот эта, незнакомая ему сокрытая в сумерках тумана Альфа продолжала преподносить сюрпризы.
   Годы его пустых скитаний по Галактике не обещали никаких сюрпризов, даже когда Учитель перехватил его на очередном витке спирали саморазрушения, замершего в ожидании новой попытки найти себя посреди какой-то периферийной пересадочной станции. И предложение Учителя даже тогда не показалось ему не слишком впечатляющим.
   Пустоту предлагали заменить пустотой, пусть бы и сто раз иной.
   Жизнь Сержанта после окончания его военной карьеры была точь-в-точь похожа на серую бессмысленную зализанную поверхность там, наверху, где не за что было зацепиться, пока катишься в пропасть. Только пропасть ту можно и в самом деле было выбирать. Пропасти во Вселенной были в ассортименте.
   На первый, и даже на десятый пристальный взгляд Альфа была такой же безжизненной страной вечной промозглой осени, как и эта равнина наверху. После прибытия, ещё толком не познакомившись с косо глядевшими на него остальными участниками Миссии, назвавший себя Сержантом с трудом узнавал планету, даже по сравнению с тем, что от неё осталось три десятка лет назад.
   Пока он воевал в другой Галактике с врагом и со своим прошлым, Альфа продолжала воевать со своим. И кто из них больше преуспел в этом деле, Сержант бы даже теперь ответить не смог.
   Когда Манипул «Катрад» покидал Альфу вместе с первой волной спасательной экспедиции ГИСа, ему казалось, что худший день этой планеты прогремел у него на глазах, с литаврами, трубами и гласом божьим. Миллиарды гибли у них на глазах, но те, кто остался в живых после первичной санации, были не более живы, чем те, кого уже похоронили. И прошедшие десятилетия они продолжали умирать, а потом за ними продолжали умирать их редкие дети.
   Эта планета из полуживой, едва подчищенной, превратилась в полумёртвую, которую вскоре окончательно станет не для кого спасать. Сержант посмотрелся в эту планету, как в зеркало, и только тогда в нём что-то сдвинулось.
   Альфа стала зеркалом его саморазрушения, его бегства.
   И теперь нужно было заглянуть в эту моросящую снизу вверх пропасть, нужно было нырнуть в её недра, чтобы почувствовать, что это ещё не конец, ещё есть, за что бороться.
   Сержант ринулся в эту новую для него работу с яростью пловца, которому предстояло преодолеть океан, но пока было бы неплохо для начала суметь пробиться сквозь прибой.
   И тогда Сержант решил, тоже, начать сначала. То, что беженцы называли днями Прощания, оставило без ответа массу вопросов, и главное – осталось непонятно, как это вообще могло произойти. Планетарный заговор, которого не было, объединяющая сила идеи, которую никто и никогда не произносил вслух. Там, наверху, за обрывом скалы, словно сама собой собралась буря из миллиардов невесомых капелек воды, однажды обрушившаяся на этот мир. Это возможно лишь в случае, если все эти капельки воды связывает воедино воздушная масса. Только вместе они составляют силу ужасающей мощи. В вакууме грандиозного межзвёздного пространства нет бурь, там даже гравитационные вихри принимали вид вальяжных ламинарных потоков поля, давно позабывшего, какое горнило его породило.
   Сержант начал искать то, чего не искал никто.
   Каждый житель любого из сотен миров, по которым расселилось человечество, с рождения знал вкус своего мира, его тепло, и даже покидая эти материнские объятия, человек как правило стремился лишь к тому, чтобы обрести иной, ещё более благодатный мир.
   Постоянных жителей орбитальных платформ или космических крепостей было мало, на них смотрели непонимающе, подозревая в какой-то особой нечувствительности или наоборот, чрезмерной всеядности вечного космического бродяги. Несчастье Пентарры и проклятие Кандидата сделало Сержанта одним из таких бродяг. Но по той же причине он был примером человека, который по-настоящему чувствовал то, что для другого было лишь данностью.
   И посещаемые им Потерянные миры давали лишний повод для его размышлений. Эти миры были холодными и негостеприимными. В этом была их главная трагедия. Точно также первые колонисты после Века Вне, оставив запёкшуюся на километр вглубь до состояний шлака Старую Терру, пережили страшное разочарование, ступив на твердь новых миров.
   Они были безжизненными. И понадобились тысячелетия формирования института Совета, должна была настать Третья Эпоха, Эпоха Вечных, чтобы те, кто некогда спасли человечество, сумели создать ему новый дом, сотни новых домов. По одному на Вечного, по Вечному на мир.
   То, что Сержант помнил из детства, особый уют родного мира, любимой Пентарры, было эффектом присутствия на Пентарре Вечного Хронара. Лишь эффектом, а не результатом какого-то особого его воздействия. Хором миллиардов людей, дававших ему опору, составлявших его истинное «я». Сержант не знал, что стало с самим Хронаром как с Избранным, некогда человеком, у которого было физическое тело, пусть оно и оставалось ненужным рудиментом, напоминанием о прошлом, не более. Чтобы ни стало, Сержант теперь ясно понимал, прежним Хронару уже не быть. Так погибший мир погибает в каком-то высшем смысле этого слова, а не просто как арифметическая сумма миллиардов смертей.
   Сержанту понадобилась жизнь на то, чтобы осознать трагедию той жертвы, но чтобы понять чудовищность гибели самого родного мира, ему достаточно было просто вернуться на Альфу.
   Он чувствовал, что даже не будь дней Прощания, всего того огненного хаоса, несущего смерть, чему Сержант некогда стал невольным свидетелем, этот мир бы тоже погиб. И смерть в ядерном пламени для многих из жителей Альфы, как ни чудовищно это звучит, стала бы избавлением, меньшим из зол. Именно в этом заключалась суть того всепланетного самоубийства.
   Что-то они потеряли гораздо раньше. Что-то, что важнее жизни. Что это могло быть, у жителей Потерянного мира, живущего своим одиночеством, не помнящего наследия погибшей Терры, не знающего Вечных, которые заменили собой человеку потерянный дом.
   И Сержант начал искать, только гораздо позже нехотя признавшись самому себе, что именно за этим его позвал сюда Учитель, позже всех включив его в состав Миссии.
   Искалеченная полуслепая ищейка. Кандидат, потерявший способности Кандидата. Инвалид на костылях следовых имплантантов. Разочаровавшийся в собственной войне солдат. Одиночка, переживший своих товарищей и по собственной воле расставшийся с близкими. Человек, забывший, что такое счастье, любовь, радость, удача, успех и надежда.
   О, он довольно быстро справился со своей задачей.
   Учение Тетсухары, составлявшее основу местной докризисной религии, представляло собой традиционный сплав из новохристианских доктрин времён начала Второй эпохи, более поздних включений, происходивших в основном из недр СПК, и местных притч нового генезиса, легко отличимых по отсутствию в них анахронистических моральных дилемм. Это было многотомное собрание текстов, приписываемых в местной традиции одному автору, образ которого в Предании был откровенно собирательным. И была у него одна интересная для досужего культуролога особенность. В нём вполне традиционное монотеистическое божество, утеряв свои истинные корни вместе с погибшей Террой, упоминалось предельно редко, но всегда очень конкретно. Автор разговаривает в этих отрывках с незримым собеседником так, словно тот буквально стоит перед ним, в каком-то вполне материализованном обличье.
   Вполне мифический Тетсухара разговаривал с богом как с человеком. На то указывали специфические артикли сакрального языка Альфы, причём это правило ни разу не нарушалось, притом, что в остальном Учение избегало как вопросов креационизма, так и вообще софистических тем природы божественного. И никто эту литературную загадку до сих пор не смог разгадать. Сержант, до того о подобных вещах вообще не задумывавшийся, нашёл ответ сразу.
   Каким-то неведомым образом Альфа обзавелась метаразумом, возможно, его источник был внешним, как это произошло на Элдории, возможно, было как-то иначе, ясно было другое – метаразум спал, а затем, однажды проснувшись, тут же сыграл роль спускового механизма планетарного самоубийства, после чего загадочное нечто исчезло вместе с погибшим населением. Плазмокинетические «искры» уцелевших ашрамов погасли.
   Сержант почти всё своё свободное от обязанностей участника Миссии время тратил на облёт сотен и тысяч опустевших молельных залов, комнат и клетушек, разбросанных по планете безо всякого видимого порядка. Везде одно и то же – безмолвие запустения.
   Он уже начинал отчаиваться преуспеть в этом предприятии, назначена была даже дата, когда было решено поговорить о своём предположении с Учителем, однако ничего никому говорить не пришлось. Да и смысл – если Альфа погибла так, значит, она погибла в значительно большей степени, чем просто потеряв большую часть своих серолицых жителей, которых теперь именовали просто беженцами.
   Если их тоска – это тоска по тому, что их некогда объединяло, то это была тоска, с которой ничего нельзя было поделать. Если же он прав и надежда есть… тогда тем более, Сержанту не следовало раньше времени ничего говорить Учителю. Это была его личная разгадка тайны дней Прощания. Дел Миссии она будет касаться, только если безумная надежда вдруг станет явью. И у этих людей появится не только настоящее и будущее.
   Тот крошечный затерянный в горах ашрам он нашёл случайно. Под брюхом несущегося на полной скорости скаута мелькнуло нечто, нарушающее однообразный вид окружающего мира. Церебр тут же дал целеуказание, похоже, там до сих пор кто-то жил, записи фиксировали давнее посещение этого места спасательными патрулями.
   Синяя искра едва светилась, а старик с безумными глазами не смог толком ответить на его вопросы, но Сержант был так рад этой находке, что решил не возвращаться на старый маршрут, а отправиться сюда, к океану.
   Он оглянулся на серую голую землю вокруг, провёл взглядом по черте, отделяющей её от пустоты обрыва и, ни о чём уже не думая, повёл отчаянно протестующий скаут в толщу восходящих потоков, спуститься сюда, на дно каменной пропасти, на узкую полоску хлюпающего берега между рёвом океана и холодным терпением суши.
   Это было символическое место. Даже более символическое, чем голубая искра над каменным алтарём. В темноте и безумии умирающей Альфы что-то по-прежнему жило своей жизнью. А значит, у Альфы есть шанс возродиться.
   Это и было ответом на вопрос, зачем он здесь. Однажды он увидит эту жизнь в виде яви, а не подбрасываемых неживой природой аллегорий. Каменная пропасть и одинокий калека. Лишь бы в следующий раз соотношение сил было хоть чуточку в его пользу. Тогда он сумеет осветить этот мрак.

   Кругом была тьма. Сквозь тьму мерцали только далекие звёзды, словно напоминая. О чём? Этого они подсказать не могли, единственная цель – она, любой ценой она.
   Вселенские огни гасли один за одним, пока налёт сознания не растворился в могучем внутреннем эго – всём том подсознательном, что и отождествляет тебя. Душа, инициированная матрица Вечного, его единственно верная сущность, теперь она была сама по себе. Холодная, лишённая всего того, чем она жила долгие годы. Чем она жила, даже когда была заточена в неподвижном бесчувственном теле пациента Наристийского госпиталя. Сейчас бы вернуть хоть на миг её силу…
   Здесь, на Альфе, современная медицина, в том числе аппараты нейроиндукции, ментокоррекция, синапсное реверсное туннелирование, были просто недоступны, к тому же они не могли вернуть сознание человеку, по собственной воле устранившемуся от реальности, добровольно загнавшему себя в ловушку, из которой нет выхода. Но даже в его текущем беспомощном положении Сержант мог попробовать ей помочь. Уроки Учителя плюс интуитивное знание Избранного. Весь его дар никуда не делся, он просто спит, и даже в этом летаргическом сне может… мог слушать бродягу, предчувствовать опасность во время устранения прорывов, даже тогда, на холме, когда началось это несчастье, он мог бы справиться и без помощи Золотца. Выходит, просто не захотел. Думал о другом, пока уже не стало поздно.
   Неужели и сейчас – поздно?
   И пусть эти двое не смотрят на него с таким неодобрением.
   Отделённый от внешнего слоя сознания, он мягко начал синхронизировать циклы коры своего головного мозга с её угасшими, замкнутыми на себя нейротоками, потом активировал подачу активизирующих сигналов в заторможенные центры гипокампа, таламуса, миндалевидного тела и далее к височным долям… что-то сдвинулось под его нажимом, потекла волна реакций, пока бессознательных, активируя лимбическую систему, он точно прочувствовал начало момента слияния. Вспыхнул свет.
   Угол зрения расходился с непривычной высоты, он стоял, похоже, на широченном лугу, полном ароматов, тут же ударивших в его обостренное обоняние. Высоко пылало небо, а под ногами качалось на ветру море цветов. Однако до полной гармонии чего-то не хватало. Чего-то существенного. Рядом стоял высокий, седой, гибкий мужчина средних лет, он раскинул руки и громко, глубоким баритоном, засмеялся. Голос был знаком.
   Это я так выгляжу в её воспоминаниях.
   Он не забыл этот луг. Молоденькой девушке, почти не видевшей ничего в этом мире, кроме слез и смерти, подарили чудо. И она со всей юной напористостью поверила – от начала и до конца.
   Сержант содрогнулся, неужели он мог быть с ней так жесток, пусть эта сказка хоть сто раз правдива? Сказки рассказывают детям, взрослым на самом деле нужна правда, любая сказка, рассказанная даже из лучших побуждений, потом аукнется жестокостью и горем.
   Мужчина смеялся и прижимал её к груди, он рассказывал взахлёб про то, чего не будет еще тысячу лет. Он любил её и поэтому мог быть не прав. Ведь не было бы ей легче, умри она вместе со своей горькой планетой, умри ещё до своего рождения, стань песчинкой в океане серой пустыни, покрывающей сейчас большую часть Альфы.
   Невыносимо… Дальше, дальше…
   Дальше!
   Мигнуло. Теперь дело происходило в жарко натопленной комнате, где собралось человек тридцать – все беженцы. Лица болезненные, бледные, некоторые периодически принимаются кашлять в спазме хрипящего дыхания. А она злилась, уговаривала, спорила, просила.
   – Они же предлагают нам только помощь, ничего не просят взамен, только примите, как вы не понимаете? Просто примите! Они едят то же, что и мы, они болеют теми же болезнями, страдают от усталости, от безысходности, от нашего непонимания, инертности и апатии! Неужели стоит ненавидеть людей просто за то, что они оказались внепланетниками? Только потому, что они стали причиной наших дней Прощания? Это же не они с нами сделали подобное, это были мы сами!
   Так вот почему именно она. Так вам всем и надо, а в особенности тебе, Сержант. Горстка людей, не сподобившихся решить свои собственные проблемы, отправилась вновь городить чужой огород. Спасать. Что, не так? А иначе как вы все здесь очутились? Люди без обратного билета.
   Так длилось долго, очень долго, размышления, впечатления, разрозненные воспоминания, проассоциированные всегда с ним, только с ним. Подозревал ли ты, Сержант, что у неё кроме тебя нет никакой жизни, что ты для неё настолько всё? Да и зная, неужели отступил бы, неужели нашёл бы в себе силы хоть чуточку отдалиться, открыть ей какой-нибудь другой горизонт, кроме недоступного себя.
   Нет, не смог бы.
   И, наконец, вот она! В длинной череде картинок выплыла важнейшая: она подходит к двери, сигналящей о том, что за ней Гость.
   – Любимый, сейчас открою!
   Створка медленно-медленно поползла в сторону, случайный блик света пробежал по рукаву стоявшего за ней – и номер на медальоне. 028. Всё погасло.
   Кеира.
   Он увидел её прекрасное молодое обнажённое тело, свободно раскинувшееся на волнах мрака. Приближаясь, он чувствовал что-то сквозь бесстрастность своего расщеплённого эго. Он узнавал каждую чёрточку того, что снова стало реальностью. Она была прежней, эта детская складка на запястье, нежная раскосость глаз, девичья угловатость фигуры, но вместе с тем яркая женственность. И бесстрастное, немое выражение лица, неподвижность льда, зыбкость тумана. Таков же был и голос. Это не она, не вся она. Это больше он, чем она. Просто часть его заняла её место, смоделировала, дополнила, оживила.
   Ты пришёл ко мне, Сержант. Как же долго.
   Ты не поверишь, но я боялся… оказаться виновным в том, что ты здесь. И ждал тебя в совсем другом месте.
   Не казнись, нам обоим давно следовало кое-что обдумать, слишком долго мы жили по инерции, любили по инерции. Ты знаешь, я только теперь по-настоящему ощутила, каков ты. Безмерно силён, но не устойчив. Ты всегда нуждался в опоре, но так и не нашёл её. Это тебя закалило, хотя и окончательно лишило связи с твоим Человечеством. Но вот, только стоило тебе найти эту единственно верную опору, как тут же ты её безвозвратно теряешь, страдая и корчась в душе от непоправимой утраты. Хотя внешне ты оставался несокрушимой скалой, внутри ты был замком из песка. А я любила этот замок. Ты ведь начинаешь подчас думать о смерти, желать её? Даже теперь, когда ты стал лишь едва тёплой оболочкой вокруг былого?
   Твой вопрос сбивает с толку.
   Но ведь это верно?
   Да.
   Я была слабой маленькой женщиной, а ты – человеком из большой Галактики, с длинной историей и опустошённой душой. Ты не можешь даже умереть, твое присутствие здесь – тому доказательство. Твоё второе я, если ему будет нужно, погасит любое доступное сознание, чтобы вновь обрести тело. Не со зла, просто такова его природа. И ты такой же. Оболочка любит кого-то, но сам ты даже не до конца понимаешь смысла этой любви.
   Зачем ты так говоришь, Кеира. Это жестоко, ты понимаешь?
   Слышу мольбу в голосе, ты начинаешь кое-что подозревать… Сержант, любимый, почему ты раньше о ней не подумал, о жестокости. Ты сделал меня калекой куда хуже моего названного брата, а ведь уж он-то никогда не почувствует ничего в этом мире, ничего не свершит, твой двойник, твой товарищ по несчастью. Одного я считала братом, другого – любимым. Страшно быть такой, ещё как страшно.
   Кеира, милая, я кое-что понял, поэтому и пришёл сюда… пришёл просить прощения. Будто у самого себя.
   Сынам человеческим нет прощенья, ибо их судьба – прощение самих себя, сказал Тетсухара. Упущенного не вернуть, не забыть, не изменить… Этот мир чересчур жесток для Кеиры, и она уходит. Ты, тот, кто называется Сержантом, запомнишь её. Я люблю тебя, Сержант, кем бы ты ни был.
   Кеира!
   Да, я ухожу, хотя ты и пришел, чтобы звать меня туда, вдаль, с тобой. Не получится, Сержант, обратной дороги никогда не бывает. Да и даль… ты сам-то её видишь?
   Сержант молчал, слов не было.
   Последняя просьба. Ты ведь не откажешь той, кого любил?
   Не будь такой жестокой… пожалуйста.
   Так надо, Сержант. И в первую очередь самому тебе. Открой мне себя. Всего и сейчас. Ты понимаешь, что это не я, это лишь тень меня в тебе, но эта тень хочет на миг снова стать прежней. Чтобы узнать, кого она любила. Не историю жизни неудачливого Кандидата, а историю человека.
   Объясни, почему. Если тебе невыносима жизнь, зачем тебе моя, да ещё всего на мгновение, если она тебе нужна, почему не жить дальше? И разве моя память в этой дилемме что-нибудь изменит?
   Да. И нет. У меня просто настал день Прощания. И в свой последний миг я буду с тобой, в конце концов, я и есть, на самом деле, лишь часть тебя. Помни меня.
   И опять всё погасло, только свист рассекаемого воздуха – он нёсся куда-то вверх. Ощущение было такое, словно кто-то приник к нему, жадно впитывая все жизненные соки, что находил. Жуткое, с кровью и мясом, промывание воспоминаний причиняло боль, но вскоре и сама боль куда-то ушла, не оставив за собой совсем ничего. Пустота.
   Только что-то брезжит.
   Когда всё вернулось, он снова сидел, склонившись над постелью Кеиры. Было тихо, слышны только мелодичные звоночки приборов, звуки очень мирные и покойные. Секунды текли за секундами, время утекало. Поднялся он с колен лишь десять часов спустя. Кеира умерла. Умерла тихо, беззвучно, будто не умерла вовсе, а впервые за последние дни крепко уснула. И только снова, на краткий миг, почудилась на дне её глаз слезинка, да мелькнула в последнее мгновение мысль осознания. Умерла.
   Выходя из комнаты, он тихонько прикрыл дверь, глядя прямо в эти глаза, что внимательно его изучали. Было странно, двое беженцев, сидевших в углу за столом, явно не замечали этих глаз. Покуда они смотрели вопросительно на уставившегося куда-то в пространство Сержанта, тот шептал что-то невнятное.
   …где-то я эти глаза видел…
   …совсем недавно.
   Дальше ждать нельзя. Он опоздает, если не поспешит. С этой минуты Кеира будет для него вечно той девушкой, которая годы назад рвала цветы на лугу, заливаясь тёплым смехом. Не хладным телом на смертном одре, а той… Она так хотела.
   Широким шагом Сержант покинул дом, даже не сделав движения собрать вещи – вышел на улицу в чём был.
   Капсула, которую он сохранил после прибытия последнего груза, имела на борту немного топлива и доставит его к дому Учителя за минуту. Сейчас главное – не скрытность, а внезапность. Только в этом случае ему удастся. Уверенности в подобном служили и эти глаза, они давали обещание. С ними он мог всё. Как же так, Учитель, а?
   Вытащить капсулу из укрытия стоило немалых усилий, он так устал за последнее время. Сжав в ладонях выступающие элероны полуторатонного цилиндра, Сержант по болезненным уколам чувствовал предельное напряжение мышц спины, кляня про себя за плохо прокачанную подвеску. Наконец, сигара капсулы стала вертикально, оставалось только запустить на ручную стартовый механизм и успеть вжаться в импровизированный ложемент, некогда даже испугаться, не рванёт ли в полете переделанная на живую двигательная установка.
   Полёт.
   Спустя положенное количество отсчитанных секунд его выбросило на посеребрённую траву, это осел вокруг выхлоп. Приземление было штатным, бесшумным и стремительным, и на то, чтобы почувствовать приближение Сержанта, у Учителя уйдет время. Этими-то отмеренными самой Судьбой секундами он и должен распорядиться. Нужно всё это безумие остановить, во что бы то ни стало.
   И только одна неуловимая мысль искрой сомнения царапала его уставшее сомневаться сознание. Что-то он упустил. Что-то очень важное, что было в воспоминаниях Кеиры. Что-то, связанное с бродягой… мысль снова мелькнула и пропала. А Сержант уже действовал.
   Словно тень, он влетел на крыльцо и с ходу ударил всем телом в тяжёлую гермодверь, начисто снося её с удерживающих запоров. Когда-то Сержанта учили проходить полосы препятствий, и не только на полигонах. Настало время вспомнить напрочь забытое.
   Обстановка дома совершенно не изменилась, всё оставалось по-старому. На мгновение обозначив на лице ухмылку, Сержант с последним толчком сердца бросил себя вперёд. Фигура Учителя, склонившегося над прибором связи, казалась статуей, замершей под тяжелым взглядом тоже почти не движущегося в застывшем воздухе Сержанта. Единственный удар станет последним – потом надо будет много о чём побеседовать, но пока его необходимо отключить. Фигура Учителя рывком метнулась навстречу, так и не двинувшись. Неужели всё будет так просто?
   Уже ребро ладони выдвинулось вперед, разрывая вихрящуюся атмосферу – воздух напрягся, транслируя толчок, точно рассчитанный сгусток волн пошёл вперед. Вот и всё. В последний момент Учитель всё же начал бесполезное, запаздывающее движение. Да что…
   Блеснули глаза, встречный удар был мгновенным и мощным. Атака оказалась настолько сокрушительной, что, даже будучи предвиденной, полностью прошла сквозь защиту. Сержант запоздало начал гасить сознание, чтобы контратаковать даже после полного коллапса центральной нервной системы, на одних рефлексах, но был тут же смят. На него навалилась темнота.
   Приходил он в себя медленно. Когда Сержант вновь смог разлепить набрякшие веки, он увидел тускло освещённое, довольно просторное помещение. Учитель сидел во всё той же позе – склонившись к прибору, лежащему у него на коленях. Высокая спинка кресла оставляла лишь немного падающего из окна света, так что лицо Гостя освещалось только сполохами света с панели. Лицо его казалось напряженным, хотя при таком неверном свете Сержант ни за что не смог бы поручиться. В углу комнаты, почувствовал он, находился дезактивированный биотех. Не стоит обращать внимания.
   Итак, я умудрился провалить все возможности.
   Достанет ли у него сил увидеть результат? Однако, несмотря на полный ступор в голове, Сержанта продолжало что-то не сказать что тревожить, но раздражать – вот нужное слово. Он лениво попытался понять. И понял.
   Свет в окнах. Он что-то напоминал своим постоянным мерцанием, багровые пятна плясали по едва освещенным стенам, придавая помещению толику демонической атмосферы. Это был не закат, как Сержант подумал поначалу, таких закатов не бывает даже здесь. Он тут же почувствовал запах дыма, кто-то жжёт на улице костры. Костры?
   Учитель поднял голову.
   – Долго же вы, Сержант, лежали. Уж сутки прошли, – произнес он, встречая взгляд Сержанта.
   – Где мы?
   Брови Учителя полезли вверх.
   – Постоянно забываю, что вы, Сержант, при всех своих качествах, на сознательном уровне – просто человек. Дело не в том, где, а в том, как.
   Сержант промолчал, ожидая продолжения фразы.
   – Да вы гляньте… – последовала чуть заметная пауза, словно Учитель подбирал слово, – в окно, если любопытно – до некоторой степени вы вольны… м-м… в перемещениях. Однако сами понимаете, если что, я вас пресеку. Собственно, вам пришлось прочувствовать на себе некоторые мои возможности. Покончить с собой я вам тоже не дам. Сейчас нам обоим не до глупостей.
   Но Сержант его уже не слушал, он поднялся на ноги и подошел к окну. При чем тут это «как»? В предрассветной мгле действительно догорали костры… Это было словно удар поддых. Услужливое тренированное зрение автоматически акцентировало внимание, когда он, наконец, понял, что там горело.
   К чёрным закопченным балкам, скрепленным буквой Т, были прикручены обугленные фигуры. Обгоревшие до костей тела Гостей, сразу же пришел в голову чуждый, не до конца осмысленный ответ. На каждом был его личный медальон, и порывы резкого ветра болтали серебристые диски на цепочках, до жути ярко блестевшие на угольно-чёрной поверхности обгорелого мяса.
   Все, они все здесь.
   Первый шок начал проходить, так что он наконец смог заметить десятки, сотни беснующихся беженцев. Криков благодаря хорошей звукоизоляции помещения слышно не было, ну и за то спасибо, подумал Сержант сквозь монотонный шум в ушах, сквозь кровавую пелену запоздало накрывшей его ненависти. Столько смертей.
   Психика не справлялась с потоком событий, льющимся на сознание, но это было даже хорошо. Сержант уже привык к отстраненности, глухая стена из ваты пропускала внутрь только точечные уколы – когда-нибудь ему придется обдумать весь этот кошмар, а уж тогда помоги ему свет самому с ума не сойти вслед окружающей действительности.
   Мысли его текли жёсткими, колючими импульсами, прорываясь сквозь шоковую блокаду, в душе было пусто, словно после затянувшейся попойки, вот только похмелье никак не наступало. Даже чувство конца было до невозможности спокойным и отстраненным. Голос возник ниоткуда, будто он всегда был где-то поблизости. Кажется, впервые один из тех двоих снизошёл до разговора.
   Плохо, Сержант, плохо. Необходимо твёрдо смотреть в глаза врагу. Ведь вот он, не отвлечённый неживой механоид из дальних миров, а самый что ни на есть одушевлённый. Я слышу страх? Ты боишься – его? Нельзя прятать взор при подобных обстоятельствах. Ведь часть вины за содеянное висит и на тебе!
   Правда. «Схожу с ума», – жестко подумал Сержант, однако взгляд его мгновенно потвердел, подчиняясь бестелесному голосу.
   – Я полагаю, вам есть, что мне сказать, перед тем, как я последую за ними.
   Реакция на реплику последовала странная, Учитель вдруг вскинул голову и громко захохотал. Руки его затряслись и выронили аппарат. Смех был отрывистым и судорожным, вскоре он сменился судорожным кашлем. Сержант никак не реагировал, он предпочитал дождаться ответа. Наконец Учитель успокоился.
   – Да, надо отдать вам должное, вы отлично просчитали ситуацию, но вот чего вам не хватает, так это элементарного воображения. Ну неужели я похож на человека, который, дабы устрашить своих жертв, перед смертью с ними проводит душеспасительные беседы? – лицо Учителя вновь стало каменным. Его твёрдый голос теперь выплевывал слова с четкостью церебра, но глаза Гостя уже глядели мимо Сержанта.
   – Вы плохой ученик. Доверие к Учителю должно быть стержнем, на котором крепится всё остальное. Так вот, скажу я вам одну вещь: тот медальон, что достался ворвавшимся к Кеире, действительно при жизни принадлежал Самоину. Медальон Гостя стал ключом в её убежище. Однако именно вы сделали так, чтобы Кеире в будущем этой несчастной планеты не было места.
   Сержант, а не морочит ли он тебе голову? То, что он сказал, не несёт новой информации, кое-что ты и сам знаешь, о чём-то догадываешься, всё остальное – голая эмоция. Силой только одной логики невозможно восстановить здание реальности по паре кирпичей – это будет не дом, а будка для собаки. Хорошая, крепкая, но все-таки будка. Учитель хочет запутать тебя своими словами, разрушить твои представления о действительности, чтобы… построить новое здание? Или все-таки восстановить старое?
   «Схожу с ума». Сержант вдруг почему-то испугался. Да, пожалуй, это верно, скоро он совсем тронется, но до этого нужно разок постараться, хотя это в последнее время ему почему-то плохо удаётся. Вспомни эпизод на холме, тогда тоже… Теперь снова можно попробовать.
   Нервный импульс, который для умирающего послужил бы последней каплей, был безвреден для здорового, это в террианских рисованных сказках герои могли швырять друг в друга огненные шары, вызываемые силой воли. Но сейчас всё будет иначе. Даже спящая матрица Избранного невольно повторяет действия своего носителя, являясь до времени лишь зеркалом, усилителем, резонатором.
   Ярость, которая клокотала сейчас в душе Сержанта, выплеснется наружу, он был сейчас в этом уверен. Этот импульс можно отклонить, но не отразить. Шансы велики. А уж мощность удара, на которую он был способен, возрастала с каждой секундой под одобрительными взглядами тех двоих.
   Воин бережёт свою честь, пронося её через смертный порог. Когда я лежал, мёртвый, на поле брани в далекой стране Неведомо-Где, я тоже был абсолютно честен перед своим прошлым. И ты будь, Сержант.
   Смертоносная сила потекла жаркими каплями, будто кровь, сочащаяся из раны. И тут же глаза Учителя сверкнули в полумраке.
   – Так вы готовы слушать, Сержант? Выйти отсюда по собственной воле достоин только способный услышать собеседника в любой ситуации, при любых обстоятельствах. Довольно околичностей. У меня полно дел, мне некогда с вами попусту пререкаться.
   Чего же он всё-таки добивается? Впрочем, Сержанту терять было нечего.
   – Я слушаю. Слышу и слушаю.
   – Хорошо. Моя задача была предельно сложна и без вас. Но вы – самая сложная моя проблема. Хоть вы и не поддаётесь, пусть неосознанно, ничему тому, что претит вашему внутреннему кодексу, я попытаюсь. Учтите, я не связан сегодня никакими обязательствами. Первый отдал мне вас как ещё один проваленный эксперимент, который всё-таки можно повернуть вспять, но как я с вами сегодня поступлю – мой и только мой выбор. При всём прочем, вы всё ещё мой ученик, пусть и отказавшийся от своего учителя. А теперь стойте и слушайте, ибо только правда решит всё.
   Новая интонация Учителя невольно привлекла внимание, но отступать было уже поздно. Ощущение было странным. Не пугающим, нет, скорее пьянящим. Так решают задачу, являющуюся целью всей твоей жизни. Ту, что тянет из тебя сок подобно плоду, зреющему под сердцем у женщины. И только отдавая ей силы, ты бываешь счастлив. Только так.
   И вот она сформулирована. Полюс, цель, ядро, особая точка твоих помыслов, чаяний и стремлений. Так человек, страдавший амнезией, разом вспомнив свою жизнь, начинает восхищенно перебирать в памяти вновь обретённые серые камешки воспоминаний. Так, вернувшись в город детства, ты находишь его другим, но с упоением разглядываешь заброшенный парк – место, где было твое Царство Детства. Учитель знал, что делал. Вся выданная им информация уложилась в памяти за мгновение. Сержант теперь мог смотреть на проблему сверху, наблюдая ее целиком. И принялся вспоминать.
   Би-Дзета Дракона III, звездная система 328А-613 Сектора Сайриус в Галактическом Каталоге была третьей по счету планетой, заселенной едва нашедшим в себе силы выжить после Века Вне человечеством. Синие моря, красивейшие горы, искусственно выращенные зеленые равнины степей и саванн, тёмные прохладные леса и кристально чистые озёра. Колония росла быстро, так что вскоре её название Альфа стало обретать тот смысл, который не увидели пионеры-колонизаторы: Первая. Мир, ставший новым символом человечества, занял место потерянной навсегда Терры. Лицо планеты не было искорежено громадами заводских комплексов, оставаясь чистым и нетронутым. Рои кораблей не бороздили ее Зону Влияния, этот мир задуман и воплощён с научной точностью, став недостижимым идеалом, к которому могли прикоснуться немногие, интеллектуальная элита поверившего в свои новые возможности звёздного человечества. Или просто мечтой о рае. В ней так нуждались.
   Это спасло Альфу, одновременно сгубив её. Когда снова пришёл враг, первыми пострадали промышленные центры ставшей довольно большой Зоны Человечества. Откуда механоидам было понять особую ценность одинокой опаловой капли, плывущей по черноте неба? Рвалась огненная спираль начала Второй Эпохи. А Альфа оставалась в стороне. Когда о ней вспомнили, на всей планете не было никого, кто слышал что-нибудь о Галактике.
   Движение Архитекторов не коснулось Альфы, её оставили в одиночестве на долгие тысячелетия. Но потом началось то, что позже назовут главным провалом за всю тысячелетнюю историю Службы Планетарного Контроля.
   Год за годом оперативники смотрели с небес на эту прекрасную планету и пытались сохранить её для Галактики. Но Альфа не желала слушать чужих советов, идти по чужому пути. Она словно намертво пригорела к мысли о тупиковом развитии. Закон Бэрк-Ланна скрежетал ржавыми шестерёнками своего несмазанного механизма, а планета переживала свои маленькие радости и большие трагедии, постепенно забывая, что это такое – не быть под постоянным и всё более пристальным наблюдением.
   Технологические революции, промышленный бум, потом откат к аграрной культуре на волне движения последователей Тетсухары, клановое субгосударственное устройство общества, несчастье состояло в том, что в каждой букве этого букваря была видна рука оперативников СПК. Некоторые жители планеты, Посвящённые, знали об этом явно, некоторые подозревали, остальные чувствовали это почти подсознательно. Однажды всё окончательно открылось, и мир рухнул.
   Альфа полыхнула, погребя под руинами тщательно спланированного планетарного самоубийства всё – надежды Совета Вечных, тысячелетнюю культуру, просто – людей. Миллиарды человеческих жизней. Сержант и его манипул были там, он помнил, как это было. Но было там кое-что ещё.
   Мир вокруг плыл, колыхался, дрожал маревом, мешая сосредоточиться. Ощущение, похожее на приближение позабытого уже приступа, но глубже, стремительнее, ближе и плавней.
   Не любишь напрягать голову, – заворчал вдруг голос. – Хорошо, я тебе помогу.
   И словно гонг прозвенел над мрачным болотом бытия, когда внутри него завертелась, разворачиваясь во всю длину, тугая пружина логики. Слияние тех двух незнакомцев творило правду из окружающего хаоса лжи. Более не было Сержанта, сжавшегося где-то в неведомой глубине космоса, баюкая поток чёрной энергии. Был лишь младенец, новорожденный, невинный. Потаённая сила космической величины, она принялась за первое своё дело.
   Спусковой механизм пущен.
   – Всё так же плохо? – человек в чёрной лётной форме с долей интереса посмотрел на эрвэграфию.
   – С тех пор, как мы оставили их одних, пусть спустя десятилетия, мы словно предали их второй раз.
   – Вы отдаёте себе отчёт в том, что будет значить воплощение этого плана в действие? – голос человека в плаще пронзила непонятная интонация, казалось, буравящая тебя насквозь.
   Собеседник склонился над разбросанными документами, вдруг грохнув кулаком по столу.
   – Вы не понимаете – они продолжают умирать каждый день, просто будут сидеть вот так и ждать смерти! Некоторые просто не едят и не пьют! Для них эти проклятые дни Прощания словно и не закончились, растянувшись на годы. Проклятье, Ромул не стал бы раздумывать!
   Его голос стих под пристальным, заинтересованным взглядом человека в чёрном. На долгий миг повисла тишина. Были слышны даже тишайшие шорохи, его нервное дыхание звучало, как паровозный гудок ранним весенним утром. Так же лишне.
   – Ромула больше нет. Вы гарантируете, что у Ковальского там будут все условия для достаточной реабилитации?
   – Он даже знать ни о чём не будет. Я ещё кое-что могу.
   – Отправляйте Миссию. Это всё, что я могу для вас и для них сделать.
   Не дожидаясь ответа, человек встал и вышел, тихо прикрыв за собой створку люка.
   Получилось.
   Самоин упрямо оттолкнул исписанные листки.
   – После подобной катастрофы не выживало ни одной цивилизации планетарного масштаба. Это закон.
   – Не вы ли говорили мне, что готовы умереть за то, чтобы они начали снова жить?
   – Да. Я… может быть, если так вопрос стоит. Нас всех здесь подобрали со знанием дела, тьма побери, – Самоин едва заметно запнулся.
   – Так вот. Сегодня утром я получил подтверждение своей догадки, – поднявшись из кресла, он ткнул пальцем в панель на стене. Засветились строчки текста.
   – Кто это такой?
   – Беженец из посёлка эр-семь-три. Весьма примечательная личность. И они двое, как видишь, нашли друг друга.
   Самоин еще раз пробежал глазами файл. Некоторое время они оба, замерев, прислушивались к своим мыслям, лишь позванивал изредка таймер.
   – Вы уверены, что это он? Нужно поговорить с остальными.
   – Безусловно. Все, кто летел сюда, знали, что назад дороги не будет, но если кто-нибудь откажется, то пусть отправляется обратно в Галактику прямо сейчас.
   Самоин посмотрел на него в упор и, снизив голос до шепота, спросил:
   – Кому-то придётся стать исполнителем на последней стадии.
   – Жребий решит. Так будет честно.
   – Согласен, – Самоин резко развернулся, так что полы его белого плаща захлестнуло у ног, и стремительно вышел.
   Мелькали лица, проносились секунды. Место действия – Альфа, драма в пяти частях.
   Вид сверху.
   Сознание временами возвращалось, словно собирая мозаику событий снова в единое целое, но потом рассыпаясь вновь. Позабытое уже ощущение уходило. Остался лишь указующий перст – есть три пути. Ты, Сержант, ещё зелёный мальчишка для игр космических масштабов. Никогда не бывает прямых дорог, всегда выбор, борьба интересов и предпочтений.
   И он двинулся дальше, услышав напоследок голос: Ещё увидимся, быть может, Сержант. Теперь настало время Учителю кое-что рассказать самому.
   Сержант.
   – Ваше появление здесь, позже всех остальных, было воспринято остальными с подозрением. Состав Миссии не должен был меняться, я не стал раскрывать им деталей нашей изначальной договорённости с Первым. Вы сами назвали меня Учителем, Сержант, я и был для вас им, учителем жизни, третьей вашей жизни. Случайность? Вряд ли. В подобных делах нет места случайности – это закон. Я собирал вас по кусочкам, по осколкам и думал – Галактика, мне придётся, несмотря ни на что, доиграть эту пьесу. Пришлось… Это моё последнее погружение, я обманул вас, когда говорил, что подобные нам не могут умереть. Могут, если действительно этого захотят. Подумайте об этом ещё раз, ведь вы до сих пор живы, что в свете сказанного – значит гораздо больше, чем просто констатацию факта.
   Гости.
   – Да, тут уж Совет постарался на славу. Подобрали состав, пропустив массы добровольцев со всей Галактики через жесточайший отбор. Когда им объяснили, куда и для чего они на самом деле летят, согласились все. Хотя твоя мысль не верна, бывшие Избранные тут только мы двое.
   Бродяга.
   – Он возник внезапно, когда Миссия уже была развёрнута. Микроскопический шанс из разряда «такого не бывает». Я, как и вы, искал нечто невероятное, загадку, самозародившееся мифическое коллективное сверхсознание, которое осознало себя и решилось на самоубийство, но всё оказалось проще. После того, как мне удалось узнать, что он из себя представляет на самом деле, я начал готовить План. Вы называли его братом Кеиры, но именно вы и должны был первым догадаться, что он ей такой же брат, как и всем остальным беженцам. Вы нашли друг друга и ничего из этой встречи не поняли. Да, Сержант, бродяга – не просто Избранный, плод чудовищно редкого энергетического симбиоза, о котором вы не соизволили мне рассказать, как до того о своём ашраме, он – разгадка судьбы Альфы. Это он убил планету. Это он был тем, кто задумал и воплотил невозможное, когда целый мир сговорился сама с собой и умер. Он просто не мог ослушаться воли тех, кто был его колыбелью, всех этих миллиардов людей. Он выжил, оставшись без своей матрицы, без своего мира, без памяти. Почти как ты. С одной лишь разницей. Вы теперь почти бесполезны Галактике, на вас имеет какие-то планы Первый, но и только. Как, впрочем, бесполезен и я. Но ваш этот бродяга… он дал старт Плану.
   Самоин.
   – Всё сошло с расчётной траектории так же внезапно, как и всегда в подобных случаях. Самоин, которому по жребию досталась роль исполнителя, как ты знаешь, покончил с собой. Просчёт, мой просчёт, надо было предположить и подобный исход, но исправить я уже ничего не мог. В этом я виноват перед вами всеми. Человек слаб, Избранный тоже… эх, почему никогда нельзя переиграть! В конце концов, мне же всё и пришлось завершать. Это урок, пусть и последний.
   Кеира.
   – Оставленный без присмотра биотех, бывший всё это время нашими руками и глазами, внедрённый в среду беженцев, сорвался с цепи. Его программа – воплощенная ненависть. И эта ненависть, против всех расчётов, ударила в самое наше уязвимое место. Никто из Гостей не имел столь близкого человека среди местных. Только вы, Сержант. Шансов не было. Я тогда вас отпустил, надеясь, что вы хоть что-то сумеете исправить, но План было уже не остановить, вы же своими действиями его только ускорили. Почему, тьма вас всех подери, вы не удосужились сказать, как серьёзно ранены? В итоге даже спасти Кеиру вам не удалось. Сообщи я вам всё ещё тогда, в кабине скаута, вы разрушили бы План, но всё равно бы ничего не успели сделать. Жалкое утешение, но всё-таки она умерла в чистой постели у вас на руках, а не у сотворенной нами же своры подонков. Как видите, ненависть выводит из апатии даже лучше любви.
   Теперь всё стало на место. Три вопроса и три дороги. Вот его выбор. Они набухли, оформились, вызрели. И везде мрак. Сержант впервые за последний час пошевелился. Монолог Учителя затянулся. Необходимо осветить путь. Ровным, спокойным, но совершенно безжизненным голосом он спросил:
   – Чего вы хотите?
   – Я хочу? Я старик, каких вы даже себя представить не можете, и это погружение меня доконало. Я хочу только смерти.
   Ничего. Снова мрак. Чего же ему хотеть?
   – Что может пробудить бродягу?
   – Я не знаю. Но могу предположить. Его может пробудить, например, ваша гибель. Даже смерть Кеиры не послужила достаточным раздражителем его спящему сознанию. Остальные ему сейчас так же чужды, как все эти бесчисленные звёзды на небе.
   Как же иначе. Так кто: Сержант, Учитель или биотех-убийца? Какой ответ будет честнее?
   – Кто вы?
   – Хороший вопрос. Я, как и вы – ошибка Вселенной.
   Слова сорвались с уст Учителя тихо, еле слышно. В нём на секунду что-то сдвинулось, и Сержант ясно почувствовал зов, казалось, давно забытый. Так пело само пространство.
   Кажется, его обучение закончено. Двое незнакомцев просияли оскалом ожесточённых улыбок. Разбитый витраж дрогнул и вновь собрался в единое целое. Единое голодное триединое целое.
   И тогда Сержант, наконец, узнал того, кто был его собеседником в этой затянувшейся словесной дуэли.
   – Учитель, вы – Вечный Хронар, голос Пентарры в Совете.
   Все пути осветились. И его теперь не сможет остановить запутавшийся в чувстве собственной вины старик. Пора делать выбор. А выбирать-то не из чего. Учитель поднялся.
   – Я спел последнюю Песню Глубин, Рэдди. Я теперь способен умереть навсегда, и ты знаешь, от какого груза я избавлюсь. Делай то, что решил.
   Он знал. И всё равно был уверен в своих силах. Но на этот раз у него ничего не выйдет. Сержант тяжело поднял руку и отпустил боль, что терзала его ладонь. Чёрная молния послушно хлестнула по биотеху, и тот так же послушно затих. Его оболочка умерла. Она это тоже умела.
   – Считайте, Учитель, что я вас уже осудил. Хронар, нам обоим предстоит сыграть свою роль до конца, как бы вам ни хотелось этого избежать. Кровавый спектакль, который вы тут разыграли, не получит моего прощения, но, однажды начавшись, он должен быть завершён, иначе всё зря. Только поэтому.
   Огонь смотрел на пламя. Враг и враг.
   Два могучих мыслительных процесса обрабатывали ситуацию.
   И пришли к общему решению. Плечи Учителя опустились, словно под неподъемной тяжестью.
   – Не можешь ты меня простить, даже за такую малость. За Пентарру ты мне не мстишь, за два миллиарда жизней, которые наверняка как-то можно было спасти, только я не увидел, как. А вот за то, что обменял жизни полусотни твоих товарищей-добровольцев, которые знали, на что шли, и жизнь твоей любимой – на жизнь целой планеты, за это ты мне отплатил сторицей. И знаешь, из тебя получился бы хороший Вечный.
   – А из вас, Учитель, получился бы хороший человек.
   Выбор начал воплощаться.
   Вокруг ревела взбешённая толпа, но её ярость не достигала Сержанта, разбиваясь о хрустальный барьер его новообретённой целостности. Та уже не принадлежала истерзанному телу, которое было прикручено сейчас ржавой проволокой к импровизированной дыбе. Она была спокойна.
   «Как же всё глупо происходит в этом мире. Находиться перед лицом смерти, но знать, что останется жить. Хоть и умрёт. Как глупо то, что твоей целью всегда была жизнь, но под конец веселья настал момент, когда смерть кажется таким… простым выходом. Необходимо ли было идти именно этим путём? Разве обязательно всё должно быть именно так?
   Зря он так поступил с Учителем. Нет больше Вечного Хронара, он умер вместе с Пентаррой. Теперь это только рядовой исполнитель воли сверхразума Совета Вечных. Всё пытается загладить, отслужить, замолить грехи. Учитель… он-то сделал на этом свете много всего, не в пример юнцу Ковальскому. Многое, что было в его силах. И ещё кое-что, что не было. А ты, Сержант?»
   Огонь нехотя возник у его ног, подобно гигантскому медлительному спруту, который хочет его поглотить. Ещё есть время. Немного, но есть.
   «И с бродягой ты потерпел неудачу, даже Кеира в нашем последнем разговоре оставила тебе зацепку. Пропустил, слишком занят был своим горем. Эгоист».
   У беспамятного «брата» Кеиры сегодня появится то, о чём он так долго предпочитал не помнить. Планы на завтра. Цель. Сможет ли он поднять то, что так жаждет заполучить Совет в состав Галактического Содружества. Тысяча лет… большой срок. За это время цивилизации возносятся и умирают. Не выйдут ли в итоге на просторы Вселенной новые ирны, непонятные ни для кого, даже, порой, для самих себя. Чего хочет Совет на самом деле?
   Вот вопрос, который он обязательно задаст. Как смешно.
   Обуглившийся труп висел на балке сюрреалистическим наростом, и замолчавшая, наконец, толпа в страхе смотрела на оставшееся почему-то абсолютно невредимым лицо. Он смеялся.
   В этой толпе пылали нездешним огнём две пары глаз.
   Учитель смотрел с горечью утраты, с лицом отрешённым, словно это был не его бывший ученик, а истинно дверь в никуда.
   Он очень устал, он не мог больше жить без своей Пентарры.
   Вторым был взор бродяги. Где-то далеко в этот момент его тело рывком поднялось с постели, и его уставленные в пространство глаза наполняла жажда. Тот факт, что он впервые за долгие годы сумел заставить мышцы совершать работу, его не трогал. Гости погибли. Сержант погиб, сестра погибла, их убили его же соплеменники.
   Вот была единственная мысль. Она была такой силы, что пробила все барьеры, воздвигнутые когда-то в его искалеченном сознании Избранного. И, обретя наконец свободу, он понял, что оставаться просто человеком он уже не может. Пора уходить. Туда, куда так не хотел пускать его Сержант. А ему выбирать уж не приходится. Он сам – бродяга, и ему придется отправиться со своей планетой в этот путь.
   Прошло время.
   Тщетно старик с ненавистью в глазах пытался помешать. Атака была отбита рефлекторно воздвигнутым щитом. Эх, если бы удалось собрать больше бойцов, он смог бы увести его с собой… А так, смерть будет легкой – совсем не как тогда у Гостей. Нет большего зла, чем месть, но этот человек, сумевший повести людей за собой, поселил в них ненависть, и эта ненависть должна к нему вернуться. Пусть отголоски её тысячу лет не отпустят Альфу, но старик должен умереть вслед за своими жертвами.
   Это называется правосудием.
   Удар был коротким и милосердным.
   Но старик, как ни странно, ещё жил. Поплыли, смазываясь, черты грубого, серого от постоянного применения антирадиационных препаратов лица.
   Вот теперь он его узнал.
   Ослепительно добрая улыбка Гостя. Лежавший перед ним был когда-то Учителем Сержанта, Одним-Из-Трех. Учитель учителя.
   – Ты правильно поступил, незнакомец. Я благодарен тебе за это.
   – Вы, Гости, сознательно и добровольно положили себя на алтарь нашего будущего. Вы не смирились с тем, что Альфа гибнет во власти пустоты и прозябания.
   – Да. Возьми этот кристалл. Сожмешь его – заговорит. Это наш последний дар… – голос начал слабеть, – неси эту планету, Странник, неси к звёздам, там тебя ждут.
   Названный Странником поднял оброненный кристалл, тот медленно заговорил, сжатый в кулаке:
   Эта версия истории Галактики Сайриус была…
   «Как я могу понять этих людей? Но я постараюсь добраться до сути. У меня нет иного выбора».
   Придёт время, когда он сядет и подумает обо всем, но сейчас Странник просто распахнул дверь и выбежал в темноту, где его ждали двое товарищей.
   Будет ещё время затишья и время бури, но никогда он не забудет эти дни Прощания, которые достались ему и его близким.

