Одиночное плавание на «Роб Рое»

Джон МакГрегор

   Переводчик Григорий Шмерлинг

   © Джон МакГрегор, 2023
   © Григорий Шмерлинг, перевод, 2023

   ISBN 978-5-0059-8845-4
   Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Предисловие

   Первая часть плавания проходила вдоль изобилующего опасностями побережья Франции, и на этом пути была очень желательна хорошая погода. Такой она и была. Затем последовала интерлюдия – речное плавание, когда мы направились на выставку в Париж.
   Оттуда путь по морю привел нас через широкий Канал (100 миль) в Каус к его регатам, бурным водам и темным грозовым ночам, а потом, снова под чистым небом, мы завершили плавание, поднявшись по Темзе и Мидуэю. Все путешествие автор совершил один, без попутчика, ночуя и готовя себе пищу на борту. Надеюсь, мои записки покажут, что путешествие не только было чудесным для самого мореплавателя, но что его опыт будет полезен для других.

Джон Макгрегор
Темпл, Лондон
декабрь 1867 г.

   Доход от издания будет направлен на призы для воспитанников учебных кораблей «Чичестер» (Темза), «Неутомимый» (Мерси) и «Гаванна» (Северн).

Глава 1

   Проект и стапель. Плавание в одиночку. Славные ребята. Поправки компаса. Якоря. Люди воды и берега. Важные мелочи. Кокпит. Карта. Лежа на палубе. Как съесть яйцо. Камбуз. Штормовые паруса.

   Все лето я искренне наслаждался странной, но очень приятной для меня жизнью: плаванием по морю и реке на полторы тысячи миль в полном одиночестве, со всеми его трудами, опасностями и приключениями.
   Летние месяцы двух предыдущих лет я тоже провел на воде и тоже один: плыл на байдарке сначала через Центральную Европу, а потом через Норвегию и Швецию. Оба путешествия были восхитительны, но у них все же были недостатки: продвижение зависело главным образом от мускульных усилий, а пищу и ночлег нужно было искать на берегу.
   Зимой я строил новые планы и много размышлял над тем, как сделать следующее путешествие более автономным, а удовольствие от него еще более полным. Результатом размышлений стала красивая маленькая парусная лодка, и теперь вода стала моей дорогой, моим домом, моим миром на все долгое и великолепное лето.
   Успех этих трех путешествий обусловлен тщательной подготовкой к ним во всех мельчайших деталях, которыми многие пренебрегают. Прилагать все усилия для подготовки плавания – само по себе удовольствие для человека с «лодочным умом». Но это и насущная необходимость. Не стоит удивляться печальным примерам лодок, которые затонули, были разбиты, перевернуты или сожжены, если они были сделаны строителем, не знающим, что нужно на воде для путешественника, и отправились в неизвестные воды без должной подготовки к возможным опасностям.
   Моя яхта должна была быть самой лучшей для меня: такого размера, чтобы в ненастную погоду крепкий человек мог бы управлять ею в одиночку. Каждый болт, шкив, утка и конец должны были быть полностью продуманы, чтобы была полная ясность в отношении вопросов:
   – Как это будет работать?
   – А при шквале?
   – Что будет при посадке на камни?
   – А в темноте?
   – В бурлящем приливе?
   – В тесноте шлюза?
   – А в шторм?
   Внутреннее устройство яхты было продумано с учетом опыта плавания на байдарках, а сама яхта была спроектирована мистером Джоном Уайтом из Кауса – кто мог бы сделать это лучше? Она должна была быть, во-первых, безопасной, во-вторых, удобной, и, наконец, быстрой. Если у вас на борту хотя бы два человека, и один сможет поднять другого, когда тот упадет, можно поставить на первое место быстроходность. Но если есть только один человек, который делает все – такой подход не было бы благоразумным.
   «Роб Рой» построен на верфи Форреста в Лаймхаусе, которая строит лодки для Королевского национального института спасательных шлюпок (RNLI), поэтому по своей сути и родословной это спасательная шлюпка.
   Зная, как сильно мне придется время от времени зависеть от весел, я склонялся к тому, чтобы ограничить длину лодки примерно 18 футами, но мистер Уайт сказал, что 21 фут лучше – тогда лодка «позаботится о себе во время шквала». На такой длине мы и остановились, и я ни разу не пожалел об этом решении. Но ни в коем случае не советую увеличивать длину еще больше.
   Одним из больших преимуществ размера в 21 фут было то, что я мог поместить в каюту тузик – маленькую лодочку, чтобы можно было с ее помощью сойти на берег, заняться греблей, а также использовать как последний шанс в случае кораблекрушения [1 - Описание яхты и различных приспособлений будет по мере необходимости включено в повествование; прочие детали, интересные для моряков, будут приведены в Приложении.]. Поэтому я решил, что эта лодка тоже должна быть спасательной шлюпкой, пусть и всего восьми футов в длину.
   «Детство» этой маленькой лодочки было несколько омрачено постоянными насмешками. Сведущие люди сокрушенно и благоразумно покачивали головами, точно так же, как когда-то при виде первого «Роб Роя». Но теперь, когда можно насчитать около трех тысяч таких байдарок, а мой маленький тузик оказался чрезвычайно удобным, можно забыть о насмешках. Должен признать, что насмешки над новшествами полезны тем, что побуждают к осторожности в изменениях и вместе с тем к дальнейшим усовершенствованиям. Хорошей вещи критика полезна: она поможет стряхнуть шелуху, но не повредит основе.
   Чтобы вполне насладиться путешествием с двумя такими компаньонами, как лодки побольше и поменьше, очень важно, чтобы их капитан и матрос также был хорошо приспособлен к своему месту. Он должен быть здоров и бодр духом, а главное – любить море. Он должен научиться вставать, есть, пить и спать не по часам, а как велят вода и ветер. Он должен одновременно наблюдать и учитывать прилив, ветер, волны, паруса, буйки и огни; а также карту, лоцию и компас; а более всего, следить за проплывающими рядом судами, не забывая среди всего этого приготовить себе поесть и попить.
   При столь насущных и разнообразных занятиях у него нет времени чувствовать себя одиноким, и он думает о своем одиночестве гораздо меньше, чем многие занятые люди в разных конторах. Из всех встреченных мной на суше и на море одиночных путешественников ни один не говорил, что ему было «одиноко». Но понятно, что тот, кто никогда не пробовал изменить таким образом свою жизнь, всегда идущую в толпе людей, может побаиваться этого неизвестного ему удовольствия.
   Что до меня, то в этом путешествии я едва мог уделить себе хотя бы минутку. Когда можно было выкроить свободные полчаса, всегда находилось множество дел, которые нужно было сделать, или вопросов, которые следовало обдумать.
   Истинное одиночество почувствует тот, у кого на борту есть товарищ (возможно, весьма приятный), но оказавшийся вымоченным до нитки или выжатым и бессильным; это будет одиночество ответственности, лишенное свободы. Только судорога тяжелых мыслей в голове весь день (и ночь тоже).
   Другое дело – компания дюжины друзей на большой яхте. Тогда у вас есть и компания и ощущение свободы, а груз ответственности лежит на плечах владельца и шкипера. Но все же вас везут почти как пассажира; может быть, тогда уж лучше сразу оказаться на большом пароходе с сотней пассажиров – там своя жизнь и свое разнообразие.
   Впрочем, у каждого свое мнение, а за других судить нелегко. Надеюсь только, что, познакомившись с моим дневником одиночного плавания, вы не назовете это плавание одиноким.
   «Роб Рой» имеет парусное вооружение иол [2 - Двухмачтовое судно с косыми парусами, у которого кормовая мачта (бизань-мачта) стоит позади оси руля и места рулевого.Прим. перев.], таким образом, рулевой находится между мачтами, и это удобно.
   Двойная обшивка обеспечивает прочность и сухость корпуса, а палуба по всей длине не дает воде проникнуть внутрь сверху. Лодка имеет железные киль и кильсон, чтобы противостоять ударам о камни, а также четыре водонепроницаемых отсека, чтобы ограничить затопление в случае пробоины.
   Каюта достаточно удобна для отдыха, но только на якорной стоянке: спать на ходу в море экипажу запрещается. Внутреннее устройство каюты, позволяющее готовить пищу, заниматься чтением и письмом, хранить все припасы и груз, сильно отличаются от любой другой яхты. Все это было специально продумано и хорошо сделано.
   В 3 часа дня 7 июня яхта была быстро спущена на воду, загружен балласт (полторы тонны чугуна), багаж и припасы на трехмесячное плавание. И вот мачты поставлены, подготовлены свернутые паруса, флаги развеваются на ветру. Отдан швартов, и мы отплываем из Вулиджа. Пока «Роб Рой» не вернется на верфь, на борту не будет никого, кроме капитана.
   Мальчишкой я часто представлял себе, как здорово быть самому себе капитаном в своей собственной лодке. Но реальность намного превосходила воображение, и эта радость не была преходящей. На следующий день она только усилилась, и так продолжалось до самого конца, когда, наконец, только долг заставил меня отказаться от моего плавучего дома и перейти в другой, совершенно недвижимый дом из лондонских кирпичей, за который каждый квартал следовало вносить арендную плату.
   В этот день в Эрите Королевский каноэ-клуб проводил свои первые парусные гонки. Пять маленьких гребных лодок установили бамбуковые мачты, подняли белоснежные паруса и помчались вперед на порывистом ветру, дважды пересекая Темзу. Они шли настолько плотно, что победитель был впереди всего на несколько секунд. Затем на клубном обеде были тосты за призеров и пожелания доброго пути капитану, который удалился на борт, чтобы впервые переночевать на своей яхте.
   Воскресная служба на борту учебного корабля «Вустер» в Эрите – зрелище, которое стоит увидеть и запомнить. Звенит колокол, и к кораблю прибывают лодки, на некоторых есть и дамы. На твиндеке открыты порты, сквозь которых виднеется струящаяся вода реки. Здесь стоит строй из сотни румяных юношей, будущих капитанов «Тэпингов» и «Ариэлей» [3 - Легендарные чайные клипера Taeping и Ariel участвовали в Великой чайной гонке из Китая в 1866 г. Корабли одновременно вошли в устье Темзы; Taeping победил лишь благодаря буксиру, оказавшемуся более мощным. Прим. перев.], Это прекрасный образец настоящих моряков и джентльменов, каких рад видеть любой англичанин.
   Приятно видеть опрятность и порядок без глупости чопорного благоговения, здоровье и яркость отрочества вместе с ловкостью и молчаливостью моряков. Надеюсь, учителя не слишком замучают этих ребят тригонометрией.
   Всю неделю они взбирались наверх по снастям, забавляясь и изучая оснастку, гребли и играли в крикет, чтобы укрепить мускулы. И вот теперь, в день отдыха, они то красиво поют под хорошо играющую фисгармонию, то тихо слушают клирика Темзенской миссии, который приплыл сюда из своей плавучей церкви, бросившей якорь в соседней бухте.
   RNLI любезно подарил «Роб Рою» один из лучших своих компасов для спасательных шлюпок. Картушка этого компаса плавает в смеси спиртов, чтобы стабилизировать ее колебания, а лампа рядом будет освещать ее ночью. Моряку знакомо особое чувство уважения и тайны, которое вызывает компас, спутник в прошлых или неизвестных будущих опасностях, верный проводник в бескрайних водах сквозь долгую черноту ночи.
   Имея на борту много железа довольно близко к этому чудесному тонкому прибору, я решил пойти для определения поправки компаса в Гринхит, где прилив слабый и самые большие суда удобно настраивают свои компасы. Эта операция заняла целый день, как и у стоявшего там русского парохода. Мне так же важно было направлять «Роб-Рой» верным курсом, как и любому московиту, чтобы он мог правильно идти на своем корабле с непроизносимым названием.
   Поправки компаса определяют следующим образом. Судно ставят в бухте Гринхита и с помощью верпов и специальных буев выставляют носом на разные компасные курсы. Пеленг по компасу на борту (под влиянием притяжения судового железа) определяет наблюдатель на судне, а истинный пеленг сигнализирует ему другой наблюдатель на берегу, компас которого не подвержен влиянию железа на судне. Таким образом устанавливается ошибка в каждой позиции, и необходимые поправки записываются на карточку в виде таблицы, например:
   Для курса N держать на N¼E,
   для курса NtE держать на NNE, и так далее.
   Половина румба на картушке компаса кажется мелочью, но такое отличие в курсе может оказаться важным, чтобы избежать мелководья или найти гавань.
   Но вот компас идеально откалиброван для работы, и теперь можно поговорить о якорях. Мне нужен был достаточно тяжелый якорь, чтобы он хорошо держал при сильном приливе, в плохую погоду и особенно ночью, чтобы можно было спать без беспокойства. С другой стороны, якорь должен быть достаточно легким, чтобы его мог поднять и уложить один человек, причем в те драгоценные секунд 20 времени, когда якорь уже оторван от грунта, но паруса еще не забрали ветер и яхту несет приливное течение, а на тебя смотрят с соседних яхт, опасаясь навала – как это неизбежно и случается с разиней и увальнем.
   После долгих раздумий и сбора мнений многочисленных консультантов «Роб Рой» был оснащен 50-фунтовым оцинкованным якорем Тротмана с 30 фатомами [4 - Якорь Тротмана похож на адмиралтейский, но его веретено качается в плоскости тренда и рогов; фатом – 6 футов, 30 фатомов – около 55 м. Прим. перев.] цепи, а также еще одним 20-фунтовым Тротманом с пеньковым канатом.
   В таком плавании операции постановки на якорь и снятия с него, безусловно, относятся к наиболее трудным и рискованным. Каждый раз в новом месте, в новых обстоятельствах, и все должно быть сделано одной парой рук.
   Вы входите в гавань, и менее чем за минуту вы должны охватить взглядом положение двадцати судов, ход прилива, направление ветра и глубину воды; причем не только в данный момент, но и представив, что будет через шесть часов: ветер переменится, изменится течение и суда развернутся, или соседу потребуется место для отхода, или подойдут другие суда.
   Приняв все это во внимание, вы должны немедленно определить место, где будет достаточно воды, чтобы не сесть на мель в отлив (и в то же время не слишком глубоко); причал, до которого вы сможете добраться сейчас и отойти завтра; рядом не должно быть мурингов отсутствующих судов, за которые можно запутать свою якорную цепь; холодный ночной ветер не должен дуть прямо в каюту, и тем более в нее не должна лететь пыль с известковой баржи. А вон еще и угольный бриг с чумазыми грузчиками; если остановиться тут, намазанный вкусным желтым маслом бутерброд может тут же оказаться черным.
   Заинтересованность в благополучном совершении этого подвига усиливается, когда видишь, как настороженно смотрят на незнакомца причалившие раньше, всем своим видом говоря, как они надеются, что вы не подойдете слишком близко. Неудача грозит тяжелым штрафом в судебном разбирательстве, поломкой фальшборта или дырой в боку, или бессонной ночью, или долгой возней с распутыванием якорных концов, или всем этим вместе. А также возражениями и комментариями каждого яхтсмена в пределах угрожаемого круга.
   Несомненно, самый неприятный результат плохого управления – повреждение чужой лодки; не могу не отметить с величайшим удовлетворением, что после не менее чем двухсот якорных стоянок, а также плавания в переполненных портах и реках «Роб Рой» ни разу даже не поцарапал краску на другом судне.
   Недалеко от меня был пришвартован прекрасный старый фрегат, теперь бесполезный для войны, но бесценный для мира – «Чичестер», учебный корабль для лондонских беспризорников. Эти юноши были совершенно отличны от тех, что на «Вустере», но они тоже английские ребята, и каждый англичанин должен что-то сделать для них, если заботится о настоящем или будущем Англии.
   Раньше бледные и убогие, худые, бездомные и бессердечные, теперь в своем деревянном речном доме они румяные, опрятные и чистые, полные энергии. Капитан и офицеры учат их новой жизни, открывая добрые перспективы и честные средства к существованию британского моряка вместо жалкого попрошайничества или ужасной компании тюремной камеры. Эти дети – вопиющий позор для миллионов соверенов в банковских книгах, и нам придется тяжело ответить, если мы позволим этому продолжаться. Напомню и о исправительном судне «Корнуолл» в Пурфлите. В Приложении мы вернемся к ним и расскажем об этих судах подробнее.
   Над «Роб Роем» всегда развевался вымпел Клуба каноэ (белый, с веслом поперек буквы «С»), а на бизань-мачте – еще один белый флаг с названием яхты. Шесть цветных сигнальных флагов поднимались по мере необходимости.
   В погожий ясный день, когда действительно началось мое плавание, все флаги были подняты, а «Чичестер» приспустил свой флаг в знак приветствия. Ребята облепили такелаж, трижды звонко прокричали «Ура!» и «Во Францию, сэр!». Мой флаг-лейтенант ответил на приветствие, и мы попрощались.
   Каждый раз, когда я плыву по благородному потоку Темзы к морю, она выглядит для меня по-разному. Я видел Темзу с больших и малых пароходов, с палубы индийского корабля, с планширя куттера и кормы броненосца, с гребной лодки и с байдарки, проникал почти во все закоулки и протоки, в некоторые из них по дюжине раз, но всегда перед глазами было что-то новое.
   Жизнь на Темзе образует собственный мир, отдельный от жизни на берегу. День на реке начинается за час до восхода солнца. Вас приветствуют веселые голоса и приветливые лица, и кажется, что тут нет ни увечных, ни больных, ни бедных. Тот простой факт, что ты на реке, вызывает своего рода братское чувство к другим морякам и лодочникам. Возникает чувство, что эти люди и даже их суда составляют вместе с вами особый народ. Да, конечно, на берегу довольно много других людей, но ведь они на берегу. Несомненно, они полезны, чтобы обеспечить нас, водоплавающих, маслом, яйцами и хлебом, которые они производят; мы с удовольствием смотрим на их зеленые лужайки и густые деревья; слышим, как поют жаворонки на высоте, и кричат павлины, и все это очень красиво. Мы стараемся сочувствовать людям, укорененным на земле, но сами в это время свободно скользим на свежем ветерке по набегающим волнам.
   В свою очередь, сухопутное население часто смотрят на нас с некоторой жалостью: «вон, в кораблике, бедные ребята сидят в каюте, спят в гамаках, взаперти». Возможно, для каждого из нас хорошо, что его точка зрения, какой бы она ни была, становится для него центром мировоззрения.
   Проселочная дорога через лес и поле обладает несомненным очарованием для ботаника (которое сильно задержит прогулку с таким компаньоном); так же и для водника каждый участок большой реки порождает поток событий, незаметных для сухопутных жителей.
   Среди сотен проходящих вокруг лодок и судов нет даже двух совершенно одинаковых на вид, и каждое судно занято своим делом. Какое пиршество для жадных глаз и ушей! Звон якорной цепи, «Йо-хо!» работающих матросов, хлопанье огромных парусов – я люблю все эти звуки, даже пронзительный визг шкива с удовольствием треплет мой слух, а нос благодарен запаху дегтя.
   Тем временем мы идем к Ширнессу; «Роб Рой», будучи самым маленьким и самым последним пополнением яхтенного флота Англии, приковывает взгляды многих моряков. Яркое солнце сияет на его новых белых парусах, яркие флаги радостно развеваются на ветру, волны плещутся и играют на полированных бортах из красного дерева.
   Пройдя Мидуэй и обогнув Гарнизон-Пойнт, мы бросили якорь рядом с яхтой «Whisper». Тотчас же нас гостеприимно встретили другие моряки, англичане, французы и бельгийцы, и приятные встречи продолжались потом все путешествие.
   После чая с клубникой и дамской болтовни (приятной и на берегу, а на воде в десять раз больше) оркестр в синих жакетах на борту военного корабля играл музыку; над нами светила луна Огромные старые боевые корабли стояли вокруг, красивые, но уже ушедшие в прошлое. Новый фрегат рядом выглядел вовсе не поэтично и даже уродливо, но, без сомнения, мог очень веско высказаться тяжелым бортовым залпом. Когда он громоподобно вздохнул, выпустив пар, содрогнулись все окна.
   В Ширнессе начался прилив… посетителей к «Роб Рою». Поймав среди них мальчишку, я велел ему смазать мачту. Он и его друзья были так довольны, что, когда мы снова пришли туда несколько месяцев спустя, они принесли мне в подарок свежих мидий. Они высоко ценятся, правда, только любителями, но гораздо ценнее была сама их благодарность – редкий дар.
   Внутреннее устройство «Роб Роя» своеобразно, поскольку оно было разработано специально для одиночного плавания. Я не встречал (по крайней мере, не смог найти) описания яхты, предназначенной для такой цели и успешно проверенной в плавании, поэтому думаю, что будет полезно описать устройство «Роб Роя».
   Как уже говорилось, самым важным было обеспечить безопасность. Она обеспечивалась шириной (семь футов), прочно прикрепленным болтами железным кильсоном, водонепроницаемыми отсеками и двойной обшивкой. Наружная обшивка была сделана из полированного гондурасского красного дерева, а внутренняя – из желтой сосны с прокладкой парусины между ними. Свой вклад в безопасность яхты вносили также ее крепкая, прочная палуба, невысокие мачты и паруса, а также спасательная шлюпка (тузик).
   Затем мы должны рассмотреть способность яхты устроить свой «экипаж» с надлежащим комфортом. Разумеется, речь не идет о роскоши. Но яхта должна позволять сохранять здоровье и хорошее настроение, в ней должны быть условия для отдыха и экономии сил, которые нужны для физической работы. Было бы недопустимо переутомление длительной тревогой, бодрствованием и напряжением.
   Усилия, необходимые для поддержания приемлемых (можно сказать – цивилизованных) условий жизни на борту должны быть минимальны, а действия, необходимые в случае опасности, как можно менее обременительны. Все устройство яхты не раз было тщательно продумано и усовершенствовано, в том числе во время стоянки в Каусе, где находятся лучшие яхтенные верфи. Я могу утверждать, что для мореплавателя-одиночки каюта «Роб Роя» – по крайней мере, хороший образец, а может быть, и основа для следующей разработки.
   Сейчас я не могу предложить радикальных улучшений планировки, но конечно, буду рад использовать опыт других моряков. Оборудование маленькой лодки для одного человека нельзя считать пустяком, поскольку в какой-то степени этот опыт полезен и для яхт большего размера, а значит, для всего благородного флота морских бродяг, восстанавливающего мужество и энергию, открывающего новые стороны природы и воспитывающего моряков для защиты наших берегов.
   На рисунке ниже видно, что «Роб Рой» полностью запалублен, за исключением открытого кокпита у кормы, который имеет площадь три квадратных фута и примерно такую же глубину. Для защиты от заливания кокпит и главный люк окружены прочным комингсом.
   Со стороны кормы кокпит закруглен и полностью закрыт. Посередине находится сиденье, на котором может лежать большая пробковая подушка, она же спасательный круг. Пробковый пояс, который нужно носить вокруг талии, убран под сиденье. Под настилом уложен балласт, перед которым есть колодец, в котором собирается вода от брызг и течи. Ее можно откачивать на палубу ручным насосом с резиновой трубкой.
   Кокпит отделяет от каюты прочная переборка. Она сделана наклонной, чтобы внутри образовалась удобная покатая спинка и увеличилось пространство, в котором можно вытянуть ноги и сменить позу. Переборка поддерживает большую мягкую подушку, и все это служит диваном, на котором можно сидеть, откинувшись, во время чтения или письма. Подушка хороша и когда укладываешься на ночь, по крайней мере, когда обстановка позволяет поспать.

   Приготовление еды во время дождя.

   Перед сиденьем на перегородке висит нактоуз с компасом, защищенным толстым стеклом, и фонарь, всегда готовый к работе. Опыт показал, что не стоит откладывать подготовку фонаря (да и всего прочего) до ночи или момента, когда что-то понадобится. Вы всегда должны быть полностью готовы ко всем событиям.
   Над нактоузом находится карта, вернее, ее прямоугольный кусок, вырезанный из большего листа и содержащий все, что будет нужно на день. Другие части также должны храниться там, где они будут легко доступны. Дождь и брызги размягчают бумагу карты; однажды моя карта в плохую погоду почти растаяла, и мне пришлось запомнить ее линии и цифры и весь остаток дня доверяться памяти.
   Чтобы в следующий раз не допустить такой неприятности, я сделал рамку со стеклянной передней частью и подвижной задней, что позволило хорошо защитить карту. Отличное приспособление, когда руки и все вокруг мокрое, и бумага размокнет за пять минут.
   Рамка снимается со своего места, так как иногда ночью необходимо поднести ее к фонарю. Рядом в кожаной петле закреплена небольшая лупа, пользоваться ей приходится часто.
   Компас [5 - Во время плавания был подготовлен ряд предложений по использованию жидкостного компаса, которые положительно оценены RNLI.] установлен так, что его хорошо видно и сидя, и стоя. И даже, как на следующем рисунке – лежа на палубе и прислонившись к подушке, подпираемой бизань-мачтой. Не помешает обернуть вокруг себя пару раз шкот, чтобы сонный рулевой не свалился в воду. Эта несколько женственная, но очень удобная поза для несения вахты на палубе была найдена только в ходе плавания. Теперь мне кажется странным, что я в хорошие дни часами продолжал сидеть в кокпите прямо (стараясь лишь немного сменить позу). Только после многих дней я для разнообразия выбрался на палубу в корме и улегся там, весьма эффективно отсрочив усталость даже при плавании круглые сутки.

   Разумеется, рулевой может выполнять свои обязанности лежа как на диване только при легком ветерке, мягких волнах или при длинных переходах одним галсом на большой глубокой реке.
   При посвежевшем бризе и волнующемся море, а также на лавировке такая расслабленность скоро прекратится, да она и не нужна. Мускулы и энергия моряка подкрепляются живым движением и освежающими порывами ветра, скуке тут места нет. Для разминки достаточно работы со снастями и изменений положения тела, требующихся для управления яхтой. В такое время яхтсмен на практике научится управлять движением любой части своего тела от головы до ног, слившись воедино с румпелем, этим чутким и чувствительным центром яхты, передающим ей все чувства рулевого.
   Иногда я сидел низко, едва выглядывая из колодца кокпита и время от времени поглядывая на компас, а румпель при этом прижимался к моей шее. Иногда лежал ничком на люке, положив голову на обе руки, локти на палубу и ногу на румпель. Каждый день надо было готовить и есть, не оставляя при этом управление яхтой. Самая трудная операция состояла в том, чтобы с комфортом съесть в таких условиях вареное яйцо, потому что одна рука держит яйцо, а другая – ложку; кроме того, еще есть хлеб и соль, и все это может опрокинуться или рассыпаться с ужасным результатом.
   На дне кокпита лежит острый топор, ничем не закрытый и готовый для немедленного использования. Им можно перерезать или обрубить любую снасть, якорный конец или что-нибудь еще, требующее немедленного исправления. Рядом лот с веревкой, намотанной на дощечку, как делают мальчишки, запуская воздушный змей. Лучший способ определить глубину, особенно ночью – измерить конец лота во время его протягивания, расправляя руки на всю ширину между ладонями.
   В двух больших кожаных карманах, закрепленных в кокпите, лежали длинный нож, различные веревки, линейка из слоновой кости (на ней показания можно считать и ночью) и хороший бинокль Стюарда, купленный на Стрэнде [6 - Даже в самый хороший бинокль трудно увидеть еле видный на горизонте объект, и мне было легче различить первую тусклую полосу земли вдали невооруженным глазом. Важно не только увеличение, но и широкий угол зрения. Но бинокль очень помогал, когда нужно было разглядеть надпись на буе или цвета на башне маяка.].
   Слева от сиденья на стенке кокпита есть дверца примерно с квадратный фут, закрепленная на петлях так, что в открытом положении она становится столиком; за ней находится наше кухонное хозяйство, или, говоря на морском языке, камбуз.
   Это цинковый ящик с отделениями, в которых помещаются плоский медный чайник, сковорода, в которой можно разогреть на обед, и еще одна, в которой мы будем готовить яичницу на завтрак.
   Бесценная русская горелка (см. Приложение) стоит внизу, рядом с ней запасная – она очень мощная и нужна в ненастье. Иногда я спешно закрывал камбуз, чтобы его не залило, и гудение горелки было слышно даже изнутри.
   Оборудование камбуза завершают железная эмалированная тарелка и тряпка. Все остальное, с чего мы начинали, было усовершенствовано до неузнаваемости, ибо как душа остроумия – краткость, так и сердце изобретения – простота.
   В пространстве позади камбуза лежит трубчатый футляр с флагами, которые могут украшать мачту при входе в новую гавань. Просунув руку в углубление за сиденьем, мы извлечем штормовую бизань, прочный треугольный парус, который следует использовать только в тяжелую погоду. К его установке надо подготовиться, опустив реек бизани и поменяв положение фала, галса и шкота.
   Тогда «Роб Рой» с зарифленным гротом и стакселем окажется под уменьшенными парусами, как на рисунке на стр. 43.
   Но уже пора спать, закончим лекцию на другой день.

Глава 2

   Ширнесс. Заботы. Землетрясение. На костыле. Тренировка. Бедные руки. Через Канал. Булонь. Ночной концерт. Судовые документы. Туалет. Камбуз и кладовые.

