Господь и покойник

Валерий Михайлов

   Дизайнер обложки @user_cgi

   © Валерий Михайлов, 2023
   © @user_cgi, дизайн обложки, 2023

   ISBN 978-5-0059-8504-0
   Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Господь и покойник

   Как я понял, что мертв? Никак. Просто понял и все, как до этого понимал, что жив. На каком-то животном уровне, что ли. Как и любой другой нормальный человек, я просто знал, что жив. Никто кроме особо больных на голову философов не терзает себя по утрам вопросом: «А жив ли я?». Так на то они и философы, чтобы мастурбировать словами, высасывая из чего-то там ответы на высосанные оттуда же вопросы. При этом философы почему-то склонны считать, что реальность просто обязана следовать их словесным нагромождениям или быть такой, как они о ней думают. Нормальные люди вместо того, чтобы отправлять философов к квалифицированным психиатрам, как дикари на бусы кидаются на их заумные словесные нагромождения. Потакая философам, люди устраивают войны, принимают идиотские законы, насаждают религии, дурацкую нравственность и все то, что потом мешает нам жить. Нет, есть, конечно, среди философов люди вроде Шопенгауэра и Ницше, которые вместо херни вселенского масштаба, – вот уж действительно наилучшее определение философии, – решают вполне практические жизненные задачи, а именно как лучше себя вести в обычной жизни и на пути к познанию…
   Вот и я расфилософствовался. Как же все-таки смерть портит характер человека!
   Приношу свои извинения и перехожу к делу:
   Проснувшись примерно в 3 часа ночи 11 января 2011 года, я понял, что мертв. Сначала я решил, что это кошмарный сон или бред, или еще какая фигня в том же духе, но чем больше я пытался в этом разобраться, тем больше убеждался, что мертв. Смирившись с фактом собственной смерти, я сначала растерялся: умираем-то мы без всякой подготовки, не зная как себя после этого вести… Затем, после растерянности пришло разочарование. Я был мертв, но без малейшего намека на тоннель, выход из тела и прочее шоу, которое якобы должно происходить после смерти, и о котором так любят судачить наслушавшиеся переживших клиническую смерть граждан сторонники жизни после смерти. Вот только клиническая смерть – это далеко не смерть, а всего лишь остановка сердца, в результате которой наступает гипоксия или кислородное голодание мозга. А раз так, то собираемые Моуди и сотоварищами истории о красочных переживаниях во время клинической смерти есть не более чем коллекция описаний вызванных удушьем трипов.
   Я умер не клинически, а по-настоящему. Умер и все. Умер легкой смертью во сне.
   Я где-то читал, что, покинув тело, душа сначала не понимает, что умерла, и пытается вести себя как при жизни, но только ничего у нее не получается. Она не может пользоваться предметами, ее не замечают живые, и так далее. Со мной ничего подобного не было. Во-первых, я не покидал тело, а продолжал находиться в нем; во-вторых, я прекрасно мог пользоваться предметами, что и продемонстрировал себе, поправив подушку и одеяло; в-третьих, живые люди… ну да об этом позже.
   Я не превратился ни в призрака, ни в зомби, ни в какую еще фольклорную химеру. Я был точно таким же, как и при жизни, но только мертвым. И если раньше я говорил, что за 40 лет, а именно столько я прожил, в моей жизни ничего не изменилось, то и со смертью не изменилось ровным счетом ничего. По крайней мере, пока. Все было как всегда, и если бы не понимание того, что я умер…
   Спящая рядом Валюша сладко потянулась во сне и перевернулась на другой бок, повернувшись ко мне спиной.
   «Бедная моя девочка, – подумал я. – У нас же в стране не только жить, но и умереть нельзя по-человечески: мало того, что за все сдерут по семь шкур, так еще и запаришься бегать по инстанциям… А потом опять беготня со справками по всем этим ЖКХ, горгазам и прочим филиалам гестапо и инквизиции…» Короче говоря, когда у нас в стране кто-то умирает, ближайшие родственники попадают в настоящий инстанционный ад – самый ужасный из всех мыслимых и немыслимых адов. Когда я представил, что ждет мою милую, нежную, ласковую Валюшу, мне стало так тошно, что глаза сделались мокрыми от слез.
   А еще я представил, как утром она проснется, а рядом с ней холодный окоченевший труп. Про холодный и окоченевший я для красного словца приписал, так как коченеть я не коченел. Представил я себе Валюшину реакцию и понял, что надо бы ее предупредить заранее.
   – Валюш, – тихонечко сказал я, – проснись, любимая, надо поговорить.
   Сам говорю, а сам аккуратно ее трогаю за плечо.
   – Отвали, – сонно огрызнулась она, – я спать хочу.
   – Валюша, это серьезно.
   – Утром поговорим.
   – Валюша, солнышко, нельзя утром.
   – Ну что еще? – спросила она, поворачиваясь ко мне лицом.
   – Валюш, ты только не плач и не расстраивайся…
   От этого моего вступления ее глаза заметно округлились.
   – Ты только не расстраивайся, – повторил я, – но ты должна понять, что я умер, и назад дороги нет. Прости, но тебе надо сейчас позвонить в «скорую» или в милицию…
   – Ты что, совсем дурак? – перебила она меня.
   – Валюш, я понимаю, тебе тяжело это принять, но…
   – Да какого хрена с тобой стряслось?!
   – Я умер, Валечка. Умер во сне, и теперь…
   – Да что ты несешь!
   Она смотрела на меня, как на идиота и не понимала, не хотела понимать.
   – Ты что, серьезно? – начало до нее доходить.
   – Ну да, – ответил я.
   – Три часа ночи, – простонала Валя, посмотрев на часы. – Ладно, пошли чаю выпьем, раз такое дело.
   – Валя, ну какой может быть чай. Я же умер.
   – Ты сам встанешь, или тебя с кровати сбросить?
   Вот что с Валечкой совсем не стоит делать, так это ее злить. Тут она не посмотрит и на смерть… Зная это, я решил с ней не спорить. Я встал с кровати, надел тапочки. Затем включил свет и помог Валюше надеть тапочки.
   На кухне Валюша села на свое место, а я встал возле стола и растерянно на нее посмотрел.
   – Ну, чего уставился, как бедный родственник? – отреагировала она на это.
   – Ну я не знаю, – еще больше растерялся я, не зная, как себя вести, будучи покойником.
   – Ставь чайник!
   – Валюша, милая, рано или поздно тебе придется признать очевидное, – завел я свою шарманку, ставя чайник.
   – И что? – устало спросила она.
   – Тебе нужно позвонить, чтобы потом не было вопросов.
   – Никуда я не буду звонить. Отвали!
   Валю явно злили мои попытки объяснить положение дел.
   – Ну давай я сам позвоню.
   – Куда?
   – В скорую. Вызову, а они уже пусть как приедут, констатируют смерть.
   Едва я договорил, Валя так больно щелкнула меня поносу, что я айкнул.
   – Больно? – спросила она.
   – Еще бы.
   – А вскрывать тебя будут вообще без наркоза. Ты этого хочешь?
   Об этом я, честно говоря, не подумал.
   – Но надо же сообщить… – совсем уже неуверенно пролепетал я.
   – Никуда не надо сообщать.
   – А как же труп в доме?
   – Никак. Пока ты разговариваешь, ходишь… никто ничего не поймет. Ты, главное, не болтай. Хорошо?
   – Хорошо, – не стал я с ней спорить.
   – Так с чего ты взял, что ты умер? – спросила Валя, когда я разлил свежезаваренный чай по чашкам.
   – Ни с чего. Я просто понял, что мертв.
   – И тебя не смущает, что ты говоришь, ходишь, пьешь чай?
   – Это все объяснимо.
   – Понятно… Но должны же быть у тебя какие-то основания так считать?
   – А какие у тебя основания считать, что ты – это ты?
   – Ну, не знаю… А кто?
   – Вот именно. Ты просто знаешь, что ты – это ты, и все. А все основания – это пустые рационализации. Так и я просто знаю, что я мертв.
   – Похоже, спорить с тобой бесполезно, – решила Валя.
   – Это потому, что я прав.
   – Ладно, ты, может быть, и умер, а я еще жива и хочу спать. Пошли в постель.
   – А тебя не смущает наличие трупа в постели?
   – Тебя что ли?
   – Ну да. А кого еще?
   – Пошли спать.
   Валя решила твердо стоять на позиции отрицания, и мне ничего не оставалось, как подчиниться. Ее упрямство и раньше отличалось несгибаемостью, а сейчас, после моей смерти…
   Вздохнув, я поплелся вслед за Валей в постель. По дороге мне пришло в голову, что на моем месте спокойно лежать намного естественней и логичней, чем бродить по квартире и спорить с женой. Эта мысль, как говорят гадалки, мое сердце и успокоила.
   Уснул, если это слово ко мне теперь применимо, я быстро, и даже видел какие-то дурацкие сны. Разбудил нас с Валей традиционный утренний будильник. При жизни я каждый раз подрывался по этому сигналу и начинал совершать на скорость одну и ту же нелепую последовательность действий, которая заканчивалась моим возвращением с работы. Решив, что смерть избавила меня от необходимости работать, я почувствовал себя счастливым человеком. Уже только ради того, чтобы никогда больше не идти на работу, стоило умереть. Дождавшись, когда Валя отключит будильник, я перевернулся на другой бок и приготовился спать, как минимум, до появления официальных лиц, которые должны будут констатировать мою смерть. У Вали по этому поводу было совершенно противоположное мнение.
   – А ты чего вылеживаешь? – спросила она, видя, что я не собираюсь вставать. – Хочешь опоздать на работу?
   – Какая работа, милая, – принялся я в очередной раз терпеливо объяснять, – я же умер.
   – Ну и что?
   – Мертвые не работают.
   – Как знаешь, – ответила на это она, и в ее голосе нетрудно было заметить холод и недовольство.
   Валюша отправилась завтракать, я же, как и положено уважающему себя покойнику, остался безмолвно и с достоинством лежать там, где меня застала смерть… Хрена с два! Вместо этого я, как последний живой подкаблучник бросился вслед за ней. Я сел рядом за стол и уставился на нее должно быть собачьими глазами.
   – Ну что тебе? – раздраженно спросила она.
   – Валюша, милая… Я понимаю почему ты не желаешь принять очевидное, но работа… Как я туда явлюсь? Что обо мне подумают люди?
   – А мне плевать, что о тебе подумают люди. Но если ты на работу не явишься, тебя выгонят, и тогда не только прощай шуба, но и прощай машина, и вообще все прощай. Ты этого хочешь?
   Мы как раз собирались после работы поехать купить Валюше шубу. А еще мы недавно взяли в кредит машину, исключительно с расчетом на мою зарплату, без которой…
   – Но я же умер!
   – И что?
   Ее холодное «и что» заставило меня растеряться.
   – Иди на работу, и не вздумай никому ничего такого ляпнуть. Ты понял?
   А что тут было не понять? Конечно, логика и здравый смысл были на моей стороне, но у Вали был намного более грозный аргумент: ей было наплевать и на логику, и на здравый смысл, и вообще на все мои аргументы. Короче говоря, мне ничего больше не оставалось, как быстро одеваться и мчаться на работу. На завтрак у меня уже не было времени, и разве мертвым положено завтракать?

   На работу я примчался в самый последний момент. Едва я сел за стол и включил компьютер, позвонил шеф.
   – Как доклад? – спросил он.
   – В электронном виде готов.
   – Перешли его мне и сам дуй сюда.
   – Понял.
   – Чего-то ты сегодня какой-то всклокоченный, – заметил шеф, после того, как мы обменялись приветствиями и сели он в свое кресло, а я в кресло для посетителей.
   – Это потому, что я ночью умер, – вырвалось у меня.
   – В смысле? – спросил он и как-то странно на меня посмотрел.
   – В самом, что ни на есть прямом, – признался я.
   – Надеюсь, это не отразится на сегодняшнем совещании? – немного нервно спросил он.
   – Нисколько.
   – Вот и хорошо, – успокоился он. – Только приведи себя для начала в порядок.
   – У меня будильник сломался, поэтому я вот так… – зачем-то соврал я.
   – Ладно, готовься к совещанию. Да, и не ляпни там ничего такого. Руководство подобный юмор не любит.
   – Это само собой, – поспешил я заверить шефа. – Что я не понимаю, что ли…
   – Вот и хорошо, что понимаешь.
   Разговор был окончен, и я отправился к себе. Надо было приводить доклад в надлежащий бумажный вид. Я всегда ненавидел и никогда не умел оформлять красиво свои работы, за что страдал сначала в школе, потом в институте, а потом и на работе. До тех пор, пока я не стал неофициальным замом шефа и не смог перекладывать эту и другие головные боли на плечи неофициально подчиненных. Оформлением моих докладов у нас традиционно занималась Леночка – миловидная, хоть и полноватая брюнетка околотридцатилетнего возраста. Ее стол располагался рядом с моим.
   – Леночка. Нужно оформить все к сегодняшнему совещанию, – поставил я перед ней задачу.
   – Сделаю, – ответила она.
   Наверно, стоит сказать несколько слов о своей работе. Работал я менеджером среднего звена в ростовском филиале московской фирмы, торгующей мебельной фурнитурой. Наш отдел в составе пяти человек занимал комнату на втором этаже одного из цехов производящего в годы советской власти металлолом. При перестройке завод благополучно стал, и его помещение, словно крысы, оккупировали кооператоры. А потом, когда эпоха челноков и не состоящих на госслужбе бандитов канула в лету, территорию завода выкупила наша фирма. Цеха превратились в склады, а в помещениях бывших «отделов» и заводоуправления разместили менеджмент.
   Нашему отделу досталась комнатка как раз на пять столов. Обычное совковое помещение, как в каком-нибудь БТИ или собесе. Водоэмульсионка, линолеум… Окно, правда, металлопластиковое. На подоконнике несколько цветков в горшках – это вотчина Леночки.
   Ну и мы: я, Леночка, Виталий Иванович, Юра и Максим Петрович.
   Леночка была трагически замужней матерью двух дочерей. Обычно она прятала свою трагичность за неубедительной улыбкой на милом лице с по-собачьи печальными глазами. Мужу она мстила, самозабвенно раздвигая ноги перед практически каждым желающим. Как-то раз, выпив водки на каком-то корпоративе, она слишком откровенно излила мне душу. Я этим не воспользовался. В результате мы стали хорошими взаимовыгодными друзьями. Она периодически мне исповедовалась, а в благодарность за это помогала, чем могла. Сослуживцы считали нас любовниками, но этого между нами не было ни разу.
   Виталий Иванович был предпенсионного возраста легендой фирмы. Среднего роста, худой, с повадками, как у Ленина в большевистском кино. Достался он нам в наследство от завода, и был незаменимым человеком в случае споров или скандалов. Поэтому у нас с ним никто не хотел связываться. Рассказывать о нем можно бесконечно долго, так что к нему я наверняка еще вернусь. А, может, и нет.
   Юра мой ровесник и неудавшийся хиппи. Возможно, он и стал бы каким-нибудь бродячим музыкантом, если бы вовремя не женился. Жена окончательно обескрылила его мечту, родив сначала одного, а потом и второго сына. С тех пор мечта давала о себе знать только, когда он ностальгически пил водку. Пил он ее не часто, но всегда ностальгически и всегда под гитару. Когда мы пили вместе, то обязательно под «Безобразную Эльзу». Это, если кто не знает, песня группы «Крематорий».
   Максим Петрович пришел к нам фактически перед самой моей смертью, так что о нем мне сказать нечего.
   Меня можно охарактеризовать одним единственным словом: покойник.
   На конференции мой доклад о мероприятиях по повышению кармических надоев домохозяек (так мы с моей подачи называли всю ту фигню, повышение которой считалось нашей первейшей обязанностью) был основной темой дня. Читать его, разумеется, должен был шеф, а от меня требовалось вовремя в случае чего подгавкнуть. Темой я владел, так что роль суфлера меня не пугала. Поэтому, дав задание Леночке, я погрузился в мысли о собственной смерти.
   Смерть моя не лезла ни в какие рамки. Нормальный покойник, он что? Лежит себе молча, остывает, коченеет, разлагается, а я… Мало того, что хожу, болтаю, спорю с женой, я еще и работаю. И ни одна падла не догадывается, что со мной что-то не так. А это уже не смерть, а водевиль какой-то! Этакая шутка в духе судьбы.
   В качестве «объяснений» в голову лезли теории одна краше другой. Хоть книги пиши. Так, например, мое сознание могло создать нечто вроде виртуальной копии того мирка, в котором я обитал при жизни, и теперь оно там прячется от реалий собственного небытия. Эта теория, кстати, легко объясняла, почему перед смертью перед глазами человека проносится вся его жизнь. Перед моими глазами, кстати, ничего не проносилось. Или же после смерти я мог попасть в некую параллельную посмертную реальность, как две капли воды похожую на ту, где я жил… А самым «рациональным» объяснением было бы мое сумасшествие или сон. Приснилось же Валюхиной тете, что она шотландский дворянин 18-го века, и не просто приснилось, а за три ночи (сон оказался трехсерийным) она полностью прожила его жизнь от рождения и до смерти в старости.
   В конце концов, я вспомнил вычитанную у Роберта Уилсона задачу Эйнштейна про исследователей и лифт, и несколько успокоился. Эту задачу Эйнштейн любил задавать студентам: Есть некая замкнутая кабина с исследователями, которые не могут ни выйти, ни выглянуть наружу. При этом у них есть все необходимые измерительные инструменты. Один исследователь, решив, что они стоят на поверхности планеты или астероида, описал физическое состояние тел внутри кабины на основе закона тяготения. Другой, предположив, что они движутся с ускорением, описал физическую картину внутри кабины на основе уравнений движения. В результате у исследователей появилось две полностью описывающих физическое состояние тел модели реальности. Теперь вопрос: какая из этих моделей верна? Как утверждал Эйнштейн и многие другие уважаемые ученые, с точки зрения физики верны обе гипотезы, так как они обе позволяют с достаточной точностью решать все необходимые физические задачи. И если исходить из этой логики, то раз после смерти все продолжает идти своим чередом, нет никакой разницы, жив я или мертв. Хотя, одна принципиальная разница была: я-то точно знал, что мертв. Ну да люди живут и не с такими скелетами в шкафах.

   Как утверждали советские плакаты (возможно, сейчас эти числа изменились), каждая выкуренная сигарета сокращает жизнь на 5 минут. Если я правильно вспомнил, каждые сто грамм водки, по мнению борцов с употреблением алкоголя, обходятся нам в 20 минут, но тут я, скорее всего, ошибаюсь. Возможно, информация про курение запомнилась мне лучше потому, что, согласно тем же плакатам, «курящая женщина кончает раком». А вот о том, как кончает женщина пьющая, советская пропаганда умолчала. Но вернемся к теме: Каждое собрание отнимает у нас по несколько часов жизни; служба в армии – 1 год, плюс причиненный урон здоровью за этот период; работа – от 8 часов в сутки. При этом любая попытка защитить свое здоровье и жизнь от поистине убивающих нас факторов карается как минимум лишением средств к существованию, а в случае «незаконной» попытки защититься от вредоносного влияния армейской службы – еще и лишением свободы. Зато с табаком и алкоголем у нас борются чуть ли не на каждом углу, а за анашу вообще отправляют за решетку. Похоже, бороться на нашей сумасшедшей планете принято лишь с тем, что приносит не только вред, но и удовольствие. Это мазохистское отношение к удовольствиям фактически заложено в нашей природе. Не зря же все ставшие массовыми религии считают наиболее тяжкими грехами наиболее милые и безобидные удовольствия. И это не религии нас сделали мазохистами, а встроенный в нас мазохизм заставил нас выбрать именно осуждающие радость религии.
   Совещание, как обычно, обещало быть основательно затяжным и бессмысленным, поэтому я после того, как все обменялись приветствиями и заняли свои места, приготовился медитировать на докладчика…
   Как я относительно недавно понял, по отношению к времени люди делятся на две неравные группы. Большинство старается убить каждую свободную минуту. Для этого существуют всевозможные клубы, дискотеки, тусовки, делание чего-то там в гараже, выращивание картошки на даче и прочие подобные занятия. На собраниях такие люди обмениваются СМС-ками, рисуют чертиков в блокнотах… короче говоря, считают ворон. Вторая малочисленная категория людей дорожит каждым мгновением своего времени, стараясь прожить с пользой и удовольствием каждый временной квант. Осознав это, я примкнул к меньшинству. Поэтому, чтобы не растрачивать зря время довольно-таки частых совещаний, я придумал эту медитацию. Во время очередной панихиды (так вслед за папой я называю любые собрания) я сажусь ровно. Если докладчик не носится по залу, а находится передо мной, фиксирую на нем взгляд. В противном случае я смотрю просто перед собой. Затем я начинаю, как бы смотреть не наружу, а вовнутрь головы, на точку на затылке, расположенную между глазами, а затем смотрю уже как бы из нее. После того, как взгляд сфокусирован, я начинаю внимательно слушать докладчика, но не слова, а звук его голоса. При этом в идеале слова, перестают быть словами, то есть я вообще не улавливаю их смысл.
   Так я медитировал до тех пор, пока шеф не попросил меня уточнить кое-какие детали по докладу. Для меня его просьба стала чем-то вроде удара дзенского мастера посохом по голове. Я вдруг понял, что раз я умер, то я У!М!Е!Р! Я пересек финишную черту, и все, что могло случиться со мной при жизни, уже случилось. Все, что могло, уже произошло. Я больше не боялся умереть и, следовательно, не боялся сопутствующих смерти страхов, включая страх неизвестности перед «после». Впервые… чуть не написал впервые в жизни! Впервые я почувствовал себя свободным! Я вздохнул полной грудью и достиг, наверно, того состояния, к которому стремятся самураи, воображая по несколько часов в день себя мертвыми. Я был мертв, и это было лучшим, что когда-либо со мной происходило.
   Это откровение чуть не заставило меня пуститься, как какого-нибудь Чайтанью в пляс прямо на собрании. Еле сдерживая себя, я выдал требуемые шефом уточнения, и они прозвучали, наверно, как диктуемая пророком сутра Корана. Когда я замолчал, все как-то странно посмотрели на меня, а после собрания шеф выдал:
   – Лихо ты! С меня причитается.
   Это означало, что на шубке для Валюши можно будет не экономить.

   Когда я вернулся с работы, Валюша суетилась на кухне. В квартире приятно пахло едой.
   – Есть будешь? – спросила она.
   – Еще бы! – ответил я. – А что?
   – Ничего кроме еды. Раздевайся и мой руки.
   Едой оказался борщ, котлеты с гречневой кашей и пышки на простокваше.
   – Когда ты все это успела? – восхитился я.
   – Я у тебя кто? – довольная собой спросила Валя.
   – Волшебница.
   – Тогда чему ты удивляешься?
   – Королева, я в восхищении.
   – Как дела? – сменила она тему.
   – Прекрасно. Шеф пообещал премию, так что…
   – А с твоим бредом?
   – Ты о смерти?
   – А о чем еще?
   – Смерть – дело необратимое. Но я даже счастлив, что так получилось.
   – И что ты собираешься делать?
   – Ехать после еды за шубой. А ты?
   – Не заговаривай мне зубы!
   – Жить посмертной жизнью, или как это называется. Короче говоря, все то же. Не бойся, я никому ничего не собираюсь сообщать. Раз жизнь и смерть – одно и то же.
   – Я бы на твоем месте сходила к толковому психиатру.
   – Зачем? Чтобы он убедил меня, что я жив? Так я и так, как Ленин: живее всех живых.
   – А если это начало чего-то серьезного?
   – Что может быть серьезнее смерти? К тому же покойниками занимаются не психиатры, а патологоанатомы. А к патологоанатому я не хочу.
   В ответ Валюша пробурчала что-то неразборчивое. На этом наш разговор закончился. Валюша демонстративно на меня сердилась, и в таком состоянии ее лучше было не трогать. Оттаяла она только в магазине, где кроме шубки мы купили ей отличные сапожки под эту шубку и сумочку. Премия должна была все покрыть, а если нет, то и хрен с ним. Что точно не стоит откладывать на потом, так это радость.
   Вернувшись, мы отпраздновали покупки, выпив по бокалу хорошего вина, и отправились спать. Но мне было не до сна. Посмертная эйфория требовала выхода, и я набросился на Валюшу. Сначала я зацеловал ее буквально с ног до головы, затем заставил ее кончить мне в рот, после чего истязал ее еще минут сорок.
   – Ты не сильно шустрый для покойника? – довольно спросила она, когда я рухнул рядом с ней, не забыв о посткоитальных поцелуях.
   – Ничего нет прекраснее смерти, – процитировал я Калугина и провалился в глубокий сон.
   Проснулся я от кошмара: мне приснилась вечность.

   Утром у проходной я столкнулся с шефом. Судя по его лицу и характерному запаху изо рта, он был сильно «после вчерашнего».
   – Зайди ко мне, – сказал он.
   – Хорошо. Когда лучше зайти?
   – А давай прямо сейчас. У тебя неотложных дел нет?
   – До пятницы я совершенно свободен.
   – Вот и хорошо.
   В кабинете мы поговорили минут пять для приличия о работе, затем шеф достал из холодильника бутылку коньяка лимон, сахар и кофе. Посыпанный сахаром и кофе лимон был любимой закуской, не помню уже какого русского царя. И пусть пижоны сколько угодно утверждают, что так коньяк пить нельзя. По мне так цедить крепкое пойло глотками – сущее издевательство над собой. Лимон делает употребления коньяка исключительно приятным занятием.
   После первой рюмки шеф оживился.
   – Ты не задумывался о том, что в системе эксплуатации человека человеком что-то не так? – спросил он, ставя на стол коробку с сигарами. – Угощайся.
   – Спасибо. Честно говоря, не думал. А с ней что-то не так?
   Насколько я разбираюсь в эксплуатации, эксплуатация – это присвоение результатов чужого труда. Правильно?
   – Наверно, – согласился я, не в силах вспомнить правильное определение этого достойного процесса.
   – И когда тот же плантатор присваивает себе выращенный неграми урожай, тут все нормально, – продолжил он, – тут мы видим наглядный пример эксплуатации в действии. То же самое наблюдается в отношениях помещика и крестьян, владельца и работников завода и так далее.
   – Согласен.
   – А теперь скажи мне, что производим мы?
   – Мы не производим. Мы впариваем. В наш век это весьма важное дело, – нашелся я.
   – А вот тут ты ошибаешься. Впариванием, как ты сказал, занимается какая-то пара отделов. Мы же с тобой, как и большинство менеджеров на нашей планете занимаемся отчетотворением. А какая от этого прибыль? Никакой.
   – Но без отчетов тоже нельзя.
   – Нельзя. Поэтому мы с тобой и пьем сейчас коньяк, а не грузим что-то там лопатами на морозе.
   – И слава богу, – поспешил вставить я.
   – Так вот, – продолжил шеф, система эксплуатации породила многочисленную армию работников, эксплуатация которых носит отрицательный характер. То есть в процессе эксплуатации нас с тобой вместо того, чтобы присваивать наш труд, эксплуататор вынужден нас содержать, не имея от нас никакой прибыли. А это уже абсурд какой-то.
   – Может, они руководствуются армейским принципом? – предположил я. – Плац подметается ломом не для чистоты, а для того, чтобы всех затрахать. Или, как писал Роберт Уилсон: «Обстановка нормальная – затраханы все».
   – Возможно, хотя вряд ли.
   – Тогда я не знаю.
   – Я тоже.
   Тема была исчерпана, но в рюмках вновь был коньяк, да и сигары были выкурены меньше чем наполовину. Это означало, что пришла моя очередь работать диктором.
   – Мне сегодня ночью приснился кошмар.
   – Да? И что именно? – без всякого интереса спросил шеф.
   – Мне приснилась вечность, а если точнее, то бесконечно долгое посмертное существование, о каком нам говорят религии.
   – Ты что, в аду побывал?
   – С точки зрения вечности ад не отличим от рая.
   – Интересная мысль.
   – А ты сам подумай: Вечное блаженство. Изо дня в день. Из тысячелетия в тысячелетие. Это как бесконечно долго есть одно и то же пусть даже любимое блюдо. Через сколько тебя начнет тошнить от этого блаженства?
   – Но там есть же, наверно, какое-то разнообразие.
   – Ну и сколько ты сможешь разнообразить блаженство? Даже если тысячу лет, тебя ждет бесконечная череда однообразных тысячелетий, и это вечное однообразие любой рай превратит в ад, и наоборот. Любое мучение будет таковым только какое-то время, а потом мы сможем к нему привыкнуть, адаптироваться, свыкнуться с ним и даже перестать замечать, как живущие возле аэродромов люди не замечают рев самолетов. И, в конце концов, мы выходим на одну и ту же финишную прямую, а именно в вечное тупое однообразие, и наше вечное смирение с ним.
   – В тебе погибает лидер какой-нибудь секты, – отреагировал на мои слова шеф.
   – Возможно, – ответил я, но я не люблю, не умею и не хочу организовывать людей.
   – Тем лучше для них.
   Разумеется, перед шефом я нарисовал облегченную версию вечности «для живых». Будучи мертвым, я был на шаг впереди: ведь моим настоящим было будущее всех живущих, если, конечно, после смерти все попадают в такую же ситуацию. Я был мертв, но моя реальность ничем не отличалась от реальности других (я наверно уже задолбал постоянным напоминанием этого факта). Я ел, спал, пьянел, испражнялся, чувствовал боль. Наверняка я старел, а мои болячки, такие как геморрой, никуда от меня не делись. В результате я рано или поздно должен буду состариться и снова умереть, как возможно неоднократно умирал до этого. И это опять же только в том случае, если не случится ничего раньше. И что меня ждет после смерти? Очередная послесмертная жизнь? Растянутый на целую вечность «день сурка» или что-нибудь новенькое? Что если смерть – это всего лишь своего рода верстовой столб на нашем метажизненном пути длиной в бесконечность? А в моем случае просто сбой системы, в результате которого я вспомнил, что когда-то уже умирал. Ведь не помним же мы ни прошлые жизни, ни прошлые смерти. И если все действительно так, то наше очищение от воспоминаний во время прохождений мимо верстовых столбов смерти и есть главный признак любви бога или существования, потому что иначе, помня все эти миллиарды лет, мы давно бы уже сошли не только с ума, но и со всех его остатков. К тому же вполне может быть, что мы – части одного единого целого, и наша индивидуальность – наша главная иллюзия.
   Короче говоря, я вновь вернулся к той же неопределенности, перед которой мы стоим во время жизни; вернулся без всякой форы перед живыми. Как говорится, се ля ви.

   Во время обеденного перерыва меня осенило, и я позвонил шефу.
   – Я, кажется, врубился, – выпалил я, услышав его «алло».
   – Куда? – спросил он.
   – Мы паразиты, причем паразитирующие на теле самой системы эксплуатации. Подобно тому, как обычные паразиты изменяют поведение своих носителей так, как нужно паразитам, так и мы заставляем эксплуатационную систему работать, прежде всего, в угоду нам.

   В субботу 5 февраля 2011 года я предстал пред очами господа. Как и положено, этому предшествовали чудеса, знамения и прочие положенные по протоколу вещи. Думаю, стоит описать этот день подробнее.
   Сначала о предстоящем чуде мне возвестил трубный глас: чуть ли не всю ночь с пятницы на субботу кто-то у соседей надрывно блевал женским голосом, издавая похожие на так называемый русский шансон звуки. В коротких паузах несчастная громко стонала и что-то еще громче роняла на пол. Возможно, себя.
   Эта однокомнатная, граничащая с нашей спальней квартира с давних пор была олицетворением соседского сволочизма. Еще в эпоху моей дефлорации там жила мать-одноночка с сыном дошкольного возраста. Была она, мягко говоря, лишена привлекательности, что не мешало ей регулярно принимать у себя поклонников. А чтобы не пострадала нравственность сынишки, во время того, ради чего приходили поклонники, мамаша выставляла его из квартиры погулять на лестничной клетке.
   Позже она продала квартиру и исчезла в неизвестном направлении, а квартира стала вместилищем квартирантов. Первыми туда вселились молодые родители с ребенком младшего школьного возраста и вторым ребенком в проекте. Сначала они громко и часто ругались по ночам. Потом появился ребенок из проекта и стал главным источником акустических возмущений. Он орал и ночью, и днем, а однажды… дело было часа в два ночи. Сначала, как обычно, заорал ребенок; затем послышался мужской громкий мат; затем был глухой удар и сразу за ним громкий женский крик:
   – Зачем ты его бьешь! Это же ребенок!
   Затем минут тридцать мне пришлось наслаждаться всем трио.
   Вскоре эта семейка тоже съехала, и в квартиру вселилось несколько дюжин азербайджанцев. Наверняка они владели секретом четвертого измерения, потому что иначе не то, что объяснить, представить было невозможно, как они там помещались. Эти были вежливы и приветливы, всегда здоровались, придерживали дверь… К сожалению, съехали и они.
   В квартиру вселился молодой военный с молодой женой – редчайшие надо сказать выродки. Каждую ночь они что-то били об пол и стены под такой мат, что даже у меня вяли уши. Причем материлась жена. Днем они врубали на полную мощь отечественный рэп и прочие мерзости. Когда я пожаловался на них хозяину квартиры, днем стало тише. Наконец, съехали и эти.
   Им на смену вселилась азербайджанская семья с ребенком, а у меня в квартире начался ремонт. На третий день ремонта появился сосед и очень вежливо попросил по возможности с 2-х до 4-х после полудня не работать перфоратором в спальне – его ребенок от перфоратора становится совершенно диким, как кот от пылесоса. Я пообещал по возможности не шуметь, и уже на следующий день именно в это время пришли люди устанавливать сплиты. А они стену бьют с таким грохотом, что просто трандец. Еще были установщики окон, установщики решеток на окна… И все приходили именно в это время – видать у соседей была хреновая карма, еще хреновей, чем у меня.
   Их сменила несколько шизанутая парочка: дамочка по ночам пела своему самцу песни похожим на издаваемые циклевальной машиной звуки голосом. А уже после них там поселилась ночная блевунья.
   Долгое время меня это бесило, а Валя словно бы не замечала соседский беспредел. Когда я спросил, как у нее это получается, она напомнила мне, что выросла в панельном доме в рабочем районе, и по сравнению с той обстановкой здесь рай и тишина.
   – А как ты не сошла с ума? – спросил я.
   – Я смирилась. Бесит ведь не сам шум, а нежелание с ним мириться. Когда внутри себя позволяешь этому быть, перестаешь обращать внимание, – ответила она, став на долгие годы моим учителем всеприятия.
   Постепенно у меня стало получаться смиряться с соседями, и я действительно почти перестал на них реагировать. Поэтому, услышав желудочное пение за стеной, я от всей души порадовался соседскому горю и, поцеловав Валю, уснул.
   Мне приснилось, будто я живу на тихой улочке милого дотолерантного европейского города. У меня был свой дом: Два верхних этажа жилые, на первом – магазин. Я торговал смертью, а, вернее, смертями. Выглядели они очень трогательно: Не более 15-ти сантиметров ростом, в очаровательных балахонах с капюшонами и миниатюрными косами в когтистых лапках. Были они милашками, охотно шли на руки, а когда я по утрам входил в магазин, встречали меня радостным шипением. Жили смерти в просторных красивых клетках и питались исключительно кровью христианских младенцев, которую я покупал для них высшего качества. Нельзя сказать, чтобы торговля шла бойко, так что в магазине я больше наслаждался покоем, тишиной и обществом любящих меня созданий (а в том, что смерти меня любят, я нисколько не сомневался), чем зарабатывал себе на жизнь. На жизнь, правда, хватало.
   Однажды ко мне заявились Слуги Родины – два напыщенных болвана.
   – В тебе нуждается Родина, – патетически заявил один из них.
   Вместо того чтобы залиться слезами умиления, я откровенно поморщился, а потом спросил:
   – И что ей от меня надо?
   – Пришло время для подвига, – изрек второй.
   – И Родина хочет, чтобы я его совершил? – не скрывая сарказм, спросил я.
   – Именно, – ответили они хором.
   – А скажите-ка мне, милейшие, почему Родина вспоминает о нас исключительно, когда ей нужны наши подвиги? Почему бы ей не вспоминать о нас хотя бы изредка, чтобы, например, просто так подарить денег?
   – Родина существует не для того, чтобы одаривать нас, а для того, чтобы мы по ее зову были готовы отдать ей все, включая наши жизни! – гордо заявил первый Слуга.
   – Ну и нахрена мне тогда такая Родина?
   От этого вопроса Слуг перекосило так, будто их коснулась кисть Пикассо. К сожалению, я проснулся, так и не услышав их ответ, от особенно громкого желудочно-душевного вопля за стеной. Соседку все еще рвало. Еще раз порадовавшись ее горю, я осторожно, чтобы не разбудить Валюшу, перевернулся на другой бок и уснул.
   На этот раз мне приснилось, что я танцую вальс с умопомрачительной красавицей. Стройное тело, длинные идеальной формы ноги, очаровательное лицо, длинные густые черные волосы… Но больше всего меня поразили ее глаза. Они были бездонно черными, и в них плясал тот огонь, который бывает во взгляде у редкой притягательности женщин. Одного взгляда таких глаз достаточно, чтобы навсегда потерять голову от любви.
   Брюнетка была самой смертью, и я ее обожал.
   Разлучил нас звонок Валюшиного мобильника – ее срочно вызвали на работу. Спать мне уже не хотелось, поэтому я встал и взвалил на себя обязанности домохозяйки. В холодильнике лежал фарш, и я решил приготовить пельмени и большие а-ля пельмени для жарки, получившие в честь Эрнесто Че Гевары (так и просится вторая «р») название Чебуреки. Это было своего рода лишением девственности, так как до этого я еще не готовил ни пельмени, ни чебуреки.
   Начал я с пельменей, потому что несколько раз видел, как это делается. Начал и сразу же вспомнил достаточно забавную вещь: Не знаю, как у вас, а в наших краях считаются хорошими почему-то «слепленные вручную пельмени», как будто на качество пельменей больше влияет способ изготовления, а не то, что засунули к ним внутрь. Ведь если душа пельменя так и просится на помойку, то, как ты его ни лепи, хорошим он от этого не станет. Больше во время лепки пельменей ничего в голову мне не лезло.
   Зато когда я взялся за чебуреки, сразу вспомнил позаимствованный у Гегеля Марксом закон единства и борьбы противоположностей. Ведь для того, чтобы тесто тонко раскатывалось, нужно все вокруг засыпать толстым слоем муки; а чтобы слипались края чебурека, муки нужно как можно меньше. Такое вот диалектически сволочное блюдо чебуреки.
   Сначала я пытался катать пышки поштучно. Я выкатывал на столе очередное пятно Роршаха, затем начинял его фаршем, складывал, обрезал лишнее тесто ножом, после чего залепливал, слепливал или залеплял края. Чертовски низко производительный способ! К счастью, я вскоре вспомнил, что не так давно Валя мне объясняла, что тесто надо катать большим тонким блином, а потом разрезать его на квадратики. Квадратики складываются треугольником, и получается весьма живописное изделие. Кстати, лепятся чебуреки почему-то всегда наизнанку. А иначе как объяснить тот факт, что тесто так и норовит пристать к пальцам и никак не желает срастаться краями.
   Долепив чебуреки, я задался вопросом: а чего я их лепил не под музыку? Вопрос этот так и остался без ответа.
   Во время уборки я вспомнил анекдот о дрочистом изумруде, в котором учитель объясняет детям, что у Пушкина написано: «Ядра – чистый изумруд», а не «я – дрочистый изумруд». Я себя во время уборки именно дрочистым изумрудом и чувствовал. А еще мне в голову лезли всякие дурацкие стишки типа:

     Скалку бросила хозяйка —
     По еблу попала скалка.

   Во время мытья скалки благодаря характерным движениям рукой я вспомнил юность, а заодно и более зрелые периоды жизни без женской ласки. Когда я подметал пол, мне в голову приперлись два умных по звучанию слова: «реферальность» и «ревелентность». Ставя точку в проделанной работе, я подумал: «Быть не дебилом непатриотично!».
   После этого я отправился в банк платить за коммуналку.

   Если бы я вздумал написать что-то вроде божественной комедии, я бы описал ад, как бесконечную череду кабинетов в казенных советских учреждениях, а они у нас все сплошь советские и все служат минифилиалами ада: собес, БТИ, налоговая, таможня, паспортный стол… Разве может такая мелочь, как раскаленные сковородки сравниться с этими воплощениями кошмара и бесчеловечности? Но если после прохождения всех назначенных нам мук в виде сбора дурацких справок, написания бесконечного числа заявлений и заключения договоров с последующим сбором подписей под этим ворохом бумаг мы можем вырваться на волю, то настоящий ад я сделал бы в виде бескрайней чиновничьей вселенной, этакой помноженной на бесконечность кафкианской фантазии, из которой нет никакой надежды вырваться даже просто покурить. Для мучения несчастных я бы использовал других таких же бедолаг. Ведь что ни говори, а сидеть в кабинете, принимая вздроченных до предела в очередях выживших из ума стариков, старушек и прочих посетителей тоже невелика радость.
   В очереди в кассе было человек пять.
   – Кто последний? – спросил я.
   – За мной будешь, покойничек, – ответил мужчина примерно моих лет, и меня словно током ударило. До этого момента еще никому не удавалось понять, что я уже мертв.
   Раскусивший меня мужик был упитанным, небритым, забывшим про расческу пару кальп назад. Одет он был прилично, да и русским духом от него не разило. Короче говоря, меня расколол тип маргинальной внешности. У меня сразу возникла куча чувств и вопросов, поэтому я, едва мне вернули квитанции и сдачу, бросился его догонять. К счастью, он не успел далеко уйти, нырнуть в какой-нибудь магазин или сесть в машину.
   – Простите… можно вас на одну минуту, – выпалил я, краснея, догнав его.
   – Религией не интересуюсь. Чудо-кормами тоже, – отрезал он.
   – Мне интересно, как вы узнали, что я мертв, – выдал я.
   – Намного интересней, как ты об этом узнал, – ответил он. Похоже, мой вопрос не показался ему странным.
   – А разве люди не узнают, что они мертвы? – удивился я.
   – Только за очень редким исключением.
   Наверно, я выглядел, как пытающаяся читать рэп рыба, потому что, посмотрев на меня, он сказал:
   – Вижу, ты жаждешь об этом поговорить, ну а я жажду поесть и выпить пива. Так что можешь меня угостить, – милостиво разрешил он, и мы отправились в кафе.
   – Так как ты до этого допер? – спросил он, возвращаясь тем самым к животрепещущей для меня теме, когда нам подали еду и пиво.
   – В том то и дело, что никак, – ответил я и выложил ему все, как на духу.
   – Зато теперь ты знаешь, каково было коту Шреденгера, – отреагировал на это он.
   Разумеется, мне нужен был другой, хоть как-то объясняющий мой посмертный опыт ответ, и это отразилось у меня в глазах. Читать по глазам мой собеседник умел, поэтому почти сразу же добавил:
   – Если честно, я имел в виду совсем другое: «пусть мертвые хоронят своих мертвецов» и так далее. Но твой случай кажется мне не менее интересным. Более того, мне кажется, наша встреча – это не просто так, и ты мой посланец судьбы. Надеюсь, я смогу отплатить тебе чем-нибудь полезным.
   – Так что же мне делать? – спросил я, пропустив мимо ушей эту лирику.
   – Не пытаться питать иллюзию понимания. Обычно люди думают, что они что-то понимают и имеют твердую почву под ногами. Им так проще обитать в неизвестности. Однако, подобно тому, как эта твердость превращается в огромные пространства пустоты с крайне редкими вкраплениями того, что мы вообще не можем понять и обзываем квантами или частицами, понимание оказывается такой же иллюзией. Мы ничерта не понимаем и не можем понять, а большинство из нас не желает понять даже это.
   – Ты, наверно, думаешь, что я сумасшедший? – решил вдруг я.
   – Мне на это плевать. А ты, кстати, знаешь, чем сумасшествие отличается от особенности?
   – Нет.
   – Если ты любишь спать на потолке – это особенность. А если при этом тебя терзают всякие муки, или ты достаешь окружающих, то это уже сумасшествие.
   – Хочешь сказать, что все дело в отношении?
   – А в чем еще? Ярким подтверждением этому служит признание патологией нежелание бредить и галлюцинировать определенным образом.
   – Ты о чем?
   – О флаге, например. О гимне. И прочих подобных вещах, в которых мы просто обязаны видеть то, чего там нет. Ради спасения флага вообще полагается рисковать жизнью, то есть ставить какую-то тряпку выше себя. А так называемые святыни – это вообще пиздец. Но попробуй об этом откровенно признаться там, где на это положено благоговеть… И раз уж мы с тобой тут разоткровенничались, я тоже признаюсь в том, что есть нечто, что я могу сказать далеко не каждому. Дело в том, что я господь.
   – В смысле? – отреагировал я.
   – В самом, что ни на есть прямом.
   Не знаю, как он обо мне, а я о нем точно подумал, что он псих.
   – То есть, хочешь сказать, что это ты сотворил небо, землю и все остальное?
   – Я что, идиот?
   – Но разве это не дела господа? – настаивал я.
   – Я ничего такого не делал.
   – Но подожди… – попытался возразить я, но он меня перебил:
   – И вообще, я не один из тех сверхпортье с больным самолюбием, какими рисуют своих богов практически все религии.
   С таким образом бога я еще не сталкивался, о чем и сообщил своему собеседнику.
   – А ты сам посмотри: что бы кому-нибудь ни понадобилось, все тут же сообщают об этом богу, как будто он по первому же требованию должен бросать все свои дела и завозить в магазин нужные товары, лечить от простуды, ублажать экзаменаторов, сводничать и так до бесконечности. А в качестве оплаты его услуг или чаевых можно поползать перед ним на коленях и наговорить всякой льстивой ерунды. Вот только если он действительно настолько всемогущ, как о нем говорят, нахрена ему постоянные восхваления каких-то двуногих мандавошек с одной из задрипанных планеток? Да и какая ему разница, как мы трахаемся, что едим, в чем ходим?..
   – Говорят, это нужно не ему, а нам.
   – Хорошо. Пусть так. Пусть это нужно нам. Пусть нам же нужно, чтобы он вел себя, как балаганный завлекатель зевак. Но зачем ему потакать нам в наших самых низменных проявлениях себя, которые, если верить в то, что мы – образ и подобие, являются отражением его низменных страстей. Не мелковато ли это для создателя вселенной?
   – Все дело в том, что бог – это три разных явления: один бог – это гипотетический создатель вселенной; другой – эгрегор; а третий – порождение коллективной человеческой глупости.
   – Еще одна концепция. Знаешь, еще до того, как я понял, кто я, я нашел только одно оправдание бога: вселенная – это что-то вроде романа. Никто же не обвиняет того же Дюма в том, что он перерезал кучу гвардейцев кардинала. Главное, чтобы было интересно. А потом я понял, что это тоже всего лишь концепция, и что любой господь – это самодостаточное существо, которому не нужны ни верующие, ни поклонники. Разве что немногие избранные.
   – То есть ты не единственный господь? – поймал я его на слове.
   – И да, и нет. Господь един, но я не единственная моя форма.
   – То есть ты часть господа.
   – Что за теологическая расчлененка? – поморщился он. – Я господь единый и неделимый. И я далеко не ограничиваюсь видимой тобой формой. Мне трудно это объяснять. Это как объяснить слепому, что такое зеленый цвет.
   – И все же, почему ты так уверен в том, что ты господь?
   – А почему ты уверен в том, что ты покойник?
   – Ну, это другое дело.
   – Отнюдь. И тут мы с тобой выступаем в роли мышей Эйнштейна.
   – У него были мыши?
   – Он как-то сказал, что даже мышь, наблюдая мир, создает вселенную. Так вот, дорогой мой, мы с тобой либо господь и покойник, либо два психа. Что тебе больше нравится?
   – Да мне, собственно, может нравиться все, что угодно. Здесь намного важней объективная оценка.
   – Объективная оценка, – передразнил он меня. – Нет и не может быть никакой объективной оценки хотя бы потому, что для ее существования должен быть объективный наблюдатель, а это нонсенс. А раз так, то в создаваемой нами вселенной мы либо господь и покойник, либо два ненормальных психа. Так что выбирай.
   Разумеется, я выбрал первый вариант.
   – Вот из таких вот соглашений и состоит наш мир, – сообщил мне господь.
   После этого мы какое-то время еще поболтали о всяких пустяках, затем Господь рассказал весьма забавную байку:
   В одном из самых труднодоступных районов Гималаев у подножия продуваемой всеми ветрами и покрытой вечными снегами скалы приютился маленький монастырь с дюжиной монахов и учителем-настоятелем. Жили монахи крайне тяжелой аскетической жизнью. Вставали они еще до восхода солнца. Молились. Принимали совершенно безвкусную пищу, ровно столько, чтобы не умереть от голода. Затем целый день они трудились в поте лица и занимались боевыми искусствами. Вечером была молитва и медитация, затем короткий сон на голом полу в холодных кельях – разводить огонь для тепла им разрешалось только в самые сильные холода, когда без огня можно было замерзнуть насмерть.
   Все это они преодолевали и терпели только для того, чтобы, в конце концов, обрести наивысшую из истин, став приемником Учителя. Это происходило каждые 10 лет во время таинства посвящения. Ведь именно 10 лет нужны были учителю для того, чтобы окончательно трансформировать свое тело и вознестись на небеса, чтобы стать там равным среди богов. Разумеется, приемником становился лучший из лучших учеников. Остальным ничего не оставалось, как ждать еще 10 лет.
   Настал черед очередных состязаний. В течение недели ученики состязались в аскезе, в изнуряющем труде и боевых искусствах – так много времени потребовалось Учителю для того, чтобы выбрать тройку лучших из лучших. Затем их ждало последнее состязание: они должны были сидеть обнаженными под открытым небом без сна, воды и пищи, невзирая на холод, ветер и дождь, который к вечеру перешел в мокрый снег. Но игра стоила свеч – победитель становился приемником Учителя. Непогода ускорила развязку, и победитель был определен на третий день. Два других претендента умерли от перегрузок.
   Победителем стал невзрачный мужчина чуть старше сорока лет. Никому и в голову не могло прийти, что он окажется самым лучшим, и, тем не менее, ему удалось обойти всех.
   После еды и отдыха в течение целых двух часов счастливчик отправился с Учителем в трудный путь на священную вершину скалы, откуда на протяжении многих веков Учителя возносились на небеса, чтобы пополнить собой сонм бессмертных небожителей, сообщая перед тем, как покинуть землю своим приемникам высшую из истин. Подъем был долгим и тяжелым, и ученик полностью выбился из сил. Последние несколько шагов он смог сделать лишь благодаря своей стальной воле. На вершине учитель надругался над ним, не дав перевести дух.
   – Учитель, что ты делаешь? – закричал тот, не веря происходящему.
   – А ты как думаешь, кретин?!
   – Но как же так?
   – А так! Разве не говорил я вам каждый день, чтобы вы убирались из монастыря и возвращались к нормальной жизни! Но вы, тупые уроды, не хотели меня слушать! Как и я, впрочем, не хотел слушать своего учителя.
   – Но разве это не было испытанием духа?! – все еще надеясь на что-то, вскричал ученик.
   – Испытанием духа? Не смеши меня ради бога! Разве может быть испытанием просрание собственной жизни? А ты свою просрал, как просрали и просрут свои жизни все те кретины, которые, несмотря на лишения, припрутся в наш или любой иной подобный монастырь, чтобы ради нелепых ожиданий отказаться от того, что делает жизнь яркой и интересной.
   Такие, как мы – отрава для человечества. Поэтому нас надо держать как можно дальше от нормальных людей, иначе мы отравим жизнь и тем, кто еще способен жить полной жизнью, как это было уже не один раз. Твоя жизнь кончена, поэтому иди потешайся над остальными в отведенные тебе 10 лет. А потом приведи сюда очередного болвана и сделай с ним то, что я сделал с тобой. Поверь, это удовольствие стоит того. Только перед этим окажи мне последнюю услугу: сбрось меня со скалы.
   – Но разве ты не должен сам вознестись на небеса? – все еще не понимая происходящего, спросил ученик.
   В ответ учитель рассмеялся, а затем сказал:
   – Забудь про небеса. Их обитатели любят жизнелюбивых. Такие, как мы противны их взору. Мы вызываем отвращение у богов, и только голодные звери, найдя наши изможденные тела, смогут извлечь из нас хоть какую-то пользу.
   На этом мы и расстались, не забыв обменяться телефонными номерами.
   Вернувшись домой, я рассказал о нашей встрече Валюше, на что она съязвила:
   – Встретились шиза с френией.

   Господь позвонил в субботу 12 февраля. Было чуть больше 10 утра. Мы только встали. Валя колдовала над завтраком, а я коротал время за чтением френдленты в ЖЖ.
   – Привет, – сказал он, – как дела?
   – Нормально. А у тебя?
   – Вполне. Еще не воскрес?
   – И не собираюсь. Национальность не та, да и от одной мысли о последователях меня тошнит.
   – Надеюсь, смерть не лишила тебя аппетита?
   – Нет, а что?
   – Хочу пригласить тебя с женой к себе на ужин. Надеюсь, у тебя нет планов на вечер?
   – Давай я поговорю с женой и перезвоню.
   – Договорились.
   – Кто это был? – спросила Валя, когда я пришел на кухню с ней поговорить.
   – Господь.
   – Это тот самый придурок, с которым ты познакомился?
   – Да, только он не придурок, безбожница.
   – Чего ему надо?
   – Он приглашает нас на ужин. Пойдем?
   – Знаешь, мне одного психа за глаза хватает.
   – А я бы сходил.
   – Сходи, а я Наташку проведаю.
   Наташка – это Валина подруга, с которой у нас взаимное отвращение.

   Приученный к пунктуальности, я пришел к Господу чуть ли не секунда в секунду.
   – Заходи, – сказал он, – раздевайся и проходи на кухню. Разуваться не надо. Извини, у меня горит, – выпалил он и исчез на кухне. – Я думал, ты опоздаешь, как все нормальные люди, – крикнул он уже оттуда.
   – Разве пунктуальность – не вежливость королей? – спросил я, входя на кухню.
   – А ты разве король? Садись, – предложил он, указав на табурет.
   Жил он в хрущевской квартире, и кухня была размером с санузел в доме современной планировки. На кухне было жарко от печки, у которой горели все конфорки. Господь с ловкостью осьминога управлялся с готовящейся едой, включая блины, которые он пек и из-за которых не смог меня нормально встретить.
   – Король – не король, но пунктуальность…
   – В наш век это пережиток. Особенно когда речь идет о походе в гости. Придя вовремя, ты рискуешь не только тупо пялиться в телевизор, но еще и стать бесплатной прислугой хозяев. Конечно, если ты любишь накрывать в гостях столы… Поэтому лучше слегка опаздывать. А если идешь на застолье, неплохо принять дома немного вовнутрь, чтобы в период предалкогольной неловкости чувствовать себя вполне приемлемо. Держи, – он поставил передо мной тарелку ухи. Затем он налил себе и сел за стол.
   – Вкусно, – ответил я, ни капли не лукавя. – Отличная уха.
   – Это не уха, – ответил он, – а рыбный суп по эксклюзивному рецепту.
   – И чем он отличается от ухи?
   – А тем, что ни один мудила не сможет мне сказать ничего вроде: «Да кто же так варит уху?!». Так что уху я не варю никогда. Как не готовлю и любые другие блюда типа плова, которые нужно уметь правильно готовить, – он сделал ударение на слове «правильно». – И знаешь, сразу исчезла необходимость посылать кого-либо в сад или спускать с лестницы. А ты готовишь?
   – Изредка, и до тебя мне далеко.
   – Не так давно мне тоже было до себя далеко, но жизнь заставила. Знаешь, я даже прикололся. Сейчас даже не верится, что еще летом я мог приготовить разве что нормальный шашлык и салат ёбс.
   – Что за салат? – спросил я, заинтригованный названием.
   – Ничего особенного. Берешь свежий огурец, зелень, вареные яйца. Затем все это ебс, ебс, ебс ножом и заправляешь майонезом. Потом я начал сам делать майонез.
   – Даже не представляю, как это делается.
   – Очень просто. Берется кастрюлька. Туда вбивается 1 сырое яйцо, затем добавляется 1 чайная ложка с горкой горчицы; уксус, сахар и соль по вкусу. Затем небольшими порциями туда доливается подсолнечное масло и взбивается миксером. Чем больше масла – тем майонез гуще. На все уходит меньше 10 минут.
   Потом заболела мама, и мне пришлось осваивать профессию домохозяйки. И знаешь, я открыл для себя целую кучу вещей. Так мясо, например, хорошо тушить с айвой. Морковка прекрасно отмывается металлической мочалкой для мытья посуды. А еще я научился жарить лук. Порезанный лук кладется на горячую сковородку со сливочным или растительным маслом. Он солится, посыпается сахаром и поливается лимонным соком. Жарится на умеренном огне до готовности. Если готовый лук переложить в другую посуду и размешать с майонезом, получится вполне съедобный салат…
   Исчерпав кулинарную тему, Господь принялся рассказывать о себе:
   – Родился я благодаря профсоюзу. Маме надоело быть профсоюзным лидером, и когда ее избрали в очередной раз, она ответила мной. Рождался я под веселящим газом. В тот день была пыльная буря. Транспорт не ходил, и папа шел пешком несколько километров в роддом. Пришел с огромным кульком мандаринов. Детство у меня было, как детство. Обычное уличное детство с рогатками, поджигняками, взрывпакетами и дымовухами. До 16 лет я был, как все. В 16 мне вдруг взбрела в голову идея фикс. Ты когда-нибудь пытался смотреть в зеркало с закрытыми глазами?
   – Мне такое даже в голову не приходило.
   – А мне пришло. И я часами напролет сидел перед зеркалом и смотрел в него, плотно закрыв глаза. Потом я догадался сделать на глаза повязку. И знаешь, я что-то там увидел. Через несколько месяцев смотрения в зеркале что-то щелкнуло, и я увидел яркую вспышку света. Наверно, с этого все и началось. Сейчас я живу с матерью. Работаю домохозяйком. Фактически, сижу на шее у старой, больной женщины. Тебя это не смущает?
   – Совершенно.
   – Ты совершенно аморальный тип. А вот моя любимая из-за этого от меня ушла.
   Выдать в ответ что-нибудь этакое мне помешала ворвавшаяся на кухню бабуля с безумным взглядом.
   – Володя, помоги, у меня все подмышки горят! – выдала она.
   – Как горят? – спросил он.
   – Огнем горят. Посмотри.
   – Ничего у тебя не горит. Тебе приснилось.
   – Точно? – недоверчиво спросила она.
   – Точно, мама, иди спать.
   – Посмотри на подушки.
   – Хорошо, мама.
   – Я сейчас, – сказал он мне.
   После этого его мать заметила, что у них гости.
   – Извините, – смутилась она. – Мне иногда снится черт знает что.
   Я кивнул.
   Господь обнял мать за плечи и увел с кухни.
   «А ведь я только что узнал сакральное имя бога», – подумал я, и от этой совершенно нелепой мысли мне захотелось рассмеяться.
   Вернувшись через пару-тройку минут, Господь начал рассказывать о своих мытарствах во время болезни матери. Я слушал его откровения и думал о том, какое все-таки извращенное чувство юмора у мироздания, и если бы «Книгу Иова» писали не моралисты-жизнефобы, из нее получилась бы вполне приличная комедия.

   По дороге домой мне в голову пришла пара интересных мыслей, поэтому вернувшись, я сел за компьютер. Сначала я написал у себя в блоге:
   «Параллельные миры – это миры, где всем все параллельно».
   Попытавшись записать вторую мысль, я понял, что не готов еще ее сформулировать, и это вызвало у меня физический дискомфорт, как будто, материализовавшись, она застряла у меня в горле. Ее надо было извлечь, и я не нашел ничего лучше, как позвонить Господу.
   – Привет, – сказал я, – я не сильно поздно?
   – Не настолько, чтобы послать тебя подальше, – ответил он.
   – Меня тут осенило, что не было никакого изгнания людей из рая из-за плодов познания.
   – Глубокомысленно, – съязвил он.
   – Представь, – решил я это проигнорировать, – что боги решили подарить людям познание, но чтобы не метать бисер перед свиньями, они послали своего слугу, чтобы тот отделил семена от плевел. Объявил тот слуга себя богом и запретил под страхом вечного проклятия вкушать плодов познания людям. Большинство испугалось его угроз, но некоторые вкусили. Этих вкусивших боги пригласили к себе, а остальным было объявлено, что они прокляты и брошены в ад. Другими словами, известные нам боги – это, своего рода, крысоловы, которые уводят недостойных прочь от плодов познания.
   – Если уж на то пошло, то никакие боги не изгоняли людей из рая. Просто, вкусив плодов познания, люди осознали, что их бог, рай, ад и прочая подобная чушь были порождением их невежества, и те исчезли, как наваждение. Вот только вкусили этих плодов далеко не все, а только те, у кого хватило на это решимости. Остальные продолжают прозябать, потакая своим страхам и глупости, – ответил он.
   – Похоже, психи – это моя карма, – отреагировала на наш разговор Валюша.
   – Это как? – не понял я.
   – А так. Карма Эстонского, – это Валин сослуживец, – досматривать тещ, а моя – встречаться с психами.
   Первую, «гражданскую» тещу он не то, чтобы досматривал, а просто ненавидел за то, что она, умирая от рака, требовала к себе слишком много внимания дочери, отнимая тем самым ее у Эстонского. Вторая, официальная теща, умирала в его в квартире. Квартира у него однокомнатная, и специального пространства для тещи там не было, поэтому Эстонский постелил ей на полу в кухне, где она и готовилась к путешествию в мир иной под грохот музыки. Объяснял тещененавистничество он тем, что они якобы плохо обращались со своими дочерьми. Вот только сам он с женой обращался не лучшим образом

   Господь явился предо мной 23-го февраля. В ночь с 22 на 23 об этом, как полагается, возвестила мне все та же соседка. На этот раз сексуальными визгами. Причем сексуальными эти визги были в том смысле, что издавались они соседкой во время секса. Ее ебли, она визжала, и визжала, словно ее не ебут, а режут. То есть сексуально привлекательного в ее визжании не было ничего.
   – Орет так, словно сама себе не верит, – заметила Валюша, поворачиваясь ко мне. Мы лежали в постели.
   – Ты думаешь? – спросил я.
   – А ты разве нет?
   – Чужая душа…
   – Это только так кажется, – сказала она и отвернулась, давая тем самым понять, что разговор окончен.
   Крики соседки меня раздражали. А еще мне хотелось начать хлопать в ладоши и орать браво, но я постеснялся это сделать. В конце концов, я трусливо сбежал в сон.
   Разбудил меня вопль домофона. Было что-то около 9 утра, а это самое паскудное время для пробуждения: выспаться еще не выспался, но снова уже не заснешь. Короче говоря, выходной насмарку.
   – Да, – не очень любезно буркнул я в трубку домофона.
   – Доброе утро. Вот сейчас все болеют, а в библии написано… – затараторил женский голос.
   – На заборе и не такое написано, – огрызнулся я и повесил трубку.
   Сон был окончательно перебит, поэтому я отправился на кухню. Поколебавшись пару минут между кофе и японским порошковым чаем с почти что урологическим названием «мача» (ударение на последний слог), я выбрал кофе. Я сварил себе чашку крепкого напитка, выпил и отправился смотреть Жванецкого. Благо, на винте у меня он был практически весь. Не знаю, кому как, а мне Жванецкий способен заменить и шампанское, и Женитьбу Фигаро.
   Часов в одиннадцать, позвонил Господь.
   – Привет, – сказал он, – не разбудил?
   – Меня уже подняли слуги твоего конкурента.
   – Заканчивай сравнивать меня с небесным Петросяном, – фальшиво обиделся он. – У меня сегодня подгорел суп, и я понял, что это знак, – перешел он к делу.
   – Какой еще знак? – не понял я.
   – Знак, что надо идти в гости. А так, как ты наилучшая кандидатура… Надеюсь, ты не против? Я с неофициальным визитом, так что готовиться особо не надо.
   – Хорошо. Приходи, – ответил я.
   – Как это вообще возможно, чтобы суп подгорел? – отреагировала Валюша на известие о предстоящем явлении Господа.
   – Пути господни неисповедимы, – ответил я.
   – Это что, намек на обед?
   – Не знаю. Я стараюсь намеков не понимать.
   После того, как я неправильно понял один весьма деликатный намек, я стараюсь не понимать ни намеков, ни недомолвок. Поначалу это немного напрягало окружающих, но потом, когда все привыкли, значительно упростило мою жизнь.
   Господь явился ровно в 16—00, как мы и договаривались. Он прибыл с бутылкой израильского кошерного вина, тортиком и дамой.
   – Это Людмила, – представил он свою спутницу.
   Женщина в зимние холода – это кот в мешке. И пока ее не извлечешь из шубы, шапки, перчаток, теплых штанов и сапожек, хрен разберешь, что она из себя представляет. То ли дело лето! Но февраль в наших краях – месяц зимний, и частично оценить спутницу Господа я смог только после того, как она сняла с себя шубку, шапку, шарф и перчатки. Джинсы у нас в гостях снимать не принято, а обувь… Не будучи фанатичными ковропоклонниками (именно поклонение коврам лежит в основе обычая разуваться в гостях), мы разрешили гостям остаться в обуви.
   Кстати, весьма забавно наблюдать за реакцией людей после того, как говоришь им: «Не разувайтесь». Большинство из них сначала смотрят на тебя, как на марсианина, а потом совершенно ошалело спрашивают:
   – Как не разуваться?
   – Никак.
   – У вас что, ремонт?
   – Нет. Мы просто не разуваем гостей.
   После этого около трети гостей, выдав с ужасом на лице:
   – Нет, это невозможно! – снимают обувь, причем даже тогда, когда больше никто этого не делает.
   Еще где-то треть остается в обуви, но ходит по комнатам, как по минному полю. И только треть гостей воспринимает это, как нечто вполне допустимое.
   Услышав наше разрешение, Людмила спросила:
   – Что, можно так?
   – Да, – ответила Валя.
   – Класс! – сказала она и прошла в комнату.
   Была она барышней симпатичной. Чуть полнее модели, среднего роста, длинноногая. С красивым лицом и длинными черными волосами. Судя по джинсам и сапожкам, ноги у нее были не только длинные, но и ровные, и красивые, это я оценил в первую очередь, будучи обожателем женских ног.
   Но не буду забегать вперед.
   – С праздником военных и отмазавшихся, – выдал Господь, едва я открыл входную дверь. – Ты служил?
   – Нефиг там делать, – ответил я.
   – А я знавал людей, которые давали взятку, чтобы их призвали.
   – Я не из таких.
   – Как отмазался?
   – Военка. И мне ее хватило, чтобы возненавидеть военщину всеми фибрами своей души. А ты?
   – Меня тоже миновала чаша сия.
   – Армейская дедовщина, кстати, – это весьма важный и эффективный компонент для превращения нормального человека в военного, то есть в существо, готовое убивать ничего не сделавших ему людей по команде «фас», – вернулся Господь к теме праздника, когда мы перешли в комнату. Валя пошла накрывать на стол, а я остался развлекать гостей. – Голод, бессонница и издевательства не хуже ЛСД создают ситуацию импритной уязвимости, чем и пользуется армия для переимпринтирования психики солдат. В народе эту процедуру называют промывкой мозгов. Достаточно подробно об этом писали Роберт Уилсон и Зыкин. Так что всеобщая воинская повинность служит не для обороны страны, так как с этой позиции намного эффективней профессиональная армия, а как средство промывки мозгов, по крайней мере, мужской части ее населения.
   – Я что-то подобное подозревал уже давно.
   – Да? И что навело тебя на эти подозрения?
   – Сначала отец… Он был вполне нормальным, умным мужиком, но когда его переклинивало, в нем словно включался магнитофон, и тогда он нес ахинею о том, что он сталинский сокол… А потом еще день десантника. Неспроста же относительно нормальные в другие дни люди разом, словно оборотни в полнолуние, сходят с ума в установленный день. Одно время мне даже казалось, что день десантника – это что-то вроде тестового дня; что с ними в армии сотворили нечто такое, что, в случае чего включит в них программу «война», и они превратятся в гвардейцев из «Обитаемого острова». Тем более что Стругацкие практически ничего не выдумывали, а «Град обреченный» вообще оказался пророческой книгой, начиная с нашествия павианов и заканчивая Фрицем Гейгером. Вот только из «Града обреченного» мы постепенно начали превращаться в «Трудно быть богом», а это…
   – Прошу к столу, – перебила меня Валя.
   – Как ваша мама? – спросила Валя Господа, когда мы сели за стол. Он был накрыт на кухне.
   – Прекрасно. Кстати, она у меня офицер. Капитан-подводник. Причем самый настоящий подводник – всю юность на подводах проездила. Лейтенанта она получила на военной кафедре в институте, а с возрастом ей дали капитана. Правда, я совершенно не понимаю, что это за штука такая диковинная: подводная лодка. То ли это лодка на конном ходу, то ли какая-то хрень на подводе. И если можно, давайте на «ты».
   За переход на «ты» мы и выпили.
   – Хорошее вино, – сказал я.
   – Его мы купили в магазине, где тарится главный ростовский раввин, – не без гордости сообщила Людмила.
   – Люда работает с человеком, который его хорошо знает, – объяснил ее осведомленность Господь.
   – Как ты умудрился сварить пригоревший суп? – спросила Валя.
   – Нет ничего проще. Поставил варить горох, а горох я варю в малом количестве воды. Он же, гад, всю воду в себя вобрал и пригорел. Так что суп получился с запахом костра. Ну ничего, мы с Людой ели, и до сих пор живы.
   Дальше мы пили под обычные за столом разговоры. Когда вино закончилось, женщины выставили нас с Господом подышать воздухом в другой комнате, а сами принялись накрывать на стол к чаю.
   – Это ничего, что я напросился, да еще и пришел не один? – спросил меня Господь, когда мы устроились на диване в гостиной.
   – Все нормально. И, кстати, она очень милая барышня.
   – Мне ее муж сосватал.
   – Как?
   – Как-то я оказался у них дома по какому-то делу. А он возьми и начни ее расхваливать: какая она красавица и умница. Ну и уговорил.
   – Так ты ее у него увел?
   – Не совсем так. Брак – это бизнес, и в плане бизнеса с мужем у нее все в порядке. У нас с ней любовь. А любовь и бизнес – вещи несовместимые, хоть и могут занимать одно пространство-время.
   Чаепитие принесло душевное многоточие, поэтому, покончив с чаем, я предложил:
   – А давайте откроем еще бутылочку, только переберемся в комнату. А то у меня от табуретки лицо уже затекло.
   – Зато здесь нет телевизора, – сообщила Люда.
   – Не волнуйся, у нас нет телевиденья как такового, – поспешила заверить ее Валя.
   – Так почему ты господь? – спросила Валя, когда вино помогло любопытству победить скромность.
   – Я господь, потому что творю себя по своему образу и подобию, а не приношу в жертву социальным нормам, приличиям, религиям и прочим идолам. Ведь только тот, кто имеет все основания сказать это, достоин вкусить плоды познания.
   – Познания добра и зла? – спросила Валя.
   – Нет, просто познания. Добро и зло сюда приплели моралисты, отравив ими не одну прекрасную историю.
   – Прямо как Ницше: по ту сторону добра и зла, – вставил я.
   – Добро и зло, – подхватил он, – как и вся социальная мораль – это убивающее в человеке создателя порождение паразитизма. Человеку и без того отпущено не так много времени, чтобы разобраться в себе, отделить семена от плевел, понять, кто он, излечиться от последствий воспитания семьей и школой, а тут еще социальная мораль. Подобно тому, как обычные паразиты влияют на поведение своих носителей, заставляя их поступать в угоду себе, социальные паразиты заставляют людей работать на себя, отравляя их сознание моралью. Не зря же положительные герои всегда выглядят такими тупыми задротами.
   – А я вычитала в одном блоге, что наш мир изменяется одновременно в прошлом, настоящем и будущем, поэтому наше прошлое столь же эфемерно и непредсказуемо, как и будущее. А все поползновения историков – это лишь жалкие попытки закрепить наше прошлое словами. Будем умничать, или, может быть, потанцуем? – выдала Людмила, устав от философии Господа.
   Ее предложение поддержала Валюша, и нам с Господом ничего не оставалось, как присоединиться к дамам, хотя, должен признаться, я никогда не испытывал любви к танцам. А потом пришло время вызывать такси.
   – Тебе дать телефон? – предложила Валя.
   – Ни в коем случае! – буквально вскричал Господь. – Такси ни при каких обстоятельствах нельзя вызывать по телефону.
   – Предпочитаешь ловить на улице?
   – Существуют особые правила вызова такси, нарушение которых отбросит ваши кармические достижения назад на 666 кальп, – изрек Господь и принялся объяснять, как надо вызывать такси.
   По его версии инструкция вызова такси выглядит примерно так:
   1. Впервые вызывать такси следует под руководством Мастера Вызова Такси. Мастер вызова такси – это человек, который не только владеет необходимыми навыками вызова такси, но также владеет необходимыми навыками обучения вызова такси.
   2. Перед началом сеанса вызова такси необходимо открыть форточку или приоткрыть дверь – через них в помещение проникнет информационный образ такси.
   3. Расставьте стол и стулья так, чтобы вызывающие такси люди могли, взявшись за руки, образовать замкнутый круг. Положите на стол магический круг (лист бумаги с написанными по кругу буквами алфавита. Внутри этого круга расположен круг с цифрами. Поставьте в центр круга блюдце. Расставьте на столе свечи так, чтобы они никому не мешали. Зажгите их.
   4. Возьмитесь за руки, образуя замкнутый круг. Представьте, что тем самым вы создаете энергию для связи с информационным образом такси. Проделайте это в течение 10 – 15 минут. Затем разорвите круг.
   5. Дотроньтесь кончиками пальцев до края блюдца и произнесите хором: «Информационный образ такси, приди!». Призывать образ такси следует от 5 до 23 раз. До тех пор, пока вы не почувствуете вибрацию блюдца, словно у него завелся двигатель.
   6. Обсудите с такси при помощи магического круга маршрут, время прибытия и стоимость поездки. Старайтесь задавать максимально простые, требующие однозначного ответа вопросы. Если беседа вас удовлетворила, произнесите от 5 до 23 раз: «Такси материализуйся» и ожидайте материализации такси у подъезда.
   7. Если материализация такси не произойдет или информационный образ такси не сформируется, повторите сеанс на следующий день. В деле вызова такси необходима тренировка навыков. Главное, ни при каких обстоятельствах не прибегайте к вызову такси при помощи телефона, так как в этом случае ваши кармические достижения будут отброшены назад на 666 кальп.
   Это напомнило мне спиритическую игру «Заяц». Играть в нее хорошо в относительно больших, в меру выпивших компаниях. Играть предельно просто. Ведущий усаживает вокруг стола игроков согласно их зодиакальным знакам. На стол ставится свеча и тарелка. Все кладут на стол руки ладонями вниз пальцами к тарелке, и ведущий объясняет правила:
   – Самое главное не смеяться, – говорит он. Затем продолжает, – игра состоит из нескольких кругов. Во время первого круга мы должны назвать имя следующего за нами человека и задать вопрос: А ты умеешь играть в спиритическую игру заяц? Тот, у кого спросили, должен ответить: Нет, я не умею играть в спиритическую игру заяц. И самое главное не смеяться.
   Разумеется, не смеяться не получается ни у кого, и игра постоянно начинается с самого начала, то есть с того момента, когда ведущий задает первый вопрос следующему игроку. А если вдруг игрокам каким-то чудом удается пройти первый круг, ведущий, ответив, что нет, он не умеет играть в спиритическую игру «Заяц», заявляет:
   – Ну а если никто не умеет играть в спиритическую игру «Заяц», то какого хрена мы все тут делаем?
   К сожалению, в игру эту можно сыграть только один раз.
   Кроме Господа ни у кого не было больше ни желания, ни сил продолжать веселье, поэтому Валя, пожертвовав своими кармическими заслугами, вызвала такси по телефону.
   – А твой друг не такой дебил, как ты рассказывал, – сказала она, когда мы остались одни.

   Сейчас, когда я относительно отстраненно смотрю на те события, мне кажется удивительным, с какой легкостью я сначала принял свою смерть, а потом и привык к ней. «Раз смерть ничем не отличается от жизни, – думал я, – какая разница, жив я или мертв». Вот только смерть моя действительно оказалась смертью в виде демаркационной линии между «до» и «после» и одновременно триггером или пусковым механизмом, запустившим во мне, не знаю, кем и когда заложенную программу, радикально изменившую если не сам поток событий, то мое восприятие и осознание этого потока.
   Мое первое прозрение произошло во время очередного разговора с шефом за чашкой чая. Перед этим я буквально силой ему подсунул фильмы из цикла «Игры богов», предупредив, что первые четыре акта предназначены для театралов или околотеатральной публики, тогда как, начиная с пятого акта – это настоящая мировоззренческая бомба. Эти фильмы раскрывают всю глубину дохристианского славянского мировоззрения, которое меня лично очаровало своей красотой. Шефа эти фильмы тоже очаровали.
   – Конечно, – сказал он, – в чем-то авторы фильма, разумеется, гонят, ну да кто у нас без греха. Зато в главном они правы: если большинство из нас начнет мыслить в этом ключе, мир значительно изменится в лучшую сторону.
   – Наверно поэтому старающиеся донести что-то настоящее люди пытались выразить свое глубинное понимание в виде мифов, поэм и притч. С одной стороны, в притче можно передать тот самый вкус недосказанности, который наполняет ее неземным ароматом, каким, например, пропитаны стихи Басе; а с другой стороны, никто уже не прицепится с тем, что автор напутал здесь с датой, а там исказил имя какого-либо участника описываемых событий, да и вообще все это противоречит теории какого-нибудь Реликтенстейна, который в своей работе с непроизносимым названием доказал…
   – Это как мои друзья-музыканты, – подхватил шеф, – выучив ноты и аккорды, они разучились слышать музыку. Для них музыка теперь – это набор составных частей и принципы их соединения, а саму музыку, или то нечто, что передается при помощи звука от человека к человеку… Ну да и хрен с ними.
   – Ты, кстати, никогда не думал, почему у нас все делается через жопу? – сменил он резко тему.
   – Наверно, потому, что наша страна находится под покровительством святого Проктолога.
   – А если серьезно? Почему, куда ни глянь, везде даже самые замечательные идеи воплощаются в жизнь в наиболее маразматической форме? Да ладно бы только у нас, это можно было бы списать на наш менталитет или на большевиков, убивших всех, кого только можно было заподозрить в способности мыслить, но ведь эта херня происходит во всем мире.
   – Наверно, маразматичность – это неотъемлемое свойство нашей человеческой природы.
   – Да взять хотя бы нашу слепоту. Достаточно почитать того же Гоголя, чтобы понять, что нихрена у нас с тех времен в обществе не изменилось. Несмотря на научно-технический прогресс, несмотря на революцию и перестройку. А если так, то что можно ждать от смены правительства? Ровным счетом ничего. Да и что может изменить простая смена Иванова на Петрова или Сидорова? Ведь каждый из них не с Луны на нас свалился, а варился вместе с нами в одном и том же котле, затем долго лез наверх, проявляя те самые качества, которые необходимы для всплытия на поверхность человеческих масс, а раз для всплытия требуются одни и те же наборы качеств, то и их обладатели будут фактически на одно лицо. И лишь изменение самих человеческих масс может привести к изменению необходимых для всплытия качеств. Массы же в своей массе совершенно не желают меняться, предпочитая ждать, что появится какой-нибудь хороший парень, который в миг решит все их проблемы, да так, что самим массам палец о палец не придется ударить…
   – А я, когда меня начинают доставать разговорами о том, какое у нас ужасное правительство, показываю оратору на ближайшую кучу мусора и сообщаю, что навалил ее не президент, не премьер, не депутаты, и даже глава нашего района не справляет нужду в подъездах домов и лифтах.
   – И что, помогает?
   Вместо ответа я улыбнулся. И тут меня озарило.
   Я вдруг понял, что шефу совершенно фиолетово, какой я работник; что представляю я ценность исключительно как… духовный любовник, что ли. Душно человеку. Задыхается он в-семье-и-на-работе, задыхается от постоянной необходимости играть те или иные социальные роли, носить подобающие положению выражения лица, вести себя должным образом, и так далее. Одинок он, очень внутренне одинок, так одинок, как может быть одиноким только человек в окружении непонимающих, не желающих понимать его ближних, в окружении недалеких, а не близких людей. Что рожденный в эпоху, когда можно было свободно завалить к другу в гости без предварительного звонка, причем завалить так, чтобы засидеться в гостях до самого утра, не может он удовлетвориться ведением блога. Что нужен ему живой, из крови и плоти собеседник, который не отмахнется от волнующих его слов, как от пустой, не приносящей пользы болтовни, не испугается его истинного лица, не побоится показать свое…
   Возможно, именно это одиночество и толкает людей на поиск бога, как кого-то, перед кем можно предстать в наготе души своей, перед кем можно покаяться, и кто обязательно тебя простит, да и как может быть иначе?..
   А вот Юрка, тот наоборот, пытается при помощи умничаний уйти от себя. Одни для этого бухают, другие тусят, третьи становятся трудоголиками, четвертые навязчиво лезут помогать другим, пятые… ну да и хрен с ними со всеми этими Юрками и теми, кто превращает наш мир в лужайку с пластиковой травой.
   Поняв это, я вдруг спросил:
   – А почему ты никогда не читал мне своих стихов?
   – Откуда ты знаешь, что я пишу стихи? – удивился шеф.
   – Ты из тех людей, кто просто обязан писать стихи. Считай, что я тебя вычислил.
   – Это не то, чтобы стихи, а так… Тебе действительно интересно? – замялся он.
   – Еще бы.
   – Тогда вот…
   И он принялся читать мне стихи. Местами хорошие, местами плохие, искренние, надуманные… Когда он прочел мне их с дюжину, и понял, что я действительно слушал, что я не лукавил и не лицемерил, а совершенно искренне хвалил их или критиковал, на его лице появилось выражение совершенно детского счастья. Его счастье передалось мне. Мы просто сидели, два здоровых идиота в костюмах и галстуках и молча смотрели друг на друга с совершенно идиотскими (похоже, теперь только идиоты позволяют себе роскошь быть по-детски счастливыми) выражениями лиц. В тот момент мы были с ним словно два вражеских… или нет, инопланетных агента, два этаких марсианских Штирлица на кишащей здоровыми на все головы обитателями планете, и наша непохожесть на них была нашей тайной. Еще немного, и я бы рассказал шефу о своей смерти, но шеф сказал:
   – А пошли по домам, ну его все в жопу.
   – В жопу, так в жопу, – согласился я.
   И мы умчались с работы.
   По дороге домой я думал о том, что на самом деле смерть – чертовски комичная штука, и только наш эгоизм и привязанность (на кого же ты нас покинул (а)!) и наш страх перед неизвестностью «после» делают ее чем-то ужасным. И даже переход от жизни к смерти бывает кошмаром в большинстве случаев исключительно из-за нашего цепляния за жизнь. Исключением являются разве что те случаи, когда человека заставляют страдать его же ближние, позаботившись предварительно о том, чтобы он не смог добровольно отправиться в мир иной.
   И выходит, что трагедия – это комедия, пропущенная через призму привязанности и страха.
   Ужасной бывает именно жизнь. Просранная, пустая, растраченная на всякую ерунду, на погоню за химерами и навязанными, чуждыми нам ценностями, ежеминутно отравляемая как собой, так и ближними, и особенно близкими, любящими нас людьми… В результате мы приходим к смерти в лучшем случае лишь с несколькими действительно стоящими мгновениями среди долгих попусту растраченных лет. Это действительно страшно. Кстати, в какой-то из восточных традиций, сейчас я уже не помню в какой, продолжительность жизни человека измеряют исключительно в действительно ценных мгновениях, считая, что всем остальным временем пребывания человека в его теле можно пренебречь.
   Потом мне пришла в голову мысль о том, что было бы забавно, если бы для входа в любое помещение надо было бы кидать монету или специальный жетон в замочную скважину.

