-------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|  Марина Ивановна Цветаева
|
|  «Красною кистью рябина зажглась…»
 -------

   Марина Цветаева
   «Красною кистью рябина зажглась…»


   © Федорова Н. А., ил. на обл., 2023
   © ООО «Издательство АСТ», 2023
 //-- * * * --// 


   В Кремле
   Там, где мильоны звезд-лампадок
   Горят пред ликом старины,
   Где звон вечерний сердцу сладок,
   Где башни в небо влюблены;
   Там, где в тени воздушных складок
   Прозрачно-белы бродят сны —
   Я понял смысл былых загадок,
   Я стал поверенным луны.

   В бреду, с прерывистым дыханьем,
   Я все хотел узнать, до дна:
   Каким таинственным страданьям
   Царица в небе предана
   И почему к столетним зданьям
   Так нежно льнет, всегда одна…
   Что на земле зовут преданьем,—
   Мне все поведала луна.

   В расшитых шелком покрывалах,
   У окон сумрачных дворцов,
   Я увидал цариц усталых,
   В глазах чьих замер тихий зов.
   Я увидал, как в старых сказках,
   Мечи, венец и древний герб,
   И в чьих-то детских, детских глазках
   Тот свет, что льет волшебный серп.

   О, сколько глаз из этих окон
   Глядели вслед ему с тоской,
   И скольких за собой увлек он
   Туда, где радость и покой!
   Я увидал монахинь бледных,
   Земли отверженных детей,
   И в их молитвах заповедных
   Я уловил пожар страстей.
   Я угадал в блужданьи взглядов:
   – «Я жить хочу!.. На что мне Бог?»
   И в складках траурных нарядов
   К луне идущий, долгий вздох.

   Скажи, луна, за что страдали
   Они в плену своих светлиц?
   Чему в угоду погибали
   Рабыни с душами цариц,
   Что из глухих опочивален
   Рвались в зеленые поля?
   – И был луны ответ печален
   В стенах угрюмого Кремля.
   1908

   Молитва
   Христос и Бог! Я жажду чуда
   Теперь, сейчас, в начале дня!
   О, дай мне умереть, покуда
   Вся жизнь как книга для меня.

   Ты мудрый, Ты не скажешь строго:
   – «Терпи, еще не кончен срок».
   Ты сам мне подал – слишком много!
   Я жажду сразу – всех дорог!

   Всего хочу: с душой цыгана
   Идти под песни на разбой,
   За всех страдать под звук органа
   и амазонкой мчаться в бой;

   Гадать по звездам в черной башне,
   Вести детей вперед, сквозь тень…
   Чтоб был легендой – день вчерашний,
   Чтоб был безумьем – каждый день!

   Люблю и крест, и шелк, и каски,
   Моя душа мгновений след…
   Ты дал мне детство – лучше сказки
   И дай мне смерть – в семнадцать лет!
   1909

   Наши царства
   Владенья наши царственно-богаты,
   Их красоты не рассказать стиху:
   В них ручейки, деревья, поле, скаты
   И вишни прошлогодние во мху.

   Мы обе – феи, добрые соседки,
   Владенья наши делит темный лес.
   Лежим в траве и смотрим, как сквозь ветки
   Белеет облачко в выси небес.

   Мы обе – феи, но большие (странно!)
   Двух диких девочек лишь видят в нас.
   Что ясно нам – для них совсем туманно:
   Как и на все – на фею нужен глаз!

   Нам хорошо. Пока еще в постели
   Все старшие, и воздух летний свеж,
   Бежим к себе. Деревья нам качели.
   Беги, танцуй, сражайся, палки режь!..

   Но день прошел, и снова феи – дети,
   Которых ждут и шаг которых тих…
   Ах, этот мир и счастье быть на свете
   Еще невзрослый передаст ли стих?
   1910

   Маме
   В старом вальсе штраусовском впервые
   Мы услышали твой тихий зов,
   С той поры нам чужды все живые
   И отраден беглый бой часов.

   Мы, как ты, приветствуем закаты,
   Упиваясь близостью конца.
   Все, чем в лучший вечер мы богаты,
   Нам тобою вложено в сердца.

   К детским снам клонясь неутомимо,
   (Без тебя лишь месяц в них глядел!)
   Ты вела своих малюток мимо
   Горькой жизни помыслов и дел.

   С ранних лет нам близок, кто печален,
   Скучен смех и чужд домашний кров…
   Наш корабль не в добрый миг отчален
   И плывет по воле всех ветров!

   Все бледней лазурный остров – детство,
   Мы одни на палубе стоим.
   Видно грусть оставила в наследство
   Ты, о мама, девочкам своим!
   1910

   В Люксембургском саду
   Склоняются низко цветущие ветки,
   Фонтана в бассейне лепечут струи,
   В тенистых аллеях все детки, все детки…
   О детки в траве, почему не мои?

   Как будто на каждой головке коронка
   От взоров, детей стерегущих, любя.
   И матери каждой, что гладит ребенка,
   Мне хочется крикнуть: «Весь мир у тебя!»

   Как бабочки девочек платьица пестры,
   Здесь ссора, там хохот, там сборы домой…
   И шепчутся мамы, как нежные сестры:
   – «Подумайте, сын мой»… —
   «Да что вы! А мой»…

   Я женщин люблю, что в бою не робели,
   Умевших и шпагу держать, и копье,—
   Но знаю, что только в плену колыбели
   Обычное – женское – счастье мое!
   1910

   Книги в красном переплете
   Из рая детского житья
   Вы мне привет прощальный шлете,
   Неизменившие друзья
   В потертом, красном переплете.
   Чуть легкий выучен урок,
   Бегу тотчас же к вам, бывало.
   – «Уж поздно!» —
   «Мама, десять строк!»…
   Но, к счастью, мама забывала.
   Дрожат на люстрах огоньки…
   Как хорошо за книгой дома!
   Под Грига, Шумана и Кюи
   Я узнавала судьбы Тома.
   Темнеет, в воздухе свежо…
   Том в счастье с Бэкки полон веры.
   Вот с факелом Индеец Джо
   Блуждает в сумраке пещеры…
   Кладбище… Вещий крик совы…
   (Мне страшно!) Вот летит чрез кочки
   Приемыш чопорной вдовы,
   Как Диоген, живущий в бочке.
   Светлее солнца тронный зал,
   Над стройным мальчиком – корона…
   Вдруг – нищий! Боже! Он сказал:
   «Позвольте, я наследник трона!»
   Ушел во тьму, кто в ней возник.
   Британии печальны судьбы…
   – О, почему средь красных книг
   Опять за лампой не уснуть бы?
   О золотые времена,
   Где взор смелей и сердце чище!
   О золотые имена:
   Гекк Финн, Том Сойер, Принц
   и Нищий!
   1910

   Домики старой Москвы
   Слава прабабушек томных,
   Домики старой Москвы,
   Из переулочков скромных
   Все исчезаете вы,

   Точно дворцы ледяные
   По мановенью жезла.
   Где потолки расписные,
   До потолков зеркала?

   Где клавесина аккорды,
   Темные шторы в цветах,
   Великолепные морды
   На вековых воротах,

   Кудри, склоненные к пяльцам,
   Взгляды портретов в упор…
   Странно постукивать пальцем
   О деревянный забор!

   Домики с знаком породы,
   С видом ее сторожей,
   Вас заменили уроды, —
   Грузные, в шесть этажей.

   Домовладельцы – их право!
   И погибаете вы,
   Томных прабабушек слава,
   Домики старой Москвы.
   1911

   Кошки
   Максу Волошину
   Они приходят к нам, когда
   У нас в глазах не видно боли.
   Но боль пришла – их нету боле:
   В кошачьем сердце нет стыда!

   Смешно, не правда ли, поэт,
   Их обучать домашней роли.
   Они бегут от рабской доли:
   В кошачьем сердце рабства нет!

   Как ни мани, как ни зови,
   Как ни балуй в уютной холе,
   Единый миг – они на воле:
   В кошачьем сердце нет любви!
   1911

   Тверская
   Вот и мир, где сияют витрины,
   Вот Тверская, – мы вечно тоскуем о ней.
   Кто для Аси нужнее Марины?
   Милой Асеньки кто мне нужней?

   Мы идем, оживленные, рядом,
   Все впивая: закат, фонари, голоса,
   И под чьим-нибудь пристальным взглядом
   Иногда опуская глаза.

   Только нам огоньками сверкая,
   Только наш он, московский вечерний апрель.
   Взрослым – улица, нам же Тверская —
   Полувзрослых сердец колыбель.

   Колыбель золотого рассвета,
   Удивления миру, что утром дано…
   Вот окно с бриллиантами Тэта,
   Вот с огнями другое окно…

   Все поймем мы чутьем или верой,
   Всю подзвездную даль и небесную ширь!
   Возвышаясь над площадью серой
   Розовеет Страстной монастырь.

   Мы идем, ни на миг не смолкая.
   Все родные – слова, все родные – черты!
   О, апрель незабвенный – Тверская,
   Колыбель нашей юности ты!
   1912

   Жажда
   Лидии Александровне Тамбурер
   Наше сердце тоскует о пире
   И не спорит и все позволяет.
   Почему же ничто в этом мире
   Не утоляет?

   И рубины, и розы, и лица,—
   Все вблизи безнадежно тускнеет.
   Наше сердце о книги пылится,
   Но не умнеет.

   Вот и юг, – мы томились по зною…
   Был он дерзок, – теперь умоляет…
   Почему же ничто под луною
   Не утоляет?
   1912

   Маме
   Как много забвением темным
   Из сердца навек унеслось!
   Печальные губы мы помним
   И пышные пряди волос,

   Замедленный вздох над тетрадкой
   И в ярких рубинах кольцо,
   Когда над уютной кроваткой
   Твое улыбалось лицо.

   Мы помним о раненых птицах
   Твою молодую печаль
   И капельки слез на ресницах,
   Когда умолкала рояль.
   1912

   Полночь
   Снова стрелки обежали целый круг:
   Для кого-то много счастья позади.
   Подымается с мольбою сколько рук!
   Сколько писем прижимается к груди!

   Где-то кормчий наклоняется к рулю,
   Кто-то бредит о короне и жезле,
   Чьи-то губы прошептали: не люблю,
   Чьи-то локоны запутались в петле.

   Где-то свищут, где-то рыщут по кустам,
   Где-то пленнику приснились палачи,
   Там, в ночи, кого-то душат, там
   Зажигаются кому-то три свечи.

   Там, над капищем безумья и грехов,
   Собирается великая гроза,
   И над томиком излюбленных стихов
   Чьи-то юные печалятся глаза.
   1912

   Зима
   Мы вспоминаем тихий снег,
   Когда из блеска летней ночи
   Нам улыбнутся старческие очи
   Под тяжестью усталых век.

   Ах, ведь и им, как в наши дни,
   Казались все луга иными.
   По вечерам в волнисто-белом дыме
   Весной тонули и они.

   В раю затепленным свечам
   Огни земли казались грубы.
   С безумной грустью розовые губы
   О них шептались по ночам.

   Под тихим пологом зимы
   Они не плачут об апреле,
   Чтобы без слез отчаянья смотрели
   В лицо минувшему и мы.

   Из них судьба струит на нас
   Успокоенье мудрой ночи,—
   И мне дороже старческие очи
   Открытых небу юных глаз.
   1912
 //-- * * * --// 
   Моим стихам, написанным так рано,
   Что и не знала я, что я – поэт,
   Сорвавшимся, как брызги из фонтана,
   Как искры из ракет,

   Ворвавшимся, как маленькие черти,
   В святилище, где сон и фимиам,
   Моим стихам о юности и смерти,
   – Нечитанным стихам!

   Разбросанным в пыли по магазинам
   (Где их никто не брал и не берет!),
   Моим стихам, как драгоценным винам,
   Настанет свой черед.
   1913
 //-- * * * --// 
   Вы, идущие мимо меня
   К не моим и сомнительным чарам,—
   Если б знали вы, сколько огня,
   Сколько жизни, растраченной даром,

   И какой героический пыл
   На случайную тень и на шорох…
   И как сердце мне испепелил
   Этот даром истраченный порох.

   О, летящие в ночь поезда,
   Уносящие сон на вокзале…
   Впрочем, знаю я, что и тогда
   Не узнали бы вы – если б знали —

   Почему мои речи резки
   В вечном дыме моей папиросы,—
   Сколько темной и грозной тоски
   В голове моей светловолосой.
   1913

   Прохожий
   Идешь, на меня похожий,
   Глаза устремляя вниз.
   Я их опускала – тоже!
   Прохожий, остановись!

   Прочти – слепоты куриной
   И маков набрав букет,
   Что звали меня Мариной
   И сколько мне было лет.

   Не думай, что здесь – могила,
   Что я появлюсь, грозя…
   Я слишком сама любила
   Смеяться, когда нельзя!

   И кровь приливала к коже,
   И кудри мои вились…
   Я тоже была, прохожий!
   Прохожий, остановись!

   Сорви себе стебель дикий
   И ягоду ему вслед, —
   Кладбищенской земляники
   Крупнее и слаще нет.

   Но только не стой угрюмо,
   Главу опустив на грудь.
   Легко обо мне подумай,
   Легко обо мне забудь.

   Как луч тебя освещает!
   Ты весь в золотой пыли…
   – И пусть тебя не смущает
   Мой голос из-под земли.
   1913
 //-- * * * --// 
   Уж сколько их упало в эту бездну,
   Разверстую вдали!
   Настанет день, когда и я исчезну
   С поверхности земли.