   Ширнесс – довольно сносный порт для захода, но лишь до тех пор, пока вы воздерживаетесь от визита на берег. Гавань интереснее и оживленнее, чем кажется на первый взгляд, а вот улицы и магазины – совсем другое дело.
   «Роб Рой» при своих плаваниях заходил в эту гавань семь или восемь раз, и всегда при этом что-то происходило.
   Грунт на якорной стоянке к югу от пирса – грязь темно-черного цвета, но держит она не так хорошо, как может показаться. Зато потом палуба нуждается в хорошей очистке от илистой грязи, сваливающейся с лап якоря.
   Как ни старайся, даже после тщательной уборки может остаться комочек размером с орех, и он, конечно, испачкает свернутый стаксель. Черное пятно будет как бельмо на глазу несколько дней, пока ради спокойствия вы не возьметесь почистить парус. Это пустяки для капитана, который оставит подобные заботы своим матросам, но когда команда состоит из одного капитана, подобные реалии морской жизни придется потерпеть. Ну что же, тем больше наслаждение видом безупречно белого паруса, которого вы добились собственными руками.
   Если бы я стал капитаном большой яхты, то был бы довольно снисходителен к своей команде, так как, пока не переделаешь все своими руками, нельзя получить представление о бесчисленных мелочах, из которых состоит уход за яхтой.
   Моя яхта была миниатюрной, но количество этих мелочей было так же велико, хотя каждая мелочь, как и сама яхта, была маленькой.
   В целом следует сказать, что экипаж яхты, даже в порту, будет весь день занят, чтобы содержать в исправном и опрятном состоянии корпус, рангоут, паруса, канаты и шлюпки и все прочее (не считая еще и каюту с запасами). При этом критическим взгляд всегда найдет недостатки, не позволяющие достичь совершенства
   Подобно тому, как после парадного выезда карета и лошади исчезают в конюшне, где ими занимаются конюх, шорник, кузнец и другие работники, так и дневное плавание на яхте может затем потребовать долгой кропотливой работы.
   Крайнее невнимание к уходу за лодками можно видеть у рыбаков, а в высшей степени внимательное отношение – в Королевском яхт-клубе. Но даже самый разумный и экономный уровень ухода за яхтой требует больших затрат труда, причем без всякой спешки. Если отдать эту работу в плохие и неумелые руки, она будут хуже, чем бесполезна.
   «Роб Рой» вышел из Ширнесса прекрасным утром в идеальном состоянии и в лучшей «яхтенной форме», чтобы продолжить плавание на восток.
   Устье Темзы представляет собой самый лучший пример впадающей в море реки. С обеих сторон еще хорошо просматриваются берега, но соленые волны и ныряющие в них дельфины говорят о том, что вы уже в море. Здесь много буев, обычных и плавучих маяков, на которые следует обращать внимание, прокладывая определенный курс и следуя этим курсом по компасу.
   В хорошую погоду плыть здесь можно хоть в тазу, но со штормом шутить нельзя. В последний раз я плыл здесь один в открытой лодке всего 10 футов длиной.
   Итог дня подводит краткая запись в бортовом журнале «Роб Роя»: «Прекрасно, до Маргита». Как часто бывало и потом, переход вызывал чувства наслаждения и благодарности, но что тут рассказывать – это может быть утомительно даже один раз.
   В низкую воду при отливе гавань здесь осыхает, но я забыл об этом, так как был здесь целых 17 лет назад. Но теперь если и забуду снова, то через еще больший срок: вечером, когда вода ушла, я мирно лежал раздетый в каюте и читал, и тут нас грубо толкнули снизу, а потом еще раз. «Роб Рой» сел на грунт. Последовало качание из стороны в сторону, как будто еще не определившееся, и, наконец, весь мой маленький мир внутри сильно накренился и остался в таком положении.
   Унизительное ощущение лежания в илистой грязи смягчается смехотворно-кривым видом содержимого вашей каюты и нелепым ощущением сна в углу, где все наискосок. Вертикально вытянутое пламя лампы выглядит при этом перекошенным и нелепо вспыхивает на носике чайника в «буфете».
   Все это безобразие от того, что я не взял с собой пару «костылей», подпорок под борта, без которых лодка, как безногая туша, не может прямо стоять на обнажившемся дне. Когда «Роб Рой» подошёл к Маргиту в следующий раз, в запасе был мощный костыль из двух весел, привязанных к железному прутку. Понадобились долгие усилия, чтобы наклонить лодку в нужную сторону так, чтобы она была повернута против ветра и защищена от отлива. Я утяжелил подветренный борт, поставив на него тузик и тяжелый якорь, после чего смог наконец приступить к приготовлению обеда.
   Увы, спокойно завершить трапезу было не суждено: раздался громкий всплеск, и «Роб Рой» перевалился на другой борт, палубой к морю и ветру. К счастью, я успел окунуть шипящую спиртовку в море и таким образом предотвратить пожар, но не успел потушить каютную лампу, и ее пламя попало на толстое стекло анероидного барометра, возвестившего о своей горькой судьбе звонким треском – стекло пронзили три звездчатые трещины.
   Предыдущий опыт ночлега в перекошенной каюте вызывал желание сойти на берег, но эту мысль подавляла отчасти гордость, а отчасти то обстоятельство, что это было весьма трудно: воды было недостаточно, чтобы использовать тузик, и в то же время слишком много (вместе с мягким илом), чтобы добраться до берега вброд.
   Выход из этого нездорового положения вещей, когда весь мир перекосился, произошел среди ночи: пришел прилив, и мой беспокойный сон были прерван легким толчком, а затем более решительным. Наконец, лодка снова выровнялась и поплыла, при этом все, что было кое-как приспособлено для жизни под углом, снова оказалось перекошено [7 - Во время четвертого посещения этой дурацкой мелководной гавани (одной из самых неудобных) я прикрепил по бокам в качестве костылей весла и едва мог успокоиться от страха, что какое-то из-них сломается: они гнулись и стонали, протестуя против нескольких тонн веса.].
   Лучшее лекарство от всех таких неприятностей – напомнить себе, что утро вечера мудренее, ибо утром непременно забываешь все ночные хлопоты. И вот наши паруса освещены огненным восходящим солнцем, и мы плывем в море.
   В солнечный день Северный Форленд с загородными домами на вершине и кукурузными полями, растущими вокруг маяка, выглядит очень приятно. Далее по пути будет Рамсгит, а потом Дуврский порт. Но сейчас, в хорошую погоду, можно было поупражняться в маневрах, которые, безусловно, придется делать в плохие времена. Несколько часов мы провели в районе Гудвинских песков, усердно работая над рифлением парусов и вытаскиванием тузика из каюты на воду и обратно.
   Перед дальним плаванием было бы целесообразно испытать яхту по крайней мере на Темзе, но сейчас это было уже невозможно, и полдня «строевой подготовки» были очень полезны. Успех в плавании – не дело случая, на него можно было надеяться после отработки при дневном свете и хорошей погоде действий, которые потом пришлось бы делать при бурной воде и в темноте. К этому времени, всего через неделю с «Роб Роем», маленькая яхта уже казалась мне старым другом.
   За это время проявились ее многочисленные достоинства и несколько недостатков. Счастливая жизнь на борту захватила меня, но я все же оставил лодку в Дувре и поспешил в Лондон на ежегодную инспекцию частей шотландских добровольцев. Проведя свою отличную роту стрелков в килтах через Гайд-парк, их капитан вложил свой палаш в ножны, чтобы снова взять в руке румпель и продолжить путешествие.
   Новые снасти из грубых веревок сильно натерли мне руки, и они имели ужасный вид – в волдырях, опухшие и украшенные порезами, синяками и шрамами. Не скоро я снова надену перчатки или смогу появиться за обеденным столом. Это дало мне урок: спешить лучше помедленней. Когда каждое дело с утра до ночи приходится делать все своими пальцами, важно спаси их от синяков и мозолей. Нет ничего хуже бесполезной работы, а понадобиться может каждая частица жизненных сил, которые есть у вас в тот или иной день.
   В Дувре стояла шхуна «Sappho». Ее владелец, член нашего клуба мистер Лоутон, попрощался с «Роб Роем» и отплыл в Исландию, а я приготовил в пять часов горячий завтрак и на рассвете отправился в Булонь. Все вокруг выглядело как гравюра на дереве, бледная и бесцветная. При пересечении Канала не произошло ничего особенного. Это было просто приятное плавание в хороший день, на хорошей маленькой лодке.
   Когда вы находитесь посередине, одновременно хорошо видны оба берега, и это лишает переход романтики и интереса оказаться среди моря, вне видимости суши, кораблей и всего остального. Это волнующее чувство мне довелось испытать позже, при более длительном переходе из Гавра в Каус.
   Когда знаешь рельеф дна Канала у Дувра, невозможно не чувствовать, что местами плывешь по мелководьям с их характерными волнами. Хотя эти воды при взгляде с Дуврского замка или Булонских высот кажутся глубокими и величественными, по пути лежит множество подводных мелей. Если бы вырезать в окрестностях Лондона холмистую полосу земли длиной в 20 миль, которая закрыла бы впадины, в отлив Канал можно было бы перейти пешком. Подвалы домов оказались бы на дне морском, но трубы торчали бы вместо ступенек.
   По мере того как мы приближались к берегам Франции, ветер стих, появился туман, и прилив понес нас в нежелательном направлении – на север, к мысу Грисне, где я бросил якорь на глубине двадцати фатомов [8 - 120 футов, ~36 м. Прим. перев.] и ждал отлива шесть или семь часов. В следующие дни часто приходилось поступать так же. Каждый час таких вынужденных стоянок был занят какой-нибудь работой по усовершенствованию яхты и хозяйства, благо у меня был с собой ящик с инструментами; были и книги для чтения.
   Ни один момент путешествия не был Роб Рою в тягость.
   Заход в Булонь при отливе не был подготовлен, но увенчался заслуженной наградой. Заходить пришлось без помощи лоции, которую я спрятал так тщательно, что нигде не мог найти, хоть и обыскал всю лодку.
   Наконец я пришел к выводу, что, должно быть, по ошибке увез книгу в Лондон. Оставалось довериться скудному естественному свету и идти вперед. Это вполне нормально для байдарки, но не для парусной яхты: если она сядет на мель и поднимется волна, спасти яхту одному человеку будет не под силу [9 - В Дувре я уменьшил чугунный балласт в 1,5 тонны, оставив 2 центнера на набережной, так как решил, что «Роб Рой» излишне тяжел. (1 англ. центнер = 50,8 кГ, 1 англ. тонна = 20 ц = 1,016 т. Прим. перев.)].
   Уже у пирса в Булони волна ударила нас о грунт. Второй удар – вздрогнули мачты, загремели бутылки в трюме. Перед третьим валом я успел развернуться, и еще дважды ударившись при отступлении, мы отошли подальше и бросили якорь. Я вытащил тузик, несколько устыженный тем, что оказался в замешательстве в самом первом французском порту.
   После часа или двух, проведенных в темноте за промерами глубины, в полночь мы наконец медленно поднимались по длинной гавани в тщетных поисках подходящего причала.
   Все было тихо, все спали. Но, когда я подошел к шлюзам в конце, которые только что открылись, поток пенящейся воды из них снова понес нас назад в самом беспомощном положении. Я отдал якорь вблизи знаменитого «Etablissement», свернул паруса, забрался в люк и вскоре крепко уснул.
   Надо сразу же сказать об одной особенности, общей для всех французских портов. Ночью в них будет довольно тихо, но только до времени начала прилива. Как только пойдет прилив, порт просыпается: рыбаки готовят свои суда к выходу на лов.
   Причалы оглашаются криками, визгом, свистом, и весь этот идиотский шум и гам среди ночи совершенно не дают спать. В данном случае вопли начались примерно в два часа ночи. Вскоре к ним прибавился плеск воды, хлопанье больших парусов, стук рангоута и звон цепей, словно снаружи свирепствовала буря. Несколько неуклюжих шаланд ударились о пирс, и раздались еще более дикие вопли. В конце концов самая крупная (и пьяная) посудина навалила на мелкие лодки, в том числе и на нас. Ее неуклюжий ржавый якорь зацепил нашу бизань-ванту (которая была сделаны из стального троса и не собирались рваться) и потащил «Роб Рой» куда-то в сторону, причем самым позорным образом: кормой вперед. Какой уж тут сон. Неужели можно ждать такое и в других портах, куда нам предстояло зайти?
   Что делать, в парусном плавании надо уметь легко отказаться от ночного сна. Потеря легко переносится, если постараться забыть о ней, когда взойдет солнце и будет осушена добрая чашка чая, а если ее не хватит, и чего-нибудь другого.
   Чтобы получать удовольствие и восторг от яхтинга, нужно крепкое здоровье. Что же до сна, в жизни моряка это не такое обычное явление, как у нас на берегу. Возможно, тот неподвижный и даже несколько стеклянный взгляд, который часто бывает у тяжело работающих матросов, вызван как раз прерывистым сном. Моряк словно никогда полностью не бодрствует, но ведь он никогда и не спит нормально.
   Булонь – гораздо более приятное место для жизни, чем можно было бы предположить, просто проехав по городу. Однажды я провел там целый месяц и нашел, на что посмотреть и чем заняться. Здесь хорошие прогулки, отели, церкви и купальни; река, читальня, скалы, на которые можно карабкаться, и пески, на которые можно смотреть.
   В Дувре с меня великодушно взяли «нулевую пошлину». У меня были письма во Францию от высших властей, представляющие «Роб Роя» как экспонат парижской выставки. В Булонь прибыли таможенник и полицейские чиновники, чтобы оценить стоимость яхты и заполнить многочисленные формы, сертификаты и другие документы. Были долгие хождения, чтобы выполнить все требования и заполнить бумаги, я терпел все это с самым вежливым видом. Потом пришлось оплатить санитарный сбор, два су за тонну, то есть три пенса.
   Наконец, возникла трудность, казавшаяся непреодолимой: все мои корабельные бумаги были оформлены, но они должны были быть подписаны «двумя лицами на борту»! Я предложил подписаться сначала в качестве капитана, а затем в качестве кока. Больше портовые власти ни в одном другом порту меня не беспокоили, вероятно, считая, что лодка слишком мала, чтобы выйти из чужой гавани.
   Закон заботливого французского правительства запрещает французу плавать по морю в одиночку.
   Когда мы вышли из Булони, дул легкий теплый ветерок с северо-востока; весь день плавание было сплошным удовольствием.
   Первым удовольствием было утреннее умывание, когда «Роб Рой» шел на всех парусах. Для проведения водных процедур толкаем люк вперед, открывая каюту. Если вода вокруг чистая (будь то соленая или пресная), просто черпаем ее жестяным тазом, но если мы находимся в мутной реке или сомнительной гавани, приходится набирать воду из нашего цинкового бака для воды на неделю. На рисунке (стр. 18) этот бак скрыт фигурой коленопреклоненной кухарки; он находится на нижней полке. Бак наполняется через большое отверстие в верхней части, а из него вода берется с помощью длинной резиновой трубки, проходящей через пробку до дна. Когда я хочу набрать воды, нужно всосать немного воздуха, и через сифон чистая струя стекает в прочную жестяную банку объемом около 8 куб. дюймов, из которой пресную воду можно пить в течение дня.
   Когда я лежу в постели, конец трубки свисает в дюйме-двух от моего лица, и я могу выпить ночью глоток воды, не беспокоясь и не проливая ни капли.
   На баке лежат сверху мыло и чистое полотенце, которое завтра будет разжаловано в кухонную тряпку, а оттуда снова попадет в каюту – в мешок для стирки. Таков порядок обращения полотенец, заведенный на борту «Роб Роя».
   На левой полке в каюте стоят две коробки из японской жести размером 18 × 6 дюймов, одна из которых отведена для белья, а другая – для книг и письменных принадлежностей. Под полкой – чемодан с одеждой. Рядом висят барометр и часы. Коробки с правой стороны предназначены для хранения инструментов и еды. Рядом с ними «кладовка» с чайником, кружкой (блюдце выброшено) и стаканом, подносом, ложкой, ножом и вилкой, солью в табакерке (самый лучший способ хранить соль), перцем (крупный, а то сдувается), горчицей, штопором, рычажным ножом для консервных банок и т. д. и т. п. [10 - Организация размещения всех этих предметов была тщательно обдумана, и ее одобрили самые дотошные критики из многих сотен посетителей, осмотревших «Роб Рой».]
   На северном побережье Франции от Булони до Гавра ночью множество огней, но судоходство опасно из-за многочисленных отмелей и сильных приливных течений. Примерно на половине пути берега низкие, а вода даже вдали от берега мелкая. Затем берег поднимается огромными красными утесами, иногда тянущимися без каких-либо щелей на многие мили.
   Самое важное при плавании в этих местах – направление ветра. Если бы ветер был встречным, т. е. юго-западным, да еще с туманами и сильным волнением, которые он обычно приносит, это стало бы для меня серьезным препятствием, возможно, даже пришлось бы останавливаться в портах, чтобы спать спокойно. Вряд ли было бы приятно стоять на якоре в десяти милях от берега, да еще без постоянной вахты. К счастью, во время плавания вдоль трудных частей французского побережья стояла хорошая погода; мои бурные дни были еще впереди.

Глава 3

   Русская горелка. Завтрак. Кладовые «Роб Роя». Судовой огонь. О правилах и сигналах. Зыбучие пески. Опасные берега Франции.

   После умывания и утренней молитвы экипаж отправляется на завтрак, так что пора поработать на камбузе. По долгому опыту использования я считаю его оснащение самым удачным.
   Много размышлений и опытов было уделено этому предмету. Напряжение тела должно поддерживаться обильным питанием, а холодная еда всухомятку вредна. Если у вас не будет удобного камбуза, пригодного для приготовления пищи в дождь, ветер и ненастье, ночью и днем, уже через несколько дней удовольствие от путешествия сойдет на нет.
   Конечно, не могло быть и речи о печах на угле или подобном топливе: их трудно разжечь, и они дают много пыли и грязи. Были опробованы различные спиртовки – «Этна», «Волшебная печь», «Сойер» и другие, и все они имели критические недостатки. Бесфитильная горелка, используемая альпийским альпинистом, занимающим ответственный пост «кока» в каноэ-клубе, улучшенная после консультации с профессором Тиндалем, имеет размеры менее трех дюймов по каждой стороне и действует подобно паяльной лампе. Через две минуты после зажигания она извергает яростное пламя до фута высотой, которое вскипятит две большие кружки воды в моем плоском медном чайнике за пять минут или банку мясных консервов за шесть минут [11 - На рисунке (стр. 18) кок изображен в каюте под брезентовым укрытием. Но, как правило, при работе на камбузе я сидел в кокпите.]. Пока закипает чайник, выдвигаем коробку с надписью «Еда» и достаем из прорезиненного мешочка хлеб, готовим кастрюльку с парой яиц, кладем в кружку сахар, ложку молока (сухое молоко Amey, или наиболее вкусное молоко Borden в виде пасты); наконец, открываем жестянку с маслом и банку с мармеладом или анчоусами.
   Простой горячий завтрак на лодке, когда кругом свежий воздух, солнце на востоке, танцуют волны и лодка все время весело плывет, становится целительным наслаждением. Какое удовольствие, управляя яхтой, намазать маслом хлеб, съесть горячее яйцо и выпить чашку чая! Приносит удовлетворение и то, что вы делаете все это, никому не доставляя хлопот по уборке: каждая капля этой работы тоже будет вашей. Если крошки упадут в лодку, вам придется нагнуться и поднять их. Яхта всегда должна быть опрятной и чистой.
   Итак, завтрак съеден, все убрано и расставлено по местам. Теперь можно еще раз осмотреться. Устройство и оборудование кокпита мы уже рассмотрели, но не полностью – только то, что расположено по левому борту.
   Повернувшись направо, мы увидим такую же откидную водонепроницаемую дверцу, как на противоположной стороне. За ней у нас «булочная»: четырехпенсовая буханка хлеба, завернутая в прорезиненную ткань, из которой делают макинтоши. Это лучшая скатерть: ее можно постелить на мокрую палубу, легко постирать и быстро высушить. Здесь стоит и бочонок с маслом (в самом прохладном месте), коробка с печеньем и фляжка с ромом. Это штормовой запас, который можно использовать только тогда, когда открыть главный люк в каюту было бы большой неосторожностью.
   Справа лежат различные веревки и блоки, а также кранцы, призванные уберечь борта «Роб Роя» из красного дерева от грубых толчков. Над этими вещами находится спиртовой бачок – прочный резервуар из цинка с краном и резьбовой пробкой. Отсюда наливается топливо для горелки. Одного галлона денатурата стоимостью четыре шиллинга шесть пенсов хватает на шесть недель.
   Над спиртовым бачком хранится синий фонарь для использования в случае бедствия, а также ящик со свечами для мачтового фонаря. Этот фонарь (судовой огонь) весьма важен. Он должен быть прочным, легко подвешиваться и сниматься и давать хороший устойчивый свет в течение по крайней мере восьми часов, как бы он ни раскачивался. Судовой огонь даст уверенность, что рулевой парохода, увидевший свет на вашей мачте, не раздавит огромным железным носом вашу маленькую спальню из красного дерева, когда вы спите внизу. Боюсь все же, что не стоит проверять, насколько эта уверенность обоснованна.
   Многие суда ходят в темноте без каких-либо огней, предупреждающих об их приближении, и в то же время немало лодок, даже с надлежащими огнями, «случайно» разбиваются и тонут на Темзе. Что же говорить о море, темноте, при моросящем дожде или тумане. Можно ли ожидать от человеческой природы, чтобы впередсмотрящий на вахте целый час неотрывно всматривался в непроглядную темноту, когда дождь слепит его, брызги режут глаза – а ведь он уже пятьдесят девять минут упорно смотрел и ничего не увидел. Возможно, именно в эту последнюю минуту впереди окажется бедная маленькая лодка со скудной командой из старика и мальчика, дремлющих в полусне после тяжелого дня, со слабым фонарем, качающимся на волнах. Стук, всплеск, и дело кончено, и снова только темнота. Никто на пароходе даже не узнает, что что-то произошло, и только завтра рыбаки на соседнем берегу увидят возле спутанных сетей плывущий боком разбитый корпус.
   Я убежден, что моряки больше заботятся о жизнях других людей на море, чем обычно это бывает на суше, где существует такой же риск. Но и на волнах, и на холмах, и на дорогах, и даже на улицах есть опасности, которые невозможно предвидеть, и никакая предосторожность не поможет их избежать.
   В одиночном прибрежном плавании главная опасность состоит в возможном столкновении, особенно ночью и у берегов Англии, где оживленное движение судов.
   То и дело после очередного столкновения судов, случившегося ясным днем на оживленной реке, вновь поднимается и обсуждается вопрос о правилах водного движения. И затем забывается вновь. Естественно желание предотвратить подобные катастрофы, но мне кажется, что правила для всеобщего подчинения могут вызвать больше аварий, чем предотвратить. Если только не остановить фактически все речное движение.
   На суше правила дорожного движения достаточно хорошо действует на дороге, по которой транспортные средства движутся в одном из двух направлений, но что делать на пересечении двух улиц? Темза и другие оживленные реки временами так же сильно переполнены паровыми и парусными судами, как на суше переправа в Ладгейт-Хилл в три часа пополудни. Но на этом лондонском перекрестке движение регулируется не правилами для экипажей, а полицейским, то есть внешней силой. На реке, учитывая размеры судов и ширину их пути, их средства управления и огромные дополнительные силы, которыми невозможно управлять – ветер и прилив, правильно устроить движение еще труднее.
   Ловкость лондонских кэбменов и извозчиков удивительна, но еще более удивительна ловкость людей, управляющих на Темзе баржами, парусниками и пароходами. Огромные массы, весящие тысячи тонн и ощетинившиеся мачтами, рангоутом и выступающими колесами, каждый день несутся по воде толпой многие мили по извилистым руслам, узким каналам и скрытым мелям, в то время как порывы ветра сверху и водовороты внизу словно сговариваются, чтобы сбить с толку самые ясные головы и твердые руки шкиперов и смести всю массу судов в общее крушение.
   Подумайте, какой был бы результат на Стрэнде, если бы ни один пешеход не мог остановиться, не пройдя еще трех ярдов, разве что вцепившись в фонарный столб и после этого резко развернувшись. Едва ли найдется угольщик, который не побелеет от столкновения с мальчишкой пекаря. Идущие на всех парусах дамы будут задавлены, а франты будут «тонуть» дюжинами.
   Дело в том, что суда в море подобны путникам на равнине, а вовсе не на дороге, и эти случаи не допускают рассмотрения по одному и тому же правилу. Неудивительно, что в открытом море бывает больше столкновений, чем на Темзе, водной «улице».
   Мы можем извлечь некоторые уроки из дорожных правил для безопасного движения по воде. Извозчик, который подъезжает к месту остановки, обязательно сначала подаст сигнал кнутом омнибусу за ним, а тот, кто намеревается перейти на другую сторону», никогда не сделает этого без предупреждения.
   Так и на открытой воде больше всего нужен всегда готовый верный сигнал, чтобы сказать: «Я иду туда» (направо или налево); ведь почти все столкновения в море происходят из-за того, что одно судно не может понять, что собирается делать другое.
   Таковы мои мысли по этому поводу, основанные на долгих размышлениях и некотором опыте.
   Тем временем, пока мы завтракали и рассуждали, «Роб Рой» прошел по морю еще шесть миль, и надо оставить задумчивость и оценить меняющуюся картину.
   Взглянем на барометр и часы. Подтянем паруса и понесемся мимо флотилии рыбацких лодок, качающихся вверх и вниз, когда рыбаки тянут свои сети, или собирают блестящую рыбу, или жуют свои простой завтрак, подогретый дымящей печкой. Они тоже смотрят на море, и, наверное, обсуждают между собой, что это за лодка под белыми парусами и кем может быть незнакомец на ней.
   Солнце поднялось, и ветер несет нас вперед, пока мы не оказываемся в бухте Соммы с ее зыбучими песками, запутанными течениями и низким коварным берегом, обставленным таким множеством буев и знаков, что они могут запутать и завести прямо на мелководье.
   Только что в этих местах, близ Кайе, потерпела крушение направлявшаяся в Париж яхта, на борту которой был мой друг S. Отсюда, из Сен-Валери, отплыл в Англию флот Вильгельма Завоевателя. Эту сцену его королева запечатлела на ковре из Байе, краски которого все еще почти так же свежи, как в те времена.
   Никогда не видел места, которое так отличалось бы и от моря, и от суши, как этот странный порт. Подойдя туда только для разведки и проведя несколько часов с картой, компасом, линейкой и лоцией, я старался разобраться с фарватером и течениями, но напрасно. Плавание вдоль этого побережья в плохую погоду было бы безумием, разве что с местным лоцманом, который мог бы помочь.
   Почти вся эта часть французского побережья неудобна и опасна, особенно там, где есть зыбучие пески. Если судно коснется их и сядет на мель, приливное течение моментально вытянет песок из-под одного борта и намоет с другой стороны; таким образом, корпус судна постепенно срастается с песчаным гребнем, и его становится невозможно повернуть, а волны могут быстро его разрушить.
   Интересно прочитать здесь описание этого побережья, которое приводится в лоции (она наконец нашлась). Привожу ниже цитаты, чтобы оправдать мои замечания об опасностях:

   Предостережение. Во время сильных ветров, от WSW и к востоку до NNW опасно находиться у побережья к востоку от мыса Pointe d’Ailly, здесь часты кораблекрушения. Суда любого типа должны точно выдерживать курс, когда вынуждены приближаться к берегу, и делать это с большой осторожностью. Следует обращать особое внимание на течения, сулои и водовороты. Возможно появление недавно сформировавшихся опасностей. Огни, предназначенные для обозначения положения мысов и опасностей между мысами Antifer и Gris-Nez, расположены так, что в ясную погоду всегда можно видеть одновременно два. Большое число гаваней имеют один или более приливных огней, зажигаемых во время, когда возможен вход в гавань.
   На протяжении 67 миль вдоль побережья, между мысом de la Hève и городом Ault при направлении ветра, перпендикулярном или почти перпендикулярном берегу, ветер отражается высокими скалами и в значительной степени ослабляется, в зависимости от его силы. У берега и параллельно ему (за исключением мест перед широкими долинами) образуется зона, где ветер слабый, но волнение остается сильным и волны направлены к берегу. Когда ветер образует с берегом острый угол, отраженный ветер способствует усилению первичного ветра у берегов.

Глава 4

   Гром и шквал. Дервиш. Праздник. Бедный мальчик! Дьепп. Миссия на воде. Нищета и богатство.

   Барометр все дни указывал на «ясно» как раз на пути вдоль французского побережья, когда хорошая погода была нам очень нужна. Если бы «Роб Рой» столкнулся здесь с такой погодой, которая была потом у южного побережья Англии, мы могли потерпеть крушение или были бы отброшены в море и испытали бы трудное время.
   Поэтому надо было продолжать движение, пока стоит хорошая погода и благоприятный северо-восточный ветер.
   В лоции (а она была единственным авторитетом, с которым я мог посоветоваться) сказано: «Шторма от N и NE также сильные, но обычно длятся только от 24 до 36 часов; ветер за это время не меняется, как при западных штормах. Они вызывают сильное волнение при встрече с приливом, во время их продолжения побережье Франции покрывается белым туманом, похожим на дым. Это относится и к восточным ветрам, которые иногда бывают продолжительными и дуют с большой силой».
   А вот и практический пример к приведенному выше отрывку. Вечером ветер внезапно стих, а затем послышался гром. Насторожившись, я заметил, что рыбацкие лодки вдали опускают паруса и берут рифы. Наверное, скоро будет шквал. Я тоже решил зарифиться, и как раз вовремя. Тотчас же был пристегнут спасательный пояс [12 - Я всегда надевал спасательный пояс, когда приходилось брать рифы, так как при этом можно было упасть за борт, и при сильном попутном ветре, ведь догнать лодку вплавь было бы невозможно. А также во время ночного плавания или когда дремал на палубе. Но при всей осторожности случилось так, что в каждом из трех случаев, когда я падал в воду, на мне не было пояса. RNLI подарил мне спасательный жилет – бесценный помощник при долгом погружении в воду. Но для удобства работы с канатами и парусами я довольствовался менее громоздким спасательным поясом, о котором быстро забываешь как о обременении. Однажды я подошел к своему дому, не вспомнив, что на мне надет пояс!], взяты два рифа на гроте, один на стакселе и поставлена штормовая бизань. Поднялся западный ветер. Мы были напротив Ле Трепора, хорошенького курортного городка под высокими скалами, где я хотел остановиться на ночлег.
   Лоция предупреждала о трудностях захода – галечной косе и волнении на ней, поперечном течении и чрезвычайно узком входе; через час «Роб Рой» приблизился к этому месту и стал подниматься и падать на валах, катящихся к берегу. В лоции были хорошо описаны ориентиры для входа в гавань и все сигналы на пирсе. Там постепенно собиралась толпа людей, чтобы посмотреть, как маленькая лодка зайдет в гавань или будет разбита. Было довольно волнительно чувствовать, что при таком волнении один удар на баре, и через пару минут яхта превратится в беспомощную развалину.
   Зрители держали свои шляпы, чтобы их не унес ветер; только один человек все кричал и прыгал. Длинные вьющиеся волосы падали на его лицо; платье его было увешано пробками и кисточками; он крутил вокруг головы длинный спасательный конец и все кричал мне что-то, но слова терялись на ветру.

   Этот танцующий дервиш был здешним спасателем, главным в мероприятии, и он, похоже, был раздражен, увидев, что я глух к его шуму. Для лучшего обзора я стоял на задней палубе, держась за бизань-мачту, упираясь ногами и осматривая вход в бинокль.
   Когда «Роб Рой» проскользнул мимо пирса, люди побежали следом. Мы плавно пришвартовались к илистому берегу точно так, как хотелось, и я извинился перед чудаковатым французом, сказав, что не мог ответить ему раньше, ведь я был занят управлением лодкой. Все остальные от души смеялись. На следующий день мы помирились и стали хорошими друзьями.
   В Ле Трепоре стояла яхта английской постройки «Оникс», принадлежащая М. Шарлю, французу, который любит яхтинг и был очень гостеприимен. Я отдыхал весь следующий день; встретив также интересного юношу, страстного мореплавателя, который ради здоровья совершал морские прогулки, приезжая из какого-то замка. Этот молодой человек вызывал глубокую симпатию; его бледный вид заметно отличался от грубых смуглых лиц и крепкого здоровья других моряков.
   Двумя яхтами вместе мы отправились в Дьепп, до которого было всего около тринадцати миль. В этом порту оказалось целых 12 английских яхт, и мой французский товарищ провел много времени, созерцая их красоту и то безымянное качество, которое отличает английские яхты и английские дома, определяя их пригодность для своего назначения.
   Эти грациозные существа (можно ли хорошую яхту считать неодушевленной вещью?) в отлив полулежали на илистом дне бассейна. «Роб Рой» я поставил подальше, он казался таким уставшим, и к тому же любопытные заглядывали с высокой набережной прямо в каюту, а следующий воскресный день я хотел провести в тишине.
   Но воскресенье в Дьеппе оказалось необычайно суетливым с утра до вечера, потому что в этот день проходил католический праздник Тела и Крови Христовых. Какой уж тут отдых. Улицы были усыпаны травой и цветами, жители одеты в парадные одежды, вдоль витрин магазинов шла широкая гирлянда из белого ситца, кое-где оттененная розами; суда тоже были украшены флагами. Пушки, колокола и тромбоны возвещали о процессии школьников, солдат и молодых людей, идущих с первого причастия. Вместе со священниками, знаменами и реликвиями они останавливались вокруг временных алтарей под открытым небом, читали и пели гимны, а толпа зевак валила следом.
   В подобном шествии в Сен-Клу одна из частей процессии состояла из совсем маленьких детей, даже таких, которые еле могли ковылять, держась за руку матери или сестры. Впереди на палящем солнце шел пухлый маленький мальчик с вьющимися волосами, почти голый, только на поясе свисала баранья шкурка. Хорошенький ребенок нес синий крест и выглядел довольно сбитым с толку. Одни говорили, что он изображает Иоанна Крестителя, многие другие ворчали: «sottise» (глупость, нелепица).
   Во время двух предыдущих летних плаваний на байдарке [13 - Отчеты о них опубликованы в книгах «Тысяча миль на каноэ Роб Рой» и «Роб Рой на Балтике».] я брал с собой некоторый запас религиозных книг и иллюстрированных рассказов на разных языках и с большим удовольствием раздавал их самым разным людям. Можно было только пожалеть о небольшом числе таких материалов, поскольку на байдарке каждая унция веса требовала добавочной затраты мускульного труда.
   Освобожденный теперь от этого ограничения, я смог загрузить на яхту несколько ящиков с литературным грузом, большую часть которого мне любезно предоставили для этого путешествия.
   Все это я раздавал изо дня в день, а особенно по воскресеньям после полудня, матросам и другому водному населению, где бы ни бродил «Роб Рой». Тысячи моряков умеют читать, но у них нет книг. На лежащих на солнце барках охотно читали «Путешествие пилигрима», иногда часами.
   Рыбаки подплывали на лодках, полицейские и солдаты тоже просили книгу, а потом и другую, «для ребенка в школе». Землекопы, смотрители шлюзов, перевозчики, лодочники, носильщики, докеры и сторожа маяков, пирсов и лодок, а также многие матросы Королевского флота с благодарностью принимали книги и брошюры. Их раздача была для меня не трудом, а удовольствием. Во всяком случае, при этом завязывался разговор, и общение часто приводило к благожелательному интересу. Мне открылось много жизненных сцен. Так можно быстро познакомиться со множеством людей из самых разных слоев общества.
   По воскресеньям я спускал свой тузик на три-четыре часа и брал с собой большой кожаный мешок с литературой, хорошо наполненный при старте и пустой по возвращении. Вместо его содержимого я привозил в памяти истории, байки, случаи и характеры из прибрежной жизни, одни трагические, другие комические, часто банальные, но наводящие на размышления о сплетениях жизни. Горести смягчаются, когда о них рассказывают.
   Из первых французских экипажей, с которыми я здесь общался, никто даже не умел читать, а пять или шесть английских пароходов брали брошюры для всех своих матросов. В предыдущее воскресенье (в Эрите) я не встретил ни одного человека, даже на барже, который не умел бы читать, а на всей Сене только одного в таком же затруднительном положении. Воистину, предстоит выполнить еще одну морскую миссию. Ведь и сама Благая весть давным-давно была возвещена Великим Проповедником на воде, с лодки.
   Позвольте теперь добавить некоторые размышления о людях и обществе за границей и у нас в Англии.
   Новая обстановка должна быть для ума как свежий воздух для тела, оживляя его для работы и радуя игрой. Но должен признать, что впечатления по возвращении из долгого плавания домой были болезненны.
   Уже через час я читал дневник трехмесячной работы нашего бидла (агента, нанятого Реформаторским союзом для присмотра и ухода за беспризорными детьми), и видел ужасные картины горя в каждом вошедшем в отчет случае.
   На следующий день я шел мимо госпиталя св. Георгия и наблюдал поток посетителей, тревожными шагами поднимавшихся по лестнице, а потом более спокойно спускавшихся вниз. Они оставляют здесь дорогих родных, доверяя их рукам врачей, и продолжают думать о них. Разбирая дома ожидающие ответа письма, я обнаруживал потери, нанесенные смертью в кругу друзей и знакомых. Все это не вызывало в мыслях радости от того, что сам я жив и здоров, не призывало к сочувствию или благодарственным молитвам – требовало прямой помощи практической работой.
   Еще больше был контраст веселого плавания в добром здравии по морским волнам с посещением Ист-Энда, этого болота порока, страдания и дикости. То что можно заметить там за час, не составляет и сотой доли несчастий, скрытых внизу.
   Может быть, хорошо, что мы не всегда осознаем уровень зла вокруг нас. Если бы мы знали, насколько велика эта гора, мы бы отчаялись разгребать ее. Мало у кого из детей хватило бы смелости начать изучение первых букв алфавита, если бы они знали, какой долгий путь им предстоит одолеть.
   Могу еще заметить, что при возвращении на место службы после «отпуска» сначала возникает желание обобщить то, что должно быть сделано, а уж потом браться за работу. Перед тем, как снова надеть сбрую, мы должны осмотреть все ремешки и пряжки, а также груз, который нужно тянуть.
   Каждый раз после заграничной поездки возникает мысль, которая долго не покидает меня после возвращения в Англию: «Почему наши низшие классы кажутся в худшем положении, чем такие же обездоленные за границей?»
   Так это или нет, это другой вопрос; но во всех наших больших городах есть масса людей, чьи нужды, нищета и грязь более очевидны, чем почти в любом другом городе мира. При этом их личная свобода также больше, чем где бы то ни было. Связаны ли эти два факта друг с другом? Является ли свинство низшего слоя наших граждан частью цены, которую мы платим за славную свободу, гарантированную нашей британской конституцией? Если так, не слишком ли велика цена? Высший класс общества может пользоваться преимуществами нашего режима правления, сохраняя свое положение, богатство и престиж. Взамен «верхи» действительно отказываются от удовольствия откровенной тирании и небольшой доли своего богатства. Средний класс также может наслаждаться свободой от угнетения и номинальным участием в политике, но платит за это тяжелым трудом.
   Но несчастные существа на дне, запутанные, голодные и убогие, не могут пользоваться свободой и не должны иметь «вольности». Они прозябают в невежестве и мерзости, и при нашей британской конституции, стоящей во всей своей красе, множество несчастных гниют и гибнут.
   Такое общественное устройство, когда вся роскошь и богатства сосредоточены «в голове» общества, ослепленной своим полнокровием, тело утомлено, а ноги в язвах в лохмотьях – поразительное чудо. Но время от времени бывают приступы боли, в любой день тишина может быть нарушена диким и яростным пароксизмом. Если голова не прекратит попущение злу, то и все тело откажется далее выносить его.
   Жизнь богатых отделена от жизни бедных, но связана узлами, которые нельзя ни развязать, ни разрубить. Бродяга, вор и грабитель, а теперь и убийца заставили нас задуматься о них; мы даже обращаем внимание на пьяницу… при условии, что он валяется на нашем пути. Не пришло ли время возвысить, по крайней мере, внешний вид наших низших классов до приличия, достигнутого ныне в странах, которые британцы склонны презирать?
   Тех, кто занят этим благородным делом, слишком мало, и делается наполовину недостаточно. Тех, кого не трогает ни религия, ни человечность, ни самоуважение, возможно, может расшевелить прямое порицание. Если мы сможем показать им, что положение наших низших классов является национальным позором, они найдут средства.
   Полдюжины англичан находятся в опасности смерти в Африке, и мы тратим миллионы, чтобы выручить их – ведь они британцы. Но тысячи британцев живут и умирают в нищете, как будто они еще дальше от нас, чем если были бы в Зулуленде. Это национальный позор, которого стыдится каждый истинный англичанин, кто знает факты.
   Мы уже удивляемся тому, что когда-то использовали Темзу в качестве общей канализации; а наши сыновья когда-нибудь будут удивляться, что их отцы завели в каждом большом городе человеческую помойку, отравляющую преступностью и болезнями всю нацию. Я видел жизнь крепостных в России, рабов в Африке и негров в Америке; но в Англии есть множество людей, находящихся в гораздо худшем положении. Сама близость к процветанию и комфорту делает их несчастье еще более постыдным. Национальная честь – не столь высокий мотив, как любовь к Христу или человеколюбие, но она волнует больше умов. Остается надеяться, что наша нация поднимется со стыдом и избавится от этого позора.

Глава 5

Ночное купание. Вдоль берега. Сулои. Лоция. Борьба с приливом. Как быть? Закон желудка. Мистические чувства. Гавр. Сумасшедший и дети.

Вот вам и воскресные мысли… Когда день закончился, со мной случилось нелепое приключение, смешное и потому не вызывающее сочувствия, но все же достойное рассказа. Стоявший на якоре в гавани «Роб Рой» был привязан к причалу длинной веревкой, что позволяло в прилив подвести его к подножию вертикальной лестницы из железных скоб, вбитых в камни причальной стены – обычный здесь способ выхода на берег. Служащий на пирсе обещал присмотреть за лодкой, пока идет отлив, и оттянуть ее, чтобы она не обсохла до моего возвращения. Но когда я вернулся ночью, киль «Роб Роя» уже достиг дна, и сдвинуть яхту мы не могли. Вода ушла настолько, что никакая лодка не могла подойти к причальной стенке вокруг гавани. Я подождал час, надеясь, что начнется прилив; но в конце концов, нетерпеливый и сонный (хотелось продолжить путь на рассвете), решил как-нибудь добраться до яхты.