   В маршрутке я встретил Господа. Место рядом с ним было свободно, словно ждало меня.
   – Скажи мне, – спросил он, когда мы поздоровались, ты веришь в НЛО?
   – Я не верю, – ответил я, – не в НЛО, а вообще.
   – Во как! – оживился он.
   – Видишь ли, есть вещи, которые я знаю. Намного больше того, чего я не знаю. Относительно части неизвестных мне вещей у меня есть определенное мнение или набор гипотез. Так вот, вера во что-либо – это возведение той или иной гипотезы в ранг истины без каких бы то ни было для этого оснований. Другими словами вера основана на неспособности или нежелании человека понять гипотетический характер принимаемых им за истину утверждений. А это либо насилие над разумом, либо отсутствие его как такового. Что же до НЛО, то тут есть весьма и весьма интересный казус: Дело в том, что статистически НЛО наблюдало значительно больше людей, чем ту же английскую королеву или нашего президента. При этом НЛО у нас официально не существуют, тогда как сомнение в существовании королевы или президента допустимо разве что на страницах художественного произведения.
   – Интересная мысль. Не хочешь зайти куда-нибудь посидеть за чашкой кофе?
   – С удовольствием.
   Мы зашли в кафе. Заказали кофе и по кусочку чизкейка.
   – Чем больше я с этим сталкиваюсь, тем сильнее меня пугает та топорность, с какой сегодня власти проводят политику всеобщей охренистианизации и патриотизации населения, – изрек Господь и посмотрел на меня.
   Судя по его взгляду, он ждал каких-то слов от меня, поэтому я сказал:
   – Знаешь, у меня со времен школьных политинформаций на политику стойкая аллегория с приступами тошноты в случае передозировки, так что я усиленно старюсь не следить за происходящим в стране, тем более что только так можно хоть что-то понять в окружающей нас действительности.
   – Вот именно! У любого нормального человека эти методы не могут не вызывать отвращения к насаждаемым ценностям, и насаждающие их люди не могут этого не понимать. А это может означать либо то, что количество, да и качество нормальных людей таково, что ими легко можно пренебречь и не забивать себе голову новыми технологиями в области управления массами. И тогда нас ждет реставрация всех прелестей той жизни, об одном только упоминании о которой любому нормальному человеку становится тошно. Либо якобы насаждая эти ценности, власти желают выработать рвотный рефлекс у населения, чтобы на этой волне тошноты впихнуть в нас под видом противорвотной пилюли очередной и наверняка еще более маразматический пакет обязательных для всеобщего разделения ценностей.
   – А почему обязательно маразматический?
   – Потому, что в ответ на обвинение в маразматичности отстаиваемых утверждений обвиненный в этом чаще всего заявляет: «Ну давайте тогда…» и предлагает нечто еще более маразматическое под видом чуть ли не единственной альтернативы. Одно время я думал, что это тактический прием спора, но позже убедился в том, что слишком многие люди так мыслят и всю жизнь делают выбор между теми или иными маразмами, не понимая того, что сами доводят любую идею до крайней степени маразма.
   – Кстати, а мы с тобой в какой-то степени коллеги, – сменил я тему, вспомнив недавний разговор с шефом.
   – Это в каком еще смысле?
   – Как сказал мне один весьма интересный человек, одной из наших наиболее ненасытных потребностей является потребность заебывать всех и вся, и с этой точки зрения бог – это тот, кого можно заебывать в любое время дня и ночи. Осознав это, предприимчивые люди создали своеобразные институты заебывания или религии, члены которых за право заебывать бога своими молитвами должны не только содержать администрацию этих институтов, но и практически беспрекословно выполнять все их требования и всячески способствовать как добровольной, так и принудительной вербовке новых членов в эти институты. Так бог из заебываемого превратился в заебывающего или своего антипода, имя которому дьявол.
   – А причем здесь ты?
   – Я внимательно слушаю этого человека, играя тем самым для него роль бога.
   – Это все, конечно, здорово, но тут есть одно «но»: как бог я не бог весть кто, так как у меня совершенно нет времени на чьи-либо заебы. Я создаю себя по своему образу и подобию, поэтому я господь, но никакой не бог.
   – То есть бог – это неотъемлемая часть института тотального заебывания, а господь – это тот, кто творит себя по образу и подобию? Ты предлагаешь разделить эти понятия?
   – Дело не в понятиях, а в понимании.
   – Резонно, черт возьми!
   – Идея же весьма забавна. Надо будет ее предложить кому-нибудь из психотерапевтов.
   – Таки да. Кстати, эта гипотеза весьма наглядно объясняет, почему церковники не любят психотерапевтов.
   – Как мама? – спросил я, когда и эта тема была исчерпана.
   – Ты знаешь, вполне. А вообще… Мы недавно пришли к выводу, что ее болезни – это не только проклятие, но и дар.
   – С чего это вдруг? – удивился я.
   – Видишь ли… У нас в семье никогда не было принято выражать свою любовь. Так родителям, несмотря на то, что они меня очень сильно любили, даже в голову не могло прийти поцеловать меня на ночь. Для меня «мама я тебя люблю» или «папа, я тебя люблю» были непроизносимыми словами. К тому же мама всю жизнь была кому-то должна не в смысле денег, а в смысле стирать, готовить, убирать, накрывать на стол… Для нее было немыслимо лечь спать, если в раковине лежит грязная посуда, какой бы уставшей она ни была. А когда к нам приходили в дом люди, она из кожи вон лезла, чтобы принять их по всей строгости кодекса хорошей хозяйки. Единственным человеком, на кого у нее никогда не было времени, была она сама, и вот теперь, после инфаркта, трех клинических смертей, сердечной блокады и инсульта она, наконец, смогла себе позволить хоть немного пожить для себя. Да и табу на проявление чувств, к счастью, исчезло к чертовой матери. Опять же, когда понимаешь, что твой действительно близкий человек может умереть в любое мгновение, начинаешь многие вещи воспринимать совершенно иначе. То, что раньше могло разозлить до белого каления теперь перестало что-либо значить, а каждая лишняя минута человеческой близости стала бесценным даром. Жаль только, что, когда все нормально, этого не понимаешь.
   Я представил себе, что с моей Валечкой может что-то случиться, и от одной только мысли об этом мне стало тошно. Повинуясь настроению, я купил бутылку ее любимого вина, букет цветов и отправился домой готовить обед – ведь кто может знать, сколько впереди у нас шансов сделать друг другу что-нибудь приятное. Ведь то, что моя смерть оставила все прежним, изменив только меня как наблюдателя, еще не означало, что и последствия ее смерти окажутся такими же.

   Была среда 23 марта. Мы с Валюшей освободились раньше обычного и, несмотря на довольно-таки пасмурную погоду, решили пойти погулять. Во время прогулки мы встретили Господа с Людмилой.
   – А я научился мыть фарш, – гордо выпалил Господь, даже не сказав «здрасьте».
   – Как это? – удивилась Валюша.
   – Ты где берешь фарш? – набросился он на нее.
   – Из мясорубки.
   – А я беру его на базаре у своего мясника, который торгует местным, выращенным частниками мясом.
   – Я бы не рискнула…
   – Да нет, – перебил Валю Господь, – я беру не то, что уже накручено неизвестно из чего, а покупаю мясо и прошу при мне перемолоть. А так как базар – это базар, и мясо там один хрен толком никто не помоет, есть его немытым как-то не комильфо. А как ты его помоешь, если оно уже фарш? Вот я и придумал! Я проткнул кулек с фаршем несколько раз вилкой и помыл его прямо в кульке.
   – Обратись в Нобелевский комитет, – посоветовал я.
   – А вот зря ты так, – обиделся он. – Между прочим, мытье фарша – дело не из последних.
   – Да я разве что…
   Дамы принялись рассуждать о недоступных нашему пониманию женских сторонах бытия, предоставив нас с Господом самим себе.
   – Как поживаешь? – спросил Господь, когда мы пропустили вперед дам, чтобы они прокладывали путь, а мы могли спокойно следовать за ними.
   – Странно, – ответил я. – Я чувствую себя этакой запущенной в жизненное пространство ракетой, у которой в расчетные моменты отделяются ставшие лишними ступени, включаются и выключаются двигатели и так далее. Я же всего лишь лечу сквозь это пространство и собираю пыль жизненного опыта на фюзеляже и специальных уловителях. Вот только ракета эта мне все больше кажется обычной алюминиевой жестянкой, а жизненное пространство – большим таким сараем с фанерными декорациями. А раз так, то и опыт мой получается каким-то поддельным.
   – А это уже интересно, – оживился он. – Похоже, то, что ты называешь смертью, запустило в тебе способность восприятия игры.
   – Какой еще игры? Я ни во что не играю.
   – Игра – это то, что играет в нас, а не то, во что играем мы. В некоторых людях включается программа восприятия игры, остальные так и умирают, ничего о ней не зная.
   – И что это за игра?
   – Это такая игра, что вот так про нее можно все рассказать лишь тогда, когда знаешь о ней понаслышке. На практике ты либо настраиваешься и начинаешь повсюду замечать ее следы, либо этого не происходит. Все, что мы видим, находится внутри игры. Играет ли в нее кто-либо? Неизвестно. Религиозные люди считают, что игру запустили боги или бог, вот только любой бог тоже находится внутри игры.
   – Как это? – удивился я.
   – А как в компьютерных играх. С одной стороны, у игрока есть огромная степень свободы или я бы даже сказал свободы воли. Он сам может решать, как поступить в тот или иной момент; с другой же стороны, он свободен исключительно в границах условий игрового пространства и целей игры. Создатель или господь-бог игры тоже был свободен в рамках своей компетенции или профессионализма, а также возможностей компьютерной техники и программного обеспечения. И так до бесконечности. Все в каких-то рамках, границах, позволениях, масштабах и так далее, словно мир является аналогом Прокрустова ложа.
   Или вот другой пример: речь устная и письменная. Так, благодаря тому, что для письма мы традиционно используем двумерное пространство или плоскость, мы, будучи персонажами бумажной книги, ни за что не смогли бы сделать то, что нам без труда удалось бы, будь мы персонажами аудиокниги, а именно говорить одновременно. Ведь даже когда один из нас на бумаге перебивает другого, тот в это время вынужден замолкать. В лучшем случае на бумаге можно создать чертеж-развертку одновременной речи и инструкцию для конвертации ее в речь устную в голове читателя.
   – Хочешь сказать, что одновременна речь – явление трехмерное?
   – В смысле?
   – Ну, если бы мы писали в три дэ, то одновременные реплики можно было бы размещать одну над другой.
   – Хм… Интересная мысль! И с точки зрения передачи одновременной речи абсолютно верная. Зато с позиции структурирования последовательного текста письменная речь имеет как минимум на одно измерение больше, чем устная. Чтобы в этом убедиться достаточно попытаться воспринять на слух наглядно структурированный текст даже без таблиц и схем. Достаточно разбить его по пунктам, воспользоваться скобками, курсивом или иным способом выделения тех или иных фрагментов, и вместо текста мы уже имеем текст-картинку, который, в случае той же записи его в качестве аудиокниги, необходимо переструктурировать в обычный поток слов или фактически переписать заново.
   – И что? – не понял я, к чему он все это нес.
   – И ничего.
   – А какой тогда в этом смысл?
   – Смысл? А почему в этом обязательно должен быть смысл? Кстати, умолчания, вроде обязательного наличия смысла, например, смысла нашего пребывания на этой планете – еще одна сторона игры.
   Задаваясь вопросами, люди увязают в паутине готовых ответов, и когда хозяева паутины отравляют их своим ядом, эти люди начинают, прямо как зомби в кино, набрасываться на все живое, чтобы растерзать или превратить в подобную им нежить. Те, кто прорывается сквозь паутину ответов и охраняющий ее строй зомби, обнаруживают некое описание игры, которое в очищенном от совершенно мешающих трезвому на нее взгляду морали и предрассудков выглядит примерно так:
   Человеческому сектору игры, а она охватывает далеко не только нас, свойственны 3 +1 уровня игры.
   На первом уровне находится подавляющее большинство человеков, и для этого подавляющего большинства первый уровень является основным и достаточным. На этом уровне находится все, что составляет вселенную обычного нормального человека или так называемый реальный мир. Это наука, религия, дом, работа, политика, экономика, культура, технология… Все, что ты до сих пор видел вокруг, все, чем ты жил – это первый уровень игры. А многие обитатели этого уровня вообще не признают даже возможность существования иных ее уровней, считая их выдумками, сказками и предрассудками.
   Третий уровень…
   – Ты забыл про второй, – перебил его я.
   – Второй уровень промежуточной, поэтому я сначала расскажу про третий. И постарайся меня не перебивать, или давай сменим тему, если тебе не интересно.
   – Еще как интересно, – поспешил я его заверить.
   – Так вот, третий уровень – это уровень веданья или глубинного понимания сути игры. Это уровень тех редких птиц, которые долетели до средины Днепра. Эти люди идут по жизни, не оставляя ряби, и слова совершенно не годятся для того, чтобы говорить о них.
   Им пытаются подражать люди второго уровня. Не имея глубинного понимания сути вещей, люди этого уровня попросту заучивают и повторяют в мельчайших деталях то, что когда-то сделали люди третьего уровня. Это повторение порождает ритуал и магию. Не ту фигню, которой занимаются порчесниматели, а настоящую магию. Уровень магии – это весьма серьезный уровень. Но даже самая настоящая и серьезнейшая из магий есть лишь слепое копирование веданья.
   Таковы человеческие уровни игры. Но есть в этой игре еще один уровень, на который удается перейти отдельным счастливцам. На этом уровне человек сливается в единое целое с игрой, и перед ним рушатся все ее ограничения. Это уровень абсолютной свободы сознания, которую мы, люди внутри игры, даже представить себе не можем.
   Лучше, пожалуй, я не смогу рассказать. Так вот, главным недостатком этой схемы является то, что она написана теми, кто готов положить свою жизнь на поиск выхода на последний уровень, для таких же, как они. Поэтому уровни игры представлены в виде некой иерархической лестницы, хотя на самом деле нет среди этих уровней ни высших, ни низших.
   Раньше эта схема была известна только узкому кругу заинтересованных лиц, но какое-то время назад произошла утечка информации, и с тех пор в упрощенном для понимания человеческой массы, разбавленном моралью и предрассудками виде она подается, как некий идеал, к которому должен стремиться чуть ли не каждый человек. Так эта схема стала образом и подобием паутины, в которой запутавшиеся люди превращаются в зомби.
   Другим недостатком иерархичности уровней является неправильная идея о том, что переход на более высокий уровень позволит значительно легче решать задачи более низшего уровня, и многие люди зря тратят время и силы на совершенно ненужные им вещи, а потом, разочаровавшись, начинают поливать грязью чуждые для них уровни игры.
   Дело здесь в том, что единственно верной задачей любого человека является создание себя по своему образу и подобию. При этом самореализацией одного человека может быть спорт, другого – музыка, третьего – математика, четвертого – кулинария… И если так, то человеку нужно заниматься самореализацией именно в своих областях на своем уровне игры, а не лезть на чужой уровень в чужую игру, так как кроме несчастья чужая игра не может дать ровным счетом ничего.
   – Прямо как в песне «Машины времени».
   – Вот именно, прямо как в песне «Машины времени». Я тебя еще не утомил?
   – Упавшее яблоко оказалось настолько тяжелым, что в голове у Ньютона перемешались все мысли со словами, и вместо «ой, бля!» он выдал «эф равно эм а».
   – А о чем это вы так увлеченно беседуете, что совершенно забыли о нас? – спросила Валя.
   – У них эзотерический ликбез, – ответила ей Люда.
   – Тогда господа эзотерики может мне объяснят, почему, куда ни плюнь, везде эзотерика. Я уже устала под ноги смотреть, чтобы не вляпаться во что-нибудь эзотерическое.
   – Потому что так называемая эзотерика – это не имеющий ничего эзотерического суррогат для скучающего обывателя, плюс возможность организации клубов по интересам. Настоящие знания в любой области являются либо гностическими, либо эзотерическими, – ответил Господь.
   – О чем это ты? – не понял я.
   – Эзотерический – это скрытый от непосвященных. А раз так, то та же математика на все сто процентов эзотерическая наука. Ведь для того чтобы ее постичь, нужно пройти несколько ступеней посвящения в виде изучения арифметики в начальной школе, потом алгебры и геометрии в средней, потом высшей математики в институте и так далее, до самой вершины или узкого внутреннего круга, чей математический язык общения принципиально непонятен профанам.
   В качестве примера гностического вида знаний можно привести сексуальный оргазм, познать который можно только одним способом: испытав его.
   Степень посвящения в гностические или эзотерические знания в той или иной области бытия зависит, прежде всего, от способностей и труда человека. А так как способности и трудолюбие у нас напрочь отбиваются семьей и школой, потенциальных кандидатов на вступление во внутренний круг раз, два и обчелся, что не мешает буквально всем мнить себя центрами вселенной. Вот наиболее предприимчивые граждане и создали индустрию эзотерического туризма, позволяющую любому идиоту за ту или иную плату почувствовать себя приобщившимся к величайшим таинствам древних знаний.
   – Не знаю, как вы, а я уже замерзла, – сообщила Люда. Скорее всего, ей попросту надоела наша болтовня.
   – Может, зайдем куда-нибудь посидим? – предложил Господь.
   – Да нам, пожалуй, уже пора домой, – решила за нас Валя.
   – Он тебя не утомил своей болтовней? – спросила она, когда мы остались вдвоем.
   – Да нет.
   – Встретились шиза с френией.
   Ночью мне приснился огромный завод, даже не завод, а заводище по переработке людей в дебилов, над воротами которого красовался транспарант с надписью: «У нас самообслуживание».
   – Упрощение упрощает, – прошептал мне кто-то на ухо и исчез, а я проснулся.

   В следующий раз я встретился с Господом 14 июля. За время, что мы не виделись, произошла всего пара событий, о которых можно было бы рассказать. Первым был разговор с шефом. Мы дегустировали у него в кабинете кофе с коньяком и чем-то еще по вычитанному в Интернете его секретаршей рецепту. Напиток располагал к разговору ни о чем.
   – Ты никогда не думал о том, что для окружающего нас мира мы играем ту же роль, что и свалившийся на головы динозавров астероид? – спросил он после разговора «о видах на урожай».
   – Так экологи об этом только и трезвонят, – ответил я. – Глобальное потепление. Очередное вымирание видов. Уничтожение родной планеты. И так далее. Чего это ты вдруг заговорил на эту тему?
   – А то, что мы не только пиздец природы, но и элемент новой, поствымиранческой среды обитания.
   – И что? – не понял я, к чему он клонит.
   – А то, что уничтожение окружающей среды – это одновременно и создание новой среды, а вслед за вымиранием происходит эволюционный скачек, порождающий устойчивые к новой среде обитания виды. А так как мы оккупируем практически всю территорию планеты, мы и есть эта новая среда обитания. Это означает, что нас ждет появление живых существ, имеющих иммунитет против всего нашего арсенала. Сначала появятся устойчивые против лекарств вирусы и микробы, затем более серьезные в плане строения организмы, способные отразить все наши попытки их уничтожить.
   – Хочешь сказать, что на смену убиенных нами зверушек придут неистребимые монстры, которые, наконец-то сотрут нас с лица земли или поставят на место? Хороший сценарий для постапокалиптического кино.
   – Кстати, именно поэтому каждый новый птиче-свиной грипп вызывает панические настроения не только у обывателя стараниями мошенников и пройдох, но и у серьезных исследователей, ожидающих возрождение убийственных пандемий в ближайшее время.
   – Что с человеком ни делай, он упорно ползет на кладбище, – вспомнил я Жванецкого.
   За такое было не грех выпить, и мы выпили «по пятьдесят» неотягощенного кофе коньяка.
   Еще был интересный разговор с Юрой за пивом с рыбой:
   – У нас почему-то принято не любить власть, – потянуло его на рассуждения после того, как мы охрипли от «Безобразной Эльзы». – Все ее ругают, все ею недовольны, все, кроме самой власти мечтаю о ее смене… А ведь если разобраться, мы ничего о ней толком не знаем. Сама власть существует где-то там за грифом секретности, а то, что мы за нее принимаем, есть не более чем шоу с играющими власть актерами в ролях первых лиц и их леди. И эти актеры… они сами говорят, сами ходят, прилично выглядят, и вообще за них не стыдно перед приличным обществом. При этом достаточно переключиться с телевизора на торенты, не читать газет и не слушать радио, и от власти останутся разве что сплетни в местах скопления людей и Интернете.
   Другое дело интерфейс власти с его ментами, которых лучше обходить десятой дорогой, с его чиновниками, справками, маразматическими требованиями, отчетами, денежно-смазочным веществом и прочими известными всем нам атрибутами. И этот интерфейс пережил революцию, социализм, перестройку и теперь благополучно переживает переход от демократии к религиозно-фашистской хунте. Никакая смена власти его не берет.
   После этих слов он махнул рукой и предложил выпить.
   Как я уже написал, была средина июля. У нас с Валей только-только начался отпуск, большую часть которого мы решили провести в Турции. Валюша уехала на пару дней проведать родных, и я был дома один. Остался отоспаться за весь трудовой год. Устав лежать в постели, я решил сходить на рынок, купить что-нибудь поесть, а заодно и немного размяться.
   В подъезде я столкнулся с ревущим Ильюшкой. Оглашая окрестность своими воплями, он шел домой, куда при помощи хворостины, словно селянка корову, его гнала мать. В свои 4 года Илья был еще тем «цветочком». Впервые я обратил на него внимание в прошлом году, когда он стоял у входа в подвал и кричал:
   – Бабай!
   До этого он несколько раз порывался на разведку подвальной части нашего дома, и чтобы его урезонить мать или бабушка рассказали ему о живущем в подвале Бабае, который вот уже на протяжении нескольких веков работал детским кошмаром. Илья на этот рассказ отреагировал по-своему. В зависимости от настроения он либо рвался к Бабаю в гости в подвал, либо кричал ему, чтобы он выходил гулять.
   Несколько дней назад я встретил его бабушку. Она тащила на улицу ковер.
   – Куда это вы его тянете? – спросил я.
   – На речку. Стирать. Илья, гад такой, на ковер в зале нассал.
   Услышав это, вертевшийся тут же Илья воодушевился и заявил:
   – Так что, я могу теперь тебе на него и насрать?
   В другой раз он подбежал к сидящей на лавочке тетке с нашего дома и чуть ли не до крови цапнул ее за ухо.
   – Опять что-то натворил? – поинтересовался я у матери этого достойного отпрыска.
   – Написал девочке в ведерко в песочнице. Та играла себе там спокойно, а он подбежал, гад, отобрал ведро и нассал, – ответила она.
   – А зачем? – спросил я у него.
   – А куда мне было писать? В песок же нельзя, – ответил сквозь слезы Илья.
   У подъезда стоял гроб со старушкой из нашего подъезда. Рядом толпились в меру скорбящие родственники. Покойница бездыханно лежала в гробу, как все нормальные покойники, да и умерла она по-людски: сначала долго болела, затем впала в маразм. Начала, как это принято у маразматиков мазать какашками стены и пол в квартире, а когда оставалась одна, ложилась на коврик у входной двери.
   Когда жившие с ней сын или невестка у нее спрашивали, зачем она это делает, она отвечала:
   – А как же? Вас никого дома нет… а вдруг воры? А так они дверь откроют, а тут я…
   Так что ее смерть была вполне обычной, естественной и, можно сказать, долгожданной.
   Глядя на гроб, я подумал: «С одной стороны, в подавляющем большинстве мы боимся смерти, как чуть ли не самого страшного из всего, что только может с нами случиться. С другой стороны, если послушать скорбящих, все их „да на кого ты нас покинул“, „как мы тут без тебя“, „ты теперь в лучшем мире“ и так далее, становится понятно, что в большинстве случаев родственники усопших плачут не по ним, а по себе, по оставшимся в живых. И получается, что скорбящие плачут чуть ли не от обиды на то, что покойный „ушел“, а их с собой не взял; плачут от зависти к покойнику. И получается, что больше всего завидуем мы тому, чего больше всего и боимся». А потом я подумал, что чем черт не шутит, и вполне возможно, что смерть – это один из тех квантовых процессов, которые заставляют вселенную делиться, подобно живой клетке. Ведь вполне может быть, что это только в нашей реальности она умерла и была предана земле, а в другом точно таком же мире она, как и я, изводит себя ставшими вдруг бытовыми еще недавно такими метафизическими вопросами.
   А еще мне подумалось: «Интересно, почему на кладбищах вокруг могилок не выращивают какую-нибудь петрушку?»
   По дороге на базар я встретил Диму. Есть у меня такой старинный приятель.
   – Хочешь историю? – спросил он после «привет» и «как дела».
   – Давай, – ответил я.
   – Приходит ко мне на работе один штукатур с переноской, – Дима работает специалистом по починке всякой электрофигни в строительной конторе, – и говорит: «Дмитрий, посмотрите, мне кажется, она не работает». Я ему говорю: «Оставляйте». Он оставляет переноску. Приходит часа через два. «Вы посмотрели?», – спрашивает. «Да», – отвечаю. «И что?» «Не работает».
   Едва распрощавшись с Димой, я нос к носу столкнулся с Господом. Его лицо, мягко говоря, было недовольным. На мой вопрос: Чего такой хмурый? – он ответил:
   – Да родственники приезжают, будь они неладны.
   – Надолго?
   – Постараюсь сделать так, что нет. Извини, мне надо к их приезду затариться. Их же чем-то нужно будет кормить.
   Сказав это, он побежал дальше.
   – Я позвоню, – бросил он уже на ходу.
   Позвонил он на следующий день часов в 11.
   – Чем занят? – спросил Господь, услышав мое «алло».
   – Часа в четыре должна приехать Валюша, до этого я совершенно свободен.
   – Может, встретимся в кафе?
   – А как же твои родственники?
   – Уже умотали. Это я и предлагаю отметить. Я угощаю.
   – Хорошо.
   – Тогда минут через сорок.
   – Идет.
   В кафе Господь щедро угостил меня рассказом о порадовавших его своим быстрым отъездом родственниках. Ими оказались кузен его отца Юрий Николаевич с женой.
   В подростковом возрасте Юрий Николаевич умудрился попасть в психушку из-за того, что его спалили за занятием мастурбацией. В махрово советские времена эта приятная юношеская забава считалась психиатрической болезнью, требующей лечения в стационаре психиатрической больницы.
   Несмотря на это, он благополучно окончил школу, институт, женился, заделал пару детей, дослужился до начальника средней руки на довольно-таки крупном заводе, а потом его угораздило влюбиться. Жена, дабы урезонить страсть супруга, написала письмо в партком. Было собрание, затем развод и переезд Юрия Николаевича с теперь уже новой женой в другой город.
   Господу тогда было что-то около 9 лет.
   Во время этих бурных событий Юрий Николаевич привез свою пассию на смотрины к родителям Господа на дачу. Разумеется, выпили. Ее переклинило… Побежала она среди ночи на речку топиться. Юрий Николаевич в панике.
   – Да чего ты дрочишься. Ничего с твоей Галей не сделается. Кому она нахрен тут нужна? – попытался успокоить его отец Господа.
   – А если утопиться?
   – Ничего она не утопится, а если утопится, туда ей и дорога.
   – Как ты можешь так говорить?!
   – Придет, никуда не денется. Жрать захочет.
   Короче говоря, пришлось идти ее искать. Нашли. Она действительно полезла в реку. Увидев «спасателей», она начала орать:
   – Не подходите! Я за себя не ручаюсь!
   И далее в том же духе.
   Юрий Николаевич разревелся. Если бы не глубина по пояс, бросился бы на коленях ее умолять не делать этого. Шоу закончилось благодаря вмешательству друзей отца Господа. Они тоже были на даче и тоже ходили на поиски. Не обращая внимания на ее вопли, они схватили ее за волосы и, чтобы неповадно было, окунули пару раз с головой и подержали под водой… Помогло.
   Когда отец Господа был живой, Юрий Николаевич часто приезжал в гости. Они напивались, нередко начинали спорить. Юрий Николаевич, бывало, получал по лицу. Обижался. Отходил. Приезжал еще…
   Однажды, он с директором своего завода по дороге на какой-то симпозиум в Москве заехали к отцу Господа. Пили в гараже. Директор утомился и прилег поспать в машине. Они, совершенно о нем забыв, заперли его в гараже и поехали пить на Левый берег Дона. Там они отвисали два дня. Забытый в гараже директор тарабанил все это время в ворота и взывал о помощи. Но соседи по гаражу почему-то решили, что отец Господа запер в гараже какую-то бабу, и вмешиваться не стали.
   После смерти отца Господа Юрий Николаевич одно время тоже повадился в гости, но мать Господа вежливо его отшила…
   Совсем недавно привела его к ним беда. Один из его сыновей слетел с катушек – переутомился во время сессии. Родители нашли для него приличную больницу, но их старенький «Москвичок» сломался, а везти парня из городской психушки в общественном транспорте… Разумеется, Господь помог им без разговоров.
   А недели через две…
   – Юрий Николаевич звонил, – сообщила мать Господу, – хотел, чтобы ты на выходные забрал его сына из психушки, свозил его на дачу…
   – Он что, сам с катушек слетел?
   – Ну не понимают люди.
   – Нахрен он мне нужен? Что мне делать больше нечего, как на даче его психа выгуливать?
   – Да и страшно… Мало ли что придет ему в голову?
   – Ну и что ты ему сказала?
   – Что мы уезжаем.
   – Надо было дать мой телефон.
   – Да нет, Володя, так как ты с людьми нельзя. А он, какой-никакой, а все же родственник.
   – Ну и что? Я бы просто ему сказал, что выгуливание его детей не входит в мои планы. И пусть обижается, сколько его душе угодно.
   – Потом они надолго вроде как отстали, и теперь опять решили родню навестить – проведать больную маму. Они привезли с собой петрушки и к счастью свалили, так как им надо было куда-то еще. О том, что они мешают, что нам не до них, им даже в голову не пришло. Я перед отъездом им на всякий случай сказал, что нам теперь не до гостей и все такое, на что Юрий Николаевич выдал: «Да мы бы вас не стеснили. На полу переночевали бы и уехали». А что все это время их надо кормить, развлекать, стелить постель, стирать… то это не стеснение, это в порядке вещей, – закончил Господь свой рассказ.
   – А как мама? – спросил я, когда он иссяк. Не то, чтобы меня это действительно интересовало, но в случае его молчания пришлось бы что-то рассказывать мне, а я этого не хотел.
   – Тут недавно прикол был…
   В общем, повадилась какая-то сволочь стучать молотком в семь утра. Постучит, разбудит, и все. Господь сначала грешил на соседа сверху, который вот уже как лет пять делал ремонт в квартире. А тут еще какие-то вмятины появились на карнизе на потолке над дверью в его спальню. На стене под карнизом вмятины, а на обоях на потолке «ссадины».
   – Ты ничего тут такого не делала? – спросил Господь у матери, так как иного кандидата в виноватые у него не было.
   – Да нет, что я совсем дура, – обиделась она. – Может, это сосед сверху?
   – Тогда бы вмятины были с его стороны, а не с нашей.
   Расследование осложняло то, что Господу не приходило в голову, как и чем можно было бы оставить эти следы. Ответ пришел где-то через неделю, когда Господь обратил внимание на форму и размер перекладины на швабре. Шваброй он пользовался редко с тех пор, как купил моющий пылесос. Когда следы на карнизе совпали с орудием преступления, мама призналась:
   – Это я паутину убирала.
   На следующий день, было воскресенье, Господа разбудил стук в без пятнадцати семь. Это стало последней каплей, и Господь ринулся к соседу, высказать тому все, что он думает. Но тот оказался не причем. Его алиби была сонная рожа и одни трусы из одежды. Оказывается, его тоже разбудил этот шум. Сойдясь с соседом во мнении о том, кем надо быть, чтобы в воскресенье стучать молотком в семь утра, Господь вернулся домой.
   Следующие несколько дней загадка утренних стуков стала для него вопросом номер один. Ответ пришел неожиданно и с той стороны, с какой Господь его не ожидал. Тем утром он проснулся незадолго до стука. В соседней проходной комнате горел свет – привыкшая рано вставать мама уже была на ногах. Вдруг послышались крадущиеся шаги, затем в полоске света под дверью появились два темных пятна, – кто-то подошел к двери, – и начался стук. Господь тихонько подошел к двери и распахнул ее, застав маму на месте преступления. Как оказалось, ей было скучно ждать, когда он проснется, а спать он любил до обеда, и она сначала тарабанила шваброй в потолок, чтобы он думал, что это сосед, а потом ножницами в дверь.
   Разумеется, Господь высказал ей все, что об этом думает. После этого утренний стук прекратился.
   – А как она вообще?
   – В пределах. Чудит, правда. Похоже, у нее проблема при переходе от сна к яви, и вроде как просыпаясь, она еще какое-то время продолжает находиться в реальности сна, пока окончательно не проснется. Один раз ей приснилось, что она Сталин, и все было бы хорошо, но ей приспичило в туалет, а как ссать, если Сталин должен это делать стоя, а она так не может? В другой раз ей приснилось, что у нее выпало сердце, и она его искала, ползая по комнате на четвереньках. Потом у нее «пропало тело». Она встала, принялась ощупывать диван, на котором спит, тела нет…
   – Весело тебе.
   – Да скучать не приходится, это точно. Но днем, когда окончательно проснется она вполне нормальная. На днях, правда, чуть не отмочила. Пошли мы с ней на прогулку. Заходим за дом, а там чуть ли не посреди тротуара сидит на корточках бомж. Сидит в черной куртке спиной к нам. Смотрю, мама идет прямо на него. Я беру ее под руку и увожу в сторону. Прошли мы мима бомжа, и тут мама выдает: «Так это мужик! А я уже собиралась его пнуть ногой. Смотрю, а посреди дороги черный кулек с мусором лежит. Какая-то сволочь уже бросила, думаю, и хотела от злости его ногой поддать. Потом подхожу ближе, смотрю, а у него голова. Причем я даже не голову заметила, а торчащие во все стороны уши».
   Сегодня ей позвонила подруга, у которой брат работает каким-то крупным патологоанатомом. Так мама попросила ее узнать у брата, где у нас ближайший крематорий, и нужно ли там занимать очередь заранее.
   – Извини, мне пора, – спохватился я, посмотрев на часы.
   – Знаешь, когда с мамой это произошло, я вспомнил людей, которые вылизывают могилы своих близких до блеска, и подумал, что если всю эту заботу и любовь, да дать человеку при жизни… Поэтому я пытаюсь скрасить оставшееся у мамы время, сделать ее жизнь максимально комфортной. Конечно, я не идеальный, и делаю это, как могу, но я делаю это при жизни… – говоря это, он смотрел на меня так, словно хотел сказать нечто большее, нечто, для чего нет слов.
   Не зная, что ответить, я крепко пожал ему руку. Затем, вернувшись домой, приготовил к приезду Вали обед, а когда она вошла в квартиру, бросился ей на шею, стараясь вложить в свои объятья всю свою любовь.
   – Ты чего? – спросила она.
   – Ничего. Просто я тебя сильно-сильно люблю и очень по тебе соскучился.

   То была моя последняя встреча с Господом. Не то, чтобы мы поссорились или надоели друг другу. Просто ни у него, ни у меня больше не возникло желания позвонить, пригласить в гости, договориться о встрече. Да и на улице нас как-то не сталкивала больше судьба. Надеюсь, что с Господом все хорошо, его маме становится лучше, и вообще они живут в мире и согласии. От всей души желаю ему добра.
   У нас с Валюшей тоже все хорошо. Помня слова Господа, я стараюсь отдать ей все при жизни. Не знаю, как ей, а мне это чертовски нравится. Что же до смерти, то я совершенно без понятия, чем она была: действительно смертью, помешательством или чем еще… Я особо об этом не думаю. Как сказал когда-то шеф, не стоит ломать голову, ибо это может получиться, и что тогда? Вот я и не ломаю.
   Тем более что наша сила, если разобраться, в незнании. Ведь именно незнание заставляет нас искать ответы, находить решения, видеть мир с особой, никому еще не открывшейся стороны. Ведь только благодаря незнанию того, что тела тяжелее воздуха летать не могут, людям удалось подняться в небо. И так во всем. Знание же – это тупик. Это как шоры и трамвайные рельсы с невозможностью сделать шаг в сторону. Ведь если ты все о чем-либо знаешь, разве сможешь ты увидеть в этом что-либо новое?
   И, конечно же, я говорю о незнании, как об отношении к миру, при котором каждый ответ – это лишь еще один участок для взращивания вопросов, а каждый шаг – творение перекрестка с множеством путей; а не о стремлении к банальной тупости и отсутствию эрудиции. И кстати, вы не замечали, что чем тупее человек, тем более знающим он себя считает, а самые тупые знают все?
   Что же до меня, то моя жизнь продолжается, и я ставлю не точку, а многоточие.

11 10 2011.

Про любовь

   Мне кажется, я узнаю себя
   В том мальчике, читающем стихи;
   Он стрелки сжал рукой, чтоб не кончалась эта ночь,
   И кровь течет с руки.
Борис Гребенщиков «С той стороны зеркального стекла».

   Наступает время нам на пятки, на горло и на хвост,
   Бери свои манатки – нас кинули, нам кинули кость.
   Играет музыка в прятки, бежит во все лопатки вода,
   Бьют часы по морде словами «сейчас» и «никогда».
Ольга Арефьева «Мама-Мама».

0

   – …девочка моя, радость моя, солнышко мое милое, дуреха моя ненаглядная, счастье мое, красотуля моя, капризуля… – шептал он, нежно едва касаясь губами, ее лица, глаз, щек, уголков рта, плеча, шеи…
   Они лежали уставшие и счастливые после бурных ласк, после страстных объятий, после долгой, прекрасной любви…
   Они – это:
   Он – Сергей Петрович Власов. Психолог. Кандидат наук. Высокий, склонный к полноте сорокалетний мужчина, скорее, симпатичный, чем нет. Нелишенный интеллекта.
   Она – Елена Владимировна Пшеничная. Риэлтер. Сорок три года. Среднего роста красивая, не полная, но и не модель, женщина. Выглядит намного моложе своих лет.
   Он целовал ее, нашептывая те известные всем ласковые слова, которые наполняются смыслом только наедине с любимым или любимой. Он целовал ее, а она ласково гладила его свободной рукой (на другой руке лежала его голова) по спине по волосам, по лицу. Она отбросила все свои социальные маски и щиты, и была рядом с ним абсолютно близкой, доверчивой, беззащитной, родной…
   – Я тоже люблю тебя… люблю так сильно… люблю…
   Она по-детски обхватила его руками и крепко прижала к себе.
   – Я люблю тебя… люблю, как никогда не любила… никогда…
   Ее глаза стали мокрыми от слез. Он не мог этого видеть, но, как обычно, почувствовал перемену в ее настроении. Они практически с самого начала умели чувствовать друг друга, ловить малейшие нюансы и колебания настроения, узнавать желания еще до того, как те успевали созревать для словесного выражения. Подобная близость исключала возможность лжи, недомолвок, утаивания, поэтому (но не только поэтому) одним из краеугольных камней их любви была абсолютная искренность без тайн и секретов. Тем более что за все десять лет, что они были вместе, ни у кого из них ни разу не появилось причины или повода для лжи.
   – Что с тобой? – спросил он.
   – Что? – переспросила она.
   – Ты плачешь…
   – С чего ты взял?
   – Я же чувствую тебя, или ты забыла?
   Он немного отодвинулся от нее, чтобы было видно ее лицо.
   – Все хорошо, малышка…
   Он вытер слезы с ее щек.
   – Не знаю… Я не знаю, что со мной. Я тебя так сильно люблю, что без тебя…
   – Дуренушка. Я с тобой, я твой, собственный, навсегда…
   – Навсегда, – прошептала она.
   Он прижал ее к себе, положил ее голову на свое плечо…
   – Расскажи что-нибудь, – попросила она.
   – Хочешь сказку на ночь?
   Она чуть кивнула головой.
   – Хорошо, я буду рассказывать, а ты слушай и засыпай…

1

   Несмотря на то, что была средина июня, Сергей спал, укрывшись с головой теплым пуховым одеялом. Сплит-система была выключена. Окно закрыто, но не зашторено, чтобы не лишать высокое, почти ростом с него вьющееся растение, – оно стояло в двухведерном горшке под окном, – утренних солнечных лучей. Часы показывали 08—00.
   Право спать вот так в летнюю жару, а зимой врубать на полную электрообогреватель он добыл в результате жестоких сражений и мирных переговоров, отдав за него полцарства и многое-многое другое.
   Проснувшись, он не стал сразу открывать глаза. Вместо этого он сладко несколько раз потянулся, после чего попытался обнять Лену, которая, по крайней мере в его мыслях, должна была лежать рядом. Не обнаружив ее рядом, он открыл глаза, сел на край кровати и с третьей, наверно, попытки попал ногами в тапочки.
   – Леночка! – громко позвал он, – Лена! Ленуся!
   Ответа не последовало. Словно Фома неверующий он обследовал свою трехкомнатную квартиру «хрущевского» образца, не забыв заглянуть в ванную и туалет, чтобы убедиться, что ее нет дома. Скорее всего, – решил он, – она отправилась показывать квартиру какому-нибудь особо трахнутому на голову клиенту.
   Он вернулся в спальню, взял с тумбочки мобильный телефон, нашел ее имя в записной книжке…
   – Абонент временно недоступен, – сообщила на двух языках труба.
   – Ладно, – сказал он себе, отправляя ей СМС: «Я тебя люблю».
   После этого он перебрался на кухню готовить завтрак. В то утро его вдохновения хватило лишь на кофе с гренками. Гренки он предпочитал соленые с мелко порезанным чесноком. Ему нравился вкусовой оттенок, который придает чеснок яйцам, и жарил без чеснока разве что только глазунью.
   Когда-то давно, еще в прошлой жизни, он добавлял чеснок и в кофе, когда варил его с медом и чесноком, но Леночка приучила Сергея к максимально крепкому кофе без сахара, сливок и чего бы то ни было еще.
   Позавтракав и приняв душ, он надел огромные, размера на три больше чем нужно, семейные трусы, преклонного возраста футболку и шорты, затем включил ноутбук. В целях рекламы он вел колонку психолога в одной из городских газет. Для этого надо было пару раз в неделю отвечать на письма читателей, причем только на те письма, которые отбирала для него редакция.
   Ожил мобильный телефон.
   «Ленуля!» – обрадовался он. Но радость тут же сменило разочарование, когда, взглянув на дисплей, он увидел незнакомый номер.
   – Да, – недовольно буркнул он в трубку.
   – Алло! Алло! Сереженька! Это я, баба Женя. Узнал? – услышал он слишком громкий старушечий голос. Баба Женя во всю глотку вопила в трубку, словно пыталась докричаться до него без помощи средств связи.
   – Да, конечно, тетя Женя, – ответил он, убирая трубу на безопасное расстояние от уха.
   – Вот и хорошо, что узнал. Как мама?
   – Ничего, терпимо. Как вы?
   – Спасибо! Храни вас господь, Сереженька, ты извини, что я позвонила.
   – За что извинять-то?
   – Как за что? Ты что-то делал, чем-то занимался, а я звоню, отрываю тебя…
   – Да нет, ни от чего вы меня не отрываете.
   – Не отрываю? Вот и хорошо. Я чего звоню. Мне тут газ провели, отопление паровое. Думала, дом развалят, но ничего, с божьей помощью обошлось, а я уже думала, не доживу. Теперь котел мне житья не дает. Пыхает, твори молитву. Ничего-ничего, а потом как пыхнет! Жутко делается. Днем еще не так, а вот ночем… (говорят они так: ночем, в церкву, для себе.) Когда-нибудь пыхнет так, что и проснуться не успею, твори молитву. Что я только с ним ни делала. И молилась ему, и уговаривала, и святой водой брызгала. После святой воды он вроде тише стал, а потом опять. Пошла я в церкву, чтобы, значит, свечку ему поставить, да чтоб батюшка за него помолился, а он говорит, что котлам свечи не ставят и за здравие им не служат. Нет у них души, твори молитву. А как нет, чего он пыхает, чего ему надо? Я уже с ним и по-хорошему пыталась, говорила с ним, просила, свет ему оставляла, а он хоть бы что. Приходил газовщик, а что ему, котел-то не его. Ничего, говорит, он не пыхает, а работает как надо. Где же, как надо, когда горит-горит, потом затухает совсем, а потом как пыхнет! Ярко-ярко и шумит. Я в первый раз, когда увидела, что он затух, думаю, посмотрю, что он там, так он дождался, когда я голову в поддувало засунула, и прямо в лицо мне как пыхнет! Назло ведь. Сын приезжал. Это, говорит, автоматика. Я понимаю, автоматика, когда работает и работает, а он пыхает. Может порча у него или сглаз? Сказали мне, что есть бабка хорошая, чудеса творит. Может сходить, пусть почитает?
   – Какая еще бабка, теть Жень, что вы как, в самом деле.
   – Что? Не надо бабку?
   – Не надо вам никаких бабок. Нет у него порчи, и быть не может.
   – У него не порча? Ага. А что?
   – Все нормально. Пусть пыхает. Если бы не пыхал, то хату бы спалил.
   – Тогда конечно пусть пыхает, так ему и скажу, твори молитву. Спасибо тебе, Сереженька, пребольшое. Успокоил ты меня, храни тебя господи. А то я уже не знала, что и делать…
   Поговорив по телефону, он набрал номер Лены.
   – Да, – сказал хрипловатый мужской голос.
   – Могу я услышать Елену Владимировну? – спросил он.
   – Таких здесь нет даже за деньги.
   – Извините.
   Решив, что произошел сбой в записной книжке, он набрал ее номер вручную.
   – Что еще? – спросил тот же мужской голос.
   – Извините, я звоню… – он назвал номер.
   – Правильно.
   – Мне нужна Елена Владимировна. Это должен быть ее номер.
   – Тебе она дала этот номер?
   – Да.
   – Не парься. Они часто дают левые номера, если не хотят, чтобы им звонили…
   – Хрен знает что, – растерянно сказал Сергей, набирая ее рабочий номер.
   Трубка ответила короткими гудками.
   – Наши поезда самые поездатые поезда, – проворчал он, убирая телефон.
   Пора было собираться на работу. Он снял со спинки стула светлые брюки, но, решив, что они слишком мятые, бросил их на сиденье. Альтернативой были старенькие джинсы, правда, слишком теплые для стоявшей погоды. Гладить брюки было лень, а идти на работу в шортах… Прежде, чем надевать джинсы, он надел высокие до колен черные носки (более короткие или иного цвета носки он не признавал). Обул он светлые летние туфли, настолько удобные, что ногам в них было почти как в тапочках.
   На работу он именно ходил – одно из достоинств жизни в небольших городах заключается в том, что на работу можно ходить пешком. Большая часть маршрута проходила через частный сектор с его свежим воздухом, зеленью, запахом цветов и практически отсутствием машин. Такая прогулка, а на работу он добирался минут за тридцать средним шагом, была не только приятной, но и полезной, тем более что тратить время на однообразные движения в тренажерном зале ему было лень.
   В практически никогда не пересыхающей луже за соседним домом плескалось трое детей: мальчик и две девочки. Они сидели посреди лужи в еще совсем недавно чистой одежде и с поистине детским самозабвением поливали друг друга водой из пластиковых бутылок. Воду они набирали здесь же в луже, а бутылки, скорее всего, нашли на мусорке.
   – Вы чего это делаете? – еле сдерживая смех, спросил он.
   – Купаемся, – ответила одна из девочек.
   – В луже?
   – А где нам еще купаться, если родители не хотят нас возить на пляж? Лето же проходит, – философски заметила она.
   Логика была железной, хоть и немного хармсовской.
   – Это точно, – согласился он.
   Поликлиника частной больницы, в которой он работал психологом, занимала здание и территорию бывшего детского садика. В девяностые садик закрыли, и здание вместе с территорией передали районному управлению милиции. Блюстители порядка установили на окнах добротные решетки и воздвигли вокруг бывшего садика высоченный забор, который венчала колючая проволока. На этом реконструкция территории закончилась. В результате вместе с колючей проволокой, вооруженными людьми и людьми в наручниках мирно сосуществовали детские кораблики, лошадки, песочницы и прочие составляющие детской площадки.
   Позже милицию перевели в более удобное место, а бывший садик выкупили владельцы больницы. Они сняли колючую проволоку с забора, сделали перепланировку здания и восстановили детскую площадку, чтобы маленьким пациентам было чем себя занять.
   В одной из беседок три дамы в белых халатах пили чай.
   Самой старшей из присутствующих дам была Александра Ивановна, сорокапятилетняя пышных форм крашеная блондинка. Она была скорее крупной, чем толстой. Ее вполне можно было назвать симпатичной, но, несмотря на это и на поистине ангельский характер, она несколько лет была одинокой. Она сама воспитывала двух дочек, красавиц, и, судя по результату, воспитывала неплохо. Работала она физиотерапевтом и была знаменита тем, что с ней постоянно что-либо случалось. Из-за того, что, везде, где она появлялась, случалось что-либо экстраординарное, она с легкой руки Сергея получила прозвище Мисс Марпл.
   Следующей по старшинству была Альбина Сергеевна, настоящая русская красавица чуть старше тридцати лет, с толстой русой косой до пояса. Она была знаменита тем, что вила из мужа веревки и при каждом удобном случае добавляла новую ветку к его и без того роскошным рогам. При этом она даже не пыталась скрывать свои проделки. Зато мужу запрещалось даже смотреть на других женщин. Такой сукой она была исключительно с мужем, которого презирала за его бесхребетность. Если бы он держал ее в руках и временами даже поколачивал, она была бы без ума от счастья, но муж оказался слабовольным и бесхарактерным, неспособным даже толком на нее накричать, одним словом, настоящим интеллигентом. С другими людьми она была ласковой, приветливой и надежной. Так что на нее всегда можно было положиться не только в буквальном смысле. С Сергеем у них была похожая на платоническую любовь дружба. Кстати, Сергей был единственным мужчиной, к которому, несмотря на отсутствие малейших намеков на секс, ее ревновал муж.
   – Его ты любишь, а меня нет! – упрекал он Альбину.
   – Ты прав, его я люблю, – с вызовом отвечала она.
   Лена тоже буквально зеленела от ревности от одного ее имени, хотя ни причины, ни повода для ревности Сергей ей не дал ни разу.
   Работала Альбина невропатологом, причем была неплохим специалистом.
   Самой юной была Яна Викторовна, двадцатипятилетняя барышня романтических взглядов на жизнь. Ее идеей фикс было желание выйти замуж. Она была настолько сильно зациклена на замужестве, что отпугивала этим парней. Работала она терапевтом.
   – Три девицы под окном пили водку вчетвером. Привет девчата, – поздоровался он, – что слышно?
   – Александру Ивановну сегодня ограбили, – сообщила Альбина.
   – Да вы что?! – слишком уж наигранно удивился он. – Как же так, Александра Ивановна?
   – Да вот, надо было в поликлинику заглянуть, так решила сократить путь, – начала она охотно рассказывать.
   Путь в поликлинику… Конечно, можно было бы пойти нормальной дорогой, по относительно благополучному тротуару, мимо лавочек, приспособленных предприимчивыми бабульками под прилавки для своих незатейливых товаров, мимо ларьков, торгующих пивом, мимо… Но это далеко. К тому же возле ларьков наверняка вертелся тот тип, который с выражением глаз бездомного пса (распространенное явление среди профессиональных алкоголиков) вечно клянчит деньги на бутылку. Алкоголики вызывали у нее ощущение, которое обычно возникает после посещения инфекционного отделения больницы или грязного общественного туалета, когда испытываешь желание принять ванну. Да и стоит такому хоть раз дать взаймы…
   Другой путь лежал через полузаброшенную подворотню, почти безлюдную, которую обожали совсем еще юные парочки и желающие облегчить мочевые пузыри граждане. Удобное место для зажималочек и несанкционированных распитий или накуриваний. Правда, там всегда воняло мочой и еще чем-то неприятным, но трудностей в нашей героической стране бояться люди не привыкли.
   В подворотне невзрачного вида тинэйджер самоотверженно терся о такую же малоприятную на вид пигалицу. Она глупо хихикала и делала вид, что пытается сопротивляться. Видно, это возбуждало ее верного рыцаря.
   Александра Ивановна всегда чувствовала себя неловко, когда становилась свидетельницей подобных сцен. Хотелось прибавить шаг, отвернуться, не смотреть… Хотя, какого черта… она же не в замочную скважину подглядывает. Александра Ивановна целиком и полностью ушла в анализ собственного состояния, и опомнилась только после того, как парень выхватил у нее из рук сумочку и скрылся со своей Дульсинеей в неизвестном направлении.
   – Украли много? – с деланным сочувствием спросил Сергей.
   – Целую банку анализов, – ответила за нее Альбина.
   – Аля, – смутилась Александра Ивановна.
   – Хотелось бы взглянуть на их рожи, когда они увидят, что кроме банки с мочой и коробочки с калом в сумке ничего нет. Да и сумка такая, что давно уже по ней мусорка плачет.
   У кабинета его ждали немного заторможенный мальчик дошкольного возраста и излишне издерганная мамаша. Несмотря на то, что до назначенного времени было еще минут десять, она ежеминутно бросала взгляд на часы.
   «И ходят по дорогам слоны и носороги», – пронеслось у Сергея в голове.
   Увидев его, она закричала чуть ли не за километр:
   – Здравствуйте, доктор! Я опаздываю на работу… Артурчика заберет бабушка.
   Затем пулей вылетела из коридора.
   – Привет, как дела? – спросил он у мальчика, когда тот уселся в кресло для клиентов.
   – Нормально.
   – Чем занимался?
   – На выходные мы, а это я, мама, папа, сестра и бабушка ездили на дачу… – рассказывал он, словно читал заученный текст.
   Зазвонил мобильный телефон.
   – Привет, – услышал он голос Вадика, – когда освобождаешься?
   С Вадиком они были знакомы еще со школьных времен. Периодически их пути то сходились, то расходились, то сходились вновь. Когда-то Вадик был трагически женат, потом, спустя, наверное, год он благополучно развелся, после чего стал героем кобелистического труда. Работал он то в налоговой, то в юстиции, то в администрации, то еще хрен знает в какой конторе. Месяца за два до описываемых событий он устроился в администрацию полномочного представителя президента. При этом, несмотря на довольно-таки специфические должности, он умудрился остаться, мягко говоря, законченным разгильдяем. Он забывал данные обещания, имел не семь, а четырнадцать пятниц на неделе и постоянно занимал и не отдавал какие-то деньги, что не мешало ему быть прекрасным собеседником, великолепным организатором досуга и просто человеком, с которым не скучно проводить свободное время.
   – Минут через двадцать. А что?
   – Как насчет пожрать?
   – Да можно.
   – Тогда через полчаса в «Баклане».
   – Ну там плюс-минус…
   «Баклан» был замечательным рестораном, позиционирующим себя как традиционное балканское заведение. Неприметный снаружи, внутри он был уютным, но без лишних понтов. Готовили там вкусно, а цены были ниже, чем в недорогих кафе для молодежи и студентов.
   В отличие от мамы, бабушка Артурчика оказалась очень разговорчивой и любознательной женщиной раннепенсионного возраста. Она хотела знать все о своем внуке в мельчайших подробностях, включая его психологический портрет и дальнейшую судьбу, точно Сергей был астрологом или гадалкой. Интересно, с чего это народ взял, что психолог должен буквально видеть клиента насквозь чуть ли не с первого взгляда?
   – Извините, у меня совещание, – выдал он бабушке Артура в ответ на ее тысячу и один вопрос и, пока она не опомнилась, поспешил на улицу.
   В двух-трех шагах от поликлиники была автобусная остановка, возле которой всегда толпились невостребованные такси. «Баклан» находился в пяти остановках от поликлиники, но время… Оно не то, чтобы поджимало, но на лишнюю раскачку его не было. Поэтому после мимолетного раздумья Сергей взял такси.
   Вадик ждал его внутри.
   – Сегодня познакомился с одним интересным мужиком, – рассказывал Вадик, уплетая за обе щеки мусаку. – Он профессиональный маг.
   – Поклонник Блавацкой и Грабового? – язвительно спросил Сергей, налегая на пасту с морепродуктами и в чернилах кальмара.
   – Я тоже сначала так думал, а потом мы поговорили, оказался вполне разумным мужиком. Собирается открывать у нас тут бюро эзотерического туризма, чтобы каждый желающий за умеренную плату мог бы приобщиться к поискам Шамбалы или поучаствовать в охоте на атлантов и лемурийцев. При этом он не скрывает, что это не более чем завернутый на мистике досуг для богатых любителей эзотерических тайн и «Секретных материалов».
   – И какое это имеет отношение к магии?
   – Эзотерический туризм? Никакого. Магия, как он мне объяснил, условно делится на практическую и магию собственной трансформации. Практическая магия – это что-то вроде дополнительного элемента, улучшающего быт мага.
   – О собственной трансформации мы вроде бы как наслышаны…
   – Практическая магия, по его словам, является братом-близнецом прикладной науки. И если научное мышление основано на вере в причинно-следственную связь, то в основе магического мышления лежит такая же вера в связь синхронистическую. Другими словами, если ученый пытается создать необходимый комплекс причин для достижения какого-то результата, то маг в мельчайших деталях создает сопутствующее результату событие. Обычно такую сопутствующую последовательность действий принято называть ритуалом. Ученые и сами далеко не брезгуют использовать ритуалы. Взять те же традиции космонавтов, которые неукоснительно соблюдаются от старта к старту. Та же хрень, которую пишут в ныне популярных магических книгах, имеет такое же отношение к магии, как кухонные рассуждения пьяных пролетариев о «есть ли жизнь на Марсе?» к науке.
   – Тебя подвезти? – спросил Вадик, когда с обедом было покончено.
   – Подвезти, – согласился Сергей.
   Будучи настоящим автоненавистником, он садился за руль исключительно в особо экстренных обстоятельствах. Обычно он предпочитал пешие прогулки. На втором месте у него была езда на пассажирском сиденье рядом с водителем. Благо, Лена обожала водить машину, и если им предстояло ехать куда-то вдвоем, а по одиночке они ходили только на работу, никогда не возникал вопрос, кто сядет за руль. Самым смешным было то, что это он преподал ей уроки вождения, а потом отдал в вечное пользование свою «Мазду». На третьем месте в списке предпочтений было такси, за которым шел уже общественный транспорт.
   Вернувшись в кабинет, Сергей первым делом набрал ее рабочий номер.
   – Агентство недвижимости «Пилигрим», – сообщил приятный женский голос.
   – Мне нужна Пшеничная Елена Владимировна.
   – К сожалению, ничем не могу вам помочь.
   – Вы давно работаете в агентстве? Может, вы еще не знаете весь персонал?
   – Да нет, я здесь с самого начала.
   – Это Сергей Власов.
   – Простите, но мне это имя ни о чем не говорит.
   – Ничего не понимаю… Скажите, а вы единственное агентство с таким названием?
   – По крайней мере, в нашем городе точно.
   – Извините.

   Выпроводив, наконец, за дверь своего последнего клиента, Сергей вскочил на ноги и принялся ходить из угла в угол, затем, резко остановившись, он набрал свой домашний номер. Паузы между гудками казались ему вечными. Выждав минут, наверно, пять и, не дождавшись ответа, он позвонил в диспетчерскую службу такси.
   – Пришлите, пожалуйста, машину по адресу… Да, это поликлиника. Спасибо.
   Сев в такси, он назвал ее адрес. Несмотря на то, что уже несколько месяцев они жили вместе в его квартире, иногда, когда ей надо было побыть одной, она уходила на несколько дней к себе. Это не было результатом скандала или объявления войны. Скорее всего, это как-то было связано с изменением ее гормонального фона, но буквально с самого начала их отношений примерно раз в один-два месяца у нее появлялась на него аллергия – противнейшее состояние, когда ее раздражало в нем практически все. Дня через три аллергия уступала место любовной страсти. Он все еще надеялся, что ее исчезновение было связано с одним из таких внеплановых обострений.
   – Подождите, – попросил он таксиста, выходя из машины.
   – Ожидание платное, – предупредил тот.
   – А что нынче даром?
   Вместо обычного в наши дни домофона на двери подъезда был кодовый замок. Дрожащей рукой он набрал комбинацию из четырех чисел. Замок открылся. По крайней мере, здесь все было как раньше. Лифт как обычно медитировал где-то между этажами и отвлекаться на какой-то там жалкий вызов не собирался. Ждать у Сергея не было сил, поэтому он помчался вверх по лестнице, перепрыгивая через две ступеньки. Благодаря бушевавшему в крови адреналину он не заметил, как оказался на шестом этаже, где была квартира Лены. Входная дверь была та же самая. Металлическая, с чуть заметной царапиной на левом наличнике.
   Молясь всем богам и никому конкретно, он нажал на кнопку звонка.
   – Кто там? – услышал он незнакомый женский голос.
   – Я ищу Пшеничную Елену Владимировну.
   – Здесь такая не проживает.
   – Может, она проживала здесь раньше? Вы давно здесь живете?
   – Всю жизнь. И никогда о такой даже не слышала.
   – Извините…
   Он даже не попытался вызвать лифт, а сразу бросился бегом вниз по лестнице.
   – Давай быстрее, – сказал он таксисту, назвав свой адрес.
   Он еще не понимал, что происходит, его психика еще отказывалась признавать, что случилось что-то непонятное, экстраординарное, невозможное, а инстинкты уже заставили организм перейти на форсированный режим работы.
   Сунув таксисту какую-то купюру и не дожидаясь сдачи, он помчался к себе в квартиру. Ключ попал в замочную скважину только с третьей попытки.
   – Лена! Леночка! – позвал он, даже не рассчитывая, что она ответит.
   Дома ее не оказалось. Тогда он бросился к шкафам и тумбочкам. Ее вещей не было нигде. Они исчезли, причем не так, как исчезают вещи, когда их забирают, – тогда вместо вещей остается хотя бы пустота, – а исчезли без следа, словно их никогда в его доме не было.
   – Ну не могла же ты мне присниться! – закричал он и принялся переворачивать все в квартире, надеясь обнаружить хоть какие-то ее следы. На кухне на стене за микроволновкой он нашел еле заметное красное пятно. Винегрет!
   Как давно это было…
   Они сидели тогда на кухне втроем. Он, она, Вадик. Сидели, разговаривали ни о чем, ели винегрет, пили чай…
   Какой черт его тогда надоумил бросить в нее спичку. Она всегда достаточно бурно реагировала на подобные посягательства на свою персону, и успокаивалась только, когда ей удавалось ответить «огнем из всех орудий».
   Она схватила коробок, вытащила из него все спички и бросила их ему в лицо. Следом за спичками полетел коробок. В ответ он бросил в нее сигареты из лежавшей на столе пачки. В следующее мгновение пепельница оказалась у него на голове. В нее полетел винегрет…
   Вадик пулей вылетел из кухни, словно кот из комнаты, где включился пылесос.
   – Я пойду! – крикнул он из прихожей, но им было не до него. Винегретная баталия была в самом разгаре.
   И все из чистого ребячества и азарта. Они словно дети, визжа от восторга, швырялись винегретом.
   Когда закончились боеприпасы, они заключили друг друга в объятия.
   – Ты грязный фу! – игриво сказала она, во время короткой паузы между поцелуями.
   – На себя посмотри.
   По дороге в ванную они срывали друг с друга одежду, а после купания больше похожего на ласки перебрались в постель…
   – Ну где же ты?! Где?!
   На негнущихся ногах он перешел из кухни в зал (функциональное разделение комнат в оставшихся от советских времен квартирах – вещь более чем условная), сел в кресло. Он сидел, не включая свет, и наблюдал, как коллапсирует его психика.
   Никогда, разве что в раннем детстве, он не мечтал о приключениях, предпочитая тихую спокойную жизнь, желательно, чтоб без каких-либо событий и новостей. Он даже телевизор старался лишний раз не смотреть.
   И надо же было, чтобы это случилось именно с ним, не с каким-то придурком, который жить не может без адреналина, не с тем, кто от скуки готов лезть в петлю, а с ним, с человеком, которого больше всего устраивала в жизни именно ее будничная непримечательность, однообразие и постоянство.

2

   Начиналось все еще более нелепо, чем в мексиканских сериалах. К тому времени, когда в нем вспыхнула страсть, они были знакомы уже около двух лет. Сергей тогда был в свободном полете, у нее была семья: муж и двое детей. Ее брак уже был похож на «Титаник» после встречи с вошедшим в историю айсбергом, но внешне все выглядело прилично.
   Они регулярно встречались во время застолий у общих знакомых, останавливались поболтать, когда случайно встречались на улице, оказывали иногда друг другу мелкие услуги. Друзьями они тогда не были.
   Любовь обрушилась на него, как гром среди ясного неба. Это произошло во время случайной встречи. Они стояли, разговаривали о всякой ерунде. Она была с сыном. Он так и не понял, что тогда произошло. Его словно ударило током. Еще мгновение назад он не думал о ней даже как о возможной мишени для флирта и вдруг…
   Любовь с первого взгляда после двух лет знакомства! О таком он никогда не слышал. Тогда он попытался отогнать возникшее чувство как мимолетное глупое наваждение, но с каждым днем он все больше и больше думал о ней. Она стала его прогрессирующей паранойей. Ему не потребовалось много времени, чтобы понять, что сопротивление бесполезно, что чувства сильней, что его желания или нежелания (любовь не входила тогда в его планы) не имеют ровным счетом никакого значения для обрушившейся на него силы.
   И вот он уже признается в своих чувствах… их общей подруге, Галине…
   Нет, все-таки судьбе в чувстве юмора не откажешь!
   Сергей с Галиной сидели за столиком летнего кафе. Ели мороженое, пили кофе.
   – Ты не поверишь, я, кажется, влюбился в… Ленку, – признался он тогда не столько ей, сколько себе.
   – Ты что, с унитаза свалился? – опешила она.
   – Я серьезно.
   – Что, ни с того, ни с сего взял и влюбился?
   – Ты не поверишь, именно так.
   – Так не бывает.
   – Совсем недавно я тоже так думал.
   – И что? – оживилась она.
   – Даже и не знаю… Придется идти на абордаж.
   – А тебя не смущает, что у нее муж, дети?
   – Муж… Муж – это величина, которой можно пренебречь. А дети – с женщинами такое бывает.
   Разумеется, Галина рассказала все Лене, и когда судьба свела их во время очередного застолья, она смотрела на Сергея с некоторым любопытством. Она словно бы провоцировала его взглядом на действие и, когда начались танцы, он, выбрав момент, (муж где-то курил или был еще чем-то занят), признался ей в любви.
   – С чего это ты вдруг? – спросила она. – Столько времени не замечал и теперь вдруг влюбился.
   Он промямлил ей что-то невразумительное про судьбу, про то, что им суждено быть вместе, про то, что они созданы друг для друга. Уже тогда он видел в своей любви проявление воли каких-то высших сил.
   Она категорически, даже слишком категорически ответила «нет».
   – Я замужем, у меня дети. И потом… Я так не могу.
   Но уже на свое тридцатитрехлетие…
   История умалчивает, каким образом в их компанию затесался тогда этот тип. Высокий, видный… истинный самец. Немного, правда, лысоватый… Он оказался тем самым принцем на белом коне, – роль коня играли белые «Жигули» (ничего не понимаю в моделях), – которому она сдалась практически без сопротивления. Пахнущий ногами шофер Тузик, окрестил его Сергей, хотя надо признаться, ногами он не пах. К коню прилагался малый гусарский набор: цветы, ресторан, интим, подношения… Все, что нужно для любовной интрижки. Это было, как удар молотком по интимному месту… Так, вступив в свой возраст Христа, она распяла на кресте ревности Сергея. Не находя себе места, он изо всех сил делал вид, что все в полном порядке. Она же, словно издеваясь над ним, буквально демонстрировала свою связь с Тузиком. Правда, как он узнал намного позже, любовник из Тузика был никакой: «всунул-высунул». От этого было еще обидней.
   Возможно, своим чутьем, а ее интуиции могут позавидовать матерые экстрасенсы, она чувствовала, в какие глубины тянул ее Сергей, и не хотела, а, лучше сказать, боялась туда нырять. По крайней мере, именно так она объясняла позже свое поведение.
   В отличие от нее Сергей с самого начала подобно ныряльщику за жемчугом кинулся в омут страсти с огромным камнем в руках. Вот только его бездна была бездонной, а билет в один конец. При всем своем желании он не мог от нее отступить, и ему ничего не оставалось, как приступить к долгой и кропотливой осаде этой крепости. Конечно, такую любовь можно сравнить с болезнью, вот только выздоровление в данном случае предусмотрено не было.
   Ответом на Тузика стала Марина.
   Их познакомил, а если точнее, свел Вадик. Марине он отрекомендовал Сергея чуть ли не отцом психологии и медитативным гуру – она увлекалась психологией, целительством, здоровым образом жизни, раздельным питанием, медитацией… Разве что повальная в то время мода на уринотерапию минула ее стороной.
   Про Марину Вадик сказал, что она его любовница, и намекнул на ее ненасытность и опытность в любви.
   Для своих тогда «почти сорок» выглядела Марина великолепно. Единственным, что ее портило, была достаточно неприятная на ощупь кожа, но об этом Сергей узнал значительно позже.
   В тот день они пили травяной чай, ели бутерброды с икрой (икрой их кормила Марина), обсуждали Успенского (Петра Демьяновича) и Ошо, смеялись над торговцами подержанной кармой и прочими вялотекущими эзотериками. Марина Сергею понравилась, и когда она пригласила его (разумеется, вдвоем с Вадиком) в другой раз, он с радостью согласился.
   Вадик предложил Сергею встретиться у подъезда Марины, он тогда работал в двух шагах от ее дома, и тот, разумеется, возражать не стал. Когда Сергей приехал, Марина ждала возле подъезда.
   – Вадика сегодня не будет, – сообщила она. – Он задерживается на работе. Надеюсь, тебя это не смущает?
   – А тебя?
   – По-моему, здесь все нормально.
   – Тогда никаких проблем.
   Они опять ели икру, пили свежевыжатый сок… Марина жаловалась на совсем забросившего ее Вадика. Она выглядела такой несчастной и одинокой… В общем, Сергей к ней зачастил. Сначала без всякой задней мысли. Во-первых, она была подругой Вадика; а во-вторых, она была замужем, и в квартире всегда были дети… Не то, чтобы чье-то замужество останавливало Сергея, который к браку относился как к социальному недоразумению, но позволять себе что-то на территории мужа он считал верхом глупости и непростительным наплевательством на конспирацию.
   – Ну и как тебе Марина? – спросил его как-то Вадик.
   – Весьма недурна.
   – Можешь забирать себе. Я от нее устал.
   Буквально на следующий день она позвонила Сергею.
   – Ты представляешь, от меня Вадик ушел, – сообщила она сквозь слезы.
   Через тридцать минут она была у Сергея.
   – А тебе не кажется, что все это как-то слишком быстро? – спросила она, когда утешения трансформировались в предварительные ласки.
   – Тебя это напрягает?
   – Я не могу так… сразу… Прости. Давай отложим на следующий раз.
   Он не стал спорить. Сергей вообще предпочитал не форсировать события, а ждать, когда они окончательно созреют для того, чтобы произойти. Главное при этом не допускать, чтобы они перезревали.
   Другой раз случился уже на следующий день. Марина вела себя так, словно у нее не было мужика лет триста, и была живой демонстрацией анекдота про кормление лошади с руки. Сергей совершенно не состоялся как мужчина – слишком уж сильно он хотел не ее.
   Как он узнал позже, эта макиавеллистая сволочь Вадик специально их свел, чтобы отделаться от Марины. А отделаться от нее было трудно. Она звонила, ждала под дверью, писала письма… Если бы не надоедливость из нее вполне получился бы неплохой объект для постельных утех, но в любом случае не для Сергея.
   Благодаря Марине, Сергей понял, что, несмотря на Тузика, несмотря на однозначное «нет», несмотря на ее настрой «стоять насмерть», ему нужна была только Лена, и никто другой. Он делал все, чтобы она отдалась ему в первую очередь душой, а потом только телом. Он старался быть ненавязчивым, полезным, интересным, необходимым. Он подсаживал ее на себя, как наркоторговец подсаживает подростков на свой товар.
   Чтобы как можно чаще бывать рядом с Еленой, он свел Галину и Вадика, в результате они начали все больше времени проводить вчетвером.
   О том, что творилось в душе Сергея, когда она у него на глазах садилась в белые «Жигули» Тузика, Лена узнала значительно позже и то лишь потому, что Сергей выпил лишнего. Они вышли подышать… Она думала, что он накинется на нее с кулаками, но этого не произошло.
   «Зачем ты столько терпел, дурак?» – услышал он от нее на следующий день.
   Вскоре последовала отставка тузика, и отношения Сергея с Леной приобрели еще более странный характер.
   Она уже влипла в его патину, но еще не хотела этого признавать, еще брыкалась, пыталась освободиться, еще пыталась себя убедить, что ситуация под контролем, что она может в любой момент ему отказать, освободиться из-под его влияния.
   До последнего момента она не хотела понимать, что они все сильнее привязываются друг к другу, превращаясь в некую единственно возможную бинарную смесь. Они обнимались, целовались, доводили друг друга до изнеможения… Их взаимозависимость напоминала наркотическую, но чем больше он был ей нужен, тем непреклонней становилось ее «нет». Она сводила его с ума своим упорством, а он ее своими ласками.
   – Между нами ничего не может быть. У меня семья, дети… Что скажут они? – все более жалобно и неуверенно говорила она.
   – Ты так говоришь, словно никогда не изменяла мужу, – не удержался однажды он.
   – Не твое дело.
   Она сдалась ему только через полгода. Долгих шесть месяцев он изо дня в день добивался ее любви. И он победил. Несмотря на бесчисленные «нет», на еще более бесчисленные «но», «не сейчас», «я не могу», она пришла. В тот день у них ничего не получилось. Он был перевозбужден, да и она нервничала. Помнится, тогда она психанула…
   На следующий день она вновь была у него. Она пришла к нему, не понимая, что делает, словно кто-то или что-то, чему невозможно противиться, взяло ее за руку и привело к нему. Тогда все свершилось самым наилучшим образом.
   Они встречались практически каждый день. Он готовил еду, ждал, выглядывал ее в окно. Когда она приходила, он, если она того желала, снимал с нее обувь, помогал раздеться, надевал тапочки. Они шли в спальню, потом под душ, потом обедать… Для них это не было чем-то однообразным, наоборот, каждая такая встреча была наполнена свежестью и новизной. Каждое свидание было приключением, экспромтом, импровизацией… все десять лет.
   Наверно, даже будучи семи пядей во лбу невозможно передать словами суть или, лучше сказать, атмосферу этих встреч. Любовь подобно Дао становится ложью при любой попытке выразить ее в словах.
   Наконец, она рассталась с мужем, а когда дети стали самостоятельными людьми, женились, обзавелись собственными домами, фактически перебралась жить к Сергею.
   Но даже после этого она еще долго не решалась признаться себе, что тоже уже не может без него обойтись, и когда он говорил ей об этом, она выходила из себя.
   И вот теперь, когда она окончательно сдалась, когда призналась сначала себе, а потом и ему, что давно уже не видит себя чем-то отдельным от него, после того, как между ними началось поистине любовное сумасшествие, она исчезла. Исчезла так, словно ее никогда не было в его жизни, исчезла из памяти его друзей, отовсюду…

3

   Проснулся он в кресле. Он так и заснул в нем, не раздеваясь. Скорее всего, его психика предпочла сумасшествию сон, и ночью сработал психический предохранитель. Люди вообще редко сходят с ума, намного реже, чем на страницах книг или на теле– и киноэкранах. Обычно съезжание крыши либо закладывается в конструкцию мозга еще до рождения в результате неправильного развития или генетических сбоев, либо является следствием болезней, опухолей мозга к примеру, отравлений, травм… По большому счету человек – чертовски выносливая скотина, а иначе он никогда не захватил бы власть на этой планете. У Сергея с конструкцией крыши был полный порядок: устойчивость против ветра и землетрясений была заложена в нее целой вереницей генетически правильных предков. Тем не менее, бушующая в его сознании душевная буря отнимала практически все силы. Тело болело так, словно всю ночь работало футбольным мячом. Хотелось, не тратя сил и времени на раздевание, перебраться в кровать, укрыться с головой и лежать, лежать, лежать, пока смерть…
   Оказавшись в подобном состоянии, герои фильмов или книг традиционно пытаются лечиться алкоголем, но в реальной жизни такое лечение приводит к полной свободе передвижения и питанию из мусорных ящиков. Подобная перспектива Сергея не устраивала совершенно. Он был из тех, кто предпочитает сопротивляться до конца, а не уходить раньше срока со сцены.
   В его случае реальным средством борьбы с депрессией была дисциплина. Заставив себя встать, он подошел к зеркалу, в котором увидел помятое небритое существо с отчаянием в глазах.
   – А вот хрен тебе! – сказал он и показал своему отражению дулю.
   В ответ на попытку сделать зарядку, тело ответило массовыми беспорядками и митингами протеста. Несмотря на это, ему удалось выполнить одну из последовательностей тенсегрити – комплекса упражнений, описанного Карлосом Кастанедой. Закончив зарядку, он с предельной тщательностью, словно от этого зависела его жизнь, побрился. После бриться был душ и завтрак с чашкой хорошего крепкого кофе. Поняв, что любой бунт будет жестоко подавлен, тело решило, что лучше все-таки сотрудничать с сознанием и волей. На душе тоже стало не так тоскливо.
   Немного подумав, он надел новую, парадную рубашку с коротким рукавом и новые дорогие брюки, слегка, правда, жарковатые для такой погоды. Туфли были не новыми, но после тщательной обработки средствами для ухода за обувью выглядели подстать одежде.
   – Хоть стреляйся, – сказал он, оценивающе посмотрев на себя в зеркало.
   На работу идти еще было рано, торчать в одиночестве дома тоже не хотелось. В результате он решил, что неплохо пойти подстричься.
   Едва выйдя из дома, он нос к носу столкнулся с незнакомой теткой пятидесяти-шестидесяти лет. Обычная баба… Он бы не обратил на нее внимания, если бы она не сказала:
   – Чудная страна.
   – Что? – переспросил он.
   – Чудесная страна. Просто волшебная.
   – Да, – сказал он, предпочитая с такими не спорить, а еще лучше не разговаривать вообще за пределами рабочего кабинета.
   Добившись его согласия с собственными мыслями, тетка, как ни в чем не бывало, пошла дальше своей дорогой.
   Желающих подстричься в парикмахерской почти не было, и его сразу же пригласили в кресло. Он представил себе, как парикмахеры набрасываются на него точно стая голодных голубей на корм, стараясь отхватить своими ножницами как можно больший клок волос. Эта картина заставила его улыбнуться, а легкий массаж головы, который невольно сделала не лишенная привлекательности барышня чуть старше двадцати лет, вернул настроение на почти что нормальный уровень.
   То, что он увидел, отойдя от парикмахерской на каких-то пятьсот метров, заставило его остановиться. Возле скамейки у здания банка шел настоящий бой. Две старушки, этакие божьи одуванчики, остервенело молотили друг друга сумками, сопровождая это такими комментариями, которые заставили бы покраснеть от стыда любого сапожника. Несколько подростков, подзадоривая их, снимали драку на камеры мобильных телефонов, но старушки их даже не замечали.
   – У нас что, месячник Хармса, или в дурдоме день открытых дверей? – спросил он себя сквозь смех.
   На Александру Ивановну и Альбину, которые как обычно в это время пили чай в своей любимой беседке, изменение внешнего облика Сергея произвело сильное впечатление.
   – Сергей Петрович! – воскликнула Альбина. – Вы ли это?
   – Вы, случайно не жениться собрались! – подхватила Александра Ивановна. – Вы так выглядите, что хоть в гроб!..
   Осознав, что она сказала, Александра Ивановна густо покраснела.
   – Я хотела сказать, под венец.
   – Не вижу большой разницы, – улыбнувшись, ответил он. – Что нового?
   – У Александры Ивановны сегодня было тяжелое утро, – сообщила Альбина.
   – Что, опять что-то стряслось? – делано удивился он.
   – А разве бывает иначе? – съязвила Альбина.
   – Я, наконец-то, нашла себе сумку, – приступила к рассказу Александра Ивановна. – Со скидкой, за семьсот сорок пять рублей восемьдесят три копейки. Вышла я из магазина, перешла дорогу… Тут меня черт дернул переложить барахло из старой сумки в новую. Только я управилась, подходит ко мне мужик. Мужик как мужик, ничего особенного. Спрашивает: «Сколько?» Я ему отвечаю: «Семьсот сорок пять рублей восемьдесят три копейки». Он посмотрел на меня как-то странно и спрашивает: «А чего так?» Я объясняю: «Так со скидкой». Он вообще смотрит на меня, а потом говорит: «Ты что, совсем долбанутая?» «Сам ты, говорю, такой». Поговорили… И тут только до меня дошло, что это то самое место, где эти стоят.
   – Проститутки, – пояснила Альбина.
   У кабинета Сергея шел политический митинг коммунистической направленности. Очередная клиентка, он никак не мог запомнить ее имя (что говорило о его подсознательном желании отделаться от нее как можно быстрей), размахивая газетой и жестикулируя, точно Ленин на броневике, несла людям «правду о демократической сволочи». Людей было немного, да и те воспринимали происходящее исключительно как бесплатный цирк. Гиперактивность, гипервозбудимоть и выпученные глаза этой «товарища женщины», – тетки пенсионного возраста в нелепой шляпке времен ее молодости, – наводили на мысль о, как минимум, болезни щитовидной железы.
   – Здравствуйте, доктор! – рявкнула она поставленным в агитбригадах голосом.
   – Здравствуйте. Прошу.
   – Видели, как я их?! – с поистине детской радостью в глазах спросила она, садясь в кресло, точно на трон.
   – На политическом фронте, вижу, у вас все в порядке, а как обстоят дела на личном?
   – Представляете, доктор, у меня больше нет сына! – с предельно патетической грустью изрекла она. Затем принялась рассказывать, как буквально три дня назад…
   Они и в трезвом виде редко бывали адекватными. Тогда же по какому-то поводу выпив бутылку вина, они принялись о чем-то спорить. Не найдя ничего лучше, она начала стращать его богом, на что он ответил:
   – Иди как ты со своим богом!.. Я, – заявил, – сам себе бог, и другого божества мне не надо!
   Она в слезы:
   – Как ты смеешь на мать!.. Как ты смеешь на бога!.. Ты мне не сын!.. Вон из моего дома!.. и так далее.
   – Вот так, Сергей Петрович, нет у меня сына. Не могу простить. Ладно бы он меня, но он же еще на бога… А мне еще батюшка из (какой-то там) церкви говорил…
   Ее бесполезно было перебивать. Как и многие другие клиенты, она приходила, чтобы провести 60 минут (столько длится сеанс), функционируя исключительно в режиме монолога. Ей не нужны были ни помощь, ни сочувствие. Ее интересовала только аудитория, пусть даже из одного человека, которая бы внимала каждому ее бредовому слову. За это она и платила каждый раз весьма ощутимую сумму.
   Раскусив это дело, Сергей в первую минуту матча переводил ее в режим монолога, после чего, автоматически сохраняя выражение сочувственного интереса на лице, погружался в собственные мысли. Нередко во время подобных сеансов он сочинял ответы на письма страждущих читателей его колонки в газете.
   Клиенты шли один за другим, и лишь к концу рабочего дня он смог выкроить несколько свободных минут, чтобы позвонить матери.
   – Привет, мам. Что нового?
   – А что у меня может быть нового?
   – Не знаю…
   – У тебя все нормально?
   – В среднем по району. Мне сегодня папа снился. Странный какой-то сон…
   Отец умер пятнадцать лет назад на даче в крещенскую ночь – поперся туда кормить кур, которых держал больше для развлечения, чем для еды. Он словно знал… В тот день он обошел всех друзей, раздал долги, позвонил домой… Его так и нашли возле телефонного аппарата. Острый сердечный приступ. Трубку положить он уже не успел – она валялась рядом на полу. Падая, он нечаянно закрыл заслонку на печке…
   Мама долго крепилась, пыталась держать себя в руках… А в день всех святых опять же на даче с ней случился обширный инфаркт. Как потом ей сказали врачи, они были уверены, что она не выживет.
   Во сне отец был как живой, хотя по сюжету сна Сергей понимал, что он был мертвым. Отец выглядел, как на параде. Аккуратная стрижка, идеально выбритое лицо, прекрасно сидящая летная форма (ему всегда шла форма) – при жизни отец был гражданским летчиком, командиром корабля.
   Отец был торжественно грустным.
   – Вот и все, сынок, – сказал он, – я ухожу. Пора. Зашел вот к тебе попрощаться. Теперь ты у нас за семью отвечаешь. Я все переписал на тебя, все бумаги. Вот – он положил на стол папку с несколькими бумажными листами. На каждом подписи отца, какого-то официального лица и печати. Не забывай меня, ну а если что было не так… В общем, прощай…
   – Действительно странный сон, – согласилась мама, – непонятно, что он может означать…
   – Мамуля.
   – Что?
   – А ты помнишь Пшеничную Лену?
   – Нет, а что?
   – Ничего. Просто…

