Влюбленный

Руслан Гавальда

   Знаете ли вы, что такое любовь? Это просто ветер, который прошелестит в розовых кустах и стихнет. Но бывает любовь – точно неизгладимая печать, она не стирается всю жизнь, не стирается до самой могилы.

   И еще один маленький вопрос: случалось ли вам хоть однажды, хоть однажды в жизни видеть, чтобы мужчина получил в жены ту, которую хотел?
Кнут Гамсун

   © Руслан Гавальда, 2023

   ISBN 978-5-0059-5599-9
   Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

   …у вас две новости – хорошая и плохая. Хорошая новость: вашей жене все обрыдло, и она от вас уходит. Плохая новость: вы начинаете новую книгу.
Фредерик Бегбедер

   Посвящается той девушке, которая взяла и отказалась носить мою фамилию, отчего и родилась эта печальная штуковина.

Часть I. ВОТ ОНА ПРИШЛА ЛЮБОВЬ, КАК ПАРАНОЙЯ!

1

   Я понял, что я постарел, когда дети на практике в школе перестали вызывать у меня отвращение. Когда я полюбил их, когда стал называть своими и когда их жалел. Я видел старание ребенка и за это старание завышал ему оценки. Хотя раньше я был сущим адом: твои проблемы – два. Я стал применять индивидуальный подход, разрабатывал интересные уроки, общался с детьми… Я понял, что мне пришел конец. Вскоре я захотел своего ребенка. Я захотел покоя, семью, любимую, единственную женщину. Я приговорил к смерти Казанову в душе. Убил молодость.
   Все, кто знал меня, конечно же, над этим смеялись. Они привыкли к Роберту, тому самому Роберту, который считался бабником, который, по их мнению, менял девчонок как перчатки. Они все спрашивали меня о личной жизни не так:
   – А у тебя как на личном фронте?
   И даже не так:
   – Ну что, нашел себе девушку?
   Они интересовались, думая, что у меня нет, и никогда не может быть с этим проблем:
   – Ну, как твои девушки?
   Не знаю, каким обаянием или шармом я обладал, но, видимо у меня была какая-то красота – внутренняя или внешняя, что им и в голову не могло придти, что я один, что тоже могу страдать и находиться в поиске.
   Может быть, они считали, что у меня нет сердца?
   Или, может быть, им казалось, что я поверхностный?
   Или они просто не верили в существование любви? В то, что я могу любить, конечно. Потому что иногда они говорили мне с некоторым удовольствием:
   – Роберт, ты никогда не женишься!
   Или:
   – Чтобы Роберт женился?! Не смешите меня!
   Мне говорили, что я достаточно умен, чтобы сделать такую ошибку в жизни – вступить в брак.
   Мне пророчили вечные тусовки и много детей – внебрачных детей.
   Одна даже карьеру мне пророчила (самому первому среди двоечников и хулиганов своего института), но все вышло иначе.
   Наверное, я глуп. Я влюбился.

2

   А влюбился я в Ирину. И ничего, поверьте, ничего мне об этом ужасе не предвещало. Все было прекрасно, как и всегда. Шло начало лета, я учился в институте, в который меня засунуло высокое положение моего отца, и получал качественное образование. То, которое тебя всегда прокормит. И мать этому тоже была рада, ибо для неё важнее всего – держать меня подальше от ужасов сего мира, то есть от реальности. Она верила, что я есть маменькин сыночек собственной персоны, хороший и плюшевый, не творящий никаких гадостей, чистый и чисто выбритый.
   Но я институт не любил, тем более, не любил практику, которую он мне предлагал, поэтому ухитрился договориться с преподавателем не отправлять меня в ссылку, а оставить не вдали от родных тусовок – при них. И, слава Богу, что я успел до этого натворить что-то ужасное невероятно, поэтому профессор, который головой своей отвечал за практику и за меня, не долго думая, сказал мне, что я распределен оставаться под его присмотром, показал кулак, я слезно поклялся ничего не натворить и благодарил его чуть ли не валяясь в коленях.
   Ах, если б я знал, чему я радуюсь, к чему все это приведет!
   Но, что случилось, то случилось! Я был оставлен дома, мог жить и тусоваться, и стал кутить на все средства, что, в общем-то, так тщетно родителями копились на дальнюю поездку. Ну, и ходил на практику, конечно.
   Каждый день я вставал около семи утра. Полчаса уходило у меня на процедуры бритья и умывания, немного на завтрак и двадцать минут на то, чтобы напялить на себя линзы вместо очков и предстать перед будущими студентами нашего ВУЗа во всей красе. Потом я шел винститут, брал на вахте ключ и спокойно открывал дверь с надписью «Приёмная комиссия». В ней мне надлежало работать месяц, в ней мне надлежало месяц скучать.
   Кому-нибудь покажется интересным принимать девочек: есть возможность заглядывать под юбки, проверять IQ, да тут, же и вся информация о ней у тебя в руках, но мне было скучно. Приходили не девочки, а одни crocodiles! И единственным моим развлечением было общение со сдающими экзамен первокурсниками. Одна девочка даже в обморок упала перед моей дверью после экзамена – преподаватель не оценил её стараний, и она получила «неуд». Но потом и этонадоело – и я заскучал. Порой мне даже сало казаться, что между красотой и тем самым умом существует какая-то неясная, глубокая связь. Все друг от друга странным образом должно зависеть. И, так как я временами писал статейки в научную газету, я даже задумался над этим вопросом всерьез и когда-нибудь решил написать трактат на эту тему. Единственным необходимым, как мне тогда показалось, нужно было узнать, что такое трактат, а вот кроликов для опыта хоть отбавляй.
   Каждый день ко мне приходил ответственный секретарь по приему и спрашивал, сколько появилось абитуриентов. В другой день он зашел ко мне и стал орать, стал орать из-за того, что я взял девушку с какой-то болезнью нервов на педагогическое поприще и даже убедилеё в том, что по закону ей предоставляется много льгот.
   – Ты что, Роберто? – кричал преподаватель испанского и в то же время тот самый секретарь, – Дети с таким диагнозом не имеют право обучаться по специальности 050303! (это и была специальность педагог, на которую я принял так любезно горе-абитуриентку).
   Что ж поделаешь! Пришлось разыскивать и расстраивать человека!
   Но именно в этот день, когда я этим занимался, пришла она – Ирина Алексеевна! (К чему фамилии? Еще ж не в загсе, к сожалению.)

3

   Я справилсяпо телефону о том, что данная мною абитуриентка уехала в столь солнечный день с отцом на рыбалку и будет только к вечеру, положил трубку и вернулся на свое место – в кресло секретаря приемной комиссии. Я сидел на нем, свесив ножки, и строил рожицы, пытаясь этим самым разработать свой речевой аппарат. Потом то и дело поглядывал на часы – приближался обед, и, хотя я не был так голоден, я решил взять себе баночку соку и пройти прогуляться. День был действительно очень солнечный и прекрасный, не зря та девчонка поехала хвастаться своей большой грудью (уж это я запомнил) на пляж перед мальчиками.
   Я еще раз зевнул, смотря на кипы бумаг, которые директорша сегодня мне принесла для того, чтобы я их внимательноизучил (а не вздыхал от жары и безделья, как все нормальные люди) и запомнил, и встал – подошел к окну. В голове у меня мелькала мысль смыться, но выйдя затем в коридор, я обнаружил, что директор у себя, а он любит заходить минут за десять до перерыва и проверить на месте я или не на месте? «Да, нам важен каждый абитуриент, поэтому с нетерпением ждем его каждую минуту!» И только я погрузился в воспоминания о том, как я сюда поступал, он и вошел – директор.
   – Роберт, займись! – приказала она мне.
   И ввела двух дам: маму и дочь.
   Мама была огромная и страшная. Наверное, от того, что я являлся ее потенциальным зятем, я уже инстинктивно боялся мою потенциальную тещу. Девочка, стоявшая рядом дочка – моя потенциальная жена, как раз как-то расстроено стояла у двери, не решаясь пройти дальше и, засунув палец в рот, стояла задумчиво, ковыляя ножкой пол.
   – Э, заходите, пожалуйста! Садитесь! – расцвел я после минутного шока, все еще не решаясь хорошенько разглядеть абитуриентку.
   Девочка все также, сверля глазами пол, дошла до стула, отодвинула его и села.
   Вбежала директорша и стала о чем-то говорить сеё матерью. «Наверное, дура боится, что её дочь к нам не поступит?» – решил я и усмехнулся, теперь я по опыту знал к нам невозможно не поступить! У нас нехватка абитуриентов, вот-вот, если директор будет плохо лгать, а мы (приемная комиссия – теперь я к ней себя причислял) плохо работать, студенты, если их должным образом не пугать отчислением – плохо учиться, то пиши – пропало! Прикроют нашу шарашкину контору, как пить дать, прикроют! На нас давно уже управление образованием зуб точит (во главе с Кулдыкиным – его главой), оно давно ведет с нами информационную борьбу, давая ложные сведения о нашем закрытии и прочее тому подобное. Но, мы отвлеклись…
   Пытаясь одним ухом подслушивать то, о чем ведут речь две старые дамы, другим ухом я был весь во внимании девочки и пытался строить из себя вежливого продавца Эльдорадо, которому позарез нужно сплавить какой-нибудь жидкокристаллическийтелевизор или его уволят, или его лишат премии, а он и так в долгах.
   – На какой факультет хотите поступать? – обратился я.
   – На иностранное отделение! – парировала за неё мамочка.
   – Документы она позже принесет! Не волнуйся, Роберт, оформляй! – вставила директриса.
   Я решил, что это дочь какой-нибудь шишки. У меня тут же пропал к ней интерес.
   Я вытащил чистый бланк для заполнения заявления на провозглашенный её матерью факультет, и вытащил ей пример для заполнения. Подал. Рядом положил два чистых бланка на случай ошибки – ни разу еще не было, чтобы никто не ошибся в этих заявлениях. Только если я? Хотя нет, и я ошибался.
   Девочка взяла бланк и начала все заполнять аккуратным почерком. А я сделал вид, что изучаю документы на столе. Этот жест имел несколько значений. Во-первых, я показывал директору, насколько хорошо я справляюсь с обязанностями – может, сделает доброе дело и очень скоро освободит меня от всего этого на тусовки? Во-вторых, я показывал девушке то, какой я умный и серьезный парень, не смотря на мой возраст. А в-третьих, действительно было скучно: девушка была слишком скромно одета, ни дать ни взять– монахиня! А разговоры были тем неинтересным бредом, о котором я вам уже говорил – а вдруг не поступит? Ага, размечталась! Хотя, в принципе, если будешь говорить, что поступит обязательно, не захочет ли она сменить нашу шарашкину контору на хороший ВУЗ с большим конкурсом? Сбежит ли? Или ей плевать на счастье ребенка, как в случае с моими родителями – лишь бы его куда-нибудь засунуть? Вопросец!
   Или пугать родителей? Что, мол, ого как мы хороши! Но тогда вдруг она испугается и уйдет туда, где легко? Очень трудно разрешить эту дилемму.
   Я зевнул, читая как бы эти документы, и посмотрел на директрису, не заметила ли? Нет. Девочка тем временем все дописала и робко отодвинула листок мне. Я стал его читать и сверять с её паспортом – нет ли ошибок? Их не оказалось. Вообще, девочка оказалась очень умной.
   Через некоторое время мы закончили процедуру и девочка встала.
   – Все, да? – проснулась её мать, и две квочки (она и мой живодёр) перестали трещать.
   – Все, Роберт? – обратился директор ко мне за помощью.
   – Все, все!
   – Прекрасно! Мы поедем, извини нас, мне еще на работу! – тут же доложила мать абитуриентки своей подруге.
   – Да, да, конечно! – ответила директорша.
   – До свидания! – обратилась мамочка уже ко мне вежливо, и направилась к выходу, – Документы Ира потом занесет!
   – Хорошо!
   Директор, молча, постоял в раздумьях, когда двое удалились, потом спросил меня:
   – Работаешь?
   – Да.
   – Изучаешь документы?
   – Да, да, – закивал я.
   – Всё ясно?
   Киваю.
   – Хорошо, – она взглянула на часы, что висели над доской с информацией цифр прибывших абитуриентов. – Сейчас обед. Идем.
   – Спасибо!
   Она собралась уходить, затем крикнула вдогонку:
   – Завтра занесу еще пару документов! Постарайся после обеда изучить эти! – и совсем исчезла.
   Я облегченно вздохнул. Посмотрел на документы и сделал выводы о том, что и эта девушка оказалась crocodile. Я вздохнул: что ж, опять не повезло! Я еще не знал, что первые впечатления порой обманчивы, о, как обманчивы они порой!
   Вот так вот и прошла нелепо наша с ней первая в жизни встреча. Уже в самом начале нас разлучали, как могли, и ни минуты не давали остаться вместе!
   Я подошел к доске, поправил цифру на иностранном отделении, сделав её на одного абитуриента больше, и, звеня ключами в кармане, вышел на обед. Закрыл за собой дверь и смылся.

