Мозамбик

Иван Бакунин

1

   – Зачем?! Отец! Ты спятил! – закричал Сергей.
   Он сидел на берегу озера и бросал камешки в воду. Сгущались сумерки. Сергей почувствовал сзади какое-то движение. Не зверь ли? Он обернулся и увидел отца в выцветшей зелёной спецовке с топором в руке. У него было серое злое лицо. Отец надвигался на него. Крики сына не произвели на него никакого впечатления. Сергей понимал, что его спасение в озере. Можно было броситься в холодную воду и поплыть, но ноги его словно вросли в землю. Отец подошёл совсем близко и начал поднимать руку с топором.
   – Нет! – завопил Сергей.
   Как глупо умирать в тридцать лет.
   Топор завис над ним и плавно опускался в направлении его головы. Сергей закрыл глаза. Весь его мир заполнила тьма, а потом чувство ожидания боли, мучений и конца. Потом он словно закружился, как что-то очень маленькое почти невесомое в тёмном хаосе образов и картин. Это и есть смерть? Странно, но мозг продолжал думать. Разум – это единственное, что от него осталось.
   Сергей открыл глаза и увидел маленькую комнату с белыми стенами. Сквозь маленькое окно уже пробивался молочный свет. Тяжёлый выдох. Это был всего лишь сон – страшный и навязчивый. Ему уже снилось нечто подобное пять месяцев назад. Сергей перевернулся на другой бок. Светлана крепко спала. У неё было красивое немного курносое лицо, русые прямые волосы и ярко-голубые глаза. Сергей долго смотрел на неё. Скоро она проснулась: открыла глаза и снова закрыла, промурлыкала что-то непонятное. Сергей улыбнулся и начал вставать.
   – Сколько время? – спросила, продирая глаза Светлана.
   – Половина шестого, – ответил Сергей.
   – Можно было поспать ещё полчаса.
   – Не спится.
   Сергей взял на подоконнике из пачки сигарету и спички. Рядом с окном была дверь, ведущая на маленький балкончик со стулом. Сергей сел на него и закурил.
   – С чего ты взял привычку курить – никогда же не курил, – ворчала Светлана, вставая с кровати.
   – Тут все курят.
   – Неправда – Улыбин не курит.
   – Так то Улыбин.
   Светлана стала перед зеркалом, расправила ночнушку и принялась расчесывать волосы.
   – Ты кричал во сне.
   – Мне приснился страшный сон.
   – Что именно?
   Положив расческу на комод, Светлана подошла к открытой двери балкона.
   – Ерунда это всё, обычный кошмар.
   – Что-то связанное с войной?
   – Отец как-будто пытался меня зарубить топором.
   Светлана положила ладонь на левую грудь.
   – Это его проклятье. Он хочет нашей погибели.
   – Перестань нести этот мракобесный бред. Ты же сама говорила, что сны сбываются только с четверга на пятницу, а сегодня понедельник.
   Сергей затушил окурок в пепельнице, вышел с балкона, подвинув Светлану и мягко обнял её.
   – Сны это всего лишь отражение наших мыслей и воображаемых нами образов, – сказал он и поцеловал Светлану в нос.
   – У меня плохое предчувствие. Давай ты никуда не поедешь сегодня.
   Сергей усмехнулся.
   – Любовь моя, это невозможно. На фига мы припёрлись на этот край света? Надо работать и зарабатывать деньги.
   Сергей и Светлана Ломовские жили в маленькой квартире с двумя комнатами, кухней и ванной на втором этаже в двухэтажном кирпичном доме, построенном колонистами португальцами в центре Нампулы. Эта квартира считалась приличной по меркам Мозамбика и даже Союза, где обычные граждане иногда ютились в коммуналках и бараках. Сергей и Светлана работали в «Зарубежгеологии»: он геологом, она бухгалтером.
   Было 22 августа 1983 года. В Мозамбике это была зима, так как эта африканская страна протянулась вдоль побережья Индийского океана ниже экватора. Зимой здесь было жарче, чем в России летом. Ранним утром солнце палило не так жестоко. Сергей вышел из дома, прошёл немного по улице и оказался на площади у Собора Богоматери Фатимской. В самом слове колонизатор чувствовалось что-то нехорошее, неприятное; и всё же португальские эксплуататоры умудрились оставить после себя много красивого. А что новые коммунистические власти Мозамбика? Какой от них останется след? Пока они ещё не создали ничего существенного, замечательного; но это им обязательно помогут исправить советские специалисты. Сергей не сомневался в этом. Он улыбнулся сам себе, своим мыслям. На площади стояли два серых автобуса, которым было лет пятнадцать или двадцать. Не было сомнений, что они остались также от «проклятых» колонизаторов. Сергей вошёл в один автобус, который был заполнен наполовину. Сзади сидели Алешков и Скороспелов. Поприветствовав всех сидящих, Сергей двинулся к ним и сел между ними.
   Скоро автобусы тронулись и двинулись из города на юго-запад в дальний угол провинции. За рулём сидел темнокожий местный житель в серой майке и болотного цвета шортах. В автобусах кроме советских специалистов ехала местная вооружённая охрана. Скороспелов читал в дороге журнал «Новый мир». Шоссе закончилось, дальше было что-то вроде грунтовой дороги. Пассажиров немного укачивало. Путь составлял около двухсот километров. Ехали около трёх часов.
   Автобусы высадили Сергея и его спутников на руднике Морруа. Смена уже ожидала их. Работали геологи и рабочие вахтовым методом по две недели.
   Траншеи и ямы, вырытые экскаватором; горки грунта около буровых установок и несколько построек, где жили работники рудника и охрана, окружённые саванной – это и был рудник Морруа. Иногда геологи с рабочими уходили далеко от стоянки для исследования залежей новых пород и траншеи с ямами появлялись в километре, а то и дальше от центра рудника. В задачу Сергея входило исследование нового накопанного материала на предмет его ценности и оценки. На руднике были обнаружены приличные залежи редкоземельные металлов тантала и ниобия. Было здесь и железо.
   Первый день новой вахты прошёл буднично, вяло, без интересных открытий и событий. Рабочие делали большие перерывы в работе. Бригадир Самохин смотрел на это снисходительно. Ребят можно было понять – при таких условиях, погоде и климате много не наработаешься. Сергей порой думал, что зря ругают африканцев за лень и разгильдяйство – сама природа тут будто шептала: «ляг, полежи и отдохни». Он совсем забыл про дурной сон. К концу дня ему хотелось лечь спать пораньше. Отдыхали в двух постройках, в которых были установлены в каждой по пятнадцать коек. Эти домики были похожи на корпуса в летних пионерских лагерях, только стены в них были тоньше, не было пионервожатых и разрешалось играть в азартные игры. Когда Сергей расположился для сна на своей койке в самом дальнем углу домика, у входа за столом резались в карты Алешков, Самохин, Скороспелов и Табатадзе. Играли в очко на мозамбикские деньги. Входивший в домик замбригадира Улыбин, сделал замечание игрокам:
   – Потише, ребята.
   Он был ниже в должности Самохина, но вёл себя так, будто бы тот напротив находился в его подчинении.
   – Мы и не шумим особо, Глеб Михайлович, – оправдывался Самохин.
   Улыбин прошёл в глубь домика и лёг рядом с Сергеем.
   В ночь на вторник Сергей спал крепко и ему снился какой-то сумбур, а потом море или океан. Он давно думал со Светланой о поездке на море. Они ни разу не отдыхали на морских курортах. Море было светло-серым. Вверху небо было белёсым от яркого солнечного света, как в Мозамбике. Сергей вошёл в море, а перед ним плескалась и дурачилась светловолосая красавица в голубом купальнике. Она заливисто смеялась и манила за собой Сергея. Это была Лена Шишкина. Он тогда подумал во сне, как она притягательна и обворожительна. Это была настолько искренняя мысль, настолько же и страшная. А как же Света? Она столько значит в его жизни, что перевернула её, перекрутила так, что он оказался теперь в Африке в Мозамбике. Но его влекло к Елене. Разве одна лишь мысль не есть уже измена? И он пошёл к Елене. И сблизился бы с ней, если бы не очнулся от непонятного звука похожего на хлопок. Вокруг было темно. Все спали. У входа в домик ворочался Табатадзе и зверски храпел Янушев. Что это было? Может быть, военные что-то испытывают, проверяют. Почему ночью? Значит, так надо. Сергей успокоил себя и вспомнил сон. Елена была хороша. Во сне, а сон – это не действительность, в которой он верен Светлане.
   Сергей проснулся в семь часов одним из первых. Он вышел из домика и даже успел принять душ перед завтраком.
   В столовой представлявшей собой помещение без стен, лишь с оградками и крышей над головой народ собрался на завтрак к восьми часам. Некоторые к этому времени успели поесть и разбрелись, кто куда. Ели неторопливо. Еда была неплохой по советским меркам. Для специалистов, работающих за рубежом, государство не экономило на еде и зарплатах. В этот раз в меню были рисовая каша, яйца и бутерброды с маслом и сыром с хорошим кофе в придачу, который был дефицитом в Союзе.
   Сергей жевал медленно бутерброд, запивая его горьким кофе. Напротив него сидели Алешков и Скороспелов.
   – Надоела уже эта Африка, – пожаловался Скороспелов.
   – Ничего ты не понимаешь в романтике и экзотике. Это лучше чем прозябать в Союзе. Будет что вспомнить на старости лет. Внукам будешь рассказывать, как помогал африканским братьям по соцлагерю строить новое процветающее общество, – то ли в шутку, то ли всерьёз заметил ему Алешков.
   Что-то грохнуло. Грохнуло так, что все сидевшие невольно вжали плечи. Сергей обратил взгляд на площадь рудника. К домику шли африканцы в серых беретах и зелёной форме с калашниковыми в руках. Шедший впереди поднял руку с автоматом вверх и стрельнул ещё два раза одиночными выстрелами.
   – Кто это? – спросил Улыбин, выглядывая из столовой, когда другие геологи, кто пригнулся, кто попятился назад.
   Алешков быстро нашёлся:
   – Сзади овраг, скорее к нему, там можно спрятаться.
   В столовой находилось двенадцать советских специалистов и рабочих. Двое из них медленно начали двигаться в сторону оврага. Другие поглядели на Улыбина.
   – Не надо поддаваться панике, товарищи. Нас тут никто не должен тронуть. Мы мирные люди, а не военные. Это возможно учения, проверки. А, если и нет, то охрана защитит нас, – объявил Улыбин.
   Африканцы в военной форме ходили около построек. У тех, кто находился в столовой было по крайней мере ещё секунд сорок пять, чтобы бежать.
   – Это РЕНАМО, повстанцы, мать их, – понял, кто нанёс визит на рудник, Скороспелов.
   – Кто бы сомневался. И где наша доблестная охрана? – язвил Алешков.
   – Я их видел там, – Табатадзе указал рукой в сторону оврага, – они сбежали.
   Алешков хотел было дёрнуться к оврагу, но Скороспелов положил ему руку на плечо. Было уже поздно. К ним шли трое африканцев, угрожая автоматами.
   – Выходи. Все, выходите, туда, – приказывал один из них на португальском.
   Многие советские специалисты успели выучить в той или иной степени португальский язык, который понимало большинство населения Мозамбика.
   Все вышли из столовой. Другие специалисты выходили из других помещений. В пятидесяти метрах у бульдозера возникла, какая-то возня, а потом прозвучало три одиночных выстрела. Повстанцы расстреляли бульдозериста Ивашова. Сергей шёл рядом с Алешковым и Скороспеловым. Их окружили пятнадцать повстанцев. Ещё двое осматривали гараж. Где-то прогремели ещё несколько выстрелов. Так был убит водитель Яковенко.
   – Ну, что, товарищ парторг, говорили нас никто не тронет, – предъявил Улыбину Алешков. – А ведь у нас был шанс бежать.
   – Чего ты к нему привязался, кто знал, что так получится, – заступился за Улыбина геолог Фролкин.
   – Прав был, Юрка, а парторг загубил нас, – поддержал Алешкова завхоз Янушев.
   – Хватит вам собачиться, – сказал Сергей. – Не время. Давай делать вид, что мы им подчиняемся.
   – Что мы им плохого сделали? Может быть, они нас не убьют, – переживал Янушев.
   – Да не ной ты, и так тошно, – осадил его геолог Ленивцев.
   Повстанцы построили всех советских специалистов в ряд и пересчитали, насчитав всего двадцать четыре человека. Не доставало, кроме убитых Ивашова и Яковенко, бригадира Самохина и техника Тарасова. Самохин спрятался на пищевом складе, за холодильниками, а Тарасов под дизельным генератором, который давал электричество всему руднику. Их не обнаружили повстанцы. Они благополучно дождались прибытия на рудник правительственных войск.
   – Вперёд, – скомандовал один из повстанцев, сухой и высокий.
   – Живее, живее, – приговаривали другие вояки, тыкая стволами автоматов в советских спецов.
   Геологов и рабочих вывели с территории рудника и двинулись по саванне.
   Сергей шёл рядом с Алешковым и Сокроспеловым, позади них пыхтел Фролкин.
   – Нас не убили, видимо, мы нужны им живыми, – рассуждал вслух Сергей.
   – А тех двух пристрелили, – напомнил Скороспелов.
   – Для острастки, – предположил Фролкин. – Чтобы не пытались убежать.
   Привал устроили только вечером. Весь день прошли по саванне, не встретив ни одной деревушки, ни одного человека. Часть пленников разместилась под железным деревом, другая меньшая в тени кустарника. Пленникам дали воды и чуть позже каши из кукурузной муки небольшими порциями.
   Сергей еле насытился кашей. Всё-равно хотелось есть. В то же время накопленная усталость клонила в сон. Он прислонился спиной к дереву и закрыл глаза. Что сейчас происходит со Светланой? Она наверняка узнала о случившимся с ними. Проходивший мимо него Ленивцев хлопнул его плечу, подбодрив:
   – Не переживай – наши скоро нас освободят.
   И ушёл к компании, расположившейся у кустарника.
   – Ага, оптимист, освободят, как же, – пробурчал, сидевший слева от Сергея Алешков.
   – Ты сомневаешься в этом? – спросил Скороспелов.
   – Как бы нас не пристрелили, прежде чем до нас доберутся наши, – продолжал предаваться унынию Алешков. – Всё этот член партии Улыбин. Если бы не он – могли бы уйти по оврагу.
   – Одно слово член, – поддержал его Скороспелов.
   Оба усмехнулись. И даже Фролкин.
   – У меня батя тоже член партии, – признался Сергей.
   – И что такого – таких половина Союза наверно, – заметил Алешков. – И у нас тут их до фига. Он не просто член, а парторг.
   – Мой батя тоже имеет чин в партии. Шишка.
   – Он завтра позвонит самому Андропову и тот поднимет на уши всё КГБ и Министерство обороны, – обрадовался Скороспелов.
   – Да нет, он не такого масштаба шишка. На областном уровне, и то, не самый главный.
   ***
   Отец Сергея тоже Сергей – Сергей Николаевич Ломовский много лет провёл на партийной работе, куда его призвали с завода, где он начинал, как инженер. Жили Ломовские в Петрозаводске. Старший Ломовский был одним из заместителей главного партийного чина республики. Сергей Николаевич возлагал большие надежды на старшего сына, которого не зря, как ему казалось назвали в честь него. Сын закончил горный университет. По настоянию отца он был комсомольцем, а потом вступил и в партию. Единственный недостаток был у Сергея-сына – он не служил в армии. Здоровье подвело. Отец какое-то время был недоволен этим обстоятельством, а потом смирился – ну и пускай так. Можно пойти дальше по научной линии, а ещё лучше по партийной. Отец каждый вечер читал газету «Правду», а иногда партийные журналы с карандашом. Ему хотелось обсуждать с сыном политические проблемы с точки зрения марксизма-ленинизма, но Сергею это было не очень интересно. Из почтения к отцу он пытался понять суть проблемы и порой угадывал то, как надо было ответить на какой-нибудь очередной вопрос про положение дел в Гондурасе или ЮАР. У Сергея был младший брат Егор, который с трудом закончил школу. В институт его можно было устроить только по блату. Отец понимал, что Егор не тот человек, от которого может быть хоть какой-то толк в науке или профессии, требующей больших знаний. Сергей Николаевич давно грозил ему ПТУ, но это и было то, что тому приходилось по душе. Егор отучился на токаря, отслужил в армии и работал на заводе. Иногда он выпивал в сомнительных компаниях. Сергей Николаевич и не надеялся, что из него выйдет что-то путное. А потом рухнули все его надежды относительно блестящего будущего старшего сына. Как-то он огорошил родителей новостью:
   – Папа и мама, я хочу жениться.
   Света была красива особой русской красотой: курносая, с веснушками, русоволосая; она никогда не пользовалась косметикой. И ещё умница. Она закончила педагогический вуз и готовилась преподавать математику в школе. При встрече она произвела прекрасное впечатление на Сергея Николаевича. Он был рад за сына и себя, воображая чудесных внуков: умных, красивых и спортивных. Но партийная чуйка его не подвела. На следующей день после знакомства со Светой он позвонил другу кгбэшнику Николаю, попросив того навести справки о будущей снохе. К концу того злосчастного дня Николай доложил другу о его потенциальных будущих родственниках. Дед Светы был бывший поп. Он был ещё жив. Дедушка сидел в лагерях, а по освобождении работал на не самых престижных работах: что-то сторожил или разгружал вагоны. Это по маминой линии. По отцовой ветке всё обстояло ещё ужаснее. Дед Никодим был из купцов. Его расстреляли за что-то ещё в двадцатые годы. По некоторым сведениям он состоял в подпольной организации, противостоящей большевикам. Папа Светы Вадим был тот ещё фрукт. Он сознательно не вступал ни в партию, ни в комсомол. Он был инженером. Помимо основной профессии папаша Светы овладел несколькими рабочими специальностями, чтобы ездить на заработки на север. «За длинным рубликом погнался. Проснулась купеческая, кулацкая кровушка», – мысленно судил человека, которого не знал Сергей Николаевич. Отец Светы погиб из-за несчастного случая – его придавило деревом. Так рассказали родственникам. От него вдове жене, тестю и Свете досталась кооперативная трёхкомнатная квартира, которую он приобрёл на заработанные на северах деньги.
   – Как ты мог связаться с этой контрой! – орал на сына отец, когда тот пришёл домой с работы на следующий день после знакомства родителей со Светой.
   – Папа, гражданская война давно уже кончилась, – пытался утихомирить отца Сергей.
   – Это тебе так кажется.
   Мама Сергея, Елизавета Викторовна, стояла у двери, ведущей в кухню и наблюдала за происходящим, предпочитая не влезать в мужские выяснения отношений.
   Сергей сел на стул в углу прихожей и понуро опустил голову.
   – Я люблю её, отец.
   – Это не любовь, а бред! – орал глубокопартийный родитель.
   – Нет. Я её не брошу.
   – Ты спятил! Хочешь поставить крест на карьере?!
   – Плевал я на карьеру. Я не карьерист.
   Сергей пошёл в свою комнату, где бросил несколько самых необходимых вещей в большой рюкзак.
   Отец наблюдал за ним. Сергей вышел из комнаты с рюкзаком в руке и пошёл к входной в квартиру двери.
   – Ты хочешь сказать, что так просто покинешь отчий дом?! – злился отец.
   – А что мне остаётся делать? А ты отец ведёшь себя не как коммунист, но как типичный русский помещик, которому не понравилось, что его сын хочет жениться на крепостной.
   – Что?! Вон!
   С детства Сергей много болел. Он был слаб телом, так что с трудом получал по физкультуре тройки в школе. Лицо его было симпатичным, и всё же его повадки и настрой создавали образ крайне болезненный и отталкивающий. У Сергея была язва желудка, из-за которой его не взяли в армию. О женщинах он не думал; вернее думать-то думал, но не представлял себе, что у него когда-нибудь случится любовь, взаимное притяжение; так что потом захочется прожить всю свою жизнь с этим человеком. Сергей был уверен, что ему лучше быть одному. Сама природа указывала на это. Если бы он не был коммунистом, то бы мог сослаться также на судьбу. Мужику сила нужна, чтобы тащить семью и быть каменной стеной для жены и детей, а от Серёжи какой был толк? Умный да с умом особенно не разгонишься в любовных делах, если физической силы и воли не достаёт. Однако случилось и с ним, то что бывает с другими мужчинами и даже юношами. Влюбился он смертельно. Был день рождения его друга тоже геолога Димы. Света была одной из подруг Диминой жены. Она была скромна и тиха тогда. Серёжа выпил немного вина и ему стало ещё больше не по себе, и в то же время он осмелел. Сергей пригласил Свету покурить в подъезд за компанию. Света не курила, но согласилась с ним постоять. Разговорились. Света разбиралась не только в математике. Она много читала; предпочитая Дюму, Драйзера, Чехова и Тургенева. Сергей после той встречи не хотел расставаться со Светланой ни на минуту. Они встретились на следующий день и пошли в кино, на другой день в парк. Через неделю они в первый раз поцеловались. Сергей не побоялся признаться в том, что он девственник в двадцать пять лет. У Светы тоже никого ещё не было в двадцать один год. Они стали близки в первый раз квартире Светы, когда в ней никого не было.
   Противно молотил по лужам, земле и крышам августовский нудный дождь. Сергей курил у подъезда Светы, не решаясь пойти к ней. На конец, он взял себя в руки и поднялся на третий этаж. Открыла Света. Он попросил её выйти в подъезд, чтобы поговорить с ним. Сергей рассказал всё, как есть. Светлана взяла его рюкзак и внесла в квартиру. Они пошли в её комнату. Светлана спросила:
   – Ты уверен, что тебе нужна такая подруга жизни?
   – Не подруга, но жена. Мы поженимся.
   – Весь мир против нас.
   – Не весь, всего лишь мой папа, а он не господь бог.
   Какое-то время они пожили в Светиной квартире. Потом переехали в комнату в общежитии, выделенную Сергею от республиканского отделения геологоразведки. Они поженились без свадьбы. Скромно посидели в обществе мамы Светы, её дедушки и Егора. Егор явился на свадьбу поддержать брата.
   Света отделала их комнату в общежитии так, что в ней было уютней, чем в иных квартирах. Она поклеила голубые обои на стены, повесила сиреневые шторы. На подоконнике выстроились горшки с цветочками. Идиллия Ломовских обрывалась командировками Сергея. Светлана честно ждала мужа. Скучать времени не было – так как в школе обычно было много работы. Летом Светлане было грустно без Сергея – занятий в школе не было. Она старалась чаще навещать мать и деда. Сергея отправляли на геологоразведку как правило в Мурманскую, Архангельскую области, Коми. Иногда он искал полезные ископаемые в родной Карелии.
   В то лето Сергей был в командировке в Коми. Светлана поздно вернулась в общежитие. Она шла ночью по коридору к своей комнате, которая находилась в самом его конце у окна. Коридор слабо освещала обляпанная чем-то белым лампочка. У окна была открыта форточка, а рядом курили два типа с размытыми лицами, будто кто-то поленился чётко вывести их детали и нарочно сделал такими мутными и красными. Им было близко к сорока годам. У одного большеголового на пальцах были татуировки. Эти недочеловеки были изрядно пьяны. Светлана хотела сделать им замечание по поводу курения, но те опередили её:
   – Куда чешешь, красавица? К нам в гости? – большеголовый осклабил гнилые зубы.
   Светлана словно проглотила язык. Они стояли около её двери.
   – Заходи не бойся, уходи не плачь, – молвил второй с головой в форме огурца и серыми выцветшими рыбьими глазами.
   – Я к себе, – пролепетала неуверенно Светлана и полезла в сумочку за ключом.
   – Потом к себе, а сначала к нам.
   Большеголовый поймал её за руку. Светлана пыталась неудачно вырваться.
   – Я буду кричать.
   Рыбьеглазый ладонью закрыл ей рот и обхватил сзади.
   – Ну чего ты ломаешься, как недоторога, – приговаривал он. – На клык берёшь?
   – Сейчас проверим, – большеголовый пытался ухватить Светлану за ноги и потащить к противоположной двери от двери ведущей в комнату Ломовских.
   Светлана сопротивлялась, пыталась вырваться. Когда подонки пытались затащить её в дверь, она упёрлась в стену ногами и на её счастье в коридор вышел усатый жилец общаги в тельняшке.
   – Что тут происходит?
   – Всё нормально, милчеловек. Вот хозяйка устала, не рассчитала дозу, мы её хотим спать положить и постелю уже приготовили, – разъяснил обстановку большеголовый.
   – А ну прекратите, не то я милицию вызову, – настоял усатый.
   И Светлану отпустили. Она убежала из общаги и больше в неё не возвращалась, поселившись в родительской квартире.
   Сергей вернулся через три дня. Узнав о произошедшем он настоял на том, чтобы Светлана написала заявление в милиции. Уродов чуть не совершивших насилие нашли. Это были жители Мурманской области. Они помогали геологу из общаги в его работах когда-то и приехали к нему погостить. В ту злополучную ночь геолог сильно напился и был в крепкой отключке, когда его приятели хотели поразвлечься с его соседкой неподобающим способом. Он немного знал Ломовских и сокрушался по поводу случившегося, говорил, что не ожидал такой подлости от своих гостей. Дело на негодяев так и не завели, так как состава преступления не случилось. Они откровенно валяли дурака и на допросах говорили, что, дескать таким глупым способом хотели напугать соседку только и всего. Мерзавцы уже бывали в местах не столь отдалённых и знали, как можно отмазаться от такого преступления, которое очень трудно доказать. В милиции не любили возиться с такими делами и не один раз намекали Сергею, что перспективы наказать злодеев приближаются к нулю. И в итоге Светлана забрала заявление.
   Светлане было страшно выходить на улицу какое-то время. Сергею пришлось отказаться от командировок и работать в конторе, пока Свете не предложили работу в Ленинградской области в Кингиссепском районе в сельской школе. Школа сразу выделила новому учителю добротный двухкомнатный деревянный дом. Сергей быстро перевёлся в ленинградское отделение геологоразведки. На работу ему приходилось теперь добираться на автобусе и электричке, но он был доволен Ленинградом. Бывшая имперская столица впечатлила его своим особым духом. В выходные дни Ломовские выезжали в Ленинград и гуляли по паркам, посещали музеи и театры. Сергей начал обрастать в городе на Неве новыми друзьями и товарищами. В деревне, где они жили было спокойно. С соседями у них сложились дружеские, тёплые взаимоотношениями. Светлана дружила с двумя учительницами своего возраста. Однажды она пришла очень грустная с работы, а Сергей в тот день находился дома на больничном. У него была простуда.
   – Ты чего такая смурная? – заметил он.
   – Любка беременна.
   Это была одна из тех самых школьных подруг.
   У них никак не получалось зачать ребёнка.
   В ту ночь Света проснулась и не обнаружила рядом Сергея. Она встала, накинула на плечи кофту и вышла в прихожую. Дверь на улицу была приоткрыта. Светлана выглянула за дверь. Сергей стоял около яблони и курил. Была середина осени. Сергей был в трусах, майке, сапогах и сверху накинул на плечи телогрейку. Светлана подошла к нему.
   – Что с тобой?
   – Это всё из-за меня наверно.
   – Перестань. Не надо тебе так много курить. У тебя и так здоровье никудышное и язва.
   – Достался тебе инвалид.
   Светлана обняла мужа со спины, положив ему голову на плечо.
   – Не терзай себя, будь как будет. Насмотришься на детишек в школе и сто раз подумаешь, стоит ли их заводить.
   – Ты же говорила, что они тебя слушают.
   – Слушают да не все же.
   – Надо врачам показаться. Я в Ленинграде врача найду хорошего.
   – В Ленинграде. Как там хорошо.
   – Хотела бы в нём жить?
   – Конечно.
   – Так и будет.
   – Не говори ерунды.
   Скоро Сергей нашёл в Ленинграде врача, занимавшегося проблемами бесплодия. Врач назначил ему и Светлане сдать анализы. После их результатов он сказал Сергею:
   – Точно я не могу сказать, в чём проблема вашей бесплодности, но боюсь всё дело в вас, молодой человек.
   – Я так и думал, – опечалился Сергей.
   – Не отчаивайтесь – это не стопроцентная невозможность иметь детей. У вас сперма не очень высокого качества, но, возможно, дело не в ней. Попробуйте найти другого специалиста.
   Сергей рассказал всё, как есть Свете. Света только улыбнулась.
   – Я люблю тебя всё равно.
   – А дети?
   – Дети должны рождаться только в любви, а не потому чтобы было, как у всех.
   Однажды Сергею предложили поехать в командировку в Мозамбик. Он был коммунистом и находился на хорошем счету у начальства. Платить обещали большие деньги. За год или два можно было накопить приличную сумму.
   – Мы купим кооператив в Ленинграде и твоя мечта сбудется, – порадовал жену Сергей.
   – Мозамбик? Африка? Там не воюют случайно?
   – Я же не воевать еду, а помогать строить новую жизнь людям.
   – Я еду с тобой.

2

   Пленники, погоняемые повстанцами, брели по саванне второй день. Помимо жары с севера повеяло дымом. Люди жгли растительность, чтобы избавиться от мухи цэцэ, которая была переносчиком опасных болезней. Дышать было тяжело и повстанцы сделали поворот на юг. Дошли до табачного поля, прошли через него, потом прошли сквозь поле с кукурузой и вышли к поселению с пятью хилыми хижинами. Домами эти сооружения назвать было трудно. Стены этих полушалашей-полудомов были сложены из веток, так что сквозь их щели проходил свет. Одно жилище было построено более основательно. Стены его были обмазаны глиной, в единственном окне виднелось стекло. Крыша же была выложена из веток, как и у других бедных домишек. На окраине деревни повстанцев и пленников встречал мужчина такой худой, что у него все его рёбра заметно выступали, а живот впал. Он был голый, между ног-палок безвольно болтался увесистый детородный орган. На плечах его было накинуто что-то вроде платка, которым возможно он иногда прикрывал стыд. Этому мужчине было пятьдесят два года. В поселении находилось ещё девять человек, включая детей, некоторые из которых также ходили нагишом, не пугаясь ни белых людей, ни своих сограждан в военной форме. Пленники расположились группками на окраине деревни. Они весь день ничего не ели. Солдаты принесли им кукурузной похлёбки и воды. В то время как деревенские зарезали для вояк двух кур.
   Алешков, Ломовский, Скороспелов и Фролкин сидели и ели, сбившись в группку. В трёх шагах от них у коряги расселись Улыбин, Табатадзе, Янушев и ещё трое геологов.
   – Как можно есть это дерьмо, – сетовал Янушев.
   – Ешь же, – заметил Табатадзе.
   – А куда деваться – неизвестно будут ли завтра кормить.
   Солнце стало уходить за горизонт. Охрана расположилась бессистемно. На пне у домика сидел солдат с сигаретой в пятнадцати метрах от пленников. С другой стороны метрах в тридцати ходили то по двое, то по одному вояки с автоматами. Временами за советскими следил только кто-то один с места, которое можно было бы назвать пост на пне за домиком.
   – Охрана слабая – надо бежать, – поделился своими мыслями Алешков.
   – А, если пристрелят? – усомнился в разумности идеи товарища Скороспелов.
   – Нас и так пристрелят, – заметил проходящий мимо них техник Рыжков.
   – Не неси чушь, Герман, и не пугай товарищей почём зря, – осадил его Улыбин.
   – Ты испугался больше других, – упрекнул его Ленивцев, пришедший к компании Алешкова и севший к ним. – Куда побежим?
   – Кукуруза. Ночью. Охрана будет спать по-любому. Мы по-тихоньку проползём к кукурузе и через поле проберёмся обратно, – сказал Алешков.
   – Обратно? Мы прошли уже километров тридцать или сорок; ни дорог, ни каких-то знаковых примет не запомнили, за что мог бы глаз зацепиться. Саванна, одна саванна и всё, – заметил Скороспелов.
   – Нам надо идти на запад. Так мы дойдём до океана, – предлагал Алешков.
   – Это безумие – у нас нет ни еды, ни карты. Как мы доберёмся до своих? – Улыбину не понравилась эта идея.
   – И потом, где тут свои, а где не свои? Какую местность контролируют повстанцы? Может быть, они уже захватили власть в стране или близки к этому, – предположил Янушев.
   – Фёдор, не наводи тоску, – упрекнул его Улыбин. – Посмотри на них, какая им власть? Нас скоро освободят. Поверьте. Нас разыскивают правительственные силы. И Союз уже подключился к тому, чтобы нас спасти. Я уверен в этом. Надо только потерпеть два-три дня, – успокаивал товарищей Улыбин. – Нас обязательно спасут.
   – Ага. Два дня уже прошло. Где доблестная армия Мозамбика? Вы все видели, как сбежала наша охрана, когда повстанцы напали на рудник? Вы как хотите, а я сбегу, – стоял на своём Алешков.
   Стемнело. Где лежали советские пленники была чёрная темень, только в поселении горели несколько керосинок.
   – Видите охрану? – шёпотом спросил Алешков Скороспелова и Ломовского.
   – Ничего не видно, – ответил Ломовский.
   – Бежим, пока у нас есть шанс, – звал товарищей с собой Юрий.
   – Мы не знаем пути, вдруг заблудимся или набредём опять на повстанцев, – сомневался Скороспелов.
   – А ты? – обратился к Ломовскому Алешков.
   – Не уверен, что это разумно, – сказал тот.
   – Эх, вы.
   И Юрий уполз в сторону кукурузного поля.
   Наступило утро. Ломовский и Скороспелов продрали глаза.
   – Как же жрать хочется, – жаловался Иван.
   – Не надейся – завтрака не будет, – обломал его Сергей, который поднял корпус. – А где Юрка? Неужели убежал?
   Скороспелов тоже приподнялся.
   – Он оказался смелее нас, поэтому спасся, а мы ссыкуны.
   – Гляди, – Сергей кивнул в сторону, где расположилась группка советских пленников самая близкая к поселению.
   Там вставал Юрий и разговаривал с товарищами.
   – Не решился, – сказал Иван.
   – Одному страшно бежать, – Сергей стряхнул насекомое с лица и потрогал нарастающую щетину, к которой не привык, так как брился каждый день.
   Алешков подошёл к ним, когда повстанцы начали всех поднимать для дальнейшего следования. Их поторопила на мозамбикском диалекте португальского девушка в военной форме, угрожая автоматом.
   – Вставайте, вставайте, в путь!
   И пленники с повстанцами побрели дальше.
   – У них и женщины есть, что они забыли на войне? – размышлял вслух Иван.
   – Лучше воевать, чем жить впроголодь и без одежды, – быстро нашёл ответ Алешков.
   Приближался полдень. Идти было тяжело и повстанцы с пленниками мечтали устроить привал где-нибудь в более-менее тенистом месте, когда откуда-то донеслось нарастающее жужжание. Повстанцы напряглись, взяли оружие на изготовку, начали всматриваться во все стороны. Звук нарастал. В небе появились вертолёты.
   – Ложись, ложись! В разные стороны! – командовал повстанец по имени Армандо.
   Все разбежались по сторонам и постарались залечь в углублённые места, либо спрятаться у кустов и деревьев. Пролетели два вертолёта.
   Алешков лёг у куста вместе с Улыбиным и Ленивцевым.
   – Я же говорил, что нас спасут, – обрадовался Улыбин.
   Было тихо пятнадцать минут. Повстанцы не давали команд, их не было видно. Алешков хотел привстать, когда раздались раскаты автоматных очередей. Пули пролетали где-то сверху, скашивая ветки кустов.
   – Где стреляют? Впереди? – пробовал угадать Ленивцев.
   – Они видимо высадили десант, – предположил Алешков.
   Бой длился около двух часов с долгими перерывами-передышками. Наконец, один повстанец скомандовал пленникам:
   – Встаём, уходим! Быстро! Быстро!
   Пленники собирались в одну точку. Алешкова, Ленивцева и Улыбина повстанцы не видели. Они находились в шагах пятидесяти от места сбора. Повстанцы суетились и торопились. Пленников повели на север. Улыбин начал вставать, но Алешков надавил ему рукой на плечо и остановил.
   – Стой, куда ты? Это наш шанс.
   – Мы не можем бросить наших товарищей. Не переживай – нас всё равно спасут. Кто эти бандиты против регулярной армии?
   И Улыбин встал, а за ним и Алешков с Ленивцевым. Они двинулись к остальным пленникам.
   – Откуда такая уверенность я удивляюсь, – ворчал Алешков.
   – А как без неё – без уверенности, без веры жить?
   ***
   – Вера она есть или её нет. Я и верю и всё – никакой агитацией меня проймёшь, – говорил дед Глеба Улыбина Мартын Никанорович.
   Мартын был седым, сутулым, с длинной молочной бородой, словно какой-нибудь волхв или старец из иллюстрации книги по истории отечества. Он жил в сибирской деревне и был необычайно верующим человеком. В доме его сохранились иконы предков, которым Мартын честно молился и отвешивал поклоны. Единственно уцелевшая в округе церковь находилась в семи километрах от его деревни – расстояние терпимое для Сибири, но храм тот Глебов дед не жаловал. Он где-то прослышал, что все священники находились на службе советской власти, контролируемые спецслужбами. Покумекав, вспомнив какие-то эпизоды общения с местным священником Мартын пришёл к выводу, что тот наверняка принял сторону власти, то бишь отца лжи. Как Мартыну удалось сохраниться в тяжёлые годы гонений на церковь и верующих одному богу ведомо. Быть может сам всевышний оберегал его от козней времени и злых людей.
   Глеб же был убеждённым коммунистом ещё со школьной скамьи. Ему было неприятно, что его родной дед является таким упёртым мракобесом, но что с ним можно сделать? Не убивать же его за это. Душеспасительные беседы ни к чему не приводили. Порой Глебу хотелось ужалить деда побольней, когда он испытывал сильную душевную горечь от того, что ему не удавалось обратить деда в свою веру.
   – А какой он бог? – с язвинкой в голосе и едва заметной ухмылочкой вопрошал Глеб.
   – Тебе это на фига знать? Ты ж не веришь всё равно, – отбрыкивался Мартын.
   – Любопытно.
   – Возьми библию почитай, аль новый завет.
   – Читал: там нет его описания.
   – Как нет? Сказано же, что создал он человека по образу и подобию своему. Выходит, что он такой же, как и мы человек.
   – А где обитает он? На небе?
   – Понятное дело, что не на земле.
   – На облаке?
   – На каком ещё облаке?! У него во власти вся вселенная! Он вездесущ! Отвянь, язва!
   Вера дедова была крепка, как чугун и переломить её было очень трудно.
   Глебу Михайловичу Улыбину всё нравилось в коммунизме кроме одного – жаль было, что после смерти ничего не будет. Это огорчало. Бога и загробную жизнь придумали эксплуататоры, чтобы дурачить тёмные народные массы. И всё же не хотелось вот так просто исчезнуть из этого суматошного, противоречивого, часто несправедливого мира, обратившись в прах и пыль. В школе Глеб учился хорошо, ровно. В институте так же. Он не всё понимал, но старался во всём разобраться. За его старание и прилежность его и выдвигали сначала в кандидаты в члены КПСС, а потом стали продвигать по партийной линии. В одну из первых командировок Глеб отличился тем, что благодаря ему удалось предотвратить драку между геологами и наёмными рабочими. Среди рабочих были те, кто сидел в лагерях в том крае, где производилась геологоразведка. Дело едва не дошло до поножовщины. Глеб был не робкого десятка и физически крепок. Одним ударом кулаком в грудь он отправил в нокаут самого ерепенистого работягу и отвесил подзатыльник задиристому геологу. Конфликт пошёл на спад. После того случая Глеба часто назначали бригадиром геологоразведочных экспедиций.
   Женился Глеб в двадцать три года. Мог бы и раньше: в институте ему нравилась однокурсница Люда Васильева. Она была не столько красива, сколько привлекательна, умна, харизматична и язвительна. Людмила считалась звездой курса. За ней охотились многие видные институтские парни. Странно, что она выбрала не перспективного Улыбина или кого-то ещё из серьёзных студентов или преподавателей, а шалопая Витьку Свистунова, который виртуозно играл на гитаре, знал почти все песни «битлов» и много популярных дворовых песен. Потом Глеб узнал, что Людмила, прожив с Виктором десять лет, разошлась с ним. У неё остался от непутёвого мужа сын, которым Виктор впоследствии не интересовался. Свистунов спился и опустился. Его увольняли со многих мест. Нигде он не мог задержаться надолго: мешали характер, лень, гордыня и любовь к горячительным напиткам. Несколько лет назад Глебу сказали, что Виктор работал сторожем в санатории. О Людмиле ничего не было слышно. Глеб не предпринимал попыток что-то узнать о ней, так как был уже относительно счастлив с Екатериной.
   У неё были тёмно-русые волосы, вздёрнутый немного носик, серо-зелёные мечтательные глаза. И это чудо в двадцать лет было свободно к великой радости Глеба. Они встретились и познакомились в поезде, идущем с востока на запад. Родом Катя была с Красноярского края. Глеб жил в Томске. Темноволосый, с несколько широким лицом, бородатый и грубыми чертами лица, он опасался, что не понравится ей. Они ехали в плацкарте. У Екатерины было место сбоку – верхняя полка. Глеб настойчиво предлагал ей обменяться местами. У него было место получше – нижняя полка и соседи приличные: два геолога и командированный инженер из Свердловска. Так и познакомились. Екатерина заканчивала педагогический институт. Она собиралась преподавать русский язык и литературу в школе. Она переехала к Глебу в Томск, где они быстро поженились. Глебу дали двухкомнатную квартиру в хорошем районе. Жизнь у Улыбиных была налажена, благополучна и уютна. Отъезды Глеба в экспедиции Екатерина воспринимала спокойно. Это обстоятельство немного расстраивало Глеба. Катя не набрасывалась на него с объятиями и поцелуями, когда он возвращался домой. Глеб был более эмоционален, мог вспыхнуть, ударить кулаком по столу. Что касалось быта, Екатерина была не достаточна прилежна и аккуратна в домашнем хозяйстве. Её более волновали высокие материи. Улыбины подписались на три литературных толстых журнала и две газеты. Когда Екатерина читала, о близости можно было не мечтать. Она могла читать долго до часу ночи. Глеб привык ложиться спать рано и вставать до того момента, когда будильник своим противным перезвоном начинал будить честных советских тружеников. Глеб тогда возненавидел книги, Пушкина, Толстого, Ахматову и Цветаеву. Женой он мог обладать только в редкие перерывы между её чтениями. Он думал, что все эти бумагомараки, инженеры-исследователи человеческих душ отнимают у него самое дорогое, что у него было. Екатерина умудрилась находить время на чтение даже когда родила сына Ивана. Как-то Глеб имел оплошность высказать своё непочтение к чтению, как к чему-то необязательному и развлекательному, чем навлёк на себя страшный гнев жены. Геолог испугался, что его ячейка общества может рухнуть, и доступ к столь желанному и редкодоступному телу супруги может быть закрыт навсегда. Тогда он предпринял отчаянный шаг и сам начал поглощать литературу в свободное время, брал с собой книги в экспедиции. Это Кате понравилось. Наконец, можно было хоть о чём-то существенном поговорить с мужем. Из всего что Глеб прочитал ему больше пришлись по сердцу Евдокимов и Трифонов. Первый был краток, понятен и мораль его сочинений лежала на поверхности. Второй был посложнее и немного позанудней. Глеб даже умудрялся вступать в споры о литературе с другими читающими геологами и знакомыми. С женой он предпочитал во всём соглашаться.
   С годами у Глеба начались внутренние колебания относительно веры в истинность марксистского-ленинского учения. Первый звоночек просигналил, когда ему было двадцать восемь лет. Глеб хотел повесить портрет Ленина в их комнате. На что Екатерина отреагировала молниеносно:
   – Сними и убери, чтобы я этого не видела.
   Глеб остолбенел. Он хотел попросить объяснений, но чего-то испугался и убрал портрет на антресоль. Почему ей было можно вешать фото Ахмадуллиной и Евтушенко над своим письменным столом, а он не мог повесить портрет вождя мирового пролетариата? Ответ мог бы убить его. Глеб решил скорее забыть этот случай.
   В семьдесят шестом он уже занимал значимый пост в партийной ячейке местного отделения геологоразведки. Ему поручили организовать сбор народа на лекцию учёного из Новосибирска. Тема была о повороте сибирских рек на юг. Глеб был ведущим вечера, а учёный вещал о пользе предлагаемого проекта. Вечер выдался горячим. На лекцию пришли много противников этой идеи планетарного масштаба. Сам Глеб не успел толком изучить суть этого плана. Он его одобрял, так как думал, как обычно, что родное правительство дурного своей стране и народу никогда не пожелает. Но оказалось, что у этой затеи было много врагов среди интеллигенции и просто активных граждан.
   – Это катастрофа! – выкрикивал пожилой мужчина с клюшкой в костюме тройке.
   – Товарищ, сейчас вас никто не спрашивает. Потом выйдите и выступите, когда будет такая возможность. Дайте слово товарищу-учёному, – попытался его угомонить Глеб.
   – Вы никогда не даёте слова тем, кто с вами не согласен! – вскочил в первом ряду со своего места бугай с взъерошенной чёрной шевелюрой.
   – Прекратите, молодой человек, иначе мне придётся вызвать милицию, – увещевал буяна Улыбин.
   – Вот так всегда. Тоталитарная залупа. Концлагерь, сраный ГУЛАГ, – продолжал ругаться буян.
   – Вадик, угомонись, сядь. Посадят и тебя и нас в придачу, – пытались его утихомирить его спутники.
   Ага, его зовут Вадим. Глеб записал имя карандашом на тетрадном листе в клетку.
   Под конец лекции оратор назвал не согласных с ним мракобесами и дураками. Это было большой ошибкой. Мракобесы и дураки бросились к сцене. Глебу пришлось закрывать своим крепким телом тщедушного учёного, который успел бежать через чёрный ход дома культуры. Смутьяны озверели и накостыляли Глебу не хило. Дедушка колотил его своей клюшкой, а буян Вадик поставил фонари под оба глаза.
   Избитый Глеб сидел во дворе своего дома и думал. Была уже ночь. Домой идти было стыдно. За что они так с ним? Он не мог этого понять. Его простая картина рушилась медленно и плавно. А, что, если они правы: не надо никуда поворачивать реки? Это был второй сигнал.
   Потом был случай ещё один, самый гадкий. Партийное начальство попросило Глеба приготовить баню в загородном профилактории для неведомого московского гостя.
   Баня была готова. Глеб стоял около неё в расстёгнутом пальто и кроличьей шапке. Ему было жарко – он только что проверил парилку. В колючем морозном воздухе кружились пушистые снежинки. Стемнело. На баню падал свет ближайшего фонаря, освещавшего аллею, ведущую к въезду в профилакторий. Послышался шум двигателя. У бани остановилась чёрная «волга», из которой вывалился крупный мужчина с квадратной головой и маленьким мясистым носом в каракулевой шапке-пирожке. Ему было шестьдесят лет. Это был тот самый столичный гость. За ним выбрались из авто знакомые Глеба Алевтина и Алла, которые были членами партии, активистками местной партячейки.
   – Привет, – бросил им Глеб.
   – Добрый вечер, – брякнула Алевтина, опустив глаза.
   А Алла сделала вид, что не услышала его приветствия.
   Дамы проследовали за знатным гостем в баню, который проходя мимо Глеба, хлопнул его по плечу со словами:
   – Если чего понадобиться, я тебе свистну.
   – Ага, – пролепетал Глеб.
   Алла и Алевтина были перспективными членами партии. Глеб подумал, что гость прихватил их за кампанию: языками почесать, да обсудить дела партийные и житейские. А что разве современные мужчины совместно не могут ходить в баню с женщинами? Прикрылся простынкой да сиди на полке в парилке лясы точи. С бабами оно как-то бодрее всё же и веселее.
   Глеб дошёл до главного здания профилактория и вернулся к бане – вдруг помощь какая нужна. Постучаться? Неудобно. Заглянул в оконце. Алевтина голая выбежала из парилки и отпила из бутылки пива. На левой ягодице её краснела квадратная пятерня гостя. Глеб отпрянул назад. Нет, не лясы они там точат, а блудят. Какой же он был наивный или слишком идейный, что сразу это не понял. Или отгонял от себя грязную мысль. У Алевтины был муж и двое деток, у Аллы муж погиб и имелся сын. Глеб оторопел. Он не знал, сколько прошло времени, когда дверь бани открылась.
   – Эй.
   Это был гость, завёрнутый в большое белое полотенце на голое розовое пухлое тело. Глеб повернулся к нему.
   – Хочешь, на двоих раскатаем девчонок. Уж больно они прыткие и умелые, – предложил партийный вельможа.
   Глеб не сразу вышел из оцепенения.
   – Нет. Не могу. У меня жена, – сказал он.
   Блудливый номенклатурщик странно посмотрел на него и закрыл с хлопком дверь.
   Теперь Улыбин думал, что тогда этот чинуша подумал, какой он идиот. И плевать. Такой какой есть – Глеб Улыбин. В ту ночь он о многом передумал. Вспомнилась повесть Трифонова «Дом на набережной». Он её прочитал в толстом журнале с подачи Кати. Смысл сразу не разобрал, так на ощупь только что-то начал понимать. А в ту ночь у бани суть повести стала ему ясна и понятна. Как он сразу не смог это понять? Всё же было на поверхности. Власть, которую символизирует дом на набережной притягивает всякое человеческое говно. Хороший человек никогда не будет стремиться на вершины власти. Неужели – это правда? Не хотелось в это верить. А как же блудливый аппаратчик? Глаза раскрылись. Надо было как-то дальше жить с этим. Как жить? А как раньше жил. Что изменилось-то? Разве может один эпизод в жизни перевернуть, исковеркать судьбу человека? Может, конечно; но это не про Глеба Улыбина. Он мог быть вспыльчивым, эмоциональным, но не до великой степени. Ему же не приходилось делать чего-то ужасного. Обслуживание столичного чина в бане не в счёт, как и агитация за поворот рек. Ошибки бывают у всех. Да и что он мог сделать? Настучать в высшие инстанции? Зачем? Надо просто дальше жить честно и просто, без амбиций. Он вспомнил, что сам никогда не желал себе карьеры – его самого двигали вверх старшие товарищи. Правда, временами он то и дело вспоминал религиозного деда, что расстраивало. А в какие-то моменты напротив внушало надежду. Ведь, если правда за дедом, значит есть что-то после нашей смерти на земле, какая-то форма жизни.
   И Глеб Улыбин продолжал, жить, работать уже не так радостно, как в молодости. Годики катились беспощадно. У Улыбиных родилась дочь Ксения. Катя не очень хотела второго ребёнка, но Глеб настоял, уломал её родить, и долго не мог надышаться на свою маленькую принцессу, которая его любила также сильно.
   В начале тысяча девятьсот восемьдесят второго года пришла разнарядка из Москвы о наборе геологов для отправки в братский Мозамбик. Платить обещали щедро, но Глеба деньги не интересовали, как и Африка, как и братские социалистические страны. Никто из их отдела геологоразведки тоже не горел желанием ехать, а точнее лететь в Африку. А спустя три дня Глеб обнаружил на письменном столе жены письмо из Кирова. Он сидел с дочерью, когда его жена отправилась на встречу с подругами. Конверт был уже вскрыт. Глеб никогда не читал чужих писем. Прочитал на конверте, кто прислал письмо: Киров, далее адрес и Семён Минько. Семён. Минько. Кто это? Всех родственников Екатерины Глеб знал в лицо. Руки сами потянулись к конверту. Семён писал красивым убористым каллиграфическим почерком. Писал он о серой и грустной природе Вятки, о том, что вокруг много тупых и бесцветных людей. Далее становилось понятно, что Минько учитель, как и Катя. Он вспомнил про какую-то встречу в Новосибирске. С Катей ли или кем-то ещё было непонятно. Ещё таинственный учитель писал о том, что ему грустно оттого что в Кирове совсем невозможно достать даже Драйзера. Заканчивал Минько признанием, что не бросился с тоски в Вятку только потому что ясно осознаёт, что на Земле есть, живёт, дышит, чувствует, улыбается Катя Улыбина. Чтобы это значило? Признание в любви или всего лишь жалкий, пошлый комплимент? Может быть, это Катин однокурсник? Почему он так откровенничает? У них что-то было? Был ли это первый мужчина Катерины? Они могли заниматься петтингом или другими шалостями, чтобы не испортить Кате репутацию до её знакомства с Глебом. В голову Глеба лезли дурацкие мысли, одна нелепей другой. Попросить у неё объяснений? Нет – она никогда этого ему не простит. Чтение чужих писем с её вшивоинтеллигентской точки зрения очень страшный грех, страшнее чем гордыня, чревоугодие и блуд вместе взятые. Глеб не любил рефлексию, но ситуация складывалась так, что надо было как-то на неё реагировать. Он стал сомневаться в том, что его жена была с ним искренна. Что, если она с ним связалась только из-за его перспективности, его положения в обществе; а в душе презирала его, за его партийность и примитивность? Она всегда была для него загадкой.
   В одной из последних экспедиций Глеб познакомился с совсем молодой студенткой из Хабаровска Викой. Она была не так красива, как Катя, но видно было, что в ней было больше теплоты, доброты и наивности, чем в Кате. Может быть, то было всё не от большого ума. Вика много разговаривала с Глебом. Он ловил себя на мысли, что нравится ей и мог бы тогда легко замутить с ней короткий романчик, ни к чему не обязывающий. Его помощник и земляк Серёга Богатырёв во всю крутил шуры-муры с поваром Ленкой Граблиной. В тёмное время из тайги то тут то там раздавались её сладострастные стоны. Серёга относился спокойно и без угрызений совести к таким делам, несмотря на то что дома его ждали жена и сын.
   На следующий день Глеб на работе сам записал себя в список желающих отправиться в Мозамбик.