   Вадик ввалился к нему в кабинет без стука.
   – Чего это ты не заходишь, не звонишь, не пишешь?
   – Работы полно. Только вот освободился.
   – Пойдем куда-нибудь поедим.
   – Куда?
   – Ты бывал в «Мясорубке»? Там готовят просто чудесные блинчики.
   – Мы были там с Леной.
   – У тебя новая баба?
   – Была.
   Несколько дней назад, буквально перед ее исчезновением, они совершенно случайно забрели в это кафе со странным названием «Мясорубка». Лене захотелось поесть пиццы. По телевизору тогда транслировался какой-то футбольный матч (их не интересовали спортивные игры), и все более или менее телевизионизированные кафе были забиты до отказа народом, словно разом у всех болельщиков посгорали дома телевизоры. В «Мясорубке» телевизора не было.
   Это было кафе во французском стиле с совершенно удивительным туалетом. У них стоял старинный, еще с бачком на уровне потолка унитаз. И унитаз, и бачок были покрашены под медь. Смотрелось это великолепно.
   Пиццу в «Мясорубке» не подавали в принципе, зато там были действительно чудесные блинчики, неплохая солянка и вкусно приготовленное мясо с непроизносимым названием. Стоило это доступно.
   Официанты тогда все разом куда-то подевались, и, прождав целую вечность человека с меню, Сергей уже начал недовольно вертеть головой в поисках какого-нибудь специально обученного человека. К ним подошла совсем еще юная симпатичная барышня.
   – Здравствуйте, – сказала она, улыбаясь обезоруживающей улыбкой.
   – Этот столик обслуживается? – спросил Сергей. От ее улыбки его раздражение улетучилось почти мгновенно.
   – Да, конечно, извините за задержку. Сейчас я кого-нибудь позову.
   Она вернулась буквально через минуту.
   – Здравствуйте еще раз. Что будете заказывать?
   – Хорошо, что вы так быстро себя позвали, – пошутил он.
   – Да… действительно так и получилось.
   – Ты мог бы хотя бы при мне не заигрывать с бабами? – недовольно проворчала Лена, когда официантка ушла, приняв заказ.
   С Вадиком они сели за тот же столик, за которым сидели тогда с Леной.
   Подошла официантка, та самая, очаровательная барышня, на этот раз она появилась, едва они сели за стол.
   – Здравствуйте, – сказала она, улыбаясь Сергею как старому знакомому, – мы очень рады, что вы посетили нас вновь. Что будете есть?
   – Пойду руки помою, – решил Сергей, когда заказ был сделан.
   – Не забудь их после этого помыть, – съязвил Вадик.
   – Простите, можно вас на пару слов, – обратился Сергей к официантке.
   – Да, конечно.
   – Как я понял, вы меня помните?
   – Да.
   – А вы не помните женщину, с которой я был?
   – Нет… Извините. Что, что-то произошло?
   – Да нет… просто…
   – К сожалению, не могу вам помочь, – в ее голосе прозвучало искреннее сожаление.
   – Кстати, помнишь Марину? – спросил Вадик, когда Сергей вернулся за стол.
   – Чего это ты ее вспомнил?
   – Ты не поверишь. Недавно столкнулся с ней в магазине.
   – И что?
   – Представляешь, она не нашла ничего лучше, как завести шашни с Геной… Ты его, наверно, не знаешь.
   – Нет.
   – Он сослуживец и лучший друг ее мужа. Еще тот тип. Бабник неимоверный. Прославился своей любовью занимать и не отдавать деньги, постоянно всем врет и не уживается долго на одном месте. Переспал он с Мариной несколько раз, а потом заявился к ним домой. «Извини, – говорит мужу, – но я люблю твою жену, и хочу на ней жениться». Тот обалдел. Оказывается, он даже не догадывался, что Марина спит со всеми подряд. Гена тут же к Марине: «Выходи, – говорит, – за меня замуж». А Марина хоть и конченая блядина, но не конченая дура. «Зачем, – говорит, – ты мне такой нужен? Переспать с тобой – это одно, а замуж… Ты ж ни семью содержать, ни детей воспитать… Зачем мне такое счастье?» А муж то на нее, то на Гену. И никак не реагирует. Даже морду ему набить не пошевелился. Послала тогда она и его нахрен. И что ты думаешь? Муж с Геной до сих пор продолжают дружить, как ни чем не бывало, – закончил свой рассказ Вадик.
   – Тебя куда отвезти? – спросил он, когда они вышли из кафе.
   – Спасибо. Я лучше пройдусь. Голова нихрена не работает. Может, хоть чуть-чуть проветрится.
   – Тогда до связи. Ты, если что, звони.
   – Ты тоже.
   Оставшись один, Сергей погрузился в свои мысли. Выйдя из состояния задумчивости, он обнаружил себя в одном из районов светлого будущего. Километровой высоты заборы скрывали здоровенные сараи, кажущиеся их владельцам, этаким аристократам в первом поколении, настоящими дворцами. Вот только на тротуар, не говоря уже о дороге, аристократы денег пожалели…
   Впереди на почти что безлюдной улице он увидел фигурку женщины. Его словно ударило током. Это была Лена. Она была слишком далеко, чтобы утверждать это наверняка, но это был ее силуэт, ее походка, ее стиль одежды. Она средним шагом шла в том же направлении, что и он.
   За районом светлого будущего начинался полудикий парк. Оглянувшись, и увидев сзади догоняющего ее мужчину, она рефлекторно прибавила шагу. Он тоже пошел быстрей. Тогда она побежала…
   Догнал он ее лишь тогда, когда она оказалась буквально загнанной в угол – под острым углом к высокому школьному забору была вырыта глубокая, а главное, широкая траншея, которую она при полном своем желании не смогла бы преодолеть. Прижавшись спиной к забору, она выставила вперед свою сумочку, словно этот щит мог бы ее защитить в случае реальной опасности. Ее лицо было перекошено гримасой ужаса.
   Она совсем не была похожа на его любимую. Ни лицом, ни фигурой. Перед ним была смертельно напуганная тетка примерно пятидесяти лет. Наверняка бухгалтер или что-то типа того. Только теперь он вспомнил, что буквально на прошлой неделе в парке нашли тело убитой женщины…
   – Простите, пожалуйста, я не хотел вас пугать… просто так получилось… Мне показалось, что вы одна моя хорошая знакомая, иначе бы я ни за что… простите… я ничего вам не сделаю… я уйду… сейчас… извините… Это какая-то дурацкая шутка судьбы, – принялся оправдываться он.
   – Шутка! – завизжала она, – дурак, сволочь, скотина…
   Она набросилась на него и принялась лупить его сумочкой. Благо, в той, судя по весу, было не так много лишних вещей. Она била его до тех пор, пока не порвался ремень, и сумка не отлетела в кусты. Точно собака, получившая команду «апорт» она бросилась следом за сумкой. Найдя ее, тетка прижала сумку к себе, и, разревевшись, быстро пошла прочь.
   Во время экзекуции Сергей не сопротивлялся, просто стоял, закрывая голову руками. Оставшись один, он сел на корточки и принялся хохотать, пока смех не перешел в рыдания…

4

   Автобус свернул с трассы на узкую заасфальтированную дорогу, по обе стороны которой густо росли деревья. Проехав по ней не более пятисот метров, он выехал на огромный прямоугольный участок земли, огороженный четырьмя взаимно перпендикулярными лесными посадками. Остальные углы видно не было, но тот, где остановился автобус, был идеально прямым. По всему участку среди цветущих деревьев и клумб ровными рядами стояли деревянные столы с одинаковыми деревянными скамеечками по бокам. За такими столами во дворах мужики обычно сражаются в домино. Часть столов была занята приехавшими раньше людьми, но значительно большая их часть была свободна.
   Автобус остановился на специально отведенной для этого на краю участка площадке. С характерным стоном открылись двери. Пассажиры, оживленно болтая о всяких пустяках, поспешили на выход. «Марсианские хроники…» Почему-то эта мысль пришла в голову Сергею, когда он вышел из автобуса. Все тут же ринулись занимать свободные места. Захватив столы, люди доставали свертки с едой, посуду, выпивку… Один лишь Сергей приехал налегке.
   Выпустив пассажиров, автобус развернулся и покинул территорию. Его место тут же занял другой. Люди прибывали и прибывали. Они выходили из автобусов и занимали места за столами. Места хватало всем.
   После десятого автобуса, Сергей, устав считать ворон, решил немного пройтись. Позади одной из лесопосадок параллельно ей проходила дорога, по которой нескончаемым потоком шли автобусы с прибывающими в это странное место людьми. Другую, густо поросшую травой и кустами лесополосу (видно, ни у кого не доходили руки навести там порядок) пересекала чуть заметная тропинка. Чувствуя себя Алисой у кроличьей норы, он осторожно, чтобы куда не вступить или не сломать себе ногу, отправился на встречу с неведомым. Тропинка привела его к недостроенному зданию. Был выведен только нулевой и частично первый этажи. Как и все здесь, здание было огромным до нереальности. Тропинка заканчивалась у входа в подвал. Кто-то сорвал с петель дверь, и путь был открыт.
   Сергей вошел внутрь и очутился в грязном, неприветливом коридоре, пол которого был густо усеян окурками и пустыми пивными банками, но обычных для таких помещений следов человеческой жизнедеятельности не наблюдалось. Скорее всего, люди гадили прямо в лесу, не утруждая себя поисками крыши над головой. Но что тогда влекло людей сюда? Коридор петлял так, что если бы не мусор под ногами (тупиковые ветки на удивление были чистыми), Сергей давно заблудился бы в этом сюрреалистическом лабиринте.
   Впереди послышались голоса. Вскоре Сергей очутился в огромной, уставленной бесчисленным множеством столов с телефонными аппаратами комнате. Столы и стулья стояли прямо в строительном мусоре, перемешанном с окурками и пивными банками. Но никакого отвратного запаха в помещении не было.
   Сергей вдруг понял, что это совершенно невообразимый переговорный пункт с тем светом, и достаточно найти место за столом, как с той стороны к телефону подойдет вызываемый родственник или близкий человек. Отец! Неужели возможно будет поговорить с отцом! Как назло все столы были заняты. Вдруг молодая девушка, совсем еще ребенок заплакала и бросила трубку. Сергей бросился к телефону, но кто-то сзади крепко схватил его за руку.
   – Молодой человек, здесь очередь, – зло прошипели ему в ухо.
   Его разбудил поистине королевский раскат грома. Молния ударила совсем рядом, и громыхнуло так, что разом завыли все стоявшие во дворе машины. Сергей посмотрел на часы. Было чуть больше пяти утра.
   Той ночью тоже бушевала гроза. Они занимались любовью, пили жутко дорогой (подарок благодарного клиента) виски, курили сигары, слушали джаз…
   Громыхало так, что в комнате было светло, как днем.
   – Одевайся, – сказал ей Сергей.
   – Зачем? – не поняла она.
   – Пойдем смотреть на грозу.
   – Я не хочу!
   – Ты не врубаешься.
   – Я боюсь.
   Она боялась грозы с того самого дня, когда на ее глазах молния попала в соседский дом. Они жили тогда в деревне. Ей было чуть больше пяти. После этого каждый раз, когда начиналась гроза, они всем семейством, она, мать и сестра (отец все время был в командировках) прятались под кровать и там пережидали грозу.
   – Пойдем, – уговаривал он.
   – Я не хочу!
   – Что значит не хочу? Одевайся, или так и пойдешь голой. И не возражай. Возражения не принимаются.
   Она продолжала капризничать и упираться, мешая ему надевать на нее футболку, джинсы, кроссовки. Затем ему пришлось буквально за руку тащить ее в лифт. Там она набросилась на него с поцелуями…
   Выход на чердак был заперт, но Сергей давно уже обзавелся собственным ключом. Крыша у дома была плоская, покрытая толстым слоем рубероида и смолы. У ее края по периметру дома было сделано ограждение, чтобы не дай бог, какой-нибудь оболтус не стал классическим случаем демонстрации ускорения свободного падения. На чердаке в специальном тайнике у Сергея был спрятан достаточно большой кусок полиэтиленовой пленки, чтобы вдвоем можно было укрыться от дождя.
   Представшее их взору великолепие заставило забыть о страхе перед грозой. С высоты двенадцатиэтажного дома они увидели утопающий в электричестве город, а над ним висела, изливаясь дождем, практически черная туча, из которой, разрывая на части небо, били молнии. От этого зрелища невозможно было оторвать взгляд.
   Они стояли, прижавшись друг к другу, почти у самого края крыши, и, затаив дыхание, ждали очередную вспышку. После каждого удара молнии, Лена принималась кричать и хлопать в ладоши от переполнявшего ее коктейля из страха и восхищения.
   Только когда закончилась гроза, они поняли, что промокли и замерзли, что ветер с щедростью калифов из восточных сказок одаривал их водой, забрасывая дождь под пленку.
   Дома она рухнула на диван и с довольной улыбкой на лице позволила ему снять с нее мокрую одежду, вытереть ее полотенцем, надеть на ее ножки теплые носочки и тапочки, надеть на нее теплые спортивные штаны и теплую кофту.
   – Хочу глинтвейн, – сказала она, и они отправились на кухню.
   Пока он готовил напиток, она стояла сзади и ластилась к нему, обнимая и целуя его в шею и плечи. Не выдержав, он потушил газ и набросился на нее прямо там.
   – Что ты делаешь? Ты понимаешь, что ты меня насилуешь?
   – Да, глупенькая, да, моя хорошая, да, любимая…
   Изнасилование было еще одной игрой. Ему достаточно было к ней прикоснуться, провести рукой по ее нежной коже, заглянуть в бездонную глубину глаз, чтобы понять, вернее даже, почувствовать все ее желания. Он никогда ничего не делал помимо ее воли, и если его поведение напоминало штурм крепости, это была игра, сыграть в которую каким-то телепатическим путем предлагала ему она…
   Проворочавшись минут тридцать в постели, Сергей понял, что больше ему не уснуть. Впереди было долгое субботнее утро, начать которое он решил чашкой крепкого кофе.

   Их отношения не всегда были столь идиллическими:
   Они были вместе уже более трех лет. Елена тогда жила с мужем и детьми, Сергей – у матери. Работа позволяла Лене бывать у него практически каждый день. При этом она так и не смога смириться с тем, что сама, словно девушка по вызову, (это ее слова), ходит к любовнику. Это противоречило ее понятиям о чести и достоинстве. Также ее бесили любопытные взгляды бабья, чуть ли не круглосуточно торочащего на скамейке возле подъезда. Эти, как погонщики верблюдов, что видели о том и пели, и когда, проходя мимо, она чувствовала спиной их сверлящие взгляды, у нее появлялось желание взорвать их вместе со скамейкой, а лучше вместе с Сергеем. Разумеется, после такого чистилища она не сразу становилась доброй и ласковой.
   Но главной и постоянной ее головной болью была необходимость разрываться между мужем и семьей, с одной стороны, и Сергеем – с другой.
   Отношения с мужем с каждым днем становились все хуже. Она не хотела и не могла притворяться счастливой и любящей женой. Он воспринимал ее как некий принадлежащий ему предмет, который обязан… В результате и раньше не райская обстановка в доме окончательно превратилась в ад. На людях муж всегда был белым и пушистым. Он хорошо зарабатывал, не пил, не играл… Наверно, никто из ее окружения не смог бы понять, чего ей еще надо.
   Уйти от мужа она еще не была готова. Как это обычно бывает, муж был не только двуногим биологическим объектом, принадлежащим к виду одомашненных приматов. Он был еще и определенным образом жизни, окружением, некой координатной системой, вмещаемой в себя пусть небольшой и не очень счастливый, но ее мир. К тому же она боялась, что дети не смогут ее простить, а потеря детей была для нее самым страшным проклятием.
   Да и Сергей тогда был далеко не тем человеком, с кем стоило связывать жизнь.
   Во-первых, он был полной ее противоположностью. Он не выносил холод – она жару; он терпеть не мог гостей – у нее постоянно был полон дом народу; он был домоседом и даже отпуск проводил на даче – она обожала путешествовать и при каждой возможности старалась куда-нибудь съездить. И так было со всем, чего ни коснись.
   Во-вторых, у него была, как он выражался, аллергия на детей. К ее детям он относился с симпатией и был с ними в относительно приятельских отношениях, но дети вообще вызывали у него желание взять в руки автомат. Самым страшным его кошмаром стало бы появление на свет его биологического потомства. Она была не в состоянии понять этот его заскок.
   К тому же Сергей тогда был дармоедом.
   Окончив университет и целый ряд курсов повышения квалификации, он, чтобы пристроить трудовую книжку, устроился работать в местную богадельню, где тратил не более двух часов в день на сеансы психологической разгрузки для ветеранов Куликовской битвы. До «августовского» кризиса на жизнь он зарабатывал, принимая клиентов на дому, но после исторического падения рубля поток «черных» клиентов практически прекратился. Потерявшим свои сбережения людям было не до того, чтобы платить за сеансы психотерапии.
   Из богадельни тоже пришлось уйти. Руководство начало загружать Сергея работой, решив, что он должен трудиться с полной отдачей. Он бы и трудился, вот только нормально платить за это ему не собирались. Ни карьерного, ни профессионального роста работа не давала, и кроме отвращения не вызывала ровным счетом ничего. Дошло до того, что на работу он шел, как на плаху. Не удивительно, что свои обязанности он начал выполнять кое-как, а это уже никуда не годилось – стоит привыкнуть что-либо делать через задницу, и все, можно на себе как на профессионале ставить крест. Решив, что стаж не стоит таких мучений, Сергей написал заявление об увольнении.
   Уйдя с одной плохой работы, он не стал спешить устраиваться на такую же другую. В результате несколько лет он просидел на шее у матери. Его это не смущало, зато Лену бесило страшно.
   Дошло до того…
   Они пили кофе. Она была злой – что-то случилось дома, бабки опять слишком явно проявили свое любопытство, что-то сдохло в лесу…
   – Что я здесь делаю? – раздраженно спросила она.
   – Кофе пьешь, – ответил Сергей, который к тому времени заметно устал от разборок.
   – Что я вообще здесь делаю? У меня семья, муж, дети… Я всем рискую. Что, если он узнает? Что я буду делать с детьми на улице?
   – Зачем на улице?
   – А куда мне идти? К тебе что ли? Как ты собираешься содержать семью?
   – Ты забыла, у меня нет семьи.
   – Сколько ты ко мне приставал с замужеством?
   – Извини, я больше не буду.
   Она испепелила его взглядом.
   – И потом, мне все надоело. Целыми днями только твой диван. Мы никуда не ходим, никого не видим.
   – А у кого здесь вездесущий муж?
   – А когда ты мне в последний раз дарил подарки?
   – Пару недель назад.
   – Пару месяцев не хотел?
   – У тебя со мной день за три?
   – Ты меня не любишь.
   – Ты знаешь, что люблю.
   – Нет, не любишь!
   – Хорошо. Чего ты хочешь?
   – Чтобы ты работал, как все нормальные люди.
   – Я не хочу работать, как все нормальные люди.
   – Тогда живи один.
   – Я и живу один.
   – Хорошо, не хочешь работать – твое дело. Мне в принципе все равно, где ты будешь брать деньги, но без денег ты больше меня не увидишь. А то нашел себе дурочку. Сама приходит, ублажает, уходит, а он лежит себе на диване…
   – Сколько ты хочешь?
   – Хотя бы тысячу.
   – Тысячу, так тысячу.
   – Каждый месяц.
   – Хорошо.
   – Что хорошо?
   – Тысячу каждый месяц.
   – Ты меня не любишь.
   – Не успели договориться, и уже забастовка. Требуем повышения заработной платы?
   – Если бы ты меня любил, ты бы дарил мне подарки каждую неделю.
   – Хорошо, давай каждую неделю.
   – Тысячу в неделю?
   – Двести пятьдесят в неделю. Мы же договорились.
   – Ты меня любишь всего на двести пятьдесят в неделю?
   – Я люблю тебя бесконечной бескорыстной любовью.
   – Меня такая любовь не устраивает.
   – Тогда, как договорились.
   Так она стала любовницей на зарплату.
   Когда она потеряла последнюю надежду превратить его в нормального человека, она положила на стол ключи.
   – Ты не мужик, – сказала она ему.
   Оставшись один, Сергей продолжал жить привычной жизнью. За те несколько месяцев, что они были в разводе, он ни разу даже не подумал о том, чтобы завести себе другую женщину. Не было у него и мимолетных интриг. Он не то чтобы пытался оставаться верным Лене. Просто после нее ему никого не хотелось. Он понимал, что любая другая женщина будет лишь жалкой ее тенью.
   Тогда он чувствовал себя так, словно кто-то отрезал ломоть от его души, и эта рана постоянно саднила. Острую боль утраты он почувствовал, когда увидел ее из окна маршрутки. Был конец марта. Она шла в белой куртке, черных джинсах и белых сапожках. Увидев ее, он почувствовал себя так, словно его препарировали на живую.
   Тогда он начал регулярно вертеться в тех местах, где она обычно бывала, и вскоре они «случайно» столкнулись на автобусной остановке.
   – Пойдем выпьем кофе – пригласил он.
   – Зачем?
   – А зачем кофе пьют?
   – Я не об этом. Я уже почти успокоилась, у меня все наладилось дома. Зачем? Что ты можешь мне предложить? – ее голос заметно дрожал. Лене приходилось сдерживаться, чтобы не заплакать.
   – Пойдем.
   Он за руку притащил ее домой…
   Они пили кофе, разговаривали о какой-то ерунде. Поняв, что она созрела, он впился в ее рот поцелуем…
   – Я тебя ненавижу, – сказала она.
   В какой-то степени это действительно было так. Несколько лет назад муж (тогда она его любила) бросил ее с двумя детьми, отдав предпочтения ее лучшей подруге. Это убило их брак. Приняв мужа обратно, она не смогла его простить. С тех пор она боялась испытать нечто подобное еще раз. Она не хотела любить, не хотела быть от кого-то зависимой, не хотела показывать свою любовь. Именно потому, что Сергею требовалось не только ее тело, а абсолютно все, она сопротивлялась с таким остервенением и даже попыталась отгородиться от любви Тузиком. Именно поэтому она еще долго отказывалась признаться в любви к Сергею, и в первую очередь признаться себе.
   – Я знаю, – ответил он, беря ее на руки.
   – У тебя был кто? – строго спросила она, когда он положил ее в постель.
   – Нет. А у тебя?
   – Конечно, нет… Может, ты для начала меня хотя бы разуешь?
   – Как будет угодно ее величеству… – ответил он, целуя ее сапожки перед тем, как их снять.
   – Скотина, почему ты меня отпустил? – накинулась она на Сергея после занятия любовью.
   – Ты сама ушла.
   – Ты меня отпустил!
   – Я уважаю твои решения.
   – Ты меня не любишь.
   – Наоборот. Я люблю тебя. Ты для меня не вещь, не средство для наслаждения. Я люблю тебя, именно тебя… и я уважаю твои решения.
   – Прекрати болтать чушь!
   Как это ни странно, но развод только очистил их отношения, уничтожив все наносное и лишнее, что не имело отношения непосредственно к любви. Развод развеял саму идею принадлежности, переведя отношения между ними на новый уровень. Уйдя от него, Елена обрела особенную метафизическую свободу, которая сохранилась после ее возвращения. Раньше они изводили друг друга мелочными придирками, пытаясь контролировать чуть ли не каждый шаг. Доходило до смешного. Один раз Сергей устроил скандал из-за того, что она пошла в ресторан с подругами. Тогда, несмотря на то, что они были вместе по несколько часов каждый день, ему катастрофически ее не хватало.
   – Ты же знаешь, у меня дом, семья… – объясняла ему она, – мне тоже без тебя очень плохо…
   И тут она не только предпочла ему каких-то подруг, но еще и засиделась с ними до поздней ночи (с ним она такого себе не позволяла никогда). Узнав об этом, он буквально позеленел от злости.
   Теперь же, после ее возвращения их отношения стали строиться по принципу: никто ничего никому недолжен. Первое время ее заставляло нервничать его более чем спокойное отношение к тому, что у нее есть свои интересы, своя жизнь, свое личное время. Сначала она даже решила, что он ее разлюбил, потом привыкла к этому, как к еще одной его странности. Он же перестал ревновать только потому, что даже в мыслях не мог представить ее в постели с другим мужчиной (муж, разумеется, был не в счет).

   Дождавшись, когда стрелки часов доползли, наконец, до «приличного» времени, Сергей позвонил Вадику.
   – Привет, не разбудил?
   – Ты чего-то хотел или так, просто? – недовольно-сонным голосом спросил Вадик.
   – Ты тут недавно говорил, о каком-то маге.
   – Ну, было дело.
   – Насколько он нормальный?
   – Ты знаешь, вполне. Весьма интересный, образованный мужик. Правда, как мага я не могу его оценить, ты уж извини. А что?
   – Возможно, мне понадобится его помощь. Ты сможешь в этом посодействовать?
   – Не знаю. Я перезвоню.
   – Только не забудь.
   – Да ладно тебе! – Вадик жутко не любил, когда ему намекали на его необязательность.
   Характеристикам Вадика на тех или иных людей можно было доверять если не на все сто, то, как минимум, на девяносто процентов. Несколько последних жизней он занимался приемом желающих пожаловаться на кого-либо граждан и до такой степени насмотрелся на всяческих шизофреников, мошенников и просто уродов, что стал поистине чтецом человеческих душ.
   Телефон зазвонил буквально в следующую минуту после того, как Сергей положил трубку.
   – Привет, Сереженька, – это была мама, – я тут блинов наколотила. Придешь?
   – Конечно мамуля. Только без меня не жарь. Хорошо?
   – Когда ж я тогда их нажарю? Ты лучше позвони перед тем, как будешь выходить.
   – Хорошо.
   Минут через двадцать позвонил Вадик.
   – Ну что? – спросил его Сергей.
   – Позвони ему. Скажи, что от меня.
   – Хорошо. Спасибо, Вадюша.
   – Записывай номер…
   – А как его имя?
   – Марк Израилевич Звягинцев.
   – Спасибо.
   – Пока.
   Закончив разговор, он набрал номер Звягинцева.
   – Слушаю вас? – услышал он приятный правильно поставленный, как у диктора центрального телевидения и всесоюзного радио голос.
   – Могу я поговорить с Марком Израилевичем Звягинцевым?
   – А кто его беспокоит?
   – Это Сергей. От Вадима Леонидовича.
   – Слушаю вас.
   – Мне нужна помощь. Возможно, это не по вашей части, но, дело в том…
   – Извините, Сергей, – перебил его Звягинцев, – но я не обсуждаю дела заочно или по телефону. Только при личной встрече.
   – Хорошо. Где и когда мы могли бы увидеться?
   – Можете приехать ко мне домой. Сегодня. Часов в шестнадцать. Вас устроит?
   – Более чем.
   – Тогда записывайте адрес…

5

   Внешность Звягинцева оказалась подстать его голосу. Высокий, крепкого сложения с умным породистым лицом и красивыми кистями рук, он был словно легендарный Самсон, готовый с легкостью разорвать любую пасть. Его тело было настолько в хорошей форме, что в свои основательно за шестьдесят он мог дать фору большинству ровесников Сергея.
   Сергея Звягинцев встретил, как старого знакомого.
   – Входите, Сереженька, проходите. Не разувайтесь ни в коем случае. Это даже неприлично! – пресек он попытку Сергея снять туфли. – Сюда, пожалуйста, располагайтесь…
   Сергей тоже не был сторонником дурацкого обычая заставлять гостей ходить в носках или тапочках, особенно после того, как понял, что к вопросу чистоты это не имеет никакого отношения. Усомниться в этом ему помогло детское воспоминание: Первая половина семидесятых годов. К родителям часто приходят гости. Они проходят в зал и уже там, перед Ковром снимают обувь… Ковер! Именно Ковер с большой буквы. Это сейчас для многих он не более чем напольное покрытие. Тогда же, в советское время Ковер был символом достатка, успеха в жизни и богатством, которое надо было передать детям и детям детей в целости и сохранности. Именно благоговение перед Коврами заставило нас снимать обувь. Так мусульмане разуваются перед входом в мечеть. А как же грязь? Конечно, в сырую погоду, там, где тротуары – сплошная непроходимая топь… Но если на улице сухо, и везде есть асфальт или тротуарная плитка, мокрой тряпки у порога вполне достаточно для соблюдения чистоты. С другой стороны, носки или колготки – прекрасные пылесборники. На них мы переносим из дома в дом не только грязь и аромат ног, но и всевозможные болезни, которым вполне вольготно живется потом в Коврах и хозяйских тапочках. Кто пытался вывести грибок, знает, о чем я говорю. Так что еще неизвестно, что гигиеничнее: ходить по чужим домам в обуви или в носках.
   Решив проверить, насколько он прав, Сергей разрешил друзьям ходить у него в обуви. Как и предполагалось, грязнее в квартире не стало.
   Комната, куда Звягинцев пригласил Сергея, скорее всего, была его рабочим кабинетом. Обстановка в ней не имела ничего общего с тем, что обычно принято ассоциировать с магией и колдовством. В ней не было ни хрустальных шаров, ни магических свечей, ни талисманов. Компактный письменный стол с ноутбуком. HI-FI стереосистема, шкаф с книгами и компакт-дисками, диван, пара удобных кресел…
   – Чай, кофе? – предложил профессор.
   – На ваше усмотрение.
   – Тогда чай. Кофе я сегодня уже пил.
   – Ирочка, приготовь нам чаю, – крикнул он так, чтобы было слышно в другой комнате.
   – И так, чем могу?.. – спросил он.
   – Не знаю даже, с чего начать. Вообще-то я не из тех, кто верит в магию, чудеса или волшебство, но то, что происходит со мной в последнее время… У меня в голове не укладывается.
   – Я тоже не верю ни в волшебство, ни в чудеса. Чудес по большому счету вообще не бывает, а то, что мы называем чудом, есть непривычное естественное явление, которое не вписывается в наше понимание бытия. И таких чудес… Да почитайте хотя бы Чарльза Форта. С другой стороны, многие понятные на первый взгляд вещи кажутся таковыми только лишь потому, что мы привыкли к их существованию, тогда как любая травинка – это уже чудо. В магию вообще невозможно верить. Как можно верить в эксперимент по трансмутации собственного существа? А только это и есть настоящая магия. То, что обычно принято понимать под магией имеет такое же к ней отношение, как каша в голове какого-нибудь двоечника к передовым достижениям науки.
   Постучав вежливо в дверь, в комнату вошла приятная женщина лет на двадцать, наверно, моложе профессора. Она принесла поднос с фарфоровым чайником, двумя чашками и тарелкой с печеньем. Поставив поднос, она вышла из комнаты.
   – Кажется, я увлекся… Так что привело вас ко мне? – спросил профессор, разливая чай.
   – Тут такое дело, Марк Израилевич… Я работаю психологом, и если бы кто-то рассказал мне что-либо подобное, я бы отправил его к психиатру.
   – Ну а я не психолог, так что вам бояться нечего. Давайте вы все расскажете с самого начала, а потом мы решим, что и как.
   – Не знаю, Марк Израилевич, иногда мне кажется, что я схожу с ума… Да и что можно еще думать, когда из твоей постели бесследно исчезает любимая женщина, с которой вы несколько лет были вместе. Она исчезла так, как будто ее никогда не было. Ни следов, ни вещей, ничего. Никто из друзей ее не помнит. Не представляю, как такое вообще возможно.
   – Если я правильно понял, вы уверены, что несколько лет были с женщиной, существование которой объективно подтверждает только ваша память?
   – Я ни в чем уже не уверен.
   – Но вы ее помните?
   – Да, я помню. Я помню все это время.
   – А вы не пробовали выяснять, что, по мнению ваших друзей, происходило, когда вы были с ней?
   – Извините… я не пойму, к чему вы клоните.
   – Как вам объяснить… Когда вы были вместе, случались какие-то события, кто-то был с вами… не все ж время вы были вдвоем. Должны же они что-то помнить, какой-то иной ход событий, кого-то вместо нее…
   – Если честно, вы первый человек, которому я об этом рассказываю. Не знаю… у меня такое чувство, что если я расскажу кому-то еще, я никогда больше не смогу ее встретить.
   – Скажите, только честно, вы ее любите?
   – Очень.
   – Насколько сильно?
   – Это трудно объяснить. Мы с ней словно одно целое, и, без нее, это целое словно разрезали пополам. Это больно, чертовски больно…
   – Да… – задумчиво произнес профессор.
   Он встал с кресла, подошел к шкафу, достал табак и трубку, тщательно набил ее табаком…
   – А вы знаете, – заговорил он, раскурив трубку, – своим исчезновением она спасла ваш рассудок от гибели.
   Сергей удивленно уставился на Звягинцева.
   – Ведь если уж на то пошло вы стали участником событий, которые напрочь разрушили привычное вам мироздание. Тот мир, который вы в глубине подсознания считали истинным и незыблемым, рухнул в одно мгновение, как карточный домик. То, что вы привыкли считать прочным основанием под ногами, провалилось, как тонкий лед, и вы с головой ушли в полынью хаоса, один лишь взгляд на который способен лишить рассудка. Вас спасла только боль утраты, за которой вы попросту не увидели происходящего. Конечно, со временем кое-что начало до вас доходить, но ваша психика худо-бедно уже к этому подготовилась…
   Так что сумасшествие уже вам не грозит. По крайней мере, пока.
   Главный удар вы перенесли. Теперь осталось решить, как быть с последствиями. И здесь перед вами как минимум два пути:
   Как вы сами понимаете, благоразумие требует от вас как можно быстрее забыть этот кошмар не важно как. Вы можете признать себя сумасшедшим, пролечиться в какой-нибудь хорошей клинике и выйти оттуда с убеждением, что ваша любовь была бредом. Вы можете решить, что все это вам приснилось. Тем более что такое бывает. Я знал одну женщину, которая во сне прожила наполненную приключениями жизнь шотландского аристократа, с момента его рождения и до самой смерти в преклонном возрасте. Вы можете попросту заставить свое подсознание вытеснить из памяти все, что было связано с этой любовью… И так до бесконечности.
   – Извините, Марк Израилевич, но для меня это неприемлемо.
   – Тогда вам придется броситься в бездну, мимолетный взгляд на которую чуть было не лишил вас рассудка. В этой бездне, ее еще называют Гибельным Местом, вы встретитесь с самыми потаенными своими страхами и с самыми жуткими кошмарами, которые порождало когда-либо ваше подсознание… Там вы заглянете в глаза бытия, не прикрытого покрывалом обыденности. И если у вас нет жезла интуиции, чаши сочувствия, меча разума, и пентакля мужества, Гибельное Место поглотит вас раз и навсегда, превратив ваше существование в то, что обычно принято считать адом. Но если вы сможете преодолеть все уготованные вам препятствия и сохранить душу, перед вами откроется мир во всем его великолепии.
   – Боюсь, Марк Израилевич, у меня просто нет выбора.
   – Тогда будьте внимательны. Гибельное Место приходит без стука, и если вы пропустите вход… – он не договорил.
   Уже в прихожей, практически закрывая за Сергеем дверь, Звягинцев сказал:
   – Если честно, Сергей, я не знаю, сочувствовать вам или завидовать. С одной стороны, потеря любви – это всегда больно. С другой – без подобных переживаний жизнь теряет свое содержание и становится банальной формой существования белковых структур…
   Бездна… Десять лет назад он уже нырял в одну без надежды на успех, не зная даже, чем могли ему грозить как победа, так и поражение. Да и нырял ли по большому счету? Хотел ли он тогда такой любви? Или его словно слепого котенка взяли за шкирку и бросили в омут просто так, исключительно забавы ради?
   И вот опять. Новая бездна, в которую его сталкивает жизнь, бог, судьба или еще какая сволочь, призванная для того, чтобы делать нашу земную жизнь еще более невыносимой. Только теперь его бросают не в омут, а пытаются спустить в унитаз, наблюдая, как он всеми силами старается зацепиться лапками за скользкий фарфор. «Ну что ж, бездна так бездна», – решил он.

   Нужная визитка валялась за холодильником (на холодильнике лежал телефонный справочник, распухший от обилия визиток и бумажек с номерами, некоторые из которых перекочевали за холодильник).
   – У телефона, – услышал он мужской голос.
   – Григорий Иванович?
   – Допустим.
   – Это Сергей Власов. Помните такого?
   – Конечно, Сергей Петрович, Здравствуйте, – голос в трубке заметно потеплел, – Чем могу быть полезен.
   – Мне нужна ваша помощь. Могли бы вы найти для меня несколько минут?
   – Вы еще спрашиваете.
   – Тогда где и когда?
   – Ну… можете подъехать ко мне. Это недалеко от вас. А когда… когда… когда… Вы смогли бы подъехать сейчас?
   – Конечно.
   – Очень хорошо. Подъезжайте. Скажете вахтеру, что ко мне. Он вас пропустит.
   – Спасибо.
   – Не за что.
   Вызвав такси, Сергей выбрал в качестве магарыча бутылку дорогого коньяка (благо, в баре всегда стояла пара бутылок, которые было не стыдно подарить уважаемому человеку), положил ее в пластиковый пакет и вышел с ним из квартиры.
   Минут через двадцать машина остановилась возле обшарпанного пятиэтажного дома из красного кирпича, похожего на общежитие или малосемейку из-за отсутствия малейшего намека на балконы (почему-то этот элемент архитектуры в общежитиях эпохи социализма считался лишним) и наличием всего одного единственного подъезда посреди фасада здания. Серая из прочной на вид стали дверь оказалась запертой. Слева от двери была кнопка звонка.
   Сергей нажал ее пару раз.
   – Что вы хотите? – услышал он искаженный из-за плохого качества аппаратуры мужской голос из невидимого динамика.
   – Я к Григорию Ивановичу Москвину. Он ждет.
   – Назовите, пожалуйста, свою фамилию.
   – Власов. Сергей Петрович Власов.
   – Одну минуту.
   – Проходите, – услышал он действительно через минуту.
   Дверь автоматически открылась, и Сергей вошел в достаточно большой, размером с хорошую кухню, предбанник. Напротив входной была дорогая деревянная дверь.
   В предбаннике Сергея встретил среднего роста мужчина неопределенного возраста. Несмотря на довольно-таки пеструю рубашку навыпуск и потрепанные джинсы, что-то в его облике вызывало ассоциацию с формой, автоматом и особыми спецзаданиями.
   – Вам по коридору направо, там по лестнице на третий этаж, опять направо. Комната 314, – сказал он Сергею.
   – Спасибо.
   – Вот только мобильный телефон вам придется оставить здесь. Такие уж у нас правила.
   – Возьмите.
   Сергей приготовился демонстрировать содержимое пакета (там был коньяк), но этого не потребовалось.
   За второй, деревянной дверью бы коридор. На полу ковровая дорожка. На стенах дорогие светильники. По обе стороны одинаковые двери с номерами. И совершенно стерильная чистота. Даже воздух был без цвета, запаха и вкуса, что в какой-то степени шокировало обонятельную систему Сергея. Здание казалось пустым и безжизненным. В коридоре не было ни одной живой души, а из одинаковых дверей, расположенных на одинаковых расстояниях по обе стороны коридора, не доносилось ни единого звука. Звук шагов самого Сергея полностью заглушало ковровое покрытие.
   В комнате 314 приятно пахло дорогим одеколоном и древесиной – кабинет недавно был отделан натуральной сосной. Это было огромное, размером с половину школьного спортзала помещение с огромным буквой «т» столом, двумя рядами дорогих кресел, и еще более дорогим креслом во главе стола, красным ковровым покрытием на полу, и с большим портретом президента в дорогой золоченой раме над головой хозяина кабинета. Здесь все до последних мелочей дышало официальной роскошью в стиле советских времен.
   Хозяин кабинета не вписывался в стиль этого убранства. Он был интеллигентного вида человеком небольшого роста. Немного растрепанные седые волосы, очки и бородка делали его похожим на Айболита.
   Сергея он встретил чуть ли не у двери кабинета.
   – Здравствуйте, Сергей Петрович, проходите, присаживайтесь.
   – Спасибо, Григорий Иванович, это вам, – Сергей потянул ему пакет.
   – Ну что вы, Сергей Петрович, это, право, излишне, – наигранно смутился он, но пакет взял. – Чем могу?
   – У меня проблема. Исчезла любимая женщина, и кроме вас…
   – В милицию обращались?
   – Нет.
   – Почему?
   – Видите ли, обстоятельства ее исчезновения.
   – А при каких обстоятельствах, кстати, она исчезла?
   Ответа на этот вопрос у Сергея не было. Он не решался рассказать правду, а заготовить правдоподобную версию не успел. Надо было импровизировать, но он не знал, как.
   – Сергей Петрович, так у нас с вами дело не пойдет, – Григорий Иванович словно прочел его мысли. – Поймите меня правильно… Мы, как вы догадываетесь, занимаемся вещами несколько иного масштаба. Так что вы находитесь здесь только потому, что я ваш должник. Иначе вы никогда не узнали бы о нашем существовании. Поверьте, я помню, что вы для меня сделали, и сделаю для вас все, что смогу. Но и вы, раз уж решились обратиться ко мне за помощью, отнеситесь ко мне с должным доверием. Иначе наш разговор попросту не будет иметь смысла.
   Сергею показалось, что не только Григорий Иванович, но и президент с портрета посмотрел на него с несколько отеческим укором в глазах. От этого взгляда Сергей покраснел.
   – Извините, – смутился он. – Это не от недоверия… Просто то, что произошло, настолько непривычно… неправдоподобно, что, услышав мой рассказ, вы наверняка засомневаетесь в моем психическом здоровье.
   – Напрасно вы так думаете. Во-первых, характер моих должностных обязанностей подразумевает умение разбираться в людях. Во-вторых… если бы вы знали, с чем мне только ни приходилось сталкиваться в своей жизни… Да вот не далее как на прошлой неделе мы похоронили одного нашего сотрудника. Великий был человек. Джеймс Бонд ему в подметки не годился. Из таких передряг выходил живым, а тут умер на своем балконе. Вышел покурить, а ему ласточка в глаз попала. Что-то там у нее в голове не срослось, и нет человека… Что может быть нелепей? Реальность вообще очень забавная штука. Да взять хотя бы обычный стул. Что, казалось, может быть реальней и проще? Однако, для того же физика, изучающего элементарные частицы, стула в нашем обыденном понимании просто не существует. Для него стул – это некое множество квантовых взаимодействий, но только до тех пор, пока он рассматривает стул с профессиональной точки зрения. Когда у него появляется потребность притулить на стул свой зад, тот как по мановению волшебной палочки обретает свойства твердого или в меру мягкого предмета определенной формы и размеров.
   – Дело в том, что она исчезла так, словно ее никогда и не было… – начал Сергей.
   – Да, действительно чертовщина какая-то, – согласился Григорий Иванович, когда Сергей закончил свой рассказ. – Такую задачу сходу не взять… Ну хорошо, а вы не боитесь, что мы действительно ее найдем?
   – То есть? – удивился Сергей. – Я ведь за этим, собственно…
   – Да вы сами подумайте. Тех десяти лет, что вы помните, вообще ведь может теперь не быть.
   – Хотите сказать, что я все выдумал?
   – Я не знаю, кто, что и зачем выдумал, но подумайте сами: раз она ни разу не попыталась с вами связаться, то либо ее больше нет вообще, либо ее прошлое довольно-таки сильно отличается от того варианта, который помните вы. Десять лет – это большой срок, и в ее нынешней жизни эти десять лет могли пройти совершенно иначе. Вы сами только что рассказали, что ни на работе, ни в своей квартире ее нет, и никогда не было. У нее может быть другая жизнь, другая семья, другой мужчина. Она, может быть, совсем и не она. Об этом вы думали?
   Сергей молчал. Слова Григория Ивановича заставили его серьезно задуматься. До этого разговора он даже представить себе не мог такого поворота событий. Конечно же, могло получиться и так, что в ее действительности не было никаких десяти лет их совместной любви. Его вообще могло не быть в ее жизни. К тому же за десять лет могло произойти все что угодно. Она вполне могла счастливо прожить все эти годы с другим мужчиной… с тем же мужем, например. Могла умереть, уехать из города, из страны… могла…
   Но даже если им суждено снова встретиться, какова вероятность того, что это будет встреча пылкого возлюбленного и предмета его обожания, который (предмет обожания) вообще видит его в первый раз в жизни, или даже хуже того, если он сделал ей нечто такое, за что она никогда не сможет его простить? Не простила же она мужу измену. В любом случае ему вновь надо будет идти практически с голыми руками на крепость, идти до победы, идти из последних сил, потому что иначе… И это если ему еще повезет ее найти! Сергей почувствовал себя немецким туристом, оказавшимся в русской деревне, жителям которой забыли сообщить, что война уже закончилась.
   – Так что я бы посоветовал вам для начала хорошенько подумать, прежде чем начинать действовать.
   – Нет уж, Григорий Иванович. Одно дело проиграть, сделав все для победы, и совсем другое – отказавшись от борьбы.
   – Что ж, достойная мысль. Хорошо. Я займусь вашим делом. Если что, я вас найду, но и вы не стесняйтесь, позванивайте. Заходите.

   Стоило Сергею переступить порог своей квартиры, зазвонил телефон.
   – Да! Слушаю!
   – Хорошо, что ты дома! – услышал он голос Альбины, – можно я зайду?
   Судя по голосу, она говорила с ним сквозь слезы.
   – Конечно, что случилось?
   – Сейчас увидишь.
   – Господи, Альбина, что с тобой?! – вырвалось у него, когда он открыл дверь.
   Всегда красивая, ухоженная и опрятная, Альбина выглядела… Мало того, что она была злой, растерянной и заплаканной, так еще… Ее красивые длинные волосы были растрепаны и залеплены чем-то густым и липким, словно кого-то стошнило слизью ей на голову. Это что-то только вдобавок перемешанное с потекшей с ресниц тушью было у нее на лице и на кофточке.
   – У тебя душ работает? – спросила она, прямиком направляясь в ванную.
   – И душ, и стиральная машина. Сейчас я дам тебе полотенце и что-нибудь надеть. Если хочешь, давай кофточку, я ее постираю.
   – Спасибо. Я сама. Найди лучше свободную вешалку. Желательно из пластмассы.
   Через пятнадцать минут они сидели в зале и пили коньяк. Альбина сидела на диване, поджав под себя ноги, курила очень длинную и очень тонкую сигарету, забавно выпуская дым вверх. С мокрыми волосами и без грима она выглядела трогательно и очень мило. В ее лице было что-то от немного грустного ребенка. Рубашка Сергея, которая была единственной одеждой Альбины, скорее подчеркивала, чем скрывала красоту ее более чем прекрасной плоти. Она была очень-очень-очень сексуальной, и если бы не Лена… Но Лена, пусть даже в виде воспоминаний, была тем самым «но», через которое Сергей не мог, да и не хотел переступать.
   Однако ничто не мешало Сергею сидеть напротив Альбины в кресле и любоваться ее красотой.
   – Вот урод! – рассказывала она о своем приключении. – Возвращаюсь себе спокойно с дежурства, – она подрабатывала, дежуря в стационаре. – Иду, никого не трогаю. Решила, блин, на свою голову прогуляться пешком. Подхожу к твоему дому. И тут навстречу этот тип. Тип как тип. Идет, в руке авоська, помнишь когда-то баульки с такими ходили, в авоське яйца. Когда расстояние между нами сократилось, наверное, метров до двух, он достает яйцо и с воплем: «Это твой последний шанс открыть третий глаз!» – запускает мне его в голову. Я охренела, стою, не знаю, плакать или смеяться, а этот гад, как ни в чем не бывало, пошел дальше своей дорогой.
   – Есть будешь? – спросил Сергей, у которого от коньяка разыгрался аппетит.
   – Только не яичницу.
   – Спагетти с морепродуктами?
   – Угу.
   Сергей достал из морозилки упаковку морского коктейля, выложил содержимое на сковородку, залил шампанским, добавил томатной пасты, посолил, поперчил, добавил сахара. Затем поставил на огонь кастрюлю с водой для спагетти, и занялся луком.
   – Тебе помочь? – предложила Альбина.
   – Потом, если захочешь, можешь помыть посуду.
   – Без проблем.
   Почистив и порезав четыре средних размеров луковицы, он выложил лук на сковородку, в которой уже была горячая смесь из сливочного и подсолнечного масла. Посолив и посыпав сахаром лук, он выдавил в сковородку третью часть лимона. При этом надо было не забывать помешивать морепродукты и следить за водой для спагетти. Когда поджарился лук, он выложил его в просторную пиалу и добавил майонез…
   – А из тебя бы вышла неплохая домохозяйка, – заметила Альбина, когда он накрыл на стол.
   – Не думаю. Я ненавижу сизифов труд.
   Она вопросительно на него посмотрела.
   – Уборку.
   – Заметно, – она указала кивком головы на разбросанные по дому вещи. Сергей так и не навел толком порядок в квартире.
   – Да нет, это Ленка куда-то делась, не могу найти.
   – У тебя новая баба? – спросила Альбина, когда они закончили смеяться, оценив двусмысленность этой фразы.
   – Вроде того, – ответил Сергей. – Десерт будешь?
   – Боюсь, я лопну. А что у тебя на десерт?
   – Бананы, в коньяке и с мороженым.
   – Только совсем немного.
   – Только немножечко, чайная ложечка, это уже хорошо…
   Он взял пару самых спелых, уже начавших подгнивать бананов, положил в посуду для микроволновки, полил слегка коньяком и поставил в микроволновку на пару минут. Затем положил на горячие бананы мороженое.
   – Тут ночью в стационаре такое было, – рассказывала Альбина, когда они вновь вернулись в зал. – Ты ж знаешь нового дежуранта из третьей терапии?
   – Угу.
   – Вчера к нему приперся в гости наш санитар из морга. Они, как обычно, приняли спирт, и напринимались так… Короче, перебудили всех больных. Дежурант представил санитара как светило из Москвы, сказал, что он здесь проездом, поэтому прием будет вести ночью. Как они только не изгалялись над больными, а те и счастливы. Светило, из Москвы! Их даже не удивило, что он еле стоял на ногах. Надо было видеть, с каким выражением счастья на лицах они рассказывали на утреннем обходе, что их осматривал профессор из столицы. Представляешь, какой скандал. Он, наверно, того, голубой.
   – С чего ты взяла?
   – А чего он… Ни жены, ни детей… Сам видный, красивый… Девчата в отделении как узнали, что холост, так все перед ним… а он на них ноль внимания. Сошелся с этим остолопом из морга…
   – Если хочешь, я останусь, – предложила Альбина, когда ее кофточка высохла, а часы показывали время решать: оставаться или уходить.
   – Извини, – сказал он. – Ты мне действительно чертовски нравишься, но у меня Лена, и я не могу сделать ей такую подлянку. Я…
   – Не надо, – оборвала она его, я барышня понятливая.
   – Нет, действительно, ты мен очень нравишься, и если бы не Лена. Но я люблю ее, и не хочу делать ей больно. К тому же по-своему это даже хорошо, что у нас не было секса.
   – Разве не было? Ты что, забыл?
   И он вспомнил.
   Это произошло буквально в первый месяц его работы в платной поликлинике. Но он готов был поклясться чем угодно, что это воспоминание появилось только сейчас, уже после того, как исчезла Лена.
   Это было наглым, циничным вторжением в его святая святых, и если с исчезновением любимой он еще мог хоть как-то смириться, то с тем, что ее место, пусть даже только в его памяти, начал занимать кто-то еще…
   – Ладно, если что – звони. Предложение в силе, но очень ограниченное время, – сказала на прощанье Альбина.

6

   Ее уход от мужа они отметили, прыгнув с обрыва в небо…
   Он спал… Она примчалась к нему неприлично ранним утром, ворвалась ураганом в спальню, набросилась на него с поцелуями. Пряжки на ее босоножках требовали непростительно много времени, и она оказалась в постели обутой…
   После проявления бурной страсти, после пылкой и нежной любви, они, обессиленные, лежали рядом в постели, и он крепко прижимал ее к себе, словно боясь, что она растает, исчезнет, превратится в сон. А ведь она впервые за столько лет принадлежала только ему! Эта мысль заставила Сергея улыбнуться.
   – Чего скалишься? – немного ленивым и очень довольным голосом спросила она.
   – Ничего. Синдром счастливого человека…
   – Тогда, счастливый человек, может, ты меня разуешь. Не очень-то удобно лежать на кровати обутой, да еще и на каблуках.
   – Все, что пожелаешь, любимая…
   Медленно, нежно целуя каждый участок ее тела, он спустился к ее ногам. Справившись с капризными пряжками и поставив босоножки на пол возле кровати, он принялся ласкать ртом ее ступни, не забывая слегка покусывать подушечки пальцев и той части стопы, которая находится сразу за пальчиками…
   – Сумасшедший… У меня ноги вспотели…
   Смутившись, (она так и не научилась спокойно воспринимать некоторые его ласки), она попыталась отнять у него ногу, но он не позволил.
   – Меня это только распаляет, – объяснил он в миллионный, наверно, раз.
   – Ты уже распалился?
   – Да.
   – Докажи.
   – Сразу же после десерта.
   – Нет! Не лезь туда!
   – Да.
   – Нет!
   – Да, – повторил он, осторожно (чтобы не сделать больно) и в то же время страстно целуя ее святая святых.
   – Ты сумасшедший, Власов… Сумасшедший… Иди сюда!
   Прежде чем поцеловать его в губы, она вытерла ему лицо простыней, которой он укрывался ночью…
   – Там машина открыта, и я хочу есть, – капризным голосом сообщила она, довольная полученным доказательством.
   – Чего желаешь?
   – Не знаю. И принеси мои шлепки. Устала от каблуков.
   – Хорошо, красотуля.
   – Хорошо, красотуля, как скажешь, красотуля… На тебя накричать даже не за что.
   – Я могу исправиться.
   – Иди уже! Исправиться… Размечтался.
   – Где будем завтракать?
   – Давай под навесом.
   – Ну и чего ты на меня так уставился? – спросила она с набитым ртом, – хочешь, чтобы я подавилась?
   Они сидели под навесом и с аппетитом ели приготовленную им яичницу с помидорами.
   – В каком-то смысле сегодня у нас это было в первый раз, – сказал он.
   – Не знаю… Я еще, наверно, не отошла от этого кошмара.
   – Кошмара? Надеюсь, ты не о нас?
   – Иди ты!
   Ему тоже еще до конца не верилось, что закончилась, наконец, эта жуткая процедура расставания, выяснения отношений, распиливания ставших уже, к счастью, взрослыми и самостоятельными детей. Не желая давать повод мужу сделать из нее единственную виновницу всех их семейных бед и несчастий, Лена решила пока не переезжать к Сергею и какое-то время не афишировать их отношения. Он должен был появиться в ее жизни чуть позже, чтобы никто не мог ее обвинить в том, что она ушла от мужа к любовнику. Поэтому Сергею ничего не оставалось, как пассивно наблюдать, оказывать моральную поддержку и не путаться под ногами. Елене в тот момент особенно было не до него, и Сергей, взяв отпуск, отправился отдыхать на дачу. Благо, от дачи до дома было всего пятнадцать минут на машине.
   Наконец, прекрасным августовским днем она окончательно перебралась к себе на квартиру, которую тогда еще снимала. Всю ночь, разбирая вещи, она проболтала с Сергеем по телефону, истратив на разговоры, наверное, целое состояние, а рано утром, едва только начало светать, примчалась к нему на дачу.
   – Ты только посмотри! – воскликнула Лена, – когда солнце на небе сменила огромная, полная луна. Не было ни ветерка, и природа буквально застыла в абсолютно статическом спокойствии.
   – Этой ночью нельзя спать! – решила она.
   – Тогда будем заниматься ленинизмом.
   Этот термин возник после того, как стихия сломала огромную иву, растущую во дворе его дачи. Распиливать дерево было нечем, и Сергей решил его сжечь, для чего при каждом удобном случае разводил под деревом огонь. Однажды, накурившись с Вадиком травы, они родили этот термин: ленинизм, построив ассоциативную цепь: дерево, бревно, уборка, Ленин…
   Сидеть возле костра им настолько понравилось, что ленинизм стал доброй традицией.
   Пока Сергей разводил костер, Лена приготовила стол: вино, она привезла бутылку вина, до которой никак не доходили руки, бокалы, сыр… Потом Сергей принес кресла…
   Лена постоянно пряталась от дыма, а Сергей подначивал:
   – Куда дура – туда дым.
   Потом они молча смотрели в огонь, каждый думая о своем.
   Часа в три, когда сон чуть было их не одолел, она предложила:
   – Пойдем сходим на речку.
   – Пойдем, – согласился он.
   Сначала они вышли к пляжу, но там была тьма людей. Палаток натыкано было так, словно это были прилавки на рынке.
   – Не понимаю я их, – сказал ей Сергей. – Ну есть у тебя машина, так езжай в нормальное место, тем более что есть еще места.
   – А им пофигу где водку пить. Лишь бы не дома.
   – Куда пойдем?
   – Пошли на пристань.
   – Пошли.
   Они пошли по живописной тропе вдоль берега реки. В лунном свете тропинку было видно достаточно хорошо, чтобы не напрягать глаза. Между пляжем и пристанью прямо посреди тропы они увидели спящую парочку. Те лежали, обнявшись, на каком-то покрывале и были совершенно голыми.
   – Не боятся же люди комаров, – сказала Лена, перешагивая через тела.
   – Волшебная сила спирита.
   – Курить есть? – проснулся любовничек.
   – Нет, не взяли, – ответил Сергей.
   – Плохо, – решил любовничек и заснул буквально в следующую секунду.
   Тропинка свернула к реке, и то, что они увидели с обрывистого берега, заставило их на какое-то время забыть обо всем остальном.
   Вода подходила прямо к обрыву, и в водной глади, а поверхность реки была ровной, как зеркало, отражались луна, облака, звезды… Это выглядело так, словно они смотрели в бескрайнее небо, раскинувшееся у их ног. Наверно, нечто похожее видят небожители с какого-нибудь Олимпа… Не сговариваясь, они взялись за руки и, как были в одежде, прыгнули вниз, в бездонное звездное небо…

7

   Телефонный звонок заставил Сергея подскочить на кровати.
   – Да! – бросил он взволнованно в трубку.
   – Хочешь узнать, что случилось с твоей красавицей? – абсолютно бесстрастно произнес измененный на компьютере голос.
   От этого вопроса мысли в голове Сергея принялись лихорадочно носиться, словно муравьи в потревоженном муравейнике.
   – Да! Что с ней? Где она? – закричал он в трубку.
   – Заткнись и слушай. Через тридцать минут за тобой подъедет минивэн. Только никаких телефонов и прочих шняжек. Ты понял?
   – Да, только я не знаю, что такое минивэн.
   – «Газель» -маршрутку знаешь?
   – Да.
   – Это что-то вроде нее.
   После этой фразы в трубке послышались короткие гудки. Автоматически Сергей посмотрел на часы. Было три часа ночи. От нетерпения он выскочил на улицу минут через десять после звонка. Ночной холод, а для этого времени суток Сергей оделся слишком легко, немного привел его мысли в порядок. Зато тело начал бить нервный мандраж, да так, что зубы устроили фестиваль чечетки, но Сергей этого не замечал. Он был словно вылеплен из ожидания.
   Подъехал черный микроавтобус. Его стекла были настолько точно тонированы под цвет кузова, а окна и двери подогнаны друг к другу, что машина выглядела неким монолитным подобием летающей тарелки. Но еще сильнее, чем дизайн Сергея удивил номерной знак: «о 000 оо». Регион тоже был нулевой. Ничего подобного раньше Сергею видеть не приходилось.
   Удивление заставило его остановиться в нескольких шагах от машины. Открылась дверь пассажирского отсека микроавтобуса. Из него высунулась самая обыкновенная бандитская рожа и недовольно прикрикнула на Сергея:
   – Слышь, ты! Долго тебя ждать?
   – Извините, – смутился Сергей.
   – Садись, давай.
   Водительский отсек был отделен от пассажирского черным стеклом. В пассажирском отсеке сидели двое крепких коротко стриженых парней.
   – Здравствуйте, – сказал Сергей, садясь в машину.
   – Привет, раз так, – оскалился в улыбке один из них, – садись.
   – Нет, подожди! – остановил Сергея второй, – постой немного.
   Он достал из-под сиденья похожий на пульт дистанционного управления прибор и тщательно просканировал им Сергея.
   – Вот теперь садись. Можно ехать, – крикнул он, постучав в отделяющее их от водителя стекло.
   Машина медленно тронулась.
   Убрав прибор на место, мужчина извлек на свет небольшой мешок из плотной ткани.
   – Примерь-ка вот это, – сказал он, бросив его на колени Сергею.
   – Куда? – не понял тот.
   – На голову. Глаза ж у тебя не на жопе растут?
   Парни громко заржали.
   Сергей неуверенно взял мешок.
   – Да ты не бойся, он стираный, – подбодрил его второй мужчина.
   – Я не задохнусь?
   – Пока еще никто не задыхался.
   – Но ты можешь стать первым, если тебе так хочется.
   Они снова заржали.
   Сергей надел мешок. Дышать было трудно, но не настолько, чтобы это угрожало жизни или здоровью. Мешок вонял стиральным порошком и еще чем-то. Сергей не хотел знать, чем.
   Он вспомнил, с какой легкостью литературные герои, когда им кто-то завязывал глаза, запоминали и восстанавливали впоследствии маршрут движения, считая шаги, повороты или удары сердца. Теперь же на своем опыте он на все сто процентов убедился в невозможности этого в реальной жизни, особенно, когда тебя трясет от нервного перенапряжения, и сердце готово выскочить из груди. Наконец, через какое-то время (с мешком на голове время не особо отследишь), машина остановилась.
   – Приехали, – сказал один из сопровождающих.
   Открылась дверь. Подуло холодным воздухом.
   – Выходи.
   Сергей послушно вышел из машины.
   Его взяли под руки и куда-то повели. Вскоре они остановились. Открылась дверь.
   – Осторожно, ступеньки, – предупредил один из сопровождающих, правда, уже после того, как Сергей чуть не полетел кубарем вниз.
   – Стой. Приехали.
   С головы Сергея сорвали мешок. Яркий свет заставил его закрыть глаза.
   – Прямо по коридору, – сказал ему второй.
   Затем Сергей услышал удаляющиеся шаги и стук закрывающейся двери.
   Когда он смог открыть глаза, он уже был один в каком-то кошмарном подвале. Грязный серый потолок с грязными тусклыми лампочками в грязных патронах, свисающих на давно потерявших цвет проводах. Серые стены с отвалившейся местами штукатуркой, плесенью и сочащейся водой. Повсюду прогнившие трубы и обрывки проводов. Серый пол с толстым слоем пыли и грязи. В воздухе стоял тяжелый запах пыли, гниющих овощей и помойки.
   Это наводило Сергея на мысль о расстрельных подвалах ВЧК и НКВД вместе с ГПУ.
   Сергею ничего не оставалось кроме как идти прямо по этому слишком уж длинному коридору, который, как оказалось, заканчивался грязной дверью. За ней была такая же грязная, обшарпанная комната, посреди которой на давно уже мечтающей о свалке тумбочке был установлен подстать ей телевизор. Перед телевизором стоял на удивление приличный стул.
   «Тебе сюда», – было написано на стуле.
   Телевизор автоматически включился, когда Сергей сел. На экране на белом фоне появился черный человеческий силуэт.
   – Сергей Петрович, если я не ошибаюсь? – заговорил он искаженным компьютером голосом. – Сейчас вы видите запись. Поэтому не пытайтесь меня перебивать, задавать вопросы или делать какие-нибудь комментарии. В лучшем случае я вас попросту не услышу. В худшем – вы пропустите важную информацию. Так что, пожалуйста, сидите спокойно и слушайте меня внимательно, тем более что от вашего понимания того, что я вам открою, во многом будет зависеть ваша судьба.
   Начну с самого главного. Как вы уже, наверно, догадались, мы не из тех, кто стремится к огласке или утечке какой-либо информации, поэтому самое лучшее, что вы сможете сделать, это как можно быстрее забыть о самом факте нашего существования, не говоря уже о нашей беседе. В противном случае нам придется ликвидировать угрожающий нам фактор. Думаю, это понятно.
   Теперь перейдем к вам. Не стану скрывать, вы находитесь здесь исключительно потому, что ваш случай заинтересовал нас в чисто академическом плане. Лично вы нас совершенно не волнуете. Нравится вам это или нет, реальность такова.
   Но довольно лирических отступлений.
   На самом деле то, что с вами произошло, встречается не так уж и редко. Исключительным ваш случай делает лишь ваше осознание того, что с вами что-то произошло. Обычно все изменения остаются незамеченными.
   Как вы понимаете, наша вселенная весьма далека от модели большого упорядоченного часового механизма, где все находится на своем месте и движется по незыблемым законам мироздания. Как мы понимаем сегодня, вселенная – это огромное, намного превышающее любое вообразимое число количество взаимодействий, происходящих в каждый квант времени. Разумеется, настолько сложная система обречена на ошибки. В результате этих ошибок происходит то, что произошло с вами или, например, археологи находят советский юбилейный рубль, возрастом несколько миллионов лет. Накопление подобных ошибок привело бы к коллапсу всей системы. Он не случается только потому, что у системы есть некая программа работы над ошибками, которая корректирует ошибки во всем временном поле. Другими словами каждое мгновение, исправляя ошибки, программа корректирует прошлое, настоящее и будущее. Этим, кстати, объясняются многие сенсационные открытия, позволяющие совершенно по-новому взглянуть на наше прошлое.
   Один из таких сбоев затронул ваши личные отношения с Еленой Владимировной Пшеничной. И если бы коррекция прошла гладко, вы никогда бы о ней не вспомнили. Разве что иногда с вами случались бы приступы необъяснимой грусти и чувства утраты. Однако во время коррекции с вами произошел еще один сбой, или, как мы их называем, сбой второго порядка.
   В результате вы стали одной из точек напряжения системы. До тех пор, пока система не вернется в состояние равновесия, это напряжение будет только возрастать. Для вас это будет выглядеть так, словно мир вокруг сходит с ума.
   Проанализировав ваш случай, мы пришли к выводу, что препятствующим окончанию коррекции фактором стала присущая вам способность влиять на систему посредством воли или намерения… Название не суть важно. Важно то, что вы можете влиять на ход коррекции посредством присущей вам силы. Говоря проще, при наличии целеустремленности и упорства вы можете рассчитывать на некую компенсацию за причиненный вам ущерб. При этом вы должны понимать, что, с одной стороны, прошлое, каким оно было, вы уже не вернете. С другой стороны, слишком упорствовать вам тоже нельзя, так как ваши требования будут удовлетворены лишь в том случае, если их удовлетворение потребует энергетически меньших затрат, чем ваше упразднение.
   Надеюсь, эта информация позволит вам прийти к правильному решению.

   Сергей медленно открыл глаза. Вставать не хотелось, тем более что после ночной прогулки, если, конечно, она не приснилась, хотелось спать. Но телефон не сдавался, и Сергею пришлось-таки выбраться из-под одеяла, пройти в коридор, где на полке возле телевизора стоял ненавистный аппарат, и снять трубку.
   – Слушаю вас, – сказал он, стараясь говорить как можно вежливей.
   – Здравствуйте. Это Сергей Петрович? – спросил женский голос.
   – Думаю, да.
   – Вас беспокоит менеджер по… – она произнесла одно из тех новоявленных непроизносимых слов, которые Сергей не понимал и не хотел понимать. – Мое имя Жанна Егоровна.
   – Очень приятно, Жанна Егоровна.
   – Скажите, Сергей Петрович, вы могли бы подъехать ко мне в ближайшее время?
   – К вам это куда?
   – Мой кабинет находится в административном корпусе в стационаре. Рядом с кабинетом начмеда. Знаете, где это?
   – Да, конечно.
   – Когда вас ждать?
   – Минут через тридцать пойдет?
   – Пойдет.
   – Можно? – спросил он, заглянув в открытую дверь.
   – Сергей Петрович? Очень приятно. Проходите, присаживайтесь. Может, кофе?
   – Спасибо. В другой раз.
   На вид Жанне Егоровне было лет двадцать пять, не больше. Супермодная, креативная, деловая и успешная. Истинный лидер гонки за успехом. Милое, но не больше лицо. Жутко авангардно подстриженные невообразимо кислотного цвета волосы. Очень откровенная и, наверно, жутко дорогая маечка. Короткая юбка. И, несмотря на летнюю жару, моднющие сапожки на очень близких к эталонным ногах. А вот фигурка у нее было немного нескладная и слишком костлявая. Да и грудь обнаруживалась с трудом. Наверняка чья-то дочь, решил Сергей, а иначе кто бы позволил ей в таком виде являться на работу.
   – Тогда, с вашего позволения, перейдем к делу, – решила она. – Как вы, наверно, знаете, наша больница считается одной из наиболее передовых и перспективных больниц в области. Мы и дальше собираемся работать в этом направлении, чтобы наша больница стала наиболее передовой и перспективной. И, прежде всего, для достижения этой цели нам необходимы кадры – высококлассные специалисты, которые любят свою работу и держат руку на пульсе времени. Именно ориентируясь на таких вот людей, мы планируем создание и развитие целого ряда проектов, которые, как мы ожидаем, сделают нас абсолютными лидерами на рынке медицинских услуг.
   Одним из таких вот перспективных направлений нам представляется психотерапия. Конечно, сегодня в сознании людей еще нет должного отношения к этой отрасли медицины, но со временем, и это время не за горами, я уверена, положение дел радикально изменится, и психотерапия займет свое почетное место и в нашем городе, какое занимает во всем цивилизованном или лучше сказать культурном мире.
   Она продолжала нести что-то в том же духе. Сергей любовался ее ногами и представлял себе ее в голом виде на столе, несущей этот вздор в паузах между стонами.
   – Вы понимаете, о чем я говорю? – спросила Жанна Егоровна, закончив очередной пассаж.
   – Да, конечно. Все это совершенно правильно. И…
   – Для решения этих вполне осуществимых задач мы решили организовать отделение психотерапии, оснащенное по последнему слову науки и техники. Возложить эту почетную обязанность мы хотим на вас. Вы достаточно амбициозный и знающий специалист, прекрасно зарекомендовавший себя за время работы в нашей больнице. Вы сами оснащаете свое отделение, сами подбираете себе сотрудников… и так далее. Как вам такое предложение?
   – Вы знаете, даже более чем…
   По правде сказать, Сергей даже мечтать не мог о таком повороте событий.
   – Значит, вы согласны и готовы взяться за эту работу?
   – Разумеется.
   – Отлично.
   – Когда я смогу приступить?
   – Как только вернетесь из Германии.
   – Откуда?
   – Мы хотим вас направить на психотерапевтический съезд в Германию. Думаю, вам будет очень полезно там побывать.
   – Когда состоится съезд?
   – В октябре. У нас достаточно времени, чтобы сделать вам паспорт и оформить визу. Скучать вам в любом случае не придется, так как мы направляем вас на специальный курс повышения квалификации в Москве, куда вам предстоит выехать завтра. Билет вас уже ждет.
   Вот, значит, как.
   – Извините, а Москву нельзя отменить? – спросил Сергей, заранее зная ответ.
   – Это очень важный, продвинутый курс, можно даже сказать мастер-класс который будут показывать одни из лучших специалистов США и Европы. Это разовый проект, и второго такого курса, скорее всего уже не будет. Фактически, это обязательное условие…
   – В таком случае я вынужден отказаться, – не веря собственным ушам, сказал он.
   – Что? – не поверила она.
   – Сейчас, к сожалению, я не могу покинуть город.
   – Вы понимаете вообще, от чего вы отказываетесь? Поймите, такого шанса у вас больше не будет.
   – Я понимаю. Но, к сожалению, ничего не могу поделать.
   – Нет, вы не понимаете… Вы не понимаете, что своим отказом вы списываете себя со счетов. Что больше никто, никогда не сделает вам подобного предложения.
   – Я понимаю.
   – И что, не можете бросить все… я не знаю… отложить какие-то ваши дела… Неужели это так важно?
   – Для меня да.
   – Если честно, я даже не представляю, что такое важное может держать вас в этом городе?
   Настроенная на победу любой ценой, она действительно не понимала Сергея, который добровольно, по своей воле перечеркивал свою судьбу.
   – Простите, но я не могу вам этого сказать.
   – Надеюсь, вы не под следствием?
   – Ну что вы, конечно же нет.
   – И что, нельзя никак уладить дела?
   – Скорее всего, не получится.
   – Жаль.
   – Мне тоже очень жаль…
   Сергей тяжело вздохнул.
   – Это окончательное ваше решение? – уже холодно спросила Жанна Егоровна.
   – Боюсь, что да.
   – Ну что ж… сейчас вы собственными руками уничтожили себя как специалиста…
   Он криво улыбнулся.
   – Не знаю. Впервые вижу человека, который вот так поступает с собой. Вы жалеть потом будете.
   – Я уже об этом жалею.
   – И что?
   Он действительно жалел, но не мог поступить иначе. Он чувствовал, что это предложение было компенсацией за Лену, а без нее ни работа, ни что иное уже не будут иметь для него практически никакого значения.
   – Я могу идти?
   – Зря вы так. Не стоит оно того…
   «Не стоит оно того…» Эта фраза словно кипятком ошпарила Сергея, но он сдержал свои эмоции. Вряд ли эта молодая, успешная барышня и по совместительству чья-то дочь понимала, кто или что говорило ее устами в этот момент.
   Выйдя из поликлиники, Сергей побрел в сторону автобусной остановки. Погруженный в свои мысли, он не видел вокруг никого и ничего, но когда он подходил к дороге, какая-то сила заставила его выйти из состояния задумчивости и обратить внимание на дорогу.
   Словно в замедленных съемках Сергей увидел, как вишневый «Форд» резко свернул вправо и на полном ходу сбил идущего по тротуару бомжа. Проехав еще немного машина врезалась в столб, а бомж, перелетев через крышу, упал на асфальт.
   Эта же сила заставила Сергея броситься к бомжу, хотя он уже знал, что тот мертв, как мертв и водитель, двадцатишестилетний парень, у которого ни с того, ни с сего лопнул сосуд в мозгу. Уже мертвая рука рефлекторно повернула руль, а нога вдавила педаль газа в пол.
   Сергей подбежал к бомжу, который в неестественной позе застыл на асфальте. Он лежал лицом вверх, и вокруг его головы рос ярко алый нимб. Лицо бомжа показалось Сергею знакомым. Когда-то он хорошо знал этого человека, и если бы не борода и растрепанные патлы… Понимание того, кто сейчас лежит перед ним, бросило Сергея в холод. Ну да, конечно… Бомж как две капли воды был похож на Сергея. Только тяжелые условия жизни сделали его лицо более старым и худым, а так… Даже шрам на руке был точно такой же, как у Сергея.
   – Не дождешься, тварь, не дождешься! – закричал Сергей…

8

   Приемный покой поражал величиной и помпезностью. Его и без того фантасмагорические размеры были визуально многократно увеличены благодаря гениальному сочетанию подсветки, включая бескрайнее голографическое небо, и множество расположенных под различными углами зеркал. В результате из любой точки здания казалось, что его купол возвышается высоко над бескрайним небом, а противоположные стены теряются за горизонтом. Купол поддерживали ряды огромных мраморных колонн. Пол, мраморная мозаика из настолько идеально подогнанных фрагментов, что он казался монолитным, пересекала подстать ему красная ковровая дорожка. Она, начинаясь у парадного входа и теряясь за горизонтом, разделяла приемный покой на две половины. По обе стороны от дорожки почтительно выстроились каменные львы и единороги.
   Кроме Сергея, который стоял, боясь прикоснуться к великолепной стене недалеко от двери, и ветра, бесцеремонно шалившего в своей привычной манере, в приемном покое не было никого.
   Казалось, прошла целая вечность с того момента, как Сергея привели сюда и приказали ждать. Он давно уже хотел пить и хотел в туалет, а его ноги устали настолько, что начали болеть. Но еще хуже были муки душевные от ощущения собственной никчемности на фоне этого великолепия, а его небритость, взлохмаченные, торчащие в разные стороны волосы, затрапезная майка, застиранные спортивные штаны и потерявшие всякую форму разнопарные комнатные тапочки только усиливали это ощущение.
   Казалось, все вокруг говорило, что здесь он никто, что он никому не нужен, но Сергей продолжал ждать, несмотря на страдания.
   Мимо, громыхая ржавым железом, проплелся печальный рыцарь. Несмотря на следы былого великолепия, или благодаря ним, он был еще более жалким, чем Сергей. Пройдя мимо Сергея, он остановился. Затем вернулся. Остановившись в трех метрах от Сергея, он жалобно, словно бродячий пес, посмотрел Сергею в глаза.
   – Иди сюда, не бойся, – ласково позвал Сергей, радый хоть такому обществу.
   Рыцарь нерешительно переминался с ноги на ногу, боясь приблизиться к Сергею на более близкое и, следовательно, опасное расстояние.
   – Не бойся, глупый, на, – Сергей протянул ему непонятно откуда взявшийся в его руке пирожок с мясом, какие обычно продаются в дешевых буфетах.
   Осторожно взяв пирожок, рыцарь жадно проглотил его, почти не жуя, и вновь уставился на Сергея. Убедившись, что больше у него ничего нет, рыцарь, тяжело вздохнув, побрел дальше своей дорогой.
   Наконец, послышался стук каблучков, и откуда-то сбоку к Сергею стремительной деловой походкой подошла молодая, красивая женщина в идущем ей темно-синем брючном костюме. Коротко подстриженные крашенные в каштановый цвет с оттенком красного волосы, красивое, умное лицо с выражением вызова в слегка прищуренных глазах. Немного курносый нос…
   – Ну, сколько можно предупреждать, чтобы не кормили этих. Сами же их прикармливаете, а потом обижаетесь, когда приходится вызывать службу борьбы с паразитами. Что за народ… – отчитала она Сергея, говоря это так, словно его вообще там не было.
   Затем, окинув Сергея холодным, слегка презрительным взглядом, она совершенно ледяным голосом спросила:
   – Фамилия.
   – Власов.
   – Имя, отчество?
   – Сергей Петрович.
   – Пол… Впрочем, это не важно. Справка о результате проверки на педикулез и яйца гельментов есть?
   – Вот, – он протянул ей точно также непонятно каким образом материализовавшуюся в его руке справку.
   Она брезгливо взяла пинцетом справку, посмотрела на нее с двух сторон, затем сунула в пластиковый пакет, который бросила после этого на пол.
   Еще раз взглянув на Сергея так, словно он недостоин быть даже пылинкой на подошве ее туфельки, она бросила:
   – Прошу вас за мной, – и, не оглядываясь, быстро пошла вперед по ковровой дорожке. Уставший от бесконечно долгого стояния на одном месте, Сергей еле поспевал за ней. Он постоянно терял то один, то другой тапок, что она демонстративно отказывалась замечать.
   Ковровая дорожка привела их к лифту, который немного разочаровал Сергея. Это был обычный лифт, какие устанавливают в более или менее приличных домах. Его отличительными чертами были разве что наличие только одной кнопки на панели управления, и играющая в лифте музыка. Дама нажала на кнопку, и лифт тронулся в путь. Остановился он секунд через тридцать. Когда его двери открылись, перед Сергеем предстало идеально белое великолепие. За лифтом начинался абсолютно белый коридор. Белый потолок, он же огромная белая лампа, белые стены, белый ковер на полу.
   Выйдя из лифта, дама, ни слова не говоря, также стремительно пошла вперед по коридору, ни разу не оглянувшись на Сергея. Ему ничего не оставалось, как поспевать за ней, поминутно теряя тапки.
   К своему стыду он увидел, что его тапки оставляют грязные следы на этом царстве белизны.
   Вскоре они остановились возле деревянной двери, покрытой очень тонкой резьбой. Дама вставила карточку в специальную щель магнитного замка. Открыв дверь ровно настолько, чтобы суметь пройти внутрь, она презрительно бросила Сергею:
   – Ждите здесь, – и захлопнула дверь перед его носом.
   Закрывшись, дверь стала обычной белой дверью, покрытой толстым слоем краски, которая отлетала от нее большими кусками.
   Дверь открылась через минуту.
   – Входите, – пригласила его высокая, выше его ростом готического вида брюнетка в длинном черном платье и в черных ботинках. Ее лицо поразило Сергея своей благородной красотой.
   Несмотря на то, что эта женщина была совершенно непохожа на предыдущую, Сергей понял, что они одно и то же лицо. Более того, очень милое, знакомое и любимое лицо.
   – Лена! Леночка! – обрадовался он, – Ленуся!
   Он хотел броситься ей на шею, но она, отскочив, обронила:
   – Нет! – и выставила руку.
   Сергей замер на месте, лишенный возможности пошевелиться.
   – Сереженька, милый, – ласково заговорила она, – я тебя очень-очень люблю, но если ты прикоснешься ко мне, все закончится в тот же момент, и мы никогда больше не сможем встретиться. Никогда! Я должна буду тебя искушать снова и снова, но никогда! Ты слышишь меня, никогда не смей прикасаться ко мне!
   – Я понял, милая, – ответил он, когда смог «отмереть». – Леночка, Солнце мое, девочка…
   – Сережа, у нас мало времени. Его нет на любезности и комплименты. Мне очень многое надо сказать, поэтому проходи, садись и слушай.
   Она пригласила его в комнату похожую на гостиную из сериалов и усадила на диван. Сама села в кресло сбоку.
   – К несчастью, Сереженька, мы не встретились с тобой в той теперь уже прошлой жизни.
   – Но…
   – Не перебивай меня, пожалуйста, – взмолилась она.
   – Хорошо, солнышко, я молчу.
   – Мы не встретились в первый раз, когда люди только-только видят друг друга. Так вышло, что этот момент был упущен нашей судьбой, поэтому ничего того, что между нами было, не могло произойти. Поэтому я перестала существовать. Такой, какую ты меня помнишь, меня больше нет, и никогда не было. Теперь я буду другой, совершенно другой. Брюнеткой, блондинкой, шатенкой, молодой или старой… не важно. Важно то, что это буду я, но только в другом обличии. У тебя есть только неделя, чтобы найти меня, и не просто найти, а узнать под другой маской. Ты не бросишь меня, правда? – в ее глазах была мольба.
   – Конечно, глупенькая, я буду тебя искать. Я сделаю все, что возможно, и даже больше. Но скажи, где и как мне тебя искать?
   – Я не знаю, где и какой я буду, но судьба обязательно нас сведет один раз, только один единственный раз, и если ты пройдешь мимо…
   – Как мне тебя узнать?
   – Чувство. Следуй за чувством, и оно не даст обмануть.
   – Я…
   Но гостиная уже сменилась лесной поляной на берегу реки.
   – Догоняй! – Лена, теперь уже платиновая длинноволосая маленькая блондинка, чуть-чуть полная, что ее совершенно не портило, бежала в сторону воды.
   Плавала она значительно лучше Сергея. Поэтому когда он еще барахтался посреди реки, она неслась к лесу. Стоило Сергею выбраться из воды, его охватил азарт хищника, учуявшего добычу, и он с боевым кличем кинулся вслед за ней. Сергей никогда не был хорошим бегуном. Зарядку он делал, да и спортом иногда позаниматься любил, но только не бегом. Здесь же его тело неслось со скоростью сверхсветовой ракеты, и это по траве в человеческий рост, без одежды, босиком. Тело не чувствовало преград. Оно неслось словно сквозь пустоту, вперед, за Леной, Леночкой, Ленусей, за намеченной вековыми инстинктами целью, за будущим. Он несся, и каждый шаг прибавлял ему новые силы. Лена умело пряталась среди деревьев, но его сознание, блуждающее вдоль позвоночника со скоростью пальцев гитариста-виртуоза, безошибочно определяло ее положение. Временами Сергею казалось, что еще чуть-чуть, и он взлетит в небо.
   Он нагнал ее на поляне. Никогда еще Сергей не хотел кого-либо так сильно, но табу заставило его держать себя в руках…
   – Ты знаешь, что похожа на ведьму? – спросил он. – На настоящую всезнающую языческую волшебницу. У тебя даже глаза светятся…
   – Поговори со мной.
   Теперь она была в своем старом обличии, той самой Леной, какую он помнил и какую любил. Они были в его спальне. Он лежал в постели, а она сидела на краю кровати. Ее маленькая совершенной формы ручка была в сантиметре от его руки, и он отдернул руку, чтобы не дай бог не прикоснуться.
   – Поговори со мной. Почему ты никогда не говорил со мной? – сквозь слезы спросила она.
   Это действительно было так. На разговоры у них почти не оставалось времени, да и общих тем было не так много.
   – Я говорил, милая, я говорил с тобой прикосновениями, поцелуями, взглядами… Я говорил с тобой непосредственно душой, когда наши души сливались в единое целое. Я говорил с тобой, когда ты была далеко, и мне тебя очень сильно не хватало…
   – Скажи мне что-нибудь.
   – Я люблю тебя, и буду искать, пока не найду или пока не подохну. Знаешь, как без тебя плохо. Этот так, словно душа – полный больных зубов рот… Я с ума без тебя схожу…
   По его лицу покатились слезы.
   – Мне тоже очень плохо без тебя. К тому же я не смогла сохранить воспоминания о тебе. И теперь я с тобой только во сне, но когда просыпаюсь, я забываю… я забываю все, кроме боли утраты.
   – Расскажи о себе. Как ты живешь? Где ты?
   – Если бы я могла, милый, если бы… Пообещай, что ты не откажешься от меня! Пообещай, что не бросишь!
   – Конечно нет, глупенькая. Да и что я без тебя буду делать?
   – Не знаю. Заведешь себе какую-нибудь молодую и красивую… Вон их сколько.
   – После тебя? Не смеши.
   – Мне сейчас, Сереженька, не до смеха.
   Какое-то время они молчали.
   – Мне пора, – сказала она, когда начало светать.
   Вскочив, она принялась торопливо собираться, как обычно в те времена, когда еще жила с мужем, и надо было приходить вовремя домой, до того, как он вернется с работы. Тогда, не желая уходить от Сергея, она тянула до последнего, а потом принималась лихорадочно собираться, злясь на него, на себя, на мужа, на судьбу. Тогда лучше было не путаться у нее под ногами.
   – Найди меня! Слышишь! Найди! Обязательно найди! – крикнула она уже откуда-то издалека.
   – Я здесь, чтобы тебе помочь, – сказала появившаяся вдруг фигура, закутанная в саму тьму. – Идем.
   Они шли по каким-то трущобам, мимо играющих человеческими костями детей, мимо окончательно потерявшихся несчастных, мимо забывших себя душ…
   Проводник привел его к двери дома, возле которого группа безносых женщин повторяла словно заклинание:

     Групповое лечение…
     Половое влечение…
     Носовое течение…
     Кормовое учение…

   – Стучи, и дано тебе будет, – сказал проводник, и исчез точно так же, как появился.
   Сергей постучал.
   Ему открыл настоящий лакей в настоящей ливрее. Он жестом пригласил Сергея войти. Лакей привел его в странную, похожую, на огромный красный коридор комнату, настолько она была узкой и длинной. Стены и потолок ее были обклеены темно-красными бархатными обоями, а пол выложен красным мрамором. Освещали комнату горевшие вдоль стен свечи, вставленные в подсвечники, сделанные в виде кинжалов или мечей, лезвия которых глубоко входили в стену, а рукоятки служили опорами для свечей. Вдоль стен стояли темно-красные кресла. В них сидели люди в темно-красных длинных плащах с большими капюшонами. Капюшоны были надеты на головы, и Сергей не мог разглядеть их лица. В дальнем конце комнаты горел огонь, вырывающийся прямо из мраморного пола. Над огнем парило нечто, что Сергей пока еще никак не мог идентифицировать. Сразу за огнем стояла обнаженная женщина. Ее лицо было закрыто маской.
   – Подойди, – приказала она Сергею.
   Он повиновался. Вблизи он смог ее рассмотреть. Несомненно, эта женщина могла служить эталоном красоты. В любой другой ситуации она легко завладела бы мыслями и чувствами Сергея, но в комнате свободно парило над костром нечто более чудесное. Это была книга с нечетным количеством страниц, о которой Сергей что-то когда-то слышал. Она существовала вне времени и пространства, по крайней мере, в тех, что доступны человеческому восприятию. С огромным допущением можно было сказать, что она имела пирамидальную форму, потому что само понятие формы было к ней неприменимо. Книга медленно вращалась вокруг своей оси, и каждый поворот рождал сутры в виде лишенных формы проблесков понимания.
   Когда Сергей подошел к огню, книга озарила все вокруг ярким золотым светом. Сергей инстинктивно отвел глаза и…
   Сияние книги осветило лица людей. Сергея бросило в жар. Он увидел пустые глазницы, зашитые рты и залитые воском уши.
   – Такими вас сделал Он, – просто сказала женщина.
   «Все верно, – подумал Сергей, – мы не видим и не слышим, мы постоянно болтаем, но не говорим, а если хотим сказать…»
   – А теперь будь внимательным.
   Книга повернулась, и Сергей увидел символ, похожий на сферу, в которой, как и в петле Мебиуса, внешняя поверхность плавно переходила во внутреннюю.
   – Спрашивай, – приказала ему женщина.
   – Как мне выиграть эту битву, как найти ее?
   Книга вспыхнула ярким огнем, выжегшим ответ в сознании Сергея.
   В следующее мгновение он был выброшен из сна, словно снаряд из пушки. В голове царил кавардак. Сердце стучало так, словно отбивало барабанную дробь. Перед глазами плавали красные круги.
   Сергей встал с постели, шатаясь, добрался до холодильника, достал оттуда пластиковую бутылку с минеральной водой и вылил себе на голову добрую половину ее содержимого. Затем он опустился прямо на пол, в лужу, и замер, прислонившись спиной к стене.
   Невыносимо хотелось курить, но отказ от табака был своего рода зароком их любви. Это произошло на очередной вечеринке. Они уже любили друг друга, уже были вместе, уже не могли друг без друга жить. Но то, что случилось с ними тогда… Они танцевали, когда что-то произошло между ними, что-то, навсегда разрушившее те границы, которые отделяют одно «я» от другого. Тогда они стали единым целым. Исчезло все вокруг. Исчезли гости, исчезла музыка. Они продолжали танцевать, никого не видя, ничего не замечая… Опомнились они, когда пришло время расходиться. Такое нельзя было отпускать, и они решили выделить этот день, отказавшись от сигарет…
   Это воспоминание отозвалось болью в душе Сергея, и он вдруг особо остро, с каким-то внутренним надрывом осознал, что он никто и ничто. Что-то, что имеет имя, дом, паспорт с пропиской потеряло казавшуюся нерушимой связь с его существом. С него, словно шкуру, содрали биологическую оболочку, содрали личность, социальный статус… содрали то, что в наше время делает человека человеком. В одно мгновение он перестал быть личностью, гражданином, членом общества…
   Он ощутил себя стариком Иовом, объектом боженькиных насмешек и провокаций. Глупый-глупый Иов! Жил, молился, трудился в поте лица, любил бога и был праведным… А богу… Богу все до звезды! Для бога он не более чем аргумент, кусок туалетной бумаги, одноразовая, не заслуживающая сострадания тварь… Иов молился и не понимал, молился и не понимал. Он рыдал, посыпал себя пеплом, вопил в небо, пытался понять, в чем его грех, за что… За что его вот так… Он же ничего плохого… По крайней мере, не хуже других… А вместо ответа на него сыпались новые беды, и все лишь потому, что им стало скучно на небе, что решили они поиграть в него, как в куклу, а заодно посмотреть, что у него внутри. Выиграв свой нелепый спор, он просто кинул Иову подачку, кость, и забыл о его существовании, потому что Иов, как и любой из нас для него никто. Никто! Никто! Никто!
   – Я не Иов! – закричал Сергей, – слышишь, ты, сволочь, – я не Иов!
   Словно в ответ на его слова зазвонил телефон.
   – Да, – сказал он в трубку.
   – Привет, Стас, – отозвался телефон пьяным незнакомым женским голосом.
   – Я не Стас.
   – Да а кто? – удивилась она.
   – Какая разница, – ответил он и положил трубку.