   Перепонка пропустила всё еще одетую в плащ Гостя фигуру Сержанта, даже не попытавшись проверить персону вошедшего. Смешно. Как будто снизу ждали кого-то ещё.
   Прощай, бродяга, – зачем-то мелькнула мысль.
   Их пути расходятся, но примутся они теперь за одно и тоже – будут пытаться восстановить ту часть справедливости, которая им подвластна. И вспоминать о том, что не позволит забыть непогрешимая память Избраного.
   Небольшой холмик, засаженный полевыми цветами, рядом серая гранитная плита. На ней виден только профиль женского лица, да пара штрихов развевающихся на ветру прядей.
   Здесь всегда тихо.
   «Спи, Кеира, здесь ты сможешь отдохнуть.
   Да пребудет с тобой Свет».
   Тут редко кто бывает.

   Покидая ашрам, я обернулся на него в последний раз. Голубая искра над алтарём даже при свете дня сверкала так, что было больно глазам. Усмехнувшись, я подумал, надо же, ещё вчера я мечтал о скорой смерти, такая чудовищная усталость тяжким гнётом лежала на моих плечах. Но настало сегодня, и гнёт исчез. Кончились наши дни Прощания.
   Жизнь возвращалась на Альфу.
   Гневная и яростная, как всякая жизнь.

Глава 3. Выход

   «Время… как оно летит! Что есть роль одного человека на фоне тысячелетнего исторического процесса? На этот вопрос можно отвечать по-разному, но обязательно ответить на него, пусть для самого себя, пусть неправильно, вот в чем заключается смысл человеческого существования. А иначе – зачем мы живём?»
Первый Вечный

   «Как атмосфера в семье во многом предопределяет характер ребёнка, так природа родного мира не может не откладывать свой след в душе нас всех. Человечество кануло за грань, отделяющую его от Матери-Земли.
   Что же станет с ним в итоге…»
Эрнест Силокс, XXIV вТС

   Страд-драйверы малотоннажного погрузочного челнока «Эрроуи-148—3» бортовой номер 56—16 продолжали ковыряться в параметрах стартовой последовательности, и без того отъюстированной и перепроверенной по сто раз во время серии пробных полётов, ещё когда «Эмпириал» стоял в доке.
   Не выдерживая затягивающегося ожидания, они по очереди отрывались от конфигурационных виртпанелей и принимались пожирать глазами стыковочный тоннель. На обзорнике услужливо открывался богатый вид на пустой коридор с голыми стенами и скупой подсветкой с ребра.
   – Ну как, заметил что интересное? – второй пилот некоторое время не отрывался от внешней сетки, поверх которой бортовой церебр пачками выбрасывал свежие корректировки. Только что в поле боковой виртпанели провёл манёвр остыковки среднетоннажный заправщик. Оператор оказался на высоте, даже неизбежный при таких манипуляциях выплеск защитного экрана был на грани погрешности нейтринного сканнера. Движение в поле видимости на этом прекратилось совершенно, поневоле пришлось вернуться к насущному и снова крикнуть в глубь рубки.
   – Джим!.. Ну что там?
   – Да уж всё интереснее, чем пялиться на эти баки… – первый пилот был вихраст, светловолос, за этот вид ему трудно было дать тридцать полных лет, однако именно он, а не внушительный и серьёзный Борис, был тут командиром. Вот и сейчас, не обращая внимания на шум, издаваемый напарником, он продолжал изучать образ, транслируемый на борт из портала их стыковочного узла. – Идут, да всё мимо.
   Поток людей, продолжавший двигаться при помощи транспортных лент и индивидуальных платформ вдоль бесконечного, спиралевидно изгибающегося к «горизонту» причала, продолжал битый час не обращать никакого внимания на опознавательные знаки «Эмпириала», что горели над порталом, ведущим в призывно распахнутый шлюз.
   Главный навигационный церебр «Инестрава-Шестого» даёт мин-десять-мин готовности свободного коридора до «Эмпириала».
   Джим и Борис переглянулись.
   – Минус шесть-нули? Опять подвижка по графику. А может, он всё-таки опоздает? – с сомнением поинтересовался второй пилот. – Вот история будет, если придётся порожняком идти. Я понимаю, последний рейс, но всё равно неприятно.
   – Рейс? Для тебя триста несчастных тонн – это рейс? Мало того, что нас сняли в последний момент, так вместо полноценного полётного поручили доставить этого… пассажира, будто мы личный прогулочный катер. В добавок он теперь ещё и опаздывает. Ладно, приступаем, что ли.
   Пилотские коконы-полуподвески челнока изогнулись, подчиняясь команде на активацию борта. Оба пилота замерли в сгустившемся полумраке кабины, изредка перекидываясь с бортовым церебром отрывистыми цепочками кодов подтверждений. Тихо прозвонил сработавший аппарат гравикомпенсатора, сила тяжести на мостике тут же чуть усилилась, сравнявшись со стандартным одним «же». Теперь они формально считались самостоятельной единицей флота, пока не замкнут гравиворонку уже внутри общего поля «Эмпириала».
   Коконы вместе с символическим кок-питом в передней части кабины приподнялись над палубой, замерли, едва заметно покачиваясь от неё в паре сантиметров. Привычные пальцы пилотов заскребли по секторам контрольных сенспанелей, активируя следовой контроль, вторичные системы вдогонку оперативным эрвэ-экранам растворились в толще переборок, оставив мостик пустым и почти что нежилым.
   Мин-полста.
   Освещение мостика угасло окончательно, оставшись едва заметным серым маревом, на фоне которого выделялся лишь нечёткий контур комингса, больше не отвлекая пилотов посторонними раздражителями. Вся необходимая информация поступала к ним через следовую начинку, с привычным уколом боли перешедшую в ходовой режим. В отгороженном от остального мира челноке наступила полная тишина, он постепенно забирал в себя остатки силовых тяжей, удерживающих его на корпусе выступающего в пространство среднего вала доков «Инестрава-Шестого», и уже разогревал ходовые генераторы, замкнутые сейчас уже исключительно на энергетическое ядро далёкого модуля-носителя. Только проблесковые отсветы эрвэ-экранов на расслабленно полуопущенных веках Джима и Бориса продолжали свою беспокойную жизнь. Всё было готово к отходу, оставалось каких-то пятнадцать секунд до окончательной расстыковки, вот только где же…
   Последовала команда отрыва, синхронно продублированная Борисом, и челнок плавно начал отходить по направляющим внешних силовых полей.
   – И всё-таки не пришёл… – Джим, тряхнув головой, усилием воли выбрался из наваждения пилотирования, и над пультом тут же вновь активизировались внешние эрвэ-панели. Так-та-а-ак… В третьем, пассажирском коконе полусидел-полулежал человек. Прикрытые веки, обветренное лицо со спокойным, почти апатичным выражением. Тело вольготно раскинулось, излишне напряжены ладони, и специфический угол, под которым замерли над подлокотниками запястья – такие детали замечаешь сразу.
   Драйвер, мрак меня подери, бывший драйвер. Причём скорее военный.
   Почему бывший?
   У него не активизировалась следовая. Явно обычный обвес.
   Хм, а ты прав.
   – Добро пожаловать на борт, – сказал Джим как мог отчётливо, помня те профессионально-сомнамбулические обертоны, которые он привык выслуживать от других людей, погружённых в пилотирование.
   – Не старайтесь, я вас пойму, – уверенность этого человека в себе чувствовалась даже сквозь пение систем контроля. Почему бы и нет. Мало ли в Галактике драйверов в отставке.
   Но как он попал на мостик? Оба пилота, не сговариваясь, оставили челнок на попечение бортового церебра, сами же принялись быстро просматривать логи бортжурнала. Данных о пассажирах не было. Даже кокон, где сейчас сидел их «гость», бортовые системы по-прежнему считали дезактивированным.
   В тишине кабины снова мелькнул молчаливый диалог.
   Как это?
   А кто его знает. Не соскучимся мы в рейсе, я чувствую…
   Не то слово. Ладно, точка на подходе.
   Кивнув самим себе, они вернулись к управлению, так и не заметив, как по губам пассажира скользнула улыбка. На каменном лице безучастно-холодной статуи улыбались одни губы.

   Сколько лет я тут не был? Подумать страшно. Им бы забрать меня с «Сайриуса» – и ближе, и воспоминаний меньше. Нет, назначили промежуточный старт на «Инестраве-Шестом».
   До боли знакомый трёхмерный хаос осей, направляющих, коридоров, пилонов, сияющих коконов полей и фокусирующих линз силовых установок. Кругом гирлянды грандиозных куполов и тетраэдров – форпостов Галактических служб, жилых модулей, промышленных комплексов. Вот спиральные рёбра доков, окружённых огнями стартующих и швартующихся кораблей каботажных флотов, над ними прогулочные палубы, оранжереи, лопасти непроницаемо-чёрных энерго-уловителей и гигантские воронки оградительных щитов вокруг маневровых генераторов грандизоной космической конструкции, а на оси всего этого растянувшегося на тысячи километров сложного инженерного великолепия – три соосных гирлянды огней, тускло светящиеся в лучах Канопуса, чуть затемнённого близким «ликом Исиды». Сорок пять кораблей-прим серии «Сайриус», гордость и слава Пространственных сил, собранная воедино направляющими силовых полей.
   Способные доставлять любые грузы, нести любое вооружение на межгалактические расстояния, они оставались главным символом второго по величине транспортного узла Галактики, и те, кто прибывал на «Инестрав-Шестой» впервые, часами не могли оторвать глаз от величайших искусственных сооружений в известной человечеству части Вселенной, способных к самостоятельному управляемому полёту.
   Даже тех пилотов, навигаторов, инженеров, что провели в недрах космических Баз большую часть жизни, можно было застать с выражением почти детского восхищения плодом труда миллионов и миллиардов человек по всей Галактике.
   Сотня километров вдоль большей оси каждый, энергетика – как у хорошей промышленной планеты, они сами по себе – полноценные космические базы, способные стать форпостом, крепостью, транспортным узлом, ударной силой, но были при этом мобильными, способными в автономном режиме участвовать в боевых миссиях далеко за пределами границ ГС.
   Корабли-прим были самодостаточны, не нуждаясь в регулярной постановке в док, да и при взгляде на них трудно было представить масштабы комической колыбели, которая сумела выносить в своём чреве такую громаду. Исторически сложилось, что постоянное базирование громадных кораблей-прим осуществлялось у «Инестрава-Шестого», одновременно служащего основной военной базой КГС. Поэтому даже тот факт, что штаб-квартира Совета Вечных и Галактической интендантской службы располагалась на Базе «Сайриус», на другом конце Восточной Дуги, и там же проходил основной внутригалактический грузо– и пассажиропоток, не мог изменить значение «Инестрава-Шестого» – главного средоточия ударных сил Флота и главных внешних ворот ГС, служивших ей связующим звеном с Метагалактикой.
   Корабли-прим и были таким звеном.
   Сорок пять. Остальные семнадцать сейчас мчатся куда-то, храня в своих трюмах груз, необходимый где-нибудь в Секторе Ирнов, Галактике Птерикс или ещё дальше в чёрных глубинах пространства. Этими громадинами гордились не только во Флоте. Они были символом человечества, рвущегося покорять Вселенную. Но я уже забыл, когда последний раз ощущал эту гордость.
   Если меня чему-то научила моя жизнь, так только тому, что человек ещё слишком слаб для тех грандиозных задач, которые он сам себе поставил. Слишком много он оставляет в тылу, слишком многое не решено дома, чтобы рваться куда-то ещё. И дело тут не в количестве населённых миров и технической мощи их цивилизации. Эпоха безудержного стремления вширь захлёбывается в собственных неисправленных ошибках, я вижу это отчётливо, как никогда. И эта эпоха вскоре закончится. Так или иначе, человек однажды на время, а может и навсегда, забудет про эти громадины и обернётся к самому себе.
   Вспомнит о потерях, об оставшихся в одиночестве в тылу у слишком юной для этих звёзд цивилизации. Жалкие тысячи лет, наполненные сначала страхом одиночества, потом бесконечными войнами, и наконец радостным ощущением того, что все страхи отступили, и теперь каждый будет счастлив.
   Эпоха Вечных. Единожды наступив, она ознаменовала начало своего конца. И вот этот конец подступил к самому порогу.
   Вот только какова моя роль во всём этом?

