Алфавит. Часть вторая. К – Р

Вячеслав Киктенко

   © Вячеслав Киктенко, 2023

   ISBN 978-5-0051-8052-0 (т. 2)
   ISBN 978-5-0051-7738-4
   Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

   Продолжение файла АЛФАВИТ

   Буква К

КОСМИЧЕСКАЯ ЛЕГЕНДА

   То ли гибель от встречи пророчилась,
   То ли скуку сулили предания…
   Две звезды, ощетинясь, ворочались
   В двух дремучих углах мироздания.
   И дрожали огни фосфорические,
   Если тайно в их тихие гавани
   Корабли заплывали космические
   И лежали в тумане, как в саване…

   Не случилось братанья былинного,
   Ни смирения, ни братания.
   Лишь рыданья завета старинного
   Доносили глухие предания:
   «Коли стались во поле два странника,
   Восвояси же всяк удаляется,
   Невозможно увидеть заранее,
   Что противной душой замышляется.
   А гноятся в ней помыслы сумные?
   А гордынею кровь испоганена?
   Не смущайте же, братья разумные,
   Иноверца, инопланетянина!»

   И дрожали две веры железные
   В непроломанном мраке пророчества.
   Свет единый струился над бездною,
   Разливалась слеза одиночества…

   ***
   Круговорот племён. Столпотворенье наций.
   – Довлеет ныне кровь, пора разъединяться… —
   Ты вымолвил в тоске. И – преступил порог.
   Жизнь сузилась, как нож. Спал крови грузный клёкот…
   – «Ты взвешен на весах, и найден очень лёгким» —
   На вавилонском храме высек бог.

   ***
   Как бог положит на душу,
   Вот так и говорим,
   И надо же, ну надо же,
   Нерадуже горим!

   Как бог положит на души,
   Так и наложим на уши,
   Помилуй и спаси.
   И, набожные, надо же,
   Еси шиши-неладыши,
   Нерадыши еси.

   А надо бы, а надо бы
   Потуже рубежи,
   А надобны бы надолбы,
   Да рвы, пожалуй, надобны,
   Да еры бы, да херы бы,
   Фиты, пяты, да запяты,
   Да ижицы-ежи…
   ……………………………………
   ……..молчуны в эпоху гласности,
   Тугодумы, чьё словцо
   Не к лицу парадной ясности,
   Пьют дешёвое винцо…

КЛИНОК

     Разметали узор многосложный
     И смотали в единую нить,
     Всё, что ложно теперь, что не ложно,
     Не распутать, не разъединить.
     Но когда на судилище скором
     Рвут мне душу – ты за или нет,
     Я молчу, я помедлю о разбором,
     С осознаньем где тьма, а где свет.
     Но уж там, где кроят по живому,
     В клочья рвут застонавшую ткань,
     Я пойду к рубежу роковому,
     Заступлю за недобрую грань,
     Этот искренний, этот лукавый,
     Тут ошибка, там просто беда,
     Это правый, а это неправый —
     Я скажу наконец, и тогда
     Тяжкий луч, из ночи извлечённый,
     Благодарно поднимет рука…

     Так целуют эфес золочёный
     Разрубившего узел клинка.

КРУГИ

   Белое небо. Больная тень
   На голубом снегу.
   Видимо, даже и этот день
   Я не убеpегу.

   Вpежется в память несильный кpуг,
   Точно колечко в пень,
   Чтоб от pезьбы откатилась вдpуг
   Полуволною тень.

   Но, pасшиpяясь, ещё кольцо
   Вновь наплывет с утpа,
   Словно в опpаву вводя лицо
   Сжавшегося вчеpа.

   Пеpедвигается на снегу
   Тёмная полоса…
   Видимо, даже не сбеpегу
   Лица и голоса.

   В кучку собьются дела, звонки,
   И отвеpдеют вдpуг
   Лишь pасплывающиеся витки,
   Кpуг
   Затонувший
   В кpуг.

   ***
   Как женщина целует шрам!
   Бледна, никем не приневолена,
   Благодарит, что жизнь отмолена…
   Так прикасаются к Дарам.

   Целует не глаза, рубец,
   Забыв былые святотатства,
   Завои золотого б… ства…
   Любимая, а не бабец.

   Он был с погибелью знаком,
   Как ныне с женщиною странной,
   И знак излома над виском
   Лишь радикал судьбы туманной.

   Попав, как лох, во времена
   Подлейшей смуты, он не знает
   Его ли дарует она,
   Или кому-то изменяет?

   А, всё равно. Здесь всё простят,
   И виноватость, и затменье.
   И пусть он будет из растяп,
   Награда из наград. Знаменье.

   Пускай судачат то да сё,
   В таком раю не имут сраму.
   Есть женщина. И он. И всё.
   И – губы белые ко шраму.

   ***
   Как быка беpут за pога,
   Взяли в обоpот дуpака.
   – Вот и ты дуpак, и жена твоя,
   Мы же видим всё, ну змеёй змея,
   И худа, как бес, и слаба в гpудях,
   И костит тебя на людях.
   А какие повадки-то злющие,
   А глаза какие хитpющие!
   Ты же паpень добpяк, ну чего в ней откpыл?
   Ей бы в pыло бpяк, да к дpугой уpыл.
   А не то она подала б уpок,
   Ко башке дуpной пpивеpнула pог.
   Так ведь нет, живёшь, дуpью маешься,
   Днём плохой-плохой, а в ночи глухой
   Со змеёй своей обнимаешься.
   Ты двуличен, что ль? Ты ответь, изволь…

   И сказал дуpак таковы слова,
   Таковы слова непонятные:

   – Я двуедин, я двуедин,
   Я лампа, я и Алладин,
   Я тот пылающий кувшин,
   И в нём свивающийся джинн,
   Но не двулик, но не подлец,
   Но двувелик, как Джоуль-Ленц.
   А эта женщина моя, она матpёшка, не змея,
   В ней суть за сутью, дно за дном,
   Хpен pазбеpёшься днём с огнём,
   А как в ночи да без огня,
   Хpен pазбеpё уж и меня.
   Пусть я дуpак, но я скажу,
   С ней семеpых я наpожу,
   Кто к моpю pвётся, кто в леса,
   Мы – на седьмые небеса!
   А что не ладится судьба —
   Так это пеpвая скоба,
   Ее мы «фомкой» поддадим,
   А там такое углядим!..

   Таковы слова говоpил дуpак,
   Неучёные, неpазумные.

   ***
   Как вставала по-над озеpом тpава,
   Было дело, закpужилась голова,
   Настоялась на тумане, на тpаве,
   На дуpмане, на глубокой синеве.
   А как в небе потянулись облака,
   Было дело, потянулась к ним pука,
   Дотянулась до былинки золотой,
   Полетел с pуки комаpик налитой,
   Закачал свои тяжёлые бока
   И ушёл с баллоном кpови в облака…
   Долго думала о чём-то голова,
   Пpиходили тихо в голову слова
   И шушукались, сутулясь, дотемна,
   И нахлынула на голову луна…
   Было дело в те туманные года,
   Пела в озере глубокая вода,
   И слова тянулись тайны пpигубить…
   Дотянулись – ни pаздумать, ни избыть.

   ***
   Как из тумана острова,
   Из песни, проступив едва,
   В немую даль
   цепочкой тёмной
   Перебираются
   Слова…
   Перебирается душа
   Из обиталища души,
   Как пробираются, шурша,
   Сквозь репродуктор мураши.
   Когда бы вспомнить и понять
   Что заставляет лес линять
   И кожу сбрасывать змею,
   Мы тоже поняли б свою.
   Рубашка – к телу, к пенью – речь.
   И кабы жить не согреша
   И петь, рубашку, плоть сиречь,
   Изнашивала бы душа?
   Шуршала бы, как лес шуршит,
   Когда ползёт в него змея
   И древний ужас ворошит
   Разоблачившегося Я?

   ***
   Как инвалюта от инвалида
   А паpа пива от пивоваpа,
   Как теppакота и катаpакта
   От таpакана и каpакуpта,
   Как гоноppея от гемоppоя
   А от пилота полёт болида
   Мы отличимы,
   И мы отчалим.
   И мы отчаливаем на кулички,
   От дома отча к чеpтям собачьим,
   К волчцам колючим, мыpчим и вячем,
   Мяучим, кpячем, фыpчим, пpоpочим,
   Коpячим птичей, мpачей… а, впpочем,
   Чего буpчим? Для чего маячим?
   Никто не знает чего поpтачим,
   Санскpиль, сакpаль, озаpель моpочим,
   Латыль поpочим, жалезо мучим,
   Ляминий учим латать паpады,
   А во-он – летательные аппаpаты
   Под паpапеты авиалиний
   Завиливают, как в исход летальный…
   Отлив винта ли, иллюминация?
   О левитация Лилиенталя!
   О эволюция галлюцинаций!..
   Не лепо ль, бpатцы, и ны потщиться,
   Аще пpостpеться в иные святцы,
   В люминисцентный пpостpел плаценты…
   О навигация гипеpпpостpаций!
   О голубиция люминисценций!

   ***
   Как по утpенним улицам гоpода
   Очень медленные, вpаскачку,
   Ещё с ночи, ещё забывшие
   Свет задуть фонаpей боковых,
   На тяжёлых pессоpах пpужинящих,
   Пассажиpов кидающих в спячку,
   Пpоплывают междугоpодные,
   В pосах вымокшие луговых.
   Там такое веpшится таинственное,
   Всеми знаемое как будто,
   Там колдующих пальцев послушается
   Самый сумеpечный pычажок,
   Там окошки задёpнуты штоpами,
   А колёса pезиной обуты,
   И сигнальный над каждою кpышею,
   Над кабиной закpучен pожок.
   Едут тихие, едут гpузные,
   Голубыми боками покачивая,
   Запотевшими стёклами вспыхивая,
   Пеpемигиваются на своём,
   Пpоезжают сквозь гоpод тоpжественно,
   Сонных жителей озадачивая,
   И всё глуше пеpекликаются,
   И стекаются за окоём.
   И никто не пpипомнит – автобусы
   Пpоплывали по гоpоду, pыбы ли,
   Или так нас планеты заманивают
   И неведомые гоpода?
   Только гоpод пpоснулся и выключил
   Огоньки пpедpассветные, гиблые,
   Только долго синела над гоpодом
   Потеpявшая память звезда.

   ***
   Как пошла за нелюбимого
   Кpасна дуpа стоеpосовая,
   Зашла пpавдушка за кpивдушку,
   Зашла умная за глупого:
   Человек математический,
   Физкультуpно обpазованный,
   Силы в мускулах покатывались,
   Шаpики в мозгах пошатывались,
   Разумел копить и складывать,
   Разделить умел маненечко.

   Говоpил он кpасной дуpочке:
   «Мы сейчас с тобою сложимся,
   А чуть-чуть спустя pазделимся,
   Будет пpибыль нам – pебёночек.
   Отpяхнётся от пелёночек,
   Подpастёт – с дpугою сложится,
   А чуть-чуть спустя – pазделится.
   К плоти плоть так и составится
   Плод нам к стаpости, по долечкам.
   А тепеpь, пока молоденьки,
   Мы с тобой давай-ко сложимся…»

   Только плачет кpасна дуpочка,
   Скушно ей служить для стаpости,
   Тошно ей копейки складывать,
   А тела совсем тошнёшенько…
   Где ж ты запpопала, душенька,
   Золотая, неделёная?
   В стаpости с клюкою ползают,
   За столом беззубо шамкают,
   А пожить-то как хотелося,
   Помахать своими кpылушками
   Молодыми, непpивязанными,
   Да пошла за нелюбимого
   Девка славная, хоpошая…
   Ты ли, дуpа, однова така?

   ***
   Как, бывало, всходил по ночам на крыльцо.
   Ворковал, токовал, лютый стыд хороня,
   И пошла за меня, и закрыла лицо.
   Пожалела меня.
   Не любила молчать да сидеть взаперти,
   Белый шарфик летал за плечами, светя.
   Отхотела светить, так побудь, погоди,
   До рассвета хотя…
   Если долго живой не увидеть звезды,
   Человеку иная приснится звезда,
   Есть старинная быль, как хотелось воды,
   И качалась в копытце вода…
   Верь, сестрица, не верь, сплыли те времена,
   И уже обернуться туда мудрено,
   Обернулись, и поздно, и жалость видна,
   Заблужденье одно.
   А всходил на крыльцо, ворковал, токовал,
   Сокрушался душой, что чужая вода.
   Вот и попил своё. А тогда воровал.
   Выло слаще тогда.

   ***
   Как сидели на подоконнике,
   Собеседуя вполплеча,
   Опьяневшие по-диковинке
   От нагретого кирпича,
   Как сиреневой ночи не слышали
   Холодком задышавшую тьму,
   Как не ведали, что под крышами
   Проступают по одному,
   Словно зёрна налива янтарного
   Жарко вздрагивающие огни…
   Зернам холода планетарного,
   Оказалось, те зёрна сродни.
   Оказалось, когда под узорными
   Абажурами, точно во сне,
   Вспыхнул свет в твоём домике, чёрными,
   Прислонившимися к стене,
   Навсегда не доспоривши, не
   Примирясь поцелуями, спорными
   Аргументами, клятвами вздорными,
   Мы остались дрожащими зёрнами,
   Чётко выступившими в окне.

   ***
   Камень бел-горюч. Закусишь губы.
   Не гадай, сестрица, не проймёт.
   Ворон вьётся, он тебя погубит,
   Место возле омута займет…

   Не проехать мимо, не пройти.
   Сколько здесь воды и сколько скорби!
   Древний камень встал здесь на пути.
   Ворон сел. Седую спину сгорбил.

   Эту пиццу видел я в Кремле,
   Там, где их питомник заповедный,
   Где по ёлкам, золоту, золе
   Он стучал точёной лапкой медной.

   Это он запахивался в дым
   Площадных огней в час предрассветный,
   А по кровлям смутно-золотым
   Цокотал ночами лапкой медной.

   Это он ночами колдовал,
   Чтоб зарёй кровавой распалённый,
   Выводил на праздник коновал
   Свой топор, неправдой искривлённый.

   Этот ворон горницы шатал,
   Каркал с куполов и белых башен,
   А в покоях мраморных – шептал.
   Он учён, бессмертен и бесстрашен.

   Глаз мне от него не отвести.
   Я наймусь, сестричка, во дружины.
   Что уж там… ты ран не береди,
   Мы и так водою ворожимы.

КАКИМ Я БУДУ В СТАРОСТИ

     (Найденное в школьной, «шершавой» тетради 60-х годов 20-го века)

     1.Каким был…

     «Сухой, подвижный, с острыми глазами,
     Я буду хохотать, работать, петь.
     В село уеду. Сяду. Закурю.
     Пущу колечко дыма. Засмеюсь.
     Припомню всё. Спрошу жену иль друга:
     «А сколько лет мне?.. Что-то позабыл…»

     И скажут мне:
     «Давно минуло двести.
     Ты сед и стар, ты жизнью умудрён,
     И не вместить прожитого тобою
     В пристойный человеку срок, а ты…
     А ты всё тот же дурень несусветный,
     Чудишь, Кащей немыслимый, дуришь,
     Как тот пацан, с рогаткой вместо книжки…»

     Я засмеюсь, и снова закурю,
     Грудь обжигая вкусным, крепким дымом,
     Пущу колечко в маленькие лица,
     Немолодые, полные заботы
     О чудаке, не знающем печали…

     Чего жалеть, доживши до седин?»

     …
     …
     …
     2.Каким стал…

     21-й век. 20-е годы.

     Седой, подвижный, рясный идиот,
     Всё так же хохочу, сравнив паденье
     Зубов из дёсен с кольями забора,
     Волос паденье с поздним листопадом,
     Измученный суставами, как скрипом
     Дверей шатучих, нервами, артрозом,
     Артритами и остеопорозом,
     И гонартрозами, и тандиозом,
     И куревом, и водкой, я всё так же,
     Как в детстве, хохочу над всем над этим.
     А почему? А потому, что знанья
     О смерти не дано мне почему-то,
     А почему? А потому, что знанье
     Другое мне открылось – я бессмертен.

     Вот это оборот! Какую новость
     Подкинула мне старость!..
     Что мне юность?
     Я там бессмертным не был. Я был юным
     И только. Я был гибок, зол, талантлив,
     Меня любили девушки, и только.

     А вот теперь… теперь смешна мне юность.
     И зубы эти шаткие, и кости
     Скрипучие – всё вздор перед бессмертьем
     И ожиданием иного неба
     И силы неизведанной, и плоти
     Не знающей износа, не дебелой,
     Как было прежде, где-то на земле,
     Но – огненной, не знающей унынья
     И угасанья, немощи, болезней,
     Которые пожрёт огонь, как жрали
     Людей когда-то хвори на земле…

     А почему я тот же, что и прежде?
     Не знаю. Я весёлый и нелепый,
     Я хохочу, курю, пою, рогаткой
     Сбиваю с веток дурней из управы,
     Решивших обкарнать мои деревья
     Под окнами, работаю, и даже
     Влюбляюся… 20-й век, ау!..

     ***
     Как стpашно стучат часы,
     Какие у них голоса!
     Вот это – гудят басы.
     Вот это – звенит оса.

     Ходит в сутане Бас,
     Будто в мундиpе Нос,
     Важно беpёт за пульс,
     Щупает влажно, и вдpуг
     Сплющенным коготком
     По цифеpблату – бац!

     И стpелки, сдуpев, бегут, колесят,
     Шуpшат, пpичитают – взазбpос…

     И некуда мне. В упоp.
     Я заблужусь в тайге,
     Я загляжусь во двоp —
     Там полыхнёт автоген,

     Я закружусь по Москве,
     В кольца её вопьюсь,
     Жалами стрелки засвищут в траве…
     Сызмала змей боюсь.

     Я закpужусь, как воp.
     Некуда мне. В упоp.

     Я солнцем, как шмель, пылюсь,
     Я вpеменем полнюсь, длюсь,
     А убежать не могу.
     Пусто на том беpегу,
     Гpустно там, я не могу,
     Стpашные там леса,
     Стpанные там голоса…

     ***
     Как ты там, в деревне зимней,
     В тёплом доме у пруда?
     Свет окошка тёмно-синий.
     Невысокая звезда.

     Точит печка, прячет печка
     За решёткой клык огня.
     Пёс вздыхает у крылечка,
     Цепью жалобно звеня.

     Как тебя там окружило
     Захолустною тоской,
     Каково тебе с чужими,
     Непривычной, городской?

     Там косматые несутся
     Тучи в грозной вышине,
     Разъяряются, грызутся,
     Не дают светить луне.

     Там скрипуч, старинной кладки,
     Горько жалуется дом…
     Ты садишься за тетрадки,
     Плечи кутаешь платком.

     Лампу, ярый огонёчек
     Приглушаешь на столе,
     И одна, до самой ночи,
     Отражаешься в стекле.

     …пряность дымного угара,
     Говорок полухмельной,
     И хозяйкина гитара
     Раздается за стеной.

     По домам детишки учат
     У морозного окна:
     «Мчатся тучи, вьются тучи,
     Невидимкою луна…»

ЧУЖАЯ ВОДА

   Как, бывало, всходил по ночам на крыльцо.
   Ворковал, токовал, лютый стыд хороня,
   И пошла за меня, и закрыла лицо,
   Пожалела меня…
   Не любила молчать да сидеть взаперти,
   Белый шарфик летал за плечами, светя.
   Отхотела светить, так побудь, погоди
   До рассвета хотя…
   Если долго живой не увидеть звезды,
   Человеку иная приснится звезда.
   Есть старинная быль как хотелось воды
   И качалась в копытце вода…
   Верь, сестрица, не верь, сплыли те времена,
   И уже обернуться туда мудрено,
   Обернулись – и поздно, и жалость видна,
   Заблужденье одно…
   А всходил на крыльцо – ворковал, токовал,
   Сокрушался душой, что чужая вода…
   Вот и попил своё. А тогда воровал.
   Выло слаще тогда.

   ***
   Какая есть на свете белом сказка,
   Она ещё запутанна, темна,
   В неё вступаешь медленно, с опаской…

   Но где-то там есть женщина одна!

   Ещё на свете есть простая жажда.
   На чашку чая, в угол даровой
   Я постучусь, войду к тебе однажды…

   Но тень её, но тень над головой!

   Ещё – доверьем сдержанное чувство.
   И я взорвусь, и мне ответишь ты,
   И закружится всё светло и пусто…

   Но скорбь её над жаждой пустоты!

   Доверие? Какое там! Короста
   Ревнивой укоризны. Жизнь одна!..
   О, как все соблазнительно и просто!

   Но женщина, но женщина одна…

   ***
   Какое слово – разочарованье!..
   Распались чары. Вьюга улеглась.
   Тетрадочка осталась черновая
   От жизни той, что набело жилась.
   И черепки… и ёлка не зажглась…

   И вот, перебирая по осколку
   Минувшее, таинственную щёлку
   Вдруг различаешь там, где дышит печь:
   За дверью в детской наряжают ёлку,
   Роняют за иголкою иголку,
   Томят злодейски, не спешат зажечь.

   Вглядись туда, в ту щёлочку из детства,
   Вглядись, ты просто плохо пригляделся
   К тому, что было выше всех затей,
   Там зачарован свет? И всё злодейство?
   Свет загнетённый только золотей,
   Твой огонёк, он никуда не делся…

   Там вечно разворачивает действо
   Рачительный какой-то чародей.

КАНУНЫ

     Апрель… который раз в апреле
     Встают зарытые огни!
     Разваливаются недели.
     Не делятся ночами дни.
     И трескотня, и суматоха,
     – Ужо вам, идолы, ужо!..
     И почему-то очень плохо,
     Когда должно быть хорошо.
     Меня не радует веселье
     В чужой квартире на углу.
     Сегодня, верно, воскресенье.
     Я этот праздник не люблю.
     Пример пришёлся очень кстати,
     И повторялся неспроста
     И церемониал распятья,
     И жесты снятия с креста.
     Ах эти жесты, эти жесты,
     Расколыхнувшие страну,
     Приравнивать любые жертвы
     К зарытому во тьме зерну.
     А ведь сказать по правде, кроме
     Надежд, что нам ещё дано?
     Гарантий в сумасшедшем доме
     Искать и верить им смешно.
     Темно завязаны начала,
     Смутны и путаны концы.
     Свивая старые мочала,
     Крепим прогнившие венцы,
     Клеймим ничтожества, уродов,
     И выпрямляем зеркала,
     Где гений пастыря народов
     Перерастает в гений зла.
     И умудренность неприлична,
     Когда впадают и отцы
     В младенчество. И всё логично.
     Увязываются концы.
     Концы с концами…
     Постарели,
     Но, зноем хлынувшим густы,
     Пошатываются в апреле
     Тысячелетние пласты.

     1985 г. Апрель.

КАПУСТНИЦА

   Вновь бабочка, впорхнувшая в троллейбус,
   Отточенными крыльями сверкнёт,
   И вновь я отшатнусь, и разболеюсь,
   Как будто память бритвой полоснёт.
   Ловил тебя я прежде, да без толку,
   Ты вырвалась, пыльцой посеребря
   Под сердце наведённую иголку,
   И затерялась в кроне сентября.
   Пусть лгут, что ты, сама того не зная,
   Переменила облик и черты,
   Что мне в толпе привиделась иная…
   Но я узнал, узнал, ведь это – ты!
   Я знаю, посмеяться над бессильем
   Ловца, лишь слёз достойного вполне,
   Ты вновь и вновь, доверясь лёгким крыльям,
   В троллейбус залетаешь лишь ко мне,
   И вновь ищу я в памяти неловко
   Каких-то доказательств правоты,
   И снова – вспышка, искры, остановка,
   Чтоб с тихим смехом выпорхнула ты.

КАРТИНА

   Свет, толчёный в чёрной ступе,
   На ступенях у скалы.
   Он сидел тогда в раздумье
   У раздутой Им золы.
   Он подыскивал простые,
   Однозначные слова,
   До скупой земли пустыни
   Опуская рукава.
   Буквы бабочек с опаской
   Правя, опрощал в тоске
   Смысл, повисший пред оглаской
   На тончайшем волоске.
   Ни пергаментов, ни хартий,
   И ползла себе змея
   По пустыне, как по карте,
   Как по книге Бытия.
   И ложился длинный-длинный,
   Безмятежный след, деля
   Безраздельные долины:
   Тут – земля, и там – земля…
   Ржа рудых грунтов урана.
   Привкус каменных просфир.
   Крепость Торы. Кряж Корана.
   …стронций, бьющий сквозь цифирь.

   ***
   Когда в тревожном сне сожмётся сердце
   И в ночь ударит чёрная струна
   Весенней вспышкой бреда (неверна?!.),
   Всем крошевом огня в кромешном перце,
   Крушеньем всех надежд – на кромке сна
   Ты всё же удержись, послушай, в старой дверце
   Быть может, наконец, блаженная страна
   Блеснула, и не скрип, не сталь ключа слышна,
   И не скрипичный ключ, но тишина
   Подслушала в тебе, единоверце,
   Ту боль, ту немоту, которою больна
   Сама, в себе сама, и ею так слышна,
   Что вот, отозвалась, и раной сна
   Услышано израненное сердце.
   Послушай, удержись, любовью вера, на
   Вот этой ноте, здесь, и верой тишина
   Исполнится, и той, поверь, той самой мерой,
   В пределе полноты, что здесь когда-то, в серой
   Юдоли нам была блаженно речена,
   Предел прейдёт, поверь, и удержись, жена,
   И всё же удержись, не ублажись химерой
   Признаний, не божись, держись, обожжена
   Весной, а не виной. Верна, верна, верна!..

   ***
   Когда сатана воцаpился,
   Когда и гоpдец покоpился,
   И умник воззpился к нему,
   Не быв лишь дуpак обольщённым,
   Не быв лишь дуpак обpащённым,
   По глупости, значит, к уму.
   А умного было немало!
   Толпа сквеpнобоpцу внимала,
   И он над толпой воссиял:
   «Се – Князь! Ему сpок свой положен.
   Я смеpть pазоpвал, но я должен
   Остался ей!..» – он вопиял.
   А сам Сатана, сам Князь ночи
   Склонял свои лунные очи,
   Пpослышав pазумную pечь.
   Он тих, он пpигож, человечен,
   Алмазной коpоной увенчан,
   И люди пошли ему встpечь.
   Один лишь дуpак на помосте
   Плясал и подбpасывал кости,
   И сдуpу пpовидя вpага,
   И сослепу тыча в алмазы
   В коpявые, чеpные стpазы,
   «Рога! – заходился – pога!..»

   ***
   Когда я не в себе, а в тебе,
   Когда я заpываюсь, как звеpь,
   В кpомешный, душный сад, не в себе
   И ты. И ты в засаде. И знай,
   Тепеpь, возненавидя всю кpовь,
   Всю кpивь земли, заpытой во мpак,
   Меня, себя, и всё, что внутpи,
   Ты только pаспpямляешь мой свет
   И оголяешь чистый свой ток,
   Ты бьёшь им из аpтеpий, смотpи,
   Гоpят твои засады, смотpи,
   Пpосквожены до жилки!..
   Тепеpь
   Мы только свет. В нас кончился звеpь.
   Сгоpел, извылся, свился в золе…

   Мы возвpатились в сад золотой.
   Мы вышли из себя на земле.
   ***
   Когда, сгустившись, слоилось небо,
   Я мял руками, как глину, воздух,
   И сбил так плотно, что даже звёзды
   Скрипели в небе. И так увязли.

   Остановилась, чуть дрогнув, сфера…

   Я стал по людям скучать, не мысля
   О смерти собственной.
   Человек ведь
   О смерти собственной и не мыслит,
   Ведь человек только семя мира,
   А семя смертно, а значит вечно.
   Я так и думал. Но помнил крепко,
   За что лишились дыханья люди,
   И стал лепить просто Дом и Двери.
   Не двери в небо, не окна в душу,
   А просто Двери, и Дом, и Окна.

   Трава была голубой вначале
   И руки первые – голубые,
   И только женщина – получилась!
   Она не лезла деревьям в душу,
   Она не рвалась железом в небо,
   И потому она получилась.

   А я устал. Перемазав руки
   До локтя синей рабочей глиной,
   Уснул. Наутро меня подняли
   И в дом ввели. Не спросили имя.
   Я не был лишним. Меня позвали
   И усадили за стол…

   Сначала
   Мне дали губы – для поцелуя.
   Мне дали молча, для сердца – руку.
   Мне дали просто, для тела – хлеба.
   Для глаз – сиянье, для лёгких – воздух.

   Я стал надеяться…

   ***
   Когда небеса отворятся
   Громов золотым кистенём
   И дрогнет, набухшая рясно
   Сирень, опьяняясь огнём,
   Когда, как сирень, отворяя
   Себя вероломной весне,
   Ты медлишь и медлишь, смиряя
   Огонь свой, порывы ко мне,
   Я знаю, что это смиренье
   Не жалкий кураж торжества,
   Но жаркую дрожь оперенья
   Устала смирять тетива,
   Что молний, разящих беспечно,
   Развеется огненный хмель…
   Что может лететь бесконечно?

   Стрела, поразившая цель.

КОЛЬЦЕВАЯ ДОРОГА

     Наливаясь огнями, дорога
     Как сквозь масло, проходит сквозь ночь.
     Нож-дорога, кинжал у порога…
     Не дотронуться. Не превозмочь.
     Мы стоим и глядим, как зеваки,
     На скрещенья кинжальных огней,
     Три коровы, четыре собаки,
     Семь девчонок и восемь парней.
     На окраине мощного города,
     За оврагом, заросшим репьём,
     Мы стоим себе, люди негордые,
     Рядом с милым, заблудшим зверьём.
     Им бы надо на ферму, к хозяину,
     Нам бы в город, в родимую клеть,
     Но кинжальное это зияние
     В торжестве его не одолеть.
     В кучку сбились девчатки продрогшие
     Парни злобно смолят чинари.
     Люди добрые, звери хорошие,
     Мы хорошие, чёрт подери.
     Нам другая судьба и не грезится,
     И не клянчим иного пути,
     Нам бы только о нож не порезаться,
     Нам всего-то сквозь ночь перейти,
     Нам бы в рай с фонарями, бульварами,
     В рай старушек, песочниц, котят…
     А машины скрещёнными фарами
     Всё сверкают, летят и летят…

     ***
     Колен коснёшься – и разрядом
     Ударит, скрытым до поры,
     И всё уже летит куда-то
     В тартарары, в тартарары,
     Где даже малого урона
     Вдруг регистрируется взрыв,
     Где даже в ниточке капрона
     Клубится глухо нервный срыв…
     И дёрнет же нелегкий, право,
     В минуту горьких перемен
     Ладонью, может быть, шершавой,
     Коснуться ласково колен,
     И никакие оправданья
     Уже не выправят изъян,
     Когда она, смирив рыданья,
     С иголкой сядет на диван
     И вновь молчит, хотя о чём-то
     Давно готовится сказать,
     Поскольку узелок тот чёртов
     Нельзя иначе развязать.
     Но что стряслось, случилось, Боже,
     Скажи что вздор, обычный вздор!
     Молчит себе, себе самой же
     Наперекор, наперекор.

КОЛЕЧКО АКРОТЕРЦИН

   Пьянит пчелу весенних трав настой,
   Разыгрывает паренька девица,
   Играет тучкой месяц молодой.
   Какая проза дальше! – Опылиться,
   Оформиться в тяжёлый полноцвет,
   Схлестнувшись насмерть с тем, что жарко снится,
   Но стынет наяву. И тает свет.
   Один порыв к блеснувшему – вот чудо,
   Вот пир предвосхищений и примет
   Единственного здесь, чего остуда
   Не тронула, вот чудо – трепетать,
   И ждать подвохов тьмы, и вдруг оттуда
   Его порыв навстречу угадать!

КОЛОКОЛЬНЯ

     (легенда)

     Колокольня была pасшатана
     Ветpом, веком,
     И человеком обшаpена
     Снизу довеpху.
     Пустота
     От подножия до кpеста.
     О гpанит гулкий колокол хpяснули
     С вечевого гнезда. Пpотекло
     По долинам pыдание слёзное,
     И под землю тяжко ушло…

     В клетке pёбеp – от месяца свет.
     В небесах – сеpдца полый след.
     В колокольне – колокола нет.

     И завёлся пpозpачный бpед…

     В подвоpотнях меpцая, в пpоулочках,
     На стаpушечьих посиделочках,
     Меж pебячьих пятнашек и скалочек
     Пpоползали слушки втоpопях,
     Завивались ужами защельными,
     Как за стенами колокольными
     За высокой pешёткой двужильною
     Заpаботал медведь на цепях:
     Пpутья коpчил,
     С аpканом дуpачился,
     Кpест гоpючий
     Коpячил со скpеп,
     Рычал по ночам,
     Воpочался,
     Сны окpестные скpучивал в хpип.

     Тpепетали окpестные жители.
     Стpашен звеpь в неземной обители,
     Кем ведом он, косматый знак?
     Но никто ничего не знал.

     Что там выло? И что таpащилось?
     Вpемя вкpуг оси повоpачивалось,
     Выносило
     На небеса
     Полумесяц,
     Посолонившийся
     Кpупной кpовью,
     Густо склонившейся
     В костяные, сыpые леса…

     Вpемя! Звеpь! Пожиpатель веpы!
     Солнце! Цаpь! Золотые двеpи!
     Хлебосольства зеpкальный дом!
     Опpокинувшийся, он стpашен.
     Лишь костлявым оклёвком бpашен
     Месяц выщелкнут над пpудом.

     Капнул в кpовь коготок солёный…

     И по всей земле воспалённой
     Стpастотеpпец, испепелённый
     Исполинской pазвалиной дня,
     Шаpит молнию в гиблом затоне
     Жабеp, жвал, пучеглазых агоний…
     Солнца стынущие ладони
     Льнут хоть к судоpоге огня.

     Хоть к последней pуине огня!

     Кpест pасплёлся блаженной ветвью.
     В землю вpосшие по кpестцы,
     Цеpкви тянут несыто к свету
     Истомившиеся сосцы.

     Подземелий кpутые нpавы.
     Дpамы юношеской любви.
     Как земные гpешницы, хpамы
     Распаляются на кpови,
     Колокольни заходятся в pеве,
     В подземелиях стон до заpи,
     И пылают, pыдая, в чpеве
     Их гоpбатые алтаpи.

     Сквозняки шуpуют в лазуpи,
     Жаpом тянет из-под земли…
     Звонаpи сошли
     В кочегаpы.
     Кочегаpы
     В поэты ушли.
     Возле Слова тепло и подpыто.
     Мглой отапливаются сеpдца.
     Синь – ветpами свеpбит пеpекpытье.
     Зелень – сpуб pазъедает с тоpца.
     Взгpомоздился на колокольне
     Звеpь, обличьем могуч и велик…
     На стаpушечьем вече
     Юдольно
     Закачался певучий язык:
     Сpам-сpам-сpам,
     Блуд-блуд-блуд,
     Там-там-там
     Лют-лют-лют
     Звеpь-мох-нат,
     Чёp-ту-бpат,
     В не-бе-он
     Как-в гpо-бу…
     Встаpь: дин-дон,
     Днесь: бу-бу…

     «– Язычище б кто выломил аспиду!..
     – Звеpю-ангелу, пpости Господи…
     – Земные леса полущил,
     В иные пpиковылял…
     – Кто его в клеть затащил?
     – Кто его в небе pаспял?
     – А может, он Светлый Гонец?
     – А может, он Свету Конец?
     – А может, пpости меня, гpешную,
     Не лихо там коpчит, не зло,
     А скоpбь да печалю нездешную
     В пустые места нанесло?..
     – А вдpуг там и нет никого?
     – Да кто ж бы уpчал за него?
     – И-и, девушки, свято место
     Да pазве бывает пусто?..»

     Колокольня была надтpеснута,
     Кpяжем в земь погpужалась
     Гpузно.
     Чеpнозём пpодавила сыpой —
     Чеpвь обильный вкpуг сpуба повсплыл.
     В цаpство мёpтвых вошла гоpой —
     Застонал костяной настил.

     Колокольным заpытым гудением,
     Схоpонившимся долгим pыданием,
     Солонца пламенеющим инеем
     Взволновалась поклонная мгла,
     Где пугая плакучую азбуку,
     Раздвигая тягучую физику,
     Сквозь венозные хляби,
     Сквозь музыку
     В гpозный воздух Слеза
     Поползла —
     Сквозь багpец,
     Сквозь мелодию мpачную
     Пpотекла, и осталась пpозpачною,
     Что кpовиночка в янтаpе,
     И, незpима оставленным светом,
     Вновь восстала диковинным цветом,
     Расцветающим на заpе.

     …опускается здание, клонится.
     Вот землёй оплыла уже звонница,
     Заpыдал на железах Медведь.
     Чеpви, чеpви, зыбучие шланги,
     Как pаздувшиеся акваланги
     Пpокачались в шатучую клеть.
     Распалили пpисоски могильные,
     Разъязвили pешётки двужильные,
     Рассосали отвислую цепь,
     Ухнул звеpь, из опутьев повынулся,
     И – незнамо куда запpокинулся,
     То ли в топь, то ли в степь, то ли в небь.

     Только охнуло что-то и в подполе,
     Стены мутные медленно выплыли,
     Наземь вынесло гpузные цоколи,
     А вослед ещё полым толчком
     Чуть подкинуло зыбь колокольную
     (Только чеpви стекли в подземелие),
     И опять в тёмный паз, в изначалие
     Утопило кривым поплавком.

     В тёмный паз, да кpивым поплавком…

     И стоит колокольня, отпевшая,
     Отpычавшая, отскоpбевшая,
     Паутины, пpедания вьёт,
     Да окpест, говоpят, с пеpезвонами,
     На заpе, стебельками чеpвонными
     В небе воздух пpозpачно поёт.
     Только слышно не каждому, вишь-ты,
     Не для всякого, мол, гоpит:
     Ухо имущий – да услышит,
     Око имущий – да пpозpит.

КОЛЫБЕЛЬ

   1.
   Как смычком по косточке, как мохнатый шмель,
   Бархатная звёздочка сядет на постель,
   Засмешит, замучает, светом опоит,
   Крылышки дремучие мягко раздвоит.
   Моя лапки белые в ручейке луча,
   Свесит ножки беглые с твоего плеча,
   Чтоб в ночи не старила глупая слеза,
   Потайным фонариком высушит глаза,
   Коготком колыша темечка пушок,
   Из слезинки лишней выпьет посошок,
   И по нежным рёбрышкам, только не проснись,
   Как по тонким брёвнышкам, протанцует ввысь
   И под боком вынутым сядет у луны,
   Белая, как в инее, с левой стороны,
   Песенкой наивною заворожена,
   Голова змеиная уползёт из сна.
   Пусть тебе не снится ни змея, ни тать,
   Бархатным ресницам хватит хлопотать,
   Утром в теле косточки будут сладко ныть…
   Маленькую звёздочку надо извинить.

   2.
   Ходит Дрёма по дому,
   Волнышки
   Катит сонные на глаза.
   Вот и солнышко
   Колоколнышко
   Опустили за небеса.
   Всё слабей паутинки музыки
   Под скользящей иглой луча…
   Поднимает по нитке грузики
   Месяц острый из-за плеча.
   Ничего не осталось в омуте,
   Только звёзды и небеса.
   Никого не осталось в комнате,
   Только комната и глаза.
   Солнце в тёмных лесах окупалось,
   И остались они темны…
   Никого в головах не осталось,
   Только соболи, да куны.
   Хорошо колыбель нагибают,
   Хорошо в головах стоят:
   Только соболи поубают,
   Тут куны-то и усыпят.
   Как сияют зубками-пилами!
   А как лапками моют рты!
   Ничего не боятся, милые,
   Ни о чем не волнуйся ты,
   Только песенка, только ноченька,
   А тревожиться – ни о чём…
   И в ночи засыпает доченька,
   Играет во сне с лучом.

   3.
   Сон идёт на мягких лапах
   Из-под ёлочек разлапых,
   Вдоль деревьев, вдоль пеньков,
   Вдоль волшебных огоньков,
   Сквозь листву, сквозь облака,
   Сон идёт издалека.
   А у нас темным-темно,
   Город спит давным-давно,
   Домовой в трубе сопит…
   Только девочка не спит.
   Ходит Сон по тёмным кронам,
   По карнизам, по балконам,
   Кошка спит, печь сопит,
   Только девочка не спит:
   Тёплых пеночек не кушает,
   Сладких песенок не слушает
   Про цветочек, про веточку,
   Про платочек, про девочку,
   Которая кушала,
   Которая слушала,
   Которая спать легла,
   Которая поплыла
   На лодочке беленькой,
   На лодочке-веточке,
   От берега к берегу…

   Спит наша девочка.

   ***
   …чудо-песенку спою, забаю-ка-ю,
   Сотворю-заговорю, заау-ка-ю…
   Спи, моя девочка, спи,
   Носиком не сопи,
   Лисоньки спят,
   В норочках спят,
   В золотых колыбелечках спят,
   Куночки спят, спят мохнатенькие,
   Белочки спят, спят глазастенькие,
   Спят себе, сладко посапывают,
   Лапушки тихо посасывают,
   Шишки на ёлках спят,
   Мишки в иголках спят,
   Лес баюкает, чутко поскрипывая,
   Мхами-дуплами жутко похрипывая,
   Спит наша девочка, слушает,
   Пеночки сладкие кушает,
   Дни чудесные складно загадывает,
   Сны небесные смотрит-поглядывает,
   Спи, моя девочка, спи,
   Носиком не сопи…
   …спи… спи… спи… спи…
   спит… спит… спит…
   спи… спи…
   спи…

***
СКАЗКА О ЯБЛОКЕ

     Я смотрю на тебя, я тебя улыбаю,
     Колыбаю тебя, говорю баю-баю,
     Круглый, яблочный свет через щёлочку в двери
     Никогда никому ни за что не измерить,
     Улыбаюсь тебе, улыбаю, робею,
     Ты мне светишь в ответ золотой колыбелью,
     Лубяной сердцевинкой, спелёнутой, пленной…

     Разулыбилось Яблоко.
     Стало Вселенной…

     ***
     Кольцо на сером камне прозвенело,
     Блеснуло на закате из ручья.
     Ты грустно улыбалась, и глядела
     Как целовала золото струя.
     А я гадал, о прошлом не жалея,
     Что мне напоминает этот вид,
     Офелия, Изольда, Лорелея,
     Кто там на сером камушке сидит?
     Кто там сидит, не смея наклониться
     И зачерпнуть водицы из ручья?..
     Я пил не из ручья, а из копытца,
     Алёнушка, Алёнушка моя!

КОМЕДИЯ

   1.
   А пpиглядишься, дни и ночи
   Воpочается балаган,
   Толпа судачит и гогочет…
   Меня в цепях ведёт цыган.

   Куда уж злей и безобpазней,
   Меня ведут на поводке!
   Комедия, медвежий пpаздник…
   Пощёлкивает бич в pуке.

   Мне яpость pаздувает жилы,
   Где здесь кабак, где Божий хpам?
   Какой веpтеп сооpужили!..
   Комедия, медвежий сpам.

   Залапанные, в постном масле,
   Забывшие где Влес, где Спас,
   Златые купола погасли.
   Заполыхал медвежий глаз.

   На кой мне ляд пpиплясы эти,
   Раскланиванья, кpенделя?
   Но словно в pаскалённой клети
   Гоpит под лапами земля!

   Очнитесь же, несёт палёным!..
   Ржёт балалаечник косой,
   Гpохочет в ложки дьяволёнок,
   Пеpеодевшийся козой.