9

   Несмотря на царившую на улице непогоду, все три грации собрались в беседке в ожидании Сергея. Стоило ему появиться, как они точно пираньи набросились на него со своими проявлениями сочувствия, за которыми невооруженным глазом прослеживалось любопытство.
   – Не знаю, – охала Александра Ивановна, – я бы наверно умерла на месте. Мало того, что все это прямо на глазах… насмерть… да еще и покойный – вылитый ты…
   – У меня на глазах тоже вот так женщину сбили прямо насмерть, – вспомнила Яна. – Стою я на остановке, жду маршрутку… Мимо свадьба. И надо же было какой-то бабе упасть под колеса. Представляете, под машину невесты. Я, наверно, неделю потом спать не могла без валерьянки.
   – А вы, Сергей Петрович, молодцом, держитесь.
   – Ну так… мужчина!..
   Дальше пошли обсуждаться подробности с уточнением личных данных участников ДТП. Сергея уже начали раздражать эти бабьи кудахтанья. У него и без того голова была не на месте, к тому же судьба злополучного бомжа, трагически скончавшегося в назидание Сергею, его совершенно не волновала, как не волновала и смерть малолетнего придурка, выбранного судьбой в качестве орудия назидания.
   Бомжей он терпеть не мог. Очень милые в фильме Рязанова в исполнении Гафта и Ахеджаковой, реальные бомжи представлялись ему отвратительными тварями, пригодными разве что для опытов в какой-нибудь поликлинике. Тем более что каждый из них приложил массу усилий, чтобы стать бомжем, и захоти они стать олигархами, усилий потребовалось бы не больше.
   – А как у вас дела, Александра Ивановна? – спросил Сергей, чтобы сменить тему.
   – Александра Ивановна чуть было не отравилась кислотой, – сообщила за нее Альбина.
   – Это как?
   – Перебирала в подвале я старые вещи. Нашла трехлитровый баллон с прозрачной жидкостью. Его еще муж в подвал ставил. Подумала спирт или вода дистиллированная, решила попробовать. Оказалось – концентрированная кислота. Хорошо, что не глотнула, успела выплюнуть. У меня аж зубы закипели. Вся эмаль сошла. Во рту такое, что не могу ни есть, ни пить. Зато зубы теперь белые-белые.
   – Ну нельзя же так тащить всякую гадость в рот. Вы же уже взрослая женщина…
   Ответить на этот выпад Александре Ивановне не дал телефон.
   – Да, – сказала она в трубку, – что? … Поднялось? … Сильно поднялось? … Хорошо? … Тогда тебе надо пососать. (Альбина, а за ней и Сергей с Яной покатились от смеха). … Да нет, не так. … Положи его под язык или за щеку. … Нет, сразу не глотай. Соси. … Пусть тает во рту. … Пососешь, потом полежи спокойно.
   Когда она закончила разговаривать, у всех троих слезы текли от смеха.
   – Ну и чего вы ржете, как ненормальные? Я объясняла, как лекарство принимать.
   – Хорошенькое лекарство, – выдавила из себя сквозь смех Альбина.
   – Фу, дураки! – дошло, наконец, до Александры Ивановны. – У подруги давление поднялось. Я учила ее кардофлекс принимать. А у вас только одно на уме…
   К концу рабочего дня на улице прояснилось и даже потеплело.
   Выпроводив последнего клиента, Сергей набрал номер Звягинцева.
   – У аппарата услышал он знакомый голос.
   – Марк Израилевич. Это Сергей. Вы могли бы со мной встретиться?
   – Через два часа в парке. Там, где встречаются шахматисты. Знаете это место?
   – Конечно. Спасибо большое.
   – На здоровье.

   Марк Израилевич прогуливался по аллее.
   – Здравствуйте, Сереженька, – сказал он, улыбаясь Сергею, как лучшему друг.
   – Здравствуйте.
   – Чем могу быть полезен?
   – Не знаю… У меня в голове такая каша, словно там дом Облонских.
   – С вами что-то произошло?
   – Со мной постоянно что-то происходит, и я не понимаю… не знаю, что мне делать.
   – Есть очень хорошая французская пословица. В русском переводе она звучит примерно так: Не суетись под клиентом.
   – Но жизнь…
   – Ускоряется с бешеной силой?
   – Что-то вроде того.
   – Что ж… Это уже неплохо. Это даже более чем неплохо. Это говорит о том, что вы в игре. А это главное. Вы больше не материальная точка и не простой предмет. Вы игрок. Теперь бы еще определить, в какую игру вас приняли.
   – А какие бывают игры?
   – Всякие. Шахматы, бильярд, хоккей, покер… Согласитесь, нелепо махать клюшкой над шахматной доской или пытаться кием сдвинуть колоду.
   – Так что же мне делать, Марк Израилевич?
   – Делать? Вы имеете в виду синоним слова «действовать»?
   – А если и так?
   – А вы разве можете действовать?
   – А разве нет?
   – Действовать – это оценить обстановку, сделать прогноз дальнейшего развития событий, принять решение, и совершить какое-то количество действий, направленных на достижение поставленной цели. И что? Вы разве можете оценить обстановку?
   – К сожалению, это выше моих сил.
   – Тогда действовать вы не можете. Вы можете лишь реагировать ситуативно, а такое поведение, не мне, в самом деле, вас учить, полностью базируется на рефлексах. Мышление как таковое вообще встречается крайне редко среди представителей бесхвостых домашних обезьян, которыми мы по своей сути являемся.
   – Это все так, но…
   – А раз так, то о каких «но» вы говорите?

10

   Проснувшись, Сергей понял, что плачет. Он не стал вытирать слезы, а просто лежал и наблюдал, как они текут по щекам.
   Начинался новый день, и со дня исчезновения Лены, а, возможно, и со дня ее появления в его жизни, каждый новый день воспринимался им как новый раунд. Подобно героям Джека Лондона ему необходимо было любой ценой продержаться до того момента, когда на одно лишь мгновение покажется его шанс, и не только продержаться, но суметь нанести решающий удар…
   Незаметно для себя он снова начал проваливаться в тяжелую, вязкую дремоту. Голова отказывалась что-либо понимать. Глаза, а, вернее, веки налились свинцом. «Петропавловск-Камчатский…» – проплыла похожая на большую дохлую рыбу мысль. Петропавловск-Камчатский…
   Это было в далеком детстве. «В Петропавловске-Камчатском полночь», говорил голос диктора, заканчивая перечислять точное время. В Петропавловске-Камчатском всегда была полночь. Диктор ни разу не назвал другое время. Сергей, столько раз пытался себе представить этот город вечной полуночи и не мог. Не мог он себе представить мир вечной полуночи с его тусклыми фонарями, вечным холодом, сонными жителями и абсолютной тьмой…
   На этот раз он отчетливо увидел Город Вечной Полуночи, где каждый второй стучит на каждого первого, а тот, в свою очередь, отвечает взаимностью, где любовница, возвращаясь домой, отправляет «куда следует» подробный отчет о встрече. Или когда дети публично отрекаются и клеймят на чем свет стоит ставших вдруг неблагонадежными родителей, а потом уже дома, наедине с собой… Противно все это, мерзко. Тем более что это кончилось, осталось там, среди красивых знамен и портретов. Или не кончилось? Или все еще только начинается, как в политически корректной Америке или чадящей горящими автомобилями до тошноты гуманно-демократичной интернациональной Европе?..

   Окончательно проснувшись, Сергей почувствовал, как его накрывает гигантская волна «межсезонья» – именно так он окрестил это отвратительное состояние, которое и передать-то можно разве что в виде образа.
   Сергей представлял его как огромную веранду отеля или дома отдыха. Еще недавно наполненная веселыми, беззаботно отдыхающими людьми, она опустела, так как сезон окончился, и все разъехались по домам. О былой жизни напоминали лишь забытые кем-то вещи, ничего не значащая ерунда, да старые, чудом сохранившиеся афиши. На смену шуму и веселью пришли сырость и дождь, дежурное освещение, холод и пустота… И только ты среди этого запустения, потому что тебе некуда уезжать. Ты можешь только грустно ходить по этой заброшенной всеми маленькой вселенной, как дурак или как старое привидение…
   Сергею и впрямь стало холодно, и он забрался в горячую ванну. Незаметно глаза начали слипаться…
   С пробуждением словно включился свет. Все стало на свои места. Понимание пришло с болью в глазах, инстинктивным желанием зажмуриться, отвернуться, закрыть руками глаза, залезть с головой по одеяло. Он испытуемый, подопытный, морская свинка или, скорее, лабораторная крыса в лабиринте. Изучение чего-то там когнитивно-поведенческого. То-то его швыряет, как дерьмо в проруби. Никому не нужная работа, анкеты, тесты, ужасы и сюрреализм. Он бежит за кусочком сыра, а эти в лабораторных халатах с умным видом и осененные идеями бьют его током, поливают водой, спаривают, облучают, травят кошками и крутят на центрифугах. Он прыгает, мечется, уворачивается, мутирует, вырабатывает иммунитет, заживляет раны и бежит дальше по извилистым коридорам Лабиринта. Вперед и только вперед. Туда, где табличка с надписью «Выход». Реальный или кажущийся… сейчас это не имеет значения. Сейчас вообще ничего не имеет значения, кроме…
   А эти строят графики, защищают диссертации, находят панацеи от неизлечимых ранее болезней и неразрешимых задач, приглашают коллег, снимают учебные фильмы и чешут головы. Вокруг него тоже не более чем крысы с белой шерсткой, красными глазками бусинками и длинными голыми хвостами. Только мнят они себя как минимум скаковыми лошадками, мчатся успеть, взять дистанцию, прийти раньше расчетного времени. И не знают глупые, что их ждет за дверью с надписью «Выход»: посадят ли их в клетку со жратвой и самками дробь самцами или разложат под микроскопом и будут копаться в кишках со щипцами и скальпелями, даже не подумав дать наркоз или хотя бы придушить…
   Хотя нет, Сереженька… Это не Откровение, а очередная пусть даже мазохистская попытка водрузить себя на пьедестал в центре всеобщего внимания, те же образ и подобие или венец эволюции, но только с противоположным знаком – значение имеет только модуль числа… Все, и ты, Сереженька, давно уже знаешь об этом, намного проще и скучнее: ты, как и все вокруг, всего лишь те самые сверхмелкие величины, которыми можно пренебречь. Тебя просто не берут в расчет, только и всего, ты не нужен ни «Добру» ни «Злу», которые сами не более чем плод чьего-то больного воображения…
   «Интересно, а существуют в природе действительно нужные люди, не себе и своим близким, а нужные вообще, нужные объективно, нужные этому миру?» – подумал он, выбираясь из ванны.
   Ведь если на то пошло, вселенная всегда демонстрирует избыточность в своих проявлениях. Так бабочка откладывает тысячи яиц, чтобы только несколько из ее детей смогли дожить до репродуктивного возраста и дать потомство. Мужчина выбрасывает за раз более пятидесяти миллионов сперматозоидов, при этом прийти к цели суждено максимум одному… И так везде и во всем. И как знать, может среди миллионов и миллионов статистов действительно существуют те, ради кого была запущена эта махина?
   Размышляя на эту тему, Сергей оделся, выпил кофе и вышел из дома. Погода была нелетной, но чтобы немного размять тело, он решил прогуляться на работу пешком.

   На удивление день выдался трудным. Клиенты подобрались такие, что надо было следить за каждым своим словом, чтобы не дай бог на что-нибудь не спровоцировать. К тому же они шли один за другим, не давая Сергею даже минуты на передышку. Наконец, выкроив несколько минут, он решил выйти подышать. За углом здания поликлиники в затишке Альбина курила с Александрой Ивановной. Александра Ивановна заметно нервничала – наверняка опять влезла в какую-нибудь историю.
   – Чем нас сегодня порадуете? – спросил ее Сергей.
   – Вот вечно вы, Сергей Петрович, со своими… под… начиваниями! А я тоже человек. И я не сделала вам ничего плохого.
   Последнюю фразу она говорила уже сквозь слезы. Окончательно разревевшись, она убежала к себе.
   – Что это с ней? – спросил Сергей Альбину.
   – Погорела на доброте. Заняла лучшей подруге сто пятьдесят тысяч, а та посадила их в игровые автоматы, теперь не собирается отдавать.
   – Ну так для этого друзья и нужны. А что с распиской?
   – Да какая расписка, о чем ты говоришь.
   – Ну кинули бабу на сто пятьдесят штук. Сама дура. Я то тут причем?
   – Да не в деньгах собственно дело. У нее отец при смерти. Надо срочно операцию делать, а денег на операцию нет – подруга в автоматах продула.
   – И что, не у кого занять?
   – У кого? У нее сестра одна только… Так та ей откровенно сказала: тебе надо – ты и ищи, а сама с новым хахалем на Кипр укатила. Думаешь, ей не обидно?
   – А кредит?
   – Не дают. Что-то у нее уже было с кредитом. Ты же знаешь, она всегда во что-нибудь влезет.
   – Да… Влипла баба.
   – Я бы ей с радостью заняла, но у меня нет, правда, нет. Она всегда отдает, за это можно не волноваться.
   – Альбинушка, не надо передо мной оправдываться.
   Эта ситуация заставила Сергея совсем другими глазами взглянуть на Александру Ивановну. Вместо неловкой дурехи, с удовольствием рассказывающей о своих бесконечных напастях, чтобы хоть так почувствовать себя в центре внимания, он увидел несчастную, уставшую женщину, из последних сил цепляющуюся за свои нелепости, чтобы не сломаться и не сойти с ума. Ему вспомнилось стихотворение Маяковского. Кажется, «Бережное отношение к лошадям»…

   Дверь в кабинет медленно приоткрылась, и в образовавшуюся щель просунулась остренькая, почти крысиная мордочка.
   – Сергей Петрович, к вам можно?
   – А мы разве договаривались? – удивился он.
   – Нет, я просто пришла попрощаться. Я на минуту.
   – На минуту можно.
   В кабинет вошла молодящаяся или стареющая, Сергей так и не понял, особа с маленькой собачонкой за пазухой осеннего пальто. В этом пальто она ходила и зимой и летом. Как всегда от нее разило псиной, потом и дешевыми духами, а лицо было покрыто толстым слоем самой, наверно, дешевой косметики.
   – Меня зять определяет в дом престарелых. Вот так… – сообщила она.
   Она уже лет пять жила вдвоем с зятем, после того, как ее дочь умерла от кровоизлияния в мозг. Все эти годы зять терпел ее в принципе безобидные причуды, и вот теперь надумал отправить в богадельню.
   – Чем вы ему так не угодили, Виолета Леопольдовна?
   – Он плохо себя в последнее время вел, и я, чтобы как-то на это повлиять, наложила ему кучу в зале на паласе. А он, вместо того, чтобы взяться за ум, решил от меня избавиться. Вот так… Ну как после этого можно делать людям добро?!
   – Это уж точно… А куда он вас отправляет?
   Она назвала адрес.
   – Ну это очень даже приличное место. По крайней мере, не дешевая богадельня для всякого сброда. Там комнаты на два человека, готовят нормально и разрешают держать животных. Там вам будет веселее. Найдете себе друзей, а, может даже, и замуж выйдете.
   – Мне главное, чтобы с Машкой не разлучили.
   Машка – это ее собачонка.
   – Ну, нет, с Машкой вас там не разлучат.
   – Ну, это главное. Ладно, не буду вас больше задерживать…
   Оставшись один, Сергей бросился к распахнутому окну, так как дышать в кабинете было невозможно.
   – Один хрен буду жалеть! – воскликнул он через несколько минут и вызвал такси.
   – Подожди, – сказал он водителю, когда машина остановилась возле его подъезда.
   Дома он достал деньги, отсчитал нужную сумму… По его лицу пробежала тень сомнения…
   – Взялся – ходи, – сказал он себе.
   Затем положил деньги в конверт. Немного подумав, он взял чистый лист бумаги и ручку, что-то написал и вложил в конверт. Сунув все это в карман, он поспешил из дома.
   Александра Ивановна была одна. Она сидела за столом и оформляла истории болезни.
   – Александра Ивановна?
   – Что, Сергей Петрович? – спросила она, грустно и немного виновато улыбнувшись. Было видно, что она чувствует себя неловко из-за того, что не смогла удержать себя в руках.
   – Мне стало известно о вашей беде, и я… В общем, вот… – он положил перед ней на стол конверт, – здесь полторы сотни. Этого достаточно?
   – Да, но… – растерялась она.
   – Отдадите, когда получится. Кроме денег там образец расписки. Напишете и отдадите… Завтра или на днях… Дату возврата денег поставите сами… Кажется, все… И не вздумайте плакать! Тушь потечет!
   Сказав это, он вышел из кабинета.

11

   Межсезонье. Зал ожидания.
   Когда-то прекрасное здание было царством запустения и развала. Перед тем как окончательно его покинуть люди надругались над ним. Они повыбивали окна, поразломали все то, что не смогли унести, понагадили, понабросали мусора…
   Сергей сидел в углу на чудом уцелевшем стуле и словно чувствовал тоску этого места. Он чувствовал себя так, словно это с его потолка капала вода – в Межсезонье, не прекращаясь, шел дождь. Это в нем было грязно и пыльно… и холодно, очень холодно. Как и зал ожидания, Сергей был совершенно один в абсолютно всеми покинутом мире.
   Вдруг кто-то тронул его за плечо.
   Это был черный человек. Совершенно черный, будто бы созданный из абсолютной тьмы. Лучше даже сказать, что это была тьма, принявшая человеческую форму.
   – Тебе пора, – сказал ему черный человек.
   – Спасибо.
   – Поторопись.
   Выйдя из дома, Сергей понял, что даже не представляет, что делать дальше. В нерешительности он остановился посреди тротуара.
   Мимо прошла высокая, стройная красавица, дорого и очень стильно одетая. Сергей залюбовался ее точеными, длинными ногами в красивых туфельках на высоких каблучках. Ему захотелось за ней пойти. Дело было не только в ее сексуальной привлекательности. Сергея и раньше, пока он был с Леной, возбуждали красивые женщины, но для него это чисто физическое влечение давно уже перестало быть определяющим. Здесь было нечто другое. Ему словно кто-то нашептывал на ухо приказ следовать за ней. Сопротивляться Сергей не стал.
   Красавица рассказывала кому-то по мобильнику забавную историю:
   – Прихожу я домой, – рассказывала она, – а у меня на дверной ручке мышь лежит. Развалилась, как у себя дома, и на меня ноль внимания. Что делать? А что согнать ее можно, так я и не того совсем. Звоню. Открывает сын. Она с ручки и в дверь. Я кричу: «Закрывай!». Он закрывает, а она в дверь и в комнату. Я ему: «Открой!». А он: «Так открывать или закрывать?», паразит. «Открывай быстрей». Он открывает. Мышь мечется, она в шоке. Я тоже. Забежала она в ботинок. Я быстро хватаю кота и туда. Он увидел мышь, и текать. Забился под диван и сидит. Никогда мышей не видел. Так она и убежала… Нет, ты представляешь, какие коты пошли?..
   Они проходили мимо остановки. Внимание Сергея привлекла остановившаяся маршрутка. Открылась дверь, и… Хорошо одетая женщина, видно зацепившись за что-то в машине, практически рыбкой выпала на асфальт. Маршрутка, выпустив еще двоих пассажиров, которые буквально перешагнули через упавшую женщину, быстро укатила. На остановке в ожидании бесплатного для них автобуса скучало несколько льготников, но, как у нас обычно бывает, никто даже не обратил на нее внимания.
   Не то, чтобы Сергей был одним из тех парней, которые всегда спешат на помощь, но на этот раз…
   – Осторожно…
   Он помог ей подняться, дойти до лавочки, собрал рассыпавшиеся вещи…
   – Как вы, живы?
   – Пойдет. Ну а этот козел, даже не помог. Видел же все, и сразу уехал, сволочь…
   – При желании его можно наказать.
   – Да ну его в баню! Связываться с этим дерьмом.
   Отделалась она действительно легко. Несколько ушибов и ссадин, вот только одно колено было сильно ушиблено…
   – Вам далеко? – поинтересовался Сергей.
   – Да нет, четвертый дом.
   – Дойдете?
   – Не ночевать же здесь, блин!
   – Давайте я вас провожу.
   Он помог ей подняться. Ушибленная нога болела так, что она с трудом могла на нее наступать.
   – Может, вас на руки взять? – предложил Сергей, не решившись сделать это без спроса.
   – Да ну, что я раненый командир, в самом деле.
   – Если почувствуете себя командиром, не стесняйтесь.
   Если до подъезда она еще кое-как доковыляла, то на второй этаж, она жила на втором этаже дома без лифта, ему пришлось нести ее на руках. Дома он снял с нее босоножки, помог надеть тапочки, проводил на диван…
   – Вы позволите осмотреть раны? – спросил он.
   – А вы что, врач?
   – Вроде того.
   Он аккуратно промыл ссадины водой. Коленка хоть и была сильно ушиблена, но не больше.
   – У вас есть йод, перекись и бинт?
   – Не знаю. Йод где-то должен быть…
   – А лед?
   – Льда нет.
   – Ладно, что-нибудь придумаем.
   В морозилке он нашел пакет с морским коктейлем.
   – Подержите пока это, – он приложил пакет к травмированному суставу, – а я сейчас. В аптеку сбегаю.
   Купив все необходимое, он вернулся к ней.
   – Мой приятель однажды сорок минут ждал анестезиолога на операционном столе, – рассказывал Сергей, накладывая повязку. – Попал по «скорой» с аппендицитом. Его, как обычно, разрезали под местным, а когда начали искать аппендикс, он чуть сознание не потерял. Надо было делать наркоз, но анестезиолога в больнице не нашлось. Пришлось ехать за ним в другой конец города. А он все это время лежал разрезанный на столе.
   – Хочешь есть? – спросил Сергей, когда с обязанностями доктора было покончено. Они незаметно для себя перешли на «ты».
   – Хочу.
   – Если разрешишь похозяйничать, я приготовлю.
   – Хочешь стать для меня родной матерью?
   – И не только. Полчаса подождешь?
   Она кивнула.
   За столом они сумели познакомиться и рассмотреть толком друг друга.
   Ее звали Катей. Екатериной Покровской. Было ей немного за сорок, но на вид можно было дать чуть больше тридцати. Симпатичная. В лице что-то испано-португальское, южное. Глаза карие, с пляшущим в них огнем. Рост средний, возможно, немного полноватая, но совсем чуть-чуть. Ноги красивые. А ступни и щиколотки вообще идеальной формы. Главной ее особенностью был тот очень редкий магнетизм, который позволяет женщине оставаться красивой чуть ли не до глубокой старости, который сводит с ума, делая таких женщин незабываемыми.
   Пару лет назад ее муж погиб в автокатастрофе. Детей у нее не было. Судя по той грусти, с которой она сказала об этом, детей у нее быть не могло…
   Работала она дизайнером интерьера и, судя по обстановке в квартире, получалось у нее неплохо.
   Между ними сразу же возникли легкие, доверительные отношения, а когда закончился десерт, они уже были настолько родными, словно знали и любили друг друга всю жизнь.
   Опомнились они уже за полночь.
   – Ты не обидишься, если я завтра приду? – спросил он, нежно целуя ее на прощанье.
   – Только не рано. Завтра единственный выходной, и я хочу выспаться.
   – Учту.
   – Значит теперь ты Екатерина Покровская!.. – повторял и повторял Сергей. Он был счастлив. По-настоящему счастлив. А еще он хотел рассказать ей все… все-все, если, конечно, память сумеет сохранить эти воспоминания…

2008.

Слуга дьявола

1

   Взрыв, а затем и автоматные очереди заставили меня буквально выпрыгнуть из постели. Вскочив на ноги, я, наверно, с десятой попытки трясущейся от волнения рукой включил свет и принялся второпях одеваться. Руки были совсем чужими и не хотели меня слушаться. Пуговицы не желали проходить сквозь петельки, а шнурки на туфлях так и норовили запутаться и завязаться каким-то сюрреалистически-морским узлом. Наконец, мне удалось одеться, и я, сев на край кровати, нервно закурил от страха.
   В последний раз нечто похожее происходило со мной в теперь уже далекие девяностые годы на военных сборах в институте. Нас, студентов пятого курса двух институтов, разместили в двух палатках на бывшем аэродроме или полигоне в ущелье Шали. Это в сорока километрах от Грозного. Место, надо сказать, было великолепное: Горная речка, лес, трава в мой рост, ежевика чуть ли не с арбуз, ореховый сад… Правда, шалы в Шалях не было. Ближайшее жилье, – военный городок и танковая с пехотной учебки, – в пяти километрах от нас. Между нами и городком запретка – охраняемые часовыми склады. Часовые совсем не мешали нам срезать путь по запретке, когда надо было купить жратвы в военном городке. За жратвой мы бегали постоянно, так как кормили нас ужасно. Не даром местная поговорка гласит: «Кто был в Шалях, тому Бухенвальд не страшен». В принципе рай, если бы не офицерье с их милитаристическими тупизмами.
   К концу нашего милитари месячника в стране случился путч ГКЧП. Нам, разумеется, никто ничего не сказал, – у нас же принято хранить все в тайне от всех, кроме врага… В общем нежданно-негаданно часовые на запретке вдруг начали орать: «Стой, кто идет!»; вокруг военного городка выставили БМП в круговую оборону; а ночью мимо нас на Грозный прошла колонна танков…
   Еще через пару дней по ночам начали стрелять. Только тогда счастливые от переизбытка гордости за ГКЧПистов и переизбытка водки в организме офицеры объявили нам о том, что с антинародной перестройкой, наконец-то покончено, и что ночью был обстрелян пост, и двое часовых были ранены. После этого дабы не провоцировать местное население, офицеров перевели ночевать в воинскую часть, а нас оставили одних в лесу на съедение чеченцам…
   Ко мне в комнату ворвался начальник охраны. Несмотря на все его попытки скорчить физиономию в духе «все под контролем», было видно, что он тоже боится.
   – Что там у вас? – спросил я.
   – Вооруженное нападение. Вам нужно уходить. Долго мы не продержимся.
   – Десять минут дадите?
   – Думаю, минут на тридцать нас хватит.
   – Дайте мне десять. А потом уходите. Лишние жертвы никому не нужны.
   – Оружие есть?
   – Откуда?
   – Тогда держите, – он положил на тумбочку автоматический пистолет и пару обойм. – Пользоваться умеете?
   – Немного. Стрелял на сборах.
   – Все ж лучше, чем ничего.
   – Да поможет вам ад.
   – Да пребудет Тьма на вашей стороне.
   Когда он вышел из комнаты, я сунул пистолет в карман куртки, выбежал в коридор и помчался в сторону детской.
   Окна в комнате сученыша не были зашторены, и в ней было достаточно светло от освещающих двор фонарей. Он сидел в своей кроватке и, казалось, о чем-то думал, не обращая внимания на стрельбу. Наверно, он был единственным человеком в доме, который ничуть не боялся.
   – Господин, нам нужно уходить, – выпалил я, вбежав в его комнату.
   Любого другого гаденыша его лет я бы просто схватил в охапку без всяких объяснений, но эта тварь вполне могла приказать пристрелить меня первому встречному охраннику, и тот, не задумываясь, выполнил бы приказ.
   – Ты что, настолько напуган, что у тебя не гнутся колени? – спросил он.
   – Простите, господин, – я бухнулся перед ним на колени. – Обстановка требует немедленной вашей эвакуации.
   – Ты что, не веришь в силу моего отца? – грозно спросил он.
   – Верю, господин, иначе меня бы здесь не было.
   – Не ври мне, брехливая тварь! Если бы ты верил, ты не трясся бы сейчас от страха!
   «Наверно позже, если я переживу этот день, я буду смеяться над комизмом этой ситуации», – подумал я.
   – Но господин, сила вашего отца еще не в полной мере раскрылась в вас, поэтому мы и призваны им служить вам и охранять вас… – выдал я вслух.
   – Ты просто никчемный раб! Зря я тогда позволил тебе стать моим рабом…
   – Ладно, урод, хрен с тобой! – не выдержал я, и пока он офигевал от неожиданности, достал из кармана шприц, воткнул ему в живот и впрыснул содержимое в его тельце. Он отключился буквально через секунду. Тогда я схватил его в охапку и бросился прочь. Сначала направо по коридору, затем вниз по лестнице.
   У входа в подвал нас ждал начальник охраны с двумя бойцами.
   – Что с ним? – спросил он, видя, что сученыш лежит у меня на руках мертвым грузом.
   – Все в порядке. Он спит.
   – Спит? – не поверил начальник охраны.
   – Спит. Я дал ему успокоительное.
   – Ладно, поспешите. Прокопенко и Цибуня вас прикроют.
   Упрашивать меня не было необходимости. Едва он дал нам благословение, я бросился в подвал. Прокопенко с Цибуней последовали за мной. В подвале они открыли потайную дверь и почтительно встали по обе стороны от входа.
   – Да поможет вам ад, – сказал я им на прощанье.
   – Да пребудет Тьма на вашей стороне, – ответили они.
   – Он благословляет вас, – добавил я после небольшой паузы, затем вошел в потайной грот, который шел к подземной реке, выходившей на поверхность в другой части острова.
   Через минуту мы были уже возле реки. Там нас ждала резиновая лодка с мотором. Я положил ребенка в лодку, забрался сам, включил фонарь на носу лодки, завел мотор, и осторожно повел лодку по узкому постоянно петляющему руслу подземной реки. Еще через несколько минут погремел взрыв, заваливший вход в пещеру.
   А еще через минуту я увидел на стене заветную надпись: «Здесь были Микола и Крот». Я схватил ребенка, зажал ему рот и нос рукой и спрыгнул с лодки. Вещи и оружие остались в ней.
   Как мне и обещали, под надписью был небольшой подводный грот, который вывел меня в освещенную какой-то светящейся гнилостным светом дрянью, пещеру. Там, как и было обещано, лежали сухие вещи.
   Переодевшись и переодев мальчишку, я сел, облокотился о каменную стену и задумался. Сильно хотелось курить, но сигарет не было.
   Мальчишка был у меня. И что дальше? В моей голове вертелись три сценария возможного развития событий, и в каждом из них меня ждала та или иная смерть…

2

   Отмотаем немного назад:
   В то утро я был разбужен шквалом поцелуев. Эмма… Не став звонить, она открыла дверь своим ключом и набросилась на меня, даже не сняв куртку.
   Эммина куртка, затем кофточка и, наконец, лифчик полетели на пол. Когда верхняя часть ее тела была обнажена и исцелована до последней родинки, я положил Эмму на спину и перебрался к ее ногам.
   Эмма провела своей ножкой в изящном замшевом ботинке (я не успел ее разуть) по моему лицу. Это был ее коронный жест. Вообще-то я не фетишист, но когда Эмма гладит меня по лицу своими красивыми ножками в изящных туфельках или сапожках (а она носит только изящную обувь), я умираю от кайфа.
   Поцеловав ботинки, я разул Эмму, затем снял с нее джинсы и носочки.
   – Иди ко мне, – сказала она, когда я начал целовать ее маленькие совершенной формы ступни.
   Когда я лег рядом, она повернулась ко мне спиной и прижалась к моему животу приятно холодненькой после улицы попкой так, как котенок прижимается к своей матери. Я целовал ее плечи, шею, голову, а рукой ласкал грудь, живот, ее Пушкина…
   Потом она повернулась ко мне, и мы слились в единое целое. И если Уилсон с Ши писали, что секс – это обмен энергиями, то наша с Эммой близость превращалась в их слияние. На какое-то время мы становились единым целым, а затем, когда открывались врата в Ничто, мы проваливались в это удивительное состояние каждый раз на целую вечность – в Ничто это единственный вид времени.
   Мы познакомились у мормонов. Когда в Ростове появились мормонские миссионеры, они не стали ограничиваться омормониванием населения, а открыли для всех желающих бесплатные курсы американского английского языка, благо это был их родной язык. Наверно мне было холодно или скучно, а иначе зачем мне, человеку, чей лингвистический багаж составляет русский со словарем, было идти на эти курсы?
   Эмму трудно назвать красавицей. Среднего роста, худенькая, волосы черные, лицо милое, но не больше. Ноги, правда, высший сорт. Длинные, стройные с красивыми маленькими ступнями и изящными щиколотками. Одета она всегда со вкусом, даже дома наедине с собой. Но клюнул я не на внешность, а на совершенно нечеловеческий магнетизм, которым обладала эта юная дама. Ей достаточно было один раз посмотреть на меня своими умными, глубокими и одновременно слегка насмешливыми карими глазами, чтобы я, что называется, пал к ее ногам.
   После курсов мы зашли немного выпить в мое любимое кафе, а через неделю я уже представить себе не мог жизнь без этой удивительной женщины. Короче говоря, я влюбился в нее окончательно и бесповоротно.
   – Ты не передумал еще менять работу? – спросила Эмма, когда, вернувшись из мира грез, мы закурили по сигарете.
   – А что?
   – Да есть для тебя одно местечко.
   Последние несколько лет я тянул лямку в Аксайской городской администрации. Не скажу, чтобы работа была слишком пыльной или тяжелой, но для того чтобы работать в администрации надо иметь определенный склад характера. Там ни в коем случае нельзя казаться умным или иметь свое мнение, нужно вовремя играть в теннис, вовремя перевешивать часы с левой руки на правую, нужно знать несколько дюжин задниц на вкус и держать свой язык в рабочем состоянии… Меня от этого тошнило.
   Нет, я достаточно взрослый мальчик, чтобы понимать, что работа не может быть любимой по определению. Любить можно занятие или род деятельности, но, когда даже самая любимая деятельность превращается в работу, ее отравляет понимание того, что теперь ты обязан этим заниматься. Работа в администрации меня просто убивала, поэтому, услышав от Эммы про вакантное место, я благодарно поцеловал ее в губы и сказал «да» даже не вдаваясь в подробности.
   Через три дня после этого разговора я сидел за столиком милого кафе с Эммой и высоким худым человеком неопределенного возраста. Меня так и тянет написать, что одна половина зубов у него была платиновой, а вторая золотой, но зубы у него были вполне человеческими с вполне человеческими изъянами. Звали его Глеб Валентинович. Признаюсь, он меня околдовал. Даже если бы он попросил у меня в долг, я бы дал. Но он ничего не просил. Наоборот, поговорив минут десять с нами ни о чем, он сказал, что готов меня взять и назвал сумму, раз в пять превышающую мои самые смелые ожидания.
   – Что будет входить в мои обязанности? – спросил я, еле сдерживаясь, чтобы не завопить ура.
   – Они будут самыми разнообразными. И в двух словах… – он развел руками.
   – Надеюсь, в них не будет входить мытье машины и подача тапочек?
   – Ну что вы, – улыбнулся он. – Ничего такого, что могло бы показаться вам оскорбительным.
   – В таком случае я с удовольствием принимаю ваше предложение.
   – Отлично. Тогда даю вам пару недель на увольнение, и звоните, – он положил на стол визитку.
   Увольнялся я с боем. На меня сначала долго смотрели, как Ленин на буржуазию, потом обозвали предателем, дармоедом и негодяем. Вполне нормальная реакция, если учесть, что наши администраторы видят в подчиненных чуть ли не рабов и искренне полагают, что холоп может быть уволен только с подачи барина. Сказав, что я буду на коленях еще проситься назад, начальник подмахнул мою вольную, и я впервые за много лет почувствовал себя свободным человеком.
   В тот же день я позвонил Глебу Валентиновичу, и уже утром поступал к нему на службу, сидя рядом с ним на заднем сиденье его машины. Из машины я вышел менеджером среднего звена ООО «Прометей».
   А еще через несколько месяцев состоялся наш следующий судьбоносный для меня разговор.
   Был конец сентября. Мы сидели во дворе одного из загородных домов Глеба Валентиновича, ели поистине царскую уху из свежей осетрины и наслаждались приятным теплом осеннего дня.
   – Я вот что подумал, Василий Петрович, – совершенно неожиданно для меня начал он этот разговор, – пора вам уже заканчивать заниматься ерундой и приниматься за настоящее дело.
   «Ерундой» были: подкуп чиновников, хотя это действительно ерунда. Я не знаю ни одного другого способа решить какой-либо вопрос; торговля наркотиками в особо крупных размерах; вооружение различных террористических группировок; помощь французским алжирцам в их нелегком труде по утилизации соседских автомобилей; свержение пары режимов в каких-то там банановых республиках и прочее в том же духе. Разумеется, я не джеймсбондил, но принимал достаточное участие в этих делах, чтобы заполучить пожизненный срок или пулю. Но у Глеба Валентиновича было схвачено все, так что от пуль, тюрьмы и сумы я был защищен намного лучше, чем какой-нибудь законопослушный гражданин. По крайней мере, я был в этом уверен.
   – Что вы имеете в виду? – спросил я, поняв, что он ждет моего ответа.
   – Я предлагаю вам стать членом команды. Для этого вам придется пройти посвящение и все такое, но это вряд ли покажется вам сложным или обременительным. Зато после этого вы станете одним из нас. В противном случае вас ждет увольнение по причине окончания срока действия контракта.
   Учитывая, что я знал, увольнение могло быть только увольнением на тот свет, а туда я еще не спешил.
   – Ваше предложение… Это большая честь для меня, – ответил я.
   – Надеюсь, не слишком большая?
   – Нет, я с удовольствием его принимаю.
   – Я так и представлял себе ваш ответ. Вашим повышением займется Эмма, а пока давайте наслаждаться едой.
   Обряд инициализации в «Команду» (оказывается, это слово надо писать с большой буквы) напомнил мне по-Пелевински сюрреалистическую пародию на масонский ритуал и одновременно прием в пионеры. За день до этого Глеб Валентинович лично выдал мне матерчатую маску и похожую на платье от кутюр своим нелепым кроем рубаху до колен.
   – Сегодня вечером вы должны быть дома один, – проинструктировал он. – К 22 00 вы должны будете надеть это на голое тело. Что бы ни происходило, не открывайте дверь и не выходите из дома. В 22 00 в вашу дверь постучат особым стуком (я поклялся не разглашать его посторонним). Когда вы откроете, вам скажут только одно слово: «Пора». После этого выполняйте все, что прикажет ваш гость.
   – А как быть с домофоном? – спросил я. Насколько я понимаю, от него трудно добиться особого сигнала.
   – Ой, я вас умоляю, – ответил он.
   К половине десятого я поел, принял душ, облачился в ритуальное одеяние и отдался медитации на тему: «Насколько я похож на идиота в этой хламиде?». Честно говоря, мне меньше всего хотелось попасться кому-нибудь на глаза в этом карнавальном костюме. Мои возвышенные думы прервал условный стук в дверь.
   Открывая ее, я ожидал увидеть людей в рыцарских доспехах, в длинных черных плащах с огромными капюшонами, в костюмах звездочетов ну и так далее. Когда же я увидел за дверью пару крепких парней в белых халатах, да еще и с носилками, моя нижняя челюсть с характерным мультяшным стуком рухнула на пол.
   Мне сразу вспомнился анекдот:

   Стук в дверь. Открывает мужик, и видит пару крепких ребят в белых халатах.
   – Вы Николаев Сергей Александрович такого-то года рождения? – спрашивает один из них.
   – Да, а что? – спрашивает мужик.
   – Вы передали свое тело нашему институту.
   – Да, но это же после моей смерти.
   – Вот! Вот за этим-то мы и пришли.

   В моем случае парень в белом халате ограничился коротким «пора».
   – Да, конечно, проходите, – ответил я.
   Они вошли в коридор, разложили носилки.
   – Снимайте маску и ложитесь, – распорядился тот же парень.
   Когда я лег на носилки, они накрыли меня по шею белой простыней, взяли носилки и потащили вперед ногами. У подъезда нас ждала «Скорая». «Санитары» погрузили меня в грузовое отделение машины, а сами забрались в кабину. Следующие минут тридцать прошли в медитации, посвященной гармонии плохих дорог и не менее скверных амортизаторов на отечественных автомобилях – «Скорая» была из «Газелей».
   Наконец, машина остановилась, и я услышал:
   – Надевайте маску и выходите.
   Они выгрузили меня на каком-то диком пустыре и укатили восвояси, оставив меня умирать от холода. У меня не было даже спичек, чтобы развести костер. Чтобы хоть как-то согреться я принялся маршировать и орать во всю глотку:

     Взвейтесь кострами дети рабочих —
     Мы освещаем темные ночи.
     Близится эра светлых богов.
     Клич алконавта – «Всегда будь готов!»

   По идее прикол с пустырем был частью моей инициализации, и по логике вещей я должен был, терпя лишения, ждать милости от богов. Но на улице становилось холоднее с каждой минутой, а моих Чипа и Дейла все не было и не было. Пропев раз сорок этот куплет (дальше слов я не придумал), я переключился на декламацию стихов.

     И ходят по дорогам слоны и носороги,
     И говорят сердито: «Что ж нету Айболита?»

   Когда начал срываться дождь, я решил, что с меня хватит. Потерпев неудачу в попытке сориентироваться на местности, я решил, что в моем положении глубоко пофигу, где находится север, и, проклиная Эмму с Глебом Валентиновичем, медленно, чтобы не угробить свои босые ноги, пошел, куда глядели глаза.
   Похоже, мои инициаторы только этого и ждали, потому что, не успел я сделать и пару дюжин шагов, как из тьмы вырисовался свет фар. А еще через минуту возле меня остановился черный джип.
   – Пора, – сказал водитель, распахивая дверь. Его лицо скрывала маска.
   – Давно пора, – раздраженно ответил я, садясь в машину.
   Внутри было приятно тепло.
   – Надень, – сказал водитель и бросил мне на колени мешок из плотной черной ткани.
   – Зачем? – задал я глупый вопрос.
   – Так надо, надевай, – раздраженно буркнул он.
   Без всякого намека на удовольствие я напялил его на голову. Спустя какое-то время машина остановилась.
   – Давай руки, – приказал мне водитель, открыв дверь.
   Решив, что он хочет помочь мне выйти из машины, я протянул в его сторону правую руку.
   – Обе, – уточнил он.
   Когда я протянул вторую руку, на моих запястьях защелкнулись наручники.
   – Эй, это еще что за херня! – возмутился я.
   Ответом послужила увесистая оплеуха.
   – Заткнись, – рявкнул водитель, – или я забью тебя до смерти.
   Его обещание не было пустой угрозой, и я решил больше не нарываться.
   – Иди вперед, – приказал он, слегка толкнув меня в спину.
   Если судить по бесконечной череде «вперед», «направо» и «налево», мы продвигались в глубь какого-то лабиринта. Наконец, мы остановились.
   – На колени, – приказал мне водитель, и я с удовольствием выполнил его приказ, так как мои ноги к тому времени болели неимоверно.
   Мешок так и остался у меня на голове, и о происходящем я мог судить только по звуковой дорожке.
   – Это все? – спросил властный мужской голос.
   – Да, мессир, – почтительно ответил другой мужской голос.
   – И они заслуживают того, чтобы тратить на них наше драгоценное время? – с ноткой презрения в голосе произнес первый голос.
   – Безусловно, мессир, – почтительно ответил второй.
   – Тогда начинай.
   – Как прикажете.
   – Приказываю.
   Второй голос начал торжественно читать что-то на латыни, не забывая дымить до тошноты противными благовониями. Когда процесс сырокопчения подошел к концу, с моей головы сорвали мешок.
   Местом действия оказалась большая пещера. В ее центре стоял алтарь в виде трона. На нем в коленно-локтевой позе стоял бронзовый чудак с рогами, которым бы позавидовал любой горный козел.
   Слева от рогатого гордо стоял мужчина в похожем на поповское одеянии. Мессир, решил я. Лицом к рогатому на коленях стояли мы, инициируемые. Кроме меня таких счастливцев было еще пять. Вокруг нас суетился мужик в поповском одеянии попроще. В его руке дымилось кадило. У самой стены пещеры стояли люди в черных плащах. В руках они держали факелы.
   Не знаю почему, но эта декорация к дешевому готическому фильму напомнила мне райком комсомола, а рогатый – дедушку Ленина. Чуть не забыл сказать. У всех на лицах, включая рогатого, были маски.
   Распорядитель, так я мысленно окрестил мужика с кадилом, раздал нам похожие на ресторанное меню папки с текстом клятвы, и мы торжественно поклялись чтить и совершать кучу всякой ерунды и под страхом смерти хранить этот бред в тайне. После чего нас ждало причастие.
   Будущие члены Команды почтительно подходили к рогатому, преклоняли перед ним колени и лобзали его в зад, прямо как якобы ведьмы на шабаше. После этого распорядитель снимал с их рук наручники и накидывал на плечи плащ, а мессир жал руку и торжественно провозглашал:
   – Поздравляю. Теперь ты член Команды, а значит, один из нас.
   Я был последним в очереди на причастие, и, глядя на причащение, испытывал брезгливую тошноту. «Интересно, его вообще моют или протирают чистой тряпкой между инициациями?» – думал я.
   Но когда я сам подошел к рогатому… Я понял, что это был живой, покрашенный под бронзу человек с надетыми на голову козлиными рогами и самым настоящим человеческим задом! Это открытие заставило меня застыть перед ним в немой сцене.
   – Ну же, – прошипел над моим ухом распорядитель.
   – Извините, господа, но я отказываюсь это делать, – срывающимся голосом сообщил я, твердо решив не целовать член ни при каких условиях.
   – Что? – не веря своим ушам, переспросил распорядитель.
   – Я отказываюсь это делать, – уже более уверенно повторил я.
   – Да кто ты такой, чтобы оскорблять наши святыни и хулить наши ритуалы?! – заорал на меня мессир.
   – Я отказываюсь это делать! – повторил я, чувствуя, как вместе со страхом во мне нарастает неведомое ранее параноидальное упрямство, заставляющее меня повторять «нет» даже перед лицом возможной смерти.
   – Ты уже дал клятву, нарушение которой карается смертью! – напомнил мне мессир.
   – Уж лучше сдохнуть, чем это! – заорал я в ответ.
   – Что ж, это было твое решение, – констатировал мессир и хлопнул в ладоши.
   Ко мне тут же подскочили двое крепких парней, накинули на голову мешок и куда-то потащили.
   – Одумайся, и мы подарим тебе прощение! – прокричал мне вслед мессир.
   «Да пошел ты!» – хотел ответить я, но не смог. Мой рот отказался слушаться. Руки и ноги стали ватными и безжизненными.
   Притащив к месту казни, палачи поставили меня на колени.
   – Даем последний шанс одуматься, – сказал мне один из них.
   – Нет, – просипел я.
   Послышался характерный металлический щелчок, затем раздался выстрел…
   Когда я пришел в себя, ни мешка на моей голове, ни наручников на руках уже не было. Я лежал на полу, а один из палачей совал мне под нос флакон с нашатырем.
   – Я что, еще жив? – удивился я.
   – Встать можешь? – спросил палач.
   – Наверно.
   – Давай лучше я помогу.
   Когда мои глаза привыкли к свету, я увидел стол с шикарными яствами, за которым сидели несколько человек в нормальных человеческих одеждах.
   – Держи, – второй палач потянул мне бокал.
   – Что это? – спросил я.
   – Пей, это коньяк. Тебе надо прийти в себя.
   Вообще-то мне противопоказано пить в подобных ситуациях, но я отказываться не стал.
   – Похоже, тебе лучше раздеться, – сказал человек за столом.
   Снимая ставшую ненавистной рубаху, я не без гордости обнаружил, что она была мокрой только спереди. Значит, я не усрался.
   Палач заботливо накинул мне на плечи теплый плед и усадил за стол. У моих ног появилась барышня с тазиком, в котором было налито что-то зеленое и горячее.
   – Ставь ноги в таз, – сказала она приятным голосом.
   – Это что? – спросил я.
   – Это для ног. Или ты предпочитаешь ходить на руках? – спросил палач, и все дружно рассмеялись. Уверяю, в этом смехе не было ничего унизительного или оскорбительного.
   В тазу ногам стало лучше, а коньяк окончательно вернул меня к жизни.
   – Так значит я все еще жив? – повторил я этот дурацкий вопрос и глупо хихикнул.

   Следующая пара выглядела так, словно явилась прямиком с экрана во время показа очередной дурацкой комедии. Он – апоплексического вида очкарик предпенсионного возраста. Она – косящая под малолетнюю шлюшку дамочка глубоко за сорок. Подошли, что-то пробурчали, положили цветы… Черт! Никогда не думал, что меня будет волновать, сколько придет людей… В последний раз меня это заботило лет в шестнадцать или семнадцать… И вот теперь… Я как дурак лежал и с замиранием сердца ждал очередного гостя-посетителя, с которым при любых других обстоятельствах даже здороваться бы не стал. Это бесило меня настолько, что я не думал ни о своем тесном дурацком костюме, ни о том, что какая-то дрянь, впивается мне в бок. Я лежал и ждал появления очередного мурла с зачуханными цветочками, как оставшаяся без копейки стареющая проститутка спасительного клиента…
   И лишь когда какая-то баба вынесла здоровенную кастрюлю с пирожками, я понял, что чертовски хочу жрать. Она подходила к гостям. Те брали пирожки, благодарили, откусывали большие куски, жмурились от удовольствия и аппетитно жевали за обе щеки. Единственным человеком, которому не досталось пирожка, был я.
   Не желая мириться с этой несправедливостью, я выхватил половину пирожка из руки проходившей мимо барышни лет двадцати и чуть ли не целиком засунул в рот. Она остановилась, перевела свою нижнюю челюсть в крайнее нижнее положение, присела на корточки и заорала совершенно диким голосом:
   – Он!.. Он живой!.. Люди, он живой! Он украл у меня пирожок и теперь вот жрет!
   К ней подбежали, схватили за руки, начали лить в рот валерьянку прямо из пузырька. Кто-то еще громче, чем она, завопил прямо над моим ухом:
   – Она сошла с ума, вызовите психушку!
   А потом появился пес. Он подбежал, запрыгнул ко мне в гроб, и принялся лизать мне лицо.
   – Посмотрите, его провожает даже собака! – услышал я чей-то удивленный голос и проснулся.
   Уж лучше бы я этого не делал! Не думаю, что стоит описывать похмелье. Оно как гнозис: если ты этого не испытывал, тебе не понять, а если ты знаешь, то слова уже не нужны. Скажу лишь, что по десятибалльной шкале мне было хреново балов на двенадцать. Осложняло положение еще и то, что тело мое расщепилось, как минимум, на две части. Большая его часть требовала от меня сохранение покоя, тогда как мочевой пузырь жаждал активных действий. Вот уж действительно ситуация, когда мнение большинства не значит ровным счетом ничего.
   Разумеется, ни о каком прямохождении не могло быть и речи, поэтому мне пришлось покидать кровать методом перетекания на пол, а затем на четырех конечностях тащиться в туалет, мечтая лишь о том, чтобы не заблевать всю квартиру. После общения с унитазом мне полегчало настолько, что на кухню я смог прийти, всего лишь опираясь на кулаки.
   На кухне меня ждала Эмма. Красивая, грациозная, в прекрасно сидящем на ней брючном костюме и стильных туфлях.
   – Ну, ты и спишь! – сказала она. Не «ну ты и нажрался», что было бы уместней, а именно «ну ты и спишь».
   В ответ я пару раз беззвучно открыл рот и жалобно посмотрел ей в глаза.
   – Держи.
   Она взяла со стола и протянула мне чашку со своим фирменным противопохмельным средством, которому мог бы позавидовать даже Дживс. Уже после первой порции я смог спокойно сидеть на стуле, не боясь с него свалиться на пол, а после второй ко мне вернулся дар речи.
   – Мне приснилось, что я умер, – сказал я, чтобы как-то начать разговор.
   – Сон в руку, – прокомментировала Эмма.
   – Ты о чем? – не понял я.
   – Об этом, – она положила на стол несколько фотографий.
   На фотографиях был изображен труп в точно такой же ритуальной хламиде, что была на мне прошлой ночью. Вместо головы было похожее на салат месиво, а так тело, как тело… Наверно, более впечатлительный человек бросился бы блевать… Я же разродился предельно глупым вопросом:
   – Это что, я? – спросил я у Эммы.
   – Люди должны понимать, что их ждет в случае неповиновения, – ответила она.
   В районе солнечного сплетения неприятно ожил и зашевелился страх. Наверняка Эмма принесла мне эти фото не для того, чтобы сказать, что я стал частью педагогического фольклора. А вообще, это очень даже забавно, нажраться на собственных поминках. Такое удается далеко не каждому.
   – А я смогу прийти на свою могилку? Должен же я возложить цветы и все такое? – выдал я, понимая, что из-за страха веду себя, как дурак.
   – Прекрати паясничать! Это серьезное дело, и…
   – Я понимаю, – перебил ее я, – ты принесла эти фото, как напоминание о том, что если я буду плохо себя вести…
   – Наверно, мне лучше зайти в другой раз, когда ты сможешь соображать, – окончательно разозлилась Эмма. Она встала из-за стола.
   – Прости, Солнышко, я сейчас буду в норме. Только душик приму.
   – Что ты думаешь о ночном ритуале? – спросила Эмма, когда минут через тридцать я предстал перед ней вымытым, побритым и заметно ожившим.
   – Я где-то читал, что подобные ритуалы проводились в свое время, чтобы заставить вновь обретенных братьев молчать под страхом разоблачения. Тогда страх опозориться был сильнее страха смерти.
   – Это только одна сторона медали. Ритуал играет еще роль сортировки или отделения зерна от плевел. Ты поступил вчера, как заблудшая овца, и, как сказано в писании, ради одной такой овцы пастырь готов бросить все стадо и отправиться на поиски ее. Поздравляю, ты достойно прошел через это испытание, – торжественно сообщила мне Эмма.
   Все правильно: Кесарю – кесарево, а писарю – писарево. Не могут же все тайные общества состоять только из жополизов. Вчера я отказался целовать чей-то зад, и теперь остальным, более покладистым членам Команды будут демонстрировать мое фото, а, возможно, и видео. Все правильно, шестерки должны дрожать от страха, а такие как я? Какая роль в этом шоу отводится для нас? Для меня?
   – Вот чего я от тебя не ожидал, так это цитат из Библии, – сказал я, чтобы хоть что-то сказать.
   – А зря. Там все не так глупо, как кажется, надо только уметь читать…
   – Обычно этот аргумент приводят тогда, когда хотят заставить найти смысл там, где его отродясь не было.
   – Ты вообще в бога веришь?
   – Нет, я не нуждаюсь в вере.
   – Но во что-то же ты веришь.
   – Зачем?
   Этот вопрос, пожалуй, выбил Эмму из колеи. Замолчав, она удивленно уставилась на меня.
   – Вера, – продолжил я, – это симптом инфантильности, если не слабоумия. Есть вещи, которые я знаю, есть, которые не знаю. О том, чего я не знаю, я могу строить предположения. И только если я начну возводить свои предположения в ранг истины, я начну верить. Отсюда следует, что человек верит во что-либо или потому, что не в состоянии отличить предположение от знания, либо потому, что ему до усерачки страшно признаться себе в том, что он ничегошеньки не знает или не понимает в том, во что верит, но хочет, чтобы это было именно так.
   – Ну а если предположить, что бог все-таки есть, каким бы ты его себе представил?
   – Не знаю… – растерялся я, – наверно в виде какого-нибудь установочного драйвера. Настроил в самом начале саморегуляцию вселенной, а потом самоудалился за ненадобностью.
   – Значит, в ад и дьявола ты тоже не веришь?
   – Может, ты все-таки объяснишь, к чему все эти воландовские вопросы?
   – К тому, что я собираюсь в ближайшее время представить тебя если не самому Сатане, то, как минимум, его сыну.
   Теперь пришла моя очередь изучающе пялиться на Эмму. Да нет, похоже, она не шутила и не бредила.
   – Вот, – выждав паузу, она положила передо мной фотографию какого-то карапуза.
   – Это что, сам князь тьмы? – разочаровано спросил я.
   – Мать этого ребенка была изнасилована в полночь на кладбище среди могил за девять месяцев до его рождения. Насильника так и не поймали. Она несколько раз пыталась сделать аборт, но каждый раз по каким-то независящим от нее причинам это мероприятие срывалось. В конце концов, ребенок родился шестого числа шестого месяца шестого года, а мать умерла при родах. Да, чуть не забыла, во время изнасилования она лишилась девственности.
   – Ну и что? – спросил я.
   – Каждое мое слово подтверждено документально. И нечего так улыбаться, – добавила она, заметив мою ехидную улыбку, – тебе придется в это поверить, потому что иначе…
   – Так с этого и надо было начинать. Одно дело просто так верить в подобную чушь, ставшую популярной исключительно потому, что каббала слишком заумна для христианских мозгов, и совсем другое, если эта вера является частью должностных обязанностей. Верил же я в свое время в КПСС, а потом и в план нашего президента, а в это поверить было намного сложней, чем в ожившего дьявола. Если надо, я с должным благоговением буду плясать ритуальные танцы и призывать Тьму, вот только собак по ночам мне резать бы не хотелось.
   – Собак резать тебе не придется. До этих мерзостей мы опускаться не намерены, да и настоящие сатанисты ничем подобным не занимаются, разве что насмотревшиеся телевизор уроды, так этих сатанистами кроме попов и задротов ни у кого язык не повернется назвать. Что же касательно твоего сарказма, подумай на досуге, как отнесется народ к этой истории при надлежащем пиаре.
   – Извини, об этом я не подумал.
   – Вот именно. А это дитя… не знаю, как врата ада, но врата Клуба перед нами оно точно откроет.
   – Подожди, о каком Клубе ты говоришь?
   Положение дел на планете Земля таково, что около девяноста процентов всего, что имеет цену, принадлежит нескольким десяткам лиц. Периодически эти люди встречаются, играют в гольф, едят каких-нибудь омаров и между делом определяют, какой будет жизнь на нашей планете. Они не являются членами какой-либо организации и не устраивают тайных собраний, но если человек не их круга захочет приблизиться к одному из них, перед ним немедленно вырастет целая армия охранников, лакеев и секретарей.
   Этому Клубу принадлежат правительства и оппозиции, СМИ и спецслужбы, армии и террористические организации. Члены Клуба, решают, какие научные разработки финансировать, а какие заморозить на неопределенный срок.
   На них работает мафия, им принадлежат церкви, они контролируют проституцию, наркотики и весь нелегальный бизнес. Причем те же наркотики для них – это не столько деньги, сколько власть. При помощи распределения наркотиков можно огромные группы людей либо держать в повиновении, либо заставлять бунтовать…
   Короче говоря, Клуб – это всемирное правительство, которое не организовано в какую-либо структуру, не скрывает своего существования и контролирует все, что происходит в мире людей.
   Разумеется, Глеб Валентинович не пытался пролезть со свиным рылом в калашный ряд.
   Однако мы живем в эпоху, когда реальная власть переходит от национальных правительств к транснациональным корпорациям, многие из которых богаче любого правительства на Земле. Эти корпорации являются акционерными обществами, которым, в свою очередь, принадлежат акции других таких же корпораций, в результате все принадлежит всем и никому конкретно, а все эти акционерные общества давно уже слились в некое единое надкорпоративное образование, которому принадлежит все. И кто лучше, чем сын самого Сатаны сможет стать персонифицированным лицом этого аморфного концентрата абсолютной власти! Тем более что испокон веков Сатана ассоциировался с богатством и абсолютной мирской властью, которая и теперь так притягивает многих из нас. Тайное лицо тайной сверхкомпании… Тайный властелин мира… Величайшая из тайн, которая будет открываться лишь немногим избранным слугам Клуба. Вот что хотел предложить Клубу Глеб Валентинович в обмен на право работать непосредственно на Клуб в качестве верховного жреца нового культа для избранных рабов…
   На следующий день у нас было освящение нового офиса. Поп с торжественным видом рисовал что-то на обоях, махал кадилом, обливал всех водой… Присутствующие почтительно внимали, а многие даже знали, как правильно надо креститься.
   Я же смотрел на это действо и чувствовал себя санитаром в отделении для слабоумных. Когда поп протянул мне для лобзания руку, я сначала отшатнулся, а затем… Затем я просто пожал ее. Его от этого перекосило, но вступать со мной в религиозную полемику он не стал.
   – Зайдем ко мне, – приказал Глеб Валентинович, когда торжественная панихида подошла к концу, и все собравшиеся во главе с попом отправились за стол.
   В кабинете пахло краской и новой мебелью, а над креслом хозяина еще не висел портрет президента. Усадив меня в одно из кресел, Глеб Валентинович достал из бара бутылку армянского коньяка и пару бокалов. Налив грамм по пятьдесят, он протянул один бокал мне.
   – Пей, – приказал он.
   Я выпил залпом, как водку. Не могу пить крепкие напитки глотками. Он лишь коснулся напитка губами.
   – А теперь рассказывай, что это еще за дела.
   – Не знаю. Ненавижу попов, – признался я.
   Я не то, чтобы их ненавидел, скорее, испытывал к ним такие же чувства, как к опарышам или глистам. А ведь в двадцать с копейками, когда началась перестройка, я даже крестился, пытаясь найти в христианстве ответы на сокровенные вопросы. Когда же под видом священных истин мне выдали набор подержанных предрассудков, я заработал отвращение к попам, а потом, пообщавшись с буддистами, кришнаитами, экстрасенсами, белыми магами и к подобной публике. В результате я выбросил крест в мусорное ведро и пополнил ряды агностиков со стойким иммунитетом к духовной заразе.
   – Тебе не нравится христианство? – продолжил допрос Глеб Валентинович.
   – По мне, так это оружие массового поражения или идеологический сифилис, которым евреи наградили римлян, в отместку за то, что те их вырезали в начале нашей эры. Ни что еще так не сокрушало разум и человеческий дух… Да взять даже туалеты… В дохристианском Риме были унитазы и водопровод, а в христианские средние века все уже гадили с балконов на улицу и купались в лучшем случае раза три за всю жизнь. Хотя, с другой стороны, если бы не христиане, мне, возможно, пришлось бы испытать болезненное надругательство над детородным органом, а девчата на улице вместо того, чтобы радовать взор своими ножками и голыми животиками, неуклюже чернели б чадрами.
   Я пьянел, но не так, как пьянеют от алкоголя, а с ускорением свободного падения. Опьянение развязывало мне язык. Наверняка в коньяк было что-то подмешано, иначе я ни за что не стал бы высказывать свои мысли. «Никогда не позволяй кому-либо знать, что ты на самом деле думаешь»… Этот урок Дона Корлеоне я запомнил на всю жизнь. Сколько раз он меня выручал. А здесь же…
   – Надеюсь, тебе не надо объяснять, кто такие вампиры? – спросил Глеб Валентинович, когда иссяк мой словесный понос.
   – Смотрел несколько фильмов.
   – Так вот, если отбросить всякую ерунду и оставить главное, получается весьма интересная картина: Весь род вампиров произошел от вампира прародителя, который появился на свет как простой смертный. Он живет жизнью героя, а в ряде легенд творит чудеса. В самом расцвете лет он погибает насильственным путем, затем воскресает вновь уже как совершенно новое, бессмертное мистическое существо, наделенное сверхчеловеческими возможностями. Как говорится в легендах, вампиры питаются человеческой кровью, и тот, чью кровь они выпивают, сам становится вампиром. Но это не более чем фольклор. Эзотерические источники сообщают, что вампирам нужна, скорее, кровь духовная или энергия жизни, которая, в частности, выделяется во время кровавых жертвоприношений или во время сексуальных практик. Если вампир хочет сделать кого-то вампиром, он совершает особый ритуал, во время которого угощает вновь обращенного собственной духовной кровью.
   – Я думал, что легенды о вампирах пошли из-за эликсира стыда, – ляпнул я. – А пуританская стыдливость рассказчиков сделало местом добычи крови вены на шее или на руке.
   – Откуда ты знаешь про эликсир стыда? – спросил меня Глеб Валентинович, и как-то уж слишком внимательно посмотрел мне в глаза.
   – Вычитал где-то… Кажется, у Кроули.
   Похоже, Глеба Валентиновича удовлетворило это объяснение.
   – А теперь, – продолжил он, – давай рассмотрим другую легенду. Герой этой легенды рождается в простой семье. Практически с детства он демонстрирует свойства неординарной личности, а потом творит чудеса. Он погибает в 33 года от удара копья, как ты уже догадался, прибитым к кресту. Незадолго до своей смерти, он наказывает ученикам пить его кровь и есть его плоть. На третий, кажется, день после смерти он воскресает, и превращается в бессмертное сверхсущество, которое многие считают богом, многие пророком или просветленным учителем. А служители организованного в его честь культа постоянно приносят ему кровавые жертвы то под видом борьбы с еретиками, то под видом межрелигиозных конфликтов, а то и специально для этого создавая секты самоубийц.
   – Подождите, вы что, хотите сказать, что Иисус и есть правампир?
   – Ну что ты, – рассмеялся Глеб Валентинович. – Вампиры – это мифические существа, существующие разве что в нашем коллективном бессознательном. Я же хочу, чтобы ты ясно понимал, кому на самом деле служат священники, и каждый раз, придя в церковь…
   Он говорил, и его ставший громоподобным голос, доносился сразу отовсюду и одновременно рождался в моей голове вместе с рисуемыми им картинами, которые навсегда врезались в мое сознание, превращая для меня христианство в черный культ.
   Наверно нечто подобное делают с теми, кого хотят превратить в террориста смертника, фанатика-сектанта или другой вариант зомби.
   – Так что с сегодняшнего дня ты должен практически каждое воскресенье ходить в церковь, – закончил он свою лекцию. – Считай это своей должностной обязанностью.
   Через неделю после этого разговора я предстал перед сыном самого Сатаны, о котором мне рассказывала Эмма.
   Получив в школе по географии пять, я постарался как можно быстрее забыть все эти муссоны-пассаты, Австралии-Зеландии, широту и долготу… короче все то, что мне вбивали на уроках в голову. Поэтому я не назову точные координаты острова, на котором жил маленький дьявол. Скажу лишь, что это поистине райское место: Маленький, полностью принадлежащий Глебу Валентиновичу остров там, где всегда тепло. Сам остров – поросшая тропическим лесом не слишком высокая гора с гладко выбритой тонзурой, на которой была построена шикарная вилла. На этой вилле в окружении фанатично преданных слуг и няни-кормилицы жил его величество дьявол.
   Летели мы с Эммой туда сначала на личном самолете Глеба Валентиновича, затем в аэропорту какого-то города с непроизносимым названием пересели в вертолет. Едва наш самолет оторвался от земли, Эмма голосом сварливой жены наказала:
   – Только постарайся на сей раз обойтись без фокусов. Делай все, что тебе говорят, и постарайся понравиться мальчику и его няне.
   – Ну да, а иначе… – хотел я съязвить, но Эмма меня перебила:
   – Иначе тебя бросят на съедение псам-людоедам, – сказала она, и было видно, что она не шутит.
   Острый приступ страха сменился негодованием.
   – Охуенно! – накинулся я на Эмму. – А раньше, когда ты мне сватала эту чертову работу, ты не могла сказать или хотя бы намекнуть?
   – А ты бы тогда согласился? – спросила она.
   – Конечно, нет! Я что, по-твоему, идиот? Я понимаю, рисковать чьей-то шкурой, но своей…
   Я орал на Эмму всю дорогу, а она слушала с таким видом, будто бы так все и было задумано. Когда же я замолчал, она лишь сказала:
   – Извини, но ты нам нужен.
   А потом добавила:
   – Нам, а особенно мне.
   Я не ответил. Остаток дороги я провел, демонстративно разглядывая вид за иллюминатором.
   – А что если я пошлю всех вас на хуй и останусь в самолете? – спросил я, когда подали трап.
   – Тебя бросят к псам-людоедам.
   – Похоже, выбора у меня нет, – пробурчал я и вышел из самолета.
   У трапа уже ждал хоть и пожилой, но прекрасно сохранившийся членовоз, на котором нас доставили к зданию аэровокзала. Вертолет ожидался минут через тридцать, и мы решили провести это время в кафе.
   – А теперь послушай меня внимательно, – сказала Эмма, когда нам принесли на удивление прекрасный кофе, и ознакомила меня с протоколом знакомства, состоящим сплошь из наших с Эммой унижений.
   – Ты, главное, покажи им свой страх и подобострастие, – закончила Эмма.
   – И вы думаете, что владельцы заводов, газет, пароходов захотят пройти через подобное? – спросил я.
   – Они пойдут и не на такое, а потом не только очень сильно будут хотеть, чтобы все оставалось в секрете, но и пожелают, чтобы другие тоже прошли через это.
   – Ну а нам это зачем? Мы же знаем, что он не настоящий?
   – Вот поэтому мы тоже должны пройти посвящение, чтобы хоть сколько-то в это поверить, иначе клиенты почувствуют фальшь, и тогда…
   – Понятно.
   В вертолете было шумно, тряско и немного страшно. Зато в конце пути нас встретил настоящий рай. 24 градуса по Цельсию. Солнечно, тихо. Наисвежайший воздух с запахом цветов. Пение птиц. Да и сама вилла, похожая на дворец сказочных халифов…
   – Ты все помнишь? – спросила Эмма у дверей в покои дьявола.
   – Да, – ответил я.
   Она старалась держать хвост пистолетом, но, зная ее, я видел, что она боится не меньше меня.
   Мы сняли обувь, и слуга распахнул дверь в комнату размером со школьный стадион. Посреди нее в кресле сидела чертова няня. Ей было за двадцать с копейками. Не красивая, но и не страшная. Одета дорого, но безвкусно. Короче говоря, возомнившая себя владычицей морской ПТУшница. Когда мы подползли на коленях к ее креслу, она одарила нас презрительным взглядом. Похоже, она упивалась собственной важностью.
   – Склоняясь к вашим ногам, мы покорнейше просим вас и вашего господина принять в дар жизнь, тело и душу этого человека, и даровать ему привилегию стать вашим покорным рабом. Он обязуется верой и правдой служить вам и вашему господину, выполнять все ваши приказы и по первому же требованию отдать за вас жизнь, – представила меня Эмма.
   – Посмотри мне в глаза, – приказала чертова няня.
   Несколько минут она словно иридодиагност на приеме рассматривала мои глаза. Затем, ни слова не говоря, немного придвинула ко мне ногу в дорогой туфле.
   – Благодарю, госпожа, за оказанную честь, – сказал я положенную по протоколу фразу и поцеловал пол подле ее туфли.
   Аудиенция была закончена, и мы задом наперед, чтобы не дай бог не повернуться к чертовой няне спиной, поползли на четвереньках в соседнюю комнату, где нас ждало маленькое дьявольское отродье. Он принял нас, восседая на троне.
   – Склоняясь к вашим ногам, господин, мы покорнейше просим вас принять в дар жизнь, тело и душу этого человека, и даровать ему привилегию стать вашим покорным рабом. Он обязуется верой и правдой служить вам, выполнять все ваши приказы и по первому же требованию отдать за вас жизнь, – повторила заученную фразу Эмма.
   Несколько минут дьяволенок с поистине дьявольской ухмылкой молча меня разглядывал. Эта тварь наслаждалась своей властью и моим ужасом, который пробрал меня правда что до костей. По его взгляду я понял, что ему нравится смотреть, как псы заживо разрывают людей. Потом он спросил:
   – А на голове стоять ты умеешь?
   – Когда-то умел, – признался я.
   – Покажи.
   С третьей попытки я встал на голову. Продержав меня в этой позе до предобморочного состояния, он милостиво сказал:
   – Хватит.
   А затем, когда я снова встал на колени, приказал.
   – Подойди поближе.
   Когда я подполз к самому трону, он встал на него, расстегнул штаны…
   – Считай это моей печатью, – сказал он, и мне в лицо ударила струя мочи.
   Он ссал мне в лицо, а я стоял перед ним на коленях, боясь даже прикрыть глаза. Как же я ненавидел его в этот момент!
   – А теперь проваливайте, – приказал он, закончив свое дело.
   – Все, пиздец. Теперь можно и напиться, – облегченно сказала Эмма, когда мы вошли в самолет.
   – Ты так переживала, как будто не меня, а тебя в случае чего ждала бы участь собачьего корма.
   – Эта участь ждала бы нас обоих, так как я за тебя отвечаю жизнью, – призналась она. – Что будешь пить?

   – Надеюсь, ты не сильно занят? – услышал я в трубке голос Глеба Валентиновича.
   – Да не очень, а что?
   – Ты мне нужен.
   – Когда?
   – Сейчас. Машина уже ждет во дворе.
   – Хорошо. Одеваюсь и иду.
   Это был выходной, мой первый и единственный выходной за последний месяц. Для начала я решил просто выспаться, а потом тупо провести остаток дня перед телевизором, и на тебе. Не успел встать, а уже зачем-то понадобился начальству. Правда что, если хочешь нормально провести выходной, первым делом выключи телефон. Я нарушил это правило, и вот теперь…
   Во дворе меня ждала черная «Бэха» с тонированными стеклами. Кроме водителя в ней на заднем сиденье сидели двое, вылитые крутые парни из шпионского боевика. Я сел рядом с водителем, и мы рванули с места.
   – Куда едем? – спросил я у водителя.
   – На пятый объект, – совершенно недружелюбно ответил он.
   Мне это ни о чем не говорило, а парочка на заднем сиденье вообще не была настроена разговаривать. В результате в полном молчании мы прибыли на какой-то склад в промзоне на левом берегу Дона где-то между Ворошиловским и Западным мостами.
   Глеб Валентинович уже был на месте.
   Он поприветствовал нас ленивым взмахом руки, затем нырнул в дверь в подвал. Там в узком коридоре нас ждало еще трое. Двое таких же крепких парней, как те, что привезли меня, и привязанный к стулу мужчина с мешком на голове.
   – Правило таково. Своим ходом отсюда уйдет только один из вас, – сообщил мне Глеб Валентинович. – Что скажешь?
   – Что нужно сделать? – спросил я.
   – Держи, – Глеб Валентинович вручил мне пистолет. – Сейчас с него снимут мешок, а потом у тебя будет ровно одна минута. Тебе все понятно?
   Я кивнул.
   Должен сказать, что, несмотря на криминальный характер моей работы, лично убивать людей мне еще не приходилось, так что чувствовал я себя преотвратно. Но настоящий шок я испытал, когда с него сняли маску. Человеком, которого я должен был пристрелить, был я. Не кто-то, похожий на меня, не двойник, а я собственной персоной. Рот у того меня был заклеен скотчем, но все, что он хотел сказать, было написано у него в глазах.
   Разумеется, он не хотел умирать, а я не хотел его убивать, но умирать я хотел еще меньше, поэтому, когда Глеб Валентинович сказал: «Тридцать секунд», я нажал на спусковой крючок, а потом еще и еще…
   Говорят, мне пришлось разжимать пальцы, чтобы забрать пистолет. Что я чувствовал потом, когда вышел из шока? Ничего. И это «ничего» заставило меня почувствовать сначала вину, – как же так, я убил человека, и мне пофигу, – потом досаду из-за вины, потом досаду из-за досады… Короче, полный спектр мелодраматической хренотени. В конце концов, меня стало тошнить от собственной чувствительности к собственному бесчувствию. А потом прошло и это.