   Полуторасотметровая штанга «Эрроуи» плавно подходила к выделенной им резервной стыковочной точке Лагранжа. Бортовой церебр методично скармливал пилотам данные наведения, согласуясь с доступной им скоростью восприятия. Ноль-один «же» по оси. Тангенциальные направляющие, повинуясь команде Бориса, исказили поверхность внешней силовой брони, обнажая часть стыковочных блоков. Дипольный момент на нуль-трёх. Сброшенные серв-манипуляторами пять цилиндров с грузом послушно развернулись вдоль направляющих, чётко выстраиваясь вдоль веретенообразного корпуса челнока. Пробежавшая строчка отчёта обозначила лёгкий крен третьего контура, однако пилоты не стали пока ничего предпринимать – выровняется на ходу.
   «Эрроуи» для своих габаритов была относительно лёгким кораблём – массой покоя всего в килотонну и десятикратным запасом мощности, так что маневренность помогала управляться с гирляндой груза. На челноках третьего ранга – основном типе среднетоннажного флота, имевшегося на борту «Эмпириала», с навигацией «в обвязке» было куда строже – так там и корабли побольше, и кроме страд-драйверов в экипаж был включён десяток инженеров-навигаторов, в ведении которых, в частности, и находились силовые экраны на прочном корпусе. Ту же «Медузу Эри» приходилось вести по каналу плечом к плечу вшестером, благо и груза на ней в полном обвесе располагалось до мегатонны. От Джима и Бориса на «Эрроуи» таких изысков не требовалось, на то они и малотоннажный флот, мальки в стае могучих космических китов, обслуживающих громаду «Эмпириала» в его дальних рейсах. Для сравнения «Медуза Эри» в полной загрузке по масштабам Флота была трампом исключительных размеров, и могла, кроме своего носителя корабля-прим швартоваться столько к докам Нулевого и Первого рангов, оснащённых специальными силовыми платформами.
   Потому в точках промежуточного старта «Эмпириал» пользовался непритязательными услугами «Эрроуи», а также прочих трампов и челноков пятого и шестого ранга общим числом сорок две штуки только забираемых на борт корабля-прим, не считая приписываемого на месте каботажного флота.
   Сейчас «Эмпириал» начинал насыщение камеры свободного хода, закреплённый в качестве одного из звеньев грандиозного Кольца «Алеф», внешнего из трёх мета-конструкций, «модулей Нулевого ранга», составляющих основу «Инестрава-Шестого».
   Подобное устройство Космобазы объяснялось историческими причинами – в начале Третьей Эпохи «нульрангами» как раз и назвали громадные гирлянды транспортных кораблей, заменявшие человечеству будущие Базы в глубинах Дальнего Космоса. «Алеф», «Беста» и «Центр» с первого мгновения своего существования переросли функции «самосборного склада», повисшего в пустоте. Эти три концентрических «колеса» были в той же степени административными, военными и транспортными узлами Галактики, как и, собственно, «Сайриус», «Инестрав-Шестой» или некогда «Керн-Центральный». Простой факт, что тот или иной сегмент титанической конструкции мог в любой момент прогреть генераторы и покинуть «строй», как собирался вскоре поступить «Эмпириал», никого не смущал. Жилые и административные модули перемещались на другой кораль-прим, их место занимали контейнеры с грузом. В этом мире всё жило своей изменчивой, и вместе с тем постоянной жизнью. Пока корабль оставался ошвартованным, могли пройти годы, а иногда и десятилетия, и на этот период он становился неотрывной частью «Инестрава-Шестого». Пока однажды не наступало время улетать.
   «Эмпириал» был новейшим кораблём в серии, готовящимся к своему первому кроссгалактическому броску, и на этот раз надолго задерживаться не стал, погрузившись за считанные месяцы, в почти авральном режиме. Наконец предстартовая беготня и нервотрёпка должны были закончиться.
   А в остальном рейс как рейс, на «Эмпириал» необходимо доставить партию в триста тонн в последний момент назначенного груза, плюс подобрать «пассажира». Честь эта досталась экипажу Джима и Бориса. Пусть младший состав почувствует, что тоже участвует в великом деле. Только как тут что-то чувствовать, когда тебя одолевает скука обычного, в общем, перегона.
   Степенно и размеренно отдавая команды церебру, страд-драйверы размышляли о своём. Непонятный их «пассажир» позабылся в рутине многочасового пролёта по причудливым коридорам высоких широт трёхмерного лабиринта «Инестрава-Шестого». От стыковки с грузом до прибытия на «Изабеллу Гриер», модуль Второго ранга, один из двух приписанных флоту «Эмпириала», расписание движения позволяло добраться до конечной точки за сто тридцать три минуты. Это если по дороге не случится чего незапланированного. В гуще космического движения, царящего вокруг Космобазы, даже скорость в триста метров в секунду, ничтожная по космическим меркам, была предельной.
   «Эрроуи» неспешно приближалась к центральной области трёхмерной геометрии «Инестрава-Шестого», сплошь испещрённой трассами внутрисистемных перевозок. Тут было царство вспомогательных флотов громадных «Сайриусов», и Генеральный Церебр той его частью, что отвечала за безопасность движения на магистралях, уже три раза запрашивал у них бортовые идентификаторы на прохождение контрольных постов.
   Центр н-фазного каркаса Базы, пронизанного насквозь энергетическими магистралями и силовыми синусами, его ядро, окружённое неспешно вращающимися в пустоте Кольцами, являлось также пересечением главных внутренних магистралей «Инестрава-Шестого», и любое неосторожное движение здесь могло привести к коллапсу всей Базы.
   Элементы внешней сенсорной и навигационной систем челнока во всех подробностях разворачивали перед пилотами схему энерговодов, силовых экранов и виртуальных направляющих трасс свободного движения, что окружала сейчас «Эрроуи». Нетленный вакуум космоса переставал здесь быть самим собой, невидимыми каналами плыла, лилась, бурлила энергия, становясь материальной. Миллиарды гигаватт энергии питали, приводили в движение, защищали всё то, что только могло возникнуть в воображении сотен и тысяч людей, управляющих подвижной, текучей структурой огромного галактического транспортного узла.
   От непрерывности процессов обслуживания этого живого механизма здесь зависят судьбы целых планетарных систем, так что, попытайся кто сослепу угодить в силовой экран, хранящий в себе энерговод, винить он сможет только самого себя, система самообороны распылит его ещё на подлёте. Безопасность Базы важнее жизней пилотов и без того обречённой скорлупки, решившей нырнуть в океан огня, так что экран, аналогичный силовым панцирям боевых крейсеров Второго ранга, в случае крайней опасности предотвратит возможный ущерб всей чудовищной силой, находящейся в его распоряжении.
   Впрочем, к пилотированию в этих областях допускались только драйверы со специальной подготовкой, так что эксцессов «в зоне» история «Инестрава-Шестого» насчитывала всего единицы, вот и «Эрроуи» благополучно продвигался вперёд, коды «Эмпириала» действовали безотказно даже на вечно недоверчивый Генеральный Церебр. По достижении главной оси Базы плотность движения, наконец, снизилась, что не замедлило сказаться на скорости их микро-трампа. Эшелон вынырнул из-за километрового кристалла ректификатора «зелёной зоны», на экранах показался фиолетовый отблеск «Лика Исиды», центрального генератора местной гравиворонки, удерживающей вместе концентрические кольца кораблей-прим.
   Из этой позиции был чётко различим «Эмпириал», гасивший одну за другой причальные сваи энерговодов, уже заметно подавшись наружу из общего Кольца «Алеф». Его пятидесятикилометровые «эффекторы» – «Изабелла Гриер» и «Эола», ошвартованные в причальных гнёздах по обоим бортам корабля-прим, прогревали ходовые генераторы, заставляя окружающие силовые конструкции лучиться мягким голубым светом. Всё говорило опытному глазу о скором старте. Последние полтысячи метров свободного полёта пролетели за секунды, повинуясь команде Бориса, получившего, наконец, свободу манёвра.
   Силовые аграв-гасители «Эрроуи» даже не заметили ускорения в тридцать «же», казалось, что громада «Эмпириала» внезапно и бесшумно прянула на них. С такой же лёгкостью погасив набранную скорость, челнок привычно развернулся, вписываясь в расщелину грузового портала, последнего оставленного в обретшем непривычные ходовые очертания борту корабля-прим. Краем глаза Борис заметил выдвинутые уже пилоны излучателей, на прогревочном режиме пытающиеся создать плёнку собственного экрана, уже не зависящего от «Инестрава-Шестого» и «Алефа», но стометровые «мыльные пузыри», покуда настолько не похожие на будущий чудовищный панцирь, пока ещё легко срывались с игл направляющих под давлением потока заряженных частиц со стороны «Лика Исиды».
   «Эмпириал», теперь это было заметно даже невооружённым взглядом, был практически приведён в «горячий» режим, ждали только их. Ну, что ж, не стоит заставлять командира лишний раз их поминать в бортовом журнале.
   Подав команду автоматической швартовки и запуска программ инициации ходового стат-режима, пилоты наконец оставили управление, теперь им была предоставлена возможность наблюдать фантастическое зрелище захлопывающегося за ними ущелья грузовых шлюзов. Прозвенел сигнал, и с протяжным гулом «Эмпириал» содрогнулся всей своего чудовищной массой. Подобно гигантской взводимой пружине, его корпус начал сворачиваться, килотонные блоки надвигались один на другой, уплотняя внутреннюю структуру, закрывая уязвимые места, убирая ненужные пустоты, извлекая на поверхность оборонительные комплексы, до поры спрятанные меж распахнутых створок трюмных полостей галактического транспорта. Этот процесс будет продолжаться, при всей его скорости и слаженности, ещё несколько часов, и в результате «Эмпириал» станет почти сферическим стокилометровым монолитом, уменьшившись в поперечной плоскости раза в три. А там и старт недалеко.
   Зевнув во весь рот, Джим оторвал пальцы от сенспанелей и выбрался из кокона на твёрдую палубу. По углам рубки уже легко засветились, щадя усталые глаза, люминесцентные панели. И только тогда, обнаружив замершую в дальнем конце рубки фигуру, он вспомнил о пассажире. Тот словно о чём-то размышлял или прислушивался к чему-то, повернувшись к ним спиной, излучая всей своей позой настороженность и неловкость. Пока напарник выпрастывался из мягких объятий подвески, Джим всё думал, что теперь делать с их странным гостем. Подойти и запросто похлопать по плечу, поздравить с «прибытием на прославленный «Эмпириал» или, может, церемонно отдать честь и доложить по всей форме, как старшему по званию?
   Его смущала странная, безо всяких знаков различия форма, что была на чужаке. Он не мог быть гражданским, так можно носить только военную форму – в расправленных плечах, напряжённой спине чувствовалась армейская выправка. Да и чужаком он на «Эмпириале» отнюдь не был. «Пустое» кресло не выходило у Джима из головы. Бортовой церебр их пассажира продолжал упорно не замечать.
   Борис подошёл к Джиму сбоку и одними глазами вопросительно кивнул в сторону незнакомца. Оба пожали плечами.
   В этот же миг мужчина оторвался от настенного эрвэ-экрана, что приветливо светился перед ним, и резко развернулся навстречу пилотам, неуверенно шагнувшим ему навстречу. Увидев протянутую ладонь, Джим расслабился – всё-таки гражданский – и, оценив уверенность рукопожатия, представил себя и напарника, опустив, однако, должности и звания.
   – А вас как можно называть?
   Незнакомец почему-то задумался, ответив лишь спустя долгое мгновение:
   – Некогда меня в Галактике знали под именем Рэда Ковальского, так что будет логично, чтобы и вы так меня звали. И давайте сразу на «ты». Не люблю официальных обращений. Не вижу смысла.
   Конец фразы нагонял туману, но Джим и Борис послушно кивнули, стали вести себя естественнее, Джим привычно заулыбался, оба дружно принялись что-то необязательное обсуждать, тут же установив в кабине приличествующий непринуждённому общению уровень шума, какой сопровождает обычно конец суточного дежурства. Спрашивали Рэда о его впечатлениях об «Инестраве-Шестом», интересовались новостями с Верхних Трасс, которыми он, как оказалось, прибыл на Базу, рассказали пару-тройку свежих флотских анекдотов. Личных вопросов, однако, не касались – успеется.
   Когда голос бортового церебра проворчал «пройдите в кабину тамбур-лифта», оба уже чувствовали себя вполне в своей тарелке, о Рэде же ничего сказать было нельзя – тот был всё так же сдержан, невозмутим и излучал выжидательную готовность.
   Разошлась мембрана внешнего люка, давая возможность увидеть в дальнем конце образовавшегося прохода матовый бок капсулы лифта. Сделав два шага в том направлении, Джим вдруг встал, как вкопанный, и Бориса ухватил за руку. «Ты чего?» – взглядом спросил тот, но Джим продолжал стоять, провожая заинтересованным взглядом Рэда. Тот подошёл к борту капсулы – и уверено шагнул в неё, как в пустоту. Мембрана скрытого до того момента от глаз люка, конечно же, его пропустила, выдав в борту проход, в точности воспроизведший – миллиметр в миллиметр – контуры фигуры и мгновенно сошедшийся за его спиной. Тест пройден на «отлично».
   «Да какой это гражданский, он же на боевых кораблях не один год провёл!» Подобные мембраны, не такие удобные, как их пассажирский аналог, позволяли команде выживать даже при полной разгерметизации отдельных отсеков корабля. В истории флота значились случаи, когда член экипажа пострадавшего космолёта пересекал в невесомости несколько метров глубокого вакуума без пространственного скафандра, не упустив при этом и кубометра воздуха и вернувшись в строй ещё до устранения поломки. Хоть и с декомпрессионными разрывами тканей лёгких. Пользоваться такими мембранами можно было, только обладая известной сноровкой.
   Глубокомысленно переглянувшись, оба страд-драйвера тоже последовали в кабину лифта, отдав последний приказ бортовому церебру. Поскольку структура внутренних транспортных каналов «Эмпириала» сейчас ещё только формировалась, подчиняясь продолжающемуся процессу «сворачивания» корабля-прим, то квантоптоэлектронный пилот целых двадцать минут провозился с их доставкой к финишной точке от шлюза «Эрроуи», ошвартовавшейся в пределах каких-то десяти километров от кормы «Изабеллы Гриер». Пару раз, кажется, даже пришлось возвращаться – капсула упиралась в тупики, созданные перемещающимися конструкциями. Наконец, тихо звякнул сигнал оповещения и они втроём направились к центральному залу дока.
   Джим и Борис надеялись встретить там своего непосредственного командира, центуриона Растрелли. Пока они шли по неярко освещённому стометровому коридору, Джим всё посматривал на Ковальского. Тот на удивление органично вписывался в военизированную голую н-фазную архитектуру боевого корабля, едва прикрытую металлокерамикой. Движения его были чётки, энергичны, расчётливы, пристальному взгляду походка «пассажира» казалась почти завораживающей.
   Ковальский не просто шёл вперёд, он словно летел, как атакующий штурмовик. Нет, что-то с ним не чисто, не так он прост, как о себе говорит.
   В конце коридора обоих пилотов «прозвонили» датчики идентификации, плюс обычные энегро– и биосканнеры. Эти тоже, по необъяснимому обыкновению, Ковальского даже не заметили.
   Распахнулись створки главного портала, броневая плита утопилась в потолок, все трое сделали шаг вперёд. И остановились.
   В приёмном зале их ждали. Рота почётного караула в парадной форме Флота по стойке «смирно» вдоль сфероидальных стен, в глубине был виден замерший строй командиров среднего ранга, среди которых пилоты заметили и центуриона Растрелли, но поразило их отнюдь не это столь необычайное стечение встречающих. В центре зала, прямо перед ними замерла группа людей, облачённых в иссиня-чёрную форму, из знаков различия на которой можно было опознать лишь яркие злые блёстки звёзд у воротника. Пять человек смотрели на прибывших лишёнными выражения острыми, как иголки, зрачками.
   Три женщины и двое мужчин, от глазниц которых еле заметно исходило мерцание отсветов внешних эрвэ-проекторов, временно заменявших им следовые виртпанели. Невидимая остальным информация продолжала и здесь, вдали от командных пультов, литься в их распахнутые глаза. Элементалы Вакуума, воспитанники лётных университетов официально необжитой планеты Силикон, элитные пилоты Пространственных Сил КГС, командиры «Эмпириала». Все остальные – канониры, навигаторы, инженеры, пилоты – все лишь помощники этой пятёрки и их напарников.
   По бокам странно сплюснутых голов ясно сияли многочисленные внешние элементы следовой начинки. Большая часть жизни Элементала проходила в виртуальных квантоптоэлектронных пространствах интерфейсов пилотирования, отодвигая реальный мир на второй, если не на третий план.
   Все пятеро находившихся в этот момент на борту «Изабеллы Гриер» Элементалов сочли необходимым встретить их у шлюзов. Не их, а его.
   Не сговариваясь, оба страд-драйвера отсалютовали, предоставляя Ковальскому действовать дальше самому. Сделав шаг в сторону, Джим очутился в строю почётного караула – было заметно, что их центурион Растрелли остался доволен, как они повели себя в непростой ситуации. Центральная фигура замершей шеренги Элементалов, не спеша, сделала шаг вперёд, оказавшись на освещённом секторе палубы. Джим узнал Ингу Скайдре, согласно бортовым слухам она считалась негласной главой всей бортовой команды Элементалов, формально равных между собой по званию и командным полномочиям. Почему именно она, никто толком не знал. Постороннему взгляду Элементалы казались чуждыми какой бы то ни было внутренней иерархии.
   В наступившей тишине раздался хрипловатый женский голос:
   – Инга Иленде Райнор Скайдре иль Силикон, Элементал Вакуума, пилот второго ранга, «Изабелла Гриер», боевой модуль Второго ранга, «Эмпириал», корабль-прим класса «Сайриус» Пространственные Силы КГС, – представилась она. – От имени всего экипажа приветствую вас на борту.
   Мгновение Ковасльский словно продолжал размышлять о чём-то своём, молча вглядываясь в лицо женщины-пилота.
   – Рэдэрик Иоликс Маохар Ковальский иль Пентарра, Капитанский Манипул «Катрад», Легион «Белые тигры», Сиреневая Штурмовая Армия двенадцатой ударной группы Планетарного Корпуса КГС. В отставке, – уже не так чётко и громко добавил он. В голове Джима мелькнула мысль – по званию их «пассажир» был формально равен любому из Элементалов. И тут же, словно в ответ на слова капитана-десантника что-то отчаянно пискнуло в резервном общем канале, трое Элементалов вздрогнули, и блики в глубинах зрачков у всех них замерцали с удвоенной частотой. Командиры «Эмпириала» с заметным удивлением переглянулись. Нечто их весьма неприятно удивило. И только пилот Скайдре продолжала вести начатый невесть зачем официальный диалог.
   – Прошу прощения, но по моим данным вам уже присвоили Майора, хоть формально вы ещё действительно числитесь в числе «Белых тигров», так что ваша отставка принята не была, – сосредоточенный голос женщины-пилота говорил о какой-то работе, что протекала сейчас под сенью полуприкрытых век.
   – Я предпочитаю боевое звание, майоры сидят на штабных должностях. И сейчас некогда разбираться с досадным упущением архивов «Инестрава-Шестого», не заметивших моего двадцатилетнего отсутствия в строю. Хоть Майором, хоть сержантом.
   Голос Капитана стал совсем хмурым, однако собеседница словно не обратила на это внимания, сигналы тревоги продолжали позвякивать в каналах «Эмпириала». Что-то происходило не так. Остальные пилоты нервничали всё сильнее.
   – Возможно, это действительно досадная ошибка, однако мы не могли не соблюсти формальности в связи с вашим прибытием. А теперь извините, сорр, нам приходится немедленно откланяться. Произошёл непредвиденный сбой – потеряно порядка трёх процентов мощности инфопотока «Изабеллы Гриер», и просадка растёт. Скоро старт, нам нужно с вашего позволения всё немедленно исправить.
   Капитан Ковальский изобразил какой-то резкий жест, так что собравшаяся было уходить пилот Скайдре с недовольным лицом задержалась. Трое её коллег уже исчезли в каком-то раскрывшемся специально ради них люке, пятый же, потеряв всякую связь со внешним миром, прямо не сходя с места каким-то особым образом обвис в воздухе, принявшись сосредоточенно дублировать какие-то команды на материализовавшихся под его ладонями парных сенспанелях. Остальные присутствующие предпочитали молча наблюдать за развитием событий.
   – Простите, что особо обращаю на это ваше внимание, но вам ничего «исправить» не удастся, – Ковальский с заметным любопытством следил за обеспокоенным выражением на окружающих его лицах.
   – Позвольте поинтересоваться, – пилот Скайдре, кажется, впервые за время беседы по-настоящему оценила собеседника, – откуда у вас такие сведения?
   – Вам, как Элементалу, должен быть знаком неофициальный термин, при мне его однажды назвали «Эхом». Вам должны были рассказать об этом на случай, если к вам вот так, однажды, прибудут незваные гости.
   Быстрый проблеск полученных данных в её глазах.
   – В данном применении – я не совсем понимаю, о чём вы говорите. Но если нам и вправду не удастся в разумные сроки исправить неполадки, сорр, мы к вам немедленно обратимся за подробными комментариями. Я бы предпочла на этом всё же прерваться, надеюсь, вам помогут устроиться на борту «Изабеллы Гриер» со всеми удобствами.
   Ковальский изобразил лёгкий поклон, Джим готов был поклясться – он снова заметил лёгкую улыбку на губах капитана-десантника.
   – У вас, надеюсь, ещё найдётся для меня время.
   Последнее было сказано с непонятной отчуждённостью в голосе, словно морозом повеяло от этих слов. Пилот кивнула (скорее – каким-то своим мыслям, нежели Ковальскому) и быстро покинула зал, за ней последовал и вернувшийся в реальный мир её коллега Элементал. Церемония была закончена.

   Что меня больше всего задевает в собственных отношениях с действительностью, так это странное свойство моей натуры, проявившееся в последнее время – неожиданная восприимчивость, каскад внутренних трансформаций, порождаемых подчас ничтожными фактами и событиями в окружающем мире.
   Вся твоя жизнь до сих пор протекала затяжными периодами, когда десятилетиями ты сперва забираешься в самую глубокую яму в этой вселенной, потом так же мучительно оттуда выцарапываешься, теряя по пути мясо клочьями. Но теперь, попадая даже поневоле в новую обстановку, безо всякого осознанного желания я словно разом проникаю к самому ядру дотоле вовсе неизвестного мне сообщества, впиваюсь в окружающие меня лица, отбрасывая прочь частности, и вижу, вижу за этим всем то сокровенное, что скрыто до сих пор от них самих.
   Проблемы и неудачи, страсти и радости, душа раскрывшегося мне мира лежит предо мной, вот она, открытая, доступная, прозрачная, как горный хрусталь, только протяни руку.
   Зачем мне всё это?
   Всепроникающий взгляд, невесть откуда свалившаяся на меня способность делает моё сознание будто своеобразным безвольным конденсатором, накопителем чего-то, о чём я пока даже не имею понятия. Подозрения, страшные подозрения начинают клубиться где-то в тёмных углах моего сознания, я боюсь этого своего нового таланта.
   Мне не удаётся простого – я не в состоянии больше оставаться чем-то одним, я всё время плыву, меняя форму и содержание ежесекундно, былые великие мои идеи, сиявшие в глубинах сознания, сегодня могут стать просто глыбами мёртвой материи или просто бесследно раствориться во тьме, ненужные и отброшенные. То, что вчера мне было дороже жизни, что было близким и родным, может завтра сказаться бредом воспалённого сознания, предельно чуждым мне и вселенной.
   Всё тонет в массе впечатлений, впитываемых с невыносимой скоростью против всякой моей воли, становится благочестивым рядом гранитных надгробий, болью и только болью отзываясь в душе. Голос… хм…
   Дух называет это «эффектом расплаты». Никак не могу понять, что он вкладывает в эти слова, однако очень страшусь этого, я как бы снова медленно умираю, возносясь над собственным сознанием, охватывая всё большие горизонты, но вместе с тем неизбежно теряя самого себя. Только острая точка боли от воспоминаний всё терзает и терзает.
   А ты растёшь.
   Пятёрка Элементалов Вакуума. Незнакомые лица, чужие мысли, чуждые мироощущения. С одной стороны они – лишь странное, до жути странное наследие Второй Эпохи, и вместе с тем чрезвычайно чем-то мне близкое. Для Галактики планета Силикон ощущалась своебразной сингулярностью в монолитном человеческом сообществе, незримой тропкой в параллельное пространство квантоптоэлектронных цепей, куда обычному человеку дорога заказана. Силикон, Хранители, Вечные и Воины, ирны, ксил Эру-Ильтан, монаги Дельты Дракона… Именам нет счёта. Стремительно формирующиеся у меня на глазах клановые и эгрегориальные структуры современного, да что там, скорее будущего общества, до того непохожие на всё ранее виденное, что никто из смертных ничего в их делах не смыслит, хотя нет между нами ни запретов, ни тайн.
   Я тоже ещё вчера не понимал. Пока не столкнулся.
   На той встрече мы поняли, тьма подери, поняли друг друга! Пилот Скайдре спросила меня: «Вы знаете, зачем вы здесь?» А я ответил: «Я знаю так же мало, как и вы, пилот». Ни слова лишнего. Ни мгновения непонимания или недоговорённости. Мы просто стояли и смотрели друг на друга, и я понял её. Полностью, до самого дна её странных мыслей.
   Не знаю, как это описать, просто пролёг мостик – и я уже там. Можно теперь и меня считать Элементалом Вакуума. До сих пор вспоминаю ощущение от жизни их новейшей следовой начинки, она пыталась начать со мной свой незримый диалог, искренне недоумевая, что у меня просто нет для этого необходимых каналов общения. Отчётливо помню это ощущение, я словно в один миг научился понимать, чувствовать жизнь этого умного симбионта в чужом теле. Он меня принял за одного из них.
   «Это новообразование в инфосреде „Эмпириала“ – это действительно часть вас, Майор?»
   Майор.
   «Этого я не знаю наверняка. Тот, кто мне должен ответить и на этот вопрос, предпочёл покуда молча воплощать свои планы в отношении меня, и я до сих пор сомневаюсь, было ли мне до сих пор сказано хоть слово правды. Общаться же с моим Эхом мне не доводилось, по крайней мере, пока. Есть лишь не очень отчётливый образ молодого и очень любопытного существа».
   «Отчего вы тогда о нём заговорили, если сами не уверены?»
   «Эхо – часть послания, которое однажды дошло по назначению. Оно как бы моё отражение, моё второе „я“… не могу точно объяснить. В конце концов, нельзя же не верить хотя бы самому себе».
   Помолчали.
   «А остальная часть послания?»
   Я не удивился этому вопросу.
   «О, она вас точно не побеспокоит», – те двое меня не покидали и в момент разговора, глядя двумя парами глаз сквозь весь окружавший меня несокрушимый н-фаз. Глаза могучего старика и слабого юнца. Две моих тени, Дух и его Эхо. Только теперь я начал понимать, зачем они мне, что они для меня такое.
   «Мы продолжаем изучать эту информационную структуру, она непохожа на что-либо созданное искусственно у нас или у наших соседей по Метагалактике. Это нечто совершенное, живущее в пространстве инфопотоков подобно нам с вами. Кто вам доставил столь необычное… послание?»
   «Это было на планете Аракор системы Штаа, я мало что понял из того происшествия», – а что я мог ещё ответить?
   Элементал в задумчивости склонила голову, блеснув серебристыми искорками.
   «Поживём – увидим, Майор. Не люблю полёты в неизвестность. Спасибо за то, что уделили мне время, следующая остыковка – в Секторе ирнов».
   Потом я вежливо отказался от приглашения поприсутствовать на мостике на время подготовки корабля к трансгресии поля – это не меньше шести часов субъективного времени, мне бы мысли привести в порядок, не так часто выкроишь на это хоть минуту.
   Покидая рубку, отчётливо поймал на себе взгляд одного Элементала, совсем молоденькой девушки, что полулежала на уже знакомом мне невидимом силовом ложементе перед центральным пультом. Она тогда обернулась и посмотрела на меня с выражением, к которому я начинаю почти привыкать. Помню, мелькнула мысль, что она должна быть лет на десять моложе Кеиры. А сам опустил голову и нарочито осмотрел себя, словно пытаясь понять, что в моём облике такого. Она чуть улыбнулась, тут же вернувшись к пилотированию, я же вышел, отчего-то смущённый.
   И вот, теперь я лежу один в ожидании прыжка. Мои соседи по каюте, те самые мальчишки, отчего-то задерживаются. Я рассматриваю свои руки, пальцы, что сгорели там, на Альфе, в неудержимом пламени, и пытаюсь понять, что же них, проклятых, не так…
   Хочешь, я тебе покажу?
   По завершении последнего перед прыжком инструктажа Борис и Джим возвращались в свою каюту разве что не бегом – до начала фазы разгона оставалось мин-пятнадцать, времени в обрез. Вбежав в плавно отошедшую створку люка, они наткнулись внутри на Ковальского, тот откинулся в одном из кресел и разглядывал собственную ладонь. Он не поднял головы на звуки шагов, отгородившись от реальности, погружённый в себя. Фигура его выдавала напряжение, чувствовалась в ней какая-то неестественность. Пару мгновений стояла тишина, было неловко, но только Джим собрался открыть рот, чтобы спросить…
   Разом мигнули отчего-то все осветители по периметру каюты, и оба пилота отчётливо увидели, как вокруг раскрытой ладони их «гостя» ярко вспыхнуло оранжевое пламя. И в этот самый миг на его непроницаемом лице промелькнула отчетливая, предельно доступная каждому человеку эмоция. Он удивился.

   Усилие воли, безмолвная мысленная команда возникла в системе квантоптоэлектронных цепей «Инестрава-Шестого». Смена командующего прошла настолько гладко, насколько позволял невообразимый боевой опыт двух вошедших в контакт друг с другом интеллектуальных единиц. Такова участь и таков удел всех, им подобных – Вечных и Воинов – служить там, где обычный человек пасовал перед сложностью задачи.
   Замерший лишь на единый миг энергоинформационный поток снова ринулся сквозь силовые решётки гигантской космической крепости. Воин вобрал в себя узловые блоки управления основных систем, подключил своё мета-сознание к десяткам информационных каналов человеческих организаций, действующих под жёсткой боевой бронёй «Инестрава-Шестого». Всегда так – мыслить чужими мыслями, блюсти чужие интересы, иметь в виду чужие мнения, думать о чужих проблемах, терять и терять себя в толще информационных потоков.
   Лишь ничтожная частица мыслепроцесса, распространявшегося на огромные расстояния вокруг его шести физических тел, иногда имела возможность отвлечься, становясь почти человеком. Это как игра. Они всегда играют в самих себя. Трудно смириться с тем, что ты – всего лишь мимолётное ощущение, образ в глазах окружающих тебя обычных людей, тебя самого – нет.
   Однако время от времени почему-то всё же хочется воссоздать, сэмулировать это отсутствующее «я». Вот и сейчас, он почему-то отложил на целых полтора часа запланированную отправку личного трансгала в Двадцать третий Сектор Галактики Дрэгон только для того, чтобы взглянуть на то, что было интересно только ему. Пока ещё интересно.
   Ощущение неминуемого приближения того момента, когда он уже не сможет выполнять свои функции в едином организме Галактики, никак не отпускало. Ещё лет двести – и тогда даже он сам не сможет упрекнуть себя в начинающемся новом Погружении. Жизнь же… забудь о ней пока. Смотри, смотри, вот перед тобой великая сила, которая может вернуть свободу многим Избранным, но может и повергнуть Галактику в пучину грандиозных потрясений. Сколько всего связалось в одном месте.
   Тоскливым зовом протрубил в глубинах пространства массив инфопотока, извергаемого ежесекундно внешними системами «Эмпириала». До предела натянутым шнуром сверкающей плазмы виделся теперь Воину грандиозный боевой корабль. Это он его строил. Не руками, но мыслями, и их воплощением.
   Из века в век Воинов в Галактике почему-то становится всё меньше, чем дальше от человечества уходит эта бесконечная война, тем меньше в них становится нужды. Но заменить их пока всё равно нечем – и подготовка на Силиконе людей, которые бы смогли сравниться с самими Избранными – Элементалов Вакуума – даёт будущим поколениям новый шанс. Именно сейчас наступает тот момент, когда пятивековой давности идеи Совета будут проверены на практике, проверены раз и навсегда. Какой-то отголосок его отточенного чувства окружающей реальности подсказывал ему, что это так. Но отнюдь не из-за «Эмпириала» он сегодня здесь, сменяет на краткий миг вахту командующего «Инестрава-Шестого».
   Ковальский.
   Неужели случилось невероятное, и неопытный, до полусмерти обжёгшийся в межзвёздных драках мотылёк всё ещё помнит три ничего не значащих звука его имени? Элн. Может ли Воин действительно иметь имя? Что для него эта безделица? И что значит их далёкая встреча для бывшего Кандидата?
   Это для Воина она произошла буквально вчера, а для остальной Галактики это было словно в прошлой жизни. Тогда произошло нечто, чего он не смог предотвратить, и вот, по прошествии столького времени, рана снова раскрылась и готова начать кровоточить на всю Галактику.
   Старая отметина, оставленная там, на Элдории, теперь привела Ковальского на «Эмпириал», что отправляется в свой первый автономный рейс, провожаемый десятком внимательных взглядов. Ковальский же даже не подозревает, что за выбор в действительности ему предстоит сделать там, в точке прибытия.
   Измениться или умереть – вот какой выбор, парень, стоит перед тобой. Один ответ честный, а другой правильный. Так помнишь ли ты Воина Элна?
   Зов проник в ткань пространства, рябь пошла по ней, унося значение сказанного. Десять секунд до готовности. Зря он это всё затеял.
   – Прощай, Воин Элн. Я боюсь, что мы больше не увидимся. Из всех Избранных, кого я встречал, ты один был честен со мной.
   Остальные двое промолчали.
   Трое, таких разных, и таких похожих. Наблюдателю со стороны тяжело понять, что они – одно и то же. Я рад, что ты узнал меня.
   – Бортовые системы к запуску – Запрос Контрольного Церебра на подтверждение допуска – Командующий «Инестрава-Шестого», подтверждаю – Запрос зелёный, подтверждаем. Запуск управляющих контуров, есть полная отстыковка силовых контуров, прогрев излучателей завершён. Последовательность 33 47 85 128 7 14 48… пассивная проверка завершена. Готовность по нулям – Бортовой номер 67856—4008—80639 «Эмпириал», модуль Первого Ранга класса «Сайриус», порт приписки Кольцо «Алеф», «Инестрав-Шестой», даю разрешение на старт, ЗСМ очищена – Отстыковка завершена. Пилот Второго Ранга, Элементал Вакуума Скайдре – Привет Сектору Ирнов, «Эмпириал» —
   Уходя вдаль, огромный корабль одну за одной терял нити, связывающие его с Базой, гасли инфопотоки, пока не остался лишь единственный, ведущий их в пустоту луч наведения. Ещё чуть-чуть, и громадина нырнёт в глубины иной проекции, чтобы вынырнуть за сотни парсек отсюда. Нужно только отойти к границам Зоны Свободного Манёвра, чтобы не навредить другим кораблям реверсным импульсом.
   С грустью провожал Воин словно разом вымерший корабль, чёрной скалой заслонявший звёзды.
   – Скорость отхода пятнадцать тысячных «це», расчётная – старт мин-ноль-девять – запуск излучателей – есть перекрытие направляющих – начинаю трансгрессию поля – отры…
   Пространство закричало, заголосило в радиусе сотен тысяч километров, почувствовав железную хватку потока волновых пакетов, рванувших, словно туча яростных хищников, самое его нутро. Залитая звёздным полотном сфера прогнулась, видимо глазу замыкая громаду «Эмпириала» в кокон небытия… и рывком скользнула обратно. Ни вспышки, ни сигнала, ни тени.
   Как и не было.
   Воин в последний раз осмотрелся и вернул командование, он и так задержался здесь непозволительно долго.

   Давно прошли те времена, когда Паллов привычно мог, как шутили его подчинённые, «затеряться в толпе из двух человек». Некогда невыразительное лицо без ярких черт осталось в прошлом, теперь он своим невысоким росточком и привычкой одеваться во что-нибудь пёстрое, нарочито непохожее на служебное обмундирование, скорее напоминал задиристую птицу из тропических миров. И если раньше лишь отдельные двуногие прямоходящие удостаивались его эмоций, зачастую начиная при этом чувствовать себя неуютно, то теперь выражение крайнего любопытства не покидало этих прищуренных глаз ни на секунду без малейших последствий для окружающих.
   Выход в отставку вырвал его из лап постоянно сжимающего напряжения, только теперь этот многолетний ад предстал перед Палловым во всём своём невыносимом ужасе. И только с годами переломавшись, он смог открыть для себя всё богатство и прелесть каждодневно окружающего его человеческого моря.
   Оно не нуждалось в его подозрениях, оно даже не замечало его неудач, и его действительно интересно было изучать. Не по долгу какой-то там службы, а для души.
   Вот и сейчас Паллов цесаркой катился по вольно изгибающимся туда и сюда коридорам жилых палуб «Изабеллы Гриер», привлекая внимание своей непотребной фигурой и нимало не смущаясь того, что среди этих занятых вечно спешащих флотских он выглядел совершенно неуместно.
   «Эмпириал» хоть и считался формально галатрампом, по факту всё-таки был единицей боевого флота, и уж тем более таковой оставалась «Изабелла Гриер», флагман и внешняя ходовая рубка нежилого колосса, так что штатских здесь было встретить непросто, те немногие из них, что присутствовали на борту, до сих пор в трезвом уме и полном здравии пребывали в положенных им «коконах». Но Паллов, с вылезшими из орбит глазами проторчавший перед эрвэ-панелью всё предстартовое представление, сумел дотерпеть только до «жёлтого» сигнала, прошедшего по корабельным сетям, тут же употребив все свои небогатые полномочия на то, чтобы бездушный церебр всё-таки выпустил его на прогулочную палубу.
   Послепрыжковая суматоха на такой громаде – дело обычное, так что те два десятка флотских, что ему повстречались по пути через три уровня, даже не удостоили его лишним оборотом головы. В конце концов, даже у человеческого любопытства (и наипаче – рефлекторной склонности флотских к орднунгу) есть разумные пределы. Пустил штатского сюда церебр, значит, по делу человек идёт, а не мешать службе заниматься своим делом.
   Формально и для него, Паллова, пребывание на борту «Эмпириала» было работой, только давно уж прошли те несчастные времена, когда он приступал к ней с мрачным лицом и недобрыми предчувствиями, которые имели печальную склонность регулярно оправдываться. Несчастья произойдут и без его предчувствий, а вот всё хорошее, чем была полна Галактика, каждую секунду проносится мимо тебя, безвозвратно и незаметно.
   А потому… Паллов наконец добрался до искомой каюты, номер которой ему выдал услужливый церебр, зачем-то воровато оглянулся по сторонам и только потом прижал ладонью тускло светящийся сектор, который тотчас впустил его внутрь.
   Внутри двое отчаянных флотских делали вид, что они так рано выбрались из «коконов» по какой-то служебной необходимости. Выглядели эти военно-морские манёвры как сдача на милость противника. Если бы эти двое могли придумать хоть что-нибудь толковое в своё оправдание, их бы уже видели двумя палубами ниже.
   – Страд-драйверы, на выход, – Паллов с момента схода «Эмпириала» со стапелей успел изрядно поднатореть в запутанной местной иерархии. – И побудьте там подольше, старшим есть о чём поболтать наедине.
   Третий и последний обитатель каюты лишь сильнее сощурил глаза и покуда не проронил ни слова. Флотские переглянулись и с места ушли на прыжок, только реверсный поток засверкал.
   – А ты постарел, Ковальский.
   – А ты не постарел, Паллов. Даже помолодел.
   – Правильное питание и свободный график делают с людьми чудеса.
   Ему показалось, или на лице Ковальского всё-таки мелькнула в ответ непрошеная улыбка?
   – Что ты делаешь на борту «Эмпириала»?
   – Ты не поверишь, но после прошедшего твоего бенефиса в доках я захотел задать тебе тот же вопрос. Ты же всю службу на уши поставил. Они как будто ждали и не ждали тебя одновременно. Я вот – никак не ждал, а то бы тоже пробрался поближе к эпицентру событий, с некоторых пор я стал любить такие сюрпризы. Сколько мы не виделись, лет сорок? Ты когда последний раз бывал на Новой Базе, уже после того как получил своего «реала» или?..
   – Паллов, ты – стал любить сюрпризы? Я помню ту мину, с которой ты открывал любые депеши, от кого б они не исходили. Как будто подмётную адскую машину в руках держал. Впрочем, однажды так и оказалось, да?
   Паллов с удовольствием кивнул и забрался с ногами на ближайшую выдвижную флотскую кушетку.
   – Не то слово. С тех пор много воды утекло. Ты в заботах и думать про СПК забыл, сначала удрал в другую Галактику со своей десантурой, а потом и вовсе сгинул с детекторов. Я тоже, как собрался с мыслями, так и дал задний ход из Планетарного контроля. После того, как мы сдали спасательную миссию на Альфе, многие из старшего поколения поступили также, да и молодые вроде вас троих… Ребята говорили, одно время был жуткий кадровый голод, но ничего, справились. На Новой Базе, говорят, во многом стало иначе, но порядки ещё строже, чем при нас. В общем, я уже давно вольная птица, консультирую межрасовые комиссии, толкую тонкие места в нелюбимом тобой Бэрк-Ланне. Собираюсь продавить через Совет очередную поправку. Насидели вы мне некогда мозоль на загривке, ишь, до сих пор не сойдёт.
   – А семьёй так и не обзавёлся с тех пор?
   – Смеёшься? Я ещё слишком юн для этого, едва сто тридцать стукнуло. Вся жизнь впереди!
   – То-то я смотрю, даже прыжок тебя ни на минуту не задержал.
   – Привычка, знаешь ли. Да и любопытство сильнее любых физических недомоганий. Я же стал ещё и очень любопытным в последнее время. Не верю я в случайные совпадения. Что ты тут делаешь, Ковальский? И где ты добыл этот чудовищный наряд?
   Ковальский сначала посмотрел на Паллова, оценивая его клоунский костюм, потом скосил глаза на своё беспросветное одеяние. И улыбнулся уже почти радостно.
   – Да уж. Другого не было времени подыскать. Что, слишком инфернально?
   – Не без этого.
   – А здесь я, видимо, выполняю роль вроде твоей. Консультант широкого профиля. И у меня даже есть подозрение, кто меня на эту должность нанял.
   – Подозрение? – Паллов вновь принял сидячее положение и даже немного посерьёзнел. – То есть в точности ты не знаешь, почему и зачем ты здесь?
   – «Эмпириал» – первый в истории галатрамп, на борту которого нет ни единого Избранного. Что-то мне подсказывает, что в этом – вся соль моего сюда приглашения. Ты знаком с инвестигейтором Кенстриджем?
   Паллов старательно повертел головой. Эту братию в СПК не любили.
   – Кто таков?
   – Хм. Ну это один мой давний знакомый, ещё со времён операции на Элдории. Мне казалось, он должен был с тобой… впрочем, неважно. Сюда я попал прямиком с Альфы, Паллов.
   Паллов пытался прочесть в этих словах хоть какие-то эмоции и не мог. Ковальский сидел перед ним непроницаемой глыбой. Ладно, не будем касаться этой темы. Лучше всё потом узнаем сами, по своим каналам. Надо же, кто-то до сих пор активно разрабатывает Альфу, и один из этих «кто-то» – аж сам Ковальский. Прошлое не желает отпускать парня, несмотря ни на что.
   – Ясно, с Альфы. Бывает и такое. Ты хоть знаешь, куда мы летим вместе с этими гигатоннами мёртвой материи вокруг?
   – Если честно, имею об этом весьма смутное представление. Совет переслал мне приглашение, у меня был резон ему последовать, и вот я здесь.
   – Ха, и вот ты здесь. С годами, я смотрю, ты стал более склонен к простоте. Что ж, не могу не одобрить. Но если тебе интересно, прямо сейчас за бортом должен окончательно сфокусироваться Сектор ирнов.
   Тут Паллову показалось, что Ковальский при этих его слова впервые за весь их разговор ощутимо напрягся.
   – Кажется, этому кораблю действительно нужна пара консультантов по вопросам межрасовых контактов. Паллов, поднимайся. Пришло время преподать этому экипажу первый урок.