   Спустившись по лесенке до самого низа, я качался на слабине прочного каната, натянутого между яхтой и причалом. Помощник получил строгий приказ натянуть этот канат, но увы! В критический момент его неуклюжие руки произвели противоположный эффект: веревка мягко ослабла, и я самым недостойным и неизбежным образом опустился в весьма бодрящую воду. Ворчать было бесполезно, поэтому я отплевывался и смеялся, а затем около одиннадцати лег спать.
   Задолго до восхода солнца «Роб Рой» вышел из гавани Дьеппа против сильного встречного ветра. Я использовал буксирный трос, брошенный с причала крепкими рыбаками, которые за франк-другой взялись подтянуть лодку к пирсу, сэкономив добрых полчаса утомительной гребли против ветра и течения. Эта веревка была черного цвета, тонкая и в то же время прочная. Не было времени выяснять, из чего она сделана, но, похоже сплетена из волос. Когда я был на корме в своей лодке и рулил, линь внезапно соскользнул, и «Роб Рой» мог уплыть по течению к другому концу пирса, но парни свернули веревку и бросили мне снова с большой ловкостью. Вскоре все было приведено в порядок, паруса подняты, буксир отпущен, и мы в приподнятом настроении вышли в море.
   Теперь ветер стал попутным, и впереди был долгий день и свежесть понедельника после хорошего отдыха. Но приходилось быть настороже: хотя мы миновали опасности в районе Соммы, они скрывались под водой и тут; трудно было распознать роковые в ненастье отмели. Огромными острые утесы из красного камня сверкали вдоль моего пути далеко за пределы того, что может достать глаз. Впечатляющее зрелище. Но было похоже, что погода останется хорошей только на сегодня.
   Эта часть побережья, кроме того, что она «окована железом», лишена портов, в которые было бы легко войти, а приливные течения здесь очень сильные и опасные как в сильный ветер, так и в штиль.
   Очевидно, моряк скажет, что трудности плавания вдоль такого побережья в значительной степени вызваны одиночным плаванием. Обычное судно ушло бы дальше в море и шло день и ночь по глубокой воде, а его команда несла бы вахту, пока они снова не приблизились бы к берегу в месте назначения.
   Курс «Роб Роя» должен проходить в пределах семи-восьми миль от берега, чтобы оставаться в пределах досягаемости порта для ночной стоянки, или, в худшем случае, подходящего мелкого места для якорной стоянки. Если бы я заснул, меня могло бы унести в море в сторону от курса, а может быть, на берег и скалы. В мои планы пока не входило проводить целые ночи в море, как это было необходимо в последней части путешествия.
   Несмотря на все эти проблемы, плавание все так же было наслаждением. Слева возвышались высокие благородные скалы, справа широко открывалась бескрайние воды, и лишь точка еще одного паруса виднелась далеко на горизонте. Маленькая одинокая точка, застывшая в упорном изгнании. Надеюсь, команда этого судна тоже была счастлива этим погожим ветреным утром и чувствовала себя и свое судно центром вселенной.
   Дальше среди скал расположен фешенебельный курортный городок Этрета, лучше место для купания в северной Франции. Вдоль берега там стоят в море длинные острые каменные столбы, самый примечательный из которых называют «Игла Этрета». Другие подобны аркам и окнам, сквозь которые льется свет. Я думал заглянуть в Этрету, чтобы избежать встречного приливного течения, но лоция остановила этот план одной фразой: «Восточная часть пляжа в Этрете окаймлена скалами, которые обнажаются во время отлива».
   На волнах и глубокой воде «Роб Рой» вел себя в море отлично, но я очень опасался мелей и скал. Должен сказать, что в плавании я стал более осторожным, стремясь не подвергать свое маленькое судно опасности. Странное дело: рост опыта привел к тому, что в одних обстоятельствах я стал крайне осторожен, а в других неблагоразумно самоуверен.
   По всему Английскому каналу есть отмелые участки с песчаным, галечным или скалистым дном, которые, будучи глубоко внизу, не опасны с точки зрения какого-либо риска удара. Тем не менее, даже при отсутствии ветра они заставляют приливные течения нестись с большой скоростью, образуя водовороты и беспорядочные волны. Подводный поток подобен падающему с холма водопаду, а водовороты и бурление наверху производят угрожающее впечатление и требуют точно осознавать положение и движение судна. То же самое происходит на порогах Шаффхаузен на Рейне, как было описано в рассказе о путешествии на байдарке.
   Такие места французы называют ridèns, в Англии ridges, а на некоторых картах – overfalls [14 - Толчея, сулой. Прим. перев.]. Море над ними неспокойно даже в штиль, а в бурю свирепо кипит и вздымается пеной.
   Нечто подобное получается и у мыса, продолжающегося подводной косой, через которую мчится прилив. Так как я решил не рисковать идти в Этрета, пришлось совершить утомительный прибрежный переход в районе, описанном в лоции следующим образом: «Мелководье рядом с Этрета глубиной менее восьми фатомов выступает на милю к NNW от берега. Когда приливное течение достигает наибольшей силы, отмель вызывает водоворот, называемый прибрежными моряками Hardières, простирающийся на север до скалы Vaudieu и образующий область понижения уровня моря и толчею при сильном восточном ветре.»
   Но именно благодаря свежему восточному ветру я мог надеяться преодолеть течение и пройти это место. Сейчас ветер был непостоянен и однажды стих почти до нуля, при этом 3—4 часа я еле мог удержаться на одном месте, утомительно раскачиваясь вверх и вниз на каждой волне и дергаясь всеми костями. Это был один из немногих неприятных эпизодов за все плавание.
   Толчея – отвратительное явление. Какими бы большими ни были обычные волны, они все же имеют округлую «респектабельную» форму, они плавно поднимают и наклоняют вас. Но при толчее море плещет, вздымаясь отдельными буграми, извивается и крутится, чрезвычайно утомляя внезапными ударами с разных сторон. Устаешь от этого куда сильнее, чем можно было бы ожидать.
   Наконец прилив ослабел, и ветер понес меня дальше, к Фекану [15 - По пути «Роб Роя» Фекан находился в 13 км (7 мм) перед Этрета. Либо прилив снес яхту назад (что вполне реально), либо капитан где-то ошибся и перепутал города, либо здесь просто неудачная последовательность в описании. Прим. перев.], где мы намеревались остановиться на ночь. Но, как бы я ни хотел отдохнуть, вид Фекана с моря внушал мало надежд. В порт было нелегко попасть, и как мне выходить из него завтра? Лоция придерживалась того же мнения: «Заход в гавань Фекан труден в любое время а при западном ветре крайне опасен из-за сильного волнения у входа. Если судно сойдет с фарватера и попадет на скалы у мыса Фагнет, оно будет разбито».
   Тем не менее, где-то надо было остановиться, а это был ближайший порт к мысу Антифер, причем единственный оставшийся. Но если ветер будет западным, в Фекане можно застрять на неделю, тогда как сейчас он благоприятный; и если бы добраться сегодня…
   Трудный выбор, и никак с ним не покончить! Но тут в голову пришла новая мысль, самая лучшая: немедленно приготовить обед, а вопрос о заходе поставить на голосование за десертом.
   Весьма загадочно, как назвать каждый последующий прием пищи в течение дня, если первый был съеден в 2 часа ночи. Если это считать завтраком, то следующий, скажем, в девять часов, должен быть обедом, что кажется абсурдным. Впрочем, американцы называют любое дополнительное питание ленчем, хоть в одиннадцать ночи. В Нью-Йорке можно увидеть вывеску, гласящую: «Ленч в 9 часов вечера. Суп из моллюсков».
   Поскольку мне часто приходилось начинать кухонную работу в час или два часа при лунном свете, а назвать следующую атаку на съестные припасы «второй завтрак» – звучало бы как признание в прожорливости, я решил считать первую трапезу вчерашним поздним ужином, во всяком случае, отнести ее к прошлому и не именовать в распорядке дня. Желудок полностью одобрял такое решение и был всегда готов к обычному завтраку в шесть или семь утра, что бы там ни происходило до этого под покровом ночи.
   Решился и вопрос об Этрета. Мы должны были идти дальше, надеясь, что ветер поможет. И мы весело помчались прочь с новой и неожиданной перспективой, возможно, добраться в тот же день до Гавра. Еще месяц должно было занять плавание вверх по Сене в Париж, а потом вниз. А что будет после этого? Как вернуться в Англию? Закроем пока глаза на эту проблему, это дело будущего. Во всяком случае, через месяц решить этот вопрос будет не труднее, чем сейчас.
   Долгое время дул попутный ветер, и именно такой силы, какой хотелось. Грозного вида мыс Антифер, в полдень казавшийся лишь темно-синей полосой на далеком горизонте, постепенно приближался, пока не стала видна пена, клубящаяся у основания скал. За мысом шла крутая высокая стена кремнистого утеса с галькой у подножия. Никого не было видно наверху, никто не смотрел сверху, не случится ли что-нибудь плохое.
   Это было время надежды и опасений: ветер постепенно утихал, на жарком солнце поднимался туман; волны подбрасывали «Роб Рой» вверх и вниз и яростно и раздражительно хлопали парусами, что очень беспокоит, если вы хотите подремать. Такое злополучное положение продолжалось четыре часа, и все же мы были уже в пяти милях от мыса де ла Хев, а когда мы его обогнули, с другой стороны был Гавр. Танталовы муки: быть так близко от цели и не в силах достичь ее! Если затишье кончится встречным ветром, вместе с приливом он может отбросить нас куда угодно, а если дело кончится грозой, придется немедленно уходить в море.
   Вон маяки вверху на скале, два из них горят. Скоро стемнеет, и такими темпами придется заходить в Гавр ночью. Все это время мы находились близко к скалам, но лот показывал изрядную глубину. Я отдал якорь, но якорный конец даже не натянулся. Нас не дрейфовало, а только качало от непрекращающегося волнения моря. Море прекрасно, когда мчишься с ветром, но ужасно утомительно, когда волны катятся в штиль.
   Я чувствовал себя одиноким и беспомощным, а также сонным, неспокойным, неудовлетворенным и несчастным. Чувство одиночества возникало за время путешествия только дважды; другие плохие чувства никогда.
   В море возникают некоторые ощущения, которые с опытом редко вводят вас в заблуждение, хотя и невозможно это объяснить. Одно такое ощущение – меня дрейфует, второе – вода уходит, третье – подходит ветер. Это можно почувствовать даже с закрытыми глазами. Эти ощущения не приходит через другие чувства, но, кажется, охватывают всю систему. Очень хорошо развить эту способность и понимать, когда можно доверять ей как истинному впечатлению.
   Я безошибочно ощутил приближающийся ветерок. Переход от бездействия, ворчания и лежания на палубе к энергичной работе был мгновенным и самым приятным. Якорь был поднят в одну минуту, и едва он был убран, как подул благоприятный ветер, и под его мягким дыханием побежала рябь.
   Когда мы обогнули мыс, огни маяков на утесе, казалось, медленно повернулись. Две маленькие точки вдалеке превратились в большие суда на всех парусах; из дальних вод поднялись другие, и все стремились в один порт вместе со мной. Само их присутствие было своего рода общением, а общность цели порождала взаимный интерес. Для этих глубоководных судов навигация здесь довольно затруднительна, хотя превосходная и унифицированная система буев, применяемая во Франции, очень помогает проложить курс. Но моя маленькая яхта с осадкой менее трех футов могла безопасно ходить и по мелководью, хотя, как правило, я шел по обычным фарватерам, так как это придавало дополнительный интерес каждому порту.
   Когда огни Гавра замерли в поле зрения, их приветственное мерцание стало счастливой наградой за долгий трудный день. Пока «Роб Рой» бодро мчался вперед сквозь наступивший мрак, под чайником загудела горелка, и команде была выдана порция горячего грога. Вскоре мы вошли в гавань, тихую и спокойную. Все спали в этот поздний час, и через некоторое время «Роб Рой» тоже устроился в удобном месте. Паруса были собраны, постель разложена, и усталый мореход захрапел, завернувшись в свое одеяло.
   На следующий день народ на причалах был удивлен любопытными маневрами маленькой яхты, ее размерами и формой (часто говорили, что она похожа на половинку скорлупы грецкого ореха), ярким цветом и необычайными поворотами, которые мы могли крутить, потому что практика почти каждый день учила нас чему-то новому.
   Ночью я был поражен странными воплями, которые длились часами и омрачали тишину и мерцание звезд. Оказалось, это была сотня детей, собранных каким-то сумасшедшим (говорят, англичанином). Днем он щедро угощал их пирожными и игрушками, а ночью собирал на пристани, чтобы они распевали бессвязные стихи – удивительно, что это было дозволено строгой французской полицией.

Глава 6

   Сена. Мокрый день. Помпа. Шлюзы. Жизнь на буксире. Мозолистые руки. Рыбаки-подкаблучники. Флаги. Покровительница.

   Гавр был хорошим местом для отдыха, где можно было получить и отправить письма, почитать газеты, погулять по суше. Принять горячую ванну, залить питьевую воду и разобраться с провизией. После многих попыток приготовить бекон я так и не добился хорошего результата, так что обменял оставшийся на хлеб на одном пароходе. Вяленая говядина тоже не годилась, так как варить ее приходилось слишком долго, и все равно она оставалась жесткой. Я подарил добрый кусок морякам с баржи, у которых было больше времени для готовки и более острые зубы.
   Затем пришлось опустить грот-мачту, чтобы проходить под мостами на Сене. За всеми делами и за работой с инструментами и пером все время было занято до тех пор, пока в полдень 26 июня я не договорился с пароходом «Портер» с обычными во Франции кормовыми колесами о буксировке «Роб Роя» вверх по реке по долгому пути длиной около 300 миль – так извилист путь в Париж по Сене.
   Такой способ движения был тогда для меня внове, и подготовился я к нему плохо. Когда мы обогнули пирс и встретились в бухте с короткими крутыми волнами, они перехлестывали палубу, через десять минут я промок до нитки, а в носовую часть яхты через открытое отверстие для цепи попало много воды. К счастью, завернутые в плотную бумагу свертки с моими книгами остались внутри сухими.
   Внезапность этого промокания была настолько абсурдной, что над ней можно было только посмеяться. У меня даже не было времени надеть непромокаемый костюм.
   Можно спокойно отнестись к тому, что вас вымочит бурное море в честном плавании или ливень из черной тучи сверху; но здесь! Просто устье реки, солнечный день, но ведь несколько часов не было возможности переодеться, пока мы не остановились в деревне, чтобы что-то выгрузить. Река там была уже узкой, я подумал, что все волны позади; так что полностью переоделся. Но через милю или две история повторилась, и я снова промок.
   Вечерний отдых был далеко не комфортным, так как постель и оба костюма промокли. Так я понял, что нужно остерегаться буксировки, во всяком случае, готовиться к ней так же, как к шторму в открытом море.
   В трюме «Роб Роя» оказалось много воды, и мне впервые пришлось применить насос, который хорошо поработал. Навинтив цилиндр, я работал поршнем одной рукой, откачивая воду через ведущую к килю в кормовом отсеке резиновую трубку. Повернув клапан, я мог позволить воде течь из центрального отсека, а затем направился в носовой отсек (около семи футов длиной), где находились мои запасы и диковинка в форме шляпы-цилиндра для официальных мероприятий, которую я надевал раз в неделю только для того, чтобы подсушить и почистить от зеленой плесени.
   В полдень пароход продолжил путь, волоча нас за кормой, и вскоре вошел в первый шлюз на Сене. Окружающие постройки, аккуратные каменные ограждения, одежда и взгляды людей напомнили, как я проходил шлюзы во время путешествий на байдарке, перетаскивая лодку по по гравию или травке.
   Теперь затраты времени на проход через каждый шлюз были чудовищны. Приближаясь к шлюзу, пароход давал пронзительный предупредительный свисток, но шлюз все равно был полон барж и лодок. Наша кавалькада должна была отойти в сторону, пока все медлительные баржи впереди не выйдут, и мы заходили в шлюзовую камеру с ударами, тряской и криками. Мне приходилось хорошенько поработать багром, чтобы поставить «Роб Рой» в нужное место, а затем удержать его там. Никто из матросов не был неуклюж или небрежен, но у яхточки с бортами из полированного красного дерева не было шансов в схватке с тяжелыми буйками и баржами, и я старался встать к стенке.
   Время для работавших на шлюзах не имело значения, им, без сомнения, платили посуточно. Солнце светило, и было приятно просто проводить время, так куда спешить? Наконец, когда шлюз наполнился, мы поднялись, а затем пришлось пропускать вторую и третью части, отрезанные от нашего слишком длинного хвоста барж.
   При этом капитан, а иногда и вся команда отсиживались в доме шлюзовиков, чтобы отметить проход рюмочкой и побеседовать. Когда ритуал был совершен и обсуждены все темы дня, они возвращались на пароход и собирали дополнительное заседание парламента на палубе, словно дамы, прощающиеся после визита. Где-то через час десятиминутное дело заканчивалось, и поршни и колеса снова начинали свою работу. Так в восхождении по Сене прошли четыре ночи и почти пять дней.
   Пейзажи на берегах во многих местах интересны, иногда красивы. Движение по реке усиливается выше Руана; но, так как здесь есть две железные дороги, большинство пассажиров пользуется ими. Архитектура и техника на этой прекрасной реке великолепны. Мосты, шлюзы, плотины, набережные и другие сооружения намного превосходят наши на Темзе, хотя по ней за день проплывает больше богатства, чем по Сене за месяц.
   Матросы и докеры с нетерпением принимали мои книги; среди различных способов, которыми они передавались на большие суда, есть показанный на рисунке: юнга, выглядывая через иллюминатор, ловит рукой брошюру, поднятую на конце весла.

   Бросается в глаза опрятность деревень и хорошо одетые, воспитанные люди. Франция прогрессирует семимильными шагами, по крайней мере, в том, что бросается в глаза.
   Жизнь в одиночестве на буксируемой по Сене яхте была довольно тяжела. Надо было быть начеку, рулить иногда по двадцать часов в сутки, готовить и есть за рулем. Команда парохода начинала свой рабочий день около трех часов утра, как по волшебству поднимаясь с палубы и спотыкаясь о мешки с углем. Останавливались мы около девяти вечера, и команда снова падала на палубу, через мгновение засыпая, а я ворочался еще час или два.
   Когда серый рассвет открыл новое и безоблачное небо, клокотание в котле стало достаточно сильным, чтобы запустить машину, наши швартовы соскользнули с берега. Аппетитные запахи с парохода вскоре возвестили о готовящемся завтраке, и горелка Роб Роя тоже заработала на полную мощность. Яйца, масло и молоко доставлялись на шлюзах мгновенно, иногда стол разнообразили клубника и другие фрукты или лакомства. Единственная трудность состояла в одновременной готовке и управлении буксируемой лодкой.
   В море управлять лодкой, занимаясь готовкой, было легче. Компас с одного взгляда говорит вам о курсе, а давление румпеля, воспринимаемое любой частью тела – о положении лодки. Но если отвлечься от управления буксируемой по реке тяжелой лодкой, она в одно мгновение вильнет вправо или влево, угрожая въехать в берег, или деревья, и уж наверное в бортовую волну парохода. Рулевой парохода мгновенно почувствует неладное и обернется с вежливым, но хмурым взглядом, в котором будет упрек.
   В буксировке вверх по реке не было никакой романтики. Поэзия одиноких странствий по своей воле не относится к положению, когда твою лодку весь день тянут за нос. «Роб Рой» с опущенной мачтой на буксире походил на орла с выщипанными перьями и спутанными ногами. Тем не менее, тот, кто не слишком туп и неблагодарен, всегда найдет кого-то или что-то интересное – стоит только поискать.
   Капитан парохода и команда были разговорчивы, а когда мы буксировали цепочку барж, «Роб Рой» привязали к одной из них (а не к концу буксира), так что я познакомился со своими попутчиками и вскоре подружился с ними, а затем мы обменялись подарками. Жизнь речников на французской барже была устроена гораздо лучше, чем в Англии.
   В обеих странах меня сначала часто принимали за матроса, отвечающего за яхту, поскольку моя простая одежда ничего не говорила. Любопытно было наблюдать по ходу общения постепенное осознание того факта, что этот «моряк с лодки» говорит и думает не совсем так, как другие. Тогда меня начинали считать торговым агентом, собирающимся продать красивую лодку. Только англичан в конце концов можно было заставить поверить в то, что владелец «Роб Роя» не собирается расстаться со своей лодкой, что ему не нужны ни кок, ни юнга, и он вовсе не горит желанием поскорее завершить путешествие.
   Иногда разговор, начинавшийся между нами как между равными, постепенно начинал прерываться словом «сэр» (не во Франции). Наконец, доходило до довольно застенчивой просьбы о стаканчике пива, что, конечно, мгновенно заглушало свободный и независимый разговор.
   По-моему, мозолистые руки не имеют никакой обязательной связи с чистым и честным сердцем, как принято утверждать с одной стороны и почти верить с другой. Тот, кто с действительно братским чувством пожимает эту руку, имеет и право отказаться от лицемерной болтовни о «народе».
   На ночь мы обычно останавливались в городах, но раз или два мы отдыхали в излучине реки, где пароход подходил носом к берегу и привязывался прямо к деревьям точно так, как если мы были на Миссисипи, а не на Сене.
   На реке сидели в одиночестве тысячи рыболовов, и это было для меня такой же загадкой, как раньше при плавании на каноэ по другим французским рекам. Молчание и терпение в течение часов этой самоизоляции были невероятными для французов, которые, как принято считать, любят бильярд, кафе, танцы – что угодно, если только предполагается живость и общение.
   В конце концов я решил, что эти люди сидят у реки не для того, чтобы поймать рыбу; единственное объяснение, которое я могу предложить для этого явления, состоит в том, что кроткие и одинокие рыбаки – мужья, не слишком счастливые дома.
   На Сене много парусных и гребных лодок; но я не видел ни одной, которой можно было бы позавидовать – здесь понятие морской красоты не соответствует нашему. Встречались лодки всех размеров со всеми типами снастей, вплоть до огромного швертбота двадцати пяти футов в ширину и неизвестного количества ярдов в длину, на котором счастливый яхтсмен мог плавать вверх и вниз между двумя мостами, которые ограничивали его район плавания двумя милями!
   Французский национальный флаг, возможно, самый красивый из развевающихся на морях, но когда он поднят над каждой лодкой и на каждом здании, это несколько утомляет. С другой стороны, французские матросы (не говоря уже о их сухопутных земляках) часто даже не узнают наш английский флаг, хотя юнион-джек можно увидеть в мире на любом берегу.
   «Роб Рой» нес и британский, и французский флаг в качестве приветственного, но когда я увидел, что даже в некоторых газетах «Роб Рой» упоминается как «прекрасная маленькая французская яхта», я решил, что не должен поддерживать эту ошибку, спустил триколор и поднял вместо него флаг Кембриджского лодочного клуба.
   На одном из плесов мы увидели необычную картину: французскую яхту с наполовину приспущенным флагом, которая беспомощно дрейфовала по течению. На борту были мужчина и женщина, оба какие-то взъерошенные и убогие. Они умоляли нашего капитана отбуксировать их лодку. Но он, бросив понимающий взгляд, быстро и молча прошел мимо. Еще один пароход позади нас тоже отвернул, чтобы дать несчастной паре больше места. Возможно, оба капитана предпочли французским франкам английские соверены?
   С меня за буксировку до Парижа взяли 3 фунта; всего я использовал 6 пароходов, все они были с пассажирами на борту и хорошо управлялись. Одна из капитанских жен даже приняла меня под свое покровительство: нарезала салат и дала мне миску теплого супа. Я угостил ее йоркширским беконом, и на следующий день она приготовила мне его с фасолью; подарок был возвращен пакетом лондонского чая, книгой, изображением Наполеона и рисунком «Роб Рой на Сене», самым великолепным произведением искусства, какое только можно было создать без отрыва от румпеля.
   Из всего этого тот, кто много путешествовал различными путями, поймет, что буксировка вверх по Сене – особый опыт, который познакомит вас с миром этой реки и типами людей, которые едва ли можно узнать и изучить каким-либо другим способом.
   Путешественник не менее интересен этим людям, чем они ему. Часто приходилось сдерживать любознательных мальчишек, которые, кажется, были бы рады разобрать лодку на кусочки; но я старался не быть с ними слишком строгим, так как считаю, что со стороны ребят это хороший знак – интересоваться морскими диковинками.

Глава 7

   Усталая медитация. Цепной буксир. Гребцы. Люди и собаки. Неправильные флаги. Любопытный жандарм. Плавание янки.

   Результатом жизни на борту маленькой лодки в течение месяца, иногда без нормального отдыха в течение трех-четырех суток было приведение ума и тела в странное состояние заторможенности, своего рода вариант созерцательной восточной медитации. Заботы и радости перестали производить впечатление, бег времени казался скользящим и ровным, не отмеченным отчетливыми вехами, определяющими нашу цивилизованную жизнь.
   Это пассивное состояние при отсутствии проблем с погодой и здоровьем было в некотором роде приятным. Возможно, и моллюск мог бы утверждать, что существует подобным образом.
   Опыт описанного мною состояния позволяет понять – оно, видимо, является вполне обычным состоянием многих тысяч тяжело работающих, плохо кормящихся и недосыпающих людей. Если, устало сидя вечером, они возьмут в руки книгу, даже полную самых хороших советов, половина слов в ней покажется лишней для смысла, а другая половина – непонятной [16 - Лишь немногие авторы могут написать книгу, подходящую для утомленного читателя. Удивительно, что эти люди читают Библию и «Путешествие пилигрима». Несомненно, они читают поверхностно, но и это хорошо.].
   Последний буксир, который нас вел, был особого рода. По дну Сены проложена цепь, думаю, миль на двести. В определенные часы дня подходит длинное, прочное судно с мощной машиной, цепь достают и надевают на колесо на борту. При его вращении цепь наматывается и опускается с другой стороны; таким образом, судно подтягивает себя по цепи в нужную сторону. Даже не знаю, используется ли такой принцип движения на какой-либо из наших рек в Британии.
   Сила этого цепного буксира так велика, что он тащит за собой против быстрого течения целую вереницу барж, некоторые из них по 300 тонн. Длинный флот движется медленно, но неуклонно. Машина не дымит, но внутри слышны стоны и скрежет напряженного железа и мощное дыхание пара.
   Цепной буксир имеет два руля (по одному на каждом конце). Управляют им обычно не для того, чтобы избежать столкновения с другими судами (они должны уступать дорогу), а для того, чтобы цепь ложилась на дно в надлежащей части русла реки для следующего парохода, который будет ее использовать.
   Когда встречаются два таких буксира, идущих по одной цепи в разные стороны, возникает долгая задержка; то же самое происходит, когда буксир со всей вереницей тяжелых барж должен пройти шлюз.
   Очевидно, буксир такого рода на Темзе ниже Теддингтона не нужен, потому что сильный прилив, поднимающийся и опускающийся два раза в день, быстро уносит тысячи тонн товаров, а для сплава по течению на барже достаточно команды из одного-двух человек. Роль буксира играет Луна, а прилив становится канатом, который тянет за собой суда.
   Маневрировать на «Роб Рое» при цепной буксировке было нелегко, требовались бдительность, большое напряжение сил и быстрые решения. Иногда мне приходилось цепляться за среднюю баржу, затем отступать до последней и при этом держаться подальше от берегов, отмелей и деревьев. Однажды в оживленной части Сены с быстрым течением пришлось переместиться в караване почти на полмили, в другой раз острый угол рамы винтового парохода ударил нос «Роб Роя» и проделал дыру. Я схватил комок мягкой замазки и, перегнувшись через борт, вдавил его в отверстие, а затем прижал его и с внутренней стороны. Эта заглушка прослужила три недели, пока не удалось сделать надлежащий ремонт.
   В последний день июня на рассвете предстали перед глазами прелестные окрестности Сен-Клу, и должен признаться, они были красивее, чем Ричмонд или другой город на реке у нас в Англии. Здесь я должен был отдохнуть, а яхта тщательно вычищена, покрыта лаком и весело выкрашена внутри кембриджской лазурью, чтобы появиться на французской выставке, а затем на британской регате на Сене в самом лучшем виде.
   На ремонт ушло несколько дней, в течение которых хозяйка отеля, где я ночевал, поражалась, видя, что ее гость каждый день возвращается одетый в голубую фланель и весь забрызганный лаком и краской. Ведь капитан был не только поваром, но и маляром, или, лучше, художником. Разумеется, после работы я переодевался в приличную одежду.
   В утренней прохладе по мосту бегут гибким и легким шагом трое молодцов в белой фланели и белых туфлях. Они прибыли сюда, чтобы принять участие в первой регате с участием британских гребцов, которые вскоре заполнили гостиницы и реку и будят своим бегом пешеходную дорожку. Здесь загорелые водники с Темзы, Хамбера и Тайна, румяные студенты Итона, закаленные лондонцы. Кое-кто даже перебрался через Атлантику. Вы можете выбрать среди них лучших представителей нашего вида, ведь главное в мужчине – его мужество и мускулы.
   Французских гребцов немного; гребля не достигла здесь того положения, которое она занимает в Англии. Думаю, что во многом за наши успехи в легкой атлетике и видах спорта на открытом воздухе мы должны благодарить наш английский климат, который обычно требует каких-то упражнений, когда мы на улице. Это новое и здоровое зрелище придает изюминку прогулке вдоль прекрасной Сены.
   Забавно было также наблюдать на прогулке за двумя собаками. Одна из них, ньюфаундленд, величественно бросалась в воду, чтобы принести палку, брошенную хозяином. Бульдог поджидал на берегу. Когда пловец добирался с палкой до берега, бульдог всегда каким-то образом умудрялся вырвать приз у настоящего победителя и затем относил палку своему господину с хладнокровной наглостью, которую нередко можно увидеть, когда честь и награда, добытые одним человеком, присваиваются другим [17 - Есть человеческие пороки, сходные с собачьими, а некоторые наши добродетелели не уступают достоинствам собачьих характеров: мужество, верность, терпение и прощение. Трудно поверить, что эти благородные животные просто перестают существовать, когда умирают. Еще труднее видеть человека жестоким по отношению к собаке – он определенно не лучший из них двоих. …Шесть пустых ошейников висят дома в моей комнате. Каждый принадлежал сменявшим друг друга собакам по кличке Роб, которые путешествовали со мной, пока не потерялись или не были убиты.].
   От киля до клотика «Роб Рой» был тщательно обновлен и украшен. Впрочем, слово украшен не совсем подходящее. Красота яхты в том, что на ней не должно быть ничего только ради красоты. В строгом соблюдении этого правила мы, англичане, превосходим любую другую нацию. Возьмете ли вы огромную паровую машину, яхту или экипаж четверкой, лучшие знатоки каждого предмета скажут, что украшение как таковое не сделает плохую вещь хорошей, скорее наоборот – хорошая вещь станет выглядеть хуже.
   Даже флаги на яхте не просто украшение, а служат для подачи сигналов и имеют определенное значение. Поэтому они должны быть сделаны, прежде всего, правильными, а уж затем такими красивыми и аккуратными, как вам угодно. Я осмотрел флаги всех лодок, яхт и пароходов на парижской выставке, и почти все, и у англичан, и у иностранцев, были или неправильно скроены, или не того цвета, или слишком велики для судна, которое их несло.
   Даже у нашей адмиралтейской баржи, где выставлялись образцы лодок из Англии, развевался неправильный полосатый гюйс. Это было единственное судно на той стороне Пон-де-Йена; но так как это была английская сторона, я бросил якорь именно там, прямо напротив покатого дерна у выставки, и сделал это, не задавая никаких вопросов. Иногда лучше сразу делать правильные вещи, а не тратить потом время попусту, доказывая свою правоту.
   Я ночевал на борту своего маленького суденышка в полном комфорте и мог проводить весь день на берегу. Каждое утро около 7 часов на лужайке у выставки появлялся щеголеватый французский полицейский, пристально смотревший на «Роб Рой» и утренний туалет его капитана. Похоже, ему особенно интересно было смотреть за процедурой использования зубной щетки, хотя трудно сказать, что он мог разглядеть на такой дистанции. Наверное, он думал, что это странное орудие – новинка, также привезенная англичанами на выставку.

   Пока он с удивлением смотрел на мои упражнения, я иногда придавал своему инструменту дополнительный взмах сверху или снизу; возможно, учтивый жандарм так и не решил, является ли зубная щетка некоей непонятной частью парусного снаряжения.
   Потом мы познакомились; он любезно принял попечение над лодкой в мое отсутствие и с таинственным видом посвященного рассказывал о путешествиях яхты (и многом другом) посетителям, многие из которых после его объяснений отходили от «Роб Роя» в полном восторге от того, что видели «маленький корабль, приплывший из Америки!»
   Дело в том, что он перепутал мою яхточку с яхтой «Red, White, and Blue», которая находилась по соседству в отдельном павильоне, среди других чудес, которыми была заполнена территория выставки.
   Двое предприимчивых американцев, прибывших в Европу на этом судне, не получили особого удовольствия ни от самого путешествия, ни от посещения Франции и Англии. Они терпеливо перенесли бури, сырость и недостаток продуктов в широкой Атлантике, надеясь на теплый прием в Старой Англии; но вместо этого нашли холод сомнений. Причины этого по большей части были связаны с их собственной небрежностью, неудачной конструкцией каюты и дурацкой трехмачтовой оснасткой яхты. Строитель лодки заключил какое-то хвастливое пари, а вот покрасить лодку по прибытии и просмолить канаты никто не удосужился. Наконец, они показывали какие-то рваные листы бумаги, говоря, что это их «оригинал бортжурнала».
   Разочаровавшись в Англии, они отправились в Париж, надеясь на лучшее. Пароходы должны были триумфально буксировать лодку вверх по Сене, но завели под мост и разбили мачты. Ожидалось, что агенты обеспечат приток зрителей для осмотра яхты, но в течение трех месяцев почти никто не платил за билет. Наконец, судно было допущено на территорию выставки… Потом разоренный капитан сбежал в Англию вместе со своим кораблем. Что бы ни думать о таком путешествии и яхте, очень жаль, что это немалое достижение не было описано и оценено по достоинству.
   Возможность пересечь на яхте Атлантику, где нет скал и отмелей и преобладает западный ветер, совершенно не вызывает сомнений. Однако, злая судьба двух других лодок, которые попытались совершить этот подвиг, показывает, насколько он опасен. Обнадеживает успех еще одного недавнего путешествия семейной пары.
   Я изучал, вероятно, больше, чем кто-либо другой, все обстоятельства по делу американцев – людей, журнал, документы и показания под присягой, лодку и ее содержимое, а также многочисленные сомнения и критику, звучавшие в Лондоне, Париже, Дувре и Маргите. Есть все основания полагать, что «Red, White, and Blue» не получала никакой посторонней помощи в своем плавании через океан. Необъяснимое для меня «чудо» состоит в том, что люди, желающие и способные совершить такой поступок, оказались неспособны построить и оснастить свою лодку так, чтобы пройти свой путь без тяжелых лишений.

Глава 8

   Раздача книг. Портрет императора. Тунис в Париже. Поющая девушка. Старый друг. Египтяне. Фритюр.

   Отходившие от одного из павильонов выставки посетители держали в руках и читали какие-то газеты и брошюры. Один нес книгу с золотым обрезом, другой – свернутый лист с гравюрой. Люди толпились, протягивали руки и отходили, читая. Это зрелище было беспрецедентным и невозможным в любом другом месте. В этом павильоне и еще в одном рядом находились сотни тысяч Библий, Заветов, религиозных периодических изданий, брошюр и т. д., прекрасно отпечатанных на языках гостей из дальних стран и раздававшихся в основном бесплатно.
   Даже в Англии ни на одной из наших выставок или в другом месте не разрешалась такая раздача, несомненно, из соображений благоразумия и боязни вызвать возмущение. Во времена, когда главной и единственной целью казалось богатство и удовольствия, Франции бросила этому вызов и дала свободу распространению Слова Божьего и наших комментариев к нему.
   Если вы хотите донести нечто до всех людей, их невозможно собрать в одном месте или добраться до них одной и той же дорогой. Несколько человек раздавали материалы из открытых окон павильона, и когда кто-то отошел и одно окно освободилось, пост приняла команда «Роб Роя».
   Перед нами появлялись люди всех национальностей, манер, одежды, языка и осанки; каждый подходил поближе, получал книгу или брошюру, читал несколько строк, благодарил и удалялся, читая или идя с задумчивым взглядом.
   К окну подходили сотни солдат, иногда сразу по дюжине, и все они просили «императора», то есть специальный экземпляр журнала British Workman, который был переведен на французский язык и открывался большой и хорошо выполненной гравюрой Наполеона III. Щедрость некоторых хороших людей предоставила средства, чтобы раздать по экземпляру этого журнала каждому солдату, полицейскому и государственному служащему. Дополнительный интерес вызывало то, что журнал печатался здесь же, на их глазах, в типографии в центре здания, которая сама удостоилась золотой медали выставки за высокое качество работы [18 - Гравюра так нравились солдатам, что вошло в моду прикалывать «императора» над кроватью каждого. Однажды Его Величество случайно заметил это, посетив караульное помещение, и ему объяснили всю историю. Принц империи также заходил за «Британским рабочим»; вероятно, гравюра была приколота и у постели Его Высочества.].
   Часто подходили священники; некоторые даже возвращались и просили литературу для своих деревень в отдаленных уголках Франции. Немцы, итальянцы и испанцы просили материалы на своих языках. Пришли двое русских, но у нас тогда не было книг на русском языке. Наконец, передо мной появились четверо серьезных мусульман в тюрбанах и развевающихся одеждах, их переводчик сказал, что они хотели бы купить словари для изучения английского языка. В частых поездках по чужим землям я привык видеть людей разных наций, но картина текущего часами людского потока из окна раздачи книг была еще более разнообразной в отношении смешения народов [19 - В переводе сокращена часть текста о миссионерской деятельности и перипетиях отношений католических и протестантских активистов. Прим. перев.].
   Несколько лет назад, путешествуя по Алжиру с арабским проводником, я остановился на ночь на старой семафорной станции, где командовал французский солдат. Здание станции стояло далеко от домов, на высоком холме. Раз в две недели к нему приезжали друзья, которые привозили на мулах провизию. Он охотно впустил меня и постелил на полу рядом со своим матрасом. Араб остался снаружи, и бедолаге пришлось спать, свернувшись, на пороге.
   Француз был учтив и умен; но у него была только одна книга, пресный французский роман. Он сказал, что охотно почитал бы что-нибудь получше, если бы было что. В следующем городке я нашел агента Библейского общества, и старому солдату был отправлен пакет книг, религиозных и светских.
   Мы не будем вовлекать читателя в описание чудес выставки, но все-таки заглянем в тунисское кафе, куда нас зовет барабанный бой и стоны, называемые жителями Востока музыкой. С Тунисом лучше всего знакомиться, находясь далеко от него – тогда можно насладиться видом золотого шитья и яркими туфлями, не видя ужасных сцен – грязи, мертвых верблюдов, открытой канализации и искалеченных нищих вокруг ветхих глинобитные стен, вплотную примыкающих к мраморным руинам старого Карфагена.
   Кафе было полно посетителей. Англичане и американцы восхищались хорошенькой певицей лет пятнадцати, которая была прекрасно одета и сидела в маленьком оркестре из четырех скромных некрасивых музыкантов. Вскоре она встала и запела песню. Черные глаза, чернейшие волосы, бледные щеки, томная грация. Прекрасная дочь восходящего солнца! В восточной красоте определенно есть нечто такое, чего британцы или янки никогда не увидят дома.
   Однако слова и музыка были знакомыми. Мы спросили официанта, и он сказал, что да, их певица может петь на турецком, испанском, французском и английском языках.
   Убедившись, что ее английское произношение слишком правильно, я подошел в перерыве к оркестру и спросил у молодой леди:
   – Вы англичанка, не так ли?
   Она посмотрела, опустила глаза и чуть-чуть покраснела, хотя лицо все еще было бледным, и ответила:
   – Да, сэр.
   – Вы здесь одна? Ни родственницы, ни подруги?
   – Да.
   – К вам хорошо тут относятся?
   – Да.
   – Из какой Вы части Англии?
   – Из …шира.
   Я сказал, что она сама словно из песни которую пела, «Хотела бы быть я птичкой и улетела бы прочь» и спросил, умеет ли она читать и хочет ли почитать хорошую книгу. «О да, очень» – ответила она.
   На выставке работал киоск «Общества чистой литературы», которое отбирает около трех тысяч книг от различных издателей и распространяет их, не получая прибыли от своих продаж [20 - Аналогичное общество начало работать во Франции, публикуя переводы английских статей по медицине и домашнему хозяйству.]. Я выбрал интересную книгу с множеством иллюстраций, подходящую для девушки, и вскоре снова зашел в кафе. Поклонился старшему скрипачу, который кивнул в знак согласия, и передал одинокой девушке приятную книгу как воспоминание о доме.
   Так что, возможно, наш список национальностей визитеров выставки может быть несколько сокращен по сравнению с внешним многообразием. Припоминаю лондонского клоуна, который стоял с метлой на перекрестке, наряженный в одежду индуса, и выпрашивал у прохожих монетки со словами: «Пожалейте бедного ирландского индейца».
   В воскресенье я, как обычно, раздавал свои книги с «Роб Роя», и лодочники Парижа были так же рады получить что-нибудь почитать, как и другие в других местах,. Один человек даже подплыл ко мне на лошади, которую купал, и осторожно положил полученную брошюру на сухое место на берегу до завершения водных процедур.