   Мое гротескно-сюрреалистическое самоубийство было лишь преддверием настоящего кошмара. Решив, что я достойно справился с испытаниями, Глеб Валентинович назначил меня куратором маленького ублюдка, сына Сатаны, этого дьявольского отродья!
   На первый взгляд мне грех было жаловаться. Примерно две из четырех недель каждого месяца я проводил на вилле. Самого мальчишку я практически не встречал, да мне он и не был нужен. Основные вопросы приходилось решать с начальником охраны, вполне, кстати, нормальным мужиком, который совершенно непонятным мне образом влип в это дело. Делами на вилле я занимался не более двух-трех часов в день. Все остальное время я либо отсыпался, либо обжирался деликатесами, либо торчал на берегу океана. В общем, далеко не каждый состоятельный человек мог так отдыхать, как я работал. Дорога тоже состояла из удовольствий. Сначала это был перелет на частном самолете, затем, если позволяли погода и время, меня везли на остров на скоростном катере. В противном случае туда приходилось тащиться на вертолете, но к этому монстру с винтами над головой я скоро привык, и мне стало даже нравиться на нем летать.
   Ложкой, я бы даже сказал ведром дегтя в этой бочке меда была чертова няня, которая изводила меня при каждой встрече. Вот уж кто был непревзойденным мастером моральных пыток! Не то, чтобы она устраивала скандалы или садо-мазо шоу с наступанием каблуком на мошонку и вытиранием об меня ног. Внешне все выглядело вполне вежливо и прилично. От меня больше не требовалось ни коленопреклонений, ни каких-либо еще верноподданнических жестов. При встрече мы обменивались рукопожатием и обращались друг к другу на «вы» и по имени отчеству. Вот только она при этом умудрялась чуть ли не каждым своим взглядом, каждым жестом, каждым словом заставлять меня чувствовать себя конченым дерьмом, даже не пытаясь при этом меня явно оскорбить или унизить. Ни намека, и, тем не менее, уже после минутного разговора с ней мне хотелось повеситься. Как же я ненавидел ее за это! И она это видела! Видела, и демонстрировала свое полное презрение к моей ненависти, еще раз подчеркивая, что я настолько ничто, что моя бессильная ненависть даже неспособна ее задеть.
   Единственным моим утешением было понимание того, что уже скоро чертовой няни не станет, как не станет никого из тех, кто мог бы оказывать влияние на этого ребенка. Мальчишке промоют мозги, и он будет говорить и делать, что скажет Глеб Валентинович, а главным представителем Глеба Валентиновича в Ордене Сатаны уже назначен я, так что…
   Но этому сценарию тоже не суждено было осуществиться.
   Ночью за сутки до тех событий меня разбудил телефонный звонок.
   – У нас проблемы, – выдал начальник службы безопасности, даже не поздоровавшись.
   – Что там еще? – недовольно спросил я.
   – Валентина Александровна убита.
   Совсем забыл сказать, чертову няню звали Валентиной Александровной.
   – Что?! – забыв про сон, я вскочил с постели. – Какого хрена?! Как?!
   – Одна из служанок собиралась убить господина, но Валентина Александровна что-то там заподозрила… В общем, она спасла его ценой своей жизни.
   – Что говорит эта сука?
   – Ничего. Когда она поняла, что у нее ничего не получится, она покончила с собой при помощи яда.
   – Хреново, блин!
   – Не то слово.
   – Ладно, я скоро перезвоню.
   Я сразу же позвонил Глебу Валентиновичу.
   – Тебе что, не спится? – спросил он после целой вечности гудков.
   – У нас покушение. Погибла няня и исполнитель.
   – Что?
   Я повторил.
   – А ты где?
   – Дома.
   – Какого хрена ты еще там? Дуй на остров. Готовьтесь к эвакуации.
   – Понял.
   Предупредив начальника охраны, что я еду к ним, я приказал пилотам запрягать и вызвал такси.
   Что было потом, я уже рассказал. Но почему вместо того, чтобы, следуя инструкциям, плыть по подземной реке до того места, где нас должна была ждать подмога, я бросил лодку, а сам с дьяволенком забрался в пещеру? И о каких вариантах я говорил?
   Посмотрим на эту историю с другой стороны.

3

   Дело было у Андроши. Мы сидели, пили чай, разговаривали ни о чем…
   Андроша – единственный из моих друзей, кому я по-хорошему завидую белой завистью. Еще в школе, он для себя решил, что изучать надо лишь те предметы, которые помогут зарабатывать деньги, и большую часть времени посвятил изучению иностранных языков. Класса с четвертого он уже делал за деньги какие-то переводы, писал курсовые, в общем, уже с тех пор зарабатывал на карманные расходы сам.
   К своим сорока он без каких-либо связей стал достаточно большим начальником в достаточно крутой компании, что не помешало ему остаться вполне нормальным, неглупым и интересным человеком.
   – Вчера по долгу службы я выгуливал японцев, – рассказывал Андроша.
   К ним в контору приехали трое японцев и сопровождающий из Москвы. Как рассказал сопровождающий, решили они вечером пойти куда-нибудь выпить, и не нашли ничего лучше, как зарулить в кабак при «Интуристе». А его как в девяностые облюбовали братки, так с тех пор ничего не изменилось. Тот же «Владимирский централ» и так далее.
   – Там… – (пусть будет Сергей Петрович), – там Сергей Петрович гуляет, но вам можно, он посетителей не обижает, – сообщил им охранник у входа.
   Сергей Петрович оказался ОМОНовским начальником. Напившись, он с приятелями заказали несколько стопок тарелок и начали швырять их в музыкантов. Сначала кидали сами, а потом стали предлагать присоединиться к ним всем желающим.
   Понятно, что японцы, мягко говоря, были шокированы.
   В ответ я рассказал историю о работниках военкомата: майоре и подполковнике, которые, упившись до потери рассудка, решили сразиться. Они расходились в разные концы коридора, затем бежали друг другу навстречу и бились лбами. Благо за лбами у военных обычно кроме затылка ничего больше нет…
   – Ну а как у тебя дела? Как госслужба? – спросил Андроша, когда у нас закончились свежие байки.
   – Прекрасно. А с госслужбой я порвал. Надеюсь, что навсегда.
   – Ушли или сам?
   – Сам.
   – Чем собираешься заниматься?
   – Мне Эмма работу нашла. Так что теперь я работаю личной шлюхой Миронова. Знаешь такого?
   Тогда я всего пару недель как работал у Миронова Глеба Валентиновича.
   – Слышал. Ну и как на новом месте?
   – Да вроде ничего, а там видно будет.
   – На завтра какие планы?
   – Да никаких.
   – Тогда приезжайте с Эммой к нам на дачу.
   – А кто будет?
   – Кроме нас со Светланой (жена Андроши) только вы и Максим с женой. Максим обещал поразить нас своим шашлыком.
   Если верить Андроше, а он обычно не врал, Максим был непревзойденным специалистом по приготовлению мясных блюд и ухи.
   Шашлыки действительно были выше всех похвал. Вино тоже не подкачало. Захмелев, девчонки захотели танцевать. Включили музыку. Во время очередного медленного танца моей партнершей стала жена Максима (тогда я благополучно забыл ее имя сразу же после знакомства).
   – Я должна тебе что-то сказать, – прошептала она мне на ухо, – выслушай меня, пожалуйста, до конца.
   – Хорошо, – пообещал я.
   – Скоро тебе придется кое с чем столкнуться. Тебе понадобится помощь. Позвони… – она сунула визитку мне в карман.
   – О чем ты? – спросил я.
   – Если я скажу, ты не поверишь.
   – Но как же я тогда узнаю, что это именно то, о чем ты предупреждала?
   – Вот когда случится то, во что ты не сможешь поверить, тогда и звони. Только не потеряй номер. Поверь, сам ты из этого не выберешься.
   – Хорошо, я позвоню, – пообещал я, решив, что так от нее проще будет отделаться.
   Не люблю сумасшедших баб, даже красивых. Она красивой не была. Милая, но не больше…
   Андроша позвонил мне на следующий день.
   – Ты поговорил с Леной? – спросил он, едва я сказал «алло».
   – Ты о ком? – не понял я.
   – Лена – это жена Максима. Вы сумели поговорить?
   – Да, но я ничего не понял.
   – Когда придет время, поймешь. Просто сделай все так, как она просила.
   – Может, ты мне все-таки объяснишь?
   – Я не знаю, о чем вы говорили.
   – Тогда какого хрена?..
   – Я хорошо знаю ее. Поверь, она ничего зря говорить не будет.
   – Понятно. Ты вечером где?
   – Уезжаю в командировку.
   – Далеко?
   – Сначала в Германию, а потом во Францию.
   – Приедешь – звони.

   – Ладно, мне пора, – сказала Эмма, закончив свой рассказ о Клубе.
   – Может, останешься?
   – Зачем? Ты все равно не в форме. К тому же я терпеть не могу перегара. Не скучай.
   Поцеловав меня на прощанье в щечку, она ушла.
   Закрыв за ней дверь, я сварил крепкий кофе, набил папиросу хорошим дорогим табаком и погрузился в размышления. Единорожденный сын Сатаны… В такое я действительно не в состоянии поверить. Однако есть фотографии, есть ребенок, есть достаточно правдоподобная, чтобы в нее мог поверить народ, история… Мне что со всего этого? То, что господин Миронов – человек более чем серьезный, я к тому времени уже понимал. Вопрос был в другом: Насколько серьезны те, кто решил с ним тягаться? И как сильно они планируют испортить мне жизнь, если я невзначай потеряю их телефонный номер? И как выбраться из этого дерьма с наименьшими потерями?
   Когда кофе и папироса подошли к концу, я понял, что Гамлет из меня никакой. Короче говоря, я позвонил.
   – Здравствуйте, – услышал я приятный мужской голос.
   – Здравствуйте. Вас беспокоит…
   – Я вас узнал, Василий Петрович, – перебил он меня. – Через часок вас устроит?
   Не зная, что на это ответить, я сказал «да».
   – Очень хорошо. Приезжайте. Буду рад вас снова видеть.
   Интересно, это шизофрения или конспирация? – подумал я, но на всякий случай решил включиться в игру.
   – Только напомните, пожалуйста, адрес, – попросил я.
   Минут через тридцать я уже смотрел, как баран на новые ворота на искомый дом, расположенный практически на пересечении Суворова и Ворошиловского. Кроме жилых квартир, куда меня точно не приглашали, в доме расположилась какая-то юридическая или нотариальная контора, парикмахерская, суши-бар и стоматологический кабинет. В одну из этих дверей мне предстояло войти, но куда?
   Из стоматологического кабинета вышел тощий, но, тем не менее, с животом мужик лет пятидесяти в медицинской униформе.
   – Здравствуйте, Василий Петрович. Проходите, пожалуйста, – сказал он.
   – Сюда, пожалуйста, – он указал рукой на стоматологическое кресло.
   По моей спине, чеканя шаг, прошли мурашки.
   – А это обязательно? – спросил я.
   – А вы сами подумайте: Сначала вы записываетесь на прием к стоматологу, затем приезжаете, но вместо того, чтобы сесть в кресло, ограничиваетесь разговорами.
   – Вы правы, выглядит весьма подозрительно.
   – Тогда прошу вас.
   – Только доктор… Я вчера перебрал… – признался я, садясь в кресло.
   – Ничего это не смертельно. Откройте рот.
   – Что вы собираетесь делать? – насторожился я.
   – Только осмотреть. Да не бойтесь вы так!
   – Извините, это у меня с детства.
   – Ну что я на это скажу… Вы не одиноки. Редко кто из моих пациентов, несмотря на полное отсутствие боли, не теряется, оказавшись в кресле.
   Так вот еще почему он усадил меня на это пыточное ложе!
   – Да… позвольте представиться: Лопатин Вениамин Константинович.
   Присутствие стоматологического инструмента во рту избавило меня от необходимости произносить положенную в таких случаях банальную чушь.
   – Как я понимаю, вам уже рассказали о ребенке? – спросил он, вытаскивая зеркало из моего рта.
   – Прежде чем разговаривать на эту тему, я хотел бы услышать, как вы узнали, о том, что мне понадобится помощь.
   – Все очень просто. Мы уже достаточно долго за вами наблюдаем. С того самого дня, как вы устроились на работу к Миронову. Как мы узнали про Миронова и вообще про ребенка? Все очень просто. Насколько я понимаю, вам уже нет надобности объяснять, что такое Клуб?
   – Будем считать, что так.
   – Тогда скажите мне, как, по-вашему, Миронов собирался заявить о себе?
   – Если честно, я даже не догадываюсь.
   – Так вот, есть только один способ заявить о себе Клубу, а именно стать для него интересным. Для этого Миронов организовал утечку информации.
   – Ну а с чего вы взяли, что мне что-то угрожает?
   – Видите ли, Василий Петрович, для того чтобы этот младенец действительно превратился в олицетворение зла, необходимо, чтобы он стал мифочеловеком, а для этого нужно сократить до минимума его человеческую сторону. Именно поэтому нигде не упоминается о детстве Христа, для этого же придумано непорочное зачатие и все остальное. Между богом, а в нашем случае дьяволом и людьми должна быть непреодолимая стена или пропасть, некое таинство, загадка, тайна… Для этого нужно ликвидировать всех, кто бы смог стать своеобразным мостом через эту пропасть. Нет, я, конечно, не могу гарантировать, что вас уберут как один из таких потенциальных мостов, но кто может гарантировать, что они этого не сделают? У вас небольшой кариес в правой сверху пятерке. Думаю, больно не должно быть, так что решайте сами: потерпите или с уколом?
   – Я не взял с собой деньги.
   – Ваши деньги мне не нужны.
   – А что нужно?
   – Нам нужно, чтобы вы стали одним из нас, тем более что вы уже один из нас.
   – Тогда давайте с уколом.
   – Очень хорошо. Откройте рот… А теперь подождите, пусть лекарство подействует.
   – Надеюсь, вы не собираетесь сделать из меня героя? Потому что я не герой, – сказал я, когда мне разрешили закрыть рот.
   – Ну что вы, разумеется, нет. Для этого вы слишком умны, циничны и слишком сильно себя любите. Поверьте, мы достаточно давно за вами наблюдаем, чтобы понять, чего можно от вас ждать, так что ничего сверх того мы от вас требовать не будем. Хотя бы потому, что это чертовски глупо требовать от человека то, на что он в принципе не способен.
   – Хорошо, что вы это понимаете.
   – Ну, вот и все, – сказал Лопатин, закончив возиться с пломбой. – К сожалению, теперь все ваши зубы в порядке.
   – Почему к сожалению? – не понял я.
   – Потому что теперь нам надо изобретать повод для наших встреч. Как вы, кстати, смотрите на то, чтобы выровнять и отбелить зубы. Будут как у какой-нибудь поп-звезды, причем совершенно бесплатно.
   – А это не больно?
   – Совершенно.
   – Не опасно?
   – Ну что вы как маленький.
   – Тогда я согласен.
   – Вот и хорошо. Тогда на сегодня все. Дальше созвонимся… Да, чуть не забыл! Я буду очень вам признателен, если вы найдете время, чтобы приехать к нам сегодня вечером. Время любое, хоть самое позднее. Вот адрес, – он протянул мне клочок бумаги.
   – Я постараюсь, – ответил я.
   – Надеюсь, ваши старания увенчаются успехом.
   Мои старания увенчались успехом. Примерно в восемь вечера я стоял у ворот частного трехэтажного дома из красного кирпича и ждал, когда кто-нибудь ответит на мой вызов по домофону. Дом, куда меня так настойчиво приглашал Лопатин, выглядел милым уголком Европы среди трущоб района Центрального рынка Ростова, столь же уместным здесь, как пингвин в Сахаре.
   – Василий Петрович! Входите, пожалуйста, – произнес женским голосом динамик домофона.
   Послышался щелчок, и открылась калитка.
   Я вошел во двор. Тротуарная плитка, газон, деревья, клумба… Все было милым, аккуратным и ухоженным, причем без малейшего намека на большевистский маразм в виде уборки листьев из-под деревьев и побелки бордюров. Мне понравилось.
   У дверей дома меня встречала милая на вид женщина примерно сорока лет. Средний рост, симпатичное лицо, темные волосы. Одета в брючный костюм. На ногах туфли.
   – Василий Петрович, здравствуйте, – сказала она, улыбнувшись так, словно я был ее старым другом, – входите. Ни в коем случае не разувайтесь! Проходите сюда.
   Она привела меня в просторную гостиную, где за круглым столом сидело несколько человек. Все они мне были знакомы.
   – Василий Петрович! Еще раз здравствуйте, – торжественно, словно я был неким высокопоставленным лицом, произнес Лопатин. При моем появлении он встал из-за стола и сделал несколько шагов мне навстречу. – Рад, что вы нашли время посетить нашу скромную обитель. Насколько я понимаю, вы всех уже знаете. Андрея и Светлану вы знаете даже дольше, чем я. С Максимом и Леной вы уже встречались. Ну а с моей супругой Алиной вы только что познакомились.
   – Проходите к столу, присаживайтесь, – пригласила меня Алина.
   – И добро пожаловать в наш чайный клуб, – подхватил Лопатин. – У нашего небольшого общества есть несколько правил: Мы обращаемся друг к другу только по имени и на «ты»; стараемся быть взаимовежливыми; мы не говорим здесь о работе, политике и прочих удручающих вещах; и все мы любим чай. Вот, пожалуй, и все правила. Надеюсь, тебе здесь понравится, и ты станешь частенько заглядывать к нам как один, так и с Эммой.
   – Если честно, я думал, вы попросите ей не говорить, – признался я.
   – Ты, – поправил меня Лопатин.
   – Я имел в виду всех вас.
   – Наоборот, было бы неплохо, если бы ты рассказал про клуб и Миронову, – вступил в разговор Андрей. – Пусть знает, что ты сюда ходишь пить чай.
   – А теперь, – сказал Лопатин, когда мы испили дорогущий тегуанинь по всем правилам гун фу ча (китайская чайная церемония), – Лена должна тебе кое-что показать. И это уже должно оставаться в тайне.
   – Пойдем, – пригласила она меня.
   Вопреки моим ожиданиям мы без всякой торжественности встали из-за стола и прошли не в какую-нибудь тайную комнату с различными священными безделушками, где, как я предполагал, меня должны были врубать в очередную эзотерически-шизофреническую чушь, а в подвал, где хранился садовый инвентарь.
   – Ну что, готов к встрече с тайной? – с хитрой улыбкой на устах спросила Лена.
   – Только если она не кусается, – ответил я.
   – Не бойся, тебя не укусит.
   – Тогда я готов.
   – Тогда добро пожаловать в Атлантиду, – сказала она и нажала на кнопку похожего на автомобильный брелка. В следующее мгновение шкаф с каким-то барахлом беззвучно отъехал в сторону, открыв нашему взору лифт. Панели с кнопками в кабинке не было.
   Когда мы вошли, Лена снова нажала на кнопку брелка, и лифт рванул вниз. Всю дорогу, а ехали мы минуты три, не меньше, Лена молчала с загадочным выражением лица. Я же терзался вопросом: действительно мы спускаемся хрен знает куда под землю или это какой-то диснейлендовский аттракцион для простаков вроде меня.
   Когда двери лифта открылись, за ними была пещера. В нескольких шагах впереди тускло горела единственная лампочка. Рядом с лифтом стояла керосиновая лампа – когда-то на даче у нас была такая же.
   – А что, дальше свет провести не успели? – спросил я.
   – Лабиринт не терпит электричества, – ответила Лена, зажигая фонарь. – Пойдем, – пригласила она.
   – Куда? – спросил я.
   – Сейчас узнаешь. Пошли.
   Судя по тому, как уверенно она находила дорогу среди множества разветвлений лабиринта, она была завсегдатаем этого подземелья. Я же буквально через пару десятков шагов понял, что сам, без посторонней помощи дорогу назад не найду. Спустя какое-то время, Лена привела меня в небольшую «комнату», посреди которой на полу был нарисован круг.
   – Садись, – пригласила она, поставив лампу в центр круга и сев по-японски в круг у самой черты.
   Я точно также сел напротив нее.
   – Как ты себя чувствуешь? – спросила она.
   – Да ничего.
   – Страх, тревога, неприятное чувство в животе?
   – Да нет, все нормально.
   – Это хорошо. Значит, она тебя приняла.
   – Кто она?
   – Атлантида. Этот Лабиринт принадлежит ей.
   – А разве она не утонула?
   – Атлантида? Конечно, нет.
   Атлантида никогда не тонула. По крайней мере, согласно той версии, которую рассказала мне Лена:
   Предположительно пару сотен тысяч лет назад Земля принадлежала принципиально отличным от нас существам. В своем развитии они значительно превзошли наш современный уровень, но, несмотря на это, исчезли с лица Земли. Разумеется, история их жизни и гибели совсем не похожа на нравоучительную сказку, которую так любят рассказывать всякого рода блавацкие. Скорее всего, солнечная система вошла в зону смертельного для них космического излучения. По крайней мере, так думают специалисты. Не знаю, правда, кого Лена имела в виду, говоря о специалистах, ну да не в этом дело. Не сумев предотвратить свою гибель, они, тем не менее, сумели подготовить свое возрождение. Для этого они создали Сеть и Лабиринт, а еще изменили ДНК некоторых наших предков, тем самым задав нам путь развития на долгие тысячелетия.
   И если я правильно понял, Лабиринт – это рукотворная система подземных ходов, опутавшая всю Землю и играющая роль своего рода «железа», говоря на компьютерном жаргоне. Лабиринт обеспечивает работу Сети или программного обеспечения, влияющего на сознание модифицированных людей или атлантов. Именно Сеть является тем источником, в котором атланты черпали свое вдохновение, создавая религиозные и философские течения, а также произведения искусства. Именно Сеть дала людям большую часть научных открытий и технических достижений. Короче говоря, воздействуя на сознание атлантов, Сеть руками людей создавала наш мир таким, каким его задумали наши создатели. В общем, атланты – это даже не тайное мировое правительство, задача которого заключается в подготовке условий для возвращения создавших нас существ, а пастухи, пасущие стада людей и заставляющие их двигаться в нужном направлении.
   При этом в Датском королевстве было далеко не все спокойно. Люди оказались не такими дураками, как это предполагалось. Ненавидя атлантов лютой генетической ненавистью, они делали все возможное, чтобы обнаружить и уничтожить атлантов. Та же инквизиция фактически была антиатлантической структурой.
   Другая и, наверно, наиболее важная проблема атлантов заключалась в том, что до инициализации непосредственно в Лабиринте они не были полностью подключены к Сети, и большинство из них умирали, так и не узнав, кто же они на самом деле. Такие атланты были далеко не подарками. Инстинктивно презирая людей, они становились мизантропами-бунтарями, жестокими преступниками, гениями-злодеями или устилающими свой путь человеческими телами диктаторами, – для них человеческая жизнь не значила ровным счетом ничего. И лишь избранные Сетью счастливцы обретали смысл жизни в целенаправленной подготовке Земли к встрече с ее истинными хозяевами.
   Лена рассказывала, а я, глядя на нее поверх стоящей на полу лампы, воспринимая каждое ее слово за чистую монету. Я до сих пор не знаю, было ли это результатом действия на мое сознание Лабиринта или они что-то подсыпали в чай. В любом случае, когда я вновь обрел способность критично мыслить, миф об Атлантиде прочно засел в моей голове.

   – А тебя не смущает тот факт, что за все это время никто из посторонних нигде ни разу не упомянул о Лабиринте? – спросил меня Лопатин, когда я закончил рассказывать о знакомстве с маленькой сволочью и его сукой-няней. Я как раз только вернулся с виллы. Неужели никто из ученых, геологов, уфологов или просто любителей приключений так и не смог его обнаружить? А ведь Лабиринт опутывает всю Землю, и надо очень хорошо стараться, чтобы обходить его во время бурения или добычи полезных ископаемых.
   Этот вопрос меня выбил из колеи. Несмотря на всю его уместность и очевидность, он ни разу не приходил мне в голову. Что-то напрочь лишило меня способности критически воспринимать любую связанную с Атлантидой информацию, а ведь я не из тех, кто готов принять что-либо на веру. Сначала пионерско-комсомольская юность, потом работа в администрации выработали у меня стойкий иммунитет ко всякого рода официальным истинам и ставшее рефлекторным стремление найти в них изъян, высмеять, признать их разводкой для умственно отсталых… Здесь же я буквально принял на веру все, что сообщила мне Лена.
   Я не знал, что на это ответить Лопатину и, к счастью, не имел возможности отвечать – он как раз устанавливал мне брекеты. Все правильно, если хочешь, чтобы собеседник не доставал тебя своей болтовней, усади его в стоматологическое кресло.
   – Расслабься, мы все так или иначе реагируем на Лабиринт, – продолжил Лопатин после долгой паузы. – Не столько предвидя, сколько направляя развитие человечества в заданном направлении, Сеть и Лабиринт прекрасно защищены как от нас, так и от людей. К сожалению, среди нас тоже есть заблудшие овцы, предавшие нашу миссию ради своих эгоистических благ. Миронов – один из таких отступников. Поэтому именно мы, атланты, должны сделать все, чтобы не только сорвать его коварные планы, но и сделать невозможным осуществление подобных проектов в будущем. Люди обычно инстинктивно обходят Лабиринт десятой дорогой, а если кто-то из них случайно сталкивается с ним, то попросту сходит с ума, – закончил Лопатин свою речь и работу у меня во рту, предоставив тем самым мне право голоса.
   – То есть, если бы я оказался чужаком?.. – спросил я.
   – Ты, как Эмма, не смог бы расслабиться за столом во время чаепития, не говоря уже о том, чтобы войти в лифт. Мы бы поняли, что ты – чужак и ничего бы тебе не сказали.
   Я как-то раз привел Эмму на чай, но ей там жутко не понравилась. Все чаепитие она просидела, как на иголках, и больше ни под каким видом не соглашалась составить мне компанию. Правда, она не возражала портив того, чтобы я регулярно ходил на чаепития – все ж лучше, чем водка, бабы или азартные игры, да и ей было чем заняться в это время. К тому же, и это главное, в основе наших отношений лежала идея о том, что мы ничего не должны друг другу, и встречаемся только тогда, когда оба желаем этого.
   «Так бы вы меня и отпустили, – подумал я, – после того, что ты мне рассказал перед приглашением в гости, вы наверняка бы скормили меня Сети, и пришлось бы мне метаться по подземным коридорам до самой смерти».
   – Кстати, будет здорово, если ты заглянешь сегодня на чай, – пригласил Лопатин.
   На этот раз у них в гостях была только Лена. Едва дав мне допить прекрасный гуаньданский улун, она потащила меня в Лабиринт. Когда мы, как в прошлый раз, устроились в круге, она начала говорить:
   – Я хочу, чтобы ты понимал, что не в наших традициях вести подобного рода разговоры с не прошедшими инициализацию новичками, но обстоятельства заставляют нас импровизировать, и в твоем случае… Я даже не знаю, с чего начать этот разговор…
   – Начинай с главного, и можешь без церемоний. Я не из падающих в обморок дам.
   – Хорошо. С главного, так с главного. Ты только не обижайся, но ты даже представить себе не можешь, насколько ты нам не подходишь. Ты слишком циничен, слишком скептичен, слишком эгоистичен. Для тебя нет ничего святого, и ты готов ерничать каждый раз, когда кто-то пытается заговорить о высоком. Ты даже здесь, в Лабиринте, в самом священном месте для любого атланта ни на мгновение не испытал должного благоговения.
   – Лабиринт лишил меня способности скептически относиться к чему-либо, связанному с Атлантидой, – возразил я, но она с негодованием отмела мои возражения.
   – Твоя реакция – это самое наименьшее, что может дать Лабиринт. Ты неправильный. Ты ошибка, дефект. И если бы не твое положение у Миронова, мы никогда бы даже в самом кошмарном сне не решились бы пригласить тебя к себе. Но, учитывая обстоятельства, ты становишься чуть ли не главной фигурой в деле, и…
   – Это плохо? – перебил ее я. Задавая этот дурацкий вопрос, я постарался изобразить самое невинное выражение лица, на которое только был способен.
   – Плохо? Это худшее из того, что могло быть.
   – Ну, извини.
   – Ты прав. Не ты виноват в том, что обстоятельства сложились именно так. Ты такой, какой есть.
   – И такой, какой есть, я вам не подхожу.
   – Черт! Я совсем не то хотела сказать! – похоже, разговор все больше выходил из-под контроля и грозил окончательно перейти в совершенно ненужную плоскость. Это заставляло Лену нервничать.
   – У меня такое тоже часто бывает, – попытался я разрядить обстановку, – особенно с Эммой. Хочется сказать ей одно, а получается совершенно другое.
   – Похоже, Андрей все-таки прав, и твоя проблема заключается в том, что, защищаясь от зомбирующей тебя системы, ты облачил свое сознание в такие доспехи, сквозь которые к тебе не может толком пробиться даже сам Лабиринт.
   – Я понимаю, что это плохо, но я не знаю, как это исправить, и… ты… вы сможете мне помочь?
   – А вот этого я не знаю, – грустно вздохнув, призналась Лена. – Было бы у нас больше времени… Но времени нет, и хуже всего то, что это не самая большая наша проблема. Хуже всего то, что Миронов знает об этой твоей особенности, и он обязательно ее учтет, когда станет промывать тебе мозги. А это значит, что он станет зомбировать тебя по полной, и нам ничего не останется, как ответить адекватными мерами.
   – И в результате я смогу превратиться в овощ или сойти с ума?
   – Извини.
   – Хорошенькое дело.
   – Ты уже слишком увяз в этом деле, чтобы идти на попятную. Извини, но мы не сможем тебе позволить по-настоящему стать марионеткой Миронова. Это было бы слишком опасно не только для нас, но и для возрождения наших отцов, не говоря уже о людях, без которых невозможно воплощение нашей мечты.
   – Хорошо. Я все понял. Спасибо, что предупредила.
   – Каждый из нас должен знать, на что он идет, – как-то слишком уж патетически изрекла она. – А вообще-то я позвала тебя поговорить совсем о другом, – перешла она к главной теме, когда я решил уже, что разговор окончен. – Учитывая твой скептицизм, мы решили кое-что тебе объяснить до того, как ты пройдешь посвящение. Эта информация должна будет тебе помочь. Как ты уже знаешь, существует некий глубинный и общий для всех слой как человеческой, так и нашей психики, который теперь принято называть коллективным бессознательным. Это та область, где живут наши боги и дьяволы, наши страхи, наши надежды и многое-многое другое. Это особый мир, где царят свои законы, свой язык, свои особенности. Элементы этого языка приходят к нам в наших снах, в произведениях искусства, в кошмарах сумасшедших и в шаманских плясках.
   Этот язык подарил нам такие составляющие магии, как миф и ритуал. Ведь если разобраться, то каждый стоящий миф – это своего рода вирус, или нечто, покрытое защитной оболочкой из слов. И пока слова отвлекают наш рассудок, нечто, что сокрыто за ними, проникает в глубинные слои нашей психики и уже оттуда влияет на нас тем или иным образом.
   Именно благодаря тому, что большая часть ставших священными книг является собраниями таких вот проникающих за грань рассудка информационных вирусов, столь многие люди считают их истиной в последней инстанции, несмотря на вопиющие несуразности, которые высмеивали такие атланты-отступники, как Марк Твен и Лео Таксиль.
   Такова сила правильно произнесенного слова. Ритуал действует несколько иначе.
   Из множества видов ритуалов мы выделяем два:
   Первый из них основан на принципе синхронистичности. Он особенно популярен у поклонников прикладной магии и колдовства, у экспериментальных ученых, технологов, спортсменов, студентов, игроков и всех тех, кто, так или иначе, пытается призывать удачу. Суть его заключается в воссоздании всех, казалось бы, не имеющих к делу деталей, сопутствующих в свое время успеху. Так колдун читает «помогающие» ему заклинания, а космонавт перед вылетом слушает «Траву у дома».
   Второй тип ритуала – это мощное воздействие на глубинные слои подсознания с целью полного перерождения личности. Обычно это ритуальная смерть с последующим воскрешением или иная, не менее радикальная процедура. Такие ритуалы являются началом инициализации, которая не заканчивается никогда.
   Тебе предстоит перенести сразу две такие инициализации, сначала мироновскую, а потом нашу. И если все будет хорошо, мы освободим тебя от его чар, а если нет…
   – Если что-то пойдет не так, я хочу, чтобы вы меня ликвидировали по возможности безболезненным способом. Это мое единственное условие, а иначе… – как можно решительнее потребовал я. Это пусть считающие себя чьими-то рабами христиане до последнего цепляются за жизнь. Меня жизнь инвалида или урода чуть ли не с детства пугала намного сильнее смерти. Когда я прочитал о том, что в античном мире уставшие от жизни люди собирали друзей на прощальный ужин, во время которого выпивали чашу с ядом, я окончательно решил, что в случае чего поступлю именно так.
   – Хорошо, – согласилась Лена, – ты имеешь право на подобную просьбу, и я обещаю лично проследить за тем, чтобы в случае чего избавить тебя от мучений.

   Как и обещал Лопатин, они появились, едва Миронов решил, что мои мозги уже достаточно хорошо промыты, чтобы можно было оставить меня в покое. Они пришли ночью, когда я спал. Я не успел ничего понять, как в меня вонзился шприц, и я полностью потерял контроль над телом. Я продолжал его чувствовать, мое сознание работало как обычно, но пошевелиться я не мог. Обездвижив меня, один из гостей достал из кармана мобильник.
   – Порядок, – сказал он в трубку.
   Еще через несколько минут в квартиру вошли люди в белых халатах. Они погрузили меня на носилки и потащили вниз, где нас уже ждала «скорая» – вот уж точно идеальный транспорт, когда надо кого-то украсть.
   Загрузив меня в кузов, санитары сели в кабину, оставив меня наедине со своими мыслями. Меня накрыла волна неконтролируемой паники, в результате всю дорогу я беззвучно кричал и неподвижно метался на носилках. И лишь когда меня внесли в дом Лопатина, я догадался, что это мой ритуал-посвящение, а не месть Миронова или происки кого-то из его врагов.
   В Лабиринте меня принесли не в исповедальню, так я назвал комнату, где мы беседовали с Леной, а в большую, размером с хороший актовый зал, практически идеальную полусферу. Там меня переложили с носилок на похожий на стол для вскрытия алтарь. Несмотря на то, что я лежал на спине с закрытыми глазами, я прекрасно видел освещенный множеством факелов зал, стоящих у стены людей, – их было больше сотни, свое ложе… Точно также до этого я видел «санитаров», «скорую», дом Лопатина, лифт…
   С противоположной стороны от входа, через который внесли меня, в зал вошла Лена в длинном свободном одеянии, расшитом какими-то знаками или письменами. В правой руке у нее был странной формы старинный нож. В абсолютной тишине она несколько раз обошла вокруг алтаря, затем, встав справа от меня, возвела руки к небу и запела прекрасным сопрано похожую на готическую песню, как я решил, на языке Атлантиды. Присутствующие подхватили пение, а стены ответили им вибрациями, от которых в моем теле появилось необычайно приятное ощущение. Я уже готов был полностью отдаться кайфу, когда пение резко оборвалось чуть ли не на полуслове. В следующее мгновение в мою грудь вонзился нож. Хрупкая на вид, Лена одним ударом вскрыла мне грудную клетку, затем ловко вырвала руками сердце. Она двумя руками подняла его над головой, выкрикнула несколько гортанных коротких слов и впилась зубами в еще бьющуюся плоть. Откусив кусок от сердца, она передала его подбежавшему мальчику лет двенадцати. Сердце пошло по кругу. Люди произносили ритуальные слова, откусывали по кусочку и передавали его дальше, пока не съели полностью. После этого мое тело облили пахнущей благовониями маслянистой жидкостью и подожги. Оно вспыхнуло так, будто его облили бензином. Пропев напоследок короткий гимн, люди оставили меня одного.
   Не успело тело остыть, как на него набросилось полчище крыс. Им потребовалось не более получаса, чтобы полностью сожрать мою плоть. Когда они разбежались, на алтаре остались только зубные коронки. Я умер, исчез, превратился в крысиное говно, и тем не менее я продолжал жить по ту сторону добра и зла, жизни и смерти, бытия и небытия… Не было ни времени, ни пространства, ни чего-либо из того, что я знал при жизни. Не было даже буддистской пустоты. И одновременно с этим (вот уж поистине наши языки непригодны для описания подобных переживаний) я продолжал оставаться в ритуальном зале.
   А потом появился шепот. Рождаясь в моем сознании, он накатывал на меня чуть слышной волной. Сначала я принял его за бессвязную человеческую речь, но позже понял, что это были вибрации Лабиринта, нечто похожее на музыку сфер. Моя глубинная, недосягаемая для рассудка сущность понимала эти вибрации, принимала их, резонировала вместе с ними. Это было в миллионы раз круче всего того, что я когда-либо испытывал.
   А потом Лабиринт начал возрождать мое тело. Сначала из таинственного ничто появились кости, затем они обросли тканями, возникли внутренние органы, кожа… Меньше всего я хотел возвращаться в клетку жизни, но Лабиринт силой вернул меня в тело. Мои глаза открылись, и я встал на ноги.
   Незримая сила повела меня по извилистым коридорам. Вскоре передо мной появились двери лифта. Мой невидимый проводник заставил их открыться, но прежде, чем я вошел в лифт, лабиринт подарил мне откровение.
   Я понял, что не умер, потому что никогда еще не жил. Я был ничем, тенью, ничего не значащим мусором бытия. И только теперь, вместе с Призванием Лабиринт дарует мне жизнь.
   Остальное я помню какими-то обрывками. Наверху меня встретили все участники этого действа. Меня обнимали, поздравляли, целовали в губы и щеки… меня несли на руках, обмывали в огромной ванне, натирали маслами и благовониями… Потом было вино, много вина… и женщина…
   Проснулся я в комнате для гостей. Рядом на стуле была сложена моя одежда. На тумбочке лежал телефон. Три не принятых вызова. Все от Эммы.
   – Ты где шляешься! – рявкнула она в трубку так, что у меня перед глазами заплясали звездочки в точности как в мультфильмах.
   – Извини. Я тут вчера перепил.
   – Делай, что хочешь, но чтобы через час был на месте.
   – Слушаю и повинуюсь, – ответил я и рванул что было сил в гостевой туалет, благо он был рядом с моей спальней…

   – Я горжусь тобой, – закончил Лопатин свою десятиминутную патетическую речь по случаю моего назначения на должность главного куратора будущего Сатаны.
   – И что теперь? – спросил я, решив, что за патетикой должно скрываться нечто малоприятное.
   – Пока ничего, – ответил Лопатин, и этот его ответ поставил меня в тупик. Зачем же он тогда лез туда без мыла?
   – В смысле? – спросил я.
   – Пока делай то, что требует от тебя Миронов. Периодически приходи к нам на чай. Но до тех пор, пока мы не скажем, забудь все, что ты знаешь о нас и об Атлантиде.
   – То есть, вы отправляете меня в бессрочный отпуск?
   – Что-то вроде того.
   – А я думал, вы собираетесь уничтожить дьявольское отродье, – немного разочарованно произнес я.
   – Зачем? – спросил Лопатин, посмотрев на меня, как на идиота.
   В ответ я уставился на него.
   – Но разве не за этим?.. – удивленно спросил я.
   – Нет, – перебил он меня. – Убийство ребенка могло бы все изменить, если бы он действительно был сыном Сатаны. В сложившейся же ситуации его убийство нам только навредит. Наверняка у Миронова есть пара дублеров, а если нет, то любой мальчик его возраста сможет сгодиться на эту роль.
   – Хотите сказать, что мы не в силах что-либо сделать?
   – Мы должны одержать победу на истинном поле боя, которым является коллективное сознание людей. До тех пор, пока там живет идея прихода в наш мир Сатаны, над нами нависает угроза появления таких вот Мироновых с их поддельными антихристами. Убив ребенка, мы только раскроем свои карты и заставим Миронова или его преемника действовать осторожней. Пойми, это как в шахматах: до тех пор, пока существует идея игры, ее правила, никакое уничтожение досок или фигур ничего не даст.
   – Я понимаю, но… Разве можем мы изменить эти правила?
   – Можем! – торжественно заявил Лопатин. – И эта возможность содержится в самом мифе. Для того чтобы победить зло, мы должны сначала заставить людей признать его злом, и лишь затем убить, провозгласив начало царства добра. Лишь превратив зло в добро, возможно его победить.
   – Ты прав, – согласился я. – И… Это настолько очевидно, что я сам должен был догадаться.
   – Как раз очевидные вещи труднее всего заметить.
   «Все правильно, – думал я по дороге домой, – зачем мешать Миронову создавать прекрасный социально-экономический механизм управления людьми, если потом можно будет попросту его отобрать и использовать в своих целях? Зачем ломать то, что было создано во имя дьявола, если все это может работать и во имя бога? Наоборот, надо всячески содействовать Миронову до тех пор, пока его деятельность приближает миг падения дьявола и воцарения бога на Земле. Бога Атлантиды, олицетворяющего наших древних отцов».
   Но этой идиллической картине так и не суждено было воплотиться в жизнь. Через несколько недель меня разбудил телефон. Звонил Лопатин.
   – У нас ЧП, – сообщил он.
   – Что случилось? – испуганно спросил я.
   Должно было случиться нечто совершенно экстраординарное, чтобы Лопатин лично позвонил мне на мобильный и начал открытым текстом рассказывать о ЧП.
   – На младенца готовится покушение. Сначала его попытается убить кто-то из приближенных, а если этот план провалится, остров будут брать штурмом.
   – Понятно. И что мне делать?
   – То, что должен. Только встречать вас будут наши люди. Доставь им ребенка в целости и сохранности.
   – Я сделаю все, что смогу.
   – Нет, ты должен сделать больше. Доставь ребенка живым. Любой ценой.
   – Я понял.
   Так как же я в результате отказался в пещере? Чтобы ответить на этот вопрос, я должен рассказать вам еще об одном человеке.

4

   – Двенадцать. Двенадцать купюр достоинством в одну тысячу рублей каждая, – подвел итог товарищ из милиции, разложив на столе денежный пасьянс. – Каждая купюра, – продолжил он, – помечена проявляющейся в ультрафиолетовом свете надписью «взятка», а также специальной краской, следы которой присутствуют на ладонях задержанного Майорова Василия Петровича. Прошу понятых убедиться в этом и подписать протокол.
   Понятыми были мужчина и женщина, этакие люди из народа, пришедшие в мир из какого-нибудь рекламного ролика. Обоим было между сорока и пятьюдесятью. Пока товарищ из милиции, словно иллюзионист в цирке, показывал свой номер перед видеокамерой, снимала бесформенная особа со страдальческим выражением на некрасивом лице, тоже товарищ из милиции, понятая рассказывала своему собрату по понятизму очередную историю из жизни районной больницы – настоящего рассадника экстремальной медицины.
   Даже не взглянув на мои руки и не читая протокол, понятые поставили свои подписи аккурат возле галочек, которые позаботился поставить товарищ из милиции. Этим было все равно, что подписывать.
   – Прочитайте и распишитесь, – сказал мне товарищ из милиции.
   Я послушно подписал, тоже не читая. Для меня происходящее было дурацким кошмарным сном.
   «Это же надо, – думал я, – залететь на каких-то двенадцати штуках деревянными. Позор на всю округу…»
   Обидней всего было то, что эти деньги я даже не брал. Нет, я, конечно, брал по мере возможности, а иначе зачем бы я пошел работать в городскую администрацию, но не в этот раз. Мне с самого начала не понравился этот тип, и я легко бы его отшил, но он приперся по звонку от Павла Федоровича, а отказывать Павлу Федоровичу было нельзя ни при каких обстоятельствах. Дело как таковое оказалось пустячным, и когда этот тип начал настойчиво предлагать деньги, я даже не понял, за что. Тем более что рекомендация Павла Федоровича автоматически освобождала просителя от какой-либо вещественной благодарности. Но, несмотря на то, что я так и не взял эти чертовы деньги, они были обнаружены у меня в столе, а на руках чудесным образом, словно стигматы, появились следы краски… Скорее всего, ею были помечены не только деньги, но и бумаги, которые принес на подпись тот тип…
   – Следуйте за мной, – сказал мне товарищ из милиции, надев предварительно на мои руки браслеты – такова неотъемлемая часть ментовского ритуала: вывести человека в наручниках, чтобы ни у кого не оставалось сомнений по поводу его роли в этом спектакле.
   Но стоило мне подняться на ноги, как в кабинет вошел невысокий мужчина бесцветной наружности. Он не сказал ни слова, но все как по команде вышли из кабинета. Все кроме меня. Я автоматически сел на свое место.
   – За то время, что мы за вами наблюдаем, – начал свою речь вошедший, сев напротив меня на стул для гостей, – а наблюдаем мы за вами достаточно долго, чтобы понять, что вы за человек, мы пришли к весьма интересному выводу. С одной стороны, вы – редкая сволочь и беспринципный, циничный сукин сын, готовый продать кого угодно и что угодно. Такие понятия как мораль, нравственность, честь и достоинство для вас просто не существуют. При этом у вас достаточно умения лицемерить, чтобы слыть среди соседей и друзей, вернее тех, кто по незнанию вашей природы считает вас другом, приятным, добрым, отзывчивым человеком, готовым прийти на помощь, и так далее. Это, а также то, что вы холост, бездетен, ранее не судим, с родителями почти не контактируете, заставило нас обратить на вас внимание. Проще говоря, я здесь для того, чтобы дать вам шанс, заметьте, незаслуженный вами шанс. Как вы, надеюсь, уже поняли, у вас только два выхода: либо принять наше предложение, либо пойти под суд. Во втором случае, могу вас заверить, будет громкий процесс, на котором в вашем лице будет осуждена вся наша российская коррупция. Третьего, как, собственно, и времени на размышление, вам не дано.
   – Вы предлагаете мне роль Никиты? – спросил я.
   – Ну что вы, – улыбнулся гость, выглядевший не только как хозяин положения, но и как хозяин кабинета, – все намного проще и прозаичнее. Большего я сказать не могу.
   – А можно мне сначала спокойно покурить? – выпалил вдруг я, осознав, что у меня давно уже опухли уши от никотинного воздержания.
   – Покурить можно, – милостиво разрешил гость, – я даже оставлю вас наедине с собой на несколько минут.
   Гость вернулся, едва я затушил окурок, словно наблюдал за кабинетом при помощи скрытой камеры.
   – Ну как, вы уже приняли решение? – спросил он, улыбаясь так, словно бы говоря, что он давно уже знает, каков будет ответ.
   – Я принимаю ваше предложение, – ответил я.
   На самом деле я ни минуты не колебался с ответом. Дураком я не был, так что прекрасно понимал, что откупиться или отмазаться можно лишь тогда, когда попадаешься на реально совершенном преступлении. Когда же происходит такого рода подстава, наилучший способ выйти с наименьшими потерями – по возможности согласиться с тем, что хотят тебе предложить.
   – Вот и отлично, – лицо гостя приобрело отеческое выражение. – Можете звать меня Николаем Николаевичем, – представился он, но руки мне не подал. – Пока живите, как живете, а через месяцок я вам позвоню.
   Когда он вышел, в кабинет вернулась массовка на этот раз с тем типом, который всучил мне взятку. Как по мановению волшебной палочки купюры на столе сменили какие-то документы и удостоверения. Наручники перекочевали на руки взяткодателя. Понятые, все та же сладкая парочка, так же не глядя, подписали другой протокол.
   – Уважаемый Василий Петрович, позвольте от лица правоохранительной системы нашей Родины поблагодарить вас за активное участие в поимке опасного преступника, – совершенно серьезно произнес товарищ из милиции, после чего труппа (а как еще назовешь этих комедиантов) покинула мой кабинет.
   На несколько дней после того как из кабинета вопреки ожиданиям сотрудников администрации вывели в наручниках не меня, я стал человеком номер один. Не зная как врать, я решил ничего не объяснять сослуживцам, сославшись на подписку о неразглашении в интересах следствия. Вскоре, как и ожидалось, повышенный интерес ко мне пошел на убыль, а потом и вовсе пропал. Жизнь вернулась в свое русло, а через месяц позвонил Николай Николаевич. Это было воскресным утром.
   – Я на улице возле подъезда. Выходи, – сказал он, услышав мой заспанный голос.
   – Что-нибудь брать из вещей? – на всякий случай спросил я.
   Мой вопрос заставил Николая Николаевича рассмеяться.
   – Ничего не надо, – ответил он сквозь смех.
   Возле подъезда меня ждала немного битая, немного ржавая, немного перекошенная на один бок жуткого цвета «Волга» 24-й модели без какого-либо намека на мигалки, спецсигнал или иную крутизну. За рулем этого тарантаса сидел Николай Николаевич, облаченный в костюм чмо – по-другому его затрапезную кофту, надетую поверх рубашки времен татарского ига назвать попросту невозможно. На какое-то мгновение я усомнился в правильности своего выбора.
   – Доброе утро, – поздоровался я, садясь в машину.
   – Готов к труду и обороне? – спросил Николай Николаевич, протягивая мне руку для рукопожатия.
   – Всегда готов! – отрапортовал я, пожимая руку.
   – Тогда по коням.
   – Пристегнись, – настойчиво попросил он, видя, что я даже и не думаю опоясываться этой удавкой.
   – Боитесь метов? – удивился я. В то время у нас пристегивались разве что боящиеся всего и вся пенсионеры.
   В качестве ответа Николай Николаевич одарил меня настолько красноречивым взглядом, что я немедленно нацепил намордник, как я называю эту процедуру. Когда я пристегнулся, Николай Николаевич тронулся в путь.
   – Далеко едем? – спросил я.
   Николай Николаевич не ответил. За всю дорогу он не проронил ни слова. Это позволило мне досмотреть утренний сон. Так что когда примерно через час с лишним или около того «Волга» остановилась у огромных воротищ, покрашенных, как принято, в зеленый цвет, я чувствовал себя достаточно выспавшимся для начала нового дня. Оправой для ворот служил подстать им высоченный и тоже зеленый забор.
   – Приехали, – сообщил Николай Николаевич.
   Подойдя к кажущейся миниатюрной рядом с гордостью отечественного воротостроения калитке, Николай Николаевич легко толкнул ее от себя. Калитка отреагировала так, словно была оборудована чем-то вроде гидроусилителя.
   Слева от калитки располагалась будка охранника, возле которой на скамейке скучал, уткнувшись носом в эротический журнал, бесцветный мужичок. На нас он не обратил внимания.
   За воротами начиналась бетонная дорога, которая метров через десять зачем-то поворачивала направо. По обе стороны от нее росли огромные клены. Их ветки густо переплетались между собой, образуя сплошной зеленый свод. Между деревьев росли высокие, но аккуратно подстриженные, как в английских парках, кусты. Что находилось за этой зеленью, увидеть было невозможно.
   Через сто метров после поворота дорога, прямо как в русских сказках разделилась на три части. Развилка была выполнена в виде кольца, в центре которого на грубом постаменте в человеческий рост стоял памятник, очередной шедевр советской культуры, такой же громоздкий и безвкусный, как и сам социализм. Таблички на постаменте не было, зато черной краской было написано «Памятник неизвестному вождю».
   Николай Николаевич повернул налево. «Не жалко ему коня», – решил я. Дорога привела нас к двухэтажному сооружению, расположенному, если мне не изменила способность ориентироваться в пространстве, в двух шагах от Ворот. Это был коттедж из дешевого красного кирпича, спроектированный на базе барака. Больше всего он походил на помещение для прислуги и персонала. Внутри строение напоминало придорожный мотель из американских фильмов. Сразу за входной дверью было небольшое фойе с парой кресел, диваном, старым телевизором и «конторкой администратора». Кондиционированный прохладный воздух приятно пах кофе.
   Строгая на вид, как Клара Цеткин пожилая женщина, дежурившая за конторкой, не ответив на его приветствие, выдала Николаю Николаевичу Ключ с биркой «6».
   – Держи, – сказал он, передавая мне ключ, – твоя комната на втором этаже. Жди. Скоро за тобой зайдут.
   Интерьер второго этажа был выполнен в стиле «Советская Общага». Те же суицидально-зеленые стены, тот же затертый до дыр линолеум, те же круглые плафоны, в половине которых не горели лампочки. Дверь с номером 6 была самой первой и, пожалуй, единственной дверью с номером. Замка в двери не оказалось, так что ключ был скорее символом, нежели практически полезным предметом. За годы работы в администрации я настолько привык к различного рода проявлениям идиотизма, что перестал его замечать.
   Внутри комната была такой же общажной, правда, с одной железной кроватью с продавленной до пола сеткой. Застелена она была аккуратно и чисто. Делать было нечего, и я улегся на этот гибрид кушетки и гамака.
   Я уже начал засыпать, когда в комнату без малейшего намека на стук ввалился алкоголического вида джентльмен в потерявшем цвет лабораторном халате.
   – Ты что ли Майоров? – спросил он.
   – Похоже на то, – ответил я.
   – Тогда пойдем.
   Он привел меня в соседнюю комнату, похожую на стоматологический кабинет. По крайней мере, кресло было точь-в-точь таким, только без зубодробильного оборудования. Человек, похожий на лаборанта (так я мысленно окрестил алкоголического вида личность), усадил меня в кресло, нахлобучил на мою голову шлем с кучей проводов и, поглядывая на экран ноутбука, принялся задавать мне глупые вопросы, типа: «Что я предпочитаю, гольф или теннис?»; «В какой руке я держал бы вилку, если бы был марсианином?»; «Сколько у меня галстуков, и какого цвета я предпочитаю носки?».
   – Можешь быть свободен, – сказал лаборант, снимая с моей головы шлем.
   – Совсем? – спросил я.
   – Совсем. Не забудь вернуть на вахте ключ, – предупредил он.
   Клары Цеткин на вахте не было, но я ждать не стал. Выйдя за территорию, я вдруг осознал, что не имею ни малейшего представления о том, где нахожусь. Раньше я в этих краях ни разу не был, а большую часть пути попросту проспал. Обратно меня везти, разумеется, никто не собирался.
   – Сейчас, молодой человек, поверните направо и идите до конца территории. Там будет тропинка, она выведет вас на остановку. Отсюда все идет через цент, так что не ошибетесь, – разъяснил обстановку охранник.
   – Спасибо большое, – поблагодарил я и двинулся в путь.

   Николай Николаевич объявился субботним вечером вечности через две. Я уже собирался ложиться спать, когда ожил телефон.
   – Жду у подъезда. Выходи, – сказал он и прежде, чем я успел что-либо ответить, положил трубку.
   Обложив его как следует матом, я наспех оделся и вышел из дома. А выйдя, замер на месте, открыв рот. У подъезда стояла раритетная штуковина годов пятидесятых. «Роллс-ройс» или что-то вроде того. За рулем сидел какой-то тип в черном костюме и водительской фуражке на голове. Николай Николаевич стоял у открытой задней двери и курил сигару. На нем был черный смокинг, а на руках белоснежнейшие перчатки.
   – Ну и хрен ты вылупился? – накинулся он на меня, – садись давай.
   Эта совершенно не вяжущаяся с его внешним видом фраза немного привела меня в чувства.
   – Выпьешь? – спросил Николай Николаевич, доставая из бара хрустальный графин с темно– коричневой жидкостью.
   – Пожалуй, мне лучше воздержаться, – решил я.
   На меня алкоголь оказывает неправильное действие. Вместо того чтобы успокаивать или поднимать настроение, он усиливает уже существующее. Так что пить я могу только тогда, когда мне и так хорошо, а если уже хорошо, зачем пить? Поэтому я почти не пью. Конечно, мне хотелось попробовать шикарное пойло из графина, но мало ли что ждало меня впереди.
   – Ну а я выпью, – решил Николай Николаевич.
   Он достал из бара бокал и налил в него грамм сто, судя по запаху, просто фантастического коньяка. Немного повертев в руках бокал и вдохнув раза три аромат напитка, он залпом выпил содержимое бокала.
   – Сегодня у тебя особенный день, – сообщил он, убрав графин и бокал в бар, – и от того, как ты себя поведешь, будет зависеть твоя судьба, так что постарайся быть на высоте.
   – Хорошо, что я должен буду делать?
   – Оставайся собой и делай, что говорят. И не бойся. Мы все проверили, так что никаких сюрпризов быть не должно.
   Сказав это, он вытащил из кармана коммуникатор и уткнулся в экран, давая тем самым понять, что разговор окончен.
   Остановив машину у безумно дорогого магазина одежды, водитель вышел и открыл дверь пассажирской части салона.
   Несмотря на уже достаточно позднее время и вполне уместную табличку «Закрыто» на двери, нас приняли с распростертыми объятиями. Не прошло и часа, а я был подстрижен, выбрит и одет в дорогущий фрак. Признаюсь, это преображение повергло меня в состояние шока. Глядя на себя в зеркало, я с ужасом думал о том, что попросту не смогу соответствовать своему внешнему виду, что я не знаю, как ходить, как есть, где и когда смеяться, и так далее, далее, далее. Моей естественной шкурой были дешевые костюмы, китайские галстуки и сорочки с прилавков «Центрального рынка». В этом же одеянии я чувствовал себя так, словно отправляюсь без подготовки в тыл врага.
   Зато Николаю Николаевичу мой внешний вид явно понравился. Окинув меня взглядом с ног до головы, он довольно произнес:
   – Вот теперь тебя можно представить богине.
   Признаюсь, тогда мне было не до разгадывания его слов.
   – Приехали, – сказал Николай Николаевич, когда машина остановилась во дворе построенного в готическом стиле дома где-то на краю города. Надо отдать должное организатору этого мероприятия, стук дверного молотка совпал с ударами часов – была полночь.
   Вместе с двенадцатым ударом двери дома распахнулись, и перед нами появился настоящий гигант в ливрее. Его лицо было скрыто за золотой маской. В руке он держал горящий факел.
   – Что угодно господам в столь поздний час? – спросил он красивым баритоном.
   – Нам назначено, – ответил Николай Николаевич.
   – Вам обоим? – удивился человек в маске.
   – Ну что вы. Аудиенция назначена только ему. Я лишь сопровождающее лицо.
   – В таком случае ваша работа завершена. Вот держите.
   Сказав это, человек в маске вложил в ладонь Николаю Николаевичу старинную серебряную монету.
   – О, вы более чем щедры! – воскликнул Николай Николаевич.
   – Благодарите ту, что не носит масок. Это ее щедрость не знает границ.
   – Да пусть она славится во все времена! – ответил на это Николай Николаевич.
   – Да пусть она славится во все времена, – повторил человек в маске.
   После этих слов Николай Николаевич вернулся в машину, и только когда она выехала за ворота, человек в маске (у меня рука не поворачивается написать «слуга» или «лакей») почтительно произнес.
   – Прошу вас следовать за мной.
   Мы прошли по освещенной люстрой с настоящими свечами гостиной, по освещенному факелами коридору и остановились у старинных дверей.
   – Ваш гость, госпожа, – сказал человек в маске, открыв двери. За ними была густая тьма.
   Когда двери за мной закрылись, мне показалось, что я нахожусь в центре бесконечной тьмы. После достаточно длинной, чтобы окончательно растеряться паузы из тьмы появился небольшой столик с серебряной, инкрустированной красными драгоценными камнями чашей. Не знаю, как им удалось добиться этого эффекта, но я не увидел никакой подсветки. Стол и чаша появились из тьмы так, словно кто-то их изобразил в их естественных цветах в трехмерном черном пространстве-фоне. Лучше, пожалуй, я все равно не скажу.
   – Пей, – услышал я мужской властный голос, – она уже ждет.
   Решив, будь, что будет, я залпом выпил содержимое чаши. Это был довольно приятный на вкус травяной чай. Когда я поставил чашу, она вместе со столом буквально растворилась в темноте. Зато из тьмы появилось кресло.
   – Садись, – приказал все тот же голос.
   Я сел. Кресло оказалось настолько удобным, словно его проектировали специально для меня. Едва я сел, заиграла музыка. Передо мной появилось некое подобие сцены. На сцене была женщина в старинном одеянии. Все тот же голос принялся декламировать историю нисхождения Иштар в Чертоги вечности. У первых врат ей пришлось снять сандалии; у вторых – ножные браслеты; у третьих она сняла одеяние; у четвертых – золотые чаши с груди; у пятых – ожерелье; у шестых —серьги; а у последних, седьмых она сняла тысячелепестковую корону. После этого, совершенно нагая, она смогла войти в Чертоги вечности.
   Пока голос рассказывал в подробностях эту историю, женщина на сцене снимала с себя описанные предметы. Это было волнующе, эротично, великолепно, но не более. Когда она сняла с себя все, я увидел в ней богиню, вселенское женское начало или еще какую хрень в этом роде. Потеряв голову, я ползал на четвереньках у ног богини, целуя в экстазе пол, по которому ступали ее божественные ноги.
   На сцене тем временем появился достойный богини трон, на который она и уселась, прекрасная в своей наготе. В знак своей милости она изящным движением приподняла ножку, позволяя мне коснуться ее губами. Заливаясь слезами благодарности, я принялся целовать ее красивую ступню.
   – Довольно, – сказала мне богиня, – на сегодня достаточно. Исполни, что мной возложено на тебя, и тогда ты сможешь обладать мною.
   «Ты сможешь обладать мною!» Я не верил своим ушам.

   Я проснулся от шквала любви и нежности. Эмма. Она набросилась на меня, даже не сняв куртку.
   – Похоже, соня, у тебя была бурная ночь, – сказала она, когда я окончательно проснулся.
   Она сидела на мне верхом, и ее скорее милое, чем красивое лицо излучало ту дьявольскую страсть, которая сводила меня с ума буквально с первых дней нашего знакомства.
   – Мне приснилась богиня, – сказал я.
   – У меня что, появилась конкурентка?
   – Ну что ты, солнышко, разве кто-нибудь может сравниться с тобой? Ты мое единственное божество.
   – Тогда сделай со мной то, что должно делать с богиней, – приказала Эмма, входя в роль.
   – Исполнять твои желания, богиня, моя приятнейшая и почетнейшая обязанность, – ответил я.
   Эммина куртка, затем кофточка и, наконец, лифчик полетели на пол. Когда верхняя часть ее тела была обнажена и исцелована до последней родинки, я положил Эмму на спину и перебрался к ее ногам.
   – И что ты сделал там с той самозванкой? – спросила Эмма.
   – Истекал как дурак слезами благоговения и ползал у ее ног.
   – И ты имеешь наглость мне об этом говорить?
   – Но это же сон.
   – Ладно, будем считать, что это тебя извиняет.
   Сказав это, Эмма в знак прощения провела своей ножкой в изящном замшевом ботинке (я не успел ее разуть) по моему лицу.
   Поцеловав ботинки, я разул Эмму, затем снял с нее джинсы и носочки.
   – Иди ко мне, – сказала она, когда я начал целовать ее маленькие совершенной формы ступни.
   Когда я лег рядом, она повернулась ко мне спиной и прижалась к моему животу приятно холодненькой после улицы попкой. Я обнял Эмму и принялся целовать ее плечи, шею, голову, а рукой ласкать ее грудь, живот, промежность…
   Потом она повернулась ко мне, и мы слились с ней в единое целое.
   – Ты не передумал еще менять работу? – спросила она, когда, вернувшись из мира грез, мы закурили по сигарете.
   – А что?
   – Да есть для тебя одно местечко…
   Едва я закрыл за Эммой дверь, позвонил Николай Николаевич. Похоже, он не собирался скрывать то, что подсматривает за мной в электронный аналог замочной скважины.
   – Загляни в почтовый ящик, – сказал он.
   В почтовом ящике лежал пухлый конверт из плотной оберточной бумаги, в котором я обнаружил мобильный телефон. Он зазвонил, когда я вернулся в квартиру. Прямо как в «Матрице».
   – Ты должен получить эту работу, – сообщил телефон голосом Николая Николаевича.
   – Я постараюсь.
   – Ты уж постарайся. Без этой работы ты нам не нужен.
   Эти слова были не столько угрозой, сколько испугавшей меня констатацией факта.
   – А сейчас спрячь телефон, – продолжил он, дав мне почувствовать всю глубину охватившего меня страха, – позвонишь, когда устроишься на работу.
   Я позвонил.
   – Работа моя, – сообщил я, – что дальше?
   – Работай. Делай все, что скажут. Когда будет надо, я тебя найду.

   Я позвонил ему раньше, чем он собирался меня искать.
   – Надо поговорить, – заикаясь, сказал я.
   – Я же сказал, что сам тебя найду, – раздраженно ответил Николай Николаевич.
   – Я не могу ждать! – я был в миллиметре от паники.
   – Что там у тебя? – спросил он уже более миролюбиво.
   – Я… Это… Не по телефону…
   – Ладно, выходи из дома и жди такси. Да, и не забудь телефон.
   Машина подъехала минут через пять. За это время я успел выкурить три сигареты и сильно обжечь палец. Меня привезли на ту самую базу, где я проходил медосмотр. Всю дорогу водитель вел себя так, словно меня вообще не было в салоне. Мне, честно говоря, тоже было не до него.
   Николай Николаевич ждал меня в комнате 6. Когда я вошел, он лежал на кровати.
   – Так что там стряслось? – спросил он, даже не предложив мне сесть.
   А стряслось вот что:
   Я собирался пойти куда-нибудь пообедать, когда мой мобильный заверезжал в кармане штанов.
   – Да, Глеб Валентинович, – ответил я, прочитав на экране имя звонящего.
   – Ты фотографировать умеешь? – спросил он.
   – Баловался когда-то, – ответил я, – но очень давно.
   – А видеокамера у тебя есть?
   – Нет и не было, а что?
   – Да тут снять нужно сейчас кое-что. Ладно, научишься. Ты где?
   – У себя. Собираюсь пойти поесть.
   – После поешь. Давай быстренько ко мне домой.
   В магазин бытовой техники мы ворвались точно бандиты в банк.
   – Эй! Нам нужна видеокамера и курс молодого бойца для моего друга! – завопил с порога Глеб Валентинович.
   К нам подбежала какая-то девица и принялась что-то вещать на заданную тему, но Глеб Валентинович ее оборвал.
   – Давай ту, где меньше кнопок, – распорядился он, – и такую, чтобы он ничего не смог запороть. Есть такие?
   Получив задание, барышня испарилась, затем появилась с действительно простой в управлении камерой. Хотя мне трудно судить, так как эта камера у меня была первой и пока что единственной. На мое обучение, включая установку батареек или аккумуляторов, я так в этом и не разобрался, ушло минут пять. Расплатившись, мы вернулись в машину и покатили по направлению к промзоне на Левом берегу Дона.
   – Ты пока снимай, – распорядился Глеб Валентинович.
   – Что снимать?
   – Все. Учись. Не дай бог тебе запороть запись.
   На складе нас ждали двое работающих бандитами мускулистых кавказцев и подвешенный на кран-балке бедолага с заклеенным скотчем ртом.
   – Снимай, – приказал мне Глеб Валентинович.
   Когда я включил камеру, кавказцы принялись за работу. Признаюсь, я люблю кино с подобными сценами, но наблюдать живьем… Когда кавказцы закончили свое дело, клиент был минут пять как мертв, а я чувствовал себя чуть живым.
   – Да… Эйзенштейном тебе не стать, – сказал Миронов, отсмотрев получившийся материал. – Жаль, что нельзя снять второй дубль.
   Мне было не до разговоров.
   – Ладно, поехали. Накатишь водки, и все пройдет.
   – Сегодня мне лучше не пить, – заикаясь и стуча зубами, сообщил я.
   – Ну не хочешь, как хочешь. Неволить тебя не буду.
   Три дня я провалялся в постели якобы с гриппом, а на самом деле умирая от страха, пока не решился позвонить Николаю Николаевичу. С одной стороны, я боялся возмездия в виде тюрьмы, где я бы не выжил; с другой, я представил себя на месте этого парня, а шанс оказаться на его мете у меня был высок. Но все же, раз я позвонил, значит, Николая Николаевича боялся сильнее.
   – Ну и что ты от меня хочешь? – спросил он, когда я закончил свой рассказ.
   – Не знаю, – ответил я.
   Я действительно не знал, зачем я ему позвонил – страх лишил меня способности думать. Наверно хотел, чтобы он, как в детстве отец, решил бы разом все мои проблемы, а потом купил бы мне игрушку или мороженое. Не знаю…
   – Наверно, чтобы вы были в курсе, – пробормотал я.
   – Спасибо, но я уже в курсе. Я еще я в курсе того, что прежде чем показать тебе нечто заслуживающее нашего внимания, Миронов заставит тебя участвовать в торговле наркотиками, терроризме, шпионаже, торговле оружием, заказных убийствах, государственных переворотах и государственной же измене. Так что постарайся быть пай-мальчиком и покажи себя с лучшей стороны во всех этих нелегких делах. Когда ты узнаешь нечто действительно важное, я тебя найду сам. И знаешь что, пока ты не спалился и нас всех не попалил, давай сюда мой телефон. А теперь проваливай, – закончил он разговор, забрав у меня мобильник.

   Когда Эмма ушла, рассказав мне о Клубе и о младенце-Сатане, я не стал ни звонить, ни терзаться сомнениями. Вместо этого я отправился спать.
   Проснулся я от голода. Жрать хотелось так, что болел живот. Усугубляли это чувство аппетитные запахи, доносившиеся из кухни. Эмма хоть и не баловала меня частыми обедами, но если готовила, то делала это великолепно. Вскочив с кровати, я отправился на кухню, где вместо Эммы у плиты возился Николай Николаевич.
   – Привет, – сказал он. – Кулинар из меня никакой, но сносно поджарить картошку и сварить кофе я могу. Так что садись…
   Понятно, что для таких людей, как он неприкосновенность чужого жилища не более чем миф или пустой предрассудок. И, тем не менее, увидев его на кухне, я остолбенел и удивленно уставился на него.
   – Я же сказал, что найду тебя. Садись, – отреагировал он.
   Я послушно сел за стол, а Николай Николаевич принялся суетиться, словно это я был у него в гостях. Действовал он, надо сказать, ловко. Вскоре на столе кроме вкусной картошки появилась квашеная капуста, соленые огурцы и несколько корейских блюд. На десерт были запеченные в микроволновке бананы с коньяком и мороженым и кофе. Ели мы основательно и молча, и только когда грязная посуда перекочевала в мойку, Николай Николаевич перешел к делу.
   – Пришло время звонить, – сказал он.
   – Куда? – не понял я.
   – Приятелям твоего Андроши.
   Мне понадобилось несколько минут, чтобы вспомнить наш разговор с Леной. Тогда я принял его за пьяный бред и, найдя через пару дней ее визитку в кармане брюк, не задумываясь, отправил ее в мусорное ведро.
   – Я потерял номер, – сказал я.
   – Держи, – Николай Николаевич положил на стол вырванный из блокнота лист бумаги с номером телефона.
   – И что мне им сказать? – спросил его я.
   – Они сами тебе все расскажут.
   – И что теперь? – спросил я после разговора с Лопатиным.
   – Ничего. Просто делай, что тебе говорят, и со всем соглашайся. И не дергайся, – добавил он, видя мое состояние, – все будет хорошо. Меня не ищи, я сам тебя найду.
   На этом наш разговор закончился.

   Настойчивый стук в дверь заставил меня подскочить в постели. Эммы рядом не было. «Наверно, ушла, – подумал я, – забыла ключи и не может войти, а я дрыхну и не слышу звонка».
   Вскочив, словно солдат по команде «подъем», я бросился к двери. Но вместо Эммы за ней стояла дамочка лет сорока в обрамлении пары крепких ментов. В дамочке я безошибочно узнал одно из тех сумасшедших созданий, которые в силу врожденного короткого замыкания в мозгах вместо влечения чувствуют ненависть ко всем представителям мужского пола.
   Окинув меня презрительно-враждебным взглядом, она представилась:
   – Роза Цеткен. Служба судебных приставов, – затем, сунув мне в лицо удостоверение, бесцеремонно меня оттолкнула и вошла в квартиру.
   – Чем могу? – удивленно спросил я.
   – Алименты надо платить. Или вы думаете, что можно заделать ребенка, а потом бросить его на попечение матери и умыть руки? – язвительно ответила она, окидывая взглядом ростовщика обстановку в квартире.
   – О каких, черт возьми, алиментах вы говорите? – взбесился я.
   – О таких, которые вы так и не удосужились заплатить, – довольная вызванной реакцией ответила она.
   – Но это хрен знает что! Какие могут быть алименты, если у меня никогда не было детей?
   – Только не говорите после этого, что вы уже все уплатили, но потеряли квитанцию. Мы этим сыты по горло. Приступайте, – последнее слово было адресовано ментам.
   – К чему приступайте? – опешил я.
   – К описи имущества, которое будет у вас конфисковано в счет погашения задолженности по алиментам.
   – Это уже ни в какие рамки не лезет… Сейчас я позвоню в милицию, позвоню адвокату…
   – Никуда ты не позвонишь, говнюк, – оборвала меня Роза Цеткен, профессионально двинув ногой в пах.
   Проснувшись, я свалился с кровати и больно ударился коленкой и локтем.
   – Похоже, тебе лучше пристегиваться по ночам, – услышал я голос Николая Николаевича.
   Я лежал на полу номера 6. Рядом в кресле (его раньше здесь не было) сидел Николай Николаевич, а рядом стоял мужчина в белом халате.
   – Вы помните свое имя? – спросил он меня.
   – Что? – не понял я.
   – Назовите свое имя.
   Не знаю почему, но этот тип в белом халате бесил меня настолько, что хотелось двинуть ему промеж глаз.
   – Ты имя свое помнишь? – пришел ему на помощь Николай Николаевич.
   – Какого хрена…
   – Отвечай, когда спрашивают! – рявкнул он, подавив мой бунт в зародыше.
   – Василий.
   – Фамилия?
   – Нам пришлось поработать с твоими мозгами, – сообщил, наконец, Николай Николаевич, – и теперь мы хотим удостовериться, что все прошло хорошо.
   – Что вы со мной сделали? – испуганно спросил я.
   – Вернули тебя назад. Ты прошел полный курс промывки мозгов сначала у Миронова, а потом и у Лопатина. Помнишь таких?
   Только после этого объяснения я вспомнил, что был впутан в малоприятную для меня историю.
   – Кажется, помню, – ответил я.
   – Очень хорошо. А теперь встань с пола и помоги доктору разобраться с тобой.
   – Да, извините, конечно…
   Пробормотав извинения, я послушно встал.
   – Садитесь, – попросил мужчина в халате.
   Я сел на край кровати.
   – Ну и как он? – спросил доктора Николай Николаевич после ритуала обследования.
   – Состояние удовлетворительное. Через пару дней будет, как огурчик.
   – Благодарю вас, а теперь, если можно, оставьте нас наедине.
   – Конечно, – согласился доктор и вышел из комнаты.
   – Ты как, с тобой можно уже разговаривать? – спросил Николай Николаевич.
   – Немного кружится голова, а так все вроде, – ответил я.
   – Тогда держи, – Николай Николаевич бросил на край кровати стопку фотографий, на каждой из которых были запечатлены, что называется, в дружеской обстановке Миронов и Лопатин.
   – Это что, монтаж? – удивился я.
   – Как ты думаешь, зачем кому-нибудь может понадобиться зло? – ответил он вопросом на вопрос.
   – Если честно, мне сейчас не до философии, – попытался я уйти от ответа.
   – А зло нужно для того, чтобы быть побежденным добром. И чем омерзительней выглядит зло, тем добрее потом будет выглядеть добро. Отсюда и все те мерзости, которыми вы занимались с Мироновым. Уже понял, или подсказать?
   Ну, конечно же, черт возьми! Сначала плохой парень делает всю грязную работу, затем появляется хороший и после тяжелой борьбы побеждает плохого. А если плохой – дьявол, то хороший – не иначе как сам Христос. Об этом снят чуть ли не каждый десятый мистический фильм. Вот значит, на что замахнулись господа заговорщики.
   – Но подождите, а как же церкви? Неужели они согласятся лишиться своей монополии на опиум для народа? – спросил я.
   – О, здесь как раз таки никаких проблем. Эти с готовностью поддержат любую власть, которая будет способствовать росту их влияния. А церкви в данном сценарии отводится одна из главных ролей.
   Все верно, сначала слуги Тьмы убирают тех, кто опасен для Нового Порядка, а потом силы света под видом борьбы с тьмой завершают работу, и воцарится в мире новое средневековье еще более страшное и безжалостное…
   – Но зачем все так? Зачем они так со мной?.. – спросил я.
   – Видишь ли, для них это был пунктик, чтобы ты предал по-настоящему, поступил как Иуда, но только наоборот. Человек, продавший Дьявола… Как тебе эта роль?
   – И что теперь?
   – Ничего. Жди. Когда придет время…
   – Простите, но я не уверен, что смогу его убить… – сообщил я.
   – А убивать никого и не надо. Он нужен нам живым. И ты принесешь мне его на блюдечке.
   – А если не получится?
   – Получится. Иначе бы мы выбрали не тебя. Ладно, езжай домой, выспись и ничего не предпринимай. Я найду тебя сам.

   Он позвонил за три дня до нападения на дьявольскую виллу.
   – Пришло время положить конец игре, – сообщил он. – В ближайшие дни состоится штурм виллы. Ты нужен мне там, но об этом я уже позаботился. Твоя задача заключается в обеспечении передачи нам ребенка в целости и сохранности. Для начала загляни в свой ящик с носками.
   Там лежал миниатюрный, не более чем на полтора кубика шприц, заполненный мутной жидкостью.
   – Это транквилизатор, – пояснил Николай Николаевич, – на всякий случай, если понадобится вырубить объект. Когда будешь плыть по подземной реке, внимательно смотри на правую стену. Как увидишь надпись «Здесь были Микола и Крот», прыгай за борт. Под надписью будет проход в пещеру. Жди нас там.
   – А этот не утонет? – спросил на всякий случай я.
   – Ну что ты как маленький! Зажми ему ладонью нос и рот или надень на голову кулек. Понял?
   – Понял.
   – Все понял?
   – Да.
   – Смотри, у наших ребят приказ пленных не брать, и ты не исключение.
   – Я все понял. Ныряю под надпись справа, а потом жду в пещере. А я там не умру от сырости?
   – Я позабочусь о сухих вещах, – пообещал Николай Николаевич.

5

   Увидев на стене заветную надпись «Здесь были Микола и Крот», я схватил ребенка, зажал ему рот и нос рукой и спрыгнул с лодки. Вещи и оружие остались в ней.
   Как мне и обещали, под надписью был небольшой подводный грот, который привел меня в пещеру, освещенную какой-то светящейся гнилостным светом дрянью. Там, как и было обещано, лежали сухие вещи. Переодевшись и переодев мальчишку, я сел, облокотился о каменную стену и задумался. Сильно хотелось курить, но сигарет не было.
   Мальчишка был у меня, и это меня совершенно не радовало. Меня вообще не радовало, что пришлось ввязаться в эту историю. Почему-то приключения всегда валятся на головы тех, кто мечтает о тихой, спокойной жизни.
   Я с ненавистью посмотрел на спящего ребенка. Больше всего на свете мне хотелось его придушить. А, может быть, так и сделать? Убить этого гада, и дело с концом. Все равно Миронов меня убьет потому, что я слишком много знаю, чтобы жить.
   Лопатину я тоже не нужен. Зачем ему лишний свидетель чуть ли не краха его планов, не говоря о том, что пока я жив, он не сможет выдать себя за спасшего мир от прихода Антихриста героя.
   Николаю Николаевичу я тоже больше не нужен, а если учесть, что я видел его лицо и вообще знаю о его существовании…
   Им всем нужен был не просто гаденыш, а гаденыш с правильной версией его истории, и я был досадной помехой в творчестве, которую проще всего устранить…
   Я не заметил, как мои мысли сначала переключились на другую тему, а затем вовсе впали в анабиоз. А потом появился шепот. Он шел из глубины подсознания, становясь с каждой секундой все громче и отчетливее.
   Шепот заставил меня встать, подойти к воде и нырнуть на самое дно подземной реки. Я никогда не был хорошим ныряльщиком, и если бы не полностью захвативший надо мной власть шепот, я ни за что бы не нырнул на такую глубину, тем более что, еще не добравшись даже до дна, я был уже на грани того, чтобы сделать вдох. Шансов добраться до поверхности не было никаких. И когда я уже был готов проститься с жизнью, появился человек в костюме для подводного плавания и сунул мне в рот ту штуку, из которой идет воздух. Несколько глубоких вдохов вернули меня к жизни.
   Человек в костюме для подводного плавания помог мне надеть акваланг и маску, после чего жестом приказал плыть за ним. Спустя энное количество времени мы вынырнули в какой-то пещере.
   – Что так долго? – набросилась на меня Эмма, едва сняв маску, в костюме для подводного плавания была она. – Я уже собиралась уходить одна.
   – Так ты мне вроде был свидание не назначала, – ответил я, обрадовавшись такому повороту событий.
   – Ты должен был прийти сам. Это что-то вроде экзамена.
   – А если бы я не пришел?
   – Ты пришел и довольно об этом, – оборвала меня Эмма.
   – И что теперь? – спросил я.

6

   – Знаешь, мне временами кажется, что наша Земля попросту сошла с ума. У нее галлюцинации или бред. И мы часть этих галлюцинаций, но только мы галлюцинация, способная осознавать себя и эту бредовую реальность вокруг, которую мы и называем жизнью. Поэтому все в нашей жизни происходит именно так… – рассказывал я Эмме в кафе. – И потому, что жизнь существует лишь в воображении планет, мы не видим ее на других планетах, в отличие от парней на летающих тарелках, которые научились свободно перескакивать из одного воображаемого мира в другой…
   Это было наше первое свидание, уроки английского не в счет. Мы сидели в кафе, пили пиво, рассказывали о себе, разговаривали ни о чем. Вернее, о себе рассказывал я. Она ограничилась тем, что сообщила:
   – Мое имя ты уже знаешь, и этого вполне достаточно.
   Сейчас-то я понимаю, что это должно было меня насторожить, но тогда я был покорен ее внутренним магнетизмом, начисто лишившим меня мозгов. Я был счастлив оттого, что эта ничем с виду не примечательная женщина сидит за столиком напротив меня и слушает чушь, которую я несу.
   – А как ты оказался на курсах? – спросила она, когда я иссяк. – Английский тебе нужен, насколько я понимаю, как собаке коллайдер.
   – Не знаю. Мне было грустно, одиноко… и потом, пошел дождь, а тут объявление на двери… Теперь-то я понимаю, что пришел туда, чтобы встретить тебя.
   – Ты действительно это понимаешь? – спросила она, внимательно на меня посмотрев.
   – Готов поклясться на Библии, – ответил я, – попросить официанта принести?
   – А ты ее видел в меню? – нашлась Эмма.
   – Кстати о Библии, – вернулась она к разговору, когда мы отсмеялись, – как ты относишься к религии?
   – Как видишь, – я сделал большой глоток пива, – я не мормон.
   – Это понятно, ну а вообще?
   – Религия – это опиум для народа, а я люблю более легкие наркотики без абстиненции и прогрессирующего слабоумия.
   – Ну а магия, ритуалы… Тебя это не заводит?
   – Честно говоря, нет. Мне это напоминает комсомол, а на комсомол у меня аллергия.
   – Как же ты тогда работаешь в администрации?
   – Превозмогая отвращение и тошноту.
   – И как, получается?
   – В среднем по району. До черного пояса по похуизму мне еще далеко, но я шаг за шагом приближаюсь к этому.
   А уже ночью, после Того Самого (оба слова с большой буквы), когда я уже понял, что не смогу прожить без Эммы и дня, я ни с того ни с сего рассказал ей то, что не рассказывал никому:
   Я назвал это «чувством дома». В детстве оно приходило ко мне примерно раз в два-три месяца. Я вдруг начинал чувствовать, что меня ждет что-то необыкновенное, такое, что нельзя упускать. Я одевался, выбегал из дома и ничего не находил. Несколько дней после этого я чувствовал себя конченым неудачником, потом приходил в норму до следующего «звонка из дома».
   Со временем моя болезнь изменила характер, и теперь у меня нет таких приступов, зато я чувствую «дом» постоянно. Чувствую, но не могу к нему пробиться из-за какого-то непреодолимого препятствия… Противное, надо сказать, состояние, больше всего похожее на хроническую ноющую зубную боль души.
   Вместо того чтобы послать меня, куда следует, со всем этим нытьем, Эмма внимательно выслушала мою исповедь, а потом сказала:
   – Похоже, ты мне подходишь.
   – Надеюсь, что так, – ответил я.
   – Я тоже на это надеюсь, – задумчиво произнесла она.

   В тот день, когда я был завербован Николаем Николаевичем, у меня впервые ничего не получилось. Мы встречались с Эммой уже несколько месяцев, и обычно он вскакивал, едва за окном слышался стук ее каблучков. Тогда же мне было настолько хреново на душе, что он бастовал, несмотря на все усилия Эммы. Обычно ей достаточно было просто нечаянно коснуться меня рукой, чтобы я буквально улетел от блаженства.
   – Ну что ты как маленький, успокойся, ну завербовали тебя… Ну и что? Ну нельзя же так переживать из-за мелочей… – начала она уговаривать меня, когда все ее старания ни к чему не привели.
   От этих слов меня словно окатило нашатырем.
   – Подожди… Откуда ты знаешь? Так это ты втянула меня в это дерьмо?! – заорал я в приступе острой злобы.
   Если бы взгляд действительно мог испепелять, Эмма превратилась бы в кучку пепла в одно мгновение.
   – Ты же сам говорил мне, что хочешь «домой», – невозмутимо ответила она.
   – Причем здесь это?
   – Считай свою вербовку билетом.
   Злость сменило удивление.
   – Не думай, что все это просто так. Ты не случайно пришел на английский, не случайно влюбился в меня, не случайно признался в том, что наверняка никому больше не говорил. Поверь, очень скоро все встанет на свои места, а пока плыви по течению и делай то, что тебе говорят.
   Не знаю, возможно, тогда у меня и был выбор, но я не догадывался о его существовании.