   Застынет все, что пело и боролось,
   Сияло и рвалось.
   И зелень глаз моих, и нежный голос,
   И золото волос.

   И будет жизнь с ее насущным хлебом,
   С забывчивостью дня.
   И будет все – как будто бы под небом
   И не было меня!

   Изменчивой, как дети, в каждой мине,
   И так недолго злой,
   Любившей час, когда дрова в камине
   Становятся золой.

   Виолончель, и кавалькады в чаще,
   И колокол в селе…
   – Меня, такой живой и настоящей
   На ласковой земле!

   – К вам всем – что мне, ни в чем не знавшей меры,
   Чужие и свои?! —
   Я обращаюсь с требованьем веры
   И с просьбой о любви.

   И день и ночь, и письменно и устно:
   За правду да и нет,
   За то, что мне так часто – слишком грустно
   И только двадцать лет,

   За то, что мне прямая неизбежность —
   Прощение обид,
   За всю мою безудержную нежность
   И слишком гордый вид,

   За быстроту стремительных событий,
   За правду, за игру…
   – Послушайте! – Еще меня любите
   За то, что я умру.
   1913

   Встреча с Пушкиным
   Я подымаюсь по белой дороге,
   Пыльной, звенящей, крутой.
   Не устают мои легкие ноги
   Выситься над высотой.

   Слева – крутая спина Аю-Дага,
   Синяя бездна – окрест.
   Я вспоминаю курчавого мага
   Этих лирических мест.

   Вижу его на дороге и в гроте…
   Смуглую руку у лба… —
   Точно стеклянная, на повороте
   Продребезжала арба… —

   Запах – из детства – какого-то дыма
   Или каких-то племен…
   Очарование прежнего Крыма
   Пушкинских милых времен.

   Пушкин! – Ты знал бы по первому взору,
   Кто у тебя на пути!
   И просиял бы, и под руку в гору
   Не предложил мне идти.

   Не опираясь на смуглую руку,
   Я говорила б, идя,
   Как глубоко презираю науку
   И отвергаю вождя,

   Как я люблю имена и знамена,
   Волосы и голоса,
   Старые вина и старые троны,
   – Каждого встречного пса! —

   Полуулыбки в ответ на вопросы,
   И молодых королей…
   Как я люблю огонек папиросы
   В бархатной чаще аллей.

   Комедиантов и звон тамбурина,
   Золото и серебро,
   Неповторимое имя: Марина,
   Байрона и болеро,

   Ладанки, карты, флаконы и свечи
   Запах кочевий и шуб,
   Лживые, в душу идущие речи
   Очаровательных губ.

   Эти слова: никогда и навеки,
   За колесом – колею…
   Смуглые руки и синие реки,
   – Ах, – Мариулу твою! —

   Треск барабана – мундир властелина —
   Окна дворцов и карет,
   Рощи в сияющей пасти камина,
   Красные звезды ракет…

   Вечное сердце свое и служенье
   Только ему, королю!
   Сердце свое и свое отраженье
   В зеркале… – Как я люблю…

   Кончено. – Я бы уж не говорила,
   Я посмотрела бы вниз…
   Вы бы молчали, так грустно, так мило
   Тонкий обняв кипарис.

   Мы помолчали бы оба – не так ли? —
   Глядя, как где-то у ног,
   В милой какой-нибудь маленькой сакле
   Первый блеснул огонек.

   И – потому что от худшей печали
   Шаг – и не больше – к игре! —
   Мы рассмеялись бы и побежали
   За руку вниз по горе.
   1913

   Генералам двенадцатого года
   Сергею
   Вы, чьи широкие шинели
   Напоминали паруса,
   Чьи шпоры весело звенели
   И голоса.

   И чьи глаза, как бриллианты,
   На сердце вырезали след —
   Очаровательные франты
   Минувших лет.

   Одним ожесточеньем воли
   Вы брали сердце и скалу,—
   Цари на каждом бранном поле
   И на балу.

   Вас охраняла длань Господня
   И сердце матери. Вчера —
   Малютки-мальчики, сегодня —
   Офицера.

   Вам все вершины были малы
   И мягок – самый черствый хлеб,
   О, молодые генералы
   Своих судеб!

   Ах, на гравюре полустертой,
   В один великолепный миг,
   Я встретила, Тучков-четвертый,
   Ваш нежный лик,

   И вашу хрупкую фигуру,
   И золотые ордена…
   И я, поцеловав гравюру,
   Не знала сна.

   О, как – мне кажется – могли вы
   Рукою, полною перстней,
   И кудри дев ласкать – и гривы
   Своих коней.

   В одной невероятной скачке
   Вы прожили свой краткий век…
   И ваши кудри, ваши бачки
   Засыпал снег.

   Три сотни побеждало – трое!
   Лишь мертвый не вставал с земли.
   Вы были дети и герои,
   Вы все могли.

   Что так же трогательно-юно,
   Как ваша бешеная рать?..
   Вас златокудрая Фортуна
   Вела, как мать.

   Вы побеждали и любили
   Любовь и сабли острие —
   И весело переходили
   В небытие.
   26 декабря 1913
   Феодосия

   Бабушке
   Продолговатый и твердый овал,
   Черного платья раструбы…
   Юная бабушка! Кто целовал
   Ваши надменные губы?

   Руки, которые в залах дворца
   Вальсы Шопена играли…
   По сторонам ледяного лица
   Локоны, в виде спирали.

   Темный, прямой и взыскательный взгляд.
   Взгляд, к обороне готовый.
   Юные женщины так не глядят.
   Юная бабушка, кто вы?

   Сколько возможностей вы унесли,
   И невозможностей – сколько? —
   В ненасытимую прорву земли,
   Двадцатилетняя полька!

   День был невинен, и ветер был свеж.
   Темные звезды погасли.
   – Бабушка! – Этот жестокий мятеж
   В сердце моем – не от вас ли?..
   4 сентября 1914
 //-- * * * --// 
   Под лаской плюшевого пледа
   Вчерашний вызываю сон.
   Что это было? – Чья победа? —
   Кто побежден?

   Все передумываю снова,
   Всем перемучиваюсь вновь.
   В том, для чего не знаю слова,
   Была ль любовь?

   Кто был охотник? – Кто – добыча?
   Все дьявольски-наоборот!
   Что понял, длительно мурлыча,
   Сибирский кот?

   В том поединке своеволий
   Кто, в чьей руке был только мяч?
   Чье сердце – Ваше ли, мое ли
   Летело вскачь?

   И все-таки – что ж это было?
   Чего так хочется и жаль?
   Так и не знаю: победила ль?
   Побеждена ль?
   1914
 //-- * * * --// 
   Мне нравится, что вы больны не мной,
   Мне нравится, что я больна не вами,
   Что никогда тяжелый шар земной
   Не уплывет под нашими ногами.
   Мне нравится, что можно быть смешной —
   Распущенной – и не играть словами,
   И не краснеть удушливой волной,
   Слегка соприкоснувшись рукавами.

   Мне нравится еще, что вы при мне
   Спокойно обнимаете другую,
   Не прочите мне в адовом огне
   Гореть за то, что я не вас целую.
   Что имя нежное мое, мой нежный, не
   Упоминаете ни днем, ни ночью – всуе…
   Что никогда в церковной тишине
   Не пропоют над нами: аллилуйя!

   Спасибо вам и сердцем и рукой
   За то, что вы меня – не зная сами! —
   Так любите: за мой ночной покой,
   За редкость встреч закатными часами,
   За наши не-гулянья под луной,
   За солнце, не у нас над головами,
   За то, что вы больны – увы! – не мной,
   За то, что я больна – увы! – не вами!
   3 мая 1915
 //-- * * * --// 
   Два солнца стынут – о Господи, пощади! —
   Одно – на небе, другое – в моей груди.

   Как эти солнца – прощу ли себе сама? —
   Как эти солнца сводили меня с ума!

   И оба стынут – не больно от их лучей!
   И то остынет первым, что горячей.
   5 октября 1915

   Анне Ахматовой
   Узкий, нерусский стан —
   Над фолиантами.
   Шаль из турецких стран
   Пала, как мантия.

   Вас передашь одной
   Ломаной черной линией.
   Холод – в весельи, зной —
   В Вашем унынии.

   Вся Ваша жизнь – озноб,
   И завершится – чем она?
   Облачный – темен – лоб
   Юного демона.

   Каждого из земных
   Вам заиграть – безделица!
   И безоружный стих
   В сердце нам целится.

   В утренний сонный час,
   – Кажется, четверть пятого,—
   Я полюбила Вас,
   Анна Ахматова.
   1915
 //-- * * * --// 
   О. Э. Мандельштаму
   Никто ничего не отнял!
   Мне сладостно, что мы врозь.
   Целую Вас – через сотни
   Разъединяющих верст.

   Я знаю, наш дар – неравен,
   Мой голос впервые – тих.
   Что вам, молодой Державин,
   Мой невоспитанный стих!

   На страшный полет крещу Вас:
   Лети, молодой орел!
   Ты солнце стерпел, не щурясь,
   Юный ли взгляд мой тяжел?

   Нежней и бесповоротней
   Никто не глядел Вам вслед…
   Целую Вас – через сотни
   Разъединяющих лет.
   12 февраля 1916

   Стихи о Москве
   1
   Облака – вокруг,
   Купола – вокруг,
   Надо всей Москвой
   Сколько хватит рук! —
   Возношу тебя, бремя лучшее,
   Деревцо мое
   Невесомое!

   В дивном граде сем,
   В мирном граде сем,
   Где и мертвой – мне
   Будет радостно, —
   Царевать тебе, горевать тебе,
   Принимать венец,
   О мой первенец!

   Ты постом говей,
   Не сурьми бровей
   И все сорок – чти —
   Сороков церквей.
   Исходи пешком – молодым шажком! —
   Все привольное
   Семихолмие.

   Будет твой черед:
   Тоже – дочери
   Передашь Москву
   С нежной горечью.
   Мне же вольный сон, колокольный звон,
   Зори ранние —
   На Ваганькове.
   31 марта 1916

   2
   Из рук моих – нерукотворный град
   Прими, мой странный, мой прекрасный брат.

   По церковке – все сорок сороков,
   И реющих над ними голубков.

   И Спасские – с цветами – ворота́,
   Где шапка православного снята.

   Часовню звездную – приют от зол —
   Где вытертый от поцелуев – пол.

   Пятисоборный несравненный круг
   Прими, мой древний, вдохновенный друг.

   К Нечаянныя Радости в саду
   Я гостя чужеземного сведу.

   Червонные возблещут купола,
   Бессонные взгремят колокола,

   И на тебя с багряных облаков
   Уронит Богородица покров,

   И встанешь ты, исполнен дивных сил…
   Ты не раскаешься, что ты меня любил.
   31 марта 1916

   3
   Мимо ночных башен
   Площади нас мчат.
   Ох, как в ночи страшен
   Рев молодых солдат!

   Греми, громкое сердце!
   Жарко целуй, любовь!
   Ох, этот рев зверский!
   Дерзкая – ох – кровь!

   Мой рот разгарчив,
   Даром, что свят – вид.
   Как золотой ларчик
   Иверская горит.

   Ты озорство прикончи,
   Да засвети свечу,
   Чтобы с тобой нонче
   Не было – как хочу.
   31 марта 1916

   4
   Настанет день – печальный, говорят!
   Отцарствуют, отплачут, отгорят,
   – Остужены чужими пятаками —
   Мои глаза, подвижные как пламя.
   И – двойника нащупавший двойник —
   Сквозь легкое лицо проступит лик.
   О, наконец тебя я удостоюсь,
   Благообразия прекрасный пояс!

   А издали – завижу ли и Вас? —
   Потянется, растерянно крестясь,
   Паломничество по дорожке черной
   К моей руке, которой не отдерну,
   К моей руке, с которой снят запрет,
   К моей руке, которой больше нет.

   На ваши поцелуи, о, живые,
   Я ничего не возражу – впервые.
   Меня окутал с головы до пят
   Благообразия прекрасный плат.
   Ничто меня уже не вгонит в краску,
   Святая у меня сегодня Пасха.

   По улицам оставленной Москвы
   Поеду – я, и побредете – вы.
   И не один дорогою отстанет,
   И первый ком о крышку гроба грянет, —
   И наконец-то будет разрешен
   Себялюбивый, одинокий сон.
   И ничего не надобно отныне
   Новопреставленной болярыне Марине.
   11 апреля 1916

   5
   Над городом, отвергнутым Петром,
   Перекатился колокольный гром.

   Гремучий опрокинулся прибой
   Над женщиной, отвергнутой тобой.

   Царю Петру и вам, о царь, хвала!
   Но выше вас, цари: колокола.

   Пока они гремят из синевы —
   Неоспоримо первенство Москвы.

   И целых сорок сороков церквей
   Смеются над гордынею царей!
   28 мая 1916

   6
   Над синевою подмосковных рощ
   Накрапывает колокольный дождь.
   Бредут слепцы калужскою дорогой, —

   Калужской – песенной – прекрасной, и она
   Смывает и смывает имена
   Смиренных странников, во тьме поющих Бога.

   И думаю: когда-нибудь и я,
   Устав от вас, враги, от вас, друзья,
   И от уступчивости речи русской, —

   Одену крест серебряный на грудь,
   Перекрещусь, и тихо тронусь в путь
   По старой по дороге по калужской.
   Троицын день, 1916

   7
   Семь холмов – как семь колоколов!
   На семи колоколах – колокольни.
   Всех счетом – сорок сороков.
   Колокольное семихолмие!