   Смутно различимая, словно норовящая выскользнуть из поля зрения фигура ворвалась в центральную рубку «Изабеллы Гриер» подобно урагану, сметающему всё на своём пути. Коды доступа контроллеров силовых экранов болезненными искрами мелькали в недрах квантоптоэлектронных сетей, казалось, дай он самому себе волю, весь гигантский комплекс «Эмпириала» вместе с двумя кораблями-эффекторами окажется замкнутым на него одного, с такой лёгкостью он пробивал любые преграды.
   – Почему экипаж не размещён по боевому расписанию?
   Едва сдерживаемый гнев ледяным жалом трепетал в его горле, делая его голос безжизненным. Спокойно. Ничего непоправимого не произошло. Просто эти… Элементалы не могут знать всего. И не для того ли он здесь, чтобы им немного помочь.
   Физически присутствующие на мостике Пилоты, не задействованные непосредственно в управлении манёвром, имели в тот миг возможность наблюдать горящие, почти безумные глаза их нежданного «пассажира».
   – Вы оставили главные калибры на холодном режиме. Назовите причину, Пилот Второго Ранга Скайдре.
   Сталь, пронизавшая его интонации, поразила даже непроницаемого командира Элементалов Вакуума.
   – Каким образом вам удалось войти, Майор!
   Её голос, обычно лишённый каких бы то ни было эмоций, сейчас звенел, как натянутая струна.
   – Задайте этот вопрос бортовому Церебру, я думаю, в настоящий момент он занят именно этим вопросом. Так вы собираетесь ответить мне на поставленный вопрос, Пилот Второго Ранга?
   – Если бы вы соизволили по прибытии официально присоединиться к экипажу, а не обретались на пассажирской палубе, – помолчав, холодным тоном ответила Скайдре, активируя внешние эрвэ-экраны рубки, – вы бы знали, что следующая наша точка промежуточного старта находится в пределах внутренних областей ГС, и следовательно не требует поддержания режима боевого дежурства. Мы в Секторе ирнов, Майор, – вокруг тут же разверзлась космическая бездна, заполненная мерцанием звёзд. Фигура Ковальского замерла, его глаза вцепились в бурое пятно слабо светящейся туманности, закрывающее треть обзора в головном секторе.
   – В точности согласно инструкциям, переданным нам на борт перед самой отправкой. Вводная, полученная нами с корабля Воина Элна, не предусматривает…
   На этом имени лицо десантника чуть дрогнуло, пока он переводил взгляд с изображения на запрокинутое лицо Скайдре. Но промолчал.
   – …никаких отхождений от стандартной инструкции. При выходе в физику были приняты сигналы, насторожившие сенсоры внешнего контура обороны, но для предотвращения возможных инцидентов последовательность была дезактикирована. Что вас беспокоит, Майор Ковальский?
   Серая тень, почти обретшая форму, вновь выпала куда-то за край поля зрения, заставляя глаза слезиться от острой рези. Да кто он такой, тьма побери?
   – Меня? Уже ничего. Благодарите Совет за предусмотрительность. Входить в пространство Сектора ирнов на боевом корабле без сопровождения эксперта-ксеносоциолога… с холодными излучателями… вам захотелось второго ирутанского инцидента? 2621 год Террианского Стандарта, совсем ничего времени прошло, почему бы не повторить. Впрочем, вам сейчас всё объяснят. Паллов, они уже на подлёте?
   В ответ в абсолютной тишине, заполнившей вдруг рубку, раздался высокий, сквозящий непривычными интонациями голос, принадлежавший, как казалось, ребёнку. Голос шёл словно отовсюду. Или ниоткуда вовсе.
   – …немедленно заглушить реакторы и лечь в дрейф до особого распоряжения, с этого мгновения вы находитесь под личной юрисдикцией Иамоа-Тсофу ли Куэто. Повторяю…
   Голос, небрежно и стройно произносящий фразы на Линия, тем не менее, привычному уху было не спутать ни с чем. Это был голос ирна.
   Когда запись сообщения пошла на третий круг, звук так же сам собой исчез, как до того включился. Пилоты переглядывались, но вслух не произносили ни слова. Майор-десантник явно контролировал рубку «Эмпириала» в гораздо большей степени, чем все присутствующие Элементалы вместе взятые.
   – Вы – элитный экипаж, впервые ведущий Модуль Первого ранга в другую Галактику без Избранного на борту, вы наделены для этого достаточными полномочиями, и я не собираюсь в них вторгаться, опять же я в данный момент не знаю, какие именно инструкции вы получили от Воина Элна, но до выяснения последствий этого происшествия я отстраняю Пилота Второго Ранга Ингу Иленде Райнор Скайдре иль Силикон, Элементала Вакуума Пространственных Сил КГС от несения её текущих обязанностей на «Изабелле Гриер», она может присоединиться к группе маневрового пилотирования.
   Догадливый Экипаж дружно молчала, ожидая развязки.
   – Основания… – хрипло произнесла Скайдре.
   – Церебр?
   Полностью подтверждаю. Десантник с каменным лицом смотрел Пилоту прямо в глаза. Он знал ответ бортовых систем заранее.
   – С этой секунды, и вплоть до особого распоряжения, место командира «Эмпириала» считать вакантным, его обязанности, равно как и пост командира «Изабеллы Гриер» исполняет Пилот Второго Ранга Садоров. Командир «Аоллы» остаётся прежним. Приказываю в кратчайший срок провести подвижку постов с целью устранения брешей в схеме принятия решений и управления. Всем судам, не меняя текущей конфигурации, следовать указанным нам курсом, в переговоры не вступать, активных действий не предпринимать. Выполняйте.
   Последнюю фразу Ковальский произнёс уже не столь жестко, скорее устало.
   – Так точно, – красные пятна расплывались по лицу Пилота, только что оставшегося без корабля,
   – В любых обстоятельствах оставаться на посту, куда прикажут? Разумно. Я на подобное и рассчитывал, – десантник кивнул, и, словно разобравшись с проблемой и отбрасывая её прочь, развернулся к панели носового обзора. – Церебр! «Эмпириал» по прибытии в указанную точку – немедленно уложить в дрейф, силовой панцирь – на полную мощность. Попытки информационного обмена – игнорировать. Впустить одну шлюпку в третий шлюз «Изабеллы Гриер»… – помолчал, прислушался к чему-то, – если будет такая необходимость. Инструкции ясны?
   Да.
   Только теперь плечи Ковальского немного расслабились, сам он как-то сгорбился, взгляд потух, а фигура его наконец обрела привычную резкость материального объекта. Склонив голову, он косо глянул на ошарашенных Пилотов и тихо сказал:
   – Будем пытаться исправить эту глупость. Паллов, пошли, что стоишь.

   Борис и Джим бродили по каюте в полной растерянности. «Эмпириал» лихорадило, сначала всех согнали по местам боевого расписания, затем, так и не дав объяснений, распустили. По сетям прошло невнятное сообщение о том, что корабль ложится в дрейф. Бортовой церебр упорно молчал, молчало командование. Ко всему прочему пропал их «пассажир».
   – Что ты вообще по этому поводу думаешь?
   Борис, усевшийся сразу за панель терминала, в ответ только поднял глаза. Ничего не говоря, он пожал плечами и вернулся к виртпанели, пытаясь выудить оттуда хоть что-нибудь определённое.
   – Если Элементалы молчат, то они молчат тише самого вакуума. Что-то у них там происходит, и наш десантник в это дело замешан. Он как ушёл, так ни разу и не возвращался.
   – Одно можно сказать точно…
   – Что «точно»? Говори толком.
   – Следующая точка промежуточного финиша у нас в полётном плане обозначена чётко. И если мы вдруг не сбились с курса, то это Сектор 48—52 Второй Ветви ГС.
   – Сектор ирнов?
   Борис кивнул, не меняя позы, запрокинутое лицо смотрело в потолок каюты.
   – Да уж, ничего не понимаю… Какие «красные расписания», какая высшая готовность? Наши командиры там с ума посходили? С кем мы тут собрались воевать?
   Борис ещё немного посидел, замерев, потом вдруг вскочил и, ухватив с полки раздатчика леденец, сунул его в рот и завалился рядом с напарником, подвинув его с центра раскинувшегося от стены дивана.
   – Меня другое интересует… По данным терминала наш сосед перед выходом к нему не обращался. Так откуда он узнал, что мы вообще уже куда-то прибыли?
   – Ты тоже считаешь, он имеет отношение к этому бедламу?
   – Я ничего не считаю, я просто рассуждаю.
   Снова на некоторое время повисла пауза.
   – Капитан-то хорошо… Элементалы вокруг так и кружат, вынюхивают, а информации на него – ноль. Ой, хорош, пассажир… покажет он ещё нам всем, как считаешь?
   – Да, точно, покажет.
   Джим тоже сходил за карамелью, и теперь оба сосредоточенно и самозабвенно чавкали, продолжая морщить лбы. Разговоров больше не было.
   Когда шлюз их каюты распахнулся, впуская в полумрак сноп света снаружи, оба вскочили, не зная, куда спрятать липкие палочки. Положение нелепейшее.
   – Так, вы двое, собирайтесь, только живо.
   – Форма… парадная? – Джим первый взял себя в руки, швырнул леденец в утилизатор и вытянулся в струнку.
   В проёме шлюза была хорошо видна фигура Ковальского, в обычном его плаще, во всё том же непонятном кителе без знаков различия, он вроде бы оставался прежним молчуном, но… Словно он неуловимо изменился с их последней встречи. Теперь перед ними будто замер в напряжённой позе вынутый из ножен отточенный клинок, почти что звеневший в застывшем воздухе, под его взглядом лишние мысли гасли, оставалась лишь готовность подчиниться и выполнить приказ.
   – Сойдёте и так. Со штурмовыми «защитниками» дело иметь приходилось?
   Дело иметь – приходилось.
   Успев лишь отдать на бегу честь, оба страд-драйвера уже мчались в сторону ангара-хранилища их лётного полка. Где же эта проклятая транспортная лента… Парой слов они сумели перекинуться только уже в «гардеробной».
   – Каково, а? Я говорил.
   – Лучше бы ты молчал.

   Во время долгой эпопеи погрузки, и раньше, ещё в доках, при монтаже периферийного оборудования, огромное помещение Третьего Шлюза было постоянно погружено в море звуков, разрядов, движения и пульсаций инерции. По силовым направляющим скользили грузы в ребристых контейнерах, мелькали стройные тени роботов-погрузчиков, вся конструкция видоизменялась, плыла, подчиняясь очередному приказу операторов. В этом было её предназначение, и любой узел, что попадал человеку в поле зрения, был счастлив услужить.
   Где это всё? Куда исчезла царившая здесь добрую сотню лет без остановки и перерыва жизнь? Подручным автоматам было всё равно, летят они куда-то или нет. И какие перипетии происходят там, за броневыми плитами, защищающими Третий Шлюз, их тоже не трогало. Теперь им было известно только одно – кругом стоит мрак и бездеятельность. Надолго. Почти навечно.
   Лёгкое содрогание, характерное для шлюзования, всё же пробудило некоторые из дремавших во тьме цепей. Загудели скрытые в толще брони «Изабеллы Гриер» климатизационные установки.
   Шлюз был грузопассажирским, потому предполагал пригодные для живых существ условия. Ожили силовые генераторы, выстраивая новую схему обороны от опасностей внешнего космоса. Из-под сводов ударили три ярко-синих столба света, вырывая из мрака фигуры покусившихся на спокойствие законсервированного помещения. Если бы автомат не был извещён заранее, он бы ни за что не узнал в них людей. Он привык видеть их другими: в ярко-оранжевых монтажных биосьютах с лёгким экзоскелетом, с прозрачными полушариями шлемов. Они всегда двигались быстрыми, деловитыми движениями. И главное – отдавали приказы.
   Три насекомообразные фигуры в тяжёлых штурмовых экзоскелетах Планетарного Корпуса, средняя – повыше ростом и зачем-то обёрнута в плотную чёрную ткань плаща поверх торчащих во все стороны угрожающих наростов. Они замерли, раскатисто проскрежетав опорными манипуляторами по рубчатому полу главной залы Шлюза всего пару метров. Подобно сжатым спиралям тугих пружин, они чего-то ждали.
   Долго длилось ожидание, но в конце концов ворота третьего приёмного портала разошлись, впуская ещё одну тройку фигур, требовавших для своего описания уменьшительных форм. Три золотистых головки на тоненьких шеях, короткие платьица, детские тела кукол и безумно взрослые, настойчивые, страшные глаза. Ирны.
   Голос подал тот из них, что оказался в центре группы.
   – Мы ценим честь, которую оказывает нам Майор Ковальский, возглавляя нашу встречу. Мы восхищены твоим кораблём. Твоя сила велика, мы ценим и её. Асара-н-дай, Сержант.
   Нечеловеческая фигура в плаще едва заметно шевельнулась, раздался глухой, словно синтезированный голос.
   – Уважительное приветствие, гость. Я надеюсь сделать прощание таким же добрым, пришелец-хозяин. Исо-ни басинн хкосорлит ми-на-тасф. Да не проснётся та сила, которую ты так лестно хвалил.
   – Мы разговариваем!
   – Мы пока не разговариваем, ибо ты знаешь ответы, не задавая вопросов. Ты назвал имя, которое тебе знать не положено.
   Повисла долгая пауза. Караул продолжал неподвижно стоять по бокам у двоих явных противников, ведущих какую-то свою игру, излучая в своей неподвижности максимально возможную угрозу. Как это удавалось ирнам, с их комплекцией и безумным одеянием кукол-биотехов, можно было только гадать. Что-то сверкало на дне этих глаз. Однако, когда первые ритуальные фразы были произнесены, спутники ирна-командира как по команде уселись прямо на ребристую палубу Шлюза, враз потеряв всякий интерес к происходящему. Десантники чуть замешкались, но потом тоже поместили свои боевые скафандры в положение «вольно». Стоять остались двое.
   Автомат встрепенулся. Несмотря на работающие в полную силу установки, температура в Шлюзе ещё вряд ли достигла двухсот пятидесяти градусов Кельвина, и вид двух чужаков, похожих на восьмилетних девочек в коротких одеждах чуть не на голое тело, что спокойно восседали на таком морозе, казался ему ужасным, побуждая к действию. Порыв, однако, упёрся в инструкцию, как в н-фазную переборку. Откуда она взялась, он не знал, да и не мог знать. Осталось вздохнуть и подать полуторную мощность на климатизаторы, продолжая вслушиваться в разговор.
   – Ты удивлён знанием, что я обладаю?
   – Да. Хотя, догадываюсь, от кого оно исходит, ирн. Золотце была единственной, кто из ныне живущих знал это имя, что ты назвал.
   – Золотце?
   – Я не знаю её полного имени, ирн, я назвал её тем, на которое она отзывалась. По крайней мере там, на Альфе.
   Глядя на замершего перед строем людей ирна, любой бы подумал, что тот просто молчит, безучастно ждёт продолжения речи.
   Он возбуждён, он просто дрожит от возбуждения, ты сказал что-то очень важное, Сержант!
   Эмоции излишни, Дух. В этом мире я знаю, что мне делать.
   Когда в воздухе повисло палевое облако эрвэ-граммы, ирны отреагировали. Те двое, что составляли «почётный караул», резко поднялись и молча направились к своей шлюпке. Можно было поклясться, что и у их лидера голос всего чуть-чуть, но дрогнул. Это лицо не узнать было нельзя.
   – Ты знаешь одно из Онти, Имён Собственных, человек. Это столь редкая честь для представителя…
   Однако стоявшая перед ним непроницаемая фигура отнюдь не собиралась давать ему возможность прийти в себя.
   – Золотце, уходя, сказала, что у меня для неё есть долг. Передай ей, что долга нет. И не было!!! – гром неожиданно прорезавшейся ярости его голоса заметался под громадными сводами.
   Ирн в ответ поспешно затараторил что-то вроде бессмысленное, голос его разом стал слабым, просящим. Десантники молча недоумевали.
   – Ты знаешь… ты знаешь, от чего ты отказываешься?! Это честь, это великая честь!
   – Нет. И мне это не важно. Твоя шлюпка сумеет унести даже такую тяжесть. Ступай, ирн. Разговор окончен. Теперь ты понял, почему сегодня эта громадина – мирный корабль. Сегодня, только сегодня.
   Тот помолчал, кивнул. Но никуда не двинулся.

   «В чём проблема… в чём проблема…»
   Ковальский час назад снова попросил своих соседей «на пару минут» оставить его одного, минуты эти бежали, а мысли привести в порядок так и не удавалось. Какое-то сумбурное неудовольствие царило у него в голове, словно он ещё оставался там, посреди громады Третьего Шлюза, и всё спорит, спорит о чём-то до хрипоты с тем ирном… Как-то странно прошёл разговор, а он не любил делать что-то, следуя не рациональным побуждениям… Никогда не любил.
   Он словно дал волю чему-то дотоле сокрытому, и это были не ёрничающее безумие Духа или наивное любопытство того, кто так мешал своим присутствием инфосетям «Эмпириала». Он дал волю своему сокрытому «я». Самому себе, такому, какого он до того и не подозревал увидеть. Да, ему удалось кое-что узнать от Паллова, пока они носились по гигантскому кораблю, пытаясь собраться с мыслями. Но его поведение там, в Шлюзе, не имело к советам былого командира никакого отношения. Было чувство, словно всё идёт именно так, как следует, именно так, а не иначе. Но это чувство пугало не меньше.
   То, что он тогда говорил! Сама ситуация! Безумие, безумие…
   Это казалось выше его понимания, он должен был справиться с очень сложной и многоплановой проблемой, корни которой, он чувствовал, лежали под спудом столетий, и масштабы фигур, тени которых лежали вокруг него, давили и даже пугали. Ещё больше давило осознание того, что проблему-то он как раз решил, пусть лишь на время, но как он это сделал?! Ковальский вспомнил об одной жутковатой для него вещи. Дух был согласен с тем, что когда-то твердил Хронар: вместе мы трое составляем нечто единое, нечто, недоступное пониманию. И сначала этим лишь пользуешься, а потом…
   «Потом тебя уже нет».
   Да. Именно так, но это уж он сам решит. Потом.
   Ковальский задумчиво повертел в руках пластинку с записью, что передал ему тот ирн. «Это послание». От таких, как он, подробностей не дождёшься.
   «Кто же такая Золотце?»
   Он помнил только то, как она его спасла. И как бросила умирать вместе со всеми. Он помнил только то, как она ему пела. Он помнил только их редкие странные диалоги. И её лицо. Он не мог его забыть. А вот то, кто она есть, он забыл. Или это она сама попросила его забыть?
   С лёгким щелчком запись заняла своё место в панели терминала.
   Погас свет.
   «А ведь она совершенно не изменилась, мы встречались так недавно. А вот я, насколько с тех пор изменился я?»
   Он правильно сделал, что решил просмотреть послание один, без Духа и того другого, что в последнее время так любит задавать вопросы. Оно было адресовано только ему, Сержанту.
   Здравствуй, солдат. Я долго думала, прежде чем записываться. За всю свою жизнь мне ни разу не приходилось так долго решать для себя, что правильно, а что – нет. У нас это обычно проходит проще, чем у людей. И вместе с тем сложнее. Когда мы были знакомы, там, на Альфе, ты ещё был обычным человеком, цельным и изломанным, счастливым и несчастным, сильным и очень слабым. Мне нравилось беседовать с тобой, гадать над загадками, что ты мне всё время подкидывал. И знать одно. Человек, которого я изучаю, и, вместе с тем, сама пытаюсь чему-то учить, он скоро, ох, как скоро перестанет им быть. Станет чем-то другим. Да ты всё уже должен знать теперь, Сержант. Я говорила тебе, что у тебя есть долг ко мне. Я недооценила тебя. У тебя есть долг перед всей Галактикой. Та боль, что ты пережил, та судьба, что тебе досталась, всё это часть расплаты за Долг. Тебе повезло, ты живёшь так, как желал бы жить каждый, пусть тебе горько и больно. Однажды ты, спустя время, почувствуешь, что этот долг и есть вся твоя жизнь. И тогда ты простишь всех тех, кто участвовал в трагедии под названием Сержант…
   Капитан оборвал воспроизведение и принялся искать самый конец записи. В душе что-то снова звенело, но он сидел и слушал с каменным лицом, не ощущая ничего. Теперь это часто с ним случалось. Он вдруг застывал, ощущая подступающую, захватывающую его волну… Вечности. Чувствовал, что ему больно, но боли никакой не ощущал. В такие минуты даже Дух куда-то скрывался, словно не желая присутствовать. Он это уже когда-то пережил, перестал существовать человеком, что был так близок ему, Ковальскому, и стал Целью, оставив остальные черты своего «я» где-то позади.
   Он не будет ждать, когда волна схлынет. Он просто не станет слушать это до конца. Нужен лишь один момент, финал, постскриптум. Золотце не будет в обиде на него.
   Вот.
   …может когда-нибудь из-за этой нашей встречи ирны и люди начнут понимать друг друга. Не знаю. К чему всё идёт, не могу даже представить, но… передай Первому, что ирны – согласны.
   Послышался едва слышимый вздох.
   Прощай, Сержант. Я ухожу от тебя к своему ребёнку, которого я так долго ждала. Желаю и тебе заслужить покой. Это была Тсай-но Иирн, Слуга Слуг, голос ирнов в Совете Вечных.
   Избранная! «Я только понадеялся, что мы друг друга поняли…»
   Это было больно. На этот раз по-настоящему. До сердечного спазма, до сорванных ногтей. Ковальский машинально продолжал отдавать бортовому Церебру «Эмпириала» инструкции, а сам тихо, очень тихо стонал. Но ведь можно было предвидеть! А вот теперь как раз дороги назад и нет.
   «Почему всегда так получается, что если у человека есть кровоточащая рана, то каждый, кто есть вокруг, будет продолжать изо всех сил стараться её сковырнуть!»
   Когда Борис и Джим вернулись в свою каюту, они застали Ковальского замершим перед беспросветно-чёрной панелью терминала. Через всю диагональ панели пробегала трещина, посверкивающая разрядами. Силовая матрица молчала, расколотая пополам неведомой силой. Из неглубокого пореза на виске человека капала кровь. Кулаки были сжаты.
   Позвали группу технического обслуживания, а «пассажир», отказавшись от помощи, постарался быстрее покинуть ставшее слишком тесным помещение. В ответ на многозначительный взгляд парня в серо-голубой форме они лишь пожали плечами. Пусть техник занимается своим делом. А у него есть свои.

   Паллов нашёл его на смотровой галерее. Трудно было понять, по какой прихоти конструкторы «Изабеллы Гриер» соорудили эту бесполезную палубу, но она единственная вплотную примыкала к внешней броне боевого колосса, так что отсюда, сквозь двухметровой толщины перестроенную монокристаллическую металлокерамику, два слоя таких же монолитных н-фазных переборок и внешний силовой экран было различимо пространство над центральным пассажирским шлюзом.
   Если внимательно присмотреться, даже были видны крупные звёзды над краем сверкающей девственной белизной внешней оболочки корабля. Между звёзд деловито сновали каботажники, перемигиваясь искрами на концах силовых направляющих, поблескивая реверсным свечением экранов под лучами наведения. Мгновение, и очередная скорлупка скрылась из виду. Кажется, Паллов сюда пришёл с похожими мыслями.
   – Тебе не кажется, что мы с тобой тут, на борту, единственные старики, а Паллов?
   – С чего ты решил, что мы с тобой вообще старики?
   Ковальский таким непривычным, почти человеческим жестом дёрнул левым плечом, изобразив что-то не поддающееся формулировке.
   – Вспомни, Паллов, сколько из тех, с кем я начинал, осталось в живых? Даже не среди нашего выпуска, а вообще. Инструкторы, младшие офицеры, кроме нас двоих, ещё два… нет, три человека. А ещё главным провалом последних столетий считается Альфа… главный провал СПК, да и всего Флота – это всё наше поколение, пережившее гибель Пентарры, и решившее, что за неё нужно кому-то отомстить. Два миллиарда человек, которые погибли вместо меня, так думал каждый из нас. И хотя только у меня был к тому веский повод, я тоже считаю себя дураком. Мне подарили жизнь, которую я потратил на что? На бегство от самого себя. И вот, все мои друзья, такие же бойцы, мертвы, а ничего не изменилось.
   – Я много думал об этом, когда уходил в отставку. Но каждый решает для себя сам, не стоит ворошить чужую память, у тебя довольно своей.
   Паллов облокотился о поручень, вглядываясь в наружную черноту.
   – Мы, наше поколение, сумели проделать огромный труд, который оценят наши потомки, которым уже не придётся разбираться со старыми проблемами, пусть борются с новыми.
   – И ты ещё спрашиваешь меня, почему я считаю нас стариками? Паллов, оглянись, ты сам смотришь на всех этих Элементалов, как на шалящих детей, разница лишь в том, что ты одобряешь то, что происходит, а я – нет.
   Паллов добродушно усмехнулся.
   – А что происходит?
   – Третья Эпоха подходит к концу. Старый враг отступает и скоро отступит окончательно, человеку надоело бояться. Оно уже сделало свой первый самостоятельный шаг, и в какую сторону он приведёт, боюсь, не знает сейчас даже Совет.
   – А ты бы у них спросил. Тебе они ответят. Они любому отвечают, но тебе – ответят сразу.
   Ковальский с какой-то особой горечью покачал головой.
   – Это не поможет.
   – Ну, как знаешь. Тем более, что ты умудрился попасть на борт единственного трансгала, где нет ни единого Избранного. Тебе этим приглашением что-то явно хотели сказать.
   – Ещё бы понять, что. Хотя мне и без них хватает загадок. Я отстранил их командира, и до сих пор опасаюсь, что неверно оценил ситуацию. Они сильны в субординации, куда там обычным флотским, и я не думаю, что Пилот Скайдре что-нибудь эдакое выкинет, но меня пугает то, что текущую ситуацию на этом корабле, похоже, никто толком не понимает. И я, хоть и ввязался, в первых рядах непонимающих.
   – А ирны? Я же видел ваш диалог от начала и до конца, или ты успел где-то изучить ирнов лучше, чем я за свои годы, или ты действовал интуитивно.
   – Паллов, что такое для ирнов их дети? Почему эта тема у них так табуирована?
   – Ну, об этом есть несколько разной степени противоречивости теорий. Сами они, как ты понимаешь, даже их вполне открытые по другим вопросам контактёры-ксеносоциологи стараются этой темы избегать, хотя явно этого никогда не признают. Статистически у них рождаемость чуть превышает естественную смертность, особых сложностей физиологического свойства сам процесс деторождения у них не вызывает, те же дрэгоны, например…
   – И никаких социальных ограничений на этот счёт нет?
   – Насколько я понимаю, у них вообще нет полноценной религии. Так, бытовой мистицизм, обычное дело, как и у большинства людей. В общем, если ирн захочет родить с кем-то ребёнка, спустя шесть месяцев они это благополучно сделают, и никаких видимых препятствий тому нет. Наши былые проблемы с генофондом у них вообще решены полдесятка тысячелетий назад. Перенаселённостью их даже самые старые миры также не отличаются. В общем, это одна из главных загадок их вида, возможно, дело в каком-то сокрытом от нас социально-психологическом слое. Зачем ты с ними вообще завёл этот разговор в конце?
   – Мне показалось, причиной могло быть… впрочем, неважно. Как видишь, они явно сочли, что я имею на это право.
   – И после этого ты идёшь сюда, сидишь тут с насупленным видом и рассуждаешь о стариках и расшалившихся детях?
   – У тебя есть дети, Паллов?
   – Ещё нет. Ты меня записал в старики, а я хоть и старше тебя на три десятка лет, ещё всех молодых перемолодю. Так и знай. Ты тоже, кстати, остепенился бы, перестал будоражить Галактику своими марш-бросками туда-сюда…
   Ковальский неожиданно светло улыбнулся.
   – Я простился с прошлым, Паллов. Но будущего так пока и не увидел. Но если что, обещаю тебе, при случае – обязательно остепенюсь.
   В ответ Паллов, наоборот, помрачнел, кое о чём вспомнив.
   – Манипул твой жаль, славные были ребята. У них же дочка родилась, как она?
   – Не знаю. Она сейчас старше, чем был я, когда мы с тобой познакомились. И, боюсь, это уже совсем другой человек. Как раз то, что я тебе пытаюсь втолковать. Пока мы воевали за их будущее, их будущее наступило. И пошло своим чередом. Без нас. Потому что мы боролись не за их, а только за своё будущее. А вот на него-то у нас уже сил и не хватило.
   Ковальский замолчал и на дальнейшие попытки старого командира себя разговорить больше не реагировал, ограничиваясь короткими фразами и всё тем же пожиманием плеча.
   За бронеплитами продолжалась своей чередой погрузка. Ещё два дня, и корабль-прим будет готов к своему первому межгалактическому прыжку.

   Рубка тонула в кромешном мраке, выпускавшем из своих цепких объятий лишь глазницы Пилотов, заливаемые мертвенными огнями эрвэ-проекторов «физического» зрения, что скармливали покуда их цепким зрачкам высокоуровневую информацию вместо полноценных обзорных экранов. Людей на мостике было пятеро, ещё четыре Элементала были погружены в кресла аграв-подвески в рубке «Аоллы», остальные трое замерли где-то в глубоких недрах туши «Эмпириала», готовые подхватить маневровые команды и транслировать их маршевым камерам «свободного хода», что были хорошо различимы снаружи огромными вздутиями на корме колосса.
   В свободном прыжке сквозь пустоту межгалактического пространства обычные «замыкания» приводных сингулярностей на ближайшую звезду были слишком ненадёжны, поэтому нужны были эти громады, состоящие по преимуществу из абсолютной пустоты. Сингулярности после активации генераторов «просаживали» ничтожную часть внутреннего пространства рабочих камер на отрицательные энергетические уровни физического вакуума, высвобождая бушующий шторм, на десять порядков превышающей плотность материи внутри нейтронных звёзд. Уже после прибытия их замыкали на любой доступный источник энергии, способный погасить физический вакуум, сделав его снова обычной безопасной пустотой.
   Но сейчас эта безумная борьба с собственной мощью только начиналась.
   Последние контейнеры с грузом, которые нужно было подобрать в Секторе ирнов, уже были упрятаны под надёжными чешуями ставшей вновь монолитной брони грузовых доков корабля-прим. Такие яркие во тьме космоса, силовые острия внешнего контура уже выдвинулись по периметру корпуса, готовясь снова одеть «Эмпириал» в сияние боевой энергетической брони. На этот раз она должна была послужить одновременно щитом и мечом, прорубающим себе и двум приросшим к его бортам кораблям-симбионтам путь сквозь вывернутое наизнанку огненное нутро иной фазы Вселенной, что скользила, плыла, летела от начала времён сквозь «физику», неразличимая и недостижимая. Скоро она станет ещё какой различимой и вырваться из её недр будет сложнее, чем туда угодить.
   За четыре часа до назначенного старта в рубке «Изабеллы Гриер» собрался весь находящийся на борту корпус Элементалов Вакуума. Собрался, чтобы лично присутствовать при разговоре Ковальского с Пилотом Скайдре.
   «Инфоцентр Совета транслировал на борт некоторый информационный пакет относительно деталей предстоящего рейса. Соответственно, сообщаю вам, что и я лично получил разъяснения относительно произошедшего. Взыскания я с вас снять не могу, поскольку по ряду пунктов вы всё-таки грубо отступили от полётной инструкции, чем пренебрегли Уставом и подвергли опасности прямого конфликта две дружественные цивилизации. Однако спешу вас успокоить, допуск Пилотов „Эмпириала“ к пилотированию в Секторе ирнов при первом же дальнем броске был неожиданностью даже для вашего руководства на Силиконе».
   «Каковы в сообщении сделаны выводы?»
   Она даже не стала изображать паузу на обдумывание.
   «Есть основание полагать, что непосредственной причиной спровоцированного инцидента было моё присутствие на борту „Изабеллы Гриер“. Следует понимать это как косвенный предлог для переноса разбирательств до прибытия в конечный пункт нашего маршрута, тем более что отсутствие в момент переброски подготовленного лидер-пилота на трансгалактическом броске может привести к ошибкам в работе Экипажа и поставить под удар жизни членов команды и успех миссии, а это недопустимо. Соответственно, Пилот, вы вновь берёте на себя обязанности командира группировки. Распоряжение действительно, разумеется, до прибытия на борт кого-то из числа Избранных, которой мог бы полноценно заменить Экипаж в рубке».
   «Распоряжения?»
   «Инструкции получите у бортового церебра».
   Потом он удалился к себе в каюту, где, не обращая внимания на тотчас притихшую пару страд-драйверов, тут же крепко уснул.
   Теперь экипаж корабля-прим готовился к старту. «Изабелла Гриер» и её сестра-близнец «Эолла» в этот раз не стали гасить свои ходовые генераторы, также способные, наряду с силовыми установками «Эмпириала», регулировать падение корабля-прим в грандиозном горниле иной фазы, так что вместо обычных суток предпрыжковой подготовки ограничились лишь рутинным прозвоном систем контроля и связи, большую часть внимания уделяли магистральным энерговодам, которые запитают оба корабля-помощника после предстартового размыкания сигнулярностей обычных ходовых генераторов.
   Сейчас, когда погасивший всё забортное освещение, ставший триединым монолитом гигант стремительно ускорялся, уходя «западным» бортом в сторону границы ЗСМ, где ему предстояло совершить трансгрессионный «кувырок», Пилоты один за другим замирали в своих коконах, гася внешние эрвэ-проекторы и погружаясь в полубессознательный пилотажный транс. По мере того, как бортовые системы докладывали о готовности, жизнь замирала в недрах корабля, словно он сам безумно боялся предстоящего ему погружения в ничто, сжимаясь в тугой комок пред грозным лицом Большого Космоса.
   Таким всё казалось Пилоту Третьего Ранга Суилии Пустиссен, только что занявшей ложемент сменного пилот-навигатора. Она была самой молодой из тройки Элементалов, составлявшей сейчас весь собственный экипаж «Эмпириала». Сразу после окончания третьей ступени Галактума её перевели на «Инестрав-Шестой», где её и ждало назначение сюда. В этот рейс она должна была принять участие в первом в жизни трансгалактическом прыжке.
   Дыхание генераторов и перезвон контроллеров казались ей настороженными, а пустота вокруг – почти зловещей. Лишние эмоции. В первый раз от них никак не уйдёшь, не избавишься, это впоследствии бездна виртуального мира «Эмпириала» покажется ей обыденной и знакомой, а сейчас ей хотелось чувствовать себя кораблём. С их полётом наступит новая эпоха – человек сам, без поддержки Избранных, поведёт судно в другую Галактику, и она будет в этом участвовать. В этом было что-то само по себе такое грандиозное, что даже та бездна, которую им предстояло преодолеть, казалась рядом с ним чем-то ничтожным.
   Покуда Суилия размышляла об этом, поминутно подтверждая очередные этапы процедуры старта, «Эмпириал» уже вышел на расчётные ноль-ноль-двадцать девять «це» и теперь запускал нейтринные горнила в камерах свободного хода, накапливая через магистральные энерговоды в кучностях внешнего поля тераватты мощности. Громада по инерции неслась навстречу расчётной точке выхода. Погрузка на этот раз производилась почти на границе ЗСМ этой Системы, иначе до границ его собственной расчётной ЗСМ было бы почти сутки хода. Сейчас всё произойдёт гораздо быстрее. Это хорошо. И без того ожидание становится почти невыносимым.
   «Экипаж». Это был голос Пилота Скайдре.
   «Согласно полётному расписанию».
   «Наведение».
   «К трансгрессии поля готов».
   «Защита».
   Суилия невольно встрепенулась, теперь её черёд, как пилота-навигатора. Пара команд на проверку и чёткий ответ:
   «На девяносто пяти от максимально допустимой».
   Она почувствовала, как покалывает где-то в голове, это толща огромного корпуса пронизалась компенсирующей энергосеткой, теперь весь огромный корабль разбит на «ячейки безопасности», замкнутые на себя коконы даже в случае отказа основных систем позволят остальной части корабля порознь «разомкнуться», вываливая своё содержимое в «физику». Впрочем, это было сделано на крайний случай, даже при существенных отказах в энергетической сети Пилоты смогут пассивно вывести агонизирующий корабль в наше пространство и отправить сигнал бедствия.
   Суилия знала, что пропавшие корабли всё-таки были. И что с ними случилось, рассказать было уже некому. Не случалось только, чтобы корабль пропадал, не сумев прежде отправить спасительного зова, а потом его бы кто-нибудь находил. Галактика велика, но Внешний космос был фактически бесконечен.
   «Старт мин-ноль-пять».
   И только теперь Суилия нырнула в спасительное забвение пилотажного транса.
   «Трансгрессия».
   Чёрный дрожащий кокон разом сгустился, заглатывая корабль.
   И тогда само пространство взревело, дёргаясь в агонии. Когда ударные волны остаточных полей ушли в бездну, на месте белой громады уже ничего не было.