   Как я уже говорил, в то утро я проснулся от поистине потрясающего шквала любви и нежности. Эмма набросилась на меня, даже не сняв куртку.
   – Похоже, соня, у тебя была бурная ночь, – сказала она, когда я окончательно проснулся.
   Она сидела на мне верхом, и ее скорее милое, чем красивое лицо излучало ту дьявольскую страсть, которая сводила меня с ума буквально с первых дней нашего знакомства.
   – Меня вчера водили к богине, – признался я.
   – У меня что, появилась конкурентка? – наигранно строго спросила она.
   – Ну что ты, солнышко, разве кто-нибудь может сравниться с тобой? Ты мое единственное божество, – промурлыкал я в паузах между поцелуями.
   – Тогда сделай со мной то, что должно делать с богиней, – приказала Эмма, входя в роль.
   – Исполнять твои желания, богиня, моя приятнейшая и почетнейшая обязанность, – ответил я.
   Эммина куртка, затем кофточка и, наконец, лифчик полетели на пол. Когда верхняя часть ее тела была обнажена и исцелована до последней родинки, я положил Эмму на спину и перебрался к ее ногам.
   – Так что ты сделал с той самозванкой? – спросила Эмма.
   – Истекал как дурак слезами благоговения и ползал у ее ног.
   – Ты ползал у чьих-то ног и теперь имеешь наглость мне об этом говорить?
   – Меня накачали какой-то ерундой.
   – Ладно, будем считать, что это тебя извиняет.
   – Иди ко мне, – сказала она, когда я начал целовать ее маленькие совершенной формы ступни.
   – Как ты думаешь, что это было? – спросил я по возвращении из нирваны.
   – Ты о чем? – не поняла Эмма.
   – Я о своем поведении с богиней… То, чем они меня накачали… это не опасно?
   – Не бери в голову, это был просто тест.
   – Тест?!
   – Ну да. Им же надо знать, каков у тебя тип реакции на… – совершенно непроизносимое название, – иначе они не смогут нейтрализовать помывку твоих мозгов.
   – Мне что, промыли мозги? – испугался я.
   – Еще нет, но помоют. И не один раз.
   – Спасибо тебе, добрая женщина, и не только на добром слове.
   – Может хватит сковчать?! – рассердилась Эмма.
   – А ты бы на моем месте не сковчала?
   – Не знаю, но все равно, хватит. Сейчас важно не это.
   Я хотел возразить, что для меня сейчас нет ничего важнее, но она так на меня посмотрела, что слова застряли у меня в горле.
   – Видишь ли, котик, – начала она так, словно речь шла о любовных пустяках, – я работаю доверенным лицом человека, ради которого тебя, собственно, и завербовали.
   – И что? – спросил я с молчаливого ее позволения.
   – А то, что я говорила с ним о тебе, и он тобой заинтересовался. Так что пора тебе увольняться с работы.
   – Подожди, но я не хочу никуда увольняться.
   – Ты же ненавидишь свою работу.
   – Ну и что? Где гарантия, что свою новую работу я не буду ненавидеть еще сильней?
   – Все равно придется, иначе ты разочаруешь своего резидента, а он этого страсть как не любит. Так что выбора у тебя нет.
   В ответ я выдал сплошь состоящую из мата тираду.
   – Я так и знала, что мы договоримся, – ответила на это Эмма.

   – Ну и как тебе Атлантида? – спросила Эмма, когда я вернулся с первого чаепития в доме Лопатина. – Ты уже знаком с Лабиринтом?
   – Не знаю… По мне так они обычные господу помолимся, такие же, как свидетели иеху или прочие баптисты-адвентисты. Та же самая фигня, только вид сбоку. Находят каких-нибудь недоделков с огромным ущемленным эго и начинают им втирать, что их чмошность и недоделанность – это не порок, а божья благодать, признак избранности. Что только таких вот хороших, как они и любит господь, а те, кто более удачлив, попадут в ад и будут там гореть в геенне огненной. И те вместо того, чтобы попытаться хоть как-то себя доделать, начинают благодарно впитывать эту греющую самолюбие отраву, переписывать на кого надо квартиры или добровольно принимать яд.
   – Извини, но это не совсем так. Эти люди не так просты как кажутся, так что держи с ними ухо востро. Зазеваешься, и не заметишь, как тебя сожрут с потрохами.
   – Спасибо за предупреждение, – ответил я. К тому времени я уже был настолько перепуган, что мог чувствовать страх разве что при непосредственной угрозе жизни или же непосредственно перед пытками.

   Едва Николай Николаевич положил трубку, сообщив мне о предстоящем нападении на виллу и дав ценные указания, позвонила Эмма.
   – Слушай внимательно и не перебивай, – сказала она деловым тоном. – У меня нет времени на рассюсюкивания. Как ты уже, наверно, понял, кому бы ты ни передал ребенка, сразу же после этого тебя убьют. У тебя есть только одна возможность спастись, так что постарайся ею воспользоваться. И, прежде всего, никто из них не должен получить ребенка. Никто.
   – Ты предлагаешь его убить?
   – Это было бы проще всего, вот только это ничего не изменит. Так что ты сделаешь кое-что другое. В ванной в пузырьке с шампунем ты найдешь шприц. Обращайся с ним осторожно, если не хочешь до конца дней остаться клиническим идиотом. Сделай ребенку укол, а потом поступай так, как велел твой резидент.
   Оказавшись на месте, постарайся расслабиться. Если все сделаешь правильно, Лабиринт спасет тебе жизнь. Удачи… и… я тебя люблю.
   – Я тебя тоже люблю, – ответил я.
   Так вот, значит, как они решили противостоять второму пришествию Спасителя! Все верно, если показать, что одни взрослые люди поклонялись как олицетворению зла идиоту, а другие всерьез пытались с ними бороться… В умелых руках это будет настоящей бомбой.
   Я представил себе рожи всех этих Мироновых, Лопатиных и Николаев Николаевичей и впервые за все это время рассмеялся от всей души. Что до ребенка, то мне его было совершенно не жаль. Нисколечко.

7

   – Я готов, что дальше? – отрапортовал я, переодевшись в чистую одежду, которую Эмма заблаговременно принесла в пещеру.
   – Дальше? – повторила Эмма. – Дальше пришло время тебе кое-что узнать. Ты действительно не случайно пришел на курсы английского, как не случайно открылся мне на первом свидании, рассказав о сводящем с ума желании «вернуться домой». Тебя привел Лабиринт. Он вел тебя с самого детства, и именно его ты ощущал как «дом». Не знаю, имеют ли какое-нибудь к этому отношение атланты, но вся наша планета действительно оплетена сетью подземных коммуникаций, тем или иным способом влияющих на сознание людей, и на всех Лабиринт влияет по-разному. Одних он превращает в серийных убийц, именно поэтому Ростов славится на весь мир как город маньяков; другие вообще не в состоянии его обнаружить; третьих он сводит с ума… Четвертых, таких как Лопатинская секта он подпускает к себе, но они впадают в грех поклонения, превращая благословение в проклятие. И лишь тем, кто оказывается способен сохранить трезвый, критический ум, перешагнуть через страх и тотальное отрицание, Лабиринт открывается во всем своем великолепии.
   Являясь мощнейшим психико-энергетическим катализатором, Лабиринт навсегда изменяет сознание, расширяя его до предела или, говоря в терминах Тимоти Лири, включает все восемь мозговых контуров. Но лишь те, кто уже готов к этому, способны безболезненно пережить трансформацию.
   Когда мы с тобой познакомились, ты был почти готовым к встрече с Лабиринтом. Тебе нужна была встряска, которую ты и получил, попав в самую гущу связанных с якобы потомком дьявола событий. Этот несчастный ребенок, с самого детства ставший пешкой в чужой игре, стал твоим входным билетом, а ритуалы посвящения с последующей нейтрализацией задействовали спящие доселе структуры мозга.
   И тот факт, что ты сейчас здесь, говорит о том, что ты достойно справился со всеми испытаниями.
   – И что теперь? – спросил я.
   – Теперь? – Эмма загадочно улыбнулась.

11. 12. 08.

Ведьма черных снов

   Дождь был по-осеннему моросящим и холодным. Он лился из затянувших все небо грязно-серых туч, которые лениво гнал ветер по ставшему настолько низким, что казалось, оно лежит на крышах многоэтажек, небу. И это 15 апреля!
   Событие пощадило город, и если бы не останки людей и животных и не мертвые стволы деревьев, можно было бы решить, что жители его просто покинули в спешке, бросив почему-то все свои вещи. Человеческих останков на улицах почти не было. Когда произошло Событие, в городе была глубокая ночь, и большинство жителей умерли во сне, поэтому в отличие от тех мест, где Событие пришлось на другое время суток, город практически не пострадал. На его улицах почти не было заторов из искореженных автомобилей, в нем не бушевали пожары из-за непотушенного огня в кухонных печах, да и в метро управляемые компьютером поезда не возили мертвецов, словно доказывая непонятно кому, что смерть – это не повод для прекращения жизни.
   Жизни потребовалось более 30 лет, чтобы «прийти в себя» после События, и теперь повсюду были видны следы ее возрождения. Везде, где только можно, зеленела трава. Сквозь трещины в асфальте пробивались кусты и молодые деревца, а в городских парках среди мертвых стволов набирал силу подлесок. Среди растений полным ходом шла обычно не замечаемая людьми жизнь насекомых и прочих маленьких существ. Там, где еще было чем поживиться, пировали грызуны, на которых охотились ставшие облезлыми кошки и превратившиеся в покрытых похожей на рыбью чешуей уродцев собаки. То там, то тут кричали редкие птицы. А в одном из городских парков чудом уцелевшая корова меланхолично жевала траву, вздыхая периодически по-коровьи от одиночества.
   Несколько дней назад в город пришли люди. Это была огромная по нынешним меркам, – более двухсот человек, – группа. Они разбили лагерь на заброшенной ферме, переоборудовав зимние коровники под жилье. День назад они отправили в город разведгруппу, которая должна была разбить там временный лагерь, и вот теперь туда на армейском грузовике ехала рабочая бригада.
   Вел машину бригадир по прозвищу Лейтенант. Никакого воинского звания у него, разумеется, не было, так как он родился уже после того, как воинские звания, как и многое другое из прошлой жизни, канули в Лету. Лейтенантом он стал в детстве с легкой руки наградившего его этим прозвищем товарища. Был Лейтенант высоким, худым мужчиной с приятным, взрослым лицом и коротко стриженными черными волосами. Одет он был в камуфляжную теплую куртку, старые джинсы и армейские ботинки. Через 3 месяца ему должно было стукнуть 30.
   Рядом с ним, развалившись в кресле, сидел Шаман. Ему было тоже около тридцати, но благодаря совершенно детскому выражению лица он казался большим мальчишкой, а не взрослым мужчиной. Шаман был высоким, склонным к полноте. Его русые волосы, уже месяц как мечтающие о встрече с парикмахером, торчали в разные стороны. Одет он был в свободную болоньевую куртку, спортивные штаны и кроссовки. Его глаза были закрыты, однако, это не мешало ему командовать Лейтенантом.
   – Здесь медленней, – говорил он. – Здесь будет машина. Объезд справа. Здесь под водой яма, объедь по тротуару. Здесь можешь гнать…
   Лейтенант старался максимально точно следовать его указаниям. Без подсказок Шамана он давно бы уже врезался в брошенную машину или влетел бы в яму. К счастью, Шаман мог видеть дорогу на несколько кварталов вперед. На то он и был шаманом.
   В кузове грузовика сидели рабочие. 10 человек. Все были вооружены автоматами. А у тех, что сидели у входа, автоматы были сняты с предохранителей. Они в оба смотрели по сторонам. Остальные матерились на каждой кочке, обсуждали баб и трепались на прочие мужские темы. Кроме людей в кузове грузовика лежал строительный инструмент: кирки, ломы, лопаты и ящик с взрывчаткой.
   Их путь проходил через парк. Увидев машину, корова от удивления подняла морду и замычала.
   – Вот бы ее с собой, – мечтательно сказал Лейтенант.
   – Опасно и бесполезно, – ответил Шаман. – Молока без быка она не даст, а мясо может быть заражено. К тому же убивать, возможно, последнюю корову на Земле…
   – Ты прав, согласился с ним Лейтенант.
   Ученые так и не смогли понять, чем было заражено мясо выживших животных. Ни радиации, ни токсинов, ни генетических изменений, ни каких-либо паразитов, включая вирусы, обнаружить не удалось, однако после употребления в пищу такого мяса люди заболевали неизвестными доселе страшными заболеваниями, или у них рождались уроды. Поэтому, к счастью для животных, свежее мясо было решено в пищу не употреблять.
   – Стой! – приказал вдруг Шаман.
   Лейтенант мгновенно вдавил в пол педаль тормоза. Визжа резиной, машина остановилась. В следующую секунду чуть впереди на дорогу упало мертвое дерево.
   – Все. Теперь можно ехать, – разрешил Шаман. – Объедь справа по траве.
   Оставшийся путь они проехали без приключений и вскоре въехали на территорию лагеря, разбитого в когда-то очень даже милом дворике пятиэтажного дома, построенного буквой «П». В лагере вкусно пахло дымом и едой – готовили в полевой кухне на дровах, дефицита которых в городе не было.
   Когда машина остановилась, к ней подошел мужчина лет пятидесяти на вид. Это был Серго – командир разведгруппы. Одет он был в темно-синюю спецовку и высокие ботинки.
   – Привет, Лейтенант, – сказал он. – Ты, как всегда, к обеду.
   – Ну так, – ответил Лейтенант, выходя из машины.
   – Прошу всех к столу, – пригласил Серго приехавших.
   На обед была перловая каша с тушенкой и компот из сухофруктов. Компот отдавал порошковыми витаминами, но пить было можно. Ели в одной из двух больших палаток за составленным из нескольких найденных поблизости столов столом.
   После еды Шаман подошел к Серго.
   – Я готов, – сказал Шаман.
   – Пойдем.
   Серго привел его во вторую палатку, где в проходе между установленными в два яруса койками стояло удобное кресло. Оно было почти как новое.
   – Это лучшее, что мы нашли, – сообщил Серго.
   – Пойдет, но мне нужно, чтобы меня не тревожили.
   – За это не беспокойся. Я поставлю у входа человека.
   – Тогда я приступаю к делу.
   – Удачного полета.
   – Спасибо.
   Оставшись один, Шаман сел в кресло и закрыл глаза. После нескольких медленных дыханий тело расслабилось почти полностью, и Шаману достаточно было всего два раза пройти по нему вниманием с ног до головы, чтобы оно расслабилось до ощущения полного растворения. Еще через пару минут Шаман почувствовал себя гудящим энергетическим облаком.
   «Вперед», – мысленно приказал он себе, и вышел из тела. Конкретного задания у Шамана не было, поэтому, поднявшись над городом, он настроился на свободный поиск. Через несколько минут его внимание привлекло здание в нескольких кварталах от лагеря. Переместившись туда, Шаман обнаружил в подвале не разграбленный продуктовый магазин, в котором с радостным писком пировали крысы. Кроме убитых временем и грызунами продуктов Шаман обнаружил несколько ящиков с консервами, которые на вид выглядели вполне съедобными. А еще в магазине были спички зажигалки, сахар и соль. Находка была, что надо, но вместо радости Шаман почувствовал нечто среднее между смутной тревогой и беспокойством, поэтому, прежде чем сообщить о находке, он решил основательно все проверить. Для этого он вернулся в лагерь и отправился в магазин пешим маршрутом. «Идти» было трудно, так как шаманское или энергетическое тело не приспособлено для перемещения обычными для физического тела способами. Но людям в магазин предстояло идти, поэтому нужно было убедиться в безопасности каждого их шага.
   Примерно на полпути Шаман почувствовал движение за углом дома, вдоль которого «шел». Несмотря на то, что в бестелесном состоянии ему ничего не грозило, он инстинктивно прижался к стене, затем выделил из себя разведчика. Это был небольшой, размером с теннисный мячик сферический сгусток астрального вещества, при помощи которого Шаман мог «видеть» на расстоянии. Благодаря разведчику он сканировал дорогу, когда они ехали в лагерь. Отправив разведчика за угол, Шаман увидел там пожирающего крысу покрытого рыбьей чешуей, сквозь которую торчала редкая рыжая щетина, зверя, в котором с огромным трудом можно было угадать потомка обычной дворняги. Почувствовав чье-то присутствие, пес зарычал.
   «Спокойно», – сказал ему мысленно Шаман и вернул разведчика в тело. Пес не представлял опасности, и если тревога была только из-за него… Но расслабляться было рано, и Шаман, отогнав эту мысль, двинулся дальше, внимательно проверяя астральным вниманием окружающее пространство. Встреча с псом была единственным приключением на пути к складу, но, несмотря на это, ощущение тревоги только усилилось. Конечно, можно было на нее и наплевать, решив, что это один из необоснованных страхов, но в случае ошибки это привело бы к человеческим жертвам, поэтому, вернувшись в тело, Шаман, не выходя из транса, погрузился в свою тревогу. Несмотря на все его старания, ее причина не обнаруживалась, словно тревога действительно возникла просто так на пустом месте под влиянием мрачных декораций и возможной угрозы. Решив, что так и есть, Шаман уже собрался выходить из транса, как вдруг где-то на самом краю его сознания мелькнула чуть заметная эмоциональная тень. Настроившись на нее, Шаман уловил практически невидимый след, оставленный холодным чужеродным разумом наблюдавшего за ним хищника: разумом летуна. Летун следил за ним с самого его появления в лагере! Это было невозможно, и, тем не менее, Летун! За! Ним! Наблюдал! Наблюдал из-за границы его внимания, и если бы не вырвавшееся на какое-то мгновение из-под контроля летуна чувство торжества, Шаман его так бы и не заметил, в результате люди угодили бы в ловушку: магазин, и это тоже было невероятно, оказался безупречно организованной летунами ловушкой.
   Поняв, что его раскрыли, летун обдал Шамана волной ненависти и злобы. Шамана выбросило из транса, но не успел он опомниться, как над ним появилось серовато-желтое марево, из которого выскочило серо-зеленое щупальце. Оно обхватило Шамана, и в следующее мгновение он стоял уже на земле в нескольких кварталах от лагеря.
   В лагере началась стрельба, но Шаману было не до нее не. Все его внимание было привлечено к несущемуся на него похожему на здоровенного пса с крокодильей мордой монстру, покрытому почему-то не шерстью, а перьями. Бежать было бесполезно, а защищаться – нечем, поэтому Шаман приготовился к смерти. Подбежав, зверь встал на дыбы и толкнул передними лапами Шамана в грудь с такой силой, что тот свалился на землю, больно ударившись головой. После этого вместо того, чтобы вонзить зубы в шею Шамана, зверь принялся радостно поскуливать и лизать Шаману лицо, что заставило того окончательно растеряться.
   – Малкольм! Как тебе не стыдно! Ты же уже не маленький, – послышался из ниоткуда приятный женский голос, а в следующую секунду материализовалась и его хозяйка. Это была высокая, стройная брюнетка. Волосы до пояса. Лицо неестественно белое, но красивое. Глаза синие. Причем полностью равномерно синие, без видимых радужки и зрачка. На ней были серые брюки, светлая кожаная куртка и сапожки на низком каблуке. Малкольма она стыдила сквозь смех.
   После ее появления Малкольм подбежал к ней и сел слева, лицом к Шаману.
   – Извини, Малкольму не понять, что ты его не помнишь, а он, увидев тебя после стольких лет… – сказала она уже Шаману.
   – Мы разве знакомы? – удивился Шаман.
   – Ну да. Ты спас его. Нашел раненого и выходил. Граксы такого не забывают.
   – Вы из черных снов? – догадался Шаман, холодея от страха. Из черных снов за Шаманами приходит смерть.
   – Наверно.
   – Ты за мной? – стараясь скрыть свой страх, спросил он.
   Его вопрос заставил ее рассмеяться.
   – Не стоит верить всему, что болтаю невежды, – ответила она. – Хоть это и не по правилам, но я захотела тебя увидеть после стольких лет… А заодно и помочь.
   Пока Шаман приходил в себя, стрельба прекратилась. Причем победа не обязательно была за людьми.
   – Мне надо в лагерь, – сказал Шаман.
   – Я вижу, тебе сейчас не до меня.
   – Извини.
   – Хорошо, мы тебя проводим.
   – А как же летуны? – удивился Шаман.
   – Они панически боятся граксов, так как для граксов они еда. Так что пока с нами Малкольм, тебе бояться нечего.
   – Он что, способен их ловить?
   – Сначала он сводит их с ума настолько, что те забывают, как летать, и ему остается спокойно набивать брюхо, что он и делает с огромным удовольствием.
   Когда до лагеря оставалось всего ничего, женщина остановилась.
   – Дальше тебе лучше идти одному, – сказала она. – Прилетай сюда ночью в теле сна. Поговорим. А заодно я расскажу тебе, где найти хорошую заначку. Прилетишь?
   – Прилечу, – пообещал Шаман.
   – Тогда до ночи.
   – Как тебя зовут? – спросил он, набравшись смелости.
   – Амма.
   – Красивое имя.
   – Ты постоянно мне это твердил.
   После этих слов Амма с Малкольмом исчезли в появившемся перед ними мареве, а Шаман бегом побежал в лагерь. Там царил кавардак. Несколько расставленных по периметру для защиты от летунов ЭМИ излучателей были разбиты. Кабина и кузов грузовика, на котором приехали рабочие, – смяты, а на палатке, как раз там, где должен был сидеть Шаман, лежал упавший балкон. Среди этого царства разрушения сновали люди, похожие на потревоженных муравьев. Они спешно готовились драпать.
   – Какого черта? – набросился на Шамана Лейтенант.
   – Ты мне скажи.
   – На нас напали. Эти чертовы твари закидали нас камнями. Но как ты?..
   – Понятия не имею. Потери есть?
   – Двое.
   Это означало короткую передышку. Люди оставляли тела погибших летунам, и те не преследовали оставшихся. Так жестокая необходимость заставила людей отказаться от ритуальной возни с трупами.
   Несмотря на повреждения, грузовик оказался способным ехать, а после того, как с него убрали брезент, выяснилось, что кузов тоже в достаточно пригодном состоянии. Больше всего досталось полевой кухне: на нее рухнул балкон, и она восстановлению не подлежала. А вот грузовик разведчиков не пострадал совершенно.
   – Так как ты выбрался? – спросил Шамана Лейтенант, когда они выехали из города. До этого момента им было не до посторонних разговоров. Да и холодный ветер с дождем, бьющий в лицо через разбитое лобовое стекло тоже не располагали к беседе.
   – Понятия не имею, – ответил Шаман.
   – Ты же был в палатке.
   – Да. А потом какая-то сила меня выбросила из лагеря.
   – Это похоже на волшебство, и я должен… – как бы извиняясь, сказал Лейтенант.
   – Разумеется, – согласился Шаман. – Передай Старику, что я приду, как только приведу себя в нормальный вид.
   На этом разговор был окончен, и до самого лагеря они ехали молча, мысленно матеря летунов за пробирающий до костей холод в кабине.

   Событие произошло, что называется, на ровном месте, без каких-либо предвестий или видимых причин. Вдруг, меньше, чем за 3 секунды на Земле погибло более 90% всех живых существ. Люди, животные и растения просто перестали жить, словно кто-то взял и выключил их всех разом. Там, где был день, и в не засыпающих крупных городах сразу же началось столпотворение. Оставшиеся без управления автомобили начали врезаться друг в друга, образовывая заторы, в которых вспыхивали пожары. Затем загорелись квартиры в жилых домах, и ветер разносил пламя от дома к дому. А в небе, словно наблюдая за этим с высоты, летели управляемые автопилотами самолеты с мертвым экипажем и пассажирами на борту.
   И это было только началом, так как на следующий день на выживших обрушилось полчище похожих на морских скатов летучих монстров с размахом крыльев более двух метров. Они появлялись из ниоткуда, хватали людей, впрыскивали в их тела смертельный яд, а потом, когда те превращались в желе, выпивали их досуха, оставляя только обтянутые кожей скелеты.
   Обезумевшие от происходящего люди решили, что Событие произошло по вине ученых, и линчевали многих из них, казнив для порядка попавшихся под руку учителей, инженеров врачей, и даже просто людей с умными лицами, так что интеллектуалам пришлось прятаться не столько от летунов, сколько от ставших их первейшими врагами ближних.
   Те, кто не был обременен столь опасным в те времена интеллектом, ударились в религию, решив, что это бог устроил столь долгожданный конец света, сохранив им жизнь, чтобы они смогли покаяться за свои и чужие грехи. Вот только уповать на бога можно лишь тогда, когда тебе ничего не угрожает. Перед лицом опасности бог становится помехой. Людям очень быстро пришлось это понять, а те, кто оказался недостаточно понятливыми, стали обедом летунов.
   Люди тоже пробовали есть летунов, но их мясо оказалось ядовитым. Большинство тех, кто отважился на этот эксперимент, погибли мучительной смертью. Но были и выжившие. Неизвестно, благодаря последствиям употребления мяса летунов или по другой причине, их дети приобрели способность легко выходить из тела, находить еду и нужные вещи и исцелять больных. Этих людей стали называть шаманами. Будучи залогом выживания своих групп, шаманы стали людьми номер один, а когда кто-то из чудом спасшихся инженеров открыл, что летуны не выносят электромагнитный сигнал на определенной частоте, и сумел наладить выпуск излучателей из подручных средств, основой общества стал симбиоз науки и шаманства.
   В результате очень скоро традиционные религии были упразднены летунами путем поедания их приверженцев, а так как людям нужно было хоть какое-то понятное объяснение происходящего, родился миф о Белом Шамане:
   Узнав о планах верховного правителя Нижних Миров Сатаны поработить Средний Мир, в котором живут люди, боги Верхних Миров послали в Средний Мир для его защиты Белого Шамана, наделив его достаточной силой для противостояния Сатане и его воинству. Также Белому Шаману было поручено найти среди людей достойных учеников и передать им знания и шаманскую силу, чтобы люди смогли сами защититься от демонов Нижних Миров. Каждую ночь, покидая физическое тело, отправлялся Белый Шаман на поиски будущих соратников и вскоре в его тайное жилище начали прибывать первые ученики. Шаман тщательно отбирал своих будущих последователей, ведь каждому из них предстояло стать основателем своей тайной школы шаманов. Тайной потому, что не только демоны, но и ослепленные темными страстями невежественные люди, а таких, увы, большинство, представляли опасность для молодого ордена шаманов.
   Шли века. Шаманы набирали силу. Казалось, у Сатаны не было ни единого шанса справиться с Белым Шаманом и его армией, но ему на помощь пришла повзрослевшая к тому времени любимая дочь.
   – Я знаю, как забрать у шаманов их силу, – сказала она отцу и принялась за дело.
   Превратившись в красавицу, она отправилась к Белому Шаману.
   – Я ведьма из Сторонних Миров, – представилась она. – Узнав о твоем благородном деле, мы решили преподнести тебе в дар наше искусство волшебства, благодаря которому ваша сила возрастет в разы.
   – Что вы хотите взамен? – спросил ее Белый Шаман.
   – Ничего. Ведь защищая свой мир, вы защищаете и наш.
   Шаман позволил ведьме остаться и учить его воинство волшебству, а вскоре и влюбился в нее. Будучи прекрасной лгуньей, она убедила Шамана в том, что тоже безумно его любит. Да и волшебство ее, казалось, превращало шаманов чуть ли не в богов, позволяя им делать практически все, чего они только могли пожелать.
   Вот только волшебство это имело свою цену, и каждый раз, прибегая к нему, шаман, не зная того, отдавал часть своей силы ведьме.
   Также волшебство ведьмы лишало шаманов ясности понимания, и вместо реальной картины происходящего в мире, они видели лишь желаемую иллюзию. В реальности люди с каждым годом все интенсивней уничтожали родную планету, и Средний Мир буквально вопил от страдания убиваемых людьми существ. Но околдованные чарами ведьмы шаманы ничего этого не замечали. Им казалось, что в мире царит тишь и благодать.
   Когда шаманы потеряли достаточно сил, ведьма наполнила Средний Мир дыханием смерти, которое уничтожило практически все живое, а потом открыла врата между мирами, и в Средний Мир хлынула армия демонов.
   Но недооценила она силы Белого Шамана. Сумел он ценой своей жизни захлопнуть врата перед носом основных сил армии Нижнего Мира, в результате в Средний Мир проник только авангард летающих демонов. Затем покинул он свое физическое тело, превратив шаманское тело силы в Негасимый Светоч, уничтожить который ведьме не дали боги Высших Миров. Под угрозой уничтожения Нижнего Мира потребовали они от Сатаны отказаться от своих агрессивных планов, а ведьму под страхом вечного проклятия заставили охранять Негасимый Светоч. Также ей было запрещено отказывать новым шаманам в доступе к Светочу, необходимому им в качестве инициализации.
   Тогда превратила ведьма бывшую обитель Белого Шамана в Царство черных снов. И когда в ее царство приходит очередной кандидат в шаманы, она напускает на него свои чары, чтобы заставить его переметнуться в свой лагерь, и вместо света из Светоча испить крови из демонической чаши. И если он соглашается, то после первого же глотка превращается в покорного ее слугу. А чтобы ее слуги до поры до времени не выдали себя, она лишает всех шаманов памяти, и они ничего не помнят о происходившем с ними в ее царстве.
   Поэтому люди внимательно следят за шаманами, а любое волшебство трактуется как доказательство перехода шамана на сторону врага, за что шамана ждет смертная казнь.

   Поездка настолько вымотала Шамана, что ему хотелось принять горячую ванну, а потом забраться в постель и проваляться там до следующего утра, но надо было идти на доклад к Старику, а перед этим еще найти правильные слова для доклада: в отличие от Шамана, Старик серьезно относился ко всему, что было связано с волшебством. Поэтому Шаман сначала включил водонагреватель в ванной, затем отправился в свою комнату, где включил личную газовую печку, и сварил чашку крепчайшего кофе. Немного подумав, он влил в кофе хорошую порцию коньяка.
   Собственная комната или палатка, безлимитное использование тепла и воды, а также многие другие столь приятные житейские мелочи были привилегией Шамана, так как от его формы и настроения зависела зачастую жизнь всего сообщества. Разумеется, лишаться этого, не говоря уже о жизни, Шаману совсем не хотелось. Горячий кофе с коньяком помог ему немного согреться, а горячий душ и чистая одежда привели в относительную норму. Так что к Старику он пришел уже будучи довольно-таки бодрым и уверенным в себе.
   Как и Шаман, Старик обосновался в доме фермера, где занимал целых две комнаты. В одной из них он жил с женой и дочкой, другая служила ему рабочим кабинетом. Было Старику 45 лет, и по нынешним временам он считался долгожителем. Полный, лысоватый, среднего роста с приятным лицом и ранней сединой в темно-русых волосах. Он был отличным руководителем, к тому же тот факт, что он был родом из прежнего, дособытийного мира, добавлял ему еще и некоторую долю… мистического, что ли, уважения. Короче говоря, его авторитет не вызывал ни у кого сомнения.
   Шаман нашел его в кабинете.
   – Надеюсь, тебе есть что сказать? – строго спросил он, когда Шаман сел в кресло для посетителей.
   – К сожалению да, – совершенно спокойно ответил Шаман.
   – К сожалению? – удивился Старик.
   – Как я теперь понимаю, наша вылазка в город с самого начала контролировалась летунами. Они создали идеальную ловушку, в которую практически нас заманили. Во время всей операции один из них читал мои мысли, и если бы не его ошибка, я не знаю, насколько большими были бы наши потери.
   – Подожди, – не поверил своим ушам Старик. – Но разве это возможно?
   – Я не знаю, возможно это или нет, но было именно так. Включая теоретически невозможное мое физическое перемещение за пределы лагеря.
   – Раз уж ты сам об этом заговорил… Я спрашиваю официально: твое спасение было волшебством? – спрашивая, Старик изучающе посмотрел в глаза Шамана.
   – Если честно, понятия не имею. Могу лишь сказать, что я к этому не имею ни малейшего отношения. Так что если это и было волшебством, сотворил его кто-то другой.
   – Кто?
   – Понятия не имею, – ответил Шаман, решив, что об Амме и Малкольме Старику лучше не знать.
   – И ты хочешь, чтобы я поверил в то, что кто-то неизвестный спас тебя неведомым способом от неминуемой смерти просто так, не потребовав ничего взамен?
   – Я лишь говорю, что знаю. Если бы я хотел тебя обмануть, у меня хватило бы ума выдумать что-нибудь более правдоподобное.
   – Ладно, будем считать, что я тебе верю, – закончил Старик неприятную часть разговора. – Скажи лучше, как ты думаешь, что нам делать дальше?
   – Для начала осознать, что летуны гораздо умнее, чем мы о них думали, и больше стараться не недооценивать их. Техникам стоит поработать над бронированием ЭМИ излучателей, ну да ты уже наверняка об этом распорядился, а я постараюсь ночью побродить по городу в поисках чего-нибудь интересного.
   – Это безопасно?
   – Не знаю. Наша жизнь полна сюрпризов, и они встречаются даже там, где, казалось бы, им не место. В любом случае альтернативы у нас нет.
   – Лады, – согласился Старик.
   – Тогда до утра прошу меня не беспокоить, – сказал Шаман, вставая.

   Когда Шаман прибыл на место встречи, Амма и Малкольм были уже там. В бестелесной форме они выглядели просто потрясающе. Амма казалась еще выше и стройнее. Ее лицо светилось светом Силы, в глазах бушевали вихри. А Малкольм был покрыт не перьями, а искрящейся золотистой пыльцой. Если бы Шаман верил в легенды, он наверняка принял бы их за обитателей Верхних Миров. Хотя, как знать, возможно, именно встречи с подобными существами и породили легенды о Верхних и Нижних Мирах.
   При виде Шамана Малкольм радостно запрыгал.
   – Привет, дружище, – сказал ему Шаман, и Малкольм ответил потоком любви. В реальности энергетических тел эмоции, как и образы, можно передавать непосредственно, без слов. – А ты просто божественна, – восхищенно сказал он Амме.
   – Ты больше не считаешь меня ведьмой?
   – Извини, тогда все как-то слишком неожиданно получилось, и я…
   – Отреагировал на уровне заложенных в твое подсознание программ. Мы называем это поведенческими рефлексами.
   – Не думал, что они во мне сидят. Я ведь по большому счету никогда не верил ни в ведьму, ни в Белого Шамана, ни в Сатану…

   В свое время Шаман дорого заплатил за обретение скептицизма.
   Его первые 12 лет прошли в религиозной общине, состоящей из нескольких многодетных семей. Управлял общиной священник, чье слово считалось чуть ли не словом самого бога, в результате все его указания исполнялись беспрекословно. Кроме такой роскоши, как живые отец и мать у него было 3 сестры и 2 брата. У многих его сверстников один или оба родителя были мертвы. Одних убили летуны, другие умерли от болезней, третьи стали жертвой несчастного случая… чего-чего, а причин для смерти после События было множество. Также семья заботилась еще о двух осиротевших мальчиках и одной девочке, и приемные дети были ему настоящими братьями и сестрой. Будучи приверженцами одной из старых вер, (до События их называли сектами), они считали Шаманов бесовскими отродьями, а все, что с ними связано – происками Сатаны. ЭМИ излучателей у них не было по той же причине: Если бы господу была угодна цивилизация, он не уничтожил бы ее в одночасье. В результате они кочевали от деревни к деревне, стараясь обходить большие города, полагаясь лишь на милость бога.
   Как и остальные дети, Шаман чуть ли не с младенчества участвовал в богослужениях и верил в то, что, если праведно жить, то бог может смилостивиться и отвести от оставшихся жителей планеты свою карающую длань, грозным воплощением которой были вселяющие в людей мистический ужас летуны.
   Такая роскошь как детство была непозволительной, и сколько он себя помнил, он участвовал в поисках пропитания и ценных вещей, а когда стал способен держать автомат в руках, начал наравне с взрослыми патрулировать лагерь. Несколько раз ему довелось поучаствовать в попытке отбиться от атаки летунов, которые были слишком быстрыми и маневренными для того, чтобы с ними можно было справиться при помощи автомата.
   Короче говоря, жил он обычной хоть и трудной, но такой, как у всех жизнью и ни о каком шаманстве не помышлял, а потом…
   Они вошли в очередную деревню, и Шаман с матерью отправился в сохранившиеся дома на разведку. Они рылись в шкафах, когда Шаман без всякой видимой причины коротко вскрикнул, затем повалился на пол и забился в конвульсиях. Когда душа покинула тело, оно обмякло, а потом встало и продолжило осматривать вещи в ящиках.
   Их нашли по истошному крику матери, которая от ужаса забыла про нависшую над ними опасность, исходившую не только от летунов.
   В общине верили, что подобное с человеком происходит тогда, когда его телом овладевает демон и изгоняет из него богом данную душу. При этом демон вселяется в человека через одного или обоих родителей, которые для этого должны были совершить страшный черномагический ритуал богоотступничества, сопровождающийся причастием тьмы или вкушением плоти и крови дьявола, представителем которого по праву можно считать летуна. Совершивший этот акт передает Сатане не только свою душу, но и души всех своих потомков, в результате чего в момент их зачатия в плод входит сразу две души: одна богом данная, человеческая, другая – душа демона. Когда приходит время, демон изгоняет человеческую душу и полностью завладевает телом. А так как ни один сын церкви не может мириться с существованием подле него демонов в человеческом обличии, одержимых надлежало казнить всем семейством в тот же день, когда первый из них показывает свое демоническое лицо.
   Для самого Шамана все выглядело так, словно он в одно мгновение перенесся в мир сумерек и теней, в котором он тоже был бесплотной тенью. Не понимая, что происходит, он решил, что живьем попал в ад. Эта мысль заставила его испытать панический ужас, и он принялся беспорядочно носиться по аду в поиске выхода, вот только, попав туда, он позабыл дорогу назад.
   Это случилось в канун большого светлого праздника, который не хотелось омрачать массовой казнью. Поэтому семью Шамана отправили под домашний арест, а его самого, как уже вылупившегося демона, заперли в подвале одного из домов.
   Той же ночью Сила привела к нему путешествующего вне тела Наставника, который тогда был еще действующим шаманом в группе Старика. Увидев парня, он тут же вернулся в тело и побежал будить Старика.
   – Если мы его спасем, он станет одним из лучших шаманов, – сказал Наставник, заканчивая свой рассказ об обнаруженном парне.
   – Ты что, хочешь развязать войну? – набросился на него Старик.
   – Меня привела к нему Сила. Она позаботится обо всем. Она не простит, если мы проигнорируем ее знак.
   – Хорошо, – решил Старик, – действуй, как считаешь нужным.
   На следующий день, когда все были заняты праздником, Наставник с двумя разведчиками пробрались в лагерь общины и выкрали Шамана. Благо, в своем состоянии тот мог свободно двигаться и даже выполнять простейшие команды. Как и обещал Наставник, Сила позаботилась обо всем, и едва они убрались из лагеря, на него налетела стая летунов, выпившая всех до последней капли.
   Обычно шаманская болезнь, а именно этот недуг случился у юного Шамана, проходит в режиме «мерцания», когда душа или шаманское тело то покидает физическое тело, то возвращается назад по несколько раз в день, и если не привязать душу к телу в момент возвращения известным одним лишь Наставникам способом, «мерцание» может до смерти измотать больного.
   У Шамана она проходила в крайне тяжелой форме, когда сознание покидает тело один раз, и если его не вернуть, само не возвращается. Вернуть его можно только одним крайне опасным способом. Для этого Наставник должен выпить приготовленное из мяса летуна зелье и отправиться в пограничный мир, где бродит потерянная душа шамана, которую он должен сначала найти, а потом вытащить в наш мир. При этом Наставник и сам может заблудиться, и тогда им обоим конец.
   – Этот парень стоит того, чтобы из-за него рискнуть, – решил после недолгих раздумий Наставник.
   – Ты хорошо подумал? – спросил Старик, которому совсем не хотелось остаться без Наставника.
   – Ты видел, что Сила сделала с их лагерем? – спросил вместо ответа Наставник.
   – Хочешь сказать…
   – Ты прав, у нас нет выбора, – перебил он Старика.
   – Хорошо, действуй. Раз нет другого выбора…
   Через несколько дней, в полнолуние, чтобы луна как следует освещала путь, Наставник вытащил Шамана из мира теней и пришил к телу. Чего ему это стоило, не знал и не узнает никто.
   Когда Шаман более или менее пришел в себя, Наставник ему сказал:
   – Твое тело шамана достаточно оперилось, чтобы покидать плоть, но у него нет еще нужного опыта, чтобы возвращаться. Поэтому я временно пришил его к телу, чтобы ты нигде больше не потерялся. А потом, когда ты будешь готов, ты пройдешь через ритуал и сам его освободишь. Готовить тебя к этому буду я.
   Когда Шаман окреп настолько, что смог выходить за пределы лагеря, Наставник отвел его в деревню, ставшую последним пристанищем всем его родным и близким. Заставляя Шамана смотреть на похожие на мумии трупы, Наставник повторял и повторял:
   – Смотри, что бывает с теми, кто в трудную минуту надеется на бога или на кого-то еще, не желая понять, что битва – это всегда твоя битва с твоим врагом, в которой никто кроме тебя не сможет одержать победу. Только ты, твоя сила, ловкость и мастерство способны сохранить жизнь тебе и твоим близким.
   Разумеется, Наставник хотел лишь заставить мальчика разочароваться в силе его бывшего бога, чтобы он смог правильно понять и принять миф о Белом Шамане, но мальчик усвоил нечто другое. Он видел, что стало с теми, кто поверил когда-то священнику на слово, и мысленно дал себе клятву никогда не доверять тому, что еще не проверено в деле.
   Потом были долгие годы изнуряющих тренировок, во время которых Наставник учил Шамана чувствовать мельчайшие сигналы собственного тела, впитывать окружающее пространство и ловить самые тонкие нюансы его (пространства) настроения. Также он тренировал его энергетику, умение «замирать мыслями» и искусство ставить перед собой цель так, что сама постановка ее уже притягивала к себе желаемый результат. Но больше всего времени уходило на тренировку физической реакции, внимания и умения бегать, прятаться и стрелять. А еще – искусству быть незаметным, оставаясь на глазах у других.
   Когда через много лет тренировок Наставник решил, что Шаман готов отпустить свое шаманское тело, он сказал:
   – Пришло время испить тебе свет из Светоча. Клянусь, я сделал все, что было в моих силах, чтобы ты вернулся, не заблудившись и не променяв свет Верхних Миров на колдовские чары. Но, как я уже говорил, никто не сможет победить за тебя в твоей битве. Поэтому иди и сражайся, и пусть Сила будет на твоей стороне.
   После этого он дал Шаману выпить из чаши отворяющий врата эликсир. Что было после этого, Шаман не помнил.

   Они устроились на лавочке, а Малкольм улегся рядом.
   – Прямо, как парочка из вашей прошлой жизни, – сказала Амма.
   Шаман грустно улыбнулся.
   – Расскажи обо всем, что я не помню, – попросил он. – С самого начала.
   – Это может занять много времени.
   – А мы разве спешим?
   – Не знаю. Никому не известно, сколько отведено нам на этот раз, – добавила она уже совсем как-то грустно.
   – Что-то не так? – спросил Шаман.
   – Все нормально…
   – Как нормально, если я вижу?
   – Я что, должна перед тобой тут отчитываться? – резко спросила она.
   – Конечно нет, извини.
   – Ладно, слушай: Я ученый, биофизик. Работала в составе одной из групп, изучающих последствия смещения. Вы называете его Событием. Ты когда-нибудь видел матрешку, внутри которой находится другая матрешка, и так несколько, одна в другой?
   – Находил пару раз.
   – Так вот, мы считаем, что мультивселенная похожа на такую матрешку, но только в гораздо большем числе измерений, чем обычные три. Поэтому матрешки-вселенные имеют нулевую толщину, что позволяет чуть ли не бесконечному числу вселенных помещаться друг в друге. При этом, в отличие от простых матрешек, каждая вселенная вмещает в себя все остальные и одновременно сама вмещается во все остальные, образуя слишком сложную, чтобы ее можно было себе представить структуру. А так как каждой вселенной свойственен свой набор измерений, они легко сосуществуют, занимая одно и то же гиперпространство, и оставаясь друг для друга абсолютно невидимыми. Примерно также у вас до События в одном и том же пространстве существовали все радио и телепередачи, а также сигналы беспроводных средств связи.
   Какое-то время назад, в каждой из вселенных оно течет по-разному, произошел небольшой в масштабах гипервселенной сбой, и вселенные на какой-то миг соприкоснулись друг с другом. Последствия этого ты и видишь вокруг.
   Наш мир пострадал значительно меньше вашего, и мы смогли не только справиться с последствиями смещения, но и отправить в доступные нам миры экспедиции с целью изучения этого явления.
   Наш лагерь находился на одном из безлюдных… в смысле отсутствия разумной жизни, и очень симпатичном варианте Земли. Периметр охраняли роботы, это такие машины, способные действовать самостоятельно, так что мы чувствовали себя в безопасности. Был теплый летний вечер. Мы сидели за столом, он стоял под открытым небом, и сверяли показания приборов, писали отчеты… в общем, занимались рутинной работой.
   И вдруг возле нас появился ты с маленьким израненным существом на руках. Ты был безумен. Нес какую-то чушь про какой-то светоч, ведьму и колдовство, как сообщали наши переводчики, которые мы, к счастью, не выложили из комплекта оборудования при подготовке к экспедиции. При попытке одного из нас приблизиться, ты проявил агрессию, и нам пришлось в срочном порядке вызывать робота-охранника, чтобы он тебя обезвредил.
   Как показало предварительное расследование, твое появление оказалось еще более ошеломляющим событием, чем нам показалось, когда мы тебя увидели. Во-первых, ты был представителем неизвестного нам вида из находящегося далеко за нашей зоной досягаемости мира, и сама возможность такого перемещения нам казалась до этого невозможной. А во-вторых, ты принес нам маленького гракса. До этого мы считали их чисто мифическими, не существующими в природе существами.
   Только представь себе поистине космических бродяг, для которых нет недоступных мест ни в гипервселенной, ни за ее пределами. Они легко могут перемещаться в любую точку любого пространства и времени, существуя как бы за пределами пространственно-временных границ. Более того, как оказалось, они могут перемещаться не только сами, но и брать с собой тех, кого пожелают. Так что с появлением Малкольма… кстати, это ты так его назвал, перед нами открылись двери в любой уголок мультивселенной. Благодаря чему, кстати, мы сейчас и сидим здесь на этой лавочке.
   Когда дурманящее действие твоего эликсира прошло, ты оказался вполне милым, неглупым существом, любознательным и охотно идущим на контакт. Извини, что я тебя так называла, но тогда мы понятия не имели, как тебя классифицировать и называли просто существом. Ты рассказал нам о своем мире, о том, насколько сильно он пострадал от смещения, о летунах, о Белом Шамане и ведьме черных снов. Кстати, до тебя мы не знали, что экстракт из крови летунов наделяет способностью к внетелесным путешествиям, так что общение с тобой стало для нас полезным опытом не только в плане расширения круга доступных для изучения миров, но и позволило совершить технологический прорыв в принципиально новой для нас сфере.
   А потом… Потом наши отношения буквально за несколько дней переросли сначала в дружбу, а затем и во всепоглощающую страсть. А потом ты исчез также внезапно, как появился. Не знаю, кто тосковал по тебе сильнее, я или Малкольм, – услышав свое имя, он завилял хвостом и обдал их волной радости. – Месяца через два только благодаря ему я нашла тебя… и поняла, что ты совершенно забыл обо всем.
   – Я забыл только умом. В глубине души я помнил. Все эти годы меня терзали странные сны, после которых я чуть не плакал от боли утраты. Теперь я понимаю, что так в мое сознание прорывалась тоска по тебе. И если бы ты меня нашла…
   Но я-то этого не знала!.. И… я не стала врываться в твою жизнь, тем более что для тебя это было смертельно опасно. Из-за меня и так пострадал один человек. Когда я все-таки решилась с тобой повидаться, я проникла в ваш лагерь. Тебя не было, и я обратилась за помощью к одному человеку, который после этого чуть не лишился жизни из-за ваших предрассудков.
   – Наставник! Так это тебя они приняли за ведьму! Черт!
   В тот день Шамана действительно не было в лагере. Он работал в каком-то гиблом месте в надежде найти хоть каплю бензина и какую-нибудь еду. Вернулся он через три дня, и первое о чем узнал, был суд над Наставником, на котором тот признался, что ему являлась ведьма, которая искушала его перейти на ее сторону. К счастью, его обвинили лишь в халатности, так как он никому не сообщил об этой встрече – Старику настучал кто-то из соглядатаев. Наставник тогда отделался легким испугом. Ему до конца дней запретили покидать тело, но сохранили жизнь и право оставаться наставником. Скорее всего, потому что наставники встречались еще реже, чем хорошие шаманы, а без них никто не может стать шаманом.
   – Мое начальство, узнав об этой выходке, чуть не лишило меня права заниматься исследованиями других миров, – продолжила Амма. – К счастью, я очень ценный работник, да и Малкольм признает только меня, поэтому я отделалась обещанием не вмешиваться в твою жизнь. Единственное, что мы могли после этого – наблюдать за тобой из засады. Будучи межвселенскими хищниками, граксы способны создавать пространственные карманы, из которых они могут следить за жертвой, оставаясь для той принципиально незаметными.
   Так продолжалось все эти годы, а потом, когда тебе грозила неминуемая смерть, Малкольм спас тебя, и мы встретились еще раз…
   Она тяжело вздохнула. Чувствуя ее боль, Малкольм встал, подошел к ней и положил голову ей на колени. У Шамана тоже в горле стоял ком. Подавляемая страсть обрушилась на него с новой силой, и ему было больно за пропавшие годы и страшно оттого, что он не видел будущего с Аммой. К тому же он не был готов к этому, и сила проснувшихся чувств его пугала. Он не знал, что делать, а это было недопустимо для шамана, так как его растерянность могла стоить жизни многим людям. Инстинкты требовали, чтобы он немедленно взял себя в руки, но у него это не получалось.
   К счастью, Амма сменила тему разговора:
   – Чуть не забыла, что обещала тебе помочь. Пойдем, я покажу склад и расскажу, как лучше всего к нему подобраться.

   Она оказалась хорошим кладоискателем, и Шаману осталось лишь утром пересказать Старику ее план.
   – Думаешь, это возможно? – спросил Старик, выслушав Шамана.
   – Не спорю, выглядит дерзко и неожиданно, но в этом главный плюс. Летуны изучили наше поведение, и они готовы к любому привычному нашему ходу. Здесь же мы имеем возможность застать их врасплох.
   – А ты их не переоцениваешь?
   – В прошлый раз мы их недооценили. И что? К тому же… У тебя есть альтернатива?
   – Ты прав. Мы в безвыходной ситуации, и я вынужден дать добро. Но помни, что от твоей ошибки зависят жизни людей.
   – Это я помню всегда. И делаю все для сохранения человеческих жизней.
   – Ладно, действуй. Надеюсь, у тебя все получится.
   Примерно через час из лагеря выехали все 5 принадлежащих группе грузовиков и помчались на предельной скорости в город. На этот раз ехали без шуток и прибауток, так как все еще помнили последний налет летунов. К тому же впервые бригада выдвигалась на место без предварительной разведки и разбивки лагеря. В кузове одной из машин лежал весь, включая НЗ запас взрывчатки. Все понимали, что это ход ва-банк, и нервничали сильнее обычного. Радовало лишь то, что дожди закончились, и выглянувшее солнце принесло хоть и незначительное, но потепление.
   Всего вместе с Шаманом в операции были задействованы 25 человек.
   Когда они прибыли на место, Шаман приказал загнать грузовики в находящееся поблизости более или менее сохранившееся пожарное депо. Охранять их, несмотря на стратегическую ценность техники, он поставил только водителей, которым предоставил для защиты 2 ЭМИ излучателя.
   Все остальные приступили к работе. Техники начали устанавливать излучатели, рабочие бурить асфальт и закладывать взрывчатку. Никаких палаток, никакого лагеря, ничего лишнего. Охрану территории взял на себя Шаман. Для этого он вошел в транс и распределил внимание полусферой примерно километровым радиусом над местом работы.
   Когда взрыв открыл вход в подземный тоннель, Шаман оставил четверых бойцов охранять периметр. Остальных повел за собой по кишащему крысами и змееподобными червями подземелью к складу. Они продвигались медленно – надо было по ходу налаживать освещение и отмечать путь при помощи краски из баллончиков. Наконец они уперлись в массивную дверь, на которой было написано краской с использованием трафарета: «собственность министерства обороны. Проход запрещен!». С ней пришлось повозиться, но игра стоила свеч.
   Это был прекрасно сохранившийся склад из тех, что создавались на случай войны или иных подобных катаклизмов. Одежда, еда, оружие, горючее, смазочные материалы… От увиденного люди почувствовали себя пьяными, но Шаман быстро вернул их к реальности:
   – Не расслабляться! – рявкнул он. – Мы все еще находимся в тылу врага, и все это станет нашим только в том случае, если мы сумеем остаться в живых. Так что если не хотите здесь сдохнуть, давайте быстрее грузить все в машины и сваливать.
   Погрузку необходимо было осуществлять с учетом того, что летуны могут в любой момент перекрыть доступ к складу, поэтому ее порядок зависел от степени необходимости груза, и людей приходилось постоянно распределять по разным отделам склада. С непривычки руководивший работой Шаман к концу дня чувствовал себя еще более уставшим, чем рабочие, а ему еще предстояло вести автоколонну назад, в лагерь.
   – На сегодня хватит, – решил он, когда машины были основательно загружены. – По машинам и домой.
   – А как же охрана? – спросил кто-то из рабочих.
   – Никакой охраны. В течение нескольких дней вы все нужны здесь. Выспавшиеся и готовые не только к работе, но и к бою. К тому же наличие охраны будет означать, что мы еще вернемся, и летуны обязательно устроят засаду. А так у нас есть шанс.

   Несмотря на неимоверную усталость, Шаман при первой же возможности покинул тело и помчался на свидание с Аммой. В прошлый раз они от волнения забыли договориться о встрече, и, прибыв на место, он принялся молить всех богов, чтобы она пришла. Ждать пришлось целых двадцать минут вечности.
   Наконец, в нескольких метрах от лавочки появилось легкое марево, ставшее за пару секунд Аммой. На этот раз она была одна.
   – А где Малкольм? – спросил Шаман.
   – Тебе нужна я или он? – огрызнулась она.
   – Ты, только ты и никто больше, – ответил он, осторожно приближаясь.
   Ему не терпелось обнять и зацеловать Амму с ног до головы, но он еще ни с кем не вступал в тесный контакт, находясь в теле шамана. Амма тоже не знала, что произойдет, если их энергетические тела соприкоснуться, поэтому не решалась преодолеть разделяющие их сантиметры пространства. Первым на переход Рубикона решился Шаман. Осторожно, готовый в любой момент отдернуть руку, он прикоснулся к руке Аммы чуть выше локтя, и когда стало очевидно, что ничего ужасного не произошло, они бросились друг другу в объятия и слились в долгом, страстном поцелуе. Пока они целовались, из их тел начали вырастать похожие на корни растений щупальца. Одни окутывали их, другие буквально сращивали тела друг с другом. Это было столь же приятно, сколько необыкновенно, поэтому влюбленным и в голову не пришло противиться происходящему. Когда корни оплели их с достаточной силой, послышался легкий хруст, словно кто-то наступил на свежий, морозный снег, и оболочки между телами исчезли. Наполнявшая тела энергия хлынула в образовавшуюся пустоту, и в следующее мгновение два тела превратились в единое сферическое образование.
   Чувствуя, как он в буквальном смысле наполняется Аммой, Шаман понял, что с момента расставания мечтал именно о такой с ней близости, что без Аммы он был пустым, а для того, кто хоть раз испытал наполнение друг другом, пустота становится невыносимой. Это понимание мгновенно, словно молния по небу, пронеслось в его сознании и ушло, так как во время единения ему не нужно было ни мыслей, ни слов, ни понимания. Единение было настолько всеохватывающим и прекрасным, что они едва нашли силы оторваться друг от друга перед рассветом, когда пришло время расставаться.
   – Я больше не переживу твоего исчезновения, – сказала Амма перед тем, как уйти.
   – Я тоже не смогу без тебя, – ответил Шаман и вздохнул.
   Больше всего на свете он хотел бросить все и уйти вместе с этой удивительной женщиной, неважно куда, но на нем лежала ответственность за других, и он не мог их предать. Амму он тоже не мог потерять. Ситуация напоминала шахматную вилку, но в отличие от шахмат жизнь не требовала немедленного хода, и до поры до времени он решил об этом не думать.
   В конце концов, как говорил Наставник, будущее всегда не такое, каким мы его себе представляем. Для того чтобы понять, что это действительно так, достаточно вспомнить, каким ты представлял себе сегодняшний день вчера, позавчера, год назад и так далее. Мы никогда не можем предугадать свое будущее, и чем более долгим является наш прогноз, тем более он не соответствует действительности. Не понимая этого, люди всю свою жизнь готовятся к тому будущему, которого у них никогда не будет. А так как наше «сегодня» – это наступившее будущее нашего «вчера», в любом «сегодня» они чувствуют себя обманутыми реальностью, тогда как на самом деле их обманывают только они сами.
   – По-твоему, к завтрашнему дню вообще не надо готовиться? – спросил во время этого разговора Шаман.
   – Это же очевидно, – ответил Наставник.
   – Но тогда жизнь точно застанет нас врасплох.
   – Не застанет, если ты максимально правильно будешь поступать в настоящем. Главное помнить, что сделанное через жопу сегодня обязательно настигнет тебя завтра, и делать все так, словно от этого зависит твоя жизнь. Тем более что иногда она зависит от, казалось бы, совершенно незначительных мелочей.

   Утром, когда машины уже двинулись в сторону города, дорогу колонне перегородил Старик.
   – Тормозите, – крикнул он, а когда колонна остановилась, открыл дверь Шамана и приказал ему выйти.
   – Но почему? – растерялся не ожидавший такого поворота событий Шаман.
   – Потому что операцией будет командовать Лейтенант, а ты останешься в лагере. Еще вопросы нет? – этой фразой Старик обычно давал понять, что разговор исчерпан.
   Шаман был в корне не согласен с его решением, но Старик был главным, и никто не мог оспаривать его решения, по крайней мере, публично. Демократия хороша в условиях спокойной жизни. Во время войны она грозит смертью.
   – Я могу поговорить с Лейтенантом? – спросил Шаман.
   – У тебя пять минут.
   – Мне хватит.
   – Я знаю, ты любишь действовать проверенным способом. Но в этот раз, ради всех богов, не разбивай лагерь, а когда будешь уезжать, оставь людей и излучатели только под землей, – сказал он Лейтенанту.
   – Хорошо, – согласился тот.
   – Еще перед отъездом заложи взрывные устройства с радиоуправляемыми детонаторами в близлежащих домах…
   – Но ведь это отнимет у нас кучу времени, – запротестовал Лейтенант после того, как Шаман подробно объяснил, где необходимо установить каждый заряд.
   – Зато спасет множество жизней завтра. И еще, там на складе есть переговорные устройства.
   – Рации что ли?
   – Они самые. Настрой несколько. Оставь пару тем, кто будет охранять склад, и еще пару возьми с собой.
   – Хорошо. Это все?
   – Все. И будьте внимательны.
   – В этом можешь не сомневаться.

   – Ты понимаешь, что, отправляя людей вслепую, ты подвергаешь их смертельной опасности? – набросился Шаман на Старика, когда они остались вдвоем.
   – Понимаю, но также понимаю и то, что если смерть любого из нас кроме тебя – это невосполнимая потеря, то твоя смерть – недопустимый ущерб. Вчера ты свою работу сделал, поэтому сегодня в твоем присутствии на месте нет необходимости.
   – А если там засада?
   – Тем более.
   – Но…
   – Знаешь что, – оборвал его Старик, – пока я здесь главный, а посему делай, что тебе говорят!
   – Хорошо, – ответил Шаман, зная, что дальше спорить чревато неприятностями даже для него.
   – Тогда отдыхай и набирайся сил. Найденный тобой склад не безразмерный. Так что у тебя еще будет возможность себя проявить.
   Не имея дел, Шаман взял из своей доли бутылку коньяка и пару банок вишневого компота и пошел к Наставнику, который в силу былых заслуг тоже имел право на отдельную комнату. На вид Наставнику было около сорока. Высокий, худой, совершенно лысый, с пронзительным взглядом и орлиным носом он был похож на хищную птицу-мутанта. Говорили, что он стал шаманом еще до появления летунов. О Наставнике вообще ничего не было известно, кроме того, что он вместе со Стариком создавал группу, и что именно он поставил Старика во главе ее. Возможно, еще и поэтому Старик вынес ему столь мягкий приговор после обвинения в халатности в деле о колдовстве.
   – Давненько ты не удостаивал меня таким вниманием, – сказал Наставник, улыбнувшись своей фирменной улыбкой, от которой у всех мурашки бегали по спине.
   – Ты же знаешь…
   – Знаю, время… Теперь оно слишком ценно, чтобы тратить его на опальных стариков.
   – Сегодня оно у меня появилось, и я решил…
   – Не оскорбляй меня ложью, – оборвал он Шамана.
   – Хорошо. Мне тоже надоела ложь, поэтому я пришел, чтобы ты рассказал правду. Всю правду.
   – Так это она тебя спасла? – спросил Наставник, и хитро подмигнул Шаману.
   Вместо ответа Шаман открыл бутылку и налил коньяк в армейские кружки – другой посуды у них не было.
   – Правильно делаешь, что молчишь, – сказал Наставник, выпив и закусив консервированной вишней.
   – Я жду.
   – Ладно, слушай.
   С тобой с самого начала все было не так, и все было предопределено Силой. Сначала непогода заставила нас свернуть с намеченного пути и оказаться в нужное время в нужном месте. Затем во время разведки Сила помимо моей воли затащила меня в ваш лагерь и указала на тебя. Как раз вовремя, чтобы мы смогли спасти тебя от неминуемой смерти в лапах летунов. Потом мне пришлось отправляться за тобой в мир теней, так как твое шаманское тело было слишком сильным для своего понимания, и, вылетев из гнезда, улетело настолько далеко, что потеряло ориентиры.
   – Это я все знаю. Скажи что-нибудь новое.
   – Хочешь, чтобы я говорил – не перебивай, – огрызнулся Наставник. – Хотя у тебя всегда был несносный характер. Ты вечно спорил, вечно задавал неудобные вопросы, вечно норовил все сделать по-своему. Не ученик, а черт на сковородке. Будь на моем месте какой-нибудь кретин, он бы обязательно обломал тебе рога, но Силе угодно было, чтобы ты сохранил свою индивидуальность во всей ее красе, а иначе за что мне было дано такое наказание?
   Когда пришло время испытания, с тобой тоже были одни проблемы. Ты начал буянить и все норовил куда-то бежать, а потом, когда эликсир, наконец, тебя вырубил, вокруг тебя появился черный туман. Такого никогда еще не было, и тебя тут же хотели убить. Ты не представляешь, с каким трудом мне удалось выторговать тебе жизнь! Ведь все посчитали это признаком колдовства. Разубеждать в таких случаях кого-либо бесполезно, так что даже не пытайся. Людям нудна не правда, а подходящее к их пониманию мира объяснение, и если правда рушит их привычный мир, они готовы убить за малейший шанс ее не узнать. И это в нормальном состоянии. Когда они находятся под воздействием иррационального страха, их можно остановить только еще большим страхом. Поэтому я сказал им, что окруживший тебя туман – это Сила, что она защищает тебя, и смерть людей, с которыми ты жил раньше, – свидетельство того, что бывает с теми, кто попытается ей помешать.
   А потом ты исчез вместе с телом, и тебя не было несколько недель.
   Тогда мне удалось убедить Старика оставить тебя в покое, но он наверняка до сих пор подозревает, что на тебе лежит печать ведьмы. Поэтому он не спускает с тебя глаз. На твою беду он искренне верит в колдовство и боится его больше смерти. Этот страх заставит его отправить тебя в случае чего на казнь, независимо от твоих заслуг или степени необходимости для коллектива.
   Возможно, мне и удалось бы его убедить, что происходящее с тобой говорит только о твоем необычайно сильном даре, но вскоре после твоего возвращения появилась дамочка, которая не нашла ничего лучше, как начать расспрашивать о тебе у первого встречного. К твоему счастью, им оказался я. Но все равно кто-то донес о нашем разговоре Старику, и мне пришлось его убеждать, что приходившая искушать меня ведьма удалилась ни с чем.
   – Кстати, почему ты соврал?
   – Потому что иначе тебя бы убили. Вернее, попытались бы убить. Но я делал это не только для тебя. Этого желала Сила, и кто я такой, чтобы ее ослушиваться.
   – А почему не сказал мне?
   – А зачем. Найти бы ее ты не нашел. Только терзался бы зря лишними вопросами. Опять же, ты все забыл. Или не все?
   Шаман оставил и этот вопрос без ответа, и дальше они продолжили пить, говоря о всяких пустяках.
   Когда Шаман уходил, заметно напившийся Наставник сказал:
   – Будь осторожен. Ты стал слишком хорошим, чтобы Старик мог тебе доверять.
   – Он что-то замышляет?
   – Не знаю. Но он перестал о тебе спрашивать, а это не к добру.
   Поблагодарив Наставника, Шаман, шатаясь, отправился к себе. О том, чтобы в таком состоянии «идти» на свидание, не могло быть и речи, поэтому, мысленно проклиная себя за несдержанность, он встал под ледяной душ и принимал его до тех пор, пока более или менее не пришел в норму. Затем он, трясясь от холода, сварил и выпил лошадиную порцию кофе. Несмотря на все эти меры, покидать тело было чистой воды безрассудством, но когда человеком движет страсть, ему не до доводов рассудка.

   На этот раз они без лишних слов сразу же бросились друг к другу в объятия и мгновенно образовали энергетическую сферу.
   – Жаль, что мы не можем встречаться в физических телах, – сказал Шаман перед прощанием.
   – Почему не можем? – удивилась Амма.
   – Тогда почему мы этого не делаем?
   – Так безопасней. К тому же это только третье свидание.
   – Ты должна понимать, что любое свидание может для нас быть последним. Поэтому не стоит тянуть время и что-либо откладывать на потом. В моем мире «потом» – самая непозволительная роскошь.
   – Ты прав, – согласилась она. – В следующий раз просто тихо позови Малкольма.
   – Он что, услышит?
   – Они чувствуют через вселенные, когда нужны близким. Для них нет расстояний.
   – Хорошо. Тогда завтра не забудь надеть на встречу со мной тело.
   – Ты тоже.

   Вернувшись в тело, Шаман вскочил с постели и помчался к Старику. Тот тоже только встал, был растрепан и плохо соображал.
   – Чего не спится? – недовольно спросил Старик. Он всегда был не в настроении до чашки утреннего кофе.
   – Надо поговорить.
   – Это срочно, или можно сначала выпить кофе?
   – Угостишь?
   – Да куда ж я денусь.
   Старик всегда славился тем, что варил кофе, который можно есть вилкой, поэтому уже после первых глотков в голове и перед глазами у них прояснилось, а взыгравшее тело потребовало движений.
   – Так о чем ты хотел поговорить? – перешел к делу Старик.
   – Если они поедут одни, назад никто не вернется, – сообщил Шаман.
   – Уверен?
   – Гарантирую.
   – Тогда, может, все просто, нахрен, свернуть?
   – Мы не можем себе позволить разбрасываться таким богатством.
   – Ладно, что ты предлагаешь? Только не жди, что я позволю тебе соваться в пекло.
   – Сейчас все зависит от Лейтенанта. Если он вчера все сделал правильно, сегодня у нас не будет никаких проблем, а иначе нам ничего не останется, как искать новый склад. Сколько он оставил вчера там людей? Четверых?
   – Пятерых.
   – Что ж… будем надеяться, что они еще живы. Ладно, я иду к Лейтенанту, узнаю все, что нужно, а потом, если все нормально, еду с ними. Хорошо?
   – Действуй, – согласился Старик.
   Получив «добро», Шаман отправился искать Лейтенанта. Нашел он его возле бывшего коровника. Лейтенант делал зарядку.
   – Ты все сделал так, как я просил? – спросил Шаман.
   – Абсолютно, – ответил тот.
   – Точно?
   – Точней не бывает.
   – Тогда собирайтесь. Сегодня я еду с вами. И возьмите с собой все необходимое для взрывных работ.
   – Ты что, весь город взорвать собрался?
   – Может быть, но не сегодня. Сколько тебе нужно на сборы?
   – Около часа.
   – Хорошо. И еще, ты рации проверял? Работают?
   – Вчера работали.
   – А сегодня?
   – Мы за радиусом их действия.
   Ответ Лейтенанта заставил Шамана выматериться.
   – Ладно, – сказал Шаман, – как подъедем на достаточное расстояние, обязательно сообщи.

   – Мы в зоне действия, – сообщил Лейтенант.
   Он, как обычно, вел переднюю машину, а сидевший рядом Шаман прокладывал курс.
   – Тогда тормози. А теперь меняемся местами, – сказал Шаман, когда машина остановилась. Дальше колонну поведу я.
   – Ты сам сядешь за руль? – удивился Лейтенант.
   – Ну да. Меня учили управлять бибикой.
   – Теперь свяжись со своими, – сказал Шаман, когда они поменялись местами.
   Постовые сообщили, что у них все тихо. Шаман вошел в транс и, стараясь действовать, как можно аккуратней, просканировал территорию вокруг входа в подземелье. Летуны ждали там, где он и предполагал.
   – Теперь прикажи им медленно, пойти на склад и что-нибудь там сожрать, – сказал он Лейтенанту, выйдя из транса.
   – Что ты еще задумал?
   – Нет времени объяснять. Действуй.
   – Теперь что? – спросил Лейтенант, передав часовым приказ Шамана.
   – Жди пять минут, а потом взрывай заложенную вчера взрывчатку. Надеюсь, отсюда это можно сделать?
   – Вполне.
   – Тогда действуй.
   Взрыв заставил сложиться сразу пять зданий. Образовавшееся облако пыли накрыло несколько кварталов. А от ударной волны даже там, где стояла автоколонна, в домах повылетали остатки стекол. Но самое главное, взрыв уничтожил десятка два летунов, а чудом выживших заставил бежать прочь в панике, чего и добивался Шаман.
   – А теперь погнали, – сказал он и утопил педаль газа в пол.
   Машина рванула вперед. За ней, быстро набирая скорость, помчались остальные. Люди давно уже привыкли к такой манере езды, так как более спокойное вождение грозило им смертью.
   Не сбавляя скорости, Шаман въехал в облако поднятой взрывом пыли и остановил машину посреди дороги на соседней от взорванного входа в подземелье улице. Остальные машины встали колонной за ним.
   – Выходим, джентльмены, – распорядился Шаман, – и начинаем все сначала. Надеюсь, вы не забыли, что делать. Новый вход пробиваем здесь, – он указал место посреди дороги в десятке метров впереди машины. – К сожалению, укрыться здесь негде, но летунам сейчас не до нас. Так что давайте пошевеливаться…

   Едва дождавшись окончания вечернего совещания, Шаман, предупредил, чтобы его не беспокоили, и отправился к себе. Заперев на всякий случай дверь, он побрился, принял душ и переоделся, надев лучшее, что у него было: найденные на складе армейские трусы, форменные брюки, гимнастерку, кроссовки и куртку.
   Затем он тихо позвал Малкольма. Буквально через несколько секунд посреди комнаты возникло марево, из которого выскочило уже знакомое Шаману щупальце.
   В следующее мгновение он очутился в настолько живописном месте, что у него захватило дух. Он никогда еще не видел столько жизни: усыпанный похожими на одуванчики цветами золотой луг, в котором на разные голоса стрекотал настоящий оркестр. За лугом начинался живой и невредимый лес. С другой стороны луг заканчивался рекой с настолько чистой водой, что можно было разглядеть плавающих там рыб. Живых рыб. В небе летали и щебетали стаи птиц. Было тепло, даже жарко, как летом. А, судя по солнцу, местные часы должны были показывать что-то около полудня.
   Метрах в 10 от шамана на берегу реки стояло нечто похожее на автотрейлер, только раза в два больше и по ширине и по длине. Из него с радостным «лаем» выскочил Малкольм и бросился к Шаману. Наверняка он сбил бы его с ног, если бы Шаман вовремя не отскочил в сторону. Но все равно Малкольм поставил ему передние лапы на плечи и облизал лицо.
   – Ты чудо, Малкольм, – сказал Шаман, когда восторг зверя несколько поубавился.
   Пока он «сражался» с граксом, из трейлера вышла Амма. На ней было легкое сиреневого цвета платье до колен и черные босоножки без каблуков.
   – Ты как на Северный полюс собрался, – сказала она.
   – Ты ж не сказала, что здесь лето.
   – Как тебе мой тайный дом?
   – У меня нет слов.
   – Мне тоже здесь нравится. Вот только время здесь течет иначе, и у нас в запасе всего около трех часов.
   – Тогда не будем его терять на всякую ерунду.
   – Надеюсь, ты голоден? Я приготовила ужин.
   – У нас не принято отказываться от еды.
   – Тогда прошу к столу.
   Они вошли в трейлер и оказались в просторной комнате, посреди которой стоял накрытый на двоих стол. Посреди стола стояла металлическая ваза с похожими на крупную стружку штуковинами.
   – Это не еда, – поспешила предупредить Амма.
   – Тогда что оно делает на столе? – спросил Шаман.
   – А вот что, – сказала она и поднесла к «стружке» зажигалку. «Стружка» загорелась, и комната наполнилась приятным ароматом.
   – Классная штука, – оценил Шаман.
   – Когда-то у вас в таком качестве использовали свечи.
   На ужин было жареное мясо с местными травами и овощами, пироги с рыбой и сладкой ягодой и настой какой-то травы, от которой поднималось настроение, и по телу распространялось приятное тепло, почти как от коньяка.
   Когда ужин подошел к концу, Амма нажала на кнопку на пульте, и стол вместе с посудой исчез под полом. Через несколько секунд на его месте появилась огромная, застеленная необычайно мягким бельем кровать.
   Несмотря на нехватку времени, они любили друг друга медленно, смакуя каждое мгновение, каждое прикосновение, каждый поцелуй. А когда дошло до фиала, они, не сговариваясь, вышли из тел и слились в сфере единения над продолжающими двигаться телами.

   Следующие несколько дней Шаман днем работал на складе, а ночи проводил с Аммой. На сон времени не оставалось, и чтобы держаться на ногах он жевал подаренные ей тонизирующие листья. Благодаря им он чувствовал себя достаточно терпимо, чтобы выполнять работу. Долго так продолжаться не могло, но Шаман жил в мире, где «завтра» могло не наступить, поэтому выкладывался каждый день так, словно это был последний день в его жизни.
   К счастью, отдых был нужен не только ему. Старик объявил целых три дня праздником, и Шаману удалось, наконец-то поспать.
   На второй или третий день праздника кто-то из разведчиков нашел гнездо летунов с тремя совсем еще маленькими детенышами. Они не были опасны, и он притащил их в лагерь, где им решили воздать за все преступления дьявола против человечества. Малышей прибили гвоздями к остаткам забора и хотели заживо освежевать и оставить там вялиться на солнце, но Шаман не дал этого сделать. Обматерив участников вивисекции, он избавил выстрелами из автомата малышей от страдания.
   – Спрячьте их так, чтобы родители не смогли найти тела, – приказал он вивисекторам после этого, – а то клянусь богами, я сам скормлю вас их родителям.
   Через пару часов у него состоялся разговор со Стариком.
   – Ты что, не понимаешь, что людям надо выпускать пар? – заорал он на Шамана.
   – Издеваясь над младенцами? – также криком ответил Шаман.
   – Эти младенцы жрут наших детей!
   – Вот именно. Им не повезло оказаться там, где кроме нас больше некого жрать.
   – Ты что, им сочувствуешь?
   – Я знаю им цену. И знаю, что они убивают нас, потому что иначе им грозит голодная смерть. Убивают не больше, чем им нужно для продления жизни, и никогда не преследуют нас, если мы оставляем им трупы.
   – По-твоему, мы должны им быть за это благодарны?
   – Они убивают, чтобы жить. Мы убиваем их, чтобы жить. Пока что эта игра была честной.
   – О какой честности ты говоришь? Ты что, совсем спятил?
   – А что сделал бы ты, если бы твоих детей убили вот так, прибив гвоздями к забору, содрав заживо шкуру и оставив умирать в мучениях? Думаешь, они поступили бы иначе?
   – Ты знаешь, об этом я как-то не подумал, – заметно тише произнес Старик.
   – А мне это сразу же пришло в голову. Наверно, надо было ребятам все объяснить, но я не выношу, когда кого-то мучают ради удовольствия.
   – Ладно, я сам объясню все людям. Ты иди лучше отдохни. А то ты сам не свой.
   – Мне нужно попросту отоспаться.
   – Тогда спи. Я постараюсь сделать так, чтобы тебя не беспокоили.

   За ужином Шаман рассказал об этой стычке Амме.
   – Давай сегодня просто пойдем прогуляемся? – предложила она.
   – Давай, – не стал спорить Шаман, несмотря на то, что он с гораздо большим удовольствием провел бы оставшееся время с ней в постели.
   – Тогда внимание, – сказала она и что-то шепнула на ухо Малкольму.
   Прежде, чем Шаман успел что-то сообразить, они уже были в поистине невообразимом месте. В небе цвета разбавленных в воде чернил одновременно светили два солнца и луна. Вокруг росли и сновали существа сюрреалистических форм и размеров. Чуть впереди была небольшая ровная площадка, покрытая ярко зеленым с золотыми вкраплениями камнем. На нем возвышались невероятно красивые, похожие одновременно на фрактальные рисунки, кружева, и цветы розы образования из прозрачных кристаллов, над которыми медленно кружили летуны.
   Первым побуждением Шамана было желание спрятаться, но Амма сказала:
   – Не волнуйся. Здесь они тебя есть не будут. Тут у них полно естественной еды. Они питаются здешними грызунами, поддерживая тем самым экологический баланс.
   – Это что, их мир? – дошло до Шамана.
   – Он самый, – ответила Амма. – А теперь представь, каково им у вас, если вам самим там невыносимо.
   – А это что, их гнезда? – спросил Шаман, показывая пальцем на один из «цветов».
   – Ну что ты. Это что-то типа выставки искусства. Они строят такие объекты исключительно из потребности создавать прекрасное. А еще они отлично поют и танцуют в воздухе.
   – Так они что, настолько разумны?
   – Их разум слишком отличен от вашего, чтобы вы могли друг друга понять.
   – И нам приходится убивать друг друга! – вырвалось у Шамана, которому до глубины души стало обидно за такой поворот событий.
   – К сожалению, у вас нет выбора. И это действительно печально.

   Гром грянул через две недели.
   – Меня переводят на другой конец мультивселенной, – сообщила Амма во время ставшего традиционным для них ужина. – Я там буду все время на виду, так что не смогу вот так убегать.
   – Это надолго? – спросил Шаман, у которого от мысли о предстоящей разлуке сжалось сердце.
   – Ты же знаешь, в каждой вселенной время течет со своей скоростью.
   – Мы что, больше не увидимся?
   – Ты можешь отправиться туда со мной. Если, конечно, хочешь.
   – Если я уйду, могут погибнуть люди.
   – Тогда у нас осталось пять дней с сегодняшним, – дрожащим от сдерживаемых слез голосом сообщила Амма.
   Шаман тоже чувствовал себя так, словно его душу разъедала ядовитая слюна летуна.
   Вернувшись в лагерь, он отправился к Наставнику.
   – Что случилось? На тебе лица нет? – спросил он, увидев Шамана.
   – Мне нужна твоя помощь.
   – Тогда рассказывай все, как на духу.
   – Забавная штука, миф, – сказал Наставник, когда Шаман закончил свой рассказ. – Вроде бы и сказка, а потом раз, и эта сказка становится былью. Вот и ты попал в сети ведьмы, и теперь находишься полностью во власти ее чар.
   – Извини, но мне сейчас не до шуток. Я не знаю, что делать, и…
   – А это, друг мой, зависит от того, насколько слепа твоя страсть, и что за ней стоит. Нередко хватает нескольких месяцев для того, чтобы все перевернулось с ног на голову. Сначала тебя до чертиков пугает мысль о том, что ты можешь потерять любимого человека, а потом бах, и тебя еще сильней начинает пугать мысль о том, что тебе не удастся от него избавиться в ближайшее время. И если у тебя просто страсть, то, поверь, так и будет, и ты забудешь о ней, переболев душой какое-то время. Другое дело, если за страстью стоит нечто большее. Вот только ты не можешь этого понять, а кто-либо другой не сможет понять тем более. Что же до твоего выбора, то в любом случае он заставит тебя сожалеть. Уйдешь с ней – будет терзать совесть; останешься – разбитое сердце.
   – Так что мне делать?
   – Не знаю.
   – А что сделал бы ты?
   – Я?.. – переспросил Наставник и задумался. – Я бы отдал выбор на откуп Силе.
   – Ты прав. Спасибо тебе большое, – согласился с таким решением Шаман.
   – Сегодня я говорил с Наставником, – сообщил он Амме за ужином. – Я сказал, что не могу без тебя жить, но не смогу и быть с тобой, зная, что для этого мне пришлось обречь на верную смерть всех близких мне людей. Для меня это слишком тяжелая ноша.
   – И что он тебе сказал? – спросила она, стараясь вести себя, как ни в чем не бывало. Ее выдавал только грустный и одновременно настороженный взгляд.
   – Посоветовал отдаться Силе, – ответил Шаман.
   – Что для этого нужно?
   – Особое внутреннее состояние уверенной самоотдачи и ожидания знака.
   – И что дальше?
   – А дальше Сила даст знак.
   – Ты уверен, что в таком состоянии сможешь его правильно расшифровать?
   – Знаки не требуют расшифровки… Ты не представляешь, сколько времени у меня ушло на понимание этого, – начал рассказывать Шаман, обрадовавшись возможности хоть немного уйти от темы. – Наставник постоянно твердил мне про знаки, а я никак не мог их увидеть и постоянно изводил его расспросами. В ответ он твердил: «Накапливай личную силу и тренируй чувствительность сердца. Когда будешь готов, знаки сами расскажут тебе о себе». Я думал, что он смеется надо мной, и страшно злился. А потом, во время разведки, я увидел, как вдалеке с мертвого дерева упала ветка. Обычное, казалось бы, событие. А у меня вдруг возникло запрещающее идти вперед чувство тревоги, и перед глазами появился обходной путь. Так эта ветка стала моим первым знаком.
   – А если знака не будет?
   – Это будет означать, что Силе все равно, какой выбор я совершу, и что бы я ни выбрал, последствия не будут иметь значения. И я смогу поступить, как требует сердце, но уже с чистой совестью.