4

   Жан-Батист Гренуй вошел, и я ему несказанно обрадовался!
   В тот день было особенно скучно, особенно жарко и особенно от этого тоскливо!
   Конечно же, друзья мои, сразу же хочу внести ясность, чтобы между нами воцарилось полное взаимопонимание, кто такой Жан-Батист Гренуй, откуда взялся, ведь, скажите вы, того, кто сразу приходит на ум (блистательный парфюмер и девственник), его же съели? Однофамилец по типу нашего Александра Блока – Александр Блок во Франции? Нет!
   Жан-Батист Гренуй – это кличка немного толстоватого, безобразного, однако отчего-то чертовски привлекательного для девчонок парня. Может быть, их влечет его добрая душа, коей обычно обладают все пышные люди? Этого я сказать вам не могу, поэтому не буду. Так вот, привлекая этой самой своей неестественностью всевозможных половых партнеров, через чур сексапильный Жан-Батист Гренуй не мог найти себе постоянную любовь.
   – Прости, не ты! – говорил он всем своим девушкам после любви и выгонял из жизни навсегда. Вычеркивал.
   Однако, он не завоевал репутацию бабника. Он завоевал репутацию бедногомилахи, тщетно ищущей свою любовь, а вот я, который всегда находился рядом с ним, вот я, вечно одинокий и обделенный обычно лаской девчонок, назывался несправедливо бабником. «Ну и черт с ним!» – думалось иногда мне, а иногда, считая девушек и обнаруживая, что Жан-Батист Гренуй тут опережает меня во много и много раз, я понимал головой, злился на него, но все ж он был очень добродушный и привлекательный (а уж не педик ли я?!).
   Кстати, забыл о главном. Эту кличку – Жан-Батист Гренуй – дал ему я. Дал за то, что он перед тем, как спутаться с девушкой, любил её немного придушить. Слегка так. Это его возбуждало. И жертв тоже, думал он. Мелкий рыжий садист. Ну, после того, как я дал ему кличку, она оказалась всем по вкусу, и все так и забыли, как его на самом деле звать. Порой даже преподаватели в институте обращались к нему так:
   – Гренуй!
   Вот, и вы благополучно забудьте об его сложном еврейском имени.
   Жан-Батист Гренуй перед вами мог появиться в нескольких случаях. Во-первых, если он опасался кого-нибудь и прятался (вроде, я упоминал о его вечных синяках?). Во-вторых, если ему требовалось одолжить у вас некую сумму денег или стрельнуть сигарет (один раз ему случилось стрельнуть у меня пару презервативов). В-третьих, если вы являетесь красивой девушкой и готовы с ним переспать (а я думаю, любая на свете девушка готова с ним переспать), либо тем, кто стоит на пути к этому. Он мог появиться перед вами, если вы его преподаватель, чтобы слёзно пообещать еще раз, что уж на следующей неделе он пересдаст вам ваш предмет (это, в-четвертых). Ну, и пятая причина, по которой он мог перед вами появиться – случайна. Он мог просто столкнуться с вами, но он обязательно бы подобрал одну из причин выше, чтобы обратиться к вам.
   Сейчас Жан-Батист Гренуй появился передо мной от скуки с третьей причиной из списка, хотя, для начала, он завязал разговор так:
   – Чувак, прошу, сжалься! Дай сигарету, а!
   Я пробормотал что-то о вреде курения в такую жару просто из вредности и угостил его парой сигарет.
   Гренуй же был профессионалом в своем деле и сразу, получив желаемое, исчезать не стал, а болтался перед вами еще пару минут, делая вид, что это его просьба, выполненная вами, на самом деле ничего для него не стоит, и он рядом с вами ради вас.
   Он оглядел таблицу, потом мой стол, сел напротив на стул, в который усаживали свои худенькие попки аппетитные абитуриентки и невзначай, почти без интереса, бросил:
   – Ну как, новых девушек не появилось?
   – Было парочку! – зевнул я и посмотрел на часы, ибо всегда ждал времени, когда отсюда можно было смыться.
   – И как? – проснулся Гренуй и его глаза засветились. Он прямо-таки ожил! – Есть красивые?
   На этот вопрос я ответа сразу дать не успел, толстяк сразу же зашвырялся у меня в бумагах.
   – Эту я уже видел, эту тоже, эта страшненькая…. Блин, нет новых! Что ты лжешь?! Хотя… О! Вот классная!
   Я взглянул.
   – Классная же?! – загорелся он.
   – Ну не знаю, нормальная, – ответил я, чтобы не обижать его вкус и, стараясь найти в ней хоть что-то отличающее её от крокодила.
   – На фотках они все не очень, – добавил я в свое оправдание.
   – Слушай! – вдруг взмолился на меня Гренуй и чуть ли не сел передо мной на колени, – Можно я запишу у тебя её телефон! У тебя же он есть?
   Интересно, подумал я, как он себе представляет мой категорический отказ? Разве это возможно, даже если бы я этого очень-очень сильно захотел?
   – Да, бери, – наплевательски сказал я, а потом быстро прибавил, – Только она подумает, что это я ей позвонил…
   – Нет-нет! – тут же запротестовал Гренуй, – Я ей сразу признаюсь, что это я!
   И влюбленный, нашарив в документах заветные циферки, быстро стал их переписывать в свой сотовый телефон.
   – Спасибо, спасибо большое! – поблагодарил он.
   Я стал приводить бардак в рабочее место, а Гренуй тут же стал ей звонить.
   – Что, прямо сейчас? – полезли у меня глаза на лоб.
   – А зачем откладывать на завтра? – парировал Гренуй мне так, что ведь и поспорить-то с ним никак нельзя было.

5

   Итак, Гренуй попытался дозвониться. А попытался он, так как с первого раза (как это обычно и бывает) у него ничего не выходит, и он, измяв своими большущими и отчего-то жирными (полагаю от пирогов) пальцами бедный малюсенький телефон, услышал, наконец, что у него ноль на счету, ни копейки. (Кто бы сомневался!) Он даже в минус ушел и поэтому, набрав пару раз номер дающий на экран всю информацию о его положении счета, убедился в этом сам а потом и набрал еще раз, чтобы убедить в этом меня. Жан-Батист в какой-то бешеной истерике тыкал мне своим экраном телефона в нос и повторял о том, чтобы я дал ему позвонить.
   – Ну, такая девушка, Роберто! Дай позвонить! Я тебе на счет кину, клянусь!
   – Можешь позвонить позже, – не то чтобы я был жаден, а просто надеялся, что Гренуй теперь, уже порядком мне надоев, уйдет отсюда хотя бы ради девушки этой к автомату для пополнения мобильного счета.
   – Мне сейчас хочется! Ну, Роберто, будь человеком!
   И я полез в карман для того, чтобы стать человеком для этого кретина, ну, хотя бы на словах.
   – Держи! – протянул я ему руку помощи, в которой был телефон.
   Гренуй быстро засунул в карман свой и, схватив мой, чуть ли не отцапал мне руку.
   – О! О! О! – заметался он тут в растерянности же по комнате, не зная, что теперь ему с моею любезностью делать.
   – Слушай, – остановился он, наконец, перестав играть в «горячую картошку» с моим недешевым мобильником, – а номер можно еще раз посмотреть?
   И я открыл ему её номер, не напоминая ему о том, что он у него уже есть.
   – Спасибо!
   Гренуй лихорадочно его набрал, потом сел ко мне на стол и с важным видом стал дожидаться звонка.
   – Алло, Ирина?! – сказал он, наконец, ибо, похоже, на том конце провода кто-то появился, – Ирина, привет. Это Жан-Батист Гренуй… То есть… Нет…
   Он повернулся ко мне.
   – Бросила трубку, – пожал он обиженно плечами.
   Я не нашелся, что ответить.
   – Э, можно на улице позвоню? И телефон сразу же занесу.
   – Конечно!
   И Гренуй исчез с кучей благодарностей, как исчезают с ними же разного рода слуги, бедняки и помилованные ублюдки перед важной персоной или государем.
   Я остался один и, воспользовавшись этим моментом, привел весь мой бардак на столе в порядок. Потом встал, немного размялся, походив по кабинету и посмотрев в окно, потом вновь сел за стол к документам. От скуки я стал их листать, а поводом было проверить все ли с моими документами в порядке, хотя я и так знал, что все всегда держу в идеальном состоянии до прихода баламутов вродеГренуя.
   Я зевнул и даже принялся читать документы, которые директриса оставила мне изучить. О, как она ошибалась, ибо я, зевая уже от скуки и долгого ожидания и так, взяв их в руки, зевнул еще больше. Все-таки, учителя действительно верят в нас и пытаются найти что-то хорошее, когда говорят об этом. Это не пустые слова!
   Я, конечно, знал, что Гренуй самый последний лжец на земле! Я знал, что мне придется его долго ждать, но то, что настолько – этому был удивлен даже я. «Что он там с ней делает? – подумал я, – И по моему-то телефону?»
   Но, как только ко мне в голову ворвалась сия мысль, с нею же ко мне в кабинет залетел и Гренуй.
   Он выглядел возбужденно. Устало, будто попытался что-то вовремя сдать из предметов или вновь бегал от кулаков своих друзей-наркоманов, которым немало задолжал, и пробежал при этом марафонскую дистанцию.
   – Вот! – протянул он мне мой мобильник гордо и радостно, но тут же сгорбился и стал извиняться. Наверное, хотя я и не пытался его никоем образом изобразить, мое недовольство само собой вылезло наружу. Прямо как краска на лице, хотя все говорят, что я не краснею. Не краснею? Но я, же это чувствую!
   – Извини, я… Тут просто…
   Я остановил Гренуя жестом, как какой-нибудь римский диктатор.
   – Ничего, чувак, – сказал я ему, – Как все прошло-то?
   Гренуй заулыбался как сытый мамин дитя-Даун.
   – Завтра свидание!
   – Вот как? – удивился я.
   – В парке, – добавил Гренуй и, попрощавшись и снова поблагодарив меня, скрылся.
   «Господи», – подумал я, – «Ну, как с ним можно встречаться?! И еще раз раскрыл ту девочку, которой хватило духу согласиться с ним встретиться».