   В колокольный я, во червонный день
   Иоанна родилась Богослова.
   Дом – пряник, а вокруг плетень
   И церковки златоголовые.

   И любила же, любила же я первый звон,
   Как монашки потекут к обедне,
   Вой в печке, и жаркий сон,
   И знахарку с двора соседнего.

   Провожай же меня весь московский сброд,
   Юродивый, воровской, хлыстовский!
   Поп, крепче позаткни мне рот
   Колокольной землей московскою!
   8 июля 1916

   8
   Москва! Какой огромный
   Странноприимный дом!
   Всяк на Руси – бездомный.
   Мы все к тебе придем.

   Клеймо позорит плечи,
   За голенищем – нож.
   Издалека-далече —
   Ты все же позовешь.

   На каторжные клейма,
   На всякую болесть —
   Младенец Пантелеймон
   У нас, целитель, есть.

   А вон за тою дверцей,
   Куда народ валит,—
   Там Иверское сердце,
   Червонное, горит.

   И льется аллилуйя
   На смуглые поля.
   – Я в грудь тебя целую,
   Московская земля!
   8 июля 1916
   Александров

   9
   Красною кистью
   Рябина зажглась.
   Падали листья.
   Я родилась.

   Спорили сотни
   Колоколов.
   День был субботний:
   Иоанн Богослов.

   Мне и доныне
   Хочется грызть
   Жаркой рябины
   Горькую кисть.
   16 августа 1916
 //-- * * * --// 
   Сколько спутников и друзей!
   Ты никому не вторишь.
   Правят юностью нежной сей —
   Гордость и горечь.

   Помнишь бешеный день в порту,
   Южных ветров угрозы,
   Рев Каспия – и во рту
   Крылышко розы.

   Как цыганка тебе дала
   Камень в резной оправе,
   Как цыганка тебе врала
   Что-то о славе…

   И – высо́ко у парусов —
   Отрока в синей блузе.
   Гром моря и грозный зов
   Раненой Музы.
   25 июня 1916
 //-- * * * --// 
   Я тебя отвоюю у всех земель, у всех небес,
   Оттого что лес – моя колыбель, и могила – лес,
   Оттого что я на земле стою – лишь одной ногой,
   Оттого что я о тебе спою – как никто другой.

   Я тебя отвоюю у всех времен, у всех ночей,
   У всех золотых знамен, у всех мечей,
   Я ключи закину и псов прогоню с крыльца —
   Оттого что в земной ночи я вернее пса.

   Я тебя отвоюю у всех других – у той, одной,
   Ты не будешь ничей жених, я – ничьей женой,
   И в последнем споре возьму тебя – замолчи! —
   У того, с которым Иаков стоял в ночи.

   Но пока тебе не скрещу на груди персты —
   О проклятие! – у тебя остаешься – ты:
   Два крыла твои, нацеленные в эфир, —
   Оттого, что мир – твоя колыбель, и могила – мир!
   15 августа 1916

   Август
   Август – астры,
   Август – звезды,
   Август – грозди
   Винограда и рябины
   Ржавой – август!

   Полновесным, благосклонным
   Яблоком своим имперским,
   Как дитя, играешь, август.
   Как ладонью, гладишь сердце
   Именем своим имперским:
   Август! – Сердце!

   Месяц поздних поцелуев,
   Поздних роз и молний поздних!
   Ливней звездных —
   Август! – Месяц
   Ливней звездных!
   1917
 //-- * * * --// 
   О. Э. Мандельштаму
   Откуда такая нежность?
   Не первые – эти кудри
   Разглаживаю, и губы
   Знавала темней твоих.

   Всходили и гасли звезды,
   Откуда такая нежность? —
   Всходили и гасли очи
   У самых моих очей.

   Еще не такие гимны
   Я слушала ночью темной,
   Венчаемая – о нежность! —
   На самой груди певца.

   Откуда такая нежность,
   И что с нею делать, отрок
   Лукавый, певец захожий,
   С ресницами – нет длинней?
   1916
 //-- * * * --// 
   В огромном городе моем – ночь.
   Из дома сонного иду – прочь
   И люди думают: жена, дочь, —
   А я запомнила одно: ночь.

   Июльский ветер мне метет – путь,
   И где-то музыка в окне – чуть.
   Ах, нынче ветру до зари – дуть
   Сквозь стенки тонкие груди – в грудь.

   Есть черный тополь, и в окне – свет,
   И звон на башне, и в руке – цвет,
   И шаг вот этот – никому – вслед,
   И тень вот эта, а меня – нет.

   Огни – как нити золотых бус,
   Ночного листика во рту – вкус.
   Освободите от дневных уз,
   Друзья, поймите, что я вам – снюсь.
   1916
 //-- * * * --// 
   Вот опять окно,
   Где опять не спят.
   Может – пьют вино,
   Может – так сидят.
   Или просто – рук
   Не разнимут двое.
   В каждом доме, друг,
   Есть окно такое.

   Не от свеч, от ламп темнота зажглась:
   От бессонных глаз!
   Крик разлук и встреч —
   Ты, окно в ночи!
   Может – сотни свеч,
   Может – три свечи…
   Нет и нет уму
   Моему покоя.
   И в моем дому
   Завелось такое.

   Помолись, дружок, за бессонный дом,
   За окно с огнем!
   23 декабря 1916

   Стихи к Блоку
   1
   Имя твое – птица в руке,
   Имя твое – льдинка на языке.
   Одно-единственное движенье губ.
   Имя твое – пять букв.
   Мячик, пойманный на лету,
   Серебряный бубенец во рту.

   Камень, кинутый в тихий пруд,
   Всхлипнет так, как тебя зовут.
   В легком щелканье ночных копыт
   Громкое имя твое гремит.
   И назовет его нам в висок
   Звонко щелкающий курок.

   Имя твое – ах, нельзя! —
   Имя твое – поцелуй в глаза,
   В нежную стужу недвижных век.
   Имя твое – поцелуй в снег.
   Ключевой, ледяной, голубой глоток…
   С именем твоим – сон глубок.
   15 апреля 1916

   2
   Зверю – берлога,
   Страннику – дорога,
   Мертвому – дроги.
   Каждому – свое.

   Женщине – лукавить,
   Царю – править,
   Мне – славить
   Имя твое.
   1916

   3
   Ты проходишь на Запад Солнца,
   Ты увидишь вечерний свет,
   Ты проходишь на Запад Солнца,
   И метель заметает след.

   Мимо окон моих – бесстрастный —
   Ты пройдешь в снеговой тиши,
   Божий праведник мой прекрасный,
   Свете тихий моей души.

   Я на душу твою – не зарюсь!
   Нерушима твоя стезя.
   В руку, бледную от лобзаний,
   Не вобью своего гвоздя.

   И по имени не окликну,
   И руками не потянусь.
   Восковому святому лику
   Только издали поклонюсь.

   И, под медленным снегом стоя,
   Опущусь на колени в снег,
   И во имя твое святое,
   Поцелую вечерний снег. —

   Там, где поступью величавой
   Ты прошел в гробовой тиши,
   Свете тихий – святыя славы —
   Вседержитель моей души.
   2 мая 1916

   5
   У меня в Москве – купола горят!
   У меня в Москве – колокола звонят!
   И гробницы в ряд у меня стоят, —
   В них царицы спят, и цари.

   И не знаешь ты, что зарей в Кремле
   Легче дышится – чем на всей земле!
   И не знаешь ты, что зарей в Кремле
   Я молюсь тебе – до зари!

   И проходишь ты над своей Невой
   О ту пору, как над рекой-Москвой
   Я стою с опущенной головой,
   И слипаются фонари.

   Всей бессонницей я тебя люблю,
   Всей бессонницей я тебе внемлю —
   О ту пору, как по всему Кремлю
   Просыпаются звонари…

   Но моя река – да с твоей рекой,
   Но моя рука – да с твоей рукой
   Не сойдутся. Радость моя, доколь
   Не догонит заря – зари.
   7 мая 1916

   7
   Должно быть – за той рощей
   Деревня, где я жила,
   Должно быть – любовь проще
   И легче, чем я ждала.

   – Эй, идолы, чтоб вы сдохли!
   Привстал и занес кнут,
   И окрику вслед – о́хлест,
   И вновь бубенцы поют.

   Над валким и жалким хлебом
   За жердью встает – жердь.
   И проволока под небом
   Поет и поет смерть.
   13 мая 1916

   8
   И тучи оводов вокруг равнодушных кляч,
   И ветром вздутый калужский родной кумач,
   И посвист перепелов, и большое небо,
   И волны колоколов над волнами хлеба,
   И толк о немце, доколе не надоест,
   И желтый-желтый – за синею рощей – крест,
   И сладкий жар, и такое на всем сиянье,
   И имя твое, звучащее словно: ангел.
   18 мая 1916

   9
   Как слабый луч сквозь черный морок адов —
   Так голос твой под рокот рвущихся снарядов.

   И вот в громах, как некий серафим,
   Оповещает голосом глухим, —

   Откуда-то из древних утр туманных —
   Как нас любил, слепых и безымянных,

   За синий плащ, за вероломства – грех…
   И как нежнее всех – ту, глубже всех

   В ночь канувшую – на дела лихие!
   И как не разлюбил тебя, Россия.

   И вдоль виска – потерянным перстом
   Все водит, водит… И еще о том,

   Какие дни нас ждут, как Бог обманет,
   Как станешь солнце звать – и как не встанет…

   Так, узником с собой наедине
   (Или ребенок говорит во сне?),

   Предстало нам – всей площади широкой! —
   Святое сердце Александра Блока.
   9 мая 1920

   10
   Вот он – гляди – уставший от чужбин,
   Вождь без дружин.

   Вот – горстью пьет из горной быстрины —
   Князь без страны.

   Там все ему: и княжество, и рать,
   И хлеб, и мать.

   Красно твое наследие, – владей,
   Друг без друзей!
   15 августа 1921

   13
   Не проломанное ребро —
   Переломленное крыло.

   Не расстрельщиками навылет
   Грудь простреленная. Не вынуть

   Этой пули. Не чинят крыл.
   Изуродованный ходил.

   Цепок, цепок венец из терний!
   Что усопшему – трепет черни,

   Женской лести лебяжий пух…
   Проходил, одинок и глух,

   Замораживая закаты
   Пустотою безглазых статуй.

   Лишь одно еще в нем жило:
   Переломленное крыло.
   Между 15 и 25 августа 1921

   14
   Без зова, без слова, —
   Как кровельщик падает с крыш.
   А может быть, снова
   Пришел, – в колыбели лежишь?

   Горишь и не меркнешь,
   Светильник немногих недель…
   Какая из смертных
   Качает твою колыбель?

   Блаженная тяжесть!
   Пророческий певчий камыш!
   О, кто мне расскажет,
   В какой колыбели лежишь?

   «Покамест не продан!»
   Лишь с ревностью этой в уме
   Великим обходом
   Пойду по российской земле.

   Полночные страны
   Пройду из конца и в конец.
   Где рот – его – рана,
   Очей синеватый свинец?

   Схватить его! Крепче!
   Любить и любить его лишь!
   О, кто мне нашепчет,
   В какой колыбели лежишь?

   Жемчужные зерна,
   Кисейная сонная сень.
   Не лавром, а терном —
   Чепца острозубая тень.

   Не полог, а птица
   Раскрыла два белых крыла!
   – И снова родиться,
   Чтоб снова метель замела?!

   Рвануть его! Выше!
   Держать! Не отдать его лишь!
   О, кто мне надышит,
   В какой колыбели лежишь?

   А может быть, ложен
   Мой подвиг, и даром – труды.
   Как в землю положен,
   Быть может, – проспишь до трубы.

   Огромную впалость
   Висков твоих – вижу опять.
   Такую усталость —
   Ее и трубой не поднять!

   Державная пажить,
   Надежная, ржавая тишь.
   Мне сторож покажет,
   В какой колыбели лежишь.
   22 ноября 1921
 //-- * * * --// 
   У камина, у камина
   Ночи коротаю.
   Все качаю и качаю
   Маленького сына.

   Лучше бы тебе по Нилу
   Плыть, дитя, в корзине!
   Позабыл отец твой милый
   О прекрасном сыне.

   Царский сон оберегая,
   Затекли колена.
   Ночь была… И ночь другая
   Ей пришла на смену.

   Так Агарь в своей пустыне
   Шепчет Измаилу:
   «Позабыл отец твой милый
   О прекрасном сыне!»

   Дорастешь, царек сердечный,
   До отцовской славы,
   И поймешь: недолговечны
   Царские забавы!

   И другая, в час унылый
   Скажет у камина:
   «Позабыл отец твой милый
   О прекрасном сыне!»
   2 февраля 1917,
   Сретение

   Москве
   1
   Когда рыжеволосый Самозванец
   Тебя схватил – ты не согнула плеч.
   Где спесь твоя, княгинюшка? – Румянец,
   Красавица? – Разумница, – где речь?

   Как Петр-Царь, презрев закон сыновний,
   Позарился на голову твою —
   Боярыней Морозовой на дровнях
   Ты отвечала Русскому Царю.

   Не позабыли огненного пойла
   Буонапарта хладные уста.
   Не в первый раз в твоих соборах – стойла.
   Все вынесут кремлевские бока.
   9 декабря 1917

   2
   Гришка-Вор тебя не ополячил,
   Петр-Царь тебя не онемечил.
   Что же делаешь, голубка? – Плачу.
   Где же спесь твоя, Москва? – Далече.