   Среди редкостей, выставленных здесь в экспозиции Английского адмиралтейства, была очень красивая модель первого «Роб Роя», подаренная мне строителями, верфью Серла, которая уже построила несколько сотен таких байдарок. Еще более приятно было обнаружить в адмиралтейской барже саму байдарку с поднятыми парусами, развевающимся флагом Королевского каноэ-клуба и картами путешествий по Европе.
   Я спустил на воду свой старый кораблик и поплыл вверх по реке при лунном свете, с удивлением обнаружив, что вода почти не просачивается. Другие лодки, находившиеся на барже, казались изрядно потрепанными. Там дул сильный сквозняк; ветер проносился через арку моста, а баржа была лишь прикрыта навесом. Возможно, некоторые из новых лодок были построены не из такого хорошо выдержанного дерева [21 - В отношении материала заказчик должен доверять судостроителю. Но в других вопросах, особенно в том, что касаются такелажа и парусов, я с сожалением должен сказать, что я не нахожу ни одного строителя, удовлетворяющего тем требованиям, от которых так сильно зависит безопасность и комфорт в дальнем плавании. Оснащение малых лодок хорошо делают на Модельной верфи на Флит-стрит.], как у Серла. Бывалый и обветренный «Роб Рой» привык к сырости и сухости, солнцу и ветру, жаре и холоду и не страдал от ревматизма и лихорадки, от которых тряслись на барже даже шлюпки военных кораблей.
   Моя жизнь на выставке вскоре вошла в определенную колею. Весь день я ходил и смотрел, а вечером возвращался в свою постель на реке с газетой «Таймс», книгами и письмами. Было весело спустить на воду тузик, покататься и посетить другие яхты; все яхтсмены были очень гостеприимны. Я осмелился даже пройти рядом с турецким судном Dahabeeh, пришедшим с Нила, полным «феллахов», скрытых занавеской из серой ткани, за исключением тех, кто заплатил свой франк за общий вход на выставку. На борту этого судна никогда не было посетителей, и требовалась некоторая смелость исследователя, чтобы взглянуть в глаза этим важным африканцам, когда они сидели, скрестив ноги, на палубе и ели свой суп из мисок, или дымили чубуками, выдыхая синий табачный дым. Они напомнили мне ощущения от путешествия в Египет: красные огненные закаты, пальмы, крокодилы, обелиски, и надо всем – гудящие, не лишенные музыкальности звуки тарабукры, земляного барабана, плачущие мелодии «халдеев, чей крик слышен на кораблях» [22 - Кн. Исайи, 43:14. Так говорит Господь, Избавитель ваш, Святой Бог Израиля: «Ради вас Я послал в Вавилон, и Я сделаю беженцами их всех, корабли огласятся криками халдеев. Перевод РБО. Прим. перев.]. Я приблизился к ним, и невозмутимые египтяне были застигнуты врасплох. Они произнесли что-то между собой на своем языке и стали улыбаться. Мы поговорили о Дамаске и Константинополе, можно сказать, подружились. Форма и ничтожные размеры моей лодки очень их поразили; возможно, они решили, что именно на тузике я и проделал весь путь из Лондона.
   В роскошном Парижа много гурманов; более того, иногда кажется, что торжественный заказ завтрака или обеда для многих французов является самым серьезным делом в жизни. Но с учетом городской пошлины за одного фазана в два шиллинга и шесть пенсов только весьма состоятельные парижане могут позволить себе «хорошо пообедать». Суета, которая поднимается из-за съестных припасов, просто нелепа. Порок чревоугодия, по-видимому, неуклонно растет во Франции, по крайней мере, в своих публичных проявлениях.
   Однажды вечером, когда мы обедали на Террасе в Сен-Клу, в зал вошла семья; шляпы и шляпки были уже сняты перед обедом, когда подошел официант и в ответ на заказ friture спокойно сказал, что этого сейчас у них нет.
   При этом ужасном известии все семейство онемело, побледнело и откинулась на спинки стульев, как в обмороке. Бедный официант предусмотрительно удалился за подкреплением, навстречу разъяренным гостям вышла сама хозяйка.
   «Нет фритюра!» – сказал отец семейства, – «Нет фритюра, и это Сен-Клу?» – бормотал он в ярости. Его жена корчила кривые рожи, на что Роб Рой непочтительно смеялся, но его не заметили, потому что они ничего не замечали во внешнем пустяковом мире. Дочери глубоко вздохнули, а потом разразились многословными громкими обвинениями.
   Сын (который, видимо, хотел пообедать) предложил покинуть столь пустынное и голодное место и найти другое. Это горячо обсуждалось, но они уже бросили якорь и решили пообедать «впроголодь» здесь, все время ворча по поводу отсутствия фритюра. Зрелище было смешное и жалкое. Да, французы заботятся о еде больше, чем даже Джон Буль.

Глава 9

   Парижская регата. Канадцы. Паровые яхты. Гонки и «погоня». Весла Форката. Вызов.

   В воскресенье, пока мы путешествовали на тузике «Роб Роя», немного дальше по реке, в Сен-Клу, было большое оживление – это был первый день Парижской регаты, которая продолжалась и в понедельник. Следующие четыре дня заняла наша Британская регата. Проводили эти регаты два отдельных комитета.
   Британской регатой руководили опытные гребцы, а Его Королевское Высочество, командор нашего Каноэ-клуба, был покровителем, и не просто номинальным. Он часто председательствовал на заседаниях комитета, проводимых в Мальборо-Хаус, и щедро пополнял фонд регаты.
   Император Франции также дал от своего имени призы в размере 1000 фунтов; была предложена серия конкурсов, открытых для гребцов всего мира.
   Опыт проведения международной регаты в чужой стране был новым, и конечно, тут были свои сложности. Но, несмотря на предсказания скептиков, которые не могли одобрить нечто, задуманное и осуществленное без их советов, регата собрала великолепный состав лучших гребцов и каноистов мира из Англии, Франции и Америки. Здесь впервые встретились три чемпиона Англии.
   С Темзы, Тайна и Хамбера прибыли самые известные гребцы, в гонках на Сене впервые участвовали лодки-восьмерки. Погода была великолепна, трасса в полном порядке, организация самой лучшей и, наконец, сами гонки непревзойденны по духу и скорости.
   Но этот грандиозный праздник водной атлетики видели не более нескольких сотен человек; удобные и богато украшенные трибуны на 1000 мест часто оставались пустыми.
   Французские гребцы, должно быть, нашли какое-то «лучшее» место, а простую публику скорее привлекло бы зрелище танцующей на дороге собаки. Император не мог приехать – вероятно, Бисмарк не дал такой возможности, а принц Уэльский должен был в это время находиться в Лондоне, принимая султана, и потому не мог насладиться результатом усилий, предпринятых в связи с регатой.
   Но все, кто был на регате в Сен-Клу, вспомнят и о развлечениях, и о тяжелой работе. Здесь была своеобразная новизна как в плюсах, так и в минусах. Для экипажей, прошедших тяжелую тренировку, была непривычна французская кухня и, тем более, французская болтовня. Утром лондонцы посещали выставку, а днем гребли на регате; было забавно наблюдать полное недоумение солдат и полицейских, наблюдавших за происходящим. Это неудивительно в стране, где никто не читает в газетах рекламы, кроме как о новой пьесе или новых пилюлях.
   Английские гребцы вскоре устроились в своих новых квартирах и терпеливо сносили неудобства. Им пришлось чинить лодки, поломавшиеся при перевозке из Лондона, но они были в хорошем настроением и вели себя со здравым смыслом. Даже ворчуны остались довольны, потому что им был представлен новый набор обид. В общем, все прошло лучше, чем ожидали те, кто знал истинные обстоятельства и трудности предприятия. Это была первая подобная регата, но, несомненно, она станет и последней.
   Конкретное описание различных гонок не будет интересно широкому читателю; но несколько важных уроков стоит отметить. У четверки гребцов из Нью-Брансуика не было рулевого, как на любой другой лодке: руль приводился в действие тросиками, тянувшимися к ногам одного из гребцов. Они соревновались в гонке, где не разрешалось использовать лодки с аутригерами (настолько узкие, что уключины не могут стоять на планшире, а выносятся на железных рамах за борта). Свою лодку они привезли из Канады, она была широкой, тяжелой и неуклюжей на вид, с обычными веслами, используемыми в море. Гребли они короткими рывками, дистанция была извилистой и неудобной; тем не менее, они пришли первыми, обойдя англичан и французов и выиграв 40 фунтов. Эта же команда вышла и на гонку лодок с выносными уключинами и снова победила, выиграв еще 40 фунтов [23 - Эти джентльмены были допущены к соревнованиям любителей и отказались грести против четверых англичан.].
   «Лес Канадиенс» стали фаворитами и героями дня. Англичане приветствовали их как победителей, а некоторые французы – потому что думали, что те тоже французы. Выносливые канадцы улыбались с французской вежливостью, но бормотали при этом кое-что, понятное только английскому уху.
   Сена летом необычайно оживленна благодаря движению флотилий пароходов всех форм и размеров, часто с довольно кокетливыми флагами.
   Маленькие винтовые яхты или паровые катера снуют вверх и вниз, были такие, что могли вместить только трех или четырех человек, с небольшим тентом от солнца; другие были переполнены пассажирами.
   Похоже, что такой способ передвижения нравится парижанам. В нем есть все тепло, суета и шум, которые приятны для морских удовольствий, и он почти избегает тех неприятностей, которые часто бывают на открытой воде. Завершение строительства набережной Темзы и очистка нашей реки уже сделали водный транспорт более модным и в Лондоне. Скоро, быть может, наши важные деятели будут вызывать к ступеням набережной у своих домов паровые катера. Тогда ни один кучер не сможет претендовать на хорошее место, не умея заодно управлять и катером.
   Уже сейчас число миниатюрных пароходов, буксиров и частных яхт на Темзе довольно велико и продолжает возрастать, а несколько лет назад ни одного такого судна не было видно. Большинство из них весьма симпатичны, и это лучшие и наиболее безопасные из всех судов на переполненном водном пути. Множество таких паровых судов можно увидеть в Стокгольме; когда-нибудь на них можно будет посмотреть и в Мидлсексе.
   В Париж прибыло несколько английских винтовых яхт. М-р Мэннерс Саттон любезно одолжил свою Комитету регаты; использовался также паровой катер адмиралтейской баржи, так что судья мог следить за каждой гонкой. «Роб Рой» в это время стоял на якоре недалеко от финиша, охраняя пальму первенства.
   В конце каждой гонки высоко в воздух запускались различные фейерверочные снаряды, количество которых должно было соответствовать месту лодки, но эти бомбочки взрывались так, что только сбивали с толку аудиторию, которую должны были просветить. Эта неопределенность была одним из главных волнений регаты, и иногда она затягивалась даже до следующего дня.
   Гонки на байдарках, будучи явлением более новым, могут претендовать на наше внимание. Одна из этих гонок была просто на скорость, в другой, «погоне», для успеха требовалась дополнительная ловкость и отвага.
   Трое наших гребцов, которые были самыми быстрыми в Англии, привезли с Темзы длинные байдарки с длинными веслами. Против них выступали три французских байдарки, все они были короче и с более короткими веслами.
   Одна из них, управляемая проживающим в Париже англичанином, легко заняла первое место; второй приз получил француз. Это был хороший урок английским гребцам, которые думали быстро мчаться по спокойной воде на лодках, непригодных для других целей, и оказавшихся медленнее, чем скиф с двумя веслами. Мы приняли это избиение с благодарностью.
   «Погоня на байдарках», впервые организованная нашим клубом на Темзе, оказалась приятным и забавным видом морского спорта. На Парижской регате были разыграны два приза за такие гонки, открытые для всех участников. Приняли участие пять французских лодок и только один английский байдарочник (достопочтенный А. Ф. Киннерд).
   Лодки были поставлены на землю рядом друг с другом так, что касались нижней ступени трибуны. Любопытно было видеть, что гребцы приняли разные положения, которые они считали лучшими. Один был на корме, другой взялся за лодку сбоку, третий – за нос. Самый опытный гребец держал конец фалиня (маленькой веревки), вытянутый с носа на всю длину.
   По сигналу все дружно бросились со своими лодками к воде. Там французы замешкались, пытаясь попасть в свои лодки сухими; англичанин решил лучше промокнуть (не все ли равно, сейчас или через пару минут), так что он бросился в воду по пояс, оторвавшись от остальных, и сел в свою лодку весь мокрый, но зато первый.
   Остальные устремились за ним; они направлялись к стоявшей на якоре немного в стороне лодке, которую следовало обогнуть. Здесь англичанина сбили с толку крики с берега («советчики» неправильно указывали сторону), и он потерял все преимущество своего старта. Все шесть лодок подошли к повороту вместе, и началась общая свалка.

   Погоня.

   Затем надо было вернуться на берег и пробежать вокруг флага на суше, волоча за собой лодку под одобрительные возгласы и смех зрителей, не ожидавших такого состязания, за которым легко было наблюдать от начала до конца. Снова бросившись в воду, борющийся флот поплыл к другой лодке-«знаку», но уже не в таком тесном строю. Кто-то застрял в кустах или камышах, другие опрокинулись и вынуждены были плыть. Шанс на победу был по-прежнему открыт для человека силы и духа – если ему повезет. Еще раз все вернулись к флагу на берегу, и еще раз надо было обогнуть лодку на воде. Теперь – к месту старта, кто первый доберется вместе с байдаркой до трибуны, тот и станет победителем. Заслуженную победу одержал А. Ф. Киннерд, намного опередивший остальных.
   Все это дело длилось немногим дольше, чем требуется для описания, но нагрузка на соревнующихся была серьезной и требовала качеств, очень полезных для моряка, но излишних для простой гонки по прямой.
   Среди посетителей регаты был и г-н Форкат, изобретатель своеобразной системы гребли, которую я упоминал в отчете о предыдущем путешествии. Он привез для демонстрации очень узкую и причудливую лодку, весла которой соединялись с короткой мачтой перед гребцом, который греб, как и байдарочники, лицом вперед.
   Без сомнения, положение спиной вперед – огромный недостаток обычной гребли. Такое неудобство приходится терпеть, потому что так вы гребете сильнее. Это приемлемо, если лодка служит для перевозки груза, а пейзаж и удовольствие для глаз не имеют значения. Путешествовать по новым и красивым местам в таком стиле – все равно, что идти задом наперед по дороге, время от времени поглядывая вперед через плечо.
   Но оценить сразу невзрачную новинку г-на Форката было трудно, и мы пытались отговорить нашего молодого байдарочника от испытаний этой лодки, которая очень легко могла перевернуться. Но он был шотландцем, а значит, у него была своя воля и свой путь. Назвать его англичанином можно было лишь в том смысле, в каком мы употребляем это слово для обозначения всех британцев, оскорбляя тем самым льва Севера.
   Через минуту или около того раздались крики – лодка в самом деле перевернулась. Будучи хорошим пловцом, наш товарищ просто толкнул лодку к берегу, а сам совершил небольшой приятный заплыв. Я предоставил ему каюту «Роб Роя», чтобы, будучи человеком скромным, он мог переодеться за клетчатой ширмой, а не перед любопытным миром.
   В лодочных делах, а также в бизнесе и политике, мы можем учиться друг у друга: у Канады в ловком управлении и гребле; у Франции в быстрых маневрах, у Англии в подготовке участников.
   Именно для того, чтобы увидеть эту регату и немного помочь в ней, «Роб Рой» проложил себе путь в Париж. Ради этого шестьсот миль по реке были оправданы. Но я часто чувствовал, что предназначенной для моря яхте на основе спасательной шлюпки не место на спокойной реке, такой, как Сена.
   Перед прибытием в Париж нам был послан вызов от одной французской яхты с предложением гонки по Сене. Я ответил, что «Роб Рой» – морская лодка, и вряд ли будет достойным соперником на реке, известной только одному из участников. Но что мы с радостью согласны на матч с любой французской яхтой, имеющей на борту только одного человека, который должен пройти на море – либо на скорость на дистанции в сто миль, либо на расстояние, пройденное за неделю. При этом не должно быть разрешено сообщение ни с какой другой лодкой или берегом. Ответа не последовало.

Глава 10

   Музыка рассвета. Рыбаки. Отход. Мосты. Снова буксир. Купание в Руане. Последний мост. В каюте. Консервы и супы.

   Когда мы перебрались на красивую излучину Сен-Клу, «Роб Рой» стал очень приятным жилищем. Иногда я привязывал яхту к дереву, и птицы пели в снастях, паучки плели паутину на мачтах, а листья падали на палубу. В другой раз якорь был брошен в мягкую зеленую траву, и лодка стояла так весь день до ночи. Возвращаясь с ужина вместе с веселыми гребцами, я в приятной прохладе шел «домой» по берегу реки. Яхта стояла в целости и сохранности на стеклянной воде, палуба сияла под луной, усыпанная каплями росы, и меня ждала уютная каюта – проветриваемая, но без сквозняков, прохладная, но не холодная и ярко освещенная в одно мгновение. Все было совершенно безмятежно, без пыли и шума, и без каких-либо счетов для оплаты.
   Просыпаясь с восходом солнца, я всегда слышал один и тот же звук: журчание бегущей воды, рассекаемой острым носом стоящей на якоре яхты и скользящей по ее гладким бокам всего в нескольких дюймах от моего уха. Краснодеревый борт нисколько не глушил голоса воды. Затем к ним присоединялось бормотание устроившегося по соседству рыбака-любителя, который в ранний час обязательно был на своем посту. Этот солидный господин, немолодой, но еще бодрый, сидел в своей лодке, хорошо сделанной, плоской и широкой – вполне подходящей для утренней рыбалки, но ни для чего больше.
   Он тихо опускал якорь, а потом втыкал в дно реки шест и привязывал к нему лодку. Рыбалка продлится до девяти, а сейчас еще только пять часов. Рыболов надевал серый сюртук, коричневую шляпу и голубые очки; все это – часть многозначительной подготовки к охоте на таинственного пескаря, который, несомненно, строит свои козни внизу. На прошлой неделе коварное чудовище расстроило все планы, но сегодня утром оно наверняка попадется в ловушку.
   Удочка, леска, поплавок, крючок, наживка – все готово к схватке. Рыболов усаживается поудобнее и в тишине забрасывает обманчивую леску в речные глубины. Он будет смотреть на поплавок час за часом и выглядеть вполне довольным. Возможно, сомнения разъедают его душу, но на лице не шевельнется ни один мускул. Разве что через час он может пробормотать несколько звуков или пошевелиться и сдавленно покряхтеть, сетуя на тяжелую рыбацкую долю. А я услышу его в своей каюте.
   Затем он встает с решительным и бодрым выражением лица, негодуя на несправедливость судьбы, и бросает в воду три горсти кукурузы или хлебных крошек, чтобы привлечь упрямого пескаря, который, возможно, невиновен в невнимательности, просто кормится в это время у камышей на другом берегу.
   Эта же мысль, кажется, пришла и рыбаку, он смотрит на вероятное место и, может быть, пойдет туда завтра. Нет. Каждый день он стоит на одном и том же месте. Я ни разу не видел, как он появляется или уходит: его лодка подходит, пока я еще сплю, а когда я покидаю свой ночлег на яхте, он еще на своем посту. По утрам поблизости сидели еще трое рыбаков, и в моем присутствии вчетвером ими были пойманы две рыбы.
   Регата закончилась, а в небе плыл воздушный шар Надара [24 - Знаменитый французский фотограф и воздухоплаватель. Прим. перев.]. Он казался не больше других воздушных шаров, так как невозможно оценить размеры объекта, когда рядом нет ничего для сравнения. Как говорится, «Луна была величиной с суповую тарелку». На самом деле «Гигант» Надара был самым большим из воздушных шаров, он нес в воздухе не обычную корзину, а целый двухэтажный дом с дверью и окнами.
   Свобода его полета напомнила, что «Роб Рой» тоже должен двигаться, что он создан не для речных заводей, а для того, чтобы атаковать гребни волн. У меня в самом деле всегда было ощущение, что яхту что-то держит, когда мы проплывали мимо кукурузных полей, далеко от соленого зеленого моря. Рифы на парусах нетерпеливо ждали настоящего ветра и волн прибоя, а штормовая бизань даже заплесневела.
   На следующий день был поднят «Синий Питер» [25 - Сигнальный флаг, синий с белым прямоугольником посередине. Сейчас называется «Папа» (Papa). Поднимается в день отхода, говорит о том, что все должны быть на борту. Прим. перев.], а в погреб «Роб Роя» погружен морской запас – эль, бренди и вино. Под порывистым свежим ветром мы помчались вниз по Сене, а дождь весело стучал по спине.
   Плыть по быстрому течению, встречая множество барж, нависающие деревья и отмели – серьезное упражнение, особенно когда не хочешь опозориться, сев на мель, даже когда это безобидно.
   Плавание по Сене здесь трудно из-за многочисленных мостов. Нужно немедленно разобраться, как проходить каждый из них, а каждый конкретный мост имеет свои особенности, которые можно не распознать, когда он внезапно появится на пути.
   Например, наш старый Вестминстерский мост был очень опасен для проходящих лодок, потому что стыки между вуссуарами (рядами камней, образующих свод арки) были не горизонтальными, как у большинства других мостов, а косыми; я несколько раз задевал о них мачтой.
   Мосты на Сене часто были недостаточно высоки, и «Роб Рой» мог пройти под ними только посередине центральной арки, в пределах нескольких футов от замкового камня. Поскольку мост еще и отклоняет ветер, а поток воды внизу завихряется от быков, подход с наветренной стороны – весьма критический момент. К тому же, Сена изгибается из стороны в сторону крутыми поворотами чаще и сильнее, чем почти любая другая река.
   Солнце и ветер окрасили мое лицо в цвет, идеально гармонирующий с лодкой из красного дерева, а руки несколько смягчились благодаря двум неделям на пресной воде. Островки пластыря постепенно сбрасывались вместе со сложной географией волдырей и синяков, которые раньше выглядели так, словно я не смогу надеть перчатки. Скорее даже наоборот – пришлось бы прятать руки в стране с белокожим населением.
   Но теперь я с радостью думал, что снова направляюсь от похожей на зеркало пруда воды в Сен-Клу к запахам моря и корабельной смолы, туда, где будет грохот рангоута и блоков, шипение воды и веселый свистящий ветер.
   В Аржантее много прогулочных лодок, и «Роб Рою» достался хороший причал. На следующий день был прямо-таки штормовой ветер, так что перед стартом пришлось зарифиться. На узкой реке лавировка очень тяжела, особенно для рук, так как приходится постоянно работать со шкотами.
   Наконец мы вошли в тихую бухту при впадении в Сену реки Уаза и уютно пришвартовались у зеленого луга; деревья над головой качались и шелестели на ветру. Дома были далеко, и я хотел отдохнуть. Но любознательные туземцы и тут нашли нас и часами сидели, глядя на яхту.
   Все было так похоже на плавание на байдарке, что я сильнее, чем когда-либо, чувствовал ограниченность реки. Море под таким ветром было бы таким открытым и величественным… Я отказался от мысли плыть дальше по Сене своим ходом и решил дойти до Гавра на буксире.
   И все же было весело грести, найти причудливую старую гостиницу и остановиться там пообедать. Народ тут был простой и неотесанный, на столах не было ни скатертей, ни чего-нибудь похожего, что редко приходилось видеть в самых отдаленных углах.
   Потом я устроился в каюте поспать, а один человек пообещал, что разбудит меня при появлении следующего парохода, днем или ночью. Завывание свистка раздалось в первые часы утра, и он действительно прибежал, не успев побриться – половина лица была еще в пене.
   Буксировка что вверх, что вниз по реке одинакова, так что упомяну лишь о некоторых особенностях путешествия на запад. В одном симпатичном городке мы остановились на несколько часов выгрузить товары, и я взобрался на холмы и стены старого замка, а потом заглянул в любопытные полуразрушенные улочки. Там владелец газетной лавки признался мне в своей обиде, а именно в том, что он часто посылал деньги в Англию в ответ на объявления в газетах, но никогда не получал никакого ответа. Он оказался слишком учтивым и простодушным, чтобы поверить объяснению: увы, у нас, да и везде много шарлатанов и жуликов. Боюсь, мне не удалось поколебать его решимость набивать их карманы, опустошая свой собственный.
   Пожилой джентльмен, которого я встретил у замка, был в восторге от подаренного ему Нового Завета: «Я знаю, это протестантские молитвы. О, они хороши». Он привел супругу и внуков, и мы пожали друг другу руки.
   Было не так-то просто пополнить на реке свои запасы. Иногда я видел, что молочник катит свою тачку по мосту, и выпрыгивал на берег ради такой роскоши, или посылал мальчика за хлебом, маслом и яйцами. Время еды было, конечно, совершенно нерегулярным: готовить приходилось, когда было возможно, и перехватывать кусочек здесь или там. Ночью взошла полная луна, и матросы, лежа на палубе парохода, болтали со своим английским собратом, пока не настало время сна. Отправлялись мы в три часа утра.
   О грядущей суматохе первым возвещает пар в котле, огромные пузыри которого лопаются внутри, сотрясая железо. Все более частые звуки переходят в низкий стонущий гул, и если яхта касается борта парохода, то все ее звонкие доски дрожат и звенят. Наконец, пары разведены; в машине открывается какой-то клапан, и поток пара бьет в цилиндр, словно негодуя на долгое сдерживание. Теперь лучше встать (одеваться нет нужды, так как и раздевания не было), и через две минуты вы свежи и бодры, хотя всего несколько часов, как легли поспать.
   Руан выглядит словно самое приятное место для отдыха на парусной лодке. Не верьте глазам, это один обман. Здесь трудно найти якорную стоянку и невозможно найти тихий причал у набережной. Суета весь день и шум всю ночь держат в постоянном напряжении; однако, поскольку шум и гам вызваны активной торговлей в порту, приходится терпеливо сносить их.
   «Роб Рой» оказался на течении в толпе кружащихся вокруг барж, лодок и пароходов, среди тросов. В конце концов пришлось призвать помощь с берега, и несколько добровольцев подтащили нас за веревку. Когда я благодарил этих людей, некоторые сказали, что и они мне благодарны за книги, которые я раздал им раньше. Но, несмотря на помощь, «Роб Рой» сцепился с другими, более тяжелыми судами. Отталкиваясь, я упал за борт, и, приняв таким образом теплую ванну, наконец забрался в свою маленькую каюту, чтобы крепко выспаться.
   Почти не прекращающийся целые сутки дождь отыскивал малейшие щели, нелюбезно просачиваясь в мою спальню. Мне удалось подвесить в темноте чашку для чая как раз над собой, и одна маленькая струйка была перехвачена. Это было первое по-настоящему сильное действие воды на «Роб Рой»; выявленные дефекты впоследствии были устранены в Каусе.
   Каждую из четырех предшествующих ночей приходилось вставать для каких-нибудь надобностей в темноте в три, два или даже час ночи, и еще одну ночь не получилось нормального отдыха. Моя мачта была привязана к причальной стенке, но я забыл, что на приливной реке это крепление должно допускать падение на несколько футов при отливе. Около неизбежного часа в темноте раздался громкий зловещий треск и рывок веревки, и я слишком хорошо знал причину. В дождливую ночь было хлопотно устраивать дела… Следующий день выдался сонным, я провел его на старых улицах чужого города.
   Полисмену было поручено вызвать меня в любой час, как только пойдет пароход. Наконец, зацепившись за мощный двухвинтовой пароход Du Tremblay с приятным капитаном, мы с радостью приблизились к последнему мосту на реке, чувствуя, что скоро покончим с плаванием по пресной воде. Но неприятности еще не кончились. Это был висячий мост, и достойный капитан совершенно забыл о «Роб Рое» и его мачте, направившись к части, где его пароход с опущенной трубой мог пройти, но я понял, что через мгновение моя мачта должна ударится о мост.
   Кричать было поздно, не было бы смысла даже рубить буксирный конец, потому что лодка имела большую инерцию и не могла остановиться. Я мог только нырнуть глубже в кокпит, надеясь избежать падающего рангоута и осколков.
   Удар пришелся примерно в двух футах от топа мачты, но вместо того, чтобы с треском переломиться, мачта, к моему большому изумлению, прогнулась по крайней мере на четыре фута, как если бы это была удочка. Мачта скребла по каждой доске наверху, и дрожь пронизывала и лодку, и каждый мой нерв. Наконец мачта отскочила от моста с таким рывком, что от него лопнули ремни талрепов обеих вант.
   С облегчением я поздравил себя с тем, что смог добыть для «Роб Роя» первоклассную мачту из ванкуверского дерева, которое на недавно проведенных испытаниях доказало свою самую высокую прочность.
   Ожидаемая катастрофа и счастливое избавление были очень яркими моментами. Я остановил пароход и, взобравшись на мачту, не нашел ни малейшей трещины или повреждения. После такого жестокого испытания можно доверять рангоуту в любую бурю.
   Скоро мы снова будем в море, но пока еще на спокойной реке. Подходящий момент заглянуть в «пещеру» яхточки и посмотреть, как там устроиться на ночь.
   Пол каюты сделан из тонких досок красного дерева, опирающихся на поперечные балки. Эти слани не закреплены, так что даже в постели я могу вытащить одну и добраться до своего погреба или железных болванок балласта. Кровать пробковая, примерно 7 футов в длину и 3 фута в ширину. Поскольку ложе было довольно жестким, я положил на него плед [26 - Обычный шотландский плед в наклонном положении сопротивляется намоканию дольше, чем любой другой воздухопроницаемый материал, и он легко сохнет на ветру.] и коврик, используемый на железной дороге. Он заменил одеяло, от которого отрывались белые шерстинки, придавая неопрятный вид моей синей лодочной куртке. Сложенного пополам коврика хватало, чтобы укрыться; мне ни разу не было холодно.

   В каюте.

   Большая подушка днем была в плотной синей наволочке (мой любимый цвет); на ночь наволочка снималась, чтобы подушка была мягкой и гладкой для щеки.
   Положив под подушку свое пальто и костюм джерси, на котором по матросскому обычаю красным вышито название яхты, я получал очень удобную спинку. Рисунок показывает, как я полулежал для чтения или письма, как на хорошем диване. Свеча имела тяжелый подсвечник, а полку, на которой она стоит, можно было поставить в любом удобном месте.
   На приведенном ранее (стр. 18) рисунке кокпит накрыт брезентом. Так можно было готовить пищу под дождем, стоя на якоре. Еще один способ приготовления пищи в укрытии использовался только один раз. А именно, можно было закрыть каюту и готовить в ней, используя переносный «камбуз», который описан в приложении. Но он предназначен для использования на берегу и не годится на плаву, за исключением полного штиля. Кроме того, тепла, выделяемого горелкой, для каюты слишком много. Даже свеча обогревает маленькую комнатку, и, как известно, можно устроить сауну, сидя над фонарем и закрывшись со всех сторон одеялами.
   С той же стороны под упоминавшимися выше ящиками с инструментами и продуктами находятся два больших железных ящика с надписью Prog [27 - Продукты в дорогу, для пикника. Прим. перев.], сильно заинтриговавшей нескольких французских посетителей, чье знание английского не охватывало столь краткие термины. В этих ящиках лежали консервы: мясо, супы и овощи. Я нашел их удовлетворительными во всех отношениях, если купить консервы в надлежащем месте (Мorel на Пикадилли). Это жестяные коробочки по полпинты, герметично запечатанные. Лучшими, на мой вкус, были «Ирландское рагу», «Тушеный стейк», «Маллигатони» (острый пряный суп), «Бычьи хвосты» и «Овощной суп». Консервированный горох был не так хорош; но другие яства пожалуй получше, чем можно получить в любом отеле; они были совершенно лишены того металлического или другого «консервного» запаха и привкуса, который часто обнаруживается в таких припасах. Чтобы приготовить консервы (с хлебом и вином получится обильный обед), вы разрезаете банку сверху рычажным ножом, оставив небольшую часть, и загибаете крышку вверх – получается ручка.
   Затем помещаете банку в другую побольше или в кастрюльку, в которую надо налить с полдюйма воды. Это будет водяная баня, для нее можно использовать мутную и соленую воду. Сильный огонь не нужен, вода в бане не должна бурно кипеть, чтобы ее брызги не попали в еду.
   Затем банку подвешивают над горелкой, и через 5—6 минут содержимое будет горячим. На суп уходит меньше времени, на мясо немного больше, в зависимости от легкости циркуляции и силы ветра, смягчающего жар. Консервированное мясо или суп тщательно приготовлены, в них есть соус, подливка и овощи, должным образом перемешанные.
   Таким образом, ваш обед будет готов прежде, чем вы успеете накрыть стол. Я взял и суповой концентрат, но его вкус показался приторным, и концентрат был оставлен в запасе на случай голода, который так и не наступил. Что же касается «Мясного экстракта Либиха», то, пока он есть, голод вам не грозит, но это все, что можно сказать в его пользу.

Глава 11

   Приливный бар. Лоцман. Страшная ночь. Снова на буксире. Гавр. Императрица. Ночные мысли. Отход. Без кливера.

   На Сене, особенно во время весенних приливов, бывает очень опасное приливное явление, называемое барре, как в английских реках бар. Устремляясь вверх по сужающемуся воронкообразному устью, прилив образует волну, вздымающуюся иногда на четыре фута. Она срывает с якоря даже большие суда и вызывает множество крушений. Однажды мне довелось побывать в этом районе, когда астрономы предсказали высокий прилив, который достигнет кульминации в маленьком городке Кодебек на Сене, а также поднимется выше, чем когда-либо прежде на всех прилегающих побережьях.
   Весть о грядущем чуде распространилась по Франции, и в Европе даже наступило затишье в отношении революций и т. д. (кроме, конечно, вечной революции в Испании). Множество любопытных из провинций поспешили на побережье, чтобы не пропустить зрелище. Экскурсионные поезда и перегруженные пароходы высаживали в Кодебеке огромное количество людей, многие из которых никогда раньше не видели соленого моря. В фешенебельном курортном городке Трувиль тысячи ожидающих наблюдателей прогуливались по мягкому белому песку, полная луна сияла на безмятежном море, и блестящие платья дам оживляли прекрасную картину.
   Прилив действительно был высоким; вода пузырилась над обычными границами берега, залила сараи для купания и ухоженную набережную еще выше, а затем вода снова мягко пошла вниз.
   Затмения и приливы и отливы доказывают, что физические явления тоже могут привлекать людей. Музыка сфер имеет свой ритм: «Нет языка, и нет наречия, где не слышался бы голос их». [28 - Псалтирь 18:4; Psalms 19:3. Прим. перев.]
   Чтобы избежать бара на Сене, наш пароход вместе с другими судами бросил якорь у причудливого старого города Кильбюф. Выл ветер и лил дождь, но соседний холм укрывал суда от его порывов. Плохая погода не позволила нам продолжить путь. Французские моряки часто становятся на якорь, чтобы избежать ветра. Я видел, как они встали на якорь у африканского побережья только для того, чтобы избежать грозно выглядевшей тучи, хотя в том месте якорная стоянка была опасна сама по себе.
   Наш лоцман с Сены указал на английский пароход, «который не осмелился выйти в море», поэтому все возражения по этому поводу были заглушены. Затем он спросил, не хочу ли я, чтобы лоцман был и на борту «Роб Роя» (все время буксируемого пароходом), и у меня было достаточно самообладания, чтобы отказаться с полной серьезностью.
   Прилив устремился вверх по реке с необычайной силой, пока не достиг высшей точки. Потом промедление всего на несколько минут, и поток рванулся в противоположном направлении с той же яростью, усиленной течением и ветром, тоже дувшим вниз по реке.
   При этой перемене каждое судно, естественно, поворачивалось вокруг своего якоря, который при этом ослаблял свою хватку. Когда наступила ночь, я заметил, что якорь нашего парохода ползет. Другие пароходы, более бдительные, ослабляли нагрузку на якорные цепи, подрабатывая машинами на малой мощности. Я обратился к капитану:
   – Капитан, наш якорь ползет.
   – Нет, сэр, – сказал он, – вы ошибаетесь.
   – Я уверен, наблюдал в течение десяти минут.
   – Нет, сэр, я уверен, что дрейфа нет.
   Он сказал это с такой твердостью, что я поверил и лег в постель. Но сон не шел, разве что отрывистыми урывками. Плеск воды, бегущей в нескольких дюймах от моего уха, производил странное и необычное действие, теперь не успокаивая, а прогоняя сон. Куски дерева и прочий мусор часто с громким стуком ударяли по лодке, пока я не привык даже к этому и около часа ночи все-таки не задремал. Затем послышался новый шум – глухой ровный стук по лодке откуда-то снизу: тук, тук, тук. На мгновение или два возникло ощущение, что это ничего не значит, как при своего рода гипнотическом заклинании. Все-таки внезапная мысль вырвала меня из транса – я отбросил люк и все остальное и выглянул на палубу, чтобы увидеть ужасную картину.
   Наш пароход все-таки дрейфовал в темноте, и мы вот-вот должны были наткнуться кормой на другой пароход. Над яхтой, привязанной буксиром, уже нависал его нос, а сама она забралась на якорную цепь, которая и издавала этот стук. Несомненно, он нас и спас. Вспыхнул свет фонаря на носу второго парохода. «Роб Рой» уже сильно накренился, и темная вода хлынула через планширь; казалось, что еще несколько секунд, и бедная яхта утонет в потоке или будет раздавлена в щепки двумя железными чудовищами.