3

   Паласио-да-Понта-Вермелья в переводе на русский с португальского означает Дворец Красного кончика. Под кончиком подразумевается мыс. Столица Мозамбика Мапуту расположилась на берегу Индийского океана. Этот дворец когда-то принадлежал железнодорожникам, строившим дорогу в Трансвааль, потом португальскому губернатору. В 1975 году после революции здесь обосновался красный президент Самора Мойзеш Машел.
   24 августа в среду утром Самора шёл в сопровождении своей охраны и свиты по коридору третьего этажа Дворца. Около белых дверей своего рабочего кабинета он остановился.
   – Я попрошу всех оставить меня на какое-то время. Жасинту пусть составит мне компанию.
   Самора имел привычку держать руки за спиной при ходьбе и часто, когда стоял; а также покачиваться взад-вперёд. Жасинту Суареш Велозу стоял в двух шагах позади президента. Он поправил очки. Это был белый португалец, умудрившийся остаться в Мозамбике после падения колонизаторского режима и сделать в обновлённой покрасневшей стране головокружительную карьеру. Велозу руководил Национальной службой народной безопасности – аналогом советского КГБ. Ему было сорок лет.
   В кабинете Самора и Велозу стали у большой карты Мозамбика, разложенной на столе. Президент крутил между пальцами карандаш и то и дело тыкал им в то или иное место на карте.
   – Почему их упустили? – Самора явно был сердит.
   – Мы раскидали наши отряды по нескольким точкам, перекрыв большую часть троп ведущих в Малави. Отряд был малочислен. Теперь мы знаем, где они приблизительно могут быть, – оправдывался Велозу.
   – Почему ты так уверен, что они идут в Малави? Ведь, Банда уверял меня в дружбе и, что он независимый правитель: не проамериканский, не просоветский.
   – Банда – это антикоммунист, какие бы маски он на себя не надевал бы.
   Восьмидесятипятилетний диктатор Хастингс Банда правил в соседней с Мозамбиком стране Малави.
   – Почему бы им не двигаться в сторону Родезии, где находятся лагеря подготовки этих говнюков? – Самора карандашом провёл по границе Мозамбика с Родезией.
   – Это более долгий путь, но там их тоже ждут наши люди. И всё же я уверен, что они будут идти к границе с Малави.
   – Что они хотят?
   – Прежде всего нанести урон репутации нашей власти.
   – Я вчера весь день, как мальчишка отчитывался перед советским представителем. Жасинту, найди поскорее этих геологов. Мы должны их спасти, иначе больше никто не приедет из Союза работать в нашу страну.
   – Почему не приедет? Приедет.
   – Откуда такой оптимизм?
   – Советы умеют не доводить до своего народа печальные известия. Зачем печалить население неприятными новостями. Так что другие специалисты в большинстве своём и не знают о происшедшем.
   – Да, этим мы похожи. И всё же их надо найти. Для нас – это дело чести.
   ***
   Светлана с трудом добралась до советского посольства в Мапуту – транспорт в Мозамбике ходил, казалось, бессистемно и безалаберно. Русский офицер пропустил её в здание. Светлану принял в своём кабинете посол Юрий Шепелев, сразу радушно предложив расположиться в кресле.
   – Садитесь, пожалуйста.
   Шепелеву было пятьдесят три года. Он был круглолицый, с непослушной шевелюрой, седеющий, в очках, среднего роста.
   Светлана села в кресло, а посол сел напротив её на обычный стул.
   – Знаю, знаю о вашей беде. Были у меня уже другие жёны коллег вашего мужа, попавших в плен бандитам, – как будто Шепелев уже готов был ответить на ожидаемые вопросы. – Власти Мозамбика и наше государство делают всё возможное, чтобы их освободить.
   – Они живы? – спросила Светлана.
   Шепелев загадочно поглядел мимо неё в пол, взяв паузу.
   Светлана схватилась за сердце.
   – Ой, ну, что вы право, голубушка?
   Шепелев вскочил и побежал за графином с водой. Налил воды в стакан и протянул женщине.
   – Я думаю, всё это закончится хорошо. Говорю же, власти делают всё возможное и невозможное, – успокаивал Шепелев.
   Светлана сделала пару глотков, отдала стакан Шепелеву и сморщилась.
   – Что с вами? – забеспокоился посол.
   – Тошнит. Где у вас тут туалет?
   ***
   Пленники брели уже восьмой день по саванне. Повстанцы решили устроить привал. Ломовский со Скороспеловым упали под свинцовое дерево, пытаясь спастись в его тени. Скоро рядом с ними лёг Алешков. Они уже начали постепенно обрастать кто бородами, кто густыми щетинами. У Сергея борода росла медленно.
   В пяти шагах от них лежал лицом к небу Рыжков и причитал:
   – Пристрелите меня, пожалуйста. Или дайте пожрать. Есть хочу!
   – Нытик, – тихо сказал Скороспелов.
   – В экстремальных ситуациях проявляется нутро человека, – добавил Алешков.
   – Пристрелить бы его, в самом деле, – буркнул Фёдор Янушев, лежавший недалеко от страдальца.
   – Слабый он, и что в том? – вступился за Рыжкова Сергей. – И я слаб.
   – Не гони пургу, – слова Сергея не убедили Алешкова.
   – Не хорошо что-то мне. У меня же язва и здоровье никудышное, а я попёрся в эту дыру сраную на чёрный континент, – продолжал Сергей.
   – Всякий советский человек стремится к подвигу, нас всех так воспитывают, не на ратном поле, так на экономическом поприще – должен кто-то помогать отсталым странам, – то ли философствовал, то ли язвил Алешков.
   – Подвиг тут ни при чём.
   – Деньги?
   – Да, хотел заработать на отдельную квартиру в Ленинграде, а по сути не в деньгах дело, а во мне, в моей проблеме. Светка давно родить никак не может. Я чувствовал себя виноватым перед ней; не знал, как быть и что делать. Квартира – только предлог, на самом деле, я хотел что-то кардинально поменять в нашей жизни. Она сама напросилась со мной поехать. Любит меня, а зря. Где-то глубоко-глубоко в подсознании своём у меня думка вертелась: что-то случится со мной, и Светке будет от меня освобождение. Вот и сбылось то, что себе о себе надумал. Пусть только с ней будет всё в порядке.
   – Накаркал, – сказал Алешков.
   – Накликал беду. Ладно на себя, а мы-то тут причём? – жаловался Скороспелов.
   – Иван, не ожидал от тебя такого мракобесия, – сделал ему замечание, находившийся неподалёку Фролкин.
   Мимо шёл и остановился Улыбин, пропыхтел, поглядел куда-то вдаль.
   – Куда нас ведут? – вопрошал он.
   – Ясен пень, в Родезию. Там не любят советских, – ответил Иван Скороспелов.
   – Непохоже. Родезия на юге, а мы, кажется на север движемся, – заметил Улыбин.
   – Такое ощущение, что мы по кругу ходим, – подал голос оклемавшийся Рыжков. – Может быть, эти негры географии толком не знают.
   – Хорошо бы – выведут нас к правительственным войскам, – сказал Сокроспелов.
   – Размечтался. Тут гражданская война идёт. Им что север, что юг, что запад, что восток – всё одно. Не удивлюсь, если они скоро всю страну захватят, – сказал Алешков.
   – Так нас же уверяли, что власть Саморы крепка и народ его поддерживает, – вспомнил Янушев.
   – Кто, бл.., уверяет? Газета «Правда»? Как в анекдоте про Наполеона? Если бы у него была газета «Правда», то мир никогда бы не узнал о его поражении при Ватерлоо, – язвил Алешков.
   – Что же будет, если эти бандиты победят? – напрягся Янушев.
   – Отвезут нас в Америку, – отвечал Алешков.
   – Пытать будут? – голос Янушева дрожал.
   – Ага: дадут каждому по проститутке и напичкают наркотиками.
   – Зачем?
   – Чтобы почувствовали на своей шкуре, как разлагается, загнивает Запад.
   – Ты чего, скотина, народ разлагаешь, пугаешь? Я не удивлюсь, что, ты втихаря дома слушал вражеские голоса. А, может быть, ты заодно с этими уродами?
   Улыбин готов был с кулаками наброситься на Алешкова, но его сдержали Скороспелов и Фролкин.
   – Идиот, если бы все меня послушали, то давно бы спаслись.
   Алешков приподнялся и присел, прислонившись спиной к стволу дерева.
   Скороспелов пошёл искать место, чтобы справить малую нужду. Кругом были кустарники и редкие деревья. Иван оглянулся. Солдаты были позади него и не обращали на него внимания. Наконец, Иван нашёл ложбину, немного спустился в неё, извлёк из штанов детородный орган и начал мочиться. «А ведь, действительно, у этих вояк порядки те ещё, полная анархия и пофигизм. Прав был Юрий, можно было легко убежать», – подумал Скороспелов и шестым чувством ощутил рядом присутствие какого-то живого организма. Хищник? Иван сжался и быстро повернул голову налево. Что-то чёрное мелькнуло в кустах. Вскоре это чёрное, оказалось головой девушки из отряда повстанцев. Она наблюдала за ним и вышла из кустов.
   – О-у, – промолвила она.
   Иван опомнился и убрал быстро член в штаны.
   – Извините.
   – Я Иван.
   – Ассане.
   Говорили по-португальски.
   Иван выбрался из ложбины.
   – Что означает ваше странное имя? – спросил он.
   – Водопад.
   – Это так красиво.
   Они двинулись к лагерю повстанцев и охраняемых ими советских пленников. Ассане держала уверенно автомат калашникова, направляя его дулом в сторону Ивана.
   – Я не так опасен, – заверил он.
   Ассане ничего не сказала в ответ.
   – Жаль, что ты воюешь? Ты красивая. Тебе нужен муж, семья, – говорил Иван.
   Девушка усмехнулась.
   – Ты женат?
   – Нет.
   – Ты бы женился на мне?
   Иван пожал плечами.
   – Если бы мы встретились в несколько иной ситуации…
   – Не придумывай. Я же чёрная, а ты белый.
   – И что? Наша идеология отвергает расизм. Для нас все расы и народы равны.
   – Коммунисты лгуны. Ненавижу.
   – Ты плохо их знаешь.
   – Плохо? Мой отец был коммунистом. Он умер в тюрьме.
   – Извини, я плохо знаю историю вашей страны. Я всего лишь геолог – добываю полезные ископаемые из земли.
   – Да. Коммунисты хотят распродать богатства нашей страны.
   – Неправда, они хотят это пустить на благо вашей страны.
   – У них плохо получается.
   – Не всё сразу.
   Алешков решил пройтись один по краю лагеря, подумать. Он прошёл метров сорок, остановился у большого серого камня, присел на него. Сзади послышались шаги. Юрий оглянулся. Это был Янушев.
   – Фёдор, ты чего?
   – Разговорчик есть, Юр.
   – Решил бежать со мной?
   – Нет, я по другому вопросу. Помнишь, ты сказал, что нам дадут американцы проститутку и наркотики…
   – Ну.
   – А, может быть, нам ещё денег дадут?
   – Конечно, по миллиону долларов.
   – Прямо миллиону, и что придётся за это сделать?
   Юрий тяжело вздохнул.
   – Продать родину? Отречься от неё? – предположил Янушев.
   – Видишь, ты сам всё понимаешь.
   ***
   Фёдору от тётки достался дом в деревне в Павловопосадском районе: дощатый, старый с двумя комнатами и светлой просторной террасой. Зелёная краска на внешних стенах во многих местах облезла. Отапливался дом от газа, что было очень даже круто. Фёдор любил бывать в том доме один. Тут он ощущал себя полновластным хозяином всего, что было в доме и на участке.
   Был конец лета. Фёдор заехал во двор дома в субботу. В доме спустился в подвал. В подвале пола не было. Лестница утыкалась в песок, а с боков на двух стенах были устроены полки с банками и ящиками. Сапёрной лопаткой Фёдор вырыл из песка алюминиевый бидон и вылез с ним в дом. В главной комнате он извлёк из бидона пачки денег и разложил их на столе. Пятнадцать тысяч рублей. Всё как и должно было быть. Ему нравилось трогать пачки купюр и вдыхать их запах. Зарыв бидон с деньгами обратно, Фёдор вышел во двор и пошёл к сараю. В сарае было много всего нераспечатанного: рулоны рубероида, два десятка мешков цемента, банки с краской, самый разнообразный инструмент. Всё было на месте.
   Фёдор бродил по двору, когда слева за забором показалась бородатая морда Иваныча. Сосед Алексей Иваныч давно уже находился на пенсии и жаждал плотного общения с Фёдором, но тот умело избегал этого каждый раз.
   – Фёдь, ты иль не ты?
   – Я, я, Иваныч.
   Янушев подошёл к забору.
   – Как у вас тут жизнь течёт? Всё спокойно? Никто подозрительный не лазит?
   – Да так вроде всё благополучно у нас. Правда, в среду молодёжь странная шаталась по нашей улице: яблоки воровали и другой продукт. Ко мне хотели залезть, я прогнал их палкой.
   Фёдор почувствовал, будто сердце его упало куда-то глубоко-глубоко.
   – А ко мне? Лазили?
   – Нет.
   – Иваныч, я тебя прошу, на тебя вся надежда, присматривай за домом. Если что, сигналь мне в любое время дня и ночи.
   Янушев сбегал в дом и принёс соседу бутылку водки. У него в подвале было два ящика с беленькой и пол ящика портвейна.
   В час дня Фёдор завёл двигатель своей второй модели «жигулей» бежевого цвета и выехал со двора. Он жил в Павловском посаде в двухкомнатной квартире с женой и сыном. Ему было тридцать лет. Он был среднего роста, коренастый, с маленьким заострённым лицом, густыми усами, прямые русые волосы его часто были длиннее, чем у обычных советских мужчин. Трудился Фёдор завхозом шесть лет в профилактории, который находился на балансе геологоразведочной отрасли РСФСР. Любовь к коммунистическому строю у Фёдора была не бескорыстна, и он сумел к тридцати годам сколотить приличное состояние, о котором никто не знал кроме него самого. На что можно было потратить это богатство, он ещё не решил. Можно было купить «волгу», но его пока устраивала и «двушка», в которой можно было вывезти много добра.
   Год назад Федя сделал одно невыгодное вложение, познакомившись с вдовушкой по имени Глафира. Её данные и координаты ему дала хорошая знакомая деловая женщина Галина Петровна Зимина, которая обшивала на дому пол города и района. Тёте Гале было уже за шестьдесят, но она не теряла бодрости духа и вкуса к жизни. Помимо прибыльного швейного бизнеса тётя Галя промышляла и сватовством. Она сосватала Фёдору Глашу, которая согласна была за материальную помощь в размере тридцати рублей в месяц оказывать Фёдору интимные услуги по первому его желанию. Желания у Фёдора было хоть отбавляй, куда больше чем возможностей для встреч с Глафирой. Они обычно уединялись в частном доме Глафиры по субботам или воскресеньям раз в неделю.
   У Глафиры было симпатичное курносое лицо и тёмные волосы. Фигура Глаши была в меру аппетитной, но не полной. Как не боролась Глаша с лишним весом, ничего путного из этого не получалось. Главным образом борьбе мешало то обстоятельство, что Глафира работала на кондитерской фабрике, а сладкое она любила так же, как и деньги. Она встретила Фёдора в прихожей в бордовом атласном халате, который был распахнут и открывал вид на белое тело с большой, но уже несколько обвисшей грудью. Растительность на лобке была аккуратно пострижена, ноги до оснований бёдер были скрыты ажурными чулочками-завлекалочками.
   – Как всегда по ускоренной программе? – с грустью поинтересовалась Глаша.
   – Кис, сама понимаешь семья и всё такое, – оправдывался Фёдор.
   После горячего секса они лежали на кровати около окна укрытые одной простынёй. Окно было приоткрыто и в него улетал дым сигареты, которую курил Фёдор. Глаша почесала его волосатую грудь, после чего прикусила его правый сосок.
   – С ума сошла! – испугался Фёдор так, что едва не выронил сигарету на пол.
   – От тебя сойдёшь.
   – Не гони пургу. Мне пора.
   Фёдор хотел было выбраться из-под простыни и с кровати, но Глаша вцепилась пальчиками в его причиндалы.
   – Погоди, разговор есть.
   – Спятила? Какой разговор?
   Янушев дал понять, что не собирается покидать греховное ложе и Глафира отпустила его мужские принадлежности.
   – Федь, ты знаешь, как ты мне дорог?
   – И ты мне дорога, Глаша.
   – Маленький у нас будет.
   – Что?!
   – Малыш, мальчик или девочка.
   – Не говори ерунды. Мы же предохранялись.
   – А месяц назад? Помнишь?
   – Ты же сама сказала, что можно.
   – Просчиталась.
   – Или рассчитала спецом.
   – Теперь это неважно.
   – Ни хрена себе не важно, моя жизнь вся пойдёт под откос из-за твоих плутней.
   – Я хочу малыша от тебя.
   – Зачем? Мы же не муж с женой. Его травить будут и в детском саду и в школе. Выродком будут называть.
   – Не факт, со временем ты возможно возьмёшь меня в жёны.
   – Вот куда ты клонишь. Не бывать этому. Я тебе дам сто рублей. Иди сделай аборт.
   – Как шлюхе?
   Фёдор встал с кровати, надел трусы.
   – Не неси чушь. Не нужен нам ребёнок.
   – Ты не любишь меня.
   Глаша уткнулась лицом в подушку.
   – О любви мы изначально не договаривались. Завтра привезу тебе деньги.
   – Пять тысяч рублей.
   – Чего?
   – Десять.
   Фёдор замахнулся рукой в сторону Глафиры. За пределами комнаты послышались шаги. В дом вернулся десятилетний сын Глафиры Юрка.
   – Ты почему не сказала сыну, не возвращаться в это время?
   – Сказала да он не всегда слушает меня. Он кстати мечтает о братике или сестрёнке.
   – Ладно, Глафира, дам я тебе пятьсот рублей и не дури.
   – Тогда будет у тебя ещё один ребёнок. И жена твоя об этом наверняка узнает скоро – город-то у нас не такой огромный.
   – Ну ты и гадина.
   А жена день спустя за ужином брякнула:
   – Слыхал, Федь, Машка Калугина разошлась с своим благоверным.
   – И чего? – Фёдору это было как будто совсем не интересно, и он продолжал поглощать макароны по-флотски прямо из сковородки.
   – Так не будь дурой Машка оттяпала у своего осла квартиру, машину и гараж в придачу.
   Янушев подавился макарониной, так что жене пришлось стучать ему по спине.
   – А чего разошлись-то они? – поинтересовался Фёдор.
   – Ходил налево поганец.
   – Точно ходил или подозрения одни?
   – Дыма без огня не бывает; говорят ходил, значит, ходил. Сволочь.
   Надо было что-то делать с Глафирой. Она грозилась сообщить жене Фёдора радостную весть. При крайней с ним встрече поинтересовалась, почему он не остаётся у неё больше на часок-другой, дескать, срок ещё маленький и не мешает предаваться любовным утехам. Фёдор зверел от такого цинизма, но вида не показывал. У него в голове даже стрельнула мысль убить Глафиру и тётю Галю за компанию. Потом он представил себя в тюрьме, на зоне. Туда ой, как, не хотелось. Как женщину, он Глафиру уже не желал. И от неё у него пошло какое-то отторжение ко всему женскому полу, даже к супруге, но с ней шутки были плохи и супружеский долг приходилось исполнять чин по чину без дураков.
   Скрепя сердце, Фёдор выдал Глафире семь тысяч рублей. Через неделю Глафира поклялась, что сделала аборт. Проверять её он не хотел. Осознание, что его надули, как последнего лоха, убило бы его.
   Как можно было потерять такие деньжищи?! Фёдор никому не говорил об этом – засмеяли бы. Можно было бы отгрохать за эту сумму хороший кирпичный дом или купить ещё одну машину. Ох, уж эти бабы.
   После того злосчастного случая Фёдора завёл привычку иногда налегать на спиртное. В своём профилактории он обычно позволял себе лишнее с пожилым замом директора Иннокентием Трифоновичем Самопаловым, который часто покрывал тёмные делишки Фёдора и кражи государственного имущества за небольшие вознаграждения. Много Иннокентию не надо было. Он искренне любил только беленькую и тупую болтовню с мужиками. Ему было пятьдесят восемь лет, а выглядел он все шестьдесят восемь – совсем не щадил себя, не думал о здоровье.
   В ту роковую пятницу Фёдор приложился к бутылке с Иннокентием в обед, а потом принялся за работу: надо было подсчитать весь инвентарь, что имелся в наличие и что можно и нужно было проверенным способом списать. Вечером хмель уже выветрился. Фёдор не боялся ездить пьяным, так как в местном ГАИ у него было всё схвачено.
   Иннокентия он нашёл в гараже профилактория.
   – А вот ты где?
   – Иди к нам, Фёдор, – позвал Иннокентий.
   Он сидел за импровизированным столиком из облезлого листа фанеры, на котором стояли открытые консервы, буханка и грязные гранённые стаканы. Рядом с ним сидел автомеханик сорокалетний Тимофей Карлин – приземистый мужичок с пустым взглядом тёмных ничего не выражающих глаз. За ещё одной бутылкой побежал водила Егор Сажин. Это был тридцатилетний лопоухий никогда не унывающий здоровяк.
   Через пятнадцать минут Сажин вернулся с бутылкой водки, бутылкой портвейна и двадцатипятилетней конопатой девицей в коротком белом в чёрный горошек платьице.
   – Это Зина, знакомьтесь, парни, – представил её Егор. – Вот такая девчонка.
   Сажин поднял большой палец правой руки вверх.
   Водка успокаивала нервы Фёдора и он переставал на какое-то время думать, переживать о своей крупной финансовой потере из-за подлости Глафиры. Зинка пила портвейн и глупо хихикала, когда Сажин отпускал очередную плоскую шутку. Бутылка на четверых здоровых мужиков это несерьёзно. Она улетела незаметно, и Янушев сгонял на своей «двушке» ещё за двумя пузырями – гулять так гулять. Когда он вернулся и водрузил водку на стол, Сажина не было.
   – Где Егорка? – спросил он.
   – В кладовке.
   Карлин кивнул головой в угол.
   – Чего он там забыл?
   – Зинку чпокает.
   – Что так просто? – сделал вид, что удивился Янушев.
   – Мы народ простой, а не как вы, Фёдор Петрович.
   – Ну, ну, давай не наезжай понапрасну. Это я-то не простой народ? Проще ещё поискать.
   После Егора пошёл пользовать Зинку Карлин.
   – Какой срам, – заметил Иннокентий, занюхивая водку краюхой чёрного хлеба.
   – Простой народ – чего ты хотел, – напомнил Фёдор. – У них – это норма.
   Вернулся Карлин, поправляя штаны, а Зинка пошла продышаться, покурить на воздух.
   – Садись, простой народ.
   Фёдор налил ему водки на половину стакана.
   – Не хорошо шутишь, Фёдор. Народ надо уважать, – пробурчал Карлин, садясь, и берясь за стакан.
   – А я его уважаю, чту.
   – Нет. Не чтёшь.
   – Это ещё почему?
   – Давай иди вдуй Зинке.
   – Это что ещё за чепуха?
   – Тебе не нравится девчонка?
   – Шалашовка она, а не девчонка.
   – Брезгуешь? Барином стал?
   – Иди ты лесом, Тимоха.
   – Или Лидки своей боишься больше, чем огня?
   – Дурак.
   – Трус. Поди и не изменял ей ни разу. Баба ты, а не мужик. А ещё строишь из себя крутого.
   – Ладно, где твоя Зинка?
   – Сейчас придёт.
   Зинка была согласна на всё. Фёдор позвал её в кладовку, где поставил в позу по-собачьи и овладел ей в этой позе, не предохраняясь. Разрядился он на грязный пол.
   Домой Фёдор вернулся затемно. Лидия пыталась добиться от него близости, но он был в таком состоянии, что с ним самим можно было делать всё что угодно.
   А на утро у него закапало.
   Как назло была суббота. Фёдор нашёл через знакомых еврея-венеролога, который иногда за деньги принимал пациентов у себя на квартире.
   Жена забеспокоилась, когда он вернулся домой:
   – Федь, тебе плохо, может быть, скорую вызвать?
   – Не стоит, мне уже лучше.
   – А что у тебя болит?
   – Давление, мигрень. Я был у Кольки доктора. Он дал мне таблеток.
   Лечение Фёдор проходил тайно на квартире доктора еврея, который делал ему уколы. В понедельник на работе не появился Карлин, взяв больничный. Фёдор не сомневался, что тот также пострадал от грязной распутной Зинки. А вот Сажин был на работе, как ни в чём не бывало.
   – У тебя ничего не болит? – поинтересовался у него удивлённый Янушев.
   – А что такое? – вопросом на вопрос отвечал Сажин, не вынимая папиросы изо рта. – Где у меня должно болеть?
   – Да это я так. Просто спросил. Не обращай внимания.
   А про себя Фёдор подумал: «Козлина сраная. Все из-за него заразились, а самому хоть бы хны. Организм у него что ли непробиваемый?»
   Дома было сложнее всего. У Лидии был темперамент африканский. Она была алчна до плотской любви. Ей нужен был хотя бы недолгий минуты на три-четыре контакт, от которого она получала вагинальный оргазм. Никакие контрацептивы и презервативы она признавала.
   Лидия была симпатична на лицо сероглаза и светловолоса. Фигура у неё была немного квадратна, а бёдра широки. Грудь была явно больше пятого номера. Характер у Лидии был настойчивый и строгий.
   Первый раз после заражения Янушев откосил от близости, сославшись на мучительные головные боли. Второй раз наврал, что выдохся на работе после разгрузки строительных материалов.
   Третий раз было сложнее. Фёдор нарочно долго не шёл в супружескую постель в надежде, что супруга уснёт первой. Он курил на балконе двадцать минут, потом столько же времени просидел в туалете. Заглянул в комнату, где они спали. Было темно. Лидия лежала под одеялом. Неужели уснула африканка? Надо бы ещё покурить, на всякий, пожарный минут на десять, решил Фёдор.
   Он вошёл на кухню, свет не включал, полез на холодильник за пачкой сигарет, достал её. И свет на кухне зажёгся. Фёдор уронил пачку на пол. На пороге кухни стояла Лидия в одной ночнушке.
   – Что происходит, Федь?
   – В смысле?
   – У тебя кто-то появился? Не лги мне! Говори правду! Лучше жестокая горькая правда, чем сладкая ложь. Не бойся я тебе оставлю твой домик в деревне, заберу только квартиру, гараж и машину.
   – О чём ты?
   – Ты нашёл себе прошмандовку, которая отбирает у тебя все силы, что на меня уже ничего не остаётся.
   – Где? Когда? Я же с работы сразу домой.
   – На работе у тебя баб навалом.
   – Какие там бабы? Одни кривые, косые да старые.
   – А, если бы не кривые, не косые, не старые? Не устоял бы? Присунул бы разок-другой?
   – Лид, не смешно уже.
   – Раз не смешно – то быстро в постель.
   Фёдор на гнущихся ногах поплёлся в комнату, разделся и полез под одеяло. Лидия обняла его, крепко прижала к себе, впилась в его губы, словно вампирша, потом резко перевернулась на спину, так что Фёдор оказался на ней сверху. Его возбуждённое естество скользило по бёдрам. Лидия ловко поймала его правой рукой и готова была уже ввести в своё лоно, когда Фёдор весь изогнулся назад, как кошка и закричал:
   – А!
   Лидия выползла из-под него. Фёдор, скорчившись лёг на бок, держась правой рукой за спину.
   – Что с тобой, Феденька?
   – Спина.
   – Это всё из-за разгрузки стройматериалов. Какого хрена ты этим занимался. У вас что нет грузчиков или простых работяг? Я завтра пойду к тебе на работу и вставлю втык твоему начальнику.
   – Не надо. Не сейчас.
   Лидия побежала в прихожую вызывать по телефону скорую помощь.
   Фёдора доставили в районную больницу. Была ночь. В приёмном покое к лежащему на кушетке Фёдору подошёл сонный доктор в очках тридцати пяти лет.
   – Доктор.
   Фёдор сразу ему сунул в руку три помятых красненьких – тридцать рублей, которые извлёк из кармана тренировочных.
   – Не надо, не надо! – попятился доктор назад.
   Купюры упали на пол.
   – Доктор. Пожалуйста, возьмите. У меня ничего не болит, но мне надо спрятаться здесь хотя бы на пару недель. Я не могу вступать в близость с женой, а ей это нужно каждую ночь. Только не спрашивайте почему. Если вы не поможете – мне конец.
   Фёдор слез с кушетки и упал на колени в ноги доктору.
   – Я могу больше дать. Хотите сто рублей?
   – Не надо, не надо ничего. Я помогу вам так и быть.
   Фёдор лежал третий день в отделении травматологии в палате на шесть человек. У него было козырное место у окна. К нему пришёл Иннокентий с пакетиком яблок и бутылкой кефира.
   – Как ты, Федь? – поинтересовался коллега, присаживаясь на край койки товарища.
   – Хреново. Я договорился с доктором, чтобы мне делали нужные уколы, но он мне сообщил сегодня неприятную весть: на следующей недели меня придётся выписать, так как из Москвы приедет какая-то комиссия. У меня есть ещё шесть дней, чтобы что-то придумать. У тебя есть какие-нибудь идеи?
   – У меня есть знакомый врач в психушке.
   – Хочешь меня в психушку упрятать?
   – Временно, пока не вылечишься.
   – А потом меня обратно возьмут на работу завхозом после психушки?
   – Не знаю.
   – То-то же. Конец мне. Какой же я идиот. Увижу Карлина, сломаю ему нос.
   – Он всё на больничном.
   – Урод. Есть ещё какие новости с работы?
   – Да ничего особенного. Так ерунда всякая: собирают бригаду специалистов в Мозамбик.
   – Мозамбик? Надолго?
   – Года на два или три?
   – А где этот Мозамбик находится?
   – В Африке.
   – Это шанс. Мне надо записаться туда.
   – Ты же не геолог.
   – Завхозы везде нужны.
   – Там же не спокойно наверняка.
   – Плевать.
   И с больницы Янушев свинтил сразу же в командировку, объяснив жене, что его отправили по партийной линии, обещая огромные деньги, на которые они обменяют свою квартиру на трёшку и купят Лидии две шубы: соболиную и норковую.