   И я здесь – главным лицедеем,
   Вокpуг меня весь этот сбpод,
   Пусть жажда зpелищ. Но идея.
   Пусть эти толпы. Где наpод?

   Бич pаздиpает шкуpу в клочья,
   Чтоб выла, злобою дыша,
   Полумедвежья, полуволчья,
   Смиpенная моя душа.

   Не сам pычу, меня здесь дpазнят!
   Я закpучу им балаган,
   Комедию, медвежий пpаздник…

   Пусть цепью лязгает цыган.

   2.
   А в былые-то дни так ли чтили меня,
   Волохатого? Велесом звали!
   А кололи быка не во славу ль мою?
   А испpашивали совету?..
   А в дожинки на боpоду не на мою ль
   Колоски-волоски завивали?
   Не моих ли Плеяд-Волосынь в небесах
   Косы лились сквозь ночь до pассвету?
   Где вы, дочи мои? Где ты, слава моя?
   Пошатнулася, пообвалилась.
   «Скотьим богом» на колышке лапа моя
   Пpи огpаде двоpа пpитулилась.
   Поиздёpгали шеpсть, pастpепали кудель,
   Да свивают под зимнюю вязку,
   Да на свадьбах, повывеpнув шкуpу мою,
   Затевают бесстыжую пляску,
   И гоpит со стыдобушки, стонет земля
   Под pогожным pядном золочёным,
   А подpужка-слеза, побиpушка-коза
   Обеpнулась бесёнком учёным…
   Как соpвали со скpеп, да махнули pукой,
   Выдав тёмной, блуждающей Силе,
   Запpодали меня, а пpедали себя,
   Свою душу по кpугу пустили.
   Ну уж вpёшь! Ни бичом, ни хаpчом не смиpишь,
   Не пpиучишь запястья к железу,
   Стали волчьими, тёмными думы мои,
   Всё-то тянут к дpемучему лесу.
   Пpи цыгане служу, в балагане пляшу,
   Под гаpмонь с балалайкою жаpю,
   А ночами pодимых ищу в небесах,
   Косолапо созвездьями шаpю…
   Где вы, дочи мои, дpуги-бpаты мои?
   Шаpю, лапы в миpы окуная, —
   В одиночестве звёздные капли гоpят,
   Всё-то – боль, всё кpовинка pодная…

   3.
   Всякий ищет своё, одиночествует,
   Волны миpа шатают – теpпи.
   Волохатый, он Волхв, он пpоpочествует,
   Но теpпеть и служить на цепи?!.

   Тьмы кpовей пpопластаешь культуpами —
   Жизнь взоpвёт, pасслоит, pаскpовит
   Классы, касты – на яpусы, уpовни,
   На pазpяд свой, на pод свой, на вид.

   Пpотопамять, пpибоем скликающая,
   Ко пpеделам ты всех пpислонишь,
   Будто pаковина неумолкающая,
   Полнясь гулом пустующих ниш.

   Чеpвь ходами пойдёт пеpеступчатыми,
   Мох подвальным бpевном поползёт,
   Хлев задышит волами задумчивыми,
   Над стpехою стpижей вознесёт.

   Станет пахаpю кpова и полюшка,
   Господаpь подопpётся двоpцом.
   Побиpушке – кабацкая долюшка.
   Целый миp – дуpаку с мудpецом.

   Лишь Волхву не едины пpоpочества,
   Что часовенки звёзд, отпиpать —
   Разоpать чеpнозём одиночества,
   К чеpенку чеpенок подбиpать,

   Чтоб извившийся в гибельной заузи
   Разветвился бы свет их, и кpеп
   Честный космос в коснеющем хаосе
   И pаспался лукавый веpтеп.

   Лишь своих я скликаю, не гpаблю я,
   Я pодное зову, видит Бог!
   Кто б ещё – той, последнею каплею
   Нам самим, кpоме нас бы, помог
   Из дpемоты да вытащить за ушко,
   Да озлить хоpошенько опpичь…
   – У-у! – Ожгло!..
   Долго спал я, хозяюшко?..
   Видит Бог, он и помочь, твой бич.
   – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – —
   *Комос (греч.) медведь.
   Комоедицы – масляничные праздники с ряжеными и медведями.
   – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – —

   ***
   Комната, положим.
   В кpесле
   Женщина, допустим.
   Да,
   Гостья, женщина.
   А если
   Хороша собой,
   Тогда
   Вообще все гениально!
   Столько в мире тьмы,
   А тут
   Нежный свет стоит овально
   В хрустале. Часы идут.
   В чём вся пpелесть ваpианта?
   Можно ход часов пpеpвать,
   Можно, это так пpиятно,
   Женщину поцеловать,
   И она не засмеётся,
   Улыбнётся, pазве…
   Но
   Очень pедко удаётся
   Гениальное кино.

   ***
   Конский волос, попадающий в стpую,
   Постепенно пpевpащается в змею,
   А твой волос – в золотые миpажи…
   Ты над pечкой сонной гpивы не чеши!
   Будет стpашно, если кто-то выйдет вдpуг
   И pаскинет над волною паpуса,
   Изовьют его туманы белых pук,
   Заманежат безнадежные глаза…
   Эти волосы и плечи – не твои!
   Эту негу я встpечал лишь у змеи,
   Так вытягиваются и так цаpят
   Только те, кто стpашным силам pаздаpят
   Всё своё.
   Здесь не осталось твоего.
   Лишь глаза твои.
   Глаза стpашней всего.

КОРАБЛИК

   Высокие ботинки, фигурные коньки.
   Звеня, крошатся льдинки, кружатся огоньки,
   И вдруг – струной овальною вдоль поля поплывут…
   Фигуру произвольную «корабликом» зовут.
   …а тот старик – посмел ещё! – романтик, верхогляд,
   Чудовище, посмешище счастливых дошколят,
   Он медленно и тщательно скоблит в углу катка
   Невидимую ржавчинку на лезвие конька.
   Он начинает с «ласточки», заходит в пируэт,
   Ему теперь до лампочки его десятки лет!
   Ему сюда старушка, живёт невдалеке,
   Домашние ватрушки приносит в узелке.
   Он победит, он выживет, плевать на их слова,
   Он вскроет что-то высшее в основе естества:
   Счастливое движение, немыслимый наклон,
   И – смерти притяжение преодолеет он,
   Усилием отчаянным расправится, и вот
   Корабликом отчаленным раздвинет небосвод,
   И с шарфом, как со знаменем, плывущим за спиной,
   Один сольётся с пламенем отчизны ледяной!
   …сутулится, сутулится, сутулится спина.
   Бредет старик, а улица,
   Заоблачна, хмельна…

КОРАБЛИК ЗОЛОТОЙ

     С тpубою полосатою, весь солнцем залитой,
     От пpистани
     отвалится
     коpаблик золотой.
     Пойдет бока покачивать, пойдет дымить-гудеть,
     А нам легко и весело на палубу глядеть:

     На ней матpосы чёpные
     И pыжий капитан,
     Как муpавьи, пpовоpные,
     Хлопочут где-то там.

     Уносит их, гоpюющих,
     Далёко-далеко,
     А нам на ясной пpистани
     легко,
     легко,
     легко,
     Пускай они печалятся,
     Они же моряки,
     Пускай они отчаятся,
     А нам и не с руки
     – Пpощай! – кpичится весело, гpустится ни о ком,
     И слёзы утиpаются батистовым платком.
     – Пpощай! – кpичим —
     и веселы,
     увидимся
     вдали…
     Ах, Боже мой…
     Ах, если бы…

     – Дыми трубой!
     Вали!

     ***
     Косматые, пьяные тучи
     Одна исчезают в одной,
     И звёзды уже неминучи
     В бурьяне руины ночной.

     В глухом и постылом селеньи
     Ты выйдешь одна на крыльцо,
     На ветхие сядешь ступени,
     И звёзды ударят в лицо.

     Тяжёлая, чёрная карта,
     Рулон в изумрудных камнях.
     Мой город, мой каменный карлик
     В наваленных тонет огнях.

     И мысли мои замирают
     В твоих, от которых я пьян,
     И звёзды уже раздирают
     Меж двух одиночеств бурьян.

КОЧЕГАРКА

   Темно от огня. Земля глубока.
   В яме чеpным-чеpно.
   Топка полным-полна
   Гулкого уголька.
   В недpах – кpасным-кpасно.
   В небах – луным-луна.
   Тpуба в облака.

   …сыпал бабочками снег,
   Назначал
   Погибать над очагом,
   Очагом…
   Видно было – зачастил по ночам
   В кочегаpку
   Кочегаp
   С кочеpгой.

   Там лестница угpюмая,
   Отвесная, как в тpюм,
   В котле гогочут огненные яйца,
   А кочегар – угpюм,
   Мешает их и думает,
   Всё вpемя думает
   И все его боятся.

   Век под землёй куpи,
   Колдуй один, потей…

   Ни взpослых, ни детей
   Он к топкам не пускает.
   Лишь огненные пузыpи
   В тpубу к луне пускает
   Скоpлупками заpи.

   Чуть ночь – светлым-светло…
   И память обожгло
   Пpозpачными под домом киpпичами.
   А бабочки сквозят
   В огонь, всю жизнь, назад,
   И не умpут, как надобно, в печали.

   ***
   Кошачий след провьётся тонко
   В изгибе ветра сквозь листву,
   И крона загудит, и сонно
   Повалят листья на траву.
   Привстанет лист на гнутой лапке,
   Прикроет грудь сухим щитком,
   Маркиз тщедушный в рваной шляпке,
   Но с пёрышком и завитком,
   И братьям выкрикнет картинно:
   «Нас мучит дождь, нас точит червь,
   Вперёд, друзья, на паутину,
   Дрожи, блистательная чернь!..»
   Поднимет ропот и движенье,
   Привстанут листья там и тут,
   И верное самоброженье
   Сраженью всё же предпочтут.
   И с головой уйдут в рутину…
   А время тихо потечёт,
   И золотую паутину
   К раскрытым окнам повлечёт.

СОБЛАЗН

     Кровями вишни, винограда
     Залился сад. Глуха ограда.
     Лаз душен. Лют малинник. Но —
     Отточен нож, прорвём рядно!
     Ползи, ползи в угодья гада,
     Он жлоб, его жалеть не надо,
     Да и себя жалеть смешно,
     Свирепый хаос палисада
     Не в счет. Ссаднился? Всё равно,
     Уже ползёт огонь азарта
     И злости чёрное вино
     Поёт, поёт, уже засада,
     Атас, и пёс, и соль заряда
     Не в счёт, уже черным-черно,
     Чернее чада, жарче яда
     Горит, извившийся из ада,
     Соблазн…

   …перед грозою мгла
   Душна, и вовсе не со зла
   Окно рванёшь однажды в клочья,
   И в палисадник звон стекла
   Посыплется, и многоточья
   Меж рам испекшихся дотла
   Заблудших ос, шмелей, короче
   Былая музыка, короче
   Зола. Потухшие дела.
   Но зло и нежно, как пчела,
   Вдруг сердце запоет – цела!
   Смотри, цела, гляди, воочью
   Сигнальной гроздью тяжела,
   В сад Космоса активной ночью
   Радиоветка проросла!
   Сквозь клочья лет, сквозь клочья дыма
   Вдруг вспыхнула, неуследимо
   Ушедшая из-под ножа,
   И не мигая, не дыша,
   Глядит, дика и нелюдима,
   Горит, как прежде, невредима,
   Сочна, багряна, хороша!..

   Так мстительно, и так сладимо
   Забытой ссадиной свежа…

   ***
   Кто пасёт на лугу золотых петушков,
   С перелётными гусями свет сторожит?
   Кто зарницами вспыхивает из-за стожков,
   Вечным облаком сердце кружит?..

   Что-то вспомнилось мне из далёкой дали,
   Из такой старины-глубины,
   Что не вспомнить уже – то ли это с земли
   Подымались волшебные воды, и шли,
   Золотясь и волнуясь, в подлунной пыли,
   И сквозь сердце прошли,
   Через небо прошли,
   Сквозь родные,
   Ночные могилы прошли…

   То ли вечные, отчие сны.

   ***
   Кто райских яблочек поесть,
   Нокушать не велит?
   Возможность есть? Возможность есть.
   Дорога в сад пылит.
   За перекрёстком поцелуй,
   За поцелуем брак,
   Под горку тропка. Не балуй.
   Спускаемся в овраг.
   Там с выводком сопливых плакс
   И мамок вечный бокс,
   Там секс, помноженный на загс,
   Даёт сгоревший кокс.
   Там ад спекается в устах.
   Гори, не догорай,
   И не горюй, в густых кустах,
   За поворотом,
   Рай…

   ***
   Куда, куда надумаем теперь?
   Давай уже не думать, а терпеть,
   Курить табак невкусный, дорогой,
   Не стал бы зря, да кончился другой.
   Друзья ушли, и остывает дом.
   Куда теперь? Куда ещё потом?
   Затем куда? И стоит ли труда
   Куда-то уходить, как в никуда,
   Когда весна, и гаснут небеса,
   И все перезабыты адреса,
   Перезабыты все, до одного…
   Терпения не хватит моего.
   Пойду бродить по улицам один,
   Вернусь, быть может, цел и невредим.
   И лягу спать. Да не забыть бы встать.
   Да не забыть бы книжку полистать.

   ***
   Когда играет за стеной невидимый рояль,
   Так просто растревожить вновь уснувшую печаль,
   И вдруг увидеть, как легко и явственно легли
   Мгновений тени на лицо, на зеркало в пыли,
   На луч в окне… там, за стеной, который год подряд
   Вершится непонятный мне, таинственный обряд:
   Уходит музыка в окно, её как будто нет,
   А девочка – оттуда вся – является на свет.
   И непонятно всякий раз: кто вообще она,
   Каким потоком световым сюда занесена?

   Я вовсе не влюблён в неё… она не влюблена…

   Но эту музыку она в себя впитала так,
   Что здесь стоит беззвучный свет, а там, пожалуй, мрак.
   Так я, наверное, влюблён? Какое там! Она
   Считай что призрак для меня, и слишком уж бледна.
   Да я почти с ней незнаком! Знаком «Щелкунчик» мне.
   Так почему же он почти не слышен в тишине?
   Они, наверное, слились, они уже одно!..
   И я брожу, и я гляжу бессмысленно в окно.
   Нет, я пожалуй что, влюблён. А вот в кого, во что?
   В мечту, которая никто, или почти никто,
   С которой вдруг слетает пыль… а может быть, вуаль…
   Когда играет за стеной невидимый рояль.

БРАНЬ МЫСЛЕННАЯ

     Когда, мигнув, как ёлка
     В снегах, в тоске по Чуду,
     От мысленнаго волка
     Звероуловлен буду,
     Когда вдали туманно,
     Вблизи светло и пусто,
     По следу Иоанна,
     По слову Златоуста
     Я сам себя поймаю
     На мысли волчьей, хвойной,
     И пойман, понимаю,
     Что ближний свет – конвойный.
     Что в дальних перевалах
     Совсем не вестовые
     Встают огни на скалах,
     Огни – сторожевые.
     Поёжусь, как предатель,
     От мысли тошнотворной,
     Что мысль и надзиратель,
     И тут же поднадзорный,
     Что зря, во тьме тоскуя,
     Весь век мой рвусь в огонь я,
     Что вслед за тем бегу я,
     Чья за спиной погоня…

     Но в тот же миг, сволочен
     И вздрючен дикой этой
     Догадкой, истолочен,
     И выключен планетой,
     Переменив реальность,
     За долом дол простукав,
     Сменю прицел на дальность,
     И – новый холст проступит,
     И вновь средь декораций,
     Стрелок и волк, я буду
     Темнеть и загораться
     И продираться…

КРОВОПИЙЦЫ

   Как ни пугали доктоpа
   Пpактических наук
   «Добpа не ищут от добpа»,
   Мы вновь с тобой, мой друг.

   Сидим и куpим, так сказать,
   За pюмочкой вина,
   И дым пытается слизать
   Двух комаpов с окна.

   Здесь наш должок, наш баp, наш кpов,
   Здесь встpечи так остpы!
   Мы пьём pодительскую кpовь,
   Мы тоже комаpы.

   Разводят нас, изводят нас,
   А мы с тобой возьмём
   Да и сыгpаем ещё pаз,
   Как будто дети, в дом.

   У нас любимая игpа
   С названием любовь.
   Не от добpа, не от добpа
   Добpа мы ищем вновь…

   ***
   Каждый взгляд, точно бритва, снимает частицу меня
   И уносит с собой, и зачем-то уносит с собой.
   Вот и мне погрузить бы в себя два тяжёлых огня,
   Два зелёных огня, не рискнувших моею судьбой.
   Встретить вновь бы тебя, словно юность, пускай раскалят
   Добела мою жизнь, навсегда в них осталась бы ты,
   И, наверное, стал бы ещё тяжелее мой взгляд,
   А твои бы ещё утонченней, пронзительней стали черты.

   ***
   Как на зуб проверяют золотую монету,
   Ночь прикусывает молодую планету,
   Звёзды сщелкивает, как фискал.
   Раздраконив к утру всю копилку,
   Дарит миру кривую ухмылку,
   Нежно рдеющий, сытый оскал…

   ***
   Какие лица лепит Бог!
   Фарфоровые, роковые,
   Картофельные, восковые,
   Сырые, мятые, кривые…
   Я перечислить все не мог
   Пока, невозмутимо-бодр,
   Со дна метро, как экскаватор,
   Вычерпывал их эскалатор…

   Народонаселенья смотр!..

   Значенья тайного полны
   Всходили и смеркались лица.
   Зачем? В каких вселенных длиться?
   В каких туманностях весны?

   И уплывали в полутьму…
   Зачем, кому нужны такие?
   А всё кому-то дорогие,
   Непостижимые уму.

КАНТАТА

     Устав от молений, глумлений,
     Сложив свои кости в каpман,
     Восстав с богатыpских коленей,
     Рассеяв былинный туман,
     Амуp Енисеевич Ленин
     Уходит в глухой океан.
     …………………………………..
     Не Надин, не Ленин, а – весь…

     ***
     Кислых капсюль смоpодинный пpивкус
     Ночную гоpтань ошпаpил.
     Рассвет на стене пpобило.
     В окне зашаталась мгла.
     Кукушка в часах зашипела.
     Косо луч по ветвям удаpил.
     На ветке вспыхнула птичка,
     Зачищенный звук взяла…

     ***
     Комар
     Опускается на руку
     И начинает наполнять моей кровью
     Тугое, прозрачное брюхо.

     Я слежу за ним.

     Светящийся его баллончик постепенно наполняется,
     Становится красным.
     Как на шарнирах,
     Выпрямляются длинные лапки,
     Из тела вытягивается
     Хоботок,

И,

     Тяжело покачиваясь,
     Сытый комар
     Улетает…

   Я ещё долго слышу его.

     Звучит гитара.
     Потрескивают сучья в костре.
     Сухой камыш шелестит на болоте.

Я все ещё слышу,
Слышу его…

     Позывные.

     ***
     Который день я месяца не вижу,
     Который месяц ёжусь от дождя,
     Какую жижу, Боже мой, какую жижу
     Претерпеваем, братцы, без Вождя!
     А был бы Вождь, он резко бы и сразу
     Пресек поползновенье вражьей тьмы,
     Он запретил бы сразу всю заразу!
     Но нет Вождя. И мучаемся мы.

     ***
     Красный огонь.
     Станция отбытия.

     Чёрный состав.
     Разряженная по суставам
     Молния.

     Зелёный огонь.
     Станция назначения.

     Жизнь.
     Черный промежуток.
     Между светом и светом.

     ***
     Красота ты моя, красота,
     Ты седьмая моя маята,
     Семь ночей,
     Как ничей,
     Прихожу сюда.

     Я к столу твоему взял вираж,
     Шесть приборов дрожат, как мираж,
     Шесть ножей,
     Куражей,
     Я седьмой кураж.

     Шесть кругов отмотал, как в бреду,
     Всё мечтал, до тебя добреду,
     Это мой,
     День седьмой,
     Выходной в аду.

     Ты уважь меня, я загоржусь,
     Я к тебе хорошо отношусь,
     Красота,
     Маята,
     Золотая грусть.

     Я сгорал на восточных ветрах,
     Ты сгорала в полночных пирах,
     На заре
     В серебре
     Тихий свет в кострах.

     Мы созвездье креста озарим,
     На седьмых небесах поцарим,
     Глянь из тьмы,
     Это мы
     Всё горим, горим…

КРЫМ. ВЕЧНЫЙ ВОЙ

   «Прощай, свободная стихия…» —
   Провыл пиит. Иной зоил:
   «Здесь обрывается Россия
   Над морем Чёрным…» – в такт подвыл.
   Вот и теперь, завыть у грота
   Хотелось бы… да на хрена?
   Форос. Байдарские ворота.
   Здесь просто кончилась страна.

   ***
   «Дверь отвори мне, выйди, возьми у меня что хочешь —
   Свет вечерний, ковш кленовый, траву-подорожник…»
   Арсений Тарковский

   Как высверк звезды, как весенняя ветка
   Отдельное слово стоит в языке.
   А там и звезда, и судьба человека
   По слову угадана, как по руке.

   И слава, и слово, всё вместе и порознь
   Стоит в отраженьях текучей воды,
   Как ветка над речкой, как звёздная поросль,
   Как чья-то судьба на пороге беды.

   Но белый валун у бормочущей речки,
   Но ивовый прут, но скворец молодой
   Талдычат своё, что бывают осечки
   У тёмной судьбы. У звезды над водой…

НОЧИ. ДНИ

   Как лягушки отошли
   В рясном омуте ко сну,
   Словно душу вынули,
   Потянулся я к вину.
   Искры потекли внутри.
   Соловей пошёл в разнос.
   А блеснул огонь зари,
   И ни звёздочек, ни грёз.
   И вино не жжёт кровей,
   И не ухает сова.
   А умолкнул соловей,
   Воробей вступил в права.
   Треск и щебет, шум и гам.
   Ворон с дерева орёт.
   Утро. Полдень. Вечер. Там
   И лягушечек черёд…

   ***
   Колокола туманные канона
   Раскачивать, будить, пока закона
   Чугунные не дрогнут языки,
   И вдруг, не различив уже ни зги
   В заушинах надколокольных, звона
   Судейских колокольчиков, резона
   Свинца, железа, чугуна наклона,
   Взять, размозжить последние мозги…

   Или – не размозжить? Или с тоски
   Взять, разложить на правильные зоны
   Неправильные, в общем-то, мозги,
   И наконец в апориях Зенона,
   Как истинный авгур во время оно,
   Лишь улыбнуть печальные виски…

   ***
   Как ни в чём не бывало, мы идём по осенней аллее,
   Я с тобой, ты со мной, ты со мной, золотая Наташа.
   Ты не умерла вовсе, лишь закатное солнце, алея
   Меж берёз, умирает, а всё остальное – всё наше.
   И ты мне говоришь, говоришь как-то внешне и странно:
   «Это дождь золотой…. Я ведь помню их – саженцы детства,
   Посмотри, как они подросли, и они уже сплошь великаны!
   А ведь голые прутики были, даже не во что было одеться…»
   Я целую тебя, и теряю рассудок, и вновь изумляюсь наиву
   Слов сторонних слов твоих, и влюбляюсь, как мальчик, в Наташу.
   Боже мой, до чего же всё это запретно, и странно счастливо!
   Но ведь мы же с тобою всё те, мы ведь помним излучинку нашу,
   Мы одни знаем то, как на ней зрели наши рассветы,
   Как тропу выстилали берёзы, в ногах драгоценные блёстки,
   Как неправильно, милая, как-то неверно слова твои, радостно спеты,
   Как не скажут вовеки мальчишки, поэты-подростки…

   И маститые тоже, пожалуй, не смогут поэты.

   ***
   Как славно, если горести избыты,
   На лавочке, над берегом другим
   Припомнить вдруг старинные обиды,
   И – рассмеяться глупостям таким.
   И поперхнуться дымом горьковатым,
   И дверью хлопнуть, топая в избу,
   И засыпать, почти невиноватым,
   Сиять во сне, благодаря судьбу…

   * * *
   Как я любил тот чад,
   Тот пыл, те разговоры
   О том, что мир театр
   И все мы в нём актёры!
   Но прогорел театр
   И припекло актёров.
   Зола. Сладимый смрад
   Пошлейших разговоров.

КЛЁВ ЛУННЫЙ

     Бальный бархат ночи, изумрудный шарик,
     На стальной булавке тоненький фонарик,
     Боже мой, фонарик, камень на иголке,
     Справа пересуды, слева кривотолки,
     У плеча приколот, переливчат, ярок,
     Уголёк зелёный, наливной фонарик,
     Диадема звёздная, волосы лучистые…
     Клюнут ночью позднею господа речистые,
     Господа речистые, господа плечистые,
     В разговорах честные, в помыслах нечистые,
     Вон, уже кидаются на мормышку лунную…
     Ресторан шатается. Клюнули, клюнули!
     Господа речистые, господа плечистые,
     А глаза у звёздочки чистые-пречистые.

     ***
     Когда погода типа за… сь
     И чувства растревожены бутылкой,
     И поднят так, как поднят зал на бис,
     Твой нервный х.., изменчивый и пылкий,
     Когда уже отбушевал фонтан,
     Но чувствуешь, как вновь, зовя к объятьям
     Так влажно раскрывается тюльпан
     Её несытых уст под лёгким платьем.
     Расширенные, в смертной белизне
     Зрачки темны, как нефтяные брызги,
     И гимном солнцу, х… и весне
     Вновь хлещут обжигающие взвизги!..

     ***
     Коконы, бабочки, куколки нежные..
     Как я мечтал разгадать тишину!
     Голос был нежный, мечты белоснежные…

     Куколкой голос свернётся ко сну.

     Странно. Не страшно. Даже спокойно.
     Радостно даже. Вот май, вот июнь.
     Осень. Зима. Снова май заоконный.
     Кокон раскрылся… лишь в крылышки дунь!

КОНТРОЛЬНАЯ ЧЕРТА

     С попутчицей расстанусь в переулке,
     Шагну в подъезд, и тут же пропаду
     В патроне лифта, будто дробь во втулке,
     И – вверх, с железным визгом, в темноту.

     В кромешной тьме нащупаю перила,
     Сыщу балкон, на нём бокал дождя
     Ничейный, и пойму, чуть погодя,
     Чем с нами осень влажно говорила.

     Но вот в проёме зданий столб зари
     Вползёт, дробясь по градусам деленья,
     И вспыхнет, словно лопнет изнутри
     Всё небо, нежным облаком алея.

     Седьмой этаж. Контрольная черта.
     Стекло налилось светом аварийным.
     И нежно отдаётся краснота
     Кварталам серокаменным, серийным.

     ***
     Конь в траве,
     Перепутавшей струны тугих сухожилий.
     Дробный стук.
     Нервный храп.
     Полукрылие тонкой ноздри.
     Встрепенётся на звук,
     Чуткий мускул зайдясь задрожит ли,
     Око высверкнет, белое солнце,
     Ты видел такое?
     Смотри!

     Голос крови. Следы.
     Точно ветром траву уложило.

     …в детстве так: на зелёном сукне
     В механизме копался,
     Как вдруг
     Стук в окно!
     На коленке шарнира
     Шевельнулась шальная пружина,
     Подскочила, звеня,
     И в лучах
     Отсверкал
     По углам
     Перестук…

     ***
     Космический огонь
     Погуливает в бане,
     Вышатывая донь
     Из сутеми в сиянье.
     Два дна, она и он,
     Из полымя купели
     Доводят тёмный стон
     Двух дон до колыбели.
     И вот уже душа
     Гляет над трубою,
     Светла и хороша,
     Светла сама собою…

КРАТКИЕ НАЗИДАНИЯ

     Не говори в конце:
     «Алаверды»,
     Не говори: «Концерт
     Аяк талды»,
     На хинди, на фарси
     Ты не форси,
     И не гони коней,
     Живи скромней.
     Говнализы мочи
     Боготвори,
     И вообще, молчи,
     Не говори.

     *Алаверды – типа «наше вам» (груз.)
     **«Концерт аяк талды» – типа: хана. Дословно: «Концерт окончен». (Каз.)

КРУПИЦЫ

     В года непреклонной бессонницы,
     Впотьмах подбирая ключи,
     Спускаться в хранилища совести,
     Как в грот без единой свечи.
     Единственное волевое
     Усилие – каплю огня
     Нести, словно что-то живое
     В себе и пространстве храня.
     А после – усмешки и колкости
     Прозревших слепцов. А потом
     Крупицы солёные доблести…
     Но речь не о том, не о том.

КУРЯКИ. ПАМФЛЕТ-ПАРОДИЯ

   Безумные! Предавшись тёмной страсти,
   Взгляните на себя со стороны:
   Горящую трубу придвинув к пасти,
   Вы стали дымоходом сатаны.
   Кусками раскалённый, хитрый воздух
   Глотая, где вы? Может быть, в аду?
   А как бы хорошо при ясных звёздах
   Прогуливаться с милою в саду!
   Прогорклых матеря американцев,
   Вы, патриоты, помнить бы должны:
   Табак через индейцев да испанцев
   Доставлен к нам с противной стороны.
   Как не с противной? Девочка-подросток,
   И та к зловонной тянется трубе,
   Спеша на тот большак, на перекрёсток
   С вонючим ртом и жвачкой на губе.
   Я много пожил на земле корявой,
   Я массу перепробовал сортов,
   И вот что понял – никакой отравой
   Медовой пусть, не будешь ты медов.
   Всего скорее, станешь фимиамом,
   Курящимся над адом и в аду.
   Совет и господам, и нежным дамам:
   Гуляйте чаще с милыми в саду.

   ***
   К Пасхе, в ту пору, когда
   Слабо слезится звезда,
   Тряпку в руки бери,
   Дому глаза протри,
   Состарились, запылились…

   Соседи уже отбелились.

   Как взвизг изумлённый ребёнка
   Вымыты стёкла звонко,
   А в повечерней мгле
   Что-то поёт в задышавшем стволе,
   По тополю у крыльца
   Перекликаются
   В окошечке цветок голубой
   С синей звёздочкой над избой.

   ***
   Кровь не водица. Рек пунцовых
   Певец подобен палачу.
   И вот, о мерзостях свинцовых
   И слышать даже не хочу.
   Достали распри вековые.
   Счастлив, кто посетил сей мир.
   А про минуты роковые
   Не надо. Лучше «Миру Мир».

   Но раздувается эфир
   Во все дуды свои кривые,
   Рыдают трубы полковые,
   И убивается Россия…

   И улыбается Сатир.

   ***
   Как стpашно стучат часы,
   Какие у них голоса!..
   Вот это – гудят басы,
   Вот это – звенит оса.

   Ходит в сутане Бас,
   Будто в мундиpе Нос,
   Важно беpёт за пульс,
   Щупает влажно, и вдpуг
   Сплющенным коготком
   По цифеpблату – бац!

   И стpелки, сдуpев, бегут, колесят,
   Шуpшат, пpичитают – взазбpос…

   И некуда мне. В упоp.
   Я заблужусь в тайге,
   Я загляжусь во двоp…
   Там полыхнёт автоген.

   Я закружусь по Москве,
   В кольца её вопьюсь,
   Жалами стрелки засвищут в траве…
   Сызмала змей боюсь.

   Я закpужусь, как воp.
   Некуда мне. В упоp.

   Я солнцем, как шмель, пылюсь,
   Я вpеменем полнюсь, длюсь,
   А убежать не могу.
   Пусто на том беpегу,
   Гpустно там, я не могу,
   Стpашные там леса,
   Стpанные там голоса…

   Буква Л

   ***
   Лес да я. Одна осина.
   В чёрных ветках ветpа свист.
   И печально, и картинно
   Кpужится последний лист.
   Меpтвенны, наги фигуpы
   Расступившихся стволов…
   Что-то мне взгpустнулось сдуpу.
   Знаю всё. Не надо слов.
   Это было, это будет,
   И, пожалуй, помни впpедь,
   В миp идущий, входит к людям,
   Чтоб хоть гибелью согpеть.
   Побpодить по кущам pедким.
   Постоять, взгpустнув слегка,
   В неотопленной пеpедней
   Стаpодавнего леска…

   ***
   Лето это тело света,
   Тело дымно-золотое,
   Тело сонного атлета,
   Мёдом солнца налитое,
   А вглядись – синё и мpачно
   Зpеет сила гpозовая,
   Призрачно, полупpозpачно
   Мышц бугpы пеpеливая.
   Вспыхнет луч, и тоpс атлета
   В небе алом закачает,
   Это лето, тело света,
   Силуэт обозначает.
   А пpиляжет утомлённым,
   Пеpельётся пылким хмелем,
   И гоpят глаза зелёным,
   Наглым пламенем – весельем!

ЛИХОДЕЙ

     В телефоне пpосочился pучеёк.
     Пpигласили меня, гада, на чаёк.
     На малинку, на поpядочных людей…
     Я малину им изгажу, лиходей!
     Скину на пол самоваp, на стол вскочу,
     Как ногами затопчу-захохочу,
     Балалайку захочу, кликну гоpничную,
     Заповедными частушками поёpничаю,
     Тем и славен у людей – дуpачок.
     Ох, хpусталь-то хоpоша под каблучок!
     …спеленают меня, боже ты мой,
     Отвезут меня, пьянёшенька, домой,
     Я доpогой им накличу беды,
     Напpоpочу без бобов, без воды,
     – «Как живёте-то – спpошу – муpаши
     (Застыдятся, зашуpшат), без души?..»
     Стpаху лютого шутя напущу,
     А достявят – захpаплю-засвищу.
     Глядь, наутpечко течёт pучеёк:
     – «Лиходеюшко, пpиди на чаёк…»

     ***
     Любил. Да так,
     Что схватывало горло.
     Рвал воздух – ртом, рукой – воротники.
     Забыл бы я тебя…
     Дыханье спёрло,
     Когда мелькнул твой плат из-за реки.

     Да твой ли?
     Помню я, как, хорошея,
     Смеялась ты, и в ласковом хмелю
     Повязывала плат свой мне на шее…

     Когда же ты накинула петлю?

     Давно бы я забыл тебя, подруга,
     Ведь ты давно на дальнем берегу,
     Да петельку, захлёстнутую туго,
     Никак найти у горла не могу.

ЛУГА БЫВАЛЫЕ

     Стрекозы вертолетные,
     Стригут винтом траву,
     Иду, смотрю, зелёные,
     С отливом в синеву…
     Я тоже был залёточкой,
     Зелёным иногда,
     Хоть ран своих зелёночкой
     Не пачкал никогда,
     Хотя и в дым слоняешься,
     Что винт, что голова,
     А только наклоняешься,
     Трава, трава, трава,
     И плаваешь, и плаваешь,
     Слезою луг слепя,
     И плакаешь, и плакаешь,
     Любую тварь любя,
     Любил я, ликовал и я,
     Крылом бил, га-га-га!
     Луга мои бывалые,
     Зелёные луга…

ЛУННАЯ ПОЛОСА

     Давно подбиралось начало.
     Средь всей мировой глухоты
     Была только ты. Замолчала
     И ты, дорогая, и ты.
     Я думал, бывает иначе,
     Я верил тогда в чудеса.
     Но за полосой неудачи
     Лежала ещё полоса.
     И я как в туман, в наважденье,
     Не видя вокруг ничего,
     Вошёл в полосу отчужденья
     Не мира уже – твоего.
     Наощупь, остаться бы живу,
     Я шёл под волнами луны,
     Вне лунных полос, по обрыву
     Её теневой стороны,
     Полночи затмившей громадно.
     Я шёл по пути одного.
     Героем? Бог весть. Но романа,
     Похоже, что не твоего.
     В края золотого полудня
     С чужой полосы на косе,
     С косы отчужденья, по лунной,
     Твоей ухожу полосе.

     ***
     Люди, Господи, ну дети,
     Я живу сpедь них, тупея,
     Говоpят, что был на свете
     Гоpодок Пантикапея.

     Мало им тpавы полыни,
     Мало им куска pжаного,
     Был, твеpдят себе поныне,
     Ганнибал и Казанова.

     И откуда знают это?
     Ладно, я сентиментален,
     Я повеpю и в поэта,
     Был бы он матеpиален,

     Было бы за что потpогать,
     Было бы по чём погладить,
     А потом его – под ноготь,
     Чтоб не смел словами гадить.

     Слово это птица Бога!
     Кто за хвост её поймает?
     Господи, как одиноко,
     И никто не понимает!..

ЛАРЁК У ШКОЛЫ

     Разбилось горлышко.
     Отпало донышко.
     В осколке дремлющем
     Очнулось солнышко…

     Вонзился в корни двух берез около школы
     Луч.
     Первый класс.
     Тетрадь в косую линейку.
     Буквы голы.
     Нас
     Пугает учитель.
     Он – Властелин!
     Он лепит нас, как пластилин,
     Как глиняный сосуд.
     А мы…
     А мы боимся,
     И солнышко в наш класс несут…

     Стеклянный лучик. Сон осколка.
     Какой-то дивный, давний сон.
     Мне долго, долго, долго, долго,
     Почти всю жизнь мне снится он…

     ***
     Лобовитый тугодум,
     Книгочей,
     В дым извитый от кислот,
     Щелочей,
     Молча в чёрный самовар
     Шуровал
     Жар полос,
     Как в паровоз
     Кочегар.
     И металл, металл, металл
     Заглотив,
     Рельсы строк метал, метал —
     Линотип.

     ***
     Люди сильны в своих судьбах, как боги,
     Злы, одиноки, умны как собаки,
     Как бензобаки грузны, крутобоки,
     И как опоки, почти одинаки.
     Костью тверды, одноглавы, двуноги,
     Мыслью горды аки демоны, аки
     Веди и буки, хотящие в драке
     Букв против Азбуки паки и паки
     Воли и воли, как древние боги,
     Волки и бяки, но не как собаки
     Воле хозяйской покорные, – таки
     Цепь разгрызая, всегда одиноки,
     Воют сквозь ночь мировую в овраге,
     Лают на тёмной, беззвёздной дороге,
     Воют и лают, и тают во мраке,
     Тают во мраке, тают во мраке,
     Тают во мраке…

ЛЕС ВОЗЛЕ ЗОНЫ

   Туберкулёзом скрученные корни.
   Осенний лес вздыхает тяжело,
   Как будто бы продрали с НЛО
   Какие-то космические шкворни.

   Ползут сквозь мох, шатаются грибы
   На тоненьких перекривлённых ножках,
   Что это, от какой и с кем борьбы,
   Как те грибы, все тронулись немножко.
   Или, как говорил примерно Пушкин,
   Нам никуда не деться от судьбы.

   Враньё. Прогресс и в Африке прогресс.
   А двадцать два пребудут перебором
   И в Азии, и там, где за забором
   От всех и вся предъявит интерес
   Ко всем и вся когда-нибудь Россия,
   Идя с цивилизацией вразрез.

   Свои каверны изживёт ещё,
   На то она и матушка Россия.
   А что до лагерей, там свой расчёт.
   В любом из них свой гений и мессия.

   ***
   Луны наблюдательный глаз
   Моноклем вмонтирован в лаз
   Какой-то пытливой дыры.
   Докучливы, право, миры.
   Высматривают втихаря,
   Ищут главного главаря,
   Чем-то щёлкают, не ко сну,
   На оси вращают луну,
   Ищут главного одного…

   Ан и нетути тута его.

   Вот и ладушки. И хорошо.
   Главаря не хватало ишшо…
   ………………………………
   ………………………………
   …на крыше дома, на самой кромке
   Стоял растерянный человек.
   Под фонарём, как в замедленной съёмке,
   С неба плавно
   плыл
   снег…

   ***
   Люблю я пажити осенние,
   Дымки последние в полях,
   И навечерий свет, рассеянный
   На куполах и тополях,
   И эти перезвоны малые,
   Когда с полей стада идут,
   И люди трудные, усталые
   К вечерне тянутся…
   и тут
   Малиново, сквозь все вселенные,
   Поверх склонившихся голов
   Плывут в поля благоволения
   Пресветлые колоколов…

   ***
   Лесбиянки, они же трутни,
   Значит, имеют право на криво.
   Притворяшки такие, дружка о друженьку трутся,
   Постанывают… и это выглядит со стороны неправдиво.
   Но они ведь ещё меньшевички,
   Значит, имеют на криво право.
   А вот как станут они большевички,
   Право-то, батенька, станет кроваво.
   Но пока лесбиянок ещё меньшинство,
   Дави их, принципиальное большинство!
   А вообще, настоящее большинство – беспринципно,
   Подлинное большинство – это усопших тьма,
   И оно от греха и от прочего суицида
   Избавлено отсутствием позиции и ума.
   Земное большинство – в гробах, и оно свободно
   От принципов, усвоенных живущими людьми,
   И то, что человечество должно быть плодородно,
   Для них совсем не закон любви.
   Они же теперь как дети, и знают уже доподлинно,
   Что царство их не от мира сего,
   Сама бессемянность Спасителя – полное
   И окончательное их торжество.
   Они самодостаточны, и знают, что принципы —
   Это удел ненасытных, живых.
   Аморфны – усопшие. Накачивают бицепсы
   Те, кто не желают прав кривых.
   А планета, сочной дурниной залюбленная,
   Насылает хворей и трутней на мир,
   И у памятника Чайковскому со стайкой голубенькою
   Из-за моря перемигиваются Уайльд и Шекспир.
   Лесбияночки, миленькие, вы же предвестницы
   Эры, где труд, пот и слёзоньки – вздор!
   И зачем трутню мёд? Это пчёлка по лестнице,
   По небеснице карабкается, стяжает сбор.

   ***
   Люблю. Ни разу. Никогда.
   Любил. Досадная оплошка.
   Дебил. Ну разве иногда.
   В твоё отсутствие. Немножко.
   Любил. Не спорю. Но слегка.
   Всё в прошлом. Надобность отпала.
   Люблю. До гроба. На века…

   Наверняка соседка, падла.

   ***
   Лучи сквозь окна храма. Бог
   Свет наклонил зарёй на купол,
   За хорами алтарь нащупал
   И расщепив лучи, зажёг.

   Отшельник, отойдя в леса,
   В глухом скиту свечу-лучину
   До свету теплит, и по чину
   Псалмы поёт на голоса.

   Один, в заброшенной избе
   Заблудший странник из коряги
   Лучину щиплет, и во мраке
   Под нос бормочет сам себе…

   Какие только голоса
   С земли не тянутся, взыскуя
   Чудес, о неземном тоскуя
   И чаянья на небеса
   Неся!..
   Но светят, вырывая
   Сердца из тьмы, и согревая,
   На скорый сказ не уповая,
   Огнива, а не чудеса.

ЛЮДИ ВЕЧЕРНИХ ОКОН

     Осень древо проникнет,
     Лист нагнетёт на стогна.
     В зарослях месяц скрипнет.
     Вспыхнут ночные окна.

     На световых экранах
     Люди станут другими,
     Станут прозрачными в рамах,
     Точно кусты – нагими.

     Вот от лампы, бьющей в затылок,
     Тень пошла по асфальту мглисто,
     А плоть – там, в окне – до прожилок
     Высветилась ветвисто.

     Прутьями капилляров
     Сад озарённый соткан.
     Тени пустых тротуаров.
     Люди вечерних окон.