6

   Что-что, а уж этот день у меня пройдет довольно типично и безрадостно, думал я, но, как всегда, ошибался.
   Безрадостно должен был он у меня пройти потому, что вот уже несколько дней, как я на посту, а в педагоги идти ко мне никто не рвется. Сдавать экзамены наши выпускники сегодня тоже не будут, это я знал точно, ибо уходя каждый раз, это проверял. Многие из них заходили ко мне поболтать, сдавая свои ГОСы, и я отслеживал их, и ждал их, ибо мне было одиноко и скучно без их нервов. И, наконец, оттого мне безрадостно было, что, имея сотовый телефон полный денег на счету, я позвонить даже не могу никому, а этот выхухоль, живущий на аске, сейчас на очередном свидании кадрит очередную кралю. И как грустно мне стало, что зареветь захотелось, как брошенной пятнадцатилетней девчонке. Грустно от одиночества! «Но ничего. Этот день мне нужно просто пережить! Зато он спокоен как ни один другой! Все в порядке. Сиди себе и сиди, а то прыгал бы сейчас где-нибудь в лесу с этими детишками с лагеря!» – подумалось мне, – «Ногу бы еще сломал, не приведи Господь! Они наверняка сейчас там локти кусают, одногруппницы мои! Или экзамены учи – трясись. Мне все же лучше! А завтра ко мне все заглянут, и Гренуй расскажет о своем свидании, и целая армия нервных девчонок будет просить меня о том, чтобы я успокоил их перед экзаменом!
   Побродив так в раздумьях минут пять, я вышел сначала к вахтеру – поболтать, а затем выглянул на улицу скурить пару, тройку ароматных сигарет. Но покурив, я чуть-чуть позволил себе полюбоваться во всю цветущей в городе весной и нехотя вернулся на свое место. Там звонил телефон.
   – Приемная комиссия! – взял я трубку, – перезвоните еще раз!
   Как всегда, требовалось директора. Секретарша, наверное, куда-то вышла и, как обычно к телефону некому было подойти.
   Я вернулся на место, раскрыл газету, лежавшую у меня на столе, и тут, откуда не возьмись, явился Гренуй.
   – Привет! – громко объявил он о своем никому не нужном возвращении.
   – Здорово! – ответил я и посмотрел на него подозрительно, – А отчего ты не на свидании?
   И Гренуй с чувством выкрикнул непечатное слово, которое означало, что его жестоко провели.
   – Прихожу я туда, – говорит мне Гренуй, – В парк. Жду её, высматриваю везде, а её нет! Не пришла!
   – Ты ей звонил? – осведомился я.
   – Конечно! Я ведь сначала подумал, девушка, не прилично не опоздать! В Испании-то все опаздывают – у них там так принято! (Гренуй имел предков – прабабушку из Испании и сколько я его помню, всегда мечтал выучить язык этой страны, съездить туда и еще что-то, но естественно, у него все руки не доходили, и времени не хватало). И я ждал полчаса. Побродил. Потом звоню – мало ли что с ней?
   – И?
   – Не дозвонился! А потом sms-ка приходит, что, извини, мол. Я передумала. Не хочу общаться!
   – Жестоко! – констатировал я, удивляясь смелости девчонки, а сам в душе радовался его первому провалу.
   – Ага!
   – Ну, не отчаивайся!
   – Не буду, друг! Не буду! – отвечает мне Гренуй, шмыгает носом и уже тянется ручонками к моим старым записям о поступлении абитуриенток и папкам с их личными данными.
   – Нет! Все то же, – зеваю я и говорю, – самому скучно!
   И тут к нам тихо-тихо стучится какая-то девочка. «Абитуриентка?! Неужели абитуриентка!» – и я набрасываюсь на неё, как голодающий на кусок хлеба, – «Наконец-то!»
   Она подходит, садится. И тут у меня возникает блестящая мысль побаловаться. Я отвожу Жана-Батиста в сторону, чем-то быстро объяснив это девушке, и говорю:
   – Хочешь побыть вместо меня?
   – Но… – пугается Гренуй.
   – Брось! – говорю я ему, – Директора нет! Нечего бояться. Пообщайся с девочкой! А я рядом посижу, как твой ассистент и подсказывать буду, что б ошибок не наделал.
   – Серьезно?
   – Угу.
   И я посадил Гренуя вместо себя, себе оставив лишь заполнение документации. И так день у нас не скучно пролетел. И печалиться об Ире Гренуй перестал.

7

   Почему-то этим утром у меня было плохое настроение. Может быть, я по ошибке забылся, встал ни с той ноги (обычно я сразу на обе ступаю, чтобы вдруг чего не), может быть, смеялся слишком много вечером, ибо кто-то за пивом мне травил анекдоты, а может и пиво виновато – слишком его много, и образовалась у меня что-то вроде похмелья.
   Этим утром я решил начать новую жизнь. Послать все куда подальше и начать. Сломать, сжечь мосты, связывающие меня с плохим и все тут! Например, я решил перестать строить планы. К чертям их строить, если ровным счетом ничего из того, что я запланировал, у меня не выходит, потому как все портит либо Гренуй (его всегда нужно спасать), либо родители (именно тогда они вспоминают, что я совсем о них забыл), либо девушка (ах, да, у меня свидание с Алинкой!).
   Но в тот день я пришел на практику, спрятал под стол бутылку кваса и лимонный пирог (это мне полагалось к обеду), проверил мобильный телефон на наличие сообщений или звонков и сел за стол ждать неприятностей.
   Неприятностей никаких не было, потому как ровным счетом не было ничего. И я по привычке ждал обеда и злился на родителей современных девятиклассников. Именно тех, у кого дети учатся на двойки и в десятый класс их все равно не берут. Но вот почему они бродят, обходят все полуразвалившиеся школы этого несчастного города, пытаясь этого своего беспросветно глупого ребенка куда-нибудь запихнуть. Не лучше бы им его нам отдать, в добрые руки, и сделать из него педагога, чем позориться позже тем, что он у вас все равно не сдаст, этот чертов ЕГЭ!
   Но к нам идут только к концу июля! Когда отовсюду их (девятиклассников) вышвырнут. Когда не сдадут они никакие (одиннадцатиклассники) ЕГЭ или сдадутс горем пополам, но до того позорно, что ни один институт сей результат не осмелится принять. В июле они придут к нам! Но меня в этом месяце уже не будет, вот в чем дело! Я не смогу вдоволь насладиться своей практикой. Я не смогу познакомиться со всеми приходящими сюда девушками и, вполне возможно, я упущу свою любовь. Нам не дадут встретиться.
   «Была б воля», – думаю я, – детей самих выбирать себе будущую профессию, я уверен, что страна полна бы была людьми рабочих специальностей! Школьники, вместо того, чтобы сидеть на шее у родителей еще семь лет (в школе и в институте, которые их мама с папой по блату засунули), они с энтузиазмом бы шли работать! И становились бы теми людьми, которых так не хватает нашему государству сейчас. А так они лишь привыкают сидеть на шее у родителей и предпочитают делать это и после, как получат бесплатное российское образование, о котором и не подозревали никогда (они скромно мечтали водить большой мусоровоз, например, или вкусно готовить своему мужу, как мама), когда изучат предметы, которые им не нужны вовсе (кроме физкультуры и информатики). Или из-за отсутствия опыта работы после ваших ВУЗов никто не возьмет просто напросто, и они опять будут сидеть».
   «Но что-то я разрассуждался сегодня!» – решил я, – «Размечтался!», – и посмотрел на часы.
   – Ого! На государственных экзаменах в следующем году бы так рассуждать! – сказал я себе вслух, ибо уже было время идти на обед.
   Вот сколько я просто сидел и шевелил своими серыми клеточками, от нечего делатьругая правительство и беспутный народ (но они не виноваты, у них сил нет бороться с чем-либо). Хотя, в принципе, все его ругали только от того, что им попросту нечего было делать, не беда!
   Я только собрался уходить прогуляться (настроение мое от ворчания улучшилось, да и что тут было делать – пора на свежий воздух!), собрал вещи, открыл форточку проветрить помещение, как ко мне вошла Ира. Вошла Ира (та самая, что Гренуй на свидание приглашал), и я на неё уставился, а она засмущалась, подошла к середине кабинета и произнесла робко очень тихим голосом:
   – Здравствуйте. Я вот документы принесла.
   У меня отвисла челюсть. Та ли эта замухрышка была передо мной, что пару дней назад явилась поступать педагогом, засунув палец в рот и уставившись в пол, как провинившееся детсадовское дитя? Она ли была передо мной, эта ли прелестница? Эта принцесса? Не сестра ли её сейчас ко мне явилась или кто другой поприличнее внешне? И я осведомился уточнить:
   – Ирина?
   Девочка кивнула:
   – Королёва.
   Ну и платье же на ней было, я вам доложу. Я только и смотрел на это платье. И на фигурку. И на ножки. И на личико. И на руки после. В общем. Я пялился на неё всю! Но она, наверное, подумала, что я смотрю на неё как на дуру, не поняла, что я ею любуюсь, поэтому сразу же стала бормотать:
   – Я хотела принести документы раньше, – чуть слышно прошептала она, – Но… Мы ездили в деревню. В огород… Да и аттестаты в школе все не выдавали, пока не отработаешь…
   – О, нет, нет! Это ничего! – поспешил я её успокоить, – садись. Я сейчас напишу тебе расписку, что взял твои документы, и отпущу. Все в порядке, не переживай!
   Она дала мне документы, но не присела. От этого мне было неловко и я, чтобы не заставлять девушку стоять в ожидании, быстро, трясущейся рукой, заполнял вверенные мне ею документы в бланк расписки, а потом вручил его ей. Я коснулся ее руки краем своей, когда делал это. От неё веяло прекрасными духами и свежестью весны.
   Потом она бросила мне все такое же робкое «спасибо» и быстро вышла. Я хотел проводить её взглядом, может быть, даже выйти на улицу и проводить её своим взглядом до тех пор, пока она не скроется из доступного мне с крыльца учебного заведения вида. Но, к несчастью, приехала директриса и зашла ко мне в кабинет, как только Ира вышла.
   – Роберто! – и бу-бу-бу и бу-бу-бу, которое для меня теперь не имело никакого значения, ибо я влюбился по уши в ушедшую только что и был погружен мыслями в молитву, просящую у Бога её непременного поступления к нам – что еще надо-то?

8

   И вот, наступили времена, когда в моей душе засветило солнце. Каждый день для меня был светел и радостен, и я даже не смотрел в окно определить, таков ли он для других. Ведь не важно, когда любишь, снег дождь там к чертям или град? Ведь влюбленным так приятно ласкать друг друга и улыбаться прохожим, даже если где-то поблизости извергается вулкан, землетрясение и все крушится к чертовой матери и через пару секунд ни их самих, никакой любви между ними не будет. А им фиолетово, они любят, как сумасшедшие! Именно так все показывает в фильмах-катастрофах Голливуд.
   «Но ведь серьезно же, – думаю я мечтательно, – Серьезно! Разве влюбленным нужно когда-то бывает что-то, кроме любви? Разве сердце думает? Конечно же, нет. Оно даже не чувствует никакой опасности и тревоги за что-то, кроме объекта своей страсти и самой страсти.
   Я больше не смотрю в окно и не отыскиваю красивую девочку познакомиться. Я больше не отыскиваю абитуриентку, с которой можно замутить. Я смотрю на неё жалобным взглядом и думаю про себя: «Господи, девочка, какая же ты жалкая!» Я мысленно перебираю ее все недостатки и говорю про себя, что моя Ирина идеальна, что ей до неё еще очень и очень далеко, и еще, что мне жаль её, потому что такую девочку, наверное, никто не любит и никогда не полюбит, а если и полюбит, то все равно это буду не я, в смысле тот человек её никогда так сильно не полюбит, как сильно и безумно люблю свою Ирину я сейчас. А если попадется мальчик, то я тем более жалею его, ибо сужу по себе: «Бедненький ты мой! Ха-ха!» – издевательски ржу я над ним, – «Наверное, ты в педагогический пришел искать нормальных девчонок. Ты думаешь, здесь водятся самые скромные и воспитанные красавицы? Ха-ха! Как же ты ошибаешься, мой маленький, очень наивный парень!»
   Все это время, пока я нахожусь на практике, я даже и не думаю о том, как хорошо на улице, тем более, как прекрасно где-нибудь на природе, где сейчас молодежь тусуется и кайфует под пластинки Боба Марли без меня. Мне хорошо здесь, мне нравится скука, мне нравится это учебное заведение, чьи стены дают мне тишину и душевное спокойствие, не мешающее мне утонуть в своих мечтаниях о ней, о том, как у нас все будет, как мы познакомимся с окончанием лета!

Часть II. ПРИЗНАЙСЯ В ЛЮБВИ – И ТЕБЯ НЕ ПОЛЮБЯТ!

   Самым действенным средством от любви по-прежнему является ответ на неё.
Автор неизвестен

   Звездная ночь. Самое подходящее время. Ужин при свечах. Уютный итальянский ресторанчик. Маленькое черное платье. Роскошные волосы, блестящие глаза, серебристый смех. Вместе уже два года. Чудесное время! Настоящая любовь, лучший друг, больше никого. Шампанского! Предлагаю руку и сердце. На одно колено. Люди смотрят? Ну и пусть! Прекрасное бриллиантовое кольцо. Румянец на щеках, очаровательная улыбка.
   Как, нет?!