   Один взгляд в такой опасности схватывает всю картину и отпечатывает ее в памяти на годы.
   Лодка висела на железной цепи, с одинаковой уравновешенностью колеблясь то в одну, то в другую сторону. Я закричал изо всех сил, чтобы разбудить команду, и вложил все силы в отчаянный толчок, напрягая нервы и мускулы так, что потемнело в глазах. Неимоверным усилием удалось сдвинуть лодку с цепи, я упал в воду, но «Роб Рой» уцелел.
   Пароходы столкнулись, но я уже не обращал внимания ни на грохот, ни на людские крики. Весь мокрый, снова забрался в каюту, трясясь от волнения и стуча зубами. Затем я сел, чтобы осмотреть свои раны: ободранную голень, сильно ушибленное бедро и кровоточащую скулу. Должно быть, я казался очень несчастным, поливая по очереди пострадавшие места коньяком, но не забыт был и глоток внутрь. На следующий день при осмотре лодки можно было увидеть (как и сейчас) следы цепных звеньев, глубоко вдавленные в доски красного дерева. Кусок дерева, на котором они сохранились, вполне можно было бы вырезать и сохранить на память.

   Бушприт оказался защемлен на конце (хотя он был втянут вплотную к форштевню), и крепкое железное кольцо на нем сильно сплющено, а древесина смята и размочалена, о чем мы еще вспомним.
   На следующий день погода не улучшилась, но мы тем не менее тронулись в путь. Я ожидал, что на морских волнах придется снова промокнуть, как на пути вверх по Сене, но «Роб Рой» хорошо скользил по пологим длинным волнам. Кроме того, оказалось, что буксировка за большим двухвинтовым пароходом гораздо приятнее, чем за пароходом с гребными колесами (по одному с каждой стороны кормы). Конструкция винтовых пароходов очень удобна, потому что груз находится в носовой части, а все машины и рулевое оборудование – на корме, так что команды капитана легко отдать обоим судам. Компания «Экспресс» имеет на Сене шестьдесят таких пароходов.
   Сам я также лучше, чем раньше, приспособился к буксировке: поставил перед собой люк и наблюдал через щель отражение трубы парохода на мокрой палубе, при этом и голова, и тело были скрыты и защищены от брызг..
   Можно было управлять, не видя самого парохода, на который я направлял нос лодки. Капитан и экипаж парохода удивлялись, как это у меня получается. Но это было использование того же принципа, который служил мне на шведских озерах, когда курс был прямо на яркое солнце, отражение которого в воде было ослепительным. Я глубже надвигал на глаза соломенную шляпу и управлял байдаркой по отражение солнца на кедровой палубе, которое не так слепило глаза [29 - Наверняка можно заставить стрелку морского компаса саму управлять кораблем, хотя бы в пределах половины румба. Движение иглы могло бы включать одну или другую электрическую цепь, приводя в мгновенное движение мощное устройство, действующее на румпель.].
   21 июля мы прибыли в Гавр. Нужно было хорошенько отдохнуть, и порт для этого вполне подходил. В укромном уголке гавани нашлась тихая стоянка, а на берегу – множество развлечений. Гавр был в большом волнении, так как императрица собиралась отплыть оттуда в Англию, и в порту стояла императорская яхта. Вечером в город приехал император, чтобы проводить супругу. Когда проезжала его карета, толпа людей с аплодисментами бежала следом.
   В последний раз я видел императрицу Евгению при несколько странных обстоятельствах; она купалась в море, и мы расскажем больше о ее величестве «на плаву» на следующих страницах, когда появятся прекрасные купальщицы Маргита.
   Красивая английская яхта «Виндекс» вместе с «Роб Роем» встала на подмостки – специальную заглубленную деревянную решетку, позволяющую осмотреть или починить корпус и киль, когда отлив оставит его сухим.
   «Виндекс» пришла на Гаврскую регату, а поскольку она выиграла в прошлом году приз, к ней проявляли большой интерес. Но на этот раз регата получилась неинтересной: ветер стих, и гонка превратилась в дрейф.
   Мой запас книг и брошюр на французском подошел к концу; остаток я отнес книготорговцу, у которого купил французские карты и лоцию с промерами у южного побережья Англии.
   После отдыха и тщательной уборки лодки я должен был задать себе вопрос – как спланировать переход через широкий здесь Канал на остров Уайт? Нечего было и думать о том, чтобы вернуться прежним путем, вдоль французского побережья. Это не сработает. Кроме того, выяснилось, что пассажирским пароходам не разрешается буксировать в море другие суда и лодки, за исключением случаев бедствия. Таким образом, пройти около половины пути буксировкой, а затем своим ходом, было невозможно.
   Взять помощника? Но где ему сидеть, если сильно дует? А если не сильно дует, то какой от него толк? Неуклонно и логично я пришел к заключению, которое уже созрело в глубине души: плыть в одиночку.
   Я спросил у одного-двух опытных мореходов – как они думают, сможет ли «Роб Рой» совершить такой переход. Ответ был таким: «Да, яхта сможет, а ты сможешь? Три или четыре дня выдержать усталость? Во всяком случае, не пускайся в путь при юго-западном ветре: он поднимет волнение, и это будет изнурительно».
   Потом я удалился к своему местечку, где яхта была привязана к большому рыбацкому судну, и попытался читать, но обнаружил, что могу думать о чем угодно, кроме слов на странице книги. Устроился спать, но продолжал думать о перспективе опасного, но восхитительного перехода.
   Выглянув наружу около часа ночи, я угрюмо оглядел тихую ночную гавань. Высокие мачты, выбеленные луной, черные корпуса в тени, молчаливые причалы. Железные краны с длинной шеей, вглядывающиеся в глубокую воду, в которой отражались причудливые покосившиеся дома; большие буи, еще больше увеличенные дымкой.
   Зачем продолжать тревожиться? Облака плывут под ясной луной с восточным ветром. Будет ли переход когда-нибудь легче, чем сейчас? Раз уж я не могу заснуть – почему бы не отправиться прямо сейчас?
   Решение было принято. Через полчаса я позавтракал, а затем бесшумно развязал тонкую веревку и попрощался с Францией. Все, что можно, было прекрасно подготовлено. Паруса были готовы к подъему, но пришлось медленно грести в главную гавань, а там уже была пришедшая с моря зыбь. Я греб изо всех сил против неблагоприятного течения, но продвижение было очень медленным. Вскоре отплыли несколько рыбацких люггеров, и в два часа ночи при полной воде раздался обычный шум и гам французских матросов. Я покричал, чтобы меня взяли на буксир, и, наконец, подошла лодка.
   – Сколько возьмете?
   – Десять франков.
   – Даю восемь!
   Двое гребцов переговорили и согласились взять «Роб Роя» на буксир.
   Почти сразу я заметил, что луна скрылась, а ветер сменился на юго-западный, самый неблагоприятный. Что же, отступать было поздно, и мы трудились, пока большие неуклюжие люггеры пересекали наш курс и часто самым глупым образом натыкались на сваи пирса, с громкими криками, скрипом рангоута и хлопаньем парусов. Вскоре гребцы заявили, что волна становится выше, и они просят заплатить им сейчас.
   – Конечно! – сказал я, но увы! Нашлось только пять франков и наполеондоры.
   – Давай золотой, мы пошлем сдачу в Англию!
   Но я предложил план получше: кроме оставшегося серебра, выписать им чек на пять франков у яхтенного агента в Гавре. Это было принято, я достал бумагу и конверт и на мокрой палубе при лунном свете выписал счет. Когда мы приблизились ко входу в гавань, они закричали: «Готовь бизань!»
   Поднялся аккуратный маленький парус, радостно взмахнув в соленом воздухе. Потом мне скомандовали поднять кливер, я так и сделал. Может быть, читатель припомнит, что конец моего бушприта был сдавлен при столкновении и слаб, как обугленная палка. Но я совершенно забыл об этом по какой-то необъяснимой случайности за три дня в Гавре, когда его можно было легко починить.
   Едва я поднял кливер, конец бушприта отломился, превратившись в рваный пенек, а кливер мгновенно взлетел в воздух, как вывернутый наизнанку зонт.
   Это был, конечно, самый неподходящий момент для такого несчастья: сильный ветер гонит прямо на сваи, волнение в море, большие рыбацкие люггеры, плывущие вокруг в темноте. Я подумал, что авария и юго-западный ветер означают – нельзя выходить сегодня ночью, начиная плавание в сто миль со сломанным бушпритом.

Благоразумные рассуждения были прерваны криками французов: «Месье, вы будете выходить?». Роб Рой мог ответить только «Да, уверен!» Поймав болтающийся кливер, я спустил его, скрутил и привязал, и мы поплыли по катящимся волнам.
Я решил, что в худшем случае можно вернуться через четыре или пять часов, когда кончится отлив, если будет решено не продолжать путь. Между тем «Роб Рой» был уже у мыса Кап де ла Ев; я приготовил завтрак и около половины пятого двинулся в Англию со свежим ветром в четверть [30 - Курсом бакштаг, когда ветер дует сзади и сбоку. Прим. перев.], сто раз порадовавшись, что не повернул назад.

Глава 12

   Дремота. Франция и Англия. Мысли в середине канала. Вера и Путь.

   Взошло солнце, и мир был весел и бодр. Я положил яхту в дрейф, достал топор и обрубил бушприт так, чтобы он не трескался дальше, а потом крепко привязал к нему кливер. Все чувства, которые отошли на второй план или долго сдерживались заботами на реке, регатой и парижской выставкой, теперь мощно вырвались наружу потоком энтузиазма.
   Мальчикам и юношам нравятся лодки и истории о путешествиях на байдарках. Возможно, они прочитают и эту историю о яхте. Если кто-то из них любит море, он легко вообразит прекрасное чувство, которое можно испытать, когда скользишь прочь от быстро удаляющейся земли, а впереди нет ничего, только море. Море. Маленькая лодка, в которой вы находитесь и знаете каждую доску ее, становится больше чем другом. Она – ваша единственная надежда. Если это хорошая лодка, и вы действительно ей доверяете, кажется, что она старается изо всех сил, как лошадь среди пустыни, которая знает, что должна идти вперед, чтобы добраться до другой стороны. Утесы, которые казались так высоко над вами, уменьшаются и становятся темно-синей полоской, а компас у ваших коленей – волшебным амулетом, хоть и не умеющим говорить, но, безусловно, разумным, раз он так хорошо знает дорогу.
   В течение многих часов мы продолжали свой путь в молчаливом удовлетворении, глядя на бесшумное движение стрелки. Вокруг не было ничего, кроме плеска волн, яркого солнца и ощущения жаркой тишины. Стало клонить в сон, и его очарование было всепоглощающим. Говорят, что и Гомер иногда клевал носом; он, несомненно, тоже вздремнул бы, если бы рулил так долго. Погружение в дрему было незаметным и совершенно неподвластным воле. В момент транса я оказывался в стране грез, с тысячей происшествий, разыгрываемых в упорядоченной последовательности – с драками, крушениями, пышными зрелищами или спутанной картиной ярких красок, которые рисует наполовину бодрствующий мозг.
   От сладкой дремоты пробуждал шлепок брызг по лицу, когда яхта без присмотра уходила с курса и поворачивала, или хлопки заполоскавшего стакселя.
   Затем какое-то время я решительно держал румпель, ведь каждая минута дремоты означала отклонение от курса; но требовавшая бдительности часть моего сознания не могла долго бороться с той частью, которая требовала сна.
   За тридцать часов я видел только одну-единственную чайку и одно далекое судно, маленький разрыв на линии горизонта. Ветер постепенно стихал, и по мере его ослабления перспективы продвижения не улучшалась.
   Затем последовали качели вверх и вниз по волнам, не завоевавшие ни ярда пути. Яхта, которая утром мчалась вперед, стала гарцевать, как лошадь, которая сошла с трудной дороги на травку и свободно бьет копытом.
   Не могу передать чувства, возникшие тогда откуда-то из глубоких тайников разума. Один на воде, когда не видишь земли, – странное состояние. Когда землю скрывает туман или тьма, все равно чувствуешь, что земля недалеко. Совсем другое дело – быть на лодке в одиночестве, там, где земли не видно просто из-за расстояния в пятьдесят миль и больше. Это, конечно, может показаться глупым, но я не в состоянии передать это чувство.
   Итак, мы остановились на полпути между Францией и Англией. Естественно было думать об этих странах. Каждый раз, покидая Францию, я испытывал все большее восхищение от этой живой страны. Первые впечатления самые яркие, но они лишь случайно могут быть верными. Я помню, как спросил одного американца после его визита в английскую палату лордов, что больше всего привлекло его внимание. Он ответил: «Похоже, что их светлости не причесываются». Другого путешественника из той же страны наших двоюродных братьев спросили, что он заметил в наших манерах в Лондоне, и он ответил: «Когда джентльмен видит своего друга на другой стороне Пэлл-Мэлл, он трясет зонтиком и кричит: «Как дела, старина?»
   Глядя на французов во время этого визита, кажется, уже двадцатого, мне показалось (но, весьма вероятно, многое было плодом фантазии), что я видел признаки уязвленного тщеславия; они словно сознавали, что играют вторую скрипку в большой опере, которую ставит Бисмарк. Но не стоит размышлять о политике, штилея посреди Канала. Франция предпримет свои шаги задолго до того, как будут прочитаны эти строки, а в каком направлении – не скажет ни один провидец.
   Что касается Англии, то можно ли припомнить время, о котором кто-нибудь не говорил бы, как о «нынешнем кризисе»? Возможно, вы спросите: «О каком кризисе речь?» Один ответит: «О, это состояние финансового рынка», другой вспомнит о политике, третий о кукурузе.
   Если говорить о «нынешнем кризисе» в религиозной сфере, в нем есть одна успокаивающая особенность: во всяком случае, о религии говорят и думают больше, чем когда-либо прежде. Можно не понимать что-то, быть противником или насмешником, но религиозные вопросы не игнорируется миллионами англичан, как это было раньше. Посмотрите на три ведущие газеты: утреннюю, вечернюю и еженедельник. Статьи о направлении общественной мысли и религиозных вопросах, написанные проницательными наблюдателями, все больше выходят на первые колонки. Публикуются не просто факты, сплетни или отчеты о филантропии, а глубокие рассуждения о поиске истины [31 - Далее следует обсуждение вопросов веры и религии, которое в переводе опущено. Прим. перев.].
   Есть карта, и указания на правильный путь ясны, но я жажду живого Духа внутри, который укажет мне на мирный берег притяжением могучим и безошибочным, как притяжение иглы компаса. Разве не было самым божественным действием, когда Он сам спустился к людям, сказав: «Я есмь путь и истина и жизнь»? [32 - От Иоанна, 14:6. Прим. перев.]
   Теперь мы можем смело держать руль и обязательно доберемся до порта.

Глава 13

   Половина пути. Ночь. Сон в парусе. Дрейф. Шотландский разговор. Комфорт.

   Каждая волна дергает мачту, паруса хлопают с резким громким треском, как хлыст. Звук невыразимо раздражает, хлопанье парусов бесполезно и бессмысленно, оно только расстраивает. Ветра нет. Можно остановить этот грохот, спустив парус или подняв гик и опустив реек, свернув все к мачте; но посреди моря хочется быть в готовности к первому слабому дуновению ветра. Кроме того, признаюсь, у меня возникло серьезное внутреннее расстройство, и отнюдь не душевное. Съеденные вчера в Гавре клубника со сливками и грибы не смогли договориться между собой. Говорят, что известен 731 вид съедобных грибов, но мне явно попались поганки. За дремотой последовало головокружение…
   Но вот слышится нежный и прохладный первый шепот нового ветерка. Он пробирается издалека с юга, а мы благодарно следим за его шагами в море. Округлые стеклянные волны тронуты его прикосновением; щека ощущает дуновение, и вот уже флаг развевается, паруса наполнились, мачта чуть изгибается под мягким давлением, и «Роб Рой» снова на правильном курсе.
   Немедленно был подан ужин, чтобы отпраздновать это событие, как подобает англичанину. Мы были еще милях в пятидесяти от Англии; волна за волной поднималась, обрушивалась и отставала, пока солнце не утомилось в своем марше и не повисло на западе большим красным шаром. Я держал курс на маяк башни Наб, который находится у входа в Те-Солент в сторону Портсмута, но приливные течения Канала, дважды пересекавшие мой путь, могли быстро и тайно унести нас сначала вправо, затем влево и еще раз в обе стороны.
   Когда опустилась вечерняя тень, я ожидал увидеть хоть какой-то отблеск на горизонте, ведь английские огни светят в море на 20 миль. Но как я ни вглядывался в непроглядную тьму и пытался подняться повыше, стоя у мачты – напрасно. Ветер тем временем усилился и по-прежнему был благоприятным. Через несколько часов стали видны пересекавшие мой путь огни судов, идущих на восток или запад по фарватеру Канала.
   По крайней мере, у нас теперь была компания, но это была и опасность. Мы покинули пустынные воды и шли по оживленному пути. Здесь не поспишь, а ведь поспать надо. Осмелившись приблизиться к проходившему мимо судну, я попытался докричаться: «Далеко ли до Наба?» – но голос растаял на ветру. С воды стала подниматься дымка испарений, но выше были ясны звезды. Было невозможно не чувствовать, что земля где-то впереди, но, когда я бросил свой лот, бездна только посмеялась.
   Ночью, да еще в дымке, не стоило пытаться найти пролив и путь до Кауса, даже если мы будем рядом с ним. Эту ночь следовало провести в море, и лучше было лечь в дрейф сейчас, чем подходить слишком близко к берегам. Спустив грот, я попробовал оставить бизань и кливер, но качка была очень неприятной, и, кроме того, яхта продолжала идти на север, что могло закончиться на берегу.
   Тогда я убрал кливер, поставил штормовую бизань и вытравил якорь на двадцать фатомов [33 - Около 36,5 м. Прим. перев.] цепи – не для того, конечно, чтобы достать до дна, а чтобы нос лодки легче держался на ветер. Это пошло на пользу. Яхта стала двигаться, плавно поднимаясь и опускаясь и дрейфуя на восток. Конечно, совсем не по пути, но тут уж делать было нечего.
   Движение лежащего на воде судна гораздо легче, чем можно было бы предположить. Когда вас качает на паруснике или пароходе, действие каждой волны похоже на удар, потому что корабль идет вперед, силой раздвигая массу воды. На якорной стоянке похожая картина, хотя и не так ярко выраженная. На волне без ветра колебания резкие и короткие, так как они не смягчаются парусами. Но если яхта остойчива и крепка, палуба плотная, и у нее достаточно балласта, чтобы не сильно крениться вправо и влево, а сохранять общее среднее направление по ветру, то она может в открытом море лежать в дрейфе даже в сильный шторм с удивительно мягким движением. Паруса поставлены так, что ослабляют бортовую качку. Яхта немного продвигается вперед между вершинами волн, а когда гребень одной из них поднимает ее вверх, она вежливо уступает, но вскоре снова восстанавливает утраченные позиции.
   Когда я увидел, как превосходно ведет себя «Роб Рой» во время дрейфа, а волны почти не попадают на палубу, пришла мысль, что в крайнем случае можно было бы безопасно провести на нем целую неделю. Теперь можно было отправиться постель. Несомненно, это было рискованно; оставалось помолиться, а что еще?
   Могут возразить: «Тебе вообще не следовало туда соваться». Скажите это охотнику, забравшемуся туда, откуда единственный выход – прыгнуть через пропасть. Скажите это альпинисту, остановившемуся на спуске перед расщелиной, и не забудьте сказать то же самое бедному старому рыбаку, застигнутому в полночную зимнюю бурю. В одной руке его жизнь, а в другой спутанный невод с камбалой, которая должна быть зажарена для вашего вкусного обеда.
   Но, конечно, в каюту я не забрался. Во-первых, там был тузик, а во-вторых, если бы я спал внутри, когда нужно было бы избежать наезда, каюта могла стать моим гробом.
   Сначала я попытался скорчиться в кокпите, но скованность конечностей и суставов была невыносимой. Голова спала, а колени болели от давления. Нет! Когда вы качаетесь в море, спать надо лежа, тогда сон даст освежение.
   Странные изгибы тела, которое я пытался приспособить к пространству всего три фута в каждую сторону, дошли, наконец, до гротеска – я даже расхохотался, но смех звучал жутковато.
   Конечно, я понятия не имел о точном месте, где в это время находился «Роб Рой». Судя по последующим обстоятельствам, это было примерно в десяти милях к югу от мыса Сент-Кэтрин, и за время дрейфа нас снесло миль на 20 к востоку.
   Одним из следствий усталости является то, что ум становится почти невосприимчив к риску. Можно хорошо понять, как после кораблекрушений и бессонных дней и ночей люди пребывают в каком-то безразличии от усталости, даже страх утонуть исчезает. Похоже на то, что сказал мне доктор Ливингстон: лев встряхивает свою жертву так, что это парализует ее, и уже потом убивает. Поскольку опасность была только возможной, а сон был необходим во что бы то ни стало, я распустил складки грота на мокрой палубе.
   Каким сливочно-белым казался парус в темноте, когда луна еще не взошла. Я надел спасательный пояс и закрепил корабельный фонарь так, чтобы он был рядом и не раскачивался. Я обмотал вокруг себя толстый, сухой и просторный грот, с наслаждением вытянул ноги и привязал себя к гику, чтобы волны не выбросили меня за борт. Конечно, я твердо намеревался спать только одним глазом; но подозреваю, что борьба с Морфеем была неравной; во всяком случае, в памяти ничего не осталось, кроме нескольких смутных видений, которые мерцали в мягком исчезновении сознания.

   Можно ли описать свои чувства, когда просыпаешься в такой постели и видишь, что ты уже средь бела дня? Яркое и славное солнце высоко в небе, как я смотрел на тебя! А потом взгляд в сторону, и вот, там земля – Англия.
   Я трижды от души поприветствовал сам себя – никто другой, разумеется, не слышал, – неважно, мне было приятно взбодриться, да и услышать свой голос. Вскоре последовал завтрак. Я проспал десять часов! Сон полностью освежил меня, но было непонятно, к какой части побережья мы приблизились. До него было еще около 12 миль, и, поскольку скал не было видно, это не мог быть остров Уайт.
   Ни карта, ни французская лоция ничем помочь не могли. В лоции были гравюры всего побережья, но их просмотр ничего не дал. Западнее мы острова Уайт или восточнее?
   Чтобы ответить на этот вопрос, надо было подойти к побережью.
   Мы направились прямо на север, быстро приближаясь к неведомой земле. Радостное утро, барометр стоит высоко, попутный южный ветер и приближающийся прекрасный день. Вскоре на горизонте показались военные корабли. Они шли строем, я хотел к ним подойти и спросить, где я, но не успевал. Идут они в Портсмут или в Плимут? Для того и другого могли быть одинаково веские причины.
   В конце концов на берегу показались три города, и я снова взялся за рисунки в лоции. Среди них нашлось несколько подходящих вариантов. Я выбрал средний город, потому что там был маленький маяк. Впоследствии оказалось, что город слева – Богнор, у берега которого есть опасный риф.
   Увидев лодку с рыбаком, я закричал:
   – Эй, на лодке! Что это за город?
   – Город, сэр?
   – Да, вон прямо впереди; как он называется?
   – Тот город, сэр?
   – Да; как он называется? У него есть имя, не так ли?
   – О да, конечно, сэр, у него есть имя.
   – Ну так какое? Я не знаю, где я.
   – Откуда вы явились, сэр? С Уайта?
   Настоящие шотландские ответы на вопросы шотландца! Наконец, я оказался на пути в Литлхэмптон. Если вы когда-нибудь отправитесь в пляжный отель в поисках мягкой кровати, после того как проспали без постели почти месяц, здесь вы ее найдете.
   Это маленькое местечко между Богнором и Брайтоном представляет собой тихий курортный городок, находящийся в той деликатной стадии, когда его обнаружили и любуются им, но еще не испортили. Дома в один ряд, обращенные к морю, между ними прекрасная зеленая равнина и чистый белый берег.
   Гостиница была построена в старину, у самой воды, ей заведовала хозяйка старого доброго английского типа; а ее сын помогал как официант. Он оказался поклонником байдарок, держал под верандой птичник, а в будке – отлично плавающую собаку.
   Как приятно было лечь на диван в кофейной комнате и почитать «Таймс», пойти в гостиную и поиграть на рояле, посидеть под садовыми деревьями, глядя на прекрасное синее море. Горячо надеюсь, что правительство тори защитит наши институты, и этот отель сможет еще долгое время скрываться от очередного безжалостного монстра, какой-нибудь «Компании с ограниченной ответственностью». Но здесь уже проходит железная дорога, затишье под угрозой. Даже пароход из Франции время от времени пробирается в очень узкий входной канал, переходящий потом в реку Арен, впадающую в море так далеко от Арундела.

Глава 14

   Бурное море. Остров Уайт. Коммодор. Рангоут и оснастка.

   Сын хозяйки и его пес провожали меня на маленьком пирсе. «Роб Рой» отошел от берега с легким бризом, но с каждой минутой ветер свежел, пока около Селси-Билла не задул в половину штормовой силы. Навигация вокруг этого мыса при малой воде сложная, что видно из отметок на карте, приведенной на стр. 163 просто как образец морской карты.
   Пришлось зарифить грот и кливер, ветер дул сильно и порывисто. Из Спитхеда навстречу с сильной зыбью устремилось приливное течение. Лил косой дождь; обнажавшиеся при малой воде скалы с подветренной стороны выглядели очень неприветливо.
   Тузик я буксировал за кормой, так как не ожидал такого сильного волнения, но оказалось, что крошечная лодочка идеально подходит для буксировки. После этого я больше никогда не помещал ее в каюту. Отвесный нос и гладкое дно без киля внизу позволяли ей преодолевать самые острые волны. Я часто даже забывал об управлении, когда оборачивался, чтобы посмотреть, как проворно мой тузик прыгает через кувыркающиеся волны.
   Погода все ухудшалась, и я заменил бизань на штормовую. Волны обрушивались на палубу, в кокпите набралось много воды. Пришлось лечь на час в дрейф и поработать насосом.
   Ветер, дождь и волнение вместе взятые были худшими условиями из всего, что мы встречали. Волны на течении иногда были такими крутыми, что яхта не могла подниматься и опускаться вместе с ними и ныряла, но и «Роб Рой», и его шкипер были в приподнятом настроении. Карта стала настолько мокрой, что расползалась на глазах, несмотря на все усилия ее сохранить. Мы были уже у острова Уайт; я сумел обойти риф Бембридж и зашел в тихий залив позади него.
   Пришел конец всем ожидаемым тревогам путешествия. Конечно, непредвиденные проблемы могли появиться, но предусмотренные этапы были выполнены. Сначала нужно было достичь Парижа в определенное время, чтобы быть там во время регаты, потом предстояло пересечение Канала на пути домой. Теперь не нужно было думать ни о назначенных встречах, ни о широких морях – остальной отпуск мог пройти в вольном плавании.
   Следующий день был погожим; берега острова Уайт и море вокруг выглядели радостными и прекрасными. Вскоре мы миновали одну из новых морских батарей, огромную гранитную крепость, напоминающую Бомарсунд [34 - Крупнейшая российская крепость с системой фортов на Аландских островах, в ходе Крымской войны разрушенная англо-французской эскадрой в 1854 г. Прим. перев.], но не законченную, с подмостками вокруг. Строительство продолжается или останавливаются в зависимости от прихода и ухода наших министров. Орудия и броня должны сделать эту крепость сильнейшей после Шуберинесса.
   Впереди Портсмут, морская жизнь здесь всегда кипит. Эскадра броненосцев тяжело давит море в Спитхеде; среди них выделяется пятимачтовый «Минотавр». Белокрылые яхты скользят по голубому пространству на рейде. Осборн [35 - Вероятно, имеется в виду дворец на о. Уайт, королевская резденция. Прим. перев.] греется на солнышке, у берега прогулочная яхта «Морской принц».
   Если на горизонте и есть свободное место, его скоро заполнит какой-нибудь торговец с парусами, полными света, и яркими сигнальными флагами, и вся сцена словно соединяется воедино пароходами, снующими как челноки, оставляя пенные нити на лазурной ткани.
   Но мы держим курс на лесистый мыс перед Каусом, и показавшиеся там высокие желтые мачты говорят, какое изысканное общество встретит нас на регате Королевского яхт-клуба.
   Мы с определенной гордостью неуклонно продвигались вперед, направляясь к большим яхтам. «Роб Рой» был самой маленькой из всех, но тоже готовой соревноваться с соперником своего размера и с таким же экипажем. Тихо подойдя к набережной, я оставил свой чемодан на берегу в отеле «Глостер» и снова развернул паруса, направившись в док Медины, где м-р Джон Уайт должен был увидеть спроектированное им судно. Его вердикт после тщательного осмотра был самым благоприятным.
   После полученного опыта эксплуатации яхты при всех условиях можно было бы отметить ряд усовершенствований, но мы не будем останавливаться на них специально, так как описания устройства и оборудования яхты и так даются в разных частях книги.
   После пересечения Канала и благополучного прибытия в Литтлхэмптон в «Таймс» был отправлен краткий отчет о путешествии, и номер с этим отчетам был доставлен многочисленным яхтсменам в Каус за час до того, как сама лодка появилась перед зданием клуба. Поэтому мы больше не нуждались в особом представлении, и я стал временным членом клуба. Нас приветствовали старые друзья; много новых гостей поднялось на борт с поздравлениями. Его Королевское Высочество принц Уэльский, коммодор Королевского каноэ-клуба, вымпел которого вился на топе моей мачты, любезно пожал мне руку.
   Пока корабельные плотники в доках Медины изготавливают новый бушприт и другие детали, а м-р Рэтси в последний раз подшивает мои паруса, мы можем заняться осмотром рангоута и палубного оборудования, поскольку раньше не уделяли ему внимания. Но, поскольку на борт «Роб Роя» часто заходят дамы и сугубо сухопутные господа, которым неинтересно подробное описание тросов, рангоута и т. п., при желании они могут сберечь время, пропустив оставшуюся часть этой главы.
   Посмотрев на рисунки яхты в книге, вы сразу можете сказать: мачты слишком низки, яхта несет мало парусов. Действительно, она могла бы нести и вдвое большую парусность. Ради безопасности, удобства и комфорта мы пожертвовали некоторой скоростью, и это было правильно.
   Только при очень свежем ветре красивая форма и обводы корпуса имели какое-то значение для скорости движения в воде. Зато, когда другие парусные суда, даже взяв рифы, кренились и пахали море, «Роб Рой» сразу утверждал свое положение.
   Мы уже говорили об отличной мачте. Ванты были сделаны из стального троса; жара и влажность не влияют на него так, как на снасти из канатов. Винтовые талрепы для натягивания вант приходилось использовать редко. Проведенный от степса к вантам медный канатик был призван послужить молниеотводом.
   Бушприт установлен с правого борта, что позволяет использовать закладывать его цепь на битенг правой рукой. Нижняя шкаторина кливера имеет длину 9 футов. Конец от галсового угла проводится через открытой крюк на конце бушприта, так что при рифлении можно снять его, не опасаясь упасть за борт, пытаясь отсоединить его; затем он крепится на штевне. Мы отказались от стальных ватерштага и форштага, так как их было трудно поддерживать в натянутом состоянии; но после испытаний вообще без ватерштага решено было поставить его, хотя этот канат и мешал при работе с якорем.
   Планширь по всему периметру имеет полудюймовые отверстия – шпигаты; такого размера было достаточно для стока воды. Передний люк сделан в виде квадрата со стороной 13 дюймов, я легко могу попасть через него в носовой отсек.
   На якорной цепи я сделал две красных отметки, покрасив примерно по футу цепи на расстоянии 10 и 20 фатомов, чтобы видеть, сколько цепи вытравлено за борт.
   Железный шкив на форштевне для якорной цепи был большим, с высокими щечками, и это оказалось весьма удобно, особенно при постановке на якорь ночью или на волне.
   В Париже я купил новые кранцы, аккуратно сделанные из брезентовых мешков с пробкой, обтянутых сеткой.
   Стаксель-шкоты проведены на корму, и положение уток для них выбрано самым тщательным образом, так как они всегда в работе, более, чем любая другая часть такелажа. И все-таки это положение дважды менялось. Лучшее место оказалось на палубе, на два фута вперед от моей груди и на два фута в сторону к бортам.
   Натяжение стаксель-шкотов в свежую погоду оказалось больше, чем можно было ожидать, и в конце концов мне пришлось провести левый через таль, так как работать с ним было менее удобно.
   Дирик-фал -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

прикреплен к гафелю, затем идет через блок на мачте, блок на гафеле и снова блок на топе мачты.
   Гардель [36 - Гардель – снасть, которой поднимают по мачте пятку гафеля; дирик-фалом подтягивают гафель вверх, к топу мачты. Прим. перев.] крепится к мачте, проходит через блок на гафеле и блок наверху. Обе эти снасти проведены с правого борта на свои утки, но обычно получалось тянуть их вместе и закладывать на одну утку.
   Фал кливера проходил через блок на парусе, затем через блок на топе шел вниз с левой стороны. Таль кливера я вскоре снял – в одиночестве учишься быть экономным. Все ходовые концы фалов проходили через шкивы на палубе, установленные в железной рамке, по два с каждой стороны. Свободные части фалов сворачивались и подсовывались под натянутую часть. Свернутый конец выглядит аккуратно, но потом плотная намотка обязательно путается, ведь она мокнет и сохнет десять раз в день. Прежде чем приблизиться к гавани и подготовиться к тому, чтобы спустить паруса, я набрасывал концы на люк, чтобы изгибы не застревали в шкивах.
   Храпцы [37 - Разъемный крюк (гак), состоящий из двух крюков, направленных навстречу друг другу и образующих замкнутый проход для снасти. Прим. перев.] – неудобная вещь, надо бы придумать что-то в качестве замены. Я использовал для их фиксации резиновые колечки по пенни за 6 штук, которые было легко менять
   Отдача якоря и снятие с него были единственными операциями, для которых был бы нужен помощник – либо для работы на носу, либо для прикосновения к румпелю в критический момент, что мог бы сделать и ребенок, но не сделаешь на расстоянии. Якоря лежали на палубе по одному с каждой стороны от битенга и надежно фиксировались внутри планширя.
   Две крайне необходимые вещи я должен попытаться изобрести зимой для следующего плавания: стопор, который не нуждался бы в изгибах троса и держал его в любом месте, и якорный шток, действующий сам по себе в темноте, дожде и ветре, не заедающий и не требующий специального запора, чтобы не выскочить.
   Гика-шкот имел двойной блок и одинарный внизу, на погоне с кольцом между упорами. Для уменьшения долгого выбирания шкота я поставил и сверху одинарный блок; но в первую же ненастную погоду после этого оказалось, что выигрыш силы стал слишком мал. Всегда недооцениваешь силу ветра, рассуждая о ней в хорошую погоду.
   Шкот был привязан к прочному плоскому кольцу из меди в качестве каретки на погоне, с которым было много хлопот. Сначала я попробовал железное кольцо, затем медный тросик, затем пеньку. Лучше всего оказалась закругленная палка из красного железного дерева, положенная поперек примерно на два дюйма выше комингса кокпита. Она же служила гладкой опорой при вытаскивании тузика и, кроме того, удобным поручнем.
   Люк состоял из двух частей, одна из них, шириной в фут, с каждой стороны имела подпорки, так что в дождь и лихие брызги я ставил ее передо собой под углом и мог из-за нее выглядывать. Опустив голову примерно на один дюйм, я видел компас и карту. Прорезиненный брезент покрывал эту доску и плечо с наветренной стороны, так что даже в очень плохую погоду в кокпит попадало только немного воды.
   Весла были уложены по бортам лопастями к корме, а рукояти прижаты на носу к планширю, чтобы их меньше двигало волной, попавшей на палубу. Они могли быть немедленно вставлены в железные уключины, чтобы я мог удобно грести, сидя в кокпите лицом к носу. Багор всегда лежал рукояткой возле правой руки.