   В этот раз всё было иначе.
   Казалось, он уже изоброздил эту Галактику вдоль и поперёк, да и трансгалактические прыжки вместе с Легионом во чреве боевых транспортов КГС по первому требованию командования с «Инестрава-Шестого» многие годы были для него обычной рутиной службы. Но теперь всё стало иначе.
   После той метаморфозы, что произошла с ним на Альфе, после того, как за левым плечом у него поселился тяжёлый взгляд Духа, а в толщу информационных сетей проникло юное любопытное бессловесное существо, названное Эхом, всё изменилось раз и навсегда. Самые обычные вещи вокруг приобрели для него какое-то дотоле сокрытое измерение. Как будто он не просто ежесекундно пребывал в том состоянии всеведения, что было знакомо по пугавшим с детства приступам, но вдруг начал интересоваться не просто колючей, шитой грубой нитью изнанки вселенной, а её смыслом, целью всего сущего, подбираясь уже к самому главному – смыслу и цели существований его самого, Рэдэрика Ковальского.
   И предстоящий им трансгалактический бросок пугал не столько отсутствием на борту настоящего Избранного, сколько всё растущей в нём с каждой секундой уверенностью – что-то их всех ждёт там, на том конце космического моста. Этот прыжок должен был стать для них всех, для экипажа «Эмпириала» и самое главное – для самого Ковальского не просто очередной проверкой на прочность, но главным экзаменом, после которого уже не будет пути назад.
   Иначе зачем он здесь?
   Нет, не так.
   Иначе зачем его здесь оставили – одного?
   И корабль словно чувствовал важность предстоящего. Во время интергалактических переходов жизнь в этой самоходной космической крепости не замирала ни на секунду, обычные человеческие чувства не позволяли заметить момент трансгрессии поля, так что укладывать каждый раз весь экипаж в защитные коконы и тем более в гибернационный сон не было необходимости. Да и сам Ковальский научился не обращать внимания на едва заметный фазовый переход разом всей его внутренней вселенной.
   В этот раз корабль вымирал целыми огромными секциями, пока, кроме погружённых в пилотажный транс Элементалов, на борту не остался лишь один человек, способный оценить всю мощь того, с чем им придётся иметь дело на пути в точку промежуточного финиша, где можно будет скорректировать курс и сразу же совершить прицельный локальный прыжок к месту прибытия.
   Даже оставайся кто-нибудь на борту «Эмпириала» бодрствовать, вряд ли он бы смог во время пряжка почувствовать что-то особенное, фазовый выверт пространственной метрики не искажал ни единого из фундаментальных взаимодействий, иначе корабль неминуемо прибывал бы к месту назначения облаком кварков или сверхплотного нейтринного коллоида. Но для того, чьё чувство реальности простиралось далеко за пределы внешней силовой оболочки корабля-прим, этот прыжок становился чем-то иным, чем просто микросекундой ярчайшей вспышки. Сейчас в реку иной фазы континуума предстояло нырнуть с головой, уйти на самое её дно, чтобы оттуда выплыть в совсем ином месте и вообще говоря ином времени. Туда, где они окажутся, световой луч будет двигаться ещё сотни тысяч лет. Для Галактики Дрэгон человечество ещё не вышло из пещер, но уже отправило туда свои корабли. Таков главный парадокс межгалактического сообщения.
   Огненная река сметает горизонты событий, как извержение не глядя уничтожает сам вулкан, оставляя на месте некогда величественной горы зияющий обрубок, кровоточащий лавой. Только энергии, что там бушуют, на много порядков выше всего, с чем человек имеет дело в самых грандиозных своих начинаниях.
   Иная фаза – совершенно чуждый мир. И сейчас человек впервые самостоятельно совершит управляемое планирование в этой геенне. И Ковальский, словно приставленный наблюдателем, продолжит безучастно следить, как случится это чудо, величие которого оценят только потомки.
   Наблюдателем, который потом сможет обо всём рассказать. Других способных на это на борту просто не было. Сам же Экипаж… возможно, в его памяти и останутся какие-то смутные образы, но это будут лишь визуализации напряжений внешних полей.
   Давайте же. Ожидание стало невыносимым.
   Команда ушла в управляющие цепи, и корабль, застывший на грани, послушно ухнул в никуда.
   Это было похоже на грандиозную битву, чей эпизод удалось подглядеть неосторожному пилигриму, спустившемуся в долину со своих пустых и тихих гор. Там, где в нашей проекции континуума царила пустота и неспешность, в которой перемигивались безмерно далёкие и потому вечные звёзды, здесь приливными валами неслись друг навстречу другу сгущения чуждой квазиматерии, её закрученные в спирали ленты скользили в пространстве-времени стремительными, непредсказуемыми, почти живыми, почти разумными движениями размахом на тысячи парсек, грозя поймать беспомощный корабль в свои гиблые объятия, не дать уйти, сокрушить, разом убив всё живое, что сокрылось в его глубинах в тщетной попытке противостоять неведомому.
   Громада чуждой человеческому сознания иной проекции жила вокруг своей непостижимой жизнью, и меж этих титанических стен огня предстояло проскользнуть слабой искоркой «Эмпириалу». Экипаж из глубин своего транса вслушивался в горнило проносящихся вокруг них с чудовищной скоростью сигналов, чутко реагируя на эхо, тот слабый зов собственного будущего-прошлого самого «Эмпириала», что обозначал для Экипажа долгожданную точку выхода. Там, только там, на ничтожном участке пространства, они должны вывести самих себя в «физику», вернуть метагалактике отобранную у неё собственность – гигатонны массы «Эмпириала». Тикали тягучие тысячелетние секунды. Таяло некогда неодолимое защитное поле, таяли силы у Экипажа.
   Неужели?..
   Вот, вот он, долгожданный зов!
   Словно огромная птица, корабль-прим ринулся со своих безумных высот на этот зов, призрачные его крылья изогнулись в напряжённом усилии. «Изабелла Гриер» и «Аолла», две сестры-близнеца, пели свои громогласные хоралы на привычно басовитых нотах, стремительные и беспощадные, они видели свою долгожданную цель, и их теперь ничто не могло остановить.
   Рывок!!!
   Чернота и спокойствие окружающего пространства опрокинулось на него безумной дрожью.
   Чувство облегчения было непередаваемым. Он дома, он снова дома, хотя и безмерно от него далеко. Вот, что он позабыл, вот, о чём ему напомнили те, кто позвал его на борт «Эмпириала».
   Вокруг – пустота родного пространства, безопасность и свобода. Теперь – к финальной точке их путешествия, там отдохнуть, забыть, выбросить из сознания этот кошмар…
   Только что-то мешает расслабиться, царапает воспалённую роговицу, свербит где-то там, за гранью сознания.
   Ты кое-что забыл.
   Да, он что-то забыл, только не подсказывайте, он сам вспомнит. Какой-то крошечный эпизод в недрах этой геенны, перед самой обратной трансгрессией, сожравшей остатки энергии во внешнем коконе. Какое-то ничтожное отклонение от реверсного эха «Эмпириала», словно корабль решил выйти в физику разом в нескольких точках.
   Или так, в это же пространство-время здесь выбросило в наш мир что-то ещё. Что-то настолько большое, чтобы создать достаточной силы эхо, но недостаточно умело сконструированное, чтобы управлять своим падение сквозь бездну. Прыжок вслепую, кажется, это нечто вернулось в наш мир буквально по частям, большей частью оставшись там, на съедение иной фазе. То, чего не могли позволить себе люди, но могли позволить…
   Нет.

   Основной канал был пуст, его переполняла единственная разрывающая внутренности нота боевой тревоги. Оживали одна за другой подсистемы вторичных цепей управления, бросались к своим постам флотские, словно нехотя разворачивались «наружу» хищные жала излучателей поля, заново возводя на месте угасшего несокрушимого «прыжкового» щита новые оборонительные комплексы. Что за противник, откуда он оказался у самой точки выхода, точные координаты которой не мог просчитать никакой церебр, даже если бы Экипаж дал ему для этого все необходимые данные, не эти вопросы сейчас волновали Паллова, вновь и вновь досылающего запрос в наполовину живой от перегрузки сетей терминал.
   Это нельзя было запланировать. Значит уже что-то идёт не по плану. Опыт многочисленных трансгалактических рейсов подсказывал Паллову – после выверта в «физику» никто бы даже не стал будить людей, а просто заглушил бы камеры и на остаточной энергии в накопителях совершил корректирующий прыжок в точку финиша. Генераторы продолжали сверкать на общих схемах состояния корабля, что показывал терминал, а значит, это всё-таки промежуточный финиш. Где-то в глубинах чужой Галактики, под аккомпанемент тянущей жилы сирены, корабль экстренно готовился к бою. И Паллову нужен был человек, который объяснит, что вообще, тьма побери, происходит.
   Но Ковальский не отзывался, по данным терминала, в его каюте вообще никого не было.
   Нужно идти туда ногами, самому. Одна проблема – все транспортные системы «Изабеллы Гриер» сейчас работали на одно – спешно доставляли пилотов в доки. Остальные либо приступали к своей вахте непосредственно из своих «коконов», либо просто должны были оставаться на своих местах. Никуда он так не попадёт.
   Продолжали упорно молчать Элементалы, не выпустив даже краткого сообщения в злосчастный воющий канал. Это тоже было плохим сигналом.
   Флотские только что успешно доказали себе, Совету и, видимо, лично Ковальскому, что им не зря доверили галатрамп. Но этого им показалось мало. Неведомый враг должен быть уничтожен. Огромная огневая мощь «Эмпириала», не погасившего ни одну из камер, была в их руках.
   Предчувствия у Паллова были самые скверные.
   И тут он почувствовал первый толчок.
   Лёгкая дрожь, прошедшая через все гигаватты инерционных гасителей и силовых ячеек и достигшая самого нутра модуля-спутника.
   Неведомый враг?!
   На «Эмпириал» во всей доступной мощи обрушился удар флотилии рейдеров R-x. И он, кажется, достиг своей цели.

   Ковальский приказал обоим страд-драйверам остаться. И они молча подчинились. Толку от них в грузовых доках было мало, на боевые палубы вызова не поступало. А у кого на борту старшинство, у них сомнений уже не возникало.
   Если бы он ещё сам понимал, зачем ему двое перепуганных, с трудом ориентирующихся в пространстве после гибер-сна юнцов. Горизонт событий был оглушающе пуст, даже эти двое, кажется, впервые смотрели на него не оценивая, а дожидаясь. Ему нужно решить эту загадку, ему, а не им. Потому что это его мир. И его загадка.
   Мгновенная потеря ориентации. Удар! Ещё удар!
   Мир затрясся, в отчаянии дробясь сонмом осколков. Осколки резали, крушили на своём пути тончайшие слои инфопотоков. Оборонные фаги, защитные поликонструкции инфосферы «Эмпириала» тотчас ожили, принялись за работу, не слыша приказов, в отчаянии посылаемых им Экипажем. Что-то глубинное, какая-то слишком большая для осознания информационная матрица, на которой базировалась вся структура метаинтеллекта Экипажа, призванная заменить отсутствующего на борту Избранного, она сама предала их, подчиняясь океану шумов, грохотом и шёпотом бит за битом проникающих сейчас через все сенсоры «Эмпириала» в самое ядро Церебра и, через него, к Экипажу.
   Что-то было причиной сбоя, нараставшего, всесокрушающего. Что-то, находящееся вне корабля.
   Происходящее казалось сном, бредом, неправдой… Но как же легко им оказалось преодолеть самое прочное в корабле-гиганте – его непроницаемую ни для чего, кроме информации, броню!
   В уши скрежетала децибелами тревожная сирена, раз за разом приходил от терминала запрос контакта из каюты Паллова, но Ковальский не отвечал. Не сейчас, старый товарищ. Некогда тебе объяснять то, что Ковальскому и самому не до конца ещё понятно.
   Нужно решить простую, совсем простую задачу.
   Ответить на вопрос, как они на выходе в «физику» очутились в самом эпицентре огненного смерча.
   Снова удар!
   На этот раз он был чувствительным даже здесь, в центре всех основных пассивных оборонных комплексов «Изабеллы Гриер». Время уходило, нужно было срочно принимать решение. Почему «Эмпириал» втянуло в зону чужого перехода? Была ли это ошибка неверно проинтерпретировавшего выходной «зов» Экипажа, или это сам Ковальский невольно вмешался в гиперпрыжковые курсограммы и топологию внешнего поля, которые ему не нужно было уметь читать, он их просто чувствовал? Или это новая ловушка давнего врага, который научился приманивать трансгалы неким неизвестным до того способом?
   Или так. Всё проще. Они должны были встретиться. Ковальский помнил слова ушедшего на покой инвестигейтора Кенстриджа. Кандидат найдёт себе цель. Он всегда её находит.
   Что связывает бывшего Небесного гостя с флотом врага?
   Ничего, кроме гибели Пентарры. Ничего, кроме возможной гибели «Эмпириала». Его сюда позвал Совет. Зачем он это сделал? Зачем?!
   В недрах инфосетей трансгала, где-то совсем рядом с Экипажем, где всё это время мирно дремал спящий клубок непроницаемого чужого Эха, вспыхнул яростный свет. Посреди пустоты окружающего мрака, пронизанной лишь слабыми искорками уже приближающихся к колоссу полчищ крошечных на его фоне штурмовиков, прокатился грохочущий лязг, словно схватились одна о другую две титанических бронеплиты. Триединое нечто, почувствовавшее, наконец, горизонт событий, будто выпускало наружу излишки гнева, сдерживая самоё себя. Нужно подождать, не нужно бросаться навстречу зарвавшемуся врагу раньше времени, пусть думает, что ему снова удалось обойти судьбу, не нужно давать ему лишнего шанса… на этот раз он не уйдёт.
   Вы двое, за мной.
   И только тогда он ответил, наконец, на вызов Паллова.

   Суилия продолжала неподвижно лежать в недрах персонального «кокона» последи толщи агонизирующего галатрампа, и это было единственное, что ей удавалось осознать с достаточной долей уверенности.
   Вокруг разверзалась бездна хаоса, спутанный клубок квазиреальности, окутывающий её погруженное в транс сознание, дрожал от напряжения, грозя погрести под бурей обрушившейся на неё информации. Коллективный разум Экипажа рассыпался, обрывались связи, уходили в никуда Пилоты, сам корабль, их громадный эффектор, срывался на визг, словно готовый разорвать себя на части без помощи сторонних сил, вновь и вновь посылая Суилии топограммы царящего в его недрах кошмара. Умоляя избавить его от кошмара.
   Кто-то из Элементалов уходил со сцены тихо, просто теряя сознание от перегрузки, не в силах больше обрабатывать обрушивающуюся на них лавину сигналов. Некоторые предпочитали гибель, не желая покидать своё место в Экипаже, достаточно сильные, чтобы продержаться на пару мгновений дольше других, но недостаточно – чтобы восполнить зияющие в цепочках управления бреши.
   Суилия краем срывающегося сознания помнила, как вдруг закричал в канале от боли Второй Пилот «Аоллы», помнила его искажённое лицо, на короткое время проступившее посреди россыпей звёзд. Суилия же, волей случая оказавшаяся в самой спокойной гавани среди информационного шторма, раз за разом совершала последние беспомощные рывки, пытаясь не то дотянуться сознанием до управляющих цепей ходовых камер, не то наоборот, ничего не трогать, избавиться наконец от потока боли, пронизавшего её насквозь. Пилотажный транс не избавлял Элементалов от осознания творящегося вокруг, но реальность в нём искажалась настолько, что вот этот энегровод казался ей сейчас более реальным, чем воздух, которым она дышала. Внешние оборонные комплексы рывками поднимали мощности, и им, энергетической секции, оставалось только держать канал, уже не думая о том, чтобы зацепиться сингулярностью за ближайшую звезду, держать, держать ходовые камеры.
   Это было подобно тому огненному хаосу, что царил в иной проекции, только вместо контролируемого полёта тут было хаотичное падение в бездну. Обезумевшие системы предавшего их корабля отвечали на её попытки вернуть контроль лишь этим чудовищным, невероятной силы набатом, что бил и бил по оголённым нервам. Казалось, она сама, её физическое тело, заживо спекается в этом аду, то, что обычно ощущалось её мозгом подобием тактильных паттернов, сейчас казалось плещущим ей в лицо расплавленным свинцом.
   Настоящая, физически ощутимая дрожь огромного корабля уже добралась даже сюда, во внемерное пространство потоков информации, где последние не сдавшиеся члены Экипажа боролись с нежданной атакой. Это был конец, но Суилия, кажущаяся самой себе древним парусником, вышвырнутым за ненадобностью на прибрежный песок и заливаемым огнём грохочущего чуть в стороне вулкана, всё ещё пыталась совершать какие-то попытки восстановить контроль, чтобы можно было обернуться туда, к сходящему с ума Церебру, туда, где был эпицентр битвы за контроль над кораблём.
   В конце концов, отрешённо подумала она, лучше гибель на посту, чем медленная смерть в толще мёртвого уже корабля, когда вновь и вновь бьёшься головой о невидимую стену, не в силах ничего изменить, пока не придет за тобой тот безумный ледяной мрак.
   И – от этих мыслей – снова рывок, удар! Уже почти бессознательно она вдруг почувствовала чью-то волю, что грубо, но уверенно выдирала её ослабевшее в борьбе «я» из цепких объятий информационного потока, затопившего полумёртвые теперь недра сетей «Эмпириала». Это ощущалось как надёжное плечо, подставленное неведомым спасителем, крепкое пожатие посреди моря боли. Она невольно дёрнулась, попыталась отмахнуться…
   Новое ощущение казалось частью атаки, безумным порождением завывающего от тоски потока. Но нет, шаг за шагом, всё легче и стремительнее, она уже не ползла, она летела куда-то вослед удивительно детским глазам, которые обещали ей что-то беззвучное, но убедительное.
   Он побудет за неё на посту. Она нужна в другом месте. Не здесь.
   «Оставь! Я должна… должна держать канал!»
   «Уходи, Пилот, ты ему нужна, а я останусь… здесь».
   И она подчинилась.
   Марево, что плыло перед её глазами шумом ненастроенного канала, не давало толком понять, что происходит в сплюснутом сфероиде рубки галатрампа.
   «…глаза, кругом глаза во тьме… некоторые лишены какой бы то ни было мысли, другие просто мертвы… Уже никто не борется. Это конец, Экипаж сдал вахту…»
   – Пилот, очнись. Нет времени!
   Голос, один только голос… где же она его слышала? В этом голосе была неожиданная нежность, даже ласка. Эти звуки, сквозь гром эха в ошарашенном мозгу, они подчиняли, одновременно даруя силу. Обязывали, словно вместо тебя произносили священную клятву.
   – Пилот, вставай, ты нужна кораблю!
   – Есть, сорр…
   Она постаралась придать своему тоненькому девичьему голоску уверенность, которой не чувствовала. Куда ей встать, она же рухнет на пол и будет лежать так, ожидая свой близкий конец.
   Встать.
   Как удар хлыста, как наркотическая волна эйфории воли к жизни. Той, что, казалось, уже была утеряна навсегда. Да, она теперь пойдёт. Куда угодно.
   – Есть, сорр! К вашим услугам, сорр!
   Теперь она увидела лицо – их странный «пассажир» стоял пред ней, и лицо его блестело от пота, словно он сюда бежал долгие километры. Впрочем, судя по тому, что творилось с кораблём, возможно, так оно и было.
   А потом снова возникло ощущение силы тяжести. Её ноги сами собой сделали положенные несколько шагов, свет в тамбуре был невыносимо ярок, но он давал хоть какую-то возможность прийти в себя, почувствовать реальность происходящего.
   Фигура десантника больше не была расслабленно-отрешённой, каким этого человека чаще всего видели до этого, и тем более он не был насуплено-грозным, как тогда, в Секторе ирнов. Теперь он с видимым усилием держал себя в кулаке чудовищной воли, но вместе с тем он выглядел… заинтересованным. Его склонённая чуть набок голова вслушивалась во что-то, чрезвычайно его захватившее, глаза смотрели сквозь стены несущейся в толще корабля лифтовой кабины, будто могли видеть, что там происходит. Именно тут у Суилии зародилась в душе настоящая живая надежда. Он – может.
   – Я попробую, не сомневайся.
   Она вздрогнула, как от порыва ледяного ветра.
   – Но и ты должна постараться, девочка-пилот. Тебе одной придётся выводить «Эмпириал» из этой западни, пока я буду разбираться с врагом.
   «С врагом?!! Ах, да, с врагом».
   – Прыжок мне одной не одолеть, расчёт всё равно делает Церебр, а он сейчас… что происходит, Майор?
   – Я от тебя не требую невозможного, обойдёмся возможным. Необходимо активировать маневровые генераторы «Изабеллы Гриер» и «Аоллы», пока ваши камеры свободного хода не сорвало. Вытащи всех слепых мышат, как есть, за шкирку, подальше от затопленной норки.
   – Но атака…
   – Атака ни при чём. Да, контрольные цепи перегружены, но физически – корабль цел, по крайней мере пока. Не думай об этом. Сейчас «Эмпириал» по сути медленно тикающая огромная мина, миниквазар, но он ещё даёт энергию, и даёт её с лихвой. Пробой сингулярностей и уход на форсаже возможен даже без задействования маршевых генераторов корабля-прим. … Да, возможен. Главное – утащи отсюда этот неуклюжий трансгал и дай мне свободу для манёвра. Враг тебя преследовать не станет.
   Она поверила, от всего сердца поверила, как Пилот Пилоту.
   – Каким курсом мне уходить?
   Кивок поддержки в ответ.
   – О, приходим в себя. Вы, Пилот, сильны не по годам. Сперва послушайте пару слов о том, что случилось с вашим кораблём. Сразу после выхода в «физику», когда был обнаружен приближающийся ударный кулак врага, Экипаж совершенно правильно положился на остаточную мощность трансгрессионного поля, так что боевые шлюзы остались блокированными, а пилоты Пространственных Сил даже не были подняты из гибер-сна. Вот только враг оказался куда умнее, чем рассчитывала Пилот Скайдре. Впереди врага летела информационная стена, как нож в масло вошедшая во внешние сенсоры корябля-прим. Она пришлась на единственную цель – ваш самонадеянный Экипаж, который банально не справился с возникшей лавинообразной перегрузкой цепей. Одна маленькая ошибка. И ею умело воспользовались. Но как только мы отведём часть инфопотока, фаги расчистят сети и мы можем повернуть против врага то, что уже почти погубило Экипаж. Большая часть их мощностей сейчас взламывает наши сети, им некогда планировать физическую атаку.
   Он пару секунд снова к чему-то прислушивался.
   – Один мой хороший знакомый, который очень любит задавать вопросы, сумел расчистить для нас целый сегмент «Аоллы» вокруг её пусковых портов. Мы сядем в штурмовик, и небольшая часть флота стартует вместе с нами. В этот момент настанет ваш черёд. В глубине сетей блоки будут слишком долго, будем обходить их через всё те же внешние сенсоры. Ваша задача – перехватить управление оживающими цепями, подключиться к остаткам Экипажа и удалённо вывести «Эмпириал» из боя.
   – Это безумие, нас сметут. Там минимум четыре рейдера тоннажом…
   Ковальский криво усмехнулся.
   – Не всё так уж просто, согласен, однако подумайте сами, человек вполне способен противостоять подобного рода атакам, если бы тот хаос, что сейчас творится на корабле, случался каждый раз, когда мы сталкиваемся с врагом, нас всех бы не было на свете – мы бы просто не родились. Простая случайность, выход из прыжка, эйфория, Экипаж во все свои миллионы сенсоров смотрёл на звёзды. И ни единого Избранного на борту, чтобы напомнить о банальной информационной безопасности. Глупость, какая глупость…
   Она поняла, она уже – до боли в ногтях, впившихся в ладони – поняла всё.
   – Расстыкуй вы физически «Изабеллу Гриер» и «Аоллу» при первой же опасности, даже банально насильно разъединив три инфосферы, вы сумели бы избежать самого главного – атака не накрыла бы весь комплекс. Но вы же Экипаж, вы же сильнее всех только в едином кулаке, вы должны оставаться Экипажем… Мы все тут как дети, не наигравшиеся в Большой космос. И нам с вами прямо сейчас придётся сделать так, чтобы запоздало полученный опыт не пропал даром. У нас просто нет другого выбора.
   – Я готова вести «Эмпириал».
   Он снова усмехнулся.
   – Или погибнуть, да? А вот готов ли я сразиться с врагом этой жалкой кучкой малотоннажников?
   – Сюда идёт подкрепление, позывные ушли в «физику» ещё до обратной трансгресии.
   Капитан Ковальский кивнул так, словно хотел сказать «нет».
   – От шести до девяти часов… Забудьте про помощь. Хотя, не станем по этой причине упрощать врагу задачу. Теперь вы знаете, Пилот, куда вести «Эмпириал», туда, откуда нас придут спасать. Если, конечно, будет, кого спасать.
   «Судьбу не обманешь… однажды помощь уже не успела».
   Больше они не разговаривали.
   Третья стартовая палуба «Аоллы» была пуста. Непонятно почему, но это её удивило. Подсознательно она рассчитывала встретить здесь шум предстартовых работ, деловитый рокот голосов под зеркальными н-фазными сводами, толпу флотских, «защитники» которых посверкивали бы при резком свете аварийного освещения. Ничего этого не было. Только сияющие вдоль шлюзов зелёные огни готовности говорили о том, что флот «Эмпириала» решил взять на себя то, с чем не справился Экипаж – судьбу корабля.
   Лифтовая шахта отгородилась от них броневой плитой, и мембрана ближайшего к ним шлюза сама собой распахнулась. Последняя не взведённая пусковая шахта.
   Встретило их лицо заметно нервничающего флотского, простого страд-драйвера, совсем мальчишки. Мальчишки. Суилия, кажется, была младше него на пару лет.
   – Джим, всё готово?
   В ответ на вопрос десантника флотский кивнул, неуверенно глядя в сторону приближающейся к нему пары. Суилия неожиданно для себя осознала, что именно её присутствие здесь Джиму и не нравится. «А ты чего хотела? Именно Экипаж сделал всё, чтобы провалить полётное задание, так как же теперь к тебе относиться?»
   – Всё, что смогли. Но у нас почти нет тяжёлого вооружения…
   – Я знаю.
   – …и ещё проблема. Вся линия командования Пространственных Сил недоступна. А это, – кивнул он вглубь шлюза, – самый мощный штурмовик, который есть в нашем распоряжении. Всего пятнадцать килотонн.
   – Этого вполне достаточно. А с командованием… потом разберёмся. У нас минус сорок секунд до старта.
   Флотский опять кивнул и жестом, как показалось, особо пригласил Пилота внутрь. Суилия молча тронулась с места, тихий разговор позади был едва слышен.
   – Это всё?
   – Остальные Элементалы блокированы или не дееспособны, эту я выковыривал из недр самого корабля-прим. Кто сможет – присоединится к нам позже. Изнутри. Сейчас главное выиграть время, пока там у всех мозги не сварились.
   – Так точно, сорр. Проходите, я задраю люки.
   «Я готова вести „Эмпириал“. Я готова вести „Эмпириал“. Я го… верьте мне, ребята».
   Рубка штурмовика напомнила ей о тех временах, когда ещё зелёных, только начинающих помышлять о карьере Пилота юнцов ярые инструкторы пытались заставить чувствовать подобную скорлупку продолжением собственных горячих пальцев, стать с ней единым целым, слиться… Тогда, на Силиконе, всё было до смешного просто. Кажется, теперь придётся повторить этот урок набело.
   Ей снова предстоит чему-то научиться.

   Почти век ГКК залечивает раны, нанесённые его структуре инцидентом в Секторе Пентарры, который повлёк за собой уничтожение крупнейшей Базы Корпуса в Галактике. Почти столетие кроваво-красные отныне крейсера косморазведки обшаривают приграничные области Галактики с одной лишь целью – разыскать скрывающиеся в чёрной бездонной пропасти пространства бесформенные туши рейдеров из мёртвой микро-галактики R-x.
   Волею случая именно тому единственному, кто выжил в катастрофе начала века, выпал шанс поквитаться с врагом, быть может, именно с тем, что ушёл от возмездия сил КГС после атаки на Пентарру. В конце концов, этим враг и отличается от других разумных рас Метагалактики. Он безлик и потому неразличим. Ты дерёшься с многоголовой гидрой террианских легенд, и это не новые головы вырастают во след обрубленным, это всё та же одна единственная смертельно опасная голова.
   Потому и нет радости в душе, нет ощущения, что довелось, вышло, получилось… Победы уходят, а поражения навсегда остаются с тобой. Прошло слишком много времени, мой личный, карманный ад расширился, стал глубже, плотнее, в нём уже нет места лишним чувствам. Врага тоже стало куда больше. Он ширился и рос всё это время, мой личный враг, я сталкивался с ним сотни раз в сотне воплощений, и уже позабыл то, самое первое. Где ты, мой гнев, где, моя ярость – одни воспоминания, отчётливые, но холодные. Зачем расходовать отведённые крохи эмоций на бездумное железо, что ярится сейчас за бортом «Эмпириала». Я иду к вам, но учтите, но в этот раз я не смогу проиграть, как бы вам и мне этого не хотелось.
   Как не могу и выиграть. Чего так хотелось бы Совету. И не всё ли равно, очередная это изощрённая, нечеловеческая проверка или опять просто превратность судьбы. Для тебя в том нет никакой разницы. Ибо твой враг, он внутри тебя, внутри твоей непогрешимой памяти, он остался там, где его не достанешь из главного калибра – в далёком невозвратимом прошлом.
   Ковальский в последний раз оглядел тесную кабину штурмовика. Слева замерла, сжалась в комок девочка-пилот, которой вскоре предстоит совершить невозможное. Чуть позади ребята настраивали внешние каналы на работу прямыми импульсами. Им тоже будет сложно, но главное бремя – бремя решения досталось другим.
   – Флот?
   – Крыло ждёт команды.
   Крыло… три десятка звеньев, а не крыло. Жалкая горстка ребят, идущих на верную смерть.
   – Последовательность включения. Расчёт катапульт товсь. Паллов, не прозевай момент, вытащи столько, сколько успеешь. Пусть собирают Экипаж заново и помогают уводить корабль. Остальные крылья выпускайте сразу по мере готовности систем «Аоллы».
   Ковальский почувствовал, как разом зажглась в черноте вокруг него россыпь тёплых огней. Раскрытых, дрожащих, голых нервов, едва слышно трепещущих под его взглядом. Они верили ему. «Вы уверены, Капитан?» – спросил его Борис. Капитан… он назвал его Капитаном.
   – Экипаж?
   – Полная готовность.
   Тонкий голосок, чуть дрожащий, с нечаянными детскими интонациями. «Ничего, девочка, после этого полёта ты станешь настоящим Пилотом». Она тоже не уверена. «Эхо будет тебе помогать. Там, в первые мгновения боя, ты проявила слабость, но не кори себя за это – никто из вас не смог бы совладать с такой лавиной. Ты правильно поступила тогда, справишься и сейчас».
   – Церебр?
   Мин-пятнадцать готовность.
   Ответ был слабым, с ним теперь едва могла говорить лишь та малая толика гигантских кантоптоэлектронных сетей корабля-прим, что его Эхо сумело выцарапать из лап врага. Ну, что ж, от Церебра многое и не требовалось.
   Пора.
   Избранный сделал ход.
   Пронзительный вопль пространства ударил по ушам, вбирая в себе дрожь материи и цунами силовых полей. Схватка, что разом ударила в пространство огненным ливнем, теперь стала для него лишь малой частью мира, требовавшего переварить всего себя в домне его сознания. Нечто вновь стало рядом с тремя витязями. Нечто неведомое, чего не понять человеку, да и не сможет человек пережить те мириады оттенков чувств, что стегали сейчас по его обнажённому «я». И тогда белый витязь в латах из света, чёрный витязь в латах из боли и эхо витязя в латах из пустоты слились в одно целое, погружаясь в неведомое.
   Хочешь править – перестань служить.
   Хочешь познать – отринь человечность.
   Хочешь одолеть – забудь о победе.
   Трое – одно.
   Холод, отрешённость и безграничная мощь сознания.
   Именем Совета – открыть шлюзы.
   Целое пело Песню глубин.
   Сотни тел, сотни глаз, тысячи килотонн, тераватты мощности стали единым целым.
   И кулак ударил.

   Ковальский пришёл в себя с ощущением, что Дух уходил. Впервые казалось, что мудрое и могучее существо по-настоящему боится и потому старается устраниться, не показать слабости. «Да, даже ты не ожидал такого. Ты – Рука Света, тебе открыта сама душа пространства, да вот – ад познания страшен даже таким, как ты». Нечто уходило под тихий ропот Эха, что так любило задавать вопросы, под треск разрядов в пустом эфире, под отзвуки зова, что шёл откуда-то из глубин пространства.
   «Эмпириал», отзовись!»
   Не может он пока. Церебр справится, фаги очистят сети за пару часов. Выпотрошит блоки памяти, с корнем вырывая куски собственного сознания, не жалея о том, что раз за разом сам растворяется, уходит во мрак небытия. Он – справится, это цель его существования. А Рэдэрику Ковальскому теперь лишь необходимо дотянуть штурмовик до причального гнезда.
   Космос перестал быть теперь былой колеблющейся в пустоте высокой нотой потоков элементарных частиц и сгустков полей. Он стал истинным воплощением хаоса, обломки беспросветно-чёрной и прозрачно-голубой брони беспрестанно сшибались вокруг, тут же разлетаясь в снопах искр, и разноцветные пузыри полей, ещё не скоагулировавших после гибели генераторов, бледными призраками носились посреди поля битвы. Ковальский попытался вспомнить, скольким же из последовавших за ним людей удалось выжить, но у него не было на это сил.
   «Эмпириал», отзовись!»
   Вернуть контроль за собственным смертельно уставшим телом, обернуться.
   Кабина штурмовика не изменилась. У техники есть одно немаловажное достоинство – она, как правило, держится до конца. Смерть – так сразу, жизнь – так вечно. Пела панель контроля, медленно проворачивались концентрическими гемисферами навигационные построения на эрвэ-экранах, сенсоры под усердно отрабатывающей команды правой ладонью всё такие же – теплые и рифлёные. Одно не так – ни единого всплеска сознания под сфероидным куполом рубки. Мальчишки – живы, но без сознания, им особенно досталось, когда внешний ретранслятор штурмовика отказал, не в силах справиться с такой нагрузкой. «Ничего. Лазарет, подпитка истощённых нейронов, адсорбция наведённых биополей, пересадка нескольких сегментов следовой начинки… медицина лечит всё, кроме смерти, а уж этого мы не допустим».
   Девушка-пилот выглядит гораздо хуже – синяя кожа, ввалившиеся глаза над маской искусственной вентиляции лёгких. Трепещущий у обнажённой левой груди аппарат стимуляции биотоков – у неё трижды останавливалось сердце, но ни на единый миг не прекратилось движение «Эмпириала». Будь у него хоть пара секунд, возможность хоть немного ослабить контроль над крылом – он хотя бы попытался остановить кровь, что струилась у неё из раны у виска. Кажется, это она сама себя, бортовые инерционные гасители выдержали бой с честью.
   Когда только он сумел выкроить мгновение и всё-таки погасить её треклятые имплантанты.
   Пилот начала конвульсивно дёргаться, заваливаясь набок… атака добралась и до неё.
   «Эмпириал», отзовись!»
   Это было плохо. Паралич нижней половины тела, подробности базовая диагностика выдать не могла. Полгода в треклятом «саркофаге». Хотя, может, и обойдётся, Элементалы лучше других подготовлены к такого рода нервным перегрузкам.
   Ковальский поёжился. Было неудобно сидеть вот так, рядом с ней… воплощённой беззащитностью. Он не смог справиться с собой. Там, в азарте боя за живучесть корабля-прим, он стал, как… как другие Вечные. Использовал всех, кого мог, не считаясь с ценой. Ковальский отвернулся. Эта маленькая девичья грудь, розовый сосок, выглядывающий из прорехи в разорванном до пояса лётном костюме… он не мог это всё видеть.
   «Эмпириал», отзовись!»
   «Эмпириал» слушает… полноценный контакт не возможен, у нас временные трудности с вычислительными мощностями. Флот поддержки преследует остатки сил врага. Экипаж на боевом дежурстве.
   Звонок сработавшего причального замка вывел его из транса.
   Девушка что-то невнятно пробормотала, не открывая глаз, запекшиеся губы шевельнулись и замерли. Хорошо.
   Ковальский осторожно поднялся. Тело юного Пилота было лёгким, почти невесомым. Он осторожно подхватил её под колени и направился к выходу в шлюз. Уже внутри пассажирского дока их ждали. Четверо Элементалов. Их глаза выражали что-то… что-то непонятное. Кажется, он временно разучился их понимать. Ничего, так уже бывало. На этот раз, он знает, Кандидату понадобится для реинкарнации куда меньше времени. Часы, спасибо, что не минуты.
   Ковальский успел заметить, что у двоих из них тоже сочилась кровь из разбитых бровей и скул, так что лётная форма, не спеша, покрывалась бурыми потёками. В остальном же они выглядели достаточно неплохо. Значит, с девушкой тоже ничего не должно…
   Во всё том же молчании Пилоты удалились, забрав её с собой.
   Нужно вытащить ребят из плена подвески пилотажного ложемента.

   Флот Совета приближался к едва различимому на фоне облака миллионов беспрестанно сталкивающихся осколков «Эмпириалу». Восемь белоснежных лайнеров класса «Терран Соол», не теряя строя, погасили скорость и вышли на дистанцию касания с грациозной небрежностью, достойной зависти любого, кто хоть раз имел дело с пилотированием космических судов подобного тоннажа. На палубах внешнего обзора уже можно было беспрепятственно удостовериться в их принадлежности по гладким, сюрреалистически прекрасным обводам кораблей. Космос разом расцвёл россыпью огней, стремительно заполнившей поля сканнеров. Ремонтные шлюпки принялись за работу. Флот Совета действовал, не теряя ни секунды, с чёткостью автомата и решительностью уверенного в своих силах виртуоза.
   Стоит ли задумываться, почему этой встрече было суждено осуществиться именно здесь. Вокруг царит разумный хаос живых огней, они терпеливо лечат, восстанавливают то, что ты так добросовестно порушил. Был ли правилен твой выбор, не стоило ли попытаться просто подождать настоящих Избранных, а не пытаться исправить то, что не ты испортил? Не гробить жизни, не пускать вразнос технику, а просто подождать?
   До чего же странно, этим океаном движения, кружащимся в загадочном танце, движет воля всего трёх… человек? Или всё-таки нет? Ты не можешь сосредоточиться, ты вспоминаешь одно, другое… море огней, кружащееся почти в таком же, но смертельном танце, когда сотни и тысячи тёплых точек мерцают и гаснут одна за другой… когда льётся во все стороны Песня глубин, от которой содрогаются сами глубины пространства.
   Тогда звучал лишь один голос.
   Но вот только – был ли он твоим, или то странное наваждение чужих воспоминаний, былое, бывшее, замершее и уставшее…
   Пускай – твой. Ты же не боишься принять всю ответственность на себя, правда?
   Тогда, зная это, почему ты чувствуешь странное ощущение одиночества, когда видишь, как огоньки ремонтных шлюпок гаснут один за другим, поглощаемые контурами обводов Флота Совета, как прорастают сквозь броню силовые конструкции, объявшие почти неповреждённые борта корабля-прим. Рёбра гигантского додекаэдра энергетических потоков погребли в себе «Эмпириал», тусклый небесно-голубой свет заливал всё вокруг, стекая с крыльев горделивых контуров лайнеров Совета. Почему-то эта картина казалась тогда личным поражением. Доказательством чего-то глубинного, лежащего до того под спудом… это вызывало боль.
   Но когда вновь вздрогнуло пространство, подставляя своё нутро воле Избранных, он вновь обо всём забыл.