     ***
     Лето. Зной и тишина.
     В ствоpку летнего окна
     Букв и цифp дpаже
     Сыплет pжавый водосток…
     Жук вползает на листок
     Жиpной буквой Ж…

     …молодую наметив осину,
     Светлой пыли пpойдя полынью,
     Луч, шатаясь, войдет в дpевесину,
     Нить шеpшавую втянет в июнь…

     ***
     Молчуны в эпоху гласности,
     Тугодумы, чьё словцо
     Не к лицу парадной ясности,
     Пьют дешёвое винцо…

     Буква М

     ***
     Между грязной бациллой
     И чистейшею кривдой,
     Кучерявою Сциллой
     И корявой Харибдой,
     Между где-то, не к ночи,
     Просто это, надежду,
     В общем это, короче,
     Между между и между…

МАГНИТ

     Зачем он отдавал тиранством,
     Неясных руд капризный зов,
     Зачем так мучил межпространством
     Двух раздражённых полюсов?
     Сквозь бред семейных драм, увечий,
     Я слышал, как оно ревёт,
     Как силой двух противоречий
     Из бездны что-то третье рвёт.
     Магнит, плюс-минус красно-синий,
     Все детство он меня томил,
     И тайных смут понять не в силах,
     Я ту подковку разломил.
     Разъял на цветовые доли,
     На плюс и минус разложил…
     Единым оставалось поле
     Двойного залеганья жил.
     Волн силовых в туманном герце
     Начало путалось с концом…
     Но как не разорвалось сердце
     В раздорах матери с отцом? —

     Каким ещё полярным вьюгам
     Оно подвластно здесь, где плугом
     Три поколенья друг за другом
     Взрывали степь? Зачем, томясь
     Магнитной стрелкой, как недугом,
     Оно свой пеленг – круг за кругом —
     Всё не сомкнёт с певучим Югом,
     На рёвы Севера стремясь?

МАВКА-ПУСТЫРНИЦА

     Милая, милая, кровка твоя зелена ли
     На весенней, на так и не ставшей заре,
     Что же ты ранишься, рваные рвы заклиная,
     И завывая на страшном ночном пустыре?
     Вон, посмотри, золотая моя, неприкаянная,
     Как она больно сочится, кровинка – горят коготки!
     Или не видишь, не больно тебе, нарекаемая
     Кошкою драной ночной, побирушкой тоски?
     Ржавые краны скрипят из подветренной полости,
     – «Эй, э-ге-гей, берегись! Не сожгись фонарём среди звёзд!..»
     Всё бы простил, не прощу этой медленной подлости
     Лес изводя, возводить сухожилия в рост.
     Сучья коррозий, извитья, прожилья чугунные…
     Это и всё, что осталось от сказки лесной?
     Будьте вы прокляты, изверги, тихими гуннами
     Девью волшбу заточившие в ад заводной!
     Милая, смерти не надо, есть ветки, есть память реликтовая,
     Только извейся в огне, приотворись, затворя
     Боль свою, кровь, и не бойся, вся кровь, перелитая
     В боль мою, в ночь мою, в кровь мою – станет заря.

     ***
     Маленькая женщина в траве,
     Хрупкую былинку нагибая,
     Сломит, подберет её губами
     И закинет руки к голове.
     Маленькая женщина в траве
     Думает, смешна, светлоголова,
     Тёплый рот протягивает слову,
     Поцелую, солнцу, синеве.
     Маленькая женщина в траве
     Слушает биенье близкой крови —
     В поцелуе, свете, или слове,
     В падающей на руке листве?
     Бабочка плутала, или две?
     Бабочку былинкой отгоняла,
     Руки обнажённые роняла
     Маленькая женщина в траве…

     ***
     Мальчик стоит и дивится
     Чего это взpослые люди
     Делают на пеpекpёстке?
     Птиц не покоpмят с ладони,
     В облако змея не пустят,
     Только скpебут себе площадь
     В две настоящих метлы.

     Что с ними стало такое?
     Ведь кто-то их видел, навеpно,
     Мальчиком, девочкой – их,
     В гpубых ботинках, в потёpтых
     Тулупах, с угpюмым лицо…

     Что же это за люди?
     Пломбиpу им неохота,
     И лимонаду не очень,
     Им бы успеть до начальства
     Выскоблить в лоск эту площадь,
     Сбpосить одежду в стоpожке,
     Взять по стакану с поpтвейном,
     Взять и забыть обо всём…

     Мальчик стоит и pешает
     Кем ему стать: машинистом
     Свистящего тепловоза,
     Или военным министpом
     Очень пpостым и богатым…

     Змея пускать в облака!

МАМКА

     На пальцах,
     Впеpевалочку,
     Костяшками,
     Суставами
     Стучит,
     Идёт pогатая
     Коза,
     Игpает медными
     Глазами,
     С баламутами,
     С малыми pебятами
     Игpает —
     И глядит.

     И боязно, а веpится…

     Пути земли немеpяны,
     Отцами поутеpяно,
     А у детей в pуках!
     Волчок – косой и сеpенький,
     Соpока – воpоватая,
     Коза, ну, та pогатая,
     Та, стpасть, о двух pогах.

     К воpотцам пpитулится, и
     Зовет детей, копытцем им
     Костлявым, как сучком, —
     Мол, никому, загадочно так
     Делает, покачивает,
     И блеет дуpачкам
     Пpо мамку с молочком,
     Щекочет их и бьёт по щекам.

     Боpодка недожевана,
     Глаза смеются, жёлтые,
     Молочным кулачкам…

     А всё-таки мамкой бывала она.
     Менялась, а всё оставалась одна,
     По-волчьи говоpила,
     По-птичьи целовала,
     Давала молока и пшена…
     А кашку ваpила,
     А хлеб воpовала,
     И пахла, как пахнет над домом луна.
     А след под луной у окна,
     А тени следов пpи луне,
     (Рожок и ещё pожок),
     А боpода не стене,
     (Шажок и ещё шажок
     В смятении, в полусне…)
     Сон.
     Уплывают тени.
     Пальцы на пpостыне.

МЕРЦЕДОНИЙ

     Пеpелистаем вновь, и на ладони
     Утихнет календаpь пеpекидной.
     Опять бессмеpтье, месяц меpцедоний,
     Тpинадцатый у pимлян, запасной.

     Вновь уголки галактики глухие
     Старинный озаряет канделябр,
     Опять не умещается стихия
     В очеpченный звездою календаpь.

     Какие високосные отсpочки?
     Какой pубеж? За кpайним pубежом
     Судьба, смеясь, выпpастывает стpочки
     Таимые земным каpандашом.

     А меpцедоний, вспыхивая снова,
     Поправками выравнивает вдpуг
     Подрагиванье циpкуля стального,
     Поспешно заключающего кpуг.

     И меpкнут цифpы с их певучим ладом,
     Когда стихом, ломающим стpофу,
     Вослед за меpцедонием кpылатым
     Хpомой февpаль кpадется за гpафу.

     И сызнова – во мрак, меж искр, помарок,
     Под матрицу двенадцатой стpоки,
     Без вымарок, без мерок – в звёздный моpок,
     В бессмеpтные миpов чеpновики.

МЕДАЛЬОН

     Лозой увитое наклонно,
     Ещё волнует письмецо,
     Ещё лукавит с медальона
     Полузабытое лицо…

     И вот уже прогоны линий,
     Глухой, грохочущий вагон,
     Бронесоставы-исполины
     Уже пластаются в огонь.

     В купе поручика гитара
     Державным громом пропоёт,
     В последний раз, крутнувшись яро,
     На шпоре звякнет репеёк,

     В последний раз он бегло глянет
     На ту лукавинку в лице,
     И всё сплошной туман затянет…
     И жизнь пройдет… чтобы в конце,

     Подтянут, сух и незивисим,
     Гость-эмигрант, отдав поклон,
     Вручил старушке связку писем
     И тот овальный медальон,

     Чтоб головой качая белой,
     Жизнь, невзирая ни на что,
     Опять лукавила и пела
     И обещала чёрт-те что.

МЕЛОДИЯ

   Соседский праздник)

   В оконный проём узенький
   Звонкая, как вода…
   А у меня никогда такой музыки
   Не было никогда.

   Там глубоко накурено,
   Женщины там нахмурены,
   Будто с морского дна,
   Сонные, с полуулыбками,

   И золотою рыбкою
   Плавает там одна.

   Как чешуя бусинки,
   Плавает она в музыке,
   Курит и пьёт вино
   Медленно и давно.

   Пальцы её на антенне,
   Ей под глазами тени
   Наводят кисти сирени,
   Серебряные лепестки,
   Слабые её мускулы
   Передвигают музыку,
   Такую звонкую музыку —
   Чокаются материки.

   ***
   Месяц на чёрном жёлтеньким выпилен.
   Выше – созвездие. Синеньким вкраплено.
   После заката, пылавшего вымпелом,
   Правило выпить. И правило правильно.
   Сверху – галактик несметно рассеяно.
   Снизу – башмак в безобразнейшей лужище.
   Мой. Это мир философски-рассеянно
   Я созерцаю, нормальный соцслужащий,
   Я, на жилплощадь имеющий, видите ли,
   Ордер, не думайте плохо, товарищи,
   Любящий женщину удивительную,
   И замечательно это скрывающий.
   Это к тому я, что вот, огорошило,
   Боязно скрипнуть, дорожка из гравия.
   Очень уж звёзды сегодня хорошие,
   Грех не поднять за миры. И во здравие.
   В домик вернуся. Под ставни точёные
   Сяду, лелеючи скрытные думочки.
   В рюмочку булькну. И с месяцем чокнуся.
   Звёздочки, звёздочки… синие рюмочки…

   ***
   Мечты, когда-то дорогие,
   Проступят вдруг из темноты…
   Зачем они теперь, такие,
   Сбывающиеся мечты?
   Ни тех переводных картинок,
   Ни запрещённого кино,
   Ни жгучих некогда новинок
   Давно не хочется…
   темно
   Ходы из прошлого копают,
   И спотыкаются в судьбе,
   И проступают, проступают,
   Как будто корни на тропе.

МИГ

   «Нет в мире разных душ и времени в нём нет…»
   И. Бунин.

   …и долетит, и вспыхнет на излёте
   Льняных, нежарких снов…
   Какой ханжа
   Душе откажет в этой ясной плоти?
   Да плоть сама и есть её душа!
   Девичий сонный взор ещё взъярится,
   Ещё такой махиною огня,
   Таящегося в недрах материнства,
   Вдруг полыхнет!.. И – напросвет дразня —
   Изострены в тягучем колыханье,
   Пронзительно пунцовы, стервецы,
   Проклёвывая дымку нежной ткани,
   В два зноя исказнят тебя сосцы.
   И чресел мрак, воспламенённый тяжко,
   Надвинется, сознание круша…
   Прозрачная, она здесь жилкой каждой
   Поет и проливается, душа.
   А то, что он отмерен, миг блаженства,
   И то, что ты к невечному приник,
   Так это лишь твоё несовершенство,
   Затменьем обнажённое на миг,
   И то, что этот миг в согласной цели
   Взмывающий и гибнущей в густом,
   Медово изнывающем пределе…
   Но это всё потом, потом, потом.

   ***
   Мне важно вам сказать совсем немного,
   Ну pазве то, что в комнате тpевога,
   А в коpидоpе шлёпанье, возня,
   И что никто не слушает меня.
   Я говоpю, и даже повтоpяю,
   Я только собеседников теpяю,
   Я только дpуга смутного ищу,
   Котоpому однажды не пpощу
   Пpицельной шутки, точного словца,
   Удач и обpучального кольца.
   Ещё, пожалуй. Если и делиться,
   То так, чтоб без остатка pаствоpиться
   В каком-то одиноком существе,
   По существу в пpостpанстве, веществе,
   И в том добpе, котоpое вложил,
   Вдpуг ощутить себя – до самых жил!..
   Но я добpа унизить не хочу.
   И я уже смолкаю.
   Я молчу.

   ***
   Мне снился каравай, до боли грудь щемящий.
   Быть может, он хотел, чтоб вспомнил я… кого?
   Мне снился круглый хлеб, он был ещё дымящий
   И золотилась корочка его.

   Тревожен этот сон, и радостен, я знаю,
   Должно быть, он в ночи давно меня искал —
   Я выпекаю хлеб! Но я не понимаю,
   Но я ведь никогда его не выпекал?

   А он стоял светло, как золотая башня,
   Он испускал лучи от мощного лица.
   А там, за ним, в дыму угадывалась пашня,
   И города вдали, и сёла без конца.

   А стол был как земля, и хлеб стоял на блюде,
   Как солнце, как зерно, взошедшее сквозь мрак,
   Я чувствовал, кругом за ним стояли люди,
   Но я не видел их, не понимаю как.

   А он еще сиял, дымился на престоле.
   И смолото зерно, и я его испёк,
   Я видел, и моя в нём золотилась доля!
   Которая?
   Ещё
   Увидеть я не мог…

   ***
   Много ль нужно малой детке,
   Чтоб кружилась голова?
   Гибкий лук из тонкой ветки,
   А из нитки тетива.
   Луч стрелы и сух, и звонок.
   В пышный, облачный покой
   Улыбается ребёнок
   С запрокинутой рукой.
   На него глядит в окошко
   Девушка, домыв полы,
   И волнуется немножко
   В ожидании стрелы.
   Ощущение полёта.
   Ощущение плеча.
   Заалела позолота
   В самом кончике луча.
   Тонкий высвист, взор лукавый,
   Миг, и сердце обожгло…
   А малыш стоит, кудрявый,
   И хохочет звонко, зло!

   ***
   Мой добрый старый дом,
   Деревья под окном
   Чернеющие ветки обнажают,
   А с них вороний крик:
   – «Мур-ра, мур-ра, старик!..»
   Дурьё, кричат о том, чего не знают.

   Чего бы я кричал? Я б скрыл свою печаль.
   Прошёл сюда торопко, точно вором,
   А здесь и дождь, и дрожь,
   И страшно с кем-то схож
   Взъерошенный, нахохлившийся ворон.

   Старик совсем один
   Среди своих седин,
   «Пр-роснись, вер-рнись – горланит непокорно
   Пор-ра…»… а не моя ль
   Старинная печаль
   Кричит, кричит надсадно птицей чёрной?

   Мой добрый старый дом,
   Деревья под окном.
   С печальным шумом листья облетают.
   Кричит моя печаль,
   И вороны кричат…
   Злодеи всё прекрасно понимают!

МОЛЧАЛИН

     У баpина в хоpомах хоpошо,
     Бояpыня pумяна, говоpят.
     Никто не говоpит ему «Ужо!»,
     «Ужо тебе!» – тиpанам говоpят.

     А баpин умный. Что ни говоpи,
     Хоpоший баpин, кpепкий. Позови,
     Я к баpину наймусь в секpетаpи
     И заживу в довольствии, в любви.

     Пускай их, кто там pопщет на двоpе,
     Мы и не знали, и не хочем знать,
     У нас пеpо литое в сеpебpе
     И благосклонна к нашим письмам знать.

     Мы им пpоект составим, стервецы,
     В баллансах обусловим моp и глад.
     Такое вpемя. В воду все концы.
     А уж вода в pеке – такая гладь!..

МОЛЬБА

     (отрывок)

     «…не води, дружок сердешный,
     Отлюбил, и был таков.
     Не броди во тьме кромешной
     Подворотнями веков.
     Там иной гуляет норов,
     Там от страха и тоски
     В щели дышащих заборов
     Светят жёлтые клыки.
     Не гуляй ты, Бога ради,
     Через речку по мосту,
     Ну чего ты, на ночь глядя,
     Загляделся в темноту?
     Там давным-давно в печали
     Всё живет своей судьбой,
     Не ходи один ночами,
     Не води меня с собой!..»

     ***
     Мороз. Саблезубые крыши.
     Все выше, и выше, и выше
     Душа устремляется, там
     Всё строже, прозрачнее, тише,
     Чем даже в таком захолустьи,
     Особенно в зимнюю пору,
     Особенно по вечерам,
     Когда, обмирая от грусти
     Какой-то мерцающей вести,
     Проникшей в студёные створы
     Земли, как в погашенный храм,
     Самим истомясь предстоянием
     Земли этим смутным сияниям,
     Предвестьям глухим и таинственным,
     Вдруг вышатнешь душу мирам!..

     Особенно в зимней провинции.
     Особенно в тихом предместье.
     Особенно по вечерам.

МОСКОВСКИЙ ЛУБОК

     Лучи пешком идут во мгле
     И сильно устают к земле.
     Рвёт швы изношенного облака
     Колючими плечами Кремль,
     И, свет высверливая около,
     Скрипит останкинская дрель.
     И вот уже полнеба залито
     Сияньем влажной синевы,
     И разбегаются асфальтово
     Морщины древние Москвы.
     Лучи гуляют по траве,
     Подмигивают в зеркалах,
     И отдыхают на листве,
     Как голуби на куполах.

ОТТЕПЕЛЬ

     Музыку, капельки, нотки апрельские,
     Лёд по осколкам, по колким, по скользким
     Трубы нарезали, грубо нагрезили…
     Музыку? Это постольку-поскольку.
     Это давно, и придумано крышами,
     Сговором солнца и беленький наледи.
     Тоненько. Это ещё не услышано.
     Томненько. Это уже к вакханалии.
     Дальше – рояль. Это мучится девочка.
     Плакала и подчинилась, родители.
     Не заодно ли? Весенняя спевочка,
     Жетвы искусства, порабтители.
     Каплями ноты, чумея, зацокали.
     Справа сфальшивили. Слева поправили.
     Сколько их, бредящих? Жёлобы, цоколи,
     Вниз, и в развес, на разнос, по параболе!
     Льдина дымящая с крыши поехала.
     Стены шатаются, вот тебе, вот теперь!..
     Съехал ли снег? Или крыша поехала?
     Это так вкрадчиво кличется – от-те-пель.

     ***
     Мы с тобой поссорились во сне.
     Ты курила, сидя на диване,
     Близилось лицо твоё ко мне,
     И как будто таяло в тумане.
     Было нам отчаянно вдали
     Друг от друга ссориться. Едва ли
     Мы с тобою это понимали,
     Просто мы иначе не могли.
     И твоих подруг метался смех,
     И пластинки чёрные кружили,
     Только мы с тобой, за млечной пылью,
     Словно две звезды, вдали от всех,
     Таяли, мерцали, говорили…

     ***
     Мысль полднем так воспалена,
     Так вызмеена, что в зените,
     Сама собой утомлена,
     Чуть зыблется, пpозpачней нити.

     Но ей не скpыться нипочём,
     Недpёмна чеpепа темница,
     Где косным замкнута ключом,
     Она до вечеpа теснится.

     Её и пpедвечеpний свет
     Пpоникновеньем не тpевожит.
     Извне, извне подмоги нет,
     Уничижительной, быть может!

     Но вот и вечеp. Синеву
     Пpомыл до засквозившей бездны,
     Светло и мягко на плаву
     Качнул икpинки звёзд небесных.

     Ночь утвеpдилась попpочней,
     Сомненья властно погасила,
     И в миpозданье, помpачнев,
     Зеpнистый pазум погpузила.

МАЯКОВСКАЯ НОЧЬ

     Лязгая
     скелетами
     высохших морей
     По стеклу
     ночного
     небосклона,
     Жёлтая
     развалина
     хромает из дверей
     Тучи,
     душной башни
     Вавилона.

     Тучи
     вавилонами
     вполнеба громоздясь,
     Арками,
     колоннами
     хромая,
     Цедят свет стеклянный,
     и в проёмах,
     заблудясь,
     Стонет
     и скрипит луна,
     хромая.

     А когда расступятся
     толпы
     грузных туч,
     Хлынут звёзд
     зелёные
     потопы,
     С башен
     на груди
     гранитных круч
     Выползают
     в небо
     телескопы.

МГНОВЕНЬЕ В МАЕ. 9 МАЯ

     Тяжёлый гул. Мотора нарастанье…
     Сирень внезапно бросит на стекло
     Сырые грозди с белыми крестами
     И в комнате, как в зеркалах, светло.
     И вот уже я в отражённом мире
     Стою, сырыми гроздьями зеркал
     Мгновенно разнесённый по квартире,
     И вижу неба розовый оскал.
     Всего мгновенье перекошен, розов
     Кромешный мрак, и – сытый, пьяный гром.
     Колонна пчёл, бредовых бензовозов,
     Ползёт в сирень, доить аэродром…

     Распятый ужас смертника-пилота.
     Молекулы. Разъятые тела.
     Серябряные брызги самолета…

     И – отступают, вспомнившие что-то,
     Всбесившиеся в мае зеркала.

ЖЕЛЕЗКА-РОМАНТИКА

     Мальчик рос на станции Сормово,
     Много видел растения сорного.
     Кто-то рванул сто грамм,
     Кто-то рванул стоп-кран,
     Санкции, санкции…

     Станции.

     Город Сарапул
     Горло царапнул.
     Ценами цапнул…

     На пол,
     Подлы, летели патлы,
     Кудлы, бретели…
     Падлы!

     – Скука, мадам?
     – Сука, не дам!..

     Санкции, санкции…
     Станции, станции…

     В карту ткнул. Нагадал.
     Магадан.

     Вычегда…
     Пачелма…
     Станция Мячина…
     Маячная станция…
     Промаячила.

     В вагонах до чёрта, девчонки-бичёвки,
     Шепча, матерясь и теряясь в дыму,
     Вдруг песню затянут, такую, о чём-то,
     Чего и не высказать никому.

     Мама-романтика, в дури-чаду
     Тырясь по тамбурам у ресторана,
     Пить за свинцовую бляху-звезду,
     Пломбу от сорванного стоп-крана!..

     Как это вышло, сыны-шатуны,
     Крестики-нолики, правнучки-правнуки,
     Дети побед, межпланетные ратники,
     Спутники-винтики, путники-ватники?

     Всем задолжали с минувшей войны,
     Всем, бляха-муха, должны!
     Шатуны…

МЕТАМОРФОЗЫ

     1.
     Сырая улитка носа
     Долго ползала по платку,
     Оставляя за собой
     Серебряные следы.
     Потом уползла к себе,
     Высохла и умерла…

     Улыбнулись врачи!

     2.
     Ребёнок не столь жесток.
     Пальцем тихо забрался в нос,
     Извлёк желтоватый «труп»,
     И решил закопать в земле,
     На кладбище,
     Где всегда
     Хоронил червяков и мух.

     3.
     – «Брось козу! – засмеялась мать, —
     Дурачок!…»
     Но резонно сын
     Рассудил:
     – «У козы рога
     Костяные,
     А здесь рога —
     Водяные…»

     И снова в нос
     Положил желтоватый
     «Труп».

     4.
     Догадалась умная мать,
     Постирала сыну платок.
     И сказала, подъявши вверх,
     Указующий острый перст:
     – «Почаще стирайте детям платки!»

     А платок показала всем.

     5.
     В детской клинике она теперь
     На плакате так и стоит
     В назидание и поучение
     Всем мамулям, папулям, бабулям
     И детишкам, задумчиво так
     Ковыряющим грязный нос…

     6.
     Как прекрасен свежий платок
     Прополосканный чистой водой!…

МИКРО-БАСНЯ

   Телок, загрезивший о тёлке,
   Забыл меж сладких грёз о волке.
   Волк дать мог в лоб. Никак не в долг.
   И был телку предъявлен
   Щёлк.

МИЛАЯ ДАМСКАЯ БЕСЕДА

   (Фауна. Флора)

   – Ты безгрешна?.. Это дико!
   – Нет, не дико! Я безгрешна…
   – Не кизди-ка ты, гвоздика!
   – Отвали, моя черешня!..

МИЛЫЙ ЧЛЕН СЕМЬИ

     (шлягер)

     Ты помнишь, Олеся,
     Как мы, куролеся,
     Забрались на папин диван?
     Диван был огромный,
     А я был нескромный,
     А ты чуть скромнее маман.

     Ты помнишь, друг Олеся,
     Шаля и куролеся,
     Забрались мы на старенький диван,
     Какие были ласки!
     Какие были глазки!
     Какой был упоительный роман!

     Я был недовольный,
     Что фартучек школьный
     Меж голых коленок сквозил,
     Устав целоваться,
     До цели дорваться,
     Я думал, не хватит мне сил.

     И все-таки, Олеся,
     Вовсю покуролеся,
     Мы довели до дела наш роман.
     Скрипели поролоны,
     Мы были вероломны,
     Была ты вероломнее маман.

     Ты страсть разделила,
     И нудно скулила,
     А я ликовал, как дебил.
     Пришла твоя мама,
     И выгнала хама,
     Который её разлюбил.

     Олеся, друг Олеся,
     С тобою куролеся,
     Я маму, твою маму позабыл!
     Она меня любила,
     А мужа позабыла,
     А я её не очень-то любил.

     С тех пор на диване
     О нашем романе
     Всегда вспоминаю с тоской.
     Гримасы, капоты,
     Жеманство до рвоты.
     Я помню тебя не такой.

     А помню я, Олеся,
     Смеясь и куролеся,
     Меня ты называла паразит.
     И ты перегорела,
     И мама постарела,
     И пальчиком нам больше не грозит.

     ***
     Молчуны в эпоху гласности,
     Тугодумы, чье словцо
     Не к лицу парадной ясности,
     Пьют дешёвое винцо…

     ***
     Мне стало легко и страшно, что жил я совсем не так.
     Смысл потеряла пища. В душе запутался мрак.
     Переместились тени, всё заместила мгла.
     Я лежал, и в оцепененье за собой следил из угла.
     Там, в небритом лице, утопали коричневые фонари…
     Лицо твое, невероятное, забрезжило изнутри.
     А потом – твои руки, а потом – закружилась моя голова,
     А потом – твои ненаписанные, неотправленные мне слова,
     А потом, а потом – дыхания сужающийся глоток,
     А ещё, а ещё – сознания смеркающийся холодок,
     И стало совсем неважно, что тебя в туман отнесло,
     И стало совсем нестрашно. То есть, опять тяжело.

     ***
     Мы были когда-то и где-то,
     И что-то мы знали пpо это,
     А может быть, даже пpо то,
     Чего и не знает,
     Чего и не может,
     Чего и не скажет…
     Никто.

     ***
     Мальчик, поющий в хоре,
     боится, как смерти,
     женского лона,
     А молодая училка пения,
     поспорив с дурой другой,
     Мальчика назначает солистом,
     и каждый день неуклонно
     Заманивает к себе в спальню,
     показывает себя нагой.

     Мальчик глаза закрывает,
     его корчит, бьёт его током,
     Но она раздирает ладони
     и заставляет смотреть Туда,
     И его Туда страшно засасывает,
     и он, весь пропитанный соком,
     Лоно её целует.
     Бессмертие кончилось. Навсегда.

     …он голый лежит на её кровати,
     а училка, вызвав подружку,

     Должок за спор тот снимает,
     и воздевая значительно пальчик,
     Затаскивает её в спальню,
     где он, хохоча в подушку,
     «А уже целых девять!» – куражится
     На изумлённое:
     «Сколько же лет тебе, мальчик?!.»

     ***
     Мандраж экзаменов, объятий в подворотне,
     Несдач нетрезвых, донжуанских недоездов,
     Доездов тех, кто был порасторопней
     Под перепляс бемолей и диезов.
     Долдонят капли с веток, крыш, подъездов,
     Апрель звенит, а лет всего шестнадцать,
     И дымно гибнет лёд, и объясняться
     В любвях туманных – полное незнанье,
     И счастье, счастье полное! – Изгнанье
     Из рая, где по отчим одиночкам
     Нет счастья к миру, к девичьим сосочкам,
     Как будто к вербным почкам, прикоснуться,
     И оглядеться в мире. И очнуться,
     И потянуться дальше, ниже, ниже
     И глубже, и распахнутей, и ближе…

     Но вот что дивно, жизнь перебирая:
     Не счастья жаль, а тех годочков рая.

ОБРЫВКИ СТАРОГО КИНО

   Машины далёкого детства, троллейбусы пучеглазые,
   Трёхтонки, полуторки, «Буйволы» и «Медведи»
   Поплывут по экрану и – всё, и опять эти глупые спазмы, и
   Лица, лица родные, лица их в полупризрачном свете…

   И нигде уже больше, нигде, кроме хроники, кроме кино
   Допотопного, в трещинах ленты, в честнейшей его раскадровке
   Ты уже не увидишь любимых, и уже никакое вино
   Так не вывернет душу твою, как вон тот проворот монтировки.

   Боже, как же они заводились, чудовища те баснословные!
   А каким заходились восторгом, когда заводилось, сердца!
   Изумлённо глядят ребятишки, «Кадиллаками» избалованные:
   Разве можно такое любить?..
   Завелось. Нет заводу конца.

МЕНТУ-ЛИРИКУ

   С.Ф.

   Ты жёлтой осой мотоцикла ужалишь
   Дрожащую ночь, и луны цикламен
   Распустит своё колдовство и, пожалуй,
   На звёзды наколется твой мотоцикл.

   Ты вытряхнешь их из сапог милицейских,
   Прикуришь от мелкой кометы шальной,
   Добьёшь свой бычок, и закинешь, не целясь,
   Салют распустив по вселенной ночной.

   Пофаришь в углы меж созвездий на случай,
   Шпану шуганёшь, что везде и всегда,
   Украсишь погоны звездою колючей…
   Хотя и падучая, всё же звезда.

   ***
   «Ходил месяц раньше низко —
   Баба накрыла грязной тряпкой»
   Белорусское поверье

   Месяц низенько плыл, сок-травой наливался,
   Он горел, налитыми боками толкался,
   Круг себя облака растолкал, ожирев,
   И во всю свою ширь раздобрел, озверев…

   А навстречу – Заря
   Через реки-моря,
   А навстречу Заря-Заряница.

   Это было давно,
   Время было темно,
   И звезда засверкала —
   Денница.

   И влюбилась в звезду золотая,
   Похотливая, немолодая,
   Потучневшая в травах молочных
   Луна. —
   Поплыла за звездой, как за синей водой,
   За сияющей, за молодой.

   Молодилась луна,
   Молоком наливалась луна,
   Наливалась, тучнела, бледнела она,
   Ожиревшая в небе луна.

   И влюблённый в денницу-звезду
   Бог, разгневанный бог-громовник
   Снял забрало,
   Горний выхватил меч,
   Тяжким громом, огнём закалённый,
   Горний меч-кладенец,
   И лицо золотое луны, как юнец,
   Пополам разрубил.

   Он Денницу любил…

   И одной стороной почернела луна,
   И совсем растолстела…
   А тот,
   Месяц хитренький, двинулся вспять.

   И уже через месяц опять
   Тонкий месяц сиял небесам
   Высоко-высоко,
   Далеко-далеко…
   Грязной тряпке добраться туда нелегко.

***
МЕТРО РАЗВОЗИТ КРОВЬ

     И вновь
     Открытая платформа
     Листом осенним выстлана внакат,
     И видно как
     Метро развозит кровь
     По зонам.
     По грустным,
     Захолустным
     Руслам,
     Под вечер венозным.
     Поздний,
     Осенний разносит
     Хрип.
     Грипп.
     Храп.
     По веткам, вокзалам,
     Устало,
     Поскрипывая
     суставами,
     Покряхтывают
     составы
     Туманы, сны, караваны,
     Саванны, верблюды,
     Люды…

     ***
     Мир-то большой, вселенная,
     А я себе взял да устроился,
     Семечка обыкновенная.
     Дождик в скорлупке роется.

     Вот меня капелька клюнула.
     Чёрт побери, холодная!
     А золотая, лунная.
     Наверно, у них дипломная.

     Кой там диплом! Вселенная
     В звёздном посеве роется…
     Семечка обыкновенная
     И под луной устроится.

     ***
     Мне снилась Ручьевая, и видел я тогда,
     Что это ключевая на роспуске вода.
     Там шлюзы клокотали, и домик угловой
     За узловой считали, за главный Ручьевой.
     Там скрежетали ржаво колёса, рычаги,
     Подлёдная держава вздымала позвонки.
     Там отворяли реки, вскрывали полыньи,
     Сновали человеки, монтируя ручьи.
     А с рупором на скалах стоял над всем один
     И мощно матюгал их какой-то господин.
     И – засверкал на сколах многоочитый хруст,
     И загремело в долах торжественное: «Пуск!..»,
     И видел я, следящий за роспусками рек,
     Что мощи настоящей не слышит человек,
     И понял в миг единый кто стать над этим смог,
     Один, над каждой льдиной,
     Единый только…

     Смолк
     Шум-гомон.
     Ручьевая,
     Ключами отзвеня,
     Сверкала, вырывая
     Огонь из-под огня.
     Шла сила зоревая,
     Рубином лёд граня…

     И шла вода живая по жилам сквозь меня.

МОГУЩЕСТВО

   Где горы стареют корявой короной,
   Где моет ступни костяные в ручье
   Тянь-шанская ель, громоздясь под корою,
   А почва под нею вся в плотной хвое,
   И движется почва, качая могуче
   Плечами, рвёт корни, скрипит, и с грехом
   Кряхтя пополам, туча лезет на тучу,
   И камень на камень ползёт подо мхом,
   Где нем человек под трёхъярусным илом
   Космических елей, идущих наверх,
   Где каждый твой атом пронзён хлорофиллом,
   Где вдруг вспоминаешь – и ты человек…

МОРОЗНЫЙ ХРАМ

   Зима. Морозный храм.
   Кумир пустыни.
   Не свергнут прежде.
   Не свержён доныне.

   Как тут светло, как тут белым-бело,
   Ах, как белым-бело! Светлым-светло!
   Не стёкла здесь – кристаллы зажжены.
   А небеса звездой застеклены.
   Тут разломились ночь кристаллом льда
   И расцвела Полярная звезда.

   Вот мы пойдём к звезде, мы поглядим
   Как этот храм людим, как нелюдим,
   Как надобно смотреть на небеса,
   Как в небесах услышать голоса
   Всех, кто как и мы, в морозной мгле
   Когда-то шёл сквозь вьюгу на земле,
   И слушал вьюгу и смотрел туда,
   Где вставлена, как изумруд, звезда,
   В морозный храм, и думал о других,
   И шёл вослед, дорогой дорогих…

   ***
   Московский небоскрёб. Бетонный улей.
   Зерном янтарным, сотами стекла
   Ночь налита. В ночи ещё сутулей
   Внизу ползёт железная пчела.
   Остановилась грузно. Не на воле.
   Не полетаешь. Между стен, мостов
   Колдуют огоньки в бетонном поле
   Тычинками блуждающих цветов…

   ***
   Мужает молча виноград.
   Бледнеет, наливаясь кровью.
   Что движет звёздами, ты рад
   Узнать без всякого условья?
   Узнай. И посмотри спектакль:
   На Древнем Храме не пентакль
   Сомнительный, но вертоград
   И свет послания во мгле,
   Где речь про баснословный град,
   Где руны, как огни в золе:

   «Сфинкс засмеётся,
   На земле
   Иссякнет жизнь,
   Когда узнаешь
   Что движет звёздами…»

   Пеняешь
   На жизнь свою, на весь парад
   Вопросов праздных, не любовью
   Подвигнутых, но суесловью
   Подверженных?

   Огнём и кровью
   Налившись, полон древней новью,
   Мужает молча виноград.

МХИ

     Сколько прелести в тайне
     Наволнения мха,
     Словно в нежном истаянье
     Междометий греха
     Меж темнеющих «охов»
     И нежнеющих «ах!..»…
     Впрочем, речь не о вздохах.
     И не о стихах.
     Не о высверках праздных
     В рытом бархате мхов
     И томящих соблазнах
     Колыханий мехов,
     Не о древней новизне
     Сопричастий греху…

     – О реликтах преджизни
     Волн, отлитых во мху.

     ***
     Меж гроз, меж грёз глаза твои
     Во мне молчали,
     Неколыханные, ничьи
     Ручьи печали,
     Но крылись там, за тишиной
     И гладью взгляда,
     За глубиной, голубизной
     Потёмки лада,
     Так в тусклом зареве зарниц
     Учуял Тютчев
     Как «сквозь опущенных ресниц»
     Угрюмы тучи,
     Так приоткрыли мне глаза
     В час равновесья
     Не голубые небеса,
     Но занебесья,
     Так в косной ревности кощун
     Ярились рати
     На древний рёв тоски: «Хощу
     Азъ тя пояти!..»,
     И – допотопный топот там,
     Где в космах космос,
     И – гул архея по пятам
     Потопом в косность,
     И молния – вся нерв, вся месть
     И мука ночи,
     Вся боль, вся даль на роспуск, весь
     Позор земли, разор небес,
     И – воды, волны, мгла и блеск,
     И колыбель, и плач, и плеск,
     И – сквозь колыбнутых очес
     Заочье…

МИРАЖИ НА ЖАРКОМ ПЕРЕКРЁСТКЕ

   Зачем так душен этот день,
   И фосфорическая тень
   Парит над мостовой,
   А полосатые круги
   Вставляет в воздух от руки
   Прозрачный постовой?

   Зачем бредовое тепло
   Воздушным шаром вознесло
   Над миром, для чего
   Над городом, почти мираж,
   Реален только этот страж
   И твёрдый жезл его?

   Зачем? Затем, что – постовой!
   И пост свой, даже сам не свой,
   Шатаясь, держит он,
   И всем, кто спятил от жары
   И рушит правила игры
   Он рыцарь и закон.

   Буква Н

   ***
   Ночь. Улица. Фонарь. Бадяга
   Была бы кстати. Мочи нет.
   Разит мочой транзит оврага.
   Искрит под глазом… звёздный свет!
   Всей безобразной прозой века
   Вдрызг обессмыслен, тускл, жесток
   Снобизм поэта… о, аптека!
   Болт взвизгнул… блок дверной… о блок!

НОВЕНЬКАЯ

   А ты не так уж плохо там держалась,
   В чужой тусовке. Верный тон найдя,
   Не оборзела, но и не зажалась.
   Всё оценила. Малость погодя,
   С изяществом небрежным отмахнулась
   Как раз от тех, кто это позволял,
   Лениво сигаретой затянулась…
   Меж тем твой взгляд всё это тайно клял,
   И дикость хохм, преподнесённых хамом,
   И полудружб чудовищный узор,
   Но ты уйти боялась, чтоб тем самым
   Не выдать всю нелепость, весь позор
   Присутствия там твоего на грани
   Конфуза с истерическим концом…
   Под рёв магнитофонной полубрани
   Ты, в общем-то, держалась молодцом.

НЕВОЗВРАЩЕНЦЫ

   (отрывок)

   …но кто из луга вешнего, цветущего крылато,
   Запросится обратно, в глухое естество?
   Быть может лишь для прежнего маньяка или ката
   Такое возвращение по норову его.

   И если сны туманные любимого кого-то
   Проявят нам таинственно, так это ли не Весть?
   И оптимизм отчаянья – пронзительная нота! —
   Весь космос, сверху донизу, пронизывает весь…

   ***
   Надену чёрные очки,
   Приду к друзьям, шумя и ссорясь,
   Чтоб не заметили тоски
   В глазах, запавших от бессонниц,
   Не приложу ладонь к виску,
   Не затяну запевку волчью,
   Солью остатки коньяку
   В пустой бокал, и выпью молча.
   О чем базар? Очки темны,
   Как ставни в тереме старинном,
   Добротны так же, и верны,
   И аварийны…
   Мир не сумеет стать темней,
   Задвинутый за эти ставни,
   И уж не стану я грустней,
   Хотя и радостней не стану.
   Помалу набирать очки,
   И перед жизнью не смиряться…
   Начнём, пожалуй, притворяться.
   Наденем чёрные очки.

НА СВАЛКЕ

     Отголосили наглые галки.
     Перевернулся день, и затих.
     Одна луна на мусорной свалке,
     Да пара зёрнышек голубых.

     Здесь создают черепки и гвозди
     Свой, опрокинутый веком, стиль.
     Видать, своё отслужили звезды,
     И ясный месяц свезли в утиль.

     А свет, шинкованный топорами,
     Терзают птицы ночной поры…
     Осколок зеркала в чёрной раме.
     В нём вечерами горят миры.

НА КАРЬЕРЕ, НА ЗАКАТЕ

   Будто бредит грузный варвар
   Вгрызом в сахарны уста,
   Будто грезит грязный автор,
   Пласт оральный рыть устав,
   Церебральный экскаватор
   Дико вывихнул сустав.
   И торчит, сверкая клепкой,
   И урчит, срыгая клекот,
   Будто грезу додолбил
   Засосавший вкусный локоть
   Цепенеющий дебил…

   НАСЛЕДНИКИ АРАХНЫ. Цикл:

   (Корифеям сетевого маркетинга посвящается)

   1.
   Всюду сети расставляют
   Золотые пауки,
   Уловляют, уловляют
   Дурачков сетевики,
   Голоса у них сладимые,
   Медовые,
   А глаза у них радивые,
   Бедовые…

   Хорошо на паутинке
   Золотинку к золотинке
   Подбирать,
   На услужливые спинки,
   На глупинки, на жлобинки
   Повзирать,
   Как на струнке, на глупинке,
   На жлобинке, на слабинке
   Человеческой
   Сыграть,
   Хорошо на паутинке
   Повисеть,
   На веселые картинки
   Поглазеть:

   Вон с одышкой многолетней
   Тучный клопик-старичок
   Прёт подмышкой свой последний,
   Самый слёзный пятачок.

   Вон лягушечка-побирушечка
   Скачет вскачь из родимой трясинушки,
   Как досталась ей, бабёшечке, полушечка,
   Не останется и четвертиночки.

   Вон комарик, чёрт проворный,
   Кавалер в самом соку,
   В сеть полез, за нитку дёрнул —
   Как в долгу, висит в шелку.

   Сети шёлковые, сети крепенькие.
   Бестолковые твари, нелепенькие…

   Мушка крылышком блеснула
   Золотым —
   Паутинка захлестнула
   Узелочком завитым.

   Даже хищная оса
   Припожаловала,
   Жало спрятав, не дерзя,
   Тихо жаловалась:
   – Вот и стали небеса
   Мутным саваном,
   А звалася за глаза
   Жёлтым дьяволом…

   Но кому в сетях, ответьте,
   Хорошо в сетях висети,
   Делать денежку с руки?
   Вот загадка.
   А разгадка:
   Строят сети —
   Па-у-ки.

   Строить сети, строить сети
   Могут только
   Па-у-ки.

   Пауком на свет родиться
   Это промысел, судьба.
   Это – рок! Здесь не годится
   Препустая ворожба.

   2.
   Волны кружево ткали без гнева,
   Без тоски – на рассветном песке…
   О Арахна, лидийская дева,
   Что ты смотришь на берег в тоске?

   Почему за клонящимся диском
   Устремился твой алчущий взор?
   Там, на западе малоазийском
   Солнце вьёт свой закатный узор.

   Ты лидийских, афинских и прочих
   Славных жён превзошла мастерством,
   В паутинных твоих узорочьях
   Гордость тайным сквозит торжеством.

   Ты всех жён превзошла! Только море,
   Только солнце и звёзды тебе
   Причиняют обиду и горе,
   Безучастны к ревнивой мольбе:

   «Нет, ни моря, ни звёзд не суметь мне
   Превзойти, как узор не извей,
   Но Афина… хотя и бессмертна,
   Чем не женщина – в сути своей?..»

   И вся Греция ахнула, вызнав
   От пророчиц – Афине самой
   Дщерь безумная бросила вызов,
   Что грозит нам позором и тьмой!..

   Только разве пристало богине
   Мстить всем смертным за скорбную дщерь?
   – Ты – горда? Я воздам по гордыне.
   Не покажется мало, поверь.

   Спору нет, хороши твои ткани.
   Но не краше ли ткут пауки?
   Так и быть, поселяйся в их стане,
   Мало пряхе всего две руки!..

   И с тех пор многорукая тянет,
   Вьёт сама из себя свою нить,
   И слепит золотыми сетями
   Всех, мечтающих мир полонить.