   Румпель из железного дерева прочно соединялся с головкой руля. Конечно, любой люфт или слабина здесь – все равно что сломанный передний зуб или шатающаяся стальная ручка. Ни одна конструкция, о которой я слышал, или видел, или мог бы придумать, не позволяет мгновенно зафиксировать румпель под нужным углом, в то же время оставляя его совершенно свободным в обычных условиях. Я использовал для этого большой кусок грубой пробки в качестве клина под румпель и петли из шнура к планширю с каждого борта. Как-то ночью, чтобы прекратить стук руля, я вбил латунный клин между его головкой и железной втулкой гельмпорта.
   Все находящиеся над водой железные детали были оцинкованы, но замечу, что эта операция требует тщательности, иначе ослабляет мелкие детали.
   Единственной потерянной деталью был шток малого якоря, и это случилось при первой же его отдаче еще на Темзе.
   Таков иол «Роб Рой»; его водоизмещение 4 тонны.
   На следующей карте пунктирной линией показан общий курс нашего первого морского путешествия, но, кроме того, еще немало длинных миль было пройдено при лавировках.

Глава 15

   Наши утята. Яхтсмены. Семейный экипаж. «Зара». Спасательные шлюпки. История крушения. О швабрах. Закон якоря.

   В доках Медины можно увидеть все виды кораблей и лодок – паровых, парусных и гребных, спасательные шлюпки, плоты и модели. Старые черные кости вышедших из строя кораблей разъединяют и снова делают крепкие части набора, потому что их дерево хорошо выдержано.
   У причала мы видели три американские яхты, которые пересекли Атлантику и были встречены аплодисментами. Странно, мы аплодируем судам водоизмещением в 200 тонн, пришедшим из Нью-Йорка, и почти не замечаем плавания наших собственных судов по 100 тонн, которые отправляются в Австралию.
   В саду мистера Уайта в пруду плавают китайские джонки и катамараны, и даже стены вокруг не «сухопутные», а морские: раскрашены морскими картами и промерами соседних берегов. Это место действительно можно назвать адмиралтейством яхтенного флота, а Каус – его Портсмутом. Nauta nascitur non fit [38 - Моряком рождаются, а не становятся – перефразированное латинское изречение «Poeta nascitur, non fit» – поэтами рождаются, а не становятся. Прим. перев.], а мы могли бы добавить: британские мальчишки – утята, рожденные в воде, хотя родители у многих совершенно сухопутные. Как быть, если рядом пруд и так хочется заниматься лодками, но мама не пускает, а ее надо слушаться. Может быть, решение – модели? Корабль в два фута длиной – игрушка, но такая, которая может многому научить будущего адмирала. Не хотел бы я, чтобы моим товарищем по плаванию был солидный господин, который на Серпентайне не обратит никакого внимания на маленького оборванца, который, стоя наполовину в воде, тянется веткой к своему крошечному люггеру, совершившему долгое плавание по озеру среди уток и прогулочных лодок.
   Виктория-парк время от времени устраивает праздник морских развлечений для ребят, которые любят лодки, а судомодельный яхт-клуб отправляет свою лилипутскую эскадру на Кубок полкроны.
   Соревнующиеся яхты сначала раскладывают на травке для осмотра. Их делают в свободное время те, кто строит настоящие яхты и ходит на них. Паруса сшила жена или дочка, краска на корпусе великолепна. Толпа всех сословий и возрастов стоит у старта, и когда выстреливает пистолет, поклонники с аплодисментами бегут по берегу за своими фаворитами. Только у секретаря гонки серьезное лицо, он на важном посту. Кто может сказать, какие моряки вырастут из гонок на этом пруду?
   У медали есть и обратная сторона: некоторые, а возможно даже многие держат яхты, но при этом вовсе не любят плавать под парусами. Встречаются владельцы яхт, которые не умеют управлять своей лодкой. Есть и такие, кто, оказавшись на борту, уже беспокоятся о скорейшем прибытии в следующий порт. Обладание даже «лучшей яхтой года» не является признаком того, что ее владелец – хороший моряк.
   Ничьи авторитет и достоинство не пострадают от неумения скакать верхом, управлять шхуной или собачьей упряжкой, но хорошо бы помнить тех, кто умеет делать это лучше нас и побеждает в состязаниях.
   В Каусе скоро становится заметно, что многие яхтоманы используют яхты как плавучие залы для приемов, чередуя пиршества с балами и прогулками на берегу. Не говоря уж о сверкающих латунных пуговицах на пиджаках в некоторых клубах.
   Оставим все это в покое, всякий имеет право играть в свои игры так, как ему хочется. А мы восхищаемся отличными парнями, да и девушками, которые действительно любят море. Я знаю одного заядлого байдарочника, который сказал, что ни за что не женится на той, которая не сможет грести носовым веслом. Определенно, славное дополнение к семейному очагу, когда нежная помощница заботится и о любви, и об откренивании в бейдевинд!
   В течение недели, когда проходила регата, поток прихожан, выходящих из красивой церкви в Каусе, имел явно морской вид. Дюжие мужчины, девушки с шиньонами размером с марсель, капитаны с бронзовыми лицами и заботой во взгляде, плотные матросы в голубом джерси, дети с лентами на шляпах и галстуками с названиями яхт. На воде стояло 150 яхт. «Роб Рой» бросил якорь недалеко от отеля, откуда был великолепный ночной вид: фонари на мачтах были вывешены, образуя полумесяц сияющих огней, отражающихся в спокойном море. На берегу тихо играла музыка, и каждые полчаса судовые колокола отбивали склянки. «Роб Рой» добавлял свою ноту ударами по железному чайнику.
   Рядом с нами стоял маленький куттер водоизмещением в пять тонн. Когда я заметил, что отец, приятный седовласый джентльмен, делает наблюдения с помощью секстана, стало понятно, что это человек серьезный. Там был парень, его сын, еще один юноша поменьше, их сестра и маленький мальчик в матроске. Они казались еще более многочисленными, потому что то и дело исчезали из виду и появлялись в новых костюмах на палубе и под тентом, растянутым на гике.
   Я побывал у соседей на обеде; приятно было увидеть каюту, полную зеркал, картин, статуэток, посуды и мебели. Чтобы освободить место для гостя, двоим молодым членам команды пришлось съесть свою долю огромного пирога, сидя в плоскодонке рядом.
   Перейдем теперь к самой большой яхте. Это была прекрасная «Зара», шхуна водоизмещением 315 тонн, оборудованная для круиза по Средиземному морю, но совершающая в сопровождении «Роб Роя» свое первое плавание из Кауса в Саутгемптон. Ее марсели запутались наверху из-за жестких новых канатов, и она стала дрейфовать, наваливаясь на другую прекрасную шхуну; но хладнокровные и ловкие руки матросов на борту каждого из судов мягко высвободили их из слишком тесных объятий, и никакого ущерба не случилось.
   Около 20 яхт были с паровыми машинами, и по крайней мере еще столько же имели паровые катера. Видимо, это новое дополнение вскоре станет почти обязательным для яхт водоизмещением 200 тонн. Все катера, которые я видел, построены на основе спасательных шлюпок с воздушными камерами по бортам, так что они не опрокидываются, а если будут залиты водой, сохраняют плавучесть и остойчивость.
   RNLI строит спасательные шлюпки с балластом внизу и воздушными камерами, расположенными в оконечностях и в днище таким образом, чтобы шлюпка выпрямлялась, если она перевернется. Шлюпки мистера С. Уайта сконструированы так, чтобы предотвратить опрокидывание. Во время испытаний в бурном море одна из этих шлюпок с бортовыми отсеками была преднамеренно перевернута, после чего продолжала устойчиво плавать днищем вверх. Экипаж благополучно забрался на ее киль, где предусмотрены ручки, чтобы держаться в ожидании помощи. Но из четырнадцати человек наверху оказались тринадцать, а одного, Джима, не было. Стали кричать, и раздался голос изнутри лодки:
   – Все в порядке!
   – Что?! Ты внутри?
   – Да, ищу свою шляпу.
   Он был в относительной безопасности в свободном пространстве между водой и полом, и там было место еще для нескольких человек.
   Чтобы решить, в чем заключаются достоинства этих типов спасательных шлюпок, потребуются дальнейшие эксперименты снаружи и внутри каждой и их всестороннее рассмотрение. Мое мнение в настоящее время в пользу конструкции с боковыми отсеками плавучести для корабельных шлюпок и, конечно, для паровых катеров; в то время как для обычной спасательной шлюпки в бурном море убедительно выглядит система RNLI.
   Что бы ни было решено относительно лучшего расположения воздушных коробов в спасательных шлюпках, а лучшие в мире конструкторы серьезно занимаются этим вопросом [39 - Иностранного моряка, которого допрашивали в суде по делу о кораблекрушении, спросили: «Откуда вы узнали, что это побережье Англии?» Он сказал: «Потому что к нам подошла спасательная шлюпка». Правь, Британия!], – для всех, кто не хочет утонуть, будет благоразумным построить лодку так, чтобы она не пошла ко дну, если в ней будет пробита дыра. Это можно обеспечить, разделив ее на водонепроницаемые отсеки.
   Несколько лет назад я получил суровый урок по этому поводу. Это было в Дублинской бухте; я плыл один на стальной яхте-куттере, маленькой, но все же великоватой для меня, тогда еще мальчишки. Внезапно сломался бугель гафеля, и грот сразу заклинило. Я попытался повернуть по ветру, но каждая следующая волна заливала лодку с кормы, а отчерпать ее не получалось, потому что вода переливалась вперед и назад.
   Воды становилась все больше, отсеков у лодки не было, и, будучи железной, она должна была быстро утонуть. Увидев мое горе, одна яхта вышла на помощь. Она развернулась и ко мне на борт спрыгнул мальчик с прочной веревкой, но стоило ему ступить на нос, как он погрузился в воду, и он с воплем подтянулся на веревке обратно на свою яхту. Ее капитан тут же сделал поворот, снова подошел и кинул мне веревку, которую я надежно привязал к мачте, а затем благополучно перебрался на борт спасателя. Моя яхта в это время затонула и висела на веревке, пока ее не удалось отбуксировать на мелководье.
   На «Роб Рое» для предохранения от такой аварии были сделаны три водонепроницаемых отсека и воздушные ящики. При одном залитом отсеке яхта все же могла бы плыть дальше, а если бы три отсека были затоплены – держаться на плаву за счет воздушных ящиков в 5 центнеров [40 - Английский центнер = 50,8 кГ. Прим. перев.].
   Полная плавучесть яхты была замечательной. Она могла перевезти 20 мужчин, или на том же месте можно было разместить пятерых дам. В Каусе мы выгрузили три центнера балласта (помимо того, что был снят в Дувре), и все же яхта имела хорошую остойчивость.
   Какой бы другой предмет яхтсмен не оставил на неохраняемой палубе, он всегда прячет или запирает швабру. Швабра имеет крылья, как зонтик, она легко улетает, но редко возвращается. Это хорошая добыча для всякого, кто до нее дотянется, и единственная защита швабры – ее ужасное качество. Купить хорошую швабру практически невозможно.
   Швабра Роб Роя была единственной плохой вещью на борту, и я спокойно оставлял ее без присмотра. Часто было заметно, что ее переворачивали, но при осмотре находили еще хуже собственной швабры вора, так что воровать и не стоило. Но, в конце концов, в знаменитом центре яхтинга Каус швабру увели. Вора можно пожалеть, ведь ясно, что, прежде чем возжелать мою скверную швабру, он должен был долго терпеть еще худшую.
   Кстати, право собственности на лодочные якоря не лишено юридических хитростей, допускающих лишь смутное владение вещами, прикрепленными к земле.
   Когда ваша лодка стоит на якоре, вы вряд ли будете опасаться, что якорь украдут. Но когда необходимость или удобство заставят вас бросить якорь на берегу и отплыть, вы должны помнить, что, хотя якорь и есть символ надежды, нет никаких оснований надеяться, что по возвращении вы найдете его там, где оставили. Он перешел в категорию «найденных якорей», и его юридический статус скрыт туманом. Но я могу упомянуть один способ решения этого вопроса.
   Джентльмену, которого мы будем называть J.N., отплывавшему из порта на Темзе, пришлось бросить свой якорь. Он сказал парню на берегу: когда будет отлив, отнести его туда, где стоит моя яхта, а когда завтра я вернусь, дам тебе полкроны.
   Когда плавание закончилось, J.N. вернулся и сказал отцу парня:
   – Ну, где мой якорь?
   – Я нашел какой-то, – ответил тот.
   – Да, это мой, и я сказал твоему сыну, что дам полкроны, если он принесет его сюда.
   – Я нашел якорь и не отдам его меньше чем за пять шиллингов!
   Их аргументы и возражения постепенно окутывали тему туманом, а обычное сборище бездельников слушало со всех сторон. Наконец J.N. сказал: «Пойдемте, мы должны решить этот вопрос. Я буду спорить, платить ли мне за якорь пять шиллингов или ничего» – и он снял пальто и жилет, так что было видно, что он говорит серьезно. Другой мужчина тоже разделся, образовалось кольцо, и после того, как J.N., сначала пропустив удар, хорошенько поколотил своего противника, последний отдал якорь. Можно было подумать, что дело окончено, но J.N. сказал: «Сделка заключалась не только в том, чтобы отдать якорь, парень должен был принести его сюда». Тот отказался это сделать, и доблестный J.N. сказал: «Продолжим спор – кто понесет его наверх!»
   Едва ли нужно говорить, что тащить свой якорь J.N. не пришлось. Есть ли какая-либо другая страна, кроме Англии, где два человека могут колотить друг друга со всей серьезностью, и все же без злобной неприязни, которая часто бывает в течение многих лет между бойцами, дерущимися языками или с помощью рук, которые пишут кляузы и наклеивают марки?
   Поскольку якоря являются важной частью снаряжения, я сразу же начал экспериментировать со своими, и однажды попробовал использовать малый якорь в качестве верпа. С первым же рывком его шток сломался в месте, которое должно было быть самым прочным, но на самом деле стало самым слабым из-за неправильной конструкции штока. Осталась запись в моем бортовом журнале: «Изобретите правильный якорь». Даже в Каусе я не мог найти хорошего якоря.
   Несколько изобретателей, зная мою склонность к экспериментам, присылали разного рода вещи, чтобы я испытал их на практике. Одной из них был красивый маленький якорь, сделанный из бронзы, очень своеобразной формы – его стоило проверить. Увы! На мягком илистом грунте он просто волочился по грязи и оказался совершенно бесполезен.
   Перед окончанием моего плавания я отметил некоторые важные вещи, требующие значительного улучшения. Они дали пищу для размышлений о морской механике в течение многих недель. В самом деле, все приспособления парусной лодки могли бы быть значительно усовершенствованы. Тем временем я поставил свой большой «Тротман» в качестве муринга в Медине, а сам бродил по бухтам острова с отремонтированным меньшим якорем.
   Само собой, на тузике был совершен воскресный миссионерский рейс по Каусу и везде нас ждала добрая встреча. Я подходил и к королевской яхте, как к императорской в Сен-Клу, и моряки были благодарны за книги, ведь по воскресеньям у них было много времени. Когда я впоследствии отправился на байдарке по Нилу, моим соседом по ужину в отеле Порт-Саида оказался владелец английской яхты, который с благодарностью вспомнил о книгах, подаренных его команде в Каусе.
   Похоже, здесь не было модно ходить на яхтах ради удовольствия всю неделю. В воскресенье мы видели только одну яхту, пришедшую после ночного плавания.

Глава 16

   Нонпарель. Дорогая курица. Неудачные приключения. Морские прогулки. Портсмут. Визит дамы.

   После своего 43-дневного плавания по Атлантике в Каус пришел американский спасательный плот «Нонпарель». Двое из его команды искателей приключений были немцами, плохо говорившими по-английски, третий был янки. Это весьма некомфортное путешествие было предпринято отчасти для того, чтобы способствовать продаже таких плотов в Англии, а отчасти для того, чтобы собрать деньги с посетителей и побывать в Европе с минимумом расходов.
   Один из пароходов мистера Уайта буксировал плот перед замком, где у членов Королевского яхтенного клуба есть своя просторная гавань с волнорезом. На рисунке видно, что «Нонпарель» вооружена как шхуна, причем очень примитивно. Гигантские флаги и вымпелы свешивались с ее мачты. Находившиеся на палубе 14 человек, казалось, погрузили надувной спасательный плот в воду лишь на дюйм больше. Это судно сделано из трех длинных труб из индийского каучука, надутых мехами. Когда они не накачаны, их можно аккуратно упаковать. Предполагается, что трубы будут надуты и спущены с палубы корабля в случае бедствия; их вес около тонны. В качестве тузика позади буксировали небольшой плот такой же формы, а я в качестве любезности взялся быть на нем лоцманом. Грести на этом плотике было легко, весла ставились на выносные уключины.

   Во время долгого плавания команда помещалась в небольшой водонепроницаемой палатке на палубе с желобом по краю для сбора дождевой воды. У них был «дорожный ликер», чтобы запивать печенье, и еще какие-то остатки из морской лавки.
   Кухонная печь сначала работала на легком керосине, но пламя быстро выжгло металл, и они были вынуждены изготовить ветхую масляную лампу, питаемую маслом для корабельных фонарей и компаса; какие-то припасы передавали с проходящих судов.
   Два шверта, похожие на длинные узкие двери, опускались в воду по диагонали между стыковыми перемычками труб. Когда мы отчалили от парохода, плот успел немного выйти на ветер. Весь плот складывается, когда вытесняется воздух, и его можно легко поднять на борт корабля. В этом его ценность, но с ним соперничает много других плотов получше.
   Основа, или сам плот, казался прочным и крепким, но паруса и снасти были скверно изготовлены и еще хуже подготовлены к шестинедельному плаванию. Представив себе всю сырость и усталость, я не мог не сравнить их поход с приятными шестью неделями, только что прошедшими на «Роб Рое».
   На плоту был интересный пассажир, оказавшийся на нем в море за тысячу миль от берега: старая курица, подаренная экипажу проходящим судном. Самая обычная курица, коричневая и неряшливая куриная бабушка. Она была привязана к палубе куском просмоленного шнура и выглядела очень странно и неуместно, что-то клюя до тех пор, пока на нее пристально не посмотришь. Тогда она поднимала голову и смотрела одним глазом, словно говоря: «Что ты на меня таращишься?»
   Среди посетителей плота был богатый джентльмен, который с интересом оглядел все вокруг и, наконец, остановил свой взгляд на курице и спросил, не продается ли она. «Да, сэр, за сто гиней!», – был ответ, но он отложил немедленную покупку, сказав: «Если бы поедание яиц этой курицы сделало меня таким же отважным, как вы, я бы купил».
   Что касается отваги, то чем не рискнут мужчины ради денег! Риск, которому подвергаются матросы в гнилых гробах, которые возят наши ведерки с углем вокруг Ярмутских песков, столь же велик, как опасность на этом плоту, а их полубак так же удобен, как и резиновая палатка. Если бы речь не шла о таком серьезном предмете, как риск для жизни, можно было бы посмеяться, слыша неправильные оценки опасности разного рода плаваний, которые поспешно высказываются благожелательными людьми, несведущими во всем этом деле.
   Я посоветовал мореходам отвезти свое судно в Берлин, чтобы выставить там как «прусский плот из Америки», ведь так и было на самом деле, но они хотели показывать его в Лондоне, где люди уже устали от «никчемных обломков» с Запада. Предприятие было неудачным; бедным немцам пришлось уехать из Англии не с деньгами, а по уши в долгах; плот был оставлен на продажу.
   Потом в Англию прибыло из Америки еще одно плавучее чудовище, судно под названием «Джон Т. Форд», во всех смыслах худшее, чем другие. На нем во время плавания утонули три человека, а один чуть не умер от голода. Печальный финал плаваний «Генриетты», «Красного, белого и синего» и «Нонпарели» как деловых предприятий. Было еще одно судно с мужем и женой в качестве экипажа; наконец, в июле пришли два Эндрю на «Наутилусе».
   Во время стоянки в Каусе «Роб Рой» каждый день отправлялся в плавание, иногда при хорошем ветре пробираясь туда-сюда среди густо стоящих яхт, чтобы показать свою ловкость. Конечно, без предварительной практики было бы крайне неуместно пытаться совершить такое плавание. Яхты с вытянутыми бушпритами и выступающими бизань-мачтами и гиками стоят на якорях, и никто не должен плавать среди них ради забавы. Однако после практики в течение нескольких недель на одном и том же судне безопасный проход через лабиринт лодок при сильном поперечном течении стал похож на почти непроизвольные мышечные усилия тела, которые несут нас через толпу на берегу. Помню, как однажды видел очень достойных арабских вождей, которым впервые в жизни пришлось подниматься по лестнице, и их неуклюжее спотыкание даже при подъеме на несколько ступенек показало, как много должны усвоить наши нервы и конечности, прежде чем мы сможем делать такие вещи, даже не задумываясь.
   В один из дней мы сходили к Портсмуту, через все протоки, узкие проходы и каналы, которые были на этом сложном водном пути. Там мы бросили якорь возле «Герцога Веллингтона» и старого «Виктори», стоявших рядом. Там же стоит и «Серапис», один из великолепных военных кораблей, размер и конструкция которого обусловили успех наших последних морских операций. У причала стояли «Уорриор», первый морской бронированный корабль, обладающий бесспорной красотой, и знаменитая «Виверна» с мачтами-треножниками. Другие, сделанные позже и все более и более коренастые и квадратные, нуждаются в сильном давлении утилитарных соображений, чтобы удержать нас от заявления, что они совершенно уродливы. Но вскоре мы примиримся, а затем и влюбимся в формы, которые ассоциируются с доказанной полезностью, а величественный трехпалубный корабль нашей юности будет выглядеть таким же неуклюжим, как сейчас корабли королевы Елизаветы.
   Интереснее всего было воскресное богослужение на борту старой «Виктори»; на следующий день ее капитан приехал навестить нас в своей двуколке, которая была длиннее моей яхты, и сказал, что яхта «осуществила мечту юности». Такие слова от морского волка были большим комплиментом «Роб Рою». Прекрасным вечером мальчики из Портсмутской школы для бедных пели на воде гимны, сидя в лодке.
   Среди интересных посетителей «Роб Роя» была приятная молодая леди, сидевшая в красивой лодке, которой управлял мужчина постарше. Они осторожно кружили вокруг «Роб Роя» с очевидным интересом, приближаясь с каждым поворотом. Даме понравился мой тузик, и она призналась, что ей «очень хотелось бы иметь такую лодку для гребли». Я пригласил ее посмотреть, как на «Роб Рое» готовят обед, и любопытная добродушная девушка с согласия своего опекуна решилась отведать наш паек. Но тут вдруг стало «очень поздно, пора вернуться к папе».
   Две недели жизни на воде в Каусе были очень разнообразны. В компании с другими небольшими лодками мы пробирались вверх по извилистой Медине или лавировали в бурной воде, окруженной рифами, а на следующий день отправились на великолепной шхуне к Иглам [41 - Группа острых известняковых скал на западной оконечности о. Уайт. Прим. перев.]. Теперь было бы ошибкой назвать плавание на «Роб Рое» плаванием в одиночестве. Я едва мог найти время, чтобы заглянуть в газету и почитать о новостях и делах на берегу. Кажется, пресса старалась не дать людям забыть о собственных неудобствах и проблемах соседей. Парламент был распущен на каникулы, но «четвертая власть» общественного мнения оставалась на посту.
   В последние годы примечательно и похвально, что основные газеты много пишут о филантропических учреждениях и энергично защищают их. Благотворительность становится популярнее благодаря прессе, и мы воодушевляются этой помощью [42 - В переводе опущены рассуждения автора о роли прессы, общественных и околорелигиозных вопросах. Прим. перев.].
   Тем временем мы возвращаемся в Каус из Портсмута и должны думать о скалах и маяках. Правильно ли вообще морализировать в вахтенном журнале? Не скажет ли читатель, что когда нет бури или потопа, непременно будет проповедь?

Глава 17

   Парусные гонки. Погоня за плоскодонкой. Паровые катера. Фейерверк. На камне. Наглец. Дрейф и инструменты. Корабль-призрак. Где я? Байдарка и яхта. Об эгоизме.

   Дни регаты начались ветром и дождем. Но даже в хорошую погоду наблюдать за парусной регатой с берега малоинтересно: сначала очень красиво, а потом почти ничего не видно. Другое дело, если вы плывете среди участвующих яхт. Тогда вы чувствуете тот же прилив и ветер, видите те же знаки и буи, страшитесь тех же отмелей и камней, и на каждом повороте каждого судна вам есть чему поучиться.
   Никто не может удовлетворительно определить роль факторов, определяющих победу или поражение в парусном состязании: проектирование яхты, ее постройка, такелаж; курсы, погода, правила, каждый моряк каждого корабля – и случайность. Каждый из факторов будет способствовать успеху или неудаче в каждой гонке. Проигравший всегда может объяснить свой проигрыш, а победитель – похвалить тот элемент, который он найдет наиболее удобным.
   Но если в парусной гонке мало что можно понять, наблюдая ее со стороны, то не стоит и печатать отчет о регате. Даже этой, лучшей из проведенных в Каусе за многие годы.
   Большая толпа зрителей, упрямо стоявших под проливным дождем, резко контрастировала с флегматичным интересом немногочисленных французов, приехавших на регату в Сен-Клу. Это напоминают нам об Англии как о стране моряков.
   Однажды мне выпало плыть на маленьком винтовом пароходике вдоль побережья Калабрии. Среди четырех пассажиров был неаполитанский офицер в полной форме; в легких тугих сапогах и шпорах, лязгая шпагой, он прохаживался по юту, то есть делал три шага вперед и три шага назад.
   Когда мы выходили из Мессины, предстоял нелегкий переход, и я к нему подготовился. Офицер этого не сделал; первая же набежавшая волна вмиг промочила его насквозь, и он пошел вниз. Через несколько часов я тоже спустился и застал печальное зрелище с очень мрачными звуками. В каюте стояла огромная кадка, полная воды, и офицер (шпоры, сапоги и все такое) сидел в ней, выставив ноги с одного конца, а голова стонала и мычала с другого. Такова была его особенность морской болезни, и в течение трех дней он вел себя примерно так же, как капризный ребенок, который напрашивается на хорошую порку. Морская болезнь не позорит человека. Говорят, что и Нельсон страдал от этого недуга. Но офицеру не пристало хныкать, как младенцу, а между тем наблюдать такое за границей пришлось несколько раз. Когда мы вошли в Неаполь, герой снова был в полном облачении, в сапогах, со шпорами и шпагой, и прогуливался по квартердеку так, как будто не было ни ванны, ни слез.
   Некоторые превосходные соревнования по гребле теперь сменились новым развлечением – «погоней за плоскодонкой». Это чисто английская забава. Одного человека в плоскодонке преследуют четверо в лодке, которые должны поймать и его, и его лодку в течение десяти минут. Конечно, беглец старается двигаться извилисто, его шанс – быстрые повороты, пока преследователи набирают скорость. Если его все-таки догоняют, он прыгает в воду. Если преследователи поймают его лодку, они должны следовать за ним, а если он ускользнет, пока его лодка остается свободной, то может вернуть ее для нового старта. Тут нужны гребля и плавание, ловкость и крепкие мускулы. Во время одной из таких погонь в Каусе беглец несколько раз нырял в море, и среди криков и аплодисментов за ним всегда следовал один из охотников, который плавал почти так же хорошо.
   Отважный беглец подплыл к «Альберте», одной из паровых яхт королевы, на борту которой находилось несколько принцесс, которые любезно покровительствовали гонкам, их присутствие было всем нам очень приятно. Стойкий моряк взобрался на яхту и побежал к дамам, которые, несомненно, были очень удивлены и даже захихикали. Затем он взобрался на высокую корму; решительный преследователь следовал за ним, не собираясь отставать. Беглец сделал великолепный прыжок в море, и в это время раздался выстрел – десять минут истекли. Преследователь мог, конечно, прекратить погоню – он проиграл. Но в нем еще бурлили азарт и смелость, которая дополняет суровый долг храбрым поступком, и под гром аплодисментов он тоже сиганул в море.
   Первый ныряльщик, падая, услышал желанный выстрел; приз достался ему, а аплодисменты зрителей – обоим.
   Конечно, не стоит пренебрегать и просто греблей; но все же, по-моему, для поощрения мужественности и различных способностей, полезных в жизни моряка, «погоня за плоскодонкой» куда лучше.

   Появление паровых катеров в обиходе больших английских яхт добавляет новую особенность каждой большой регате. Однако здесь французы были первыми, Англия следует с некоторым опозданием.
   Французский флот на смотре в Шербуре несколько лет назад включал целый рой этих суетливых маленьких существ, жужжащих вокруг огромных броненосцев на якорях. Английские паровые катера были построены так, чтобы нести на каждом пушку, поэтому они грубоваты и медлительны. Наше адмиралтейство отказалось допустить гонку между этими катерами и французскими, иначе, без сомнения, превосходящая скорость французов поразила бы Джона Булля. В последнее время все изменилось, теперь наши катера могут двигаться со скоростью двадцать миль в час. Скоростные паровые катера строит в Каусе м-р Уайт, построивший множество яхт и других мирных судов.
   Кульминацией моего «путешествия в одиночестве» был великолепный фейерверк в Каусе, закрывший грандиозное шоу британского яхтинга. Это было прекрасное зрелище – свистящие ракеты, несущиеся в небо и разбрасывающие яркие драгоценные камни, мягко падающие вниз; блики красного или зеленого цвета, которые окрашивали прекрасные яхты своим сиянием, «букеты» фантастической формы и цвета. По сей день на палубе «Роб Роя» виден след ожога от этого огненного ливня.
   Багаж снова на борту, поднят наш крошечный «Голубой Питер», потому что «Роб Рой» снимается с якоря и отправляется домой.
   В погожий вечер, когда солнце закатилось и дул легкий бриз, мы снова повернули к гавани Брадинга. Может быть, потому, что однажды мы здесь уже благополучно прошли, была допущена неосторожность, как будто в такой прекрасный вечер Бембриджский риф не мог быть опасным.
   Мне были даны различные и, несомненно, самые верные указания – как войти в узкий проход: «Держите дерево на одной линии с памятником; это ваш знак». Но когда вы видите памятник, там двадцать деревьев; и какое же тогда должно быть ориентиром? Здесь, как и в мирских вещах на суше, неправильное понимание правила было хуже, чем случайная ошибка без правил. Нас остановил ужасный треск – «Роб Рой» ударился о камень.
   Хоть я и был в это время вялым и ленивым, но присутствие духа осталось. Спустил паруса, бросил якорь. Толкал, тянул и греб, но нет, лодка прочно застряла на одной из северо-западных скал. Вскоре злобная волна развернула корму, и руль наткнулся на другой уступ. Наконец я освободил яхту и проплыл через бессовестно узкий канал, а затем мы остановились в безопасности с глубоким вздохом освобождения.
   От берега отчалила парусная лодка, чтобы помочь, но я дал ей сигнал: «Спасибо, теперь все в порядке», и она вернулась.
   Вскоре подплыла еще одна лодка, и человек из нее вскочил на борт яхты. Не знаю, чего он хотел, но я заставил его сойти в свою лодку – я не приглашал его, и он не спрашивал разрешения подняться на борт.
   Если он собирался наняться в помощники, то должен был видеть, что за это взялись другие, и должен был подчиниться сигналу отмены, как те и сделали. Ворча, он, наконец, попросил отбуксировать его.
   – Ну, – сказал я, – ладно, я вас отбуксирую, хотя вы вели себя нагло. Но, приблизившись, он снова прыгнул ко мне на борт, и пришлось еще раз затолкать его в лодку, на этот раз силой, а не словами. Он сыпал ругательствами всю дорогу до берега, а там я отдал яхту под надзор первого человека, который поступил правильно, выйдя на помощь и вернувшись по сигналу.
   Гостеприимный капитан R.N. предложил «Роб Рою» хорошую постель – свой причал, и пригласил меня на завтрак на следующий день. Приглашение было с благодарностью принято, с учетом ветра, а тем более, что хозяин оказался из клана «Маков», как и его гость.
   Ночь опустилась вместе со штилем, и в этой маленькой лагуне она была самой тихой за время плавания – ни ветра, ни течения, ни людей.
   Серый рассвет; подул западный ветер, и пришлось расторгнуть соглашение о завтраке. Ветер унес «Роб Рой» в море с закипающим собственным котелком, и вот мы снова на пути к Темзе.
   Но вскоре яркое солнце, видимо, решило позавтракать ветром. Издалека в дымке были видны яхты из Райда, участвовавшие в регате. Они изо всех сил боролись за кубок, но на самом деле лишь дрейфовали по течению. Но для дрейфа есть своя наука и умение. Если у шкипера нет ветра, чтобы показать свою доблесть в работе с парусами, он может казаться беспомощным, но должен использовать знание течений, прилива и рельефа и все-таки победить.
   Одна за другой красивые яхты медленно огибали плавучий маяк Уорнер, а затем словно погружались обратно в полупрозрачную дымку, пока не начинали казаться белыми жемчужинами на сером атласе. «Роб Рой» снова остался один, а туман сгустился. Исчезла земля, затем небо, затем все до единого, и застывшее море, казалось, навсегда стало плоским и гладким.
   Было бы невыносимо знать, что такое состояние будет длиться часами, но ожидание изменений каждое мгновение вселяет надежду; мгновения убегают, а мысли тянутся дальше, вперед, к следующим.
   Затем неумолимый прилив резко повернул против нас, и пришлось отдать якорь – во всяком случае, мы не должны быть отброшены назад. Был открыт сундук с инструментами, молоток и пила занялись делом. На борту парусной яхты всегда найдется, что еще надо бы сделать. Если бы не это, часы ожидания были бы утомительны, но бояться нечего – лишь бы голова продолжала изобретать и давать работу рукам.
   Из густого тумана медленно появилось огромное судно величественного вида; слышался низкий могучий звук машины. Это был огромный трансатлантический пароход; он делал широкие циркуляции, не отходя далеко и не пропадая из вида. Иногда слышался медленный мерный плеск огромных лопастей. Потом мы разошлись, и пароход растворился в тумане. Теперь из непроглядной белизны доносился только глубокий стон хриплого туманного гудка. При очередном круге пароход снова смутно показался позади. Туман и вода так смешались, что огромный пароход словно не плыл там по морю, а смутно присутствовал, как тусклая картинка на холщовом экране от плохо сфокусированного волшебного фонаря.
   Похоже, пароход искал в тумане плавучий маяк Наб, чтобы оттуда взять новый пеленг и пойти малым ходом в Саутгемптон. Видимо, это удалось, и судно окончательно исчезло. Я был и рад, и сожалел о его исчезновении.
   Наконец, слабейший зефир пошевелил мой флаг, и якорь тут же был поднят. Соседняя шхуна, также выходившая из пролива, вскоре мягко прорвалась через облачную преграду, и я попытался последовать за ней, но она тоже растворилась в полумраке и оставила меня в беззвучной, незримой пустоте. Доносился только далекий сигнал гонга с плавучего маяка, говорящий о том, что у них там тоже туман.
   Как древним мореходам удавалось плыть в тумане без компаса? В те дни не было и карт, в том числе карты затонувших кораблей, чтобы рассказать обо всем хаосе, разбросанном по дну морскому.
   Мы плыли все дальше и дальше, все время словно сквозь вату, которая немного покраснела с приходом вечера, когда солнце утомилось и готово было сойти с небес. Кончился длинный день; но где именно я нахожусь сейчас, когда опускается тьма? Вы скажете: «Ну, это же видно по карте». Так оно и есть, если у вас есть точный расчет своего хода, указывающий, в какой части запутанных фигур на карте будет ваше вероятное место. В противном случае вашим промерам глубины будет отвечать дюжина различных мест, одиннадцать из которых неверны.
   Рассмотрим данные, которые нужны для нашего расчета. «Роб Рой» несли в разные стороны два течения: прилив и отлив. Мы шли тремя разными галсами, то есть в разных угловых направлениях и с разными скоростями, и эти факторы действовали в течение времени весьма неопределенно. И где же мы сейчас? Важнейший вопрос, особенно ночью и вблизи опасного побережья.
   В последний раз я плыл в тумане на Балтийском море, на байдарке. И в последний момент заметил дозорного на вышке на невысоком скалистом острове шведского побережья, который показал мне, что мой нос был направлен совсем не в сторону гавани, куда я хотел попасть.
   Настало время сравнить плавание на байдарке с плаванием на яхте, даже если мы пока и не можем ответить на вопрос, который мне так часто задавали: «Что было приятнее?»
   Путешествием на байдарках могут наслаждаться несколько человек, каждый в отдельной лодке, и все же в составе объединенной группы; то есть с определенной ответственностью и сплоченным товариществом.
   Путешествие на яхте возлагает на одного человека все труды и заботы, но он получает и все удовольствия. Так и просится назвать такое путешествие более эгоистичным. Но после десятков поездок в больших и малых группах я вижу, что эгоизм совершенно не зависит от количества участвующих лиц. Что сказать о мужчине, старающемся ублажить в путешествии свою жену или детей? Все, что доставляет им удовольствие или приносит пользу, приятно и ему самому. Он может путешествовать в компании с десятью спутниками, и его круг общения будет больше, но центр его может быть в конечном счете тем же самым.
   Тысячи туристов каждое лето путешествуют по континенту. Они встречают друг друга в поездах, пароходах и отелях, заводят знакомства, которые легко расторгается, как только интересы или симпатии компаньонов перестают совпадать. Но при чем тут эгоизм?
   Альтруизм, по-видимому, состоит в том, чтобы делать добро и тогда, когда это не вполне приятно, и людям не своего круга, а совершенно чужим. Как было описано Христом в притче о пире [43 - См. Мф 22:1—14. Прим. перев.]; тогда мы подчиняем свою волю Божьему повелению и делаем что-то невзирая на то, приятно ли это. И все же собственное удовольствие может быть именно в том, чтобы доставлять удовольствие другим; можно щедро трудиться для других, будучи эгоистичным в своей основе.
   Кажется очень трудным быть бескорыстным в том смысле, как на этом абсурдно настаивают; а именно, что другие – все, а ты – ничто. Но, несмотря на всю казуистику, мы понимаем, что под «эгоистичным» подразумевается явно неуместное отношение. Нужно смотреть на результат действия. Человек, который покинул компанию и нарвал цветы на краю обрыва, может принести букет, который доставит благоухающее наслаждение всем, а другой может полениться двинуться с места или быть эгоистичным по поводу своей горстки. Одинокий труд может, в конце концов, оказаться полезным и для других людей.
   Вернемся к нашим лодкам. По-моему, тревоги плавания на байдарке более разнообразны и менее тяжелы, чем в парусном круизе. На яхте всегда с собой еда и ночлег, зато на байдарке не боишься ни ветра, ни волны, ни штиля, ни тумана: в худшем случае лодку можно вытащить на берег.
   Риск в случае гибели байдарки составляет всего пятнадцать фунтов, а при крушении яхты в десять раз больше. Если опасностей для байдарки обычно можно избежать, то с теми, которые встречаются в море, часто приходится сталкиваться, не имея возможности обойти их.
   На байдарке напряжением своих физических сил обычно можно управлять, например, выбирая темп гребли. На яхте тяжелая работа часто нужна именно тогда, когда больше всего хочется отдохнуть. В байдарочном походе вряд ли понадобится провести два дня и две ночи без сна, а вот на яхте, как вскоре станет ясно, мне была уготована такая судьба.
   Пейзажи при пересечении суши водными путями на байдарке, конечно, более разнообразны, чем в морском плавании. Зато величие, грандиозность и опасности моря гораздо сильнее затрагивают душу, вызывая более глубокие чувства. Ночной шторм на море впечатляет и напрягает чувства больше, чем сплав через речные пороги.
   Наконец, любопытна реакция публики. Байдарка на телеге, в поезде или в доме выглядит странновато, и вам часто приходится видеть улыбку, которая, возможно, исходит от жалости, безусловно, от невежества; может быть, и от презрения. А вот пересекающая пучину парусная лодка – это то, о чем любой человек в порту или на корабле знает очень хорошо. Пусть ваша лодка мала, никто не будет выказывать пренебрежение, наоборот.
   Возможно, одиночные плавания на яхтах не завоюют такую популярность, как байдарочные походы; последние сделали это очень быстро. В 1866 г. британцами было совершено множество таких путешествий, в том числе большинством из 120 членов нашего Королевского каноэ-клуба.
   Один из нас, достопочтенный Дж. Гордон, выдающийся университетский гребец и призер Уимблдона, ночью пересек Канал из Дувра в Булонь, проплыл через Францию и доплыл до Марселя, а оттуда через Ниццу в Геную, через итальянские озера, швейцарские озера и по Ройсу и Рейну домой [44 - Он установил в своей 14-футовой байдарке центральный шверт, что повысило ее возможности при плавании под парусами.].
   Еще один проплыл вдоль побережья Англии и переплыл Канал с французской стороны на байдарке типа «Роб Роя», сделанной собственными руками. Третий переправился из Шотландии в Ирландию. За несколько месяцев до этих путешествий один критик самодовольно отрицал, что каноэ может пересечь залив шириной восемь миль.
   Одна байдарка отправилась в Индию, а филиалы клуба создаются в Китае и в Соединенных Штатах.