4

   Прошёл месяц со дня пленения советских специалистов мозамбикскими повстанцами.
   К президентскому дворцу на служебной серой «волге» подъехал советский посол Шепелев. Его проводили до кабинета Саморы, где тот встречал посла совместно с главой национальной службы народной безопасности Велозу, который сидел по правую руку от него и теребил нервно зелёный карандаш. Шепелев прибыл с нервным, худым, с птичьим лицом, сальными чёрными волосами и очками с крупными стёклами молодым переводчиком Лихутиным. Посол не знал португальского языка. Советские сели за стол приставленный к большому столу, за которым обосновались хозяева Мозамбика.
   – Советское правительство озабочено тем, что власти вашей страны никак не могут найти наших геологов и других специалистов, захваченных в плен на руднике Морруа, – заявил Шепелев через переводчика. – И в свою очередь наши власти предлагают вызвать наших военных специалистов, которые смогут расправиться с боевиками и освободить наших людей.
   – Мы делаем всё возможное, – заверил Самора.
   – И невозможное, – добавил Велозу. – Мы сами рады принять ваших военных специалистов, но будет ли от этого толк?
   – Поясните, – попросил Шепелев.
   – Ваша страна очень велика и мы все восхищаемся вашей мощью, но и Мозамбик не мал. Вдоль океана наша прибрежная территория занимает не меньше двух тысяч километров и это при относительно небольшой плотности заселения страны. Глубинные территории сложно контролировать из-за нехватки людей. Поверьте, у нас вполне себе хорошая мотивированная армия и спецслужбы. Они могут направляться к Малави или к Родезии. Я полагаю всё же к Малави – это ближе. На всех известных нам путях в эту сторону мы расставили засады. На одну из них они уже наткнулись, но удачно вышли из боя и отступили. Им не удасться пройти наши заслоны. Рано или поздно мы их поймаем.
   – Наши люди живы?
   – Неизвестно. Повстанцев видели две недели назад в ста километрах от границы с Малави, тогда их видели живыми местные жители. Сейчас они бродят где-то внутри страны, ища выходы к границе с Малави или пути на юг. Менее вероятно – на север к другим повстанческим группам.
   ***
   В сером водоёме разлеглись два ленивых бегемота, над которыми копошились насекомые и маленькие птицы. В ста шагах от этого места повстанцы с советскими пленными устроили привал. Ассане сидела на берегу, положив автомат на колени и глядела на воду. Услышав сзади шаги, она обернулась. Это был Иван Скороспелов заметно истощённый, с золотой бородой. Он протянул Ассане цветок с продолговатыми красными лепестками и сел рядом. Девушка взяла цветок.
   – Что это?
   – У нас принято дарить девушкам цветы.
   – Зачем?
   – Это знак того, что девушка нравится мужчине.
   – Спасибо. Ты странный белый.
   Иван пожал плечами и улыбнулся.
   – Непонятно куда мы идём. Уже целый месяц прошёл. Зачем мы вам нужны? – сетовал он.
   – Это знает только наше командование. Вы враги, помогаете нашим врагам расхищать богатства нашей страны.
   – Нет.
   – Зачем тогда вы терзаете нашу землю, забирая из неё камни и разные вещества?
   – Чтобы сделать вашу страну богаче. СССР не эксплуатирует другие страны. Мы против эксплуатации.
   – Я знаю эту коммунистическую пропаганду.
   – Это всё пойдёт на благоустройство вашей страны. Советский Союз на этом не поимеет ничего. Мы наоборот даём деньги на развитие дружеским странам.
   – А потом Самора расправляется с неугодными и своими врагами с вашей помощью.
   – Я честно ничего не знаю про ваши внутренние дела. Мне жаль, если ваши власти ведут несправедливую политику.
   – Что вы добывали на Морруа?
   – Тантал.
   – Что это?
   – Редкоземельный металл.
   – Зачем он нужен? Что из него потом сделают?
   – Например, нити накаливания в лампочках. Ты видела электрические лампочки?
   – Конечно. Ты думаешь, я совсем тёмная деревенщина.
   Иван и Ассане заметили, что справа на них кто-то смотрит. В пятнадцати метра от них стоял у большого пушистого куста и наблюдал за ними Фролкин.
   – Что ему надо? – спросила Ассане.
   – Возможно, ты ему нравишься.
   – Смешные вы белые.
   – Мы не такие белые. Не такие, как португальцы.
   Иван вернулся к своим. Был знойный день. Около лежащего на земле с закрытыми глазами Сергея сидел Алешков. Рядом находились Янушев, Улыбин и Ленивцев.
   – Как он? – спросил Иван.
   – Плох. Я думаю у него проблемы с желудком и пищеводом, – сообщил Алешков. – С таким питанием он долго не поправится. Один раз в день какая-то дребедень. Ему доктор нужен.
   – Я уже говорил с этими бандитами о докторе, – сказал Улыбин. – Им, кажется, плевать: выживет он или нет.
   – Дикари, – заметил Ленивцев.
   – У меня есть идея.
   Иван сел на землю, отогнал мух от лица.
   – Сергей может умереть. Я поговорю с их командиром. Они могут оставить его в какой-нибудь деревне, где мы остановимся, и попросить местных обитателей передать его властям через пару дней после того как мы уйдём дальше.
   – А, что, Иван, ты – молодец, – похвалил товарища Алешков. – Как я раньше об этом не додумался.
   – Он парень не промах. Глаз успел положить на негритяночку с автоматом, – добавил Ленивцев.
   – Слушай, знаешь, что.., – хотел, что-то ответить Иван, но Ленивцев не дал ему закончить:
   – Я же не в укор это тебе. Я даже тебе в чём-то завидую. Молодой и холостой. Сколько у тебя ещё будет таких красоток. А знаете, я в книге одного какого-то латиноамериканского автора читал, что у их белых есть такая мудрость, что тот, кто не имел секс с негритянкой, не был в раю.
   – Ну, знаешь, Лев; ты не развращай мне тут молодёжь, – возмутился Улыбин. – Ты самиздат читаешь?
   – Это был детектив.
   – Смотри у меня.
   – Смотрите, – тихо сказал Алешков, указывая на юг, откуда они пришли в это место.
   В семидесяти метрах от них делал обход повстанец, держа автомат дулом направленным вперёд. За ним крались двое советских пленных. Солдат медленно обернулся и пленники напрыгнули на него, повалив на землю. Завязалась борьба.
   Ленивцев похлопал рукой по плечу Алешкова, указав на центр привала, где Табатадзе и Фролкин набросились на другого солдата. Николоз упал на землю на спину и сдавливал горло вояке обеими руками. Солдат трепыхался, держась за автомат, который пытался вырвать щуплый Фролкин. Наконец, солдат отпустил оружие, которое тут же оказалось в руках Фролкина. Поодаль от них двое повстанцев повалили на землю, пытавшихся напасть на одного из них других советских пленников. Фролкин передёрнул затвор калашникова и выстрелил три раза вверх одиночными.
   – Внимание! Я хочу говорить с вашим командиром! У нас теперь есть оружие! Требую переговоров! – объявил на португальском Фролкин.
   К нему уже шли шесть солдат, держа его на прицеле. Среди них была Ассане. Впереди шёл командир отряда Армандо.
   У других советских пленных, напавших на повстанцев, не получилось завладеть оружием.
   – Положи автомат, – приказал Армандо.
   У него в руках был пистолет, который он держал, направив стволом в землю.
   – Я буду стрелять!
   Фролкин направлял дуло автомата то на одного, то на другого повстанца. Быстро обернулся назад. Оттуда тоже к нему шли солдаты, направляя на него стволы своих автоматов.
   – Не дури, – сказал мягко Армандо. – Брось оружие.
   – Отпустите нас – тогда отпущу.
   – Никто вас не отпустит.
   – Я буду стрелять!
   – Стреляй.
   Фролкин направил ствол автомата в лицо Армандо. Повстанец на это лишь улыбнулся.
   – Стреляй, – сказал, но тогда погибнешь не только ты, но и твои друзья.
   Повстанцы пустили короткие очереди над головами пленников.
   Колени Фролкина дрогнули.
   – Не надо их трогать – они здесь совсем ни при чём, – попросил он.
   – Отдай автомат и мы их не убьём, – предложил Армандо.
   – Обещаешь?
   – Даю слово командора.
   Фролкин нерешительно положил автомат на землю. К нему подскочили солдаты, один из которых ударил его прикладом в челюсть.
   Поверженного Фролкина отпинали ногами. Та же участь ждала и Табатадзе. Других неудачников-бунтарей также избили, а потом повели куда-то в сторону. Кто-то хотел встать и пойти за ними, но солдаты криками и угрозами заставили их оставаться на месте.
   Раздались выстрелы, несколько автоматных очередей. Кто-то из пленников уже мысленно распрощался с ними, но через какое-то время они вернулись. Выстрелы были в сторону, пугающие.
   Фролкин трясся то ли от испуга, то ли от морального истощения. Он сел около Алешкова и его компании.
   – Что вы наделали? Мы могли просто бежать, – сказал Алешков.
   – Мы хотели освободить всех разом.
   – Надо было больше народу привлечь, – говорил Алешков. – Почему нам не сказали?
   – Мы не всем доверяли. Значит, я тот, кому нельзя верить. Отлично.
   – И я, – присоединился Улыбин. – Мне-то почему не доверили?
   – Вы бы отговорили нас.
   – И то верно.
   – Что теперь будет? – жалобно обеспокоился Янушев.
   – Ничего хорошего, – предположил Алешков.
   – А что с Серёгой делать? – напомнил Иван. – Я всё же поговорю с их командиром.
   – Не советую.
   Алешков ухмыльнулся по-доброму.
   Всё же когда начало темнеть Иван подошёл к Армандо. Тот стоял и смотрел на восток, вдаль на красные и розовые полосы заката на горизонте.
   – Армандо, у меня есть дело к тебе. У нас есть тяжело больной человек. Зачем он вам? Предлагаю оставить его в какой-нибудь деревне, а местные жители спустя два дня передадут его властям.
   Иван глупо улыбался.
   Армандо посмотрел проницательно ему в глаза.
   – Ты русский либо дурак либо очень хитрый. Иди.
   – Но почему?
   Армандо снял с плеча автомат и дал прикладом что есть мочи под дых Ивану.
   – Теперь у нас вместо двух ещё один раненый, – умудрялся шутить Алешков.
   Сокроспелов лежал на земле рядом с Ломовским в позе эмбриона.
   – А я знаю, почему они не согласились, – сказал Алешков.
   – Почему? – недоверчивым тоном спросил Улыбин.
   – Им нельзя оставлять кого-то из нас в населенных пунктах. Это след для мозамбикской армии и спецслужб. Чёрные совсем не идиоты.
   Фролкин уже оправился и сидел с грустным видом у кустарника с белыми цветками.
   – Эх, Фролкин, зачем ты это сделал? – вопрошал Алешков. – Зачем ты сюда припёрся? В это дыру.
   – Я? Зачем?
   ***
   Фролкин туго соображал. Его мысли скакали беспорядочно и без всякого смысла. В воображении мелькали картины схватки с повстанцами, а потом Москва. Его квартира. Снег за окном. Надя сидит на табуретке и плачет. Это была зима восемьдесят второго.
   А началась их история ещё в школе. Тимофей Фролкин был москвичом в третьем поколении. Жил он в Бибирево, не в центре, однако столица есть столица. Его родители люди были простые, но с амбициями. Отец учился на инженера да бросил институт через три года, в итоге всю жизнь проработал водителем. Мама работала медсестрой и пыталась безуспешно отучиться на врача. Вся их надежда была на единственного сына. А Тимофей влюбился без памяти в девятом классе в Надю Богатырёву. Она переехала в Москву с родителями из Челябинска. Учился Тимофей на четвёрки и пятёрки на радость родителям, а тут как будто отбился от рук: уроки делал на отвали, с родителями отказывался разговаривать по душам. Так бы он и окончил девятый класс на тройки с редкими четвёрками, если бы не Надя, заметившая ему:
   – Ты чего перестал учиться?
   И Тимофей начал учиться вновь с утроенной силой. Надя тоже хорошо училась. Она была красива, но не совсем пропорциональна сложена: некоторым казалось, что её голова больше, чем у среднестатистических людей. Волосы у неё были прямые светлые, глаза серые. Тимофею так не казалось. Ему нравилось всё в Наде. Он пытался за ней ухаживать, а Надя динамила его. Говорила, что:
   – Не герой ты, Тима. Не герой.
   Это было до смерти обидно слышать Тимофею. Он был на вид щупл и неказист. Его облик нельзя было назвать уродливым, но было в нём что-то мученическое, интеллигентно-вырожденческое. Волосы у него были пепельно-русые, складывающиеся в причёску-репейник. Даже при помощи материного лака для волос не удавалось их сложить во что-то более-менее годное, а с короткой стрижкой Тимофей походил на сбежавшего узника концлагеря.
   В десятом классе Тимофей начал усиленно заниматься физкультурой и научился так подтягиваться аж восемь раз, правда, с небольшими дёрганиями. Отжимался он правильно двадцать пять раз на кулаках. Тимофей по окончании школы сначала попытался поступить в лётное училище, где его быстро забраковали. В мореходке также его ждало фиаско. Ему советовали поступить в военно-строительное училище, но не о стройбате мечтал Тимофей. Он не знал, куда податься. Думал в литературный институт имени Горького подать документы, но у него ничего не получалось написать толкового. Может быть, это было связано с его юным возрастом. И он неожиданно увидел по телевизору фильм про геологов и загорелся идеей поступить в горный университет. Тимофей быстро подготовился к экзаменам и сдал их успешно. Он начал учиться на геолога. С Надей он виделся не так часто. Она приняла его в какой-то момент, как друга и вечного поклонника. Он даже бывал у неё на днях рождения. Надя училась на врача. Её забавляло и радовало то, что Тимофей будет геологом.
   – Привезёшь мне из тайги на память какой-нибудь редкий минерал? – спрашивала она, улыбаясь.
   – Конечно.
   Тимофей умом понимал, что Надежда не принимает его всерьёз, как он не пыжится из себя, не старается выглядеть настоящим мужиком; но ничего не мог поделать со своим чувством, которое вело его непонятно куда.
   На двадцатилетие Надя не пригласила Тимофея. Он почувствовал, что случилось что-то ужасное.
   Его звали Андрей. Он был здоровый, крепкий, румяный с тяжёлым взглядом синих глаз. Андрей был артиллеристом – офицером, только выпустившимся из училища. Тимофей наблюдал за ним на расстоянии. Он был красив, но какой-то серой, ледяной красотой, жёсткой.
   На дне рождении Нади офицер сделал ей предложение, от которого она не отказалась. Потом несколько недель спустя она позвонила Тимофею и назначила ему встречу. Они стояли во дворе между четырьмя серыми коробками домов. Надя курила.
   – Я желаю тебе всего хорошего, Тима. У тебя всё должно получиться – ты же талантливый и очень добрый, – говорила она.
   – Ты его любишь? – спросил Тимофей.
   – Да.
   – За что?
   – Тебе не понять. Это, как… Как химия что ли. Оно или есть или нет этого. Желаю тебе не валять дурака и найти себе хорошую девушку.
   Легко сказать. Найти себе девушку: в славные застойные годы это значило себе найти не просто девушку, но будущую жену. Тогда не принято было заниматься такими глупостями, как сейчас: проверять друг друга отношениями без обязательств. Тимофей был не против найти кого-то, но ему никто не нравился.
   – Дурак! – орал на него отец. – Нравится. Не нравится. Тьфу.
   И папаша смачно плюнул на линялый рыжий линолеум кухни.
   – Какой же ты дурак. Хоть и в университете учишься. Кого тебе надо? Королеву красоты?
   – Необязательно.
   – Вот уже здравый ход мыслей. Правильно, как у нас говорят в народе с лица воду не пить. Значит, как выбираем? Как? Главное, что?
   – Что?
   – Чтобы умела борщи готовить и убираться и от долга супружеского не отлынивала. Остальное всё чепуха. И смотри чтобы бёдра были попышнее.
   – А это зачем?
   – Чтобы могла побольше детей нарожать.
   – А где мы будем жить с ней и детьми?
   – Пока ты поженишься и нарожаешь детей – коммунизм будет построен и каждая семья получит квартиру.
   Тимофей сам чувствовал потребность в женщине больше не в физиологическом смысле, а в человеческом. Тяжело человеку жить одному. С родителями он не ощущал сильной духовной близости. Как бы он не любил их – они были слишком разные. Когда ему было двадцать лет, он познакомился с библиотекаршей Евгенией, которой был двадцать один год. Она была девственна, как и он. У Жени было узкое симпатичное лицо и строгий нрав. Она постоянно наставляла Тимофея и делала ему замечания за его рассеянность и безалаберность. Они ходили в кино и просто гуляли. Просто так отдать самое дорогое, что у неё было, Евгения была не согласна. Потом Тимофей признался сам себе, что не лежит у него душа к ней и прекратил их недолгую платоническую связь.
   В двадцать один год Тимофей лишился девственности на даче друга Кости. Тогда Тима напился до беспамятства и плохо помнил, что происходило. Он уединился на чердаке на большом матраце с Таней, которая училась на переводчика. Таня была миниатюрной брюнеткой не очень красивой со смешными озорными васильковыми глазами и хвостиком волос, затянутым обычной резинкой на затылке. Они виделись впервые на этой вечеринке. Таня была подругой жены друга Тимофея. Утром Тимофей почувствовал себя плохо не только физически.
   – Прости, прости, пожалуйста, – извинялся он перед Татьяной.
   На что та только иронично усмехнулась.
   – Ты, что подумал, что я буду требовать от тебя жениться на мне? Дурак.
   Искренне она это говорила или нет, Тимофей не мог тогда понять.
   Тогда он был рад, что всё для него обошлось без серьёзных последствий.
   Потом по прошествии месяцев он начал вспоминать Таню. Почему он так испугался продолжения отношений. Кто она? Он про неё толком ничего не успел узнать. И потом природу не обманешь. Нужен же кто-то мужчине. Через друга он стал наводить о Тане справки. Жена друга не охотно делилась новостями о Тане. Татьяна попала в какую-то неприятную ситуацию. Ей сообщили об интересе к ней Тимофея. Татьяна передавала через подругу, что у неё пока нет времени на него. Она была не местной из Волгограда и явно искала себе кого-то из Москвы или области. Тимофей думал об этом. Он не имел ничего против приезжих, но в этом вопросе не имел никаких иллюзий. Спустя полтора года Татьяна вышла замуж. Тимофей не расстроился. Трезво всё осмыслив, он понял, что ей нужна была крепкая и надёжная стена, желательно внутри МКАДа, а он был для неё в какое-то время запасным аэродромом.
   Тимофей закончил университет и начал ездить в командировки. В армию его не взяли из-за проблем со здоровьем. Он побывал на северном Урале, а во второй командировке оказался в Восточной Сибири, где искал золото с другими геологами. В эту поездку в группе геологов были две симпатичные девчонки Наташа и Ира. Тимофей рад был бы приударить за ними, но те предпочитали других геологов и рабочих, которые хорошо играли на гитаре, пели и без конца балагурили. Тогда Фролкин смирился с ролью неудачника в любовной сфере. В один из жарких августовских вечеров во время той экспедиции Тимофей стоял в очереди за едой с котелком и кружкой. Еду большой ложкой накладывала в котелки повариха Люба неказистая девушка с огромной грудью двадцати восьми лет. Тимофей слышал о ней только то, что она разведёнка, что её бросил муж-водитель с ребёнком на руках и смылся в другой конец страны, чтобы не платить алименты. Подошла его очередь. Люба положила Тимофею в котелок макарон и сверху две сосиски вместо положенной одной.
   – Спасибо, – поблагодарил Тимофей.
   Сбоку стояли два работяги: Матюха – седой, сутулый, щербатый, ему было сорок девять лет, а выглядел он на все шестьдесят девять и Спирит – Серёга Спирин, худой с узким испитым лицом и чёрными зубами-кольями, ему было сорок шесть лет.
   Матюха недовольно помотал головой.
   – Нехорошо.
   Тимофей развернулся от поварихи и поглядел в сторону Матюхи, догадываясь, что реплика брошена в его адрес.
   – Тим, ну ты чего глупишь? – решил-таки раскрыть свою глубокую мысль Матюха до конца.
   – В смысле? – не понял Тимофей.
   – Ты чего не обращаешь внимания на Любу? Тебя женщины совсем не интересуют?
   – Интересуют, а тебе-то что?
   – За тебя переживаю. Как можно столько терпеть. Посмотри на Любку. Она же ради тебя готова на всё. Она тебе всю жопу вылижет.
   Тимофей чуть не выронил котелок с едой. Он словно язык проглотил, не знал, что ответить на такое. Единственное, что он смог, это просто уйти в сторону, но есть он так и не смог. Он стоял у дерева, находясь в прострации четыре минуты, соображая, что произошло и как быть дальше, после чего подошёл к Матюхе, сидевшему на бревне и плеснул чай из кружки ему в лицо.
   – Ты, что офонарел, сявка, да я тебя порву на атомы!
   Матюха вскочил быстро, глазами ища что бы взять такое, чем можно было бы поразить Тимофея. Дать просто по физиономии работяга не решился, а Тимофей тем временем увидел на земле лопату и поднял её для защиты. Быстро подбежали другие работники и геологи и утихомирили Матюху. К ночи конфликт был исчерпан. Работяги принесли самогон и Тимофей и Матюха уже чокались оловянными и алюминиевыми кружками, выпивая за крепкую мужскую дружбу, геологов и искателей приключений. Тимофей пришёл к мысли, что по сути своей Матюха не был плохим человеком, просто он так жил, существовал, мыслил; как хам, шариков, простолюдин, чернь. Так люди живут. Это всё было для них нормой. Другая мысль напугала его. Раз уж такие, как Матюха его жалеют, значит, у него совсем дела плохи. Неужели он так жалок и непривлекателен?
   Родители тоже требовали от него продолжения рода, что ещё больше злило Тимофея. К нему в голову приходили какие-то бредовые сумасбродные мысли о том, что жизнь его совершенно никчёмна и напрасна. Он был молод, но думал, что ничего впереди не ждёт его хорошего. А в восемьдесят втором году к нему пришла Надя, сама пришла. Была зима, в квартире не было родителей. Они уехали к бабушке матери отца. Наде надо было поплакаться кому-то, подругам стыдно было жаловаться, а Тимофей мог всё выслушать и не рассказать никому дальше о её секретах. Надя сидела на табуретке, курила, всхлипывала. Рядом на столе стояла кружка горячего чая. Тимофей сидел с другой стороны стола и слушал.
   – Он оказался каким-то животным. Мы поругались и представляешь, что он сделал? Он взял меня, как последнюю шлюшку, волтузил меня как какую-то тряпку, никчёмную вещь по постели. Ничего, что я тебе рассказываю такие подробности?
   – Ничего.
   – Впрочем, он всегда был таким жёстким и холодным. Раньше мне это почему-то нравилось, но теперь… Не знаю, что произошло между нами. Я больше не могу так, хочу тепла какого-то и душевности.
   – Разведись с ним.
   – А дочь?
   – У вас дочь?
   – Да, ей три года. Она сейчас у моей мамы.
   – И что ты собираешься дальше делать?
   – Не знаю. А у тебя есть кто-то?
   – Нет.
   – Ты хороший. Я сколько тебя знаю, думала, что было бы хорошо тебя полюбить, но у меня не получается. Прости меня.
   И у Тимофея будто переключился какой-то тумблер в голове. С того момента он уже не любил Надю. И дело было не в обиде. Он увидел в ней некий дефект не физический, но психологический. Надя была из тех женщин, которые любят тех, которые их терзают и мучают. Те, кому нужны альфа-самцы, животные, грубые и жёсткие. Мазохистский тип. Таких много в России. В лучшем случае им нужен просто герой – сильный и бесстрашный, которого они могли хотя бы уважать и немного бояться. А Тимофей не такой. И вся эта игра в героев ему не нужна. В этой жизни нужно быть самим собой, только какой он сам по себе, Тимофей никак не мог разобраться. От таких мыслей его накрыла пустота, а потом депрессия, мешавшие нормально жить. И когда в их отделение пришла разнарядка на работы в Мозамбик, Фролкин не думая, дал своё согласие на командировку.

5

   Заканчивался сентябрь. В президентском кабинете за столом сидели Самора и Велозу в ожидании высокого гостя. Наконец, двери открылись. Самора и Велозу встали. Вошли двое русских: один с военной выправкой тридцати пяти лет с лысиной и короткой стрижкой на голове в форме огурца и переводчик.
   – Приветствую вас, товарищ Ползунов.
   Самора радушно улыбнулся и протянул руку для пожатия. Ползунов тепло и уверенно пожал её своей крепкой клешнёй. Велозу не сомневался, что Ползунов является сотрудником советских спецслужб.
   Сели.
   Ползунов улыбнулся несколько искусственно и сообщил через переводчика:
   – Советское правительство обеспокоено тем, что наши специалисты до сих пор находятся в плену у этих бандитов, марионеток американских империалистов.
   – Мы стараемся делать всё возможное, – оправдывался Самора.
   – Представляете, какой будет скандал, если они попадут в руки американцев или их союзников? Они могут устроить пресс-конференцию.
   – Зачем? – не понимал Самора.
   – Чтобы рассказать о том, как доблестно повстанцы из РЕНАМО борются с просоветским режимом Саморы, который угнетает несчастный народ Мозамбика.
   – Они могут на это пойти? – удивился Велозу.
   – Теоретически нет. Все они люди более-менее проверенные, но всегда могут найтись такие, кто не устоит перед большими деньгами либо другими соблазнами. Человек слаб.
   – Мы усилим поиски, – обещал Велозу.
   – А, если их уже нет в Мозамбике?
   – Они здесь. Неделю назад их видели в ста пятидесяти километрах от границы с Малави, – уверил Велозу.
   – Почему они до сих пор не перешли границу?
   – Ждут удачного для этого момента. Мы поставили засады на все более-менее известные тропы и пути. Они вероятно ждут, когда мы ослабим бдительность.
   – А мы не можем ждать. Надо вызволить геологов и рабочих как можно скорее. Наши власти готовы выплатить миллион долларов за их освобождение. Вы можете передать это сообщение повстанцам, Велозу?
   После короткой паузы Велозу ответил:
   – Сделаем.
   – Уж, сделайте и постарайтесь донести до них эту новость, как можно скорее.
   ***
   Палата представляла собой небольшую комнату со стенами, окрашенными в бежевый цвет и койкой, на которой сидела Светлана, вжав подбородок в коленки. Она попала в медицинское отделение посольства сразу после посещения посла. В палату вошёл высокий седой доктор Скворцов в белом халате. Он двигался медленно, кисти держал в карманах халата.
   – Девочка моя, вы решили? – спросил он.
   – Да. Я хочу остаться.
   – Вам не жалко вашего ребёнка? У вас угроза выкидыша. В посольстве у нас нет хороших условий для вас. В Мозамбике тем более. При проклятых колонизаторах, возможно, ещё был какой-то шанс обеспечить вас должным уходом, но теперь…
   Сказав это, Скворцов испуганно огляделся по сторонам, будто в стенах или ещё где-то могли находиться подслушивающие устройства.
   – Я хочу дождаться своего мужа здесь, убедиться, что с ним всё в порядке.
   – Ваше присутствие здесь никак не повлияет на его судьбу. Вы рискуете остаться и без мужа и без ребёнка. Впрочем, я не знаю, может быть, ребёнок для вас не так ценен…
   – Что вы говорите, доктор…
   ***
   Повстанцы разбили лагерь в маленькой деревушке, раскинувшейся над низиной, где до горизонта простиралась зелень саванны с редкими деревьями и кустами. Пленные лежали под открытым небом, многие под одеялами, выданными им повстанцами на краю деревни. В помещения деревни их не пускали в наказание за нападение на солдат.
   – Гляди, – Скороспелов растолкал Алешкова.
   По низине двигалась стая зебр. Где-то вдали показались два слона. Они выбрались из-под одеял.
   – Курить хочется, – сказал Алешков.
   – А мне уже всё равно, отвык, – признался Скороспелов. – Больше есть хочется.
   – Не говори про еду, – проворчал откуда-то из-под одеяла, лежавший сзади Янушев.
   – Я утром съел двух червяков и какое-то насекомое, – сказал находившийся рядом с ним Рыжков.
   – Дурак, они могут быть ядовитыми. Тебе жизнь совсем не дорога? – отчитал его Янушев.
   – Нет, конечно. Жизнь очень глупа и бессмысленна.
   – Что же ты за неё держишься из последних сил?
   – Слабый потому что.
   – Философский разговор. Записать бы, – заключил Фролкин, севший рядом с Алешковым и Скороспеловым.
   – Приедешь домой – запишешь, – сказал Улыбин, выбравшийся из-под одеяла и севший на землю позади Фролкина, Алешкова и Скороспелова.
   – Мне бы ваш оптимизм, – посетовал Алешков.
   – Африка – колыбель жизни человеческой, – мыслил вслух Фролкин. – Человек ушёл отсюда и построил цивилизации, государства, а те, кто тут остался так и замер на доисторическом уровне. Почему? Не понимаю.
   – Египет, брат, это тоже Африка, – напомнил Иван Скороспелов.
   – Я имею в виду не в фактическом смысле, а по сути своей. Суть Африки – это её центр да юг.
   – Может быть, им так нравится жить, а ты хочешь всех под один гребень причесать, – заметил Алешков.
   – Нравится – не нравится, я не в этой категории сужу. Я про прогресс. Прогресс не может быть без движения. Человек должен двигаться не только мысленно, но и в пространстве, чтобы меняться, расти цивилизационно. А тут люди жили в одной локации столетиями, и их всё устраивало, не нужно ничего было менять.
   – Потом пришли люди из других локаций и начали менять всё насильно, – добавил Сокроспелов.
   – А я где-то читал, что человека на Землю запустили инопланетяне. Изначально рас и наций было гораздо больше, чем сохранилось теперь, – подал голос откуда-то сзади Табатадзе.
   – Смешной человек, – Фролкин усмехнулся. – Ты ещё расскажи про бога…
   – Не трогай бога, – осадил его Улыбин.
   – Ты чего, Глеб Батькович? – удивился Алешков. – Ты же махровый коммунист.
   – И что? Может быть, бог с коммунистами заодно.
   – Ты это только не скажи где-нибудь на партсобрании, – предупредил его Алешков.
   Он и Скороспелов усмехнулись.
   – Да пошли вы. Думаете, я боюсь кого-то? Мне плевать. Собрание – это собрание, а здесь мы в другой ситуации, где каждый человек, как на ладони обнажён. Можно говорить сокровенные мысли. Неизвестно, выберемся ли мы отсюда.
   За пленными зорко наблюдали двое автоматчиков с двух сторон. После неудачного восстания Фролкина и компании повстанцы усилили надзор за советскими специалистами.
   Деревня, где отдыхали повстанцы, была не такой мелкой, через которые обычно они проходили с пленными. Тут встречались глинобитные дома с чем-то вроде соломы на крышах. По улицам и дворам бегали куры. Жило в этом поселении семьдесят пять человек. Начало темнеть. К пленным подошёл Армандо в сопровождении двух солдат и старика с посохом и странными разноцветными бусами на шее и запястье правой руки. Стыд у дедушки был прикрыт непонятной тряпочкой едва-едва, так что его причиндалы то и дело вываливались из этого подобия нижнего белья. Они нашли Ломовского, который лежал с закрытыми глазам и бредил. Рядом с ним сидел Улыбин.
   – Как он? – спросил Армандо.
   – Плох, – отвечал Улыбин. – Наверное, умрёт.
   – Что у него болит?
   – Он не может толком объяснить. У него бред.
   – Это колдун. Он может помочь, посмотреть его.
   Армандо указал кивком головы на старика.
   Дедушка запричитал на непонятным языке и принялся делать круговые движения вокруг Сергея, при этом пританцовывая. Наконец, он остановился.
   – Что? – спросил Армандо.
   – Вижу яйцо.
   – Какое яйцо?
   – Яйцо.
   – Это ребёнок, – сказал один из солдат. – В нашей деревне, когда колдуны видят яйцо – это означает, что у него будет ребёнок.
   – Странно, как он это мог узнать? Сергей и его жена хотели ребёнка, но у них никак не получалось забеременеть, – вспомнил Алешков. – Вот чудеса. Видимо, Сергей до сих пор мечтает о ребёнке?
   – А, что если Света беременна? – предположил Иван.
   – Ерунда, – усомнился Алешков.
   – Он будет жить? – спросил Улыбин.
   Колдун поглядел внимательно на Сергея.
   – Жить? Жизнь бесконечна. Вопрос, где он будет жить в этом мире или за дверью, ведущей в другие жизни. У него мало сил, чтобы жить здесь. Надо, чтобы он сам захотел жить, тогда он выживет.
   Армандо, солдаты и колдун ушли.
   – Может быть, скажем ему, что у него будет ребёнок? – предложил Иван.
   – Кого ты слушаешь? Колдуна? Это же каменный век, пещеры, – предложение Ивана рассмешило Алешкова.
   – У него будет причина, чтобы стараться выкарабкаться, бороться.
   – Ага. А, когда он спросит, откуда мы знаем, что у него будет ребёнок, что ты на это ему ответишь? – резонно заметил Алешков.
   – Так и скажем. Колдун сказал.
   – Ты смешон приятель. Сергей – материалист и коммунист. Он не поверит.
   Прошёл час. На саванну опустилась чёрная беззвёздная ночь. Повстанцы устроили что-то вроде колдовских представлений на окраине деревни. Пленным было разрешено понаблюдать за происходящим. Вёл представление тот же колдун, что исследовал Сергея. Он бегал вокруг костра, танцевал и пел что-то.
   Когда костёр прогорел, колдун распределил равномерно тлеющие угли на площадь примерно в три квадратных метра. Стоявшие кругом солдаты зажгли факелы, чтобы было видно, что происходит на месте костра. К углям подошёл молодой парень из деревни в синих трусах. Колдун стал говорить ему заклинания на непонятном местном языке. Глаза парня были закрыты.
   Колдун махнул рукой перед лицом парня и отошёл в сторону. Парень же пошёл босиком по углям. Он шёл медленно будто это угли были не так горячи, как бывают горячи раскалённые угли, а будто это были камни нагретые солнцем на океанском пляже. Пройдя угли, молодой человек упал. К нему подбежали деревенские жители и колдун. Его пятки и ступни натирали мокрыми тряпками. Парень бормотал что-то нечленораздельное. Колдун сказал что-то Армандо, что не удовлетворило его.
   Командир повстанцев задумался, а потом указал пальцем на Фролкина сидевшего в круге зрителей. Геолога вытащили за руки двое солдат и подвели к командиру.
   – Твоя задача пройти через угли и увидеть правильный путь, который приведёт нас в безопасное место. Колдун проведёт с тобой заклинание, чтобы наладить связь между тобой и добрыми духами, – объяснил Армандо.
   – Я не хочу, не буду.
   – Тогда.
   Армандо кивнул головой солдатам. Двое солдат направили дула автоматов на головы Табатадзе и Рыжкова.
   Фролкина подвели к углям. Они дымились и были красными и розовыми местами, а не полностью чёрными, когда начинают остывать.
   Колдун начал бормотать заклинания. Фролкин закрыл глаза. Он был уверен, что на него не действует этот набор звуков и непонятных слов. У него в сознании проплыли картинки из прошлой жизни. Москва. Снег. Надя. Надя! Всё из-за неё. Он погиб из-за женщины. Как это глупо. Фролкин очнулся, когда колдун толкал его к углям.
   – А-а! – с криком Тимофей пробежался по углям и прыгнул на спасительную землю.
   К нему кинулись местные жители с мокрыми тряпками, которыми принялись растирать его пятки.
   Тимофей жалобно стонал.
   Подошёл Армандо.
   – Ты видел?
   – Что?
   – Путь, куда нам надо идти.
   – Нет, м-м-м.
   – Как и парень из деревни, – заключил Армандо. – Что ж придётся другого пускать по углям.
   – Подожди. Я видел, точно видел.
   – Что? Куда?
   – Дух указал мне, что нам нужно идти в Родезию?
   – В Родезию?
   И снова повстанцы с пленными отправились в путь. Проходили по знакомым уже местам. Алешков заметил Фролкину:
   – На фига ты сказал про Родезию? Ты представляешь, сколько туда надо идти?
   – Нет. Далеко наверно.
   – Это мягко сказано.
   Дошли до маленькой речки, где у пленных появилась возможность помыться и искупаться. Ломовский был слаб и почти не говорил. Правда, он мог идти медленно, но уверенно. Повстанцы, кажется никуда не торопились. Кто-то не только мылся, но и стирал свою одежду. Иван полез мыться последним подальше от посторонних глаз. Он разделся до гола, вытирал свою одежду и зашёл на середину реки, где вода доходила ему едва до живота. Он присел, начал брызгать себя водой, вымыл лицо. На берегу в кустах, мелькнул чей-то силуэт. «Кто это дурачится?» – подумал он. «Алешков или Фролкин псих?» Скоро он увидел Ассане, вышедшую к берегу и взявшую его одежду. Иван крикнул по-португальски:
   – Оставь! Что ты делаешь?!
   Девушка улыбалась, она взяла одежду и сделала вид, что собирается уйти.
   – Не надо! – взмолился Иван и пошёл голый к берегу.
   Вышел. Ассане далеко не ушла. Она раскатисто смеялась, явно дурачась.
   – Отдай.
   Иван выхватил свою одежду. Его глаза встретились с её глазами-угольками. Он бросил одежду на землю, притянул к себе и крепко поцеловал в губы. Она вырвалась со словами.
   – Ты с ума сошёл!
   ***
   И он вспомнил слова, те же слова, только произнесённые на русском, голосом чуть с хрипотцой:
   – Ты с ума сошёл!
   И от этих звуков у него сводило дыхание и бешено заходило сердце, так что он не чувствовал ног под собой, не понимая, где он: на небе ли, на земле ли, или где-то в другом измерении.
   Через Оренбург протекает река Урал. Иван Скороспелов с детства часто плавал по ней на лодке. Он мечтал стать моряком. У его родителей были вполне себе земные влечения. Папа трудился токарем на заводе, мама работала на почте. Это были обыватели в чистом виде. Они не были плохими людьми. К мечтам сына они относились без насмешек с иронией, не верили в успех его планов. Все их предки были обычными пахарями и трудягами, так что нечего замахиваться на то, чего никогда не сможешь достичь. У простых людей простая судьба. У Ивана был младший брат Сергей, который хотел стать водителем. Он в своей семье порой выглядел белой вороной. В старших классах школы Иван стал думать, что его мечты и, в самом деле, не совсем соответствуют его способностям, силам и талантам. Учился он средне: не был троечником, пятёрок и четвёрок было у него примерно столько же, сколько и троек. Иван любил читать о путешествиях и историческую литературу. В последнем классе у него вспыхнула любовь к Наташе Колокольниковой из параллельного класса. Это была типично русская красивая милая девушка с двумя косичками, ямочкой на круглом подбородке и стройной фигуркой. Наташа собиралась покорять в Москву. Она хотела стать химиком. Наташа подбодрила Ивана в его стремлении покинуть Оренбург и стать моряком или кем-то ещё более значимым. Они стали близки ещё когда не закончили школу. Это случилось на майских праздниках. Юные влюблённые выехали за город и весь день резвились на речке и совсем потеряли стыд, так они обрели первый опыт земной физической любви собственно на земле на поле, где рос хлеб. Наташа не боялась лишиться девственности до брака. Она была прогрессивной девушкой. Иван иногда чувствовал себя глупее её. Наташа училась очень хорошо и знала больше него. Он не всё понимал в учебниках или книгах. Порой чтобы добраться до истины в том или ином вопросе ему требовалось значительное время. Прошло полтора месяца после того, как они стали близки в поле, когда Иван нечаянно разрушил их связь по легкомыслию и пьяной лавочке. Они отмечали день рождения подруги Наташи. Иван тогда набрался как свинья. Он никогда до этого не пил портвейн, поэтому не рассчитал с дозой. Ему предлагали отвезти его домой, но ему хотелось продолжения банкета, праздника и приключений. Во время перекура в подъезде Иван умудрился поцеловать и даже слегка прижать к себе Аллу подругу Наташи. Наташа аккурат в этот момент выходила из квартиры и стала свидетелем этого безобразия. Она не стала заниматься рукоприкладством и скандалить, просто спустилась вниз и пошла прочь. Иван с трудом понимал, что происходит, но до него таки дошло, что он сделал что-то очень глупое и непристойное. Он бросился вслед за Наташей, но поскользнулся и упал во дворе. Его доставили домой. На следующий день он на коленях стоял перед своей первой любовью и молил о прощении. Прошёл ещё месяц. Наташа вроде бы простила его.
   – Мы будем друзьями, нет больше чем друзьями, друзьями-любовниками, друзьями-любовниками-метасупругами, – сказала она.
   – О чём ты говоришь? Я не понимаю, – говорил Иван.
   – Со временем поймёшь. Мета – это над. Будем выше всего.
   У них даже случилась близость перед их отъездом из их родного Оренбурга. Наташа отправилась покорять Москву, а Иван поступать в мореходку в Ленинград.
   В мореходку Иван не поступил, зато обрёл верного друга Виктора. Виктор прибыл в Ленинград из Волгограда. Он также провалился на экзаменах, но не опустил рук. Виктор предложил Ивану попытать счастья и попытаться поступить в ленинградский горный университет. Он лучше Ивана знал некоторые предметы и помог вновь обретённому другу в подготовке и сдаче экзаменов.
   – В земле ковыряться не менее интересно, чем ходить по морям, – приговаривал тогда Виктор.
   Они вместе учились, отдыхали, веселились, делили на двоих радости и неприятные моменты в жизни. Виктор был умный, но несколько заносчивый и высокомерный. Он предпочитал больше времени тратить на изучение полезных наук, а Иван порой позволял себе расслабиться и почитать что-то из художественной литературы. По окончании вуза они начали ходить в экспедиции. Виктор умудрился впоследствии перевестись в московское отделение геологоразведки. Он удачно женился на москвичке Оле, с которой жил в отдельной двухкомнатной кооперативной квартире у станции метро Речной вокзал. Виктор не забыл о друге и ходатайствовал о его переводе в столицу. Иван переехал в Москву, где ему выделили комнату в общежитии. В личной жизни Ивану не так везло, как его другу. Он познакомился со стюардессой Василисой на одной из вечеринок друзей. Она жила в другом общежитии, будучи тоже провинциалкой. Приходилось к ней наведываться в гости на незаконных основаниях, подкупая вахтёршу и других служителей общаги, где обитала Василиса. У Василисы было красивое лицо и русые волосы. В то же время было в её облике нечто инфернальное и загадочное. Иван всё время подозревал её в изменах, но у него не было фактов её неверности. Она всё время куда-то улетала, а он уходил в экспедиции. В таком режиме легко можно было нарушить верность, как ей, так и ему. Однажды он заметил в её шкафу странный предмет.
   – Что это? Самотык?
   Василиса рассмеялась.
   – Темнота – друг молодёжи. Это дилдо или фаллоиммитатор. Ты никогда не слышал про подобные предметы? Я приобрела это в Японии.
   – Нет.
   – Какой ты у меня тёмный и консервативный.
   Ещё во время любовных утех Василиса частенько использовала ажурные чулочки-завлекалочки, в которых походила на банальную шлюшку. Это дико возбуждало Ивана и одновременно злило, пугало. Он думал, что связался не с тем человеком, но не знал, как сказать ей об этом. Консервативность и косность его мировоззрения убеждали его в том, что если начал с кем-то отношения, то будь любезен доведи их до логического конца, то бишь до загса. И он думал, что рано или поздно женится на Васе, но всё обошлось для него. Зря мужчины полагают, что многие женщины набитые дуры. Они хорошие психологи и всё прекрасно понимают. Он пришёл к ней в один из вечеров с маленьким тортиком.
   – О, тортик, редкий сюрприз от моего Ванечки, – заметила Василиса.
   Она сидела на стуле у стола. Иван прошёл к кровати и сел на её край. Василиса взяла зеркальце со стола и помаду, которой начала красить губы.
   – Извини, – буркнул Иван.
   Василиса хмыкнула.
   – Ты ничего не заметил?
   – А, что я должен был заметить?
   – Я губы крашу.
   – Ну и что?
   – Действительно, Ерунда какая-то. Женщина красит губы.
   – Собралась куда-то?
   – У меня свидание.
   – Это юмор такой?
   – Обхохочешься. Да пожалуй это смешно.
   – Ничего не понимаю.
   – Мне сделали предложение.
   – Как это?
   – Он – лётчик, зовут его Игорь. У него даже квартира имеется в Видном. И он вчера предложил выйти за него замуж.
   – Урод. Ты параллельно с ним встречалась.
   – Да. Всего неделю и он сделал правильные выводы. Я от него не скрывала о твоём существовании. Ты уязвлён? Разочарован?
   – А ты как думаешь?
   – Я думаю с тобой всё в порядке. Мы находимся в отношениях уже полтора года с лишним, а ты даже не заикнулся о дальнейших планах. Мне уже двадцать пять лет! А я ни разу не была замужем и детей не родила. Старуха уже!
   – Я хотел это обсудить.
   Василиса усмехнулась.
   – Хотел бы обсудил. Ты никогда не женился бы на мне.
   – Чушь.
   – Где бы мы жили? В общаге?
   – Переехали б в квартиру.
   – Ты купил бы кооператив или стоишь на очереди?
   – Встану.
   – Когда?
   – Надо узнать, как это делается. Я не разбираюсь.
   – Ты весь в этом. Сколько времени ты живёшь в Москве и не можешь разобраться в самых важных вещах. Ваня, ты неисправимый дундук.
   С одной стороны Иван был рад, что эти отношения кончились; с другой стороны его терзало ощущение нахлынувшей пустоты и печали.
   Вскоре после расставания с Василисой Иван встретился с Наташей, обосновавшейся в Москве. Он долго не получал от неё писем. Все свои письма он отсылал на адрес её общежития, после же окончания вуза Наташа естественно поменяла место жительства. Она также писала ему на адрес его общежития в Ленинграде. Через общих знакомых в Оренбурге она узнала его московский адрес и позвонила ему в общагу. Иван счастлив был услышать её голос. Договорились о встрече в парке Сокольники.
   Наташа стояла перед ним несколько повзрослевшая. В глазах стало меньше света и блеска, больше грусти и мудрости. Ей было двадцать восемь лет, как и ему. Иван хотел обнять её и прижать к себе, но не смог. Её взгляд давал понять, что этого не стоит делать. Она сказала, что вышла замуж.
   – Он клоун. Представляешь, обхохочешься, муж – клоун. Люди думают, что клоуны недалёкие и тупые, а он не такой. Он очень глубокий и умный. Пишет рассказы и эссе. Представляешь? В стол, конечно. Кто будет печатать клоуна, который пишет не то, что надо писать?
   – Я его знаю? – спросил Иван.
   – Он не Юрий Никулин и не Олег Попов. Он менее известная и популярная личность.
   – Ты его любишь?
   Наташа опустила глаза. Потом подняла и отвела их в сторону.
   – Ты ещё не понял, что любовь – это мираж. Как счастье. Люди гонятся за ним всю жизнь и толку ноль.
   – Зачем же жить с человеком, которого не любишь? Не понимаю. Зачем приносить такие жертвы?
   – Есть вещи гораздо выше чувств и мимолётных удовольствий.
   – Я всегда был ниже тебя по развитию и уму.
   Наташа усмехнулась.
   – От ума много неприятностей. Оставайся таким, какой ты есть. Почему ты до сих пор живёшь в общежитии?
   – Надо в очередь вставать или копить на кооператив.
   – А ты не встал и не накопил. Узнаю тебя. Ничего женишься – изменишься.
   – Может быть, я никогда не женюсь.
   – Женишься. Природу не обманешь. Только выбирай себе не злую жену.
   – А ты где живёшь? У тебя есть квартира?
   – Да, небольшая в Орехово.
   Иван так и не понял, зачем Наташа захотела с ним встретиться. Она не оставила ему своего номера телефона и не договорилась о новой встрече. Пойми этих женщин. Неужели она до сих пор его любила? Первая любовь? Любила не на физическом уровне, а на высшем, духовном? Она ему тоже была дорога. И в чём проблема, чтобы возобновить отношения? Его ошибка в подъезде? Или этот её клоун? Что в нём особенного? Может быть, Наташа была из тех женщин, которые любят страдать?
   А в январе восемьдесят первого года с Иваном случилось непоправимое. Его позвал к себе в гости Виктор. Они давно не виделись, и у Виктора было заманчивое предложение для друга. Он нашёл для него невесту из Кузьминок.
   – Хорошая, добрая, красивая, немного с причудами, как и у всех. Аня зовут, – сказал Виктор и отправил в рот вилкой солёный рыжик. – Двадцать два года, играет на виолончели в симфоническом оркестре. Интеллигенция.
   Они сидели на кухне, пили водку под хорошую закуску. Иногда на кухню заглядывала жена Виктора Оля, спрашивая, не надо ли им что-нибудь ещё приготовить или достать из запасов.
   – Что скажешь? – Виктор хитро поглядел на друга.
   – Брак по расчёту?
   – Ну, ты и дятел. Брак по уму это называется. Тебе уже двадцать восемь лет, а ты всё в мальчиках ходишь. Пора бы уже бросить якорь где-нибудь.
   – Где-нибудь я не хочу.
   – Так чем тебе Кузьминки не угодили?
   Иван познакомился с Аней. Она оказалась милой девушкой. Они пообщались во время встречи, потом один раз сходили в кино и погуляли в парке. Затем они ещё раза два созванивались. Что-то останавливало Ивана сделать следующий шаг в отношении Ани. Может быть, не хватало химии. О любви и речи не было. И ведь всё в ней было прекрасно, но не тянуло к ней. Она уехала на гастроли по стране, и это давало возможность Ивану три месяца не напоминать о себе даже по телефонной связи. Впрочем, он ей ничем не был обязан и мог просто забыть о ней.
   В общежитии появилась интересная свободная девушка двадцати шести лет Оксана. Иван строил план знакомства с ней, когда неожиданно ему позвонил Виктор и попросил помочь Ольге собрать стенку через три дня, так как он уезжал в командировку.
   Как не помочь другу? Иван отправился в гнездо Виктора. Тот уверял, что у него имеется весь инструмент и не обманул. Ольга протянула ему ящик с инструментами. Виктор был хозяйственным. Стенка была румынской. Ольга сказала, что она её достала по большому блату. Она была блондинкой со складной фигурой и тонким чуть удлинённым носом. Иван мысленно удивился, как такая красотка клюнула на Виктора – коренастого, нескладного, с квадратной физиономией ротвейлера. Впрочем, женщины всегда выбирают основательных и сильных духом для семьи. Вспомнились слова друга о супруге, когда они уже изрядно выпили:
   – Да ну её.
   Это удивило Ивана, которому Оля казалась образцом красоты и добродетели.
   – Это ещё почему? – не понимал он.
   – Да в постели она бревно бревном. Толку ноль от неё.
   Так Иван понял, что у друга не всё в порядке в семье. При нём они никогда не ругались и не выясняли отношений.
   Иван медленно три вечера собирал стенку. Он медлил нарочно, так как почувствовал, что с ним происходит что-то неладное. Ольга много общалась с ним, готовила ему чай, кофе и даже ужин. Они разговаривали обо всём: о друзьях Виктора, про хоккей и футбол, про артистов и кино. Оказалась, что Ольга до дрожжи в коленках была влюблена в Игоря Костолевского, что вызывало гомерический хохот у её мужа. Иван рассказывал ей о прочитанных им книгах. Ольга не жаловала литературу. Её голос, повадки и жесты сводили с ума Ивана. Он с трудом с себя сдерживал, чтобы не броситься к её ногам, обнять и никогда не отпускать. Они вместе выходили курить на балкон, где было тесно, и Оля то и дело касалась его: грудью ли рукой или волосами. В эти моменты Ивану было особенно трудно себя держать в руках, но он держался.
   Стенка была собрана и мучительные встречи закончились. Иван в свободное время не выходил из своей комнаты в общежитии, никого не хотел видеть и ни с кем не хотел общаться. Как-то его голову пронзила шальная мысль: взять да жениться на Ане, когда та вернётся из своего турне, но скоро отказался от этой нелепой затеи. Оля не выходила из его головы. Возвращаясь с работы, он столкнулся на первом этаже с Оксаной и вспомнил о том, что хотел попробовать закрутить с ней. Он долго и странно рассматривал её. Та была несколько удивлена его поведением.
   – Молодой человек, с вами всё в порядке? Мы где-то выделись?
   – Что? Нет, извините.
   – У меня что-то с головой.
   С головой? Почему он так сказал? И ведь действительно у влюблённых всегда бывают проблемы с головой. Получается, он не соврал, а что бывает с теми, кто влюблён смертельно? Иван чах на глазах. Он не мог думать о работе. Все его мысли и мечты были только об Оле.
   Виктор вернулся и Иван приехал к нему в гости. Теперь они отмечали его приезд втроём. Оля была весела и счастлива. Когда Виктор ушёл в туалет, она встала из-за стола, прошла мимо Ивана и рукой взлохматила его шевелюру. Что это значило? Иван чуть не сошёл с ума от этого прикосновения. Она пила коньяк. Может быть, это было результатом действия алкоголя или же она сама по себе была легкомысленной особой.
   После этих посиделок в квартире Виктора и Ольги они не виделись три месяца. Иван понемногу стал забывать о ней, начал возвращаться к реальности из своих сладких мучительных грёз. Он стоял в конце коридора и курил, пуская дым в открытое окно. По коридору шла Оксана с чайником и игриво улыбнулась ему. Напроситься к ней на чай? Только Иван подумал об этом, как его позвали к телефону. Это звонила Оля, будь она не ладна. Она просила его съездить с ней на их дачу в Воскресенский район. Что там надо было поправить или сделать, он так и не запомнил, пропустил мимо ушей. Сама возможность встречи с Олей выбила у него почву из-под ног и возможность трезво смотреть на вещи.
   Виктор купил машину: «жигули» третьей модели бежевого цвета. Оля тоже сдала на права, но боялась одна сидеть за рулём. Так она сказала Ивану при встрече. Был июль: знойный, как в Африке и злой, как капризный ребёнок.
   Оля сидела за рулём и часто курила. В этот раз она мало говорила. Иван словно язык проглотил.
   Уже въехали в Воскресенский район.
   – С тобой всё в порядке? – спросила Ольга.
   – Что? Да. Конечно.
   Оля остановила машину на обочине рядом с Москвой-рекой. Место было тихое безлюдное. По кустистому склону они спустились к маленькому подобию пляжа.
   – Мы с Витькой здесь любим купаться, – сказала Оля.
   Она разделась до голубого купальника и стала медленно заходить в воду. Иван разделся и пошёл за ней. Оля успела зайти только в воду только по верхнюю часть бедра, когда почувствовала губы Ивана на своей шее и ойкнула. Его руки гладили её талию и живот. Оля развернулась. Иван разделся догола. Его глаза смотрели в её глаза с невыносимой лаской и нежностью. Он поцеловал её в губы. Поцелуй был долгим и глубоким. Оля закрыла глаза, а когда открыла их, увидела то, что у Ивана между ног нарастало орудие любви по форме напоминающее увесистый пухлый банан. В лежачем состоянии он достигал шестнадцати сантиметров. Оля чуть не обмякла в руках Ивана и не потеряла сознание, но он не растерялся: крепче сжал её, а потом поднял на руки, покрутил два раза и вынес на берег. Они упали на траву и принялись целоваться и ласкаться, пока Иван не вошёл в неё сначала сверху, а потом сбоку. Ольга стонала от боли и удовольствия одновременно. Когда Иван ускорил движения, она вскрикнула:
   – Ты с ума сошёл!
   И в разуме её будто бы щёлкнул переключатель, отключив сознание, перед этим взорвав его. Она вся содрогнулась от бурного оргазма и просила:
   – Ещё, ещё, только не останавливайся!
   Утолив страсть у реки, Оля и Иван поехали на дачу. Дача представляла собой скромный щитовой домик с сараем во дворе. Не успели они ступить на порог, как Иван обнял Олю и принялся целовать. И снова они принялись предаваться страсти на диванчике в комнате, на полу, столе и в прихожей. Иван был неутомим и жаден до страсти и ласк.
   Только к вечеру они выдохлись. Они лежали обнажённые на диване на спинах. Иван теребил пальцами кисть Оли.
   – Мы забыли про продукты в машине, – вспомнила Оля. – Они могли протухнуть. Надо же, забыли про еду. Ты есть хочешь?
   – Очень.
   Это было какое-то наваждение. Только на второй день пребывания на даче Иван спросил:
   – А зачем мы собственно сюда приехали?
   Оля хихикнула, вспомнив:
   – Я хотела, чтобы ты помог установить бочку на душ.
   Пока Виктор находился в командировке Иван чуть ли не каждый свободный вечер приезжал к Оле.
   Когда приблизился день возвращения друга, Иван уже не мог спокойно предаваться любви и страсти с его женой. Он не на шутку напугал Ольгу.
   – Надо сказать всё Виктору. Я никогда себе этого не прощу! Я не могу так лгать ему. Гадить ему за его же спиной.
   – Ты с ума сошёл! – вскрикнула Оля. – Ты убьёшь его этим! И меня!
   – Так что же делать? Нам?
   Иван слез с кровати на пол и уткнулся головой Оле в область паха. Она сидела на краю кровати. Оля потеребила его волосы.
   – Ничего не делать. Всё как-нибудь само собой образуется.
   – Ты его любишь?
   – Не знаю.
   – А меня?
   – Ты разве не видишь?
   – Вижу.
   И Виктор ничего не знал. Он по приезду пригласил Ивана в гости отметить его возвращение. Снова отмечали это событие втроём. Ольге удавалось себя держать непринуждённо. Иван удивлялся её выдержке. Его же колотило всего внутри. Правда, через несколько часов водка всё же сняла напряжение.
   Ольга решила в тот день пораньше лечь спать. Когда она ушла с кухни, Иван спросил друга:
   – Вить, ты говорил, что Оля в постели холодна…
   – Ну и?..
   – Может быть, она тебе не подходит?
   – Да забей ты. Это фигня всё. Все так живут.
   – А любовь?
   – Вань, ты порой так бываешь смешон. Какая любовь? Из-за этих твоих подростковых максимализмов, ты никак и не можешь найти себе спутника жизни. Давай лучше выпьем.
   – За что?
   – За дружбу.
   Выпили. Иван совсем осмелел:
   – А, может быть, вам надо разнообразить вашу интимную жизнь? Может быть, Оле требуется другой подход?
   – Ты это, давай не лезь в нашу с женой постель. Мы сами разберёмся, как нам лучше. Я не люблю эти извращения. Жена – это не проститутка. С ней секс должен быть прост и понятен, без всяких там излишеств и фантазий. Нельзя баб баловать, а то они потом могут на шею сесть.
   Иван с трудом сдержался, чтобы не признаться во всём другу.
   Он приходил к Оле к её магазину, в котором она работала заведующей. Там в подсобке, когда уходил остальной персонал, они предавались страсти, которая никак не гасла. Часто они не могли так встречаться. Чтобы Виктор ничего не заподозрил они назначали свидания в магазине один-два раза в неделю.
   Оля часто собирала Ивану пакеты со всякими деликатесами: сыром, колбасой и прочими вкусными штуками.
   Однажды после утоления страсти, когда они сидели в подсобке в кресле: Иван на кресле, а Оля на нём, Иван сказал:
   – А я тебе подарю большой алмаз, которой откопаю в Сибири?
   – Его можно будет продать?
   – Наверно, каким-нибудь подпольным ювелирам. Он будет предназначен не для продажи, а для тебя.
   – Какой же ты…
   – Какой?
   Оля поцеловала Ивана в нос.
   – Неземной. Ты встал в очередь на квартиру?
   – Занимаюсь этим вопросом.
   – Сколько можно откладывать в долгий ящик такое важное дело?
   – Мне сказали, что как холостяку дадут маленькую квартиру. Чтобы двушку получить, надо хотя бы жениться, а лучше ещё родить ребёнка.
   – Тебе давно пора жениться.
   – Да. Расходись с Витькой.
   – Это не так просто. Нам придётся делить имущество. Квартиру он не получит, а вот имущество… Тачку наверняка он себе заберёт.
   – Неужели это всё так важно? Это всё-такое бренное.
   – Но это и есть наша жизнь, которая так коротка и хочется прожить её красиво. Мы такие разные.
   – Ты не хочешь стать моей женой.
   – Нам и так хорошо.
   Эта фраза поразила сознание Ивана. Что, если она не любила его, а утоляла лишь свою неизрасходованную страсть с его помощью? Он долго думал обо всём, что с ними случилось. Больше он не ходил к ней в магазин. Он лишь позвонил ей, сообщив о том, что заболел простудой. Много думая об Оле, Иван приходил к мысли, что та была права, когда говорила, что они слишком разные. Она неисправимая материалистка, а он часто витает в облаках. Неужели это было какое-то помутнение рассудка? Если бы было – оно продолжалось. Его всё равно тянуло к ней, как магнитом. Любовь часто бывает глупа, смертельно глупа. Надо было сделать что-то такое, что его отвлекло бы от его наваждения. Он ждал очередной экспедиции. В их организацию поступила разнарядка на поездку в Мозамбик. Иван, не думая, написал заявление о согласии отправиться в Африку.