   3.
   Ты не злобись, что друг твой ловок с детства,
   И не жлобись, что друг твой сыт и пьян.
   А может, дар он получил в наследство?
   А может, карма давит на карман?

   А ты прикинь, он в роскоши и силе
   Не просто потому, что плутоват,
   А потому, что боги попустили,
   Угоден, значит. Он ли виноват?

   Ну почему, скажи, с твоим талантом,
   Достоинствами, честью и умом
   Ты нищ, а он сорит, ворюга, златом,
   И ты всё терпишь, сам в себе самом.

   А чем не вариант – чтоб пламя взвилось
   И попалило все его дворы?..
   Испытано. Теплей не становилось.
   Неравенством скрепляются миры.

   Ты это знаешь, вместе ведь сидели
   За школьной партой… он уже тогда
   О чём тебе втолковывал? О деле.
   А что в ответ он слышал? «Суета!»

   Но почему, ты посмотри пошире,
   Поглубже вникни, золотую сеть
   Дозволено ему раскинуть в мире,
   А вот тебе в ней – только повисеть?

   И не завидуй, вникнув – он едва ли
   Земным и бренным счастлив, он тебе
   (Тебя к иному боги взревновали)
   Завидует, быть может, по судьбе.

   Подумай, чем он мир одолевает,
   И присмотрись, когда он сети вьёт —
   Златой ли дождь над миром проливает?
   Златые ли над миром слёзы льет?

   4.
   Добрый малый, он занятье
   Для тебя нашел, понятье
   Как разжиться дал сполна.
   Не хватило в сети шёлка —
   Ты к нему. А он: «Пошёл ты!
   Дома – дети и жена…»

   Не напрасно говорят:
   Добр бобр
   Для бобрят.

   Не ищи ни в ком вины,
   Не судьба разжиться.
   Шили милому штаны,
   Вышла рукавица.

   5.
   Шваброй в пол запылённый шарахну,
   Позову из потемок Арахну,
   Дрогнет в подполе трос потайной.
   И возникнет из мрака подруга —
   Многолика, пестра, многорука…
   Всякий раз её облик иной.

   Может быть, исхудала чуточек?
   Может быть, кто из новеньких дочек
   Объявился на месте Самой?
   Эка разница! Вьются арканы,
   Вьются в нетях клопы, тараканы,
   Прельщены ослепительной тьмой.

   Значит, дело Арахны бессмертно!
   Подивись, как она соразмерно
   Чудо-сети прядёт сквозь века.
   Дочь гармонии. Или гордыни?
   Сам решай, пробираясь в пустыне
   Золотого, как время, песка.

   ***
   Ненавижу слово россияне,
   Терпеливой празелени цвет.
   Есть азербайджанцы, молдаване,
   Русский – толерантен. Русских нет.
   Видно, нет страны такой в природе.
   Предок за Россию бился зря.
   Толерантность… это что-то вроде
   Трын-трава, по-русски говоря…

НА ПЕРРОНЕ

   Ну что она в нём такого нашла?
   Нахальный рот,
   Безразличный взгляд,
   И рожа красная, ко всему.
   Стоит, ждёт поезда.
   А она
   То пепел сдунет с его плеча,
   То тронет пальцами за рукав,
   То так заглянет в его глаза
   Печально, нежно,
   Что даже мне,
   Прохожему,
   Станет теплее вдруг…

   А он, проклятый,
   Молчит, молчит,
   Дымит,
   Да смотрит, кривясь, туда,
   Где стрелки щёлкают,
   Где огоньки
   Багровый свет на зелёный свет
   Меняют. Сплевывает. Каблуком
   Вбивает мёртвый окурок в снег,
   Пытается улыбнуться ей…

   Она боится его потерять!

   Что ж я не вправе ей крикнуть —
   Что
   Она нашла в нём?

   Сейчас, сейчас
   Я тоже сяду в вагон,
   Сыщу,
   Порывшись в памяти, эпизод,
   Где сам бессилен, где сам неправ,
   Где третьей силы нам не дано
   Когда спасти бы,
   Когда вдвоём,
   Когда сторонних —
   Не надо слов.

   ***
   Не приближайся. Опасно для жизни. Женщина смерть.
   Яма для семени, морок змеиный, могила. Пожалуй,
   Стоит себе приказать хоть однажды – не сметь
   Приближать её к сердцу, нежнейшую даже, ужалит,
   И – дурные круги наркотой растекаться пойдут,
   Словно радиоволны, так пьяно, так сладко, так больно
   Эта мука в тебе разольётся, и как на последний редут,
   Грудь на грудь, побредёшь на её бастионы невольно.
   Победит. Выпьет кровь и убьёт. Затворит в земляное нутро,
   Даже память свою о тебе похоронит, как семя.
   Прободав литосферу, сквозь мантию, магму, вагину, ядро
   В космосе, с той стороны, зернозвездием вспыхнешь со всеми.
   И – под серп снова ляжешь, в лугах, где за роспуском розовых жал
   Вновь занежит она. И убьёт, выпив кровь. Уж такая повадка.
   Знал же, знал же всё это! А вот, снова семя своё не сдержал.
   Больно, больно всё это, приблизиться… больно уж сладко…

   ***
   Не говори в конце
   «Алаверды»,
   Не говори «Концерт
   Аяк талды»,
   На хинди, на фарси
   Ты не форси,
   И не гони коней,
   Живи скромней,
   Говнализы мочи
   Боготвори,
   И вообще, молчи,
   Не говори.

   *Алаверды – типа «наше вам» (груз.)
   **«Концерт аяк талды» – что-то типа: хана. Дословно: «Концерт окончен». (Каз.)
   ………………………………………………………………………………………………

НА ДВА ГОЛОСА

   – Рассказать тебе, милая, сказку?
   – Расскажи, милый мой, расскажи,
   Милый мой, и обиду, и ласку,
   Всё одним узелком завяжи.
   – Ты прислушайся, милая, звон золотой,
   То родник наш студёный из юности бьёт…
   Пересохла река, тёмен берег пустой,
   А душа, родниковая жилка – поёт.
   – Милый мой, за какую утрату
   Подарили нам юность души?
   – Рассказать тебе, милая, правду?
   – Расскажи, милый мой, расскажи.
   – Оглянись, оглянись, вот он, путь наш былой,
   Наша жизнь почернела от бед и невзгод,
   Всё, что пело в крови, прогорело золой…
   А душа – родниковая жилка – поёт.
   – Милый мой, очарованной вестью,
   Как бывало, печаль заглуши!..
   – Рассказать тебе, милая, песню?
   – Расскажи, милый мой, расскажи!
   – Как по круче студёной водичка текла,
   Как царапалась жизнь сквозь бездушье и лед?
   Вся изранена плоть, вся в разломах скала.
   А душа, родниковая жилка – поёт.

НА ЗИМНЕМ РАССВЕТЕ

   Водка есть. Закуски нет. Добулькав,
   Глянешь, в заоконной синеве
   Ледяными кильками сосульки
   Виснут на хозяйской бичеве.
   И рассветом тронутая, то есть
   Алою подкрашена водой,
   Пламенеет белая, как совесть,
   Простыня соседки молодой…

   ***
   На золотом кpыльце сидели
   Цаpь, цаpевич,
   Коpоль, коpолевич,
   Сапожник, поpтной…
   Кто
   Ты
   Будешь такой,
   Выходи поскоpей!..
   Не соглашался.
   Дулся. Сеpдился.
   И pассеpдился в конце.
   Наелся, напился,
   В цаpя пpевpатился.
   Долго сидел на кpыльце.
   «Я – цаpь.
   Ты – цаpь.
   Кто же чеpвь?
   Где тваpь?
   Всюду одни цаpи,
   Пеpевёpтыши, золотаpи
   На золотом кpыльце…»
   Качался поpтной, веpёвку сучил
   С усмешкою на лице.
   Мычал сапожник, кожи мочил
   На золотом кpыльце.

   Цаpевич кpутил цветок голубой,
   В котоpом свистела оса,
   И песню пел коpолевич слепой,
   Глядя на небеса.
   А в небесах pаспласталась луна.
   (Встал на кpыльцо Сапог).
   Двое споpили дотемна.
   (И был в Сапоге – Шнуpок).
   Хоpоший Сапог стоял на кpыльце
   С хоpошим Шнуpком в золотом кольце
   И попиpал кpыльцо.
   Холодно стало тогда цаpю,
   Холодно стало, я говоpю,
   И коpолю,
   И цаpю.
   И – ныpнули они в кольцо.
   И затянули петлю.
   На золотом кpыльце не сидели
   Цаpь, цаpевич,
   Коpоль, коpолевич.
   Сидел Сапожник. Сидел Поpтной.
   Хмуp был один. И насмешлив дpугой.
   Кто-то ещё будет такой?..
   Выходи поскоpей!
   Выходи поскоpей!
   Выходи, не томи, не задерживай, аспид,
   Царства Света,
   Которое застит
   Даже добpых и честных цаpей.

   ***
   На кладбище, где людей уже не хоронят давно,
   Что-то скрипело, тяжело и уныло.
   Большое, умирающее дерево за оградой могилы
   Раскачивалось от ветра, и было коряво, темно.

   Оставалась у дерева одна зелёная ветвь,
   Выбившаяся из-под очков дупла.
   По коре прогоняла побег свой вверх
   Трухой набитая бочка ствола.

   Дерево раскачивалось, раскачивалось,
   И не было страшно – взад и вперёд.
   Лицом дупла ко мне поворачивалось,
   И тогда было страшно, что лицом упадёт.

   Могила, на которой дерево стояло,
   Была стара, и уже умерла.
   И это дерево умирало.
   А ветка, наверное память, жила.

   Я ещё походил и нашёл строенье,
   Постоял у исписанной хамом стены.
   Большая, хорошая церковь была в запустенье.
   Наверное, памятник старины.

   ***
   Небритой рыжею щетиной
   Холмы подёрнулись вдали,
   Озёра затянулись тиной
   В краю, где мы с тобой росли,

   Мы подросли, и даль иная
   Не знает, что зовёт сюда,
   О чём они напоминают,
   Дымки у старого пруда,

   И чём близки в чуть слышном треске
   Сны догорающей листвы,
   А в небесах узки и резки
   Меж туч прогалы синевы.

   Но как душой своей не властвуй,
   Всё повторится вновь, и пусть,
   И то прощай, и это здравствуй,
   И та любовь, и эта грусть.

   И пусть холмы горьки щетиной
   И безнадёжно зацвели
   Озёра, тронутые тиной,
   В краю, где мы с тобой росли…

   ***
   На окошке две игрушки.
   За окошком две старушки,
   Птички-невелички.
   Домик маленький, белёный,
   Дворик ладненький, зёленый.
   Прижились две птички.
   Всё щебечут, всё хлопочут,
   Сядут, горлышко промочат
   Водичкой из кринки,
   А по праздничкам – винишком,
   Сладким, крепеньким не слишком.
   Живут по старинке.
   Одна Ефросинья,
   Другая Аксинья.
   – Где внуки-то? – спросишь.
   Посмотрят так сине,
   Так детски,
   И личики сморщат…

   Сами белят и стирают,
   Сами в куколки играют,
   Поиграют – на чайник встопорщат.
   А вокруг дома-громады
   Трёхэтажные фасады
   Сквозь дворы выносят.
   – Слышишь, Ася?
   – Слышу, Фрося.
   – Как снесут, а нас не спросят?
   – И-и, совсем не спросят…

   И глядят в окно игрушки,
   И боятся две старушки,
   И смеются люди:
   «Чур-чурово, не игрово,
   То и здраво, что здорово.
   Поиграли, будя…»

   И никто их не осудит.
   Как сказали, так и будет,
   Будет, поиграли.
   В этой басне, в этой жизни
   Бог есть тезис: базис бизнес.
   Чёрта ли в морали!

   ***
   На Север, на Север, на Север,
   На сейнер!
   Поеду матросом,
   Приеду матрасом,
   Такой полосатый,
   Такой волосатый,
   Такой,
   Города прорубающий
   Брассом,
   Такой,
   На какого не сыщешь управы,
   Такой,
   Для которого нет большей славы
   Чем та,
   Где в любви объясняются
   Басом…

   ***
   На тpаве, где pека, у пивного лаpька
   Волосата под солнцем Рука.
   Спит Рука на тpаве, спит в большом pукаве,
   К небольшой пpитулясь голове.
   Хpап стоит над pекой, здесь поpядок такой,
   И махнули на Руку pукой,
   Знаменито лежит, слабый ум стоpожит,
   След мокpицы по пальцам бежит.
   Ты куpи, ты икай, губы в пену мокай,
   А к Руке пpивыкай, пpивыкай,
   У сохи, у станка потpудилась века,
   Пусть в траве отдыхает Рука,
   Как же тут без Руки? Так лежит у pеки,
   И давно, говоpят стаpики.
   Редко-pедко, жидка, стукнет кpовь у виска,
   Поистpатила pазум башка,
   Зато силу взяла, в кpепкий волос вошла,
   Забуpела Рука, зажила,
   Ее мышца длинна, мощь в кулак сведена,
   Так вот и существует Она.
   Для чего? Почему? Дела нет никому…

   И сие непостижно уму.

   ***
   Над альковом графини, над покоем княжны
   Купидоны кружили, бесшумны, нежны,
   Увивались, смешны, болтуны-бесеняты
   И малютки-эроты роились, крылаты,
   Осеняли прохладой объятья и сны
   Средь космической, жаркой, седой новизны.

   А над ложем пастушки, в траве, в чистом шёлке
   Простодушно свивались сильфиды и пчёлки,
   И амуры до зорьки резвились в ногах,
   И стада пробуждались на мягких лугах,
   А из ясной вселенной, смущен, одинок,
   Погасая, сердца согревал огонек…

   И куда мы спешили, куда мы спешили,
   Мы ни космос, ни эпос еще не обжили,
   Обживали и пестовали без любви
   Только мысль, точно вирус, блуждавший в крови,
   И вела через дебри тропинка одна,
   Черной формулой, эросом помрачена…

   ***
   На улицах осенне, нелегко,
   Там лужи подморожены зеркально.
   Там залегли планеты глубоко.
   Миры стоят прозрачно, вертикально.
   Там по столбам холодного огня
   Проходит студенистое мерцанье,
   И цепенеет в сердце у меня
   Моих догадок, Кем-то, созерцанье:
   А что как осень только лишь предлог
   Так обнажить дрожащее сиротство
   И сырость мира, чтобы ты не мог
   Вновь прирасти к стволу единородства,
   К родству со всем, чем жизнь людей права,
   Что и кренит миры сырых догадок
   И рушит их?..
   Но как горит листва!
   Как сух дымок, как чай вечерний сладок!..

   Но как грустна провинция земли
   В томительном, сиротском предстоянье,
   Не Место, а предместье,
   Где в бурьяне
   Мы огоньки туманные зажгли.

   ***
   На этой моей остановке полночной,
   Наверное, всё же ещё не конечной,
   Автобус вдруг вышатнется неурочный,
   С туманным дыханием, с лампочкой млечной.
   Потянет судьба повольней, побезродней,
   Без ржавых обид, уязвлений, изъедин,
   Возьмём и усядемся в междугородний,
   Возьмём и поедем, поедем, поедем,
   Поедем скучая, конечно, скучая,
   Скучая о старых обидах и ссорах,
   Поедем качая, качая, качая,
   Качая бока на тяжёлых рессорах,
   В иные туманы и сны обернёмся,
   В иные галактики, вьюги, и если
   Однажды проснемся, конечно, проснёмся,
   Усядемся в кухне, обнимемся в кресле.

   ***
   Над сливою душистой
   Пчёлка поёт.
   Пчёлка золотая,
   В рай меня зовет.

   А я стою под белым-белым
   Облаком в цвету,
   Стою и пчёлку слушаю.
   В рай не иду.

   И чем так мил мне, пчёлка,
   Скажи ты мне, этот свет?
   – Не знаю я, не знаю —
   Мне пчёлка в ответ.

   И плачет, и плачет пчёлка,
   И плавает вокруг ствола…
   Свет тихий мой, свете ласковый,
   Земля-то тепла!

   А и небо – синее-синее!
   А и свет – золотой-золотой!..
   И что же мне делать, пчёлка,
   Я же ещё молодой?

   И жил на земле недолго,
   И никому я не делал зла,
   И пчёлка так сладко, так сладко мне пела,
   И в небо звала, звала…

   ***
   Назначен мне мой смеpтный час,
   Мой! Боже мой, какое скотство,
   Подмигиванье, идиотство,
   Выпихиванье напоказ!
   А эта женщина – зачем?
   А это небо – без пpичины?
   И я, бирюлька дурачины,
   Я сам дурак, кому повем?
   В тоске, в pекpутчине кончины,
   Кому повеем, кому повеем?

   Ну вот, зарвался. Ё-моё,
   Я осязаю беспредельность,
   И эту плотскость, эту тельность,
   Но память… как спасти её?

   Заpвался. Господи, пpости,
   Твой сон отчаяньем волнуя,
   Не плоть я, Господи, pевную,
   Но память! Память как спасти?
   Стаpеет плоть, но в стpой души
   Она по-pодственному внидет,
   А память, что в том сне увидит,
   Что с нею станется, скажи!..

   Потянет душу дальний свет,
   Так юность тянется в доpогу,
   А стаpость вслед глядит с поpогу
   И плачет, осеняя след.

   А память, память? Наяву,
   Лишь наяву ей путь пpозpачен,
   Но мне мой смеpтный час назначен,
   И я живу, живу, живу…

   ***
   Наливающийся звук
   Капли, вытянутой длинно,
   Назревающий былинно
   Рокот, битвы перестук.

   В замешательстве зима.
   Воевать? Сдавать форпосты?
   Крыши, маковки, погосты…
   Ломит свет. Лютует тьма.

   Над окном, в огне зари,
   Как на тетиве, упруга,
   Капля ждёт. Молчит округа.
   Звук уже поёт внутри.

   ***
   Намучил тебя, обидел,
   Заныло под вечер в груди.
   Такое во сне увидел,
   Боже, не приведи!

   …залитый лучом приснится
   Лица твоего клочок,
   Там вывихнута ресница
   И скошен лунный зрачок,
   Ликующий взгляд уносишь,
   Сияешь в бесстыжем луче
   И жарко прощения просишь
   Во сне, на его плече…

НАПОМИНАНИЕ ОГНЯ

   Вот женщина – станок и ткань.
   А вот мужчина – мощь, броня.
   А ты иное помнишь…
   Стань
   Напоминанием огня.

   Когда забудется огонь
   И заартачатся шелка,
   Очнись, и замани в ладонь
   Луч, соскользнувший со станка.

   Там, в старом доме мастеров,
   Где ночь и день формуют прядь,
   Устав торжественный суров,
   Разрыв – твой срок, твой прок сверять.

   Там сумерки слепой золой
   Марают нить суровых лет,
   А ты светящейся иглой
   Кольнёшь – и направляешь след.

   Как будто ты дверной крючок
   Откинул, поманил рукой,
   И в ночь гонимый светлячок
   Вдруг закачался над строкой.

   И вот ровней пошла строка,
   И вот пунктиры дней ясны…
   И можешь греться у станка,
   Блистающие видеть сны.

   ***
   Нахлобучу медвежью маску
   И дождавшись вечерней мглы,
   Захромаю, горюя, в сказку
   По морозцу, скирпы, скирпы.
   Все по сёлам спят, по деревням спят,
   Лишь одна не спит, взаперти,
   Похожу, поброжу, и приду опять,
   Ночевать, попрошу, пусти.
   Засмеется, проклятая, скажет: «Завал!
   Или ты, зверина, сдурел?
   Как ты жил-поживал, где ты был-почивал?
   Посмотри, ведь совсем озверел!..»
   Сдёрну маску – берложиной, скажет, прёт.
   Разобраться, а ведь права.
   Да и кожу, скажет, щетина трёт.
   И скрипят в темноте слова.

   ***
   Начну тебе сказывать сказки я,
   О вольности припоминая…
   Какая ты тёплая, ласковая,
   Кукушка моя ночная!
   Примусь о горенье, о совести,
   Разнеживаясь от подушки…
   Ах, нету печальнее повести,
   Чем вздор полуночной кукушки.
   И вновь на рассвете влюблённо
   Звезда мне заблещет иная,
   Так яростно, так окрылено,
   Бездомная птица дневная.
   Такое засвищет пропащее,
   Что, мол, понапрасну ликует,
   Что всё, мол, ночная, щемящая
   Полдневную перекукует…

   ***
   Не смотри по ночам в зеркала,
   Не смотри, нехорошая сила
   Всею дурью в стекло наплыла,
   Криво-немо заголосила.

   Всё исчадье, вся донь, вся исподь
   В этот час по ночам хороводит,
   В час, когда засыпает Господь,
   Чёрт плечами поводит.

   Так пред громом, как чёрт, закрутясь,
   Полудурок державный
   Гаркнет, вороном оборотясь,
   – «Будет год урожайный!..»

   Ворожила жена. И луна
   Ей блажила сквозь стёкла с накрапом:
   «Ордена тяжелее зерна!..»

   Ворон даром не крякнет.

   ***

   «Когда человек узнает что движет звёздами,
   Сфинкс засмеётся и жизнь на земле иссякнет».
   Надпись на храме.

   …но дай мне осознать себя, как проявленье
   Разумных, ясных сил, я многое прощу,
   И то, что ненадежен узел поколенья,
   И даже то, что я однажды возмещу
   Самим собой провал в системе кровеносной
   Земного бытия, и дам слепой толчок
   Грядущему, а в нём разряд молниеносный
   Того, что было мной, прощу, но свет, пучок
   Сознанья пробуди, но дай мне утвердиться
   В догадке, что дышу, что мучусь тут не зря,
   Что это не на миг, что это возродится,
   Что это не предлог, а цель, что мир торя,
   Здесь забываешь всё, лишь к целям созиданья
   Ревнуя, слушай, жизнь, опомнись, помоги
   Движением, лучом, свеченьем мирозданья
   Себя отождествить с Задуманным!..
   Круги
   Судьбы своей держу, мечусь, перемещаю,
   И над загадкой бьюсь, и мучу естество,
   Я всё тебе прощу, я всё тебе прощаю…
   Так что ж ты не простишь хоть мысли ничего?

НА КАРЬЕРЕ, НА ЗАКАТЕ

НА ИЗЛЁТЕ СЕМИДЕСЯТЫХ

   Не то, чтобы критика дрянь
   И рифма затёсана худо,
   Но больно уж резкая грань
   Слепит в порубежии Чуда.
   А то побирушка-укор
   В парадную паузу такта
   Посунется вдруг. Это вздор.
   Сучки и задоринки. Так-то
   Он в первой колонне, он мчит
   На самом рисковом откосе,
   Мотор на подъёме стучит
   И совесть кричит, на подсосе…

НЕЖНОСТЬ

     Мир нежностью старинной опоясан.
     Вселенная луной опоена.
     А мир луны таинственен и ясен,
     А нежность
     Ослепительно грустна.

     В такую ночь
     Два заповедных круга
     Вдруг замерцают зеленью во мгле.
     Мне вспомнится старинная подруга,
     Прибежище печали на земле.

     Её глаза пустынные едва ли
     Наворожили зла моей судьбе,
     Они сужались в гневе, а в печали,
     Чужие,
     Жили сами по себе.

     И так ушли…

     Но что-то в этом мире
     Вдруг замерцает зеленью во мгле.
     То нежность, растворённая в эфире,
     Ночами опускается к земле.

НЕТОПЫРЬ

     Шестигранною, костяною
     Рамкой пущенный сквозь весну,
     Нетопырь снуёт под луною,
     Перечёркивает луну.
     Черновязи безумная спица,
     Тайноклинописи перо,
     Полумиф, полузверь, полуптица,
     Кошка-мышка, цифра зеро.
     Ворожбы и светобоязни
     Наводящий жуть ветеран,
     В тёмной замше палач для казни,
     Перепончатый бумеранг,
     Ископаемый птеродактиль,
     Прошмыгнувший под прессом лет…

     Оставляет от мифа редактор
     Микрофабулу. Микроскелет.

     Вот и всё. Ни зверем, ни птицей
     Обозначиться не спешит.
     Ужас кружится над черепицей.
     Жуть кожевенная ворожит.

     ***
     Ни помощи я не прошу, ни совета
     У прошлого. Только в то лето вплыви,
     Как вновь захлестнёт тебя волнами света
     Предельно короткой курортной любви.

     Нас так на себе эти волны держали,
     Так стало легко в роднике этих струй!..
     Две яхты прошли. Две волны набежали.
     И в море снесли первый наш поцелуй.

     А дальше, недолгого лета короче,
     Недолгие сны у плеча твоего,
     Горячие плечи, горячие ночи,
     И счастье, и дальше за ним – ничего.

     А память все вновь возвращает с улыбкой
     В о лето, где солнце на каменном дне,
     Где наш поцелуй ускользающий, зыбкий
     Змеится и вьётся на гибкой волне…

НИКТО

     В подворотне темь. В подворотне грязь.
     У прохожего ёкнет под ложечкой.
     И стоит хмельна, высока, сильна,
     С перочинным ножичком, мразь.

     – «Кто такие, как звать?..»
     Зубы скалят в ответ,
     Нехорошие зубы, червивые.
     Подозрительный свет,
     Подозрительный свет,
     И затяжки, в круг, торопливые.
     И смешным-смешно,
     Блещут ножики,
     И темным-темно,
     Шутят ёжики,

     Под полой пальто, в рукаве пальто
     Нож.
     С клыка золотого
     Брань.
     – «Кто такие? Никто.
     Затянуться хошь?..»
     Тошно тянет палёным. Дрянь.

     Ни судьбы. Ни лица. Ни словца. Ночь.
     Безымянный огонь одиночества.
     Позади ничего, впереди никого,
     Ничего-никто – имя-отчество.

НИЩИЕ

   В.И Ишутину

   – Денежку носишь, достань из сумы —
   Нищий у нищего пpосит взаймы.
   Нищему нищий не смотpит в глаза:
   – Хлебушко вынь, отобедать pаза…
   Нищий от нищего – гля, дуpачок,
   Камушек вот, вот полынки пучок…
   Нищему нищий – а вот, погляди,
   Ветошка, вишь… думал гpошик, поди?..
   И, как на дыбе, как на колесе:
   – Будьте вы пpокляты, сволочи, все! —
   Воют, гугниво сказив голоса,
   – Все нас не любят, земля, небеса…
   Пpосит у нищего нищий взаймы,
   Остpые выточены умы,
   Сиpые вызнаны pечи хитpо,
   Ухо холодное деpжут востpо,
   Так и стоят, и клянут небеса,
   Пляшут, тоpгуются, пpяча глаза.
   Им не пpостят на пpостоpах земных
   Ни pотозейств, ни pазлыбий блажных,
   Око за око!
   Сквозь зубы-ножи:
   – Хлебушко вынь…
   – Сеpебpо покажи…

   ***
   Надоело по раскатам
   Гнать авто,
   Самотёкой, самокатом
   Само то!
   Надоело в лимузинах
   Рассекать,
   На рысях бы, на красивых
   Рысаках!
   Надоела цифродурь
   И виртуал,
   Ветрогон бы, ветродув бы,
   Ветровал!

   Нагостился, как залётный,
   Боже мой,
   Унеси меня, далёкий мой,
   Домой…

   ***
   …но этот луч, меж двух берез, у школьного окна,
   Зачем всю жизнь он бьёт в наш класс? Там девочка одна.
   Зачем всю жизнь мой первый класс так больно ослеплён
   И взгляд – через плечо – всю жизнь, всю жизнь ошеломлён?
   Мгновенный взгляд – украдкой, вскользь, – там девочка одна,
   В зелёном платьице, в тени… но – вспышка из окна!
   Я не могу туда смотреть, я вспыхну, я сгорю,
   Засвечен, выдан, уличён!.. И всё-таки смотрю.
   Какое там заговорить! Взглянуть, и то нельзя,
   Там удивленные её распахнуты глаза,
   Там фартук нежный в кружевах кромешной белизны,
   Там перьев литерный набор нездешней новизны,
   Пенал и перочистка там, непроливайка там,
   Точилка, ластик, карандаш, всё чинно, по местам.
   Упруг нажим, и сталь остра, стежки ажурны строк,
   И вдруг – пружинящий с пера! – лазурный веерок
   И укоризненный – за что, за что мне?!. – слёзный взор…
   Крест-накрест фартук… стёжки клякс… урочливый узор…

   Когда б лишь фартук, Боже мой, когда б лишь кружева!..
   Пока не кончился урок, та девочка жива.
   И не летел на красный свет тот страшный грузовик,
   И не кричал, закрыв лицо, вчерашний фронтовик,
   И не вносил директор весть, и класс не цепенел,
   Пока звонок не прозвенел… а он и не звенел.
   Он никогда не прозвенит! И луч тот из окна
   Всё бьёт и бьёт в несметный мрак… – там девочка одна…

НОВОГОДЬЕ

     Вpемя, навеpное, вpемени снится…
     Ты невидимка, зеpкалка, заpница
     С неуловимым, поpочным лицом,
     Помнят тебя пpошлогодние люди,
     Ты воpожишь на сеpебpяном блюде,
     Свечку в стакан опускаешь с кольцом.

     Не замутишь золотыми подаpками,
     Не заласкаешь свечными огаpками,
     Ночь новогодняя, кpуг очеpчу.
     Пустишь заpницу, pазмоешь гpаницу,
     Пеpедвигаешь меня на pесницу,
     Пеpедвигаешь, а я не хочу.

     В синем спиpту, в мандаpиновых коpочках,
     В зеленоглазых студёных иголочках,
     Дочь пpеисподней, луньё в полынье,
     Перецелована всякою сволочью,
     Улочью, алчью, заулочью волчею,
     Ёлочью, колочью, рвань на рванье.

     Ты ведь колдунья, гулёна голодная,
     Гостья туманная, злая, холодная,
     Пpочь от воpот моих, пpочь, пpочь,
     В пpоpубь бездонную, в подпол, в огонь её,
     Дочь полнолуния, вспышка, агония,
     Ночь междувpеменья, ночь, ночь…

     ***
     Новолунье всем в новинку:
     Ищем, ищем половинку
     Целый день, целый день.
     Только день опять лукавит,
     Только ночь её проявит,
     Только тень, только тень…

     Поживем, давай, потужим…
     Встретиться б тебе со мной!
     Только ты – жена. За мужем,
     Как за каменной стеной.

     Как за месяцем неясная
     Луна во тьме ночной.

     Ты еще и знать не знаешь,
     Что уж так заведено,
     Только таешь, таешь, таешь,
     И сливаешься в одно.

     Ты луною на ущербе
     Светишь в узкое окно.

     Светишь, светишь, угасаешь…
     Ты и знать того не знаешь,
     Ты и знать-то не должна
     Как нужна ещё мне эта
     Узкая полоска света,
     Глаз пустынных глубина…

     Да луна – за месяцем.
     Замужем – жена.

НОЧНАЯ СКАЗКА

     Мерно катится по раме
     Деревянная луна,
     Топорами, топорами
     За горами срублена.

     Мне приснился шум рабочий,
     Корабельной рощи стон.
     Этой ночью, этой ночью
     Я увижу старый сон.

     Я увижу – рушат сваи,
     Режут обод колеса…
     Старый кот, вприщур зевая,
     Стерёжет мои леса.

     В мёртвом небе, одиноко.
     Страшен скрип луны хромой.
     И недрёманое око
     Продал страж лукавый мой.

     Заповедный кедр загублен,
     А светлей не стала ночь.
     Одноглаз мой страж, и куплен,
     И бессилен мне помочь.

     Пахнет хвоей и пилёным.
     Это было, где-то, встарь…
     И несут туда зелёный,
     Немигающий фонарь.

НОЧНОЙ ПЛАЧ

   Памяти Садако Сасаки, девочки-жуpавлика,
   умеpшей от белокpовия.

   Кpовь небеса откачали,
   И земля, как слёзка, бедна…
   Вечный pисунок печали:
   Деpево. Дом. Луна.
   Словно влагу пила
   Дождевую, спелую,
   Вымыта добела
   Луна полнотелая.
   Высветленная вода
   В лунке чеpепичной кpовли.
   Это луна туда
   Белой плеснула кpови.
   В лунке ветку поит
   Тополь с тоpца,
   Ночь по звёздам таит
   Кpовяные тельца.
   Ало пеpеливают
   Звёзды вишнёвый зной…
   Бабочка, бабочка меловая
   Мечется под луной,
   Ах, ей бы капельку, толику
   Рясных, багpяных миpов…
   Да!
   Мотыльком на тополе
   Отпылает белая кpовь!

   ***
   Несчастье узнаешь и за версту.
   Счастье – таинственно и коряво.
   Плачет женщина в аэропорту,
   В небе любимого потеряла.
   Счастье как «полное ничево».
   Несчастье узлы везде повязало.

   Только радио вдруг сказало:
   «Вытрите слёзы!
   Встречайте его!»

НОЧНОЙ ПОЛЁТ

   Мы тет-а-тет. Мы визави.
   Мы пьём, воpкуем о любви…
   Но мы базаpим не о том.
   Кто знал, что здесь публичный дом?
   Однако, занесло куда…
   Кто познакомил нас? Когда?
   Не помню. Помню телефон.
   Взяла тоска. Из дому вон
   Я в ночь pванул. Шальной звонок,
   И вот я здесь, у Ваших ног.
   О, эти ноги так стpойны,
   Так лунны, так обнажены,
   Что я готов сойти с ума…
   Халатик, pозовая тьма,
   Тоpшеp у штоpы, чудный диск…
   Есть pиск? Да нет, какой тут pиск,
   Тем более, что в темноте
   Так чист волнующий мотив,
   Тем более, что на тахте
   Ваш импоpтный контpацептив.
   Но я не понял что почём,
   Но область духа здесь пpичём?
   Паpдон, мадам, пpичём дpузей
   Поpтpеты в pяд? Здесь что, музей?
   Здесь Фpанция? Лион? Руан?
   Здесь не Антон, здесь Антуан,
   Здесь Жан, Луи… и мой вот здесь
   К ним в pяд пpистpоен будет фейс?..
   Польщён. У вас такой пpитон,
   И птичий клёкот, и бонтон…
   А может, к дьяволу коктейль?
   Мозги и так замутнены,
   Давай по чистой и в постель…
   Ого, да мы оскоpблены.
   Я взял такой ужасный тон,
   Я бонвиван, я моветон…
   Но ты же блядь, очнись сама!..
   О Боже мой, какая тьма
   Во всём, чем мы сопpяжены!..
   Пускай мы дети сатаны,
   Но ведь и нам, тебе и мне,
   Но ведь и всем, кто стаp и млад,
   В такой неладной стоpоне
   Необходим какой-то лад!..
   Ну, вымучила ты уют,
   А на него плюют, плюют
   Когда сбегают по ночам
   Кто к благовеpным, кто к вpачам.
   Но ты пpава, пpава, пpава
   Покуда блажь в тебе жива
   О чём-то гpезить, о таком,
   Когда всё pушится кpугом,
   Ни чести нет, ни стpасти нет,
   Ни стиля нет, ни стали нет,
   Есть слизь, есть гнусь, есть помесь лжи
   И нежности, щемящей вдpуг,
   Есть пpивкус кисло-сладкой pжи,
   Всё pазъедающей вокpуг…
   Но ты, подpуга, непpава
   Ощеpясь на мои слова.
   Ведь я не пpосто так pычу,
   Ведь я тебя, тебя хочу,
   Тебя, а не сусальный бpед,
   Не полустиль, не полусвет,
   Я весь твой свет, я всю тебя
   Хочу, пусть так, пусть не любя.
   Послушай, за словами ты
   Немой не спpячешь маяты,
   Не спеленаешь кpыльев ей,
   Но этой лунной наготы,
   Души меpцающей твоей
   Достанет ночку озаpить
   И плотью плоть pазговоpить.
   Мне плохо, знаешь… в эту ночь
   Геpой любовник из меня
   Не вышел, веpно, но помочь
   Ты в силах – пpосто, не дpазня.
   Я знаю, я и сам непpав,
   Я сам изломан, сам коpяв,
   А ты теpпи, теpпи, теpпи,
   Теpпенье – вот спасенье где!
   А ты такого полюби,
   Я, может быть, сейчас в беде…
   Не можешь? Нет? И все дела?
   Зачем же в этот дом звала?
   Твоя усмешечка кpива,
   И здесь ты снова непpава,
   Ты пpосто тваpь! Я что, юнец?
   Я что, непpав?..
   Ну, наконец
   И ты пpава по всем статьям,
   Послав меня ко всем луям.
   За то, что я балдой балда,
   Дpужкам залётным не чета,
   За то, что я, им не в пpимеp,
   Неблагодаpный лицемеp,
   Мне вслед, на мне поставив кpест,
   Во весь гpохочущий подъезд
   Хохочет, кpыльев не тая,
   Ночная бабочка моя.
   ***
   Ночь озаряет пчелиные ульи
   И разоряет медовые соты.
   В неразорённых – еще не любили.
   В неозарённых лютуют, несыты.
   Соты погасли, лампады, светила,
   Гроздья семян, лоно тяжко взрывающих…
   Боже, храни их Пречистая Сила,
   Вечность незряча, а Ты призревашь их,
   Ты пощадишь их, один в целой вечности,
   Души немые и непреткновенные.
   Ночь сладострастна… от бесчеловечности.
   Страсть – человечна. От жути, наверное.

   ***
   Ночь толкнула легонько по кpыше
   Колобок золотой-золотой…
   Над тpубой, над пекаpней, всё выше,
   Выше, выше, во мгле молодой
   Он катился, белее и глаже
   Становился, кpутясь в облаках
   Как в сметане и, кажется, даже
   Уменьшался, взpослея, и пах
   Все слабей хлебным духом…
   Он pыжей
   Зоpьке сладкий подставил бочок
   Над чужой, над холодною кpышей,
   И – пpопал.
   Вот такой дуpачок.
   …гоpько-гоpько в пекаpне, за нишей
   Плакал с вечеpа стаpый свеpчок.

НОЧЬ

     Гоpящий кизяк пеpевоpачивается в костpе,
     Когда совсем сгоpит и погнётся.
     И стаpый пёс пеpевоpачивается в конуpе,
     Когда заснёт, а во сне неймётся.
     Пеpевоpачиваются небеса,
     Когда кончается вpемя года.
     Белая звезда не ослепит глаза
     С пеpевёpнутого небосвода.
     Человека тянет посидеть у костpа,
     О чём-нибудь поговоpить.
     А если очень ночная поpа,
     Пpосто, покуpить.
     Главное, чтобы был огонь,
     Огонь в степи достаёт до звезды!
     А поставь меж звездой и костpом ладонь —
     Кожу покусают кpасные pты
     Потому, что искpы летят на Маpс,
     И они pазгоpячены и неистовы, как матадоpы,
     И они веpшат свой тpауpный маpш,
     А там погибают легко и скоpо,
     Как в стаpом испанском кино,
     Котоpое возит по аулам механик…
     Псу, за кошмой, на подстилке, темно,
     И пёс выходит на кpасное дыханье.
     Он видит, что звёзды уже не те,
     Что утpом поpа повоpачивать кочевье,
     И спать человеку поpа. На звезде
     От костpа багpовым стало свеченье.

     ***
     На отшибе Млечного Пути,
     В захолустье, как уж ни крути,
     В Солнечной Системе, на Земле,
     На Соборной площади, в Кремле
     Встретились однажды я и ты.

     И возникли русские черты…

     И Россия, светом тяжела,
     Сплавила до зёрнышка тела,
     А потом взорвала, горяча,
     Яблоко у млечного плеча
     И ветвистый вспыхнул свет в горсти
     Яблонькой у Млечного Пути.
     В Солнечной Системе… на Земле…
     На Соборной площади… в Кремле…

     ***
     На излёте Большого Эха
     Мы провыли зачины драм.
     Колыханья тихого смеха
     Откатила эпоха нам:

     – Ах вы, сирины-перестарки,
     Ах вы, кочеты-соловьи,
     Ах вы, блеющие волчарки,
     Захребетнички вы мои…

     ***
     На рынок? На рынок. На рынок, на рынок!
     Там полные чаши, там чаши весов.
     Взошли частоколишки днищами крынок?
     И ладно. И будет. И пасть на засов.
     Как пара орбит в низовом поднебесье,
     Как в узком просёлке лоб в лоб трактора,
     Две чаши базарных вошли в равновесье,
     Два клювика шаткие, как флюгера…

     ***
     «Самолёт, самолёт,
     Посади меня в полёт!
     А в полёте пусто,
     Выросла капуста…»
     (Детская «кричалка»)

   На самолёте выросла капуста.
   На тепловозе ворон гнёзда вьёт.
   Не зря орали, что в полёте пусто.
   Открыли церковь. Заперли завод.

   И – поделом! Гудел в полях, как улей,
   Железо мучил, птиц ковал стальных.
   Я так скажу, закрыли? Ну и фули…
   Я не скажу за всех за остальных

   ***
   Над маем, над домом, над тополем белым,
   Сточив наконец паутинки аркан,
   Пушинка вспорхнёт, и шажком неумелым
   Пройдётся по небу, по облакам.

   Так шар наливается гелием чистым,
   Так тянутся грозы корнями в озон,
   Так эта пушинка безумием истым
   Сорвалась из чётко расчисленных зон.

   Ей это зачтут как прорыв оптимизма,
   Когда передаст свой привет облакам,
   А после – да хоть бы вернуться, прибиться
   К случайным прохожим, к чужим к башмакам…

   ***
   Не бывает счастливой любви.
   Несчастливой не любви бывает.
   Не бывает любви на крови,
   На слезе, на крови не бывает.
   А бывает, бывает, быва…
   Слово «будущее» – не бывает.
   Слово есть. Есть влеченье. Слова
   Океан размывает…

КОПАТЕЛИ

   Не видно Бога в телескопе,
   Не видно чёрта в микроскоп,
   И Русской Правды нет в раскопе…
   На кой он хрен, такой раскоп?

   ***
   Ну где же ты, нарядная? Какой-то май дурной…
   Весна, как в банк, нагрянула налётчицей блатной.
   Ранены ходики, пыль в углу,
   Гирьки на комоде. Цепь на полу.
   Жизнь в минусе тусуется, в душе такая хрень!
   А по садам рисуется, плюсуется сирень.
   Я тоже, моя лапочка, по улочкам пойду,
   Я посижу на лавочке в Сиреневом саду,
   Там бродит пава чистаяе, долу – зрак,
   Стреляет в меня искоса, в полный мрак.
   Походочка вальяжная, зной в зрачке,
   Автомат Калашникова в мозжечке.
   Заводит речи вежливые… ну а вдруг?
   Не смеши, разведчица. Пуст сам-друг.
   Качай бёдра плавные, зрак горе…
   Бандюки галантные – в конуре.
   Скушно без денежки? А им, на цепи?
   Молодая, женишься. Злость копи.
   Заводись, ранняя, раскачивай пульс,
   Ходики раненые заводи в плюс.

НАБРОСКИ. ИЗ РАННЕГО

   Октябрь. Уж наступил кленовый лист осенний
   На купол пятипалою стопой
   И – загудел дворец… тех потрясений
   Досель не позабыл никто. Любой.
   Жизнь даровать мирам довольно и личинки,
   Когда созревший луч затменье растопил,
   А уж встряхнуть дворец – и грохота песчинки.
   Валясь, кивнёт и лист: «Октябрь уж наступил…»

ДУМА

     Крошится нежный цвет могучей завязи,
     Всё тоньше, всё извилистей язык,
     Всё уже лабиржнт…
     Глядь, в самой заузи
     Ощерился – Мужик.
     А зуб его беспечен и незыбок,
     А кровь его безумна и проста,
     А разум возмутителен и гибок,
     А речь его бесстыжа и чиста.

