Журнал Рассказы 26. Шаг в бездну

Если Анна убьет Альфреда

     Анна стоит на твердой, солнцем нагретой плитке.
     Анна стоит босая, в маечке и трусах.
     В сестринской пахнет спиртом, тихо играет Шнитке,
     нервный Альфред. У Анны – черная полоса.

     Свитер у Анны колкий, с косами крупной вязки.
     Свитер лежит на стуле, скрученный в сто узлов.
     Окна закрыты. Воздух, словно варенье, вязкий.
     Анна собачьи дышит. Анне не повезло.

     Входят: сестра (не Анны, просто сестра в халате),
     доктор с седой бородкой, тонкий, как Дон Кихот.
     Доктор недолго пишет, Анне – бумажку: «Нате,
     это у вас от нервов, это у вас пройдет».

     Анна берет со стула колкий измятый свитер.
     Анна берет бумажку, полную закорюк.
     Нервный Альфред смеется, пляшет святого Витта,
     Анне в живот втыкает острый рыбацкий крюк.

     Рыбьи скругляя губы, Анна на леске блеклой
     тащится за Альфредом в лысый больничный сквер.
     Ветрено. От столовой тянет вчерашней свеклой.
     Ветрено и свекольно в Анниной голове.

     Ласковый кот, колтунный, будто в давнишних дредах,
     трется о ногу Анны, фыркая и мурча.
     Что там, в бумажке?

     «Анна, если убить Альфреда,
     может быть, все же выйдет жалкая, но ничья».

– Елена Шумара

Светлана Волкова
Значок с лыжником

   Банка с выводком головастых поварешек издалека напоминала облепленный опятами пень. Их разномастные шляпки из нержавейки блестели на утреннем солнце и казались такими органичными в маленьком пространстве зеленой кухни – ах, наша полянка, всегда смеялись дети. Ольга вынула одну из поварешек, достала большую сковороду, щедро смазала ее подсолнечным маслом, поставила на плиту. Послушала, как сковорода начинает негромко шипеть, совсем по-кошачьи, цыкнула ей: «Чш-ш-ш, тихо!», улыбнулась – как же хорошо! Все хорошо!
   Взяв в руки миску с уже готовой опарой, добавила горсть изюму, тщательно размешала, обернулась к детям:
   – С вареньем будете или со сметаной?
   – С вареньем! – закричал Славик, не отрываясь от книжки-раскраски.
   Маша не отреагировала, увлеченная игрой с кошкой Матильдой. В кухню ворвалась старшая Юля, за ней с визгом влетел Таврик, щенок неизвестной лохматой породы, которого дети подобрали у магазина.
   – Мам, я не буду! – Юля, возбужденная, вечно куда-то летящая, парящая, взяла двумя пальчиками из тарелки полупрозрачный ломтик сыра, отправила в рот. – Иначе в свадебное платье не влезу.
   Ольга снова улыбнулась. Может быть, это и есть пресловутый миг счастья, который она всегда пыталась уловить, зафиксировать, остановить и хранить его отпечаток в серые хмурые дни? Всегда кажется, что будет нечто намного ярче, фотографически безупречное, и сомнений не останется – это и есть самый счастливый миг. Может, все эфемерно, а счастье – вот оно, в этом самом обыкновенном июньском утре, в шипящей сковороде, в смехе детей, в восторженном тявканье собаки и мурлыканье кошки? И в этом благословенном старом доме с просторной кухней окнами в цветущий сад, со светлой верандой с цветными стеклышками в филенчатых дверях, со скрипучей лесенкой крыльца, под одну из ступеней которой муж когда-то положил старый значок с лыжником – на счастье, на счастье. И в старой березе у крыльца, которую сажал в детстве покойный свекор.
   Ольга повернулась к плите и вылила из поварешки опару на раскаленную сковородку…

   Они – разные, иногда тихие, чаще шумные, спорящие друг с дружкой, дерущиеся из-за велосипеда, обожания Таврика и снисходительного царского внимания Матильды. Они милые, нежные, такие родные, их волосы фантомно пахнут медом с молоком, сколько бы им ни было лет. Они – ее дети. Славику пять, Маше четырнадцать, Юльке девятнадцать, через две недели ее свадьба. Господи, как же быстро они растут! Кажется, ведь совсем недавно не было их, а она, Ольга, бегала тайком на свидание к Вадику, и до свадьбы оставалось еще долгих три курса института.
   Ольга сняла со сковороды первые румяные оладьи, высыпала на большую тарелку, налила из поварешки следующую партию опары.
   – Эй! Кто самый голодный?
   Дети не ответили. За спиной была тишина, и даже щенок не скулил.
   Ольга обернулась. На кухне никого не было. Ну что с ними будешь делать! То торопят с завтраком, то убегают по своим делам. Но убирать-то со стола зачем? Она ведь только что поставила банку варенья и сметану, и Маша успела достать блюдца из буфета.
   Ольга убавила огонь на плите и прислушалась. Из гостиной раздавался звук телевизора. Ольга с тарелкой в руках пошла по коридору, с удивлением натыкаясь на какие-то коробки. Ну скажите на милость, кто тут их поставил, ноги ведь переломать можно! А главное, когда? Только что пустой коридор был, она же сама до завтрака подметала пол.
   Ольга локтем толкнула дверь в комнату…

   Ее дети сидели рядком, голова к голове, и разглядывали котят в коробке.
   «Откуда здесь котята?» – хотела спросить Ольга, но голос не послушался.
   Вырвался рваный кашель, и сильно закружилась голова. Ольга чуть пошатнулась и едва не выронила тарелку из рук. Зачем она тарелку-то с собой притащила, дуреха, оставила бы на кухне…
   – Я долго вас ждать буду? Марш на кухню! Завтрак остывает!
   Она хотела повернуться и пойти обратно, но необъяснимое чувство тревоги волной прокатилось от темени к желудку, обожгло диафрагму, и сухость во рту наждаком царапнула горло. Ольга снова взглянула на детей.
   …Они повернули к ней головы и застыли, словно увидев невыносимо страшное, – да пару секунд так и сидели, замороженные, и льдистыми одинаковыми глазами, полными неподдельного, нездешнего ужаса, смотрели на мать…
   Потом Маша завизжала и, опрокинув с коленей коробку с котятами, выскочила на террасу, толкнув дверь так, что вдребезги разбилось цветное стекло. Дверь ударилась ручкой о стену и закачалась, сквозь ее пустую глазницу было видно, как Маша босиком бежит через сад, а сад голый, без листвы, присыпанный белой манкой свежего снега.
   «Простудится…» – мелькнуло в Ольгиной голове. Комната кружилась, перед глазами танцевали радужные ромбы.
   Юля сидела на диване, остолбенело глядя на мать, и обеими руками прижимала к себе Славика. Котята у ее ног пищали и пытались по бахроме покрывала залезть на диван.
   Ольга хотела заговорить, но голос вновь не послушался. Тяжелые долгие секунды, самые длинные в ее жизни, ухали глухим пульсом где-то за теменем на затылке.
   – Мамочка… – тихо сказал Славик. – Мы же тебя похоронили…
   Он плотнее прижался к Юльке, бледной, как сырое тесто, обхватил ручонками ее большой выпуклый живот. Ее беременный живот…
   – Что, милый? – переспросила Ольга.
   – Гробик был такой красивый, красненький. Блестящий…
   Из кухни повеяло пригоревшими оладьями. Ольга дернулась, повернулась, чтобы побежать в кухню, выключить огонь на плите, и увидела мужа, стоящего в коридоре, метрах в двух. В руках у него было старое дедово ружье, стволом нацеленное на нее…
//-- * * * --//
   В тишине было слышно, как тикают часы. Ольга моргнула. Потом еще и еще. Веко нервно задергалось, она хотела поднести ладонь к лицу, чтобы успокоить глаз, но Вадим сухо приказал:
   – Не шевелиться!
   Они стояли в кухне, куда загнал ее муж, а дети осторожно заглядывали через окно из сада, наспех накинув куртки.
   – Пусть они войдут, – сдавленно сказала Ольга. – В тапках же. Там холодно.
   Вадим глянул на окно, но не ответил.
   – Объясни мне, пожалуйста, что происходит. – Ольга осторожно села на табурет, ствол тоже чуть опустился, следуя траектории Ольгиного сердца. – Что, черт возьми, происходит, Вадик?
   – Нет, это ты! Вы! Объясните мне!
   Она подумала, что если встанет сейчас, подойдет, обнимет мужа, вдохнет запах его рубашки, погладит по волосам, то морок пройдет и все встанет на свои места: за окном расцветет нежное июньское утро, дети рассядутся на диване, а на тарелке будут остывать золотистые оладьи. Но острый злой взгляд Вадима остудил ее.
   – Боишься меня? Ружье вон нацелил. На кого, Вадичка? На свою жену?
   – Ты не жена мне!
   – А кто же?
   – Ты… ты… сама скажи, кто ты!
   Вадим чуть опустил ружье и вытер рукавом пот, стекающий со лба.
   Ольга оглядела кухню: никакой сковороды на плите, чайник новый, электрический, на полке вместо рисунка Славика теперь ее, Ольги, портрет в рамочке: она на этой самой зеленой, как полянка, кухне, держит в руках противень с горячим пирогом.
   – Я тоже люблю эту фотографию… – Ольга заговорила уютным голосом, провела рукой по волосам, краем глаза наблюдая, как напряжено лицо мужа. – Ты помнишь, милый, в тот день к нам приехала твоя сестра с племянниками, и мы еще чашку разбили бабушкину, а потом…
   Она не успела договорить, Вадим снова поднял ружье.
   – Кто ты, черт возьми?!
   – Да я же это, я! Твоя Оля!
   – Моя Оля в гробу лежит. Разлагается уже. – Вадим смотрел на нее немигающим взглядом, черты лица его вмиг заострились. – Повторяю свой вопрос: кто ты? Зачем пришла в наш дом? Что тебе надо?!
   Ольга съежилась на табурете, почувствовала, что сейчас разревется.
   – Вадим, я не знаю, что произошло… Я сперва думала, вы все шутите. Зло шутите. Но за окном снег, а утром – моим утром – был июнь и солнце. У меня нет этому объяснения… Я только хочу, чтобы ты поверил мне!
   Вадим молчал.
   – Помнишь, – осторожно продолжила Ольга, – мы пошли в кино на первом нашем свидании? И я еще сломала каблук, а ты все порывался нести меня на руках. И еще… есть вещи, которые знаем только мы с тобой. Например, когда перестраивали этот дом, там, со стороны веранды, ты положил под ступеньку старый значок с лыжником, на счастье. Ты помнишь? Ты не мог этого забыть. Мы смеялись потом весь вечер и пели Визбора…
   – Что ты такое? – закричал Вадим.
   Может быть, это сон и все ей снится? Да, скорее, так и есть. Дверь неровная, углы косяка будто закруглены. Занавеска колышется, а сквозняка нет. На холодильнике недавно стояла ваза с сухоцветом – метелочками и оранжевыми фонариками, – нет теперь. А ее ли это дом? Конечно, сон, сон, сейчас она проснется!
   Но лай в коридоре отрезвил ее. Дверь с шумом отворилась, и в кухню влетел огромный пес. Ольга инстинктивно дернулась, но в ту же секунду он бросился к ней, принялся лизать, повизгивая от счастья и виляя хвостом.
   – Таврик? – изумилась Ольга. – Как ты вымахал! Узнал меня, узнал!
   Она обняла пса, зарылась лицом в лохматую рыжую шерсть и разрыдалась. Когда же оторвалась от него, увидела, что Вадим сидит на табурете, опустив ствол ружья в пол, и плачет.

   Уже начинало темнеть, и сколько минуло времени, Ольга не понимала. Вадим сбивчиво рассказывал про то, как ее нашли в кухне на полу, вот с этой самой сковородой в руках, как скорая не торопилась ехать, и когда через два часа пришел наконец врач, было поздно: сердечный приступ, надо бы реанимационную бригаду, да где ж ее возьмешь в дачной глуши? Смерть в машине скорой помощи, до райцентра не довезли…
   – И вскрытие делали? – неожиданно для себя спросила Ольга.
   – Да… – растерянно и почему-то виновато ответил Вадим. – Так положено… Справка есть…
   Они долго смотрели друг другу в чужие глаза. Вадим залпом выпил стакан воды и продолжил…
   …Похороны задерживали дольше положенного срока: ждали родителей Ольги, те добирались из Томска до Московской области три дня. Хоронили в присутствии только самых близких: семьи и двух Ольгиных подруг из института. Дети плакали сильно, особенно Маша, потом у нее поднялась температура, и недели две она лежала больная – таблетки мало помогали. Юля держалась стойко, но переживала, конечно. И из-за смерти, и из-за того, что траур отодвинул свадьбу. Славик все не верил, подходил к гробу, просил маму открыть глаза. Бабушка хотела увести его, но он обнял ножки стола, на котором гроб стоял, и сказал, что никуда не уйдет. А сам Вадим… Что тут скажешь…
   Он снова смахнул слезу. У Ольги сжалось сердце.
   – Вадичка, любимый мой! Я не знаю, что это за наваждение! Я же вот, здесь, никуда и не отлучалась, не умирала! Я живая! Живая!
   Она схватила со стола нож и с силой резанула по пальцу. Ладонь мигом окрасилась алым, струйка крови потекла на светлую льняную скатерть. Ольга встала и сделала к мужу шаг. Обнять его! Он успокоится, поймет, что все это наваждение.
   – Положи нож! – закричал он, вскочил и снова поднял ружье.
   Ольга обессиленно опустилась на табурет. Таврик – единственный, кто признал ее в этом, ставшим вмиг чужим, доме, ткнулся лбом ей в колени и, поскуливая, принялся лизать пораненную руку.
   Вадим смотрел на Ольгу, нижняя губа у него заметно подрагивала.
   Они сидели молча, не зная, что сказать, и не в силах отвести друг от друга взгляд. Несколько раз в кухню заглядывала Юля, но отец прикрикивал на нее, и она исчезала, осторожно закрыв дверь. Наконец Ольга выдохнула:
   – Надо что-то делать. Не сидеть же так…
   Она с каким-то удивительным спокойствием вдруг подумала, что стоит мужу выстрелить, и все встанет на свои места: как в известном анекдоте, «умерла так умерла». Надо будет только избавиться от ее трупа. Но, скорее всего, это не проблема – в двух шагах от дома лес. А впрочем, ничего и делать не надо. Залезла в дом чужая женщина, воровка, хозяин застрелил. Суд, конечно, будет, но, вероятней всего, дадут условно. Или вовсе оправдают: неприкосновенность жилища, непреднамеренное убийство, да и личность убитой идентифицировать не представляется возможным – ни документов, ни свидетелей, способных опознать. А то, что она в домашнем халате, только сыграет на руку защите: мошенница знала о горе хозяина, решила прикинуться покойной женой.
   Ольга с силой тряхнула головой, но морок не исчезал.
   – Позвони маме с отцом в Томск. Они меня узнают.
   – Позвонить? – хмыкнул Вадим. – И что я им скажу, если они сами первыми кидали комья земли на твой гроб? Ваша дочь, мол, ожила, откопалась, оладьи на кухне печет? Да их тут же хватит удар. Ты этого хочешь?!
   Ольга закрыла лицо руками:
   – Я не знаю, Вадик.
//-- * * * --//
   Уже сутки Ольга сидела взаперти в комнате, раньше принадлежавшей отцу Вадима. Муж приносил ей еду и выводил в туалет, как арестованную.
   – Зачем ты запираешь дверь? – спросила Ольга. – Я никуда не сбегу. Это мой дом.
   – Пока я не решу, как с тобой быть… – ответил Вадим. – Дети тебя боятся.
   Дети… Ольга много бы отдала, чтобы обнять их! Но Вадим запретил им приближаться к двери комнаты.
   Все договорились между собой никому не сообщать о внезапно появившейся матери. Да дети и так понимали это. Юля ждала возвращения мужа из командировки, и Ольга очень хотела, чтобы дочь поскорее уехала из дома: волнения могут сказаться на будущем ребенке. Маша целый день сидела в своей комнате на втором этаже, и выяснить, как она там, Ольге не удалось.
   Всю ночь Ольга проплакала, пытаясь хоть как-то объяснить себе, что произошло. Уснула лишь под утро, отчаянно загадав, что, когда откроет глаза, все вернется на свои места. Но утро не принесло никаких изменений.

   Когда Вадим уехал в магазин за продуктами, в дверь к Ольге осторожно поскребся Славик.
   – Мамочка, тебе страшно было в гробике?
   – Сыночек мой! – Ольга сорвалась со старенького дивана, мигом подлетела к двери, подергала: закрыто; опустилась на пол, прислонившись к косяку.
   – Там же, наверное, холодно было? – Голос Славика звучал так близко, что, казалось, он сидит рядышком и сейчас прижмется к ней, обнимет.
   – Да, милый, холодно…
   – Ты плачешь, мамочка?
   – Нет, мой хороший… – Голос предательски дрогнул, Ольга до крови закусила губу.
   – Папа не разрешает с тобой говорить. Я без спросу…
   – Маленький мой… Славочка! Мама любит тебя!
   Ольга ловила губами соленые слезы, стараясь не выдать себя. Малыш не должен знать, что мама плачет.
   – Мамочка… А как ты выбралась?
   – Как выбралась?.. Даже не знаю… Я очень хотела вернуться, очень!
   – Мы тоже. – Славик зашуршал фантиком. – Я вот верил, что ты воскреснешь. Я тебе конфетки откладывал…
   – Славочка! – задыхаясь, зашептала Ольга в дверную щель. – Я только тебе правду скажу, ладно? Я понарошку тогда умерла, не по-настоящему. Я жива, сынок.
   – По-настоящему жива?
   – По-настоящему! Верь мне, слышишь?! Мама не умерла, мама с тобой!
   – Батюшка в церкви тоже так сказал, повторил много раз мне: «Мамочка с тобой».
   Послышался стук шагов на крыльце, дверь хлопнула, и до Ольги долетел крик Вадима:
   – Славик! Я тебе запретил выходить из своей комнаты! Маша! Почему ты за ним не смотришь?
   Ольга прильнула к замочной скважине, увидела, как по лестнице спустилась – стекла – тихая, бледная Маша, схватила Славика за капюшон толстовки и поволокла на второй этаж, не произнеся не слова.
   – Вадим! – Ольга заколотила кулаками в дверь. – Вадим! Умоляю! Дай мне обнять детей!
   – Нет.
   – Только один раз! Я ничего им не сделаю!
   – Нет.
   – Но почему, бога ради! Почему?! Ты же не можешь не признать, что я жива!
   Вадим помолчал и, наклонившись к замочной скважине, сухо, отрывисто произнес:
   – Тогда… При перестройке дома… Я не клал значок с лыжником под ступеньку.
//-- * * * --//
   Ольга сидела на полу, обхватив руками голову. Она уже не пыталась себе объяснить происходящее, стертые из жизни полгода, уверения семьи в ее смерти. Она лишь думала об этом злосчастном значке. Как же Вадим мог забыть о нем? Ее – ее! – Вадим.
   Или это она обо всем забыла? И она ли их Ольга?..
   Немудрено, что они боятся ее.
   – Еще немного, и я сойду с ума! – вслух сказала Ольга, прислушиваясь, как звучит ее голос.
   Надо как-то добраться до телефона, позвонить родителям. Мама, мамочка! Она должна признать свою дочку, сердце не солжет! Но мысль о том, что у мамы будет сердечный приступ, остудила желание. Что теперь делать, Ольга не знала.
   Подойдя к комоду, она выдвинула ящик. Здесь покойный свекор хранил письма, которые вместе с пенсией приносила почтальонша Нина. Ольга сразу вспомнила эту Нину: куцее пальтишко, смешной пуховый берет, нахлобученный по самые брови, пухлые детские щечки над кусачим клетчатым шарфов, завязанным до подбородка… В поселке ее называли блаженной. И только свекор, под конец жизни слегка поехавший умом, называл почтальоншу самой разумной из всех, кого знал, всегда радовался ее приходу и подолгу – насколько позволяло Нинино спрессованное рабочее время – болтал с ней в комнате о мелкой бытовой ерунде, о чем с семьей никогда не разговаривал. Нина слушала его молча, наклонив голову набок, как собака, гладила по голове и потом уходила, стараясь не смотреть никому в глаза. И только однажды, встретившись взглядом с Ольгой, быстро заморгала, как если бы собиралась заплакать, и промурлыкала под нос что-то несуразное – как Ольге показалось, детскую песенку.
   Среди старых квитанций, бумаг и прочего хлама пестрела коробка из-под конфет.
   Ольга открыла ее: там лежали просроченные лекарства покойного свекра. Почему их до сих пор не выбросили? Она посмотрела на пачки таблеток. Ничего серьезного, разве что снотворное. У свекра была хроническая бессонница.
   Как было бы просто взять сейчас и выпить всю пачку! Потом заснуть и проснуться снова в том благословенном июне, на светлой солнечной кухне, со сковородой в руке!
   Ольга взяла горсть в ладонь, глянула на стакан с остывшим чаем на столике.
   Как просто…
   Ольга убрала лекарства обратно в коробку и с силой задвинула ящик. Нет! Никогда!

   В коридоре послышались шаги. Ольга бросилась к двери, прильнула к дверному замку. Вадим стоял с соседкой Алевтиной на пороге кухни, об их ноги терлась Матильда. О пожилой эксцентричной дамочке ходили слухи, что ведьмует, гадает на картах, и даже кому-то приворожила мужа. Но Ольга никогда слухам не верила: двадцать первый век на дворе, какое колдовство? То, что муж притащил старую ведьму в дом, в сложившейся ситуации Ольгу ничуть не удивило, но то, что Алевтина пришла на своих ногах, заставило задуматься: она ведь уже несколько лет была прикована к постели параличом.
   Ольга выпрямилась и услышала, как Вадим ворочает замком в двери. Алевтина, нарумяненная, с подведенными тушью глазами, шагнула в комнату и захохотала.
   Вадим, не глядя на Ольгу, отдал соседке ключ.
   – Отъеду ненадолго. Скоро вернусь.
   – Не волнуйся, мы вот поговорим пока. Да, моя хорошая?
   Ольга не ответила. Алевтина закрыла дверь изнутри и положила ключ в карман цветастого платья. Потом прошла к столу, поставила на него хозяйственную сумку и тяжело опустилась в кресло.
   – Ну, красавица моя? Что своим души-то рвешь?
   – Ты, тетя Аля, я вижу, поправилась, встала?
   – Поправилась. Встала. Правильным иконам надо молиться.
   – Чудо?
   – Чудо.
   Ольга наблюдала, как Алевтинины пальцы беспокойно теребят ключ в кармане, как шевелится, обтягивая крючковатые фаланги, цветастая материя.
   – Может, и мне присоветуешь, кому помолиться? Для чуда.
   – А и присоветую. – Алевтина достала из сумки какие-то предметы, похожие на игральные кости, куски белой материи, тряпичную куколку, свечку, чашку, банку, картонные листы. – Давай-ка сейчас ритуалец проведем.
   – Подожди! – Ольга отшатнулась. – Какой ритуалец?!
   – Так померла же ты. Но не упокоилась. Назад тебе, милая, надо. Домой.
   – Здесь мой дом! Мои дети! Моя семья!
   – Мое-мое! – передразнила Алевтина. – Было да сплыло. Забудь! Ты покойница.
   Ольга вспомнила огромные глаза Славика и его тоненький голосок: «Мамочка, а как ты выбралась?».
   – Тетя Аля, как ты тогда объяснишь, что я здесь, разговариваю с тобой?
   – Ну разговариваешь, – повела черной бровью Алевтина. – Что такого? Я с духами всю жизнь разговариваю. Безо всяких спиритических сеансов.
   – Ты-то да. Но они? Мои дети? Муж! Они тоже медиумы, хочешь сказать?
   – Сядь. Успокойся. – Алевтина зажгла свечку, покапала воском на блюдце, вдавила ее в лужицу и протянула Ольге банку с чем-то черным, похожим на золу.
   – Что это? – дернулась Ольга.
   – Четверговая соль. Давай, девочка, у меня мало времени. Левой ручкой сыпь на куколку.
   Она сунула банку с черной солью в руку Ольги.
   – Ты только объясни мне, теть Аль, как это все случилось? Почему я ничего не помню? Как же такое вообще может быть? Умерла… Вскрытие было… А на теле ни царапины. Ты же знать должна, не молчи!
   – А зачем все объяснять? Ничего объяснять не надо. Ты, Оля, вертайся назад, откуда пришла. Не ждут тебя здесь.
   Алевтина принялась складывать из картона гробик. Лист не поддавался, она достала из кармана ключ и провела им по сгибам.
   – Сыпь давай. Потом мы воском с поминальной свечечки покапаем… Жаль, ты в халатике, не в саване. Может, простыночка где в комнате есть?
   – Простыночка?..
   Ольга почувствовала, как к горлу подкатывает горячая волна. Она резко вскочила и со всего маху сыпанула солью из банки в лицо Алевтины. Та взвыла, прижала ладони к глазам, выронила ключ, и он, звякнув, упал на паркет. Звук от падения показался Ольге ударом церковного колокола. Она подхватила ключ и метнулась к двери.
   Бежала долго, выдохлась, а сад будто и не кончался. Наконец-то калитка! Ольга глотнула воздуха и ухватилась за ручку. Холод железа сразу обжег руку. Ольга отдернула ее, оглянулась на дом. Ледяной ветер заполз за воротник тоненького халата, войлочные тапочки набухли от подтаявшего снега. Вернуться, взять куртку, надеть сапоги? Не свои – ее вещи, наверное, уже раздали, но хотя бы Вадима. Что сделает ей накрашенная старуха? Ольга сильнее и моложе лет на двадцать.
   Но возвращаться не хотелось. С крыльца метнулся с задорным, таким живым лаем Таврик, подбежал к Ольге, виляя хвостом, ткнулся мордой в ладонь, начал слизывать пыль черной соли с пальцев.
   Она толкнула калитку и быстрым шагом пошла прочь. Куда – совсем не представляла.
   Пес, виляя хвостом, затрусил рядом.
//-- * * * --//
   Ольга не понимала, куда она бредет. Тело закоченело, иногда она останавливалась, садилась на корточки и обнимала Таврика, зарываясь лицом в густую шерсть. Но согреться не могла.
   Именно в один из таких моментов ее, дрожащую, прижавшуюся к собаке, окликнули:
   – Олюшка?
   Ольга была уверена, что голос ей мерещится. Но горячая маленькая ладонь легла ей на плечо. Ольга подняла голову и увидела блаженную почтальоншу Нину.