   – Голубочки где твои? – Нет корму.
   – Кто унес его? – Да ворон черный.
   – Где кресты твои святые? – Сбиты.
   – Где сыны твои, Москва? – Убиты.
   10 декабря 1917

   3
   Жидкий звон, постный звон.
   На все стороны – поклон.

   Крик младенца, рев коровы.
   Слово дерзкое царево.

   Плеток свист и снег в крови.
   Слово темное Любви.

   Голубиный рокот тихий.
   Черные глаза Стрельчихи.
   10 декабря 1917
 //-- * * * --// 
   Как правая и левая рука,
   Твоя душа моей душе близка.

   Мы смежены, блаженно и тепло,
   Как правое и левое крыло.

   Но вихрь встает – и бездна пролегла
   От правого – до левого крыла!
   1918

   Психея
   1
   Не самозванка – я пришла домой,
   И не служанка – мне не надо хлеба.
   Я страсть твоя, воскресный отдых твой,
   Твой день седьмой, твое седьмое небо.

   Там, на земле, мне подавали грош
   И жерновов навешали на шею.
   – Возлюбленный! – Ужель не узнаешь?
   Я ласточка твоя – Психея!

   2
   На тебе, ласковый мой, лохмотья,
   Бывшие некогда нежной плотью.
   Всю истрепала, изорвала, —
   Только осталось что два крыла.

   Одень меня в свое великолепье,
   Помилуй и спаси.
   А бедные истлевшие отрепья
   Ты в ризницу снеси.
   13 мая 1918
 //-- * * * --// 
   «Простите меня, мои горы!
   Простите меня, мои реки!
   Простите меня, мои нивы!
   Простите меня, мои травы!»

   Мать – крест надевала солдату,
   Мать с сыном прощались навеки…
   И снова из сгорбленной хаты:
   «Простите меня, мои реки!»
   14 мая 1918
 //-- * * * --// 
   Благословляю ежедневный труд,
   Благословляю еженощный сон.
   Господню милость и Господень суд,
   Благой закон – и каменный закон.

   И пыльный пурпур свой, где столько дыр,
   И пыльный посох свой, где все лучи…
   – Еще, Господь, благословляю мир
   В чужом дому – и хлеб в чужой печи.
   21 мая 1918
 //-- * * * --// 
   Если душа родилась крылатой —
   Что́ ей хоромы – и что́ ей хаты!
   Что́ Чингисхан ей и что́ – Орда!
   Два на миру у меня врага,
   Два близнеца, неразрывно-слитых:
   Голод голодных – и сытость сытых!
   18 августа 1918
 //-- * * * --// 
   С вербочкою светлошерстой —
   Светлошерстая сама —
   Меряю Господни версты
   И господские дома.

   Вербочка! Небесный житель!
   – Вместе в небо! – Погоди! —
   Так и в землю положите
   С вербочкою на груди.
   1918

   Але
   1
   Не знаю, где ты и где я.
   Те ж песни и те же заботы.
   Такие с тобою друзья!
   Такие с тобою сироты!

   И так хорошо нам вдвоем:
   Бездомным, бессонным и сирым…
   Две птицы: чуть встали – поем.
   Две странницы: кормимся миром.

   2
   И бродим с тобой по церквам
   Великим – и малым, приходским.
   И бродим с тобой по домам
   Убогим – и знатным, господским.

   Когда-то сказала: – Купи! —
   Сверкнув на кремлевские башни.
   Кремль – твой от рождения. – Спи,
   Мой первенец светлый и страшный.

   3
   И как под землею трава
   Дружится с рудою железной,
   Все видят пресветлые два
   Провала в небесную бездну.

   Сивилла! – Зачем моему
   Ребенку – такая судьбина?
   Ведь русская доля – ему…
   И век ей: Россия, рябина…
   24 августа 1918
 //-- * * * --// 
   Кто до́ма не строил —
   Земли недостоин.

   Кто дома не строил —
   Не будет землею:
   Соломой – золою…

   – Не строила дома.
   26 августа 1918
 //-- * * * --// 
   Осень. Деревья в аллее – как воины.
   Каждое дерево пахнет по-своему. Войско Господне.
   14 октября 1918
 //-- * * * --// 
   Под рокот гражданских бурь,
   В лихую годину,
   Даю тебе имя – мир,
   В наследье – лазурь.

   Отыйди, отыйди. Враг!
   Храни, Триединый,
   Наследницу вечных благ
   Младенца Ирину!
   8 сентября 1918
 //-- * * * --// 
   Я Вас люблю всю жизнь и каждый день,
   Вы надо мною, как большая тень,
   Как древний дым полярных деревень.

   Я Вас люблю всю жизнь и каждый час.
   Но мне не надо Ваших губ и глаз.
   Все началось – и кончилось – без Вас.

   Я что-то помню: звонкая дуга,
   Огромный ворот, чистые снега,
   Унизанные звездами рога…

   И от рогов – в полнебосвода – тень…
   И древний дым полярных деревень…
   – Я поняла: Вы северный олень.
   7 декабря 1918

   Але
   В шитой серебром рубашечке,
   – Грудь как звездами унизана! —
   Голова – цветочной чашечкой
   Из серебряного выреза.

   Очи – два пустынных озера,
   Два Господних откровения —
   На лице, туманно-розовом
   От Войны и Вдохновения.

   Ангел – ничего – все! – знающий,
   Плоть – былинкою довольная,
   Ты отца напоминаешь мне —
   Тоже Ангела и Воина.

   Может – все мое достоинство —
   За руку с тобою странствовать.
   – Помолись о нашем Воинстве
   Завтра утром, на Казанскую!
   18 июля 1919

   Бабушка
   1
   Когда я буду бабушкой —
   Годов через десяточек —
   Причудницей, забавницей,—
   Вихрь с головы до пяточек!

   И внук – кудряш – Егорушка
   Взревет: «Давай ружье!»
   Я брошу лист и перышко —
   Сокровище мое!

   Мать всплачет: «Год три месяца,
   А уж, гляди, как зол!»
   А я скажу: «Пусть бесится!
   Знать, в бабушку пошел!»

   Егор, моя утробушка!
   Егор, ребро от ребрышка!
   Егорушка, Егорушка,
   Егорий – свет – храбрец!

   Когда я буду бабушкой —
   Седой каргою с трубкою! —
   И внучка, в полночь крадучись,
   Шепнет, взметнувши юбками:

   «Кого, скажите, бабушка,
   Мне взять из семерых?» —
   Я опрокину лавочку,
   Я закружусь, как вихрь.

   Мать: «Ни стыда, ни совести!
   И в гроб пойдет пляша!»
   А я-то: «На здоровьице!
   Знать, в бабушку пошла!»

   Кто хо́док в пляске рыночной —
   Тот лих и на перинушке, —
   Маринушка, Маринушка,
   Марина – синь-моря!

   «А целовалась, бабушка,
   Голубушка, со сколькими?»
   – «Я дань платила песнями,
   Я дань взымала кольцами.

   Ни ночки даром проспанной:
   Все в райском во саду!»
   – «А как же, бабка, Господу
   Предстанешь на суду?»

   «Свистят скворцы в скворешнице,
   Весна-то – глянь! – бела…
   Скажу: – Родимый, – грешница!
   Счастливая была!

   Вы ж, ребрышко от ребрышка,
   Маринушка с Егорушкой,
   Моей землицы горсточку
   Возьмите в узелок».
   23 июля 1919

   2
   А как бабушке
   Помирать, помирать,—
   Стали голуби
   Ворковать, ворковать.

   «Что ты, старая,
   Так лихуешься?»
   А она в ответ:
   «Что воркуете?»

   – «А воркуем мы
   Про твою весну!»
   – «А лихуюсь я,
   Что идти ко сну,

   Что навек засну
   Сном закованным —
   Я, бессонная,
   Я, фартовая!

   Что луга мои яицкие не скошены,
   Жемчуга мои бурмицкие не сношены,
   Что леса мои волынские не срублены,
   На Руси не все мальчишки перелюблены!»

   А как бабушке
   Отходить, отходить,—
   Стали голуби
   В окно крыльями бить.

   «Что уж страшен так,
   Бабка, голос твой?»
   – «Не хочу отдать
   Девкам – мо́лодцев».

   – «Нагулялась ты, —
   Пора знать и стыд!»
   – «Этой малостью
   Разве будешь сыт?

   Что над тем костром
   Я – холодная,
   Что за тем столом
   Я – голодная».

   А как бабушку
   Понесли, понесли, —
   Все-то голуби
   Полегли, полегли:

   Книзу – крылышком,
   Кверху – лапочкой…
   – Помолитесь, внучки юные, за бабушку!
   25 июля 1919
 //-- * * * --// 
   В темных вагонах
   На шатких, страшных
   Подножках, смертью перегруженных,
   Между рабов вчерашних
   Я все думаю о тебе, мой сын,—
   Принц с головой обритой!

   Были волосы – каждый волос —
   В царство ценою . . . .

   На волосок от любви народы —
   В гневе – одним волоском дитяти
   Можно. . . . сковать!
   – И на приютской чумной кровати
   Принц с головой обритой.

   Принц мой приютский!
   Можешь ли ты улыбнуться?
   Слишком уж много снегу
   В этом году!

   Много снегу и мало хлеба.

   Шатки подножки.
   Ноябрь 1919
 //-- * * * --// 
   С. Э.
   Сижу без света, и без хлеба,
   И без воды.
   Затем и насылает беды
   Бог, что живой меня на небо
   Взять замышляет за труды.

   Сижу, – с утра ни корки черствой —
   Мечту такую полюбя,
   Что – может – всем своим покорством
   – Мой Воин! – выкуплю тебя.
   16 мая 1920
 //-- * * * --// 
   С.Э.
   Писала я на аспидной доске,
   И на листочках вееров поблеклых,
   И на речном, и на морском песке,
   Коньками по льду, и кольцом на стеклах, —

   И на стволах, которым сотни зим,
   И, наконец, – чтоб было всем известно! —
   Что ты любим! любим! любим! – любим! —
   Расписывалась – радугой небесной.

   Как я хотела, чтобы каждый цвел
   В века́х со мной! под пальцами моими!
   И как потом, склонивши лоб на стол,
   Крест-накрест перечеркивала – имя…

   Но ты, в руке продажного писца
   Зажатое! ты, что мне сердце жалишь!
   Непроданное мной! внутри кольца!
   Ты – уцелеешь на скрижалях.
   18 мая 1920
 //-- * * * --// 
   Смерть – это нет,
   Смерть – это нет,
   Смерть – это нет.
   Нет – матерям,
   Нет – пекарям.
   (Выпек – не съешь!)

   Смерть – это так:
   Недостроенный дом,
   Недовзращенный сын,
   Недовязанный сноп,
   Недодышанный вздох,
   Недокрикнутый крик.

   Я – это да,
   Да – навсегда,
   Да – вопреки,
   Да – через все!
   Даже тебе
   Да кричу, Нет!

   Стало быть – нет,
   Стало быть – вздор,
   Календарная ложь!
   Июль 1920
 //-- * * * --// 
   Кто создан из камня, кто создан из глины, —
   А я серебрюсь и сверкаю!
   Мне дело – измена, мне имя – Марина,
   Я – бренная пена морская.

   Кто создан из глины, кто создан из плоти —
   Тем гроб и нагробные плиты…
   – В купели морской крещена – и в полете
   Своем – непрестанно разбита!

   Сквозь каждое сердце, сквозь каждые сети
   Пробьется мое своеволье.
   Меня – видишь кудри беспутные эти? —
   Земною не сделаешь солью.

   Дробясь о гранитные ваши колена,
   Я с каждой волной – воскресаю!
   Да здравствует пена – веселая пена —
   Высокая пена морская!
   23 мая 1920

   Чужому
   Твои знамена – не мои!
   Врозь наши головы.
   Не изменить в тисках Змеи
   Мне Духу – Голубю.

   Не ринусь в красный хоровод
   Вкруг древа майского.
   Превыше всех земных ворот —
   Врата мне – райские.

   Твои победы – не мои!
   Иные грезились!
   Мы не на двух концах земли —
   На двух созвездиях!

   Ревнители двух разных звезд —
   Так что же делаю —
   Я, перекидывая мост
   Рукою смелою?!

   Есть у меня моих икон
   Ценней – сокровище.
   Послушай: есть другой закон,
   Законы – кроющий.

   Пред ним – все́ клонятся клинки,
   Все меркнут – яхонты.
   Закон протянутой руки,
   Души распахнутой.

   И будем мы судимы – знай —
   Одною мерою.
   И будет нам обоим – Рай,
   В который – верую.
   28 ноября 1920
 //-- * * * --// 
   Я эту книгу поручаю ветру
   И встречным журавлям.
   Давным-давно – перекричать разлуку —
   Я голос сорвала.

   Я эту книгу, как бутылку в волны,
   Кидаю в вихрь войн.
   Пусть странствует она – свечой под праздник —
   Вот та́к: из длани в длань.

   О ветер, ветер, верный мой свидетель,
   До милых донеси,
   Что еженощно я во сне свершаю
   Путь – с Севера на Юг.
   Февраль 1920

   Две песни
   1
   И что тому костер остылый,
   Кому разлука – ремесло!
   Одной волною накатило,
   Другой волною унесло.

   Ужели в раболепном гневе
   За милым поползу ползком —
   Я, выношенная во чреве
   Не материнском, а морском!

   Кусай себе, дружочек родный,
   Как яблоко – весь шар земной!
   Беседуя с пучиной водной,
   Ты все ж беседуешь со мной.

   Подобно земнородной деве,
   Не скрестит две руки крестом —
   Дщерь, выношенная во чреве
   Не материнском, а морском!