6

   Светлана по прилёту в Союз, вместо того чтобы сразу отправиться в больницу, поехала в родной дом в Ленинградской области, по которому сильно соскучилась. Его еще не отобрали у Ломовских, так как она обещала школьному руководству вернуться к работе учителя. В дом больше года не ступала нога человека. Кое-где появилась паутина. В большой комнате Светлана достала с полок фотоальбом и принялась рассматривать фотографии. Сергей выглядел на фотографиях счастливым и красивым. Только на двух фотографиях он был задумчивым и немного грустным. Светлана бросила фотоальбом на журнальный столик. Это всё из-за дурацкой идеи переехать в Ленинград! Жили бы они здесь и ничего бы не случилось. Теперь она могла бы найти деньги на кооператив, но ей не хотелось менять этот дом ни на Ленинград, ни даже на Москву. Достав из кладовки тряпку, смочив её, Светлана принялась вытирать пыль в комнате с полок, подоконников и мебели. Когда она протирала люстру, стоя на стуле, то почувствовала резь в области живота.
   Кое-как, согнувшись в три погибели, Светлана добралась до соседки, которая вызвала скорую помощь.
   ***
   Небо впереди заволокло густыми чёрно-фиолетовыми тучами, что предвещало ливень с грозой и громом. Непогода не сулила пленникам ничего хорошего. У солдат были палатки, а пленники могли укрыться от непогоды лишь под деревьями и кустарниками; в лучшем случае в каком-нибудь сарае, шалаше или постройке. Но до ближайших поселений ещё нужно было добраться.
   Шёл уже ноябрь. Три месяца советские пленники бродили по задворкам неразвитой африканской страны, которую приехали поднимать.
   Армандо подозвал к себе Алешкова. Тот подошёл.
   – Иди с ним, он тебе покажет, что надо сделать.
   Командир показал на солдата с маленькой головой и шрамом на лбу. Солдат показал из каких кустов и растений можно соорудить шалаши. Алешков с другими товарищами принялся за работу. Нужные кусты находились у места, где стоял Армандо и курил со своими солдатами. Алешков направился к ним.
   Впереди показались двое вооружённых калашниковыми африканцев в военной форме. Они шли к Армандо. Их Алешков не видел среди тех, кто их вёл всё это время. Армандо не открыл по ним огонь, что означало, что это их союзники или такие же повстанцы, члены РЕНАМО.
   Эти двое поздоровались и обнялись с Армандо и другими солдатами. Алешков принялся ломать кустарник на ветки, находясь в пяти метрах от них. Он хорошо понимал португальскую речь и подслушал их разговор.
   – Вы идёте в Родезию? – спросил один из визитёров.
   – Да, – ответил Армандо.
   – Колдун нагадал нам удачный путь в Родезию, – сказал один из солдат Армандо.
   – Мы сами оттуда. Идти далеко и вам тяжело будет с таким количеством пленных пройти через засады правительственных войск, – заметил пришелец с юга.
   – Что же нам делать? – вопрошал Армандо.
   – Ты командир тебе виднее, – сказал пришелец.
   – Мы можем пробиться на юг мелкими группами.
   – Зачем вам эти советские ублюдки? Не проще ли их убить?
   – Так просто? Мы столько времени и сил на них потратили.
   – Почему бы не обменять их на наших товарищей, находящихся в плену у Саморы?
   – Самора и Велозу вряд ли пойдут на это. Нам Советы уже предлагали выкуп за них.
   – И почему ты не взял деньги до сих пор?
   – Это будет означать, что мы продажные шкуры, а не идейные борцы.
   Алешков вернулся с материалом для шалаша к своим товарищам и передал суть подслушанного разговора повстанцев.
   – Какая идея может быть у этих бандитов? – не понимал Янушев. – Им бабки предлагают, красивую жизнь. Идиоты.
   – Неужели им нравится капитализм? – удивился Фролкин.
   – А что ты знаешь про капитализм, если ты при нём никогда не жил? – заметил ему Алешков, накидывавший траву на ветки.
   Наконец шалаш был сооружён. В него могли поместить около шести человек. Первым помогли забраться Ломовскому. Он лёг в самом конце шалаша. За ним забрались Алешков, Скороспелов, Улыбин, Янушев и Фролкин.
   – Мне ночью такой сон приснился, – разговорился Сергей.
   – Эротический? – пошутил Алешков.
   – Типа того, – признался Ломовский. – Лена Шишкина. Я с ней учился вместе. Ничего у нас с ней было, так были просто знакомы и всё. Потом учёба кончилась. Я поженился. И встретился с ней в Ленинграде, когда уже был женат. Она узнала меня, предложила прогуляться по парку, хотела выговориться. У ней был тяжёлый развод с лётчиком, который изменял ей направо и налево. Потом мы ещё два раза виделись.
   – И всё? В чём суть твоей истории?
   – Суть в том, что в то время мои отношения со Светкой в некотором смысли стали не столь прочны. Вернее, я так думал. Она не могла забеременеть. Я думал, что нам лучше, может быть, развестись. А потом, когда я был близок со Светой, то представлял себе Лену. Это же была чистой воды измена.
   Янушев грубо усмехнулся.
   – Не ожидал, что ты такой чудак, Серёга. Так со всеми мужиками случается.
   – Это не измена. Это всего лишь фантазии. Измена – это чёткий факт, совершённый в действительности, – дал определение Алешков.
   – А во сне-то что ты с ней делал? – поинтересовался Иван.
   – Во сне? Я плохо помню. Мы будто с ней плыли на теплоходе по реке.
   – Одетые? – спросил Янушев.
   – Да.
   – Тебе надо в монастырь, парень, поздравляю, – подколол Сергея Фёдор.
   – Как ты себя чувствуешь? Живот болит? – спросил Алешков.
   – Больше голова болит и дышать тяжело.
   – Месяц ещё продержишься?
   – Недели две-три.
   – Я говорил, что нам надо было бежать, да меня никто не слушал.
   – Глядите, – позвал всех к выходу из шалаша Фролкин.
   Перед лагерем с палатками и шалашами простёрлась саванна. И в ста метрах от лагеря на траве лежал гривастый лев. В десяти метрах от него краснела разделанная им же туша какого-то травоядного животного. К туше крался, сгорбившись, Рыжков.
   – Он спятил! – воскликнул Алешков и подошёл к солдату, охранявшему лагерь, указав на Рыжкова.
   Солдат крикнул что-то другим повстанцам. Они не двинулись с места, а принялись наблюдать за происходящим, направив дула автоматов в сторону льва и Рыжкова. Один солдат засмеялся.
   – Совсем проголодался, – заметил Улыбин.
   Рыжков добрался до туши и схватил её. Пальцами вырвав кусочек сырого мяса, он отправил его в рот и прожевал. Потом с тушей он попятился назад к лагерю.
   За этим наблюдал уже весь лагерь.
   Лев лениво наблюдал за воришкой, но всё же стал на лапы и страшно прорычал.
   Рыжков выронил тушу со страху, потом тут же поднял её и начал двигаться быстрее к лагерю. Лев ускорил ход и начал настигать Рыжкова и настиг бы, если бы не Лев Ленивцев, оказавшийся с дубиной на его пути. Ткнув дубиной в пасть, тот остановил зверя. Лев стал на задние лапы, но через мгновения лапой отбил в сторону дубину и Ленивцеву было бы не избежать смерти или опасных травм, если бы не подошли солдаты, которые автоматными очередями спугнули хищника. Стреляли в стороны. Лев убежал.
   Повстанцы были восхищены смелостью Ленивцева и подарили ему мясные консервы, которыми он поделился с Алешковым, Скороспеловым, Ломовским, Фролкиным, Янушевым, Рыжковым и Улыбиным.
   – Всем досталось по четыре чайной ложки, – жаловался Янушев.
   – Отказался бы, – предложил Алешков.
   – Хрен вам. Я жить хочу.
   – А Лев молодец, – заметил Улыбин. – Не испугался на зверя с палкой. Не удивлюсь, что не в первый раз с тобой такое случилось.
   – Бывало подобное, – признался Лев.
   ***
   И вспомнил тайгу в августе месяце в конце шестидесятых, когда он с геологами изучал местность на наличие полезных ископаемых.
   Лев был молод. Он не был красавцем. Его голова была несколько непропорциональна мала относительно крепкого плечистого тела. Нос его был крючковат, глаза маленькие глубоко посажены. Уже в молодости его густые чёрные волосы редели от глубоких залысин. Позднее у Льва образовалась большая лысина.
   Его послали в ближайший населённый пункт за водкой и провизией. Дорога занимала около восьми километров. Лев шёл по грунтовой дороге через густой лес и на середине пути встретил девушку с приятным лицом, которое портили красные пятна. Она несла корзину с продуктами. Лев поравнялся с ней, познакомился:
   – Красавица не страшно одной идти в такой глухой местности?
   Девушка поглядела на него то ли с иронией, то ли даже с призрением.
   – Страшно, а что?
   – Не бойтесь. Я вас не обижу. Я геолог, а не бандит.
   И они пошли дальше. Девушка сказала, что её зовут Ирина. Лев также представился.
   Прошли два километра с лишком. Дорога уходила за деревья направо. Ирина остановилась.
   – Ты иди, а я тут свои дамские дела сделаю и догоню тебя, – сказала она.
   – Ноу проблем.
   Лев зашёл за поворот и прошёл метров пятнадцать, после чего остановился. Следовало подождать девушку. Лев почувствовал на себе чей-то пристальный взгляд, повернул голову направо и увидел волка. Зверь смотрел на него, высунув слюнявый язык, притаившись.
   Волк, мать твою! У Льва не было ни ножа, ни вилки, только рюкзак для покупок да купюры с мелочью в карманах штанов. Крикнуть Ирине?! А толку. С минуту Лев глядел на волка, а тот на него. Обоюдный гипноз продолжился ещё полторы минуты, после чего волк двинулся на Льва. Лев бросил рюкзак на землю, добежал до ближайшей ели и стал карабкаться на неё вверх. Он успел. Вскарабкался метров на пять. Глянул вниз. Серый глядел на него с высунутым языком. Хрен тебе. Лев подумал, что спасся. Но что будет с Ириной? Позвать её, она наткнётся на волка. Поэтому он молчал, отгоняя мысли о девушке. И так прошло около двенадцати минут. Волка внизу уже не было видно. За мохнатными еловыми ветками дорога плохо просматривалась. Лев закричал:
   – Ира! Ирина! Ира!
   Ни ответа, ни привета. Проклятье. Он съел её, загрыз! Лев ударил головой о корявый ствол ели, расцарапав себе лоб и щеку. Трус, падаль. Он хотел умереть в эту минуту. А снизу его позвали:
   – Эй.
   Это была Ирина.
   – Там волк, забирайся скорей ко мне.
   – Я видела. Я отогнала его. Не бойся.
   Лев спустился вниз. Ирина протянула ему его пустой рюкзак и они снова пошли к селу.
   – Они не нападают на людей обычно. Очень редко. Только когда совсем голодные. А тут в лесах у них полно еды, – просветила Льва Ирина.
   – Я не знал.
   Ирина усмехнулась.
   – Чувствую себя последним трусом, – признался Лев.
   – Все хотят жить.
   Вошли в село. Ирина жила на краю села в деревянном старом доме с сеновалом и коровником.
   – Я пришла. Ты в магазин? – спросила она.
   – Да.
   – Хочешь, можешь зайти. Я с тёткой живу. Она сейчас на работе в колхозе.
   Ирина видела на безымянном пальце Льва кольцо. Он был уверен в этом.
   – Если только на пару часов.
   Было в ней что-то неправильное, не от этого мира. Её приятную внешность портили не пятна на лице, а образ и походка – так как она немного косолапила.
   – Иди на сеновал, – велела Ирина и пошла в дом, когда они пошли во двор.
   Впервые это случилось у Льва на сеновале. Он старался быть аккуратным и обходительным с Ириной. Они лежали на сене на простыне, укрытые частично другой простынёй. Лев обнимал Ирину и прижимал к себе. Говорить ничего не хотелось. Сердце и душу давили грусть. Другой бы на его месте был бы доволен, мысленно поставил очередную галочку, звёздочку на воображаемый донжуанский самолёт. И поскорее бы слинял отсюда. А он не хотел никуда идти. Как будто он всю жизнь знал этот запах, этот цвет волос золотистый с медным отливом, эти грустные карие глаза. Его пробудила из транса Ирина.
   – Тебя наверно ждут друзья.
   – Пошли они в жопу.
   – Скоро тётка придёт с работы.
   – Сейчас я уйду. Извини.
   – Нет. Ты нормальный. Давай полежим ещё.
   – Почему ты не замужем?
   – У меня был муж. Он военный, офицер, в химических войсках служил. Было какое-то чп в их части и он погиб.
   – Как?
   – Неизвестно. У нашего государства столько тайн.
   – А здесь, в селе есть нормальные мужики?
   – Мало. В основном одни уроды и алкоголики. Ко мне подкатывал бригадир лесорубов, но я его отшила. Женатый он, но домогается и других баб. Много о себе думает.
   – В город тебе надо.
   – Не хочу. Привыкла здесь.
   К тому времени Лев Ленивцев был уже основательно женат. Его жена Лиза была, как и он геологом. Это была маленькая женщина похожая на мальчика. Она училась в одном с Ленивцевым университете на курс старше. Жили они в Свердловске. С Лизой Лев закрутил роман ещё во время учёбы в институте в летнем походе. Его пригласили в поход друзья-старшекурсники. Лиза стала его второй женщиной. Девственность он потерял в предыдущем летнем походе с другой студенткой, которая позже предпочла другого кавалера, и Лев расстался с ней без всяких обид. Жизнь представлялась долгой, а с женским полом в стране, слава богу, проблем не предвиделось. Лиза же в отличие от первой женщины Льва начала врастать в него и его жизнь глубокими корнями. При этом нельзя было её назвать прилипалой или влюблённой дурочкой. Она являла собой скорее тип жены-друга. Тем не менее, она следила за всеми проблемами и интересами Лёвы. С ней ему было не скучно. Они могли обсудить книгу или фильм. К концу учёбы они поженились. Спустя два года приобрели кооперативную квартиру, а ещё через полгода у них родился сын Степан. Елизавета с выходом в декрет ушла из геологии. Когда декрет кончился, она пошла преподавать в музыкальную школу. У неё было музыкальное образование по классу фортепиано и аккордеона. Лев был тогда в самом соку – ему постоянно хотелось женщину. Одной Елизаветы ему явно было не достаточно. Он изменял ей по-тихому в экспедициях или же во время каких-то поездок по делам в своём родном крае. Однажды он поехал помогать двоюродному брату Елизаветы Игорю крыть крышу на его даче в области. Игорь был тоже женат, но это его никогда не останавливало перед возможностью с удовольствием провести время с очередной красоткой или не обязательно красоткой. Там они по ходу работы познакомились с женщинами из ближайшего колхоза и провели с ними две бурных ночи. Льву досталась доярка Клава, к которой он даже как-то прикипел душой. Расставаться с ней было больно. Лиза как будто чувствовала неладное, но глупых вопросов не задавала, расследований не вела. Как-то во время ужина она заговорила об одной своей подруге:
   – Знаешь, что стряслось с Риткой Анисимовой? Муж её Володька загулял. Оказалось, что у него было три любовницы за время их брака.
   – Какой ужас.
   Лев театрально изобразил на своём смешном лице удивление.
   – Никакого ужаса, – неожиданно заявила Лиза.
   Лев хмыкнул, дескать, не понял, на что она намекает. А Лиза развила свою мысль.
   – Это естественно для мужчин – хотеть часто секса. И одна женщина не всегда может удовлетворить одного активного мужчину. И что, что изменил? В семью-то вернулся. А это главное. Ты так не считаешь?
   Ленивцев пожал плечами.
   – Надеюсь, у них всё будет хорошо, – сказал он.
   – Рита подала на развод.
   – Она явно торопит события. Владимир ещё может одуматься и взять себя в руки.
   А спустя несколько лет, уже после Ирины у Льва случилась скоротечная связь-случка с медсестрой Екатериной, которая была его старше на пять лет. Лев лежал в больнице с больным желудком, где и познакомился с Катей. Они разговорились на общие темы во время процедур. Общение плавно перетекло в вечернее чаепитие. Екатерина жаловалась на бывшего мужа алкоголика и уголовника. Призналась, что у ней уже восемь лет не было мужчины. Льву стоило лишь выждать момент и провести нежно пальцами по её волосам, после чего Катя вся встрепенулась и пошла закрывать дверь кабинета, где они сидели изнутри.
   Екатерина была неплохим человеком, но порой болтливой. Она не преследовала Льва, но проболталась о связи с ним своей подруге, которая знала Лизу. Екатерина не знала об этом, иначе бы не стала ничего рассказывать подруге, которая донесла страшную новость до Лизы.
   Лиза стояла на кухне, сложив руки на груди и глядела, как Лев довольный уплетает жареную картошку с котлетой.
   – Нравится? – спросила она.
   – Угу.
   – А медсестра Катя тебе тоже нравится? До сих пор нравится?
   Лев подавился куском хлеба и начал сильно кашлять. Лиза бросилась к нему и принялась стучать ему по спине своим железным кулачком.
   – Выпей воды.
   Она протянула ему чашку с водой. Лев выпил воду.
   Он долго отрицал секс с медсестрой, но спустя час сознался во всём и клялся, что такого больше никогда не повторится; называл себя скотиной и уродом; говорил, что готов упасть на колени перед Лизой и так проваляться в её ногах до самого утра.
   К этому времени у них уже родился второй сын Георгий.
   Лиза сделала чай себе и ему. Она была удивительно спокойна.
   – Знаешь.., – Лиза подбирала точные слова. – Нет. Помнишь, я тебе говорила про измену, про Анисимовых?
   – Смутно.
   – Это же закономерно всё. Чему тут удивляться? Надо лишь смириться.
   – Прости, дорогая.
   – Ты не должен просить прощения. В этом же есть и моя вина. Возможно, я недостаточно тебе уделяла внимания.
   – Я скотина и подлец…
   – Ты хороший человек, Лёвушка, и заслуживаешь лучшего, чем я. Можешь, продолжать дальше встречаться с Катей.
   – Нет, нет. Она ноль по сравнению с тобой, пустое место, ничтожество!
   – Так ты говоришь о женщине, которая дала тебе самое ценное, что у неё есть.
   – Я не ревную и не обвиняю тебя ни в чём. Когда захочешь разойтись со мной, скажи мне об этом честно.
   – Какой я дурак! Какой развод, Лиза! Мы созданы друг для друга! У нас два сына!
   И всё обошлось благополучно для Льва. Не было ни истерик, ни скандалов, ни мордобоя.
   Он снова принялся жить, как жил дальше: позволяя себе в экспедициях и при удобных случаях краткие романчики на стороне, когда на несколько часов, когда на пару-тройку дней.
   Прошло три года после того разговора на кухне, когда с Лизой случилась страшная истерика. Лев никак не мог её успокоить. Он обнимал её, уговаривал выпить валерьянки, но Лиза кричала и плакала, а потом стала наговаривать на себя:
   – Я страшная! Я уродина! Я какашка! Брось меня, брось.
   И Лев понял, что та измена не была для неё ерундой. Она была уверена в том, что он часто ей изменял.
   В тот день он ходил с ней в магазин, нёс сумки. Навстречу им шла красивая белокурая женщина в цветастом платье, которая улыбнулась, как показалась Лизе Льву. Что она нафантазировала после этой улыбки можно только догадываться.
   После этой истерики Лев старался пореже изменять жене и быть очень осторожным, когда не удерживался от соблазнов. Как назло Лиза реже стала подпускать его к себе в постели.
   – Всё равно у тебя кто-то есть, – ворчала она.
   – Перестань, – злился Лев.
   Прошло около десяти лет, и Лиза оттаяла. Она стала заботливее и добрее.
   – Лёв, у тебя правда никого нет? – спросила она как-то, когда они сидели воскресным днём вдвоём на кухне.
   – Конечно.
   – Не врёшь.
   – Зачем мне тебя обманывать?
   – Если у тебя кто-нибудь появится, то я умру.
   Лев подавился кефиром.
   – Какая смерть?! Не пугай меня!
   – Я просто хочу, чтобы ты знал. Я к тебе очень сильно уже привязалась.
   И Лев перестал прелюбодействовать до поры до времени, пока не сделал осечку в семьдесят девятом году. Он был в экспедиции в Красноярском крае. Вдоль мелкой каменистой речки с другими геологами Лев искал золото. На берегу был устроен палаточный лагерь. Золото на речке нашли, но его было мало. Добывать его в промышленных масштабах было бессмысленно. Геологи с рабочими пили водку, играли в карты. У них ещё оставалась целая неделя до конца экспедиции. Они были уверены, что их работа будет бесполезна. На козлике к ним приехал глава ближайшего посёлка мужчина с худым измождённым лицом и впалыми щеками пятидесяти пяти лет, который попросил помочь разгрузить машины с цементом. В посёлке строился дом. Его уже отделывали: нужно было оштукатурить стены и покрасить их. На работу вышли только женщины, а мужики запили и забили на работу. Женщины не могли разгрузить мешки с цементом. Мужчина обещал заплатить за помощь деньгами и водкой. Вызвался помочь только Лев и молодой парень рабочий Григорий.
   Посёлок находился в пятнадцати километрах от стоянки геологов. Только к ночи Лев и Григорий разгрузили цемент на стройке. Им помогали женщины и девушки, занятые на стройке.
   – Мы вас в такую темноту не отпустим обратно, – сказала бригадир Лариса – полная женщина, похожая на актрису Нонну Мордюкову только со светлыми волосами.
   И Льва с Гришей повели в местное общежитие, где девчонки накрыли на стол. Были самогон, солёные огурцы, грибочки, и изумительная жареная рыба. Сидели в хорошей добротной уютной комнате, где чувствовалась во всей обстановке женская рука. Даже замужние женщины не спешили домой, хотя была поздняя ночь.
   – Не боитесь своих мужиков, девчонки? – поинтересовался Лев.
   – Да, чего их бояться? Они без задних ног в отключке с обеда уже валяются, – сказал хохотушка Тамара.
   – Вчера зарплата была. Они теперь три дня будут в прострации между небом и землёй болтаться, – добавила серьёзная круглолицая Таня.
   Льву приглянулась молчаливая Даша. Была в ней какая-то загадочность и чистота, как показалось тогда Льву. У неё было узкое лицо и серые глаза. Волосы у не были светлые, прямые, фигура немного неуклюжая, но без каких-то чётких признаков отклонений от нормы. Ещё во время работы Даша просила Льва рассказать про жизнь в большом городе. Она думала, что он не из Свердловска, а из Москвы. Даша говорила, что хотела бы проехаться на метро. Лев говорил, что в Свердловске метро только планируют строить. Ещё Даша призналась, что хочет полететь на самолёте.
   Она была не замужем одна в бригаде. Лев предлагал свободному Григорию приударить за ней, но тому она не понравилась. А во время перекура не лестнице бригадирша Лариса посоветовала Льву:
   – Ты смотри аккуратней с Дашкой.
   – А что такое?
   – Блажная она.
   Но Лев не послушался совета и переспал с Дашей и скоро пожалел об этом. Даша не хотела с ним расставаться. Она оказалась очень прилипчивой. Лев провёл с ней ещё одну ночь в общаге, когда Григорий уже умотал обратно на стоянку экспедиции. Кое-как Лев сбежал из общаги, но Даша сама нашла его на речке и провела с ним последние два дня в палаточном лагере. Надо Львом уже многие посмеивались. Бригадир предлагал ему сбежать по-тихому, пока ребята отвлекут чем-нибудь девчонку, но Лев не смог так поступить. Он убывал со всей экспедицией. Даша провожала его со слезами на глазах, повиснув на его шее.
   – Обещай, что приедешь за мной.
   – Не могу у меня жена и два сына.
   – Я сама приеду за тобой.
   – Не стоит этого делать. Ты убьёшь этим мою жену, сломаешь жизнь моим детям.
   – Ты напишешь мне письмо?
   – Стоит ли?
   – Если не напишешь, я повешусь.
   – Я постараюсь.
   Лев написал ей письмо через месяц, скупое на одной странице тетрадного листа. Обратный адрес он обозначил, как абонентский ящик.
   Даша написала ответное письмо на пяти страницах с мельчайшими подробностями своей жизни и признаниями ему в любви. Она интересовалась, когда он приедет за ней. Лев в ответ решил ничего не писать.
   Тогда Даша позвонила ему на работу. Как-то она узнала телефон его конторы.
   Лев говорил с ней сухо, просил:
   – Даш, прекращай этот дурдом. Найди себе мужчину и построй с ним счастливую семью.
   – Я хочу построить с тобой счастливую семью. Приезжай за мной.
   – Всё, хватит!
   – Подожди не клади трубку! Если ты не приедешь за мной, я убью себя и твоего ребёнка!
   – Какого ребёнка?!
   – Такого! Девочку! Ты же мечтал о девочке.
   Прошёл год и у них мог родиться ребёнок. Лев испугался.
   – Я приеду, но мне нужно время.
   – Жду тебя неделю – не приедешь, пеняй на себя.
   Лев уговорил начальство отпустить его в Красноярск на четыре дня. Жене пришлось наврать о том, что у красноярских специалистов, занимающихся разработкой новых месторождений, возникли претензии относительно результатов их последней экспедиции и ему поручили уладить назревающий конфликт. Когда он уходил, Лиза подошла к нему в прихожей обвила его шею и поцеловала в обе щеки.
   – Надеюсь, ты не долго?
   – Постараюсь поскорее всё решить.
   – Мы будем тебя ждать.
   Лев прилетел в Красноярск и на перекладных домчался до посёлка Даши, которую встретил во дворе её дома, где она бродила одна. Был поздний ноябрьский вечер. Даша бросилась на шею Льву и повисла на нём.
   – Лёвушка! Лёва! Милый мой! Как я тебя ждала!
   – Ну, хватит, довольно.
   Лев опустил Дашу на землю.
   – Где он?
   – Кто?
   – Как кто? Ребёнок.
   – Нет, никакого ребёнка.
   – Ты издеваешься!? Идиотка! Я прилетел к тебе за тридевять земель. Зачем!
   – Иначе ты бы не прилетел ко мне, милый.
   – Сумасшедшая.
   Даша скукожилась вся. Её лицо сморщилось и она заревела. С ней случилась жуткая истерика. Лев принялся её успокаивать. Наконец, она усмирилась. Они сели на лавочку. Лёва закурил вместе с Дашей, взяв у неё сигарету, хотя до этого курил последний раз в восьмом классе в школьные годы.
   – Что же нам делать? – вопрошал Ленивцев, тупо уставившись в землю.
   – Ты должен жениться на мне.
   – Это невозможно.
   – А пользоваться мной было возможно? Ты не любил меня и пользовался мной?
   – Я не пользовался. Мне казалось, что всё у нас случилось по взаимной симпатии.
   – Симпатии? Так можно?
   – Да. Я понимаю, что сделал ошибку.
   – Я – ошибка?!
   – Нет я.
   – Ты мудрый, а я дура. Зачем ты связался со мной?
   – Дурак.
   – Нет. Теперь я не могу без тебя жить.
   – Я улетаю домой.
   – Побудь со мной. Или я приеду за тобой в Свердловск. Я же узнала номер телефона твоей организации.
   – А, если останусь?
   – Тогда не приеду.
   И Лев сдался: провёл две ночи с Дашей.
   Перед отъездом Даша обратилась к нему:
   – Обещай мне, не забывать обо мне. Мы будем созваниваться?
   – По мере возможности.
   – Два раза в месяц.
   – Это часто.
   – Три.
   – Ладно, два.
   – И два раза в год ты будешь прилетать ко мне.
   – Постараюсь.
   – Без постараюсь.
   – А ты обещай мне найти себе хорошего мужа.
   – Хрен тебе.
   Тогда у Льва начали седеть волосы на голове, точнее их остатки. Он не знал, что делать с этой губительной связью. В какой-то момент ему пришла в голову мысль сознаться во всём Лизе. И на другой день она сильно заболела пневмонией. Будто она чувствовала на энергетическом уровне, что в их семье происходит что-то дурное. Психосоматика. И Лев не решался открыть всю правду, полагая, что это может убить его жену. Он звонил каждый раз Даше, как и обещал. Это были бессмысленные и мучительные разговоры для него, а Даша словно вампир сосала из него энергию и трепала его нервы. Он приезжал к ней на три-четыре дня каждый год. После последней его поездки Лиза выдала:
   – Что-то ты зачастил в Красноярск. Не завёл ли ты там любовницу?
   – Что ты? Это работа. Честно, – оправдывался Лев.
   В одном из последних телефонных разговоров Ленивцев пытался убедить Дашу отстать от него по-хорошему:
   – Даш, зачем тебе всё это? Ты молодая. Тебе нужен муж и нормальная семья. Ты рушишь мою семью.
   – Я ничего не рушу. Я же не приехала к тебе, к твоей жене и не раскрыла всю правду.
   – Но мне тяжко всё это.
   – А со мной тебе не тяжко было?
   – Это была минутная слабость.
   – Ты такой же, как и все мужики, которым нужно только одно.
   – Да я гад, брось меня.
   – Не дождёшься. Всё равно мы будем вместе.
   – Каким макаром?
   – Твоя жена не вечна.
   – Что ты несёшь?
   – Я не собираюсь её убивать. Она уйдёт когда-нибудь из жизни.
   – Я могу умереть быстрее.
   – Нет.
   – Ты прорицательница что ли?
   – У меня в роду были колдуньи.
   – Это чувствуется.
   – Будь со мной осторожен.
   И, как спасение в конце восемьдесят первого года в контору Льва пришла разнарядка на командировку в Мозамбик. Лев первым записался в группу геологов, отправлявшихся в Африку. Кроме него из Свердловска никто не захотел помогать братской социалистической стране.
   Лиза была против:
   – Это авантюра. Откажись.
   – Лиз, ты давно мечтала о даче, о домике в деревне.
   – Мы и так накопим на домик. У меня есть ученики на дому, могу взять ещё.
   – Машину купим.
   – Ты же не умеешь водить и я тоже.
   – Научимся – делов-то.
   – Это опасно.
   – Чушь. Там советских специалистов охраняет армия, так как мы для них на вес золота.
   Кое-как Лиза согласилась с доводами мужа, а Даше Лев в телефонном разговоре объяснил ситуацию так:
   – Малыш, меня отправляют в Африку. Оттуда я редко смогу тебе звонить, если вообще смогу. Работать придётся в глубинке, где нет никакой связи, так что я тебя прошу, не надо искать меня в Свердловске. Не связывайся с моей женой. Этим ты убьёшь меня и её. Я вернусь в страну, и мы встретимся по мере возможности. Обещаю.
   – Надолго ты уезжаешь?
   – Да. Год минимум.
   – Ты специально это всё устроил.
   – Нет же. Меня направили, как самого честного добросовестного члена партии, которому можно поручить опасное задание.
   – Ты мне привезёшь оттуда какой-нибудь сувенир?
   – Конечно.
   – Золотой слиток? Или голубой алмаз с куриное яйцо?
   – Ну, у тебя и фантазия, милая моя. Это было бы очень круто. Если найду, что-то подобное, то привезу, но рассчитывай на что-нибудь поскромнее.
   – Я хочу поехать с тобой.
   – Это невозможно. Ты не член партии.
   – Я попытаюсь вступить в неё поскорее.
   – Нет. Это долгий процесс. И им нужны только определённые специалисты. Твоя профессия там не востребована.