   Стопка перцовки и горячий чай с медом оживили Ольгу.
   «Оживили», – подумала она с усмешкой и спросила:
   – Нина, а ты не боишься меня?
   Нина положила на блюдце кусок разогретой в микроволновке запеканки, пододвинула Ольге. Ее веснушчатые крохотные руки порхали над столом, как бежевые бражники над лампой, и было так уютно в ее скромной кухне с обоями в голубой ромбик, с петухами на занавесках, с пестрой куклой-бабой, сидящей на заварном чайнике, что Ольга едва сдержалась, чтобы не разреветься. И сама Нина, о которой она не знала почти ничего, такая маленькая, ростом Ольге по плечо, пухленькая, с наивным, почти детским лицом, казалась теперь самым родным человеком. Таврик мирно спал у входа на полосатом половике.
   Прошла, наверное, вечность, прежде чем Нина ответила:
   – А почему я должна тебя бояться?
   – Я ж умерла, – сглотнула Ольга, посмотрела долгим тягучим взглядом на Нину и, не поняв ее реакции, продолжила, медленно выговаривая слова: – Поселок наш маленький, никакую новость не скрыть. Ты не могла не знать о моей смерти.
   Нина отхлебнула чай из большой чашки.
   – И что? Бояться теперь?
   Взяв сухарик, она понюхала его, по-мышиному шевеля кнопкой-носом, и с хрустом надкусила.
   Ольга не знала, что сказать. Тоже взяла сухарь, повертела в пальцах, отложила.
   – А они все боятся… Меня! Меня боятся!
   – Ну… Ты поплачь, если хочешь. Оно легче будет.
   Нина догрызла сухарик, потом резко отодвинула чашку с блюдцем, привстала и придвинула лицо вплотную к Ольгиному.
   – Это они все умерли. Это тебе надо их бояться.
   Нинины круглые водянисто-голубые глазки просверлили Ольгу насквозь.

//-- * * * --//
   Нина говорила.
   Долго говорила.
   Ольга сидела, ссутулившись, слушала почтальоншу и почти ничего не чувствовала…
   …Ты не умерла, Олюшка. Дом твой сгорел. До тла, до чернушных головешек. Как определили потом, взорвалась ваша старая газовая колонка. Мигом все случилось, Олюшка. Старый дом полыхнул, как сухое поленце, соседи заметили, вызвали пожарных, две машины быстро приехали, но тушить уже было нечего. Тебя волной выбросило через открытое окно в сад, долбануло о березу вашу, черепно-мозговая, Олюшка. В поселке говорили, не выкарабкаешься. Но жива осталась, да. Не сгорела…
   Ольга слушала, глядя в одну точку.
   – Дети, Нина!
   – Упокой их ангельские души, Господи.
   – И Вадим?
   – И Вадим.
   Ольга закрыла лицо ладонями, да так и сидела.
   – Погоди, Нин. А почему они меня хоронить хотят? Алевтину подослали с обрядом…
   – Так не упокоились. Потому и ведут себя так. Тебя же только и видят из живых-то, а больше никого.
   – А как же Алевтина?..
   – А тебя не удивляет, что она, лежащая, ожила вдруг? Так слушай: померла Алевтина-то, в ту же минуту, что и твои, вот так с ними в одну петельку и завязалась. А то, что накрашена она – так покойницу намарафетили в гробу.
   Нина встала, достала старую отцовскую куртку и сапоги, протянула Ольге:
   – Пойдем, Олюшка.
   – Куда?
   – К дому твоему. Вернуть все надо на места. Освободить их.
   Заскулил Таврик у двери, Нина нахмурилась, осторожно потрепала его и кивнула Ольге:
   – С псом не понятно. Не нашли. То ли сгорел, то ли сбег. Ладно. На месте решится, чей он и откуда. Может, твой. А может, их.
//-- * * * --//
   Нина толкнула калитку.
   – Ты, главное, не суетись. На вот, возьми коробок. Спичек в доме нет ни одной.
   – Откуда знаешь?
   Нина отвела взгляд:
   – Знаю, Олюшка.
   Ольга вязала спичечный коробок, положила в карман.
   «Боишься – делай шаг вперед», – всегда говорил покойный свекор.
   Ольга осторожно шагнула в свой сад. Голые яблоньки потянули к ней тонкие черные руки, погладили мокрыми пальцами по спине. Дорожка блестела подтаявшими лужами, начинало темнеть, и в доме – ее родном доме – горел мягкий желтый снег. За плохо задернутой занавеской мелькнули тени – родные тени. В этот момент Ольгу накрыло невыносимое желание забыть обо всем и остаться с ними. С семьей. Что для этого надо? Умереть? Да. Это просто. Будет взрыв. Она не покинет дом, а обнимет родных и сгорит вместе с ними. Она просто отстала от них, сейчас самое время догнать. И быть вместе. Навсегда.
   Она неслышно поднялась по ступеням и потянула ручку двери. Заперто.
   Под козырьком крыльца всегда был запасной ключ… Ольга встала на цыпочки и тут же нащупала его. Как хорошо, что традиции не меняются. Она вставила ключ в замочную скважину и повернула его два раза – так, как часто делала в далекой прошлой своей жизни. Дверь легко подалась, и Ольга ступила в темную, узкую прихожую, которую все в шутку называли «сенями».
   Таврик тенью проскочил за Ольгой, она погладила его по лохматому вихру и приложила палец к губам: «Тс-с».
   В кухне тоже было темно, но Ольга зажигать свет не стала: фонарь с улицы ясно очерчивал предметы. Пахло чем-то домашним с примесью незнакомого, тревожного. Ольга принюхалась: оладьи! Чуть пригоревшие, но оладьи! Она на секунду прикрыла глаза. Родной дом! А вдруг все, что с ней происходит, все-таки галлюцинация, тяжелый морок? Вот же, вот любимая зеленая кухня – «наша полянка», как говорят дети. Дети! У Ольги заныло сердце.
   Но сладковатый запах свечки отрезвил ее. Нет никаких детей. Страшно не будет. «Страшно» – то, что уже произошло, и ничто с этим страхом никогда не будет вровень.
   Шаг. Еще шаг. Рука крутила в кармане спичечный коробок.
   – Мамочка?
   «Не поворачиваться!» – приказала себе Ольга и чиркнула спичкой.
   Но тело не послушалось.
   Из распахнутой двери на пол темной кухни упал прямоугольник желтого света, в нем обрисовался маленький силуэт.
   – Мамочка, обними меня! – Славик встал на цыпочки и мелкими шагами пошел к ней.
   Ольга замерла, парализованная ужасом. Славик приблизился к ней, протянул ручки.
   Спичка обожгла пальцы, и в самый последний миг, перед тем как, скорчившись, погаснуть, в ее предсмертной вспышке Ольга заметила, что вместо лица у Славика черная дыра и в самом ее центре горит тоненькая свечечка, похожая на ту самую, поминальную, которую приносила Алевтина.
   – Мамочка, мне холодно! – Голосок Славика шел из глубины дыры, и при каждом звуке огонек на свечке колыхался.
   В рыжем отсвете блеснули головастые поварешки-опята в банке. Ольга схватила одну из них и, сделав замах, выставила руку вперед. Славик засмеялся – тихо и бисерно, огонек на свечке снова заколыхался. Он пожал плечиками и снова на полшага приблизился к матери.
   Поварешка выпала из рук, с глухим стуком ударившись о пол. Ольга дернулась, метнулась к стене, ударилась головой о холодное. Газовая колонка! Нащупав круглую ручку, Ольга резко повернула ее. Раздался хлопок и шипение. В тот же миг руки Славика коснулись Ольгиной спины, и она почувствовала, как его пальцы прорастают свозь кожу. Ольга закричала, но сдвинуться с места не смогла. Объятья Славика сдавили ребра раскаленным обручем.
   Она судорожно чиркнула спичкой, поднесла к газовой горелке. Вспыхнуло синее пламя, заплясали тени на стене. Объятья ребенка ослабли, Ольга вырвалась и побежала к двери. Но на пороге уже стояли Юлька и Маша, а позади них Вадим. И Алевтина в цветастом платье рядом. Вместо лиц у них тоже были черный дыры.
   …И свечки в них…
   Остаться с семьей… Господи! Да это уже не ее семья! Очнись, Ольга! Это морок! Бездна, темная и беспощадная. Ты хочешь остаться с ними?
   Синхронно поднялись три пары рук и потянулись к Ольге.
   – Не бойся, мама, мы просто обнимем тебя…
   Она не поняла, кто из них троих произнес это: огоньки пламени дрожали и колыхались на всех свечках. У ног вертелась кошка, вместо мордочки у нее тоже была дыра…
   Ольга взглянула на окно. Времени для размышлений не было. Она вскочила на подоконник, выбила ногой стекло и, как птица-подранок, полетела на присыпанную снегом землю – в тот самый миг, как громыхнул взрыв и полыхнуло в чреве дома.
   Ольга поднялась, побежала к калитке. Но ноги не слушались. Она остановилась на полпути и оглянулась. За ее спиной уже бесновалось пламя, накрывая рыжими волнами все вокруг.
   Она понимала, что смотрит на родной дом в последний раз. Но жалости не было. Лишь какая-то невероятная легкость и другое – совсем другое – дыхание.
   И тут она заметила Таврика. Он выпрыгнул в окно, подбежал к ней, потом повернул назад. И снова к ней. Ольга молча смотрела на него, но не звала: он должен был выбрать сам. Его желтые глаза с отсветом пламени на черных зрачках напомнили ей лица-дыры со свечками – то, что память навсегда оставит ей как последнее воспоминание об ушедшей семье. Пес постоял секунду рядом с хозяйкой и метнулся к горящему дому. Миг – и он уже исчез в окне.
   Ольга подняла голову к небу. Последнее, что она увидела, была их огромная старая береза, стремительно несущаяся ей в лицо.
   Ольга закрыла глаза.
//-- * * * --//
   Ольга открыла глаза.
   Медузий свет многоглазой лампы залил мозг. Нестерпимо хотелось пить. Назойливый писк откуда-то сбоку заставил ее повернуть голову: квадрат монитора, зеленая диаграмма на черном экране, трубки…
   – Очнулась, – расплылась в улыбке реанимационная сестра и крикнула доктора.
   – Я жива? – прошептала Ольга, но ответ ей был уже не нужен.

   «Я жива». Такси остановилось возле знакомой калитки. Ольга расплатилась и вышла из машины.
   Шла медленно, перебинтованной рукой опираясь на палку. Толкнула калитку, хотя смысла в этом не было: забор лежал на земле. Подойдя к выжженному скелету дома, Ольга постояла, посмотрела на черные сиротливые столбы веранды. Чувств не было. Все обожжено. И тело, и душа.
   Ольга крепче сжала палку и уже хотела уйти, но вдруг повернулась к остаткам ввалившихся ступенек, придавленных обгорелой упавшей березой, наклонилась и подняла нижнюю обугленную доску.
   Маленький значок с лыжником, не съеденный беспощадным огнем, блеснул на солнце. Ольга взяла его в ладонь. И почувствовала, что жива по-настоящему.