   Лариса Керкленд, Предложение

1

Много я добра набрал с ногами от ушей, с фигуркой скрипки Страдивари и голоском бесстыжих сирен, но её, такой самой прекрасной, самой любимой и привлекательной, как аромат духов от Шанель №5 я не нашел. Я действительно любил Ирину. Не прошло мое чувство, не погасло потом клубных вечеринок и жесткого секса в чужой постели или моем собственном автомобиле после него! Это была чистая, искренняя, не побоюсь этого слова настоящая любовь. Не как у Ромео с Джульеттой, не как у Сида Вишеса и Нэнси Спанжер и других подобных личностей, конечно же, но была. Мы могли стать друг для друга всем! Мы могли переплюнуть всех этих вышеперечисленных героев и героинь и беспрепятственно стать примером любви XXIвека! Мы могли доказать, что Стефани Майер и СисилияАхерн ошиблись на этот счет. Тем более (я считаю, что Елена Гилберт просто напросто похотливая, современная нимфетка, Лолита, вырвавшаяся из отвратительного романа Набокова, но никак не Джульетта, Нэнси и, кстати, или тем более, не Изольда (телка Тристана) на этот счет ошиблась Смитт и режиссер, экранизировавший весь этот бред. Да, всем ванилькам, т. д. и т.п.,она, может, и пример, не спорю, но только не нам с Ириной! Да что они знают о любви в своей Америке! Пресытился народ этими глупостями от МТV! Пресытился! Я докажу это и докажу также, что наша любовь будет ни чуть не хуже их любви! Ведь всего-то и осталось, что открыться, показать, на что способен ты ради неё, когда в твоей груди колотится сердце, в легких запирает дыхание и в венах горячится кровь! Я прекрасен, я современный принц теперь, рыцарь и так далее, ибо люблю безумно и буду любить всегда! Я сделаю свою девушку женщиной (не зря же столько практиковался, я не блудничал – практиковался!), а потом эту женщину не только не брошу с моимребенкомна руках, но и сделаю самой счастливой женщиной на свете, которой он только видывал. Я буду её на руках носить (для чего качался-то?) и дарить подарки (мне мила теперь лишь её улыбка на лице, а не металлолом в виде крутых машин, цепей и прочего), буду цветы дарить (она мне потом свой цветок жизни подарит), духи (зачем мне теперь, например, запах алкоголя и табака от меня, он мне не важен теперь – лишь её аромат), платья, туфли (ибо я хочу видеть её красивой, да и купленное до этого будет не годно – я разорву его на ней, возбудившись, поцелуем вечером) и побрякушки! Я буду делать все! Отвечаю! (Как брутальный отсидевший заговорил в пылу!) Осталось только выяснить одно: согласиться, согласится ли она, эта маленькая принцесса стать моей королевой? Пустячок!

2

   Если бы любовь была преступлением (а любое наше деяние и становится им, когда оно становится уголовно наказуемым и противоречит морали общества и всяческим его нормам), то это было бы таким действием против закона, что переступив через него, мы бы все, скорее сего, с жаром бы в нем признавались. Это было бы то, в чем мы бы просто мечтали сознаться! Чтобы донести всему миру, чтобы донести объекту любимому, что он для нас таковым является. Вот смотрите:
   – Считаете ли Вы виновным себя в том, что такого-то числа такого-то месяца вы окончательно и бесповоротно потеряли голову из-за объекта страсти такого-то? Признаетесь ли вы, что влюбились с первого взгляда и более уж разлюбить не в силах?
   – Да! Да, конечно! Я люблю её! Люблю эту девушку!
   – Хорошо. Садитесь. Суд учтет ваше заявление.
   И потом бы началось расследование с кучей адвокатов, понятых, свидетелей, что возможно держали свечу над вами в любовном сношении, родственников с той и с этой стороны (которые желают и не желают, чтобы вы были вместе и были счастливы), как на свадьбе или похоронах, друзей (среди которых и явные не друзья, а враги, мечтающие вас разлучить из-за своей собственной несчастной жизни, с черной завистью люди, и среди которых те, кто любит вашу девушку и не смотря на ваше и её желание, во что бы то ни стало хочет её присвоить и т. д. и т. п.).
   Поверьте мне, уж поверьте, даю вам честное слово, что скоро так оно и будет! С неверием в чистое светлое чувство скоро начнут девушки устраивать такие разборки. «Любовь это или бред безответный с желанием затащить девушку в постель?!»
   Зря вы дали девчонкам столько прав и отправили обучаться! Наверное, тот, кто это сделал, хотел как лучше, хотел, если уж и слушать беспрерывную болтовню своей ненавистной тещи и любимой жены, то уж лучше какую-нибудь умную. Но девушки, как всегда, не так нас поняли. А жаль!
   Как же все-таки интересно это чувство, чувство любви. О нем ты хочешь рассказать всем. Пусть все знают, что ты испытываешь (хотя помочь тебе никто не сможет, и понять тебя – тоже). Ты не можешь любить тихо, молча, в тайне! Ты болтлив как никогда! Ни один алкоголь (никакое его выпитое тобой количество тоже) так не развязывает тебе язык, как это чувство.
   Наверное, нет ничего схожего в мире с волшебной любовью. Хотя, нет, ошибаюсь. Pardonemeustedes! Это боль. Сильная, пронзительная. Её ты выражаешь криком и рыданием.
   Я мучился внутри, не смея, боясь сказать ей о своих чувствах, и просто наблюдал за нею со стороны. И думал, постоянно думал. Достоин я её или не достоин? Сделаю я её счастливой или же нет? Может быть, она найдет другого молодого человека, умнее, богаче и красивее? Может быть, он сможет красиво за ней ухаживать, а моя фантазия бедна? Может быть, я ей жизнь сломаю тем, что страстно её люблю?
   Только недавно я был так уверен в себе, всего пару дней назад был полон, как Геракл, сил, а теперь завидев её, я понял, что у меня ноги подкашиваются от её красоты. От желания, от одной только мысли когда-нибудь быть с ней!
   Если уж мы клянемся, что готовы умереть ради любви, если уж мы клянемся, что готовы ради нее на все, то неужели мы никогда просто не сожжем подойти и признаться в любви тому, к кому мы её испытываем?

3

   Немного опасаясь и сторонясь своей возлюбленной, я за ней пока просто наблюдал. Узнавал, какие меня ждут препятствия на пути к её сердцу (фу, как банально, но иначе тут не скажешь), смогу ли я с ними справиться, или мне сразу умерить свой пыл и любить её тихо, тайно, как некогда, наверное, крестьянам приходилось любить своих барышень. А еще хуже им приходилось, если она была с соседнего уезда, и лишь изредка подружкой навещала их уезд. «Вот это да! Любовь», – думал я и задавался вопросом, – «А сумеем ли мы сейчас, хоть секунду, прожить в дали друг от друга в мире при наличии стольких средств различной коммуникации?»
   Я преобразился за это время. Стал ежедневно бриться, плюнув на свою небрежную, сексуальную, трехдневную небритость, а выглядел чистым, гладким и аккуратным. Я не ходил потрепанный более, а выглядел в своем костюме с иголочки, ежедневно отутюживал к нему брюки и всегда надевал свежую рубашку. Еще я пах духами от Armani (и нечего тут смеяться, ибо я стащил пару флаконов его лучших ароматов из дорогого магазина) специально для неё. Временами, да, я был глуп и я не знал, что мне делать, но если узнавал – тут же делал. Одним словом, от любви у меня выросли крылья, и я постепенно превращался в ангела, избавляясь от образа брутального, вонючего (чаще именно лучше всего это у меня выходило) и заросшего мужчинки.
   Любовь человека меняет, и меняет очень сильно. Она подвигает его на такие поступки, что!..
   Я влюбился в Ирину, а у неё был опыт несчастной любви. Я узнал это от наших общих с нею знакомых —некоторые у нас с нею, как оказалось, уже были, а остальных я уже постарался завести, и теперь вхожу к ним в доверие, чтобы они помогли мне с Ирой, если что вдруг пойдет не так.
   Она никому не верила! (И правильно делала, ведь и моя душа иногда подвергалась сомнениям: действительно ли я люблю её, или – очередная?) Замкнулась в себе и просто ждала принца на белом коне. Наивно, но похвально в наше время. Все, может быть, над ней и смеялись, а я уважал и восхищался ею. И влюблялся, все более влюблялся. По уши. Ведь она такая, такая!.. Не нахожу чертовых слов. Впрочем, о любви и нужно говорить просто. Она ведь прекрасна своей простотой, что не объяснить. Нельзя утопать в метафорах, эпитетах, сравнениях, даже если ты неудавшийся поэт (сколько живу на свете, столько и завидую Верочке Полозковой!). А о любви в стихах (ведь все мы их пишем, когда влюблены), кстати, нужно говорить высоко, иначе это плохие и пошлые стихи, а не стихи о романтичной любви.
   Но спускаемся на землю. Любви нет. Помидоры завяли. А все потому, что мое преобразование сводило с ума всех, кроме неё. Даже высоких (это они так думали, надевая каблуки), модных, высоконравственных (тоже их мнение) и симпатичных блондинок, которые сводили с ума всех, даже учителей мужчин (и потому здесь еще учились). Но я стал замечать, что все тщетно, что Ирина-то, она совсем к этому безразлична!

4

   «Счастливые часов не наблюдают!» – сказал я себе в одно прекрасное утро (ибо умудрился проснуться трезвым и без головной боли) и, отыскав среди позабытого хлама часы – надел их! Ранее я спрятал их по двум причинам. Во-первых, я тщетно казался быть счастливым и считал себя им; во-вторых, я был суеверен и поверил тому гороскопу, который сказал мне спрятать часы на Новый год, ибо тот, у кого будет проверяться постоянно время, всегда будет спешить и опаздывать, в общем, несчастен будет со своею непунктуальностью. В-третьих, обе причины оказались чушью, и можно было спокойно часы достать, тем более, что они мне часто были нужны. Да и…
   В тот день я просто спустился с небес на землю. «Хватит мечтать!» – сказал я себе. «Пора действовать!» Не сказал, не обольщаетесь, не таким самоуверенным глупцом я был, чтобы решить, что достоин девушки, в которую влюблен. Я сдался и как страус гвоздем вбил свою голову в песок. Будь реалистом! Жизнь ничтожна! Ты – мученик. Бог постоянно тебя соблазняет то наркотиками, то любовью или деньгами, и все для того, чтобы узнать, годна ли твоя шкура с мелкой душонкой для добрых дел. Она способна хоть раз отказаться от соблазна? Она достойна оказаться в Раю?
   Видимо, меня надо спасать, решил Бог и нарочно подставлял палки в колеса, соблазняя меня ежедневно этой девчонкой! И спас. Мое предназначение быть одиноким отшельником, решил я, и ушел в себя, прихватив литературу. Я отчаялся! Нужно бросить эти глупые мечтания и заняться художественным словом. Литература отвлечет, ибо это то, чего я больше всего люблю, если не брать в счет Иру, фигуру Джоли и груди Семенович. Кто-то мечтает стать рок-звездой, как Элвис, кто-то бандитом, кто глупо быть как папа (не глупо, если твой папа бизнесмен), а я вот страстно хотел писать романы!