Глава 18

   Ночной переход. Гроза. Карта. Ходовой огонь. Ньюхейвен. Проверка киля. Мистер Смит. Песчаная крепость. Спасение шляпы.

   – Где же мы находимся? – таков был главный туманный вопрос. Естественный ответ на него – карта покажет. Давайте взглянем на небольшой кусочек карты, скопированный на стр. 163, который переполнен цифрами глубин и названиями берегов, буев и маяков; но единственное, что можно увидеть на реальном горизонте вокруг нас, это свет Оуэрса позади, примерно на северо-западе.
   Течение скоро повернет против нашего движения на восток, поэтому мы лавируем к берегу, чтобы можно было стать на якорь. Ветер только что подозрительно изменился, и мы даже можем слышать доносящийся из Портсмута звук барабанов, отбивающих вечернюю зарю.
   Несколько ярких метеоров проносятся по небу, напоминая, что сегодня один из дней метеорных дождей – 14 августа.
   Лот показывает 10 фатомов. Встанем тут на якорь, ведь течение поменялось, а ветер утих. Стоит поспать шесть часов, прежде чем снова отправиться в путь.
   Глаза притягивало свечение моря; я мог проследить линию пенькового якорного конца по отблеску серебряного света, который окутывал его постепенно смягчающимся сиянием от поверхности моря вниз, в невидимую темную глубину.
   Мягкое движение лодки, стоящей на якоре на цепи, совершенно отличается от использования каната. Канат тянет и дергает лодку, а тяжелая цепь, свисающая в воде по кривой, действует как пружина, смягчающая рывки.
   На этот раз я использовал небольшой якорь и пеньковый трос, чтобы быть более готовым к немедленному отплытию, так как хотел при появлении любого ветерка добраться на ночь до Литтлхэмптона. Так и вышло.
   Я лежал в каюте и дремал, иногда посматривая на часы, чтобы узнать об изменении прилива. Время шло медленно. Посреди ночи, пропустив множество снов, я впал в то восхитительное состояние, когда тебе снится, что ты спишь. Внезапно и без всякой видимой причины я почувствовал себя совершенно пробужденным, но в то же время в каком-то трансе, и какое-то время лежал неподвижно, ища то, что могло разбудить меня. Во тьме раздался раскат грома, долгий, громкий и славный.
   Как изменилась сцена! Теперь с Оуэрса не было видно света, только вспышка сверху, затем темнота, а вскоре и грандиозный раскат величественного, басовитого грома.
   Следовало подготовиться к ветру. Надет спасательный пояс, люки закрыты, грот и стаксель зарифлены.
   Осталось сменить бизань на штормовую и поднять якорь. Я едва успел все сделать, как налетел порыв ветра, поднялись волны и полил дождь. Мы пошли на юг, в открытое море. Морской простор надежнее, моряк боится земли больше, чем воды.
   Вскоре мы развернулись; ветер разогнал дымку, но ночь была очень темной, из-за дождя было трудно что-то разглядеть. Время от времени гром поглощал все другие звуки, как львиный рык в пустыне глушит любые крики.
   Иногда молния сияла наверху аркой, перескакивая через верхние облака, а затем между ними устремлялась вниз острая раздвоенная вспышка, и ветер гнал дождь, а с волн взметалась соленая пена. Казалось, это земная версия видения, явившегося на Патмосе Иоанну: «Я услышал словно бы гул огромной толпы, или шум водопада, или грохот могучих громов, говоривший: «Аллилуия! Воцарился Господь, наш Бог Вседержитель!» [45 - Откровение Иоанна, 19:6. Перевод РБО. Прим. перев.]
   Как хорошо наше английское слово thunder (гром) соответствует смыслу своего звучания, гораздо лучше, чем tonnerre (франц.) или tonitru (лат.)!
   В темноте мимо меня пронесся катер, пересекая по носу наш курс, как раз в тот момент, когда нас осветила молния. Стыдно сказать, у него не было ходовых огней. Я закричал: «Идем на юг?» – и они ответили: «Да, с того берега».
   Из приведенного далее кусочка карты (охватывающего всего несколько миль) понятно, какого берега нам нужно было избегать. Воды для «Роб Роя» с его малой осадкой было вполне достаточно, но опасность здесь создавал рельеф, создающий извилистые приливные течения.
   Ветер поворачивал то к западу, то к югу, то во все стороны, и было чрезвычайно трудно сразу понять, что делать в каждом случае, тем более что волны под этим натиском с разных сторон становились короткими и крутыми. Компас с его мягким светом и яркий мачтовый фонарь сияли позади, на фоне белых гребней. [46 - Я повесил его на левую ванту бизани. На обычном месте компас лишил бы меня двух из трех шансов увидеть что-то впереди.]

   Сильные шквалы требовали от меня всех сил, но всякий раз, когда появлялась возможность выбрать курс, я поворачивал на EtN, решив проложить путь в этом направлении.
   Среди ночи лампа компаса начала мерцать, и вскоре стало ясно, что она погаснет. Это было очень некстати: ветер сильно изменился, и его направление не могло служить ориентиром. Такая неуверенность могла продолжаться до окончания грозы.
   Надо было снова зажечь огонь компаса. Я снял ходовой огонь и держал его между коленями, чтобы он светил на компас. Было любопытно, сколько тепла исходит от этого фонаря. Потом удалось достать свечу, отрезать кусок и закрепить его бумагой внутри нактоуза.
   Свеча хорошо горела минут десять, и огонь снова начал мерцать. Открыв жестяную дверцу, я обнаружил, что вся свеча расплавилась, так что эта импровизация не удалась. Тем не менее, был отрезан еще кусок свечи, а дверца оставлена открытой для охлаждения. С этим жалким светом я твердо решил: теперь до конца плавания буду держать бутылку с маслом под рукой.
   Наконец ветер задул свечу, и, как нарочно, тут же погас и основной фонарь.
   Пришлось лечь в дрейф, спустить кливер, открыть люк каюты, достать масло, хорошенько вычистить лампу, вставить новый фитиль и снова зажечь ее, а также поставить новую свечу в судовой огонь. Теперь все было в порядке, и мы пошли дальше с чувством удовлетворения, что все сделано как надо, несмотря на ветер и дождь.
   Со всеми хлопотами, взятием и отдачей рифов и приготовлением пищи в промежутках было столько занятий и так много о чем нужно было думать, что ночные часы пролетели быстро. Появились первые признаки рассвета. Осветились облака наверху, затем вершины волн внизу, и вскоре все вокруг приняло общий серый оттенок. Но вот незаметное, но верное наступление ясности словно раскололо смутный горизонт на сушу и воду, и, к счастью, стало ясно, что «Роб Рой» не сбился с пути в темноте.
   Как только стало достаточно света, чтобы читать, я достал лоцию и начал изучать вход в Шорхэм. Мы находились где-то в этом районе, но были еще слишком далеко, чтобы разглядеть какой-либо город, потому что во время грозы отошли в море. На утреннем воздухе усталость прошла, свежий ветер устойчиво и быстро нес нас вперед.
   Местность выглядит совсем по-разному, если вы находитесь в 15—20 милях от моря, или стоите на берегу, или смотрите с лодки. Я были озадачен, обнаружив Брайтон, родной знакомый Брайтон, с его унылой односторонней улицей, пляжем, по которому нельзя ходить, и всеми его достопримечательностями. Пожалуй, было бы стыдно не узнать очертания холмов, по которым мы так часто ходили строем или тренировались в стычках и волонтерских смотрах.
   Пирс на цепях был, конечно, едва различим на большом расстоянии. Но «Гранд-отель» наконец утвердился в виде черной кубической точки в поле бинокля. Шорхэм уже остался позади, новой целью на этот день станет Ньюхейвен.
   Рифы были отданы, и мы помчались по ликующему морю полным ходом, со сверкающими на солнце брызгами. Как прекрасно мчаться со свежим ветром по глубокой воде! Не описать это ощущение, от которого трепещет сердце моряка. В конце концов, парусное плавание – высшее удовольствие.
   В море вышли многочисленные рыболовные суда с темными парусами и прямыми носами. Рыбаки радостно нас приветствовали и часто подходили поближе, чтобы посмотреть. Теперь мы шли вдоль белых меловых утесов и, наконец, приблизились к последнему мысу перед Ньюхейвеном. Я спустил грот, мы хорошо шли и под кливером с бизанью. Вот высокий утес и город внизу; здесь можно было бы долго любоваться игрой волн, но пришлось поторопиться и снова поднять грот, чтобы успеть зайти в гавань, пока начинающийся отлив не обрушил навстречу мощное течение, усиливавшееся с каждой минутой.
   Заход навстречу волнам и течению был более чем интересным. Опять пошел дождь; «Роб Рой» бросился навстречу большим зеленым валам. Они хорошо вымыли нас от штевня до кормы, но внутрь ни один не попал. Желтый цвет волн с одной стороны заставил бояться мели; я стал махать людям на берегу, чтобы показали дорогу, но это были случайные зрители.
   Ветер мощно пронес нас навстречу течению, но мы даже не успели войти в тихую воду, как набежали любознательные зеваки: «Эй, откуда ты?», «Как тебя зовут?» И прочие глупости, которые самое время кричать человеку, который в напряженной ситуации рулит лодкой и смотрит на парус и воду. Думаю, что в таком порту, как Ньюхейвен, смотритель должен был бы выйти на пирс, если видит яхту, заходящую в тяжелую погоду. Определенно, во Франции этому уделяют больше внимания, чем у нас.
   Во время этого перехода с острова Уайт время от времени, когда волны бросали нас сильнее, я слышал снизу тупой тяжелый стук. Неужели при посадке на скалу у Бембриджа «Роб Рой» повредил железный киль и он теперь качается под днищем? Это было опасно. Для проверки яхту завели на опорную решетку вместе с винтовым пароходом, который грозовой ночью налетел на скалу. Балки решетки под водой были далеко друг от друга, трудно было поставить яхту так, чтобы она опиралась на две. Помогла команда парохода – в Дьеппе я раздавал им книги, и меня не забыли.
   Отлив только-только опустил яхту на балки, как подошел полный пассажиров пароход из Франции, и волны от него сдвинули мою бедную маленькую лодку так, что она повисла на одной балке, и поправить ее положение уже было невозможно. Спустившись вниз, я осмотрел киль и не обнаружил никаких поломок; радость от этого перевесила все проблемы, теперь я мог спать спокойно.
   Когда вода пришла, мы зашли в тихую маленькую речку и встали рядом с аккуратной шхуной, команда которой – капитан, его жена и дети и их маленькая собачка Леди оказались приятными вежливыми людьми, как и следовало ожидать от команды приличного судна.
   Теперь, когда «Роб Рой» улегся в мягкий ил, чтобы хорошенько отдохнуть три дня, я отправился в гостиницу, ту самую, куда в 1848 г. прибыл из Франции «мистер Смит» – после того, как он отказался от титула короля Луи-Филиппа. Гостиница использует этот факт как рекламу, но, к сожалению, у нее есть и другие особенности – очень плохие отбивные и чай, отсутствие общественного зала и глухая официантка! В общем, плохая гостиница.
   Здесь ко мне обратился один из читателей книг о байдарочных плаваниях, а на следующий день я осмотрел устричные грядки и любопытную мельницу, приводимую в движение приливной водой, заключенной в бассейн, – одну из немногих мельниц, работающих благодаря силе Луны. Побродил по новым морским укреплениям, которые строятся нашим правительством за одну неделю, а через неделю, если идет дождь, они снова рушатся. Во всяком случае, так обстоит дело с крепостью Ньюхейвен, и остается только надеяться, что неприятель не нападет на это место в неудачную неделю.
   Сюда ежедневно приходят три парохода в день, битком набитые туристами, побывавшими на парижской выставке. Это большое движение для такого маленького порта, но наплыв проезжающих не поднял цены ни на что, кроме бутербродов с ветчиной. Я пополнил свои запасы яиц, масла и хлеба и ушел со всем этим добром, к большому удивлению продавщицы, выглядевшей очень аристократически.
   При переходе через виадук мою соломенную шляпу сдуло в яму среди грязи, и я попросил мальчика достать ее. Паренек был настоящим британцем! Он положил узел, который нес, соорудил «мост» из камней и, сам рискуя попасть в грязевую ванну, в конце концов достал шляпу. Его отвага была настолько восхитительной, что он получил в награду шиллинг, что два месяца назад составляло половину стоимости шляпы.
   Это происшествие положило конец спокойному отдыху, так как к «Роб Рою» в надежде на заработок собрались все городские мальчишки, ожидая какую-нибудь неудачу как свой шанс.
   Наш тузик тоже получил обычную порцию аплодисментов; лишь один здешний моряк громко высмеивал ничтожность лодчонки. В конце концов я пообещал ему соверен, если он сможет поймать меня, взяв в порту любую лодку. Он начал было раздеваться и готовиться к гонке, но вскоре его пыл остыл и брань тоже утихла.
   Здесь было много колчестерских лодок, экипажи которых были чрезвычайно благодарны за книги для воскресного чтения. Среди них стояла маленькая пятитонная яхта с одним рулевым, который должен был перегнать ее из Дувра в Райд. Бедняга ночью заблудился, устал и изнемог в борьбе со сном; на него наткнулись двое рыбаков и привели в порт, голодного и измученного. Я вполне понимал его состояние, когда он смотрел на компас под черным свистящим дождем.

Глава 19

   Распорядок приливов. Мыс Бичи-Хед. Ночной призрак. Человек за бортом. Корабль, привет! Сулой. Спасение тузика. Дангенесс. Сон.

   Барометр устойчиво шел вверх все воскресенье, и мы решили выходить на рассвете завтра утром. Ночь была тихая, но суда у моего причала тоже готовились к отходу, поэтому в конце концов я оставил надежду поспать и приготовился отходить за компанию после полуночи, чтобы у нас был полный прилив для обхода мыса Бичи-Хед. Дальше можно было найти удобные порты на всем пути до Лондона. Часа в два, в темноте, взял весла. Вода у причала была спокойной по сравнению с тем бурлением, которое было здесь при заходе.
   Через час рассвело. Сырой и безмолвный туман окутывал далекие холмы, слабо дышал легкий восточный ветер, а на палубе благоухала чашка чая. Ветерок был еще слабым, поэтому я бросил якорь, ожидая, когда он усилится всерьез или течение ослабеет, так как они были противоположны. Тем временем несколько часов можно было отдохнуть; увы, я не мог спать во время прекрасного рассвета, не обладая способностью отдыхать, когда это нужно для предстоящей работы, а не уставшим от прошедшей.
   Восточный ветер не хотел пускать вперед нас и еще целую флотилию судов. Все мы старались сделать одно и то же, а именно пройти Бичи-Хед до двух часов дня; тогда там должен был начаться отлив, идущий на восток, и таким образом мы получили бы двенадцать часов попутного течения.
   Эта особенность – смена направлений приливов и отливов – делает Бичи-Хед важным пунктом навигации по Каналу. Поток из Северного моря здесь встречается с потоком из Атлантики, и здесь же они начинают расходиться. Обойдя другие шхуны, бриги и барки, я с сожалением увидел, что ни один из нас не успевает достичь нужной точки вовремя. Мы опоздали всего на несколько минут; вода была неподвижна. Я даже стал грести, чтобы выиграть последнюю милю. Одно за другим суда сдавались и бросали якоря. Подойдя к лоцманскому пароходу, я окликнул: «Смогу ли я это сделать?» «Нет, сэр, очень жаль, вы упорно работали, но опоздали на десять минут.»
   За это время ситуация повернулась против нас, мы не пересекли линию разделения течений. Пришлось повернуть к берегу, чтобы отдать якорь и ждать прилива до девяти вечера, если раньше не будет попутного ветра.
   Три часа работы, и мы достигли глубины в шесть фатомов, как раз под благородным белым утесом, поднимающимся футов на 600 гигантской отвесной стеной прямо из моря.
   Поужинав и приведя все в порядок (это всегда лучшая политика), я проскользнул в каюту и попытался уснуть. Солнце садилось, вскоре потянул легкий бриз, и время от времени моя голова поднималась, чтобы увидеть, что там делается с ветром и приливом. Должно быть, я задремал, а может быть, и поспал немного, потому что внезапно словно грубая рука потрясла лодку и сверкнула яркая вспышка молнии. Я вскочил – надо быть начеку.
   Теперь было слышно звяканье далеких цепей; я тоже поднял свой якорь. Стало темно, только яркий свет маяка, как проницательный открытый глаз, смотрел вниз с утеса над головой. Зажжены фонарь компаса и ходовой огонь, зарифлены паруса. Вспомнив похожие события, происшедшие всего несколько ночей назад, мы направились на юг – прочь, в открытое море.
   Все же сильный ветер, ожидавшийся после грома, так и не пришел, и мы двинулись на восток, вдвойне опасаясь темноты: опасностью здесь было не море, а толпа других судов.

   Призрак Бичи-Хед.

   Посмотрите на призрак Роб Роя, колеблющийся на белом парусе, когда ярко светит лампа. Идет дождь, молнии бьют вспышка за вспышкой, раскат за раскатом ревет грома.
   Величие этой сцены не описать.
   Ветер менялся каждые несколько минут, и другие суда, парусники и пароходы, проносились мимо, словно видения. Часто слишком близко, чтобы им радоваться.
   Тьму рассекает ослепительный блеск раздвоенной молнии, и вот! Недалеко огромный корабль, до сих пор невидимый, высокий, под всеми парусами, на мгновение черный на фоне света молнии, и снова совершенно пропавший. Только шипит дождь, и вдруг из незримого пространства доносится голос: «Лево руля, деревня!» Они идут без огней; надеюсь, что хотя бы увидят мои. Бесполезно смотреть вперед, чтобы узнать, откуда грозит новая опасность: когда твой глаз некоторое время смотрел на освещенный компас, с полминуты он бессилен проникнуть в темное пространство впереди; если же вы вглядитесь в темноту, чтобы разглядеть впереди малейшее мерцание, то некоторое время после этого не сможете смотреть компас, фонарь которого ослепит вас. Это единственная непреодолимая трудность одиночного плавания.
   Потом среди рокотания грома пронзительно взвизгнул паровой свисток, из-за завесы дождя сверкнули два глаза – красный и зеленый ходовые огни. С палубы парохода доносились крики, он поворачивал и пятился назад. Без сомнения, кто-то упал за борт. Мы повернули направо, чтобы не оказаться близко, а там маячила еще одна черная тень. В такой обстановке легко можно было что-то спутать как раз тогда, когда требовалось хладнокровное решение.
   Трудно преувеличить впечатление от событий этой бурной тревожной ночи. Процитирую статью в «Pall Mall Gazette» от следующего дня, 20 августа [47 - В Исландии в этот же день произошло извержение вулкана.]:
   «Бушевавшая в Лондоне всю прошлую ночь буря была, несомненно, самой сильной и продолжительной за многие годы. Она началась в половине девятого, после целого дня жары, которая усилилась с наступлением вечера, хотя так и не достигла духоты, которая наблюдалась перед бурей на прошлой неделе. Первый раскат грома был слышен около девяти, и с этого времени до пяти утра гром не прекращался более чем на несколько минут, в то время как молнии били, можно сказать, непрерывно. Это было совершенно необычным; гром часто мгновенно следовал за вспышкой и был ужасающим. Наибольшей силы буря достигла между двумя и тремя часами, когда поднялся порывистый штормовой ветер, и около десяти минут буря была ужасной».
   Вечером я видел несколько ракет, пущенных в Истборне. Наверное, это был фейерверк на каком-то празднике, который потом был разогнан дождем. Кроме вспышек молний, иногда вдалеке на мгновение появлялась светящаяся полоска, возможно, в Гастингсе. Однажды из туч вышла красная большая луна, оказавшись точно над высокими парусами корабля. Один пароход озадачил меня тем, что почти стоял на месте. Мы оказались рядом, и они стали кричать: «Эгей, рыбак, где мы?» Из-за течения и переменчивого ветра положение Бичи-Хед в темноте было весьма неопределенным. Я ответил: «Это яхта Роб Рой, один человек; разве не видишь паруса?», а они отвечали: «В такую ночь разве что увидишь?»
   Похоже, судов и лодок стало еще больше, чем утром, курсы часто пересекались – эта часть Канала похожа на оживленный перекресток.
   Иногда среди бури наступало внезапное мертвое затишье, казавшееся зловещим. Тогда можно было услышать громкое шипение приближающегося в темноте дождевого заряда, пока он не выливал на нас поток воды, и тогда даже стекавшие с полей зюйдвестки капли мешали смотреть вокруг.
   После нескольких часов суматохи и волнения, такое положение вещей стало казаться естественным – к любым обстоятельствам привыкаешь. Я сварил горячий чай; развлечься в эти часы помогали также пение и насвистывание. Однажды рядом проплыл большой неуклюжий шлюп, я громко приветствовали его и спросил: «Какой будет ветер?» (гроза еще продолжалась, а ветер крутил со всех сторон). Грубый голос ответил: «Кто знает! Ночь, ничего не видно, но думаю, с востока.» Это была плохая новость, но прогноз не сбылся. Наверное, шлюп должен был идти на запад и шкипер мечтал о восточном ветре.
   Внимание привлек странный быстро приближавшийся звук. Море вокруг словно кипело плещущими волнами – что это могло быть? Я мгновенно бросил лот, но дна не было – до берега было далеко. Это был один из упомянутых выше сулоев, где море поднимается вихрями над какой-то подводной пропастью или горой глубоко под волнами.
   Сразу же возник вопрос, какой это мог быть из перепадов глубин на карте – тот, что отмечен всего в миле от Бичи-Хед, или другой, находящийся в десяти милях дальше. Крутились ли мы всю эту унылую ночь всего на нескольких квадратных милях моря, или достигли восточного прилива и теперь быстро бежим своим курсом?
   Непрерывную утомительную болтанку на обваливающихся буграх сулоя можно было бы терпеливо сносить, если бы была уверенность, что мы движемся вперед. Но это все еще оставалось под сомнением.
   Долгие восемь часов бури с великолепием для глаз и возвышенным трепетом всего существа глубоко всколыхнули все чувства и уголки сознания. Я никогда не чувствовал такого прежде, и, возможно, не почувствую снова. Одиночество, буря, гром и молния слились воедино.
   Стоять в одиночестве на вершине Монблана, этой самой высокой в Европе круглой белой сосульке, и смотреть на сотню вершин вокруг – да, это было действительно впечатляюще. Вспомнилось, как я преклонил колени на краю Этны, наполняя ум фантазиями, порожденными горячей и дымящейся бездной. Были в памяти гром и молния в кратере Везувия; еще грандиознее было зрелище, когда вспышки молний освещали Ниагару. Пена на мгновение ослепительно вспыхивала и исчезала, а гремящие небеса заглушали тяжелый поток, падающий во тьму. Но здесь, на яхте в море, все было еще роскошнее. Воображение рисовало свою свободную картину на черном и бескрайнем фоне, прерываемом ослепительными вспышками молний; сознание было напряжено близкой опасностью, и глубокий грохот грома сотрясал все вокруг.
   Мне вспомнился славный гимн, благородно передающий слова 18-го псалма: [48 - В православной Библии псалом 17:10—17. Прим. перев.]

     Небеса склонил Он и сошел, мрак под ногами Его;
     И воссел на Херувима, и понёсся на крыльях ветра.
     И мрак сделал покровом Своим, шатром грозовые тучи.
     От сияния перед Ним, бежали тучи, а вокруг град и огонь.
     Громом в небе возгремел Господь, град и угли огненные.
     Пустил стрелы Свои, и рассеял врагов, молнией разбил их.
     И открылись глубины морей, и опоры мира от дыхания гнева Его.
     С высот Он руку простёр и взял меня, от пучины избавил.

   Эти чувства длились достаточно долго, чтобы их можно было проанализировать и осмыслить, но я пока не могу ответить на трудный вопрос – хотел бы я повторить все это снова?
   Лежа на диване в уютной комнате, я, конечно, скажу, что не вышел бы на эту сцену снова. Но если уже буду в море на яхте, то не сойду на берег в грозовую ночь, чтобы избежать неудобств. Одним из самых захватывающих впечатлений было тревожное ожидание, неуверенность в том, что произойдет в следующий момент. Возможно, повторение притупило бы остроту впечатлений, но тогда я словно прожил за одну ночь долгий год.
   Вскоре после четырех часов под угрюмыми дождевыми тучами внезапно появилось нечто, похожее на гряду бурунов, протянувшуюся на многие мили, и мы стали уходить в сторону, чтобы избежать их.
   Но это оказалась некая оптическая иллюзия, вызванная рассветом; побережье на самом деле было в десяти милях. Через несколько минут облака рассеялись, и земля, казалось, унеслась на свое должное расстояние. Наконец, занавес окончательно поднялся, и, к величайшему удовольствию, я обнаружил, что ночью мы пересекли залив. Раздался радостный возглас подмоченной команды: «Ура, новый день! Пора к завтраку, потравить грот!»
   Вот и западный ветер, и взошло хорошо омытое потоками дождя солнце.
   Вскоре была приготовлена изысканная яичница из последних трех яиц. Работая вилкой, я держал сковороду за бортиком, но тут, увы и ах! Лодку сильно накренило, и весь заслуженный завтрак оказался за бортом. Голодному, одинокому несчастному яхтсмену осталось лишь мягко и глубокомысленно произнести «О, какая досада!». Стыдно, уцелев в морских опасностях, роптать на потерю яичницы. Но желудок – настоящий тиран, он больше требует и меньше благодарит, чем все остальное тело.
   Вскоре мы прошли Гастингс, за скалами впереди был Рай Харбор. Я написал капитану порта, чтобы он прислал лодку, если увидит мое судно (приложил рисунок), так как, судя по карте, вход в реку и гавань был очень узким и трудным.
   Но ветерок был свежим и бодрящим, и, хотя после двух бессонных ночей ужасно хотелось спать, идея лечь спать при таком благоприятном ветре казалась нелепой. Рай Харбор вскоре остался позади.
   Дальше скалы кончаются и тянется низкий плоский язык земли, на конце которого стоит маяк Дангенесс. На берегу стоят башни Мартелло [49 - Укрепления, построенные в начале XIX в. по берегам Британии. Прим. перев.], но за многие мили с моря виден только пляж. Высокий маяк даже в бинокль казался лишь серым пятнышком на волнах, без земли под ним. Около полудня мы приблизились к этому маяку, выкрашенному в красный и белый цвета; крепкий и высокий, он прочно стоит на мысе из гравия. Вблизи кое-где виднелись и дома.
   Море здесь было бурным, и волнение усиливалось по мере приближения к мысу. Наконец одна из волн швырнула тянувшийся на веревке тузик прямо на палубу яхты, да так, что я получил удар по спине, меня отбросило вперед и последовал удар по голове, который меня оглушил. Придя в себя, я увидел, как другая волна снова швырнула тузик на борт с грохотом, полетели щепки. Я подумал, что лодочка разбита, но это сломался гик бизани. Следующий вал оборвал износившийся фалинь, и мой тузик стало относить в море.
   «Поворот! Выбрать шкот! Растравить кливер!» – мы с азартом бросились в погоню, и вскоре тузик был пойман багром. Я втащил его на борт и надежно привязал к палубе.
   Одно из величайших удовольствий настоящего плавания – разнообразие происшествий. Просто сидеть на яхте в качестве пассажира, в то время как на других лежит вся работа и вся ответственность, не доставляет мне никакого удовольствия; признаюсь откровенно, это скучно.
   Обогнув Дангенесс, мы увидели скалы Фолкстона и Дувра; после нескольких минут отдыха мы направились с попутным ветром прямо в Дувр.
   Ветер так посвежел, что бизань пришлось опустить, а так как ветер теперь был попутным, то опасаться приходилось только засыпания; в этом случае гик мог перекинуться с одной стороны на другую с большой силой, и если бы при этом ударил меня по голове, то на короткое время вышиб бы дух. А может быть, и на очень долгое.
   Одной из штук, к которым нужно быть готовым в лодке, является перекидывание гика [50 - Непроизвольный поворот фордевинд. Прим. перев.]. До тех пор, пока на практике вы не узнаете точно диапазон безопасности для вашей головы по отношению к этому предмету, надо быть очень осторожным. Я узнал точную длину гика Роб Роя по отношению к моему носу еще на Темзе, вскоре после старта. Однажды гик ударил меня по затылку и швырнул лицом на палубу, где окровавленный нос (это далеко не худший результат) решил вопрос о том, кто должен уступить, когда гик и капитан в ссоре.
   Надо сказать, порт Дувра был сейчас желанным местом. Иногда я намеренно удлинял дневной переход, если должен был рано прибыть в намеченное место, но теперь мы неслись в Дувр вместе с ветром.
   Друзья, приветствовавшие здесь «Роб Роя», видели издалека, как яхта танцевала над морем; отсюда мы отправились несколько месяцев назад, и это было, в некотором смысле, завершение путешествия. Как говорится в «Одиссее»: [51 - Одиссея, песнь V. Перевод В. А. Жуковского. Прим. перев.]
   «Так он два дня и две ночи носим был повсюду
   Морем шумящим, и гибель не раз неизбежной казалась.»
   Я поднялся в отель «Лорд Уорден», намереваясь написать домой, пообедать и лечь спать после пятидесяти трех часов без сна. Ожидая, пока слуга принесет горячую воду, я снял куртку и на мгновение прилег на кровать. Было три часа дня. Вскоре (как мне показалось) проснувшись, я увидел, что еще светло и светит яркое солнце; мои часы остановились, кувшин с водой остыл, и было загадкой понять, почему я чувствую себя таким свежим.
   Это был уже следующий день. Я проспал в своей мокрой одежде, не раскрыв кровать, семнадцать часов!

Глава 20

   Байдарочница. Свет «Чайки». Обнаженные воины. Мидуэй. Барки. Ночная сцена. Холи Хейвен. Маргит.

   Сон в мокрой одежде мог быть вреднее для здоровья, чем любые брызги и ветер на море, но ничего со мной не случилось. За все мои плавания не было ни головной, ни какой-либо другой боли, даже простуды; аптечка ни разу не открывалась.
   Дувр был портом отправления и прибытия в моем первом плавании на байдарке, и воспоминание об этом восхитительном путешествии воскресло, когда я увидел плывущую в гавани байдарку. При ближайшем рассмотрении выяснилось, что гребцом была молодая девушка. Теперь в нашем Королевском каноэ-клубе есть несколько прекрасных дам, и мы готовы проголосовать за еще нескольких, но мне еще не посчастливилось видеть ни одну байдарочницу на воде, поэтому мой тузик тотчас же бросился в погоню.
   Девушка в самый первый раз гребла на байдарке, и тем не менее превосходно преуспела в своих усилиях. Гораздо легче учиться грести байдарочным веслом, чем обычными веслами, это скажет вам каждый новичок.
   Отныне я всегда буду знать, что байдарка вполне сочетается с платьем от Di Vernon, а ее плавное движение может быть утончено женской грацией. Несколько намеков старого гребца были быстро подхвачены способной ученицей, а ее друзья гребли рядом с нами в лодке. Наконец, с отвагой, которой обладают многие английские девушки, она смело направилась к волнам парохода, а затем и в море, где под мягкий шепот зефира она подняла свой зонтик в качестве паруса. Гуляющие по дуврскому причалу получили новое удовольствие, наблюдая дуэт лодки и байдарки.