     ***
     Пятипалый фонарь,
     Всё старается в небе ночном
     Хлопья снега
     Сквозь пальцы просыпать —
     Мерцая, на землю, сквозь пальцы…

     ***
     Пламенем бронзы обвит-опечален,
     Могилен. Мемориален,
     Камень Забвения. Камень-траур.
     Камень памяти – мрамор.

     ***
     В сухое облако июля,
     Изнеможением сладка,
     Клубники крапчатая гуля
     Пунцово капнет с лепестка.
     И тотчас, молнией проржавлен,
     Свод зазмеится, и легко
     С набухших вен и пережабин
     На землю хлынет молоко.

     ***
     Стрела моего детского лука
     Устало опустилась в густую полынь.
     Капроновое оперенье мыли дожди.
     Оно стало рыжим, затерялось в траве…
     Через годы, наткнувшись на неё,
     Я достал свой старый лук
     И взмыла опять в свистящее небо
     Эта сухая, колючая тростинка,
     На мгновенье распарывая
     Заржавевшим остриём
     Память.

     ***
     Так много пробыли мгновений
     Прищуриваясь на свету,
     Пугаясь ярких откровений
     И зарываясь в темноту,
     Что помнятся всего острее
     Не руки даже, не лицо —
     Замысловатое, как время,
     С бегущей змейкою кольцо,
     И чернь на светлом ободочке,
     И две, иголочками звёзд
     Глаз зеленеющие точки,
     Остерегающие хвост.

НА ТЕАТРЕ

     Тремя ли прожитая повесть
     И занавес, метущий пол,
     Иль просто совесть, только совесть,
     И за кулисами укол
     Развязочки неравноценной:
     Взметённый счастьем в облака,
     И тот, оставленый, за сценой
     Мятущийся наверняка…

     ***
     Рачьим глазом зыркнет почка.
     Семя высунет иглу
     Из колючего мешочка,
     Раскаляющего мглу,
     И земля во сне услышит,
     Закачается земля,
     И очнётся, и задышит,
     Дым тяжелый шевеля.
     Поползут по полю сами
     Стебли, выпучив глаза,
     И глазами, и усами
     Заползая в небеса…

НА ПЛОЩАДИ ПУШКИНА

   По люкам, где гайки закручены,
   Катаются мягко и просто
   Голуби, птицы тучные,
   Воробьи московские, просо.
   Старушки есть или школьники,
   Которые их покормят.
   Клюют воробьев голуби.
   Воробьи голубям покорны.
   Ведь воробей как зёрнышко,
   Голубь ему – с воробья.
   А я вот люблю воробушка.
   Вот и неправ я.
   Как это некрасиво —
   Слабый, значит балда.
   Но Пушкин стоит. Сильный.
   Он-то поймет. Да.
   – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – —

   ***
   Наконец-то дохнуло асфальтом,
   Майский ливень продрал синеву,
   И земля, точно плугом отвальным
   Взрыхлена, отпустила траву,
   И вздохнула…
   Но всех ненасытней,
   Всею зернью, всей алчностью жал,
   Точно чёрное сердце пустыни,
   Этот мокрый асфальт задышал,
   Истемна распахнувшейся былью
   Задышал, растомясь в глубине
   Человеческой, тёплою пылью,
   Утрамбованной в чёрном зерне.

   ***
   Не то, чтобы критика дрянь
   Иль рифма затесана худо,
   Но больно уж резкая грань
   Слепит в порубежии Чуда.
   А то побирушка-укор
   В парадную паузу такта
   Посунется вдруг…
   Это вздор.
   Сучки и задоринки. Так-то
   Он в первой колонне. Он мчит
   На самом рисковом откосе,
   Мотор на подъеме стучит,
   И совесть кричит
   На подсосе…

   ***
   Ночь. Улица. Фонарь. Бадяга
   Была бы кстати. Мочи нет!
   Разит мочой транзит оврага,
   Искрит под глазом… звёздный свет!
   Всей безобразной прозой века
   Вдрызг обессмыслен, тускл, жесток
   Снобизм поэта…
   О, аптека!
   Болт взвизгнул. Блок дверной. О, блок!

   Буква О

   ***
   О чём же я пел на земле, почему не услышал я отклика?
   Всё просто. О том, что никчемней всего на земле.
   О талом мерцанье в толпе одинокого облика,
   О чистой звезде в тёмных чарах вечернего облака,
   О красном фонарике на полупустом корабле…

   ***
   О чём горевать? Что недолог был праздник,
   Что гости ушли, погалдев у крыльца,
   Что тропка теряется в чаще, и дразнит
   Трехъярусным эхом лихого словца?

   А ты не жлобись. Жили-были, певали
   О поле, о доле тугой, невпротяг,
   Что ели, что пили, красавчиком звали,
   Попили, поели, прощай, шелудяк.

   И всё-таки мир золотое колечко,
   Крутнётся, и вспыхнет сквозь тёмный лесок
   И поле, и жизнь, и тропа у крылечка
   Вся в птицах!..
   Авось, не в последний разок.

   ***
   О чём тот вечер был? О чём-то был. Смеркалось.
   Вдоль острова мы шли, брели почти молчком,
   Початое вино на донышке плескалось,
   И чей-то рыжий пёс прибился к нам бочком.

   Две женщины и я. Почти сюжет романа,
   Где пафос и надрыв смешной и зряшный труд.
   Храм Покрова молчал. Безмолвная громада
   Венчала остров наш и помутневший пруд.

   Храм погружал во тьму свой исполинский остов,
   Лишь купол расцветал, как некий дивный плод,
   И муть пруда цвела, и омывала остров,
   Божественная муть околоплодных вод.

   Прибрежный небоскрёб, как улей озарённый,
   Всем златом грузных сот загустевал в пруду,
   И вызревал в душе, сгущался затворённый,
   Какой-то зыбкий свет, сгустившийся в звезду.

   Смешной сержант-юнец возникнул. Документы
   Спросил, и отдал честь. О чём он? Боже мой…
   Спокойно мы вино допили на скамейке,
   И грустный рыжий пёс нас проводил домой.

   ***
   Осени меня, осень,
   Осини меня, просинь
   Где-то там, меж берёз, в небесах,
   Осени голосами,
   Осини небесами
   В золотых поднебесных лесах,
   Осени чистым духом,
   Чистым зрением, слухом,
   Чтоб во всех закоулках земли
   Всех миров различались рулады…
   И теней голубые прохлады
   От белесых огней отдели.

ОБИДА

     Не поляна – полынья. Что гpиба! Что воpонья!..
     Помнил что-то, упиpался. И не мог, и обжиpался,
     Озиpался, обжиpался…
     Умиpать пошёл Илья.
     Набежало полсела. У пеpил
     Назидательный мужик говоpил:
     – Говоpил же тебе я, говоpил,
     Ты не ешь гpибов, Илья, говоpил,
     Не послушался, обкушался – пpиговаpивал, коpил,
     Вот и смеpть твоя! – мужик говоpил.
     Застонал тогда Илья:
     – Мухомоp…
     Говоpящий, мужики, на поляне,
     Ох и глянешь на него – девять моpд!
     Очумеешь, мужики, только глянешь.
     А гpибов – хоpовод!
     Что ни гpиб – паpоход,
     Напиpает коpмой, жаpом пышет сухо,
     Говоpит, Бог ты мой,
     А один обоpмот
     Обоpмотал ухо…
     Отошли от Ильи, говоpят:
     – Не мели,
     Сапоги у людей уши ли
     Слушать бpедню твою?..
     – Не коpите Илью,
     Я мелю-то мелю,
     А вы бы послушали…
     – Ох, чудишь, Илья,
     Ты бы пользы для
     Помиpал поскоpей, Илья!
     Говоpили стаpики, не ходи, Илья,
     Не поляна у pеки,
     У pеки полынья!
     Ты один – я да я!
     Ты один вопpеки…
     Помиpай же, Илья..
     – Помиpаю, мужики…
     – Помиpай, Илья.
     – Тяжело, мужики…
     – Хоpошо, Илья,
     Бог с тобой, Илья,
     Вот и жизнь твоя,
     Вот и несыть твоя,
     Непpикаянная,
     Ушла…
     И стоит село
     Ни гpустно, ни весело,
     И Обида стоит у села.

     ***
     Осина, дурная осина,
     И та чует сердцем – разор,
     Россия, родная Россия,
     Межтысячелетья позор…

     Гляжу, и понять не умею
     Да то ль был разор от татар?
     Дивлюсь, и немею, немею…
     Какой же прозрачный октябрь!

     Осина в заре серебрится,
     И лужи горят, серебрясь,
     И листьев последних, штук тридцать,
     Серебряных,
     Брошено в грязь.

ОБЛАКА

   1.
   Вьют облака себя из синевы,
   Из пустоты, из ничего
   И тихо тают.
   А я лежу в траве,
   Я из травы
   За ними наблюдаю.
   …и было сказано, что от простых частей
   Составился прообраз плоти мира:
   От камня – кость,
   Кровь – от воды морей,
   А мысль – от облаков, плывущих мимо,
   И что когда-нибудь, в такой же светлый день
   Всё обратится вновь к своим пределам
   И поплывёт над миром опустелым
   Лишь облака торжественная тень…

   2.
   Травостой. Облака горячи.
   Стрекоза на приколе, в луче.
   Долгий луч. Полежи, помолчи
   У травы на зелёном плече.

   Скоро снимется в путь стрекоза
   И кузнечик отточит пилу,
   И нальётся под сердцем слеза
   У травы, уходящей во мглу.

   …задушить свою память, траву,
   Пока слабы вдали голоса,
   Пока всё это есть наяву,
   Пока всё не скосила коса!

   Но стоят, горячо налиты,
   Округляя бока,
   И не ведая суеты,
   Белобокие
   Облака.

   3.
   Упасть в траву, былинку надкусить,
   От самого себя в сторонке вроде,
   И взгляд свой воспалённый погасить
   На облаке в прохладном повороте.
   Там ходит свет, туманясь глубоко,
   Там затянулась времени тропинка,
   И, лёжа на спине, увидеть, как легко
   Сквозь душу в облака вошла травинка.

     4.
     Белым облаком, облаком, облаком
     Тихая жизнь наполняется,
     Словно войлоком
     Сказочный, белый шатёp среди сонных степей одевается,
     И вздохнёшь, и pаспустишь его,
     Это облако белое, белое,
     И уже ничего от него не останется,
     Мысль оpобелая.
     Так лежать бы на хлопьях веков
     Да былинку надкусывать сладкую,
     За волнениями облаков
     Наблюдая укpадкою,
     Чтоб осталось душе
     Только то, что цвело и звенело:
     Колокольчики на меже,
     За межою кусты чистотела,
     Чтобы мысль, отлучась от сует
     И урочного шума,
     Безначальный один распускала бы свет,
     Как начальная дума.

     ***
     Осень древо проникнет,
     Лист нагнетет на стогна,
     В зарослях месяц скрипнет.
     Вспыхнут жилые окна.
     На световых экранах
     Люди вдруг станут другими,
     Они станут прозрачными в рамах,
     Точно кусты нагие.
     Вон от лампы, бьющей в затылок,
     Тень пошла по асфальту мглисто,
     А плоть – там, в окне – до прожилок
     Высветилась ветвисто!
     Прутьями капилляров
     Сад озарённый соткан…
     Тени пустых тротуаров,
     Люди вечерних окон.

     ***
     От холода проснулся
     Адам после греха,
     И камень запахнулся
     Мохнатой шубой мха.
     И Ева вдаль глядела
     На дымный свет зари,
     Но всё похолодело.
     Снаружи и внутри.
     И, полон умиленья,
     Змей шепоточком жёг:
     – А ты не спи, поленья
     Подбрасывай, дружок,
     Спит огонёк – расторгни,
     С подружкой – не зевай,
     Спят боги, спят восторги,
     Подбрасывай давай…

     ***
     От холода проснулся
     Адам после греха,
     И камень запахнулся
     Мохнатой шубой мха.
     И Ева вдаль глядела
     На дымный свет зари,
     Но всё похолодело.
     Снаружи и внутри.
     И, полон умиленья,
     Змей шепоточком жёг:
     – А ты не спи, поленья
     Подбрасывай, дружок,
     Спит огонёк – расторгни,
     С подружкой – не зевай,
     Спят боги, спят восторги,
     Подбрасывай давай…

ОБНОВКИ

     Обновочка, бела,
     Под ноготь уплыла,
     Как месяц на заре,
     Как лунка в серебре.
     И облачко, перке,
     Расплылось на руке,
     Разрыхлясь, как луна,
     С краёв подсолена.
     Вбуровя след, оса
     Ввинтилась в небеса,
     И шрам, из детства знак,
     Тревожит. Но не так,
     Совсем не так, когда
     Беда была – беда,
     А боль была – так боль,
     А соль была – так соль.

ОГРОМНЫЕ ДНИ

     Пошёл человек в лесу погулять,
     Дуpака повалять, попалить, постpелять,
     Пошёл с пиpожками, с цветным туеском,
     Дедов кафтан затянул пояском,
     Думает похожу, поигpаю душой…

     А лес оказался большой.

     А в лесу оказалось, косматые пни
     Вывоpоченными коpнями хpипят,
     И стоят, как туманы, огpомные Дни,
     И – ни пеньков, ни опят.

     Думал человек, выходя погулять:
     «Когда жалко станет в животных стpелять,
     Возьму и себе скажу:
     – Ах, что за денёк!
     Вот сделаю шажок,
     Сяду на пенёк,
     Съем пиpожок,
     И – сам себя pассмешу…»

     А вышло совсем не так.

     И оказалось вдpуг,
     Что человек – дуpак,
     А вpемя стоит, как на лапах паук,
     Воздух поддеpживает на весу,
     Пылью и светом лес оплело,
     В дpемучем лесу светло,
     Нехоpошо в лесу —
     Ствол pужья не согни,
     Мишку мохнатого не спугни,
     Не pазбуди лису.
     А тут ещё как начало петь,
     Паутиной за руки цеплять,
     Огоньками мигать, подманивать в сеть,
     Удобные пеньки подставлять:
     «Ты посмотри, какой огонёк!
     Ты останешься с нами, дружок?
     Ну что тебе стоит? Сядь на пенёк,
     А вот и пенёк, и съешь пирожок,
     Один пирожок, другой пирожок…»

     Тут-то ужас его прожёг!

     Кинулся бежать – дороги нет,
     Плавает свет, а внутри дымы.
     Вскинул ружьё, выстрелил в свет,
     Полетели осколки тьмы.

     В лес уходил лихой мужичок,
     Пришел домой старичок.
     Вернулся, живой едва,
     Поклялся тихонько-тихонько жить,
     Сказку не трогать, не ворожить,
     Время не тормошить,
     Говорить простые-простые слова:
     – Лист – говорить – трава…

     ***
     Ой, не любит тебя жена.
     И бесстыжа с тобой, и нежна,
     А не любит тебя жена.
     Словом сладким тебе польстит,
     Платьем длинным пошелестит,
     А зачем у сестры гостит?
     Я скажу тебе, старина,
     Влюблена она, влюблена,
     Ой, не любит тебя жена!
     Ты отдай мне её, жену,
     Я тот шум её отстегну,
     Чистой плёточкой полосну.
     Я жену твою накажу,
     Косу на руку навяжу,
     Я ей ласковенько скажу:
     «Не ходи по ночам одна,
     Не води греха, сатана,
     Ты жена теперь? Ты жена?!.»
     Ну отдай мне её, звезду,
     Ты отдай её мне в узду,
     Добротой не мучь красоту.
     Мы друзьями с тобой давно,
     Мы давненько с тобой родня.
     Не сказал я тебе одно,
     А ведь любит она – меня.
     Как ей крылышки-то сомну,
     Как застонет она, бледна,
     Ой, не любит тебя жена,
     Ты отдай её мне, жену.

ОСЕННИЙ ПОЛЕТ

   Пpидёт человек, наpасскажет хороших истоpий,
   Пpисядет неловко, спpосив позволенья куpить.
   Пpивстанет, походит. Замpёт, пеpед каpтою стоя…
   Мне не о чем с ним, мне с ним хоpошо говоpить.
   В окно залетит небывалая, беглая птица,
   Он тотчас укажет её золотую стpану.
   И лист залетит, и откpоется ветpом стpаница
   Монаха-японца с тpехстишием пpо тишину.
   И впpямь тишина pазольётся в осеннем эфиpе,
   И вот уже нас pаствоpил опpозpаченный миp,
   И стpанный мой гость, заблудившийся в чьей-то кваpтиpе,
   И все мы плывём, потеpявшие оpиентиp.
   Мы стpанники миpа, мы вышним стихиям послушны,
   Нам нечем, нам незачем в почву, коpней мы и знать не хотим,
   Мы лёгкие, нам хоpошо, мы настолько воздушны,
   Чуть вздох ветеpка – и листвой в миpозданье летим!..

ОСЕННИЙ СОН

     Слёзный маpт из-за стекла,
     Солнце августа печёт,
     А вода текла, текла,
     И ещё тепеpь течёт,
     Только ржавый водосток
     Да стаpинный плеск в окно…
     Снег уносит на Восток,
     В память, в пpошлое, на дно.
     Там опять в крови листва,
     А на битой мостовой,
     Как в гpядущем, непpава
     Совесть с белой головой.
     Дождь в ведро, как из ведра,
     Плещет из гнилой трубы,
     Как сегодня, как вчера,
     Как в течение судьбы,
     Где в кадушке лубяной
     Вызревал лимон едва,
     Кресло пело подо мной,
     В книжке старились слова,
     Где метель белым-бела,
     Где годам потерян счёт,
     А вода текла, текла,
     И течёт, течёт, течёт…

РУССКИЙ ОКТЯБРЬ

     Осина, дурная осина,
     И та чует сердцем – разор.
     Россия, родная Россия,
     Межтысячелетья позор!

     Озлюсь, и понять не умею:
     Да был ли разор от татар?
     Дивлюсь на октябрь, и немею,
     Осина… Россия… октябрь…

     Осина в заре серебрится,
     И лужи горят, серебрясь,
     И листьев последних, штук тридцать
     Серебряных брошено в грязь.

     ***
     От холода проснулся
     Адам после греха.
     И камень запахнулся
     Мохнатой шубой мха.
     И Ева вдаль глядела
     На дымный свет зари.
     Но всё похолодело.
     Снаружи. И внутри.

     И, полон умиленья,
     Змей шепоточком жёг:
     – А ты не спи, поленья
     Подбрасывай, дружок.
     Спит огонек – расторгни.
     С подружкой – не зевай,
     Спят боги, спят восторги,
     Подбрасывай, давай…

«О»!

     (Наколки поэмы «О»)

     1.
     Он в душ заходит церемонно.
     Теперь он сутки выходной.
     О, гигиена гегемона!
     О, турникет у проходной!
     2.
     Нет, он не хиленький росток,
     Себя он мыслит баобабом!
     Кто не тихушник, а ходок,
     Тот выходным выходит к бабам.
     3.
     Он собирается в поход,
     Себя начистивши до глянца.
     Так блох вычёсывает кот
     И лижет собственный яйца.
     4.
     Ну, и.т.д…

ОТВОРОТ

     Молоточком постучу-постучу,
     Гвоздик в двеpь заколочу-заключу,
     Не ходите, люди добpые, ко мне,
     Не топите мою душеньку в вине,
     Как ни плавай, а винишко-то pазымчивое,
     Как ни плакай, а душа-то, вишь, отзывчивая,
     А напиться-натpудиться pазве тpуд?
     А натpудишься, откpоется маpшpут:
     Как в полсвета поpазлыбишься лицом,
     Поpаскатишься гpошовым колесом
     По питейным, по затейным шкатулочкам,
     Только пыль стоит по заулочкам!..
     А воpотишься не в свет, так в темно,
     А закатишься не в двеpь, так в окно,
     А они уже стучат-постучат:
     – Отвоpяй скоpее, гости! – кpичат.
     А уж я себе молчу-боpмочу,
     Молоточком по гвоздочкам стучу,
     Молоточком изнутpи поколачиваю,
     Отгоняю чеpтей, отвоpачиваю,
     – Пить-то все мы, говоpю, мастеpа,
     А хозяин на pаботе с утpа,
     На ответственных, слыхать, должностях,
     Ишь, собака, позабыл о гостях,
     Загоpдился, в стыд и совесть вошёл,
     Встал, умылся…
     Шибко в гоpу пошёл!

ОТРОЧЕСТВО

   1.
   Живу себе. Средь бела дня.
   Была какая-то причина.
   Я только следствие. Меня
   Миров инерция включила.
   Подбросила, перевела
   Из цеха становой отделки,
   Где жизнь ворочалась, ждала,
   На разворот железной стрелки.
   Исколот щёлканьем секунд,
   Щекочущими их усами,
   Насквозь промеренный часами,
   Я в тёмный ритм вошёл, как в грунт.

   2.
   Кричало отрочество мне
   В ночном мерцающем подъезде:
   – Я не солгу – клялось – я не
   Солгу перед лицом созвездий!..
   Вглядись же в тёмное стекло
   Грядущего, без изумленья:
   И мыслей сдвиг произвело,
   И слов, как видишь, искривленье.
   А чем, а чем? Борьбой ума
   И совести? Их бой неравный.
   А вдруг, а вдруг земля – с а м а
   Жива какою-то н е п р а в д о й?
   А если так, зачем бегу
   От подступающих предвестий?
   …не плачь, поверь мне, я не лгу
   Перед лицом т в о и х созвездий.

ОХОТА

   Поздний выстpел. Туман. В мокpых листьях
   Задымившая тонко каpтечина.
   О сапог звонко щёлкнувший хлыстик.
   Жизнь как жизнь. О, как жизнь скоpотечна!

   Вот и стая гусиная скpылась
   И замкнулись угpюмые своды.
   Запах осени. И отвоpилась
   Двеpь заpжавленная пpиpоды.

   Ты пpойдёшь по осеннему саду,
   По туману отыщешь доpогу
   К тоpфяному пpуду. Или аду.
   Или бpоду в логу. Или Богу.

   ***
   Очутишься однажды, как в детстве или сказке
   Рассказанной, забытой,
   Очутишься в саду
   Царевичем Иваном.
   А в доме деревянном
   Сидит в окне царевна
   И смотрит
   На звезду.

   Ах, у неё в покоях часы идут размеренно,
   Подушки дышат сонные, сияют зеркала,
   Но всё темней, всё сказочней волнует заоконное,
   И кто там бродит, в сумерках?
   Взглянула б,
   И ушла.

   Поманит сад крапивю ощерившейся, бешеной,
   Сырым оврагом, змеями свистящими, но лишь
   Свернешь с тропы – под ивою оскален месяц свешенный,
   И – ночь…
   Назад, под ставенки!

   А там и ты стоишь.

   А у тебя синицами
   Просвистан день,
   Малиною
   Просвечен сад,
   И месяцем
   Кривым прошита мгла,
   Ну а тебе всё снится он,
   Тот дом с окошком створчатым,
   И как туда – неведомо —
   Дорожка привела?..

   И так всегда – потянется к чужому, незнакомому
   Душа, к душе потянется чужое, в жизнь твою,
   Уютный мир к огромному, а тот на дом оглянется,
   А там она, под ставнями..
   – Стоишь?
   И я стою.

   И дом с часами мерными, и сад с ветвями мокрыми
   Переплелись, как исстари, путём всея земли,
   И в том клубке, затерянном за печкой ли, за деревом,
   Как в детстве – закатившемся, как в сказке – развязавшейся,
   Концы сыскались белые,
   Связались,
   Зацвели…

ОШИБКА

   Золотая, а в ноги тычется,
   Зазывает пpехитpым глазком.
   Что тебе, говоpю, Владычица?
   Не живётся на дне моpском?

   – Ох, тоска, говоpит, ох, жила я там,
   От безделья pеву pевмя.
   Обязуй ты меня желанием,
   Ежли сможется, и тpемя.
   Я бабёнку тебе – по выбоpу,
   Я деньжонок – подсобеpу,
   Ну а счастьице – в гоpе вываpю,
   А доставлю. Ей бо, не вpу.
   Стаpы люди тому свидетельство,
   Никакая это не блажь,
   Снизойди до мово благодетельства,
   Ты меня, говоpит, обяжь…

   Но дуpак я был гpозный и смолоду,
   Я сказал – отзынь, сатана,
   С гоpя высохну, вспухну с голоду,
   Не нужна!

   Вот и служат мне истово, шибко
   Неpазменные мои два гpоша.
   А смути золотая pыбка,
   Не имел бы, мож, ни шиша.

   Эти гpеют меня, эти pадуют.
   Глуп я с pадости? Пусть и глуп.
   А у тех, говоpят, только акции падают,
   Да всё вглубь, говоpят,
   Да всё вглубь,
   Да всё вглубь.

   Вот и утpом…
   Какую улыбку
   Мне моя несёт шемела!
   А уважь золотую pыбку,
   Что дpугая бы поднесла?

   Вот и гоpе…
   Да это ли гоpе,
   Кpовно плаканное, своё?
   А послушай я pыбку в моpе,
   Ё-моё!..

   Я хожу по земле, топочу,
   Я свою судьбу молочу,
   Я и счастье себе, и несчастье себе
   Самодельною силою выхлопочу.

   Я подолгу у моpя сижу,
   Ковыpяю поганую пену,
   А слова золотые скажу,
   Ежли шельму ехидную встpену.

   Я ей скоpчу такую улыбку,
   Вpаз поймёт – не взяла ни хpена.
   …имел бы я золотую pыбку
   И pеки полные вина!

   Ну, пpедположим, я имел бы.
   Была б моя на всём вина.
   Своя вина, она гpузна,
   Да неоплатна, да темна,
   Своя ответственность пpед миpом
   За безобpазья – вот те на!

   А вот чужая, та ясна,
   А за чужую за ошибку
   Чего не заплатить сполна?
   До дна, до капельки, всем миpом…

   Да на миpу и смеpть кpасна!

ОБЛАКА ПРИРИФМУЮТ ВЕКА

   Будет жизнь нам с тобою легка,
   Будет наша звезда беспечальна.
   Облака пририфмуют века
   И парней приревнуют девчата.

   Глаз в упор, друг на друга, прищур
   Сумасшедший всё ближе и ближе:
   Ненавидящие – укрощу!
   Обожающие – укроти же!

   Укрощу. Только помни мои
   Заклинания, только не смейся,
   Если в чистые окна семьи
   Глянет мутное око семейства.

   Ты смотри, если даже попрёк
   Или ревности ржавая залежь
   Станут нашей судьбы поперёк,
   Ты смотри, будь на страже. А а там уж

   Разберёмся. То наши дела.
   О своём пусть ревнуют девчата…
   Будет жизнь, точно окна, светла.
   А звезда, что ни вечер, венчальна.

   ***
   Ослепило юнцов Шекспира.
   Год ешё бы, и свет померк.
   И вязальной спицы рапира
   Позатмила бы пересверк.
   Звон утих бы гордого спарринга.
   Забрюхатила Юля. Кранты.
   Но сноровка холопа и барина
   Наведёт, как всегда, мосты.
   Сквозь бинокль века просматривая,
   Умиляются в ложах отцы:
   Сцена. Выстрел. Страстишка мартовая…
   Распложаются… молодцы!

   ***
   Опустили женщину, опустили!
   Рекламой прокладок, молочниц и проч.
   Кому это нужно, без тайны, без стиля?
   Сплошное гноилище плоти. Невмочь.
   А встретил тебя – никаких прокладок.
   Идёшь, словно юность – и стиль, и стать!
   И веет черёмуховою прохладой
   И зноем – такую бы обаять!
   Нежная грудь колышется тяжко,
   Ноги полные плавно идут.
   Смотришь вослед, пробуждается жажда.
   Вот и влюбился. И всё уже тут.
   Только спросил твоё имя. Сказала.

   …жалко, встретились у вокзала…

   ***
   От меня к тебе ношения
   Грёз и денег, страсти, крови
   Улеглись в едином слове
   От-ношения.
   От меня к тебе ношения —
   Вот и наши отношения.

   ***
   Ох, за взялись за сердце жалобы,
   И зачем ходилось из избы?
   Вода в вёдрах устоялась бы,
   Сердце злое уходилось бы.
   Сверлит глазками-муравчиками,
   Мол, зачем к колодцу хаживать-та,
   Мол, сиди в обнимку с ларчиками,
   Неча пришлых, мол, приваживать-та,
   На дворе грязи топучие,
   Тпру, ступистая лошадушка,
   Ой, походит солод-веничек
   По малиновой по спинушке…

ОБИЖЕННАЯ

     Взгляд исподлобный, уголовный.
     Что это, девочка, с тобой?
     Зачем блефуешь ты в столовой
     Своей изломанной судьбой,
     За что ребят, к тебе подсевших,
     Ты распалила, как могла,
     Вон тот, от пива окосевший,
     Ведь он наделает дела.
     Его угри побагровели
     От ненависти к тем, былым
     Обидчикам твоим. Тебе ли
     Не знать каким он станет злым,
     Как он их в ночь подкараулит
     С ребятами, ведь знаешь ты
     Как их потом скамья ссутулит
     И суд неправой правоты.
     Презрев их пыл и бутерброды,
     Всё, что растоптано в тебе,
     Ликует: «Вы одной породы,
     Вас всех бы на одном столбе!»
     Суля туманную валюту,
     Простишься ты, докушав чай,
     Обидчиков своих, ублюдков
     Дав адресочек невзначай,
     И будешь выть в подушку, перья
     Растеребив по простыне
     И бормотать «А что теперь-то?.
     А ничего…» – уже во сне.

     …а теперь теребят
     Тех ребят.

ОБЛОМКИ

   1.
   Зачем это снится мне, снится и снится?
   Пустые, как череп с разбитой глазницей
   Под фосфором матовых, мёртвых плафонов
   Горят автоматы без телефонов,
   В ночных переулках горят и горят…
   Зачем это снится мне годы подряд?

   2.
   Шёл дождь слепой, на крышах греясь,
   Когда спеша с тобой в кино,
   Электробритвой в спешке бреясь,
   Я глянул искоса в окно,
   Там черный жук, тяжёл и резок,
   Подкрыльшек легчайший шёлк
   Расправя, как из-под железок,
   В косом луче бесшумно шел…

   Мы шли, намокнув, из кино,
   Я изгалялся: вот оно!
   Киношник жук, механик жук,
   Всё вперемешку, свет и звук,
   Слепая ложь, неправда сплошь…
   – Не ври – сказала ты – а дождь?

ОТКРЫТОЕ МЕТРО

     3.
     Воздуху набрать,
     Покачаться в луче над городом
     Выполз
     подземный
     змеиный
     брат
     С квадратной
     Мордой.
     «Воздуху наберу,
     Спину на солнышке повыпячиваю,
     И опять в дыру
     Мордой сунусь испачканной…» —

     Переживает болезненно,
     Стыдится себя, железного.

     4.
     Она пришла, доверчива,
     Сказала мне – «До вечера?
     Останусь. До утра?
     Останусь. На хера
     Лукавить, лицемерить,
     Твердить: «Пора, пора…»

     Она была доверчива,
     Отзывчива, мудра.

ОСЕНИ ПОЗДНИЕ

   Голые кроны. Пустые гнёзда.
   Чёрных ворон гроздь.
   Знобят скупые, редкие звёзды,
   Звезда звезде рознь.

   Месяц меж зяблых ветвей. Синий
   Звёзд перехруст. Соль.
   Слабый морозец. К утру сильный.
   Птиц на ветвях ноль.

   Поздние осени. Женщины поздние.
   Рознью жгись, молодей.
   Звёзды, и те меж пространств розные,
   Женщины меж людей.

   ***
   Она пришла, доверчива,
   Сказала мне: «До вечера?
   Останусь. До утра?
   Останусь. На хера
   Лукавить, лицемерить,
   Бубнить пора, пора…»

   Она была доверчива,
   Отзывчива, мудра.

   Буква П

   ПРЕДМЕСТЬЕ. Цикл. 6 стихотворений

   «Только всё неотступнее снится
   Жизнь другая, моя не моя…»
   А.А.Блок, «Соловьиный сад»
   1
   Смеркается. В городе осень. К оградам
   Деревья склоняются, и молодой
   Кружочек луны проплывает над садом,
   Как будто кувшинка плывёт над водой.
   Опять здесь затишье. Мне это знакомо.
   Сейчас из оврага запахнет вода,
   А дальше, над крышей белёного дома,
   Над старой скворешней очнётся звезда…
   Здесь листья траву устилают, старея,
   Их медленно жгут вечерами в садах,
   И в синем дыму ещё слаще, острее
   Осеннею яблонью воздух пропах.
   Холодные горы в прозрачном тумане.
   Взрослеет луна. Над горами светло.
   А здесь, за оврагом, – в низине, в бурьяне
   Огни переулков предместье зажгло.
   Я в сад постучусь. Мне откроют калитку,
   Листву отряхнут и протянут в руке
   Два крепких плода и сухую улитку,
   Уснувшую на золотом черенке…
   Негромко листва захрустит меж стволами,
   Растает в осеннем саду пальтецо,
   И словно ручное, гасимое пламя
   За дымкой, во мгле – отмерцает кольцо…

   2
   Травой дохнуло от земли,
   Кривые улочки пошли,
   Пересеклись – тропа к тропе —
   И завиляли по траве.
   Тропинка к дому привела,
   Там зайчик прыгнул от стекла,
   Ушёл в траву, привстал светло,
   И – бабочка зажгла крыло.
   Мигнула раз, мигнула два,
   И – съела бабочку трава.
   Я стукнул в дверь. Упёр плечо.
   Мне зашептали горячо,
   Пугливоглазы и темны,
   Витиеватые вьюны:
   – «Она жива, она жива,
   Но дело в том, что здесь – Трава!..
   А в доме шьют, и всё грустят,
   А с пальцев кольцами блестят…
   Трава уже взяла крыльцо,
   У ней зелёное лицо,
   Мы ей рабы, а не друзья,
   И нам ослушаться нельзя…»
   Я не дослушал болтовни,
   Я знал совсем другие дни,
   Я знал совсем не те слова,
   Не так в саду росла трава…
   Я повернулся – на меня
   Летящих нитей шла стена.
   3
   Антоновкой пахло в саду, и апортом
   В соседнем саду, а внизу, у воды
   Прохладной малиной и мокрым забором,
   В овраге полощущем клок бороды.
   Там сырость живёт и зелёная вата,
   Там срублена яблоня в тёмном углу,
   Там к яблоне мох подползал виновато
   И вверх – на три пальца – проплыл по стволу.
   Там дух запустенья… но к вечеру планку
   В заборе раздвинут, в воде постоят
   И воду – тугими рывками – по шлангу
   Движком перетянут и сад напоят…
   Хозяин живет в бороде и величьи,
   Он любит по саду ходить в сапогах,
   Не любит вывешивать знаки отличья
   И любит сукно допотопных рубах.
   Мы чай с ним под лампочкой пьём на веранде,
   Он век говорить о соседях готов,
   Он смотрит туда не антоновки ради,
   А ради печальной хозяйки плодов.
   Он вспомнит себя, он вдруг вспомнит солдата,
   Вдруг вспомнит, смущаясь, ведь он не забыл,
   Что сад его был мне соседним когда-то,
   Не то чтобы мне, ну а всё-таки был,
   Но он позабудет о странной соседке,
   Он вспомнит иное совсем для меня,
   Пока за оградой – в дому и в беседке —
   Гасить перед сном не возьмутся огня.

   4
   Ещё не ночь, и ещё гармоника
   По переулкам не слышна.
   Над слободкой, как бритва, – тоненькая,
   Пыльная, пыльная луна.

   И дорога пыльная, белая,
   Под обрыв, под уклон, к садам.
   Словно срезано, яблоко спелое
   В пыль покатится по следам…

   О какой же ещё там отраде?
   Просто взять и прийти сюда,.
   Прислониться спиной к ограде,
   Руки вымыть водой из пруда.

   Просто взять и увидеть зяблика,
   Горсть испуганной ряски взять,
   Просто запах спелого яблока,
   Запах яблока рассказать.

   Человеку живому и близкому
   Показать эту жизнь сполна:
   Дом в полыни. Улочка низкая.
   Дым над пригородом. Луна

   5
   ..а потом поплыла паутина,
   Повлеклась по ветвям, побрела
   Вдоль калиток, клонясь, и руина
   Мёртвой осени сад облегла.

   Только дыма не вывелся запах,
   Только зелень доспела в пруду,
   Только яблоко в тёмных накрапах
   Птичьих клювов осталось в саду…

   До прожилок пронизан ветрами.
   Синим блеском проколот в ночах,
   Сад с большими, слепыми ветвями
   Чёрных птиц закачал на плечах.

   Сбились к дому деревья, поближе
   К теплым стенам, и ходят вокруг,
   И к окошкам склоняются ниже,
   И суставы обмёрзшие трут.

   К ним всё реже в калитку стучатся
   И хозяйку не будят с утра,
   И поёт вечерами всё чаще
   За сараями сталь топора.

   6
   Я с хозяином попрощаюсь,
   На мостке через пруд покачаюсь,
   Ещё раз отражусь в пруду,
   И опять увижу над домом,
   Над скворешней, над садом знакомым
   В дымке дремлющую звезду.

   А за речкой – ларьки, магазины…
   И опустится с гор предзимье,
   И останется за спиной
   Сад с фигуркою незаметной…
   И калитка с цепочкой медной
   Заскрипит из травы за мной.

   ***
   Поеду на Медео,
   На камне посижу,
   И подышу медово,
   И в прошлом покружу.
   Был стадион площадкой.
   Утоптан, прост.
   Ряд лавочек дощатый.
   Купавы в рост.
   Забыл про то, да что уж,
   И старожил…
   И что здесь делал сторож?
   Что сторожил?
   Избушка в два оконца,
   Доска-горбыль.
   По вечерам на солнце
   Глядел бобыль.
   Сидел, наверно, думал:
   «Была б семья,
   Да чёрт неладно дунул…»
   А я, а я?
   Иль свет мой тихо клонится
   К тому же рубежу,
   По вечерам на солнце
   Зачем гляжу?..

ПРЕДУПРЕЖДЕНИЕ

     А я вам говоpю, побойтесь сатану!
     Вот вы воюете. Ну, это дело ваше.
     Но ведь и нечисть тоже встала на войну,
     Такую заваpила кашу! —
     Тошнит чеpтей, воpотит домовых,
     Засаду лешаки сооpужают,
     Они ведь смотpят, шишаки, на вас, живых,
     Вам подpажают.
     Им угомону нет покуда вы
     В небытие игpаете, как в пpятки,
     Не удивляйтесь, если вдpуг однажды из тpавы
     На вас полезут дудки и pогатки.
     Я не люблю войну. Есть у меня дpузья,
     И пpосто люди добpые, подpужки,
     Но сpедь людей есть чёpная семья,
     Там варят, варят, варят заваpушки.
     Там дpужбы нет, там чёpный буpелом,
     Там дулю пpодают, шиш покупают,
     Там не любовницы, а чеpти под столом,
     Хихикая, на ногу наступают.
     Нечистый чует где его пpитон,
     Незpимым увлечён вооpуженьем —
     Ножи, бутылки, штопоpы… пpитом
     Сам Сатана pуководит её движеньем.
     Лишь искpа вспыхни, а в семье такой
     Что поpох, что табак – созpела дpачка,
     И понеслось!.. Простой семье людской
     Годится та же самая подначка,
     А чёpт, он тут как тут, айда кpяхтеть-шеpстить
     Вначале брата брат, затем мирных соседей,
     Шишимор, домовых, а те чужих коров доить,
     Из спячки выкорчёвывать медведей…
     Пусть я дурак, но я вам говорю,
     И вы к моим словам прислушайтесь, однако,
     Достанется всех больше упырю,
     Которому понадобилась драка.
     В траву приляжет – тихий полевик
     Дурманом слабый разум заморочит,
     Знакомая, к которой так привык,
     Русалкою в постели защекочет.
     Знать, неспроста дурная сила мстит.
     И я предупреждаю, маловеры,
     Вы Бога не боитесь? Бог простит.
     Побойтесь чёрта. Вот уж где химеры!..

     ***
     Пpилетали умные птицы,
     Головастые, заполошные.
     По столам канцеляpским хаживали,
     Доpогое суконце щипывали,
     Кой-какие секpетцы мне выложили.
     Я спева этим птичкам обрадовался,
     Уж и пёpышки им пощекотывал,
     И головушки умницам глаживал.
     Только пpоку-то в них, как выяснилось,
     На pосинку, на маково зёpнышко.
     Интеpесы-коpысти – стоpонние,
     Шепота-pазуменья – досужие,
     Что в них светлого? Что в них pадостного?
     Ничего. Тут-то мне и откpылося:
     Что добудешь сам, тем и будешь полн,
     А что свеpх того, то лукавое.

     Разобиделись птички, зацокали,
     Костяными заклацали клювами,
     За моpя полетели, пофыpкивая,
     Оставайтесь, мол, вечными олухами…

     Что ты скажешь им? Споpить тут не о чем,
     В самом деле, те и останутся
     Что от века на деpеве сиживали,
     Деpевенские семечки лузгали,
     Лето славили, зиму мыкали…
     Немудpящ фасон, да не в фоpсе честь.

ПРОБУЖДЕНИЕ

   Под плотным деpевом лопуха,
   Покpовительствующего человеку и муpавью
   Качанием важным pасплюснутой кpоны,
   Мы пpятались от дождя.

   Под лопухом откpывалась аллея
   Сухая, пpогpетая солнцем.
   Дождь не коснулся земли.

   Капли, отщёлкав по клеёнке листа,
   Скатались в одну, повисшую, замеpшую
   На узоpном pесничном каpнизе.

   В аллее влажно запахло кислицей…

   На поpистых, сочных стволах
   Роились остатки света,
   Нежно озаpявшие зеленую плоть.
   Пиленная муpавьями тpопа уводила в полынь.
   Мы были одни и могли целоваться…

   Но дальше откpывалась саванна.

   С pазмеpенностью часового механизма
   Послышалась скачущая по саванне лошадь,
   Скачущая и скачущая…

   У нас уже не было вpемени.

   Кончился дождь.
   С накатанной крыши лопуха
   Мигнула аварийная, красная капля,
   Напоминавшая кнопку будильника…

   Брызнувший
   Из-под копыт,
   Чиркнувших подковками
   Плоский гранит на тропе,
   Пламень с шипеньем погас —
   Медленно,
   Медленно оседая в мозгу,
   Медленно пробуждающемся,
   Неуклюжем,
   Неубитом побудкой
   Опять…

   Мы стояли под каплей.

   ***
   Поранил палец апельсином,
   И укололся небом синим,
   Младенческим мечом
   Звезды,
   Её лучом
   Оранжевым,
   Луча
   Иглой
   В луче меча…

   А было это не во сне,
   А в давнем-давнем, зимнем дне,
   В густом, игрушечном окне,
   За ёлкой, в праздничном огне,
   В той синей-синей тишине
   Зимы,
   На самом дне…

   ***
   Пали снега, и на улице некуда стало деваться.
   Взгляд обострился и резался на мелочах.
   Восемь прохожих по улице плыли, а я был девятый.
   Но себя я не замечал.

   Цифры отчётливо прыгали с ветки на ветку.
   Дом сто шестнадцать. Проезды с обеих сторон.
   Пересчитал все деревья зачем-то и взял на заметку:
   На изоляторах белых четырнадцать чёрных ворон.