5

   Верно говорят, что все, что не делается, все к лучшему. Хотя, я бы предпочел полный вариант, с прибавкой: но не обязательно к вашему.
   Как ни крути, а все равно получается, что наши люди совсем не умеют общаться. Вся демография России только на сводничестве и держится. Даже в институте нас знакомят друг с другом, сводят друг с другом, как на случку собак на уроках психологии словами: «Давайте пожмем друг другу руки!», «Давайте познакомимся!» или «А теперь я вас разделю на группы, вы будете вместе работать». «Нет, нет! Не хочу! Я привык работать один!» – отпирается кто-то. «Конечно, это так, ведь компьютер-то у тебя персональный!» – говорят ему и заставляют. И они правы. Да, не встречаем мы более друг друга так часто нигде, как в Интернете. Часто выходит так, что мы и делаем покупки в одних и тех же on-lineмагазинахвместе со своими соседями, своей бабушкой или коллегой по работе. Не зажигает ничто наши сердца так, как улыбка смайликом в социальных сетях. Ничто не греет наши губы так, как поцелуйчик из них же виртуальный. К обычным мы привыкли, а тут такое новшество! И теперь, если ты первым добавил понравившуюся девушку в социальных сетях, скинул ей романтичную песню или скинул сфотографированный в цветочном магазине букет, то это да! Зачет. Ибо серенада под окном и ужин в ресторане при свечах – это более, чем банально. Это даже в сопливых бульварных романах про принцев и рыцарей больше не пишут, а что уж здесь говорить? А вот ты попробуй в соцсети взять и подобрать такую оригинальную композицию, которую твоя любимая девушка соизволит лайкнуть! Слабо? Ведь даже ревность не может разбудить в тебе такую, подозрения такие, как скинутая кем-то ей на стену другим песня! Как лишний лайк на чужое фото или какой-нибудь любезный комментарий к фотографии девушки, что сделал из жалости ты. Начинается: что этот хахаль делает у тебя в друзьях? Откуда он взялся? Ты с ней в жизни знаком?
   Ранее были sms-знакомства. Теперь – социальная сеть. Раньше были кафе. Теперь – тамошний бесплатный wi-fi. Никто тебе не скажет на улице ни одного слова, если оно не относится к нецензурной лексике. Обезьяны учились говорить, чтобы через много лет мы могли объяснить друг другу, что такое беспроводная сеть и как ею пользоваться.
   Как ни крути, Интернет рулит, но в жизни нас еще сводят. Сводят! Кто-то, правда, с ума, а кто-то с теми, кто нас с ума, в хорошем смысле слова, кстати, свел. И для меня этой сводящей была Тая. Она была моим коммутатором, проводником в душу Иры. А ей в свою очередь открыл путь к ней открыл бывший (и слава Богу) парень Ирины. Но не хочу о нем ничего говорить. За прошлое нельзя держаться, оно должно им и оставаться.
   На какое-то незначительное время я с удовольствием погрузился в одиночество. На какое-то время я действительно серьезно взялся за литературу и свою жизнь в ней. Я хотел для искусства что-то значить, хотел, может быть, даже получить Нобелевку для нашей страны, ибо было обидно, что мы уже давно ни черта не делаем в этой науке о душе, а звание самой читающей страны носить продолжаем. И гордимся этим! И нам не стыдно надувать мировое интеллигентное сообщество! Когда-то в 18-ом и Серебряном веках за нас постарались, и мы теперь продолжаем кичиться и сидеть на их шее, гордо называя себя будущим литературы, искусствоведами, вольными художниками, студентами престижных вузов и прочими громкими, но по сути пустыми, именами. Но я не думаю, что им наше безделье бы понравилось. Единственное, что мы еще делаем, это не позорим бессмысленными опусами черепа наших предшественников. Мы не создаем бреда, не разводим лишней макулатуры. Тут мы молодцы. Мы просто ничего не делаем. Пушкин уже давно в гробу, как волчок вертится, а остальные плачут на небе от стыда за беспутное поколение. Они же видят, что мы сочиняем в стол, и как гордимся этим, называя это вот – литературой!? Как читаем друг другу своё и хвастаемся?
   Или, думаете, не плачут? А отчего дожди так часто в Питере идут, спрашивается?
   Так вот, я упивался вдохновением, оно было ко мне ласково. Я ладил со своею душой, не терзал ее мыслями о безответной любви. Гармония! Писал стихи. Строчка за строчкой они у меня ладно складывались. За месяц, вдохновившись asПушкин ножками, но лишь одной Ирины (не той Ирины, а другой – дешевой проститутки) я настрочил сборник и решил поделиться им с народом. У Таи, единственной из моих знакомых, был компьютер и был принтер и сканер, поэтому я обратился к ней. Не то, чтобы остальные были бедны или отстали от моды, просто у остальных были планшеты или i-phones. Я обратился к ней, и она мне помогла (все к ней обращались в случае чего). Тая распечатала мне мои стихи, которые я уже договорился читать в местном клубе, поделив их на лесенки, убрав рифму и ритм и добавив оскорбительных слов, чтобы было моднее, чтобы был верлибр, и Тая сказала:
   – Ты пишешь стихи?
   – Да. Выступать вот скоро буду. Ты хочешь придти?
   – А книжку подаришь?
   Я улыбнулся:
   – Мне будет очень приятно, – ответил смущенно.
   – Прославишься, я ее хорошо продам.
   Помолчали. Тая добавила:
   – Если тебе интересно, могу с девочкой познакомить. Она тоже на литературе повернута.
   – Она пишет стихи?
   Тая уверенно кивает.
   – Поэзию, – говорит она, – Она так ее называет.
   – И какие? То есть… Какую?
   – Нормальную, – точно с тем же жестом.
   – Да? А как ее зовут?
   Она назвала. Сначала я не понял, что это та самая девочка, в которую я влюблен, которая мне нужна… Но потом понял.
   Все вернулось на круги своя. Я вновь влюбился в ту, что уже любил. Я задумался опять о нас с нею.
   Подойти мне к ней или не подойти? Ведь Тая о нас уже говорила. Мне нечего бояться. Но вдруг я покажу себя с нелепой стороны? О чем я буду с незнакомой девушкой говорить?
   Мою душу терзали подобные мысли, основываясь на повторениях. Вопросы чередовались друг с другом, не дожидаясь внятных ответов. От них лишь росли сомнения – стоит ли подходить?
   – Добавь ее в социальных сетях, если хочешь, – вспомнил я еще один из вариантов.
   И ведь Тая давала мне ссылку! Ссылку на ее страницу в социальных сетях. Я кликнул на кнопку «Добавить в друзья», подтвердил «Действительно ли вы хотите добавить Ирину в друзья», она была on-line, и я с замиранием сердца стал ждать, что будет.

6

   Я грезил о сомнительной славе. Слава? Но разве стоит она стольких страданий, разве стоит отречений от всех и вся? Её может быть, а может и не быть. А любовь доступна каждому. Она правит миром, эта любовь. Есть какие-то там инстинкты. Есть наши потребности. Но есть то, что выше них – любовь! И нет в мире более ничего, что могло бы быть важнее ее, выше ее и приятнее.
   И о! Я вновь нежно влюбился в Ирину. И мы с ней общались посредством электронной почты, социальных сетей и даже иногда записок. Мы звонили друг другу на телефоны, кидали нежные длинные, короткие страстные sms или бомжа, когда денег не было, но мы друг по другу скучали. Это было мило. Мы давали друг другу понять, что мы на связи, что мы думаем сейчас друг о друге! Пьешь вино, смотришь с балкона своего этажа на звезды, думаешь о вечности, а к тебе приходит бомж, бомж в ответ на твоего, отправленного в путь несколько минут назад. То, возможно, были самые счастливые времена, то лучший Интернет-роман, время полнейшего взаимопонимания между нами.
   Ни я, ни Ирина не могли жить не без Интернета. Но не без этой иллюзии близости мы не могли жить. Мы точно не могли жить друг без друга! Мы были целыми днями on-line, ибо просто прилипли друг к другу, к фразам, которые набирали на чувствительной клавиатуре дрожащими пальцами. Спасибо Биллу Гейцу за это!!!
   Я знал, что в Интернете меня всегда ждут. Я всегда мог туда вернуться и обнаружить ее. Она знала, что я всегда вернусь, и ждала меня у монитора, как ранее, наверное, ждали наши мамы наших отцов у еще деревянных окон, со стареющей, местами и опадающей краской. И с этих окон, плохо заклеенных бумагой, дуло, ибо была еще зима или холодная осень. И любовь грела!
   Мы перекидывались сообщениями ночи напролет. Это было наше уединение в сети. Нам там никто не мешал, никакие ни родители, ни друзья и учителя.
   Ира бросала учебу ради того, чтобы выйти в сеть и сказать мне «привет». Я ставил будильник и просыпался поздней ночью ради того, чтобы пожелать Ире сладких снов. Я был жаворонок, она – сова. Я ее уговаривал заниматься, ведь я-то уже отучился, и я не могу мешать ей получать диплом, но ей было все равно.
   Мы переписывались. Как Тая и говорила, Ирина тоже была завернута на литературе. Она писала стихи. Причем, стихи замечательные, не те, что обсуждают и хвалят на семинарах в Литинституте, а совершенно другие, совершенно божественные новые стихи. Я был ее читателем, и однажды она мне написала вот это, хотя, впрочем, она часто мне писала стихами…

   Представьте:
   Его не существует!
   У всех девчонках
   Он
   Живет в голове…
   Но однажды
   Я с ним столкнулась…
   Лоб в лоб.
   Как автомобили в аварии…
   И стали орать друг на друга!
   И до хрипа…
   Потом посмотрели в глаза
   Друг другу…
   И поняли,
   Что полюбили
   Друг друга.

   – Очень красиво. Как всегда, превосходно, – ответил ей я.
   Я почувствовал, как на той стороне экрана кто-то, покраснев, мне робко отвечает (впрочем, как отвечает можно было видеть. Внизу от этом упоминалось). Она мне написала:
   – В общем… Этот стих я посвятила тебе…
   Теперь она, наверное, прибывала в том девственном милом состоянии, в котором она пришла в институт, которое я хранил и трепетно любил. Она молчала, может, что-то еще собираясь написать и краснея, не решаясь, как полагается приличным девушкам даже в наше время, даже в общении с противоположным полом через беспроводную сеть. А я перечитывал ее стихи, пытался найти в этих строках тайный смысл. Мне много чего посвящали, но ведь это же посвятила она! Мне много приходилось видеть ее лирики, но ведь это же ее лирика про меня! И я тоже был смущен. Я не знал, что ответить и, как назло, именно здесь не находил никакого смысла в стихотворении. Не находил слов даже польстить, ибо всегда говорил ей правду и привык. Я растворился в нежности к ней, в ее маленьком произведении обо мне. Мне посвятили стихи! Но ведь… разве это возможно?!
   Первой неловкое молчание прервала Ирина. Она сообщила, что ей нужно идти, и я согласился и отпустил. Умница! Она знала, что мне нужно подумать, сообразить, остаться с ее стихотворением наедине. И как только значок, повествующий о присутствии Ирины в сети погас, я тут же осмелился и все сказал себе вслух (до этого не решался):
   – Стихотворение о любви?
   В ту же секунду on-line появился мой однокурсник, собутыльник и просто хороший человек – Лукъяныч. Я ему отправил этот стих. Он прекрасно разбирался в тонкой женской душе, в подходах к ней и уже за первые погода обучения соблазнил и переспал с половиной нашего курса. Я ему доверял.
   Когда Лукъяныч прочитал стих, он ответил мне, что оно тут же протрезвел, и что автор стихотворения – моя Ирина – Гомер в юбке. Это от того, что стихотворение было большим. Я спросил, о чем оно.
   – О любви! Это же девчонка! – написал Лукъяныч.
   – Ко мне? – удивился я, – И что же мне теперь делать?
   – Женись! – пришел ответ.
   Я удивился, но потом Лукъяныч настоял:
   – Женись, дурак! Счастье упустишь!