Артем Сидоров Птицы, которые не прилетают

   15 марта, 2517 г.
   Запись первая.
   Поверить не могу, что взаправду занялся этой бредятиной! Серьезно, какого черта я должен вести дневник? Почему не Макс, или Эрни, или тот дерганый придурок из сектора гидропоники? Ставлю банку шоколадного концентрата, он на чем-то торчит! Вырастил себе какую-то инопланетную дурь и смолит ее на пару с…
   Ай, да пошли они все.
   Меня зовут Александр Харпус, мне пятьдесят семь лет. Вот уже год, как я работаю на станции сверхдальнего расположения «Катунда». Мы находимся… признаться, я давно перестал следить. Я врач, а не штурман, в конце концов! Где-то на орбите Гаргантюа.
   Неделю назад Анжелика всучила мне это приложение и велела каждый день записывать свои мысли. Почему психолог имеет право отдавать мне приказы? Какое отношение она вообще имеет к медицине?!
   Она считает, что у меня… Черт, да я даже не запомнил, как это называется. Тревожно-что-то там с параноидальным компонентом, а еще какая-то чушь с ворчливыми наклонностями.
   Ворчливыми, мать его, наклонностями.
   Когда я подписывал контракт в Центре Распределения, я допускал, что нам впарят рухлядь вместо аппаратуры. Что пожадничают на снабжении, что излучение Гаргантюа разъест щиты и мы все умрем от рака, или нас атакуют враждебные организмы, как это было год назад с теми парнями на Каэрре.
   Вот только вместо этого я лечу посреди космоса в битком набитой идиотами консервной банке. Не экипаж, а цирк уродов! Гамальен из инженерного по ночам орет, ко мне аж через три этажа долетает. Сандра из логистики разве что с робоповаром не потрахалась – хотя наверняка пыталась. Николай из охраны… Я даже не уверен, что он живой. По-моему, кто-то просто перетаскивает воняющее перегаром тело из угла в угол.
   И остальной зоопарк – сто восемь человек на одну «Катунду». Научники каждую неделю изобретают очередную «гениальную» гипотезу об огненных штормах Гаргантюа. Безопасники с третьей попытки выговаривают название планеты, а техники и вовсе считают, что Гаргантюа пышет огнем, когда не в настроении.
   Конечно, за годы изоляции и не в такое поверишь. Но порой мне кажется, что Центр выкидывает сюда самых-пресамых отбитых сотрудников, чтобы работать не мешали.
   И Анжелика считает, что это у меня проблемы с головой! Пха! Предложил ей пожить в моей каморке, послушать вопли снизу – не хочет ведь. Да она сама такая же.
   Ладно.
   По крайней мере, я могу просто надиктовывать эти записи планшету, программа неплохо распознает речь. Терпеть не могу печатать. Почему кто-то до сих пор печатает в 2517 году?..
   Поковыряться бы в коде, отрубить этический фильтр. Выходило бы вдвое короче и в десять раз доходчивее.
   В общем, служу здесь врачом. Мультидоктор, вот как это сейчас называется. А на самом деле все проще – для полноценного медблока на станции нет места. Поэтому вместо хирургии, терапии и ксенозала на «Катунде» есть я, операционная с робоассистентом, несколько палат, холодильная камера и Лара.
   Лара – это медсестра. Она ничего.
//-- * * * --//
   18 марта.
   Запись вторая.
   Анжелика разворчалась, что я ничего не записываю. Надеялся, что она забыла, но куда там. Похоже, бредни седеющего доктора ей интереснее, чем ботаник-торчок, попытавшийся сегодня выпрыгнуть в иллюминатор. И куда капитан смотрит?..
   Навалилось работы, вчера притащили Хяо Кальвадеса из инженерного. У них там что-то закоротило, и парнишка получил такой разряд, что даже комбез не выдержал. Кое-как удалось его стабилизировать, но из комы пока не вышел. Хорошо, что ребята быстро заметили тело.
   Подключил Кальвадеса к мониторам, наблюдаю. Надеюсь, мозг не пострадал, – на «Катунде» и так дураков хватает. Ожоги у него, конечно, – мое почтение, но ничего, мы залили их регенерином, через пару дней будет как новенький.
   Техники у нас грубоватые, но вроде толковые. Мы куда-то летим, куски обшивки не отваливаются – выходит, знают свое дело, хоть и пьют без продыху. Ну… правда ведь? Это же как-то так работает?
   Ничего, через полгода у них закончится алкогольный концентрат. Еще не смекнули, что надо растягивать. Эх, молодежь! Это новая смена, мы вместе прилетели. Разве что дремучие они какие-то. Говорят, некоторые даже не знают, почему мы вертимся вокруг рыжей планеты. Зато как проводку подлатать – милости просим.
   Впрочем, особо думать им и не надо. На то офицеры есть. Все сложные настройки на них.
   Лара всю ночь пробегала вокруг узкоглазого. То простынь подоткнет, то кардиограмму высчитывает, то лоб ему обтирать возьмется. И чего она? Когда Саиду лазером спалило руку, он неделю ныл, как тяжело таскать регенбанку на культе. Так ведь Лара пальцем не пошевелила помочь мужику. Одной рукой не больно-то разденешься для осмотра… А уж Кальвадес стабилен, как пульс покойника. И не жалуется. Чего ей не сидится?..
   Предчувствие, говорит. Пф…
   Женщины странные.
   В медблоке не продохнуть от техников – за сегодня дважды приходили всей бригадой, проверяли, как там азиат. Принесли мандариновый концентрат. Так и не смог объяснить, что Кальвадес питается через зонд и я не могу просто взять и залить туда оранжевую жижу. Не поверили.
   Так что сегодня у меня мандариновый ужин. Вкуснотища.
//-- * * * --//
   20 марта.
   Запись третья.
   Господи, наконец здесь стало потише.
   Я запер гермодверь, но работяги уже битый час колотят снаружи, как орава горилл. Перевел все на ручное управление, чтобы не смогли открыть удаленно. Наверняка у них есть доступ к системе блокировки.
   Ларе выдал две капсулы снотворного и отправил отдыхать. Под эти вопли так просто не уснешь, а до жилого сектора ей пока не добраться. Хорошо, что девчонка не против спать через стенку от операционной с мертвецом. Попозже перетащим его в холодильник.
   Ах да, собственно, об этом. Кальвадес умер вчера после ужина. Показатели резко ухудшились, началась аритмия, затем фибрилляция, я попытался его стабилизировать, но толком ничего не вышло. Видимо, разряд все-таки повредил синусовый узел в предсердии… У него не было шансов с моей аппаратурой. Здесь нужен целый кардиоблок.
   Прискорбно. За год моей службы на «Катунде» это первый погибший. И хотя станция существует больше сотни лет, смертность здесь невелика. Какая-никакая связь с Центром у нас все же есть, и пусть до них год полета, но разве это проблема для старика в криокапсуле? Пенсионеров отправляют домой – от них все равно не много толку.
   Хорошо, что мой контракт всего на десять лет. Не хотел бы состариться в этой дыре.
   Так вот, смерть Кальвадеса – это полбеды. Когда реанимация не увенчалась успехом, я сообщил капитану, а он за каким-то чертом объявил по громкой связи. В мой блок сразу набежала толпа, даже Николай приковылял. Я пытался вытолкать их, но куда там! Да и капитан велел допустить экипаж к телу. У меня что тут, зал прощания?
   В общем, пришлось отпереть операционную. Пока ругался с ними, минут десять прошло. Я ничего не делал, кроме стандартных протоколов, никаких других инъекций или чего-то подобного… Да я даже не заходил туда после констатации!
   Но когда мы подошли к трупу, Кальвадес улыбался нам во все свои девятнадцать зубов! Нет, он не ожил, конечно, – уже трупными пятнами пошел. Как будто какой-то шутник растянул его губы в довольном оскале да прицепил скотчем. Вот только никакого скотча не было! Он просто улыбался. Словно услышал перед смертью хорошую шутку.
   Дьявол, я понятия не имею, что это такое! Не говоря уж о том, чего мне стоило убедить в этом капитана! Кальвадес не приходил в себя! После реанимации я снимал с него дыхательную маску, улыбки не было!
   До сих пор лежит там и скалится – только что проверил. Мышцы лица так и окоченели. Кривая какая-то улыбка. Уродливая даже… Мурашки по коже.
   А уж когда народ его увидел… такой шум поднялся! Ругань, слезы, истерики! Какой-то амбал собрался начистить мне морду – к счастью, обошлось. В конце концов капитан согласился списать все на агонию и разогнал народ. Но это никакая не агония, это… черт знает.
   Все разбрелись по секторам, ночью тело кремируют и сбросят пепел в атмосферу Гаргантюа. В ближайшие годы шаттлов в Центр не планируется, хранить его никто не будет. Все честно, так прописано в наших договорах.
   Если, конечно, неуравновешенные бабуины из инженерного позволят нам вынести труп. Они устроили настоящую свалку возле двери. Решили, что я – лжец, что Кальвадес приходил в себя, но я «вколол ему какую-то дрянь» и прикончил парня.
   Заняться мне, что ли, нечем?!
   Я его и не знал толком. Никогда особо не общался с техниками, они же сплошь запойные работяги в дырявых комбезах. Им бы лес рубить на колонизаторских базах, а не «Катунду» ремонтировать. Мат через слово, я даже не понимаю, что эти придурки орут за гермодверью. Если прислушаться…
   «Доктор Харпус – людоед»?! Что за…
   Ох. К черту их. Побуянят и разойдутся. Когда все уляжется, потребую от капитана повышения довольствия. Я не указывал стрессоустойчивость в своем резюме.
//-- * * * --//
   22 марта.
   Запись четвертая.
   Только что капитан сбросил пепел Кальвадеса в атмосферу. Я не пошел на смотровую площадку, наблюдал с монитора. Не горю желанием встречаться с обезьянами из инженерного.
   Они, конечно, извинились, а потом и вовсе переключились на руководство. Мол, азиат на Земле верил в какую-то чушь, согласно которой после смерти его нельзя сжигать.
   Сбросить тело одним куском? Да пожалуйста. Топливо сэкономим.
   Но нет. По правилам следует поместить покойника на высокий утес, чтобы птицы склевали его тело, и тогда он сможет переродиться. Иначе, мол, душа останется блуждать среди живых.
   Проклятые идиоты. Откуда птицы на орбите Гаргантюа?! Даже на самой планете их не водится. Там вообще нет живых существ, только фонящая лава, горы и ураганы размером с Гренландию. Если что-то в этом месте ухитрилось отрастить себе крылья и размахивает ими, я не хотел бы встречаться с этой тварью даже после смерти.
   И вообще, у нас есть правила, черт побери. Капитан в конце концов разогнал дураков, да и безопасники немного помогли. И поделом, давно пора было напомнить им, кто тут главный! Как с ума посходили – высокооплачиваемые специалисты, а ведут себя как троглодиты с планеты Дзык. Залезу-ка я на досуге в их личные дела, откуда они вообще у нас такие? Эх, где те времена, когда в космос брали только с высшим образованием…
   Вот уж теперь у Анжелики привалит работы! Опять приставала ко мне с этим дневником. Оказывается, я недостаточно рефлексирую, мало сплю и плохо питаюсь. Она все проверила по датчикам в моей спальне. А еще мне нужно перестать ругаться с Ларой и начать ходить в тренажерный зал два раза в неделю. Живот якобы не красит мужчину.
   И у кого из нас ворчливые наклонности?
//-- * * * --//
   13 апреля.
   Запись… пятая? Не помню.
   В свете последних событий решил вернуться к дневнику. Пожалуй, мне стоит фиксировать происходящее, если Центр будет проводить расследование. Намечается какое-то дерьмо.
   Не прошло и месяца после случая с Кальвадесом, как у нас новый труп. Теперь Сандра. Эрни, из безопасников, ее очередной хахаль, забил девушку табуреткой. Накурился кислотной дряни в секторе гидропоники, приревновал к какому-то хмырю, забежал в жилой отсек и превратил череп девчонки в кашу. Господи, я такого с университета не видел. Все, что выше носа, – настоящее месиво.
   В его крови нашли пять различных наркотиков. Пять! Я же отправлял рапорт на ботаников, почему капитан… Он что, решил, что они просто смолят косячки под синтетическую музыку?! Нет, я все понимаю, мы все далеко от дома, но рано или поздно этим бы все и закончилось.
   Теперь весь экипаж загнали ко мне на анализы. Ботаники тут же набились в тренажерку, чтобы как следует пропотеть, пока ждут своей очереди. Кажется, у некоторых даже получилось.
   И все еще треть нашего экипажа – наркоманы. С ума сойти. Не представляю, что капитан будет с этим делать. И с Эрни, который уже сутки сидит в изоляторе. Неужели выделит ему капсулу в Центр?!
   А еще… Говорят, беда не приходит одна. Теперь я в это верю.
   На крики Сандры сбежался весь жилой сектор. Если бы не запертая дверь, она могла бы остаться в живых. Когда комнату вскрыли, кровь еще текла по ковру.
   Конечно, о реанимации не могло быть и речи – даже лучшие хирурги Центра не восстановят такие повреждения. И она умерла там, на глазах половины экипажа, среди ошметков мозга и битой посуды. Сколько же там было битой посуды…
   А потом она улыбнулась.
   Волею случая я оказался в том коридоре. Иначе бы не поверил. Ее лицо… Не прошло и пяти минут, как губы изогнулись в кривой ухмылке! Дьявол, у девчонки не было половины головы, а она скалилась, как будто смеялась над нашими выпученными глазами!
   Тогда Эрни и тронулся умом. До сих пор то рыдает, то хохочет на весь коридор. Даже техники сторонятся изолятора.
   Представить не могу, что это такое. Сперва Кальвадес, теперь Сандра. Мозг азиата мог быть поврежден разрядом, что привело к парадоксальной агонии. Но мозг девушки был поврежден табуреткой! Он разлетелся по всей комнате, импульсу просто негде было зародиться!
   Еще и капитан требует экспертизу. Среди команды уже ползут слухи. Говорят, излучение Гаргантюа пробило щиты и мы медленно мутируем в этой консервной банке. Говорят, в реакторе подтравливают охладители и газ вызывает коллективные галлюцинации. Говорят, беспокойный дух Кальвадеса бродит по станции и сводит людей с ума, – это техники, конечно.
   Бред, бред, сплошной бред. Должно быть какое-то рациональное объяснение. Почему мертвецы улыбаются? Почему через пять минут – не час, не сутки? Что изменяется в организме за это время?
   Вскрытие проводить отказался. Я даже не знаю, где искать. И это месиво вместо лица… брр-р! Даже для меня это слишком.
   Попробую отбрехаться терминологией. Спазм мимической мускулатуры, вызванный, хм-м… повреждением черепных нервов. Сойдет. Других врачей в экипаже нет, никто не поймет, какая это чушь. Да и улыбкой этот оскал можно назвать лишь с натяжкой.
   Пока я диктую эту запись, тело Сандры сжигают в инженерном секторе. Пепел выбросят в атмосферу, навстречу рыжим штормам Гаргантюа. Планета сегодня особенно яркая, будто радуется новой жертве. Держу пари, она с удовольствием пожрала бы нас всех…
   Нет, нет, что за чушь я несу. Я же врач, а не суеверная мартышка в комбезе!
   Я просто устал. Бахну ликерный концентрат и на боковую. Анжелика права, мне стоит больше спать.
//-- * * * --//
   15 апреля.
   Запись… да неважно.
   С самого утра барахлит электричество, даже чаю не вскипятить. Опять что-то закоротило, и мы с Ларой весь день сидим при аварийном освещении. Хорошо, что сегодня нет пациентов.
   Всё из-за дегенератов в дырявых комбезах. Они устроили забастовку! Заперлись в своем отсеке и отказываются обслуживать станцию, пока капитан не согласится на их условия.
   Повышенные пайки? Короткий рабочий день? Если бы.
   Вырожденцы требуют, чтобы мы изгнали дух Кальвадеса. Они уверены, что мертвый парнишка бродит по станции. Это он свел с ума Эрни, он играл с телом Сандры, а теперь поселился в стенах и грызет провода.
   Они даже придумали какой-то ритуал по мотивам допотопных суеверий азиата. И ладно бы порисовать знаки на стенах или там свечку зажечь – я готов поделиться ректальными.
   Но макаки требуют жертву! Кальвадес, мол, не исчезнет, пока не найдет себе вместилище. Тело это должно быть похоронено по обычаю его народа, и лишь тогда мятежный призрак сможет обрести покой.
   Как же это сделать, если в космосе нет птиц? Очень просто – прицепить труп к обшивке станции. Какая-нибудь да пролетит.
   Я тоже сперва не поверил. Полез в их личные дела и чуть не поседел окончательно. У нас весь инженерный блок из колонистов! Кальвадес был единственным землянином.
   Это очень плохо. Из-за последней войны многие колонии на сотни лет были отрезаны от Земли, конечно там расцвело… всякое. Суеверия, культы, шаманизм. Тьфу.
   Теперь я начинаю понимать. Эти ребята кое-как обучились в глуши, да и подали заявки в Центр. Ну куда их денешь? Собрали кучей да отправили с глаз долой. На сверхдальнюю станцию «Катунда». Что вообще могло пойти не так?..
   А теперь провинциалы спелись и требуют жертву для злого духа. Как у нас станция еще не развалилась с такими гениями?
   Конечно, речь не идет о человеке. Сгодится и животное, лишь бы тело оказалось свежим. Вот только единственное животное на станции – капитанская кошка. Он никогда не отдаст им малышку Мау.
   Судя по скрежету, безопасники пилят гермодверь. Надеюсь, капитан загонит весь этот зоопарк в криокапсулы и отправит в Центр. Пусть пришлют нормальных специалистов.
   Отвлечься бы на что-то, да никак не выбросить из головы эти мертвые улыбки. Теперь жалею, что не стал препарировать Сандру – можно было, по крайней мере, изучить лицо… потерпел бы уж как-нибудь. Тряпка.
   Еще и проклятая рыба. Лара опять греет свои консервы в общей печи. Вонища на весь блок. Сто раз просил ее питаться на кухне.
//-- * * * --//
   16 апреля.
   Стоило только заикнуться о вскрытии! Теперь в операционной скалятся два мертвеца, а капитан диктует экстренное послание в Центр. Вот только когда еще оно дойдет…
   Все хуже, чем мы предполагали. Всего за месяц твердолобые колонисты скатились до уровня первобытных дикарей! Они бросились на ребят, едва те разрезали затвор.
   Никто не ожидал этого, у безопасников не было оружия, а эти… похватали что попало и ринулись в атаку, будто мертвый Кальвадес дышал им в спины.
   Мятеж! Настоящий мятеж, словно мы на ржавом пиратском звездолете!
   Парни, конечно, тоже не первый день на службе. Смогли отбиться и заблокировать сектор снаружи. Потеряли двоих – Санчезу прожгли грудь резаком, а Грише вскрыли череп мультилинейкой. Линейкой! Боже…
   Теперь эти макаки по внутренней связи требуют выдать им тела. Пусть катятся в задницу! Их всех ждет трибунал, а парней – кремация и торжественные проводы на Гаргантюа.
   Капитан припер к стенке ботаников, но те клянутся, что не поставляли инженерам наркотики. Действительно, в оранжерее нашелся кустик ретро-марихуаны, псилоцибы и кое-какая дрянь с Марса, но парни ничего не давали дикарям с начала забастовки! Заведующий здорово струхнул и выложил все как есть – да, растили, да, угощали друзей, но они же не идиоты! Кому придет в голову предложить галлюциногены религиозному фанатику?!
   Разве что у них остались старые запасы. Но их не хватило бы на всю ораву – там тридцать человек, не меньше! Человек, с позволения сказать…
   Ситуация выходит из-под контроля. Капитан требует установить причину мимических деформаций. Тогда мы сможем успокоить техников и дождаться подмоги из Центра. Которая прибудет через год…
   Никак не могу взять себя в руки. Конечно, я много раз проводил вскрытия, но черт, Гриша был моим другом! Мы играли в шахматы по вечерам, он мне место в столовой занимал… А теперь ухмыляется в холодном свете хирургической лампы. Дьявол.
   Надо собраться. Давай, Саша. Ты справишься.
//-- * * * --//
   16… уже 17 апреля.
   Восемь часов за операционным столом, едва стою на ногах. Мы сняли кожу, очистили мышцы от клетчатки – и ничего не нашли. Никаких надрывов, опухолей, аномалий. Нервы тоже без изменений.
   Зубных протезов ни у кого нет – а неплохая была гипотеза. Современные импланты могут генерировать электромагнитное поле, это могло вызвать сокращение мышц… но нет.
   Они как будто улыбались, приветствуя Жнеца. Но это же бред собачий.
   Что я упускаю? Авитаминоз – точно нет, у нас полноценные концентраты. Поражение мозга? Тогда Сандра не должна была скалиться. Интоксикация?..
   Может быть. Но в крови безопасников не выявлены наркотики. У них устав, то и дело проверки. Штрафы такие, что рисковать себе дороже.
   Возможно, станция вращается на слишком низкой орбите. Гаргантюа излучает целый спектр волн, они могли вызвать мутации в мышцах… или в черепных нервах? Но почему именно в этом месте?
   Я произвел аутопсию щечной мышцы – под микроскопом совершенно обычные волокна. Имеет место незначительное воспаление, но это может быть связано… да с чем угодно.
   Голова уже не варит. Утром еще поковыряюсь.
   Где-то внизу колотят по трубам. Ребята с мостика отрубили связь с инженерным сектором. Возле гермодвери постоянно дежурит охрана, если дикари решат пойти на прорыв – превратятся в вонючий пепел. Теперь разговаривать с мятежниками будут лазеры.
   Лара давно заснула – и как ей удалось? Старается держаться молодцом, как и все мы. «Сохраняйте спокойствие и работайте в штатном режиме» – каждые два часа по громкой связи.
   Успокоишься тут, как же. Четыре трупа за месяц, толпа кровожадных фанатиков тремя этажами ниже – да мы все здесь подохнем!
   В Центре еще ни о чем не знают, мы на краю изученного космоса. Вращаемся вокруг рыжего гиганта, спрятавшись за толстенными щитами, чтобы не загнуться от излучения. Даже не знаю, за сколько отсюда доходит сообщение.
   Могучие шторма Гаргантюа – вот предмет наших изысканий. Там, среди воющего ветра и лавовых морей, должен находиться колоссальный источник энергии. Наши ученые каждый день бьются над графиками, пытаясь связать миграции ураганов с регистрируемым излучением.
   Должны, по крайней мере. Уверен, они тоже сейчас мучаются бессонницей и слушают удары по трубе. Проклятая макака, да когда она уже оглохнет?!
   Если техникам так нужен труп – пусть треснут ей по голове. Вряд ли капитан будет против.
//-- * * * --//
   19 апреля.
   Они здесь! Дьявол, мы едва успели заблокировать отсек! Эти сумасшедшие пробрались по вентиляции. Господи, какими же мы были идиотами!
   Они далеко не безмозглые животные, как хотелось бы думать. Мы недооценили врага – и подписали себе приговор.
   Это же были техники. Техники, запертые в инженерном секторе. У себя дома. Да у них все там было – инструменты, схемы, а главное – время! И они им воспользовались.
   Когда фанатики начали выбивать решетки на потолке, я едва успел добраться до медотсека. Клянусь, никогда в жизни так быстро не бегал. Повезло, Лара не могла запереть гермодверь без моей ключ-карты.
   Крики снаружи не прекращаются. Я с ужасом узнаю знакомые голоса. Страшнее всего слышать, как они обрываются…
   Полчаса назад стучала Анжелика. Плакала, кричала, умоляла впустить ее. Мы не открыли. Ржавые створки ползут слишком медленно, нельзя так рисковать. За это время сюда набьется целая стая фанатиков.
   Сперва она просила, затем рыдала и сыпала проклятиями. А потом они ее нашли. Не знаю, что с ней сделали, но… они делали это долго.
   В медотсеке мы в безопасности – насколько это вообще теперь возможно на станции. Вентиляционные шахты здесь перекрыты санитайзерами для стерилизации воздуха. Это огромные аппараты, вмонтированные в потолок, их так просто не выломаешь.
   У нас есть немного еды – запас, предназначенный для пациентов. Концентраты. Мне хватит их на несколько недель.
   А вот у Лары проблемы: она питается консервами. У девчонки аллергия на концентрирующий агент, и поэтому для нее специальная еда – консервы, замороженные продукты, какие-то странные сухари… Все это осталось в жилом секторе, а большая часть вообще на складе.
   По счастью, немного пищи Лара хранит на рабочем месте, в морозильной камере, где сейчас прохлаждаются покойники. Этого хватит – на какое-то время. А потом ей предстоит совершить вылазку… или получить отек Квинке из-за концентратов.
   Да нам обоим придется выйти. Даже если Центр немедленно отправит корабли, ждать их никак не меньше года. Поверить не могу!
   Не думаю, что капитан возьмет все под контроль. Наверное, он уже погиб. По громкой связи дикари вопят какую-то религиозную чушь, а значит, они добрались до мостика.
   Поразительно, как быстро страхи и суеверия могут низвести человека до уровня кровожадного троглодита. В наше просвещенное время! Эти люди – экипаж исследовательской станции, они не должны были стать… такими.
   Воистину, пропасть между Землей и колониями бесконечна. Кто выдавал им дипломы? Как они вообще ухитрились пройти отбор? Подделки? Коррупция?
   Я с ужасом осознаю, что нет. Те, кто прямо сейчас добивают ученых, – высококлассные специалисты. Если бы не их работа, станция давно развалилась бы на части. У нас было столько поломок из-за нестабильности Гаргантюа! Трескаются щиты, перегорают фотопанели, то и дело глючит электричество. Мы бы все сгинули в рыжем тумане, если бы не техники.
   Но плесень предрассудков с детства прорастала в их разум. Страх неизвестного, впитавшийся с материнским молоком. Инстинкты, присущие животным, – вот только человек недалеко от них ушел. Они ввергают в ужас, а затем толкают в пучину безумия, чтобы заставить хвататься даже за самую гнилую соломинку.
   Слушая в эти минуты, что дикари творят с моими друзьями, я сам готов молиться любому богу, лишь бы выбраться из этой переделки! А ведь я вырос на Земле, где давно не осталось церквей.
   Что уж говорить о колонистах… Несколько трупов, легкие наркотики, эти странные улыбки, которым я так и не успел найти объяснение, – этого оказалось достаточно. Кто знает, что за ритуалы они творят на своих планетах, столь же далеких от метрополии, как и Гаргантюа?
   Там, в забытых мирах, они сотни лет жили в изоляции. Маленькие колонии на враждебных континентах, бесконечно далеко от Земли. Техника ветшала, знания уходили вместе со стариками. Топливо и еда иссякли, принуждая к охоте и земледелию наравне с аборигенами… Как скоро тех, кто нашел в руинах кораблей фонарь, стали называть чародеями?
   Конечно, война закончилась. И были новые звездолеты, новые специалисты и аппаратура. И первое поколение колонистов, обучавшихся для космоса. Но много ли это дало, если они еще помнят, как родители жгли колдунов?..
   А теперь и я готов впасть в первобытный ужас под вопли из коридора. Динамик на стене затянул молитву, рыжая планета скалится в иллюминатор. Как будто она тоже решила улыбнуться напоследок. Сколько мы протянем, прежде чем они попробуют разрезать гермозатвор?..
   Нет, нет, черт, не думать об этом! Проклятье, мне нужно заняться чем-нибудь, иначе я попросту сойду с ума!
   Гаргантюа улыбается за стеклом, трупы улыбаются в холодильной камере.
   Да. Это то, что нужно. Я должен выяснить – почему.
   И если они разрежут дверь… Когда они это сделают, я смогу все объяснить. Да. Это единственный способ выжить для меня… для нас обоих.
//-- * * * --//
   17 мая.
   Нашел на планшете свой старый дневник. Давно ничего не записывал. Не хотел.
   Прошел почти месяц. Это провал. Мы разобрали на волокна каждую мимическую мышцу, выделили мельчайшие нервы. Вместо лиц у них теперь голые черепа.
   И они все еще скалятся, когда я захожу в морозильную камеру. Смеются надо мной. Прячут свой гнилой секрет, водят меня за нос, то давая надежду, то снова оставляя в дураках.
   Мы до сих пор не выходили наружу. Почему-то никто не пытался разрезать дверь. Иногда из динамика доносятся молитвы и чье-то бормотание… доносились. Я расколотил его неделю назад.
   Передавали, что колонисты провели ритуал. Взяли несколько тел, исписали каракулями, вышли в космос и закрепили на обшивке станции. Я видел это в иллюминатор. Боялся, что нас заметят, велел Ларе прятаться. Сам не стал. Не знаю почему.
   Но им было плевать на нас.
   Тела до сих пор там болтаются. Это не сработало.
   Фанатики перемежали молитвы с докладами о новых улыбках. В глубине станции продолжалась борьба – наверное, офицеры тоже успели где-то закрыться.
   Они сражались. Гибли мятежники, умирали последние гвардейцы капитана. Падая на холодный металл, улыбались все без исключения. Мертвый Кальвадес бродил по залитым кровью коридорам, издеваясь над трупами и сводя с ума живых.
   Он не может обрести покой. Птицы не прилетают, чтобы склевать труп.
   Тот, кто засел на мостике, командовал мятежниками по громкой связи. Он обещал провести новый ритуал, задобрить духа, читать молитвы и выкладывать подношения… чтобы дотянуть до корабля из Центра. Они уже были согласны пойти под трибунал, лишь бы спастись от мстительного призрака…
   Однажды ночью наверху прогремел взрыв. Была стрельба, кто-то кричал. Наутро динамик заговорил снова. Звучал другой голос, с жутким акцентом – едва удавалось разобрать слова. Похоже, кто-то из самых далеких колоний.
   Не будет больше ритуалов. Молитвы можно прекратить. Дух Кальвадеса – не проклятие. Он – посланник Божий.
   Мертвый азиат, вещал безумец, суть проводник. Перед каждым погибшим призрак открывает небесные врата, и прежде чем ступить за них, мертвые улыбаются. Ибо даже холодная плоть возрадуется, озаренная сиянием райской кущи.
   «Катунда» – великий ковчег, Гаргантюа – Глаз Господень. Восславим же Чудо и поможем друг другу шагнуть во врата.
   При помощи любых острых предметов.
   Тогда я взял стул и расколотил динамик. Лара два дня со мной потом не разговаривала.
   Она стала отстраняться. Думает, я совсем сбрендил из-за мертвецов. Вчера заметила, как я разговаривал с ними. Ну да. И что?!
   Я заставлю этих покойников расколоться! Какого дьявола они так скалятся?! Я не собираюсь верить во всю эту сектантскую бредятину! Я врач. Может… может, мне удобнее рассуждать в диалоге! А о чем говорить с бестолковой медсестрой?
   Тьфу.
//-- * * * --//
   25 мая.
   Еда закончилась. Растягивали последнее, как могли. Лара совсем похудела – еще бы, на сухарях-то. На мне тоже штаны висят.
   Снаружи уже давно ни звука. Неужели все мертвы? Кто тогда управляет станцией? Мы что, просто дрейфуем по орбите?
   Паршиво. Любой фокус нестабильной планеты легко собьет «Катунду» с курса, и мы упадем на Гаргантюа. Ох, не о такой смерти я мечтал…
   Но и не о голодной. А значит, сегодня откроем гермодверь, и я отправлюсь на охоту. Несколько этажей вниз, пробраться через инженерный сектор – и я на складе. Солью канистру концентрата, остаток сумки забью консервами. Если все получится, я выиграю нам еще несколько недель.
   Одному страшно, но от девчонки никакого толку. Она едва стоит на ногах, только привлечет внимание.
   А еще… А еще я больше не могу выносить этот взгляд. Она решила, что я спятил. Слишком много думаю о трупах! Говорит, я ничем не лучше фанатиков.
   Идиотка не понимает, что в этой разгадке наше спасение. Все еще можно исправить – если найти ответ. Мы убедим выживших, мы снова станем командой – и дождемся корабля! Я верю, что это возможно.
   На станции горы припасов, мы сможем поддерживать курс в течение года. Если будут доказательства, если получится продемонстрировать… Они не могли настолько одичать!
   Нам не придется больше прятаться в медблоке – я уже каждую плитку здесь выучил. Неужели ей не надоело? Сидит там, в соседней комнате…
   Она просто не верит в меня. Но ничего. Я добуду нам пищу, и она снова согласится помогать. Да. Перестанет так смотреть. Улыбнется.
   Прямо как они.