   Реал-капитан Планетарного корпуса в отставке Исорий Спанкмайер Птесс иль Лирус вёл челнок с небрежностью человека, налетавшего за последние годы на разного класса малотоннажниках не один миллиард километров. Школа, конечно, у него была не та, некогда он был привычен скорее к тяжёлым планетарным штурмовикам типа старых добрых «Ксерксов», но тут, на Ню-Файри, обычно довольствовались куда более скромными машинами. При таких расстояниях от метрополии статус Действительной колонии, что ни говори, мог бы сильно помочь в деле более достойного оснащения суборбитальной группировки, а так – челнок оставался легонькой игрушкой под управлением его ловких и сильных пальцев, мысли же витали и вовсе далеко.
   Ему здесь безумно нравилось, не зря он с ребятами в своё время при первом же случае подал рапорт на перевод в только формирующийся штаб ПКО Ню-Файри. Ни очевидное понижение в статусе (его манипулу в то же время в штабе предлагали вакантное место в командной цепочке Второго Сектора), ни сам уход из боевых частей, всего в паре сотен парсек отсюда продолжавших сражаться с врагом, ничто уже не могло заглушить в нём ощущение причастности к Истории с большой буквы, ощущение безудержного, детского восторга.
   Оно возникало при каждом мимолётном взгляде, брошенном на россыпь огней внизу, на снующие по необозримым просторам окружающего пространства тени, на сам масштаб этой планеты, которую когда-нибудь, они все надеялись, можно будет назвать миром.
   Ню-Файри. Эта планета стала их новым домом, домом странным, опасным, порой совершенно жутким, но вместе с тем отчаянно притягательным. А Северный Легион… После того, как погиб Капитан Алохаи, а Капитан Ковальский исчез неизвестно куда, так и не проявившись ни в одном из штабных списков Корпуса, а в особенности после того, как из всего манипула Ирен осталась она одна…
   Тот долгий, очень долгий их разговор закончился плохо. «Я не могу с собой ничего поделать. Во мне одна пустота, и пустота эта ранит не одну меня. Прощай и будь счастлив». Он остался один. И первым подал ребятам идею оставить ставший теперь таким чужим Северный Легион. После того, как под сводами зелёных небес прозвучала та Песня глубин, старых бойцов рядом с ними оставалось так мало.
   И вот теперь, после стольких лет новой жизни, прошедших в бесплодных попытках забыть прошлую, ему предстояло забрать с орбиты человека, которого он уж не думал увидеть в живых.
   Капитан, вернее, теперь уже Майор Ковальский, тот, кого он боготворил в бытность Отрядным КО Северного Легиона. Ребята удивлённо вскинули брови, увидев, что он одевается. «Пошли сержанта из одиночек, зачем тебе самому туда лететь». Он не стал им уточнять, что за человек прибыл в их далёкий уголок вселенной.
   «Частным извозом занялся», – ухмыльнулся Птесс.
   Мысли, как это иногда бывает, на том и прервали свою нескончаемую цепочку. Пилот, любая мысль которого может быть воспринята как команда, начинает их неосознанно контролировать, гасить, прятать. Заставить себя о чём-то не думать – проще простого. Десантник обрубил с основной виртпанели все сенсорные сетки телеметрии, оставив лишь первичный навигационный уровень, и принялся, откинувшись в кресле, привычно глазеть на окружающие его красоты. Приятное его душе и во времена затишья, теперь, когда в точках Лагранжа и на границе ЗВ планетарной системы разместились рои сразу двух флотов, созерцание вдобавок приобрело глубокий философский оттенок.
   Море огней, суетно мельтешащих на грани различимости, бессмысленные потуги аппаратуры, пытающейся выделить для него существенные детали этого хаоса. Только это никакой не хаос. Тысячи кораблей, гигатонны массы покоя, сотни тысяч людей, такое увидишь разве что в пределах звёздных форпостов класса «Инестрава-Шестого» или ГКБ «Сайриус». Всё двигается в едином ритме, делая одну большую работу.
   Раньше, когда они с ребятами только обустраивались на совсем ещё тихой, дремлющей в своей грандиозности планете, такую плотность движения здесь, так далеко от ГС, нельзя было и представить. Теперь, после прибытия сразу двух «Сайриусов», Ню-Файри окончательно стала центром целого космического водоворота, водопада энергий и информационных потоков.
   Стало реальностью то, что они так долго считали лишь мечтами.
   И надо же было случиться такому, что Майор Ковальский появится здесь именно сейчас! Впрочем, какая случайность, космос огромен, и на долю случая в нём остаётся только железная предопределённость. Пилот задумчиво проследил взглядом призрачную линию курсограммы.
   «Эмпириал».
   Согласно официальным сведениям, его привёл сюда первый в истории экипаж, состоящий из обычных, пусть и специально подготовленных на Силиконе людей. Это должно было стать знаком – рано или поздно человечество сможет позабыть о существах, которые как никто другой были ему близки, оставаясь недосягаемо далёкими. Избранные. Надо бы у Кап… у Майора спросить, что он об этом думает.
   Громоздкие, распахнутые во все стороны бронеплиты разгружаемого корабля-прим да два силуэта Модулей Второго ранга по бокам – картина даже после фантастических видов Ню-Файри подавляла своими масштабами, заставляла вжимать голову в плечи, таким тяжким грузом повисал на тебе весь этот многокилометровый трёхмерный лабиринт.
   Мелькающая на экране стая малых ремонтных автоматов ничуть не портила вид, и свежие отметины во внешних броневых плитах внушали ещё большее уважение к экипажу, попавшему на самом выходе в «физику» в передрягу. «Да, досталось вам». Но сражаться – таково было единственное применение всей этой грандиозной техники, иначе зачем она нужна?
   И теперь «Эмпириал» внесён в реестры настоящих боевых кораблей. А Майор Ковальский, сам не ожидая того, побывал там, где, Исорий Птесс был в этом абсолютно уверен, навсегда осталось его сердце. В бою. Долго же ему пришлось ждать, – подумалось вдруг.
   Всё, хватит, пилот снова привёл ходовые генераторы в состояние активного маневрирования. Шлюзование к внешним причалам «Изабеллы Гриер», их головного модуля, с учётом состояния бортовых систем обороны обещало оказаться непростым. При таких мощностях шутки с силовыми магистралями были плохи, а распахнуты они сейчас были буквально настежь.
   Уже на подлёте Исорий Птесс обратил внимание на расходящиеся лучами борозды километровой длины, пропаханные во внешней броне колоссального крейсера. Полсотни килотонн минимум, прошил наискось просаженный экран, потом развалился на части и лавиной огня врубился в прочный корпус. Свой или враг, какая разница, энергия от импакта была сравнима с субъядерной. Ничего себе.
   Встрепенулся бортовой церебр, перехватив управление и нацеливая флайер вдоль силовой направляющей в нужный ангар.
   Шлюзование действительно оказалось не из приятных.
   Исорий вскочил с места, только затихло последнее содрогание челнока, неловко примеряющегося к нестандартной конфигурации дока.
   Иногда кажется, что эти шлюзы открываются бесконечно, почему каждый раз, когда ты готов пролететь миллион километров, но вот эти последние тягучие секунды…
   Да что же это.
   Нет, он ничуть не ожидал увидеть своего бывшего командира в точности прежним – суровым человеком в военной форме с капитанскими, то есть майорскими нашивками, стремительным, сильным, знающим, чего он хочет от себя и других. Однако этот вид усталого звёздного скитальца, с трудом понимающего, куда его занесла судьбы… этот образ выбивал из колеи. Ладонь, прижатая в салюте к мерцающему на груди значку Планетарного корпуса, невольно дрогнула на полпути. Он сильно изменился за прошедшие годы, Рэдэрик Ковальский теперь мало походил на Капитана, что вёл свой могучий «Ксеркс» в бой.
   – Здравствуй, Отрядный.
   – Здравствуйте, Капитан.
   Старые обращения, сразу очерчивающие грань, за которую вовсе не стоило заходить. Пожатье рук, крепкое, но со стороны Птесса несколько неуверенное. Отрядный так Отрядный. Он не лукавил, когда говорил, что гордится, что когда-то был командиром личной гвардии Капитанов Ковальского и Алохаи.
   – Пойдём, путь впереди неблизкий, посидим где-нибудь, поговорим.
   – Мне ещё нужно доложить Экипажу о прибытии…
   – Ничего, им сейчас совсем не до нас. Тебе ещё выдастся случай пообщаться с кем-нибудь из них. Приятного в этом общении мало.
   Спустя полчаса они уже сидели в одной из кают-кампаний огромного Модуля, за неприметным столиком в дальней нише, словно отгороженные от остального мира. Стоило иному флотскому разглядеть, кто сидит рядом с Исорием, их словно ветром сдувало.
   Свеженаречённый Отрядный же всё не мог отделаться от впечатления, что разговаривает с абсолютно незнакомым человеком. И дело было не в тех отметинах, что аллегорически искал, но совершенно буквально находил на лице Ковальского Исорий – там были даже незалеченные толком следы лучевых ожогов. Дело было в совершенно чужой ему душе.
   – В итоге мне предложили вернуться на Альфу.
   – Снова Планетарный контроль, как в былые времена?
   – Не совсем. Новая База… я был там проездом, но это был уже совершенно чужой мир, и чтобы снова начинать с нуля, нет, это уже было не моё. Я тут, на борту «Эмпириала», встретил своего бывшего начальника из СПК, он тоже ушёл в отставку, наше поколение незаметно разбежалось по галактическим углам, кто вообще остался жив.
   И вот снова. Он перестал быть тем Рэдэриком Ковальским, что оставался стержнем, что склёпывал Легион в единое целое, что вёл людей вперёд. Теперь же в нём было слишком много холода, так казалось Исорию. То был не холод ледяной кометы, в любой момент готовой превратиться в великолепное небесное тело, распускающееся на миллионы километров вокруг, то был холод осеннего утра, холод старости и ужаса перед жизнью. Капитан остался по-прежнему сильным и упорным, но он уже не желал открываться этим своим качествам.
   Холод не давал.
   Что же происходило в жизни Капитана все эти годы?
   Отчего-то Птессу сделалось очень совестно, что он не оказался тогда рядом со своим Капитаном, не поддержал его. Хотя, нужна ли была командиру какая-то помощь, принесла бы она ему хоть что-то хорошее. Сознание не всегда способно следовать формальной логике.
   – Майор?
   Рядом с их столиком возникла гибкая фигура в незнакомой форме, Исорий невольно подобрался и сделал движение навстречу. Кажется, это один из них. Элементал оказался невероятно огромен для Пилота, те обычно отличались маленьким ростом и хрупкостью плеч, подобные здоровяки – и во Флоте?
   – Вольно, Реал-Капитан. Майор, мне сообщили, что вы отправляетесь вниз.
   – Да, Пилот Второго Ранга, я покидаю «Эмпириал».
   – Разрешите попрощаться с вами от имени всего Экипажа.
   – Прощайте, Пилот.
   Не понимая смысла мизансцены, Исорий смущенно склонился над своим блюдом и принялся сосредоточенно жевать что-то по-флотски безвкусное. В этих двух скрестившихся взглядах читался такой настойчивый внутренний диалог, неслышимый постороннему уху, что становилось неловко, будто подглядываешь за не касающимися тебя секретами. Ковальский, только появившись на его горизонте, сумел породить в нём столько вопросов, ответов на которые не найти и вовек. От этого становилось вдвойне неуютно.
   – Майор, мне хотелось бы… Хотя… да, прощайте.
   И ушёл, не дожидаясь ответа. Да Ковальский и не рвался добавить что-нибудь сверх уже сказанного.
   – Доедай быстрее, Отрядный, у нас через сорок минут коридор.
   Исорий только кивнул, подчищая тарелку. Сорок так сорок. Оставалось послать свои мысли подальше и попробовать закруглить этот странный разговор, больше похожий на два несвязанных монолога. Хотя… кое-что он всё-таки сумел узнать.
   Правда, весьма странным образом.
   Они стартовали по дуге гиперболы, указанной им Церебром, что управлял в этот момент процессом разгрузки «Эмпириала». Не самый быстрый способ оказаться «внизу», зато по пути можно было во всей красе понаблюдать с высоких широт на заполненную движением эклиптику. Исорий, заняв своё привычное место в «коконе» пилота, помалкивал, не желая пропустить свободный коридор, и только он привычно погрузился в вязкую мешанину хаотично текущих и тут же угасающих мыслей, как Ковальский снова заговорил.
   – Избранные, Хранители, ирны, ГИС, не говоря уже о ГКК. Два корабля-прим в пределах ЗВ, ещё семь на подходе… Что здесь происходит, Отрядный?
   – Ещё семь? Не знал. Похоже, Ню-Файри должен со дня на день официально получить статус Колонии.
   – Чёрный Ряд, гравитационный колодец в три с лишним «же», да ещё и расположена планета за пределами ГС… я что-то упустил?
   – Вас всё это смущает?
   – Всегда найдутся увлечённые великой идеей люди, способные жить даже здесь. На силу тяжести и вовсе – плевать.
   Исорию показалась обидной та лёгкость, с которой Ковальский говорил о сложностях их жизни тут.
   – Угу.
   Тому, кто не видел здешние грозы, не понять, с какими силами им тут каждый день приходится сталкиваться.
   – Я понимаю почти всё. Совет хочет создать на этой планете форпост. Найдутся и те, кто захочет здесь жить, целая новая цивилизация новых Титанов, на которых рано или поздно найдутся и свои Новые Боги. Я не понимаю одного – зачем.
   Птесс постарался изобразить на своём лице выражение «о чём же тут размышлять-то».
   – Совет знает, что делает.
   Галактика, как же холодно…
   – Совет… Да, он всё знает, обо всём помнит, учитывает каждую деталь в своих планах и не забывает при этом посоветоваться с нами, людьми. Даже больше, – десантник невольно обернулся к Капитану, что-то в этом голосе заставило, и некоторое время молча, не отрываясь, на него смотрел. Было, было в этом человеке ещё что-то. Там, на самом дне, под слоем смёрзшихся воедино льда и стали, что-то теплилось. Ледяная ярость.
   – Почему вы так говорите?
   – Не знаю. Ещё и вот этого – не знаю.
   И тут его глаза вспыхнули, поглощая в своих глубинах саму Вселенную. Чудовищная воля мерцала в этих зрачках – Хозяин, Вождь, Командир возник перед ним, уже вытягивающимся в струнку – готовым выполнить приказ солдатом. На лице, посреди которого царили эти чудовищные глаза, всколыхнулось тяжёлое, подавляющее волю внимание. Сердце прыгнуло и бешено забилось. Я должен что-то рассказать. И тут же голос:
   – Отрядный, тебе так нравится этот чужой мир. Покажи мне его таким, каким ты его видишь.
   Мгновенная молния мысли и… Исорий тряхнул головой, проклятие, что это такое на него нашло. Оглянулся – Ковальский с видимым интересом вертел головой, словно пытаясь охватить взглядом весь огромный диск надвигающейся на них планеты. Ах, да! Нужно ему что-нибудь рассказать, что-нибудь такое, чтобы он понял.
   – Вы не представляете, какая здесь жизнь!
   Рэдэрик Ковальский ненавидел себя. Вот такие моменты и приближают неотвратимый момент наступления его окончательного выбора. Для самого себя он стал ничуть не лучше тех, кого он с некоторых пор так ненавидел. Его боль хотела новых и новых деталей окружающего мира. Любой ценой. И любой же ценой необходимо предотвратить новые ошибки, которые он так часто в своей жизни допускал, ибо цена их теперь возрастала с каждым днём, с каждой минутой.
   Эта мысль не давала покоя. И теперь он использовал, жёстко, властно, безапелляционно использовал в чём-то дорогого ему человека. Чем же он лучше них? Да и к чему теперь метаться. Слушай.
   Невозможно было себе представить более сложное переплетение интересов, культур, эгрегоров человечества, чем мир, красочное описание которого лилось из этих недоумевающих глаз. Ню-Файри готовилась стать срезом Галактики Человечества, далёким форпостом, что самой историей был предназначен стать новым центром, полюсом, прыжковым колодцем нашего общего будущего.
   Невероятные ресурсы н-фазного коллоида, упрятанные в недрах субпространственной проекции этой Системы, могли удовлетворить потребности галактических верфей на долгие десятки тысячелетий. Близость врага, необходимость в центральной перевалочной базе для дальнейших операций по вытеснению врага из пределов ГД, это уже было достаточным поводом именно здесь и сейчас пересмотреть Договор Первого-Ра-Беренгофа.
   Да и сама Ню-Файри, утопающая в яростных лучах голубого супергиганта Ню-Файри-Сан, жёсткая, скорая на расправу с нерадивым учеником, разжигающая в твоей груди огонь, с радостью принимающая человеческую силу и смелость в качестве подношения к собственному алтарю. Мир, пестующий волю к победе, какую так редко можно встретить в современной Галактике.
   Три параллельно существующие биосферы, причём одна из них редчайшего кремний-фторорганического типа, уникальная распространённость альфа-водородных соединений в газовых оболочках, за долгие миллиарды лет эволюции породили то, на что планеты террианского типа не будут способны никогда. Сложнейшие экзохимические симбионтные организмы, восемнадцать царств живого мира, чудовищная альфа-водородная химическая энергетика, пронизывающая биосферу такой плотности и нишевой заселённости, что позавидует даже Старая Терра.
   Грандиозные картины, красочные описания которых Отрядный скороговоркой изливал на одинокого потерявшегося слушателя, они порождали в душе Ковальского совсем другое: образы новых промышленных центров, научных лабораторий, военных баз, горящих глаз, яростных криков… Его личный путь в Галактике окончательно зашёл в тупик, но Человечеству… ему нужен был этот новый вектор, этот плацдарм для борьбы не с проклятым врагом, не со страхами прошлого, от которых люди так здорово научились прятаться по тёплым уютным и пустым мирам.
   Третья Эпоха заканчивается.
   Ковальский напряжённо вглядывался в панораму, разворачивающуюся вокруг по мере вхождения гасящего орбитальную скорость челнока в атмосферу. Громоздкая, казавшаяся чрезмерной для такого маленького аппарата силовая броня и литой н-фазный корпус уверенно держали невероятно агрессивную местную атмосферную химию, однако во вспыхнувшем вокруг челнока плазменном коконе действительно творилось что-то страшное, пусть зелёно-голубой яростный рёв не проникал в кабину. А вот – те самые клетки, о которых с такой экспрессией говорил во время полёта Отрядный. Может, это на наших глазах зарождающийся новый планетарный разум, может, просто невероятно усложнённая ксенобиологическая структура, ничего общего с разумом не имеющаяся.
   И с этим они столкнутся.
   Неужели ему всё время теперь – вот так, ловя нечаянные мысли, как ускользающую змею за хвост, не имея возможности даже толком её обдумать?
   Они уже приближались к конечной точке маршрута, осталось только вернуть всё как было, пусть Отрядный остаётся прежним, у Рэдэрика Ковальского достанет совести не разрушать безвозвратно то, что не он построил и то, что отнюдь не только он ценил.
   – Майор, о чём это мы говорили, я отвлёкся.
   – Ты рассказывал мне о Ню-Файри. А пилоны, они и вправду снаружи так красивы?
   – Да, очень. Я вам сейчас покажу. По правому борту.
   И повисло молчание. Дадим ему прийти в себя. На всё нужно время. Он же просто человек.
   Шлюзование заняло в два раза больше времени, чем весь полёт сквозь атмосферу. Местные условия навязывали свои стандарты. Да и Отрядный, похоже, что-то заподозрил, явно нервничая. Нет, он действительно уже не тот десантник, каким был когда-то. Напоследок – пожатие рук. Как ещё одно качание маятника, идущего вспять.
   – Я завтра найду вас, обязательно найду. Вам нужно увидеть то, что является истинной силой, духом Ню-Файри, без которого эта планета никогда бы не далась нам в руки.
   – Хорошо. Заходи прямо с утра. Я буду очень рад.
   Улыбнуться, в ответ – обязательно улыбнуться.
   Они разошлись в разные стороны, Ковальский же подумал, что эта мимоходом назначенная встреча может всё-таки состояться. Даже вот как – будем считать её обязательной. Хотя зачем ему это всё, теперь. Простое маленькое подленькое предательство старого боевого товарища. Слишком мелко для человека, слишком просто для Избранного.
   Вот дверь в его каюту, то есть в ту комнату его апартаментов, что могла бы считаться гардеробной, если бы не непривычные для опытного звездохода огромные размеры. Он вскрыл её мимоходом, лишь бросив косой взгляд и шагнув вперёд. Что ж, ничто не отвлекает, и нечему тебя избавить от собственных мыслей. Когда так много поставлено на карту не только его никчёмной крошечной жизни, но и всего человечества, займись лучше делом, как следует обдумай свой следующий шаг.
   Резким свистящим движением ткань треклятого плаща скользнула с его плеч. Он почувствовал почти физическую необходимость скинуть одежду, лечь на пол, ощутить всем телом потаённое дыхание этой планеты: тяжкие вздохи живого тела грандиозного пилона, до которого теперь оставались считанные метры, гулкие, минутами тянущиеся ноты поющего в вышине ветра, злые свистки разрядов между огромными атмосферными клетками. Он не зря учился чувствовать мир. Теперь это стало его необходимостью.
   Треск магнитных швов, поддавшихся, наконец, тем хаотическим силам, что бушевали сейчас в голове Ковальского, гулко отразился эхом от стен полупустой комнаты. Как же странно теперь выглядит его собственное, с годами изученное до последней чёрточки тело. Такое теперь… чужое, оно виделось чем-то неподвластным пока его сознанию. Уже на самой грани, уходя в такое знакомое теперь ничто, Ковальский активировал зеркальное покрытие стен и всмотрелся.
   Ему можно на вид дать пятьдесят, а можно и сто пятьдесят, но эти глаза… С такими люди не живут, с такими люди умирают в мире, где нет понятия старости, где усталость от жизни считается единственной по-настоящему неизлечимой болезнью второй половины девятого тысячелетия.
   Старик, глубокий старик, тебе словно удалось за своё столетие прожить с тысячу таких вот лет… разве подобные ему бывают?
   Подобные – бывают.
   Он не перешёл грани, хотя уже кожей чувствовал буйство энергий, с каждой секундой ускоряющееся вокруг него. Девушка. Она тоже была в зеркале. Голова на уровне его плеч, руки свободно, расслабленно покоятся вдоль тела. Никогда до того он не замечал, какой нежной и успокаивающей может быть одна лишь поза. Он узнал её.
   Элементал Вакуума, Суилия, девушка-пилот.
   Рано или поздно она бы всё равно пришла. Лучше рано.
   Странное дело, не хочешь человеку плохого, и это тут же создаёт тебе массу проблем. Она ещё толком не пришла в себя после пребывания в медблоке, перед её глазами ещё мелькают картины, видеть которые довелось и самому Сержанту. Почему всегда нужно вот так… с мясом?
   Майор Ковальский развернулся всем корпусом, как хищник на добычу, разом делая помещение ужасно тесным, переполненным. Её глаза мигом скользнули по его покрытым шрамами плечам и вновь замерли, словно загипнотизированные, глаза в глаза. Она была уверена, что их история ещё не закончена.
   – Майор, вы спасли наш Экипаж. Остальные не до конца понимают, но я знаю.
   – Зачем тебе всё это, девочка?
   Обращение не про уставу её слегка задело, но только слегка, человек по природе своей упорен в собственных заблуждениях. «И ты тоже человек». Она сменила выражение на своём лице, так что он невольно затаил дыхание.
   – Ты хочешь вернуть какие-то долги? Ты думаешь, что любой долг можно оплатить?
   Форма Элементала лежала на полу у её ног. Взгляд свободно скользил по линиям тела вдоль стройных лодыжек, округлых коленей… Там, с правой стороны, где бёдра переходят в почти ещё детский живот, зияла фиолетовая глазница вытатуированного Символа. Это ты искал? Да нет, всё и так ясно, хотя за то, что ему удалось рассмотреть этот знак, кое-кому придётся ответить на пару лишних неудобных вопросов. Едва очерченная девичья грудь с большими бледными сосками, уютная ложбинка между них, трогательные впадинки над ключицами, чуть слишком длинная шея… Он видел её со всех ракурсов одновременно, во всей красе её воинственной и открытой позы.
   Она – детище Силикона. Она во многом живёт не здесь, а там, где царит любопытное существо его Эха. И это тело для неё – не более, чем мебель в этой комнате. Даже для тебя, Майор, всё иначе. Элементалы живут внутри своих вирт-панелей. Тогда в чём смысл?
   Стоп.
   На него сейчас смотрит не она. На него сейчас смотрят они все.
   – Не так просто, девочка.
   Она вздрогнула всем телом, отшатнулась.
   Он улыбнулся ей, только ей, погладив по короткому ёжику традиционно бритой головы.
   – Я сделал своё дело, остановил атаку. Ты сделала своё дело, увела корабль. Ты мне ничего не должна. Пусть Экипаж сам разбирается, как ему с этим жить дальше.
   А потом он, сверяя движения с её скоростью восприятия, такой медленной сейчас, потянулся сознанием и отключил её от внешних инфопотоков, от этих, таких лишних здесь, десятков невидящих глаз.
   В его зрачках сверкали молнии. В его руках теперь вибрировала сила сотен неведомых миров. Переход становился всё проще и проще. «Слишком быстро, слишком мало времени остаётся на выбор». Выбор. Смешно.
   – Спасибо, девочка. Ты научила меня кое-чему хорошему, но и я тебя должен кое-чему научить… Запомни этот урок. Я вижу, ты пришла ко мне по собственной воле, но ты ничего не поняла. Никогда не трогай чужих открытых ран, даже нечаянно. Некоторые вещи должны оставаться с тобой, даже если они тебя ранят, не пытайся их разделить с другими – других они могут убить.
   Её глаза быстро теряли выражение недоумения, на их дне уже таился страх. Страх перед тайной, которую сейчас являл он. Она ощутила порыв горячего ветра в лицо, ощущение дыхания в затылок, а потом теплый отпечаток его ладони лёг ей на живот. Одна ладонь. И поверх неё – другая.
   Она судорожно сжала веки и вцепилась в эти руки, отчаянно пытаясь оставить себе хоть нить материального в сошедшем с ума мире.
   Тело девушки изогнулось дугой, распростёртое в воздухе посреди пустой комнаты.
   Жаркий выдох вернул Вселенной вскрик особой глубины и силы. Там был жар летнего зноя, там была прохлада весеннего сада, там был ранний ноябрьский снег и свеча, мерцающая в пустом доме. Там было всё. Не было одного.
   Его.
   Элементал Вакуума, член Экипажа «Эмпириала» находилась у порога апартаментов Ковальского, одетая по уставу, как будто ничего не случилось, там. Вот только губы, пунцовые от испытанного чувства, ещё помнили то… ощущение. Она долго смотрела на запертую дверь, потом развернулась и пошла прочь. Ей было горько.
   А Ковальский лежал на диване в своём новообретённом «кабинете», глазел на развешенные вдоль стен визии и тихо напевал сам себе какую-то песню.
   Ещё только утро.
   Ещё немножко, и он направится в точности туда, куда его несло вот уже полжизни. Согласно его воле или против, но именно сюда. Избранные, есть ли выбор у вас самих. Есть ли у тебя самого выбор?!!
   Выбрать нечто из ничего. Или вместо ничего.
   Теперь он улыбался, чувствуя… Не так, как улыбался Отрядному. Улыбался по-настоящему. Радостно и добро.
   Он, снаряд, призванный вечно лететь к цели. Она уже почти стала ему ясна.

   Десятые сутки. Я здесь уже десятые сутки.
   Время попросту перестало быть ориентиром, расслоившись в вязкую кашу без форм и пропорций.
   Что ещё может статься с тем, что предало тебя, оставив наедине с собой и этой колючей вселенной. Ню-Файри я полагал финишной чертой. Долгожданной. Сквозь боль и яростные крики внешнего мира я всё равно считал и считал эти дурацкие секунды до того, как…
   До того, как что? Здесь я уже десятые сутки. Ем, сплю, живу какой-то своей сумрачной жизнью, слышу какие-то звуки, вижу какие-то образы. А финишной черты, цели всё нет. Время предало меня. Единственное, чего всю жизнь не хватало, за что цеплялся руками, зубами, сорванными ногтями – как воспринимать то, что теперь скользит мимо, почему-то не касаясь, нет ему никакого до тебя дела.
   Когда меня в очередной раз отпускало, я просто подходил к ближайшей стене, трогал её кончиками пальцев, прижимался горячим телом. За стеной было всё то же живое биение пульса пилона. Могучее, мерное, покойное, оно избавляло от неизбывного душевного зуда, оно хоть как-то отогревало душу. В эту бездну могло ухнуть с полмиллиарда таких мелких душонок, как была некогда у меня, так чего ж вам всем от меня нужно?
   Наутро вторых суток, в такой вот миг сладостного успокоения в комнату вошёл Отрядный. Я кивнул головой, тот машинально отсалютовал. Когда я спросил его, почему он пришёл именно сейчас, Отрядный удивлённо моргнул:
   «Как почему… Мы же вчера договаривались, я обещал вам показать…»
   Я тогда действительно его смутил. Нужно учитывать, как я начинаю влиять на людей – он не очень чётко понимал, что происходит. Однако совестно мне уже не стало, неотразимые интонации Духа не проходили бесследно, ситуационная рутина брала своё. И с этим можно жить.
   «Да, конечно, ты прав. Отрядный, мы не на службе, расслабься и ответь, подумав. Простой вопрос – почему именно сейчас?»
   Он (вот странно, да?..) моментально вернул себе уверенность и стройность речи, даже поза его стала какой-то более… расслабленной и энергичной одновременно.
   «Ну, я думал прийти ещё раньше, часов в десять по времени Базы, но Церебр сказал, что вы встали в семь… то есть вы уже могли уйти, или ещё что. Вам же сейчас удобно?» – уверенным тоном заявил он.
   «Да, вполне. На самом деле у меня нет на Ню-Файри никаких дел. Я теперь почти всегда свободен, если ты помнишь, я оставил службу раньше тебя и уже почти успел привыкнуть».
   А что я ему ещё мог сказать? Что всё утро провалялся на кушетке, пытаясь хоть на секунду избавиться от этих двоих в собственной голове? Даже если бы он мне и поверил, он бы всё равно ничего так и не понял.
   «А, ну так… пойдёмте! Сейчас самое время. В ангаре полный сбор персонала. Ну, знаете, дозаправка, текущий тестинг, ремонт, ночью-то они чаще всего – работают. Самое время…»
   Не подскажете, нормально ли это, если человек каждый раз вздрагивает при слове «время»? Вот именно. И кто такие загадочные «они».
   «А что там, в этом ангаре?»
   Отрядный радостно улыбнулся.
   «О, вы должны увидеть это собственными глазами, слова, они… здесь не годятся. Будет сюрприз, зачем его портить?»
   Он повлёк меня куда-то, а я безропотно подчинился его порыву. Что оставалось – я чувствовал в этом его упорстве руку того, кто должен мне пару ответов. И не зря. Беззвучно скользнула вверх панель, открывая нашему взору зрелище, достойное того, чтобы вспомнить о нём ещё хоть раз.
   Отформованная до кристальной прозрачности плита н-фаза непроницаемым куполом выдавалась на десяток метров в пустоту. Рубчатое покрытие пола изгибалось гладкой дугой, чтобы оборваться туда же. В лицо мне плеснуло дуновение чужого ветра, разметав полы плаща. Эффект был настолько нарочит и театрален, что я невольно растерялся. Набрав в грудь больше воздуха, словно собираясь нырнуть в глубь бездонного озера, я шагнул вперёд, навстречу развернувшейся передо мной панораме.
   Не помню, оставался ли ещё в тот момент со мной Отрядный. Надеюсь, что нет.
   Я стоял у края платформы, повисшей в бездонной пустоте и мраке. И плакал, роняя слёзы туда, где не было видно дна.
   Если бы не эти последние годы жизни Сержантом. Если бы Капитан Ковальский, что продолжает сидеть во мне… да и остальные ребята, тоже славные, хорошие, сильные, они и только они загораживали от меня то, что я видел. Красавчик Рэдди, наивный мальчик с огромным желанием счастья для себя и многих свершений для Галактики – твоё место было здесь, в этом странном мире. Талантами, перенятыми мною у тех двоих, я чувствовал в себе способность понять глубинный смысл, самую суть этого места.
   Ню-Файри… где был этот мир, когда молодость моя грелась на солнечных полянах Пентарры? Почему мне было суждено добраться сюда именно сейчас, когда сердце моё сплошь покрыто уже не шрамами – непроницаемой коростой мёртвого гноя.
   Я плакал над пропастью.
   Да, я плакал.
   Глаза, тлеющие во мгле, мерцали прямо передо мной, на высоте добрых сотен метров. Они были единственно живыми на неживом лице, и эта чужая, завораживающая жизнь била через них ключом. Подвески оборудования, огневые гнёзда, вмятины в броне вследствие атак каких-то внешних сил. Вольно, но не беспомощно опущенные манипуляторы, нет – руки, пусть сейчас лишённые силы, но только на время, не навсегда – вот что было главным в этой фигуре. Уходящие в темноту змеи энерговодов, блестящая коробка переходника для пилота. Пара сильных, анатомически почти человеческих ног, попирающих безмолвный мрак внизу – суть способность преодолеть все трудности Большого Космоса, что должна в скором будущем показаться Галактике.
   Огромная могучая тень притаилась во тьме за границей нашего мира. Средоточие силы, власти, стремления и возможностей.
   Это был человек, пусть не был он рождён женщиной, а создан в лабораториях и на стапелях, это был именно он. Человек, способный напрямую, неопосредованно повелевать могучим энергиями Вселенной, жить ими, быть ими. Какую власть над собственной судьбой должен чувствовать пилот!!!
   Это Совет… они создадут из народа, что вырастит бродяга, таких вот людей. Единых со своим внешним телом-носителем. Повелителей стихий, путешественников через Вселенную, воинов из-за пределов Галактики.
   Я не понимал одного… это моё ощущение, это чувство Истории, обещает оно избавление Галактике, или всё то, чего я так боюсь вокруг… оно только усугубляется под светом этих живых глаз.
   Ну, что ж, парочку моих сомнений вы всё-таки сегодня разрешили. Это называется Т-Робот.
   И тогда я, уже срываясь через грань, рванулся назад, в мою одинокую келью, лишь бы успеть до того, как…
   Я не помню, успел ли я, я не помню, видел ли моё преображение Отрядный, я ничего не помню.
   Лишь долгий миг, как всегда, пустое в своём непонимании лицо моего Эха, обращённое к старому до полной безжизненности лицу моего Духа. Они, как обычно, беседовали о своём, непонятном, однако разговор резко оборвался, стоило мне оказаться поблизости. Эхо в этот раз сверкнуло навстречу глазами и резким движением возвело в воздухе сложнейший символ непонятного мне значения. Медленно тающие в воздухе плазменные шнуры шипели искрами и извивались как живые.
   Лишь секунду, а потом и их не стало.
   Голоса в моём мозгу стали почти привычными. Отсеивать образы этих двоих от проявления мира внешнего было достаточно легко, но когда начиналось…
   Волна хаоса захлёстывала меня с головой. Это больше не было похоже на тот стройный хор, что беспрекословно слушался меня ещё секунду назад, море информации рычало теперь у меня под черепом, раз за разом впиваясь раскалённым клинком в позвоночный столб. Боль и ужас наваливались чередой, не давая слабины, не отпуская ни на миг… Не могу выразить ни единого образа, не могу выдавить из себя ни единого слова.
   Может, кричу в голос, а может, продолжаю мыслить так ясно, как не дано никому из смертных… никому этого узнать, ибо я сам помню после всего лишь яростный грохот в ушах и сверкание огненного фокуса прямо перед глазами.
   Это было хуже одиночества, к которому я привык, это было хуже боли, терпеть которую для меня было сладостно, это было хуже смерти, её я жаждал вот уже сколько времени. Невозможно передать словами чувства человека, из которого по капле изымали саму его душу, растворяли в потоке абстрактно существующей воли, делая её частью чего-то огромного, чужого, страшного.
   Отходит… Сколько потрачено бессмысленного времени, не знаю. В конце – лишь тень очередного Учителя. Она молчит, Воины, Вечные, Хранители… все молчат, незримые отголоски того, что их некогда породило, и что сейчас пытается изменить меня. Пустота, ноль существенной информации, только отпадающие за ненадобностью вопросы, один за другим.
   Еще не всё, ты ещё не готов к выбору.
   А после… посмотреться в зеркало на стене, пятнадцать минут чтобы снова попытаться заживить иссиня-чёрные рваные раны на лице, ногти обломаны и сочатся кровью. Потом ещё пять минут на то, чтобы сообразить – я опять в своей келье. Предавшее меня время проносилось мимо.
   Отрядного я больше не видел. Зато заходил Паллов, так же удачно.
   Я ещё раз попросил его найти Кенстриджа. Для обычного человека у него невероятное чувство взаимосвязей, может, хоть он сумеет понять то, что мне уже некому будет рассказать.
   Разыскать Лиану не просил, зачем бередить старые раны. Она сейчас уже совсем взрослая опытная женщина, если бы захотела, сама бы меня нашла. Пусть это остаётся, как есть. Мы простились, тогда.
   А ещё я спросил Паллова, можно ли верить в такие случайности, как наша с ним встреча на борту «Изабеллы Гриер». Это я спросил, кажется, зря.
   Потом я долго лежал, пытаясь не сойти с ума от этого непрекращающегося диалога в голове, ел что-то абсолютно безвкусное для истерзанного зубами языка, ждал очередного урока.
   Странное существование, не могу сейчас понять, откуда такой фатализм, откуда такая уверенность в собственной обязанности всё это терпеть? Ни одна из моих разнообразных инкарнаций не была способна на такое. Человек, идущий напролом через все трудности, встающие на его пути, идущий упорно, с непреодолимой волей к победе…
   Да, там были мои Учителя.
   Учителя, всегда разные, но всегда похожие в своей жестокости.
   Учителя не настоящие. Тот, другой, он не показывался до сих пор, давая понять: «Единственный твой вопрос останется без ответа. Тогда ты будешь готов, тогда я приду. И отвечу тебе со всей возможной прямотой». Оставалась усталость, горечь от привкуса очередного пути, с такой лёгкостью отброшенного мной и стоившего моему телу очередной порции ужаса. Оставался всё повышающий тона гул голосов в голове и всё утончающийся мостик через пропасть сумасшествия. Оставались всё новые шрамы.
   Десять дней пронеслись мимо, я узнавал всех своих Учителей, чужого я просто не принял бы, однако впоследствии мне удалось с достаточной уверенностью вспомнить лишь одного.
   Это был Симах Нуари, Соорн-Инфарх Сиерика. Птах. Как он здесь очутился, я не видел на орбите ни единого их прекрасного корабля.
   – Знаешь, вы были моими любимыми учениками. Ты и Первый. Как часто мне придётся жалеть, что у вас не было крыл?
   – Птах, скажи мне, почему я делаю это?
   – Либо дорога твоя велит тебе, и тогда тебе должно смириться, либо кто-то другой её предопределяет, в таком случае тебе стоит бороться. А может, это просто ведёт тебя смерть. Тут уже можно выбирать. Ты радуешься такой возможности?
   – Я просто не могу больше… мне нужна эта тропа.
   – Тут тебе никто не сможет подсказать. Это только твой выбор.
   – Погоди, Птах, не уходи!
   – Мы сказали друг другу всё, что могли. Прощай, быть может, свидимся ещё, при более удачных обстоятельствах.
   Он уходил и качал головой. Мудрая птица, некогда спасшая человечество, она не желала насильно спасать одного-единственного его представителя. Или просто считала, что на самом деле он – человек – и сам на это способен.
   Так, волна за волной, захлёстывали меня огненные валы боли и ледяные валы сомнений. Я метался в бреду, раздираемый противоречиями, не зная, что же со мной творится. Мои Учителя… их было слишком много для меня одного, они были слишком разными, их уроки противоречили друг другу и вместе – всему тому, что я мог назвать собственным жизненным опытом.
   Единственным, что вело меня сквозь пелену горячечного бреда – был призрачный, тлеющий где-то вдали образ ускользающего от меня пути.
   Я не желал никуда идти, я слишком устал. Я не желал ничего искать, уже найденное в этой жизни приносило мне лишь страдание. Я не желал выбирать, проблема выбора подтачивала меня изнутри, вышибая из-под меня последнюю опору. Нет ничего ужаснее, чем одиноко висеть в бездонном мраке чёрного озера Небытия, но это мы с Духом уже проходили, мне это уже не было страшно, я даже жаждал где-то в душе этого, там было спокойствие, отрешённость. Возможность поразмыслить, утрясти в голове мысли, прийти к чему-то, наконец.
   Эти десять дней и путь, что двоился, троился, сверкал передо мной, он не давал уйти в заветную пустоту. Ничего не делая, никуда не двигаясь, даже не видя ничего, кроме своего истерзанного лица, я всё-таки шёл. И делал свой выбор.
   Жизнь вне времени, кропотливая, тонкая работа по устранению препятствий с пути человечества.
   Жизнь, погружённая в неведомые глубины реальности вне пространства, где нет страданий и нет боли, лишь звонкое журчание информационных потоков.
   Жизнь, полная силы и мужества, пронизанная воплощённым подвигом, вне страхов и сомнений.
   Жизнь – волнующий полёт посреди миллиардов распахнутых глаз Крыла, распростёртая вне самой Галактики, объединяющая, скраивающая воедино две великих цивилизации.
   Жизнь посреди кукольных лиц и жестоких сердец, что скрывают свою слабость под спудом тысячелетней истории, полная гнева и радости, жизнь истинная во всех смыслах, но такая далёкая от людей.
   Я не мог не отбросить все эти пути, они были слишком близки мне, я растерял бы остаток своей самости, навсегда покинув пределы этой телесной оболочки, стал бы даже не песчинкой… самим огненным потоком, неудержимо скользящим куда-то в пространстве-времени.
   Не хочу!!!
   Ожидание кончилось, я обретаю уверенность в том, что выбора у меня никогда и не было, несмотря на кажущуюся вам мою исключительность.
   Не того вы искали всю свою жизнь, не меня!
   Я всё рассказал.
   Повелевайте.