7

   Если бы я был действительно талантлив, и у меня хватило воображения обозвать как-нибудь каждую главу истории, которую я сам себе рассказываю, то эту главу я бы назвал «Ромашки».
   Каждая наша встреча была для меня маленьким свиданием, и я ждал ее от этого также как, свидания, и готовил иногда речь к ней, но, к сожалению, все не бывает так, как мы запланировали. Каждая наша встреча с Ирой, будь то случайная (для нее) в институте, в Интернете или в парке, когда она выгуливала своего пса Умку и позволяла мне ее с ним сопровождать, была моей тайной попыткой угадать ее истинные чувства ко мне, убедиться в так предполагаемой взаимности и более ничем она для меня не была. На прямую я спросить не мог. Я ходил на эти маленькие встречи с моей принцессой настроенный победить, выйти на новый уровень, как в какой-нибудь компьютерной игре. Как для десятилетнего подростка пройти стратегию и достичь какого-либо уровня, так же для меня было важно добиться доверия Ирины и узнать точнее: любит, не любит?
   Иногда мне казалось, что моя попытка удачна. Иногда мне казалось, что я провалился и теперь ничтожен в ее глазах.
   – Любит, не любит, любит, не любит, – гадают дети и у них каждый раз выходит совершенно по-разному. Цветок издевается над юной душой! Над милым наивным ребенком, который дрожит над ним, дыша неровным дыханием в поисках ответа на свои вопросы созревающего тела. Так же во мне эти свидания с нею закладывали душераздирающие то сомнение, то уверенность.
   – Любит она меня! Совершенно ясно любит! – говорил я себе иногда, возвращаясь с прогулки вприпрыжку. И…
   – О, нет! Я ей совершенно безразличен! Каким я был глупцом, что предполагал, будто она меня может полюбить!
   Особенно я ревновал, когда она с кем-то мило говорила по телефону. С одноклассником? Мало ли! К нему тем более стоит ревновать, он видел ее чаще, небось и сейчас отношения поддерживают!
   Я не хотел делиться и секундой времени, проведенного с моей Ириной! Мне чудилось в этом предательство с ее стороны. Мне самому ее мало! Я с ней навеки, но мне этого мало! Она выбрала меня из тысячи мужчин, но мне и этого мало! Мало! Мало!! Мало!!!
   К тому же я с ней еще только общался. Мы друзья. Это так просто. Но в то же время так очаровательно! Мы с ней шагнули из Интернета в реальность, и в реальности ничего не изменилось, если… Если только не поубавилось чуть-чуть романтичности, чуть-чуть тайны. И какой конфуз! Ира в реальности давала больше, но мне ее стало меньше. Что-то во мне шло не так. Мне не хватало ее сильнее. Образ реальный и образ виртуальный не совпадали. Но отчего?!
   Чем больше мужчине позволяешь, тем еще больше он требует.
   Два друга дружат. Один из них влюблен. И вскоре он больше не может держать своих нежных чувств в себе. Он отчего-то на что-то надеется. На что-то хорошее. На то, что белая полоса бесконечна? На то, что все будет так, как надо тебе, и дальше? Тщетно! Когда один из друзей влюблен, то дружба заканчивается. И как вам повезло, если второй из вас вскоре ответит взаимностью. «Дружили, потом перестали». Вскоре я все развалил. Потерял подругу, решив открыть ей свои тайные чувства. Я думал, любовь – прекраснее дружбы. И лучшие на свете друзья – это двое воркующих влюбленных. Я хотел перейти на этот уровень отношений, лишь не учел, что любовь – это, прежде всего, тяжелый обоюдный труд. Любовь – это тебе не два пальца об асфальт! Любовь – когда взаимно. Одно сердце, как бы огромно оно не было, не уместит в достатке в себе нежных чувств для двоих. Но и что может быть крепче в XXI веке брака, вышедшего из любви двух лучших друзей? Вдруг?

8

   Все в клубе плясали! Все дрыгали в такт музыке своими потливыми увесистыми телами, и ты чувствовал это, чувствовал, как сотрясается здание от безумного топота кроссовок, туфель, кед, каблуков на широкой платформе.
   Всем было весело, все пили спиртные напитки, становились от этого развязнее и целовались. Все, кроме тебя. Ты, бывший завсегдатай дискотек, сынок богатого папочки, будущий клевый учитель английского языка Роберто перестал в этом участвовать. Ты встал, облокотившись о дверной косяк, склонил голову и грустил. Грустил о ней. Ты был спокоен и даже рад внутри, что твой взгляд не видит её, ту, ради которой ты сюда теперь ходишь, просто посмотреть на неё и помечтать.
   Ведь ты весь трепещешь, как сердце пташки, пойманной в клетку, как мышка, пойманная твоею кошкой, потеешь в сто раз интенсивнее, чем те люди на танцполе, когда видишь её – свою кралю, свою прелестницу (это выражение я украл у французского зануды Пруста), свою принцессу.
   И ты ее искал, стоял и искал, и, не находя, уже полчаса думал различные о ней штуки. Сначала приличные, потом пошлые. Еще ты уже жалел тех денег, тебе, сорящему деньгами направо и налево, показалось обдираловкой – брать за вход такую сумму рублей, а взамен ничего не получить. Ничего, это значит, не увидеть её.
   «Наверное, она подойдет позже», – рассчитывал ты, – «Она всегда приходит позже. Подумала, наверное, что здесь делать, пока никого толком нет. Или ждет пока за ней зайдет подруга» И ты искал в толпе танцующих её подругу с желанием не найти её, но вот, три-четыре чужих тела, и вот – её визжащая от получаемого кайфа подруга, пришла, зажигает с какими-то не здешними перцами. Но где же она? И ты сверлишь своим пристальным взглядом все человеческие объекты, находящиеся вокруг этой самой «лучшей» подруги, пытаясь среди них найти Ирину. Но как же?! Она должна быть с ней! Твой пульс учащается в ожидании, в предвкушении того, что вот-вот, сейчас ты обнаружишь её взглядом. Но не находя ты не думаешь ничего плохого. Наверное, она решила пойти без неё. Чуть позже, с сестрой, которая в это время приезжает в гости. Или они поссорились, и она пошла одна? Она еще не здесь, но она уже вышла, направляется прямо сюда медленным, но верным шагом. Ты не помнишь, чтобы она пропускала клуб по субботам и отчаянно ждешь. Все также стоишь, грустишь в углу с принесенной розовой розой в правой руке и не на что не надеешься.
   Потом ты решаешься выйти. В голову лезут уже более страшные и обидные мысли. «Скорее всего, ты просто кретин!» – говоришь ты себе. Никакая она не особенная девушка, чего ты в ней нашел? Она развлекается, как и все остальные! Она же тоже человек, она не принадлежит тебе, она даже, черт возьми, не в курсе того, что ты к ней чувствуешь и сейчас сидит где-нибудь, с кем-нибудь в кустах и обнимается. Она сидит с кем-нибудь и смеется над пошлыми шутками этого кого-нибудь, ибо она не принцесса никакая, а просто напросто девчонка двадцать первого века, а видел ты в этом веке что-нибудь приличного?
   Она, скорее всего, сейчас потягивает пивцо из горлышка, она достаточно пьяна, обнимает сейчас этого кого-нибудь правой рукой и сидит у него на коленях в ужасающей мини юбке. И целуются они часто, смачно, а ты тут со своей розой, олух!
   Ты выходишь злой, оглядываешь клуб и не видишь никого вокруг. Она либо точно заблудилась где-то в кустах, либо не придет. Ты смотришь на часы и понимаешь, второе вернее всего, ибо клуб уже скоро закрывается.
   – О, Роберто! – слышишь ты чей-то нахальный возглас.
   – Привет, Венер! – улыбаешься ты, ибо это твоя одноклассница.
   Обнимашки.
   – С цветами? – подмигивает она, – Кому это ты?
   Ты вздыхаешь тяжко, но тут же берешь себя в руки:
   – Тебе! – нагло врешь и натянуто улыбаешься ты.
   – Правда? – она еще шире, – Спасибо!
   Роза пристроена, а ты даже не радуйся. Если не везет, то не везет во всем.
   – А я тут с парнем! – тут же блокирует она твои пошлые мысли на сегодняшний вечер с ней, – Пойдешь к нам?
   – Нет, я уже домой собрался, – говоришь грустно ты, отворачиваешься, делаешь шаг в перед и…
   – К кому это?..
   Видишь перед собой Ирину. Она сидит на скамейке. Она тут всю дискотеку просидела рядом со сторожем-билетером. Благо, сторож-билетер пожилая знакомая женщина и никакой связи между ними быть не может.
   Сторож билетер тоже смотрит на часы и открывает рот:
   – Скоро закрываемся! Уф. Спать хочется. А ты что так и не танцевала? – обращается она к твоей возлюбленной.
   – Не хочется, – отвечает та и поджимает ножки, – Настроения нет.
   О, какой же ты идиот, думаешь ты о себе. Надумал о девушке кучу гадостей, обвинил в похоти, очернил невинную душу вместо того, чтобы хоть как-то попытаться сообразить поискать ее! Может быть, вообще, её обидел бы кто, и она тщетно ждала помощи от тебя (или от любимого другого – главное помочь), пока ты тут ругал её! И ты вновь понимаешь, что она самая невинная на свете! Самая красивая на свете и ты одну только любишь её, и более никого и никогда не полюбишь. Какой кретин ты!
   Ты посмотрел на неё, и вдруг очнулся. За стенами клуба тянется медленная музыка, и у тебя дрожат колени. Вот он шанс! Пригласи её на медленный танец и скажи о своей любви! Ты достаешь часы из кармана и смотришь, что через десять минут клуб закрывается. Или сейчас, или – ты лох! А потом можно проводить её домой.
   Ты слушаешь музыку и примерно определяешь, что от неё остается все меньше и меньше времени. А потом думаешь, что пока будешь решаться, она закончится. И неловко будет приглашать даму под самый конец песни.
   – Ты что не танцуешь?! Не слышит, – это обращаются к тебе. С первой фразой. Со второй уже к сидящей рядом Ирине.
   – Что?
   – Ты чего не танцуешь, говорю?! – повторяет свой вопрос сторож-билетер.
   – Так не с кем! – разводишь ты руками.
   – А Ирина что? – показывает она на свою подругу, скрывающую одиночество.
   – Нет, меня не надо, – говорит она резко.
   – Почему?
   – Не хочется, – говорит Ирина, и по ней видно, что с презрением к тебе.
   Не нужно было тебе говорить фразу «не с кем», следовало сказать «если только Ирина не откажет мне… А так, тут совершенно не с кем танцевать, разве это не видно?» Еще розу профукал, этакий романтик!
   – Вот видите, – опускаешь ты плечи, – Никто не желает танцевать со мною!

9

После клуба я пришел сразу домой, и это главное. Сразу – это слово здесь играет большую роль. Если бы вы меня знали, вы бы понимали, что означает эта фраза и этот намек, ибо после клуба я обычно домой никогда не приходил. По крайней мере, уж точно ни к себе, тем более – сразу. Еще я пришел домой совершенно трезв и расстроен. И расстроен я был отнюдь не от того, что вечеринка закончилась, и алкоголь более не льется рекой.
Вот и все, господа, больше мне не хочется ничего вам писать. Да и говорить тут собственно не о чем. Никто никогда не разглагольствует о том, как все случилось, где случилось и не рассказывает подробно уж тем более. Если с ним произошло то, что ему стыдно и в то же время неприятно вспоминать. Он просто плачет. Он ярко рассказывает о несчастье или горе, только если оно произошло с кем-нибудь другим. С врагом. С каким-нибудь неудачником, над которым все потешаются. С прохожим. (Иду я как-то и вижу, короче…). Но произошло с ним, и он не хочет об этом говорить. И я не буду, ибо сие несчастье произошло со мной. Я с тем, кем надо не потанцевал! Я с тем, кем надо, не поговорил! Тому, кому надо, цветов не подарил! И хорошо бы я снова ничего не сделал и вновь просто обвинил себя в трусости и бездействии, но я… Лучше бы я все-таки снова ничего не делал.

Часть III. БЕЗОТВЕТНАЯ ЛЮБОВЬ – САМАЯ СИЛЬНАЯ

   Одинокий

     «Я бы смог в одиночестве жить.
     Без тебя».
     Это кто говорит?
     Это кто без тебя может жить?
     В одиночестве.
     Кто?"

     Поль Элюар

1

   Наконец-то. Наконец-то я дождался этого момента, когда могу излить свою душу, когда могу высвободиться, вывернуться перед вами наизнанку: вот он я, и вот она моя любовь внутри меня.
   На самом деле, чертовски трудно описывать все то, все как начиналось, когда в реалии хочется высказаться, скорее, сообщить вам о наболевшем. Наверное, это было бы приятно вспоминать сидя у камина с бокалом винца, с друзьями, которые тебя поймут и выслушают, весело было бы предаться этим воспоминаниям, приносящим ничего, кроме приятной грусти, но, к сожалению, я еще не забыл свою любовь и решительно не собираюсь этого делать, поэтому мне было больно. Наверное, весело и ужасно глупо выглядят влюбленные мужчины со стороны. Я и сам это замечаю, и смеюсь над ними, когда они как-то пытаются выразить симпатию к моим знакомым девушкам, но Боже, как это печально, когда таким вот глупцом оказываешься ты!
   Если б мы все-таки были женаты. Если бы мы завели детей, а наши дети подарили нам внуков – мы бы весело смеялись над этими переживаниями за общим столом. Разрезая торт в честь какого-либо праздника (либо торты – ибо мы в одиночку мечтали о большой семье, ни у неё, ни у меня не было братиков-сестричек), но мы были врозь…
   Придется говорить о печальном, придется рыдать, ибо все подошло к концу! «Вот! И нет любви! И нет любви!» – как поет величайшая «Агата Кристи». Или еще точнее «Порвали мечту, такие тупые порвали мечту!» Да, порвали в клочья все мечты, что у меня с ней были связаны, все грандиозные планы на неё, на жизнь с ней, убили наших детей, которых я хотел с ней иметь в будущем и которым уже был любящим, внимательным, хорошим отцом в своем воображении. Но, но, но и еще раз… Правы, оказываются молодые Интернетзависимые люди, когда в социальной сети «Вконтакте» (преимущественно) они делают перепост фразы о том, что все мы просто напросто привыкаем, влюбляемся в мечты, в обещания, связанные с любимым человеком, которые он нам подарил, а не в него! Так вот, я влюбился в грезы, в образы, которые понастроил себе сам! И плохой я оказался строитель, ибо все мигом рухнуло и превратилось в руины. А теперь пришло время платить по счетам! Неизбежная меланхолия после любви – это чистилище, расплата за сладкие пошлые мысли или даже действия, которые вы совершали, если у вас до этого дошло! Расплата за счастье, за бывшее и за то, которое вам еще подарит ваше будущее, если ты, конечно, это все переживешь. А пока, дамы и господа, только сопли, вопли и мысли о том, как «я вечно буду одинок!»