7

   Граса Машел поливала из лейки розы и георгины, росшие в клумбах в саду президентского дворца. Она была одета в простое оранжевое платье. Ей было тридцать восемь лет. Это была одна из самых образованных женщин Мозамбика африканок. Она знала несколько иностранных языков. Сзади тихо подошёл Самора, президент, её муж. Он ослабил галстук на белой рубашке и тяжело вздохнул. Граса увидела его и поставила лейку на землю. Самора поцеловал жену в щёку. Граса улыбнулась.
   – Ещё один тяжёлый день кончился, – посетовал правитель.
   – С таким настроением, дорогой, ты социализм не построишь в Мозамбике.
   Самора широко улыбнулся.
   – Мне бы твой, оптимизм, милая.
   Они прошли к ближайшей скамейке и сели. В десяти метрах от них бродили два охранника в строгих костюмах.
   – Я тебя хотела попросить за Даниеле Иссуфо, – сказала Граса.
   – Кто это?
   – Он работал в министерстве финансов, а сейчас в тюрьме. Его подозревают в связях с РЕНАМО и критике власти.
   – Поделом негодяю.
   – Откуда ты знаешь, что он виновен. Может быть, он стал жертвой доноса коллеги, метившего на его место?
   – Опять через тебя просят родственники преступников помиловать.
   – Он хороший мальчик. Если он и сделал что-то плохое, то это была ошибка, а не злой умысел. Сделай что-нибудь. Тебя и так называют Чёрным Сталиным.
   – В задницу этих болтунов. Мне плевать.
   – Пусть он получит хотя бы небольшой срок.
   – Ладно, напиши мне его имя и фамилию где-нибудь, чтобы я завтра не забыл.
   – Как дела на фронте?
   – В южных провинциях армия разбила два отряда РЕНАМО.
   – Большие отряды?
   – Не очень по пятьдесят примерно человек. Двенадцать человек взяли в плен.
   ***
   За окном выла пурга. Снег кружился вихрем, так что за ним едва можно было различить только серый силуэт фонаря. Лампа фонаря размылась в бледное жёлтое пятно. Светлана одна лежала в палате на две койки. Вторая койка была свободна. Она лежала на сохранении в больнице. Палата была не очень уютной. Зелёный цвет стен поблёк от времени и страданий, тех, кто пребывал в этом месте. Высокий сводчатый потолок напоминал о том, что здание это было построено в стародавние времена: при царях. Светлана лежала в кофте, укрывшись тёплым одеялом до головы. И зачем надо было делать такие большие окна в таком ужасном холодном климате? Надо было показать всему западному миру, что мы такие же, как они. А для чего? Не лучше ли быть тем, кто ты есть; тем, кем ты себя чувствуешь? Светлану потянуло на философские размышления.
   В палату вошёл доктор Сливин – большой мужчина тридцати одного года, широкоплечий, нескладный с большой головой и маленькими глазками, которые, казалось, всегда блестели за линзами очков. Он держал руки в карманах халата.
   – Светлана Ивановна, как вы себя чувствуете? – бодро поинтересовался доктор, при этом широко улыбнувшись, как будто он находится не в больничной палате, а в цирке.
   – Паскудно, – честно ответила Светлана.
   – Да уж февраль нынче лют.
   Сливин с важным видом поглядел в окно.
   – А знаете, что февраль на украинском и чешском называется лютый или лютий? – сказала Светлана.
   – Забавно. Очень народно и некрасиво. По мне лучше февраль.
   – Не любите народ?
   – А за что его любить? Народ – хам. И вы сами это знаете, Светлана Ивановна, но из-за своей интеллигентности не можете в этом признаться открыто.
   – Народ разный.
   – Ох, я же обобщённо. Вы такая красавица и умница. Вам не к лицу горевать.
   – Я должна думать о ребёнке, а мне что-то совсем о нём не думается.
   – Это естественно. Дети доставляют столько хлопот и мороки.
   – Вы не любите детей?
   – Не то чтобы. Я думаю, что были бы у меня дети, я не смог бы тогда жить полноценно и счастливо.
   – Отчего же вы бываете счастливы?
   – Отчего? Да от пустяков порой.
   – Например?
   – Сегодня утром произошла драка в автобусе. Одна хабалка поцарапала лицо другой.
   – Из-за чего они подрались?
   – Известно из-за чего – не поделили место.
   – И вам это было смешно?
   – Очень. В жизни так много смешного. Нужно только всмотреться.
   ***
   – Мы все тут погибнем, – проскулил жалобным голосом Фролкин и уткнул голову в согнутые колени.
   Он сидел на жёлтой земле рядом с двумя овальными холмиками. Не выдержав тяжести переходов, редкой дурной еды и болезней умерли два советских специалиста. Их закопали в саванне.
   Рядом с Фролкиным сидел Иван Скороспелов.
   – Родственники никогда не смогут их похоронить по-нашему, по-человечески, – заметил Скороспелов.
   – Их нет. А могилы и кладбища – это пережитки старого строя, – сказал Алешков, подошедший сзади. – Так что пусть покоятся с миром. Смерть – это неизбежность, поэтому глупо печалиться из-за неизбежного.
   – Ты так легко это говоришь, – Иван говорил с нотками досады в голосе. – Был человек и нет его. Как это страшно. Я не хочу превращаться в пыль, ничто. В такие моменты я жалею, что не верю в бога и потустороннюю жизнь.
   – Так поверь в бога, – предложил Алешков.
   – Ты ещё можешь шутить в такой ситуации, – обиделся Иван.
   – Я серьёзно говорю.
   Подошёл Табатадзе.
   – Я слышал разговор солдат. Они говорили, что их разведка впереди наткнулась на засаду правительственных войск, которые перекрыли дорогу в Родезию.
   – Твою мать, – рассердился Алешков.
   – Ты готов попасть в лапы американцев и их союзников? – удивился Скороспелов.
   – Хоть бы так. Мы бы спасли жизни тех, кто совсем плох. Я думаю, американцы не съедят нас.
   – А вдруг нас освободят правительственные войска? – предположил встающий Фролкин.
   – Держи карман шире – за столько времени нас никто не освободил, а сейчас освободят, – сказал Алешков и криво улыбнулся.
   Где-то вдали послышались раскаты автоматной очереди, а потом нескольких одиночных выстрелов.
   – Слышите? – Глаза Фролкина излучали надежду и маленькую радость. – Они идут за нами.
   – Долго идут, – Алешков был упрям в своём пессимизме.
   Иван встал с земли и прошёлся по стоянке. Пленные лежали под деревьями и кустами, укрытые одеялами прямо на траве, а местами измотанные уставшие люди валялись на голой земле. Все были измождены и худы. У всех отрасли бороды.
   Было начало февраля тысяча девятьсот восемьдесят четвёртого года. Охрана бродила хаотично и без всякого порядка вокруг пленных. У маленького деревца курил молодой солдат, глядя куда-то вдаль. Его казалось совсем не волновали раскаты выстрелов, будто ему было всё равно погибнет он или нет. Солдат посмотрел на Ивана.
   – Туалет, – сказал Иван по-португальски.
   Он зашёл за куст и сел за него на траву. Ему хотелось побыть одному. В голове крутился какой-то сумбур. Впереди показалась чья-то тень. Иван обернулся. Это была Ассане.
   – Ты сходил уже? По-маленькому или по-большому?
   – Издеваешься?
   Девушка усмехнулась.
   – А ты оказался не настойчивый. Все белые такие. Моя мама говорила, что мы для них что-то вроде забавы.
   – Твоя мама не знала белых, кроме португальцев. Я другой.
   – Ты взял бы меня в жёны?
   – Как ты себе это представляешь? Ты воюешь против союзников СССР. Я из Советского Союза. Я не могу предать свою страну. Ты переходи на сторону правительства.
   – Меня могут пытать и убить. В тюрьму посадят наверняка.
   – Я не знаю ваших порядков. Этот мир устроен слишком жестоко и глупо.
   – Ты не любишь меня, а просто хотел поиметь меня, как дешёвую шлюшку.
   Иван встал с земли весь в возмущении.
   – Я никогда не считал, что ты шлюшка. Поверь.
   – Ты не хочешь меня, как женщину?
   – С таким скудным питанием и усталостью я ничего не хочу и не могу. Я хочу еду и нормально поспать не на земле, а там, где имеется крыша над головой.
   – Бедный. Иди к нам.
   – Смеёшься? Я на это никогда не смогу пойти. Мне нужно попасть в свою страну желательно живым.
   – Я принесу тебе банан.
   – Я вынужден буду поделиться им со своими товарищами. Принеси два банана.
   – Могу только один и для тебя.
   – Ладно только так, чтобы никто не видел.
   Под высохшим шоколадным деревом прятались от солнца Алешков, Фролкин, Улыбин, Янушев, Ленивцев и Табатадзе. Ломовский лежал около ствола в траве рядом с носилками, которые соорудили из подручных материалов и куска брезента две недели назад в деревне, где была устроена недельная остановка. Сергей уже не мог самостоятельно передвигаться, поэтому его несли товарищи на носилках во время переходов.
   – Он, наверное, не выживет, – сказал Фролкин.
   – Серёг, ты как? – обратился к больному Улыбин.
   Тот только промычал что-то нечленораздельное в ответ.
   – Видишь, – Фролкин будто увидел в этом подтверждение своим мыслям.
   – Он столько времени болеет и всё никак не умрёт, – не согласился с ним Табатадзе.
   – Чудес не бывает на свете. Он слишком слаб, – поддержал Фролкина Янушев.
   – Надо думать, как нам всем тут не умереть, – сказал Алешков.
   В этот момент к их группе подошёл и сел на траву Иван Скороспелов.
   – Мы все об этом думаем, и ничего так и не придумали. Никто не хочет умирать, – молвил Иван ироничным тоном.
   – Побег, надо бежать. Нас снова охраняют плохо. Необходимо этим воспользоваться, пока есть такая возможность, – заговорщицким тоном говорил Алешков.
   – Это хорошая идея, – согласился Улыбин. – Но поздно.
   – Что, значит, поздно? – не понял его Юрий.
   – А кто будет заботиться о больном.
   Улыбин кивнул на Сергея.
   – Спасая его, мы можем погубить себя.
   – А как мы выйдем на своих? – Янушев заинтересовался идеей Юрия.
   – Пойдём на восток. В конце концов, выйдем к какой-нибудь деревне и там спросим, где можно найти правительственные органы, – объяснил Алешков.
   – Это, если в деревне не будет повстанцев или тех, кто им сочувствует, – заметил Табатадзе.
   – Всё может быть, но так у нас есть хоть какой-то шанс, – стоял на своём Юрий.
   – Лев, ты чего держишься за грудь? Тоже заболел?
   Улыбин обратил внимание, что Ленивцев ведёт себя как-то странно.
   – Я очень устал, – отвечал Лев.
   – Мы все устали. У тебя болит что-то? – Глеб будто играл роль врача.
   – Не понимаю. Что-то щемит в груди и одышка.
   – Что это может быть? Кто знает?
   Все молчали.
   – Ты дальше сможешь идти?
   – Смогу. Если не смогу, бросьте меня.
   – Не гони, чушь, – сказал Фролкин. – Мы никого здесь не бросим. Я предлагаю Серёгу оставить в лагере повстанцев, если мы будем через него проходить. Там у него будет больше шансов выжить.
   – На лагерь мы ещё не скоро наткнёмся. Последний мы проходил уж месяц как назад. Не думаю, что их тут, как грибов в лесу в наших широтах после дождя, – заметил Скороспелов.
   Ленивцев хило улыбнулся.
   – Лёва, ты чего? С тобой всё нормально? – забеспокоился Глеб.
   – Нет, конечно. Но это я не про самочувствие, а в широком смысле. Вспомнил, почему я сюда попал.
   – Это может быть смешным? – спросил Алешков.
   – Обхохочешься. Мы же возможно никогда не вернёмся домой, поэтому тут можно говорить о самом сокровенном. Я сюда попал из-за бабы, точнее из-за своей тупости. Меня шантажировала баба одна, с которой я переспал когда-то. Она угрожала, что расскажет о нашей связи моей жене, если я прекращу или попытаюсь прекратить связь с ней. На деньги мне плевать. Я так хотел просто отделаться от неё.
   – Получилось? – спросил Янушев.
   – Я ей не звонил отсюда. Но я должен был вернуться в Союз, где мне пришлось бы разрешить эту ситуацию как-то. Теперь же это стало не так актуально. Мы не знаем, выживем ли мы.
   – У меня та же проблема – из-за бабы сюда прилетел, – признался Янушев.
   Все на него посмотрели с удивлением.
   – Любовница? – спросил Лев.
   – Нет. Случайный секс. Дурная болезнь, как последствие, и мне пришлось здесь продолжать делать себе уколы.
   – Как же ты прошёл медкомиссию? – спросил Алешков.
   – Просто. Не знаешь, как у нас медосмотры проходят.
   – Это ерунда по сравнению с моей проблемой, – заметил Ленивцев.
   – Нет таких проблем, которые нельзя разрешить, – не согласился Янушев.
   – И как решить мою проблему? Ну-ка подскажи.
   – Надо заплатить денег.
   – Её они не интересуют. Я предлагал.
   – Тогда не ей. А человеку, который охмурит её и влюбит в себя.
   – Где такого найти?
   – Если постараться, то можно найти.
   – Ему же придётся жениться на ней или жить с ней, чтобы она от меня отстала.
   – Есть такие, которые ради денег и на это согласятся.
   – Это очень сложно.
   – Лев прав – это не вариант, – сказал Фролкин.
   – Не вариант, так предложи свой, – проворчал Фёдор.
   – Вам надо уехать всей семьёй в другое место. Вот и всё, – предложил Фролкин.
   – А что здравая идея, – согласился Скороспелов.
   – Действительно. Почему я до этого не додумался, – сказал Ленивцев. – Только как преподнести это жене?
   – Скажи, что нужно сделать этого из-за того, что твоей жизни угрожают браконьеры из Сибири, с которыми у тебя случился конфликт, – предложил Алешков.
   – Ребята, что ж я сразу к вам не обратился за помощью? Вот я дурак. Теперь я знаю, как исправить эту ситуацию.
   – Вы слышите? – Скороспелов глядел в небо в сторону запада.
   – Нет, – сказал Алешков.
   – Не слышу, – сказал Фролкин.
   – А сейчас?
   Звук нарастал.
   – Похоже на вертолёт, – сказал Табатадзе.
   – Вон там глядите, – Иван увидел в небе точку, приближающуюся к ним.
   – Вертолёт! – Янушев вскочил с земли.
   – Они нашли нас! Нас освободят! – закричал Табатадзе и тоже встал.
   Вертолёт пролетел над стоянкой. Многие пленные вскакивали с земли и с надеждой встречали и провожали машину, не решаясь помахать ему. Геликоптер летел высоко, видимо опасаясь, что может быть встречен огнём повстанцев.
   Шли минуты. Больше никто не пролетал над стоянкой.
   – Где наши? Где армия? – вопрошал Ленивцев.
   – Они окружают лагерь, – предположил Фролкин.
   – Видимо они не могут нас найти. Вертолёт мог дать неправильные координаты, – Алешков был менее оптимистичен.
   Мимо их группы проходил Рыжков, который услышал их разговор.
   У него был странный вид: озабоченный и загадочный. Он подошёл к курящему солдату, который оставил на земле свой автомат. Когда солдат отвернулся в сторону, Рыжков тихо схватил автомат и отбежал в сторону. Другие солдаты не сразу это заметили. Советские пленники, кто это увидел, напряглись и замерли в ожидание чего-то страшного или наоборот благополучной для них развязки. Рыжков направил автомат стволом вверх, передёрнул затвор и пустил очередь. Все вздрогнули. Кто-то вжался в землю, кто-то прикрыл уши пальцами. Двое солдат направили автоматы на Рыжкова, который кричал:
   – Мы здесь! Эй, мы здесь!
   И он снова пустил в небо очередь.
   – Он с ума сошёл! – воскликнул Алешков.
   ***
   – Ты псих! Людка Дымкова – первая красавица нашего села! – сестра Германа Рыжкова Елена развела руками. – Этого не может быть.
   – Я вчера с ней говорил. Она согласна, – утверждал Герман.
   Елена села на табурет.
   – Не связывайся с ней.
   – Как не связывайся, если мы вчера уже всё решили.
   – Так и решили: без любви, без походов в кино и прогулок?
   – Мы два раза гуляли до речки и обратно.
   – Обманет она тебя.
   – Да ну вас всех.
   Герман махнул рукой и ушёл в свою комнатку, снял свитер, прилёг на кровать. В окошке ветер качал рябину. Елена вошла в комнату и села на стул в углу.
   – А, что, если она хочет с тобой в город укатить? Она знает, что тебе комнату дают в общежитии?
   – Конечно. Я рассказал ей всё.
   – Простофиля.
   – Хватит меня поносить и дурака из меня лепить. Хотела бы она в город махануть – укатила бы с Витькой Заборевичем.
   – Заборевич алкаш, а ты тихоня у нас.
   Под фразой «у нас» Елена подразумевала себя и деда Анисима. Родители Елены и Германа погибли в автокатастрофе. Отец был водителем. Он сильно злоупотреблял алкоголем и в тот день сел за руль под сильным градусом, прихватив с собой супругу. Его молоковоз перевернулся три раза, не оставив никаких шансов им на спасение. Елена тогда уже работала в колхозе, а Герман учился городе.
   Не успел Рыжков вернуться из армии, где добросовестно отслужил в стройбате, как снова собирался покинуть родной дом: белую хатку с чудесным, заросшим садом, выходившим к маленькому пруду с мостиком. Ему было жаль старшую сестру, у которой никак не складывались отношения с мужиками. Первый воспользовался ей и бросил, опозорив её на всю округу. Следующий оказался гулёной. Елена сама его бросила. Она говорила:
   – Судьба мне одной пройти жизненный путь.
   Брат же вправлял ей мозги:
   – Чего ты на себе крест ставишь из-за каких-то ушлёпков? Найдётся и на тебя жених. Чем тебе Филька Варежкин не угодил?
   – Филька?! Ты погибели моей хочешь или шутишь так? Он же три раза в школе оставался на второй год. Тупее его в истории нашего села не было мужика.
   – Зато не пьёт.
   – Ему и пить не надо. Он и так с прибабахом уже родился. Всё время улыбается, как умственно отсталый.
   – Человек радуется жизни, что в этом неправильного?
   – Прости, Гера. Я понимаю, что он твой друг, но мне такие мужья даром не нужны. Муж – это человек, с которым хочется прожить до самой последней точки.
   – Таких у нас в селе не встретишь. Нужно тебе в город ехать.
   – Я боюсь. Страшно в городе. Там все злые и хитрые.
   – Чудная. Не все. Люди везде живут нормальные и в городах и сёлах.
   – Я же доярка, ничего кроме как дойки коров не умею делать.
   – Всему можно выучиться было б желание. А насчёт города ты права: опасно тебе там: могут обмануть. Ты наивная.
   – А ты лопух.
   Жили они в Оренбургской области. Герман, получив место в общежитии в Оренбурге, переехал туда. Комнату ему выделила геологоразведочная контора, в которой он числился. В его обязанности входило помогать устанавливать и ремонтировать оборудование под руководством инженеров.
   Герман был лопоухим. Широкое лицо его было в редких конопушках. Волосы у него были светло-русые прямые. Красавица Людмила никак не сочеталась с его простецкой внешностью потомка крестьян, будто у неё в роду были предки, являвшиеся незаконнорожденными детьми каких-нибудь графов или князей. У неё были волнистые русые с рыжим отливом волосы, чуть пышная фигура, прямой изящный нос и зелёные глаза-изумруды. Она была младше Германа на год. В селе она работала дояркой, как и сестра Рыжкова.
   В Оренбурге Герман и Людмила расписались и начали жить в его комнате в общежитии. Заработки Германа Люду не устраивали, и она устроилась на работу на кирпичный завод. В дальнейшем она мечтала обучиться профессии парикмахера.
   Счастлив в браке Герман был что-то около месяца… После чего началось… Людмила не давала ему ни отдохнуть, ни расслабиться, ни заскучать.
   Как-то в один из будних вечеров Герман читал газету, сидя в кресле, когда в комнату ворвалась Люда.
   – Иди к этому в серой майке из седьмой комнаты и скажи, чтобы он на меня больше не пялился! – требовала она.
   – Как на тебя не пялиться? Это невозможно.
   – Размазня!
   И Людмила ушла из комнаты, громко хлопнув дверью.
   Прошла неделя и Герману уже не удалось так легко, как в первый раз избежать разборок. Людмила на этот раз влетела в комнату, когда Герман мечтательно глядел в окно, сидя на стуле, слушая транзистор, стоявший на подоконнике.
   – Этот козёл из восьмой комнаты при всём честном народе сказал, что у меня большие сиськи! – вопила Люда.
   – Они действительно немаленькие.
   – О боже! С кем я связалась? С ничтожеством.
   Людмила, заламывая руки, ушла в коридор.
   Герман же поднялся со стула, выключил транзистор, вышел в коридор и пошёл к восьмой комнате.
   В восьмой комнате было темно. За грязным столом сидел огромный мужик с большой страшной головой. Грубое лицо его было изборождено глубокими морщинами вдоль щёк и на лбу. Волосы у него были светлые. На столе на пожелтевших газетах стояла початая бутылка водки, гранённый стакан, луковица, чёрный хлеб и открытая консервная банка.
   – Тебе чего, мужик? – спросил он Германа, когда тот открыл дверь его комнаты, предварительно постучав три раза.
   – Вы оскорбили мою жену.
   – И чо?
   Герман вошёл в комнату, приблизился к гиганту.
   – Я прошу вас больше так не делать.
   – Водку будешь? – предложил мужчина.
   – Нет. Вы – хам!
   – Чего?!
   Гигант встал и двинулся на Германа. Тот чуть попятился. Здоровяк двинул Герману в скулу с правой так, что заступник жены отлетел к двери, ударившись о неё затылком, и скатился по ней вниз. Обмякшего Германа гигант выкинул в коридор.
   Людмила вызвала милицию. Гиганта посадили на пятнадцать суток за хулиганку. Герман старался с ним больше не встречаться, когда того выпустили на свободу.
   На этом приключения Германа в общежитии не прекратились. Прошло три месяца, и жена вновь потребовала от него защитить её честь:
   – Меня ущипнул за задницу какой-то утырок из шестнадцатой комнаты. Иди разберись с ним.
   – Опять.
   Герман лежал на кровати усталый и расслабленный. На подоконнике работал любимый его транзистор.
   – Тебе по фигу, что твою жену унижают?
   – Вызови милицию.
   – А ты на что? Ты не мужик?
   Герман нехотя встал, нацепил на ноги тапочки и пошёл искать шестнадцатую комнату. Дверь в комнату была приоткрыта, и Герман даже не стал стучать в неё. Он открыл её.
   На кровати лежал в одних тренировочных мужчина тридцати пяти лет худой с наколками на плечах и руках. Он курил папиросу, стряхивая пепел в оловянную пепельницу на полу.
   – Ты кто? – спросил он.
   Герман ничего не ответил.
   – Заходи не бойся, уходя не плачь, – видимо шутил хозяин комнаты, в которой царила спартанская скудная обстановка.
   – Ты щипал мою жену за зад? – спросил Герман.
   – Это твоя жена была. Извини.
   – Больше так не делай, – голос Германа был не достаточно грозен, что немного рассмешило хозяина комнаты. – Ты чего?
   – Так. Смеюсь.
   – Над чем?
   – Не важно. Иди к себе.
   – Мне показалось, что ты надо мной сейчас смеялся.
   – Хоть бы и так.
   Герман подошёл к кровати.
   – Встань, – приказал он мужчине.
   – С какого перепоя ты командуешь у меня в комнате?
   Герман разозлился и начал бить кулаком по морде наглеца, пока его не остановил сосед из пятнадцатый комнаты, прибежавший на шум и подозрительные звуки. Этот хмырь никому не пожаловался на Германа и не обратился в милицию. За это Герман его даже зауважал на какое-то время, пока спустя десять дней во дворе его не отметелили четверо гопников. Этих подонков так и не нашли. Герман был уверен, что это было подстроено тем самым любителем щипать чужих жён за филейные места. Он пролежал в больнице месяц с ссадинами и переломом ребра.
   Раны Германа зажили. Он снова работал, а по вечерам отдыхал в своей комнате в общаге. Теперь в углу комнаты работал чёрно-белый телевизор. Герман смотрел хоккей, лёжа на кровати. Дверь комнаты резко открылась. Когда она так открывалась, Герман уже знал, что не стоит ожидать хороших новостей. Кто это мог быть кроме Люды.
   – Лежишь тут, телек смотришь, а в это время…
   – Мою жену хватают за задницу, – попробовал угадать Герман.
   – Издеваешься? Смеёшься? Нет! Меня пригласил в свою комнату Колька Плотников. Этот почти уже старик сорокалетний с гнилыми зубами. Заходи, говорит, хлопнем самогоночки, лясы поточим, расслабимся. Как тебе такой поворот событий? За кого он меня принимает этот урод? За шлюху подзаборную? И ты это всё спустишь так, будто ничего и не было? Какая же ты тряпка.
   Герман вскочил с кровати и закричал:
   – Всё! Хватит с меня!
   – Ты чего, Гера?
   Людмила села на стул.
   – Собираем манатки и валим из этого общежития! – решил Герман.
   – Куда это валим?
   – Куда-угодно: будем снимать комнату, дом или квартиру; всё равно только бы не оставаться здесь.
   – Это же денег стоит.
   – Плевать! – Герман выкрикнул последнее решающее слово так, что оспаривать его Людмила не решилась.
   Рыжковы сняли однокомнатную квартиру на окраине города, а через два года получили двухкомнатную от предприятия Людмилы. Как ей удалось так быстро продвинуться в очереди, Германа не волновало. Людмила как-то обмолвилась ему, что сунула кому-то на своём заводе тысячу рублей. Герман к тому времени уже регулярно мотался в командировки на север и в Сибирь, где хорошо зарабатывал. Все деньги он отдавал супруге. Когда они ещё жили в съёмной квартире, у них родился сын Антон. Сын был очень похож на мать. Людмила с него пылинки сдувала. Герман не ревновал.
   После рождения сына характер Людмилы стал ещё хуже. Всё чаще она изводила Германа придирками и упрёками: и мужик он не настоящий и хватки у него нет деловой, и жизнь он ей всю испоганил. В интимной сфере дела ухудшились до критической точки. Если раньше Людмила могла хотя бы терпеть быстрый классический секс в позе миссионера, то теперь ей этого было не достаточно. Они и так редко были близки: обычно два-три раза в месяц, а то и реже. Герман ожидал раньше этих моментов с чувством приятного волнения. После же последних выпадов жены ему уже ничего не хотелось. Приятное волнение сменилось чувством тревоги и иногда даже страха. Людмила могла оттолкнуть его во время близости, так что Герман находился в состоянии растерянности и униженности.
   – Что ты, как таракан елозишь на мне? Не можешь сделать всё по-нормальному, по-человечески, – ворчала Люда.
   Герман лежал рядом, вопрошая:
   – Это как?
   Людмила мечтала вслух при муже:
   – Вот бывают мужчины, так мужчины. Как взглянут, так сердце замирает; как прижмут к себе, так душа в пятки уходит; как бросят в постель, так отделают тебя так, что век будешь помнить.
   – И где ты таких видела? – поинтересовался Герман.
   – Как где? В кино.
   – Тьфу-ты, – Герман зло плюнул в стену. – Кино, твою мать. Тебе киноактёр нужен, а не муж.
   – Давай залезай на меня снова. Попытка номер два.
   – Да пошла ты в жопу.
   «Мало того, что у неё адский характер, так она ещё оказалась с очевидной придурью, с заскоками», – мысленно анализировал ситуацию Герман. С другой стороны у Люды была деловая хватка, и это обстоятельство возможно мешало разглядеть в ней те отклонения, от которых так страдал несчастный Рыжков. Он был уверен, что другие мужчины сумели-таки разглядеть Людины изъяны, из-за чего не стали с ней связываться. Потому-то и досталась она такая раскрасавица такому неотёсанному простаку – чудес на свете не бывает.
   Герман стал игнорировать Людмилу, как женщину. Людмила злилась какое-то время. Ей приходилось напоминать мужу:
   – Эй, ты забыл о супружеском долге?
   – У меня голова болит.
   – Это я давно поняла. Ладно, не каверзничай, я не буду вредничать, иди в ванную, а я после тебя. Давай пока время есть, пока Антоха спит.
   – Не-а я хочу выспаться перед работой.
   – Говнюк ты.
   Дело доходило до того, что они были близки один-два раза в году. Герман хотел привнести разнообразие в их сексуальную жизнь: попробовать новые позы и поэкспериментировать с предварительными ласками и играми, но пытаясь приступить к воплощению задуманного, ловил себя на мысли, что у него ничего не получится. И причина этого, этой невозможности крылась в том, что у него не было уже никаких чувств к жене, кроме негативных.
   Людмила отстала от него. Герман думал, что у неё могли появиться другие мужчины, и ему было всё равно на это. Он задавал себе ни один раз вопрос, зачем он до сих пор живёт с этой женщиной? Терять квартиру и нажитое имущество после развода ему было не жалко. Герман не был стяжателем. Он переживал за Антона. Сын любил его. В тоже время ребёнок страдал и переживал из-за постоянных ссор родителей. Ещё Герман надеялся, что Людмила измениться в лучшую сторону: подобреет, станет не такой вспыльчивой и агрессивной.
   Перемен не происходило. Людмила всё так же часто трепала нервы Герману, выносила мозг и поносила по поводу и без такового. Герман уходил в себя, отдалялся от неё.
   Он полюбил командировки, потому что в них не было Люды. В поездках, в палаточных лагерях Герман не был душой компании и обычно скромно сидел где-то в углу, слушая других, глядя, как другие играют на гитарах, поют песни, влюбляются, крутят романы, дерутся, веселятся, выясняют отношения. Ему было интересно за всем этим наблюдать, также, как он созерцал природу: птиц, насекомых, зверей, деревья, реки, ручьи, озёра, облака и звёзды. О романах с женщинами он не думал. Герман не был склонен к изменам. Когда же в нём пробуждалось желание женщины – против матушки-природы не попрёшь, ему казалось, что он настолько неказистый и непривлекательный, что ни одна девушка или женщина не захочет иметь с ним отношений. Сколько их было в командировках: интересных, ярких, умных и даже красавиц, не уступающих его мегере-жене. Всё это было мимо него, мимо Германа Рыжкова, стороннего созерцателя, скромного честного труженика. И вот на восьмом году семейной жизни Герман в командировке на Дальнем Востоке встретил девушку-геолога Дашу. Она была такой же неприметной и неказистой. Таких, как она, глупые мужчины имеют привычку обзывать серыми мышами. Даша не была уродиной. Она была простой и не выпячивалась никогда, не говорила много, не выёживалась, любила наблюдать за всем со стороны, как и Герман. Тогда Рыжков уже начал задумываться о разводе, после которого мечтал не о новой женщине, а о жизни в тихом одиночестве. Даша изменила направление его мыслей. Рыжков думал, стоит ли с ней познакомиться или нет. Он был женат и полагал, что будет конченным мудаком, если замутит с ней роман в этой экспедиции. Можно было взять у неё какие-нибудь координаты необязательно её домашний адрес, но хотя бы рабочий телефон, название организации, в которой она работала. Но не получилось. Он даже не смог с ней заговорить: стеснялся и колебался. О чём долго сожалел потом.
   Однажды Герман лежал в ванной и думал. Он любил так думать, лёжа в тёплой воде, где никого не было рядом, где никто на него не кричал, никто не мотал ему нервы. И его озарило, что развод – это не конец, не крах, а, может быть, наоборот, новый отсчёт, начало более счастливой жизни. Разве он не заслужил хотя бы немного счастья? Надо разводиться.
   В дверь постучали. Был поздний час.
   – Гера, ты долго там? Вылезай.
   Герман вздрогнул.
   – Зачем?
   – Узнаешь.
   Герман вышел из ванной. В их комнате горел ночник. Людмила лежала на боку у стенки в розовой ночнушке, откинув одеяло к ногам.
   – Ты зачем трусы одел? – спросила она.
   – Как понять зачем?
   Людмила странно улыбнулась. Герман остановился у края кровати.
   – Ты не хочешь сладенького? Как ты терпишь так долго? Или у тебя кто-то появился?
   – О чём ты?
   Герман не успел опомниться, как Людмила схватила его за руку и повалила в кровать к себе.
   – Давай целуй меня да покрепче, – требовала она.
   – Люд…
   – Не Люд, а целуй…
   – Тише Антошу разбудишь.
   У них до этого не было секса уже больше семи месяцев. Людмила была добра к мужу и не сильно требовательна в ту ночь. Это очень удивило Германа. Он передумал разводиться в надежде, что жена измениться в лучшую сторону. В конце концов и самые пропащие люди с тяжёлыми характерами с возрастом становятся мудрее.
   Пару месяцев Люда была не так жестока по отношению к мужу: реже трепала ему нервы и выносила мозг. Однако даже редкие ссоры приносили много мучений Герману. Он устал. Это была не жизнь. Герман пришёл к выводу, что всё равно нужно разводиться. С этой мыслью он шёл домой с работы. Надо было только поговорить спокойно с женой обо всём, расставить все точки над ё. Ему не нужна была квартира. Он готов был выплачивать алименты. Герман разделся в прихожей, прошёл в ванную, помыл руки. Из кухни шёл приятный запах. Людмила готовила неплохо – это было её единственной положительной чертой, как жены. Герман прошёл на кухню, поздоровался с Людмилой, сел на табурет. Людмила стояла у окна. Вид у неё был странный, недоброжелательный. Герман подумал, что разговор о разводе будет лучше отложить до более спокойных времён. Он встал, чтобы наложить себе еды.
   – Сиди, – скомандовала жена. – Я сама наложу.
   Герман сел обратно на табурет и взглядом, как бы показал, так в чём дело, накладывай.
   – Разговор есть.
   «Она сама хочет развода», – радостная догадка мелькнула в голове Германа.
   – Я слушаю.
   – Я беременна.
   Герман весь посерел, потерял дар речи.
   – Ты хочешь, чтобы я сделала аборт?
   – А ты, что хочешь?
   – Я не знаю. О чём ты думал, когда забрался на меня, дебил?
   – Я же прервал…
   – Я что от кого-то другого что ли забеременела? Посчитай сам, беременность два месяца, всё совпадает. Значит, не так прервал… Ты больше не хочешь детей от меня…
   Людмила повернулась к нему спиной, лицом к окну и шмыгнула носом. Герман вскочил, подошёл к ней и обнял сзади, прижав к себе.
   – Ну что ты. Ещё как хочу.
   Людмила родила ещё одного мальчика, которого назвали Олегом. Олег был очень капризен, много плакал и плохо спал. Людмила измучилась с малышом. Она истерила и обвиняла всех вокруг себя и весь мир в своих страданиях. Больше всех доставалось Герману:
   – Осёл! Что ты наделал! Сам с ним сиди, а я пойду на работу!
   У Германа самого было состояние на грани здравого смысла и безумия. Однажды утром, когда на кухне жена ему делала очередную выволочку, он стал на четвереньки, подобно собаке и залаял. Из своей комнаты прибежал испуганный Антон и с криками: «Мама, мама», прижался к её ноге.
   Олег рос, но не менялся: и в год, и когда ему стукнуло два годика.
   Людмила как-то грозилась:
   – Я убью его и себя: выброшусь с ним с балкона.
   А Герман уже никак на это не реагировал, сидел тихо в углу в комнате в кресле, уставившись в одну точку.
   – Существо, – обозвала его жена. – Тряпка! Размазня! Кусок говна, а не мужик!
   Герман взял отпуск за свой счёт на работе и уехал в родную деревню, ничего не сказав Людмиле.
   Елена была рада его увидеть. Они редко виделись. Герман не хотел, чтобы сестра видела его состояние, но в этот раз он рассказал ей всё, что было у него на душе. Они сидели на кухне, пили чай.
   – А ведь ты была права, когда мне говорила, что не нужно жениться на Людке, – вспомнил Герман.
   – Может быть, Олег подрастёт, она успокоится, – пыталась вселить надежду в брата Елена.
   – Вряд ли. Не знаю, что мне дальше делать. Я её ненавижу. Весь мой брак – это сплошное мучение и обман.
   – Многие так живут.
   – А я хочу, как человек хоть немного пожить.
   – Разводись с ней.
   – А дети?
   – Будешь с ними общаться по выходным. Ты давно не приезжал ко мне в гости, и я тебе не напоминала о себе. У меня в жизни произошли изменения.
   – Замуж выходишь? Неужели.
   – Пока только встречаемся. Он тракторист из соседней деревни Фёдор, вдовец. Ему сорок два года.
   – Хороший он человек?
   – Да, положительный.
   – А дети есть у него?
   – Трое.
   – Ох, ничего себе.
   – Они уже повзрослели, кроме младшей, которой пятнадцать лет.
   – Что ж, желаю тебе счастья. А дом наш родительский? Совсем будет заброшен?
   – Я не собираюсь к нему переезжать. Во, всяком случае, пока.
   – Может быть, родишь ещё.
   – Куда мне в тридцать восемь лет?
   – Это не предел.
   – Ладно, и правда – не в этом счастье. У меня двое, а толку-то? Счастливым от этого я не стал ни на миллиметр.
   Вернувшись к «родному очагу», Герман получил ожидаемую выволочку. Люда орала и поносила его последними словами. Герман не выдержал.
   – Хочешь – разведёмся?
   – Ишь, чего удумал? А кто будет детей поднимать? Я одна?
   – Оставь их мне.
   – Оставь. Деловой нашёлся крендель. Не оставь, а забирай их и проваливай.
   – Ладно, договорились.
   – О чём договорились? Ты совсем берега попутал?
   – Я найду квартиру для съёма и заберу сыновей, а ты шикуй тут одна в двухкомнатной квартире.
   – Глядите: он и, правда, спятил! Я тебе устрою развод!
   Людмила замахнулась на Германа полотенцем и хлестанула его им по лицу. Дело происходило на кухне. Герман попятился назад к двери. От второго удара он увернулся, выхватил полотенце и проскользнул в прихожую. Людмила попыталась ударить мужа кулаком по физиономии. Герман снова увернулся и отвесил жене звонкую оплеуху по щеке. Люда схватилась за щеку и завизжала. В комнате проснулся Олег и истошно заверещал. Людмила села на пуфик в прихожей, зарыдала и запричитала:
   – Скотина! Бьёт жену! Я на тебя в милицию напишу заявление!
   Через пятнадцать минут Людмила уже готовила ужин на кухни с сердитым, но холодным видом, будто ничего и не было.
   Герман рассказал о своей ситуации товарищу по работе Николаю. Николая он считал своим приятелем. Они иногда делились друг с другом личными историями и мыслями. Николай был уже второй раз женат и много натерпелся в первом браке. Приятели курили в курилке, устроенной на лестничном пролёте, сидя на скамейки одни. Николай предложил:
   – А ты убеги в другой город. Скройся.
   – Это как? – не понял Герман.
   – Просто. Так делают те, кто хочет скрыться от плохих жён и алиментов. Рабочие руки нужны везде. Страна у нас большая. Без работы не останешься. К тому же у тебя голова трезвая во всех смыслах. Тебя везде с руками оторвут.
   Идея пришлась по душе Герману. Он стал мечтать о побеге. Дома, когда было более-менее спокойно, он тайком доставал из книжного шкафа атлас СССР и листал его, выискивая города и места, где ему хотелось бы осесть ради начала новой жизни. Ему нравились красиво звучащие города: Орёл, Ереван, Ставрополь, Краснодар, Петропавловск-Камчатский, Рига. Он остановился на Риге. Прибалтика – это что-то почти иноземное, волшебное. С зарплаты Герман начал откладывать деньги на побег, сказав жене, что с него начали срезать часть зарплаты для помощи жителям Украины, пострадавшим от наводнения. Людмила была недовольна и грязно выругалась. Она не знала ничего про Украину и с трудом представляла, где она находится. Новости Людмила также не смотрела, поэтому поверила вранью Германа. А через месяц в контору Германа пришла разнарядка на поездку в Мозамбик. Он сразу же попросил начальство, чтобы его отпустили помогать африканским друзьям советского народа строить социализм и поднимать народное хозяйство. Герман после рождения Олега никуда не ездил. Новость о его командировке не вдохновила жену.
   – Никуда не поедешь, – решила она. – Пока Олег не подрастёт.
   – Там много платят, – сказал Герман.
   – Ещё заработаешь.
   – Три тыщи в месяц, – наврал Герман.
   – Сколько тыщ?
   Людмила села на табуретку около раковины с посудой, которую она не домыла. Герман сидел за столом, облокотившись спиной к холодильнику.
   – Три тысячи, – повторил он.
   На секунды на кухне повисла звенящая тишина, нарушенная шумом детворы во дворе, гоняющей мяч.
   Людмила встала, выключила воду в кране, подошла к холодильнику, достала с него тетрадку и карандаш, с которыми села за стол напротив Германа. Она принялась считать, делая записи в тетради:
   – Итак три тысячи – это за сколько месяцев? Один или два?
   – За год?
   – Что?! Год?! Ты охренел?! Три тысячи умножить на двенадцать – тридцать шесть тысяч. Бляха-муха. Я смогу больше нигде не работать. Нет, я, конечно, устроюсь куда-нибудь вахтёром на сутки-трое, но на кирпичный завод больше не ногой. А что мы будем делать с этими деньгами? Ты будешь тратиться в этом, как его?
   – Мозамбике.
   – Ну да.
   – Только трать не больше сотки.
   – Хорошо.
   – Что мы купим на эти деньги? Машину – «волгу». Это раз. Квартиру будем менять на четырёхкомнатную в центре города. Твою мать, вот я дура!
   Людмила положила карандаш на стол.
   – Ты чего? – спросил Герман.
   – Как я сразу не догадалась. В Москву нам надо. Там купим квартиру или в Подмосковье.
   – У нас же прописки нет.
   – Ты совсем что ли без мозгов. Мы разведёмся, тебя женим на бабке какой-нибудь, заплатив ей пару тысяч. Ты пропишешься и перевезёшь нас в столицу, после того как разведёшься со своей бабулей.
   – Так сложно.
   – Сложно, но правильно. Я у тебя мозг. Слушай меня и всё у нас будет тип-топ. Когда нужно уезжать в твой Мозамбик?
   – Через месяц.
   – Ладно, я подготовлю тебе вещи. А там есть, что украсть?
   – В смысле?
   – Ну шкуры, меха, дефицит какой? То, что можно будет здесь перепродать.
   – Не знаю.
   – Узнай, не будь простофилей.
   Так Рыжков попал в Мозамбик.