//-- * * * --//
   26 мая.
   Эврика! Я понял! Я разобрался! Я знаю, почему хитрюшки улыбаются!
   Поверить не могу, столько времени потеряно просто потому, что у нас была еда. Если бы она закончилась раньше, я… мы…
   Хотя нет. Все прошло как нельзя лучше. Две недели назад на станции шла война, я стал бы еще одним обгорелым трупом. Улыбающимся, конечно. А как же!
   Но обо всем по порядку. Это важно для протокола! Я же запутаюсь потом, когда буду готовить доклад в Центре.
   Итак.
   Прошлой ночью мы долго вслушивались, а затем открыли дверь. Я раньше и не замечал, как громко скрипит эта развалюха! Большинство ламп снаружи оказались разбиты. Камеры выломаны – повезло. Я боялся, что мятежники будут следить с мостика.
   Здесь шла настоящая бойня. Даже потолок в крови! Повсюду горелые пятна от лазеров, осколки щитов безопасников, внутренности…
   И трупы. Никто не удосужился их убрать. Дверь открылась наполовину, мы сперва решили – заклинило. Оказалось, нет. Просто снаружи они прибили Анжелику. Хорошо, что Лара не стала выходить.
   Несчастная выпотрошена до самого позвоночника, вся кожа изрезана каракулями… И эта улыбка. Как будто ей понравилось.
   Кишечник сложен аккуратной кучкой. Рядом надпись во всю стену: «Обрети покой, друг».
   Они решили, что сосуд понравится призраку, если будет достаточно полым. Им не откажешь в логике. Но и это не сработало.
   Потому что птицы не прилетают.
   Держась в тени, я пробрался к лестнице. Никого. Только сломанные двери, гниющие мертвецы и мигающие лампы. Тела уже раздулись – давно здесь лежат. Воняет гарью и разложением – кажется, сломалась вентиляция. Хорошо, что наш гермозатвор не пропускает запахи.
   На лестнице остатки баррикады. Кто-то перекрыл пролет мебелью и вырванными дверями, пытаясь задержать нападавших. Бесполезно. Пятна лазеров и горелые трупы – они просто стреляли насквозь.
   Я не стал вглядываться в их лица.
   Протиснулся среди обломков. Несколько этажей вниз. Я то и дело замирал, опасаясь привлечь внимание. Тяжелые ботинки гулко стучали по металлу, рождая в лабиринте коридоров звучное эхо.
   Если снизу покажутся фигуры в оранжевом – это конец. Договориться не получится, они прикончат меня, обвяжут тросом и выбросят наружу, как и остальных. Навстречу смертоносному излучению Гаргантюа и птицам, которые не прилетают.
   Безумная рыжая планета, такая же, как их форменные комбезы. Техники – оранжевый, охрана – черный, офицеры – синий. У нас с Ларой белые халаты, как у научников.
   Были белые. Я уже несколько раз вляпался в какие-то липкие пятна. Знать не хочу, что это такое.
   Лестница кончилась. Инженерный сектор – я почти на месте. Здесь была настоящая мясорубка. Гермозатвор взорван и торчит из стен обломками кривых зубов. Несколько мертвецов – в рыжем и в черном. Почему их не использовали для ритуалов? Отчаялись?..
   Ящики, поддоны, какие-то бочки. Одни пытались блокировать проход, другие – прорваться. Возможно, потом они поменялись местами.
   – Гермозатвор поврежден, – доложил механический голос, когда я шагнул в обгорелую дыру. – Обратитесь к дежурному инженеру.
   Дьявол, фотоэлемент уцелел!
   Я метнулся в ближайшую комнату, нырнул под стол и затаил дыхание. В тот момент я меньше всего хотел знать, кто сегодня дежурный техник.
   Целый час просидел. Никого.
   Неужели все мертвы? Кто бы ни одержал победу, они должны были направить людей в инженерный! Если здесь что-то накроется, мы все сгорим в штормах Гаргантюа.
   Может, «Катунда» на автопилоте? А он у нас вообще есть?
   Черт.
   Надо двигаться, кончилась еда. Нижние уровни оказались погружены во мрак – лампы выбило взрывами. Пробирался на ощупь. Если хотя бы один фанатик прятался в комнатах, он запросто мог всадить мне нож под лопатку. Там и остался бы доктор Александр Харпус.
   Но этого не случилось. И я добрался до хранилища.
   Гигантский зал, мрачные башни контейнеров, поднимающиеся к высокому потолку. Сломанный робот-погрузчик. Вдоль стены – цистерны с концентратами. Уцелели. Повезло.
   Лара рассказывала, где хранятся ее запасы, и вскоре я набил сумку консервами. Оставалось слить концентрат в припасенную канистру.
   Высокие цистерны держались на тоненьких титановых ножках. И как не треснут под такой махиной? Опять конструкторы сэкономили металл.
   Чуть подумав, я решил набрать побольше жирового концентрата. Самое калорийное, что есть на складе, его добавляют в вечерние блюда для сытности. Наполню канистру, а затем выберу, что повкуснее, из других цистерн и…
   Почти закончил, когда в проходе появилась фигура. Косматая борода, безумный взгляд, бурая кровь на рыжем комбезе.
   Один из них.
   Техник бормотал что-то себе под нос, то и дело оглядываясь. Заметив меня, он захохотал, с трудом удерживаясь на ногах. Кажется, пьяный или под кайфом.
   Это было не слишком важно. Куда сильнее меня беспокоил обрезок трубы в грязной руке. Железка покрыта засохшей бурой коркой.
   Хотелось бы сказать, что я не испугался, да куда там! У меня сердце в пятки ушло! От фанатика не убежать – мне почти шестьдесят, ему от силы тридцать. Шокера нет, лазера тем более, что я могу сделать? Прикинуться шваброй?!
   Я заметался, а колонист уже летел ко мне, замахиваясь нехитрым оружием. Его бессвязные вопли разносились звонким эхом среди пустых контейнеров. Косматому хватило пары секунд, чтобы пересечь хранилище! В ужасе я отшатнулся, труба просвистела в воздухе… и тут мне повезло.
   Моя канистра давно переполнилась, концентрат стекал на металлический пол. Неуклюже поскользнувшись в жирной луже, техник вскрикнул, неловко взмахнул руками и все-таки ударил… по тонкой титановой опоре.
   Тяжелая труба снесла две ножки и застряла в третьей. Я выпучил глаза – безумец обладал поистине первобытной силой. Он недовольно закряхтел, высвобождая оружие, что-то противно хрустнуло… а затем послышался тягучий скрежет. Огромная цистерна покачнулась, просела, подминая остатки опоры, – и с оглушительным грохотом обрушилась на фанатика. Несчастный едва успел поднять голову.
   Предсмертный вопль разнесся по хранилищу. Многотонная махина превратила техника в кровавую лепешку. Хрустнул позвоночник, изо рта хлынула кровь – цистерна придавила беднягу до середины груди. Несколько секунд агонии – и все кончено.
   Я смотрел на него со смесью ужаса и отвращения, но быстро опомнился и поспешил спрятаться среди ящиков. Теперь вся станция знала, где прячется доктор Харпус.
   Но никто не пришел. Через пару минут я выбрался.
   Меня встретил широко улыбающийся труп. Разумеется. А как же.
   Стараясь не обращать внимания на мертвеца, я подобрал канистру. Жирный концентрат разлился огромной лужей на полу, вальяжно растекаясь все дальше и дальше. Разумеется, я вляпался и затряс ботинком, избавляясь от приставучей жижи.
   Тут-то я и заметил кое-что необычное.
   Тягучий концентрат содержал какую-то примесь. Черные ошметки блестели в жирной толще, куски странной пленки покрывали лужу…
   Я присел на корточки и ковырнул жижу пальцем. Это не могло быть осколками цистерны или грязью с пола. Какое-то масло?
   Нет. Конечно же нет. Я знаю, что так выглядит. Это очень похоже на…
   На биопленку. Колонии бактерий. Да. Точно такие же я выращивал в чашке Петри, изучая микрофлору экипажа.
   На моих глазах точки, оказавшиеся в толще концентрата, бледнели и выцветали. Что это значит? Они умирают? Так быстро? Почему? Они как будто… задыхаются внутри жирной слизи?
   Я оглянулся на мертвеца. Он продолжал скалиться окровавленным ртом. Улыбка немного расширилась, вывалился язык.
   И, глядя на этот бледнеющий розовый шматок, я обо всем догадался.
   Нельзя было терять ни секунды. Подобрав осколок цистерны, я резво отделил косматую голову погибшего. Позвоночник не поддавался, и тогда я перешиб его обрезком трубы. Было мерзко, но морщиться некогда!
   Бросив безголового, я схватил трофей за волосы и стремглав бросился в медотсек сквозь черные коридоры, через разломанные баррикады, «Гермозатвор поврежден…». Лестница, дверь, ключ-карта – нет смысла закрывать, все равно никто не придет…
   Никогда в своей жизни я не препарировал так быстро. Заставил Лару притащить кислородные баллоны, сконструировал искусственную среду – больше кислорода, надеюсь не рванет!
   И я успел. На тонких срезах щечной мышцы – исчезающие вкрапления черных точек. Стремительно бледнеющие, но настоящие! Они там! Они все это время были там… но почти сразу погибали. Аэробные организмы, жившие внутри мимической мускулатуры. По всей видимости, они получали кислород из крови и умирали, едва сердце перестает биться. Попросту… задыхались.
   Я своими глазами видел, как в месте гибели бактерий происходит спазм. Пока неясно почему, но у меня уже есть догадки. Черт возьми, если бы они выживали хотя бы пару часов, я бы уже давно…
   Эх.
   Пока я ковырялся с препаратами, голова фанатика улыбнулась еще шире.
   Мне удалось записать видео, окрасить препарат и даже посеять бактерии на питательную среду. Колония обязательно выживет. Я смогу все доказать!
   Откуда они взялись в мимических мышцах? Элементарно. Жировой концентрат добавляют в блюдо в самом конце, так всегда получается вкуснее. Бактерии не успевают погибнуть и проникают через слизистую оболочку рта, образуя колонии там, где больше всего крови – а с ней и кислорода. В мышцах, конечно! Куча капилляров, всегда свежий гемоглобин… который заканчивается, когда сердце останавливается.
   В течение нескольких минут.
   Воспаление слабое, но ничего удивительного. Мы в открытом космосе, почти в стерильной среде! Конечно, у экипажа иммунодефицит.
   Потому и оскалы все кривые и какие-то уродские. Сокращаются не только «улыбательные» мышцы, а любые, куда бактерии проникли изо рта. Стоило раньше догадаться! Улыбки… Да какие ж это улыбки! Пакость, слюни и торчащие зубы.
   Но вот откуда колония появилась в цистерне? Я несколько часов ломал голову, пока не догадался взять план станции.
   Прямо над складом расположен сектор гидропоники. У них общий водопровод, не удивлюсь, если со своими галлюциногенами заведующий протащил на корабль какую-то инопланетную заразу. Станция старая, от герметичности здесь одно название. Пара протечек – и вуаля!
   Я знал с самого начала. Какой призрак, какие ритуалы, чушь собачья! Кучка больных на голову колонистов, самая обычная антисанитария… и такие последствия.
   Ничего.
   Я все им расскажу. Покажу фотографии, придумаю, как убедить. Мы выживем. Обязательно.
   Я вернусь в Центр героем. Может, даже ученую степень дадут. Профессор Харпус! А что? Звучит.
   Вот только бы Лара заткнулась. Не принес пищу. Какую еще пищу?
   Сама сходи, если приперло.
   Дура.
//-- * * * --//
   6 июня.
   Отличный результат! Колония растет с каждым днем. Я сделал множество снимков, смастерил несколько хороших препаратов и уже почти закончил статью!
   Похоже, это новый вид. Во всяком случае, портативная энциклопедия упрямо отказывается их определять. Хватило всего нескольких анализов, чтобы окончательно во всем разобраться.
   Их организмы содержат неимоверное количество кальция. При гибели бактерии он попадает на мышечные волокна, что и запускает сокращение. Подобно тому, как оно происходит в норме, только без нервного импульса.
   Вчера я решился на смелый эксперимент! С кровью бактерии не перемещаются, проводя всю свою жизнь в мимических мышцах, но, если моя теория верна, эффект должен быть универсален.
   Поэтому я отрезал себе большой палец. Пришлось отделить вместе с ним кусок ладони, чтобы сохранить места прикрепления мышц. Просил Лару помочь, но получил лишь очередную истерику. Она ничем не лучше дикарей, шастающих по коридорам. И зачем я вообще ее здесь держу?..
   Да не важно.
   Сразу же оказалось, что мне ужасно неудобно работать! В следующий раз стоит использовать стопу.
   Но какая разница! Я сделал укол, поместив бактерии в толщу мышечных волокон. Поглубже, чтобы у них точно не было воздуха… и палец согнулся!
   Пусть не сразу, пусть не целиком – без предшествующего воспаления кальций гораздо хуже проникает в волокна, однако… это несомненный успех!
   Думаю, я могу выбрать им название. Может, что-то об улыбках? Или отразить нелепые суеверия колонистов? Ох и удивятся они, когда я обо всем расскажу! Или лучше в честь Гаргантюа?
   Хотя чего скромничать. Я это заслужил.
   Очевидно, Katundia Harpusi.
//-- * * * --//
   21 июня.
   Есть определенного рода проблемы.
   На станции остались выжившие. Это хорошо, потому что безмозглой девчонки недостаточно для обслуживания аппаратуры.
   Это плохо, потому что они пытались меня прикончить.
   Я давно подозревал, что эту маленькую войну выиграли колонисты. Окопавшись на мостике, они устроили там некое подобие… храма? Алтаря? Черт разберет.
   Вся приборная панель разворочена, экраны расколоты, стены изрисованы птичьими силуэтами. Я видел капитана – прибит к собственному креслу. Бедняга давно разложился, его лицо… ох. Если бы не мундир, я бы его не узнал.
   Да, мне случилось там побывать.
   Опьяненный своим открытием, я имел неосторожность покинуть убежище и бродил по кораблю, пока не наткнулся на этот маленький анклав. Их осталось меньше десятка, но они… они даже не дали поздороваться! Похоже, я нарушил ритуал: техники ползали среди мусора, завывая какие-то песни. Собственно, по звукам я их и обнаружил.
   Их не интересовали ни снимки, ни мое исследование, ничего! Да я едва увернулся от гаечного ключа!
   Спасло то, что макаки оказались накачаны наркотой по самые уши. Пока они вспоминали, как правильно стоять, я уже герметизировал медблок.
   Неудача.
   Они скатились до уровня троглодитов. Неужели именно это творилось в колониях, когда спустя несколько веков связь была восстановлена? Поэтому после войны нам десять лет ничего оттуда не передавали?
   Кошмар. Я прожил на станции целый год и даже не замечал… Дьявол, да я спускался-то в инженерный всего один раз. Когда случайно смыл ключ-карту в канализацию.
   Но фанатики нужны мне! Несколько дней назад сломалась одна из антенн, электричество все сильнее барахлит. Никто не дотянет до спасения, если мы не начнем ремонт немедленно.
   Думай, Саша, думай. Им без толку показывать схемы и фотографии, они даже рот разинуть не дают. Нужно что-то другое, что-то… простое. Понятное без слов.
   Но как ты объяснишь микробиологию пещерному жителю?
   Что может быть наглядным?
   Нет-нет, отвлекись от препаратов и таблиц. Сними белый халат и облачись в драный рыжий комбез. Потный, вонючий, заляпанный кровью и рвотой. Ты не снимал его уже пару месяцев.
   Говори на их языке. Нет, не говори. Думай!
   Чего хочет техник с «Катунды»? Замшелый колонист с нищей планеты, снедаемый суеверным ужасом перед потусторонней угрозой? Тот, кто в каждой тени видит кровожадного духа, кто спит с открытыми глазами, чтобы не прирезали собратья? Кто каждый день ширяется наркотой, лишь бы оказаться подальше отсюда?
   Ты знаешь. О да, ты знаешь.
   Он хочет, чтобы прилетели птицы.
//-- * * * --//
   23 июня.
   Сегодняшняя запись когда-нибудь сыграет против меня. И все же, если я буду медлить, от станции все равно ничего не останется. Лучше держать ответ в суде, чем сгинуть в лавовых морях Гаргантюа.
   Эта планета. О, эта планета. Уже сутки летим над огромным кольцом урагана. Излучение должно зашкаливать. Раз я это пишу, значит, щиты в порядке. Пока что…
   Такое чувство, будто Гаргантюа шепчет мне на ушко. Нельзя больше ждать, Саша. «Катунда» разваливается на глазах. Помощь не придет, а сам ты даже чайник починить не сумеешь.
   Тебе нужны инженеры, нужны эти глупые животные… Приведи их в чувство.
   Да.
   Отрезви их, верни обратно.
   Шокируй.
   Докажи, что нашел ответ, выделил бактерию, а может – может научился звать птиц в открытом космосе. Это не так уж важно. Важно, что ты им покажешь.
   Лара. Лара – вот настоящее сокровище. Милостивая судьба заперла ее вместе с тобой, и, хотя она здорово отощала, девчонка все еще жива. Давно уже не разговаривает, жрет какие-то консервы. Она что, сама сходила за ними? Ай, да плевать.
   Она нужна тебе. Человек с аллергией на концентраты. Единственная из экипажа, кто до сих пор не заражен. Девственно чистые мимические мышцы, не знавшие инопланетной бактерии.
   Любое исследование должно иметь контрольную группу.
   Одна жертва ради нашего спасения. Это выгодно. Мы все погибнем, или же… или умрет только она.
   Самое главное – не повредить лицо. Годится любой способ, который позволит его сохранить. Кроме того, смерть не должна быть мучительной, иначе рот окажется искажен гримасой. Что-нибудь быстрое.
   Да. Все правильно. Все так.
   Я сделаю это. Я смогу. Я не хочу подохнуть здесь!
   А потом принесу ее голову на мостик.
   Голову, которая не улыбается.
   И они поверят мне.
//-- * * * --//
   24 июня.
   Сегодня. Сегодня все случится.
   Она что-то заподозрила. Еще бы – у меня руки трясутся от адреналина. Потею, как свинья. Несколько раз выходил наружу, искал, чем бы ее… Не знаю.
   Я боюсь.
   Но тянуть больше нельзя. Она может догадаться. Девчонка тупа, как ножи из столовой, но я слишком много ей рассказывал о бактериях. Что поделать, мне так удобно было рассуждать вслух…
   Задушу ее. А что, пожалуй. Она давно перебралась в дальнюю комнату, но ничего. Подкрадусь ночью, возьму подушку и…
   Я сильно похудел, но все еще гораздо массивнее. Потребуется меньше минуты. Если хорошенько придавлю – она не сможет разинуть рот.
   Ладно, Саша. Ладно. Успокойся. Ты справишься. Ты гораздо сильнее, просто сделай все аккуратно. Всего одна маленькая девчонка.
   Немного похоже на них, не правда ли? На тех, что воют на мостике. На твою будущую команду, капитан Харпус.
   Соверши правильный ритуал. Принеси жертву.
   И птицы прилетят.
//-- * * * --//
   – Парни, мне прям поверх пилить? Тут это…
   Сержант растерянно ткнул бронированной перчаткой в засохшую мумию, прибитую к двери медотсека.
   – Давай уже как-нибудь! – огрызнулся командир. – Мы так к ужину не управимся.
   Пожав плечами, хмурый солдат щелкнул тумблером протонного резака и за несколько движений проделал в ржавой гермодвери аккуратный проход. Нижняя половина Анжелики шлепнулась на пол.
   Командир поморщился, бросив взгляд на оскалившийся череп.
   – Что у них с рожами? От такого жуть берет.
   Мертвая девушка откровенно усмехалась высохшими губами.
   – Это было в сообщениях! Улыбки мертвецов! – оживился худосочный лейтенант, лениво ковырявшийся в планшете. – Собственно, проблема «Катунды» изначально была в…
   – В том, что это самый дальний рубеж и сюда отправляют всякий сброд! – Командир гулко хохотнул под гермошлемом. – А потом они устраивают мятеж, выпускают кишки офицерам и объявляют станцию независимым государством. Плавали, знаем.
   – Нет-нет, это не совсем обычный случай, – поморщился лейтенант. – У них что-то произошло с лицами, из-за чего смерть вызывала мимические изменения, которые и…
   – Глянь туда! – Сержант затащил резак в проход и ткнул пальцем в иллюминатор. – Отвечаю, из-за этой штуки все тут мутировали к чертям. Странно, что у них рога не выросли.
   Его товарищи зашли следом и остановились, завороженные могучим ураганом, бушевавшим на рыжей планете. Вид за стеклом открывался потрясающий.
   – Да, все щиты в дырах, – бросил командир. – Автопилот тут хороший, но метеориты никто не отменял. Целый год прошел все-таки.
   – Точняк, босс. Брошеные станции долго не живут. – Сержант опустил тяжелый резак на пол.
   Послышался противный хруст.
   – Сломал, что ли? – нахмурился командир. – Ты ж знаешь, сколько эта бандура стоит!
   Солдат дернулся к драгоценному прибору, но облегченно выдохнул.
   – Не-а. Поставил на какую-то ерунду. Старый планшет, кажется. Мусор.
   – Эй, парни! – раздалось из соседней комнаты. – Давайте сюда!
   Оживившись, ликвидаторы проследовали за лейтенантом.
   – Смотрите-ка, здесь еще двое! – Любопытный офицер уже включил камеру. – Это может пригодиться!
   Окинув взглядом нехитрое убранство, командир остановил взгляд на мертвецах возле кровати.
   Высохшее тело женщины, до сих пор сжимающее в кулаке скальпель. С шеей у дамы явно что-то не в порядке.
   И крупный мужчина, лежащий посреди засохшего бурого пятна. Очевидно, как-то связанного с маленьким, но очень острым лезвием, которое так легко спрятать в рукаве ночной рубашки.
   – И че? – Сержант шмыгнул носом. – Еще два трупа. Здесь все сдохли. Зря летели только.
   – Она не улыбается! – Лейтенант оживленно снимал лицо мертвой девушки. – Это единственный труп, который не улыбается!
   Командир равнодушно облокотился на шкаф. Ветхая мебель хрустнула под бронированным плечом ликвидатора. Несколько пробирок покатились по полу.
   – Ну и что?
   – В смысле? – вскинулся лейтенант. – Это может быть важно!
   – Для чего? – скривился командир.
   – Ну… для расследования. – Офицер озадаченно поднял голову. – Разве нет?
   Недоуменно переглянувшись, его товарищи неожиданно выпучили глаза… и захохотали. Глухой смех из-под запотевших гермошлемов заставил лейтенанта покраснеть. Разве он сказал что-то забавное?..
   С трудом отсмеявшись, командир хлопнул парня по плечу.
   – Завязывай и пошли отсюда! Никому не нужны эти станции на краю света.

Матвей Юджиновский
За аптечной дверью

   Столбик пятирублевых монет еще не был готов, но Леночка уже позвала его закрыть аптеку. Она спешила домой, отработав смену, а Костя торопился посчитать кассу. Не успел: его смена очевидно началась. Под писк таймера сигнализации Лена пересекла зал, шагнула за порог и потянула за собой дверь.
   Костя, сумев-таки собрать десять монет в башенку, пристроил ее рядом с другими (обязательно проверил пальцем – высота одинакова) и побежал из-за прилавка. На полпути вспомнил о ключах, вернулся, взял – и ко входу-выходу.
   – Давай закрывай, – сказала Леночка в специальное окошко в двери. Он повернул ключ, замок щелкнул. – Ключ в замке не оставляй. Никого не впускай. Все продажи, консультации – через окошко… Помнишь, да? В два тридцать семь будут стучать, звонить – не открывай.
   Костя убедился, что все правильно уложил в памяти с той пары пробных ночных дежурств в компании опытных коллег – сперва Леры, потом Иры.
   – А в два тридцать восемь? – спросил он нервно. Эта мелочь выбивала из колеи. Мешала покою, как камешек в ботинке.
   – В два тридцать восемь никто стучать не будет. Все, давай не глупи. Завтра тебя сменит Наташа. Удачной смены!
   Отпихнув наружную дверь, Лена выскочила в ночь. Костя через стекло видел, как к аптеке уже шел первый покупатель. А у него еще лоточки с двухрублевыми и единичками не посчитаны. И бесячий писк сигналки никак не смолкнет.
   На столике перед клавиатурой кассы в ряд расположились сто пятьдесят рублей, тремя столбиками по десять монет, и еще три кругляша остались в кармашке кассового ящика. Костя сложил в уме, плюсанул полученное к общей сумме на калькуляторе. Таймер сигналки закончил счет вместе с ним, хлопнула дверь, в окошке мелькнуло красное с мороза лицо. Работа началась.
   Костя бегал от кассы к окошку, слушал, кивал и бежал обратно либо сразу к нужному ящику, где среди десятков упаковок пряталась заветная, либо к кассе, чтобы для начала узнать номер этого самого ящика. Опыта было мало, потому второй путь преобладал.
   А еще он злился. То покупатель запросит незнакомое лекарство, то в указанном ящике или на полке глаз никак не выцепит искомую коробочку. А отыщет – цена не устроит. Когда устроит, то наберет товара на две-три сотни и тянет пятитысячную расплачиваться. Приходится сдачу выдавать еще не посчитанными монетами и трястись от мысли, вдруг в кассе недостача.
   Раздражал Костю беспорядок в шкафах, который уже был, но больше – который делал сам в спешке. Хотелось вернуться и разложить все по местам, но в дверь снова стучали. Упаковка «Амоксиклава» не желала протискиваться в ячейку между другими, хотя он только что ее оттуда достал. «Потом», – торопился Костя и оставлял ящик незакрытым, стараясь не замечать, что таких уже пять. На столике у кассы глаз мозолила бутылка «Дюфалака», которую передумал брать покупатель. Мысль «вернуть ее на место» еще раньше получила маркировку «потом», и в голове становилось тесно от зарубок на памяти. А Костя уже делал новую пометку: пятитысячную-то надо записать в специальный журнальчик.
   Это же сродни адским мукам для грешников. Беспорядок вокруг рос и обступал. Мысли путались. Срочно требовалось выполнить хоть что-то со статусом «потом», чтобы обрести опору.
   Когда казалось, что последние остатки контроля пали вместе со слетевшими с полки от неловкого движения пачками «Колдрекса», Костя вручил мужику его порошочки и капли в нос – и внезапно не обнаружил за ним никого. Наружная дверь охнула и осталась неподвижной. За ее стеклом было пусто, никто не топтался больше на крыльце. Костя подождал с полминуты, боясь шелохнуться.
   Он торопливо захлопнул окошко и резко повернул ручку, словно замуровывая. Выдохнул. И поплелся в уголок отдыха. Тот включал в себя стол, пару стульев, электрический чайник, микроволновку и подставку для кружек. Костя опустился на стул так, чтобы видеть прикрытую форточку и краешек прилавка. По правую руку имелся тесноватый кабинет заведующей, без двери, а за спиной – относительно просторный туалет, с дверью. Левую руку закинул на стол. До полуночи оставалось чуть меньше получаса.
   До детской мечты – все так же. То яркое воспоминание не померкло до сих пор. Кажется, он тогда только пошел в школу, после уроков подрался с каким-то задирой и ушиб колено. Болело оно сильно, до слез. Однако вечером мама заставила его выпить ложечку сладковатой жижи, и почти сразу боль прошла. Внезапно и полностью. Это было чудо, волшебство. Магия. Мама дала ей название «лекарство», и Косте подумалось, что классно было бы стать тем, кто подобно магу и колдуну умеет готовить исцеляющие снадобья. Ведь если есть зелье от боли, то можно найти лекарство от синяков и от тошноты при виде остывшей манки, от плохого зрения и кривых зубов.
   Потом, конечно, эти фантазии сменились футболом, позже – видеоиграми. Было еще увлечение автомобилями и байками, не говоря уже о девчонках и тусовках. Однако всякий раз, когда Косте не везло заболеть и мама давала ему таблетки и сиропы, он непременно лез в упаковки, выуживал инструкции к применению и увлеченно читал, хотя мало что понимал. Словно это действительно были странички из учебника по зельеварению.
   А следом внезапно, как бывает, подкралось окончание школы, и надо было решать, что, куда и как. Костя заставил себя не думать о «вышке» и не завидовать большинству одноклассников. Родителей было жалко, да и обязанным себя ощущать не хотелось. Тогда-то и пришла на выручку давняя мечта. С неплохим средним баллом в аттестате он прямой дорогой направился в колледж на мага и колдуна – фармацевта. До получения диплома оставалось полгода.
   До полуночи, до закрытия одной и открытия новой смены – меньше пятнадцати минут. Костя опомнился, вскочил, и завертелась гонка. «Потом» наступило. Начал он с бутылки «Дюфалака».
   С каждым законченным делом он восстанавливал покой, но каждая следующая секунда грозила тем, что в дверь постучат и все рухнет снова. Дверь молчала, и он успел даже пересчитать кассу. Цифры сошлись. И Костя посреди наведенного порядка с возрожденным духом приступил к пересменке.
   Только вывел Z-отчет, как ночь охнула наружной дверью. Он кликнул на сверку итогов под клич звоночка, метнулся открывать окошко. Злости почти не было, законы подлости – его ближайшие спутники по жизни. «Ну конечно», – лишь усмехнулся он.
   – «Дюрекс элит» можно? – улыбнулся в форточку парень.
   – Можно, только позже. Сейчас касса перезагружается. Полночь: один день меняется на другой. Пробить пока не могу, – доложил Костя под жужжание кассового аппарата, выплевывающего длиннющий чек безналичных расчетов.
   – Так я тебе наличкой дам, – не пожелал понять паренек.
   После коротких уговоров Костя вернулся к оставленному делу, которое требовало тонкости и четкого тайминга. Когда подшивал отчет и чеки в журнал, звоночек потеребили снова.
   «Ну естественно», – простонал начинающий маг и волшебник.

   После часа под покровом утвердившейся тишины, если не считать ворчания холодильников и подвывания процессоров, он закемарил. Однако не прошло и пяти минут, как подорвался со стула под эхо пропевшего звонка. Поправил халат на ходу, проморгался и, наказав себе не моросить, открыл окошко.
   Мужик дико рассмеялся ему в лицо. Радостно, словно не веря удаче. Не смеялись только глаза-угольки. Он выкинул руку в проем и вцепился в халат. Сама кожа мужика – халат. Белая, мятая, с серыми язвочками вместо пуговиц на манжетах. Рука пустила холод в грудь, холод вздыбил волосы на затылке. Костя отпрянул.
   – Ты продал мне каку! – злобно, уже без улыбки, процедил гость. И рванул на себя.
   Костю тряхнуло, и он проснулся. На ногах. Стул остался в «уголке». Сердце гулко молотило по черепушке.
   Костя проморгался по-настоящему и догнал наконец: он у двери, ладонь на ручке окошка, и стучат не по голове, а в дверь. Потому что оконце еще заперто, не открыл пока, не впустил.
   Как это? Почему он тут?
   Он снова огляделся – не сшиб ли чего, не опрокинул. Все было цело на пути его сомнамбулизма. А в дверь уже колотили. И резко ткнули в звонок.
   Ну да, работа… Работа никуда не делась, кому-то плохо…
   Сколько он спал? По ощущениям, пару мгновений.
   Ручка ощущалась мерзко влажной. Он почти повернул ее, только бы больше не касаться, когда сообразил: время! Нужны объективные стрелки, цифры, двоеточие.
   Оставил ручку – в положении «закрыто», – достал телефон, разблокировал. Так и есть!
   Два тридцать семь…
   Костя попятился от двери.
   – Есть кто?! Открывайте! Пожалуйста! – раздалось по ту сторону. И звучало это как надежда, не как угроза. Кто-то просил вполне по-человечески.
   Представляя будущую работу, Костя больше всего боялся подвести человека-в-беде. Хотелось, чтобы магия работала на скромное, но благо. И вот теперь он должен… тупо стоять?
   Костя был уверен: «не открывай в два тридцать семь» – это местный прикол. Вероятно, после двух часов покупателей нет практически вообще, потому совет не открывать никому в два тридцать семь абсурден сам по себе. На пробных дежурствах так и было: ни Лера, ни Ира в заветное время не открывали, потому что никто не ломился. Зато обе, когда делились советами и секретами, упомянули, что каждая в «свое время» строго-настрого придерживалась странного наказа, и теперь, мол, их беспокоят реже.
   Идиотское правило делало комфортное простое-и-понятное путанно-тревожным, и это Косте сильно не нравилось.
   Понятный стук и простая просьба «откройте, пожалуйста» перевесили, и он повернул ручку, потянул створку на себя, готовя извинения. Но за миг до этого и стук, и голос разом смолкли. А может, не «до», а после того, как створка шелохнулась. В любом случае, когда Костя выглянул в окошко, за ним никого не оказалось.
   Высунул голову в окошко, помотал ею, выждал десяток секунд. Затем с неприятным предчувствием глянул в телефон. Тот показал время – два тридцать восемь.