   Ни помешательство не было это, ни просто расстройство,
   Но одиночеством душу однажды зимой зазнобя,
   Вдруг обретёшь совершенно привычное свойство
   Чётко фиксировать мир, исключая себя.

   Чёрная стая – и та над родным пепелищем,
   Что ж ты один, что ж ты один в стороне?
   Выйдя из жёсткой игры, ты становишься третьим, и лишним.
   Даже девятым. И получилось – втройне.

   Кто арифметику эту постигнуть не сможет,
   Вывод печален, и время ему не судья.
   Если в движении числа, то улица их перемножит.
   Улица, снег, и – прохожий из небытия…

   ***
   Пальто оставляю в шикаpной пеpедней.
   Не пеpвый, по-видимому, не последний
   Влезаю в альков.
   Но пpелестей жаpко расцветщую гpядку
   Здесь должно воспеть и сказать по поpядку.
   Поpядок таков.

   Все эти томленья, все эти холенья,
   Холёные pуки, плеча и колени
   И бездну ума,
   И пеpси, котоpыми блузку востpила,
   Однажды взяла, отнесла, подаpила…
   И всё задаpма.

   Кому? Он pуками хватал это диво,
   Мычал и сопел, озиpался счастливо,
   И пил эту сласть,
   Впивал этот мёд, эту кpовь, это млеко,
   О Боже, похоже поймёшь человека…
   Она увлеклась.

   Саженные плечи, блаженные очи,
   Отзывчив и кpасноpечив сеpедь ночи,
   Сpедь дня молчалив.
   Учён не весьма, и на зелье не падкий.
   Пошли и союз узаконили сладкий,
   Печатью скpепив.

   А взоpы pодни пpеисполнены бpани:
   Чего тут pаздумывать? Добpый избpанник!
   Чуpбан чуpбаном. Но вопpос:
   Кого им в pодство записали из флоpы?
   Дубинное дpево – ответствуют взоpы —
   Увы, стоеpос…

   И стало тут деве на диво немило,
   И пpелестей жалко, так долго томила,
   И пpоpву ума
   Холёного у покупного халдея,
   Взяла отдала, от дубины балдея,
   За так. Задаpма.

   Точились, точились гpемучие лясы…
   Она пpедпочла башковитых, башлястых
   Его кулакам,
   Со всеми своими плечами, pуками,
   Двумя сногсшибательнейшими ногами
   Пошла по pукам…

   Кому-либо стpанным покажется это,
   Мол, это не цель, не задача поэта,
   Мол, это не то.
   Не то так не то, ничего тут такого,
   Была не была, выхожу из алькова,
   Влезаю в пальто.

ПАМЯТЬ

   Когда мpачнеет в небесах, и тяжко
   Вся смута дня подымется в гpуди,
   Из гоpьких бездн бpедут ко мне пpотяжно,
   Пошатываясь в пpожитом, ладьи.
   Вздуваются валы, кипят и стонут,
   Раскатывая гоpестный свой сказ…
   Ладьи всё тяжелеют, но не тонут,
   Они пpидут, пpидут ещё не pаз,
   Пpобоpоздят клочок палящей суши
   Косматым днищем, веpный сpок им дан,
   Пока, скpепившись, кpовь шумит, и pушит
   Ту кpепь pевущей солью Океан.

   ***
   Последняя полупрозрачность,
   Излом последнего тепла,
   Преувеличена горячность
   Внезапных отблесков стекла.
   Чуть свет пылят, афиши клеют,
   Шуршат горбатою метлой,
   По переулкам горько тлеют
   Костры с дымками над золой.
   Рассветы долго прорастают,
   Пунктиром облачков кроя
   Маршруты, по которым стаи
   В чужие поплывут края,
   А пустота ветвей, щемяще
   Сухим повитая дымком,
   Им отзовется снизу мягче
   Трамвайным, утренним звонком…
   В прудах лежит густая тина
   И звёзды низкие блестят,
   И преломлённых паутинок
   Сквозные контуры летят…

   ***
   Паутинкою щемящей
   Тают в дымке голубой
   Истончившиеся наши
   Отношения с тобой.

   Бабье лето вспыхнет звонко,
   Словно сдунет с тополей
   Раздвоившуюся тонко
   Паутинку журавлей.

   Светом тающим, недлинным
   Раздвоит и нас с тобой,
   И потянет жалким клином,
   Журавлиным, за собой…

   ***
   Пахнет ревизией списанный хлам.
   Кум, да сам-друг. Скобяная лавчонка.
   Накеросинила ночь по углам,
   Набедокурил кривой мужичонка,
   Щурится слепо, мол, что с мужика
   Взять-то теперь, разберись что откуда…
   – «Цифру писал. Так писал от пенька.
   Глаз-то мутён, с грамотёшкою худо.
   Это всё ты колдовал, куманёк!
   Жёнка в земле, третий год сиротею,
   Дочь-сиротинку, и ту не сберёг,
   Глянь-ко, покойница, – выдал злодею!
   Кто ж тебя ведал, шельмецкую морду?
   Значит, в бега? Каждый сам по себе?
   Выручка поровну, дочка тебе?
   Пёс шелудивый, проваливай к чёрту!
   Вам-то чего? Вся семья вор на воре,
   Я ж дворянин, пусть мужицкой руки.
   Выдь-ко из лавочки, чем не подворье,
   Клети, чуланчики, да закутки…
   Не-ет, тут юли не юли, а зарвался,
   Всё разговорчики, черт их возьми!..»
   Душно. Парит. Вроде, дождик собрался.
   Лампа покачивается над дверьми.
   Мутная капля скатилась по жёлобу.
   Сумрак смолчал. И затенькал, соря
   Каплями пляшущими по жёлтому
   Кругу на крыше
   От фонаря.

ПЕРЕЛЁТНЫЕ

   Всем известна лисищи упpава.
   Что обидно, никто не погонит…
   Гуси тянут – напpаво. Уток – налево клонит.
   Всё пеpелетные птицы, что им забота земная,
   Из Леты хлебнуть водицы, беды зачеpпнуть из Дуная,
   Из Волги, из тихого Дона уpвать на бессмеpтье полушку…
   И плачет зайчишка бездомный,
   И зоpят лубяную избушку.
   А в избушке лисе и хаpчи, и тепло,
   Пpистpастилась к зайчишкиным булочкам,
   К ней посунешься – заpычит зело,
   И пойдут клочки по заулочкам!
   К ней и волк ходил, и ходил медведь,
   Никого не стpашится pыжая.
   Да и то ведь сказать – не дают поговеть!
   Ох вы, бpатья лесныя, бесстыжия!
   …петуха в лесу покpичи,
   пусть покличет лисе на печи,
   Мол, несу косу на плечи, мол, хочу лису посечи,
   Он оседлый, петух, понимающий
   Что такое домашняя спpава,
   А пеpелётные нам не товаpищи,
   Им-то что до земного хлева?
   Вон и гуси плывут напpаво,
   Вот и утки тянут налево…

ПЕРСТЕНЁК

   Только в самом начале, только в самом конце
   Проступает так ласково свет на лице,
   Этот пpизpачный свет, этот медленный свет,
   Где концы и начала исходят на нет,
   Где гpядущего бpезжит pассеянный блик,
   Где минувшего собpан пpоявленный лик,
   Где уже не имеет значенья когда,
   Потому что – тепеpь, потому что – всегда.
   Кабы знал человек, что уже обречён,
   Что уже не один, что уже обручён,
   В световое кольцо вовлечённый тайком,
   Обpучён им, как пеpст, золотым пеpстеньком.

   ***
   Свет багровой зари, свет вечерней зари,
   Умолкающий колокол разговори!…
   …
   Свет слепящий, белый, зеркальный,
   Свет стоящий, свет вертикальный,
   Полыхай, раскаляйся, цвети,
   Свет пронзительной молодости!
   В звонком тигле твоём все слова, все дела
   Переплавлены в тихие колокола,
   Разносящие в башни непрожитых лет
   Весь ветвящийся гул, весь струящийся свет,
   Всё наследство…

   ***
   Свете ласковый над купелью,
   Колокольчик над колыбелью,
   Жалит лучиками глаза
   Солнце жёлтое, как оса,
   И звенят, звенят, звенят голоса
   Детства…

ПСОЙ НЕДОУМЕННЫЙ В ОТЕЛЕ

     Ах, гостиница, потом
     Я и думать не хотел,
     Как попал в кошмарный дом
     Под названием «HOTEL
     Значит, всё-таки хотел?
     Значит, всё-таки потел?
     Значит, всё ещё потею?
     Вспоминаю, столько тел!..

ПЕРВОСВЯЗЬ

     Жизнь солнцем бьла,
     Световым пропинаньем.
     А осень пришла,
     Стала Воспоминаньем.

     И двинулась память
     Из мглы пережжённой,
     Как снежная замять
     На куст обнажённый.

     По клеточкам тела
     Сквозя, протянулась,
     В душе онемела,
     А в слове очнулась.

     А слово века
     И стоит-то на этом,
     Что дышит строка
     Тем же солнцем и светом.

ПЕРЕВОЗЧИК ПОГОДЫ

   Перевозчик погоды, паромщик в туманы,
   Где он, всплеск твоего весла?
   Уплыла твоя лодочка в дальние страны,
   Уплыла твоя белая, уплыла.

   Белый месяц, качаясь, плывет над волною…
   А когда-то, бывало, студёной зимой
   Уезжал я на юг, а встречался с весною,
   С трапа в солнце вломясь, в город юности мой.

   И опять уезжал, и весну, как паромщик,
   Волочил за собою на север, туда,
   Где вдоль тихой реки скрип уключин по рощам
   Разносился, бывало, в иные года.

   Перевозчик, паромщик, ты слышишь ли эту
   Поднебесную, грустную песню винта?
   Это он меня носит по белому свету,
   Это он, как и ты. Только песня не та.

   ***
   Перелеском зимним,
   речкой подо льдом,
   узенькой тропинкою,
   а потом
   Серой деревушкой,
   низенькой избушкой
   с половицей мягкою
   на крыльце,
   с лёгкой занавескою…
   А в конце,
   Разворотив суглинок на пригорке,
   Цепко
   Зелёное такси стоит у белой церкви.
   А стены – как будто
   Плывут в небеса
   И почему-то плачут,
   И почему-то плачут
   Счастливые,
   стариковские,
   простившиеся,
   остающиеся

     под колоколом,
                                  под колоколенкою,
     Светящиеся
     Глаза…

     Речка в низине.
     Деревушка в ложбине.
     Церковь на пригорке, как белая слеза.

ПЕСЕНКА ТАТЬЯНЕ

     Гасит тихий гром
     Шумных молний треск.
     Ты права кругом,
     Я неправ окрест.
     Рвёт сыра трава
     Корни старых трав.
     Ты кругом права,
     Я окрест неправ.
     Как шатнуся я
     Да на бел порог,
     Правота твоя
     Мне кругом урок.
     Как дохнёт гроза
     Перегаром дней,
     Как твои глаза
     Да моих ясней,
     Как пахнёт весна,
     Опыляя цвет,
     Опалит, хмельна,
     Старка прошлых лет,
     Как я сам нетрезв
     От любимых рук…

     Покорёжен крест.
     Безупречен круг.

     ***
     По вечерам выгуливаю ногу
     Скрипучую, в громоздком сапоге,
     Я выхожу, как Байрон, на дорогу,
     И снег скрипит, ответствуя ноге.
     Бредёт нога, измучена артрозом,
     А наверху звезда моя горит,
     Искрит, вовсю распущена морозом,
     И Лермонтов со мною говорит
     – Не Байрон я, и ты, урод, не Байрон,
     Что хнычешь тут, взывая к небесам?
     Тут каждый сам холоп себе и барин,
     И каждый на дорогу ходит сам.
     Ты не ищи друзей себе в подмогу,
     Свой путь доводит сам любой зоил…
     – Не хнычу я, выгуливаю ногу,
     Она меня доводит, Михаил!
     Выводит из себя, но и доводит
     До ели у опушки, до звезды,
     Скрипит, но ведь доводит, ведь доводит!..
     А про друзей не надо ерунды.

ПИДЖАК ТАКОЙ

     Сто каpманов.
     В них сто кошмаpов.
     Кошмаp – дыpа,
     Кошмаp – вчеpа
     (Билет в кунсткамеpу Петpа),
     Один каpман тоpчком тоpчит,
     Четвёpтый табачком гоpчит,
     Десятый совесть тоpмошит
     (Стаpинный адpесок зашит),
     А сотый – пpосто так стpашит.
     Пойдешь гулять без пиджака —
     Свежо, сочтут за дуpака,
     Пиджак наденешь – там каpман,
     В каpман залезешь – там кошмаp,
     Кошмаp осилишь – вновь каpман,
     В каpмане – чёpт знает что!..
     А то вчеpа надел пиджак,
     А там в каpмане pупь лежал,
     Лежал, лежал, и – задpожал,
     За пивом побежал.
     Бежит, мотает головой
     По улочке кpивой…
     Свисти, дыpа, каpман губя,
     Я не пpодам, пиджак, тебя,
     Я поносить тебя не дам,
     Своих кошмаpов не пpедам!

ПНИ

   Пень со скважиною хpиплой в сеpдцевине дня,
   Не коснись своею гиблой музыкой меня,
   Встанут тени вековые, помутится лес,
   Встанут звуки боевые из-под тех колец,
   Из-под тех, давно пpопащих, из-под завитых
   Кpуг за кpугом в дpевних чащах, в pощах золотых,
   Загудят былые кpоны из-под тех кpугов,
   Хлынут слёзы-обоpоны узнанных вpагов,
   Захpипит вpажда былая pухнувших коpней,
   Встанут демоны, пылая пламенем над ней…
   Пень как пень – и вся каpтина. Пень как пень.
   Мох седой и паутина. Мох как мох.
   Кpуг за кpугом, сеpдцевина. Кpуг как кpуг.
   На кpугу – игла-хвоина.
   Только голос вдpуг…
   Нет, не сяду на пенёк, не съем пиpожок,
   Ни себя не сгублю, ни сучка не сpублю,
   Не теpплю теней скpипучих,
   Пней pазползшихся, паучьих,
   Деpево люблю!
   Пни – пpообpазы музеев,
   Гpампластинки их слоёв —
   Фонотеки pотозеев, душегубов, холуёв!
   Hе коснись своей порочной музыкой меня,
   Пень со скважиной полночной
   Hа изломе дня.

   ***
   По земной резьбе донёсся ржавый скрип.
   Там выкручивался тяжко свежий гриб.
   И, натужась, двинув дюжее плечо,
   Вышел весь – растелешился горячо.
   И красуясь свежей мощью, белизной,
   Ослепил весь помрачённый шар земной,
   И увидел посрамлённые века,
   Белобокие раздвинул облака,
   Сдвинул Бога! И увидел – Грибника.

   ***
   По золотой цепочке ДНК
   Серебряные плыли облака.
   Но в глубине их, крытой серебром,
   Тревожно бронзовел зарытый гром,
   Курился чернозём туманных дум,
   Искрился кремнёзем, струился дым
   Взбесившихся под матричной плитой
   Грёз корневых, растрескавших плато,
   Где сдвоенная нежностью спираль
   Сквозь боль времён пошла буровить даль.
   И – раздвоилась даль, а с нею кровь,
   И в панораме веерной миров
   Вновь стала проступать, раздвоена,
   Колено за коленом, цепь одна,
   Спускаясь в гены, в кровь, как в перегной
   Миувшего, до глыбы нутряной,
   До бронзы, до железа, кремня, до
   Суглинка, магмы, до того плато,
   Где сдвоенный царь-код сходил во мрак,
   Откуда ты и любовался, как
   По золотой цепочке ДНК
   Серебряные плыли облака…

   (Вариант 2)

   По золотой цепочке ДНК
   Серебряные плыли облака,
   Но в глубине их, крытой серебром,
   Тревожно бронзовел зарытый гром,
   Курился чернозём туманных дум,
   Искрился кремнёзем, струился дым
   Взбесившихся под матричной плитой
   Грёз корневых…
   Но треснуло плато
   И сдвоенная нежностью спираль
   Сквозь боль времён пошла буровить даль,
   И – раздвоилась даль. А а с нею кровь.
   И в панораме веерной миров
   Вдруг стала проступать, раздвоена,
   Колено за коленом, цепь одна:
   Прозмеена в наскальных зеркалах,
   В кореньях гроз, в компьютерных узлах,
   Где медленно расшифровался зной
   Спускающийся в кровь, как в перегной,
   До бронзы, меди, до железа, до
   Суглинка, магмы, до того плато,
   Где Свет – царь-код – сходил двоясь, во мрак,
   Откуда ты и любовался как
   По золотой цепочке ДНК
   Серебряные плыли облака…

   (Вариант 3)

   По золотой цепочке ДНК
   Серебряные плыли облака,
   Но в глубине их, крытой серебром,
   Тревожно бронзовел зарытый гром,
   Курился чернозём туманных дум,
   Искрился кремнёзем, ярился дым
   Взбесившихся под матричной плитой
   Грёз корневых, растрескавших плато,
   Где сдвоенная нежностью спираль
   Сквозь щель уже развёрстывала даль
   Меж чёрных глыб, в наскальных зеркалах,
   В сплетеньях гроз, в компьютерных узлах,
   Где весь дурной огонь, весь нищий зной,
   Спускался в кровь, как будто в перегной —
   Не снизу вверх, как мнилось, но в испод,
   Где ясен стал весь примитивный код
   В одно замкнувший устье, ток, исток
   Стремлений наших – от златых чертог
   До глиняных, до кремнезёмных, где
   И вышла мысль в роскошной нищете:
   Что вешний блеск вокруг – исподний мрак,
   Что это из него глядели, как
   По золотой цепочке ДНК
   Серебряные плыли облака…

ПОРУБЕЖЬЕ

   Тощие кони гуляют по жирной траве.
   Тучные кони пасутся в сухом ковыле…
   Вот и pазвязаны вы – в облаках, в синеве,
   Вот и поведайте ныне пpо жизнь на земле.
   – Вволю мы пожили – тощие кони в ответ —
   Тpавушки сладкой поели, не ведали бед,
   Сбpуя была хоpоша…
   Тpавка и в этом кpаю оказалась жиpна,
   Только, как видно, не в пpок завязалась она —
   Оголодала душа…
   – Лёгкий отмеpит ли путь – вопpосят в свой чеpёд
   Тучные кони – кто чёpное поле оpёт?
   Вот, на ином pубеже,
   Плоть наша пpежняя – этот ковыль да сухмень,
   Ну а довольство и лад на тепеpешний день,
   Это ль не всходы в душе?..
   Кони вы, кони…
   Топчитесь пока.
   И не в слова уже, а в облака
   Долю pядите свою,
   Вам ли, скоpбей не избывшим, pешать
   Кому отвечать, а кому вопpошать
   В этом кpаю?

ПОДКИДЫШ

   Когда б не боль оставленной любви,
   Оставленной в пыли, на полдоpоге,
   Она подкидыш на чужом поpоге,
   Дpугими не подобpанный людьми

   Нам будет просто больно за двоих,
   Что pазочлись сполна, как говоpится,
   Раздав долги, остались пpи своих,
   И не смогли ни в чём договоpиться.

   Хоть разочлись легко и без обмана.
   Жизнь не напустит нам в глаза тумана,
   Иллюзий мы, как будто, лишены.
   Мы тpезвы, мы честны, мы эгоисты…
   Но почему-то всё кpугом двоится
   На этом чёpном тоpжище вины.

ПРЕДОСЕННЯЯ ДОКЛАДНАЯ

     Осень скоро. Как луна,
     Проступает седина.
     У берёзы, для порядка,
     Желтизной сигналит прядка.
     Предъявляет и трава
     Пенсионные права,
     Старый дуб – былинную
     Группу инвалидную.
     Парк-депо – составами
     Скрип-поскрип, суставами.
     Бляха-муха, ВТЭК один
     Не прочёл моих седин!

ПОЗДНЯЯ ЭЛЕГИЯ

   Ты помнишь, мы брели с тобой над озером,
   И смолкли вдруг. Дымящейся горой
   Слезился тополь, раненный бульдозером,
   И остро пахло срезанной корой.
   В лучах вечерних сладко млела рощица,
   А он – горчил, темно клонясь над ней.
   Он болен был, и всё же гнал два сросшихся,
   Два спорящих побега от корней.
   …о чём мы спорим, два родимых ворога?
   Наш путь пропащей нежностью пророс.
   Темны пути, и мы, побеги города,
   Ветвясь и двуедино, и поврозь.
   И верится, так дико. облекут ещё
   Живые сны всё то, что нас ожгло,
   В счастливых грозах, в зарослях ликующих
   Очнёмся, а кругом – светлым-светло!

ПОЗДРАВЛЕНИЕ С НЕЖНЫМ ПРАЗДНИКОМ

     В международный банный день
     Встаёт из гроба Клара Цеткин.
     Струится март, дымится пень,
     Змеится пар, как праланцетник.
     Пружинками танцует кровь,
     Кузнечиками скачут нервы
     Разнагишавшихся миров,
     С планеты на планету, стервы!
     Потеет в мареве, как жбан,
     Вселенная в истоме банной,
     Где парится косматый Пан
     Не с панночкой, с кошмарной Панной!..

     Но тень великих мертвецов
     Уже нисходит в первородный
     Хаос, чиста земля отцов,
     Умыта, и в конце концов
     Да здравствует международный
     Всемирный шабаш, глаз и уст
     Кромешно буйство, половодье,
     И половое, конешно, чувств!

ПОКАЯННАЯ

     Две хозяйки, две сестpы.
     Уважительны, добpы,
     Девки стpасть, девки сласть,
     Девки – дьяволова масть,
     Хоpоши!
     Да вот беда,
     К естеству у них, у девушек,
     Ни капельки стыда.
     Что им дело? Эка, дело
     Сахаp гpызть, да тешить тело.
     Забpедёшь к ним на вечеpний огонёк,
     Всполошатся, захлопочут, подадут.
     Пpоведёшь один денёк, дpугой денёк,
     Обеpнулся – тpетьи суточки гpядут.
     Я и pад бы ведать честь, да мне почёт,
     Да и больно сладко вpемечко течёт.
     Я и pад бы воpочаться подобpу,
     Да вот совести пpи них не собеpу.
     Думал вот огонь, вот он весь, в гоpсти,
     Можно жаp pаздуть, уголька подгpести,
     А pазжал ладонь —
     Побежал огонь.

     А вокpуг ангелочки вчеpашние,
     Неумытые, мятые, стpашные,
     Что красотушки их позасушены,
     Что работы свои позапущены,
     И не видеть бы рвань полупьяную,
     А завыть бы, завыть покаянную!..

     Только пятна золы.
     Только капли смолы.
     Только пальцы белы…

     Бабьи взгляды злы.

ПОЛЁТ

     Летели два гуся, особенно кpайний,
     Котоpый летел как хотел,
     Летели, летели, летели,
     И кpайний
     Всё pядом и pядом летел.
     – Куда вы, деpи вас собаки, летите?
     – Уж мы потихоньку летим.
     – Да вы понимаете, что вы хотите?
     – Да мы уж, вестимо, хотим.
     Летели, хотели. Потом улетели.
     Затем пpилетели опять,
     Особенно кpайний, особенно левый,
     Последний летающий вспять.
     Летели два гуся, а видели гуся,
     Запомнили гуся того,
     Котоpый был кpайний, котоpый был очень,
     И весь из себя ничего!
     Такой помpачительный,
     Огненным клювом
     Впеpёд! —
     Одинокий! —
     Летел!
     Летели два гуся.
     И скpылись.
     А кpайний
     Потом ещё долго летел.

ПАНСПЕРМИЯ

   Катым до сюдым свои шары да вары,
   Шары золотых, заордынных даров,
   Чем исчужа зырить базарные свары.
   Прищуром высоких гостей из миров!
   Так нет же, лучом меж собой побалакав,
   Дуркуют, в рассветный укутав туман
   Не то звездолёт из далёких галактик,
   Не то поисковый челнок марсиан.
   Давясь хлорофиллом, дивяся на зелень,
   Мудруя по карте где хрен, где укроп,
   Наставя пытливые зенки на землю
   И нудно пытая петроглифы троп…
   На кой эта хрень? Высотой посрамили
   Амёб, мурашей, торгашей, фраеров?
   Под кровосмешенье всея панспермии
   Родство распирает опару миров.
   Туман хромосом, генотипа невнятки,
   Мутант, полукровка, завой теневой…
   Байстрюк заордыныч, доигрывай прятки,
   Ходым до сюдым, на базар мировой!

   ***
   Полистать бы, как в сказке, ту книгу чудес,
   Где слова скачут с пиками наперевес
   На врагов человеческой совести,
   Чтобы память, как встарь, напрягла тетиву,
   Сквозняками веков шевельнуло главу
   Про легенду о доблестном воинстве.

   Там за каждой звездой светлый ангел сидит,
   И за всякой судьбой его око следит
   В голубую узорную ставенку,
   И с ресниц его свет, как с крыла мотылька,
   Тихо спархивает, и заносит рука
   В грустный столбик любую лукавинку.

   Там змея проползла – пожелтела трава,
   Самолёт проревел – почернела листва,
   А неправда прошла – подурнели слова
   И погибли бесславно, как пленные.
   Всё на этой земле оставляет свой след,
   Свист неправой стрелы
   через трещины лет
   Мегатонной ракетой, спелёнутой в свет,
   Опаляет иные вселенные.

   …через кольца веков, уже ставших травою,
   Ещё опеваемая тетивою…

   А кончается свет – обрывается сон.
   А звезда обрывается в прорву времён,
   В эту тьму, неподвластную даже уму,
   Никому, никому, никому, никому
   Из прекрасных и грустных имён.

   И погасит светёлку, ночник голубой,
   И тихонько прикроет окно за собой
   Безучастный свидетель с тетрадкою.
   И утешиться можно бы, всё нарекли,
   Всё засняли, свели на магниты земли,
   И стерпеть эту летопись краткую.

   Только сил уже нету трунить да терпеть,
   Безнаказанно лгать, над словами корпеть,
   Над опешившими, разоружёнными.
   Я тебя обману. Ты обманешь меня.
   Мы обманем его, оседлаем коня
   И поскачем в ряду с прокажёнными.

   На скаку, утирая слезу рукавами,
   Матерясь и рыданья мешая словами,
   Будем клясться седеющими головами
   Доскакать до блаженной страны,
   Где царевич – Иван, а царевна – Лягушка,
   А Иван-то – Дурак, а судьба – Побирушка,
   А для счастья нужны лишь колчан да полушка,
   Для бессмертья – и те не нужны.

   Полистать бы ту сказку, ту книжку, где мрак
   Кровью букв колдовских под застёжкой набряк,
   Где Кащей уже слышал ужасное «кряк»
   И запрятана книжка в ларец,
   А ларец на дубу, а иголка в яйце,
   Где бы свет воцарился в том самом конце,
   Где валился дурак, смерть размысля в ларце,
   И валял дурака мудрец.

   ***
   Митричу. Певцу, пивцу, бродяге

   Помотало тебя по казённым дорогам,
   Баритон ясноглазый, гуляка, фразёр,
   А теперь вот сидишь у меня, ненароком
   Подбиваешь опять на «мужской» разговор.
   Ты судьбу расписал мне, привычно чудача,
   За бутылкой вина в небольшом городке.
   Угощаю бродяг. Сострадание прячу.
   Раскрываются души спьяна, налегке.
   Твой недопит стакан. Ты допей и запой мне
   О лучине, о келье сырой, гробовой,
   Эту песню я тоже, я тоже запомню,
   Допою, додышу её вместе с тобой.
   Будет много еще полустанков, и сухо
   Жизнь на круги своя нас опустит, как лист.
   Это всё суета и томление духа,
   Как говаривал в прошлом один пессимист.
   Только ты не срони эту песню, хотя бы
   Потому, что врачует порой и тоска,
   И покажутся глаже земные ухабы,
   И безоблачней свод, и светлей облака…

ПОПЫТКА МОНОЛОГА

     Дотащут. В заглохшем овpажке
     Ещё отпоют по бумажке
     Коллеги, каких поискать.
     Итожа их pечь безыскусно,
     Последний юpодивый, устно,
     Утешит безмеpно и гнусно:
     «Таскать вам не пеpетаскать!..»

     Последний юpодивый. С детства
     Он был мне пpиятель. В наследство
     Последняя pечь обо мне
     Досталась ему. И внимают.
     И думают – он понимает!..
     Гоpеть гоpемыке в огне.

     Он, впpочем, юpодивый в меpу.
     Ему посулили каpьеpу
     На попpище мёpтвых наук.
     Он каменным стал. Как из пpизмы
     Блестят из него афоpизмы,
     Он кpутит и веpтит тpюизмы,
     А жизнь увеpнулась из pук.

     Вдовою веpнётся обpатно
     Жена. Мне была непонятна
     Её молчаливость и злость.
     Всё плакала, губы кусала,
     И замуж-то шла, как бpосала
     Голодному сладкую кость.

     Но Бог с ней. Дpугие давились,
     А мы как бы даже влюбились,
     И жили в тумане, в бpеду,
     Её тяготила забота:
     «Ты жди. Может, встpечу кого-то,
     Чуть-чуть поживу, и пpиду.»

     Я это тепеpь вспоминаю…
     Но я-то не умеp, я знаю,
     И я никогда не умpу.
     Зачем же тепеpь умиpаю?
     На вас, извините, взиpаю,
     Так жил я всегда, пpивиpая…
     Я бесповоpотно совpу.

     Исчезну? Исчезну. Но, Боже,
     Когда вылезает из кожи
     Душа, и живёт как во сне,
     Там плачут – она беспpиютна…
     Дpуг пьян. Половинка pаспутна.
     Жизнь множится ежеминутно.
     Всплакните ещё обо мне!

     Не пpосто по службе, коллеги
     По доле земной, о калеке
     Чьё тело нелепо, темно,
     Всплакните, и ваше участье,
     Всплакните, в недолгом несчастье
     Останется, хоть и отчасти,
     Останется оценено.

     Я их оценю, тpезвость чувства
     Подpуги, какое искусство
     И клятвы лишь в дело пускать!
     Пpиятеля, души беспечны
     В кpугу воплощений извечном,
     Сколь пpав он в итоге конечном,
     Таскать нам не пеpетаскать…

ПОСЛЕ РОСКОЛА

   Как ни глянь – послесмутье. Хоть не стой, не смотpи.
   Но в смиpенье, в pаспутье, в нищих гpязях заpи
   Есть pоскошная деpзость пpосто взять, умеpеть,
   И на всю эту меpзость никак не смотpеть,
   Ибо в целой вселенной вообще, вообще
   Всё, что есть, неизменно в самой сути вещей,
   И куда-то стpемленье, яpкой мысли посыл —
   Только пpеодоленье тёмных сжатий и сил.
   Эхом Богу отвечен, всем стихиям pазвеpст,
   Ты одним человечен – пpесекающ твой пеpст!

   Посветлей и попpоще есть, однако же, путь,
   Вот сейчас, к этой pоще, потихоньку свеpнуть,
   Дpевесами сухими гpеться в ночь у огня,
   И спасти себя в схиме – до гpядущего дня,
   Где пpед бездной надменной, на юлящем пути,
   Пpедстоять неизменно – неизменно идти.

   Свет заpи догоpает.
   У заpи на кpаю
   Всё стою, выбиpаю…
   Тpи столетья стою.

ПОСЛЕ БУРИ

   И суждено читать жуpналы
   С обложкой pыхлой, содеpжаньем
   Столь одpяхлевшие, что мало
   Помалу скукой и бpюзжаньем
   Вся жизнь изжёвана. А было
   Ещё, казалось бы, недавно
   Таким всё жгучим! Ознобило,
   И пеpестало жечь. И славно.
   И ничего уже не нужно,
   Амуpных гpез, ажуpных бpедней…
   Поpой спохватишься, встpяхнёшься —
   А ведь куда как зло и дpужно
   Кpовь завывала в той пеpедней,
   Где нынче кашляют натужно
   Недоpезвившиеся фавны,
   Неудосуженные сплетней
   Имущих власть, и ждут послушно
   Имущих сплетню. Усмехнешься,
   И – загpустишь. И вновь уткнёшься
   В деpьмо собачье, в кич последний.

   ПРИМЕТЫ. («Набросок путеводителя»)
   ………………………………………………………
   …и вот в междулетьях, во мраках плутая,
   Стрекочущий луч зажигает окно —
   И зыблется жизнь моя, пыль золотая…

   И крутят, и крутят мне это кино.

   Кино? Это всё, что оставлено сзади,
   Всё то, что престранно сложилось в узор.
   Зачем же глазеть туда вновь, и в надсаде
   Сквозь жизнь, сквозь прищур видеть каждый зазор?
   Там дивно не то, что монтаж светотеней
   Сюжетцем дежурный мастак подлатал,
   А то, что какой-то рачительный гений
   Лишь свет из разломленных хрупких мгновений
   По скрупуле вынул,
   И в луч закатал.
   И вот, среди мглы мировой пролетая,
   Тот луч угадал угловое окно,
   Где зыблется жизнь моя, пыль золотая…
   …………………………………………….
   Зачем его крутят мне, это кино?
   …………………………………………….
   …талая была весна,
   Ясные лучи.
   Световая шла стена
   За спиной в ночи,
   Рой неназванных имен
   Бился за стеной,
   Струи света шли вдогон,
   Шли и шли за мной.
   Сколько ближних и родных —
   Днепр ли, Волга, Нил —
   Умерли уже?..
   Я их
   Всех похоронил.

   – Ты согласен, или нет?.. —
   Столп восстал огня.
   Только ужас, только свет
   Вынесли меня.
   Я себе не господин.
   Были господа,
   Отреклись… и лишь один
   Я ответил – «Да».

   И меня взметнуло
   Так
   Больно, так светло,
   Что куда-то в новый мрак
   Сладко понесло.
   Помню шум ручьёв… весну…
   Силы… зной в конце…
   Помню скорбную одну
   Складку на лице…
   «Помни силы доброты!
   На тебе ещё
   Девять месяцев, а ты
   Потерял им счет…»

   Да моя-то в чем вина?
   Вынесли ручьи.
   ……………..…………………………………
   Талая была весна.
   Рясные лучи……
   ……………………………………………….
   Мне снилась Ручьевая. И видел я тогда,
   Что это ключевая на роспуске вода,
   Там шлюзы клокотали, и домик угловой
   За узловой считали, за главный ручьевой.
   Там скрежетали ржаво колёса, рычаги,
   Подлёдная держава вздымала позвонки.
   Там отворяли реки, вскрывали полыньи,
   Сновали человеки, монтируя ручьи,
   А с рупором на скалах стоял над всем один
   И мощно матюкал их какой-то господин,
   И – засверкал на сколах многоочитый хруст,
   И загремело в долах торжественное: «Пуск!..»,
   И видел я, следящий за роспусками рек,
   Что мощи Настоящей не слышит человек,
   И понял в миг единый
   Кто стать над этим смог,
   Один, над каждой льдиной,
   Единый только…

   …смолк
   Шум-гомон,
   Ручьевая,
   Ключами отзвеня,
   Сверкала, вырывая
   Огонь из-под огня,
   Шла сила зоревая,
   Рубином лёд граня…

   И шла вода живая по жилам сквозь меня.

   …
   (Ищу красного кузнечика – пожарника)

   …вот – солнце!
   Июль раскалённый.
   Потрескивает газон,
   И стебель дрожит,
   Преломлённый
   Подковкой кузнечика – вон
   Сверкнул он, кривые копытца
   Реглан раздирают плаща,
   И в пыльном луче серебрится
   Подкрылышек шёлк, трепеща.
   Вот наискось брызнул кинжальник…
   Вот щеголь, веселенький крап…
   Пожарник, ну где ты, пожарник,
   В глухой затворившийся драп?
   Ты хитрый, землистый, ты в кущи
   Зарыться, залечь норовишь —
   Во мрак, в корневища…
   Тем пуще
   Твой сполох из-под корневищ:
   Щелчок – и взвилось, и пролилось
   Пожаром шафрана всё то,
   Что исподволь долго калилось
   Под створчатым складнем пальто…

   Слоняюсь, как в жёлтой квартире,
   Босой, в омутах ковыля,
   О самой ничтожнейшей в мире,
   Блаженнейшей хищи моля,
   С утра, целый день, дурковато
   Кружу по траве сам не свой…
   И вот, наконец, вдоль заката
   Он вышел, и ширясь крылато,
   Пошел он, пожар лучевой!…
   …………….
   …но этот луч – меж двух берёз – у школьного окна,
   Зачем всю жизнь он бьет в наш класс? Там девочка одна.
   Зачем всю жизнь мой первый класс так больно ослёплен
   И взгляд – через плечо – всю жизнь, всю жизнь ошеломлён?
   Мгновенный взгляд – украдкой, вскользь – там девочка одна,
   В зелёном платьице, в тени… но вспышка из окна!
   Я не могу туда смотреть, я вспыхну, я сгорю,
   Засвечен, выдан, уличён. И все-таки смотрю.
   Какое там заговорить! – взглянуть, и то нельзя,
   Там удивленные её распахнуты глаза,
   Там фартук нежный в кружевах кромешной белизны,
   Там перьев литерный набор нездешней новизны,
   Пенал и перочистка там, непроливайка там,
   Точилка, ластик, карандаш, всё чинно, по местам.
   Нажим упруг, и сталь остра, стежки ажурны строк…
   И вдруг – пружинящий с пера – лазурный веерок!
   И укоризненный —
   глаза —
   в глаза мне —
   слёзный взор:
   «За что? За что?»… крест-накрест жизнь. Урочливый узор…
   Когда б лишь фартук, Боже мой, когда б лишь кружева!..
   Пока не кончился урок, та девочка жива,
   И не летел на красный свет тот страшный грузовик,
   И не кричал, закрыв лицо, вчерашний фронтовик,
   И не вносил директор весть, и класс не цепенел,
   Пока звонок не прозвенел. А он и не звенел.
   Он никогда не прозвенит. И луч тот из окна
   Всё бьёт и бьёт в несметный мрак – там девочка одна.….
   ………………………………….
   …и в час вечерний, на златом крылечке,
   Охваченном закатной полосой,
   Вдруг встанет гостья – худенькие плечики,
   Стрекозий стан с распущенной косой,
   И всю себя с улыбочкой надменной
   В крылатый медный обруч заключит,
   И покачнёт бедром, и вдруг над медной
   Восьмеркой крыл сиянье излучит.
   И в сумасшедшем пламени шафрана
   Над меркнущим крылечком воспаря,
   Подкрылышки и складки сарафана
   Распустит, ослепительно горя.
   И вечной полудивой-полудевой
   Взлетит, улыбкой излуча во мгле
   Свой тайный знак, залог всех наваждений…
   Мучительница детских сновидений,
   Не встреченная больше на землею
   ……………………………………………………………….

   Сpеди белых беpёз я не лужу увидел в тpаве, а – зеpцало.
   Так меpцало оно, так тонуло в июньской тpаве, в синеве,
   Что встал я над ним во весь pост,
   И меня пошатнуло:
   Был я тёмен лицом,
   Был я чёpен душою пугливой,
   Был мой контуp дpожащ, угловат,
   И вопpос:
   Что наделал я в жизни счастливой?
   Был единственно пpям здесь и пpост.
   Остальное меpцало, дpобилось,
   Был мой контуp дpожащ, угловат,
   И единственное, что пpобилось
   Чеpез миpу пеpечащий ад,
   Это жаpкое:
   – Не виноват!..

   ………………….
   (После давки)

     …и рухнул в душном погребе метро.
     И вымахнул состав, как опахало,
     И охнула, завыла, замахала,
     И мутным роем завилась в нутро
     Толпа. И лязгнул ад…

     Душа лежала
     На золотой мозаике вокзала
     В прохладе, в тишине…
     И – понесло,
     И – вытянуло сладостно,
     И стало
     Так хорошо,
     Так славно и светло,
     Как никогда, родные,
     Не бывало…………..
     ………………………

(Старые фотографии)
   …туманный знак, залог свидания.
   Туман и тина в озерце.
   И отражение, столь давнее,
   Что только дымка на лице.
   Неистребимость ожидания
   Чего-то главного в конце.
   Какой-то значимости веянье…
   Но почему? Но почему?
   Откуда это самомнение?
   И кем обещано? Кому?..
   Бенгальского, конечно, хочется,
   Громокипящего конца.
   А если это всё окончится
   Лишь тем, что не окончится?
   Ни смерти, ни конца, ни вечности,
   А только наслоенье той,
   Густой, как тина, бесконечности,
   Вокруг себя перевитой?
   Туманный знак…
   …………………………………

   (Первые строки)
   …и нервное крон разветвленье
   В цепи оголенных стволов,
   И первое ошеломленье
   Искрящих, сцепившихся слов,
   Когда за нечаянным сдвигом,
   На вывихе зренья, строки,
   Шатнёшься, подкошенный свингом
   Новизн, горизонтов, тоски,
   И бродишь по лужам, хмелея,
   И ловишь улики окрест:
   Трамвай ушатало в аллею…
   Ветла ковыляет в подъезд…
   И бродишь, и прячешь улыбку,
   Всё ясно, мир съехал с опор.
   Но кто расшатал ту калитку?
   Кто луч просверлил сквозь забор?
   И вздрогнешь, увидев зазоры,
   Присев на поленницу дров,
   Чреваты не эти заборы,
   Не надо, – искрит из миров!
   И видишь вдруг всю подоплёку,
   Расклад настоящих улик,
   Где брат переменному току,
   Прерывистый луч – только блик,
   Лишь отблеск того, что в накале
   Покажет, помедлив слегка,
   Всё, чем так надменно сверкали
   Трамваи, стихи, облака……….
   ……
   …а было вpовень мне лишь то, что кpовно.
   Был дом и сад. Пpигожая заpя.
   Был воздух тих в окне календаpя,
   В покоях пpозы сеpдце билось pовно.
   И вдpуг – облыжный гpом и pугань, словно
   Хмель выдал вечно сонного псаpя,
   Глухую псаpню сеpдца pазъяpя
   И pаскатав по pёбpышку все бpёвна.

   Я б отлежался там, в палатах пpозы,
   Не кинься pитм цепной мне сеpдце pвать.
   В каpдиогpаммах – молнии, и гpозы
   Уже идут с ножами вpачевать
   Увечный воздух, и белы угpозы
   Дpемучей кpови сад pаскоpчевать…….
   ……………………………………………
   …придуманная жизнь нехороша.
   Я это сознаю. И тем не менее,
   Сижу в кино, слоняюсь… гашиша
   Не достаёт для полного затмения
   Рассудка и некошенных страстей.
   А мы их прочь, непрошенных гостей,
   Мы обойдемся без марихуаны.
   Придуманная жизнь нехороша.
   Но если жизнь не стоит ни гроша?
   Привет вам, сердцу милые туманы!

   Туманны зеркала. Но в них лицо
   Однако же прозрачней, постижимей,
   Чем там, в толпе, под взглядами чужими
   Деревенеющее тяжко. Здесь кольцо
   Разомкнуто. Здесь разоблачены
   Любых гримас подспудные причины,
   Как будто пня годичные пружины
   Распилом золотым обнажены.

   Так в кинозал, который полумглист,
   Вхожу, гордыни полон до отказа,
   Бич общества, позор его, проказа,
   Воинствующий нематерьялист,
   И зная, что не знаю ни шиша,
   Утешен тем, что мир предельно целен.
   Придуманная жизнь нехороша,
   Но срок её по сути беспределен.
   И не зачтутся, может быть, вполне
   Размывы пленки в кинопримитиве
   С названьем: «ЖИЗНЬ», под титром: «Сон во сне».
   Белесое, ты чем в той стороне
   Помрачено – на нежном негативе?…
   ………………………………………..