8

   Негр в белой одежде зашёл на мостик и принялся из ведра выкидывать в пруд мутно-зелёного цвета рыбу из ведра. Из воды вынырнул крокодил. Рептилия принялась ловить рыбу пастью, что веселило негра в белом. Загородный дом президента Саморы находился в десяти километрах от столицы. Сам он и Велозу сидели в плетёных креслах в тени в беседке около пруда с крокодилом. Дом его был не так богато устроен, как дворец в столице: обычный большой дом в один этаж из известняковых блоков построенный португальцем-колонистом предпринимателем до революции, после которой делец в ужасе бежал с чёрного континента сначала в Бразилию, а потом в Европу. На столике перед хозяевами Мозамбика стоял графин с розовым вином, блюда с фруктами и сырной нарезкой, а также квадратная бутылка виски, присланная по дипломатической почте из враждебного ЮАР. К ним шёл огромный мужчина в военной зелёной форме с каменным лицом в сопровождении двух охранников. Это был представитель советского спецназа полковник Сергей Леонов. Его голова походила на грубый серый булыжник с дырками-щёлками глаз, тонким рубцом ртом и несуразным выступом-носом. По его виду не трудно было сразу понятно, что такому человеку было плевать на внешность. Он жил другими ценностями. Леонову было уже хорошо под пятьдесят. Самора и Велозу встали и поздоровались с ним за руку, широко улыбаясь громиле и заискивающе заглядывая ему в глаза. Леонов свалился в плетёное кресло, чудом его не развалив. Самора махнул рукой и из ближайшего домика к ним прибежал молодой африканец переводчик Роберто в тёмно-синей рубашке, севший между мозамбикцами и советским офицером. Самора предложил выпить вина за советско-мозамбикскую дружбу. Леонов был не против, но он предпочёл виски, сразу засадив сто пятьдесят грамм крепкого напитка, даже не поморщившись и не сразу закусив.
   – Вы знаете зачем я пришёл? – перешёл к делу полковник.
   – По поводу ваших пленных геологов, – угадал Самора.
   – Так точно. Со мной прибыл отряд из пятнадцати надёжных и очень умелых ребят, которые порвут на лоскутки этих драных повстанцев, которые их держат в плену уже больше полугода.
   – Мы сами мечтаем это сделать, – встрял в разговор Велозу. – Но нам не удалось их обнаружить. Пока.
   – Бляха-муха!
   Леонов махнул кулаком по воздуху, пожалев стол с закуской и выпивкой.
   – Мы предлагали выкуп этим уродам. Почему они не взяли деньги? Или они ничего не узнали о нашем предложении?
   Велозу попытался выкрутиться:
   – Узнали. Это сто процентов. Но надо понимать их ход мыслей. У них есть свои идеалы.
   – Какие блин идеалы могут быть у этих пособников мирового империализма? У них могут на уме быть только бабки и девки. Наркотики и казино.
   – Это всё верно, но…
   Велозу потерял мысль.
   – Что но? На фига они тогда вообще их похитили? Какая у них цель? Объясните мне. Будьте так любезны.
   Самора жестом показал Велозу, что сам хочет ответить.
   – Возможно их пленение не было целью. Нападение могло оказаться спонтанным.
   – Тогда почему их до сих пор не пристрелили и деньги не взяли?
   Президент объяснил:
   – Они ждут от своего командования решения. Есть вариант, что они запросят взамен выпустить из тюрем некоторых своих товарищей.
   – Тогда надо выйти с ними на контакт и самим предложить такой обмен.
   – Это сложно, – сказал Велозу.
   – Почему?
   – В наших тюрьмах не так много осталось повстанцев.
   – Что, значит, не так много осталось?
   – Многих пришлось расстрелять, – пояснил президент.
   – Ладно, давайте карту, будем смотреть, где они могут сейчас быть.
   Охранник в белой рубашке с красным галстуком принёс карту, которую Велозу расстелил на столе.
   – Они двигались на юг, прямому мимо Мапуту, к границам Родезии. Наши отряды перегородили им путь и не дали пересечь границу. После перестрелки повстанцам удалось уйти без серьёзных потерь с пленниками, – рассказывал Велозу.
   – Где их видели последний раз? – спросил Леонов.
   – Тут.
   Велозу показал пальцем место выше точки, где произошла перестрелка с правительственными отрядами.
   – Зачем они так далеко забрались на север от границы с Родезией? – не понимал Леонов.
   – У них есть лагеря и базы в этих местах, где они могут укрываться, прятаться неделями, – объяснил начальник безопасности.
   Леонов задумался на минуту и сделал выводы:
   – Я понял, они держат их или для обмена или хотят предъявить вашему правительству какие-то требования. Они могли бы уйти.
   – Куда? Граница с Родезией практически перекрыта, – поспорил Велозу.
   – Ерунда.
   Леонов ткнул пальцем на Малави.
   – Малави? – удивился президент. – Они уверяли меня, что хотят дружбы и сотрудничества с нашей страной.
   – Уверять они могут в чём-угодно и кого-угодно. Я смотрю в суть, а у них правят далеко не коммунисты. И всё-таки они ещё не ушли. Их начальники не решили чего просить взамен наших ребят. Сейчас они прячутся где-то на одной из своих баз и я их найду. Надо готовить вертолёты.
   – Мы можем подготовить заключённых повстанцев для предложения обмена.
   – Поздно. Я хочу видеть их кровь, стоны и боль.
   Леонов взял из блюда гранат и сжал его с такой силой, что сок брызнул в разные стороны, а больше всего на его форму. Велозу и Самора сморщились.
   – Если они вас заметят, то могут убить ваших людей, – предупредил Велозу.
   – Плевать, пусть погибнут двое или даже шестеро, но остальных я доставлю целыми в страну.
   – И всё же я вам выделю двух опытных проводников.
   ***
   Сливин смеялся задорно и заливисто, как мальчишка. Он травил анекдоты про тёщу, Чапаева и Штирлица. Светлана улыбнулась. Она сидела на своей койке, подложив подушку к спине. Другой стороной подушка упиралась в спинку койки. Сливин сидел рядом на табуретке. В палате было светло. Светлана обитала в палате одна, благодаря стараниям Сливина.
   – Сливин, сколько вы знаете анекдотов? – спросила Светлана.
   – Больше тысячи.
   – Врёте.
   – Нисколько. Хотите, проверим.
   – Нет, это слишком для меня утомительно.
   – Смех продлевает жизнь и делает её приятней и легче.
   – Мне бы ваш позитивизм.
   – Давайте жить вместе, и я научу вас быть счастливой.
   – Если бы всё было так просто…
   – Жизнь очень простая штука. Это люди привыкли сами всё усложнять.
   – А муж?
   – Простите, но вы сами всё понимаете, но боитесь себе честно во всём признаться.
   – Никто не видел его мёртвым.
   – Африка – это не место для увеселительных прогулок. Не понимаю, какого лешего, вас туда понесло. Пусть будет урок на будущее. Не поверю, что вы его так любили.
   – Любила.
   – Всё время?
   Светлана задумалась.
   – Видите. Не всегда, – Сливин почувствовал, что прав.
   – Нет ничего бесконечного. Конечно, были моменты, когда я уставала от наших отношений и не понимала его.
   – Это была глупая юношеская любовь, страсть, которая проходит при помощи суровых испытаний взрослой жизнью.
   – Все так живут.
   – Не все. Есть мужчины, которые могут обеспечить надёжный и сытый тыл своим жёнам.
   – И каким образом вы обеспечите такой тыл?
   – Я хороший врач. У меня есть свои отдельные клиенты-пациенты, которых я консультирую.
   – Это незаконно.
   Сливин ухмыльнулся.
   – Светлана, не будьте наивной девочкой. Среди моих клиентов-пациентов есть сотрудники милиции и даже военные.
   – Если для вас так важны деньги, зачем вам женщина с ребёнком? Вы же не любите детей.
   – Да, но у нас будет один ребёнок и хватит. Пусть. Его подарила нам судьба. Мы сделаем из него уважаемого человека, обеспечим его и образованием и всеми благами. А то, что я не чужд материальных ценностей, так это естественный ход вещей. Все стремятся к достатку и богатству, но не всем удаётся преуспеть в этом. Победителями становятся единицы. Будьте с победителем и не прогадаете.
   – Я не люблю вас.
   – Это пустяк. Ерунда.
   – Стерпится-слюбится?
   – Пусть так, пусть как-то ещё. Я вам обещаю не претендовать на ваш суверенитет ни в каком виде. Мне ценен человек, а не его плоть и кровь.
   – Душа сказали бы ещё.
   – И скажу. Вы думаете, если человек преуспевает и любит достаток у него не может быть развито духовное начало?
   ***
   – Герыч, ты в порядке?
   Алешков потрепал Рыжкова по плечу. Герман лежал на циновке бледный, исхудавший с мокрой чёрной бородой-мочалкой под навесом из листьев и соломы. Глаза его были полуоткрыты. Он промычал что-то неясное.
   – У тебя болит что-то? – спросил Алешков.
   – Я очень устал, – пробормотал Рыжков.
   – Мы все устали, – сказал Юрий и прошёл к другой постройке с навесом, где находились его товарищи: Скороспелов, Табатадзе, Ломовский, Улыбин, Ленивцев и другие.
   Они второй раз за всё время передвижения по Мозамбику с повстанцами оказались в этом лагере, скрытом в маленьком лесочке в глуби саванны в предгорной местности. Здесь были постройки с навесами, укрывавшими от жестокого солнца и дождя, где располагались пленники. Повстанцы разместились в палатках. В земле лагеря были зарыты запасы с консервами и другими необходимыми припасами. Это был перевалочный пункт и база отдыха одновременно для боевиков РЕНАМО. Первый раз советские пленники с повстанцами пробыли здесь десять дней. Когда они оказались тут во второй раз, то многие обрадовались, потому что здесь было не так жарко и имелось хоть какое-то укрытие, не нужно было спать на земле, в лагере был колодец, из которого можно было вдоволь напиться хорошей воды.
   Шёл второй день пребывания пленников в лагере.
   – Герман тоже плох, – сказал Алешков.
   – И ещё Ленивцев с Ломовским, – добавил Скороспелов.
   – Надо бежать отсюда, пока есть возможность. Охрана опять потеряла нюх. Они толком не следят за нами, – предложил Алешков.
   – Я бы согласился, да…
   Улыбин не знал, как закончить мысль. Он очень устал и чувствовал себя неважно.
   – Что? – спросил Юрий.
   Глеб кивнул на больных Ленивцева и Ломовского.
   – А, что с ними будет?
   Ломовский прохрипел, приоткрыл глаз. Все посмотрели на него.
   – Бегите, не будьте идиотами. Это ваш единственный шанс, – напутствовал он товарищей.
   Алешков поглядел на Улыбина. Тот только пожал плечами.
   Настала ночь. Все улеглись под навесами, укрывшись одеялами, выданными повстанцами. В небе светил большой круг Луны. Под навесом, где лежал в центре Ломовский, лежали Алешков, Скороспелов с одной стороны и с другой Улыбин, Фролкин и Янушев.
   – А они не такие страшные, – непонятно к чему сказал Улыбин.
   – Кто? – не понял его мысли Янушев.
   – Эти повстанцы. РЕНАМО. Могли бы давно убить нас или искалечить.
   – Пропаганда рисует врагов нашего государства и наших союзников зверьми, а когда мы с ними сталкиваемся в живую, оказывается, что они такие же люди, – объяснил Алешков.
   – Если они такие хорошие, то договорись с ними, чтобы они нас отпустили, – предложил Иван.
   – Им нужно что-то выторговать за нас, – сказал Алешков.
   – Деньги им, кажется, не нужны, – заметил Фролкин.
   – Возможно, они сами не знают на что нас обменять, потому и возятся с нами, – предположил Улыбин. – Их руководство, наверняка, хочет выдвинуть какие-то политические требования, но никак не может их сформулировать.
   Настал следующий день. Повстанцы не собирались покидать этот лагерь, будто чего-то ожидая. Около четырёх часов дня Алешков подошёл тихо к Скороспелову, пившему воду в ладошках из ручья и хлопнул его по спине.
   – Фу – напугал меня.
   Иван вылил воду из ладоней. Вокруг никого не было.
   – Сегодня мы бежим, – решил Юрий.
   – А Фролкин? Табатадзе?
   – Все отказались. Остались только мы.
   – Но…
   – Ты передумал?
   – Нет.
   – Смотри – это действительно может быть нашим последним шансом.
   – Жалко остальных ребят.
   – С ними будет всё в порядке. Они обменный фонд для выгодной сделки с властями. Как только начнёт темнеть, выдвигаемся на восток. Охрана сам видишь какая расслабленная. До утра точно нас не будут искать, а за ночь мы сможем пройти пятнадцать-двадцать километров.
   Иван и Юрий вернулись к своему навесу по отдельности. Они пролежали молча примерно полчаса, после чего Скороспелов привстал и принялся задумчиво глядеть в сторону тёмного места в лесу, куда уходила тропа, по которой они пришли на эту базу. Он смотрел без всякой цели, бессмысленно, переваривая собственные мысли. По плечу его потрогал Фролкин.
   – Пройдёмся, – предложил он.
   Они пошли в лес. Отошли метров десять от навеса. За ними наблюдал солдат с автоматом наперевес, показывая всем своим видом, что им не стоит делать глупостей.
   – Представляешь, Юрий настаивает на побеге, – заговорщицким тоном сказал Фролкин.
   – И чего? Уж лучше, чем тут загнуться.
   – Ты бы побежал?
   Иван пожал плечами.
   – Не дури.
   Фролкин был похож на сверхзаботливую мамочку, такой был у него тон.
   – Всё равно погибать, – Иван почти открыл свои мысли.
   – Это безумие.
   – Почему?
   – Мы же все ослабли. На побег нужны силы, которых у нас не осталось. Это верная гибель.
   – Спасибо, тебе, Тимофей.
   Иван подержал дружески Фролкина за предплечье и добавил:
   – Я подумаю. Я хочу, чтобы ты остался жив. Ты очень хороший человек.
   Они двинулись к своим местам на стоянке. Слева кто-то окликнул Ивана. Он увидел Ассане. Она стояла около тонкого дерева и улыбалась. Иван подошёл к ней.
   – О чём вы говорили? – спросила девушка на португальском. – Собрались бежать?
   Сердце Ивана ёкнуло. Женщина. У неё чутьё ведьмы.
   – Нет. Мы говорили о том, что будем делать, если умрёт Сергей. Кто передаст его близким о его смерти, – соврал Скороспелов на португальском, который уже неплохо освоил.
   – Он совсем плох?
   – Уже давно, но держится.
   – Идём за мной.
   Асане пошла в глубь леска, где предположительно находились солдаты. Иван последовал за ней.
   – Куда ты меня ведёшь? На расстрел? На допрос? – спросил он, глядя в затылок негритянке.
   Он бы мог легко напасть на неё и обезоружить её.
   Ассане остановилась около куста с пёстрыми фиолетово-голубыми цветками и узкими листочками и обернулась к Ивану. Она смотрела в глаза Ивана. Тот не понимал, чего хочет от него девушка. Ассане бросила автомат на землю. Иван еле успел убрать ноги.
   – Ты что?
   Девушка взяла его правую руку. Другой свободной рукой она расстегнула несколько пуговиц на своём кителе и притянула кисть Ивана к себе под китель. Иван почувствовал пальцами горячую упругую грудь, большой круглый набухающий сосок. У него спёрло дыхание. Он почувствовал, что Тимофей был не прав: силы его не совсем покинули, особенно те, что позволяют предаваться любовной страсти.
   – Ассане, – пролепетал Иван.
   Девушка убрала его руку.
   – Завтра я возьму тебя с собой. Ты будешь мне помогать переносить рюкзаки с консервами и крупой. Их мне передаст наш человек в условленном месте, – сообщила Ассане.
   Иван обнял её и притянул к себе. Его губы уже устремились к её губам, но Ассане оттолкнула мягко его и подняла с травы автомат.
   – Держи себя в руках. Здесь нас могут заметить и наказать обоих. А завтра всё случится. Я хочу этого. Я чувствую ты мой мужчина.
   – Я могу не дожить до завтра. Давай сбежим от всех.
   – Куда?
   – Куда-нибудь. Где нет ни РЕНАМО, ни ФРЕЛИМО.
   – В СССР?
   – Почему нет.
   – Меня казнят или посадят в тюрьму надолго власти Мозамбика. Самора.
   Иван пожал плечами и предложил:
   – Можно уйти в другую нейтральную страну. Танзанию, например.
   – Это далеко отсюда.
   – Есть другие страны, я думаю. Кроме Родезии и ЮАР.
   – Да. Но я никуда не побегу. Потерпи до завтра, а потом я что-нибудь придумаю для тебя.
   Небо стало серым. Приближалась ночь. Алешков и Скороспелов лежали под одеялами рядом под навесом.
   – Пошли, – тихо сказал Алешков.
   Они встали и прошли до края поляны к дереву с длинным изогнутым стволом, на котором было много рубцов сделанных ножом. Алешков прочертил пальцем по этим отметинам и поглядел назад. Лагерь жил своей жизнью. Пленные лежали под навесами. Кто-то сидел на траве и разговаривал с товарищами. Двое солдат играли в карты и курили в двадцати пяти метрах от них.
   – Идём к тому месту, где густые заросли кустарника, – Алешков кивком головы указал путь. – Там нет охраны. Давай, двигаемся медленно, как будто мы решили просто отлить.
   – Подожди, – остановил его Иван.
   – Ты чего?
   – Может быть, завтра?
   – Сейчас или никогда. Ты со мной?
   Иван задумался на несколько секунд.
   – Пошли, – решился он.
   Они дошли до густых зарослей кустарника, обогнули его и прошли метров тридцать по густой растительности, которая достигала местами вышины выше человеческого среднего роста. Дальше брели по леску минут пятнадцать. Наконец, лес закончился. Вышли в саванну.
   – Темнеет, – сказал Иван.
   Солнце уходило за возвышенности, начинающиеся за леском. Его красный краешек трепыхался над серой полоской горизонта.
   – Там запад, – Алешков указал на заходящее солнце. – Значит, нам в противоположную сторону. Вперёд.
   В лесочке Алешков и Скороспелов подобрали себе палки, которые хотели использовать на случай, если на них нападут животные.
   – Быстрее пока совсем не стемнело, – подгонял друга Алешков.
   Они устремились на восток. То тут то там подавали голоса разные звери, что совсем не пугало беглецов, так как они уже привыкли к подобным звукам.
   Стемнело.
   – Надо пройти ещё хотя бы километра три, – сказал Юрий. – Чтобы нас наверняка не догнали и не обнаружили.
   – Ни фига ж почти не видно, – сетовал Иван.
   – На ощупь двигаемся. Подожди – глаза привыкнут к темноте.
   Палки использовали как посохи и прощупывали ими то, что было впереди. Шли медленно. Юрий был прав. Постепенно глаза привыкли к темноте, и они уже двигались уверенней. Так они дошли до небольшого неглубокого овражка.
   – Здесь спрячемся на ночь, а как рассветёт двинемся дальше на восток, – решил Юрий.
   – Холодновато, – жаловался Иван. – Жаль, что не взяли одеяла.
   – Надо чем-то жертвовать, чтобы спастись.
   Они улеглись на траве. В небе мерцали яркие звёзды. В южном полушарии можно было наблюдать другие созвездия, не те, что были видны в СССР.
   – Какой я идиот, – сказал Иван.
   – Жалеешь, что решился на побег? – спросил Юрий.
   – Нет, по жизни. На фиг мне дался этот Мозамбик?
   – Будет, что потом рассказать детям и внукам.
   – Если они будут. Это мне наказание.
   – Ты стал верить в бога?
   – Не знаю, но возможно существует какая-то высшая сила. Наломал я дров в своей тупой жизни. Переспал с женой друга. Сволочь я. А сегодня обманул девушку. Как мне с этим теперь жить?
   – Какую девушку? Эту из повстанцев?
   – Да.
   – Обещал на ней жениться?
   – Нет. Завтра мы должны были пойти куда-то, где всё бы и случилось. Она любит меня.
   – Ты, правда, не в себе. Ты же геолог. У тебя высшее образование. Ты книжки читаешь умные.
   – Я и говорю идиот.
   После паузы Юрий усмехнулся и пихнул Ивана локтем в бок.
   – Ты не идиот. Это обычный человеческий инстинкт. Мужчине нужна женщина. Тебе нужен был секс.
   – Секс?
   – Да – это важно. У нас в СССР об этом не любят много говорить. Ханжеское общество. Тем не менее, люди вступают в близость, изменяют, развлекаются, рожают детей.
   – А ты?
   – Что я?
   – Ты тоже хочешь?
   – Конечно.
   – И как ты с этим справляешься?
   – Пока никак. Не до этого. Вот спасёмся, так буду думать, как с этим быть.
   – Юр, а ты был женат, кажется.
   – Ну, был и что?
   – Как её звали? Точнее зовут. Она жива?
   – Жива. Скорее всего. Илона.
   ***
   Илона любила астрологию, гадания, всё мистическое, самиздат, прослушивала «Голос Америки» и прочие вражеские радиостанции. У неё было широкое красивое лицо с правильными аристократическими чертами лицо, зелёные глаза и русые с рыжеватым отливом волнистые волосы. Фигура у неё была идеальной с точки зрения античного представления о красоте. Училась в школе она хорошо и не получила серебряную медаль исключительно из-за вредности и политической позиции, поспорив с учителем истории о целесообразности советских выборов, на которых был только один кандидат, и безупречности политики КПСС на международной арене и внутри страны. Также досталось Илоне и от учительницы русского языка и литературы, которая не соглашалась с доводами юной бунтарки, утверждавшей, что Шолохов был чекистско-большевистским проектом и не писал «Тихий дон», который был написан коллективом талантливых авторов. Так пара троек помешала ей получить серебряную медаль. Страдали от правдолюбия и диссидентства Илоны и её родители. Мама Тамара Фёдоровна врач-пульмонолог не успевала пить сердечные капли, опасаясь за дальнейшую судьбу дочки, предъявляя ей:
   – Ты чего хочешь, чтоб тебя посадили? Или упекли психушку? Или посадили нас с отцом? Впрочем, ты, скорее нас до кладбища доведёшь.
   Отец Олег Михайлович обычный советский инженер сочувствовал дочери и отмалчивался во время её конфликтов с матерью. Он слушал сам «Голос Америки». Иногда с дочкой. Ему также доставалось от жены за неправильную политическую позицию.
   Илона была единственным ребёнком, и мать не на шутку переживала за неё. Она не была поклонницей советского строя. Её родители сами сгинули в жерновах ГУЛАГа, передав ей животный страх перед бездушной тоталитарной системой с самого детства с ощущения потери самых близких людей, но Тамара не была борцом.
   Тамара Фёдоровна дружила с мамой Юры Алешкова Оксаной, которая работала врачом в той же больнице. Оксана была кардиологом. Её муж Валерий был простым водителем автобуса. Оксане не удалось отхватить себе в мужья интеллигента, как Тамаре. Тамара же завидовала подруге: лучше водитель, чем интеллигент, который может довести до инфаркта, психушки или до лагеря. Носи ему потом передачки.
   Юрий стал интеллигентом во втором поколении. Его мама была первым в своём роде человеком с высшим образованием. А у Илоны были глубокие интеллигентные корни, исчезавшие где-то в середине девятнадцатого века.
   Жили они в Москве.
   Юра познакомился с Илоной ещё, когда учился в третьем классе. Они были ровесники. Так виделись они раза три-четыре в год. Маленький Алешков любил читать и пытался учить иностранные языки, что привлекло к нему внимание Илоны. Внешне он ей казался не достаточно красивым. У него было несколько узкое лицо и чёрные волосы. Черты его лица были чуть грубоваты.
   «Сказывалось рабоче-крестьянское происхождение предков», – отмечала про себя Илона, уверенная, что все красивые люди автоматом в былые века попадали в ряды аристократии. Такой жестокий естественный отбор. Вслух об этом она не говорила никогда Юре.
   В шестнадцать лет на даче родителей Илоны между ней и Юрой случился первый секс. Инициатором была Илона. Она украла у отца три сигареты, которые они выкурили в лесочке за прудом с Юрой. Юра курил через силу и много кашлял, а Илона затягивалась со знанием дела.
   – Ты так и собираешься оставаться девственником до глубокой старости? – обратилась к Юре Илона после очередного затяга.
   У Юрия чуть челюсть не отвисла от такого вопроса.
   – Нет, – неуверенно проблеял он.
   – Тогда идём.
   И Илона повела своего друга вглубь леса. На маленькой полянке она начала снимать с себя одежду. Юрий последовал её примеру. Он кое-как лишил её и себя девственности с пятой попытки.
   Это произошло без каких-то признаний в любви и даже большой дружбы. Юрий первый раз поцеловал робко и неумело в губы Илоны во время близости на поляне.
   – Вот теперь всё в порядке, – сказала тогда Илона. – Теперь мы настоящие взрослые.
   Юрий был в шоке.
   Ему захотелось попробовать ещё. Он позвонил Илоне через месяц. Она сказала, что пока не готова к продолжению. Ей нужно было настроиться на это дело, которое ей показалось не самым приятным занятием, какие бывают в жизни людей. Юрий понял, что она не получила удовольствия. И он начал изучать через книги и друзей, почему так произошло. Кое-что Юрий понял, но Илона перестала с ним общаться. Она поступила в педагогический институт на филологический факультет. Юра учился на геолога. У него назревал роман с девушкой из Волгограда с его института, когда Илона снова обозначилась в его жизни. Им было уже по девятнадцать лет.
   Они поехали на ту же дачу в Дмитровский район, где впервые стали близки. На даче никого не было кроме них и они предавались любовной страсти сутки напролёт, поспав только четыре часа. Юрий заметил, что Илона стала какой-то изобретательной и совершенно отвязной в постели. Она получила опыт с другими мужчинами. К такому выводу пришёл Юрий. Он проснулся на рассвете и смотрел на неё спящую. Её волосы были раскиданы на подушке, круглая грудь с ровным соском была открыта. На неё упала оранжевая полоска света со стороны окна. Её лицо было похоже на лицо ребёнка и прожжённой, пропащей женщины одновременно. В этот миг Юрий понял что-то очень важное для себя. Когда она только открыла глаза и зевнула, он сказал:
   – Я люблю тебя.
   Илона закрыла глаза и перевернулась на другой бок спиной к нему.
   Юрий вздохнул и лёг на спину, решив, что чувство его было безответно, но вскоре Илона повернулась к нему и толкнула его в бок.
   – Эй, и это всё? – обратилась она к нему.
   – В смысле?
   – Где твоя любовь? Покажи мне.
   Юрий сильно обнял её, притянул к себе и поцеловал в губы, после чего перевернув её на спину принялся целовать её всю сверху вниз…
   По окончании институтов они поженились. Жили то у родителей Юры, то Илоны. Потом снимали два года квартиру в Капотне, пока Юрий не накопил деньги на кооператив. Он хорошо зарабатывал, когда занимался геологоразведкой в командировках.
   Карьера учителя у Илоны не задалась. Ей пришлось уволиться после двух лет работы. На неё жаловались родители учеников, которых она сбивала с правильного пути и подбивала читать запрещённую литературу. Пришлось Илоне устроиться в библиотеку. Эта работа ей пришлась по душе.
   – Из огромного слоя гноя и кала можно найти бриллиант, если приложить старания. Мне теперь достаточно прочитать пятнадцать страниц книги, чтобы оценить её, – делилась с мужем Илона.
   Через друзей она доставала запрещенную литературу, которую приходилось читать и Юрию.
   Ему не понравился Солженицын, что едва не привело к разводу.
   Илона бушевала:
   – Ты меня пугаешь! Решил записаться в ряды охранителей и вертухаев?
   Юрий оправдывался:
   – Причём тут это? Понятно, что наша страна представляла собой огромный лагерь в те времена. Я не спорю. Мне всего лишь не понравился язык Солженицына, какой-то корявый и кривой.
   – Эстет великий нашёлся. Сам-то написал хоть пару строк?
   – Я и не лезу в сочинители.
   Юрий начал задумываться о продолжении рода. Однажды ночью, он, забравшись под одеяло к супруге намекнул Илоне:
   – У нас двухкомнатная квартира. Всё есть, но чего-то не хватает.
   – Чего?
   – У тебя нет мыслей по этому поводу?
   – Собаки?
   – Какая собака?!
   – Только не собака.
   – Я про детей.
   Илона подумала минуту и сказала:
   – Дети будут якорем у меня на ногах. Дети сделают нас слабее. Вдруг меня посадят.
   Юрий встрепенулся.
   – За что?
   – Мало ли. Как диссидентку к примеру.
   – Не пугай меня! Ты что-то задумала!
   – Пока нет.
   – И не вздумай.
   Потом, ещё подумав, Илона сказала:
   – Рожать рабов для страны-тюрьмы. Не об этом я мечтала.
   – Тебя и меня родили. Может быть, наши дети будут жить в другой стране.
   – Я сомневаюсь, что тут когда-нибудь что-нибудь изменится.
   – Почему ты думаешь, что на твоём любимом Западе жизнь лучше?
   – Я не считаю, что там лучше, но по-крайней мере там есть свобода и инакомыслящих не мучают, не кидают в тюрьмы и психушки.
   – Хочешь туда податься?
   – Не знаю. Как? Нас расстреляют пограничники.
   Спустя какое-то время Илона сама заговорила о детях уже в другом тоне. Она сходила в гости к старой подруге, с которой не виделась четыре года. У подруги родился год назад сын. Подруга нянчилась и сюсюкалась со своим чадом, дала подержать его Илоне. После этого она призналась мужу:
   – Может быть, дети это не так уж страшно и плохо.
   Юрий обрадовался и полез целовать жену.
   – Подожди, подожди, – остановила его Илона. – Мне ещё надо время, чтобы принять окончательное решение по этому вопросу. Мы ещё молодые. Время у нас есть.
   А потом наступил тысяча девятьсот семьдесят девятый год. Советский Союз ввёл ограниченный контингент войск в Афганистан. Политизированная Илона будто с цепи сорвалась. Она говорила на эту тему не только с родственниками и близкими, но и с коллегами по работе. Юрий безуспешно пытался её урезонить:
   – Ты, что творишь? Тебя посадят или упекут в психушку.
   – Плевать! – восклицала Илона. – Надо что-то с этим делать, а не сидеть сложа руки!
   – Зачем?
   – Как зачем? Чтобы восстановить справедливость.
   – Кому это нужно?
   – В смысле?
   Они находились в своей квартире. Юрий подвёл Илону к окну.
   – Смотри. Что ты там видишь?
   – Машины, люди, дома.
   – Люди. Я про людей. Им не надо никаких протестов. У них всё хорошо. Их всё устраивает. Здесь не за кого бороться.
   Илона села на стул с убитым видом.
   – Стадо, – промолвила она.
   – Да хоть как назови. – Юрий пошёл по комнате, активно размахивая руками. – Они просто люди. И они сыты, одеты, у многих есть жильё. И больше им ничего не надо. Пойми ты это.
   – Это всё очень гадко.
   – С твоей точки зрения.
   – Надо их просвещать.
   – Им не нужно просвещение. Им нужна еда и кров и всякие мелкие развлечения вроде спортлото, хоккея и футбола.
   Доводы Юрия повлияли на Илону, и она хотя бы перестала лезть со своими больными темами к коллегам по работе и знакомым. А через два месяца она заявила мужу:
   – Надо уезжать.
   – Куда? – Юрий напрягся в ожидании очередного сюрприза и не ошибся.
   – Куда-нибудь. Через Израиль можно. У меня бабушка еврейка.
   – Но я не еврей.
   – Поедешь со мной прицепом, как мой супруг.
   – Илона, нельзя так резко срываться с места. Надо всё взвесить и обдумать. Что мы там будем делать? Нам надо где-то работать, где-то жить. Не боишься, если мы окажемся на помойке?
   – Ты рассуждаешь, как последний мещанин. Мне жаль тебя.
   – Неужели ты думаешь, что там тебе удастся нормально устроиться.
   – Устроиться – как мерзко. Лучше быть неустроенным, но жить в свободном обществе.
   – Ты ничего не знаешь про это общество. Нельзя судить о нём по передачам запрещённых радиостанций.
   – Я уже всё решила. Ты со мной или нет?
   – Мне надо подумать.
   Илона в восемьдесят первом году эмигрировала из СССР. Перед этим Алешковы развелись.
   Юрий погрузился в депрессию, спастись от которой ему помогла работа. Чтобы заполнить пустоту по имени Илона окончательно и бесповоротно, он поступил в аспирантуру института. Юрий полагал, что отдавая свободное своё время учёбе, ему некогда будет хандрить. Научным руководителем у него был профессор Филиппов Иван Васильевич, которому было шестьдесят пять лет. Он познакомился с аспиранткой Жанной. Она имела приятную внешность, но в то же время в ней было много мужского. Жанна курила, как паровоз и играла на гитаре романсы. Ей было тридцать пять лет. Она никогда не была замужем и детей у неё не было.
   Из-за выходки бывшей жены Юрию пригрозили в партийном комитете, что у него теперь никогда не будет никакой карьеры, в том числе научной. Юрий молчал. Какой смысл бороться с ветряными мельницами? Но его неожиданно приободрил его наставник Иван Васильевич:
   – Я что-нибудь придумаю.
   Юрий только пожал плечами.
   Он съездил в экспедицию в Восточную Сибирь на месяц. В их группе были молодые девчонки, только что с института: Таня и Надя. Они знали историю Юрия и глядели на него с сочувствием. Однажды под водочку Юрий захотел прогуляться с Надей вдоль речки. Был уже вечер. Группа сидела у костра. Бородатый геолог Гоша под гитару пел песни Высоцкого и Галича. Надя тоже выпила водки для куража. Юрий предложил ей прогуляться. Они спустились к речке. Зашли в место, где их не было видно со стороны стоянки. У Нади было круглое правильное лицо, маленький курносый нос и серые выразительные глаза. Юрий обнял её, сильно прижал к себе и поцеловал глубоко в губы, словно вампир. Надя вроде бы подалась его страсти и напору, но в какой-то момент вырвалась и убежала. Что это значило, Юрий не понимал, так как у него не было большого опыта общения с женским полом, а с Илоной у него всё происходило просто, легко и понятно, без всяких выкрутасов и игр.
   «И пусть, – решил. – Так оно и лучше».
   Он больше не уделял внимания Наде.
   В Москве у него была мысль попытать счастья с Жанной, но что-то останавливало его. Он подумал и пришёл к мысли, что он не любит её. Это и была причина сдерживания. И Надю он не любил, хотя та была ещё не распустившимся цветком, куском глины, из которого можно было вылепить и божественную Венеру, и злобную мегеру со скалкой в руке. Илона жила всё ещё глубоко в его сердце и душе.
   Филиппов предложил однажды Юрию:
   – Есть возможность проявить себя с положительной стороны перед научным сообществом и советским правительством. Если ты отправишься в Мозамбик помогать дружескому народу, выбравшему социалистический путь, и поработаешь там, то это тебе обязательно зачтётся. Тогда партийные органы и научное руководство института наверняка закроют глаза на то, что твоя жена покинула нашу страну. В Мозамбике ты можешь набрать материал для научной работы.
   – Мозамбик?
   – Да.
   – Я слышал там идёт гражданская война.
   – Опасно? Да. Но другого способа помочь тебе продвинуться в научной карьере я пока, увы, не вижу. Конечно, ты имеешь полное право отказаться.
   – Нет, нет, я согласен.
   – И ещё я хотел тебя пригласить в гости к себе вечером в эту субботу.
   Филиппов обитал с женой и дочкой Валерией в большой трёхкомнатной квартире на втором этаже дома ещё дореволюционной постройки. У Валерии было немного узкое лицо, выразительные синие глаза и пухлые губы. Волосы её были прямые тёмно-русые. Она работала в НИИ, связанном с химической промышленностью лаборантом. Ей было тридцать шесть лет. Ужинали за овальным столом в гостиной, как в забытые дореволюционные старорежимные времена в аристократических семьях. Посуда и столовые приборы были не советского производства. На ужин Елизавета Яковлевна подала свинину с картофелем по-словацки и три салата. Юрий и Филиппов пили водку, а женщины белое вино.
   Пропустили три рюмки под шуточки и анекдоты от Ивана Васильевича. Юрий уже захмелел. Он думал, как хорошо жить в такой роскошной квартире в центре Москвы, с другой стороны, его ненаглядная Илона назвала бы всё это подлым мещанством. И возможно она была бы права. Просто алкоголь настраивает его на неправедный путь.
   – Юр, отвлечёмся на минутку. Я тебе хотел показать кое-что из моей коллекции минералов в моём кабинете, – предложил Филиппов.
   Юрий прошёл за хозяином квартиры в его кабинет, представлявший собой большую комнату, одна стена, которой была сверху до низу заполнена полками с книгами. На противоположной стене висели карты, фотографии и стоял шкаф с образцами минералов и пород. У окна стоял большой письменный стол с креслом. В углу у двери примостился маленький диванчик, на который Филиппов усадил гостя.
   – Юр, у меня к тебе дело очень деликатного характера. Ты должен понять меня. Я отец и очень переживаю за свою дочь. Это мой единственный ребёнок. Она очень одинока. Не надо, не смотри на меня так. Я не требую от тебя жениться на ней. Понимаю, что ты испытал после случая со своей женой и после развода. Брак – это тяжкий крест. Сам знаю. Чего у меня только не было с моей Лизаветой за всю нашу долгую семейную жизнь: и сковородки в меня летали и пилили меня с утра до вечера. Валерке уже тридцать пять лет. Мы боимся, что у неё уже никогда не будет детей. Я не знаю, сколько ещё продержусь на этом свете, а так хочется, чтобы были внуки. Она хорошая, но никак не может найти своего человека. У неё был какой-то друг, но совсем малахольный, ничего не хотел. Он тоже лаборант, как и она. Это не мужчина, а подобие одно. Ему не нужна ни семья, ни женщина. Он весь в науке и книгах.
   – А я, чем могу помочь? – не понял Юрий.
   – Как чем? Ты же нормальный полноценный мужик и знаешь, как обращаться с женщиной. У тебя же была жена. Вы же не книжки с ней читали по ночам под одеялом.
   – Как? Вот так просто?
   Филиппов сел с ним рядом на диван.
   – По-другому уже никак не получится. Ты наш последний шанс. От тебя мы ничего не будем требовать. Никаких алиментов. Хочешь, даже имя отца ребёнка запишем другое? У нас всё есть – мы сами воспитаем его. Ты человек занятой тебе не до детей. Занимайся наукой, а я тебе помогу в карьере. Приложу все силы.
   – И когда надо это сделать?
   – Сейчас.
   – Что?!
   Юрий встал.
   – Ладно, Юр, считаем, что этого разговора не было. Возвращаемся за стол, а то девочки не поймут нас.
   Филиппов похлопал Алешкова по предплечью и повёл из кабинета в гостиную.
   Снова уселись за стол.
   – Может быть, Юра, предложит тост? – спросила Елизавета.
   Филиппов разлил вино по бокалам и водку по рюмкам. Юрий поднял свою рюмку и сказал:
   – За вашу прекрасную семью.
   – Ну что вы, Юра, это слишком. Но всё равно спасибо, – благодарила Елизавета.
   Потом выпили ещё раз и Филиппов встал из-за стола, вытирая платком рот и предложил:
   – А теперь молодёжь пускай пообщается тет-а-тет без нас стариков. Пусть Лерочка покажет Юре свою коллекцию марок и рисунки. Она же великолепно ещё рисует акварелью.
   – Пап, – Лера покраснела.
   – Никаких отговорок – марш, развлекать дорогого гостя.
   Лера провела Юрия в свою комнату. Филиппов прежде чем закрыть за ними две белые двери объявил:
   – Отдыхайте, а мы с мамой удалимся. Нам необходима прогулка. Мы пошляемся по скверу и вдоль пруда пару часиков. Нас можете не ждать.
   У Леры была уютная комната с жёлтыми обоями. На стене висели её картины с пейзажами и цветами в рамках. Она рисовала неплохо, но не профессионально.
   – Показать ещё мои картинки? – спросила она.
   – Да, пожалуй.
   Лера дала Юрию папку с рисунками и села на край кровати. Юрий сидел на стуле и рассматривал её картины, на которых не было людей одна только природа. «Возможно, она несколько не от мира сего, с трудом находит контакт с другими людьми», – подумал он.
   – Как? – спросила Лера, когда Юрий рассматривал осенний парк с прудом и дорожкой.
   – Что?
   – Не нравится?
   – Нет, замечательно. От них веет каким-то теплом и светом.
   – Умеете быть тактичным. Это просто хобби, не более того.
   Лера с грустью посмотрела в угол комнаты. Юрий положил на тумбочку рисунки с папкой и тяжело вздохнул.
   – Сейчас они уйдут, и вы можете уйти. Не обращайте внимания на моего папу. Он немного чокнутый, – неожиданно сказала Лера.
   Юрий задумался. Он посмотрел на Леру. Она была худая и немного нескладная. Было в ней что-то неземное. Юрий не чувствовал к ней физического влечения, но что-то останавливало его от того, чтобы просто встать и уйти.
   Послышался звук закрывающейся входной двери.
   – Если хотите, я скажу отцу, что у нас всё было. Потом я ему скажу, что я бесплодна. Тогда ваша научная карьера не пострадает, – сказала Лера.
   Юрий встал и пошёл к дверям. Лера встала и двинулась за ним. Юрий остановился у самых дверей, обернулся к Лере, провёл пальцами по её щеке и волосам, посмотрел ей в глаза, потом поцеловал в губы. Лера взяла его за руку и повела к кровати.
   Спустя час Юрий сидел на краю кровати, надевал трусы. Лера лежала под одеялом.
   – Дождёмся родителей? – спросила она.
   – Я, пожалуй, пойду.
   Лера встала, накинула халат, помогла Юрию одеться в прихожей. Он поглядел на неё, провёл пальцами по её щеке, и сказав:
   – Пока.
   Вышел.
   Через два месяца он улетел в Мозамбик.