   Такой сумрачный теперь, взгляд последнего Учителя продолжал ласкать его душу подобно бархату. Чем бы ни закончилось это их подспудное противостояние, тот, кого называли Рэдэриком Ковальским, продолжал любить своего неведомого собеседника. Не мог не любить.
   Пойдём, теперь я не стану тебе ничего говорить, ты слишком много содержишь брошенного, пустого в тленных подвалах своей души. Тебе предстоит совершить ещё один поступок, а потом… Ты будешь свободен от долгов своей жизни, и, если сочтёшь нужным, придёшь под сень моей науки. Потом, когда ты будешь свободен.
   Они отправились вместе сквозь рокот и пронзительный свист моря окружающей их информации. Он, расходуя последние крохи отведённых ему сил, и Учитель, легко попирая пустоту, запутанную, как тайны Древа Времён, безыскусную, как само Пространство. Шли долго. Вечно.
   То место было везде и потому – нигде конкретно. То место было всей Вселенной и потому – вовсе ничем. Странное место. Вокруг – мириады звёзд, но ничего не видишь в их свете. Величайшие по своей мудрости мысли витают поблизости, но чужды они и ужасны в своей жестокости и силе. Образы обычного, нашего мира сверкали вокруг, но не ухватить их, не распознать.
   Кругом были люди! Они жаждали, стремились, любили, рождались и умирали, но звёзды лишь ровным своим светом горели им вослед. Их было мало, слишком мало. Истинных, что могли сопереживать, сочувствовать, помогать. Подталкивать. Защищать и бросать в бой.
   Когда-то они все были людьми. Но стали Избранными.
   Теперь и он тоже стал такой вот… звездой.
   Гетерин Совета Вечных.
   Только он понял это, панорама рывком рванулась навстречу. Он был частью грандиознейшего из творений, что когда-то порождал неудержимый гений Человечества. Величайшие энергии были здесь лишь жалким послушным инструментом в их руках. Звёзды, планеты, системы, галактики. Цивилизации. Жизни. Они все были тут, представленные кем-то, опосредованно участвующие. Конфликты, скрытые и явные угрозы, узлы напряжённости. Тайные замыслы и явные желания. Очаги, юные ростки будущей жизни. Галактика Сайриус, обозначенная мечущимся скоплением созвездий, каждая занимает своё место, каждая принимает своё решение, каждая видит не то же самое, что все остальные. И он – среди них, такой же маленький, такой же яростный.
   Спектакль отнюдь не был спокойным келейным утверждением нечеловеческих по своей правильности планов. Это был бой. Смертельный. Неудержимый. Яростный. Бой до победного конца.
   Злые молнии воли пронизывали его, он дёргался в агонии. Когда на нём, как в фокусе, концентрировалось внимание нескольких Избранных, он невольно съёживался, сжимаясь в яркую злую точку. Иногда его узнавали, отчего-то называя чужими Именами, он снова оживал, прислушиваясь к чужому шёпоту. И, подбадриваемый последним Учителем, снова вставал на пути ветвистых молний, рыдая от боли и бессилия.
   Но один раз он всё-таки сумел её отклонить. Он смог сделать это. Злая, отравленная, кроваво-красная, покрытая кровью и ржавчиной, пропитанная болью и страхом. Он видел её, проносящуюся мимо, так отчётливо, что гнусный смрад, что распространяла эта неведомая субстанция, чуть не погасил его сознание. Однако он смог рвануться, успеть, подставить свою хрипящую грудь под её удар!
   Уже падая от боли, сквозь серую пелену он успел заметить, как гаснет, гаснет отравленная гадина, навеки исчезая из возможного будущего Галактики. Не бывать тому! Он впервые смог что-то сделать в своей жизни.
   Когда звёздные блики погасли, оставив на прощание вкус недоумения и даже где-то восхищения от прикосновения чужой воли, Учитель тихо подлетел к нему, бессильно повисшему посреди Ничего, и, осторожно подняв на руки, отнёс обратно, в наш мир.
   Ещё не совсем придя в себя после пережитого, он уже принялся тщательно обдумывать то сумасшествие, что досталось ему, Человеку-не-Избранному, от последнего его урока. Тишина. Значит, он готов к выбору пути, это не было бредом его воспалённого до полной агонии сознания. Выбор действительно предстоял! Хорошо… как… хорошо!..
   А ещё он вспомнил, упиваясь чёткостью и спокойствием мысли, кто был его первым Учителем. И кто – последним.

   Рэдди наслаждался спокойствием и порядком, царившим у него в голове. Он уж стал забывать, как это, не ощущать на себе все эти взгляды, не отсеивать ежесекундно чужие мысли, не удерживать своё сознание, тратя последние силы, на краю бездны бездарной энтропии.
   Рэдди с удивлением оглядел помещение, в котором находился. Как могло случиться, что эта светлая просторная комната, окрашенная в тёплые тона, дающая невероятное ощущение уюта, могла раньше казаться ему кельей, в которую он сам заточил своё сознание? Рэдди поднялся с дивана и шагнул к противоположной стене. Матовая поверхность мигнула, спустя мгновение проявив в своих глубинах образ человека.
   Это его отражение?
   Перед ним стоял мужчина, одетый во всё чёрное. Поражал странный покрой одеяний, складки плотной материи создавали впечатление сокрытой мощи и чудовищной воли этого… человека. От всей фигуры веяло напряжением, он весь был как сжатая пружина, как готовый к бою штурмовик, как горячий ствол орудия. Рэдди поднял глаза выше. Лицо… молодая розовая кожа, нежный пушок на месте залеченных шрамов. Рэдди помнил это лицо. Удивляло совсем другое – на лице продолжали гореть чужие, совершенно чужие глаза. То, что излучала фигура, чудовищной квинтэссенцией царило в этих зрачках, огненными иглами вонзавшихся, казалось, прямо тебе в мозг. Яростный огонь заглушал даже безудержную скорбь и страх, что плавились на дне этих глаз. Каким образом ему удалось заполучить такие глаза? Что же такое…
   Вот оно, лоб, обрамлённый короткой щетиной абсолютно седых волос, нёс в себе что-то… Стоило расслабить зрение, как это голубовато-зелёное свечение бросалось навстречу. Тонкие изгибы выдавали какую-то невероятную работу, творящуюся внутри, под этим черепом. Рэдди с трудом удалось удержать себя, не отшатнуться, не вскрикнуть. Да, воспоминания всех этих долгих лет не исчезли, не растворились в ужасной какофонии Большого Мира, лишь удалились в сторону, дабы позволить ему решить. Он помнил всех этих людей, и живых, и уже ушедших, всех, кого любил. Просто пока они ему не нужны, Рэдди дали возможность вернуться к жизни на пару лишних часов, дали возможность вернуться в прошлое.
   Дабы встретить будущее с добрым сердцем, без ожесточения пожилого человека, без апатии старика.
   Рэдди знал, Рэдди отчётливо сознавал, куда ему следует направиться на очередной развилке, каким лифтом следует воспользоваться, какая ветвь гигантского пилона ему нужна.
   Он не спешил, нет, зачем спешить туда, куда шёл всю свою долгую жизнь. Зачем торопиться к той, дорога к которой оказалась столь далека. Первый Учитель… кого ему, Рэдди, именовать таким именем? Невероятно далёкий и потому кажущийся чуждым разум? Или ту девушку, любовь к которой для него стала воплощённой болью? Бесплотного повелителя сотен тысяч в основном безжизненных звёздных систем, составляющих его естество, или те глаза, которые он высматривал у окружающих, боясь признаться в этом даже самому себе?
   «Простите меня, Юля, Исили, Кеира, что ваш светлый образ был вынужден преломиться в этой кристально-чистой, а потому бритвенно-острой призме».
   Как же случилось, что две столь разных фигуры слились для него в одно неразличимо единое создание Вселенной, поименованное первым Учителем? Встречи с одной его ипостасью он жаждал разумом, но всегда понимал бесполезность таких мечтаний, кто Рэдди такой под звёздами, чтобы такого желать? Встречи с другой требовала его душа, но что можно сказать тому, кто умер даже в его собственных мыслях? А вот нет.
   Перекрытие бесшумно исчезло, давая волю лёгкому ветру и ему, Рэдди.
   Она застыла в полумраке помещения. Гордая и одинокая. На фоне мерцающих за иллюминатором огней она казалась воплощённой тьмой. Складки строгого платья из всё той же непроницаемо-чёрной ткани, что и у него, до самого пола. Материя стекает вниз, неподвижная, плотная, подобная всё той же мёртвой тьме. Бледные ладони с тонкими пальцами расслабленно покоятся у слегка угадывающихся под платьем бёдер. Руки, плечи, чуть вздымающаяся и опадающая грудь, шея без единого украшения.
   «Она никогда их не любила».
   И лицо… как у него. То самое, что так долго хранила память. Прежнее. Но в глазах… Рэдди понял, наконец, почему его горло до сих пор не оказалось в состоянии издать ни звука, ни хрипа, ни стона. Да. Это была она, но и у неё, и у него за спиной было уже столько боли и ужаса этого доброго мира, что… Знак на лбу издевался и ёрничал. Ксил Эру-Ильтан, воплощение Великого Галаксианина стояла перед Рэдди во всём своём нечеловеческом величии.
   Пусть будет так, лишь бы им на время дали поговорить самим, без посторонних.
   – Оля, мы сейчас… одни? – неужели его голос так и не дрогнул, произнося это имя?
   – Да, Рэдди, ты и я, – только это ему и нужно было знать.
   Рэдди неслышным шагом подошёл и замер подле неё, не решаясь прикоснуться. Этого хотела его ладонь, этого жаждало его сознание, но всё было гораздо сложнее.
   – Так много времени… – Рэдди ждал боли за грудиной, но та всё не приходила. Пришлось ему сдаться, рука медленно, осторожно поднялась и коснулась её волос. Память, непогрешимая и непрошеная, кричала: да, да это она!
   – Только оглянешься, а за плечами уже столько лет… Ты смог придумать разгадку этой вечной дилеммы?
   Голос Оли был глубоким и спокойным, она всегда после его возвращения с Базы старалась не подавать вида, что он вообще куда-то исчезал. Рука Рэдди безвольно упала вдоль тела. Они оба натужно, фальшивя, играли самих себя, какими были давным-давно. Вот только зачем?
   – Нет, не смог. Может, всё оттого, что мы так стремимся бежать и бежать вперёд?
   Оля улыбнулась.
   – Ребята с Базы не зря называли тебя Счастливчиком… единственный, несмотря ни на что ты смог прожить настоящую жизнь, полную своих собственных целей, своих мечтаний и помыслов. А мне лишь оставалось иногда пытаться забыть Галаксианина и вспоминать, что ты всё ещё там, в мире людей.
   – У меня был шанс? Я должен был почувствовать, что ты есть.
   – Нет… как человек – нет. А иначе… желать, чтобы кто-то другой прошёл через всё это, было бы кощунством по отношению к памяти нашей любви. А как нелюдь – мы встретились бы, рано или поздно. Для нас оба этих слова одинаково бессмысленны, правда?
   Рэдди снова всей кожей почувствовал вокруг ледяной холод. То ли холод её дыхания, то ли стужу, исходящую из него самого. Неужели эти двое когда-то действительно были людьми? Живыми, тёплыми, радующимися жизни?
   – Тебе хоть иногда можно быть человеком? – голос слушался его с завидной чёткостью. Таким голосом поначалу говорило его Эхо. А Дух над этим смеялся.
   – Можно, часами, днями. Вот только… это очень больно. Почти физически. Невыносимо.
   Он кивнул. Он понимал. Совсем немного, но уже понимал.
   – Ты знаешь, Оля, а я действительно мог прожить хорошую жизнь, но вместо этого только тянул и тянул вслед за собой в бездну не знающих о моей беде людей.
   Она покачала головой.
   – Это ты – Избранный. Тебе подвластно нечто, недоступное больше никому. Ты лишь неосознанно проявлял свою волю. Это ваше слово. «Воля». Каждый из промелькнувших мимо тебя людей в тысячи раз счастливее тебя и меня, их не травит ежесекундно холод, они не должны бороться сами с собой… Им не нужна целая Вселенная, чтобы жить, и не нужно спрашивать ни у кого разрешения, чтобы умереть. Так что же ты им должен?
   – Свою жизнь, не более того.
   Оля снова кивнула, на этот раз в её внимательном взгляде всё-таки мелькнула искорка тепла.
   – А ты всё-таки готов, Рэдди, Первый не ошибся.
   Рэдди встрепенулся. От знакомого Имени кожу словно пронизало электическим зарядом.
   – Что ты знаешь о нём?
   – Мне страшно работать с ним… знаешь, мне иногда кажется, что он никогда полностью не уходит туда, он всегда частью своей личности остаётся человеком. Как так можно жить?..
   Рэдди не ответил. Он пытался прислушаться к себе. Казалось, слово за слово его покидало что-то важное. Нужно двигаться дальше, он сможет. Говори, говори, может быть – последний раз в жизни!
   Оля нарушила молчание лишь спустя некоторое время. Она ведь тоже смотрела на него, будто искала что-то… навсегда утерянное. Рассказывала же она словно вовсе не ему:
   – Жизнедеятельность ксил связана с передачей огромных массивов информации, мы быстро теряем свою биологическую память, образ за образом, покуда от такой маленькой жизни девочки Оли не осталось почти ничего. Сейчас её временно… вернули по моей просьбе, но есть два момента, которые останутся со мной, видимо, навсегда.
   Слова плавно скользили, без единой заминки, без единой эмоции, как будто она говорила не о самой себе, а о совершенно постороннем человеке. Когда прохладная ладонь скользнула к его щеке, Рэдди нервно сглотнул. Он ещё способен на такие эмоции? Ответная ласка была едва заметной, но Оля покачиванием ресниц показала, что этого ей было достаточно.
   – Опиши мне их, Оля, покажи мне их, иначе я и сам перестану доверять этой проклятой дарёной памяти.
   Почему так холоден твой голос?
   Оля, казалось, глубоко задумалась. Размышляет, какую часть правды ему стоит знать? Он уже смирился со своим поражением, когда её сильный голос наполнил просторное помещение.
   – Однажды папа меня катал на флайере… вначале мы летели достаточно низко, так что деревья с невероятной скоростью проносились под самым днищем лёгкого аппарата. Я визжала от радости, чуть не выпрыгивая из кресла. А потом мы начали подниматься всё выше и выше, земля удалялась, знакомые с детства детали становились всё меньше и вскоре перестали узнаваться вовсе. Я увидела сквозь окно в облаках блеснувший кружок. На осознание того, что это наше озеро, у меня ушло некоторое время. И тогда меня сковал такой ужас, забыть который мне не удаётся до сих пор. Я билась в руках отца, слёзы текли по лицу, сердце колотилось как бешеное. Я кричала: «Верните мне всё!.. Оно теперь ненастоящее!.. Верните мне мою Пентарру!!!»
   Оля помолчала секунду и продолжила всё с тем же бесстрастным выражением в голосе.
   – Я любила её живую…
   Уже почти явственно чувствуя нечто, поднимающееся у него в груди, Рэдди боялся пошевелиться, боялся спугнуть.
   – А… второй эпизод?
   Она направила взгляд туда, за неразличимую грань внешнего защитного экрана, где уже во всей красе сверкала картина ночного Ню-Файри. Удивительно, подумал Рэдди, при такой чудовищной атмосфере были видны некоторые звёзды, такие яркие, они могли успешно соперничать с проносящимися мимо бортовыми огнями десантных ботов. Здесь очень плотное скопление.
   – Рэдди… – тихонько позвала она. – Помнишь тот разговор у спасательной шлюпки?
   Рэдди помрачнел ещё больше, попытался выдавить из себя улыбку, но не сумел.
   – Я столько раз обдумывал свои косные, бессмысленные слова, что в один прекрасный момент захотел вовсе позабыть тот день.
   Оля кивнула.
   – Но всё-таки не забыл?
   – Вся странность в том, что это был монолог человека, отправляющегося на почти неизбежную гибель, перед девушкой, ради безопасной и долгой жизни которой он был обязан так поступить. Я мечтал поселить в тебе своими словами уверенность, что всё будет хорошо… чтобы ты обо мне не волновалась. Проснулся же я не с воспоминаниями о пережитых ужасах десятилетнего царства кромешной тьмы, а с мыслью о том, что время прошло мимо меня, и в его бездонных пространствах осталась мёртвая Пентарра, мёртвая моя любовь, мёртвая ты. Всё оказалось совсем не так, как я это себе представлял.
   – Ты ненавидел после этого Галактику?
   Рэдди вновь обернул к ней свой взор, оторвавшись от созерцания колдовства волшебной здешней ночи.
   – Людей, обстоятельства, врага?.. нет, в моей искорёженной душе всё-таки не нашлось места подобным вещам. Это я твёрдо уяснил для себя с высот моих былых взлётов и из глубин моего падения последних лет. Но иногда я продолжал чувствовать нечто подобное к самому себе…
   Он замолчал. В голове воцарились пустота и недвижимость. Оля тоже о чём-то задумалась. Меж ними осталось лишь касание рук да еле слышный шелест дыхания.
   – Ты тоже чувствуешь что-то, когда туда смотришь? – спросил отчего-то он.
   – Куда? – ему показалось, или – в её голосе действительно скользнуло удивление?
   – Туда, во тьму. Все эти огни… Космос очень долго был для меня символом силы, прогресса, будущего, если хочешь. А сейчас всё что я вижу – ярость и боль, ожидающие человечество. Во мне поселилось необъяснимое чувство конца всего сущего. Я-как-Избранный это понимаю, я-как-человек могу это только чувствовать.
   Рэдди изо всех сил зажмурился, стараясь собрать расползающиеся мысли.
   – Ню-Файри, Элементалы, всё это для меня стало символом начала конца. Наше время, Трётья Эпоха останется с нами и никогда больше не вернётся. Никогда. Истекают последние минуты… Только что, я помню, Совет решил нечто… нечто ужасное. Те мирные, тёплые миры, что я помню, они ещё живут, ещё дышат, но Галактика – она уже не принимает их.
   – Ты напуган Вселенной. Ты напуган тем, что видел, что чувствовал.
   Рэдди открыл глаза и некоторое время изучал её лицо, черты которого, казалось, навечно застыли, подчиняясь далёкой воле Галаксианина.
   – Да. Меня пугает тот свет, что из года в год всё ярче разгорается в глазах людей. Меня пугает тот путь, по которому нас ведёт Совет. Меня пугает моя роль во всём этом. Я – всего лишь Кандидат, но мне доступно то, чему не понять ни десантнику Капитану Ковальскому, ни Гостю Сержанту, ни маленькому мальчику Рэдди. Этот огонь в глазах перевернёт Галактику с ног на голову, он поведёт нас к обществу, которое обречено быть беспримерно сильным, но и необычайно жёстким, даже жестоким. Это общество будет дарить силу, но оно будет дарить и страдание. Нужны ли мы будем… там?
   Оля вдруг подалась вперёд и погладила его тыльной стороной ладони по щеке.
   – А ты не так сильно изменился, как мне казалось, Рэдди. Ты всё так же любишь людей и ценишь их. Всё-таки твоя жизнь была… правильной.
   Рэдди с благодарностью принял ласку, неловко подавшись в её сторону.
   – И несмотря ни на что, Оля, ты прибыла сюда, чтобы участвовать во всём этом.
   – Оля никуда не «прибывала», она возникла прямо здесь, в этой комнате, для встречи с тобой. Пойми, меня, как и тебя, уже нет во Вселенной.
   Он дёрнулся, как от удара. Она тут же убрала руку за спину, словно испугалась.
   – Всё равно. Пусть так. Но ты же… ты видела огонь, что горит в машине, которую здесь называют Т-Робот?
   – Да, я видела. Я понимаю, о чём ты говоришь.
   – И что ты в этом всём видишь?
   – Я знаю, что видишь ты. Видишь Птахов. Если хочешь, самого Симаха Нуари. Они пошли по своей дороге до самого конца и не просчитались.
   Рэдди почувствовал, как у него опускаются руки.
   – Но… но…
   – Зря ты так думаешь. Ни Совет, ни Первый, ни Галаксианин, никто не желает сотворить из Галактики Сайриус новый миллионоликий Клин. Просто… Человечество переросло сотворённый им же земной рай. Поговори с Первым. Он сможет объяснить лучше меня, он в куда большей степени за свои тысячелетия остался человеком, чем я, ему не нужно ни у кого спрашивать разрешения, чтобы оставаться чуточку человеком.
   Боль, долгожданная боль, наконец, проснулась в его сердце, сдавив дыхание, пронзив всё тело. Он смог проснуться! Он смог отогреться от жуткой стужи безмерного океана этого, в которое так неосторожно погружался всю свою жизнь. Он жил! Осознание этого воспламеняло нервные окончания, даря радость боли.
   Хриплое дыхание рванулось из него вон, бешено забилось сердце. Он мог уже не только говорить, он мог кричать, надрывно и яростно. Кричать, чтобы выразить свою боль этому миру.
   – Оля, я боюсь не перемен, милая, но я боюсь того, что они сделают с человеком!!! Позади три Эпохи, но всё это время Совет не смел жертвовать людскими чаяниями во имя прогресса, человечество достойно лучшей участи!!! Я не хочу, чтобы всё вокруг стало руинами былого счастья, какими стали мы с тобой, человек не должен стать маской для существа, ему чуждого!..
   Оля повела плечами, отчего по тяжёлой ткани пробежала лёгкая переливающаяся волна.
   – Ты же участвовал в решении, тебя ввели в Гетерин.
   Повисла на секунду тишина. Он уже чувствовал, как его покидает ярость.
   – Ты, Рэдди, просто ещё чересчур человек. Ты не должен судить то, что ещё не до конца осознано.
   Ещё пауза.
   – Скажи мне, какой он, Совет. Поделись сокровенным, и тебе будет легче сделать свой выбор.
   Он повёл головой, словно пытаясь отделаться от этой неприятной мысли.
   – Оля, ты тоже меня готовишь…
   – Я, в данном случае, лишь твоё собственное отражение, облечённое в хрупкую человеческую оболочку. Настоящая я умерла давным-давно. Ты же бьёшься о стену собственного непонимания всего происходящего. Сознайся, ужели моё присутствие способно породить в прежнем Рэдди такую боль? Я была способна на это?
   Он задумался на секунду, пытаясь вновь и вновь унять поток мыслей, несущийся у него в голове. Или уже не совсем там?
   – Да, я понимаю. И да, я участвовал в принятии решения.
   Голос, его прежний голос, вдруг снова отчего-то обретший способность отражать эмоции, дрожал, звенел металлом. Будто Рэдди бичевал сам себя этими жестокими словами.
   Оля, почти неподвижно стоявшая подле него всё это время, отчётливо вздрогнула. Ледяная статуя с лицом ребёнка и женской фигурой вдруг пошатнулась и схватилась за него в тщетной попытке устоять. Две горячих ладони вновь встретились.
   – Прости меня, Рэдди, что тебе приходится делать этот проклятый выбор, я слишком давно последний раз была человеком, чтобы иметь такую возможность – сострадать. Вся эта жизнь – борьба, ты тоже понял это. А борьба – отнюдь не самоценное явление там, в «тёплых мирах», как ты их назвал. Там всегда есть, ради чего, против чего, во имя чего бороться. Здесь же, в этом вечном холоде и таком же вечном пламени инобытия борьбой становится сама жизнь, каждая секунда жизни, жизнь как способ существования… То, что я не сообщила тебе ещё тогда, полстолетия назад, не поговорила с тобой… в этом было столько страдания, что маленькая девочка Оля, так рано ушедшая из этого мира в тот, так и не смогла подать свой голос в твою защиту.
   Он всё ещё шумно дышал, закусив до синевы губы, а она всё говорила, говорила.
   – Я – крошечная часть Галактики, я – рядовое связующее звено между Космосом и Людьми. Я знаю многое из того, что недоступно даже самим Вечным. Я вижу то, чего не видит даже Галаксианин, ибо оно ему слишком чуждо. Послушай то, что я тебе сейчас скажу. В этом ни за что не сознается ни один из них, поскольку они сами стараются об этом забыть. Совет вынужден спешить, спешить туда, в будущее. С одного края на них давят Хранители, с другого – мы, ксил Эру-Ильтан, а ведь существует ещё и время, этот универсальный, неизбежный фактор, медленное и неотвратимое течение которого не в состоянии остановить никто. То, что для нас с тобой было жизнью, что было счастьем, теплом, радостью… То, что у людей именуется Третьей Эпохой – для Совета лишь единый миг.
   Два тысячелетия Совет пестовал то, что люди назовут Временем Вечных.
   Мир, благосостояние, размеренный культурный и технологический прогресс… Мы застали его конец. Человечество стремительно выплёскивается из границ Галактики. Посмотри вокруг, ты должен был почувствовать этот чудовищный прилив.
   – Совет Вечных не справляется?
   – Да. Да! Именно так! Время маленьких уютных миров, слепленных воедино лишь Советом и его дочерними структурами, уходит безвозвратно. Жёсткое сильное Человечество… ты не хочешь повторения истории Альфы в галактических масштабах?
   Он промолчал. Тогда она вздохнула и заговорила тише.
   – Прости, я просто повторяю то, что привело сюда меня.
   – Тебе не за что извиняться, Оля. Говори всё, что ты думаешь. Только честно.
   Оля помолчала в ответ тоже.
   – Я слишком долго разговаривала только сама с собой.
   Еле слышный вздох.
   – Но всё это действительно стоит произнести вслух. Мы здесь и для этого тоже.
   Он всё внимательнее вглядывался в её глаза.
   – Человек силён тогда, когда собственная воля направляет его в сторону благополучия всего человечества. Ты это хочешь сказать?
   – Рэдди… в тебе слишком много застарелой боли даже для Избранного.
   – И ему, Человеку Межгалактическому, уже мало ласковых и незаметных объятий Совета. Ему мало Воинов, Хранителей, ксил… мало бесконечной войны за Галактику Дрэгон, мало собственных старых ран. Оно переросло не свою погибель, оно переросло саму Смерть, как я когда-то… И теперь Совет делает так, чтобы Эпоха за Эпохой, уйти от Человечества, оставить Галактику… я чувствую, что там, впереди, маячит что-то, мне не понятное, никому не понятное…
   Он замер на миг и тихо произнёс:
   – Ты знаешь, что такое Проект «Вечность»?
   И тут же услышал, впервые за столько времени, как внутри него заворчали, принялись оживать тени тех двоих, как зашевелился сам Вечный. И снова тишина. Рэдди обмяк.
   Оля провела ладонью по его взмокшему лбу.
   – Избранных становится из года в год всё меньше, если так всё пойдёт ещё хотя бы тысячу лет – их не останется вовсе. Раньше Кандидаты лишь в одном случае из трёх призывались к служению. Сейчас же таких, как ты – всего десять человек на всю Галактику. Я видела некоторых. Становилось страшно. Я всё время думала о тебе… А потом забывала. Насильно заставляла себя забыть. Но ненадолго.
   – Посмотри на меня, милая, что ты видишь?
   – Ты хочешь знать… – она вскинула взгляд, ожидая, чтобы он сам закончил фразу.
   – Я хочу знать, кто я. Посреди огромного человеческого моря Галактики не осталось человека, который был бы способен воспринять меня таким, каким я в действительности стал… Одиночество бьёт тебя наотмашь именно тогда, когда ты к этому меньше всего готов.
   Оля ответила не сразу, пристально вглядываясь в полумрак, потом вдруг поежилась, и взгляд, принявший вдруг какое-то обречённое выражение, забегал из стороны в сторону, словно не решаясь встретиться с его глазами.
   – Рэдди… мне случается оживать… И первые мгновения всегда принимаешься ошарашено озираться, подобно маленькой девочке, заблудившейся в огромном доме. Тогда ко мне на помощь приходит голос Галаксианина, он говорит со мной, успокаивает, убеждает. Говорит добрые и нежные слова, этим он мне так напоминает тебя… прежнего Рэдди. Жизнь хороша процессом, движением, сиянием огней. Нельзя жить как снова и снова возрождающийся из пламени феникс, человеческий разум не может вынести такое существование. Давным-давно мне пришлось согласиться на такое… и перестать быть человеком. То, чего ты боишься для Галактики, уже случилось со мной когда-то.
   Она всё-таки решилась и нашла его взгляд.
   Он почувствовал этот неожиданно и так полно установившийся контакт. Мостик, перекинутый меж двух далёких звёзд.
   – Тебе нужно чётко усвоить всё это перед тем, как я начну говорить. Я боюсь, что иначе тот выбор, что предстоит тебе сделать, принесёт одному из нас слишком много страдания. Хватит нам двоим и без этого. Ты всё хорошо понял, Рэдди?
   – Да. Я всё понял.
   Он был уже готов крикнуть, дёрнуть её за руку, встряхнуть за плечи, лишь бы она не медлила, лишь бы продолжала.
   – Тогда слушай. Передо мной человек, сила которого способна перевернуть эту Метагалактику. Передо мной воин, чьё стремление к цели и чья ярость праведного гнева сравнимы разве что с силой мысли истинного Избранного. Но этот человек слишком стремился жить, он сжёг всё, что было выставлено Вселенной на его долю за какую-то сотню лет, сделал себя бессмысленной жертвой собственного проклятия. Он открыл на своей душе столько кровоточащих ран, что они не заживут уже никогда.
   Рэдди оскалился.
   – Одиночество, что тебя окружает – это одиночество внутреннее, Рэдди. Не люди покидали тебя, а ты бежал от них – в страхе, что вновь воспалится старый шрам под твоей непроницаемой бронёй, вновь будет тревожить то, что ты считаешь своей душой.
   – Осталась ли…
   – Именно поэтому, Рэдди, прежде чем сделать выбор, пойми это, пожалуйста. Не пытайся раньше времени и сверх собственных сил лезть в проблемы Галактики. Разберись в себе, только в себе. А Галактика… она подождёт, и примет любой твой следующий шаг. Ведь это она породила тебя когда-то.
   – Раньше ты бы сказала «нас».
   – Нет! Неправильно! Мне не доведётся уже делать никакого выбора, – её лицо вдруг снова размягчилось, она стала прежней Олей, девушкой с родной Пентарры. – Однако давно, очень давно, когда я была там, теперь понимаю это со всей отчётливостью, выбор у меня всё-таки был. И я должна была ждать тебя не тут, не у этого окна, а там… на Пентарре. Жизнь ксил… она навязывает свои собственные принципы бытия, и они противопоставлены любому неподчинению, допущению собственных желаний. Всё должно было закончиться там, где начиналось, но я не смогла.
   Она помолчала, а потом, стараясь вложить всю теплоту, что ещё в ней оставалась, в эти слова, произнесла тихо-тихо:
   – Галактика мудра, в жизни практически не бывает случайностей, если уж так ставить вопрос…
   Она подняла лицо вверх, и в её увлажнившихся глазах замерцали далёкие огни.
   – Мы ещё встретимся. Рано или поздно. В том или ином качестве. Должны. Обязаны.
   Он кивнул. Он понимал, что она имеет в виду:
   – Некоторые в Совете считают, что Галактика тоже будет однажды обладать своим коллективным разум. Добрый Галаксианин… Он уже с нами, неощутимый, безмолвный. Мы все, люди и Избранные, глубоко погружены в его тело, там же мы и останемся. Умереть и, тем самым, – слиться воедино…
   Оля кивнула его словам:
   – Помни, мы всегда вместе. Всегда.
   Если бы он не был в этом уверен, то сюда бы не пришёл.
   Отчего так потеплело на душе, почему так спокойно на сердце, вдруг радостно позабывшем терзавшую его десятилетиями тупую боль…
   Он осторожно взял её за плечи и подвёл к иллюминатору, туда, к самой кромке огней. И она послушно прильнула к нему спиной, сцепив его руки перед собой.
   Они как бы стали единым целым. Сгусток мрака и две пары блестящих от влаги глаз. Стали единой душой.
   – Оля, почему? Почему ты согласилась, теперь? Ты могла прилететь ко мне в любой из этих семидесяти проклятых лет. Что изменилось?
   И тогда она начала говорить о том, что так долго ждало своего настоящего слушателя.