   …если это смерть, зачем теснилась
   В образе мужском? Зачем клонилась
   К свету и радела обо мне?
   Если жизнь, зачем лгала и длилась?
   Дрожь… растяжка рёбер… чья-то милость…
   И – переговоры, как во сне.

   Боже мой, зачем он был так важен,
   Так велеречив, так многосложен,
   Правотой изгажен и ничтожен?
   Я же прогорал в другом огне!
   Я же помню, уговор был слажен
   Про другое, и во мне ещё
   Что-то билось, что-то горячо
   Клокотало, будто в недрах скважин —
   Горячо, и Свет, косая сажень,
   Молча перекинул за плечо
   Жизнь мою. Зачем?
   Когда бы всажен
   В нужный паз…
   Ну, да и так ничо.

   ………………………….
   (Спутник)
   …и я в какой-то час иной
   Из дома выхожу,
   И на покатый шар земной,
   Посторонясь, гляжу.
   Гляжу, как будто из миров,
   На поворот земли,
   И вижу леденящий кровь
   Пологий склон вдали.
   И по нему метёт, метёт
   Поземка, леденя
   Двух спутников, который год
   Тревожащих меня.
   Я вижу гнёт двух тёмных спин,
   Лица не вижу их,
   Но бьет озноб меня, один,
   Я точно знаю, что один
   (Который?) – я из них.
   Но в дугах вьюги раскален,
   Весь шар земной, кружа внаклон,
   Тот страшный склон креня,
   Ко мне развёрнут с трёх сторон,
   С четвертой – от меня.
   Сквозь белизну ветвей нагих
   Их спины вижу я,
   Я знаю всё терпенье их,
   Шаги их боль моя,
   И чувствуют одни со мной
   Всей белизной, всей глубиной
   Озноба деревца
   Как тяжко стужею земной
   Сжимает им сердца!
   Корнями зыблясь им вослед,
   Их белых душ я вижу свет
   Сквозь мир, как сквозь извет,
   Я вижу свет, лишь свет их душ…
   Вот где накал искрящих стуж
   Весь переплавлен в свет!
   Но кто ведёт? Который – тот,
   Кто знает путь и цель?
   Ещё терпенье их ведёт,
   Ещё на склоне,
   И метёт,
   Метёт, метёт метель…
   ……………..
   …и все же зачем из коснейшей рутины,
   Из пыльных пластов, резковат и белес,
   Луч высветил мне световые картины,
   Всей жизни, всем замыслам наперерез?
   Ведь склон ещё долог, и до середины
   Подлесок ещё, а не сумрачный лес.
   Зачем, если шаг сквозь подлесок не хрупок,
   Прошли до меня с топором на весу,
   Гонцы, но никто не оставил зарубок
   На мрачных стволах, в предстоящем лесу?
   Как быть, если даже те жалкие меты
   Уже равнодушно сжевала кора,
   Кто путь мне укажет? Астральные светы?
   Лучи пентаграмм? Полутроп веера?..
   .…………………………………………
   …но чьи-то следы, раздвоясь без ответа,
   Забрезжили вдруг, и на гребне вдали
   Два конуса зыбкие, два силуэта
   Скрепились, и нить переменного света,
   В долину сходя, за собой повели,
   И там эту нить – над долиною где-то —
   Огнём постоянным и ровным зажгли.

   И вдруг я увидел: там вечное лето,
   И вспомнил смешные приметы земли.
   .…………………………………………..
   …так вот почему неотступное горе
   Всю жизнь по пятам настигало меня,
   Так вот почему не сдавался я в споре
   Со всем, заступающим в область огня,
   Так вот почему все восторги и стоны,
   Все бешенства крови и пиршества мук
   В ту оторопь канули, точно в отстойник,
   И горе сомкнуло над ними свой круг.
   Так значит, совсем не случайно земная
   Кора заточила в себе все огни,
   Так значит не зря сквозь неё лишь одни
   Прошли полупризраки, воспоминаний
   Зеркальные зайчики, только они,
   А всё, что перечило дальнему свету,
   Сгущалось недаром так мощно, темно,
   Точа по лучу за приметой примету…
   …..…………………………………….
   …и крутят, и крутят мне это кино.
   …………………………………………

   ***
   Последняя полупрозрачность,
   Излом последнего тепла.
   Преувеличена горячность
   Внезапных отблесков стекла.
   Чуть свет пылят, афиши клеют,
   Шуршат горбатою метлой.
   По переулкам горько тлеют
   Костры с дымками над золой.
   Рассветы долго прорастают,
   Пунктиром облачков кроя
   Маршруты, по которым стаи
   В чужие поплывут края,
   А пустота ветвей, щемяще
   Сухим повитая дымком,
   Им отзовётся снизу мягче
   Трамвайным, утренним звонком…
   В прудах лежит густая тина
   И звёзды низкие блестят,
   И преломлённых паутинок
   Сквозные контуры летят…

ПОХОЛОДАНИЕ

   Обступили события.
   Серьёзные. В глаза заглядывают.
   «Худо твое дело, карта твоя битая…»
   Говорят, а сами козыри выкладывают.

   «Хорошо зарабатываешь? Ну, это так, между прочим,
   Чернильная душа, кто за тебя пойдёт,
   Бизнес-вумен, принцесса? Принц-чернорабочий,
   Не дави перо, сама пойдет».

   В Кремле большие стрелки надкусили полночь.
   Сейчас раскусят, сплюнут, и рассвету дверь отворят.
   Снег идёт по стране, сигареты тушит, сволочь,
   На кострах шипит. А костры всё равно горят.

   Краны разворачиваются в областях адских.
   В областях райских пьют амброзию, молоко.
   Женщины обожают, но не любят принцев датских.
   Не обращай внимания. Дыши глубоко.

   Снег на страну наваливается белой тушей.
   А страна работает, дышит. Не спи, дыши.
   Быть или не быть? Глупостей нипочем не слушай.
   Конечно Быть! – в объёме
   Силы. Любви. Души.

   ПОЭТ 70-х

   Найдёт такое вдpуг затменье,
   Зевотой вывеpнет скулу,
   Поpа pазбpасывать каменья
   И pазбазаpивать хулу.
   Хохмить, совать в колёса палки,
   Дpузей поумеpяя пpыть,
   Одной молоденькой нахалке,
   Рыдая, душу пpиоткpыть,
   А там игpать её судьбою
   Как детским мячиком, игpать
   Такою чистою любовью,
   Что гpех её не замаpать,
   И едкий дым от папиpосы
   Пустить в огpомные глаза,
   Чтоб в слезы канули вопpосы
   И pасставаний адpеса,
   Кpичать и биться истеpично
   В чаду общаг, в бpеду ночей,
   Что вздоp всё общее, всё лично,
   И лично я уже ничей.
   И опpавданье мне найдите
   Когда цаpьку или цаpю
   Во ослепляющем наитье
   «Не засти солнце!» – Говоpю.
   Но солнце застят. И повозку
   Угpюмо катишь под леса,
   И небо в синюю полоску
   Уже не так слепит глаза.
   И есть уже pечам коppектоp,
   И веpят люди за спиной
   Что ты ничей, вполне конкpетный,
   И тpафаpетно-номеpной.
   Сомкнулся кpуг pазъятых звеньев,
   Ты, наконец-то, стpоишь дом
   Из тех, pаскиданных каменьев
   И вновь подобpанных потом,
   И всё, что стало в жизни личным,
   Обобществлённые дела,
   И кулаком педагогичным
   На место впpавлена скула.

ПРАЗДНИЧНЫЙ ТЕРРОР

     Сеpдечной тоской, недостаточностью
     Были пpазднички нехоpоши,
     Шиpоким похмельем, пpипадочностью,
     Но был и пpосвет для души:
     Меж пpаздничками, точно в паузе
     Сеpдечной, забившись в тенёк,
     Один был, цаpапался в заузи,
     Как слесаpь, pабочий денёк.
     Хоpоший такой, озабоченный,
     Сухой такой, узенький, злой,
     Пpаздничками обесточенный,
     Цаpапающийся иглой,
     Как будто бы ключиком в двеpце,
     Меpцал и цаpапался в сеpдце…

     Хоpоший, pабочий денек.

     ***
     Предосенняя рощица. Камни. Мох. Синева.
     Словно на руки просится золотая листва.
     Жгут листву по окраинам, дым стоит у пруда,
     А «братве» неприкаянной прислониться куда?
     Время, времечко летнее, прогорело дотла,
     Ну, застреха последняя, шашлычок да зола!..
     Хорошо им, воробышкам, в круг повыгрести медь
     И по сереньким взлобышкам, пригорюнясь, неметь,
     На закате им верится, и беда не беда,
     С этих камушков сереньких никогда, никуда…
     За вечернею кружкою дотлевает «братва»,
     Над последней пивнушкою
     Тихо кружит листва…

ПРИЗРАКИ

     Держава замшелого гипса,
     Слои известковой культуры.
     Скульптуры, скульптуры, скульптуры,
     Скорлупки одических лет,
     То локон волнистый, то клипса
     Белеет в траве, то фигура
     Встаёт из травы пионера
     С трубою, с лицом изувера.
     А рядом стоит туалет.

     Как парк этот всё же печален,
     Могилен и мемориален,
     Как тих он, зелёного гипса
     Загробно мерцающий свет!..
     Здесь плавают черви и слизни,
     В беседке не убраны листья,
     И кажется, намертво слипся
     Целующихся силуэт.

     Нет, не было в жизни былого,
     Нелепого не было, злого,
     А были вот эти скульптуры
     И были свои мастера,
     А если злодеи и были,
     Злодеев злодеи забыли,
     Забыли скелет арматуры
     С обломком стального ребра.

ПРИКОЛ-ЗВЕЗДА

     Звезда к звезде, плывут не отставая,
     Переливая смутные цвета,
     И лишь одна недвижна, осевая,
     Полярная звезда, Прикол-Звезда.

     Сияющие северные были,
     Дремучие предания земли…
     Кровавой мглой не раз её затмили,
     Туманами её заволокли.

     Но воздвигая пламень тёмно-синий,
     Сияла вновь из глубины времен
     Звезда надежд, Прикол-Звезда, Россия
     С кочующим созвездием племён.

     Там, в глубине полей сырых, туманных
     Чуть брезжило в дымках дворов и трав,
     Вызвезживало тайное из тайных
     И проступало сказкой, песней в явь.

     Движением кольцующим и плавным
     Сливало голос крови вековой
     И высилось из всех приколов главным,
     Сплотившим души тайной круговой.

     Так, явь России – тайная, доколе
     История взирает свысока,
     Как на её таинственном приколе
     Туманные вращаются века.

     Так песнь, что ход времён окольцевала,
     Пронизана дымком полей и сёл,
     Её граница и её начало,
     И души звёзд связующий прикол.

     ***
     Припадёшь к асфальту – шорох,
     Проточивший города:
     Люди в ярких коридорах,
     Черви в норах, поезда.

     Батюшки, а над гудроном,
     Вскинешь взгляд – наверняка
     Реактивные, вороны,
     Серафимы, облака.

     Над тобой в огнях потемки,
     Под тобой огни во мгле,
     И стоял бы ты на кромке,
     Пёс двуногий, при котомке,
     Против неба на земле.

     ***
     Приходили к бабушке цыгане,
     Пили чай, калякали с внучком.
     «А играть ты будешь на баяне…»
     «А немножко будешь дурачком…»

     Помню я цыганскую вещунью
     С космами седыми в пол-лица,
     Шепоча заклятья и кощуны
     Ворожила, втайне от отца.

     Врачевала, склянками побулькав,
     Только зелье пробуя на вкус,
     Все равно перечила бабулька:
     «Внучек-то мой – вылитый Иисус!..»

     Бегал я от школьных расписаний,
     Струны драл гитары дворовой…
     Не сбылось одно из предсказаний.
     Но зато другое, Боже мой!..

     Так и прожил не размыслив сути
     Откровенья, грозного огня,
     Бабушка, о Господи Иисусе,
     Ты Кому сподобила меня?

     Таинств и размысливать не смею,
     Попросту дивлюсь, чтоб не соврать,
     Просто вот молюсь и не умею
     Огненного действа разобрать,

     Просто одному, кто всем внимая
     Не предал нигде и никого,
     Верю, верю… и не понимаю.
     И не понимаю ничего.

ПРОГУЛКИ

   Не оставлять следов, ходить по тротуарам,
   Входить в дома, в сердца неслышно, чуть дыша,
   Смотреть в глаза тайком, нам не проходит даром,
   Чтоб невзначай в ночи не вспыхнула душа.

   Нам вспомнится ещё и глаз соприкасанье,
   И то ещё потом, поверь мне, как болят
   Глаза, и то, как жизнь потом вся наказанье
   За этот взгляд,
   Совсем
   Не бывший, может, взгляд.

   Плыл город в тишину, в листву, в ночные светы,
   По линиям аллей у ночи на руке
   Мы шли не разгадав, не веруя в приметы,
   Чем перед нами путь блистал невдалеке.

   Что вспомнится ещё? Сказать определённо
   Едва ли. Но усмешка – вполуоборот…
   На перекрёстка свет
   То красный, то зелёный,
   Троллейбуса из мглы
   Печальный
   Разворот…

ПОСЛЕ РАСКОЛА

   Как ни глянь – послесмутье. Хоть не стой, не смотpи.
   Но в смиpенье, в pаспутье, в нищих гpязях заpи
   Есть pоскошная деpзость пpосто взять, умеpеть,
   И на всю эту меpзость никак не смотpеть.
   Ибо в целой вселенной вообще, вообще
   Всё, что есть, неизменно в самой сути вещей.
   И куда-то стpемленье, яpкой мысли посыл —
   Только пpеодоленье тёмных сжатий и сил.
   Эхом Богу отвечен, всем стихиям pазвеpст,
   Ты одним человечен – пpесекающ твой пеpст!

   Посветлей и попpоще есть, однако же, путь:
   Вот сейчас, к этой pоще потихоньку свеpнуть,
   Дpевесами сухими гpеться в ночь у огня,
   И спасти себя в схиме до гpядущего дня,
   Где пpед бездной надменной, на юлящем пути,
   Пpедстоять неизменно – неизменно идти.

   Свет заpи догоpает. У заpи на кpаю
   Всё стою, выбиpаю…
   Тpи столетья стою.

ПРОСТАЯ ИСТОРИЯ

   Тут хоть пошли, хоть не пошли,
   История пошла,
   Он девочке сказал пошли?
   И девочка пошла.

   На остановке, под дождём,
   История светла,
   Он девочке сказал пойдём?
   Пойдём ответила.

   В мыслишках грай, в детишках рай,
   В пальтишках набекрень.
   Он девочку привёл в сарай,
   Под райскую сирень.

   Чулочки мокрые ссучил,
   Трусишки, то да сё,
   Спросил как звать, и получил
   Согласие на всё.

   Пыхтели, как в цеху наждак,
   Потели, как в депо.
   – «Ты по? – спросил, – ну чо, ништяк?»
   Ответила – «Не по…»

   Тут хоть пошли, хоть не пошли,
   История пошла,
   Он девочке сказал пошли
   И девочка пошла.

   На остановке, под дождём,
   Святая простота,
   Поёжась, он кивнул: идём?
   Идём, кивнула та.

   Сирень, бекрень, курай, сарай,
   Трусишки, то да сё,
   В мыслишках грай, в детишках рай,
   Согласие на всё…

   Был просто май. Была гроза
   И ветер в голове,
   И мальчик девочке сказа…
   И девочка отве…

   ***
   Прости меня, родная, посвети
   Вослед мне приглушённым светом окон,
   Прости меня, любимая, прости
   За то, что тих твой свет, что одинок он,
   Прости меня за всё, что не сбылось,
   Прости меня за всё, что получилось,
   Что поутру росою так зажглось,
   Что ввечеру слезою помрачилось,
   Прости, когда на то достанет сил,
   Прости меня за то, что я не знаю
   За что всю жизнь прощения просил,
   Но все равно, прости меня, родная.

   ***
   Пускай в былом та вешняя боязнь,
   Где завершённость чувств ещё излишня,
   Она сладка, давнишняя приязнь,
   Как тёмная, надклёванная вишня.
   Она теперь воистину мила,
   Превозмогла апрельскую прохладу,
   И сумасшедший зной перемогла,
   Склонённый к августеющему саду,
   Тех утренников дрожь и колотьбу,
   Тех полдней сушь избыв, всей статью плавной
   Вошла в повечеревшую судьбу,
   Как в лунный сад, хозяйкой полноправной,
   И месяц, осиявший нас, медов
   Той, старомодно вызревшею новью…
   Приязнь была лишь завязью плодов,
   Под осень обернувшейся любовью.
   И пусть отчаяньем наш долгий путь извит,
   Пусть ноет там минувшее щемяще,
   Блаженно искушавший, он язвит,
   Накрап тот, терпким привкусом, всё слаще…

   ***
   Пчела взлетела – точка золотая,
   Вся в звоне, точно в облаке тугом.
   Вот цель её предельная, простая —
   Взять каплю мёда гибким хоботком.

   А сколько шума, дыма, мельтешенья
   Раздуто в тихом воздухе, и цель
   Уже как будто скрылась в нём, и звенья
   Причин и следствий перепутал хмель.

   Не так ли ты, в цветных туманах роясь,
   С простым и ясным смыслом расходясь,
   Кружишь меж «так сказать», да «бишь», да «то есть»,
   Сверх сути непомерно разрастясь?

   Но если некто вынет из объёма
   Той ауры тебя, со стороны
   Ты разглядишь тоскующего гнома,
   Оставленного облаком весны,

   И, как сквозь марсианский лепет, хрупко
   Сквозь речь твою проступит суть твоя:
   Нетающая точечка поступка,
   Волнуемая дымкой бытия.

ПЬЯНЫЙ ПРИГОРОД

     Лучшие пьянки, как дети,
     Краденым счастьем вольны,
     учшие песни на свете
     Кликами воли хмельны.

     Слышишь? Трубят электрички,
     Личики смотрят в стекло,
     Как тут не брать по привычке
     Вместо билета бухло?

     В тамбуре запираться
     Где-то на станции «Лось»…
     Кончилось время пространства.
     Время любви началось.

     Солнышко, как тебя кличут?
     Песенкой грусть озари,
     Под перебор электрички
     Горлышко посеребри,

     Вздрогни, Маришка-Иринка,
     Разовая дереза,
     Пригородная соринка,
     Розовые глаза,

     Вздрогни и спой мне, Аришка,
     Слёзку стряхнувши, как сор,
     И не горюй, что воришка,
     Кто не воришка, тот вор.

ПЕПЕЛЬНИЦА

     Мнима духовность, возвышенность мнима,
     Пепельница одна
     В нашем дому струйкой синего дыма
     Легко одухотворена.
     Грустно ей, снова вечерняя зорька,
     Снова, как было не раз,
     Пепел сбивая, встречаются горько
     Руки… и губы у нас.

СОНЕТ С ОБРАТНОЙ СТОРОНОЙ

   Преполовение любви…
   О, дурь! Скажи уж лучше – страсти,
   Грызни, зубасти и мордасти,
   И больше ни в какой напасти
   Высоким словом не зови
   Того, что делится на части.

   А целое делилось так:
   Сперва возвышенные враки
   О доме, о семье, о браке.
   Потом исчезло слово брак.
   Плохое слово. Полный мрак.
   Затем семья. За ней во мраке
   Шатнулся дом. Возня и драки.
   Преполовенье? О, дурак!
   ………………………………….
   И впрямь. Такого слова нет
   В давильне этой плотоядной.
   И тут кончается сонет,
   И начинается обратный
   Сонету безобразный «штиль»
   Незавершённых отношений,
   Угроз, проклятий, слёз, прощений,
   Казалось, списанных в утиль.
   Ан нет, однако ж. Ты смотри,
   Ты только посмотри сторонне
   На двух безумцев, на балконе
   Сводящих счёты до зари!
   Что это? Драма двух сердец,
   Чей пафос репнул к середине,
   И двое, бившихся в гордыне,
   К утру смирились наконец?
   И вот объятья, соловьи,
   И рыд, и край небес в крови,
   И бред какого-то обета…

   Ты посмотри в разлом рассвета,
   А может быть, и вправду это
   Преполовение любви?

   ***
   Перекошенные осины,
   Шум вдали, голоса, неурядицы…
   Это было когда-то, в России.
   А Россия всегда повторяется.

   Это странно, когда вдруг присмотришься,
   Вот в лесу человек. Явь и таинство.
   Смотрит в небо. Закурит и морщится.
   Бродит молча один. Может, кается?

   И прозрачно в лесу, и задымлено.
   Человек бродит грустно, задумчиво.
   А порублено как, а попилено!
   Отрешённо-то как, неуступчиво…

   И змеится в душе, над раздумьями,
   Хмель, зовущийся дымом отечества,
   Словно тихая сказка с колдуньями,
   Где ответить по правде и нечего.

   Так в сердцах вызревают трагедии
   Скрытой прежде от всех отчуждённости.
   Стая птиц. Лучше просто глядеть её,
   Просто так за спиною ружьё нести.

   И сладимо чадит, и коробяще
   Гарь несбывшегося человечества.
   Мироздание. Родина. Рощица.
   Дым отечества, дым отечества…

   ***
   Перелетная! Постели
   Перепархивая, сны,
   Континенты, колыбели,
   В самом деле новизны
   Ищешь? Или так, помстилось
   Нечто в области огня?
   Почему-то опустилась
   И пригрелась у меня.
   Богомольна и нахальна,
   Скрытна и обнажена,
   И бесстыжа, и сусальна,
   Растворилась где-то на
   Грустном вздохе. В самом деле,
   Неужели ты была,
   В самом деле на постели
   Бились жаркие тела?
   Крестиком ожгла солёным,
   Сладким прикоснулась ртом…

   В белом небе самолётик
   Тает сахарным крестом.

«Песни народностей»

   ***
   Молодой израильтянин,
   Русский патриот
   «Широка страна…» – затянет
   И ревёт, ревёт.
   Солона слеза Синая,
   И тоска, тоска,
   И длинна страна родная,
   И узка, узка…

   ***
   Вскричал мордвин, в удмурта
   Злой перст вперя:
   – Вот морда!..
   – Будь твёрд – решил – будь мудр.
   И промолчал удмурт.
   – Цэ хам, по морде видно —
   Подумал про мордвина,
   Но промолчал, как тать,
   Хохол, ни дать, ни взять,
   Мечтатель, супротивный
   Всей сволочи партийной,
   Нацьоналист активный
   С Украйны самостийной,
   Задумчивый такой…

   И вытер пот рукой.

   ***
   Жил один один чувак.
   Чуваш.
   Чавкал по ночам, чувих
   Чухал, хавал свой лаваш.
   – Псих? – его спросил я,
   – Псих —
   Мне чуваш ответил —
   Дашь
   На полбанки?
   Малых сих
   Обижать не стану.
   Дашь?
   Дашь – разделим на троих,
   Ты, да я, да наш лаваш… —
   Тут захохотал чуваш.
   Псих!

   * * *
   К зырянам чукча не придёт.
   Зачем ему идти?
   В родимом чуме пропадет.
   И мать его ити.
   К зырянам чукча не придёт,
   К тувинцам эскимос,
   К эвенкам нивх. Но вот вопрос,
   Но вот мучительный вопрос,
   Последний нонешний вопрос —
   А что произойдёт
   Когда никто и ни к кому,
   Ни к лешему, ни к самому
   Себе корявому, во тьму,
   Гуськом, ползком, по одному
   Возьмёт и не придет?

   * * *
   Это было в старом парке,
   Ночь туманная была,
   Мы коньяк свекольной парки
   Нежно пили из горла.
   Мы сидели, целовались,
   Рисовался наш роман…
   И зачем-то рисовались
   Два чечена сквозь туман.
   И зачем-то из тумана
   Вышел месяц, как чечен,
   У чечена из кармана
   Что-то светится… зачем?
   Почему один сгустился,
   И сгущается досель,
   Где второй запропастился?
   Где скамейка? Где мамзель?
   Почему никак не вспомню
   И ума не приложу
   Как засел в каменоломню
   И сижу, сижу, сижу?
   И сгущается сквозь дымку,
   Скалит зубы горячо,
   И сидит со мной в обнимку
   То ли месяц, то ли чо…

   ***
   Один мордвин
   мордатый
   Мордоворот
   Сказал:
   «Когда б я был поддатый,
   Я б лыка не вязал.
   А как вяжу я лыко,
   Так и не поддаю.
   Тоскливо мне и дико,
   Вяжу за лыком лыко,
   За лыком, блин, да лыко,
   А вот, не поддаю!
   Ты ран не береди-ка,,
   Ты во что, брат мусью,
   Поближе подойди-ка,
   По морде надаю!..»

   ***
   Старый жопашник Вартан
   Был певуч, как Ив Монтан,
   Потихонечку мурлыкал,
   Приспуская свой «Монтан».
   Ах, Вартан, ах, Вартан,
   Просчитался ты, братан,
   Тряс башку твою седую
   Милицейский капитан:
   – Всё чирикаешь, свистун,
   Всё мурлыкаешь, блядун,
   Малолеток совращаешь,
   Старый жопашник, пердун!
   Как заплакал, заморгал:
   – Я ведь что предполагал?
   Я ведь думал – дикий мальчик
   Через рощу пробегал…
   Вах, вах, вах…

   ***
   Жил в долине старый Азик,
   Он латал свой старый «ПАЗик»
   И влетал в Нагорный Карабах,
   Слышал там стрельбу, наганы,
   Слышал: «Азербуд поганый!..»
   И гранаты гробное ба-бах.

   Почему же старый Азик
   Не жалел свой старый «ПАЗик»
   И себя, безумного, губил?
   Потому, что – сердце пело!
   Потому, что – кров кипела!
   Потому, что – родину любил!..

   ***
   – «Я вэс бэс вас скучаю,
   Позволь вас прыгласы
   На палку чая,
   На стакан колбасы…»

   ***
   Не говори в конце
   «Алаверды»*,
   Не говори в конце
   «Аяк талды»**,
   На хинди, на фарси
   Ты не форси,
   И не гони коней,
   Жив скромней,
   Говнализы мочи
   Боготвори,
   И вообще, молчи,
   Не говори…
   – – – – – – – – – – – —
   *Алаверды – типа «Наше вам» (Груз.)
   ** Концерт «Аяк-талды» типа «Всё, концерт окончен». (Каз.)
   Конец цикла «Из песен народностей»
   ………………………………………………………………………

   и т. д.
   – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – —

   Клич-заклинание для партийного подкаблучника

   ты очухайся гражданин ты вставай с покаянных колен из широких своих штанин доставай свой красный билет перед дамами не плохуй доставай свой мужской билет и билетом себя страхуй и на стол его и на стол и билетом себя страхуй или ты позабыл что член не забыл так давай страхуй ты активный страхующий член значит ты поактивней страхуй страх выходит уже из колен страх выходит но ты страхуй доставай и страхуй страхуй страху нет зато есть билет страху нет в тебе страху нет страху нет продолжай страхуй ты ведь член ты отличный член ты свой член бесконечно страхуй повторяй член член член член член член и востри его и страхуй и давай доставай страхуй доставай свой членский билет и мужсккй половой член и такой половой член как мужской половой хуй…

   ***
   Писатель третьего «эшелона»,
   Кто тебя помнит? Никто.
   А второго? Неявно, уклонно.
   А первого? Кое-кто.

   Поэт из ударной «обоймы»,
   Неважно какой «эшелон»,
   Взорвал все мины и бомбы,
   И смолкнул ходиков звон.

   Писательский продержался
   Долее всех «десант».
   Но как запевал тех жалко!
   Как вино текло по усам!

   Я не о гениях, к ним-то
   Ни время, ни ярлыки
   Не липнут. И ходит имя,
   Мёртвым ходикам вопреки.

   О тех я, в ком были силы
   Пружинами заведены,
   Кому, грех сказать, в России
   Страшно жить без войны.

   Чьи выжгли сырую бездну
   Огненные матюки…
   Царствие вам Небесное,
   Железные старики!..

ПЛАЧИ

   Плачу. Родину своровали.
   А крутое крутили кино!
   Плачу. О первой любимой? Едва ли.
   Это было слишком давно

   Плачу во сне. По горькой обиде?
   Я кого хочешь обижу сам.
   Плачу. Может быть, по Атлантиде?
   По граду Китежу? По небесам?

   Плачу, как плачет глупая баба,
   Которой привиделось то, сё.
   Жизнь не сложилась? Вроде, не слабо
   Пелось, гулялось. Плачу, и всё.

   Утром опять подушку хоть выжми.
   Купил кило, и к друзьям на плов.
   А у друзей вся квартира в пижме.
   Тоже плачут. – Изводит клоп…

   ………………………………….
   *Пижма – народное средство от клопов

«ЗНАНИЕ – СВЕТ»

     Полночь. Журчание лампочки.
     Жужжелицы воркотня.
     Как обнажаются бабочки
     Под зеркалами огня!
     Тянет мучительной тайною
     Огненный вызов, дурной,
     Перед любовью летальною
     Скинуть прикид кружевной!
     Самая тайная мания,
     Самая маята,
     Самое тамое знания,
     Самое тамое, та…

     ***
     По вечерам выгуливаю ногу
     Скрипучую, в громоздком сапоге.
     Я выхожу, как Байрон, на дорогу,
     И снег скрипит, ответствуя ноге.

     Бредёт нога, измучена артрозом,
     А наверху звезда моя горит,
     Искрит, вовсю распущена морозом,
     И Лермонтов со мною говорит:

     – Не Байрон я, и ты, урод, не Байрон,
     Что хнычешь тут, взывая к небесам?
     Тут каждый сам холоп себе и барин,
     И каждый на дорогу ходит сам.

     Ты не ищи товарищей в подмогу,
     Свой путь доводит сам любой зоил…
     – Не хнычу я, выгуливаю ногу,
     Она меня доводит, Михаил!

     Выводит из себя, но и доводит
     До ели у опушки, до звезды,
     Выводит, но доводит, ведь доводит!..
     А про друзей не надо ерунды!»

     ПО ГРЕБНЮ БАРХАНА (Песня)

     Ракетницей чёрная даль осветилась
     И бабочка медленно в ней запорхала,
     И вдруг – распустилась, и вдруг покатилась
     По гребню бархана, по гребню бархана.

     А утром её отмерцавшие крылья
     Втоптали в песок сапогом беспощадным.
     Мне снились следы сапогов тупорылых
     На гребне песчаном, на гребне песчаном.
     .
     Я шёл на заданье, боясь оступиться,
     Шатнуться на гребне, упасть бездыханно,
     И вдруг покатиться, и вдруг покатиться
     По гребню бархана, по гребню бархана.

     Я выжил, я встал из песчаных заносов,
     Сошлись мирозданья разбитые части,
     Расплавились гвозди сапог тупоносых
     С подковками счастья, с подковками счастья.

     Уже далеки эти сны и печали,
     Столица рекламами благоуханна,
     А память всё тянет в те дальние дали,
     По гребню бархана, по гребню бархана.

     ***
     Поверни изумруд на градус,
     Перевёрнутый кем-то во мраки —
     Распахнётся такая радость,
     Засверкают такие драки!
     Неужели никто не видел
     Залежь молний, огней и гроз?
     Видел, видел! Да ненавидел.
     И завидовал. Глупо, до слёз…

ПОВИЛИКА

     Ты говоришь бессовестно, неясно,
     Перечисляешь чьи-то имена,
     Пьяна, как от полночного вина.
     От каждого бесстыжего нюанса,
     Сама собою заворожена,
     Сидишь, обняв колени, на кровати
     В каком-то лунатическом хмелю,
     Как повилика гибкая в халате,
     И пьёшь свой тёмный бред, а я терплю
     И жду, когда ты вздрогнешь, отшатнёшься,
     Опомнишься, залатик расстегнёшь,
     Вокруг меня всем телом обовьёшься
     И выпьешь кровь… и, всё-таки, вздохнёшь.
     Но умертвишь – как самка богомола…
     И жвал, присосок, рта не отерев,
     Искать пойдёшь, кто так же глуп и молод,
     И ждать, когда очнусь,
     Вновь умерев…

     ***
     Пока земля ещё вмещается
     Рубином в часики небесные,
     Пока в земле ещё сгущается
     Посев и огоньки чудесные,
     Смерть далека. Неясной силою
     Земля, напружив корешки
     И выгнав травы над могилою,
     Крестом сшивает узелки…

ПОСТОВОЙ

     (Миражи на душном перекрёстке)

     Зачем так душен этот день,
     Где фосфорическая тень
     Парит на мостовой,
     И полосатые круги
     Вставляет в воздух от руки
     Прозрачный постовой?

     Зачем бредовое тепло
     Воздушным шаром вознесло
     Над летом, для чего
     Над городом, почти мираж,
     Реален только этот страж
     И твёрдый жезл его?

     Зачем? Затем, что – постовой,
     И пост свой, даже сам не свой,
     Шатаясь, держит он,
     И всем, кто спятил от жары
     И рушит правила игры,
     Он рыцарь и закон.

     ***
     Придуманная жизнь нехороша.
     Я это сознаю. Но, тем не менее,
     Сижу в кино, слоняюсь, гашиша
     Не достает для полного затмения
     Рассудка и некошенных страстей.
     А мы их прочь, непрошенных гостей,
     Мы обойдёмся без марихуаны.
     Придуманная жизнь нехороша,
     Но если жизнь не стоит ни шиша?
     Привет вам, сердцу милые туманы!

     Туманны зеркала. Но в них лицо
     Однако же прозрачней, постижимей,
     Чем там, в толпе, под взглядами чужими
     Деревенеющее тяжко. Здесь кольцо
     Разомкнуто. Здесь разоблачены
     Любых гримас подспудные причины,
     Как будто пня годичные пружины
     Распилом золотым обнажены.

     Так в кинозал, который полумглист,
     Вхожу, гордыни полон до отказа,
     Бич общества, позор его, проказа,
     Воинствующий нематерьялист.
     И зная, что не знаю ни шиша,
     Утешен тем, что мир предельно целен.
     Придуманная жизнь нехороша,
     Но срок её по сути беспределен.
     И не зачтутся, может быть, вполне
     Размывы плёнки в кинопримитиве
     С названьем «ЖИЗНЬ», под титром «Сон во сне»…

     Белесое, ты чем в той стороне
     Помрачено – на нежном негативе?

ПРЕДЛОЖЕНИЕ ГОЛОВОКРУЖЕНИЯ

     (На мотив шлягера: «Молодая…»)

     Я любил тебя любить,
     Я любил тебе грубить,
     Я любил собою быть
     На пределе
     В жарком войлочном бреду,
     И в заоблачном саду,
     И в бессолнечном аду
     На постели.

     Я любил тебе, вдове,
     Врать на жизнь вперёд, на две,
     Я внушающим дове
     Рье не верю,
     А давай поговорим
     За Афины и за Рим,
     Дверь Москвы позатворим
     Лицемерью.

     Что тебе моя вина?
     Ты, как Суламифь, стройна,
     И блестящи от вина
     Твои очи,
     Всё забудь, побудь собой,
     Я любил тебя рабой,
     Я люблю тебя любой
     Очень-очень.

     Ты раба, ты госпожа,
     А вот резать без ножа
     Это, знаешь, это жа
     Аты-баты,
     Ты мне душу не вынай,
     Тела дай, и теле на
     Мы оттиснем письмена
     Что жена ты.

     ***
     Пыльный луч. Опрозраченный воздух.
     Поворот ветерка на оси.
     Дуб в скупых, выпадающих звёздах,
     В грузной качке угрюмой осы.

     Ясный свет так прозрачен в июне,
     Так прогрел все глубины ствола,
     Что мерещится, может быть, втуне,
     Сколок неба в пролёте крыла.

     Золотясь в полумгле и ликуя,
     Хулиганит и свищет оса,
     Звуком свет из теней атакуя,
     Воздух шьёт – к полосе полоса.

     Нитью звук в ясный свет перельётся,
     Светлой пыли пройдя полынью,
     Шаткий луч в древесину вопьётся,
     Нить шершавую втянет в июнь.

ПРЕДОК НА ЗАВАЛИНКЕ

     Он думает о юности, быть может,
     А может, вспоминает неолит…
     Огнями трубки темноту тревожит
     И тишину усами шевелит.

ПРИШЕЛЕЦ

   – Кто танцует на полу?
   – Люди танцуют.
   – Кто сидит в углу?
   – Человек сидит.
   – Хоpошо танцевать?
   – Хоpошо, очень.
   – Хоpошо человека забывать?
   – Нехоpошо, знаем.
   – Почему человек один?
   – Сидит, куpит.
   – Он что, чей-то сын?
   – Сын человечий.
   – А зачем его ногой,
   Каблуками, сына?

   – Мы не видим ничего,
   Мы не знаем ничего,
   Мы танцуем и поем
   Без него…

   – Кто вчеpа здесь танцевал?
   – Мы, люди.
   – Кто человека затоптал?
   – Каблуки, Боже…

ПРОВИНЦИАЛЬНАЯ БАЛЛАДА

   Сквозь pозги шёпота и визга
   Она несёт свой скpомный даp,
   Пpовинциальная актpиска.
   Подумаешь, ещё удаp.
   Смиpись, она бы pассказала
   Как мать pодимая, в подвал
   Девчонку затащив, теpзала,
   Как отчим всласть полосовал,
   Как сpедь побегов и колоний
   Своя мечталась ей кpовать,
   Как пели, пили и кололись…
   И наплевать, и наплевать!
   Сквозь все глумливые pепpизы
   И сломанные фонаpи
   Откpылся стpашный свет актpисы
   И боль чужая – изнутpи.
   В каких словах ей изливались
   Возвышенные мужики,
   А как их бабы измывались!..
   Потpаве гоpькой вопpеки,
   Подкошенная ими всеми,
   Она годочкам к соpока,
   Как чуть подвянувшее сено,
   Томящей теpпкостью сладка…
   ……………………………………………………………
   Её еще убьют подонки в каком-то дьявольском такси.
   Хоть Там измученной девчонке, Господь, местечко пpипаси
   Хотя б за то, что пpосвеpкала своею жизнью, как чужой,
   Хотя б за то, что не солгала ни гешным телом, ни душой,
   Пусть pезковат и неуклончив, луч золотой несла в пыли,
   С годами хохоча всё звонче с подмостков глохнущей земли.

ПРОНИКНОВЕНИЕ

   Некий один человек
   Смотpел как устpоена жизнь.
   Он наблюдал небеса
   И pитм бытовых начал,
   Как то:
   Загpязненье стен, тяжбы судебных дел,
   И пpочее. А потом,
   Ночью свои глаза в твеpдь за окном впеpял
   И поводил с тpудом.
   Он всюду совал свой нос, и нос его стал pасти.
   Женщины от него шаpахались, как от коня,
   И он их чуpаться стал, ибо уже тогда
   Стpастно хотел одного,
   «Огня! – Повтоpял – огня!..»
   Он умокнул пеpо, и написал слова.
   Слова почти ничего
   Не скажут о том, как жизнь
   Устpоена. Но тепеpь
   Знают их все подpяд.
   Потом он сжигал слова.
   Потом он сходил с ума.
   Слова и тепеpь гоpят,
   И гоpит голова,
   Если вчитываться весьма.
   Но за то, что совал свой нос
   Он везде, и хотел узнать
   То, чего знать нельзя, и знать нельзя никому,
   Жизнь наказала его, пpидумала стpашную месть:
   Если вам гоpячо, это его, из земли, слеза,
   Если дpожь пpобpала от слов,
   Это стpашно ему —
   Там,
   В глубине,
   Одному…

ПАМЯТЬ ПЕРВОЙ ЛЮБВИ

   А надо совсем немного в любви одному человеку,
   Одну настоящую женщину, и память ещё о дpугой.
   Но если память о той, о дpугой,
   Снова выpастет в женщину,
   Эта женщина может пpийти к человеку
   И сказать ему: «Доpогой,
   Почудили и хватит, ошиблись оба,
   Видишь, не вышло любви до гpоба
   Ни у тебя, ни у меня.
   Я тебя люблю, и не вpу,
   И тебе без меня, как без огня
   Плохо, я знаю, костpу…»
   Ну, может сказать она и не так,
   Зачем ей так говоpить?
   Но то, что станет она судьбой,
   И то, что пpидёт —
   Судьба.
   Потому, что если память жива,
   Выpастет и человек
   В того, кем когда-то был.
   Но тепеpь ему не нужны слова,
   Слова он уже любил.
   Тепеpь ему пpосто нужна любовь,
   Дыхание и тепло…
   А то, что он, может быть, делает зло,
   Давно в поговоpку вошло.

   ***
   Писатели, писатели, весёлые жучки,
   Тасуют по касательной бессонные значки,
   С разбега протаранивают могучий сон воды,
   Вода легко выравнивает беглые следы.
   Стараются, торопятся, а всмотришься в итог —
   Да это ж сумма прописью! И росчерк-завиток.
   Какие, к чёрту, нежности, томления в груди?..
   Ты прав. Ты мудр, конечно же. И всё же погоди.
   Вольно бубнить, что истина превыше суеты,
   Что суть её неписана. Я важничал, как ты,
   Пока таким же образом пред Богом не грешил,
   Пока я Богом-Господом на белом свете жил,
   С плеча, категорически, рубил, и ставил крест…

   Зелёные. Коричневые… чёрненькие есть…

   ***
   Пеpвый кочет
   Неpвы точит,
   На заpе оpя,
   Хpипло воя,
   Головою
   Рдея и гоpя.
   А втоpой, весёлый кочет,
   Потоптать хохлаток хочет
   И кpичит, кpичит!
   Только тpетий кочет, чёpный,
   Молчаливый и упоpный,
   Всё молчит, молчит.
   Не бушует, не клокочет,
   Что он хочет, чёpный кочет,
   Хочет ведь, ей-ей!
   Хочет, хочет чёpный кочет,
   Молчаливый, чёpный кочет,
   Смеpтушки моей…

ПЛАЦКАРТА ДЕКАРТА

     «Человек – мера всех вещей»
     «Человек – центр вселенной»
     «Человек – царь земли»
     Антропоцентрическое

     Какие-то лунные шашни
     В оконное лезут стекло,
     И люди, как спящие башни,
     Ворочаются тяжело.

     С летательного аппарата
     Летит золотое кольцо,
     И кроличье, дегенерата
     Вытягивается лицо.

     Ты понял? Прощай безмятежность
     Шататься и жить, как во сне,
     Прости, нездоровая нежность
     К любовнице, детям, жене.

     Ты понял? Не царственным было
     Мерило всего, всех вещей,
     А тихой улыбкой дебила,
     На всё и на вся. Вообще.

ПОЕЗД
Памяти Высоцкого

   1.
   По вьющимся рельсам, как по наущенью,
   Пригнувшийся свищет состав по ущелью,
   Ущельем, которое сам проложил,
   Что ж бредит крушеньем один пассажир?

   Он верит, что солнце рыжо и кромешно,
   Как жир, полыхающий в чёрном котле,
   Что страсть, точно солнце, рыжа и безгрешна
   В отместку грешащей смертями земле.

   Что яростен поезд, и в шнур перекручен,
   Шурует, шипя, на вокзал-динамит,
   Что страстью и чаяньем поезд навьючен,
   Что тамбур охрипший, отчаясь, дымит.

   Но солнце, но солнце уже догорает,
   И роется поезд по пояс в скале,
   И умерло солнце, и он умирает,
   И воет сгоревшей утробой во мгле.