   Нет, наши девушки не плачут,
   Не пишут и не ждут вестей!
   Нет, снова я пущусь рыбачить
   Без невода и без сетей!

   Какая власть в моем напеве, —
   Одна не ведаю о том, —
   Я, выношенная во чреве
   Не материнском, а морском.

   Такое уж мое именье:
   Весь век дарю – не издарю!
   Зато прибрежные каменья
   Дробя, – свою же грудь дроблю!

   Подобно пленной королеве,
   Что молвлю на суду простом —
   Я, выношенная во чреве
   Не материнском, а морском.
   13 июня 1920

   2
   Вчера еще в глаза глядел,
   А нынче – все косится в сторону!
   Вчера еще до птиц сидел, —
   Все жаворонки нынче – вороны!

   Я глупая, а ты умен,
   Живой, а я остолбенелая.
   О, вопль женщин всех времен:
   «Мой милый, что тебе я сделала?!»

   И слезы ей – вода, и кровь —
   Вода, – в крови, в слезах умылася!
   Не мать, а мачеха – Любовь:
   Не ждите ни суда, ни милости.

   Увозят милых корабли,
   Уводит их дорога белая…
   И стон стоит вдоль всей земли:
   «Мой милый, что тебе я сделала?»

   Вчера еще – в ногах лежал!
   Равнял с Китайскою державою!
   Враз обе рученьки разжал, —
   Жизнь выпала – копейкой ржавою!

   Детоубийцей на суду
   Стою – немилая, несмелая.
   Я и в аду тебе скажу:
   «Мой милый, что тебе я сделала?»

   Спрошу я стул, спрошу кровать:
   «За что, за что терплю и бедствую?»
   «Отцеловал – колесовать:
   Другую целовать», – ответствуют.

   Жить приучил в самом огне,
   Сам бросил – в степь заледенелую!
   Вот что ты, милый, сделал мне!
   Мой милый, что тебе – я сделала?

   Все ведаю – не прекословь!
   Вновь зрячая – уж не любовница!
   Где отступается Любовь,
   Там подступает Смерть-садовница.

   Само – что дерево трясти! —
   В срок яблоко спадает спелое…
   – За все, за все меня прости,
   Мой милый, – что тебе я сделала!
   14 июня 1920
 //-- * * * --// 
   Проста моя осанка,
   Нищ мой домашний кров.
   Ведь я островитянка
   С далеких островов!

   Живу – никто не нужен!
   Взошел – ночей не сплю.
   Согреть чужому ужин —
   Жилье свое спалю!

   Взглянул – так и знакомый,
   Взошел – так и живи!
   Просты наши законы:
   Написаны в крови.

   Луну заманим с неба
   В ладонь, – коли мила!
   Ну, а ушел – как не был,
   И я – как не была.

   Гляжу на след ножовый:
   Успеет ли зажить
   До первого чужого,
   Который скажет: «Пить».
   Август 1920

   Маяковскому
   Превыше крестов и труб,
   Крещенный в огне и дыме,
   Архангел-тяжелоступ —
   Здорово, в веках Владимир!

   Он возчик, и он же конь,
   Он прихоть, и он же право.
   Вздохнул, поплевал в ладонь:
   – Держись, ломовая слава!

   Певец площадных чудес —
   Здорово, гордец чумазый,
   Что камнем – тяжеловес
   Избрал, не прельстясь алмазом.

   Здорово, булыжный гром!
   Зевнул, козырнул – и снова
   Оглоблей гребет – крылом
   Архангела ломового.
   18 сентября 1921

   Марина
   1
   Быть голубкой его орлиной!
   Больше матери быть, – Мариной!
   Вестовым – часовым – гонцом —

   Знаменосцем – льстецом придворным!
   Серафимом и псом дозорным
   Охранять непокойный сон.

   Сальных карт захватив колоду,
   Ногу в стремя! – сквозь огнь и воду!
   Где верхом – где ползком – где вплавь!

   Тростником – ивняком – болотом,
   А где конь не берет, – там летом,
   Все ветра полонивши в плащ!

   Черным вихрем летя беззвучным,
   Не подругою быть – сподручным!
   Не единою быть – вторым!

   Близнецом – двойником – крестовым
   Стройным братом, огнем костровым,
   Ятаганом его кривым.

   Гул кремлевских гостей незваных.
   Если имя твое – Басманов,
   Отстранись. – Уступи любви!

   Распахнула платок нагрудный.
   – Руки настежь! – Чтоб в день свой судный
   Не в басмановской встал крови.
   11 мая 1921

   2
   Трем Самозванцам жена,
   Мнишка надменного дочь,
   Ты – гордецу своему
   Не родившая сына…

   В простоволосости сна
   В гулкий оконный пролет
   Ты, гордецу своему
   Не махнувшая следом…

   На роковой площади
   От оплеух и плевков
   Ты, гордеца своего
   Не покрывшая телом…

   В маске дурацкой лежал,
   С дудкой кровавой во рту.
   – Ты, гордецу своему
   Не отершая пота…

   – Своекорыстная кровь! —
   Проклята, проклята будь
   Ты – Лжедимитрию смогшая быть
   Лжемариной!
   11 мая 1921

   3
   – Сердце, измена!
   – Но не разлука!
   И воровскую смуглую руку
   К белым губам.

   Краткая встряска костей о плиты.
   – Гришка! – Димитрий!
   Цареубийцы! Псе́кровь холопья!
   И – повторенным прыжком —
   На копья!
   11 мая 1921

   Молодость
   1
   Молодость моя! Моя чужая
   Молодость! Мой сапожок непарный!
   Воспаленные глаза сужая,
   Так листок срывают календарный.

   Ничего из всей твоей добычи
   Не взяла задумчивая Муза.
   Молодость моя! – Назад не кличу.
   Ты была мне ношей и обузой.

   Ты в ночи нашептывала гребнем,
   Ты в ночи оттачивала стрелы.
   Щедростью твоей давясь, как щебнем,
   За чужие я грехи терпела.

   Скипетр тебе вернув до сроку —
   Что уже душе до яств и брашна!
   Молодость моя! Моя морока —
   Молодость! Мой лоскуток кумашный!
   18 ноября 1921

   2
   Скоро уж из ласточек – в колдуньи!
   Молодость! Простимся накануне…
   Постоим с тобою на ветру!
   Смуглая моя! Утешь сестру!

   Полыхни малиновою юбкой,
   Молодость моя! Моя голубка
   Смуглая! Раззор моей души!
   Молодость моя! Утешь, спляши!

   Полосни лазоревою шалью,
   Шалая моя! Пошалевали
   Досыта с тобой! – Спляши, ошпарь!
   Золотце мое – прощай – янтарь!

   Неспроста руки твоей касаюсь,
   Как с любовником с тобой прощаюсь.
   Вырванная из грудных глубин —
   Молодость моя! – Иди к другим!
   20 ноября 1921
 //-- * * * --// 
   Три царя,
   Три ларя
   С ценными дарами.

   Первый ларь —
   Вся земля
   С синими морями.

   Ларь второй:
   Весь в нем Ной,
   Весь, с ковчегом-с-тварью.

   Ну, а в том?
   Что в третем?
   Что в третем-то, Царь мой?

   Царь дает,
   – Свет мой свят!
   Не понять что значит!

   Царь – вперед,
   Мать – назад,
   А младенец плачет.
   6 декабря 1921
 //-- * * * --// 
   Золото моих волос
   Тихо переходит в седость.
   – Не жалейте! Все сбылось,
   Все в груди слилось и спелось.

   Спелось – как вся даль слилась
   В стонущей трубе окраины.
   Господи! Душа сбылась:
   Умысел твой самый тайный.
   ______

   Несгорающую соль
   Дум моих – ужели пепел
   Фениксов отдам за смоль
   Временных великолепий?

   Да и ты посеребрел,
   Спутник мой! К громам и дымам,
   К молодым сединам дел —
   Дум моих причти седины.

   Горделивый златоцвет,
   Роскошью своей не чванствуй:
   Молодым сединам бед
   Лавр пристал – и дуб гражданский.
   17 и 23 сентября 1922
 //-- * * * --// 
   В час, когда мой милый брат
   Миновал последний вяз
   (Взмахов, выстроенных в ряд),
   Были слезы – больше глаз.

   В час, когда мой милый друг
   Огибал последний мыс
   (Вздохов мысленных: вернись!)
   Были взмахи – больше рук.

   Точно руки – вслед – от плеч!
   Точно губы вслед – заклясть!
   Звуки растеряла речь,
   Пальцы растеряла пясть.

   В час, когда мой милый гость…
   – Господи, взгляни на нас! —
   Были слезы больше глаз
   Человеческих и звезд
   Атлантических…
   1923

   Поэт
   1
   Поэт – издалека заводит речь.
   Поэта – далеко заводит речь.

   Планетами, приметами, окольных
   Притч рытвинами… Между да и нет
   Он даже размахнувшись с колокольни
   Крюк выморочит… Ибо путь комет —

   Поэтов путь. Развеянные звенья
   Причинности – вот связь его! Кверх лбом —
   Отчаетесь! Поэтовы затменья
   Не предугаданы календарем.

   Он тот, кто смешивает карты,
   Обманывает вес и счет,
   Он тот, кто спрашивает с парты,
   Кто Канта наголову бьет,

   Кто в каменном гробу Бастилий
   Как дерево в своей красе.
   Тот, чьи следы – всегда простыли,
   Тот поезд, на который все
   Опаздывают… – ибо путь комет

   Поэтов путь: жжя, а не согревая.
   Рвя, а не взращивая – взрыв и взлом —
   Твоя стезя, гривастая кривая,
   Не предугадана календарем!
   8 апреля 1923

   2
   Есть в мире лишние, добавочные,
   Не вписанные в окоем.
   (Нечислящимся в ваших справочниках,
   Им свалочная яма – дом).

   Есть в мире полые, затолканные,
   Немотствующие – навоз,
   Гвоздь – вашему подолу шелковому!
   Грязь брезгует из-под колес!

   Есть в мире мнимые, невидимые:
   (Знак: лепрозариумов крап!)
   Есть в мире Иовы, что Иову
   Завидовали бы – когда б:

   Поэты мы – и в рифму с париями,
   Но выступив из берегов,
   Мы бога у богинь оспариваем
   И девственницу у богов!
   22 апреля 1923

   3
   Что же мне делать, слепцу и пасынку,
   В мире, где каждый и отч и зряч,
   Где по анафемам, как по насыпям —
   Страсти! где насморком
   Назван – плач!

   Что же мне делать, ребром и промыслом
   Певчей! – как провод! загар! Сибирь!
   По наважденьям своим – как по́ мосту!
   С их невесомостью
   В мире гирь.

   Что же мне делать, певцу и первенцу,
   В мире, где наичернейший – сер!
   Где вдохновенье хранят, как в термосе!
   С этой безмерностью
   В мире мер?!
   22 апреля 1923

   Мореплаватель
   Закачай меня, звездный челн!
   Голова устала от волн!

   Слишком долго причалить тщусь, —
   Голова устала от чувств:

   Гимнов – лавров – героев – гидр, —
   Голова устала от игр!

   Положите меж трав и хвой, —
   Голова устала от войн…
   12 июня 1923

   Рельсы
   В некой разлинованности нотной
   Нежась наподобие простынь —
   Железнодорожные полотна,
   Рельсовая режущая синь!

   Пушкинское: сколько их, куда их
   Гонит! (Миновало – не поют!)
   Это уезжают-покидают,
   Это остывают-отстают.

   Это – остаются. Боль как нота
   Высящаяся… Поверх любви
   Высящаяся… Женою Лота
   Насыпью застывшие столбы…

   Час, когда отчаяньем как свахой
   Простыни разостланы. – Твоя! —
   И обезголосившая Сафо
   Плачет как последняя швея.

   Плач безропотности! Плач болотной
   Цапли, знающей уже… Глубок
   Железнодорожные полотна
   Ножницами режущий гудок.

   Растекись напрасною зарею
   Красное напрасное пятно!
   …Молодые женщины порою
   Льстятся на такое полотно.
   10 июля 1923

   Попытка ревности
   Как живется вам с другою, —
   Проще ведь? – Удар весла! —
   Линией береговою
   Скоро ль память отошла

   Обо мне, плавучем острове
   (По́ небу – не по водам!)
   Души, души! быть вам сестрами,
   Не любовницами – вам!

   Как живется вам с простою
   Женщиною? Без божеств?
   Государыню с престола
   Свергши (с оного сошед),

   Как живется вам – хлопочется —
   Ежится? Встается – как?
   С пошлиной бессмертной пошлости
   Как справляетесь, бедняк?

   «Судорог да перебоев —
   Хватит! Дом себе найму».
   Как живется вам с любою —
   Избранному моему!

   Свойственнее и съедобнее —
   Снедь? Приестся – не пеняй…
   Как живется вам с подобием —
   Вам, поправшему Синай!

   Как живется вам с чужою,
   Здешнею? Ребром – люба?
   Стыд Зевесовой вожжою
   Не охлестывает лба?

   Как живется вам – здоровится —
   Можется? Поется – как?
   С язвою бессмертной совести
   Как справляетесь, бедняк?

   Как живется вам с товаром
   Рыночным? Оброк – крутой?
   После мраморов Каррары
   Как живется вам с трухой

   Гипсовой? (Из глыбы высечен
   Бог – и начисто разбит!)
   Как живется вам с сто-тысячной —
   Вам, познавшему Лилит!