2

   Все вокруг живет. Движется. Продолжается. Независимо от нашего с вами душевного состояния. Для нас же все на миг может выпасть. Мы можем уйти в себя. И весь мир замер. Просто, наше душевное состояние, восприятие затормозило. Просто сердце перегружено эмоциями, знаете, как бытовая техника? Ваш ноутбук, DVD плеер.
   Настоящая любовь встречается только во французских фильмах, а настоящих девушек и в жизни можно встретить. Я одну и встретил, на свою голову.
   – Я люблю тебя! – сказал я ей.
   Она, кажется, пришла в замешательство от моих слов. Секунду она как бы обдумывала, что с этим делать, как можно применить эту любовь. А потом ответила очень робко, еще с сомнениями в своей голове:
   – И что ж теперь поделаешь-то? – ответила она, – Осторожнее надо быть с чувствами-то.
   И это было все, более она ничего не произносила. Стояла, как зависший компьютер ни на что не реагируя, а потом и вовсе ушла. Но я тоже был хорош! На меня напал столбняк (как любит выражаться моя мама), я стоял, как истукан и тоже был нем, как рыба. Не знал, что мне теперь с нею делать, как быть. Я не желал существовать без неё. Я был раздавлен полностью. Увял, как осенний листок, и лежал в грязи. Что ж теперь делать-то, Господи, что?!
   Может быть, так оно и надо. Тот, кто знает, как любить, тому не нужно учиться этому на своих ошибках, у него их не будет. И Бог пускает ему другие испытания. Мы – это ведь то, что сейчас везде. Брошенные сильными женщинами мужчины. Похоже, всего, чего смогли достичь коммунисты со своим уравниванием всех и каждого, это то, что мужики первые смекнули, как самые приспосабливаемые твари на свете, и облегчили себе жизнь, став вести себя, как бабы. Бедным девушкам ничего не осталось как кроме того взять себя в руки и эволюционировать в сильный пол. Они создали феминизм для поддержки и вертят нами, как хотят. Ты не поверишь, мне хотелось плакать. Было очень обидно, и я плакал. Ты доказываешь, доказываешь, а всё равно все уходят. Мы – те, с кем никогда никто не дружит. Мы – нюни распустили. Мы слишком трогательны и романтичны. Да нафига мы вообще нужны. Мы бываем насильниками, так как сходим с ума. Мы просто сходим с ума.
   На экзаменах, это часто замечает каждый, бывает такая вещь. Ты перед входом в кабинет, забыв обо всем на свете, долго смотришь в учебник, который тебя уже изрядно потрепал и измучил ночью, и пытаешься, если не разобрать ту китайскую грамоту, которую видимо впервые в жизни (согласитесь, что преподаватели и учебники всегда нам сообщают совершенно разные вещи, а потом ты теряешься на экзаменах, какую же из двух правд ему на нем рассказать и, не решив и не поведав ни одну из них, получаем незаслуженную отметку «неуд») видишь, то хотя бы глупо вызубрить, как она там есть. У тебя появляется способность Цезаря делать несколько дел одновременно и ты, читая, еще и пишешь шпаргалки, и молишь всех богов об удовлетворительной оценке, и ты выучиваешь весь учебник от корки до корки, зайдя в кабинет и достав билет, ты понимаешь, что в твоей голове не густо, и ты не сдаешь, и тебе назначают второе свидание.
   И вот, ты выходишь из кабинета. Тебя кто-то спрашивает: ну как, ну что? Ты отвечаешь. А что за билет? И ты не только называешь билет, но и на удивление выдаешь полный и правильный ответ на него. Твоя голова вдруг полна кучей разнообразных знаний по предмету, который ты прекрасно только что сумел провалить. Ну, ни издевательство ли мозга над вами! Еще какое.
   Такая же жуткая вещь происходит с нами и в жизни. Бывает, мы стоим перед кем-то, не зная, что ему ответить на его разглагольствования, или говорим много, и все это не по теме, не то, что мы хотели сказать ему на самом деле. А потом мы идем домой и жалеем, что не смолчали. Такое бывает. Сидим дома, вспоминаем и жалеем. Бывают ситуации с обидчиками. Вам сказали дерзость, а вы на неё промолчали. Опозорились! И дома вам обидно, вы прокручиваете эту ситуацию и находите много вариантов того, что могли бы сказать, вместо того, чтобы стоять и пялиться на обидчика, как баран на новые ворота. Ух вы бы его теперь!
   Похоже, что у Ирины случилось тоже самое. Она молчала. А потом вдруг из неё хлынул поток слов. Благо, у неё был мой мобильный, куда он обрушился в виде ранящих мне и без того искалеченную её отказом душу, сообщений: «Нам не следует больше общаться, Роберто. Я не могу ничем ответить же, а ты будешь продолжать любить меня. Это тяжко. Нам лучше забыть друг о друге».
   «Нам не следует больше общаться. Нам не следует больше общаться!» Эти слова крутились у меня в голове. Вот как! Она более не разрешает мне даже с нею видеться. Или переписываться, справляясь о том, как она! Но ведь я так её люблю! Люблю! Как это жестоко с её стороны! Я ведь хочу всего лишь узнать, как у неё дела. Не хворает ли? Не обижает ли её кто? Неужели я слишком многого хочу?
   Я почувствовал боль в груди. Я почувствовал, как мои глаза наполнились соленой влагой, из которых вот-вот она хлынет на грубые небритые щеки. Я почувствовал, как к горлу уже подступил ком и рот скривился.
   Я еле-еле дошел до дома в тот день, рухнул на кровать, не раздеваясь (а на улице было прохладно, и я был в легкой куртке и ботинки имел на ногах). Я хотел выключить все средства связи, разбить телевизор и радио, чтобы совсем-совсем остаться одному. Чтобы были только моя боль и я. Не хотел видеть никого и слышать тоже. Но у меня на это просто не было сил, да и вряд ли сейчас это позволит заставить мне себя хотя бы пошевелиться! Ни на что я не реагировал. У меня началась апатия.
   Апатия – это первая стадия зализывания ран после расставания. Их существует всего четыре. Апатия – это когда не понимаешь, что произошло, но ты подавлен, ты червь. Во время апатии у тебя бунт свободы. А это то, что направлено против неё (свободы то есть), наоборот. Просто название такое. Ты привык кому-то принадлежать (я – Ирине), тебе не уютно не быть подкаблучником (обо мне), тебе нужно за что-то ухватиться (за её юбку), тебя должен кто-то наставлять и отчитывать, как ранее твоя мамочка. Ты одинок и это ужасно! Ты потерян! (Ирина услышит, Ирина придет, Ирина тебя непременно найдет!..) На кого она тебя оставила? Вот что такое бунт свободы, неотъемлемая часть апатии. Это что-то вроде истерики.
   Если рассказывать обо всем, то потом идет ложная ненависть. Ложная, потому что проходит и потому что на самом деле ты никогда бы не делал человеку, которого любишь, больно! «Месть моя будет жестокой!» – таков её девиз.
   Затем ты успокаиваешься и хочешь все вернуть. Ты понимаешь, что гнев – плохой советчик, и понимаешь, что поторопился, что по-прежнему любишь. Поэтому я назвал эту часть отчаяния, эту стадию попытки смириться с безответной любовью по одноименному фильму «Назад, в будущее!» Ты понимаешь, что, так как было уже не будет, но все же хочешь все вернуть, чтобы было как раньше, вы же были так близки, что случилось?! И ты веришь, что у вас еще есть будущее, что невозможное возможно еще! Это третья стадия.
   И, наконец, четвертую стадию я назвал совсем по длинному, так, как Сальваторе Дали любил называть свои произведения. Я назвал её «Прощание с подростковым периодом!» Но можно коротко «Взросление». Ведь как, похоже, согласитесь? В детстве мы так много мечтаем, так яростно за что-то боремся с родителями, а потом раз – и куда-то этот пыл девается. Мы смиряемся со всем без разбора, понимаем, что мы только глупо грезили, а в жизни мы не встретим ни волшебника на голубом вертолете, не спасем человечество и уж тем более не встретим принцессу и не женимся на ней никогда. Печально, но факт. Мы стареем (в душе, но, ни это ли главное?) и понимаем, если уж не получается жить так, как хочется, нам придется жить так, как придется. Существовать! Зачем? Да потому что родили же нас зачем-то на этот свет. Зачем-то быстрее всех ты спешил сюда, на этот свет, будучи еще совсем крошечным сперматозоидом своего отца! Вот и живи. Да и большой грех это – кончать жизнь самоубийством!

3

   В первый день жизни без неё я чувствовал апатию. Я не мог ни есть, ни пить (спиртное исключение), ни думать о чем-либо (она – исключение), ни тусоваться, ни курить (запретная травка – исключение), ни говорить по телефону (я лишь глупо глазел на него, мечтая увидеть её имя на загоревшемся экране и затем услышать её голос), ни слушать музыку (рингтон моего мобильного, что стоит на ней и ее голос – единственное стоящее извсех мелодий этого безумного мира для меня теперь), ни работать (я понимаю, что теперь мне нужно много работать над собой, если я хочу вернуть её, и от слова «много» у меня опускаются руки и пропадает всякое желание это делать), ни спать (и спать, и бодрствовать в постели мне хотелось только с ней), ни смотреть телевизор (шел её любимый сериал и напоминал мне о ней), ни, наконец, читать (всегда в этих романах все хорошо заканчивается – еще реализм называется, еще «автор жизненно описывает» называется!), я лишь вертелся, вертелся и вертелся, не находя себе места.
   В первый день в моей голове роились и мучили меня мысли о смерти. Жизнь теряет всякий смысл без любви, одно желание – избавиться от любовных мук, сделать так, чтобы тебя не стало. Без любви ты ничтожен и жалок, хотя и за окном толпится народ, который считает тебя центром вселенной, хотя e-mailзасоряется сообщениями от поклонниц и не оставляет место спаму и хотя, и хотя, бесконечные «хотя» для счастья, но не для обремененных любовною тоскою людей.
   Я сидел и выбирал для себя смерть. Я думал о предсмертной записке: какой она должна быть? Я хотел, чтобы она ощутила мой уход, узнала о нем и почувствовала все то же, что чувствую я! И мне неважно было, что придется причинить себе еще одно увечье, теперь физическое. Я выбирал легкую, безболезненную смерть. И, по сути, такую, чтобы ничего от нее мне не было. Хотел надуть её, напугать! И вот я остановился на том, что выпрыгну с окна. Я сообщил об этом Ирине через беспроводную сеть. «Роберт, не делай этого!» – тут же получил ответ. И я не сделал. Ради неё. Я устал и уснул просто напросто очень надолго.

4

   Апатия продолжается, и ты спишь. Тебе легче забыться, когда спишь, после того, как ты узнал, что ты ей не совсем уж и безразличен. Не наделать глупостей тоже легче. (Не напиться и не полезть к ней через окно с цветами, не позвонить и не зачитывать вслух Эдуарда Асадова, не заорать безголосым рыком серенаду и т. д. и т. п.)
   Ты высыпаешься за весь период недосыпа. Усталость берет своё.
   И все чаще ты думаешь: отчего же я не стал шантажировать её тогда, когда говорил о смерти? Я бы мог попросить её вернуться в обмен на свою никчемную и совершенно бесполезную без неё жизнь!
   Я не сделал этого, потому что люблю. Я не сделал этого, так как насильно мил не будешь.
   Или у меня просто духу не хватило сделать того, чего я так хочу?