   В восемь утра на смену пришла Наташа.
   Последние часы спокойствия и редких покупателей уравновесили безумное начало, и сдавал смену Костя, передумав сдаваться. Ничего, попробует снова, привыкнет. И с кассой ничего ужасного не стряслось: ближе к восьми он пересчитал наличность – цифры сошлись. Порядок. Когда новый покупатель обратился уже к Наташе, Костя окончательно выдохнул.
   Перед уходом все-таки спросил ее:
   – Слушай, это правило – «Не открывать в два тридцать семь» – не знаешь, с чем оно связано?
   – Точно не знаю. Я четыре года назад устраивалась, оно уже было, – пожала она плечами. – Кажется, что-то с недовольным покупателем.
   – А это точно не пранк над новенькими? – выдавил Костя улыбку.
   Наташа рассмеялась:
   – Ну насколько я знаю, нет. Мы такими глупостями не занимаемся. – И уже без смеха добавила: – Сама я в ночь не выходила, но слышала, что те, кто решил проверить, прикол или нет, так новенькими и остались.
   – В смысле?
   На крыльце послышались шаги.
   – В смысле, не задержались. Уволились быстро, – улыбнулась Наташа.
   – Что-то как-то не прикольно.
   Путанно-тревожное становилось еще более туманным и жутковатым.
   – Да не парься ты, – усмехнулась она. – Сам подумай: ты ведь целую минуту можешь халявничать со спокойной душой. Проще простого: не открывай, и все. Потом ты на это и внимания обращать не будешь. Да, здравствуйте, – обратилась она уже к покупателю.
   Костя кивнул и вышел.
//-- * * * --//
   Будильник заиграл в два. В первое мгновение Костя возмутился, не понимая, что происходит. Затем торопливо вырубил мелодию. Вставать не хотелось. Хотелось плюнуть на затею, спать дальше. Как он и делал уже дважды.
   Камера в аптеке имелась только в торговом зале, а как было бы удачно, если б вторая снимала вход. Но такой не было. Либо ее скрыли настолько искусно, что за целый месяц, десять смен, Костя не разглядел ее. Потому и родилась идея вместо камер воспользоваться собственными глазами.
   От одной мысли, рисовавшей, как он будет переться полчаса по морозу к аптеке, тело становилось неподъемным. Еще выйти и вернуться надо по-тихому, чтобы родки не учуяли. И так уже сомневаются в крепости его рассудка, а он всего-то заметил лишний раз, мол, неужели сложно сразу вытереть за собой кухонный стол. И кружку его вымыть, если уж взяли, хотя лучше – вообще не трогать. Да и с книгами из его библиотеки так же: откуда стащили, туда и ставьте! У него же там все по полочкам, своя система. Но к этому папа, мама, допустим, привыкли (что не скажешь о сестре), и вот теперь он посреди ночи куда-то собрался.
   Всего этого хватало, чтобы остаться в постели. Однако идея – в мистический час и минуту заглянуть-таки по ту сторону запертой двери – не отпускала. А тут вдруг решение оказалось таким простым, банально прийти и посмотреть.
   Да и Ирку повидать будет прикольно. В эту ночь, в отличие от предыдущих двух, когда будильник его не одолел, в аптеке трудилась именно она.

   Последние пятьдесят метров пришлось бежать. Когда подсвеченная вывеска «Аптека» показалась из-за угла, он на ходу разблочил телефон. «Два тридцать шесть», – горели цифры. Костя отдышался, выпрямился и, почесывая голову через съехавшую шапку, стал выискивать место для наблюдения – а вдруг спугнет, если будет глазеть в открытую?
   Вот только кого спугнет-то? Есть ли этот некто?
   Идеальная точка не находилась. Аптека располагалась с торца пятиэтажки. С соседним домом их разделяла дорога во дворы. Вдоль домов шел тротуар, по которому Костя только что бежал, еще дальше от построек – городская улица, сейчас пустая под фонарями. Рядом с пятиэтажкой темнела остановка, но аптечной двери с нее не видно.
   Хоть в сугроб у дороги прыгай.
   Костя посмотрел на часы, и в голове завыла сирена. Черт, время!
   Тогда только на глаза попалась пухлая круглая тумба для объявлений – притаилась в углу, где тротуар упирался в съезд во дворы. Он метнулся к ней. И тут же краем глаза заметил, как от черноты остановки отделилась фигура.
   Вот оно!
   Костя прижался к холодному металлу так, что нос уловил запах мокрой бумаги и – чуточку – клея. Пальцы ног стали подмерзать, захотелось помочиться, но страшно не было.
   Костя замешкался, выглянул из-за укрытия. На дорожке к крыльцу никого не оказалось. Хотел было всмотреться в окно двери, не зашел ли уже, когда чернота по краю зрения шелохнулась. Кто-то кинулся к нему.
   Давясь криком, Костя ничком рухнул в сугроб. Проваливаясь в снег, судорожно повернулся. Вперился в ночь.
   Мужчина энергично прошествовал по тротуару мимо. Даже не обернулся. Словно не заметил. «Или прикинулся, что не заметил», – мелькнуло в мозгу. И послышалось будто шипение, с которым Костя, раскаленный испугом, остывал на морозе, сознавая спасение.
   Костя выдохнул, с усилием вдохнул: сердце подскочило аж до глотки и перекрыло там все. Несколько секунд тело еще не слушалось. Мужчина уже растворился во тьме.
   Наконец Костя поднялся, отряхнулся от снега, огляделся. Молотилка в груди сбавляла темп. Он усмехнулся – ну идиот же! – и, спохватившись, полез за телефоном. Ожидал увидеть сороковую минуту, но часы настаивали на тридцати семи. Он тут же высунулся из-за тумбы, глянул на аптеку.
   Там все было по-старому. Тихо, безлюдно.
   Хотя…
   Под лопатку неприятно кольнуло. С запозданием дошло: что-то все-таки переменилось.
   Костя поправил шапку, съехавшую на брови. Не помогло. Поморгал. Но веки были бессильны, как дворники при запотевшем стекле. Даже повел рукой, словно смахивая золу или вуаль. Бесполезно.
   Свет не вернулся. Нормальный свет, понятный.
   Тот, который был, – мелко дрожащий, скулящий, пугливо озирающийся, – казался чужим, неверным.
   Картинку словно подменили. Прежняя живая, яркая реальность поблекла, охваченная скрытой, но осязаемой жутью. В уличных фонарях, в лампочках вывески она опутала, пережав, живительные токи, и огни трепетали у края беспросветной мглы.
   Тихо гудели лампочки, бешено – нервы. Если бы Костя услышал хруст снега, или дыхание, или смешок, случилось бы и замыкание. Но был только стук. И не ясно, это кровь в висках или костяшки по двери. Он пригляделся: есть ли за ней наконец тот, кто стучит?
   Без прежнего света разобрать что-либо за стеклом было сложно. Костя вышел из-за тумбы и редким шагом пошел ближе. Пара аптечных окон выходила на задворки, и оттого он не знал, как там, внутри. Но догадывался: Ирина в «уголке» пережидает эту странную минуту, посапывая или развлекаясь в телефоне.
   И внезапно все, что по ту сторону двери, даже с ненавистной ему суматохой, стало вдруг таким простым и понятным. Всего-то не надо открывать окошко, а он зачем-то полез в темноту, что таилась за ним.
   Приблизился на четыре шага, но стук не сделался громче, а стекло не подняло завесы. На пятом шагу его парализовало от новой догадки: эта минута не кончится никогда! Как бы он ни тянул, она дождется, пока все шаги рано или поздно не будут сделаны. Он может стоять вечность – она не сменится новой. Не отпустит.
   Грудь сдавило, и показалось, что он пойман в чужой сон, что ему и не проснуться, потому что он-то не спит, и ни за что не выбраться, потому что у сна свой хозяин. А он всего лишь муха, которой стало интересно, куда ведет серебристая ниточка.
   Костя судорожно разогнал ядовитые мысли – все чушь! – выпрямился, сжал кулаки. Но с места не сдвинулся: у него на глазах с места сдвинулась ручка двери. Та на мгновение приоткрылась, словно пропуская порыв сквозняка или черную кошку, и вернулась назад с уже знакомым зевком. Тут же над ней, моргнув, погасла первая «А» вывески.
   Следом померкла «П».
   Костя попятился, дико желая спрятаться. И от живой тьмы, и от растущего стука. Только это уже было не поколачивание костяшками, а будто удары кулаком. Или биение сердца. Бум, бум, бум.
   Когда почернела «Т» над ступенями крыльца, «А» над дверью замерцала вновь, неуверенно, с опаской. Дыхание перехватило, Костя не сбежал лишь потому, что видел – он не на пути этой… аномалии. Кажется, не на пути, и кажется, поэтому.
   Погасла «Е», заморгала «П», а бой, подбираясь, обрастал каким-то воем.
   Когда конечная «А», что рядом с углом дома, подобно соседкам воскресла из мрака, Костя точно прозрел, как бывает, когда полная луна выползает из-за туч. И живой слух вернулся. Он снова слышал ветер, скрип и перестукивание ветвей от его порывов. Понял, что вывеска горит как прежде. И фонари. Он выбрался, согнал наваждение.
   Или нет?..
   Бой приближался, точно топот атакующего великана. Однако вместо монстра по улице мимо остановки промчалась с гулом «приора», и ее колонки молотили пространство басами. Бум! Бум! Бум!
   «Не выбрался, отпустили».
   Проводив «приору», Костя выдохнул.
   Теперь только ощутил, что пальцы ног – лед, да и под курткой холод, потому что спина мокрая. Надо было топать домой, пока поясницу не продуло, пока отец по пути от туалета до кровати не заметил, что сын исчез, пока эта жуть вдруг не вернулась.
   Костя поглядел на тротуар, белизну которого, чем дальше, поедала тьма. Да нет же, есть фонари… Что, если эта неведомая хрень уже раскинула там свою ловушку, но в этот раз осечки не будет?
   Нет, идти сейчас он не мог. Ему нужен был человек. Оставаться наедине с тем, что он видел, казалось невыносимым.
   Костя постучал в окошко. Тут же спохватился, достал телефон и глянул время. Сорок минут третьего – значит, откроет, если не уснула. Потянулся к звонку, но придержал руку. Странновато как-то, даже крипово. Что он Ирке скажет?
   «Неплохо бы, если не услышала, можно сбе…» – Мысль оборвал яркий свет, хлынувший из окошка.
   – Здравствуйте, – блеклым голосом произнесла Ирина.
   – Привет, – улыбнулся Костя.
   – О! Привет! – удивилась она, обрадовалась. – Ты чего здесь?
   «Нужно лекарство, точно! – сообразил он. – Что-то случилось, и нужны таблетки». Быстро придумать какие и зачем не вышло, потому сморозил:
   – Тебя решил проведать, чтобы не скучала.
   – Угараешь?
   Они рассмеялись. Ночные дежуранты на работе друг с другом не сталкиваются, пересменки у них только с дневными фармацевтами, и Костя успел подзабыть, как от Ирины сложно отвести взгляд. При своей вроде бы обычной внешности она была обезоруживающе милой. Это подтверждали ее завидные успехи в продажах. А еще ей очень шел белый халат.
   – А я и не скучала, не дали, народ как сговорился.
   – Ажиотаж?
   – Ну. – Она подавила зевок. Костя не смог сдержать улыбки – вышло это у нее очаровательно.
   – А этот стучал?
   Ира нахмурилась.
   – В два тридцать семь, – пояснил он.
   – Наверное, – пожала она плечами. – Я после двух стараюсь вздремнуть.
   Следом тряхнула часами на запястье, сверила время и округлившимися глазами уставилась на Костю:
   – А ты что, успел его увидеть?
   – Нет, – глупо посмеялся он. – А это, кстати, идея.
   – С такими идеями как раз девчонка до тебя и уволилась.
   – Угараешь?
   – Ну типа. Но идея реально для тех, кому заняться нечем. Вот ты… – вздохнула она.
   – Я? – стушевался Костя.
   – Ты типа ко мне подкатываешь или по делу пришел? – Ирина скрестила руки на груди.
   – У меня сестра траванулась, – ляпнул он, что успел придумать. – За смектой пришел.
   – Ясно, – кивнула она и уже пошла к шкафам.
   – И первый вариант тоже, – добавил он.
   Ира остановилась, развернулась вполоборота и глянула со значением:
   – Ваниль или клубника?
   – Первый вариант.
   Она слегка качнула головой и одними губами прошептала:
   – Оба.
   Когда она вернулась с упаковкой смекты с ванильным вкусом, сердце еще бешено билось. Однако она сделала вид, что ничего особенного не произошло.
   – Взял бы хоть что-нибудь из товаров дня, – пожаловалась, пробивая лекарство, – помог бы с планом.
   Костя был уверен, помощь в этом ей не нужна, но отказать не мог:
   – Окей, давай. Что там у нас? – Перечень этого месяца он уже заучил, прикинул, что пойдет при диарее. – Необутин, – произнесли они вместе.
   – Ага, – улыбнулась она. Пробила вторую упаковку. – Другое дело. Шестьсот сорок с тебя. По карте будешь?
   – Да.
   Он полез во внутренний карман пуховика и… не нашел там ничего.
   Черт, кошелек остался в другой куртке, и он его не захватил, ведь покупать ничего не собирался. Весело…
   – Ой, Ир, только не убивай. Я кошелек забыл.
   И скорчил глупую рожу.
   Ира прыснула со смеху:
   – Ну ты идиот! Убивать тебя будет сестра.
   – Походу… В общем, прости, с планом подвел. Хоть повеселил.
   Он засобирался.
   – Да погоди ты, стой! – Она достала смартфон. – Будешь должен, короче. – Приложила его к терминалу. – Шестьсот сорок… Знаешь, это напоминает мой чек за ужин в одной классной кафешке.
   Касса выплюнула чек, и Ирина продефилировала к окошку. Вручила Косте лекарства.
   – Спасибо. От меня и от сестры. – Он распихал их по карманам. – Коллекторов ждать не буду, сам позвоню.
   – Ну пока. – Она снова проглотила зевок, улыбнулась.
   – Пока.
   Окошко закрылось. Он вышел на крыльцо.
   Мир вернулся. Сердце в груди частило, лицо горело, во рту резко стало сухо. Однако никакой ночи Костя уже не боялся.

//-- * * * --//
   Он стучал. Стучал уже долго. Тук-тук-тук, три раза. Точно очередь из калаша в «контре», чтобы прямо в голову. Или тук… тук… тук… Как протекающий кран в уборной. Как стрелка в часах на стене отсчитывает секунды. Только вот их подменили. Не часы это, они лишь притворяются ими, потому что не бывает столько секунд в минуте.
   Каким-то образом чертовщина просочилась сквозь пластик двери и бетон стен. Но он не стал. Он войдет через дверь, заставит открыть ему. Потому что это месть. Наверняка это месть. Или развлечение.
   Костя заставил себя прирасти к стулу в «уголке». Нет, ему никуда не надо, минуту он может халявничать, говорила Наташа. Со спокойной душой, говорила она. У него был телефон, в телефоне – мемы, видосы, «Худеющий» в fb2 на крайний случай. Но от «спокойной души» не осталось и кавычек, когда семерка в углу экрана продолжила гореть и после двухминутного трейлера нового «Крика».
   В дверь все стучали. Тук-тук-тук! Бам! Бам! Бам! Настойчиво, требовательно. Нервозно. Костя вдруг споткнулся о мысль: а вдруг он не заметил, упустил момент, когда тот стук стих и через короткую паузу зазвучал этот, новый, самый обычный, настоящий?
   От этой догадки его подбросило. Зашвыряло и заколотило. Спина предательски взмокла от сознания вины. Нет, не от вины даже, от страха, что провинился, оплошал. Пальцы похолодели, потеряли контроль.
   А в дверь уже ломились. Нашли звонок и затрезвонили.
   Как собака Павлова, Костя шагнул к двери, но, совладав с собой, замер – а время-то! На часах ненавистное «2:37». Нельзя, это уловка…
   Резкая слабость усадила его обратно на стул. Руки побежали по столу. Отодвинули чайник на угол, ручкой к правой кисти. Перескочили на графин рядом, повернули ручкой к левой кисти. Чтобы четко, удобно, правильно.
   А чашки, кружки – кто так оставил? Костя выстроил их в ряд, бок к боку, дужками на себя. Одну забрал – забыли грязной, с опивками чая.
   Звонок разрывался подобно ремиксу на воздушную сирену. Покупатель не уходил. Все-таки нужно ему, нужно что-то обязательно и срочно. Помощь нужна, спасение. А работает ли, вообще, звонок, наверняка вопрошает он. Хотя слышно отчетливо – работает.
   А руки не унимались. Поправили в другом углу коробку чая, чтобы гранями параллельно краям стола, перетасовали чайные пакетики, чтобы ровненько, без выступов и перекосов, и чтобы рисунок одинаковый. Прикрыл крышечку упаковки дрожащими пальцами.
   Ох и злой он там стоит. Проклинает Костю, матом кроет. От этой фантазии свело живот.
   Прибранный стол оказался местами грязный, в крошках. Руки сгребли их в кучку. Кожей почуял: кое-где липко, столешница в редкой чайно-кофейной сыпи. Костя встал, захватил обреченную хозяином на муки кружку и направился к раковине в туалете. Да, в дверь стучат, но и у него тут дело. Мелкое, но неотложное.
   Подумал секунду и затворил за собой дверь уборной. Чуть тише. Много легче.
   Включил воду, повернул рычажок на горячую. Пускай пальцы оттают, пусть станут послушными. Принялся отмывать кружку губкой. Руки согрелись. Но гулко ухало, моля о пощаде, сердце. Он там давит на звонок, барабанит в дверь, и его-то пальцы как раз коченеют. Зато злость кипит и подвывает. Под журчание утекающей воды захотелось в туалет.
   Высушил кружку полотенцем; захватив губку, толкнул дверь и шагнул назад, в мучительный, как заевшая пластинка, балаган. Кружку пристроил в шеренгу пузатых подруг. Пальцы снова теряли тепло. Костя принялся за стол. Оттер пятна, прошелся от края до края, собрал крошки. Все четко, как должно. Хотя бы здесь.
   Секундная стрелка в безумных часах скакнула на новый круг, минутная приросла к тридцати семи. Тик-так, тик-тук, тук-так, тук-тук.
   Костя промыл губку под краном, отжал, оставил. Рука упала на рычаг. Но вода продолжила течь: другая мысль обожгла, превратив в изваяние.
   Он там не один, их там целая очередь! Огромная очередь, ненавидящая его! Ворчат, ругаются и вопрошают. Ведь они же его убьют, разорвут, испепелят глазами. А если нет, то начальство. Потому что они пожалуются. Обязательно, никаких сомнений.
   Мысль оборвалась. Раковина шумно глотала воду. Но за спиной было тихо. Там, в торговом зале, у двери, было тихо.
   Костя заткнул кран, выпорхнул из уборной, вслушался и…
   Звонок пронзил сердце. Он дернулся, испугом ужаленный. Похолодел. Звонили не в дверь. Трелью заходился аптечный телефон.
   Это заведующая, она все знает, ее разбудили посреди ночи и настучали на него!
   – Аптека «Двадцать четыре на семь», – бессильно выдавил Костя.
   И замер всем нутром. Кто там – спаситель или палач?
   – Аптека? Вы работаете?
   Спаситель! Это весточка, сигнал из простого и понятного мира, адекватной реальности. Она никуда не делась, она отвоюет Костю назад.
   – Да, работаем. Аптека круглосуточная.
   – Гагарина, 28?
   – Да, с торца дома.
   – Так какого черта не открываете?! – грянуло из трубки. И, кажется, из-за двери.
   – А?.. – только и слетело с губ.
   – Что «а»! Я уже пять минут тут стою, в дверь ломлюсь, звонок не слышите, что ли?! Оглохли?! Или дрыхните на работе?! – выплеснул, что накопилось, мужик.
   – Ой, боже… простите, пожалуйста, это… Простите, ужасно вышло, э-э, у нас… – Кипящая голова судорожно соображала, оправдания быть не могло, но она пыталась что-то выср… – Я… извините, я был в туалете.
   – Открывай, засранец! – Мужик бросил трубку, и тут же в дверь замолотили.
   Костя кинулся к ней, глубоко вдохнул и, обрекая себя на казнь, распахнул окошко.
   Едва появилась щель, как из нее выпрыгнула рука. Бледная и пухлая. Костя отскочил, налетев на витрину у стены. В ее грохоте потонул его крик. Однако мужик не тянулся к Косте, не хватал его, а протягивал… купюру. Всего-то.
   – Кардиомагнил! Сто пятьдесят, сто таблеток.
   – Да, конечно, простите.
   Костя забрал деньги. Рука уползла обратно.
   Невысокий и полноватый мужик глядел в окошко не пригибаясь. Не было еще дежурства, чтобы кто-нибудь не отметил: «А что так неудобно? Окошко низко». Этому гостю было как раз. Его круглое луноподобное лицо с мелкими глазами, тонущими в серовато-лиловых мешках, точно попадало в рамку. Повязать черную ленту на угол – и можно хоронить. Под носом белели сединой усы, а с волосами на макушке случилось что-то странное. Вероятно, он был лыс и бестолково пытался поправить дело париком.
   Уже на пути к первому ящику шестого шкафа Костя догнал: мужик стоял в одной рубашке с коротким рукавом и воротом нараспашку. И это ночью, в мороз?
   Костя замер было, почти обернулся… но тут же расколдовал себя простым объяснением – на машине приехал. Парик – не странно, рубашка – тоже. И все-таки, закинув на ходу денежку в монетницу у кассы, стрельнул глазом. Луноликий улыбался. Наверняка и у этой таинственной перемены настроения была разгадка, но менее жуткой его улыбку, да и взгляд, она все равно бы не сделала.
   Костя, копаясь в ящике, наудачу бросил:
   – Есть аналоги дешевле, если что. Тот же состав и эффективность не хуже, например, у «КардиАска». Можем посмотреть по цене.
   Последний числился в товарах дня, а план по продажам никто не отменял.
   – Не нужно мне вашего дерьма! Я сказал – «Кардиомагнил», чего непонятного!
   Мина, как было предсказано, взорвалась.
   – Хорошо, хорошо.
   Костя, проклиная себя, спешно искал нужную упаковку.
   – Ты уже продал мне каку, забыл? – неожиданным, каким-то посторонним голосом провыл мужик.
   Похолодев, Костя обернулся с коробочкой в руках. В зале еще металось эхо воя, но за дверью не оказалось никого. Он исчез. Растворился. Похоронная рамка была пуста. Покойник передумал.
   А еще он произнес фразу. Костя вспомнил ее.
   Это он! Он – тот, кто стучит. Вот Костя его и увидел.
   Тут же кинул упаковку «Кардиомагнила» назад в ящик, зажмурился, чтоб не видеть, как криво она легла. Просто толкнул ящик и стремглав к двери. Не выглядывая и, упаси боже, не высовывая голову, захлопнул окошко, крутанул ручку, запечатывая.
   Костя прислушался, затаился. Его футболка за вечер безнадежно провоняла потом. Да и халат, наверное, тоже распрощался с приятным аптечным ароматом. Ослабевший, он поплелся в «уголок».
   Проходя мимо кассы, вспомнил оставленную в монетнице купюру. В спешке он так и не глянул ее номинал. Выкинуть к чертовой матери, чтобы этот, кто бы он ни был, не явился за ней? Сжечь?
   Однако купюры не было. Вместо нее в монетнице покоилась сложенная бумажка. Еще не расправив, он признал в ней чек. Рука потянулась выкинуть в мусор, и все же стало интересно.
   Чек действительно оказался просто чеком. Ну «Метформин», «Коронал», «КардиАск-Магний», «Валидол» – и что? Никаких посланий, проклятий и угроз.
   Кто покупатель, узнать было невозможно. Зато кассира… Фамилия и инициалы совпадали с таковыми у заведующей. Она была кассиром… Когда? Отыскал дату. Десятое июля шестнадцатого года. Пять с половиной лет назад.
   Неприятное предчувствие, сосавшее под ложечкой, зазмеилось в мозгу кинопленкой. Вот Наташа говорит о недовольном клиенте, послужившем причиной правила «два тридцать семь», вот вспоминает, что четыре года назад оно уже существовало.
   Он попросил «Кардиомагнил». Прожигая взглядом, не сдерживая злость, настоял на «Кардиомагниле». Однако в чеке – «КардиАск-Магний». Ему продали «каку». Есть такое слово – всучили. А поменять назад отказались. Потому что, как говорит заведующая, здесь возврата нет!
   Неужели лишь из-за этого он столько лет каждую ночь приходит сюда и донимает дежурантов? Лишь из-за этого продолжает настукивать, как безумец, хотя ясно уже, что это не работает? Его не замечают, его месть превратилась в забавную фишечку, прикол. Неужели настолько сильны в нем ненависть и гнев, что за эти годы он не нашел покоя?
   И почему, между прочим, он приходит ночью? Ведь продали ему «каку» – Костя снова нашел дату на чеке – посреди дня! И продал не дежурный, а конкретный фармацевт, так почему…
   Что-то на краю сознания моргнуло. Затем моргнуло по краю зрения. Костя оторвал взгляд от чека. В торговом зале мерцали лампы. Только их икота наполняла плотную тишину. Холодильники молчали, соседи сверху уснули, а город за стенами был ужасно далеко. Лампа над дверью запнулась и погасла.
   Избавиться! От чека необходимо было избавиться.
   Костя вскочил со стула, завертел головой. Чушь, сообразил он, здесь не может быть спичек. Впервые пожалел, что бросил курить после школы.
   Погас новый квадратик ламп, рядом с первым.
   Костя порвал чек напополам, сложил и порвал на четвертинки. Следующая на пути к нему лампа померкла.
   Когда сдалась ближайшая, повеяло холодом и больничным запахом. Костя метнулся в туалет, зачем-то заперся на щеколду. Как сумел, растерзал остатки чека и кинул в унитаз. Спустил воду.
   Лампа над головой гудела, заикаясь. В ее неверном свете он заметил на ободке крохотный огрызок чека. Уцелел, паршивец. Сталкивая его в немой поток воды, в очередной вспышке лампы разглядел на нем черные «237». Лампа моргнула, и огрызок исчез.
   На мгновенье свет озарил каждый угол, но, бахнув, сгорел в темноту.
   Костя задышал часто-часто, но не слышал этого. Вслед за слухом его покинуло зрение. Лишь каким-то кожным чувством еще ощущал: стены, потолок по-прежнему на месте. И, парадоксально, это успокаивало. Хотя, не будь их, он бы сбежал, и бежал бы далеко, обязательно навстречу рассвету.
   Он опустился на унитаз, вжал голову в плечи, замер. Скрестил руки на груди, поежился – стало прохладно. Голова работала, рассудок стремился объяснить…
   Был клиент, поворчал и сбежал. Купюра?.. Придурковатый покупатель вручил ему сложенный чек – и все!
   А со светом и того проще: перебои, скачки напряжения. По какой такой причине – уже не его ума дело.
   Именно! Если свет отрубился, если какое замыкание, то надо звонить, звать на помощь. Или даже открыть дверь. Сработает сигналка, приедут люди. Да, необходимо выбраться, прорваться к понятным вещам. Нужны события, чтобы это чертово время наконец сдвинулось с мертвой точки.
   И Костя двинулся к выходу. По стенке шагнул к двери, по памяти нашел щеколду, смахнул. Толкнул дверь. Пара-тройка ламп тускло мерцала, пряча в углах и в тени шкафов черноту. Он еще помнил ту живую черноту. А может, отдать ему, чего он хочет? Отдать коробочку «Кардиомагнила», чисто символически, чтобы успокоился. Так ведь это работает? И обретет он покой…
   На секунду Косте показалось, что он расслышал в плотной тишине звук выдвигаемого ящика. Однако мысль удержал: нет, не он, новенький дежурант, должен вручать заветную упаковку, так не сработает. Должна заведующая, наверняка она.
   Костя мотнул головой. Решил же, что все чушь, нечего впустую тратить время! Наплевав на куртку и ботинки, он направился к выходу. Мимо «уголка», мимо ряда шкафов с приоткрытыми дверцами, мимо троицы холодильников, хмурых и притихших. И ни одна из полудохлых ламп не шелохнулась, и тени не скользнули следом.
   «Потому что ничего здесь нет, только замыкание», – прошипел Костя, минуя ящички и полки, минуя погасшую кассу. В торговом зале, в метре от двери, скрипнул зубами – ключ, снова он его забыл!
   Вернулся за прилавок, нащупал ключ подмерзшими пальцами. Холодный ключ на холодном дереве полки. Шагнул назад. Рука на автомате, как делала уже сотню раз, толкнула ящик. Просто потому, что он выбивался из общей – правильной – картины, просто потому что все ящики должны быть задвинуты.
   Едва хлопнул этот ящик, с характерным кряхтением отъехал второй, что у самого пола. И не успев даже задуматься – как это? – Костя уже нагнулся. Рука снова по своей воле толкнула ящик обратно. Одно крохотное движение, чтобы был порядок.
   А когда «как это?» все же прозвучало в голове, когда, догадавшись, он похолодел от ужаса, когда выпрямился, в этот краткий миг верхний ящик резко выпрыгнул и врезал ему по виску.
   Костя пошатнулся, не устоял и полетел на прилавок. Затылок пронзила новая боль, и в глазах потемнело.