   Рыночною новизною
   Сыты ли? К волшбам остыв,
   Как живется вам с земною
   Женщиною, без шестых

   Чувств?.. Ну, за голову: счастливы?
   Нет? В провале без глубин —
   Как живется, милый? Тяжче ли,
   Так же ли, как мне с другим?
   19 ноября 1924

   Любовь
   Ятаган? Огонь?
   Поскромнее, – куда как громко!
   Боль, знакомая, как глазам – ладонь,
   Как губам —
   Имя собственного ребенка.
   1 декабря 1924
 //-- * * * --// 
   В седину – висок,
   В колею – солдат,
   – Небо! – морем в тебя окрашиваюсь.
   Как на каждый слог —
   Что на тайный взгляд
   Оборачиваюсь,
   Охорашиваюсь.

   В перестрелку – скиф,
   В христопляску – хлыст,
   – Море! – небом в тебя отваживаюсь.
   Как на каждый стих —
   Что на тайный свист
   Останавливаюсь,
   Настораживаюсь.

   В каждой строчке: стой!
   В каждой точке – клад.
   – Око! – светом в тебя расслаиваюсь,
   Расхожусь. Тоской
   На гитарный лад
   Перестраиваюсь,
   Перекраиваюсь.

   Не в пуху – в пере
   Лебедином – брак!
   Браки розные есть, разные есть!
   Как на знак тире —
   Что на тайный знак
   Брови вздрагивают —
   Заподазриваешь?

   Не в чаю спитом
   Славы – дух мой креп.
   И казна моя – немалая есть!
   Под твоим перстом
   Что Господень хлеб
   Перемалываюсь,
   Переламываюсь.
   22 января 1925
 //-- * * * --// 
   Б. Пастернаку
   Рас – стояние: версты, мили…
   Нас рас – ставили, рас – садили,
   Чтобы тихо себя вели
   По двум разным концам земли.

   Рас – стояние: версты, дали…
   Нас расклеили, распаяли,
   В две руки развели, распяв,
   И не знали, что это – сплав

   Вдохновений и сухожилий…
   Не рассорили – рассорили,
   Расслоили… Стена да ров.
   Расселили нас как орлов-

   Заговорщиков: версты, дали…
   Не расстроили – растеряли.
   По трущобам земных широт
   Рассовали нас, как сирот.

   Который уж, ну который – март?!
   Разбили нас – как колоду карт!
   24 марта 1925

   Асе
   Гул предвечерний в заре догорающей
   В сумерках зимнего дня.
   Третий звонок. Торопись, отъезжающий,
   Помни меня!
   Ждет тебя моря волна изумрудная,
   Всплеск голубого весла,
   Жить нашей жизнью подпольною, трудною
   Ты не смогла.
   Что же, иди, коль борьба наша мрачная
   В наши ряды не зовет,
   Если заманчивей влага прозрачная,
   Чаек сребристых полет!
   Солнцу горячему, светлому, жаркому
   Ты передай мой привет.
   Ставь свой вопрос всему сильному, яркому —
   Будет ответ!
   Гул предвечерний в заре догорающей
   В сумерках зимнего дня.
   Третий звонок. Торопись, отъезжающий,
   Помни меня!

   Асе
   Ты – принцесса из царства не светского,
   Он – твой рыцарь, готовый на все…
   О, как много в вас милого, детского,
   Как понятно мне счастье твое!

   В светлой чаше берез, где просветами
   Голубеет сквозь листья вода,
   Хорошо обменяться ответами,
   Хорошо быть принцессой. О, да!

   Тихим вечером, медленно тающим,
   Там, где сосны, болото и мхи,
   Хорошо над костром догорающим
   Говорить о закате стихи;

   Возвращаться опасной дорогою
   С соучастницей вечной – луной,
   Быть принцессой лукавой и строгою
   Лунной ночью, дорогой лесной.

   Наслаждайтесь весенними звонами,
   Милый рыцарь, влюбленный, как паж,
   И принцесса с глазами зелеными, —
   Этот миг, он короткий, но ваш!

   Не смущайтесь словами нетвердыми!
   Знайте: молодость, ветер – одно!
   Вы сошлись и расстанетесь гордыми,
   Если чаши завидится дно.

   Хорошо быть красивыми, быстрыми
   И, кострами дразня темноту,
   Любоваться безумными искрами,
   И как искры сгореть – на лету!

   Страна
   С фонарем обшарьте
   Весь подлунный свет!
   Той страны на карте —
   Нет, в пространстве – нет.

   Выпита как с блюдца, —
   Донышко блестит.
   Можно ли вернуться
   В дом, который – срыт?

   Заново родися —
   В новую страну!
   Ну-ка, воротися
   На́ спину коню

   Сбросившему! Кости
   Целы-то – хотя?
   Эдакому гостю
   Булочник – ломтя

   Ломаного, плотник —
   Гроба не продаст!
   То́й ее – несчетных
   Верст, небесных царств,

   Той, где на монетах —
   Молодость моя,
   Той России – нету.
   – Как и той меня.
   Конец июня 1931

   Лучина
   До Эйфелевой – рукою
   Подать! Подавай и лезь.
   Но каждый из нас – такое
   Зрел, зрит, говорю, и днесь,

   Что скушным и некрасивым
   Нам кажется <ваш> Париж.
   «Россия моя, Россия,
   Зачем так ярко горишь?»
   Июнь 1931

   Стихи к Пушкину
   1
   Бич жандармов, бог студентов,
   Желчь мужей, услада жен —
   Пушкин – в роли монумента?
   Гостя каменного? – он,

   Скалозубый, нагловзорый
   Пушкин – в роли Командора?

   Критик – ноя, нытик – вторя:
   «Где же пушкинское (взрыд)
   Чувство меры?» Чувство – моря
   Позабыли – о гранит

   Бьющегося? Тот, соленый
   Пушкин – в роли лексикона?

   Две ноги свои – погреться —
   Вытянувший, и на стол
   Вспрыгнувший при Самодержце
   Африканский самовол —

   Наших прадедов умора —
   Пушкин – в роли гувернера?

   Черного не перекрасить
   В белого – неисправим!
   Недурен российский классик,
   Небо Африки – своим

   Звавший, невское – проклятым!
   – Пушкин – в роли русопята?
   . . . . . . .
   К пушкинскому юбилею
   Тоже речь произнесем:
   Всех румяней и смуглее
   До сих пор на свете всем,

   Всех живучей и живее!
   Пушкин – в роли мавзолея?
   . . . . . . .
   Уши лопнули от вопля:
   «Перед Пушкиным во фрунт!»
   А куда девали пекло
   Губ, куда девали – бунт

   Пушкинский? уст окаянство?
   Пушкин – в меру пушкиньянца!
   . . . . . . .
   Что вы делаете, карлы,
   Этот – голубей олив —
   Самый вольный, самый крайний
   Лоб – навеки заклеймив

   Низостию двуединой
   Золота и середины?

   «Пушкин – тога, Пушкин – схима,
   Пушкин – мера, Пушкин – грань…»
   Пушкин, Пушкин, Пушкин – имя
   Благородное – как брань

   Площадную – попугаи.
   – Пушкин? Очень испугали!
   1931

   2
   Петр и Пушкин
   Не флотом, не по́том, не задом
   В заплатах, не Шведом у ног,
   Не ростом – из всякого ряду,
   Не сносом – всего, чему срок,

   Не лотом, не бо́том, не пивом
   Немецким сквозь кнастеров дым,
   И даже и не Петро-дивом
   Своим (Петро-делом своим!).

   И бо́льшего было бы мало
   (Бог дал, человек не обузь!) —
   Когда б не привез Ганнибала-
   Арапа на белую Русь.

   Сего афричонка в науку
   Взяв, всем россиянам носы
   Утер и наставил, – от внука-
   то негрского – свет на Руси!

   Уж он бы вертлявого – в струнку
   Не стал бы! – «На волю? Изволь!
   Такой же ты камерный юнкер,
   Как я – машкерадный король!»

   Поняв, что ни пеной, ни пемзой —
   Той Африки, – царь-грамотей
   Решил бы: «Отныне я́ – цензор
   Твоих африканских страстей».

   И дав бы ему по загривку
   Курчавому (стричь-не остричь!):
   «Иди-ка, сынок, на побывку
   В свою африканскую дичь!

   Плыви – ни об чем не печалься!
   Чай есть в паруса кому дуть!
   Соскучишься – так ворочайся,
   А нет – хошь и дверь позабудь!

   Приказ: ледяные туманы
   Покинув – за пядию пядь
   Обследовать жаркие страны
   И виршами нам описать».

   И мимо наставленной свиты,
   Отставленной – прямо на склад,
   Гигант, отпустивши пииту,
   Помчал – по земле или над?

   Сей не по снегам смуглолицый
   Российским – снегов Измаил!
   Уж он бы заморскую птицу
   Архивами не заморил!

   Сей, не по кровям торопливый
   Славянским, сей тоже – метис!
   Уж ты б у него по архивам
   Отечественным не закис!

   Уж он бы с тобою – поладил!
   За непринужденный поклон
   Разжалованный – Николаем,
   Пожалованный бы – Петром!

   Уж он бы жандармского сыска
   Не крыл бы «отечеством чувств»!
   Уж он бы тебе – василиска
   Взгляд! – не замораживал уст.

   Уж он бы полтавских не комкал
   Концов, не тупил бы пера.
   За что недостойным потомком —
   Подонком – опенком Петра

   Был сослан в румынскую область,
   Да ею б – пожалован был
   Сим – так ненавидевшим робость
   Мужскую, – что сына убил

   Сробевшего. – «Эта мякина —
   Я? – Вот и роди! и расти!»
   Был негр ему истинным сыном,
   Так истинным правнуком – ты

   Останешься. Заговор равных.
   И вот не спросясь повитух
   Гигантова крестника правнук
   Петров унаследовал дух.

   И шаг, и светлейший из светлых
   Взгляд, коим поныне светла…
   Последний – посмертный – бессмертный
   Подарок России – Петра.
   2 июля 1931

   3
   (Станок)
   Вся его наука —
   Мощь. Светло́ – гляжу:
   Пушкинскую руку
   Жму, а не лижу.

   Прадеду – товарка:
   В той же мастерской!
   Каждая помарка —
   Как своей рукой.

   Вольному – под стопки?
   Мне, в котле чудес
   Сем – открытой скобки
   Ведающей – вес,

   Мнящейся описки —
   Смысл, короче – все.
   Ибо нету сыска
   Пуще, чем родство!

   Пелось как – поется
   И поныне – та́к.
   Знаем, как «дается»!
   Над тобой, «пустяк»,

   Знаем – как потелось!
   От тебя, мазок,
   Знаю – как хотелось
   В лес – на бал – в возок…

   И как – спать хотелось!
   Над цветком любви —
   Знаю, как скрипелось
   Негрскими зубьми!

   Перья на востро́ты —
   Знаю, как чинил!
   Пальцы не просохли
   От его чернил!

   А зато – меж талых
   Свеч, картежных сеч —
   Знаю – как стрясалось!
   От зеркал, от плеч

   Голых, от бокалов
   Битых на полу —
   Знаю, как бежалось
   К голому столу!

   В битву без злодейства:
   Самого́ – с самим!
   – Пушкиным не бейте!
   Ибо бью вас – им!
   1931

   4
   Преодоленье
   Косности русской —
   Пушкинский гений?
   Пушкинский мускул

   На кашалотьей
   Туше судьбы —
   Мускул полета,
   Бега,
   Борьбы.

   С утренней негой
   Бившийся – бодро!
   Ровного бега,
   Долгого хода —

   Мускул. Побегов
   Мускул степных,
   Шлюпки, что к брегу
   Тщится сквозь вихрь.

   Не онеду́жен
   Русскою кровью —
   О, не верблюжья
   И не воловья

   Жила (усердство
   Из-под ремня!) —
   Конского сердца
   Мышца – моя!

   Больше балласту —
   Краше осанка!
   Мускул гимнаста
   И арестанта,

   Что на канате
   Собственных жил
   Из каземата —
   Соколом взмыл!

   Пушкин – с монаршьих
   Рук руководством
   Бившийся так же
   На́смерть – как бьется

   (Мощь – прибывала,
   Сила – росла)
   С мускулом вала
   Мускул весла.

   Кто-то, на фуру
   Несший: «Атлета
   Мускулатура,
   А не поэта!»

   То – серафима
   Сила – была:
   Несокрушимый
   Мускул – крыла.
   10 июля 1931

   5
   (Поэт и царь)
   Потусторонним
   Залом царей.
   – А непреклонный
   Мраморный сей?

   Столь величавый
   В золоте барм.
   – Пушкинской славы
   Жалкий жандарм.

   Автора – хаял,
   Рукопись – стриг.
   Польского края —
   Зверский мясник.

   Зорче вглядися!
   Не забывай:
   Певцоубийца
   Царь Николай
   Первый.

   6
   Нет, бил барабан перед смутным полком,
   Когда мы вождя хоронили:
   То зубы царевы над мертвым певцом
   Почетную дробь выводили.

   Такой уж почет, что ближайшим друзьям —
   Нет места. В изглавьи, в изножьи,
   И справа, и слева – ручищи по швам —
   Жандармские груди и рожи.

   Не диво ли – и на тишайшем из лож
   Пребыть поднадзорным мальчишкой?
   На что-то, на что-то, на что-то похож
   Почет сей, почетно – да слишком!

   Гляди, мол, страна, как, молве вопреки,
   Монарх о поэте печется!
   Почетно – почетно – почетно – архи-
   Почетно, – почетно – до черту!