   Ответ от Силы пришел за день до отъезда Аммы.
   Той ночью они гуляли по развалинам города. Конечно, это место было не настолько романтичным, как ее тайный дом, но здесь у них было целых 8 часов, а не три, что в последнюю ночь имело решающее значение. Летунов они не боялись, так как Малкольм был еще лучшей защитой, чем ЭМИ излучатели.
   Устав от ходьбы, они сели на уцелевшую скамейку. Амма придвинулась к Шаману, и он ее крепко обнял. Говорить не хотелось, и они сидели молча, а Малкольм меланхолично фыркая, бродил по близости.
   Вдруг он сначала стал в боевую стойку, а потом «выстрелил» щупальцем и выдернул из «ниоткуда» Геннадия. Не дав ему опомниться, Малкольм сбил его с ног, уложив лицом вниз, поставил на спину лапу и грозно зарычал. Не ожидавший такого поворота событий и испуганный до чертиков, Геннадий визжал, как будто в него впилась дюжина летунов.
   Геннадий был пришлым человеком. Лет 20. Худой, неопрятный, пугливый. Он появился в лагере дня через 3 после инцидента с детенышами летунов. Старик тогда представил его людям и сказал, что он отбился от своих и какое-то время поживет у них. Всецело поглощенный своей любовью, Шаман не обратил тогда на него внимания, а потом вообще забыл о его существовании, так как Геннадий практически не попадался ему на глаза.
   Чтобы привести его в чувства, Шаман сначала хорошенько двинул его ногой в ребра, затем схватил за ворот и поднял на ноги.
   – Рассказывай, что ты за хрен, и какого черта здесь делаешь? – рявкнул он в лицо Геннадию.
   – А ты что, еще не догадался? – продолжая повизгивать, ответил он.
   – Ты инквизитор? Следишь за мной?
   Инквизиторами становились шаманы-неудачники, которых использовали для слежки за теми, кого подозревали в связи с ведьмой.
   – Ну да. И я вижу, ты полностью попал под власть ведьмы.
   – Она не ведьма.
   – А это ты на суде рассказывать будешь. Вот только вряд ли тебе поверят.
   – Кто тебя нанял. Старик?
   – Он самый. И твой наставник.
   – И давно ты следишь за мной?
   – Да уже прилично. Не знаю, почему они столько тянули с твоей казнью.
   – Вот только Амма действительно не ведьма. Она…
   – Зачем ты мне зубы заговариваешь? – перебил Шамана Геннадий. – Я все равно не клюну на чары твоей ведьмы. Так что можешь меня убить или скормить летунам.
   – А зачем мне тебя убивать?
   – Скажи еще, что ты мне позволишь уйти. Да твоя ведьма удавится от одной мысли оставить меня в живых!
   – А тут ты не прав, – вступила в разговор Амма. – Я с радостью тебя отпущу и буду рада, если ты обо всем доложишь тем, кто тебя послал.
   – Так я тебе и поверил!
   – Не верь. Уходи и все. Отпусти его, – попросила она Шамана.
   – Вы что, действительно меня отпускаете? – не веря своему счастью, спросил Геннадий.
   – Ну да, ты же слышал, – подтвердил слова Аммы Шаман.
   – Я, правда, могу идти?
   – Да иди уже! – прикрикнул на него Шаман.
   Геннадий сделал несколько осторожных шагов, а затем… он не побежал, как ожидалось, а выхватил спрятанный под курткой маленький пистолет.
   Выстрелить ему не дал мгновенно возникший между Геннадием и остальными на высоте около 2 метров серебристый шар примерно 10 сантиметров в диаметре. Он вспыхнул зеленоватым пламенем, и голова Геннадия разлетелась, словно внутри ее взорвалась граната.
   – Не бойся. Это мой робот-телохранитель, – сказала Амма Шаману, но он ее не слышал.
   Он смотрел на обезглавленное тело Геннадия, а перед глазами у него стояла его перевернутая вверх дном комната, взбешенное лицо Старика и Наставник, говорящий гипнотическим, успокаивающим голосом:
   – Ничего. Это даже к лучшему. Пусть себе уходит. Так было угодно Силе, а с ней не поспоришь.
   – Где мы теперь отыщем толкового шамана, особенно после смерти инквизитора?
   – Ну, ты ведь можешь объявить о моей амнистии. Я еще довольно крепкий мужик, чтобы списывать меня со счетов.
   – Ах ты, старый сукин сын, – сказал Шаман наставнику на прощанье и крепко поцеловал Амму в губы.

12. 08. 13.

Несколько солнечных дней

   В 18—06 сотрудники хлынули из здания фирмы. На улице было мерзко: Холодный ветер, не обращая внимания на одежду, пробирал насквозь, а из низких, словно ползущих по крышам домов грязных туч уныло сочился мелкий дождь. Он шел уже вторую неделю и успел всем изрядно надоесть, но такова средина ноября, поэтому все, проклиная погоду, продолжали ставить в погодном листе галочку напротив «дождя» и указывать температуру из предпочтительной части списка, демонстрируя лояльность к естественному порядку вещей.
   Обругав напоследок погоду, Ян попрощался с коллегами. Они пошли на парковку, а он на автобусную остановку. Несмотря на то, что его куртка была с капюшоном, Ян открыл зонт. Он терпеть не мог, когда на лицо попадали дождевые капли, а капюшон от этого не спасал. Ян был единственным ездящим на автобусе служащим – он терпеть не мог водить машину и уже через каких-то 30 минут даже на пустой дороге чувствовал себя разбитым. Автобусы ходили каждые 5 минут, и даже в час-пик в них были свободные места. Автофобия была единственным чудачеством Яна, поэтому коллеги относились к ней шутливо-снисходительно. Он же не мелочь по карманам воровал, в конце концов.
   В свои 45 Ян был совершенно пресным на вид мужчиной. Рост чуть выше среднего. Заметный живот, чего не скажешь о мускулатуре. С обыкновенным, неинтересным лицом сжилась покерная маска служащего с растянутым в дежурной улыбке ртом. С улыбающейся нижней частью лица не вязались устало-скучающие пустые глаза. Над глазами был высокий, широкий лоб, который не скрывали стриженные под машинку с насадкой (9 на 12, как фотография) русые с редкой сединой волосы – Ян ленился пользоваться расческой, поэтому регулярно стригся коротко. С понедельника по четверг он носил костюм, в пятницу – джинсы с футболкой, джинсовой или фланелевой рубашкой, а когда в офисе было холодно, то и с кофтой. В выходные он тоже старался одеваться неброско, чтобы не выделяться из толпы… Короче говоря, выглядел он, как типичный представитель безликого большинства.
   Работал Ян в юридическом отделе фирмы, как он любил говорить, менеджером по болтовне по телефону. Фирма занималась арендой человеческих душ. Ничего сатанинского или мистического в этом не было. Арендаторы, которых в народе называли бесами, приобретали души клиентов исключительно на бумаге и лишь на время действия договора. Большинство как арендаторов, так и клиентов вообще не верили в существование какой-либо души, что совершенно не мешало им заключать арендные договоры. Желающих продать душу муниципалитету (фирма была муниципальной) хватало с лихвой, так как за аренду существующей лишь на бумаге незримой субстанции фирма оказывала ряд вполне конкретных, хоть и лишенных какой-либо сверхъестественности, услуг в виде страховки (в первую очередь медицинской) и консультативной помощи в ряде вопросов. Нередко душой расплачивались за небольшой кредит, который не могли или не хотели выплачивать, или же сразу требовали за ее аренду наличные. За счет подобной благотворительности муниципалитет пытался внушить населению мысль о том, что раз за аренду души предлагают конкретные блага, то она не пустая выдумка, а нечто имеющее реальную цену.
   Обычно арендаторы использовали в работе несколько типовых вариантов договора, но иногда попадался клиент, которому хотелось чего-то этакого. Тогда арендатор звонил Яну, и тот разбирался с клиентом либо по телефону, либо, когда осточертивало торчать в офисе, – выезжал на место.
   В юности, как и другие одержимые синдромом сперматозоида люди, Ян изо всех сил рвался к успеху, не понимая толком (в отличие от сперматозоидов), в чем этот успех заключается, и как его достигать. В результате он поступил на юридический факультет местного университета после окончания которого планировал найти хорошую работу, после чего удачно жениться и обзавестись наследником.
   Ему наверняка бы удалось стать еще одним преуспевшим несчастным, если бы на последнем курсе он не сменил жизненную ориентацию с успеха на счастье. Этому поспособствовала смерть дяди, который скончался от инфаркта на 49 году гонки за преуспеванием. Глядя на мертвое тело во время прощания, Ян, подобно принцу Гаутаме, пересмотрел свои жизненные приоритеты, правда, не столь радикально. Счастье Ян представлял себе тоже довольно-таки смутно, однако, работа на износ ради ублажения жены и взращивания наследника с ним не ассоциировалась однозначно. Поэтому после окончания университета он поступил на работу в «душескупку», где и работал до настоящего времени, особо не напрягаясь и не рвясь в начальники. Жениться он тоже раздумал, в результате жил одинокой жизнью, изредка украшая ее несерьезными романами.
   Лет в сорок у него еще раз поменялась жизненная ориентация, когда он решил, что счастье – это такая же химера, как и успех. В результате он попросту смирился с жизнью, то есть с тем, как она проходила. С тех пор он начал просто жить, особо не утомляя себя работой и погоней за социальными призраками. Благо, работа была непыльной, а зарплата – достаточной, чтобы сносно существовать без особых, правда, излишеств. А благодаря отсутствию жены ему никто не пытался объяснить, что он неудачник, испортивший жизнь себе и другим. Сам он неудачником себя не считал, так как ему удалось обрести то, что он считал теперь главным в жизни: душевный покой.
   Автобус подъехал через пару минут. До любимого кафе, где Ян обычно ужинал, было 15 минут езды – вполне достаточное время, чтобы выбросить из головы последние мысли о работе. Это было тихое, спокойное заведение, где можно было вкусно и основательно поесть за вполне умеренную плату. Любимый столик Яна у окна был, как всегда, свободен. Ян подозревал, что сотрудники кафе по собственной инициативе резервируют этот стол для него, и благодарил их щедрыми чаевыми.
   Заказав томатный суп, пасту с сырным соусом, блинчики с орехами в винном соусе и эспрессо, Ян принялся разглядывать снующих за окном людей. По правилам придуманной им еще в школе игры на них надо смотреть так, словно ты никогда их раньше не видел. Как смотрел бы впервые прибывший секунду назад на Землю марсианин.
   Ян не был принципиальным вегетарианцем, и, оказавшись где-нибудь на обеде или на шашлыках, он не выпендривался и ел, что и другие. Когда он ел сам, то, уважая любую жизнь и стараясь по возможности не становиться причиной чьей-нибудь смерти, он не употреблял пищу, связанную с убийством животных.
   Когда он доедал блинчики, зазвонил телефон.
   – Привет, – сказала трубка голосом Тима. – Чем занят?
   – Ем.
   – А потом?
   – Не знаю.
   Обычно после ужина Ян шел пешком домой (это заменяло ему зарядку). Затем он принимал душ и какое-то время «отдыхал мозгами» перед телевизором, после чего ложился спать. В отличие от тех, для кого «жить» означает «суетиться», Ян не считал сон пустой тратой времени, и когда у него была такая возможность, позволял себе спать до последнего.
   – Если хочешь, приходи к Сергею. Сегодня мы у него, – предложил Тим.
   – Хорошо. Сейчас доем и приеду.
   Тима Ян знал целую вечность – они выросли в одном дворе. Он был старше Яна на 2 года. В юности Тим был красавцем-ловеласом, и не пользующийся успехом у женщин Ян страшно хотел быть на него похожим. Еще Тим писал неплохие стихи и вполне сносно для любителя играл на гитаре. К тому времени, как Ян окончил университет, их пути разошлись, и лет 20, а то и больше они не виделись. Затем как-то случайно встретились на улице…
   Яна поразило, насколько изменился Тим. Теперь он был высоким, тощим, сутулым и совершенно лысым. Окончив школу, он какое-то время играл в клубах и на свадьбах, а когда понял, что рок-звездой ему не бывать, подался в дантисты. Остепенившись, он женился на Лене – еще один человек из юности Яна. Тогда она была прехорошенькой. Не отличаясь пуританским нравом, она переспала со всеми парнями в их компании, за исключением разве что Яна. Сначала он не решался ей это предложить, а потом они стали настолько хорошими друзьями, что сама мысль о таком предложении казалась Яну неуместной. Однако это не мешало ему комплексовать по данному поводу. Лена родила Тиму 2 дочек, которые теперь были невестами на выдане. Время с помощью сигарет, наркотиков и алкоголя испортило Лену еще сильнее, чем Тима. Она заметно располнела в совершенно ненужных местах, а лицо ее не только постарело, но и приобрело весьма заметный отпечаток нездорового образа жизни.
   Вскоре после возобновления дружбы Тим познакомил Яна с Сергеем.
   Всех, кто знал Сергея, поражало, насколько его внешность не соответствует характеру. В свои за 30 высокий, атлетически сложенный, с мужественным лицом бойца, он был спокойным, вежливым и в меру деликатным человеком. Он знал несколько языков, прекрасно разбирался в музыке, живописи, литературе и кино. На жизнь зарабатывал вебдизайном, а в свободное время занимался живописью, писал романы о мире, который кроме обычных смертных населяли герои и целый сонм богов и полубогов, и возделывал сад.
   Он жил один в пригороде в коттеджном поселке, где купил сразу 4 смежных участка, которые превратил своими руками в райский уголок. Работой и творчеством Сергей занимался запойно, уходя в них на недели с головой. В это время его лучше было не беспокоить, но когда он выныривал из мира грез в мир земной, сразу же вспоминал друзей, которых приглашал к себе. Летом они собирались в «античной» беседке во дворе, а зимой – в каминной комнате, где компания возлежала на толстенном ковре, по которому были разбросаны подушки, смотрела на огонь, вкушала вино и закуски или выкуривала «трубку мира» под разговоры об искусстве, литературе, философии и на прочие подобные темы. Во время этих встреч Ян чувствовал себя сошедшим со страниц кортасаровских романов персонажем.
   С книгами Сергея Ян познакомился несколько раньше, чем с ним самим. Тим чуть ли не силой заставил Яна прочесть одну из них. Ян терпеть не мог средневековщину ни в виде фэнтези, ни в космическом антураже, как, например, в «Дюне» или в «Звездных войнах», и до последнего отнекивался от чтения, подозревая, что это будет очередной подобный бред. Тим не отставал, и тогда, сдавшись, Ян проглотил все книги Сергея залпом, настолько они захватили его своей атмосферой. Действие в них разворачивалось в наше время, сюжет был непредсказуемым и увлекательным, персонажи – яркими и живыми, а боги – не столько небожителями, сколько образами, открывающими перед читателем глубину мыслей и чувств действующих лиц, что не мешало богам быть яркими индивидуальностями. Своих богов Сергей придумывал сам, и Ян как ни старался, так и не смог провести параллели с известными ему мифологическими персонажами.
   Познакомившись с автором, Ян спросил, откуда у того такая тяга к псевдо языческой мифологии в современных декорациях.
   – Реализм мне кажется скучным, – ответил Сергей. – Фэнтези с его магическим средневековьем – до тошноты пейзанским. Фантастику я не люблю. А христианская и прочая основанная на борьбе добра со злом мифология – убивающий любое творческое начало яд. Это, как пытаться сыграть что-либо интересное, используя всего лишь две ноты, да и те должны быть столь же фальшивы, как абсолютное добро, и абсолютное зло. Поэтому все, что написано на христианскую тему выглядит полным убожеством. Другое дело мир, в котором каждый бог – яркая, многогранная личность, руководствующаяся своими интересами, прихотями, капризами…
   – А как же «Фауст»? – попытался кто-то ему возразить.
   – А что «Фауст»? – переспросил Сергей. – Вполне посредственная в этом отношении книга, как и большинство тех, что возведены в ранг шедевров. Взять романы того же Тургенева. Чем они отличаются по большому счету от мыльных опер? Те же картонные герои, такие же идиотические поступки, и так далее. Одному Булгакову разве что удалось создать что-то яркое на тему Иисуса и Сатаны, да и то лишь потому, что его Воланд совсем не похож на абсолютное зло. Он, скорее, смеющийся над человеческой глупостью мудрец. Что же до глав про Иисуса, которого Булгаков оставил таки символом добра, то, перечитывая роман, я их пролистывал, так как перечитывать еще раз их совсем не хотелось.
   Кроме Тима с Леной у Сергея гостил Гриб. Это был поистине кастанедовский персонаж неопределенного возраста, незапоминающейся внешности и неизвестного рода занятий. Судя по его высказываниям, он достаточно глубоко разбирался в практиках трансформации сознания, однако, карму не чистил, к звездам со своими проблемами не приставал и вообще крайне негативно относился к эзотерике для масс, воспеваемой Блавацкой, Рерихами, Пелевеным и Коэльо.
   Когда его кто-то в шутку назвал магом, он ответил:
   – Магия – это неадекватная реакция на чувство собственной беспомощности. И если адекватный человек учится максимально эффективно действовать в различных ситуациях, закаливать тело, разум и дух, а в нужный момент становиться незаметным, то так называемый маг компенсирует свою беспомощность за счет иллюзорного могущества, которым и является магия по большому счету. Фактически, он поступает так же, как и обычный алкоголик или наркоман, с той лишь разницей, что те накачивают себя не иллюзиями, а вполне материальными химическими веществами. Поскреби хорошенько ногтем любого великого мага, и под тонким налетом тайных знаний и могущества ты найдешь прячущегося с головой от реальности под своим магическим одеялом ребенка.
   К приходу Яна компания практически прикончила бутылку дорогого шампанского, а Гриб набил «трубку мира» превосходной травой. Ян в последние несколько лет не притрагивался к алкоголю, так как тот даже в малой дозе выбивал его из колеи. Выпив, Ян несколько дней страдал бы от депрессии и навязчивой мысли, что он сделал что-то не так. Душевные страдания усугубляла бы изжога, появляющаяся даже после самого лучшего алкоголя. Поэтому пить Яну никто из знакомых не предлагал. А вот от хорошей травы он отказывался крайне редко, хотя сам никогда не искал ее и не покупал. Гриб не был прикрывающимся эзотерикой наркоманом. Употреблял он исключительно траву, исключительно высочайшего качества и весьма редко, когда ему нужно было «перезагрузить мозг». А так как курение травы – дело коллективное, он перезагружал мозги в компании друзей.
   – Курить вредно, – нередко говорил Гриб, а посему надо курить исключительно то, что приносит максимальное наслаждение при минимальном вреде здоровью.
   – По какому случаю праздник? – спросил Ян, устраиваясь на ковре так, чтобы был виден огонь в камине.
   – Сегодня день рожденья моей новой картины, – ответил Сергей и кивнул на стену. Только после этого Ян обратил внимание на картину примерно метр на метр. На ней был изображен мужчина в стоматологическом кресле. Он сидел с закрытыми глазами и широко открытым ртом, куда стоящий у кресла стоматолог засовывал соответствующих размеров бомбу. Нижняя часть лица стоматолога была закрыта повязкой, но, судя по гениально переданному взгляду, на его губах должна была играть дьявольская улыбка. Картина ассоциировалась у Яна со старым КВН-ом, но он не помнил, почему.
   Внизу картины была подпись: «Стоматолог-партизан взрывает мост».
   – Как тебе? – спросил Сергей.
   – Шедеврально, – ничуть не лукавя, ответил Ян. – Это не про тебя? – спросил он у Тима.
   В ответ тот нехотя улыбнулся. Наверняка Ян был не первым, кто пытался его подколоть по этому поводу.
   Тем временем Гриб раскурил трубку, и она пошла по кругу. Сделав три тяги, Ян передал ее дальше. Кайф не заставил себя ждать, и когда кто-то, Ян так и не понял кто, начал читать стихи, перед его глазами появились строчки, которые гармонично вписывались в возникающий в воображении видеоряд. Это было настолько здорово, что он решил рассказать о своих видениях друзьям:
   – Я сейчас, – медленно произнес он, – видел картину из стихов и образов. Она не была иллюстрацией к стихам или написанными на изображении словами… И слова, и картины… – ему было трудно подбирать правильные слова, – были единой частью изображения. Они дополняли друг друга, плавно перетекая одно в другое. Это было единое целое, в котором ни слова, ни картинка не были главными, а были чем-то целым, как живой организм…
   Ян чувствовал, что несет пургу, пытался объяснить… но только сильнее запутывался в словах. Наверно, он бы окончательно в них увяз, если бы его не выручил Сергей:
   – Да ты, брат, похоже, изобрел новый жанр, – сказал он.
   Эти слова заставили Яна расслабиться, и он окончательно провалился в кайф. Уснув или улетев далеко-далеко, он обнаружил себя совершенно голым в капле похожего на янтарь, но достаточно вязкого, чтобы в нем можно было двигаться, вещества. Он был одновременно собой и каждым когда-либо жившим, живущим и будущим жить человеком. Все эти люди занимали одно и то же пространство, словно бесконечное множество точек, имеющих одни и те же координаты в одной для всех координатной системе, но без какого-либо намека на мистическую недвойственность. У каждой такой точки-человека была своя и одновременно единая для всех капля янтаря. Когда людям казалось, что они активно действуют, сильно страдают или до одури чего-то хотят, они начинали неистово и хаотично двигаться, сбивая янтарь в густую пену. Окружало каплю бескрайнее ничто. Ян видел это одновременно снаружи и изнутри, и если бы ему было не лень бояться, он бы испугался до смерти. Но бояться было лень, и вместо страха в его голове лениво всплыл вопрос:
   – Неужели жизнь – это всего лишь взбивание янтаря?
   Покинув голову Яна, вопрос растаял в окружающем каплю ничто.
   – Я пойду, – сказал Ян, когда его отпустило достаточно для того, чтобы вернуться в реальность дома Сергея.
   На его уход никто не обратил внимания – каждый был занят собственным кайфом. Выйдя из дома, Ян обнаружил, что плохо понимает, что надо делать, чтобы осуществлять движение в нужном направлении. К счастью мимо проезжало такси.

   Обычно после накурки Ян спал беспробудно и без сновидений, но той ночью ему приснился довольно-таки странный сон. Ян бродил мимо забитых всевозможным товаром полок в городском гипермаркете, куда приезжал каждую субботу за продуктами и барахлом.
   – Милостивый государь, не уделите мне пару минут своего драгоценного времени, – спросил кто-то за его спиной.
   Обернувшись, Ян увидел «стоматолога» с картины Сергея. На нем был безукоризненный фрак с белоснежной манишкой и изящной завязываемой вручную, а не на резинке, бабочкой; идеально отглаженные брюки и до блеска начищенные туфли.
   Ян узнал его по демоническому блеску глаз. На губах у «стоматолога» играла подстать глазам улыбка. Его лицо (во сне на нем не было маски) было без приторности красивым. «Стоматолог» пугал и притягивал одновременно.
   – К вашим услугам, сударь, – ответил Ян.
   – Желаете попробовать усилитель вкуса жизни? – спросил «стоматолог», и в его руке появился поднос с миниатюрной красивой чашкой, в которой была похожая на кофе жидкость.
   – А что это? – немного растерялся Ян.
   – Гарантированно натуральный и чистый продукт, усиливающий вкус жизни. Не запрещен. Не дает никакого привкуса или иных искажений. Гарантирую, кроме усиления естественного вкуса вашей жизни никакого побочного эффекта не будет. Сейчас ведь у жизни почти полностью исчез вкус. Как и у выращиваемых по современным технологиям овощей.
   – Это точно, – согласился с ним Ян. – Рекомендуете?
   – Я не знаю, какого вкуса ваша жизнь, и стоит ли его усиливать, так что решать вам.
   – Хорошо. Я с удовольствием его попробую.
   Сказав это, Ян взял чашку и сделал небольшой глоток. Усилитель вкуса походил на нечто среднее между кофе и какао, и был довольно-таки приятным.
   – Отсчет начат, – сказал «стоматолог».
   – Пусть будет так, – согласился Ян, допил усилитель и проснулся.
   Часы показывали начало второго. Покидать постель не хотелось, но потребность сходить в туалет была намного сильней лени, и Яну пришлось встать. Как обычно после накурки тело было немного картонным, зато голова пустой и совершенно чистой. Пустота звенела еле уловимым звоном, который совершенно не беспокоил Яна. Ему было беспричинно хорошо. Именно это состояние Гриб и называл перезагрузкой.
   Как выяснилось, ночью Яна хватило только на то, чтобы снять куртку и ботинки.
   Чтобы привести тело в относительную норму Ян принял душ, затем заварил красный чай, который пил с медом и лимоном. Такой чай весьма мягко и быстро приводит тело надлежащий тонус, и Ян заменял им утреннюю зарядку. Несмотря на заметное чувство голода, готовить было лень, и Ян решил позавтракать в кафешке в гипермаркете.
   Людей как обычно там было немного – основная масса питалась в дешевых забегаловках с самообслуживанием и дерьмовым кофе. Сюда заходили лишь те, кто готов был платить за обслуживание и качество еды и напитков.
   – У нас появился новый сорт кофе. Хотите попробовать? Дегустация за счет заведения, – сообщил официант.
   – Хороший? – спросил Ян.
   – С легким привкусом шоколада. Но это чисто вкус кофе, без всяких добавок.
   – Хорошо, давайте. И принесите пирог с грибами. Можно 2 куска сразу.
   Пирог, как всегда, был превосходным, а кофе… Он оказался точь-в-точь как усилитель вкуса жизни во сне. Едва Ян это понял, как кто-то из группы подростков за соседним столом, наверняка пришедших в кафе ради вай-фая, громко произнес:
   – Отсчет пошел.
   Это было уже слишком для простого совпадения, и Ян почувствовал, что он стоит на пороге неведомого, и именно сейчас ему надо решить, сделать решающий шаг вперед или отказаться от этого шанса. Впереди могло быть все, что угодно, и это пугало, а сзади – такая спокойная и одновременно унылая жизнь. Решив, что он никогда не простит себя за малодушие, Ян отчетливо произнес:
   – Пусть будет так.

   Была среда. Первый послеобеденный рабочий час. Прошлой ночью Ян почти не спал. Часов до пяти он «медитировал», тупо уставившись в потолок. Потом ему приснился дурацкий сон. Во сне он был служащим, который ходит по домам и снимает показания счетчика. Счетчики были людьми, которые не желали давать ему показания. Поэтому показания из них приходилось выбивать, чем он и занимался до спасительного звонка будильника. Не удивительно, что проснулся он совершенно разбитым.
   Ян дремал в рабочем кабинете, мечтая поскорее лечь в постель. Можно, конечно, было под предлогом поездки к клиенту свалить с работы, но шеф был не в духе, и лучше было не нарываться.
   Зазвонил телефон.
   – Клиент хочет пригласить вас на дом для заключения индивидуального договора, – сообщил арендатор.
   – Диктуйте адрес, – сказал Ян, приготовившись записывать. Судьба сама давала ему повод уйти с работы, и от этого настроение заметно улучшилось.
   Записав адрес, Ян ввел его в карту на компьютере, и его настроение упало почти до нуля. Клиент жил на другом конце города в районе для неудачников. Тащиться туда было еще хуже, чем торчать на работе, поэтому Ян спросил:
   – А в чем у вас там проблема?
   – Я так и не понял, – ответил арендатор.
   – Дайте мне его.
   – Слушаю, – сказал клиент.
   – Здравствуйте. С вами говорит менеджер юридического отдела Ян Горин.
   – Здравствуйте.
   – Расскажите, пожалуйста, какая возникла проблема.
   – У меня никаких проблем.
   – Обычно меня приглашают, когда компетенции арендатора недостаточно для заключения индивидуального договора. В этом случае он, как сейчас, звонит мне, и я решаю проблему чаще всего по телефону.
   – В буклете сказано, что я вправе пригласить консультанта из юридического отдела на дом, и вы обязаны ко мне приехать. Это так?
   – Так, но мы можем все обсудить и по телефону.
   – А я хочу лично.
   – Можно вас спросить, почему?
   – Потому что я хочу видеть того, с кем имею дело, и имею на это полное право.
   – Хорошо, я выезжаю, – сказал Ян, мысленно выматерив и клиента, и арендатора.
   Ян уже сталкивался с подобными экземплярами. Это были вынужденные унижаться большую часть своей жизни ничтожества, не упускающие возможность потешить свое больное эго, унижая тех, кто в силу разных обстоятельств не мог дать им отпор. Подобная публика – настоящий кошмар для официантов, обслуживающего персонала в отелях, подчиненных, и особенно собственных детей и супругов, если те (супруги) давали им над собой власть. С такими клиентами было бесполезно решать вопросы в рабочем порядке, так как они вызывали Яна исключительно для того, чтобы всласть над ним поиздеваться. Ян обязан был им всячески потакать, ведь самооценка клиента и понимание им ценности своей души – главная забота фирмы.
   Одевшись, Ян вышел из кабинета.
   Уже сев в автобус и отъехав от остановки, он сообразил, что забыл распечатать карту маршрута. В качестве мобильника он использовал самый дешевый телефон без дополнительных функций, поэтому там карт не было. Слоняться по кишащему хулиганьем району ему совсем не хотелось, поэтому Ян, решив поймать такси, вышел из автобуса. Остановка была в метрах в 100 от перекрестка, за которым обычно стояли такси.
   Завернув за угол, Ян увидел столпившихся у дороги людей. «ДТП», – решил он. Обычно Ян не интересовался тем, на что глазеют зеваки, но на этот раз какая-то сила заставила его подойти. Протиснувшись сквозь людей к дороге, Ян увидел лежащую на спине совершенно бесцветную женщину. На вид ей было около 40. Ее правая рука и нога были неестественно вывернуты. Она часто-часто дышала верхушками легких, а ее лицо было искажено гримасой боли. Она не кричала и даже не стонала – скорее всего, просто не могла этого делать. Из ее носа, ушей и рта сочилась кровь, которую смывал дождь.
   Возле нее, сидел на корточках и нервно курил совсем еще молодой парень. Наверняка сбивший ее водитель. Его машина стояла чуть впереди. ДТП произошло недавно, и «скорая» с полицией еще не подъехали. Сидевший на корточках попытался подложить ей под голову куртку, но его остановил пожилой мужчина.
   – Нельзя ее трогать, – сказал он, – вдруг у нее сломана шея.
   Позади столпившихся появился Проводник, и люди почтительно расступились. Когда он подошел к сбитой женщине, все кроме Яна вежливо отвернулись – встреча уходящего с Проводником считалась делом интимным, и на нее не принято было смотреть. Ян тоже хотел отвернуться, но та же сила, что заставила его присоединиться к зевакам, принуждала его внимательно смотреть на происходящее.
   Остановившись возле сбитой женщины, Проводник нагнулся, посмотрел ей в глаза и протянул руку. Под действием его взгляда ее лицо стало холодно-бесстрастным. Вздохнув полной грудью, она тоже протянула ему руку. Когда он взял ее за руку, чтобы помочь подняться, ее лицо на какое-то мгновение озарилось внутренним светом понимания чего-то предельно важного и стало совершенно по-детски счастливым. Она повернула голову к Яну, посмотрела ему в глаза и улыбнулась, словно делясь с ним обретенным мгновение назад пониманием. Взгляд женщины проник в самую глубину его сути, и оттуда пришла ответная улыбка. Все это продолжалось не больше мгновения. Затем лицо женщины вновь стало бесстрастным. Она встала на ноги с помощью Провожатого, и их окутало облако серо-желтого тумана. Когда туман через несколько секунд рассеялся, их уже не было.
   К Яну подошел полицейский. Совсем молодой, симпатичный парнишка.
   – Сержант Ковров, – представился он. – Здравствуйте. Мы опрашиваем свидетелей.
   – Я подошел, когда уже все произошло, так что, к сожалению, ничем не могу помочь. Извините, – растерянно ответил Ян. Он был под впечатлением от последнего взгляда женщины.
   – Ничего, – совсем не официально ответил на это полицейский, и Ян спросил:
   – Вы уже выяснили, как это произошло?
   – По предварительным данным она сама бросилась под колеса.
   – Зачем? – вырвалось у Яна.
   – Не знаю, – ответил полицейский. Извинившись, он занялся другим потенциальным свидетелем.
   Яну пора было ловить такси и ехать к клиенту.
   – Подождете? – спросил он у таксиста, когда тот остановился у подъезда муниципальной высотки.
   – Извини, брат, но здесь ни за какие деньги, – решительно ответил тот.
   Ян уже хотел, было предложить тому весьма щедрое вознаграждение за ожидание, но вовремя заметил чуть в стороне машину с логотипом фирмы на двери. Клиент не только пригласил Яна, но и не отпустил арендатора. Поэтому без дальнейших торгов и уговоров он, заплатив таксисту, вышел из машины и вошел в подъезд дома.
   Домофон был сломан, и, судя по резкому характерному запаху, подъезд давно уже играл для здешней общественности роль туалета. Оказываясь в подобных местах обитания бедноты, Ян часто задавался вопросом: они срут там, где живут, потому что нихрена у них нет, или же у них нихрена нет, потому что у них психика повсюду срущих уродов? Чем больше он общался с подобной публикой, тем чаще склонялся к последнему. Лифт, к счастью, работал, и там было даже сравнительно чисто.
   Клиенту было под 50. Бочкообразный, лысый, одетый в заметно нестиранную одежду с дешевого рынка. От него разило потом, и чем-то еще более противным. Еще одна вещь, которую Ян не мог понять: ладно, у тебя нет денег на нормальные вещи, но почему при этом нужно переставать мыться и стирать! Или это еще одно неотъемлемое свойство нищего неудачника?
   – Наконец-то, – недовольно буркнул клиент в ответ на приветствие Яна и пригласил его в комнату, где уже скучал арендатор.
   – Чем могу служить? – спросил Ян, садясь на продавленный и тоже грязный, со следами былых трапез диван.
   – Вы хотите заполучить мою бесценную душу, – сообщил клиент, – и я готов ее вам продать, – но я знаю ей цену и не собираюсь отдавать ее по дешевке.
   – Что вы хотите за аренду души? – спросил Ян, готовясь услышать в ответ что-нибудь запредельное.
   – Не знаю, – ответил клиент. Это ведь не моя инициатива. Это вам понадобилась душа добропорядочного, верующего человека. Предложите мне то, ради чего я соглашусь ее вам отдать, и я подумаю, стоит ли это делать.
   Должностные инструкции требовали от Яна, с одной стороны, направленных исключительно на повышение самооценки клиента и подтверждение ценности его души действий; с другой – бережного отношения к арендному фонду фирмы, так как аренда душ осуществляется на деньги налогоплательщиков. Проще говоря, Ян должен был льстить этому возомнившему о себе неудачнику и унижаться перед ним до тех пор, пока он, пресытившись собственной важностью и властью над Яном, не согласится на приемлемые для фирмы условия аренды.
   Обычно Ян так и поступал, но в этот раз что-то зашевелилось в глубине его души, и вместо того, чтобы начать пресмыкаться, он выдал:
   – Сегодня я не в настроении, поэтому скажу тебе прямо: ты неудачник, и твоя душонка мне нахер не нужна. Поэтому я не буду плясать тут перед тобой на цырлах или предлагать золотые горы. Я вообще ничего не хочу тебе предлагать, так как ты решивший с какой-то стати отыграться на мне за все свои жизненные невзгоды мудак. Я совсем не хочу быть твоим мальчиком для битья, и больше всего на свете хочу просто послать тебя ко всем чертям. Но раз уж мы здесь, я даю тебе последний шанс подписать типовой контракт и заполучить хоть что-то в обмен на ничего, чем и является твоя душа. Не хочешь – как хочешь. В этом случае мы развернемся и уйдем, после чего я внесу тебя в негласный черный список, и ты не сможешь заполучить за свою душу даже пустой банки из-под пива. И, кстати, можешь жаловаться на меня, сколько захочешь. Телефон для жалоб есть в рекламном буклете. Тебе понятно?
   – Хорошо, давайте ваш типовой договор, – ответил тот, на глазах превратившись в покладистого и довольного всем человека.
   – Держи и подписывай, и не сомневайся, ты не потерял ничего.
   – Лихо вы с ним, – восхищенно сказал арендатор, когда они спускались вниз на лифте.
   – Сегодня день такой, – ответил Ян. Он и сам опешил от такого поворота событий. – Подбросите куда-нибудь в более приличный район? – попросил он.
   – С удовольствием отвезу, куда скажете.

   Войдя утром в автобус, Ян сразу же обратил внимание на женщину лет 30. Среднего роста, стройная. Волосы длинные, светлые, прямые. Лицо простое, не красивое, но и не страшное. На ней было ярко-голубое пальто и короткая черная юбка. На красивых, можно даже сказать, эталонных ногах были черные колготки и синие сапожки на высоких каблуках. На фоне всеобщей строгости и внешней асексуальности это выглядело вызывающе, но не вульгарно, а, скорее, шикарно. Однако внимание она привлекала к себе не столько внешностью или одеждой, сколько чем-то необъяснимо весенним, исходящим от всего ее облика.
   Автобус был полупустой, и Ян выбрал место, с которого было лучше всего на нее смотреть, не привлекая к себе внимания. Яна влекло к ней той самой тоской обладания, которая обычно изводит взрослеющих, но еще не знающих, как подойти к понравившейся девочке, школьников. Для Яна она была женщиной из категории «не по карману» в том смысле, что ему нечем было увлечь такую, как она. Ему ничего не оставалось, как, любуясь ею, наслаждаться легкой формой любовного томления.
   Через пару остановок в автобус вошла клуша лет 50. Лишенное каких-либо следов косметики и средств ухода угрюмое лицо, бесформенный, чуть ли не до пят балахон, из-под которого торчали ноги в дешевых колготках, теплых носках и бесформенных мужских ботинках, и нелепый платок на голове выдавали в ней религиозную фанатичку.
   При виде «прекрасной незнакомки» (так Ян окрестил для себя предмет своего любования), клушу буквально затрясло от охватившего ее «праведного негодования». Подлетев к незнакомке, она набросилась на нее без объявления войны.
   – Да как ты смеешь появляться в приличном месте, разодевшись, как проститутка! – Заорала она на весь автобус. – Убирайся к себе на панель! Шалава! Дьявольское отродье!
   И дальше о том, что таким место в аду, а заодно и тем, кто потворствует им в их блуде и развращении молодежи и детей.
   Не ожидая такого поворота событий, незнакомка растерялась. Клуша просто мечтала услышать что-то неугодное в ответ, чтобы перейти от слов к действию. Остальные пассажиры, как обычно, делали вид, что ничего не происходит. Ян никогда не был героем и несколько дней назад повел бы себя как остальные. Но последний взгляд уходящей, видимо, изменил что-то на каком-то глубинном уровне его психики, поэтому вместо того, чтобы сидеть и тупо пялиться в окно, проклиная себя за трусость, он, громко сказал клуше:
   – А не пошла бы ты в жопу со своим богом.
   За эту реплику можно было бы очутиться на скамье подсудимых, но он не желал больше терпеть.
   – Что? – не веря своим ушам, спросила она.
   – Что слышала.
   – Да как ты смеешь!..
   – Ты же смеешь набрасываться на людей. Или ты думаешь, что раз таким, как ты непонятно почему разрешают выходить из дома без намордников, ты можешь просто так набрасываться на людей?
   Та попыталась что-то вставить, но Ян не дал ей раскрыть рта.
   – И не надо нести чушь, про твою духовность, праведность и прочие добродетели. Все твои добродетели – это возведенное в ранг достоинства убожество. Ты тупо просрала свою жизнь и тебе просто завидно, что при взгляде на нее у других аж дух захватывает, тогда как ты своим праведным обликом вызываешь только тошноту и желание блевать.
   – Оскорбляя меня, ты оскорбляешь бога! – завизжала она.
   – Да как ты смеешь равнять себя с богом! – заорал он в ответ. – Посмотри на себя! Если в тебе и была когда-то его искра, то она давно потухла в затхлости твоей души. Не бог в тебе говорит, а убожество и гнилость души. Если бы ты действительно нашла бога, ты бы светилась любовью и счастьем, а не кидалась на людей в порыве ненависти ко всему радостному и живому. Ты не бога нашла, а убожество, и теперь в тебе бога меньше, чем в пылинке на ее сапоге. В твоей душе ад затхлости, которой ты щедро при каждой возможности пытаешься отравить все вокруг потому, что твоя душа мертва. И это ты убила ее! Это ты совершила убийство собственной души, а это грех еще более страшный, чем грех убийства собственной плоти! И это ты исчадие ада, которому место в аду, так как уже только одним своим мерзким обличием ты заставляешь хотеть отречься от твоего бога, как можно быстрее.
   Растерявшись, от такой отповеди, клуша завертела головой по сторонам, ища у других пассажиров поддержки. Не найдя ее, она, захлебываясь злостью, пообещала:
   – Вы все будете гореть в аду, – и бросилась к водителю с требованием выпустить ее немедленно.
   – Огромное вам спасибо, – сказала Яну незнакомка.
   Ее голос дрожал от еле сдерживаемых слез. Яна тоже заметно трусило.
   – Сейчас для успокоения не плохо бы выпить по чашечке кофе. Если вы, конечно, свободны и не возражаете, – предложил он, сам не веря тому, что на такое осмелился.
   – А вы на работу не опоздаете? – спросила она.
   – Опоздаю. Но опоздание – одна из маленьких роскошей, какие я могу себе позволить.
   – Тогда я с удовольствием.
   Они вышли на следующей остановке и, не долго думая, зашли в первое попавшееся кафе: обычную сетевую кофейню без претензий.
   – Вот почему любовь бога надо искать именно так? Почему это нельзя делать красиво? – спросила Рада, так звали прекрасную незнакомку.
   – Потому что, когда у тебя все красиво и хорошо, когда ты счастлив, тебе не нужен тот, кто будет указывать, как надо жить, и объяснять, за что тебе плохо. Другое дело если ты не можешь ничего добиться. Такому достаточно объяснить, что его недоделанность не порок, а добродетель, за которую его любит бог, и за которую он попадет в рай и будет оттуда смотреть на горящих в аду тех, кому он завидует, и с ним можно делать все, что угодно. Большинство сект забито такими фруктами. Опять же, вы хорошо помните Библию?
   – Если честно, я смогла осилить только несколько страниц.
   – Рассказывая о царстве небесном, Иисус говорит, что оно для кротких, бедных, нищих духом… и что верблюду легче пролезть через игольное ушко, чем богатому попасть в царство небесное. Говоря современным языком, оно является чем-то вроде посмертного приюта для бедных, нищих духом, мучеников-святых и прочей подобной публики, то есть для тех, кто окончательно сошел с дистанции в эволюционной гонке. В эпоху своего абсолютного господства христианская церковь создала проходной образ и правила поведения для вхождения туда и, решив, что мы все должны ему соответствовать, объявила его обязательным для всех, а любые противоречащие ему поступки – грехами, то есть тем, что мы не должны совершать, а если и совершаем, то должны считать злом и обязаны в этом раскаиваться. Конечно, если человек стремится попасть в это царство, он должен так и поступать. Вот только я думаю, что всеобщее стремление в царство небесное не является само собой разумеющимся, и каждый для себя сам должен решать, желает ли он спасения в этом царстве, или предпочитает продолжать свой эволюционный путь.
   – Интересная точка зрения.
   – Это один из результатов моей любимой игры: смотреть на все, как в первый раз, как будто я ребенок или марсианин. Тогда вещи срывают маску привычного и однозначного и открывают свое истинное лицо.
   – Почему ты один? – спросила Рада, когда Ян коротко рассказал о себе.
   – Детей я не хочу, вести с кем-либо совместное хозяйство необходимости не было, а больше…
   – А как же любовь?
   – По мне любовь – это эталонный штамп из палаты мер и весов или сценарий, по которому нас учат развивать отношения. А если учесть, что эталон этот создают, прежде всего, любовные неудачники, то и сценарий у них получается уродливым и нежизнеспособным.
   – Почему это неудачники?
   – Потому, что тем, кто счастлив в любви, достаточно самой любви, а те, кому, как Петрарке, по зубам только облизываться на предмет своей страсти, начинают в стихах или еще каким образом воспевать наполняющую их воображение любовную фигню, в основе которой лежит их любовная несостоятельность. Так что любовь – это романтический яд, отравляющий отношения хуже любого быта.
   – А ты не думал, что, отказавшись от любви, ты сильно обедняешь свою жизнь?
   – Ничуть. Я ведь отказываюсь только от навеянного похотью несостоявшихся любовников образа, который только мешает развивать людям то, что есть.
   – А что есть?
   – Притяжение, влечение, возбуждение, страсть, единение и слияние душ или близость… А для этого нужна свобода, а не штамп. А чем живешь ты?
   – Занимаюсь дизайном всякой ерунды.
   – А я думал, ты журналистка.
   – Почему?
   – Ты словно берешь у меня интервью.
   – Даже никогда и не хотела. Стихи в школе писала, а так…
   – А семья, дети?
   – Неделю назад похоронила любимую кошку. Так что теперь я совершенно одна.
   Увидев удивленные глаза Яна, она продолжила:
   – Наверно, я не встретила еще человека, с которым действительно хотелось бы быть вместе. Да и роль замужней женщины… Терпеть не могу роли.
   – Я тоже. Знаешь, какое я испытал облегчение, когда решил для себя, что больше не хочу быть мужчиной и выбросил эту роль вместе с привязанным к ней вагоном того, что должен и не должен делать мужчина.
   После кофе они решили пойти прогуляться. Затем был поздний обед с бутылкой вина. Ян по такому случаю не стал выпендриваться, и тоже выпил бокал. Потом они занимались любовью у Яна дома.
   После соития Рада уснула, а Ян тихонечко, чтобы ее не разбудить, встал с постели и, одевшись, отправился в магазин. По дороге к кассе он обнаружил на полке со всяким барахлом довольно-таки симпатичные комнатные тапочки, которые тоже кинул в корзинку. Вернувшись домой, он занялся ужином, приготовив который, разбудил Раду.
   – Это что, уже мне? – удивилась она, увидев тапочки.
   – Я не тороплю события. Просто в сапожках тебе будет неудобно, а босиком холодно.
   – Спасибо. Может, у тебя еще и халат есть?
   – Только мой банный. Он чистый.
   – Пойдет, если тебе не жалко, конечно.
   Ян улыбнулся и принес халат.
   – Что у нас на ужин? – спросила она.
   – Я испек блинчики. К ним – икра, семга и мед. А пить будем Дарджилинг. Надеюсь, ты не изнуряешь себя диетой?
   – Даже не пытаюсь.
   – Вот и отлично! Сейчас все принесу.
   Буквально через минуту он вкатил в спальню столик на колесиках, в центре которого стояла тарелка с блинчиками, а вокруг нее располагалась свита из чашек, чайника с чаем, блюдца с семгой и вазочки с икрой и медом.
   – О, да ты настоящая хозяйка! – воскликнула Рада.
   – Это точно, – согласился Ян. – Если бы меня потянуло на семью, я бы предпочел роль традиционной жены. Сидел бы дома, готовил, занимался домашними делами… Надеюсь, тебя это не смущает?
   – Нисколько, если в качестве мужа ты видишь женщину. Хотя в этом я не сомневаюсь.
   – И правильно делаешь.
   Рада занялась блинами. Ян больше любовался ею, чем ел.
   – Ты на меня так смотришь… – заметив это, сказала она.
   – Не верится, что рядом со мной такая женщина. Я даже немного боюсь, что это волшебство может скоро закончиться.
   – И я превращусь в тыкву?
   – Просто уйдешь и не захочешь вернуться.
   – Ты этого боишься?
   – Ты не поверишь, но, увидев тебя в автобусе, я увидел, как из тебя исходит сияние самой жизни, и влюбился с первого взгляда… Наверно, это смешно в моем возрасте.
   – Скорее, грустно то, что это может показаться смешным…
   – Ты заговорил о волшебстве, – сказала она после небольшой паузы, – и я вспомнила, что в детстве мечтала о том, что в меня влюбится настоящий волшебник, который будет разгонять для меня тучи.
   – Не любишь тучи?
   – Терпеть не могу. Особенно такие, как сейчас, полностью закрывающие небо.
   – Я разгоню их для тебя, – пообещал Ян, – не прямо сейчас, но в ближайшие дни.
   На следующее утро во время заполнения погодного листа у Яна было выражение лица подстать «стоматологу» из сна.
   – Посмотрим, что вы на это скажете, – произнес он и нажал «отправить данные».
   Они опомнились в конце рабочего дня.
   – Ян Горин? – спросил приятный женский голос, когда Ян ответил на телефонный звонок.
   – Он самый.
   – Вас беспокоит менеджер Людмила из метеослужбы.
   – Чем могу помочь?
   – У Вас ошибка в погодном листе.
   – Какая?
   – Вы написали, что хотите завтра солнечную погоду и температуру +180 градусов по Цельсию.
   – Да, именно так я и написал. Тут нет никакой ошибки.
   – Но, господин Горин, это же противоречит всему… – она так и не нашла, чему «всему» это противоречит.
   – Ну и что?
   – Как что?
   – Это незаконно?
   – Нет, но…
   – Тогда какие проблемы?
   После этого разговора он зашел на свою страницу в «СС» (местная социальная сеть) и написал:

   «Изначально человек – это стадное животное, управляемое, ко всему прочему, и своим стадным инстинктом. Эволюционировав, этот инстинкт превратился в коллективное стремление стада научиться внедрять в сознание каждого своего члена внутреннего надсмотрщика, наделенного абсолютной властью, который бы заставлял всех без исключения всегда поступать правильно с господствующей в стаде точки зрения.
   Казалось бы, хорошая идея: в таком обществе не будет преступников, хамов, хулиганья, насилия… Все будут вежливыми и воспитанными. Никто не буде мусорить на улице или орать под чужими окнами… Настоящий рай для тех, кто хочет жить спокойной, нормальной жизнью. Вот только стадо в большинстве своем состоит из людей с ментальностью Неда Лудда, панически боящихся всего нового; любых, даже самых благоприятных перемен. Ведь перемены – это необходимость подстраиваться под изменения, необходимость включать мозг, необходимость мыслить, а не жить подобно зомби исключительно на одних автоматизмах, что для этих людей крайне мучительно.
   Поэтому они столь рьяно продолжают «ломать станки», стараясь всячески воспрепятствовать прогрессу. Они сражаются за традиционность семьи; выступают против клонирования, ГМО, искусственного развития мозга; приписывают все свои беды работе адронного коллайдера, проискам ученых, «от которых одни неприятности»… И так далее. При этом они производят и поглощают тоннами масскультурные высеры о сумасшедших ученых, желающих поработить или уничтожить мир, об уничтожении человечества машинами с искусственным интеллектом и о разных формах лубочного феодализма в стиле фэнтези или фантастики в духе «Дюны» и «Звездных войн».
   Сейчас они нас разводят своей доктриной о самоконтролируемой свободе, согласно которой осознанная свобода – это добровольный отказ от всего того, что противоречит «естественному», по их мнению, ходу событий, и отказ от этой, так называемой, «осознанной» свободы приведет к коллапсу и концу света.
   Мы это проглатываем, и даже не задаемся вопросом: с какой стати мы называем «осознанной» «свободой», внутреннего надсмотрщика, который заставляет нас безропотно поступать так, как «принято», независимо от того, нужно нам это или нет.
   Взять ту же погоду: Я понимаю: и лето, и весна, и осень, и зима имеют свои прелести… Но почему бы не наслаждаться тем лучшим, что дарят нам времена года? Почему в июле мы должны изнывать от жары, в январе – от собачьего холода, а ноябрь превращать в самый депрессивный месяц в году? Какого черта мы должны отказываться от возможности иметь радующую нас погоду только потому, что у нас «испокон веков» было так? Тем более что такому, как сейчас, климату не больше нескольких тысяч лет, что в масштабе существования планеты не больше мгновения. Да если бы даже было и так? Почему мы должны добровольно отказываться от удовольствия и комфорта по той лишь причине, что раньше люди не могли этого себе позволить. Мы же можем? А если так, то почему мы должны от этого отказываться?
   И даже если опираться на традиции. Что может быть более традиционным, чем дикая природа? А в природе каждое существо занимается лишь тем, что нужно ему и его близким. Благодаря такому, как у нас любят говорить, эгоистическому подходу создаются прекрасные симбиотические связи, позволяющие жизни развиваться во всем ее многообразии. Мы же вечно делаем то, что нам совершенно не нужно, и лезем в чужую жизнь, когда нас об этом никто не просит, а потом удивляемся тому, что в мире столько страданий.
   И пусть это написано слишком сумбурно и слабо аргументировано. Я не собираюсь никому ничего доказывать. Я лишь делюсь тем, что осознал буквально вчера. И, осознав это, я говорю: Хватит! Я больше не желаю идти по жизни в стаде с нулевой ментальной активностью. Я больше не хочу отказываться от радостей по той лишь причине, что они чему-то там не соответствуют. Я объявляю войну поборникам отсталости, и начинаю ее с погоды.
   Сегодня я поставил в погодном листе +180 градусов. А завтра поставлю +1800… и так до тех пор, пока мои показания не пересилят показания боящихся перемен неофобов, и на улице не засияет солнце.
   Возможно, одному мне так и не удастся разогнать тучи и заставить солнце сиять над головой, но я надеюсь, что я не один такой, а вместе с вами мы сможем изменить мир к лучшему. Реально изменить мир к лучшему. А если мы это можем, то только трусость и тупость могут нам помешать это сделать».

   Вернувшись с работы, Ян первым делом позвонил Раде.
   – Привет, как жизнь? – спросил он.
   – Ничего. Работы только навалилось. Буду до глубокой ночи разгребать.
   – А я хотел тебя куда-нибудь пригласить.
   – Сегодня не получится.
   – Жаль. Я уже по тебе соскучился.
   Поболтав еще несколько минут ни о чем, Ян решил заглянуть к себе в «СС». К его огромному удивлению пост оказался настолько популярным, что занял третье место в топе. Комментариев было несколько сотен.
   Около половины из них принадлежало троллям, и Ян их, как обычно, проигнорировал. В большинстве оставшихся люди его поддерживали. Многие обещали «завтра же присоединиться». Но немало было и тех, кто считал его «выходку» недопустимой.
   Противники разделились на две группы: одни считали, что подобные вещи недопустимы, потому что недопустимы в принципе, и их необходимо запретить, пока еще не стало поздно, а Яна нужно показательно осудить, чтобы другим умникам неповадно было. Другие писали, что чисто по-человечески они его понимают и поддерживают, но природа – штука тонкая, и чрезмерное вмешательство может выйти боком. Не зря же многие ученые выступали против установки погодных генераторов. К тому же пример подобного потакания может быть опасен еще и потому, что кому-то может взбрести в голову наслать на поля град или вызвать тайфун. И что тогда? Нужно понимать эти вещи, и делать выбор, исходя из необходимого, а не потакать своим желаниям и капризам.
   Немного подумав, Ян написал:

   «В основе ваших опасений, что кто-то нашлет град, тайфун или еще какую казнь египетскую, лежит убеждение в том, что люди в большинстве своем – тупые, агрессивные, невменяемые отморозки, которым только дай волю… Однако, это не так, иначе человечество давно бы уже было вымершим видом. Конечно, среди нас встречаются больные на всю голову отморозки, но их не так много, и на общий результат их пожелания окажут незначительное влияние. Кстати, многопалатные парламенты теоретически нужны именно для того, чтобы в ригидной массе парламентариев тонули наиболее нелепые законы. К сожалению, это не помогает, ну да мы сейчас говорим о погоде.
   Ваши опасения по поводу угрозы природе вообще никак не обоснованы, так как несколько солнечных дней не приведут ни к чему ужасному. Тем более что в условиях города говорить о природе можно лишь в прошедшем времени, так как города существуют исключительно на ее костях. Опять же, погодные генераторы позволяют влиять на погоду локально, и изменение климата в масштабе города никак не отразится на погоде за пределами его климатической зоны. То есть в царстве сельскохозяйственных угодий и на островках недобитой природы все будет идти своим чередом.
   Если говорить об ученых, то, отбросив самопровозгласивших себя учеными шизиков-фриков, можно сказать, что есть ученые и «ученые». Первыми движет интерес. Они совершают открытия, способствуют прогрессу и развивают науки. Вторые являются жрецами Науки-с-большой-буквы, которая, являясь исключительно философским высером, имеет весьма косвенное отношение к реальным наукам. Более того, апеллирующие к «Науке» «ученые» подразумевают под ней исключительно наиболее официальную или господствующую парадигму, которая, по их мнению, является не очередным сводом теорий и гипотез, а неким высшим авторитетом или истиной в последней инстанции, что превращает эту парадигму в догмат. А это уже в принципе противоречит воспеваемому ими на словах научному методу. И что еще хуже, они спекулируют авторитетом «Науки» с целью убеждения народных масс в правильности совершенно безосновательных гипотез.
   Так именно «ученые» организовали травлю Коперника, Галлилея, Райха и многих других неугодных им людей. Именно они признали лженауками генетику и кибернетику, а позже запугивали нас опасностью клонирования человека, использования ГМО и предрекали всяческие беды в результате запуска адронного коллайдера. Именно они в свое время писали статьи о вреде мяса, масла и ношения кроссовок, когда это было угодно властям. А теперь подобные им люди пытаются убедить нас в том, что погода должна быть отвратительной. Да сколько можно верить этим позорящим науку проходимцам! Лично я не доверяю «ученым» ни на грош, ну а вы решайте каждый за себя».

   На удивление комментарий религиозного содержания был только один:

   «Вы когда-нибудь задумывались над тем, для чего в мире, в котором Господь, изначально дал нам все необходимое для праведной жизни, существует наука и технология? И что они такое по своей сути? Я долго размышлял над этим и пришел к выводу, что они – еще одно искушение человека. Ведь, занимаясь науками, человек тем самым подтверждает, что ему недостаточно дарованных Господом Истин; а развивая технологию, он дает Богу понять, что созданный Им мир в его Божественной первозданности не пригоден для жизни. То есть, занимаясь наукой, человек восстает против Бога, уподобляясь тем самым Сатане и его воинству.
   Но почему Господь терпит это безобразие? Не потому ли, что он ждет в своей милости и терпении и надеется на то, что, пройдя этот этап подросткового бунта, человечество, покаявшись, добровольно откажется от использования так называемых достижений всяких наук и технологий и вернется к изначальному, данному нам Богом, жизненному укладу, продемонстрировав Ему свое смирение.
   Теперь касательно Вашего бунта:
   Как я понял, Вы считаете, что сражаетесь с косностью человеческого мышления или с людьми, которые не понимают и не хотят понимать тех радостей, которые может нам принести управление погодой. Однако на самом деле Ваш бунт направлен против установленного Богом порядка, то есть против Его воли, против Него самого! Поэтому я прошу Вас, пока еще не поздно, понять, что, ставя в погодном листе богохульные показания, вы тем самым фактически отрекаетесь от Господа нашего, отдавая свою бессмертную душу навеки Сатане. Я искренне надеюсь, что, осознав все это, Вы искренне покаетесь и откажетесь от своего бунта против Бога. И мне будет жаль, если вы не внемлите моим словам».

   «Я агностик, – написал Ян в ответ, – и вопрос существования бога остается для меня открытым. Но в одном я нисколько не сомневаюсь: он не вписывается в представления древних пастухов, пасущих своих овец на плоской земле под небесной твердью. И если создателю блюдца с крышкой, какой была вселенная в представлении авторов «священных» книг и могло быть дело до того, что творится под небесной твердью, то сейчас, когда только видимая вселенная «выросла» на миллиарды световых лет, думать, что ее создателю важно, какую погоду я выбираю, что я ем в пост, и как и с кем занимаюсь сексом, было бы верхом эгоцентризма, гордыни и ни на чем не основанной самонадеянности. Поэтому я думаю, что создателю вселенной, если такой существует, вообще нет дела до нашей маленькой заштатной планеты.
   А если даже он от меня чего-то хочет, то это его проблемы. Я человек свободный, и не собираюсь добровольно записываться в его рабы. К тому же в мире полно более интересных вещей, чем следование его воле, не говоря уже о соблюдении всего того, что нам понапредписывали древние скотоводы от его имени. Они для меня не авторитет, как и их книги, написанные от лица якобы бога. А посему я не собираюсь ни от чего отрекаться и склоняться к чьим-то воображаемым ногам.
   К тому же я хочу не так много: несколько солнечных дней перед зимой, которые станут не только приятной передышкой в извечном ноябрьском дожде, но и доказательством того, что при желании мы это можем. А мы можем это и не только это, надо только это понять и объединить усилия в достижении того, что нужно именно нам, а не воображаемому народу, природе, древним богам, моралистам или правящей верхушке».

   Пока он отвечал, появился еще один комментарий:

   «Похоже, Вы действительно не понимаете, что творите.
   Вы не понимаете, что, покушаясь на погоду, вы покушаетесь на установленный порядок вещей, который находится в крайне неустойчивом положении, и любая, казалось бы, мелочь вроде проблем в ипотечной области может привести к глобальному кризису, а скачек цены на нефть – к развалу такого монстра, как СССР. Ваш выпендреж с погодой может привести к весьма неожиданным и очень даже возможно к серьезным последствиям. Своей погодной революцией Вы можете выбить опору из-под существующего порядка и погрузить общество в хаос. Вот увидите, скоро на созданной Вами волне появятся призывы к настоящей уже революции, бунту и к тому, чтобы не оставить камня на камне. А так как плохой порядок всегда лучше хорошего хаоса, то не следует раскачивать лодку, в которой мы все плывем».

   На это Ян ответил:

   «Порядок, в основе которого лежат устаревшие, мешающие продвижению вперед и улучшению жизни принципы – изживший себя порядок, который требуется сменить на новый и постоянно менять, согласовывая эти изменения с изменениями условий нашей жизни. Сегодня не может быть традиций и устоев, так как мир меняется слишком быстро, и любая попытка затормозить эти изменения обречена на провал. Что же до кризисов, то они – предтечи подъемов, а от распада СССР стало хуже только тем, кто привык, нихрена не делая, жить на государственные подачки и думать головой вождей, и тем, у кого отобрали служебные пропуска к закромам Родины. Все остальные от этого только выиграли
   Ну да сейчас у нас спор не о политике.
   Переходя к делу, скажу, что обычному человеку хорошая погода, хорошее жилье, одежда, еда, его маленькие радости жизни намного важнее демократии, выборов, политической борьбы, духовности и прочей подобной ерунды. Я простой, обычный обыватель, и мне плевать на события в глобальном макромире. Какая мне разница, кто будет занимать пост президента, и какая партия станет лидирующей в парламенте, если от перестановки этих слагаемых сумма особенно не меняется. Меня больше интересует микромир или тот мирок, в котором я живу. И здесь, в этом маленьком мирке жизнь станет нормальной только тогда, когда люди поймут, что ни одна власть не станет делать для людей ничего сверх достаточного для удержания своей власти минимума, а посему надо добиваться не смены «болванчиков у руля», а конкретных, практических вещей, и начинать, не надеясь на власти, самим делать свою жизнь максимально достойной, потому что иначе будет вечный «день сурка».
   Моя конкретная потребность сегодня – несколько солнечных дней. Если она совпадает с вашей – присоединяйтесь. Ведь только если мы будем добиваться того, что нужно конкретно нам, а не «обществу», «ближним» или «стране», мы добьемся того, что действительно нужно. Мне это нужно, и я не собираюсь отступать от намеченной цели».

   Разобравшись с комментариями, Ян написал:

   «Нравится нам это или нет, но человек устроен так, что наиболее адекватные, умные и талантливые из нас находят свое дело и занимаются им, а те, кто не могут наладить свою жизнь, начинают активно налаживать чужую, невзирая на то, что их об этом, мягко говоря, не просят. Наиболее активные из таких устроителей чужих судеб всплывают в парламент и правительство, и, дорвавшись до власти, начинают клепать законы один уродливей другого. Почему? Да вы послушайте любые дебаты с подобной публикой. Так, предлагая очередную отравляющую людям жизнь чушь, в ответ на критику оппонента они говорят: «Ну тогда давайте…», – и предлагают еще более маразматическую чушь под видом единственной альтернативы. При этом оппонент вместо того, чтобы поинтересоваться: «А что-то более адекватное для разнообразия вам в голову не приходит?» – начинает спорить так, словно это действительно единственная альтернатива. Ну да что с него взять, если он из той же лодки. Меня в таких случаях больше бесит общественность, которая на выборах словно кидает не бумажки в урны, а собственные мозги. Живя с одной единственной на всех головой навязанного СМИ авторитетного лидера, они в такт выступающему хлопают ушами и соглашаются с более симпатичным из спорщиков, как будто кроме этих маразматических альтернатив действительно ничего больше нет.
   Раньше я думал, что это такой прием ведения спора, но со временем убедился, что они действительно так думают, и не маразматические идеи попросту не улавливаются их сознанием. А маразм в сознании отказавшихся от мозга масс – это броня, которую здравым смыслом не пробьешь. Поэтому для достижения чего-то здравого, тоже необходимо временно превратиться в маразматика и долбить их доведенной до маразма идеей с целью преодоления их инерции.
   Поэтому, чтобы в небе засияло солнце, и температура поднялась до +16 +18 градусов, необходимо писать в погодных листах запредельные числа, а иначе масса задавит инертностью своего статистического большинства.
   И здесь самое главное не проскочить пункт «Б» или момент преодоления сопротивления масс, так как в этом случае можно легко вляпаться в собственный маразм, который изначально был лишь тактической уловкой для преодоления инерции».

   Перечитав написанное, Ян поморщился. Все это было не тем… Не о том он хотел написать, совсем не о том. Вот только среди роившихся в его голове слов не было ни одного нужного, и как он ни пытался перефразировать написанное, получался все тот же подростково-эмансипационный бред. Лет в 16 это было бы вполне нормально, но в его 45… Чем дольше он пытался переписывать текст, тем сильнее им овладевало то чувство тревоги и неловкости, из-за которого он бросил пить. В конце концов, поняв всю тщетность написать что-то действительно правильное и «от сердца», Ян послал все по тому самому адресу и сохранил первоначальную версию поста.
   Выключив компьютер, он принял душ, сварил и съел тарелку овсяной каши и, чтобы окончательно прочистить мозги, включил телевизор и выбрал самый тупой из боевиков. Дождавшись, когда главный герой всех победил, завоевав тем самым право на секс с главной героиней, Ян выключил телевизор и пошел спать.
   Сначала ему снился всякий сумбур. Он то от кого-то убегал, то кого-то догонял… Потом на него набросилась целая стая огромных собак. Спасаясь от них, Ян вбежал в холл здоровенной, в реальном городе таких не было, высотки. Холл был огромным, помпезным, в золоте и коврах. У лифтов стояли крепкие парни в черных костюмах, белых рубашках, черных галстуках и темных очках.
   – Меня ждут, – сказал Ян, подойдя к одному из охранников.
   – Вам в грузовой лифт, – ответил тот.
   – С чего это? Я что, груз или человек низшего сорта? – возмутился Ян.
   – Таков приказ. Советую вам не осложнять себе жизнь.
   – Ладно, черт с вами. Где он?
   – Там, – махнул рукой охранник в сторону противоположной стены, в которой с большим трудом различалась тонкая щель между дверями, казавшимися продолжением стен. Кнопок у дверей не было, но стоило Яну подойти к лифту, двери распахнулись, и перед ним появилась огромная, еще более помпезно обставленная комната с огромной кроватью посредине. На кровати лежала та самая женщина, чей последний взгляд перевернул его жизнь. Во сне она была необычайно красивой и притягательной. На ней было что-то дорогое полупрозрачное и туфли на высоких каблуках.
   Увидев ее, Ян слегка смутился.
   – Ну что же ты, входи, – сказала она и встала с постели.
   Ян вошел, двери закрылись, и комната-лифт, плавно набирая скорость, поехала вверх.
   Смущенный Ян продолжал стоять у входа, и ей самой пришлось идти к нему. По мере приближения, она превращалась в Раду.
   – Ты? – только и смог сказать он от удивления.
   – Я… она… ты… мы все едины, – прошептала она сексуальным шепотом, подойдя вплотную к Яну. Затем обняла его и поцеловала в губы. Поцелуй молнией ворвался в его голову, и она взорвалась, словно была начинена порохом или динамитом.

   Сон был настолько ярким, что первым делом после пробуждения Ян ощупал голову. Убедившись, что она на месте и даже не дымилась, он облегченно вздохнул. Затем отправился в туалет. Вернувшись в спальню, он посмотрел на часы. До подъема было еще более 40 минут. Самое противное время для пробуждения. Заснуть уже не заснешь, а вставать тоже вроде нет смысла. Сначала Ян хотел заглянуть в «СС», но передумал. Голова и так ничего не соображала после сна, и забивать ее разбором чьих-то комментариев ему не хотелось.
   Мысленно перебрав несколько способов убийства 45 минут, он решил пойти на работу пешком. Холодный ветер и дождь поначалу окончательно испортили ему настроение, но вскоре он взбодрился, и настроение стало вполне приемлемым.
   У входа в здание фирмы под козырьком, но чуть сбоку от двери, чтобы не мешать людям, ошивались телевизионщики: оператор, неформального вида парень лет 25 и ведущая, дамочка примерно его лет. В отличие от него она не могла себе позволить ничего этакого, поэтому была одета, причесана и накрашена по всем правилам деловой моды. На этот раз в эту моду входил брючный костюм, пальто и ботиночки разных оттенков приятного для глаз серо-синего цвета. Одежда ей шла, да и сама она была очень даже симпатичной.
   Увидев Яна, оператор направил на него камеру, а ведущая бросилась к нему с микрофоном, но так, чтобы встретиться, не выходя из-под защищающего от дождя козырька.
   – Ян Горин? – спросила она.
   – Вроде да, – слегка растерявшись, ответил он. Ян и подумать не мог, что киношники могут ждать здесь его.
   – Светлана Власова. Шестой канал Новости. Могу я задать вам несколько вопросов?
   «Активная, успешная, креативная и позитивная. Полный суповой набор успеха» – пронеслось у Яна в голове.
   – К вашим услугам, – ответил он.
   – Расскажите, пожалуйста, о вашей акции протеста.
   – Я бы не стал называть это протестом.
   – А как?
   – Не знаю. Несколько дней назад я понял, что нам совсем не обязательно заказывать плохую погоду только из пустых опасений ничего не понимающих в работе погодных генераторов людей. Вы любите холодный дождь и пронизывающий ветер?
   – Честно говоря, нет, но…
   – Никаких «но». Все они высосаны из пальца неофобами или теми, кто боится любых перемен. Вы знаете, что, когда были изобретены консервы, вокруг них была истерика, как сейчас вокруг ГМО, а когда пустили первый паровоз, люди боялись на нем ехать, так как опасались, что из-за слишком большой скорости они могут погибнуть. Такова природа людей, и все погодные «но» относятся к этим страхам. А если так, почему бы нам ни заказывать то, что мы действительно хотим, а не руководствоваться нелепыми страхами?
   – Скажите, вы думали, что ваш погодный протест породит настоящую погодную бурю?
   – Вчера я был сильно удивлен, узнав, что мой пост стал столь популярным. Но я бы не стал называть это бурей
   – Вчера? А сегодня?
   – Сегодня я еще не заглядывал в «СС».
   – Телевизор вы тоже не смотрели?
   – Я не смотрю новости.
   – Понятно. Тогда вы еще не знаете, что стали отцом настоящей бури. Поэтому позвольте мне первой поздравить вас с тем, что сегодня вы человек номер 1 в городе. Ваши последователи заявили в мэрии о проведении митинга. Главные требования – тепло и солнце. А объединяющий всех погодных революционеров символ – улыбающееся солнце с написанным на нем числом +180. Ожидается несколько тысяч человек. Кстати, почему именно это число?
   – Честно говоря, оно взято от фонаря, – ответил чувствующий себя героем сюрреалистического фильма Ян. Его сознание не вмещало всего масштаба последствий его маленького, как он считал до этого, бунта. – Как все знают, работники метеослужбы устанавливают среднюю арифметическую величину от всех погодных бюллетеней. Поэтому необходимо учитывать тот факт, что большинство горожан покорно следуют за своим страхом, и вписывать в бюллетень значительно более высокие показатели, чем требуется, чтобы таким образом преодолеть инертность большинства.
   – Если не секрет, скажите, как вы собираетесь воспользоваться своей популярностью? Вы планируете баллотироваться на какой-нибудь пост или, может, хотите создать свою партию или общественное движение?
   – Ни в коме случае. Я люблю тихую спокойную жизнь, и меня полностью устраивает моя нынешняя работа.
   – А вы не боитесь разочаровать своих последователей?
   – Боже упаси меня от последователей! Люди, не надо следовать за мной. Следуйте за собой, своими целями, желаниями и потребностями. Когда они совпадают с целями других людей – объединяйтесь, но не создавайте стадо или толпу. В мире и так уже слишком много стад, так не пора ли эволюционировать в индивидуальности? Я уже писал и теперь говорю: Я лишь хочу получить несколько солнечных дней. Хотите увидеть солнце? Хотите почувствовать на своих лицах легкий теплый ветерок? Хотите убедиться в том, что вы реально можете на что-то влиять без каких-либо негативных последствий? Тогда присоединяйтесь ко мне. Но делайте это только потому, что так хочется именно вам.
   – Вы все время говорите про несколько солнечных дней. Почему они столь важны вам?
   – Многим это покажется смешным, ну да черт с ними. Дело в том, что я недавно встретил необыкновенную женщину, полюбил ее с первого взгляда и пообещал разогнать для нее тучи.
   – О, да вы романтик!
   – Я бы так не сказал. В романтике есть что-то инфантильно-недозрелое. Я же влюбленный мужчина средних лет, а это в сотни раз хуже.
   – Но вернемся к прозе жизни. Вы не боитесь, что все поступят, как вы призываете, и выберут запредельную температуру? Что тогда?
   – А что если все выберут стать стоматологами? Мы же от голода поумираем. Но никто не требует на этом основании запретить стоматологию. В основе жизни лежит принцип максимального разнообразия, благодаря которому жизнь заполняет все имеющиеся ниши. При этом общая гармония достигается за счет того, что каждый делает именно то, что ему нужно. Так почему бы нам, раз мы так любим естественный ход вещей, не руководствоваться этим принципом?
   – Думаю, вы знаете, что кроме последователей у вас появилось и много противников.
   – Конечно. Поэтому +18 и превратилось в +180.
   – Как вы относитесь к предложению принять участие в наших ежевоскресных дебатах в ближайшие неделю, максимум две?
   – Хотите отдать меня на съедение профессиональным болтунам и демагогам? Думаю, они сумеют заткнуть мне рот, так как я никогда не был силен в демагогии. Благодаря этому я хорошо усвоил две вещи: отсутствие аргументов это еще не доказательство неправоты, и в спорах рождается не истина, а искусство ослеплять словами. Но я не отказываюсь. Я не боюсь проиграть в искусстве болтовни или показаться смешным. Так что если не передумаете – приглашайте.
   – Хорошо. И вопрос напоследок: что бы вы хотели сказать своим единомышленникам, раз вам не нравится слово «последователи» на прощание?
   – Вы, наверно, ждете чего-то типа: «Друзья, давайте им покажем!»? Я скажу другое: «Думайте своими головами и делайте то, что вам подсказывает сердце».
   – Спасибо большое, что уделили мне время и ответили на вопросы.
   – Вам спасибо и удачи.
   Переступив порог здания фирмы, Ян в полной мере ощутил на себе обратную сторону популярности. Едва он вошел, к нему подлетел Боб из отдела статистики.
   – Поздравляю, – сказал он. – Ты теперь знаменитость. Если что, я первый на очереди сфотографироваться с тобой. Ну и кашу же ты заварил! На тебя что, изжога напала, или это сводящий с ума мужской климакс? Вот до чего доводит общественный транспорт!
   Он говорил громко, наблюдая за тем, как публика воспринимает его остроты. В ответ Яну чертовски хотелось залепить ему в рожу кулаком, но это было бы слишком даже для такого чудо-бунтаря, каким он был в глазах завидующих его пусть и мимолетной славе сослуживцев. Сослуживцы выражали свое к нему отношение тем, что подчеркнуто благосклонно смеялись над остротами Боба.
   Послав их мысленно подальше, Ян поспешил к себе в кабинет. Никогда он еще не был так рад тому, что работал в отдельном кабинете, а не в общем офисе.
   По дороге Ян столкнулся с шефом.
   – Надеюсь, ты понимаешь, что делаешь, – сказал шеф после того, как они поздоровались.
   – Надеюсь, – ответил Ян.
   – Я, правда, в этом сильно сомневаюсь.
   Едва войдя в кабинет, Ян убедился в правоте шефа. Телефон не замолкал, и на автоответчике собралось вызовов больше, чем на неделю, и это только в самом начале рабочего дня! Узнав, кем работает новоиспеченная звезда, чуть ли не каждый горожанин захотел вызвать его на дом, чтобы было чем похвастаться перед соседями. Этого поворота событий Ян не предвидел. Опять же не было никакой гарантии, что среди вызывающих не было тех, кто хотел лично его наказать, да так, чтобы другим точно было неповадно.
   Надо было звонить шефу.
   – Ну что? – спросил он, услышав в трубке голос Яна.
   – Мне потребуется сопровождение. Дадите крепкого парня, а еще лучше двух?
   – Без проблем. Выбирай любых.
   – Спасибо.
   – Удачной торговли.

   Когда уставший Ян вошел после рабочего дня в любимое кафе, к нему подлетел официант.
   – Простите, мы подумали, что вы, может быть, захотите поесть в отдельном кабинете? – спросил он.
   – А у вас и такие есть? – удивился Ян.
   – Нет, но для вас мы его быстро организуем. Если, конечно, вы хотите укрыться от назойливых глаз, – поспешил добавить он.
   – Спасибо, но не стоит беспокоиться. Мой любимый столик свободен?
   – Разумеется.
   – Тогда я сяду там.
   – Как вам угодно.
   Точку в их разговоре поставил зазвонивший мобильник Яна. Звонил Тим.
   – Привет, знаменитость, – сказал он. – С тебя причитается.
   – Когда? – устало спросил Ян.
   – Сегодня. Или… ты вообще как?
   – Нормально. Устал только.
   – Ну так ты как, в настроении?
   – Конечно.
   – Отлично. Приходи.
   Разговаривая по телефону, Ян сел за стол.
   – Что будете есть? – спросила подошедшая в следующее мгновение официантка. Милая барышня, на вид еще школьница.
   – Что-нибудь, как обычно, – ответил Ян, но в следующее же мгновение передумал. – А вообще знаете что, принесите мне стейк с жареной картошкой.
   – Какой стейк?
   – На ваше усмотрение. Но без переплаты за понты.
   – Понятно, – улыбнулась она.
   – К стейку – бокал вина. Тоже на ваше усмотрение. А потом кофе и «наполеон». Можно 2 куска.
   Официантка ушла, и Ян позвонил Раде.
   – Привет, как дела? – спросил он.
   – Ничего, а у тебя?
   – Устал, как собака. Весь день работал обезьянкой пляжного фотографа.
   – Я тоже весь день работала. От компьютера уже мозги пухнут.
   – Хочешь немного проветриться?
   – Еще не знаю.
   – У моих друзей небольшой междусобойчик. Пойдем вместе. Они тебе понравятся.
   – Хорошо.
   – Где и когда встречаемся?
   В указанное время Ян подъехал на такси к дому Рады. Это была довольно-таки милая многоэтажка в приличном, но не шибко дорогом районе города.
   Попросив таксиста подождать, он вышел из машины и позвонил Раде.
   – Я на месте, – сказал он.
   – Выхожу.
   Она вышла через пару минут. Джинсы, обычная, как у всех, куртка, черные сапожки на каблучках… Казалось бы, совершенно обыкновенная одежда, но на ней все сидело великолепно. По крайней мере, так показалось Яну.
   – Скажи, ты правда устроил все это из-за меня? – спросила она, когда они сели в такси.
   – Лучше сказать, для тебя. Я же обещал разогнать тучи. Надеюсь, тебя это не сильно напрягает?
   – Еще не знаю, но, честно говоря, ошарашило.
   – А меня ошарашила ты, и я потерял голову, да так, что совсем не хочу находить ее обратно.
   – Ты меня пугаешь.
   – Надеюсь, не настолько сильно, чтобы заставить тебя убежать.
   – Нет, но… Я даже не знаю, что сказать.
   – Тогда не говори ничего или говори все, что хочешь.
   К тому моменту, когда они приехали на место, компания была уже слегка навеселе. Возможно, поэтому их вышли встречать все собравшиеся.
   – Познакомься с моими друзьями, – сказал Ян Раде, передавая Лене, (на этот раз она взяла на себя роль хозяйки), вино и взятую на вынос в кафе (на усмотрение официантки) еду. – Это Лена, прекрасный друг и соратник. Ее муж, Тим, эволюционировавший в дантиста хиппи. Рекомендую. Это Гриб. Наш маг в хорошем смысле слова, – поспешил добавить Ян, когда Гриб поморщился при слове «маг». – И хозяин дома, Сергей. Художник, писатель…
   – Да какой я писатель, – отреагировал Сергей. – Писатели – это те, кто клацает пальцами по клавиатуре ради куска хлеба, а я так, пописываю ради удовольствия.
   – А это Рада.
   – Так это вы муза погодной революции? – спросила Лена.
   – Она самая, – ответил за Раду Ян.
   – Теперь я тебя понимаю, – сказал Сергей.
   Во время этого разговора они вошли в дом, сняли куртки и прошли в каминную, где прямо на полу на клеенчатой скатерти был «накрыт стол». Через несколько минут Рада чувствовала себя там уже в доску своей и была со всеми на «ты».
   Выбрав подходящий момент, Ян позвал Гриба в другую комнату поговорить.
   – Что ты об этом думаешь? – спросил он, рассказав предварительно все, что с ним произошло.
   – Думаю, у тебя последняя эмансипация.
   – Как это?
   – Видишь ли, тебя, меня, всех воспитывают по принципу фикуса. Это дома в кадке он кажется милым растением. В дикой природе он грозный убийца. С какашками птиц и зверей его семена попадают на верхние ветки деревьев, и когда он проклевывается, дерево обречено. Дело в том, что, разрастаясь, корни фикуса полностью обволакивают ствол дерева, на котором он растет. Дереву становится некуда расти, и оно погибает. В результате фикус получает питательные вещества и место под солнцем. Кстати фикус – плодовое дерево, и его плодами питается чуть ли не пол-леса.
   Воспитание подобно фикусу опутывает нашу глубинную сущность совершенно противоестественными нормами поведения, морали, ценностями и жизненными ориентирами, в результате мы начинаем, сломя голову, мчаться прочь от себя за неким эфемерным успехом, достигая или не достигая которого мы лишь понимаем, что просрали почем зря всю свою жизнь. И даже в том случае, когда наши учителя говорят нам: «Будьте собой», – под этим «бытием собой» подразумевается, опять же, следование тем или иным правилам. В результате получается тот же фикус, но косящий под приютившее его дерево.
   Временами наша удушаемая сущность пытается этому противиться. Сначала это происходит в подростковом возрасте. Потом еще несколько раз. У разных людей по-разному. А потом, перед самой смертью, наша сущность в ужасе просыпается в последний раз и делает свой последний рывок. В психологии это называется возрастными кризисами.
   – И что, ничего нельзя сделать?
   – Почему. Тут целых два выхода, как говорится, спереди и сзади: Первый из них – забить болт на все, чему тебя учили, и начать идти по жизни путем с сердцем, и плевать, куда он тебя заведет. Либо можно немного почудить, взять себя в руки и, когда твоя суть окочурится, жить дальше. Какой из них какой – решай сам.