   Очнулся в безумном гремящем калейдоскопе. Беспорядочно грохотали ожившие ящики. Кидались рывками наружу, выплевывая упаковки, и с треском ныряли обратно. Туда-сюда, вразнобой. Лампы мигали, встряхивали и кромсали темноту на дерганые кляксы.
   С больной головой Костя попробовал встать и не смог. Какая-то невидимая глыба льда придавила его. От этой внезапной беспомощности сперло дыхание, зачастило сердце, ушла сила из рук и ног. Костя моргнул, моргнул свет – и глыба обрела форму.
   Мужик. Это он взгромоздился сверху. Костя завопил. Он ощущал вес, холодную плоть, запах – отрицать и притворяться дальше было невозможно. Как и сдерживать крик. Он открыл окошко в два тридцать семь и поплатился.
   В дрожащем свете луноликий нависал обнаженной землисто-бледной тушей. Глаза – пара мглистых ям. Черный провал на месте рта. От шеи вниз и в стороны шли бугристые грубые швы. Кое-где на животе края разошлись и сочились гнилью.
   Мертвец.
   – Я тебя не убивал, – прошептал Костя, а затем закричал: – Я тебя не убивал!
   Глыба накренилась. Пухлые руки вдруг провалились в Костину грудь. Бесплотные, они прошли через кожу, мышцы, ребра и пустили внутрь холод. Голова мертвеца опустилась еще ниже. Парик сместился и совсем слетел. Костя увернулся – тот приземлился на пол, упал со стуком. Резко пахнуло формалином. Это была крышка черепа, отпиленная когда-то и приделанная назад, – Костя увидел мертвенно-серое желе извилин. И ощутил на лице и губах брызги мерзкой слизи.
   В этот момент руки поймали в груди его сердце. И сжали.
   Давящая боль поползла выше, перекрыла горло, пустила по рукам свинец. Костя всасывал с силой воздух, но не чувствовал этого: не хватало, еще, еще! Он задыхался. Он… умирал? Это что-то вроде инфаркта?..
   Он захлебнется, утонет в сотне километров от ближайшей реки. Его тряхнуло, захотелось кричать. Костя понял вдруг, что до этого лишь трусил, а страшно стало сейчас.
   Он запрокинул голову, завертел ею. Должно же быть что-то! Что-то, что даст ему шанс. Тяжелое и твердое или острое. Однако на полу кругом покоились одни лекарства. Безобидные картонные коробочки. На прилавке у кассы осталась ручка, но ему не дотянуться. Ему вдохнуть бы.
   Уже на инстинкте Костя нашел силы и вцепился в руки мертвеца. Тут же голову заполнил голос. Истошный крик, рожденный черной ненавистью и служащий неуемному гневу:
   – Что вы мне продали?! Я просил «Кардиомагнил», а это что?! Нет! Не то же самое! Я идиот, по-вашему?! Вы обманули меня, взяли и в наглую подсунули… Нет, ничего вы мне не говорили! Не придумывайте… Не помню, не было такого! Ничего я не соглашался, я сразу сказал: «Кардиомагнил»… Это вы аферисты! Либо поменяйте, либо возвращайте деньги. Сейчас же! Вы издеваетесь!.. Не надо, не надо мне лапшу вешать, вы обязаны! Вот чек, вот пустышка, которую вы мне подсунули, – возвращайте! Вы обязаны! Совсем обнаглели! У вас совесть-то есть?! Аферисты! Отдайте мои деньги! Двести! Тридцать! Семь рублей!
   Голос стих, и Костя наконец сообразил, что сумел-таки выдернуть руки из груди. Но боль не стихала, на сердце все так же давило. Да, он сжимал руки мертвеца, да, вытянул их, но кисти – их не было! Он держал обрубки с торчащими концами костей. От резкого запаха формалина заложило нос. Непостижимым образом кисти остались внутри, в нем. И сердце по-прежнему задыхалось в тисках.
   Они добьют его!
   Неожиданно страх не парализовал его, а переплавился в гнев. Костя принялся брыкаться, извиваться, сталкивать мертвеца, повторяя сквозь сжатые челюсти: «Отвали! Отвали!». Однако не прошло и полминуты, как он захрипел, мышцы заныли и капитулировали.
   Тогда он снова повертел головой. В очередной вспышке света взгляд зацепился за упаковки «Кардиомагнила», выпавшие на пол. Он мог до них дотянуться. Зачем – сам не знал. Но сделал усилие, закинул руку и кончиками пальцев подкатил ближе. Схватил одну и швырнул в мертвеца:
   – На! Подавись!
   Коробочка пролетела мимо. Мертвец проводил ее черными глазницами. Из колодца рта эхом, режущим слух, донесся визгливый смех.
   – Смешно тебе? – прошипел Костя. – Я тебя найду. Умру и найду.
   И швырнул вторую упаковку.
   Мертвец приподнялся, шов на его груди разошелся, и грудная клетка клыкастой пастью сцапала коробочку. Ребра сомкнулись. И свет захлебнулся окончательно.
   Тьма словно бы подхватила ту ледяную тяжесть, что вдавливала Костю в пол. Мокрый и подрагивающий, он инстинктивно отполз назад. В густой черноте послышался знакомый смешок. Однако он не нарастал, а, будто удаляясь, иссяк. Косте хотелось думать, что все кончилось, он спасся, но боль… она не проходила.
   Он попробовал сесть, тут же закружилась голова. Сердце зачастило и мигом ответило пронизывающей ребра, лопатки, плечи болью. Воздух застрял где-то в гортани и не мог пробиться глубже. Даже в наступившей темноте Костя ощутил, как померкло в глазах. Он лег.
   Перед взором горели цифры – два, три и семь. Когда-то были рублями и отчего-то обернулись часами и минутами. Два тридцать семь, чертова минута, одна минута – и он не справился. Всего-то и надо было подождать.
   Два тридцать семь, два тридцать семь… Но это не его число. Это наделенные злой силой, впитавшие проклятие цифры одного гневливого дяденьки, что отпечатались в его мстительном сознании даже после смерти. Они не Костины.
   Внезапно он вспомнил уговор, обещание. Ведь он же должник! Шестьсот сорок рублей для Иры… Шестьсот сорок. Вот оно, его число. Его он должен поселить в сознании и сердце, от него греться, в нем искать силу. Возможно ли это?
   Почему нет? Уж больно хотелось сходить с Иркой в эту ее кафешку, провести с ней целый день, не сводя глаз. И что теперь? Это вдруг несбыточно?
   Костя снова приподнялся, повернулся набок. На стене за завесой тьмы тикали часы. Вернулся родной аптечный аромат, перемешанный, правда, с запахом пыли. Во рту нещадно сушило.
   Мертвец оставил в его груди кисти, не выпускающие сердце. Чем их растопить, как вытравить? Выкашлять? Выдавить меж ребер?
   Тяжесть по-прежнему лежала. Затаилась, ждала, когда он вскочит на ноги, чтобы окончательно подкосить, сжать сердечко, превратив в дряхлый фрукт.
   Навроде хурмы…
   В детстве Его накормили хурмой, и у него высыпала аллергия. Мама дала таблетку – и зуд прошел, а следом сыпь. Чудо, волшебство. Если есть зелье от боли, должно быть и от смерти.
   Если есть инфаркт, должен быть нитроглицерин. И он есть!
   Костя точно знал, где он хранится. Шестой шкаф, четвертый ящик.
   Совсем рядом, рукой подать. Он подполз. Дальше – вверх. Приподнялся на руках, схватился за ручку четвертого ящика, рванул.
   Боль запоздала. Но уже нагоняла.
   Вслепую, в равнодушной темноте, он по памяти запустил руку в нужное отделение. Пускай там будет порядок! Пускай все будет на месте, где полагается. Он помнил, как брал маленькую коробочку отсюда, помнил, как возвращал точнехонько в ячейку, чтобы ровно и красиво…
   Именно она оказалась под пальцами. Он схватил ее и слетел вниз. Дрожащими пальцами раскрыл упаковку.
   Миниатюрный флакончик… Если внутри он, значит, все получилось. Это нитроглицерин.
   Флакончик – именно тот, которого ждали пальцы – выпрыгнул из коробочки. Костя открутил крышечку, высыпал таблетки на ладонь.
   Удивительно, но он не боялся. Устал. Пересохшими губами улыбнулся, досчитал от шести до нуля, пропустив все, кроме четверки, и припал ими к ладони. Поймал одну таблеточку и закинул под язык.
   Если существует чертовщина, то и волшебства не быть не может…

   Очнулся от будильника. Телефон звенел и вибрировал в кармане джинсов. Костя открыл глаза, ожидая найти себя развалившимся на стуле в «уголке». Но лежал он на полу, между прилавком и уходящими к потолку шкафами, усиженными сверху упаковками подгузников для взрослых. Один такой ему бы сейчас пригодился, сильно хотелось в туалет. Потолок успокоил ярким светом, и, не считая будильника, в аптеке было тихо. Костя вытянул телефон из кармана и отключил звонок, чтобы насладиться тишиной.
   Голова ныла, горло иссохло до твердой корочки, шея затекла. Но легкие дышали, руки и ноги посылали сигналы, а сердце билось. Не только билось, сердце еще и не болело. Запоздалая мысль наконец прозвучала, как объявление в аэропорту: «Это будильник на шесть сорок. Так, на всякий случай».
   Шесть сорок. Чуть больше часа до прихода сменщицы, чуть меньше получаса до первых покупателей из тех, кому до работы приспичило успеть в аптеку. И снова эта мерзкая тревога. Безотчетная и потому ненавистная: какой же вокруг, должно быть, беспорядок, а время поджимает.
   Хотелось послать к черту эту… манию.
   Он приподнялся и огляделся. Голова закружилась, картинка перед глазами осыпалась пазлами. Однако все не так страшно, как виделось в бушевавшей темноте: нутром светили всего пять ящиков, а пол не был завален лекарствами. Десять – двенадцать упаковок, ну, может, еще какие-то угодили под шкаф.
   Должен успеть.
   Едва так подумал, в дверь постучали. Костя покрылся холодным потом и тут же разозлился, решил внаглую спровадить клиента, огорчив тем, что нужный препарат закончился. Но стоило лишь распахнуть окошко, как женщина за дверью выпучила глаза, раскрыла рот то ли в страхе, то ли в изумлении, а затем, пролепетав «простите», сбежала.
   Костя спешно прикрыл окошко. На мгновение задумался, почесал голову. Висок ответил болью, и Костя сообразил. Побежал в туалет, к зеркалу.
   Лицо оказалось заляпано высохшими черными пятнами, словно он взбивал активированный уголь блендером. На виске багровела запекшаяся кровь. Халат и футболка на груди тоже были измазаны чем-то навроде соплей шахтера. Всклокоченные волосы выглядели на этом фоне пустяком.
   Наскоро привел себя в порядок. Футболку переодел наизнанку, сверху накинул чужой халат. Женский, и пускай. И кинулся собирать упаковки с пола. Мочевой пузырь напомнил о себе. После повторного похода в уборную продолжил, поначалу укладывал коробочки аккуратно и в нужный ящик, однако в какой-то момент принялся зашвыривать их куда попало. Ну а смысл? Работать здесь он больше не собирался. Нет уж, огребать от потусторонних мстительных подонков за то, в чем не виноват, – так себе удовольствие!
   К приходу сменщицы он все прибрал, пересчитал кассу, и даже, не стараясь, продал две единицы товара дня. Наташа, правда, по одному только его взгляду, кажется, поняла, что правило он нарушил и теперь их покинет. Но ничего не сказала.
   Костя дождался заведующей, сообщил, что увольняется. Она не возражала. Он уточнил, что увольняется этим днем и в смену больше не выйдет. Она согласилась без вопросов. А вот у Кости вопросов было полно, однако он до конца не мог определиться, стоит ли их задавать, да и хочется ли.
   – Почему вы сами не выйдете в ночь? – спросил все-таки, когда она покосилась на его ссадину.
   – Зачем?
   – Чтобы покончить с этим правилом… не знаю… прощения попросить.
   – Это имело бы смысл, если б оно умело прощать.
   – Так может, уберете ночную смену?
   – Всего хорошего, Константин.
//-- * * * --//
   Наступило время отбоя, и старичков стали загонять в палаты, когда Ира прислала сообщение. Костя решил, что она, как и вчера, пожелает спокойной ночи, но это было видео. И приписка: «Вот и весь секрет, мне кажется. Нашла вчера девушку, которая тоже у нас работала, разговорились, и она мне скинула это видео. Сказала, это он стучит».
   В ролике знакомый мужичок яростно требовал вернуть ему деньги и обвинял аптеку в обмане. С багровым лицом он орал, нависая над прилавком, размахивал чеком. Костя знал этот голос, эти реплики. Чего он не знал, так это того, что на пике скандала мужик схватится за сердце и повалится на пол. Дальше началась суматоха и беготня, в которой будущая заведующая, однако, не участвовала, она словно приросла к кассе. И под конец в аптеку забежали врачи скорой.
   Все это многое объясняло. Мертвец мстит даже не за обман, а за такую вот глупую смерть. Мстит, потому что это они его довели, они его не спасли, когда под рукой был весь арсенал лекарств. И, конечно, если бы они не продали ему «каку», если бы он принял «Кардиомагнил», то, разумеется, инфаркта бы не случилось. Они угробили его, и это в месте, куда люди приходят за помощью. Оказавшись по эту сторону двери, Костя неожиданно стал частью этого «они».
   Не в последнюю очередь видео объясняло, почему он с некоторых пор живет по распорядку кардиологического отделения. Три дня после увольнения он старательно игнорировал, что обычный подъем по лестнице на его пятый этаж, продолжительная прогулка в привычном, казалось бы, темпе и любительские подвижности с «железом» теперь заставляют его задыхаться. Но когда во время зажигательных танцев с Иркой в ее любимой кафешке в груди внезапно поддавило, Костя решился сходить к врачу. А дальше ЭКГ, УЗИ – и вот он уже в отделении. Микроинфаркт в таком раннем возрасте. Редчайший случай. Завотделением обещала привести профессора со студентами.
   Костя ответил Ире тремя удивленными смайлами и написал: «Черт, походу, реально он! Только вот чего он по ночам является? Мы тут причем?». Затем улегся в койку, закрыл глаза и под тихое ворчание старичков предался мечтаниям. Разогнал сердечко приятными кадрами со свидания – улыбка, помада, игра в гляделки, громкий смех, прикосновение, медляк. Погрезил о будущих встречах. Ира обещала навестить завтра. Он напомнил себе, что нужно придумать легенду. О том, что ему хорошенько настучал тот, кто стучит, Костя рассказывать ей не стал. Хотя, возможно, стоило, чтобы и она ушла с этой работы. Они вместе устроились бы… а лучше… уехали бы куда…
   Проснулся Костя последним в палате. Полежал, пытаясь запечатлеть на пленку памяти ускользающий сон. Похоже, снова снилась та ночь – один момент все еще стоял перед глазами. Разверстая грудь мертвеца с ребрами-клыками глотает упаковку «Кардиомагнила». Но в этот раз полость не была пуста: в ней, пропитавшись слизью и почти утратив рисунок, сгрудились еще упаковки.
   Неприятное предчувствие кольнуло в сердце, и Костя судорожно вдохнул. Черт! Взял ведь и заснул во время беседы с Ирой! Лишь бы не обиделась.
   Да, именно страх, что он обидел ее, растревожил сердце. Вовсе не что-то иное.
   Он разблокировал телефон. Выдохнул. В беседе всего тройка новых сообщений. Костя быстро пробежался.
   Нет, Ира не обиделась.
   Последним сообщением было: «А если наконец вернуть ему деньги?». Отправила в двадцать три часа семь минут.
   В сети была… в два тридцать семь.
   Сердце заныло. Подступила тошнота. Глаза выхватили время в уголке экрана.
   Утро, семь тридцать два. Должна быть на смене. Наверно, не спит. Да даже если и спит.
   Костя набрал ее номер.
   Гудки шли!
   Но шли куда-то далеко… куда-то очень далеко. Туда, куда им ни за что не прорваться. Потому что там тихо и темно. Потому что там все еще ночь.