   Кого ж это так – точно воры вора́
   Пристреленного – выносили?
   Изменника? Нет. С проходного двора —
   Умнейшего мужа России.
   19 июля 1931

   Стихи к сыну
   1
   Ни к городу и ни к селу —
   Езжай, мой сын, в свою страну, —
   В край – всем краям наоборот! —
   Куда назад идти – вперед
   Идти, – особенно – тебе,
   Руси не видывавшее

   Дитя мое… Мое? Ее —
   Дитя! То самое былье,
   Которым порастает быль.
   Землицу, стершуюся в пыль,
   Ужель ребенку в колыбель
   Нести в трясущихся горстях:
   «Русь – этот прах, чти – этот прах!»

   От неиспытанных утрат —
   Иди – куда глаза глядят!
   Всех стран – глаза, со всей земли —
   Глаза, и синие твои
   Глаза, в которые гляжусь:
   В глаза, глядящие на Русь.

   Да не поклонимся словам!
   Русь – прадедам, Россия – нам,
   Вам – просветители пещер —
   Призывное: СССР, —
   Не менее во тьме небес
   Призывное, чем: SOS.

   Нас родина не позовет!
   Езжай, мой сын, домой – вперед —
   В свой край, в свой век, в свой час, – от нас —
   В Россию – вас, в Россию – масс,
   В наш-час – страну! в сей-час – страну!
   В на-Марс – страну! в без-нас – страну!
   Январь 1932

   2
   Наша совесть – не ваша совесть!
   Полно! – Вольно! – О всем забыв,
   Дети, сами пишите повесть
   Дней своих и страстей своих.

   Соляное семейство Лота —
   Вот семейственный ваш альбом!
   Дети! Сами сводите счеты
   С выдаваемым за Содом —

   Градом. С братом своим не дравшись —
   Дело чисто твое, кудряш!
   Ваш край, ваш век, ваш день, ваш час,
   Наш грех, наш крест, наш спор, наш —

   Гнев. В сиротские пелеринки
   Облаченные отродясь —
   Перестаньте справлять поминки
   По Эдему, в котором вас

   Не было! по плодам – и видом
   Не видали! Поймите: слеп —
   Вас ведущий на панихиду
   По народу, который хлеб

   Ест, и вам его даст, – как скоро
   Из Медона – да на Кубань.
   Наша ссора – не ваша ссора!
   Дети! Сами творите брань

   Дней своих.
   Январь 1932

   3
   Не быть тебе нулем
   Из молодых – да вредным!
   Ни медным королем,
   Ни попросту – спортсмедным

   Лбом, ни слепцом путей,
   Коптителем кают,
   Ни парой челюстей,
   Которые жуют, —

   В сем полагая цель.
   Ибо в любую щель —
   Я – с моим ветром буйным!
   Не быть тебе буржуем.

   Ни галльским петухом,
   Хвост заложившим в банке,
   Ни томным женихом
   Седой американки, —

   Нет, ни одним из тех,
   Дописанных, как лист,
   Которым – только смех
   Остался, только свист

   Достался от отцов!
   С той стороны весов
   Я – с черноземным грузом!
   Не быть тебе французом.

   Но также – ни одним
   Из нас, досадных внукам!
   Кем будешь – Бог один…
   Не будешь кем – порукой —

   Я, что в тебя – всю Русь
   Вкачала – как насосом!
   Бог видит – побожусь! —
   Не будешь ты отбросом

   Страны своей.
   22 января 1932

   Родина
   О, неподатливый язык!
   Чего бы попросту – мужик,
   Пойми, певал и до меня:
   «Россия, родина моя!»

   Но и с калужского холма
   Мне открывалася она —
   Даль, тридевятая земля!
   Чужбина, родина моя!

   Даль, прирожденная, как боль,
   Настолько родина и столь —
   Рок, что повсюду, через всю
   Даль – всю ее с собой несу!

   Даль, отдалившая мне близь,
   Даль, говорящая: «Вернись
   Домой!» Со всех – до горних звезд —
   Меня снимающая мест!

   Недаром, голубей воды,
   Я далью обдавала лбы.

   Ты! Сей руки своей лишусь, —
   Хоть двух! Губами подпишусь
   На плахе: распрь моих земля —
   Гордыня, родина моя!
   12 мая 1932

   Стол
   1
   Мой письменный верный стол!
   Спасибо за то, что шел
   Со мною по всем путям.
   Меня охранял – как шрам.

   Мой письменный вьючный мул!
   Спасибо, что ног не гнул
   Под ношей, поклажу грез —
   Спасибо – что нес и нес.

   Строжайшее из зерцал!
   Спасибо за то, что стал
   – Соблазнам мирским порог —
   Всем радостям поперек,

   Всем низостям – наотрез!
   Дубовый противовес
   Льву ненависти, слону
   Обиды – всему, всему.

   Мой заживо смертный тес!
   Спасибо, что рос и рос
   Со мною, по мере дел
   Настольных – большал, ширел,

   Так ширился, до широт —
   Таких, что, раскрывши рот,
   Схватясь за столовый кант…
   – Меня заливал, как штранд!

   К себе пригвоздив чуть свет —
   Спасибо за то, что – вслед
   Срывался! На всех путях
   Меня настигал, как шах —

   Беглянку. – Назад, на стул!
   Спасибо за то, что блюл
   И гнул. У невечных благ
   Меня отбивал – как маг —

   Сомнамбулу. Битв рубцы,
   Стол, выстроивший в столбцы
   Горящие: жил багрец!
   Деяний моих столбец!

   Столп столпника, уст затвор —
   Ты был мне престол, простор —
   Тем был мне, что морю толп
   Еврейских – горящий столп!

   Так будь же благословен —
   Лбом, локтем, узлом колен
   Испытанный, – как пила
   В грудь въевшийся – край стола!
   Июль 1933

   2
   Тридцатая годовщина
   Союза – верней любви.
   Я знаю твои морщины,
   Как знаешь и ты – мои,

   Которых – не ты ли – автор?
   Съедавший за дестью десть,
   Учивший, что нету – завтра,
   Что только сегодня – есть.

   И деньги, и письма с почты —
   Стол – сбрасывавший – в поток!
   Твердивший, что каждой строчки
   Сегодня – последний срок.

   Грозивший, что счетом ложек
   Создателю не воздашь,
   Что завтра меня положат —
   Дурищу – да на тебя ж!

   3
   Тридцатая годовщина
   Союза – держись, злецы!
   Я знаю твои морщины,
   Изъяны, рубцы, зубцы —

   Малейшую из зазубрин!
   (Зубами – коль стих не шел!)
   Да, был человек возлюблен!
   И сей человек был – стол

   Сосновый. Не мне на всхолмье
   Березу берег карел!
   Порой еще с слезкой смольной,
   Но вдруг – через ночь – старел,

   Разумнел – так школьник дерзость
   Сдает под мужской нажим.
   Сажусь – еле доску держит,
   Побьюсь – точно век дружим!

   Ты – стоя, в упор, я – спину
   Согнувши – пиши! пиши! —
   Которую десятину
   Вспахали, версту – прошли,

   Покрыли: письмом – красивей
   Не сыщешь в державе всей!
   Не меньше, чем пол-России
   Покрыто рукою сей!

   Сосновый, дубовый, в лаке
   Грошовом, с кольцом в ноздрях,
   Садовый, столовый – всякий,
   Лишь бы не на трех ногах!

   Как трех Самозванцев в браке
   Признавшая тезка – тот!
   Бильярдный, базарный – всякий —
   Лишь бы не сдавал высот

   Заветных. Когда ж подастся
   Железный – под локтевым
   Напором, столов – богатство!
   Вот пень: не обнять двоим!

   А паперть? А край колодца?
   А старой могилы – пласт?
   Лишь только б мои два локтя
   Всегда утверждали: – даст

   Бог! Есть Бог! Поэт – устройчив:
   Все – стол ему, все – престол!
   Но лучше всего, всех стойче —
   Ты, – мой наколенный стол!
   Около 15 июля 1933 – 29–30 октября 1935

   4
   Обидел и обошел?
   Спасибо за то, что – стол
   Дал, стойкий, врагам на страх
   Стол – на четырех ногах

   Упорства. Скорей – скалу
   Своротишь! И лоб – к столу
   Подстатный, и локоть под —
   Чтоб лоб свой держать, как свод.

   – А прочего дал в обрез?
   А прочный, во весь мой вес,
   Просторный, – во весь мой бег,
   Стол – вечный – на весь мой век!

   Спасибо тебе, Столяр,
   За доску – во весь мой дар,
   За ножки – прочней химер
   Парижских, за вещь – в размер.

   5
   Мой письменный верный стол!
   Спасибо за то, что ствол
   Отдав мне, чтоб стать – столом,
   Остался – живым стволом!

   С листвы молодой игрой
   Над бровью, с живой корой,
   С слезами живой смолы,
   С корнями до дна земли!
   17 июля 1933

   6
   Квиты: вами я объедена,
   Мною – живописаны.
   Вас положат – на обеденный,
   А меня – на письменный.

   Оттого что, йотой счастлива,
   Яств иных не ведала.
   Оттого что слишком часто вы,
   Долго вы обедали.

   Всяк на выбранном заранее —
   <Много до рождения! —>
   Месте своего деяния,
   Своего радения:

   Вы – с отрыжками, я – с книжками,
   С трюфелем, я – с грифелем,
   Вы – с оливками, я – с рифмами,
   С пикулем, я – с дактилем.

   В головах – свечами смертными
   Спаржа толстоногая.
   Полосатая десертная
   Скатерть вам – дорогою!

   Табачку пыхнем гаванского
   Слева вам – и справа вам.
   Полотняная голландская
   Скатерть вам – да саваном!

   А чтоб скатертью не тратиться —
   В яму, место низкое,
   Вытряхнут <вас всех со скатерти:>
   С крошками, с огрызками.

   Каплуном-то вместо голубя
   – Порх! душа – при вскрытии.
   А меня положат – голую:
   Два крыла прикрытием.
   1933
 //-- * * * --// 
   Тоска по родине! Давно
   Разоблаченная морока!
   Мне совершенно все равно —
   Где совершенно одинокой

   Быть, по каким камням домой
   Брести с кошелкою базарной
   В дом, и не знающий, что – мой,
   Как госпиталь или казарма.

   Мне все равно, каких среди
   Лиц ощетиниваться пленным
   Львом, из какой людской среды
   Быть вытесненной – непременно —

   В себя, в единоличье чувств.
   Камчатским медведем без льдины
   Где не ужиться (и не тщусь!),
   Где унижаться – мне едино.

   Не обольщусь и языком
   Родным, его призывом млечным.
   Мне безразлично – на каком
   Непонимаемой быть встречным!

   (Читателем, газетных тонн
   Глотателем, доильцем сплетен…)
   Двадцатого столетья – он,
   А я – до всякого столетья!

   Остолбеневши, как бревно,
   Оставшееся от аллеи,
   Мне все – равны, мне все – равно,
   И, может быть, всего равнее —

   Роднее бывшее – всего.
   Все признаки с меня, все меты,
   Все даты – как рукой сняло:
   Душа, родившаяся – где-то.

   Так край меня не уберег
   Мой, что и самый зоркий сыщик
   Вдоль всей души, всей – поперек!
   Родимого пятна не сыщет!

   Всяк дом мне чужд, всяк храм мне пуст,
   И все – равно, и все – едино.
   Но если по дороге – куст
   Встает, особенно – рябина…
   1934
 //-- * * * --// 
   О поэте не подумал
   Век – и мне не до него.
   Бог с ним, с громом. Бог с ним, с шумом
   Времени не моего!

   Если веку не до предков —
   Не до правнуков мне: стад.
   Век мой – яд мой, век мой – вред мой,
   Век мой – враг мой, век мой – ад.
   Сентябрь 1934

   Сад
   За этот ад,
   За этот бред,
   Пошли мне сад
   На старость лет.

   На старость лет,
   На старость бед:
   Рабочих – лет,
   Горбатых – лет…

   На старость лет
   Собачьих – клад:
   Горячих лет —
   Прохладный сад…

   Для беглеца
   Мне сад пошли:
   Без ни-лица,
   Без ни-души!

   Сад: ни шажка!
   Сад: ни глазка!
   Сад: ни смешка!
   Сад: ни свистка!

   Без ни-ушка
   Мне сад пошли:
   Без ни-душка!
   Без ни-души!

   Скажи: довольно муки – на
   Сад – одинокий, как сама.
   (Но около и Сам не стань!)
   – Сад, одинокий, как ты Сам.

   Такой мне сад на старость лет…
   – Тот сад? А может быть – тот свет? —
   На старость лет моих пошли —
   На отпущение души.
   1 октября 1934

   Деревья
   Мятущийся куст над обрывом —
   Смятение уст под наплывом
   Чувств…
   Кварталом хорошего тона —
   Деревья с пугливым наклоном
   (Клонились – не так – над обрывом!)
   Пугливым, а может – брезгливым?

   Мечтателя – перед богатым —
   Наклоном. А может – отвратом
   От улицы: всех и всего там —
   Курчавых голов отворотом?

   От девушек – сплошь без стыда,
   От юношей – то ж – и без лба:
   Чем меньше – тем выше заносят!
   Безлобых, а завтра – безносых.

   От тресков, зовущихся: речь,
   От лака голов, ваты плеч,
   От отроков – листьев новых
   Не видящих из-за листовок,

   Разрываемых на разрыв.
   Так и лисы в лесах родных,
   В похотливый комок смесяся, —
   Так и лисы не рвали мяса!