5

Вы, наверное, часто слышали фразу, так говорят люди, всегда пишут: «Мне холодно без тебя». Как тонко подмечено. Фраза хоть и стара и избита, но правдива. Я всегда смеялся над не оригинальностью, но когда оказался один, я более не мог ничего произнести. Все именно так и было. Вокруг были любимые книги, тепло, Интернет, телевидение, но ничего не радовало. Не согревали постель, любимый кофе. Без неё был какой-то холодок, будто в какой-то из комнат было открыто окно, и квартира проветривалась. Постоянно хотелось одеть свитер потеплее, включить музыку повеселее, подвигаться, потанцевать и согреться. Я даже дрожал и думал, что подхватил простуду. На улице все-таки был конец зимы.
Но это было всего лишь затишье перед бурей. Так заканчивалась апатия.

6

   Я попросил её нежно через две недели меня простить, так как кто, если не мужчина первым должен просить у девушки прощения? Но она на моё «Солнце, может, вернешься?» ответила мне не называть её солнцем. «А ты что, страшный-страшный восьминожек, что ли? Конечно, ты моё солнце!» А она захлопнула дверь. Потом я написал ей письмо, уложил в конверт и отправил почтой, как в древние времена.
   Я написал его самыми нежными, самыми сладостными для девичьих ушей словами, на которые только был способен! Я унижался перед ней и всеми молитвами, существующими на свете, всеми святыми просил её ко мне вернуться! Я плакал там и кричал «люблю»! Я был совершенно искренен с нею в письме, как никогда не бывал искренен ни с одним исповедовавшим меня священником.
   Я доверился ей, рассказал о себе все, облил грязью вдоволь свою со стороны чистую душу! Уж пусть она знает обо мне все (как Аннет Хенгроу о Себастьяне Вальмоне в Жестоких Играх) до конца сразу, чем ей по ниточке будут плестись сплетни обо мне. Каким бы я не был с нею ранее (и тем более без неё), я хотел, чтобы она поняла, что теперь я исправился, что теперь все действительно будет по другому, и она может доверять мне! Я люблю теперь лишь её одну. Правда, люблю.
   Но ничего не подействовало. Она долго думала и не отвечала мне на письмо. Я страдал, а она, наверное, колебалась – «вернуться или нет», а затем, когда я устал ждать у телевизора, заснул перед телефоном, то в полночь меня разбудил звук прилетевшей от кого-то sms, там высветилось на мониторе моего мобильного: «Нет! Я все такая же депрессивная истеричка!»

7

   Не знаю, что именно не давало не ослабевать моей любви к ней. Но любил я её все сильнее и трепетнее с каждым днем, словно влюбленный, только-только начинающий понимать, куда же его занесло.
   И поэтому я не терял надежды, что все-таки, она выберет меня. Я не терял надежды, что именно её ко мне подведет ее отец к алтарю, и это я ей буду в ювелирном отделе с трепетом и осторожностью, огромным страхом ошибиться и навлечь на наш будущий брак неудачу выбирать обручальное кольцо, а потом и подарки. Я верил, что ей еще ни раз буду выбирать оттуда украшения по разным и поводам и без них. Я верил, наконец, что мне будет дарить цветы тому, кто сам прекрасен, как цветы. Что я буду до конца своих дней романтичен так же, как и великий режиссер Гайдар, что каждые выходные преподносил своей любимой одну розу.
   И, наконец, по уши влюбленный, я тщетно верил в то, что от любви до ненависти гораздо больше шагов, чем от любви безответной до любви взаимной, а потому и самой прекрасной в этой жизни.
   Измучившись в конец, став жалок и безобразен, я подполз к компьютеру (мозгом был я трезв совершенно, а если и в зюзю, то лишь сердцем от любви), и натыкал на клавиатуре, будто сидя за роялем, а после отправил, вот это:
   «Ира, я пишу тебе только чтобы поздравить с праздником любви. Сначала я не хотел, решив, что меня тебе еще не хватало. Но потом подумал, что это же совершен дурно, любит и не говорит об этом в такой день, когда необходимо, чтобы каждая собака знала о том, кого и как сильно ты любишь.
   И я решил написать, тем более, если безумно хотел написать, а достойного повода нет и нет.
   Ну, так вот.
   С Днем Святого Валентина, единственная и неповторимая Иришка. Люблю тебя безумно и жду, ждал и всегда буду ждать. Хотя и понимаю, что тщетно…
   Счастья тебе, самый любимый и нужный на свете человечек».

8

   Знаете, все кругом твердят, что со временем любовь проходит, что мол, даже самые крепкие и нежные чувства гаснут. Тогда, может быть, она во мне и угасла, только я все никак не могу этого понять? Ведь однажды мне взбрело в голову написать ей такие вот стихи не стихи. Ибо для меня это были стихи, новая поэзия, родившаяся из потока сознания и чувств сердца, и для полных профанов, ничего не смыслящих в настоящей литературе, это тоже были стихи!

   Не делай вид, что счастлива.
   Не делай вид, что без меня.
   Этим приближаешь смерть ко мне ты
   День лишь ото дня!
   Смерть ко мне ты
   Или к ней меня!

   Не говори мне «без тебя»!
   Тебе ложь ни к лицу!
   Можешь кричать и скурить
   Можешь все мои сигареты,
   Все до одной!
   Но не делай вид, что счастлива.
   Не делай вид, что без меня.

   И вот, сколько бы я не ждал ответа, она не ответила мне на эту муру.

9

   Я написал ей о своей страстной любви и в следующий раз, но, обученный предыдущим провалом, чтобы хоть в этот раз рассчитывать на весточку от неё, написал такое длиннющее послесловие:
   «Ирина, пожалуйста, ведь тебе не трудно, я знаю. Напиши мне, как ты?
   У меня все невесело, если тебе интересно. Начал много пить и закурил. Делаю успехи в литературе. Нехотя делаю. Чтобы хоть как-то отвлечь мысли о тебе.
   Похоже, что скоро не то что смогу позволить себе домик у моря и т. д. и т. п., но и все, все, все… Похоже, деньги, наконец, признали меня…
   Но в целом я теперь лишь овощ. Ничего хорошего во мне нет, я потерял то единственное хорошее вместе с тобой… Не ругайся, я понимаю, как глупо и смешно все со стороны. Но мне вот больно и совсем не смешно.
   Пока. Чудовище больше не побеспокоит свою принцессу».

10

   Теперь мы сделаем с вами так, все как в кино. Не от того, что напишем о хорошем, а от того, что возьмем прием режиссеров, который мне очень нравится. Если бы не было этого приема, мы бы все ночи у экранов своих телевизоров или в жестких сиденьях кинотеатров с попкорном в руках и 3 Dочках на носу. Сидели бы под общий храп зала! (Ибо не все из нас совы, и не каждый в кино за кино ходит).
   Фильм длился бы вечно, я вам доложу, если ни этот прием. А возможно, его бы попросту не было. Никто б не дал на фильм денег или его не успевали бы снять. Это был бы не фильм, а вечный сериал. Санта-Барбара была б это! Не могу сравнить с «Домом Два», ибо даже здесь он дает фору фильму, которого, слава Богу, благодаря этому приему, у нас нет.
   Мы перемотаем весь однотипный, скучный сюжет, без которого, увы, не обошлась даже моя веселая гиперактивная жизнь. Жизнь – это животное (то ласковое, доброе, то гневится на тебя, рычит и кусает). И животное это стадное (думаю, ясно почему?)! Зебра это: полоса черная, полоса белая! И по белой тырадостно и быстро, к сожалению, скачешь, ничего не замечая, как дура-малолетка после школы домой, а по черной до боли медленно ползешь, как тюлень.
   Так вот (перелистываем) шла череда других писем, и других, и других. Я рвал и метал, злился на неё, ибо она мне не отвечала, а это ни в её духе. Я звонил и никак не мог дозвониться. Месяц я из кожи вон лез, чтобы стараться быть с тем, кто ко мне в ответ ничуть не тянется. Месяц я добивался того, чего не добиться! Месяц, наконец, я думал о том, кто обо мне вообще не думал! Месяц мне снился тот, кого я во сне уж точно не мучил! Месяц я мечтал о том, кому мечтать обо мне удосужится только лишь после того, как я стану самым последним мужчиной на свете, и лишь при условии, когда во всем мире вдруг с того ни с сего поломаются все вибраторы!
   И вот, наконец, через месяц я узнал через наших общих знакомых, что она уже месяц назад съехала со своей съемной квартиры ближе к учебе и вот уже месяц опять же тому назад сменила номер своего мобильного!
   Естественно, я все принял на свой счет. Ведь я был эгоист! И я обиделся на неё. Я сделал столько попыток помириться, возобновить хотя бы нормальное общение, не говоря уже о дружбе, и все тщетно!
   А может быть, думал я, она бы могла уже давно простить меня, и мы были бы счастливы с нею? Вот какие иллюзии я питал.
   Она переехала в захудалый район города не потому, что у её родителей закончились money, они решили, что тут квартиру снимать дешевле, чем в центре города, нет! Все случилось именно потому, что она плюнула на меня и захотела от меня избавиться! Что стоит предкам найти новую квартиру для любимой дочери, конечно же, ничего! Она сменила номер не потому-то и потому-то (а может быть, даже за нее это сделал её оператор?), а просто не хочет видеть (на экране своего мобильного) и слышать меня!
   Я был круглым идиотом! Я был смешон! Но… В свою защиту могу сказать одну вескую фразу: я был влюблен! И человеку в таком состоянии его души все простительно.

11

   «Здравствуй, Ирина…
   Знаешь, прости. Я же сам желал тебе в наступившем году, чтобы ни один мудак не портил твое настроение, а сам в итоге и являюсь этим мудаком!
   Я хотел сделать тебя самой счастливой на свете, а в итоге сделал самой несчастной.
   Какой же я привлекательный мужчина, если более не могу заставить тебя улыбнуться, но с избытком и бесперебойно доставляю боль. Какой я мужчинка, если только и делаю, что постоянно извиняюсь за свои поступки? Вот так:
   «Прости меня, прости меня, прости…»
   Я не потревожу тебя более!!!
   До свидания, то есть, не видать мне более свиданий. Прощай!»

   Я написал ей это письмо и решил навсегда уйти из её жизни. Ведь главное, чтобы любимый тобою человек был счастлив! Она будет счастлива! Хотя я не уверен, что она не будет грустить обо мне, ибо я искренне надеялся, что среди тысячи мужчин, я единственный в своем роде и возможно, она поймет это в конце концов, ибо от любви безответной гораздо ближе до любви взаимной, чем до ненависти. Ведь стокгольмский синдром о притяжении – это не выдумка? По крайней мере, я не хотел, чтобы с этим прекрасным человечком мы расстались врагами и вовремя ушел. Я точно знаю, между нами не было и впредь не будет никакой ненависти.
   Говорят, что за любовь нужно бороться. Что счастливые пары проходят через все то же дерьмо, что и несчастные, но, видимо, это не наш случай. Я слаб, она устала. Нам пришел конец.
   Говорят, что иногда это ужасно, что бывшие парни, влюбленные парни перестают добиваться своих дам. Может быть, это и правда, но в моем случае навязчивость и напор лишь все больше и больше расстраивали нервы моей принцессы. Как страшно было видеть мне на её глазах печаль, как страшно было видеть, что гаснут улыбки и вот уже давно не проясняются вновь. Я ушел для того, чтобы её смех вновь стал ей лучшим другом, чтобы высохли слезы, и щечки грел приятный румянец от комплиментов других мужчин. Я буду жить ради неё, она пусть живет для себя.

   Москва, февраль 2012

Влюбленный Руслан Гавальда

Часть I. ВОТ ОНА ПРИШЛА ЛЮБОВЬ, КАК ПАРАНОЙЯ!

1

2

3

4

5

6

7

8

Часть II. ПРИЗНАЙСЯ В ЛЮБВИ – И ТЕБЯ НЕ ПОЛЮБЯТ!

1

2

3

4

5

6

7

8

9

Часть III. БЕЗОТВЕТНАЯ ЛЮБОВЬ – САМАЯ СИЛЬНАЯ

1

2

3

4

5

6

7

8

9

10

11

Влюбленный

Руслан Гавальда