Александр Сордо
Тайны Червя

   Стены каюты плывут и выгибаются, продавливают глаза, упираясь изнутри в затылок. Трясет дрянной мелкой дрожью, которую никак не унять. Зажмуриваюсь, больно от света. Нарт, друг мой, второй пилот и последняя наша надежда, меняет компресс на моем раскаленном лбу.
   – Держись, дружище, – шелестит его шепот, царапая воспаленные уши. – Не поправишься – так выйдем в реал, а там, глядишь, приземлимся хоть где-нибудь. Если не врежемся в звезду…
   Нам нельзя выходить наугад. Пытаюсь сказать ему, но горло изнутри щекочет и скребет сухой наждачкой. Ни прокашляться, ни продавить сквозь него хоть звук – не могу. С усилием снова разлепляю веки. Лицо Нарта, прежде остроугольное, густобровое, растягивается и сжимается, точно мягкий шматок теста. Наверное, не поправлюсь…
   – Поспи немного. Должно стать легче, – виновато роняет он.
   Я чувствую, как холодная струйка вливается через прокол в сгиб моего локтя, а спустя секунды по груди разливается жар. Дышать становится труднее, веки вновь тяжелеют и опускаются, а лицо друга в расфокусе бледнеет, двоится – полупрозрачное желтоватое пятно на фоне стального неба… Потолка… Тонкого щита между нашей жизнью и бездонной ледяной пустотой, в которой мы сгинем.
//-- * * * --//
   Сперва я думал, что это все из-за постоянного нервного напряжения – оттого перестал спать и ломило мышцы. Аптечку не трогал, гасил участившийся пульс дыхательной гимнастикой, ночами вслушивался в темноту каюты, пока не проваливался в дерганый, рваный сон, от которого уставал еще сильнее.
   Перелет шел по плану. Диксон тогда еще был жив, мы с Нартом по очереди корректировали курс, а он следил за реактором. Все втроем резались в голошахматы по вечерам. Мы с напарником играли примерно одинаково, побеждал то один, то другой. А Диксон разделывал нас, не напрягаясь.
   Радары молчали. Астронавигаторная панель у нас была простенькая – в хаотической системе четырехмерных координат ее автоматика считала не слишком точно, раз в сутки я корпел над расчетами, корректируя цифры, чтобы нас не унесло через месяц внутренних часов в соседнюю систему или позапрошлый год.
   – У вас хоть какие-то догадки есть, что мы везем? – в очередной раз вскочил Диксон, выключая доску – фигуры мягко погасли.
   – Тысяча, – бросил Нарт, раздраженным тычком включая доску обратно.
   – Миллион, – эхом отозвался я, присев напротив него с пивом.
   – И еще десяток сверху. – Он ткнул двумя пальцами в пару клеток, пешка мигнула и вспыхнула на клетку впереди. – Только все они сводятся к одному: черви.
   – Личинки червей, взрослые черви…
   – …спаривающиеся черви, мутантные черви, черви в анабиозе…
   – …какие-то совершенно новые черви еще не открытого вида…
   – …или самые обыкновенные старые добрые черви.
   Под эту болтовню мы с Нартом разыгрывали дебют, дразня молодого бортмеханика. Диксон, недовольный, что его опять не воспринимают всерьез, покраснел от подбородка до кончиков ушей и завопил:
   – Да никакие это не сектанты! Я ж их видел, обычные мужики. Мятежники с галактических окраин.
   – Конечно. Хотят поднять мятеж и поработить человечество. Только не они, а их… скользкие хозяева.
   – Да с чего вы взяли, что они из культа?
   – А сейчас в кого ни ткни, каждый третий культист. – Нарт поставил мне шах и выпалил: – Я не культист.
   – Я не культист, – подыграл я.
   Мы синхронно повернулись и уставились на Диксона, копируя пучеглазые морды сектантов, по которым не понять: то ли они задумчивые, то ли донельзя тупые. Молодой, не выдержав, прыснул и побрел к холодильнику. Достав бутылку, он махнул нам и ушел в свою каюту пялиться в какой-то сериал следующего десятилетия. Никогда не понимал, как он разбирает все эти бытовые детали и диалекты будущего, но ему удавалось.
   – Глядишь, скоро навострится переводы в нейроинтерфейсе делать, больше нас зарабатывать будет. Это ж бешеные бабки – межвременные переводы.
   – Это где тебе мозговой чип транслирует, что за странную штуку из будущего держит в руках герой? – рассеянно буркнул Нарт, думая над следующим ходом. – Да ну, в этих нейрочипах сам червь ногу сломит… Или что там у него…
   Он пересек шахматное поле затаившимся слоном, о котором я совсем забыл, и накрыл меня шахом. Я внимательно осмотрел доску и уныло хлебнул пива, осознав, что на следующем ходу меня ждет позорный мат. Отчего-то зверски болела голова.
//-- * * * --//
   Тогда я думал, что из паренька выйдет толк. Мы с Нартом хоть и смеялись над ним, а все же были уверены, что вскоре Диксон станет полноценным членом команды. Нас-то двоих жизнь свела еще в пиратах, только после облав стало слишком опасно – мы и решили идти в тихую, спокойную контрабанду. А этот прибился к нам только сейчас, когда заработали на нескольких перевозках и купили себе машинку покрепче да побыстрее – для дальних перелетов в континууме. Тут-то и пригодился толковый бортмеханик, потому что ни я, ни Нарт в такой навороченной реакторной системе не разбирались.
   Кто же знал, что его ждет такой конец…
   Теперь он сидит напротив меня, гибко-мягкий, как пластилиновый, не похожий на живого, а в воздухе перед ним играют под его пальцами огоньки приборной панели реактора. Не настоящей, конечно, а тоже галлюцинации.
   – Тут ведь принцип такой же, – задорно треплется Диксон, настраивая призрачный реактор. – Двигатель на отрицательной энергии… протягивает через себя четырехмерный континуум… только за счет пустотного поля можно нагрузку выдать на два порядка выше. Оно вашу бозонную флуктуацию стабилизирует…
   Он говорит и говорит, его слова падают семечками, рассыпаясь по металлическому полу с сухим перестуком, режущим слух. Все более скрипучим становится его голос, зеленеет лицо, гаснут и переливаются огни призрачной панели.
   – …Вот тут приемник для темной материи, она вроде топлива для пустотной заслонки. Генерирует тотальный вакуум… За счет этого вакуума кривизна свернутых измерений при таких скоростях не вырывается за пределы реактора.
   – Вакуума? – слабо шепчу я.
   Вернее, кажется, что шепчу – лишь шевелю губами. Он, конечно, меня понимает, мой безнадежный мертвый глюк. Кивает с ласковым, умным взглядом. Я не трачу силы, остаток фразы додумываю про себя:
   «Этого вакуума за бортом – целый космос. Хоть ведрами его черпай».
   – Это не тот. – Безумная улыбка Диксона растягивается, на желтоватые зубы с рыхлым налетом больно смотреть, они напоминают комки пропитанной гноем ваты. – Это же школьная физика. Вакуум в космосе – виртуальный. Миллиарды субатомных частиц рождаются и аннигилируются каждую секунду в одном микролитре пространства. Их нельзя потрогать и собрать из них материю… пока еще нельзя. Но любое поле передается через среду, созданную их бесконечным взаимодействием… Кроме пустотного. Тотальный вакуум без этих виртуальных частиц – тоненькая прослойка абсолютной пустоты в одном из свернутых измерений… Любая волна, хоть гравитационная, хоть электромагнитная, споткнется об нее и не сможет пройти дальше. Если ты снимешь с реактора крышку, ты увидишь, как выглядит черная дыра. Пятно абсолютной тьмы.
   «И зачем мне это?»
   – Действительно, я же совсем не это хотел сказать… – кашляющим смехом отвечает уродливый глюк с зеленоватой кожей и огромными дряблыми глазищами. Он выскальзывает из комбинезона Диксона и ныряет в вентиляцию. Комбинезон рассыпается пылью, не успев упасть.
   Раскрывается с тихим дуновением дверь, и входит Нарт. Плюхается неловко на стул, думая, что я сплю, стягивает пылающую тряпку с моего лица, шлепает вместо нее другую – холодную, мокрую. Осторожно вливает мне между губ воду с какой-то пилюлей. От него несет резким, застоявшимся, крепким.
   – Как же так, Арчи? – треснувшим от долгого молчания голосом тянет он. – Как же так…
   Он опять вдребезги пьян. Не осуждаю его – что еще остается делать, когда неуправляемый корабль вторую неделю дрейфует в незнакомом беззвездном космосе, провизии почти не осталось, а на койке рядом умирает от неизвестной болезни единственный друг?
//-- * * * --//
   Потом были похороны Диксона.
   Без молитв и отпеваний, просто выпустили тело через шлюз. Теперь в каком-то отрезке времени из ниоткуда в космосе появился труп мужчины без скафандра. Я живо себе представлял это: замерзшие до хрупкой корочки глаза, мгновенно застывшие алые сосульки в ледяном вакууме – кровавые лохмотья на месте лица.
   Тогда головная боль стала наливаться крепче и злее. Меня трясло, обильно полоскало, жар набирал силу. Что-то постоянно мерещилось.
   Я то и дело спрашивал Нарта, правда или нет – то, что я вижу. Мне то подмигивали и показывали языки звезды в иллюминаторе, то струились по потолку каюты орнаменты и арабески, то птичьи следы пересекали кухонный стол. Однажды я расплакался, когда несколько минут не мог открыть консервы, потому что забыл, в какой руке у меня банка, а в какой – нож.
   Из нас троих только Нарт остался человеком, старый добрый Нарт. Я даже не знаю, каких трудов ему стоило сохранять лицо. Разве что пить каждый день с утра до вечера – ну это он и раньше отлично умел. Меня прибивала к койке неизвестная зараза, путая мысли, подсовывая болезненные видения и отнимая временами ноги и руки. А Диксон…
   Диксон сошел с ума первым. Я тогда уже знал из-за чего, но вслед за ним идти не хотел. Проклятый груз мозговых паразитов от культа Тайн Червя. За каким хреном малыш поперся его вскрывать?! Теперь мы с Нартом неслись сквозь время и пространство вдвоем, уповая лишь на то, что с двигателем ничего не случится. Я больше не мог корректировать курс – мозги выкипали, стоило мне сесть за расчеты. Нарт вычислял все сам, периодически приносил медикаменты и воду, пока я совсем не слег.
   А потом навигационная панель отказала.
   Мы остались вдвоем, в неизвестности, за пределами реального мира. Звезды вокруг нас стали не больше чем стразиками на черном полотне. Четырехмерные координаты, вбитые в панель, не работали – куда они теперь указывали, не взялся бы сказать ни один навигатор. Никакой ориентации, никакого курса, никакого представления о том, в какой сектор и какой год по стандартному исчислению нас несли цифры на сбитом с калибровки приборе.
   Я уже понимал, что мы затерялись в нигде. Сориентироваться по звездам можно, если знать, на каком отрезке времени находишься, – тогда определишь по трем координатам и динамическому положению светил хотя бы приблизительное местоположение в пространстве. Но стоило ошибиться во времени на несколько лет – и все ориентиры разваливались, как карточный домик, потому что звезды уже заняли другое положение.
   Тысячу раз мысленно шипел я слова проклятия себе и Нарту за то, что мы купили корабль, не думая о запасной навигационке… Понятно теперь, почему цена была столь невысокой для такой мощной машины. Думали, наверстаем, присобачим новую после этого рейда. И вот тебе – после этого рейда мы присобачим только табличку с эпитафией на дверь шлюза. Мобильная космическая могила. Новый тренд ритуальных услуг.
   …Когда я окончательно перестал вставать и слег, стало еще хуже – но потом отпустило – начало накатывать беспамятство. Галлюцинации становились все объемнее, воспоминания и видения обретали плоть, но жар не спадал, а голову распирало изнутри, точно домкратом. Я бредил, изнывая от бессильной унылой злобы. Вокруг клубилась вязкая, потная тишина каюты, дышала горечью лихорадки, вызывая пустую тошноту и боль в гноящихся глазах.
   Тогда-то ко мне и зашел Нарт, впервые напившийся до безобразия, и сказал:
   – Друг, плохи дела наши. Я не знаю, что происходит.
   – Что? – проскрипел я; тогда еще голос меня слушался.
   – Я тут… – он икнул, – завалить себя хотел. Тоже. Отчаялся. Да вот не… это… Не смог.
   Нарт подергал пальцем в воздухе, точно нажимая спусковой крючок.
   – Подумал, что пацан наш… Сам знаешь, он посылку вскрыл. Его эти черти… то есть черви, ха-ха, захватили, он и убился. Так, что ли, тоже думаешь?
   – Так…
   – Ну и я полез. – Он всплеснул руками с убогой улыбкой на губах. – Чтоб они мне тоже помогли. А там… Там пусто, брат… Там вообще пусто.
   Он рыдал, скорчившись в темноте, а до меня еще долго не доходил смысл его слов.
//-- * * * --//
   Этого не может быть.
   Не могу поверить.
   Невозможно.
   Провожу руками по лицу, отросшим ногтем аккуратно выковыриваю корочки из уголков глаза. Прочищаю горло, все еще воспаленное, но уже не настолько распухше-саднящее. В ушах колотит, точно ватным молотком, – такое бывает, когда отит или страшное похмелье. Сглатываю, осторожно касаюсь ушной раковины. Шуршание пальца о хрящ отдается канонадой и острой болью внутри – значит, все-таки дело не в похмелье.
   Осторожно приподнимаюсь на локтях, посылаю импульс вниз… Ноги слушаются меня. Сгибаются пальцы.
   Слабый и полуживой, я сажусь, спуская вниз босые ступни – гладкий металл приятно холодит, но через минуту начинает леденить пятки, мне уже не нравится. Смотрю на свои руки, точно чужие, – они стали тощие, желтоватые… а, нет, это Нарт забыл выключить ночник, от этого желтизна. Но тощие – это точно. Видно рисунок вен, веер сухожилий на запястье, узлы фаланг на каждом высохшем пальце – тяжело будет привыкнуть.
   Осторожно, держась за стену, встаю. Шаг за шагом, еле-еле, потихоньку шаркаю через каюту. Эти шесть шагов вытягивают из меня все силы, и, открыв дверь, я падаю мешком через порог. Спустя минуту на грохот приходит Нарт.
   – Арчи, держись! Какого ч-черта, что за… – Он чертыхается, поднимает меня на ноги, и я едва успеваю опередить его.
   – Есть, – тихо роняю я, указывая пальцем в сторону камбуза, – хочу.
   Нарт, уже собравшийся оттащить меня обратно к кровати, замирает и с усилием протягивает через лицо изможденную улыбку. Видя, что я вот-вот снова рухну, закидывает мое тщедушное больное тело на плечо и тащит на кухню.
   – Я уж думал, братец, тебя завтра подушкой задушить, чтоб не мучился, – доверительно сообщает он спустя несколько минут, глядя, как я хлебаю по чуть-чуть из кружки горячий бульон.
   – Спасибо, – серьезно отвечаю я, делая еще глоток обжигающего жирного варева.
   – Стало быть, вместе будем помирать? У нас еды на несколько дней хватит, хотя… теперь же я не один буду есть. Теперь совсем ненадолго… Да и выпивка вся, считай, вышла.
   – Ты бы, Нарт… вместо бухла запасную навигационку купил.
   – А ты посиди пересчитай – нам бы стоимости всего этого бухла только на треть экранчика и хватило б, – равнодушно бросает он.
   Потом хмурится, точно о чем-то размышляя, и наконец разглаживает морщины обратно, очевидно, решив не говорить. Я не допытываюсь – сам потом скажет, да и мне не до того. Тепло разливается по телу, меня вновь клонит в сон, а слипшийся от голодовки желудок требует остановиться. Я отставляю едва наполовину выпитую кружку в сторону и кладу отяжелевшую голову на стол.
   Сон – до одури яркий, четкий и похожий на реальность – включается как по щелчку.
//-- * * * --//
   Диксон сидит в кресле первого пилота, гладя бледными пальцами навигационный экран. В нескольких квадратах с декартовыми координатами, колеблясь, дрожит красная точка – наш корабль. То, что в космосе называется «широтой», «долготой» и «высотой», имеет в пространстве довольно условное значение, но ориентироваться позволяет вполне надежно.
   Однако любой ребенок знает, что никакого вселенского вращения в реальности не существует, и все планеты и звезды в четырехмерном континууме движутся по прямой – именно поэтому без четвертой координаты три пространственных не имеют никакого смысла. Летящий вдоль времени корабль вообще нельзя увидеть со стороны – свет не успевает отразиться от него, если за пределами времени вообще актуально понятие «успевать».
   Диксон ухмыляется, тыча в значок корабля длинным ногтем.
   – Знаешь же, что отклонение в три-четыре процента на таком маршруте может завести вас в соседнюю систему и позапрошлое десятилетие?
   – Ты уж не учи. Еще бы не знать.
   – Из-за повреждения в начинке навигатора у вас погрешность в двенадцать процентов. Ты только глянь, как трясется маячок.
   Маячок и правда мигает и подскакивает на всех панелях: то прыгает выше, то убегает левее, то ниже, то снова выше…
   – Но, заметь, повреждена только автоматика. Вот тут маленький управляемый подрыв… Да, именно о нем тебе хотел сказать Нарт, но не стал. Он давно все понял… Так вот, автоматика сломана, но вручную прибор работает, даром что вы не умеете управлять этой машинкой без автопилота… И это не говоря о том, что будет, если вы напортачите с двигателем…
   – Что?!
   – Сейчас, скажу вам по секрету, вы пролетели последний необитаемый сектор Галактики. Уже выскочили за ее пределы, а топлива у вас осталось совсем мало. Едва-едва, чтобы развернуться. Если не успеете – просто сгинете в межзвездной пустоте. Так вот, вам придется перенаправить энергию в реакторе и увеличить мощность.
   – Т-ты… помогаешь нам?
   – Пока еще нет. Только подсказываю.
   – Ты же умер!
   – И что? От этого я перестал быть вашим бортмехаником?
   – Но… это невозможно.
   – В этом мире многое считалось невозможным, – пожимает плечами Диксон. – Когда-то люди бороздили моря на Земле и не представляли себе путешествия в трех измерениях по пространству Космоса. А теперь, гляди-ка, умеют и в четырех. Да и свернутые потихоньку осваивают… Правда, о них я совсем немногое знаю.
   – Что было в тех ящиках? – облизнув сухие губы, быстро спрашиваю я.
   – Ничего. Они были пусты.
   – Тогда на хрена червивые послали нас в этот рейд?! В чем смысл?! Или… Ты говорил, что это террористы готовят восстание и снабжают оружием отдаленные регионы, чтобы их не засекли… Но в ящиках все равно нет ни оружия, ни червей…
   – А ты не думал, что Нарт обманул тебя? – лукаво щурится Диксон, закидывая ногу на ногу. На миг я вижу: кровавые сосульки ниже скул, замерзшие глаза…
   – Зачем…
   – Слушай сюда. – Видение пропадает, Диксон вновь глядит лукаво, точно знает больше меня, но не хочет рассказывать. – Нарт захочет тебя убить. Ты сам поймешь. Будь готов. И в чем смысл миссии – тоже поймешь. Те, кто вас послал, не могли действовать в открытую. Есть у галактической полиции привычка к облавам во времени…
   – Кого они хотели арестовать?
   – Тех, кого никогда не арестуют! – Он хихикает, неприятно булькая горлом. – Любителей сериалов из следующего века! Тех, кто может заложить микрозаряд в навигационную панель и превратить ваш корабль в космическую могилу. Тех, кто пугает вас посылкой с паразитами, на деле погружая вам пустые ящики.
   – Да какой в этом смысл?!
   – Паразиты были во мне.
   – Ты… был нашей посылкой?
   – Что за чушь? Конечно нет. – Диксон заливается хохотом. – Иначе бы вы меня доставили!
   – Тогда в чем был смысл? – ору я ему в лицо, которое смеется и на моих глазах облезает красными лоскутами, превращаясь в разлохмаченную выстрелом пасть. – Какой в этом был смысл?!
//-- * * * --//
   То ли от бульона, то ли от очередного странного сна со слишком умным мертвым Диксоном, то ли от проснувшегося наконец иммунитета – мне полегчало. Я прихожу в себя с чистой и ясной головой. Хочется есть, и я наскоро готовлю себе дежурный перекус из крупы и консервов. Нарт усаживается рядом, хлебая последнее пиво, с кривой мрачноватой усмешкой на небритом лице. Включает голошахматы и делает ход.
   – Давай-ка, а?.. А то сам с собой уже не могу.
   И тогда что-то происходит.
   Я машинально отвечаю ему. На другой ход отвечаю еще, потом снова. Он едва успевает оторвать пальцы от клетки, когда я уже бросаю руку, чтобы сделать свой ход.
   – Ты чего это? – нервно бросает он, видя, как мои фигуры обступают его и слабая защита, выстроенная заученным дебютом, разваливается, превращаясь в ловушку.
   Первая партия длится шесть минут. Вторая – десять, только потому, что он дольше думает. Я точно открыл в себе неведомый талант, очнувшись от болезни. Доска с расположением фигур и все ветвистое дерево ходов возникает перед моим мысленным взором – я готов к любому действию Нарта, заранее загоняя его в угол. Все партии уже сыграны в моей голове, остается лишь рутина – работать пальцами, двигая фигуры.
   Меня пугает, как я в одночасье, сам этого не поняв, превратился в гроссмейстера. После трех разгромных партий Нарт внимательно глядит мне в глаза:
   – Что с тобой? – шепчет он.
   Мы оба догадываемся, что произошло. Я жестом показываю ему молчать. Осторожно встаю, двигаюсь в рубку, специально поворачиваюсь к нему спиной, чтобы он не стеснялся взять нож со стола. Отмечаю, что вижу это как наяву. Просто знаю.
   Начинка навигационной панели становится ясной и простой. Я вижу, как она работает, потому что вижу, как ее когда-то собирали. Пробегаю взглядом вдоль прямой-времени, отменяющей всякий полет и вращение, вижу, как эту крышку снимал Диксон, закладывая малюсенький шарик взрывчатки. Как точно он все рассчитал – попортил автоматику, оставив всю остальную панель рабочей.
   Еще и таймер выставил, сволочь, чтобы это случилось в самый разгар моей болезни. Болезни…
   Мысленно прокручиваю пленку назад – вижу, как, дежуря в свою смену на камбузе, наш бортмеханик чихает в салфетку личинками мозгового паразита и стряхивает их в мою порцию. Отлично, малыш, превосходно. Только почему ты не сделал того же с Нартом?..
   Я проматываю пленку вперед, намереваясь получить ответы в будущем, но сперва натыкаюсь на что-то более интересное. Нарт подождет. Сперва нужно спастись.
   С каждой секундой пробужденный червями дар усиливается, я начинаю понимать всю подоплеку этой зловещей интриги. Понимаю Диксона, который мерещился мне в видениях, понимаю свой вспыхнувший гроссмейстерский гений, понимаю устройство двигателя и руля, понимаю структуру свернутых пространств и четырехмерного континуума, в котором отлично работают наши корабли и об который люди со своим куцым восприятием позорно ломают глаза и мозги, не в силах его увидеть.
   …Прихожу в себя перед светящейся разноцветными огнями панелью реактора. Проматываю время на несколько дней назад и вновь вижу перед собой призрачного Диксона в моей каюте, играющего кнопками, объясняющего устройство вакуумного щита и четырехмерного двигателя. Он делает то, что нужно мне сейчас, моя задача – лишь повторить. Проматываю еще дальше – вижу, как он стоит тут же, где стою я, и настраивает реактор. Я вижу исходные параметры, нынешние и будущие. Знаю, что делать, – потому что это знал и делал Диксон… и потому что это буду знать и делать я. Через несколько секунд.
   Поглаживаю кожух своими непривычно тонкими узловатыми пальцами. Он такой же прохладный, как и весь металл на корабле. Даже не скажешь, что внутри кипит невидимый, запрятанный в свернутых измерениях бездонный колодец отрицательной энергии. Искрится и вспыхивает пространство, скрученное в тугие струны, ткань бытия потрескивает и полыхает под этой крышкой. Там – великое ничто или нечто, стабилизированное фундаментальными силами, пустота и черная бездна, хуже той, что за горизонтом событий.
   Сзади трясется от страха прижавшийся к стенке Нарт. И я вижу, что вскоре случится. Это не может нравиться мне, хотя интерес щекочет нервы. Задним зрением я осознаю, что он тихо крадется прочь из реакторной. Что ж, самое время.

//-- * * * --//
   Красная точка на панели, переключенной на ручное управление, перестает дрожать. Картинка сводится воедино, голограммы навигации сливаются в одну, я вижу полет нашего корабля через время и пространство. Понимаю: для того, чтобы вернуться в ближайший рукав Галактики, нам пришлось разворачиваться не только в пространстве, но и во времени. Об этой последней возможности говорил мне Диксон в галлюцинациях, наведенных червями.
   Форсаж сквозь четырехмерный континуум на многократных перегрузках пришибает к полу, выдавливает из орбит глаза, лопающиеся с тихим треском. К счастью, мне они больше не нужны. Я уже знаю, что будет дальше. Все прописано наперед, всему суждено быть – планеты и звезды движутся теперь для меня по прямой.
   Вслепую выставляю координаты, на миг задумываюсь о парадоксе: я не мог их ниоткуда знать и не ввел бы в сломанную панель, но подглядел их в будущем, зная, что мы прибудем на место по этим данным, которые я ввел, потому что подглядел в будущем… И так до бесконечности, замкнутый круг, единственное значение которого – предопределенность. Я знаю это, потому что так и есть, а это так и есть, потому что я это знаю… Дурная космическая софистика.
   Я прохожу по коридорам вслепую, руководствуясь внутренним знанием о том, что будет в следующую секунду – куда я поставлю ногу, где сейчас Нарт и что он хочет сделать. Конечно, он хочет убить меня. Теперь, когда я направил корабль к спасению, ему незачем оставаться здесь наедине с зараженным.
   Нарт не добрался несколько шагов до кладовки с инструментами и оружием. Теперь, когда его едва не убило колоссальной перегрузкой, он лежит на полу, держась за кровавые провалы глаз, и воет. От боли и собственного крика мой бывший напарник глух ко всему вокруг. Я прохожу мимо его извивающегося тела, открываю дверь кладовки, беру дробовик, убивший Диксона. Он заряжен – я знаю это, потому что знаю, что произойдет дальше.
   Странно, но боли нет. Очевидно, черви как-то перехватывают болевые импульсы в моих нервах. Гасят молекулы медиаторов или еще как… не силен в биологии. Я совершенно спокойно воспринимаю собственную слепоту, не ощущаю боли, уберег корабль от неминуемого падения в космическую бездну, где мрак и пустота, где ноль по кельвину, от которого замерзают зрачки, где мириады вспыхивающих и умирающих виртуальных частиц в ложном вакууме – и какие у меня причины об этом жалеть?
   Я касаюсь ботинком руки Нарта и отпрыгиваю. Он рывком садится, хватая руками воздух, пытаясь поймать меня. Кричать перестает, лишь надрывно стонет на выдохе.
   – Предатель, – рычит он.
   – Кто ты такой, чтобы меня так называть? Я вижу то, что ты никогда не увидишь. Скажу больше. – Я позволяю себе едкую усмешку. – Ты вообще вряд ли что-то теперь увидишь.
   – Я же тебя, сволочь, выхаживал… Я тебе… компрессы менял.
   – Спасибо.
   – Надо было пристрелить тебя, когда ты слег. Или выкинуть через шлюз, как Диксона.
   Хочется прикинуть, что было бы: он бы умер один на корабле от голода, или врезался бы в звезду при попытке выйти в реал, или спасся бы, но какой ценой, – хотя никакое «бы» не имеет значения. Все произошло именно так. Он не убил меня, а я сделаю то, что должен.
   – Летишь к своим дружкам? Будете трогать друг друга за червивые жопы?
   – Ошибаешься, Нарт. Там, куда я лечу, вообще нет червей. Но они там должны быть.
   – А-аргх… – надсадно стонет он, хрипя. – Миссионер проклятый… Ну-ну… Распространяй свою сектантскую дурь. Полицаи вычислят тебя и пристрелят.
   – Я не миссионер, – мягко поправляю его. – Я пророк. Там, куда мы прибудем, я завербую не просто новых людей для культа. Я завербую первых людей.
   Он содрогается, на безглазом лице застывает тупое выражение растерянности и страха.
   – Ч-что?
   – Нас слишком далеко забросило в открытый космос. За пределы Галактики. Нам пришлось разворачиваться во времени, чтобы вернуться в ту точку пространства, где был один из ее рукавов. Культ Червя возник в маленькой системе в отдаленном регионе. Там, куда мы летим. Тогда, когда мы летим. Мы везли пустую коробку и бортмеханика-диверсанта, который должен был сломать нашу панель и заразить меня мозговым червем, чтобы в критической ситуации я мог спасти нас. Теперь, прилетев на новую землю, в угнетенную галактическую провинцию, я зароню зерна веры в благодатную почву. Глядя сейчас в будущее, я вижу, что меня ждет. Я вижу, что этот план сработал и должен был сработать, потому что я придумал его в будущем… или, точнее, вспомнил, как это произошло со мной. Там, спустя несколько лет, я подослал к нам Диксона, вырастив из него фанатика, готового к жертвам.
   – Рано или поздно полицаи вычислят тебя и убьют. Зашлют в прошлое агента и поломают твой план.
   – Все уже случилось. И будет случаться вновь и вновь. Они не перепишут прошлое. Возможно, смогут убить меня в будущем… когда культ уже победит и это не будет иметь значения. А в ближайшие годы, поверь, полицаи не поймают меня, потому что не умеют видеть континуум так, как я. Так, как эти колонии червей. Они не паразиты – они симбионты. Мы даем им тела, а они – возможность воспринимать иные измерения пространства, глядеть вдоль времени и видеть движение планет по прямой.
   – О, прекрасно! – кривится Нарт. – Ты научился отлично играть в шахматы и стал лучшим навигатором Галактики. Ради этого стоило предавать человечество? Ради этого ты сейчас убьешь меня и превратишь мозги миллионов в рыхлое червивое дерьмо?!
   – Да.
   Нарт не видит направленное в него дуло дробовика. Он начинает осознавать, что происходит. Раз я вижу будущее и уверен в победе, то его попытки переубедить меня обречены на провал – он понимает, что именно поэтому я даже не трачу слов.
   Про себя я знаю, что у меня есть цель. Люди должны стать сверхлюдьми – новым видом, человеком сверхразумным. Симбиоз с червем – это польза обоим видам. Мы сможем путешествовать по континууму без приборов, а со временем – так глубоко в будущее я пока не смотрел – возможно, и раскрыть свернутые измерения.
   Забывший о боли, испуганный и ничтожный, Нарт вздрагивает, услышав двойной щелчок – это я дергаю цевье, досылая патрон.
   – И ты просто возьмешь… и откажешься от своей человечности? – обреченно шепчет он.
   – А кому она нужна?
   Выстрел разносит голову Нарта по всему камбузу. Я бросаю оружие и последний раз позволяю себе печально вздохнуть. В последний момент он пытался робко защититься руками. Теми руками, которые меняли мне компрессы и поили водой, пока в моем мозгу плодились и размножались пси-черви.
   Вот почему Диксон не стал заражать Нарта. Почему оставил его в живых. Я догадывался об этом с самого начала. Чтобы создать Культ, я должен был сделать выбор – и я сделал его. Эти судорожно вскинутые перед слепым лицом руки я запомню навсегда. Именно они навеки останутся для меня последним мостом к моей человечности. Мостом, который я только что сжег.