   После отдыха на следующий день мы прошли мимо скал Рамсгита, а потом штиль и прилив заставили нас встать под палящим солнцем на якорь.
   Недалеко был плавучий маяк Gull [52 - Чайка (англ.) Прим. перев.] с красными бортами и мачтами; я поплыл к нему на тузике. Я впервые видел «Роб Рой» на воде с поднятыми парусами, и не буду скрывать гордость, которую чувствовал, глядя на его изящные очертания, разумное вооружение и белоснежные паруса. Солнце садилось, и солнечные лучи освещали яхту, которая была похожа на игрушечную, стоящую на листе стекла.
   Матросы маяка встретили меня с удивлением, но с благодарностью за книги для чтения, а затем стали уговаривать гостя задержаться на обед. Но я не мог спокойно пировать, так как оставил «Роб Рой» на якоре с поднятыми парусами, тем более что одно из многих проплывавших мимо судов (мы насчитали более 40), как показалось, прошло в опасной близости к яхте.
   Команда маяка составляла 7 человек, еще четверо отдыхали на берегу, чтобы регулярно сменяться [53 - Моряки с маяка храбро участвовали в спасении людей при крушении на песках Гудвин в ночной шторм 1 декабря.** 1.12.1867 г. в проходе Gull затонул прусский парусник Amor, шедший из Ньюкасла в Геную. Команда из 11 чел. была спасена. Прим. перев.]. В ходе нашей оживленной беседы я услышал: «Должно быть, вам очень одиноко!». И это было сказано людьми, которые сами жили на маяке в изоляции.
   Между тем приливное течение изменилось, и гребля от маяка до яхты под палящим солнцем оказалась одной из самых трудных в жизни. Урок не будет забыт: держись выше по течению от своего корабля.
   Проходя вдоль мелкого галечного пляжа близ Уолмера, сквозь тихую дымку я услышал странный далекий и непрерывный звук, похожий на галдеж 10 000 уток. В бинокль можно было различить лишь беспорядочное нагромождение светлых фигур. Но тут прозвучал рожок, и стало ясно, что это купается целый полк солдат. По сигналу отступления они вышли на берег, и обнаженный строй представил одно из самых странных зрелищ.
   Мой курс пересекали и проходили рядом суда всех видов и размеров. В тишине можно было слышать разнообразные звуки, говорившие о жизни в каждом из этих миров, замкнутых своими бортами: болтают мужчины, смеются женщины, лают собаки, кричат петухи и визжат свиньи – был и плавучий скотный двор. Такова морская жизнь.
   Я подумывал завести обезьянку в качестве забавного попутчика, если не в качестве гардемарина, но конец этой затее был положен предупреждением опытного товарища, который сказал, что после первых двух дней любая обезьяна неуклонно следует одной линии поведения: швыряет все в море.
   Обогнув в прекрасный полдень Форленд, я заметил, что кукурузные поля, которые только росли и зеленели, когда мы миновали мыс по пути во Францию, стали уже зрелыми и желтыми. Вот снова буй «Длинный Нос», все знакомые ориентиры, вот и Маргит, где так тепло провожали маленького «Роб Роя».
   Следующим утром, на рассвете, мы отправились из Маргита вверх по Темзе, но ветер был так слаб и неустойчив, что мы не смогли добраться до Ширнесса и пришлось бросить якорь на глубине 5 фатомов недалеко от Чейни-Рок. Плотный туман сгущался вокруг, звенел гонг Нора, а моя каюта светилась уютом, и я спокойно читал газеты.
   Оттуда, попав в Ширнесс и поднявшись к Квинборо, мы бросили якорь рядом с корпусом береговой охраны в безопасных и тихих водах. Воскресенье было днем отдыха, и я поехал на тузике на блокшив – старое судно, на котором жило множество матросов со своими большими семьями, придавая палубам весьма примечательный вид.
   Дети были в восторге от книг и картинок, и дотемна шумели изо всех сил.
   Потом я поплыл вверх по реке до Мидуэя, ведь моей свободы не сковывали ни узы времени, ни обязательства. Яхта шла среди огромных старых скитальцев, фрегатов с высокими мачтами, черных, похожих на воинов, броненосцев, веселых яхт, «благоухающих» рыбацких лодок и флотилии устойчивых грузовых барок с коричневыми парусами. Темза здесь – приятная и веселая река для прогулки на несколько дней. У берегов есть банки и мели, но мы ни разу не застряли, хотя карты у нас не было.
   Хорошо помогал прилив, и мы подошли к возвышенности возле Чатема, добавившей к плоским берегам извилистого устья скалы и лес. Здесь шла своеобразная стройка: на новой дамбе работали тысячи заключенных с вооруженной охраной. Бедным преступникам платят или дают поблажки в зависимости от их поведения и работы. Их труд, стимулируемый таким образом, оказался очень производителен.
   Оказавшись среди военных кораблей в Чатеме, «Роб Рой» бросил якорь у Порохового магазина, и, пока лодочник был отправлен за обычными припасами – «два яйца, кусок масла и «Таймс», – мы смотрим на работу саперов, занятых понтонами. Бойкий сержант частенько командует: «Эй, не зевать!», так как они украдкой поглядывают на мой вертящийся тузик. Наверное, никогда не видели, чтобы лодка так кружилась.
   Двигаясь еще дальше вверх по реке, «Роб Рой» должен был бороться с восточным ветром. Узкая излучина Рочестера была набита парусниками и баржами, что добавило трудности, но стало «изюминкой» перехода. Время от времени оглушительный грохот какой-нибудь большой баржи, дрейфующей навстречу другим судам, говорил о том, что не все суда так же удачливы в навигации, как «Роб Рой».
   Вот перед нами собор, но он слишком строг в своих очертаниях, чтобы хоть на мгновение приковать к себе взгляд. С другой стороны прекрасный, обветренный и изъеденный временем замок возвышает свою башню, бросая вызов взгляду. Это единственные древние руины, встретившиеся на всем пути, и давно хотелось увидеть что-то подобное. Когда вы путешествуете по Норвегии или Америке, не видя следов связи веков, своего рода голод по старым развалинам становится ненасытным.
   Мы можем пройти под мостом, потому что прилив низкий, а за ним начинаются солнечные зеленые поля; мы плавно плывем среди тихих деревень, богатых пастбищ и буйных хмелевых полей английского Кента. Три мальчика, купавшихся с лодки, подошли ближе, и я пригласил их на борт, чтобы угостить. Их волосы были мокрыми, а зубы стучали после слишком долгого купания, но они прочитали название «Роб Рой» на моем белом флаге, а также две книги о байдарочных походах. За несколько миль они проглотили все, что было сказано и показано на яхте; очень благодарили, потому что были «ужасно рады», и погребли домой. Приятно доставить удовольствие мальчишкам!
   За эту прогулку мы только однажды сели на мель около моста, и то всего на пять минут. Если не считать удара о скалу в Бембридже, это было единственным случаем такого рода. Можно сказать, что мы обладали сильным иммунитетом от страшного врага моряка, берега. Меня заинтересовали барки, в большом количестве плавающие по Мидуэю, и в течение следующих трех недель я охотно знакомился с их обитателями. Стало очевидным, что «лодочный народ» представляет собой особый слой общества, полный своих характеров и событий, и он открыт для тех, кто хотел бы изучить этот малоизвестный вид народонаселения. На мужчинах этих лодок лежат большие и важные обязанности; от их честности и мастерства зависит перевозка богатых грузов. Тысячи семей живут на барках, а ведь каботажное путешествие на барке отнюдь не легкое или скучное дело.
   Достойны внимания даже угольные баржи, эти полные угля огромные черные ящики, плывущие под лондонскими мостами под управлением одного человека с длинным веслом. В сыром тумане скучного ноябрьского вечера он незаметно проплывет мимо Темпл Гарденс и начнет странную перекличку со своим компаньоном на пристани. Этот Том или Билл мгновенно узнает зов своего еще невидимого в тумане шкипера, и между ними следует громкий разговор, совершенно недоступный пониманию никого, кроме этих двоих.
   Сравнить жаргон угольщиков можно разве что с пронзительными воплями лондонских уличных мальчишек, перекликающихся друг с другом через Стрэнд. Почтенная взрослая публика слышит одни междометия и не может разобрать ни единого слога, а малолетки ростом в три фута отлично различают каждое слово и понимают друг друга.
   Грузовые барки Мидуэя – добротные, крепкие, мореходные лодки с отличными ходовыми качествами под парусами, которые улучшаются год от года благодаря проведению специальных регат для таких судов. За призы соревнуются сорок пестро разукрашенных крутобоких барок. Для победы необходимо настоящее мастерство, отточенное годами речного плавания, отличное знание ветра, приливов и сети каналов. Срезать путь или постараться подложить свинью сопернику считается тут делом правильным и честным.
   Пока «Роб Рой» скользил по воде среди стогов сена и косарей, рядом с нами плыла барка с нанесенным на корме названием «S.E.C.P.T.E.R.», весьма трудным для расшифровки. Ей правил мальчишка, держа толстую ручонку на тяжелом румпеле 12 футов длиной и сжимая в другой руке кусок хорошего ржаного хлеба. Время от времени он взывал тонким голоском: «Папка, лодка впереди», и откуда-то снизу ему отвечал глухой голос: «Держись подальше, парень!».
   Я спросил: «Эгей, сколько лет твоему мальчику?» Появилась голова родителя, но парнишка бойко ответил сам: «Мне восемь лет!». Выглядел он, пожалуй, не больше чем на пять.
   На следующем плесе, подойдя к дому на берегу, барка растравила паруса и замедлила ход. Но останавливаться они не собирались; видимо, это был их собственный дом. Из каюты внизу поднялась мать семейства и, грузно спрыгнув в лодку, подплыла к берегу, на котором в ожидании приказаний ждала маленькая девочка.
   – Хагнес, принеси рыбу, быстренько!
   Дочь убежала и вскоре вернулась, вот и мать уже снова на борту. Вся снабженческая операция была проведена, пока барка медленно дрейфовала мимо, затем ее паруса снова наполнились, и она продолжила свой путь.
   Наступала ночь, и мы бросили якорь, войдя бушпритом в камыши. Тут и там вокруг полыхали ярким огнем и гудели печи для обжига известняка и гипса. Вспыхивали порывисто колеблющиеся струи пламени, как на чугунолитейных заводах в Шропшире, и отражения на воде окрашивали длинный плес огнистым заревом.
   В темноте продолжали проплывать нагруженные товарами барки с веселыми, поющими экипажами – очень любопытная картина.
   Естественно, для них столь же странно выглядел «Роб Рой». С одной из барок нас окликнул хриплый голос:
   – Кто вы?
   – Я Роб Рой!
   – Зачем вы тут?
   – Посмотреть иллюминацию на вашей реке.
   Голос заворчал, пробормотав что-то.
   – Слишком огня много; не видно, куда идем.
   Это верно, свет печей ослепляет своей яркостью. Если бы не было огней, привыкшие к темноте глаза могли бы видеть хотя бы границы между сушей и водой.
   Верно также и то, что язык лодочников не в полной мере отражен в словаре Джонсона. Язык этот не слишком элегантный, зато мощный.
   Слова, которые на берегу говорятся только в гневе, как грубая брань, на воде могут означать, например, проявление нежности между отцом и сыном. Ведь имеет смысл значение, придаваемое слову говорящим и слушающим, а не то, что думает по этому поводу остальной мир [54 - Простонародное использование слова bloody (кровавый) по всей Англии имеет смысл, с которым вряд ли согласны ученые филологи. Оно служит всего лишь для усиления разных выражений и брани, имея смысл «очень». И очень скоро вы перестаете содрогаться, слыша это слово*.* Например, bloody fool – дурак дураком, bloody hell – черт возьми, офигеть (multitran.com, прим. перев.)].
   От самой отдаленной точки, которую мы могли достичь в направлении Мейдстона, мы снова спустились к Рочестеру. На барках приходили к противоречивым мнениям относительно того, пройдет ли теперь моя мачта под мостом, потому что теперь прилив был высоким. Я собирал мнения и осматривал мост со всех сторон.
   В конце концов я решил, что пройдет. Когда «Роб Рой» приблизился к центральной арке, сердце нервно забилось, – не из-за опасности, но сломать в конце плавания хороший рангоут таким пустяковым «подвигом» было бы бесчестьем. Мачта прошла чисто, на несколько дюймов ниже моста.
   Вечер в Ширнессе был ясным и хорошим; бросать якорь не хотелось. Я решил снова отправиться в Саутенд. А там безрассудно последовал совету стоящей рядом яхты, не промерив глубину и отдав якорь. Оказалось, мы встали на мелководье и в отлив окажемся на грунте. Я отправился в постель, но не спал, потому что вода опустилась на пять футов. Сердясь на себя, я встал в час ночи, вытравил якорный конец и отошел подальше от берега. Только шесть дюймов воды осталось под килем, и это при сильном ветре на берег.
   Я привязал коренной конец к большему якорю, отдал его и вытравил всю цепь, но лодка все еще была на мелководье. В конце концов, когда ветер усилился, пришлось вытащить оба якоря и отплыть на глубину. Таким образом, из-за того, что я не сделал сразу то, что следовало, вся ночь прошла с в мокрой и зряшной возне с якорями.
   Жизнь на яхте стала для меня настолько приятной, что я старался растянуть ее как можно дольше. Мы несколько раз прошлись вверх и вниз по Темзе, посещая многие знакомые по прежним дням уголки. Например, Холи-Хейвен. Уже тридцать три года прошло с тех пор, как я впервые пришвартовался там на маленькой парусной лодке, провел ночь с капитаном угольщика и узнал об угле и угольщиках больше, чем можно прочитать за неделю. Мне было интересно, и капитан долго рассказывал о предмете, о котором он знал любые подробности.
   Эта прелестная гавань-убежище нравится мне больше всего на всей Темзе. Здесь всего один дом и никто не беспокоит с берега, глубокое русло и чистый песок для якорной стоянки. Это узкое и безопасное убежище часто выручало, когда между Грейвсендом и Ширнессом случалось попасть в бурю.
   Когда «Роб Рой» впервые зашел в Холи-Хейвен, там уже стояла яхта с дамой и джентльменом на борту, которые, увидев мой флаг, были весьма гостеприимны (неизменный и превосходный обычай).
   Вечернюю тишину нарушала лишь мелкая рябь, а утром одинокая чайка чистила свое мягкое белое крыло и не улетала, ведь никто не хотел ей навредить. В следующий раз при посещении этой гавани на якоре также стояло еще одно суденышко, и через пять минут после того, как мы остановились, его владелец прислал свою карточку с приглашением подняться на борт. Он был адвокатом, который, будучи человеком мудрым, летом жил на воде, но благоразумно не выходил из Темзы. У него был слуга, мальчик Джим, который готовил и выдавал приготовленные блюда из закутка в носовой части, где он и сам спал ночью в чем-то вроде ящика. Оба они казались совершенно счастливыми.
   Для разнообразия «Роб Рой» в следующий раз покинул Маргит темной ночью, чтобы плыть под звездами. По какой-то странной удаче нам удалось пройти так близко к бую в Рекулвере, как только можно было сделать и днем. Следующий визит в Маргит был погожим ветреным днем, и там проходила веселая регата, очень хорошо организованная. Всегда что-то происходило, и, конечно, всегда была и необходимая путаница, которая не позволяла никому точно знать, что происходит. «Роб-Рой» прошел среди яхт, буксируя за кормой шлюпку и байдарку членов нашего клуба, которые находились в Маргите.

Глава 21

   Императорское купание. Вустер. Урок Швеции. Английские ребята. Праздник. Письмо.

   Маргит как курортное место часто подвергали насмешкам и поношению, но из-за чего – еще никогда не было должным образом описано. Как мне описать Маргит? Трудно хвалить, и ругани было достаточно, добавлять незачем.
   Мужское купание здесь устроено с лодок со ступеньками, как на Мальте – достаточно разумно. Когда я нырял с яхты, многие пловцы были рядом в воде. Что касается совместного купания «с помощью машин» – отдельных кабинок, не более того, – давайте это проигнорируем.
   Вернемся лучше во Францию и посмотрим на купание Ее Императорского Величества Императрицы Евгении, которое мы когда-то видели.
   Дело было в Биаррице. Однажды в городе стало очевидно некоторое волнение.
   – Что происходит? – спросил я, будучи готов к любому ответу, как и подобает путешественнику.
   – Ее Величество собирается купаться!
   Британская скромность призывала к тихому отступлению, но французская система была иной, и мы, зрители, числом в несколько сотен, выстроились вдоль песчаного пляжа в две длинные шеренги с узкой тропинкой между ними. Серьезные жандармы поддерживали порядок.
   Вокруг была обычная для французских курортных городков картина. Дамы, одетые по высшему разряду, смешивались с дамами в купальных костюмах, которые заходили в море и снова выходили на берег. Спокойно прогуливались мокрые джентльмены. Молодые девушки смело гребли на байдарках, опрокидывали маленькие суденышки и плавали рядом. Мужчины и женщины плавали и держались за борта плотов, болтали и грелись на солнце. Все это делалось с безупречным приличием и было поучительным уроком для купающихся британцев.
   Однако, возможно, нам не хотелось бы, чтобы наша королевская семья последовала примеру того, что произошло потом.
   Сначала из императорской виллы вышли несколько высоких лакеев в ливреях, каждый с подносом или корзиной, доверху набитой женскими нарядами, и эта процессия направилась к двум хорошеньким маленьким палаткам прямо у моря.
   Затем появились императрица и четыре фрейлины, которые также подошли к палаткам. Императрица одна вошла в палатку, украшенную со вкусом голубыми и серебряными драпировками. Смотрите, вот дамы выходят из своих раздевалок и медленно идут к воде между двойной шеренгой любопытных, но почтительных посетителей. У каждой дамы есть пальто, жилет и брюки из черного шелка, опрятные маленькие сапожки и широкополая черная соломенная шляпка, самая красивая из которых, у императрицы, оторочена узкой красной лентой.
   У кромки воды к ним подошли пятеро рослых мужчин, одетых в красную фланель. Каждый привязал к талии дамы пустую тыкву, вроде спасательного круга, а затем, сначала вежливо кланяясь, поднял свою даму на руки, как няня маленького ребенка, и так со своей прекрасной ношей зашел в море. Когда они были на глубине около четырех футов, мужчина позволил даме плавать на спине и поддерживал ее, когда каждая волна поднималась и опускалась.

   Купание императрицы.

   Во время этого странного действия рядом с веселой компанией стояла большая лодка, в которой были несколько человек, то и дело лупивших по воде длинными шестами. Для чего? Чтобы отпугнуть акул! [55 - Не должно удивлять, что акулы встречаются в Бискайском заливе. Даже в Маргите одна была поймана вскоре после того, как я там побывал, и еще шесть акул были пойманы летом на южном побережье Англии.] Таково императорское величие на плаву. Во Франции знают в этом толк!
   Теперь, ближе к концу путешествия, наступила самая полезная и поэтому самая приятная его часть. Мы часто бросали якорь около этих трех учебных кораблей, и всегда с большим удовольствием: «Вустер» для кадетов, «Чичестер» для беспризорников и «Корнуолл» для парней, отправленных на судно в качестве исправительного учреждения.
   Многие из молодых людей, находящихся на борту первого или второго судна, могли бы оказаться и на третьем, если бы не система образования, которая пытается удержать «диких мальчишек» от преступных наклонностей. И вы, и я могли бы легко оказаться в полицейском участке или тюремной камере, если бы не направляющая рука и забота матери, любовь сестры, розга отца, дом, близкие, друзья. Не ругайте ребят с «Корнуолла», они наши товарищи по плаванию, и если по благодати Божией мы в лучшем положении, благодарите Его, помогайте им и будьте смиренными.
   Храбрые ребята, здесь у вас еще есть шанс. Англия виновата так же, как и вы, что водовороты жизни засосали вас в преступную трясину. Но Англия спасает вас. Не сразу, но вы выберетесь из тины. Мужайтесь, вы еще сможете гордиться; карьера моряка открыта для вас. Кто скажет, что каким-нибудь прекрасным трехмачтовым кораблем не сможет командовать тот, кто когда-то в прошлом прошел школу «Корнуолла» в Пурфлите?
   Что же касается «Вустера», там ребята уже поднялись по жизненным ступеням. Они будут настоящими джентльменами и капитанами дальнего плавания. Уже во многих вещах волны лучше берега…
   Когда «Роб Рой» вернулся из Франции в Эрит, я устроил фейерверк, чтобы позабавить кадетов «Вустера». Ввысь взлетали ракеты, римские свечи изрыгали огненные шары, все сверкало на приливе, окрашивая паруса красным. Когда вся пиротехника на яхте сгорела, шоу только началось – «Вустер» дал ответный залп. Вспыхнули огни на мачтах и палубах, в портах светили лампы, в небо со свистом улетали ракеты. Затем были звонкие приветствия от молодых и радостных сердец; веселый оркестр всколыхнул ночные волны песней «Роб Рой Макгрегор, О!». Нет лучше обучения для будущего моряка, чем в среде товарищей и под началом офицеров «Вустера».
   Стоящий в Гринхите «Чичестер» и его систершип «Аретуза» (предоставленный баронессой Бердетт Куттс) предназначены для бездомных и беспризорных ребят, у которых нет надежды, если мы не поможем им. Можно ли отказать в помощи маленьким сыновьям Англии? Патриотизм, религия, любовь и долг говорят: нет!
   Нашей стране нужно больше моряков, и хороших моряков. Королевскому флоту нужны молодые англичане, а коммерческий флот так или иначе будет нанимать людей, плохих или хороших, хорошо обученных или невежественных. Правительство разместило учебные корабли в различных портах именно для того, чтобы удовлетворить спрос на матросов. Чтобы наполнить эти корабли, давайте опустошим тюрьмы и притоны, где молодые люди только портятся, растрачивают силу нашей земли, докучают остальным, заражают и губят грядущее поколение.
   Швеция дает хороший урок, как справляться со своими сыновьями. Все получают образование; как сказал мне один швед – «Швеция не настолько богата, чтобы оставлять детей невежественными, пока они не станут преступниками». Бесценное благо образования – национальный дар, так что каждый швед хотя бы этим обязан своей стране, и фениев [56 - Члены выступавшей против Британии ирландской экстремистской организации XIX в., предшествовавшей ИРА. Прим. перев.] там нет.
   В Англии не разрешается появляться на публике голым. Придет время, когда мы не посмеем выпускать на улицы невежд – это будет столь же неприлично.
   На наши корабли нанимают иностранных моряков, и мы более горды тем, что даем убежище бедствующим, чем тем, что предотвращаем бедствие среди соотечественников. Пусть будут и иностранцы, но после того, как мы позаботимся об английских мальчиках. Наш дом – Англия. Английские ребята гораздо лучшие моряки, чем любые иностранцы, которые, несомненно, превосходят нас в кулинарии и шелках, в манерах и деспотизме, но не в том, чтобы мужественно выполнять тяжелую работу, когда буря перемешивает облака и океан в общую пену.
   Однажды мы устроили праздник и угощение для чичестерских мальчишек на лугу в Гринхите. Несколько часов они резвились в матросских играх – бегали наперегонки, прыгали в мешках, карабкались на полированный шест, глазея на баранью ногу наверху, вне досягаемости, пока полное изнеможение не заставляло их со смехом скатиться вниз!
   Для обучения будущих моряков благотворительность вмешалась вовремя, предоставляя в последние несколько лет все больше кораблей. Те самые ребята, которые находятся в худшем положении и больше всего испытаны нуждой и несчастьями, будут смелыми матросами, если их хорошо обучить, завоевать их сердца, воспитать лояльность и тепло одеть в настоящие синие морские куртки. Тогда не будет так много кораблекрушений из-за того, что дешево нанятые иностранные матросы прячутся от бушующей бури.
   Затем, собравшись после забав вокруг пирогов и чая и должным образом наевшись, они пели великие старые псалмы и корабельные песни. Хором молодых глоток со всей серьезностью руководил один из мальчишек, миниатюрный Коста [57 - Вероятно, речь о капельмейстере Майкле Коста (1808 – 1884). Прим. перев.], плотно набитый пирогом и с оттопыренными карманами, но после чая достаточно мелодичный.
   Мне не по душе тот человек, кто при подобных сценах не смягчится, не порадуется и не потянется к усилиям ради этих ребят.
   Капитан «Чичестера» рассказывал, что получает хорошие письма от уехавших мальчиков, которые являются убедительным призывом в пользу учебного корабля. Вот копия одного из писем:
   «Пожалуйста, сэр, я с удовольствием пишу вам эти несколько строк, надеясь найти вас в добром здравии, как и все мы. У нас все хорошо, мы уже у острова Уайт. Сэр, нам очень нравится наш корабль, и я надеюсь, что у нас будет хороший характер, когда мы вернемся домой. Надеюсь, все инструкторы в порядке.
   Передайте мое почтение леди Олстон и скажите ей, где мы. У нас очень хорошая погода, и я не забыл свою Библию. К. Д. передает вам свое почтение. Пожалуйста, сэр, передайте мою любовь Фрэнсис. Сэр, вы должны извинить меня за то, что я мало пишу, у меня не было времени. Передайте мое почтение мистеру и миссис Макарти.
   Ваши покорные слуги, А. Б. и К.Д.
   Боже, будь милостив к нам, грешникам.»
   Мы говорим о трех названных кораблях, ближайших к Лондону, но на наших берегах есть много других, [58 - Описание учебных кораблей приведено в приложении.] так что к нашей работе может присоединиться каждый англичанин, кто хочет помочь будущему страны, которое во многом будет зависеть от следующего поколения британских моряков [59 - В переводе опущена не относящаяся к описываемому плаванию история о том, как «Чичестер» получил благодаря благотворительности вспомогательное судно «Dolphin» для практических тренировок своих воспитанников. Прим. перев.].

Приложения

   Когда «Роб Рой» отплыл из Англии в свое плавание, мы оставили за кормой много хорошего и великого, чего нельзя найти нигде на земле. Но в Англии остались и ужасные картины – многолюдные убогие лачуги, невежество, нищета, преступность. Сердце требует, чтобы мы нашли ответ на вопрос: «Что я могу сделать, чтобы улучшить положение?»
   Тяжелая работа не может быть постоянно энергичной [60 - Однажды я спросил одного учителя воскресной школе, был ли он в отпуске. «Да», ответил он, – «я пропустил одно воскресенье за последние 26 лет. Тогда умер мой отец.»]. Сам Христос не всегда ходил по Галилее, размышляя о невзгодах.
   Отдать одежду или деньги, даже последние, может быть проще, чем упорно работать над болезненной проблемой. Наш долг – не покидать свой пост, не отказываться от своих возможностей как от бремени, а вкладывать их в будущее доверие. Монах, по своей воле становящийся нищим попрошайкой – жалкая и безумная пародия на жизнь апостолов, усердно трудившихся ради людей и их душ.
   «Роб Рой» провел несколько месяцев в плавании, встречая здоровых и приятных людей. Нищие, больные и убогие были вне поля зрения. Но теперь мы вернулись домой, и нельзя оставить их без внимания.
   Надеюсь, в этом дневнике не будут лишними страницы, рассказывающие о том, как могут помочь оздоровлению общества море и свежий ветер. Поэтому поговорим об учебных судах для мальчиков.

Учебные суда

   Приведенный ниже список судов с некоторыми сведениями [61 - Эта часть приложений приведена в переводе с сокращениями.Прим. перев.] составлен в качестве каталога учебного флота, который должен обеспечить постоянный приток хорошо обученных, умных и активных ребят, которые станут британскими моряками.
   Некоторые из этих судов были построена более века назад, но более половины – в течение нескольких последних лет.
   Мы искренне надеемся, что тема о подростках в море вызовет сочувствие и практическую помощь горячих сердец и открытых кошельков среди тех, кто плавает для удовольствия.

   WARSPITE
   Учебное судно Морского общества, основанного в 1756 г. после того, как несколько беспризорников отправили служить под началом герцога Болтона на HMS [62 - Корабль Ее Величества. Прим. перев.] Barfleur. На средства этого Общества было экипировано и отправлено в море около 60 000 юнг, более половины из них – в Королевский флот. Количество курсантов на борту «Warspite» (пришвартован в Вулвиче) составляет 140 человек.

   AKBAR
   Это судно было пришвартовано в Мерси в 1856 году и находится под управлением Ливерпульской ассоциации исправительных учреждений для несовершеннолетних. В течение 1866 г. было принято 64 человека, выписано 53; остаются на судне 195. Большинство принятых юных правонарушителей имеют возраст от 11 до 15 лет. Джентльмен из администрации Ливерпуля пишет, что «Двум исправительным кораблям удалось в значительной степени очистить город от несовершеннолетних преступников, а также вернуть в общество тех, кто к тому времени уже был бы взрослым преступником. Они действуют гораздо успешнее, чем другие исправительные учреждения, потому что обеспечивают подросткам занятие, которое по своей природе отделяет их от преступной среды».

   CORNWALL
   Пришвартованное в Пурфлите судно находится под управлением Общества учебных кораблей, созданного Союзом исправительных учреждений и убежищ. Принимает малолетних правонарушителей, посланных магистратами, как правило, в возрасте от 13 до 15 лет, признанных здоровыми и приговоренных к трем годам заключения.
   Государственный инспектор сообщал, что корабль в полном порядке, подростки здоровы и выглядят бодрыми и веселыми. Капитан Бертон имеет сведения о 127 из 142 парней, которые покинули корабль в 1862—1864 г. г. Из этого числа 110 (77,5%) исправились, 17 (или 12%) под сомнением или у них были рецидивы. Шестеро умерли, судьба еще девяти неизвестна.

   СONWAY
   HMS Conway пришвартован на реке Мерси у Рок-Ферри, предназначен в основном для обучения и завершения обучения юнг торгового флота. Допускаются и юноши, предназначенные для Королевского флота, они проходят специальную подготовку для этой службы.
   Кораблем управляет Ассоциации торгового флота, в которую входят около 900 капитанов, отправляющихся из порта Ливерпуля. Юнг тщательно обучают всем обязанностям службы на кораблях первого класса, они получают также общее образование. Ее Величество королева объявила о намерении ежегодно вручать золотую медаль и, кроме того, с целью поощрения юнг школы к получению кадетских должностей на флоте, ежегодно по представлению Адмиралтейства присуждать призы тем, кто соревнуется за кадетские должности. Приз состоит из бинокля с соответствующей надписью и суммы 35 фунтов.

   WORCESTER
   Этот учебный корабль начал работу в 1862 г., он стоит в Эрите на Темзе. Широко распространено неверное мнение, что для карьеры морского офицера торгового флота юношей надо просто посылать в море пораньше. Морскому офицеру необходимы технические знания, присутствие духа, умение завоевать авторитет у подчиненных. Все это требует серьезной специальной подготовки. Чтобы провести эксперимент по обучению вполне благополучных ребят профессии моряка, Адмиралтейством был передан комитету судовладельцев прекрасный 50-пушечный фрегат «Вустер», на котором размещаются около 130 курсантов.
   Здесь обучают практическому мастерству моряка (узлы, рифление и прочее), управлению лодками, плаванию, а также навигации, морской астрономии, артиллерийскому делу. Помимо обычных образовательных предметов (геометрия, тригонометрия, механика, паровой двигатель) здесь преподают геодезию, рисование карт, французский язык. Мальчикам разрешены увольнения на берег, но они часто предпочитают игры на корабле или плавание на лодках. Принимаются ребята в возрасте от 12 до 15 лет, обучение длится до 17-летия. С 1862 г. было принято 365 человек и завершили обучение 240, почти все служат на море.
   Приведем пример экзаменационных вопросов по географии для курсантов «Вустера»:
   – Какие главные города, бухты и мысы расположены на атлантическом побережье Северной Америки? Нарисуйте береговую линию, если можете.
   – Назовите реки, впадающие в Мексиканский залив. и укажите, откуда они берут начало. Нарисуйте залив.
   – Где находятся Тринидад, Кюрасао, Панама, Кайенна, Кальяо, Вальпараисо, Монтевидео и Рио-де-Жанейро, что экспортируют эти порты?
   – Нарисуйте карту Индии и укажите на ней реки Ганг, Инд и Годавари, а также города Калькутта, Мадрас и Бомбей.
   – Расскажите, что вы знаете о климате и природных продуктах Индии; укажите, в каких районах производятся опиум, селитра, индиго, слоновая кость и гуттаперча.
   – Какие мысы, города, реки и заливы будут пройдены на побережье от Абердина до Лондона? Где найти хорошую якорную стоянку?
   – Какие реки впадают в Атлантику между Брестом и Кадисом? Назовите города на них.
   – Как получается, что места, расположенные на одной параллели, скажем, на 45° с.ш., имеют во многих случаях различный климат?
   – Проследите направление Гольфстрима и расскажите, что вы знаете о его влиянии и особенностях.
   – Как возникают приливы? Почему они разной высоты? Объясните, почему их два каждый день.
   – Где находятся районы пассатов и в каком направлении они дуют? Какое значение они имеют для торговли? Объясните их, если можете.

   CLARENCE
   Исправительный школьный корабль начал работу в Ливерпуле в 1863 г., управляется Комитетом, на него принимают мальчиков-католиков. В декабре 1866 г. на борту было 194 подростка. За этот год на судно было направлено 43 чел., поведение которых, насколько известно, было хорошим.

   INDEFATIGABLE
   Это учебное судно для сирот и беспризорников находится в Ливерпуле, где оно начало свою деятельность летом 1865 г. В конце 1866 года на борту находилось 60 подростков, 14 уже были отправлены на суда. Из этих 60 остались без отца 47, были брошены 8. Только у 5 из них были живы оба родителя. Получены хорошие отзывы о ребятах, отправленных в море.

   CHICHESTER
   Судно, пришвартованное на Темзе в Гринхите, было открыто в январе 1867 года, когда в Лондоне была собрана группа беспризорников и граф Шефтсбери спросил, не хотят ли они стать моряками. «Чичестер» управляется комитетом и приютом Сент-Джайлс. На предыдущих страницах мы неоднократно упоминали об этом судне, а здесь дадим набросок мальчишек на марселе.

   HAVANNAH
   Старый боевой фрегат «Гаванна» с 32 орудиями фактически находится на берегу к западу от города Кардифф, недалеко от моста через реку Тафф. Из-за весенних приливов судно с трудом удерживали в вертикальном положении при отливе, а так как оно получало газ и воду из магистрали Кардиффа, снабжение постоянно прерывалось.
   Была сделана насыпь для защиты от приливов и отливов и ограда со всех сторон, внутри которой разбит огород, который, как ожидается, будет производить достаточно овощей для камбуза и обеспечит здоровую работу для воспитанников. На судне они обучаются морским работам с парусами и канатами, гребле и рулевому управлению (есть небольшая лодка и приливный пруд), артиллерийскому делу и пр.

   ENDEAVOUR
   Этот «сухопутный корабль» с мачтами, парусами и пушками был построен школой для мальчиков при Гринвичской больнице. Мачты и верхние части этого судна до сих пор занимают достойное место среди зданий госпиталя, но давно не используются по назначению. Следует поощрять морскую и военную подготовку английских юношей, тем более это полезные упражнения на свежем воздухе. Морская подготовка для мальчиков полезна, даже когда нет воды, а мачты воткнуты в землю. Несколько моделей кораблей с такелажем и парусами, используются в школах и работных домах.

Камбуз «Роб Роя»

   Камбуз был разработан после многочисленных экспериментов со всеми портативными кухонными плитами и горелками, которые я мог раздобыть. Теперь у меня все работает лучше, чем любая из них, и проверено в ходе многочисленных путешествий и поездок. Поэтому опишем здесь устройство камбуза.
   Целью было создать легкий, но прочный аппарат, который мог бы быстро кипятить воду и нагревать или поджаривать другие продукты даже в сырую и ветреную погоду, при этом топлива должно было хватать для работы в течение нескольких дней.
   На фиг. 1 показана часть устройства, предназначенная для переноски. Все помещается в прочный водонепроницаемый мешок высотой около фута, завязываемый сверху шнуром. Внизу находится укладка а, которая занимает пространство диаметром 6 и высотой 3 дюйма. Внутрь уложены различные части, за исключением кружки для питья b.

   Припасы на день (хлеб, холодное мясо, яйца) можно положить в мешок над укладкой и подвесить его в лодке. Нижняя часть укладки представляет собой медную кастрюлю с с ручкой e, которую можно зафиксировать либо в гнезде сбоку кастрюли, либо в гнезде сбоку крышки, как показано на фиг. 2 и 6.
   Три железные ножки вставляются в гнезда на кастрюле и поддерживают ее над горелкой f, благодаря которой кастрюля, на две трети заполненная жидкостью, закипает за пять минут.
   Главная часть камбуза, спиртовая горелка, показана в разрезе на фиг. 3. Она состоит из двух цилиндров, корпуса с дном k и внутреннего цилиндра. Наружный диаметр горелки около 2 дюймов. Пространство между цилиндрами (заштриховано темным) закрыто сверху и снизу, а трубка b, закрепленная снизу, открытым концом поднимается внутрь, а другой загнутый вверх конец с маленьким соплом находится посередине открытого внутреннего цилиндра. Трубка h для заправки открывается в кольцевую камеру между цилиндрами и имеет на внешнем конце горловину с резьбой, в которую концом j вкручивается ручка (фиг. 4). В ручке сделан канал, закрытый снаружи небольшой пробкой, которая служит предохранительным клапаном и будет вытолкнута, если давление внутри станет слишком высоким.
   Для поступления воздуха в корпусе горелки делаются два пропила f, каждый длиной около дюйма (фиг. 2).
   Чтобы зажечь горелку, надо отвинтить ручку и залить из фляги (которая укладывается в кастрюльку) спирт, набрав его в мерный стаканчик m. Затем ручка ставится на место, горелка помещается под кастрюлю и в нее сверху наливается еще почти полная мерка спирта. Его надо поджечь, а если ветер сильный – укрыть горелку на несколько секунд.
   За короткое время пламя нагревает спирт в закрытой камере, и спиртовой пар под давлением вытесняется вниз по трубке и воспламеняется у сопла, из которого с большой силой и некоторым шумом вырывается в виде факела около фута в высоту, если на его пути нет кастрюльки. Это мощное пламя нельзя задуть ни ртом, ни ветром. Чтобы погасить огонь, надо закрыть горелку сверху плоским дном мерки.
   Если нужно заварить чай, заварка помещается в коробочку с перфорированными стенками n (фиг. 5), которую помещают в кастрюлю с закипевшей водой и накрывают крышкой. Заварочник можно время от времени встряхивать в течение минуты, затем вынуть горелку и дать чаю настояться в течение четырех минут, после чего перелить в кружку.
   Если нужно поджарить бекон или яйца, их можно положить в крышку как в сковороду и держать рукой над пламенем, чтобы все части прогрелись одинаково. Более медленный нагрев можно получить, поджигая мерку со спиртом, стоящую на дне перевернутой кастрюли, как показано на фиг. 6. Ножки при этом помещены в свои гнезда изогнутой частью вверх и образуют опору для сковороды.
   Фляжки со спиртом хватает на 6 заправок горелки. Денатурат с метиловым спиртом стоит 4 шиллинга 6 пенсов за галлон, так что приготовление горячей еды не стоит и пенни. Горелка работает на заправке 10—15 минут; вес всего хозяйства, не считая сумки и кружки, около 2 фунтов. Я пользовался камбузом для приготовления горячей пищи каждый день.
   Ценным дополнением на яхте будет норвежский кухонный прибор совершенно другого типа. Мясо или пудинг, прогретые всего пять минут, помещенные в ящик, сохраняющий тепло, и через три часа оказываются полностью приготовленными, хотя к ним больше не применялось нагревание. [63 - В переводе опущены приложения «Парижская регата» и «Библия на выставке», которых нет в позднейших изданиях, а также раздел «Каноэ клуб», повторяющий приведенный в приложении к книге «Роб Рой на Балтике». Прим. перев.]

Одиночное плавание на «Роб Рое» Джон МакГрегор