9

   Иван и Юрий брели быстрым шагом по саванне, постоянно оглядываясь, в опасении быть настигнутыми повстанцами. Они прошли десять километров. Солнце стояло высоко. Иван упал около дерева с длинными, как пальцы листьями, в тень.
   – Я больше не могу.
   Юрий сел рядом.
   – Надо идти.
   – Давай хотя бы передохнём. Очень пить хочется. И есть.
   Алешков сорвал несколько листьев с ближайшего куста и принялся их жевать.
   – Ты же говорил, что растения могут быть отравленными, – напомнил ему Иван.
   – Плевать. Терять уже нечего.
   Иван встал, подошёл к кусту и отодрал пять листочков, которые быстро сжевал и сморщился.
   – Какая мерзость.
   – Смотри львы.
   Юрий указал на север. В четырехстах метрах от них передвигались львица, лев и трое львят.
   – Нам конец, – сказал Иван.
   – Погоди, они нас не замечают. У нас есть палки, – попытался его успокоить Юрий.
   – Лезем на дерево.
   – Они тоже умеют лазить по деревьям. Это нас не спасёт.
   Львы прошли по своим делам, как казалось, беглецам на восток.
   – Мы точно идём на восток? – спросил Иван.
   – Наверное.
   – Наверное – очень неубедительный ответ. Человек при ходьбе всегда загребает немного влево или вправо. Я точно не помню, поэтому по сути движется по кругу, а думает, что идёт прямо.
   – Хорошо, возьмём правее. Идём.
   И они двинулись дальше. Близился вечер. Они уже не торопились. Шли медленно. Впереди два жирафа ели листья африканской акации. Когда беглецы приблизились, животные ушли. Геологи остановились у дерева.
   – Они едят акации, значит, она съедобна, – заключил Иван.
   – Она колючая, – заметил Юрий.
   Они пошли дальше. Голод мучил их всё сильнее. Перед закатом они остановились у зарослей слоновьей травы и принялись её есть.
   – Совсем безвкусная, – оценил Иван.
   – Нам надо немного топлива, чтобы добраться до своих. Ешь.
   Ночью беглецы спали плохо: мучал голод и страх стать пищей диких животных. Они ночевали у маленького болотца.
   Поутру измученные и невыспавшиеся они двинулись снова в путь. Силы их покидали. К вечеру Иван заметил тропу.
   – Эта тропа нас выведет к людям, – обрадовался Иван.
   – Она идёт на юг, а нам надо на восток, – сказал Юрий.
   – Это ты так думаешь. У нас нет компаса. Мы уже прошли две тропы. Это наш последний шанс. Без воды и еды мы долго не протянем. Идём же.
   – На север или юг?
   – На север.
   И они двинулись по тропе, пока не настала ночь.
   – Неужели эта тропа никуда нас не приведёт? – разочаровался Иван.
   – Возможно, этой тропой пользуются охотники.
   – Но они же протоптали её от какого-то населённого пункта.
   – Да, но вопрос только, сколько до него ещё добираться?
   Они поспали в этот раз долго. Вставать не хотелось. Силы были на исходе. И всё же собрав волю в кулак, они встали и продолжили путь. Спустя час впереди показалось какое-то селение. Дома его были больше похожи на шалаши и навесы, которые были в лагере повстанцев, откуда геологи сбежали.
   – Мы спасены! – воскликнул Иван.
   – Тише. Там могут быть повстанцы или те, кто им сочувствует, – Юрий прикрыл ему рот ладонью.
   Они прокрались к поселению. Около домов ходили мужчины, которые были плохо одеты: у кого-то стыд прикрывала только набедренная повязка, у кого-то какая-то тряпка опоясывала одно лишь бедро, а причиндалы болтались свободно и открыто, как ни в чём не бывало. Появилась женщина с горшком с голой грудью и ребёнком в тряпке за спиной. У неё было какое-то подобие юбки. Из-за кустов вышел мужчина в серых шортах и двинулся вглубь селения. Геологи наблюдали за обитателями деревни, лёжа из-за кустов.
   – Военных среди них не видно, – заметил Иван.
   – Если они на стороне РЕНАМО, это нас не спасёт, – Юрий всё ещё опасался открываться аборигенам.
   – У нас нет другого выхода.
   – Выход есть. Ночью у них можно украсть еду и двинуться дальше в путь до большого поселения, которое наверняка контролируется официальной властью.
   – Ты как хочешь, а я иду к ним.
   Иван встал и пошёл к деревенским жителям. Юрий вышел за ним. Иван подошёл к женщине и сказал по-португальски:
   – Мы советские геологи. Мы хотим попасть в Мапуту. Нам нужна полиция или представители армии.
   Женщина плохо понимала португальский язык. Она поняла только слова армия, полиция и Мапуту. Пришли другие обитатели деревни с любопытством разглядывающие белых людей, которых они приняли за португальцев. Геологов проводили до дощатого дома, больше похожего на сарай, в котором находился мужчина в серых шортах. Ему Юрий и Иван объяснили по-португальски, что им нужно найти представителей власти. Этот тип понимал португальский язык. Он спросил:
   – Зачем?
   – Мы потерялись. Мы искали нефть и уголь и ушли далеко от своего лагеря. Мы геологи, – объяснил Юрий.
   Мужчина зашёл с геологами в своё жилище, где на столе стояла рация. По ней он связался с кем-то. Из его слов геологи только поняли, что он что-то говорил про советских и армию. Оставалось только надеяться, что африканец связался с официальными властями, а не с РЕНАМО.
   Геологи сели на бревно около дома мужчины. Женщина в красном халате принесла им два варёных куриных яйца. Это была жена человека, обладавшего рацией.
   Уже через два часа к дому подъехал козлик и грузовик, из которого выпрыгивали вооружённые автоматами солдаты. Из козлика выскочил здоровяк в военной форме, белый со страшным лицом. Он в мгновение оказался перед геологами, сидевшими уже в тени около того же дома.
   – Русские? Геологи?
   Скороспелов и Алешков обрадовались, услышав родную речь.
   ***
   – Мне показалось или я что-то не так понимаю?
   Фролкин нёс носилки с Ломовским сзади. Впереди тащил товарища Улыбина.
   – О чём ты? – не понял он коллегу.
   – Они не заметили бегства Скороспелова с Алешковым.
   – Возможно, заметили, и уже пустили их в расход.
   – Оптимист вы однако, Глеб Юрьевич. Выстрелов не было слышно.
   – Их могли убрать по-тихому. Не обязательно их расстреливать.
   Дошли до двух больших баобабов, у которых устроили привал.
   – Ещё один такой переход и меня самого надо будет класть на носилки, – жаловался Улыбин.
   Его и Фролкина позвали два солдата, лежавшие на траве рядом с кустарником. Они беспечно бросили автоматы перед собой, и один из них сказал, размешивая колоду карт:
   – Будете играть.
   – Во что играем? – спросил Улыбин.
   Африканец произнёс непонятное геологу название и начал объяснять правила игры. Фролкин догадался:
   – Это же дурак.
   Сели играть в карты.
   – Они такие же, как мы, – заметил Фролкин в процессе игры.
   Мозамбикцы посмотрели на русских вопросительно. Один из них, которого звали Хуан спросил:
   – О чём вы говорите?
   – О том, что мы очень похожи, – отвечал по-португальски Улыбин. – И зачем мы воюем?
   – Потому что нам нужна свобода, – отвечал Хуан.
   – Свобода? – Улыбин засмеялся. – Социализм даёт самую большую свободу.
   Теперь засмеялся Хуан и его товарищ Джози.
   – Свободы нет в СССР. У вас правит только одна партия, – оказалось, что Джози не так прост, как казался.
   – Потому что только она может защитить интересы трудящихся и работников сельского хозяйства, – начал агитацию Глеб.
   – А интересы других слоёв общества? – спросил Хуан. – Беру.
   Фролкин дал ему две дамы и вышел из игры.
   – У нас все слои равны.
   – У вас политзаключённые сидят в тюрьмах, – напомнил Хуан.
   – Две калеки в многомиллионной стране.
   – И чего хорошего в вашем социализме? – не понимал Джози, который проиграл и принялся тасовать заново колоду.
   – В социализме не будет голодных и бедных.
   – Это не скажешь по нынешнему режиму Саморы, – Джози ухмыльнулся.
   – Нужно время и ваша страна превратится в цветущий сад.
   – А нас всех расстреляют? – спросил Хуан.
   – Всех простят. В этом и заключается коммунизм, что не надо будет никого убивать и сажать. Всем будет так хорошо, что никто не захочет разрушать такой строй.
   Хуан посмотрел на своего товарища.
   – Что скажешь, Джози. Может быть, нам переметнуться на сторону социалистов?
   – Вы только никому про это не говорите из ваших товарищей. Сначала нам надо с ними поговорить и сколотить группу, сочувствующий социалистическому движению, – заговорщицким тоном науськивал солдат Улыбин.
   Хуан усмехнулся.
   – Что это? – спросил Джози, глядя в сторону севера.
   Всё отчётливее нарастал звук гудящего мотора. В небе появились две точки. Они росли. Скоро стало понятно, что это вертолёты.
   В первом вертолёте находился майор Леонов с четырьмя другими офицерами ГРУ. Дверца вертолёта была открыта. На всякий случай Леонов пристегнулся ремнём к креплениям внутри вертолёта, чтобы не вывалиться из машины. В руках у него была снайперская винтовка.
   – Вижу их. Я беру самого главного бандита. Только где он? Ага вот и он. Стоит в окружение трёх солдат, даёт распоряжения. Без командира им будет совсем туго.
   Леонов поймал в прицел голову предполагаемого вожака. Повстанцы РЕНАМО видели вертолёты и не испугались, не попрятались. Леонов продолжил давать команды:
   – Сажаем самолёт в ста метах от их стоянки. Ребята, валим всех африканцев в форме.
   – А Геологи? А наши люди? – усомнился в разумности действий майора смазливый шатен лейтенант Герасимов. – Мы их можем зацепить.
   Леонов оторвался от прицела винтовки и сердито посмотрел на товарища.
   – Лейтенант, твоё дело выполнять приказ. Наша цель африканцы, а там, кто не спрятался мы не виноваты. На войне без жертв гражданских не бывает. Лес рубят – щепки летят. Покажем этим дикарям всю мощь советского оружия!
   Майор снова прицелился. Этот самоуверенный вожак дикарей не собирался никуда убегать или прятаться. Леонов начал давить на спусковой крючок.
   Заработала рация.
   – Майор, тебя полковник Семёнов, – окликнул его связист капитан Снегирёв.
   – Что нужно этому напыщенному болвану?
   С недовольным лицом Леонов отложил винтовку и взял наушник с микрофоном, протянутыми Снегирёвым.
   – Да?
   – Леонов, поворачивай оглобли. Улетай обратно.
   – Хрен вам! Я нашёл их и они мои! Через минуту я их превращу в фарш!
   – Отставить фарш! Через час пленников отпустят на волю. Мы передали повстанцам полтора миллиона долларов и ещё власти Мозамбика сегодня выпустили на волю троих их головорезов. Договор действует уже двадцать минут. Из-за тебя, майор, может случиться конфуз огромного международного масштаба. Охолонись. Всё. Мы победили. Будь умничкой.
   Леонов со злостью бросил наушники с микрофоном в Снегирёва.
   – Возвращаемся. Эти конторские опять нас обошли. Грёбанное первое управление.
   Пленники с удивлением глядели на улетающие вертолёты.
   – Что это было? – вопрошал Улыбин.
   – Они улетели, – сказал Янушев.
   – За войсками, – решил Фролкин. – Нас обнаружили.
   – Пока войска доберутся до этого места, нас уже тут не будет, – заметил Янушев.
   – За что нам всё это? – Фролкин перешёл к религиозным категориям.
   – За социализм, – пытался шутить Янушев. – Здесь он на фиг никому не нужен.
   – Ну, ну, ребята, не отчаивайтесь. Да народ здешний тёмный и не осознал ещё все преимущества самого прогрессивного строя на Земле, но, ничего, придёт время, заблудшие люди одумаются и всё станет на свои места, – приободрил товарищей Улыбин.
   Повстанцы скомандовали всем подниматься и идти вперёд.
   Двинулись.
   На носилках несли совсем ослабших Ленивцева и Ломовского.
   Через полтора часа вышли к речке. На берегу солдаты приготовили четыре большие лодки с вёслами. На противоположном берегу толпился народ в военной форме и гражданские, все африканцы. За людьми виднелись машины.
   – Где это мы? – спросил Фролкин. – Эти люди не похожи на повстанцев.
   На все вопросы ответил командир повстанцев, вышедший к берегу к лодкам.
   – Садитесь в лодки и плывете на тот берег. Там находится Малави.
   – Малави? – спросил Янушев.
   – Это страна такая, – отвечал Фролкин.
   – Там наши союзники или враги? – интересовался Фёдор.
   Фролкин пожал плечами.
   – Глядите, он не дышит! – крикнул Улыбин.
   Все кинулись к носилкам с Ленивцевым. Фролкин пытался нащупать пульс на его шее и запястье. Всё показывало, что он не дышит и не шевелится. Ленивцева осмотрел Табатадзе.
   – Он мёртв, – диагностировал грузин.
   – Лев, – произнёс Улыбин, всхлипнул, посмотрел в небо и отвернулся.
   Янушев позвал товарищей к другим носилкам.
   – Сергей, тоже сейчас отдаст концы.
   Ломовский тихо хрипел и тяжело дышал. Фролкин опустился к нему, к его голове.
   – Сергей, Сергей, ты как? Потерпи, мы уже близки к спасению.
   – Мне конец, – пролепетал Ломовский и потерял сознание.
   Фролкин бил его ладонью по щекам, но это было бесполезно.
   – Грузите его быстрее в лодку прямо на носилках. Там могут быть врачи! – скомандовал Улыбин.
   Фролкин и Табатадзе схватили носилки, понесли их и погузили в лодку. Им помогали Янушев и Улыбин. Другие пленники также погружались в лодки и отплывали от берега.
   – Давай налегли на вёсла и быстро пошли! – командовал Улыбин.
   Они поплыли.
   – Он дышит? – обратился к Тимофею Улыбин.
   – Я не могу понять, я же гребу, – отвечал Фролкин.
   – Николоз, ты же говорил, что учился на медика, – вспомнил Глеб.
   – Когда это было? В прошлой жизни.
   – Давай, сделай что-нибудь. Одного мы уже потеряли…
   Николоз отдал весло другому геологу и нагнулся к Ломовскому. Он не мог понять есть ли у того пульс. В сознание Сергей не приходил. Надо было что-то делать, но Табатадзе никак не мог вспомнить, что следует делать в подобных ситуациях.
   Каждая секунда была дорога и Николоз принялся делать искусственное дыхание умирающему с массажем грудной клетки.
   ***
   Грузия в семидесятые и восьмидесятые годы была одной из самых цветущих и богатых республик СССР. Именно богатых, потому что в ней было много богатых людей, как правило, цеховиков, и просто торгашей. У многих были машины и добротные просторные кирпичные дома. Процветал здесь и криминал. Ни в одной из республик Союза не было столько воров в законе. В Грузии было не зазорно быть богатым, как будто учение Маркса и Ленина не действовало на этой заколдованной территории. Николозу не повезло – его родители не были богаты. Его отец Заза считался неудачником и бессребреником. Он работал водителем автобуса. Мама Лала была обычной медсестрой. Заза был очень простым и звёзд с неба не хватал. Ему всегда хватало того, что было в наличии. Лала порой пилила его за его бесхитростность и излишнюю доброту, которую она принимала за недотёпистость и даже тупость.
   – Другие чем-то приторговывают и даже что-то крадут: дома строят, машины покупают, а ты?
   – Молчи, женщина! – кричал, выведенный из себя Заза и стучал кулаком по столу. – У нас всё есть: крыша над головой, еда в холодильнике. Чего тебе ещё надо?
   И действительно у Табатадзе была двухкомнатная квартира на окраине Тбилиси и даже цветной телевизор – подарок брата Лалы. Они не голодали и не нуждались остро в чём-то. Таких семей было большинство в Грузии. Не все были удачливы в бизнесе, который был вне закона и торговле. У Николоза был младший брат Георгий, с которым у него были натянутые отношения. С ранних лет братишка связался с местной шпаной и вразумить его, поставить на путь истинный не удавалось ни отцу, ни матери, ни старшему брату, ни другим родственникам.
   У Николоза был старший двоюродный брат Бадри. Он был цеховиком: делал джинсы, производил целлофановые пакеты с красивыми рисунками и футболки. Официально Бадри работал вохровцем-стрелком на конфетной фабрике, но люди поговаривали, что там он редко появлялся. У него был большой двухэтажный дом, машина и три подруги-любовницы в одном только Тбилиси. Бадри не торопился жениться. Он был старше Николоза на девять лет, но прикипел душой к кузену. Их матери были родными сёстрами. Николоз слушал у Бадри пластинки «Битлз», «Роллингов», «Квин» и прочую заморскую музыку, которая казалась магической из другого параллельного или иного мира. Братья сидели на большом балконе дома. Бадри качался в кресле-качалке. Глаза его закрывали модные солнцезащитные очки. Николоз качался в таком же кресле напротив. Между ними на белом столике стояла бутылка красного грузинского вина, бокалы и тарелка с фруктами. Закуривая настоящую американскую сигарету, Бадри поучал брата:
   – Без денег ты не мужик. Запомни. А с бабками у тебя будет всё: уважение, почёт, много женщин и счастливых моментов в жизни.
   – Я знаю, – соглашался Нико. – Но, что для этого надо делать?
   Бадри постучал указательным пальцем правой руке по голове.
   – Думать. Голова тебе на что.
   – Я не такой умный, как ты.
   – У тебя есть я.
   – Ты мне поможешь?
   – Да. Куда собираешься идти после школы?
   – В пту на водителя или слесаря.
   – Это отменяется. Поедешь в Москву учиться на геолога.
   – Геолога? Я не сдам вступительные экзамены.
   – Сдашь. Я помогу.
   – А почему геолог?
   – Геологи – это перспективно. Они добывают из недр Земли алмазы, золото и серебро. Ты найдёшь такой рудник, и мы будем его осваивать.
   – Как это? В СССР же не бывает частной собственности.
   – Это на бумаге нет, а в действительности можно всё организовать, если умеешь договариваться с нужными людьми.
   – И я стану таким же богатым, как ты?
   – Мы будем миллионерами.
   Нико представил, как он подъедет домой на новой машине, как им будет гордиться мать.
   Ему не верилось в это, но он стал студентом горного института в Москве. Бадри заплатил кому-то взятку, чтобы это осуществилось. Николоз что-то написал на вступительных экзаменах, но был уверен, что за это трудно было поставить даже тройку. Он поселился в общежитии в Москве.
   Учёба у Николоза шла туго. Он не то, чтобы был совсем туп. Его влекло к новым знаниям, но не всё ему удавалось понять и освоить. Приходилось изучать много материала, а на это времени у него не хватало. Свободное от учёбы время протекало более ярко и насыщенно. Бадри через своих гонцов присылал в Москву брату футболки, джинсы и модные зажигалки, которые тот сбывал другим студентам или новым знакомым в Москве. Половина прибыли оставалась у Нико. Так решил Бадри. Нико слыл богатым студентом. И ещё щедрым, несмотря на то, что он вырос в бедной семье. Сорил деньгами Николоз с размахом, устраивая кутежи с песнями и танцами в своей комнате в общаге. Часто бывало, что он оказывался на мели до ближайшей стипендии или прихода товара их солнечной Грузии. Но Нико не унывал. Его подкармливали друзья и подруги. И он был уверен, что новый товар обязательно придёт. С первого курса Николоз приметил на своём курсе светловолосую красавицу Майю Числову. К третьему курсу Майя словно расцвела: стала ещё ярче и сексуальнее. На удивление Нико она была свободна. Парни не решались к ней подкатить. Обычно из-за ощущения собственной неполноценности и бессмысленности по сравнению с таким произведением матушки Природы, как Майя Числова. За Майей пытался ухлёстывать один сынок видного партработника из Тулы наглый и высокомерный, но Майя отшила его. Это стоило ей больших усилий воли и нервов. Мажор не хотел сдаваться и даже угрожал бедной девушке. Негодяй включил заднюю только когда с ним поговорил его отец, решивший женить сынка на дочери своего друга – подмосковной шишки с большими перспективами карьерного роста. И вот когда заканчивался третий курс, Нико подошёл к Майе и предложил сходить с ним в кино. Майя осмотрела неожиданного ухажёра. Нико имел приятную внешность, и хотя был шалопаем, в целом он казался человеком не вредным и не злым. Но у него был один недостаток: он был грузином. Майя уже была готова к настоящей плотской любви, жаждала её, ждала. А тут такой кавалер. Если бы он был русским. Майя согласилась на кино. Это ни к чему не обязывало. Нико не торопил события. Они ходили в кино и гуляли в парках. Из-за Майи Николоз перестал устраивать кутежи в своей комнате. Он даже старался экономить деньги. На Майе он не экономил. В её уютной комнате с обоями рыжего цвета не переводились цветы, которые стояли в синей вазе на подоконнике. Для Майи Нико был сначала просто глотком свежего воздуха в унылой девственной жизни. Она воспринимала его исключительно, как друга и приятного человека, но постепенно стала привыкать к нему. Из друга он в её системе координат трансформировался в близкого человека, родственника. В августе во время каникул они поехали в Подмосковье на природу одни. Майя учила собирать Нико грибы, рассказывая, какие можно есть, какие нельзя. Из леса молодые люди вышли к большому пруду. Место было безлюдным. Только на противоположном берегу пруда за полем виднелась деревенька. Светило щедрое мягкое солнце.
   – Давай здесь отдохнём, – предложила Майя.
   Николоз быстро извлёк из рюкзака зелёное покрывало и расстелил его на траве. Майя легла на него на спину, развязала платок и положила его под голову. Нико сидел на траве. Майя поглядела на него.
   – А ты что?
   Нико пожал плечами.
   – Ложись рядом.
   И он лёг. Сначала на спину, а потом перевернулся на бок, лицом к ней. Он погладил одним пальцем её руку. Майя не сопротивлялась. Она закрыла глаза. Нико убрал руку, но Майя властным движением своей руки схватила её, и повернулась на бок к нему лицом. Их губы сами собой устремились на встречу друг другу. У обоих голова шла кругом. Это было похоже на затмение разума, когда человек не в полной мере осознаёт, что делает. Это было обоюдное состояние его и её, что бывает редко в жизни. Первый раз Майе было больно, как обычно бывает, когда девушка теряет невинность. Спустя час они ещё раз продолжили опыт познания друг друга. И тогда Майя впервые испытала удовольствие.
   Потом она сидела у берега пруда и лукаво улыбалась.
   – Ты чего? – спросил Нико, прижимая её к себе.
   – Вспомнила, как хотела уйти в монастырь.
   – Зачем?
   – Не знаю. Потому что думала, что не нужна никому. Потому что дурочка.
   – Я бы тебя и из монастыря достал.
   – И чтобы сделал?
   – Сейчас покажу.
   – Нет. На сегодня хватит. Идём на станцию.
   Они были счастливы четыре месяца. Нико думал, что это пик любви. Майя не понимала, что это было. Ей всё нравилось. Но, что больше нравилось сам процесс физической любви или Николоз, она не могла себе чётко ответить на этот вопрос. Он подарил ей нечто новое, то, что заставило ощутить жизнь в её полноте, её радость, её тайну. Они уединялись в комнате в общаге, откуда ему приходилось выпроваживать своих товарищей, порой за различные вознаграждения за шоколад или даже обещание разных шмоток в качестве подарков. В тот момент Нико финансово сильно пострадал и был близок к очередному краху, но его и Майю деньги не интересовали. Им нужны были только они сами. Нико завидовали его друзья, приятели – надо же отхватил такую принцессу. Майя решила, что он это тот, кто ей нужен, желательно на всю оставшуюся жизнь. Ведь с ним ей было хорошо, и он был готов ради неё на всё. Майя решила познакомить его с родителями, которые и не подозревали о его существовании. Мама Майи приготовила изящный ужин с запечённой уткой, салатами и другой закуской. Жили Числовы в богатой трёхкомнатной квартире. Сели отмечать знакомство в гостиной. Папа Майи Федот Юрьич налегал на водку и больше молчал в течении сорока минут застолья. Он как-то странно смотрел на Нико искоса и щурясь. Николоз подумал, что у него вероятно плохое зрение. Он принёс с собой бутылку красного грузинского вина и апельсины. За папу отдувалась мама Майи Екатерина Николаевна – нестарая, но седая женщина с красивым аристократическим лицом. Она преподавала сопромат в институте. Екатерина много говорила и расспрашивала гостя о всякой всячине. Федот был похож на скалу: большую и нависающую над пространством. Лицо у него было большое, про такое в народе говорят, что оно просит кирпича. Ему было сорок восемь лет. Майя была единственным ребёнком Числовых.
   – Так какие у вас планы на будущее? – поинтересовалась Екатерина Николаевна, отправляя кусок утки вилкой в рот.
   – Мы собираемся стать мужем и женой, – спокойно отвечала Майя.
   Екатерина Николаевна тихо улыбнулась, мотнула слегка головой, дожевала утятину и поинтересовалась:
   – А учёба?
   – Мы можем пожениться и по окончании учёбы, – вставил свои пять копеек Николоз.
   Возникла пауза в две минуты. Только Майя заметила, как позеленел Федот.
   – Пап, что с тобой?
   Федот обрушил свой огромный стальной кулак на стол, так что тарелки чуть подскочили вверх.
   – Что?! – взревел он. – Моя единственная дочь выйдет замуж за чурбана?! Никогда не бывать этому! Никогда!
   Несмотря на то, что Федот был партийным работником, это не мешало ему быть твердолобым русским националистом. Он мог задвигать длинные речи про мир во всём мире и дружбу народов на партийных унылых собраниях, при этом про себя имея собственное мнение, отличное от установок коммунистической доктрины на вещи и окружающую действительность.
   Николоз в тот вечер был жестоко спущен с лестницы папой своей роковой возлюбленной.
   Майя прорыдала весь вечер под нотации отца, который прочищал ей мозги нравоучениями о том, как нехорошие чурки и евреи хотят поработить добрый, героический, но очень наивный русский народ.
   Екатерина Николаевна хотела вступиться за другие нации, но услышав рёв мужа в ответ, решила уступить ему. Пусть будет по его. Лишь бы всё оставалось так же стабильно и благополучно в их семье, как было всегда до этого ужасного вечера.
   Нико предлагал Майе бежать из дома. Он обещал ей снять квартиру в Москве, а потом купить кооператив со временем. Она знала, что Нико приторговывал шмотками и прочей ерундой. Это было незаконно в СССР. В то же время, таким образом, Нико мог обеспечить будущую семью. Папа же ненавидел всех торгашей. Знал бы он чем занимается Николоз, тот мог бы не отделаться одним спуском с лестницы. Майя всё же любила отца, который души в ней не чаял и баловал с младенчества. А Нико? Он вошёл в её жизнь так внезапно. И потом он был грузин, инородец. Она решила закончить с Нико, сказав ему:
   – Извини, Нико. Мы не можем быть вместе.
   Николоз находился на грани жизни и смерти. Весь мир его перевернулся. Он забросил учёбу и бухал в своей комнате в общежитии. Как-то ему даже пришла в голову шальная мысль броситься вниз с крыши общежития. Хорошо, что он успел поделиться этой идеей с Кириллом Ивановым, с которым жил в одной комнате. Кирилл позвал на помощь соседей, с помощью которых связал Николоза. Нико проспался и передумал сводить счёты с жизнью. А Кирилл позвонил Бадри, номер которого нашёл в записной книжке Николоза. Он знал, что Нико был сильно привязан к Бадри.
   Бадри немедленно прилетел в Москву. Он повёл брата в ресторан. Но Нико не радовали ни сочный шашлык из баранины, ни родное грузинское вино. Он был разбит. Бадри пытался поддержать брата:
   – Забудь её. Она тебя не достойна.
   – Ты не видел её.
   – Представляю её.
   – Что ты можешь представлять?
   – Знаешь, сколько у меня было женщин?
   – Знаю.
   – Опиши её. Красавица?
   – Да.
   – Сиськи большие?
   – Да.
   – Фигура, как у богини?
   – Как ты угадал?
   – Я старше тебя.
   Бадри положил ладонь на голову брата и мотнул её туда-сюда три раза, после чего разлил вино в бокалы.
   – Давай выпьем за женщин, чтобы их было у нас много.
   – Опять твой цинизм, – проворчал Нико и выпил вино.
   Бадри выпил вино, закусил шашлыком и зеленью, после чего продолжил своё поучение.
   – Ты ещё глуп. Она красавица, а это что значит?
   – Что? – не понимал Нико.
   – Она слишком много о себе думает. За ней ещё знаешь, сколько будет мужиков бегать? На работу её будет опасно отпускать. Там её будет домогаться начальство. А какая она жена? Ты не знаешь? Она может угробить всю твою жизнь, будет мотать нервы и гулять направо и налево.
   – Может не будет…
   Бадри усмехнулся.
   – Она легко предала тебя. Предаст и своего будущего мужа и любовника и всех вместе взятых мужиков.
   – Что же мне делать?
   – Возвращаться к жизни.
   В Москве у Бадри через знакомого цеховика узнал, где можно хорошо отдохнуть. Так Николоз оказался в большой пятикомнатной квартире, где можно было поиграть в карты, рулетку и развлечься с девушками. Девушки сидели в гостиной, курили и беседовали.
   – Выбирай, – сказал Бадри.
   Нико выбрал Любу – шатенку среднего роста с зелёными глазами. У неё была идеальная фигура, точёная, словно у куколки. Николоз уединился с ней в свободной комнате, оборудованной для любовных утех. Люба была неутомима в сексе и знала такие приколюшки в интимном деле, про которые Нико ничего не знал и не слышал. Когда Бадри улетел, Николоз ещё три раза приходил к Любе. Стоила она десятку. Нико чувствовал, что у него от Любы явно сносит крышу. Во время страстных объятий и близости она часто шептала ему, что он просто волшебник и красавчик, что в него нельзя не влюбиться. Но в какой-то момент разум победил. Николоз понял, что это всё было не всерьёз и всего лишь физиология. Проклятый Фрейд видимо был прав, когда строил своё учение на половом инстинкте, полагая, что он является движущей силой всего и вся в этом мире. Надо было взять себя в руки, чтобы закончить институт. И Нико закончил институт, став геологом.
   Он съездил только в две экспедиции. Во время второй командировки Нико поссорился с руководителем группы геологов Иваном Родионовым. Николоз то и дело спрашивал Родионова:
   – А золото тут может быть?
   Наконец Родионову это надоело, и он бросил Нико:
   – Ты тупой осё. Ты чем занимался в институте? Девушек кадрил? Пошёл вон!
   Нико с трудом себя сдержал, чтобы не дать в морду своему обидчику. В тот день его послали с геологом Настей Петрушиной в ближайшую деревню за продуктами.
   Они были в Западной Сибири. Искали полезные ископаемые в тайге у речки. Нико шёл с Настей по грунтовой разбитой дороге через лес, а потом по полю.
   – Ты чего такой смурной? – поинтересовалась Настя.
   – Да. Так.
   – Расстроен, что не нашёл золота?
   – Не только из-за этого. Я идиот и ничего не знаю. Прав Родионов.
   – Он сказал тебе что-то плохое?
   – Да. Он сказал правду, а я хотел дать ему в морду. Хорошо, что не дал.
   Небо заволокло тучами. Нико и Настя успели спрятаться от дождя на сеновале у дома лесника. Они грелись, прижимаясь друг к другу. Нико чувствовал себя виноватым в том, что не испытывал в этот момент никаких чувств и желаний относительно Насти. Она была невзрачной – тип серой мышки.
   – Ты хороший не расстраивайся, – сказала Настя. – Ты ещё наберёшься опыта.
   Нико усмехнулся.
   – Добрая ты.
   – Лучше бы злая была и хитрая.
   – Нет, оставайся такой, какая есть.
   Нико поцеловал Настю в лоб. Настя прижалась ему головой к его плечу. Николоз обнял её.
   – Когда поедешь в следующую экспедицию, напиши мне или позвони. Хочу с тобой ходить в экспедиции, – сказала Настя.
   – Почему?
   – Ты только со мной нормально разговариваешь.
   – Я, наверно, больше никуда не поеду.
   – В смысле?
   – Я подумал, что геология – это видимо не для меня.
   – Жаль. Я тебе оставлю адрес. Напишешь мне?
   – Хорошо, если будет время, напишу.
   Нико Табатадзе разочаровался в геологии. Он не обнаружил никакой романтики в геологических экспедициях. Его напрягали ни столько суровые условия, комары, мошкара и прочие трудности, сколько отношения с другими геологами и работягами. Простые рабочие не отличались высокой культурой: могли подраться, грязно матерились и ненавидели всех инородцев. Грузинов, как и других кавказцев они называли чёрными. Не все были такими, но Нико «везло» на «националистов» с одной извилиной в голове. Они могли оскорбить, сами не подозревая, что обижают своими высказываниями человека. Некоторые геологи порой считали Нико бездарностью, нулём, который по блату чудом закончил институт и занимается теперь не своим делом. Он слышал их разговоры о нём за своей спиной. Ему было обидно, но Нико осознавал, что они были отчасти правы.
   Но куда податься, Нико не знал. Он перебирал в уме все возможные профессии. Отец предлагал ему пойти на завод, что не очень прельщало Нико. Однажды ему попала в руки книга о морских приключениях, и его осенила мысль – стать моряком. Это было куда романтичней. Простой моряк с высшим образованием – это выглядело несколько странно, так как он понижал свой статус в обществе. Учиться мореходному делу ему пока не хотелось. Нико решил начать, как простой моряк торгового флота, куда его устроил Бадри через свои связи. Нико уже было неудобно перед кузеном за его хлопоты:
   – Бадри, сколько я тебе уже должен? – спрашивал Николоз.
   – Нисколько. Будешь привозить мне всякую всячину, на том и сочтёмся.
   Судно Нико базировалось в порту Батуми. Он плавал не только по Чёрному морю, но и выходил в другие моря и даже в Атлантический океан. Моряком Нико увидел другие страны, которые отличались от Союза, даже от волшебной Грузии. Эти путешествия были подобны странствиям в космосе к другим планетам и цивилизациям. Изобилие товаров и услуг поражало воображение неискушённого советского человека. В загранке у Нико был секс с гречанкой, итальянкой и кубинкой. Особенно ему запомнилась гречанка, имени которой он так и не запомнил. Домой Нико привозил пластинки с модными иностранными исполнителями и группами, которые Бадри сбывал через своих клиентов и прочий дефицит. Двоюродный брат щедро делился с ним с этих продаж. Нико купил подержанную оранжевую «копейку». Через три года ему надоело ходить по морям. Стало скучно. Ему хотелось крепкой семьи и дома, наполненного детским смехом и криками. К тому же у него возникли проблемы со здоровьем, которое губила развивающаяся морская болезнь.
   Нико решил стать водителем автобуса, на которого быстро выучился. Ему легко давалось вождение любого автотранспорта.
   Тамара была парикмахером. Ей было двадцать четыре года. Она была красива и статна. Нико познакомился с ней, когда она его стригла. Изредка Тамара допускала его до своего прекрасного, ухоженного тела, когда её родные уезжали из города в деревню. Нико задумывался о женитьбе на ней. Он был не первым у неё мужчиной, но это его не останавливало. Его же родители настаивали на том, чтобы их сын выбрал более добропорядочную женщину.
   Прошло десять месяцев с их первой встречи, когда Нико решил всё же расставить все точки над ё в их отношениях. Он пригласил Тамару в ресторан, надел чёрный пиджак, белую рубашку с модным галстуком. Тамара явилась в ресторан в сногсшибательном голубом платье. В ресторане было приглушённое освещение. Музыканты играли ненавязчивую спокойную мелодию. Обстановка располагала к положительным эмоциям. Нико и Тамара сидели в центре у стены. На их столике в центре его стояла ваза с пятнадцатью белыми розами. Молодые люди потягивали красное вино. Тамара закурила сигарету – любимый «космос».
   – Ты много куришь, – заметил Нико.
   – Не нравится? – Тамара кокетливо улыбнулась и передёрнула плечами.
   – Не нравится.
   – И что?
   – Это может навредить будущим детям.
   – А мне?
   – Тебе в первую очередь.
   – Ты сначала о детях сказал, а обо мне потом.
   – Не вредничай. Я хотел серьёзно поговорить. Нам надо создать семью.
   Тамара широко улыбнулась.
   – Это ты так делаешь предложение?
   – Получается, да.
   Тамара снова закурила.
   – Тебя что-то не устраивает? – заволновался Нико.
   – А где мы будем жить?
   – Я получу квартиру от автобусного парка.
   – Когда?
   – Года через два или три.
   – Я состарюсь к этому времени.
   – Хорошо, я накоплю на кооператив или на дом.
   – Когда накопишь, тогда и поженимся.
   – Так строго?
   – А ты как хотел. Наливай ещё.
   Нико был гордым. Когда с тобой согласны создавать семью, только при меркантильных условиях, это наводит на неприятные мысли. Насколько он был дорог Тамаре? Может быть, он был для неё запасным аэродромом? С того вечера он решил больше не встречаться специально с Тамарой. А спустя три месяца Тамара сама выловила его на улице, дабы прочистить ему мозги:
   – Нико, но чего ты обижаешься? – Тамара закурила любимый «космос». – Я женщина – мне нужна стабильность и каменная стена, за которой всегда можно спрятаться от жизненных невзгод и неприятностей. Мужчина должен обеспечивать семью, если решил её завести. А ты сколько зарабатываешь на своём автобусе? Нормально? Может быть, для кого-то и нормально, но я хочу, чтобы мои дети и я ни в чём никогда не нуждались. Всегда можно наладить хороший доход. Можно сливать бензин или солярку, не знаю, чем вы там заправляете ваши автобусы. И барыжить этим. Можно найти ещё какой-нибудь побочный доход. Можно в ГАИ устроиться. У тебя же есть связи. Твой любимый братец Бадри может всё. А тебе, у меня такое чувство, будто ничего на фиг не нужно. Ты словно достиг в жизни какого-то минимального уровня и рад этому. Ты же можешь достичь большего, если захочешь…
   – А, если не захочу?
   – Ты злишься? Не одна я такая. Ты можешь найти молодую, юную дурочку, вскружить ей голову, но потом она тоже захочет всего, всего, а ты не сможешь ей дать ничего и тогда будет плохо…
   В тот момент Николоз подумал, что никогда не любил Тамару. Она всего лишь нравилась ему. Им было хорошо вдвоём не более того. Он был не против разбогатеть, но не ради неё.
   Николоз проработал два года на автобусе и очень разочаровался в этой профессии. Больше всего его раздражало однообразие. Он поменял три маршрута, но каждый новый маршрут быстро надоедал, быстрее чем прежний. Нико уволился, ушёл в никуда. Его терзали мысли, что он занимается не своим делом. Он бросился в поиски себя, словно головой в омут. За два года он сменил кучу профессий. Он был киномехаником, осветителем в театре, грузчиком, водителем такси, начал учиться на фельдшера и бросил учёбу. На него снизошло озарение, будто он должен и может стать художником. До этого он рисовал только в школе на уроках рисования и партах. Нико принялся бродить с мольбертом, холстом и красками по Грузии, воображая себя кем-то вроде Гогена. Для полного сходства ему не доставало только отправиться на какой-нибудь далёкий остров с полуголыми туземками, где можно было бы построить свой дом наслаждений и оттачивать дальше мастерство живописца. В этот удивительный период жизни Нико ничего не зарабатывал, проедая то, что удалось скопить накопить на прежних работах. Когда же эти запасы иссякли, он брал деньги на жизнь у Бадри. Как назло художником Николозу никуда не удавалось устроиться. Никто не верил в его талант. Он не мог нарисовать более-менее годную афишу для кинотеатра или плакат. У него всё получалось в стиле крайнего примитивизма и абстракционизма. Продать также ничего не удавалось, ни одной картины. Они скапливались в кладовке его родительской квартиры. Подходил момент, когда Нико могли привлечь к уголовной ответственности за тунеядство. И он потерял веру в себя, как художника. Нико всё бросил, как это делал нередко и ушёл в другую сферу. Он стал работать на железной дороге проводником, куда ему помог устроиться всемогущий Бадри через своих знакомых. Нико мотался в Москву, Ленинград, Киев, Минск, Свердловск. Сначала работа ему понравилась романтической обстановкой, частой сменяемостью картинок за окном, но через какое-то время всякое дело обращается в рутину. Не обошлось на новой работе без приключений. Однажды храбрый Нико подрался с двумя распоясавшимися дембелями, пристававшими к скромной девушке, ехавшей поступать в институт в Киев. Смелый проводник накостылял от души негодяям, но и сам пропустил два удара, от одного из которых под левым его глазом остался фиолетовый след. В один из рейсов Нико познакомился с большеглазой Розой – проводницей из шестого вагона. Сам он тогда ехал в восьмом. Между коллегами вспыхнула нешуточная страсть. Когда они находились вместе в рейсе, то по ночам отдавались без остатка друг другу с такой неутомимостью и неистовостью, будто то была их последняя ночь, в свободном купе, если таковое находилось. Если свободное купе не находилось, то приходилось заниматься сексом в купе Розы или Николоза. Роза имела один только недостаток, один но очень существенный – она была замужем. Её муж Георгий был футболистом, игравшим в первой лиге.
   – Почему жизнь так не справедлива? – сетовал Нико, пуская густую плотную струю серого сигаретного дыма к двери тамбура.
   Они курили ночью в тамбуре после нескольких часов страсти и любви.
   – Я не хочу тебя делить ни с кем, – продолжал Нико.
   – Ты особенный, – заметила Роза и отвела взгляд в сторону.
   – Ты любишь меня?
   – Люблю.
   – Разведись с Георгием.
   – А Мишико? Сын его любит. Для него наш развод станет громадной трагедией.
   Нико хлопнул себя ладонью по лбу.
   – Забыл. Дурак. Что же нам делать?
   – Любить.
   – Так? Таясь, словно воры?
   – А как ещё? Можешь отказаться от меня.
   – Нет, только не это.
   Роман с Розой продолжался около года до жуткого серого февральского дня, когда Нико спалил её в её купе проводников, сидящей на коленках у большого мужчины в форме лётчика гражданской авиации. На столике стояла початая бутылка красного вина, стаканы, надкусанный бутерброд с докторской колбасой и печенье. Нико до этого находился на больничном и Роза не знала, что он должен был выйти в этот рейс. К тому же он опоздал на поезд, прыгнув в тамбур, когда состав уже тронулся с места. Так Роза не увидела его при отправке и думала, что он всё ещё болеет.
   Расплатой за ветренность Розе стала звонкая пощёчина от пылкого любовника. Лётчик тут же встал, чтобы заступиться за неё, но проводник срубил его хлёстким ударом с правой в скулу, так что «защитник» повалился мешком навзничь в узкий проход купе проводников.
   С железной дороги Нико не стал увольняться – надоело уже скакать туда-сюда. И потом он по-своему полюбил дорогу и постоянную перемену мест.
   Был тёплый нежный солнечный сентябрьский день, когда Николоз вернулся на поезде в Тбилиси из ленинградского рейса. Он сошёл с поезда и двинулся по перрону. Путь ему перегородили двое мужчин: один с крупной лысиной, второй длинный в маленькой чёрной куртке.
   – Ты Николоз? – спросил Длинный.
   – Да.
   – Иди за нами, – скомандовал Длинный.
   Николоз последовал за ними, не задавая лишних, а, может быть, и не лишних вопросов. Прошли вокзал, вышли к автостоянке к синей «четвёрке». Нико сел с длинным на заднее сиденье. Лысый повёл авто.
   Они приехали за город к большому белому дому в два этажа. Машина въехала во двор.
   Вышли из машины.
   – Вы кто? – встревожился Николоз.
   – Иди за мной, – длинный говорил пренебрежительным тоном, как с неуважаемым человеком.
   Обошли дом. Здесь часть двора была выложена плиткой. В углу находилась беседка. В пятнадцати метрах уже был высокий забор из камня.
   – Туда.
   Длинный показал на круглую дырку с решёткой посреди двора.
   Нико медленно подошёл к решётке. Внизу кто-то чихнул. Нико оглянулся назад. Незнакомцы, доставившие его в это место, наблюдали за ним с важным видом.
   – Эй, кто там? – крикнул вниз Нико, нагнувшись к решётке.
   – Николоз? Ты?
   Нико припал лицом к решётке, вглядываясь в полумрак ямы. Глаза постепенно выхватывали из глубины предметы, каменные стены, ведро с резким неприятным запахом, фигуру человека, его мокрые слипшиеся волосы, а потом лицо: помятое, серое. Это был Бадри. Его рубашка была порвана во многих местах, штаны измяты и потрепаны.
   – Бадри! – голос Нико дрогнул.
   – Зачем они тебя привезли сюда? Ублюдки, пробормотал хриплым голосом Бадри.
   – Что с тобой случилось, братишка?
   – Забудь обо мне.
   – Как мне тебя вытащить отсюда?
   – Это невозможно. Мне конец.
   – Не говори так. Я сделаю всё, что смогу, чтобы тебя вытащить отсюда.
   – Я задолжал им.
   – Ты? Задолжал? Сколько?
   – Десять тысяч.
   – Такие большие деньги. Как так? У тебя же были деньги. Ты разорился?
   – Полтора года назад я начал играть в карты и рулетку, и так увлёкся, что забыл про бизнес, потом начал много проигрывать, занимал деньги, проигрывал и снова занимал. Мне пришлось продать квартиру, дом и машину. Так я погасил часть долга. Осталось отдать десять тысяч рублей.
   Те, кому задолжал Бадри, знали, что его связывали близкие отношения с Николозом, который был их последней надеждой. Остальные друзья и близкие отвернулись от Бадри. Николоз попытался узнать у двух типов, которые привезли его к этому дому, кто они и на кого работают. На что длинный сказал:
   – Это тебе лучше не знать.
   «Мафия, – подумал Нико. – Кто ещё может заниматься карточной игрой, рулеткой и выбиванием долгов?»
   – Я найду деньги. Только не убивайте его, – попросил Нико.
   – У тебя есть неделя, – предупредил Длинный.
   – Две.
   Найти человека, который мог бы дать на руки такую большую сумму, было очень сложно. У Нико не было настолько богатых друзей и знакомых, кроме Бадри. Он обошёл всех. Надежда была на торговцев и тех, у кого было доходное ремесло. Никто не согласился дать даже тысячу или полтысячи ради спасения Бадри. Все считали его безнадёжным и пропащим человеком. В конце концов, усилия Нико принесли свои плоды. Один ювелир дал ему адрес некоего дяди Арчила.
   Дяде Арчилу было пятьдесят пять лет. Он был похож на большую жабу. Людей он принимал в своём кабинете в ресторане, в котором он был директором. Арчил сидел за массивным письменным столом и курил сигару. Николоз объяснил, что ему нужно.
   – Есть проблема, – отвечал Арчил.
   – Какая? – спросил Нико.
   Нико стоял перед Арчилом, не решаясь сесть.
   – Бадри – конченный. Он никогда не вернёт эти деньги, их сможешь вернуть только ты.
   – Я согласен.
   – Погоди, не гони волну. Я тебе дам деньги, если ты гарантируешь их возвращение.
   – Обещаю.
   – Слова – это не гарантии. Где ты их заработаешь? Украдёшь? Ты умеешь воровать?
   – Нет.
   – Тогда этот разговор не имеет никакого смысла.
   – Я что-нибудь придумаю. Я буду возить фрукты в поездах в другие города.
   – Есть уже поставщики?
   – Найду.
   – Сколько так сможешь получать в месяц?
   – Рублей триста-пятьсот.
   – Это мне придётся года три ждать отдачи долга. Ещё тысячу я накину, как набежавшие проценты. Ладно, иди, мне теперь надо самому подумать. Учти, если я соглашусь, и ты не вернёшь долг в срок, тебе не сдобровать – одной ямой не отделаешься.
   Про Арчила ходили разные слухи. Говорили, что он очень богат и жил не только с одной директорской зарплаты. Болтали, что он занимался спекуляцией, подпольной торговлей, обменом валюты и прочими противозаконными делами. Судачили, что у него были крепкие связи с милицией и криминалом одновременно. Шептали, что Арчил был за границей в Америке и Австралии. Совсем тихо передавали из уст в уста весть о том, что удачливый директор ресторана был агентом КГБ.
   Нико вышел из ресторана. Заморосил мелкий дождь. Нико добежал до автобусной остановки, укрылся под её крышей и закурил. Под крышей остановки прятались ещё двое мужчин.
   – Николоз? – окликнул его один из них.
   Нико обернулся. В мужчине в коротком зелёном плаще маленького роста с большими бакенбардами он узнал бывшего коллегу геолога.
   – Леван?
   – Сколько лет? Сколько зим?
   – Много, много.
   Мужчины пожали друг другу руки.
   – Ты какой-то грустный, – заметил Леван.
   – Брат попал в беду.
   – Можно помочь как-то?
   – Надо много денег. А у геологов, откуда такие суммы заведутся?
   – Не скажи. Сейчас набирают партию геологов в Мозамбик. Обещают платить большие деньги.
   – Большие? Рублей пятьсот в месяц?
   – Больше. За пару лет можно тысяч пятнадцать скопить, если не шиковать, а то и больше.
   – Здорово. Так, наверно, народ уже набрался?
   – Куда там. У нас в конторе никто не согласился. Уговаривают по одному. Ещё никого не соблазнили.
   – Может мне попробовать?
   – Попробуй.
   Диплом геолога и кое-какой опыт помогли Николозу попасть в партию.
   Перед отлётом Арчил дал ему деньги, с условием, что Нико вернёт их в течении полутора лет с тысячей рублей сверху в виде набежавших процентов.
   Бадри освободили.