   – Поехали ко мне, – предложил Раде Ян, когда пришло время расходиться.
   – Поехали, – согласилась она.
   – Ну и как тебе мои друзья? – спросил он в такси.
   – Прикольные люди. Давно не встречала таких.
   – Рад, что тебе понравилось.
   Несмотря на глубокую ночь, – часы показывали около 2, – у дома Яна толпились люди. Рада отреагировала первой.
   – Проезжай, не останавливайся, – сказала она таксисту и назвала свой адрес.
   Яну понравилось у Рады. 2 огромных, не загроможденных мебелью, но и не выглядящих пустыми комнаты. Одна из них – спальня. Большая лоджия с дизайнерским столом и стульями из каких-то поражающих деревья наростов. Большая кухня, удобная ванная и туалет. Все это было обставлено без лишней роскоши и следованию моде, но качественно и со вкусом. В квартире было чисто, но беспорядочно – Рада была не из тех, кто кладет всегда вещи на место.
   – У меня тут бардак. Ничего? – сообщила она, когда они вошли.
   – Вполне даже ничего бардак, – ответил Ян.
   – Тапочек и халата твоего размера у меня нет, но горячая вода и чистое полотенце найдется.
   – У меня при себе костюм Адама. Если тебя это устроит…
   – Вполне, – ответила она, не дав ему договорить.
   – Кто первый идет в душ?
   – Ты. Не люблю потом ждать.
   – Как скажешь.
   Последние события, алкоголь, горячая вода… наверно, все вместе подействовало на Яна, и когда Рада пришла и легла рядом, он просто обнял ее и прижался к ней всем телом. При этом он чувствовал, что заполняет ею свою многовековую (так он чувствовал) внутреннюю пустоту, и от этого ему становилось хорошо и одновременно больно. А его душа изо всех сил билась о грудную клетку, словно хотела размозжить об нее себе голову. Из глаз Яна текли слезы, но он этого не замечал.
   – Что с тобой? – спросила она.
   – Ничего, – ответил он. – Все нормально. Просто хочу ощутить себя рядом с тобой… Прочувствовать тебя всей душой, всем своим телом… Хочу стать с тобой одним целым… Навсегда хочу стать с тобой одним целым… Слиться на энергетическом уровне… Я хочу, чтобы все было нами… Только мы… И никого и ничего больше… Только мы…
   Он еще какое-то время шептал подобную, идущую из самой глубины его души и от этого обладающую высшим, надсмысловым значением чушь, а потом набросился на Раду страстно и одновременно нежно. Он ласкал ее руками и ртом всю, с ног до головы, не упуская ни одной анатомической детали ее тела, а потом, когда они слились в соитии, его тело взорвалось тотальным оргазмом, когда мощная энергетическая струя пронзает не только гениталии, но и все тело, чтобы, взорвавшись ядерным грибом в голове, смести взрывной волной кайфа и тело, и мысли, и чувства, и то, что стоит за ними…
   Его состояние передалось Раде, и она испытала нечто похожее. А потом они ощутили то самое единение, которого так страстно желал Ян.
   Когда, спустя какое-то безвременье, их сознания вернулись в тела, они, не сговариваясь, выключили телефоны. До вечера следующего дня они покидали постель лишь для того, чтобы сходить в туалет и чего-нибудь поесть на скорую руку. На какое-то время внешний мир с его работой, погодой, окружающими… попросту перестал для них существовать. До вечера следующего дня они были друг для друга всепоглощающими вселенными, а потом…

   Потом завыли городские сирены.
   – Это еще что? – недовольно спросила Рада, которую разозлило столь бесцеремонное вторжение внешнего мира в их жизнь.
   – Не знаю. Надо включить телевизор. Мало ли что.
   Выругавшись, Яна взяла с тумбочки пульт и включила висящий на стене со стороны подножия кровати небольшой телевизор.
   По всем каналам показывали местные новости. Как оказалось, пока они были заняты друг другом, в городе произошел бунт. Сначала были митинги сторонников и противников погодной революции. Потом они переросли в столкновения участников друг с другом и с полицией, и быстро превратились в массовое побоище.
   – Смешались в кучу конелюди, или групповуха кентавров, – констатировал Ян.
   А потом один из лидеров противников погодной революции, священник с совершенно безумными глазами, со словами:
   – Раз они так стремятся в геенну огненную, они ее получат, – призвал свою паству поставить в погодных бюллетенях по тысяче градусов и больше. В результате среднестатистическая температура в городе на следующий день должна была превысить 200 градусов по Цельсию. А так как процесс управления погодой, оказывается, носит автоматический, исключающий вмешательство человека характер, с погодой за оставшееся до Дня Ада время, так журналисты окрестили предстоящую жару, ничего сделать невозможно, в городе объявили эвакуацию.
   – Ну и что ты на это скажешь? – спросила Рада.
   – Охренеть! – ответил ошарашенный Ян. – Надо сваливать.
   – Ты как хочешь, а я никуда эвакуироваться не стану. Мне никогда еще не делали таких подарков, и убежать, значит отказаться, а я отказываться не хочу, – с безумной решительностью заявила она.
   – Но ты сваришься заживо!
   – Не сварюсь. У меня кое-что есть.
   Она встала, вышла из комнаты, затем вернулась с пузырьком без этикетки, в котором было несколько таблеток.
   – Когда станет невмоготу, я приму это, и сразу же отправлюсь с Проводником за туман, – говоря это, она не шутила. Рада была полна той самой непоколебимой решимости, для которой не существует «нет».
   Слушая ее, Ян чувствовал, как его наполняют бессилие и ужас. Ему предстояло вот так потерять то единственно важное, что он обрел в своей жизни, и он не мог этому помешать. Ведь отбери он даже эти чертовы таблетки и силой утащи Раду из города, она все равно, в конце концов, поступит так, как решила.
   – А как же я? – не зная, что делать, спросил Ян и разрыдался.
   – Ты можешь уехать и жить дальше своей жизнью, а можешь остаться до самого конца, а потом уйти вместе со мной, держась за руки в тот мир, одна мысль о котором вселяет в большинство людей ужас. Таблеток на двоих хватит. У меня остался хлеб, сыр и вино. Что скажешь?
   – Я остаюсь.
   – Тогда надо выключить все и притвориться, что нас нет дома.
   – Хорошо. Только можно сначала воспользоваться твоим компьютером для выхода в Интернет?
   – Конечно. Я пока сварю кофе.
   Рада пошла на кухню, а Ян, преодолевая дрожь в руках, (он совсем не хотел умирать, и оставался в городе только потому, что потеря Рады была для него намного страшнее смерти), включил ее ноутбук, вошел к себе в «СС» и написал:

   «Ну что, друзья мои, похоже, маразматики нас перехитрили. Они применили свой любимый ход с двумя маразматическими альтернативами и выбор пал на якобы нашу. Наверняка от страха почти все забудут, что мы хотели не этого. Наверняка уже завтра они потребуют запретить индивидуальность, и испуганные обыватели будут аплодировать очередному наступлению на горло их песни. Хотя, все зависит от вас. Жизнь своим умом – это риск. Жизнь умом чужим – это бесцветная обрыдлость мира погибших душ.
   Судьба ваших душ только в ваших руках. Помните это.
   Что же до меня, то я ни о чем нисколько не сожалею и не считаю себя виновным.
   Я прощаюсь с вами и желаю всем вам удачи. Надеюсь, никто сильно не пострадает от супержары.
   Прощайте».

   Потом они медленно, стараясь прочувствовать каждый глоток, выпили свой последний кофе, выключили свет, задернули шторы и вернулись в постель. Чтобы не шуметь, они лежали в темноте, обнявшись, нежно целовались и старались не заснуть, чтобы ни одна минута последней ночи не была потрачена зря.

   На рассвете они перебрались на лоджию, не забыв захватить с собой вино из слегка потекшего к рассвету холодильника. Чтобы свести последствия жары к минимуму, были отключены электричество, газ, отопление и вода. К тому времени кроме них в городе никого больше не было.
   Сначала на лоджии было холодно, и они сидели там, надев куртки и шапки, но когда солнце полностью поднялось над горизонтом, стало тепло, как летом.
   – Вот оно, светящее специально для меня солнце, – сказала Рада и поцеловала Яна. – Посмотри на город, – добавила она после паузы. – Такое впечатление, что, избавившись от людей, он впервые за долгие годы дышит свободно. Поздравляю! – крикнула она городу и, наполнив бокал, бросила его с лоджии.
   К 10 утра уже было тяжело дышать. В комнатах было немного прохладней, но им не хотелось уходить с лоджии. Чтобы хоть как-то уменьшить жару они перебрались в тень, где устроились на полу на своих куртках. Обниматься было слишком жарко, поэтому они просто держались за руки.
   К этому времен предсмертный мандраж Яна прошел полностью, и он поймал себя на том, что впервые в жизни ему совершенно спокойно и хорошо.
   – Спасибо, – прошептал он на ухо Раде.
   – За что? – также шепотом спросила она.
   – За самый лучший день в моей жизни.
   – Тебе тоже спасибо… Не представляю, как я жила без тебя…
   Когда в оставленном на столе бокале, нагревшись на солнце, начало кипеть вино, из комнаты послышался тактичный кашель.
   – Уже пора? – спросил Ян. Он не видел кашляющего, но понимал, что кашлять мог только Проводник.
   – Правила запрещают мне вмешиваться заранее, но через 2 минуты у вас в голове лопнет сосуд, так что если вы хотите вместе…
   – Конечно. Спасибо большое за предупреждение. Хотите горячего вина?
   – Нам запрещено, но почему нет? – согласился Проводник, входя в лоджию.
   – Только с горла, – сказала Рада и протянула ему бутылку.
   Сделав несколько глотков, он вернул ее ей.
   Рада достала таблетки.
   – Ты не жалеешь? – спросила она, протягивая одну Яну.
   – Нисколько. А ты?
   – Это самый прекрасный день в моей жизни. Мы ведь сможем уйти вместе? – спросила она у Проводника.
   – Конечно. Я же пришел один.
   – Большое вам спасибо.
   – Время, – напомнил Проводник.
   Ян с Радой одновременно выпили таблетки и тут же, чтобы успеть до того, как подействует яд, крепко обняли друг друга и впились друг другу в рот последним поцелуем, который прекратился лишь после того, как закончились короткие конвульсии.
   – Пора, – сказал Проводник и протянул им руки.
   Повинуясь ему, Ян с Радой поднялись на ноги и, взявшись за руки, протянули свободные руки Проводнику.
   «Прямо как дети на прогулке», – успел подумать Ян, пока они вот так втроем стояли, взявшись за руки, перед тем, как окончательно исчезнуть в тумане.

04. 08. 13.

Смерть Сизифа

   Протагор наслаждался сновидением. Ему снилась юная красавица гетера. Она сидела в похожем на трон кресле. Он – подле трона на подушке для ног. Протагор целовал ее идеальную обутую в бежевую сандалию ножку, и каждое прикосновение губами к ее ухоженным пальчикам, подъему стопы или ремню сандалия приносило то сладостное юношеское любовное томление, которое наяву он в последний раз испытывал много веков назад. Конечно, в юности он не стал бы неторопливо ласкать женские ножки, а поспешил бы получить то, что считал тогда главным. Любовь к неторопливым ласкам пришла к нему с опытом, а века посмертного существования принесли пресыщение. Теперь только редкие любовные сны позволяли ему вновь переживать чувства, которых он, подумать только, стеснялся в юности.
   Протагор умел управлять сновидениями, но в искусственно вызываемых сновидениях он продолжал быть вот уже много веков сорокапятилетним мужчиной. И только приходящие естественным путем любовные сны временно возвращали его чувствам юность. Состояние юности души было настолько хрупким, что любое вмешательство в развитие событий могло его разрушить, поэтому Протагор мог позволить себе лишь осторожно продлять сновидение.
   В свои предсмертные 45 Протагор был видным мужчиной. Высокий, слегка полноватый, но не бесформенно жирный. Не спортивный, но и не слабосильный. Лицо приятное, мужественное. Волосы светлые с только-только пробивающейся сединой. Пожалевшее волосы на голове время вовсю отыгралось на его броде, которая, будь она у него, была бы совершенно белой. Бороду Протагор не носил, так как она требовала ухода, а лишние хлопоты он никогда не любил. По этой же причине у него была очень короткая стрижка. Брился Протагор 2 – 3 раза в неделю перед любовными свиданиями.
   Жил он на загородной вилле, которую окружали 10 гектаров принадлежащей ему неухоженной земли. Благодаря благоденствующему на его земле бурьяну Протагор слыл среди соседей чудаком. Зачем иметь столько земли, если ничего с ней не делать? – не понимали они. В свою очередь Протагор свысока посмеивался над соседями: разве могут эти плебеи понять истинную цену уединения? Ради уединения Протагор поселился в когда-то практически безлюдной долине у подножия горы, на которую день за днем Сизиф, этот двуногий скарабей, пытался закатить свой камень.
   При жизни Сизиф был еще тем пройдохой. Никто в Греции не мог сравниться с сыном бога всех ветров Эола в коварстве, хитрости и изворотливости ума. Благодаря этим качествам Сизиф сколотил настолько огромное состояние, что о его сокровищах ходили легенды. Когда за ним пришел бог смерти Танат, Сизиф, перехитрив его, заковал Таната в цепи. В результате люди перестали умирать, боги подземного царства остались без жертв, и на Земле нарушился установленный Зевсом порядок, который восстановился только после того, как бог войны Арест сумел освободить Таната. Разумеется, Танат вернулся в царство Аида с душой Сизифа. Но Сизиф и тут сумел проявить себя. Перед смертью он уговорил жену не устраивать похорон. И когда Аид с Персефоной не получили положенных похоронных жертв, Сизиф упросил их отпустить его в мир живых, чтобы уговорить жену провести обряд погребения и принести богам пышные жертвы. Поверил ему Аид. Вот только Сизиф не спешил возвращаться назад. Вместо этого он принялся пировать и веселиться, радуясь тому, что сумел выйти из загробного царства живым. Пришлось Аиду вновь отправлять за Сизифом Таната. В результате за все свои злодеяния Сизиф был приговорен к вечно безрезультатным попыткам закатить здоровенный камень на гору. С тех пор Сизиф мог отвлекаться от своей работы только на еду, туалет и очень короткий отдых.
   Отсутствие возможности обманывать людей превратило Сизифа в безобидную достопримечательность, к которой, по мере того, как он становился все более известным благодаря таланту Овидия и Гомера, потянулись туристы. Сначала это были отдельные путешественники, но вскоре, словно прорвав сдерживающую его плотину, к Сизифу хлынул человеческий поток. В миг подножие горы обросло отелями, игорными, любовными и увеселительными заведениями. Так благодаря Сизифу безлюдная долина у подножия горы за какие-то несколько лет превратилась в модный туристический рай, где было все, кроме уединения.
   Известный своей мудростью и дальновидностью Протагор успел вовремя купить участок земли, в центре которого и построил свою виллу, благодаря чему смог совместить радость уединения с благами цивилизации.
   Считая, что нужно идти по жизни в ногу со временем, даже если это жизнь после смерти, Протагор, когда наличие работы стало признаком хорошего тона, начал вести «Философскую колонку» в городском литературном еженедельнике. Много денег такая работа не приносила, но и времени почти не отнимала. К тому же творчество, особенно если оно пользуется спросом, само по себе приносит немалое удовольствие. Жил Протагор, как и надлежит настоящему эллину, за счет доходов от принадлежащей ему пары отелей, в каждом из которых трудились его рабы. Рабов он держал в строгости (иначе с рабами нельзя), но без лишней жестокости, благодаря чему они старались работать на совесть, чтобы не стать праздничным подарком какому-нибудь самодуру.
   Досмотреть сон Протагору помешал настойчиво-требовательный стук в дверь. Так могли стучать только гвардейцы, но что им могло от него понадобиться? Он всегда жил тихой, спокойной жизнью, никуда не лез, ни на что не напрашивался… Решив не искушать Фортуну игрой в «меня нет дома», он встал с кровати, надел легкий халат (спал он всегда обнаженным) и поспешил открыть дверь.
   За дверью стоял главный телохранитель и специалист по особым поручениям Наместника Аида Александр в полном боевом облачении: шлем, бронежилет, легкие и прочные пластиковые щитки на руках и ногах. На поясе дубинка-электрошокер. На груди на ремне короткоствольный автомат. Доспехи делали эти 180 сантиметров роста и 150 килограммов тренированного тела еще более внушительными. А его взгляд… Поговаривали, что он взглядом мог усмирять коней.
   Протагор был не из тех, кого можно напугать внушительным видом или взглядом. Увидев гостя, он спросил, не скрывая своего удивления:
   – Чем обязан такой чести?
   – Он хочет видеть тебя. Немедленно.
   – Сейчас. Только приведу себя в надлежащий вид, – сказал Протагор, силясь вспомнить, в каком шифоньере пылится его парадная туника. Европейские костюмы в условиях всегда жаркой погоды он не признавал в принципе. На официальные мероприятия он не ходил, поэтому носил футболки, шорты и сандалии или шлепанцы. Разумеется, о том, чтобы идти в таком виде во дворец, не могло быть и речи.
   – На это не времени, – отрезал Александр.
   – Но не пойду же я в халате, босиком и с небритым лицом?
   – Надень это, – Александр указал рукой на комнатные тапочки, стоявшие возле двери. После этих слов Протагор понял, что только неоднократно проверенная в бою выдержка помогала Александру держать себя в руках.
   – Что случилось? – спросил Протагор.
   – Сизиф умер.
   – Как? – Протагор не поверил своим ушам.
   – Его бездыханное тело было обнаружено несколько часов назад.
   – Но как это возможно?
   Александр оставил этот вопрос без ответа.
   Как можно умереть, будучи уже мертвым?! Эта мысль не укладывалась в голове Протагора. Неужели дурацкий розыгрыш? Вот только Александр совсем не был склонен к розыгрышам. Врачебная ошибка?
   – Идем быстрей, – поторопил Александр.
   – Конечно-конечно, – ответил Протагор, надевая тапочки. – Просто это известие…
   – Оно убивает. В городе паника. Начались беспорядки, погромы…
   – Представляю.
   В нескольких метрах от дома стоял личный бронированный автомобиль Наместника и два гвардейских броневика. Роль бампера у первого из них играло приспособление для расталкивания мешающих проезду автомобилей. Вооружение броневиков было внушительным: крупнокалиберные пулеметы и спаренные с ними огнеметы – главное оружие устрашения в загробном мире. Гореть, не умирая, намного страшнее, чем сгореть заживо.
   – Все настолько серьезно? – спросил Протагор, увидев технику.
   – Мне приказано доставить тебя во дворец живым и здоровым, – пояснил Александр.
   Когда они сели в машину, колонна, врубив серены, рванула вперед на максимальной скорости.

   Происходящее в городе ввергло Протагора в ужас. Город выглядел так, словно в него ворвалась и крушила все на своем пути армия неприятеля. Всюду были обезумившие от страха люди. Одни пытались бежать, другие громить магазины, третьи под шумок грабили дома зажиточных граждан. Дороги загромождали искореженные в результате столкновений автомобили. То тут, то там возникали и разгорались пожары. А не имевшие возможности умереть раненые тщетно молили о помощи – до них в этом хаосе никому не было дела.
   Наблюдая это торжество паники, Протагор подумал, что все то, что принято считать человеческими, отличающими людей от животных свойствами, есть не более чем непрочный искусственный налет на звериную людскую сущность, мгновенно исчезающий каждый раз, когда рушится привычный обывательский мирок, будь то стихийное бедствие, война, эпидемия или, как сейчас, внезапное понимание того, что ты смертен. Наверно, подобным образом чувствовали бы себя Адам и Ева после изгнания из рая, не будь эта история сказкой для взрослых детей. Было время, когда христианские фанатики пытались качать здесь права, но их вовремя изгнали, а тех, кто не захотел убраться, навеки залили бетоном – далеко не самый приятный вид казни, учитывая казавшуюся незыблемой невозможность умереть.
   Несколько раз им пришлось прорываться сквозь толпу. Дорогу расчищали огнеметом, а тех, кто не мог или не успевал расступиться в страхе перед огненной струей, сметались броневиком. Одни отлетали в стороны, другие падали на дорогу. Когда какой-нибудь бедолага попадал под колесо лимузина, машина слегка подпрыгивала.
   Для психики Протагора это было слишком, и она, как когда-то в особо кровавых боях, отключила эмоции. В результате он перешел в режим безучастного наблюдения за происходящим, думая о том, сколько ему потом будут сниться кошмары, когда душа оттает, и на него обрушатся все подавляемые сейчас эмоции. В свое время эта особенность устройства его психики помогла Протагору выйти живым из целого ряда мясорубок.
   – Я могу позвонить? – спросил Протагор, вспомнив про свои отели.
   – Связь работает, – ответил Александр.
   – Вот только я в спешке забыл мобильник.
   – Держи.
   Он протянул Протагору простой, но вполне надежный аппарат – Александр не любил показную роскошь.
   Управляющий ответил после второго гудка.
   – Как у нас дела? – спросил Протагор.
   – Гвардейцы поливают огнем всех, кто пытается без разрешения проникнуть на охраняемую территорию.
   – А как постояльцы?
   – Нервничают. Но в порядке.
   – Хорошо. Организуй обслуживание гвардейцев по высшему классу. Разумеется, за счет заведения. А заодно верни постояльцам деньги за все дни, пока здесь будет бардак. Они не для этого к нам приехали.
   На подступах к окружающим дворец богатым кварталам шли настоящие бои. Жаждущая крови и грабежа вооруженная камнями, «коктейлем Молотова», пистолетами, ружьями и автоматами толпа пыталась прорвать линию обороны. Гвардейцы отвечали из пулеметов и огнеметов. Силы были неравными, и гвардейцам приходилось туго, но им на помощь уже летели боевые вертолеты, способные уничтожить и более серьезного противника.
   Благодаря своевременным решительным действиям гвардейцев богатые кварталы практически не пострадали, и здесь все было почти как всегда. Разве что улицы были пустынны, а окна и двери домов забаррикадированы.

   Наконец, они подъехали к парадному входу во дворец, распугав непривыкших к непочтительности павлинов Наместника. Идя во дворец, Протагор опрометчиво посмотрел на машины. Они были заляпаны кровью, а на таране болтались обрывки человеческих внутренностей. От этого зрелища даже у повидавшего в свое время крови Протагора подкатило к горлу. К счастью, он не завтракал.
   У входа во дворец Александр передал Протагора одетому в идеально сидящий черный костюм рабу. Тот проводил его в рабочий кабинет Наместника.
   Наместник Аида Гермоген выглядел соответственно занимаемому посту. Предсмертный возраст 55 лет. Мужественное, привлекательное лицо. Благородная седина. Подтянутый. Среднего роста. Ухоженная борода. Всегда в идеально на нем сидящем европейском костюме…
   Но только не в этот раз. Всклокоченный, одетый в заправленную в брюки ночную рубашку и туфли на босу ногу, он больше походил на чудака-ученого из комиксов. Когда Протагор вошел в кабинет, Гермоген ходил из угла в угол, давая указания одновременно по городскому и мобильному телефону. Ему было не до гостя, поэтому Протагор решил подождать у двери, пока Гермоген обратит на него внимание.
   Разговор по телефону продолжался еще минуты 2 или 3, затем Гермоген положил трубки на стол, молча подошел к Протагору и протянул руку для рукопожатия.
   – Ну и денек! Такого дурдома у нас еще не было, – сказал он, когда они обменялись рукопожатиями и сели Гермоген в свое кресло, а Протагор на диван для гостей.
   – Это точно, – согласился Протагор.
   – Ты уже в курсе?
   – Александр сказал, что Сизиф умер.
   – Представляешь?
   – Если честно, с трудом.
   – У меня вообще в голове не укладывается.
   – Судя по бардаку, что я видел, не у тебя одного.
   – Бардак этот тоже… – Гермоген запнулся, не находя нужного слова. – Как-то слишком уж быстро он начался, да и толпа слишком хорошо организована и вооружена.
   – Не думаю, что кто-то смог бы убить Сизифа…
   – Убить, конечно, нет, но воспользоваться случаем… Ну да с беспорядками мы почти справились. К счастью, они решили воспользоваться ситуацией, не успев толком подготовиться. Ну да тебе не стоит забивать себе этим голову. Для борьбы с изменой и заговорами у меня есть люди. Тебя я позвал не за этим. Догадываешься зачем?
   – Думаю, это связано с Сизифом.
   Ответ Протагора заставил Гермогена нервно рассмеяться.
   – Сегодня все связано с Сизифом, – сказал он, отсмеявшись. – Я собираюсь расследовать смерть Сизифа и хочу, чтобы ты возглавил это расследование.
   – Но я… – попытался возразить Протагор.
   – Знаю-знаю, – перебил его Гермоген. – Поэтому ты единственный достаточно разумный человек, которому я могу полностью доверять. Надеюсь, я могу рассчитывать на твое понимание и лояльность?
   – Типа Сократ мне друг, а истина до жопы?
   – Вот, ты даже шутишь.
   – Но я не уверен…
   – Зато я уверен. И отказ не приму.
   – А я и не отказываюсь, – сказал Протагор, понимая, что отказываться действительно бесполезно.
   – Вот и хорошо. Тогда я вызываю Ахилла. Он будет твоим помощником. Настоящий пройдоха, тебе понравится.
   – Не спеши.
   – Что еще? – недовольно спросил Гермоген.
   – Ты уже завтракал?
   – Какой там!
   – Я тоже не завтракал. Поэтому давай сначала приведем себя в порядок и позавтракаем. Пусть люди думают, что ситуация взята под контроль.
   – Хорошая мысль, – согласился Гермоген.
   Минут через 15 они уже сидели за столом гладко выбритые и идеально одетые. Гермоген в темно-синем костюме, а Протагор в светло-серой тунике. Тапочки сменили классические сандалии. За столом они вели себя так, словно ничего чрезвычайного не произошло. Когда завтрак подошел к концу, Гермоген вызвал Ахилла.
   – Познакомься с личным секретарем и помощником, – сказал Гермоген, когда в кабинет, а они завтракали в кабинете, вошел маленький, тщедушный, с семитскими чертами лица человек лет 30. Его внешнюю несуразность подчеркивал совершенно не идущий ему костюм. Ахилл казался откровенной насмешкой над героем, в честь которого был назван. – Не стесняйся, гоняй его в хвост и гриву.
   – С чего начнем? – спросил Ахилл, когда они вышли из кабинета Наместника.
   – Для начала я бы хотел взглянуть на тело, – решил Протагор. – Где оно?
   – В холодильнике для овощей.
   – Отлично. Идем туда. По дороге введешь меня в курс дела.
   – Его труп нашли на рассвете у скалы, где он обычно завтракал, – рассказывал Ахилл, ведя Протагора известными только дворцовой публике служебными коридорами.
   – Кто нашел?
   – Мальчишка, который приносил ему еду.
   – Где он сейчас?
   – Задержан до выяснения обстоятельств.
   – Что с официальной версией?
   – Ее пока нет. Из-за беспорядков связаться с журналистами было невозможно.
   – Постарайся как можно быстрее организовать пресс-конференцию. Ни что так не питает страх, как отсутствие информации.
   – Будет сделано.
   Сизиф лежал прямо на голом полу холодильной комнаты. Похоже, люди попросту очистили для него угол от ящиков с продуктами, не позаботившись даже о том, чтобы нормально там подмести. На лице Сизифа застыла хитро-подленькая улыбка, как будто происходящее его забавляло.
   – Как на помойку выбросили, – прокомментировал Протагор.
   – Люди были слишком напуганы, чтобы поступить должным образом.
   Постояв секунд десять над трупом, Протагор нагнулся и потрогал тело за плечо. На ощупь оно было точь-в-точь как охлажденная куриная тушка.
   – Знаешь надежного специалиста по бальзамированию? – спросил Протагор.
   – Найду.
   – Пока что тело нужно сохранить. Желательно, без видимых следов бальзамирования.
   Получив задание, Ахилл сделал пару звонков по телефону после чего сообщил:
   – Распорядился. Гвардейцы уже отправились за нужными людьми.
   – Мне потребуется кабинет.
   – Уже выделен и оборудован.
   – Показывай.
   Кабинет был внушительным. Просторная, дорого обставленная приемная. Сам кабинет с жутко дорогим столом и подстать ему креслом. Столешницей служил сенсорный монитор из сверхпрочного пластика, так что на ней, отключив экран, при желании можно было бы даже выравнивать гвозди. В неактивном виде столешница выглядела, как красное дерево. На стене за столом висел портрет Аида, с которого тот по-отечески смотрел на посетителя. Во встроенном шкафу были сейф, полки с папками и буфет с дорогими напитками. К кабинету примыкала комната отдыха, или, проще говоря, спальня с огромной кроватью. Заглянув в шифоньер, Протагор обнаружил там несколько туник.
   – Это если вы захотите переодеться, – пояснил Ахилл.
   К спальне примыкала обложенная мрамором ванная комната. Плюс готовый выполнить любой приказ смышленый секретарь… Наверно, любой чиновник отдал бы все, чтобы заполучить такой кабинет с соответствующей ему должностью. Но Протагор не был чиновником. Когда он представил себя работающим в таком кабинете день за днем, год за годом, век за веком, ему стало тошно.
   – Мы обустраивали кабинет, не зная ваших предпочтений. И если что, вы только скажите, – оценил по-своему набежавшую на лицо Протагора тень Ахилл.
   – Все в порядке. Об этом можешь не беспокоиться.
   – Какие будут распоряжения?
   – Думаю, пора поговорить с нашедшим тело мальчишкой.
   – Сейчас его приведут, – пообещал Ахилл и вышел из кабинета в приемную.
   Парень появился минут через пять. На вид лет 14. Одет бедно. Глаза испуганные, но хитрые. Веки припухшие от слез. Следов побоев на лице не было.
   – Садись, – пригласил его в кресло для посетителя Протагор.
   – Я постаю, – ответил парень, боясь садиться в роскошное кожаное кресло.
   – Сказал, садись, значит, садить, – прикрикнул на него Протагор.
   Парень осторожно сел на самый край и втянул в плечи голову.
   – Тебя как звать? – спросил Протагор.
   – Константин.
   – С тобой тут как, не сильно строго обошлись?
   – Да нет, нормально, – ответил Константин, шмыгая носом.
   – Кормили?
   – Куда там! Спасибо, что не били.
   – А было за что?
   – Так если б били, только когда есть за что…
   – С тобой не поспоришь.
   Протагор нажал пальцем на иконку с надписью «секретарь».
   – Слушаю, – услышал он голос Ахилла.
   – Распорядись, чтобы парню принесли чай с бутербродами. Ты же будешь чай с бутербродами? – спросил Протагор у Константина.
   – Спасибо, я не хочу.
   – Я уже заказал.
   – Тогда ладно, – ответил парень и покраснел, решив, что что-то сморозил не то.
   – Меня сильно накажут? – спросил Константин, когда приятной наружности рабыня поставила перед ним на стол тарелку с бутербродами и чашку с чаем.
   – А есть за что?
   – Не знаю, – растерялся Константин.
   – И я еще не знаю.
   – Я ничего не делал.
   – Ты нашел Сизифа?
   – Я.
   – Рассказывай, и не забывай есть.
   – Как обычно на рассвете я принес ему завтрак. И нашел его уже таким. Больше я никого и ничего не видел. После этого я побежал звать стражу. И все, – сообщил Константин, не решаясь взять бутерброд.
   – Ты говорил еще кому-нибудь об увиденном?
   – Ну да. Я же не знал, что это секрет.
   – А почему ты решил, что он мертв?
   – А разве нет? – удивился Константин.
   – Ты давно здесь?
   – Третий месяц.
   – И тебе еще не сказали, что здесь нельзя умереть?
   – Нет. А что, правда?
   – Ты ведь уже мертв. Куда еще?
   – И то верно.
   – Как я понимаю, ты не врач.
   – Нет, конечно. Я даже школу еще не закончил. Попал под машину… – он грустно шмыгнул носом.
   – То есть квалифицированное освидетельствование тела ты не проводил?
   – Нет, конечно.
   – И ты не знал, что здесь не умирают?
   – Пока вы мне не сказали, не знал.
   – Поэтому ты и решил, что он умер.
   – Ну да. А разве нет?
   – Решив так, ты побежал за помощью?
   – Совершенно верно.
   – Ну вот, мы вроде бы и разобрались.
   – Что со мной будет?
   – Немного побудешь здесь. Расскажешь журналистам все, как было на самом деле: что ты нашел его утром, решил, потому что не знал, что здесь не умирают, что он умер, поэтому так всем и рассказал.
   – А он не умер?
   – Он без сознания. В коме. Здесь нельзя умереть. Или ты забыл?
   – Как-то трудно в это поверить.
   – С веками поверишь. Потом, когда на улицах наведут порядок, пойдешь домой. Ты наш главный свидетель, и мы не хотим, чтобы с тобой что-нибудь случилось.
   – И меня не накажут?
   – За что? Ты все правильно сделал. А если не будешь врать и распространять сплетни, я добьюсь, чтобы тебя торжественно наградили.
   – Что, правда?
   – Ты мне не веришь?
   – Верю.
   – Тогда к чему такие вопросы?
   – Простите. Просто все так неожиданно.
   – Для всех неожиданно. А теперь давай ешь.
   Осмелев, Константин набросился на бутерброды.
   – Отведи нашего гостя в какую-нибудь приличную комнату для прислуги, – сказал Протагор Ахиллу, когда тарелка опустела. Надо отдать должное Константину, ему потребовалось совсем немного времени.
   – Журналисты уже ждут, – сообщил Ахилл.
   – Хорошо. Объяви им, что я иду.
   Журналистов было человек 20. Они ждали в зале для пресс-конференций. Зал был декорирован в любимом Наместником и столь раздражающим традиционалистов европейском деловом стиле начала 21 века. Протагор не любил идеализирующих примитивный образ жизни предков традиционалистов. Он вполне справедливо считал, что раньше люди жили тем, что пасли овец, пахали на быках или иной скотине, пили воду из ручьев, ходили пешком или ездили на лошадях, страдали от глистов и умирали от болезней в раннем возрасте только потому, что у них не было альтернативы. Сегодня же надо быть полным идиотом, чтобы отказываться от благ и удобств цивилизации исключительно ради каких-нибудь умственных завихрений. Более того, традиционалисты тоскуют о прошлом только потому, что имеют о нем крайне идиллическое представление. И перенеси их судьба на пару веков назад в осаждаемый неприятелем город или на какую-нибудь стройку в качестве рабов, они бы запели совсем иные песни. В любом случае тосковать о прошлом можно лишь в том случае, если в настоящем ты неудачник. А иначе с какой стати тебе тосковать?
   – Здравствуйте, дамы и господа, – сказал Протагор, сев за уставленный микрофонами стол. – Надеюсь, вы благополучно добрались? Если у вас все готово, и камеры включены, предлагаю начать. Сначала я сделаю официальное заявление, а потом постараюсь ответить на ваши вопросы.
   И так. Сегодня на рассвете приносящий еду Сизифу мальчишка обнаружил того не подающим признаков жизни. Будучи новичком и не зная еще, что здесь не умирают, он решил, что Сизиф мертв. О чем и сообщил сначала гвардейцам, а потом рассказал соседям и родственникам. По неизвестным пока причинам, – Протагор выделил интонацией слово «пока», – паника охватила город прежде, чем мы успели предварительно разобраться в ситуации и оповестить через вас о произошедшем население. В результате наша с вами встреча стала возможной только после того, как в городе был наведен достаточный для того, чтобы пригласить вас сюда, порядок. Сейчас Сизиф находится в коматозном состоянии под наблюдением дворцовых врачей. Как только они сообщат нам его диагноз, мы немедленно свяжемся с вами. Что же до беспорядков, то до выявления их причин и наведения порядка в городе объявляется чрезвычайное положение, в рамках которого вводится комендантский час и объявляется мобилизация всего трудоспособного населения с целью восстановления города и оказания помощи пострадавшим. Теперь задавайте вопросы.
   – Хотите сказать, что Сизиф жив? – спросила грузная тетка во втором ряду.
   – Конечно же, нет! Сизиф мертв, как и все мы. Живым, как я понимаю, тут не место.
   – Вы прекрасно поняли, что я имею в виду, – огрызнулась она.
   – Он мертв, а раз так, как он может умереть еще?
   – Есть сведения, что вами был задержан и продолжает удерживаться под стражей нашедший Сизифа подросток. Так ли это? И если да, то почему? – спросил слегка голубоватый корреспондент с правительственного канала.
   – Он был доставлен во дворец для дачи свидетельских показаний. Разумеется, мы оставили его во дворце на время беспорядков. Или нам надо было выставить его за дверь на растерзание толпы?
   – Он арестован? – спросила девица с красными волосами. Наверняка из какой-нибудь оппозиционной газеты.
   – А за что? Он только нашел тело и побежал за помощью. Он свободен, и если он захочет, вы сможете с ним пообщаться после пресс-конференции.
   – А прочему он может не захотеть? – спросила эта же девица, явно намекая на то, что парню запретят общение с журналистами.
   – Не знаю. Это его дело, общаться с вами или нет. Заставить его отвечать на ваши вопросы я не могу, препятствовать этому не собираюсь. Чем более полную правду будут знать люди из первоисточника, тем быстрее жизнь в городе вернется в привычное русло. По этой же причине, как только они освободятся, вы сможете побеседовать с доставившими во дворец Сизифа гвардейцами.
   – Мы сможем увидеть Сизифа? – спросил похожий на сову седеющий мужчина.
   – Это будет зависеть от вердикта врачей. Как только они разрешат, мы организуем вашу встречу.
   – Скажите, вы не находите меры по наведению так называемого порядка излишне жестокими? – спросила красноволосая девица.
   – Ваш вопрос не по адресу, так как не я командую гвардией. Поэтому я смогу ответить на него лишь как обычный гражданин или частное лицо, и мои слова ни в коем случае не стоит считать официальными. Так вот, как частное лицо я считаю, что охваченная паникой толпа – это такая же разрушительная стихия, как ураган, землетрясение или цунами, и силы правопорядка должны делать все возможное для наиболее скорейшего обуздания стихии, так как спутниками подобных беспорядков являются грабежи, изнасилования, вандализм и прочие подобные радости.
   – А как вы как гражданин, относитесь к тому, что гвардия бросила защищать туристов и богатеев, оставив бедняков на растерзание толпы? По-вашему, бедняки вообще не люди? – не унималась она.
   – Разумеется, я был бы только рад, если бы для защиты каждого жителя города можно было бы выделить пару вооруженных гвардейцев. Но такого количества гвардейцев в городе нет. Поэтому гвардия защищает в первую очередь наиболее стратегически значимые объекты. И на первом месте по значимости у нас стоят места проживания и отдыха туристов, так как именно туризм является основой нашего процветания. На втором месте дворец и прилегающие кварталы, так как там сосредоточены наиболее значимые люди города и объекты и символы порядка и государственной власти. На третьем месте наиболее важные технические объекты, такие как электростанция или средства коммуникации. И так далее. И если бы вы действительно считали, что, прежде всего, нужно защищать малоимущих, вы бы, как минимум, попытались отказаться от охраны в их пользу. Насколько мне известно, ни вы, ни ваши коллеги не пытались отказаться от вооруженной охраны, поэтому давайте не будет ханжами с двойными стандартами и показной моралью. Опять же, справедливости ради надо сказать, что громящая все на своем пути толпа не свалилась нам на голову с неба. Она состояла из тех самых бедняков, которых мы якобы бросили на произвол судьбы. Богачей в этой толпе нет. Они все сидят дома, стараясь не мешать гвардейцам выполнять их работу. Бедняки же почему-то вместо того, чтобы, например, организоваться в отряды самообороны, бросились грабить, насиловать, громить и жечь дома соседей. Наверно, поэтому они и бедняки.
   – Скажите, что вы от нас скрываете? – спросила, казалось, дремавшая до этого момента женщина средних лет.
   Протагор ждал подобного вопроса. Улыбнувшись, он произнес:
   – Не знаю, как вы, а я просто обожаю такие вопросы. Не думаю, что задавшая его дама настолько наивная, чтобы думать, что в ответ я тут же выложу все свои личные и государственные секреты. Если же я начну вас уверять, что я ничего не скрываю, и у меня вообще нет секретов, кто ж мне поверит.
   Зал рассмеялся.
   – А раз так, то этот вопрос был задан исключительно с целью подрыва моего авторитета. Подрывать мой авторитет имеет смысл только в том случае, если истинной целью задавшей вопрос дамы является дальнейшая дестабилизация обстановки. Поэтому я отвечу вопросом на вопрос: Скажите, сударыня, почему вы стремитесь к возобновлению беспорядков? По-вашему люди натерпелись слишком мало горя? Или вас не устраивает государственная власть? Вас не устраивает воля Аида? Вы бросаете ему вызов?
   Появление подобных вопросов и поистине сверхъестественная скорость распространения паники дают нам основание полагать, что за происшедшим с Сизифом стоит антиправительственный заговор, а само происшествие и последовавшие за ним беспорядки – организованный и заранее спланированный информационно-террористический акт. Поэтому, господа журналисты, я, надеясь на ваше понимание, настоятельно прошу вас доводить до населения только проверенную информацию, в достоверности которой вы не сомневаетесь, и воздержаться от распространения лживых слухов и сплетен. Так же я попрошу всех граждан сообщать о случаях распространения слухов. Тем более что это необходимо, прежде всего, для вашего благополучия и вашей же безопасности.
   Еще вопросы есть?
   Больше вопросов не было.
   – С вами хотят поговорить доставившие во дворец тело гвардейцы, – сказал Ахилл, когда Протагор вернулся в свой кабинет.
   – Что они хотят?
   – Уточнить, что писать в отчете.
   – Хорошо, зови.
   – Их было трое. Обычные деревенские парни, не блещущие умом, но надежные.
   – Чем могу быть полезен? – спросил Протагор после того, как они сели на диван в его кабинете.
   – Мы хотели бы проконсультироваться по поводу отчета, – отрапортовал старший.
   – Как я понимаю, вы были на дежурстве?
   – Так точно! Патрулировали улицы.
   – К вам обратился житель города. Он сообщил о найденном теле.
   – И мы сразу же поспешили на место.
   – Тело, как я понимаю, признаков жизни не подавало.
   – Вы правы.
   – И вы сообщили начальству.
   – Ну да, мы не знали, что делать.
   – Что было после этого?
   – Нам приказали доставить его во дворец. Мы доставили.
   – Нашедшего тело задержали вы?
   – Нет, мы посчитали, что его не нужно задерживать. Только записали его имя и адрес.
   – И при медицинском осмотре Сизифа вы не присутствовали.
   – Не присутствовали. У входа во дворец у нас его забрали ваши люди.
   – Вот так и пишите. Только пишите не тело, а так, как вы пишете, когда речь идет о тяжело раненом человеке. И если вас будут расспрашивать журналисты, так им все и сообщайте. Вы все правильно сделали.
   Обрадованные тем, что их не собираются делать крайними, гвардейцы ушли.
   Оставшись один, Протагор устало помассировал себе виски. После разговоров со всеми этими людьми он чувствовал себя разбитым. Несколько раз медленно глубоко вздохнув, он нажал на иконку «секретарь».
   – Я вас слушаю.
   – Зайди, пожалуйста.
   Ахилл выглядел, как огурчик. Похоже, существование в таком режиме для него было нормой. Как высокое давление для глубоководной рыбы. Эмоционально глубоководная рыба… Наверно бы его разорвало, как глубоководную рыбу, выброшенную на берег, поживи он с недельку, как Протагор.
   – У меня для тебя есть пара заданий, – сообщил Протагор. – Для начала распорядись, чтобы врачи написали, что Сизиф был отравлен чем-то вроде тетрадетоксина… я могу ошибаться в названии… Короче говоря, он каким-то образом был отравлен ядом, при помощи которого на Гаити людей превращают в зомби. Поэтому он и был похож на покойника. Каким образом произошло отравление, пока не известно. Состояние Сизифа остается стабильно тяжелым. Пусть этот вердикт как можно быстрее передадут в прессу. Это понятно?
   – Какое второе задание?
   – Снаряди надежных людей на поиски нового Сизифа. Такого, чтобы был внешне похожим на оригинал.
   – Хотите подменить его двойником?
   – Ну да. Сизиф умер. Да здравствует Сизиф. А пока новый Сизиф не будет найден, храни тело, как зеницу ока.
   – Понял. Что еще?
   – На сегодня все. Пойду, пожалуй, пройдусь.
   – Сейчас только обеспечу вам охрану.
   – Я не далеко, и тут вроде бы тихо.
   – Все равно. Приказ Наместника. Я не могу его ослушаться. Да и вам не стоит.
   – Думаешь, я сбегу?
   – Добровольно нет. Но береженого, сами знаете… К тому же, вы теперь лицо государственное, а мы не знаем, стоит ли кто-то за беспорядками, или нет.
   – Ладно, уговорил, обеспечивай охрану. Только пусть они сильно не достают.
   – Не волнуйтесь, они будут, как тени.

   Анаис не была красавицей. Рост чуть ниже среднего. Лицо милое, но не более. Волосы длинные, черные, заплетенные во множество тонких косичек. На конце каждой что-то вроде деревянной бусины неправильной формы. Тело стройное, чуть полнее, чем у моделей. Ноги длинные, стройные. Ступни и кисти рук красивые. Груди маленькие. Да и предсмертные 38 это далеко не 18. Несмотря на довольно-таки средние внешние данные она на протяжении многих веков продолжала оставаться одной из наиболее желанных гетер не только в городе, но и далеко за его пределами. Ей поклонялись, посвящали музыку и стихи, ее ваяли скульпторы и писали живописцы. И дело было даже не столько в тайных колдовских любовных штучках, которыми она владела в совершенстве, сколько в том, что рядом с ней от одного только ее присутствия любой мужчина чувствовал себя уверенно, спокойно и легко. Вроде бы ничего не делая для этого, она умудрялась исцелять душевные раны и отгонять любые дурные мысли. Популярность позволяла ей придирчиво относиться к выбору вхожих в ее дом мужчин. Этот выбор ограничивался далеко не только богатством и положением в обществе, и Протагор в тайне гордился тем, что всегда был желанным гостем в ее доме. Жила она в хоть и скромном по сравнению с соседскими, но довольно-таки роскошном, окруженном прекрасным садом, доме недалеко от дворца. Поговаривали, что этот дом подарил ей один из поклонников только за право поцеловать ей туфельку, ну да кто ж верит подобным слухам.
   К ней, предварительно договорившись по телефону о встрече и приведя себя в порядок, отправился Протагор в сопровождении эскорта из 4 гвардейцев после первого «рабочего дня».
   – Я не один, – сказал он открывшей дверь рабыне, словно сопровождающие его гвардейцы были невидимыми.
   – Я разберусь, – улыбнувшись, ответила она. – Госпожа ждет в синей спальне.
   Анаис сидела, забравшись с ногами в кресло, и читала книгу. На ней было внешне простое, но стоившее целое состояние легкое платье и босоножки на высоких каблуках. Белья под платьем не было.
   – Говорят, ты стал очень большим человеком, – сказала она, вставая, когда он вошел в комнату. – Мои поздравления.
   – Надеюсь, это не надолго, – нисколько не лицемеря, ответил он.
   – В этом весь ты. Проходи, располагайся.
   После того, как он сел в свободное кресло, она вернулась в свое. Кресла стояли рядом.
   – Выглядишь уставшим, – заметила она.
   – Меня это все утомляет.
   – Тогда может чаю? Он позволит тебе расслабиться и одновременно взбодрит.
   – С удовольствием.
   Анаис хлопнула в ладоши, и рабыня вкатила в комнату стол на колесах, на котором стояли чайные принадлежности: миниатюрный китайский чайник, подстать ему чашки, чаша справедливости, миниатюрный ковшик с дорогущим белым чаем и термос с горячей водой. Подкатив столик к креслам, рабыня вышла. Анаис принялась, ловко орудуя чайными принадлежностями, заваривать чай по древней китайской методике.
   – Видела тебя по телевизору, – сказала она, разливая по чашкам практически не отличающийся по цвету от обычной воды чай.
   – И как я тебе?
   – Смотрелся, как прирожденный политик.
   – Ты мне льстишь.
   – Ничуть. Так что там с Сизифом?
   – Пока что ничего не понятно.
   – Он жив?
   – Конечно же нет. Но и не мертвее всех других.
   – А я уже, было, решила, что этот пройдоха вновь обманул богов.
   – Я бы тебе посоветовал воздерживаться от подобных речей.
   – Я же не на базаре с торговками разговариваю.
   – Все равно. Сейчас начнется поиск виноватых…
   – Подожди, – перебила она его, – ты что, пытаешься втюхать мне официальную версию?
   – Извини, я не хотел оскорблять твой интеллект.
   – Так значит все правда, и он действительно мертв?
   – Не знаю. Все, что у нас есть – это мертвое тело. Но как это возможно?..
   – Похоже, тебя это, скорее озадачивает, чем пугает.
   – А смысл бояться? Это первая смерть за всю известную нам историю царства Аида.
   – Но ведь она может стать началом целой вереницы смертей.
   – И что? Один раз мы уже умерли. И что изменилось?
   – Думаешь, умерев здесь, мы вновь окажемся в подобном месте?
   – Не знаю.
   – Ты так спокойно об этом говоришь.
   – Я привык жить в незнании. Поэтому легко обхожусь без общепринятых заблуждений.
   После третьей чашки чая Протагор почувствовал расслабляющее тепло, как от хорошего коньяка, но только более приятное. После следующих двух чашек он уже чувствовал себя так, словно не было ни беспорядков, ни смерти Сизифа, ни тяжелого дня.
   – Теперь, когда твои душа и разум стали свободны, можно перейти и к удовольствиям тела, – сказала Анаис, вставая с кресла. Протагор тоже встал.
   Она сняла с него тунику и, взяв за руку, подвела к огромной, застеленной нежнейшим бельем, кровати. Когда он сел на кровать, она опустилась перед ним на пол и сняла с него сандалии.
   – Ложись, – сказала она, снимая платье.
   Протагор лег на спину. Анаис, сев на него верхом, начала медленно ласкать его тело своими косичками, заставляя стонать от удовольствия. Несмотря на былую усталость, его член вздыбился меньше, чем за минуту. Анаис вставила его себе в успевшую стать влажной вагину и принялась играть с ним вагинальными мышцами, с которыми управлялась так, как не всякая умелица умеет работать ртом. При этом она не преставала ласкать Протагора волосами, а он нежно гладил ее тело руками.
   Через несколько минут он готов был кончить, но она, прекрасно чувствуя его тело, не давала ему это сделать, следя одновременно за тем, чтобы не спадало предоргазмное напряжение. Так продолжалось что-то около часа, и когда он уже не в силах был больше терпеть, она впилась своими губами в его рот и несколькими сильными движениями тела заставила Протагора кончить, и кончила сама. Раз в пятый или шестой. Кончая, Протагор почувствовал направленный вдоль позвоночника вверх взрыв энергии, и в его голове на какое-то время вспыхнуло солнце.
   После этого Анаис легла рядом с ним, положив голову ему на плечо.
   – То, что ты делаешь, необыкновенно, – прошептал ей на ухо Протагор. – С каждой нашей встречей я все больше убеждаюсь в том, что ты богиня, принявшая облик смертной.
   – При жизни я была жрицей тайного культа Дионисия. Его основательница была настолько прекрасна, что в нее влюбился сам Дионисий. Он открыл ей, что овладение искусством любви способно сделать человека равным богам, а потом обучил ее всему, что для этого нужно. Решив, что такое искусство не должно пропасть, она организовала наш культ, и мы бережно храним, передавая по наследству, наше искусство.
   – Думаю, ты постигла его в совершенстве.
   – Это невозможно. Как и знание, это искусство напоминает воронку: и чем больше ты им владеешь, тем более бескрайним кажется то, чем можно еще овладеть. Спеть тебе колыбельную?
   – Обожаю, как ты поешь.
   Анаис чуть слышно запела на незнакомом Протагору языке. Песня была простой, но каждый звук проходил сквозь сознание и тело Протагора, заставляя их вибрировать в резонанс так, словно это они были инструментами, из которых Анаис извлекала звук. Через некоторое время сознание Протагора отделилось от тела и улетело вслед за звуком туда, где кроме него и Тишины не было ничего. Там не было даже времени. Только звук… только тишина… только блаженство…
   На самом интересном месте зазвонил телефон.
   – Извините, что беспокою, – услышал Протагор голос Ахилла, – но Наместник желает вас видеть немедленно.
   – Что-то произошло?
   – Это не телефонный разговор.
   – Хорошо. Иду.
   Протагор посмотрел на часы. Было без четверти два ночи. Выматерившись, он принялся торопливо одеваться.

   Ахилл встречал его у входа во дворец.
   – У нас ЧП. Пропало тело, – выпалил он, даже не поздоровавшись.
   – Как?
   – Кто-то усыпил охрану.
   – Понятно.
   – Тебя уже ввели в курс дела? – спросил Гермоген, когда Протагор с Ахиллом вошли в его кабинет.
   – В общих чертах, – ответил Протагор.
   – Что скажешь?
   – Даже и не знаю.
   – Что, никаких соображений?
   – Думаю, – ответил после небольшой паузы Протагор, – что тело могли похитить с одной из трех целей: Самая безвредная и маловероятная – это похищение с целью сокрытия, то есть для того, чтобы тайно хранить его как сувенир, или с какой-то культовой целью. Но это мало вероятно. Вторая возможная цель – демонстрация тела народу, в качестве доказательства нашего вранья. И третья – похищение с целью шантажа. В любом случае единственное приемлемое решение проблемы – демонстрация народу живого и невредимого Сизифа, так что нужно поспешить с его поисками.
   – А тело?
   – А что тело? Тело оно и есть тело. Они нам тело, а мы им Сизифа, живого и здорового. В принципе-то протащить сюда чье-то тело хоть и сложно, но возможно. Провозят же умельцы всякие безделушки.
   – Как-то просто у тебя все получается.
   – А жизнь достаточно простая вещь, если ее не усложнять почем зря.
   – Ладно, что предлагаешь сделать сейчас?
   – Ты уже начал поиски злоумышленников?
   – Этим занимается лично Александр.
   – Вот и отлично. А пока давайте отправляться спать. Полезного мы ничего сейчас не сделаем, а в свежую голову и мысли охотней идут.

   Ахилл поднял Протагора, едва рассвело.
   – Явился с повинной похититель, – сообщил он.
   – И что он говорит? – спросил Протагор.
   – Ничего. Сказал, что все расскажет только лично вам.
   – Черт бы его побрал. Пока я буду одеваться, придумай кофе, да покрепче.
   Одевшись и наскоро выпив чашку кофе, Протагор отправился в сопровождении Ахилла в комнату для допросов, где его ждал задержанный похититель. Протагор ожидал увидеть что-то вроде средневекового каземата с цепями и всякими приспособлениями для того, чтобы причинять людям боль, но комната для допроса оказалась точь-в-точь такой же, как в современных фильмах про полицию.
   Прежде, чем войти внутрь, Протагор внимательно рассмотрел задержанного через прозрачное с одной стороны зеркало. На вид тому было около 30. Совершенно неброская внешность. Был он абсолютно спокоен и уверен в себе.
   – Говорят, ты хотел меня видеть, – сказал Протагор, входя в комнату для допросов и садясь на свободный стул.
   – Тебе все правильно сообщили, – ответил задержанный.
   – Почему меня?
   – Про тебя говорят, что ты мудрый человек. Наместник к тебе прислушивается. Поэтому ты сможешь спасти многих, если мне удастся тебя убедить в своей правоте.
   – Назови свое имя.
   – Япет, сын Агенора. Служу… Точнее, служил стражником в личной охране Наместника.
   – Даже так? Так что же тебя заставило предать своего господина?
   – Я не считаю свой поступок предательством.
   – Думаю, мало кто с тобой согласится.
   – Поэтому я и пришел к тебе.
   – Хорошо. Рассказывай.
   – Несколько столетий назад, когда Наместник объявил христиан изменниками, на них была объявлена охота. Волею судьбы я принимал участие в карательной операции, и меня поразила та легкость, с какой эти люди принимали мучения и казнь. Разумеется, они страдали от боли, но страха, присущего большинству из нас страха я не в них не видел.
   – Ничего удивительного. Многие фанатики с легкостью идут на мучения и истязают других. Для них невыносимы лишь смех, радость и простое человеческое счастье.
   – Позволю себе с тобой не согласиться, но мы сейчас говорим не об этом. Я был настолько поражен их бесстрашием, что, когда в следующий раз я вышел на небольшую группу уцелевших христиан, я вместо того, чтобы их выдать, попросил их наставника объяснить мне, почему они столь бесстрашны. Видя, что я вопрошаю искренне, он рассказал мне об истинном боге и о том, что он испытывает нас, посылая страдания. И те из нас, кто справляется с испытанием, отправляются к нему на небо, где жизнь настолько прекрасна, что это невозможно и вообразить.
   Я регулярно встречался с этими людьми, пока их не залили бетоном. Как я тогда думал, мне удалось спастись лишь чудом. Только теперь я понимаю, для какой миссии меня избрал господь. Долгие годы после этого я тайно служил своему богу, а несколько месяцев назад меня нашел через Интернет Анонимный Наставник.
   – Почему ты решил, что он тот, за кого себя выдает?
   – Слышал бы ты, как он говорит о боге, ты бы тоже не усомнился в нем ни на минуту. Наставник сообщил мне, что время лживых богов подошло к концу. Что больше не дано им смущать людей своей ложью. Что уже грядет царство бога истинного, и спасутся те, кто в него поверит. Все остальные провалятся в геенну огненную вместе со своими лживыми богами. Когда я спросил, когда это случится, он ответил: «Вскоре после знамения, которое изменит все».
   – Да? И что это за знамение? – спросил Протагор, заранее догадываясь, каким будет ответ.
   – Знамением стало раскаяние и спасение Сизифа.
   – Интересно.
   – Несколько недель назад перед тем, как он собирался приступать к своему безрезультатному труду, Сизифу явился ангел господень. «Возлюби бога истинного и единого, покайся перед ним в грехах, отрекись от богов лживых, и будешь спасен», – сказал ангел. Послушал его Сизиф, и тогда ангел забрал его душу на небеса, оставив здесь лишь бренную оболочку.
   – Ты так говоришь, как будто сам все это видел.
   – Мне рассказал об этом наставник, а ему – тот самый ангел, что принес спасение Сизифу. Когда случилось чудо, и Сизиф обрел спасение, Наместник приказал скрыть от людей дающую шанс на спасение правду. Поэтому я с двумя верными рабами из дворца выкрал тело. Я передал его людям, чьи лица были закрыты масками. Подождал, пока рабы уедут достаточно далеко, чтобы быть в безопасности, и пришел сюда. Как сказал мне наставник, шанс на спасение должен быть у всех. Даже у Наместника, хотя вряд ли он им воспользуется.
   – А что будет с телом?
   – Уже скоро его покажут людям как свидетельство чуда господня.
   – С этим все ясно, но чего ты ждешь от меня?
   – Если ты публично признаешься в творимой тобой лжи и покаешься перед единым богом, многие пойдут за тобой.
   – Похоже, ты искренне в это веришь. Тем хуже для тебя. Дело в том, что… Не знаю, дурачил ли тебя твой наставник, или он, как и ты был одурачен кем-то другим, но только то, что ты называешь чудом, является обманом, изменой и попыткой государственного переворота.
   – Зачем ты меня обманываешь?!
   – Ты прав, мне нет смысла тебе врать, потому что ты вряд ли расскажешь что-нибудь кому-то еще. Поэтому я расскажу тебе то, что мы скрываем от общественности: Некто, мы пока еще не знаем всех фигурантов этого дела, пытается совершить государственный переворот. С этой целью злоумышленники похитили Сизифа и положили у скалы похожий на него труп, который контрабандой провезли в царство Аида. Провозят же сюда технические новинки и прочую ерунду. Затем, после обнаружения тела якобы сизифа злоумышленники организовали панику, под видом которой отряды боевиков пытались прорваться во дворец, чтобы свергнуть законное правительство. Так что тот несчастный, которого ты украл, далеко не Сизиф, а тем, кому ты его передал, глубоко наплевать на твоего бога. Им нужна власть.
   – Я не верю тебе! Я видел, как вы все забегали, а потом… если это не Сизиф, почему вы не объявили о подмене?
   – Сначала мы приняли все за чистую монету, но потом, узнав правду, решили сделать вид, что продолжаем верить в то, что у нас тело Сизифа. И заговорщики клюнули. Теперь нам остается дождаться, когда они покажут свои лица, и показать людям, чего они стоят на самом деле.
   – Все равно я тебе не верю, – уже как-то совсем неуверенно сказал Япет.
   – И не надо. Подожди немного, пока все встанет на свои места. Думаю, это произойдет раньше, чем ты окажешься за измену в бетоне. А если нет, ты убедишься в моей правоте, когда поймешь, что тщетно взывать к твоему богу, так как он всего лишь самозванец.
   Сказав это, Протагор встал и покинул комнату для допросов.
   – Похищение с подменой украденным из мира живых телом… Отличная версия! Я в тебе не ошибся, – сказал слушавший допрос Гермоген.
   – На первое время пойдет. Но в любом случае все станет на свои места только после возвращения Сизифа.
   – Думаешь, народ поверит?
   – Народ легко верит в то, что позволяет ему и дальше жить привычной жизнью в привычном мирке. Больше всего на свете народ не терпит перемен. И мы вернем ему эту жизнь, как бы ни пытались помешать нам наши враги, – выдал Протагор, подспудно думая, что с подобными речами ему не хватает только бокала в руке.

   Как и обещал Япет, явление тела народу не заставило себя ждать. Его выставил на рыночной площади под предлогом прощания перед погребением Силен – давнишний главный соперник Гермогена. Разумеется, Силен сообщил о предстоящем прощании журналистам, и покоящееся на небольшом возвышении в дорогом гробу тело Сизифа показывали по всем телевизионным каналам. Несмотря на комендантский час и царивший еще вчера в городе ужас, поглазеть на первого в истории царства Аида покойника собрался чуть ли не весь город. За тем, чтобы все проходило чинно и без эксцессов, следили нанятые Силеном молодчики. Ему сейчас не нужна была заварушка.
   Узнав об этом, Гермоген взбесился. Как же ему хотелось разогнать всех, а Силена и журналюг отправить в бетон! Но кем бы ни был несчастный в гробу, он имел право на достойное погребение, и здесь традиции и приличия были на стороне Силена, который, пользуясь случаем, разливался соловьем с установленной неподалеку от тела трибуны. Суть его речи сводилась к тому, что лежащее в гробу тело – знак богов, означающий, что Протагор навлек на себя их гнев своим трусливым правлением. И что если он и дальше будет занимать свой пост, гнев богов обрушится не только на него, но и на весь город.
   Силен был из тех, кому не живется спокойно. Жаждая славы, он старался не пропустить ни одной войны, но вместо славы к нему пришла смерть от вражеской стрелы. Не завоевав славы при жизни, он решил во что бы то ни стало прославиться после смерти. К счастью, у него было не так много последователей, чтобы бросить вызов Гермогену. По крайней мере, до последнего времени.
   – Пожалуй, мне стоит сходить проститься с телом, – решил Протагор.
   Когда он прибыл со своим эскортом на место, к гробу стояла чуть ли не километровая очередь. Он скромно стал в ее конец, и буквально через минуту Силен заговорил о нем.
   – А вот прибыл уважаемый всеми нами Протагор, Которого Гермоген вынудил стать обманщиком. Давайте спросим у него, что думает обо всем этом наш уважаемый Наместник?
   Толпа одобрительно зашумела.
   – Ответь нам, Протагор. Отбрось лишнюю скромность. Взойди на трибуну и скажи, наконец, всем нам правду.
   Толпа зашумела еще громче, и Протагор направился уверенной походкой к трибуне.
   – Так ты хочешь услышать правду? – спросил он у Силена, когда тот потеснился, освобождая место у микрофонов.
   – Ради этого я и стою здесь.
   – А вы хотите услышать правду? – спросил Протагор, обращаясь к народу.
   Толпа взревела.
   – Хорошо, – продолжил он, когда стало достаточно тихо. – Слушайте правду. Знаете, что нужно, чтобы родился мул?
   – Какое это имеет отношение делу? – перебил его Силен.
   – Ты хочешь услышать правду? Так дай мне договорить.
   – Тогда говори по делу. Мы не животноводство пришли обсуждать.
   – Я говорю по делу, и если тебе действительно нужна правда – дай мне ее сказать. Или ты только кричишь о ней, а сам, стоило мне начать говорить, пытаешься заткнуть мне рот?
   – Прими мои извинения и говори. Я не буду больше тебя перебивать.
   – Извинения приняты. Вернемся к мулу. Для того чтобы его получить, нужно заставить осла забраться на кобылу. Для этого ему показывают готовую к спариванию ослицу, а затем, когда он достаточно для этого возбуждается, ослицу меняют на кобылу. Почему я об этом говорю? Да потому, что нечто похожее происходит здесь и сейчас. Что мы все видим?
   – Сизифа, – ответила толпа.
   – А я говорю, что перед нами мертвое тело. И это факт.
   – Рад, что ты не пытаешься этого отрицать, – вставил Силен.
   – Я вижу его своими глазами. Кем я должен быть, чтобы отрицать очевидное? И хоть я не эксперт в мертвых телах, – продолжил Протагор, – думаю, именно это тело было найдено нами днем ранее там, где обычно завтракал перед началом трудового дня Сизиф.
   – Этого ты тоже не отрицаешь?
   – Не думаю, что кому-то пришло в голову подменять одно мертвое тело другим. Поэтому да, я признаю, что именно это тело было найдено там, у подножия горы.
   – Тогда почему вы нам врали? Надеюсь, ты не станешь отрицать, что вы лгали?
   – У нас на то были весьма весомые основания, и если ты и почтенная публика мне позволит, я приведу их, а заодно и скажу всю известную мне по этому делу правду. Как вы уже знаете, не успело тело прибыть во дворец, в городе вспыхнули беспорядки. Я понимаю, человеческая смерть здесь, у нас никого не оставила равнодушной, но скорость, с которой разгорался этот социальный пожар, заставила нас заподозрить, что все это было кем-то организовано. К тому же мы долгое время не могли связаться с журналистами, так как якобы впавшая в панику толпа первым делом разрушила средства связи с телерадиокомпаниями. Казалось бы, это сыграло нам на руку, так как, благодаря потере связи, у нас появилось время подготовиться к встрече с журналистами. Вот только разгул беспочвенных слухов при отсутствии какой-либо официальной версии – вещь крайне взрывоопасная, так что на деле мы больше потеряли, чем получили от этой задержки.
   Как я уже сказал, все это заставило нас усомниться в том, что происходящее является таковым, как выглядит. И чем больше у нас было времени на то, чтобы разобраться с ситуацией, тем отчетливей мы понимали, что тут дело нечисто. Все указывало на заговор с целью государственного переворота. Разумеется, до выяснения масштабов заговора мы не должны были показывать заговорщикам, что раскусили их коварный план. Опять же, мы не знали, кто стоит за случившимся. Однако мы понимали, что раз эти люди устроили столь масштабную резню, они не остановятся ни перед чем. Поэтому мы и были вынуждены вести себя так, словно поверили в смерть Сизифа и перепуганы этим событием до смерти.
   – Хочешь сказать, вы до сих пор не можете поверить в очевидный для всех факт?
   – Сначала мы поверили, и возможно верили бы и дальше, вот только бунтовщики перестарались, и мы задались вопросом, а настолько ли очевидно очевидное? Да, Сизиф пропал. Да, мы обнаружили тело. Вот только одна груша и одно яблоко – это далеко не две сливы. К тому же в Аиде еще никто никогда не умирал. Как можно умереть, если ты уже мертв? С одной стороны, перед нами была невозможность смерти после смерти. С другой – мертвое тело. Откуда оно взялось? Казалось бы, все говорило о том, что это тело Сизифа. И да, в мире живых это было бы самым правдоподобным объяснением. Но здесь, в мире мертвых еще никто никогда не умирал. Так почему Сизиф должен быть исключением? Учитывая все это, наиболее правдоподобным выглядит объяснение, согласно которому кто-то спрятал Сизифа и явил нам чье-то мертвое тело. При большом желании привезти его из мира живых не так уж и сложно. Думаю, каждый из нас имел дело с контрабандными товарами оттуда.
   Кстати, Сизиф – крайне подходящая фигура для того, чтобы подменить его чьим-то трупом. Несмотря на то, что своим процветанием мы все здесь обязаны ему, близко его не знал никто. Все это время он был один на один со своим камнем. Мы наблюдали за ним с почтительного расстояния. А найти похожего человека… У нас каждый год проходят конкурс двойников. Эту версию мы приняли в качестве рабочей. И не ошиблись.
   Решив, что мы клюнули на подставной труп и всячески пытаемся скрыть смерть Сизифа, злоумышленники выкрали тело из дворца, и вот теперь оно здесь, перед нами, а главный подозреваемый стоит рядом со мной на трибуне и обвиняет меня во лжи. Селен, от имени Гермогена, Наместника Аида, я обвиняю тебя в похищении человека, государственной измене и массовом причинении вреда имуществу и здоровью сограждан. И только из уважения к покойному, над которым ты надругался, украв его тело у родственников, я не стану тебя арестовывать прямо сейчас. Надеюсь, у тебя хватит смелости сдаться властям после окончания похорон?
   Селен был готов публично растерзать Протагора голыми руками, но благоразумие взяло верх над чувствами. Взяв себя в руки, он лишь бросил:
   – Не ожидал от тебя столь рьяного проявления верноподданнических чувств.
   – В отличие от тебя, Гермоген не пытается отравить мне жизнь и не проливает моря крови ради достижения своей цели.
   – Ты называешь жизнью прозябание в этом болоте?
   – То, что ты называешь прозябанием и есть нормальная жизнь, которую я буду защищать всеми доступными мне средствами. Не только ради себя, но и ради всех тех, кого ты уже сделал и собираешься сделать несчастным.
   Окончание этой фразы утонуло в одобрительном реве толпы.

   Во дворце Протагора встречали овациями. Аплодировали, правда, только Гермоген с Ахиллом, зато от лица всего народа и совершенно искренне. Происходило это в кабинете Гермогена за «слегка накрытым» по случаю идеологического разгрома противника столом.
   – А какие у вас новости? – спросил Протагор, когда Гермоген закончил хвалебную речь в его честь, и они подняли бокалы, не забыв отлить немного вина на пол в качестве жертвы богам.
   – Мы нашли Сизифа, – сообщил Ахилл.
   – Отлично! Теперь осталось организовать его освобождение из лап бунтовщиков, и дело можно считать закрытым.
   – До закрытия дела еще далеко, – сказал Гермоген. – Я ничуть не умаляю твоих заслуг, Протагор. Можно сказать, что ты спас наш город от кровавого мрака, но ведь мы еще ни на шаг не продвинулись в поисках истинной причины произошедшего.
   – Боюсь, мы никогда не сможем ее узнать.
   – У тебя впереди вечность. Надеюсь, ты уже приступил к составлению списка необходимых специалистов.
   – Займусь этим в ближайшее время.
   – Надеюсь, с этой задачей ты справишься столь же блестяще, как и с защитой трона.
   – Боюсь не оправдать твоих надежд.
   – Впереди вечность, как я уже говорил.

   – Для человека дня ты выглядишь не очень счастливо, – заметила его настроение Анаис, едва он вошел в живописную, увитую цветущим плющом беседку, где она пила чай.
   – Гермоген требует объяснений произошедшего с Сизифом, – ответил он, садясь за стол напротив нее.
   – Так предоставь их, – сказала она, наливая ему чай.
   – Он боится, что раз весь наш мирок с горой и примыкающей к ней долиной был создан богами ради Сизифа, то с его переходом в иную реальность, в нем больше нет необходимости, и он исчезнет либо вместе со всеми нами, либо нам придется бросить все и заново устраиваться в других местах. А если учесть, что должность Наместника Аида ему больше не светит нигде… Поэтому ему нужны настоящие, по крайней мере, способные удовлетворить всех умников объяснения, так что, похоже, я застрял во дворце надолго.
   – Опасения Гермогена вполне естественны и понятны. А вот твое равнодушие меня удивляет. Ты действительно не боишься, или столь великолепно скрываешь страх, что даже я не могу его заметить?
   – Настоящее – это маленькая черта, отделяющая неизвестность прошлого от неизвестности будущего. А раз так, то любая незыблемость и определенность – не более чем успокоительная иллюзия. Зачастую это сложно понять. Еще сложнее принять. Зато после принятия исчезает страх перед неизвестностью, а это самый ужасный, обрывающий нам крылья страх.
   – Да ты еще и поэт!
   – Подле столь прекрасной музы им трудно не стать.
   – И как всегда, льстец. Могу я дать тебе совет? Пей чай и ни о чем не думай. Все образуется. Я тебе обещаю.

   Возвращение Сизифа было поистине триумфальным. Несмотря на то, что по телевизору о его успешном освобождении из лап заговорщиков сообщили за каких-то три часа до прибытия его самолета, к моменту его появления весь город высыпал на перекрытые в честь такого события и охраняемые гвардейцами в блестящих на солнце легких парадных доспехах улицы, по которым Сизиф должен был проехать из аэропорта во дворец. Люди были настолько счастливыми и нарядными, словно сам Аид должен был приехать к ним в город. Наконец, небольшой частный самолет, гордость Гермогена, совершил посадку. К нему подали трап, по которому поддерживаемый двумя гвардейцами спустился на землю Сизиф. Для пущей правдоподобности его хорошенько отходили, разумеется, за очень дополнительную плату. В самолете его одели в чуть великоватые черные брюки, сандалии и белую рубашку с коротким рукавом. Пока он спускался, подъехал открытый белый лимузин. Оттуда вышел Гермоген. Он был в светло сером костюме. Обменявшись приветствиями, Гермоген с Сизифом обнялись, затем оба сели на заднее сиденье лимузина, и машина, не торопясь, тронулась в путь. Всю дорогу их сопровождали приветственные крики и целое море цветов, которыми люди буквально забросали машину. Периодически Сизиф приветливо махал людям рукой. Он делал это не часто, так как каждый жест отзывался болью во всем теле.
   Журналисты ждали у дворца, но их к Сизифу не подпустили. Вместо него перед ними предстал Ахилл.
   – Дамы господа, – начал он. – Как видите, Сизиф жив и возвращен домой. Это главное. Сейчас ему оказывают медицинскую помощь. Как только врачи разрешат, мы организуем его встречу с вами. И еще, позвольте мне обратиться от лица Наместника ко всем жителям нашего города. Уважаемые сограждане! Нам пришлось пережить несколько не самых радостных дней. Но теперь уже все позади. Злоумышленники арестованы и вскоре предстанут перед судом. В честь возвращения Сизифа завтрашний день объявляется праздником. Все увеселительные заведения с 8 утра и до полуночи будут работать за счет Наместника. Гуляйте, ешьте, пейте, радуйтесь и восхваляйте богов.
   Пока встречали Сизифа, арестовали контрабандиста, который вскоре признался в том, что незаконно провез мертвое тело из мира живых. Узнав об этом, Протагор решил встретиться с этим козлом отпущения. На вид тому было слегка за 20. Среднего роста, приятной наружности… обычный молодой парень, которому просто не повезло.
   – Я уже признался во всем следователю, – сказал он, когда Протагор представился.
   – Назови свое имя, – попросил Протагор.
   – Гектор.
   – Скажи мне, Гектор, что заставило тебя признаться?
   – Я честный контрабандист. Кое-чем промышляю, так, по мелочам, чтобы было чем кормить семью. Но я не бунтовщик. И когда я узнал, как попытались использовать привезенное мной тело…
   – Я знаю, что тебя заставили себя оклеветать. Как они заставили тебя это сделать?
   – Мы здесь относительно недавно. Погибли с женой и детьми во время землетрясения. Мне пообещали, что если я признаюсь, они не будут нуждаться, а если нет…
   – То вы все окажетесь в бетоне, – продолжил за него Протагор.
   – Мне все равно пропадать, а так…
   – На чем тебя взяли?
   – На последней модели айфона. Я никогда не возил ничего такого.
   – Ладно, Гектор. Ничего не обещаю, но попробую тебе помочь, – сказал Протагор, которому действительно стало жалко пропадающего ни за что в сущности парня.
   Решив воспользоваться хорошим настроением Гермогена, Протагор направился из тюрьмы прямым ходом к тому в кабинет. Гермоген наслаждался дорогим коньяком, сигарой и тишиной.
   – Угощайся, если хочешь, – сказал он гостю.
   Протагор плеснул себе немного коньяка и сел в кресло.
   – Я только что из тюрьмы, – сообщил он.
   – Чего тебя туда черти носили?
   – Разговаривал с контрабандистом.
   – И что?
   – Думаю, тебе стоит проявить великодушие и помиловать парня.
   – А если он начнет болтать?
   – Не начнет. По той же причине, по которой сознался.
   – Ты же знаешь, я не могу рисковать.
   – Тогда тебе придется заставить замолчать всех, кто что-либо знает помимо официальной версии. Ты этого хочешь?
   – Нет, но это другое дело.
   – Помнишь, не так давно ты говорил, что мне должен?
   – И что?
   – Освободи парня.
   – Хорошо. Я подарю ему помилование. И знаешь, ты меня удивил.
   – Разочаровал?
   – Нет, но я не знал, что ты можешь быть таким сентиментальным.
   – Я человек, и ничто человеческое мне не чуждо.

   Протагор не любил народные гуляния. К тому же суета последних дней его заметно подутомила, поэтому, позавтракав, он отправился в дворцовую библиотеку. Там его и застал около двух часов дня Ахилл. Он вбежал в библиотеку так, словно за ним гналась свора злобных демонов.
   – Что стряслось? – спросил Протагор, моля богов о том, чтобы это не было очередным убийством или похищением.
   – К нам прибыла с официальным визитом Верховная Жрица Храма Аида.
   – И что? – спокойно спросил Протагор.
   – Как что? Она будет говорить с народом, и тогда…
   – О чем?
   – Она не говорит. Представляете, что будет…
   – Не выбивай табурет из-под ног прежде, чем наденешь на шею веревку, – не дал ему развить мысль Протагор.
   – Как бы эта шутка не стала вещей.
   – Возьми себя в руки, и что бы ни происходило, веди себя так, словно все идет по плану.
   Обращение к народу было назначено на 16 часов. К указанному часу под балконом, с которого обычно обращался к согражданам Наместник, собрался весь город. Всем хотелось узнать волю богов непосредственно из первых уст. С момента прибытия и до последних минут Жрица не покидала отведенных ей покоев и никого не желала принимать. Это заставляло Гермогена серьезно нервничать, и только многовековой политический опыт позволял ему держать себя в руках. К тому же его бесило то, что он был вынужден ждать ее под дверью, словно какой-нибудь раб или слуга. Наконец, ровно в 4 она вышла из комнаты и, не глядя на Гермогена, направилась на балкон. Он последовал за ней на почтительном расстоянии. Жрице было лет 70. Высокая, худая, как жердь, в висящем свободном одеянии, она была похожа на призрак.
   Когда Жрица вышла на балкон, толпа взревела. Жрица подняла руку, и в следующее мгновение наступила полная тишина, словно там внизу под балконом находился послушный, готовый мгновенно выполнить любую ее команду зверь. Подобное искусство управления толпой заставляло бояться жриц больше, чем самого Аида.
   – Я, Верховная Жрица храма бога нашего Аида, – произнесла она хорошо поставленным приятным голосом, – прибыла к вам от имени и по поручению моего господина, который через меня желает сообщить вам следующее: Своим самоотверженным трудом безо всякой надежды на успех ваш соотечественник Сизиф был удостоен прощения богов. Ему было даровано закатить камень на вершину горы, после чего он стал свободным. Благодаря этому Эол смог забрать сына в свой дом. В связи с этим Аид повелевает вам переименовать город в Сизиф. Отныне вам поручается быть свидетелями и напоминанием того, что каким бы безнадежным ни казалось положение человека, если он будет столь же самоотверженно, невзирая на неудачи, делать во славу богов то, что должен, рано или поздно они смилостивятся над ним, как смилостивились над Сизифом. Это все, что я должна была вам сказать. Подготовьте мой самолет к отлету, – бросила она уже Гермогену, уходя с балкона.
   – Так кто же тогда в больнице? – выкрикнул, опомнившись, кто-то из толпы.
   – Мы обязательно выясним это, – ответил Гермоген. – А сейчас… Слава Аиду! Слава богам! Сегодня великий день, поэтому давайте праздновать. Все объяснения будут завтра.
   – У тебя не слишком счастливая рожа для провала? – набросился на Протагора Гермоген, столкнувшись с ним в коридоре. Протагор светился от счастья. Ему хотелось петь, танцевать, творить глупости… Он практически был свободен! Но еще сильней его делало счастливым понимание того, кто стоит за его свободой.
   – О каком поражении ты говоришь? Мы победили! Празднуй!
   – Нас же завтра заживо сожрут журналисты.
   – Не думай об этом. Я знаю, что им сказать. Так что празднуй! И веселись!

   Сославшись на необходимость готовиться к пресс-конференции, прогулявший на радостях чуть ли не до рассвета Протагор после завтрака заперся у себя в спальне. Он провалялся в постели до 11. Встреча с журналистами была назначена на полдень. Несмотря на это, наскоро одевшись и кое-как побрившись без помощи раба, он тайком улизнул из дворца, чтобы встретиться с Анаис.
   – Скажи, что я прошу уделить мне буквально пару минут, – сказал он удивленной рабыне. Анаис не принимала без предварительной договоренности по телефону, а в такую рань тем более. Еще сильней рабыню удивило то, что госпожа не только согласилась принять Протагора, но даже не удивилась его приходу.
   Анаис тоже недавно встала. Она приняла ванну и теперь одевалась к завтраку. Когда Протагор вошел, она сидела в кресле уже причесанная и одетая в бежевое платье. Подле ее ног сидела рабыня с сандалией в руках.
   – Вижу, сегодня ты светишься счастьем, – улыбнувшись, заметила Анаис.
   – Ты права, я счастлив, – ответил Протагор, беря у рабыни сандалию и садясь на пол у ног Анаис. – Я забежал к тебе перед пресс-конференцией, чтобы поблагодарить за свое счастье.
   Он надел сандалию на красивую ножку Анаис и завязал ремни.
   – Сейчас ты похож на влюбленного юношу.
   – Хоть я давно уже и не юноша, но я влюблен в тебя так, как мог быть влюблен когда-то в юности, – говоря это, он целовал ее ножку, как в том сне, с которого для него началась эпопея с Сизифом.
   – Похоже, счастье тебя опьянило сверх нормы, – сказала Анаис слишком холодным для такой ситуации тоном.
   – Позволь мне договорить, прежде чем решишь казнить или миловать. Я давно знаю тебя. Не первый век. И я знаю, что ты не потерпишь даже намека на обладание тобой. Я знаю, что будет, заикнись я об этом. Но я говорю не о желании обладать, суть которого – воспетая поэтами жадность. Я говорю о переполняющем меня чувстве. Я люблю тебя, как любят солнце, небо или океан. Никто же в здравом уме не претендует на обладание солнцем, однако, это не мешает нам наслаждаться его светом и теплом в полной мере. Так и с тобой. То, что ты сделала, заставило меня увидеть тебя еще с одной стороны, и эта сторона восхитительна. Теперь я знаю, что ты не только прекрасна и искусна в любви, но и мудра, как настоящий мудрец. Я пришел, поддавшись минутной слабости, чтобы высказать тебе свое восхищение и сказать о любви. Я не требую ничего взамен. Надеюсь, это не испортит наших с тобой отношений.
   – Я тоже тебя люблю, – ответила она. Нагнувшись, она страстно поцеловала его в губы. – Но пусть это останется между нами.
   – Как тебе будет угодно, богиня. А теперь извини, мне пора к орлам на съедение.
   – Удачи твоей печени, мой Прометей.
   Не только журналисты, но и собравшиеся у телеэкранов посмотреть на пресс-конференцию в прямом эфире горожане ожидали чего угодно, но только не того, что Протагор будет светиться от счастья.
   – Дамы и господа, – начал он, – позвольте всех вас поздравить с успешным для всех нас окончанием истории с Сизифом. Слава Аиду! Слава богам! Позвольте предположить: вы сейчас, наверно, думаете, что я начну изгаляться в попытках оправдаться за одурачившего нас самозванца. Но я не буду оправдываться. Мы виноваты. И не появись вовремя Жрица, мы бы признали в самозванце Сизифа. К счастью, все произошло так, как произошло, и боги удержали нас от этого опрометчивого шага.
   Расскажу об этом более подробно: Конечно, ситуация требует дальнейшего расследования, поэтому я прошу вас отнестись к сказанному мной как к рабочей версии, детали которой могут быть еще скорректированы в процессе следствия и последующего за ним суда. Как вы уже знаете, Эол забрал к себе Сизифа после того, как боги простили его, позволив закатить на гору камень. Узнав об этом, ситуацией решил воспользоваться Силен, который давно уже метил на место Наместника Аида. Надо отжать ему должное, буквально за одну ночь он сумел не только добыть похожее на Сизифа мертвое тело, но и организовать последовавшие за его обнаружением беспорядки. После этого он столкнул камень с горы и подложил тело туда, где Сизиф обычно завтракал.
   К счастью для всех нас, Силен не успел хорошо подготовиться, и ему не удалось воспользоваться беспорядками для захвата власти. Мне сейчас стыдно в этом признаваться, но следующий шаг подсказал ему я. Обвинив его в похищении Сизифа, я тем самым подбросил ему идею. В результате его люди наняли от имени Гермогена двойника Сизифа сыграть его роль в надежде на то, что мы не заметим подмену. В результате он надеялся обвинить нас в мошенничестве и вынудить Гермогена подать в отставку.
   К счастью, богам было угодно иное развитие событий, и прибывшая Верховная Жрица вовремя поставила все точки над «и». Надеюсь, воодушевленные историей Сизифа, мы сделаем все от нас зависящее, чтобы воплотить ее в жизнь.
   Какие будут вопросы?
   Несмотря на то, что журналисты основательно вымотали его своими вопросами, после окончания пресс-конференции Протагор прямиком отправился к Гермогену.
   – Надеюсь, у тебя больше нет возражений, что мавр сделал свое дело? – спросил он.
   – Ты так спешишь покинуть дворец, что мне как-то даже не ловко…
   – Клетка, даже из золота – это клетка, а я нуждаюсь в чистом воздухе.
   – Надеюсь, твоя отставка не ослабит нашу дружбу?
   – Поверь, она сделает ее только сильней.
   – Ладно, давай обнимемся на прощанье…

   Прошел год со дня Освобождения Сизифа. За это время город стал еще краше, чем был. Гора, на которую столько веков пытался закатить свой камень Сизиф, была переименована в Пик Сбывшейся Надежды. Кто-то пустил слух, что если загадать желание и отнести на гору камень, оно непременно сбудется, и со всей округе к ней потянулись паломники. Главные заговорщики по решению суда были залиты бетоном. Остальных, включая незадачливого контрабандиста, Гермоген помиловал.
   На Годовщину Освобождения Сизифа на вершине горы открыли памятник Сизифу: гордый бронзовый Сизиф стоит на вершине, положив руку на свой камень. В честь этого события был объявлен праздник с народными гуляниями и салютом.
   Протагору с Анаис было не до праздника. Им было хорошо вдвоем. Они сидели в беседке в ее саду и пили чай. Когда в небе расцвел первый огненный цветок, она просила:
   – Ты счастлив?
   – Абсолютно, – ответил Протагор
   Они поцеловались наполненным нежностью поцелуем.

12. 01. 2014.

Господь и покойник Валерий Михайлов