   От гвалта, от мертвых лис —
   На лисах (о смертный рис
   На лицах!), от свалки потной
   Деревья бросаются в окна —

   Как братья-поэты – в реку!
   Глядите, как собственных веток
   Атлетикою – о железо
   Все руки себе порезав —
   Деревья, как взломщики, лезут!

   И выше! За крышу! За тучу!
   Глядите – как собственных сучьев
   Хроматикой – почек и птичек —
   Деревья, как смертники, кличут!

   (Был дуб. Под его листвой
   Король восседал…)
   – Святой
   Людовик – чего глядишь?
   Погиб – твой город Париж!
   1935
 //-- * * * --// 
   Это жизнь моя пропела – провыла
   Прогудела – как осенний прибой —
   И проплакала сама над собой.
   Июнь 1934

   Челюскинцы
   Челюскинцы: звук —
   Как сжатые челюсти!
   Мороз на них прет,
   Медведь из них щерится.

   И впрямь челюстьми —
   На славу всемирную —
   Из льдин челюстей
   Товарищей вырвали!

   На льдине (не то
   Что – черт его – Нобиле!)
   Родили дите
   И псов не угробили —

   На льдине!
   Эол
   Доносит по кабелю:
   «На льдов произвол
   Ни пса не оставили!»

   И спасши (мечта
   Для младшего возраста!)
   И псов и дитя
   Умчали по воздуху.

   «Европа, глядишь?
   Так льды у нас колются!»
   Щекастый малыш,
   Спеленатый – полюсом!

   А рядом – сердит
   На громы виктории —
   Второй уже Шмидт
   В российской истории:

   Седыми бровьми
   Стесненная ласковость…

   Сегодня – смеюсь!
   Сегодня – да здравствует
   Советский Союз!

   За вас каждым мускулом
   Держусь – и горжусь,
   Челюскинцы – русские!
   3 октября 1934

   Бузина
   Бузина цельный сад залила!
   Бузина зелена, зелена,
   Зеленее, чем плесень на чане!
   Зелена, значит, лето в начале!
   Синева – до скончания дней!
   Бузина моих глаз зеленей!

   А потом – через ночь – костром
   Ростопчинским! – в очах красно́
   От бузинной пузырчатой трели.
   Красней кори на собственном теле
   По всем порам твоим, лазорь,
   Рассыпающаяся корь

   Бузины – до зимы, до зимы!
   Что за краски разведены
   В мелкой ягоде слаще яда!
   Кумача, сургуча и ада —
   Смесь, коралловых мелких бус
   Блеск, запекшейся крови вкус.

   Бузина казнена, казнена!
   Бузина – целый сад залила
   Кровью юных и кровью чистых,
   Кровью веточек огнекистых —
   Веселейшей из всех кровей:
   Кровью сердца – твоей, моей…

   А потом – водопад зерна,
   А потом – бузина черна:
   С чем-то сливовым, с чем-то липким.
   Над калиткой, стонавшей скрипкой,
   Возле дома, который пуст,
   Одинокий бузинный куст.

   Бузина, без ума, без ума
   Я от бус твоих, бузина!
   Степь – хунхузу, Кавказ – грузину,
   Мне – мой куст под окном бузинный
   Дайте. Вместо Дворцов Искусств
   Только этот бузинный куст…

   Новоселы моей страны!
   Из-за ягоды – бузины,
   Детской жажды моей багровой,
   Из-за древа и из-за слова:
   Бузина (по сей день – ночьми…),
   Яда – всосанного очьми…

   Бузина багрова, багрова!
   Бузина – целый край забрала
   В лапы. Детство мое у власти.
   Нечто вроде преступной страсти,
   Бузина, меж тобой и мной.
   Я бы века болезнь – бузиной

   Назвала…
   11 сентября 1931–21 мая 1935
 //-- * * * --// 
   Уж если кораллы на шее —
   Нагрузка, так что же – страна?
   Тишаю, дичаю, волчею,
   Как мне все – равны, всем – равна.

   И если в сердечной пустыне,
   Пустынной до краю очей,
   Чего-нибудь жалко – так сына, —
   Волчонка – еще поволчей!
   9 января 1935
 //-- * * * --// 
   Никуда не уехали – ты да я —
   Обернулись прорехами – все моря!
   Совладельцам пятерки рваной —
   Океаны не по карману!

   Нищеты вековечная сухомять!
   Снова лето, как корку, всухую мять!
   Обернулось нам море – мелью:
   Наше лето – другие съели!

   С жиру лопающиеся: жир – их «лоск»,
   Что не только что масло едят, а мозг
   Наш – в поэмах, в сонатах, в сводах:
   Людоеды в парижских модах!

   Нами – лакомящиеся: франк – за вход.
   О, урод, как водой туалетной – рот
   Сполоснувший – бессмертной песней!
   Будьте прокляты вы – за весь мой

   Стыд: вам руку жать, когда зуд в горсти, —
   Пятью пальцами – да от всех пяти
   Чувств – на память о чувствах добрых —
   Через все вам лицо – автограф!
   1932 – лето 1935

   Из цикла «Надгробие»
   1
   – «Иду на несколько минут…»
   В работе (хаосом зовут
   Бездельники) оставив стол,
   Отставив стул – куда ушел?

   Опрашиваю весь Париж.
   Ведь в сказках лишь да в красках лишь
   Возносятся на небеса!
   Твоя душа – куда ушла?

   В шкафу – двустворчатом, как храм, —
   Гляди: все книги по местам.
   В строке – все буквы налицо.
   Твое лицо – куда ушло?
 //-- * * * --// 
   Твое лицо,
   Твое тепло,
   Твое плечо —
   Куда ушло?
   3 января 1935

   2
   Напрасно глазом – как гвоздем,
   Пронизываю чернозем:
   В сознании – верней гвоздя:
   Здесь нет тебя – и нет тебя.

   Напрасно в ока оборот
   Обшариваю небосвод:
   – Дождь! дождевой воды бадья.
   Там нет тебя – и нет тебя.

   Нет, никоторое из двух:
   Кость слишком – кость, дух слишком – дух.
   Где – ты? где – тот? где – сам? где – весь?
   Там – слишком там, здесь – слишком здесь.

   Не подменю тебя песком
   И паром. Взявшего – родством
   За труп и призрак не отдам.
   Здесь – слишком здесь, там – слишком там.

   Не ты – не ты – не ты – не ты.
   Что бы ни пели нам попы,
   Что смерть есть жизнь и жизнь есть смерть,
   Бог – слишком Бог, червь – слишком червь.

   На труп и призрак – неделим!
   Не отдадим тебя за дым
   Кадил,
   Цветы
   Могил.

   И если где-нибудь ты есть —
   Так – в нас. И лучшая вам честь,
   Ушедшие – презреть раскол:
   Совсем ушел. Со всем – ушел.
   5–7 января 1935

   3
   За то, что некогда, юн и смел,
   Не дал мне заживо сгнить меж тел
   Бездушных, замертво пасть меж стен —
   Не дам тебе – умереть совсем!

   За то, что за руку, свеж и чист,
   На волю вывел, весенний лист —
   Вязанками приносил мне в дом! —
   Не дам тебе – порасти быльем!

   За то, что первых моих седин
   Сыновней гордостью встретил – чин,
   Ребячьей радостью встретил – страх, —
   Не дам тебе – поседеть в сердцах!
   7–8 января 1935

   4
   Удар, заглушенный годами забвенья,
   Годами незнанья.
   Удар, доходящий – как женское пенье,
   Как конское ржанье,

   Как страстное пенье сквозь <косное> зданье
   Удар – доходящий.
   Удар, заглушенный забвенья, незнанья
   Беззвучною чащей.

   Грех памяти нашей – безгласой, безгубой,
   Безмясой, безносой!
   Всех дней друг без друга, ночей друг без друга
   Землею наносной

   Удар – заглушенный, замшенный – как тиной.
   Так плющ сердцевину
   Съедает и жизнь обращает в руину…
   – Как нож сквозь перину!

   …Оконною ватой, набившейся в уши,
   И той, заоконной:
   Снегами – годами – <пудами> бездушья
   Удар – заглушенный…

   А что если вдруг
   . . . . .
   А что если вдруг
   А что если – вспомню?
   Вена, между 26 января
   и 8 февраля 1935
 //-- * * * --// 
   Есть счастливцы и счастливицы,
   Петь не могущие. Им —
   Слезы лить! Как сладко вылиться
   Горю – ливнем проливным!

   Чтоб под камнем что-то дрогнуло.
   Мне ж – призвание как плеть —
   Меж стенания надгробного
   Долг повелевает – петь.

   Пел же над другом своим Давид.
   Хоть пополам расколот!
   Если б Орфей не сошел в Аид
   Сам, а послал бы голос

   Свой, только голос послал во тьму,
   Сам у порога лишним
   Встав, – Эвридика бы по нему
   Как по канату вышла…

   Как по канату и как на свет,
   Слепо и без возврата.
   Ибо раз голос тебе, поэт,
   Дан, остальное – взято.
   Январь 1935
 //-- * * * --// 
   Когда я гляжу на летящие листья,
   Слетающие на булыжный торец,
   Сметаемые – как художника кистью,
   Картину кончающего наконец,

   Я думаю (уж никому не по нраву
   Ни стан мой, ни весь мой задумчивый вид),
   Что явственно желтый, решительно ржавый
   Один такой лист на вершине – забыт.
   20-е числа октября 1936
 //-- * * * --// 
   В синее небо ширя глаза —
   Как восклицаешь: – Будет гроза!

   На проходимца вскинувши бровь —
   Как восклицаешь: – Будет любовь!

   Сквозь равнодушья серые мхи —
   Так восклицаю: – Будут стихи!
   1936

   Стихи к Чехии
   Сентябрь
   1
   Полон и просторен
   Край. Одно лишь горе:
   Нет у чехов – моря.
   Стало чехам – море

   Слез: не надо соли!
   Запаслись на годы!
   Триста лет неволи,
   Двадцать лет свободы.

   Не бездельной, птичьей —
   Божьей, человечьей.
   Двадцать лет величья,
   Двадцать лет наречий

   Всех – на мирном поле
   Одного народа.
   Триста лет неволи,
   Двадцать лет свободы —

   Всем. Огня и дома —
   Всем. Игры, науки —
   Всем. Труда – любому —
   Лишь бы были руки.

   На́ поле и в школе —
   Глянь – какие всходы!
   Триста лет неволи,
   Двадцать лет свободы.

   Подтвердите ж, гости
   Чешские, все вместе:
   Сеялось – всей горстью,
   Строилось – всей честью.

   Два десятилетья
   (Да и то не целых!)
   Как нигде на свете
   Думалось и пелось.

   Посерев от боли,
   Стонут Влтавы воды:
   – Триста лет неволи,
   Двадцать лет свободы.

   На орлиных скалах
   Как орел рассевшись —
   Что с тобою сталось,
   Край мой, рай мой чешский?

   Горы – откололи,
   Оттянули – воды…
   …Триста лет неволи,
   Двадцать лет свободы.

   В селах – счастье ткалось
   Красным, синим, пестрым.
   Что с тобою сталось,
   Чешский лев двухвостый?

   Лисы побороли
   Леса воеводу!
   Триста лет неволи,
   Двадцать лет свободы!

   Слушай каждым древом,
   Лес, и слушай, Влтава!
   Лев рифмует с гневом,
   Ну, а Влтава – слава.

   Лишь на час – не боле —
   Вся твоя невзгода!
   Через ночь неволи
   Белый день свободы!
   12 ноября 1938

   Март
   8
   О, слезы на глазах!
   Плач гнева и любви!
   О, Чехия в слезах!
   Испания в крови!

   О, черная гора,
   Затмившая – весь свет!
   Пора – пора – пора
   Творцу вернуть билет.

   Отказываюсь – быть.
   В Бедламе нелюдей
   Отказываюсь – жить.
   С волками площадей

   Отказываюсь – выть.
   С акулами равнин
   Отказываюсь плыть —
   Вниз – по теченью спин.

   Не надо мне ни дыр
   Ушных, ни вещих глаз.
   На твой безумный мир
   Ответ один – отказ.
   15 марта —
   11 марта 1939

   9
   Не бесы – за иноком,
   Не горе – за гением,
   Не горной лавины ком,
   Не вал наводнения, —

   Не красный пожар лесной,
   Не заяц – по зарослям,
   Не ветлы – под бурею, —
   За флюгером – фурии!
   15 мая 1939

   10
   Народ
   Его и пуля не берет,
   И песня не берет!
   Так и стою, раскрывши рот:
   – Народ! Какой народ!

   Народ – такой, что и поэт —
   Глашатай всех широт, —
   Что и поэт, раскрывши рот,
   Стоит – такой народ!

   Когда ни сила не берет,
   Ни дара благодать, —
   Измором взять такой народ?
   Гранит – измором взять!

   (Сидит – и камешек гранит,
   И грамотку хранит…
   В твоей груди зарыт – горит! —
   Гранат, творит – магнит.)

   …Что радий из своей груди
   Достал и подал: вот!
   Живым – Европы посреди —
   Зарыть такой народ?

   Бог! Если ты и сам – такой,
   Народ моей любви
   Не со святыми упокой —
   С живыми оживи!
   20 мая 1939

   11
   Не умрешь, народ!
   Бог тебя хранит!
   Сердцем дал – гранат,
   Грудью дал – гранит.

   Процветай, народ, —
   Твердый, как скрижаль,
   Жаркий, как гранат,
   Чистый, как хрусталь.
   21 мая 1939
   Париж