10

   Светлану разбудил непонятный шум. Она услышала скрип двери и шаги. Кто-то вошёл в палату. Сливин? Светлана перевернулась на другой бок и увидела мужчину крепко сбитого с гладко зачесанными назад волосами в сером костюме тройке и красной рубашке с коричнево-серым галстуком. На плечи его был накинут белый халат. Он чихнул в большой кулак. Красивый целлофановый пакет гость поставил на тумбочку. Он быстро оглядел палату. Цепкий взгляд его поймал букет незабудок в простой банке на подоконнике, после чего глаза его уже шарили по другим частям палаты. Его карие глаза что-то напомнили Светлане.
   – Кто вы? – спросила Светлана.
   – Я Сергей Николаевич Ломовский, папа Сергея.
   Светлана схватилась за сердце.
   Ломовский бросился к ней, сел на край кровати. Его большие ладони легли на плечи Светланы.
   – Ну что ты, что ты…
   – Он жив?
   – Да. Их привезли вчера из Мозамбика. Он в больнице. Врачи борются за его жизнь.
   – Он будет жить?
   – Мы надеемся на это. Врачи говорят, что самое страшное уже позади.
   – Господи, и он шевелится у меня внутри.
   Светлана потрогала живот.
   – Как будто он всё чувствует.
   – Я был с женой в вашем доме. Мы прибрались там.
   – Спасибо.
   – Прости меня, если сможешь. Это я во всём виноват.
   Ломовский чуть отвернулся к окну, чтобы Светлана не видела, как в его глазу блеснула слеза.
   ***
   Поезд из Москвы в Томск прибыл в четыре часа дня. Глеб сошёл на перрон с большим рюкзаком, наполненным не барахлом, а книгами и дорогими не ценой, а памятью сувенирами из Мозамбика. «На фига, я напокупал этих книг в Москве в специальных магазинах», – мысленно сожалел Глеб. У него не было настроения читать или обрадовать жену дефицитом. Его никто не встречал на вокзале. И неудивительно, ведь, он никому не сообщил о своём приезде. Почему-то Глеб не хотел видеть жену, боялся какого-то окончательного разочарования. Он подумывал поехать в деревню, где жил его дед Мартын, пожить там, а, может быть, со временем переселиться туда окончательно.
   Вышел из вокзала. На автобусе ехать домой не хотелось. Он сел на скамейку около наклонившегося клёна у тротуара. Мимо проносились по улице редкие машины. В памяти невольно вспомнились последние минуты в Мозамбике и Малави. Они несли на носилках тело Льва. Переплыли реку. Прежде чем занести Льва в машину скорой помощи, носилки поставили на землю. Глеб не верил в происходящее. Он бросился к нему, пытался расшевелить его, кричал:
   – Лев! Лев!
   «Почему он? – думал он. – За что? Он же был хороший и добрый. Ошибался, а кто из нас не ошибается?»
   Его душили слёзы и боль.
   Он с трудом уже помнил, как всё происходило дальше, как их забрали из Малави сначала в Мозамбик, а потом на самолёте с пересадкой они сели в московском аэропорту. Всё было как в тумане. Он тяжелее других пережил смерть товарища. В Москве он чуть-чуть пришёл в себя, вспомнил о жене, пошёл закупаться книгами, помогли товарищи из начальства затариться дефицитом.
   Ему не хотелось быстро вернуться домой, поэтому он не полетел в Томск, а поехал на поезде. Надеялся, что постепенно боль отступит. Не отступила. Как не хотелось идти домой, а деваться было некуда. Глеб пошёл. Через три дома он свернул направо на маленькую улицу, старую, где было много деревянных не снесённых ещё домов. Меж домами показалась белая кирпичная маленькая церковь с голубыми облезлыми куполами. Глеб перешёл улицу и вошёл храм. Он был открыт для посетителей. Справа впереди в углу стояла женщина в чёрном пальто и синем платке перед иконой спасителя и видимо читала про себя молитву. Глеб поставил рюкзак на пол. Надо было поставить свечку за Льва, да он не знал, как это делается. У икон редко горели тощие свечки – значит, кто-то посещает церковь. В церковь вошёл бородатый священник тридцати четырёх лет в длинной рясе, чем-то похожий на Льва Толстого, но более неказистый что ли. У него были большие очки. «Наверняка кгбшник», – подумал Глеб. Поп подошёл к нему.
   – Вам что-то подсказать, может быть?
   – Не надо, – резко ответил Глеб, а потом пожалел, ведь надо было свечку поставить Льву.
   Глеб ушёл из церкви. У входа в неё была кривая старая скамейка, на которую он присел.
   Хотелось уехать куда-нибудь. Только не в экспедицию. Хватит уже. Намотался. В деревню или другой город. В голове его царил какой-то страшный кавардак и путаница. Из церкви вышла женщина. Глебу захотелось рассмотреть её. Интересно, как выглядят женщины, посещающие церковь. Под платком трудно было разглядеть лицо. Зрение у него ухудшилось.
   – Катя! – вскрикнул он, узнав жену.
   Екатерина посмотрела на него.
   – Глеб? Живой?!
   И кинулась ему на шею. Они долго стояли и плакали, обнявшись, после чего сели на скамейку. Глеб трогательно держал в своей правой большой руке маленькие ладошки Кати.
   – А ты как тут очутился? – спросила она.
   – Хотел свечку поставить за погибшего товарища.
   Глеб поправил её платок и испугался.
   – У тебя появились седые волосы.
   – Теперь всё? Разлюбишь?
   – Глупая.
   Он поцеловал её в щёку.
   – Я думал…
   – Что? Что ты думал?
   – Забыл.
   – Ты знаешь, Ксюшка каждый день о тебе вспоминает, спрашивает, где папа, я думала, я рехнусь.
   «Ксюха! – вспомнил Улыбин. – Как я мог забыть? Самое дорогое, что есть на этом свете. С этими смертельными приключениями».
   – А свечку надо поставить, – напомнила Екатерина.
   ***
   Лидия заявила, потрясая кулаком перед носом Фёдора:
   – Квартиру я забираю себе, гараж тоже и машину, тебе так и быть оставлю твой домик в деревне и не забудь, поганец, про алименты… Не будешь платить, достану на любом конце страны и засажу.
   Фёдор вспотел и начал задыхаться. Он сидел на пуфике в прихожей в своей квартире. Жена нависла над ним, словно грозная туча.
   – За что, Лид? – только и смог он пролепетать.
   – Не знаешь?
   – Нет.
   Фёдор неуверенно мотнул отрицательно головой.
   – За твои поганые блудни. Я всё про тебя знаю.
   – Давай забудем всё плохое.
   – Забудем?
   Лидия занесла кулак над испуганным мужем.
   Фёдор закричал и проснулся. Он ехал на заднем сиденье такси на жёлтой «волге».
   Водитель зрелый мужик с типично прожжённой и хитрой для таксистов тех времён физиономией сказал:
   – Кошмар?
   – А? Что? Да. Приснилась какая-то жуть. Слава богу, это был только сон.
   Подъехали к дому. За рубль таксист помог занести тяжёлые сумки в квартиру. Лидия повисла на шее у Фёдора. На лице её блеснули слёзы.
   – Ну, ну, не надо, Лид. Всё окей. Я живой и здоровый.
   – А исхудал-то как? И побрился как-то криво. Усы сбрил.
   – А ты, что хотела. Я полгода почти не брился совсем.
   Сын тоже полез к отцу обниматься.
   – Вырос, обормот.
   Фёдор потискал его и пощекотал немного.
   – Достань из той сумки игры тебе, альбом для марок и конструкторы модели собирать.
   – Спасибо, пап.
   Сын забрал подарки и убежал с ними в свою комнату. Фёдор принялся по-хозяйски разбирать сумки, выдавая вещи жене.
   – Пять блоков мальборо, американские сигареты.
   Фёдор положил блоки на пол.
   – Ой, Федь, поди, эти сигареты миллионы стоят. Куда ты деньгами-то раскидался, – сетовала жена.
   – Какие миллионы? Лид, ты чего? Дорого, да. Да не для себя я это. Себе только блок оставлю. Остальное задвину какому-нибудь элитному пациенту профилактория. Сам «Памир» или «Дымок» покурю, нечего привыкать к баловству.
   – Какой же ты у меня деловой и хваткий.
   – Какой есть, а ты цени и не разбрасывайся. Дальше пошли. Джинсы семь пар.
   – Куда столько?
   – Одни себе выбери. Остальное на продажу. Поспрашиваешь у подруг, кому джинсы нужны? А это косметика. По вашей бабской части. Поспрашиваешь у своих подруг, кому надо. Набор я купил по четвертаку, задвинем по полтиннику.
   – Не много ли?
   – Не учи меня коммерции.
   – А это чего?
   – Это шерстяные клубки. Тоже выгодная вещь. Тут ещё ремни, сервизы, набор столового серебра…
   На разбор сумок Фёдора ушёл примерно час.
   На кухне его ждал накрытый стол. Он предупредил жену о своём приезде. Лидия прекрасно готовила и Фёдор наложил себе полную тарелку салатов.
   – Горячее накладывать: курочку и картошку? – спросила жена.
   – Обожди.
   Выпили водочки.
   – Ты чего не интересуешься, как у нас дела? – спросила, улыбаясь, Лидия.
   – Ну, как?
   – Отлично.
   – Я вижу по тебе.
   – А у тебя на работе перемены.
   – Какие?
   Фёдор насторожился.
   – Демидова вашего директора профилактория уволили.
   – Это с какого перепоя? – удивился Фёдор.
   – Я на него нажаловалась в компетентные органы.
   – Зачем?
   – Затем, что он тебя с больной спиной отправил в Африку, где тебя чуть не убили.
   Фёдор подавился салатом и закашлял. Лидия принялась стучать кулаком по его спине. Наконец, Фёдор продышался, налил себе водки и выпил один.
   – Что ты наделала? – сказал он.
   – Я за тебя пасть порву любому. Ты, что не рад, котик?
   – Рад, рад, ладно, садись и наливай. Давай горячее.
   ***
   По прилёту в СССР Фролкин, Рыжков и Табатадзе не торопились расставаться. Они отправились в Москву отметить удачное возвращение в Союз. Празднество устроили в дорогом ресторане. Денег у них были полные карманы, и они тратили их с купеческим размахом. Рыжков, напившись водки, беспрестанно лез целоваться к новообретённым друзьям.
   – Как же я люблю вас, золотые вы мои, – причитал он, пуская слезу.
   Помянули всех погибших.
   Рыжков и Табатадзе то и дело заказывали модные песни за деньги у выступающей в углу ресторана группы.
   Николоз пытался закадрить двух девушек, которые оказались работницами гостиницы «Россия». Тимофей был не против закрутить роман с одной из них, всё равно с какой. Они были симпатичные и ухоженные. Но девушки попили на халяву шампанского, поели шашлыка и других дорогих блюд и свинтили быстро ближе к восьми часам вечера.
   – Динамо, – сказал Николоз, закуривая американскую сигарету.
   – Облом, – подтвердил Тимофей.
   Рыжков уже прилично обмяк под действием алкоголя.
   Тимофей попытался познакомиться с девушкой в белом платье с волосами соломенного цвета в мелкую кудряшку. Он подкатывал к ней два раза на танцполе. Девушка только улыбалась и отрицательно мотала головой. Тимофей решил, что этот день был не его, и остановил свои попытки искать удачу в делах сердечного характера. Он сидел за столом, вспоминая с Николозом африканские приключения. Рыжков спал, уткнувшись лицом в стол.
   Девушка, к которой проявлял интерес Тимофей, была из компании типов с явно криминальными наклонностями. Они сидели за угловым столиком около кадки с фикусом: три парня в костюмах с ехидными, злыми физиономиями. Один из них чернявый, коротко стриженный с наколками на пальцах и спичкой в зубах, встал и подошёл к столику геологов.
   – Вы что тут себе позволяете? – предъявил он голосом с блатными нотками.
   – Ты о чём, дядя? – спросил Тимофей, развалившись на стуле.
   – Ты Тоньку клеил, патлатый? – блатной остро глянул в лицо Фролкину. – Ты в курсах, что она моя тёлка? Могу к ответу призвать?
   Николоз встал из-за стола.
   – Тебе чего, чурка. Сядь на место, – бросил ему блатной.
   Фролкин в мгновение вскочил со стула с вилкой в руке, пихнул в грудь блатного, так что тот откочил на три шага назад.
   – Сука, я тебе сейчас глаз вилкой проткну. Мразь!
   Блатной испугался.
   – Ладно, ладно, я вижу вы пацаны серьёзные. Отдыхаем дальше без претензий.
   Рыжков проснулся. Ресторан закрывался.
   – Жаль, расставаться, друзья, ведь мы больше никогда не увидимся, – сказал он.
   – Увидимся. Будем встречаться каждый год в этом ресторане, – предложил Николоз.
   – Вам это можно, вы не женаты, – Рыжков достал из пачки сигарету и закурил.
   – А у меня есть предложение. Тут есть гостиница, где работают знакомые моего брата Бадри, поехали туда.
   И они на такси поехали в гостиницу, где работал знакомый Бадри и Николоза.
   Утром Тимофей проснулся с квадратной головой в гостиничном номере. Рядом с ним спала голая женщина, красивая с чёрными прямыми волосами. Он бы с радостью овладел ей, да не было сил. Все мысли его были только о том, как побороть похмелье. На соседней кровати лежал обмякший Рыжков с блондинкой, которая продирала глаза. Тимофей вспомнил, как они продолжили гуляние в гостинице, а знакомый Николоза привёл девушек. Он же оплатил их услуги. Табатадзе отдыхал в соседнем номере с женщиной.
   В гостинице Тимофей попрощался с товарищами. Он добрался в родное Бибирево. Родители стали требовать от него, чтобы он решил, что будет делать с заработанными большими деньгами, которые к счастью, он не успел все прокутить. Тимофей хотел все их отдать родителям, но они настаивали, чтобы тот сам приобрёл что-нибудь серьёзное. Машину Тимофей не хотел, так как не умел водить, и не было у него тяги к вождению. Тогда решили вложиться в кооператив. Тимофей согласился. В восемьдесят шестом году он купил двухкомнатную квартиру около метро Бабушкинская.
   Тимофей работал геологом. В девяностом году он женился на Тамаре, которая была геологом из Ленинграда. Через два года они развелись. В девяностые годы Тимофей пытался заниматься бизнесом, но прогорел. В девяностом восьмом году он эмигрировал в Канаду.
   ***
   Иван Скороспелов и Юрий Алешков встретились с другими пленниками ещё в Мапуту перед вылетом домой в Москву. Они просили прощения у остальных коллег за то, что могли подставить их своим побегом. На них никто не сердился, но общение было тягостным. Скороспелов с Алешковым летели одним самолётом с другими бывшими пленниками. В самолёте общение уже почти отсутствовало, только сбившиеся в группу Табатадзе, Рыжков и Фролкин активно обсуждали дальнейшие свои действия в Москве. Эти трое хотели обменяться с другими коллегами адресами и координатами, дабы в будущем не потерять друг с другом связь.
   Из аэропорта Алешков и Скороспелов ехали в Москву на одной машине такси. Перед тем, как расстаться обменялись телефонами.
   Комната Ивана была убрана и чиста. Странно после такого долгого отсутствия кто-то умудрился за ней следить. Даже когда здесь жил Иван не было так чисто. Комендантша Надежда Савельевна сказала, что это она похлопотала, чтобы комнату прибрали, так как её уже собрались заселить другим геологом. Мало кто верил в счастливое спасение и возвращение Ивана.
   В тот день, день возвращения в Москву Иван познакомился с новым жильцом с его этажа Димой Перстневым. Он был тоже геологом. Перстнев был среднего роста с аккуратно постриженной бородкой. Ходил Дима в общаге всегда в чёрной майке и голубых тренировочных штанах с отвисшими коленками. По случаю возвращения Ивана Дима помог ему закатить грандиозный банкет.
   Проснулся Иван в жутком состоянии, словно в его голове ударяли в огромный колокол. Он лежал под простынёй на своей кровати голый. Не сразу он почувствовал что-то тёплое справа у бока и ног. Иван пошевелил рукой и понял, что рядом с ним лежит голая женщина. Из-под простыни торчала белокурая голова. Она зашевелилась и повернулась к нему лицом. Это было лицо Оксаны. Как она тут очутилась? Оксана промурлыкала что-то нечленораздельное и стала щипать пальцами его соски. Неужели он с ней переспал?! Надо было ей всё объяснить, что он был жутко пьян и поэтому не отвечает в полной мере за то, что совершил с ней этой ночью.
   – Оксан…
   – Что, Кис?
   Оксана губами и зубами потеребила его соски и начала спускаться под простынёй ниже.
   – Оксан, вышло какое-то недоразумение. Понимаешь?
   Иван ойкнул, почувствовав, как его естество быстро набухает от теплоты и слюны. Оксана, подержав его член во рту, вытащила его, причмокнув.
   – Тебе что-то не нравится, дорогой?
   Иван ладонью направил её голову обратно к области паха.
   – Что ты, милая… Продолжай…
   Так Оксана стала его девушкой. Она вытворяла в его одноместной кровати и не только на ней такие штуки, что Иван к ночи чувствовал себя совершенно обессиленным и едва мог передвигать ноги.
   Скороспелов смирился с тем, что ему придётся жениться на Оксане. Он часто задавал себе вопрос, любит ли он её, на который у него не было чёткого и твёрдого ответа. Он долго пробыл в Африке, и за это время Оксана так и не вышла замуж. Это вызывало подозрения у Ивана. Он провёл собственное расследование относительно её личной жизни. Оказалось, что Оксана жила почти год с геологом Игорем смурным бородатым брюнетом с крючковатым носом. Непонятно, что в нём находили женщины. Он был закоренелым идейным холостяком и никогда не жил с одной женщиной больше полугода. Оксана поставила рекорд в его отношениях с женщинами. И всё равно он выкинул её вещи из своей комнаты, попросив забыть о нём.
   Только через неделю Иван навестил Виктора и Ольгу. Ольга тут же накрыла стол. Иван признался Виктору, что у него появилась девушка Оксана. Виктор заметил другу:
   – Это хорошо, но москвичку ты профукал, дундук. Ладно, хоть так. Приходи с ней в следующий раз к нам, познакомимся.
   Когда Виктор ушёл в туалет, Иван пошёл с Олей курить на балкон.
   – Оль, извини, что так получилось, – начал оправдываться Иван.
   – Как?
   – Ну, я про Оксану.
   Ольга усмехнулась.
   – Чудной ты. Надо тебе же жениться на ком-то. Забудь про то, что с нами было.
   Иван скорешился с жизнерадостным Перстневым, который оказался тем ещё сказочником. При первой их встречи он наговорил разной чуши, что спасал каких-то норвежцев на Шпицбергене, что попал в цунами на японском рыболовецком корабле, что добывал алмазы в Афганистане, где ему приходилось спасаться потом от душманов. Он отстреливался от них с одним автоматом три дня и три ночи. У него было только два рожка. Он умудрялся валить одиночными по душману. Так он уложил пятьдесят человек. А спасся он, прыгнув со скалы высотой четыреста метров в маленькую узкую речку с ледяной водой. Только через неделю его подобрали наши военные.
   Перстнев врал на каждом шагу. Когда не было рядом его жены Гали, он сочинял, что был любовником у Светланы Светличной, Нонны Мордюковой и Софии Ротару. Периодически Иван выпивал с Дмитрием. Его жена Галина была копией актрисы Натальи Варлей. Порой Иван ловил себя на мысли, что они представляют собой странную пару: он – пустобол и она – королева красоты. Чем он её покорил? Наверняка, поездил, как следует по ушам.
   Галя была противоположностью легкомысленного Перстнева – основательная, серьёзная, умная. У них не было детей, хотя они были женаты уже больше двух лет. Через месяц Иван почувствовал, что его словно тяжелым мешком огрели по голове. Он влюбился в Галину, как последний дурак.
   «А Дима? – думал он. – Что Дима? Дима – дурак. Она не может быть с ним счастлива. Другой вопрос Оксана. Мне с ней хорошо, но можно ли это хорошо считать любовью?»
   Когда Иван размышлял над этим мучительным вопросом, в его комнату заглянула Галя.
   – Вань, не поможешь мне починить табуретку?
   – А Димка?
   – Он ушёл по делам и потом он у меня такой рукожопый.
   – Пойдём, глянем.
   И они пошли в комнату Перстневых. Иван подумал, что это всё было неспроста устроено Галиной. Оксана в это время стряпала на кухне. Было вечернее время.
   Иван посмотрел табуретку.
   – Нужны гвозди и молоток.
   – Хорошо.
   Галя встала на другую целую табуретку и полезла на антресоль за инструментом. Она находилась спиной к нему. Её попа в обтянутых шортах находилась на уровне его лица. Ниже обнажённые белые ноги. От попы её исходил запах душистого мыла, от которого Иван едва не опьянел и не потерял сознание. Его пальцы потянулись к её ногам и остановились в миллиметрах от её кожи. Он думал, что лучше сделать: погладить её ноги или поцеловать их.
   Скрипнула входная дверь. Иван обернулся. Вошла Оксана.
   – Галк, у тебя есть соль?
   – Сейчас дам.
   Галина слезла с табуретки с молотком и гвоздями.
   – А ты тут, что делаешь? – Оксана с подозрением поглядела на Ивана.
   – Это я его попросила починить табуретку.
   В тот вечер Оксана не дала заснуть Ивану после утоления страсти. Она поцарапала ему грудь и поглядела в лицо.
   – Вань?
   – Ну?
   – Что мы дальше будем делать?
   – В смысле?
   – Так и проживём всю жизнь в общаге?
   – Надо на очередь на жильё встать.
   – А ты ещё не встал?
   – Нет.
   – Ну, ты и телок. Я встала. Одному маленькую квартиру дадут. Надо в брак вступать.
   – Надо.
   – Тебе не надо. Это ты так говоришь, чтобы я отстала. Ты бы никогда не предложил мне.
   – Почему?
   – Вижу. Не любишь ты меня.
   – Чушь не неси. Давай спать. Завтра идём в загс.
   – Правда?
   – Правда.
   – А квартира?
   – Что квартира?
   – Может быть, кооператив купим. Ты деньги ещё не все истратил, которые в Африке заработал?
   – Не все. Ты узнай, как это всё работает. Кооператив так кооператив. Я только за. Надоела эта общага. Одни кругом со…
   – Что?
   – Со… соседи я хотел сказать…
   ***
   На могилу Льва поставили добротный памятник из качественного материала – плиту с фотографией и пожеланием от коллег. Был апрель. Дул противный юго-восточный ветер. Лиза всматривалась в портрет на плите и плакала. Рядом стоял Олег старший сын, которому недавно стукнуло пятнадцать лет. Лиза поправила платок на голове и упала на колени.
   – За что? Это я во всём виновата!
   Она грудью упала на земляной холм.
   – И меня забери, земля. Забери!
   Сын тоже невольно заплакал. Он еле поднял мать. Они пошли с кладбища.
   Олег был похож, как на отца, так и на мать. У него было простое спокойное лицо и нескладная фигура. Он был мягким и податливым. Характером Олег получился не в родителей. Но он хорошо учился. Елизавета надеялась, что у него получится сделать научную карьеру.
   В автобусе Елизавете стало плохо. Сын помог доставить мать в больницу.
   Елизавета лежала в светлой палате, в отделении сердечников. У неё была кровать вдоль стены слева, а за ней была кровать перед окном, которую занимала бабушка в синем халате. Справа койка пустовала. Сын принёс матери яблок и сладких булочек. Он сел на край кровати.
   – Как Гошка? – спросила Елизавета.
   – Как обычно шкодит и злится, – сказал Олег.
   – Не сердись на него он ещё мелкий.
   – Я не сержусь, а констатирую факт.
   – Ты следи за ним, смотри.
   – Пусть бабушка смотрит, а у меня времени в обрез – надо уроки успеть сделать. Давай выздоравливай поскорее. Без тебя трудно.
   – Не знаю, выкарабкаюсь ли.
   – Выберешься. Ты нам нужна.
   – Слабая я совсем. Не могу ничего обещать. Есть какие-нибудь новости?
   – Дед утром был на кладбище. Сторож ему рассказывал, что будто бы какая-то девка пыталась вскрыть вены на могиле отца или не отца, он точно не запомнил. Ему показалось, что на отцовской могиле.
   – Одна из его девок.
   – Что это значит?
   – То, что твой папа был бабник тот ещё. Ни одну юбку не пропускал в своих экспедициях и командировках.
   – Сволочь.
   – Не говори так об отце. Он любил тебя.
   – Гад он. Почему я не знал?
   – Зря я тебе сказала. Не надо было. Узнай про эту девку, завтра расскажешь, что люди говорят про неё.
   – Оно тебе надо лишний раз переживать?
   – Надо, надо, сынок.
   Олег поговорил с сотрудниками кладбища, у которых узнал, в какую больницу отвезли девушку, пытавшуюся свести счёты с жизнью на могиле его отца. Её отправили в психиатрическую больницу. В психушке с Олегом никто не хотел разговаривать, но он проявил упорство и добился встречи с врачом, возглавлявшим отделение, где лежала девушка. Это был седой мужчина пятидесяти пяти лет, высокий в очках.
   – Не понимаю вашу настойчивость, юноша. Это ваша девушка? Вы слишком юны для неё. Или она ваша родственница?
   Доктор стоял у окна в своём большом кабинете. Олег стал около его письменного стола.
   – Она пыталась свести счёты у могилы моего отца.
   Доктор хмыкнул.
   – Вы полагаете, она могла быть его любовницей? Впрочем, вам это знать необязательно. Вы ещё слишком юны, чтобы разбираться в подобных вопросах.
   – Я не дурак. Она, наверняка, была его любовницей. Мой отец был говнюк. Я знаю.
   – Что вы хотите? Встретиться с ней?
   Олег подумал.
   – Можно хотя бы её дело или историю болезни посмотреть.
   Доктор сел за стол, нашёл на нём папку, открыл её.
   – Дарья Максимова, двадцать шесть лет. Живёт в Красноярском крае. На учёте в психоневрологическом учёте не состояла, но на неё поступали жалобы от граждан нашим коллегам и в милицию, на её неадекватное поведение.
   – Красноярский край, – зачем-то сказал Олег, вспомнив, куда отец в последнее время частенько мотался. – Она сумасшедшая?
   – Это мы будем выяснять.
   – Вы же опытный врач…
   Доктор вздохнул.
   – У неё на лицо все признаки психопатии, но это ещё не шизофрения, не какое-либо другое психиатрическое расстройство. Будем её обследовать. Хотите с ней пообщаться?
   – Нет, я пойду.
   На другой день Олег пришёл к матери, принёс ей книгу.
   – Твой любимый Тургенев.
   Елизавета положила книгу на тумбочку.
   – Мне сейчас не до него. Ты узнал что-нибудь про эту девку?
   – Узнал.
   – Она из Сибири?
   Олег посмотрел на мать.
   – Что ты молчишь? – Елизавета уставилась на сына.
   – Нет. Она местная.
   – Местная?
   Елизавета будто обмякла, расслабилась.
   – Местная? Как же так? Молодая?
   – Да, двадцать шесть лет. Сторож на кладбище сказал, что, скорее всего, ошибся, она пыталась свести счёты с жизнью на другой могиле, не на могиле нашего папы.
   – Ну да. Такой молодой любовницы из наших мест у него быть не могло. Если только из Сибири…
   Олег вздохнул.
   – Слушай, может быть ты купишь мне кефир, – попросила Елизавета.
   – Ты же не хотела есть.
   – Захотелось опять.
   Она погладил рукой голову сына.
   – Какой ты у меня хороший. Ты так похож на него.
   – На него? Обрадовала. Не хочу. Я не похож на него.
   – Не внешне.
   – И не внешне тоже. Не хочу.
   – Не злись на него. Он так любил тебя.
   ***
   Герман вернулся в Оренбург после Африки и блудней в Москве несколько шальной и странный. Жена приготовила стол и выпивку к его прибытию. Она помогла ему раздеться в прихожей, чего раньше никогда не случалось. Сыновья глядели на отца, держась от него на расстоянии. Герман указал на большой рюкзак и чёрную сумку на полу.
   – Тут подарки: железная дорога, фломастеры и игрушки…
   Мальчишки бросились к подаркам.
   Жене Герман купил золотые серьги.
   За столом Людмила, поправляя серёжки, сказала:
   – Гер, там сумма получается не такая, как я рассчитывала. Если ты должен был получать по три тысячи в месяц, должно было выйти в три раза больше.
   Герман спокойно прожевал солёный огурец, налил себе в рюмку водки себе одному, выпил и сказал:
   – Я не получал три тысячи в месяц.
   – Как так? Ты же говорил…
   – Я просто хотел свалить от вас любой ценой, куда-нибудь, настолько вы меня допекли…
   Людмила и сыновья, обалдевшие, глядели на Германа, но никто из них не решился прокомментировать его откровения.
   Жена стала более аккуратна по отношению к Герману: не ругала его, не пилила почём зря. В постели к нему Людмила не приставала, опасаясь его нервных срывов. Однако характер человека переменить очень трудно. Однажды Людмила сорвалась на младшего сына, отругала его и отшлёпала по заднице ладонью за мелкое проказничество.
   В комнату, где происходила экзекуция, вбежал разъярённый Герман.
   – Ты, что творишь, гадина?! Не тронь его! Убью!
   Людмила вся напряглась, испугалась.
   – Ты чего, псих?! Сам воспитывай детей, раз такой умный.
   – Надо будет – воспитаю.
   – Ненормальный!
   – Мегера!
   Всё словно вернулось на круги своя в семье Рыжковых.
   Но Людмила всё же сдерживала себя, стараясь не задевать мужа лишний раз.
   Как-то ночью Германа спрыгнул с кровати и забился в угол комнаты. Людмила тут же проснулась.
   – Ты чего, Гера?
   – Там лев! Лев!
   Он указывал на противоположный угол комнаты.
   – Там телевизор, – сказала Людмила.
   – Не ври мне! Я видел льва!
   – Совсем тронулся умом чудак.
   Дальше Герман пробормотал что-то по-португальски.
   – Надо тебя к доктору срочно, – решила Людмила.
   Доктор выписал Герману таблетки и велел Людмиле быть с ним начеку. В случае очередных галлюцинаций психиатр советовал ей сразу звонить в их клинику, чтобы за Германом выехала машина с санитарами.
   Осенью Герман пришёл уставший с работы. Жена готовила еду и одновременно играла с младшим сыном. Малыш сломал игрушку. Людмила хотела уже отругать его, но увидев сердитый взгляд мужа, остановилась. Она обслужила мужа на кухне: накормила и напоила чаем. Герман пошёл в ванную. Из ванной он позвал Людмилу, чтобы та помыла ему спину. Перед сном теперь Людмила делала мужу расслабляющий массаж.
   Срывов у Германа больше не было, но иногда по ночам он говорил и ругался по-португальски и убегал от кого-то так, что пинал невольно ногами Людмилу.
   В декабре Людмила предложила мужу, когда тот пил чай на кухне вечером:
   – Давай переедем в Москву.
   Дети в это время играли в комнате. Людмила сидела напротив мужа.
   – Как ты себе это представляешь? – поинтересовался Герман.
   – Я нашла женщину, на которой ты женишься и получишь подмосковную прописку.
   – Подмосковную?
   – Да. Она живёт в Люберецком районе.
   – Здорово. Люберцы. Но мы же ещё женаты с тобой.
   – Придётся развестись.
   – Чем тебе Оренбург не нравится?
   – Москва есть Москва. Не глупи.
   – Речь шла о Люберцах.
   – Это почти Москва.
   – Мне надо посмотреть эту женщину.
   – Ты, что с ней спать собрался?
   – А что?
   – Ты дебил? Это фиктивный брак будет.
   Герман отправился в Подмосковье. Вероника Викторовна Шильникова жила в аккуратном доме из красного и белого кирпича около речки в большом посёлке. От её дома до станции было пять минут медленного пешего хода, откуда можно было быстро доехать на электричке до вожделенной Москвы. У Вероники было приятное лицо с правильными утонченными чертами. Заметно было, что у неё имелись аристократические корни. Ей был пятьдесят один год. Она работала в библиотеке. В её доме было много книг. Одну маленькую комнату она выделяла Герману, если тот женится на ней. Всего в доме было две комнаты. А во дворе был большой сарай сад и огород. Она согласилась выйти за него замуж за три тысячи рублей. Зачем ей были нужны эти деньги, Герман не решился спросить. Возможно, просто на жизнь. На зарплату библиотекаря прожить было не так-то легко.
   В феврале Герман и Людмила развелись, а в апреле Герман женился на Веронике.
   Вероника была настолько спокойным человек, что Рыжков был какое-то время опьянён этим спокойствием. Он легко нашёл работу в Москве с хорошим заработком. Вероника всегда готовила ему во время еду и ухаживала за ним, как за настоящим мужем, а не фиктивным.
   Герману было так хорошо в этом доме, что не хотелось его покидать. По договору они должны были развестись через год с Вероникой. Он собирался купить кооператив в Подмосковье или Москве или дом и привезти к себе семью.
   Вероника ни с кем не дружила, общалась только с коллегами по работе. Герман подумал, что, если бы она куда-нибудь пропала, вряд ли бы её кто-то хватился кроме этих коллег и его конечно. Тогда бы её дом достался ему. Если его вычислят, то его могут счесть за психа. А он и есть псих. Он же лечился, пил таблетки. Много лет ему не дадут, смертную казнь точно не применят.
   Об этом думал Герман, сидя с удочкой на берегу речки недалеко от дома, к которому он прикипел всем сердцем и душой. Потом можно будет и сестру перевезти сюда в Подмосковье. Клёв был хороший в этот день.
   Прошло несколько месяцев, и Герман перестал выходить на связь с Людмилой. Людмила отправилась в Москву поездом. В купе ей попалась словоохотливая женщина шестидесяти двух лет с фиолетовыми крашеными волосами.
   – Женщина, простите, а вы в Москву едете по работе или к родственникам? – пристала она к Людмиле.
   – К родственнику.
   – Понятно.
   – А вы с Москвы?
   – С Подмосковья.
   – Хорошо в Подмосковье жить.
   – Хорошо, просто замечательно, только дураков и маньяков развелось немерено.
   – То есть? Что, значит, немеренно?
   – Вы не слышали разве? У нас какой-то псих задушил жену и ещё двух женщин. Его поймали, а посадить не могут, так как он стоит на учёте в психушке.
   – Ой! – Людмила прикрыла рот ладошкой.
   – Вот так.
   Людмила кое-как нашла дом Вероники. Калитка во двор была открыта и сердце Люды забилось чаще. Дверь в дом также была не заперта. Людмила вошла в прихожую, сняла сапоги. Из прихожей она услышала голоса в кухне. Она прошла на кухню. За столом довольный Герман ел омлет.
   – Гера, ты почему не звонил, не писал, не отвечал на мои телеграммы и письма? – Людмила сверлила мужа сердитым взглядом.
   Улыбка сошла с лица Германа.
   – А где Вероника? – спросила Людмила.
   – Зачем тебе она?
   Людмила села на табуретку посреди кухни.
   – У тебя всё в порядке? – спросила Люда.
   И в кухню вошла Вероника в алом атласном халате с широкой улыбкой на лице.
   – У него всё хорошо.
   Герман отодвинул стул от стола, развернулся к Людмиле и Вероника задорно, словно маленькая озорная девчонка прыгнула ему на коленки.
   – Нам просто хорошо вдвоём, вот и всё, – подтвердил Герман.
   – Променял меня на эту старую кошёлку, извращенец, – рассердилась Людмила.
   – Ты сама сказала мне жениться на ней. Я женился и нам хорошо, а ты не мешай нам. И было бы справедливо, если бы ты вернула мои деньги, которые я заработал в Африке.
   – Хрен тебе! Предатель!
   – Ладно, я ещё заработаю. В Африки ли, в Азии ли всё равно. Я работящий и трудностей и опасностей не боюсь. И мы построим второй этаж и баньку.
   – Не надо милый никуда ехать. Нам хватит и того, что есть у нас. Ты мне нужен живой и здоровый, – сказала Вероника.
   ***
   – Юра, дорогой, как же я рад, что вы живы и здоровы.
   Филиппов похлопал по предплечью Алешкова и слегка приобнял. В уголке глаз его за толстыми стёклами очков блестнули слёзы.
   Они встретились в коридоре института.
   – Отойдём в сторонку, – предложил Филиппов.
   И они отошли к окну.
   – Как же вы изменились, возмужали, ещё бы такие приключения пережить, Вы безусловно герой.
   – Какой герой. Я ничего не сделал особенного.
   Юрий махнул рукой.
   – А карьера? Вы думаете заниматься кандидатской. Я помогу вам её защитить, как и обещал, – уже заговорщицким тоном произнёс Филиппов.
   – Не знаю, у меня какое-то раздвоение: вроде бы и хочется посвятить себя науке, а с другой стороны, какое-то опустошение на душе, такое, что не могу порой мысли свои привести в порядок.
   – Не торопитесь, отдыхайте, мысли придут в порядок, куда им ещё идти с вашей-то светлой головой. К нам в гости не хотите ли пожаловать?
   Юрий задумался, а Филиппов не дал ему додумать.
   – И ладно. Как захотите, так только дайте знать. Понимаю, ситуация деликатная. Ко мне обращайтесь за помощью в любую минуту. Вы знаете, где меня искать.
   – Да, да, разумеется.
   На этом Алешков и Филиппов распрощались. Юрий заходил в институт узнать о возможности восстановления в аспирантуре. Он ещё с трудом представлял себе, чем он будет заниматься дальше.
   В его квартире было чисто и свежо, благодаря его матери. Они пили на кухне чай. Юрий оторвался от горячего напитка.
   – Вспомнил.
   Он встал из-за стола, прошёл в комнату и вернулся на кухню, положив на стол конверт.
   – Что это? – спросила мать.
   – Тысяча рублей. Мне хорошо заплатили. Я всё равно не знаю, на что деньги тратить. Мне ничего не нужно.
   Юрий сел на табурет и взял кружку с чаем.
   – Не надо, – воспротивилась мать.
   – Надо. У меня ещё много осталось.
   – Что собираешься дальше делать? Будешь работать геологом?
   – Не знаю. Мне опротивело это. Думаю, поменять ремесло, но куда податься, не придумал ещё.
   – Отдыхай, сынок. Кстати, совсем забыла.
   Мать встала и достала из своей сумки конверт.
   – Что это? – спросил Юрий, принимая вскрытый конверт.
   – Письмо от Илоны из Америки. Это не я вскрыла.
   – Я понял, кто это вскрыл.
   Когда мама ушла, Юрий принялся жадно читать письмо от бывшей жены. Илона ничего не знала о его африканских приключениях и думала, что с ним всё в порядке. Её не интересовала его личная жизнь. Она рассказывала о себе. Прожив какое-то время в Италии и Австрии, Илона подалась покорять Соединённые Штаты Америки. Она признавалась, что ей порой бывает очень трудно. Сейчас ей приходится трудиться обычным продавцом. Она сменила много профессий: пыталась стать журналисткой, но без успеха, трудилась в больнице, кем не раскрыв, также была почтальоном и работала на какой-то фабрике, а также в гостинице. Илона признавалась, что в Союзе ей не приходилось столько много работать. И несмотря на все трудности она хочет открыть какое-нибудь своё дело, так как в Штатах все просто помешаны на бизнесе. Так она писала. Она подводила итог своего письма размышлениями о том, что несмотря на все трудности лучше жить в свободном обществе, чем в советском концлагере. Где-то в середине письма Илона интересовалась о том, что думает Юрий об эмиграции, не хочет ли он свалить из совдепии. При этом Илона ничего не указала о своих чувствах к нему.
   Юрий положил письмо на журнальный столик.
   На следующий день Юрию позвонили из конторы глубокого бурения, предложив через два дня прийти к ним в гости на Лубянку.
   Алешков пришёл в большое мрачное здание КГБ в центре Москвы, где ему выдали разовый пропуск и сотрудник в штатском сопроводил его на четвёртый этаж до нужного кабинета. В кабинете сидел мужчина тридцати шести лет большой, щекастый в штатском с тёмными волосами зачёсанными аккуратно назад. Он встал со стула и протянул руку для пожатия через стол Алешкову, представившись:
   – Капитан Безногов.
   Юрий пожал руку чекисту и сел на стул напротив него.
   Кабинет был маленьким со скудной спартанской обстановкой. На стене высоко висел портрет Дзержинского.
   – Вы знаете по какому поводу вас вызвали? – поинтересовался мягким тоном Безногов.
   – Понятия не имею.
   – Как же, как же. И не догадываетесь?
   Юрий пожал плечами.
   Чекист хитро улыбнулся.
   – А я думаю, что догадываетесь и даже понимаете.
   Алешков ничего не сказал на это.
   – Ваша жена Илона живёт в Штатах…
   – Бывшая жена.
   – Мне нравится, как вы отметили: бывшая…
   – Не отметил, а уточнил.
   – Она поддерживает с вами контакт?
   – Вы же сами знаете. Мне пришло от неё письмо. Вскрытое. Я думаю, вам известно о его содержании.
   – Это государственная необходимость.
   Алешков пожал плечами. Чекист строго поглядел на него.
   – Вам не нравится наша страна?
   – Почему вы это спрашиваете?
   – Потому что это наша обязанность знать тех, кто хочет навредить нашей стране.
   Алешков усмехнулся.
   – Какой из меня вредитель?
   – Ваша жена не лестно отзывается о нашей стране.
   – Иначе бы она не уехала.
   – А вы, что на это думаете?
   – Ничего.
   – Получается, что допускаете критику в адрес нашего государства.
   – Я не политик. Я хочу жить спокойно, работать и приносить пользу людям.
   – Вы отбились от коллектива в Мозамбике, совершив побег. Почему вы не хотели действовать заодно с товарищами?
   – Это долго объяснять. Мы хотели как лучше, добраться до своих и помочь спастись остальным.
   – А что вы думаете о Филиппове Иване Васильевиче?
   – Он хороший человек.
   – Он обещал вам помочь с научной карьерой?
   – Нет, мы просто общались по поводу научных изысканий. Не факт, что я продолжу заниматься научной карьерой.
   – Это почему же?
   – А смысл? При таком пристальном внимании к моей персоне со стороны вашей организации мне ничего не светит в науке.
   Чекист усмехнулся одними уголками губ.
   – Отчего такой пессимизм? Мы не собираемся вам строить какие-то препятствия. Мы хотим сотрудничать с вами. Если вы будете помогать нам, то мы поможем вам.
   – Как я могу вам помочь?
   – У вас есть же круг знакомых и друзей среди интеллигенции, где процветает всякая западная зараза и антисоветчина.
   – У меня нет таких друзей.
   – Вы уверены в этом?
   – Да.
   – Вы можете дать характеристику вашим товарищам, с которыми вы оказались в плену у РЕНАМО в Мозамбике?
   – Какую ещё характеристику?
   – Нам интересно, кто как себя вёл? Были ли предложения от кого-то переметнуться на сторону врага.
   – Все вели себя достойно.
   – Это понятно, но ведь кто-то мог пасть духом в какой-то момент и повести себя нехорошо, пусть даже на короткий отрезок времени. Вспомните, пожалуйста.
   Алешков взял паузу, изобразив, что вспоминает.
   – Нет, не помню ничего такого.
   – Меня интересуют фигуры Улыбина, Скороспелова, Янушева.
   – Улыбин коммунист до мозга костей, патриот.
   – Ой, до мозга ли?
   – Ну да, а что?
   – Его видели в церкви.
   – Может быть, что-то личное…
   – Это мы выясним.
   – А Скороспелов…
   – Это ваш друг…
   – Да, мы приятельствовали… Что с ним не так?
   – Он странный какой-то: много читает…
   – Что в этом плохого?
   – Ничего.
   Чекист еле-еле улыбнулся, пожал плечам и тут же сделал строгую мину на лице.
   – А вы знаете, что он беспощадно трахнул жену своего лучшего друга. А то, что он проявлял внимание к женщине-повстанке. Возможно, у них был половой контакт. Вы что-то знаете об этом?
   – Нет, я не лезу в личную жизнь друзей. Может быть, у них была симпатия с этой африканкой.
   – Симпатия? Или просто чесалось у вашего друга между ног? Недержание?
   – Это естественный процесс. Природа.
   – Природа природой, а о чём они говорили?
   – Это я не знаю.
   – Ладно, разберёмся и с этим. А про Янушева, что знаете?
   – А, что Янушев? Обычный человек.
   – Обычный? Этот обычный человек разворовал весь профилакторий, в котором трудится завхозом, заразился дурной болезнью от женщины лёгкого поведения и полетел в Африку для того только, чтобы его жена не спалила.
   – Почему, если он вор, его до сих пор не арестовали?
   – Не пришло ещё время. Нам интересно всю цепочку вычислить, а потом уже взять всю кодлу скопом.
   Юрий сделал вид, что поверил доводам чекиста.
   Безногов спросил:
   – Есть у вас ещё что-то для нас?
   – Нет.
   – Тогда до новых встреч. Дорогу к нам вы уже знаете.
   Юрий разочаровался в профессии геолога. Его не манили уже ни незнакомые края и территории, ни романтика жизни вне больших городов в походных условиях. Дабы не сесть в тюрьму по статье за тунеядство, он нашёл себе простую работу – сторожем на мебельной фабрике. Работал он по графику сутки-трое. Зарплата была маленькая, зато работа несложная. Деньги ещё оставались. У сторожей была комната отдыха, куда то и дело заглядывали другие работники: дворники, сантехники, уборщицы и прочий разношёрстный трудовой люд. От скуки Юрий начал прикладываться к бутылке прямо на рабочем месте с другими тружениками фабрики. Пили водку. Однажды, в расслабленном состоянии, Юрий долбанул воротиной машину главбуха, из-за чего вышел большой скандал. Юрию пригрозили увольнением. Он обещал завязать с беленькой и перестал употреблять на работе, заполняя время отгадыванием кроссвордом и чтением занудных советских книг. В какой-то момент Юрий решил сам написать книгу о своих приключениях в Африке. Писал он ручкой в большой общей тетради, хотя мог позволить себе купить пишущую машинку. За месяц он написал тридцать страниц, так как старался писать красиво и без ошибок. Как-то в метро он встретил своего бывшего однокурсника Олега Дудко. Это был симпатичный розовощёкий мужчина с волнистыми светлыми волосами в брезентовом плаще. Юрий вспомнил, что Дудко выпустил пару книг и состоял в союзе писателей.
   – Я тоже пишу, – признался Юрий.
   – Пишешь, – флегматично повторил Дудко.
   – Да. Хочешь покажу, что написал, всего тридцать страниц.
   – Валяй. Пошли ко мне в квартиру Я всё равно один живу – развёлся.
   Поехали к Дудко в Капотню. У Олега была скромная холостяцкая квартира без телевизора, с большой библиотекой, старым письменным столом у окна. На подоконнике кухни работал транзистор. Олег курил у открытой двери балкона, сидя на табурете. Юрий сидел за столом и пил чай из большой кружки.
   – Это всё интересно то, что ты мне сейчас рассказал, – признался Олег. – Я даже не знал про эту историю с вашим похищением. И ты собираешься это всё описать в своей книге?
   – Конечно.
   – Это никто не напечатает.
   – Почему?
   – Забыл, в какой стране живёшь? Почему твоя жена умотала отсюда.
   – Но тебя же печатают,..
   – Печатали. Две книги вышло. И то всё кастрированное, переписанное двести раз…
   – Я тоже, если надо перепишу…
   Олег горько ухмыльнулся.
   – Не понимаю. Зачем? Это будет не то уже. Вставишь что-нибудь про выступление генсека на каком-нибудь съезде, о подвиге наших и мозамбикских коммунистов. Получится редкостная мерзость.
   – Ты же работаешь, пишешь что-то…
   – Через силу… Потому что иного ничего уже не хочется делать. Пишу про любовь сталевара и колхозницы. Боже, какой кошмар. До чего я опустился. А ведь, как начинал. Накатал повесть за полгода про БАМ, где даже было немного правды: про драки, про деньги и головотяпство.
   – С таким настроением тяжко писать.
   – А куда деваться? Надо на хлебушек как-то зарабатывать.
   – Что же мне не писать вовсе?
   – Пиши. В стол. Для истории. Пригодится, авось.
   Юрий захотел приобрести дом в деревне, как у Дудко, чтобы работать в нём в тишине, как настоящий писатель. Он уже думал купить печатную машинку и перейти с сигарет на трубку. На фабрике бригадир одного из цехов предложил ему купить родительский дом в Орехово-Зуевском районе за пять тысяч рублей. И в четверг Юрий отправился смотреть дом. Бригадир дал ему ключи.
   Дом был дощатый, старый, но уютный с двумя комнатами и просторной светлой терассой. Юрий представил, как поставит стол в одной из комнат и приступит к сочинительству. Вокруг было тихо. Народ в деревне был спокойный и немногочисленный.
   Был сентябрь. Юрий закрыл дом на ключ и отправился до станции пешком через поле с хлебом. Небо заволокли тёмные тучи. Алешков поторопился, но дождь всё же застиг его в пути. В трёхстах метрах впереди посреди поля на обочине дороги было дерево, под которым Юрий хотел укрыться. Он добежал до него и замер. Над его головой висел светящийся шар. Юрий догадался, что это шаровая молния, и когда он это осознал, шар коснулся его. Алешкова пронзило разрядом, и он потерял сознание.
   Спустя сорок минут под деревом его обнаружили местные жители и вызвали скорую помощь.
   Очнулся в больничной палате Юрий спустя четыре дня. За время отключения сознания он видел картинки из истории человечества: первых людей на охоте за мамонтами, строительство Вавилонской башни, нашествие гуннов на Европу, строительство Кремля в Москве, сжигания на кострах раскольников, бои второй мировой войны, полёт в космос Гагарина. Он сам будто летал по вселенной, плутая между планет и созвездий с фантастической скоростью. Где-то в уголке галактики на маленькой белой планете, словно занесённой снегом, он встретил Ленивцева, сидящего на стуле около домика с одним окном и крутой крышей. Потом какая-то сила словно магнитом потянула его обратно и он вернулся на Землю, в больничную палату, где он лежал один облепленный разными трубками и проводами. Память стала возвращаться и Юрия положили в обычную палату на четыре койки.
   Его навестил Филиппов.
   – Я когда узнал, что с тобой случилось, страшно перепугался, – говорил он, сидя на табуретке около койки Юрия.
   – Ничего страшного. Шаровая молния.
   – Ничего страшного? Вы могли умереть. В таком молодом возрасте!
   – Я понял, что смерти нет. Я много удивительного видел, когда был без сознания.
   – И что вы видели?
   – Летал в космосе. Видел гуннов и наших предков.
   – Галлюцинации? Вам что-то вводили?
   – Не думаю. Я поверил в то, что наша жизнь не бессмысленна.
   – Конечно. Мы создаём уникальные вещи. Человечество улучшает жизнь.
   – Я не об этом. Кстати, вами интересовалось КГБ.
   Филиппов вздрогнул.
   – КГБ?
   – Да. Меня вызывали на допрос или на беседу, не знаю, как это у них сейчас называется. Они всё знают про мой круг общения.
   – Поэтому вы побоялись продолжить занятия наукой?
   – Нет. Я ищу себя и пришёл к мысли, что всё это время занимался не своим делом.
   – А, что касается, КГБ? Мне грозит что-то?
   – Не знаю, конкретного чего-то мне не сказали.
   – Может быть, ничего страшного? Они всеми интересуются.
   – Пожалуй.
   – Если захотите вернуться к науке, обращайтесь ко мне. Я всегда вам помогу. Поправляйтесь.
   Филиппов положил руку на кисть Алешкова и подержал её немного.
   Выздоровел Юрий окончательно месяц спустя. Ему надоело быть просто сторожем. По телевизору он увидел фильм про лётчиков, так ему захотелось стать пилотом. Можно ли стать лётчиком после тридцати лет, он не знал. У его одноклассника Кости Фёдорова был старший брат лётчик. Юрий созвонился с Фёдоровым, и тот согласился устроить ему встречу с братом, несмотря на странную причину для этого знакомства.
   Алешков шёл по улице к дому, где жил брат его одноклассника. Дом был новый панельный в девять этажей. У дома Юрий остановился, сел на скамейку, закурил. Он подумал, что лётчик – это не так круто, как моряк. Почему моряк? Почему обязательно надо искать рисковые профессии? А ремесло строителя? Это разве плохо? Или штукатур? Или маляр? У Юрия заболела, закружилась голова. Так можно было с ума сойти. Всё хочется попробовать и изведать, но возможно ли это?
   И он решил не идти к брату Кости.
   Была зима, когда Юрий шёл к дому Филипповых. Через Ивана Васильевича он решил восстановиться в институте и геологоразведке. Алешков вошёл во двор и замер, а потом спрятался за толстой берёзой и фонарным столбом. Из подъезда вышла Лера с маленьким мальчиком.
   Она родила! А он даже не поинтересовался, что было с ней дальше? Боялся? Нет, не хотел себя отягощать трудностями и потом у них был уговор.
   Надо было просто найти Филиппова в институте. Зачем он припёрся к нему домой?
   Юрий стоял так минуты три и хотел было ретироваться, но в его сердце словно что-то кольнуло, и он вышел из своего укрытия. Он догнал Леру с мальчиком.
   – Привет.
   – Это вы?!
   Лера испугалась.
   Юрий опустился на корточки перед мальчиком. Он узнавал в нём свои черты и филипповские признаки. Мальчик улыбался.
   – С Валерой всё хорошо. Он сыт и здоров. Дедушка с бабушкой в нём души на чают, – официальным тоном сообщила Лера.
   – Валера?
   – Вам не нравится имя?
   – Почему? Имя нормальное. А отчество?
   Лера поглядела в сторону и не сразу ответила:
   – Мы хотели дать отчество по деду, но тот сказал, что это будет не правильно…
   – Юрьевич?
   – Мы не на что не претендуем…
   Мальчуган шире улыбнулся и сказал:
   – Папа.
   Юрий заплакал, притянул к себе ребёнка, обнял, взял на руки и поднял вверх.
   ***
   В гараже царил жуткий беспорядок. Машины внутри не было. Лампочка на потолке горела тусклым оранжево-коричневым светом. Нико и Бадри сидели на табуретках за столом, сооружённом из ящиков. Пили красное вино.
   – У меня, брат, дела не ахти. Работаю сторожем на овощебазе. Подворовываю, как могу, – исповедывался Бадри.
   Он достал из пачки сигарету, закурил и продолжил:
   – У меня есть пятьсот рублей. Могу дать их. Не знаю, как с тобой расплатиться. Десять тысяч – теперь для меня космические деньги.
   – Прекрати, брат, – сказал Нико. – Сколько ты в меня вложил…
   – Какой же я урод. Ну ничего, я ещё поднимусь и с тобой рассчитаюсь.
   – Не надо подниматься – ты не в яме. Жизнь продолжается. Можно и просто жить, как простой человек. А про долг забудь. У меня осталось что-то.
   – Что-то. – Бадри горько ухмыльнулся. – Поди всё отдал за мой долг…
   – Нет. Тысяча есть.
   – Тебе надо жениться и жить, как нормальный человек. У тебя получится. Я плохой пример.
   – Всё это тлен. Ты больше не играешь?
   – Нет.
   Нико пристально поглядел брату в глаза.
   – Так. Бывают срывы, но я уже полгода не играл. Я могу побороть эту страсть.
   Два месяца Нико не устраивался на работу, гулял, отдыхал, думал о жизни и своём месте в мире. Однажды, находясь в гостях у друзей в горной деревне, ноги сами его привели к древнему монастырю. Во дворе монах с аккуратной чёрной бородой колол дрова. Нико сел на скамью около стены ограды. Монах воткнул топор в пень и обратился к Николозу:
   – Вы хотели помолиться?
   Нико пожал плечами.
   – Воды? – предложил монах.
   Николоз осмотрелся.
   – А у вас хорошо.
   Монах хмыкнул.
   – Жить вообще хорошо.
   – Не скажи, – поспорил Нико. – Я вот заблудился в жизни, не знаю куда идти дальше.
   – Кто ищёт – тот всегда найдёт.
   – А, если стать монахом, что для этого нужно сделать.
   – Ты готов отречься от мира?
   – Да, он мне надоел.
   – Глупости. Ты не хочешь семьи, детей, жены?
   – От этого одни только потрясения, нервные переживания.
   – Труд души никто не отменял, чтобы прийти к совершенству. Душа должна пройти испытания.
   – Я столько уже испытал. Был в плену. Еле спасся.
   Монах взял паузу, после чего предложил:
   – Ты подумай ещё, месяцев шесть, посмотри, может быть, тебе ещё захочется остаться в миру.
   Николоз решил вернуться к работе проводником. Его легко взяли на эту работу, так как на рейсах в то время не хватало проводников. Шли дни и месяцы. Как-то Нико познакомился с девичьей компанией и провёл с ними весело время. Он пил с девушками, после чего у него был ни к чему необязывающий секс с блондинкой Тамарой. Нико сделал для себя открытие, что ни так уж и мало женщин хотят секса без дальнейшего продолжения отношения. И у него потом было ещё восемь таких случайных контактов, среди которых были и три замужние женщины. Нико дал себе слово ни в кого из них не влюбляться. Даже я яркую и сексуальную Алёну. Как она уверяла, её муж лётчик постоянно отсутствовал дома, и она подозревала его в том, что он ей постоянно изменял.
   Нико стал разборчивым и выбирал себе женщин посимпатичней. Женщины проводницы начали тихо ненавидеть его за то, что он игнорировал их.
   Бадри в какой-то миг воспрял духом и нашёл Нико.
   – Брат, у меня есть идея. Небольшой бизнес – будешь перевозить фрукты в Москву, сдавать нашим людям и получать за это денежку, – предложил он.
   – А что валяй, доставлю. Какие проблемы, – согласился Нико.
   Нико особенно нравился проводнице Нане, которая была моложе его на десять лет. Что она только не делала, чтобы привлечь внимание Нико, но тот, никак на неё не обращал внимания. Однажды Нана даже подпоила Нико, чтобы он стал её хотя бы в таком не самом приглядном виде. Но Николоз уснул, и Нана ничего не могла с ним сделать.
   Нана просекла, что Нико затеял бизнес с братом. Она знала, что это всё незаконно.
   – Если не будешь моим, то я погублю тебя, – пригрозила она однажды Николозу.
   – Успокойся, малявка, у тебя будет ещё тысяча таких обалдуев, как я. Расслабься и живи себе спокойно.
   Нико поправил ей беретку и широко улыбнулся.
   – На одну хотя бы ночь, – просила Нана.
   – Милая, я слишком стар и испорчен для тебя. Ты ещё ребёнок, глупый ребенок.
   Он напрасно не придал значения её шантажу. Хмурым октябрьским днём его поезд прибывал в Москву. Нико пошёл в другой вагон к своему приятелю Мишико и увидел Настю. Она сидела на боковом месте. Он сразу узнал её.
   – Настя!
   – Николоз.
   Место рядом было свободно. Николоз сел на него.
   – Как ты? – спросил он.
   – Нормально. А ты?
   – И я. Был в Мозамбике. Попал в плен к повстанцам.
   – Какой ужас. Я не слышала об этом. В газетах об этом кажется не писали.
   – И не напишут.
   Нико улыбнулся.
   – У тебя нет на пальце кольца, – заметил он.
   – Я свободна.
   – И я. Так и не вышла замуж?
   – Была да развелась.
   – Как так? Ты? Развелась?
   – Ну это была его идея.
   – Козёл…
   Настя пожала плечами.
   – Что ему было не так? Ты плохо готовишь?
   – Нет. Это куда не шло. Он от меня требовал всяких вещей, ну, понимаешь в постели, которые я стеснялась делать…
   – Вот урод.
   Пока они разговаривали поезд остановился. Настя посмотрела за спину Нико. Тот тоже обернулся. По коридору шли сотрудники в форме милиции и впереди них в серой курточке человек с противной козлиной физиономией. Он раскрыл корочки перед носом Нико.
   – Капитан Суслов, ОБХСС, пройдёмте с нами.
   Нико третий день сидел в камере следственного изолятора вдвоём с пожилым мужчиной, который читал газету «Правду», лёжа на своей шконке. Дверь камеры открылась и сотрудник милиции объявил:
   – Табатадзе на выход.
   Нико вышел в коридор с обречённым видом.
   – Пошли, – приказал милиционер.
   – К следователю? – спросил Нико.
   – Иди, иди.
   Милиционер вывел Николоза из отделения здания ИВС во двор, а потом через двор на улицу.
   – Иди, – сказал милиционер.
   – Как? Я свободен?
   Николоз огляделся по сторонам. У обочины дороги стояла жёлтая «копейка», из которой вылез Бадри и пошёл к нему. Братья обнялись.
   – Ты впрягся за меня, брат, спасибо. Сколько я тебе должен? – спросил Нико.
   – Нисколько, я твой должник по гроб жизни. У меня для тебя сюрприз. С тобой хочет увидеться одна девушка.
   – Нана?! Я ей задам…
   Из «копейки» выбралась Настя и двинулась к Нико.
   – Ты не рад меня видеть?
   Нико обнял её и покружил, после чего поставил на землю.
   – Где же ты была всё это время?
   – А ты где мотался?
   Нико и Настя засмеялись, а с ними и Бадри.
   2022 год

Мозамбик Иван Бакунин

1

2

3

4

5

6

7

8

9

10

Мозамбик

Иван Бакунин