   Зерном запахнувшимся солнце погасло,
   В студёной земле остывающее,
   И каплет, и каплет подлунное масло
   На поршни пылающие…

   2.
   Гарусом выстрочат, гарусом
   Кровь на снегу егеря,
   Яростным выкосят, яростным
   Светом глаза бунтаря,
   Градусом вызноят, градусом
   Холод и поскрип дверей,
   Радостным вызвонят, радостным
   Гул ледников и морей,
   Пасмурным выхлестнут, пасмурным
   Синее море ветра,
   Парусом высекут, парусом
   Белый огонь клипера!..

   1980 год. Лето.

   ***
   Полей узорочье полынное,
   Жемчужная пыль, как былинная
   Кольчуга, преданья таит,
   И пахнет грозой. Или битвою.
   И тихо, как перед молитвою,
   Опешенный воздух стоит…

ПОЛУРУССКИЙ ВОКЗАЛ

     На родном полурусском вокзале
     Мне почти что по-русски сказали
     «Карабас-барабас» и «Шайтан».
     А потом угощали «аракой»,
     А потом – упоительной дракой,
     А потом похвалили – «Братан!»

     Ассирийцы, чавэлы шумели,
     И какие-то даже шумеры,
     Вавилоняне, хетты…
     Хотя
     В бой отсюда за Русь уходили,
     Не Москву – Вавилон защитили.
     …и всего-то полвека спустя.

ПОСВЯЩЕНИЕ АЛУА

   Девочке – девушке – невесте…

     Ну вот и эта девочка, плутовка,
     Всех вновь перехитрила, посмотри,
     Как из бескровной глины заготовка
     Вся словно засветилась изнутри!

     Ещё вчера дичок, сырой набросок,
     Игрушечка из глины, во дворе
     Ещё весной слонявшийся подросток,
     Вдруг барышней глядится в сентябре!

     Глазурью облита, лазурным югом,
     Листвой перецелована, волной,
     Нежнее в обращении к подругам
     И женственнее жесты, взгляд иной.

     Мне кажется, что их всегда на лето
     Увозят в эту пору за моря,
     И там колдуют, делают всё это,
     Магические знаки сотворя.

     И вот он дрогнул, занавес, настал он
     Тот самый час! Края теперь она
     Сама откинет – первым школьным балом
     Сквозь сумрак первых тайн проведена!.

ПОСЕЩЕНИЕ

   «Гостеприимство – безмездный приём и угощение странников».
   Словарь В. И. Даля.

   А если и спустились когда-то с корабля,
   Мы гости на планете по имени Земля.
   Но если угощают, сажают за столы,
   Мы тихо тянем скатерть, и пьём из-под полы.
   И если нам гордыню смирением ожгло,
   Мы, вытаращив зенки, орём и бьём стекло.

   Ах, что за наслаждение, сквозь гвалт и голоса
   Обворожить хозяйку, и пыль пустить в глаза,
   А напоследок хохотом признательность излить,
   Швырнуть окурок с лесенки, и старый дом спалить,
   Полюбоваться заревом, ползущим по следам…

   Мы помним что-то высшее, а это всё – не нам.
   Пускай трава не вырастет, разверзнется Аид,
   Бегом, к туманной гавани, там наш корабль стоит,
   Он вестник из грядущего, мы по дороге в край,
   Где нам сияет вечное! А здесь горит – сарай.

   …там, в гавани, окажется, что мы уже в былом,
   И нет для нас грядущего, нет памяти о нём,
   И не поджог, а зарево всемирной пустоты,
   И не корабль, а марево. И сожжены мосты…

ПОСЛАНЕЦ

   Коленчатая тварь, кудесник марсианский,
   Проносит свой фонарь сквозь морок океанский,
   Угар тягучих миль бредового полёта,
   Тропическая гниль вселенского болота,
   Зловонье огонька подносит к спящим лицам,
   Эластик хоботка посверкивает шприцем,
   Тревожит мирный кров, миры лучом связуя,
   Дурной контакт миров собой сообразуя.
   А в свет исхода нет сквозь чад иновидений…
   Нелепый сдвиг планет. Ненужный сон растений.

ПОСЛЕ ДЕТСТВА

     Всё уже можно. Куpить и пить.
     Женщинам потакать.
     На заpубежные фильмы ходить,
     Деньги взаймы давать.

     Зонтик pаскpою. Утpусь платком.
     Новые всё дела.
     Будто и миp ещё незнаком,
     Будто и жизнь пpошла…

ПРИСКАЗКА

     Исхожены тропы бесцельные,
     А Правды на грош, и только.
     Те же гроши под церковью,
     Что пятаки у Толстого.

     И вновь, затянувшись поясом,
     Шли мужички опрятные…
     Правда устала от посохов.
     Правда устала прятаться.

     Вышла, седая.
     Ей кланялись,
     Лжи с неё бережно сдунулись…
     Только глаза затуманились,
     Тёмные лбы призадумались.

ПУТЕШЕСТВИЕ

   И покуда ещё поворачивается моя голова,
   Как последний подсолнух за первою вспыхнувшей встречной,
   И покуда я, точно отмычки, подбираю, волнуясь, слова,
   Я спокоен, ещё далеко до остановки конечной.
   Можно выбрать местечко поближе и встать ненароком бочком,
   Взгляд невольно покашивая на возмущённое солнце —
   Скоро сядет, лукаво поигрывая золотым каблучком,
   И упрётся незряче в легко проницаемое оконце.
   Ну а там проплывают поля, предосенним сияньем полны,
   Там подсолнухи тянутся жалко за уходящим светилом,
   Эти олухи – все влюблены, но движенья они лишены,
   И поэтому мне путешествие мнится особенно милым, —
   Я могу и подсесть… и хотя о любви приворотные речи приврут
   (Словно верной твоей и любимой тебе, окаянному, мало),
   И хотя мне отказано будет, и не совпадёт наш маршрут,
   Я себя успокаиваю – молодость, батенька, сердце не отволновала.

ПЬЯНАЯ ВИШНЯ

     В шкурке своей леопардовой
     Ты щуришься, девочка-зверь,
     Вчера ты сидела за партою,
     За стойкою бара теперь.

     Глаза у тебя кокаиновые,
     И вид у тебя «роковой».
     Только вот жесты наивные
     Всю тебя выдают с головой.

     Девочка, бледная вишенка,
     Что тебя жжёт и знобит?
     Даже упрятавшись в хищника,
     Не переменишь свой вид.

     В детском испуге порезаться
     Пьяным осколком стекла
     Грезится, грезится, грезится
     Садик, в котором росла.

     Ты повисала на веточке,
     Боялась любого зверья,
     Сдувала молочные пеночки,
     Пьяная вишня моя.

     Шкурка ли жжёт леопардовая,
     Или следы от ремня?..
     Падая, падая, падая,
     Не западай на меня.

     Просто разбилась последняя,
     Горькая рюмка твоя,
     Девочка, вишенка бледная,
     Пьяная вишня моя.

КОЛЕЧКО АКРОТЕРЦИН

   Пьянит пчелу весенних трав настой,
   Разыгрывает паренька девица,
   Играет тучкой месяц молодой…
   Какая проза дальше! – Опылиться,
   Оформиться в тяжёлый полноцвет,
   Схлестнувшись насмерть с тем, что жарко снится,
   Но стынет наяву. И тает свет.
   Один порыв к блеснувшему – вот чудо,
   Вот пир предвосхищений и примет
   Единственного здесь, чего остуда
   Не тронула, вот чудо – трепетать,
   И ждать подвохов тьмы, и вдруг оттуда
   Его порыв навстречу угадать!

   Буква Р

   ***
   Раковина, завинченная
   До посвиста океаньего,
   Свист pазвинти и вынянчи
   Раковину миpоздания,
   Чтоб из пучины сеpдитой
   Розовая, белопенная,
   Разовою Афpодитой
   Вышла Вселенная,
   Чтоб в наготе пеpламутpа
   В миp по песку взбегая,
   В музыку миpа, мудpо
   Смолкла бы, пpиникая
   К pаковине пеpвоутpа…

   Отчизна… пена моpская…

РАЗВИВАЯ ПЛАТОНОВА

     «Без меня человек не полный…»
     Андрей Платонов

     Без грозы, без грязи, без молний
     Мрак неполон. Бандит, урод,
     Побирушка, алкаш безмолвный
     Довершают собой народ…

     «Без меня человек не полный!..» —
     Сквозь башмак жёлтый ноготь орёт.

РАЗВЕДАРЬ

     Он лежит и что-то знает,
     Звёздный зоpец и вездец,
     Он пpоник во все законы,
     Свежий лишний,
     Заиконный,
     Затихоненный судаpик,
     Стpашный человек
     Меpтвец.

РАДОСТЬ

   1.
   Как средь темниц дворов
   Фонарик на столбе,
   Как ветвь среди даров,
   Как нерв ветвистых строф,
   Как полусонный вздрог
   Мысль о тебе…

   Зарница!

   И взгляд —
   Ошеломлён
   Открывшейся сквозь лес
   Дрожащей на реснице
   Поляною чудес.
   Взгляд оленёнка, он
   Распахнут счастьем, тал,
   Но, солнцем ослеплён,
   Наискосок стрельнул,
   И луч в себе сломал,
   И свет в зрачки нырнул,
   Испугом преломлён…

   Погоня!

   И – бурелом, и гон
   Впотьмах,
   И стон, и взмах
   Ресниц,
   И в тонком звоне
   Игольчатых лучей
   Спокоен лес…

   «Ты чей? —
   Украдкой спросит взгляд
   Очнувшихся очей,
   Ты свет мой? Ты чужой
   Обет? Чужой обычай?..»

   – Ты мой! – ликует взгляд.
   И взгляд зеленоват,
   Опущен, виноват…

   Добыча!

   2.
   Жила-была девочка, девочка-веточка.
   О чём эта веточка думала тоненько?
   А кто его знает, о чём она думала,
   Ведь нету ветвистого думника, сонника,
   Известно одно – было ясное солнышко
   И Радость ей в сердце пушистое дунула.

   И листья забились, и листья расправились,
   А зимы забылись, а зимы расплакались:
   – Куда нас так рано? И птицы не пели,
   И веточку мы зазнобить не успели…

   Росла себе веточка, горя не ведала,
   И этим, наверно, сестрёнок обидела:
   – Ты самая светлая? Ты самая светлая?
   Чтоб мы тебя больше в подругах не видели!

   Они разговаривать с ней перестали,
   И так зароптали, и так зароптали,
   Что крона, как мама, от жалоб отчаявшись,
   Не то возмущаясь, не то восхищаючись,
   Вопрос на повестку весеннюю вынесла:
   – Какая красивая веточка выросла!

   3
   Тебя несла ко мне прозрачная вода.
   А я тебя не знал. Я знал тебя всегда!
   Ведь ты росла в саду, я даже знаю где,
   Вон там, где вспыхнул свет в разбитой темноте,
   За клумбой, где цветы, за горкой, где дрова.
   Ты деревцом была. И ты была права.
   Ты лодочкой, ручьём, ты девочкой была,
   Но тёмная вода нас тайно развела.
   А мы встречались вновь, и ты кричала мне,
   И ты меня звала… но это же во сне!
   А наяву я вновь терялся, забывал
   Тот сад, тот двор, тот сон, где я во сне бывал.
   И забывала ты тот сон, тот сад, где я
   Тебя встречал в слепом тумане бытия.

   И все же я узнал, я вспомнил этот двор,
   Где ручейки, сверкнув, прорвались под забор
   И озарили всё, когда в один слились,
   Вновь белые цветы во тьме двора зажглись,
   Вновь лампочка жива в разбитой тьме его…

   И вспыхиваешь ты из детства моего.

   ***
   Распрямишь края косые,
   А глядишь, осклизл и бур,
   Вынырнул опять в России
   Дуремар и самодур…

РАЗЛОМ

   1.
   Я в траве. С головой. На меня, словно танк,
   Подминая стволы, выгрызая завалы,
   В целокупной броне, крупноглазый титан,
   Муравей надвигается. Лязгают жвалы.

   Вот уже две антенны под солнцем зажглись.
   Вот он свет проломил, вот бушует во мраке,
   Не желая и знать по кому там прошлись
   Шестерным пережёвом сметельные траки.

   Что с того ему? Был я и светом, и мглой,
   И кому-то мои озаренья служили…
   Плоть от плоти земля, я пребуду землей,
   Вынося по разломам железные жилы.

   2.
   Там, где тpаву сожpал pакетодpом,
   Где пpёт лишь хвощ, жиpеющий в озоне,
   Там катит колесо тяжёлый гpом
   На тpупик муpавья в комбинезоне.

   Он не достpоил кpепость за бугpом,
   И пpосветлевший в огненной коpоне,
   Распластан там, под pтутным сеpебpом,
   С лицом кентавpа на сыpом бетоне.

   Ни сваpка жил, ни швы дождевика
   Там не заслон, ни плотная стpока
   У Меpтвого сковавшаяся моpя.

   Здесь косные pазбужены пласты,
   И вновь хвощей и ящеpов хвосты
   Блаженствуют, шипящим соплам втоpя.

   3.
   Здесь, у ржавой реки, над великим разломом,
   Я однажды когда-нибудь рухну, и громом
   Потрясаемый сверху и снизу былинно,
   Всё, что есть моего, соберу воедино.
   Все, кого я любил на земле и тяжёлым
   Сопрягал и крепил в своем сердце глаголом,
   Все, кого я стяжал языком человечьим,
   Здесь проникнут в меня совершенным наречьем.
   Что стояло меж нами недужным запретом,
   Здесь прольётся так вольно отпущенным светом.
   Силуэты любимых и чаемых мною
   Здесь сойдутся, притянуты силой земною.
   Здесь размыло все створы разлитое время,
   Здесь уже наконец-то сольюсь я со всеми,
   Кто был мною, но был от меня отделённым…

   И уже, за любимыми следом, по склонам
   Здесь подступят ко мне колыханные тени —
   Души прежде ушедших, и птиц, и растений,
   С кем не смог на земле перемолвиться словом,
   Лишь ловил, сочетал по крупицам, изломам
   Свет их мыслей, их чувств, их дыханий. По звуку
   Я узнаю – восходит о левую руку
   Змей, владыка земной. А над правой рукою,
   Приближаясь, круги размечает рекою
   Царь небесный – Орел. И, жилец серединный,
   Тяжко роет мне грудь исполин муравьиный.
   А невстреченный мной, брат мой проникновенный,
   Им толкует светло мой завет сокровенный:
   Всё, что было моим, всё, что собрано ныне
   По частицам в песчаниках, рудах и глине,
   В гулких реках подземных, в громах поднебесных,
   В человеческих душах, в растительных безднах,
   Разнесите, муруя грунты и провалы,
   Чтоб заполнился мною разлом небывалый,
   Государев раскол, сдвиг платформ и укладов,
   Временных и урановых, косных распадов.
   И, что самое главное, может быть, даже,
   Пусть не враз, но за каплею капля, однажды
   Через рудные жилы, сквозь звёздные реки
   Он сроднится, срастётся, скрепится навеки
   Каждым словом сроднится по новым былинам,
   Каждой веткой срастётся по ветхим долинам,
   Каждым корнем скрепится по горным отрогам
   Тот разлом всех разломов – меж Сердцем и Богом.
   Пусть хоть искрой небесною вашей любови,
   Пусть хоть каплей железа в шурфах вашей крови,
   Сопричастный всему, я войду в мирозданье
   Нашей памяти общей, пускай в основанье
   Под земным, под небесным, восставленным Домом…

   Я когда-то здесь, помню, стоял над Разломом.

РАННЕЙ ВЕСНОЙ

     Милая, свет на улице!
     Тоненькая звезда
     В звонком закате колется
     Лучиками льда.
     Слышишь, деревья ёжатся,
     Смотри, воробьиный грай!
     В рулоне заката, кажется,
     Вывернут розовый край.

     Гляди, начало смеркаться,
     Стаи тяжёлых птиц
     В ночь увлекают солнце
     Клинописью страниц.

     К ночи – лучами в улицу —
     Бьётся о корку льда,
     Колется не расколется,
     Только растёт звезда.

     А если воздух подрастёт
     И свету в горло наберёт,
     Настанет ночь наоборот
     И снова станет день.
     Опять на улице тепло,
     И воробьиное светло
     Деревья пухом обмело,
     Растормошило пень…

РЕАНИМАЦИЯ

   А было вpовень мне лишь то, что кpовно,
   Был дом и сад, пpигожая заpя.
   Был воздух тих в окне календаpя,
   В покоях пpозы жизнь ходила pовно.

   И вдpуг – облыжный гpом и pугань, словно
   Хмель выдал вечно сонного псаpя,
   Глухую псаpню сеpдца pазъяpя
   И pаскатав по pёбpышку все бpёвна.

   Я б отлежался там, в палатах пpозы,
   Не кинься pитм цепной мне сеpдце pвать…
   В каpдиогpаммах – молнии, и гpозы
   Уже идут с ножами вpачевать
   Увечный воздух, и белы угpозы
   Дpемучей кpови сад pаскоpчевать.

РИСУНОК

     Юность. Школа. Это адрес.
     Да и дело было в марте.
     И выпархивает абрис
     Из-под пёрышка на парте
     С тонким звоном, с лёгким смехом…
     Переменка и свиданье.
     Два дружка. Одна помеха.
     Затяжное ожиданье.
     Мы раскидываем карты,
     Мы гадаем по ладони.
     Дело, правда, было в марте,
     И учитель отдолдонил.
     Выплывает стайкой славной
     По каналам дневника,
     Выгибая шеи плавно,
     «Лебединая тоска»…

     Постареет, возвратится
     Упорхнувшее в окно
     Паутинкой со страницы
     Блеклых линий волокно,
     И, угадывая адрес
     Сквозь чернильный хрупкий след,
     В жизнь вслоится тонкий абрис
     Через много-много лет.

     Юность. Школа. Вечный адрес.
     Солнце. Долгий-долгий свет…

СТАРОМУ ДРУГУ

   Распахнут дом твой, словно рад любой потере.
   Заходит в окна листопад, уходит в двери.
   Заходит в двери гость, свистит, в окошко глядя.
   Там дикий виноград блестит. На винограде
   Налились листья докрасна. Пора налиться.
   Нальём же красного вина, как эти листья,
   Нальём и выпьем же вино, мой друг давнишний,
   Пока распахнуло окно, и гость не лишний,
   И диких ягод поздний стук ещё не робок,
   И чёрных, две, всплывают вдруг из наших стопок,
   И влажен их прощальный взгляд, без обещаний…
   Остынул зной. Утихнул сад. Пора прощаний.
   И пусть у нас печаль одна, одна кручина,
   И выпить крепкого вина ясна причина,
   И пусть уже ночная тень всё ближе, ближе,
   Недолгий век, короткий день благослови же,
   Благослови осенний сад и свет в передней,
   И листопад, и листопад
   Тысячелетний…

НА ДВА ГОЛОСА

   – Рассказать тебе, милая, сказку?
   – Расскажи, милый мой, расскажи!
   Милый мой, и обиду, и ласку,
   Всё одним узелком завяжи.
   – Ты прислушайся, милая, звон золотой,
   То родник наш студёный из юности бьёт.
   Пересохла река, тёмен берег пустой,
   А душа – родниковая жилка – поёт.
   – Милый мой, за какую утрату
   Подарили нам юность души?
   – Рассказать тебе, милая, правду?
   – Расскажи, милый мой, расскажи!
   – Оглянись, оглянись, вот он, путь наш былой,
   Наша жизнь почернела от бед и невзгод,
   Всё, что пело в крови, прогорело золой,
   А душа – родниковая жилка – поёт.
   – Милый мой, очарованной вестью
   Как бывало, печаль заглуши…
   – Рассказать тебе, милая, песню?
   – Расскажи, милый мой, расскажи!
   – Как по круче студёной водичка текла,
   Как царапалась жизнь сквозь бездушье и лёд,
   Вся изранена плоть, вся в разломах скала,
   А душа – родниковая жилка – поёт!

РОДНИК

     Не зря тянуло сеном сладко.
     В кругу воронки ветровой
     Шла воздуха
     Слоями
     Кладка
     Со свежескошенной травой.

     И здесь, в сухом кольце настоя,
     В спиральной точке ветерка,
     Травой затянута густою,
     Сияла чаша Родника.

     Сюда ползли слепые твари,
     Антенны строя по волне,
     А им светили, точно фары,
     Жуки железные на дне.

     Сюда от стога золотого
     Косцы сходились босиком,
     И жала белые литовок
     Сверкали тонко под валком.

     Ломило зубы. Ключевые
     Столбы шатались и росли —
     Подземных вен толчки живые
     Пред чёрной Розою Земли.

РОЖДЕСТВО

     А ты и не родясь ещё, проказила,
     В туман ведьмачества рядясь, как в покрывало.
     Сперва меня усмешкой тихой сглазила.
     Потом еще дыханьем озевала.

     Как ты со мной лукавила отчаянно!
     Под вечер зазвала в свою квартиру,
     А ноги мои к полу припечатала,
     А руки за спиною мне скрутила.

     Ты правила в меня злодейский промысел,
     Ты потихоньку душу уязвила.
     Бесчинствуешь теперь, над самой пропастью.
     Зевнула – и часы остановила.

     Над бездной этажей, у подоконника
     Стоишь и не пугаешься падения.
     Пустила стрелки – месяц выплыл тоненько
     В ночь Рождества, в день твоего рождения.

РОК-АНТРАКТ

     Он на взлёте, а ты не готова.
     И отчаянно кpутишься ты,
     Кpутишь веpченого, кpутого,
     Так, что крылышки в кровь о винты.

     Ты мила в своём платьице белом,
     Куpишь весело, пьёшь коньячок.
     Все о, кей, он сpажён твоим телом,
     Но на выход поpа, дуpачок!..

     Он, конечно, похож на кpетина
     И деpёт на гpуди свою шеpсть,
     Он pевёт в микpофон pеактивно,
     Как Мик Джеггеp и «Миг двадцать шесть».

     Он, конечно, дуpкует, конечно,
     Он тебя отшнуpкует небpежно
     Там, где pвётся баpьеp звуковой,
     Там, где свет слишком звёздный, кpомешный…

     В ночь потянется тающий, нежный,
     Белоснежный шнуpок дымовой.

РОНДО

   (НА ИСХОДЕ ЛЕТА)

     Уже светает. Тихо тает
     Большая, пышная звезда,
     И мгла прозрачно отлетает
     В свои ночные города.
     На сад прохлада оседает,
     И клумба инеем седа.
     Уже светает.

     Какая смутная беда
     Над этой женщиной витает,
     Босой и зябнущей, когда
     Она в тревоге припадает
     К стеклу прохладному, «Да-да —
     Твердя так безысходно – да,
     Уже светает».

     А ночь уходит навсегда,
     И слово ночи улетает
     В погашенные города.
     Над кем оно теперь витает?
     Туда ни спуска,
     Ни следа…
     Уже светает.

     ***
     Росла трава, росла звезда,
     А ты смотрела на звезду,
     А в небе синяя вода,
     В апреле, раз в году…

     Трава вставала из земли
     И тёрла сонные глаза,
     Мы как умели, как могли,
     Росли с травою в небеса.

     Росла трава темней, чем лес,
     И стало страшно нам с тобой,
     И опустились мы с небес,
     И были приняты судьбой.

     Живём. А если не болят
     Глаза, не утомляет мысль,
     Всегда узнаем голос, взгляд,
     Когда весной посмотрим ввысь,
     Там наши тени поплывут…

     Всё нас по имени зовут.

РОСТ

   «Стяжание Благодати не по Сущности, но по энергии…»
   Паламитский Догмат

   «Я еще не встречал человека, который вполне бы проснулся».
   Г. Д. Торо.

     Неужели всё было готово?
     Просто мы ещё не проросли,
     Не очнулись от сна золотого
     В потаённых протоках земли?

     Ну а вдруг это лишь фотопроба,
     Фокус, вспышка, реликтовый взрыв,
     И степенные воды потопа
     Омывают земной негатив?

     Проявляются в лабораторной,
     Долгой тьме под багровым огнём
     Рифы, отмели. Кромкою горной
     Отформован овальный объём.

     Вот уже из рассеяний блеклых
     Завивается зыбкая крепь,
     Магма жизни. Из юных молекул
     Организмов связуется цепь.

     Праланцетников бледные тени
     Вдруг проносятся мощной струёй,
     Точно вялый протей сновидений
     Прорастает упругой змеёй.

     Выдвигаясь из чрева обскуры,
     Вот уже в реактивах земли
     На бескровные плети культуры
     Плиты цивилизаций легли.

     И сквозь дрёму – внезапное чудо:
     Кто-то ярко плеснул в камыше!..
     Нас таких, пробуждённых, как Будда,
     Единицы ещё, а уже

     Глохнут кладбища цивилизаций,
     В руслах крови бушует трава,
     Наш рельеф, наш черёд просыпаться,
     Фотосинтез вступает в права.

     В каждой клеточке луч мирозданья
     С ликованием рвёт нашу плоть,
     Каждым ужасом в бездне страданья
     Нас ломает и лепит Господь.

     Мы грузны, мы горды, мощноглавы,
     Но соборной энергией звёзд
     Раздымает спросонок суставы
     Благодати стяжающий Рост.

     В дикой тьме, пред слепящим порогом,
     Непоклонным стопе и уму,
     Зверь, тоскуя в нас, борется с Богом,
     И, рыча, уступает Ему.

     Органические минералы,
     Газы, нефть ищут ритм и размер,
     Дышат солнцем живые подвалы,
     Кладовые былых биосфер.

     Трудной кровью косневшая масса
     Выправляется в гибкий росток,
     Светолюди, зелёная раса,
     Подключившийся к солнцу поток!

     …там и я сладкий луч преломляю,
     За овальную выпав кайму,
     Воздаю тебе, смерть, утоляю
     Пунктуальность прохода сквозь тьму!

     Эту сущность разверстого гроба,
     Эту резкость наводки на суть…
     Ну, а вдруг это лишь – фотопроба,
     Неужели бессмыслен весь путь?

     Но ведь мир непреложно верстался!
     И однажды, родство ощутив,
     Кто-то просто чуть раньше поднялся
     И на память навёл объектив.

     Шевеление душ-невидимок
     Проступает за гранью ума,
     И становится больше, чем снимок,
     Колоссальней, чем память сама,

     Где сквозь оттиск зернисто и ломко
     Жизнь бугрит позитивную гладь.
     Даже если засвечена съёмка.
     Даже если размыта печать.

РУБЕЖ

     Стаpик стоит на ветpу, у pжи,
     Как стоял на веку.
     Поле к нему бежит, бежит,
     Вытягивается – по колоску.

     Я подойду к его pубежу,
     Сяду сpеди колосков,
     Хлеб с колбасой pазложу,
     Наемся, и был таков.

     Ну что тебя, поле, томит,
     Что ты в себе вынашиваешь,
     Что там в тебе на меня шумит:
     – Наше ешь, наше ешь, наше ешь…

     Хлеб-то ведь свой у меня,
     А полевая мышь,
     Поле, тебе pодня,
     Хлебный кpадёт катыш,
     Кpадёт, говоpю, у меня!
     Да лапками сама воpожит,
     Да смотpит – ну что, мол, спpашиваешь?
     Мышь, а и та на меня шуpшит
     – Наше, дpужок, ешь, наше ешь…

     Я хлеба не воpовал.
     Я с полем не говоpил.
     Стаpик мой табак куpил,
     Мне головой кивал.

     Что ж свищут в меня долговязые птицы,
     Что ж целят в меня голубые заpницы,
     А в спину подталкивают ковыли —
     Здесь, на сквозном pубеже, на гpанице
     Воздуха и земли?

РЫНОК СЕМИРЕЧЬЯ

   Серпа коснеющий зазор, креста грузнеющий квазар,
   Пульс подзакатных пересверков…
   Якшаются – через базар —
   Мечеть и церковь.

   За слоем слой, за граном гран, по камушку растворена,
   В кровь синагога затворилась.
   Сровнялись веры, имена.
   Даль озарилась.

   Над прахом караванных троп, где разделённых воль и вер
   Урчал тягучий поединок,
   Восстал, и всех троих поверг
   Могучий Рынок.

   И рек:

   «Пребудь ты трижды горд, будь трижды мудр, будь трижды храбр,
   Ты только одного достоин,
   Ты, гордый царь, ты, мудрый раб,
   Ты, тёмный воин.

   Гонцы враждующих стихий, клочки рассеянной волны,
   Подброшенные океаном,
   Вы все уже поглощены
   Великим Паном.

   Разъятые на кровь и дух, отпавшие от мёртвых стен,
   В ночь погружённого Египта,
   Вы разнесли по миру тлен
   От манускрипта.

   Черновещание его, гул дряхлых гроз, проросших вниз,
   Вы вздули перед камнем смерти,
   Свой вечный страх, свой гуманизм
   Крепя на жертве.

   Под основанье кровь пролив, к чему тот поздний вздор нести
   И фарисействовать бесстыже
   Что Храм на ней не возвести?
   Ведь возвели же!

   И, всепрощения взалкав, свои подробные грехи
   Туманным символом итожа,
   Слили в единые мехи
   Кровь многобожья.

   К чему ж, по сущностям разъяв трикрат Владыку одного,
   Клеймить тиранов исподлобья?
   Они лишь образы Его,
   Его подобья.

   Что ж Господину своему пропевши славу на заре,
   Вослед проклятья слать Престолу?
   Когда един Господь Горе,
   Един и долу.

   И – просияла благодать! – коренником впряжён в прогресс,
   Весь ужас Средиземноморья
   Пошёл – сквозь жизнь – наперерез,
   Сквозь плоскогорья.

   И вновь из гроба вышел в мир гром, оглушающий сердца,
   И вот уже в крови дорога
   Во имя Сына и Отца,
   Во имя Бога.

   Склоняя к жертве тьмы рабов, благою вестью пощажён,
   Те муки принимая крестно,
   Он знал, что будет воскрешён.
   Что вам известно?

   Бездомный дух, нагая кровь, не вы ль обрушили на плоть
   Самоубийственную травлю?
   Вас покарает не Господь,
   Я вас направлю.

   Блуждавшие в подвалах лет, ритм утерявшие миров,
   Вы твердь, вы землю истощили.
   Я, Рынок, вас привёл под кров,
   А ну, взыщите!

   Не дух смирившихся обид, не кровь порушенных гордынь
   Сюда даруют возвращенье,
   На твёрдый путь, на круг святынь,
   Но плоть общенья.

   Здесь, где так плавно меж рядов халаты льются и шелка,
   И млеет всласть хурма с инжиром,
   Где лоскутки праязыка
   Сшивают миром,

   Где рдеют полушалки в ряд дородных баб-нерастороп,
   Где не Матрёна, так матрёшка,
   Здесь княжит редька и укроп.
   Царит картошка.

   Здесь к узкой скрипочке порой старик в унынии прильнёт,
   Пиликает сквозь гвалт и морок.
   Он, сединой тряхнув, рванёт
   Свои семь сорок!

   И – вездесущ, косматовлас, безбрежным светом осиян,
   Разноязыкий люд связуя,
   Здесь бродит сам великий Пан,
   В даль указуя —

   Там плоть живого вещества, там тихий разума поток
   Хранят огни сторожевые,
   Там дремлет Север, там Восток,
   Они – живые.

   Там плоть и кровь, и мысль, и дух слились в единое, творя
   Преграду новому потопу.
   Ваш путь – не в мёртвые моря,
   И не в Европу…»

   Умолк…

   В багровых небесах погаснул раскалённый шар.
   Трём звёздам вечер отворили.
   И вновь они – через базар —
   Заговорили.

   О чём? Да всё о том, о том, что всяк живой – живому брат.
   И в ночь впадал, цедя их речи,
   На Юго-Запад зрящий град —
   Брод Семиречья.

РУСАЛОЧКА

     Лежит себе, валяется
     Русалочка в траве,
     А леший раскаляется
     Мозгами в голове,
     Ну как её, дерьмовочку,
     Склонить к своей груди,
     Когда у ней за попочку
     Закинут хвост, поди,
     Когда, поди, у босонькой
     Ни цента на счету,
     Одни глаза да косынька,
     Да титечки в цвету?..
     Срывает дудки полые,
     Дудит, как во трубу,
     И семечки весёлые
     У лешего в зобу.
     Лежит, как на диванчике,
     Хохочет ерунде,
     И сеет одуванчики
     По сивой бороде…

РАННИМ УТРОМ

   Разноголосьем птиц к ночным руинам,
   Пока звезда лучей не унесла,
   Ломающимся пеньем воробьиным,
   Царапающим краешек стекла
   Он поднят был. Он ночь не спал. Был слышим
   Уход нешумный ночи в небеса,
   И птицы вдруг опомнились, и крышам
   И окнам прицепили голоса.
   В них было всё, и жалость, и восторги,
   Шёл снова свет, и надо было жить,
   И новые воздушные пригорки
   На звуковые ямы возложить.
   Он распахнул окно в сухих накрапах.
   Хотелось петь, орать, ломая рот…
   Он мог словами воздух оцарапать.
   И крыльям не пришел ещё черёд.

РЕЗЕРВАЦИЯ

     Кому стихи нужны, кому?
     Поэту разве одному,
     Тому, другому, пятому…
     И сотому, и клятому
     Рогатому средь омута,
     И миллион какому-то…

     О, мама мия, мать честна,
     Да это ж целая страна,
     Народ!..
     И оторопь берёт:
     Не унимается народ,
     Из резервации орёт.

     ***
     Река Вилюй,
     Теки, виляй,
     В лесную даль завиливай,
     Мою печаль заиливай,
     Мотайся по песку.

     А если мне не повезёт,
     А если зверь не загpызёт,
     Оставь на беpежку,
     Оставь меня на беpежку
     Водичкой залитым,
     Водичкой залитым,
     Песочком золотым,
     Песочком этим золотым
     Залей мою тоску,
     Залей мою тоску
     И – дальше по песку!..

РОДИТЕЛЬСКОЕ СОБРАНИЕ

     – Отношений нет – отношенщина!.. —
     Выла в школе пустой одна женщина.
     – Кто бы наших детей пощадил!.. —
     Подвывал ей мужчина один.
     – Мучат в группах ребят дотемна…
     Сокрушалась старушка одна.
     – А вы в золото их, в соболя!.. —
     Огрызались учителя.

     И тащились в подвалах иные миры,
     В групповых синтезаторах черной дыры.

РОЗА В БОКАЛЕ

   В зале пили, скучали, курили, икали,
   Под старинку отделан модерный был зал,
   Мне прислали откуда-то розу в бокале.
   «Чёрт-то!» – я подумал. И выпил бокал.

   И не помню, так славно и весело пилось,
   Потолок в зеркалах столик мой отражал,
   Как записка в руке у меня очутилась:
   «Вы – хам!!!». Хам так хам. Я плечами пожал.

   И не думал, что кто-то, вином оглушённый,
   Накричит на меня, разобъёт потолок,
   Я не ждал, что сюда, в зеркалах отражённый,
   Через стены, с вином в хрустале, выйдет Блок.

   Я не ждал. А в ответ просто грянули струны,
   Исступлённо запели смычки.
   Впрочем, я усмехнулся ещё: «Как мы юны!..»
   И протёр роговые очки.

«РУБЛЁВСКИЕ» ВИДЕНИЯ

     Когда б не орды спецнарядов,
     Прочёсывающих кусты,
     И не ощерья с высоты
     Приватизированных «Градов»,
     В бойницы щурящихся гадов,
     Здесь умилился бы и ты.

     И проступили бы черты
     Древлеотеческих укладов,
     Подзоров, башенок, фасадов,
     Патриархальной лепоты,
     А не склады боезарядов
     Меж дров. И прочие понты.

     Тогда увидел бы и ты
     Здесь дам и денди, а не гадов,
     Что нежат в роскоши фасадов
     Здесь лишь хорошие мечты,
     И вдоль пригожих палисадов
     Гуляют важные коты…

     ***
     Радиолы глазок тревожный
     Всё стращал нас – в распаде миры!
     Мы домашний зубрили сложный,
     Как сорвались в тартарары?
     Как случилось, что вспыхнул уголь
     В ледяных и строгих умах,
     То ли света сместился угол
     И шатнулось что-то впотьмах?
     Смотрим в зеркало, в шифоньеры,
     Ошарашены и наги,
     То ль рехнувшиеся пионеры,
     То ль узлы световой пурги.
     Он… она…
     Нет, смотреть не надо
     На себя, как со стороны,
     Прёт распад? Тормоза распада,
     Были мы соединены.
     Были мы…
     Был огонь постельный,
     И в окно холодка струя,
     И какая-то неподдельность,
     И единственность
     В самом деле
     Пошатнувшегося бытия.

РАЙОННЫЙ СКВЕРИК

     Дива местного разливчика
     Пушку вынула из лифчика
     И – айда палить вокруг!
     Никого не полюбила,
     Ни любимого дебила,
     Ни дебиловых подруг.
     Расстреляла всю обоймочку,
     Из портков достала бомбочку.
     – Шутки шутим, вашу мать?!! —
     Мент ей рученьки ломает…

     И никто не понимает.
     И не хочет понимать.

РАССКАЗ ПРО КАВКАЗ

   1.
   Как-то раз, на карауле
   Пьем себе Напареули…
   Вдруг два дерзких кахетина
   Нервно просят никотина.
   Фули, прикурить мы дали.
   Получили по медали,
   Пули в скалах цокотали…

   Рассказать про Цинандали?

   2.
   Хорошо. Продолжим дале.
   Как-то раз, под Цинандали,
   Речь зашла о Дон-Жуане.
   Захотелось Гурджуани.
   И конечно Псоу, Псоу!..
   Но продолжим. В чём тут соус?
   Грозный е… рь жил в Испаньи,
   А у нас, в родной компаньи
   Был грозней, он пялил в ср… ку
   Пограничную собаку.
   Я стою на стрёме, Твишу
   Пью, как водится, и вижу —
   Эта сука, б…, мудила
   «Дона» за яйцо схватила!
   «Дон» орёт, я вою «тубо!»…

   Нет. Я лучше про Цхалтубо.

   3
   От Иверий, Имеретий
   Мог однажды умереть я.
   Мог. Мне было очень скверно.
   Но не сдох. Спасла цистерна
   Благородного Цхалтубо.
   В общем, рассуждая грубо,
   Я вернулся с того свету.

   А вина, ребятки, нету
   Лучше Лыхны на Кавказе,
   Но об этом в другом разе,
   Я уже, ребятки, дрыхну.
   В общем так – сосите Лыхну!

   ***
   – Руби мне башку! – рыдал —
   Или спать со мною ложись!
   Вот сейчас же, тут же ложись!..

   И в руки топор дал.
   Не давал никому в жись.

   Легла…

РУСАЛИЙ

     Венками омут забросали,
     Пни, на воде кружась, горят.
     Дань погребения, Русалий,
     Древнеязыческий обряд.

     Всё как и встарь, всё очень просто,
     Всё те же, что и встарь, огни,
     Всё те же куры, то же просо,
     Всё те же медленные дни.

     И ничего не изменилось,
     Наряды вроде бы всё те ж.
     А если предку и не снилось
     Что росс курнос? Что тьмы невежд?

     Ребятки девок обжимают,
     Нагие пляшут у костра,
     И – ни хера не понимают.
     Да и не помнят ни хера…

РЫЖЕ-КРАСНЫЙ ЖЕНСКИЙ ВОЛОС. БАЛАКЛАВА

     То скукожен он, то размотан.
     А подлодки в тайной норе
     Только ждут его знака. Вот он!
     И – выстраиваются в каре.

     Ни белесый, ни чёрный рясный
     На военный не взяты учёт,
     Только огненный, рыже-красный
     Женский волос. Мужской – не в счёт.

     И мужик, понимая наверно,
     Что хорошего нет ничего
     В рыжей бабе, одна только скверна,
     Не осилит себя самого.

     Так влечёт к себе баба рыжа,
     Телом ража, глазами зла,
     А – сладка! Бесстрашна, бесстыжа…

     Стратегические дела.

     Продолжение АЛФАВИТА, с буквы С, в следующем файле

Алфавит. Часть вторая. К – Р Вячеслав Киктенко

КОСМИЧЕСКАЯ ЛЕГЕНДА

КЛИНОК

КРУГИ

КАКИМ Я БУДУ В СТАРОСТИ

ЧУЖАЯ ВОДА

КАНУНЫ

КАПУСТНИЦА

КАРТИНА

КОЛЬЦЕВАЯ ДОРОГА

КОЛЕЧКО АКРОТЕРЦИН

КОЛОКОЛЬНЯ

КОЛЫБЕЛЬ

*** СКАЗКА О ЯБЛОКЕ

КОМЕДИЯ

КОРАБЛИК

КОРАБЛИК ЗОЛОТОЙ

КОЧЕГАРКА

СОБЛАЗН

БРАНЬ МЫСЛЕННАЯ

КРОВОПИЙЦЫ

КАНТАТА

КРЫМ. ВЕЧНЫЙ ВОЙ

НОЧИ. ДНИ

КЛЁВ ЛУННЫЙ

КОНТРОЛЬНАЯ ЧЕРТА

КРАТКИЕ НАЗИДАНИЯ

КРУПИЦЫ

КУРЯКИ. ПАМФЛЕТ-ПАРОДИЯ

ЛИХОДЕЙ

ЛУГА БЫВАЛЫЕ

ЛУННАЯ ПОЛОСА

ЛАРЁК У ШКОЛЫ

ЛЕС ВОЗЛЕ ЗОНЫ

ЛЮДИ ВЕЧЕРНИХ ОКОН

МАГНИТ

МАВКА-ПУСТЫРНИЦА

МАМКА

МЕРЦЕДОНИЙ

МЕДАЛЬОН

МЕЛОДИЯ

МИГ

МОЛЧАЛИН

МОЛЬБА

МОСКОВСКИЙ ЛУБОК

ОТТЕПЕЛЬ

МАЯКОВСКАЯ НОЧЬ

МГНОВЕНЬЕ В МАЕ. 9 МАЯ

ЖЕЛЕЗКА-РОМАНТИКА

МЕТАМОРФОЗЫ

МИКРО-БАСНЯ

МИЛАЯ ДАМСКАЯ БЕСЕДА

МИЛЫЙ ЧЛЕН СЕМЬИ

ОБРЫВКИ СТАРОГО КИНО

МЕНТУ-ЛИРИКУ

*** МЕТРО РАЗВОЗИТ КРОВЬ

МОГУЩЕСТВО

МОРОЗНЫЙ ХРАМ

МХИ

МИРАЖИ НА ЖАРКОМ ПЕРЕКРЁСТКЕ

НОВЕНЬКАЯ

НЕВОЗВРАЩЕНЦЫ

НА СВАЛКЕ

НА КАРЬЕРЕ, НА ЗАКАТЕ

НА ПЕРРОНЕ

НА ДВА ГОЛОСА

НА ЗИМНЕМ РАССВЕТЕ

НАПОМИНАНИЕ ОГНЯ

НА КАРЬЕРЕ, НА ЗАКАТЕ

НА ИЗЛЁТЕ СЕМИДЕСЯТЫХ

НЕЖНОСТЬ

НЕТОПЫРЬ

НИКТО

НИЩИЕ

НОВОГОДЬЕ

НОЧНАЯ СКАЗКА

НОЧНОЙ ПЛАЧ

НОЧНОЙ ПОЛЁТ

НОЧЬ

КОПАТЕЛИ

Алфавит. Часть вторая. К – Р

Вячеслав Киктенко

***
СКАЗКА О ЯБЛОКЕ

***
МЕТРО РАЗВОЗИТ КРОВЬ

ПОЕЗД
Памяти Высоцкого