   Очнулась я от ощущения бешеной, лютой ярости, что билась во мне, не имея возможности найти себе выход. Позже я долго не могла понять, как же именно всё случилось, но запомнились те мгновения именно такими.
   Задыхаясь от ненависти, я самостоятельно вышла из анабиозного сна, трясущимися руками нащупала сенсор аварийного выхода и, только он сработал, вырвалась наружу. На мне не было одежды, по горящей коже ручьями стекал био-коллоид, однако я даже не думала об этом, мой взбудораженный мозг чувствовал только одно – бурю энергий там, за скорлупой брони гигантской туши «Колонизатора», где сражался ты. Казалось, ярость сотен людей, рвущихся в бой ради моего спасения, вливалась мне в мозг единым неудержимым потоком.
   Сейчас я знаю, что это было, но тогда… я так ничего и не понимала, просто поддаваясь охватившей меня эйфории гнева.
   Я бежала, одна-одинёшенька в этом тесном, под завязку набитом н-фазном гробу, ведомом к прыжку бесчувственной волей Церебра, бежала, оскальзываясь босыми ногами по гладкому полу, замечая вокруг лишь мертвенные сполохи аварийного освещения, я не видела даже кончиков собственных пальцев, на мокрой коже блестели огни, слепившие мне глаза. Кричала ли я, не помню, но хрип возбуждённого дыхания, отражающийся от бесчувственных стен, раз за разом долетал до меня, бросая меня дальше – вперёд.
   Каким-то чудом мне удалось отыскать нужную палубу. Сколько прошло времени – не знаю. Час, два, три. Почему мне нужно именно сюда? Я рухнула, обессиленная, на палубу с двумя рядами шлюзовых мембран, и над каждой горели красные огни. Отчаяние грозило затопить меня с головой, я колотила кулаками по сенспанелям…
   Мои крики пробились, наконец, сквозь все барьеры, а может, это Церебр осознал, что не успевает, и решил дать хотя бы мне последний шанс.
   Аварийная шлюпка (так вот я где оказалась!) распахнула свой переходник, и уже спустя пару секунд меня, видевшую лишь расползающиеся чёрные круги перед глазами, уже несло куда-то, а заходящаяся вокруг меня в безумном хохоте Вселенная всё тянула меня в свои объятия. Я подумала, что нет, что это я сама схожу с ума, когда вдруг действительно смогла ощутить что-то, помимо мягких, но цепких объятий пассажирского кокона, сомкнувшегося вокруг меня, и жуткого вопля бортовых систем шлюпки.
   Я чувствовала, слышала сам Космос. Слышала с той отчётливостью, с какой различаешь пение пугливых птиц в тишине девственного леса. Я познала всё. И ваш триумф, и ваше поражение. Силы были слишком не равны. Когда во тьме полыхнули уничтоженные транспорты, я тоже приготовилась умереть. Вместе с тобой.
   И умерла. Последнее, что чувствовала в этой жизни маленькая девочка Оля, было странное ощущение ласкового прикосновения. Меня что-то влекло, защищая, успокаивая. Поздно.

   Существо помнило тихий, едва заметный шёпот там, на краю мглы, некогда гордо именовавшейся человеческим сознанием.
   Существо внимало, но никак не могло понять, что же ему пытаются сказать.
   Шли годы, мёртвая капсула былого духа, пережившая сама себя, начала потихоньку отогреваться от вселенского холода, шёпот капля за каплей восстанавливал то, что незримым образом впечаталось в его непогрешимую память там, за сотни тысяч парсек.
   В один прекрасный момент существо сумело принять то, что когда-то было его воспоминаниями. И ужаснулось.
   Далёкое чужое Сознание в критический момент почувствовало смертельную опасность, грозившую, как ему казалось, лично опекаемому Кандидату, оно не могло допустить такого развития событий. В результате спасательная капсула покинула наш мир и канула в горнило иной проекции. Но ни одно хранилище информации, механическое или биологическое, не способно без защиты полей сохранить себя, уцелеть в этом безумии.
   Что оставалось Существу? Впитывать далёкий шёпот, становиться точной копией самой себя, той, кем она когда-то была. И однажды она смогла понять этот шёпот, сложить его в слова, понятия, мысли… Великий Галаксианин обратился к ней с просьбой: чтобы теперь, когда она с его помощью стала вновь разумным существом, согласилась бы посвятить себя тому большому, на что она была способна. Быть ещё одним мостиком между Ним, таким далёким, таким чуждым человечеству, но всё больше и больше жаждущим общения, и Галактикой Сайриус, что ждала и не могла дождаться того мига, когда она сама станет чем-то большим. Лишь мелькали частицы Его сознания перед её невидящим взглядом.
   Она не могла отказаться, она вошла в круг ксил Великого Галаксианина, годы спустя запоздало узнав, что её Рэдди жив. Что он в Галактике. Что она для него умерла много лет назад. И ещё. Что он – Кандидат.
   Чистая случайность, всё так и тянулось бы в череде галактических будней, пока однажды Галаксианин впервые не обратился к ней по имени.
   Рэдэрик Иоликс Маохар Ковальский иль Пентарра.
   Так она осознала себя частью грандиозной ошибки, которой предстоит ещё долго колебать ткань Эпохи. Галаксианин – не человек. Он не смог осознать, что произошло. Судя по всему, для него Рэдди и Оля всегда были чем-то единым, образом неразделимого существа. Он спасал не двоих в том катаклизме у Пентарры, он спасал его одного.
   А ей… после этого открытия ей оставалось трудиться на просторах Галактики, вновь забывая, что уже ей не принадлежало, с каждым днём теряя то, что осталось от неё былой, бессмысленный посмертный подарок. Давешний океан огней тянул к себе, манил, а она не могла сопротивляться, да и не хотела. Впереди, далеко впереди ещё оставалась возможность возобновления прерванного некогда разговора, но холод, тот самый холод, который ещё предстоит познать её Рэдди, снова захватывал…
   Её Погружение состоится. Несмотря ни на что, пусть перевернётся Вселенная, пусть боль разорвёт на части помертвевшее сердце, пусть вытравит жар Галаксианина последние частички её души, без того утонувшей во мраке Большого Космоса. Её Погружение… единственное, что ей обещано. Единственное, что делает её снова человеком на краткий дарованный миг.
   Сегодня этот миг стал реальней, чем когда бы то ни было. Она не могла отказаться, когда Первый вызвал её в Сектор Ню-Файри. Инфобанки подсказали остальное.
   Рэдди стоял рядом с ней, скользя взглядом по мраку за окном. Её ладонь снова покоилась на его плече, он вслушивался в интонации её голоса, всё яснее и отчётливее чувствуя то облегчение, что наполняло сейчас его израненную душу.
   Их разговор… что могли сказать друг другу два существа из иллюзорного мира могущества и яростной боли? Он шёл к ней навстречу, как на казнь, предчувствуя страдание. Её или его, не важно. Или же серой бесчувственности, что присуща лишь мёртвому камню. Быть может – его сознание уже настолько далеко зашло в своём стремлении сбежать из реального мира?
   Нет.
   Теплота в груди, свобода и лёгкость вместе с её голосом наполняли его. Ощущение полёта, вот что он потерял тогда, в юности, в его жестокой юности. Тяжесть огромного груза за плечами прижимала его вниз даже тогда, когда ему приходилось управлять сотнями мчавшихся на полной тяге кораблей. Сейчас она возвращалась. Оживляла.
   Касаясь тёплой ладони, Рэдди чувствовал, как с каждой уходящей секундой их мимолётной встречи тает последний неоплаченный его долг. Он их все вернул без остатка. Своим служением, своим отчаянием и своей злостью. Своими победами и своими поражениями. Оплатил, вырывая зубами куски собственной плоти и швыряя их на съедение жадной пасти бесконечной Вселенной. Он отдавал себя без остатка. И отдал.
   Мёртвые покойны, живые всё понимают и не жалеют больше ни о чём.
   А что же он? Рэдди осознал, что Оля давно замолчала. Что вот уже сколько часов под этими сводами разносится только мёртвая тишина его мыслей и легкий шёпот его чувств. Он стоял рядом с Олей, скользя взглядом по мраку за окном.
   Секунды истекли. Она каменной статуей замерла поблизости, не желая расставаться. Оля просто ушла. Как уснула. Как засыпала сотни раз до того. Впервые – не одна.
   Он осторожно, чтобы не разбудить, отпустил её руку, отступая назад, в тень.
   Спи, милая. Спи, Оля. Тебе так нужно было отдохнуть.
   Ей, видно, снилась Пентарра. Безэмоциональный лик мешал убедиться, однако он был уверен, что прав. Могучий шнур энергоразряда, несущего через неё информационные потоки, уже был отчётливо различим, когда позади него захлопнулся люк.
   Их время ушло.

   В этот раз пространство не кричало надрывно и яростно, раскрывая свои объятия навстречу иным мирам, оно словно чувствовало ту могильную тишину, что царила под могучей бронёй крошечного корабля. Казалось, это сама тьма Космоса обрела жизнь, бесшумной неосязаемой тенью скользя в глубинах пространства. Холодные звёзды безразлично мигали, очерчивая благородные обводы артефакта, только что пересекшего огромное море пустоты между Галактиками, и лишь это могло служить доказательством продолжающейся внутри жизни. Экипаж пережил прыжок, в тишине рубки чья-то воля оживляла корабль, прогревала генераторы, раскрывала в пространство невидимые щупальца сенсоров. Ни единый всплеск чудовищных энергий не коснулся тонких приборов, не тронул живой плоти пилота. Корабль, чутко вслушиваясь в непонятные ему эмоции, начал накапливать энергию для продолжения движения. Дрейфуя во тьме, корабль молча ждал.
   Кандидат оставался бесстрастен. Он со спокойной душой покинул далёкий и кипящий жизнью мир – с облегчением, которого давно не испытывал. Даже гнев иной проекции, до того словно выворачивавший его душу, не сумел вывести Кандидата из состояния спокойствия и пустоты. Кандидат наблюдал мерно прецессирующую вокруг него дымку галактической туманности и наслаждался тишиной, что всё более просто занимала своё долгожданное место рядом с ним.
   Мыслей почти не было. Или они были настолько редки, что их удавалось совсем не замечать. Да, ему ещё предстояло кое-что совершить, прежде чем уйти окончательно в туман безвременья, но куда ему торопиться.
   Меня ждёт Вечность, чего ещё ждать?
   Его Эхо, такое юное, было недостаточно терпеливо для Кандидата. Перед его глазами то и дело мелькали строчки каких-то данных. Зачем они ему…
   Система 67МП-322У Керн, 68я стационарная точка выхода к границе ЗСМ, 23 августа 8678 года Террианского Стандарта, 15:25:16 по времени нулевого меридиана.
   Уже август… как быстро летит время.
   Установить курс?
   Вот. Поток информации всё-таки смог поколебать его спокойствие, апатия уступила место воле. Он был Волей Вечного Сержанта. Так будет им и до самого конца.
   Нет. Курс – на Мавзолей Пентарры. Полная активация систем, замкнуть генераторы на Керн, камеры свободного хода вытянуть на ноль и заглушить.
   Корабль расцвёл огнями в единый миг.
   Под грозный рёв двигателей Кандидат с удивлением наблюдал за собственным телом. Некогда могучий механизм, до последней клеточки подчинённый его разуму, теперь он столь же чутко реагировал на слабость.
   Где-то на лице трепетала, подёргиваясь в такт неведомому ритму, жилка. Могучее сердце с шелестом увядшей листвы толкало загустевшую кровь, ожидая от будущего лишь одного – новой боли, что пронзит его остриём спазма. Сильные пальцы машинально управлялись с тонкой настройкой команд-пакетов, но стоило оторвать их от плоскости сенспанелей и поднести к невидящим глазам, как их кончики принимались предательски дрожать. Зачем ему нужны эти пальцы? Управлять кораблём? Безумие.
   Раньше тебе любой врач на пересадочной сказал бы – месяц переподготовки, три часа тренажёров ежедневно. Я стал бы в строй… нет у меня этого времени, да и причин для этого тоже нет. Это тело стало лишним.
   Как интересно, его подсознание до сих пор усердно эмулирует работу следовой начинки.
   Мин-три-мин при сохранении мощности маршевых генераторов.
   Он вовсе не жаждал смотреть вперёд, не желал вглядываться в окружающую его мглу. В его жизни случился момент слабости, он отвернул уже как-то занавес молчания, окружающий и поныне его родной мир… Не подумав, он сунулся туда, куда ему было позволено войти лишь теперь. Зря. Зато он в точности знал, что ждёт его там, перед стремительными обводами его корабля.
   Та же мгла.
   Неведомо чьей волей корабль Кандидата мчался сейчас той самой, некогда специально рассчитанной трассой – ЗСМ Системы Керн слишком изобиловала обломочным космическим материалом. Столетие назад вокруг всё было бы заполнено сиянием навигационных стволов, сотни тысяч маяков управляли бы кораблём, а сейчас – которое уж напоминание – здесь только его чувство обнажённой Вселенной вело корабль к цели.
   Тьма.
   Тьма.
   Сплошная тьма.
   На фоне её выделилась монолитная прямоугольная плита, неспешно прецессирующая вокруг большой диагонали.
   Это и был Мавзолей.
   Место одновременно печальное и возвышенное. Координаты, намертво впечатанные в его памяти. Галактика отдала должное погибшим, но для него, выжившего в той бойне, пронёсшего сквозь годы любовь к собственной родине, это место было носителем столь сильных эмоций – они прорывались даже сквозь ураганный ветер пустоты, что окружала его сейчас.
   Мог бы он забыть? Вопрос, на который нет и не будет ответа. Мавзолей как образ был частью его собственного бытия. Строгий, призрачный, несокрушимый и бесполезный. Так он мыслил своё существо все эти долгие десятилетия, только в последние дни придя к завершённости, осознанию собственного бытия.
   Соберите, что осталось от некогда огромной космобазы ГКК, сплавьте титанической мощью силовых полей в единый монолит, степенно вращающийся на фоне немощных звёзд, покройте сверкающим глянцем беспросветно-чёрного н-фаза.
   Подобных памятников своим поражениям человечество оставило немало – наследие Второй Эпохи не изживёшь в единый миг, да и после того, когда, казалось, подобные трагедии стали уже невозможны, из года в год их число росло. И не столько в пространстве чужих Галактик, Пентарра уже не была последней жертвой. Хотя, подумал Кандидат, число имён, высеченных нейтринными излучателями на глянцевой поверхности монолита, видимо, останется столь же чудовищным и для будущих поколений, каким оно было для него самого.
   Если он и был в чём-то убеждён, так только в этом. Человечество впредь не будет нести таких жертв среди жителей тихих миров. Потому что не будет уже тихих миров.
   Кандидат стоял перед эрвэ-панелью, со всей тщательностью передававшей ему панораму царившего снаружи. На нём была всё та же одежда, словно ставшая с ним единым целым, неотделимая теперь от согбённой фигуры подобно тому, как неотделим от него был взор. Взор Избранного.
   Он повертел в руках что-то блестевшее, потом поднял над головой и посмотрел сквозь него. Матовая пластинка, полупрозрачная, тонкая. Немая.
   Он слыхал, что такое существует. Это была чья-то память. Быть может – лишь миг. Быть может – вся жизнь. Зачем это ему? В безмолвном тёмном коридоре трудноразличимая даже для него в неуловимости своих движений фигура протянула это и сказала едва слышно.
   Это тебе подарок. От Хранителей. С запоздалой благодарностью.
   На вопрос что это, был ответ:
   Это твой выбор. Две грани того, что ты уже сделал. И напоминание. О том, что ты ещё совершишь.
   Кандидат не мог даже подумать, как тяжело ему будет удержаться от подобного соблазна.
   Он с заметным усилием вложил пластинку в футляр и спрятал в складках одежды.
   Сейчас его сознанию требуется чистота, кристальная чистота восприятия.
   В глубинах Мавзолея был спрятан детектор, настроенный на один-единственный спектральный пакет, тот самый, что заботливо обходился всеми Галактическими службами. Канал вызова помощи. Канал бедствия.
   Канал боли.
   Именно он почти столетие назад огласился призывом. Именно он так и не смог вовремя привести подмогу гибнущим силам Планетарной обороны. Именно ему теперь молчать в этой части Галактики, и лишь крошечный детектор будет продолжать записывать в своей памяти годы тишины, которую никто уже не сможет услышать.
   Для самого Кандидата этот маленький аппаратик был символом умершего детства, эхом ушедших друзей и родных, даже он сам и Оля по сути остались замурованными там, внутри. Тонкий сигнал бортового церебра подтвердил, что теперь Кандидата услышат.
   Твёрдым, сильным и жёстким голосом он произнёс следующее:
   – Я вернулся, Пентарра, чтобы ты больше никогда не была одинока. Рэдди Ковальский был и остаётся рядом с тобой, частью тебя, твоей душой, твоим дыханием. Дочерей и сынов Пентарры осталось так мало, однако все они, поверь, вернутся сюда. Потом. Когда-нибудь.
   И резким движением ладони прервал передачу. Пора было познакомиться с тем, что Хранители назвали «подарком».
   Оп проследовал в рубку и рухнул там в возникшее из ничего кресло. Прикрыл глаза.
   И почувствовал, как накопитель сам собой оживает, неведомыми путями понимая, что именно сейчас наступает момент, когда он может сослужить ту самую службу, ради которой он был создан.
   Завеса тьмы вокруг Кандидата рухнула, породив вместо себя целые миры сверкающих в своей силе образов.
   Это не реальность, чётко пронеслось в голове, это ещё только может случиться, это часть одного из Малых Циклов. Информация, донесённая до него Хранителями.
   Память иных пространств.
   Память иных времён.
   Память Реальности, часть которой строит и он сам.
   Это всё то, что от тебя зависело.
   Кандидат кивнул и отдался видению целиком.

   В океане мелькающих перед ним образов постепенно выделился один.
   Космос. Вначале только он, во всей красе сияющих светил, во всём богатстве красок и полутонов. Мерцающий диск далёкой Галактики, мгновенное узнавание которой пронзило его сердце. Галактика Сайриус. Такой он её не видел никогда. Близкой, отчётливой, видимой с невероятной точки поблизости от Галактической Оси. Она не могла быть видна такой невооружённому взгляду, пронеслась мысль.
   На фоне Космоса он заметил темнеющие обводы корабля неизвестной конструкции. Чем-то неуловимым – невероятной стройностью очертаний, благородством линий – он напоминал красивейшие корабли Клина, которые ему только удалось видеть. Но это был не корабль Птахов. Это, понял он, творение человеческого гения. Спокойствие и мощь окружали могучий артефакт, замерший здесь, в пустоте межгалактического пространства, в ожидании чего-то важного.
   Он сам, волей видения оказавшийся в теле неизвестного ему существа, бок о бок с ещё одной беспросветно-чёрной фигурой замер на открытой в пустоту платформе. Та была выдвинута из недр корабля на огромном щупальце, что и позволяло видеть всю красоту окружающей панорамы.
   Мгновенная и острая волна благоговения пронеслась в его голове.
   Он и его спутница стояли, погружённые в глубины пустоты Космоса, не защищённые абсолютно ничем. Покуда его отпускало недоумение случайного зрителя, разум Эха произвёл приблизительный расчёт. Если принимать во внимание размеры платформы и видимую глазу длину выдвижной штанги, то… корабль был действительно впечатляющих размеров. Класс «Ню-Файри», – произнёс непроизвольно его голос. Он вздрогнул, услышав сам себя. Его новый языковой аппарат воспроизводил звуки, способные изумить кого угодно. Такой тембр может понадобиться только на очень тяжёлых планетах с густой атмосферой…
   Его спутница обернулась к нему.
   – Они придут, Астандр Белый, или мы…
   – Они явятся. Я тому залог. Придут прямо сюда.
   Его мысли заметались, с трудом успевая за этими странными фразами на языке, который он понимал, не зная. Он просто взглянул в её глаза, и цепочка открытий мелькала в его сознании. Он уже видел эти глаза. Глаза, в которых никогда не отражалось синее небо, в которых царил огонь. Он видел их там, в другой Галактике. Это были глаза Т-Робота. А он и его спутница, несомненно, были его потомками. В этом он больше не сомневался. Но в таком случае… корабль за их спинами был действительно огромен. Он был чудовищем, на постройку которого в его реальности не отважился бы даже сам Совет. Но ведь и «Эмпириал» мог стать только заделом…
   Он вспомнил, что они со спутницей были единственными пассажирами на этом вызывающем восхищение продукте научного прогресса. Пассажирами и командой титанического корабля в одном лице.
   Движение головы, и он увидел сотни таких же горделивых теней вокруг и позади. Так вот кто такие «мы»…
   Их голоса… какой силой отдавали эти интонации, каким должен быть мир, породивший такие характеры? Он чувствовал, как трепещет его душа. Он зря боялся того решения Совета, в котором сам участвовал. Теперь он лицезрел его возможный результат.
   Что-то изменилось в Пространстве. Содрогнулось великое звёздное небо, жуткими провалами втягиваясь куда-то в глубину собственных недр. Это не был тот привычный ему трансгрессионный переход, но его куда более совершенная модификация. Плавно, словно вальяжно прогуливаясь, оттуда показалось что-то грозное, агрессивно глядящее на замершую у края платформы пару.
   – Они явились!
   Голос, полный веселья и силы.
   И тут же последовало мановение руки, оставившее в пустоте цепь мерно тающих искр небесно-голубого цвета. Тени кораблей словно ждали этого лёгкого движения, беззвучно и безсветно бросаясь вперёд.
   Прибывшее чудовище было кораблём врага. Намного превосходящим те рейдеры, что когда-то погубили Старую Терру, что уничтожили Пентарру, что загнали в ловушку одиночества Альфу и Элдорию. Тоже потомок, бесконечно далёкий, но узнаваемый. Так же стремящийся убивать.
   Перед его глазами в молчаливом сражении без единого сполоха разворачивался финал древнего противостояния.
   Роботы проигрывали навсегда, как проиграли тогда, давным-давно.
   В нескольких метрах от платформы пронеслось что-то огромное и такое же идеально тёмное, но никто – ни он, ни его спутница не отшатнулись, не вздрогнули от нависшей над ними опасности. Они оба знали цену своей мощи.
   Пора возвращаться, он видел достаточно.

   Уже позже, направляя корабль прочь от грандиозной могилы человеческих надежд и чаяний, Кандидат вдруг вспомнил, как тогда, во время последнего перед отбытием с Ню-Файри диалога один человек сказал:
   – У меня ведь тоже некогда был выбор, Рэдди… по своей сути он ничем не отличался от твоего, за единственным, быть может, исключением – согласно одному из имевшихся в моём распоряжении вариантов ни у одного человека во Вселенной выбора бы не было.
   Он тогда сумел лишь поднять вопрошающий взгляд.
   – Это было на Старой Терре, в результате любого исхода я должен был пережить сотни миллионов ни в чём не повинных людей. Они все неминуемо погибли бы, сражаясь за единственную знакомую им правду – которую я им должен был сообщить. Мне же оставалось, съёжившись, стоять на ледяном антарктическом ветру и, глядя в небо, видеть, как там, в небе, гибнет труд долгих десятилетий. Различие в вариантах моего выбора было куда глубже. Я выбрал путь, который вынуждал человечество страдать, цепляться за ускользающую победу окровавленными пальцами, кричать от боли, но идти, идти вперёд. А другой… тебе бы вовсе не пришлось родиться, Рэдди, человек исчез бы из галактической истории раз и навсегда.
   Собеседник слабо пошевелился, глядя невидящими глазами куда-то в неведомую даль. Да, их разговор оказался странно коротким, учитывая годы ожидания этой встречи, учитывая горы вопросов и обвинений, накопившихся в его голове до этого момента. Странно, но этот перелёт на Ню-Файри, все эти встречи и разговоры, так тяготившие своей ненужностью, своей нелепостью, своей горечью… Они помогли ему отбросить почти всё, ответили на вопросы, отмели обвинения, притупили боль утрат, залечили кровоточившие раны.
   Остался один-единственный вопрос и болящая душа, которую уже не излечишь… да и стоит ли?
   – Вы – Первый Вечный? Легендарный вождь Соратников Ромул? Ключевое звено Большого цикла? Это всё – вы?
   – Да.
   – Тогда перед тем, как я покину эту планету, мне хотелось бы услышать от вас один, последний ответ.
   Тот кивнул, но тихо, как бы сам для себя, грустно заметил.
   – Не спеши, Рэдди, корабль, выделенный тебе Советом, будет готов к старту не раньше чем через пять часов.
   Он сомневался, действительно ли в голосе легендарного Вечного в тот момент прозвучала грусть по поводу столь скоротечного расставания. Действительно ли он сам чувствовал, что знает этого человека много-много лет?
   – …И всё же… Первый, у меня действительно есть выбор?
   Кивок в ответ.
   – Да, Рэдди, да. Безо всяких оговорок. Выбор остаётся всегда, абсолютно, даже внутри машины Гетерина ты решаешь сам от начала до конца, потому что некому сделать это за тебя. Никаких скидок на обстоятельства, никаких славословий причинам и следствиям. Помни об этом.
   Пауза в словах. Собеседник тогда словно на пару секунд задумался. Только сейчас Кандидат сообразил, что в те минуты Первый мог продолжать свой неудержимый мыслительный процесс, что превосходил возможности десятка более молодых Вечных. Узнать всё, что требовалось для принятия очередного решения. И, одновременно, оставаться человеком.
   – И знаю, был момент, когда ты искренне решил, что ведом могуществом Совета, что ты марионетка, недвижимая куколка в коконе, без воли и возможности независимого передвижения, которую выращивают в инкубаторе, дабы произвести на свет Вечного… Это не так, Рэдди, не так – от начала до конца, твоя жизнь была жизнью свободного человека, даже безжалостная воля Совета не способна преодолеть непреложный Закон Невмешательства.
   Ни Пентарра, ни Аракор, ни материк Окруд, ни Система Вирина, ни твоя война, ни её героический печальный финал, ни племянница на Изолии, ни трагедия Альфы не могли быть, как ты подумал… инсценировками, представлениями. Никто из ныне живущих Избранных не способен ради каких бы то ни было великих целей поставить и разыграть такой кровавый спектакль… Просто есть во Вселенной вещи, недоступные пока даже нашему пониманию. Их чувствуют Хранители, их может видеть Галаксианин, мы же перед ними вынуждены просто молча и покорно склоняться.
   Ты сам должен почувствовать, что это такое – роль Избранного – только тогда ты можешь стать истинным Вечным. Прощай теперь, ученик, пора твоему учителю возвращаться к другим делам.
   И с этими словами исчез, как растворяется в воздухе утренний туман над озером. Вот он есть, а всего спустя секунду ты задумываешься, а был ли он вообще, или это всё привиделось?
   Кандидат, опустошая кладовые саднящей памяти, вспоминал ту встречу, силясь понять, что же такое он выбрал.
   Уже подлетая к едва различимой на звёздном небе опалесцирующей точке, которая некогда была его родным миром, Кандидат снова неуверенно принялся вертеть в руках дарёный Хранителями накопитель, силясь вникнуть в истинный смысл обладания этим предметом.
   Когда в голове снова что-то зазвенело, завертелось, просыпающиеся от спячки тени заворочались в его извилинах, только тогда он начал догадываться…
   Это твой выбор.
   Да.

   Мелькание картин в тёмной ночи, безумный калейдоскоп образов, замешанных на чёрной могильной стуже…
   Что это?
   Он никак не мог понять, что ему хотят сказать, с такой скоростью сменялось сияние одного миража мраком другого.
   Что это?!!
   Он сошёл с ума, перестал воспринимать окружающее, или это подарок Хранителей творит с ним подобную шутку…
   Стоп. До его усталого сознания начало доходить. Его натолкнула на мысль одна картина. Точнее – две. Или, всё же, одна?
   Гряда холмов под голубыми небесами, словно пронизанными серебристыми нитями облаков. Склоны холмов покрыты ярко зеленеющими густыми лесами. Даже сюда, наверх, долетал слабый аромат нагретой на солнце листвы. Снизу явственно доносилось ощущение свежести, живого трепета, счастья. Тот, чьими глазами он смотрел, стоял на самом краю открытой галереи, тянущей свои золотистые плиты вдаль, насколько хватало глаз. Здесь, на высоте ста пятидесяти метров, гулял свежий ветер, а в воздухе, там, в вышине, то и дело мелькали серебряные искры крошечных флайеров. Несмотря на стоящее в зените светило была ясно различима огромная луна орбитальной базы.
   Пентарра… Это – Пентарра…
   Щебет птиц и тихий разговор двух девушек, что стояли неподалёку, лёгкой музыкой лился ему в уши… или нет? И ему всё это только кажется, а вокруг в действительности лишь та темнота, что вдруг разом проступила сквозь радугу яркого и счастливого образа?
   Та же точка. То же время. Ночь. Вечная ночь. Безжизненный мёртвый ветер, стегающий колючим снегом. Никаких деревьев. Никаких птиц. Никаких людей.
   Ни-че-го.
   Чужая память подсунула ему в голову непрошенную мысль.
   Иная реальность.
   Нет! Это не мог видеть человек. Не мог живой человек так беспристрастно взирать на могилу! Нет!!!
   И тут же снова вернулся свет.
   А потом снова тьма.
   Свет! Тьма! Свет! Тьма!
   Да, это действительно был его выбор.
   Перед ним неслись и неслись картины…
   Смелые люди, с радостной яростью и тихой лаской глядящие в будущее, величественные здания, возносящие свои конструкции на многокилометровую высоту, мощные механизмы, сверкающие в лучах звёзд корабли…
   И всё та же тьма, которую Кандидат не мог перестать замечать вокруг себя. Мрак, разбавленный воспоминаниями, глушащий мыслями. Темнота, так полно соответствующая глубокому молчанию под его коротко стриженым черепом.
   Что-то постепенно уходило, что-то оставалось неизменным, Кандидат не сразу сообразил, что накопитель уже давно молчит, а впереди, медленно поворачиваясь в лучах Керна, под бесформенным грязно-серым клубящимся саваном укрывается его мир.
   Он произнёс, почему-то вслух, мысль, что у него мелькнула:
   – Зря вы всё это устроили. Хотя, вам лучше знать.
   Кандидат прислушался. Тишина в ответ. Здесь не было, да и не могло быть никого, кроме него и тех двоих.
   С Духом они уже поговорили тогда, когда в последний раз были единым целым, во время прыжка меж Галактик. «Да», – был короткий ответ. Тоже устал выбирать, ведь они были с ним, как два брата-близнеца, если не ближе. Такие разные и такие похожие… Эхо же, ему тогда было сказано оставить их одних. Он был не столь значим в их конгломерате, этот ещё не родившийся виртуальный разум, переводчик между ними двоими.
   Ему рано высказываться.
   Может, и к лучшему.
   Корабль не стал сразу нырять в атмосферу, церебр просто не знал, где ему садиться. Перейдя на низкую орбиту, он позволил Кандидату наблюдать образ медленно скользящей под ними плотной мертвенно-серой облачности. В самой этой картине было что-то неестественное, так не мог выглядеть его мир. И тут же, как взмах крыла – бросилось им навстречу покрывало ночи на фоне расходящейся в бесконечность короны Керна. Опять тьма.
   Раздражение пронизывало его насквозь, наполняло его до краёв. Он утомлён этой тьмой так, как никогда не уставал от всех остальных красок Вселенной. Теперь и окружающий его покой не приносил облегчения. Что делать человеку, которого не услаждает больше ни победа, ни поражение?
   Эхо, сажай нас.
   Послушное юное существо, упрятанное в недрах квантоптоэлектронных сетей, тут же беспрекословно облекло корабль в корону яростно сопротивляющейся нежданному вторжению атмосферы. Вторя её воплю, запела броня.
   Воздух играл кораблём, словно ничего не изменилось за все эти годы. Его плавно качало в тугих потоках, корабль постепенно замедлялся, выходя на отмеченную Кандидатом точку.
   Корабль выдвинул силовые генераторы причальных замков, низкочастотная дрожь пронзила уснувшую, казалось, навсегда кору планеты.
   И снова всё замерло. Тончайшие технологии позволяли упрятать внутреннюю жизнь механизмов корабля глубоко под непроницаемыми броневыми плитами, так что временами казалось, что он давно мёртв.
   Тишина… Тишина.
   Кандидат стоял у огромной панели на главном посту и слушал.
   Ему пришлось идти, ползти, лететь, мчаться сюда так долго, что уж и непогрешимая память Избранного переставала временами ему служить… Как же так, как случилось, что у него теперь не было иной мысли, как просто уйти туда, в манящий его омут выбора? Как же так.
   Вокруг столько пространства, впереди столько времени, живи, делай свои большие и маленькие дела, волнуйся, болей этой судьбой, так нет. Ему вдруг вспомнилось. Нечто, оставшееся ему словно в наследство от кого-то другого. Один из множества миров. Там был лес, на опушке которого мирно дремал деревянный домик. Когда-то в его стенах шумел праздник, но теперь в нём тихо. Никого внутри, вот уже годы – никого. Он видел женщину, образ которой отчего-то кольнул сердце тупой болью. Он словно когда-то ушёл на зов, неумолимее которого нет ничего в этой Вселенной, а она звала, стоя вся в слезах на коленях, звала безмолвно, но яростно, прижимая к себе их сына, а он не ответил, не воротился. Не посмел сделать то, что навеки погубило бы её и его. Вечные – не те, с кем стоит связывать свою жизнь. Она пережила. Она была сильной, других людей его Эпоха не рождала. Она просто оставила этот дом стоять вот так, безмолвным напоминанием ему самому.
   Это последнее. То, что от тебя никогда не зависело.

   Кандидат повертел в руках накопитель, вновь потерявший над ним свою иллюзорную власть. Осторожно положил в нишу хранилища, послушно раскрывшуюся под его ладонью, прислушался к лёгкому звуку, с которым прибор исчез в недрах корабля.
   – А ведь Дух прав, во вселенной ещё не раз будут появляться люди, которые суть Вечный Сержант. И не столь важно, будет ли моя душа и моё тело иметь к этому какое-то отношение. Само существование этого накопителя – тому доказательство.
   Кандидат в последний раз огляделся по сторонам, пытаясь вспомнить, не забыл ли он чего. Пора.
   Это было его решение. Такое же неотвратимое, как всё то, что было до этого. Пора было заканчивать затянувшийся спектакль, дорога была такой длинной. И всё же тёмная фигура, скорчившаяся в просторной кабине тамбур-лифта, уносящего её вниз, на поверхность, ждала хоть намёка, хоть шёпота против. Быть может, что-то в этой жизни ещё способно подвигнуть его на пересмотр решения. Хоть бы толика сомнения или сожаления вспыхнула в мыслях. Его или Духа. Но и тот всё так же молчал, безмолвно присутствуя где-то поблизости.
   Почти весь свой век, что провёл его сквозь Галактику, Кандидат был одинок. Он оставался таким же одиноким и теперь, когда бледная ладонь поднялась к тлеющим в полумраке сенсорам переходника. Тявкнула тревожная сигнализация.
   Да, я знаю.
   Его приказа корабль не ослушался – створки раскрылись, неподвластные более кортехиальным сетям церебра, судорожно и слепо пытающегося защитить пилота от чёрной смерти, притаившейся снаружи.
   Он тронулся в путь, грузным шагом коснувшись мёртвой почвы. Сухой хруст под ногами, глухой шелест его одежды, хрип дыхания… тьма вокруг, вдруг накрывшая его с головой, навсегда отрезав от светлого манящего прямоугольника за спиной.
   Нужно сделать всё правильно.
   Тьма ушла, уступив место ясному звёздному небу, рядом были другие, также яростно, дружно, единым дыханием рвущиеся вперёд. Энергия, сила и власть над миром сияли цветами солнечной радуги. А ещё где-то там, за правым плечом, шагал, задумчиво глядя прямо перед собой, сильный, но молчаливый бродяга, так и не ставший полноценным человеком, но от этого не переставший быть добрым к тем потомкам, ради которых далёкая Альфа горела сейчас огнём войны. Летела вперёд на крыльях таланта прима, пытающаяся дарить людям свет своим искусством. Недобро встречали грозовые раскаты двух солдат в полевой форме, в ожидании высматривающих какие-то открывающиеся только им грандиозные картины. Седовласый охотник крался по следу, на его лице царила улыбка – он вспоминал собственный забытый дом, жену, детей. Сверкали глаза женщины-пилота, она шла и не замечала ничего вокруг — иная проекция была теперь её миром.
   Порыв ветра налетел откуда-то сверху, освежая лицо, унося прочь предательскую испарину. Размашистые шаги сквозь тёплый, физически ощутимый свет, верные друзья, плечом к плечу каждый по отдельности нёсшие груз личной ответственности перед лицом Вселенной Их было много вокруг, хороших друзей, любимых женщин, они всегда поддержат, помогут, подтолкнут вперёд, навсегда оставшись там, позади.
   На восьмом шаге он споткнулся, но устоял, вновь продолжив свой путь.
   Он не замечал ни свирепого мороза, сковывавшего мышцы, ни мертвенного воздуха, разрывавшего лёгкие, ни жесткого излучения, пронзающего его тело. Он думал только об одном. О том огромном мире, что уже не отставал, а наоборот, проносился вперёд, оставляя позади его самого.
   Двенадцатый шаг стал для Майора ПК КГС Рэдэрика Иоликса Маохара Ковальского иль Пентарра, Кандидата от Человечества, последним.

   Он ещё долго лежал там один, в непроницаемой ночи Пентарры, вспоминая свет и счастье ушедших миров, привыкая не существовать. У него не было иного выхода.

   Конец второй книги

Фронтир Избранный. Книга вторая Роман Корнеев

Глава I. Небесный гость

Глава 2. Прощание

Глава 3. Выход

Фронтир
Избранный. Книга вторая

Роман Корнеев