Роман Голотвин
Нечестно

   Крыса была крупная, серо-рыжая и совершенно дохлая. Настолько, что казалась дурацкой искусственной подделкой под крысу, слепленной руками неумелого чучельника. Рус даже преодолел брезгливость и легонько пошевелил ее носком кроссовки. Сразу понял, что настоящая.
   – Это Серега с дружками ее убили сегодня утром.
   Руслан обернулся на голос. Дина, третьеклассница из сорок второй квартиры, стояла на площадке первого этажа и смотрела на него. Нет, не на него. Зажав ободранными коленками портфель, черкала что-то в тетрадке яркой желтой ручкой.
   – Здоровая какая, – сказал Руслан, – такая кошку сожрет – не заметит…
   – Вот и они кричали, что большая. Думали, крысиного короля поймали. По подъезду полчаса гоняли, орали, как бешеные тарашки!
   Рус видел, что ей все равно. Крыса была мертвой и хоть и страшноватой, но уже чуть надоевшей историей.
   – Это четвертая уже, – сообщила девочка, вкладывая ручку в тетрадку и деловито убирая ее в портфель. – Свисток у Сережки какой-то есть, я слышала, как трепались. Смастерили по инструкции переводной, звука почти нет, так, писк какой-то… зато крыски слышат. Они свистят, крыса вылезает… Вот и охотятся…
   «Охотники…» – подумал Рус, прикрывая крысу рекламной газетой из почтового ящика. Газеты не хватило, морда и задние лапы с длинным хвостом торчали с двух сторон.
   – Трогать не советую, – сказал Руслан, запирая ящик и заталкивая ключи во внешний карман рюкзака. – Крысы – переносчики болезней и паразитов. Скажи отцу, если дома, чтобы отнес в мусорку. Если перчатки есть.
   Он вышел из подъезда и оглянулся. Дина, вытянув шею, смотрела на крысу.
   К полудню рабочие поисковые чаты в телеграме выбесили окончательно. Любому волонтеру поискового отряда полагалось держать их под рукой, чтобы откликнуться сразу, если есть возможность. Но сегодня день был какой-то безумный, оповещения и голосовые летели нескончаемым потоком, и сначала Руслан выключил звук на смартфоне, а потом и вовсе убрал вибрирующий аппарат подальше. Так работалось намного легче. Ремонт электронной бытовой техники тоже требует сосредоточенности и тишины.
   Через час он снова посмотрел на телефон на полке, но в руки не взял. «Поживут еще пару часов без меня», – сердито подумал он и тут увидел в окно Шерифа и Нерпу. Они вылезали из командирской машины. Кэп за рулем был мрачнее тучи.
   Твою ж мать, подумал Рус, бросая тестер и поспешно хватая телефон. 12 пропущенных, 635 сообщений в телеге.
   – Ну чего? – Он встретил их на пороге своей конторки, чтобы не травмировать опять начальника смены оранжевыми жилетами поисковиков.
   – Ты оглох, что ли? – Нерпа была злая, и Рус вспомнил, что зовут ее Стася и позывной себе она не придумала, а заслужила милыми глазками и железным характером (кто знает нерп, тот Стасю не подколет). – Там ребенок пропал, адрес твой, дом твой, ты всех знаешь – кому ехать, кроме тебя? Аглая на месте, опрашивает, поехали.
   Сказала как отрезала.
   Руслан, сердито сопя, побежал отпрашиваться, и через пять минут они уже летели на его задрипанных «жигулях» домой.
   Рус глубоко внутри не любил свою «вторую работу», как он называл поисковый отряд. Да и какая это была работа? Так шутили сами волонтеры, и так же забавно называли «зарплатой» скинутое в чат сообщение от родственников найденной бабушки. В духе: «Сынки, спасибо вам, поклон до земли за маму, за то, что нашли ее быстро и не дали умереть!». Сколько таких зарплат он помнил? Много.
   Раньше всегда странно и косо смотрел на всяких волонтеров, недоумевал, как можно ночью из дома срываться куда-то в лес или нестись сломя голову по дворам, опрашивая людей, а утром не спамши бежать на основную работу, которую никто не отменял. И как-то само получилось прилипнуть. Съездил на один поиск, быстро нашли мальчика. Съездил на другой, ориентировки клеил весь вечер по дворам. Потом вдруг выучился на старшего поисковой группы, и даже нашел вместе с ребятами за последние полгода шестерых потеряшек.
   Он клял себя последними словами, лепил отмазки перед начальством и ехал на поиски, ночевал в своей шестерке, рыскал по окрестным лесам с парнями и девчатами из отряда. Людей находили, везли в тряской скорой, хлопали по плечам медиков и друг друга, и было это горячее тесное чувство в груди, что перехитрили, выдернули человека из небытия, привезли домой. Было и по-другому, когда не успевали, и тогда он еще больше не любил эту свою «работу», за которую зарплату получал усталостью и сожженными нервными клетками. Не любил и не уходил.
   У подъезда Рус снова вспомнил про крысу, но ничего не было на полу у двери, только валялась измятая рекламная газета. На четвертый он поднялся почти бегом, возле двери Чикишевых стояла забытая бутылка с минералкой. Он подхватил ее и осторожно постучал. Открыл отец Сергея, большой и грузный, похожий на сенбернара, Евгений… Алексеевич вроде, поспешно вспоминал Рус, кивая и оглядываясь. Чикишев-старший мотнул подбородком в сторону кухни.
   Аглая почти закончила с матерью, были уже записаны подробно приметы, во что был одет, кто видел последний раз, составлен список родственников, друзей, знакомых и мест, куда мальчик мог уйти. Руслан стоял в дверях кухни, не вмешиваясь, и только когда опрос закончили, сказал, словно невзначай:
   – Теть Тань, они с утра тут крысу по подъезду гоняли с приятелями. Может, она укусила кого? Не говорил Сережка-то?
   – Гоняли. – Сережина мама была женщиной твердой, и по тону Рус понял, что про крыс в этой квартире уже говорили. – Я тыщу раз ему говорила…
   Она замолчала, закрыв рот себе рукой, словно глотая несказанные слова. Рус кивнул и вышел вслед за Аглаей. В подъезде он вспомнил про минералку и хотел вернуться, но девушка отобрала у него бутылку.
   – Это моя. Пошли трещать.
   Диспозиция была простой, если вдуматься. Опросить всех во дворе, обзвонить родственников, знакомых, приятелей, зацепить все камеры в радиусе километра, заклеить подъезды ориентировками. Все это надо было сделать быстро, и теперь Рус злился на себя, что выключил телефон на работе. Потерял часа полтора драгоценного времени.
   Через полчаса, когда уже были опрошены, кажется, все вокруг, хитрая баба Валя из первого подъезда, «глаза и уши дома», вечно торчащая в окне своей «однушки» на первом этаже, отвела Руслана в сторону.
   – Вспомнила, – сказала она вполголоса, – аккурат после полудня, когда новости кончились, пошла я цветы полить. Смотрю в окно – мужик. Разговаривает с крысоловами нашими. Лица не видать, в балахоне. Говорил, говорил – и будто пугнул! Мальчонки от него шарахнулись. Я и заметила.
   – Одет?.. Что за балахон?
   – Кофта такая с капюшоном… – баба Валя сделала руками непонятный жест, – не видать лица под ним. Зеленая. Болотная такая. Невысокий, и ходит вразвалку. Они шарахнулись, а он пошел себе… Тут чайник у меня засвистел, я пошла выключать и видела только, что они следом пошли.
   Время сгустилось, Рус почувствовал, как волоски на руках встали дыбом. Набрал Нерпу.
   – Были еще заявки из нашего района? Есть тема, что наш потеряшка не один.
   Она пощелкала кнопками клавиатуры, помолчала, а потом забормотала себе под нос.
   – Ну чего там?
   – Да ерунда… Бабушка никак не найдет внука, тринадцать лет. Парковая, двенадцать – четыре. Ориентировку еще не делали, ждем от полисов подтверждения. Фотку могу переслать. Больше пока нет никого.
   – Перешли. И смотри дальше, наверняка кого-то не хватились еще.
   В телефоне булькнуло. «Быстро она, – подумал Руслан одобрительно, – так бы еще нам поспевать». С присланной фотографии нагло смотрел рыжий пацан, и Рус вспомнил, что видел его пару дней назад вместе с соседским Серегой: что-то они ломали за гаражами, и их оттуда погнали, чтобы костры не разводили. С ними был еще мелкий, чернявый такой… Ч-черт, нехорошим запахло от этой истории. Мужик в зеленой толстовке еще этот…
   За пару часов они с Аглайкой обошли все окрестные гаражи, теплопункты, проверили открытые подвалы, шугнули с веранды детского сада влюбленную парочку, даже заглянули в старую водонапорку. Пришла заявка по третьему мальчику, без фото, но по описанию было ясно, что, скорее всего, компания та же. Подъехали Нерпа с командиром. Прямо в машине устроили совет.
   – Время теряем. – Кэп был хмур и прикуривал «глошки» одну за другой. – Еще часа три – и поздно будет бегать. Полисы были?
   – У родителей были. Ничего нового, разрешили нам поискать, – кисло проговорила Аглая, грызя травинку. Рус вспомнил, что по таким травинкам в детстве гадали – петух или курочка, потом продергивали между пальцами. Длинный с торчащими хвостиками кустик считался петухом. Зачем он сейчас это вспомнил?
   – Камеры?
   – Шериф смотрит сейчас, – доложил Рус. – На доме две только, автовладельцы поставили иномарки свои пасти, домофонных нет камер. На минимаркете есть одна, это сбоку, и на магазине напротив. Если увидит что, позвонит, только если они не гаражами ушли. – Он показал на карте гаражный массив. – Там ни камер, ни свидетелей. Через эти коробки можно до оврага дойти, а там заросли норм, убивай не хочу.
   – Зеленая толстовка, значит… – Кэп озадаченно искал что-то в телефоне. – А что с крысой?
   Руслан вздрогнул.
   – Да ерунда, – сказал он, – утром сегодня крысу здоровую прикончили всей компанией. Лошадь, а не крыса. Соседи говорят, четвертая уже. Какой-то манок у них есть…
   Командир смотрел пристально, а потом сморщился:
   – Ну вот ты сам подумай, куда они могли пойти крыс искать? Свалки рядом, заброшки есть какие-то? Бери свободных и чешите! Я с Шерифом камеры гляну. Время! Время!
   Времени было и правда мало. Кэп ежепланерочно ввинчивал им в головы эту простую мысль. Если ребенка похитили, есть максимум три-четыре часа, пока его не убили. Может, пять. Дальше вероятность найти живым уменьшается со страшной скоростью. Рус посмотрел на часы. После заявки прошло четыре часа с копейками – и почти никаких зацепок. Крыса. Мужик в зеленой толстовке. Манок. Что за манок они там придумали, кстати?
   Они обшаривали свалку в овраге, осторожно перебираясь через кучи строительного мусора, и Руслан все крутил в голове этот манок. Ловко они придумали, посвистели – и крысы сами к ним вылезают. Прямо как…
   Он замер. Стянул перчатки, достал смартфон и стал искать. Попутно в голове все крутилась фраза про «одна палочка и девять дырочек истребят целое войско»; мультфильма он не помнил, но это та же легенда… Как же там он назывался-то, этот крысолов?.. А, точно, Гамельнский дудочник, так… бла-бла-бла, избавил город от крыс… так… Магистрат кинул его на деньги… и он увел за собой городских детей. 26 июня 1284 года.
   Набрал кэпа.
   – Слушай, такая мысль бредовая с этими крысами: а что у нас сейчас по психотропам? Ну как сейчас ребенка можно увести за собой? Типа под внушением или, может, колеса какие-то? Звуковые волны, подавляющие цээнэс?
   – Русик, мысли читаешь? – уважительно откликнулся командир в трубке. – Приползайте, покажу вам вашего мужика в толстовке. Как раз копирую для полиции. Они реально за ним ушли, как щенята за сосиской.
   На видео и ребята, и фигура в капюшоне смотрелись странными боковыми тенями. Камера была направлена на парковку и часть тротуара цепляла только краем.
   – Вот смотри: он подходит, и они отпрыгивают. Что-то он им там сказал, что ли… А вот он поворачивается и уходит. Видишь, они стоят? А вот пошли. Медленно пошли, не побежали и не прячутся. Так до угла и идут, как привязанные.
   – Всё? – разочарованно спросил Руслан.
   – Почти, – загадочно ответил командир, – дальше смотри.
   Фигура скрылась за углом дома, ребята – за ней, и ракурс сменился. А, это камера на минимаркете сбоку дома. Идет он как странно, будто пьяный, «невысокий и ходит вразвалку», ну баба Валя…
   – Смотри, – толкнул его локтем кэп.
   На экране кэповской тойоты, где они сидели, в этот момент начало происходить что-то вообще несуразное. Какой-то человек в белой футболке остановился рядом, сделал шаг… сказал что-то? И тут же просто упал набок. Но странности на этом не закончились. Фигура в зеленой толстовке (на черно-белом изображении с камеры она выглядела серой) подняла руки и вдруг побежала. Выглядело впечатляюще и ни на что не похоже. Мальчишки тремя тенями кинулись следом, и ни один из них даже не обернулся на лежащего.
   – Вот теперь все, – сказал кэп. – Мысли?
   Мыслей было много, и все они крутились огромным бесформенным облаком.
   – Увел же, – почти уверенно сказал Рус.
   – Увел, – кивнул кэп. – Я в девятый отдел переслал видео. СК дело завел. Полисы на ушах уже. Скоро пресса подтянется, паблики потащат домыслы и слухи постить. Нас подвинут в любой момент. Думай, Руслан. Куда он мог их потащить? Это твой район, думай!
   Упавшего на видео нашли быстро. Дочерна загорелый, в мятой белой футболке, алкоголик Гриша из соседней девятиэтажки так и тусил перед минимаркетом с бутылкой пива. Он с удовольствием рассказал, что чертов тип в башлыке отпихнул с дороги и на нижайшую просьбу помочь на опохмел так дал ему по голове, что все помутилось. Про лицо или другие приметы дядька ничего внятно сказать не смог.
   – В наморднике он был, – сказал он наконец радостно, – в черном, н-ну в этом, которые нас носить заставляли…
   – В маске, что ли?
   – Ага!
   Рус огляделся. Мыслей не было. Куда можно увести детей, даже и слегка зомбированных? Где тебе не помешают сделать с ними все, что ты хочешь? В квартире? В подвале? В собственном доме?
   Вспомнил, что если так и идти по прямой, куда ушли мужик в толстовке и мальчишки, то через пару кварталов будет шоссе, а если перейти, то стройка и частный сектор, справа жилой комплекс. Там могут быть камеры, на развязке они точно есть, и можно проверить, хотя шефа придется уговаривать… Пока думал, Рус так и шел наугад, просто прямо, пытаясь заодно прислушаться к себе и понять – куда именно нужно идти. Никакого чутья или шестого чувства у него не было. Улица, вторая, он смотрел по сторонам и… нет, не чувствовал никакого направления. Просто шел. Куда здесь можно увести? Только этим двором, вот сюда можно. Мне же надо увести, чтобы никто не остановил. Или я не думал об этом?
   За пятнадцать минут он ушел довольно далеко, дошел до шоссе, посчитал камеры на перекрестке (шесть штук, две на пешеходный переход), перешел на другую сторону и остановился. Еще поразмышлял. Справа были высотки нового микрорайона, слева дома частного сектора, отступающего в низину под напором застройки. Пора было поворачивать назад. Он бы и повернул, если бы не увидел бредущую вдоль дороги нелепую фигуру в зеленой толстовке с капюшоном.
   Мгновенно вспотел. Это мог быть кто угодно, примета из толстовки была так себе, если честно, поэтому Рус задышал ровнее, немного успокоился и потихоньку пошел. Достал смартфон, набрал командира. Тот откликнулся почти сразу, недовольно, словно Руслан его оторвал от важного дела.

   – Сергей Дмитриевич, – сказал Рус с нажимом, – есть ощущение, что я иду за подозреваемым. Толстовка зеленая, идет впереди, метров пятьдесят.
   Он замолчал и услышал звенящую тишину в трубке.
   – Вы со мной поговорите потихоньку, но чтобы я мог отвечать нейтрально. Я его догоняю, а что делать – не знаю… – проговорил он уже почти шепотом.
   Командир откликнулся сразу:
   – Адрес мне скажи сначала, я ребятам передам. Тут и полисы, и СК на совещании, на громкую тебя выведу.
   – Так недалеко, – начал Руслан, – если по прямой от магазина с видео, ну того, с записи, то квартала три, через трассу, на ту сторону, мимо новостроек, там еще перекресток, где я на вашей машине чуть бабулю на капот не посадил…
   В трубке возник шепоток, потом заговорили на заднем плане, и снова вылез командир:
   – Понял тебя, парень, это улица генерала Кирилова, ты идешь от дороги в сторону частного сектора или к высоткам?
   Рус сбавил темп. Фигура впереди двигалась и правда вразвалку, будто чуть подтанцовывала на месте. Движения были немного судорожными, но в то же время упорядоченными. Человек явно не был ни под веществами, ни пьян.
   – Домики маленькие всегда лучше, чем эти ваши небоскребы, – душевно сказал Рус, чувствуя, как намокает прижатое к голове смартфоном ухо. – Гулять здесь и гулять, если не заблудишься в развилках, зато воздух какой, вишня вон зреет, цветы.
   – Ты дистанцию держи, – сказал кэп озабоченно, – там едут уже к вам, поспешают ребятки, но желательно, чтобы он тебя как-то к потеряшкам вывел. Оглядывается?
   – Не-а, – заверил Рус, присаживаясь на корточки, чтобы завязать шнурок на кроссовке, и прижимая телефон плечом, – но ты прав, дальше будет интереснее.
   – Я по навику за тобой смотрю, на развилке направо, понял. Не суетись, парень, все нормально идет.
   Человек в толстовке остановился. Не такой уж и зеленой она была, болотной скорее. Рус шел и смотрел, как он поворачивается, видел черную тряпочную маску, прикрывавшую нос и рот с подбородком, лицо было видно плохо, грязное оно было или в шрамах.
   «Вот и все, – подумал машинально Рус, опуская руку с телефоном в карман, – никуда он меня не привел. И сейчас придется либо врать, либо драться, потому что нет никакого выхода».
   Человек в зеленой толстовке вздернул руки вверх, и Руслана накрыло такой волной тоски, безысходности и страха, что ослабли даже колени. Захотелось упасть и зарыться прямо в эту пыльную каменистую землю улицы, заорать и умереть, потому что невозможно было чувствовать это.
   Хотелось бежать, дальше от этого не звука даже, а словно от сияния, тоскливого, болезненного, забивающего уши хриплым воем и звоном и смывающего все краски мира в серую, пачкающую лицо грязь. Рус, видимо, ударился лицом, потому что в носу стало солоно и горячее потекло через ноздри. Он еще успел подумать, что взрослым от этого манка вообще ни разу не сладко, как же это бьет по детям?.. И отключился.
   Очнулся оттого, что его тащили за ноги. Странное было ощущение, ватное тело, звон еще стоял в ушах, и все вокруг: шелест травы, по которой его тащили, сопение собственного носа, тяжелые шаги человека, который его тащил, – все это звучало далеко, как через воду, толстый слой мутной воды, глушащей и отупляющей. Рус не чувствовал ненависти, и даже обиды почему-то не было.
   «Вот он теперь меня точно дотащит куда надо, – расслабленно и рассеянно подумал он, – а там, глядишь, и поборемся. Слабость какая, даже руками не пошевелить… Голова ударилась о деревянный порог, перескочила его, запахло кислым чем-то, лежалым и старым. Пол. Деревянный. Он видел закопченный потолок, потом его протащили еще и еще; какие-то комнаты или сараи, стало темно, появился запах гнили, тонкий и неприятный. Потолок посветлел, из сырого и противного воздуха Руса выволокли в сухой и пыльный и бросили наконец. Человек отошел в угол и стал, неприятно лязгая, что-то от чего-то отламывать. Звук был непонятный и неприятный.
   Руслан зашарил руками вокруг и вдруг поймал пальцами что-то холодное. Рука, пальцы. Его подбросило, он неловко сел, оглянулся и тут же зажмурился. Мальчишки лежали здесь. Все трое, сваленные друг на друга и накрытые сверху газетой. Что-то горячее защипало в глазах, горло скрутило.
   «Зачем… зачем, господи, зачем?!» – заголосил он мысленно и вдруг испуганно замер, обнаружив чужую мысль у себя в голове и буквально отдернулся от нее. Мысль была неприятная, словно шмыгнула внутри головы и развалилась на серые комковатые буквы и слова…
   «…жить вместе нельзя. Убиваете. Боитесь и убиваете. Зачем? Зовете и убиваете… я тоже позвал и тоже убил. Так честно. Смерть на смерть. Жить вместе можно, нечестно… Надо честно… надо честно». Отголоски чужих хвостатых и тошнотворных мыслей заплясали, запрыгали и осели. Человек в зеленой толстовке наконец отломил что-то и бросил с металлическим звуком.
   Рус, как через вату, слышал треск раций, какие-то голоса, взвыла и тут же испуганно смолкла сирена. Человек повернулся и смотрел прямо на него.
   «…надо честно… надо честно…» – затолкалось опять в голове. Грохнуло сбоку. Руслан видел, как в комнату врываются полицейские в касках и бронежилетах. Тянулась в голове тоскливой нотой чужая мысль. Человек в зеленой толстовке расстегнул молнию, распахнул темно-зеленые полы и вдруг развалился во все стороны потоком серых крыс. Фигура осела, а крысы все бежали и бежали, выпутываясь из толстовки и оседающих брюк, полицейские стреляли в ставшие безжизненными тряпки, и во всем этом грохоте и безумии самыми страшными были глаза Сережки, стеклянно и больно смотревшие прямо на Руса.

Дорогой читатель!

   Спасибо, что выбираешь для своего досуга литературный журнал «Рассказы». В его составлении принимает участие много людей. Фокус-группы, состоящие из читателей со всех стран СНГ, оценивают присылаемые произведения разных авторов, и только лучшие из них попадают на эти страницы. Надеемся, что наши старания не проходят даром. Если выпуск тебе запомнится, спасибо за это нашим авторам и читателям отборочной группы. Если по каким-то причинам выпуск не оставит ярких впечатлений – это только наша вина. Как бы то ни было, нам приятно, что твой выбор пал на журнал «Рассказы». До новых встреч!
   #журналрассказы

   Мы в сети

   Интернет-магазин: kraftlit.ru
   Наша страница: vk.com/rasskazy_zine
   Поддержать журнал: boosty.to/rasskazy

   Подписной индекс на сайте Почты России: ПМ637

Благодарности

   Спасибо нашим друзьям: Даниле Белову, Алексею Пешехонову, Чингизу Мингазову, пользователям Svet, Китайский лётчик Джао Да и nevenkitasuno, поддерживающим журнал «Рассказы»!

   Благодарим всех, кто помогал нам в работе над выпуском: Антон Александров, Вячеслав Куракин, Ксения Гордиенко, Светлана Капулина, Дарья Тищенко, Федор Батулин, Алина Бондаренко, Ярослав Бондаренко, Юлия Капустина, Виктория Усова, Sasha Smith, Назар Мельник, Дарима Мархаева, Оксана Ларьева, Лариса Кравцова, Свет Лучистый, Оксана Цыбульник, Алина Исмагамбетова, Ярослав Степанов, Ольга Любимова, Анна Лоскутова, Даниил Дементьев, Елизавета Обухова, Андрей Петухов, Юлия Коньшина, Алекс Веагур, Виктор Смирнов, Константин Зелин, Дмитрий Фролов, Лилия Тарасова, Лика Родионова, Мария Лысых, Алекс Раен, Ли, Тимур Валеев, Степан Мандюк, Рина Фролова, Царь Леонид.

   Без вас мы не смогли бы творить чудеса.

Журнал Рассказы 26. Шаг в бездну

Если Анна убьет Альфреда

Светлана Волкова Значок с лыжником